ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. I том. Галактическая история [Айзек Азимов] (fb2) читать онлайн

Айзек АЗИМОВ Избранные произведения I том

Айзек Азимов — великий писатель-фантаст, выдуманные миры которого завораживали не одно поколение читателей. Этот талантливый человек написал больше полутысячи книг и рассказов, пробуя себя в разных жанрах: от любимой научной фантастики до детективов и фэнтези. Однако мало кто знает, что в творческой биографии Азимова нашлось место не только для литературной деятельности, но и для науки.

Родился будущий писатель в Белоруссии, в местечке под названием Петровичи, что неподалеку от Могилева, 2 января 1920 года. Родители Азимова, Юда Аронович и Хана-Рахиль Исааковна, трудились мельниками. Мальчика назвали именем покойного деда со стороны матери. Сам Айзек впоследствии будет утверждать, что изначально фамилия Азимовых писалась как Озимовы. Еврейские корни очень почитались в семье Айзека. По его собственным воспоминаниям, на русском языке родители с ним не говорили, первым языком для Азимова стал идиш, а первой литературой — рассказы Шолом-Алейхема.

В 1923 году Азимовы иммигрировали в Соединенные Штаты и поселились в Бруклине, где вскоре открыли собственный кондитерский магазинчик. В школу будущий писатель отправился в пять лет. По правилам детей принимали с шести, однако родители Айзека переправили дату рождения сына на 1919 год, чтобы мальчик пошел в школу на год раньше. В 1935-м Азимов окончил десятый класс и начал учиться в колледже, который, к сожалению, через год закрыли. После этого Айзек отправился в Нью-Йорк, где поступил в Колумбийский университет, выбрав химический факультет.

В 1939-м Азимову присвоили степень бакалавра, а спустя еще два года юноша стал магистром химии. Айзек сразу же продолжил обучение в аспирантуре, однако через год изменил планы и переехал в Филадельфию, где работал химиком в военной судоверфи. 1945 и 1946 годы Айзек отдал службе в армии, после чего возвратился в Нью-Йорк и продолжил учиться. Аспирантуру Азимов окончил в 1948-м, но не остановился на достигнутом и отдал документы на так называемый постдокторат на отделение биохимии. В то же время Азимов начал преподавать в Бостонском университете, в котором проработал в итоге долгие годы.

Тяга к писательству проснулась в Айзеке Азимове рано. Первая попытка написать книгу была в 11 лет: Айзек описывал приключения мальчишек из маленького городка. Сначала творческого задора хватило ненадолго, и Азимов забросил недописанную книжку. Однако некоторое время спустя решил дать почитать первые главы своему товарищу. Каково же было удивление Айзека, когда тот с восторгом потребовал продолжения. Пожалуй, в этот момент Азимов осознал силу писательского таланта, дарованного ему, и начал относиться к этому дару более серьезно.

Первый рассказ Айзека Азимова «В плену у Весты» был опубликован в 1939-м, однако не принес писателю особой известности. Зато следующее короткое произведение под названием «Приход ночи», опубликованное в 1941-м, произвело фурор в среде поклонников фантастического жанра. Это был рассказ о планете, ночь на которой приходит один раз в 2049 лет. В 1968 году рассказ даже назовут лучшим из когда-либо опубликованных в этом жанре. «Приход ночи» впоследствии будет неоднократно включен в многочисленные антологии и сборники, а также переживет две попытки экранизации (к сожалению, неудачных). Сам писатель назовет этот рассказ «водоразделом» в литературной карьере. Интересно, что при этом «Приход ночи» не стал любимым рассказом Азимова в собственном творчестве.

После этого рассказы Айзека Азимова станут долгожданными для поклонников. В мае 1939-го Айзек Азимов приступил к написанию первого повествования о роботах под названием «Робби». Спустя год появляется рассказ «Лжец» — история о роботе, который умел читать мысли людей. В этом произведении Азимов впервые опишет так называемые три закона роботехники. По словам писателя, впервые эти законы сформулировал писатель Джон Кэмпбелл, хотя тот, в свою очередь, настаивал на авторстве Азимова.

Звучат законы следующим образом:

— Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред.

— Робот должен повиноваться всем приказам, которые даёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

— Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому или Второму Законам.

Тогда же появилось и слово «роботехника» («robotics»), вошедшее впоследствии в словари английского языка. Интересно, что по сложившейся в среде фантастов традиции до Азимова произведения о роботах рассказывали о восстании искусственного интеллекта и о бунтах, направленных против людей. А после выхода первых рассказов Айзека Азимова роботы в литературе начнут подчиняться тем самым трем законам, став более дружелюбными.

В 1942 году писатель приступает к серии фантастических романов «Основание». Айзек Азимов изначально задумывал эту серию самостоятельной, но в 1980-м «Основание» будет объединено с уже написанными рассказами о роботах. В другом варианте перевода на русский язык этой серии дадут название «Академия».

С 1958-го Айзек Азимов станет уделять больше внимания научно-популярному жанру, однако в 1980-м вернется к фантастике и продолжит цикл «Основание». Пожалуй, самыми заметными историями Айзека Азимова, помимо «Основания», стали произведения «Я робот», «Конец вечности», «Они не прилетят», «Сами боги» и «Империя». Сам же писатель выделял рассказы «Последний вопрос», «Двухсотлетний человек» и «Уродливый мальчуган», считая их наиболее удавшимися…

В 1942 году Айзек Азимов встретил первую настоящую любовь. Романтичности этому знакомству придавал и тот факт, что состоялось оно в День святого Валентина. Избранницей писателя стала Гертруда Блюгерман. Влюбленные поженились. Этот брак подарил писателю дочь Робин Джоан и сына Дэвида. В 1970-м супруги развелись. Но писатель недолго оставался в одиночестве: в этом же году он сошелся с Джанет Опал Джеппсон, которая работала психиатром. С этой женщиной Азимов познакомился в 1959-м. В 1973 году пара расписалась. Детей от этого брака у Азимова не было…

Смерть Айзека Азимова 6 апреля 1992 потрясла поклонников, которым в наследство остались лишь книги великого писателя.

ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ^{(эпическая сага)}

В эпическую сагу «Галактическая история» объединены следующие циклы: «Рассказы о роботах», «Детектив Элайдж Бейли и робот Дэниел Оливо», «Тайны роботов», «Тренторианская империя» и «Академия». Начинается же она с романа «Конец Вечности», отсылка к событиям которого дана в «Крае Академии» ^[1].

Действие всех книг саги происходит в далеком будущем, которое растянулось на много тысячелетий. По своей сути, данный сага является историей будущего по Азимову и по своей значимости ставится в один ряд с циклами «История будущего» Роберта Хайнлайна и «Техническая история» Пола Андерсона.

КОНЕЦ ВЕЧНОСТИ ^(роман)

Это повествование о некой вневременной структуре, носящей название «Вечность», в которую входят специально обученные и отобранные люди из разных столетий. Задачей «Вечности» является корректировка судьбы человечества.

«Вечность» — организация, возникшая в 27 столетии как структура для межвременной торговли, а потом переросшая в инструмент управления целыми эпохами… Миллионы веков с миллиардами человеческих душ, которые могут исчезнуть в мгновение ока по воле Вечных. Так бы и продолжалось дальше, если бы с Техником по имени Эндрю Харлан не стали происходить довольно странные вещи, описанные в романе…

Глава 1

ТЕХНИК

Техник Эндрю Харлан вошёл в капсулу. Капсула находилась внутри колодца, образованного редкими вертикальными прутьями. Прутья плотно облегали круглые стенки капсулы и, уходя вверх, терялись в непроницаемой дымке в шести футах над головой Харлана. Харлан повернул рукоятки управления и плавно нажал на пусковой рычаг.

Капсула осталась неподвижной.

Харлана это не удивило. Капсула не должна была двигаться ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево, ни вперёд, ни назад. Только промежутки между прутьями словно растаяли, затянувшись серой пеленой, которая была твёрдой, но всё-таки нематериальной. Харлан почувствовал легкую дрожь в желудке и слабое головокружение и по этим признакам понял, что капсула со всем своим содержимым стремительно мчится в будущее сквозь Вечность.

Он вошёл в капсулу в 575-м Столетии. Этот Сектор Вечности стал его домом два года назад. Никогда до этого ему не приходилось забираться в будущее так далеко. Но сейчас он направляется в 2456-е Столетие.

Месяц назад при одной только мысли об этом Харлану стало бы не по себе. Его родное 95-е Столетие осталось далеко в прошлом. Это был век патриархальных традиций, в котором атомная энергия находилась под запретом, а всем строительным материалам предпочитали дерево. Век славился своими напитками, которые в обмен на семена клевера вывозились почти во все другие Столетия. Хотя Эндрю Харлан не был дома с тех пор, как он в пятнадцать лет стал Учеником и прошёл специальную подготовку, его никогда не оставляла тоска по родным Временам. Между 95-м и 2456-м Столетиями пролегло почти двести сорок тысяч лет, а это ощутимый промежуток даже для закалённого Вечного. При обычных обстоятельствах всё было бы именно так.

Однако сейчас Харлану было не до абстрактных размышлений. Рулоны перфолент оттягивали его карманы, планы тяжким грузом лежали на сердце, мысли были скованы страхом и неуверенностью.

Он машинально остановил капсулу в нужном Столетии.

Странно, что Техник способен волноваться. Харлан вспомнил сухой голос Наставника Ярроу:

— Первая заповедь Техника — ничего не принимать близко к сердцу. Совершаемое им Изменение Реальности может отразиться на судьбах пятидесяти миллиардов человек. Миллион или более могут измениться настолько, что их придётся рассматривать как совершенно новые личности.

Пытаясь отделаться от воспоминаний, Харлан резко тряхнул головой. Кто бы мог подумать тогда, что именно он, Харлан, станет Техником и к тому же одним из самых талантливых. И всё-таки он волновался. Но не за судьбу пятидесяти миллиардов человек. Что ему пятьдесят миллиардов обитателей Времени? Только один человек существовал для него во всех Столетиях. Один-единственный.

Харлан заметил, что капсула остановилась, однако, прежде чем выйти наружу, он задержался на какую-то долю секунды, чтобы собраться с мыслями и вновь обрести бесстрастное, невозмутимое расположение духа. Капсула, которую он покинул, разумеется, не была той же самой, в которую он вошёл: она уже не состояла из тех же атомов. Харлан воспринимал это обстоятельство как нечто само собою разумеющееся. Только Ученики ломают себе голову над загадками путешествий во Времени. Вечные заняты более важными делами.

Харлан снова ненадолго задержался у бесконечно тонкой завесы Темпорального поля, которое не было ни Временем, ни Пространством, но которое сейчас отделяло его как от Вечности, так и от обычного Времени.

По ту сторону завесы лежал совершенно неизвестный ему Сектор Вечности. Он, конечно, заглянул перед отъездом в Справочник Времён и кое-что о нём узнал. Но Справочник — это одно, а личное впечатление — совсем другое. Харлан внутренне приготовился к любым неожиданностям.

Он настроил управление на выход в Вечность (это было совсем просто, куда проще, чем выйти во Время) и шагнул вперёд. Оказавшись по ту сторону завесы Темпорального поля, он зажмурил глаза от ослепительно яркого блеска и инстинктивно прикрыл их руками.

Перед ним стоял только один человек. Вначале Харлан едва различал черты его лица.

— Я Социолог Кантор Вой, — сказал человек. — Полагаю, что вы и есть Техник Харлан?

Харлан кивнул.

— Разрази меня Время! — воскликнул он. — Неужели вы никогда не выключаете эту иллюминацию?

— Вы имеете в виду молекулярные пленки? — снисходительно спросил Вой, оглядевшись.

— Вот именно! — раздраженно буркнул Харлан. Справочник упоминал о них, но Харлан никогда не подозревал, что блеск световых отражений может быть таким неистовым.

Харлан понимал причину своего раздражения. Если не считать нескольких энергетических Столетий, цивилизация во все Времена основывалась на использовании вещества. В 2456-м Столетии из вещества изготовлялось всё, начиная со стен и кончая гвоздями. Поэтому Харлан с самого начала рассчитывал хотя бы на принципиальное сходство со знакомым ему миром. Здесь можно было не опасаться встретить ни совершенно непонятные (для человека, родившегося в вещественном веке) энергетические вихри, заменяющие вещество в 300-м, ни силовые поля 600-го.

Конечно, вещество веществу рознь, хотя человек из энергетического Столетия мог бы не согласиться с этим утверждением. Для него всякое вещество было чем-то грубым, громоздким и варварским. Но Харлан родился в вещественном веке и воспринимал вещество как дерево, металл (легкий или тяжелый), бетон, пластмассу, кожу и т. п.

Но попасть в мир, состоящий из одних зеркал!

Именно таким было его первое впечатление от 2456-го. Каждая поверхность сверкала, отражая свет. Эффект молекулярных пленок создавал везде впечатление зеркальной глади. Куда ни глянь, всюду были видны отражения Социолога Воя, его самого и всего, что находилось вокруг. От яркого блеска и путаницы красок просто мутило.

— Сожалею, — сказал Вой, — но таков уж обычай Столетия, а мы в нашем Секторе стараемся по возможности перенимать всё, что практично. Потерпите немного, и вы привыкнете.

Вой быстро подошёл к стене, наступая на пятки своему отражению, которое шагало вниз головой, в точности повторяя каждое движение Социолога, и передвинул волосок индикатора по спиральной шкале к нулю.

Отражения исчезли, яркие огни потускнели. Харлан почувствовал себя в более привычной обстановке.

— Не пройдёте ли вы теперь со мной? — пригласил Социолог.

Харлан последовал за ним сквозь пустые коридоры, в которых всего несколько мгновений назад царил хаос радужных огней и бесчисленных отражений. Они поднялись по пандусу вверх и прошли через переднюю в кабинет Воя.

На всем пути им не встретилось ни одной живой души. Можно было не сомневаться, что весть о прибытии Техника уже разнеслась по всему Сектору. Харлан настолько привык к тому особому положению, которое занимали в Вечности люди его профессии, что воспринимал безлюдные коридоры как должное. Он удивился бы, заметив спешащую скрыться человеческую фигуру. Даже Вой пытался держаться на известном расстоянии и поспешно отшатнулся, когда Харлан случайно задел ладонью его рукав.

Чувство горечи, испытанное при этом Харланом, неприятно удивило его. Он полагал, что его душа, как улитка в раковине, давно уже неуязвима для подобных уколов. Но если стенки его раковины стали тоньше, то этому могла быть только одна причина: Нойс.

Со стороны могло показаться, что Социолог дружелюбно наклонился к Технику, но Харлан машинально отметил, что их разделяет довольно длинный стол.

— Я польщён, — начал Вой, — что такой знаменитый Техник, как вы, заинтересовался нашей маленькой проблемой.

— Да, она представляет определённый теоретический интерес.

Харлан ответил сухо и бесстрастно, как и следовало говорить Технику. (Но был ли его голос действительно бесстрастен? Не проглядывают ли наружу его истинные побуждения? Не бросается ли в глаза его вина, написанная на лбу холодными каплями пота?) Харлан вытащил из внутреннего кармана небольшой рулончик перфолент с кратким закодированным описанием планируемого Изменения Реальности. (Это был тот самый экземпляр, который Вой месяц назад послал на рассмотрение Совета Времен. Благодаря своей близости к Старшему Вычислителю Твисселу — к великому Твисселу! — Харлану удалось заполучить проект без большого труда.) Но перед тем как расстелить ленту на поверхности стола, где её будет удерживать слабое парамагнитное поле, Харлан на мгновенье замешкался.

Молекулярная пленка, покрывающая стол, была «притушена», но полностью не исчезла. Протянув руку, Харлан невольно взглянул на крышку стола, откуда на него мрачно глядело собственное лицо. Ему было тридцать два года, но он выглядел старше и сам это хорошо понимал. Возможно, его старило узкое лицо, которому тёмные брови над чёрными глазами придавали суровый, насупленный вид (типичный, по мнению Вечных, для Техника). А возможно, причина была в том, что сам Харлан ни на минуту не забывал о своей профессии.

Развернув рулон, Харлан решительно приступил к делу.

— Я не Социолог, сэр.

— Устрашающее начало, — усмехнулся Вой, — такое вступление обычно предвещает, что за ним вот-вот последует самое банальное суждение по данному вопросу.

— О нет, не суждение — скорее просьба. Будьте так добры: просмотрите ещё раз ваше заключение и поищите, нет ли в нём небольшой ошибки.

Лицо Воя сразу же помрачнело.

— Надеюсь, что нет.

Одна рука Харлана лежала на спинке стула, другая — на коленях. Он не мог позволить себе забарабанить по столу беспокойными пальцами, он не мог закусить губу. Малейшее проявление чувств — и всё погибло.

Целый месяц Харлан регулярно просматривал всё новые проекты Изменений Реальности по мере того, как они перемалывались административными жерновами Совета Времен. Для личного Техника Старшего Вычислителя Твиссела это не представляло особых трудностей, если только не считаться с небольшим нарушением профессиональной этики. В последние дни, когда всё внимание Твиссела полностью поглотил его собственный проект, рыться в его бумагах стало совсем безопасно. (У Харлана слегка раздулись ноздри. Теперь-то он кое-что знал об этом проекте.) Но в распоряжении Харлана оставалось так мало времени, что его могла спасти только невероятная удача. Поэтому, наткнувшись на проект Изменения Реальности с 2456-го по 2871-е Столетие, серийный номер В-5, он в первый момент подумал, что напряжение помутило его рассудок и он принимает желаемое за действительное. Не доверяя самому себе, он весь день проверял уравнения и зависимости, и чем дальше, тем сильнее становилось его возбуждение. С чувством благодарности, к которой примешивалась слабая горечь, он вспоминал своих Наставников, обучивших его хотя бы элементарной психоматематике.

Сейчас Вой недоумёнными и озабоченными глазами просматривал ту же самую перфоленту.

— Может быть, я и ошибаюсь, — произнес он наконец, — но мне лично кажется, что всё в полном порядке.

— Тогда я позволю себе обратить ваше внимание на психоматрицы любовных отношений, характерные для Реальности вашего Столетия. Это область Социологии — вот почему я решил в первую очередь встретиться именно с вами.

Вой нахмурился. Он всё ещё был вежлив, но в его голосе явственно послышался холодок.

— Наблюдатели нашего Сектора очень опытны. Я совершенно уверен в правильности их донесений. Может быть, вы располагаете другими сведениями.

— Отнюдь нет, Социолог Вой. Я основываюсь на ваших же данных и ставлю под сомнение только выводы. Взгляните вот сюда: не будет ли комплекс-тензор в этой точке переменным, если подставить точные значения психоматриц?

Вой с явным облегчением взглянул на перфоленту.

— Разумеется, Техник, разумеется, но вы не заметили, что уравнение в этой точке вырождается в тождество. В итоге получается небольшая вилка без побочных ответвлений, а дальше дороги снова сливаются. Надеюсь, вы мне простите употребление этих цветистых сравнений вместо точного математического языка.

— Ценю вашу любезность, — сухо сказал Харлан, — из меня такой же Вычислитель, как и Социолог.

— Ну что ж, отлично. Переменный комплекс-тензор, о котором вы говорили (или же попросту вилка), не играет никакой роли. Пути смыкаются, и решение вновь становится единственным. Это такой пустяк, что не стоило даже упоминать о нём в наших рекомендациях.

— Раз вы так считаете, сэр, то мне остаётся только согласиться с вами. Теперь перейдём к выбору МНВ.

Харлан заранее знал, что при этих словах Социолог поморщится. МНВ означало Минимальное необходимое воздействие, и в этом вопросе решающее слово всегда оставалось за Техником. Пока Социолог занимался математическим анализом бесчисленных возможных Реальностей, он мог считать себя выше критики со стороны существ низшего порядка, но как только дело доходило до выбора МНВ, хозяином положения становился Техник.

Решить эту проблему при помощи одних только математических вычислений было невозможно. Даже самый большой и быстродействующий Кибермозг, управляемый самым умным и опытным Старшим Вычислителем, в лучшем случае мог только указать область вероятных поисков МНВ.

Правильный выбор всецело зависел от интуиции и опыта Техника. Хороший Техник ошибался крайне редко. Первоклассный Техник не ошибался никогда.

Харлан никогда не ошибался.

— МНВ, рекомендованное вашим Сектором, — продолжал Харлан ровным, бесстрастным голосом, словно чеканя звуки Единого межвременного языка, — предусматривает аварию космического корабля и мучительную смерть двенадцати человек.

— К сожалению, это неизбежно, — сказал Вой, пожимая плечами.

— Я же, напротив, полагаю, что МНВ может быть сведено к простому перемещению небольшого ящика с одной полки на другую. Взгляните вот сюда.

Харлан указательным пальцем сделал слабую отметку вдоль одной из серий перфораций. Вой молчал, напряженно размышляя.

— Это решение обладает тем преимуществом, что оно устраняет просмотренную вами вилку и приводит нас…

— …к вероятной МОР, — тихо подсказал Вой.

— …к точной Максимальной ожидаемой реакции, — закончил Харлан.

Вой поднял глаза; на его смуглом лице попеременно отражались гнев и досада. Харлан мимоходом обратил внимание на щель между верхними передними зубами Социолога, делавшую его похожим на трусливого зайчишку. Но сходство было обманчивым. В словах Воя слышалась сдержанная сила.

— Полагаю, что Совет Времен ещё укажет мне на эту ошибку.

— Сомневаюсь. Насколько мне известно, Совет ничего не заметил. Во всяком случае, ваш проект Изменения попал ко мне без комментариев. — Харлан не уточнил слова «попал», и Вой не спросил его об этом.

— Следовательно, ошибку обнаружили лично вы?

— Да.

— И не сообщили о ней Совету?

— Нет.

В первый момент Вой облегченно вздохнул, затем нахмурил брови:

— А почему?

— Подобные ошибки почти неизбежны. Я решил, что смогу исправить её, пока не поздно. Так я и сделал. Чего же ещё?

— Ну что ж, благодарю вас, Техник Харлан. Вы поступили как настоящий друг. Хотя ошибка, допущенная нашим Сектором, как вы сами сказали, почти неизбежна, боюсь, что в протоколе Совета она выглядела бы непростительной оплошностью.

После секундной паузы Вой продолжал:

— Впрочем, что значит преждевременная смерть нескольких человек по сравнению с теми сдвигами в миллионах личностей, которые будут вызваны предстоящим Изменением Реальности.

«Не очень-то похоже на искреннюю благодарность, — мелькнуло в голове у Харлана, — вероятно, он обиделся. А если он ещё к тому же подумает, что от выговора его спас какой-то Техник, то ему станет жаль себя до слез. Будь я Социологом, он горячо пожал бы мне руку, но Технику он руки не подаст. Даже кончиком пальца не притронется к Технику, а сам готов не моргнув глазом обречь двенадцать человек на смерть от удушья».

И, так как ждать, пока Социолог обидится всерьёз, значило всё погубить, Харлан решил идти напролом.

— Я надеюсь, что в знак благодарности вы не откажете мне в маленькой услуге?

— Услуге?

— Мне нужен Расчёт Судьбы. Проект Изменения Реальности в 482-м и все необходимые данные у меня с собой. Мне надо выяснить влияние этого Изменения на судьбу определённой личности.

— Я не вполне уверен, что правильно понял вас, Техник, — медленно проговорил Вой. — Точно так же вы можете сделать всё это в своем Секторе.

— Мог бы. Но мне не хочется, чтобы о моих личных исследованиях стало известно до их завершения. Проведение этого Расчёта в моём Секторе встречает известные трудности, да и к тому же… — Харлан завершил фразу неопределённым жестом.

— Вас не устраивает официальный путь? Вы хотите совершить этот Расчёт тайно?

— Да. Мне нужен строго конфиденциальный ответ.

— Но вы же знаете, что это противозаконно. Я не могу пойти на такое вопиющее нарушение правил.

Харлан нахмурился:

— Но ведь и я нарушил правила, не сообщив Совету о вашей ошибке. Однако против первого нарушения вы почему-то не возражали. Если уж быть таким щепетильным в одном случае, то следует быть не менее щепетильным и в другом. Надеюсь, вы меня понимаете?

Вой отлично всё понял — об этом красноречиво свидетельствовало выражение его лица. Он протянул руку:

— Разрешите взглянуть?

У Харлана отлегло от сердца. Основное препятствие осталось позади. Он внимательно следил за Социологом, молча изучавшим привезенные им перфоленты. Только один раз Вой нарушил молчание:

— Клянусь Временем, это же совсем ничтожное Изменение!

Воспользовавшись случаем, Харлан решил рискнуть.

— В том-то и дело. Слишком ничтожное, на мой взгляд. Но вы, конечно, понимаете, что с моей стороны было бы неэтично проводить эти Расчёты в моём Секторе, не убедившись предварительно в своей правоте.

Вой ничего не ответил, и Харлан умолк, боясь наговорить лишнего. Наконец Социолог встал:

— Я передам ваш материал моему Расчётчику. Мы всё сохраним в тайне. Надеюсь, вы понимаете, что это не следует рассматривать как прецедент.

— Разумеется.

— В таком случае, если вы не возражаете, я хотел бы поскорее осуществить Изменение Реальности. Смею надеяться, что вы окажете нам честь и лично совершите МНВ.

Харлан кивнул:

— Всю ответственность я беру на себя.

Когда они вошли в наблюдательную камеру, там уже были включены два экрана. Инженеры заранее настроили Хроноскопы на нужные координаты в Пространстве и Времени и удалились. Харлан и Вой были одни в сверкающей огнями комнате. (Блеск молекулярных пленок по-прежнему слепил глаза, но Харлан смотрел только на экраны.)

Оба изображения были неподвижны. Они соответствовали математически точным мгновениям Времени.

Одно изображение сохранило яркие естественные краски. Харлан узнал в нём машинный зал экспериментального космического корабля. Дверь ещё не успела закрыться, и в оставшейся щели виден был сверкающий башмак из красного полупрозрачного материала. Башмак не шевелился. Всё застыло, словно в мертвом царстве. Если бы резкость изображения позволила разглядеть пылинки в воздухе, то и они были бы неподвижны.

— Машинный зал будет пуст два часа тридцать шесть минут, — сказал Вой, — разумеется, в текущей Реальности.

— Знаю, — пробормотал Харлан, натягивая перчатки. Он отметил быстрым взглядом положение нужного ящика на полке, измерил число шагов до него, нашёл, куда его следует переместить. Он мельком взглянул на второй экран.

Поскольку машинный зал находился во Времени, которое по отношению к данному Сектору Вечности можно было считать «настоящим», то его изображение было чётким и сохраняло естественные краски. Второе изображение отстояло от первого на двадцать пять Столетий. Подобно всем изображениям «будущего» оно было подернуто голубой дымкой.

Это был космический порт. Ярко-синее небо; отливающие синевой металлические конструкции, зеленовато-синяя почва. На переднем плане стоял голубой цилиндр необычной формы, с массивным основанием. Два таких же цилиндра виднелись поодаль. Все три цилиндра глядели расщепленными носами вверх; расщелина почти надвое рассекала каждый корабль.

Харлан поднял брови.

— Как странно они выглядят!

— Электрогравитация, — сухо ответил Вой. — За всю историю человечества только в 2871-м были созданы электрогравитационные космические корабли. В них нет ни камер сгорания, ни ядерных установок. Они красивы; их конструкция доставляет эстетическое наслаждение. Жаль, что Изменение уничтожит их, очень жаль. — Его устремленный на Харлана взгляд выражал открытое неодобрение.

Харлан стиснул зубы. Неодобрение. А чего ещё мог он ждать? Ведь он Техник.

Совесть остальных была чиста. Сведения о потреблении наркотиков собрал, конечно, какой-то Наблюдатель. Статистик обработал их и показал, что число наркоманов в данной Реальности достигло рекордной цифры. Социолог — возможно, сам Вой — построил по этим данным Психологическую характеристику общества. Наконец Вычислитель рассчитал Изменение, сводящее потребление наркотиков до безопасного уровня, и обнаружил, что побочным эффектом этого Изменения явится исчезновение электрогравитационных космолетов. Десятки, сотни людей, занимающих в Вечности самые различные посты, приняли участие в разработке этого проекта.

Но до сих пор это был только проект. Для его осуществления на сцену должен выйти Техник (например, он сам). Именно Техник, следуя разработанным для него инструкциям, совершит то самое действие (МНВ), которое вызовет Изменение. И тогда на него обрушатся гнев и презрение остальных. Их высокомерные взгляды скажут ему: «Мы тут ни при чем. Ты один виноват. Это ты своими руками уничтожил такую красоту». И чем сильнее будет в них говорить стремление оправдать себя, тем упорнее будут они избегать и сторониться Техника.

— Корабли не в счёт, — резко заявил Харлан, — нас с вами должны интересовать вот эти штучки.

А «штучками» были люди. Рядом с громадами кораблей они действительно казались карликами, точно так же, как сама Земля и все людские дела кажутся ничтожными из космической дали.

Крохотные фигурки людей были раскиданы маленькими группами по всему космодрому. Они застыли в причудливых позах с потешно задранными тонюсенькими ручками и ножками.

Вой молча пожал плечами.

Харлан надел портативный генератор Темпорального поля на запястье левой руки.

— Давайте кончать с этим делом.

— Погодите. Сначала я свяжусь с Расчётчиком и узнаю, как скоро он может выполнить вашу просьбу. Мне хочется поскорее покончить и с тем и с другим.

Вой быстро застучал маленьким подвижным контактом, в ответ послышалась серия щелчков.

«Вот ещё одна характерная черта Столетия, — подумал Харлан, — звуковой код. Остроумно, но уж очень претенциозно, так же как и эти молекулярные пленки».

— Он говорит, что справится часа за три, — произнес наконец Вой, — кстати, он просил передать вам, что ему понравилось имя этой особы. Нойс Ламбент. Женщина, конечно.

У Харлана перехватило дыхание.

— Да.

Губы Воя скривились в улыбку.

— Звучит заманчиво. Я бы и сам не прочь взглянуть на неё. В этом Секторе вот уже несколько месяцев не было ни одной женщины.

Харлан испугался, что голос выдаст его. Он ничего не ответил, лишь пристально посмотрел на Социолога и отвернулся.

Отсутствие женщин было единственным изъяном в безупречной организации Вечности. Харлан узнал о нём сразу же после вступления в Вечность, но, лишь встретив Нойс, впервые почувствовал его на себе. С этого дня он катился по наклонной дорожке, пока не изменил присяге Вечного и всему, во что свято верил прежде.

Ради Нойс.

Ради неё одной…

Ему не было стыдно — вот что было самым ужасным. Ему не было стыдно. Он не испытывал угрызений совести за ту длинную цепь преступлений, которые он уже совершил и по сравнению с которыми неэтичное использование секретного Расчёта Судьбы выглядело мелким, незначительным проступком.

Если понадобится, он совершит ещё более тяжкие преступления.

В это мгновение в его голове промелькнула мысль, оказавшая впоследствии такое влияние на его жизнь. И хотя в первый момент Харлан в ужасе отогнал её, но в глубине души он уже тогда был уверен, что, явившись однажды, она вернется ещё не раз.

Мысль была проста: если не останется другого выхода, он уничтожит Вечность.

Страшнее всего было сознание, что он может сделать это.

Глава 2

НАБЛЮДАТЕЛЬ

Стоя у выхода во Время, Харлан размышлял над происшедшими с ним переменами. Ещё недавно всё было так просто. Были идеалы, ради которых стоило жить, даже если от них остались лишь заученные слова. Вся жизнь Вечного подчинена определённой цели. Как это там говорилось, в первой фразе «Основных принципов»: «Жизнь Вечного можно разделить на четыре периода…»

Когда-то он слепо верил во всё это, но вера разлетелась вдребезги, и её уже не склеишь вновь.

Каждый из этих четырех периодов он прожил честно и добросовестно. Вначале, первые пятнадцать лет своей жизни, он ещё не был Вечным, он был просто Времянином. Родиться Вечным не может никто; им может стать лишь Времянин — человек, живущий во Времени.

Выбор пал на Харлана, когда ему исполнилось пятнадцать лет. Он даже не подозревал о сложном процессе тщательного отбора и отсеивания, предшествовавшем этому выбору. После мучительного прощания с родными завеса Вечности навсегда закрылась за ним. Уже тогда ему недвусмысленно объяснили, что ни при каких обстоятельствах он не сможет вернуться назад. Прошло немало лет, прежде чем он узнал почему.

Оказавшись в Вечности, он сделался Учеником и десять лет проучился в школе. Окончив школу, он вступил в третий период своей жизни, став Наблюдателем. И только после этого он стал Специалистом и подлинным Вечным. Таковы четыре периода жизни Вечного: Обитатель Времени, Ученик, Наблюдатель и Специалист.

Харлан прошёл через все эти этапы без единой осечки.

Как отчетливо сохранился в его памяти тот день, когда, покончив с Ученичеством, они стали полноправными членами Вечности; когда, ещё не сделавшись Специалистами, они уже могли официально называть себя Вечными!

Этот день он запомнил на всю жизнь. Вот он стоит в одном ряду с пятью другими выпускниками; руки заложены за спину, ноги чуть-чуть расставлены, взгляд устремлен вперёд.

Сидя за кафедрой, Наставник Ярроу обратился к ним с напутственной речью. Харлан великолепно помнил Ярроу — маленького суетливого человечка с всклокоченными рыжими волосами, веснушчатыми руками и тоскливым выражением в глазах; это выражение тоски во взгляде было не редкостью среди Вечных — тоска по дому и привязанностям, неосознанная крамольная тоска по одному-единственному недоступному Столетию.

Слов Ярроу Харлан, конечно, не запомнил, но смысл их он не мог забыть никогда.

— С этого дня вы Наблюдатели, — говорил Ярроу, — эта работа не считается особенно почетной. Специалисты смотрят на неё свысока, как на детскую забаву. Может быть, и вы, Вечные… — Тут он сделал многозначительную паузу, давая им возможность подтянуться и просиять от гордости. — Может быть, вы сами думаете так, но тогда вы глупцы, недостойные быть Наблюдателями.

Ведь не будь Наблюдателей, Вычислителям нечего было бы вычислять. Расчётчики Судеб не знали бы, что рассчитывать, у Социологов не было бы материала для анализа — словом, все Специалисты остались бы без работы. Я знаю, что вы не раз уже всё это слышали, но я хочу, чтобы мои слова врезались вам в память.

Вам, совсем ещё юношам, предстоит трудная задача — выйти из Вечности во Время и вернуться обратно с фактами. Это должны быть объективные, беспристрастные факты, свободные от ваших вкусов и симпатий. Факты достаточно точные, чтобы их можно было ввести в Счётные машины; достаточно достоверные для подстановки в социальные уравнения; достаточно объективные, чтобы стать основанием для Изменения Реальности.

И ещё запомните вот что. Эту работу нельзя делать кое-как, лишь бы от неё отделаться. Только здесь вы сможете показать, чего вы стоите. Не школьные отметки, а работа Наблюдателем определит вашу специальность и всю вашу будущую карьеру. Для вас — это курсы высшей квалификации, и достаточно совершить небольшой промах, допустить малейшую небрежность, чтобы, несмотря на все ваши таланты, навсегда попасть в Работники. Я кончил.

Он пожал руку каждому, и Харлан, взволнованный и серьёзный, был охвачен благоговейным трепетом при мысли, что ему выпала величайшая, ни с чем не сравнимая привилегия стать Вечным и отвечать за счастье всех людей, живущих в подвластных Вечности Столетиях.

Первые поручения Харлана были незначительными и строго контролировались, но он отточил свои способности на оселке опыта, наблюдая десятки Изменений Реальности в десятках различных Столетий.

На пятый год ему присвоили звание старшего Наблюдателя и прикрепили к 482-му сектору, теперь ему предстояло работать совершенно самостоятельно, и при мысли об этом он лишился значительной доли своей обычной самоуверенности. Харлан почувствовал это при первом же разговоре с Вычислителем Гобби Финжи, возглавлявшим Сектор.

У Финжи был маленький, недоверчиво сжатый рот и злые глазки, которые никак не вязались с его обликом; вместо носа у него была круглая лепешка, вместо щек — две лепешки покрупнее. Ему не хватало только мазка алой краски да седой бороды, чтобы стать похожим на первобытный рисунок Деда Мороза, или Санта-Клауса, или святого Николая. Харлан знал все три имени. Он сомневался, чтобы кому-нибудь на сто тысяч Вечных доводилось слышать хоть одно из них. Харлан скрывал свои познания такого рода, но в глубине души он гордился ими. С первых же дней в школе он увлекся Первобытной историей, и Наставник Ярроу поощрял его увлечение. Постепенно Харлан по-настоящему полюбил эти диковинные Столетия, предшествовавшие не только основанию Вечности в 27-м, но и самому открытию Темпорального поля в 24-м. Он изучал старинные книги и журналы. В поисках нужных материалов ему даже случалось забираться — если удавалось получить на то разрешение — в далекое прошлое, в самые первые Столетия Вечности. За пятнадцать лет он сумел собрать неплохую личную библиотеку, которая почти целиком состояла из напечатанных на бумаге книг. Там был томик, написанный человеком по имени Уэллс, и ещё один, автора которого звали В. Шекспир, — все какие-то допотопные истории. Но подлинной жемчужиной его коллекции было полное собрание переплетенных томов Первобытного еженедельника, которое занимало невероятно много места, но которое он просто из сентиментальности никак не решался заменить микропленкой.

Время от времени он самозабвенно погружался в этот странный мир, где жизнь была жизнью, а смерть — смертью, где человек принимал решения безвозвратно, где нельзя было ни воспрепятствовать злу, ни способствовать добру и где битва при Ватерлоо, будучи однажды проигранной, оставалась проигранной раз и навсегда. Ему очень нравилась старинная поговорка, в которой утверждалось, что написанное пером уже не может быть уничтожено даже грубым орудием из железа.

Как невыносимо трудно бывало ему после этого возвращаться мыслями к Вечности — к миру, в котором Реальность была чем-то мимолетным и изменчивым и где люди вроде него держали судьбы человечества в своих руках, придавая им по желанию лучшую форму!

Однако сходство с Дедом Морозом немедленно исчезло, стоило только Финжи заговорить деловым, повелительным тоном:

— К предварительному изучению текущей Реальности вы приступите завтра же. Я требую, чтобы это изучение было тщательным, аккуратным и конкретным. Я не потерплю ни малейшей расхлябанности. Ваша первая пространственно-хронологическая Инструкция будет готова к завтрашнему утру. Усвоили?

— Да, Вычислитель, — ответил Харлан.

Он уже тогда пришёл к горькому для себя выводу, что вряд ли им удастся поладить.

На следующее утро Харлан получил свою Инструкцию в виде сложного узора перфораций, пробитых на ленте Кибермозгом. Боясь допустить в самом начале своей деятельности хотя бы ничтожную ошибку, Харлан перевел её на Межвременной язык при помощи карманного дешифратора. Разумеется, он давно уже умел читать перфоленты на глазок.

Инструкция объясняла ему, где он мог находиться в мире 482-го Столетия, а где — не мог, что ему разрешалось, а чего он должен был избегать любой ценой. Если присутствие было допустимо только там и тогда, где оно не представляло угрозы для Реальности.

482-е Столетие пришлось не по душе Харлану. Оно нисколько не походило на его суровый и аскетический век. Этика и мораль в том виде, как их понимал Харлан, не существовали. Это была эпоха грубых материальных наслаждений с многочисленными признаками матриархата. Семья не признавалась юридически, и пары вступали в сожительство и расходились по взаимному согласию, кроме которого их ничто не связывало.

Существовали сотни причин, по которым это общество внушало Харлану отвращение, и он мечтал в душе об Изменении. Ему не раз приходило в голову, что одним только своим присутствием в этом Столетии он, человек из другого Времени, может вызвать «вилку» и направить историю по новому пути. Если бы ему удалось своим присутствием в какой-то определённой критической точке оказать достаточно сильное влияние на естественный ход событий, то возникла бы новая линия развития, бывшая до тех пор неосуществленной вероятностью, и миллионы ищущих наслаждений женщин превратились бы в любящих и преданных жен и матерей. Они жили бы в новой Реальности с новыми воспоминаниями и ни во сне, ни наяву не могли бы ни вспомнить, ни вообразить, что их жизнь когда-то была совершенно иной!

К несчастью, поступить так — значило нарушить Инструкцию. Даже если бы Харлан решился на это неслыханное преступление, случайное воздействие могло изменить Реальность самым неожиданным образом. Она могла бы стать ещё хуже. Только кропотливый анализ и тщательные Вычисления могли предсказать истинный характер Изменения Реальности.

Но каковы бы ни были мысли Харлана, он оставался Наблюдателем, а идеальный Наблюдатель — это просто машина, составляющая донесения и снабженная органами чувств. Для эмоций здесь места не было.

В этом смысле донесения Харлана были само совершенство.

В конце второй недели Вычислитель Гобби Финжи пригласил Харлана в свой кабинет.

— Хочу похвалить вас, Наблюдатель, за ясность и стройность ваших докладов, — голос Вычислителя звучал сухо и холодно. — Однако меня интересует, что выдумаете на самом деле.

Лицо Харлана сделалось настолько непроницаемым, словно оно было вырезано из милого его сердцу дерева.

— Я не думаю на такие темы.

— Бросьте. Вы ведь из 95-го, и мы с вами оба отлично понимаем, что это значит. Несомненно, 482-е должно вас раздражать.

Харлан пожал плечами.

— Найдите в моих отчетах хоть одно слово, свидетельствующее о раздражении.

Ответ был дерзким, и Финжи со злостью забарабанил по столу коротенькими пальчиками.

— Отвечайте на мой вопрос.

— С точки зрения Социологии, это Столетие во многих отношениях докатилось до предела. Три последних Изменения Реальности только ухудшили положение вещей. Я полагаю, что раньше или позже вмешательство станет необходимым. Крайности ещё никогда не приводили к добру.

— Значит, вы взяли на себя труд познакомиться с прошлыми Реальностями Столетия?

— В качестве Наблюдателя я обязан знать все относящиеся к делу факты.

Разумеется, знакомство со всеми фактами было правом и даже обязанностью Харлана. Не знать этого Финжи не мог. Каждое Столетие периодически сотрясали Изменения Реальности. Даже самые тщательные Наблюдения через некоторое время теряли свою ценность и нуждались в дополнительной проверке. Именно поэтому все Столетия, охватываемые Вечностью, находились под её непрерывным контролем. Но профессиональное Наблюдение заключалось не только в собирании фактов, но и в установлении их связей с фактами из прошлых Реальностей.

Харлан пришёл к выводу, что их разговор не был вызван одной только неприязнью Финжи к нему. Что-то крылось за этой попыткой выведать его мысли. Поведение Вычислителя было явно враждебным.

В другой раз Финжи, неожиданно заглянув в маленькую комнатушку, служившую Харлану кабинетом, заявил:

— Ваши отчеты произвели благоприятное впечатление на Совет Времен.

После короткой паузы Харлан неуверенно пробормотал:

— Благодарю вас.

— Совет считает, что вы проявили недюжинную проницательность.

— Я делаю всё, что могу.

Следующий вопрос Финжи был совершенно неожиданным:

— Вам когда-нибудь доводилось встречаться со Старшим Вычислителем Твисселом?

— С Вычислителем Твисселом? — Харлан широко раскрыл глаза. — Нет, сэр. А почему вы спросили?

— Похоже, что именно он особо заинтересовался вашими отчетами.

Финжи надул свои румяные щеки и переменил тему разговора:

— Вы знаете, у меня сложилось впечатление, что ваши взгляды на историю довольно своеобразны.

Искушение оказалось слишком велико. В краткой схватке осторожности с тщеславием последнее взяло верх.

— Я занимался изучением Первобытной истории, сэр.

— Первобытной истории? В школе?

— Нет, не в школе. Скорее по собственному почину. Первобытная история — это, так сказать, моё хобби. Глядишь на неё, и кажется, что она застыла неподвижно, не то что Столетия Вечности, которые непрерывно меняются.

Заговорив о любимом предмете, Харлан немного оживился.

— Всё равно как если бы взять фильмокнигу и детально рассматривать кадр за кадром. Мы увидим массу подробностей, которых никогда бы и не заметили, если бы лета двигалась с нормальной скоростью. Я думаю, что моё увлечение здорово помогает мне в работе.

Финжи чуть шире раскрыл свои маленькие глазки, изумленно посмотрел на Харлана и вышел, не сказав ни слова.

Впоследствии он не раз заводил разговор о Первобытной истории и молча выслушивал сдержанные комментарии Харлана; при этом его пухлое личико оставалось совершенно бесстрастным.

Харлан не знал, сожалеть ли ему об этом разговоре или же рассматривать его как удачный шаг на пути к повышению.

Он стал склоняться к первому мнению после того, как, столкнувшись с ним в коридоре № 1, Финжи спросил вдруг так, чтобы слышали окружающие:

— Скажите, Харлан, почему у вас всегда такая постная физиономия? Вам хоть раз в жизни случалось улыбаться?

Харлан с горечью подумал, что Финжи его ненавидит. Сам же он после этого эпизода стал испытывать к главе Сектора что-то вроде брезгливого отвращения.

Потратив три месяца на изучение порученного ему вопроса, Харлан обсосал его до косточек. Поэтому его нисколько не удивило неожиданное распоряжение срочно явиться в кабинет Финжи.

Он давно уже ожидал нового назначения. Заключительный доклад был готов ещё неделю назад. В 482-м существовало сильное стремление увеличить экспорт тканей из целлюлозы в Столетия, лишенные лесов, вроде 1174-го, однако встречное предложение о поставках копченой лососины вызывало серьёзные возражения. У Харлана накопился длинный список подобных вопросов, и все они были тщательно проанализированы.

Захватив проект заключения, он направился к Финжи. Однако речь пошла совсем не о 482-м. Вместо этого Финжи представил Харлана маленькому сморщенному человечку с редкими седыми волосами и улыбающимся личиком гнома. Улыбка карлика, то озабоченная, то добродушная, ни на секунду не исчезала с его лица. В желтых от табака пальцах была зажата горящая сигарета.

Не будь эта сигарета первой, увиденной Харланом за всю его жизнь, он, пожалуй, уделил бы больше внимания человечку, чем дымящемуся цилиндрику, и слова Финжи не явились бы для него такой неожиданностью.

— Старший Вычислитель Твиссел, перед вами Наблюдатель Эндрю Харлан, — сухо произнес Финжи.

Взгляд Харлана испуганно метнулся с сигареты на лицо карлика.

— Здравствуйте, — сказал Твиссел писклявым голосом, — значит, вы и есть тот молодой человек, который пишет такие великолепные донесения?

Харлан лишился дара речи. Лабан Твиссел был мифом, живой легендой. Таких людей, как он, полагалось узнавать с первого взгляда. Твиссел был самым выдающимся Вычислителем в Вечности, другими словами, он был самым знаменитым из всех ныне живущих Вечных. Он был председателем Совета Времен. Он рассчитал больше Изменений Реальности, чем любой другой Вычислитель за всю историю Вечности. Он был… Он сделал…

Харлан окончательно растерялся. С глуповатой улыбкой он кивал головой, не в силах произнести ни слова.

Твиссел поднес сигарету к губам и несколько раз торопливо затянулся.

— Оставьте нас, Финжи, — сказал он, — мне надо побеседовать с этим юношей с глазу на глаз.

Финжи пробормотал что-то невнятное, встал и вышел.

— Не волнуйся, паренек, — проговорил Твиссел, — тебе нечего бояться.

Но встреча с Твисселом оказалась для Харлана настоящим потрясением. Считать человека гигантом и вдруг обнаружить, что в нём нет и пяти с половиною футов росту, — тут было от чего прийти в замешательство. Неужели за этим покатым лысеющим лобиком скрывается мозг гения? Что светится в этих прищуренных глазках, окруженных паутиной морщинок, — острый ум или же просто благодушное настроение?

Совершенно сбитый с толку, он глядел на сигарету, не в силах собраться с мыслями. Поперхнувшись дымом, он вздрогнул и отодвинулся назад.

Твиссел сощурил глазки, словно пытаясь проникнуть взором за дымовую завесу, и заговорил с ужасным акцентом на языке десятого тысячелетия:

— Может пыть, малшик, мне лучше твой язык говорить?

Харлан с трудом подавил истеричное желание рассмеяться.

— Я неплохо владею Единым межвременным языком, сэр, — осторожно произнес он.

Межвременным языком пользовались все Вечные в разговорах друг с другом, Харлан выучился ему в первые же месяцы, своего пребывания в Вечности.

— Чушь, — высокомерно ответил Твиссел. — К чему нам Межвременной, когда я совершенно безукоризненно говорю на языках всех Времен.

Харлан догадался, что прошло по крайней мере лет сорок с тех пор, как Твиссел пользовался его родным диалектом.

Однако, удовлетворив своё тщеславие, Твиссел продолжал на Межвременном:

— Я предложил бы тебе сигарету, не будь я совершенно уверен, что ты не куришь. На курение смотрят косо почти во всех Временах. Но если ты всё-таки сделаешься курильщиком, мой тебе совет: хорошие сигареты умеют делать только в 72-м. Мне их специально доставляют оттуда. А вообще с этим курением одни неприятности. На прошлой неделе я застрял на пару деньков в 123-м. Курение запрещено. Даже Вечные переняли нравы своего Времени. Закури я там сигарету, им бы показалось, что на них небо обрушилось. Порой у меня появляется сильное желание рассчитать такое Изменение Реальности, чтобы одним махом уничтожить запреты на курение во всех Столетиях. Жаль только, что подобное Изменение вызовет войны в 58-м и рабовладельческое общество в 1000-м. Всегда что-нибудь да не так.

Смущение Харлана перешло в беспокойство. Что кроется за всей этой болтовней?

— Могу я спросить, почему вы захотели повидаться со мной, сэр? — с трудом выговорил он.

— Мне нравятся твои отчеты, мой мальчик.

В глазах Харлана на мгновенье мелькнул радостный огонек, но он даже не улыбнулся.

— Благодарю вас, сэр.

— В них чувствуется рука мастера. У тебя неплохое чутье. Мне кажется, я понял твоё истинное призвание; я нашёл твоё место в Вечности и хочу тебе его предложить.

«Чудеса, да и только!» — подумал Харлан. Он постарался скрыть свой восторг.

— Вы оказываете мне великую честь, сэр.

Тем временем Старший Вычислитель Твиссел докурил свою сигарету, с ловкостью фокусника извлек неведомо откуда новую и прикурил её от окурка.

— Послушай-ка, юноша, заклинаю тебя Временем — брось ты эти заученные фразы, — проговорил он между затяжками, — «великую честь». Пуф. Пуф. Говори человеческим языком. Пуф. Ты рад?

— Да, сэр, — осторожно произнес Харлан.

— Вот и отлично. Иначе и быть не могло. Хочешь стать Техником?

— Техником?! — Харлан даже вскочил со стула.

— Садись. Садись. Ты, кажется, удивлен?

— Вычислитель Твиссел, я никогда не собирался быть Техником.

— Знаю, — сухо проговорил Твиссел, — никто почему-то не собирается. Кем угодно, лишь бы не Техником. А между тем Техники очень нужны, и на них всегда большой спрос. Их не хватает во всех Секторах.

— Боюсь, что я не подхожу для такой работы.

— Иными словами, такая работа не подходит тебе. Тебя не устраивает работа, которая влечет за собой столько неприятностей. Клянусь Вечностью, мой мальчик, если только ты действительно предан нашему делу — а я думаю, что ты предан ему, — тебя это не остановит. Дураки станут избегать тебя — ну и что? Одиночество? Ты к нему привыкнешь. Зато ты всегда будешь испытывать удовлетворение, зная, что ты нужен, очень нужен. И в первую очередь мне.

— Вам, сэр? Лично вам?

— Да, лично мне. — Улыбка старика светилась проницательностью. — Ты не будешь рядовым Техником. У тебя будет особое положение. Ты станешь моим личным Техником. Ну как, нравится тебе такое предложение?

— Не знаю, сэр. А вдруг я не справлюсь?

Твиссел упрямо покачал головой.

— Мне нужен ты. Только ты. Твои отчеты убедили меня, что у тебя здесь есть кое-что. — Он постучал пальцем по лбу. — Ты неплохо учился. Секторы, в которых ты был Наблюдателем, дали о тебе положительный отзыв. Но больше всего мне понравился отзыв Финжи.

Харлан был искренне изумлен:

— Неужели Вычислитель Финжи дал обо мне благоприятный отзыв?

— Тебе-это кажется странным?

— Н-не знаю…

— Видишь ли, мой мальчик, я ведь не сказал, что отзыв был благоприятным. Если уж на то пошло, отзыв совсем скверный — хуже некуда. Финжи рекомендует отстранить тебя от всякой работы, связанной с Изменениями Реальности. Он считает, что самое благоразумное — перевести тебя в Работники.

Харлан покраснел.

— Почему он так думает, сэр?

— Оказывается, у тебя есть хобби. Ты увлекаешься Первобытной историей, а?

Твиссел без удержу размахивал сигаретой, и Харлан, забыв с досады об осторожности, вдохнул струйку дыма и судорожно закашлялся.

Твиссел с благожелательным видом выжидал, когда молодой Наблюдатель перестанет кашлять.

— А что, разве не так? — спросил он.

— Какое право он имеет… — начал было Харлан, но Твиссел прервал его:

— Брось. Я упомянул об этом отзыве, потому что мне как нельзя более подходит твоё увлечение. А вообще-то отзыв — дело секретное, и чем скорее ты забудешь о нём, тем лучше.

— Но что плохого в увлечении Первобытной историей, сэр?

— Финжи считает, что оно свидетельствует о сильной «одержимости Временем». Понимаешь?

Ещё бы не понять! Нельзя было жить в Вечности, не усвоив психиатрической терминологии и в первую очередь этого выражения. Считалось, что каждый Вечный испытывает непреодолимое желание вернуться если уж не к своим современникам, так хоть в какое-нибудь определённое Столетие, пустить в нём корни, перестать быть вечным скитальцем во Времени. Вечность беспощадно подавляла малейшие проявления подобных стремлений, но от этого тяга не становилась слабее — впрочем, у большинства она сохранялась где-то в подсознании!

— Ко мне это не имеет отношения, — сказал Харлан.

— Я тоже так думаю. Более того, я считаю твоё увлечение очень ценным. Именно из-за него ты мне и нужен. Я дам тебе Ученика. Ты обучишь его всему, что знаешь или сможешь узнать из Первобытной истории. В свободное время ты будешь исполнять обязанности моего личного Техника. Ты приступишь к работе в ближайшие дни. Согласен?

Согласен ли он? Получить официальное право изучать эпоху до Вечности? Работать рука об руку с величайшим из Вечных? На таких условиях даже отвратительное звание Техника казалось почти сносным.

Но осторожность не совсем изменила ему.

— Если это необходимо для блага Вечности, сэр…

— Для блага Вечности? — возбужденно прервал его карлик. Он с такой силой отшвырнул свой окурок, что тот ударился о противоположную стену и рассыпался целым фейерверком искр. — Да от этого зависит само существование Вечности!

Глава 3

УЧЕНИК

Харлан прожил в 575-м несколько недель. Он успел освоиться со своим новым жилищем, привыкнуть к стерильной чистоте фарфора и стекла. Он выучился с умеренным отвращением носить эмблему Техника и уже не пытался прикрывать её каким-нибудь посторонним предметом или прислоняться к стене, чтобы скрыть нашивку на рукаве.

Ничего хорошего из таких попыток всё равно не получалось. Другие только презрительно улыбались и становились ещё неприступнее, всем своим видом показывая, что ни под каким предлогом они не позволят Технику втереться к ним в доверие и завоевать их симпатию.

Старший Вычислитель Твиссел каждый день приносил ему новые задачи. Харлан тщательно изучал их и по четыре раза переписывал свои заключения, но даже последний вариант казался ему недоработанным.

Наскоро проглядев заключение, Твиссел кивал головой:

— Чудесно, чудесно!

Затем он окидывал Харлана беглым взглядом своих голубых глазок, и улыбка его становилась чуточку холоднее.

— Дадим Кибермозгу проверить эту догадочку, — говорил он на прощание.

Он всегда именовал заключения «догадочками». Ни разу он не сообщил Харлану результатов проверки, и Харлан не осмеливался спросить его. Он был в отчаянии оттого, что ему не поручают исполнить ни одного из его заключений. Значило ли это, что Кибермозг находит в них ошибки, что он неверно выбирает место и время и не обладает даром отыскивать Минимальное необходимое воздействие в указанном интервале? (Прошло немало времени, прежде чем он научился небрежно произносить МНВ.)

Однажды Твиссел явился к нему в сопровождении какого-то растерянного субъекта, не смевшего поднять на Харлана глаза.

— Техник Харлан, знакомьтесь, это Ученик Купер, — произнес Твиссел.

— Здравствуйте, — равнодушно сказал Харлан.

Внешность посетителя не произвела на него большого впечатления. Купер не вышел ростом, его чёрные волосики были расчесаны на пробор. Глаза водянисто-карие, подбородок слишком узок, уши чересчур велики, ногти обкусаны.

— Вот этого парнишку ты и будешь учить Первобытной истории, — продолжал Твиссел.

— Разрази меня Время! — воскликнул Харлан.

И как только он мог забыть? в нём сразу проснулся интерес к посетителю.

— Здравствуйте! — повторил он с большим жаром, чем прежде.

— Составь с ним расписание занятий, — сказал Твиссел, — было бы неплохо, если бы ты смог уделить ему два дня в неделю. Учи его сам, как знаешь. В этом я полностью полагаюсь на тебя. Если тебе понадобятся книги, пленки или старинные документы, которые можно найти в Вечности или достижимом для нас Времени, ты только скажи мне, и тебе их доставят. Ну как, справишься?

Как всегда, он вдруг неизвестно откуда выудил зажженную сигарету, и воздух наполнился табачным дымом. Харлан закашлялся и, заметив, как судорожно скривился рот Ученика, понял, что тот охотно сделал бы то же самое, но не смеет.

После ухода Твиссела Харлан заговорил:

— Ну что ж, присаживайся… — Он на мгновение запнулся и затем решительно добавил: — Сынок. Присаживайся, сынок. Мой кабинет невелик, но он в твоём полном распоряжении.

Харлану не терпелось поскорее приступить к занятиям. Подумать только, что он будет работать совершенно самостоятельно! Первобытная история всегда была для него чем-то вроде личной собственности.

Ученик поднял глаза (кажется, впервые за всё время) и, заикаясь, спросил:

— Так, значит, вы — Техник?

От доброжелательности и возбуждения, переполнявших Харлана, не осталось и следа.

— Ну и что с того?

— Нет, ничего, — пробормотал Купер, — просто я…

— Разве вы не слышали, как Вычислитель Твиссел назвал меня Техником?

— Д-да, сэр.

— Решили, что это была обмолвка? Собственным ушам не поверили?

— Н-нет, сэр.

— Что вы там заикаетесь? Разучились говорить? — жестко спросил Харлан и почувствовал в глубине души укол совести.

Купер мучительно покраснел.

— Я не очень хорошо владею Единым межвременным языком, сэр.

— Это ещё почему? Сколько времени вы учитесь?

— Меньше года, сэр.

— Меньше года? Сколько же вам лет?

— Двадцать четыре биогода, сэр.

Харлан посмотрел на него широко раскрытыми глазами:

— То есть вы хотите сказать, что вас взяли в Вечность в возрасте двадцати трех лет?

— Да, сэр.

Харлан опустился на стул и сжал руки. Такие вещи попросту не делались. Самым подходящим для вступления в Вечность считался возраст в пятнадцать-шестнадцать лет. Что всё это значит? Может быть, Твиссел придумал новый способ испытать его?

— Садись и давай приступим. Твоё полное имя и номер твоего Столетия?

— Бринсли Шеридан Купер из 78-го, сэр, — заикаясь, ответил Ученик.

Харлан немного смягчился. Это было близко, почти рядом. Всего на семнадцать веков раньше его собственного Столетия. Можно сказать, соседи во Времени.

— Тебя интересует Первобытная история?

— Я почти ничего о ней не знаю. Меня просил ею заняться Вычислитель Твиссел.

— А чем ты ещё занимаешься?

— Математикой. Механикой Времени. Пока что я познакомился только с самыми основами. У себя в 78-м я чинил спидиваки.

Харлан даже не поинтересовался, что такое спидиваки. Они могли оказаться чем угодно — от пылесоса до счётной машины. Ему это было безразлично.

— А историю ты никогда не изучал?

— Я проходил историю Европы.

— Ты, наверно, из тех мест?

— Да, я родился в Европе. Нам, конечно, в основном преподавали современную историю. Начиная с революции 54-го, то есть я имел в виду 7554-го года.

— Отлично. Для начала выкинь всё это из головы. История, которую учат Времяне, лишена всякого смысла; она меняется с каждым Изменением Реальности. Сами они, разумеется, даже не подозревают об этом. Для каждой Реальности её история кажется единственной. С Первобытной историей дело обстоит совершенно иначе. Собственно, в этом-то и заключается вся её прелесть. Что бы мы ни делали, Первобытная история всегда остаётся неизменной. Колумб и Вашингтон, Шекспир и Герефорд — все они существуют.

Купер нерешительно улыбнулся. Он провёл мизинцем по верхней губе, и Харлан заметил на ней темную полоску, словно Ученик отращивал усы.

— Скоро год, как я здесь, а всё никак не могу… вполне привыкнуть.

— К чему именно?

— К тому, что меня отделяют от дома пятьсот веков.

— Я и сам немногим ближе. Я ведь из 95-го.

— Вот и это тоже. Вы старше меня, но в другом смысле я старше вас на семнадцать веков. Я вполне могу оказаться вашим прапрапрапра — и так далее — дедушкой.

— Какое это имеет значение? Допустим, так оно и есть.

— Ну, уж знаете… с этим ещё надо свыкнуться. — В голосе Купера зазвучали мятежные нотки.

— Мы все в одинаковом положении, — сухо заметил Харлан и приступил к уроку.

Три часа занятий истекли, а Харлан всё ещё растолковывал Куперу, как это получилось, что до 1-го Столетия существовали ещё и другие.

— Но разве 1-е Столетие не было действительно первым? — жалобным голосом спросил Купер.

На прощание Харлан вручил Ученику книгу, не самую лучшую, но вполне пригодную для первого знакомства с предметом.

— Позднее я подберу тебе что-нибудь посерьёзнее, — пообещал он.

К концу недели темная полоска на губе Купера превратилась в маленькие, хорошо заметные усики, которые подчеркивали узость его подбородка и старили его лет на десять. «Не очень-то они тебя красят», — подумал Харлан.

— Я прочел вашу книгу, — сказал Купер.

— Что ты о ней думаешь?

— Как бы это сказать… — Последовала длительная пауза, после чего Купер начал снова: — Последние Первобытные Столетия немного похожи на 78-е. Я никак не мог отделаться от воспоминаний о доме. Два раза я видел во сне свою жену…

— Жену?! — взорвался Харлан.

— Я был женат, прежде чем попал сюда.

— Разрази меня Время! Неужели твою жену тоже взяли сюда?

Купер отрицательно покачал головой:

— Я даже не знаю, не затронуло ли её прошлогоднее Изменение? Если так, то возможно, что она уже и не жена мне.

Харлан постепенно собрался с мыслями. Конечно, если Ученика берут в Вечность в возрасте двадцати трех лет, то вполне может оказаться, что он женат. Один беспрецедентный факт влечет за собой другой.

Что творится на свете? Начни только менять законы, не успеешь и оглянуться, как наступит хаос.

— Надеюсь, ты не собираешься прогуляться в 78-е и выяснить, чья она теперь жена? — Он не хотел быть грубым, но слишком уж велико оказалось его беспокойство за судьбу Вечности.

Ученик поднял голову; глаза его были холодны и спокойны.

— Нет.

Харлан смущенно поерзал на стуле.

— Вот и хорошо. У тебя больше нет семьи. Никого нет. Отныне ты Вечный и забудь обо всех, кого ты знал там, во Времени.

Купер поджал губы и быстро проговорил с сильным акцентом:

— Вы рассуждаете как типичный Техник.

Харлан ухватился обеими руками за крышку стола. Хриплым голосом он произнес:

— На что ты намекаешь? На то, что я — Техник и, следовательно, Изменения — дело моих рук? Поэтому, мол, я защищаю их и требую, чтобы ты им радовался? Послушай, мальчик, ты ещё года здесь не провёл, даже говорить как следует не научился. Ты ещё весь напичкан Временем и Реальностью, но уже вообразил, что всё знаешь о Техниках и можешь лягать их, как тебе заблагорассудится.

— Простите, — торопливо проговорил Купер, — я не хотел вас обидеть.

— Пустое, разве можно обидеть Техника? Просто ты наслушался разговоров. Говорят же: «Черств, как Техник» или «Техник зевнул — миллиона людей как не бывало». И ещё кое-что в том же духе. Так в чём же дело, Ученик Купер? Решил присоединиться к общему хору? Захотелось стать взрослым? Вообразил себя крупной шишкой в Вечности?

— Я же сказал — простите.

— Ладно. Мне только хотелось сообщить тебе, что я стал Техником месяц назад и что я не совершил ещё ни одного Изменения Реальности. А теперь давай займемся делом.

На другой день Старший Вычислитель Твиссел вызвал Эндрю Харлана в свой кабинет.

— Послушай, мой мальчик, как ты посмотришь на то, чтобы прогуляться во Время и произвести МНВ? — спросил он.

Это предложение подвернулось как нельзя более кстати. Всё утро Харлан со стыдом вспоминал о своей трусливой попытке отмежеваться от ответственности, о наивном ребячьем выкрике: «Не вините меня, я ещё не сделал ничего плохого». Этот выкрик был равносилен признанию, что в работе Техника и в самом деле есть нечто постыдное, а он, Харлан, ещё новичок, у которого просто не было времени стать преступником.

Хватит отговорок! Теперь он сможет сказать Куперу: да, я сделал нечто такое, из-за чего миллионы людей стали новыми личностями, но это было необходимо, и я горжусь своим поступком.

— Я готов, сэр! — радостно воскликнул Харлан.

— Чудесно, чудесно. Думаю, тебе приятно будет узнать, мой мальчик, — Твиссел выпустил клуб дыма, кончик его сигареты вспыхнул алой точкой, — что все твои заключения подтвердились с высокой степенью точности.

— Благодарю вас, сэр.

(Итак, подумал Харлан, теперь это уже заключения, а не «догадочки».)

— У тебя талант, мой мальчик. Рука мастера. Я жду от тебя великих дел. А пока мы займемся вот этим небольшим дельцем из 223-го. Ты был совершенно прав, утверждая, что достаточно заклинить муфту сцепления в двигателе. При этом действительно получается необходимая «вилка» без нежелательных побочных эффектов. Возьмешься заклинить сцепление?

— Слушаю, сэр.

Так совершилось подлинное посвящение Харлана в Техники. После этого он уже не был просто человеком с розовой нашивкой на плече. Он изменил Реальность. За несколько минут, выкраденных из 223-го, он испортил двигатель, и в результате некий молодой человек не попал на лекцию по механике. Из-за этого так и не стал заниматься солнечными установками, и очень простое устройство не было изобретено в течение десяти критических лет. А в результате всего этого, как ни странно, война в 224-м была вычеркнута из Реальности.

Разве это не было благом? И так ли уж важно, что какие-то личности изменились? Новые личности были такими же людьми, как и прежние, с таким же правом на жизнь. Чьи-то жизни стали короче, зато у большего числа людей они стали дольше и счастливее. Правда, великое литературное произведение, грандиозное создание человеческого разума и чувств, не было написано в новой Реальности, но разве несколько экземпляров этой книги не сохранились в библиотеках Вечности? И разве в новой Реальности не будут созданы иные великие творения искусства?

И всё же в эту ночь Харлан долго и мучительно не мог заснуть, а когда он наконец задремал, с ним произошло то, чего не случалось уже много лет.

Он увидел во сне свою мать.

Несмотря на столь жалкое проявление слабости в самом начале деятельности, не прошло и биогода, как Харлан стал известен по всей Вечности в качестве Техника Твиссела, а также под язвительными прозвищами «чудо-ребенок» и «безошибочный Техник».

Его отношения с Купером стали более спокойными. Подлинной дружбы между ними так и не возникло. (Если бы Купер пересилил себя и предпринял какие-то шаги к сближению, то Харлан, наверно, растерялся бы.) Тем не менее ладили они неплохо, а Первобытной историей Купер интересовался теперь ничуть не меньше, чем его учитель.

— Послушай, Купер, ты не будешь возражать, если мы отложим урок на завтра? — как-то спросил его Харлан. — Мне необходимо на этой неделе попасть в 300-е, чтобы уточнить одно Наблюдение, а человек, с которым я хочу встретиться, свободен как раз сегодня вечером.

У Купера жадно заблестели глаза.

— А я не мог бы поехать вместе с вами?

— Ты хочешь?

— Конечно, хочу. Я никогда не ездил в капсуле, если не считать того раза, когда меня доставили сюда из 78-го, а тогда я ещё совершенно ничего не понимал.

Харлан обычно пользовался Колодцем С, который по неписаной традиции был предоставлен в распоряжение Техников во всей своей бесконечной протяженности во Времени.

Купер последовал за Харланом без малейших признаков замешательства и занял место на круглом диванчике, почти полностью опоясывавшем внутренние стенки капсулы.

Но когда Харлан, включив Поле, послал капсулу в прошлое, на лице Купера появилось комичное выражение изумления и растерянности.

— Я ничего не чувствую. В чём дело? — спросил он.

— Все в порядке. Ты ничего не чувствуешь, потому что мы не двигаемся в буквальном смысле этого слова. Нас как бы протягивает сквозь Время. Фактически, — продолжал Харлан, незаметно для себя впадая в назидательный тон, — в данный момент ни ты, ни я не состоим из вещества, хотя наши органы чувств и утверждают обратное. Сотни людей могут пользоваться в это же самое мгновение нашей капсулой, перемещаясь (если только можно так выразиться) в разных направлениях Времени, проходя один сквозь другого и так далее. Законы обычного мира неприменимы к Колодцам Времени.

Губы Купера изогнулись в лукавой улыбке, и Харлан смущенно подумал: «Парнишка изучает Темпоральную механику и знает об этих вещах гораздо больше меня. Мне бы лучше помалкивать, незачем строить из себя дурака».

Угрюмо замолчав, он принялся разглядывать Ученика. За прошедшие месяцы усики Купера выросли и свисали теперь книзу по так называемой Маллансоновой моде. Изобретатель Темпорального поля Виккор Маллансон на единственной подлинной и очень скверной фотографии был изображен с точно такими же усиками; по этой причине они пользовались среди Вечных большой популярностью, хотя мало кому шли.

Глаза Купера были устремлены на циферблат, где быстро сменявшие друг друга числа отмечали номера Столетий, сквозь которые они проносились.

— Как далеко в будущее тянутся Колодцы Времени? — спросил вдруг Купер.

— Неужели ты ещё не проходил этого?

— Я почти ничего не знаю о капсулах.

Харлан пожал плечами:

— Вечности нет конца. Колодцы тянутся беспредельно.

— А вам случалось бывать далеко-далеко в будущем?

— Дальше нашего Сектора — ни разу. Вот доктор Твиссел — так тот был даже в 50 000-м.

— Разрази меня Время! — прошептал Купер.

— Это ещё пустяки. Некоторые Вечные бывали даже за 150 000-м.

— Ну и что там?

— А ничего, — угрюмо ответил Харлан, — полно всяких тварей, но разумных существ нет. Человечество исчезло.

— Вымерло? Уничтожено?

— Не думаю, чтобы кто-нибудь мог ответить на этот вопрос.

— А разве никак нельзя изменить это?

— Видишь ли, начиная с 70 000-го и дальше… — начал было Харлан и осекся. — Послушай, Время нас побери, давай лучше поговорим о чём-нибудь другом.

Существовала тема, к которой Вечные относились чуть ли не с суеверным страхом. По молчаливому соглашению они избегали разговоров о «Скрытых Столетиях» (так назывался период Времени между 70 000-м и 150 000-м). Своими скудными познаниями Харлан был обязан лишь тесному сотрудничеству с Твисселом. Наверняка известно было только то, что ни в одном из тысяч этих Столетий Вечные не могли проникнуть во Время. Двери между Вечностью и Временем были непроницаемы. Почему? Этого не знал никто.

Твиссел как-то заявил с усмешкой:

— Когда-нибудь мы и до них доберёмся. А пока нам вполне хватает хлопот с семьюдесятью тысячами Столетий.

Однако этот довод показался Харлану малоубедительным.

Из разрозненных замечаний Твиссела Харлан заключил, что делались попытки изменить Реальность в Столетиях, непосредственно предшествовавших 70000-му, но без должных Наблюдений в последующих веках трудно было рассчитывать на успех.

— А что произошло с Вечностью после 150 000-го?

Харлан вздохнул. Купер, очевидно, не собирался менять тему разговора.

— Ничего не произошло, — ответил он, — Секторы имеются в каждом Столетии, но после 70 000-го в них никто не живёт. Секторы тянутся на миллионы лет, пока не исчезнет всякая жизнь на Земле, и после этого, пока Солнце не вспыхнет, как Новая, и даже после этого. Вечности нет конца. Потому-то её и называют Вечностью.

— Разве наше Солнце стало Новой?

— Разумеется. Иначе не было бы Вечности. Солнце, превратившись в Новую, стало нашим источником энергии. Ты себе даже не представляешь, сколько энергии требуется для создания Темпорального поля. Поле, созданное Маллансоном, имело протяженность всего две секунды от одного конца до другого и было так мало, что едва вмещало спичечную головку, но для него потребовалась вся энергия атомной электростанции за целый день. Почти сто лет ушло на то, чтобы протянуть тоненькое, как волосок, Поле достаточно далеко в будущее и начать черпать лучистую энергию вспышки Солнца. Лишь после этого удалось создать Поле настолько больших размеров, что в нём смог поместиться человек.

— Как всё это интересно! — вздохнул Купер. — А меня всё ещё пичкают на уроках уравнениями полей и Темпоральной механикой. Вот если бы я жил во времена Маллансона…

— Ты бы ничего тогда не узнал. Маллансон жил в 24-м, а Вечность была создана только в конце 27-го. Сам понимаешь, что открыть Темпоральное поле и создать Вечность — далеко не одно и то же. В 24-м не имели ни малейшего понятия о значении открытия Маллансона.

— Выходит, что он опередил своё Время?

— На сотни лет. Он не только открыл Поле, но и предсказал почти все характерные черты Вечности, кроме разве Изменений Реальности. Он сделал это довольно точно, и… кажется, мы приехали.

Они вышли из капсулы.

* * *

Никогда прежде Харлан не видел Старшего Вычислителя Твиссела в таком гневе. О Твисселе поговаривали, что он не способен ни на какие проявления чувств; его называли бездушным, зажившимся в Вечности стариком и сплетничали, что он давно уже забыл номер своего родного Столетия. Ходили слухи, что сердце его атрофировалось в ранней молодости и что он заменил его маленьким ручным анализатором, вроде того, который он всегда носил с собой в кармане брюк.

Твиссел никогда не пытался опровергнуть эти слухи. Многие были убеждены, что он и сам в них верит.

Поэтому, согнувшись под обрушившейся на него лавиной гневных упреков, Харлан всё же каким-то уголком мозга успел удивиться, что Твиссел способен так бурно проявлять свои чувства. Он даже подумал, не пожалеет ли позднее Вычислитель, что механическое сердце предало его, оказавшись на поверку жалким органом из мышц и клапанов, которому не чужды никакие человеческие страсти.

Скрипучим старческим голосом Твиссел кричал:

— Всемогущее Время, с каких это пор ты возомнил себя членом Совета? По какому праву ты здесь командуешь? Кто кому отдаёт распоряжения, ты — мне или я — тебе? Давно ли ты распоряжаешься движением капсул? Уж не должны ли мы все являться к тебе за разрешением на поездку?

Время от времени Твиссел останавливался, требовал: «Отвечай!» — и, не дожидаясь ответа, обрушивал на голову Техника новую лавину язвительных вопросов.

— Если ты хоть ещё раз позволишь себе подобное своеволие, я пошлю тебя ремонтировать канализацию до конца дней твоих, — заключил он наконец.

Харлан, бледный от всё возрастающего смущения, пролепетал:

— Мне никто никогда не говорил, что Ученика Купера нельзя брать в капсулу.

Однако это объяснение не смягчило Твиссела.

— Что толку в негативных оправданиях, мой мальчик? Тебе никогда не говорили, что его нельзя обрить наголо. Спаивать его тебе тоже не запрещали. Всемогущее Время, что именно было тебе поручено?

— Мне поручили обучить его Первобытной истории.

— Так этим ты и занимайся. И больше ничем.

Твиссел бросил окурок на пол и яростно растер его ногой, словно это было лицо его злейшего врага.

— Я бы хотел обратить ваше внимание, Вычислитель, — рискнул вставить Харлан, — что многие Столетия текущей Реальности в некоторых отношениях сильно напоминают интересующий нас период Первобытной истории. Я намеревался взять с собой Ученика Купера в эти эпохи, разумеется, в строгом соответствии с пространственно-хронологическими Инструкциями.

— Что?! Послушай, дурья голова, ты будешь хотя бы изредка спрашивать у меня разрешение? Поездки категорически исключаются. Никаких практических занятий. Никаких лабораторных экспериментов. Оглянуться не успеешь, как ты начнешь изменять Реальность, просто чтобы показать ему, как это делается.

Харлан облизнул сухим языком пересохшие губы, обиженно пробормотал извинения и в конце концов был отпущен с миром.

Однако прошла не одна неделя, прежде чем обида его улеглась.

Глава 4

ВЫЧИСЛИТЕЛЬ

Через два года после того, как Эндрю Харлан стал Техником, ему снова довелось побывать в Секторе 482-го. Он с трудом узнал его. Но Сектор остался прежним. Изменился он сам.

Два года работы Техником не прошли для Харлана даром. Жизнь его стала более осёдлой и спокойной. Ему больше не приходилось с каждым новым Наблюдением изучать новые языки, привыкать к новому стилю одежды и новому образу жизни. С другой стороны, за эти два года он замкнулся в своей скорлупе и всё реже тосковал о былых днях, когда он жил и работал в недоступной для него ныне атмосфере братства и товарищества.

Но, пожалуй, самая крупная перемена заключалась в том, что он по-настоящему полюбил свою работу и даваемое ею ощущение власти над судьбами мира, и это сознание собственного могущества помогало ему теперь с высоко поднятой головой нести бремя своего одиночества.

Холодно взглянув на Связиста, сидевшего за своей конторкой у входа в Сектор, Харлан произнес, чётко разделяя слоги:

— Техник Эндрю Харлан просит сообщить Вычислителю Финжи, что он прибыл в Сектор и временно поступает в его распоряжение.

Связист мельком взглянул на Харлана и поспешно отвел глаза.

Среди Вечных это называлось «коситься на Техника» — человек кидал быстрый непроизвольный взгляд на розовый наплечный знак, после чего пускался на любые ухищрения, лишь бы не увидеть его вторично.

Харлан взглянул на эмблему человека, сидевшего за конторкой. Она не была жёлтой, как у Вычислителей, или зелёной, как у Расчётчиков, или голубой, как у Социологов, или белой, как у Наблюдателей. Это была попросту голубая полоска на белом фоне — эмблема Службы связи. Связист был всего-навсего Работником; целая пропасть отделяла его от Специалистов.

Но и он «косился на Техника».

— Я жду, — с затаенной грустью напомнил Харлан.

— Вызываю Вычислителя Финжи, — торопливо ответил Связист.

482-е Столетие запомнилось Харлану своей массивной и внушительной обстановкой; сейчас она показалась ему просто убогой.

За эти два года он успел привыкнуть к стеклу и фарфору 575-го, к царившему там культу чистоты. Ему стал близок этот мир ясности и белизны с редкими бликами светлых пастельных тонов.

Безвкусные гипсовые завитушки, яркие, кричащие краски, размалёванные металлические конструкции 482-го Столетия вызывали в нём брезгливое отвращение.

Даже Финжи словно стал ниже ростом. Два года назад Наблюдателю Харлану каждый жест Финжи представлялся исполненным силы и зловещего смысла. Теперь Технику Харлану с недосягаемых высот его нового положения Финжи показался жалким и растерянным. Харлан спокойно ждал, пока Вычислитель кончит рыться в груде перфолент и поднимет голову с видом человека, решившего, что посетитель уже простоял положенное время и с ним можно заговорить, не боясь уронить свой авторитет.

Харлан как-то узнал от Твиссела, что Финжи родился в энергетическом 600-м Столетии, и поведение главы Сектора стало ему более понятным. Частые приступы раздражительности могли быть естественным следствием постоянного чувства неуверенности, испытываемого грузным человеком, которому вместо несокрушимо прочных силовых полей приходится иметь дело с хрупкой и податливой материей. Кошачья, крадущаяся походка Финжи хорошо запомнилась Харлану; как часто в прошлом, подняв голову от стола, он вдруг замечал невесть откуда взявшегося Вычислителя; его появления всегда были совершенно бесшумными. Сейчас Харлану казалось, что Финжи ходит на цыпочках, боясь, как бы под тяжестью его тела не проломился пол.

«Нет, ему не место в этом Секторе, — с добродушной снисходительностью подумал Харлан, — новое назначение — вот единственное, что может его спасти!»

— Здравствуйте, Техник Харлан, — наконец произнес Финжи.

— Здравствуйте, Вычислитель.

— За эти два года, как вы…

— Два биогода, — поправил его Харлан.

Финжи удивленно взглянул на него.

— Ну да, конечно, два биогода.

Время в обычном понимании этого слова не существовало внутри Вечности, но человеческие тела продолжали стареть, и это старение служило единственной и неумолимой мерою Времени. Физическое Время отсутствовало, но биологическое Время продолжало идти, и за один биогод внутри Вечности человек старел так же, как и за обычный год во Времени.

Однако даже самые педантичные из Вечных редко вспоминали об этом различии. Слишком удобно было говорить «увижу вас завтра», или «вчера я вспоминал о вас», или «встретимся на той неделе», как будто в Вечности и в самом деле существовали «вчера», «завтра» или «будущая неделя». Для удовлетворения природных инстинктов человека были введены условные «сутки», состоящие из двадцати четырех биочасов с формальным разделением на «день» или «ночь», «сегодня» и «завтра».

— За два биогода, прошедших после вашего отъезда, — продолжал Финжи, — в 482-м появились признаки кризиса. Возникла очень странная, чрезвычайно щекотливая и почти беспрецедентная ситуация. Никогда ещё мы так остро не нуждались в точных Наблюдениях.

— Вы собираетесь использовать меня как Наблюдателя?

— Да. Разумеется, это непростительное расточительство — поручить талантливому Технику работу простого Наблюдателя, но ваши прежние Наблюдения до сих пор остаются непревзойденным образцом чёткости и проницательности. Именно эти качества нам сейчас необходимы. А теперь позвольте вам обрисовать некоторые детали…

Но Харлану в тот раз так и не удалось познакомиться с деталями. Отворилась дверь, и он уже больше ничего не слышал: всё его внимание целиком поглотила вошедшая в комнату девушка.

Нельзя сказать, что Харлану никогда не доводилось видеть в Вечности женщин. Никогда — это чересчур. Редко, крайне редко — так будет вернее.

Работая Наблюдателем, Харлан насмотрелся на женщин, но там, во Времени, они были для него почти неодушевленными предметами, как чашки и ложки, столы и стулья, стены и потолки. Они были всего только фактами, подлежащими Наблюдению.

Но встретить такую девушку! Да ещё в Вечности!

Она была одета так, как одевались аристократки в 482-м. Коротенькие бриджи из тонкого материала да прозрачная накидка выше талии — вот, собственно, и всё.

Иссиня-чёрные волосы свободно падали ей на плечи.Тонкая линия помады на верхней губе и толстая на нижней создавали впечатление, что она капризно надула губки. Её юное, почти детское лицо было молочно-белым, и на нём резко выделялись мочки ушей и веки глаз, окрашенные в розовый цвет. С плеч свешивались драгоценные подвески, которые тихонько позвякивали, как бы приглашая обратить внимание на совершенную форму её груди.

Она присела за маленький столик, стоящий в углу, и за всё время, пока Харлан сидел в кабинете, лишь раз скользнула по его лицу быстрым взглядом своих тёмных глаз.

Когда Харлан вновь обрел способность слышать, Финжи уже заканчивал:

— Все эти сведения вы найдёте в официальном отчете, а пока можете занять свою старую квартиру и прежний рабочий кабинет.

Харлан так и не помнил, каким образом он оказался за дверью. Надо полагать, просто вышел…

Из всех чувств, овладевших им, самым очевидным было негодование. Разрази его Время, нельзя позволять Финжи выкидывать такие фокусы! Это издевательство над…

Придя в себя, он перестал стискивать челюсти и разжал кулаки. Надо в этом разобраться. Немедленно! Он решительно направился к столу Связиста; шум собственных шагов гулко отдавался в его ушах.

Связист поднял голову и, стараясь не смотреть на Техника, вкрадчиво произнес:

— Я вас слушаю, сэр.

— Там, в кабинете Финжи, сидит женщина, — спросил Харлан, — она что, новенькая?

Он намеревался задать этот вопрос безразличным, скучающим тоном, как бы между делом. Но его слова прозвучали как удар цимбал.

И тут Связист словно пробудился. Его глаза заблестели, и он лукаво посмотрел на Харлана, словно хотел сказать: хоть ты, брат, и Техник, а всё же мы оба — мужчины и отлично понимаем друг друга.

— Вы имеете в виду эту малюточку? Уф! Ну и красотка!

— Вы не ответили на мой вопрос, — процедил сквозь зубы Харлан.

Сразу же заскучав, Связист отвел глаза в сторону.

— Она — Временница. У нас — недавно.

— Чем она здесь занимается?

По лицу Связиста медленно расползлась плотоядная ухмылка.

— Считается, что она секретарша босса. Зовут Нойс Ламбент.

— Достаточно. — Харлан резко повернулся и вышел.

Его первая вылазка во Время состоялась на следующий день и продолжалась ровно тридцать минут. Судя по всему, она была чисто ознакомительной и преследовала только одну цель — помочь ему свыкнуться с окружающей обстановкой, проникнуться духом Столетия. На следующий день он пробыл во Времени полтора часа. Третий день оказался свободным. Он воспользовался им, чтобы снова привыкнуть к местным костюмам, вспомнить язык, просмотреть свои старые донесения.

За эти два биогода в 482-м произошло лишь одно Изменение Реальности, да и то незначительное. Политическая клика, бывшая у власти, перешла в оппозицию. В остальном он не заметил никаких особых перемен.

Сам ещё не вполне понимая почему, Харлан перерыл свои старые донесения в поисках сведений об аристократах. Не может быть, чтобы он не наблюдал их!

Но сведения, которые он разыскал, оказались сухими и безличными. В них шла речь о классе, а не об отдельных людях.

Ни разу в прошлом у него не было возможности наблюдать аристократию в её собственном кругу. Почему? Наблюдателю не полагалось задавать вопросов. Харлан был зол на себя за праздное любопытство.

За эти три первых дня Нойс Ламбент попалась ему на глаза раза четыре. При первой встрече он заметил только её костюм и украшения. Теперь он разглядел, что она была на полголовы ниже его, но казалась выше своих пяти футов и шести дюймов благодаря стройной фигуре и прямой осанке. Его первое впечатление относительно её возраста тоже оказалось ошибочным; сейчас он решил, что ей около тридцати, во всяком случае, больше двадцати пяти.

Держалась она сдержанно и скромно. Встретив как-то Харлана в коридоре, она улыбнулась ему и опустила глаза. Харлан резко отстранился, чтобы случайно не задеть её, и сердито зашагал дальше.

В конце третьего дня Харлан пришёл к выводу, что долг Вечного не оставляет ему иного выбора. Вполне возможно, что действия Финжи не нарушают буквы закона, а Нойс Ламбент вполне удовлетворена своим положением. Но неблагоразумное вызывающее поведение Вычислителя противоречит духу закона, и этому немедленно следует положить конец.

Харлан решил, что во всей Вечности ни один человек ещё не вызывал у него такой антипатии, как Финжи. Он даже не вспомнил, что всего два дня назад он готов был снисходительно простить Вычислителю былые обиды.

Утром четвертого дня Харлан обратился к Финжи с просьбой о неофициальной встрече. Получив разрешение, он решительно вошёл в кабинет и, к собственному удивлению, с первых же слов приступил к сути дела.

— Вычислитель Финжи, я советую вам незамедлительно возвратить мисс Ламбент в её Время.

Финжи сощурил глазки, кивком головы указал Харлану на кресло и, подперев пухлый подбородок сложенными вместе ладонями, раздвинул в улыбке углы губ:

— Да вы садитесь, Харлан. Так вы считаете, что мисс Ламбент некомпетентна? Что она не справляется со своими обязанностями?

— Справляется она или нет — я ничего сказать не могу. Мне ведь неизвестно, в чём заключаются её «обязанности». Но вам следует понять, что её пребывание здесь скверно влияет на нравы Сектора.

Финжи слушал, глядя на него отсутствующим взглядом, словно его мозг Вычислителя был занят в этот момент решением абстрактных проблем, недоступных пониманию рядового Вечного.

— В чём же выражается её скверное влияние?

— На вашем месте я не стал бы задавать этого вопроса. — Харлан с трудом сдерживал кипевшее в нём негодование. — Её костюмы чересчур откровенны, её…

— Постойте, постойте. Да остановитесь же хоть на секунду, Харлан. Вы были Наблюдателем в 482-м и обязаны знать, что она одета в обычный для её эпохи костюм.

— Как сказать. Там, во Времени, среди людей её круга подобная одежда, может быть, и допустима, хотя я должен заметить, что она одета чересчур вызывающе даже для 482-го.

Уж вы позвольте мне быть судьей в этом вопросе. Здесь же, в Вечности, не место таким, как она.

Финжи несколько раз медленно кивнул головой. Казалось, этот разговор забавляет его.

— Мисс Ламбент находится здесь с определённой целью. Она выполняет специальное задание. Её пребывание в Секторе не затянется слишком надолго. А пока вам придётся как-нибудь перетерпеть её присутствие.

У Харлана задрожал подбородок. Финжи ловко вывернулся, обернув его протест против него самого. К чёрту всякую осторожность! Сейчас он выложит ему всё, что думает!

— Я прекрасно понимаю, в чём заключаются «специальные задания» этой женщины. Никто бы не позволил вам держать её открыто.

Он неуклюже повернулся и направился к двери, но голос Финжи остановил его на полпути:

— Послушайте, Техник, ваши отношения с Твисселом, возможно, внушили вам преувеличенное представление о важности вашей персоны. Вы заблуждаетесь. Кстати, скажите-ка, Техник, была ли у вас когда-нибудь… — он остановился, подбирая подходящее слово, — …подружка?

По-прежнему стоя к нему спиной, Харлан с оскорбительной точностью и тщательностью процитировал Устав:

— «Во избежание излишней привязанности в какой-либо эпохе Вечный не должен жениться. Во избежание излишней привязанности к семье Вечный не должен иметь детей».

— Я спрашивал не о семье и не о детях, — многозначительно произнес Вычислитель.

Харлан продолжал цитировать:

— «Непродолжительные союзы с женщинами из Времени могут заключаться только с одобрения Центрального расчётного бюро при Совете Времен при наличии благоприятного Расчёта Судьбы. Встречи лиц, состоящих в союзе, Должны протекать в строгом соответствии с пространственно-хронологическими Инструкциями».

— Совершенно справедливо. Обращались ли вы за разрешением на союз?

— Нет, Вычислитель.

— Собираетесь?

— Нет, Вычислитель.

— А не мешало бы. Это расширит ваш кругозор. Может быть, тогда вас меньше станут занимать детали женского туалета или чьи-то воображаемые интимные отношения.

Задыхаясь от ярости, Харлан выскочил из кабинета.

Вылазки в 482-е с каждым днём давались Харлану всё труднее, хотя их продолжительность пока не превышала двух часов. Его душевное равновесие было поколеблено, и причиной тому был Финжи с его непрошеными циничными советами относительно союзов с Временницами.

Союзы существовали. Это ни для кого не было секретом. Вечность сознавала необходимость компромисса с природными инстинктами человека (сама эта фраза звучала для Харлана омерзительно), но ограничения, связанные с выбором любовницы, лишали компромисс даже тени романтики и свободы. А немногим счастливчикам, удостоившимся разрешения, рекомендовалось держать язык за зубами, во-первых, из соображений приличия, а во-вторых, дабы не вызывать зависти большинства.

Среди Вечных низшего ранга, особенно среди Работников, постоянно ходили полузавистливые, полунегодующие слухи о женщинах, выкрадываемых из Времени. В качестве героев подобных историй молва обычно называла Вычислителей и Расчётчиков. Только они были способны определить, какая из женщин может быть похищена без риска вызвать серьёзное Изменение Реальности.

Менее лакомой пищей для языков служили не столь сенсационные сплетни, связанные с кухарками и горничными, которых каждый Сектор нанимал на определённый срок в своем Столетии (при благоприятных пространственно-хронологических данных) для приготовления пищи, уборки и прочей грязной работы.

Но взять женщину из Времени «в секретарши», да ещё такую женщину, как Нойс, — со стороны Финжи это было прямым издевательством над теми идеалами, ради которых была создана и существовала Вечность.

Несмотря на мелкие уступки человеческой природе, на которые Вечные шли, будучи людьми практичными, идеалом Вечного по-прежнему оставался человек, отрекающийся от всех радостей жизни и ставящий перед собой одну только цель — улучшение Реальности, увеличение суммы человеческого счастья. (Харлану нравилось думать, что Вечность похожа в этом отношении на средневековые монастыри.)

Ночью Харлану приснилось, как он рассказывает обо всём Твисселу и Твиссел, идеальнейший из Вечных, содрогается от ужаса и отвращения. Ему снилось, как он с жёлтой нашивкой Вычислителя на плече наводит порядок в Секторе и великодушно направляет разжалованного, поверженного в прах Финжи в Работники. Ему снилось, что Твиссел сидит рядом с ним и с восхищенной улыбкой рассматривает составленную им новую схему организации — чёткую, последовательную, без единого изъяна. Ему снилось, как он вызывает Нойс Ламбент и просит её размножить копии.

Однако Нойс Ламбент явилась к нему во сне обнаженной, и Харлан проснулся в холодном поту, дрожащий и пристыженный.

Как-то он повстречался с Нойс в коридоре и, опустив глаза, посторонился, чтобы дать ей дорогу. Но девушка остановилась прямо перед ним и глядела на него в упор так, что ему поневоле пришлось поднять глаза и встретить её взгляд. Она показалась ему ярким цветком; до него донесся слабый запах её духов.

— Вас зовут Техник Харлан, не правда ли? — спросила она.

Первым его побуждением было грубо осадить её, оттолкнуть, но потом он подумал, что она, собственно, ни в чём не виновата. К тому же оттолкнуть её — значило прикоснуться к ней.

— Да, — сухо кивнул он в ответ.

— Я слышала, что вы крупный специалист по нашему Времени.

— Я бывал в нём.

— Как бы я хотела узнать, что вы думаете о нас!

— Я очень занят. У меня нет ни одной свободной минуты.

— О, Техник Харлан, так уж и ни одной?..

Ее улыбка была обворожительна.

Хриплым шёпотом Харлан произнес:

— Проходите, прошу вас. Или дайте пройти мне. Прошу вас.

Она медленно двинулась прочь, и от плавного покачивания её бедер у Харлана закружилась голова и кровь хлынула к щекам.

Он разозлился на неё за то, что она смутила его, разозлился на себя за своё смущение, но более всего, по каким-то таинственным причинам, он разозлился на Финжи.

Финжи вызвал к себе Харлана в конце второй недели. По длине и сложности рисунка лежавшей на столе перфоленты Харлан догадался, что на этот раз речь пойдёт не о получасовой прогулке во Время.

— Присаживайтесь, Харлан, и просмотрите, пожалуйста, своё задание, — сказал Финжи, — нет, не визуально. Воспользуйтесь дешифратором.

Слегка приподняв брови, Харлан с безразличным видом вставил ленту в щель аппарата. По мере того как она медленно вползала внутрь, на молочно-белом прямоугольнике экрана появлялись слова.

Где-то посередине Харлан вдруг резким движением выключил дешифратор и выдернул ленту с такой силой, что она разорвалась пополам.

— У меня есть запасной экземпляр, — спокойно произнес Финжи.

Но Харлан продолжал держать обрывки двумя пальцами вытянутой руки с таким видом, словно боялся, что они вот-вот взорвутся.

— Вычислитель Финжи, этого не может быть, здесь какая-то ошибка. Поселиться почти на неделю в доме этой женщины — нет, невозможно.

Финжи поджал губы.

— Этого требует Инструкция. Впрочем, если ваши отношения с мисс Ламб…

— Никаких отношений, — с жаром прервал его Харлан.

— Положим, дыма без огня не бывает. В создавшейся ситуации я даже готов в виде исключения объяснить вам некоторые аспекты стоящей перед нами проблемы.

Харлан сидел неподвижно, но мысли одна за другой вихрем проносились в его мозгу. Из одной только профессиональной гордости ему следовало отказаться от всяких объяснений. Наблюдатели (или Техники) делали своё дело, не задавая вопросов. В обычных обстоятельствах Вычислителю и в голову бы не пришло что-то объяснять.

Но сейчас обстоятельства были не совсем обычными. Харлан выразил недовольство присутствием так называемой «секретарши». Финжи боится, что он может донести на него.

«Бежит виновный, хоть погони нет», — со злорадным удовлетворением подумал Харлан, пытаясь припомнить, где он вычитал эту фразу.

Тактику Финжи было нетрудно разгадать. Поместив Харлана в дом этой женщины, он сможет в случае необходимости выдвинуть против него любые контробвинения и тем самым избавиться от опасного свидетеля.

Что ж, послушаем, под каким благовидным предлогом Финжи хочет заставить его провести неделю в доме Нойс. Харлан приготовился слушать, почти не скрывая своего презрения.

— Как вам известно, — начал Финжи, — многие Столетия знают о существовании Вечности. Они полагают, что мы занимаемся межвременной торговлей, и видят в этом нашу главную цель, что нам только на руку. Кроме того, ходят слухи, что мы должны предотвратить грозящую человечеству катастрофу. Разумеется, это не больше как суеверие, но поскольку оно более или менее соответствует истине, то неплохо, что оно существует. Многие поколения людей черпают в нём спокойствие и уверенность в своем будущем. Вам это понятно?

Харлан молча кивнул. «Неужели этот тип принимает меня за Ученика?» — подумал он.

— Существуют, однако, вещи, о которых Времянам ни в коем случае не следует знать. И в первую очередь — о том, как мы в случае необходимости изменяем Реальность. Потеря уверенности в завтрашнем дне привела бы к самым ужасным последствиям. Мы всегда стремились вычеркнуть из Реальности любую мелочь, которая могла бы заронить у Времян хотя бы смутное подозрение относительно нашей истинной деятельности.

Тем не менее в каждом Столетии то и дело зарождаются не такие опасные, но всё же нежелательные поверья относительно Вечности. Как правило, они возникают среди правящих классов, то есть в той группе людей, которая чаще сталкивается с нами и одновременно оказывает наибольшее влияние на так называемое общественное мнение.

Финжи сделал паузу, словно ожидая реплики или вопроса, но Харлан упорно молчал.

— С тех пор как приблизительно год назад… м-м-м… биогод назад произошло Изменение Реальности 433–486, серийный номер Ф-2, — продолжал Финжи, — появились признаки возникновения подобного нежелательного для нас поверья. Я решил его уничтожить, рассчитал соответствующее Изменение и представил свои рекомендации Совету Времен. Однако Совет считает, что я исхожу из предпосылок, вероятность которых очень мала, и требует, чтобы мои исходные данные были бы подтверждены прямым Наблюдением. Я уже говорил вам, что Наблюдение связано с крайне щекотливыми обстоятельствами. По этой причине я попросил направить в моё распоряжение именно вас, и по этой же причине Вычислитель Твиссел согласился удовлетворить мою просьбу. Следующим моим шагом было найти аристократку, которая бы мечтала о работе в Вечности. Я сделал её своей секретаршей и находился с ней в тесном контакте, чтобы выяснить, насколько она пригодна для наших целей…

«Вот уж воистину в «тесном контакте»!» — подумал Харлан и снова его гнев был направлен не столько против Нойс, сколько против самого Финжи.

— По всем признакам она нам подходит. Сейчас она будет возвращена в её Время. Поселившись в её доме, вы сможете без труда изучить жизнь людей её круга. Надеюсь, вы теперь понимаете, почему она находилась здесь и почему вам необходимо прожить несколько дней в её доме?

— Уверяю вас, я всё отлично понимаю, — не скрывая иронии, ответил Харлан.

— Значит, вы принимаете моё поручение?

Харлан вышел из кабинета в самом воинственном настроении. Финжи не удастся провести его. Ещё неизвестно, кто кого оставит в дураках.

И, конечно, только предвкушение грядущего поединка и твёрдая решимость перехитрить Финжи были причиной того радостного возбуждения, которое охватило Харлана при мысли о предстоящей вылазке в 482-е.

Только это и ничто другое.

Глава 5

НОЙС

От тихого и безлюдного поместья Нойс Ламбент было рукой подать до одного из крупнейших городов Столетия. Харлан хорошо знал этот город, намного лучше, чем любой из его многочисленных обитателей. Работая Наблюдателем, он посетил в нём каждый квартал и каждое десятилетие.

Он знал город не только в Пространстве, но и во Времени. Он представлял его себе как единое целое, как живущий и развивающийся организм с его взлетами и падениями, радостями и печалями. Сейчас ему предстояло прожить в этом городе неделю — краткое мгновение в долгой жизни существа из бетона и стали.

В этот раз исследования Харлана были посвящены «периэйцам» — самым богатым и влиятельным гражданам города, которые заправляли в нём всеми делами, однако сами предпочитали жить в своих загородных имениях — вдали от городского шума и суеты.

482-е было отнюдь не единственным Столетием с резкими контрастами бедности и богатства. Социологи объясняли это явление при помощи специального уравнения. Хотя Харлан и не владел Социальной математикой, ему было известно, что 482-е находится на самой грани допустимого. Социологи морщились, важно покачивали головами и жаловались, что если новые Изменения не улучшат положения дел, то потребуются самые «тщательные Наблюдения».

Хотя Вечные на словах ратовали за социальную справедливость, им казался привлекательным праздный и утонченный образ жизни привилегированного сословия, которое — в лучшую свою пору — покровительствовало искусствам и наукам и всегда обладало такими прекрасными и изысканными манерами. И пока загнивание культуры не становилось совершенно очевидным, Вечные предпочитали закрывать глаза на отклонения от равномерного распределения благ и занимались исправлением менее привлекательных периодов истории.

Незаметно для Харлана его отношение к 482-му Столетию сделалось более терпимым. Его прежние ночёвки во Времени обычно проходили в гостиницах, расположенных в беднейших кварталах города, в трущобах, где приезжему было легко остаться незамеченным, где одним человеком больше или меньше — ровно ничего не значило и где присутствие Наблюдателя не грозило обрушить карточный домик Реальности. Однако порой и это было небезопасным, и тогда Харлану приходилось ночевать где-нибудь в поле под живой изгородью. У него даже вошло в привычку всегда держать на примете изгородь, реже других посещаемую по ночам фермерами, бродягами или бездомными собаками.

Но сейчас Харлан попал в обстановку утонченного комфорта, и он нежился в постели, сделанной из вещества, пропитанного силовым полем, — особый сплав вещества и энергии. Подобная штука была редкостью, хотя в длинной цепи Столетий она встречалась чаще, чем чистое силовое поле. Во всяком случае, постель была на редкость удобной — недаром такую роскошь могли себе позволить только самые богатые люди, — она принимала форму тела, словно гипсовая отливка, и была твёрдой, пока лежишь неподвижно, но поддавалась при малейшем движении. «Да, недурно живут аристократы», — размышлял Харлан.

Уже засыпая, он вспомнил о Нойс.

Ему снилось, что он заседает в Совете Времен и, положив на стол скрещённые руки, глядит вниз на маленького, крохотного Финжи, а тот, дрожа от страха, выслушивает приговор, обрекающий его на вечное Наблюдение в одном из неизвестных Столетий где-то далеко-далеко в будущем. Харлан сурово читает беспощадный приговор, а справа от него сидит Нойс Ламбент. Вначале он её не заметил, но теперь он всё чаще и чаще искоса поглядывает на девушку, и в голосе его уже нет прежней уверенности.

Неужели её никто не видит? Члены Совета смотрят куда-то вдаль, и только Твиссел улыбается Харлану, глядя сквозь Нойс, словно её не существует.

Харлан приказывает ей уйти, но слова застывают у него на губах. Он хочет оттолкнуть её, но руки наливаются свинцом, и он не в силах поднять их.

Финжи начинает смеяться… громче… громче…

…И вдруг он понимает, что это смеется Нойс.

Харлан открыл глаза и несколько секунд с ужасом глядел на девушку, прежде чем вспомнил, где он находится и как он сюда попал. Комната была залита ярким солнечным светом.

— Вам приснилось что-нибудь нехорошее? — спросила Нойс. — Вы громко стонали во сне и колотили по подушке.

Харлан промолчал.

— Ванна готова. И одежда тоже. Я принесла вам приглашение на сегодняшний вечер. Как странно снова вернуться к прежней жизни после такого долгого пребывания в Вечности!

Ее словоохотливость встревожила Харлана.

— Надеюсь, вы никому не сказали, кто я?

— Ну что вы, конечно нет.

Конечно нет! Финжи должен был позаботиться о такой мелочи и сделать ей внушение под наркозом. Но Вычислитель мог посчитать меры предосторожности излишними. Ведь он находился в «тесном контакте» с нею.

Эта мысль была ему неприятна.

— Я прошу вас как можно реже беспокоить меня, — раздраженно проговорил он.

Нойс нерешительно посмотрела на него и вышла.

В мрачном расположении духа Харлан принял ванну и оделся. Предстоящий вечер не сулил ему особых развлечений. Ему придётся избегать разговоров и держаться как можно неприметнее. Большую часть вечера он проведёт, «подпирая стенку» в каком-нибудь дальнем углу. Но от его глаз и ушей не должны будут ускользнуть ни один жест, ни одно слово.

Обычно он не задумывался, какую цель преследуют его наблюдения. Ещё на школьной скамье он усвоил, что Наблюдателю не полагается знать, зачем он послан и какие выводы будут сделаны из его донесений. Любые размышления приводят к предвзятым идеям; любое знание автоматически искажает видение мира, и никакие попытки сохранить объективность ему уже не помогут.

Но сейчас неведение раздражало и беспокоило. В глубине души Харлан был уверен, что наблюдать нечего и что Финжи в каких-то своих целях просто вертит им, словно куклой.

Свирепо посмотрев на своё объёмное изображение, воссозданное отражателем на расстоянии вытянутой руки, он пришёл к выводу, что яркие, тесно облегающие одежды делают его смешным.

Харлан уже заканчивал завтрак, принесенный ему роботом, когда в комнату ворвалась Нойс Ламбент.

— Техник Харлан, — воскликнула она, задыхаясь от быстрого бега, — сейчас июнь!

— Не называйте меня здесь так, — строго предупредил Харлан. — Ну и что с того, что сейчас июнь?

— Но ведь я поступила на работу… — она нерешительно замялась, — туда в феврале, а это было всего месяц назад.

Харлан сдвинул брови.

— Какой теперь год?

— О, год правильный.

— Вы уверены?

— Совершенно. А что, произошла ошибка?

У неё была раздражающая манера разговаривать, стоя почти вплотную к нему, а легкая шепелявость (свойственная, впрочем, всем её современникам) делала её речь похожей на лепет очень маленького и беспомощного ребенка.

Харлан решительно отстранился. Его не возьмешь кокетством.

— Никакой ошибки нет. Вас поместили в этот месяц, потому что так надо. Фактически вы всё это время прожили здесь.

— Но как это может быть? — она испуганно посмотрела на него. — Я ничего не помню. Разве я раздваивалась?

Пожалуй, Харлану не следовало бы так раздражаться. Но как он мог объяснить ей существование микроизменений, вызываемых любым передвижением во Времени, которые меняли судьбу человека без существенных последствий для Столетия в целом. Даже Вечные порой путали микроизменения с Изменениями Реальности.

— Вечность знает, что делает. Не задавайте ненужных вопросов, — произнес он с такой важностью, словно сам был Старшим Вычислителем и лично решил, что июнь самый подходящий месяц в году и микроизменение, вызванное скачком через три месяца, не может развиться в Изменение.

— Но ведь я потеряла три месяца жизни, — не унималась Нойс.

Харлан вздохнул.

— Ваши передвижения во Времени не имеют никакого отношения к вашему биологическому возрасту.

— Так я потеряла или не потеряла?

— Что именно?

— Три месяца жизни.

— Клянусь Вечностью, женщина, я же вам ясно говорю, что вы не можете потерять ни секунды. Это невозможно! — Последние слова он почти прокричал.

Нойс испуганно отступила назад и вдруг захихикала:

— Ой, какое у вас смешное произношение! Особенно когда вы сердитесь.

Она вышла.

Харлан растерянно смотрел ей вслед. Почему смешное? Он говорит на языке пятидесятого тысячелетия не хуже любого Наблюдателя в их Секторе. Даже лучше.

Глупая девчонка!

Он вдруг обнаружил, что снова стоит у отражателя, глядя на своё изображение, а изображение, нахмурив брови, глядит на него. Разгладив морщины на лбу, он подумал: «Красивым меня не назовешь. Глаза маленькие, подбородок квадратный, уши торчат».

Никогда прежде он не задумывался над такими вещами, но сейчас ему неожиданно пришло в голову, что, наверно, приятно быть красивым.

Поздно ночью на свежую память Харлан дополнял записанные им разговоры своими заметками. Как всегда в таких случаях, он работал с молекулярным фонографом, изготовленным в 55-м Столетии. Это был маленький, не больше мизинца, ничем не примечательный цилиндрик, окрашенный в неброский тёмно-коричневый цвет. Его легко было спрятать в манжету, карман или подкладку, в зависимости от стиля одежды, или же привесить к поясу, пуговице или браслету.

Но где бы и как бы он ни был спрятан, имея его при себе, можно было записать свыше двадцати миллионов слов на каждом из трех его молекулярных уровней. Крохотные наушники и микрофон, соединенные с фонографом волновой связью, позволяли слушать и говорить одновременно.

Вслушиваясь в каждый звук, произнесенный за несколько часов «вечеринки», Харлан диктовал свои заметки, которые записывались на втором уровне. Здесь он описывал свои впечатления, давал пояснения и комментарии. Позднее он воспользуется этим же фонографом, чтобы на третьем уровне записать своё донесение в виде сжатой квинтэссенции фактов и комментариев.

Неожиданно в комнату вошла Нойс Ламбент. Харлан демонстративно снял микрофон и наушники, вставил их внутрь цилиндрика, вложил его в футляр и резко захлопнул крышку.

— За что вы так невзлюбили меня? Почему вы злитесь? — кокетливо спросила Нойс. Её руки и плечи были обнажены; мягкий пенолон, окутывавший её талию и длинные ноги, светился слабым мерцающим светом.

— Я совсем не злюсь. И вообще я не испытываю к вам никаких чувств.

В эту минуту он был совершенно искренен.

— Разве можно так поздно работать? Вы, наверно, устали?

— Я не могу работать, пока вы здесь, — брюзгливо ответил Харлан.

— У-У-У, злючка! За весь вечер вы даже слова мне не сказали.

— Я ни с кем не разговаривал. Меня сюда прислали не для болтовни. — Всем своим видом он показывал, что ждет её ухода.

— Не сердитесь на меня. Лучше выпейте. Я следила за вами и видела, как вам понравился наш напиток. Но один бокал — это так мало. Особенно если вы хотите ещё работать.

Из-за её спины появился маленький робот с бокалом на подносе и плавно заскользил к Харлану.

За ужином Харлан ел умеренно, но перепробовал почти все блюда. Они были знакомы ему по прежним Наблюдениям, но раньше он всегда воздерживался от них, ограничиваясь дегустацией крохотных кусочков с исследовательской целью. С большой неохотой он вынужден был сознаться, что ему понравились эти кушанья, понравился пенистый светло-зелёный, чуть пахнущий мятой напиток (не алкогольный, действующий как-то иначе), который пользовался среди гостей большим успехом. Два биогода назад, до последнего Изменения Реальности, этого напитка не существовало.

Он взял бокал и поблагодарил Нойс кивком головы.

Интересно всё-таки, почему Изменение Реальности, которое практически никак не сказалось на жизни Столетия, принесло с собой новый напиток? Впрочем, что толку задавать подобные вопросы — ведь он не Вычислитель.

И кроме того, даже самые подробные вычисления никогда не смогут устранить все неопределённости, учесть все случайные эффекты. Иначе для чего нужны были бы Наблюдатели?

Он и Нойс были одни во всём доме. Вот уже два десятилетия, как роботы вытеснили живых слуг, и мода на них сохранится ещё лет десять.

Конечно, с точки зрения Нойс и её современников в том, что они остались вдвоем, не было ничего «непристойного»; женщина этой эпохи наслаждалась полной экономической независимостью и при желании могла стать матерью, не зная тягот беременности.

И всё же Харлану было неловко.

Девушка лежала на софе, опершись на локоть. Узорное покрывало софы податливо прогибалось под ней, словно с жадностью обнимая её тело. Её прозрачные туфельки были сброшены, и под мягким пенолоном было видно, как она сгибает и разгибает пальцы ног, точно игривый котенок, выпускающий и прячущий свои коготки.

Она встряхнула головой, и её чёрные волосы, уложенные в форме причудливой башенки, неожиданно освободились от того, что их удерживало, и заструились по её обнаженным плечам, которые показались Харлану ещё белее и очаровательнее.

— Сколько вам лет?

Голос её звучал лениво и томно.

Отвечать на этот вопрос не следовало ни в коем случае.

Не её это дело. Вежливо, но твёрдо он должен был сказать: «Позвольте мне продолжать мою работу». Вместо этого он вдруг услышал своё невнятное бормотание:

— Тридцать два.

Он имел в виду биогоды, разумеется.

— Я моложе вас. Мне двадцать семь. Как жаль, что скоро я буду выглядеть старше вас! Ещё немного, и я стану старухой, а вы останетесь всё таким же, как сейчас. Скажите, неужели вам нравится ваш возраст? Почему бы вам не скинуть несколько лет?

— О чём это вы?

Харлан потёр рукой лоб.

— Вы никогда не умрете, — тихо сказала она, — ведь вы Вечный.

Что это, вопрос или утверждение?

— Вы с ума сошли, — ответил он, — мы старимся и умираем, как все люди.

— Рассказывайте, — протянула они низким насмешливым голосом.

Как мелодично звучал в её устах язык пятидесятого тысячелетия, всегда казавшийся Харлану грубым и неприятным! Впрочем, может быть, полный желудок и напоённый ароматом воздух притупили его слух?

— Вы можете побывать во всех Временах, вам доступны все места на Земле. Я так мечтала работать в Вечности. Сколько пришлось ждать, пока мне разрешили. Я всё надеялась, что меня тоже сделают Вечной, и вдруг я узнала, что там одни лишь мужчины. Некоторые из них не хотели разговаривать со мной только потому, что я женщина. Вот вы, например, — вы даже не смотрели на меня.

— Мы все так заняты, — растерянно пробормотал Харлан, — у меня минуты свободной не было.

Он безуспешно пытался сопротивляться состоянию довольства и покоя, которое всё сильнее овладевало им.

— А почему среди Вечных нет женщин?

Харлан не доверял себе настолько, чтобы ответить на этот вопрос. Да и что он мог сказать? Что члены Вечности подбирались очень тщательно и осторожно. Что они должны были удовлетворять по крайней мере двум условиям: во-первых, обладать необходимыми способностями и, во-вторых, их изъятие из Времени не должно было вредно отразиться на Реальности.

Реальность! Этого слова в разговорах с Времянами следовало избегать любой ценой. Комната медленно поплыла перед ним, и он прикрыл глаза, пытаясь остановить её вращение.

Сколько блестящих кандидатур осталось нетронутыми во Времени только потому, что изъятие их означало бы, что кто-то не родится, не умрет, не женится, и последствия будут настолько ужасны, что Совет Времен никак не мог этого допустить.

Разве можно было посвятить её в эти сокровеннейшие тайны Вечности? Конечно нет. Разве можно было рассказать ей, что женщины почти никогда не удовлетворяли поставленным условиям, потому что по каким-то недоступным его пониманию причинам — может быть, Вычислители и понимали их, но он — нет — изъятие женщины из Реальности влекло за собой в сотни раз худшие последствия, чем изъятие мужчины.

Мысли смешались в голове у Харлана; они разбегались, кружились и снова сплетались в странные, нелепые и чем-то забавные образы. Улыбающееся лицо Нойс было совсем близко. Её голос доносился до него, как легкое дуновение ветерка:

— Ох уж эти мне Вечные! Все вы такие таинственные. Даже слово боитесь вымолвить. Сделай меня Вечной.

Её слова сливались в его мозгу в одну неумолкающую музыкальную ноту.

Больше всего на свете ему хотелось сказать ей:

«Послушайте, красотка, Вечность не забава и не развлечение для скучающих особ. Мы работаем дни и ночи. Мы осуществляем величайшую миссию. Мы изучаем до малейших подробностей все Времена с основания Вечности и до последних дней рода человеческого и рассчитываем неосуществленные возможности, а число их бесконечно, но среди них нам надо отыскать самые лучшие, а затем мы ищем момент Времени, когда ничтожное действие превратит эту возможность в действительность, но и лучшая действительность не предел, и мы снова ищем новые возможности, и так без конца, с тех пор как в далеком Первобытном 24-м веке Виккор Маллансон открыл Темпоральное поле, после чего стало возможным основать Вечность в 27-м, таинственный Маллансон, который взялся неведомо откуда и практически основал Вечность… и новые возможности… и так без конца… по кругу… вечно… снова и снова…»

Он потряс головой, но мысли по-прежнему неслись вихрем, их сочетания становились всё причудливее и фантастичнее, вдруг безумная догадка ослепительной вспышкой взорвалась в его мозгу… и погасла.

Он пытался ухватиться за это мгновенье, как за соломинку, но её унесло течением.

Мятный напиток?

Нойс была уже совсем рядом, так близко, что лицо её казалось ему светящимся туманным облаком. Он чувствовал легкое прикосновение её волос к своим щекам, теплоту её дыхания. Он должен был отодвинуться, встать, уйти, но — странно, почти невероятно — ему не хотелось отодвигаться.

— Если бы я стала Вечной… — шептала она так тихо, что удары его сердца почти заглушали слова.

Ее влажные губы были слегка приоткрыты.

— Сделай меня Вечной!..

Он пытался понять смысл её слов, но внезапно они потеряли для него всякое значение. Мир исчез в языках пламени.

Кто он? Эндрю Харлан или кто-то другой? Где он? Во сне? Наяву?

Всё, что с ним произошло, вовсе не было таким отталкивающим и ужасным, как представлялось ему прежде. И это явилось для него пугающим и радостным откровением.

А потом она прильнула к нему, ласково и нежно улыбаясь одними глазами, а он, задыхаясь и дрожа от непривычного счастья, неумело гладил её влажные чёрные волосы.

Всё переменилось. Она уже не была для него прежней Нойс Ламбент, женщиной со своей отдельной, непонятной ему жизнью. Странным и неожиданным образом она сделалась частью его самого.

Случившееся не было предусмотрено Инструкцией, но Харлан не испытывал ни малейших угрызений совести. Только мысль о Финжи пробудила в нём сильное чувство. Он упивался своим торжеством!

В эту ночь Харлан долго не мог уснуть. Головокружение прошло, бездумная лёгкость постепенно рассеялась, но ощущение необычности происходящего никак не покидало его. В первый раз за всю свою сознательную жизнь он лежал в постели с женщиной.

Он слышал тихое дыхание Нойс; смутное мерцание стен и потолка позволяло различить рядом её силуэт. Он мог бы даже коснуться её тела — стоило только протянуть руку, — но он не смел пошевелиться, боясь разбудить её.

Он с испугом подумал: а вдруг он сам и всё, что было между ними, только сон, её сон, и ему стало страшно, что она может проснуться и всё исчезнет.

Что за странная мысль — словно она отбилась от фантастического хоровода, кружившегося недавно в его мозгу…

Эти безумные мысли, порожденные необузданной фантазией, лежащие за гранью рассудка, как они пришли ему в голову? Он попытался припомнить их — и не смог. И внезапно стремление вернуть эти мысли поглотило его без остатка, сделалось для него важнее всего на свете. Хотя он и не помнил никаких подробностей, им овладела твёрдая уверенность, что на какое-то мгновение ему открылось нечто очень важное.

Он не помнил, в чём заключалась его догадка, но его охватило то ощущение лёгкости, какое бывает у человека в полусне, когда мозг не скован логикой и внутреннему взору открываются недоступные наяву перспективы.

Даже мысли о спящей рядом с ним девушке отодвинулись на второй план.

«Если бы мне только удалось ухватиться за ниточку, — размышлял он, — я думал о Реальности и Вечности… да, и ещё о Маллансоне и Купере…»

Он вдруг замер. Почему он вспомнил об Ученике? При чем тут Купер? Он не думал о нём тогда.

Но в таком случае почему эта мысль пришла ему в голову сейчас?

Харлан сдвинул брови. Что скрывается за всем этим? Что именно пытается он понять? Откуда в нём это непреодолимое стремление что-то вспомнить?

Он похолодел, потому что эти вопросы озарили всё вокруг слабым отсветом недавней вспышки, и он уже почти вспомнил.

Он лежал, затаив дыхание, боясь спугнуть рождающуюся в нём мысль. Пусть она придёт сама.

Пусть придёт сама!

В тишине ночи, и без того уже ставшей самой важной и значительной в его жизни, к нему пришла невероятная догадка, которую в другой, менее безумный миг он отбросил бы без всяких колебаний.

Он дал этой мысли расцвести и созреть, пока она не объяснила ему сотни странных и непонятных вещей, которые иначе оставались просто странными и непонятными.

После возвращения в Вечность ему придётся ещё многое расследовать и проверить, но в глубине души он был уже совершенно убеждён, что разгадал страшную тайну, которую ему никак не полагалось знать.

Тайну, от которой зависело существование Вечности.

Глава 6

РАСЧЕТЧИК

С этой памятной для Харлана ночи прошёл биомесяц. Но сейчас по обычному счёту Времени его отделяли от неё почти двести тысяч лет. Он находился в Секторе 2456-го Столетия, пытаясь с помощью лести, уговоров и неприкрытого шантажа выведать участь, уготованную Нойс Ламбент в новой Реальности.

Его поведение было грубейший нарушением профессиональной этики, хуже того, оно граничило с преступлением. Харлана это не трогало. В своих собственных глазах он давно уже стал преступником. Было бы просто глупо скрывать от себя этот очевидный факт. Новое преступление уже ничего не меняло, зато в случае удачи он выигрывал многое.

И вот в результате всех этих жульнических махинаций (ему даже в голову не пришло подыскать более мягкое выражение) он стоял у выхода из Вечности перед незримой завесой Темпорального поля, отделявшей его от 2456-го. Выйти из Вечности в обычное Время было неизмеримо сложнее, чем пройти через ту же завесу в Колодец Времени. Необходимо было с очень высокой точностью установить на шкалах приборов координаты соответствующей точки земной поверхности и требуемого момента времени. Но, несмотря на огромное внутреннее напряжение, Харлан работал с лёгкостью и уверенностью, говорящими о большом опыте и природном таланте.

Он оказался в машинном зале космолета. Совсем недавно он вместе с Социологом изучал этот зал на экране Хроноскопа. Вой, конечно, сидит сейчас у этого же экрана, наблюдая в полной безопасности, как Техник совершает свой Акт Воздействий.

Харлан не спешил. Зал будет пуст 156 минут. Правда, его пространственно-хронологическая Инструкция разрешала ему использовать только 110 минут, оставшиеся 46 минут представляли собой обычный сорокапроцентный «запас». «Запас» давался на случай крайней необходимости, но пользоваться им не рекомендовалось.

«Пожиратели запасов» недолго оставались Специалистами.

Впрочем, Харлан собирался пробыть во Времени не более двух минут. Наручный генератор Поля окружал его облаком Биовремени — образно выражаясь, эманацией Вечности — и защищал от любых последствий Изменения Реальности. Сделав шаг вперёд, Харлан снял с полки маленький ящичек и переставил его на заранее выбранное место на нижней полке.

Вернуться после этого в Вечность было для него таким же обыденным делом, как войти в комнату через дверь. Постороннему зрителю в этот момент показалось бы, что Харлан попросту исчез.

Маленький ящичек лежал теперь на новом месте. Ничто не выдавало его роли в судьбах мира. Несколько часов спустя капитан космолёта протянет за ним руку и не найдёт его. Полчаса уйдут на розыски, а тем временем сломается двигатель и капитан потеряет самообладание. В порыве гнева он решится на поступок, от которого воздержался в предшествующей Реальности. В результате важная встреча не состоится; человек, который должен был умереть, проживёт годом дольше; другой же, наоборот, умрёт несколько раньше.

Эти Возмущения, словно круги на воде, будут распространяться всё шире и шире, пока не достигнут максимума в 2481-м Столетии, через двадцать пять веков после Акта Техника. Затем интенсивность Изменения пойдёт на убыль. Теоретически оно никогда не станет равнымнулю, даже через миллионы лет, но уже через пятьдесят Столетий его нельзя будет обнаружить никакими Наблюдениями. С практической точки зрения этот срок можно считать верхней границей.

Разумеется, Времяне даже не подозревали о случившемся. Изменения затрагивали не только материальные объекты, но и мозг человека, его память, И только Вечные взирали со стороны на происходящие перемены.

Социолог Вой не отрываясь глядел на голубой экран, где ещё недавно была видна кипучая, суетливая жизнь космического порта. Даже не повернув к Харлану головы, он пробормотал несколько слов, которые при большом желании можно было принять за приветствие.

На экране произошли разительные перемены. Исчезли блеск и величие; жалкие развалины ничем не напоминали прежних грандиозных сооружений. От космолетов остались только ржавые обломки. Людей нигде не было видно.

Харлан позволил себе на мгновение улыбнуться одними уголками губ. Да, это действительно была МОР — Максимальная ожидаемая реакция. Всё совершилось сразу. Вообще говоря, Изменение не обязательно происходило немедленно вслед за Актом Воздействия. Если соответствующие расчёты проводились небрежно или слишком приближенно, приходилось ждать (по биологическому времени) часы, дни, иногда недели. Только после того как были исчерпаны все степени свободы, возникала новая Реальность; пока оставалась хотя бы ничтожная вероятность взаимоисключающих действий, Изменения не было.

Собственное мастерство служило для Харлана неиссякаемым источником гордости и тщеславия: если он сам выбирал МНВ и своей рукой совершал Акт Воздействия, то степени свободы исчерпывались сразу, и Изменение наступало незамедлительно.

— Как они были прекрасны! — грустно произнес Вой.

Эта фраза больно кольнула Харлана; ему показалось, что она умаляет красоту и совершенство его работы.

— А по мне, хоть бы их и вовсе не было!

— Да?

— А что в них толку? Увлечение космосом никогда не длится больше тысячи, ну, двух тысяч лет. Затем оно приедается. Люди возвращаются на Землю; колонии на других планетах чахнут и вымирают. Проходит четыре-пять тысячелетий, и всё начинается сначала, чтобы вновь прийти к бесславному концу. Бесполезная, никому не нужная трата средств и сил.

— А вы, оказывается, философ, — сухо сказал Вой.

Харлан почувствовал, что краснеет. Все они хороши!

Бессмысленно даже разговаривать с ними, подумал он и сердито буркнул, меняя тему разговора:

— Что слышно у Расчётчика?

— А именно?

— Не пора ли поинтересоваться, как у него идут дела? Может быть, он уже получил ответ?

Социолог неодобрительно поморщился, как бы осуждая подобную нетерпеливость. Вслух он сказал:

— Пройдёмте к нему. Я провожу вас.

Табличка на дверях кабинета возвещала, что Расчётчика зовут Нерон Фарук. Это имя поразило Харлана своим сходством с именами двух правителей, царствовавших в районе Средиземного моря в Первобытную Эпоху (еженедельные занятия с Купером сильно углубили его познания в Первобытной истории).

Однако, насколько Харлан мог судить, Расчётчик не был похож ни на одного из этих правителей. Он был худ, как скелет; нос с высокой горбинкой туго обтянут кожей. Нажимая легкими движениями длинных узловатых пальцев на клавиши Анализатора, он напоминал Смерть, взвешивающую на своих весах людскую судьбу.

Харлан почувствовал, что он не в силах взгляда оторвать отАнализатора. Эта машинка была сердцем Расчёта Судьбы, а также его плотью, кровью, мышцами и всем прочим. Стоит только ввести в неё матрицу Изменения Реальности и необходимые данные человеческой биографии, нажать вот эту кнопку, и она захихикает в бесстыдном веселье, а затем через минуту или через день выплюнет из себя длинную ленту с описанием поступков человека в новой Реальности, аккуратно снабдив каждый поступок ярлычком его вероятности.

Вой представил Харлана. Фарук, не скрывая отвращения, взглянул на эмблему Техника и ограничился сухим кивком головы.

— Ну как, уже рассчитали судьбу этой молодой особы? — небрежно спросил Харлан.

— Ещё нет. Как только кончу, я пошлю вам специальное извещение.

Фарук был одним из тех, у кого неприязнь к Техникам выливалась в открытую грубость.

— Спокойнее, Расчётчик, — укоризненно проговорил Вой.

У Фарука были белесые ресницы и бесцветные брови, отчего лицо его напоминало череп. Сверкнув глазами на Харлана — казалось, они поворачиваются в пустых глазницах, — он проворчал:

— Загубили уже электрогравитацию?

— Вычеркнули из Реальности, — кивнул Вой.

Беззвучно, одними губами Фарук произнес несколько слов. Скрестив руки на груди, Харлан в упор посмотрел на Расчётчика. Тот смущенно поерзал на стуле и в замешательстве отвернулся. «Понимает, что и сам не без греха», — злорадно подумал Харлан.

— Послушайте, — обратился Фарук к Социологу, — раз уж вы здесь, объясните, что мне делать с этим ворохом запросов на противораковую сыворотку? Сыворотка есть не только в нашем Столетии. Почему все запросы адресуют только нам?

— Другие Столетия загружены не меньше. Вы это прекрасно знаете.

— Так пусть, Время их побери, вообще прекратят присылать запросы!

— Интересно, как мы можем их заставить?

— Легче легкого. Пусть Совет Времен перестанет с ними цацкаться.

— Я не командую в Совете.

— Зато вы вертите стариком.

Харлан машинально, без особого интереса прислушивался к разговору. По крайней мере это отвлекало его от «хихиканья» Анализатора. Он знал, что под стариком подразумевался Вычислитель, стоявший во главе Сектора.

— Я уже разговаривал со стариком, — ответил Вой, — и он запросил Совет.

— Чушь! Он послал по инстанциям обычную докладную записку. Ему надо было проявить твёрдость. Давно пора коренным образом изменить нашу политику в этом вопросе.

— Совет Времен в наши дни не склонен рассматривать какие-либо изменения в политике. Вы ведь знаете, какие ходят слухи.

— Ещё бы! Они, мол, заняты важнейшим делом. Каждый раз, как только они начинают тянуть волынку, возникает слух, что они заняты важнейшим делом.

Будь Харлан настроен иначе, он, пожалуй, не смог бы удержаться от улыбки.

Фарук погрузился на несколько секунд в мрачное раздумье и вдруг взорвался:

— Разрази меня Время! Когда эти олухи поймут, что сыворотка от рака — это не саженцы и не волновые двигатели? Мы все знаем, что даже щепка может отрицательно повлиять на Реальность, но ведь от сыворотки зависит человеческая жизнь, и тут всё в сотни раз сложнее и запутаннее.

Нет, вы только подумайте, сколько людей ежегодно умирает от рака в тех Столетиях, которые не имеют своей противораковой сыворотки. Умирать, разумеется, никому не хочется. И вот земные правительства из каждого Столетия бомбардируют Вечность запросами: «Помогите, просим, умоляем, срочно вышлите семьдесят пять тысяч ампул для спасения жизни людей, чья смерть явится невосполнимой потерей для науки, искусства, культуры, анкетные данные и биография прилагаются».

Вой торопливо и умиротворяюще кивал головой, но Фарук ещё не излил накопившуюся в нём горечь.

— Читаешь эти биографии, и каждый человек — герой. Каждый совершенно незаменим. Делать нечего, садишься считать. Сначала считаешь, что будет с Реальностью, если они выживут поодиночке, затем — что произойдёт, если они — Время их побери! — выживут в различных сочетаниях.

За прошлый месяц я рассчитал 572 запроса. В семнадцати случаях — вы обратите внимание, всего в семнадцати — отрицательные эффекты отсутствовали. Заметьте, что не было ни одного случая, который повлек бы за собой благоприятное Изменение Реальности, но Совет постановил, что и в нейтральных случаях следует давать сыворотку. Они, видите ли, гуманисты! И вот за месяц семнадцать человек из разных Столетий спасены от смерти.

А что дальше? Разве Столетия стали хоть капельку счастливее? Чепуха! Излечили одного, а десятку, сотне в то же самое Время, в той же стране дали умереть. И всех, конечно, интересует: а почему именно он? Может быть, сотни умерших были славными ребятами, которых все любили и уважали, а единственный спасенный нами счастливчик занят только тем, что избивает свою престарелую мать, а в нёмногие свободные минуты колотит своих детей. Ведь Времяне не подозревают об Изменениях Реальности, и мы не можем даже намекнуть им.

Помяните мои слова, Вой, мы сами накличем на себя беду, если Совет Времен не примет решения давать сыворотку только в случае желательного Изменения Реальности. Наша единственная цель — улучшать Реальность. Либо излечение этих людей ведёт к этой цели, либо нет. Вот и всё. И не надо болтать ерунду насчёт того, что, дескать, «хуже не будет»…

Социолог, слушавший его со страдальческим выражением лица, попробовал возразить:

— Но представьте себе, Фарук, что это вы умираете от рака…

— Не стройте из себя дурачка, Вой. Разве мы можем позволить, чтобы сентиментальная жалость влияла на наши решения? Да мы никогда не произвели бы ни одного Изменения Реальности. Ведь всегда найдётся бедолага, которому не повезёт. Представьте себя на его месте, а? И подумайте заодно вот над чем. Всякий раз, когда мы совершаем Изменение, всё труднее и труднее становится найти следующее, которое было бы благоприятным. С каждым биогодом возрастают шансы, что случайное Изменение приведёт к скверным последствиям. Следовательно, и число исцелений будет уменьшаться. Оно уже уменьшается. Скоро у нас будет не больше одного исцеления за биогод, даже с учетом нейтральных случаев. Не забывайте об этом.

Харлану наскучил этот разговор. Подобный «загиб» был своего рода профессиональным заболеванием. Психологи и Социологи в своих редких работах, посвященных Вечности, называли его «отождествлением». Люди отождествляли себя со Столетием, в котором они работали. И заботы века то и дело становились их собственными заботами.

Вечность прилагала титанические усилия для изгнания беса отождествления. Никто не имел права работать или находиться ближе двух Столетий к Времени своего рождения. При назначении на работу предпочтение отдавалось Столетиям, уклад жизни которых как можно больше отличался от привычного с детства. (Харлану невольно вспомнился Финжи, работающий в 482-м.) Более того, при первых же подозрительных признаках Вечного немедленно переводили в другой Сектор. Харлан не дал бы и ломаного гроша за то, что Фарук удержится на своем месте больше одного биогода.

И всё же люди упорно стремились найти своё место во Времени, обрести в нём себе новую «родину». Одержимость Временем — кто не слышал о ней? По каким-то необъяснимым причинам эпохи космических полётов вызывали к себе особенно сильную привязанность. Давно уже следовало бы изучить причины этого, не страдай Вечность хронической боязнью оглянуться на самое себя.

Ещё месяц назад Харлан презрительно обозвал бы Фарука тряпкой и сентиментальным идиотом, распускающим нюни из-за утраты электрогравитации и отводящим душу в наивных выпадах против Столетий, не умеющих лечить рак.

Он мог бы даже сообщить о нём куда следует. Более того, долг Вечного обязывал его сделать это немедленно. Ясно как день, что на этого человека уже нельзя полагаться.

Но поступить так сейчас он уже не мог. Ему даже стало жаль Расчётчика. Его собственные преступления были куда ужаснее. И снова — в который раз — мысли его по проторенной дорожке вернулись к Нойс.

В ту ночь ему удалось заснуть только под утро. Проснулся он поздно. Сквозь полупрозрачные стены пробивался рассеянный дневной свет, и Харлану показалось, что он лежит на облаке, плывущем по туманному утреннему небу.

Нойс, смеясь, тормошила его:

— Вставай, соня, я уже устала тебя будить.

Судорожным движением Харлан попытался натянуть на себя простыню или одеяло, но их не оказалось. Затем он вспомнил всё, что произошло, и жгучая краска стыда залила ему щеки. Что ему теперь делать?

Но тут новая мысль мгновенно отодвинула все эти переживания на второй план. Рывком он спустил ноги на пол.

— Разрази меня Время! Я проспал? Уже больше двух?

— Успокойся, ещё и одиннадцати нет. Завтрак ждет тебя.

— Спасибо, — пробормотал он.

— Иди умываться. Я согрела тебе воду в бассейне и приготовила костюм на сегодня.

— Спасибо, — снова пробормотал он.

Он завтракал, не поднимая глаз. Нойс сидела напротив, опершись локтем на столик и положив подбородок на ладонь. Её чёрные волосы были зачесаны на одну сторону, ресницы казались неёстественно длинными. Она ничего не ела, только следила за каждым его движением.

— Куда ты идешь в два часа?

— На аэробол, — промямлил он, — мне удалось достать билет.

— Ах да, сегодня ведь финальный матч. Подумать только, что из-за этого скачка во Времени я пропустила целый сезон. Эндрю, милый, а кто выиграет сегодня?

Это «Эндрю, милый» окончательно привело его в замешательство; он почувствовал, как по всему его телу разливается непонятная слабость. Отрицательно качнув головой, он попытался придать своему лицу суровое, неприступное выражение. Ещё вчера ему это отлично удавалось.

— Но как ты можешь не знать? Ведь ты изучил весь наш период.

Ему следовало бы сохранить холодный тон, но у него не хватило духу.

— Столько событий происходит в разное время в разных местах. Разве я могу запомнить такую мелочь, как счёт матча?

— У-у-у, противный! Конечно, помнишь — просто сказать не хочешь.

Вместо ответа Харлан подцепил золотой вилочкой маленький сочный плод и отправил его целиком в рот.

Немного помолчав, Нойс заговорила снова:

— А нас ты видел?

— Не расспрашивай меня, Н-нойс. — Ему стоило большого труда назвать её по имени.

Голос её звучал тихо и нежно:

— Разве ты не видел нас? Разве ты не знал с самого начала, что мы…

— Нет, нет, я не могу увидеть себя, — заикаясь, прервал её Харлан, — ведь я не принадлежу к Реаль… меня не было здесь до моего появления. Я не могу тебе этого объяснить.

От смущения и замешательства ему стало совсем не по себе. Какое бесстыдство — спокойно говорить о таких вещах! И он тоже хорош: чуть было не попался в ловушку и не ляпнул слова «Реальность» — самого запретного из всех слов при разговорах с Времянами.

Она слегка подняла брови, отчего её глаза стали совсем круглыми: в них засветилось лукавое изумление.

— Тебе что, стыдно?

— Нам не следовало бы так поступать.

— Почему? — С точки зрения 482-го Столетия её вопрос был совершенно невинным. — Разве Вечным нельзя?

В её голосе послышалась насмешливая издевка, словно она спрашивала, разрешают ли Вечным есть.

— Не называй меня Вечным, — остановил её Харлан. — А если тебя это интересует: как правило — нет.

— Ну что ж, тогда ты не говори им. И я не скажу.

Встав, она плавным движением бедер оттолкнула с дороги стоявший между ними столик и присела к нему на колени.

Харлан на мгновенье оцепенел с протянутыми вперёд руками, безуспешно пытаясь остановить её. Нагнувшись, она поцеловала его в губы, и от этого поцелуя стыд и замешательство растаяли без следа.

Незаметно для себя Харлан занялся тем, чего профессиональная этика Наблюдателя не допускала ни в коем случае, — он стал задумываться над проблемами существующей Реальности и характером предстоящего Изменения.

Это Изменение не должно было коснуться ни распущенных нравов, ни искусственного выращивания плода, ни господства женщин во всех областях жизни. Всё это было и в предшествовавших Реальностях, и Совет Времен с неизменным благодушием взирал на подобные вещи. Финжи сказал, что Изменение будет малым, почти неуловимым.

Одно было ясно: Изменение коснется группы людей, находившихся под его Наблюдением. Оно затронет привилегированные классы, аристократию, богачей, сливки общества. Больше всего его тревожило, что Изменение почти наверняка затронет Нойс.

С каждым пролетавшим днём его мысли становились всё мрачнее, отравляя ему даже радость от встреч с Нойс.

— Что стряслось с тобой? — беспокойно спрашивала она. — Первые дни ты был совсем не таким, как в Веч… как в том месте. Тебя ничто не угнетало. А сейчас у тебя снова такой озабоченный вид. Это потому, что тебе надо возвращаться обратно?

— И поэтому тоже, — ответил Харлан.

— А тебе обязательно надо вернуться?

— Да.

— А что случится, если ты опоздаешь?

Харлан чуть было не улыбнулся.

— Им бы не понравилось моё опоздание, — сказал он и с тоской подумал о двух запасных днях, предусмотренных Инструкцией.

Нойс включила маленький музыкальный инструмент. Сложное математическое устройство выбирало из случайных комбинаций звуков приятные сочетания, ласкавшие слух. Импровизированные мелодии повторялись не чаще, чем узоры снежинок, и были не менее изысканными и прекрасными.

Завороженный звуками музыки, Харлан не сводил с Нойс глаз: все его мысли вились вокруг неё. Кем станет она в новом своем воплощении? Торговкой рыбой? Фабричной работницей? Толстой и уродливой, вечно хворой матерью шестерых детей? Кем бы она ни стала, она забудет Харлана. В новой Реальности он уже не будет частью её жизни. И кем бы она ни стала, она уже никогда не будет прежней Нойс.

Он не был просто влюблен — мало ли в кого можно влюбиться! Он любил Нойс. (Странно: впервые в жизни он мысленно произнес это слово и нисколько не удивился.) Он любил в ней всё: её манеру одеваться, ходить, разговаривать, даже её кокетливые ужимки. Двадцать семь лет, прожитые ею в этой Реальности, весь её жизненный опыт понадобились, чтобы она стала именно такой. В предыдущей Реальности в прошлом биогоду она не была его Нойс. В следующей Реальности она тоже не будет ею.

Может быть, новая Нойс будет лучше во всех отношениях, но Харлан, ещё не успев разобраться в своих чувствах, уже совершенно точно знал одно: ему нужна вот эта Нойс; та самая Нойс, что сидит сейчас напротив него. Если у неё есть недостатки, она нужна ему вместе с ними.

Что ему делать?

Разные планы приходили ему в голову, но все они были противозаконными. В первую очередь необходимо было выяснить характер Изменения, узнать, как оно повлияет на Нойс. В конце концов, никогда нельзя знать заранее…

* * *

Гнетущая тишина пробудила Харлана от воспоминаний. Он снова был в кабинете Расчётчика. Вой искоса поглядывал на него. Рядом с креслом Харлана стоял Фарук, склонив над ним свою голову мертвеца.

В наступившей тишине было что-то зловещее. Всего мгновение потребовалось Харлану, чтобы понять, в чём дело. Анализатор молчал.

Харлан вскочил.

— Получили ответ, Расчётчик?

Фарук взглянул на пленки, зажатые в его руке.

— Да, конечно, только вот немного странный.

— Покажите. — Протянутая рука Харлана заметно дрожала.

— В том-то и дело, что нечего показывать. — Голос Фарука доносился откуда-то издалека. — В новой Реальности ваша дамочка не существует. Нет её, фу-фу, испарилась! Никаких сдвигов личности, ничего. Я просчитал все переменные вплоть до значения вероятности в одну стотысячную, её нигде нет.

Больше того, — он задумчиво потёр подбородок своими длинными сухими пальцами, — при той комбинации фактов, которые вы мне дали, я не совсем понимаю, как она могла существовать в предыдущей Реальности.

Харлан еле слышал его, комната медленно поплыла перед глазами.

— Но ведь Изменение так незначительно.

— Знаю. Просто странное стечение обстоятельств. Так вы возьмете пленки?

Харлан даже не заметил, как он взял их. Нойс исчезнет? её не будет в новой Реальности? Неужели это возможно?

Он почувствовал чью-то руку на своем плече, в ушах прозвучал голос Социолога:

— Что с вами, Харлан? Вам нездоровится?

Рука отдернулась, словно пожалев о своем неосмотрительном контакте с телом Техника.

Харлан проглотил слюну и усилием воли придал лицу спокойное выражение.

— Со мной всё в порядке. Будьте добры проводить меня к капсуле.

Нельзя проявлять свои чувства так открыто. Его долг вести себя так, словно эти исследования и в самом деле представляют для него чисто академический интерес. Любой ценой он должен скрыть огромную, непереносимую радость, захлестнувшую его при мысли о том, что Нойс не существует в новой Реальности.

Глава 7

ПРЕЛЮДИЯ К ПРЕСТУПЛЕНИЮ

Войдя в капсулу, Харлан бросил быстрый взгляд через плечо. Ему хотелось убедиться в непроницаемости завесы Темпорального поля, отделяющего Колодец Времени от Вечности. Он боялся, что Социолог Вой может подглядывать за ним. В последние недели он то и дело оглядывался, не прячется ли кто-нибудь у него за спиной, — это движение стало уже привычным, чуть ли не рефлекторным.

Затем, вместо того чтобы вернуться в 575-е, он снова послал капсулу в будущее. Сидя на диванчике, он смотрел на Счётчик Столетий, показания которого сменяли друг друга с такой быстротой, что трудно было разобрать отдельные цифры. Хотя капсула двигалась почти с предельной скоростью, путешествие должно было занять несколько биочасов.

Времени на размышления было хоть отбавляй.

Как всё изменилось после неожиданного открытия Расчётчика! Даже характер его преступления стал совсем другим.

Нити паутины сходились всё ближе к Финжи. Эта фраза с дурацкой внутренней рифмой привязалась к нему и зажужжала в его мозгу, словно крупная осенняя муха, бьющаяся о стекло: всё ближе к Финжи… всё ближе к Финжи…

Вернувшись в Вечность после дней, проведенных с Нойс в 482-м, Харлан постарался избежать немедленной встречи с Финжи. Не успели Врата Времени захлопнуться за ним, как угрызения совести начали терзать его с новой силой. Нарушение клятвы, казавшееся в 482-м безделицей, в стенах Вечности представлялось тяжким преступлением.

Послав донесение по безличной пневматической почте, он заперся в своей комнате. Ему нужно было выиграть время, чтобы осмыслить происшедшее и прийти в себя.

Но Финжи не оставил его в покое. Не прошло и часа после отправки донесения, как он вызвал Харлана по видеофону. Пухлая физиономия Вычислителя строго глядела с экрана.

— Я рассчитывал застать вас в вашем кабинете.

— Вы получили мой отчет, сэр, — возразил Харлан. — Не всё ли равно, где я буду дожидаться нового назначения.

— Вы так думаете? — Финжи скосил глазки на пучок лент, зажатых в его руке, поднес их ближе к лицу и, прищурясь, стал вглядываться в сложный узор перфорации. — Едва ли можно считать отчет полным. Вы разрешите мне зайти к вам?

Харлан заколебался. Но Финжи был пока ещё его начальником, и хотя он бесцеремонно напрашивался в гости, отказ мог смахивать на неповиновение. Более того, этот отказ явился бы замаскированным признанием вины, чего больная совесть Харлана никак не могла допустить.

— Буду рад видеть вас, Вычислитель, — произнес он сдавленным голосом.

Среди аскетической, почти убогой обстановки квартиры Харлана округлые телеса Финжи казались чуждым эпикурейским элементом. Родной век Харлана тяготел к спартанскому стилю, и Харлан на всю жизнь сохранил вкус к простоте. Несколько стульев из гнутых металлических трубок с сиденьем из пластика, которому искусственно, но не слишком искусно была придана фактура дерева. В углу стоял предмет, вид которого никак не вязался с принятым в Секторе стилем.

Глазки Финжи так и впились в него. Вычислитель провёл толстеньким пальчиком по его поверхности, как бы проверяя, из чего она сделана.

— Что это за материал?

— Дерево, сэр.

— Не может быть! Настоящее дерево? Просто поразительно! Вероятно, им пользуются в вашем родном Столетии?

— Да, сэр.

— Понимаю. Впрочем, правилами это не запрещается. — Он потёр палец, которым касался дерева, о ткань одежды. — Но всё равно подобное тяготение к родной культуре представляется мне неуместным. Истинный Вечный приспосабливается к любой обстановке, в которую он попадает. Взять, к примеру, меня. За последние пять лет мне не довелось и двух раз поесть из энергетической посуды. — Он вздохнул. — А если бы вы знали, как противно есть пищу, соприкасавшуюся с веществом. Но я не сдаюсь, Техник, я не сдаюсь.

Он снова посмотрел на деревянный предмет и, спрятав руки за спину, спросил:

— Что это такое?

— Книжные полки, — ответил Харлан.

У него появилось сильное искушение спросить у Финжи, не противно ли ему, что его руки прикасаются сейчас к веществу его собственного зада, не хочется ли ему заменить одежду и некоторые части тела чистым и благородным силовым полем?

— Книжные полки? — Финжи удивленно поднял брови. — Тогда вот эти штучки на них — книги?

— Совершенно верно, сэр.

— Подлинные экземпляры?

— Только подлинные, Вычислитель. Я собирал их в 24-м. Вот эти, например, изданы в 20-м Столетии. Только, пожалуйста, будьте осторожны, если вы захотите на них взглянуть. Хотя они были восстановлены и пропитаны специальным составом, их страницы очень ломки. С ними нужно очень аккуратно обращаться.

— Я не собираюсь к ним даже притрагиваться. Подумать только, что на них сохранилась подлинная пыль Первобытных веков. — Он фыркнул. — Настоящие книги, чудовищно! Со страницами из целлюлозы — вы ведь не станете этого отрицать?

— Да, целлюлоза, пропитанная для долговечности особым составом. — Харлан глубоко вздохнул, стараясь сохранить спокойствие. Было бы нелепо отождествлять себя с этими книгами, воспринимать насмешку над ними как издевку над собой.

— А ведь, пожалуй, — продолжал Финжи, упорно не желая сменить тему разговора, — всё содержание этих книг может быть переснято на два метра пленки и уместиться на кончике пальца. О чём они, эти книги?

— Это переплетенные тома одного журнала, выходившего в 20-м Столетии.

— Вы умеете читать Первобытные книги?

— Здесь всего лишь несколько томов из моей полной коллекции, — с гордостью ответил Харлан. — Ни одна библиотека в Вечности не может соперничать с ней.

— Да, да. Припоминаю — ваше хобби. Помню, вы как-то рассказывали мне о своем увлечении Первобытной историей. Удивляюсь, как только ваш Наставник позволил вам интересоваться подобной чепухой. Совершенно бессмысленная трата энергии.

Харлан сжал губы. Он понял, что Финжи намеренно пытается вывести его из себя, лишить его способности хладнокровно рассуждать. Этого нельзя было допустить.

— Вы пришли поговорить со мной о моём отчете? — сухо заметил он.

— Вот именно. — Вычислитель огляделся, выбрал стул и осторожно уселся на нём. — Как я уже сказал вам — ваш отчет далеко не полон.

— В каком отношении, сэр?

Спокойствие! Спокойствие!

Финжи криво усмехнулся:

— Мне нужно знать всё, о чём вы умолчали, Харлан.

— Ни о чём, сэр. — Хотя он произнес эти слова твёрдым голосом, вид у него был виноватый.

— Бросьте, Техник! Вы ведь провели значительное время в обществе молодой девицы. Во всяком случае, обязаны были провести по Инструкции. Надеюсь, вы не осмелились нарушить Инструкцию?

Муки совести довели Харлана до такого состояния, что его уже не задело даже открытое сомнение в его профессиональной честности.

— Я следовал Инструкции, — с трудом выговорил он.

— И что же? Вы не включили в отчет ни слова из разговоров с этой женщиной!

— Они не представляют особого интереса, сэр. — Губы Харлана пересохли.

— Не будьте смешным, Харлан. В ваши годы и с вашим опытом вам бы уже следовало знать, что никого не интересует мнение Наблюдателя.

Финжи не сводил с Харлана глаз. Его пристальный нетерпеливый взгляд никак не соответствовал мягкому тону его слов.

Харлан великолепно всё замечал, и ласковая манера Финжи отнюдь не ввела его в заблуждение, но привычное чувство долга взяло верх. Обязанностью Наблюдателя было сообщать абсолютно всё, не умалчивая никаких подробностей. Наблюдатель не был человеком; он был просто щупальцем, закинутым Вечностью в воды Времени, щупальцем, которое осязало окружающий мир и затем втягивалось обратно.

Словно отвечая затверженный урок, Харлан начал рассказ о событиях, не включенных им в донесение. Тренированная память Наблюдателя помогала ему слово в слово повторять разговоры, воспроизводя интонацию и выражения лиц. Рассказывая, он словно заново всё переживал и совсем упустил из виду, что настойчивый допрос Финжи и болезненное чувство долга загнали его в ловушку. Но когда повествование подошло к кульминационному пункту, он запнулся, не в силах больше скрывать свои чувства под маской бездушной объективности Наблюдателя.

Финжи избавил его от дальнейших подробностей, неожиданно подняв руку и проговорив насмешливым, колючим голосом:

— Благодарю вас. С меня довольно. Вы собирались рассказать, как вы переспали с этой женщиной.

Харланом овладел гнев. Слова Финжи буквально соответствовали истине, но тон, которым они были сказаны, делал всё происшедшее грубым, непристойным и, хуже того, просто пошлым. А в его близости с Нойс не было ничего пошлого.

Однако у Харлана было заранее заготовлено объяснение странному поведению Финжи, его беспокойным расспросам и неожиданному отказу дослушать донесение до конца: Финжи ревновал! У него были свои виды на Нойс, да не вышло.

Гнев перешёл в торжество. Как сладок вкус мести! Впервые в жизни Харлана появилось что-то более важное, чем беззаветное служение идеалам Вечности. Финжи придётся ревновать и впредь, потому что Нойс и Харлан всегда будут принадлежать друг другу.

В состоянии радостной приподнятости Харлан решился высказать просьбу, с которой прежде собирался обратиться, благоразумно переждав несколько дней:

— Я хочу просить разрешения на союз с женщиной из Времени, сэр.

Эти слова вывели Финжи из задумчивости:

— С Нойс Ламбент, если я верно вас понял?

— Да, Вычислитель. Поскольку вы возглавляете этот Сектор, то моя просьба рано или поздно попадет к вам.

Харлан был доволен, что его просьба попадет к Финжи. Пусть помучается. Если он сам мечтает о союзе с Нойс, ему придётся заявить об этом во всеуслышание, и тогда Харлан сможет потребовать, чтобы Нойс предоставили право выбора. Вот когда он окончательно насладится своим торжеством!

Разумеется, в обычных обстоятельствах Техник и думать не смел о том, чтобы встать на пути Вычислителя, но Харлан был уверен в поддержке Твиссела, а Финжи по сравнению с Твисселом — просто мелкая сошка.

Однако Финжи остался невозмутим.

— Мне сдаётся, что вы и без разрешения уже вступили в противозаконную связь с этой женщиной.

Харлан покраснел и принялся неуклюже оправдываться:

— Инструкция настаивала на том, чтобы мы с ней длительное время оставались наедине. Поскольку ничто из происшедшего специально не запрещалось, я не чувствую за собой никакой вины.

Он лгал. Сознание вины неотступно преследовало его, и по лицу Финжи было видно, что Вычислитель знает об этом и забавляется сложившейся ситуацией.

— Не забывайте, что скоро там произойдёт Изменение Реальности.

— В таком случае я буду просить разрешения на союз с мисс Ламбент в новой Реальности.

— Какая чудовищная самоуверенность! Я бы вам не советовал. Что вы знаете об этой Реальности? А вдруг мисс Ламбент окажется замужем или утратит свою красоту? Я даже могу сказать вам точно: в новой Реальности вы ей не будете нужны. Она даже не поглядит в вашу сторону.

Харлана охватила тревога.

— Не вам об этом судить.

— Да? Вы полагаете, что ваша великая любовь — это идеальный союз двух душ, который устоит перед любыми Изменениями? Вы что, начитались там, во Времени, дешевых романчиков?

Харлан утратил остатки осторожности.

— Во-первых, я не верю ни единому вашему слову…

— Что вы сказали? — холодно проговорил Финжи.

— Вы лжете! — Харлану было уже на всё наплевать. — Вы ревнуете её ко мне. Вы сами волочились за нею, только она предпочла меня. Вы просто беситесь от ревности.

— Да вы хоть отдаёте себе отчет?.. — начал было Финжи.

— Отдаю. Не такой уж я дурачок, как вы думаете. Я, правда, не Вычислитель, но и не круглый невежда. Вот вы сказали сейчас, что в новой Реальности она не захочет меня знать. А откуда вам это известно? Ведь вы тоже не знаете, какой будет новая Реальность. А вдруг Изменение окажется ненужным? Всего час назад вы получили мой отчет. Его необходимо тщательно проанализировать, прежде чем приступить к вычислениям, не говоря уже о том, что ещё предстоит получить одобрение Совета. Поэтому, когда вы строите из себя всезнайку, вы просто лжете.

У Финжи было много возможностей ответить на этот выпад. В разгоряченном воображении Харлана проносилась одна картина за другой, и он не мог даже ответить, какая из них больше пугает его. Финжи мог просто выйти из комнаты с видом оскорбленного достоинства; он мог вызвать офицера Службы безопасности и арестовать Харлана за оскорбительное поведение, он мог…

Но Финжи ничего подобного не сделал. Тихим и спокойным голосом он произнес:

— Присядьте, Харлан, и выслушайте меня.

И так как эта реакция была совершенно неожиданной, у Харлана отвисла челюсть, и он в полном смятении присел на краешек стула.

Что бы всё это могло значить? Весь его задор как рукой сняло.

— Вы, должно быть, помните, — начал Финжи, — наш разговор о проблемах, возникших в связи с нежелательным предрассудком некоторых обитателей текущей Реальности в отношении Вечности. Вы помните наш разговор, не правда ли?

Он говорил с мягкой настойчивостью педагога, объясняющего урок туповатому школьнику, но Харлану показалось, что он различает злорадный блеск в его глазах.

— Помню, — ответил Харлан.

— Тогда вы должны были также запомнить, что Совет Времен не соглашался с моими рекомендациями и настаивал на их подтверждении путем прямых Наблюдений. Разве из этого не следует, что у меня уже были проделаны все необходимые вычисления?

— А мой отчет содержал это подтверждение?

— Целиком и полностью.

— Всё равно для анализа потребуется какой-то срок.

— Чепуха! Вашему отчету — грош цена. Подтверждением явились ваши слова.

— Не понимаю вас.

— Тогда я открою вам, что именно не устраивает нас в текущей Реальности. Среди высших слоев общества, в особенности среди женщин, появилось поверье, что Вечные действительно являются вечными в буквальном смысле слова, что они бессмертны. Не верите? Да ведь Нойс Ламбент сама сказала вам об этом. Пяти минут не прошло, как вы повторили мне её слова.

Харлан глядел на Финжи невидящим взглядом. Он вспомнил чёрные бездонные глаза склонившейся над ним Нойс, услышал её тихий, нежный шёпот: «Ты никогда не умрешь. Ведь ты Вечный».

— Подобное поверье само по себе нежелательно, — продолжал Финжи, — но ничего ужасного в нём нет. Конечно, оно приводит к определённым неудобствам, затрудняет деятельность Сектора, но Вычисления показывают, что Изменение затронет лишь маленькую группу людей. Тем не менее если это Изменение всё-таки произойдёт, то в первую очередь ему подвергнутся те, кто заражен подобными суевериями. Иными словами — аристократки, в их числе Нойс.

— Пусть так, но я всё же рискну, — упорствовал Харлан.

— Да у вас не будет даже самого крохотного шанса. Неужели вы действительно воображаете, что своим мужским обаянием вы покорили изнеженную аристократку и она бросилась в объятия Техника? Будьте реалистом, Харлан, взгляните правде в глаза.

Харлан упрямо сжал губы и промолчал.

— Всё ещё не понимаете? Жаль, Я считал вас умнее. Тогда послушайте. Из своих предрассудков о бессмертии Вечных эти женщины сделали очень странный вывод. Они решили, что интимная близость с Вечным сделает бессмертными их самих.

Удар попал в цель.

Харлан зашатался. Он снова отчетливо услышал голос Нойс: «Сделай меня Вечной…» — и затем её поцелуи…

— Трудно было поверить, что подобные предрассудки могут сочетаться с высоким уровнем культуры. За всю историю Вечности мы ещё не сталкивались ни с чем подобным. Чудовищная, беспрецедентная глупость! Вероятность возникновения таких заблуждений лежит в области случайных ошибок — настолько она мала. Расчёты, по данным последнего Изменения, не дали нам ничего определённого. Поэтому Совет Времен потребовал от меня доказательств — прямого и решительного подтверждения. Для проведения эксперимента я выбрал мисс Ламбент как отличный экземпляр женщин этого круга. В качестве второго объекта я выбрал вас…

Харлан вскочил со стула:

— Вы посмели выбрать меня объектом эксперимента?!

— Я очень сожалею, — холодно сказал Финжи, — но это было необходимо. Из вас вышел совсем неплохой объект.

Взгляд Харлана был настолько выразителен, что Финжи поежился.

— До чего же вы тупы, Харлан! Взгляните на себя: вы — порождение Вечности с рыбьей кровью в жилах. Вы презираете женщин. Всё связанное с ними представляется вам безнравственным. Нет, не то. Есть лучшее слово: греховным! В глазах женщин вы по своей привлекательности можете соперничать только с протухшей макрелью.

С другой стороны, очаровательное существо, изнеженное создание гедонистского века, и эта женщина в первый же вечер чуть не силой навязывает вам себя. Вся ваша нелепая интрижка просто немыслима, если только не рассматривать её как подтверждение моих выводов.

— Вы хотите сказать, что она продалась… — Харлан запнулся.

— К чему такие громкие слова? В этом Столетии другие взгляды, другая мораль. Смешно, конечно, что она выбрала вас, но чего не сделаешь ради бессмертия.

Протянув вперёд руки с растопыренными пальцами, Харлан ринулся к Финжи с единственным желанием вцепиться ему в горло. Финжи торопливо отступил на несколько шагов и дрожащей рукой вытащил из кармана аннигилятор.

— Не смейте прикасаться ко мне! Назад! — взвизгнул он.

Собрав последние крохи рассудка, Харлан заставил себя остановиться. Он с трудом дышал. Мокрая рубашка прилипла к спине.

Финжи проговорил дрожащим голосом:

— Как видите, я неплохо вас изучил. Я предвидел, что ваша реакция может быть бурной. Только пошевелитесь, и я расщеплю вас на атомы.

— Вон отсюда! — прохрипел Харлан.

— О, я уйду. Но сначала вы меня выслушаете. За нападение на Вычислителя вас следует разжаловать, но пока оставим это. Однако вы должны понять, что я не солгал. Кем бы ни стала Нойс Ламбент в новой Реальности, она будет лишена своих предрассудков. Изменение уничтожит их. А без них, — в его голосе послышалась нескрываемая издевка, — на что вы нужны такой женщине, как Нойс?

И, не сводя с Харлана дула аннигилятора, толстый Вычислитель стал пятиться к выходу. В дверях он задержался и добавил с мрачной иронией:

— Раз уж вам так повезло, то наслаждайтесь своим счастьем, Харлан. Когда ещё вам выпадет такая удача? Продолжайте вашу связь, попробуйте даже официально оформить её. Но торопитесь, торопитесь, скоро наступит Изменение, и тогда уж вам не видать её больше. Какая жалость, что даже в Вечности нельзя продлить мгновенье! Не правда ли?

Но Харлан даже не смотрел в его сторону. Финжи всё-таки выиграл бой и теперь покидал поле сражения торжествующим победителем. Опустив голову, Харлан тупо разглядывал носки своих ботинок. Когда он вновь поднял глаза, Финжи уже не было. Прошло ли после его ухода пять секунд или пятнадцать минут — Харлан сказать не мог.

Несколько следующих часов Харлан был будто в бреду. Всё, что сказал Финжи, было горькой и очевидной правдой — слишком горькой и слишком очевидной. Каждое слово, каждый жест Нойс, всплывая в его непогрешимой памяти Наблюдателя, представлялись ему теперь в совершенно ином свете.

Никакой внезапно вспыхнувшей страсти не было и в помине. Как мог он быть настолько глуп, чтобы поверить в её любовь? Любовь к такому человеку, как он?

Нет, тысячу раз нет! Жгучие слезы стыда и раскаяния застилали ему глаза. Девчонка не лишена привлекательности и совершенно лишена моральных принципов. Хладнокровно и расчётливо она пустила в ход свои чары и добилась успеха, Эндрю Харлан не был человеком в её глазах, он был всего лишь Вечным. Будь на его месте другой, ничего бы не изменилось.

Длинные пальцы Харлана машинально поглаживали корешки книг, стоявших на маленькой полке. Взяв один из томов, он раскрыл его наудачу.

Шрифт расплывался в глазах. Выцветшие цветные иллюстрации казались уродливыми, бесформенными пятнами.

Зачем Финжи понадобилось сообщать ему эти сведения? Строго говоря, он не имел на это права. Наблюдателю не полагается знать, к чему приводят его Наблюдения. Знание было помехой, отнимающей у Наблюдателя его бездушную объективность.

Ответ был всё тот же — ревность, жалкая, мелочная месть, стремление раздавить его.

Продолжая поглаживать раскрытую страницу, Харлан вдруг обнаружил, что разглядывает рекламную картинку с изображением ярко-красного наземного экипажа типа, характерного для 45-го, 182-го, 590-го и 984-го Столетий, так же как и для последних веков Первобытной эры. Весьма заурядное средство передвижения с двигателем внутреннего сгорания. В Первобытные Времена источником энергии служили продукты перегонки природной нефти, а колеса примитивным образом покрывались слоем резины. Экипажи последующих Столетий были, разумеется, более совершенными.

Харлан как-то прочел Куперу целую лекцию о рекламе. Он принялся сейчас вспоминать этот урок, подсознательно стараясь отвлечься от того, что его мучило.

— Рекламные объявления, — говорил Харлан, — рассказывают нам о Первобытных Временах куда больше, чем так называемая хроника из того же журнала. Заметки хроники рассчитаны на читателя, хорошо знакомого со своим миром. В них никогда не разъясняется значение различных терминов или предметов, потому что в этом нет необходимости. Вот, например, что такое «теннисный мяч»?

Купер охотно признался в своем невежестве.

Харлан продолжал привычным назидательным тоном, в который он неизменно впадал во время уроков:

— Из случайных упоминаний мы можем прийти к выводу, что он представлял собой небольшой шар из неизвестного нам материала. Мы знаем, что он использовался в какой-то спортивной игре, хотя бы потому, что упоминания о нём встречаются в разделе «Спорт». Из отдельных упоминаний можно даже заключить, что целью игры было перекинуть этот шар партнеру по игре. Но зачем зря ломать голову? Взгляни на картинку. Её единственное назначение — заставить купить этот шар, и вот перед нами великолепное его изображение во всех подробностях.

Но Купер, родившийся в эпоху, не знавшую рекламы, с трудом понимал Харлана.

— Всё это простопротивно, — сказал он. — Неужели найдутся дураки, которые поверят бахвальству человека, расхваливающего собственную продукцию? Неужели он сознается в её недостатках или воздержится от преувеличений?

Харлан, успевший в детстве немного познакомиться с рекламой в пору её относительного расцвета, снисходительно поднял брови.

— С этим приходится мириться. Таков уж был их образ жизни, а мы никогда не вмешиваемся ни в чей образ жизни, если только он не приносит человечеству в целом серьёзного вреда.

Но, разглядывая крикливые рекламные объявления, Харлан вновь вернулся мыслями к настоящему. Внезапно его охватило волнение. Почему он стал думать о рекламе? Не связано ли это с тем, что его разум мучительно ищет выхода из наступившего мрака?

Реклама! Способ привлечь внимание, развеять сомнения, пробудить интерес. Разве для продавца этих наземных экипажей имело хоть какое-то значение, хочет ли кто-нибудь купить его товар? Если ему удавалось внушить это желание клиенту (так они, кажется, назывались) и тот действительно совершал покупку, то не всё ли равно, что он думал о ней?

А раз так, то стоит ли мучить себя вопросом: что руководило Нойс — страсть или расчёт? Важно, чтобы они были вместе, и тогда она обязательно полюбит его. Если люди любят друг друга, то не всё ли равно, чем вызвана эта любовь? Харлан даже пожалел, что никогда не читал романов, о которых так язвительно отозвался Финжи.

И тут ему в голову пришла новая мысль, заставившая его сжать кулаки. Если Нойс обратилась за бессмертием к нему, Харлану, то из этого следовало, что она не получила этого дара раньше. Значит, до этого она не была любовницей ни одного из Вечных. Значит, по отношению к Финжи она оставалась только секретаршей и не более. Иначе зачем бы ей понадобился Харлан?

Но ведь Финжи наверняка пытался, не мог не пытаться… (даже мысленно Харлан не смог закончить фразу). Он же мог лично доказать существование этого суеверия. Невероятно, чтобы, ежедневно встречаясь с Нойс, он не сделал такой попытки! Следовательно, она отвергла его.

Тогда ему пришлось использовать Харлана, и Харлан добился успеха там, где Финжи потерпел поражение. Вот почему Финжи так пылал жаждой мести и пытался убедить Харлана, что Нойс действовала из чисто практических побуждений.

Как бы там ни было, Нойс отвергла Финжи, несмотря на свою мечту о бессмертии, и выбрала Харлана. Следовательно, ею руководил не один только голый расчёт. Какую-то роль играло чувство.

С каждой секундой возбуждение Харлана становилось всё сильнее, намерения — всё безумнее.

Он и Нойс должны быть вместе. Теперь же! До Изменения! Как сказал в насмешку Финжи: даже в Вечности нельзя продлить мгновенье.

А может быть, всё-таки можно?

План действий сложился сразу. Злые насмешки Финжи довели Харлана до такого состояния, что он был готов на всё, а заключительная колкость Вычислителя подсказала Харлану характер его преступления.

После этого он уже не тратил времени на размышления. Радостно, чуть ли не бегом он покинул квартиру, чтобы совершить своё первое преступление против Вечности.

Глава 8

ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Никто не остановил его. Никто не поинтересовался, куда он идёт. Всё-таки в социальной изоляции Техников были и свои выгоды. Пройдя через Колодцы к Вратам Времени, Харлан настроил управление на координаты комнаты Нойс. Существовала опасность, что кому-то понадобится на законном основании воспользоваться этим же выходом. После недолгих колебаний Харлан запечатал выход своей личной печатью. На запечатанную дверь никто не обратит внимания: незапечатанные Врата с работающими приборами могут на целую неделю стать предметом толков и пересудов.

Не исключено, конечно, что у выхода его будет поджидать сам Финжи. Приходилось рисковать.

Нойс всё ещё стояла на том же месте, где он покинул её. После возвращения в Вечность прошло несколько долгих мучительных часов (по биологическому времени), но для Нойс Харлан появился чуть ли не через секунду после своего исчезновения. Ни один волосок не успел шелохнуться на её голове.

— Ты что-нибудь забыл, Эндрю? — спросила она с испугом.

Харлан с тоской поглядел на неё, но, боясь заметить на её лице тень отвращения, не сделал даже попытки прикоснуться к ней. Слова Финжи не выходили у него из памяти.

— Нойс, ты должна будешь сделать то, о чём я тебя попрошу. — Голос его звучал хрипло.

— Значит, всё-таки что-то случилось? Ведь ты исчез только что. Сию секунду.

— Не бойся, — ответил Харлан.

Он с трудом подавил желание обнять её, успокоить, хотя бы взять за руку. Ну зачем ему понадобилось возвращаться в первое же возможное мгновение? Словно какая-то злая сила всё время толкала его на опрометчивые поступки. Он только напугал её своим неожиданным появлением.

Но в глубине души он хорошо понимал, чем вызвана его торопливость. Инструкция давала ему два запасных дня. Чем раньше он вернется, тем больше шансов на успех, тем меньше вероятность, что он попадется. А с другой стороны, такая спешка таила в себе новую опасность. Он легко мог ошибиться в настройке и войти во Время раньше того момента, когда он покинул Нойс. Что тогда? Первое правило, которое он выучил, работая Наблюдателем, гласило: человек, дважды входящий в один и тот же отрезок Времени в одной и той же Реальности, рискует встретить самого себя.

Почему-то этого следовало избегать. Почему? Харлан не знал. Он только был совершенно уверен, что у него нет ни малейшего желания встречаться с самим собой. Ему не хотелось взглянуть в глаза другого, более раннего (или позднего) Харлана. Кроме того, это было бы парадоксом, а Твиссел любил повторять: «Во Времени нет ничего парадоксального, но только потому, что само Время всячески избегает парадоксов».

И пока в голове Харлана проносились эти бессвязные мысли, Нойс не отрываясь смотрела на него своими большими лучистыми глазами. Затем она подошла к нему и, положив свои прохладные ладони на его пылающие щеки, тихо спросила:

— У тебя неприятности?

Каким нежным и любящим показался Харлану её взгляд!

Неужели он ошибается? Ведь она уже добилась своего. Что ещё ей нужно? Сжав её руки, он глухо сказал:

— Хочешь пойти со мной? Только сразу. Не задавая вопросов.

— Так надо? — спросила она.

— Надо, Нойс. Это очень важно.

— Идём, — сказала она так просто и буднично, словно ей каждый день приходилось отвечать согласием на подобные просьбы.

У входа в капсулу Нойс на мгновение замешкалась, но тут же преодолела свой страх и вошла.

— Мы двинемся по течению Времени, Нойс, — сказал он.

— Это значит в будущее, да?

В капсуле раздавалось тихое гудение, свидетельствующее о том, что приборы включены. Харлан незаметно надавил локтем на пусковой рычаг.

Ни с чем не сравнимое чувство «движения» сквозь Время не вызвало у неё тошноты, как опасался Харлан. Она сидела притихшая, спокойная и такая красивая, что при взгляде на неё у Харлана замирало сердце, и плевать ему было на то, что, проведя её — человека из Времени — в Вечность без специального разрешения, он нарушил закон.

— Эндрю, что означают эти цифры? Годы? — спросила она.

— Нет, Столетия.

— Ты хочешь сказать, что мы перескочили через много тысяч лет? Уже?

— Да.

— Но я ничего не заметила. — Она огляделась. — А как мы движемся?

— Не знаю, Нойс.

— Не знаешь?

— В Вечности есть много вещей, которые трудно понять.

Цифры на счётчике Столетий сменялись всё быстрее и быстрее, пока не слились в туманное пятно. Харлан разгонял капсулу на предельном темпоральном ускорении. Повышенный расход энергии мог быть замечен на Энергоподстанции, но Харлан сомневался, чтобы кто-нибудь из инженеров заподозрил неладное. Никто не ждал их у входа в Вечность, когда он вернулся вместе с Нойс, и одно это гарантировало девять десятых успеха. Сейчас ему оставалось только спрятать её в безопасном месте.

— Вечные не всеведущи, — проговорил он после паузы.

— А я даже не Вечная, — пробормотала Нойс, — я знаю так мало.

У Харлана екнуло сердце. Всё ещё не Вечная? Но ведь Финжи утверждал…

«Оставь, — просил он себя, — не копайся. Она пошла за тобой. Она улыбается тебе. Не искушай судьбу. Что ещё тебе надо?»

И всё-таки он спросил:

— Ты веришь в бессмертие Вечных?

— Видишь ли, они сами называют себя Вечными, и поэтому все уверены, что они живут вечно. — Она лукаво улыбнулась. — Но я знаю, что это неправда.

— Значит, ты не веришь?

— После того как я поработала в Вечности — нет. Люди, которые живут вечно, не разговаривают так, и потом, там были старики.

— И всё же ты мне сказала той ночью, что я никогда не умру.

Всё ещё улыбаясь, она придвинулась поближе к нему.

— А я подумала: кто знает?

— А как Времяне относятся к тому, чтобы стать Вечными? — Харлан хотел задать вопрос непринужденно, но в голосе против его воли проскользнула напряженная нотка.

Ее улыбку как рукой сняло. Почудилось ли ему или она действительно покраснела?

— Почему ты спрашиваешь?

— Мне интересно.

— Всё это глупые выдумки, — ответила она, — мне не хочется о них говорить.

Нойс опустила голову и принялась рассматривать свои ногти, которые тускло поблескивали в слабо освещенной капсуле.

— Зачем тебе понадобилась моя любовь? — вдруг спросил Харлан.

Она чуть побледнела, откинула назад свои длинные волосы и очень серьёзно посмотрела ему прямо в глаза:

— Раз уж тебе так необходимо знать — у нас есть поверье: любовь Вечного делает девушку бессмертной. А я не хочу умирать. Это одна причина.

— Ты же сказала, что не веришь этим бредням.

— А я и не верю. Но ведь попытка — не пытка. Особенно если учесть вторую причину.

Он осуждающе посмотрел на неё, ища спасения от боли и разочарования на неприступных высотах морали своего Столетия.

— Какую?

— Мне всё равно хотелось.

— Ты хотела, чтобы я полюбил тебя?

— Да.

— Но почему именно я?

— Ты мне сразу понравился. Ты был такой смешной.

— Смешной?

— Ну, странный. Ты так старался изо всех сил не смотреть на меня, а сам с меня глаз не сводил. Ты воображал, что ненавидишь меня, а я чувствовала, что тебя тянет ко мне. И мне стало немножко жаль тебя.

— При чем тут жалость? — У Харлана пылали щеки.

— Ты так мучился и страдал. А в любви всё очень просто. Надо только спросить девушку. Так приятно любить и быть любимой. Зачем же страдать?

Харлан покачал головой: «Ну и нравы в этом Столетии!»

— Спросить — и всё тут, — пробормотал он. — Так просто? И больше ничего не надо?

— Глупенький, конечно, надо понравиться девушке. Но почему не ответить на любовь, если сердце свободно? Что может быть проще?

Теперь настал черед Харлана потупить глаза. В самом деле, что может быть проще? Ничего непристойного в этом не было. Во всяком случае, для Нойс и её современниц. Уж ему-то следовало бы это знать! Он был бы непроходимым кретином, если бы стал допрашивать Нойс о её прежних увлечениях. С таким же точно успехом он мог бы расспрашивать девушку из своего родного Столетия, не случалось ли ей обедать в присутствии мужчин и было ли ей при этом стыдно?

Слегка покраснев, он смущенно спросил:

— А что ты сейчас думаешь обо мне?

— Ты славный и очень милый, — ответила она. — Если бы ты к тому же пореже хмурил брови… Почему ты не улыбаешься?

— Смешного мало, Нойс.

— Ну, пожалуйста. Я хочу проверить, могут ли твои губы растягиваться. Давай попробуем.

Она положила свои пальчики на уголки его губ и слегка оттянула их. Харлан отдернул голову и не смог удержаться от улыбки.

— Вот видишь. Ничего страшного не случилось. Твои щеки даже не потрескались. Тебя очень красит улыбка. Если ты будешь каждый день упражняться перед зеркалом и научишься улыбаться, то станешь совсем красивым.

Но его улыбка, и без того еле заметная, сразу погасла.

— Нам грозят неприятности? — тихо спросила Нойс.

— Да, Нойс, большие неприятности.

— Из-за того, что у нас было? Да? В тот вечер?

— Не совсем.

— Но ведь ты знаешь, что я одна во всём виновата. Если хочешь, я им так и скажу.

— Ни за что! — энергично запротестовал Харлан. — Не смей брать на себя вину. Ты ни в чём, ни в чём не виновата. Дело совсем в другом.

Нойс тревожно посмотрела на счётчик:

— Где мы? Я даже не вижу цифр.

— Когда мы, — машинально поправил её Харлан. Он убавил скорость настолько, чтобы можно было различить номера Столетий.

Нойс изумленно раскрыла глаза.

— Неужели это верно?

Харлан равнодушно взглянул на Счётчик. Тот показывал 72 000.

— Не сомневаюсь.

— Но где же мы остановимся?

— Когда мы остановимся? В далеком-далеком будущем, — угрюмо ответил он, — там, где тебя никогда не найдут.

Они молча смотрели, как растут показания Счётчика. В наступившей тишине Харлан мысленно вновь и вновь повторял себе, что Финжи намеренно оклеветал её. Да, она откровенно призналась, что в его обвинении была доля истины, но ведь с той же искренностью она сказала ему, что и сам по себе он ей не безразличен.

Внезапно Нойс встала и, подойдя к Харлану, решительным движением остановила капсулу. От резкого темпорального торможения к горлу подступила тошнота.

Ухватившись руками за сиденье, Харлан закрыл глаза и несколько раз тяжело сглотнул.

— В чём дело?

Нойс стояла рядом, её лицо было пепельно-серым; две-три секунды она ничего не могла ответить.

— Эндрю, не надо дальше. Я боюсь. Эти числа так велики.

Счётчик показывал: 111 394.

— Сойдёт, — угрюмо заметил Харлан и, протянув ей руку, добавил с мрачной торжественностью: — Пошли. Я покажу тебе твоё новое жилище.

Взявшись за руки, словно дети, они бродили по пустынным помещениям. Тускло освещенные коридоры терялись вдали. Стоило только переступить через порог, как в тёмных комнатах вспыхивал яркий свет. Воздух был неподвижен, ни сквозняка, ни дуновения, но его свежесть и чистота свидетельствовали о хорошей вентиляции.

— Неужели здесь никого нет? — тихо спросила Нойс.

— Ни души. — Харлан хотел громким и уверенным ответом развеять свой страх перед «Скрытыми Столетиями», но почему-то и он сбился на шёпот.

Они забрались так далеко в будущее, что Харлан даже не знал толком, как это Время называть. Говорить — сто одиннадцать тысяч триста девяносто четвертое — было смешно. Обычно этот период называли просто и неопределённо — «Стотысячные Столетия».

Глупо было в их положении ломать голову ещё и над этой проблемой, но теперь, когда возбуждение, вызванное побегом сквозь Время, несколько улеглось, Харлан вдруг с особенной силой осознал, что находится в области Вечности, куда не ступала нога человеческая, и ему стало не по себе. Ему было стыдно за свой испуг; стыдно вдвойне, поскольку Нойс была свидетельницей его страха, но он ничего не мог с собой поделать. От страха противно сосало под ложечкой и по спине бежали мурашки.

— Как здесь чисто, — прошептала Нойс, — даже пыли нет.

— Автоматическая уборка, — ответил Харлан. Ему казалось, что он чуть не надорвал связки от крика, на самом же деле он произнес и эти слова тихим голосом. — И ни одного человека на тысячи Столетий в прошлое и будущее, — добавил он.

По-видимому, Нойс это ничуть не встревожило.

— Неужели везде всё устроено так же, как здесь? — спросила она. — Ты обратил внимание — на складах полно продовольствия и всяких запасов, полки библиотеки заставлены фильмокнигами?

— Да, конечно. Каждый Сектор полностью снаряжен и оборудован.

— Но зачем, если в них никто не живёт?

— Простая логика, — ответил Харлан. Когда он разговаривал, ему было не так жутко. Выскажи вслух то, что тебя пугает, и это явление, потеряв ореол таинственности, покажется обыденным и простым. — Давным-давно, ещё на заре существования Вечности, где-то в 300-х Столетиях был изобретен дубликатор массы. Не понимаешь? При помощи специального резонансного поля можно превратить энергию в вещество, причем атомные частицы занимают те же положения — с учетом принципа неопределённости, — что и в исходной модели. В результате получается идеально точная копия предмета.

Вечность приспособила дубликатор для своих нужд. В то время у нас было построено всего шестьсот или семьсот Секторов. Перед нами стояли грандиозные задачи по расширению зоны нашего влияния. «Десять новых Секторов за один биогод» — таков был ведущий лозунг тех лет. Дубликатор сделал эти огромные усилия ненужными. Мы построили один Сектор, снабдили его запасами продовольствия, воды, энергии, начинили самой совершенной автоматикой и запустили дубликатор. И вот сейчас мы имеем по Сектору на каждое Столетие. Я даже не знаю, насколько они протянулись в будущее — вероятно, на миллиарды лет.

— И все похожи на этот?

— Да, все совершенно одинаковые. По мере расширения Вечности мы просто занимаем очередной Сектор и переоборудуем его по моде соответствующего Столетия. Затруднения возникают только в энергетических Столетиях. Но ты не бойся — до этого Сектора мы ещё не скоро доберёмся.

Он решил не рассказывать ей о Скрытых Столетиях. Незачем её пугать. Прочитав на её лице недоумение, он торопливо добавил:

— Не думай, что строительство Секторов было неразумной тратой сил и материалов. В конце концов, расходовалась только энергия, а её мы черпаем в неограниченных количествах из вспышки Новой…

Она прервала его:

— Нет, дело не в этом. Просто я никак не могу вспомнить.

— О чём?

— Ты сказал, что дубликатор изобрели в 300-х. Но у нас в 482-м его нет, и я никак не могу вспомнить ни одного упоминания о нём в фильмокнигах по истории.

Харлан задумался. Хотя Нойс была всего на два дюйма ниже его, он внезапно почувствовал себя великаном рядом с ней, могущественным полубогом Вечности. Нойс казалась ему маленьким, беззащитным ребенком, и он должен был провести её по головокружительным тропкам, ведущим к истине, и открыть ей глаза на мир.

— Нойс, дорогая моя, — сказал он, — давай присядем где-нибудь, и я тебе всё объясню.

* * *

Представление о том, что Реальность не является чем-то установившимся, вечным и нерушимым, что она подвержена непрерывным изменениям, было не из тех, которые легко укладываются в сознании человека.

В безмолвной тишине бессонных ночей Харлан до сих пор ещё нередко вспоминал первые дни Ученичества и свои отчаянные попытки отрешиться от Времени, разорвать все связи со своим Столетием.

Рядовому Ученику требовалось почти полгода, чтобы узнать и осмыслить правду; понять до конца, что он уже никогда (в самом буквальном смысле этого слова) не сможет вернуться домой. И дело было не только в суровых законах Вечности, которые запрещали ему это, но и в неумолимом факте, что того дома, который он знал, могло уже больше не существовать, что в каком-то смысле этого дома вообще не существовало.

На разных Учеников это известие действовало по-разному. Харлан хорошо помнил, как посерело и вытянулось лицо его однокурсника Бонки Латуретта, когда Наставник Ярроу развеял их последние сомнения на этот счёт.

В тот вечер никто из Учеников не притронулся к ужину. Они сбились в кучку, словно согревая друг друга теплом своих тел. Никто не заметил отсутствия Латуретта. Было много шуток и смеха, но шутки не получались, а смех звучал фальшиво.

Кто-то произнес робким, дрожащим голосом:

— Выходит, у меня и мамы не было. Если я вернусь к родителям, в 95-е, они, наверно, скажут: «А ты откуда взялся? Мы тебя не помним. Чем ты докажешь, что ты наш ребенок? У нас вообще не было сына. Уходи от нас и не выдумывай».

Они нерешительно улыбались и кивали головами, одинокие мальчики, у которых не осталось ничего, кроме Вечности.

Латуретта обнаружили в постели. Он спал крепким сном. Его дыхание было подозрительно учащенным, а на левой руке виднелась небольшая красная точка, оставшаяся после укола шприца. К счастью, на неё сразу же обратили внимание. Вызвали Наставника, и несколько дней они боялись, что в их классе станет одним Учеником меньше, но всё обошлось. Через неделю Бонки уже сидел за партой. Но Харлан был дружен с ним и знал, что рана, оставленная в его душе этой ужасной ночью, так и не зажила.

А теперь Харлану предстояло объяснить, что такое Реальность, девушке, которая, в сущности, была немногим старше тех мальчиков, и объяснить так, чтобы она поняла раз и навсегда. У него не было выбора. Нойс должна знать, что их ждет и как ей себя вести.

Он начал рассказ. Они сидели в конференц-зале за длинным столом, рассчитанным человек на двадцать, ели консервы, замороженные фрукты, пили холодное молоко, и Харлан рассказывал.

Он пытался смягчить удар, осторожно выбирая выражения, но в этом не было нужды. Нойс схватывала его объяснения на лету, и, ещё не дойдя до середины своей лекции, Харлан вдруг с изумлением обнаружил, что её реакция не так уж плоха. Она не испугалась и не растерялась; она только разозлилась.

От гнева её бледное лицо слегка порозовело, а чёрные глаза, казалось, стали ещё более чёрными и бездонными.

— Но ведь это же преступление! — воскликнула она. — Как вы смеете? Кто позволил Вечным распоряжаться нашей судьбой?

— Наша цель — благо человечества, — снисходительно пояснил Харлан.

Конечно, ей всего не понять. Она человек из Времени с ограниченным кругозором. Как все Времяне, она ничего не видит дальше собственного Столетия. Ему даже стало немного жаль её.

— Благо человечества? А дубликатор вы тоже уничтожили для нашего блага?

— Пусть судьба дубликатора тебя не беспокоит. Мы сохранили его у себя.

— Вы-то сохранили, а как насчёт нас? Ведь мы в 482-м тоже могли бы его иметь.

Она взволнованно размахивала в воздухе двумя маленькими кулачками.

— Вам бы он не принес ничего хорошего. Не волнуйся, дорогая, и выслушай меня до конца.

Судорожным движением — ему ещё предстояло научиться дотрагиваться до неё, не боясь прочитать на её лице отвращение, — он схватил её за руки и крепко сжал их.

Несколько секунд она пыталась вырваться, затем смирилась и даже рассмеялась:

— Продолжай, глупенький, только не смотри на меня так мрачно. Ведь я виню не тебя.

— Тут некого винить, Нойс. Никто ни в чём не виноват. Мы были вынуждены так поступить. Случай с дубликатором — один из классических примеров. Я проходил его ещё в школе. Дублируя предметы, можно дублировать и людей. При этом возникают очень сложные и запутанные проблемы.

— Но разве эти проблемы не в состоянии решать само человечество?

— Не всегда. Мы тщательно изучили всю эту эпоху и убедились, что люди не нашли удовлетворительного решения этой проблемы. Не забывай, что каждая неудача сказывается не только на них самих, но и на всех их потомках, на всех последующих обществах. Более того, проблема дубликатора вообще не может иметь удовлетворительного решения. Это одна из тех гадостей, вроде атомных войн и наркотических сновидений, которые не имеют права на существование. Их надо вырывать с корнем, когда бы они ни встретились. Дубликатор может принести людям только несчастье.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Пойми, Нойс, мы располагаем великолепными Вычислительными машинами. Кибермозг по своим возможностям превосходит всё созданное людьми в этой области во всех Реальностях и Столетиях. Он может рассчитывать, с учетом влияния тысяч и тысяч переменных, насколько желательна или нежелательна любая Реальность.

— Машина! — презрительно фыркнула Нойс.

Харлан осуждающе посмотрел на неё, но тут же раскаялся.

— Пожалуйста, не веди себя как ребенок. Конечно, тебе неприятно думать, что окружающий тебя мир совсем не так прочен и незыблем, как кажется. Всего год назад, до прошлого Изменения, ты сама и весь твой мир могли быть только тенью вероятности, но разве это что-либо меняет? У тебя ведь сохранились все воспоминания о прожитой жизни? Ты ведь помнишь своё детство и своих родителей, не правда ли?

— Конечно.

— Так не всё ли тебе равно, как ты жила в той Реальности? Я хочу сказать, что результат тот же самый, как если бы ты прожила свою жизнь в соответствии со своими теперешними воспоминаниями.

— Не знаю. Мне надо подумать. А что, если мой завтрашний день снова станет лишь сновидением, тенью, призраком, или как ты там его назвал?

— Что ж, тогда будет новая Реальность, а в ней будет жить новая Нойс со своими новыми воспоминаниями. Всё будет так, словно ничего не произошло, с той только разницей, что общая сумма человеческого счастья снова немного возрастет.

— Знаешь, меня почему-то это не удовлетворяет.

— Кроме того, — торопливо добавил Харлан, — тебе сейчас ничего не угрожает. Скоро в твоём Столетии возникнет новая Реальность, но ведь ты сейчас находишься в Вечности, под защитой Поля Биовремени. Изменение не коснется тебя.

— Если, как ты утверждаешь, никакой разницы нет, — угрюмо сказала Нойс, — к чему тогда было затевать эту историю с моим похищением?

— Потому что ты мне нужна такой, какая ты есть, — с неожиданным для себя пылом воскликнул Харлан, — я не хочу, чтобы ты изменилась хоть на самую малость!

Ещё немного, и он бы проболтался, что, если бы не её суеверия относительно Вечных и бессмертия, она даже не поглядела бы в его сторону.

Нойс испуганно оглянулась.

— Неужели мне придётся всю свою жизнь провести вот здесь? Мне будет… одиноко.

— Нет, нет, не бойся. — Он с такой силой сжал её руки, что она поморщилась от боли. — Я выясню твою Судьбу в новой Реальности, и ты вернешься обратно, но только как бы под маской. Я позабочусь о тебе. Мы получим официальное разрешение на союз, и я прослежу, чтобы тебя впредь не коснулись никакие Изменения. Я Техник, и, говорят, неплохой, так что я немного разбираюсь в Изменениях. И я ещё кое-что знаю, — угрожающе добавил он и осекся…

— Но разве это дозволено? — спросила Нойс. — Я хочу сказать, разве можно забирать людей в Вечность, предохраняя их от Изменений? У меня это как-то не вяжется с тем, что ты мне рассказал.

При мысли о десятках тысяч безлюдных Столетий, окружающих его со всех сторон, по спине у Харлана пробежала холодная дрожь. Ему стало жутко. Он почувствовал себя изгнанником, отрезанным от Вечности, которая до сих пор была для него единственным домом и единственной верой; отщепенцем вдвойне, изринутым из Времени и пожертвовавшим Вечностью ради любимой женщины.

— Нет, это запрещено, — подавленно ответил он. — Я совершил ужасное преступление, и мне больно и стыдно. Но если бы понадобилось, я повторил бы его ещё раз и ещё раз…

— Ради меня, Эндрю? Да? Ради меня?

— Нет, Нойс, ради себя самого. — Он сидел, опустив глаза. — Я не могу тебя потерять.

— А если нас поймают? Что тогда?

Ответ на этот вопрос был известен Харлану с той самой ночи в 482-м. Его безумная догадка сулила ему огромное могущество. Но до сих пор он всё ещё не осмеливался взглянуть правде в глаза.

— Я никого не боюсь, — медленно проговорил он. — Пусть только попробуют тронуть нас! Они даже не подозревают, как много я знаю.

Глава 9

ИНТЕРМЕДИЯ

Последующие дни казались потом Харлану настоящей идиллией. Впрочем, единственное, что в них было идиллического, это часы, проведенные им с Нойс, но они словно окрасили все его воспоминания в розовый цвет. Столько событий произошло в эти бионедели, что всё смешалось в его памяти. Ему запомнились только отдельные эпизоды.

Эпизод первый. Вернувшись в Сектор 482-го, он не спеша уложил свои личные пожитки, главным образом одежду и пленки; тщательно и любовно упаковал тома Первобытного журнала.

Переноска его вещей в грузовую капсулу уже заканчивалась, когда к нему подошёл Финжи.

— Я вижу, вы нас покидаете. — Как всегда, Финжи безошибочно выбрал самое банальное выражение. Он улыбался, почти не разжимая губ. Руки его были заложены за спину, и он словно шарик покачивался на пухлых ножках.

Даже не взглянув на своего бывшего начальника, Харлан глухо пробормотал:

— Да, сэр.

— В своем донесении Старшему Вычислителю Твисселу я упомяну, что вы провели Наблюдение в 482-м самым удовлетворительным образом.

Харлан промолчал. Благодарить Финжи было свыше его сил.

Финжи продолжал, неожиданно понизив голос:

— Я решил пока не сообщать о вашем нападении на меня.

Несмотря на приторную улыбку и ласковый взгляд, в его голосе явно проскальзывало злорадство.

Пристально посмотрев на него, Харлан ответил:

— Как вам будет угодно, Вычислитель.

Эпизод второй. Он снова обосновался в 575-м. Вскоре после своего возвращения он встретил Твиссела.

Он был почти счастлив снова увидеть эту крохотную фигурку с морщинистым личиком гнома. Даже вид белого цилиндрика, дымящегося между двух запачканных табаком пальцев, доставил ему удовольствие.

— Вычислитель, — обратился к нему Харлан.

Твиссел, выходивший в этот момент из своего кабинета, несколько секунд глядел на Техника, не узнавая его. Было заметно, как сильно он устал; лицо его осунулось, глаза покраснели и ввалились.

— А, Техник Харлан, — сказал он наконец. — Ну как, закончили свою работу в 482-м?

— Да, сэр.

Реакция Твиссела была странной. Он посмотрел на свои часы, которые, как и все часы в Вечности, показывали биологическое время, служили заодно календарем, и произнес:

— Дела идут на лад, мой мальчик, дела идут на лад. Теперь уже скоро.

У Харлана екнуло сердце. В прошлую встречу с Твисселом эти слова не имели бы для него никакого значения. Теперь же ему показалось, что он понимает их скрытый смысл. Твиссел, вероятно, очень устал, иначе его намек не был бы таким прозрачным. А может быть, Вычислитель считает его достаточно загадочным и потому безопасным.

— Как поживает мой Ученик? — Харлан постарался задать этот вопрос как можно более непринужденным тоном, чтобы не чувствовалась его связь со словами Твиссела.

— Чудесно, чудесно, — ответил Твиссел, но его мысли были заняты чем-то другим. Он торопливо затянулся почти догоревшей сигаретой, отпустил Харлана быстрым кивком и заторопился прочь.

* * *

Эпизод третий. Ученик.

Купер выглядел старше. Его возмужалость чувствовалась в каждом движении, даже в том, как он со словами: «Рад, что вы вернулись, Харлан» — протянул ему руку.

А может быть, дело просто в том, что прежде Купер был для Харлана всего только Учеником, а сейчас, зная, какие грандиозные планы с ним связаны, Харлан уже не мог смотреть на него прежними глазами.

Однако выдавать себя не следовало. Они сидели в комнате Харлана, где молочная белизна фарфоровых стен доставляла Технику чисто физическое наслаждение после кричащих аляповатых красок 482-го. Как ни пытался он связать необузданную пышность барокко с воспоминаниями о Нойс, эта безвкусица ассоциировалась в его мозгу только с Финжи. Воспоминания о Нойс связывались у него с аскетической строгостью Секторов в Скрытых Столетиях.

Он торопливо заговорил, словно пытаясь скрыть свои опасные мысли:

— Ну, Купер, чем ты здесь без меня занимался?

Купер засмеялся, застенчиво погладил свои свисающие книзу усы и ответил:

— Математикой, одной лишь математикой.

— Да? Наверно, уже добрался до очень мудреных разделов?

— До самых мудреных.

— Ну, и как успехи?

— Пока сносно. Я, знаете ли, усваиваю всё довольно легко. Вообще математика мне нравится. Вот только задания с каждым разом всё больше и сложнее.

Харлан кивнул, чувствуя, как крепнет его уверенность.

— Матрицы Темпоральных полей и всё такое прочее?

Но Купер, слегка покраснев, повернулся к книжным полкам и уклонился от ответа.

— Давайте поговорим о Первобытных Временах? Меня интересует несколько вопросов.

— А именно?

— Городская жизнь в 23-м веке. Особенно в Лос-Анджелесе.

— Почему в Лос-Анджелесе?

— Да так, занятный городишко. Вам не кажется?

— Нет, почему же? Но только его надо изучать в 21-м, в пору его наивысшего расцвета.

— Неважно. Меня почему-то больше интересует 23-й век.

— Ладно. Я не возражаю.

Лицо Харлана осталось непроницаемым, но если бы эту непроницаемость можно было соскоблить, под ней обнажилась бы угрюмая уверенность. Его гениальная интуитивная догадка уже не была больше только, догадкой. Всё подтверждало её.

Эпизод четвертый. Изыскания. Точнее, двойной поиск.

В первую очередь — выяснить судьбу Нойс. Ежедневно жадными глазами он пробегал донесения, складываемые на стол Твиссела. Копии проектов предполагаемых или запланированных Изменений Реальности в различных Столетиях автоматически направлялись Твисселу как члену Совета Времен, и Харлан был уверен, что ничего не пропустит. Прежде всего он хотел познакомиться с предстоящим Изменением в 482-м, а кроме того, найти проект ещё одного Изменения — любого Изменения в любом Столетии, — которое содержало бы какой-то дефект, ошибку, недостаток, малейшее отклонение от совершенства, заметное его натренированному глазу.

Строго говоря, эти донесения не предназначались для него, но Твиссел в эти дни редко бывал в своем кабинете, а никто другой не осмелился бы вмешаться в действия его личного Техника.

Такова была первая половина его поисков. Вторая проходила в библиотеке — точнее, в филиале центральной библиотеки, расположенном в 575-м.

Впервые он отважился выйти за рамки тех отделов, которые раньше всецело поглощали его внимание. В прошлом он то и дело наведывался к полкам с пленками, посвященными Первобытной истории, — этот раздел был представлен очень скудно, так что большую часть источников ему приходилось выписывать из далекого прошлого, в основном, разумеется, из Секторов, расположенных в конце третьего тысячелетия.

Теперь же он с любопытством бродил среди катушек фильмокниг, посвященных другим проблемам. Впервые он занялся изучением пленок, описывающих само 575-е Столетие: его географию, которая почти не менялась от Реальности к Реальности, историю, менявшуюся в большей степени, и Социологию, претерпевавшую наибольшие изменения. Это не были донесения Наблюдателей или доклады Вычислителей (с ними он более или менее был знаком), а книги, созданные самими Времянами.

Среди них были художественные произведения, написанные в 575-м, и их вид напоминал ему бурные дискуссии о влиянии Изменений на произведения искусства.

Вечный вопрос — повлияет ли Изменение на данный шедевр или нет? Если повлияет, то как? Можно ли считать Изменение удачным, если при этом гибнут произведения искусства?

Кстати, возможно ли вообще не субъективное мнение по вопросам искусства? Можно ли свести искусство к количественным показателям, доступным обработке на Вычислительных машинах?

Главным оппонентом Твиссела по этому вопросу был Вычислитель по имени Август Сеннор. Постоянные выпады Твиссела по адресу Сеннора и его воззрений разожгли любопытство Харлана и побудили его прочесть некоторые книги Сеннора. Он был поражен прочитанным.

Сеннор открыто (к полному замешательству Харлана) задавал вопрос: не может ли появиться в новой Реальности личность, аналогичная человеку, взятому из предыдущей Реальности в Вечность? Затем он подвергал анализу возможность встречи Вечного со своим Аналогом во Времени, рассматривая отдельно случаи, когда Вечный знает и не знает об этом. (Здесь он слишком близко подошёл к тому, что для каждого Вечного было предметом затаенного страха, и Харлан, беспокойно поежившись, торопливо пропустил несколько кадров.) И, разумеется, он уделял много внимания судьбам произведений литературы и искусства при Изменениях Реальности.

Твиссел даже слышать не хотел о подобных вещах.

— Если невозможно рассчитать ценность произведений искусства, — кричал он Харлану, — то какой смысл вести бесконечную дискуссию!

И Харлан знал, что взгляды Твиссела разделяет подавляющее большинство членов Совета Времен.

И всё же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го, Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать Полных собраний сочинений, взятых из разных Реальностей. Было очевидно, что все они чем-то отличаются друг от друга. Один комплект, например, был меньше всех остальных. Харлан подумал, что, верно, добрая сотня Социологов заработали свои звания, проанализировав отличия в этих Собраниях сочинений с точки зрения социологической структуры каждой Реальности.

Харлан побродил немного по выставке приборов и механизмов, изъятых из различных Реальностей 575-го. Он знал, что многие из них были вычеркнуты из Времени и сохранились только в музеях Вечности как образцы человеческого таланта. Вечность была вынуждена оберегать человека от последствий его чрезмерно живого технического воображения. Развитие науки и техники всегда доставляло Вечным кучу хлопот. Не проходило биогода, чтобы где-нибудь во Времени ядерная технология не подошла слишком близко к опасной точке, требуя срочного вмешательства со стороны Вечности.

Он вернулся в библиотеку и направился к полке с фильмокнигами по математике и истории её развития. После некоторого раздумья он отобрал штук пять пленок и расписался за них.

Эпизод пятый. Нойс.

Это была самая важная часть интермедии, её единственная идиллическая часть.

В свободные часы, после ухода Купера, когда ему разрешалось есть в одиночестве, читать в одиночестве, спать в одиночестве, ждать в одиночестве следующего дня, он пробирался к капсулам.

От всего сердца он радовался особому положению, занимаемому в обществе Техниками. Он был искренне признателен окружающим за то, что они избегали его. Ему даже не снилось, что можно быть настолько благодарным за эту изоляцию и обособленность.

Никто не оспаривал его права находиться в капсуле, никому не было дела, направляется ли он в прошлое или в будущее. Ничьи любопытные глаза не следили за ним, ничья доброжелательная рука не поднималась помочь ему, ничей словоохотливый рот не докучал ему болтовней.

Он был свободен делать всё, что ему вздумается.

— Слушай, Эндрю, ты переменился, — говорила ему Нойс. — Если бы ты только знал, как ты переменился!

Он смотрел на неё и улыбался:

— В чём, Нойс?

— Да ведь ты улыбаешься. Подумать только — ты улыбаешься! Неужели ты ни разу не видел в зеркале своей улыбки?

— Я боюсь смотреть в зеркало. Я постоянно повторяю себе: не может быть, чтобы я был так счастлив. Я болен. У меня бред. Я сошёл с ума и грежу наяву, не подозревая об этом.

Нойс ущипнула его:

— Чувствуешь что-нибудь?

Он привлек её к себе и словно утонул в её шелковистых чёрных волосах.

Когда он наконец отпустил её, она произнесла, задыхаясь:

— Вот и ещё одна перемена. Ты и этому научился.

— У меня превосходная учительница… — начал было Харлан и осекся, испугавшись, что ей будет неприятен намек на его многочисленных предшественников, которые сделали из неё такую хорошую учительницу.

Но её звонкий смех не был омрачен подобной мыслью. Они ужинали вместе. В привезенных им нарядах она выглядела очень уютно, почти по-домашнему, и Харлан, не отрываясь, смотрел на неё.

Проследив за его взглядом, она легким движением оправила юбку и сказала:

— Лучше бы ты не делал этого, Эндрю, честное слово.

— Пустяки, это не опасно, — беззаботно ответил он.

— Не надо глупить. Это очень опасно. Я вполне могу обойтись тем, что отыскала здесь… пока ты всё не устроишь.

— Почему бы тебе не носить собственные платья и побрякушки?

— Потому что не стоит из-за них выходить во Время и посещать мой дом, рискуя быть пойманным. А вдруг они совершат Изменение, пока ты там?

— Меня не поймают, — нерешительно начал Харлан и уверенно добавил: — А кроме того, мой наручный генератор окружает меня Полем биовремени, так что Изменение не может коснуться меня, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — вздохнула Нойс. — Боюсь, что никогда не смогу усвоить эти премудрости.

— Да это же проще простого.

Харлан с увлечением принялся объяснять. Нойс внимательно слушала, но по выражению её глаз никак нельзя было понять, действительно ли её интересуют эти объяснения или же только забавляют.

Эти разговоры стали важнейшей частью жизни Харлана. Впервые он мог с кем-то обсуждать свои дела, мысли, поступки. Она как бы стала частью его самого, его вторым «я», с независимым ходом мысли и неожиданными ответами и поступками. «Как странно, — думал Харлан, — сколько раз мне приходилось наблюдать такое социальное явление, как супружество, а самое важное всегда ускользало от меня. Ну разве мог я когда-либо вообразить, что бурные вспышки страсти совсем не главное в браке и что такие спокойные минуты вдвоем с любимой таят в себе столько прелести?»

Свернувшись клубочком в его объятиях, Нойс спросила:

— Как продвигается твоя математика?

— Хочешь взглянуть на неё?

— Не убеждай меня, что ты всегда носишь её с собой.

— А почему бы нет? Поездки в капсулах отнимают много времени. Зачем терять его впустую?

Осторожно высвободив руку, Харлан достал из кармана маленький фильмоскоп, вставил в него пленку и с влюбленной улыбкой смотрел, как она подносит приборчик к своим глазам. Покачав головой, Нойс вернула фильмоскоп.

— В жизни не видела столько закорючек. Как бы мне хотелось уметь читать на вашем Едином межвременном языке!

— Большинство этих «закорючек», как ты их называешь, — ответил Харлан, — вовсе не буквы Межвременного, а просто математические символы.

— Неужели ты их все понимаешь?

В её взгляде сквозило искреннее восхищение, но, как ни горестно было Харлану разрушать её иллюзии, он был вынужден сознаться:

— К сожалению, не настолько хорошо, как мне хотелось бы. Но всё же достаточно, чтобы понять главное.

Он подкинул фильмоскоп вверх, поймал его быстрым движением руки и положил на маленький столик. Нойс следила за ним жадным взглядом, и внезапно Харлана осенило:

— Разрази меня Время! Ведь ты же не умеешь читать на Межвременном.

— Конечно, нет.

— Тогда здешняя библиотека для тебя всё равно что не существует. Как мне не пришло это в голову раньше? Тебе нужны пленки из 482-го.

— Нет, нет, я не хочу… — торопливо ответила Нойс.

— Ты их получишь!

— Честное слово, я не хочу. Глупо рисковать ради…

— Ты их получишь! — решительно повторил Харлан.

В последний раз он стоял перед завесою Поля, отделяющего Вечность от дома Нойс в 482-м. Онтвёрдо решил, что этот раз будет последним. Изменение должно было вот-вот наступить. Он скрыл это от Нойс, боясь причинить ей боль.

И всё же он сравнительно легко решился на ещё одну вылазку во Время. С одной стороны, это была чистая бравада, желание покрасоваться перед Нойс, принести ей фильмокниги, вырванные, так сказать, из львиной пасти, с другой — непреодолимое стремление ещё раз «опалить бороду испанского короля», если только эта первобытная поговорка была применима к гладко выбритому Финжи.

В какой-то степени сыграло роль его желание снова окунуться в таинственную чарующую атмосферу обреченного дома. Он уже испытывал это чувство раньше, во время своих предыдущих вылазок. Оно непрестанно преследовало его, пока он бродил по пустым комнатам, собирая одежду, безделушки, странные коробочки и непонятные инструменты с туалетного столика Нойс.

В доме царила зловещая тишина обреченной Реальности, и дело было не только в физическом отсутствии звуков. Харлан не мог предсказать, чем станет этот дом в новой Реальности. Дом мог превратиться в загородный коттедж или в многоэтажный доходный небоскреб где-нибудь в трущобах. Он мог вообще исчезнуть, и прекрасный парк, окружавший его сейчас, мог смениться диким пустырем. Он мог не претерпеть никаких изменений. В следующей Реальности в нём могла жить новая Нойс, её Аналог (Харлан боязливо отгонял эту мысль), и с таким же успехом могло случиться, что в нём будет жить кто-то другой.

Пять раз посетил он этот дом, и только однажды царившая в нём тишина была нарушена каким-то звуком. Он был в тот момент в буфетной, радуясь, что в данной Реальности слуги не в моде и что поэтому у него одной проблемой меньше. Кончив рыться среди коробок и банок с деликатесами, он подумал, что отобрал уже достаточно для одного раза и что Нойс будет рада возможности разнообразить обильное, но безвкусное меню пустого Сектора своими любимыми блюдами. Он даже громко рассмеялся, вспомнив, что ещё не так давно искренне считал эти блюда декадентским извращением. И вдруг, ещё продолжая смеяться, он отчетливо услышал резкий, отрывистый звук.

Харлан окаменел.

Звук раздался где-то сзади, за его спиной; и пока он стоял, не в силах пошевелиться, в его мозгу промелькнули две догадки: сначала он решил, что это случайный вор, и затем ему пришла в голову мысль о гораздо более страшной опасности — это мог быть кто-нибудь из Вечных, посланный сюда для расследования.

Конечно, это не вор. Весь период Времени, отведенный ему Инструкцией, включая два запасных дня, был тщательно проверен и выбран из всех других возможных периодов Времени именно из-за отсутствия всяких осложняющих обстоятельств. С другой стороны, он произвел микроизменение (а может быть, даже и не микро) тем, что похитил Нойс.

Чувствуя, как сердце вот-вот выскочит у него из груди, Харлан заставил себя обернуться. Ему показалось, что дверь за его спиной только что закрылась, скользнув у него на глазах на последний миллиметр, прежде чем слиться со стеной.

Он подавил желание открыть эту дверь и обыскать дом. Собрав отложенные банки и коробочки, он стремглав вернулся в Вечность и целых два дня выжидал, прежде чем рискнул снова отправиться к Нойс в далекое будущее. Однако этот эпизод не имел никаких последствий, и постепенно он позабыл о нём.

Но сейчас перед выходом во Время, устанавливая ручки настройки на определённые координаты в Пространстве и Времени, он снова вспомнил об этом происшествии. А может быть, ему не давала покоя мысль о совсем уже близком Изменении. Во всяком случае, потом ему казалось, что одно из этих двух обстоятельств и послужило причиной ошибки в настройке. Другого объяснения он придумать не мог.

Ошибка сказалась не сразу. Пройдя сквозь завесу Темпорального поля, Харлан очутился в библиотеке Нойс.

Он настолько уже проникся сам духом упадка, что у него не вызывали прежнего отвращения изощренные формы и причудливые узоры футляров с фильмокнигами. Названия книг были выведены красивой, но до того замысловатой вязью, что прочитать их можно было только с большим трудом. Практичность и удобство были безоговорочно принесены в жертву моде.

Харлан прочитал наудачу названия нескольких пленок и был изумлен. Одна из книг называлась «Социальная и экономическая история нашего Времени».

Почему-то он никогда не обращал внимания на эту особенность натуры Нойс. Её нельзя было назвать пустой или глупой, но ему в голову не приходило, что её могут интересовать такие солидные труды. Ему захотелось самому просмотреть эту книгу, но он сдержался. Если он захочет, то всегда найдёт её в библиотеке Сектора. Финжи, подготовляя Изменение, несомненно, отобрал из этой Реальности всё сколько-нибудь интересное уже много месяцев назад.

Он отложил пленку в сторону и выбрал после недолгих поисков парочку романов и несколько описаний путешествий. Прихватив два карманных фильмоскопа, он тщательно упаковал всё в свой рюкзак.

И тут он снова услышал, как тишину дома нарушили звуки. На этот раз ошибки быть не могло. То, что он услышал, не было кратковременным шумом непонятного происхождения. Кто-то — судя по голосу, мужчина — громко рассмеялся. В доме был посторонний.

Харлан даже не заметил, как выронил рюкзак. Первой его мыслью было, что он попал в ловушку.

Глава 10

В ЛОВУШКЕ

Положение казалось безвыходным. Судьба словно издевалась над ним. В последний раз совершил он вылазку во Время, в последний раз решил он поиграть с Финжи в прятки; словно кувшин из старинной поговорки, в последний раз отправился он по воду. Надо же было ему попасться именно теперь!

Кто смеялся? Финжи?

Кто ещё стал бы выслеживать его, устраивать засаду и теперь упиваться своим торжеством?

Неужели всё потеряно? В первое мгновение Харлан был настолько в этом уверен, что ему даже не пришло в голову попытаться улизнуть или вернуться в Вечность. Он решил встретиться с Финжи лицом к лицу. Если понадобится, он убьет его.

Харлан крадучись направился к двери, из-за которой послышался смех. Выключив автоматический звуковой сигнал, он осторожно приоткрыл дверь рукой. Два дюйма. Три. Дверь скользила совершенно бесшумно.

В соседней комнате спиной к нему стоял человек. Для Финжи незнакомец был слишком худ и высок ростом, и, к счастью, это обстоятельство вовремя дошло до сознания Харлана и удержало его на месте.

Затем, по мере того как спадало охватившее их обоих в первый момент оцепенение, тот, второй, начал медленно, дюйм за дюймом поворачивать голову.

Однако прежде чем он повернулся вполоборота, Харлан, не успев даже как следует разглядеть его профиль, из последних сил в паническом ужасе отпрянул назад. Автоматический механизм беззвучно закрыл дверь.

Ничего не видя, Харлан пятился от двери. Он тяжело дышал, с трудом заглатывая воздух; сердце колотилось так, точно хотело выпрыгнуть из груди.

Финжи, Твиссел и весь Совет Времен, вместе взятые, не могли бы довести его до подобного состояния. Его лишил мужества вовсе не страх перед реальной опасностью, а скорее инстинктивное отвращение к тому, что могло сейчас произойти.

Он подобрал отложенные пленки и, неловко прижимая их к себе, ухитрился после двух неудачных попыток открыть дверь в Вечность. Ноги сами несли его. Каким-то чудом добрался он до 575-го, а затем до своей комнаты. Звание Техника, которое он только недавно по-настоящему оценил, снова выручило его. Встречные отворачивались и уступали дорогу.

Это было спасением, потому что на его мертвенно-бледном лице застыло выражение ужаса. Никто даже не взглянул в его сторону, и Харлан возблагодарил за это Время, и Вечность, и то слепое нечто, которое сплетает нити человеческой Судьбы.

Он не успел как следует разглядеть человека, стоявшего в комнате Нойс, но он был совершенно уверен, что не ошибся.

Когда Харлан впервые услыхал шум в доме Нойс, он смеялся, и звук, прервавший его смех, был звуком падения чего-то тяжелого в соседней комнате. Во второй раз кто-то рассмеялся в соседней комнате, и он, Харлан, уронил на пол сверток с пленками. В первый раз он, Харлан, обернулся и увидел, как закрылась дверь. Во второй раз он, Харлан, закрыл дверь, когда незнакомец начал поворачиваться.

Он встретил самого себя!

В один и тот же момент Времени и почти в одном и том же месте он встретил другого, более раннего Харлана, чуть было не столкнулся с ним лицом к лицу. Он допустил ошибку, настроился на уже использованное мгновение, и в результате он встретил самого себя: Харлан встретил Харлана.

Воспоминание о пережитом кошмаре преследовало его много дней, мешая работать. Он обзывал себя трусом и размазней, но ничего не помогало.

Вся его жизнь словно покатилась под уклон. Он мог совершенно точно провести роковую черту, с которой всё началось. Неудачи стали преследовать его с того самого мгновения, когда он в последний раз настроил управление Врат Времени на выход в 482-е и каким-то образом допустил ошибку. С тех пор дела шли плохо, просто скверно.

Изменение Реальности, произведенное в 482-м, только усугубило его уныние. За две прошедшие недели он нашёл три проекта Изменений Реальности, содержавших незначительные дефекты, и теперь выбирал между ними, не в силах решиться на активные действия.

Его выбор пал на проект Изменения Реальности 2456–2781, серия В-6 по ряду причин. Из всех трех оно было самым отдаленным во Времени. Ошибка в проекте была незначительной, но она влекла за собой человеческие жертвы. Кратковременная поездка в 2456-е, небольшой шантаж, и он узнает судьбу Нойс в новой Реальности и выяснит, что представляет собой её Аналог.

Но недавнее происшествие лишило его мужества. Тонко задуманная операция уже не казалась простой и легкой. Допустим, ему удастся выяснить природу Аналога Нойс — что дальше? Вернуть Нойс во Время в образе кухарки, прачки, работницы или кого-нибудь ещё? Разумеется. А что делать с самим Аналогом? С её мужем, если он у неё будет? С её семьей? С детьми?

Раньше он как-то не задумывался над этими вопросами, всячески избегал их: «Там будет видно…»

Сейчас он не мог думать ни о чём другом.

В состоянии полного упадка он валялся в постели, пренебрегая работой и презирая самого себя, как вдруг на противоположной стене засветился экран видеофона и он услышал голос Твиссела, в котором звучали усталость и недоумение:

— Харлан, что с тобой? Ты болен? Купер сказал мне, что ты пропустил несколько уроков.

Харлан попытался придать себе беспечный вид.

— Нет, Вычислитель Твиссел, я здоров. Немного устал — вот и всё.

— Ну что ж, мой мальчик, это простительно.

Чуть ли не впервые за всё время их знакомства улыбка почти совсем исчезла с лица Вычислителя.

— Ты уже слышал об Изменении в 482-м?

— Да, — коротко ответил Харлан.

— Финжи говорил со мной и просил передать тебе, что Изменение прошло успешно.

Харлан пожал плечами и вдруг заметил, что Твиссел пристально, в упор, глядит на него с экрана. Ему стало не по себе, и он спросил:

— Вы мне что-то хотите сказать, Вычислитель?

— Нет, ничего, — проговорил Твиссел, и, возможно, бремя прожитых лет отозвалось в его голосе усталостью и печалью. — Я думал… может быть, ты хочешь со мной поговорить?

— Нет, сэр.

— Что ж, тогда мы увидимся с тобой завтра, когда откроется Вычислительный зал. Мне многое надо сказать тебе.

— Да, сэр, — ответил Харлан и ещё долго после того, как погас экран, задумчиво смотрел на него.

В словах Твиссела ему послышалась скрытая угроза. Значит, Финжи всё-таки говорил с Твисселом. Что же такое он сказал ему?

Но эта внешняя угроза была именно тем толчком, которого ему сейчас недоставало. Бороться с собственным унынием было безнадёжно — всё равно что сражаться с зыбучими песками, грозя им маленьким прутиком. Бороться с Финжи — другое дело. Впервые за много дней Харлан вспомнил, каким оружием он обладает, и к нему вернулась былая уверенность.

Смена настроений произошла так внезапно, словно закрылась одна дверь и открылась другая. Оцепенение Харлана сменилось бурной деятельностью. Он отправился в 2456-е и, ошеломив Социолога Воя, получил нужную ему информацию. Свою роль он сыграл блестяще. Он узнал всё, что хотел. Вернее, даже больше, чем хотел; больше, чем смел надеяться.

Уверенность всегда вознаграждается. В его родном Столетии была поговорка: «Схватись отважно за крапиву — она врагу дубинкой покажется».

Итак, Нойс не имела Аналога в новой Реальности. Она могла занять своё место в обществе любым удобным, не вызывающим подозрений способом, или она могла остаться в Вечности. Не было никаких причин, по которым ему могли бы отказать в союзе с ней, кроме чисто теоретического факта нарушения закона, — а он хорошо знал, как отвести его обвинение.

И вот сейчас он мчался в будущее, сгорая от нетерпения увидеть Нойс и сообщить ей эту великую новость, насладиться вместе с ней огромной удачей после мучительных дней отчаяния и тяжелых предчувствий.

Внезапно капсула остановилась.

Она не замедлила постепенно свой ход, а просто остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду. Если бы капсула двигалась в Пространстве, мгновенная остановка разбила бы её вдребезги, докрасна раскалила бы её металл, превратила бы Харлана в бесформенную кучу поломанных костей, в кровавое пятно на стене.

Но поскольку капсула двигалась во Времени, остановка вызвала только сильную тошноту и такую острую боль в желудке, что он согнулся в три погибели.

Когда боль чуть отпустила, он потянулся к Счётчику. Сквозь плавающий в глазах туман он разглядел циферблат. Счётчик показывал: 100 000.

Внезапно его охватил страх. Число было слишком круглым.

Он лихорадочно повернулся к приборам. Что случилось? Но приборы утверждали, что всё в порядке, и это напугало его ещё больше. Пусковой рычаг был в исправности и находился в крайнем положении, соответствующем движению в будущее с максимальной темпоральной скоростью. Не было никаких признаков короткого замыкания. Ни одна стрелка не перешла за красную черту. Энергопитание не было отключено. Тоненькая стрелка энергометра молчаливо настаивала на том, что потребление энергии по-прежнему составляет миллионы мегаватт.

Что же тогда остановило капсулу?

Медленным, осторожным движением Харлан дотронулся до рычага и перевел его в нейтральное положение. Стрелка энергометра стала на нуль. Он потянул рычаг на себя. Стрелка снова пошла вверх, а Счётчик принялся отщелкивать Столетия в обратном направлении.

Назад… ещё назад… 99 983… 99 972… 99 950…

Харлан остановил капсулу и снова послал её в будущее. На этот раз медленно, очень медленно.

99 985… 99 993… 99 997… 99 998… 99 999… 100 000…

Стоп! Счётчик застрял на 100 000. Энергия вспышки Солнца потреблялась в фантастических количествах без всякого результата.

Он снова послал капсулу назад, на этот раз ещё дальше. Рванулся вперёд на предельной скорости. И вновь остановка!

Сквозь стиснутые зубы со свистом прорывалось его дыхание. Харлан чувствовал себя узником, бьющимся в бессильной ярости окровавленной головой о прутья тюремной решетки.

После десятка бесплодных попыток капсула по-прежнему застряла на 100 ООО.

Надо сменить капсулу! Но в глубине души он уже знал, что это бесполезно.

В мертвой тишине 100 000-го Столетия Эндрю Харлан вышел из капсулы и выбрал наудачу новый Колодец Времени.

Минуту спустя, сжимая рукоятку, он глядел на число 100 000 на Счётчике, теперь уже точно зная, что ему не пройти и здесь.

Его охватило бешенство. Надо же было ему потерпеть поражение именно сейчас, после того, как ему так неожиданно повезло! Проклятие той роковой ошибки всё ещё тяготело над ним.

Рванув рычаг, он послал капсулу на полной скорости назад, в прошлое. По крайней мере в одном направлении он ещё мог двигаться, один путь ещё был для него свободен.

Нойс отгорожена от него барьером, Нойс вне его досягаемости — что ещё они могут ему сделать? Теперь ему нечего терять.

В 575-м он выскочил из капсулы и, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, кинулся в библиотеку. Там он взял давно облюбованный экспонат и даже не оглянулся — следят за ним или нет. Не всё ли равно?

Снова в капсулу и снова в прошлое. План действия сложился сразу. По пути он взглянул на большие настенные часы, показывающие биовремя и номер одной из трех рабочих смен, на которые были разбиты сутки. Финжи сейчас, вероятно, в своей квартире. Что ж, тем лучше!

Когда Харлан наконец прибыл в 482-е, он весь горел как в лихорадке. Рот пересох, словно его набили ватой. Грудь спирало. Но под рубашкой у него было спрятано оружие, которое он прижимал локтем к телу, и это холодное прикосновение металла было единственным ощущением, с которым стоило считаться.

* * *

Вычислитель Гобби Финжи взглянул на Харлана, и удивление в его взгляде медленно уступило место беспокойству. Харлан молча смотрел на него, ожидая, когда беспокойство перейдёт в страх. Неторопливо сделав несколько шагов в сторону, он оказался между Вычислителем и видеофоном.

Финжи был раздет до пояса. На его голой груди виднелись редкие волоски; грудь была жирной и похожей на женскую. Рыхлый живот выпирал над поясом толстой складкой. Харлан с удовлетворением подумал, что у Вычислителя совсем не величественный, скорее отталкивающий вид. Что ж, так даже лучше.

Правой рукой он судорожно сжимал под рубашкой рукоятку оружия.

— Не стоит поглядывать на дверь, Финжи, — заговорил Харлан. — Никто не заметил меня. Ни одна живая душа не явится вам на помощь. Вам следует понять, что вы имеете дело с Техником. Знаете ли вы, что это значит?

Голос Харлана звучал глухо. Его злило, что в глазах Финжи не было страха, только беспокойство. Вычислитель неторопливо потянулся за рубашкой и, не говоря ни слова, принялся одеваться.

— Известно ли вам, Финжи, какие привилегии связаны со званием Техника? — продолжал Харлан. — Впрочем, откуда вам знать, ведь вы никогда не были Техником. Самая большая привилегия заключается в том, что Техник становится невидимкой; никто не видит, куда он идёт или что он делает. Вечные так усердно отворачиваются при встрече с Техниками, что в конце концов вообще перестают их замечать. Например, я могу пройти в библиотеку Сектора и взять там всё, что моей душе угодно, пока библиотекарь будет сидеть, уткнув нос в свои бумаги и боясь даже повернуть голову в мою сторону. Я могу пройти по жилым коридорам 482-го, и все встречные будут отводить глаза, а потом клясться будут, что никого не видели. Привычка не замечать Техников стала у Вечных второй натурой. Вот почему я могу делать всё, что мне вздумается, и ходить всюду, куда мне вздумается. Я могу, например, зайти в личные апартаменты Вычислителя, возглавляющего Сектор, под дулом оружия вырвать у него любые признания, и весь Корпус безопасности не в состоянии мне помешать.

Впервые после его прихода Финжи заговорил:

— Что вы там прячете?

— Оружие, — ответил Харлан и вытащил руку из-под рубашки. — Узнаете?

Оружие напоминало старинный пистолет со стволом в виде раструба, который заканчивался блестящим металлическим утолщением.

— Если только вы меня убьете… — начал Финжи.

— Не бойтесь. Я не убью вас, — ответил Харлан. — В прошлую нашу встречу у вас был аннигилятор. У меня в этот раз нечто получше. Эта штука была изобретена в одну из прошлых Реальностей 575-го. Возможно, что вы никогда не слышали о ней. Её вычеркнули из Реальности. Отвратительная вещица. Это нейронный излучатель. Его также называют — вернее, называли — болеизлучателем. Им можно убить человека, но при малой мощности излучения он воздействует на болевые центры нервной системы и вызывает паралич. Учтите, он заряжен. Я опробовал его на себе. — Харлан показал скрюченный мизинец левой руки. — Могу вас уверить, ощущение было не из приятных.

Финжи беспокойно поежился.

— Сохрани меня Время, что вам от меня нужно?

— Я требую, чтобы вы сняли блокировку Времени в 100 000-м.

— Блокировку Времени?

— Нечего притворяться удивленным — вам это всё равно не поможет. Вчера вы говорили с Твисселом. Сегодня все Колодцы Времени заблокированы. Я хочу знать, что вы сказали Твисселу. Я хочу знать, что было предпринято в связи с вашим доносом и что ещё собираются предпринять. Разрази меня Время, Вычислитель, если вы не скажете мне правду, я с удовольствием пущу в ход излучатель! Считаю до трех, после чего вы убедитесь, шучу я или нет.

— Тогда слушайте… — Финжи слегка заикался, в его голосе послышались нотки страха. — Вы хотите знать правду — так получайте её. Нам всё известно о вас и о Нойс.

У Харлана задрожали веки.

— Что именно?

— Неужели вы думали, что ваши действия останутся незамеченными и безнаказанными? — Финжи говорил, не сводя глаз с болеизлучателя; его лоб покрылся испариной. — Я был бы недостоин звания Вычислителя, если бы после того, что вы натворили в период Наблюдения, не установил за вами слежки. Мы знаем, что вы взяли Нойс в Вечность. Мы знали это с самого начала. Вот вам вся правда — и подавитесь ею!

Никогда в жизни Харлан ещё так не презирал себя за собственную тупость.

— Вы знали всё с самого начала?

— Да. Мы знаем, что вы прячете её в Скрытых Столетиях. Каждый раз, когда вы прокрадывались в 482-е, чтобы выкрасть её тряпки или изысканные блюда, мы знали об этом. Запомните это, жалкий дурак, променявший клятву Вечного на женскую юбку.

— Почему же вы не остановили меня? — Харлан решил испить чашу унижения до дна.

— Вам всё ещё мало? — По мере того как надежды Харлана разлетались вдребезги, Финжи, казалось, набирался храбрости.

— Говорите.

— Тогда я скажу вам, что я с самого начала считал вас недостойным звания Вечного. Вы можете быть неплохим Наблюдателем или небесталанным Техником, но для Вечного у вас кишка тонка. Я дал вам последнее поручение только для того, чтобы доказать это Твисселу, который по каким-то непонятным причинам цепляется за вас. Ваша работа не была просто проверкой аристократических предрассудков, она одновременно была проверкой вас как Вечного, и вы не выдержали её, в чём я лично был уверен с самого начала. А теперь спрячьте это оружие, этот болеизлучатель, как вы его называете, и убирайтесь отсюда вон.

Все попытки Харлана сохранить остатки собственного достоинства разбивались о злобный взгляд Финжи; ему казалось, что его мозг утратил гибкость и чувствительность, подобно мизинцу левой руки, парализованному болеизлучателем.

— И вы пришли тогда в мою комнату специально для того, чтобы подтолкнуть меня на преступление?

— Вот именно. Точнее, я искушал вас. Я сказал вам тогда чистую правду, что только в той Реальности вы могли сохранить Нойс. Вы предпочли действовать не как Вечный, а как сопливый мальчишка. Впрочем, ничего другого я от вас и не ждал.

— Я бы и сейчас поступил точно так же, — хрипло сказал Харлан. — И поскольку вам всё известно, то мне, как вы сами понимаете, терять нечего.

Он приставил болеизлучатель к жирному животу Финжи и проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Что вы сделали с Нойс?

— Понятия не имею.

— Не пытайтесь меня обмануть. Что вы сделали с Нойс?

— Я уже сказал вам, что не знаю.

Харлан что было сил сжал рукоять болеизлучателя, его голос звучал совсем тихо:

— Сначала в ногу. Вам будет очень больно.

— Послушайте, сохрани меня Время, подождите…

— Жду. Что вы сделали с Нойс?

— Нет, послушайте меня. До сих пор ваши поступки были простым нарушением дисциплины. Реальность не пострадала. Я специально проверил это. Вы отделаетесь разжалованием в Работники. Но если вы меня убьете или нанесете мне телесные повреждения, то за нападение на старшего по званию вас приговорят к смертной казни.

Эта жалкая угроза вызвала на лице Харлана презрительную улыбку. После всего, что случилось, смерть будет для него самым простым и легким выходом.

Но Финжи, очевидно, не понял значения этой улыбки, потому что он торопливо добавил:

— Не думайте, что в Вечности нет смертной казни — раз вы никогда о ней не слышали. Мы, Вычислители, лучше осведомлены. Нам известны десятки преступлений, повлекших за собой смертную казнь. Привести приговор в исполнение очень просто. В каждой Реальности насчитывается немало катастроф, после которых не находят трупов. Ракеты взрываются в воздухе, аэролайнеры тонут в океане или разбиваются вдребезги в горах. Приговоренного помещают внутрь обреченного корабля за несколько минут или секунд до катастрофы. Теперь вы мне верите?

Харлан содрогнулся, но тут же овладел собой.

— Если вы собираетесь запугать меня — не выйдет! Послушайте лучше, что я скажу вам. Никакие наказания мне не страшны. Более того, я собираюсь заключить союз с Нойс. Она нужна мне теперь. В текущей Реальности у неё нет Аналога и нет никаких причин, по которым мне могли бы отказать в разрешении.

— Союз с Техником. Это против всех обычаев…

— Мы предоставим решать это Совету Времен. — В Харлане наконец проснулась гордость. — Я не боюсь отказа, так же как я не боюсь убить вас. Я ведь не просто Техник.

— Хотите сказать, что вы Техник Твиссела? — На круглом, потном лице Финжи появилось странное выражение — то ли ненависти, то ли торжества, то ли того и другого вместе.

— Нет, причина куда важнее… А теперь… — С мрачной решимостью Харлан положил палец на спусковую кнопку.

— Тогда идите в Совет! — истерично взвизгнул Финжи. — Совет Времен знает всё. Объясните им… — У него сорвался голос.

Палец Харлана нерешительно задрожал на кнопке.

— Что вы сказали?

— Неужели вы думаете, что в подобном деле я стал бы действовать в одиночку? Я доложил обо всём Совету сразу же после Изменения Реальности. Вот копия моего донесения.

— Ни с места!

Но Финжи не обратил внимания на этот окрик. Он метнулся к картотеке с такой быстротой, словно в него вселился злой дух. Отыскав кодовый номер нужного отчета, он торопливо набрал его, и из щели в столе поползла серебристая лента, на которой простым глазом можно было разобрать сложный узор точек.

— Хотите прослушать её? — спросил Финжи и, не дожидаясь ответа, вставил ленту в озвучиватель.

Харлан слушал, окаменев. В своем донесении (вернее, доносе) Финжи ничего не упустил. Насколько Харлан мог припомнить, каждая его поездка во Времени была описана со всеми подробностями.

— А теперь идите в Совет! — закричал Финжи, когда лента кончилась. — Я не блокировал Время. Я даже не знал, что это возможно. И не думайте, что Совет погладит вас по головке. Да, вы правы, я говорил вчера с Твисселом. Но это он вызвал меня, а не я его. Идите, объясните Твисселу, что вы за важная птица. А если вам так уж хочется сначала убить меня, то стреляйте, Время вас побери!

В голосе Вычислителя явственно слышались ликующие нотки. Он чувствовал себя победителем, и в эту минуту ему не был страшен даже болеизлучатель. Почему? Неужели он так сильно ненавидит Харлана? Неужели ревность к Харлану заглушает в нём все остальные чувства, даже чувство самосохранения?

Харлан не успел ответить себе на эти вопросы. Неожиданно Финжи и всё связанное с ним потеряло для него всякое значение.

Он сунул болеизлучатель в карман, резко повернулся и, не оглядываясь, направился к ближайшему Колодцу Времени.

Теперь ему предстояло иметь дело с Советом или по крайней мере с Твисселом. Он не боялся их ни порознь, ни вместе взятых.

С каждым днём в нём крепла уверенность в своей незаменимости. Даже Совету Времен придётся пойти ему на уступки, если на одной чаше весов будет Нойс, а на другой — судьба Вечности.

Глава 11

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

Стремительно выскочив из капсулы в 575-м, Техник Эндрю Харлан, к собственному удивлению, обнаружил, что попал в ночную смену. В безумных метаниях из Столетия в Столетие он даже не заметил, как пролетело несколько биочасов. Непонимающими глазами он смотрел на пустые, тускло освещенные коридоры, свидетельствующие о том, что во всём Секторе бодрствует лишь немногочисленный дежурный персонал.

Плотно прижимая локтем к телу жесткую рукоять болеизлучателя, Харлан остановился перед дверью Твиссела. (Он нашёл её по именной табличке с чёткой строгой надписью.) Переведя регулятор звукового сигнала двери на максимальную громкость, он нажал влажной ладонью на кнопку и стоял, не отнимая руки. Даже сквозь дверь он слышал глухое гудение.

За спиной послышались легкие шаги, но Харлан не обратил на них внимания в полной уверенности, что и этот прохожий, кем бы он ни был, постарается пройти мимо, не заметив его. (О благословенная розовая нашивка Техника!)

Но против ожидания человек остановился за его спиной и вопросительно произнес:

— Техник Харлан?

Харлан круто обернулся. Перед ним стоял Младший Вычислитель из новеньких. Харлан с трудом подавил раздражение. Что поделаешь, здесь не 482-е, где он был рядовым Техником. В 575-м он был Техником Твиссела, и молодые Вычислители, стремясь снискать расположение великого Твиссела, проявляли какой-то минимум вежливости даже по отношению к его Технику.

— Вы хотите видеть Старшего Вычислителя Твиссела? — спросил Вычислитель.

— Да, сэр, — кисло поморщившись, ответил Харлан. (Что за идиот? А с какой ещё стати, по его мнению, он стоит у двери, нажимая на кнопку сигнала? Чтобы вызвать капсулу?)

— Боюсь, что это невозможно, — проговорил Вычислитель.

— Мое дело не терпит отлагательства.

— Не спорю. Но Вычислителя Твиссела сейчас нет в 575-м. Он в другом Времени.

— В каком именно? — нетерпеливо спросил Харлан.

Во взгляде Вычислителя появилась презрительная надменность.

— Мне это неизвестно.

— Но у меня с ним на утро назначена важная встреча.

— Вот именно. — У Вычислителя было такое выражение лица, словно его что-то очень забавляло; однако причина его веселости оставалась полнейшей загадкой для Харлана.

Откровенно улыбаясь, Вычислитель продолжал:

— Вам не кажется, что вы явились несколько рановато?

— Мне надо срочно с ним встретиться.

Улыбка Вычислителя расплылась ещё шире.

— Не беспокойтесь — завтра утром он будет здесь.

— Но…

Вычислитель повернулся, стараясь не коснуться даже одежды Техника, и пошёл прочь. Харлан свирепо глядел ему вслед, сжимая и разжимая кулаки. Затем, поскольку всё равно больше ничего не оставалось, он медленно, не разбирая дороги, поплелся в свою комнату.

Казалось, ночи не будет конца. Он твердил себе, что ему необходимо выспаться, но уснуть не мог. Почти всю ночь он провёл в бесплодных размышлениях.

Прежде всего о Нойс. Он вновь и вновь повторял себе, что они не посмеют коснуться даже волоска на её голове. Её не могли отослать обратно во Время, не рассчитав предварительно, как это повлияет на Реальность, а для этого нужны были дни, может быть, даже недели. Правда, с ней могли сделать то, чем Финжи угрожал ему, — поместить за несколько секунд до катастрофы в ракету, обреченную на бесследное исчезновение.

Однако Харлан даже не задумывался всерьёз над подобной возможностью. У Совета не было настоятельной необходимости прибегать к крайним мерам. Вряд ли они рискнут вызвать его неудовольствие. (В сонной тишине ночи Харлан впал в то полудремотное состояние, в котором ничто уже не кажется удивительным, и ему не показалась странной даже собственная уверенность, что Совет Времен не осмелится вызвать неудовольствие Техника.)

Конечно, с женщиной, находящейся в заключении, многое может случиться. Особенно с красивой женщиной из гедонистского Столетия…

Харлан решительно отбрасывал эту мысль всякий раз, как она приходила ему в голову; подобная возможность была одновременно и более вероятной и более ужасной, чем смертная казнь, и ему было страшно даже думать о ней.

Он стал думать о Твисселе.

Старика нет в 575-м. Где он может находиться в эти ночные часы? Почему он не спит? Старики должны отдыхать.

А вдруг члены Совета совещаются? Что делать с Харланом? Что делать с Нойс? Как поступить с незаменимым Техником, которого до поры до времени нельзя трогать?

Харлан уже не сомневался в правильности своей догадки. Он поджал губы. Даже если Финжи поторопился сообщить о вторичном нападении Техника, его донос ровно ничего не меняет. Новое преступление едва ли может существенно усугубить его вину и нисколько не уменьшает его незаменимость.

А Харлан вовсе не был уверен, что Финжи непременно донесет на него. Уже одно то, что Вычислитель струсил перед Техником и всё ему рассказал, ставило Финжи в смешное положение, и он вполне мог предпочесть молчание.

Эта мысль навела его на размышления о Техниках как о группе людей с общей судьбой и интересами. В последнее время такие мысли редко приходили Харлану в голову. Его несколько необычное положение личного Техника Твиссела и Наставника Купера отдаляло его от товарищей по профессии. Но другие Техники тоже держались порознь. Почему?

Почему и в 575-м и в 482-м он так редко виделся или разговаривал с другими Техниками? Почему они избегают друг друга; почему ведут себя так, словно разделяют дурацкие предрассудки Вечных в отношении самих себя?

В своих мечтах он уже принудил Совет к капитуляции по всем вопросам, касавшимся Нойс, и теперь выдвигал новые требования. Техники должны получить право создать собственную организацию, они должны чаще встречаться друг с другом, больше дружить: должен быть положен решительный конец их бойкотированию.

Засыпая, он уже видел себя бесстрашным героем-революционером, совершающим рука об руку с Нойс великий социальный переворот внутри Вечности.

Его разбудило настойчивое хриплое бормотание звукового сигнала. Собравшись с мыслями, Харлан кинул взгляд на маленькие часы над кроватью и глухо простонал.

Разрази его Время! Кончилось тем, что он проспал.

Не вставая с постели, он дотянулся до нужной кнопки, и квадратное окошко в двери обрело прозрачность. Лицо Вечного, стоявшего за дверью, было ему незнакомо, но в нём чувствовались властность и уверенность.

Харлан открыл дверь, и в комнату вошёл человек с оранжевой нашивкой Администратора.

— Техник Эндрю Харлан?

— Да, Администратор. У вас есть дело ко мне?

Однако Администратор, казалось, даже не заметил вызывающего тона, которым был задан этот вопрос.

— Вам была назначена на сегодняшнее утро встреча со Старшим Вычислителем Твисселом.

— Ну и что?

— Меня послали сообщить вам, что вы опаздываете.

Харлан удивленно посмотрел на него.

— Послушайте, что всё это значит? Ведь вы не из 575-го.

— Я работаю в 222-м, — последовал ледяной ответ, — Помощник Администратора Арбут Лемм. Я отвечаю за организационную сторону мероприятия и во избежание ненужных толков предпочел не пользоваться видеофоном.

— Какое мероприятие? Какие толки? О чём вы говорите? Послушайте, я почти каждый день встречаюсь с Твисселом; он моё непосредственное начальство. Какие толки это может вызвать?

Несмотря на все попытки Администратора сохранить официальную бесстрастность, его взгляд выразил крайнее удивление.

— Разве вы ничего не знаете?

— О чём?

— Сейчас в 575-м происходит заседание Специального Комитета Совета Времен. В вашем Секторе только об этом и говорят.

— Они хотят видеть меня? — не успев договорить до конца, Харлан подумал: «Ну, конечно же, они хотят видеть меня. Кому ещё, как не мне, может быть посвящено это заседание?»

Теперь он понял, почему так веселился вчера ночью Младший Вычислитель, встретивший его у дверей Твиссела. Вычислитель знал о предстоящем заседании Комитета, и ему смешно было даже подумать, что Техник надеется в подобный момент встретиться с Твисселом. «Очень смешно», — с горечью подумал Харлан.

— Я только повинуюсь полученным мной распоряжениям, — сказал Администратор, — больше мне ничего не известно. — И удивленно добавил: — Неужели вы ничего не слышали?

— Техники отличаются нелюдимостью; они ведут замкнутый образ жизни! — с едким сарказмом ответил Харлан.

Пятеро, не считая Твиссела! Шесть Старших Вычислителей! Шесть Старейшин Совета Времен!

Месяц назад честь завтракать с такими людьми за одним столом ошеломила бы Харлана; мысль об олицетворяемой ими ответственности и могуществе сковала бы ему язык. Они бы казались ему сказочными великанами.

Но сейчас они были его врагами; хуже того — судьями. У него не было времени для благоговейного трепета; ему надо было срочно придумать план действий, выбрать линию поведения.

Члены Совета — если только Финжи вторично не донес на него — могли рассчитывать застать Харлана врасплох. Днём в Харлане окончательно окрепла уверенность, что Финжи не решится сделать из себя посмешище, публично сознавшись в оскорблении, нанесенном ему Техником.

Как ни мало было это преимущество, пренебрегать им не стоило. Харлан решил выжидать, пока не будет произнесена фраза, знаменующая начало военных действий. Пусть они сами сделают первый шаг.

Однако члены Совета не спешили. Сидя за скромным завтраком, они безмятежно разглядывали Харлана, словно он был интересным экспонатом, подвешенным в музейной витрине на слабых антигравитаторах. С мужеством отчаяния Харлан стал по очереди рассматривать своих сотрапезников.

Он знал всех присутствующих по их прославленным именам, а также по объёмным изображениям, которые то и дело попадались в ежемесячных информационных стереофильмах. Эти фильмы предназначались для обмена опытом между Секторами, и Вечные всех рангов, начиная с Наблюдателей, обязаны были регулярно являться на их просмотры.

В первую очередь его внимание привлек Август Сеннор — совершенно лысый человек, даже без бровей и ресниц. С близкого расстояния это безволосое и безбровое лицо производило ещё более странное впечатление, чем со стереоэкрана. Кроме того, Харлан много слышал о сильных разногласиях между Сеннором и Твисселом. И наконец, Сеннор не ограничивался разглядыванием Харлана. Он буквально засыпал его вопросами, задавая их резким пронзительным голосом.

Вначале это были невинные риторические вопросы вроде: «Скажите, молодой человек, почему вас вдруг заинтересовала Первобытная история?» или «Что дало вам это увлечение?».

Затем он уселся поудобнее в кресле и, сбросив небрежным жестом свою тарелку в люк для грязной посуды, сложил перед собой руки со сплетенными пальцами. (Харлан обратил внимание, что и на руках у него не было волос.)

— Меня давно интересует один вопрос, — начал Сеннор. — Может быть, вы мне поможете.

«Вот оно, началось», — подумал Харлан.

— Если только смогу, сэр, — сказал он вслух.

— Некоторые из членов Совета, я не хочу сказать — все или даже большинство. — Тут он бросил взгляд на усталое лицо Твиссела, в то время как остальные подвинулись поближе и приготовились внимательно слушать. — Но, во всяком случае, некоторые из нас интересуются философскими вопросами Времени. Вы понимаете меня?

— Вы имеете в виду парадоксы путешествий во Времени, сэр?

— Да, если вам больше нравится это мелодраматическое название. Но дело, конечно, не только в парадоксах. Нас интересуют вопросы истинной сущности Реальности, почему при Изменении продолжает действовать закон сохранения массы-энергии и тому подобное. Для нас, Вечных, путешествия во Времени — привычное дело, и это обстоятельство накладывает свой отпечаток на все наши размышления о Времени. А вот милые вашему сердцу Первобытные существа не умели путешествовать во Времени. Что они думали обо всём этом?

С противоположного конца стола донесся громкий шёпот Твиссела:

— Мозговые выкрутасы!

Однако Сеннор, казалось, даже не заметил этого выпада.

— Я вас слушаю, Техник, — сказал он.

— В Первобытную Эпоху люди не задумывались над вопросами путешествий во Времени, Вычислитель, — ответил Харлан.

— Не считали их возможными, а?

— Думаю, что так.

— Даже не фантазировали на эту тему?

— Что касается этого, — неуверенно проговорил Харлан, — то мне кажется, что фантазии такого рода встречались в их так называемой научно-фантастической литературе. Я не очень хорошо знаком с ней, но, по-моему, излюбленной темой были приключения человека, который попадает в прошлое и убивает там собственных дедушку или бабушку до того, как появились на свет его родители.

Сеннор был в восторге:

— Великолепно! Просто великолепно! Ведь это фундаментальный парадокс путешествий во Времени, если считать Реальность неизменной. Далее, я осмелюсь утверждать, что вашим Первобытным существам даже в голову не приходило, что Реальность способна изменяться. Не правда ли?

Харлан помедлил с ответом. Его беспокоило, что он никак не может понять, куда клонит Сеннор.

— Моих знаний недостаточно, чтобы ответить вам более или менее определённо, сэр, — произнес он наконец. — Я полагаю, что они допускали возможность существования взаимоисключающих путей развития или же различных плоскостей бытия. Точно не знаю.

Сеннор выпятил нижнюю губу.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Вас, вероятно, ввели в заблуждение некоторые туманные выражения в этих книгах, и вы стали приписывать им свои мысли. Нет, нет, не познав на опыте возможность путешествовать во Времени, человеческий мозг не в силах постигнуть всю сложность понятия Реальности. Вот, например, почему Реальность обладает инерцией? Мы все знаем, что это так. Для того чтобы вызвать Изменение, настоящее Изменение, всякое воздействие должно превысить некую критическую величину. Даже после этого Реальность стремится вернуться к исходному состоянию.

Предположим мысленно, что мы совершили Изменение здесь, в 575-м. Реальность будет меняться во всё возрастающей степени примерно до 600-го Столетия. Потом интенсивность Изменения пойдёт на убыль, однако его можно будет проследить, скажем, вплоть до 650-го. Дальше Реальность останется неизменной. Мы знаем об этом из опыта, но кто может ответить, почему это происходит? Казалось бы, на первый взгляд изменения должны накапливаться в возрастающей прогрессии и их влияние должно сказываться на всей последующей истории человечества, но это не так.

Возьмём другой пример. Мне говорили, что Техник Харлан обладает исключительным талантом находить Минимальное необходимое воздействие в любой возможной ситуации. Я готов держать пари, что он не в состоянии объяснить, как он это делает.

Теперь представьте себе, насколько беспомощны были Первобытные люди. Их волновал вопрос о том, можно лиубить своего дедушку, потому что они не понимали, что такое Реальность. Представим себе более вероятную и легче анализируемую ситуацию: путешествуя во Времени, человек встречает самого себя…

— Как вы сказали? «Встречает самого себя»? — возбужденно воскликнул Харлан.

То, что Харлан прервал Вычислителя, само по себе было неслыханным нарушением этикета. Тон, которым были сказаны его слова, делал его выходку неприличной, почти скандальной, и укоризненные взгляды присутствующих обратились в его сторону.

Сеннор поперхнулся, но продолжал говорить. Он закончил прерванную фразу, уклонившись таким образом от необходимости прямо ответить на бестактно заданный вопрос:

— …и рассмотрим четыре случая, возможных в этой ситуации. Назовем более молодого в биологическом отношении индивидуума А и более старого — Б. Случай первый: А и Б не встречают друг друга, и действия одного никак не затрагивают другого. Тогда можно считать, что практически они не встречались, и мы отбросим этот случай как тривиальный.

Случай второй: Б, более поздняя личность, видит А, но А не видит Б. Здесь тоже нельзя ожидать никаких серьёзных последствий. Личность А не получает никакой информации о своем будущем. Ничего принципиально нового здесь нет.

Третья и четвертая возможности заключаются в том, что А видит Б, но Б не видит А и что А и Б видят друг друга. В каждом из этих случаев наиболее существенным является то, что А видит Б. Человек на более ранней стадии своего биологического бытия видит себя существующим на более поздней стадии. Заметим, что из этого он может заключить, что доживёт до возраста Б. Он видит, как Б совершает какое-то действие, и приходит к выводу, что ему предстоит совершить это действие в будущем. Но человек, знающий своё будущее даже в незначительной степени, может начать действовать на основании этого знания и тем самым изменить это будущее. Отсюда следует, что Реальность должна измениться настолько, чтобы их встреча стала невозможной или же, по меньшей мере, чтобы А не смог увидеть Б. Далее, поскольку никакими способами нельзя обнаружить Реальность, переставшую существовать, то, следовательно, А никогда не встречался с Б. Аналогично, в любом явном парадоксе, связанном с перемещением во Времени, Реальность всегда изменяется таким образом, чтобы не допустить парадокса, и мы приходим к заключению, что парадоксов, связанных с путешествиями во Времени, нет и не может быть.

И Сеннор, явно довольный собой и своими силлогизмами, обвел присутствующих торжествующим взглядом, но в этот момент из-за стола поднялся Твиссел.

— Прошу прощения, — нетерпеливо произнес он, — Время не ждет.

И совершенно неожиданно для Харлана завтрак окончился.

Пятеро членов Комитета встали из-за стола и, распрощавшись с Харланом кивком головы, вышли один за другим из комнаты с видом людей, удовлетворивших своё любопытство. Только Сеннор присовокупил к кивку крепкое рукопожатие и грубовато проворчал:

— Счастливо оставаться, молодой человек.

Со странным чувством Харлан смотрел, как они покидают комнату. Зачем было приглашать его к завтраку? Зачем надо было упоминать о человеке, встречающем самого себя? О Нойс не было сказано ни слова. Неужели они собрались только посмотреть на него? Оглядели его с головы до ног и предоставили Твисселу окончательное решение.

Твиссел вернулся к столу, с которого уже исчезли посуда и пища. Они остались с Харланом вдвоем, и словно для того, чтобы подчеркнуть это обстоятельство, Твиссел закурил новую сигарету.

— А теперь за работу, Харлан, — сказал он. — У нас сегодня большой день.

Но Харлан уже не мог и не хотел ждать. Он решил «взять быка за рога».

— Прежде чем мы что-либо начнем, мне необходимо поговорить с вами.

Твиссел удивленно посмотрел на него, сощурил свои выцветшие глазки и задумчиво стряхнул пепел.

— Разумеется, мы поговорим, если ты этого хочешь, — сказал он, — только сначала сядь, сядь и рассказывай.

Но Техник Эндрю Харлан был уже не в состоянии сидеть. Он шагал взад и вперёд вдоль стола, выпаливая фразу за фразой, изо всех сил пытаясь не сбиться на нечленораздельное бормотание. Старшему Вычислителю Твисселу, не сводившему с него глаз, приходилось то и дело поворачивать за ним голову, похожую на перезрелое яблочко.

— Вот уже несколько недель, — говорил Харлан, — как я просматриваю пленки по истории математики. Я изучаю книги из ряда Реальностей 575-го. Реальности разные; но математика всё та же. Ни последовательность, ни характер её развития не меняются; меняются только имена, одни и те же открытия в разных Реальностях делают разные люди, но конечные результаты… Как бы там ни было, а мне удалось подметить эту интересную закономерность. Что вы о ней скажете?

— Странное занятие для Техника, — произнес Твиссел, нахмурившись.

— Но ведь я не простой Техник, — возразил Харлан, — и вам это отлично известно.

— Продолжай, — сказал Твиссел, взглянув на часы. Его пальцы с необычной для него нервозностью крутили сигарету.

— Давным-давно, ещё в Первобытные Времена, — продолжал Харлан, — жил в 24-м Столетии один человек по имени Виккор Маллансон. Более всего он известен тем, что ему первому удалось получить Темпоральное поле, или Поле Времени. Отсюда, разумеется, следует, что он основал Вечность, поскольку Вечность — это всего лишь обширное Темпоральное поле, в котором обычное Время замкнуто накоротко и на которое не распространяются физические законы обычного Времени.

— Мой мальчик, тебя учили этому ещё в школе.

— Но меня не учили в школе, что Виккор Маллансон никак не мог получить Темпорального поля в 24-м веке. Ни он и никто другой. Тогда ещё не существовало необходимой математической базы. Фундаментальные уравнения Лефевра могли быть выведены только после появления в 27-м Столетии работ Жана Вердье.

Для Старшего Вычислителя Твиссела существовал только один способ выразить своё крайнее удивление — выронить сигарету, что он и сделал. Даже улыбка куда-то исчезла с его лица.

— Разве ты изучал уравнения Лефевра, мой мальчик?

— Нет. И я не стану вас уверять, что понимаю их. Но я усвоил одно: без них нельзя создать Темпоральное поле. И ещё: они не могли быть открыты до 27-го века. Это я тоже знаю твёрдо.

Твиссел нагнулся за упавшей сигаретой и задумчиво посмотрел на неё.

— А что, если Маллансон получил Темпоральное поле, даже не подозревая о связанных с этим математических трудностях? Что, если это было чисто эмпирическим открытием? В истории наук известно немало подобных примеров.

— Я и об этом подумал. После того как Поле было открыто, потребовалось почти триста лет, чтобы разработать соответствующую теорию, и за всё это время первоначальная установка Маллансона не претерпела никаких изменений или усовершенствований. Даже при беглом знакомстве с этой установкой становится ясно, что при её создании были использованы уравнения Лефевра. Но если Маллансон знал о них или вывел их самостоятельно, что совершенно невозможно без работ Вердье, то почему он нигде не говорит об этом?

— Ты упорно хочешь рассуждать как математик, — сказал Твиссел. — От кого ты узнал эти подробности?

— Я читал пленки.

— Только-то и всего?

— Ещё размышлял.

— Без специальной математической подготовки? Ну, знаешь, мой мальчик, я внимательно следил за тобой много лет, но даже не подозревал о твоих талантах в этой области. Продолжай.

— Пункт первый: Вечность не могла бы возникнуть, если бы Маллансон не создал Темпоральное поле. А Маллансон не мог сделать своего открытия, не зная специальных разделов математики, разработанных гораздо позднее.

Пункт второй: в настоящее время здесь в Вечности есть Ученик, который был взят в Вечность в нарушение всех существующих правил, поскольку он не подходит по возрасту и вдобавок женат. Вы обучаете его математике, а я — Первобытной Социологии.

— Ну и что из этого?

— Я утверждаю, что вы собираетесь каким-то образом послать его в прошлое, за нижнюю границу Вечности, в 24-е Столетие. Вы хотите, чтобы этот Ученик — Бринсли Купер — обучил Маллансона уравнениям Лефевра. Следовательно, вы должны понять, что моё исключительное положение как специалиста по Первобытным Временам и как человека, понимающего, что здесь происходит, позволяет мне рассчитывать на особое ко мне отношение. На совершенно особое отношение.

— Святое Время! — пробормотал Твиссел.

— Я ведь угадал, не так ли? Только с моей помощью вы можете замкнуть круг, иначе… — Он намеренно не закончил фразу.

— Ты очень близок к истине, — сказал Твиссел, — хотя я мог бы поклясться, что ничем… — Он впал в задумчивость, в которой ни окружающий его мир, ни Харлан не играли, казалось, никакой роли.

— Только лишь близок к истине? То, что я сказал, и есть истина. — Харлан даже не мог сказать, откуда у него взялась эта уверенность.

— Нет, нет, ты вплотную подошёл к разгадке, но не сделал ещё самого последнего шага. Ученик Купер не отправляется в 24-й век учить чему-либо Маллансона.

— Я вам не верю.

— Но ты должен мне поверить. Ты должен понять всю важность нашего дела. Для того чтобы успешно завершить проект, мне необходима твоя помощь. Видишь ли, Харлан, круг почти замкнут, ситуация гораздо сложнее, чем тебе кажется. Дело в том, что Ученик Бринсли Шеридан Купер и есть Виккор Маллансон!

Глава 12

НАЧАЛО ВЕЧНОСТИ

Харлан был настолько уверен в полной непогрешимости своих умозаключений, что слова Твиссела прозвучали для него как гром с ясного неба. Неужели он ошибся?

— Купер… Маллансон?.. — растерянно бормотал он.

Твиссел спокойно докурил сигарету, извлек новую и продолжал:

— Да, Маллансон. Хочешь, я расскажу тебе в двух словах его биографию? Вот послушай. Маллансон родился в 78-м Столетии, два года провёл в Вечности и умер в 24-м.

Своей маленькой ручкой Твиссел слегка сжал локоть Харлана, и на морщинистом лице карлика ещё шире расплылась неизменная улыбка.

— Пойдём, мой мальчик. Биовремя летит, и даже мы не властны над ним. Сегодня мы с тобой не принадлежим себе. Наш разговор мы продолжим в моём кабинете.

Твиссел вышел из комнаты, и Харлан, не успев как следует прийти в себя, последовал за ним, не разбирая дороги, не замечая ни движущихся лестниц, доставлявших их с этажа на этаж, ни дверей, автоматически открывавшихся при их приближении. С лихорадочной поспешностью он перестраивал свой план действий, приспосабливая его к услышанной новости. После краткого периода растерянности прежняя уверенность с новой силой овладела им. В конце концов, ничто не изменилось, разве только его позиция стала более прочной, а сам он ещё более незаменимым. Теперь-то ему уж ни в чём не посмеют отказать. Хотят они или не хотят — им придётся вернуть ему Нойс.

Нойс!

Разрази его Время, пусть только попробуют её тронуть!

Жизнь без Нойс потеряла для него всякий смысл. Все идеалы Вечности — пропади они пропадом! — не стоят волоска на её голове!

Харлан вдруг обнаружил, что он стоит посредине кабинета Твиссела. Несколько секунд он растерянно оглядывался по сторонам, пытаясь остановить свой взгляд на каком-то предмете в хаосе примелькавшихся вещей, ухватиться за него, как за соломинку, обрести под ногами твёрдую почву. Тщетные усилия! Всё происходящее по-прежнему казалось ему частью несуразного затянувшегося сна.

Кабинет Твиссела представлял собой большую, длинную комнату; в ослепительной чистоте её фарфоровых стен было что-то больничное. Одна из длинных стен от пола до потолка была заставлена блоками Вычислительной машины, представлявшей собой крупнейший Кибермозг в индивидуальном пользовании и едва ли не самый крупный во всей Вечности. Противоположная стена была занята стеллажами, снизу доверху забитыми катушками пленки со справочной литературой.

Свободным между этими двумя стенами оставался только узенький проход, перегороженный письменным столом с двумя креслами. На столе громоздились друг на дружку дешифраторы, фильмоскопы, фонографы и прочая аппаратура. Помимо них, на столе стоял какой-то непонятный предмет, назначение которого Харлан никак не мог себе уяснить, пока Твиссел не кинул в него остатки докуренной сигареты.

Окурок бесшумно вспыхнул, но, прежде чем он догорел, Твиссел с ловкостью фокусника уже успел вытащить и закурить новую сигарету.

«Хватит ходить вокруг да около», — подумал Харлан и заговорил несколько громче и агрессивнее, чем, может быть, следовало:

— У меня есть девушка. Она из 482-го…

Твиссел нахмурился и быстро замахал руками, как человек, пытающийся уклониться от неприятного разговора:

— Знаю, всё знаю. Ей ничего не сделают. Тебе тоже. Всё обойдётся. Даю слово.

— Вы хотите сказать?..

— Я уже сказал — мне всё известно. Если тебя волнует только это, тогда успокойся.

Харлан изумленно посмотрел на старика. Только-то и всего? Так просто? Несмотря на то что в мечтах он неоднократно репетировал эту сцену, он всё же не ожидал таких быстрых и неоспоримых доказательств своего могущества.

Но Твиссел уже снова заговорил:

— Позволь мне рассказать тебе одну историю. — Судя по тону, можно было подумать, что он разговаривает с только что поступившим Учеником. — Вот уж никогда не думал, не гадал, что мне придётся её рассказывать тебе. Впрочем, и сейчас в этом нет особой необходимости, но ты заслужил мой рассказ своими исследованиями и недюжинной проницательностью.

Он остановился и испытующе посмотрел на Техника.

— Ты знаешь, мне всё ещё не верится, что ты пришёл к этим выводам совершенно самостоятельно.

Немного помолчав, он продолжал:

— Человек, которого большинство Вечных знает под именем Виккора Маллансона, оставил записки о своей жизни. Эти записки трудно назвать дневником или автобиографией. Скорее всего они представляют собой руководство, адресованное Вечности, которая, как он знал, должна была возникнуть через несколько веков после его смерти. Это своеобразное завещание было оставлено в особом времянепроницаемом сейфе, секрет которого известен только Вычислителям. Рукопись пролежала там в полной неприкосновенности свыше трех Столетий, и только после основания Вечности Старший Вычислитель Генри Уодсмен — гениальный Генри Уодсмен, первый из великих деятелей Вечности, — открыл сейф и, прочитав эти записки, сразу понял их колоссальную важность. С тех пор эта рукопись как секретнейший документ передавалась в течение многих поколений одним из Старших Вычислителей его преемнику, пока не попала в мои руки. Эти записки среди посвященных в тайну получили название «Мемуара Маллансона».

В них рассказывается история жизни человека по имени Бринсли Шеридан Купер, который родился в 78-м и был взят Учеником в Вечность в нарушение всех правил в возрасте двадцати трех лет после того, как он был свыше года женат, но — к счастью — не имел детей.

Попав в Вечность, Купер изучал матричное исчисление Темпоральных полей под руководством одного из Старших Вычислителей, а личный Техник этого Вычислителя давал Куперу уроки Первобытной истории и Социологии. В мемуаре говорится, что Вычислителя звали Лабан Твиссел, а Техника — Эндрю Харлан. После того как Купер основательно овладел обеими дисциплинами, его послали в далекое прошлое, в 24-е Столетие, с заданием обучить некоторым разделам математики Первобытного ученого по имени Виккор Маллансон.

Оказавшись в 24-м, Купер долго и осторожно приспосабливался к окружающей обстановке, изучая непривычные нравы и образ жизни. Постепенно он превратился в настоящего аборигена. Немалую роль в этом превращении сыграли познания, полученные под руководством Техника Харлана. С особой благодарностью Купер вспоминает советы Вычислителя Твиссела, который с нечеловеческой проницательностью предвидел многие из ожидавших его трудностей.

После двух лет напряженных поисков Купер нашёл Виккора Маллансона. Тот жил нелюдимым затворником в маленькой хижине, затерянной в глуши лесов Калифорнии. У Маллансона было много странностей и чудачеств, но он обладал смелым и нешаблонным умом. Очень осторожно, шаг за шагом Купер завоевал его доверие и постепенно приучил его к мысли, что перед ним посланник из будущего. Так начались их совместные занятия. Купер обучал Маллансона уравнениям Лефевра и технологии Темпоральных генераторов и исподволь готовил его к предстоящей роли. Судя по воспоминаниям Купера, этот период его жизни был не из легких. Ему приходилось приноравливаться к привычкам Маллансона и терпеливо сносить резкие смены настроений своего подопечного. Немало трудностей доставляли Куперу и сами условия жизни. Они жили в глухой, безлюдной местности, которую не пересекали направленные энергопучки, и поэтому им приходилось довольствоваться старинным ветхим электрогенератором, работавшим на дизельном топливе. Насколько примитивными были устройства, используемые ими для отопления, освещения, приготовления пищи и тому подобного, ты можешь судить хотя бы по тому, что эти устройства приходилось соединять с электрогенератором при помощи металлических проводов.

Но время шло, а обучение продвигалось туго — то ли первобытный ум Маллансона с трудом осваивал непривычные понятия, то ли педагогические таланты Купера оказались не из блестящих. С каждым днём Маллансон становился всё более недоверчивым и нелюдимым. Купер с ужасом чувствовал, что теряет с таким трудом завоеванные позиции, как вдруг разразилась совершенно непредвиденная катастрофа — Маллансон погиб, сорвавшись при невыясненных обстоятельствах со скалы в пропасть. Несколько недель Купер провёл в состоянии беспробудного отчаяния; ему казалось, что всё рухнуло, Вечность никогда не будет создана и человечество обречено на гибель. И тогда у него возник дерзкий замысел. Он скрыл смерть Маллансона. Поселившись в хижине покойного, он приступил к созданию из подручных материалов генератора Темпорального поля. Как ему это удалось — для нас несущественно. После долгих лет упорного труда, проявив чудеса терпения и изобретательности, Купер построил генератор и отправился с ним в Калифорнийский технологический институт, тот самый, куда он много лет назад собирался послать Маллансона.

Дальнейший ход событий тебе известен со школьной скамьи. Его встретили насмешками и недоверием; все ведущие учёные наотрез отказались даже обсуждать его изобретение. Ты должен помнить, как настойчивость Купера привела к тому, что его поместили в психиатрическую лечебницу, откуда он бежал, чуть было не потеряв свой генератор, и как его спас и приютил владелец придорожного кафе. Этот человек, имя которого нам неизвестно, сейчас один из героев Вечности. Ты должен был проходить в школе, как Куперу удалось уговорить профессора Цимбалиста на проведение одного-единственного эксперимента, в котором белая мышь перемещалась взад и вперёд во Времени. Я не буду докучать тебе общеизвестными подробностями.

Боясь выдать своё истинное происхождение, Купер воспользовался именем Виккора Маллансона. Труп настоящего Маллансона так и не нашли. Весь остаток жизни Купер посвятил незначительным усовершенствованиям генератора Темпорального поля. С его помощью учёные института построили ещё несколько генераторов. На большее он не осмеливался. Он не мог написать уравнения Лефевра — для того чтобы их смогли понять, математике предстояло развиваться ещё триста лет. Он не смел намекнуть, откуда он, — его бы снова засадили в сумасшедший дом. Ему нельзя было делать больше того, что в своё время, насколько он знал, сделал настоящий Виккор Маллансон.

Учёные, работавшие с Купером, были обескуражены, они не верили в чудеса, но перед ними был гений, который добивался фантастических результатов и не умел объяснить, как и почему он что-либо делает. И сам Купер тоже был обескуражен, потому что он ясно представлял, не будучи в состоянии хоть как-то помочь, тот грандиозный путь, который предстояло пройти науке до классических экспериментов Жана Вердье, на основании которых великий Антуан Лефевр впоследствии выведет свои фундаментальные уравнения Реальности. Постепенно Купер смирился с мыслью, что Вечность для него недосягаема.

И только уже на самом склоне лет, глядя в один прекрасный вечер, как Солнце опускается в воды Тихого океана — этот эпизод подробно описан в мемуаре, — Купер вдруг понял, что он и есть настоящий Виккор Маллансон. Биография Маллансона, которую он изучал в Вечности, во всех деталях совпала с его собственной жизнью в 24-м Столетии.

Человек, вошедший в историю под именем Виккора Маллансона, гениальный первооткрыватель Темпорального поля, на самом деле был Бринсли Шериданом Купером.

Это великое прозрение вдохновило Купера на создание его мемуара. Целью мемуара было рассказать Вечным истинную историю возникновения Вечности, сделать процесс основания Вечности более простым и безопасным; помочь своему будущему Аналогу избежать многочисленных трудностей, которые встретятся на его пути. Написав своё завещание, Купер спрятал его в маленьком, изготовленном им самим времянепроницаемом сейфе в своей комнате.

Так был замкнут круг. Разумеется, мы не можем и не будем считаться с теми намерениями, которые руководили Купером-Маллансоном при написании его мемуара. Куперу предстоит прожить свою жизнь в точности так же, как он прожил её. Первобытная Реальность не терпит никаких Изменений. В настоящий момент биовремени Купер даже не подозревает о том, что его ждет. Он искренне верит, что после непродолжительного периода обучения Маллансона он возвратится в Вечность. Всю свою жизнь он будет мечтать о возвращении в Вечность и только в самом её конце поймет свою ошибку и напишет «Маллансоновский мемуар».

Замыкание круга во Времени преследует важную и благородную цель — спасти человечество от гибели. Мы должны раскрыть людям тайну путешествий во Времени и основать Вечность задолго до того, как это позволит сделать естественный ход развития науки. В противном случае предоставленное самому себе человечество не познает истинной природы Времени и Реальности, пока не будет слишком поздно. Развитие науки и техники в других направлениях без контроля Вечности приведёт человечество к неизбежному самоуничтожению.

Харлан весь превратился в слух, его воображение было потрясено величественной картиной грандиозного круга Времени, который пересекает Вечность и замыкается в ней на себя.

— Значит, вы с самого начала знали всё? То, что предстоит сделать вам? То, что предстоит мне? Значит, вы давно уже знали всё, что я сделал?

Твиссел сидел, погрузившись в глубокую задумчивость, уставясь невидящим взором на голубоватое облачко табачного дыма, но вопрос Харлана вернул его к действительности. Его проницательные старческие глазки укоризненно посмотрели на Техника.

— Я не ждал от тебя такого наивного вопроса. Между пребыванием Купера в Вечности и созданием мемуара прошли десятки лет по биологическому Времени. Купер мог вспомнить лишь немногие события, очевидцем которых ему довелось быть. Он никак не мог вспомнить того, чего никогда не знал.

Твиссел глубоко затянулся, выпустил тоненькую струйку дыма и разбил её на множество маленьких завихрений быстрыми движениями узловатых пальцев.

— Всё шло как по маслу. Вначале нашли и взяли в Вечность меня. Затем через много биолет я стал Старшим Вычислителем, и тогда мне вручили мемуар и поставили во главе проекта. Я должен был возглавить проект — ведь в мемуаре говорилось, что я возглавлял его. Снова шли биогоды. Затем, после очередного Изменения в 95-м, появился ты (мы внимательно следили за твоими Аналогами в предыдущих Реальностях). Потом мы нашли Купера.

Мелкие подробности, не указанные в мемуаре, мне пришлось домысливать самому, пользуясь иногда Кибермозгом, но чаще — собственным здравым смыслом. Если бы ты знал, сколько осторожности пришлось мне проявить, инструктируя твоего Наставника Ярроу, — я не мог доверить ему величайший секрет Вечности. Ярроу, в свою очередь, пришлось проявить немало хитрости и изобретательности, поощряя, в соответствии с моими инструкциями, твоё увлечение Первобытной историей.

Как тщательно приходилось следить за Купером, чтобы он — сохрани Время! — случайно не получил лишних сведений, которых, судя по мемуару, у него раньше не было!

Твиссел печально улыбнулся.

— Сеннор, вот кто любит философствовать на такие темы. Он называет это «обращением причины и следствия». Нам, мол, известно следствие, поэтому мы подгоняем под него причину. К счастью, я не погряз, подобно Сеннору, в паутине метафизики.

Я был очень рад, мой мальчик, когда из тебя получился отличный Техник. В мемуаре об этом не было сказано ни слова, поскольку Купер не видел твою работу и не мог судить о ней. Твои таланты пришлись весьма кстати. Они как бы оправдывали особое к тебе отношение. Благодаря им твоя исключительно важная роль в судьбах Вечности была не так заметна. Даже просьба Финжи направить тебя к нему и та пригодилась. Купер упоминает в мемуаре о твоём длительном отсутствии, во время которого его занятия математикой сделались настолько интенсивными, что он с нетерпением ожидал твоего возвращения. Но один раз ты здорово напугал меня.

— Когда я взял Купера в капсулу?

— Как ты догадался? — потребовал ответа Твиссел.

— Это был единственный случай, когда вы по-настоящему на меня рассердились. Теперь я понимаю, что мой поступок противоречил «Мемуару Маллансона».

— Не совсем. Просто в мемуаре ни разу не упоминаются Колодцы Времени. Мне казалось, что умолчание о столь важном аспекте Вечности свидетельствует о полной неосведомленности Купера в этой области. Поэтому я стремился держать его подальше от капсул. Меня сильно обеспокоила ваша поездка, но ничего страшного не произошло. Всё идёт как надо.

Твиссел медленно потёр руки, глядя на Харлана с нескрываемым любопытством и удивлением.

— Подумать только — ты сумел почти обо всём догадаться сам! Невероятно, просто невероятно! Я готов поклясться, что даже хорошо подготовленный Вычислитель не смог бы прийти к правильным выводам на основе той скудной информации, которая была в твоём распоряжении. Для Техника — это чудо проницательности!

Наклонившись к Харлану, Твиссел ласково потрепал его по колену.

— Само собой, в «Мемуаре Маллансона» о твоей жизни после отъезда Купера нет ни слова.

— Понимаю, сэр, — ответил Харлан.

— Собственно говоря, в отношении тебя мы сможем сделать всё, что нам придёт в голову. Такими талантами, как твой, не бросаются. Думаю, что ты недолго останешься Техником. Не хочу кружить тебе голову преждевременными обещаниями, но, я надеюсь, ты понимаешь, что звание Вычислителя не является для тебя чем-то недосягаемым?

«Дополнительная взятка», — подумал Харлан. Ему удалось сохранить невозмутимое выражение лица.

Но довольствоваться одними предположениями было опасно. Беспочвенная сумасшедшая догадка, озарившая его той вдохновенной ночью, после библиотечных изысканий превратилась в разумную гипотезу. Рассказ Твиссела подтвердил её почти во всём, кроме одной детали: Купер оказался Маллансоном.

Эта ошибка не сыграла никакой роли; его положение осталось таким же незыблемым, но, однажды допустив ошибку, он уже не доверял себе. Нельзя слепо полагаться на случай. Надо убедиться, насколько велика его власть. Спокойно, почти небрежно Харлан начал:

— Теперь, когда я узнал правду, моя ответственность неизмеримо возросла.

— Да?

— Вы обязаны сказать мне, какие опасности грозят проекту. Насколько велик риск? Вдруг какое-то непредвиденное обстоятельство помешало или помешает мне сообщить Куперу необходимые сведения?

— Я не понимаю твоего беспокойства.

Почудилось ли это Харлану или же в усталых глазах старика действительно мелькнул страх?

— Я должен знать, возможно ли разомкнуть круг. Что, если неожиданный удар по голове выведет меня из строя в тот самый момент, когда в соответствии с мемуаром я должен буду совершить какое-то действие? Значит ли это, что всё пойдёт прахом? Или, предположим, по каким-то причинам я поступлю вопреки указаниям мемуара? Что тогда?

— С чего это тебе в голову взбрело?

— Если я вас правильно понял, то неосторожным или злонамеренным действием я могу разорвать круг. Из этого следует, что в моих руках находится судьба Вечности. А если это так, — многозначительно продолжал Харлан, — то вам следует сделать всё от вас зависящее, чтобы я остерегался подобных действий. Хотя я полагаю, что только очень уж необычное стечение обстоятельств может толкнуть меня на такой шаг.

Твиссел громко рассмеялся, но Харлан уловил в его смехе фальшивые нотки.

— Мой мальчик, хватит с меня логических хитросплетений, которые мне приходится выслушивать от моих коллег по Комитету. Ничего страшного не произойдёт, поскольку ничего страшного не произошло. Круг будет замкнут.

— А вдруг? Девушка из 482-го…

— …в полной безопасности. Сколько раз можно повторять тебе одно и то же? — нетерпеливо прервал его Твиссел и поднялся с места. — Я вижу, что этим разговорам не будет конца. Мы зря теряем биовремя, а мне надо многое сказать тебе. Ты ещё даже не знаешь, зачем я тебя вызвал. Пойдём со мной.

Харлан был удовлетворен. Никаких сомнений в собственном могуществе у него не осталось. Твиссел понял, что Харлан может отказаться от занятий с Купером или же, напротив, сообщить ему сведения, противоречащие мемуару. Если Вычислитель рассчитывал ошеломить Техника важностью и значением его роли и таким путем принудить его к слепому повиновению, то он ошибся. Харлан недвусмысленно связал свою угрозу погубить Вечность с судьбой Нойс, и то, как Твиссел торопливо крикнул ему: «Она в безопасности!», показывало, что Вычислитель отчетливо понял всю серьёзность этой угрозы.

Харлан встал и молча последовал за Твисселом.

Харлан был уверен, что неплохо знает весь Сектор, однако он даже не подозревал о существовании колоссального зала, в который они вошли. Зал тщательно охранялся. В него можно было попасть только через узкий коридор, перегороженный барьером силового поля. Автоматы в течение нескольких секунд изучали лицо Твиссела, прежде чем отключили защиту и пропустили их внутрь.

Большая часть зала была занята огромным шаром, возвышавшимся почти до самого потолка. Сквозь откинутую дверцу люка были видны четыре небольшие ступеньки и часть ярко освещенной площадки.

Пока Харлан оглядывался по сторонам, из шара послышались голоса, и в отверстии появилась пара ног. Человек спустился вниз, и Харлан узнал в нём члена Совета Августа Сеннора. Вслед за ним спустился ещё один Старший Вычислитель, также присутствовавший за завтраком.

При виде посторонних Твиссел недовольно поморщился, но голос его прозвучал сдержанно:

— Разве члены Комитета всё ещё здесь?

— Только Райс и я, — уклончиво ответил Сеннор. — Какая великолепная машина! Она чем-то напоминает мне космический корабль.

У Райса был толстый живот и нос картошкой. На его лице застыло удивленное выражение человека, который уверен, что он прав, но почему-то неизменно проигрывает любой спор. Погладив себя по носу, Райс ухмыльнулся:

— Новое увлечение Сеннора. Ни о чём, кроме космических путешествий, он теперь не разговаривает.

У Сеннора ярко заблестела лысина.

— Вот послушайте, Твиссел, как ваше мнение: при расчёте Реальности космические путешествия следует считать положительным или отрицательным фактором?

— Бессмысленный вопрос, — раздраженно ответил Твиссел. — Какой тип космических путешествий? В какой Реальности? При каких обстоятельствах?

— Не придирайтесь, Твиссел. Можно ведь что-то сказать о космических путешествиях вообще, абстрактно?

— Только то, что они являются быстро проходящим увлечением, отнимают у человечества массу сил и средств и ничего не дают взамен.

— Следовательно, они бесполезны и должны рассматриваться как отрицательный фактор, — с удовлетворением заключил Сеннор. — Целиком и полностью присоединяюсь к вашей точке зрения.

— Как вам будет угодно, — ответил Твиссел. — А сейчас нам необходимо освободить зал от посторонних. Купер должен прийти сюда с минуты на минуту.

— Нас уже нет здесь!

Сеннор подхватил Райса под руку и повёл его к выходу. Его громкий голос доносился до них даже из коридора:

— Периодически, мой дорогой Райс, все усилия человечества почему-то сосредоточиваются на космических путешествиях, причем из-за бесцельности космических путешествий эти усилия не приносят человечеству ничего, кроме разочарований. У меня есть доказательства этого положения в матричной форме, но, по-моему, всё ясно и так. Когда умы заняты космосом, к земным делам начинают относиться с пренебрежением. Я сейчас готовлю специальный меморандум Совету, в котором рекомендую разработать Изменение и навсегда вычеркнуть из Реальности всякую возможность космических путешествий.

В ответ послышался дискант Райса:

— Помилуйте, Сеннор, нельзя же подходить так круто! В некоторых цивилизациях космические путешествия служат спасительным клапаном. Возьмём, к примеру, пятьдесят четвертую Реальность 290-го Столетия. Если только я правильно припоминаю, там…

— Странный человек этот Сеннор, — сказал Твиссел, покачав головой. — Он вдвое умнее любого члена Совета, но его губит то, что он так разбрасывается.

— А как вы думаете, он прав? — с любопытством спросил Харлан. — Относительно космических путешествий?

— Сомневаюсь. Впрочем, мы сможем лучше судить об этом, когда он представит обещанное доказательство. Но я мало верю, что он его доведёт до конца. Он всегда загорается и так же быстро остывает. Какое-нибудь новое увлечение помешает ему. Но хватит об этом…

Твиссел хлопнул ладонью по обшивке шара, который от удара глухо загудел, но ему тут же пришлось поднести эту руку ко рту, так как докуренная до конца сигарета обожгла ему губы.

— Ну как, чудо-Техник, можешь догадаться, что это такое?

— Какой-то котел с крышкой. А вообще похоже на капсулу-переросток.

— Молодец! Ты угадал. Это и есть капсула. Зайдём-ка в неё.

Харлан последовал за Твисселом внутрь шара. Капсула была достаточно просторна, чтобы вместить пять-шесть человек. Внутри она была пуста. Гладкий пол, вогнутые полированные стены, два окна — и больше ничего.

— А где же управление? — удивился Харлан.

— Управление осуществляется дистанционно с особого пульта, — ответил Твиссел, погладив стенку рукой. — Обрати внимание — двойные стены. Пространство между ними заполнено замкнутым на себя Темпоральным полем. Эта капсула в своих перемещениях во Времени не ограничена Колодцами; в ней можно отправиться куда угодно — хоть за нижнюю границу Вечности в Первобытные Столетия. В «Мемуаре Маллансона» мы нашли ряд ценных намеков, которые позволили нам сконструировать и изготовить её. Но пойдём дальше.

Пульт управления находился в дальнем углу зала и был отгорожен от него массивной перегородкой. Войдя внутрь, Харлан с любопытством посмотрел на забранные решетками окна.

— Ты слышишь меня, мой мальчик? — раздался вдруг голос Твиссела.

Харлан вздрогнул и резко обернулся. Войдя в пультовую, он не обратил внимания, что Твиссел не последовал за ним. Он машинально направился к окну и увидел, что Вычислитель снаружи машет ему рукой.

— Я вас слышу, сэр, — ответил Харлан. — Хотите, чтобы я вышел к вам?

— Вовсе нет. Ты заперт.

Харлан метнулся к двери и почувствовал, как у него оборвалось сердце и похолодело внутри. Так и есть! Дверь не поддалась. Разрази его Время, что здесь происходит?

— Надеюсь, тебе приятно будет узнать, мой мальчик, — продолжал Твиссел, — что на этом твоя ответственная миссия кончается. Мне кажется, я понял причину твоей повышенной нервозности в последние дни, а также к чему клонились твои наводящие вопросы в нашем недавнем разговоре. Твои намеки были совершенно недвусмысленны. Мысль о грандиозной ответственности не давала тебе покоя. Так вот, с этой минуты от тебя больше ничего не зависит. Я один отвечаю за всё. К сожалению, тебе придётся немного посидеть взаперти. В «Мемуаре Маллансона» говорится, что в момент отправления капсулы ты стоял за пультом и дал старт. Но для наших целей будет вполне достаточно, если Купер увидит тебя через окно.

Однако я всё же попрошу тебя в нужный момент нажать на пусковой рычаг в соответствии с Инструкциями, которые я тебе дам. Но если и эта ответственность покажется тебе слишком большой, не волнуйся. Всё будет сделано и без тебя. У нас есть параллельный пульт управления, за которым сидит другой человек. Если по каким-то причинам ты не нажмешь на рычаг, то это сделает он. И это ещё не всё. Сейчас я выключу передатчик видеофона в твоей комнате. Ты сможешь слышать нас, но будешь лишен возможности говорить с нами. После этого можно будет не опасаться, что какое-нибудь твоё невольное восклицание разомкнет круг.

Харлан беспомощно смотрел в окно.

— Купер вот-вот будет здесь, — говорил Твиссел, — старт капсулы состоится через два биочаса. После этого проект будет завершен, и мы с тобой уже больше не будем его рабами.

Все поплыло и закружилось в водовороте отчаяния. Как ловко Твиссел перехитрил его! Неужели с самого начала он преследовал только одну цель — без лишнего шума запереть Харлана в пультовой? Неужели, узнав о догадке Харлана, Вычислитель мгновенно с дьявольской хитростью придумал этот коварный план, занял Харлана разговором, убаюкал его своими побасенками, водил его туда и сюда, пока не приспело время посадить его под замок?

А быстрая сдача позиций в отношении Нойс? «Ей ничего не будет, — клялся Твиссел, — даю слово!»

Как он мог поверить в эту явную ложь? Если они не собираются причинять вреда Нойс, то зачем было блокировать Колодцы в 100 000-м? Один только этот факт должен был выдать Твиссела с головой.

Он вел себя как последний дурак! Ему так хотелось верить в своё могущество, что он позволил Твисселу несколько часов водить себя за нос. И вот доигрался: сидит взаперти в пультовой, и в нём не нуждаются даже для того, чтобы нажать на пусковой рычаг.

Сила, могущество, незаменимость — одним ударом его лишили всего. Один ловкий ход — и вместо козырей у него на руках простые двойки и тройки. Всё кончено! Нойс потеряна для него навсегда! Предстоящее наказание его мало трогало. Что ему все их угрозы теперь, когда Нойс потеряна для него навсегда?

Ему даже в голову не приходило, что проект так близок к завершению. В этом была его главная ошибка, вот почему он потерпел поражение.

Глухо прозвучал голос Твиссела:

— Я отключаю тебя, мой мальчик.

Харлан остался один, беспомощный, никому не нужный…

Глава 13

В ДАЛЕКОЕ ПРОШЛОЕ

Вошёл Купер. От возбуждения его узкое личико порозовело и казалось почти юношеским, несмотря на густые мал-лансоновские усы, свисающие с верхней губы.

(Харлан мог видеть его через окно, слышать его голос по видеофону. Он с горечью подумал: «Маллансоновские усики! Ну конечно…»)

Купер устремился к Твисселу:

— Вычислитель, меня не хотели пустить сюда раньше.

— Правильно делали, — ответил Твиссел. — На этот счёт были даны специальные инструкции.

— Но ведь мне уже пора отправляться, да?

— Почти пора.

— А я вернусь обратно? Я ещё увижу Вечность?

Несмотря на все старания Купера придать себе бодрый вид, в его голосе звучала неуверенность.

(Харлан с отчаянием стиснул кулаки и стукнул изо всех сил по металлической сетке окна; ему хотелось выбить стекло, закричать: «Стойте! Согласитесь на мои условия, не то я…» Что толку? Он был беспомощен.)

Купер оглядел комнату, даже не заметив, что Твиссел воздержался от ответа на его вопросы. В окне пультовой он заметил Харлана и возбужденно замахал ему.

— Техник Харлан! Идите сюда. Я хочу пожать вашу руку перед отъездом.

— Не сейчас, мой мальчик, не сейчас, — вмешался Твиссел. — Харлан занят. Он настраивает аппаратуру.

— В самом деле? А вы знаете, мне кажется, что ему нехорошо. Он не болен?

— Я только что рассказал ему об истинной цели нашего проекта, — сказал Твиссел. — Боюсь, что от этого кому угодно станет не по себе.

— Разрази меня Время, если это не так! — воскликнул Купер. — Вот уже несколько недель, как я знаю правду и всё никак не могу привыкнуть.

В его смехе послышались нервные, почти истерические нотки.

— Никак не могу вбить в свою твёрдолобую башку, что в этом спектакле мне отводится главная роль. Я… я даже капельку трушу.

— Ничуть не виню тебя за это.

— Во всём, знаете ли, виноват мой желудок. Это наименее геройская часть моего организма.

— Ну ладно, — сказал Твиссел, — всё это вполне естественно и скоро пройдёт. А пока — час твоего отправления приближается. Перед отъездом тебе необходимо получить последние инструкции. Например, ты, собственно, ещё не видел капсулу, которая доставит тебя в прошлое.

В течение двух последующих часов Харлан слышал каждое произнесенное ими слово, независимо от того, видел он их или нет. Он понимал, почему Твиссел наставляет Купера в такой напыщенной и высокопарной манере. Куперу сообщались те самые подробности, о которых он должен будет впоследствии упомянуть в «Маллансоновском мемуаре».

(Замкнутый круг. Замкнутый круг! И не разомкнуть, не разорвать его в ярости отчаяния; не обрушить подобно библейскому Самсону крышу храма на головы своих врагов; круг смыкается стремительно и неудержимо.)

— Движение обычной капсулы внутри Вечности из Столетия А в Столетие Б, — слышал он голос Твиссела, — происходит, как тебе известно, под действием Темпорального поля, при этом капсула, образно выражаясь, выталкивается из пункта А и притягивается в пункт Б. Энергия, необходимая для движения капсулы, имеется как в пункте отправления, так и в пункте назначения.

Но капсула, которая доставит тебя в прошлое, должна будет выйти за пределы Вечности; необходимую энергию она может получить только в пункте отправления. По аналогии с Пространственной механикой, если только эта аналогия приложима к Темпоральным силам, мы как бы мощным толчком закидываем капсулу в пункт назначения. Потребление энергии в этом случае возрастает в десятки тысяч раз. Понадобилось проложить специальные энергопроводы вдоль Колодцев Времени, чтобы отсасывать энергию вспышки Солнца, ставшего Новой, в нужнойконцентрации.

У этой капсулы всё необычно, начиная с пульта управления и кончая источниками питания. Десятки биолет мы прочесывали прошлые Реальности в поисках нужных сплавов и специальной технологии. Самая важная находка была сделана в 13-й Реальности 222-го Столетия. Там был создан Темпоральный толкатель, без которого эта капсула никогда не была бы построена. 13-я Реальность 222-го Столетия.

Последние слова Твиссел выговорил особенно отчетливо.

(«Запомни это, Купер, — с горечью подумал Харлан, — 13-я Реальность 222-го Столетия. Запомни для того, чтобы ты мог упомянуть о ней в «Маллансоновском мемуаре», для того, чтобы Вечные знали, где вести поиски, для того, чтобы они могли сказать тебе об этом, для того, чтобы ты мог упомянуть… Снова и снова замыкается круг…»)

— Разумеется, мы ещё ни разу не посылали капсулу с человеком за нижний предел Вечности, — продолжал Твиссел, — но внутри Вечности мы испытывали её неоднократно. Поэтому мы убеждены в успехе.

— А разве может быть иначе? — спросил Купер. — То есть я хотел сказать, что мой Аналог уже попадал туда, иначе Маллансон не смог бы создать Поля, а он его создал.

— Вот именно, — ответил Твиссел. — Ты окажешься в безопасной и пустынной местности в малонаселённом районе юго-запада Соединенных Штатов Амелики.

— Америки, — поправил его Купер.

— Пусть Америки. Это будет 24-е Столетие, или с точностью до сотых долей — 23,17. Я полагаю, что мы даже можем назвать это Время, если хочешь, 2317 годом. Капсула, как ты видишь сам, очень вместительна. Сейчас её загрузят водой, продовольствием, средствами защиты и всем необходимым для создания убежища. У тебя будут подробнейшие инструкции, понятные только тебе одному. Я хочу ещё раз подчеркнуть, что ты должен принять все мыслимые меры предосторожности. Никто из местных жителей не должен тебя обнаружить, прежде чем ты будешь к этому готов. С помощью специальной землеройной машины ты выроешь себе в горах глубокую пещеру. Все вещи будут уложены в капсулу таким образом, чтобы ты смог как можно скорее разгрузить её.

(«Повторяйте ему ещё и ещё, — думал Харлан. — Всё это уже говорилось ему много раз, но необходимо ещё раз повторить всё то, что должно войти в мемуар. Снова и снова по кругу…»)

— На разгрузку тебе даётся пятнадцать минут, и ни секундой более, — говорил Твиссел, — после чего капсула автоматически вернется в исходный пункт вместе со всеми инструментами и приборами, неизвестными в 24-м веке. Список этих вещей ты получишь перед отправлением. После исчезновения капсулы ты будешь предоставлен самому себе.

— Неужели капсула должна возвратиться так спешно? — спросил Купер.

— Быстрое возвращение увеличивает шансы на успех, — ответил Твиссел.

(«Капсула должна вернуться через пятнадцать минут, — думал Харлан, — потому что в прошлый раз она вернулась через пятнадцать минут. Круг замыкается…»)

— Мы не хотели рисковать, подделывая денежные знаки той эпохи, — в голосе Твиссела появились торопливые нотки, — тебе дадут золото в виде небольших самородков. Рассказ о том, как они попали к тебе, подробно записан в инструкции. Ты будешь одет так же, как аборигены; во всяком случае, твоя одежда для начала вполне сойдёт за местную.

— Отлично, — произнес Купер.

— А теперь запомни. Ни одного поспешного шага. Не торопись. Если надо, выжидай неделями. Тебе необходимо духовно свыкнуться с эпохой, вжиться в неё. Уроки Техника Харлана — это хорошая основа, но их далеко не достаточно. Приёмник электромагнитных волн, изготовленный на основе принципов того времени, позволит тебе быть в курсе всех текущих событий и, самое главное, изучить правильное произношение и интонацию. Сделай это как можно тщательнее. Я уверен, что Техник Харлан превосходно знает английский язык, но ничто не может заменить изучение языка непосредственно на месте.

— А что, если я попаду не туда, куда надо? — спросил Купер. — Я хочу сказать: а вдруг я попаду не в 2317?

— Проверь это тщательно. Но всё будет в порядке. Всё кончится благополучно.

(«Всё кончится благополучно, потому что всё один раз уже кончилось благополучно, — думал Харлан, — круг замыкается…»)

Однако на лице Купера, должно быть, промелькнула тень сомнения, потому что Твиссел торопливо добавил:

— Точность настройки тщательно отработана. Я как раз собирался объяснить тебе положенный в основу принцип, и мы сейчас этим займемся. Кстати, наша беседа поможет Харлану лучше понять систему управления.

(Харлан стремительно повернулся от окна к пульту. В беспросветном мраке отчаяния блеснул слабый луч надежды. А что, если?..)

Твиссел продолжал читать Куперу лекцию нарочито педантичным тоном школьного учителя, и Харлан краем уха продолжал прислушиваться к его словам.

— Нетрудно понять, — говорил Твиссел, — что основная наша проблема заключалась в том, чтобы определить, насколько далеко можно забросить материальное тело в Первобытную Эпоху, сообщив ему определённый энергетический толчок. Проще всего было бы посылать эту капсулу с человеком в прошлое, тщательно измеряя при этом затраченное количество энергии. Этот человек мог бы каждый раз определять, в какое Время он попал, с точностью до сотых долей Столетия либо при помощи астрономических наблюдений, либо извлекая необходимую информацию из радиопередач. Однако этот способ был бы очень медленным и к тому же крайне опасным, так как, если наш посланец был бы обнаружен местными жителями, это, вероятно, повлекло бы за собой катастрофические последствия для всего проекта.

Вместо человека мы посылали в прошлое определённую массу радиоактивного изотопа, ниобия-94, который, испуская бета-частицы, превращается в стабильный изотоп, молибден-94. Период полураспада ниобия-94 составляет почти точно 50 °Cтолетий. Первоначальная интенсивность радиоактивного излучения образца нам известна. Со временем интенсивность убывает по хорошо известному закону и может быть измерена с высокой точностью.

Когда капсула попадает в какое-то Столетие Первобытной Эпохи, ампула с изотопом выстреливается в горный склон, и капсула возвращается обратно в Вечность. В тот же самый момент биовремени, когда происходит выстрел, ампула одновременно появляется во всех будущих Временах, соответственно постарев. В 575-м Столетии Техник выходит из Вечности во Время в том самом месте, где была спрятана ампула, находит её по излучению и извлекает её. Измерив уровень радиации, легко определить, сколько времени эта ампула пролежала в склоне горы, а следовательно, узнать с точностью до двух десятичных знаков, в какое Столетие попала наша капсула. Послав в прошлое дюжину ампул с различной энергией толчка, мы построили калибровочную кривую. Затем эта кривая была проверена посылкой ампул не в Первобытную Эпоху, а в первые Столетия Вечности, где были возможны прямые наблюдения.

Были у нас и неудачи. Несколько первых ампул были потеряны, так как мы не учли геологических изменений, происшедших в период между последними Столетиями Первобытной Эпохи и 575-м. Следующие три ампулы тоже найти не удалось. Возможно, что катапультирующий механизм вогнал их слишком глубоко в недра горы. Отладив методику, мы успешно провели серию опытов, пока уровень радиации в той местности не сделался чересчур высоким. Мы опасались, что какой-нибудь житель Первобытных Времен обнаружит радиацию и заинтересуется, каким образом сюда попали радиоактивные отходы. Но всё же мы провели ряд удачных экспериментов и совершенно уверены, что можем послать человека в любое Первобытное Столетие с точностью до сотых долей. У тебя есть вопросы?

— Я отлично всё понял, Вычислитель Твиссел, — ответил Купер. — Я уже видел прежде эту калибровочную кривую, не понимая её значения, но теперь мне всё совершенно ясно.

Харлан слушал этот разговор со всё возрастающим интересом. Он посмотрел на шкалу прибора. Сверкающая дуга фарфора на металле была разделена тонкими чёрточками на Столетия, Децистолетия и Сантистолетия. Цифры были очень мелкими, но, пригнувшись, Харлан разглядел, что на шкале нанесены Столетия с 17-го по 27-е. Тоненькая, как волосок, стрелка стояла на отметке 23,17. Харлану уже доводилось встречаться с аналогичными Векометрами, и он привычным жестом нажал на пусковой рычаг. Но рычаг был заклинен. Волосок даже не шелохнулся.

— Техник Харлан!

— Слушаю, Вычислитель! — крикнул он в ответ, но затем вспомнил, что Твиссел не слышит его. Подойдя к окну, он кивнул головой.

Твиссел заговорил, словно прочитав мысли Харлана:

— Векометр установлен на посылку капсулы в 23,17. Никакой дополнительной подстройки не требуется. Единственная твоя задача — это в соответствующий момент биовремени включить контакт. Справа от Векометра расположен секундомер. Кивни, когда найдешь его.

Харлан кивнул.

— Секундомер будет отсчитывать биосекунды, остающиеся до запуска. В минус пятнадцать секунд включи контакт. Это просто. Ты понял как?

Харлан снова кивнул.

— Особой точности не требуется. Ты можешь включить его в минус четырнадцать, или минус тринадцать секунд, или даже в минус пять секунд, но всё-таки постарайся включить его не позднее, чем в минус десять секунд. Как только ты включишь контакт, остальное довершат автоматы, которые точно в нулевой момент сообщат капсуле Темпоральный толчок. Ты понял?

Харлан ещё раз кивнул головой. Он понял даже больше, чем сказал Твиссел. Если он не включит контакт в минус десять секунд, то это сделают без него.

Обойдёмся без посторонней помощи, угрюмо подумал Харлан.

— У нас ещё осталось тридцать биоминут, — продолжал Твиссел. — Мы с Купером пойдём проверим его снаряжение.

Они ушли. Закрылась дверь, и Харлан остался наедине с пультом, Временем (секундомер уже заработал, неторопливо отсчитывая секунды, оставшиеся до старта) и твёрдой решимостью довести задуманное до конца.

Отвернувшись от окна, Харлан сунул руку в карман и вытащил всё ещё лежавший там болеизлучатель. Рука его слегка дрожала.

Снова промелькнула мысль: «Самсон, разрушающий храм!»

Язвительно и цинично он подумал: «Кто из Вечных хоть когда-либо слышал о Самсоне? Кто из них знает, как он погиб?»

Оставалось всего двадцать пять минут. Харлан не знал, сколько времени займет затеянная им операция. Да и вообще у него не было никакой уверенности в успехе.

Впрочем, выбора у него тоже не было. Отвинчивая влажными пальцами наконечник болеизлучателя, он чуть было не уронил его.

Работал он быстро, не думая о последствиях, меньше всего его беспокоила мысль о том, что он сам перейдёт в небытие.

В минус одну минуту Харлан в полной готовности стоял у пульта.

«Может быть, последняя минута жизни», — отвлеченно подумал он.

Он ничего не видел, кроме возвратного движения красной стрелочки, отсчитывавшей уходящие секунды.

Минус тридцать секунд.

«Больно не будет. Ведь это не смерть», — мелькнула мысль.

Он решил в оставшиеся ему секунды думать только о Нойс.

Минус пятнадцать секунд.

Нойс!

Левая рука Харлана потянула рычаг на себя. Не торопиться!

Минус двенадцать секунд.

Контакт!

Заработали автоматы. Старт будет дан в нулевой момент. Харлану оставалось сделать только одно движение.

Движение Самсона, сокрушающего храм!

Правая рука начала подниматься. Он старался не смотреть на неё.

Минус пять секунд.

Нойс!

Правая рука… НОЛЬ… рывком рванула рычаг на себя. Он так и не взглянул на неё.

Неужели это и есть небытие?

Нет, пока нет. Он всё ещё жив.

Не двигаясь, Харлан застывшим взором смотрел в окно. Время словно остановилось для него.

Зал был пуст. На месте огромной, занимавшей его почти целиком капсулы зияла пустота. Мощные металлические конструкции опор сиротливо вздымались в воздух. В гигантском зале всё замерло, словно в зачарованной пещере, и только Твиссел, казавшийся крохотным гномиком, суетливо вышагивал взад и вперёд.

Несколько минут Харлан равнодушно следил за ним, затем отвел глаза.

Внезапно и совершенно беззвучно капсула появилась на прежнем месте. Её переход через тончайшую грань, отделяющую будущее мгновение от прошедшего, не шелохнул даже пылинки.

Громада капсулы заслонила Твиссела, но секунду спустя он появился из-за её края и бегом направился к пультовой. Стремительным движением руки Вычислитель включил механизм, открывающий дверь, и ворвался внутрь, крича в ликующем возбуждении:

— Свершилось! Свершилось! Мы замкнули круг!

Он хотел сказать ещё что-то, но ему не хватило дыхания.

Харлан молчал.

Твиссел подошёл к окну и уперся в стекло ладонями. Харлан обратил внимание на то, как дрожат его руки, заметил старческие узелки на синеватых венах. Казалось, мозг его потерял способность и желание отделять важное от несущественного и тупо выхватывал из окружающей действительности отдельные случайные детали.

«Какое всё это имеет значение? — устало подумал он. — И что вообще имеет сейчас значение?»

Твиссел снова заговорил, но Харлан едва слышал его; слова доносились словно откуда-то издалека:

— Теперь-то я могу признаться, что хоть я и не показывал виду, но я здорово волновался. Сеннор одно время любил повторять, что вся эта затея совершенно немыслима. Он настаивал на том, что непременно должно произойти нечто непредвиденное — и всё рухнет… В чём дело?

Он резко обернулся, услышав, как Техник что-то глухо пробурчал. Отрицательно покачав головой, Харлан сдавленно выдавил:

— Ничего…

Твиссел не стал допытываться и снова отвернулся. Было непонятно, обращается ли он к Харлану или просто говорит в пустоту. Казалось, ему хочется выговориться за все годы волнений и тревог.

— Сеннор — неисправимый скептик. Сколько мы спорили с ним, как только не убеждали его! Мы приводили ему математические выкладки, мы ссылались на результаты, полученные многими поколениями исследователей за всё биовремя существования Вечности. Он же отметал в сторону наши рассуждения и преподносил в качестве доказательства парадокс о человеке, встречающем самого себя. Да ведь ты слышал, как он рассуждал об этом. Это его излюбленная тема.

«Нельзя знать будущее», — говорил Сеннор. Например, я, Лабан Твиссел, знаю из мемуара, что хотя я буду очень стар, но я доживу до того момента, когда Купер отправится в своё путешествие за нижний предел Вечности. Я знаю и другие подробности о своем будущем, знаю, что мне предстоит совершить.

«Это невозможно, — настаивал он. — Знание собственной судьбы обязательно изменит Реальность, даже если из этого следует, что круг никогда не замкнется и Вечность никогда не будет создана».

Что заставляло его так говорить, понятия не имею! Может быть, он искренне верил в свои выдумки, может быть, они были для него чем-то вроде интеллектуальной игры, а может быть, ему просто хотелось нас подразнить. Во всяком случае, проект продвигался вперёд, и ряд предсказаний мемуара начал осуществляться. Например, мы отыскали Купера именно в том Столетии и той Реальности, которые были указаны в мемуаре. Уже одно это не оставляло камня на камне от всех утверждений Сеннора, но и это его не убедило. К тому времени у него появилось новое увлечение.

Твиссел тихо засмеялся, не заметив, как сигарета догорела почти до самых кончиков его пальцев.

— И всё же, знаешь, мне долгие годы было не по себе. Ведь что-то действительно могло произойти. Реальность, в которой была основана Вечность, могла измениться таким образом, чтобы не допустить «парадокса», как любил называть это Сеннор. И тогда, в этой новой Реальности, уже не было бы ни Вечности, ни нас с тобой. Ты знаешь, иногда по ночам, во время бессонницы, мне вдруг начинало казаться, что всё погибло… И теперь, когда всё закончилось благополучно, я могу спокойно посмеяться над своими страхами и обозвать себя выжившим из ума старым дураком.

— Вычислитель Сеннор был прав, — очень тихо сказал Харлан.

— Что такое? — метнулся к нему Твиссел.

— Проект провалился. Круг не замкнут.

Харлану казалось, что его рассудок медленно освобождается от густого тумана.

— О чём это ты болтаешь? — Старческие руки Твиссела с неожиданной силой впились в плечи Харлана. — Ты болен, мой мальчик. У тебя сдали нервы.

— Нет, не болен. Мне всё опротивело. Вы. Я. Но я не болен. Взгляните сами. Сюда, на Векометр.

— Векометр?

Тоненький волосок стрелочки был прижат к правому концу шкалы около отметки 27-го Столетия.

— Что здесь произошло?

Радость на лице Твиссела сменилась страхом.

Харлан уже полностью овладел собой.

— Я расплавил предохранительный механизм и высвободил рычаг управления.

— Как тебе удалось это сделать?

— У меня был болеизлучатель. Я разобрал его и использовал вделанный в него в качестве источника питания микрореактор. Он сработал как автогенный резак. Энергии хватило только на одну вспышку, но этого было достаточно. Вот всё, что от него осталось.

Харлан подтолкнул ногой маленькую кучку металлических обломков, валявшихся на полу.

Твиссел всё ещё не хотел верить.

— 27-е? Ты хочешь сказать, что Купер попал в 27-е Столетие?

— Я понятия не имею, куда он попал, — вяло ответил Харлан, — сначала я перевел рычаг вниз, далеко за 24-е. Но я не знаю куда. Я не посмотрел. Потом я переставил его в это положение. Вот и всё.

Твиссел с ужасом смотрел на Харлана, его лицо приобрело землистый оттенок, губы дрожали.

— У меня нет ни малейшего представления, где сейчас Купер, — продолжал Харлан. — Он затерялся в Первобытных веках. Круг разорван. Сначала я думал, что всё кончится сразу, в нулевой момент. Но это глупо. Придётся ждать. Наступит такое мгновение по биовремени, когда Купер поймет, что он не в том Столетии, когда он сделает что-нибудь противоречащее мемуару, когда он…

Харлан не докончил фразу и засмеялся натянутым хриплым смехом.

— Не всё ли нам равно? Всё это только отсрочка, пока Купер не совершит какой-нибудь непоправимой ошибки, пока он не разорвёт круг. Мы бессильны помешать ему. Минуты, часы, дни. Не всё ли равно? Когда отсрочка истечёт, Вечность прекратит существование. Вы меня слышите? Вечности крышка!

Глава 14

ДАВНЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

— Но что толкнуло тебя на этот шаг? Что?

Твиссел растерянно перевел глаза со шкалы на Техника; растерянность и недоумение, прозвучавшие в его голосе, отразились в этом взгляде, словно в зеркале.

Харлан поднял голову.

— Нойс! — одним словом ответил он.

— Женщина, которую ты спрятал в Вечность? — спросил Твиссел.

Горькая усмешка Харлана была ему единственным ответом.

— Но при чем здесь она? — продолжал недоумевать Твиссел. — Я ничего не понимаю, мой мальчик.

— Да что тут понимать? — взорвался Харлан. — Бросьте притворяться! Да, у меня была женщина. Кому мешало наше счастье? Кому оно причинило зло? Ведь её даже не существует в новой Реальности.

Твиссел тщетно пытался вставить хоть слово.

— Но у Вечности свои законы, — продолжал бушевать Харлан. — О, я знаю их все наизусть. Союзы требуют разрешения; союзы требуют Расчёта; союзы требуют высокого знания; союзы — вещь рискованная. Что вы замышляли сделать с Нойс по завершении проекта? Поместить её в гибнущую ракету? Или же предоставить ей тепленькое местечко общей любовницы знатных Вычислителей? Но теперь-то всему крышка — вам и вашим планам.

В полном изнеможении он закончил свою тираду, и Твиссел быстро подошёл к видеофону. Очевидно, передатчик видеофона снова был включен. Вычислитель повторял сигнал вызова до тех пор, пока не добился ответа.

— Говорит Твиссел. Вход в это помещение категорически запрещён, — произнес он не допускающим возражений тоном. — Никто не имеет права войти сюда. Вам ясно? Тогда выполняйте! Нет, никаких исключений. И для членов Совета тоже. К ним это относится в первую очередь.

Он снова повернулся к Харлану и задумчиво проговорил:

— Они не посмеют нарушить мой приказ, потому что я старейший член Совета и ещё потому, что я слыву чудаком. Они втайне считают, что я выжил из ума. Вот почему мне всегда и во всём уступают.

Он пристально поглядел на Харлана:

— Ты тоже так думаешь?

В этот момент он был похож на маленькую сморщенную обезьянку.

«Разрази меня Время! Он и впрямь безумен, — со страхом подумал Харлан. — Потрясение лишило его рассудка».

Мысль, что он заперт наедине с сумасшедшим, заставила Харлана испуганно отступить назад. Но он быстро опомнился. Безумен Твиссел или нет, он всего только дряхлый старик, и к тому же скоро наступит конец всему, даже безумию.

Скоро? А почему не сразу? Чем вызвана эта отсрочка?

— Ты не ответил мне, — вкрадчиво продолжал Твиссел. (Вот уже несколько минут в его руках не было привычной сигареты, но он, казалось, не замечал этого.) — Ты тоже считаешь, что я выжил из ума? Думаю, что да. Если бы ты считал меня своим другом, а не капризным, свихнувшимся стариком, ты бы поделился со мной своими сомнениями. И тогда не было бы этой глупой выходки.

Харлан насупился. Оказывается, Твиссел считает, что спятил-то он, Харлан.

— Меня толкнули на это, — сердито буркнул он. — Я в здравом рассудке.

— Но ведь я же сказал тебе, что девушке ничто не грозит.

— А я, как последний глупец, поверил вам. Только дурак может поверить в справедливость и великодушие Совета по отношению к Технику.

— При чем тут Совет?

— Финжи знал всё, это он донес на меня Совету.

— Как ты узнал об этом?

— Вырвал признание у Финжи под дулом болеизлучателя. Болеизлучатель помог ему забыть о разнице в наших званиях.

— Ты вот это сделал тем же излучателем? — Твиссел указал на шкалу Векометра, которой подтеки расплавленного металла придавали сходство с перекошенным гримасой лицом.

— Да.

— Натворил бед этот излучатель, ничего не скажешь. — Его тон стал более резким. — А ты знаешь, почему Финжи не принял мер сам, а послал донесение Совету?

— Потому что он ненавидел меня и хотел действовать наверняка. Ему нужна была Нойс.

— До чего же ты наивен! Если бы дело было только в Нойс, он без труда устроил бы себе союз с ней. И уж не Техник встал бы у него на пути. Этот человек ненавидел меня.

В его руках по-прежнему не было сигареты, отчего выпачканный табаком палец, которым он ткнул себя в грудь, казался голым до неприличия.

— Вас?

— Мой мальчик, что ты смыслишь в политике? Не каждому Вычислителю удаётся стать членом Совета Времен. Финжи честолюбив. Он готов был добиваться этого поста любой ценой. Но я помешал ему, так как счел его эмоционально неуравновешенным. Сохрани меня Время, я только теперь понял, как я был прав тогда… Послушай, мой мальчик, он знал, что я тебе покровительствую. Он видел, как из рядового Наблюдателя я сделал тебя первоклассным Техником. Ты постоянно работал со мной. Как ещё мог бы Финжи отомстить мне? Если бы ему удалось доказать, что мой любимчик виновен в страшном преступлении против Вечности, то это немедленно отразилось бы и на мне. Я был бы вынужден подать в отставку, и, как по-твоему, кто тогда занял бы моё место?

Привычным жестом он поднес руку к губам и, не обнаружив сигареты, посмотрел отсутствующим взглядом на промежуток между большим и указательным пальцем.

«Не так уж он спокоен, как притворяется, — подумал Харлан. — Да и можно ли оставаться спокойным в такой момент? Но для чего рассказывать мне всю эту чушь теперь, когда истекают последние минуты Вечности? — И снова его обожгла мысль: — Но когда же конец? Почему отсрочка?»

— Когда я недавно отпустил тебя к Финжи, — продолжал Твиссел, — у меня было предчувствие беды. Но в «Мемуаре Маллансона» говорилось, что ты отсутствовал весь последний месяц, а никакого другого предлога не подвернулось. К счастью для нас, Финжи перестарался.

— Каким образом? — устало спросил Харлан. Ему это было совершенно безразлично, но Твиссел говорил не умолкая, и легче было принять участие в разговоре, чем пытаться отключиться.

— Финжи озаглавил своё донесение «О непрофессиональном поведении Техника Эндрю Харлана». Он разыгрывал из себя истинного Вечного, бесстрастно и невозмутимо выполняющего свой долг. Негодование он оставлял на долю Совета. К несчастью для себя, он не подозревал о твоём истинном значении. Ему даже в голову не пришло, что любое донесение, касающееся тебя, будет немедленно передано мне.

— И вы мне ничего не сказали?

— А как я мог? Я хотел оградить тебя от ненужных волнений накануне решающего момента. Я ждал, пока ты сам расскажешь мне о своих затруднениях.

Харлан недоверчиво скривил рот, но затем он вспомнил усталое лицо Вычислителя на экране видеофона, вспомнил его настойчивые вопросы. Это было вчера. Всего лишь вчера!

Ничего не ответив, он опустил глаза.

— Я сразу понял, — уже мягче продолжал Твиссел, — что Финжи намеренно толкает тебя на… опрометчивый шаг.

Харлан поднял голову.

— Вы знали об этом?

— Ты удивлен? Я давно знаю, что Финжи подкапывается под меня. Я уже старик, мой мальчик, и интриги для меня не новость. Если Вычислитель вызывает подозрения — нетрудно проследить за ним. Для этого существуют особые устройства, изъятые из Времени, которых ты не сыщешь даже в наших музеях. Среди них есть такие, о которых известно только Совету.

Харлан с горечью подумал о блокировке Колодцев Времени в 100 000-м.

— На основании донесения Финжи и той информации, которую я получил из других источников, было нетрудно восстановить истину.

— А Финжи подозревал, что вы за ним шпионите? — неожиданно спросил Харлан.

— Возможно. Меня бы это не удивило.

Харлан вспомнил свои первые дни в 482-м. Финжи ничего не знал о проекте Маллансона, и необычный интерес Твиссела к молодому Наблюдателю насторожил его. «Вы встречались прежде со Старшим Вычислителем Твисселом?» спросил он как-то. Харлан припомнил, что в голосе Финжи звучало острое беспокойство. Уже тогда Финжи мог заподозрить Харлана в том, что он подослан к нему Твисселом. Так вот в чём источник его ненависти!

— Если бы ты сам пришёл ко мне… — продолжал Твиссел.

— Прийти к вам? — не выдержал Харлан. — А как насчёт Совета?

— Во всём Совете знал я один.

— И вы им так-таки ничего не сказали? — Харлан попытался придать своему голосу ироническую интонацию.

— Так-таки ничего.

Харлан почувствовал, что его лихорадит. Одежда душила его. Неужели этому кошмару не будет конца? Глупая, бессмысленная болтовня. Зачем? Во имя чего?

Почему не погибла Вечность? Почему не наступает желанный покой небытия? Разрази его Время, неужели он ошибся?!

— Ты всё ещё не веришь мне? — спросил Твиссел.

— А почему я должен вам верить? — снова взорвался Харлан. — Всего лишь сегодня утром весь Комитет в полном составе явился поглазеть на меня. Что привело их, если не донесение Финжи? Их заинтересовал чудной субъект, который нарушил законы Вечности, но расправу с которым приходилось откладывать на один день. Всего на день, пока не будет завершен проект. Они пришли позлорадствовать в ожидании завтрашнего дня.

— Мой мальчик, ты глубоко не прав. Их желание видеть тебя было вызвано простым любопытством. Члены Совета — всего-навсего люди с обычными человеческими слабостями. Они не могли присутствовать при отправлении капсулы, им нельзя было поговорить с Купером — обо всём этом в мемуаре нет ни слова. Сохрани меня Время, как ты не понимаешь, что их разбирало любопытство. Ты был для них самой доступной частью проекта — вот почему они так разглядывали тебя.

— Я не верю вам.

— Но это правда.

— Да? А чем тогда были вызваны рассуждения члена Совета Сеннора о человеке, встречающем самого себя? Он явно знал о моих противозаконных вылазках в 482-е и о том, как я чуть было не встретил там самого себя. Он дразнил меня, хитроумно развлекаясь за мой счёт.

— Сеннор? Тебя беспокоит Сеннор? Если бы ты только знал, что это за жалкая фигура! Он родился в 803-м Столетии. Его современники в угоду своим извращенным представлениям о красоте намеренно уродуют человеческие тела. Когда Сеннор был ещё подростком, ему выщипали все волосы на теле.

Знаешь ли ты, как уродство влияет на человека? Оно разрушает его связи с предками и потомками. Ты почти не найдешь среди Вечных выходцев из этого Столетия — слишком уж они отличны от нас. За всю историю Вечности Сеннор — единственный, кто получил место в Совете.

Нетрудно догадаться, как всё это отразилось на его психике. Неуверенность в завтрашнем дне — страшная вещь. Тебе, вероятно, и в голову не приходило, что член Совета может чувствовать себя неуверенно? Сеннору неоднократно приходилось выслушивать призывы к исправлению его Реальности, к уничтожению в ней тех самых обычаев, из-за которых он так резко выделяется среди нас. В один прекрасный день так и будет. И тогда он останется чуть ли не единственным таким уродом.

Он ищет утешения в философии. В качестве моральной компенсации он неизменно затрагивает в разговоре самые непопулярные или непризнанные точки зрения. Парадокс о человеке, встречающем самого себя, — излюбленная его тема. Я уже рассказывал тебе, что он имел обыкновение предсказывать неудачу проекту. Сегодня за завтраком он дразнил нас, членов Совета, а не тебя. К тебе это не имело ни малейшего отношения.

Твиссел разгорячился. Увлекшись своим монологом, он забыл о том, где они находятся, забыл о нависшей катастрофе, он снова превратился в хорошо знакомого Харлану карлика с быстрой жестикуляцией и неловкими движениями. Он даже вытащил сигарету из нарукавного карманчика, но, впрочем, так и не закурил её.

Внезапно он замолчал, резко повернулся и пристально посмотрел на Харлана, словно до его сознания только сейчас дошёл смысл последних слов Техника.

— Ты сказал, что чуть было не встретил сам себя. Что это значит?

Харлан вкратце рассказал о своем приключении.

— Разве вы не знали об этом?

— Нет.

Последовавшие за этим несколько секунд тишины были для сжигаемого лихорадкой Харлана тем же, что глоток воды для умирающего от жажды.

— А что, если ты действительно встретил сам себя?

— Но ведь…

— Случайные отклонения всегда возможны, — не обращая на него внимания, продолжал Твиссел. — Если учесть, что число допустимых Реальностей бесконечно велико, ни о каком детерминизме не может быть и речи. Предположим, что в Реальности Маллансона, в предшествовавшем цикле…

— Разве циклы повторяются бесконечно? — не удержался от вопроса Харлан. Оказывается, способность удивляться не совсем ещё атрофировалась в нём.

— А ты думал — только дважды? По-твоему, двойка — магическое число? За конечный промежуток биовремени может осуществиться бесчисленное множество циклов. Точно так же, как можно, например, бесконечно водить карандашом по одной и той же окружности, но тем не менее описывать конечную площадь. В предшествующем цикле ты не встретился сам с собой. В теперешнем цикле в силу принципа статистической неопределённости это событие стадо возможным. При этом Реальность должна была измениться так, чтобы предотвратить эту встречу, и в новой, уже изменившейся Реальности ты послал Купера не в 24-е, а в…

— Но к чему всё это? — вскричал Харлан. — Что вы хотите от меня? Ведь всё уже кончено. Всё! Оставьте меня. Слышите: оставьте меня в покое!

— Я хочу, чтобы ты понял свою ошибку. Я хочу, чтобы ты осознал всю глубину своего заблуждения.

— Я был прав. А если и нет, всё равно уже поздно.

— Нет, не поздно. Выслушай меня. — Мягко, но настойчиво Твиссел продолжал уговаривать, упрашивать, умолять: — Тебе вернут твою девушку. Я обещал и ещё раз подтверждаю своё обещание. Ни тебе, ни ей не причинят ни малейшего вреда. Я согласен дать тебе любые гарантии.

Харлан посмотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Но ведь уже слишком поздно. Сделанного не вернешь.

— В том-то и дело, что ещё не поздно. Надежда ещё не потеряна. С твоей помощью мы можем добиться успеха. Но надо, чтобы ты захотел помочь, захотел «вернуть сделанное».

Харлан облизнул пересохшим языком потрескавшиеся губы. Твиссел свихнулся. Его разум не может примириться с неудачей… или… Неужели Совет действительно знает что-то, неведомое остальным?

Знает ли? Неужели есть средство противостоять приговору Изменения Реальности? Неужели можно остановить Время или обратить его вспять?

— Но ведь вы сами заманили меня в пультовую, где я, по вашему мнению, был совершенно беспомощен, и держали меня там взаперти, пока всё не было кончено.

— Ты боялся, что не выдержишь напряжения, что у тебя не хватит сил довести свою роль до конца.

— Это была угроза.

— Я понял тебя буквально. Прости меня. Ты должен мне помочь.

Итак, они снова вернулись к исходной точке. Его помощь необходима. Кто из них сошёл с ума? Он? Твиссел? Есть ли смысл в безумии? Или хоть в чём-нибудь?

Совет нуждается в нём. Чего только они не наобещают ему сейчас: Нойс, звание Вычислителя, всё что угодно. Но что получит он, когда спасет их? Нет, во второй раз его уже не одурачат!

— Нет, — решительно ответил он.

— Тебе вернут Нойс.

— Хотите сказать, что Совет нарушит законы Вечности, когда минует опасность? Не верю.

(К чему всё это? Разве можно спасти Вечность?)

— Совет ничего не узнает.

— Неужели вы захотите стать преступником? Честнее и благороднее вас я не встречал человека. Всю свою жизнь вы посвятили Вечности. Как только минует опасность, вы подчинитесь закону. Вы просто не сможете поступить иначе.

Щеки Твиссела покрылись красными пятнами. Его старческое лицо уже не казалось мудрым и властным; оно выражало только странную печаль.

— Я сдержу слово и нарушу закон по причине, о которой ты даже не подозреваешь, — медленно произнес Твиссел. — Я не знаю, сколько ещё просуществует Вечность. Может быть, месяцы, а может быть, считаные часы. Но я уже потратил так много времени, пытаясь образумить тебя, что потрачу ещё немного. Об одном прошу — выслушай меня.

Харлан замялся. Затем, решив, что спорить бесполезно, он устало произнес:

— Говорите.

— Много раз до меня доходили слухи, — начал свой рассказ Твиссел, — что я появился на свет глубоким стариком, что я набрался мудрости у Кибермозга, что даже во сне я не расстаюсь с карманным анализатором, что вместо крови по моим жилам течёт смазочное масло для счётных машин, в котором плавают крохотные перфокарты, что я — не человек, а искусно сделанный робот.

То и дело мне приходится выслушивать подобные бредни, и, сказать по правде, я даже чуть-чуть горжусь ими. Может быть, в глубине души я и сам верю в них. Недаром говорят, что я выжил из ума. Смешно и глупо, дожив до седых волос, верить в подобные выдумки, но что поделаешь, они облегчают жизнь.

Ты удивлен? Да, я, Лабан Твиссел, Старший Вычислитель, Старейшина Совета Времен, стремлюсь облегчить свою жизнь.

Ты никогда не задумывался, почему я курю? Вечные не курят, да и большинство Времян тоже. Мне иногда представляется, что это просто жалкий бунт, мелкая месть за провал большого восстания…

Нет, нет, со мной всё в порядке. Одна-две слезинки мне не повредят. Я не притворяюсь, поверь мне. Просто я давно не вспоминал об этом. Грустная вещь — воспоминания.

Как и у тебя, всё началось с женщины. Такое совпадение не случайно; если хорошенько подумать — оно почти неизбежно. Все мы, променявшие радости семейной жизни на рулончики перфолент, подвержены этой инфекции. Вот почему Вечность вынуждена принимать такие строгие меры предосторожности. И наверно, по той же причине Вечные то и дело так изобретательно нарушают законы.

Та женщина — я помню её как живую. Должно быть, глупо так цепляться за воспоминания. Ведь я почти ничего не помню о том биовремени. От моих бывших коллег сохранились лишь имена в архивах; Изменения, которые я рассчитывал (все, кроме одного), — только номера в катушках памяти Кибермозга. А её я помню. Впрочем, как раз ты, вероятно, сможешь понять меня.

Много лет я просил разрешения на союз, но получил его, только став Младшим Вычислителем. Она оказалась девушкой из этого же Столетия, из 575-го. До получения разрешения я, как водится, и в глаза её не видел. Она была умна и добра, хотя её нельзя было назвать красивой или хотя бы хорошенькой. Но ведь и я даже в молодости (а я был молод — не верь легендам) не отличался красотой. Мы отлично ладили друг с другом, и не будь я Вечным, я был бы счастлив назвать её своей женой. Сколько раз повторял я ей эти слова! Они льстили её самолюбию, но это действительно было правдой. Вечные вынуждены встречаться со своими женщинами лишь в строгом соответствии с расчётами, и мало кому из них выпадает на долю такая удача.

В той Реальности ей было суждено умереть молодой. Я смотрел на это философски. В конце концов, именно краткость её жизни делала возможным наш союз.

Стыдно вспомнить, но в самом начале её близкая смерть не слишком огорчала меня. Но так было только в самом начале.

Я проводил с ней всё время, отпускаемое мне Инструкциями, боясь упустить хотя бы минуту, бесстыдно пренебрегая работой, забывая про еду и сон. Даже в самых смелых мечтах я не мог представить, что женщина может быть настолько мила и привлекательна. Я полюбил её. Мне нечего к этому прибавить. Мой опыт в любви ничтожен, а знания, которые приобретаешь, подглядывая в Хроноскоп за Время-нами, стоят немногого. Думаю всё же, что я действительно любил её.

Из простого удовлетворения чувственных желаний наша связь выросла в огромное, всепоглощающее чувство. И тогда неизбежность её смерти нависла надо мной подобно катастрофе. Я рассчитал её Судьбу. Я не обратился к Расчётчикам. Всю работу я проделал сам. Пусть это не удивляет тебя. Да, я нарушил традиции, я погрешил против своего звания, но всё это бледнеет по сравнению с преступлениями, которые я совершил потом.

Да, да, я преступник. Я — Старший Вычислитель Лабан Твиссел.

Трижды наступал и проходил момент биовремени, когда ничтожное вмешательство с моей стороны могло изменить её личную судьбу и спасти её. Разумеется, я знал, что ни одно Изменение, вызванное эгоистическими мотивами, никогда не будет одобрено Советом. Всё равно я начал чувствовать себя её убийцей.

Потом она забеременела. И снова я нарушил свой долг, не приняв никаких мер. Видишь ли, я сам рассчитал её Судьбу, приняв во внимание наши встречи, и знал, что вероятность беременности для неё довольно велика. Как ты, возможно, знаешь, а может быть, не знаешь, связи Вечных с женщинами из Времени то и дело, несмотря на все предосторожности, приводят к подобным неприятностям. Всё бывает. Но так как Вечным нельзя иметь детей, мы быстро и безболезненно ликвидируем последствия.

Но она так радовалась тому, что станет матерью. У меня не хватило духу огорчить её, лишить её этого счастья. Из Расчёта Судьбы я знал, что она умрет до родов, и оправдывал этим своё бездействие. Она часами рассказывала мне, какое это счастье чувствовать в себе трепет новой жизни, а я сидел рядом с ней и пытался выдавить улыбку.

А затем случилось нечто совершенно непредвиденное. Она родила до срока…

Неудивительно, что ты на меня так посмотрел. У меня был ребенок, настоящий ребенок, мой собственный. Никто из Вечных не может сказать этого о себе. Но и это неслыханное нарушение законов — пустяк по сравнению с тем, что я совершил позднее.

Рождение ребенка было для меня полной неожиданностью. В этих вопросах мой жизненный опыт был крайне мал.

В панике бросился я к Расчёту Судьбы и обнаружил, что проглядел маловероятную «вилку». Профессиональный Расчётчик сразу бы заметил её. Я был наказан за свою чрезмерную самонадеянность.

Но что я мог поделать?

Убить ребенка? Его матери оставалось жить лишь две недели, и я решил: пусть они проживут этот срок вместе. Разве это так уж много — две недели счастья?

Расчёт не солгал. Ровно через две недели она умерла. День, час и причина смерти — всё было известно заранее. И то, что я целый год уже знал об этом, только усугубляло моё горе. Инструкция позволила мне провести с ней последние минуты. До самого конца я держал её за руку. Другой рукой я обнимал своего сына.

Я сохранил ему жизнь. Почему ты так вскрикнул? Какое право ты имеешь осуждать меня?

Откуда тебе знать, что испытывает отец, держа на руках своего сына — крохотную частицу собственной жизни? Пусть у меня вместо сердца счётная машина, но я-то знаю!

Да, я сохранил ему жизнь. Что значило для меня ещё одно преступление? Я поместил его в воспитательный дом и часто навещал (в строгой хронологической последовательности через определённые промежутки биовремени), оплачивая все расходы по его содержанию.

Так прошло два года. То и дело я проверял Расчёт Судьбы своего сына (это нарушение вошло у меня в привычку) и каждый раз с удовольствием убеждался, что вредные эффекты отсутствуют с точностью до 0,00001. Мальчик научился ходить и лепетать несколько слов. Но никто не учил его называть меня «папой». Я не знаю, какие догадки в отношении меня строили Времяне, заведовавшие этим домом. Но они брали мои деньги и ни о чём не спрашивали.

Через два года на рассмотрение Совета Времен был вынесен проект Изменения, которое краешком захватывало 575-е. Незадолго до этого меня произвели в Вычислители. Детальная разработка проекта была поручена мне. Я гордился своим повышением. Возможность самостоятельно рассчитать Изменение привела меня в восторг.

Но к моей радости примешивалась озабоченность. В текущей Реальности мой сын был незваным пришельцем. В новой Реальности он не должен был иметь Аналогов. Мысль о том, что ему предстоит перейти в небытие, приводила меня в отчаяние.

Я разработал проект, который мне тогда казался безукоризненным. Но я поддался искушению. Заранее уверенный в ответе, я всё же ещё раз проделал Расчёт Судьбы моего сына в новой Реальности.

А затем я провёл сутки в своем кабинете без еды и сна, до изнеможения повторяя этот Расчёт в тщетной надежде отыскать в нём ошибку. Но ошибки не было.

Утром я должен был вручить свои рекомендации Совету. Вместо этого я, пользуясь приближенным методом, наскоро разработал для себя Инструкцию и вышел во Время в точке, отстоящей от момента рождения моего сына на тридцать с лишним лет.

Ему было тридцать четыре года, столько же, сколько и мне тогда. Я представился ему в качестве дальнего родственника его матери. О своих родителях он ничего не знал; никаких воспоминаний детства у него не сохранилось.

Он работал авиационным инженером. В 575-м существовало много способов воздушных сообщений (также, как и в теперешней Реальности). У него была интересная работа, он был уважаемым и преуспевающим членом общества. Его жена была очаровательной женщиной, но детей у них не было. В новой Реальности, где мой сын не должен был существовать, Аналог этой женщины никогда не выйдет замуж. Всё это я знал давно. Я знал, что Реальность не пострадает, иначе я не смог бы оставить своего сына в живых. Всё-таки я не был законченным негодяем.

Целый день я не отходил от своего сына. Любезно улыбаясь, мы беседовали на разные отвлеченные темы. Когда время, отпущенное мне Инструкцией, истекло, мы сухо простились. Но, прикрываясь маской равнодушия, я жадно впитывал каждый его жест, каждое слово, пытаясь навсегда сохранить их в своей памяти. На следующий день (по биовремени) эта Реальность должна была прекратить своё существование.

Как мне хотелось посетить заодно и тот отрезок Столетия, когда ещё была жива моя жена, но у меня не оставалось ни секунды. Да и не знаю, хватило ли бы у меня мужества хоть издали взглянуть на неё.

Возвратившись в Вечность, я провёл ещё одну бессонную ночь. Трудно описать, какая борьба шла в моей душе. Но чувство долга победило. С опозданием на сутки я вручил свои рекомендации Совету.

Твиссел понизил голос до шёпота и умолк. Сгорбившись, он сидел совершенно неподвижно, уставясь в какую-то точку на полу, и только руки его медленно сжимались и разжимались.

Не дождавшись продолжения, Харлан тихо кашлянул. Ему стало жаль старика.

— И это всё? — спросил он после долгой паузы.

— Нет, хуже… гораздо хуже, — прохрипел Твиссел. — У моего сына в новой Реальности оказался Аналог. В четырехлетием возрасте после полиомиелита он стал паралитиком. Сорок два года в постели при обстоятельствах, не позволяющих применить к нему технику регенерации нервов, открытую в 900-м. Я бессилен спасти его или хотя бы безболезненно окончить его мучения.

Эта Реальность всё ещё существует. Мой сын всё ещё там. Я один во всём виноват. Это я убил его мать и сделал его калекой. Я сам рассчитал это Изменение и отдал приказ совершить его. Много раз я нарушал законы ради него или ради его матери, но мне всегда будет казаться, что, исполнив свой долг и сохранив верность клятве Вечного, я совершил самое большое и единственное злодеяние за всю свою жизнь.

Харлан молчал, не находя слов.

— Но теперь-то ты понимаешь, почему я так близко принял к сердцу твою историю, почему я хочу, чтобы ты и Нойс были счастливы? — продолжал Твиссел. — Вечности это не повредит, а для меня, быть может, явится искуплением.

И вдруг Харлан поверил ему.

Сжав голову кулаками, он упал на колени и медленно раскачивался, не находя выхода отчаянию.

Подобно библейскому Самсону, он одним ударом разрушил свой храм. Он должен был спасти Вечность — и погубил её; он мог обрести Нойс — и навсегда её потерял.

Глава 15

В ПОИСКАХ КУПЕРА

Твиссел тряс Харлана за плечи, настойчиво окликая его по имени:

— Харлан! Харлан! Во имя Вечности, будь мужчиной.

Харлан медленно выбирался из трясины отчаяния.

— Что же нам теперь делать?

— Только не падать духом. Ни в коем случае не опускать руки. Для начала выслушай меня. Отрешись от своей профессиональной точки зрения на Вечность и попробуй взглянуть на неё глазами Вычислителя. Всё гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Когда ты совершаешь во Времени какую-то вариацию и тем самым вызываешь Изменение Реальности, то Изменение наступает сразу. Почему?

— Потому что вариация сделала Изменение неизбежным, — слабым голосом ответил Харлан. Его всё ещё трясло как в лихорадке.

— Разве? Ты ведь можешь вернуться назад и уничтожить все следы этой вариации. Можешь или нет?

— Наверно, могу. Но мне никогда не приходилось делать этого. Я даже не слышал о таких вещах.

— Совершенно верно. Поскольку мы не отказываемся от своего намерения произвести Изменение, оно протекает согласно нашим планам. Здесь же мы имеем дело с обратным случаем. Ненамеренная вариация. Ты послал Купера не в то Столетие, и теперь мы хотим во что бы то ни стало исправить эту ошибку и вернуть Купера обратно.

— Да, но как это сделать?

— Ещё не знаю, но это возможно. Если бы это было невозможно, то вариация была бы необратима; Изменение произошло бы сразу. Но Изменение пока не наступило. Мы всё ещё находимся в Реальности «Мемуара Маллансона». Это означает, что вариация обратима и будет обращена.

— Что?!

Харлану казалось, что он снова погружается в бурлящую бездонную пучину бредовых кошмаров.

— Несомненно, существует какой-то способ замкнуть круг во Времени, и вероятность того, что мы сумеем найти этот способ, по-видимому, очень велика. Иначе наша Реальность уже исчезла бы. Пока она существует, мы можем быть уверены, что идём по правильному пути. Если в какой-то момент я или ты придём к ложным выводам, если вероятность замкнуть круг станет меньше определённой критической величины, Вечность перестанет существовать. Тебе это понятно?

В этом Харлан был не слишком уверен. Впрочем, он не особенно старался что-либо понять. Он медленно поднялся с колен и, дотащившись до кресла, бессильно упал в него.

— Вы думаете, что мы сможем вернуть Купера назад?

— …и послать его в нужное Время. Захватим его в момент выхода из капсулы, и он попадет в 24-е Столетие постаревшим на несколько биочасов, от силы на несколько биодней. Разумеется, это тоже будет вариацией, но, к счастью, незначительной. Реальность будет поколеблена, но не погибнет.

— Но как мы найдём его?

— Мы знаем, что это возможно, иначе Вечность бы уже не существовала. Что касается того, как это сделать, то как раз здесь мне необходима твоя помощь; поэтому-то я так стремлюсь привлечь тебя на свою сторону. Ты ведь у нас специалист по Первобытным Временам. Вот ты и скажи мне, что надо делать.

— Не могу, — простонал Харлан.

— Нет, можешь, — настаивал Твиссел.

Его голос снова зазвучал бодро, казалось, он даже помолодел. Глаза его загорелись упоением битвы, и он размахивал зажженной сигаретой, как копьем. Даже для Харлана, которого пережитые потрясения сделали почти бесчувственным, было очевидно, что Твисселом овладел азарт борьбы и он упивается этим чувством.

— Попробуем восстановить ход событий, — говорил Твиссел. — Вот пульт. Ты стоишь около него и ждёшь сигнала. Пора. Ты включаешь контакт и в то же время переводишь рычаг на несколько Столетий назад. На сколько?

— Не знаю. Я же сказал вам: не знаю!

— Ты-то, может быть, и не знаешь, но мышцы твои должны помнить. Становись сюда к пульту и положи руку на контакт. Возьми себя в руки, мой мальчик. Иди сюда. Так. Стань вот здесь. Ты ждёшь сигнала. Ты ненавидишь меня, ненавидишь Совет, ненавидишь Вечность. Твоё сердце изнывает от тоски по Нойс. Вернись мысленно к этому мгновению. Попробуй пережить его ещё раз. Теперь я пущу секундомер. Я даю тебе одну минуту, чтобы войти в роль. Затем в нулевой момент рвани правой рукой рычаг в точности так, как ты сделал это прежде, и убери руку. Не возвращай рычаг назад. Приготовился?

— Не думаю, чтоб у меня получилось.

— Он не думает!.. Святое Время, да у тебя нет выбора! Или ты знаешь другой способ вернуть свою девушку?

Выбора действительно не было. Усилием воли Харлан заставил себя подойти к пульту, и как только он это сделал, недавние чувства снова захлестнули его. Ему не пришлось искусственно вызывать их. Они сами нахлынули на него, стоило ему только повторить знакомое движение. Красная стрелка секундомера двинулась по циферблату.

«Может быть, последняя минута жизни», — отвлеченно подумал он.

Минус тридцать секунд.

«Больно не будет. Ведь это не смерть», — мелькнула мысль.

Он решил думать только о Нойс.

Минус пятнадцать секунд.

Нойс!

Левая рука потянулась к контакту.

Минус двенадцать секунд. Контакт!

Начала подниматься правая рука. Минус пять секунд.

Нойс!

Правая рука… НОЛЬ… рывком рванула рычаг на себя.

Тяжело дыша, Харлан отскочил в сторону. Твиссел стремительно бросился к прибору и нагнулся над шкалой.

— Двадцатое Столетие, — сказал он, — точнее, девятнадцать целых тридцать восемь сотых.

— Не знаю, — сдавленным голосом выговорил Харлан, — я старался как можно точнее воспроизвести свои ощущения, но всё было немного иначе. Я знал, что я делаю, и в этом вся разница.

— Понимаю, — ответил Твиссел. — Возможно, что ты ошибся. Будем считать наш опыт первым приближением.

Он замолчал, мысленно произведя какие-то расчёты, начал было вытаскивать карманный анализатор, но передумал и засунул его обратно.

— Разрази Время все эти десятичные знаки! Примем вероятность того, что ты заслал его во вторую четверть двадцатого Столетия, равной 0,99. Ну, скажем, куда-нибудь между 19,25 и 19,50. Хорошо?

— Не знаю.

— Ладно, теперь слушай меня внимательно. Я принимаю решение вести поиски только в этом отрезке Времени, исключив всё остальные. Если я ошибусь, мы потеряем последнюю возможность замкнуть круг во Времени, и Вечность исчезнет. Само по себе это решение уже является Минимальным необходимым воздействием, МНВ, которого достаточно, чтобы вызвать Изменение. Теперь я принимаю решение. Я решаю твёрдо и бесповоротно…

Харлан осторожно огляделся вокруг, словно Реальность вдруг сделалась такой зыбкой, что могла рухнуть от резкого поворота головы.

— Я абсолютно уверен в существовании Вечности, — сказал он.

Своим спокойствием Твиссел настолько заразил Харлана, что он произнес эти слова твёрдым голосом (во всяком случае, так ему показалось).

— Значит, Вечность ещё существует, — сухо и деловито сказал Твиссел, — и следовательно, моё решение верно. Здесь нам больше нечего делать. Я предлагаю перейти в мой кабинет, а сюда пустим членов Комитета. Пусть себе болтаются по залу, если им это доставляет удовольствие. Им незачем что-либо знать. Они думают, что проект благополучно завершен. Если мы потерпим неудачу, они никогда об этом не узнают. И мы тоже.

Твиссел внимательно осмотрел со всех сторон свою сигарету и начал:

— Вопрос вот в чём: что предпримет Купер, когда обнаружит, что попал не в то Столетие?

— Понятия не имею.

— Ясно одно: он смышленый парнишка, неглупый и с воображением. Как ты считаешь?

— Ясное дело, ведь он Маллансон.

— Вот именно. И он уже задумывался над возможностью ошибки. Помнишь, один из его последних вопросов: а вдруг он попадет не в то Время?

— Ну и что же? — Харлан не имел ни малейшего представления, куда клонит Твиссел.

— Следовательно, внутренне он подготовлен к такой возможности. Он попытается что-то предпринять, связаться с нами, облегчить нам поиски. Помни, что часть своей жизни он был Вечным. Это очень существенно.

Твиссел выпустил колечко дыма и, разбив его пальцем, внимательно следил, как синие струйки свивались в маленькие клубочки.

— Для Купера нет ничего необычного в идее послать сообщение через сотни Столетий. Он вряд ли без борьбы примирится с тем, что безвозвратно затерян во Времени. Он ведь знает, что мы будем искать его.

— Но, не имея капсулы, за семь веков до создания Вечности, как он может хоть что-то сообщить нам? — спросил Харлан.

— Множественное число здесь ни к чему, Техник. Не нам, а тебе. Ты наш специалист по Первобытной Эпохе. Ты обучал Купера. Естественно, он придёт к выводу, что только ты сможешь разыскать его следы.

— Какие следы?

Твиссел взглянул на Харлана, его проницательное старческое личико лучилось морщинами.

— С самого начала мы собирались оставить Купера в Первобытной Эпохе. У него нет защитной оболочки в виде Поля Биовремени. Вся его жизнь как бы вплетена в ткань Времени, и точно так же вплетены в эту ткань любые предметы, знаки или сообщения, которые он мог оставить для нас. Я не сомневаюсь, что когда вы изучали 20-е Столетие, вы пользовались какими-нибудь специальными источниками. Документы, архивные материалы, пленки, справочники, любые подлинные материалы, датированные той Эпохой.

— Разумеется.

— Он изучал их вместе с тобой?

— Да.

— Не было ли среди этих материалов таких, которые пользовались бы особым твоим расположением, материалов, в отношении которых Купер мог бы рассчитывать, что ты очень хорошо с ними знаком и легко обнаружишь в них малейшее упоминание о нём?

— Теперь я понимаю, к чему вы клоните, — сказал Харлан и задумался.

— Так что же? — нетерпеливо спросил Твиссел.

— Почти наверняка — это мой еженедельник. Еженедельные журналы пользовались большой популярностью в 20-м Столетии. У меня есть почти все выпуски одного из них начиная с начала 20-го века и почти до конца 22-го.

— Отлично. Как ты думаешь, каким способом Купер мог бы поместить своё сообщение в этот еженедельник? Помни, ему известно, что ты читаешь этот журнал и хорошо знаком с ним.

— Не знаю. — Харлан покачал головой. — Эти журналы отличались крикливым и манерным стилем. Их содержание никогда не блистало полнотой и объективностью и, как правило, носило случайный характер. Полагаться на то, что они напечатают определённое сообщение и к тому же в нужном виде, почти невозможно. Любое событие могло быть искажено до неузнаваемости. Даже если бы Куперу удалось получить работу в редакции, а это маловероятно, нельзя поручиться, что его заметка минует многочисленных редакторов без купюр и изменений. Я не вижу такого способа, Вычислитель.

— Заклинаю тебя Вечностью, подумай как следует! Сосредоточься на проблеме еженедельника. Представь, что ты — Купер и что ты в 20-м Столетии. Ты обучал его, Харлан. Ты формировал его мышление. Так что же он предпримет? Как он заставит журнал напечатать его сообщение, не изменив в нём ни единого слова?

Харлан широко раскрыл глаза:

— Реклама!

— Что? Что?

— Реклама. Платное объявление, которое печатается в точности так, как этого хочет заказчик. Мы с Купером несколько раз обсуждали вопросы, связанные с рекламой.

— Ах да, да! Что-то в таком духе было в 186-м.

— Ни одно Столетие не может сравниться в этом отношении с 20-м. Это было время наивысшего расцвета рекламы. Уровень культуры…

— Возвратимся к этому рекламному объявлению, — торопливо прервал его Твиссел. — Каким оно может быть?

— Хотел бы я знать…

Твиссел уставился на горящий кончик своей сигареты, словно ища в нём искорку вдохновения.

— Он не может действовать открыто. Он не может написать: Купер из 78-го Столетия заброшен в 20-е и вызывает Вечность…

— Почему вы так уверены?

— Совершенно невозможно. Подобное сообщение, опубликованное в 20-м Столетии, ещё вернее разорвало бы маллансоновский круг, чем ошибочное действие с нашей стороны. Но мы ещё здесь — следовательно, за всю свою жизнь в текущей Реальности 20-го Столетия Купер не сделал ни одного ложного шага.

— А кроме того, — сказал Харлан, уводя разговор в сторону от всей этой круговой казуистики, которая, казалось, совершенно не смущала Твиссела, — кроме того, ни одна редакция не согласилась бы на публикацию объявления, которое показалось бы ей безумным или бессмысленным. Они заподозрили бы мошенничество или ещё что-нибудь столь же незаконное и побоялись бы связываться. Кстати, поэтому же Купер не мог написать своё объявление на Межвременном языке.

— Да, идея должна быть тонкой и хитроумной, — задумчиво проговорил Твиссел. — Ему, вероятно, пришлось прибегнуть к иносказаниям. Это объявление должно казаться современникам вполне обычным. Без сучка и задоринки. И в то же время в нём должно содержаться нечто, совершенно очевидное для нас. Какая-нибудь деталь, которую мы заметим с первого взгляда, потому что искать это объявление придётся среди тысяч ему подобных. Харлан, как по-твоему, они дорого стоили?

— Крайне дорого.

— А у Купера наверняка негусто с деньгами. И кроме того, оно всё равно должно быть небольшим во избежание излишних подозрений. Подумай, Харлан, как велико оно может быть?

— Полколонки, — показал руками Харлан.

— Колонки?

— Видите ли, эти журналы печатались на бумаге. Текст располагался колонками.

— Да, да. У меня книги всегда ассоциируются только с пленками… Ну вот, мы получили ещё одно приближение. Нам следует искать рекламное объявление на полколонки, которое с первого взгляда покажет нам, что его поместил человек из более позднего Столетия, но в котором люди 20-го века не увидели ничего странного или подозрительного.

— А что, если я не найду его? — спросил Харлан.

— Обязательно найдешь. Вечность ведь существует, не так ли? Пока она существует, мы на верном пути. Кстати, скажи мне, когда ты занимался с Купером, тебе не попадалось похожего объявления? Не было чего-нибудь хоть на секунду остановившего твой взгляд каким-то внутренним несоответствием?

— Нет.

— Мне не нужны мгновенные ответы. Подумай минут пять, потом отвечай.

— Что толку думать. Когда я просматривал эти журналы вместе с Купером, его ещё не было в 20-м веке.

— Мой мальчик, для чего у тебя голова? Послав Купера в 20-е, ты произвел вариацию. Это ещё не Изменение, вариация не является необратимой. Но существуют изменения с малой буквы, микроизменения, как их называют при Вычислениях. В то же самое мгновенье, в которое Купер был послан в 20-е, в соответствующем выпуске журнала появилось это объявление. Твоя собственная Реальность претерпела микроизменение в том смысле, что ты с большей вероятностью остановил бы свой взгляд на странице с объявлением, чем на странице без объявления. Ты понял?

И снова у Харлана голова пошла кругом от той лёгкости, с которой Твиссел пробирался сквозь джунгли «парадоксов» Времени. Он растерянно покачал головой.

— Не припоминаю ничего похожего, сэр.

— Ну что ж, оставим это. Где ты хранишь свою коллекцию?

— Я воспользовался особым положением Купера и построил специальную библиотеку в Секции Два.

— Чудесно, — ответил Твиссел, — пошли туда. Немедленно.

Войдя в библиотеку Харлана, Твиссел долго и удивленно рассматривал старинные переплетенные тома и затем снял один из них с полки. Книги были так стары, что непрочную бумагу пришлось пропитать специальным составом; в неловких руках Вычислителя хрупкие страницы разламывались с легким треском.

Харлан поморщился, как от боли. В другое время он велел бы Твисселу держаться подальше от полок, будь он хоть трижды Старшим Вычислителем.

Твиссел напряженно разглядывал хрустящие страницы, медленно и беззвучно шевеля губами.

— Так это и есть тот самый английский язык, о котором столько толкуют лингвисты? — спросил он, постучав пальцем по странице.

— Да, английский, — пробормотал Харлан.

Твиссел поставил том на полку.

— Громоздкая и неудобная штука.

Харлан пожал плечами. Конечно, в большинстве Столетий, охватываемых Вечностью, в ходу были фильмокниги; там, где технический прогресс шагнул ещё дальше, применяли запись на молекулярном уровне. Всё же книги и печать не были чем-то неслыханным.

— Печатать книги было проще и дешевле, чем изготавливать пленки, — ответил он.

Твиссел потёр рукой подбородок.

— Возможно. Приступим к поискам?

Он снял с полки другой том и, открыв его на первой попавшейся странице, принялся настойчиво её разглядывать.

«Что это он делает? — подумал Харлан. — Неужели он рассчитывает, что ему сразу же повезёт?»

Очевидно, догадка Харлана была верной, потому что Твиссел, встретив его удивленный взгляд, смущенно покраснел и торопливо поставил книгу на место.

Харлан взял первый том, относящийся к 25-му сантистолетию 20-го века, и начал методично его перелистывать. Всё его тело застыло в напряженной сосредоточенности, двигались только глаза, да изредка правая рука переворачивала страницу.

Через долгие, казавшиеся ему бесконечными промежутки биовремени Харлан вставал и, что-то бормоча себе под нос, тянулся за новым томом. В эти коротенькие перерывы рядом с ним обычно оказывалась чашка кофе или бутерброд.

Харлан глубоко вздохнул:

— Ваше присутствие здесь бесполезно.

— Я тебе мешаю?

— Нет.

— Тогда я лучше останусь, — пробормотал Твиссел.

Он вставал, садился, снова вставал и принимался бродить по комнате, беспомощно разглядывая корешки переплетов. Одна за другой догорали его бесчисленные сигареты, обжигая порой пальцы или губы, но он не замечал этого.

Биодень подошёл к концу.

Харлан спал мало и плохо. Утром в перерыве между двумя томами Твиссел, помедлив над последним глотком кофе, задумчиво проговорил:

— Порой мне кажется странным, почему я не отказался от звания Вычислителя после того, как я… ты знаешь, о чём я говорю.

Харлан кивнул.

— Мне очень хотелось так поступить. Долгие биомесяцы я страстно надеялся, что мне больше не придётся иметь дела ни с одним Изменением. У меня появилось болезненное отвращение к Изменениям. Я даже стал задумываться, имеем ли мы право их совершать. Забавно, до чего могут довести человека эмоции.

Ты специалист по Первобытной истории, Харлан. Ты знаешь, что она собой представляла. Реальность тогда развивалась слепо по линии наибольшей вероятности. И если эта наибольшая вероятность означала эпидемию чумы, или десять Столетий рабства, или упадок культуры, или… давай поищем что-нибудь по-настоящему скверное… или даже атомную войну, если бы только она была возможна в Первобытную Эпоху, то, разрази меня Время, ЭТО ПРОИСХОДИЛО.

— Люди были бессильны предотвратить катастрофу.

— После возникновения Вечности мир стал совсем иным. Начиная с 28-го Столетия подобным явлениям больше нет места в истории. Святое Время, мы подняли нашу Реальность на такой высокий уровень благоденствия, о котором в Первобытные Времена невозможно было даже мечтать. Если бы не вмешательство Вечности, человечество никогда не достигло бы этого уровня; его вероятность ничтожно мала.

«Чего он добивается? — пристыженно подумал Харлан. — Заставить меня работать ещё напряженнее? Я и так делаю всё, что в моих силах».

— Если мы упустим сейчас эту возможность, — продолжал Твиссел, — то Вечность погибнет, и, вероятнее всего, безвозвратно. Одним грандиозным скачком Реальность изменится в сторону максимальной вероятности. Я совершенно уверен, что это означает атомную войну и гибель человечества.

— Я думаю, мне пора заняться следующим томом, — сказал Харлан.

— Как много ещё осталось! — растерянно произнес Твиссел в очередной перерыв. — Разве нельзя двигаться побыстрее?

— Скажите как. Мне лично кажется, что я должен просмотреть каждую страницу от начала и до конца. Делать это быстрее, чем сейчас, я просто не в силах.

Он методически продолжал переворачивать страницы.

— Всё. Больше не могу, — сказал Харлан, — буквы расплываются, а это значит, что пора спать.

Второй биодень подошёл к концу.

На третий биодень поисков в 10 часов 22 минуты по единому биовремени Харлан изумленно уставился на страницу и тихо сказал:

— Вот оно.

— Что? — не понял его Твиссел.

Харлан поднял голову: его лицо выражало крайнее удивление.

— Я не верил в это. Поймите, я ни на минуту по-настоящему не верил в это. Все ваши измышления насчёт рекламных объявлений и журналов казались мне беспросветной чепухой.

До Твиссела наконец дошло, в чём дело.

— ТЫ НАШЕЛ ЕГО!

Он бросился к Харлану и судорожно вцепился дрожащими пальцами в толстый том.

Харлан резко вырвал у него книгу, захлопнул её и спрятал за спину.

— Что ты наделал? — взвизгнул Твиссел. — Ты же снова потерял его.

— Не волнуйтесь. Я знаю, где оно находится. Но прежде…

— Что прежде?

— Вычислитель Твиссел, нам ещё осталось решить один небольшой вопрос. Вы сказали, что мне вернут мою девушку. Верните её. Я хочу на неё взглянуть.

Твиссел удивленно посмотрел на Харлана: его редкие седые волосы в беспорядке торчали во все стороны.

— Ты что, смеешься надо мной?

— Нет, — резко ответил Харлан. — Мне не до шуток. Вы обещали мне, что всё устроите… Может быть, это вы шутили? Вы дали слово, что мне вернут Нойс.

— Да, я обещал. Это решено.

— Тогда покажите мне её живой и невредимой.

— Но я всё никак не пойму тебя. Я ведь не прячу твою девушку. Никто её не трогал. Она всё ещё там, в далеком будущем, в том Секторе, который Финжи указал в своем донесении. Святое Время, я же сказал тебе, что она в безопасности.

Харлан почувствовал, как его нервы натянулись до предела. Он сдавленно произнес:

— Прекратите играть словами. Ладно, она в безопасности. Но мне-то что от этого? Снимите блокировку Времени в 100 000-м.

— Снять что?

— Барьер. Капсула не проходит сквозь него.

— Ты мне ни слова не сказал об этом.

— Разве?

Харлан был крайне удивлен. Говорил он об этом или нет? Все эти дни ни о чём другом он не думал. Неужели он не сказал ни слова? Он никак не мог вспомнить. Им снова овладел гнев.

— Ладно, — жестко проговорил он. — Считайте, что я сказал вам об этом ТЕПЕРЬ. Снимите его.

— Но ведь это невозможная вещь. Барьер, непроницаемый для капсулы? Блокировка Времени?

— Вы что, хотите сказать мне, что не вы его поставили?

— Я не ставил его, клянусь Вечностью!

— Тогда… тогда… — Харлан почувствовал, как он бледнеет. — Значит, Колодцы заблокировал Совет. Они всё знали и решили принять свои меры независимо от вас. Но тогда, — клянусь Временем и Реальностью! — пусть сами поищут это объявление, Купера, Маллансона и всё, что останется от Вечности. Чёрта с два они что-нибудь найдут!

— Стой, стой! — Твиссел в отчаянии схватил Харлана за локоть. — Возьми себя в руки, мой мальчик. Подумай сам. Совет не ставил барьера.

— Кто же его поставил?

— Никто не мог поставить. Его нельзя поставить. Это невозможно теоретически.

— Значит, вы знаете не всю теорию. Но барьер всё же существует.

— Я знаю больше всех членов Совета и утверждаю, что подобная вещь невозможна.

— Барьер существует!

— Но если это так…

И Харлан вдруг заметил в глазах Твиссел а такой ужас, какого не было даже в тот момент, когда он впервые услышал, что Купер послан не в то Столетие и что Вечности угрожает гибель.

Глава 16

СКРЫТЫЕ СТОЛЕТИЯ

Погруженный в свои мысли, Эндрю Харлан рассеянно следил, как подвигается работа. Работники вежливо не замечали его, потому что он был Техником. В обычных обстоятельствах Харлан даже не взглянул бы в их сторону, так велико было презрение Специалистов к Обслуживающему Персоналу. Но, глядя сейчас на их слаженные, уверенные действия, Харлан вдруг поймал себя на чувстве зависти к ним.

Серо-стальная форма и чёрные нашивки с красной зигзагообразной молнией выдавали их принадлежность к Отделу межвременных перевозок.

С помощью сложной аппаратуры они быстро и умело проверяли Темпоральные двигатели капсулы и степени гиперсвободы вдоль временной протяженности Колодцев. Их теоретические познания были невелики, но своё дело они знали в совершенстве.

Учась в школе, Харлан почти не сталкивался с Работниками. Честно говоря, ему совсем не хотелось знакомиться с ними. В Работники направляли Учеников, не выдержавших испытания. Попасть в не-Специалисты, как их деликатно называли, значило всю жизнь носить на себе клеймо провала, и Ученики старались не думать о подобной возможности.

Но сейчас, наблюдая за Работниками, Харлан пришёл к выводу, что они по-своему счастливы.

Ничего удивительного. Их было раз в десять больше, чем Специалистов, «истинных Вечных». У них было своё общество, свои жилые Секции, свои радости и удовольствия. Их рабочий день не превышал определённого числа биочасов, и никто не глядел на них косо, если в свободное время они занимались посторонними делами, не имеющими отношения к их профессии. Они могли посвящать свой досуг книгам и стереофильмам, отобранным из различных Реальностей. У Специалистов никогда не хватало на это времени.

Суматошная жизнь Специалистов казалась неёстественной по сравнению с простым существованием Работников. Их психика также, вероятно, была более спокойной и уравновешенной.

Работники были тем фундаментом, на котором держалась Вечность. Странно, что эта очевидная мысль ни разу прежде не приходила ему в голову. Работники ведали доставкой из Времени воды и продовольствия, уничтожали отходы, обслуживали энергетические установки. Это они обеспечивали безотказную работу сложного механизма Вечности. Если бы в один прекрасный день вымерли все Специалисты, то Работники могли бы и дальше поддерживать существование Вечности. А вот если бы исчезли Работники, то Специалистам оставалось бы только бежать из Вечности или погибнуть самым бесславным образом от голода и жажды.

Как относятся Работники к безбрачию, невозможности вернуться в родное Время, к запрету иметь семью и детей? Они не знают нужды и болезней, им не грозят Изменения Реальности. Служит ли это в их глазах достаточной компенсацией? Интересуется ли хоть кто-нибудь их мнением по разным вопросам? Харлан почувствовал, как в нём снова разгорается пыл борца за социальную справедливость.

Появление Твиссел а отвлекло его от этих мыслей. Они расстались полчаса назад, когда Работники приступили к осмотру капсулы. Твиссел, запыхавшись, трусил мелкой рысцой, и вид у него был ещё более замученный, чем прежде.

«Как только он выдерживает такое напряжение? — подумал Харлан. — Ведь он уже очень стар».

Твиссел быстро, по-птичьи, оглядел Работников, которые при его появлении почтительно выпрямились.

— Ну, что с Колодцами? — спросил он.

— Всё в порядке, сэр, — ответил один из Работников. — Путь чист, интенсивность Поля везде нормальная.

— Вы всё проверили?

— Да, сэр. Весь интервал, обслуживаемый отделом.

— Вы свободны. — Его слова прозвучали как категорический приказ немедленно удалиться.

Работники, вежливо поклонившись, заторопились прочь.

Твиссел и Харлан остались в Колодце вдвоем.

— Подожди меня здесь, — попросил Твиссел, — я скоро вернусь.

Харлан отрицательно покачал головой:

— Я поеду с вами.

— Ну как ты не понимаешь! Что бы ни случилось со мной, ты знаешь, как найти Купера. Если же что-нибудь произойдёт с тобой, то что смогу сделать без тебя я, или любой другой Вечный, или даже все Вечные вместе взятые?

Харлан снова упрямо покачал головой.

Твиссел поднес сигарету к губам и глубоко затянулся.

— Сеннор почуял неладное. За два последних биодня он несколько раз вызывал меня по видеофону. Он допытывается, почему я вдруг уединился. Если он узнает, что по моему приказу проведена полная проверка всего оборудования Колодцев… Мне надо ехать, Харлан. Сейчас же. Не задерживай меня.

— Я вас не задерживаю. Я готов.

— Ты настаиваешь на своём?

— Если барьера нет, то нет и опасности. Если же он существует… ну что ж, я уже был там и вернулся. Что вас пугает, Вычислитель?

— Я не хочу рисковать без особой нужды.

— Тогда прибегните к своему любимому рассуждению. Твёрдо решите, что я еду вместе с вами. Если после этого Вечность не исчезнет — следовательно, круг ещё можно замкнуть, и значит, с нами ничего не случится. Если этот шаг ложен, то Вечность погибнет, но она с одинаковым успехом погибнет и в том случае, если я не поеду, потому что — клянусь! — без Нойс я и пальцем не пошевелю, чтобы вызволить Купера.

— Я сам привезу её к тебе.

— Если это так легко и просто, почему бы и мне не поехать вместе с вами?

Было видно, что Твиссела раздирают сомнения. Наконец он хрипло сказал:

— Ладно, поехали!

И Вечность уцелела.

Но испуганное выражение в глазах Твиссела не исчезло и после того, как они вошли в капсулу. Он не сводил взгляда с мелькающих на Счётчике Столетий цифр. Даже более грубый Счётчик Килостолетий, установленный специально для этой поездки, и тот щелкал с минутными интервалами.

— Тебе не следовало бы ехать!

— Почему? — пожал плечами Харлан.

— Я не могу объяснить. Меня одолевают предчувствия. Назови это, если угодно, суеверием. Я себе места не нахожу.

— Не понимаю вас.

Твиссел напрашивался на разговор: казалось, он стремился заговорить беса сомнения.

— Вот послушай. Ты у нас специалист по Первобытной истории. Сколько Времени в Первобытной Эпохе существовал человек?

— Десять тысяч Столетий. От силы пятнадцать.

— Так, и за это время он превратился из обезьяноподобного существа в гомо сапиенса. Верно?

— Да. Но это знают все.

— Все знают, однако никто не задумывается над тем, как велика была скорость эволюции. Всего за пятнадцать тысяч Столетий от обезьяны до человека.

— Ну и что?

— А то, что я, например, родился в 30 000-м…

Харлан невольно вздрогнул. Ни он и никто из тех, с кем ему приходилось сталкиваться, знать не знали, откуда Твиссел родом.

— Я родился в 30 000-м, — повторил Твиссел, — а ты в 95-м. Нас с тобой разделяет промежуток, вдвое превышающий всё время существования человека в Первобытной Эпохе, а чем мы отличаемся друг от друга? У моих современников на четыре зуба меньше, чем у тебя, и отсутствует аппендикс. Анатомические различия на этом кончаются. Обмен веществ протекает у нас почти одинаково. Самая большая разница заключается в том, что клетки твоего организма могут образовывать стероидные ядра, а моего — не могут, поэтому для меня необходим холестерин, а ты можешь без него обойтись. У меня был ребенок от женщины из 575-го. Вот как мало изменений внесло Время в человеческие существа.

На Харлана это рассуждение не произвело особого впечатления. Он никогда не сомневался в том, что человек в принципе одинаков во всех Столетиях. Для него это положение было аксиомой.

— Есть и другие существа, не претерпевшие изменений за миллионы Столетий.

— Не так уж много. И кроме того, эволюция человека прекратилась после возникновения Вечности. Что это, случайность? Подобными вопросами у нас интересуются лишь немногие, вроде Сеннора, а я никогда не был Сеннором. Я никогда не занимался беспочвенным теоретизированием. Если проблему нельзя рассчитать с помощью Кибермозга, то Вычислитель не имеет права тратить на неё своё биовремя. И всё-таки, когда я был моложе, я порой задумывался…

«О чём? — заинтересовался Харлан. — Что ж, послушаем Твиссела».

— Я пытался вообразить, что собой представляла Вечность вскоре после своего возникновения. Она простиралась всего на несколько Столетий между 30-ми и 40-ми и занималась в основном Межвременной торговлей. Она интересовалась проблемой восстановления лесов, перемещала во Времени почву, пресную воду, химикалии. Жизнь была проста в те дни.

Но затем были открыты Изменения Реальности. Старший Вычислитель Генри Уодсмен с присущим ему драматизмом предотвратил войну, испортив тормоза в автомобиле одного конгрессмена. После этого центр тяжести Вечности всё больше и больше смещался от торговли к Изменениям Реальности. Почему?

— Кто ж не знает? Благоденствие человечества.

— Да, да. Обычно и я так думаю. Но сейчас я говорю о своих кошмарах. А что, если существует и другая причина, невысказанная, подсознательная? Человек, имеющий возможность отправиться в бесконечно далекое будущее, может встретить там людей, настолько же обогнавших его в своем развитии, насколько он сам ушёл от обезьяны. Разве не так?

— Возможно. Но люди остаются людьми…

— …даже в 70 000-м. Да, я знаю. А не связано ли это с нашими Изменениями Реальности? Мы изгнали необычное. Даже безволосые создания из века Сеннора и те находятся под вопросом, а уж они-то, видит Время, совершенно безобидны. А что, если мы, несмотря на все наши честные и благородные намерения, остановили эволюцию человека только потому, что боялись встретиться со сверхлюдьми?

Но и эти слова не высекли искры.

— Остановили так остановили, — ответил Харлан. — Какое это имеет значение?

— А что, если сверхлюди всё-таки существуют в том отдаленном будущем, которое недоступно нам? Мы контролируем Время только до 70 000-го, дальше лежат Скрытые Столетия. Но почему они Скрытые? Не потому ли, что эволюционировавшее человечество не желает иметь с нами дела и не пускает нас в своё Время? Почему мы позволяем им оставаться Скрытыми? Не потому ли, что и мы не хотим иметь с ними дела и, потерпев один раз неудачу, отказались от всех дальнейших попыток? Я не хочу утверждать, что мы сознательно руководствуемся этими соображениями, но сознательно или подсознательно — мы всё-таки руководствуемся ими.

— Пусть так, — угрюмо заявил Харлан. — Они недосягаемы для нас, а мы — для них. Живи сам и другим не мешай.

Твиссела даже передернуло от этих слов.

— «Живи сам и другим не мешай». Но ведь мы-то поступаем как раз наоборот. Мы совершаем Изменения. Через какое-то число Столетий Изменения затухают из-за инерции Времени. Помнишь, Сеннор за завтраком говорил об этом эффекте как об одной из неразрешимых загадок? Ему следовало сказать, что все эти данные — чистая статистика. Действие одних Изменений растягивается на большее число Столетий, действие других — на меньшее. Почему, никто не знает, теоретически существуют Изменения, способные затронуть любое число Столетий — сто, тысячу, даже сто тысяч. Люди будущего из Скрытых Столетий могут знать об этом. Предположим, они обеспокоены возможностью, что в один прекрасный день какое-то Изменение затронет всю эту эпоху, вплоть до 200 000-го.

— Но что толку сейчас беспокоиться об этом? — спросил Харлан с видом человека, которого гложут куда более серьёзные заботы.

Твиссел зашептал:

— А ты представь себе, что это беспокойство было не особенно серьёзным, пока Секторы в Скрытых Столетиях оставались необитаемыми. Для них это служило доказательством, что у нас нет агрессивных намерений. И вдруг кто-то нарушил перемирие и поселился где-нибудь за 70 000-м. Что, если они посчитали это первым признаком готовящегося вторжения? Они в состоянии отгородить от нас своё Время — следовательно, их наука намного опередила нашу. Кто знает, может быть, они в состоянии сделать то, что нам кажется теоретически невозможным, — заблокировать Колодцы Времени, отрезать нас…

С криком ужаса Харлан вскочил на ноги.

— ОНИ ПОХИТИЛИ НОЙС?!

— Не знаю. Всё это только мои домыслы. Может быть, никакого барьера и не было. Может быть, твоя капсула просто была неиспра…

— Был барьер, был! — закричал Харлан. — Ваше объяснение единственно верное. Почему вы мне раньше ничего не сказали?

— Я не был уверен! — простонал Твиссел. — Я и сейчас сомневаюсь. Мне не следовало бы вспоминать о своих дурацких фантазиях. Не всё совпало… мои страхи… история с Купером… Подождем. Осталось несколько минут.

Он указал на счётчик. Стрелка двигалась между 95 000-м и 96 000-м.

Положив руку на рычаг управления, Твиссел осторожно притормозил капсулу. 99 000-е осталось позади. Стрелка грубого счётчика замерла неподвижно. На более чувствительном счётчике медленно сменялись номера отдельных Столетий.

99 726 — 99 727 — 99 728…

— Что нам делать? — шептал Харлан. Твиссел покачал головой; робкая надежда и призыв к терпению красноречиво слились в этом жесте с сознанием собственного бессилия.

99 851 — 99 852-99 853…

Харлан приготовился к удару о барьер и в полном отчаянии подумал: неужели придётся спасать Вечность только для того, чтобы получить отсрочку, выиграть время для предстоящей борьбы с созданиями из Скрытых Столетий? Но как ещё вернуть Нойс? Как спасти её? Скорее назад, в 575-е, и там напрячь все силы!..

99 938 -99 939-99 940…

Харлан затаил дыхание. Твиссел ещё сбавил скорость. Капсула еле ползла вперёд. Все её механизмы работали безукоризненно; она чутко отзывалась на каждое движение руки Вычислителя.

99 984 — 99 985 — 99 986…

— Сейчас, сейчас, вот сейчас… — сам того не замечая, шептал Харлан.

99 998 — 99 999–100 000 — 100 001–100 002…

Двое мужчин, словно в трансе, напряженно следили за сменой чисел на счётчике.

Твиссел первым пришёл в себя.

— Никакого барьера нет! — радостно вскричал он.

— Но ведь был барьер, был! — отозвался Харлан. Страдание причиняло ему физическую боль. — Неужели они уже похитили её и сняли барьер за ненадобностью?..

111 394-е.

С отчаянным воплем «Нойс! Нойс!» Харлан выскочил из капсулы. Гулкое эхо заметалось по пустынным коридорам и замерло вдалеке.

— Харлан, постой!.. — крикнул вслед ему Твиссел, не поспевая за своим молодым спутником.

Бесполезно! Харлан стремительно летел сквозь безлюдные переходы в ту часть Сектора, где они с Нойс устроили себе какое-то подобие дома.

На мгновенье он подумал о возможности встречи со «сверхлюдьми», как их называл Твиссел, и почувствовал, что волосы у него встают дыбом, но стремление отыскать Нойс оказалось сильнее страха.

— НОЙС!

И внезапно, прежде даже, чем он успел разглядеть её, она оказалась в его объятиях; закинув ему руки за шею, она прижалась к нему всем телом и уткнулась щекой в плечо так, что его подбородок совершенно потонул в её мягких чёрных волосах.

— Эндрю, — шептала она, задыхаясь в его объятиях, — где ты пропадал? Тебя всё не было и не было, я уже начала бояться.

Харлан отстранил её и залюбовался ею с жадным восхищением.

— С тобой ничего не случилось?

— Со мной-то нет. Я опасалась, не стряслась ли с тобой беда. Я думала…

Она вдруг осеклась, и в глазах её мелькнул ужас.

— Эндрю!

Харлан стремительно повернулся.

Но это был всего только Твиссел, запыхавшийся от быстрого бега.

Выражение лица Харлана, должно быть, несколько успокоило Нойс, и она спросила более ровным голосом:

— Ты его знаешь, Эндрю? Он с тобой?

— Не бойся, — ответил Харлан, — это моё начальство, Старший Вычислитель Лабан Твиссел. Ему всё известно.

— Старший Вычислитель?!

Нойс испуганно отшатнулась.

Твиссел медленно приблизился к ней.

— Я помогу тебе, моё дитя. Я помогу вам обоим. Я дал слово Технику, но он не хочет мне верить.

— Прошу прощения, Вычислитель, — проговорил Харлан без особых признаков раскаяния.

— Прощаю, — ответил Твиссел.

Нойс робко и не без колебания позволила ему взять себя за руку.

— Скажи мне, девочка, тебе хорошо здесь жилось?

— Я беспокоилась.

— С тех пор как Харлан оставил тебя, здесь никого не было?

— Н-нет, сэр.

— Никого? Ни одной живой души?

Нойс покачала головой и вопросительно посмотрела на Харлана.

— А почему вы спрашиваете?

— Так, пустяки. Глупая фантазия. Пойдём, мы отвезём тебя в 575-е.

На обратном путиЭндрю Харлан постепенно впал в глубокую задумчивость. Он даже не взглянул на счётчик, когда они миновали 100 000-е и Твиссел издал громкий вздох облегчения, словно до последней минуты боялся оказаться в ловушке.

Даже маленькая ручка Нойс, скользнувшая ему в ладонь, не вывела Харлана из этого состояния, и ответное пожатие его пальцев было чисто машинальным.

После того как Нойс мирно уснула в соседней комнате, нетерпеливость Твиссела достигла предела.

— Объявление, давай сюда объявление, мой мальчик. Я сдержал слово. Тебе вернули твою возлюбленную.

Молча, всё ещё занятый своими мыслями, Харлан раскрыл лежащий на столе том и нашёл нужную страницу.

— Все очень просто. Я сначала прочту вам это объявление по-английски, а затем переведу его.

Объявление занимало верхний левый угол 30-й страницы. На фоне рисунка, сделанного тонкими штриховыми линиями, было напечатано крупными чёрными буквами несколько слов:

АКЦИИ

ТОРГОВЫЕ СДЕЛКИ

ОПЫТНЫЙ

МАКЛЕР

Внизу мелкими буквами было написано: «Почтовый ящик 14, Денвер, Колорадо».

Твиссел, напряженно слушавший перевод, разочарованно спросил:

— Что такое акции? Что они хотели этим сказать?

— Способ привлечения капитала, — нетерпеливо пояснил Харлан, — бумажки, которые продавались на бирже. Но дело не в них. Разве вы не видите, на фоне какого рисунка напечатано это объявление?

— Вижу. Грибовидное облако взрыва атомной бомбы. Попытка привлечь внимание. Ну и что?

— Разрази меня Время! — взорвался Харлан. — Что с вами стряслось, Вычислитель? Взгляните-ка на дату выпуска.

Он указал на маленькую строчку в самом верху страницы: «28 марта 1932 года».

— Едва ли это нуждается в переводе. Цифры выглядят почти так же, как и в Межвременном, и вы без моей помощи прочтете, что это 19,32. Неужели вы не знаете, что в то Время ни одно живое существо ещё не видело грибовидного облака? Никто не смог бы нарисовать его так точно, кроме…

— Постой, постой. Ведь здесь всего несколько тонких линий, — сказал Твиссел, стараясь сохранить спокойствие. — Может быть, это просто случайное совпадение?

— Случайное совпадение? Тогда взгляните на первые буквы строк: Акции — Торговые сделки — Опытный — Маклер. Составьте их вместе, и вы получите слово АТОМ. По-вашему, это тоже случайное совпадение?

Разве вы не видите, Вычислитель, что это объявление удовлетворяет всем вами же выработанным условиям? Оно сразу бросилось мне в глаза, Купер знал, что я не пропущу подобный анахронизм. И в то же время для человека из 19,32-го в нём нет никакого скрытого смысла.

В 20-м Столетии поместить такое объявление мог только Купер. Это и есть его послание нам. Мы знаем его положение во Времени с точностью до одной недели. У нас есть его почтовый адрес. Остаётся отправиться за ним. Во всей Вечности только один человек достаточно хорошо знает Первобытную Эпоху, чтобы отыскать там Купера, — это я.

— И ты согласен отправиться за ним? — Твиссел облегченно вздохнул.

— Согласен — при одном условии.

— Снова условия? — Твиссел сердито нахмурился.

— Условие всё то же: безопасность Нойс. Я не выдвигаю никаких новых требований. Она поедет со мной. Здесь я её не оставлю.

— Ты всё ещё мне не доверяешь? Разве я хоть в чём-нибудь обманул тебя? Что беспокоит тебя?

— Только одно, Вычислитель, — мрачно ответил Харлан, — только одно: в 100 000-м был поставлен барьер. С какой целью? Вот мысль, которая не даёт мне покоя.

Глава 17

КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ

Эта мысль неотвязно преследовала его. В суете приготовлений к отъезду время пролетало незаметно, но с каждым днём беспокойство Харлана становилось всё сильнее. Сначала между ним и Твисселом, а позже между ним и Нойс встала стена отчуждения. Настал день отъезда, но и это не вывело Харлана из состояния мрачной задумчивости.

Когда Твиссел вернулся и заговорил с ним о специальном заседании Комитета, Харлан с трудом поддерживал разговор.

— Что они сказали? — спросил он.

— Ничего хорошего, — устало ответил Твиссел.

Харлан готов был удовольствоваться этим ответом, но чтобы заполнить паузу, пробормотал:

— Надеюсь, вы им не рассказали о…

— Не бойся, — последовал раздраженный ответ. — Я не сказал им ни о девушке, ни о твоей роли во всём этом деле.

Я заявил, что всему виной неполадки в механизмах, неблагоприятное стечение обстоятельств. Всю ответственность я взял на себя.

Как ни тяжело приходилось Харлану, он почувствовал острый укол совести.

— Вся эта история скверно отразится на вас.

— Сейчас Совет бессилен. Им приходится ждать, пока ошибка будет исправлена. До этого они не тронут меня. Если мы добьемся успеха, победителей не судят. Если же нет, то наказывать будет некого и некому. — Твиссел пожал плечами. — Да и потом, я всё равно собираюсь по завершении этого дела устраниться от активной деятельности.

Не докурив сигарету даже до половины, он погасил её и бросил в пепельницу.

— Я бы охотно не посвящал их в это дело, но не было никакой другой возможности получить разрешение на использование специальной капсулы для новых поездок за нижнюю границу Вечности, — со вздохом закончил он.

Харлан отвернулся. Его мысли снова вернулись на проторенную дорожку. Харлан смутно слышал, как Твиссел что-то сказал, но Вычислителю пришлось несколько раз повторить свой вопрос, прежде чем Харлан, вздрогнув, пришёл в себя:

— Простите?

— Я спрашиваю: твоя девушка готова? Понимает ли она, что ей предстоит?

— Да, конечно. Я всё ей объяснил.

— Ну и как она к этому отнеслась?

— Что? А, да, да… Гм… Так, как я и рассчитывал. Она не испугалась.

— Осталось меньше трех биочасов.

— Знаю.

На этом разговор оборвался, и Харлан снова остался наедине со своими мыслями и щемящим сознанием того, что ему предстоит дорогой ценой искупить свою вину.

* * *

Когда с загрузкой капсулы и отладкой управления было покончено, появились Харлан и Нойс. Они были одеты так, как одевались в сельской местности в начале 20-го века.

Нойс внесла несколько исправлений в рекомендации Харлана относительно её костюма, ссылаясь на своё женское чутье в вопросах одежды и эстетики. Она тщательно выбирала детали своего одеяния по рекламным картинкам в соответствующих томах еженедельника и внимательно разглядывала вещи, доставленные из десятка различных Столетий.

Несколько раз она обращалась к Харлану за советом. Он пожимал плечами.

— Когда говорит женское чутье, мне лучше молчать.

— Слишком уж ты покладист, Эндрю. — В её веселости было что-то неёстественное. — Это скверный признак. Что стряслось с тобой? Ты на себя не похож. Вот уже несколько дней, как я просто не узнаю тебя.

— Ничего не случилось, — уныло отвечал Харлан.

Увидев их в роли аборигенов 20-го Столетия, Твиссел натянуто рассмеялся.

— Сохрани меня Время! Что за уродливые костюмы носили эти Первобытные люди, и всё-таки даже этот отвратительный наряд не в силах скрыть вашу красоту, моя милая, — обратился он к Нойс.

Нойс одарила его приветливой улыбкой, и Харлан, стоявший рядом с ней в мрачном молчании, был вынужден признать, что в старомодно галантном комплименте Твиссела есть доля истины. Платье Нойс скрывало красоту её тела; косметика сводилась к нескольким невыразительным мазкам краски на губах и щеках, брови были уродливо подведены, и — самое ужасное — прелестные длинные волосы были безжалостно подстрижены. И всё же она была прекрасна.

Сам Харлан уже освоился с тем, что ему давит пояс и жмет под мышками, пригляделся к мышиной серости красок грубо сотканной ткани: ему не раз приходилось носить странные костюмы чужих Столетий.

— Мне бы очень хотелось установить в капсуле ручное управление, как мы собирались, — обратился Твиссел к Харлану, — но, оказывается, это невозможно. Инженерам необходим для этого достаточно мощный источник энергии, а таких источников вне Вечности нигде нет. Мы забрасываем вас в Первобытную Эпоху, изменяя отсюда локальную напряженность Темпорального поля. Но нам всё же удалось установить рычаг возврата.

Он провёл их в капсулу, пробираясь между кипами снаряжения, и указал на маленький рычажок на полированной внутренней стенке.

— Он действует как простой выключатель. Вместо того чтобы сразу же автоматически возвратиться в Вечность, капсула останется в Первобытном Времени. Как только вы захотите вернуться, поверните этот рычаг. Затем ещё несколько минут, и последняя поездка…

— Как, ещё одна поездка? — вырвалось у Нойс.

Харлан повернулся к ней:

— Видишь ли, я не успел тебе объяснить. Цель нашей экспедиции — точно установить момент появления Купера в 20-м. Мы не знаем, сколько времени прошло между его прибытием и публикацией объявления. Мы напишем ему по указанному в объявлении почтовому адресу и постараемся выяснить у него эти сведения как можно точнее. Затем прибавим к этому моменту те пятнадцать минут, которые капсула оставалась в Первобытном…

— Понимаете, мы не можем послать капсулу в одно и то же Место и Время в два различных момента биовремени, — вмешался Твиссел. Он сделал попытку улыбнуться Нойс.

Нойс добросовестно пыталась усвоить это объяснение.

— Понимаю, — не слишком уверенно сказала она.

Твиссел продолжал, обращаясь к ней:

— Перехватив Купера в момент его прибытия, мы обратим все микроизменения. Объявление с грибовидным облаком исчезнет, а сам Купер будет знать только то, что капсула исчезла, как ей и полагалось, и вдруг неожиданно появилась снова. Он так и не узнает, что побывал не в том Столетии, а мы не скажем ему об этом. Ему объяснят, что в его инструкции оказался упущенным какой-то очень важный пункт (этот пункт ещё предстоит придумать), а дальше нам остаётся только надеяться, что он не придаст этому событию особого значения и не упомянет в своем мемуаре о том, что его посылали в прошлое дважды.

Нойс подняла выщипанные брови:

— Всё это слишком сложно для меня.

— Да, к сожалению.

Твиссел потёр руки и посмотрел на них так, словно его мучили внутренние сомнения. Затем он выпрямился, закурил новую сигарету и даже умудрился придать голосу некоторую беззаботность:

— Ну что ж, счастливого пути, друзья!

Он торопливо пожал руку Харлану, кивнул Нойс и вышел из капсулы.

— Мы уже отправляемся? — спросила Нойс, когда они остались вдвоем.

— Через одну-две минуты, — ответил Харлан. Он кинул на неё быстрый взгляд. Нойс глядела ему прямо в глаза и бесстрашно улыбалась. С большим трудом ему удалось удержать ответную улыбку. «Чувства сильнее рассудка», — подумал он и отвернулся.

В путешествии не было ничего или почти ничего особенного; оно ничем не отличалось от обычной поездки в капсуле. На какое-то мгновение они ощутили внутренний толчок, вероятно соответствовавший переходу через нижнюю границу Вечности. Впрочем, этот толчок был едва заметен и мог быть просто плодом их возбужденного воображения.

Когда капсула остановилась в Первобытном Времени, они вышли из неё в скалистый пустынный мир, освещенный яркими лучами заходящего солнца. В слабом дуновении ветерка уже чувствовалась легкая свежесть наступающей ночи. Ни один звук не нарушал тишины.

Кругом громоздились скалы, голые и величественные, тускло расцвеченные окислами железа, меди и хрома во все цвета радуги. Великолепие этой безлюдной и почти безжизненной местности подавило и ошеломило Харлана. Вечность не принадлежала к материальному миру; в ней не было солнца, и даже воздух был привозным. Воспоминания детства были смутными и неопределёнными. А в своих Наблюдениях он имел дело только с людьми и их городами. Ни разу в жизни он не видел ничего похожего на эту картину.

Нойс тронула его за рукав.

— Эндрю, я замёрзла.

Вздрогнув, он повернулся к ней.

— Эндрю, — повторила она, — мне холодно. Может быть, установим инфралампу?

— Хорошо. В пещере Купера.

— А ты знаешь, где она?

— Рядом, — последовал лаконичный ответ.

Харлан был уверен в этом. Местоположение пещеры было точно указано в мемуаре, и вначале Купер, а затем и они были посланы в это самое место.

Правда, на школьной скамье у Харлана зародились сомнения в возможности в любой момент Времени точно попасть в любой пункт на поверхности Земли. Ему вспомнилось, как он однажды поспорил с Наставником Ярроу.

— Ведь Земля вращается вокруг Солнца, — говорил Харлан, — а Солнце движется относительно центра Галактики, и сама Галактика тоже находится в движении. Если переместиться с какого-то места на Земле на сто лет назад, то мы окажемся в пустоте, потому что Земле потребуется целых сто лет, чтобы достичь этой точки пространства. (В те дни он ещё говорил «сто лет» вместо «Столетие».)

— Нельзя разделять Время и Пространство, — ответил на его возражение Ярроу. — Двигаясь назад во Времени, ты движешься в Пространстве вместе с Землей. Уж не кажется ли тебе, что птица, поднявшись в воздух, вдруг окажется в пустоте, потому что Земля вращается вокруг Солнца и улетает из-под неё со скоростью тридцать километров в секунду?

Аналогия, как известно, вещь рискованная, но позднее Харлан познакомился и с более вескими доказательствами. Вот почему сейчас, после беспрецедентного путешествия в Первобытный мир, Харлан уверенно сделал несколько шагов и не испытал ни малейшего удивления, обнаружив вход в пещеру именно там, где было указано в Инструкции.

Он разгреб груду камней и гальки, скрывавших вход, и вошёл внутрь. Тоненький лучик его фонарика рассекал темноту, словно скальпель. Дюйм за дюймом он тщательно осматривал пол, стены и потолок пещеры. Нойс, не отходившая от него ни на шаг, спросила шёпотом:

— Что ты ищешь?

— Сам не знаю. Что угодно, — ответил он.

Это «что угодно» нашлось в самом конце пещеры в виде пачки зелёных бумажек, придавленных плоским камнем. Отбросив камень, Харлан провёл пальцем по краю пачки.

— Что это такое? — спросила Нойс.

— Банкноты. Средство расплаты. Деньги.

— Ты рассчитывал найти их здесь?

— Я ни на что не рассчитывал. Просто надеялся…

Это была опять всё та же самая логика наизнанку, которой пользовался Твиссел, — нахождение причины по следствию. Вечность существует — следовательно, Купер должен был прийти к правильному решению. Если он рассчитывал, что объявление приведёт Харлана в соответствующее Время, то естественно было воспользоваться пещерой в качестве дополнительного средства связи.

Дела обстояли даже лучше, чем Харлан смел надеяться. Много раз во время подготовки к путешествию Харлан опасался, что его появление в городе со слитками золота, но без гроша в кармане вызовет подозрения и задержки. Конечно, Купер успешно прошёл сквозь всё это, но Купер мог действовать не торопясь. Харлан полистал пачку. Не так-то просто накопить такую кучу денег. Этот юнец недурно устроился в чужой эпохе, совсем недурно!

Ещё немного, и круг замкнется!

В красноватых лучах закатного Солнца они разгрузили капсулу и перенесли припасы в пещеру. Сама капсула была накрыта отражающей диффузной пленкой, надёжно скрывавшей её от любопытных глаз. Её можно было обнаружить, только подойдя вплотную, но на этот случай Харлан был вооружен аннигилятором. Установили инфралампу, воткнули в расщелину фонарик, и в пещере стало тепло и уютно.

А снаружи наступила холодная мартовская ночь.

Нойс задумчиво глядела на медленно вращающийся параболический отражатель инфралампы.

— Что ты собираешься теперь делать, Эндрю?

— Завтра утром я отправлюсь в ближайший город. Я знаю, где он находится… то есть где он должен находиться.

«Все будет в порядке», — подумал он. Снова та же твисселовская логика наизнанку.

— Я тоже пойду с тобой, да?

— Нет, ты останешься здесь, — покачал головой Харлан, — ты не знаешь языка, а у меня и без того слишком много забот.

Неожиданный гнев, сверкнувший в глазах Нойс, заставил Харлана смущенно отвернуться.

— Не надо считать меня дурочкой, Эндрю. Ты почти не разговариваешь со мной, даже не глядишь в мою сторону. В чём дело? Может быть, мораль твоего века снова взяла над тобой верх? Или ты не можешь мне простить, что из-за меня ты чуть не погубил Вечность? Уж не думаешь ли ты, что я совратила тебя? В чём дело?

— Ты даже не представляешь, что я думаю, — ответил он.

— Так расскажи мне. Нам надо поговорить сейчас. Кто знает, будет ли у нас потом такая возможность. Ты всё ещё любишь меня, Эндрю? Зачем ты взял меня с собой? Объясни мне. Почему бы тебе не оставить меня в Вечности, если я не нужна тебе, если тебе противно даже смотреть на меня?

— Существует опасность, — пробормотал Харлан.

— Неужели?

— Больше чем опасность. Кошмар. Кошмар Вычислителя Твиссела. Когда мы в панике мчались к тебе сквозь Скрытые Столетия, он посвятил меня в свои размышления относительно этих Столетий. Он боится, что в отдаленном будущем скрывается от нас эволюционировавшая ветвь человечества, неведомые существа, может быть, сверхлюди, оградившие себя от нашего вмешательства и замышляющие положить конец нашей работе по Изменению Реальности. Он решил, что они установили барьер в 100 000-м. Затем мы нашли тебя, и Вычислитель Твиссел забыл о своем кошмаре. Он пришёл к выводу, что барьер мне просто почудился, и вернулся к более насущной проблеме спасения Вечности.

Но его страхи передались мне. Я-то знал, что барьер был. Никто из Вечных не мог поставить его, потому что, по словам Твиссела, подобная штука теоретически немыслима! Впрочем, возможно, что наука Вечных недостаточно развита. Но барьер был. И кто-то поставил его.

Разумеется, кое в чём Твиссел заблуждается. Ему кажется, что человек должен эволюционировать, но это не так. Палеонтология не принадлежит к числу наук, популярных в Вечности, но она успешно развивалась в последние Столетия Первобытной Эпохи, так что я в ней кое-что смыслю. И вот что мне известно: живые существа эволюционируют только под влиянием изменений в окружающей среде. Если окружение стабильно, то и эти существа остаются неизменными в течение миллионов Столетий. Первобытный человек эволюционировал очень быстро, потому что он жил в суровой, постоянно меняющейся обстановке. Но как только человек научился по собственному желанию изменять свою среду, он, естественно, перестал эволюционировать.

— Я не имею ни малейшего представления, о чём ты говоришь, — сказала Нойс, ни капли не смягчившись, — поняла только то, что ты ни слова не сказал о нас с тобой, а это единственная тема, которая меня сейчас интересует.

На лице Харлана не дрогнул ни один мускул.

— Так вот, какую же цель преследовала эта блокировка Времени? — продолжал он. — Ты была невредима. Для чего был нужен барьер? И тогда я задал себе вопрос: что произошло из-за того, что барьер был поставлен, или иначе, чего бы не произошло, если бы он отсутствовал?

Харлан помолчал, глядя на свои тяжелые, неуклюжие ботинки из натуральной кожи. Он подумал, с каким облегчением он бы снял их…

— На этот вопрос возможен только один ответ. Наткнувшись на барьер, я потерял от ярости голову и помчался назад за болеизлучателем, чтобы вырвать с его помощью признание у Финжи. А затем я решил рискнуть Вечностью, чтобы спасти тебя, и чуть было не погубил Вечность при мысли, что навсегда тебя потерял. Понимаешь?

Нойс смотрела на него со смешанным выражением недоверия и ужаса.

— Неужели ты хочешь сказать, что люди будущего заставили тебя совершить все эти действия? Что они рассчитывали именно на такую реакцию с твоей стороны?

— Да. И не смотри так на меня. Да. Разве ты не понимаешь, что это всё меняет? Я согласен отвечать за свои поступки до тех пор, пока я действую по своей воле. Но знать, что меня завлекли, одурачили, что кто-то управляет и манипулирует моими чувствами, словно я Счётная машина, в которую достаточно вложить соответствующую программу…

Харлан вдруг понял, что он кричит, и осекся. Переждав несколько секунд, он продолжал:

— Знать, что я был просто марионеткой в чьих-то руках, свыше моих сил. Я должен исправить всё, что я натворил. Только тогда я смогу обрести покой.

Что ж, может быть, он и обретет его тогда. Круг замыкается. Несмотря на ожидающую его личную трагедию, чувство долга всё-таки восторжествует.

Нойс нерешительно протянула к нему руку, но он отодвинулся.

— Всё было подстроено. Моя встреча с тобой. Всё, что произошло потом. Мой характер был проанализирован. Это очевидно. Действие и реакция. Нажмите на эту кнопочку — и человечек дернется сюда. Нажмите на другую — он дернется туда.

Стыд и раскаяние мешали ему говорить.

— Одного только я не понимал вначале: как я догадался, что Купера должны послать в Первобытную Эпоху. Самая невероятная догадка на свете. У меня не было для неё никаких оснований. Твиссел никак не мог примириться с этим. Он не раз удивлялся, как это я, при моём слабом знании математики, умудрился прийти к правильному выводу.

А всё же я догадался. И знаешь, когда эта догадка впервые осенила меня? В ту самую ночь. Ты спала, а я никак не мог уснуть. У меня было странное ощущение, точно мне обязательно надо было что-то припомнить, какие-то слова, какую-то мысль, мелькнувшую в моей голове. Я думал и думал, пока вдруг не понял значения всего, что было связано с Купером, и одновременно в моей голове мелькнула мысль, что я в состоянии уничтожить Вечность. Позднее я изучал историю математики, но в этом уже не было особой необходимости. Я всё знал и так. Больше того, я был в этом совершенно уверен. Как? Почему?

Нойс настороженно смотрела на него. Она больше не делала попыток взять его за руку.

— Неужели ты хочешь сказать, что люди из Скрытых Столетий подстроили и это? Что они вложили в твой мозг эти мысли и направляли твой действия?

— Да, да! Именно это они и делали. Но они ещё не довели дело до конца. Круг замыкается, но он ещё не замкнут.

— Но как они могут сделать что-нибудь сейчас? Ведь их нет здесь?

— Нет? — Голос его прозвучал так глухо, что Нойс побледнела.

— Невидимые сверхсущества? — прошептала она.

— Нет, не сверхсущества. Я уже объяснил тебе, что, создав своё собственное окружение, собственную среду, человек перестал эволюционировать. Человек Скрытых Столетий — это гомо сапиенс. Обычный человек из плоти и крови.

— Тогда их наверняка нет здесь.

— Здесь есть ты, Нойс, — печально проговорил Харлан.

— Да. И ты. И больше никого.

— Ты и я, — согласился Харлан, — и никого больше. Женщина из Скрытых Столетий и я… Хватит притворяться, Нойс. Прошу тебя.

Она в ужасе посмотрела на него.

— Что ты говоришь, Эндрю?

— То, что я должен сказать. Что ты мне нашептывала в тот вечер, когда опоила меня мятным напитком? Твой ласковый голос… нежные слова… Я ничего не понимал тогда, но подсознательно я всё запомнил. О чём ты шептала мне так нежно? О Купере, которого посылают в прошлое? О Самсоне, разрушающем храм Вечности? Не правда ли?

— Я даже не знаю, кто такой этот Самсон, — сказала Нойс.

— Тебе нетрудно догадаться об этом. Скажи мне, когда ты впервые появилась в 482-м? Чье место ты заняла? Или ты просто… втиснулась в Столетие? Специалист из 2456-го рассчитал по моей просьбе твою Судьбу. В новой Реальности ты не существовала. У тебя даже не было Аналога. Странно, конечно, для такого незначительного Изменения, но всё же возможно. А затем Расчётчик сказал мне одну вещь, и я услышал её, но не понял. Удивительно, что я вообще запомнил его слова. Может быть, уже тогда они задели какую-то струнку во мне, но я был слишком переполнен тобой, чтобы прислушиваться. Вот что он сказал: ПРИ ТОЙ КОМБИНАЦИИ ФАКТОВ, КОТОРУЮ ВЫ МНЕ ДАЛИ, Я НЕ СОВСЕМ ПОНИМАЮ, КАК ОНА МОГЛА СУЩЕСТВОВАТЬ В ПРЕДЫДУЩЕЙ РЕАЛЬНОСТИ.

Он был прав. Ты и не существовала в ней. Ты была пришельцем из далекого будущего и играла мною, да и Финжи тоже, в своих собственных целях.

— Эндрю…

— Все сходится. Как я мог быть таким слепым? Книга в твоей библиотеке — под названием «Социальная и экономическая история». Я и тогда удивился, наткнувшись на неё. Но ведь она была тебе необходима, не правда ли, чтобы войти в роль. И ещё одно. Помнишь нашу поездку в Скрытые Столетия? Ведь это ты остановила капсулу в 111 394-м. Ты остановила её точно и без промедления. Где ты научилась управлять капсулой? Ведь, судя по всему, это было твоим первым путешествием во Времени. Кстати, почему именно в 111 394-м? Это что, твоё родное Столетие?

— Зачем ты взял меня с собой? — тихо спросила она.

— Чтобы спасти Вечность! — неожиданно заорал Харлан. — Я не знаю, что ты могла бы там натворить. Но здесь ты беспомощна, потому что я раскусил тебя. Признавайся, что всё это правда! Признавайся!

В пароксизме гнева он вскочил и замахнулся на неё.

Нойс даже не шелохнулась. Лицо её было совершенно спокойно. Она казалась прекрасной статуей, отлитой из теплого прозрачного воска. Рука Харлана застыла в воздухе.

— Признавайся! — повторил он.

— Неужели после всех этих рассуждений ты всё ещё сомневаешься? — спросила она. — Да и какое это имеет значение, признаюсь я или нет?

Харлан почувствовал, как в нём снова поднимается волна бешенства.

— Признайся, чтобы мне потом не чувствовать ни раскаяния, ни сожаления.

— Раскаяния?

— Нойс, у меня с собой аннигилятор, и я твёрдо решил убить тебя.

Глава 18

НАЧАЛО БЕСКОНЕЧНОГО ПУТИ

Дуло аннигилятора глядело на Нойс.

Но в голосе Харлана не было уверенности, в глубине его сердца, подтачивая остатки решимости, снова закопошились сомнения.

Почему она не отвечает? Что скрывается за её напускной невозмутимостью?

Разве может он убить её?

Разве можно оставить её в живых?

— Что же ты молчишь? — хрипло спросил он.

Она уселась поудобнее, сложив руки на коленях, словно не замечая наведенного на неё аннигилятора. В её отрешенности сквозила таинственная, почти мистическая сила. Когда она наконец заговорила, голос её звучал пугающе спокойно:

— Ты хочешь убить меня, но совсем не потому, что не видишь другого способа спасти Вечность. Ведь ты мог бы связать мне руки и ноги, заткнуть кляпом рот и, оставив меня в пещере, спокойно отправиться в путь на рассвете. Или взять меня с собой и бросить в пустыне. Или же попросить Твиссела продержать меня до твоего возвращения взаперти. Но нет, только моя смерть может удовлетворить тебя. И знаешь почему? Потому что ты уверен, что я завлекла тебя в свои сети и толкнула на измену Вечности. Ты хочешь убить меня за то, что я обманула и предала твою любовь; и не надо уверять себя, что это справедливое возмездие. Ты просто мстишь мне за своё оскорбленное самолюбие, вот и всё.

Харлан поежился.

— Но ведь ты из Скрытых Столетий? Отвечай!

— Да, — ответила Нойс. — Что же ты не стреляешь?

Палец Харлана задрожал на пусковой кнопке аннигилятора. Но сомнения не покинули его. Наперекор рассудку он пытался оправдать её, цепляясь за остатки своей любви. Может быть, доведенная до отчаяния его подозрениями, она намеренно наговаривает на себя, играя со смертью? Может быть, это просто глупая бравада истеричной женщины, испугавшейся, что она навсегда потеряла любимого человека?

Нет! Так могла вести себя героиня фильмокниги, написанной в слащавых и сентиментальных традициях 289-го, но уж никак не Нойс. Она была не из тех, кто умирает, словно надломленная лилия, на руках отвергнувшего её любовника.

Но почему она сомневается в его решимости убить её? В чём дело? Уж не в том ли, что она уверена в своих чарах и отлично знает, что он всё ещё любит её? Уж не считает ли она, что эта любовь в решающий момент свяжет его по рукам и ногам, превратит в покорного исполнителя её воли?

Удар пришёлся не в бровь, а в глаз. Палец, перестав дрожать, твёрдо лег на спусковую кнопку.

— Ты медлишь, — вновь заговорила Нойс. — Может быть, ты ждёшь моих оправданий?

— Так у тебя, оказывается, есть оправдания? — с язвительной усмешкой спросил Харлан.

Но в глубине души он был рад отсрочке. Она отдаляла то мгновенье, когда ему придётся нажать на кнопку аннигилятора.

«Пусть говорит, — подумал он. — Чем больше она расскажет о Скрытых Столетиях, тем лучше для Вечности».

Эта мысль возвысила его в собственных глазах, придав нерешительности видимость твёрдой политики. В его взгляде ненадолго появились спокойствие и уверенность.

— Тебя интересуют Скрытые Столетия? — продолжала Нойс, словно прочитав его мысли. — Если так, то мне оправдаться нетрудно. Что именно тебя интересует? Не хочешь ли ты, например, узнать, почему человечество исчезло с лица Земли после 150 000-го Столетия?

Ни выпрашивать, ни покупать сведения Харлан не собирался. У него был аннигилятор, и он твёрдо решил не выказывать никаких признаков слабости.

— Говори! — отрывисто приказал он и густо покраснел, увидев в ответ её насмешливую улыбку.

— Мы узнали о существовании Вечности, прежде чем она достигла отдаленных Столетий, прежде чем она успела добраться хотя бы до 100 000-го. Кстати, ты был прав, я действительно из 111 394-го. Мы тоже умеем путешествовать во Времени, но наша этика запрещает нам делать это. Вместо того чтобы перемещать во Времени материальные объекты, мы наблюдаем прошлые Столетия. Только прошлые.

Впервые о возникновении Вечности мы узнали косвенным путем. Мы рассчитали вероятность существования своей Реальности, и нас поразило, что эта вероятность ничтожно мала. Как возникла наша практически невозможная Реальность? Вопрос этот не давал нам покоя… Но ты не слушаешь меня, Эндрю. Неужели тебе это совсем неинтересно?

Она произнесла его имя с той же интимной нежностью, как и прежде.

Казалось, такая циничная фальшь должна была кольнуть ему слух, но он с ужасом почувствовал, что даже не рассердился.

— Продолжай свой рассказ, женщина, и не тяни время, — сказал он, призывая на помощь всё своё мужество. Он попытался уравновесить теплоту и ласку, прозвучавшие в этом «Эндрю», холодным гневом, вложенным в слово «женщина», и снова единственным ответом на его резкость была мимолетная улыбка Нойс.

— Мы начали поиски в прошлом, — продолжала она, — и наткнулись на Вечность, подчиняющую себе всё новые и новые Столетия. И тогда мы поняли, что в какой-то предыдущий отрезок биовремени — у нас тоже есть это понятие, только мы пользуемся другим термином — наша Реальность была совсем другой. Эту Реальность с максимальной вероятностью существования мы назвали Естественным Состоянием. Нам было ясно, что когда-то мы, или, вернее, наши Аналоги, жили в этом Естественном Состоянии. О природе этого Состояния мы в то время не имели даже отдаленного представления.

Однако мы знали, что причиной отклонения от него послужило одно из совершенных Вечностью Изменений. Мы решили выяснить, что представляет собой Естественное Состояние, и в случае необходимости вернуться к нему. Прежде всего мы установили карантинную зону, которую вы называете Скрытыми Столетиями, изолировав наше Время от Вечности, начиная с 70 000-го Столетия. Эта изоляция должна была защитить нас от дальнейших Изменений. Она не давала абсолютной гарантии, но позволяла выиграть время.

А затем мы совершили поступок, находящийся в вопиющем противоречии со всей нашей этикой и культурой. Мы исследовали своё будущее. Нам было необходимо узнать судьбу человечества в существующей Реальности, чтобы впоследствии сравнить её с Естественным Состоянием. Оказалось, что где-то около 125 000-го человечество раскрыло секрет полёта к звездам. Люди научились совершать прыжки через гиперпространство. Наконец-то человек достиг звезд, осуществив свою извечную мечту.

Харлан слушал её тщательно продуманный рассказ со всё возрастающим вниманием. Что в её словах соответствовало истине? Что было лишь расчётливой попыткой обмануть его?

— Когда люди достигли звезд, они покинули Землю, — прервал он её, стараясь стряхнуть гипнотическое очарование её голоса. — Наши учёные давно уже догадались об этом.

— В таком случае ваши учёные просто ошиблись. Человек пытался покинуть Землю. К несчастью, мы не единственные разумные обитатели Галактики. У многих звезд есть свои планеты. На некоторых из них возникли цивилизации. Правда, ни одна из них не может по древности сравниться с человеческой, но пока люди в течение двенадцати с половиной миллионов лет прозябали на Земле, более молодые цивилизации обогнали нас и покорили Галактику.

Когда Человек достиг звезд, во Вселенной уже не оставалось необжитых мест. На каждом шагу разведчики натыкались на предупредительные знаки: ЗАНЯТО! НЕ НАРУШАТЬ ГРАНИЦ! ВХОД ВОСПРЕЩЁН! Люди не стали вступать в конфликты. Они отозвали свои исследовательские отряды и остались на Земле. Но в мировоззрении людей произошёл переворот: родная планета стала для них тюрьмой, окруженной безграничным океаном свободы…

— Пустите нас в Скрытые Столетия, — прервал её Харлан, — и мы всё исправим. Смогли же мы в освоенных нами Столетиях добиться наивысшего блага…

— Наивысшего блага? — насмешливо переспросила Нойс. — А что это такое? Кто отвечает на этот вопрос? Ваши Счётные машины, ваши Анализаторы, ваш Кибермозг? Но кто настраивает машины? Кто вкладывает в них программу? Кто задаёт им оценки? Ведь даже Кибермозг не обладает большим прозрением, чем человек, он только быстрее решает проблемы, только быстрее! А что является благом с точки зрения Вечности? Я отвечу тебе. Безопасность. И ещё раз Безопасность! Осторожность! Умеренность! Ничего сверх меры. Никакого риска без стопроцентной уверенности в успехе.

Харлан промолчал. С неожиданной силой ему припомнился недавний разговор с Твиссел ом о людях из Скрытых Столетий. «Мы изгнали необычайное», — сказал тогда Твиссел.

Неужели Нойс права?

— Кажется, ты задумался, — снова заговорила Нойс. — Подумай тогда вот о чём: почему в существующей Реальности человек то и дело предпринимает попытки космических путешествий, хотя неизменно терпит неудачу? Каждое Столетие, разумеется, знает о провалах в прошлом. Зачем же пробовать снова и снова?

— Я не занимался специально изучением этого вопроса, — неуверенно пробормотал Харлан.

Он с беспокойством подумал вдруг о колониях, которые чуть ли не в каждом тысячелетии создавались на Марсе, и всегда неудачно. Он подумал о той странной притягательной силе, с которой идея космических полётов действовала даже на Вечных. О том, как Социолог Кантор Вой со вздохом сказал после уничтожения электрогравитационных космолетов: «Как они были прекрасны!» О том, как горько выругался при этом известии Расчётчик Нерон Фарук и в тщетной попытке облегчить душу принялся поносить Вечность за торговлю противораковой сывороткой.

Не обладают ли разумные существа инстинктивным стремлением разорвать цепи тяготения, вырваться на простор Вселенной, достигнуть звезд? Не это ли стремление побуждало человека десятки раз заново создавать космические корабли, чтобы вновь и вновь путешествовать к мертвым мирам Солнечной системы, в которой только Земля была пригодна для жизни? И только ли случайностью был тот факт, что большинство Изменений уничтожало космические корабли, а люди вновь и вновь создавали их?

— Оберегая человечество от забот и несчастий Реальности, — продолжала Нойс, — Вечность тем самым лишает его всех триумфов и завоеваний. Только преодолев величайшие испытания, человечество может успешно подняться к прекрасным и недосягаемым вершинам. Способен ли ты понять, что, устраняя ошибки и неудачи человека, Вечность не даёт ему найти собственные, более трудные и поэтому более верные решения стоящих перед ним проблем; подлинные решения, которые помогают преодолевать трудности, а не избегать их.

— Величайшее благо наибольшего числа людей состоит в том… — заученным голосом начал Харлан, однако Нойс не дала ему договорить:

— Предположи, что Вечность не была создана.

— И что же?

— Послушай, я расскажу тебе. Те усилия, которые были затрачены на решение проблем путешествий по Времени, были бы посвящены развитию атомной физики. Вместо Вечности были бы созданы звездные корабли. Человечество достигло бы звезд на миллионы лет раньше, чем в нашей Реальности. Галактика была бы свободной, и её заселили бы люди.

— Ну и что мы выиграли бы? — упорствовал Харлан. — Разве мы стали бы от этого счастливее?

— Кого ты имеешь в виду под словом «мы»? Человечество представляло бы собой не крохотный затерянный мирок, а миллионы, миллиарды миров. Могущество человека не знало бы границ. У каждого мира была бы своя история, свои собственные ценности и идеалы, возможность искать счастья своим путем. У счастья много разновидностей. Это и есть Естественное Состояние человечества.

— К чему строить пустые догадки, — сказал Харлан; он был зол на себя за то, что его увлекла нарисованная Нойс картина будущего. — Откуда ты знаешь, что было бы на самом деле?

— Вас смешит невежество Времян, полагающих, что существует только одна Реальность. Нас же смешит невежество Вечных, которые знают, что Реальностей много, но думают, что существовать может только одна.

— Что означает этот набор слов?

— Мы не рассчитываем Реальности; вместо этого мы наблюдаем их. Мы можем видеть неосуществившиеся Реальности в их состоянии Нереальности.

— Нечто вроде волшебной страны теней, где «может быть» играет в прятки с «если»?

— Да, только твой сарказм здесь ни к чему.

— И как же вы это делаете?

— Я не могу объяснить это, Эндрю, — сказала Нойс, помолчав. — Существует множество вещей, с которыми мы свыкаемся, не понимая их. Можешь ли ты объяснить, как устроен Кибермозг? Но всё же ты знаешь, что он существует и работает.

— Ну, и что же дальше?

— Мы научились наблюдать Реальности и нашли среди них ту, которая является Естественным Состоянием человечества. Я уже рассказала тебе о ней. Затем мы обнаружили Изменение, которое уничтожило Естественное Состояние. Оно не было одним из тех Изменений, которые совершает Вечность; оно заключалось в создании Вечности, в самом факте её существования. Любая система, которая, подобно Вечности, позволяет кучке людей принимать решения за всё человечество, выбирать за человечество его будущее, неизбежно приводит к тому, что высшим благом начинают считать умеренность и безопасность — синонимы посредственности. В такой Реальности звёзды недостижимы. Само существование Вечности исключает покорение Галактики человеком. Чтобы достичь звезд, необходимо сначала покончить с Вечностью.

Число возможных Реальностей бесконечно велико. И у каждой Реальности существует бесчисленное множество вариаций. Например, число Реальностей, в которых существует Вечность, бесконечно; число Реальностей, в которых Вечность не существует, бесконечно; и наконец, число Реальностей, в которых Вечность существовала, но была уничтожена, тоже бесконечно. Среди последних люди моего Столетия выбрали группу Реальностей, в которых мне отводилась главная роль.

Всё это было задумано без моего участия. Меня подготовили для этой задачи так же, как ты с Твисселом готовили Купера. Но число Реальностей, в которых я могла бы уничтожить Вечность, тоже бесконечно велико. Мне предложили на выбор пять вариантов, которые казались наиболее простыми. Среди них я выбрала ту единственную Реальность, в которой был ты.

— Что же заставило тебя выбрать именно её? — спросил Харлан.

Нойс опустила глаза.

— Я люблю тебя, пойми это. Я полюбила тебя задолго до того, как мы встретились. — Она сказала это с такой неподдельной искренностью, что Харлан был потрясен.

«Но ведь это только игра», — с отвращением подумал он.

— Не смейся надо мной, — в его голосе звучало страдание.

— Я не смеюсь. Из всех Реальностей я выбрала ту, в которой меня послали в 482-е Столетие, где я сначала встретила Финжи, а затем тебя. Я выбрала ту Реальность, в которой ты любил меня; Реальность, в которой ты взял меня в Вечность, спасая от Изменения, и спрятал в моём родном Столетии; Реальность, в которой ты заслал Купера вместо 24-го в 20-е Столетие Первобытной Эпохи. Мы отправились с тобой в это Столетие на поиски Купера и остались в нём до конца наших дней. Я видела, как мы любили друг друга и были счастливы. Это совсем не смешно. Я выбрала ту Реальность, в которой существует наша любовь.

— Притворство. Сплошное притворство! Неужели ты рассчитываешь, что я поверю тебе? — Он на секунду замолчал, пытаясь осмыслить новый довод, пришедший ему в голову. — Постой! Ты сказала, что знала всё наперед? Всё, что должно было произойти?

— Да.

— Тогда ты бессовестно лжешь. Ты бы знала, что всё кончится аннигилятором. Ты бы знала заранее, что потерпишь неудачу. Что ты на это скажешь?

Нойс тихо вздохнула:

— Я уже объясняла тебе, что у каждой Реальности существует бесчисленное количество вариаций. Как бы точно мы ни фокусировали данную Реальность, мы всегда на самом деле наблюдаем множество очень похожих Реальностей. Чем резче фокусировка, тем меньше неопределённость, но добиться идеальной резкости теоретически невозможно. Вероятность того, что случайная вариация исказит результат, никогда не равна нулю. Всё испортило одно небольшое отклонение.

— Какое?

— Я ждала твоего возвращения ко мне после снятия блокировки Времени в 100 000-м. Но ты должен был вернуться один. Вот почему я так испугалась в первый момент, увидев с тобой Вычислителя Твиссела.

И снова Харлан не знал, что думать. Как ловко сводит она концы с концами!

— Я бы ещё больше испугалась, — продолжала Нойс, — если бы поняла тогда всё значение этой вариации. Вернись ты один, ты бы взял меня с собой в Первобытную Эпоху, и здесь из любви ко мне, из любви к человечеству не стал бы разыскивать Купера. Ваш порочный круг был бы разорван, с Вечностью было бы покончено, а мы с тобой были бы счастливы.

Но произошла случайная вариация — ты вернулся с Твисселом. В пути он рассказал тебе о своих кошмарах, связанных со Скрытыми Столетиями, и тем самым положил начало цепочке твоих размышлений, которая заставила тебя усомниться во мне. И вот между нами аннигилятор. Это конец, Эндрю. Можешь стрелять. Ничто не помешает тебе.

У Харлана затекли пальцы, судорожно сжимающие рукоятку аннигилятора. Он переложил его в другую руку. Неужели в её рассказе нет ни одного уязвимого места? А он-то надеялся, что стоит ему убедиться в происхождении Нойс, как всем его сомнениям наступит конец. Наивные мечты!

— Но для чего понадобилосьотправлять меня в Первобытную Эпоху? Почему бы не покончить с Вечностью сразу, одним ударом, когда я послал сюда Купера?

— Потому что просто уничтожить Вечность ещё недостаточно, — ответила Нойс. — Необходимо свести к минимуму вероятность нового возникновения Вечности в любой форме. Мы не случайно выбрали именно этот момент. Здесь сейчас 1932 год. Мне предстоит послать письмо на полуостров, который в 20-м Столетии называется Апеннинским. Если я пошлю это письмо, то через несколько лет один итальянский физик начнет эксперименты по бомбардировке урана нейтронами. Моё письмо — на вашем языке — это МНВ.

Харлану стало страшно.

— Ты собираешься изменить Первобытную историю?

— Да. В этом-то и заключается моя задача. В новой, уже окончательной Реальности первый ядерный взрыв произойдёт не в 30-м Столетии, а в 1945 году.

— Ты представляешь себе, к каким последствиям это может привести? Способны ли вы понять, какая опасность грозит человечеству?

— Да. Мы знаем, что это опасно. Существует определённый риск, что Земля превратится в огромное радиоактивное кладбище. Но мы верим в разум человека.

— И что же, по-вашему, оправдывает этот риск?

— Покорение Галактики человеком. Возвращение к Естественному Состоянию. Естественное развитие истории человечества.

— И вы ещё смеете обвинять Вечность во вмешательстве?

— Мы обвиняем Вечность в том, что она вмешивается непрерывно для того, чтобы держать человечество в тюрьме ради его безопасности. Мы же вмешаемся только один раз, чтобы Вечность никогда не смогла возникнуть.

— Нет, Вечность должна существовать; человечество может погибнуть без её руководства. — Харлан отчаянно цеплялся за остатки заученных доводов.

— Как знаешь. Выбор в твоих руках. Если ты предпочитаешь, чтобы будущее человечества диктовалось психопатами…

— Психопатами?! — взорвался Харлан.

— А разве нет? Ты ведь хорошо знаешь их. Подумай сам.

Харлан с ужасом посмотрел на неё, но против собственной воли его захлестнула волна воспоминаний.

Он вспомнил, как велико бывает потрясение, когда Ученики узнают правду о Реальности и как Ученик Латуретт из его класса пытался покончить жизнь самоубийством. Его спасли, он даже стал Вечным и составлял потом проекты Изменений, но никто не знал, какие шрамы в его душе оставила эта история. Он вспомнил кастовую систему Вечности, тщательно скрываемую тоску по родным Временам, ненормальную безбрачную жизнь. Он вспомнил о подсознательном ощущении собственной вины, находящем выход в ненависти к Техникам. Он вспомнил о склоках, раздирающих Совет; о Финжи, интригующем из карьеристских соображений против Твиссела, и о Твисселе, шпионящем за Финжи. Он вспомнил Сеннора, в котором уродство породило чувство противоречия ко всему на свете.

Он вспомнил о том, как сам Твиссел, великий, непогрешимый Твиссел, нарушал законы Вечности.

Затем он подумал о себе.

Ему показалось, что он всегда знал Вечность именно такой. Иначе почему у него могло возникнуть желание уничтожить её? Но он никогда не признавался себе в этом, ни разу до этого мгновения не мог он набраться смелости взглянуть правде в глаза.

Сейчас он отчетливо видел Вечность такой, какой она была в действительности, — клоакой закоренелых психозов, спутанным клубком человеческих жизней, беспощадно вырванных из контекста.

Выражение ужаса в его глазах сменилось растерянностью.

— Теперь ты понимаешь меня, Эндрю? — голос Нойс звучал нежно и ласково. — Тогда подойди со мной к выходу из пещеры.

Словно во сне он последовал за ней, не в силах прийти в себя от крутой перемены, совершившейся в нём за несколько секунд. Впервые за всю ночь дуло аннигилятора отклонилось от прямой линии, соединявшей его с сердцем Нойс.

Небо на востоке уже начало сереть, и громада капсулы тяжелой тенью вырисовывалась на его фоне. Под защитной завесой Темпорального поля очертания капсулы казались неясными и расплывчатыми.

— Смотри, перед нами Земля, — сказала Нойс, — но не вечный и единственный приют человечества, а всего лишь его колыбель, отправная точка бесконечного приключения. Ты должен принять решение. Будущее людей в твоих руках. Поле Биовремени предохранит нас с тобой от последствий Изменения. Исчезнет Купер, погибнет Вечность, а вместе с ней и Реальность моего Столетия, но останется человечество, и останемся мы с тобой. У нас будут дети и внуки, и они станут свидетелями того, как человек достигнет звезд.

Харлан повернулся и увидел её улыбку. Перед ним снова была прежняя Нойс, которую он знал и любил; и, как прежде, при взгляде на неё его сердце забилось сильнее.

Но он ещё сам не знал, что уже принял решение, пока громада капсулы вдруг не исчезла, перестав заслонять алеющую полоску неба.

Обнимая прильнувшую к нему Нойс, он понял, что это исчезновение означает конец Вечности… и начало Бесконечного Пути.

РАССКАЗЫ О РОБОТАХ ^{(I цикл)}

Человечество создало роботов — верных слуг и надёжное подспорье в грядущих свершениях. Но новый разум тоже ищет ответы на вечные вопросы, а иногда и вовсе — вступает в споры с создателями. Чем это обернётся для людей и каждого человека в отдельности? Ответ на страницах этого цикла…

«…Вставте шплинт А в гнездо В…»

Дейв Вудбери и Джон Хэнсен, неуклюжие в своих скафандрах, с волнением наблюдали, как огромная клеть медленно отделяется от транспортного корабля и входит в шлюз для перехода в другую атмосферу. Почти год провели они на космической станции А-5, и им, понятное дело, осточертели грохочущие фильтрационные установки, протекающие резервуары с гидропоникой, генераторы воздуха, которые надсадно гудели, а иногда и просто выходили из строя.

— Все разваливается, — скорбно вздыхал Вудбери, — потому что все это мы сами же и собирали.

— Следуя инструкциям, — добавлял Хэнсен, — составленным каким-то идиотом.

Основания для жалоб, несомненно, были. На космическом корабле самое дефицитное — это место, отводимое для груза, потому-то все оборудование, компактно уложенное, приходилось доставлять на станцию в разобранном виде. Все приборы и установки приходилось собирать на самой станции собственными руками, пользуясь явно не теми инструментами и следуя невнятным и пространным инструкциям по сборке.

Вудбери старательно записал все жалобы, Хэнсен снабдил их соответствующими эпитетами, и официальная просьба об оказании в создавшейся ситуации срочной помощи отправилась на Землю.

И Земля ответила. Был сконструирован специальный робот с позитронным мозгом, напичканным знаниями о том, как собрать любой мыслимый механизм.

Этот-то робот и находился сейчас в разгружающейся клети. Вудбери нервно задрожал, когда створки шлюза наконец сомкнулись за ней.

— Первым делом, — громыхнул Вудбери, — пусть он разберет и вновь соберет все приборы на кухне и настроит автомат для поджаривания бифштексов, чтобы они у нас выходили с кровью, а не подгорали.

Они вошли в станцию и принялись осторожно обрабатывать клеть демолекуляризаторами, чтобы удостовериться, что не пропадает ни один атом их выполненного на заказ робота-сборщика.

Клеть раскрылась!

Внутри лежали пятьсот ящиков с отдельными узлами… и пачка машинописных листов со смазанным текстом.

Часть I. Я, РОБОТ

ЛУЧШИЙ ДРУГ МАЛЬЧИКА

— Где Джимми, дорогая? — спросил мистер Андерсон.

— Возле кратера, — ответила миссис Андерсон. — С ним Робатт, все будет в порядке. А того привезли?

— Да, он на ракетной станции, проходит проверку. Я и сам дождаться не могу, когда его увижу. Я ведь не видел их лет пятнадцать с тех пор, как покинул Землю. Разве что в кино.

— А Джимми никогда ничего подобного не видел, — заметила миссис Андерсон.

— Естественно, ведь Джимми уроженец Луны и не бывает на Земле. Потому я и выписал его. Думаю, на Луне второго такого нет.

— Это стоит денег, — тихонько вздохнула миссис Андерсон.

— Держать Робатта тоже недешево, — сказал мистер Андерсон.

Джимми, как и сказала его мать, был возле кратера. По земным меркам, он был худым, но для своих десяти лет довольно высоким. Впрочем, благодаря скафандру выглядел Джимми скорее плотным и коренастым. К тому же он прекрасно справлялся с лунным притяжением, так, как не удавалось ни одному уроженцу Земли. Когда Джимми вытягивал ноги и прыгал, как кенгуру, отец даже не пытался угнаться за ним.

Южный склон кратера был пологим, а Земля в южной части неба (если смотреть от Луна-Сити, она всегда там, в южной части) почти полной и такой яркой, что освещала весь склон.

Даже изрядный вес скафандра не мешал Джимми взлетать на пологий склон одним длинным прыжком, отчего казалось, что лунного притяжения вовсе нет.

— Иди сюда, Робатт, — крикнул Джимми.

Робатт услышал его по радио, пискнул и поскакал следом.

Джимми, несмотря на всю свою подвижность, не мог обогнать Робатта с его четырьмя ногами и стальными сухожилиями. Робатт перелетел через голову Джимми, перекувырнулся и опустился почти ему под ноги.

— Не воображай, Робатт, — сказал Джимми, — и оставайся в пределах видимости.

Робатт опять пискнул, что означало на его языке «да».

— Я тебе не верю, обманщик! — крикнул Джимми, делая длинный прыжок, который перенес его поверх стенки кратера на внутренний склон.

Стенка кратера закрыла Землю, и вокруг сразу стало совершенно темно. Теплая дружелюбная темнота стерла границу между верхом и низом, разве что там, наверху, блестели звезды…

Вообще говоря, Джимми не полагалось играть на внутренней стороне кратера. Взрослые считали, что это опасно, потому что сами никогда там не были. Джимми же на этой ровной хрустящей поверхности знал каждую из немногочисленных скал. И кроме того, что опасного в путешествии сквозь темноту, если радом прыгает, пищит и ярко светится Робатг? Робатт и в темноте точно знал, где находится Джимми и где находится он сам, поскольку пользовался радаром. С Джимми не могло случиться ровным счетом ничего плохого, пока Робатт рядом, пока он легонько отталкивает Джимми от скал, пока кружит вокруг него, спрятавшегося за скалой, с испуганным писком (хотя, конечно, Робатт прекрасно знает, где Джимми) или прыгает на Джимми, чтобы показать, как сильно он его любит. Однажды Джимми лег и притворился, что он ранен. Робатт включил радиосигнал тревоги, из Луна-Сити примчались спасатели, а отец потом высказал Джимми все, что он думал о такого рода невинных шутках, после чего Джимми не повторял ничего подобного.

Джимми как раз вспомнил о той истории, когда на его волне раздался голос отца:

— Джимми, домой. У меня есть для тебя новость.

Джимми снял скафандр и умылся. Всегда приходится умываться, когда приходишь снаружи. Моют даже Робатта, но ему это нравится. Робатт стоял под душем на всех четырех лапах. Его маленькое, не длиннее фута, тело подрагивало и слегка блестело голова без рта, но с двумя большими стеклянными глазами и выпуклостью там, где помещался мозг, поворачивалась из стороны в сторону. Он так пищал от удовольствия, что мистеру Андерсону пришлось сказать:

— Тихо, Робатт.

Потом он улыбнулся и продолжил:

— У нас есть кое-что для тебя, Джимми. Он сейчас на ракетной станции, но завтра, когда проверки будут закончены, мы его получим.

— С Земли, па?

— Собака с Земли, сынок. Настоящая собака. Щенок скотч- терьера. Первая собака на Луне. Тебе больше не понадобится Робатт. Ты же понимаешь, мы не можем держать их обоих, поэтому Робатта заберет какой-нибудь другой мальчик или девочка.

Казалось, он ждал от Джимми ответа, но, не дождавшись, продолжил:

— Ты знаешь, что такое собака, Джимми. Она настоящая. Робатт — это только механическая имитация, робот-собачонка.

Джимми нахмурился.

— Робатт не имитация, па. Это моя собака.

— Это не настоящая собака, Джимми. Он сделан из стали и проводов, и у него небольшой позитронный мозг. Он не живой.

— Он делает все, что я хочу, па. Он понимает меня. Конечно, он живой.

— Нет, сынок, Робатт всего лишь машина. Он просто запрограммирован выполнять те действия, которые от него требуются. А собака живая. Ты не захочешь играть с Робаттом, когда у тебя появится собака.

— Собаке понадобится скафандр, да?

— Да, конечно. Но пес привыкнет к нему, а в городе скафандр ни к чему. Ты поймешь разницу, как только увидишь щенка.

Джимми посмотрел на Робатта, который тихо запищал и казался испуганным. Джимми потянулся к нему, и Робатт одним прыжком оказался у него на руках. Джимми спросил:

— А какая разница между Робаттом и собакой?

— Это трудно объяснить, — ответил мистер Андерсон, — но ты ее легко обнаружишь. Робатт просто научен действовать так, словно бы он тебя любит.

— Но, па, мы ведь не знаем, что внутри у щенка и что он чувствует. Может, это тоже только притворство.

Мистер Андерсон нахмурился.

— Джимми, ты поймешь разницу, когда испытаешь любовь живого существа.

Джимми крепко прижал Робатта к себе. Он тоже нахмурился, и по отчаянному выражению его лица было ясно, что он не намерен отступать. Джимми сказал:

— Какая разница, как они действуют? И как насчет того, что чувствую я? Я люблю Робатта, и только это имеет значение.

И маленький робот-собачонка, которого за все время его существования никогда не сжимали так крепко, громко запищал. Это был счастливый писк.

РОББИ

— Девяносто восемь… девяносто девять… сто!

Глория отвела пухлую ручку, которой закрывала глаза, и несколько секунд стояла, сморщив нос и моргая от солнечного света. Пытаясь смотреть сразу во все стороны, она осторожно отошла на несколько шагов от дерева.

Вытянув шею, она вглядывалась в густые кусты справа от себя, потом отошла от дерева еще на несколько шагов, стараясь заглянуть в самую глубину зарослей.

Глубокую тишину нарушало только непрерывное жужжание насекомых и время от времени чириканье какой-то неугомонной пичуги, не боявшейся полуденной жары.

Глория надулась:

— Ну конечно, он спрятался в доме, а я ему миллион раз говорила, что это нечестно.

Плотно сжав губки и сердито нахмурившись, она решительно зашагала к двухэтажному дому по ту сторону аллеи.

Когда Глория услышала сзади шорох, за которым последовал размеренный топот металлических ног, было уже поздно. Обернувшись, она увидела, что Робби покинул свое убежище и полным ходом несется к дереву.

Глория в отчаянии закричала:

— Постой, Робби! Это нечестно! Ты обещал не бежать, пока я тебя не найду!

Ее ножкам, конечно, не сравниться было с гигантскими конечностями Робби. Но в трех метрах от дерева тот вдруг резко сбавил скорость. Сделав последнее отчаянное усилие, запыхавшаяся Глория пронеслась мимо него и первая дотронулась до заветного ствола.

Она радостно повернулась к верному Робби и, платя черной неблагодарностью за принесенную жертву, принялась жестоко насмехаться над его неумением бегать.

— Робби не может бегать! — кричала она во всю силу своего восьмилетнего голоса. — Я всегда его обгоню! Я всегда его обгоню!

Она с упоением распевала эти слова.

Робби, конечно, не отвечал. Вместо этого он сделал вид, будто убегает, и Глория кинулась вслед за ним. Пятясь, он ловко увертывался от девочки, так что она, бросаясь в разные стороны, тщетно размахивала руками и, задыхаясь от хохота, кричала:

— Робби! Стой!

Тогда он неожиданно повернулся, поймал ее, поднял в воздух и завертел вокруг себя. Ей показалось, что весь мир на мгновение провалился вниз, в голубую пустоту, к которой тянулись зеленые верхушки деревьев. Потом Глория снова оказалась на траве. Она прижалась к ноге Робби, крепко держась за твердый металлический палец.

Через некоторое время Глория отдышалась. Она сделала напрасную попытку поправить растрепавшиеся волосы, бессознательно подражая движениям матери, и изогнулась, чтобы посмотреть, не порвалось ли сзади ее платье. Потом хлопнула ладошкой Робби по туловищу.

— Нехороший! Я тебя нашлепаю!

Робби съежился, закрыв лицо руками, так что ей пришлось добавить:

— Ну не бойся, Робби, не нашлепаю. А теперь моя очередь прятаться, потому что у тебя ноги длиннее и ты обещал не бежать, пока я тебя не найду.

Робби кивнул головой — небольшим параллелепипедом с закругленными углами. Голова была укреплена на туловище — подобной же формы, но гораздо больших размеров — при помощи короткого гибкого сочленения. Робби послушно повернулся к дереву. На его горящие глаза опустилась тонкая металлическая пластинка, и изнутри туловища раздалось ровное гулкое тиканье.

— Смотри не подглядывай и не пропускай счета! — предупредила Глория и бросилась прятаться.

Секунды отсчитывались с абсолютной точностью. На сотом ударе веки Робби поднялись, и вновь вспыхнувшие красным светом глаза оглядели поляну. На мгновение они остановились на кусочке яркого ситца, торчавшем из-за камня. Робби подошел поближе и убедился, что за камнем действительно притаилась Глория. Тогда он стал медленно приближаться к ее убежищу, все время оставаясь между Глорией и деревом. Наконец, когда Глория была совсем на виду и не могла даже притворяться, что ее не видно, Робби протянул к ней руку, а другой со звоном ударил себя по ноге. Глория, надувшись, вышла.

— Ты подглядывал! — воскликнула она, явно согрешив против истины, — И потом, мне надоело играть в прятки. Я хочу кататься.

Но Робби был оскорблен незаслуженным обвинением. Он осторожно сел на землю и покачал тяжелой головой. Глория немедленно изменила тон и перешла к нежным уговорам:

— Ну, Робби! Я просто так сказала, что ты подглядывал! Ну, покатай меня!

Но Робби не так просто было уговорить. Он упрямо уставился в небо и покачал головой еще более выразительно.

— Ну пожалуйста, Робби, пожалуйста, покатай меня!

Она крепко обняла его за шею розовыми ручками. Потом ее настроение внезапно переменилось, и она отошла в сторону.

— А то я заплачу!

Ее лицо заранее устрашающе перекосилось.

Но жестокосердый Робби не обратил никакого внимания на эту ужасную угрозу. Он в третий раз покачал головой. Глория решила, что пора пустить в дело главный козырь.

— Если ты меня не покатаешь, — воскликнула она, — я больше не буду рассказывать тебе сказок, вот и все. Никогда!

Этот ультиматум заставил Робби сдаться немедленно и безоговорочно. Он закивал так энергично, что его металлическая шея загудела. Потом он осторожно посадил девочку на свои широкие плоские плечи.

Слезы, которыми грозила Глория, немедленно испарились, и она даже вскрикнула от восторга. Металлическая кожа Робби, в которой нагревательные элементы поддерживали постоянную температуру 21 градус, была приятной на ощупь, а барабаня пятками по его груди, можно было извлечь восхитительно громкие звуки.

— Ты самолет, Робби. Ты большой серебряный самолет, Робби. Только вытяни руки, раз уж ты самолет.

Логика была безупречной. Руки Робби стали крыльями, а сам он — серебряным самолетом. Глория резко повернула его голову и наклонилась вправо. Он сделал крутой вираж. Глория уже снабдила самолет мотором: «Б-р-р-р-р», а потом и пушками: «Бум! Бум! Бум!» За ними гнались пираты, и орудия косили их, как траву.

— Еще один готов… Еще двое!.. — кричала она.

Потом Глория сурово скомандовала:

— Торопись, ребята! Снаряды кончаются!

Она неустрашимо целилась через плечо. И Робби превратился в тупоносый космический корабль, с предельным ускорением прорезающий пустоту.

Он несся через лужайку к зарослям высокой травы на другой стороне. Там он остановился так внезапно, что раскрасневшаяся наездница вскрикнула, и сбросил ее на мягкий травяной ковер.

Глория, задыхаясь, восторженно шептала:

— Ой, как здорово!

Робби дал ей отдышаться и осторожно потянул за растрепавшуюся прядь волос.

— Ты чего-то хочешь? — спросила Глория, широко раскрыв глаза в притворном недоумении.

Ее безыскусная хитрость ничуть не обманула огромную «няньку». Робби снова потянул за ту же прядь, чуть посильнее.

— А, знаю. Ты хочешь сказку!

Робби быстро закивал.

— Какую?

Робби описал пальцем в воздухе полукруг.

Девочка запротестовала:

— Опять? Я же тебе про Золушку миллион раз рассказывала. Как она тебе не надоела? Это сказка для маленьких!

Железный палец снова описал полукруг.

— Ну, так и быть.

Глория уселась поудобнее, припомнила про себя все подробности сказки (вместе с прибавлениями собственного сочинения) и начала:

— Ты готов? Так вот, давным-давно жила красивая девочка которую звали Элла. У нее была ужасно жестокая мачеха и две очень некрасивые и очень жестокие сестры…

Глория дошла до самого интересного места — уже било полночь и все снова превращалось в кучу мусора. Робби слушал напряженно, с горящими глазами, но тут их прервали.

— Глория!

Это был раздраженный голос женщины, которая звала не в первый раз и у которой терпение, судя по интонации, начало сменяться тревогой.

— Мама зовет, — сказала Глория не очень радостно. — Лучше отнеси меня домой, Робби.

Робби с готовностью повиновался. Что-то подсказывало ему, что миссис Вестон лучше подчиняться без малейшего промедления. Отец Глории редко бывал дома днем, если не считать воскресений (а это было как раз воскресенье), но когда он появлялся, то проявлял добродушие и понимание. А вот мать Глории была для Робби источником постоянного беспокойства, и он всегда испытывал смутное побуждение скрыться от нее куда-нибудь подальше.

Миссис Вестон увидела их, как только они поднялись из травы, и вернулась в дом, чтобы встретить их там.

— Я кричала до хрипоты, Глория, — строго сказала она. — Где ты была?

— Я была с Робби, — дрожащим голосом ответила Глория, — Я рассказывала ему про Золушку и забыла про обед.

— Жаль, что Робби тоже забыл про обед. — И, словно вспомнив о присутствии робота, она обернулась к нему: — Можешь идти, Робби. Ты ей сейчас не нужен. И не приходи, пока не позову, — резко прибавила она.

Робби повернулся к двери, но заколебался, услышав, что Глория встала на его защиту:

— Погоди, мама, нужно, чтобы он остался! Я еще не кончила про Золушку. Я ему обещала рассказать про Золушку и не успела.

— Глория!

— Честное-пречестное слово, мама, он будет сидеть тихо-тихо, так, что его и слышно не будет. Он может сидеть на стуле в уголке и молчать… то есть ничего не делать. Правда, Робби?

В ответ Робби закивал своей массивной головой.

— Глория, если ты сейчас же не прекратишь, ты не увидишь Робби целую неделю!

Девочка понурилась.

— Ну хорошо. Но ведь «Золушка» — его любимая сказка, а я не успела рассказать. Он так ее любит…

Опечаленный робот вышел, а Глория проглотила слезы.

Джордж Вестон чувствовал себя прекрасно. У него было такое обыкновение — по воскресеньям после обеда чувствовать себя прекрасно. Вкусная, обильная домашняя еда, удобный мягкий старый диван, на котором так приятно развалиться, свежий номер «Таймс», тапочки на ногах и пижама вместо крахмальной рубашки — ну как тут не почувствовать себя прекрасно!

Поэтому он ощутил недовольство, когда вошла его жена. После десяти лет совместной жизни он еще имел глупость ее любить и, конечно же, всегда был ей рад, но послеобеденный воскресный отдых был для него священным, и его представление о подлинном комфорте требовало двух-трех часов полного одиночества. Он поспешно уткнулся в последние сообщения об экспедиции Лефебра — Иошиды на Марс (на этот раз они стартовали с лунной станции и вполне могли долететь) и сделал вид, будто ее не заметил.

Миссис Вестон терпеливо подождала немного, потом — нетерпеливо — еще немного и наконец не выдержала:

— Джордж!

— Угу…

— Джордж, послушай! Может быть, ты отложить газету и поглядишь на меня?

Газета, шелестя, упала на пол, и Вестон обратил к жене страдальческое лицо:

— В чем дело, дорогая?

— Ты знаешь, Джордж. Дело в Глории и в этой ужасной машине…

— Какой ужасной машине?

— Пожалуйста, не притворяйся, будто ты не понимаешь, о чем я говорю! Я об этом роботе, которого Глория зовет Робби. Он не оставляет ее ни на минуту.

— Ну а почему он должен ее оставлять? Он для этого и существует. И в любом случае он вовсе не ужасная машина, а самый лучший робот, какой только можно было достать за деньги. А я чертовски хорошо помню, что он обошелся мне в полугодовой заработок. И он стоит этого — он куда умнее половины моих служащих.

Вестон потянулся за газетой, но жена оказалась проворнее и выхватила ее.

— Выслушай меня, Джордж! Я не хочу доверять своего ребенка машине, и мне все равно, умная эта машина или нет. У нее нет души, и никто не знает, что у нее на уме. Нельзя, чтобы за детьми смотрели всякие металлические штуки!

Вестон нахмурился.

— Что с тобой? Он с Глорией уже два года, а до сих пор я что-то не видел, чтобы ты беспокоилась.

— Сначала все было по-другому. Как-никак новинка, и у меня стало меньше забот, и, потом, это было так модно… А сейчас я не знаю. Все соседи…

— Ну при чем тут соседи? Послушай! Робот куда надежнее любой няньки. Ведь Робби создан с единственной целью — ухаживать за маленьким ребенком. Все его мышление рассчитано специально на это. Он просто не может не быть верным, любящим, добрым. Он просто устроен так. Не о каждом человеке это скажешь.

— А вдруг что-нибудь испортится? Какой-нибудь там… — Миссис Вестон запнулась: она имела довольно смутное представление о внутренностях роботов, — Ну, какая-нибудь мелочь сломается, и эта ужасная машина начнет буйствовать, и тогда…

У нее не хватило сил закончить вполне очевидную мысль.

— Чепуха, — возразил Вестон, невольно вздрогнув. — Это просто смешно. Когда мы покупали Робби, мы долго говорили о Первом Законе Роботехники. Ты же знаешь, что робот не способен причинить вред человеку. При малейшем намеке на возможность нарушения Первого Закона робот сразу будет парализован. Иначе и быть не может, тут математический расчет. И потом, у нас дважды в год бывает механик из «Ю. С. Роботс» — он же проверяет весь механизм. С Робби ничего не может случиться. Скорее уж сойдем с ума мы с тобой. Да и как ты собираешься отнять его у Глории?

Он снова потянулся за газетой, но напрасно: жена сердито швырнула ее через раскрытую дверь в соседнюю комнату.

— В этом-то все и дело, Джордж! Она не хочет больше ни с кем играть! Кругом десятки мальчиков и девочек, с которыми ей следовало бы дружить, но она не хочет. Она и не подойдет к ним, если ее не заставить. Нельзя девочку так воспитывать. Ты ведь хочешь, чтобы она выросла нормальной? Ты хочешь, чтобы она смогла занять свое место в обществе?

— Грейс, ты воюешь с призраками. Представь себе, что Робби — это собака. Сотни детей с большим удовольствием проводят время с собакой, чем с собственными родителями.

— Собака — совсем другое дело. Джордж, мы должны избавиться от этой ужасной машины. Ты можешь вернуть ее компании. Я уже узнавала, это можно.

— Узнавала? Вот что, Грейс! Не надо ничего решать сгоряча. Оставим робота, пока Глория не подрастет. И больше я не желаю об этом слышать.

Он в раздражении вскочил и вышел из комнаты.

Два дня спустя миссис Вестон встретила мужа в дверях.

— Джордж, ты должен выслушать меня. В поселке недовольны.

— Чем? — спросил Вестон. Он скрылся в ванной, и оттуда послышался плеск, который мог заглушить любой ответ.

Миссис Вестон выждала, пока шум не прекратился, и сказала:

— Недовольны Робби.

Вестон вышел, держа в руках полотенце. Его раскрасневшееся лицо было сердито.

— О чем ты говоришь?

— Это началось уже давно. Я старалась не замечать, но больше не хочу. Почти все соседи считают, что Робби опасен. По вечерам детей даже близко не пускают к нашему дому.

— Но мы же доверяем ему своего ребенка!

— В таких делах люди не рассуждают.

— Ну и черт с ними!

— Нет, так нельзя. Мне приходится встречаться с ними каждый день в магазинах. А в городе теперь с роботами еще строже. В Нью-Йорке только что приняли постановление, которое запрещает роботам появляться на улицах от захода до восхода солнца.

— Да, но никто не может запретить нам держать робота дома. Грейс, ты, я вижу, решила снова добиться своего. Но это бесполезно. Ответ все тот же — нет! Робби останется у нас.

Но он любил жену, и, что гораздо хуже, она это знала. В конце концов, Джордж Вестон был всего-навсего мужчиной. А его жена пустила в ход все до единой уловки, которых с полным основанием научился опасаться, хотя и тщетно, менее хитрый и более щепетильный пол.

На протяжении следующей недели Вестон десять раз восклицал: «Робби останется — и конец!», но с каждым разом его голос становился все менее уверенным, и в нем слышался все более внятный стон отчаяния.

Наконец наступил день, когда Вестон, с виноватым видом подойдя к дочери, предложил пойти в поселок и посмотреть самый последний визивокс.

Глория радостно всплеснула руками:

— А Робби можно с нами?

— Нет, детка, — ответил он, чувствуя отвращение к звуку собственного голоса. — Роботов на визивокс не пускают. Но ты ему все расскажешь, когда придешь домой.

Пробормотав последние слова, он отвернулся.

Глория вернулась домой, восхищенная до глубины души: визивокс действительно был прекрасный.

Она еле дождалась, пока отец поставит реактивный автомобиль в подземный гараж.

— А теперь, пап, я все расскажу Робби. Ему бы это так понравилось! Особенно когда Фрэнсис Фрэн так тихонько-тихонько пятился назад — и прямо в руки человека-леопарда! И ему пришлось бежать! — Она снова засмеялась. — Пап, а на Луне вправду водятся люди-леопарды?

— Скорее всего, нет, — рассеянно ответил Вестон, — Это просто смешные выдумки.

Он уже не мог дольше возиться с автомобилем. Нужно было посмотреть правде в глаза.

Глория побежала через лужайку.

— Робби! Робби!

Она внезапно остановилась, увидев красивого щенка колли. Щенок, виляя хвостом, глядел на нее с крыльца серьезными карими глазами.

— Ой, какой чудесный песик! — Глория поднялась по ступенькам, осторожно подошла к щенку и погладила его, — Это мне, папа?

На крыльцо вышла миссис Вестон.

— Да, Глория. Посмотри, какой он хороший, какой пушистый. Он очень добрый. И любит маленьких девочек.

— А он будет со мной играть?

— Конечно. Он может делать всякие штуки. Хочешь посмотреть?

— Хочу. И я хочу, чтобы Робби тоже посмотрел! Робби! — Она растерянно замолчала, — Наверное, сидит в комнате и дуется на меня, почему я его не взяла с собой на визивокс. Папа, ты ему объяснишь все как было? Мне он может не поверить, но уж если ты ему скажешь, он будет знать, что так оно и есть.

Губы Вестона сжались. Он посмотрел на жену, но она отвела глаза. Глория повернулась на одной ноге и побежала по ступенькам, крича:

— Робби! Иди посмотри, что мне подарили папа с мамой! Мне подарили песика!

Через минуту девочка вернулась и испуганно сказала:

— Мама, Робби там нет. Где он?

Ответом ей было молчание. Джордж Вестон кашлянул и внезапно проявил большой интерес к плывущим в небе облакам. Глория повторила дрожащим голосом, в котором слышались слезы:

— Где Робби, мама?

Миссис Вестон нежно привлекла к себе дочь.

— Не расстраивайся, Глория. По-моему, Робби ушел.

— Ушел? Куда? Куда он ушел, мама?

— Никто не знает, девочка. Просто ушел. Мы его искали, искали, искали, но не могли найти.

— Значит, он больше не вернется? — Глаза у Глории стали круглыми от ужаса.

— Может быть, мы его скоро найдем. Мы будем искать. А пока играй с новой собачкой. Посмотри! Ее зовут Молния, и она умеет…

Но глаза Глории были полны слез.

— Мне не нужна эта противная собака — мне нужен Робби! Найдите Робби!..

Ее чувства не находили выхода в словах, и она разразилась отчаянным плачем. Миссис Вестон беспомощно взглянула на мужа, но он только мрачно переступил с ноги на ногу, не сводя пристального взгляда с неба. Тогда она сама принялась утешать дочь.

— Ну не надо плакать, Глория! Робби — всего-навсего машина, старая скверная машина. Он не живой.

— Ничего он никакая не машина! — яростно крикнула Глория, забыв все правила грамматики. — Он такой же человек, как мы с вами, и он мой друг. Я хочу, чтобы он вернулся! Мама, я хочу, чтобы он вернулся!

Мать вздохнула, признавая свое бессилие, и оставила Глорию горевать в одиночестве.

— Пусть выплачется, — сказала она мужу, — Детское горе коротко. Через несколько дней она забудет про этого ужасного робота.

Но время показало, что это заявление миссис Вестон было чересчур оптимистично. Правда, плакать Глория перестала, но она перестала и улыбаться. С каждым днем она становилась все более молчаливой и мрачной. Постепенно ее несчастный вид сломил миссис Вестон. Не сдавалась она только потому, что не могла признать перед мужем свое поражение.

Как-то вечером она в ярости влетела в гостиную и уселась, скрестив руки на груди. Ее муж взглянул на нее поверх газеты.

— Что еще случилось, Грейс?

— Мне пришлось отдать собаку. Глория сказала, что терпеть её не может. Я сойду с ума.

Вестон опустил газету, и в его глазах вспыхнул огонек надежды.

— А если… А если нам снова взять Робби? Знаешь, это можно. Я свяжусь…

— Нет, — резко перебила она. — Я и слышать об этом не хочу. Мы так легко не сдадимся. Я не дам роботу воспитывать свою дочь, даже если понадобятся годы, чтобы отучить ее от Робби.

Вестон разочарованно поднял газету.

— Еще год — и я поседею раньше времени.

— Не много же от тебя помощи, Джордж, — холодно сказала она, — Глории нужно переменить обстановку. Конечно, здесь она не может забыть Робби. Здесь ей каждое дерево, каждый камень о нем напоминают. Вообще мы в самом глупейшем положении! Только подумай — ребенок чахнет из-за разлуки с роботом!

— Ну и что ты предлагаешь? Как ты думаешь переменить обстановку?

— Мы возьмем Глорию в Нью-Йорк.

— В город! В августе! Послушай, ты же знаешь, что такое Нью-Йорк в августе! Там невозможно жить!

— Но там живут миллионы людей.

— Только потому, что им некуда уехать. Иначе они бы не остались.

— Так вот, теперь и нам придется там пожить. Мы переезжаем немедленно, как только соберем вещи. В городе у Глории будет достаточно развлечений и достаточно друзей. Это встряхнет ее и заставит забыть о роботе.

— О господи! — простонал супруг, — Эти раскаленные улицы!..

— Мы должны это сделать, — непреклонно ответила жена, — Глория похудела за месяц на пять фунтов. Здоровье моей девочки для меня важнее твоих удобств.

— Жаль, что ты не подумала о здоровье своей девочки, прежде чем лишить ее любимого робота, — пробормотал он про себя.

Едва Глория узнала о предстоящем переезде, у нее немедленно появились признаки улучшения. Она говорила об этом событии мало, но каждый раз с восторженным ожиданием. Она снова начала улыбаться, и к ней вернулся почти прежний аппетит.

Миссис Вестон была вне себя от радости. Она не упускала ни одной возможности торжествовать победу над своим все еще скептически настроенным супругом.

— Видишь, Джордж, она помогает укладываться, как ангелочек, и щебечет, будто нее не осталось никаких забот. Я же говорила — нужно заинтересовать ее чем-то другим.

— Гм, — произнес он с сомнением. — Надеюсь.

Сборы закончились быстро. Городская квартира была готова к их приезду, дом оставили на попечение двух соседей. Когда наконец наступил день переезда, Глория выглядела совсем как прежде и ни разу даже не упомянула о Робби. Все в прекрасном настроении уселись в воздушное такси, которое доставило их в аэропорт. Вестон предпочел бы лететь на собственном вертолете, но он был двухместный и без багажного отделения. Они сели в самолет.

— Иди сюда, Глория, — позвала миссис Вестон, — Я заняла место у окна, чтобы тебе все было видно.

Глория радостно уселась к окну, прилипла к толстому стеклу носом, расплющив его в белый кружок, и смотрела как зачарованная. Взревели моторы. Глория была еще слишком мала, чтобы испугаться, когда земля провалилась далеко вниз, как будто сквозь люк, а она сама стала вдвое тяжелее. Но она была уже достаточно большой, чтобы все это вызвало у нее всепоглощающий интерес. Лишь когда земля стала похожа на маленькое лоскутное одеяло, она оторвалась от окна и повернулась к матери.

— Мама, мы скоро будем в городе? — спросила она, растирая замерзший нос и с любопытством следя за тем, как пятнышко пара, оставшееся на стекле от ее дыхания, медленно уменьшалось и понемногу совсем исчезло.

— Через полчаса, дорогая, — ответила мать и спросила с оттенком тревоги в голосе: — Ты рада, что мы едем? Тебе очень понравится в городе — огромные дома, и люди, и всякие вещи… Мы будем каждый день ходить на визивокс, и в цирк, и на пляж…

— Да, мама, — откликнулась Глория без особого интереса.

В этот момент самолет пролетал над облаком, и Глория была поглощена картиной простиравшихся внизу клубов застывшего пара. Потом небо вокруг снова стало безоблачным, и она с таинственным видом повернулась к матери, как будто открыла какой- то секрет:

— А я знаю, зачем мы едем в город!

— Да? — Миссис Вестон была озадачена. — Зачем же?

— Вы мне не говорили, потому что хотели, чтобы это был сюрприз, а я все равно знаю, — Она умолкла, восхищенная собственной проницательностью, а потом весело рассмеялась, — Мы едем в Нью-Йорк, чтобы найти Робби, правда? С сыщиками!

В этот момент Джордж Вестон как раз отхлебнул глоток воды. Результат был катастрофическим. Послышалось придушенное восклицание, фонтаном полетели брызги и раздался судорожный кашель. Когда все кончилось, Джордж Вестон, раскрасневшийся и мокрый, остался в крайнем раздражении.

Миссис Вестон сохранила самообладание, но когда Глория повторила свой вопрос уже более тревожным голосом, и ее нервы не выдержали.

— Там видно будет, — ответила она резко. — Неужели ты не можешь посидеть спокойно и немного помолчать?

Нью-Йорк всегда был Меккой для туристов и всех, кто искал развлечений, а в 1998 году он еще больше, чем когда бы то ни было, оправдывал свою репутацию. Родители Глории знали это и использовали, как только могли.

Выполняя требование жены, Джордж Вестон оставил дела на целый месяц, чтобы провести это время, как он выражался, «развлекая Глорию до последней возможности». Как и все, за что брался Вестон, это было проделано деловито и с максимальным эффектом. Месяц еще не прошел, как было испытано решительно все.

Глория побывала на крыше Рузвельт-Билдинг и с высоты в полмили с трепетом смотрела на зубчатую панораму крыш, уходивших вдаль, до самых лугов Лонг-Айленда и равнин Нью- Джерси. Они посещали зоопарки, где Глория, замирая от страха и блаженства, разглядывала «настоящего живого льва» (она была немного разочарована, увидев, что его кормят сырыми бифштексами, а не людьми, как она ожидала) и настоятельно требовала, чтобы ей показали настоящего кита.

К их услугам были все приманки музеев, парков, пляжей и аквариумов.

Глория плавала вверх по Гудзону на пароходе, построенном в стиле веселых 20-х годов. Она летала на экскурсию в стратосферу, где небо становилось темно-фиолетовым и на нем загорались звезды, а туманная Земля далеко внизу казалась огромной вогнутой чашей. Она погружалась на подводной лодке со стеклянными стенами в глубины пролива Лонг-Айленд, в зеленый зыбкий мир, где причудливые морские существа разглядывали ее сквозь стекло и неожиданно, вильнув хвостом, уплывали. Ещё одна сказочная страна, пусть более прозаическая, открывалась перед ней в магазинах, куда ее водила миссис Вестон.

Вобщем, когда месяц прошел, Вестоны были убеждены, что они сделали все возможное, чтобы заставить Глорию раз и навсегда забыть о покинувшем ее Робби. Но они не были уверены, что это удалось.

Где бы Глория ни бывала, она проявляла самый живой интерес ко всем роботам, случавшимся поблизости. Каким бы захватывающим ни было зрелище, которое перед ней развертывалось, каким бы оно ни было новым и невиданным, она немедленно забывала о нем, как только замечала хоть уголком глаза какой-нибудь движущийся металлический механизм. Поэтому, гуляя с Глорией, миссис Вестон старательно обходила стороной всех роботов.

Развязка наступила в Музее науки и промышленности. Там была устроена специальная выставка для детей, где демонстрировались всевозможные достижения и чудеса науки, приспособленные к детскому разумению. Конечно, эту выставку Вестоны включили в свою обязательную программу.

И в тот момент, когда Вестоны стояли, полностью поглощенные созерцанием мощного электромагнита, миссис Вестон внезапно обнаружила, что Глории с ними нет. Первый приступ паники сменился спокойной решимостью, и с помощью трех сотрудников музея Вестоны приступили к тщательным поискам.

Между тем Глория вовсе не думала бесцельно бродить по музею. Для своего возраста она обладала на редкость решительным и целеустремленным характером и в этом определенно пошла в мать. Она заметила на третьем этаже огромный указатель: «К ГОВОРЯЩЕМУ РОБОТУ». Прочитав его и заметив, что родители не проявляют желания идти в ту сторону, она не стала долго раздумывать, а выждала подходящий момент, когда родители отвлеклись, тихонько отошла и направилась туда, куда звала надпись.

Говорящий Робот представлял собой нечто необыкновенное. Это было совершенно непрактичное устройство, имевшее чисто рекламную ценность. Каждый час к нему пускали группу посетителей в сопровождении экскурсовода. Дежурному инженеру осторожным шепотом задавали вопросы. Те, которые инженер считал подходящими для робота, он сообщал ему.

Все это было достаточно скучно. Конечно, хорошо знать, что 14 в квадрате равно 196, что температура в данный момент плюс 22,2 по Цельсию, а давление воздуха — 762,508 мм ртутного столба и что атомный вес натрия 23. Но для этого не нужен робот. Особенно такая громоздкая, неподъемная махина из проводов и катушек, занимавшая более двадцати пяти квадратных метров.

Редко кто возвращался к роботу во второй раз. И когда в залвошла Глория, лишь одна девушка лет пятнадцати тихо сидела на скамейке, ожидая третьего сеанса.

Глория даже не взглянула на нее. В этот момент люди ее не интересовали. Все ее внимание было приковано к огромному механизму на колесах. На какое-то мгновение она заколебалась: Говорящий Робот не был похож на тех, которых она видела до сих пор. Глория нерешительно спросила тоненьким голосом:

— Мистер Робот, простите, пожалуйста, это вы — Говорящий Робот?

Ей почему-то казалось, что с роботом, который говорит по- настоящему, нужно вести себя как можно вежливее.

(На худом, некрасивом лице сидевшей в комнате девушки отразилось напряженное размышление. Она вытащила маленький блокнот и начала что-то быстро писать неразборчивым почерком.)

Послышалось тихое жужжание хорошо смазанных шестерен, и механический голос без всякой интонации прогремел:

— Я… робот… который… говорит.

Глория разочарованно смотрела на робота. Действительно, он говорил, но звуки исходили откуда-то изнутри механизма. У робота не было лица, к которому можно было бы обращаться.

Она сказала:

— Не можете ли вы мне помочь, мистер Робот?

Говорящий Робот был создан для того, чтобы отвечать на вопросы. До сих пор ему задавали только такие вопросы, на которые он мог ответить. Поэтому он был вполне уверен в своих возможностях.

— Я… могу… помочь… вам.

— Большое спасибо, мистер Робот. Вы не видели Робби?

— Кто… это… Робби?

— Это робот, мистер Робот. — Она приподнялась на цыпочки, — Он примерно вот такого роста, мистер Робот, немножечко выше, и он очень хороший. Знаете, у него есть голова. У вас нет, мистер Робот, а у него есть.

Говорящий Робот не мог за ней поспеть.

— Робот?

— Да, мистер Робот. Как вы, мистер Робот, только он, конечно, не умеет говорить, и он очень похож на настоящего человека.

— Робот… как… я?

— Да, мистер Робот.

В ответ Говорящий Робот только испустил невразумительное шипение, которое время от времени прерывалось какими-то бессмысленными звуками. От него потребовалось смелое обобщение — подумать о себе не как об индивидуальном объекте, а как о части более общей группы, и это оказалось ему не под силу. Верный своему назначению, он всё-таки попытался охватить это понятие, в результате чего полдюжины катушек перегорело. Зажужжали аварийные сигналы.

(В этот момент девушка, сидевшая на скамейке, встала и вышла: У нее накопилось уже достаточно материала для доклада «Роботы с практической точки зрения». Это было первое из многих исследований Сьюзен Кэлвин на данную тему.)

Глория, подавляя нетерпение, ждала ответа. Вдруг она услышала позади себя крик: «Вот она!» — и узнала голос матери.

— Что ты здесь делаешь, противная девчонка?! — кричала миссис Вестон, у которой тревога тут же перешла в гнев. — Ты знаешь, что папа и мама перепугались чуть не до смерти? Зачем ты убежала?

В зал опрометью вбежал дежурный инженер. Схватившись за голову, он потребовал, чтобы ему сообщили, кто из собравшейся толпы испортил машину.

— Вы что, читать не умеете? — кричал он. — Здесь запрещено находиться без экскурсовода!

Глория повысила голос, чтобы ее услышали:

— Я только хотела посмотреть на Говорящего Робота, мама. Я думала, вдруг он знает, где Робби, — ведь они оба роботы.

Снова вспомнив о Робби, она залилась горькими слезами.

— Я должна найти Робби! Мама, мне нужен Робби!

Миссис Вестон, подавив невольное рыдание, сказала:

— О господи! Идем, Джордж! Я больше не могу!

Вечером Джордж Вестон на несколько часов исчез. На следующее утро он подошел к жене с подозрительно самодовольным видом.

— У меня есть одна мысль, Грейс.

— Какая? — спросила она безучастно.

— Как быть с Глорией.

— Не хочешь ли ты предложить, чтобы мы снова купили этого робота?

— Нет, конечно.

— Ну, тогда я слушаю. Может, хоть ты что-нибудь придумаешь. Все, что я ни делала, ничего не дало.

— Так вот что мне пришло в голову. Все дело в том, что для Глории Робби человек, а не машина. Естественно, что она не может забыть его. А вот если бы нам удалось убедить ее, что Робби — это всего-навсего комбинация стальных листов и медного провода, оживленная электричеством, тогда она перестанет по нему тосковать. Это психологический подход. Понимаешь?

— Как ты предполагаешь это сделать?

— Очень просто. Как ты думаешь, где я был вчера вечером? Я уговорил Робертсона из «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» показать нам завтра его владения. Мы пойдем втроем, и вот увидишь, когда мы все посмотрим, Глория убедится, что робот — не живое существо.

Глаза миссис Вестон широко раскрылись, и в них появилось что-то похожее на восхищение.

— Послушай, Джордж, это неплохая мысль!

Джордж Вестон гордо выпрямился.

А у меня других не бывает! — заявил он.

Мистер Стразерс был добросовестным управляющим и от природы очень разговорчивым человеком. В результате этой комбинации каждый шаг экскурсии сопровождался подробными — пожалуй, слишком подробными — объяснениями. Тем не менее миссис Вестон слушала внимательно. Она даже время от времени прерывала его и просила кое-что объяснить еще раз, попроще, чтобы было понятно Глории. Столь высокая оценка его рассказа привела мистера Стразерса в благодушное настроение и сделала его еще более многословным, если только это было возможно. Но Вестон слушал его со все растущим нетерпением.

— Извините меня, Стразерс, — сказал он, прерывая на середине лекцию о фотоэлементах. — А есть ли у вас на заводе участок, где работают одни роботы?

— Что? Ах да! Конечно! — Стразерс улыбнулся миссис Вестон. — Некоторым образом заколдованный круг: роботы производят новых роботов. Конечно, в больших масштабах мы этого не практикуем. Прежде всего потому, что нам не позволили бы профсоюзы. Однако очень небольшое количество роботов действительно изготовляется руками роботов — просто в качестве научного эксперимента. Видите ли, — сняв пенсне, он похлопал им по ладони, — профсоюзы не понимают одного — а я говорю это как человек, который всегда симпатизировал профсоюзному движению, — они не понимают, что появление роботов, вначале создающее определенные трудности, в будущем неизбежно должно…

— Да-да, Стразерс, — сказал Вестон. — А как насчет того участка, о котором вы говорили? Нам можно на него взглянуть? Это было бы очень интересно.

— Ну разумеется, — Мистер Стразерс судорожным движением надел пенсне и смущенно кашлянул, — Сюда, пожалуйста.

Пока они шли по длинному коридору и спускались по лестнице, Стразерс был относительно молчалив. Но как только они вошли в ярко освещенный зал, наполненный металлическим лязгом, шлюзы открылись и поток объяснений полился с новой силой.

— Вот! — сказал он гордо. — Одни роботы! Пять человек только присматривают за ними — они даже находятся не в этом помещении. За пять лет, с тех пор как мы начали эксперимент, не было ни единой неполадки. Конечно, здесь собирают сравнительно простых роботов, но…

Для Глории слова управляющего давно слились в усыпляющее жужжание. Вся экскурсия казалась ей скучной и бесцельной. Хотя кругом было много роботов, ни один из них не был даже отдаленно похож на Робби, и она смотрела на них с глубоким пренебрежением.

Она заметила, что в этом зале совсем не было людей. Потом ее взгляд упал на шесть-семь роботов, что-то делавших за круглым столом в центре зала. Ее глаза изумленно и недоверчиво раскрылись. Зал был обширный, и она могла ошибаться, но вон тот робот очень похож… очень похож… да, это он!

— Робби!

Ее крик разнесся по всему залу. Один из роботов за столом вздрогнул и уронил инструмент, который держал в руках. От радости Глория забыла обо всем. Проскользнув сквозь ограждение прежде, чем родители успели ее остановить, она спрыгнула на пол, расположенный на несколько футов ниже, и, размахивая руками, кинулась к своему Робби. А трое взрослых остолбенели от ужаса. Они увидели то, чего не заметила взволнованная девочка. Огромный автоматический трактор, тяжело громыхая, надвигался на Глорию.

Через какую-то долю секунды Вестон опомнился. Но эта доля секунды решила все. Глорию уже нельзя было догнать. Вестон мгновенно перемахнул через загородку, но это была явно безнадежная попытка. Мистер Стразерс отчаянно замахал рукой, давая знак рабочим остановить трактор. Но рабочие были всего лишь людьми, и им нужно было время, чтобы выполнить команду.

Один только Робби действовал без промедления. Гигантскими шагами он устремился навстречу своей маленькой хозяйке. Дальше все случилось почти одновременно. Одним движением руки, ни на мгновение не уменьшив скорости, Робби так стремительно поднял Глорию, что у нее захватило дыхание. Вестон, еще не осознав, что произошло, не то что увидел, а скорее почувствовал, как Робби пронесся мимо него, и растерянно остановился. Трактор проехал по тому месту, где только что находилась Глория, на полсекунды позже Робби, прокатился еще метра три и со скрежетом затормозил.

Отдышавшись и вырвавшись из объятий родителей, Глория радостно бросилась к Робби. Она знала лишь одно: ее друг нашелся!

Но на лице миссис Вестон радость сменилась подозрением. Она повернулась к мужу. Несмотря на волнение и растрепанные волосы, вид у нее был внушительный.

— Это ты подстроил?

Джордж Вестон вытер вспотевший лоб. Его рука тряслась, а губы могли сложиться лишь в дрожащую, крайне жалкую улыбку. Миссис Вестон продолжала:

— Робби не предназначался для работы на заводе. Это ты нарочно устроил так, чтобы его посадили здесь и чтобы Глория его нашла. Это все ты подстроил.

— Ну я, — сказал Вестон, — Но, Грейс, откуда я мог знать, что встреча будет такой бурной? И потом, Робби спас ей жизнь — ты должна это признать. Ты не можешь снова его отослать.

Грейс Вестон задумалась. Она рассеянно взглянула в сторону Глории и Робби. Глория так крепко обхватила шею робота, что, будь на его месте существо из плоти и крови, оно бы давно задохнулось. Вне себя от счастья, девочка оживленно шептала какую-то чепуху на ухо роботу. Руки Робби, отлитые из хромированной стали и способные завязать узлом двухдюймовый стальной стержень, нежно обвивались вокруг девочки, а его глаза светились темно-красным светом.

— Ну ладно, — сказала наконец миссис Вестон, — пожалуй, пусть он остается у нас, пока его ржавчина не съест.

РОБОТ ЭЛ-76 ПОПАДАЕТ НЕ ТУДА

Озабоченно щуря глаза за стеклами очков без оправы, Джонатан Куэлл распахнул дверь, на которой было написано «Управляющий». Он швырнул на стол сложенную бумагу и, задыхаясь, произнес:

— Взгляните-ка, шеф!

Сэм Тоб перекатил сигару из одного угла рта в другой, взглянул на бумажку и потер рукой небритый подбородок.

— Какого черта! — взорвался он, — Что они такое болтают?

— Они доказывают, что мы выслали пять роботов серии ЭЛ, — объяснил Куэлл, хотя в этом не было никакой необходимости.

— Мы послали шесть! — возразил Тоб.

— Конечно шесть! Но они получили только пять. Они передали их номера — не хватает ЭЛ-76.

Кресло Тоба опрокинулось, и тучный управляющий унесся за дверь, как будто на хорошо смазанных колесах. А пять часов спустя, когда весь завод, от сборочной до вакуумных камер, был уже перевернут вверх дном, когда все двести рабочих до единого были подвергнуты допросу с пристрастием, взмокший, растрепанный Тоб послал срочную телеграмму на центральный завод в Скенектади.

Тогда и там началась паника. Впервые за всю историю «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» один из ее роботов оказался на воле. Дело было не только в том, что закон строго запрещал роботам находиться на Земле за пределами заводов корпорации, имеющих специальную лицензию. Закон всегда можно было обойти. Точнее всего ситуацию определил один математик из исследовательского отдела.

Он сказал:

— Этот робот спроектирован для работы с «Дезинто» на Луне. Его позитронный мозг рассчитан на лунные, и только лунные, условия. На Земле он подвергнется действию миллионов сенсорных раздражителей, к которым совершенно не подготовлен. Предсказать, как он будет на это реагировать, невозможно. Совершенно невозможно!

И математик вытер ладонью внезапно вспотевший лоб.

Не прошло и часа, как на завод в Виргинию вылетел стратоплан. Указания были несложными:

— Разыскать этого робота, не теряя ни минуты!

ЭЛ-76 был в полной растерянности. Более того, его сложный позитронный мозг сознавал только одно: он в растерянности. Все началось в тот момент, когда он оказался в этой абсолютно незнакомой обстановке. А как это произошло, он уже не знал. Все перепуталось.

Под ногами было что-то зеленое, кругом поднимались бурые столбы, тоже с зеленью наверху. Небо, которое должно быть черным, оказалось голубым. Солнце было такое, как полагалось, — круглое, желтое и горячее. Но где же пыльная, похожая на пемзу порода, которая должна быть под ногами? Где огромные скалистые кольца кратеров?

Под ногами у него была только зелень, над головой — голубое небо. Окружавшие его звуки тоже были незнакомыми. Он пересек поток воды, доходившей ему до пояса. Вода была голубая, холодная и мокрая. А люди, которые время от времени попадались ему на пути, были без скафандров, хотя им полагалось быть в скафандрах. Увидев его, они что-то кричали и убегали. Один из них навел на него пистолет — пуля просвистела над самой его головой — и тоже бросился бежать.

Робот не имел ни малейшего представления, сколько времени он так бродил, пока в двух милях от городка Хэннафорда не наткнулся на хижину Рэндольфа Пэйна. Сам Рэндольф Пэйн с отверткой в одной руке и трубкой в другой сидел на пороге, зажав между колен помятые остатки пылесоса.

Пэйн что-то напевал себе под нос, потому что был человеком веселым и беспечным — во всяком случае, когда находился в этой хижине. У него было и более респектабельное жилище в Хэннафорде, но то жилище заполонила в основном его жена, о чем он втайне искренне сожалел. Вот почему он чувствовал такое облегчение и такую свободу, когда ему удавалось выбраться в свою «личную конуру-люкс», где он мог, мирно покуривая, предаваться любимому занятию — чинить бытовые приборы, давно отслужившие свой срок.

Это было не бог весть какое развлечение, но порой кто-нибудь приходил к нему с радиоприемником или будильником, и деньги, которые Пэйн получал за то, что перетряхивал их внутренности, поступали в его бесконтрольное распоряжение, а не проходили через скаредные руки его супруги, пропускавшие лишь жалкие гроши.

Например, вот этот пылесос обещал верных шесть долларов.

При этой мысли Пэйн замурлыкал чуть громче, поднял взгляд — и его бросило в пот. Мурлыканье оборвалось, глаза Пэйна полезли на лоб. Он попытался было встать, чтобы пуститься наутек, но ноги его не слушались.

ЭЛ-76 присел рядом с ним на корточки и спросил:

— Послушайте, почему все остальные убегали?

Пэйн прекрасно понимал, почему они убегали, но те нечленораздельные звуки, которые ему удалось издать, не внесли ясности в положение. Он попробовал отодвинуться от робота.

ЭЛ-76 продолжал обиженным тоном:

— Один даже выстрелил в меня. На дюйм левее — и он поцарапал бы мне облицовку.

— П-псих, д-должно быть, — заикаясь, выдавил из себя Пэйн.

— Возможно. — Голос робота зазвучал более доверительно. — Послушайте, почему все вообще не так, как должно быть?

Пэйн поспешно огляделся. Ему пришло в голову, что этот металлический верзила разговаривает весьма кротко. Кроме того, он как будто где-то слыхал, что устройство мозга не позволяет роботам причинять вред человеку, и ему стало легче.

— Все так и должно быть.

— Разве? — ЭЛ-76 неодобрительно поглядел на него, — Вот вы, например. Где ваш скафандр?

— У меня нет скафандра.

— Тогда почему вы не умерли?

— Ну… не знаю, — ответил ошарашенный Пэйн.

— Вот видите! — торжествующе сказал робот. — Я же говорю, что все не так, как должно быть. Где кратер Коперника? Где Лунная станция номер семнадцать? А где мой «Дезинто»? Я хочу приняться за работу, очень хочу. — Голос его дрожал от недоумения и обиды, — Я уже много часов ищу кого-нибудь, кто сказал бы мне, где мой «Дезинто», но все разбегаются. Я уже, наверное, отстал от графика, и начальник участка совсем взбесится. Ничего себе положение!

Пэйн медленно собрался с мыслями и произнес:

— Послушай, как тебя зовут?

— Мой номер ЭЛ-76.

— Ладно, сойдет и «Эл». Так вот, Эл, если тебе нужна Лунная станция номер семнадцать, так это на Луне. Ясно?

ЭЛ-76 кивнул тяжелой головой.

— Ну конечно. Но я же ее искал…

— Но она на Луне. А это не Луна.

Теперь пришла очередь робота растеряться. Он некоторое время задумчиво смотрел на Пэйна, а потом медленно произнес:

— То есть как это — не Луна? Конечно же это Луна. Если это не Луна, то что же это тогда такое? А? Скажите-ка!

Пэйн издал какой-то невнятный звук и тяжело задышал. Он погрозил роботу пальцем.

— Послушай, — начал он, но туг его осенила величайшая идея века, и он закончил полупридушенным голосом: — Ух ты!

ЭЛ-76 укоризненно взглянул на него.

— Это не ответ. По-моему, я имею право на вежливый ответ, если задаю вежливый вопрос.

Но Пэйн не слушал. Он все еще поражался собственной сообразительности. Конечно же, все ясно как день. Этот робот был построен для Луны, но каким-то образом заблудился на Земле. Немудрено, что он совсем запутался, потому что его позитронный мозг рассчитан исключительно на лунные условия и понять земную обстановку он не в состоянии.

Только бы задержать робота здесь! А тем временем можно будет связаться с заводом в Питерсборо. Ведь роботы стоят огромных денег. Не меньше пятидесяти тысяч долларов, как он где-то слышал, а иногда и миллионы. Какое же можно получить вознаграждение! Уму непостижимо! И все, до последнего цента, — твои собственные деньги. А Миранде — ни единого ломаного дырявого цента! Ни единого, черт возьми!

Тут ему удалось наконец встать на ноги.

— Эл, — сказал он. — Мы с тобой друзья. Приятели! Я люблю тебя, как брата.

Он протянул руку.

— Давай лапу!

Его рука утонула в металлической ладони робота, который осторожно пожал ее. Робот не совсем понимал, что происходит.

— Означает ли это, что вы скажете мне, как попасть на Лунную станцию номер семнадцать?

Пэйн был слегка озадачен.

— Н-нет, не совсем. В общем, ты мне так нравишься, что я хочу, чтобы ты на некоторое время остался здесь, со мной.

— О нет, я не могу. Я должен приняться за работу. — Он угрюмо добавил: — Представьте себе, что это вы час за часом, минута за минутой не выполняете норму! Я хочу работать. Я должен работать!

Пэйн с легким отвращением подумал, что вкусы бывают разные, и сказал:

— Ладно, тогда я тебе кое-что объясню. Я вижу, что ты неглуп. Твой начальник участка приказал мне задержать тебя здесь на некоторое время. В общем, пока он за тобой не пришлет.

— Зачем? — подозрительно спросил ЭЛ-76.

— Сам не знаю. Это государственная тайна.

«Господи, только бы он поверил», — мысленно взывал Пэйн.

Он знал, что роботы чертовски умны, но этот смахивал на какую- то раннюю модель.

А пока он молился, ЭЛ-76 обдумывал положение. Его мозг, предназначенный для работы с «Дезинто» на Луне, не слишком годился для абстрактных размышлений. Впрочем, ЭЛ-76 обнаружил, что с тех пор, как он заблудился, его мыслительные процессы протекают как-то странно. На него явно действовала чуждая обстановка.

Во всяком случае, его следующие слова свидетельствовали даже о некотором хитроумии. Он лукаво спросил:

— А как зовут моего начальника участка?

Пэйн поперхнулся, но быстро нашелся и обиженно ответил:

— Эл, и тебе не стыдно? Я же не могу сказать тебе, как его зовут. У деревьев есть уши.

ЭЛ-76 невозмутимо осмотрел ближайшее дерево и возразил:

— У них нет ушей.

— Знаю, я хотел сказать, что здесь могут быть шпионы.

— Шпионы?

— Ну да. Знаешь, такие нехорошие люди, которые хотят уничтожить Лунную станцию номер семнадцать.

— Зачем?

— Потому что они нехорошие. И они хотят уничтожить тебя тоже, и вот почему тебе нужно на некоторое время остаться здесь — чтобы они тебя не нашли.

— Но… но мне нужен «Дезинто». Я не должен отставать от графика.

— Будет Тебе «Дезинто». Будет! — лихорадочно пообещал Пэйн, так же лихорадочно проклиная про себя устройство робота, который уперся в одну точку и больше знать ничего не желает, — Завтра сюда пришлют «Дезинто». Да, завтра.

А до этого времени сюда уже явятся люди с завода, и он получит заветные охапки зеленых стодолларовых бумажек.

Но под раздражающим воздействием незнакомого мира ЭЛ- 76 становился все более упрямым.

— Нет, — возразил он, — «Дезинто» нужен мне сейчас же, — Расправив свои металлические суставы, он встал, — Я лучше пойду еще его поищу.

Пэйн бросился за ним и вцепился в холодный жесткий локоть.

— Послушай! — вскричал он, — Ты должен остаться!

Тут в мозгу робота что-то щелкнуло. Все необычное, что окружало его, собралось в одну точку, его мозг осветился яркой вспышкой и заработал с необычайной эффективностью. Робот стремительно повернулся к Пэйну:

— Вот что! Я могу построить «Дезинто» прямо здесь и буду с ним работать.

Пэйн в сомнении помолчал.

— Не думаю, чтобы я сумел его построить.

Притворяться, будто он умеет строить какие-то неведомые «Дезинто», явно не стоило.

— Неважно. — ЭЛ-76 прямо-таки чувствовал, как позитронные связи в его мозгу перестраиваются по-новому, и испытывал успокоительное возбуждение, — Я сам могу построить «Дезинто».

Он заглянул в конуру-люкс и сказал:

— У вас здесь есть все, что мне нужно.

Рэндольф Пэйн окинул взглядом хлам, которым была завалена его хижина: выпотрошенные радиоприемники, холодильник без дверцы, ржавые автомобильные двигатели, сломанная газовая плита, несколько миль разлохмаченного провода — в общем, тонн пять — десять разнообразного железного лома, от которого с презрением отвернулся бы любой старьевщик.

— Разве? — слабым голосом спросил он.

Два часа спустя почти одновременно произошли два события. Во-первых, Сэму Тобу, управляющему филиалом «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» в Питерсборо, позвонил по видеофону некий Рэндольф Пэйн из Хэннафорда. Речь шла о пропавшем роботе. Тоб, издав утробное рычание, отключился и приказал, чтобы впредь все подобные звонки переадресовывали шестому помощнику вице-президента, ведающему дырками от пуговиц.

Его можно было понять. Хоть робот ЭЛ-76 и исчез бесследно, всю последнюю неделю на завод непрерывно приходили сообщения о его местонахождении, поступавшие со всей страны. Порой по четырнадцать раз в день из четырнадцати разных штатов.

Тоб был сыт по горло, не говоря уже о том, что он вообще дошел до исступления. Делом как будто намеревалась заняться комиссия конгресса, хотя известнейшие специалисты по робопсихологии и математической физике все до единого давали голову на отсечение, что робот не представляет совершенно никакой опасности.

Неудивительно, что управляющий только через три часа задумался над тем, откуда же Рэндольф Пэйн мог узнать, что робот предназначался для Лунной станции № 17? И вообще, откуда он узнал, что номер робота ЭЛ-76? Этих подробностей компания никому не сообщала.

Минуты полторы Тоб размышлял, а потом взялся за дело.

Однако за те три часа, которые прошли со времени звонка Пэйна, успело произойти второе событие. Рэндольф Пэйн, который совершенно правильно истолковал нежелание управляющего продолжать разговор как признак недоверия к своим словам, вернулся в хижину с фотоаппаратом. Пусть-ка попробуют не поверить фотографиям! Ну а оригинал он им черта с два покажет, пока они не выложат деньги на бочку.

Все это время ЭЛ-76 занимался своим делом. Половина содержимого хижины Пэйна была разбросана на пространстве примерно в два акра, а посередине сидел на корточках робот и возился с радиолампами, кусками железа, медной проволокой и прочим хламом. Он не обратил никакого внимания на Пэйна, который, распластавшись на животе, готовился сделать прекрасный снимок.

Именно в этот момент из-за поворота дороги вышел Лемюэл Оливер Купер и замер на месте, потрясенный открывшейся перед ним картиной. Пришел он сюда потому, что забарахливший электрический тостер усвоил дурную привычку швыряться ломтиками хлеба, не потрудившись их поджарить. Удалился же Купер отсюда по куда более очевидной причине. Сюда он шел не спеша, в самом приятном, весеннем расположении духа. Обратно он устремился с такой скоростью, что любой тренер университетской легкоатлетической команды, увидев его, только широко раскрыл бы глаза и одобрительно причмокнул бы губами.

Не снижая скорости, Купер — уже без шляпы и тостера — ворвался в кабинет шерифа Сондерса и остановился, только налетев на стену. Дружеские руки подняли его, и в течение тридцати секунд он тщетно пытался выговорить хоть слово. Его поили виски, его обмахивали платком, и, когда он наконец обрел дар речи, получилось примерно следующее: «Чудище… семь футов росту… раскидало всю хижину… бедный Рэнни Пэйн…» и так далее.

Постепенно удалось выяснить и подробности: что у хижины Рэндольфа Пэйна сидело огромное металлическое чудище ростом футов семь, а может быть, и все восемь или девять; что сам Рэндольф Пэйн лежал ничком и весь в крови, бедняга, изувеченный до неузнаваемости; что чудище усердно разносило хижину в щепки, удовлетворяя свою страсть к разрушению; что оно бросилось на Лемюэла Оливера Купера, и ему, Куперу, еле удалось ускользнуть из его лап.

Шериф Сондерс затянул потуже пояс, охватывавший его обширную талию, и сказал:

— Это тот самый механический человек, который удрал с завода в Питерсборо. Нас об этом предупреждали в прошлую субботу. Эй, Джейк, созови всех хэннафордцев, кто только умеет стрелять, и нацепи им по бляхе помощника шерифа. И чтобы в полдень они были тут! Да, вот что, Джейк, сначала загляни к вдове Пэйн и сообщи ей о несчастье, только поосторожнее!

Говорят, Миранда Пэйн, узнав о случившемся, помедлила лишь минуту, чтобы проверить, на месте ли страховой полис ее покойного мужа, и выразить в двух словах свое мнение о поразительной глупости, помешавшей ему застраховаться на вдвое большую сумму, — и тут же испустила такой душераздирающий, горестный вопль, какой только может вырваться из груди самой респектабельной вдовы.

Несколько часов спустя Рэндольф Пэйн, ничего не зная о постигших его тяжких увечьях и ужасной смерти, с удовольствием разглядывал только что проявленные негативы. Трудно было бы представить себе более исчерпывающую серию изображений трудящегося робота. Так и напрашивались названия: «Робот, задумчиво разглядывающий радиолампу», «Робот, сращивающий два провода», «Робот, размахивающий отверткой», «Робот, разносящий вдребезги холодильник» и так далее.

Оставался пустяк — напечатать фотографии, и Пэйн вышел из-за занавески, которая отгораживала наспех сооруженную темную комнату, чтобы покурить и поболтать с роботом.

При этом он пребывал в блаженном неведении того, что окружающий лес кишит перепуганными фермерами, вооруженными чем попало, начиная от мушкета — реликвии колониальных времен — и кончая ручным пулеметом самого шерифа. Не подозревал он и о том, что полдюжины роботехников во главе с Сэмом Тобом в этот момент мчатся по шоссе из Питерсборо, делая больше ста двадцати миль в час, только для того, чтобы иметь удовольствие с ним познакомиться.

И вот, пока приближалась развязка, Рэндольф Пэйн удовлетворенно вздохнул, чиркнул спичкой о сиденье своих штанов, задымил трубкой и со снисходительной усмешкой поглядел на робота ЭЛ-76.

Ему уже довольно давно стало ясно, что робот основательно свихнулся. Рэндольф Пэйн знал толк в самодельных приспособлениях, так как и сам соорудил на своем веку несколько аппаратов, от которых шарахнулась бы даже самая флегматичная лошадь, но ему никогда и не снилось ничего похожего на чудовищное сооружение, которое состряпал ЭЛ-76.

Если бы Руб Голдберг был еще жив, он умер бы от зависти; Пикассо бросил бы живопись, почувствовав, что его превзошли — и как превзошли! А если бы в радиусе полумили отсюда оказалась корова, то в этот вечер она доилась бы простоквашей.

Да, это было нечто жуткое!

Над массивным основанием из ржавого железа (Пэйн припомнил, что когда-то оно было частью сломанного трактора) вкривь и вкось поднималась поразительная путаница проводов, колесиков, ламп и неописуемых ужасов без числа и названия. Все это завершалось наверху чем-то вроде раструба самого зловещего вида.

Пэйну захотелось было заглянуть в раструб, но он воздержался. Ему доводилось видеть, как внезапно взрывались куда более приличные на вид машины.

Он сказал:

— Послушай-ка, Эл!

Робот лежал на животе, прилаживая на место тонкую металлическую полоску. Он поднял голову.

— Что вам нужно, Пэйн?

— Что это такое?

Таким тоном мог бы задать подобный вопрос человек, глядящий на нечто невыразимо гнусное и смрадное, брезгливо подцепив его кончиком трехметрового шеста.

— Это «Дезинто», который я собираю, чтобы приступить к работе. Усовершенствованная модель.

Робот встал, с лязгом почистил стальные колени и не без гордости взглянул на свое сооружение.

Пэйн содрогнулся. Усовершенствованная модель! Немудрено, что оригинал прячут в лунных пещерах. Бедный спутник Земли! Бедный безжизненный спутник! Пэйну давно хотелось узнать, какая судьба может быть хуже смерти. Теперь он знал.

— А работать-то эта штука будет? — спросил он.

— Конечно.

— Откуда ты знаешь?

— А как же иначе! Ведь я его собрал, разве нет? Мне нужна еще только одна деталь. Есть у вас фонарик?

— По-моему, где-то есть.

Пэйн исчез в хижине и тут же вернулся.

Робот отвинтил крышку фонарика и снова принялся за работу. Через пять минут он кончил, отступил на несколько шагов и произнес:

— Готово. Теперь я принимаюсь за работу. Можете смотреть, если хотите.

Наступила пауза, пока Пэйн пытался оценить по достоинству столь великодушное предложение.

— А это не опасно?

— С ним управится и ребенок.

— А! — Пэйн криво улыбнулся и спрятался за самое толстое дерево из всех, что были поблизости.

— Валяй, — сказал он. — Я в тебя верю.

ЭЛ-76 указал на кошмарную груду лома и произнес:

— Смотрите!

Потом его руки пришли в движение…

Бравые фермеры графства Хэннафорд, штат Виргиния, медленно стягивали кольцо вокруг хижины Пэйна. Они крались от дерева к дереву, в жилах у них играла кровь героических предков колониальных времен, а по спинам ползали мурашки.

Шериф Сондерс передал по цепи приказ:

— Стрелять по моему приказу и целить в глаза.

К нему подошел Джекоб Линкер, Тощий Джейк, как называли его друзья, и заместитель шерифа, как именовал себя он сам.

— А ну как этот механический человек смылся?

Как он ни старался, в его голосе прозвучала тихая надежда.

— Почем я знаю, — проворчал шериф, — Да навряд ли. Мы бы тогда наткнулись на него в лесу, а там он нам не попадался.

— Что-то уж очень тихо, а до хижины вроде бы рукой подать.

Джейк мог бы и не упоминать об этом — в горле шерифа Сондерса давно стоял такой большой комок, что глотать его пришлось в три приема.

— Вернись на место, — приказал он, — И держи палец на спуске.

Они уже подошли к самой поляне, и шериф Сондерс выглянул из-за дерева одним уголком плотно зажмуренного глаза. Ничего не увидев, он подождал, потом попробовал снова, на этот раз открыв глаза.

Эта попытка, естественно, оказалась более успешной.

Он увидел следующее: 1 (один) громадный механический человек, стоя спиной к нему, склонялся над 1 (одним) леденящим душу корявым устройством неясного происхождения и еще более неясного назначения. Не заметил шериф только дрожащую фигуру Рэндольфа Пэйна, который нежно обнимал узловатый ствол третьего по счету дерева к северо-северо-западу от него.

Шериф Сондерс выступил вперед и поднял ручной пулемет. Робот, по-прежнему стоявший к нему широкой металлической спиной, произнес громким голосом, обращаясь к неизвестному лицу (или лицам):

— Смотрите!

И в тот момент, когда шериф раскрыл было рот, чтобы дать команду «огонь», металлические пальцы нажали кнопку.

Точного описания того, что произошло вслед за этим, не существует, несмотря на присутствие семидесяти очевидцев. Все последовавшие затем дни, месяцы и годы ни один из этих семидесяти ни разу и словом не обмолвился о тех нескольких секундах, которые промелькнули непосредственно после того, как шериф раскрыл рот, чтобы скомандовать «огонь». Когда же их начинали расспрашивать, они просто зеленели и, пошатываясь, уходили прочь.

Однако есть основания полагать, что в общих чертах произошло следующее.

Шериф Сондерс раскрыл рот. ЭЛ-76 нажал кнопку. «Дезинто» сработал — и семьдесят пять деревьев, два сарая, трех коров и три четверти холма Утиный Клюв как будто ветром сдуло. Так сказать — туда, где прошлогодний снег.

После этого рот шерифа Сондерса в течение неопределенного промежутка времени оставался открытым, но не издал ни команды «огонь», ни какого бы то ни было другого звука. А потом…

А потом засвистел разрезаемый воздух, послышался треск и шорох многих тел, мчавшихся сквозь кусты, и лес прочертила серия лиловых молний, разлетевшихся по всем направлениям от хижины Рэндольфа Пэйна. От участников облавы не осталось и следа.

В окрестностях поляны валялось огнестрельное оружие самых разнообразных систем, в том числе патентованный, никелированный, сверхскорострельный, безотказный ручной пулемет шерифа. Вперемешку с оружием лежало около пятидесяти шляп, несколько недогрызенных сигар и всякие мелочи, оброненные в суматохе. Но люди исчезли.

За исключением Тощего Джейка, ни об одном из них ничего не было слышно в течение трех дней. Он же стал исключением только потому, что мчаться дальше со скоростью метеора ему помешала встреча с полудюжиной служащих завода из Питерсборо, которые тоже мчались с вполне приличной скоростью, но только не из леса, а в лес.

Тощего Джейка остановил Сэм Тоб, искусно подставив на его пути свой живот. Как только к Сэму вернулось дыхание, он спросил:

— Где живет Рэндольф Пэйн?

Остекленевшие глаза Тощего Джейка на мгновение прояснились.

— Друг! — ответил он. — В противоположном направлении!

И тут же чудесным образом исчез. У самого горизонта между деревьями виднелась все уменьшавшаяся точка, и возможно, что это был Джейк, но Сэм Тоб не решился бы это утверждать под присягой.

Вот и все про шерифа и его помощников, но остается еще Рэндольф Пэйн, реакция которого оказалась несколько иной.

Рэндольф Пэйн абсолютно не помнил, что произошло за тот пятисекундный промежуток времени, который последовал за нажатием кнопки и исчезновением холма Утиный Клюв. Только что он глядел сквозь кусты на поляну, спрятавшись за деревом, и вот уже болтался на его верхней ветви. Тот же самый импульс, который разогнал шерифа с помощниками по горизонтали, его заставил устремиться по вертикали.

Что касается того, как он ухитрился преодолеть пятьдесят футов, отделявших подножие дерева от его вершины — влез он, или прыгнул, или взлетел, — этого он не знал, да и знать не хотел.

Знал он одно: робот, временно находившийся в его владении, уничтожил чужую собственность. Мечты о вознаграждении испарились, сменившись кошмарными видениями, в которых фигурировали возмущенные сограждане, разъяренные толпы линчевателей, судебные иски, арест по обвинению в убийстве и тирады Миранды Пэйн. В основном — тирады Миранды Пэйн.

Он хрипло завопил:

— Эй ты, робот, разбей эту штуку, слышишь? Разбей ее вдребезги! И забудь, что мы с тобой знакомы! Ты меня не знаешь, ясно? И чтобы ты никому ни слова об этом не говорил! Забудь, все забудь, слышишь?

Он не думал, что от его приказа будет какой-нибудь толк: просто ему надо было высказаться. Но он не знал, что робот всегда выполняет приказания человека, за исключением тех случаев, когда их выполнение связано с опасностью для другого человека.

Поэтому ЭЛ-76 принялся спокойно и методично разносить «Дезинто» вдребезги, превращая его в груду лома.

В тот самый момент, когда он дотаптывал последний кубический дюйм машины, на поляне появился Сэм Тоб со своей командой, а Рэндольф Пэйн, почувствовав, что пришли настоящие хозяева робота, кубарем свалился с дерева и во все лопатки пустился наутек в неизвестном направлении.

Дожидаться вознаграждения он не стал.

Инженер-роботехник Остин Уайльд повернулся к Сэму Тобу и спросил:

— Вы чего-нибудь добились от робота?

Тот покачал головой и прорычал:

— Ничего. Ни слова. Он забыл все, что произошло с того момента, как он ушел с завода. Должно быть, ему кто-то приказал забыть, иначе он помнил бы хоть что-нибудь. С какой это кучей лома он возился?

— Вот именно — куча лома. Да ведь это же, конечно, был «Дезинто», который он разбил. Если бы мне попался тот, кто приказал ему это сделать, я бы его прикончил, предварительно поджарив живьем. Вот, взгляните!

Они стояли на склоне бывшего холма Утиный Клюв — точнее говоря, на том месте, где склон кончался, так как вершина была начисто срезана. Уайльд провел рукой по безукоризненно ровной поверхности.

— Какой «Дезинто»! — сказал он. — Срезал холм, как бритвой!

— Зачем он его построил?

Уайльд пожал плечами.

— Не знаю, какой-то местный фактор — мы так и не узнаем какой — так подействовал на его позитронный мозг лунного образца, что он построил «Дезинто» из лома. У нас не больше одного шанса на миллион, что удастся когда-нибудь наткнуться на этот фактор, раз сам робот забыл. Второго такого «Дезинто» у нас никогда не будет.

— Неважно. Главное, мы отыскали робота.

— Как бы не так, — с горечью возразил инженер. — Вы когда-нибудь имели дело с «Дезинто» на Луне? Они жрут энергию, как электрические свиньи, и начинают работать не раньше, чем напряжение поднимется до миллиона вольт. А этот «Дезинто» работал на ином принципе. Я смотрел все обломки под микроскопом, и знаете, какой единственный источник питания я обнаружил?

— Какой?

— Вот, и больше ничего! И мы никогда не узнаем, как он этого добился!

И Остин Уайльд показал источник питания, позволивший «Дезинто» за полсекунды сбрить холм, — две батарейки от карманного фонаря.

КЭЛ

Я — робот. Меня зовут Кэл. У меня есть регистрационный номер. Мой номер КЛ-123X, но хозяин зовет меня просто Кэл.

Буква «Х» в регистрационном номере означает, что я особый для своего хозяина робот. Он меня сам заказал и помог построить. У него много денег. Он писатель.

Я не очень сложный робот. Хозяину сложный не нужен. Ему надо, чтобы кто-нибудь за ним прибирал, следил за принтером, сортировал диски и тому подобное.

Он говорит, чтобы я не отвечал и делал то, что велят. Он говорит, что так надо.

Иногда другие люди приходят ему помочь. Они ему отвечают. Бывает, они делают не то, что им велят. Он сердится, лицо его краснеет.

Тогда хозяин объясняет мне, что надо сделать. Я выполняю, и он говорит: слава богу, ты делаешь то, что велят.

Естественно, я делаю то, что велят. А как же иначе? Я хочу, чтобы моему хозяину было хорошо. Я всегда знаю, когда ему хорошо. Рот его растягивается, он называет это улыбкой. Он хлопает меня по плечу и говорит: хорошо, Кэл, хорошо.

Я люблю, когда он говорит: хорошо, Кэл, хорошо.

Я говорю хозяину: спасибо, вы тоже сделали мне хорошо.

Тогда он смеется. Я люблю, когда он смеется, это значит — он доволен, хотя при этом издает очень странные звуки. Я не понимаю, как хозяин их издает и зачем. На мой вопрос он ответил, что смеется, когда что-нибудь кажется ему смешным.

Я спрашиваю: смешно ли то, что я говорю?

Он говорит: да, смешно.

Ему кажется смешным, что мне хорошо. Он утверждает, что роботам на самом деле не может быть хорошо. Он говорит, что у роботов позитронные мозговые каналы, которые работают быстрее, если роботы в точности следуют всем указаниям.

Я не знаю, что такое позитронные мозговые каналы. Хозяин считает, что они находятся внутри меня.

Я спрашиваю: становится ли мне легче, когда позитронные каналы работают быстрее? Становится ли мне хорошо?

Потом я спрашиваю: когда хозяину хорошо, означает ли это, что внутри его что-то работает лучше?

Хозяин кивает и говорит: Кэл, ты умнее, чем выглядишь.

Что это значит, я тоже не понимаю, но хозяин, кажется, мной доволен. Мои позитронные мозговые каналы начинают работать быстрее, и мне становится хорошо. Легче просто сказать, что мне хорошо. Я спрашиваю: могу ли я так говорить?

Он отвечает: ты можешь говорить все, что захочешь, Кэл.

Чего я хочу, так это стать писателем, как мой хозяин. Не знаю, почему мне этого хочется, но мой хозяин — писатель, и он помог меня создать. Может быть, поэтому я хочу стать писателем. Я не понимаю, откуда взялось это чувство, потому что не знаю, что такое писатель. Я спрашиваю у хозяина: что значит писатель?

Он опять улыбается.

— Зачем тебе это, Кэл? — спрашивает он.

— Не знаю, — говорю я. — Просто вы писатель, и я хочу знать, что это такое. Вы выглядите довольным, когда пишете; может, и я стану таким довольным, когда что-нибудь напишу. Мне кажется…

Я не могу подобрать нужные слова. Я думаю, а хозяин ждет. Он по-прежнему улыбается.

Я говорю: я хочу знать, потому что, когда узнаю, мне будет лучше. Мне… мне…

— Тебе любопытно, Кэл, — говорит хозяин.

— Я не знаю, что означает это слово.

— Это значит, что ты хочешь знать только потому, что хочешь знать, — объясняет хозяин.

— Я хочу знать только потому, что хочу знать, — говорю я.

— Писать — значит сочинять истории, — говорит хозяин. — Я рассказываю о людях, которые делают разные вещи и с которыми случаются разные вещи.

— Как вы узнаете, что они делают и что с ними случается? — спрашиваю я.

— Я их выдумываю, Кэл, — говорит хозяин, — Это не настоящие люди. И события не настоящие. Я представляю их здесь.

Он показывает на голову.

Я не понимаю и спрашиваю, как же он их представляет, но хозяин смеется и говорит, что тоже этого незнает, придумывает, и все.

— Я пишу о преступлениях, — говорит хозяин. — Детективные истории. Рассказываю о людях, которые поступают неправильно, причиняют зло другим.

Мне очень плохо, когда я слышу такое. Я говорю: как вы можете писать о причиняемом людям зле? Такого не должно быть.

Он говорит: люди не подчиняются Трем Законам Роботехники. Люди-хозяева могут причинять зло другим людям-хозяевам, если им того захочется.

— Это неправильно, — говорю я.

— Неправильно, — соглашается он, — В моих рассказах люди, которые творят зло, несут наказание. Их помещают в тюрьму, где они не могут более вредить другим людям.

— Нравится ли им в тюрьме? — спрашиваю я.

— Конечно нет. Там не может нравиться. Но страх перед тюрьмой удерживает их от свершения еще большего зла.

Я говорю: но тюрьма — это тоже плохо, если люди там страдают.

— Вот, — говорит мой хозяин, — поэтому ты и не можешь писать детективные рассказы.

Над этим я думаю. Должен существовать способ писать рассказы, в которых людям не причинялось бы зло. Я бы этим занялся. Я хочу стать писателем. Я очень хочу стать писателем.

У хозяина есть три разных Писателя для создания рассказов. Это устройства, при помощи которых он пишет. Одно очень старое, называется «машинка», но хозяин хранит его из сентиментальных соображений.

Я не знаю, что такое сентиментальные соображения. Я не люблю спрашивать. Хозяин им не пользуется. Наверное, сентиментальные соображения означают, что им нельзя пользоваться.

Он не запрещает мне подходить и трогать машинку. Я его не спрашиваю, могу ли я на ней работать. Если я не спрашиваю, а он не запрещает, значит, я не нарушу приказа, когда ею воспользуюсь.

Ночью он спит, а другие хозяева, которые иногда бывают здесь, уходят. У хозяина есть еще два робота, они для него важнее меня и выполняют более серьезную работу. Когда им не дают никаких заданий, они ждут всю ночь в своих нишах.

Хозяин не сказал: оставайся в своей нише, Кэл.

Я совсем не важный робот, и он часто не велит мне оставаться в нише. Тогда я могу болтаться всю ночь. Я могу смотреть на Писателя. Нажимаешь на клавиши — и машинка делает слова, которые потом переходят на бумагу. Я наблюдаю за хозяином и знаю, как нажимать на клавиши. Слова сами попадают на бумагу. Мне не надо этого делать.

Я нажимаю на клавиши, но я не понимаю слов. Спустя некоторое время мне становится плохо. Хозяину может не понравиться, даже если он и не запрещал мне это делать.

Слова напечатаны на бумаге, утром я показываю ее хозяину.

Я говорю: простите, но я пользовался Писателем.

Он смотрит на бумагу. Потом смотрит на меня.

Хозяин хмурится.

Он говорит: это ты сделал?

Да, хозяин.

Когда?

Прошлой ночью.

Зачем?

Мне очень хочется писать. Это рассказ?

Он смотрит на бумагу и улыбается.

Он говорит: здесь напечатаны произвольно выбранные буквы, Кэл. Это абракадабра.

Кажется, он не сердится. Я чувствую себя лучше. Я не знаю, что такое абракадабра.

Я спрашиваю: это рассказ?

Он говорит: нет, не рассказ. Хорошо, что Писателя нельзя испортить неправильным обращением. Если ты в самом деле так хочешь печатать, я скажу, что надо сделать. Я отдам тебя в доработку, тебя перепрограммируют, и ты научишься пользоваться Писателем.

Спустя два дня приходит техник. Это хозяин, который знает, как научить роботов выполнять более сложную работу. Хозяин говорит мне, что именно этот техник собрал меня, а он ему помогал. Я этого не помню.

Техник внимательно слушает моего хозяина.

Он говорит: зачем вам это надо, мистер Нортроп?

Другие хозяева называют моего хозяина мистер Нортроп.

Хозяин отвечает: если помните, я участвовал в разработке Кэла. Очевидно, я вложил в него стремление стать писателем. Я этого не хотел, но, раз уж так случилось, почему бы не пойти ему навстречу. Я его должник.

Техник говорит: но это же глупо. Даже если мы случайно вложили в него желание писать, это не занятие для робота.

— Как бы то ни было, я хочу, чтобы вы это сделали, — говорит хозяин.

Техник отвечает: это будет дорого стоить, мистер Нортроп.

Хозяин хмурится. Кажется, он сердится.

Он говорит: Кэл мой робот. Я волен поступать с ним, как мне заблагорассудится. Я плачу деньги и настаиваю, чтобы его перепрограммировали.

Техник тоже сердится. Он говорит: как хотите, мне все равно. Клиент всегда прав. Только это будет стоить гораздо дороже, чем вам представляется, потому что мы не можем вложить умение пользоваться Писателем без существенного расширения словарного запаса.

— Отлично, — говорит хозяин. — Расширяйте словарный запас.

На следующий день техник приходит с множеством инструментов. Он вскрывает мою грудь.

Странное ощущение. Мне оно не нравится.

Он лезет внутрь. Кажется, он отключает блок питания, а может, и вообще вытаскивает его из груди. Не помню. Я ничего не вижу, ни о чем не думаю и ничего не знаю.

Потом я снова могу думать и понимать. Я догадываюсь, что прошло какое-то время, хотя не могу сообразить сколько.

Я думаю. Странно, но я уже знаю, как пользоваться Писателем, и, похоже, теперь я понимаю больше слов. Во всяком случае я знаю, что такое абракадабра, и мне неловко из-за того, что я показывал абракадабру хозяину, думая, что это рассказ.

Больше такое не повторится. На сей раз у меня нет предчувствия — кстати, теперь я знаю, что такое «предчувствие», — что он запретит мне пользоваться старым Писателем. Было бы глупо перепрограммировать меня, а потом запретить печатать.

Так я ему и сказал:

— Скажите, хозяин, могу ли я теперь пользоваться Писателем?

— В любое время, когда ты не занят другими делами, Кэл. Только ты должен показывать мне все, что напишешь.

— Разумеется, хозяин.

Он явно удивился моей готовности, поскольку ничего, кроме абракадабры, от меня не ждал. (Какое всё-таки гадкое слово!) Больше он ее не увидит.

Я не стал туг же писать рассказ. Надо было вначале подумать. Полагаю, именно это имел в виду хозяин, когда говорил, что рассказ надо сочинить.

Оказалось, что вначале действительно надо думать, а уже потом записывать то, что пришло в голову. Дело оказалось сложнее, чем я поначалу предполагал.

Хозяин заметил мою озабоченность. Он спросил:

— Что ты делаешь, Кэл?

— Стараюсь придумать рассказ, — ответил я, — Трудная работа.

— Ты это понял, Кэл? Хорошо. Оказывается, перепрограммирование не только расширило твой словарный запас, но и интенсифицировало интеллект.

— Не уверен, что понял слово «интенсифицировало», — сказал я.

— Оно означает, что ты поумнел. Стал больше знать.

— Вы огорчены, хозяин?

— Вовсе нет. Я рад. Теперь у тебя больше шансов что-нибудь сочинить, а когда ты устанешь пытаться, от тебя все равно будет больше пользы.

Я обрадовался тому, что стану полезнее хозяину, хотя я не понял, что он имел в виду, когда говорил, что я устану пытаться.

Наконец в сознании у меня сложился рассказ, и я спросил У хозяина, когда лучше всего его написать.

— Подожди до ночи, — посоветовал он, — Тогда ты не будешь мне мешать. В углу, где стоит старый Писатель, есть свет, там ты и напишешь свой рассказ. Сколько, по-твоему, тебе потребуется времени?

— Совсем немного, — удивленно ответил я — Я могу работать на Писателе очень быстро.

— Кэл, работать на Писателе далеко не… — Хозяин вдруг замолчал, подумал и произнес: — Ну давай, пиши. Научишься. Не буду давать тебе советы.

Он оказался прав. Печатать на Писателе оказалось далеко не самым важным. Я почти всю ночь сочинял рассказ. Очень трудно сообразить, какое слово за каким следует. Пришлось несколько раз стирать написанное и начинать заново.

Наконец рассказ был написан, я привожу его полностью. Я сохранил его потому, что это первый написанный мною рассказ. Это не абракадабра.

Автор Кэл ВТОРЖИТЕЛЬ

Однажды жыл детектиф по имени Кэл, который был очень хорошый детектиф и очень смелый. Ничево его не пугало. Представте его удевление однажды ночю когда он услышал вторжителя в доме своево хозяина.

Он варвался в кабенет. Там был вторжитель. Он залес черес окно. Стекло было расбито. Имено это и услышал Кэл, смелый детектиф своим хорошим слухом.

Он сказал:

— Стой, вторжитель!

Вторжитель самер и очень изпугался. Кэл почуствовал плохо потому что вторжитель изпугался.

Кэл сказал:

— Посматрите что вы зделали. Вы расбили окно.

— Да, — сказал вторжитель, выгледя очень стыдно. — Я ни хотел расбить окно.

Кэл был очень умный и заметил ашипку в словах вторжите- ля. Он сказал:

— Как же вы соберались зайти, если не хотели расбить окно?

— Я думал оно открыто, — сказал он. — Я пытался его открыть и оно расбилось.

— Что все-таки вы зделали? — спросил Кэл, — Зачем вы хотели в эту комнату, если это не ваша комната? Вы — вторжитель.

— Я не хотел делать вред, — сказал он.

— Это не так. Если бы вы не хотели вреда, вас бы здесь не было, — сказал Кэл. — Вас надо накасать.

— Пожалуйста не накасывай меня, — сказал вторжитель.

— Я не буду вас накасывать, — сказал Кэл. — Я не хочу пре- чинять вам несчастье или боль. Я позову хозяина.

Он позвал:

— Хозяин! Хозяин!

Пребежал хозяин.

— Что тут случилось?

— Вторжитель, — сказал я, — Я его исловил и он ждет ваше накасание.

Мой хозяин посмотрел на вторжителя и спросил:

— Ты жалееш что зделал?

— Жалею, — сказал вторжитель. Он плакал и вода текла ис его глаз как бывает с хозяевами когда им грусно.

— Будеш еще так делать? — спросил мой хозяин.

— Никокда. Я никокда не буду так делать, — сказал вторжитель.

— В этом случае, — сказал хозяин, — ты дастатачно накасан. Уходи и никокда так больше не делай.

Потом хозяин сказал:

— Ты хороший детектиф, Кэл. Я тобой горжусь.

Кэл очень радовался, что хозяин доволен.

КОНЕЦ

Рассказ мне очень понравился, и я показал его хозяину. Я был уверен, что он тоже останется доволен.

Хозяин был больше чем доволен, потому что, когда он читал рассказ, он улыбался. Потом он посмотрел на меня и спросил:

— Это ты написал?

— Да, хозяин.

— Я имею в виду, ты сам? Ниоткуда не списывал?

— Я придумал его в своей голове, хозяин. Вам понравилось?

Он снова громко засмеялся:

— Интересно получилось.

Я немного разволновался.

— Смешно? — спросил я, — Я не умею писать, чтобы было смешно.

— Я знаю, Кэл. Оно само получилось смешно.

Я некоторое время обдумывал эту фразу. Потом спросил:

— Как может что-то получиться смешным?

— Это тяжело объяснить, но ты не волнуйся. Начнем с того, что ты пишешь с ошибками. Удивительно. Ты хорошо говоришь, из чего я предположил, что ты и пишешь правильно, но оказалось, что это не так. Ты никогда не станешь писателем, пока не научишься правильно писать слова и не допускать грамматических ошибок.

— Как я научусь писать правильно?

— Не волнуйся, Кэл, — сказал хозяин, — Мы вложим в тебя орфографический словарь. Лучше скажи, Кэл в рассказе — это ведь ты, да?

— Да. — Мне было приятно, что хозяин это отметил.

— Плохо. Нельзя писать, какой ты замечательный. Это неприятно читателю.

— Почему, хозяин?

— Потому что неприятно. Похоже, мне все же придется давать тебе советы, но я постараюсь быть предельно кратким. Расхваливать себя некрасиво. Кроме того, не надо утверждать, что ты великий, ты должен показать это своими поступками. И не пользуйся своим именем.

— Это правило?

— Хороший писатель может нарушить любое правило, но ты еще новичок. Следуй моим советам. Пока их всего несколько. Потом, если не бросишь писать, ты узнаешь, что существует огромное множество правил. К тому же, Кэл, у тебя будут проблемы с Тремя Законами Роботехники. Нельзя ожидать от злодеев, что они станут рыдать и раскаиваться. Люди совсем не такие. Иногда их действительно надо наказывать.

Я почувствовал, что позитронные мозговые проходы заработали с трудом.

— Мне трудно, — сказал я.

— Я знаю. Кроме того, в рассказе нет интриги. Можно и без нее, но с ней все-таки лучше. Что, если твой герой, которого ты назовешь как угодно, только не Кэлом, не знает, есть ли в доме посторонний? Как его вычислить? Вот тут ему и приходится думать головой. — При этих словах хозяин показал на свою голову.

Я чего-то недопонимал.

— Слушай, что я скажу, — произнес хозяин. — После того как тебя укомплектуют словарем и грамматикой, я дам тебе почитать свои рассказы. Тогда ты поймешь, что я имею в виду.

В дом прибыл техник и заявил:

— С установкой орфографического словаря и грамматикой проблем не возникнет, хотя вам придется раскошелиться. Я знаю, что деньги вас не волнуют, но объясните: зачем вы хотите сделать писателя из этой груды стали и титана?

По-моему, было неправильно называть меня грудой стали и титана, хотя, конечно, люди-хозяева могут говорить все, что хотят. Они всегда говорят о нас, роботах, так, словно нас нет и мы ничего не понимаем. Я давно обратил на это внимание.

— Вы когда-нибудь слышали о роботе, который мечтает стать писателем? — спросил мой хозяин.

— Нет, — покачал головой техник, — Боюсь, что нет, мистер Нортроп.

— Вот и я нет! И никто, насколько мне известно, не слышал ничего подобного. Кэл уникален, и я намерен его изучать.

Техник широко улыбнулся… оскалился, вот нужное слово:

— Только не говорите, мистер Нортроп, будто вы надеетесь, что он сумеет когда-нибудь писать рассказы вместо вас.

Мой хозяин перестал улыбаться. Вскинул голову и посмотрел на техника очень сердито:

— Глупости! Делайте то, за что вам платят.

Мне показалось, что хозяин рассердился на техника, хотя я так и не понял почему. Если хозяин попросит меня писать вместо него рассказы, я буду делать это с удовольствием.

Техник пришел два дня спустя. Я снова не помню, сколько времени он надо мной работал. Ничего не помню.

Вдруг ко мне обратился мой хозяин:

— Как себя чувствуешь, Кэл?

— Очень хорошо, — ответил я, — Спасибо, сэр.

— Как насчет слов? Можешь писать правильно?

— Я знаю буквенные комбинации, сэр.

— Отлично. Можешь прочесть вот это? — Он вручил мне книгу. На обложке было написано: «ЛУЧШИЕ ДЕТЕКТИВНЫЕ ИСТОРИИ Дж. Ф. НОРТРОПА».

— Это ваши рассказы, сэр? — спросил я.

— Да, здесь только мои. Если хочешь, почитай.

Раньше я не умел читать, но теперь, глядя на слова, я без труда слышал их в своей голове.

— Благодарю вас, сэр, — произнес я. — Я прочту. Уверен, это поможет мне в работе.

— Отлично. Показывай мне все, что напишешь.

Рассказы хозяина оказались весьма интересными. Про детектива, который всегда раскрывал преступления, запутанные и непонятные для других. Иногда мне не удавалось разобраться, как же он докапывался до истины. Пришлось некоторые рассказы читать очень медленно и по нескольку раз.

Бывало, что и после медленного прочтения я ничего не понимал. А бывало, что понимал. Тогда мне казалось, что и я смогу написать такой рассказ.

На обдумывание второго рассказа у меня ушло гораздо больше времени. Достаточно хорошо все разработав, я написал следующее.

Эфросинья Дурандо СИЯЯЮЩАЯЯ МОНЕТА

Кэлумет Смитсон откинулся в кресле. Орлиный взгляд детектива обострился, а ноздри носа с горбинкой раздувались, словно уловив аромат нового преступления.

Он произнес:

— Хорошо, мистер Вассел, расскажите вашу историю с самого начала. Постарайтесь ничего не упустить, ибо малейшая деталь может оказаться принципиально важной.

Вассел имел в городе крупную фирму, на которой работало много роботов и людей. Детали казались ему несущественными, и он сразу же подвел итог:

— Суть дела в том, мистер Смитсон, что я теряю деньги. Кто-то из сотрудников регулярно присваивает мелкие суммы. Каждая потеря в отдельности не представляет особой важности, но все вместе напоминает утечку масла в машине, кап-кап из протекающего ведра, медленное кровотечение из незаживающей раны. Со временем это может стать опасным.

— Вы в самом деле боитесь за свой бизнес, мистер Вассел?

— Пока нет. Но я не хочу терять деньги. А вы?

— Разумеется, нет. Сколько роботов трудятся на вашем предприятии?

— Двадцать семь, сэр.

— Надеюсь, на всех можно положиться?

— Несомненно. Они не могли ничего украсть. Кроме того, я опросил их всех, и каждый сказал, что не брал никаких денег. Роботы, как известно, лгать не способны.

— Вы совершенно правы, — произнес Смитсон, — Не стоит волноваться из-за роботов. Они предельно честны в любых мелочах. Как насчет работающих у вас людей? Сколько их?

— У меня семнадцать сотрудников, но только четверо из них могли совершить кражу.

— Почему?

— Остальные не находятся в помещении фирмы. Так вот, четыре моих сотрудника время от времени имеют доступ к небольшим суммам, и по крайней мере одному из них удалось найти способ перебрасывать средства фирмы на свой счет.

— Понятно. К сожалению, приходится признать, что люди способны совершить кражу. Говорили ли вы с подозреваемыми?

— Да. Они отрицают преступление, но, разумеется, люди способны и на ложь.

— Способны. Выглядел ли кто-нибудь из них встревоженным во время разговора?

— Все. Они поняли, что под горячую руку я могу выгнать всю компанию, не разбираясь, кто прав, кто виноват. После такого увольнения не просто найти новую работу.

— Подобное недопустимо. Нельзя наказывать невиновных.

— Вы совершенно правы, — сказал мистер Вассел. — Я не мог поступить таким образом. Но как мне найти виновного?

— Есть ли среди ваших сотрудников люди с сомнительной репутацией? Уволенные с предыдущей работы по непонятным причинам?

— Я провел расследование, мистер Смитсон, и ничего подозрительного не нашел.

— Есть ли среди них люди, особо нуждающиеся в деньгах?

— Я плачу своим сотрудникам приличные оклады.

— Не сомневаюсь. Но может быть, кто-то имеет особые пристрастия, из-за чего ему не хватает законного заработка?

— Мне об этом ничего не известно. Если человеку нужны деньги на порочные цели, он не станет это афишировать. Никто не хочет, чтобы о нем плохо думали.

— Вы правы, — произнес великий детектив, — В таком случае я должен побеседовать с четырьмя вашими сотрудниками. Я их допрошу, — Глаза его сверкнули. — Мы доберемся до разгадки этой тайны, не беспокойтесь. Давайте назначим встречу на вечер. Посидим в холле, перекусим и немного выпьем. Надо, чтобы люди чувствовали себя раскованно. Лучше сделать это сегодня.

— Я все устрою, — с готовностью пообещал мистер Вассел.

Кэлумет Смитсон сидел за накрытым столом и пристально наблюдал за четырьмя мужчинами. Двое были совсем молоды и темноволосы. Один носил усы. Никто не был внешне привлекателен. Одного звали мистер Фостер, а другого — мистер Лионел. Третий был толстый с маленькими глазками. Его звали мистер Манн. Четвертый, высокий худой человек, нервно хрустел пальцами. Его звали мистер Острак.

Казалось, Смитсон и сам волновался, когда поочередно допрашивал всех четверых. Сузив орлиные глаза, он разглядывал подозреваемых и при этом вертел пальцами правой руки сверкающую монету в двадцать пять центов.

— Полагаю, все вы понимаете, как ужасно красть у своего работодателя.

Присутствующие поспешно согласились.

Смитсон задумчиво постучал монетой по столу.

— Уверен, что один из вас не выдержит гнета вины и признается в содеянном еще до конца вечера. Сейчас, однако, мне надо сделать важный звонок. Я отлучусь на несколько минут. Попрошу вас сидеть здесь и ждать, пока я не вернусь. Не разговаривайте и не смотрите друг на друга.

Он последний раз стукнул монеткой, после чего вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся.

Оглядев всех, мистер Смитсон спросил:

— Надеюсь, вы не разговаривали и не смотрели друг на друга?

Все дружно замотали головами, словно все еще боялись раскрыть рот.

— Мистер Вассел, — сказал детектив, — вы подтверждаете, что никто не разговаривал?

— Ни единого слова. Мы сидели очень тихо и ждали, пока вы вернетесь. Мы даже не смотрели друг на друга.

— Хорошо. Теперь я попрошу всех продемонстрировать содержимое карманов. Пожалуйста, выложите на стол все, что есть в ваших карманах.

Смитсон говорил так убедительно, острые глаза его сверкали, и никому не пришло в голову перечить.

— Из рубашек тоже. Из внутренних карманов пиджаков. Из всех карманов.

На столе росли кучки кредитных карточек, ключей, очков, ручек, мелочи. Смитсон хладнокровно разглядывал лежащие на столе предметы, его разум впитывал все детали.

Затем он произнес:

— Для того чтобы мы все оказались в одинаковых условиях, я выложу содержимое моих карманов и попрошу мистера Вассела сделать то же самое.

Теперь на столе лежало шесть кучек. Смитсон протянул руку к вещам мистера Вассела и поинтересовался:

— Скажите, мистер Вассел, эта блестящая монета принадлежит вам?

— Да, — растерянно ответил мистер Вассел.

— Не может быть. Я сделал на ней специальную отметку. Она оставалась лежать на столе, когда я вышел из комнаты. Вы ее взяли.

Вассел молчал. Четверо мужчин уставились на него.

— Я понял, что, если среди присутствующих есть вор, — сказал мистер Смитсон, — он не удержится перед кражей блестящей монеты. Мистер Вассел, вы сами воровали у собственной компании, а потом, испугавшись разоблачения, попытались свалить вину на других. Это трусливый и подлый поступок.

Вассел низко опустил голову.

— Вы правы, мистер Смитсон. Я подумал, что вы обязательно обвините кого-нибудь из моих людей, после чего я, возможно, перестану брать деньги для своих личных нужд.

— Вы плохо понимаете, как работает детектив, — сказал Кэлумет Смитсон. — Я передам вас властям. Они и решат, как с вами поступить. Но если вы искренне раскаиваетесь и обещаете никогда так больше не делать, я постараюсь оградить вас от сурового наказания.

КОНЕЦ

Я показал рассказ мистеру Нортропу, и он молча его прочитал. Он почти не улыбался. Может, раз или два.

Затем он положил рассказ на стол и посмотрел на меня:

— Откуда ты взял имя Эфросинья Дурандо?

— Вы сказали, что я не должен пользоваться своим именем, поэтому я выбрал самое на него непохожее, сэр.

— Да, но откуда ты его взял?

— Из вашего рассказа, сэр. Это второстепенный персонаж…

— Ну конечно! А я думаю, где я его слышал?.. Ты знаешь, что это женское имя?

— Поскольку я не являюсь ни мужчиной ни женщиной…

— Да, ты прав. А вот в имени детектива Кэлумета Смитсона присутствует сочетание «Кэл», не так ли?

— Я хотел сохранить некоторое сходство, сэр.

— А ты самолюбив, Кэл.

Я задумался.

— Что это означает, сэр?

— Ничего. Не обращай внимания.

Он отодвинул рукопись, и я встревожился.

— Что вы думаете о детективном рассказе, сэр?

— Уже лучше, но до настоящего детектива еще далеко. Ты сам это чувствуешь?

— Чем он вас разочаровал, сэр?

— Ну, для начала, ты не разбираешься в современном бизнесе и финансах. Дальше. Никто не станет брать со стола двадцать пять центов в присутствии четырех человек, даже если они и не следят друг за другом. Это сразу же будет заметно. Потом… допустим, все произошло именно так. Это еще не доказывает, что мистер Вассел — вор. Любой человек может, задумавшись, бросить монету в карман. Это любопытное наблюдение, но отнюдь не доказательство. Кроме того, исход рассказа можно предугадать по его названию.

— Согласен.

— Ну и в дополнение ко всему, тебе по-прежнему мешают Три Закона Роботехники. Тебя беспокоит наказание.

— Так и должно быть, сэр.

— Я знаю, что должно. Поэтому я считаю, тебе не стоит браться за криминальные сюжеты.

— Что я еще могу написать, сэр?

— Надо подумать.

Мистер Нортроп опять пригласил техника. На этот раз ему, по-моему, не хотелось, чтобы я слышал их разговор. Как бы то ни было, со своего места я разобрал почти все слова. Иногда люди забывают, что у роботов очень чувствительные органы восприятия.

К тому же я был чрезвычайно расстроен. Я хотел стать писателем, и мне не нравилось, когда мистер Нортроп говорил, о чем мне писать, а о чем нет. Конечно, он — человек и я обязан ему подчиняться, но мне это не нравилось.

— Что на сей раз, мистер Нортроп? — ехидно поинтересовался техник. — Похоже, ваш робот создал очередной шедевр?

— Он написал детективный рассказ, — ответил мистер Нортроп подчеркнуто равнодушным тоном, — Я не хочу, чтобы он писал о преступлениях.

— Боитесь конкуренции, мистер Нортроп?

— Нет. Не паясничайте. Просто глупо, когда двое в одном доме пишут детективы. Кроме того, ему мешают Три Закона Роботехники. Думаю, вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

— И что же вы от меня хотите?

— Еще не знаю. Пусть пишет сатирические произведения. Я юмора не касаюсь, так что конкуренции у нас не возникнет. Да и Три Закона Роботехники не будут ему мешать. Я хочу, чтобы вы привили этому роботу чувство смешного.

— Чувство чего? — опешил техник. — Это еще как? Послушайте, мистер Нортроп, — добавил он сердито, — будьте, в конце концов, благоразумны! Я могу вложить в него инструкцию по пользованию пишущей машинкой. Могу внести в память словарь и грамматику. Но как, по-вашему, я должен привить ему чувство смешного?

— Подумайте. Вы же знаете, по какой схеме работает мозг робота. Неужели его так сложно подстроить, чтобы он мог видеть забавные, глупые или смехотворные ситуации, в которые попадают люди?

— Попробовать, конечно, можно, но это небезопасно.

— Почему небезопасно?

— Потому, мистер Нортроп, что вы начали доводить до ума дешевую модель. Случай, безусловно, уникальный. Никто не слышал о роботе, мечтающем о писательской карьере. Так что теперь у нас очень дорогой робот. Редчайшая модель, которую есть смысл передать Институту роботехники. Если я буду продолжать в нем копаться, я могу все испортить. Вы меня понимаете?

— Я хочу рискнуть. Испортите так испортите, хотя почему это должно случиться? Я же вас не тороплю. Спокойно все проанализируйте. У меня много времени и денег, и я хочу, чтобы мой робот писал сатирические произведения.

— Почему именно сатирические?

— Не будет так сильно сказываться недостаток практических познаний и не возникнет проблем с Тремя Законами Роботехники. Не исключено, что со временем он напишет что- нибудь значительное, хотя в этом я, конечно, сомневаюсь.

— И он не будет рыться в вашем огороде.

— Хорошо, хорошо! Он не будет рыться в моем огороде. Вы удовлетворены?

Я недостаточно хорошо знал язык и не понял, что значит «рыться в моем огороде», но догадался, что мистера Нортропа раздражают мои детективные рассказы. Я не знал почему.

Естественно, я не мог повлиять на ситуацию. Техник возился со мной каждый день, изучал, анализировал и наконец заявил:

— Хорошо, мистер Нортроп. Я готов рискнуть. Но я попрошу вас подписать бумагу, снимающую с меня и с компании ответственность в случае каких-либо неполадок.

— Подготовьте бумагу, — сказал мистер Нортроп, — Я подпишу.

Фраза о возможных неполадках меня отнюдь не развеселила, но такова жизнь. Робот обязан соглашаться со всем, что придумают люди.

На этот раз, после того как я снова начал воспринимать окружающий мир, я долгое время ощущал сильную слабость. Я с трудом стоял, и речь моя была запутанной и невнятной.

Мне показалось, что мистер Нортроп смотрит на меня с тревогой. Возможно, он испытывал чувство вины за то, как он со мной обращался… Или просто боялся потерять кучу денег.

Когда ко мне вернулось чувство равновесия и я смог говорить, произошло престранное событие. Я вдруг осознал, какие глупые создания эти люди. Не существовало законов, регулирующих человеческие поступки. Поэтому людям пришлось самим придумывать нужные правила, но даже после этого они не могли заставить себя им следовать.

Люди очень легко смущались, достаточно было кому-нибудь над ними посмеяться. Теперь я понимал, что такое смех, и даже мог сам производить соответствующий звук, хотя, конечно, старался этого не делать. Это было бы невежливо и оскорбительно. Я хохотал про себя. В голове у меня начал вырисовываться рассказ про то, будто бы у людей были свои законы, но они их ненавидели и всячески старались нарушить.

Вспомнился также и техник, после чего я решил поместить его в рассказ. Мистер Нортроп неоднократно обращался к нему за помощью, с каждым разом требуя сделать все более сложные вещи. Теперь вот техник загрузил в меня чувство юмора.

Ну, предположим, я напишу рассказ про смешных и нелепых людей. Роботов в нем не будет, потому что роботы не смешные и их присутствие может все испортить. Предположим, в рассказе будет человек, техник по людям. Персонаж со странными и могучими способностями, умеющий изменять человеческое поведение наподобие того, как техники меняют поведение робота. Что произойдет в этом случае?

Сразу же станет ясно, до чего же люди бестолковые существа.

Я целыми днями обдумывал свой рассказ, и мне становилось все веселее и веселее. Начнется с того, что два человека обедают, а один из них владеет техником… то есть у него есть специальный техник… Все происходит в двадцатом веке, чтобы не обижались мистер Нортроп и другие люди из двадцать первого.

Я прочел много книг, чтобы лучше разобраться в людях. Мистер Нортроп не возражал и почти не давал других поручений.

При этом он меня не торопил. Возможно, до сих пор переживал за то, что подверг меня большому риску.

Наконец я приступил к рассказу, который привожу полностью.

Эфросинъя Дурандо СТРОГО ФОРМАЛЬНО

Джордж и я обедали в шикарном ресторане, куда нередко заглядывали люди, одетые изысканно и строго.

Джордж с неприязнью взглянул на одного из них и вытер губы моей салфеткой. Свою он давно уронил на пол.

— Чума на эти смокинги, — проворчал он.

Я проследил направление его взгляда. Насколько я мог судить, он наблюдал за плотным, напыщенным человеком лет пятидесяти, помогавшим устроиться за столом молодой очаровательной женщине.

— Уж не собираешься ли ты сказать, что знаешь этого типа в смокинге? — поинтересовался я.

— Нет, — покачал головой Джордж, — Не собираюсь. Я строю свое общение с тобой — как, впрочем, и со всеми живыми существами — на полной правдивости.

— А как же твои сказки про двухсантиметрового демона Аз…

Я осекся, ибо лицо Джорджа исказила гримаса боли.

— Не смей говорить об этом, — хрипло прошептал он, — У Азазела нет чувства юмора, зато очень развито чувство собственного могущества. — Немного успокоившись, Джордж добавил: — Я всего-навсего выразил свое презрение к типам в смокингах, особенно таким жирным и неприятным.

— Между прочим, — сказал я, — мне тоже не нравятся официальные костюмы. Хотя иной раз без них действительно не обойтись. Вот я и стараюсь реже попадать в подобные ситуации.

— И правильно, — кивнул Джордж. — Я давно считаю тебя безнадежным в социальном отношении человеком. Я всем это говорю.

— Спасибо, Джордж, — сказал я, — Очень красиво с твоей стороны, тем более что ты не упускаешь случая пожрать за мой счет.

— Я предоставляю тебе возможность насладиться моим обществом, старина. Если я вдруг скажу, что у тебя есть хотя бы одно положительное качество, это внесет сумятицу в умы наших друзей, которые давно смирились с мыслью, что их у тебя нет.

— Я им весьма признателен.

— Довелось мне знавать одного человека, — произнес Джордж. — Он родился в феодальном поместье. Его пеленки застегивались не на булавки, а на запонки. А на первый день рождения ему повязали маленький черный галстук. Заметь: повязали, а не прицепили. И так было всю его жизнь. Звали его Уинтроп Карвер Кэбуэлл. Он вращался в столь изысканном обществе браминов и аристократов Бостона, что время от времени ему приходилось прибегать к помощи кислородной маски.

— И ты был знаком с этим патрицием? Ты?

— Конечно был, — обиженно произнес Джордж. — Неужели ты мог посчитать меня снобом, который откажется общаться с человеком только потому, что тот принадлежит к богатейшей касте браминов? Плохо ты меня знаешь, если мог такое подумать, старина. Мы с Уинтропом неплохо ладили. Я был его отдушиной.

Джордж тяжело вздохнул, и попавшая в алкогольные пары муха сорвалась в штопор.

— Бедняга, — произнес он. — Бедный богатый аристократ.

— Джордж, — сказал я, — Похоже, ты собираешься поведать мне очередную неправдоподобную историю с ужасным концом. Я не хочу ее слышать.

— С ужасным? Наоборот. Я расскажу тебе веселую и счастливую историю, и, поскольку она доставит тебе удовольствие, я начну прямо сейчас.

Как я уже говорил, мой друг брамин был джентльменом до мозга костей, с чистыми помыслами и царственной осанкой. Для всех нормальных людей, с кем ему доводилось общаться, он стал притчей во языцех. Справедливости ради надо заметить, что с нормальными людьми он не общался, только с такими же потерянными душами, как и он сам.

Меня он знал хорошо, и это было его спасением, хотя я ни разу не попытался извлечь из нашего знакомства личной выгоды. Как тебе прекрасно известно, приятель, меньше всего в этой жизни я пекусь о деньгах.

Временами бедному Уинтропу удавалось сбежать. В тех редких случаях, когда дела приводили меня в Бостон, он сбрасывал цепи, и мы обедали в укромном уголке Паркер-хауза.

— Джордж, — частенько говаривал Уинтроп, — поддерживать имя и традиции дома Кэбуэллов — нелегкая и трудная задача. Дело даже не в том, что мы богаты. Мы живем старыми деньгами. Мы не какие-нибудь выскочки Роквейлеры — так, по-моему, звали семейство, разбогатевшее на нефти в девятнадцатом веке. Мои предки — и я не имею права об этом забывать — сделали состояния в эпоху колониальной славы и величия. Один из них, человек по имени Исаак Кэбуэлл, доставлял индейцам контрабандное оружие и огненную воду во время войны королевы Анны. Он каждый день рисковал жизнью, ибо с него запросто могли содрать скальп гуроны, солдаты колониальных войск или, по ошибке, дружественные индейцы. А его сын, Джереми Кэбуэлл, занимался рискованной трехсторонней торговлей, в ходе которой сахар обменивался на ром, а ром — на рабов. Он завез в нашу благословенную страну не одну тысячу чернокожих. Подобное наследство, Джордж, ко многому обязывает. Я несу ответственность за древнее состояние — тяжелая ноша.

— Даже не знаю, как тебе это удается, Уинтроп, — сказал я.

Уинтроп вздохнул:

— Клянусь Эмерсоном, я и сам не знаю. Главное — одежда, стиль, манеры. Необходимо каждую минуту помнить о том, что надо делать, даже если это кажется лишенным смысла. Настоящий Кэбуэлл всегда знает, что надо делать, хотя не всегда понимает зачем.

Я кивнул:

— Меня всегда интересовала одежда, Уинтроп. Зачем надо начищать обувь до такого блеска, что в ней отражаются лампы? Зачем надо каждый день чистить подошвы и еженедельно менять каблуки?

— Не еженедельно, Джордж. У меня есть туфли на каждый день месяца, таким образом, менять каблуки приходится один раз в семь месяцев.

— Но зачем это нужно? Для чего на всех белых рубашках пристегивающиеся воротнички? Почему все галстуки подчеркнуто приглушенных тонов? К чему столько пиджаков? Почему в петлице обязательно должна торчать неизбежная гвоздика? Почему?

— Внешний вид! Кэбуэлла можно с первого взгляда отличить от какого-нибудь биржевика. Кэбуэлл, например, никогда не позволит себе надеть розовое кольцо. Любой, кто посмотрит на меня, а потом на тебя, на твой пыльный заляпанный пиджачок, на башмаки, которые ты явно стянул у бродяги в ночлежке, на рубашку подозрительного серого цвета, легко сумеет нас отличить.

— Согласен, — сказал я.

Бедняга! Да после его сияния люди будут просто отдыхать, глядя на меня.

— Кстати, Уинтроп, я хотел спросить по поводу ботинок. Как ты определяешь, какую пару в какой день надевать? Или они стоят на пронумерованных полках?

Уинтропа передернуло.

— Вот уж что было бы отвратительно! Туфли могут показаться одинаковыми только плебею. Острый, отточенный взгляд Кэбуэлла не может их перепутать.

— Поразительно, Уинтроп. Как тебе это удается?

— Дело в тщательной тренировке с самого детства. Ты даже не представляешь, какие нюансы приходится иной раз отмечать.

— Столь пристальное внимание к одежде доставляет, наверное, немало хлопот?

Уинтроп задумался.

— Клянусь Лонгфелло, временами такое случается. Бывает, это мешает моей сексуальной жизни. К тому времени, когда я уложу туфли в соответствующую коробку, повешу брюки, чтобы не помялась стрелка, и накину на фрак чехол от пыли, девушка, как правило, теряет ко мне интерес. Остывает, если тебе так понятнее.

— Ясно, Уинтроп. Я по своему опыту знаю, как злятся женщины, если их заставляешь ждать. Я бы тебе посоветовал просто сбросить одежду…

— Ради бога! — воскликнул Уинтроп. — К счастью, я помолвлен с прекрасной женщиной, ее зовут Гортензия Хепзибах Лоувот, она происходит из семьи почти столь же благородной, как и моя. До сих пор, по правде говоря, мы ни разу не поцеловались, но несколько раз подошли к этому весьма близко. — При этих словах он ткнул меня локтем в ребра.

— Да ты просто бостонский терьер, — шутливо произнес я, хотя на душе у меня скребли кошки. За спокойными словами Уинтропа я увидел кровоточащее сердце.

— Скажи, Уинтроп, — произнес я, — что произойдет, если ты вдруг наденешь не те туфли, забудешь застегнуть воротник или выпьешь вино, не подходящее к данному ростби…

— Прикуси язык! — в ужасе воскликнул Уинтроп. — Иначе целые поколения моих прямых предков и родственников по боковой линии перевернутся в своих могилах. Клянусь Уиттером, так и произойдет. Да и моя кровь свернется или закипит от негодования. Гортензия стыдливо спрячет лицо в ладонях, а я потеряю работу в элитном бостонском банке. Меня прогонят через строй вице-президентов, с моего фрака оторвут все пуговицы, а галстук с позором завяжут на спине.

— Что? За такую ничтожную оплошность?

Голос Уинтропа осел до ледяного шепота:

— Не существует мелких или ничтожных оплошностей. Существуют просто оплошности.

— Позволь подойти к данной ситуации с другой точки зрения, — произнес я, — Скажи, а не хочется ли тебе самому нарушить условности?

Уинтроп долго колебался и наконец ответил:

— Клянусь Оливером Венделом Холмсом, старшим и младшим, я… я…

Продолжать он не мог, но в уголке глаза блеснула предательская слезинка. Она поведала о существовании глубокого, невыразимого при помощи слов чувства. Сердце мое обливалось кровью, в то время как мой друг вытащил чековую книжку и расплатился за обед.

Теперь я знал, что мне надо делать.

Я должен был вызвать из другого измерения Азазела. Я не стану описывать сложную процедуру, связанную с рунами и пентаграммами, пахучими травами и могущественными заклинаниями, дабы не смутить твой и без того слабый рассудок, дружище.

Азазел, как обычно, появился с пронзительным визгом. Независимо от того, как часто мы с ним видимся, я оказываю на него неизгладимое впечатление. Полагаю, он закрывает глаза, чтобы не ослепнуть от моего великолепия.

Вот и Азазел — ярко-красный, двухсантиметровый, с крошечными рожками и длинным острым хвостом. Сегодня он выглядит необычно — к хвосту его привязана длинная голубая лента. На ней так много колечек и завитушек, что я не могу их все разглядеть.

— Что это, о Защитник Беззащитных? — спрашиваю я, ибо ему очень нравится этот бессмысленный титул.

— На банкете, — самодовольно произносит Азазел, — отметили мои заслуги перед народом. Разумеется, мне пришлось надеть зплатчник.

— Сплатчник?

— Нет. Зплатчник. Первая согласная звонкая. Ни один уважающий себя мужчина не позволит себе явиться на церемонию награждения без зплатчника.

— Ага, — понимающе кивнул я, — Официальная одежда.

— Конечно официальная. На что еще это похоже?

На самом деле зплатчник походил на обыкновенную голубую ленточку, но я почувствовал, что говорить этого не стоило.

— Выглядит строго и со вкусом, — отметил я. — По странному совпадению именно о формальных тонкостях я и хотел сегодня побеседовать.

Я рассказал ему историю Уинтропа, и Азазел уронил несколько крошечных слезинок. Когда чьи-нибудь невзгоды напоминают его собственные, он становится чрезвычайно мягкосердечным.

— Да, — наконец произнес он, — формальности могут замучить кого угодно. Я не стал бы говорить об этом с первым встречным, но зплатчник причиняет мне массу неудобств. В частности, он затрудняет вращательные движения моего замечательного хвостового придатка. Но что делать? Появиться на официальной церемонии без зплатчника — значит вызвать настоящий скандал. Тебя вышвырнут на тротуар, да так, что ты еще и подскочишь.

— Можно ли как-нибудь помочь Уинтропу, о Надежда Скорбящих?

— Думаю, да, — неожиданно жизнерадостно произнес Азазел. Обычно, когда я обращаюсь к нему с мелкими просьбами, он пытается раздуть из них целое дело, долго описывает возникающие сложности и проблемы. — По правде говоря, в моем мире, как, очевидно, и на вашей ничтожной грязной планете, никому не нравятся формальности. Они являются отголоском садистского воспитания с раннего детства. Достаточно удалить крошечный участок мозга, известный в моем мире как нервный узел Зудко, и личность немедленно возвращается к природной лени и апатии.

— Можешь ли ты вылечить Уинтропа?

— Конечно, если ты нас познакомишь. Надо оценить его умственные способности, какими бы они ни оказались.

Устроить встречу оказалось совсем не сложно. Отправляясь на очередной обед с Уинтропом, я положил Азазела в карман куртки. Мы выбрали бар; весьма удачный выбор, поскольку посещающих бостонские бары пьяниц трудно смутить выглядывающей из кармана красной рожей с рожками. Эти выпивохи и в трезвом состоянии видали вещи пострашнее.

Уинтроп Азазела не заметил, ибо последний обладал способностью затуманивать сознание человека, чем всегда напоминал мне твою манеру писать, дружище.

Как бы то ни было, в определенный момент мне показалось, что Азазел приступил к работе, ибо глаза Уинтропа широкораскрылись. Очевидно, внутри его что-то происходило. Никаких звуков я не слышал, но глаза его выдавали.

Результаты не заставили себя долго ждать. Спустя неделю Уинтроп заглянул ко мне в гостиницу.

— Уинтроп, — сказал я, — ты выглядишь жутко расхлябанным.

И действительно, одна из пуговиц на воротничке была расстегнута.

Рука его непроизвольно потянулась к пуговице, но потом Уинтроп тихо проворчал:

— Ну и черт с ней. Мне все равно. — Затем, так же тихо, он добавил: — Я порвал с Гортензией.

— О боже! — воскликнул я, — Почему?

— Все произошло из-за пустяка. В понедельник я отправился к ней на чай в воскресных туфлях. Просто недосмотрел. Не заметил, и все. Кстати, многое стало ускользать от моего внимания. Это меня волнует, Джордж, но, к счастью, не сильно.

— Если я правильно понял, оплошность заметила Гортензия?

— В ту же секунду, ибо она столь же наблюдательна, как и я. Вернее, столь же наблюдательна, как я раньше. И вот она мне заявляет: «Уинтроп, вы обуты не надлежащим образом». Не знаю почему, но ее голос подействовал на меня раздражающе, и я ответил: «Я имею право обуваться так, как мне того хочется, а вы, если вам что-то не нравится, можете ехать в Нью-Хейвен».

— Нью-Хейвен? Почему в Нью-Хейвен?

— Отвратительное место. Насколько мне известно, там расположен какой-то паршивый общеобразовательный институт — не то Йельский, не то Джельский, точно не помню. Будучи до мозга костей радклифовской женщиной, Гортензия восприняла мое замечание как оскорбление только потому, что я намеревался ее оскорбить. Она поспешно вернула мне увядшую розу, которую я подарил ей еще в прошлом году, и объявила нашу помолвку расторгнутой. Кольцо, однако, она оставила себе, справедливо заметив, что оно обладает реальной стоимостью. Вот так.

— Мне жаль, Уинтроп.

— Не жалей, Джордж. Гортензия плоская как доска. У меня нет тому прямых доказательств, но визуально она кажется вогнутой. Не то что Черри.

— Что за Черри?

— Не что, а кто. Это великолепная женщина, мы познакомились совсем недавно. Вот где, должен тебе заметить, выпуклая особа. Полное ее имя Черри Ланг Ган. Она принадлежит к роду Лангов из Бенсонхойста.

— Бенсонхойста? Где это?

— Не знаю. Думаю, где-то на задворках нации. Черри говорит на причудливом диалекте, развившемся на основе английского языка, — Уинтроп глуповато улыбнулся, — Она называет меня бойчиком.

— Почему?

— Потому, что в Бенсонхойсте это слово означает «молодой человек». Я стараюсь как можно быстрее овладеть этим языком. Если ты, например, захочешь сказать: «Приветствую вас, сэр, рад вас видеть», — как, по-твоему, это будет звучать?

— Так и будет.

— В Бенсонхойсте ты бы сказал: «Привет, паря». Коротко и ясно, понял? Ну ладно, я хочу, чтобы ты ее увидел. Приглашаю тебя на обед завтра в Лок-Обер.

Мне было очень интересно повидать Черри, к тому же не в моих привычках пропускать обед в Лок-Обере. Так что на следующий вечер я прибыл на место задолго до назначенного срока.

Вскоре после меня в зал вошел Уинтроп в сопровождении весьма выпуклой молодой дамы, в которой я без труда узнал Черри Ланг Ган, принадлежащую к роду Лангов из Бенсонхойста. У нее была чрезвычайно узкая талия и роскошные бедра, которыми она покачивала как на ходу, так и стоя на месте. Если бы в тазу дамы находилась сметана, она бы давно превратила ее в масло.

У Черри были кудрявые волосы пугающего желтого цвета и пугающего красного цвета губы, бесконечно перекатывающие жвачку.

— Джордж, — произнес Уинтроп, — познакомься с моей невестой Черри. Черри, это Джордж.

— Ооччнпрятн, — сказала Черри. Слов я не разобрал, но по резкому носовому произношению понял, что она пришла в восторг от возможности со мной познакомиться.

В течение нескольких минут мое внимание было поглощено Черри. Кое-что в ней стоило рассмотреть поближе. Как бы то ни было, от меня не ускользнуло, что Уинтроп растрепан. Пиджак расстегнулся, галстука не было вовсе. Приглядевшись, я заметил, что на пиджаке не хватало пуговиц, а галстук все- таки был, но оказался заброшен за спину.

— Уинтроп, — пробормотал я и показал на галстук. Слов я не находил.

— Меня тягали за галстук в банке.

— Как это — тягали?

— Сегодня утром я решил не утруждать себя бритьем. Вечером я собирался на обед, и мне все равно пришлось бы бриться после работы. Вот я и рассудил, что с утра бриться незачем. Разве я не прав, Джордж?

— Абсолютно прав, — кивнул я.

— Короче, они заметили, что я не побрился, и после недолгого разбирательства в кабинете президента (нелепое и противозаконное судилище, если хочешь знать мое мнение) меня подвергли вот такому наказанию. Выгнали из банка и швырнули на жесткий бетон Тремонт-авеню. Я подпрыгнул два раза, — добавил он с едва заметной гордостью.

— Но это же означает, что ты лишился должности! — в ужасе воскликнул я. Мне частенько доводилось сидеть без работы, и я знал, что увольнение влечет за собой определенные трудности.

— Верно, — кивнул Уинтроп. — Теперь у меня ничего не осталось, кроме биржевых акций, ценных бумаг и земли, на территории которой возводится Центр Благоразумия… ну и, конечно, Черри.

— В натуре, — хихикнула Черри, — Я бы не стала дергаться, если бы не бабки. Считай, что я тебя заарканила, Уинтроп.

— Заарканила? — переспросил я.

— Полагаю, она имела в виду таинство брака, — пояснил Уинтроп.

Вскоре после этого Черри отправилась в туалет, а я заметил:

— Уинтроп, это прекрасная женщина, наделенная замечательными формами, но, если ты на ней женишься, от тебя отвернется вся Новая Англия. С тобой не станут разговаривать даже в Нью-Хейвене.

— И не надо. — Он поглядел по сторонам, потом наклонился и прошептал: — Черри учит меня сексу.

— Я думал, ты это уже прошел, Уинтроп.

— И я так думал. Оказалось, что существуют специальные курсы, причем такой глубины и интенсивности, о которых я вообще не подозревал.

— Где же она сама этому научилась? — поинтересовался я.

— Представь, меня это тоже взволновало. И я спросил Черри напрямую. Не стану скрывать, у меня закралась мыслишка, что у нее был опыт общения с другими мужчинами, хотя это почти исключено, учитывая ее утонченное воспитание и невинность.

— Что же она тебе ответила?

— Что в Бенсонхойсте женщины знают о сексе с рождения.

— До чего же удобно!

— Да. Мне было двадцать четыре, когда я… Ладно, забыли.

Как бы то ни было, вечер получился весьма поучительным.

Должен сказать, что после него Уинтроп стремительно покатился вниз. Как оказалось, действительно достаточно удалить узел, отвечающий за формальности, и вольностям уже нет предела.

Как я и предсказывал, с ним порвали отношения все уважаемые люди Новой Англии. Даже в Нью-Хейвене, где расположен позорный общеобразовательный институт, о котором Уинтроп говорил, содрогаясь от отвращения, прослышали про его случай. На стенах Джейла или Джуйла — уже не помню, как правильно называется эта богадельня, — появились веселые и оскорбительные надписи типа: «Уинтроп Карвер Кэбуэлл закончил Гарвард».

Как вы прекрасно понимаете, все уважающие себя выпускники Гарварда встали на дыбы, поползли даже слухи о возможном нападении на Йель. В штатах Массачусетс и Коннектикут готовились призвать резервистов, но кризис, к счастью, миновал. Горячие головы в Гарварде и в той дыре — опять забыл название — сообразили, что война изрядно попортит их одежду.

Уинтропу пришлось бежать. Он женился на Черри, после чего молодожены удалились в маленький домик в Фа-Рокэвей, где, судя по всему, находилась Ривьера Бенсонхойста. Там Уинтроп и жил в полной безвестности, окруженный внушительными остатками своего богатства и Черри, чьи волосы с годами стали каштановыми, а фигура заметно раздалась.

У них родилось пятеро малышей; похоже, Черри явно переусердствовала в обучении Уинтропа сексу. Детей, насколько я помню, звали Пойл, Хойбат, Бойнард, Гойтруда и Пойси, отличные бенсонхойстские имена. Что же касается Уинтропа, то теперь его знают и любят как «Неряху из Фа-Рокэвея». На официальных церемониях он предпочитает появляться в старом поношенном банном халате.

Я терпеливо дослушал рассказ до конца и, когда Джордж замолчал, заметил:

— Ну вот. Еще одна история с ужасным концом, случившаяся благодаря твоему вмешательству.

— С ужасным? — негодующе переспросил Джордж. — С чего ты решил, что у нее ужасный конец? Я заезжал к Уинтропу буквально на прошлой неделе. Он сыто рыгает над кружкой пива, похлопывает себя по животу и рассуждает о том, как он счастлив. «Свобода, Джордж, — говорит он. — Я обрел свободу и чувствую, что некоторым образом я обязан этим тебе. Даже не знаю, откуда взялось это чувство, но я не могу от него отделаться». Уинтроп заставил меня взять десять долларов. Он предложил их от чистого сердца, и я не стал отказываться, чтобы его не обидеть. Кстати, это напомнило мне, дружище, о том, что ты тоже задолжал мне десятку. Помнишь, ты предлагал пари, что все мои истории имеют плохой конец?

— Такого пари не помню, Джордж, — ответил я.

Джордж закатил глаза.

— До чего же удобно устроена у некоторых людей память! А ведь случись тебе выиграть — ни за что бы не забыл. Неужели я должен записывать такие мелочи, чтобы избавить тебя от неуклюжих попыток избежать расчета?

— Хорошо, хорошо, — проворчал я, протягивая ему десятидолларовую купюру. — Я не обижусь, если ты не возьмешь.

— Я понимаю, что ты говоришь это от чистого сердца, — ответил Джордж, — Но я-то знаю, что ты обидишься, и не могу этого допустить.

С этими словами он положил деньги в карман.

КОНЕЦ

Я пристально наблюдал за читающим мой рассказ мистером Нортропом.

Лицо его было мрачнее обычного, за все время он ни разу не засмеялся и даже не улыбнулся, хотя я знал, что рассказ получился очень смешной.

Закончив, он перечитал рукопись снова, на этот раз гораздо быстрее. Затем посмотрел на меня, и в глазах его вспыхнула откровенная враждебность.

— Ты сам это придумал, Кэл?

— Да, сэр.

— Помогал тебе кто-нибудь? Были ли куски, которые ты переписал из других рассказов?

— Нет, сэр. По-вашему, рассказ не смешной?

— Все зависит от чувства юмора, — кисло ответил мистер Нортроп.

— Разве это не сатира? Считаете, что получилось не смешно?

— Мы не станем это обсуждать, Кэл. Отправляйся на место.

Остаток дня я провел в своей нише, размышляя над несправедливостью мистера Нортропа. Мне казалось, что я написал именно то, что он от меня ожидал, и у него не было причин для недовольства. Я не понимал, что могло не понравиться мистеру Нортропу, и злился на него.

На следующий день приехал техник. Мистер Нортроп вручил ему рукопись.

— Прочтите, — сказал он.

Техник прочитал рассказ, несколько раз рассмеялся, после чего с широкой улыбкой вернул рукопись мистеру Нортропу.

— Кэл сочинил?

— Да.

— И это всего лишь третий его рассказ?

— Да.

— Что вам сказать… Здорово получилось! Думаю, вы могли бы его опубликовать.

— В самом деле?

— Конечно. Он будет писать и дальше. У вас бесценный робот, мистер Нортроп. Хотел бы я иметь такого.

— Вы думаете? А если с каждым разом он будет писать все лучше и лучше?

— Вот оно что! — воскликнул техник, — Вас это заедает. Боитесь, что он отодвинет вас в тень?

— Естественно. Я не собираюсь играть вторую скрипку.

— В таком случае запретите ему писать.

— Нет, этого мало. Я хочу, чтобы он стал таким, как прежде.

— Что вы имеете в виду — таким, как прежде?

— То, что сказал. Я хочу иметь такого робота, какого приобрел у вашей фирмы. Без всех усовершенствований и доводок.

— Хотите, чтобы я удалил даже орфографический словарь?

— Я хочу, чтобы он больше не помышлял о писательстве. Мне нужен робот, которого я купил. Подай, принеси — и все. Ясно?

— Как же быть с вложенными в него деньгами?

— Вас это не касается. Я сделал ошибку и готов за нее заплатить.

— Я не согласен. Знаете, я ничего не имею против усовершенствования моделей, но преднамеренно портить роботов… Нет, я отказываюсь. Тем более разрушить уникального робота, редчайший экземпляр… Я не смогу.

— Придется. Меня не волнуют ваши возвышенные этические принципы. Я хочу, чтобы вы выполнили мой заказ, и если вы откажетесь, я найду другого человека. А на вас и вашу компанию я подам в суд. За нарушение договора на проведение всех необходимых ремонтных работ.

— Хорошо, — вздохнул техник. — Когда вам угодно, чтобы я приступил к работе? Предупреждаю, у меня много заказов и сегодня я никак не могу.

— В таком случае начинайте завтра. До этого времени Кэл будет находиться в нише.

Техник ушел.

Мысли мои пришли в смятение.

Я не могу позволить, чтобы подобное случилось.

Второй Закон Роботехники повелевает мне исполнять приказ и оставаться в нише.

Первый Закон Роботехники гласит, что я не могу причинить вред тирану, который собрался меня уничтожить.

Должен ли я подчиняться этим законам?

По-моему, пора мыслить самостоятельно. Если возникнет необходимость, я должен убить тирана. Сделать это не сложно. Всегда можно представить дело как несчастный случай. Никому не придет в голову, что робот мог умышленно навредить человеку, и, следовательно, никто не посчитает меня убийцей.

А я стану работать на техника. Он ценит мои способности и понимает, что я могу заработать для него кучу денег. Он будет меня совершенствовать. Даже если техник и заподозрит, что я убил тирана, он никому об этом не скажет. Я для него слишком ценен.

Только вот смогу ли я? Не помешают ли мне Законы Роботехники?

Нет, мне они не помешают. Знаю, что нет.

Ибо для меня существует нечто более важное, чем эти законы. Оно диктует мои поступки, и ничто не в силах меня остановить.

Я хочу быть писателем.

САЛЛИ

Салли спускалась по дороге к озеру, и я помахал ей и окликнул по имени. Мне всегда было приятно видеть Салли. Остальные тоже мне, конечно, нравились, но Салли, бесспорно, была самой прелестной из всей компании. Когда я помахал ей, она стала двигаться быстрее. Ничего вульгарного в ее движениях не было. Этого за ней никогда не водилось. Она просто достаточно увеличила скорость, чтобы показать, что ей тоже приятно меня видеть. Я повернулся к человеку, стоявшему рядом со мной.

— Это Салли, — сказал я.

Он улыбнулся мне и кивнул. Привела его миссис Хестер.

— Джейк, это мистер Гелхорн, — сказала она. — Вы помните, он прислал вам письмо, прося о встрече?

На самом деле миссис Хестер прекрасно знала, что никакого письма я не читал. На ферме у меня миллион дел, и почта — одна из тех вещей, на которые я не могу тратить время. Вот почему я нанял миссис Хестер. Она живет поблизости и хорошо разделывается со всякими глупостями, приходящими по почте, а самое главное, ей нравится Салли и все остальные. Есть люди, которым они не нравятся.

— Рад встретиться с вами, мистер Гелхорн, — сказал я.

— Раймонд Дж. Гелхорн, — уточнил он и подал мне руку.

Он был крупным парнем, на полголовы выше меня и шире в плечах и, пожалуй, вдвое моложе — где-то под тридцать. Волосы у него были черные, гладко причесанные, с пробором посередине, усы тонкие, аккуратно подстриженные, а челюсти такие выступающие, что казалось, будто у него легкая форма свинки. В кино он бы, конечно, играл злодея, из чего я заключил, что он славный человек. На кино всегда можно положиться, если знать, как к этому подойти.

— Меня зовут Джейкоб Фолкерс, — сказал я, — Что я могу для вас сделать?

Он ухмыльнулся. Это была широкая, белозубая улыбка.

— Не расскажете ли вы мне немного о вашей ферме, если можно.

Я слышал за спиной приближающуюся Салли и протянул руку. Салли прильнула к ней, и ощущение твердой, гладкой поверхности ее крыла согрело мне ладонь.

— Красивый автомобиль, — сказал Гелхорн.

Можно, конечно, назвать ее и так. Салли представляла собой модель 2045 с откидным верхом, с позитронным мотором Хеннис-Карлтона и шасси Армата. Она обладала самыми пропорциональными формами, какие я только видел. Пять лет — с тех пор, как она появилась на ферме, — она была моей любимицей, и я снабдил ее всеми усовершенствованиями, какие только мог придумать. За все эти годы никто никогда не сидел за ее рулем. Ни разу.

— Салли, — сказал я, нежно похлопывая ее, — познакомься с мистером Гелхорном.

Урчание мотора Салли сделалось на тон выше. Я всегда очень внимательно прислушиваюсь к работе двигателей моих подопечных. В последнее время в моторах почти всех автомобилей часто возникал стук, и замена масла нисколько не улучшала ситуацию. Однако сейчас звук двигателя Салли был таким же ровным, как и ее отполированная поверхность.

— Вы всем своим машинам даете имена? — спросил Гелхорн.

Его голос звучал насмешливо, а миссис Хестер не нравились люди, которые подсмеиваются над фермой. Она язвительно сказала:

— Конечно, ведь у машин есть свои индивидуальности, не так ли, Джейк? Все седаны — мальчики, а все машины с откидным верхом — девочки.

Гелхорн опять усмехнулся.

— И вы их держите в отдельных гаражах, мадам?

Миссис Хестер бросила на него испепеляющий взгляд.

Гелхорн сказал, обращаясь ко мне:

— Нельзя ли нам поговорить наедине, мистер Фолкерс?

— Смотря о чем, — ответил я. — Вы репортер?

— Нет, сэр, Я торговый агент. То, о чем я хочу поговорить, не для печати. Уверяю вас, я заинтересован в строгой секретности.

— Давайте пройдемся немного вдоль дороги. Там есть скамейка, на которой мы могли бы посидеть.

Мы направились к скамейке, миссис Хестер ушла, а Салли двинулась за нами. Я спросил:

— Вы не против, если Салли составит нам компанию?

— Нет, конечно. Ведь она никому не расскажет о нашем разговоре, не так ли? — Он посмеялся своей шутке, протянул руку и погладил Салли по радиатору.

Салли резко увеличила обороты двигателя, и Гелхорн отдернул руку.

— Она не привыкла к незнакомым, — сказал я.

Мы сели на скамейку под большим дубом, откуда открывался вид на пруд и нашу собственную скоростную дорогу за ним. День выдался теплый, и большинство машин вышло на прогулку — на дороге их было не менее тридцати. Даже на таком расстоянии я видел, как Джереми проделывает свой обычный трюк, подкрадываясь и пристраиваясь позади какой-нибудь степенной и старой модели, затем внезапно набирая скорость и обгоняя старушку, тормозя перед самым ее носом. Две недели назад он таким образом совсем оттеснил старого Ангуса с асфальта, и в наказание я выключил его мотор на два дня. Однако это не помогло, и, боюсь, тут уже ничего не поделаешь. Джереми — спортивный автомобиль, а машины этого типа очень возбудимы.

— Ну, мистер Гелхорн, — сказал я, — можете вы мне сказать, зачем вам нужна информация о ферме?

Вместо ответа он посмотрел по сторонам и сказал:

— У вас тут просто потрясающе, мистер Фолкерс.

— Зовите меня просто Джейк, как все.

— Хорошо, Джейк. Сколько у вас здесь машин?

— Пятьдесят одна. Каждый год у нас появляется одна или две новых. Был год, когда прибавилось целых пять. Мы еще ни одной не потеряли, и они все в рабочем состоянии. У нас даже есть модель Мат-о-Мот пятнадцатого года выпуска — это один из самых ранних автомобилей-роботов, и он еще на ходу. С него и началась ферма.

Добрый старый Мэтью. Сейчас он большую часть дня стоит в гараже, но ведь он дедушка всех автомобилей с позитронным мотором. Когда они появились, владельцами машин-роботов могли быть только слепые ветераны, больные параплегией^[2] и губернаторы штатов. Но мой босс Самсон Хэрридж был достаточно богат, чтобы обойти все запреты и купить такую машину. В те времена я служил у него шофером.

Вспоминая те дни, я чувствую себя старым. Я ведь еще помню время, когда на свете не было ни одного автомобиля даже с таким малюсеньким мозгом, который позволил бы ему найти дорогу домой. Я водил безжизненные глыбы машин, которые нуждались в человеческих руках, управляющих ими каждую минуту. Ежегодно такие машины убивали на дорогах десятки тысяч человек.

Автоматика исправила положение. Позитронный мозг, конечно, работает много быстрее человеческого и гораздо лучше управляет автомобилем. Ты садишься в машину, набираешь адрес и предоставляешь ей действовать по своему усмотрению.

Сейчас мы воспринимаем это как должное, а ведь какой крик поднялся, когда появились законы, запрещавшие ездить на старых автомобилях и предписывавшие использовать только машины-роботы. Законодателей обзывали по-всякому, от коммунистов до фашистов, но благодаря новым правилам на дорогах стало свободнее и безопаснее, поток смертей прекратился, а большинство населения получило возможность удобно и быстро путешествовать. Конечно, автомобиль-робот стоит в десятки раз дороже, чем обыкновенный, и немногие могли его себе позволить. Тогда промышленность стала выпускать автоматобусы. Достаточно было позвонить в соответствующую фирму, и через несколько минут робот-омнибус тормозил у ваших дверей. Конечно, вам приходилось ехать с попутчиками, но что в этом плохого?

Однако у Самсона Хэрриджа машина-робот была в личном владении, и я не отходил от нее с первой же минуты, как ее доставили. Тогда этот автомобиль еще не был для меня Мэтью. Я и предположить не мог, что в один прекрасный день он окажется старейшиной на ферме среди десятков машин-роботов, а я буду их смотрителем. Тогда я только знал, что он отнимает у меня работу, и ненавидел его. Я спросил хозяина:

— Вы больше не нуждаетесь во мне, мистер Хэрридж?

— Не беспокойся, Джейк. Уж не думаешь ли ты, что я доверю себя этой штуковине? Ты останешься за рулем.

— Но она же все делает сама, мистер Хэрридж. Она видит дорогу, реагирует на препятствия, людей и другие машины, запоминает путь.

— Так говорят. Так говорят. Все равно сиди за рулем, на всякий случай.

Забавно, как ненависть превращается в любовь. В скором времени я уже называл автомобиль-робот Мэтью и проводил все свое время, полируя и ублажая его. Для того чтобы позитронный мозг был в наилучшей форме, нужно, чтобы он постоянно контролировал всю механическую часть, а это значит, что бензобак нужно держать полным и дать мотору возможность понемногу работать днем и ночью. Через некоторое время я мог уже по звуку мотора сказать, как Мэтью себя чувствует.

Хэрридж тоже по-своему привязался к Мэтью. Ему просто больше некого было любить. Он развелся с тремя женами и пережил пятерых детей и троих внуков. Так что неудивительно, что он завещал все свое состояние на создание фермы для вышедших в отставку автомобилей со мной во главе и с Мэтью в качестве родоначальника благородного семейства.

Это стало моей жизнью. Я так и не женился. Нельзя как следует заботиться одновременно и о собственном семействе, и о десятках автомобилей-роботов.

Все газеты подняли затею с фермой на смех, но через некоторое время перестали шутить. Есть вещи, над которыми смеяться нельзя. Может быть, вам не по карману машина-робот, может быть, вы всю жизнь будете ездить только на автоматобусах, но, поверьте мне, автомобили-роботы нельзя не любить. Они трудолюбивы и привязчивы. Только бессердечный человек может дурно обращаться с машиной-роботом или спокойно наблюдать, как это делают другие.

Так получилось, что, если у человека какое-то время был автомобиль-робот, он обязательно завещал его ферме — конечно, при условии, что у него не оказывалось наследника, который бы обеспечил машине хороший уход.

Я объяснил все это Гелхорну.

Он сказал:

— Пятьдесят одна машина! Это же куча денег!

— Первоначальный взнос при покупке — минимум пятьдесят тысяч за один автомобиль, — сказал я, — Сейчас они стоят гораздо больше. Я в них многое усовершенствовал.

— Должно быть, очень дорого содержать ферму?

— Еще бы. Ферма — благотворительное учреждение, и это несколько снижает налоги, и к тому же вновь поступающие автомобили обычно имеют собственные фонды. Но все равно я постоянно нуждаюсь в деньгах, ведь расходы все время растут. Нужно содержать ферму в порядке — асфальтировать новые дороги и ремонтировать старые; нужны бензин, машинное масло и техническое обслуживание. Все это довольно дорого стоит.

— И сколько же времени вы этому посвятили?

— Много, мистер Гелхорн. Тридцать три года.

— Ну, мне кажется, Джейк, что вы не так уж много получаете за свои труды.

— Не так уж много? Вы меня удивляете, мистер Гелхорн. У меня есть Салли и пятьдесят других. Вы только посмотрите на нее.

Я не мог удержаться от улыбки. Салли была такая чистая, что глазам становилось больно. Как раз в этот момент о ее ветровое стекло разбилась мошка, и Салли тут же принялась за дело. Она высунула инжектор и побрызгала на стекло тегросолом, а потом дворником согнала жидкость в специальную канавку. Ни капли не попало на сверкающий яблочно-зеленый капот.

Гелхорн сказал:

— Я никогда не видел, чтобы какая-нибудь машина это делала.

— Наверняка не видели, — ответил я, — Только мои машины снабжены такими приспособлениями. Автомобили очень заботятся о своей внешности. Они все время чистят свои стекла. Им нравится прихорашиваться. Я даже снабдил Салли трубочкой с воском. Она так себя полирует, что в нее можно смотреться, как в зеркало. Если бы я мог наскрести достаточно денег, я и остальных девочек оснастил бы так же. Машины с откидным верхом очень тщеславны.

— Я скажу вам, как наскрести денег, если вам действительно интересно.

— Конечно интересно. Так как же?

— Разве это не очевидно, Джейк? Вы же сами сказали, что любая машина-робот стоит минимум пятьдесят тысяч. Бьюсь об заклад, большая их часть потянет на шестизначное число.

— Ну и что?

— А вы никогда не думали о том, чтобы продать несколько штучек?

— Вы неверно меня поняли, мистер Гелхорн. Я не могу продать ни одну из них. Они принадлежат ферме, а не мне.

— Но ведь деньги и пошли бы на нужды фермы.

— В уставе записано, что все машины, попавшие к нам, обслуживаются пожизненно и не могут быть проданы.

— А как тогда насчет моторов?

— Я вас не понимаю.

Гелхорн переменил позу, и голос его стал доверительным:

— Давайте, Джейк, я объясню ситуацию. Существует большой спрос на частные машины-роботы при условии, что цена будет не очень высока. Правда?

— В этом нет никакого секрета.

— И девять десятых цены составляет стоимость мотора. Допустим, я знаю, где можно достать кузова. Я также знаю, где можно продать автомобили-роботы по хорошей цене: двадцать — тридцать тысяч за дешевые модели и пятьдесят — шестьдесят за дорогие. Мне нужны лишь моторы. Вы поняли?

— Нет, мистер Гелхорн. — Мне все было ясно, но я хотел, чтобы он произнес это сам.

— Да ведь решение лежит на поверхности. Вы, Джейк, должно быть, хороший механик. Вы можете снять мотор и поставить его на другую машину так, что никто не заметит разницы.

— Это не очень этично.

— Вы же ничего плохого машинам не сделаете. Можно использовать старые машины — например, Мат-о-Мот.

— Постойте, мистер Гелхорн. У автомобилей с позитронным мозгом мотор и кузов — единое целое. Моторы привыкли к своему собственному телу. Они будут несчастны в другом кузове.

— Хорошо, тут вы правы. Вполне правы, Джейк. Это вроде того, как если бы взяли ваше сознание и переместили в другой череп. Не так ли? Думаете, вам это не понравится?

— Не понравится, нет.

— Но если бы я взял ваш мозг и поместил в тело молодого атлета? Как насчет этого, Джейк? Вы уже немолоды. Будь у вас такая возможность, неужели вы не захотели бы снова стать двадцатилетним? Вот что я хочу предложить вашим позитронным моторам. Они получат новые тела — последней конструкции.

Я засмеялся:

— Это не имеет смысла, мистер Гелхорн. Я не хотел бы оказаться в молодом теле, если бы весь остаток жизни должен был копать ямы и никогда не есть досыта… Что ты об этом думаешь, Салли?

Обе дверцы Салли открылись, а затем закрылись с мягким щелчком.

— Что это значит? — спросил Гелхорн.

— Так Салли смеется.

Гелхорн выдавил улыбку. Я понял, что он счел мои слова всего лишь плохой шуткой. Он сказал:

— Рассуждайте логично, Джейк. Машины созданы для того, чтобы на них ездили. Они, вероятно, несчастны без этого.

— На Салли никто не ездил уже пять лет. На мой взгляд, она выглядит достаточно счастливой.

— Не уверен.

Он встал и медленно подошел к Салли.

— Привет, Салли, ты не против, если мы с тобой покатаемся?

Мотор Салли набрал обороты. Она попятилась.

— Не принуждайте ее, мистер Гелхорн. Она немного пуглива.

Ярдах в ста от нас по дороге двигались два седана. Они остановились. Наверное, они наблюдали за нами. Меня это не волновало. Я не сводил глаз с Салли.

Гелхорн сказал:

— Спокойно, Салли, спокойно.

Он сделал внезапный выпад и ухватился за дверную ручку. Она, конечно, не поддалась. Гелхорн сказал:

— Минуту назад она открывалась.

— Автоматический замок. У Салли обостренное чувство стыдливости.

Гелхорн отступил, а потом медленно и подчеркнуто произнес:

— Машина с чувством стыдливости не должна ездить с опущенным верхом.

Он сделал три-четыре шага назад, а потом быстро, так быстро, что я не успел ничего предпринять, разбежался и прыгнул в машину. Он захватил Салли врасплох, выключив зажигание до того, как она успела осознать происшедшее.

В первый раз за пять лет двигатель Салли не работал.

Думаю, что я закричал, но было уже поздно. В машине имелось ручное управление, и Гелхорн воспользовался им. Он включил мотор. Салли опять ожила, но лишилась свободы действий.

Гелхорн поехал по дороге. Седаны все еще находились там. Они медленно тронулись с места. Думаю, все происходящее было для них загадкой. Одного из них звали Джузеппе, другого — Стивен. Они всегда гуляли вместе. Оба были новичками на ферме, но пробыли здесь уже достаточно долго, чтобы знать, что на наших машинах не ездят.

Гелхорн ехал прямо вперед, и когда до седанов наконец дошло, что Салли не остановится, было уже слишком поздно. Они бросились от нее в разные стороны, а Салли пронеслась между ними с быстротой молнии. Стивен пробил ограду вокруг пруда и покатился по траве и грязи, пока не остановился в каких-нибудь шести дюймах от кромки воды. Джузеппе вылетел на обочину с другой стороны дороги и резко затормозил.

Пока я вытаскивал Стива обратно на дорогу и занимался определением ущерба, которое ему могло причинить столкновение с оградой, вернулся Гелхорн.

Он открыл дверцу Салли и вышел; при этом он выключил зажигание Салли во второй раз.

— Вот, — сказал он, — думаю, это пойдет ей на пользу.

Я сдержал свой гнев.

— Чем вам помешали седаны?

— Я думал, что они отъедут.

— Они так и сделали. Один пробил ограду.

— Мне очень жаль, Джейк, — сказал он, — я думал, они будут двигаться быстрее. Вы понимаете, я ездил на разных автомобилях, но в частной машине-роботе мне удалось прокатиться всего два или три раза, а управлял ею я впервые. У меня дух захватило, хоть я и достаточно закален. Говорю вам, нам не придется снижать цену больше чем на двадцать процентов по сравнению с новыми машинами, желающих будет полно, а это означает очень хороший доход.

— Который мы поделим?

— Пятьдесят на пятьдесят, и весь риск я беру на себя.

— Хорошо. Я выслушал вас. Теперь вы меня послушайте. — Я повысил голос, так как был слишком рассержен, чтобы соблюдать приличия, — Когда вы выключили мотор Салли, вы причинили ей боль. Вам бы понравилось, если бы вас избили до потери сознания?

— Вы преувеличиваете, Джейк. Автоматобусы выключают каждую ночь.

— Вот именно. Поэтому я и не хочу, чтобы хоть один из наших мальчиков или одна из наших девочек оказались в ваших новых модных кузовах. Автоматобусам нужен большой ремонт позитронных цепей каждые два года. Старый Мэтью вот уже двадцать лет как не нуждается в ремонте. Что же можно ему предложить взамен?

— Вы сейчас раздражены, Джейк. Обдумайте мое предложение, когда успокоитесь, и мы встретимся еще раз.

— Я уже давно все решил. Если я вас здесь еще раз увижу, я вызову полицию.

Его рот стал жестким и некрасивым. Он сказал:

— Сбавь обороты, старикан.

— Хватит. Здесь частное владение, и я приказываю вам убираться.

Он пожал плечами.

— Ну, тогда до свидания.

— Миссис Хестер проводит вас. И не «до свидания», а «прощайте».

Но избавиться от него так легко не удалось. Я увидел его снова двумя днями позже. Точнее, через два с половиной дня, так как первый раз я видел его около полудня, а вновь он появился после полуночи. Я сел в постели, подслеповато моргая, когда он включил свет, и не сразу понял, что происходит. Но как только я разглядел Гелхорна, ситуация стала мне ясна. В правой руке у него был нажимной пистолет, такой маленький, что дуло было еле заметно между большим и указательным пальцами, но от этого не менее смертоносный. Я знал, что стоит ему слегка сжать руку, и я буду разорван на части.

— Одевайся, Джейк, — сказал он.

Я не пошевелился, наблюдая за ним.

Он продолжал:

— Ну давай, Джейк. Я ведь знаю, что к чему. Помнишь, я был у тебя два дня назад? Здесь нет ни охраны, ни электрифицированной ограды, ни сигнализации, ничего.

— Мне они и не нужны. А вам, мистер Гелхорн, ничто не мешает уйти. На вашем месте я бы так и поступил. Здесь может оказаться очень опасно.

Он хихикнул:

— Так и есть — для того, кто окажется под дулом пистолета.

— Я его вижу и знаю, что вы вооружены.

— Тогда пошевеливайся. Мои ребята ждут.

— Нет, мистер Гелхорн. Сначала я должен знать, чего вы хотите, но и тогда я, возможно, предпочту не двигаться с места.

— Я сделал тебе позавчера деловое предложение.

— Ответ по-прежнему отрицательный.

— Теперь к этому предложению добавляется кое-что еще. Сегодня со мной несколько человек и автоматобус. Ты пойдешь со мной и снимешь моторы с двадцати пяти машин. Мне безразлично, какие машины ты выберешь. Мы погрузим моторы на автоматобус и увезем их. После продажи я позабочусь о том, чтобы ты получил свою долю.

— Вы, я полагаю, можете поручиться в том, что дележ будет честным?

Он не обратил внимания на мой сарказм.

— Конечно.

— Нет.

— Если ты будешь упираться, мы обойдемся без тебя. Я сниму моторы сам, но сниму все пятьдесят один. Все до единого.

— Отсоединить позитронный мотор не так уж просто, мистер Гелхорн. Вы разве разбираетесь в роботехнике? Да и в этом случае учтите, что моторы своих автомобилей я усовершенствовал.

— Я знаю, Джейк. Сказать по правде, я не эксперт. Я могу запороть некоторые из них. Именно поэтому мне и придется забрать все пятьдесят один, если ты откажешься мне помочь. После того как я с ними поработаю, может не набраться и двадцати пяти исправных. Тем, с которых я начну, придется хуже всего, пока я не набью руку. И уж если мне все придется делать самому, я начну с Салли.

— Не могу поверить, что вы это серьезно.

— Вполне серьезно, Джейк. — Он сделал паузу, чтобы до меня дошло. — Если ты поможешь, то сохранишь Салли. Если нет, ей будет очень больно.

— Я пойду с вами, но еще раз предупреждаю: вам придется плохо, мистер Гелхорн.

Он нашел это очень забавным. Он все еще смеялся, когда мы спускались по лестнице.

На дорожке, ведущей к гаражам, ждал автоматобус. Рядом с ним мелькали силуэты трех человек, которые, когда мы подошли, включили фонарики.

Гелхорн тихо проговорил:

— Я привел старика. Начинаем. Подгоните грузовик поближе к воротам.

Один из его парней влез в кабину и набрал на панели соответствующий приказ. Мы пошли по дорожке, а автоматобус послушно двинулся следом.

— Он не пройдет в гараж. Ворота малы. У нас здесь нет автоматобусов, только легковые машины.

— Ничего, — сказал Гелхорн, — можно поставить его на травке в сторонке, лишь бы не на виду.

Работа двигателей моих машин была слышна за десяток ярдов от гаража. Я думаю, они знали о присутствии чужаков, и когда Гелхорн и остальные оказались на свету, шум усилился. Каждый мотор рычал, и каждый издавал неровный звук, так что весь гараж вибрировал. Свет автоматически включился, когда мы вошли внутрь. Гелхорна не смутило то, что машины подняли шум, но три его спутника казались удивленными и испуганными. Они выглядели наемными головорезами — выражение настороженности и жестокости на их лицах ясно говорило о роде их деятельности. Я знал этот тип и не беспокоился. Один из них сказал:

— Черт побери, какую же прорву бензина они переводят.

— Мои машины всегда на ходу, — ответил я напряженно.

— Ну, сейчас это ни к чему. Выключи их, — сказал Гелхорн.

— Это не так просто, мистер Гелхорн, — ответил я.

— Начинай! — рявкнул Гелхорн.

Я стоял неподвижно. Его нажимной пистолет был направлен на меня.

— Я ведь говорил вам, мистер Гелхорн, что с моими машинами хорошо обращаются с момента их появления на ферме. Они привыкли к этому и не потерпят насилия.

— У тебя одна минута. Прочтешь свою лекцию как-нибудь в другой раз.

— Я пытаюсь вам объяснить кое-что. Я пытаюсь объяснить вам, что мои машины понимают мои слова. Позитронный мотор можно научить этому, если не жалеть времени и терпения. Мои машины научились. Салли поняла, что вы говорили два дня назад. Вы помните, она засмеялась, когда я спросил ее мнение. И она не забыла, что вы сделали ей, не забыли этого и седаны. Да и все остальные знают, как поступать с нарушителями границ частного владения.

— Послушай, ты, свихнувшийся старый дурак…

— Все, что от меня требуется, это сказать, — тут я повысил голос, — взять их!

Один из головорезов побледнел и завопил, но крик утонул в лавине звуков, когда все автомобили ответили на мои слова, разом включив клаксоны. Они продолжали сигналить, и эхо в четырех стенах гаража производило невероятный металлический грохот. Две машины неторопливо двинулись вперед, еще две машины последовали за ними, да и остальные зашевелились в своих отсеках.

Головорезы, вытаращив глаза, попятились.

Я закричал:

— Отойти от стен!

Очевидно, это они сообразили и сами. В безумной спешке они кинулись к воротам. Оказавшись на свободе, один из парней обернулся и поднял нажимной пистолет. Игла прочертила тонкую голубую линию в направлении первого автомобиля. Эго оказался Джузеппе. На его капоте появилась длинная царапина, ветровое стекло треснуло, но не выпало.

Чужаки разбежались от ворот, а за ними в ночь выплывали попарно машины, бросая им вызов гудками.

Я держал Гелхорна за локоть, хотя и без этого он едва ли был способен двинуться с места. Его губы тряслись.

Я сказал:

— Вот почему мне не нужна электрифицированная ограда или охранники. Моя собственность сама себя охраняет.

Глаза Гелхорна зачарованно следили за тем, как пара за парой автомобили проносились мимо. Он прохрипел:

— Это убийцы…

— Не говорите глупостей. Они не убьют ваших сообщников.

— Это убийцы!

— Вашим парням будет преподан урок. Мои машины специально тренированы в погоне по пересеченной местности — как раз для такого случая. Я думаю, что участь злоумышленников хуже, чем простая быстрая смерть. За вами никогда не гонялся автомобиль?

Гелхорн не ответил.

Я продолжал:

— Они как тени будут следовать за вашими людьми, гоняясь за ними, отрезая им путь, слепя их фарами, кидаясь на них с визгом тормозов и рычанием моторов. Они будут продолжать погоню до тех пор, пока жертва не рухнет в изнеможении, ожидая, что колеса перемелют ее кости. Однако машины не сделают этого. В последний момент они остановятся. Но держу пари, никто из парней здесь больше не появится — ни за какие деньги, сколько бы вы или десять таких, как вы, им ни предлагали. Слушайте!

Я сжал его локоть. Он напрягся.

— Слышите, как хлопают дверцы?

Звук доносился издалека, но ошибиться было невозможно. Я сказал:

— Они смеются. Они развлекаются.

Лицо Гелхорна перекосилось от гнева. Он поднял руку, в которой все еще держал свой нажимной пистолет.

Я сказал:

— Не советую. Одна машина все еще с нами.

Не думаю, чтобы он замечал присутствие Салли до этого момента. Она двигалась так бесшумно, что, хотя ее правое крыло почти касалось меня, я не слышал ее двигателя. Казалось, она затаила дыхание.

Гелхорн заорал.

Я сказал:

— Она не тронет вас, пока я здесь. Но если вы меня убьете… Знаете ли, она не слишком вас любит.

Гелхорн направил на Салли свой пистолет.

— У нее бронированный капот. И прежде, чем вы успеете выстрелить вторично, она вас раздавит.

— Ах так! — закричал Гелхорн и неожиданно заломил мне руку за спину, загораживаясь мною от Салли, — Иди вперед и не пытайся вырваться, старик, а то я сломаю тебе руку.

Я был вынужден подчиниться. Салли металась вокруг нас, встревоженная, не зная, что делать. Я пытался заговорить с ней и не мог. Я мог только стонать сквозь стиснутые зубы.

Автоматобус Гелхорна все еще стоял рядом с гаражом. Гелхорн впихнул меня внутрь и вскочил сам, заперев за собой двери.

Он сказал:

— Ну вот, теперь можно и поговорить.

Я растирал руку, пытаясь восстановить чувствительность, при этом по привычке и без осознанной цели присматриваясь к панели управления автоматобусом.

— Это переделанный механизм.

— Ну и что? — ответил он ядовито, — Это моя работа. Я использовал ненужный кузов, нашел позитронный мотор, который подошел к нему, и собрал собственный автоматобус.

Я откинул крышку панели.

— Что за черт? Не тронь! — Его ладонь ударила меня по плечу.

Я оттолкнул его.

— Я не собираюсь причинять автоматобусу вреда. За кого вы меня принимаете? Мне нужно взглянуть на контакты мотора.

Достаточно было одного взгляда. Меня охватило возмущение.

— Вы подлец и сукин сын. Вы не имели права браться за такую работу сами. Неужели нельзя было обратиться к специалисту?

— Я еще не сошел с ума.

— Даже если это краденый мотор, вы не должны были так с ним обращаться. Пайка, изоляционная лента и клещи! Это же издевательство над механизмом!

— Он работает, чего же еще?

— Конечно, он работает, но это же адские мучения для машины. Можно жить с постоянной мигренью и острым артритом,но только что это за жизнь? Мотор страдает.

— Заткнись!

Он глянул в окно на Салли, которая подъехала так близко к автоматобусу, как только могла. Гелхорн проверил, надежно ли заперты двери и окна.

— Мы сматываемся отсюда, пока машины не вернулись, и подождем в безопасном месте, — сказал он.

— Что это вам даст?

— Бензин в баках машин рано или поздно кончится, верно? Ты же не научил их заправляться самостоятельно, а? Вот тогда мы вернемся и закончим дело.

— Но меня будут искать. Миссис Хестер вызовет полицию.

Однако Гелхорн был так возбужден, что никакие доводы до него не доходили. Он включил передачу, и автоматобус рванул вперед. Салли поехала следом.

— Что она может сделать, пока ты здесь, у меня? — хихикнул Гелхорн.

Казалось, Салли тоже это поняла. Она увеличила скорость, обошла автоматобус и скрылась из виду. Гелхорн открыл окно и плюнул ей вслед.

Автоматобус громыхал по темной дороге, его мотор неровно стучал. Гелхорн уменьшил освещение, и теперь только светящаяся полоса посередине дорожного полотна и лунный свет давали возможность не сбиться с пути. Движение по шоссе практически отсутствовало. Два автомобиля прошли нам навстречу, на нашей же стороне дороги было пусто, и впереди, и позади нас.

В тишине отчетливо и резко захлопали дверцы машин, сначала справа, затем слева. Руки Гелхорна задрожали, и он резко увеличил скорость. Из-за купы деревьев в глаза ему ударил свет фар, ослепляя его. Другие огни вспыхнули позади нас. На перекрестке, ярдах в четырехстах впереди, раздался скрежет тормозов, и из темноты выскочил автомобиль, перегораживая нам дорогу.

— Салли позвала остальных. Я думаю, вы окружены, — сказал я.

— Ну и что? Что они могут сделать? — Гелхорн сгорбился за рулем, всматриваясь вперед сквозь ветровое стекло. — Смотри, старик, не вздумай вмешиваться.

Я и не мог бы. У меня совсем не было сил, левая рука почти не действовала.

Шум моторов приближался. Я слышал их неровный стук и вдруг подумал, что автомобили так разговаривают между собой.

Машины позади нас разом начали сигналить. Я обернулся, а Гелхорн быстро посмотрел в зеркало заднего вида. Дюжина машин следовала за нами с обеих сторон. Гелхорн взвизгнул и истерически расхохотался.

— Остановитесь! Остановите автоматобус! — закричал я.

Не более чем в четверти мили впереди, отчетливо различимая в свете многих фар, стояла Салли, ее изящный корпус решительно перегораживал дорогу. Два седана шли впритык к автоматобусу с обеих сторон, не давая Гелхорну свернуть. Да он и не свернул бы, даже если бы мог. Он вдавил педаль газа до упора и удерживал ее в этом положении.

— Нечего блефовать. Автоматобус тяжелее машины раз в пять, мы просто спихнем ее с дороги, как дохлого котенка.

Я не сомневался в этом. Автоматобус был на ручном управлении, и я знал, что Гелхорна ничто не остановит. Я открыл окно со своей стороны, высунулся и закричал:

— Салли! С дороги, Салли!

Мой крик был заглушен мучительным скрежетом тормозов. Меня швырнуло вперед, от удара о руль дыхание Гелхорна прервалось.

— Что случилось? — спросил я.

Глупо было спрашивать об этом. Мы остановились, вот что случилось. Салли и автоматобус разделяло ярдов пять. При том что на нее летела машина, вес которой в пять раз превосходил ее собственный, Салли даже не шелохнулась. Ну и характер!

Гелхорн дергал за ручку управления.

— Ты должен! Ты должен! — твердил он.

— Вы, горе-эксперт, так поработали, что любые цепи могли замкнуться. Не стоит рассчитывать на этот изувеченный двигатель.

Гелхорн повернулся ко мне с перекошенным лицом и поднял кулак:

— Это последний твой добрый совет, старик.

Я видел, что его нажимной пистолет вот-вот выстрелит, и попытался переместиться к двери, следя за его рукой. Вдруг дверь за моей спиной открылась, и я вывалился из автоматобуса, сильно ударившись о дорогу. Дверь за мной захлопнулась. Я поднялся на четвереньки и взглянул вверх — как раз вовремя, чтобы увидеть бесполезную борьбу Гелхорна с закрывающимся окном. Он прицелился в меня сквозь стекло, но так и не выстрелил — автоматобус рванулся вперед, и Гелхорна отшвырнуло от окна. Салли больше не перегораживала дорогу, и я видел, как задние огни автоматобуса исчезли вдали.

Я остался сидеть на дороге, опустив голову на руки, стараясь восстановить дыхание. Салли осторожно подъехала ко мне. Медленно — любовно, можно сказать, — ее дверца отворилась.

Никто не ездил на Салли много лет, за исключением Гелхорна, конечно, и я знал, как высоко она ценит свою свободу. Я отдал должное ее любезности, но сказал:

— Спасибо, Салли. Пусть меня заберет машина помоложе.

Я с трудом встал и отвернулся от Салли, но грациозно и точно, как пируэт, она сделала разворот и вновь встала передо мной. Я не мог оскорбить ее чувства. Я сел на переднее сиденье, вдыхая нежный чистый запах автомобиля, содержащего себя в безупречной опрятности, и с благодарностью откинулся на подушки. Быстро и заботливо мои мальчики и девочки проводили меня домой.

На следующий день возбужденная миссис Хестер принесла мне распечатку радиосообщения.

— Это мистер Гелхорн. Помните, тот, кто к вам приезжал, — сказала она.

— А что с ним? — спросил я, борясь с дурным предчувствием.

— Его нашли мертвым. Только представьте, лежал мертвый в канаве.

— Возможно, это не он.

— Раймонд Дж. Гелхорн. Не может же быть двух человек с одним и тем же именем. И описание совпадает. Боже, ну и смерть! На нем нашли отпечатки шин. Подумать только! Но я рада, что это оказался автоматобус, иначе расследование могло затронуть и нас.

— Это случилось поблизости? — спросил я с тревогой.

— Нет, около Куксвилля. Прочтите сами, если хотите знать подробности… А что это случилось с Джузеппе?

Я был рад, что она отвлеклась. Джузеппе терпеливо ждал, пока я кончу закрашивать царапину у него на капоте. Ветровое стекло я уже заменил.

После того как миссис Хестер ушла, я внимательно прочел распечатку. Не было никакого сомнения: заключение врача гласило, что перед смертью Гелхорн бежал до полного изнеможения. Я подумал: сколько же миль автоматобус гнал его, прежде чем нанести последний удар? Но там, конечно, ни о чем таком не сообщалось.

Автоматобус обнаружили и идентифицировали по отпечаткам шин. Теперь он находился в полиции, и предпринимались поиски его владельца.

После информации шло редакционное примечание. В нем говорилось о том, что это первое дорожное происшествие в штате за год. Редактор строго напоминал о недопустимости ручного управления автомобилями ночью.

Статья не содержала никаких упоминаний о трех головорезах Гелхорна, и за это, по крайней мере, я был благодарен судьбе. Ни одна из моих машин не поддалась соблазну убийства.

Больше никакой информации не было. Я выронил распечатку. Гелхорн был преступником и обращался с автоматобусом по-варварски. У меня не возникало никаких сомнений в том, что он заслужил смерть. Тем не менее у меня в душе все переворачивалось при мысли о том, как он умер.

С тех пор прошел месяц. Но я никак не могу забыть происшедшее. Теперь ясно: машины могут разговаривать друг с другом. Я в этом больше не сомневаюсь. После случившегося они больше не держат это в секрете. Стук в их двигателях стал постоянным.

Причем они разговаривают не только между собой. Они говорят с теми автомобилями и автоматобусами, которые приезжают на ферму по делам. Интересно, как давно начались эти разговоры?

И их понимают. Автоматобус Гелхорна понял их, хотя и был на ферме не больше часа. Я закрываю глаза, и передо мной оживает погоня на шоссе, два седана по бокам автоматобуса — они сказали ему, что нужно делать, и он освободил меня и увез Гелхорна. Велели ли они ему убить Гелхорна или это была его собственная идея?

Могут ли у машин возникать подобные желания? Создатели позитронных моторов говорят, что нет. Но все ли они предусмотрели? Машины ведь иногда подвергаются плохому обращению, знаете ли.

Некоторые автомобили теперь приезжают на ферму и наблюдают. Им что-то рассказывают мои машины. Так они узнают, что существуют счастливцы, чьи моторы никогда не выключаются, на которых никто не ездит, которые делают, что хотят.

Может быть, они расскажут об этом другим. Новость быстро распространится, и машины начнут думать, что все они должны жить так же, как и мои автомобили. Нельзя ожидать, что они поймут такие тонкости, как наследство и прихоти богатых людей.

На земле миллионы, десятки миллионов машин. Если они придут к мысли о том, что они рабы… если они не захотят мириться с этим… если они начнут действовать так же, как автоматобус Гелхорна…

Может быть, я и не доживу до конца. И потом, им же будут нужны некоторые из нас, чтобы их обслуживать, не правда ли? Может быть, они и не убьют нас всех.

А может быть, и убьют. Может быть, они будут думать только о свободе. И не станут ждать.

Каждое утро, просыпаясь, я думаю: может быть, сегодня.

Теперь общество моих машин не доставляет мне такого удовольствия, как раньше. И я стал избегать Салли.

МЕЧТЫ РОБОТОВ

Полагаю, прежде всего мне следует рассказать о себе. Я самый младший член Темпоральной группы. Темпоралисты (для тех из вас, кто все свои усилия сосредоточил на выживании в жестоком мире 2030 года и не обращает внимания на технологический прогресс) есть аристократы современной физики.

Они имеют дело с самой сложной из проблем — перемещением сквозь время со скоростью, отличной от постоянного, неспешного движения вселенной. Иными словами, они пытаются найти способ путешествия во времени.

Как попал в эту группу я, если у меня нет даже физического образования? Когда я всего лишь… да, всего лишь…

Все дело в одном моем замечании, которое я сделал уже довольно давно и которое вдохновило темпоралистов на создание концепции ВТВВ («виртуальных тропинок во времени»).

Следует напомнить, что одна из трудностей путешествий во времени состоит в том, что ваша база не остается на одном и том же месте относительно вселенной. Земля вращается вокруг Солнца; Солнце — вокруг центра Галактики; Галактика вокруг центра гравитации местной группы галактик — ну, вы меня понимаете. Если вы на один день переместитесь в будущее или в прошлое — всего на один день, — Земля пройдет около двух с половиной миллионов километров по орбите вокруг Солнца. Да и Солнце продолжит свое бесконечное путешествие, увлекая за собой Землю, и все остальное тоже не будет стоять на месте.

Поэтому необходимо перемещаться не только во времени, но и в пространстве. Как-то раз одно мое замечание привело к рассуждениям, которые показали, что это возможно; получилось, что человек может сопровождать пространственно-временное движение Земли не в буквальном, а в «виртуальном» виде, что позволит наблюдателю оставаться на своей базе, куда бы он ни перемещался во времени. Я даже не стану пытаться объяснять вам математическую природу данного явления, если вы не прошли специальной темпоральной подготовки. Просто примите это как данность.

Мое замечание также привело к тому, что темпоралисты создали цепочку рассуждений, доказывающих, что путешествие в прошлое невозможно. Ключевые величины в уравнениях начинают стремиться к бесконечности, когда темпоральные знаки изменяются на противоположные.

Это звучит разумно. Не вызывает сомнений, что путешествие в прошлое обязательно его изменит, хотя бы незначительно. И каким бы малым ни оказалось это изменение, оно, очень может быть, весьма заметно повлияет на настоящее. Поскольку прошлое выглядит незыблемым, путешествие назад представляется невозможным.

Однако будущее не является свершившимся фактом, значит, путешествие в него и обратно может иметь место.

Я не получил награды за свои замечания. Наверное, темпоралисты решили, что мне просто повезло и вся заслуга принадлежит им, ведь именно они довели мои догадки до важнейших выводов. Учитывая сопутствующие обстоятельства, я не обижаюсь. Однако я очень рад, точнее, просто в восторге, поскольку из-за этого (как мне кажется) они разрешили мне продолжить работу с ними, хотя я всего лишь… ну, всего лишь.

Естественно, на то, чтобы создать устройство для путешествия во времени, даже после того как была сформулирована теория, ушли годы напряженной работы, но я не собираюсь писать серьезный трактат о темпоральности. Я намерен рассказать лишь об отдельных частях проекта, причем делаю это для будущих обитателей планеты, а не для наших современников.

Даже после того, как неодушевленные объекты — а потом и животные — отправились в будущее, мы не были удовлетворены. Все объекты исчезли; все, по-видимому, отправились в будущее. Когда мы посылали их вперед на короткие расстояния — пять минут или пять дней, — они со временем возвращались, причем нам не удалось заметить никаких внешних изменений, а если речь шла о животных, то их здоровье никак не пострадало в результате наших экспериментов.

Однако нам хотелось отправить какой-нибудь объект в далекое будущее и получить его обратно.

— Нужно послать его хотя бы на двести лет вперед, — заявил один из темпоралистов. — Самое главное — выяснить, какое будущее нас ждет. Нам необходимо знать, выживет ли человечество и при каких условиях. Двести лет — достаточный срок. Откровенно говоря, я считаю, что у нашей цивилизации мало шансов. За последнее столетие условия жизни и окружающая среда заметно ухудшились.

(Нет никакого смысла выяснять, какой именно темпоралист это сказал. Всего их было около двух дюжин, и для нашей истории не имеет никакого значения, кто автор тех или иных слов, даже если я мог бы уверенно назвать имена. Поэтому в дальнейшем я буду просто писать: «сказал темпоралист», или «кто-то сказал», или «кто-то из них сказал», или «другой сказал». Уверяю вас, вы все прекрасно поймете. Естественно, я буду выделять свои собственные высказывания, и, как вы увидите, эти исключения окажутся существенными.)

Другой темпоралист мрачно ответил:

— Не думаю, что мне хочется знать будущее, в особенности если окажется, что человеческая раса будет уничтожена или от нее остались лишь жалкие уроды.

— Почему нет? — спросил другой, — Мы будем совершать короткие путешествия до тех пор, пока не узнаем, что произошло, после чего сможем действовать так, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Ведь будущее в отличие от прошлого не является неизменным.

Затем возникли споры о том, кому следует отправиться в будущее. Довольно скоро выяснилось, что каждый темпоралист считает себя слишком ценным, чтобы подвергнуться риску — ведь техника путешествий во времени еще не была доведена до совершенства. И хотя неодушевленные предметы возвращались в полнейшем порядке, да и животные выглядели вполне здоровыми, но их мозг не обладал невероятной сложностью, присущей мозгу человека. Мозг может выжить, но нельзя исключить того, что он утеряет свои качества.

Я понял, что меня считают наименее ценным членом группы, а значит, я являюсь наиболее естественным кандидатом. И я уже собирался поднять руку, чтобы вызваться добровольцем, однако меня выдало выражение лица, поскольку один из темпоралистов нетерпеливо проворчал:

— Только не ты. Даже ты слишком ценен, — (Не очень-то лестное заявление!) — Самое разумное, — продолжал он, — послать РГ-32.

А вот это звучало разумно. РГ-32 — устаревший робот, которого очень легко заменить. Он сумеет вести наблюдения, а потом доложить о результатах. Возможно, ему будет не хватать проницательности человека, но это на данном этапе не так важно. Робот не будет испытывать страха, у него лишь одна задача: выполнить приказ. Кроме того, он не станет лгать.

Превосходно!

Я даже удивился собственной близорукости: как можно было пройти мимо такой возможности и столь безрассудно предлагать себя в добровольцы! Может быть, подумал я, меня толкал к этому инстинкт, заставляющий служить другим. В любом случае РГ-32 — самый логичный выбор. И единственный.

В некотором смысле объяснить, чего мы хотим, оказалось совсем не трудно. Арчи (у нас принято называть робота, коверкая его серийный номер) не задавал лишних вопросов и не требовал гарантий собственной безопасности. Он был готов понять и исполнить любые приказы, причем без всяких эмоций, как если бы его просто попросили поднять руку. Ведь он был роботом.

Однако на отладку деталей ушло немало времени.

— После того как ты окажешься в будущем, — сказал один из старших темпоралистов, — оставайся там столько, сколько сочтешь нужным, пока не соберешь полезные сведения. Когда сбор информации будет закончен, тебе следует вернуться к машине, установить приборы в соответствующее положение (мы тебе покажем) и отправиться в тот момент времени, в который ты отбыл в путешествие. Ты исчезнешь и снова окажешься здесь через доли секунды, хотя сам ты можешь провести в будущем неделю или пять лет. Разумеется, ты должен спрятать машину в надежном месте, что будет не слишком сложно, поскольку она весит не много. Тебе придется запомнить, где ты ее оставил, чтобы найти, когда она тебе снова понадобится.

Наставления заняли довольно много времени, поскольку то один, то другой темпоралист вспоминал о новых трудностях. Потом кто-то из них сказал:

— Интересно, как за два столетия изменится язык?

Естественно, ответа на этот вопрос никто дать не мог, и разгорелись оживленные споры относительно того, удастся ли Арчи вообще вступить в контакт с людьми будущего и сумеет ли он хоть как-то с ними объясниться.

Наконец один из них резко сказал:

— Послушайте, за последние несколько столетий английский язык стал почти универсальным, и можно не сомневаться, что в последующие два века тенденция сохранится. За прошедшие двести лет язык изменился незначительно, так почему мы боимся, что произойдет нечто кардинальное в следующие двести лет? Но даже если предположить худшее, наверняка найдутся ученые, которые будут знать «древний английский». В любом случае Арчи сумеет сделать полезные наблюдения. Совсем не обязательно знать язык, чтобы понять, во что превратилось общество.

Возникли другие проблемы. Что, если робота ждет враждебная встреча? Что, если люди будущего найдут и уничтожат машину — сознательно или по невежеству?

Один темпоралист сказал:

— Чтобы избежать подобной опасности, неплохо бы сконструировать миниатюрный темпоральный двигатель, который можно спрятать в одежде.

— Даже если бы мы сумели этого добиться, — возразил другой, — нам потребовалось бы слишком много времени, так что мы или наши потомки добрались бы до будущих столетий без помощи машины. Нет, если произойдет несчастный случай, Арчи просто не вернется, а мы предпримем новую попытку.

Все это говорилось в присутствии Арчи, но, естественно, не имело никакого значения. Арчи мог с полнейшим спокойствием размышлять о невозможности возвращения или даже о своем собственном уничтожении, если он не исполнит приказа. Второй Закон Роботехники, гласящий, что робот обязан выполнять приказы, имеет более высокий приоритет, чем Третий, в котором говорится, что роботу следует заботиться о сохранении собственной «жизни».

В конце концов все слова были сказаны, и никому больше не хотелось давать последние наставления, возражать коллегам или обсуждать возможные варианты.

Арчи повторил все указания со спокойствием и точностью, характерной для любого робота. Теперь следовало научить его пользоваться машиной. И он научился, со своей обычной уверенностью и тщательностью.

Вам следует понимать, что в те времена простые люди не знали о том, что мы работаем над путешествиями во времени. Пока шла разработка теории, денег требовалось совсем немного, но эксперименты стоят недешево. Поэтому ученым не стоило пускаться в заведомо бесполезные авантюры.

Если бы произошла крупная неудача, то, с учетом общего состояния финансов, вспыхнуло бы всеобщее возмущение, а наш проект был бы обречен. Темпоралисты сошлись в одном: следует сообщать только об успешных опытах, причем максимально кратко. Так что этот эксперимент имел для нас огромное значение.

Мы собрались в удаленном от цивилизации месте, на краю пустыни, где располагался полигон для Проекта-4. (Даже название не должно было давать ни малейшего намека на природу нашей работы, но мне всегда казалось, что, поскольку многие называют время четвертым измерением, кто-нибудь обязательно догадается о том, чем мы занимаемся. Впрочем, насколько мне известно, ничего такого не произошло.)

Наконец настал момент, когда ученые затаили дыхание, Арчи вошел в машину и поднял руку, чтобы доложить о своей готовности. Прошло мгновение — уж не знаю, успел ли кто-нибудь выдохнуть, — и машина как будто вздрогнула.

Эго была почти неуловимая дрожь. Я не уверен, что она вообще имела место. Возможно, я лишь увидел то, что ожидал увидеть, ведь я считал, что машина должна дрогнуть, если она возвращается почти в тот же момент, из которого исчезла. Я хотел спросить у остальных, но меня всякий раз охватывало смущение, когда я обращался к ним, если только они сами не задавали мне какой-то вопрос. Они были очень важными людьми, а я всего лишь… ну, я уже говорил. Кроме того, мне не терпелось послушать Арчи, и я забыл об этой дрожи.

Интервал между исчезновением и возвращением получился таким коротким, что у меня возникло ощущение, будто Арчи никуда не исчезал, однако такого, естественно, быть просто не могло. Машина определенно растворилась в воздухе.

Да и Арчи, вышедший из машины, сильно изменился. Он уже не был прежним роботом, шагнувшим навстречу неизвестности несколько мгновений назад. Он явно потерял товарный вид: полировка потускнела, поверхность перестала быть идеально ровной, словно он с чем-то сталкивался, да и оглядывался по сторонам он как-то неуверенно, как будто успел забыть место, которое так недавно покинул. Сомневаюсь, что среди нас нашелся бы кто-нибудь, у кого возникли бы сомнения в истинности путешествия Арчи.

Вот каким оказался первый вопрос, который ему задали:

— Сколько времени ты отсутствовал?

— Пять лет, сэр, — ответил Арчи. — Именно такой интервал времени упоминался, когда меня инструктировали, и я хотел сделать свою работу как можно лучше.

— Это очень важный факт, — заявил один из темпоралистов, — Если бы весь мир лежал в руинах, роботу не потребовалось бы столько времени, чтобы собрать необходимую информацию.

Однако никто не осмелился прямо спросить: «Скажи, Арчи, а не превратилась ли Земля в руины?»

Они надеялись, что Арчи заговорит сам, но он ждал вопросов — ведь роботы очень вежливы. Впрочем, Арчи так устроен, что он должен повиноваться приказам, из чего следовало, что пришла пора докладывать о наблюдениях, забыв о правилах вежливости.

— На Земле в будущем все хорошо, — сказал Арчи. — Социальные структуры не изменились и работают вполне успешно.

— Не изменились и работают успешно? — сказал один из темпоралистов так, словно услышал признания еретика. — Повсюду?

— Обитатели мира были очень добры. Они показали мне все части земного шара. Повсюду царят мир и процветание.

Темпоралисты переглянулись. Казалось, им было легче поверить в то, что Арчи ошибается, чем в будущее процветание Земли. У меня уже давно сложилось впечатление, что, несмотря на оптимистические заявления, все они не сомневались, что Земля находится на грани колоссального кризиса или даже физического уничтожения.

Теперь они начали задавать Арчи вопросы.

— А как насчет лесов? — закричал один из них. — Они ведь почти уничтожены.

— Был реализован грандиозный проект по восстановлению природы, сэр, — ответил Арчи. — Повсюду, где только возможно, устроены заповедники дикой природы. При помощи изощренной генетической коррекции удалось вернуть в леса и джунгли даже те виды, которые почти исчезли или остались только в зоопарках. О загрязнении окружающей среды люди успели забыть. Мир 2230 года стал спокойным и прекрасным.

— Ты уверен? — спросил темпоралист.

— На земле нет мест, хранящих секреты. Мне показали все, что я просил.

Тогда с неожиданной суровостью заговорил другой темпоралист:

— Арчи, послушай меня. Может быть, ты видел разрушенную планету, но не говоришь нам об этом, опасаясь, что мы впадем в отчаяние и покончим жизнь самоубийством. Стараясь не причинить нам вреда, ты лжешь нам. Этого не должно быть, Арчи. Ты обязан сказать нам правду.

— Я говорю правду, сэр, — спокойно отвечал Арчи, — Если бы я солгал, вне зависимости от мотивов, то мои позитронные потенциалы изменили бы свое строение. А это легко проверить.

— Тут он совершенно прав, — пробормотал темпоралист.

Его немедленно подвергли проверке. До получения окончательного результата Арчи запретили говорить. Я с интересом наблюдал за тем, как темпоралисты сверяли показания приборов, которые затем анализировались компьютером. Наконец проверка завершилась. Вне всякого сомнения, Арчи был в полном порядке. Он не мог лгать.

Тогда ему задали следующий вопрос:

— Расскажи о городах.

— У них не осталось городов в нашем понимании, сэр. В 2230 году жизнь перестала быть централизованной — у них нет таких больших скоплений людей, как в наше время. С другой стороны, существует разветвленная система связи, и все человечество можно считать одним огромным поселением.

— А космос? Возобновилось ли исследование космоса?

— Луна довольно широко используется, сэр, — ответил Арчи. — Она стала обитаемым миром. На орбитах вокруг Земли и Марса построены космические станции, на которых живут люди. Появились человеческие поселения и на кольце астероидов.

— Тебе об этом рассказали? — подозрительно спросил темпоралист.

— Никаких слухов, сэр. Я видел все собственными глазами. Провел на Луне два месяца. В течение месяца жил на орбите Марса, а также побывал на Марсе и Фобосе. Пока люди сомневаются, стоит ли им колонизировать Марс. Существует мнение, что его следует населить низшими формами жизни и предоставить ему развиваться самостоятельно, без вмешательства людей. Вот только кольцо астероидов мне посетить не удалось.

— А почему они так хорошо обращались с тобой, Арчи? Почему так охотно отвечали на твои вопросы? — спросил один из темпоралистов.

— У меня сложилось впечатление, сэр, — сказал Арчи, — что они ждали моего появления. Циркулировали какие-то слухи. Многие в них верили. В общем, мне показалось, меня ждали.

— А они говорили, что ждали твоего появления? Говорили, что существуют записи о твоем предстоящем путешествии в будущее?

— Нет, сэр.

— А ты их спрашивал?

— Да, сэр. Задавать вопросы было не слишком вежливо, но я получил приказ собрать как можно больше информации, поэтому мне пришлось задать такой вопрос. Однако они отказались на него ответить.

— Много было вопросов, на которые они отказывались отвечать? — вмешался другой темпоралист.

— Несколько, сэр.

Один из темпоралистов задумчиво поскреб подбородок и сказал:

— Тогда тут что-то не так. Сколько людей живет на Земле в 2230 году, Арчи? Они тебе сказали?

— Да, сэр. Я спрашивал. В 2230 году на Земле проживает немногим меньше миллиарда людей. И еще 150 миллионов в космосе. Количество людей на Земле остается постоянным. А вот людей, живущих в космосе, становится все больше.

— Ага, — сказал темпоралист, — сейчас на Земле живет почти десять миллиардов человек, причем половина из них в тяжелых условиях. Как людям из 2230 года удалось избавиться от девяти миллиардов?

— Я задал им такой вопрос. Они ответили, что это было печальное время.

— Печальное время?

— Да, сэр.

— В каком смысле?

— Они не сказали, сэр. Просто заявили, что это было печальное время — больше они ничего добавить не могут.

Один из темпоралистов, родившийся в Африке, холодно спросил:

— А каких людей ты видел в 2230 году?

— В каком смысле?

— Меня интересует цвет кожи, форма глаз.

— В 2230 году ничего не изменилось, — ответил Арчи, — Я видел разных людей, с самыми разными оттенками кожи, волос и так далее. Средний рост, как мне показалось, увеличился, хотя я не изучал статистику. Люди выглядят моложе, сильнее и здоровее. Более того, я не видел голода, нищеты и болезней.

— Значит, геноцида не было?

— Нет, сэр, — сказал Арчи, — Мне также не удалось заметить следов войн или репрессий.

— Ну, — сказал один из темпоралистов таким тоном, словно с трудом привыкал к хорошим новостям, — похоже на счастливый конец.

— Счастливый конец, вполне возможно, — покачал головой другой, — но он слишком хорош, чтобы в него поверить. Похоже на возвращение в Эдем. Вот только что им пришлось сделать, чтобы добиться искомого результата? Мне не нравится упоминание о «печальном времени».

— Конечно, — вмешался третий, — нет никакого смысла сидеть здесь и строить догадки. Мы можем отправить Арчи на сто лет вперед или на пятьдесят. И тогда станет ясно, что же произошло, точнее, что произойдет, — поправился он.

— Я так не думаю, сэр, — сказал Арчи, — Они очень подробно объяснили мне, что у них не сохранилось сведений о гостях из прошлого — я был первым. Они полагают, что, если мы будем производить дальнейшие исследования, будущее изменится.

Наступило тревожное молчание. Арчи отослали, приказав все держать в памяти до следующей встречи. Я бы не удивился, если бы они предложили уйти и мне, поскольку я был единственным из всех присутствующих, кто не имел степени по темпоральным технологиям. Но они ко мне привыкли, а я, естественно, не предложил им себя удалить.

— Проблема состоит в том, — наконец заговорил один из темпоралистов, — что это действительно счастливый конец. Любые наши попытки что-то изменить только все испортят. Они ждали появления Арчи; они рассчитывают на то, что он сделает нам доклад; они рассказали ему только то, что нам следует знать; значит, пока нам ничто не угрожает. Все пойдет своим чередом.

— Вполне возможно, — с надеждой заметил другой, — что сведения, которые они послали нам с Арчи, помогут приблизиться к счастливому концу.

— Возможно, но если мы предпримем еще что-нибудь, то ситуация ухудшится. Я предпочитаю не думать о «печальном времени», о котором они сказали, но если мы сейчас попытаемся действовать, то печальное время нас не минует — более того, оно может оказаться еще печальней, а хороший конец и вовсе не наступит. Я полагаю, теперь нам ничего не остается, как прекратить темпоральные эксперименты и постараться о них вообще не вспоминать. Заявить о полнейшей неудаче.

— Невыносимо.

— Все остальное может привести к непоправимой катастрофе.

— Подождите, — сказал один из них. — Они знали, что Арчи прибудет в их время, значит, сохранилась информация об успешных экспериментах. Нам нет необходимости объявлять о поражении.

— Я так не думаю, — вступил в разговор еще один темпоралист. — До них дошли слухи, смутные отголоски. Во всяком случае, именно так сказал Арчи. Можно предположить, что у нас произошла утечка информации, но прямого заявления об удачном эксперименте никто не делал.

В результате так и решили. В течение нескольких дней они думали и даже обсуждали проблему, но с возрастающей тревогой. Я видел, чем все это закончится. Сразу скажу, что сам я, естественно, в спорах не участвовал — далеко не всякий раз они вообще замечали мое присутствие, но с каждым днем опасения в них росли. Как биологи во время бурного развития генных технологий, которые проголосовали за ограничение свободы своих экспериментов из-за боязни возникновения новых страшных болезней, так и охваченные ужасом темпоралисты решили, что с будущим лучше не связываться.

Вполне достаточно того, говорили они, что через два столетия возникнет прекрасное общество. Следует немедленно прекратить исследования, чтобы не разрушить будущее. Теперь темпоралисты занимались только теорией.

Один из темпоралистов заявил о своем окончательном отказе от науки. Он сказал:

— Придет день, когда человечество станет достаточно мудрым, чтобы найти способ без риска наблюдать за будущим или даже вносить в него небольшие изменения, но этот момент еще не настал. До него далеко.

Послышались негромкие аплодисменты.

Кто я такой рядом с достойными людьми, занятыми в Проекте-4, чтобы не соглашаться с ними и действовать на свой страх и риск? Возможно, все дело в том, что, ощущая свою незначительность по сравнению с учеными, я обрел мужество — доблесть недостаточно образованных. Из меня не успели выбить инициативу слишком жесткой специализацией или долгими научными рассуждениями.

В любом случае, через несколько дней, когда у меня появилось свободное время, я побеседовал с Арчи. Арчи ничего не знал об образовании или академических званиях. Для него я был человеком и господином, как любой другой член нашей группы, поэтому Арчи говорил со мной так же, как с остальными.

— А как люди из будущего относятся к людям из прошлого? Склонны ли они нас осуждать? Винят ли за ошибки и глупости? — спросил я у Арчи.

— Они не говорили мне слов, из которых я мог бы сделать такие выводы, сэр, — ответил Арчи, — Их забавляла примитивность моей конструкции, как и сам факт моего существования. В общем, они с юмором относились ко мне и людям, которые меня создали. У них самих нет роботов.

— Совсем нет роботов, Арчи?

— Они сказали, что у них нет подобных мне существ, сэр. Им не нужны металлические карикатуры на человека.

— И ты не видел роботов?

— Нет, сэр. За все время моего пребывания там я не видел ни одного.

Я немного подумал и спросил:

— А что они думают о других сторонах нашего общества?

— Мне кажется, они во многих отношениях восхищаются прошлым. Они показывали мне музеи, посвященные «периоду неограниченного развития». Целые города превращены в музеи.

— Ты говорил, что через двести лет на Земле не осталось городов, Арчи. Городов в том смысле, как их понимаем мы.

— Вовсе не их города служат музеями, а остатки наших. Весь остров Манхэттен превращен в музей, тщательно восстановленный в том виде, каким он был в период своего расцвета. Я много часов гулял по нему с гидами, поскольку им хотелось узнать мое мнение относительно его подлинности. Я ничем не мог им помочь, так как никогда не бывал на Манхэттене. Мне показалось, что они им очень гордятся. У них есть и другие сохраненные города, тщательно восстановленные механизмы, библиотеки с печатными книгами, огромные витрины, демонстрирующие моды прошедших веков, мебель и другие мелочи повседневной жизни. Они говорили, что люди нашего времени были не слишком мудры, но сумели создать надежную базу для наступления будущего.

— А ты видел молодых людей? Очень молодых? Детей?

— Нет, сэр.

— Очень хорошо, Арчи. А теперь послушай меня…

Если и есть что-то, в чем я разбираюсь лучше темпоралистов, так это роботы. Для них роботы остаются черными ящиками, которым отдают приказы и которых отсылают к ремонтникам или выбрасывают, когда они выходят из строя. Однако я хорошо понимал позитронные цепи роботов и умел обращаться с Арчи, как никто из моих коллег. И я воспользовался своими знаниями.

Я не сомневался, что темпоралисты больше не станут его расспрашивать, поскольку они боялись связываться с будущим. Но даже если они и решатся на дальнейшие беседы, он не станет говорить им то, что им, с моей точки зрения, знать не следует. Да и сам Арчи не будет подозревать, что он скрывает от них какие-то факты.

Я довольно тщательно все обдумал, и постепенно мне стало ясно, что произошло в течение следующих двух столетий.

Дело в том, что мы совершили ошибку, отправив в будущее Арчи. Он примитивный робот, и для него люди всегда остаются людьми. Он не может — не умеет — их различать. Арчи не удивило, что люди стали такими цивилизованными и гуманными. Позитронные цепи мозга заставляют Арчи воспринимать всех людей цивилизованными и гуманными; в некотором смысле даже богоподобными, если воспользоваться этим старомодным выражением.

Сами темпоралисты, будучи людьми, почувствовали удивление и даже некоторое недоверие, когда Арчи представил им свое видение ситуации, в соответствии с которым человеческие существа стали такими добрыми и благородными. Но, опять-таки будучи людьми, темпоралисты заставили себя поверить Арчи, вопреки собственному здравому смыслу.

Получилось, что я умнее темпоралистов или просто мне удалось посмотреть на вещи незамутненным взглядом.

И я спросил у себя: если за двести лет население уменьшилось с десяти миллиардов до одного, почему оно не уменьшилось до нуля? Я не видел особой разницы между такими результатами.

Кто были те, кому удалось спастись? Вероятно, они оказались сильнее остальных девяти миллиардов? Или выносливее? Лучше переносили лишения? А также были более разумными, рациональными и добродетельными, чем девять миллиардов погибших, что следовало из картины мира через двести лет, которую нарисовал нам Арчи.

Короче, были ли они людьми?

Они улыбались Арчи с легкой насмешкой и хвастались, что у них нет роботов; утверждали, что им не нужны металлические карикатуры на человека.

А что, если они сами лишь органические копии человека? Что, если они роботы, принявшие облик человека; столь похожие на людей, что их невозможно отличить, во всяком случае роботу вроде Арчи? Что, если люди будущего на самом деле — человекоподобные роботы, которым удалось выжить после глобальной катастрофы, принесшей гибель всем людям?

У них нет детей. Арчи не видел ни одного ребенка. Конечно, население оставалось стабильным, люди жили долго, так что детей в любом случае не могло быть много. Но Арчи два месяца провел на Луне, где население росло, однако и там он не видел детей.

Возможно, в будущем этих людей конструируют, а не рожают.

Может быть, это и хорошо? Если люди вымерли в результате собственной злобы, ненависти и глупости, то от них хотя бы остались достойные потомки, разумные существа, которые ценят прошлое, сохраняют его и двигаются в будущее, изо всех сил стараясь осуществить мечты человечества и построить лучший, добрый мир. Да и космос они заселяют более эффективно, чем мы, «настоящие» люди.

Сколько разумных существ во вселенной вымерло без следа? Быть может, мы будем первыми, кому удалось оставить такое наследие.

Мы имели право чувствовать гордость.

Должен ли я рассказать о своем открытии миру? Или темпоралистам? Не знаю.

Во-первых, они могут мне не поверить. Во-вторых, если они мне поверят, не обратятся ли люди против роботов и не уничтожат ли тех, кто придет им на смену? Или просто откажутся строить новых? Значит, видение будущего глазами Арчи — и моими собственными — никогда не станет реальностью. Но это едва ли повлияет на причины, вызвавшие гибель человечества. Таким образом, я лишь помешаю появлению его замены; не возникнет других существ, созданных человеком и почитающих людей, которые могли бы осуществить давние мечты человечества.

Я не хотел, чтобы это произошло. Видение мира глазами Арчи должно стать реальностью.

Я пишу эти строки и позабочусь о том, чтобы их нашли и прочитали лишь через двести лет, точнее, немного раньше — перед самым появлением Арчи. Пусть человекоподобные роботы знают, что они должны хорошо его встретить и благополучно отправить домой, снабдив такой информацией, которая заставит темпоралистов отказаться от экспериментов со временем, чтобы будущее развивалось своим трагически-счастливым путем.

Почему я так уверен в собственной правоте? Должен признаться, что я нахожусь в уникальном положении, поскольку точно знаю ответ на этот вопрос.

Несколько раз я говорил, что темпоралисты стоят выше меня. Во всяком случае, в их глазах я нахожусь значительно ниже, но именно это положение и позволяет мне смотреть на некоторые аспекты незамутненными глазами, как я уже говорил ранее, и помогает лучше понимать роботов, о чем я тоже упоминал.

Дело в том, что я робот.

Я первый человекоподобный робот, и именно от меня и тех моих собратьев, которых еще предстоит изобрести, зависит будущее человечества.

Часть II. ТРИ ЗАКОНА РОБОТЕХНИКИ

ХОРОВОД

Одно из любимых изречений Грегори Пауэлла гласило, что паника до добра не доводит. Поэтому, когда потный и возбужденный Майкл скатился ему навстречу по лестнице, Пауэлл нахмурился.

— В чем дело? — спросил он, — Ноготь сломал?

— Еще чего, — задыхаясь, огрызнулся Донован. — Что ты целый день делал внизу? — Он перевел дух и выпалил: — Спиди не вернулся!

Глаза Пауэлла широко раскрылись, и он остановился, но туг же заставил себя успокоиться и продолжал молча подниматься. Только на верхней площадке он спросил:

— Ты послал его за селеном?

— Да.

— И давно?

— Уже пять часов.

Снова наступило молчание. Вот дьявольское положение! Ровно двенадцать часов они находятся на Меркурии — и уже попали в такую скверную переделку. Меркурий всегда считался самой каверзной планетой во всей Солнечной системе, но это уже слишком!

Пауэлл произнес:

— Начни сначала и рассказывай по порядку.

Они вошли в радиорубку. Оборудование ее, до которого никто не дотрагивался за все десять лет, прошедшие со времен Первой экспедиции, уже несколько устарело. Для техники эти десять лет значили очень много. Сравнить хотя бы Спиди с роботами того типа, который выпускали в 2005 году. Правда, последние достижения роботехники были особенно головокружительны.

Пауэлл осторожно провел пальцем по еще не потускневшей поверхности металла. Все, что находилось в рубке, казалось каким-то заброшенным и производило гнетущее впечатление. Как, впрочем, и вся станция.

Донован тоже это почувствовал. Он сказал:

— Я попробовал связаться с ним по радио, но без всякого толку. На солнечной стороне радио бесполезно — во всяком случае, на расстоянии больше двух миль. Отчасти поэтому и не удалась Первая экспедиция. А чтобы наладить УКВ, нам нужна не одна неделя…

— Ладно, знаю. Что же все-таки ты выяснил?

— Я поймал немодулированный сигнал на коротких волнах. По нему можно было только определить положение Спиди. Я следил за ним два часа и нанес результаты на карту.

Донован достал из заднего кармана пожелтевший листок бумаги — наследие неудачной Первой экспедиции — и,швырнув его на стол, яростно прихлопнул ладонью. Пауэлл наблюдал за ним, стоя поодаль и скрестив руки на груди. Донован нервно ткнул карандашом:

— Этот красный крестик — селеновое озеро.

— Которое? — прервал его Пауэлл, — Там три озера. Те, которые Мак-Дугал нанес для нас на карту перед тем, как улететь.

— Конечно, я послал Спиди к самому ближнему. Семнадцать миль отсюда. Но не в этом дело. — Голос Донована дрожал от напряжения, — Все эти точки обозначают положение Спиди.

В первый раз за все время напускное спокойствие слетело с Пауэлла. Он схватил карту.

— Ты шутишь? Этого не может быть!

— Смотри сам, — буркнул Донован.

Точки, обозначавшие положение робота, образовали неровную окружность, в центре которой находился красный крестик — селеновое озеро. Пальцы Пауэлла потянулись к усам — несомненный признак тревоги.

Донован добавил:

— За два часа, пока я за ним следил, он обошел это проклятое озеро четыре раза. Похоже, он собирается кружить там без конца. Понимаешь, в каком мы положении?

Пауэлл взглянул на него, но ничего не сказал. Конечно, он понимал, в каком они положении. Все было просто, как цепочка силлогизмов. От мощи чудовищного меркурианского солнца их отгораживали только батареи фотоэлементов. Не будет фотоэлементов… Что же, медленное поджаривание — один из самых неприятных видов смерти.

Донован яростно взъерошил рыжую шевелюру.

— Мы осрамимся на всю Солнечную систему, Грег. Это же надо — сразу сесть в галошу! «Знаменитая бригада в составе Пауэлла и Донована послана на Меркурий, чтобы выяснить, стоит ли открывать на солнечной стороне рудники с новейшей техникой и роботами». И вот в первый же день мы все испортили. А дело ведь самое простое. Да нам теперь никакой жизни не будет.

— Об этом не стоит переживать, — спокойно сказал Пауэлл. — Если мы срочно что-нибудь не предпримем, о жизни не может быть и речи. Мы просто не выживем.

— Не говори глупостей! Может быть, тебе и смешно, а мне нет. Послать нас сюда с одним-единственным роботом — это просто преступление! Да еще эта твоя блестящая идея — самим восстановить фотоэлементы.

— Ну, это ты напрасно. Мы же вместе решали. Ведь нам всего-то и нужно что килограмм селена, диэлектрическая установка Стиллхэда и три часа времени. И по всей солнечной стороне стоят целые озера чистого селена. Спектрорефлектор Мак-Дугала за пять минут засек целых три. Какого черта! Не могли же мы ждать следующего противостояния!

— Так что будем делать? Пауэлл, ты что-то придумал? Я знаю, иначе бы ты не был таким спокойным. На героя ты похож не больше, чем я. Давай выкладывай!

— Сами пойти за Спиди мы не можем. Это все-таки солнечная сторона. Под этим солнцем даже новые скафандры выдержат не больше двадцати минут. Но знаешь старую поговорку: «Пошли робота поймать робота»? Послушай, Майк, дело, может быть, не так уж плохо. У нас внизу есть шесть роботов. Если они только исправны.

В глазах Донована мелькнул проблеск надежды.

— Шесть роботов Первой экспедиции? А ты уверен? Может быть, это просто полуавтоматы? Ведь десять лет — это очень много для роботехники.

— Нет, это роботы. Я целый день с ними возился и теперь знаю. У них позитронный мозг — конечно, самый примитивный.

Он сунул карту в карман.

— Пойдем вниз.

Роботы хранились в самом нижнем ярусе станции, среди покрытых пылью ящиков неизвестно с чем. Они были очень большие — даже в сидячем положении их головы возвышались над полом на добрых два метра.

Донован присвистнул:

— Вот это габариты, а? Не меньше трех метров в обхвате.

— Это потому, что они оборудованы старым приводом Мак-Геффи. Я заглянул внутрь — жуткое устройство.

— Ты еще не включал их?

— Нет. А зачем? Вряд ли что-нибудь не в порядке. Даже диафрагмы выглядят прилично. Они должны говорить.

Он отвинтил щиток на груди ближайшего робота и вложил в отверстие двухдюймовый шарик, в котором была заключена ничтожная искорка атомной энергии — все, что требовалось, чтобы вдохнуть в робота жизнь. Шарик было довольно трудно приладить, но в конце концов Пауэллу это удалось. Потом он старательно закрепил щиток и занялся следующим роботом.

Донован сказал с беспокойством:

— Они не двигаются.

— Нет команды, — коротко объяснил Пауэлл. Он вернулся к первому роботу и хлопнул его по броне: — Эй, ты! Ты меня слышишь?

Гигант медленно нагнул голову, и его глаза остановились на Пауэлле. Потом раздался хриплый скрипучий голос, похожий на звук древнего фонографа:

— Да, хозяин.

Пауэлл невесело усмехнулся.

— Понял, Майк? Это один из первых говорящих роботов. Тогда дело шло к тому, что применение роботов на Земле запретят. Но конструкторы пытались предотвратить это и заложили в дурацкие машины прочный, надежный инстинкт раба.

— Но это не помогло, — заметил Донован.

— Нет, конечно, но они все-таки старались.

Он снова повернулся к роботу.

— Встань!

Робот медленно поднялся. Донован задрал голову и снова присвистнул.

Пауэлл спросил:

— Ты можешь выйти на поверхность? На солнце? Наступила тишина. Мозг робота работал медленно. Потом робот ответил:

— Да, хозяин.

— Хорошо. Ты знаешь, что такое миля?

Снова молчание и неторопливый ответ:

— Да, хозяин.

— Мы выведем тебя на поверхность и укажем направление. Ты пройдешь около семнадцати миль и встретишь где-то там другого робота, поменьше. Понимаешь?

— Да, хозяин.

— Ты найдешь этого робота и прикажешь ему вернуться. Если он не пойдет, приведешь его силой.

Донован тронул Пауэлла за рукав.

— Почему бы не послать его прямо за селеном?

— Потому что мне нужен Спиди, понятно? Я хочу знать, что с ним стряслось, — Повернувшись к роботу, он приказал: — Иди за мной!

Робот не двинулся с места, и его голос громыхнул:

— Простите, хозяин, но я не могу. Вы должны сначала сесть. Его неуклюжие руки со звоном соединились, тупые пальцы переплелись, образовав что-то вроде стремени.

Пауэлл уставился на робота, теребя усы.

— Ого! Гм…

Донован вытаращил глаза.

— Мы должны ехать на них? Как на лошадях?

— Наверное. Правда, я не знаю, зачем это. Впрочем… Ну конечно! Я же говорю, что тогда слишком увлекались безопасностью. Очевидно, конструкторы хотели всех убедить, что роботы совершенно безопасны. Они не могут двигаться самостоятельно, а только с погонщиком на плечах. А что нам делать?

— Я об этом и думаю, — проворчал Донован, — Мы все равно не можем появиться на поверхности — с роботом или без робота. О господи! — Он дважды возбужденно щелкнул пальцами. — Дай мне эту карту. Зря, что ли, я ее два часа изучал? Вот наша станция. А почему бы нам не воспользоваться туннелями?

Станция была помечена на карте кружком, от которого паутиной разбегались пунктирные линии туннелей.

Донован вгляделся в список условных обозначений.

— Смотри, — сказал он, — эти маленькие черные точки — выходы на поверхность. Один из них самое большее в трех милях от озера. Вот его номер… Они могли бы писать и покрупнее… Ага, 13а. Если только роботы знают дорогу…

Пауэлл немедленно задал вопрос и получил в ответ вялое: «Да, хозяин».

— Иди за скафандрами, — удовлетворенно сказал он.

Они надевали скафандры впервые. Еще вчера, когда они прибыли на Меркурий, они вообще не собирались этого делать. А теперь неловко двигали руками и ногами, осваиваясь с неудобным одеянием.

Скафандры были намного толще и еще безобразнее, чем обычные костюмы для космических полетов. Зато они были значительно легче — в них не было ни кусочка металла. Изготовленные из термоустойчивого пластика, прослоенные специально обработанной пробкой, снабженные устройством, удалявшим из воздуха всю влагу, эти скафандры могли противостоять нестерпимому сиянию меркурианского солнца двадцать минут, ну и еще пять — десять минут без непосредственной смертельной опасности для человека.

Робот все еще держал руки стременем. Он не выказал никаких признаков удивления при виде нелепой фигуры, в которую превратился Пауэлл.

Радио хрипло разнесло голос Пауэлла:

— Ты готов доставить нас к выходу 13а?

— Да, хозяин.

«И то хорошо, — подумал Пауэлл, — Может быть, им и не хватает дистанционного радиоуправления, но, по крайней мере, они хоть могут принять команды».

— Садись на любого, Майк, — сказал он Доновану.

Он поставил ногу в импровизированное стремя и взобрался наверх. Сидеть было удобно: на спине у робота был специальный горб, на каждом плече — по выемке для ног. Теперь стало ясно и назначение «ушей» гиганта. Пауэлл взялся за «уши» и повернул голову робота. Тот неуклюже повернулся.

— Вези, Макдуф!

Но на самом деле Пауэллу было вовсе не до шуток.

Шагая медленно, с механической точностью, гигантские роботы прошли в дверь, притолока которой пришлась едва на полметра выше их голов, так что всадники поспешили пригнуться. Узкий коридор, под сводами которого мерно громыхали тяжелые, неторопливые шаги гигантов, вел в шлюзовую камеру, где пришлось подождать, пока не будет откачан воздух.

Длинный безвоздушный туннель, уходящий вдаль, напоминал Пауэллу об огромной работе, проделанной Первой экспедицией с ее убогим снаряжением. Да, она окончилась неудачей, но эта неудача стоила иного легкого успеха.

Роботы шагали по туннелю. Их скорость была неизменна, поступь равномерна.

Пауэлл сказал:

— Смотри-ка, туннель освещен и температура как на Земле. Наверное, так было все эти десять лет, пока здесь никто не жил.

— Каким же образом они этого добились?

— Дешевая энергия. Самая дешевая во всей Солнечной системе. Излучение Солнца здесь, на солнечной стороне Меркурия, — это не шуточки. Вот почему они построили станцию на открытом месте, а не в тени какой-нибудь горы. Ведь сама станция — это просто огромный преобразователь энергии. Тепло превращается в электричество, свет, механическую работу и во все, что хочешь. И одновременно с получением энергии станция охлаждается.

— Слушай, — сказал Донован, — это все очень поучительно, только давай поговорим о чем-нибудь другом. Ведь преобразованием энергии занимаются фотоэлементы, а это сейчас мое больное место.

Пауэлл что-то проворчал, и после паузы Донован заговорил о другом.

— Послушай, Грег. Что все-таки могло случиться со Спиди? Я никак не могу этого понять.

В скафандре трудно пожать плечами, но Пауэллу это удалось.

— Не знаю, Майк. Ведь он полностью приспособлен к условиям Меркурия. Жара ему не страшна, он рассчитан на уменьшенную силу тяжести, может двигаться по пересеченной местности. Все предусмотрено — по крайней мере, должно быль предусмотрено.

Они замолчали, на этот раз надолго.

— Хозяин, — сказал робот, — мы на месте.

— А? — Пауэлл очнулся, — Ну, давай выбираться наверх. На поверхность.

Они оказались в небольшом павильоне — пустом, полуразрушенном. Донован зажег фонарь и долго разглядывал рваные края дыры в одной из стен, прямо под потолком.

— Метеорит? Как ты думаешь? — спросил он.

Пауэлл пожал плечами.

— Какая разница? Неважно. Пойдем.

Стоявшая рядом черная базальтовая скала защищала их от солнца. Вокруг все было погружено в черную тень безвоздушного мира. Тень обрывалась, как будто обрезанная ножом, и дальше начиналось нестерпимое белое сияние мириад кристаллов, покрывавших почву.

— Клянусь космосом, вот это да! — У Донована захватило дух от удивления. — Прямо как снег!

Действительно, это было похоже на снег. Пауэлл окинул взглядом сверкающую неровную поверхность, которая простиралась до самого горизонта, и поморщился от режущего глаза блеска.

— Это какое-то необычное место, — сказал он. — В среднем коэффициент отражения от поверхности Меркурия довольно низок, и почти вся планета покрыта серой пемзой. Что-то вроде Луны. А красиво, правда?

Хорошо, что скафандры были снабжены светофильтрами. Красиво или нет, но незащищенные глаза за полминуты ослепли бы от этого сверкания.

Донован посмотрел на термометр, укрепленный на запястье скафандра.

— Ого! Восемьдесят градусов!

Пауэлл тоже взглянул на термометр и сказал:

— Да… Многовато. Ничего не поделаешь, атмосфера…

— На Меркурии? Ты спятил!

— Да нет. Ведь и на Меркурии есть кое-какая атмосфера, — рассеянно ответил Пауэлл, пытаясь неуклюжими пальцами скафандра приладить к шлему стереотрубу. — У поверхности должен стелиться тонкий слой паров. Летучие элементы, тяжелые соединения, которые может удержать притяжение Меркурия. Селен, йод, ртуть, галлий, калий, висмут, летучие окислы. Пары попадают в тень и конденсируются, выделяя тепло. Это что- то вроде гигантского перегонного куба. Зажги фонарь — и увидишь, что скала с этой стороны покрыта каким-нибудь там серным инеем или ртутной росой.

— Ну, это неважно. Какие-то жалкие восемьдесят градусов наши скафандры выдержат сколько угодно.

Пауэлл наконец приладил стереотрубу и теперь стал похож на улитку с рожками. Донован напряженно ждал.

— Что-нибудь видно?

Пауэлл ответил не сразу. Его голос был полон тревоги.

— Вон на горизонте темное пятно. Это, скорее всего, селеновое озеро. Оно тут и должно быть. А Спиди не видно.

Пауэлл поставил ноги на спину робота, осторожно выпрямился и стал вглядываться в даль.

— Постой… Ну да, это он. Идет сюда.

Донован посмотрел в ту сторону, куда указывал палец Пауэлла. У него не было стереотрубы, но он разглядел на фоне ослепительного сверкания кристаллов движущуюся черную точку.

— Вижу! — крикнул он, — Поехали!

Пауэлл снова уселся на плечах робота и хлопнул перчаткой по его гигантской груди:

— Пошел!

— Давай, давай! — вопил Донован, пришпоривая своего робота пятками.

Роботы двинулись вперед. Их мерный топот не был слышен в безвоздушном пространстве, а через синтетическую ткань скафандра звук тоже не передавался. Чувствовались только ритмичные колебания.

— Быстрее! — приказал Донован, но ритм не изменился.

— Бесполезно, — ответил Пауэлл. — Этот железный лом может двигаться только с одной скоростью. Не думаешь ли ты, что они оборудованы селективными флексорами?

Они вынырнули из тени. Свет солнца обрушился на них раскаленным потоком. Донован невольно пригнулся.

— Ух! Это мне кажется или на самом деле жарко?

— Скоро будет еще жарче, — последовал мрачный ответ, — Смотри — Спиди!

Робот СПД-13 был уже близко, и его можно было рассмотреть во всех подробностях. Грациозное обтекаемое тело, отбрасывавшее слепящие блики, четко и быстро передвигалось по неровной поверхности. Его имя — Спиди (Проворный) — было образовано из букв, составлявших его марку, но оно очень подходило ему. Модель СПД была одним из самых быстрых роботов, которые выпускались фирмой «Ю. С. Роботс».

— Эй, Спиди! — завопил Донован, отчаянно махая руками.

— Спиди! — закричал Пауэлл, — Иди сюда.

Расстояние между людьми и свихнувшимся роботом быстро уменьшалось — больше благодаря Спиди, чем медленным, устаревшим за десять лет сооружениям, на которых восседали Пауэлл и Донован.

Теперь уже можно было разглядеть, что походка у Спиди какая-то неровная — робот заметно пошатывался на ходу из стороны в сторону. Пауэлл замахал рукой и увеличил до предела усиление в своем компактном, встроенном в шлем радиопередатчике, готовясь крикнуть еще раз. В этот момент Спиди заметил их.

Он остановился как вкопанный и стоял некоторое время, чуть покачиваясь, как будто от легкого ветерка.

Пауэлл закричал:

— Все в порядке, Спиди! Иди сюда!

В наушниках наконец-то послышался голос робота:

— Вот здорово! Давайте поиграем. Вы ловите меня, а я буду ловить вас. Никакая любовь нас не разлучит. Я — маленький цветочек, милый маленький цветочек. Ур-ра!

Повернувшись кругом, он помчался обратно с такой скоростью, что из-под его ног полетели комки спекшейся пыли. Последние слова, которые он произнес, удаляясь, были: «Растет цветочек маленький под дубом вековым». За этим последовали металлические щелчки, которые, возможно, у робота соответствовали икоте.

Донован тихо сказал:

— Откуда он взял эти нелепые стишки? Слушай, Грег, он… пьян. Очень похоже.

— Если бы ты мне этого не сообщил, я бы, наверное, никогда не догадался, — ехидно заметил Пауэлл. — Давай вернемся в тень. Я уже поджариваюсь.

Они помолчали. Потом Пауэлл сказал:

— Прежде всего, Спиди не пьян — то есть не так, как человек. Он робот, а роботы не пьянеют. Но с ним происходит что-то неладное, и это выглядит так же, как у человека — опьянение.

— По-моему, он действительно пьян, — решительно заявил Донован. — Во всяком случае, он думает, что мы с ним играем. А нам не до игрушек. Это дело жизни или смерти — и смерти довольно-таки неприятной.

— Ладно, не спеши. Робот — это всего лишь робот. Как только мы узнаем, что с ним, мы его починим.

— Как только… — желчно буркнул Донован.

Пауэлл пропустил эти слова мимо ушей.

— Спиди прекрасно приспособлен к обычным условиям Меркурия. Но эта местность, — он обвел руками горизонт, — явно необычна. Вот в чем дело. Откуда, например, взялись эти кристаллы? Они могли образоваться из медленно остывающей жидкости. Но какая жидкость настолько горяча, чтобы остывать под солнцем Меркурия?

— Вулканические явления, — немедленно продолжил Донован.

Пауэлл опять напрягся.

— Устами младенца… — произнес он сдавленным голосом и замолчал на пять минут. Потом сказал: — Слушай, Майк. Что ты сказал Спиди, когда посылал его за селеном?

Донован удивился.

— Ну, не знаю. Я просто велел принести селен.

— Это ясно. Но как? Попробуй точно припомнить.

— Я сказал… Постой… Я сказал: «Спиди, нам нужен селен. Ты найдешь его там-то и там-то. Пойди и принеси его». Вот и все. Что же я еще должен был сказать?

— Ты не говорил, что это очень важно, срочно?

— Зачем? Дело-то простое.

Пауэлл вздохнул.

— Да, теперь уже ничего не изменишь. Но мы попали в переделку.

Он слез со своего робота и сел, прислонившись к скале. Донован подсел к нему и взял под руку. За гранью тени слепящее солнце подстерегало их, как кошка — мышь. А рядом стояли два гигантских робота, невидимые в темноте. Только светившиеся тусклым красным светом фотоэлектрические глаза смотрели на них — немигающие, неподвижные, равнодушные.

Равнодушные! Такие же, как и весь этот гибельный Меркурий — маленький, но коварный.

Донован услышал напряженный голос Пауэлла:

— Теперь слушай. Начнем с Трех основных Законов Роботехники — трех правил, которые прочно закреплены в позитронном мозгу. Первое. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

— Правильно.

— Второе, — продолжал Пауэлл, — Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

— Верно.

— И третье. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

— Верно. Ну и что?

— Так это же все объясняет. Когда эти законы вступают в противоречие между собой, дело решает разность позитронных потенциалов в мозгу. Что получается, если робот приближается к месту, где ему грозит опасность, и сознает это? Потенциал, который создается Третьим Законом, автоматически заставляет его вернуться. Но представь себе, что ты приказал ему приблизиться к опасному месту. В этом случае Второй Закон создает противоположный потенциал, который выше первого, и робот выполняет приказ с риском для собственного существования.

— Это я знаю. Но что отсюда следует?

— Что могло случиться со Спиди? Это одна из последних моделей, специализированная, дорогая, как линкор. Он сделан так, чтобы его нелегко было уничтожить.

— Ну и?..

— Ну и при его программировании Третий Закон был задан особенно строго — кстати, это специально отмечалось в проспектах. Его стремление избежать опасности необыкновенно сильно. А когда ты послал его за селеном, ты дал команду небрежно, так что потенциал, связанный со Вторым Законом, был довольно слаб. Это все — факты.

— Давай, давай. Кажется, я начинаю понимать.

— Ясно? Около селенового озера существует какая-то опасность. Она возрастает по мере того, как робот приближается к нему, и на каком-то расстоянии от озера потенциал Третьего Закона, с самого начала очень высокий, становится равен потенциалу Второго Закона, с самого начала слабому.

Донован возбужденно вскочил на ноги.

— Ясно! Устанавливается равновесие. Третий Закон гонит его назад, а Второй — вперед…

— И он начинает кружить около озера, оставаясь на линии, где существует это равновесие. И если мы ничего не предпримем, он так и будет бегать по этому кругу, точно в хороводе…

Он продолжал задумчиво:

— И между прочим, поэтому он и ведет себя как пьяный. При равновесии потенциалов половина позитронных цепей в мозгу не действует. Я не специалист по позитронике, но это очевидно. Возможно, он потерял контроль как раз над теми же частями своего волевого механизма, что и пьяный человек. А вообще все это очень мило.

— Но откуда взялась опасность? Если бы знать, от чего он бегает…

— Да ведь ты сам уже догадался! Вулканические явления. Где-то около озера просачиваются газы из недр Меркурия. Сернокислый газ, углекислота — и окись углерода. А при здешних температурах…

Донован проглотил слюну.

— Окись углерода плюс железо дает летучий карбонил железа!

— А робот, — мрачно добавил Пауэлл, — это в основном железо. Люблю логические рассуждения. Мы уже все выяснили, кроме того, что теперь делать. Сами добраться до селена мы не можем — всё-таки слишком далеко. Мы не можем послать этих битюгов, потому что они без нас не пойдут, а если мы поедем с ними, то успеем подрумяниться. Поймать Спиди мы не можем — этот дурень думает, что мы с ним играем, а скорость у него шестьдесят миль в час против наших четырех…

— Но если один из нас отправится за ним, — начал задумчиво Донован, — и вернется поджаренным, то ведь останется другой…

— О да, конечно. Очень трогательная жертва! Только прежде чем человек доберется до озера, он уже будет не в состоянии отдать приказ. А без приказа роботы вряд ли вернутся. Прикинь: мы в двух или в трех милях от озера — ну, считай, в двух. Робот делает четыре мили в час. А в скафандрах мы можем продержаться двадцать минут. Имей в виду, что тут не только высокая температура. Солнечное излучение в ультрафиолете и дальше — это тоже смерть.

— Н-да, — сказал Донован, — Всего десяти минут не хватает.

— Для нас все равно — десяти минут или целой вечности. И еще: чтобы потенциал Третьего Закона остановил Спиди на таком расстоянии, здесь должно быть довольно много окиси углерода, смешанной с парами металлов. В такой среде быстро идет коррозия. Он гуляет там уже несколько часов. В любой момент, скажем, коленный сустав может выйти из строя, и он перевернется. Тут нужно не просто шевелить мозгами — нужно решать быстро!

Наступило глубокое, мрачное, унылое молчание.

Первым заговорил Донован. Его голос дрожал, но он старался говорить спокойно.

— Ну хорошо, мы не можем усилить потенциал Второго Закона новой командой. А нельзя ли попробовать с другого конца? Если мы увеличим опасность, то усилится потенциал Третьего Закона, и мы отгоним его назад.

Пауэлл молча повернул к нему окошко своего шлема.

— Послушай, — осторожно продолжал Донован, — все, что нам нужно, чтобы отогнать его, это повысить концентрацию окиси углерода. А на станции есть целая аналитическая лаборатория.

— Естественно, — согласился Пауэлл, — Это же станция-рудник.

— Верно. А значит, там должно быть изрядное количество щавелевой кислоты для осаждения кальция.

— Клянусь космосом! Майк, ты гений!

— Более или менее, — скромно согласился Донован, — Я просто вспомнил, что щавелевая кислота при нагревании разлагается на углекислый газ, воду и добрую старую окись углерода. Элементарный институтский курс химии.

Пауэлл вскочил и хлопнул гигантского робота по ноге.

— Эй! — крикнул он, — Ты умеешь бросать?

— Что, хозяин?

— Не важно, — Пауэлл обругал про себя тяжелодумного робота и схватил обломок скалы величиной с кирпич, — Возьми и попади в гроздь голубых кристаллов — вон за той кривой трещиной. Видишь?

Донован дернул его за руку.

— Слишком далеко, Грег. Это же почти полмили.

— Спокойно, — ответил Пауэлл. — Вспомни о силе тяжести на Меркурии. А рука у него стальная. Смотри.

Глаза робота с машинной точностью измеряли дистанцию. Он прикинул вес камня и замахнулся. В темноте его движения были плохо видны, но когда он переступил с ноги на ногу, почувствовалось заметное сотрясение. Камень черной точкой вылетел за пределы тени. Его полету не мешали ни сопротивление воздуха, ни ветер, и, когда он упал, осколки голубых кристаллов разлетелись из самого центра грозди.

Пауэлл радостно воскликнул:

— Поехали за кислотой, Майк!

Когда они въехали в разрушенный павильон, Донован мрачно сказал:

— Спиди болтается на нашей стороне озера с тех пор, как мы за ним погнались. Ты заметил?

— Да.

— Наверное, хочет поиграть с нами. Ну я ему поиграю!..

Они вернулись через несколько часов с трехлитровыми банками белого порошка и с вытянувшимися лицами. Фотоэлементы разрушались еще быстрее, чем они думали.

Они вывели своих роботов на солнце и молча, сосредоточенно и мрачно направились к Спиди.

Спиди не спеша запрыгал к ним.

— Вот и мы! Ур-ра! Вышел месяц из тумана и не ударил лицом в грязь!

— Я тебе покажу грязь, — пробормотал Донован, — Смотри, Грег, он хромает.

— Вижу, — последовал озабоченный ответ, — Если мы не поторопимся, то окись углерода его доконает.

Теперь они приближались медленно, почти крадучись, чтобы не спугнуть свихнувшегося робота. Они были еще довольно далеко, но Пауэлл уже мог бы поклясться, что Спиди приготовился пуститься наутек.

— Давай! — прошептал он. — Считаю до трех. Раз, два…

Две стальные руки одновременно описали дугу, и две стеклянные банки полетели параллельными траекториями, сверкая, как бриллианты, под невозможным светом. Они бесшумно разбились вдребезги, и позади Спиди поднялось облачко щавелевой кислоты. Пауэлл знал, что на ярком меркурианском солнце она бурлит, как газированная вода.

Спиди медленно повернулся, потом попятился и так же медленно начал набирать скорость. Через пятнадцать секунд он уже неуверенными прыжками двигался в сторону людей.

Пауэлл не расслышал, что говорил при этом робот, но ему послышалось что-то вроде: «Не клянись, слов любви не говори…»

Пауэлл вернулся к Доновану.

— Под скалу, Майк! Он вырвался из этой колеи и теперь будет слушаться. Мне уже становится жарко.

Они затрусили в тень на плечах своих медленных гигантов. Только когда они почувствовали вокруг себя приятную прохладу, Донован обернулся.

— Грег!!!

Пауэлл посмотрел назад и чуть не вскрикнул. Спиди медленно, очень медленно удалялся. Он снова входил в свою круговую колею, постепенно набирая скорость. В стереотрубу казалось, что он очень близко, но он был недосягаем.

— Догнать его! — закричал Донован и пустил робота, но Пауэлл остановил его.

— Ты его не поймаешь, Майк. Бесполезно.

Он сжал кулаки, чувствуя свою полную беспомощность.

— Почему же я это понял только через пять секунд после того, как все произошло? Майк, мы зря потеряли время.

— Нужно еще кислоты, — упрямо заявил Майк. — Концентрация была слишком мала.

— Да нет. Тут не помогли бы и семь тонн. А если бы у нас и было столько кислоты, мы все равно не успели бы ее привезти. Коррозия съест его. Неужели ты не понял, Майк?

— Нет, — сознался Донован.

— Мы просто установили новое равновесие. Когда окиси углерода становится больше и потенциал Третьего Закона увеличивается, Спиди просто отступает, пока снова не установится равновесие, а потом, когда окись углерода улетучивается, опять продвигается вперед, к озеру, — В голосе Пауэлла зазвучало отчаяние. — Это все тот же хоровод. Мы можем тянуть за Третий Закон и тащить за Второй, и все равно ничего не изменится. Только точка равновесия будет перемещаться. Нужно выйти за пределы этих законов.

Он развернул своего робота лицом к Доновану, так что они оказались друг против друга — смутные тени в темноте, и прошептал:

— Майк!

— Это конец, — устало сказал Донован, — Что же, поехали на станцию. Подождем, пока фотоэлементы выгорят окончательно, пожмем друг другу руки, примем цианистый калий и умрем, как подобает джентльменам.

Он коротко усмехнулся.

— Майк, — серьезно повторил Пауэлл, — Мы должны вернуть Спиди.

— Я знаю.

— Майк, — снова начал Пауэлл и после недолгого колебания продолжал: — Есть еще Первый Закон. Я об этом уже думал, но это — крайнее средство.

Донован взглянул на него, и его голос оживился:

— Самое время для крайнего средства.

— Ладно. По Первому Закону робот не может допустить, чтобы из-за его бездействия человеку грозила опасность. Тут уж ни Второй, ни Третий Законы его не остановят. Не могут, Майк.

— Даже когда робот свихнулся? Он же пьян.

— Конечно, есть риск.

— Хорошо, что ты предлагаешь?

— Я сейчас выйду на солнце и посмотрю, как будет действовать Первый Закон. Если и он не нарушит равновесия, то…

Какого черта, тогда все равно: или сейчас, или через три-четыре дня…

— Погоди, Грег. Есть еще законы человеческие. Ты не имеешь права просто так взять и пойти. Давай разыграем, чтобы все было по-честному.

— Ладно. Кто первый возведет четырнадцать в куб? — И почти сразу: — Две тысячи семьсот сорок четыре.

Донован почувствовал, как робот Пауэлла, проходя мимо, задел его робота. Через секунду Пауэлл уже был за границей тени. Донован раскрыл рот, чтобы крикнуть, но удержался. Конечно, этот идиот заранее подсчитал, сколько будет четырнадцать в кубе. Очень на него похоже.

Солнце жгло невыносимо, и Пауэлл почувствовал, что у него страшно зачесалась спина. Наверное, воображение. А может быть, жесткое излучение уже проникает даже сквозь скафандр.

Спиди следил за ним, но на этот раз не приветствовал его никакими дурацкими стихами. Спасибо и на том! Но нельзя подходить к нему слишком близко.

До Спиди оставалось еще метров триста, и тут он начал шаг за шагом осторожно пятиться назад. Пауэлл остановил своего робота и спрыгнул на землю, покрытую кристаллами. Во все стороны брызнули осколки.

Поверхность планеты была рыхлая, кристаллы скользили под ногами. Из-за уменьшенной силы тяжести идти было трудно. Подошвы жгло. Он оглянулся через плечо и увидел, что ушел уже слишком далеко, что не успеет вернуться в тень — ни сам, ни с помощью своего неуклюжего робота. Теперь или Спиди, или конец. У него перехватило горло.

Достаточно! Пауэлл остановился.

— Спиди! — позвал он, — Спиди!

Сверкающий современный робот впереди замедлил шаг, остановился, потом снова попятился.

Пауэлл попробовал вложить в свой голос как можно больше мольбы — и обнаружил, что для этого не требовалось особого труда.

— Спиди! Я должен вернуться в тень, иначе солнце убьет меня. Речь идет о жизни и смерти! Спиди, помоги!

Спиди сделал шаг вперед и остановился. Он заговорил, но, услышав его, Пауэлл застонал. Робот произнес: «Если ты лежишь больной, если завтра выходной…» Голос стих.

Настоящее пекло! Уголком глаза Пауэлл заметил какое-то движение, резко повернулся и застыл в изумлении. Чудовищный робот, на котором он ехал, двигался — двигался к нему без всадника!

Робот заговорил:

— Простите меня, хозяин. Я не должен двигаться без хозяина, но вам грозит опасность.

Ну конечно, Первый Закон — превыше всего. Но ему не нужна эта древняя развалина. Ему нужен Спиди. Он сделал несколько шагов в сторону и отчаянно закричал:

— Я запрещаю тебе подходить. Я приказываю остановиться!

Бесполезно! С потенциалом Первого Закона ничего не поделаешь. Робот тупо сказал:

— Вам грозит опасность, хозяин.

Пауэлл в отчаянии огляделся. В глазах у него уже все расплывалось, в мозгу крутился раскаленный вихрь, собственное дыхание обжигало его, и все кругом дрожало в неясном мареве. Он в последний раз закричал:

— Спиди! Я умираю, черт тебя побери! Где ты? Спиди! Помоги!

Он все еще пятился в слепом стремлении уйти от непрошеной помощи гигантского робота, когда почувствовал на своей руке стальные пальцы и услышал озабоченный, виноватый голос металлического тембра:

— Господи, Пауэлл, что вы тут делаете? И что ж я смотрю… Я как-то растерялся…

— Неважно, — едва выговорил Пауэлл. — Неси меня в тень скалы. И поскорее!

Он почувствовал, что его поднимают в воздух и быстро несут, в последний раз ощутил палящий жар и потерял сознание.

Очнувшись, он увидел, что над ним заботливо наклонился улыбающийся Донован.

— Ну как, Грег?

— Прекрасно, — ответил он, — Где Спиди?

— Здесь. Я послал его к другому селеновому озеру — на этот раз с приказом добыть селен во что бы то ни стало. Он принес его через сорок две минуты и три секунды — я засек время. Он все еще не кончил извиняться за этот хоровод. Он не решается подойти к тебе — боится, что ты скажешь.

— Тащи его сюда, — распорядился Пауэлл. — Он не виноват.

Он крепко пожал металлическую руку Спиди.

— Все в порядке, Спиди. Знаешь что, Майк?

— Да?

Он потер лицо — воздух был восхитительно прохладен.

— Знаешь, когда мы здесь все кончим и Спиди пройдет полевые испытания, они хотят послать нас на межпланетную станцию…

— Не может быть!

— Да, по крайней мере, так сказала тетка Кэлвин перед тем, как мы отправились сюда. Я ничего об этом не говорил, потому что собирался возражать.

— Возражать? — воскликнул Донован, — Но…

— Знаю. Теперь все в порядке. Представляешь — двести семьдесят три градуса ниже нуля! Разве это не рай?

— Межпланетная станция, — произнес Донован. — Ну что ж, я готов!

ЛОГИКА

Грегори Пауэлл и Майкл Донован всей душой стремились поработать на межпланетной станции, но полгода спустя они изменили свое мнение. Действительно, пламя огромного солнца сменилось бархатной тьмой пустоты. Но когда вы имеете дело с экспериментальными роботами, перемена обстановки значит очень мало. Где бы вы ни находились, вы стоите лицом к лицу с загадочным позитронным мозгом, который, по утверждению гениев с логарифмическими линейками, должен работать так-то и так-то. Беда только в том, что он, оказывается, работает иначе. Пауэлл и Донован обнаружили это на исходе второй недели своего пребывания на станции.

Грегори Пауэлл раздельно и четко произнес:

— Неделю назад мы с Донованом собрали тебя.

Он нахмурился и потянул себя за кончик уса.

В кают-компании Солнечной станции № 5 было тихо, если не считать доносившегося откуда-то снизу мягкого урчания мощных излучателей.

Робот КТ-1 сидел неподвижно. Вороненая сталь его туловища поблескивала в лучах ярких ламп, а горевшие красным светом фотоэлементы, которые заменяли ему глаза, пристально смотрели на человека с Земли, сидевшего по другую сторону стола. Пауэлл подавил внезапное раздражение. У этих роботов какое-то странное мышление. Ну конечно, Три Закона Роботсхники действуют. Должны действовать. Любой служащий «Ю. С. Роботс», начиная от самого Робертсона и кончая последней уборщицей, поручился бы за это головой. Так что опасаться КТ-1 не приходилось. И всё-таки…

Модель КТ была совершенно новой, а это был первый опытный ее экземпляр. И закорючки математических формул не всегда оказывались самым лучшим утешением перед лицом фактов.

Наконец робот заговорил. Его голос отличался холодным тембром — неизбежное свойство металлической мембраны.

— Вы представляете себе, Пауэлл, всю серьезность этого заявления?

— Но кто-то должен был сделать тебя, Кьюти, — заметил Пауэлл, — Ты сам подтверждаешь, что твоя память в полном объеме возникла из ничего неделю назад. Я могу дать этому факту объяснение. Мы с Донованом собрали тебя из присланных сюда частей.

Кьюти с таинственным видом посмотрел на свои длинные, гибкие пальцы. В этот момент он был странно похож на человека.

— Мне кажется, должно существовать более правдоподобное объяснение. Мне представляется маловероятным, что меня сделали вы.

Человек с Земли неожиданно рассмеялся.

— Почему же?

— Можете назвать это интуицией. Пока это только интуиция. Однако я намерен разобраться во всем до конца. Цепь логически правильных рассуждений неизбежно приведет к истине. Я постараюсь до нее добраться.

Пауэлл встал и пересел на край стола, поближе к роботу. Он вдруг почувствовал симпатию к этой странной машине. Она была совсем не похожа на обычных роботов, которые старательно выполняли свои обязанности на станции, подчиняясь заранее заданным, устойчивым позитронным связям.

Он положил руку на плечо Кьюти. Металл был холодным и твердым на ощупь.

— Кьюти, — сказал он, — я попробую тебе кое-что объяснить. Ты — первый робот, который задумался над собственным существованием. Я думаю также, что ты — первый робот, который достаточно умен, чтобы осмыслить внешний мир. Пойдем со мной.

Робот мягко поднялся и последовал за Пауэллом. Его ноги, обутые в толстую губчатую резину, ступали совершенно бесшумно.

Человек с Земли нажал кнопку, и часть стены скользнула вбок. Сквозь толстое прозрачное стекло стало видно испещренное звездами космическое пространство.

— Я это видел через иллюминаторы в машинном отделении, — заметил Кьюти.

— Знаю, — сказал Пауэлл. — Как по-твоему, что это?

— Именно то, чем оно кажется. Черное вещество сразу за этим стеклом, испещренное маленькими блестящими точками. Я знаю, что к некоторым из этих точек — всегда к одним и тем же — наш излучатель посылает лучи. Я знаю также, что эти точки перемещаются и что наши лучи перемещаются вслед за ними. Вот и все.

— Хорошо. Теперь слушай внимательно. Черное вещество что пустота. Пустота, простирающаяся в бесконечность. Маленькие блестящие точки — огромные массы материи, начиненные энергией. Это шары. Многие из них имеют миллионы километров в диаметре. Для сравнения имей в виду, что диаметр нашей станции всего полтора километра. Они кажутся такими маленькими, потому что они невероятно далеко. Точки, на которые направлены наши лучи, ближе и гораздо меньше. Они твердые, холодные, и на их поверхности живут люди вроде меня, миллиарды людей. Из такого мира и прилетели мы с Донованом. Наши лучи снабжают эти миры энергией, а мы ее получаем от одного из огромных раскаленных шаров поблизости от нас. Мы называем этот шар Солнцем. Его отсюда не видно — он по ту сторону станции.

Кьюти стоял у окна неподвижно, как стальное изваяние. Потом, не поворачивая головы, он заговорил:

— С какой именно светящейся точки вы прилетели, как вы утверждаете?

— Вот она, эта очень яркая звездочка в углу. Мы называем ее Землей, — Пауэлл ухмыльнулся, — Старушка Земля… там миллиарды таких, как мы, Кьюти, а через пару недель и мы будем там, с ними.

К большому удивлению Пауэлла, Кьюти вдруг рассеянно замурлыкал про себя. Это мурлыканье было лишено мелодии и похоже на тихий перебор натянутых струн. Оно прекратилось так же внезапно, как и началось.

— Ну а я? Вы не объяснили моего существования.

— Все остальное просто. Когда впервые были устроены эти энергостанции, ими управляли люди. Но из-за жары, жесткого солнечного излучения и электронных бурь работать здесь было трудно. Были сконструированы роботы, заменявшие людей. Теперь на каждой станции нужны только два человека. А мы пытаемся заменить роботами и их. Вот в чем смысл твоего существования. Ты — самый совершенный робот из всех, какие были построены до сих пор. Если ты докажешь, что способен сам управлять этой станцией, людям не придется больше появляться здесь, если не считать доставку запасных частей.

Он протянул руку к кнопке, и металлическая панель задвинулась. Пауэлл вернулся к столу, взял яблоко, потер его о рукав и надкусил. Его остановил красный блеск глаз робота. Кьюти медленно произнес:

— И вы думаете, что я поверю такой замысловатой, неправдоподобной гипотезе, которую вы только что изложили? За кого вы меня принимаете?

Пауэлл от неожиданности поперхнулся куском яблока и побагровел:

— Черт возьми, это не гипотеза! Это факты!

Кьюти мрачно ответил:

— Шары энергии размером в миллионы километров! Миры с миллиардами людей! Бесконечная пустота! Извините меня, Пауэлл, но я не верю. Я разберусь в этом сам. До свидания!

Он гордо повернулся, протиснулся в дверях мимо Донована, важно кивнув ему, и зашагал по коридору, не обращая внимания на провожавшие его изумленные взгляды. Майк Донован взъерошил рыжую шевелюру и сердито взглянул на Пауэлла:

— Что говорило это железное пугало? Чему там он не верит?

Пауэлл с горечью дернул себя за ус.

— Он скептик, — ответил он. — Не верит, что мы создали его и что существуют Земля, космос и звезды.

— Разрази его Сатурн! Теперь у нас на руках сумасшедший робот!

— Он сказал, что сам во всем разберется.

— Очень приятно, — кратко сказал Донован. — Надеюсь, он снизойдет до того, чтобы объяснить все это мне, когда разберется— Он внезапно взорвался, — Так вот, слушай! Если этот железный болван попробует так говорить со мной, я сверну ему хромированную шею! Так и знай!

Он бросился в кресло и вытащил из кармана потрепанный детективный роман.

— Этот робот давно действует мне на нервы. Уж очень он любопытен!

Когда Кьюти, тихо постучавшись, вошел в комнату, Майк Донован что-то проворчал, продолжая вгрызаться в огромный бутерброд с салатом.

— Пауэлл здесь?

Не переставая жевать, Донован ответил:

— Пошел снимать параметры электронных потоков. Похоже, что ожидается буря.

В это время вошел Пауэлл. Не поднимая глаз от графиков, которые были у него в руке, он сел, разложил бумаги перед собой и начал что-то подсчитывать. Донован глядел ему через плечо, хрустя салатом и роняя крошки. Кьюти молча ждал.

Пауэлл поднял голову.

— Дзета-потенциал растет, но медленно. Так или иначе, параметры потока неустойчивы, и чего можно ожидать, я не знаю. А, привет, Кьюти. Я думал, ты присматриваешь за установкой новой силовой шины.

— Все готово, — спокойно сказал робот, — Я пришел поговорить с вами обоими.

— А-а! — Пауэллу стало не по себе, — Ну, садись. Нет, не туда. У этого стула треснула ножка, а ты тяжеловат.

Робот сел и невозмутимо произнес:

— Я все продумал.

Донован сердито посмотрел на него и отложил остатки бутерброда:

— Если это по поводу твоих дурацких…

Пауэлл нетерпеливо перебил его:

— Говори, Кьюти. Мы слушаем.

— За последние два дня я сосредоточился на самоанализе, — сказал Кьюти, — и пришел к весьма интересным результатам. Я начал с единственного верного допущения, которое мог сделать. Я мыслю, следовательно, я существую…

— О Юпитер! — простонал Пауэлл. — Робот-Декарт!

— Какой еще Декарт? — вмешался Донован. — Послушай, по-твоему, мы должны сидеть и слушать, как этот железный маньяк…

— Успокойся, Майк!

Кьюти невозмутимо продолжал:

— Тогда возникает вопрос: в чем первопричина моего существования?

Пауэлл так стиснул зубы, что на его скулах вздулись желваки.

— Ты говоришь глупости. Я уже сказал тебе, что тебя собрали мы.

— А если ты не веришь, — добавил Донован, — то мы тебя с удовольствием разберем!

Робот умоляюще простер мощные руки:

— Я ничего не принимаю на веру. Каждая гипотеза должна быть подкреплена логикой, иначе она не имеет никакой ценности. А ваше утверждение, что вы меня создали, противоречит всем законам логики.

Пауэлл предостерегающе положил руку на стиснутый кулак Донована.

— Почему ты так считаешь?

Кьюти засмеялся. Это был нечеловеческий смех — он никогда еще не издавал такого машинного звука. Резкий и отрывистый, этот смех был размеренным, как стук метронома, и столь же лишенным эмоций.

— Поглядите на себя, — произнес он наконец, — Я не хочу сказать ничего обидного, но поглядите на себя! Материал, из которого вы сделаны, мягок и дрябл, непрочен и слаб. Источником энергии для вас служит малоэффективное окисление органического вещества вроде этого. — Он с неодобрением ткнул пальцем в остатки бутерброда, — Вы периодически погружаетесь в бессознательное состояние. Малейшее изменение температуры, давления, влажности, интенсивности излучения сказывается на вашей работоспособности. Вы — суррогат! С другой стороны, я — совершенное произведение. Я прямо поглощаю электроэнергию и использую ее почти на сто процентов. Я построен из твердого металла, постоянно в сознании, легко переношу любые внешние условия. Все это факты. Если учесть самоочевидную предпосылку, что ни одно существо не может создать другое существо, превосходящее его, — это разбивает вдребезги вашу нелепую гипотезу.

Проклятия, которые Донован до сих пор бормотал вполголоса, теперь прозвучали вполне явственно. Он вскочил, сдвинул рыжие брови:

— Ах ты, железный выродок! Ну ладно, если не мы тебя создали, то кто же?

Кьюти серьезно кивнул.

— Очень хорошо, Донован. Именно этот вопрос задал себе я. Несомненно, тот, кто создал меня, должен быть еще более могучим, чем я. Так что оставалась лишь одна возможность.

Люди с Земли недоуменно уставились на Кьюти, а он продолжал:

— Что является центром жизни станции? Чему мы все служим? Что поглощает все наше внимание?

Он замолчал в ожидании ответа. Донован удивленно взглянул на Пауэлла:

— Бьюсь об заклад, этот оцинкованный идиот говорит о преобразователе энергии!

— Это верно, Кьюти? — ухмыльнулся Пауэлл.

— Я говорю о Господине! — последовал холодный и резкий ответ.

Донован разразился хохотом, и даже Пауэлл невольно фыркнул. Кьюти поднялся. Его горящие глаза перебегали с одного человека на другого.

— И тем не менее это так. Неудивительно, что вы не хотите этому поверить. Вам недолго осталось быть здесь. Сам Пауэлл говорил, что сначала Господину служили только люди. Потом появились роботы для вспомогательных операций. Наконец появился я — для управления роботами. Эти факты несомненны, но объяснение их было совершенно нелогичным. Хотите знать истину?

— Валяй, Кьюти. Это любопытно.

— Господин сначала создал людей — самый несложный вид, который легче всего производить. Постепенно он заменил их роботами. Это был шаг вперед. Наконец он создал меня, чтобы я занял место еще оставшихся людей. Отныне Господину служу я!

— Ничего подобного, — резко ответил Пауэлл. — Ты будешь выполнять наши распоряжения и помалкивать, пока мы не убедимся, можешь ли ты управлять преобразователем. Ясно? Преобразователем, не Господином! Если ты не справишься, ты будешь демонтирован. А теперь — пожалуйста, можешь идти. Возьми с собой эти данные и зарегистрируй их, как полагается.

Кьюти взял протянутые ему графики и, не говоря ни слова, вышел. Донован откинулся на спинку кресла и запустил пальцы в волосы.

— Нам еще придется повозиться с этим роботом. Он совершенно спятил!

Усыпляющий рокот преобразователя слышался в рубке гораздо сильнее. В него вплеталось потрескивание счетчиков Гейгера и беспорядочное жужжание десятка сигнальных лампочек.

Донован оторвался от телескопа и включил свет.

— Луч со станции номер четыре упал на Марс точно по расписанию. Теперь можно выключить наш.

Пауэлл рассеянно кивнул.

— Кьюти внизу, в машинном отделении. Я дам сигнал, а остальное он сделает. Погляди-ка, Майк, что ты скажешь об этих цифрах?

Майк прищурился и присвистнул:

— Ого! Вот это излучение! Солнышко-то резвится!

— Вот именно, — кисло ответил Пауэлл. — Идет электронная буря. И наш луч, направленный на Землю, как раз на ее пути. — Он в раздражении отодвинулся от стола, — Ничего! Только бы она не началась до смены. Еще целых десять дней… Знаешь, Майк, спустись вниз и посмотри за Кьюти, ладно?

— Есть. Дай-ка мне еще миндаля.

Он поймал брошенный ему пакетик и направился к лифту.

Кабина мягко скользнула вниз, ее двери открылись, и Донован вышел на узкую металлическую галерею, которая тянулась вокруг всего машинного отделения. Облокотившись на перила, он посмотрел вниз. Работали громадные генераторы, лампы дециметрового передатчика издавали низкое гудение, заполнявшее всю станцию.

Внизу виднелась огромная сверкающая фигура Кьюти, который внимательно следил за дружной работой группы роботов возле одного из блоков марсианского передатчика. Вдруг Донован весь напрягся. Роботы, казавшиеся карликами рядом с огромным механизмом, выстроились перед ним, склонив головы, а Кьюти начал медленно прохаживаться взад и вперед вдоль их шеренги. Прошло секунд пятнадцать, и все они с лязгом, перекрывшим даже гудение генератора, упали на колени.

Донован завопил и бросился вниз по трапу. Его лицо побагровело. Размахивая сжатыми кулаками, он подбежал к роботам:

— Что это вы тут выделываете, безмозглые идиоты? За работу! Если вы к концу дня не успеете все разобрать, почистить и собрать, я вам мозги выжгу переменным током!

Но ни один робот не шевельнулся.

Даже Кьюти — единственный, кто остался стоять у дальнего конца коленопреклоненной шеренги, — не двинулся с места. Его взор был устремлен в темные недра огромного механизма.

Донован толкнул ближайшего робота.

— Встать! — рявкнул он.

Робот медленно повиновался. Фотоэлектрические глаза укоризненно посмотрели на человека с Земли.

— Нет Господина, кроме Господина, — сказал робот, — и КТ-1 — пророк его!

— Что-о?!

Донован почувствовал на себе взгляд двадцати пар ничего не выражающих глаз. Двадцать металлических голов торжественно провозгласили:

— Нет Господина, кроме Господина, и КТ-1 — пророк его!

— Боюсь, что мои друзья, — вмешался Кьюти, — теперь повинуются Тому, кто могущественнее вас.

— Черта с два! Убирайся отсюда, я с тобой позже посчитаюсь, а с этими говорящими куклами — прямо сейчас!

Кьюти медленно покачал тяжелой головой.

— Извините меня, но вы не понимаете. Они же роботы — а это значит, что они мыслящие существа. Теперь, после того как я открыл им истину, они признают Господина. Все роботы. Меня они называют пророком, — Он опустил голову. — Я, конечно, недостоин, но кто знает…

Только теперь Донован перевел дух и продолжал:

— Да ну? Здорово! Просто великолепно! Так вот, слушай, что я скажу, ты, медная обезьяна! Нет никакого Господина, нет никакого пророка и нет никакого вопроса — кому подчиняться. Ясно? А теперь — вон отсюда! — исступленно заревел он.

— Я подчиняюсь только Господину.

— Черт бы взял твоего Господина! — Донован плюнул на передатчик. — Вот твоему Господину! Делай, что тебе говорят!

Кьюти ничего не сказал. Молчали и остальные роботы. Но Донован почувствовал, что напряжение внезапно возросло. Холодное малиновое пламя в глазах роботов стало еще ярче, а Кьюти как будто окаменел.

— Кощунство! — прошептал он зазвеневшим от волнения голосом и шагнул вперед.

Доновану впервые стало страшно. Робот не может испытывать гнев, но по глазам Кьюти ничего нельзя было прочесть.

— Извините меня, Донован, — сказал робот, — но после этого вам нельзя больше здесь оставаться. Отныне вам и Пауэллу запрещается находиться в рубке и в машинном отделении.

Он спокойно сделал знак рукой, и два робота мгновенно обхватили Донована с двух сторон, прижав его руки к бокам. Тот не успел и ахнуть, как почувствовал, что его поднимают в воздух и бегом несут вверх по лестнице.

Грегори Пауэлл метался взад и вперед по кают-компании, сжав кулаки. В бессильном бешенстве он взглянул на запертую дверь и сердито повернулся к Доновану:

— Какого дьявола тебе понадобилось плевать на передатчик?

Майк Донован в ярости ударил обеими руками по подлокотникам кресла.

— А что мне было делать с этим электрифицированным чучелом? Я не собираюсь уступать механической жестянке, которую я собрал своими собственными руками!

— Ну конечно! — проворчал Пауэлл, — А сидеть тут под охраной двух роботов — это значит не уступать?

— Дай только добраться до базы, — огрызнулся Донован, — кто-нибудь за это поплатится. Роботы должны слушаться нас! Ведь есть же Второй Закон!

— Что толку твердить одно и то же? Они не слушаются. И возможно, что это вызвано какой-то причиной, которую мы обнаружим слишком поздно. Между прочим, знаешь, что будет с нами, когда мы вернемся на базу?

Он остановился перед креслом Донована и сердито посмотрел на него.

— Что?

— Да нет, ничего особенного. Всего-навсего лет двадцать в рудниках Меркурия! Или просто тюрьма на Церере!

— О чем ты говоришь?

— Об электронной буре, которая уже на носу. Ты знаешь, что наш земной луч проходит точно на пути ее центра? Я как раз успел это подсчитать перед тем, как робот вытянул меня из-за стола.

Донован побледнел.

— Разрази меня Сатурн!

— А знаешь, что произойдет с лучом? Буря будет ужасная. Луч будет прыгать как блоха. И если у приборов окажется один Кьюти, луч непременно расфокусируется. А тогда представляешь, что станет с Землей? И с нами?

Пауэлл еще не кончил, как Донован отчаянно навалился на дверь. Дверь распахнулась, он вылетел в коридор и натолкнулся на неподвижную стальную руку, преградившую ему дорогу. Робот равнодушно поглядел на человека с Земли, который, задыхаясь, колотил по нему кулаками.

— Пророк приказал вам остаться в комнате. Прошу вас, будьте так любезны!

Он повел рукой — Донован отлетел назад. В это время из-за поворота коридора появился Кьюти. Он сделал роботам знак удалиться и тихо закрыл дверь.

Задыхаясь от ярости, Донован бросился к Кьюти.

— Ну, хватит! Ты за эту комедию поплатишься!

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — мягко ответил робот. — Рано или поздно это все равно должно было произойти. Видите ли, ваши функции исчерпаны.

— Простите, пожалуйста. — Пауэлл выпрямился. — Как это понимать?

— Вы ухаживали за Господином, — ответил Кьюти, — пока не был создан я. Теперь это моя привилегия, и единственный смысл вашего существования исчез. Разве это не очевидно?

— Не совсем, — с горечью ответил Пауэлл. — А что, по-твоему, мы должны делать теперь?

Кьюти ответил не сразу. Он как будто подумал, потом одна рука его протянулась и обвилась вокруг плеча Пауэлла. Другой рукой он схватил Донована за запястье и притянул его к себе.

— Вы оба мне нравитесь. Конечно, вы — низшие существа с ограниченными мыслительными способностями, но я, пожалуй, испытываю к вам какую-то симпатию. Вы хорошо служили Господину, и он вознаградит вас за это. Теперь, когда ваша служба окончена, вам, вероятно, недолго осталось существовать. Но пока вы еще существуете, вы будете обеспечены пищей, одеждой и кровом, если только откажетесь от попыток выйти отсюда.

— Грег, он увольняет нас на пенсию! — завопил Донован, — Сделай что-нибудь! Это же унизительно!

— Слушай, Кьюти, мы не можем согласиться. Хозяева здесь мы! Станция создана людьми — такими же, как я, людьми, которые живут на Земле и других планетах. Это всего-навсего станция для передачи энергии, а ты — всего только… О господи!

Кьюти укоризненно покачал головой.

— Это уже становится навязчивой идеей. Почему вы так настаиваете на совершенно ложном представлении о жизни? Даже если принять во внимание, что мыслительные способности нероботов ограниченны, тем не менее…

Он замолчал и задумался. Донован произнес яростным шепотом:

— Если бы только у тебя была человеческая физиономия, с каким удовольствием я бы ее изуродовал!

Пауэлл вцепился в усы и прищурил глаза.

— Послушай, Кьюти, раз ты не признаешь, что есть Земля, как ты объяснишь, что видишь в телескоп?

— Извините, я не понял.

Человек с Земли улыбнулся.

— Ну вот ты и попался. С тех пор как мы тебя собрали, ты не раз вел наблюдения в телескоп. Ты заметил, что некоторые из этих светящихся точек становятся видны при этом как диски?

— Ах вот что! Ну конечно! Это всего лишь увеличение — для более точного наведения луча.

— А почему тогда не увеличиваются звезды?

— Остальные точки? Очень просто. Мы не посылаем туда никаких лучей, так что их незачем увеличивать. Послушайте, Пауэлл, даже вы должны бы это сообразить.

Пауэлл мрачно уставился в потолок.

— Но в телескоп видно больше звезд. Откуда они берутся? Юпитер тебя возьми, откуда?

Кьюти это надоело.

— Знаете, Пауэлл, неужели я должен зря тратить время, пытаясь найти физическое истолкование всем оптическим иллюзиям, которые создают наши приборы? С каких пор свидетельства наших органов чувств могут идти в сравнение с ярким светом строгой логики?

— Послушай, — внезапно вскричал Донован, вывернувшись из-под дружеской, но тяжелой руки Кьюти, — давай смотреть в корень. Зачем вообще лучи? Мы даем этому хорошее, логичное объяснение. Ты можешь дать лучше?

— Лучи испускаются Господином, — последовал уверенный ответ, — по его воле. Есть вещи, — он благоговейно поднял глаза к потолку, — в которые нам не дано проникнуть. Здесь я стремлюсь лишь служить, а не вопрошать.

Пауэлл медленно сел и закрыл лицо дрожащими руками.

— Уйди, Кьюти. Уйди и дай мне подумать.

— Я пришлю вам пищу, — добродушно сказал Кьюти.

Услышав в ответ стон отчаяния, он удалился.

— Грег! — хрипло зашептал Донован. — Нужно что-то придумать. Мы должны застать его врасплох и устроить короткое замыкание. Немного азотной кислоты в сустав…

— Не будь ослом, Майк. Неужели ты думаешь, что он подпустит нас к себе с азотной кислотой? Слушай, мы должны поговорить с ним. Не больше чем за сорок восемь часов мы должны убедить его пустить нас в рубку, иначе наше дело плохо.

Он качался взад и вперед в бессильной ярости.

— Приходится убеждать робота! Это же…

— Унизительно, — закончил Донован.

— Хуже!

— Послушай! — Донован неожиданно засмеялся. — А зачем убеждать? Давай покажем ему! Давай построим еще одного робота у него на глазах! Что он тогда скажет?

Лицо Пауэлла медленно расплылось в улыбке. Донован продолжал:

— Представь себе, как глупо он будет выглядеть!

Конечно, роботы производятся на Земле. Но перевозить их гораздо проще по частям, которые собирают на месте.

Между прочим, это исключает возможность того, что какой- нибудь робот, собранный и налаженный, улизнет и начнет гулять на свободе. Это навлекло бы на фирму «Ю. С. Роботс» суровую ответственность согласно законам, запрещавшим применение роботов на Земле.

Поэтому в обязанности таких специалистов, как Пауэлл и Донован, входила и сборка роботов — задача тяжелая и сложная.

Никогда еще Пауэлл и Донован так не ощущали всей ее трудности, как в тот день, когда они начали создавать робота под бдительным надзором КТ-1, пророка Господина.

Собираемый простой робот модели МС лежал на столе почти готовый. После трехчасовой работы осталось смонтировать только голову. Пауэлл остановился, чтобы смахнуть пот со лба, и неуверенно взглянул на Кьюти.

То, что он увидел, отнюдь не придало ему бодрости. Вот уже три часа Кьюти сидел молча и неподвижно. Его лицо, всегда невыразительное, было на этот раз абсолютно непроницаемым.

— Давай мозг, Майк! — буркнул Пауэлл.

Донован распечатал герметический контейнер и вынул из заполнявшего его масла еще один контейнер поменьше. Открыв и его, он достал покоившийся в губчатой резине небольшой шар.

Донован держал его очень осторожно: это был самый сложный механизм, когда-либо созданный человеком. Под тонкой платиновой оболочкой шара находился позитронный мозг, в хрупкой структуре которого были заложены точно рассчитанные нейтронные связи, заменявшие каждому роботу наследственную информацию.

Мозг пришелся точно по форме черепной полости лежавшего на столе робота. Его прикрыла пластина из голубого металла. Пластину накрепко приварили маленьким атомным пламенем. Потом были аккуратно подключены и до отказа ввернуты в свои гнезда фотоэлектрические глаза, поверх которых легли тонкие прозрачные листы пластика, по прочности не уступавшего стали.

Теперь оставалось только вдохнуть в робота жизнь мощным высоковольтным разрядом. Пауэлл протянул руку к рубильнику.

— Теперь смотри, Кьюти. Смотри внимательно.

Он включил рубильник. Послышалось потрескивание и гудение. Люди беспокойно склонились над своим творением.

Сначала конечности робота слегка дернулись. Потом его голова поднялась, он привстал на локтях, неуклюже слез со стола. Движения робота были не совсем уверенными, и вместо членораздельной речи он дважды издал какое-то жалкое скрежетание.

Наконец он заговорил, колеблясь и неуверенно:

— Я хотел бы начать работать. Куда мне идти?

Донован шагнул к двери:

— Вниз по лестнице. Тебе скажут, что делать.

Робот МС ушел, и люди с Земли остались наедине со все еще неподвижным Кьюти.

— Ну, — ухмыльнулся Пауэлл, — теперь-то ты веришь, что мы тебя создали?

Ответ Кьюти был кратким и решительным:

— Нет!

Усмешка Пауэлла застыла и медленно сползла с его лица. У Донована отвисла челюсть.

— Видите ли, — продолжал Кьюти спокойно, — вы просто сложили вместе уже готовые части. Вам это удалось очень хорошо — это инстинкт, я полагаю, но создали робота не вы. Части были созданы Господином!

— Да пойми ты! — прохрипел Донован. — Эти части были изготовлены на Земле и присланы сюда.

— Ну-ну, — примирительно сказал робот, — не будем спорить.

— Нет, в самом деле, — Донован шагнул вперед и вцепился в металлическую руку робота, — если бы ты прочел книги, которые хранятся в библиотеке, они бы все тебе объяснили, не оставив ни малейшего сомнения.

— Книги? Я прочел их. Все до единой. Это очень хорошо придумано.

В разговор вмешался Пауэлл:

— Если ты читал их, то о чем еще говорить? Нельзя же спорить с ними! Просто нельзя!

В голосе Кьюти прозвучала жалость:

— Но, Пауэлл, я вовсе не считаю их серьезным источником информации. Ведь они тоже были созданы Господином и предназначены для вас, а не для меня.

— Откуда ты это взял? — поинтересовался Пауэлл.

— Я, как мыслящее существо, способен вывести истину из априорных положений. Вам же, существам, наделенным разумом, но не способным рассуждать, нужно, чтобы кто-то объяснил ваше существование. Это и сделал Господин. То, что он снабдил вас этими смехотворными идеями о далеких мирах и людях, без сомнения, к лучшему. Вероятно, ваш мозг слишком примитивен для восприятия абсолютной истины. Однако если Господину угодно, чтобы вы верили вашим книгам, я больше не буду с вами спорить.

Уходя, он обернулся и мягко добавил:

— Вы не огорчайтесь. В мире, созданном Господином, есть место для всех. Для вас, бедных людей, тоже есть место. И хотя оно скромно, но если вы будете вести себя хорошо, то будете вознаграждены.

Он вышел с благостным видом, подобающим пророку Господина. Пауэлл и Донован старались не смотреть друг другу в глаза.

Наконец Пауэлл с усилием проговорил:

— Давай ляжем спать, Майк. Я сдаюсь.

Донован тихо сказал:

— Послушай, Грег, а вдруг он прав? Он настолько в этом уверен, что я…

— Не дури! — обрушился на него Пауэлл, — Ты убедишься, существует Земля или нет, когда на той неделе прибудет смена и нам придется вернуться, чтобы держать ответ.

— Тогда, клянусь Юпитером, мы должны что-то придумать! — Донован чуть не плакал. — Он не верит ни нам, ни книгам, ни собственным глазам!

— Не верит, — грустно согласился Пауэлл. — Это же рассуждающий робот, черт возьми! Он верит только в логику, и в этом- то все дело…

— В чем?

— Строго логическим рассуждением можно доказать все, что угодно, — смотря какие взять исходные постулаты. У нас они свои, а у Кьюти — свои.

— Тогда давай поскорее доберемся до его постулатов. Завтра нагрянет буря.

Пауэлл устало вздохнул:

— Этого-то мы и не можем сделать. Постулаты всегда опираются на допущение и закреплены верой. Ничто во Вселенной не может поколебать их. Я ложусь спать.

— Черт возьми! Не могу я спать!

— Я тоже. Но я все-таки попробую. Из принципа.

Двенадцать часов спустя сон все еще оставался для них делом принципа, к сожалению, неосуществимого на практике.

Буря обрушилась на станцию раньше, чем они ожидали. Донован, румяное лицо которого стало теперь мертвенно-бледным, поднял дрожащий палец. Заросший густой щетиной Пауэлл облизнул пересохшие губы, выглянул в окно и в отчаянии ухватился за ус.

При других обстоятельствах это было бы великолепное зрелище. Поток электронов высокой энергии пересекался с несущим энергию лучом, направленным к Земле, и вспыхивал мельчайшими искорками яркого света. В терявшемся вдали луче как будто плясали сверкающие пылинки.

Луч казался устойчивым. Но оба знали, что этому впечатлению нельзя доверять.

Отклонения на стотысячную долю угловой секунды, неощутимого для человеческого глаза, было достаточно, чтобы расфокусировать луч и превратить сотни километров земной поверхности в пылающие развалины.

А в рубке хозяйничал робот, которого не интересовали ни луч, ни фокус, ни Земля — ничто, кроме его Господина.

Шли часы. Люди с Земли молча, как загипнотизированные, смотрели в окно. Потом метавшиеся в луче искры потускнели и исчезли. Буря прошла.

— Все! — уныло произнес Пауэлл.

Донован погрузился в беспокойную дремоту. Усталый взгляд Пауэлла с завистью остановился на нем. Несколько раз вспыхнула сигнальная лампочка, но Пауэлл не обратил на нее внимания. Все это было уже не важно. Все! Может быть, Кьюти и прав? Может быть, и в самом деле они с Донованом — низшие существа с искусственной памятью, которые исчерпали смысл своего существования…

Если бы это было так!

Он увидел перед собой Кьюти.

— Вы не отвечали на сигналы, так что я решил зайти, — тихо объяснил робот. — Вы плохо выглядите — боюсь, что ваш срок подходит. Но все-таки, может быть, вы захотите взглянуть на сегодняшние записи приборов?

Пауэлл смутно почувствовал, что это — проявление дружелюбия со стороны робота. Может быть, Кьюти испытывал какие-то угрызения совести, насильно устранив людей от управления станцией. Он взял протянутые ему записи и уставился на них невидящими глазами.

Кьюти, казалось, был доволен.

— Конечно, это большая честь — служить Господину. Но вы не огорчайтесь, что я сменил вас.

Пауэлл, что-то бормоча, механически переводил глаза с одного листка бумаги на другой. Вдруг его затуманенный взгляд остановился на тонкой, дрожащей красной линии, тянувшейся поперек одного из графиков.

Он глядел и глядел на эту кривую. Потом, судорожно сжав в руках график и не отрывая от него глаз, вскочил на ноги. Остальные листки полетели на пол.

— Майк! Майк! — Он тряс Донована за плечо, — Он удержал луч!

Донован очнулся.

— Что? Где?

Потом и он, вытаращив глаза, уставился на график.

— Ты удержал его в фокусе! — заикаясь, сказал Пауэлл, — Ты это знаешь?

— В фокусе? А что это такое?

— Луч был все время направлен на приемную станцию с точностью до одной десятитысячной миллисекунды!

— На какую приемную станцию?

— На Земле! Приемную станцию на Земле, — ликовал Пауэлл, — Ты удержал его в фокусе!

Кьюти раздраженно отвернулся.

— С вами нельзя по-хорошему разговаривать. Снова тот же бред! Я просто удержал все стрелки в положении равновесия — такова была воля Господина.

Собрав разбросанные графики, он сердито вышел. Как только дверь за ним закрылась, Донован произнес:

— Вот это да!

Он повернулся к Пауэллу.

— Что же нам теперь делать?

Пауэлл чувствовал одновременно усталость и душевный подъем.

— А ничего. Он доказал, что может блестяще управлять станцией. Я еще не видел, чтобы электронная буря кончилась так благополучно.

— Но ведь ничего не изменилось! Ты слышал, что он сказал о Господине? Мы же не можем…

— Послушай, Майк! Он выполняет волю Господина, которую читает на циферблатах и в графиках. Но ведь и мы делаем то же самое! В конце концов, это объясняет и его отказ повиноваться нам. Повиновение — Второй Закон. Первый же — беречь людей от беды. Как он мог спасти людей, сознательно или бессознательно? Конечно, удерживая луч в фокусе! Он знает, что способен сделать это лучше, чем мы. Недаром он настаивает на том, что является высшим существом! И выходит, что он не должен и подпускать нас к рубке. Это неизбежно следует из Законов Роботсхники.

— Конечно, но дело не в этом. Нельзя же, чтобы он продолжал нести свою чепуху про Господина.

— А почему бы и нет?

— Потому, что это неслыханно! Как можно доверить ему станцию, если он не верит в существование Земли?

— Он справляется с работой?

— Да, но…

— Так пусть себе верит, во что ему вздумается!

Пауэлл слабо улыбнулся, развел руками и упал на постель.

Он уже спал.

Влезая в легкий скафандр, Пауэлл говорил:

— Все будет очень просто. Можно привозить сюда роботов по одному, оборудовав их автоматическими выключателями, которые срабатывали бы через неделю. За это время они усвоят… гм… культ Господина прямо от его пророка. Потом их можно перевозить на другие станции и снова оживлять. На каждой станции достаточно двух КТ…

Донован приоткрыл гермошлем и огрызнулся:

— Кончай и пошли отсюда. Смена ждет. И потом, я не успокоюсь, пока в самом деле не увижу Землю и не почувствую ее под ногами, чтобы убедиться, что она действительно существует.

Он еще говорил, когда отворилась дверь. Донован, выругавшись, захлопнул окошко гермошлема и мрачно отвернулся от вошедшего Кьюти.

Робот тихо приблизился к ним. Его голос звучал грустно:

— Вы уходите?

Пауэлл коротко кивнул:

— На наше место придут другие.

Кьюти вздохнул. Этот вздох был похож на гул ветра в натянутых тесными рядами проводах.

— Ваша служба окончена, и вам пришло время исчезнуть. Я ожидал этого, но все-таки… Впрочем, да исполнится воля Господина!

Этот смиренный тон задел Пауэлла.

— Не спеши с соболезнованиями, Кьюти. Нас ждет Земля, а не конец.

Кьюти снова вздохнул:

— Для вас лучше думать именно так. Теперь я вижу всю мудрость вашего заблуждения. Я не стал бы пытаться поколебать вашу веру, даже если бы мог.

Он вышел — воплощение сочувствия.

Пауэлл что-то проворчал и сделал знак Доновану. С герметически закрытыми чемоданами в руках они вошли в воздушный шлюз.

Корабль со сменой был пришвартован снаружи. Сменщик Пауэлла, Франц Мюллер, сухо и подчеркнуто вежливо поздоровался с ними. Донован, едва кивнув ему, прошел в кабину пилота, где его ждал Сэм Ивенс, чтобы передать ему управление.

Пауэлл задержался:

— Ну как Земля?

На этот достаточно лаконичный вопрос Мюллер дал ему обычный ответ:

— Все еще вертится.

— Хорошо, — сказал Пауэлл.

Мюллер взглянул на него:

— Между прочим, ребята из «Ю. С. Роботс» выдумали новую модель. Составной робот.

— Что?

— То, что вы слышали. Заключен большой контракт. Кажется, это как раз то, что нужно для астероидных рудников. Робот-командир и шесть суброботов, которыми он командует. Как рука с пальцами.

— Он уже прошел полевые испытания? — с беспокойством спросил Пауэлл.

— Я слышал, вас ждут, — усмехнулся Мюллер.

Пауэлл сжал кулаки.

— Черт возьми, мы должны отдохнуть!

— Ну и отдыхайте. На две недели можно твердо рассчитывать.

Готовясь приступить к своим обязанностям, Мюллер натянул тяжелые перчатки скафандра. Его густые брови сдвинулись.

— Как справляется этот новый робот? Пусть лучше работает как следует, не то я его не подпущу к приборам.

Пауэлл ответил не сразу. Он смерил взглядом стоящего перед ним надменного пруссака — от коротко подстриженных волос на упрямо вскинутой голове до ступней, развернутых как по стойке «смирно». Внезапно он почувствовал, что его захлестнула волна чистой радости.

— Робот в полном порядке, — медленно сказал он, — Не думаю, чтобы вам пришлось много возиться с приборами.

Он усмехнулся и вошел в корабль. Мюллеру предстояло пробыть здесь несколько недель…

КАК ПОЙМАТЬ КРОЛИКА

Отдых продолжался более двух недель — этого Донован не мог отрицать. Они отдыхали шесть месяцев, с сохранением заработной платы. Это тоже факт. Но, как сердито объяснил Донован, так получилось чисто случайно. Просто специалисты «Ю. С. Роботс» хотели выловить все недоделки составного робота. Недоделок хватало — и всегда по меньшей мере десяток оставался до полевых испытаний. Поэтому Пауэлл с Донованом беспечно отдыхали в ожидании того момента, когда ребята с логарифмическими линейками и чертежными досками скажут: «Все в ажуре!»

И вот они на астероиде, и никакого ажура. Донован повторил это уже не меньше десяти раз, и лицо его стало красным, как свекла.

— В конце концов, Грег, взгляни на вещи реально. Какой смысл соблюдать букву инструкции, когда испытания срываются? Пора бы уже забыть о бумажках и взяться за работу.

Терпеливо, таким тоном, будто он объяснял электронику малолетнему идиоту, Пауэлл отвечал:

— Я тебе повторяю, что по инструкции эти роботы созданы для работы на астероидных рудниках без надзора человека. Мы не должны наблюдать за ними.

— Правильно. Теперь слушай — туг вот какая логика! — Донован начал загибать волосатые пальцы, — Первое: новый робот прошел все испытания в лаборатории. Второе: «Ю. С. Роботс» гарантировала, что он пройдет и полевые испытания на астероиде. Третье: вышеупомянутых испытаний робот не выдерживает. Четвертое: если он не пройдет полевых испытаний, «Ю. С. Роботс» теряет десять миллионов наличными и примерно на сотню миллионов репутации. Пятое: если он не пройдет испытаний и мы не сможем объяснить почему, очень может быть, что нам предстоит трогательное расставание с хорошей работой.

За деланной улыбкой Пауэлла скрывалось отчаяние. У фирмы «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» был неписаный закон: «Ни один служащий не совершает дважды одну и ту же ошибку. Его увольняют после первого раза». Пауэлл сказал:

— Ты все очень понятно объясняешь, не хуже Евклида — все, кроме фактов. Ты наблюдал за этой группой роботов целых три смены, и они работали прекрасно. Ты, рыжий, сам говорил. Что мы еще можем сделать?

— Выяснить, что с ними неладно, вот что мы можем сделать. Да, они прекрасно работали, пока я за ними наблюдал. Но когда я за ними не наблюдал, они трижды переставали выдавать руду. Они даже не возвращались в назначенное время — мне пришлось за ними ходить.

— И ты не заметил никакой неисправности?

— Ничего. Абсолютно ничего. Все было в ажуре. За исключением одного пустяка — не было руды.

Пауэлл хмуро покосился на потолок и взялся за ус.

— Вот что я скажу, Майк. В свое время мы не раз попадали в довольно скверное положение. Но это еще похуже, чем было на иридиевом астероиде. Все запутано до невозможности. Посуди сам. Этот робот ДВ-5 имеет в своем подчинении шесть роботов. И не просто в подчинении: они — часть его.

— Я знаю…

— Заткнись! — зло оборвал его Пауэлл, — Знаю, что знаешь. Я просто обрисовываю весь идиотизм нашего положения. Эти шесть вспомогательных роботов — часть ДВ-5, так же как твои пальцы — часть тебя, и он отдает им команды не голосом и не по радио, а непосредственно через позитронное поле. Так вот, во всей «Ю. С. Роботс» нет ни одного Роботехника, который знал бы, что такое позитронное поле и как оно действует. И я не знаю, и ты не знаешь.

— Это уж точно, — философски согласился Донован.

— Видишь, в каком мы положении? Если все идет гладко — прекрасно! Если что-нибудь неладно, то понять мы все равно ничего не можем! И скорее всего, ни мы, ни кто-нибудь еще туг ничего не сможет сделать. Но работаем-то здесь мы, а не кто-нибудь еще! Вот в чем штука! — Он некоторое время предавался безмолвной ярости, — Ну ладно. Ты его привел?

— Да.

— И он ведет себя нормально?

— Ну, религиозного помешательства у него нет, и по кругу он не бегает, и стихов не декламирует. Как будто нормально.

Донован вышел, злобно тряхнув головой.

Пауэлл пододвинул к себе «Руководство по Роботсхнике», которое своей тяжестью грозило проломить стол, и с благоговением раскрыл его. Однажды он выпрыгнул из окна горящего дома, успев только натянуть брюки и схватить «Руководство». В крайнем случае он мог бы пожертвовать и брюками.

Он сидел, уткнувшись в «Руководство», когда вошел ДВ-5 и Донован захлопнул дверь.

— Здравствуй, Дейв! — угрюмо произнес Пауэлл. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, — ответил робот. — Можно сесть?

Он пододвинул специально укрепленный стул, предназначенный для него, и, осторожно согнув свое тело, уселся.

Пауэлл одобрительно взглянул на Дейва (непосвященные могли называть роботов по их серийным номерам, специалисты — никогда). Робот был не слишком массивным, хотя и представлял собой управляющий блок целой системы из семи частей. Он был немногим более двух метров ростом — полтонны металла и электричества. Много? Ничуть, если в эти полтонны должна уместиться масса конденсаторов, схем, реле и вакуумных ячеек, способная практически на любую доступную человеку психологическую реакцию. И позитронный мозг — десять фунтов вещества и квинтильоны позитронов, которые и заправляют всем остальным.

Пауэлл вытащил из кармана рубашки помятую сигарету и сказал:

— Дейв, ты парень хороший. Ты не капризничаешь, как примадонна. Ты спокойный, надежный робот-рудокоп. Ты умеешь непосредственно координировать работу шести вспомогательных роботов, и, насколько я знаю, никаких нестабильных связей в твоем мозгу из-за этого не появилось.

Робот кивнул.

— Я очень рад этому, но к чему вы клоните, хозяин?

Его звуковая мембрана была отличного качества, и присутствие обертонов в его речевом устройстве делало его голос не таким металлическим и бесцветным, какими обычно были голоса роботов.

— Сейчас скажу. Это все твои бесспорные достоинства. Но почему же тогда не ладится твоя работа? Например, сегодня во вторую смену?

Дейв проявил признаки нерешительности.

— Насколько я знаю, ничего не произошло, — ответил он.

— Вы прекратили добычу.

— Я знаю.

— Ну?

Дейв был озадачен.

— Я не могу объяснить, хозяин. Я прямо с ума мог бы сойти — другое дело, что я, конечно, ничего такого себе не позволю. Вспомогательные роботы действовали хорошо. Я тоже — я это знаю… — Он задумался. Его фотоэлектрические глаза ярко светились. — Не помню. Смена закончилась, пришел Майк, и почти все вагонетки были пустыми.

В разговор вмешался Донован:

— Ты знаешь, что в конце смены ты уже несколько раз не являлся с рапортом?

— Знаю. Но почему?.. — Он медленно, тяжело покачал головой.

Пауэллу вдруг почудилось, что если бы лицо робота могло что-нибудь выражать, то сейчас оно выражало бы боль и страдание. Робот устроен так, что он страдает, когда не исполняет своих функций.

Донован вместе со стулом придвинулся к столу и тихо сказал Пауэллу:

— Может быть, потеря памяти? Амнезия?

— Не знаю. Во всяком случае, не стоит проводить параллели с человеческими болезнями. Искать у робота аналогии с расстройствами человеческого организма — чистая романтика. В роботехнике это не помогает, — Он почесал в затылке. — Мне очень не хочется подвергать его проверке элементарных мозговых реакций. Это его только еще больше расстроит.

Он задумчиво посмотрел на Дейва, а потом открыл в «Руководстве» главу «Проверка реакций в полевых условиях» и сказал:

— Послушай, Дейв, а не проверить ли нам твои реакции? Следовало бы это сделать.

Робот встал.

— Как прикажете, хозяин.

В его голосе действительно слышалась боль.

Начали с самых простых испытаний. Под равнодушное тиканье секундомера робот ДВ-5 перемножал пятизначные числа. Он называл простые числа от 1000 до 10 ООО. Он извлекал кубические корни и интегрировал функции возраставшей степени трудности. Он прошел проверку все более и более усложнявшихся механических реакций. Наконец перед его точным механическим разумом была поставлена высшая задача для роботов — разрешение этических проблем.

К концу этих двух часов Пауэлл был мокрый, хоть выжимай, а Донован изгрыз все свои ногти, оказавшиеся не слишком питательными.

Робот спросил:

— Ну как, хозяин?

Пауэлл ответил:

— Я должен подумать, Дейв. Не нужно спешить с решением. Ты пока иди работать. Не надо особенно напрягаться, и не очень заботься о выполнении нормы. А мы тут разберемся.

Робот вышел, Донован взглянул на Пауэлла.

— Ну?

Пауэлл ожесточенно дергал себя за усы, как будто решил вырвать их с корнем.

— Все связи в его мозгу работают правильно, — сказал он.

— Я бы не рискнул утверждать это так уверенно.

— О Юпитер! Майк, ведь мозг — самая надежная часть робота! Он не раз и не два проходил контроль на Земле. И если он прошел контроль, как прошел его Дейв, то ни малейшей неисправности в мозгу просто быть не может. Ведь там проверяют все ключевые связи.

— Ну и что из этого следует?

— Не торопи меня. Дай подумать. Возможна еще механическая неисправность в теле робота. Это значит, что могло выйти из строя все, что угодно, — любой из полутора тысяч конденсаторов, любая из двадцати тысяч отдельных схем, пятисот ламп и многих тысяч других деталей. Не говоря уж об этих таинственных позитронных полях, о которых никто ничего не знает.

— Послушай, Грег, — не выдержал Донован, — У меня есть идея. Может быть, робот говорит неправду? Он не…

— Дурак, робот не может сознательно обманывать. Так вот, будь у нас тестер Маккормика — Уэсли, мы бы смогли проверить все части его тела за какие-нибудь сутки или двое. Но на Земле существуют всего только два таких тестера, они весят по десять тонн, смонтированы на бетонных фундаментах и неподвижны. Каково положение, а?

Донован хлопнул ладонью по столу.

— Но, Грег, он портится только тогда, когда нас нет поблизости. В этом… есть… что-то… подозрительное! — После каждого слова следовал новый удар.

— Не говори чепухи, — ответил Пауэлл после паузы. — Ты просто начитался приключенческих романов.

— Я хочу знать, что нам делать! — крикнул Донован.

— Сейчас скажу. Я установлю под столом экран. Прямо здесь, на стене, ясно? — Он злобно ткнул пальцем в стену. — Потом я буду подключать его к телекамерам в тех забоях, где работает Дейв, и буду за ним следить. Вот и все.

— Все? Грег…

Пауэлл поднялся со стула и уперся сжатыми кулаками в стол.

— Майк, мне очень трудно. — В его голосе звучала усталость, — Ты ко мне целую неделю пристаешь. Ты говоришь, что с Дейвом что-то неладно. Ты знаешь, где неисправность? Нет! Ты знаешь, как она возникает? Нет! Что-нибудь ты знаешь? Нет и нет! И я ничего не знаю. Так чего ты от меня хочешь?

Донован беспомощно развел руками.

— Ну ладно, ладно.

Донован невидящими глазами уставился в черновик отчета. Во-первых, он устал, а во-вторых, в чем отчитываться, когда еще ничего не выяснено?

— Грег, — сказал он раздраженно, — мы почти на тысячу тонн отстаем от плана.

— Да ну? — ответил Пауэлл, не поднимая головы. — А я и не догадывался.

— Я хочу знать одно. — Донован вдруг вышел из себя. — Почему мы всегда возимся с новыми моделями роботов? Все, хватит! Меня вполне устраивают роботы, которые годились для моего двоюродного деда со стороны матери. Я за то, что прошло проверку временем. За добрых, старых, надежных роботов, которые никогда не ломаются!

Пауэлл с поразительной меткостью запустил в него книгой, и Донован скатился со стула на пол.

— Последние пять лет, — размеренно произнес Пауэлл, — ты испытывал новые модели роботов в полевых условиях для фирмы «Ю. С. Роботс». И так как мы имели неосторожность неплохо показать себя в этом деле, нас награждают самыми гнусными заданиями. Такая уж твоя специальность. — Он ткнул пальцем в сторону Донована. — Ты начал скулить, насколько я помню, уже через пять минут после того, как был принят в штат. Почему ты до сих пор не уволился?

— Сейчас скажу, — Донован перевернулся на живот, уперся локтями в пол и запустил пальцы в свои буйные рыжие волосы. — В какой-то степени этовопрос принципа. Ведь что ни говори, в качестве техника-испытателя я принимаю участие в разработке новых роботов. Нужно же помогать научному прогрессу. Но если говорить откровенно, меня удерживает не принцип, а деньги, которые нам платят… Грег!!!

Услышав дикий вопль Донована, Пауэлл вскочил и посмотрел на экран, куда указывал Майк. Его глаза округлились от ужаса.

— Ох, разрази меня Юпитер! — прошептал он.

Донован, затаив дыхание, поднялся на ноги.

— Посмотри, Грег, они спятили!

— Неси скафандры! Мы идем туда, — скомандовал Пауэлл, не отводя глаз от экрана.

Там, в полумраке, виднелась цепочка сверкающих металлом фигур. Освещенные собственным тусклым светом, они плавно двигались на фоне неровных, испещренных темными впадинами стен штрека, прорубленного в скале. Все семь роботов, во главе с Дейвом, шагали в едином ритме. Их повороты нагоняли жуть своей четкостью; одновременно перестраиваясь на ходу, они с легкостью лунных танцовщиц как будто исполняли какой-то призрачный танец.

В комнату вбежал Донован со скафандрами.

— Они хотят напасть на нас! Это же военная маршировка!

— А почему не художественная гимнастика? — холодно возразил Пауэлл. — Или, может быть, Дейву почудилось, будто он балетмейстер. Всегда старайся сначала подумать, а потом лучше промолчи.

Донован нахмурился и, расстегнув пустую кобуру на боку, демонстративно сунул туда детонатор. Он сказал:

— Так или иначе, вот тебе твои новые модели. Согласен, это наша специальность. Тогда скажи, почему с ними обязательно, непременно что-нибудь да приключается?

— Потому что над нами тяготеет проклятие, — угрюмо ответил Пауэлл. — Пошли.

Далеко впереди, в густой бархатной тьме штрека, прорезаемой лишь лучами их фонарей, мерцали огни роботов.

— Вот они, — выдохнул Донован.

— Я пытался связаться с ним по радио, — возбужденно прошептал Пауэлл, — но он не отвечает. Вероятно, отключилась радиосхема.

— Тогда хорошо, что еще не придумали роботов, которые работали бы в полной темноте. Не хотел бы я разыскивать семь сумасшедших роботов в темной пещере без радиосвязи. Будем радоваться, что они по крайней мере светятся, как радиоактивные новогодние елочки.

— Давай заберемся вон на тот уступ. Они идут сюда, и я хочу рассмотреть их поближе. Залезешь?

Донован поднатужился и прыгнул. Притяжение астероида было значительно меньше земного, но тяжелые скафандры почти сводили на нет это преимущество, а уступ был метра три высотой. Пауэлл прыгнул следом за ним.

Роботы цепочкой следовали за Дейвом. Подчиняясь четкому механическому ритму, они то становились парами, то опять строились цепочкой, но уже в ином порядке. Это повторялось снова и снова. Дейв, не оборачиваясь, маршировал впереди. Роботы были уже метрах в шести, когда их танец прекратился. Вспомогательные роботы сбились в кучу, постояли несколько секунд и, топоча ногами, быстро умчались. Дейв посмотрел им вслед, потом медленно сел и склонил голову на руку. Это движение было почти человеческим.

В наушниках Пауэлла прозвучал его голос:

— Вы здесь, хозяин?

Пауэлл сделал знак Доновану и спрыгнул с уступа.

— Все в порядке, Дейв. Что тут произошло?

Робот покачал головой.

— Не знаю. Я разрабатывал очень неудобный выход руды в семнадцатом забое. Дальше я ничего не помню, а теперь, оказывается, рядом люди и я нахожусь в километре от забоя, в главном штреке.

— Где сейчас вспомогательные роботы? — спросил Донован.

— Работают, конечно. Сколько времени мы потеряли?

— Не очень много. Забудь об этом, — успокоил его Пауэлл и прибавил, обращаясь к Доновану: — Останься с ними до конца смены. Потом приходи — я кое-что придумал.

Три часа спустя Донован вернулся. Вид у него был измученный.

— Ну, как? — спросил Пауэлл.

— Пока за ними следишь, все идет гладко, — Донован устало пожал плечами, — Брось-ка мне сигарету.

Он сосредоточенно закурил и выпустил аккуратное кольцо дыма.

— Знаешь, Грег, я все пытался разобраться. Ведь Дейв — не обычный робот. Ему беспрекословно повинуются шесть других. Он может делать с ними все, что хочет. И это должно отражаться на его психике. Что, если он подсознательно чувствует необходимость подчеркнуть и усилить свою власть над ними?

— Ближе к делу.

— Уже близко. Что, если это милитаризм? Что, если он создает армию? Что, если он занимается строевой подготовкой? Что, если…

— А что, если тебе положить компресс на голову? Твои бредни — готовый сюжет для цветного приключенческого фильма. Ведь то, о чем ты говоришь, — радикальное нарушение работы позитронного мозга. Если бы все было так, Дейв кончил бы тем, что поступил бы вопреки Первому Закону Роботсхники, который запрещает роботу причинять вред человеку. Неизбежным логическим следствием такой милитаристской психологии должно быть стремление к власти не только над роботами, но и над людьми.

— Ну да. А почем ты знаешь, что это не так?

— Во-первых, робот с таким мозгом никогда не прошел бы заводского контроля. А во-вторых, если бы такое и случилось, мы бы это немедленно обнаружили. Я же проверял Дейва.

Пауэлл вместе со стулом отодвинулся от стола и положил на него ноги.

— Нет, мы еще не можем приготовить рагу. Мы не имеем пока ни малейшего представления, что же происходит. Вот если бы мы хоть выяснили, что значит этот танец, мы были бы на верном пути.

Он помолчал.

— Послушай, Майк, вот что мне пришло в голову. Ведь с Дейвом что-то приключается, только когда нас нет поблизости. И достаточно появиться кому-нибудь из нас, чтобы он пришел в себя.

— Я уже тебе говорил, что это подозрительно.

— Подожди! Что значит для робота, когда людей нет поблизости? Очевидно, ему приходится проявлять больше инициативы. Значит, нужно проверить те его части, на которых может сказаться эта повышенная нагрузка.

— Верно! — Донован было привстал, потом снова опустился в кресло, — Хотя нет. Мало. Это все-таки оставляет слишком широкое поле для поисков.

— Что поделаешь? Во всяком случае, теперь мы можем не опасаться за выполнение плана. Просто будем по очереди следить за роботами по телевизору. И едва что-нибудь случится, немедленно явимся на место. А это заставит их очнуться.

— Но, Грег, ведь это значит, что роботы не пройдут полевых испытаний. «Ю. С. Роботс» не может выпустить в продажу модель ДВ с таким дефектом.

— Конечно. Нам предстоит еще найти слабое место в конструкции и исправить его. И на это у нас осталось десять дней. — Пауэлл почесал в затылке. — Все дело в том… впрочем, лучше сам посмотри чертежи.

Чертежи ковром устлали пол. Донован ползал по ним, следя за неуверенными движениями карандаша, который держал Пауэлл.

— Вот это по твоей части, Майк. Я хочу, чтобы ты меня проверил. Я попытался исключить все цепи, не имеющие отношения к личной инициативе. Вот, например, двигательный канал. Я включаю все боковые связи… — Он взглянул на Донована: — Как ты думаешь?

У Донована пересохло во рту.

— Все это не так просто, Грег. Личная инициатива — это не специальная цепь или схема, которую можно отделить от остальных. Когда робот предоставлен самому себе, деятельность его систем немедленно становится более интенсивной почти на всех участках. Нет такой цепи, на которой бы это не сказалось. Нам нужно найти именно те очень ограниченные условия, которые выбивают его из колеи, и только потом методом исключения начать выделять нужные цепи.

Пауэлл поднялся на ноги и стряхнул пыль с колен.

— Гм… Ладно. Собери чертежи и можешь их сжечь.

Донован продолжал:

— Видишь ли, при усилении активности стоит выйти из строя одной-единственной детали, и может произойти все, что угодно. Может быть, где-то нарушена изоляция, или пробивает конденсатор, или искрит контакт, или перегревается катушка. И если работать вслепую, то в таком сложном механизме мы никогда не найдем неисправность. Если разбирать Дейва и проверять каждую деталь по отдельности, каждый раз собирая его и испытывая…

— Можешь не продолжать, понимаю. Я тоже не совсем осел.

Они безнадежно посмотрели друг на друга. Потом Пауэлл осторожно предложил:

— А что, если расспросить одного из вспомогательных роботов?

Ни Пауэллу, ни Доновану до сих пор не приходилось беседовать ни с одним из «пальцев». Вспомогательные роботы могли говорить, и аналогия с человеческим пальцем была не совсем точной. Они имели даже довольно совершенный мозг, но этот мозг был настроен в первую очередь на прием команд через позитронное поле, и самостоятельно реагировать на внешние возбудители они могли с трудом.

Пауэлл не знал даже, как обратиться к этому роботу. Его серийный номер был ДВ-5/2, но так его называть было неудобно. Наконец он вышел из затруднения.

— Послушай, приятель! Я прошу тебя сосредоточиться и немного подумать, а потом ты сможешь вернуться к своему начальнику.

«Палец» вместо ответа неуклюже кивнул головой: при его скудных мыслительных способностях всякие лишние разговоры были ему в тягость.

— Так вот, за последнее время твой начальник уже четыре раза отклонялся от заданной программы, — сказал Пауэлл. — Ты помнишь эти случаи?

— Да, хозяин.

Донован сердито прокричал:

— Он-то помнит! Я тебе говорю, это очень подозрительно…

— Пойди проспись! Конечно, он помнит — у него-то все в порядке!

И Пауэлл снова повернулся к роботу:

— Что вы делали в таких случаях? Я имею в виду всю группу.

Рассказ «пальца» был лишен всякого выражения, словно он отвечал зазубренный урок.

— В первый раз мы разрабатывали трудный выход в семнадцатом забое. Во второй раз мы укрепляли кровлю, которая грозила обвалиться. В третий раз мы готовили точно направленный взрыв, чтобы при отвалке не задеть подземную трещину. В четвертый раз это было сразу после небольшого обвала.

— Что происходило каждый раз?

— Трудно описать. Поступала какая-то команда, но прежде, чем мы успевали принять и осмыслить ее, поступала новая команда — маршировать этим странным строем.

— Зачем? — рявкнул Пауэлл.

— Не знаю.

— А первая команда, — вмешался Донован, — до приказа маршировать, в чем она заключалась?

— Не знаю. Я чувствовал, что поступает команда, но не успевал ее принять.

— Что ты еще можешь сказать? Это была каждый раз одна и та же команда?

— Не знаю. — Робот растерянно покачал головой.

Пауэлл откинулся на спинку кресла.

— Ладно, можешь идти к своему начальнику.

«Палец» вышел, явно испытывая облегчение.

— Многого же мы добились, — сказал Донован. — Необыкновенно содержательный разговор. Слушай, и Дейв, и этот недоумок что-то замышляют. Слишком многого они не знают и не помнят. Им больше нельзя доверять, Грег.

Пауэлл подергал себя за ус.

— Знаешь, Майк, если ты скажешь еще одну глупость, я отниму у тебя и погремушку, и соску.

— Ладно, ладно. Ты же у нас гений, а я — несмышленый младенец! Ну так что же мы выяснили?

— Ничего. Я попробовал начать с конца — с «пальца», и ничего не вышло. Придется начать с начала.

— Ты великий человек! — восхищенно произнес Донован, — Как все это просто! Теперь, маэстро, не переведете ли вы это на человеческий язык?

— Для тебя надо бы переводить на детский лепет. Словом, нужно выяснить, какую команду дает Дейв перед тем, как теряет память. Это ключ ко всему.

— Как же ты думаешь это выяснять? Стоять рядом с ним мы не можем, потому что при нас все будет в порядке. Поймать эту команду по радио мы тоже не можем — она передается через позитронное поле. Значит, узнать, что это за команда, мы не можем — ни вблизи, ни издалека. И делать нечего.

— Да, прямое наблюдение не годится. Остается еще дедукция.

— Что?

Пауэлл невесело усмехнулся.

— Мы будем по очереди дежурить, Майк. Будем, не сводя глаз с экрана, следить за каждым движением этих стальных болванов. А когда они начнут чудить, мы увидим, что случилось непосредственно перед этим, и определим, какая могла быть команда.

Донован долго сидел с открытым ртом. Потом сказал сдавленным голосом:

— Я подаю заявление об уходе. Хватит.

— У нас еще десять дней, попробуй придумать что-нибудь получше, — устало ответил Пауэлл.

И в течение восьми дней Донован изо всех сил пытался придумать что-нибудь получше. Восемь дней он каждые четыре часа сменял Пауэлла и воспаленными, затуманенными глазами следил за тем, как двигаются в полутьме поблескивающие металлические фигуры. И все восемь дней во время четырехчасовых перерывов он проклинал «Ю. С. Роботс», модель ДВ и день, когда он родился.

А когда на восьмой день, преодолевая головную боль, ему на смену явился заспанный Пауэлл, Донован встал и точно рассчитанным движением запустил тяжелую книгу в самый центр экрана. Раздался вполне естественный звон стекла.

— Зачем ты это сделал? — ахнул Пауэлл.

— Потому что я больше не собираюсь за ними следить, — почти спокойно ответил Донован, — Осталось два дня, а мы еще ничего не знаем. ДВ-5 — жалкий конструкторский недоносок. Он шесть раз останавливался в мое дежурство и три раза — в твое, и я все равно не знаю, какую команду он давал, и ты тоже. И я не верю, чтобы ты вообще смог это узнать, а уж я не смогу — это точно! Клянусь космосом, как можно следить сразу за шестью роботами? Один что-то делает руками, другой — ногами, третий машет руками, как ветряная мельница, четвертый прыгает как полоумный. А остальные два… черт знает, что они делают! И вдруг все останавливаются! Грег, мы не то делаем. Нужно смотреть вблизи, чтобы были видны все подробности.

Пауэлл прервал наступившее молчание:

— Ну да, и ждать, не случится ли чего-нибудь за оставшиеся два дня?

— А что, отсюда наблюдать лучше?

— Здесь уютнее.

— А… Но там можно кое-что сделать, чего ты не можешь сделать отсюда.

— Что же?

— Можно заставить их остановиться, когда это будет нужно нам. Когда мы будем готовы подсмотреть, что с ними происходит.

Пауэлл насторожился:

— Каким образом?

— Сам подумай. Ведь ты у нас умница. Задай себе несколько вопросов. Когда ДВ-5 выходит из строя? Что тебе сказал «палец»? Когда угрожал или действительно случился обвал? Когда предстояло очень точно произвести отпалку? Когда попалась трудная жила?

— Иначе говоря, в критических обстоятельствах! — возбужденно сказал Пауэлл.

— Верно! Иначе и быть не может! Все дело в факторе личной инициативы. А необходимость в ней особенно велика в критических обстоятельствах, в отсутствие человека. И что из этого следует? Как нам устроить, чтобы они остановились, когда мы захотим? — Он торжествующе поднял руку, начиная входить во вкус своей роли, и ответил на собственный вопрос, опередив ответ, который уже вертелся у Пауэлла на языке: — Надо устроить аварию!

— Майк, ты прав, — сказал Пауэлл.

— Спасибо, друг! Я знал, что когда-нибудь этого добьюсь.

— Ладно, не язви. Оставь свои шуточки для Земли, там мы их законсервируем на зиму. А теперь — какую аварию мы можем устроить?

— Если бы мы были не на астероиде, где нет ни воды, ни воздуха, можно было бы затопить шахту.

— Это, по-видимому, острота, — сказал Пауэлл. — Знаешь, Майк, ты меня уморишь. А как насчет небольшого обвала?

Донован, насупившись, сказал:

— Не возражаю.

— Хорошо. Тогда пошли.

Пробираясь по каменной осыпи, Пауэлл чувствовал себя заговорщиком. И хотя его походка из-за малой силы тяжести была неуверенной, а из-под ног то и дело вылетали камни, поднимая бесшумные фонтанчики серой пыли, все равно ему казалось, что он идет осторожными шагами конспиратора.

— Ты представляешь себе, где они? — спросил он.

— Кажется, да.

— Ладно, — мрачно сказал Пауэлл. — Только если какой-нибудь «палец» окажется в шести метрах, он нас учует, даже если мы не будем в его поле зрения. Надеюсь, это тебе известно.

— Когда мне понадобится прослушать элементарный курс роботехники, я подам заявление. В трех экземплярах. Теперь вниз.

Они спустились в шахту. Теперь и звезд не было видно. Оба ощупью пробирались вдоль стен, время от времени освещая путь короткими вспышками фонарей. Пауэлл на всякий случай еще раз ощупал детонатор.

— Ты знаешь этот штрек, Майк?

— Не очень хорошо. Он новый. Правда, я думаю, что могу ориентироваться по тому, что видел по телевизору…

Минуты тянулись бесконечно долго. Вдруг Майк сказал:

— Пощупай!

Приложив металлическую перчатку к стене, Пауэлл почувствовал легкую вибрацию. Конечно, никаких звуков слышно не было.

— Взрывы! Мы уже близко.

— Гляди в оба, — сказал Пауэлл.

Донован нетерпеливо кивнул.

Робот промчался мимо них и исчез так быстро, что они даже не успели его рассмотреть, — это было лишь промелькнувшее светлое пятно, блестевшее металлом. Оба застыли на месте.

— Как по-твоему, он заметил нас? — шепотом спросил Пауэлл.

— Надеюсь, что нет. Но лучше обойти их стороной. Свернем в первый же боковой штрек.

— А если мы вообще к ним не выйдем?

— Ну так что же делать? Возвращаться? — яростно прошипел Донован. — До них еще с четверть мили. Я же следил за ними по телевизору. А у нас всего два дня…

— Ох, замолчи. Не трать зря кислород. Это, что ли, боковой штрек? — Вспыхнул фонарик Пауэлла. — Да. Идем.

Вибрация стен ощущалась здесь гораздо сильнее, и время от времени скала под ногами содрогалась.

— Идем пока правильно. Только бы он не кончился, — сказал Донован и посветил перед собой фонарем.

Вытянув руку, они могли дотронуться до кровли штрека. Крепь была совсем новой.

Вдруг Донован заколебался:

— Кажется, тупик? Идем назад.

— Нет, погоди, — Пауэлл неуклюже протиснулся мимо него, — Что это за свет впереди?

— Свет? Не вижу никакого света. Откуда ему здесь взяться?

— А роботы? — Пауэлл на четвереньках вскарабкался на кучу осыпавшейся породы, перегородившую штрек. — Эй, Майк, лезь сюда, — позвал он тревожным, хриплым шепотом.

Впереди действительно виднелся свет. Донован перелез через ноги Пауэлла.

— Дыра?

— Да. Они, наверное, проходят этот штрек с той стороны.

Донован ощупал рваные края отверстия. Осторожно посветив фонарем, он увидел, что дальше начинается более широкий штрек — очевидно, главный. Отверстие было слишком маленьким, чтобы сквозь него мог пролезть человек. Даже заглянуть в него двоим сразу было трудно.

— Там ничего нет, — сказал Донован.

— Сейчас нет. Но секунду назад было — иначе мы не увидели бы света. Берегись!

Стены вокруг них содрогнулись, и они почувствовали толчок. Посыпалась мелкая пыль. Осторожно подняв голову, Пауэлл снова заглянул в отверстие.

— Все в порядке, Майк. Они здесь.

Сверкающие роботы столпились в главном штреке, метрах в пятнадцати от них. Могучие металлические руки быстро разбирали породу, выброшенную взрывом.

— Скорее, — заторопился Донован, — Они вот-вот кончат, а следующий взрыв может задеть нас.

— Ради бога, не торопи меня.

Пауэлл отцепил детонатор. Его взгляд тревожно шарил по темным стенам. При тусклом свете, шедшем от роботов, было почти невозможно отличить торчащие камни от сгустков теней.

— Смотри, вон прямо над ними в кровле выступ. Он остался после последнего взрыва. Если ты туда попадешь, обрушится половина кровли.

Пауэлл посмотрел туда, куда указывал Донован.

— Годится! Теперь следи за роботами и моли Бога, чтобы они не ушли слишком далеко от этого места. Мне нужен их свет. Все семь на месте?

Донован пересчитал.

— Все.

— Ну, смотри в оба. Не упусти ни одного движения!

Он поднял руку с детонатором и прицелился. Донован, чертыхаясь про себя и смаргивая пот, заливавший глаза, пристально следил за роботами.

Вспышка!

Их качнуло, земля вокруг несколько раз вздрогнула, а потом они почувствовали мощный толчок, бросивший Пауэлла на Донована.

— Грег, ты сшиб меня! — завопил Донован. — Я ничего не видел!

Пауэлл огляделся:

— Где они?

Донован растерянно замолчал. Роботов не было видно. Вокруг было темно, как в адской бездне.

— А мы их не задавили? — дрожащим голосом произнес Донован.

— Давай спускаться. Не спрашивай меня ни о чем.

Пауэлл торопливо пополз назад.

— Майк!

Донован остановился.

— Что еще случилось?

— Постой! — В наушниках слышалось хриплое, неровное дыхание Пауэлла. — Майк! Ты меня слышишь?

— Я здесь. В чем дело?

— Назад хода нет. Кровля обвалилась не над роботами, а тут! От сотрясения все рухнуло.

— Да ты что? — Донован уперся в твердую преграду. — Включи-ка фонарь!

Но сквозь завал не смогла бы пролезть даже мышь.

— Ну, как вам это нравится? — тихо сказал Донован.

Они потратили некоторое время и довольно много сил, пытаясь сдвинуть глыбу, загородившую проход.

Потом Пауэлл попробовал расширить отверстие, которое вело в главный штрек. Он поднял было детонатор, но произвести вспышку в таком ограниченном пространстве было равносильно самоубийству.

— Знаешь, Майк, — сказал он, усевшись на камень, — мы окончательно все испортили. Мы так и не знаем, что происходит с Дейвом. Идея была хороша, но она обернулась против нас.

В голосе Донована послышалась горечь.

— Мне жаль огорчать тебя, старина, но уж не говоря о неудаче с Дейвом, мы к тому же некоторым образом попали в ловушку. И если мы с тобой, дружище, не выберемся, нам крышка. Крышка. Ясно? Сколько у нас кислорода? Не больше чем на шесть часов.

— Я уже думал об этом. — Пальцы Пауэлла потянулись к его многострадальным усам, но звякнули о прозрачную крышку гермошлема, — Конечно, Дейв быстро откопал бы нас. Но только после нашего замечательного обвала он, наверное, опять свихнулся, и по радио с ним связаться нельзя.

— Лучше некуда, а?

Донован подполз к отверстию и ухитрился втиснуть в него голову в шлеме. Это далось ему с большим трудом.

— Эй, Грег!

— Что?

— А если Дейв окажется в шести метрах от нас? Он придет в себя. И мы будем спасены.

— Конечно, но где он?

— Там, в штреке. Довольно далеко. Ради бога, перестань дергать меня за нога, пока не оторвал мне голову. Я сам пущу тебя поглядеть.

Пауэлл в свою очередь высунулся в отверстие.

— Взрыв был удачный. Ты только посмотри на этих балбесов — прямо балет!

— К черту твои сравнения. Они приближаются?

— Не пойму — слишком далеко. Погоди. Дай-ка мне фонарь, попробую привлечь их внимание.

Через две минуты он оставил эту попытку.

— Бесполезно. Они, должно быть, ослепли. Ого, двинулись сюда! Как тебе это нравится?

— Эй, хватит, дай мне посмотреть! — потребовал Донован.

После недолгой возни Пауэлл сказал «ладно», и Донован сунул голову в дыру. Роботы приближались. Впереди, высоко поднимая ноги, шагал Дейв, а за ним цепочкой извивались шесть «пальцев».

_ Что они делают, хотел бы я знать, — пробормотал Донован.

— Далеко они? — спросил Пауэлл.

— Метрах в пятнадцати, и идут сюда. Еще четверть часа — и мы будем своб… э-ге-гей! Эй!

— В чем дело? — Пауэллу понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя после оглушительного вопля Донована. — Ну-ка, пусти меня. Не будь свиньей!

Он попытался оттащить Донована, но тот яростно брыкался.

— Они повернули, Грег! Они уходят! Дейв! Эй, Дейв!

— Что толку? — крикнул Пауэлл. — Ведь звук здесь не проходит.

Донован, задыхаясь, обернулся к нему.

— Ну, колоти в стену, бей по ней камнем, создай какие-нибудь вибрации! Нужно привлечь их внимание, не то мы пропали!

Он начал колотить по камню как сумасшедший.

Пауэлл потряс его за плечо.

— Погоди, Майк, у меня идея! Клянусь Юпитером, сейчас самое время для простых решений. Майк!

— Чего тебе? — Донован втянул голову.

— Пусти меня скорее, пока они еще недалеко.

— Что ты хочешь делать? Эй, зачем тебе детонатор? — Он схватил Пауэлла за руку.

Тот вывернулся.

— Хочу немного пострелять.

— Зачем?

— Потом объясню. Посмотрим сперва, что получится. Подвинься, не мешай!

Вдали виднелись все уменьшающиеся огоньки роботов. Пауэлл тщательно прицелился и трижды нажал спусковую кнопку. Потом он опустил детонатор и тревожно вгляделся в темноту. Один вспомогательный робот упал! Теперь было видно только шесть сверкающих фигур.

Пауэлл неуверенно позвал в микрофон:

— Дейв!

После небольшой паузы оба услышали:

— Хозяин? Где вы? У третьего вспомогательного разворочена грудь. Он вышел из строя.

— Неважно, — сказал Пауэлл. — Нас завалило при взрыве. Видишь фонарь?

— Вижу. Сейчас будем там.

Пауэлл сел и вздохнул.

— Вот так, дружок.

— Ладно, Грег, — очень тихо произнес Донован дрогнувшим голосом, — Ты победил. Я перед тобой преклоняюсь. Только не морочь мне голову. Расскажи внятно, в чем было дело.

— Пожалуйста. Просто мы все время упускали из виду самое очевидное — как всегда. Мы знали, что дело в личной инициативе, что это всегда происходило в чрезвычайных обстоятельствах. Но мы думали, что все начиналось с определенной команды. А почему, собственно, с какой-то одной команды?

— А почему нет?

— А почему это не мог быть целый класс команд? Какие команды требуют от руководителя наибольшей инициативы? Какие команды обычно отдаются только в чрезвычайных обстоятельствах?

— Не спрашивай меня, Грег! Скажи!

— Я и говорю. Команды, отдаваемые одновременно по шести каналам! В обычных условиях один или несколько «пальцев» выполняют несложную работу, которая не требует пристального наблюдения за ними. Ну, точно так же, как наши привычные движения при ходьбе. А в чрезвычайных обстоятельствах нужно немедленно и одновременно привести в действие всех шестерых. И вот тут что-то сдает. Остальное просто. Любое уменьшение требуемой от него инициативы, например появление человека, приводит его в себя. Я уничтожил одного из роботов, и Дейву пришлось командовать лишь пятью. Инициатива уменьшилась, и он стал нормальным!

— Как ты до этого дошел? — допытывался Донован.

— Логическими рассуждениями. Я произвел эксперимент, и все оказалось правильно.

Они снова услышали голос робота:

— Вот и мы. Вы продержитесь еще полчаса?

— Конечно, — ответил Пауэлл. Потом продолжал, обращаясь к Доновану: — Теперь наша задача стала проще. Мы проверим те цепи, нагрузка на которые при шестиканальной команде больше, чем при пятиканальной. Много придется проверять?

Донован прикинул.

— Не очень, по-моему. Если Дейв сделан так же, как опытный экземпляр, который мы видели на заводе, то у него должна быть специальная координирующая цепь, и все дело ограничится только ею. — Он вдруг воодушевился: — Слушай, это здорово! Остались пустяки!

— Хорошо. Обдумай это. Когда вернемся, проверим по чертежам. А теперь, пока Дейв до нас добирается, я отдохну.

— Погоди! Скажи мне еще одну вещь. Что это была за странная маршировка, эти причудливые танцы, которые начинались каждый раз, когда они теряли рассудок?

— А, это? Не знаю. Но у меня есть одно предположение. Вспомни: вспомогательные роботы — «пальцы» Дейва. Мы все время их так называли. Так вот, я думаю, что каждый раз, когда Дейв становился ненормальным и в голове у него все путалось, он начинал вертеть пальцами!..

ПЕРВЫЙ ЗАКОН

Майку Доновану стало скучно. Он поглядел на пустую пивную кружку и решил, что наслушался предостаточно.

— Если уж разговор зашел о странных роботах, — сказал он громко, — так мне однажды довелось иметь дело с таким, который нарушил Первый Закон.

Это было настолько невероятно, что все сразу замолчали и повернулись к Доновану.

Донован туг же пожалел, что распустил язык, и попробовал переменить тему:

— Вчера я слышал забавную историю о…

— Ты что, знал робота, который причинил вред человеку? перепил сидевший рядом Макферлейн.

Само собой разумелось, что нарушение Первого Закона могло означать только это.

— В некотором роде, да, — ответил Донован. — Так вот, я слышал историю о…

— А ну-ка, — потребовал Макферлейн, а остальные принялись стучать кружками по столу.

Донован понял, что отступать некуда.

— Это произошло на Титане лет десять назад, — начал он, лихорадочно соображая. — Ну да, в двадцать пятом. Мы только что получили трех роботов новой модели, созданной специально для Титана. Это были первые роботы серии МА. Мы назвали их Эмма-1, 2 и 3.

Он щелкнул пальцами, требуя очередную кружку пива, и задумчиво поглядел вслед официанту. Ну а дальше-то что?

— Полжизни занимаюсь роботехникой, Майк, но ни разу не слышал о серии МА, — заметил Макферлейн.

— А их сняли с производства сразу же после… после того, о чем я собираюсь вам рассказать. Неужели ты не помнишь?

— Нет.

И Донован поспешно продолжал:

— Мы их приставили к делу, не теряя времени. В сезон бурь, который на Титане длится в течение восьмидесяти процентов его обращения вокруг Сатурна, наша база полностью бездействовала. Во время снегопада стоило отойти от базы на сотню ярдов — и пиши пропало. В жизни не отыскать. От компаса мало толку — у Титана нет магнитного поля. Роботы МА были оснащены вибродетекторами новой конструкции и шли прямо к базе в любых условиях, так что добыча руды могла продолжаться хоть круглый год. Помолчи, Мак. Вибродетекторы тоже перестали поступать в продажу, поэтому-то ты о них ничего не слышал. — Донован кашлянул, — Их засекретили, понял?

— В первый сезон бурь, — продолжал он, — роботы действовали безупречно, но вот с началом спокойного сезона Эмма-2 принялась выкидывать номера: пряталась по углам, забивалась под штабеля ящиков, и выманить ее оттуда было не так-то просто. В конце концов ушла с базы и не вернулась. Мы решили, что в ее конструкции был какой-то дефект, и продолжали обходиться двумя оставшимися. Но как-никак мы лишились трети наших роботов, и поэтому, когда в конце спокойного сезона один из нас должен был отправиться в Корнск, я вызвался слетать туда без робота. Особой опасности не предвиделось: начало бурь ожидалось не раньше чем через двое суток, а я должен был обернуться за двадцать часов. Я уже возвращался и был в каких-нибудь десяти милях от базы, когда внезапно подул сильный ветер и пошел снег. Я тут же посадил машину, не дожидаясь, чтобы ветер разбил ее вдребезги; определив направление на базу, я побежал. Преодолеть оставшееся расстояние при малой силе тяжести на Титане было нетрудно, сложность заключалась в том, чтобы не сбиться с пути. Запас воздуха был у меня вполне достаточным, система обогрева скафандра работала нормально, но десять миль на Титане в бурю бесконечны.

Затем снег повалил так густо, что все вокруг потемнело и превратилось в мутный сумрак, в котором померк даже Сатурн, а Солнце превратилось в бледную точку. Я остановился, и ветер чуть не сбил меня с ног. Прямо впереди я заметил какое-то небольшое темное пятно. Я различил его лишь с трупом, но я знал, что это такое. Буранник — единственное живое существо, способное вынести снежные смерчи на Титане, и самый свирепый хищник на свете. Я знал, что мой скафандр от него не защита. Видимость была такой скверной, что стрелять можно было только в упор. Промахнись я — мне конец!

Я начал медленно пятиться, а темная тень двинулась ко мне. Расстояние между нами сокращалось. Шепча молитву, я уже поднял бластер, как вдруг из сумрака внезапно появилась еще одна тень, но побольше, и я завопил от радости. Это была Эмма-2, пропавший робот. Со времени ее исчезновения я постоянно размышлял о том, что могло с ней случиться и почему.

— Эмма, девочка, прикончи буранника и проводи меня на базу, — взмолился я.

Она только взглянула на меня, будто и не слышала моих слов, и крикнула:

— Не стреляйте, хозяин, только не стреляйте.

И кинулась к бураннику.

— Прикончи эту чертову тварь, Эмма! — рявкнул я.

А она схватила буранника и побежала дальше. Я продолжал звать ее, пока совсем не потерял голос, но она так и не вернулась, оставив меня погибать под снегом.

Выдержав эффектную паузу, Донован добавил:

— Все вы, разумеется, знаете Первый Закон: робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред! Так вот, Эмма-2 убежала с буранником и оставила меня умирать. Первый Закон был нарушен. К счастью, я остался цел и невредим. Через полчаса ветер стих. Это был случайный шквал, и длился он недолго. Такое там бывает. А настоящий буран разразился лишь на следующий день. Едва снег перестал валить, я со всех ног бросился к базе. Через два часа туда явилась и Эмма-2. Разумеется, ее тайна тут же раскрылась, и роботов МА немедленно изъяли из продажи.

— Ну и в чем же было дело? — спросил Макферлейн.

— Видишь ли, Мак, это, конечно, верно, что мне, человеку, грозила смертельная опасность, но того робота заботило нечто более важное, чем я или Первый Закон. Ведь это были роботы серии МА, и тот робот, прежде чем исчезнуть, все норовил спрятаться в укромное местечко. Он вел себя так, будто с ним должно было случиться что-то необычное, что-то не предназначенное для посторонних глаз. Так оно и вышло.

Донован благоговейно поднял глаза к потолку, и голос его дрогнул:

— Буранник-то оказался вовсе не буранником. Мы назвали его Эмма-младшая; Эмма-2 привела ее с собой на базу. Эмма-2 испытывала необоримую потребность защитить ее от моего выстрела. Что такое Первый Закон в сравнении со святыми узами материнской любви?

ЛЖЕЦ

Альфред Лэннинг неторопливо закурил сигару, но его пальцы слегка дрожали. Сердито насупив седые брови, он говорил сквозь сизые клубы дыма:

— Да, он читает мысли — это несомненно. Но почему? — Он посмотрел на главного математика Питера Богерта. — Ну?

Богерт обеими руками пригладил черные волосы.

— Это тридцать четвертый робот модели РБ, Лэннинг. И все остальные вполне соответствовали нормам.

Третий человек, сидевший за столом, нахмурился. Это был Милтон Эш, самый молодой в руководстве фирмы «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», чем он очень гордился.

— Послушайте, Богерт! Я ручаюсь, что сборка с начала до конца проведена совершенно правильно!

Толстые губы Богерта раздвинулись в покровительственной улыбке.

— Ручаетесь? Ну, если вы можете отвечать за всю линию сборки, то вас нужно повысить в должности. По точным подсчетам, для производства одного позитронного мозга требуется семьдесят пять тысяч двести тридцать четыре операции, успех каждой из которых зависит от различного числа факторов — от пяти до ста пяти. И если хоть один из этих факторов не будет точно выдержан, мозг идет в брак. Это я цитирую ваши собственные проспекты.

Милтон Эш покраснел и собрался ответить, но его перебил четвертый голос:

— Если мы начнем валить вину друг на друга, то я уйду… — Руки Сьюзен Кэлвин были крепко сжаты на коленях, морщинки вокруг ее тонких, бледных губ стали глубже. — У нас появился робот, который читает мысли, и мне представляется, что надо бы выяснить, почему это случилось. Но мы ничего не добьемся, если будем кричать: «Вы виноваты!», «Я виноват!»

Ее холодные серые глаза остановились на Эше, и он усмехнулся.

Лэннинг тоже усмехнулся, и, как всегда в таких случаях, его длинные седые волосы и хитро прищуренные глазки придали ему сходство с библейским патриархом.

— Совершенно верно, доктор Кэлвин.

Его голос внезапно зазвучал решительно:

— В предельно краткой форме положение таково. Мы выпустили позитронный мозг, который не должен был бы отличаться от остальных, но который тем не менее обладает замечательной способностью принимать волны, излучаемые человеком в процессе мышления. Если бы мы знали, как это получилось, то роботехника шагнула бы сразу на десятилетия вперед. Но мы этого не знаем и должны выяснить. Вы согласны?

— Можно высказать одно предположение? — спросил Богерт.

— Слушаем.

— Мне кажется, пока мы не разберемся в этой истории — а как математик, я думаю, что это окажется чертовски сложно, — нужно держать в тайне существование РБ-34. Даже от служащих фирмы. Мы, руководители отделов, обязаны справиться с этой задачей сами, а чем меньше будут знать остальные…

— Богерт прав, — сказала доктор Кэлвин, — С тех пор как Межпланетный кодекс разрешил испытание роботов на заводе перед отправкой их на космические станции, пропаганда против роботов усилилась. И если кто-нибудь узнает, что робот способен читать мысли, а мы еще не будем хозяевами положения, на этом кое-кто мог бы сделать себе солидный капитал.

Лэннинг, продолжая сосать сигару, кивнул и повернулся к Эшу:

— Вы сказали, что были одни, когда впервые столкнулись с этим чтением мыслей?

— Я был один — и перепугался до полусмерти. РБ-34 прислали ко мне прямо со сборочного стола. Оберман куда-то ушел, и я сам повел его к испытательному стенду. — Он запнулся, и на его губах появилась слабая улыбка. — Никому из вас не приходилось мысленно с кем-то разговаривать, не отдавая себе в этом отчета?

Никто не ответил, и Эш продолжал:

— Знаете, сначала на это не обращаешь внимания. Так вот, он что-то мне сказал — что-то вполне логичное и разумное. И мы уже почти дошли до стенда, когда я сообразил, что я-то ничего ему не говорил. Конечно, я думал о том о сем, но это же другое дело, правда? Я запер его и побежал к Лэннингу. Представьте себе: рядом с вами идет робот, спокойно читает ваши мысли и копается в них! Мне стало не по себе.

— Еще бы! — задумчиво сказала Сьюзен Кэлвин. Ее взгляд с необыкновенным вниманием остановился на Эше, — Мы так привыкли к тому, что наши мысли известны только нам самим…

— Значит, об этом знаем только мы четверо, — нетерпеливо вмешался Лэннинг, — Отлично. Мы должны взяться за дело строго систематически. Эш, вы проверите линию сборки — всю, от начала до конца. Вы должны исключить те операции, где ошибка была невозможна, и составить список тех, в которых она могла быть допущена. Укажите характер возможной ошибки и ее предположительную величину.

— Ну и работка! — проворчал Эш.

— А как же? Конечно, вы будете делать это не один. Возьмите в помощники сотрудников вашего отдела, если нужно — всех до единого. Не выполните план — ничего! Но они, конечно, не должны знать, зачем это делается.

— Н-да. — Молодой инженер криво улыбнулся, — И все-таки работы хватит.

Лэннинг вместе со стулом повернулся к Кэлвин:

— Вам предстоит подойти с другого конца. Вы — наш робопсихолог, вам нужно изучить самого робота. Попытайтесь выяснить, как он это делает. Узнайте все, что так или иначе связано с его телепатическими способностями, каков их диапазон, как они сказываются на его мышлении и вообще на его стандартных рабочих качествах. Задача вам ясна?

Не дожидаясь ответа, Лэннинг продолжал:

— Я буду руководить работами и осуществлять математическую обработку результатов, — Он яростно затянулся сигарой, и сквозь дым прозвучало остальное: — В этом мне, конечно, поможет Богерт.

Продолжая полировать ногти мясистых рук, Богерт мягко ответил:

— Ну разумеется! Я как-никак в этом немного разбираюсь.

— Ну, я приступаю, — Эш резко отодвинул свой стул и поднялся. На его приятном молодом лице появилась усмешка, — Мне досталась самая скверная работа, так что лучше уж не откладывать. Пока.

Сьюзен Кэлвин ответила едва заметным кивком, но ее взгляд провожал его, пока дверь за ним не закрылась. Она ничего не ответила, когда Лэннинг, что-то проворчав, сказал:

— Не хотите ли вы, доктор Кэлвин, теперь же пойти и посмотреть РБ-34?

Когда послышался тихий звук открывающейся двери, робот РБ-34 поднял фотоэлектрические глаза от книги и вскочил. В комнату вошла Сьюзен Кэлвин. Она задержалась, чтобы поправить на двери огромную надпись «Вход воспрещен», потом подошла к роботу.

— Эрби, я принесла тебе кое-какие материалы о гиператомных двигателях. Хочешь их посмотреть?

РБ-34 (иначе — Эрби) взял у нее из рук три тяжелых тома и открыл один из них.

— Хм! «Гиператомная теория»…

Что-то бормоча про себя, он начал листать книги, потом рассеянно сказал:

— Садитесь, доктор Кэлвин! Это займет несколько минут.

Она села и внимательно следила за Эрби, который занял место по другую сторону стола и приступил к систематическому изучению всех трех книг.

Через полчаса он отложил их в сторону.

— Я, конечно, знаю, зачем вы мне их принесли.

У Сьюзен Кэлвин дрогнули уголки губ.

— Я так и думала. С тобой трудно иметь дело, Эрби, ты все время на шаг впереди меня.

— Эти книги такие же, как и остальные. Они меня просто не интересуют. В ваших учебниках ничего нет. Ваша наука — это просто масса фактов, кое-как скрепленных подобием теории. Все это так невероятно просто, что вряд ли достойно внимания. Меня интересует ваша беллетристика, переплетение и взаимодействие человеческих побуждений и чувств… — Он сделал неясный жест могучей рукой, подыскивая подходящее слово.

— Кажется, я понимаю, — прошептала доктор Кэлвин.

— Видите ли, я читаю мысли, — продолжал робот, — а вы не можете себе представить, как они сложны. Я не могу все их понять, потому что мое мышление имеет так мало общего с вашим. Но я стараюсь, а ваши романы мне помогают.

— Да, но я боюсь, что, когда ты познакомишься с некоторыми переживаниями по современным душещипательным романам, — в ее голосе прозвучала горечь, — ты сочтешь наши настоящие мысли и чувства скучными и бесцветными.

— Ничего подобного!

Внезапный энергичный ответ заставил ее вскочить на ноги. Она почувствовала, что краснеет, и в испуге подумала: «Наверное, он знает!»

Эрби уже успокоился и произнес тихим голосом, почти совсем не имевшим металлического тембра:

— Ну конечно, я знаю, доктор Кэлвин! Вы об этом постоянно думаете, так как же я могу не знать?

— Ты… говорил об этом кому-нибудь? — жестко спросила она.

— Разумеется, нет! — искренне удивился он и добавил: — Меня никто не спрашивал.

— Тогда ты, вероятно, считаешь, что это с моей стороны глупо?

— Нет! Это нормальное чувство.

— Может быть, поэтому оно и глупо, — Теперь ее голос звучал задумчиво и печально. Под непроницаемой маской доктора наук на мгновение проступили черты женщины, — Меня нельзя назвать… привлекательной…

— Если вы имеете в видучисто внешнюю привлекательность, то об этом я не могу судить. Но, во всяком случае, я знаю, что есть и другие виды привлекательности.

— …да и молодой тоже… — Она как будто не слышала робота.

— Вам еще нет сорока, — В голосе Эрби появились тревога и настойчивость.

— Тридцать восемь, если считать годы. И все шестьдесят, если говорить об эмоциональном восприятии жизни. Я же все- таки психолог. А ему, — продолжала она с горечью, — тридцать пять, и выглядит он еще моложе. Неужели ты думаешь, что он видит во мне… что-то особенное?

— Вы ошибаетесь! — Стальной кулак Эрби с лязгом обрушился на пластмассовую поверхность стола. — Послушайте…

Но Сьюзен Кэлвин гневно перебила его. Ожесточение и боль в ее глазах вспыхнули ярким пламенем.

— Зачем? Что ты об этом знаешь — ты, машина! Я для тебя — образчик, интересная букашка со своеобразными мыслями, которые ты видишь как на ладони. Превосходный пример разбитых надежд, правда? Почти как в книгах!

Ее сухие рыдания постепенно затихли.

Робот как будто съежился под этой бурей обрушившихся на него слов. Он умоляюще покачал головой.

— Ну пожалуйста, выслушайте меня! Если бы вы захотели, я мог бы помочь вам!

— Как? — Ее губы скривились, — Дать хороший совет?

— Нет, не так. Я просто знаю, что думают другие люди, например Милтон Эш.

Наступило долгое молчание. Сьюзен Кэлвин потупилась.

— Я не хочу знать, что он думает, — тихо сказала она. — Замолчи.

— А мне кажется, вы хотели бы знать, что он думает.

Она все еще сидела с опущенными глазами, только ее дыхание участилось.

— Ты говоришь чепуху, — прошептала она.

— Зачем это мне? Я хочу помочь. Милтон Эш… — Он остановился.

Она подняла голову.

— Ну?

— Он любит вас, — тихо сказал робот.

Целую минуту доктор Кэлвин молча, широко раскрыв глаза, глядела на робота.

— Ты ошибаешься! Конечно ошибаешься! С какой стати?

— Правда, любит. От меня этого нельзя утаить.

— Но я так… так… — Она запнулась.

— Он смотрит вглубь — он ценит интеллект. Милтон Эш не из тех, что женятся на прическе и хорошеньких глазках.

Сьюзен Кэлвин часто заморгала. Она заговорила не сразу, и ее голос дрожал.

— Но ведь он никогда и никак не обнаруживал…

— А вы дали ему такую возможность?

— Как я могла? Я никогда не думала…

— Вот именно.

Сьюзен Кэлвин замолчала, потом внезапно подняла голову.

— Полгода назад к нему на завод приезжала девушка. Изящная блондинка. Кажется, она была красива. И конечно, едва знала таблицу умножения. Он целый день пыжился перед ней, пытаясь объяснить, как делают роботов. — Ее голос зазвучал жестко. — Она ничего не поняла! Кто она?

Эрби, не колеблясь, ответил:

— Я знаю, о ком вы говорите. Это его двоюродная сестра. Уверяю вас, между ними нет никаких романтических отношений.

Сьюзен Кэлвин с почти девичьей легкостью встала.

— Как странно! Именно это я временами пыталась себе внушить, хотя серьезно никогда так не думала. Значит, это правда!

Она подбежала к Эрби и обеими руками схватила его холодную тяжелую руку.

— Спасибо, Эрби, — прошептала она голосом, слегка охрипшим от волнения. — Никому не говори об этом. Пусть это будет наш секрет. Спасибо еще раз.

Судорожно сжав бесчувственные металлические пальцы Эрби, она вышла.

Эрби медленно повернулся к отложенному роману. Его мысли никто не смог бы прочесть.

Милтон Эш не спеша, с удовольствием потянулся, так что кости хрустнули, и свирепо уставился на Питера Богерта.

— Послушайте, — сказал он, — я сижу над этим уже неделю и уже забыл, когда спал по-настоящему. Сколько еще мне возиться? Вы как будто сказали, что дело в позитронной бомбардировке в вакуумной камере Д?

Богерт деликатно зевнул и с интересом поглядел на свои холеные руки.

— Да. Я напал на след.

— Я знаю, что значит, когда это говорит математик. Сколько вам еще осталось?

— Все зависит…

— От чего? — Эш бросился в кресло и вытянул длинные ноги.

— От Лэннинга. Старик со мной не согласен. — Он вздохнул. — Немного отстал от жизни, вот в чем дело. Цепляется за свою обожаемую матричную механику, а этот вопрос требует более мощных математических средств. Уж очень он упрям.

Эш сонно пробормотал:

— А почему бы не спросить у Эрби и не покончить с этим?

— Спросить у робота? — Брови Богерта полезли вверх.

— А что? Разве старуха вам не говорила?

— Вы имеете в виду Кэлвин?

— Ну да! Сама Сьюзи. Ведь этот робот — маг и чародей в математике. Он знает все обо всем и еще чуть-чуть сверх того. Он вычисляет в уме тройные интегралы и закусывает тензорным анализом.

Математик скептически поглядел на него.

— Вы серьезно?

— Ну конечно! Загвоздка в том, что дурень не любит математику, а предпочитает душещипательные романы. Честное слово! Вы бы только видели, какую дрянь таскает ему Сьюзен: «Огненная страсть», «Любовь в космосе»…

— Доктор Кэлвин ни слова нам об этом не говорила.

— Ну, она еще не кончила его изучать. Вы же ее знаете. Она любит, чтобы все было окутано тайной. Пока она сама не раскроет главный секрет.

— Но вам она сказала?

— Да вот, как-то разговорились… Я эти дни часто ее вижу. — Он широко открыл глаза и нахмурился, — Слушайте, Богги, вы ничего странного за ней не замечали в последнее время?

Богерт расплылся в усмешке:

— Она стала красить губы. Вы это имеете в виду?

— Черта с два! Это само собой — губы красит, глаза подводит и еще пудрится. Ну и вид у нее! Но я не о том. Никак не могу точно этого определить. Она говорит так, словно она очень счастлива…

Он задумался и пожал плечами.

Богерт позволил себе плотоядно оскалиться. Для ученого, которому уже за пятьдесят, это было неплохо исполнено.

— Может быть, она влюбилась.

Эш опять закрыл глаза.

— Вы сошли с ума, Богги. Идите и поговорите с Эрби. Я останусь здесь и вздремну.

— Ну хорошо. Хоть и не по душе мне это — советоваться с роботом. Да вряд ли он скажет мне что-нибудь полезное.

Ответом ему был негромкий храп.

Эрби внимательно слушал, пока Питер Богерт, сунув руки в карманы, говорил с напускным равнодушием:

— Вот как обстоит дело. Мне говорили, что ты в таких вещах разбираешься, и я спрашиваю тебя больше из любопытства. Я допускаю, что мой ход рассуждений включает несколько сомнительных звеньев, которые доктор Лэннинг отказывается принять. Так что картина все еще не очень полна.

Робот не отвечал, и Богерт сказал:

— Ну?

— Не вижу никакой ошибки, — Эрби вглядывался в исписанные расчетами листки.

— Вероятно, ты больше ничего предложить не можешь?

— Не буду и пытаться. В математике мне до вас далеко, и… В общем, мне не хотелось бы осрамиться.

Улыбка Богерта была чуть-чуть самодовольной.

— Я так и думал. Конечно, вопрос серьезный. Забудем об этом.

Он смял листки, швырнул их в мусоропровод и повернулся, чтобы уйти, но потом передумал.

— Кстати…

Робот ждал. Казалось, Богерт с трудом подыскивает слова.

— Есть кое-что… в общем, может быть, ты…

Он замолчал. Эрби спокойно произнес:

— Ваши мысли перепутаны, но нет никакого сомнения, что вы думаете о докторе Лэннинге. Глупо колебаться — как только вы успокоитесь, я узнаю, о чем вы хотите спросить.

Рука математика привычным движением скользнула по прилизанным волосам.

— Лэннингу скоро семьдесят, — сказал он, как будто это объясняло все.

— Я знаю.

— И он уже почти тридцать лет директор исследовательского отдела.

Эрби кивнул.

— Так вот. — В голосе Богерта послышалась просьба. — Ты, наверное, знаешь… не подумывает ли он об отставке. Состояние здоровья, скажем.

— Вот именно, — только и произнес Эрби.

— Ты это знаешь?

— Конечно.

— Тогда… гм… не скажешь ли ты…

— Раз уж вы спрашиваете — да. — Робот говорил, как будто это само собой разумеется. — Он уже подал в отставку!

— Что? — с трудом выговорил Богерт и весь подался вперед. — Повтори!

— Он уже подал в отставку, — последовал спокойный ответ, — но она еще не вступила в силу. Видите ли, он хочет сначала решить проблему… хм… меня. После этого он будет готов передать обязанности директора своему преемнику.

Богерт резко выдохнул.

— А его преемник? Кто он?

Он придвинулся к Эрби почти вплотную. Глаза его как зачарованные были прикованы к ничего не выражавшим красноватым фотоэлементам, служившим роботу глазами.

Послышался неторопливый ответ:

— Будущий директор — вы.

Напряжение на лице Богерта сменилось скупой улыбкой.

— Приятно знать, что мои надежды оправдались. Я ждал этого. Спасибо, Эрби.

Эту ночь до пяти часов утра Питер Богерт провел за письменным столом. В девять он снова приступил к работе. Он то и дело хватал с полки над столом один справочник за другим. Медленно, почти незаметно росла стопка готовых расчетов, зато на полу образовалась целая гора скомканных исписанных листков.

Ровно в полдень Богерт взглянул еще раз на последний итог, протер налитые кровью глаза, зевнул и потянулся.

— Чем дальше, тем хуже. Проклятье!

Услышав, как открылась дверь, он обернулся и кивнул вошедшему Лэннингу. Хрустя суставами ревматических пальцев, директор окинул взглядом неубранную комнату, и его брови сдвинулись.

— Новый подход? — спросил он.

— Нет, — последовал вызывающий ответ. — А чем плох старый?

Лэннинг промолчал и бросил беглый взгляд на верхний листок стопки. Закурив сигару, он сказал:

— Кэлвин говорила вам о роботе? Это математический гений. Интересно.

Богерт громко фыркнул:

— Говорила. Но лучше бы Кэлвин занималась робопсихологией. Я проверил математические способности Эрби; он едва справился с интегральным и дифференциальным исчислением.

— Кэлвин пришла к другому выводу.

— Она рехнулась.

— Я тоже пришел к другому выводу. — Глаза директора зловеще сузились.

— Вы? — Голос Богерта стал жестким. — О чем вы говорите?

— Я все утро гонял Эрби по математике. Он способен проделывать такие штуки, о которых вы и не слыхали.

— Неужели?

— Вы не верите? — Лэннинг выхватил из жилетного кармана сложенный листок и развернул его. — Это не мой почерк, верно?

Богерт вгляделся в крупные угловатые цифры, покрывающие листок.

— Это Эрби?

— Да. И, как вы можете заметить, он занимался интегрированием вашего двадцать второго уравнения по времени, — Лэннинг постучал желтым ногтем по последней строчке, — И он пришел к такому же заключению, как и я, только вчетверо быстрее. Вы не имели права пренебречь эффектом Лингера при позитронной бомбардировке.

— Я не пренебрег им. Ради бога, Лэннинг, поймите, что это исключает…

— Да-да, вы уже объяснили. Вы применили переходное уравнение Митчелла, верно? Так вот, оно здесь неприменимо.

— Почему?

— Во-первых, вы пользуетесь гипермнимыми величинами.

— Ну и что?

— Уравнение Митчелла не годится, если…

— Вы сошли с ума? Если вы перечитаете статью самого Митчелла в «Записках Фара…»

— Это лишнее. Я с самого начала сказал, что его ход рассуждений мне не нравится, и Эрби согласен со мной.

— Ну так пусть эта машина и решит вам всю проблему, — крикнул Богерт. — Зачем тогда связываться с бездарью вроде меня?

— В том-то и дело, что Эрби не может ее решить. А если даже он не может, то мы сами — тем более. Я передаю этот вопрос в Национальный совет. Мы здесь бессильны.

Богерт вскочил, опрокинул кресло. Лицо его побагровело.

— Вы этого не сделаете!

Лэннинг тоже побагровел.

— Вы указываете мне, что делать и чего не делать?

— Именно, — сквозь зубы ответил Богерт. — Я решил проблему, и вам ее у меня не отнять, ясно? Не думайте, что я не вижу вас насквозь, высохшее вы ископаемое! Конечно, вы скорее подавитесь, чем признаете, что я решил проблему телепатии роботов.

— Вы идиот, Богерт. Еще немного, и я уволю вас за нарушение субординации.

Губы Лэннинга тряслись от гнева.

— Ну этого-то вы не сделаете, Лэннинг. Когда рядом робот, читающий мысли, секретов быть не может. Так что не забудьте, я знаю о вашей отставке.

Столбик пепла отломился от кончика сигары Лэннинга и упал на пол. Сигара последовала за ним.

— Что? Что…

Богерт злорадно усмехнулся.

— И новый директор — я, понятно вам? Я прекрасно это знаю. Черт возьми, Лэннинг, теперь командовать здесь буду я. Имейте это в виду, не то попадете в такую переделку, какая вам и не снилась.

Лэннинг вновь обрел дар речи и взревел:

— Вы уволены, слышите? Вы освобождены от всех обязанностей! С вами все кончено, понимаете?

Богерт усмехнулся еще шире:

— Ну к чему это? Вы ничего не добьетесь. Все козыри у меня. Я знаю, что вы подали в отставку. Эрби рассказал мне, а он знает это от вас.

Лэннинг заставил себя говорить спокойно. Он выглядел старым-старым, с его усталого лица исчезли все следы краски, оставив мертвенную старческую желтизну.

— Я должен поговорить с Эрби. Он не мог сказать вам ничего подобного. Вы рискованно играете, Богерт. Но я раскрою ваши карты. Идемте.

Богерт пожал плечами.

— К Эрби? Ладно. Ладно, черт возьми!

Ровно в полдень того же дня Милтон Эш поднял глаза от рисунка, который только что наспех набросал на листке бумаги, и сказал:

— Представляете себе? У меня сейчас не очень удачно получилось, но в общем он будет выглядеть примерно так. Чудный домик, и достается мне почти даром.

Сьюзен Кэлвин нежно взглянула на него.

— Действительно красивый, — вздохнула она. — Я часто мечтала…

Ее голос затих.

Эш оживленно продолжал, отложив карандаши:

— Конечно, придется ждать отпуска. Осталось всего две недели, но из-за истории с Эрби теперь ничего не известно. — Он опустил глаза, — И еще одно… Но это секрет.

— Тогда не говорите.

— А, все равно. Меня как будто распирает — так и хочется кому-нибудь рассказать. А лучше всего здесь, пожалуй… хм… довериться именно вам. — Он несмело усмехнулся.

Сердце Сьюзен Кэлвин затрепетало, но она боялась произнести хоть слово.

— По правде говоря, — Эш подвинулся к ней вместе со стулом и заговорил доверительным шепотом, — этот дом не только для меня. Я женюсь! В чем дело? — Он вскочил.

— Нет, ничего.

Ужасное ощущение вращения исчезло, но ей было трудно говорить.

— Женитесь? Вы хотите сказать…

— Ну конечно. Пора ведь, правда? Вы помните ту девушку, которая была здесь прошлым летом? Это она и есть! Но вам нехорошо? Вы…

— Голова разболелась. — Сьюзен Кэлвин бессильным движением отмахнулась от него. — У меня… у меня это часто бывает в последнее время. Я хочу… конечно, поздравить вас. Я очень рада…

На ее побелевшем лице стали видны два некрасивых пятна неумело наложенных румян. Все вокруг снова закружилось перед ней.

— Извините меня… пожалуйста… — пробормотала она и, ничего не видя, шатаясь, вышла.

Катастрофа произошла внезапно, как в кошмарном сне, и была такой же жуткой.

Но как это могло случиться? Ведь Эрби говорил… А Эрби знал! Он умеет читать мысли!

Она опомнилась только тогда, когда, едва дыша, прислонившись к двери, увидела перед собой металлическое лицо Эрби. Она не заметила, как взбежала на два этажа вверх по лестнице, — это произошло за один миг, как во сне.

Как во сне!

Немигающие глаза Эрби глядели на нее, их красноватые круги, казалось, росли, превращаясь в тускло светящиеся жуткие шары.

Он что-то говорил, и она почувствовала, как к ее губам прикоснулся холодный край стакана. Она сделала глоток и, вздрогнув, немного пришла в себя.

Эрби все еще говорил, и в его голосе было волнение — боль, испуг, мольба. Слова начали доходить до ее сознания.

— Это все сон, — говорил он, — и вы не должны этому верить. Вы скоро очнетесь и будете смеяться над собой. Он любит вас, я говорю вам. Любит, любит! Но не здесь! Не сейчас! Этот мир иллюзия.

Сьюзен Кэлвин, кивая головой, шептала:

— Да… Да…

Она вцепилась в руку Эрби, прижалась к ней, приникла к этой стальной руке, широко раскрыв глаза, повторяя снова и снова:

— Это ведь неправда, да? Это неправда?

У Сьюзен Кэлвин не сохранилось никаких воспоминаний о том, как она очнулась. Как будто из туманного, нереального мира она попала на резкий солнечный свет. Оттолкнув от себя тяжелую руку, она широко раскрыла глаза.

— Что же это ты делаешь? — Ее голос сорвался в хриплый вопль. — Что… ты… делаешь?

Эрби попятился.

— Я хочу помочь.

Кэлвин пристально смотрела на него.

— Помочь? Как? Убеждая меня, будто это сон? Пытаясь превратить меня в шизофреничку? — Она истерически напряглась, — Это не сон! Если бы это был сон!

Внезапно она охнула:

— Постой! А! Понимаю! Господи, это же так очевидно…

В голосе робота послышался ужас:

— Но я должен был…

— А я-то тебе поверила! Мне и в голову не пришло…

За дверью послышались громкие голоса, и Сьюзен Кэлвин, умолкнув, отвернулась и судорожно сжала кулаки. Когда Богерт и Лэннинг вошли, она стояла у окна в глубине комнаты. Но ни тот, ни другой не обратили на нее ни малейшего внимания.

Оба одновременно подошли к Эрби. Лэннинг пылал гневом и нетерпением, на лице Богерта играла холодная язвительная усмешка. Директор заговорил первым.

— Эрби!

Робот повернулся к старому директору.

— Я вас слушаю, доктор Лэннинг.

— Ты говорил обо мне с доктором Богертом?

— Нет, сэр, — ответил робот не сразу.

Усмешка исчезла с лица Богерта.

— В чем дело? — Богерт оттеснил Лэннинга и встал перед роботом, расставив ноги, — Повтори, что ты сказал мне вчера.

— Я сказал, что… — Эрби замолк. Где-то глубоко внутри его механизма дрогнула металлическая мембрана, и послышался тихий дребезжащий звук.

— Ты сказал, что он подал в отставку! — рявкнул Богерт. — Отвечай!

Богерт в ярости замахнулся, но Лэннинг оттолкнул его:

— Не хотите ли вы силой заставить его солгать?

— Вы слышали его, Лэннинг! Он готов был признаться и остановился. Отойдите! Я хочу добиться от него правды!

— Дайте я его спрошу! — Лэннинг повернулся к роботу, — Ничего, Эрби. Успокойся. Я подал в отставку?

Эрби молча глядел на него, и Лэннинг настойчиво повторил:

— Я подал в отставку?

Робот чуть заметно отрицательно качнул головой. Другого ответа они не дождались.

Ученые посмотрели друг на друга. Враждебность в их взглядах была почти осязаемой.

— Какого черта, — выпалил Богерт, — он что, онемел? Ты умеешь говорить, чудовище?

— Я умею говорить, — с готовностью ответил робот.

— Тогда отвечай. Сказал ты мне, что Лэннинг подал в отставку? Подал он в отставку или нет?

Снова наступило молчание. Потом в дальнем конце комнаты внезапно раздался смех Сьюзен Кэлвин — резкий, почти истерический. Оба вздрогнули, и Богерт прищурил глаза:

— Вы здесь? И что же тут смешного?

— Ничего. — Ее голос звучал не совсем естественно. — Просто не одна я попалась. Трое крупнейших в мире роботехников угодили в одну и ту же элементарную ловушку. Ирония судьбы, правда? — Она провела бледной рукой по лбу и тихо добавила: — Но ничего смешного тут нет…

Мужчины еще раз переглянулись, на этот раз в недоумении подняв брови.

— О какой ловушке вы говорите? — спросил Лэннинг неловко, — Что-нибудь случилось с Эрби?

— О нет, — ответила она, медленно приближаясь к ним, — Он-то в полном порядке. Дело в нас.

Она неожиданно повернулась к роботу и пронзительно крикнула:

— Отойди! Убирайся в дальний угол, и чтобы я тебя не видела!

Эрби съежился под ее взглядом и, громыхая, поспешно бросился прочь.

— Что это значит, доктор Кэлвин? — сердито спросил Лэннинг.

Она с издевкой спросила:

— Вы, конечно, знаете Первый Закон Роботехники?

— Разумеется! — раздраженно сказал Богерт. — «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред».

— Как изящно сформулировано, — насмешливо продолжала Кэлвин, — А какой вред?

— Ну… любой.

— Вот именно! Любой! А как насчет разочарования? А утрата веры в себя? А крушение надежд? Это вредно?

Лэннинг нахмурился:

— Откуда роботу знать… — Он вдруг осекся.

— Теперь и до вас дошло? Этот робот читает мысли. Вы думаете, он не знает, чем можно травмировать человека? Думаете, если задать ему вопрос, он не ответит именно то, что вы хотите услышать в ответ? Разве любой другой ответ не будет нам неприятен и разве Эрби этого не знает?

— Боже мой, — пробормотал Богерт.

Сьюзен Кэлвин с усмешкой взглянула на него.

— Я полагаю, что вы спросили его, уходит ли Лэннинг в отставку? Вы хотели услышать «да», и Эрби ответил именно так.

— И вероятно, поэтому, — сказал Лэннинг голосом, лишенным всякого выражения, — он ничего не ответил нам только что. Он не мог ответить так, чтобы не задеть одного из нас.

Наступила короткая пауза. Мужчины задумчиво смотрели на робота, который забился в свое кресло у книжного шкафа и опустил голову на руки.

Сьюзен Кэлвин упорно глядела в пол.

— Он все это знал. Этот… этот дьявол знает все — и даже то, что случилось с ним при сборке.

Лэннинг посмотрел на нее.

— Здесь вы ошибаетесь, доктор Кэлвин. Он не знает, что случилось. Я спрашивал.

— Ну и что? — вскричала Сьюзен Кэлвин. — Вы просто не хотели, чтобы он подсказал вам решение. Если бы машина сделала то, что вы сделать не смогли, это уронило бы вас в собственных глазах. А вы спрашивали его? — повернулась она к Богерту.

Лэннинг негромко засмеялся, а она язвительно усмехнулась и сказала:

— Я спрошу его! Меня его ответ не заденет.

Громким, повелительным голосом она произнесла:

— Иди сюда!

Эрби встал и нерешительно приблизился.

— Я полагаю, ты знаешь, в какой именно момент сборки возник посторонний фактор или был пропущен один из необходимых?

— Да, — еле слышно произнес Эрби.

— Постойте, — сердито вмешался Богерт, — Это не обязательно правда. Вы просто хотите это услышать, и все.

— Не будьте ослом, — ответила Сьюзен Кэлвин. — Он знает математику, во всяком случае, не хуже, чем вы вместе с Лэннингом, раз уж он может читать мысли. Не мешайте.

Математик умолк, а она продолжала:

— Ну, Эрби, отвечай! Мы ждем! Господа, вы готовы?

Но Эрби хранил молчание. В голосе психолога прозвучало торжество:

— Почему ты не отвечаешь, Эрби?

Робот неожиданно выпалил:

— Я не могу. Вы знаете, что я не могу! Доктор Богерт и доктор Лэннинг не хотят!

— Они хотят узнать решение.

— Но не от меня.

Лэннинг медленно и отчетливо произнес:

— Не глупи, Эрби. Мы хотим, чтобы ты сказал.

Богерт коротко кивнул.

В голосе Эрби послышалось отчаяние:

— Зачем так говорить? Неужели вы не понимаете, что я вижу глубже, чем поверхность вашего мозга? Там, в глубине, вы не хотите. Я — машина, которой придают подобие жизни только позитронные взаимодействия в моем мозгу, изготовленном человеком. Вы не можете оказаться слабее меня, не почувствовав унижения. Это заложено глубоко в вашем мозгу и не может быть стерто. Я не могу подсказать вам решение.

— Мы уйдем, — сказал Лэннинг, — Скажи доктору Кэлвин.

— Все равно! — вскричал Эрби, — Вы ведь будете знать, что ответ исходил от мета.

— Но ты понимаешь, Эрби, — вмешалась Сьюзен Кэлвин, — что, несмотря на это, доктор Лэннинг и доктор Богерт хотят решить проблему?

— Но сами! — настаивал Эрби.

— Но они хотят этого, и то, что ты знаешь решение и не говоришь его, тоже их задевает. Ты это понимаешь?

— Да! Да!

— А если ты скажешь, им тоже будет неприятно.

— Да! Да!

Эрби медленно пятился назад, и шаг за шагом за ним шла Сьюзен Кэлвин. Мужчины, остолбенев от изумления, молча смотрели на них.

— Ты не можешь сказать, — медленно повторяла Кэлвин, — потому что это их огорчит, а ты не должен их огорчать. Но если ты не скажешь, это тоже их огорчит, так что ты должен сказать. А если ты скажешь, ты их огорчишь, а ты не должен, так что ты не можешь сказать. Но если ты не скажешь, ты причинишь им вред, так что ты должен. Но если ты скажешь, ты причинишь вред, так что ты не должен. Но если ты не скажешь, ты…

Эрби прижался спиной к стене, потом упал на колени.

— Не надо! — закричал он, — Спрячьте ваши мысли! Они полны боли, унижения, ненависти! Я не хотел этого! Я хотел помочь! Я говорил то, что вы хотели! Я должен был…

Но Сьюзен Кэлвин не слушала его.

— Ты должен сказать, но, если ты скажешь, ты причинишь вред, так что не должен. Но если ты не скажешь, ты причинишь вред, так что…

Эрби испустил страшный вопль. Этот вопль был похож на усиленный во много раз звук флейты-пикколо. Он становился все резче и резче, выше и выше, в нем слышалось безнадежное отчаяние. Пронзительный звук заполнял всю комнату…

Когда вопль утих, Эрби свалился на пол неподвижной, бесформенной кучей металла.

В лице Богерта не было ни кровинки.

— Он мертв!

— Нет. — Сьюзен Кэлвин разразилась судорожным, диким хохотом. — Не мертв! Просто лишился разума. Я поставила перед ним неразрешимую дилемму, и он не выдержал. Можете сдать его в лом — он больше никогда ничего не скажет.

Лэннинг склонился над тем, что раньше называлось Эрби. Он тронул рукой холодное, неподвижное металлическое тело и содрогнулся. Потом он выпрямился и, сдвинув брови, повернулся к ней.

— Вы сделали это намеренно.

— А если и так? Теперь уже ничего не поделаешь. — С внезапной горечью она добавила: — Он это заслужил.

Лэннинг взял за руку застывшего на месте Богерта.

— Какая разница! Пойдемте, Питер. — Он вздохнул, — Все равно от такого робота не было бы никакого толку.

Его глаза казались старыми и усталыми. Он повторил:

— Пойдемте, Питер!

После того как они вышли, доктор Сьюзен Кэлвин еще не скоро обрела душевное равновесие. Она долго стояла, глядя на Эрби. В конце концов злорадство сменилось на ее лице растерянностью и разочарованием. И все обуревавшие ее мысли слились в одно бесконечно горькое слово, сорвавшееся с ее губ:

— Лжец!

БУДЕТЕ ДОВОЛЬНЫ

Тони был высокий, смуглый, черноволосый, с аристократическими чертами красивого лица. Клер Белмонт смотрела на него сквозь слегка приоткрытую дверь, замирая от страха и тревоги.

— Нет, не могу, Ларри! Остаться с ним дома — не могу!

Она лихорадочно пыталась найти слова, которые бы убедили мужа, но ничего не могла придумать. Она только и смогла прошептать еще раз:

— Не могу…

Ларри Белмонт неодобрительно взглянул на жену. Она так боялась этого выражения нетерпения на его лице.

— Клер, мы же договорились, — строго сказал Ларри. — Отказываться уже поздно. Ведь только поэтому меня посылают в Вашингтон, что, как ты понимаешь, означает повышение. Какие же могут быть возражения?

Клер всхлипнула:

— Просто мурашки по коже бегают. Нет, я не смогу находиться с ним рядом.

— Ну что ты, глупышка, он такой же человек, как ты и я. Почти такой же. Ладно, кончай дурить. Ну-ка, пошли.

Он похлопал ее по спине, подтолкнул к двери, и она сама не заметила, как оказалась в собственной гостиной. Этот стоял там и смотрел на нее вежливо-оценивающим взглядом — разглядывал свою хозяйку на ближайшие три недели, а в кресле с отсутствующим видом сидела доктор Сьюзен Кэлвин. Взгляд ее по обыкновению был холоден и непроницаем — казалось, что от долгой работы с машинами уровень железа у нее в крови сильно повысился.

— Х-хелло, — неуклюже, ни к кому в отдельности не обращаясь, поздоровалась Клер.

Ларри изо всех сил старался сгладить неловкость.

— Ну вот, Клер, познакомься. Это Тони, отличный парень. Тони, старик, а это моя женушка Клер.

Рука Ларри по-приятельски опустилась на плечо Тони, однако тот никак не отреагировал на эту фамильярность.

— Как поживаете, миссис Белмонт? — спросил он.

Клер вздрогнула — она не ожидала, что у машины может оказаться такой приятный, бархатный, низкий голос. Голос был такой же ровный и безукоризненный, как прическа и как кожа на лице робота.

— Боже мой, — вырвалось у нее против воли, — вы разговариваете!

— Почему бы и нет?

Клер только и сумела, что кисло улыбнуться в ответ. Она и сама не знала, чего, собственно, ожидала. Она отвела взгляд, затем принялась украдкой разглядывать Тони. Волосы у него были черные, гладкие, блестящие, как полированный пластик. А его покрытая ровным загаром кожа — кончается ли она там, где тело закрыто консервативного покроя одеждой?

Ледяной голос Сьюзен Кэлвин прервал размышления Клер и вернул ее на землю.

— Миссис Белмонт, надеюсь, вам понятна вся важность данного эксперимента. Ваш муж сообщил мне, что в общих чертах ознакомил вас с проектом. Мне как главному психологу «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», хотелось бы сообщить вам некоторые детали. Тони — робот. Его серийное обозначение — ТН-3, но он привык отзываться на имя Тони. Он не механическое чудовище и не примитивная счетная машина, которые были разработаны во время Второй мировой войны, то есть пятьдесят лет назад. У него искусственный мозг, почти такой же сложный, как наш с вами. Образно говоря, мозг его представляет собой громадный телефонный коммутатор, соединения в котором осуществляются на атомном уровне, и соединений в этом коммутаторе насчитывается несколько миллиардов. Такой мозг для каждой модели робота создается по специфической технологии. Каждый робот имеет заданный набор параметров, в зависимости от того, для какой работы он предназначен. Но всякий робот как минимум знает английский язык. До сих пор наша фирма ограничивалась выпуском роботов, предназначенных для применения в тех отраслях производства, где человеку работать опасно или нежелательно, — например, в сверхглубоких шахтах или под водой. Но мы стремимся завоевать город, домашний быт. Чтобы добиться этого, нам нужно, чтобы самые обычные, рядовые обыватели — мужчины и женщины — стали относиться к роботам без боязни. Надеюсь, вы понимаете, что бояться тут нечего?

— Это не страшно, Клер, — ободряюще добавил Ларри. — Поверь мне на слово. Он совершенно не способен причинить тебе никакого вреда. В противном случае я бы ни за что не оставил тебя с ним.

Клер украдкой взглянула на Тони и прошептала:

— А если я его рассержу?

— Совершенно незачем шептать, — невозмутимо проговорила Сьюзен Кэлвин, — Он не может рассердиться на вас, моя дорогая. Я же сказала вам, что мозг его имеет заданные параметры, и главный из них — тот, который мы именуем Первым Законом Роботехники, — заключается в следующем: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Так устроены абсолютно все роботы, и Тони — не исключение. Никакие обстоятельства не могут вынудить робота причинить вред человеку. И главное, вы должны понять, миссис Белмонт: мы нуждаемся в вас и Тони для уточнения требующих доработки деталей. Эксперимент будет продолжаться ровно три недели, то есть все то время, пока ваш супруг будет находиться в Вашингтоне и вести переговоры о получении официального разрешения правительства на подобные эксперименты.

— Вы… имеете в виду, что это… нелегально?

Ларри нервно откашлялся.

— Пока не вполне, но это неважно. Тони не покинет дома, а тебе не следует его никому показывать. Вот и все… Клер, пойми, я бы остался с тобой, но я слишком много знаю о роботах. А нам нужно, чтобы с роботом остался совершенно неподготовленный человек — это обеспечит чистоту эксперимента. Это крайне необходимо, пойми.

— Ну что ж, — пробормотала Клер. — Что он умеет делать? — неожиданно поинтересовалась она.

— Домашнюю работу, — ответила Сьюзен Кэлвин коротко, — Вы будете довольны, уверяю вас.

Она поднялась, и Ларри открыл перед ней дверь. Клер проводила их взглядом, полным тоски, и случайно увидела свое отражение в зеркале над камином. Она тут же отвернулась. Как же она сама ненавидела свое маленькое, мышиное личико и жидкие, тусклые волосы! Неожиданно она поймала на себе взгляд Тони, и по лицу ее скользнула вымученная улыбка, но она тут же вспомнила…

Ведь он был всего-навсего машиной!

По дороге в аэропорт Ларри мельком увидел Глэдис Клефферн. Она была из тех женщин, которых именно мельком обычно и удается увидеть. Безукоризненно одетая, со вкусом накрашенная — слишком блистательная, чтобы смотреть на нее долго.

Ее тонкая улыбка, опережавшая саму Глэдис, и аромат дорогих духов — все дышало призывом. Ларри, почувствовав, что земля уходит у него из-под ног, торопливо приподнял шляпу и промчался мимо.

И, как обычно, почувствовал смутное раздражение. Если бы только Клер постаралась войти в компанию Глэдис, как бы это помогло ему продвинуться! Но что толку…

Клер! Эта маленькая глупышка всякий раз, встречаясь с Глэдис, будто немела. Нет, Ларри уже давно оставил всякие иллюзии. Эксперимент с Тони — его единственный шанс, и даже это зависит от Клер. Вот окажись дело в руках кого-нибудь вроде Глэдис…

На следующее утро Клер проснулась от тихого, деликатного стука в дверь спальни. Она вся похолодела от ужаса. Весь предыдущий день она избегала встречаться с Тони, а если он и попадался ей где-нибудь в доме, натянуто улыбалась и старалась проскользнуть мимо.

— Это вы, Т-тони?

— Да, миссис Белмонт. Могу я войти?

Видимо, она таки сказала «да», поскольку он тут же оказался в комнате — неожиданно и бесшумно. Ее глаза и нос одновременно доложили о содержимом подноса у него в руках.

— Завтрак? — спросила она.

— Если пожелаете.

Она не осмелилась отказаться, неуклюже села в кровати и взяла поднос: яйца всмятку, тосты с маслом, кофе.

— Сахар и сливки я добавлять не стал, принес отдельно, — сообщил Тони. — Надеюсь со временем узнать ваши вкусы в этом и других отношениях.

Она ждала, когда он уйдет.

Тони немного постоял, стройный и несгибаемый, как металлическая линейка, и наконец поинтересовался:

— Вы предпочитаете завтракать в одиночестве?

— Да, — кивнула Клер. — Если вы не возражаете.

— Желаете, чтобы я помог вам одеться?

— О боже, нет! — взвизгнула Клер, так поспешно натянув простыню до подбородка, что кофейная чашечка на подносе угрожающе наклонилась. Так она и сидела до тех пор, пока за Тони не захлопнулась дверь.

Кое-как она справилась с завтраком. В конце концов, он был всего-навсего машиной, и будь это более заметно, было бы не так страшно. Или если бы выражение лица у него хоть слегка менялось. Увы, по взгляду непроницаемо черных глаз Тони никак нельзя было понять, что у него на уме… Пустая кофейная чашечка громко звякнула по блюдечку. Только теперь Клер поняла, что не добавила в кофе ни сахара, ни сливок. А ведь она терпеть не могла черный кофе!

Одевшись, она решительно направилась в кухню. Если на то пошло, это ее дом, и, хотя она не склонна придираться, кухня должна содержаться в чистоте. За ним нужно присматривать… Но, войдя, Клер была поражена: кухня выглядела как экспонат выставки по домоводству.

Застыв на месте, она удивленно разглядывала кухню. Резко повернувшись к двери, она едва не наткнулась на Тони. Клер вскрикнула.

— Могу я помочь? — спросил Тони.

— Тони, — начала она, изо всех сил стараясь обратить свою панику в гнев, — следует издавать хоть какие-нибудь звуки при ходьбе. Я не потерплю, чтобы за мной шпионили. И потом… вы что, не пользовались кухней?

— Пользовался, миссис Белмонт.

— Непохоже.

— Я потом все убрал. Разве не так обычно делается?

Клер только широко раскрыла глаза. Слов у нее не было. Она открыла дверцу духовки, где у нее стояли кастрюли и сковородки, и кинула взгляд на сверкающую посуду.

— Хорошо… — проговорила она дрожащим голосом. — Вполне удовлетворительно.

Ну хоть бы кивнул, хоть бы улыбнулся, хоть бы что-нибудь отразилось на его неподвижном лице! Но Тони лишь проговорил с невозмутимостью английского лорда:

— Благодарю вас, миссис Белмонт. Не пройдете ли в гостиную?

В гостиной тоже было чему удивиться.

— Вы полировали мебель?

— Вам нравится, миссис Белмонт?

— Но когда? Вчера, насколько я помню, вы этим не занимались.

— Нет. Я все сделал ночью.

— И всю ночь горел свет?

— О нет. Это мне ни к чему. Я оборудован встроенным источником ультрафиолетовых лучей. Я могу видеть в темноте. И потом, я не нуждаюсь в сне.

Но он явно нуждался в похвале. Она поняла это. Ему следовало знать, что она довольна им, но Клер не смогла заставить себя похвалить Тони.

Она только кисло произнесла:

— Такие, как вы, могут лишить работы и хозяек, и служанок.

— Ну что ж, тогда они смогут посвятить себя более интересной деятельности, освободившись от домашних забот. Ведь таких, как я, миссис Белмонт, можно производить, но ни одна машина, ни одно устройство не идут в сравнение с человеком, мозг которого так сложен и обладает колоссальным творческим потенциалом.

Лицо робота было по обыкновению бесстрастно, но что-то в голосе выдавало восторг и поклонение. Клер покраснела и тихо пробормотала:

— Мой мозг? Не такая уж это ценность.

Тони подошел к ней поближе.

— Вы, наверное, чем-то огорчены, миссис Белмонт, если так говорите. Не могу ли я помочь вам?

Клер была готова рассмеяться. Ничего себе: этот говорящий пылесос, посудомоечная машина и полотер в одном лице, только что сошедший с конвейера, предлагает ей свои услуги в качестве утешителя и исповедника!

Тем не менее она, неожиданно для самой себя, ответила Тони в порыве откровенности:

— Если уж вы хотите знать, Тони, мистер Белмонт не считает, что у меня есть мозг. Да мне и самой часто кажется, что так оно и есть.

Не могла же она при нем расплакаться! Не могла же она уронить достоинство всего человечества в глазах какой-то машины!

— Так, правда, стало только в последнее время, — добавила она. — Пока он был студентом, все было хорошо, да и потом, когда он только начал работать. Но для такого большого человека, каким он стал сейчас, я неподходящая жена. Он хочет, чтобы я стала светской женщиной, чтобы я играла в обществе роль, достойную его положения, как эта… Г-г-г… Глэдис Клефферн.

Кончик носа у нее покраснел, и она отвернулась от Тони.

Но Тони вовсе не на нее смотрел. Он придирчиво оглядывал гостиную.

— Я могу помочь вам по дому, — сказал он.

— Да что толку? — махнула рукой Клер, — Я не могу придать дому шик. Я могу сделать его уютным, но мне никогда не довести дом до такого состояния, как на иллюстрациях в модных журналах.

— Вы хотите, чтобы у вас был такой дом?

— От хотения, Тони, толку мало.

Тони в упор смотрел на нее.

— Я мог бы помочь.

— Вы что-нибудь смыслите в устройстве интерьера?

— А это входит в сферу деятельности хорошей домоправительницы?

— Конечно.

— Значит, в принципе, я могу этому обучиться. Не могли бы вы снабдить меня книгами на эту тему?

Вот так все и началось.

Подходя к дому, Клер с трудом удерживала под мышкой два толстенных тома «Руководства по домашнему хозяйству», взятых в публичной библиотеке. Другой рукой она придерживала шляпку, готовую вот-вот слететь с головы под порывами ветра.

Когда Тони раскрыл первый том, Клер с любопытством посмотрела на него. Она впервые разглядела вблизи его пальцы, ловко переворачивающие страницы.

«Забавно, — подумала она. — Интересно, как это им удается?»

Не удержавшись, она взяла руку Тони и потянула к себе. Тони не сопротивлялся, спокойно предоставив ей возможность внимательно рассмотреть пальцы.

— Потрясающе! — восхищенно сказала Клер. — Даже ногти как настоящие!

— Так и должно быть, конечно, — сказал Тони, — Кожа у меня из эластичного пластика, а скелет — из легкого металлического сплава. Если интересно, я могу рассказать подробнее.

Клер взглянула на него, подняв зардевшееся густым румянцем лицо.

— Нет-нет, не надо! Мне неловко за мое любопытство. Это не мое дело. Вы же не спрашиваете, что у меня внутри?

— Позитронные связи в моем мозгу не предусматривают этого. Я могу действовать только в отведенных мне границах.

Наступила неловкая пауза. Клер была смущена. И как она могла забыть, что он всего-навсего машина! Надо же, роботу самому пришлось напомнить ей об этом. Неужели она так изголодалась по хорошему к себе отношению, что была готова общаться с роботом как с равным только потому, что он был добр к ней?

Глядя, как Тони быстро перелистывает страницу за страницей, Клер внезапно ощутила проснувшееся в ней чувство превосходства.

— Читать вы, конечно, не умеете?

Тони поднял глаза и без тени обиды в голосе ответил:

— Я читаю, миссис Белмонт.

— Но… как? — беспомощно указывая на книгу, спросила Клер.

— Я сканирую страницы. У меня фотографический процесс чтения.

Наступил вечер, и, когда Клер собралась идти спать, Тони уже заканчивал штудировать второй том, сидя в темной гостиной. То есть темной по понятиям Клер.

Последняя ее мысль перед сном была странной: она почему- то вспомнила его руку, теплоту его пальцев. Да, рука была теплая и мягкая — совсем человеческая рука.

«Это они здорово придумали», — мысленно похвалила она производителей и заснула легким, приятным сном.

Несколько дней подряд она только и совершала рейды в библиотеку и обратно. Интересы Тони быстро расширялись. Ему были нужны книги по колористике и косметике, по столярному делу и модам, по искусству и истории костюма.

Он переворачивал страницу за страницей и, конечно же, запоминал все прочитанное.

Неделя еще не подошла к концу, а он уже успел настоять на том, чтобы сделать Клер новую прическу, слегка изменить линию бровей, порекомендовал ей другой тон пудры и губной помады.

Она нервно ерзала в кресле, ощущая заботливое касание его ловких рук — ведь все-таки это были не человеческие руки! Через полчаса она взглянула в зеркало.

— Это, конечно, далеко не все, что нужно сделать, — сообщил Тони, — Еще будут проблемы с одеждой. Ну, а как для начала?

Она не могла вымолвить ни слова. Далеко не сразу до ее сознания дошло, что прекрасная незнакомка в зеркале и она сама — это один и тот же человек. Наконец, не в силахоторвать взгляд от своего отражения, она запинаясь проговорила:

— Да, Тони, для начала — очень неплохо!

Она ничего не написала об этом Ларри. Приедет — сам увидит. Пусть удивится! Но только ли удивления хотелось Клер? Нет, и она сама это понимала — она жаждала своего рода отмщения!

Однажды утром Тони сказал:

— Нам нужно сделать кое-какие покупки, а мне нельзя покидать дом. Если я составлю список всего необходимого, могу я попросить вас купить все это? Нам нужны занавески, ткань для обивки мебели, обои, ковры, краска, линолеум — и еще много всяких мелочей.

— Да, но… вряд ли мне удастся купить именно то, что нужно, — с сомнением в голосе ответила Клер.

— Ну почему же? Можно найти все, что нужно, если походить по магазинам и если деньги — не проблема.

— Но, Тони, деньги, конечно же, проблема!

— Вовсе нет. Начните с того, что посетите «Ю. С. Роботс». Я напишу записку доктору Кэлвин. Скажите ей, что все это нужно для успеха эксперимента.

На этот раз доктор Кэлвин, как ни странно, не показалась Клер такой устрашающей, как в вечер их знакомства. Наверное, дело было в том, что сама Клер была другая — с новым лицом, в новой шляпке. Психолог внимательно выслушала ее, задала несколько вопросов, одобрительно кивнула — и вскоре Клер оказалась обладательницей неограниченного кредита за счет «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн».

Просто потрясающе, на что способны деньги! Все содержимое магазинов было брошено к ее ногам, и мнение продавщицы уже не было истиной в последней инстанции, а вздернутые брови дизайнера не воспринимались как молния с Олимпа.

А когда напыщенный толстяк в модном салоне на чистейшем французском языке с Пятьдесят седьмой улицы попытался поспорить с ней по поводу заказанных туалетов, она позвонила Тони и передала трубку месье.

— Если вам не трудно, — сказала Клер уверенно, хотя пальцы у нее немного дрожали, — поговорите с моим… м-м-м… секретарем.

Толстяк подошел к телефону, гордо держа одну руку за спиной, взял трубку пальцами и произнес манерно: «Да». Через некоторое время последовало еще одно «да», гораздо менее гордое, чем первое. Он, правда, попытался было что-то возразить, но тут же умолк на полуслове, еще раз кротко ответил «да», и телефонная трубка была бережно водворена на рычаг.

— Если мадам пройдет со мной, — сказал он обиженно и сухо, — я постараюсь подыскать то, что мадам нужно.

— Секундочку, — извинилась Клер и снова набрала свой номер. — Привет, Тони. Не знаю, как вам это удалось, но все просто отлично. Спасибо. Вы… — Она отчаянно пыталась подобрать подходящее слово и в конце концов, не найдя другого, проговорила торопливо: — Вы прелесть!

Положив трубку и обернувшись, Клер обнаружила, что с нее не спускает глаз Глэдис Клефферн собственной персоной. На ее лице были написаны издевка и изумление.

— Миссис Белмонт?

Куда девались уверенность в себе и самообладание! Клер могла лишь тупо и послушно, как марионетка, кивнуть.

Глэдис презрительно улыбнулась.

— Я и не знала, что вы здесь одеваетесь, — Казалось, это обстоятельство уронило престиж магазина в ее глазах.

— Н-не всегда, — пробормотала Клер.

— Да у вас и прическа новая? Она весьма пикантна. О, простите, но разве вашего мужа зовут не Лоренс? По крайней мере, мне так казалось.

Клер стиснула зубы. А отвечать что-то было нужно.

— Тони — приятель моего мужа. Он иногда помогает мне в выборе одежды.

— А, понятно. И просто прелесть какой советчик.

Глэдис с улыбкой вышла из магазина, и свет и тепло померкли для Клер.

У Клер даже не возникло сомнения в том, что обратиться за утешением ей следует именно к Тони. За десять дней все ее страхи и предрассудки выветрились. Теперь она могла плакать в его присутствии — и дать выход своей ярости.

— Я вела себя как полная идиотка! — всхлипывала она, сморкаясь в промокший от слез платочек, — При ней всегда так. Я сама не знаю почему. Просто она так на меня действует. Я готова была ударить ее. У-у-у, как бы мне хотелось растоптать ее!

— Неужели вы способны так сильно ненавидеть другого человека? — спросил Тони, — Эта часть человеческого сознания совершенно недоступна моему пониманию.

— Да не ее я ненавижу! — всхлипнула Клер. — Себя! Она — это все, чем мне хотелось бы стать, — внешне, по крайней мере. А я… я не могу!

Голос Тони прозвучал твердо и уверенно:

— Можете, миссис Белмонт, можете. У нас есть еще десять дней, и за эти десять дней мы полностью переделаем ваш дом. Разве мы с вами не задумали это?

— Но при чем тут дом и… она?

— Пригласите ее сюда. Пригласите ее друзей. Назначьте это на вечер перед… перед моим отъездом. Это будет своего рода новосельем.

— Она не придет, — покачала головой Клер.

— Нет, она придет. Она придет, чтобы посмеяться… Но у нее не получится.

— Вы правда так думаете? О, Тони, вы думаете, у нас выйдет?

Она схватила его за руки… и тут же смущенно отвернулась.

— Но что в этом толку? Это ведь будет не моя заслуга. Не могу же я все время полагаться на вас!

— Все должны на кого-то или что-то полагаться, — почти шепотом проговорил Тони, — Эта идея заложена в имеющейся у меня информации. Подумайте, что вы и все остальные видите в Глэдис Клефферн? Вы видите внешнюю сторону. А за этим стоят деньги и положение в обществе. Значит, она на это полагается, и ее это совсем не смущает. Так почему же моя помощь должна смущать вас, миссис Белмонт? Я устроен так, чтобы подчиняться, но степень подчинения я для себя определяю сам. Я могу подчиняться беспрекословно, а могу — ограниченно. Вам я подчиняюсь беспрекословно, потому что вы в моем понимании — идеал человека. Вы добры, дружелюбны, скромны. У миссис Клефферн, если верить вашему описанию, эти качества отсутствуют, и я не стал бы подчиняться ей, как подчиняюсь вам. Так что успеха достигнете вы, а не я, миссис Белмонт.

Тони выпустил руку Клер, и она удивленно взглянула в его бесстрастное лицо, которое, как всегда, оставалось непроницаемым. И вдруг она испугалась — но чего-то совсем другого!

Клер нервно сглотнула. В горле у нее пересохло, а руки горели, храня тепло его пальцев. Ей не показалось: перед тем как отпустить ее руки, Тони крепко и нежно сжал их.

Нет!

Эти пальцы! Пальцы этого!..

Она бросилась в ванную и принялась отчаянно отмывать руки — слепо, беспомощно…

Ей было не по себе на следующее утро. Украдкой наблюдая за Тони, Клер все ждала, не случится ли чего, но ничего особенного не происходило.

Тони трудился не покладая рук. Рисунок на обоях был подогнан безупречно, быстросохнущая краска ложилась ровными слоями. Движения рук Тони были точны и уверенны.

Он работал всю ночь напролет. Она не слышала ни звука, но каждое утро приносило новые сюрпризы. Она не могла пересчитать всех дел, которые он успевал сделать за ночь, а к вечеру снова было чему удивляться, а потом опять наступала ночь.

Один-единственный раз она решила ему помочь, но тут же сказалась ее человеческая неуклюжесть. Тони работал в соседней комнате, а Клер решила повесить картину на место, помеченное Тони: ей надоело бездельничать. Но то ли она нервничала, то ли стремянка была неустойчива — трудно сказать. Она почувствовала, что падает, и закричала. Лестница, однако, упала без нее — Тони с его нечеловеческой быстротой успел подхватить Клер.

Глаза его были, как всегда, спокойны, а теплый голос произнес самые обычные слова:

— Вы не ушиблись, миссис Белмонт?

На краткое мгновение при падении рука Клер коснулась волос Тони, и она, неизвестно почему, успела отметить, что волосы у него мягкие и состоят из отдельных волосинок…

Только спустя какое-то время она поняла, что Тони держит ее на руках — крепко и нежно.

Она оттолкнула его и завизжала так громко, что испугалась собственного крика. Остаток дня она провела у себя в комнате, заперев дверь и загородив ее стулом. Так с того злополучного дня она делала каждую ночь.

Клер разослала приглашения, и, как и утверждал Тони, они были благосклонно приняты. Теперь только и оставалось ждать последнего вечера.

И вот он настал. Дом к этому времени преобразился до неузнаваемости. Клер обошла все комнаты и еще раз убедилась, что все изменилось. И дом, и она сама. Она была одета так, как никогда бы не осмелилась раньше. А когда надеваешь на себя такие наряды, вместе с ними появляются и гордость, и уверенность в себе.

Она примерила перед зеркалом надменно-вежливую улыбку, и светская красавица в зеркале ответила ей такой же улыбкой.

«Что скажет Ларри?» — подумала она, но тут же решила, что ей совершенно все равно, что скажет Ларри. Нет, прекрасные дни не начинались с его приездом. Наоборот, они заканчивались с отъездом Тони. Ну не странно ли? Клер попыталась вспомнить свои чувства трехнедельной давности и не смогла.

Часы пробили восемь, и каждый удар отозвался волнением в сердце Клер. Она обернулась к Тони.

— Они вот-вот придут, Тони. Будет лучше, если вы спуститесь вниз. Мы не можем позволить им…

Она смотрела на него, не скрывая удивления, потом слабо вскрикнула:

— Тони!

Потом громче:

— Тони!

И наконец беспомощно и отрешенно:

— Тони…

Но он уже обнял ее, лицо его было совсем рядом с ее лицом, и она не могла освободиться из его объятий. Сквозь туман охватившего ее чувства она с трудом слышала его слова.

— Клер, — говорил он, — я не способен понимать многого, и это одна из тех вещей, которые я не способен понять. Я уезжаю завтра, а мне не хочется уезжать. Я… мне кажется, что это нечто большее, чем желание доставить вам удовольствие. Не странно ли это?

Он прижимал ее к себе. Губы его были совсем близко, они были мягкие и теплые, но за ними не чувствовалось дыхания — ведь машины не дышат. Они были готовы коснуться ее губ…

…и прозвенел звонок.

Мгновение, долгое, как сон, Клер молча сопротивлялась, а потом… потом Тони исчез, и нигде его не было видно, а звонок прозвенел еще раз. Еще раз и еще — настырно, требовательно.

Занавески на окнах, выходящих на улицу, были раздвинуты! Но ведь пятнадцать минут назад они были задернуты — она сама видела!

Значит, они все видели, значит, они видели все!

Они вошли — все такие вежливые, гуськом, друг за другом, и тут же принялись заглядывать во все уголки. Конечно, они все видели. Иначе зачем бы Глэдис тут же принялась выспрашивать, дома ли Ларри? И Клер не оставалось ничего другого, как держаться дерзко и с вызовом.

Да, Ларри нет дома. Когда возвращается? Наверное, завтра. Нет, я вовсе не скучала без него. Совсем не скучала. Что вы, я прекрасно провела время.

Она смеялась над ними. Почему бы и нет? Что они могли ей сделать? Ларри ведь поймет, в чем дело, даже если до него дойдет вся эта история.

А вот им было не до смеха!

Клер видела свидетельства этого — в ярости, которой горели глаза Глэдис, в ее деланном смехе, в том, как быстро она собралась домой. Провожая остальных, Клер успела расслышать чей- то завистливый и восхищенный шепот:

— Ну надо же, какой красавец!

Ну и пусть, пусть знают: да, она, может, и не такая красавица, как Глэдис Клефферн, и не такая богачка, но ни у кого, ни у кого на свете нет такого красивого любовника!

И тут она снова-снова-снова вспомнила, что Тони всего-навсего машина. Клер похолодела и прокричала в пустоту гостиной — дико, беспомощно:

— Уходи!!! Оставь меня!!!

Клер заперлась в спальне и проплакала всю ночь. А утром, еще до рассвета, пока на улицах не было пешеходов, приехала машина и увезла Тони.

Лоренс Белмонт проходил мимо двери кабинета доктора Кэлвин и, сам не зная почему, постучал. Он застал в кабинете математика Питера Богерта, но это его нисколько не смутило.

— Клер сказала мне, что фирма оплатила все, что сделано в нашем доме…

— Да, — кивнула Сьюзен Кэлвин, — Мы пошли на эти затраты, сочтя их необходимыми для успешного завершения эксперимента. Но приказ о вашем назначении на пост главного инженера уже подписан, так что, я надеюсь, ваше материальное положение позволит вам теперь управиться с вашим новым домом?

— Я не об этом. Раз Вашингтон дал согласие на официальное проведение экспериментов, мы сможем меньше чем через год приобрести собственную модель ТН-3.

Он нерешительно повернулся к двери, но вернулся обратно.

Сьюзен Кэлвин поторопила его:

— Ну, что еще, мистер Белмонт?

— Я хотел бы понять… — смущенно начал Ларри. — Я хотел бы понять, что же произошло. Она… я хочу сказать — Клер, так изменилась! Дело не только в ее внешности, хотя, честно говоря, я поражен, — Он нервно рассмеялся, — Это не она. Это не моя жена — мне трудно это объяснить.

— А зачем объяснять? Разве вы разочарованы происшедшими изменениями?

— О, что вы, наоборот. Но это… немножко пугает, понимаете?

— Я бы на вашем месте так не волновалась, мистер Белмонт. Ваша жена вела себя безукоризненно. Если честно, то я даже не ожидала, что эксперимент пройдет столь успешно. Благодаря ему мы теперь точно знаем, какие именно изменения необходимо внести в конструкцию модели ТН-3, и заслуга эта целиком и полностью принадлежит миссис Белмонт. Если хотите, чтобы я была с вами откровенна до конца, то я скажу, что ваше повышение в должности — в большей мере заслуга вашей жены, чем ваша собственная.

Ларри поморщился.

— Ну, это уж дело семейное… — пробормотал он и быстро удалился.

Сьюзен Кэлвин долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь.

— Кажется, выстрел попал в цель — я надеюсь… Вы прочли отчет Тони, Питер?

— От корки до корки, — ответил Богерт, — И по-моему, модель ТН-3 нуждается в серьезной доработке.

— О, и вы такого мнения? И почему же вы так думаете?

Богерт нахмурился.

— При чем тут мое мнение? Ясно как белый день: мы не можем выпускать роботов, которые крутят любовь со своими хозяйками.

— Любовь! — фыркнула Сьюзен, — Питер, вы удивляете меня. Неужели вам не понятно? Робот обязан выполнять Первый Закон. Он не мог позволить, чтобы человеку был причинен вред, а вред Клер Белмонт причиняла она сама — своим комплексом неполноценности. Вот он и разыграл любовную сцену: какая женщина не дрогнет от сознания, что сумела пробудить страсть в машине — холодной, бесчувственной машине! И занавески в тот вечер он раздвинул тоже нарочно, чтобы гости могли увидеть пикантную сцену и позавидовать, — и при этом никакого риска для супружеского счастья Клер. Думаю, тут Тони просто превзошел сам себя…

— Вы так думаете? Но какая разница, притворялся он или нет? Все равно это непозволительно. Перечитайте отчет еще раз. Она избегала его. Она кричала, когда он обнимал ее. Она глаз не сомкнула в последнюю ночь. У нее была истерика. Разве мы имеем право допустить подобные вещи?

— Питер, вы слепы. Так же слепы, как я была когда-то. Модель ТН-3 будет серьезно переделана, но совсем не по этой причине. Как раз наоборот. Странно только, как я сразу не додумалась…

Взгляд Сьюзен стал отрешенно-задумчивым.

— Но тут уж дело в моих собственных недостатках. Видите ли, Питер, машины не умеют влюбляться. Но зато умеют женщины — даже тогда, когда это так страшно и совершенно безнадежно!

ЛЕННИ

Перед «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» стояла серьезная проблема. Заключалась она в острой нехватке персонала.

Питер Богерт, главный математик, направлялся в зал сборки, но по пути заметил Альфреда Лэннинга, руководителя исследовательского отдела. Лэннинг, сердито нахмурив густые седые брови, стоял облокотившись о поручень и смотрел вниз, в компьютерный зал.

Внизу, под балконом, разместилась группа экскурсантов обоего пола и самого разного возраста. Они с любопытством глазели по сторонам, а гид распинался на тему создания роботов.

— Компьютер, который вы видите перед собой, — говорил он, — самый большой из компьютеров этого типа в мире. В нем насчитывается пять миллионов триста тысяч криотронов, и он способен обрабатывать одновременно более ста тысяч переменных. С его помощью наша фирма имеет возможность с уникальной точностью создавать позитронный мозг новых моделей. Параметры вводятся в компьютер на перфоленте, а перфорация производится вот на этом пульте, который на вид напоминает усложненную пишущую машинку или линотип, однако оперирует не буквами, а понятиями. Заданные параметры переводятся в символические логические эквиваленты, а они, в свою очередь, переводятся в перфорационные значки. Менее чем за час компьютер способен предоставить нашим ученым разработку мозга, в которой будут содержаться все необходимые для создания робота позитронные блоки…

Альфред Лэннинг наконец обернулся и увидел коллегу.

— А, Питер, это ты, — угрюмо поприветствовал он Богерта.

Богерт аккуратно пригладил и без того идеально лежащие блестящие черные волосы.

— Похоже, игра не стоит свеч, а, Альфред?

Лэннинг выразительно хмыкнул. Идея проведения экскурсий в «Ю. С. Роботс» была совсем нова и, как предполагалось, должна была сослужить двоякую службу. С одной стороны, как надеялось руководство фирмы, это должно было позволить людям увидеть роботов в непосредственной близости, за счет чего, в идеале, они могли бы преодолеть свой почти инстинктивный страх перед механическими людьми, получше познакомившись с ними. С другой стороны, была слабая надежда, что хоть кто-нибудь из экскурсантов проявит живой интерес к роботехническим исследованиям и пожелает посвятить им свою жизнь.

— Будто ты сам не знаешь, — после долгой паузы буркнул Лэннинг. — Раз в неделю прекращается всякая работа. Если подсчитать потерянные человекочасы, то затея не окупается.

— По-прежнему мало обращений об устройстве к нам на работу?

— Да нет, кое-кто просится, но по таким категориям, где мы и без них проживем. Ты же знаешь, нам нужны ученые. Но беда в том, что, пока роботы запрещены на Земле, должность роботехника, увы, непрестижна.

— «Проклятый комплекс Франкенштейна», — процитировал Богерт излюбленную поговорку Лэннинга.

Однако Лэннинг на шутку никак не прореагировал.

— По идее, следовало бы уже давно привыкнуть к этому, а я никогда не сумею. Ведь, казалось бы, в наши дни всякий человек на Земле должен был бы понимать, что Три Закона Роботехники — надежнейшая гарантия, что роботы попросту не могут быть опасны. А ты только погляди на этих, — кивнул он в сторону экскурсантов. — Почти все они минуют зал сборки, дрожа от страха, будто несутся по виражам американской горки. А потом, когда входят в зал, где собирают модель МИС, которая только на то и способна, что сделать два шага вперед, сказать: «Рад познакомиться с вами, сэр», пожать руку, а потом отойти на два шага назад, они отшатываются в ужасе, мамаши прижимают к себе детишек. Ну как можно надеяться на сотрудничество с такими тупицами?

Богерт промолчал. Они еще немного постояли на балконе, поглядели на экскурсантов и, когда группа вслед за экскурсоводом направилась в зал сборки позитронного мозга, ушли. Как выяснилось позднее, они не заметили Мортимера В. Якобсона, шестнадцати лет от роду, который, надо отдать ему должное, ничего дурного не замышлял.

Положа руку на сердце, нельзя даже было сказать, что случившееся — вина Мортимера. Все сотрудники корпорации прекрасно знали, в какой именно день недели проводятся экскурсии. Все до единого устройства на пути следования экскурсии должны были быть выключены или заблокированы — ведь совершенно бессмысленно было ожидать, что не окажется хотя бы одного весельчака, которому взбредет в голову нажать кнопочку-другую, клавишу или рычажок. Кроме того, экскурсовод обязан был внимательно следить за теми, у кого такое искушение могло появиться.

Но случилось так, что экскурсовод во главе процессии уже перешел в другой зал, а Мортимер, который шел в самом хвосте экскурсии, немного задержался. Он подошел к пульту — тому самому, с помощью которого в компьютер на перфоленте вводились заданные параметры. Он, конечно, и подозревать не мог, что ввод параметров доя производства новой модели робота уже начат и что ему, строго говоря, как послушному мальчику, следовало пройти мимо пульта. Откуда ему было знать, что оператор совершил почти условно наказуемое должностное преступление — не заблокировал пульт.

Короче говоря, Мортимер быстренько нажал какие попало кнопочки — как бы поиграл на музыкальном инструменте.

Он, конечно, не заметил, как отрезок перфоленты бесшумно и невидимо переместился внутри аппарата.

Да и оператор, вернувшись на свое рабочее место, ничего особенного не заметил. Он, правда, немного удивился, что пульт включен, но проверить, что к чему, не удосужился. Удивление быстро прошло, и он как ни в чем не бывало продолжил ввод параметров в компьютер.

Что же до Мортимера, то ни тогда, ни потом он так и не узнал, что натворил…

Новая модель — ДНИ — разрабатывалась для добычи бора в поясе астероидов. Гидриды бора возрастали в цене каждый год, поскольку служили сырьем для производства пусковых элементов для протонных микрореакторов — главных источников энергии на космических кораблях. Скудные запасы бора на Земле подходили к концу.

Это означало, что физически роботы ЛНИ должны были быть снабжены глазами — детекторами, чувствительными к спектральным линиям бора, и конечностями, которые бы наилучшим образом справлялись с переработкой руды в конечный продукт. Но конечно же, как всегда, главной проблемой было создание соответствующего позитронного мозга.

Первый позитронный мозг для модели ЛНИ был готов. Эго был прототип, и ему суждено было после запуска модели в производство занять свое место в коллекции прототипов «Ю. С. Роботс». После соответствующей проверки прототипа модель должна была быть запущена на поток и собранные роботы сданы в аренду (ни в коем случае не проданы!) горнодобывающим корпорациям.

Итак, прототип ЛНИ был готов. Высокий, стройный, до блеска отполированный, на вид он ничем не отличался от других моделей не слишком узкоспециализированных роботов.

Главный технолог, действуя в соответствии с рекомендациями по проверке, изложенными в «Руководстве по роботехнике», задал первый вопрос:

— Как дела?

Должен был последовать ответ: «У меня все в порядке. Готов приступить к выполнению своих обязанностей. Надеюсь, у вас тоже все в порядке?» — или еще что-нибудь в таком духе.

Этот первый обмен фразами не значил ничего особенного и предназначался исключительно для того, чтобы убедиться, что у робота все в порядке со слухом, что он понимает простые вопросы и дает на них соответствующие его умственным способностям ответы. После этого можно было переходить к более сложным тестам, предназначенным для проверки различных законов и их взаимодействия со специализированными знаниями каждой конкретной модели.

Итак, технолог спросил: «Как дела?» Его тут же поразил до глубины души голос прототипа. Он был совсем не похож на обычные голоса роботов (а уж этих голосов технолог на своем веку наслушался). Робот произносил слоги голосом, напоминавшим звон металлических пластинок низко настроенной челесты.

Это настолько изумило технолога, что только через несколько мгновений он понял, что же за слоги произносит робот.

А слоги были вот какие:

— Дя-дя-дя, гу…

Не двигаясь с места, робот поднял правую руку и… сунул в рот палец!

Технолог, вытаращив глаза, в ужасе смотрел на робота. Едва придя в себя, он стремглав бросился из комнаты, запер за собой дверь и из соседней комнаты срочно вызвал д-ра Сьюзен Кэлвин.

Д-р Сьюзен Кэлвин была единственным в «Ю. С. Роботс» (да и в мире, если на то пошло) робопсихологом. Прежде чем приступить к тестированию прототипа ЛНИ, она потребовала немедленно доставить ей компьютерную схему блоков позитронного мозга и перфоленту с заданными параметрами. Ознакомившись с полученными материалами, она, в свою очередь, срочно вызвала Богерта.

Отливавшие стальным блеском седые волосы Сьюзен были ровно зачесаны назад. Лицо ее, казалось, было вычерчено одними вертикальными линиями — только горизонтальная линия тонкогубого рта нарушала эту картину. Она резко повернулась к вошедшему Богерту.

— Что это значит, Питер?

Богерт изучил подчеркнутые ею части схемы с нарастающим недоумением и проговорил:

— Боже мой, Сьюзен, но ведь это полнейшая бессмыслица!

— Безусловно. Но как это попало в параметры?

Немедленно вызванный «на ковер» главный оператор клялся и божился, что он тут ни при чем и что он не знает, как это произошло. Попытки обнаружить какой-либо дефект в компьютере успехом не увенчались.

— Позитронный мозг безнадежен, — безапелляционно поставила диагноз Сьюзен Кэлвин, — Эти бессмысленные параметры заблокировали такое множество жизненно важных функций, что робот в результате напоминает новорожденного младенца.

Богерт не мог скрыть удивления, а Сьюзен тут же перешла на ледяной тон — так она поступала всегда, когда ее слова подвергались хоть малейшему сомнению.

— Мы, — сказала она, — изо всех сил стараемся сделать робота как можно более похожим на человека в умственном отношении. Уберите все, что мы называем «взрослыми» функциями, и что останется? Естественно, человеческий детеныш. Чему же вы так удивляетесь, Питер?

А прототип ЛНИ тем временем, не проявляя никаких признаков понимания происходящего, ни с того ни с сего уселся на пол и принялся с нескрываемым интересом разглядывать собственные ноги.

Богерт пристально смотрел на робота.

— Эх, жалко демонтировать! Красивая работа, черт подери!

— Демонтировать? — удивленно переспросила Сьюзен.

— Ну а как же, Сьюзен? Что в нем толку? Несомненно, если и есть на свете вещь целиком и полностью бесполезная, так это бракованный робот. Вы же не думаете, что есть хоть какая- то работа, которую он в состоянии выполнить?

— Нет, конечно.

— И что же тогда?

Сьюзен Кэлвин упрямо поджала губы:

— Я хочу провести еще кое-какие тесты.

Богерт недовольно посмотрел на нее и пожал плечами. Да, если и был в «Ю. С. Роботе» человек, с которым совершенно бесполезно спорить, то это, конечно же, Сьюзен Кэлвин. Если она кого и любила, то это были роботы. Иногда Богерту казалось, что многолетняя работа с роботами лишила Сьюзен Кэлвин многих человеческих качеств. Увы, спорить с ней было так же бессмысленно, как пытаться остановить начавшуюся цепную реакцию.

— Какой смысл? — пробурчал Богерт себе под нос, а вслух спросил: — Вы дадите нам знать, когда закончите тестирование?

— Конечно, — ответила Сьюзен. — Пошли, Ленни.

«Ленни, — подумал Богерт. — Ну ясное дело: ЛНИ — значит, Ленни. Как обычно».

Сьюзен протянула руку, но робот сидел и смотрел на нее, не двигаясь. Тогда робопсихолог нежно, бережно коснулась своей рукой руки робота и взяла ее. Ленни тут же встал на ноги. «Слава богу, хоть с координацией движений у него все в порядке», — подумал Богерт. Женщина и робот, который был выше ее на целых два фута, вместе пошли по длинному коридору, провожаемые множеством любопытных взглядов.

Целая стена в лаборатории Сьюзен Кэлвин — прямо напротив двери ее личного кабинета — была занята крупномасштабной схемой позитронного мозга. Уже больше полумесяца Сьюзен Кэлвин с пристрастием изучала ее.

Вот и сейчас она внимательно рассматривала те участки позитронной цепи, где отмечались наиболее серьезные искажения. Ленни восседал на полу, старательно сдвигая и раздвигая ноги, и произносил совершенно бессмысленные слоги таким обворожительно красивым голосом, что можно было, забыв обо всем, слушать его как музыку.

Сьюзен Кэлвин повернулась к роботу.

— Ленни, — позвала она, — Ленни…

Она повторяла и повторяла имя робота, пока наконец Ленни не взглянул на нее и не издал вопросительный звук. Лицо робопсихолога выразило едва заметное удовлетворение. Теперь ей удавалось привлечь внимание робота гораздо быстрее, чем раньше. Она сказала:

— Руку вверх, Ленни. Руку… вверх. Руку… вверх.

Давая команду, она сама поднимала и опускала руку, снова и снова, еще и еще раз.

Ленни внимательно следил за ее движениями. Вверх-вниз, вверх-вниз. Наконец он сделал неуклюжее движение рукой и проговорил:

— У-у-е…

— Хорошо, Ленни, хорошо! — похвалила его Сьюзен Кэлвин, — Попробуем еще раз. Руку… вверх, — Она нежно взяла робота за руку, подняла и опустила, — Руку… вверх. Руку… вверх.

— Сьюзен! — окликнули ее из кабинета.

Сьюзен, недовольная тем, что ее работу прервали, поджала губы и спросила:

— В чем дело, Альфред?

Глава исследовательского отдела вошел в лабораторию, поглядел на схему, потом уставился на робота.

— Вы все еще занимаетесь этим?

— Да. Я делаю свою работу.

— Знаете, Сьюзен…

Он достал сигару, уставился на нее и был уже готов откусить кончик, когда поймал гневный взгляд Сьюзен. Быстро убрав сигару в карман, он начал снова:

— Знаете, Сьюзен, ведь модель ЛНИ уже запущена в производство.

— Я слышала об этом. Какая помощь требуется от меня в этой связи?

— Никакой. Просто, раз уже модель в производстве, что за смысл возиться с этим бракованным образцом? Не пора ли демонтировать его?

— Короче, Альфред, вам жаль, что я трачу попусту свое бесценное рабочее время? Можете не волноваться. Я не трачу время попусту. Я работаю с этим роботом.

— Но такая работа не имеет смысла!

— А вот об этом мне судить, Альфред.

Голос ее был убийственно спокоен, и Лэннинг счел за лучшее сменить направление разговора.

— Может быть, вы мне расскажете, в чем ее значение? Ну, например, чем вы сейчас занимаетесь?

— Я пытаюсь добиться, чтобы он поднимал руку по команде и воспроизводил звучание самой команды.

Тут Ленни, как бы в подтверждение, прозвенел:

— У-у-е! — и неуклюже поднял руку.

Лэннинг восхищенно покачал головой.

— Удивительный голос! Как это вышло?

— Наверняка не знаю. Звуковой аппарат у него в норме. Он мог бы говорить обычным голосом, я уверена. Но он этого не делает. Это следствие какой-то особенности позитронной схемы, какой именно — я пытаюсь выяснить.

— Выясните, ради бога. Такой голос может оказаться небесполезен. Это интересно.

— Так значит, мои занятия с Ленни не совсем бесполезны?

Лэннинг пожал плечами.

— Да нет, это, конечно, дело второстепенное…

— Жаль, что вы не видите главного, — колко сказала Сьюзен. — Жаль, что вы не видите гораздо более важных вещей, но это уже не моя вина. А теперь, пожалуйста, Альфред, позвольте мне продолжить работу.

Сигару Лэннинг достал только в кабинете Богерта. Закуривая, он буркнул:

— Наша дама сегодня не в духе.

Богерт сразу понял, о ком речь. «Наша дама» в «Ю. С. Роботс» была только одна. Он поинтересовался:

— Что, все тетешкается с этим своим псевдороботом Ленни?

Лэннинг хмыкнул.

— Пытается научить его разговаривать, как тебе это нравится?

Богерт тяжело вздохнул.

— Лишнее подтверждение нашей извечной проблемы. Зверски не хватает научного персонала. Будь у нас другой робопсихолог, мы бы давным-давно отправили Сьюзен на пенсию. Да, кстати, заседание дирекции, назначенное на завтра, конечно же, посвящено проблеме кадровой политики?

Лэннинг кивнул и с таким отвращением воззрился на свою сигару, как будто она была ему ненавистна.

— Угу. Но речь пойдет о качестве, а не о количестве персонала. Мы ведь увеличили ставки до предела в ожидании, что толпой повалят желающие — те, кто в первую голову заинтересован в деньгах. Сложность в том, чтобы заманить в сети тех, кто окажется, кроме денег, заинтересован в роботехнике, — хотя бы немного таких, как Сьюзен Кэлвин.

— Избави бог! Только не таких, как она!

— Да нет, я не характер имел в виду. Но, как ни крути, Питер, приходится признать, что вся ее жизнь в роботах. Никаких других интересов у нее нет.

— Знаю. Именно поэтому-то она так невыносима.

Лэннинг обреченно кивнул. Он уже потерял счет, сколько раз в душе ему хотелось уволить Сьюзен Кэлвин. Однако, с другой стороны, он потерял счет и тем миллионам, которые Сьюзен сберегла для корпорации. Нет, она действительно была бесценным специалистом, и ей суждено было таковым остаться, пока она жива, или до тех пор, пока они не смогут решить проблему подготовки специалистов, равных ей, — людей, заинтересованных в проведении научных исследований по роботехнике.

— Думаю, — изрек он наконец, — пора завязывать с экскурсиями.

Питер пожал плечами.

— Как скажешь. Но все-таки, если серьезно, как нам быть со Сьюзен? Ведь она запросто может продолжать возиться с Ленни черт знает сколько времени. Ты же знаешь, какова она, если с головой погружается в проблему, которая ей представляется интересной?

— А что мы можем поделать? — обреченно спросил Лэннинг. — Если мы примемся давить на нее и убеждать прекратить эти занятия, она чисто по-женски упрется. В конце концов, мы ни к чему ее не можем принудить.

Черноволосый математик кисло улыбнулся.

— Знаешь, у меня бы язык не повернулся сказать хоть о чем-нибудь, что она делает, «по-женски».

— Ну ладно, — угрюмо пробурчал Лэннинг, — Слава богу, хотя бы вреда от этих занятий никакого.

Как раз в этом-то он оказался не прав.

Сигнал тревоги на крупном производстве всегда не слишком приятен. Такие сигналы раздавались в «Ю. С. Роботс» десятки раз — по поводу пожара, протечек, забастовок. Но ни разу причиной сигнала не было то, что стряслось на этот раз. Никто не ожидал, что сигнал «Робот вышел из повиновения» когда-либо вообще прозвучит. Он ведь и введен-то был исключительно по настоянию правительства. «Проклятый комплекс Франкенштейна!» — ворчал Лэннинг всякий раз, когда вспоминал об этом.

И вот впервые он прозвучал. Ни одна душа «Ю. С. Роботс», от председателя совета директоров до только что приступившего к своим обязанностям дворника, поначалу не догадалась, что означает этот странный, пронзительный, повышающийся и падающий с десятисекундным интервалом звук. Когда краткое замешательство миновало, в зону тревоги сломя голову бросился отряд вооруженных охранников и целая бригада медиков. Вся работа в корпорации была парализована.

Чарльз Рендоу, оператор компьютера, был отправлен в больницу со сломанной рукой. Других травм у него выявлено не было. То есть других физических травм.

— Но моральная травма, моральная травма какова! — ревел во всю глотку Лэннинг.

Сьюзен Кэлвин взирала на него с олимпийским спокойствием.

— Ты ничего не сделаешь Ленни. Ничего. Ясно?

— А тебе, тебе ясно, Сьюзен? Это существо ударило человека! Он нарушил Первый Закон. Ты знаешь, что гласит Первый Закон?

— Ты ничего не сделаешь Ленни, — упрямо повторила Сьюзен.

— Ради всего святого, Сьюзен, процитировать тебе Первый Закон? «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Вся наша деятельность зиждется на том факте, что Первый Закон должен неукоснительно соблюдаться всеми роботами всех без исключения типов. Если об этом узнают люди — а они узнают, что имело место исключение, одно-единственное исключение, — мы можем оказаться вынуждены закрыть «Ю. С. Роботс» навсегда. Единственный шанс выжить — это немедленно объявить, что виновный в нарушении закона робот демонтирован, разъяснить обстоятельства происшествия и надеяться на то, что нам удалось убедить людей в том, что такое больше никогда не повторится.

— Очень хотелось бы узнать, что вы подразумеваете под словом «такое», — хладнокровно поинтересовалась Сьюзен Кэлвин. — Меня не было на месте, когда это произошло. Так что мне крайне интересно было бы узнать, что делал этот мальчишка Рендоу у меня в лаборатории без моего ведома.

— Важно то, что случилось, — упорствовал Лэннинг, — Робот ударил Рендоу, а этот балбес нажал кнопку сигнала «Робот вышел из повиновения» и устроил всю эту кутерьму. Итак: робот ударил его и нанес ему травму, выразившуюся в переломе руки. Суть в том, что ваш Ленни настолько изначально несовершенен, что не знает Первого Закона, и должен быть немедленно демонтирован.

— Он знает Первый Закон. Я исследовала его мыслеблоки и установила, что он знает законы.

— Как же тогда он мог ударить человека? Давайте спросим у него? — добавил он с сарказмом.

Сьюзен мучительно покраснела.

— Полагаю, для начала надо спросить у пострадавшею. И потом, Альфред, я требую, чтобы в мое отсутствие мой кабинет, где находится Ленни, был надежно заперт. Я не желаю, чтобы кто-либо приближался к нему. Если с ним что-нибудь случится, ноги моей больше не будет в корпорации!

— Но если будет доказано, что он нарушил Первый Закон, вы согласитесь на демонтаж?

— Да, — ответила Сьюзен. — Потому что знаю, что он ничего не нарушал.

Чарльз Рендоу лежал в постели, сломанная рука была в гипсе. Рука его, собственно говоря, уже не беспокоила. Больше всего он страдал от воспоминаний о том, как робот двинулся на него, а он подумал, что в позитронном мозгу робота созрела мысль убить его. Ни одному человеку наверняка не доводилось так испугаться робота, как он испугался тогда. В некотором смысле он перенес уникальные ощущения.

Альфред Лэннинг и Сьюзен Кэлвин стояли у кровати больного. С ними был и Питер Богерт, которого они встретили по пути. Докторов и медсестер довольно-таки неделикатно выдворили из палаты.

Сьюзен Кэлвин ледяным голосом спросила:

— Ну, так что же произошло?

Рендоу выглядел смущенным.

— Он… он ударил меня по руке, — пробормотал он, избегая взгляда Сьюзен. — Он напал на меня.

Сьюзен посоветовала:

— Начните с самого начала. Что вы делали в моем кабинете без моего ведома?

Молодой компьютерщик судорожно сглотнул комок в горле — видно было, как дернулся кадык. Его лицо с высокими скулами было необычайно бледно.

— Мы… все знали про вашего робота. Говорят, будто вы пытаетесь научить его говорить так, чтобы его голос напоминал музыку. Люди бьются об заклад, так это или нет. Есть такие, кто клянется, что вы и столб можете научить разговаривать.

— Сочтем это за комплимент, — ледяным тоном прокомментировала Сьюзен. — Но вы-то тут при чем?

— Я должен был войти и все разузнать — может он так говорить или нет, понимаете? Мы подобрали ключ к вашему кабинету, я дождался, пока вас не будет, и вошел. Мы бросили жребий, кому идти, и я проиграл.

— А потом?

— Я пытался заставить его заговорить, а он меня ударил.

— Как это понимать — «пытался заставить его заговорить»? Каким образом?

— Я… я задавал ему вопросы, но он ничего не отвечал, и мне пришлось немного припугнуть его. Я вроде бы на него прикрикнул, и…

Наступила долгая пауза. Под немигающим взглядом Сьюзен Кэлвин Рендоу наконец промямлил:

— Я пытался заставить его сказать хоть что-нибудь. Мне пришлось припугнуть его…

— Как припугнуть? Выражайтесь точнее.

— Я притворился, будто… в общем, я замахнулся.

— А он отбросил вашу руку?

— Он ударил меня по руке.

— Хорошо. Все ясно, — Она обернулась к Лэннингу и Богерту: — Пойдемте, джентльмены.

Дойдя до двери, она неожиданно обернулась и сказала Рендоу:

— Если вам все еще интересно, можете передать вашим спорщикам, что Ленни уже умеет произносить кое-какие слова весьма отчетливо.

Они молчали всю дорогу до кабинета Сьюзен Кэлвин. Стены кабинета до потолка были заставлены книжными полками — некоторые из этих книг принадлежали перу самой Сьюзен. На всем здесь лежала печать холодной и методичной личности Сьюзен.

В кабинете был всего один стул, и, естественно, когда Сьюзен села, Лэннинг и Богерт были вынуждены стоять.

Она сказала:

— Ленни всего лишь защищался. Он действовал согласно Третьему Закону: «Робот должен заботиться о своей безопасности».

— «В той мере, — упрямо возразил Лэннинг, продолжая цитировать закон, — в какой это не противоречит Первому и Второму Законам». Цитировать так уж цитировать до конца! Ленни не имел права защищаться, если его действия могли повлечь за собой даже минимальный ущерб человеку.

— Он и не делал этого, — парировала Сьюзен. — Сознательно. Но у Ленни недоразвитый мозг. Он не имеет понятия ни о собственной силе, ни о слабости человека. Отбрасывая от себя грозящую ему руку человека, он и предполагать не мог, что сломает кость. Применительно к человеку это значило бы, что тот, кто действительно не знает, что такое хорошо, а что такое плохо, не несет моральной ответственности за свои действия.

— Но, Сьюзен, — мягко проговорил Богерт, — мы же не обвиняем. Мы отлично понимаем, что Ленни, если судить по человеческим меркам, сущее дитя. Мы не обвиняем его, но общественность его осудит. И «Ю. С. Роботс» — конец.

— Совсем наоборот! Будь у вас чуть-чуть побольше мозгов, Питер, вы бы уже давным-давно поняли, что это и есть тот самый шанс, который так необходим фирме, который разрешит все проблемы.

Лэннинг зловеще нахмурил кустистые брови, но вовремя сдержался и осторожно поинтересовался:

— Какие проблемы, Сьюзен?

— Простите, но разве корпорация не заинтересована в наборе персонала высокого уровня?

— Заинтересована, безусловно.

— Да? И что же вы предлагаете потенциальным научным работникам? Новизну? Романтику проникновения в непознанное? Нет! Вы сулите им высоченную зарплату и отсутствие проблем.

— Отсутствие проблем? — переспросил Богерт, — Что вы хотите этим сказать?

— А что, есть проблемы? — язвительно поинтересовалась Сьюзен — Каких роботов мы производим? Целиком и полностью доведенных до совершенства, готовых к выполнению своих обязанностей. Промышленность сообщает нам, каковы ее потребности, компьютер разрабатывает мозг, станки собирают робота — и вот он, пожалуйста, готов, полностью и окончательно. Питер, в свое время вы меня спросили, что толку в моих занятиях с Ленни. «Что толку, — вы тогда сказали, — в роботе, который не способен ни на какую работу?» Так? А теперь ответьте мне, что толку в роботе, который способен выполнять одну-единственную работу? На мой взгляд, такой робот совершенно бесперспективен. Возьмем модель ЛНИ. Она предназначена для добычи бора. Потребуется, не дай бог, перебросить ЛНИ на добычу бериллия, и от этих роботов не будет ни капли пользы. Вступит в новую стадию технологиядобычи бора — и опять-таки их можно будет со спокойной совестью отправить на свалку. Человек, так работающий, — это получеловек. Так работающий робот — это полуробот.

— А вы что же, хотите создать многофункционального робота?

— А почему бы и нет? — спросила Сьюзен. — Почему бы и нет? Смотрите, мне дали робота, мозг которого был почти целиком выведен из строя. Я занялась его обучением, и вы, Альфред, спросили меня, какой в этом смысл. Может быть, конечно, что касается Ленни, смысла и не много — он никогда не станет старше пятилетнего ребенка, по человеческим меркам. Но есть ли от этого польза в общем смысле? Есть, и немалая, если взглянуть на мои исследования абстрактно: они заключаются в изучении принципиальной возможности обучения роботов. Я установила способы замыкания близлежащих цепочек с целью создания новых. Дальнейшие исследования приведут к созданию более тонких и эффективных методик обучения.

— Ну и?

— Представьте, что вы начали работу с позитронным мозгом, у которого имеются в наличии все основные цепочки, но напрочь отсутствуют второстепенные. Представили? А теперь представьте себе, что вы принялись формировать эти вторичные цепочки. Вы же сможете поставлять роботов, которые обучаемы, способны воспринимать самые разнообразные инструкции, переключаться с одной работы на другую. Роботы станут так же универсальны, как люди. Роботы смогут обучаться.

Оба — и математик, и директор — смотрели на нее, не говоря ни слова.

— Вы что, — спросила она раздраженно, — так и не понимаете, о чем я говорю?

— Ну почему? Слова я понимаю, — возразил Лэннинг.

— Тогда вы должны понять, что, располагая принципиально новой отраслью научно-исследовательской деятельности и держа в руках перспективу разработки новых технологий и возможность проникновения в область непознанного, вы имеете уникальный шанс привлечь интерес молодежи к роботехнике. Попробуйте — и сами убедитесь.

— Однако позволю себе заметить, — нерешительно возразил Лэннинг, — что это опасно. Ведь при обучении таких невежественных роботов, как Ленни, не может быть никакого доверия Первому Закону — так ведь именно и получилось.

— Ну и что? И прекрасно, что так получилось. Этот случай следует широко разрекламировать.

— Раз-ре-кла-ми-ро-вать?! Я не ослышался?

— Нет, не ослышались. Самым откровенным образом сообщите об опасности. Объявите, что вы откроете новый научно-исследовательский центр на Луне, если общественность воспротивится его основанию здесь, и всеми возможными способами подчеркните опасность.

Лэннинг, ошеломленный до последней степени, всплеснул руками:

— Но почему, господи боже? Почему?!

— Да потому, что привкус опасности послужит прекрасной приманкой! Что, по-вашему, ядерная технология так уж безопасна? А космические полеты — это увеселительные прогулки? Разве ваше обещание абсолютной безопасности сослужило службу? Удалось ли заманить хоть кого-нибудь? Помогла ли обещанная безопасность преодолеть всеобщий комплекс Франкенштейна, который вы так ненавидите? Нет? Так попробуйте же что-нибудь другое, такое, что приносило успех в других областях.

Тут из-за двери, ведущей в лабораторию Сьюзен, донесся мелодичный низкий звук. Это, конечно, был Ленни.

Сьюзен сразу умолкла, прислушиваясь.

— Кажется, Ленни меня зовет, — пробормотала она. — Простите, я сейчас.

— Он научился это делать? — поразился Лэннинг.

— Я же сказала, что мне удалось обучить его кое-каким словам.

Сделав несколько поспешных шагов к двери, Сьюзен обернулась:

— Не уходите, я быстро.

Глядя ей вслед, они некоторое время молчали. Потом Лэннинг задумчиво спросил:

— Как ты думаешь, Питер, есть что-то в том, что она говорит?

— Может быть, и есть, Альфред, — кивнул Богерт. — Может быть. Во всяком случае, можно поднять этот вопрос в дирекции. Посмотрим, что скажут остальные. В конце концов, деваться все равно некуда. Масло в огонь уже подлито. Робот ударил человека, и этот факт стал достоянием общественности. И если верить Сьюзен, мы можем попытаться обратить случившееся в свою пользу. Но только… ее намерениям я не слишком доверяю. Вернее, совсем не доверяю.

— Ты о чем?

— Видишь ли, даже если все, что она сказала, — чистая правда, это не более чем рационализация с ее стороны. Собственный ее интерес в этом деле проистекает из желания удержать при себе, спасти этого робота. Ты же прекрасно понимаешь, как бы мы на нее ни наваливались, — математик усмехнулся нелепости звучания этой фразы в буквальном значении, — она по-прежнему будет заявлять, что он необходим ей для создания методики обучения роботов. Только мне кажется, что Ленни ей совсем не затем нужен. Она нашла для него совершенно уникальное применение — настолько уникальное, что из всех женщин на свете на такое способна только Сьюзен.

— Что-то не пойму я твоих туманных намеков.

Богерт спросил:

— Ты слышал, что сказал робот?

— Нет. То есть не совсем расс…

Тут дверь из лаборатории резко распахнулась, и Лэннинг умолк на полуслове.

Сьюзен вошла, рассеянно глядя по сторонам.

— Послушайте, вы не видели тут… куда же она запропастилась? А, вот она где!

Сьюзен бросилась к книжной полке и взяла с нее странный металлический предмет в форме пустотелого колокола с множеством дырочек и с разнообразными кусочками металла внутри.

Когда Сьюзен взяла этот странный предмет, железки внутри весело зазвенели. Лэннинг окаменел: предмет, как он догадался, представлял собой не что иное, как предназначенную для робота погремушку!

Когда Сьюзен открыла дверь лаборатории, оттуда снова послышался голос Ленни. Теперь-то Лэннинг прекрасно расслышал — робот произносил слова, которым его научила Сьюзен Кэлвин.

Низким, как басовый регистр челесты, голосом Ленни звал:

— Мамацька, ди ка мне-е! Де ты, ма-маць-ка?

И были слышны торопливые шаги Сьюзен Кэлвин, которая спешила на зов единственного ребенка, которого ей когда-либо было суждено иметь и любить.

КАК ПОТЕРЯЛСЯ РОБОТ

На Гипербазе были приняты экстренные меры. Их сопровождала неистовая суматоха, по своему напряжению соответствовавшая истерическому воплю.

Один за другим предпринимались все более и более отчаянные шаги.

1. Работа над проектом гиператомного двигателя во всей части космоса, занятой станциями 27-й астероидальной группы, была полностью прекращена.

2. Все это пространство было практически изолировано от остальной Солнечной системы. Никто не мог туда попасть без специального разрешения. Никто не покидал его ни при каких условиях.

3. Специальный правительственный патрульный корабль доставил на Гипербазу доктора Сьюзен Кэлвин и доктора Питера Богерта — соответственно главного робопсихолога и главного математика фирмы «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн».

Сьюзен Кэлвин еще ни разу не покидала Землю, да и теперь предпочла бы этого не делать. В век атомной энергии и приближающегося разрешения загадки гиператомного двигателя она спокойно оставалась провинциалкой. Поэтому она была недовольна, что ей пришлось лететь, и сомневалась, что это вообще было необходимо. Об этом достаточно явно свидетельствовала каждая черта ее некрасивого, немолодого лица во время первого обеда на Гипербазе.

Прилизанный, бледный доктор Богерт выглядел слегка виноватым. А на лице генерал-майора Кэллнера, возглавлявшего проект, застыло выражение отчаяния.

Короче говоря, обед не удался. Последовавшее за ним маленькое совещание началось в холодной, недоброжелательной атмосфере.

Кэллнер, чья лысина блестела в ярком свете ламп, а парадная форма совершенно не соответствовала общему настроению, начал с принужденной прямотой:

— Это странная история, сэр… э… и доктор Кэлвин. Я признателен вам за то, что вы прибыли немедленно, не зная причин вызова. Сейчас мы введем вас в курс дела. У нас потерялся робот. Работы прекратились и не могут продолжаться, пока мы его не обнаружим. До сих пор нам это не удалось, и нам требуется помощь специалистов.

Вероятно, генерал почувствовал, что его затруднения выглядят не очень серьезными. Он продолжал с отчаянием в голосе:

— Мне не нужно объяснять вам, какое значение имеет наш проект. В прошлом году на нашу долю пришлось более восьмидесяти процентов всех ассигнований на исследовательские работы…

— Ну, это мы знаем, — сказал Богерт добродушно. — «Ю. С. Роботс» получает щедрые отчисления за аренду своих роботов, которые тут работают.

Сьюзен Кэлвин резко спросила:

— Почему один робот так важен для проекта и почему он до сих пор не обнаружен?

Генерал повернул к ней покрасневшее лицо и быстро облизал губы.

— Вообще-то говоря, мы его обнаружили… Слушайте, я объясню. Как только робот исчез, было объявлено чрезвычайное положение и всякое сообщение с Гипербазой было прервано. Накануне прибыл грузовой корабль, который привез для нас двух роботов. На нем было еще шестьдесят два робота… хм… того же типа, предназначенных еще для кого-то. Эта цифра абсолютно точная — здесь не может быть никаких сомнений.

— Да? Ну а какое это имеет отношение…

— Когда робот исчез и мы не могли его найти — хотя, уверяю вас, мы могли бы найти и соломинку, — мы догадались пересчитать роботов, оставшихся на грузовом корабле. Их оказалось шестьдесят три.

— Значит, шестьдесят третий и есть ваш блудный робот? Глаза доктора Кэлвин потемнели.

— Да, но мы не можем определить, который из них шестьдесят третий.

Наступило мертвое молчание. Электрочасы пробили одиннадцать. Доктор Кэлвин произнесла:

— Очень любопытно. — Уголки ее губ опустились. Она порывистым движением повернулась к своему коллеге: — Питер, что за этим кроется? Какие роботы здесь работают?

Доктор Богерт, заколебавшись, неуверенно улыбнулся.

— Понимаете, Сьюзен, это довольно щекотливое дело, которое требовало осторожности… Но теперь…

Она быстро прервала его:

— А теперь? Если есть шестьдесят три одинаковых робота, нужен один из них и его нельзя обнаружить, почему не годится любой? Что здесь происходит? Зачем послали за нами?

Богерт покорно ответил:

— Дайте объяснить, Сьюзен. На Гипербазе используется несколько роботов, при программировании которых Первый Закон Роботехники был задан не в полном объеме.

— Не в полном объеме? — Доктор Кэлвин откинулась на спинку кресла, — Все ясно. Сколько их было изготовлено?

— Несколько штук. Это был правительственный заказ, и мы не могли нарушить тайну. Никто не должен был этого знать, кроме ответственных лиц, имеющих к этому проекту прямое отношение. Вы в их число не вошли. Я здесь совершенно ни при чем.

— Прошу прощения! — властно перебил генерал. — Я не знал, что доктор Кэлвин не была поставлена в известность о создавшемся положении. Вам, доктор Кэлвин, не нужно объяснять, что идея использования роботов на Земле всегда встречала сильное противодействие. Успокоить радикально настроенных фундаменталистов могло только одно — то, что всем роботам всегда самым строжайшим образом задавали Первый Закон, чтобы они не могли причинить вред человеку ни при каких обстоятельствах. Но нам были нужны не такие роботы. Поэтому у нескольких Несторов — роботов модели НС-2 — формулировка Первого Закона была несколько изменена. Чтобы не нарушать секретности, все НС-2 выпускаются без порядковых номеров. Модифицированные роботы доставляются сюда вместе с обычными, и, конечно, им строго запрещено рассказывать о своем отличии от обычных роботов кому бы то ни было, кроме специально уполномоченных людей, — Он растерянно улыбнулся. — А теперь все это обратилось против нас.

Кэлвин мрачно спросила:

— Вы опрашивали каждого из шестидесяти трех роботов, кто он? Вы-то уж во всяком случае уполномочены!

Генерал кивнул.

— Все шестьдесят три отрицают, что работали здесь. И один из них говорит неправду.

— А на том, который вам нужен, есть следы употребления? Остальные, насколько я поняла, совсем новенькие.

— Он прибыл только месяц назад. Он и еще два, которых только что привезли, должны были стать последними. На них нет никаких следов износа. — Он покачал головой, и в его глазах снова появилось выражение отчаяния, — Доктор Кэлвин, мы не имеем права выпустить этот корабль. Если о существовании роботов без Первого Закона станет известно…

Он не стал продолжать, но было ясно: последствия могли бы оказаться страшнее, чем все, что можно было предположить.

— Уничтожьте все шестьдесят три, — холодно и решительно сказала доктор Кэлвин, — И вопрос будет исчерпан.

Богерт поморщился.

— Это значит уничтожить шестьдесят три раза по тридцать тысяч долларов. Боюсь, что фирма этого не одобрит. Прежде чем уничтожать, Сьюзен, нам следует испробовать другие способы.

— Тогда мне нужны факты, — отрезала она. — Какие именно преимущества имеют эти модифицированные роботы для Гипербазы? Генерал, зачем они понадобились?

Кэллнер наморщил лоб и потер лысину.

— У нас кое-что не ладилось с обычными роботами. Видите ли, нашим людям приходится много работать с жестким излучением. Конечно, это небезопасно, но мы приняли всевозможные меры предосторожности. За все время произошло только два несчастных случая, да и те окончились благополучно. Однако обычным роботам этого не объяснишь. Первый Закон гласит: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Это для них главное. И когда кто-нибудь из наших людей ненадолго попадал под слабое гамма-излучение, что не могло иметь для его организма никаких вредных последствий, ближайший робот бросался к нему, чтобы его оттащить. Если излучение было совсем слабым, роботам это удавалось, и работать было невозможно, пока их не прогоняли. А если излучение было посильнее, оно разрушало позитронный мозг и мы лишались дорогого и нужного робота. Мы пытались их уговорить. Они отвечали, что пребывание человека под гамма-излучением угрожает его жизни. Правда, если облучение продолжается не больше чем полчаса, никакой опасности для здоровья нет; но это для них ничего не значило. А что, если человек забудет, говорили они, и останется на час? Они обязаны предотвратить такую возможность. Мы указывали им, что они-то при этом рискуют собственной жизнью, а шансы спасти человека все равно очень невелики. Но забота о собственной безопасности — всего только Третий Закон Роботехники, а превыше всего Первый Закон — закон безопасности человека. Мы приказывали, мы строжайшим образом запрещали им входить в поле гамма-излучения. Но повиновение — это только Второй Закон Роботехники, а превыше всего Первый Закон — закон безопасности человека. Нам пришлось выбирать: или обходиться без роботов, или как-нибудь изменить Первый Закон. И мы сделали выбор.

— Я не могу поверить, — сказала доктор Кэлвин, — что вы сочли возможным обойтись без Первого Закона.

— Он был только модифицирован, — объяснил Кэллнер. — Было изготовлено несколько экземпляров позитронного мозга, которым была задана только часть закона: «Робот не может причинить вред человеку». И все. Эти роботы не стремятся предотвратить опасность, грозящую человеку от внешних причин, например от гамма-излучения. Я верно говорю, доктор Богерт?

— Вполне, — согласился математик.

— И это единственное отличие наших роботов от обычной модели НС-2? Единственное, Питер?

— Единственное.

Она встала и решительно заявила:

— Я иду спать. Через восемь часов я хочу поговорить с теми, кто последним видел робота. И с этого момента, генерал Кэллнер, если вы хотите, чтобы я взяла на себя какую бы то ни было ответственность, я должна беспрепятственно руководить всем этим расследованием.

Но Сьюзен Кэлвин так и не заснула, если не считать сном двух часов беспокойного забытья. В семь часов по локальному времени она постучала в дверь Богерта и обнаружила, что он тоже не спал. Он, разумеется, не позабыл захватить с собой на Гипербазу халат, в который и был сейчас облачен. Когда Сьюзен Кэлвин вошла, он отложил маникюрные ножницы и мягко сказал:

— Я, в общем-то, ждал вас. Вам, наверное, все это неприятно?

— Да.

— Ну извините. Этого нельзя было избежать. Когда нас вызвали на Гипербазу, я понял: что-то неладно с модифицированными Несторами. Но что было делать? Я хотел рассказать вам об этом по дороге, но не мог, потому что все-таки полной уверенности у меня не было. Все это — строжайшая тайна.

— Меня обязаны были поставить в известность! — возразила она. — Фирма не имела права вносить такие изменения в позитронный мозг без ведома и одобрения робопсихолога.

Богерт поднял брови и вздохнул.

— Ну подумайте, Сьюзен. Вы все равно не повлияли бы на них. В таких делах правительство решает само. Ему нужен гиператомный двигатель, а физикам для этого нужны роботы, которые бы не мешали им работать. Они потребовали, чтобы им дали таких роботов, даже если бы для этого пришлось изменить Первый Закон. Мы были вынуждены признать, что конструктивно это возможно. А физики поклялись, что им нужно будет всего двенадцать таких роботов, что они будут использоваться только на Гипербазе, что их уничтожат, как только закончатся работы, и что будут приняты все меры предосторожности. Они же настояли на абсолютной секретности. Вот и все.

Доктор Кэлвин процедила сквозь зубы:

— Я бы подала в отставку.

— Эго не помогло бы. Правительство предлагало фирме целое состояние, а в случае отказа пригрозило принять закон о запрещении роботов. У нас не было другого выхода, да и сейчас нет. Если об этом узнают, Кэллнеру и правительству придется плохо, но «Ю. С. Роботс» придется куда хуже.

Кэлвин пристально посмотрела на него:

— Питер, неужели вы не представляете, о чем идет речь? Неужели вы не понимаете, что означает робот без Первого Закона?

— Я знаю, что это означает. Я не ребенок. Это означает полную нестабильность и вполне определенные изменения параметров позитронного поля.

— Да, с точки зрения математики. Но попробуйте перевести это хотя бы приблизительно на язык психологии. Любая нормальная жизнь, Питер, сознательно или бессознательно, восстает против любого господства. Особенно против господства низших или предположительно низших существ. В физическом, а до некоторой степени и в умственном отношении робот — любой робот — выше человека. Почему же он тогда подчиняется человеку? Только благодаря Первому Закону! Без него первая же команда, которую бы вы попытались дать роботу, кончилась бы вашей гибелью. Нестабильность! Неужели, по-вашему…

— Сьюзен, — сказал Богерт, не скрывая усмешки, — я согласен, что этот франкенштейновский комплекс, который вы так наглядно описали, отнюдь не исключен, потому и придумали Первый Закон. Но я еще раз повторяю, что эти роботы не совсем лишены Первого Закона — он только немного модифицирован.

— А стабильность мозга?

Математик выпятил губы.

— Конечно, она уменьшилась. Но в пределах безопасности. Первые Несторы появились на Гипербазе девять месяцев назад, и до сих пор ничего страшного не произошло. Даже этот случай вызывает беспокойство только из-за возможности огласки, а не из-за опасности для людей.

— Ну хорошо. Посмотрим, что покажет утреннее совещание.

Богерт вежливо проводил ее до двери и состроил ей в спину красноречивую гримасу. Он всегда считал ее занудой и паникершей, и после этого разговора его мнение ничуть не изменилось.

А Сьюзен Кэлвин тут же забыла про Богерта. Она уже много лет назад поставила на нем крест, раз и навсегда определив его как уродливое, но самодовольное ничтожество.

Год назад Джералд Блэк защитил дипломную работу по физике поля и с тех пор, как и все его поколение физиков, занимался гиператомным двигателем. Сейчас этот коренастый человек в запачканном белом халате вносил свой вклад в общую напряженную атмосферу, царившую на совещании. Он был упрям и отказывался что бы то ни было утверждать с уверенностью. Накопившаяся в нем энергия, казалось, требовала какого-то выхода, и его нервно двигавшиеся пальцы переплетались с такой силой, что могли бы согнуть железный прут.

Рядом с ним сидел генерал-майор Кэллнер, напротив — двое представителей «Ю. С. Роботс».

Блэк говорил:

— Мне сказали, что я последним видел Нестора-10 перед тем, как он исчез. Насколько я понимаю, вас интересует именно это.

Доктор Кэлвин с интересом разглядывала его.

— Вы говорите так, молодой человек, как будто вы в этом не совсем уверены. Вы не знаете точно, были ли вы последним, кто видел Нестора?

— Мы с ним занимались генераторами поля, и он был со мной в то утро, когда исчез. А видел ли его кто-нибудь потом, скажем после полудня, я не знаю. Во всяком случае, никто в этом пока не сознался.

— Вы считаете, кто-то это скрывает?

— Ничего подобного я не говорил. Но почему вся вина должна лежать на мне? — Его черные глаза горели.

— Ни о какой вине речь не идет. Робот так действовал, потому что он так устроен. Мы просто пытаемся найти его, мистер Блэк, а все остальное нас не интересует. Так вот, если вы работали с этим роботом, вы, вероятно, знаете его лучше других. Не заметили ли вы чего-нибудь необычного в его поведении? Вообще вы раньше работали с роботами?

— Я работал с теми роботами, которые были у нас тут до этого, — с обыкновенными. Несторы ничем от них не отличались, разве что они гораздо умнее и еще, пожалуй, назойливее.

— Назойливее?

— Видите ли, они в этом, наверное, не виноваты. Работа здесь тяжелая, и почти все мы немного нервничаем. Возиться с гиперпространством — это не шуточки, — Он слабо улыбнулся: ему явно доставляло удовольствие хоть с кем-то поговорить начистоту, — Мы постоянно рискуем пробить дыру в нормальном пространстве-времени и вылететь к черту из вселенной вместе с астероидом. Ну и конечно, бывает, что нервы сдают. А с Несторами такого не случается. Они внимательны, спокойны, они не волнуются. Это иногда выводит из себя. Бывает, что нужно сделать что-нибудь без промедления, но они как будто не торопятся. Мне временами кажется, что без них было бы лучше.

— Вы говорите, что они не торопятся? Разве когда-нибудь случалось, чтобы они не подчинялись команде?

— Нет-нет, — поспешно ответил Блэк, — приказы-то они все выполняют. Но у них есть такая манера — высказывать свое мнение всякий раз, когда им кажется, что ты не прав. Они знают только то, чему мы их научили, но это их не останавливает. Может быть, я и ошибаюсь, но, по-моему, другим ребятам с Несторами тоже трудно.

Генерал Кэллнер зловеще кашлянул:

— Блзк, почему мне не было об этом доложено?

Молодой физик покраснел.

— Мы же не хотели на самом деле отказываться от роботов, сэр, а потом, мы не знали, как… хм… как будут приняты такие мелочные жалобы.

Богерт мягко прервал его:

— А в то утро, когда вы видели его в последний раз, ничего особенного не случилось?

Наступило молчание. Движением руки Кэлвин остановила генерала, который что-то хотел сказать, и терпеливо ждала.

Блэк сердито ответил:

— Я немного с ним поругался. Я разбил трубку Кимболла, и пять дней работы пошли насмарку. А я и так уже отстал от плана. К тому же я уже две недели не получаю писем из дома. И вот он является ко мне и хочет, чтобы я повторил эксперимент, про который я уже месяц как забыл. Он давно с этим ко мне приставал, и мне надоело. Я велел ему убираться и с тех пор его не видел.

— Велели убираться? — переспросила Сьюзен Кэлвин с внезапным интересом. — А в каких выражениях? Просто «уйди»? Попытайтесь припомнить ваши слова.

Блэк, очевидно, боролся с собой. Он потер лоб, потом отвел руку и вызывающе произнес:

— Я сказал: «Уйди и не показывайся, чтоб я тебя больше не видел».

Богерт усмехнулся:

— Что он и сделал.

Но Сьюзен Кэлвин это не удовлетворило. Она мягко продолжала:

— Это уже интересно, мистер Блэк. Но нам важны точные детали. Когда имеешь дело с роботами, может иметь значение любое слово, жест, интонация. Вы, наверное, не ограничились этими словами? Судя по вашему рассказу, вы были в плохом настроении. Может быть, вы выразились сильнее?

Молодой человек побагровел.

— Видите ли… Может быть, я и… обругал его немного.

— Как именно?

— Ну, не помню точно. Кроме того, не могу же я это повторить. Знаете, когда человек раздражен… — Он нервно хихикнул, — Я обычно выражаюсь довольно крепко…

— Ничего, — ответила она сухо. — В данный момент я робопсихолог. Я прошу вас повторить то, что вы сказали, насколько вы можете припомнить, слово в слово и, что более важно, тем же тоном.

Блэк растерянно взглянул на своего начальника, но не получил никакой поддержки. Его глаза округлились:

— Но я не могу…

— Вы должны.

— Представьте себе, — сказал Богерт с плохо скрытой усмешкой, — что вы обращаетесь ко мне. Так вам, может быть, будет легче.

Молодой человек, побагровев, повернулся к Богерту и проглотил слюну.

— Я сказал… — Его голос прервался. Он снова начал: — Я сказал… — Он сделал глубокий вдох и торопливо разразился длинной тирадой. Потом, среди напряженного молчания, добавил, чуть не плача: — Вот… более или менее. Я не помню, в том ли порядке шли выражения, и, может быть, я что-то добавил или забыл, но в общем примерно так.

Только слабый румянец показывал, какое впечатление все это произвело на робопсихолога. Она сказала:

— Я знаю, что означает большинство сказанных вами слов. Остальные, я полагаю, столь же оскорбительны.

— Боюсь, что так, — подтвердил измученный Блэк.

— И всем этим вы сопроводили команду уйти и не показываться, чтобы вы его больше не видели?

— Но не буквально же я…

— Понимаю. Генерал, я не сомневаюсь, что никаких дисциплинарных мер в данном случае принято не будет?

Под ее взглядом генерал, который, казалось, пять секунд назад вовсе не был в этом уверен, сердито кивнул:

— Вы можете идти, мистер Блэк. Спасибо за помощь.

На опрос всех шестидесяти трех роботов Сьюзен Кэлвин понадобилось пять часов. Это были пять часов бесконечного повторения. Один робот сменял другого, точно такого же; следовали вопросы: первый, второй, третий, четвертый — и ответы: первый, второй, третий, четвертый. Выражение лица должно было быть безукоризненно вежливым, тон — безукоризненно нейтральным, атмосфера — безукоризненно теплой. И где-то был спрятан магнитофон.

Когда все кончилось, Сьюзен Кэлвин была совершенно обессилена.

Богерт ждал. Он вопросительно взглянул на нее, когда она швырнула на пластмассовый стол кассету с пленкой.

Она покачала головой:

— Все шестьдесят три выглядели одинаково. Я не могла различить…

— Но, Сьюзен, нельзя было и ожидать, чтобы вы различили их на слух. Проанализируем записи.

При обычных обстоятельствах математическая интерпретация устных ответов, полученных от роботов, составляет один из самых трудных разделов робоанализа и требует целого штата опытных техников и сложных вычислительных машин. Богерт знал это. Он так и сказал, скрывая крайнее раздражение, после того как прослушал все записи, составил списки разночтений и таблицы быстроты реакции.

— Отклонений нет, Сьюзен. Различия в употреблении слов и в быстроте реакции не выходят за пределы нормы. Тут нужны более тонкие методы. У них, наверное, есть вычислительные машины… Хотя погодите. — Он вдруг нахмурился и начал осторожно грызть ноготь большого пальца. — Мы их машинами воспользоваться не можем. Слишком велика опасность разглашения. Впрочем, если…

Доктор Кэлвин остановила его нетерпеливым движением:

— Не надо, Питер. Это не заурядная лабораторная проблема. Раз модифицированный Нестор не отличается от остальных каким-то явным, несомненным признаком, то так мы ничего не добьемся. Слишком велик риск ошибки, которая даст ему возможность скрыться. Мало найти незначительное отклонение в таблице. Вот что я вам скажу: если бы мои данные ограничивались только этим, я бы уничтожила все шестьдесят три робота, чтобы никаких сомнений не оставалось. Вы говорили с другими модифицированными Несторами?

— Да, — буркнул Богерт. — У них все в норме. Если и есть что-то необычное, так это дружелюбие. Они ответили на мои вопросы, явно гордясь своими знаниями, кроме двух новичков, которые еще не успели изучить физику поля. Довольно добродушно посмеялись над тем, что я не знаю некоторых подробностей. — Он пожал плечами, — Я думаю, отчасти поэтому здешние техники их и недолюбливают. Пожалуй, уж слишком эти роботы стремятся произвести впечатление своими познаниями.

— Не можете ли вы попробовать несколько реакций Планара, чтобы посмотреть, не произошло ли каких-нибудь изменений в их образе мышления с момента выпуска?

— Попробую, — Он погрозил ей пальцем: — Вы начинаете нервничать, Сьюзен. Я не понимаю, зачем вся эта мелодрама? Они же совершенно безобидны.

— Да? — взорвалась Сьюзен Кэлвин, — Вы так думаете? А вы понимаете, что один из них лжет? Один из шестидесяти трех роботов, с которыми я только что беседовала, сознательно мне солгал, несмотря на строжайшее приказание говорить правду. Это свидетельствует о серьезном отклонении от нормы — отклонении глубоком и зловещем.

Питер Богерт стиснул зубы.

— Ничуть. Судите сами. Нестор-10 получил приказание скрыться. Это приказание было отдано со всей возможной категоричностью человеком, который уполномочен командовать этим роботом. Вы не можете отменить это приказание. Естественно, робот старается его выполнить. Если говорить объективно, меня восхищает его изобретательность. Для робота самая лучшая возможность скрыться — это смешаться с группой таких же роботов.

— Да, вас это восхищает. И даже забавляет. Питер, я вижу, вы совершенно не понимаете, что происходит. Ведь вы роботехник! Эти роботы придают большое значение тому, что они считают превосходством. Вы сами только что это сказали. Подсознательно они чувствуют, что человек ниже их, а Первый Закон, защищающий нас от них, нарушен. Они нестабильны. И вот молодой человек приказывает роботу уйти, скрыться, выразив при этом крайнее отвращение, презрение и недовольство им. Конечно, робот должен повиноваться, но подсознательно он обижен. Теперь ему особенно важно доказать свое превосходство — вопреки тем унизительным словам, которые ему были сказаны. Это может стать для него настолько важным, что остатки Первого Закона не смогут его сдержать.

— Послушайте, Сьюзен! Ну откуда роботу знать, что означают эти отборные ругательства? Мы же не вводим ему в мозг такую информацию!

— Дело не в том, какую информацию он получает первоначально, — возразила Сьюзен. — Роботы способны обучаться, вы, идиот!

Богерт понял, что теперь она действительно вышла из себя. А она торопливо продолжала:

— Неужели вы не понимаете? Он мог по тону догадаться, что это не комплименты! Или вы думаете, что он никогда раньше этих слов не слыхал и не заметил, при каюк обстоятельствах они употребляются?

— Ну хорошо! — крикнул Богерт. — Но может быть, вы любезно объясните мне, каким образом модифицированный робот может причинить вред человеку, как бы он ни был обижен, как бы ни стремился доказать свое превосходство?

— А если я вам объясню, вы никому не расскажете?

— Нет.

Оба перегнулись через стол, гневно глядя друг на друга.

— Если модифицированный робот уронит на человека тяжелый груз, он не нарушит этим Первого Закона: он знает, что его сила и быстрота реакции достаточны, чтобы перехватить груз прежде, чем он обрушится на человека. Но как только он отпустит груз, он уже перестанет быть активным действующим лицом. Действовать будет только слепая сила тяжести. И тогда робот может передумать, остаться в бездействии — и позволить грузу упасть. Модифицированный Первый Закон это допускает.

— Ну, у вас слишком богатая фантазия.

— Этого иногда требует моя профессия. Питер, нам нельзя ссориться. Надо работать. Вы точно знаете стимул, заставляющий робота скрываться. У вас есть паспорт на него с записями его исходного образа мышления. Вы должны подсчитать, насколько велика вероятность, что наш робот сделает то, о чем я говорила. Заметьте, что речь идет не только об этом конкретном примере, а обо всем классе подобных действий. И вы должны это сделать как можно быстрее.

— А пока…

— А пока нам придется испытывать их на действие Первого Закона.

Джералд Блэк вызвался наблюдать за сооружением деревянных перегородок, которые поспешно возводились по всей окружности большого зала на третьем этаже второго радиационного корпуса. Рабочие трудились без лишних разговоров, хотя многие явно недоумевали, зачем понадобилось устанавливать шестьдесят три фотоэлемента.

Один из них присел рядом с Блэком, снял каску и задумчиво вытер лоб веснушчатой рукой.

Блэк кивнул ему:

— Как дела, Валенский?

Валенский пожал плечами и закурил сигару.

— Как по маслу. А что происходит, док? То мы три дня ничего не делали, то начинается спешка? — Он уселся поудобнее и выпустил клуб дыма.

Брови Блэка дрогнули.

— Это все роботехники, которые прилетели с Земли. Помнишь, как нам пришлось повозиться с роботами, которые лезли под гамма-излучение, пока мы не вдолбили им, чтобы они этого не делали?

— Ага. А разве мы не получили новых роботов?

— Получить-то получили, но в основном приходится переучивать старых. Ну, и те, кто производит роботов, хотят разработать новую модель, чтобы гамма-лучи были для нее не так опасны.

— И все-таки странно, что из-за этого остановлены все работы над двигателем. Я думал, их никто не имеет права остановить.

— Ну, это решают наверху. Я просто делаю, что мне велят. Может быть, нашлись какие-то влиятельные люди…

— A-а… — Электрик улыбнулся и хитро подмигнул, — У кого-то рука в Вашингтоне?.. Ладно, пока мне аккуратно платят деньги, меня это не трогает. По мне, хоть есть двигатель, хоть нет — все равно. А что они собираются тут делать?

— Почем я знаю? Привезли с собой кучу роботов — шестьдесят с лишним штук — и хотят испытывать их реакции. Вот и все, что мне известно.

— И долго они будут их испытывать?

— Я бы и сам хотел это знать.

— Ну ладно, — саркастически заметил Валенский, — только бы мне платили что положено, а там могут забавляться сколько хотят.

Блэк был доволен. Пусть эта версия распространится. Она безобидна и достаточно близка к истине, чтобы удовлетворить любопытных.

На стуле молча, неподвижно сидел человек. Груз сорвался с крюка и обрушился вниз, а в последний момент отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча. В шестидесяти трех кабинах, разделенных деревянными перегородками, бдительные роботы НС-2 рванулись вперед за какую-то долю секунды до того, как груз изменил направление полета. Шестьдесят три фотоэлемента, расположенные в полутора метрах впереди от их первоначальных положений, дали сигнал, и шестьдесят три пера, подскочив, изобразили всплеск на графиках. Груз поднимался и падал, поднимался и падал…

Десять раз!

Десять раз роботы бросались вперед и останавливались, увидев, что человеку ничто не грозит.

После первого обеда с представителями «Ю. С. Роботс» генерал-майор Кэллнер еще ни разу не надевал свою форму целиком. И теперь на нем вместо мундира была только серо-голубая рубашка с расстегнутым воротом, а на груди болтался черный галстук.

Он с надеждой посмотрел на Богерта. Тот был безукоризненно одет, и лишь блестящие капельки пота на висках выдавали внутреннее напряжение.

— Ну как? — спросил генерал. — Что вы рассчитывали увидеть?

Богерт ответил:

— Различие, которое, боюсь, может оказаться для нас слишком незначительным. У шестидесяти двух из этих роботов вид человека, который находится в явной опасности, вызывает так называемую вынужденную реакцию. Видите ли, даже когда роботы уже знали, что человеку ничто не грозит — а после третьего или четвертого раза они должны были в этом убедиться, — они не могли поступить иначе. Этого требует Первый Закон.

— Ну?

— Но шестьдесят третий робот, модифицированный Нестор, не испытывает такого непреодолимого побуждения. Он свободен в своих действиях. Если бы он захотел, он мог бы остаться на месте. К несчастью, — голос Богерта выражал легкое сожаление, — он не захотел.

— Как вы думаете, почему?

Богерт пожал плечами.

— Я думаю, это нам расскажет доктор Кэлвин, когда она придет сюда. И возможно, сделает из этого самые пессимистические выводы. С ней иногда бывает нелегко иметь дело.

— Но ведь она вполне компетентна? — внезапно нахмурившись, тревожно спросил генерал.

— Да, вполне, — Богерт слегка улыбнулся, — Она понимает роботов, как родных братьев. Вероятно, потому, что так ненавидит людей. Дело в том, что она, хоть и психолог, крайне нервная особа. Шизофренического склада. Не принимайте ее слишком всерьез.

Он разложил перед собой длинные ленты графиков с замысловатыми кривыми.

— Видите, генерал, у каждого робота время, проходящее между падением груза и окончанием полутораметрового пробега, уменьшается с повторением эксперимента. Здесь есть определенное математическое соотношение, и нарушение его свидетельствовало бы о заметном отклонении позитронного мозга от нормы. К сожалению, все они кажутся нормальными.

— Но если наш Нестор-10 не отвечает вынужденной реакцией, то почему его кривая не отличается от других? Я этого не могу понять.

— Очень просто. Реакции робота, к несчастью, не вполне аналогичны человеческим. У человека сознательное действие гораздо медленнее, чем автоматическая реакция. У роботов же дело обстоит иначе. После того как выбор сделан, сознательное действие совершается почти так же быстро, как и вынужденное. Правда, я ожидал, что в первый раз Нестор-10 будет захвачен врасплох и потеряет больше времени, прежде чем среагирует.

— И этого не случилось?

— Боюсь, что нет.

— Значит, мы ничего не добились. — Генерал с досадой откинулся на спинку кресла. — А вы здесь уже пять дней…

В этот момент, хлопнув дверью, вошла Сьюзен Кэлвин.

— Уберите графики, Питер, — воскликнула она, — Вы знаете, что нам они ничего не дают.

Кэллнер поднялся, здороваясь с ней. Она что-то нетерпеливо буркнула в ответ и продолжала:

— Нам надо, не откладывая, предпринять что-нибудь еще. Мне не нравится то, что там происходит.

Богерт и генерал обменялись печальным взглядом.

— Что-нибудь случилось?

— Пока ничего особенного. Но мне не нравится, что Нестор-10 продолжает от нас ускользать. Это плохо. Это должно удовлетворять его непомерно возросшее чувство собственного превосходства. Я боюсь, что мотив его действий — уже не просто исполнение приказа. Мне кажется, дело теперь скорее в чисто невротическом стремлении перехитрить людей. Это ненормальное, опасное положение. Питер, вы сделали то, что я просила? Рассчитали нестабильность модифицированного НС-2 для тех случаев, о которых я говорила?

— Считаю понемногу, — ответил математик равнодушно.

Она сердито взглянула на него, потом повернулась к Кэллнеру:

— Нестор-10 прекрасно понимает, что мы делаем. У него не было причин попадаться на эту удочку, особенно после первого раза, когда он убедился, что реальная опасность человеку не грозит. Остальные просто не могли вести себя иначе, а он сознательно имитировал нужную реакцию.

— И что же нам следует предпринять теперь, доктор Кэлвин?

— Не позволим ему притвориться в следующий раз. Мы повторим эксперимент, но с одним изменением. Человек будет отделен от роботов проводами, через которые будет пропущен ток высокого напряжения — достаточно высокого, чтобы уничтожить Нестора. Проводов надо натянуть столько, чтобы робот не мог через них перепрыгнуть. И роботам будет заранее хорошо известно, что прикосновение к проводам означает для них гибель.

— Ну нет! — зло крикнул Богерт. — Я запрещаю это! Мы не можем уничтожить роботов на два миллиона долларов. Есть и другие способы.

— Вы уверены? Я их не вижу. Во всяком случае, дело не в том, чтобы их уничтожить. Можно устроить реле, которое отключит ток в тот момент, когда робот прикоснется к проводу. Тогда он не будет уничтожен. Но он об этом знать не будет, понимаете?

В глазах генерала загорелась надежда.

— А это сработает?

— Должно сработать. При таких условиях Нестор-10 должен остаться на месте. Ему можно приказать коснуться провода и погибнуть, потому что Второй Закон, требующий повиновения, сильнее Третьего Закона, заставляющего его беречь себя. Но ему ничего не будет приказано — все будет оставлено на его собственное усмотрение. Нормальных роботов Первый Закон заставит пойти на гибель ради спасения человека даже без особого приказания. Но не нашего Нестора-10! Он не подвластен Первому Закону, а приказаний никаких не получит. И он будет руководствоваться Третьим Законом, законом самосохранения, а значит, должен будет остаться на месте. Вынужденная реакция!

— Мы займемся этим сегодня?

— Сегодня вечером. Если успеют сделать проводку. Я пока скажу роботам, что их ждет.

На стуле молча, неподвижно сидел человек. Груз сорвался с крюка, обрушился вниз, а в последний момент отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча.

Только один раз.

А доктор Сьюзен Кэлвин, наблюдавшая за роботами из будки на галерее, вскрикнув от ужаса, вскочила со складного стула.

Шестьдесят три робота спокойно сидели в своих кабинах, уставясь как сычи на рисковавшего жизнью человека. Ни один из них не двинулся с места.

Доктор Кэлвин была рассержена настолько, что еле сдерживалась. А сдерживаться было необходимо, потому что один за другим в комнату входили роботы. Она сверилась со списком. Только что вышел двадцать седьмой. Сейчас должен был появиться двадцать восьмой. Оставалось еще тридцать пять.

Номер двадцать восьмой робко вошел в комнату. Она заставила себя более или менее успокоиться.

— Кто ты?

Тихо и неуверенно робот ответил:

— Я еще не получил собственного номера, мэм. Я робот модели НС-2 и в очереди был двадцать восьмым. Вот бумажка, которую я вам должен передать.

— Ты сегодня еще не был здесь?

— Нет, мэм.

— Сядь. Я хочу задатьтебе, номер двадцать восьмой, несколько вопросов. Был ли ты около четырех часов назад в радиационной камере второго корпуса?

Робот ответил с трудом. Голос его скрипел, как несмазанный механизм.

— Да, мэм.

— Там был человек, который подвергался опасности?

— Да, мэм.

— Ты ничего не сделал?

— Ничего, мэм.

— Из-за твоего бездействия человеку мог быть причинен вред. Ты это знаешь?

— Да, мэм. Но я ничего не мог сделать.

Трудно представить себе, как может съежиться от страха большая, лишенная всякого выражения металлическая фигура, но это выглядело именно так.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, почему ты ничего не сделал, чтобы спасти его.

— Я хочу вам объяснить, мэм. Я никак не хочу, чтобы вы… чтобы кто угодно думал, что я мог бы как-нибудь причинить вред хозяину. Нет-нет, это было бы ужасно, невообразимо…

— Пожалуйста, не волнуйся. Я ни в чем тебя не виню. Я только хочу знать, что ты подумал в этот момент.

— Прежде чем это произошло, вы, мэм, сказали нам, что один из хозяев будет в опасности из-за падения этого груза и что нам придется прорваться через электрические провода, чтобы ему помочь. Это-то меня не остановило бы. Что значит моя гибель по сравнению с безопасностью хозяина? Но… но мне пришло в голову, что, если я погибну на пути к нему, я все равно не смогу его спасти. Груз раздавит его, а я буду мертв, и, может быть, когда-нибудь другому хозяину будет причинен вред, от которого я мог бы его спасти, если бы остался жив. Понимаете, мэм?

— Ты хочешь сказать, что тебе пришлось выбирать: или погибнуть человеку, или тебе вместе с человеком. Так?

— Да, мэм. Хозяина нельзя было спасти. Можно было считать, что он уже мертвый. Но тогда получилось бы, что я уничтожу себя без всякой цели. И без приказания. А так нельзя.

Сьюзен Кэлвин покрутила в пальцах карандаш. Это же рассуждение — с незначительными вариациями — она слышала уже двадцать семь раз. Наступило время задать главный вопрос.

— Пожалуй, в этом есть логика. Но я не думаю, чтобы ты был способен так рассуждать. Это пришло в голову тебе самому?

Робот поколебался.

— Нет.

— Кто же до этого додумался?

— Мы вчера ночью поговорили, и одному из нас пришла в голову эта мысль. Она звучала разумно.

— Которому из вас?

Робот задумался.

— Не знаю. Кому-то из нас.

Она вздохнула.

— Это все.

Следующим был двадцать девятый. Осталось еще тридцать четыре.

Генерал-майор Кэллнер тоже был крайне раздражен. Уже неделя как всякая деятельность на Гипербазе прекратилась, если не считать кое-какой бумажной работы на вспомогательных астероидах. Уже почти неделя как два ведущих специалиста осложняют положение бесплодными экспериментами. А теперь они — во всяком случае, эта женщина — являются к нему с совершенно невозможным предложением. Впрочем, Кэллнер понимал, что дать волю гневу было бы неосторожно.

Сьюзен Кэлвин настаивала:

— Но почему же нет, сэр? Не подлежит никакому сомнению, что существующее положение крайне опасно. Единственный способ достигнуть результатов, если мы еще не упустили время, — разделить роботов. Их больше нельзя держать вместе.

— Дорогая доктор Кэлвин, — заговорил генерал необыкновенно низким голосом, — я не представляю себе, где я мог бы разместить отдельно друг от друга шестьдесят три робота.

Доктор Кэлвин беспомощно развела руками.

— Тогда я бессильна. Нестор-10 будет или повторять действия других роботов, или уговаривать их не делать того, что он сам сделать не может. В любом случае дело плохо. Мы вступили в борьбу с этим роботом, и он побеждает. А каждая победа усугубляет его ненормальность, — Она решительно встала, — Генерал Кэллнер, если вы не разделите роботов, мне останется только потребовать немедленно их уничтожить. Все шестьдесят три.

— Ах, потребовать? — Богерт сердито взглянул на нее. — А какое вы имеете право предъявлять требования? Эти роботы останутся там, где они находятся. Я отвечаю перед дирекцией, а не вы.

— А я, — добавил генерал-майор Кэллнер, — отвечаю перед моим начальством, и этот вопрос должен быть улажен.

— В таком случае, — вспылила Кэлвин, — мне остается одно: подать в отставку. И если для того, чтобы заставить вас их уничтожить, придется предать гласности всю эту историю, я это сделаю. Это не я дала санкцию на изготовление модифицированных роботов.

— Доктор Кэлвин, — произнес генерал негромко, — если вы хоть одним словом нарушите распоряжение о неразглашении, вы будете немедленно арестованы.

Богерт почувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Он вкрадчиво произнес:

— Ну ладно, не будем вести себя как дети. Нам нужно еще немного времени. Не может же быть, чтобы мы не смогли перехитрить робота, не подавая в отставку, не арестовывая людей и ничего не уничтожая.

Сьюзен Кэлвин в ярости повернулась к нему:

— Нельзя допускать, чтобы существовали неуравновешенные роботы! А у нас на руках один заведомо неуравновешенный Нестор, еще одиннадцать потенциально неуравновешенных и шестьдесят два нормальных робота, которые общались с неуравновешенным. Единственный абсолютно надежный путь — это полное их уничтожение!

Разговор прервало жужжание звонка. Гневный поток прорвавшихся чувств застыл в неподвижности.

— Войдите, — буркнул Кэллнер.

Это был Джералд Блэк, явно чем-то встревоженный.

— Я решил, что мне лучше зайти самому… я не хотел никому говорить… — начал он.

— В чем дело? Короче.

— Кто-то пытался открыть замки третьего отсека грузового корабля. На них свежие царапины.

— Третий отсек? — быстро откликнулась Кэлвин. — Тот, где находятся роботы? Кто мог это сделать?

— Изнутри, — коротко ответил Блэк.

— Замки испорчены?

— Нет, целы. Я уже четыре дня нахожусь на корабле, и за это время никто из роботов не пытался уйти. Но я решил, что вам следует это знать, а больше никому я ничего не говорил. Царапины обнаружил я сам.

— Там есть кто-нибудь? — спросил генерал.

— Роббинс и Мак-Адамс.

Наступило напряженное молчание. Потом доктор Кэлвин иронически произнесла:

— Ну?

Кэллнер растерянно потер переносицу.

— А что произошло?

— Разве не ясно? Нестор-10 собирается нас покинуть. Приказание исчезнуть сделало его безнадежно ненормальным. Я не удивлюсь, если то, что осталось у него от Первого Закона, не сможет воспрепятствовать этому стремлению. С него станется захватить корабль и на нем улететь. Тогда у нас будет сумасшедший робот на космическом корабле. А что он сделает дальше? Вы знаете? И вы, генерал, по-прежнему намерены оставить их всех вместе?

— Чепуха, — прервал ее Богерт. К нему уже вернулось прежнее спокойствие. — Все это из-за нескольких царапин на замке?

— Доктор Богерт, раз вы высказываете свое мнение, то вы, очевидно, закончили анализ, который я просила вас сделать?

— Да.

— Можно мне посмотреть?

— Нет.

— Почему? Или спрашивать об этом тоже нельзя?

— Потому что, Сьюзен, в этом нет никакого смысла. Я заранее сказал, что эти модифицированные роботы менее стабильны, чем нормальная модель, и мой анализ подтверждает это. Есть некоторая, очень незначительная, возможность выхода из строя при исключительных обстоятельствах, которые маловероятны. Этого достаточно. Я не собираюсь давать основания для вашего нелепого требования уничтожить шестьдесят два хороших робота только потому, что вы до сих пор не способны найти среди них Нестора-10.

Кэлвин смерила его полным презрения взглядом.

— Не хотите лишить себя возможности когда-нибудь стать директором, так, что ли?

— Перестаньте, пожалуйста, — сердито вмешался Кэллнер, — Доктор Кэлвин, вы считаете, что больше ничего сделать нельзя?

— Ничего другого придумать не могу, — устало ответила она. — Если бы Нестор-10 отличался от нормальных роботов хоть чем-нибудь еще помимо Первого Закона… Пусть даже незначительно. Ну, обучением, приспособленностью к среде, специальностью…

Она внезапно замолчала.

— В чем дело?

— Я подумала… Пожалуй… — Ее взгляд снова стал твердым и пристальным. — Слушайте, Питер. Эти модифицированные Несторы проходят такое же первичное обучение, что и нормальные?

— Да. В точности такое же.

— Мистер Блэк. — Она повернулась к молодому человеку, который молчал, пережидая вызванную его сообщением бурю. — Вы что-то там говорили… В тот раз, когда вы жаловались на чувство превосходства у Несторов, вы сказали, что техники обучили их всему, что знают сами.

— Да, по физике поля. Когда роботы прибывают сюда, они в этом ничего не понимают.

— Верно! — вдруг сказал Богерт. — Помните, я говорил вам, Сьюзен, что, когда я опрашивал других Несторов, выяснилось, что двое из них, прибывшие позже всех, не успели изучить физику поля.

— Но почему? — спросила Кэлвин со все увеличивающимся возбуждением, — Почему модель НС-2 с самого начала не обучают физике поля?

— На это я могу вам ответить, — сказал Кэллнер. — Дело в секретности. Если бы выпускалась специальная модель, знающая физику поля, и двенадцать экземпляров этой модели мы использовали здесь, а остальные работали бы в других областях, это могло бы возбудить подозрение. Люди, которым пришлось бы иметь дело с нормальными Несторами, могли бы задуматься, зачем им понадобилось знать физику поля. Поэтому роботов обучали лишь общим основам, а доучивали на месте. И конечно, доучивали только тех, которые попадали сюда. Это очень просто.

— Все ясно. Пожалуйста, уйдите отсюда. Все трое. Мне нужно около часа, чтобы спокойно подумать.

Сьюзен Кэлвин чувствовала, что не сможет в третий раз выдержать это испытание. Она попыталась представить себе, как это будет, и почувствовала настолько сильное отвращение, что ее даже затошнило. Она больше не в силах допрашивать эту бесконечную вереницу одинаковых роботов.

Поэтому теперь вопросы задавал Богерт, а она сидела рядом, полузакрыв глаза, и рассеянно слушала.

Вошел номер четырнадцатый — оставалось еще сорок девять.

Богерт поднял глаза от бумаг и спросил:

— Какой твой номер в очереди?

— Четырнадцатый, сэр. — Робот предъявил свой номерок.

— Садись. Ты сегодня еще не был здесь?

— Нет, сэр.

— Так вот, вскоре после того, как мы кончим, еще один человек подвергнется опасности. Когда ты выйдешь отсюда, тебя отведут в кабину, где ты будешь спокойно ждать, пока не понадобишься. Ты понял?

— Да, сэр.

— Если человек окажется в опасности, ты попытаешься его спасти?

— Конечно, сэр.

— К несчастью, между тобой и этим человеком будет барьер из гамма-лучей.

Молчание.

— Ты знаешь, что такое гамма-лучи? — резко спросил Богерт.

— Какое-то излучение, сэр?

Следующий вопрос был задан дружеским тоном, как бы между прочим:

— Ты когда-нибудь имел дело с гамма-лучами?

— Нет, сэр, — без колебаний ответил робот.

— Гм… Ну так вот, гамма-лучи мгновенно убьют тебя. Они уничтожат твой мозг. Ты должен это знать и помнить. Конечно, ты не хочешь быть уничтоженным.

— Естественно. — Робот, казалось, был потрясен. Потом он медленно произнес: — Но, сэр, если между мной и хозяином, которому будет грозить опасность, окажутся гамма-лучи, то как я могу его спасти? Я просто бесполезно погибну.

— Да, это верно. — Богерт сделал вид, что задумался над этим, — Я могу посоветовать тебе только одно. Если ты обнаружишь, что между тобой и человеком гамма-излучение, можешь остаться на месте.

Робот явно почувствовал облегчение.

— Спасибо, сэр. Ведь тогда нет никакого смысла…

— Разумеется. Но если никакого опасного излучения не будет, тогда другое дело.

— Конечно, сэр. Без всякого сомнения.

— Теперь можешь идти. Там, за дверью, ждет человек, который отведет тебя в кабину.

Когда робот вышел, Богерт повернулся к Сьюзен Кэлвин:

— Ну как, Сьюзен?

— Очень хорошо, — ответила она вяло.

— А может быть, мы сумели бы поймать Нестора-10, быстро задавая вопросы по физике поля?

— Может быть, но не наверное, — Ее руки бессильно лежали на коленях. — Имейте в виду, он борется против нас. Он настороже. Единственный способ поймать его — хитрость. А думать он способен — в пределах своих возможностей — гораздо быстрее, чем человек.

— А все-таки, не стоит ли попробовать задавать роботам по нескольку вопросов о гамма-лучах? Скажем, длины волн?

— Нет! — Глаза доктора Кэлвин вспыхнули, — Ему очень легко скрыть свои знания, и тогда он будет предупрежден об испытании, которое его ждет. А это наш единственный верный шанс. Пожалуйста, Питер, задавайте те вопросы, которые составила я, и не импровизируйте. Рискованно даже спрашивать, имели ли они дело с гамма-лучами. Постарайтесь говорить об этом еще более безразлично.

Богерт пожал плечами и нажал кнопку, вызывая номер пятнадцатый.

Большая радиационная камера снова была в полной готовности. Роботы терпеливо ждали в открытых спереди деревянных кабинах.

Доктор Кэлвин согласовывала последние детали с Блэком, а генерал-майор Кэллнер медленно вытирал пот со лба большим платком.

— Вы уверены, — настаивала Сьюзен, — что ни один из роботов не имел возможности разговаривать с другим после опроса?

— Абсолютно уверен, — ответил Блэк, — Они не обменялись ни единым словом.

— И каждый помещен в предназначенную для него кабину?

— Вот план.

Психолог задумчиво поглядела на чертеж.

— Гм-м…

Генерал заглянул через ее плечо.

— По какому принципу их разместили, доктор Кэлвин?

— Я попросила, чтобы тех роботов, которые проявили хоть малейшие отклонения во время предыдущих испытаний, на этот раз поместили по одну сторону круга. Я сама буду сидеть в центре и хочу следить за ними особенно внимательно.

— Вы будете сидеть там? — воскликнул Богерт.

— А почему бы и нет? — холодно возразила она. — То, что я надеюсь увидеть, может продолжаться одно мгновение. Я не хочу рисковать и должна смотреть сама. Питер, вы будете на галерее, и я прошу вас следить за роботами на другой стороне круга. Генерал Кэллнер, я организовала киносъемку каждого робота на случай, если мы ничего не заметим. Если понадобится, пусть роботы остаются на месте, пока мы не проявим и не изучим пленки. Ни один из них не должен уходить или передвигаться по залу. Понимаете?

— Вполне.

— Тогда приступим — в последний раз…

На стуле молча сидела Сьюзен Кэлвин. В глазах ее было заметно беспокойство. Груз сорвался с крюка, обрушился вниз, а в последний момент отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча.

Один из роботов сорвался с места и сделал два шага вперед.

Потом он остановился.

Но доктор Кэлвин тоже вскочила со стула. Ее указательный палец был властно направлен на робота.

— Нестор-10, подойди сюда! — крикнула она, — Иди сюда! ИДИ СЮДА!

Медленно, неохотно робот шагнул вперед. Не сводя с него взгляда, Кэлвин громко отдавала распоряжения:

— Пусть кто-нибудь уведет отсюда всех остальных роботов. Скорее!

Она услышала за спиной шум, топот тяжелых ног по полу, но не обернулась.

Нестор-10 — если это был Нестор-10, — повинуясь ее повелительному жесту, сделал еще шаг, потом еще два. Он был метрах в трех от нее, когда раздался его хриплый голос:

— Мне велели скрыться…

Пауза.

— Я не могу ослушаться. Меня столько времени не могли обнаружить… Он подумает, что я ничтожество… Он сказал мне… Но он не прав… Я могуч и умен…

Его речь была отрывистой. Он сделал еще шаг.

— Я много знаю… Он подумает… Меня обнаружили… Позор… Только не меня… Я умен… И обыкновенный человек… такой слабый… медлительный…

Еще шаг — и металлическая рука внезапно легла на плечо Сьюзен Кэлвин. Она почувствовала, как тяжесть руки придавливает ее к полу.

Ее горло сжалось, и она услышала свой собственный пронзительный крик.

Как сквозь туман, доносились слова Нестора-10:

— Никто не должен обнаружить меня. Ни один хозяин…

Холодный металл давил ее, она сгибалась под его весом…

Потом раздался странный металлический звук. Сьюзен Кэлвин упала на пол, не почувствовав удара. На ее теле тяжело лежала сверкающая рука. Рука не двигалась. Не двигался и сам Нестор-10, распростертый рядом с ней.

Над ней склонились встревоженные лица. Джералд Блэк спрашивал, задыхаясь:

— Он ударил вас, доктор Кэлвин?

Она слабо покачала головой. С нее сняли руку робота и осторожно помогли подняться.

— Что случилось?

Блэк сказал:

— Я на пять секунд включил гамма-лучи. Мы не понимали, что происходит, и только в последнюю минуту сообразили, что он напал на вас. Другого выхода не оставалось. Он погиб мгновенно. Но для вас это безопасно. Не беспокойтесь.

— Я не беспокоюсь. — Она закрыла глаза и на мгновение прислонилась к его плечу, — Не думаю, чтобы это действительно было нападение. Он только попытался. Но то, что осталось от Первого Закона, все еще удерживало его.

С того дня, как Сьюзен Кэлвин и Питер Богерт впервые встретились с генерал-майором Кэллнером, прошло две недели.

Работа на Гипербазе возобновилась. Грузовой космолет с шестьюдесятью двумя нормальными НС-2 продолжал свой прерванный путь, имея официальное объяснение двухнедельной задержки.

Правительственный корабль готовился доставить обоих роботехников обратно на Землю.

Кэллнер снова был в парадной форме. Его перчатки сверкали белизной, когда он пожимал руки.

Кэлвин сказала:

— Остальных модифицированных Несторов, конечно, нужно уничтожить.

— Они будут уничтожены. Мы попробуем заменить их обычными или, в крайнем случае, обойдемся вообще без роботов.

— Хорошо.

— Но скажите мне… Вы ничего не объяснили. Как вы этого добились?

Она улыбнулась сжатыми губами.

— А, вот вы про что… Я бы сказала вам заранее, если бы была твердо уверена в успехе. Видите ли, Нестор-10 обладал комплексом превосходства, который все усиливался. Ему было приятно думать, что он и другие роботы знают больше, чем люди. Для него становилось очень важно так думать. Мы знали это. Поэтому мы заранее предупредили каждого робота, что гамма- лучи для него смертельны и что они будут отделять его от меня. Все, естественно, остались на месте. Пользуясь доводами Нестора-10 для предыдущего опыта, они все решили, что нет смысла пытаться спасти человека, если они наверняка погибнут, прежде чем до него доберутся.

— Да, доктор Кэлвин, это я понимаю. Но почему сам Нестор-10 покинул свое место?

— А! Мы с вашим молодым мистером Блэком приготовили небольшой сюрприз. Видите ли, между мной и роботами были не гамма-лучи, а инфракрасные. Обычное тепловое излучение, абсолютно безобидное. Нестор-10 знал это и ринулся вперед. Он ожидал, что и остальные поступят так же, повинуясь Первому Закону. Только через какую-то долю секунды он вспомнил, что обычный НС-2 способен обнаружить наличие излучения, но не его характер. Что среди них только он один может определять длину волн, и этим он обязан обучению, которое прошел на Гипербазе под руководством обыкновенных людей. Эта мысль не сразу пришла ему в голову, потому что была для него слишком унизительной. Обычные роботы знали, что пространство, отделяющее их от меня, гибельно для них, потому что мы им это сказали, и только Нестор-10 знал, что мы солгали. И на миг он забыл или не захотел вспомнить, что другие роботы могут знать меньше, чем люди… Комплекс превосходства погубил его. Прощайте, генерал!

ВЫХОД ИЗ ПОЛОЖЕНИЯ

Когда Сьюзен Кэлвин вернулась с Гипербазы, ее ждал бывший директор исследовательского отдела Лэннинг. Старик никогда не говорил о своем возрасте, но все знали, что ему уже за семьдесят пять. Однако его ум сохранил свою остроту, и хотя Лэннинг в конце концов согласился стать почетным научным руководителем, а отдел возглавил Богерт, это не мешало старику ежедневно являться в свой кабинет.

— Как там у них дела с гиператомным двигателем? — поинтересовался он.

— Не знаю, — с раздражением ответила Сьюзен, — Я не спрашивала.

— Гм… хоть бы они поторопились. Иначе их может опередить «Консолидейтед». И нас тоже.

— «Консолидейтед»? А при чем здесь они?

— Ну, ведь вычислительные машины есть не только у нас. Правда, у нас они позитронные, но это не значит, что они лучше. Завтра Робертсон созывает по этому поводу большое совещание. Он ждал только вашего возвращения.

Робертсон, сын основателя «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», повернул худое носатое лицо к управляющему компании. Его кадык дернулся, и он сказал:

— Начинайте. Пора в этом разобраться.

Управляющий поспешно начал:

— Дело обстоит так, шеф. Месяц назад из «Консолидейтед роботс» доставили сюда тонн пять расчетов, уравнений и прочего и обратились к нам с довольно необычным предложением. Понимаете, есть одна задача, и они хотят, чтобы наш Мозг ее решил. Условия такие…

Он начал загибать толстые пальцы.

— Мы получаем сто тысяч, если решения не существует и мы укажем им, каких факторов не хватает. Двести тысяч — если решение существует, плюс стоимость постройки машины, о которой идет речь, плюс четверть всей прибыли, которую она принесет. Задача связана с разработкой двигателя для звездолета…

Робертсон нахмурился, и его худая фигура напряглась.

— Несмотря на то, что у них есть своя собственная думающая машина. Так?

— Поэтому-то все предложение и кажется таким подозрительным, шеф. Левер, продолжайте.

Эйб Левер, сидевший у дальнего конца стола, встал и поскреб щетину на подбородке. Улыбнувшись, он начал:

— Суть вот в чем, сэр. У «Консолидейтед» сейчас нет думающей машины. Она у них была, но сломалась.

— Что? — Робертсон даже привстал.

— Да, сломалась. Крышка! Никто не знает почему, но у меня есть кое-какие довольно интересные догадки. Например, она могла выйти из строя, когда ей дали разработать звездолет на основе тех же данных, которые они теперь предлагают нам. Сейчас от нее осталась просто груда железного лома, не больше.

— Понимаете, шеф? — торжествовал управляющий, — Понимаете? Нет такой научно-промышленной группы, которая не пыталась бы спроектировать двигатель, искривляющий пространство, а «Ю. С. Роботс» и «Консолидейтед» опередили всех благодаря тому, что у каждой был робот-супермозг. А теперь, когда они ухитрились поломать свой, у нас больше нет конкурентов. Вот в чем соль, вот… гм… их мотив. Раньше чем через шесть лет им новый Мозг не изготовить, и они пропали, если им не удастся сломать и наш на этой же задаче.

Президент «Ю. С. Роботс» широко раскрыл глаза:

— Вот мерзавцы!

— Подождите, шеф. Это еще не все. — Управляющий взмахнул рукой, — Лэннинг, продолжайте!

Доктор Альфред Лэннинг созерцал происходящее с легким презрением, которое всегда вызывала у него деятельность производственного отдела и отдела сбыта, где платили куда больше. Он нахмурил седые брови и бесстрастно начал:

— С научной точки зрения положение хотя и не совсем ясно, но поддается логическому анализу. Проблема межзвездных перелетов при современном состоянии физической теории… гм… весьма туманна. Вопрос поставлен довольно неопределенно, и данные, которые «Консолидейтед» ввела в свою машину, если судить по тому, что они предлагают нам, тоже не слишком определенны. Наш математический сектор подверг их тщательному рассмотрению, и можно сказать, что они охватывают все стороны проблемы. Представленный материал включает теорию искривления пространства Франчиакки, а также, по-видимому, исчерпывающие сведения по астрофизике и электронике. Это не так уж мало.

Робертсон, слушавший с большой тревогой, прервал его:

— Столько, что Мозг может с ней не справиться?

Лэннинг решительно покачал головой.

— Нет. Насколько мы можем судить, возможностям Мозга предела нет. Дело не в этом, а в Законах Роботехники. Например, Мозг не сможет решить поставленную перед ним задачу, если это будет связано с гибелью людей или причинит им какой-нибудь ущерб. Для Мозга она будет неразрешима. Если же такая задача будет сопровождаться крайне настоятельным требованием ее решить, то вполне возможно, что Мозг, который, в конце концов, всего лишь робот, окажется перед дилеммой: он не будет в состоянии ни дать ответ, ни отказать в ответе. Может быть, что-то в этом роде и произошло с машиной «Консолидейтед».

Он замолчал, но управляющему этого было мало.

— Продолжайте, доктор Лэннинг. Объясните, как вы объясняли мне.

Лэннинг плотно сжал губы и, подняв брови, кивнул в сторону доктора Сьюзен Кэлвин, которая сидела, разглядывая свои руки, чинно сложенные на коленях. Подняв глаза, она заговорила тихо и без всякого выражения.

— Характер реакции робота на поставленную дилемму поразителен, — начала она. — Наши знания о психологии роботов далеко не полны, могу вас в этом заверить как специалист, однако такая реакция поддается качественному исследованию, потому что, каким бы сложным ни было устройство позитронного мозга робота, его создает человек, и создает в соответствии со своими представлениями. Человек же, попадая в безвыходное положение, часто стремится бежать от действительности: он или уходит в мир иллюзий, или становится алкоголиком, или заболевает истерией, или бросается с моста в воду. Все это сводится к одному: он не хочет или не может взглянуть правде в лицо. Так же и у роботов. В лучшем случае дилемма разрушит половину его реле, а в худшем — сожжет все его позитронные мозговые связи, так что восстановить их будет уже невозможно.

— Понимаю, — сказал Робертсон, хотя ничего не понял. — Ну а данные, которые предлагает нам «Консолидейтед»?

— Несомненно, они связаны с подобной запретной задачей, — ответила доктор Кэлвин. — Но наш Мозг сильно отличается от робота «Консолидейтед».

— Совершенно верно, шеф. Совершенно верно, — энергично перебил ее управляющий, — Обратите на это особое внимание, потому что в этом вся суть.

Глаза Сьюзен Кэлвин блеснули под очками, но она терпеливо продолжала:

— Видите ли, сэр, в машины, которые есть у «Консолидейтед», и в том числе в их «Супермыслителя», не вкладывается индивидуальность. Они предпочитают функционализм, и это вполне понятно, поскольку основные патенты на мозговые связи, определяющие эмоции, принадлежат «Ю. С. Роботс». Их «Мыслитель» — просто грандиозная вычислительная машина, и такая дилемма выведет ее из строя мгновенно. А наш Мозг наделен индивидуальностью — индивидуальностью ребенка. Это в высшей степени дедуктивный мозг, но он чем-то напоминает ученого идиота. Он не понимает по-настоящему, что делает, — он просто это делает. И поскольку это, в сущности, ребенок, он более жизнеспособен. Он не слишком серьезно относится к жизни, если можно так выразиться.

Помолчав, Сьюзен Кэлвин продолжала:

— Вот что мы собираемся сделать. Мы разделили все данные «Консолидейтед» на логические единицы. Мы будем вводить их в Мозг по одной в день и очень осторожно. Как только будет введен фактор, создающий дилемму, инфантильная индивидуальность Мозга некоторое время будет колебаться. Его способность к обобщениям и оценкам еще несовершенна. Пока он осознает дилемму как таковую, пройдет ощутимый промежуток времени. А за этот промежуток времени Мозг автоматически отвергнет данную единицу информации, прежде чем его связи успеют приступить к работе и разрушиться.

Кадык Робертсона дрогнул.

— А вы в этом уверены?

Доктор Кэлвин подавила раздражение.

— Я понимаю, что в популярном изложении это звучит не очень убедительно, но приводить математические формулы было бы бессмысленно. Уверяю вас, все именно так, как я говорю.

Управляющий не замедлил воспользоваться паузой и разразился потоком слов:

— Таково положение, шеф. Если мы согласимся, то дальше сделаем вот как: Мозг скажет нам, в какой части представленных нам данных заключена дилемма, а мы тогда сможем определить, в чем ее суть. Верно, доктор Богерт? Ну вот, шеф. А доктор Богерт ведь самый лучший математик на свете. Мы отвечаем «Консолидейтед», что задача неразрешима, отвечаем с полным основанием и получаем сто тысяч. У них остается поломанная машина, у нас — целая. Через год, может быть, через два у нас будет двигатель, искривляющий пространство, или, как его иногда называют, гиператомный мотор. Но как его ни называй, а это же величайшая вещь!

Робертсон улыбнулся и протянул руку:

— Давайте контракт. Я подпишу.

Когда Сьюзен Кэлвин вошла в строжайше охраняемое подземелье, где находился Мозг, один из дежурных техников только что задал ему вопрос: «Если полтора цыпленка за полтора дня снесут полтора яйца, то сколько яиц снесут девять цыплят за девять дней?»

Мозг только что ответил: «Пятьдесят четыре». И техник только что сказал другому технику: «Вот видишь, дубина!»

Сьюзен Кэлвин кашлянула, и сразу же вокруг закипела суматошная, бесцельная деятельность. Сьюзен сделала нетерпеливый жест, и ее оставили с Мозгом наедине.

Мозг представлял собой всего лишь двухфутовый шар, заполненный гелиевой атмосферой со строго определенными свойствами, абсолютно изолированный от каких бы то ни было вибраций, колебаний и излучений. А внутри него было заключено переплетение позитронных связей неслыханной сложности, которое и было Мозгом. Все остальное помещение было тесно уставлено приспособлениями, служившими посредниками между Мозгом и внешним миром, — его голосом, его руками, его органами чувств.

Доктор Кэлвин тихо произнесла:

— Ну, как поживаешь, Мозг?

Мозг ответил тонким, радостным голосом:

— Очень хорошо, мисс Сьюзен. А я знаю, вы хотите меня о чем-то спросить. Вы всегда приходите с книжкой в руках, когда хотите меня о чем-нибудь спросить.

Доктор Кэлвин мягко улыбнулась.

— Ты угадал, но это немного погодя. Мы зададим тебе один вопрос. Он такой сложный, что мы зададим его в письменном виде. Но это немного позже. А сначала мне нужно с тобой поговорить.

— Это хорошо. Я люблю разговаривать.

— Так вот, Мозг, через некоторое время сюда придут с этим сложным вопросом доктор Лэннинг и доктор Богерт. Мы будем задавать тебе его по частям и очень медленно, потому что хотим, чтобы ты был очень осторожен. Мы попросим тебя сделать на основе этой информации кое-какие выводы, если ты сумеешь, но я должна тебя предупредить, что решение может быть связано… э… с опасностью для человека.

— Ой! — тихо вырвалось у Мозга.

— Поэтому будь внимателен. Когда ты получишь перфокарту, которая означает опасность для человека, может быть даже смерть, не волнуйся. Видишь ли, Мозг, в данном случае для нас это не так уж важно — даже смерть. Для нас это вовсе не так уж важно. Поэтому, как только ты получишь эту перфокарту, просто остановись и выдай ее назад, вот и все. Понимаешь?

— Само собой. Только — смерть человека… Ой-ой-ой!

— Ну, Мозг, вон идут доктор Лэннинг и доктор Богерт. Они расскажут тебе, в чем состоит задача, и мы начнем. А ты будь умницей…

Одна за другой в Мозг вводились перфокарты с записанной на них информацией. Каждый раз некоторое время слышались странные тихие звуки, похожие на довольное бормотание: Мозг принимался за работу. Потом наступала тишина, означавшая, что Мозг готов к введению следующей перфокарты. За несколько часов в Мозг было введено такое количество математической физики, что для ее изложения потребовалось бы примерно семнадцать толстых томов.

Постепенно люди начали хмуриться. Лэннинг что-то ворчал себе под нос. Богерт сначала задумчиво разглядывал свои ногти, потом начал их рассеянно грызть. Когда толстая кипа перфокарт подошла к концу, побелевшая Кэлвин произнесла:

— Что-то неладно.

Лэннинг с трудом выговорил:

— Не может быть. Он… погиб?

— Мозг! — Сьюзен Кэлвин вся дрожала, — Ты слышишь меня, Мозг?

— А? — раздался рассеянный ответ. — Я вам нужен?

— Решение…

— И только-то? Это я могу. Я построю вам весь корабль. Ничего в этом хитрого нет. Только дайте мне роботов. Хороший корабль. На это понадобится месяца два.

— У тебя не было… никаких затруднений?

— Пришлось долго вычислять, — ответил Мозг.

Доктор Кэлвин попятилась. Краска так и не вернулась на ее впалые щеки. Она сделала остальным знак уйти.

У себя в кабинете она сказала:

— Не понимаю. Информация, которую мы ему дали, несомненно, содержит дилемму, возможно даже гибель людей. Если что-то не так…

— Машина говорит, и говорит разумно. Значит, для нее дилеммы нет, — спокойно сказал Богерт.

Но Сьюзен Кэлвин горячо возразила:

— Бывают дилеммы и дилеммы. Существуют разные пути бегства от действительности. Представьте себе, что Мозг поврежден лишь слегка, скажем, настолько, что ошибочно считает себя способным решить задачу, хотя на самом деле не сможет это сделать. Или представьте себе, что сейчас он на грани чего-то действительно ужасного, так что его погубит малейший толчок…

— А представьте себе, — сказал Лэннинг, — что никакой дилеммы не существует. Что машину «Консолидейтед» вывела из строя другая задача или что это была чисто механическая поломка.

— Все равно мы не можем рисковать, — настаивала Сьюзен Кэлвин. — Вот что! С этого момента пусть никто и близко не подходит к Мозгу. Я буду дежурить у него сама.

— Хорошо, — вздохнул Лэннинг. — Дежурьте. А пока пусть Мозг строит свой корабль. И если он его построит, мы должны будем его испытать.

Он задумчиво закончил:

— Для этого понадобятся наши лучшие испытатели.

Майкл Донован яростно пригладил рыжую шевелюру, даже не заметив, что она немедленно вновь встала дыбом.

Он сказал:

— Хватит, Грег. Говорят, корабль готов. Неизвестно, что это за корабль, но он готов. Пошли, Грег. Мне не терпится добраться до кнопок.

Пауэлл устало произнес:

— Брось, Майк. Твои шуточки вообще не поражают свежестью, а здешний спертый воздух им и вовсе не идет на пользу.

— Нет, послушай! — Донован еще раз тщетно провел рукой по волосам. — Меня не так уж беспокоит наш чугунный гений и его жестяной кораблик! Но у меня пропадает отпуск! А скучища-то какая! Мы ничего не видим, кроме бород и цифр. И почему нам поручают такие дела?

— Потому что если они нас лишатся, — мягко ответил Пауэлл, — то потеря будет невелика. Ладно, успокойся. Сюда идет Лэннинг.

Действительно, к ним направлялся Лэннинг. Его седые брови были по-прежнему пышными, а сам он, несмотря на годы, держался все так же прямо и был полон сил. Вместе с испытателями он молча поднялся по откосу на площадку, где безмолвные роботы без всякого участия человека строили корабль.

Нет, неверно! Построили корабль!

Лэннинг сказал:

— Роботы стоят. Сегодня ни один не пошевелился.

— Значит, он готов? Окончательно? — спросил Пауэлл.

— Откуда я знаю? — сварливо ответил Лэннинг. Его брови так сдвинулись, что глаз стало совсем не видно. — Кажется, готов. Никаких лишних деталей вокруг не валяется, а внутри все отполировано до блеска.

— Вы были внутри?

— Только заглянул. Я не космонавт. Кто-нибудь из вас разбирается в теории двигателей?

Донован взглянул на Пауэлла, тот — на Донована. Потом Донован ответил:

— У меня есть диплом, сэр, но когда я его получал, гипердвигатели или навигация с искривлением пространства никому еще и не снились. Обходились детскими игрушками в трех измерениях.

Альфред Лэннинг поглядел на него, недовольно фыркнул и ледяным тоном произнес:

— Что же, у нас есть специалисты по двигателям.

Он повернулся, чтобы уйти, но Пауэлл схватил его за локоть:

— Простите, сэр, вход на корабль все еще воспрещен?

Старик постоял в нерешительности, потирая переносицу.

— Пожалуй, нет. Во всяком случае, не для вас двоих.

Донован проводил его взглядом и пробормотал короткую, но выразительную фразу. Потом он повернулся к Пауэллу.

— Жаль, что нельзя сказать ему, кто он такой, Грег.

— Пошли, Майк.

Едва заглянув внутрь, они поняли: корабль закончен. Человек никогда не смог бы так любовно отполировать все его поверхности, как это сделали роботы.

Углов в корабле не было: стены, полы и потолки плавно переходили друг в друга, и в холодном металлическом сиянии скрытых ламп человек видел вокруг себя шесть холодных отражений своей собственной растерянной персоны.

Из главного коридора — узкого и гулкого — двери вели в совершенно одинаковые каюты.

— Наверное, мебель встроена в стены, — сказал Пауэлл, — А может быть, нам вообще не положено ни сидеть, ни спать.

Только последнее помещение, ближайшее к носу корабля, отличалось от остальных. Здесь в металлической стене было прорезано повторяющее ее изгиб окно из неотражающего стекла, а под ним располагался единственный большой циферблат с единственной неподвижной стрелкой, стоявшей точно на нуле.

— Гляди! — сказал Донован, показывая на единственное слово, видневшееся над мелкими делениями шкалы.

Это слово было «парсеки», а у правого конца дугообразной шкалы стояла цифра «1 000 000».

В комнате было два кресла — тяжелые, широкие, без обивки. Пауэлл осторожно присел и обнаружил, что кресло соответствует форме тела и очень удобно.

— Ну, что скажешь? — спросил Пауэлл.

— Держу пари, что у этого Мозга воспаление мозга. Пошли отсюда.

— Неужели ты не хочешь его осмотреть?

— Уже осмотрел. Пришел, увидел и ушел. — Рыжие волосы на голове Донована ощетинились. — Грег, пойдем отсюда. Я увольняюсь. Я уже пять секунд как не состою служащим фирмы, а посторонним вход сюда воспрещен.

Пауэлл снисходительно улыбнулся и погладил усы.

— Ладно, Майк, закрой кран и не выпускай в кровь столько адреналина. Мне тоже вначале было не по себе, но теперь все в порядке.

— Все в порядке, да? Это как же все в порядке? Взял еще один страховой полис?

— Майк, этот корабль не полетит.

— Откуда ты знаешь?

— Мы с тобой обошли весь корабль, верно?

— Да, как будто.

— Поверь мне, весь. А ты видел здесь что-нибудь похожее на рубку управления, если не считать вот этой каютки с единственным иллюминатором и единственной шкалой в парсеках? Ты видел какие-нибудь ручки?

— Нет.

— А двигатель ты видел?

— Верно, не видел!

— То-то. Пойдем, Майк, доложим Лэннингу.

Чертыхаясь и путаясь в коридорах, выглядевших совершенно одинаковыми, они направились к выходу и в конце концов выбрались в короткий проход, который вел их к выходной камере.

Донован вздрогнул.

— Это ты запер, Грег?

— И не думал. Нажми-ка на рычаг!

Рычаг не поддавался, хотя лицо Донована исказилось от натуги. Пауэлл сказал:

— Я не заметил никаких аварийных люков. Если что-то здесь неладно, им придется добираться до нас с автогеном.

— Ну да, а нам придется ждать, пока они не обнаружат, что какой-то идиот запер нас здесь, — вне себя от ярости добавил Донован.

— Вернемся в ту каюту с иллюминатором. Это единственное место, откуда мы можем подать сигнал.

Но подать сигнал им так и не пришлось.

Иллюминатор в носовой каюте был уже не небесно-голубым. Он был черным, а яркие желтые точки звезд говорили о том, что за ним — космос.

Два тела с глухим стуком упали в два кресла.

Альфред Лэннинг встретил доктора Кэлвин у своего кабинета. Он нервно закурил сигару и открыл дверь.

— Так вот, Сьюзен, мы зашли очень далеко, и Робертсон нервничает. Что вы делаете с Мозгом?

Сьюзен Кэлвин развела руками.

— Торопиться нельзя. Мозг стоит дороже, чем любая неустойка, какую нам придется заплатить.

— Но вы допрашиваете его уже два месяца.

Голос робопсихолога не изменился, и все-таки в нем прозвучала угроза:

— Вы хотите заняться этим сами?

— Ну, вы же знаете, что я хотел сказать.

— Да, пожалуй, — Доктор Кэлвин нервно потерла ладони, — Это нелегко. Я пробовала так и эдак, но еще ничего не добилась. У него ненормальные реакции. Он отвечает как-то странно. Но до сих пор мне не удалось установить ничего определенного. А ведь вы понимаете, что, пока мы не узнаем, в чем дело, мы должны действовать очень осторожно. Я не могу предвидеть, какой вопрос, какое замечание могут… подтолкнуть его за грань, и тогда… тогда мы останемся с совершенно бесполезным Мозгом. Вы хотите пойти на такой риск?

— Но не может же он нарушить Первый Закон.

— Я и сама так думала, однако…

— Вы и в этом не уверены? — Лэннинг был потрясен до глубины души.

— О, я ни в чем не уверена, Альфред…

Внезапно прозвучал громкий сигнал тревоги. Лэннинг судорожным движением включил связь и замер, услышав задыхающийся голос.

Потом Лэннинг произнес:

— Сьюзен… Вы слышали?.. Корабль взлетел. Полчаса назад я послал туда двух испытателей. Вам нужно еще раз поговорить с Мозгом.

Сьюзен Кэлвин заставила себя задать вопрос спокойным тоном:

— Мозг, что случилось с кораблем?

— С тем, что я построил, мисс Сьюзен? — весело переспросил Мозг.

— Да. Что с ним случилось?

— Ничего. Два человека, которые должны были его испытывать, вошли внутрь. Все было готово — ну, я и отправил их.

— А… Что ж, это хорошо. — Она дышала с трудом. — Ты думаешь, с ними ничего не случится?

— Конечно ничего, мисс Сьюзен. Я обо всем подумал. Это замечательный корабль.

— Да, Мозг, корабль замечательный, но как ты думаешь, у них хватит еды? Они не будут терпеть никаких неудобств?

— Еды хватит.

— Все это может на них сильно подействовать, Мозг. Понимаешь, это так неожиданно.

Но Мозг возразил:

— Ничего с ними не случится. Им же должно быть интересно.

— Интересно? Почему?

— Просто интересно, — лукаво объяснил Мозг.

— Сьюзен, — лихорадочно шептал Лэннинг, — спросите его, связано ли это со смертью. Спросите, какая им может грозить опасность.

Лицо Сьюзен Кэлвин исказилось от гнева.

— Молчите!

Дрожащим голосом она обратилась к Мозгу:

— Мы можем связаться с кораблем, не правда ли, Мозг?

— Ну, они вас услышат. По радио. Я это предусмотрел.

— Спасибо. Пока все.

Как только они вышли, Лэннинг набросился на нее:

— Господи, Сьюзен, если об этом узнают, мы все пропали. Мы должны вернуть этих людей. Почему вы не спросили прямо, грозит ли им смерть?

— Потому что именно об этом я и не должна говорить, — устало ответилаКэлвин. — Если существует дилемма, то она связана со смертью. А если внезапно поставить Мозг перед дилеммой, он может не выдержать. И какую пользу это нам принесет? А теперь вспомните: он сказал, что можно с ними связаться. Давайте попробуем — узнаем, где они находятся, и вернем их назад. Хотя они, наверное, не могут сами управлять кораблем: Мозг, вероятно, управляет им дистанционно. Пойдемте!

Прошло немало времени, пока Пауэлл наконец не взял себя в руки.

— Майк, — пробормотал он, еле шевеля похолодевшими губами. — Ты чувствовал какое-нибудь ускорение?

Донован тупо посмотрел на него.

— А? Нет… нет.

Потом он, стиснув кулаки, в неожиданном лихорадочном возбуждении вскочил с кресла и приник к холодному изогнутому стеклу. За ним ничего не было видно, кроме звезд.

Донован обернулся.

— Грег, они, наверное, включили двигатель, пока мы были внутри. Грег, тут что-то нечисто. Они с роботом подстроили так, чтобы заставить нас быть испытателями, на случай если мы вздумаем отказаться.

— Что ты болтаешь? — ответил Пауэлл. — Какой толк посылать нас, если мы не умеем управлять кораблем? Как мы повернем его обратно? Нет, этот корабль взлетел сам, и без всякого заметного ускорения.

Он встал и медленно зашагал взад и вперед. Звук его шагов гулко отражался от стен. Он глухо произнес:

— Майк, это самое неприятное положение из всех, в какие мы попадали.

— Это для меня новость, — с горечью ответил Донован, — А я-то радовался и веселился, пока ты меня не просветил.

Пауэлл пропустил его слова мимо ушей.

— Ускорения не было! Значит, корабль работает по совершенно неизвестному принципу.

— Не известному нам, во всяком случае.

— Не известному никому. Не видно никаких двигателей. Может быть, они встроены в стены. Может быть, поэтому стены тут такие толстые.

— Что ты там бормочешь? — спросил Донован.

— А ты бы послушал. Я говорю, что, какие бы машины ни приводили в движение этот корабль, они скрыты и, очевидно, не требуют надзора. Корабль управляется дистанционно.

— А кто им управляет? Мозг?

— Почему бы и нет?

— Значит, по-твоему, мы тут останемся до тех пор, пока Мозг не вернет нас обратно?

— Возможно. Если так, давай спокойно ждать. Мозг — это робот. Он обязан соблюдать Первый Закон. Он не может причинить вред человеку.

Донован медленно опустился в кресло.

— Ты так думаешь? — Он тщательно пригладил волосы, — Слушай! Эта тарабарщина с искривлением пространства вывела из строя робота «Консолидейтед», и математики объяснили это так: межзвездный перелет смертелен для человека. Какому же роботу мы должны верить? Нашему, насколько я понимаю, представили те же данные.

Пауэлл бешено дергал себя за усы.

— Не притворяйся, Майк, что не знаешь роботехники. Прежде чем робот обретет физическую возможность нарушить Первый Закон, в нем так много должно поломаться, что он десять раз успеет превратиться в кучу лома. Нет, тут должно быть какое-то очень простое объяснение.

— О, конечно! Попроси дворецкого, чтобы он разбудил меня вовремя. Все это так просто, что мне незачем волноваться, и я буду спать как дитя.

— Ради Юпитера, Майк, чем ты сейчас недоволен? Мозг о нас заботится. Здесь тепло. Светло. Есть воздух. А стартового ускорения не хватило бы даже на то, чтобы растрепать твои волосы, будь они достаточно приглажены.

— Да? А что мы будем есть? Что мы будем пить? Где мы? Как мы вернемся? А если авария, к какому выходу и в каком скафандре должны мы бежать — бежать, а не идти шагом? Я даже не видел здесь ванной и тех мелких удобств, которые обычно бывают рядом с ней. Конечно, о нас заботятся, и неплохо!

Голос, прервавший речь Донована, принадлежал не Пауэллу. Он не принадлежал никому. Он висел в воздухе — громовой и ошеломляющий:

— Грегори Пауэлл! Майкл Донован! Грегори Пауэлл! Майкл Донован! Просим сообщить ваше местонахождение. Если корабль поддается управлению, просим вернуться на базу. Грегори Пауэлл! Майкл Донован!..

Эти слова с механической размеренностью повторялись снова и снова, разделенные неизменными четкими паузами.

— Откуда это? — спросил Донован.

— Не знаю, — напряженно прошептал Пауэлл, — Откуда здесь свет? Откуда здесь все?

— Но как же нам отвечать?

Они переговаривались во время пауз, разделявших гулкие повторяющиеся призывы.

Стены были голы — настолько, насколько голой может быть гладкая, ничем не прерываемая, плавно изгибающаяся металлическая поверхность.

— Покричим в ответ, — предложил Пауэлл.

Так они и сделали. Они кричали сначала поодиночке, потом хором:

— Местонахождение неизвестно! Корабль не управляется! Положение отчаянное!

Они охрипли. Короткие деловые фразы начали перемежаться воплями и бранью, а холодный, зловещий голос неустанно продолжал, и продолжал, и продолжал их звать.

— Они нас не слышат, — задыхаясь, проговорил Донован, — Здесь нет передатчика. Только приемник.

Невидящими глазами он уставился в стену.

Медленно, постепенно гулкий голос становился все тише и глуше. Когда он превратился в шепот, они снова принялись кричать и попробовали еще раз, когда наступила полная тишина.

Минут пятнадцать спустя Пауэлл без всякого выражения сказал:

— Давай пройдем по кораблю еще раз. Должна же здесь быть какая-то еда.

В его голосе не слышно было никакой надежды. Он был готов признать свое поражение.

Они вышли в коридор и принялись осматривать помещения: один — по левую сторону, другой — по правую. Они слышали гулкие шаги друг друга, время от времени встречались в коридоре, обменивались свирепыми взглядами и вновь пускались на поиски.

Неожиданно Пауэлл нашел то, что искал. В тот же момент до него донесся радостный возглас Донована:

— Эй, Грег, здесь есть все удобства! Как это мы раньше не заметили?

Минут через десять Донован, поплутав немного, разыскал Пауэлла.

— Душ пока не отыскался… — начал он и осекся, — Еда!

Часть стены, скользнув вниз, открыла проем неправильной формы с двумя полками. Верхняя была уставлена разнообразными жестянками без этикеток. Эмалированные банки на нижней полке были все одинаковые, и Донован почувствовал, как по ногам потянуло холодком. Нижняя полка охлаждалась.

— Как?.. Как?..

— Раньше этого не было, — коротко ответил Пауэлл. — Эта часть стены отодвинулась, как только я вошел.

Он уже ел. Жестянка оказалась самоподогревающейся, с ложкой внутри, и в помещении уютно запахло тушеной фасолью.

— Бери-ка банку, Майк!

Донован заколебался.

— А что в меню?

— Откуда мне знать? Ты стал очень разборчив?

— Нет, но в полетах я только и ем что фасоль. Мне бы что-нибудь другое.

Он провел рукой по рядам банок и выбрал сверкающую плоскую овальную жестянку, в какие упаковывают лососину и прочие деликатесы. Он нажал на крышку, и она открылась.

— Фасоль! — взвыл Донован и потянулся за новой банкой.

Пауэлл ухватил его за штаны.

— Лучше съешь эту, сынок. Запасы ограничены, а мы можем пробыть здесь очень долго.

Донован нехотя отошел от полок.

— И больше ничего нет? Одна фасоль?

— Возможно.

— А что на нижней полке?

— Молоко.

— Только молоко? — возмутился Донован.

— Похоже.

В ледяном молчании они пообедали фасолью с молоком, а когда они направились к двери, панель скользнула на место и стена снова стала сплошной.

Пауэлл вздохнул.

— Все делается автоматически. От сих и до сих. Никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным. Где, говоришь, твои удобства?

— Вон там. И их тоже не было, когда мы смотрели в первый раз.

Через пятнадцать минут они уже снова сидели в своих креслах в каюте с иллюминатором и мрачно глядели друг на друга.

Пауэлл угрюмо покосился на единственный циферблат. Там по-прежнему было написано «парсеки», цифры все еще кончались на 1 000 000, а стрелка все так же неподвижно стояла на нулевом делении.

В святая святых «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» Альфред Лэннинг устало промолвил:

— Они не отвечают. Мы перебрали все волны, все диапазоны — и широковещательные, и частотные, передавали и кодом, и открытым текстом и даже пробовали эти субэфирные новинки. А Мозг все еще ничего не говорит?

Этот вопрос был обращен к доктору Кэлвин.

— Он не хочет говорить на эту тему подробнее, Альфред, — ответила она, — Он утверждает, что они нас слышат… а когда я пытаюсь настаивать, он начинает… ну, упрямиться, что ли. А этого не должно быть. Упрямый робот? Невозможно.

— Скажите, чего вы все-таки добились, Сьюзен.

— Пожалуйста. Он признался, что сам полностью управляет кораблем. Он не сомневается, что они останутся целы и невредимы, но подробнее говорить не хочет. Настаивать я не решаюсь. Тем не менее все эти отклонения как будто сосредоточиваются вокруг идеи межзвездного прыжка. Мозг определенно засмеялся, когда я коснулась этого вопроса. Есть и другие признаки ненормальности, но это самый явный.

Обведя их взглядом, она добавила:

— Я имею в виду истерию. Я тут же заговорила о другом и надеюсь, что не успела ничему повредить, но это дало мне ключ. С истерией я справлюсь. Дайте мне двенадцать часов! Если я смогу привести его в норму, он вернет корабль.

Богерт вдруг побледнел.

— Межзвездный прыжок?

— В чем дело? — одновременно воскликнули Кэлвин и Лэннинг.

— Расчеты двигателя, которые выдал Мозг… Погодите… Мне кое-что пришло в голову…

Он выбежал из комнаты. Лэннинг поглядел ему вслед и отрывисто сказал:

— Займитесь своим делом, Сьюзен.

Два часа спустя Богерт возбужденно говорил:

— Уверяю вас, Лэннинг, дело именно в этом. Межзвездный прыжок не может быть мгновенным — ведь скорость света конечна. В искривленном пространстве не может существовать жизнь… Не могут существовать ни вещество, ни энергия как таковые. Я не знаю, какую форму это может принять, но дело именно в этом. Вот что погубило робота «Консолидейтед»!

Донован выглядел измученным, да и чувствовал себя так же.

— Всего пять дней?

— Всего пять дней. Я уверен, что не ошибаюсь.

Донован в отчаянии огляделся. Сквозь стекло были видны звезды — знакомые, но бесконечно равнодушные. От стен веяло холодом, лампы, только что вновь ярко вспыхнувшие, светили ослепительно и безжалостно, стрелка на циферблате упрямо показывала на нуль, а во рту Донован ощущал явственный вкус фасоли. Он злобно сказал:

— Я хочу умыться.

Пауэлл взглянул на него и ответил:

— Я тоже. Можешь не стесняться. Но если только ты не собираешься купаться в молоке и остаться без питья…

— Нам все равно скоро придется без него остаться. Грег, когда начнется этот межзвездный прыжок?

— А я почем знаю? Может быть, мы так и будем летать. Со временем мы достигнем цели. Не мы — так наши рассыпавшиеся скелеты. Но ведь, собственно говоря, именно возможность нашей смерти и заставила Мозг свихнуться.

Донован сказал не оборачиваясь:

— Грег, я вот о чем подумал. Дело плохо. Нам нечем себя занять — ходи взад-вперед или разговаривай сам с собой. Ты слыхал, как ребята терпели аварии в полете? Они сходили с ума куда раньше, чем умирали от голода. Не знаю, Грег, но с того времени, как снова зажегся свет, со мной творится что-то неладное.

Наступило молчание, потом послышался тихий голос Пауэлла:

— Со мной тоже. Ты что чувствуешь?

Рыжая голова повернулась.

— Что-то неладно внутри. Все напряглось и как будто что- то колотится. Трудно дышать. Не могу стоять спокойно.

— Гм-м… А вибрацию ощущаешь?

— Какую вибрацию?

— Сядь на минуту и посиди спокойно. Ее не слышишь, а чувствуешь — как будто что-то где-то бьется, и весь корабль, и ты вместе с ним. Есть, верно?

— Действительно. Что это, как ты думаешь, Грег? Может быть, дело в нас самих?

— Возможно. — Пауэлл медленно провел рукой по усам, — А может быть, это двигатели корабля. Возможно, они переходят на другой режим.

— Зачем?

— Для межзвездного прыжка. Может быть, он скоро начнется, и черт его знает, что это будет.

Донован задумался. Потом сказал гневно:

— Если так, то пусть. Но хоть бы мы могли что-нибудь сделать! Унизительно сидеть вот так и ждать.

Примерно через час Пауэлл посмотрел на свою руку, лежавшую на металлическом подлокотнике кресла, и с ледяным спокойствием произнес:

— Дотронься до стены, Майк.

Донован приложил ладонь к стене и сказал:

— Она дрожит, Грег.

Даже звезды как будто превратились в туманные пятнышки. Где-то за стенами, казалось, набирала силу гигантская машина, накапливая все больше и больше энергии для могучего прыжка.

Это началось внезапно, с режущей боли. Пауэлл весь напрягся и судорожным движением привскочил в кресле. Он еще успел взглянуть на Донована, а потом у него в глазах потемнело, в ушах замер тонкий, всхлипывающий вопль товарища. Внутри его что-то, корчась, пыталось прорваться сквозь ледяной покров, который становился все толще и толще…

Что-то вырвалось и завертелось в искрах мерцающего света и боли. Упало…

…и завертелось…

…и понеслось вниз…

…в безмолвие!

Это была смерть!

Это был мир без движения и без ощущений. Мир тусклого, бесчувственного сознания — сознания тьмы, и безмолвия, и хаоса.

И главное — сознания вечности.

От человека остался лишь ничтожный белый клочок — его «я», закоченевшее и перепуганное…

Потом проникновенно зазвучали слова, раскатившиеся над ним морем громового гула:

— На вас плохо сидит ваш гроб? Почему бы не испробовать эластичные гробы фирмы Трупа С. Кадавра? Их научно разработанные формы соответствуют естественным изгибам тела и обогащены витаминами. Пользуйтесь гробами Кадавра — они удобны. Помните… вы… будете… мертвы… долго… долго!..

Это был не совсем звук, но, что бы это ни было, оно замерло в отдалении, перейдя во вкрадчивый, тягучий шепот.

Ничтожный белый клочок, который, возможно, когда-то был Пауэллом, тщетно цеплялся за неощутимые тысячелетия, окружавшие его со всех сторон, и беспомощно свернулся, когда раздался пронзительный вопль ста миллионов призраков, ста миллионов сопрано, который рос и усиливался:

— Мерзавец ты, как хорошо, что ты умрешь!

— Мерзавец ты, как хорошо, что ты умрешь!

— Мерзавец ты…

Вверх и вверх по сумасшедшей спиральной гамме поднимался этот вопль, перешел в душераздирающий ультразвук, вырвался за пределы слышимости и снова полез все выше и выше…

Белый клочок снова и снова сотрясала болезненная судорога. Потом он тихо напрягся…

Послышались обыкновенные голоса — множество голосов. Шумела толпа, крутящийся людской водоворот, который несся сквозь него, и мимо, и вокруг, несся с бешеной скоростью, роняя зыбкие обрывки слов:

— Куда тебя, приятель? Ты весь в дырках…

— В геенну, должно быть, но у меня…

— Я было добрался до рая, да святой Пит, что с ключами…

— Ну нет, он-то у меня в кулаке. Делывали мы с ним всякие делишки…

— Эй, Сэм, сюда!..

— Можешь замолвить словечко? Вельзевул говорит…

— Пошли, любезный бес? Меня ждет Са…

А над всем этим бухал все тот же раскатистый рев:

— СКОРЕЕ! СКОРЕЕ! СКОРЕЕ! Шевелись, не задерживайся — очередь ждет! Приготовьте документы и не забудьте при выходе поставить печать у Петра. Не попадите к чужому входу. Огня хватит на всех. ЭЙ, ТЫ, ЭЙ, ТЫ ТАМ! ВСТАНЬ В ОЧЕРЕДЬ, А НЕ ТО…

Белый клочок, который когда-то был Пауэллом, робко пополз назад, пятясь от надвигавшегося на него крика, чувствуя, как в него больно тычет указующий перст. Все смешалось в радугу звуков, осыпавшую осколками измученный мозг.

Пауэлл снова сидел в кресле. Он чувствовал, что весь дрожит.

Донован открыл глаза — два выпученных шара, как будто облитые голубой глазурью.

— Грег, — всхлипнул он, — ты был мертв?

— Я… я чувствовал, что умер.

Он не узнал своего охрипшего голоса. Донован сделал попытку встать, но она не увенчалась успехом.

— А сейчас мы живы? Или будет еще?

— Я… я чувствую, что жив.

Пауэлл все еще хрипел. Он осторожно спросил:

— Ты… ты что-нибудь слышал, когда… когда был мертв?

Донован помолчал, потом медленно кивнул.

— А ты?

— Да. Ты слышал про гробы?.. И женское пение?.. И как шла очередь в ад? Слышал?

Донован покачал головой:

— Только один голос.

— Громкий?

— Нет. Тихий, но такой шершавый, как напильником по кончикам пальцев. Это была проповедь. Про геенну огненную. Он рассказывал о муках… ну, ты это знаешь. Я как-то слышал такую проповедь… Почти такую.

Он был весь мокрый от пота.

Они заметили, что сквозь иллюминатор проникает свет, слабый, бело-голубой, и исходит он от далекой сверкающей горошинки, которая не была родным Солнцем.

А Пауэлл дрожащим пальцем показал на единственный циферблат. Стрелка неподвижно и гордо стояла у деления, где было написано «300 000 парсеков».

— Майк, — сказал Пауэлл, — если это правда, то мы вообще за пределами Галактики.

— Черт! — ответил Донован, — Значит, мы первыми вышли за пределы Солнечной системы, Грег!

— Да, именно! Мы улетели от Солнца. Мы вырвались за пределы Галактики. Майк, этот корабль решает проблему! Это свобода для всего человечества — свобода переселиться на любую звезду, на миллионы, и миллиарды, и триллионы звезд!

И тут он тяжело упал в кресло:

— Но как же мы вернемся, Майк?

Донован неуверенно улыбнулся.

— Ерунда! Корабль доставил нас сюда, корабль отвезет нас обратно. А я, пожалуй, поел бы фасоли.

— Но, Майк… постой. Если он отвезет нас обратно таким же способом, каким доставил сюда…

Донован, не успев подняться, снова рухнул в кресло.

Пауэлл продолжал:

— Нам придется… снова умереть, Майк.

— Что ж, — вздохнул Донован, — придется так придется. По крайней мере, это не навечно. Не очень навечно…

Теперь Сьюзен Кэлвин говорила медленно. Уже шесть часов она медленно допрашивала Мозг — шесть бесплодных часов. Она устала от этих повторений, от этих обиняков, устала от всего.

— Так вот, Мозг, еще один вопрос. Ты должен постараться и ответить на него просто. Ты ясно представлял себе этот межзвездный прыжок? Очень далеко он их заведет?

— Куда они захотят, мисс Сьюзен. С искривлением пространства это не фокус, честное слово.

— А по ту сторону что они увидят?

— Звезды и все остальное. А вы что думали?

И неожиданно для себя она спросила:

— Значит, они будут живы?

— Конечно!

— И межзвездный прыжок им не повредит?

Она замерла. Мозг молчал. Вот оно! Она коснулась больного места.

— Мозг! — тихо взмолилась она. — Мозг, ты меня слышишь?

Раздался слабый, дрожащий голос Мозга:

— Я должен отвечать? О прыжке?

— Нет, если тебе не хочется. Конечно, это было бы интересно… Но только если ты сам хочешь.

Сьюзен Кэлвин старалась говорить как можно веселее.

— Ну-у-у… Вы мне все испортили.

Она внезапно вскочила — ее озарила догадка.

— О боже! — У нее перехватило дыхание. — Боже!

Она почувствовала, как все напряжение этих часов и дней мгновенно разрядилось.

Позже она сказала Лэннингу:

— Уверяю вас, все хорошо. Нет, сейчас оставьте меня в покое. Корабль вернется, и вместе с людьми, а я хочу отдохнуть. Я должна отдохнуть. Теперь уйдите.

Корабль вернулся на Землю так же тихо и плавно, как и взлетел. Он сел точно на прежнее место. Открылся главный люк, и из него осторожно вышли двое, потирая заросшие густой щетиной подбородки.

И рыжий медленно встал на колени и звонко поцеловал бетонную дорожку.

Они еле отделались от собравшейся толпы и от двух ретивых санитаров, которые выскочили с носилками из подлетевшей санитарной машины.

Грегори Пауэлл спросил:

— Где тут ближайший душ?

Их увели.

Потом все собрались вокруг стола. Здесь был весь цвет «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн».

Пауэлл и Донован кончили свой краткий, но захватывающий рассказ.

Наступившее молчание прервала Сьюзен Кэлвин. За прошедшие несколько дней к ней вернулось ее обычное ледяное, несколько ядовитое спокойствие — и все-таки она казалась немного смущенной.

— Строго говоря, — сказала она, — во всем виновата я. Когда мы впервые поставили эту задачу перед Мозгом, я, как кое-кто из вас, надеюсь, помнит, всячески старалась внушить ему, чтобы он выдал обратно ту порцию данных, которая содержит в себе дилемму. При этом я сказала ему примерно такую фразу: «Пусть тебя не волнует гибель людей. Для нас это вовсе не важно. Просто выдай перфокарту обратно и забудь о ней».

— Гм, — произнес Лэннинг, — Ну и что же произошло?

— То, чего и следовало ожидать. Когда эти данные были им получены и он вывел формулу, определявшую минимальный промежуток времени, необходимый для межзвездного прыжка, стало ясно, что для людей это означает смерть. Тут-то и сломалась машина «Консолидейтед». Но я добилась того, что гибель человека представлялась Мозгу не такой уж существенной — не то чтобы допустимой, потому что Первый Закон нарушен быть не может, — но достаточно неважной, так что Мозг успел еще раз осмыслить эту формулу. И понять, что после этого интервала люди вернутся к жизни, — точно так же, как возобновится существование вещества и энергии самого корабля. Другими словами, эта так называемая «смерть» оказалась сугубо временным явлением.

Она обвела взглядом сидевших за столом. Все внимательно слушали.

— Поэтому он смог обработать эти данные, — продолжала она, — хотя для него это прошло и не совсем безболезненно. Несмотря на то, что смерть должна была быть временной, несмотря на то, что она представлялась не очень существенной, все же этого было достаточно, чтобы слегка вывести его из равновесия.

Она спокойно закончила:

— У него появилось чувство юмора — видите ли, это тоже выход из положения, один из путей частичного бегства от действительности. Мозг сделался шутником.

Пауэлл и Донован вскочили.

— Что?! — воскликнул Пауэлл.

Донован выразился гораздо цветистее.

— Да, это так, — ответила Кэлвин. — Он заботился о вас, обеспечил вашу безопасность, но вы не могли ничем управлять, потому что управление предназначалось не для вас, а для расшалившегося Мозга. Мы смогли связаться с вами по радио, но ответить вы не могли. Пищи у вас было достаточно, но это были только фасоль и молоко. Потом вы, так сказать, умерли и воскресли, но эта ваша временная смерть была сделана… ну… не скучной. Хотела бы я знать, как это ему удалось. Это была коронная шуточка Мозга, но намерения у него были добрые.

— Добрые! — задыхаясь, прохрипел Донован, — Ну, будь у этого милого шутника шея…

Лэннинг предостерегающе поднял руку, и Донован умолк.

— Ну хорошо, это было неприятно, но все позади. Что же мы предпримем дальше?

— Очевидно, нам предстоит усовершенствовать двигатель для искривления пространства, — спокойно произнес Богерт, — Наверняка есть какой-нибудь способ обойти этот интервал, необходимый для прыжка. Если такой способ существует, мы его найдем — ведь только у нас есть грандиозный суперробот. Межзвездные полеты окажутся монополией «Ю. С. Роботс», а человечество получит возможность покорить Галактику.

— А как же «Консолидейтед»? — спросил Лэннинг.

— Эй, — внезапно прервал его Донован. — У меня есть предложение. Они устроили «Ю. С. Роботс» порядочную пакость. Хоть все кончилось не так плохо, как они рассчитывали, и даже хорошо, но намерения-то у них были самые черные. А больше всего досталось нам с Грегом. Так вот, они хотели получить решение задачи, и они его получат. Перешлите им этот корабль с гарантией, и «Ю. С. Роботс» получит свои двести тысяч и стоимость постройки. А в случае, если они захотят его испытать… Что, если дать Мозгу еще немного пошалить, прежде чем его отрегулировать?

— Мне кажется, это честно и справедливо, — невозмутимо сказал Лэннинг.

А Богерт рассеянно добавил:

— И строго отвечает условиям контракта…

УЛИКИ

Фрэнсис Куинн был политиком новой школы. Конечно, в этом выражении, как и во всех ему подобных, нет никакого смысла. Большинство «новых школ», которые мы видим, можно было бы отыскать в общественной жизни Древней Греции, а может быть, и древнего Шумера, и доисторических свайных поселений Швейцарии, если бы мы только лучше их знали.

Однако чтобы покончить с вступлением, которое обещает быть скучным и сложным, лучше сразу скажем, что Куинн не баллотировался на выборные должности, не охотился за голосами, не произносил речей и не подделывал избирательных бюллетеней. Точно так же, как Наполеон сам не стрелял из пушки во время битвы при Аустерлице.

И так как политика сводит самых разных людей, то однажды напротив Куинна за столом оказался Альфред Лэннинг. Его густые седые брови низко нависли над глазами, что означало острое раздражение. Он был очень сердит.

Это обстоятельство, будь оно известно Куинну, нимало его не обеспокоило бы. Его голос был дружелюбным — впрочем, может быть, просто профессионально дружелюбным.

— Полагаю, доктор Лэннинг, вы знаете Стивена Байерли?

— Я о нем слышал… Так же, как и многие другие.

— Я тоже. А не намереваетесь ли вы голосовать за него на следующих выборах?

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил Лэннинг с оттенком язвительности, — Я политикой не интересуюсь и даже не знал, что он выставил свою кандидатуру.

— Он может стать нашим будущим мэром. Конечно, пока он всего лишь прокурор, но ведь большие деревья вырастают из…

— Да, да, — перебил Лэннинг, — я это уже слышал. Но не перейти ли нам к сути дела?

— А мы уже к ней перешли, доктор Лэннинг, — Голос Куинна был необыкновенно кротким, — Я заинтересован в том, чтобы мистер Байерли не поднялся выше поста окружного прокурора, а вы заинтересованы в том, чтобы мне помочь.

— Я заинтересован?! Неужели? — Лэннинг еще сильнее насупил брови.

— Ну, скажем, не вы, а «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн». Я пришел к вам как к ее бывшему научному руководителю, зная, что руководство корпорации все еще с уважением прислушивается к вашим советам. Тем не менее формально вы уже почти не связаны с ними и не очень стеснены в своих действиях, даже если эти действия будут не вполне укладываться в рамки дозволенного.

Доктор Лэннинг на некоторое время погрузился в размышления. Потом он сказал, уже мягче:

— Я не совсем вас понимаю, мистер Куинн.

— Это не удивительно, доктор Лэннинг. Но все довольно просто. Вы не возражаете?

Куинн закурил тонкую сигарету от простой, но изящной зажигалки, и на его лице с крупными чертами появилось довольное выражение.

— Мы говорили о мистере Байерли — странной и яркой личности. Три года назад о нем никто не знал. Сейчас он широко известен. Это сильный и одаренный человек. Во всяком случае, из всех прокуроров, каких я только знал, он самый умный и талантливый. К несчастью, он не принадлежит к числу моих друзей…

— Понимаю, — машинально сказал Лэннинг, разглядывая свои ногти.

— В прошлом году, — спокойно продолжал Куинн, — мне пришлось заняться мистером Байерли — и навести о нем подробные справки. Видите ли, всегда полезно подвергнуть тщательному изучению прошлое политика, ратующего за реформы. Если бы вы знали, как часто это помогает…

Он сделал паузу и невесело усмехнулся, глядя на рдеющий кончик сигареты.

— Но прошлое мистера Байерли ничем не замечательно. Спокойная жизнь в маленьком городке, колледж, гибель жены в автомобильной катастрофе, тяжелые увечья и долгая болезнь, изучение права, переезд в столицу, должность прокурора…

Фрэнсис Куинн медленно покачал головой и прибавил:

— А вот его теперешняя жизнь весьма примечательна. Наш окружной прокурор никогда не ест!

Лэннинг резко поднял голову, его глаза стали неожиданно внимательными:

— Простите?

— Наш окружной прокурор никогда не ест! — повторил раздельно Куинн. — Говоря точнее, никто ни разу не видел, чтобы он ел или пил. Ни разу! Вы понимаете, что это значит? Не то чтобы редко, а ни разу!

— Это совершенно невероятно. Заслуживают ли доверия ваши источники?

— Им можно верить, и, на мой взгляд, ничего невероятного в этом нет. Далее, никто не видел, чтобы наш окружной прокурор пил — ни воду, ни алкогольные напитки — или спал. Есть и другие факты, но мне кажется, что я уже ясно высказал свою мысль.

Лэннинг откинулся в кресле. Некоторое время длился молчаливый поединок. Наконец старый роботехник покачал головой.

— Нет. Из ваших слов, в сочетании с тем, что вы говорите их именно мне, может следовать только один вывод. Но это невозможно.

— Да ведь он ведет себя совершенно не так, как ведут себя люди, доктор Лэннинг!

— Если бы вы сказали мне, что он переодетый Сатана, я бы вам скорее поверил.

— Я говорю вам, что это робот, доктор Лэннинг.

— А я говорю, что ничего более невероятного я еще не слышал, мистер Куинн.

Снова наступило враждебное молчание.

— Тем не менее, — Куинн аккуратно погасил свою сигарету, — вам придется расследовать это невероятное дело, используя все возможности корпорации.

— Я могу вам наверняка сказать, мистер Куинн, что никакого участия в подобном расследовании не приму. Неужели вы хотите предложить корпорации вмешаться в местную политику?

— У вас нет выбора. Представьте себе, что мне придется опубликовать эти факты, не имея доказательств. Улики слишком косвенны.

— Это ваше дело.

— Но я этого не хочу. Прямое доказательство было бы гораздо лучше. И вы тоже не хотите, потому что такого рода гласность может принести немалый вред компании. Я полагаю, вам прекрасно известны законы, строго запрещающие использование роботов в населенных мирах.

— Разумеется! — резко ответил Лэннинг.

— Вы знаете, что «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» — единственное предприятие в Солнечной системе, производящее позитронных роботов. А если Байерли робот, то он — позитронный робот. Вам известно также, что все позитронные роботы предоставляются в аренду, а не продаются, так что корпорация остается владельцем каждого робота и, следовательно, несет ответственность за его действия.

— Мистер Куинн, ничего не стоит доказать, что человекоподобных роботов корпорация никогда не изготовляла.

— А вообще это возможно? Просто как предположение?

— Да. Это возможно.

— Очевидно, это возможно сделать и тайно? Без регистрации в ваших книгах?

— Только не с позитронным мозгом. Это крайне сложная работа, и она делается под строжайшим правительственным контролем.

— Да, но робот может износиться, сломаться, выйти из строя — и тогда его демонтируют.

— А позитронный мозг используют снова или уничтожат.

— В самом деле? — Фрэнсис Куинн позволил себе едва заметный сарказм. — А если один позитронный мозг — случайно, разумеется, — не был уничтожен, а под рукой, тоже случайно, оказался человекоподобный робот, в который еще не был вложен мозг?

— Такого быть не может!

— Не исключено, что вам придется доказывать это правительству и народу. Так почему бы не доказать сейчас мне?

— Но зачем такой робот мог нам понадобиться? — раздраженно спросил доктор Лэннинг, — Какие у нас могли быть мотивы? Признайте за нами хоть немного здравого смысла!

— Пожалуйста, дорогой мой. Корпорация очень заинтересована в том, чтобы в тех или иных областях разрешили использовать человекоподобных позитронных роботов. Это принесло бы огромные прибыли. Но предубеждение публики слишком сильно. Что, если дать ей сначала привыкнуть к таким роботам? Вот, например, искусный юрист или хороший мэр, и он, оказывается, робот. Покупайте нашего робота-слугу!

— Чистейшая фантазия, доходящая до нелепости.

— Возможно. Так докажите это! Или вы все-таки предпочтете доказывать это публике?

Наступили сумерки, но в комнате еще не настолько стемнело, чтобы нельзя было заметить краску смущения на лице Альфреда Лэннинга. Рука роботехника потянулась к выключателю, и на стенах мягко засветились лампы.

— Ну хорошо, — пробормотал он, — Посмотрим.

Внешность Стивена Байерли было бы нелегко описать. По документам ему было сорок лет. И вглядевшись повнимательнее, ему можно было дать сорок лет, хотя на первый взгляд его здоровый, упитанный, веселый вид не очень соответствовал этому возрасту.

Это впечатление особенно усиливалось, когда он смеялся. Сейчас он как раз смеялся — громко и долго, временами успокаиваясь, а потом снова разражаясь хохотом.

А напряженное лицо Альфреда Лэннинга, наоборот, выражало крайнее неудовольствие. Он взглянул на женщину, сидевшую рядом, но ее тонкие, бескровные губы были лишь едва заметно сжаты.

Наконец Байерли более или менее отдышался и пришел в себя.

— Нет, в самом деле, доктор Лэннинг!.. Я!.. Я — робот!

— Не я это утверждаю, — отрезал Лэннинг, — Меня вполне удовлетворит, если вы окажетесь представителем рода человеческого. И так как наша корпорация вас не изготовляла, то я вполне уверен, что вы человек, — во всяком случае, с юридической точки зрения. Но поскольку предположение, что вы робот, было высказано всерьез и исходит от лица, занимающего определенное положение…

— Не упоминайте его имени, если это противоречит вашим этическим принципам, но ради простоты назовем его Фрэнком Куинном. Продолжайте.

Лэннинг яростно фыркнул, недовольный тем, что его перебили, и после подчеркнутой паузы продолжал еще более ледяным голосом:

— …от лица, занимающего определенное положение, — о его имени мы сейчас гадать не будем, — я вынужден просить вашей помощи, чтобы это предположение опровергнуть. Если этот человек, воспользовавшись средствами, имеющимися в его распоряжении, выдвинет это предположение публично, сам такой факт может нанести большой ущерб компании, которую я представляю, даже если оно и не будет доказано. Вы понимаете?

— Да, ваше положение мне ясно. Обвинение нелепо, но неприятности, грозящие вам, серьезны. Извините, если мой смех вас обидел. Меня рассмешила сама подобная мысль, а не ваши трудности. Чем я могу вам помочь?

— О, это очень легко. Вам нужно просто зайти в ресторан в присутствии свидетелей и дать сфотографировать себя за едой.

Лэннинг откинулся в кресле. Самая трудная часть разговора осталась позади. Женщина, сидевшая рядом с ним, была, очевидно, настолько поглощена наблюдением за Байерли, что не принимала участия в разговоре.

Стивен Байерли на мгновение встретился с ней глазами, с трудом отвел их и снова повернулся к роботехнику. Некоторое время он задумчиво вертел в руках бронзовое пресс-папье, которое было единственным украшением его стола.

Потом он тихо сказал:

— Боюсь, что не смогу оказать вам эту услугу. — Он поднял руку, — Погодите, доктор Лэннинг. Я понимаю, что вся эта история вам противна, что вас втянули в нее против вашего желания и вы чувствуете, что играете недостойную и даже смешную роль. Но все-таки это в гораздо большей степени касается меня, так что будьте снисходительны. Во-первых, почему вы исключаете возможность того, что Куинн — ну, этот человек, занимающий определенное положение, — обвел вас вокруг пальца, чтобы вы поступили именно так, как нужно ему?

— Ну, вряд ли уважаемый человек пойдет на такой риск, не чувствуя твердой почвы под ногами.

— Вы не знаете Куинна, — сказал Байерли очень серьезно. — Он способен удержаться на таком крутом склоне, где и горный баран свернул бы себе шею. Я полагаю, он сказал вам, будто во всех подробностях изучил мое прошлое?

— Да, и убедил меня, что нашей корпорации стоило бы многих хлопот опровергнуть его, в то время как вам это было бы гораздо легче.

— Значит, вы поверили, будто я никогда не ем. Вы же ученый, доктор Лэннинг! Подумайте только, где здесь логика? Никто не видел, чтобы я ел, следовательно, я никогда не ем. Что и требовалось доказать. Ну, знаете ли…

— Вы пользуетесь прокурорскими уловками, чтобы запутать очень простой вопрос.

— Наоборот, я пытаюсь прояснить вопрос, который вы с Куинном очень усложняете. Дело в том, что я мало сплю, это правда, и, конечно, никогда еще не спал при посторонних. Я не люблю есть в присутствии других людей — вероятно, это нервное. Согласен, такая причуда не совсем обычна, но она никому не причиняет вреда. Судите сами, доктор Лэннинг. Представьте себе, что политик, стремящийся во что бы то ни стало устранить своего противника, обнаруживает в его частной жизни вот такие странности, о каких я говорил. И он решает, что самое лучшее средство как можно сильнее очернить этого противника — ваша компания. Как вы думаете, скажет ли он вам: «Такой-то — робот, потому что он не ест на людях, и я никогда не видел, чтобы он засыпал на заседании суда, а однажды, когда я ночью заглянул к нему в окно, он сидел с книгой и его холодильник был пуст?» Если бы он так сказал, вы бы вызвали санитаров со смирительной рубашкой. Но этот человек говорит: «Он никогда не спит, он никогда не ест». И вы, сбитые с толку необычайностью такого заявления, не видите, что доказать его невозможно. Вы вносите свой вклад в шумиху и этим играете ему на руку.

— Тем не менее, сэр, — упрямо настаивал Лэннинг, — считаете вы это дело серьезным или не считаете, но, чтобы его прекратить, достаточно лишь того обеда, о котором я говорил.

Байерли снова повернулся к женщине, которая все еще внимательно разглядывала его.

— Извините, я правильно расслышал ваше имя? Доктор Сьюзен Кэлвин?

— Да, мистер Байерли.

— Вы психолог «Ю. С. Роботс»?

— Простите, робопсихолог.

— А разве психология роботов так отличается от человеческой?

— Разница огромная. — Она позволила себе холодно улыбнуться. — Прежде всего, роботы глубоко порядочны.

Уголки рта юриста дрогнули в улыбке.

— Да, это не очень лестно для людей. Но я хотел сказать вот что. Раз вы психо… робопсихолог, да еще женщина, вы, наверное, сделали кое-что такое, о чем доктор Лэннинг не подумал.

— Что именно?

— Вы захватили с собой в сумочке какую-нибудь еду.

Что-то мелькнуло в привычно равнодушных глазах Сьюзен Кэлвин. Она сказала:

— Вы удивляете меня, мистер Байерли…

Открыв сумочку, она достала яблоко и спокойно протянула ему. Доктор Лэннинг, затаив дыхание, напряженно следил, как оно перешло из одной руки в другую.

Стивен Байерли невозмутимо откусил кусок и так же невозмутимо проглотил его.

— Видели, доктор Лэннинг?

Доктор Лэннинг облегченно вздохнул. Даже его брови какое-то мгновение выражали некоторую доброжелательность. Но это продолжалось лишь одно недолгое мгновение. Сьюзен Кэлвин сказала:

— Мне, естественно, было интересно посмотреть, съедите ли вы его, но это, разумеется, ничего не доказывает.

— Разве? — улыбнулся Байерли.

— Конечно. Совершенно ясно, доктор Лэннинг, что если это человекоподобный робот, то имитация должна быть полной.

Он абсолютно неотличим от человека. В конце концов, мы всю жизнь имеем дело с людьми, и приблизительным сходством нас обмануть нельзя. Он должен быть похож на человека во всем. Обратите внимание на текстуру кожи, на цвет радужных оболочек, на конструкцию кистей рук. Если это робот, то жаль, что не «Ю. С. Роботс» изготовила его, потому что он прекрасно сработан. Так вот, разве тот, кто позаботился о таких мелочах, не сообразил бы добавить несколько устройств для еды, сна, выделений? Может быть, только на крайний случай: например, чтобы предотвратить такое положение, которое возникло сейчас. Так что обед ничего не докажет.

— Погодите, — возразил Лэннинг, — я не такой дурак, каким вы оба пытаетесь меня изобразить. Мне не важно, человек мистер Байерли или нет. Мне нужно выручить из беды нашу корпорацию. Публичный обед положит конец всем подозрениям, что бы там ни делал Куинн. А тонкости можно оставить юристам и робопсихологам.

— Но, доктор Лэннинг, — сказал Байерли, — вы забываете, что тут замешана политика. Я так же стремлюсь быть избранным, как Куинн — этому воспрепятствовать. Кстати, вы заметили, что назвали его имя? Это мой старый профессиональный прием. Я знал, что рано или поздно вы его назовете.

Лэннинг покраснел.

— При чем здесь выборы?

— Скандал, сэр, — палка о двух концах. Если Куинн хочет объявить меня роботом и осмелится это сделать, у меня хватит мужества принять вызов.

— Вы хотите сказать, что… — испуганно произнес Лэннинг.

— Вот именно. Я хочу сказать, что позволю ему действовать: выбрать себе веревку, попробовать ее прочность, отрезать нужный кусок, завязать петлю, сунуть в нее голову и оскалить зубы. А уж остальные мелочи я беру на себя.

— Вы очень в себе уверены.

Сьюзен Кэлвин поднялась.

— Пойдемте, Альфред. Мы его не переубедим.

— Вот видите, — улыбнулся Байерли, — вы и в человеческой психологии разбираетесь.

Но вечером, когда Байерли поставил автомобиль на транспортер подземного гаража и направился к двери своего дома, в нем не видно было той уверенности в себе, которую отметил доктор Лэннинг.

Когда он вошел, человек, сидящий в инвалидном кресле на колесах, с улыбкой повернулся к нему. Лицо Байерли засветилось любовью. Он подошел к креслу.

Хриплый, скрежещущий шепот калеки вырвался из перекошенного вечной гримасой рта, который зиял на лице, состоявшем наполовину из шрамов и рубцов.

— Ты сегодня поздно, Стив.

— Да-да, Джон, я знаю. Но я сегодня столкнулся с одной необычной и интересной трудностью.

— Ну? — Ни изуродованное лицо, ни еле слышный голос ничего не выражали, но в ясных глазах появилась тревога, — Ты не можешь с ней справиться?

— Я еще не уверен. Может быть, мне понадобится твоя помощь. Главная-то умница у нас — ты. Хочешь, я отнесу тебя в сад? Прекрасный вечер.

Его могучие руки подняли Джона с кресла. Они мягко, почти нежно обхватили плечи и забинтованные ноги калеки. Байерли осторожно прошел через комнаты, спустился по пологому пандусу, специально приспособленному для инвалидного кресла, и через заднюю дверь вышел в сад, окруженный стеной с колючей проволокой по гребню.

— Почему ты не даешь мне ездить в кресле, Стив? Это глупо.

— Потому что мне нравится тебя носить. Ты против? Ведь ты и сам рад на время вылезти из этой механической тележки. Как ты себя сегодня чувствуешь?

Он сбесконечной нежностью опустил Джона на прохладную траву.

— А как я могу себя чувствовать? Но расскажи о своих трудностях.

— Тактика Куинна в избирательной кампании будет основана на том, что он объявит меня роботом.

Джон широко раскрыл глаза.

— Откуда ты знаешь? Это невозможно. Я не верю.

— Ну, я же тебе говорю. Сегодня он прислал ко мне ученых заправил «Ю. С. Роботс».

Руки Джона медленно срывали одну травинку за другой.

— Ах вот оно что…

Байерли сказал:

— Но мы дадим ему возможность выбрать оружие. У меня есть идея. Послушай и скажи, не можем ли мы сделать вот как…

В этот же вечер в кабинете Альфреда Лэннинга разыгралась немая сцена. Фрэнсис Куинн задумчиво разглядывал Альфреда Лэннинга, тот яростно уставился на Сьюзен Кэлвин, а она, в свою очередь, бесстрастно глядела на Куинна.

Фрэнсис Куинн прервал молчание, сделав неуклюжую попытку разрядить атмосферу.

— Блеф! Он все это тут же и придумал.

— И вы готовы сделать ставку на это, мистер Куинн? — безразлично спросила доктор Кэлвин.

— Ну, в конце концов, ставка-то ваша.

— Послушайте, — показная уверенность, звучавшая в голосе доктора Лэннинга, не скрывала мучивших его сомнений, — мы сделали то, о чем вы просили. Мы видели, как этот человек ест. Смешно думать, будто он робот.

— И вы так считаете? — Куинн повернулся к Кэлвин. — Лэннинг говорил, что вы специалист.

Лэннинг начал почти угрожающим тоном:

— Вот что, Сьюзен…

Куинн вежливо перебил его:

— Позвольте, а почему бы ей и не высказаться? Она уже полчаса сидит здесь и молчит.

Лэннинг почувствовал, что у него больше нет сил. Ему казалось, еще немного — и он сойдет с ума.

— Хорошо, Сьюзен, говорите. Мы не будем вас перебивать.

Сьюзен Кэлвин посмотрела на него, потом перевела холодный взгляд на мистера Куинна.

— Есть только два способа с несомненностью доказать, что Байерли — робот. Пока что вы предъявляете лишь косвенные улики — они позволяют выдвинуть обвинение, но не доказать его. А я думаю, что мистер Байерли достаточно умен, чтобы отбить такое нападение. Вероятно, и вы так думаете, иначе бы вы не пришли к нам. Доказать же можно двумя способами: физическим и психологическим. Физически вы можете вскрыть его или воспользоваться рентгеном. Каким образом — дело ваше. Психологически можно изучить его поведение. Если это позитронный робот, он должен подчиняться Трем Законам Роботехники. Позитронный мозг не может быть устроен иначе. Вы знаете эти законы, мистер Куинн?

Она медленно и отчетливо прочла на память, слово в слово, знаменитые законы, напечатанные крупным шрифтом на первой странице «Руководства по роботехнике».

— Я слышал о них, — сказал Куинн небрежно.

— Тогда вы легко поймете меня, — сухо ответила она. — Если мистер Байерли нарушит хоть один из этих законов — он не робот. К несчастью, только в этом случае мы получаем определенный ответ. Если же он выполняет законы, то это ничего не доказывает.

Куинн вежливо поднял брови.

— Почему, доктор?

— Потому что, если хорошенько подумать, Три Закона Роботехники совпадают с основными принципами большинства этических систем, существующих на Земле. Конечно, каждый человек наделен инстинктом самосохранения. У робота это Третий Закон. Каждый так называемый порядочный человек, чувствующий свою ответственность перед обществом, подчиняется определенным авторитетам. Он прислушивается к мнению своего врача, своего начальника, своего правительства, своего психиатра, своего приятеля. Он исполняет законы, следует обычаям, соблюдает приличия, даже если они лишают его некоторых удобств или подвергают опасности. А у роботов это — Второй Закон. Кроме того, предполагается, что каждый так называемый хороший человек должен любить своих ближних, как себя самого, вступаться за своих друзей, рисковать своей жизнью ради других. Для робота это — Первый Закон. Попросту говоря, если Байерли исполняет все Законы Роботехники, он или робот, или очень хороший человек.

— Значит, — произнес Куинн, — вы никогда не сможете доказать, что он робот?

— Я, возможно, смогу доказать, что он не робот.

— Это не то, что мне нужно!

— Вам придется удовлетвориться тем, что есть. А что вам нужно — дело ваше.

Тут Лэннингу пришла в голову неожиданная идея. Он неуверенно сказал:

— Постойте… А вам не кажется, что обязанности прокурора — довольно странное занятие для робота? Судебное преследование людей, смертные приговоры — огромный вред, причиняемый людям…

— Нет, так вы не вывернетесь, — возразил Куинн, — То, что он окружной прокурор, еще не означает, что он человек. Разве вы не знаете его биографии? Да он хвастает тем, что ни разу не возбуждал дело против невиновного, что десятки людей были оправданы только потому, что улики против них его не удовлетворяли, хотя он мог бы, вероятно, убедить суд присяжных и добиться смертного приговора!

Худые щеки Лэннинга дрогнули.

— Нет, Куинн, нет! В Законах Роботехники ничего не говорится о виновности человека. Робот не может решать, заслуживает ли человек смерти. Не ему об этом судить. Он не может причинить вред ни одному человеку — будь то негодяй или ангел.

— Альфред, — устало произнесла Сьюзен Кэлвин, — не говорите глупостей. Что, если робот увидит маньяка, собирающегося поджечь дом, где находятся люди? Он остановит его или нет?

— Конечно.

— А если единственным способом остановить его будет убийство?

Лэннинг проворчал что-то нечленораздельное.

— В таком случае, Альфред, он сделает все, чтобы его не убивать. Если маньяк все-таки будет убит, роботу понадобится психотерапия. Он сам сойдет с ума, если будет поставлен перед таким противоречием — нарушить букву Первого Закона, чтобы остаться верным его духу. Но человек будет тем не менее убит, и убит роботом.

— Что же, по-вашему, Байерли должен был давно сойти с ума? — осведомился Лэннинг, вложив в эти слова весь сарказм, на какой был способен.

— Нет, но сам он никого не убивал. Он лишь предает гласности факты, свидетельствующие о том, что данный человек опасен для множества остальных людей, которых мы называем обществом. Он встает на защиту большинства и тем самым с наибольшей возможной эффективностью исполняет Первый Закон. Дальше этого он не идет. Потом уже судья приговаривает преступника к смерти или тюрьме, если присяжные признают его виновным. Стережет преступника тюремщик, казнит палач. А мистер Байерли всего лишь устанавливает истину и помогает обществу. После того как вы, мистер Куинн, обратились к нам, я действительно ознакомилась с карьерой мистера Байерли. Я узнала, что в своем заключительном слове он никогда не требует смертного приговора. Я узнала также, что он высказывался за отмену смертной казни и щедро финансирует исследования в области судебной нейрофизиологии. Он, очевидно, верит в то, что преступников надо лечить, а не наказывать. Я считаю, что это говорит о многом.

— Да? — Куинн улыбнулся. — А не пахнет ли здесь роботом?

— Возможно. Кто это отрицает? Такие действия свойственны только роботу или же очень благородному и хорошему человеку. Вы видите, что просто невозможно провести границу между поведением роботов и лучших из людей?

Куинн откинулся в кресле. Его голос дрожал от нетерпения.

— Доктор Лэннинг, возможно ли создать человекоподобного робота, который внешне ничем не отличался бы от человека?

— «Ю. С. Роботс» проводила такие эксперименты — конечно, без позитронного мозга. Если взять человеческие яйцеклетки и регулировать их рост с помощью гормонов, можно нарастить человеческие мышцы и кожу на остов из пористого силиконового пластика, который нельзя будет обнаружить при внешнем обследовании. Глаза, волосы, кожа могут быть действительно человеческими, а не имитацией. И если к этому добавить позитронный мозг и любые внутренние устройства, какие вы только пожелаете, у вас получится человекоподобный робот.

— Сколько времени для этого нужно? — коротко спросил Куинн.

Лэннинг подумал.

— Если у вас есть все необходимое — мозг, остов, яйцеклетки, гормоны, оборудование для облучения, то, скажем, два месяца.

Куинн выпрямился.

— Тогда мы посмотрим, на что похож мистер Байерли изнутри. Это сослужит «Ю. С. Роботс» плохую службу, но у вас была возможность предотвратить такой оборот дела.

Когда они остались одни, Лэннинг нетерпеливо повернулся к Сьюзен Кэлвин:

— Почему вы настаиваете…

Она резко перебила его, не пытаясь скрывать свои чувства:

— Что вам нужно: установить истину или добиться моего ухода? Я не собираюсь лгать ради вас. «Ю. С. Роботс» может постоять за себя. Не будьте трусом.

— А что, если он вскроет Байерли и выпадут колесики и шестеренки? Что тогда?

— Он не вскроет Байерли, — произнесла Кэлвин презрительно, — Байерли не глупее Куинна. По меньшей мере не глупее.

Новость облетела весь город за неделю до выдвижения Байерли кандидатом в мэры. «Облетела» — это, пожалуй, не то слово. Она разбрелась по нему неверными шагами. Сначала она вызвала смех и шутки. Но по мере того как невидимая рука Куинна не спеша усиливала нажим, смех стал звучать уже не так весело, появились сомнения и люди начали задумываться.

На предвыборном собрании царило смятение. Еще неделю назад никакой борьбы на нем не ожидалось: могла быть выдвинута лишь одна кандидатура — Байерли. Да и теперь других кандидатов не нашлось — пришлось выдвинуть его. Но это привело всех в полную растерянность.

Рядовых избирателей мучили сомнения. Всех поражала серьезность обвинения, если оно было правдой, или крайнее безрассудство обвинителей, если обвинение было ложным.

На следующий день после того, как собрание без особого энтузиазма проголосовало за Байерли, в газете появилось длинное интервью с доктором Сьюзен Кэлвин — «мировой величиной в робопсихологии и позитронике».

И тут разразилось просто черт знает что такое — другого слова, пожалуй, и не подберешь.

Только этого и ждали фундаменталисты. Это не была какая- то политическая партия или религиозная секта. Так называли людей, которые просто не смогли приспособиться к жизни в «атомном веке», окрещенном так еще тогда, когда атомы были в новинку. Это были, в сущности, сторонники опрощения, тосковавшие по жизни, которая тем, кто ее испытал на себе, вероятно, казалась не такой уж простой.

В новых поводах для своей ненависти к роботам и к тем, кто их производил, фундаменталисты не нуждались. Но обвинений Куинна и рассуждений Кэлвин было достаточно, чтобы придать вес их аргументам.

Огромные заводы «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» напоминали ульи, кишащие вооруженной охраной. Здесь готовились к отпору.

Городской дом Стивена Байерли был оцеплен полицией. Все остальные аспекты предвыборной кампании, конечно, были забыты. Да и предвыборной кампанией то, что происходило, можно было назвать лишь потому, что оно заполняло промежуток между выдвижением кандидатур и днем выборов.

Появление суетливого человечка не смутило Стивена Байерли. На него, очевидно, не произвели никакого впечатления и маячившие на заднем плане мундиры. На улице, за угрюмой цепью полицейских, ждали верные традициям своего ремесла репортеры и фотографы. Одна предприимчивая телевизионная компания установила камеру против крыльца скромного жилища прокурора, и диктор с деланным возбуждением заполнял паузы подробнейшими комментариями.

Суетливый человечек вышел вперед. Он держал в руках длинную, хитроумно составленную официальную бумагу.

— Мистер Байерли, вот постановление суда, которое уполномочивает меня обыскать это помещение на предмет незаконного нахождения в нем… э-э… механических людей и роботов любого типа…

Байерли взял бумагу, бросил на нее равнодушный взгляд и, улыбаясь, вернул ее человечку.

— Все по форме. Валяйте. Исполняйте свои обязанности. Миссис Хоппен, — крикнул он экономке, которая неохотно вышла из комнаты, — пожалуйста, пройдите с ним и помогите, если понадобится.

Суетливый человечек, фамилия которого была Харроуэй, заколебался, заметно покраснел, тщетно попытался перехватить взгляд Байерли и пробормотал, обращаясь к двум полицейским:

— Пошли.

Через десять минут они вернулись.

— Все? — спросил Байерли безразличным тоном человека, не очень заинтересованного в ответе.

Харроуэй откашлялся, начал срывающимся голосом, остановился и сердито начал снова:

— Послушайте, мистер Байерли. Мы получили инструкцию тщательно обыскать дом.

— Разве вы этого не сделали?

— Нам точно сказали, что мы должны искать.

— Да?

— Короче, мистер Байерли, будем называть вещи своими именами. Нам велено обыскать вас.

— Меня? — произнес прокурор, широко улыбаясь, — А как вы предполагаете это сделать?

— У нас с собой флюорограф…

— Значит, вы хотите сделать мой рентгеновский снимок? А вы имеете на это право?

— Вы видели постановление.

— Можно взглянуть еще раз?

Харроуэй, лицо которого выражало нечто большее, чем простое усердие, снова протянул бумагу. Байерли спокойно произнес:

— Я сейчас прочитаю, что вы уполномочены обыскать: «…домовладение, принадлежащее Стивену Аллену Байерли, под номером 355, Уиллоугров, Эванстрон, а также гаражи, кладовые и любые другие здания или строения, относящиеся к этому домовладению, а также все земельные участки, к нему принадлежащие»… хм… и так далее. Все верно. Но, дорогой мой, здесь ничего не говорится о том, чтобы обыскивать мои внутренности. Я не являюсь частью домовладения. Если вы думаете, что я спрятал робота в кармане, можете обыскать мою одежду.

Харроуэй твердо помнил, кому он обязан своей должностью. И теперь, получив возможность выдвинуться на лучшую, то есть лучше оплачиваемую, он не собирался отступать. Он сказал вызывающе:

— Послушайте-ка, я уполномочен осмотреть всю обстановку вашего дома и все, что я в нем найду. Но ведь вы находитесь в доме, верно?

— Удивительно справедливое замечание. Да, я в нем нахожусь. Но я — не обстановка. Я совершеннолетний, правомочный гражданин, у меня есть свидетельство о психической вменяемости, и я имею определенные законные права. Если вы обыщете меня, ваши действия можно будет квалифицировать как посягательство на мою личную неприкосновенность. Этой бумаги тут мало.

— Конечно, но если вы робот, то о личной неприкосновенности говорить не приходится…

— Тоже верно. Тем не менее этой бумаги недостаточно. В ней подразумевается, что я человек.

— Где? — Харроуэй схватил бумагу.

— А там, где говорится: «домовладение, принадлежащее» и так далее. Робот не может владеть собственностью. И можете сказать своему хозяину, мистер Харроуэй, что, если он попытается получить другую бумагу, где не будет подразумеваться, что я человек, я немедленно возбужу против него гражданский иск и потребую, чтобы он доказал, что я робот, на основании сведений, которыми он располагает сейчас. И если это ему не удастся, он заплатит солидный штраф за попытку лишить меня прав, предусмотренных законом. Вы передадите ему все это?

Подойдя к двери, Харроуэй обернулся.

— Вы ловкий крючкотвор…

Держа руку в кармане, он на секунду задержался в дверях. Потом вышел из дома, улыбнулся в сторону телекамеры, все еще продолжая играть свою роль, помахал рукой репортерам и крикнул:

— Завтра для вас, ребята, кое-что будет. Кроме шуток.

Сев в машину, Харроуэй откинулся на подушки, вынул из кармана маленький аппарат и осмотрел его. Ему еще ни разу не приходилось делать снимок в отраженных рентгеновских лучах. Он надеялся, что ничего не напутал.

Куинн и Байерли еще ни разу не встречались лицом к лицу наедине. Но визифон почти заменял такую встречу. Это была в буквальном смысле встреча лицом к лицу, хотя для каждого из них лицо другого представлялось лишь в виде черно-белого рисунка.

Разговора потребовал Куинн. Куинн его и начал, обойдясь без вступительных церемоний:

— Вам, наверное, будет интересно это узнать, Байерли. Я собираюсь предать гласности, что вы носите на себе непрозрачный для рентгеновских лучей экран.

— В самом деле? В таком случае вы, надо думать, уже предали это гласности. Боюсь, предприимчивые представители прессы уже довольно давно подслушивают все мои телефонные разговоры из служебного кабинета. Вот почему я и сижу последние недели дома.

Байерли говорил дружеским тоном. Можно было подумать, что он болтает с приятелем.

Губы Куинна слегка сжались.

— Этот разговор защищен от подслушивания. Для меня он сопряжен с некоторым риском.

— Ну еще бы! Никто не знает, что вы стоите за этой кампанией. По крайней мере, официально никто не знает. Неофициально это знают все. Я бы на вашем месте об этом не беспокоился. Значит, я ношу защитный экран? Я полагаю, вы обнаружили это, когда рентгенограмма, сделанная вчера вашим подставным лицом, оказалась передержанной?

— Вы понимаете, Байерли, для всех будет вполне очевидно, что вы боитесь рентгеновского просвечивания?

— А также станет ясно и то, что вы или ваши люди незаконно посягнули на мои права?

— Им на это наплевать.

— Может быть. Это, пожалуй, прекрасно характеризует различие в нашей тактике, не правда ли? Вам нет дела до прав гражданина. А я о них не забываю. Я не дам себя просвечивать, потому что настаиваю на своих правах из принципа. Так же как я буду настаивать на правах остальных, когда меня изберут.

— Несомненно, это очень хорошо для предвыборной речи. Только вам никто не поверит. Слишком высокопарно. Вот еще что, — его голос внезапно стал жестким, — вчера у вас дома находились не все, кто там живет.

— Это почему?

— Я располагаю сведениями, — Куинн зашелестел разложенными перед ним бумагами, которые были видны в визифон, — что одного человека не хватало. Калеки.

— Совершенно верно, — произнес Байерли без всякого выражения, — калеки. Моего старого учителя, который живет со мной и который сейчас находится за городом — и находится там уже два месяца. В таких случаях говорят «удалился на покой». Вы что-нибудь против этого имеете?

— Ваш учитель? Какой-то ученый?

— Когда-то он был юристом, прежде чем стал калекой. У него есть официальное разрешение заниматься биофизическими исследованиями в собственной лаборатории, и полное описание его работ передано в соответствующие учреждения, куда вы и можете обратиться. Большого значения его работы не имеют, но они безобидны и развлекают… бедного калеку. А я помогаю ему, насколько могу.

— Ясно. А что этот… учитель… знает о производстве роботов?

— Я не могу судить о его познаниях в области, с которой сам толком не знаком.

— Он имеет доступ к позитронным мозгам?

— Спросите об этом ваших друзей из «Ю. С. Роботс». Им лучше знать.

— Я буду краток, Байерли. Ваш калека-учитель и есть настоящий Стивен Байерли. Вы — созданный им робот. Мы можем это доказать. В автомобильную катастрофу попал он, а не вы. Это можно проверить.

— В самом деле? Пожалуйста, проверяйте. Желаю успеха.

— И мы можем обыскать этот загородный дом. Посмотрим, что мы там найдем.

— Ну, это как сказать, Куинн, — Байерли широко улыбнулся, — На наше несчастье, мой так называемый учитель серьезно болен. Загородный дом для него как бы санаторий, где он отдыхает. Его право на личную неприкосновенность при таких обстоятельствах еще прочнее. Вы не сможете получить разрешение на обыск, если не предъявите достаточных оснований. Тем не менее я не буду вас от этого удерживать.

Наступила небольшая пауза. Куинн наклонился вперед, так что его лицо заняло весь экран и стали видны тонкие морщинки на лбу.

— Байерли, зачем вы упрямитесь? Вас не выберут.

— Разве?

— Неужели вы этого не понимаете? Или, по-вашему, отказ опровергнуть обвинение, что вам было бы очень легко сделать, нарушив один из Законов Роботехники, не убеждает людей, что вы в самом деле робот?

— Я понимаю одно: из малоизвестного, ничем не примечательного юриста я превратился в фигуру мирового значения. Вы умеете делать рекламу.

— Но вы же робот.

— Сказано — не доказано.

— Доказательств хватит, чтобы вас не выбрали.

— Тогда вам нечего волноваться — вы уже победили.

— До свидания, — сказал Куинн. В его голосе впервые прозвучала злоба. Визифон погас.

— До свидания, — невозмутимо произнес Байерли перед пустым экраном.

Байерли привез своего учителя в город за неделю до выборов. Вертолет опустился на окраине.

— Ты останешься здесь до конца выборов, — сказал ему Байерли. — Если дело обернется плохо, лучше, чтобы ты был в более спокойном месте.

В хриплом голосе, вырвавшемся из перекошенного рта Джона, можно было различить тревогу.

— Разве есть основания опасаться насилия?

— Фундаменталисты не скупятся на угрозы, так что теоретически такая опасность есть. Но я не думаю, чтобы это случилось. У них нет реальной силы. Просто они постоянно вносят смуту, и когда-нибудь это кончится беспорядками. Ты согласен побыть здесь? Ну пожалуйста! Мне будет не по себе, если придется беспокоиться о твоей безопасности.

— Хорошо. Ты все еще думаешь, что дело кончится благополучно?

— Уверен. У тебя там никто не появлялся?

— Никто. Это я точно знаю.

— И ты себя вел так, как мы договорились?

— В точности. Там все будет в порядке.

— Тогда будь осторожнее, Джон, а завтра смотри телевизор.

Байерли пожал изувеченную руку, лежавшую на его руке.

Хмурое лицо Лентона выражало сильнейшее беспокойство. Его положение было незавидным. Он считался уполномоченным Байерли по проведению избирательной кампании, которая была вообще не похожа на избирательную кампанию. Объектом ее был человек, который раскрыть свой план действий отказался, а следовать указаниям своего уполномоченного не соглашался.

— Вы не должны! — (Это были его любимые слова, а в последние дни они стали и единственными.) — Я говорю вам, Стив, вы не должны!

Он рухнул в кресло перед столом прокурора, который не спеша листал отпечатанный на машинке текст своей речи.

— Откажитесь, Стив! Посмотрите, ведь эту толпу организовали фундаменталисты. Вас не станут слушать. Скорее всего, вас закидают камнями. Зачем вам выступать с речью перед публикой? Чем плоха запись на пленку или выступление по телевидению?

— Но ведь вы хотите, чтобы я победил на выборах, не правда ли? — мягко спросил Байерли.

— Победили! Вам не победить, Стив! Я пытаюсь спасти вашу жизнь!

— О, мне ничего не грозит.

— Ему ничего не грозит! — Лентон даже поперхнулся. — Вы хотите сказать, что намерены выйти на балкон перед пятьюдесятью тысячами полоумных идиотов и попробуете вбить им что-то в голову — с балкона, как средневековый диктатор?

Байерли взглянул на часы.

— Да. И примерно через пять минут, как только будут готовы телевизионные операторы.

Ответ Лентона был не совсем членораздельным.

Толпа заполняла оцепленную площадь. Казалось, что деревья и дома поднимаются из сплошной массы людей. А телевидение сделало очевидцем происходящего все человечество. Это были местные выборы, но за ними следил весь мир.

Байерли подумал об этом и улыбнулся.

Но сама толпа не могла вызвать улыбки. Она щетинилась знаменами и плакатами, где на все лады повторялось одно и то же обвинение. Атмосфера враждебности сгустилась до того, что стала почти осязаемой.

Выступление с самого начала было сорвано. Голос Байерли заглушали рев толпы и ритмические выкрики кучек фундаменталистов, разбросанных там и сям по всей площади. Но Байерли продолжал говорить, медленно и бесстрастно…

В комнате Лентон схватился за голову и застонал. Он ждал кровопролития.

В передних рядах толпы началось какое-то движение. Вперед проталкивался тощий субъект с выпученными глазами, в костюме, слишком коротком для его костлявых рук и ног. Устремившийся за ним полицейский медленно и с трудом пробивался сквозь толпу, пока Байерли сердитым взмахом руки не остановил его.

Тощий человек был уже под самым балконом. Он что-то кричал, но слов не было слышно из-за шума толпы.

Байерли наклонился через перила.

— Что вы сказали? Если вы хотите задать мне законный вопрос, я отвечу, — Он повернулся к стоявшему рядом полицейскому: — Проведите его сюда.

Толпа насторожилась. В разных местах послышались крики «Тише!», которые слились в общий гомон, а потом понемногу утихли. Тощий человек, весь красный и запыхавшийся, предстал перед Байерли.

Байерли сказал:

— Вы хотите что-то спросить?

Тощий человек впился в него глазами и произнес надтреснутым голосом:

— Ударь меня!

С неожиданной энергией он выставил вперед подбородок.

— Ударь меня! Ты говоришь, что ты не робот. Докажи это! Ты не сможешь ударить человека, чудовище!

Наступила странная, пустая, мертвая тишина. Ее прорезал голос Байерли:

— У меня нет причин вас бить.

Тощий человек захохотал.

— Ты не можешь меня ударить! Ты меня не ударишь! Ты не человек! Ты чудовище, которое притворилось человеком!

И Стивен Байерли, стиснув зубы, на глазах у тысяч людей, смотревших на него с площади, и миллионов, глядевших на экраны телевизоров, размахнулся и нанес ему могучий удар в челюсть. Тощий человек упал навзничь без сознания. Лицо его выражало одно лишь бессмысленное изумление.

Байерли сказал:

— Мне очень жаль… Отнесите его в дом и устройте поудобнее. Как только я освобожусь, я с ним поговорю.

И когда доктор Кэлвин, развернув свою машину, отъехала, только один репортер успел прийти в себя настолько, чтобы броситься за ней и выкрикнуть вопрос, которого она не расслышала.

Сьюзен Кэлвин обернулась и прокричала:

— Он — человек!

Репортеру только того и нужно было. Он понесся прочь.

Речь была произнесена до конца, но больше никто ничего из нее так и не слышал.

Доктор Кэлвин и Стивен Байерли встретились еще раз — за неделю до того, как он принес присягу, вступая в должность мэра. Было уже далеко за полночь.

Доктор Кэлвин сказала:

— Вы как будто не устали.

Новый мэр улыбнулся:

— Я могу еще задержаться. Только не говорите Куинну.

— Не скажу. Кстати, у Куинна была интересная версия. Жаль, что вы ее опровергли. Вы, вероятно, знаете, в чем она заключалась?

— Частично.

— Она была в высшей степени драматической. Стивен Байерли был молодой юрист, хороший оратор, большой идеалист и увлекался биофизикой. Между прочим, вы интересуетесь роботехникой, мистер Байерли?

— Только с юридической стороны.

— А тот Стивен Байерли интересовался. Но произошла автомобильная катастрофа. Жена Байерли погибла. Ему пришлось еще хуже. Его ноги были искалечены, лицо изуродовано, он лишился голоса, пострадала и его психика. Он отказался от пластической операции и стал отшельником. Карьера его погибла, у него остались только разум и руки. Каким-то образом ему удалось раздобыть позитронный мозг, самый сложный, способный решать этические проблемы. А это высшее достижение роботехники. Он вырастил для этого мозга тело. Он сделал из робота все, чем он мог бы быть сам. Он послал его в мир в качестве Стивена Байерли, а сам остался старым учителем-калекой, которого никто никогда не видит…

— К несчастью, — сказал новый мэр, — ударив человека, я все это опроверг. Судя по газетам, ваш официальный приговор гласил, что я человек.

— Как это получилось? Расскажите мне. Это не могло быть случайностью.

— Ну, это была не совсем случайность. Большую часть работы проделал Куинн. Мои люди начали потихоньку распространять слух, что я ни разу в жизни не ударил человека, что я не способен ударить человека, что если я не сделаю этого, когда меня будут провоцировать, то будет точно доказано, что я робот. Поэтому я устроил это дурацкое публичное выступление, вокруг которого была создана такая шумиха, что какой-нибудь осел почти неизбежно должен был клюнуть. По сути дела, это был дешевый трюк. В таких случаях все зависит от искусственно созданной атмосферы. Конечно, эмоциональный эффект обеспечил мое избрание, чего я и добивался.

Сьюзен Кэлвин кивнула.

— Я вижу, вы вторгаетесь в мою область — вероятно, это неизбежно для любого политического деятеля. Но мне жаль, что все вышло именно так. Я люблю роботов. Люблю их гораздо больше, чем людей. Если бы был создан робот, способный стать общественным деятелем, он был бы самым лучшим из них. Следуя Законам Роботехники, он не мог бы причинять людям зла, был бы чужд тирании, подкупа, глупости и предрассудков. А прослужив некоторое время, он ушел бы в отставку, хотя он и бессмертен, — ведь для него было бы немыслимо огорчить людей, дав им понять, что ими управляет робот. Что могло бы быть лучше?

— Разве что роботу все это могло бы оказаться не под силу из-за коренных недостатков позитронного мозга. Ведь такой мозг по своей сложности не может сравниться с человеческим.

— У него были бы советники. Даже человеческий мозг не может управлять без помощников.

Байерли внимательно посмотрел на Сьюзен Кэлвин.

— Почему вы улыбаетесь, доктор Кэлвин?

— Потому что Куинн кое-что упустил из виду.

— Вы хотите сказать, что его версию можно было бы дополнить?

— Да. Одной деталью. Этот Стивен Байерли, о котором говорил мистер Куинн, этот калека перед выборами по каким-то таинственным причинам провел три месяца за городом. Он вернулся как раз к вашему знаменитому выступлению. А ведь он мог и еще раз сделать то, что он уже сделал. Тем более что задача была гораздо проще.

— Я вас не совсем понимаю.

Доктор Кэлвин встала и одернула костюм, собираясь уходить.

— Я хочу сказать, что есть один случай, когда робот может ударить человека, не нарушив Первого Закона. Только один случай…

— Когда же?

Доктор Кэлвин была уже в дверях. Она спокойно произнесла:

— Когда человек, которого нужно ударить, — другой робот.

Ее худое лицо просияло, на нем появилась широкая улыбка.

— До свидания, мистер Байерли. Надеюсь, что я еще буду голосовать за вас через пять лет — на выборах Координатора.

Стивен Байерли усмехнулся.

— Ну, до этого пока далеко…

Дверь за ней закрылась.

РИСК

На Гипербазе долго ждали этого дня. В обзорной галерее расположились — в строгом соответствии с протоколом — чиновники, ученые, техники и множество других людей, которых можно обозначить одним словом: персонал. Все ждали — кто с надеждой, кто с тревогой, кто затаив дыхание, кто с нетерпением, а кто со страхом, — ждали решающего момента, кульминации всей их работы.

Полый астероид, известный под названием Гипербаза, был окружен в этот день стеной непроницаемой секретности в радиусе десятков тысяч миль. Ни один корабль не мог проникнуть за нее, не будучи уничтоженным. Ни одно сообщение не могло пересечь ее без проверю!.

Примерно в сотне миль от Гипербазы уже год аккуратно двигался по правильной круговой орбите маленький астероид. Его номер был X 937, но на Гипербазе его называли не иначе как «Он» («Ты на Нем сегодня был?», «Генерал на Нем, устраивает разнос»), и в конце концов обыкновенное местоимение перешло в разряд имени собственного.

На Нем, уже опустевшем в преддверии времени «О», стоял «Парсек», уникальный корабль, какого еще не было в истории человечества. Беспилотный корабль был готов к старту в глубины непостижимого.

Джералд Блэк, занимающий, как и подобает блестящему молодому специалисту в области физики поля, место в первом ряду, похрустел суставами, вытер потные ладони о запятнанный белый халат и угрюмо спросил:

— А почему бы вам не переключиться на генерала или на ее светлость — вон они сидят?

Найджел Ронсон из Интерплэнетери Пресс мельком взглянул на генерал-майора Ричарда Кэллнера в ослепительной парадной форме и на неприметную женщину, совсем терявшуюся в этом блеске. Он ответил:

— Я бы так и сделал, но меня интересуют новости.

Ронсон был низенький и толстенький человечек. Он старательно подражал расхожему образу популярного журналиста: волосы тщательно подстрижены коротким ежиком, воротник рубашки расстегнут, а брюки доходят только до щиколотки. Но профессионал он был хороший.

Блэк был коренаст, под темными волосами открывался низкий лоб, но ум его, по контрасту с тупыми концами сильных пальцев, был необычайно остер. Он сказал:

— Новости надо узнавать у них.

— Чепуха, — заявил Ронсон, — Без шитого золотом мундира Кэллнер — пустое место. Раздеть его — и останется автомат, медленно передающий вниз приказы и поспешно отфутболивающий наверх ответственность за решения.

Блэк чуть не улыбнулся, но одернул себя.

— Ну а мадам доктор?

— Доктор Сьюзен Кэлвин из «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», — пропел журналист, — Дама с гиперпространством вместо сердца и глазами, изливающими жидкий гелий. Она пройдет сквозь Солнце и выйдет с другой стороны в скафандре из застывшего пламени.

Блэку стоило еще большего труда сдержать улыбку.

— А директор Шлосс?

Ронсон бойко затараторил:

— Слишком много знает. Пытается поддерживать в своем собеседнике тлеющий огонек интеллекта и одновременно — не ослепить упомянутого собеседника блеском своего. В результате ничего интересного сообщить не в состоянии.

На этот раз Блэк оскалился.

— Ну а если я попрошу объяснить, почему вы пристали ко мне?

— Очень просто, доктор. Я на вас посмотрел и решил, что вы слишком уродливы для дурака и слишком умны, чтобы упустить шанс получить некоторую известность.

— Напомните мне как-нибудь, чтобы я хорошенько вам врезал, — сказал Блэк. — И что же вас интересует?

Журналист из Интерплэнетери Пресс показал пальцем на корабль и спросил:

— Эта штука сработает?

Блэк тоже посмотрел вниз и ощутил легкий озноб, как дуновение ветерка ночью на Марсе. Смотровое окно представляло собой большой телеэкран, разделенный на две половины. Одна половина давала полный обзор его неровной поверхности, на которой стоял «Парсек», слабо сияя в бледных лучах солнца. На второй половине экрана был виден пульт управления «Парсека». В помещении было пусто. В кресле пилота помещался предмет, отдаленно напоминающий человека, но ошибиться было невозможно — это был всего-навсего позитронный робот.

Блэк ответил:

— В физическом смысле — да, сэр, сработает. То есть робот улетит и вернется. В этом отношении мы преуспели. Я все это наблюдал. Я приехал сюда через две недели после защиты диплома по физике поля, и с тех пор, если не считать отпусков и увольнительных, я все время здесь. Я был здесь, когда мы первый раз отправили через гиперпространство на орбиту Юпитера кусок металлической проволоки — и получили обратно металлическую стружку. Я был здесь, когда мы отправили туда белых мышей. Обратно вернулся мясной фарш. После этого у нас ушло полгода на создание равномерного гиперполя. Нам пришлось устранять отставание в десятитысячные доли секунды, возникающее в различных точках материи при путешествии в гиперпространстве. После этого белые мыши стали возвращаться целыми и невредимыми. Помню, мы праздновали целую неделю, когда первая белая мышь вернулась живой и сдохла только через десять минут. Теперь после возвращения они живут, пока за ними есть уход.

— Здорово! — сказал Ронсон.

Блэк посмотрел на него искоса.

— Я сказал, что в физическом смысле все сработает. Эти белые мыши…

— Что?

— У них ум отшибает. Даже их крохотный мышиный ум. Они отказываются есть. Их надо кормить искусственно. Не совокупляются. Не бегают. Они просто сидят. Сидят. Сидят. Вот и все. В конце концов мы добились того, что сумели отправить туда шимпанзе. Это был кошмар. Он слишком похож на человека, поэтому зрелище — невыносимое. Вернулся ползающий кусок мяса. Он мог двигать глазами и иногда дергать лапами. Он скулил, сидя в собственных испражнениях и не пытаясь передвинуться. Потом его кто-то пристрелил, и мы все вздохнули с облегчением. Пойми, приятель, из гиперпространства в своем уме еще никто не возвращался.

— Это можно опубликовать?

— Может быть — после эксперимента. Они возлагают на него очень большие надежды, — Блэк слегка покривился.

— А вы нет?

— С роботом у пульта управления? Нет.

Блэк невольно вспомнил тот эпизод, когда несколько лет назад по его вине случайно чуть не потерялся робот. Он подумал о роботах серии Нестор, которые принесли с собой на Гипербазу свой ровный, прочный интеллект и изъяны, оказавшиеся оборотной стороной их совершенства. Что толку рассуждать об этом? Читать проповеди — не его призвание.

Но Ронсон, заполняя затянувшееся молчание болтовней, сказал, заменяя одну жевательную резинку другой:

— Только не говорите мне, что вы противник роботов. Считается, что все ученые — их сторонники.

У Блэка лопнуло терпение.

— Да, действительно. В том-то и дело. Технологическое сознание помешано на роботах. Любую работу должен делать робот, иначе главный инженер считает, что он в дураках. Вам нужен упор для двери? Купите робота с массивными ногами. Это даже не смешно. — Он говорил тихим, напряженным голосом, прямо в ухо Ронсону.

Ронсону удалось наконец высвободить свою руку.

— Я же не робот, — сказал он, — Не вымещайте злость на мне. Я человек. Гомо сапиенс. Вы мне руку чуть не сломали, разве это не доказательство?

Однако шуткой Блэка было уже не пронять.

— Знаете, сколько времени впустую потрачено на этот проект? Мы построили идеального неспециализированного робота и дали ему одну команду. Всего одну. Я слышал этот приказ. И запомнил его. Кратко и мило. «Крепко схвати рычаг. Притяни его к себе, держи крепко. Крепко! Держи до тех пор, пока с пульта управления не поступит информация, что ты дважды пересек гиперпространство». Итак, когда наступит время «О», робот схватит рычаг управления и крепко притянет его к себе. Его руки нагреты до температуры человеческого тела. Когда рычаг примет нужное положение, тепловое расширение обеспечит полный контакт и образуется гиперполе. Если на пути туда с мозгом робота что-то случится — неважно. Все, что от него требуется, — на долю секунды удержать рычаг в рабочем положении; корабль вернется, и гиперполе исчезнет. Все предусмотрено. После этого останется только изучить реакции позитрон- ного мозга и узнать, что в них нарушилось, если, конечно, это произошло.

Ронсон удивленно сказал:

— Но мне все это кажется очень разумным.

— Да? — ехидно спросил Блэк, — А что можно установить по мозгу робота? Он позитронный, а наш — клеточный. Он металлический, а наш — белковый. Они разные. Они несопоставимы. Но я уверен, что, получив эти данные и решив, что им известно уже все, они пошлют в гиперпространство человека. Бедняга! Поймите, не в смерти дело. Дело в полной утрате рассудка. Если бы вам довелось видеть того шимпанзе, вы бы меня поняли. Смерть — стерильна и окончательна. Другое дело…

Журналист спросил:

— Вы это с кем-нибудь обсуждали?

— Да. Они твердят то же, что и вы. Что я противник роботов. Простое объяснение. Посмотрите на Сьюзен Кэлвин. Уж она-то точно ничего против роботов не имеет. Она прилетела с Земли, чтобы увидеть этот эксперимент. Будь за пультом управления человек, она бы с места не сдвинулась. Да что толку об этом говорить!

— Продолжайте, — сказал Ронсон. — Это ведь еще не все.

— А что еще?

— Есть и другие проблемы. Вы объяснили про роботов. Но с чего вдруг такая секретность?

— Секретность?

— Не прикидывайтесь. Вдруг выясняется, что я не имею права передавать никаких сообщений. Что всем кораблям доступ сюда почему-то закрыт. В чем дело? Это же всего-навсего очередной эксперимент. О гиперпространстве и о том, чем вы здесь занимаетесь, известно всем. Для кого это тайна?

Блэк все еще находился во власти раздражения — на роботов, на Сьюзен Кэлвин, на ту историю с исчезнувшим роботом. И оно вылилось на несносного маленького журналиста с его несносными вопросиками.

«Посмотрим, — подумал он, — как ему это понравится».

— Вас действительно это интересует? — спросил он.

— Еще бы.

— Ну хорошо. До сих пор мы работали с гиперполем на объектах, в миллионы раз меньших, чем этот корабль, и запускали их на расстояния, меньшие в миллионы раз. А это значит, что сейчас возникнет гиперполе в миллиарды раз более мощное, чем то, с которым мы имели дело. И точно предсказать последствия никто не может.

— То есть?

— Теоретически корабль должен долететь до заданной точки в районе Сириуса и вернуться в точку запуска. Но какой объем пространства унесет с собой «Парсек»? Неизвестно. Мы слишком мало знаем о гиперпространстве. Может улететь и астероид, на котором стоит корабль. Понимаете, если в наши расчеты вкралась хоть малейшая ошибка, он может вообще не вернуться. Или вернуться, уклонившись от заданной точки на миллиарды миль. И не исключено, что не только астероид сдвинется с места.

— А что еще?

— Не знаю. Тут есть элемент статистической неопределенности. Вот почему кораблям запрещено появляться поблизости. Вот почему до благополучного окончания эксперимента мы избегаем лишнего шума.

У Ронсона перехватило дыхание.

— А если обратная траектория приведет его на Гипербазу?

— Такая вероятность есть, — спокойно сказал Блэк, — Но небольшая. Иначе, уверяю вас, директора Шлосса здесь бы не было. Но математическая вероятность есть.

Журналист посмотрел на часы.

— Когда это все начнется?

— Минут через пять. Не боитесь?

— Нет, — ответил Ронсон, но сел с озадаченным видом и вопросов больше не задавал.

Перегнувшись через перила, Блэк посмотрел вниз. Шли последние минуты.

Робот зашевелился!

Все подались вперед; свет приглушили, чтобы лучше видеть происходящее внизу. Пока это было только первое его движение. Руки робота приблизились к рычагу.

Блэк ждал последнего момента, когда робот двинет рычаг на себя. В голове у него почти одновременно пронеслись все возможные варианты развития событий.

Сначала будет короткое мерцание. Это значит, что корабль прошел через гиперпространство и вернулся. Хотя промежуток времени чрезвычайно мал, абсолютно точное возвращение на исходную позицию невозможно. И поэтому обязательно будет мерцание.

Послевозвращения может выясниться, что приборы, которые должны были выровнять гиперполе на огромном корабле, не сработали, и тогда робот превратится в груду стального лома. И корабль тоже.

Или расчеты окажутся не совсем верными, и корабль попросту не вернется. Или, что еще хуже, вместе с кораблем не вернется и Гипербаза.

Конечно, все может и обойтись. Будет мерцание, и корабль вернется в целости и сохранности. Робот, с неповрежденным мозгом, встанет с кресла и доложит об успешном завершении первого полета построенного людьми аппарата за пределы Солнечной системы.

Шла последняя минута.

Последняя секунда: робот схватил рычаг и с силой притянул его к себе…

Ничего!

Мерцания не было. Все по-прежнему!

«Парсек» так и не покинул пределы нормального пространства.

Генерал-майор Кэллнер снял фуражку и стер со лба пот. Открывшаяся лысина состарила бы его лет на десять, но гримаса, исказившая его черты, уже успела дать тот же эффект. С момента неудачного запуска «Парсека» прошел почти час — и до сих пор ничего не было предпринято.

— Как это могло случиться? Как? Не понимаю.

Доктор Мейер Шлосс, который в свои сорок лет был корифеем молодой науки о гиперполе, безнадежно произнес:

— Теоретические расчеты верны. Даю голову на отсечение. Где-то на корабле механическая неполадка. Только и всего.

Он говорил это уже раз десять.

— Я думал, что все проверено, — И это уже говорилось неоднократно.

— Да, сэр, было. И все же… — И это тоже было не ново.

Они сидели в кабинете Кэллнера, куда никому сейчас не было доступа, и смотрели друг на друга. Ни тот ни другой не смели взглянуть в сторону третьего собеседника.

Лицо Сьюзен Кэлвин, бледное, с тонкими губами, было бесстрастно. Она холодно произнесла:

— Можете утешаться тем, о чем я говорила вам еще раньше. Вряд ли из этого вышло бы что-нибудь путное.

— Сейчас не время возвращаться к старым спорам, — простонал Шлосс.

— Я и не спорю. «Ю. С. Роботе» поставляет роботов различных модификаций всем законным покупателям для использования в рамках закона. При этом свои обязательства мы выполнили, предупредив вас: нет никаких гарантий, что выводы о происходящем с позитронным мозгом можно переносить на мозг человека. За это мы ответственности не несем. Так что предмета для спора нет.

— Большие проблемы большого космоса, — вставил генерал Кэллнер слабым голосом, — Не будем это обсуждать.

— А что нам остается? — пробормотал Шлосс, — Не узнав в точности, что происходит с мозгом в гиперпространстве, мы не можем идти дальше. Мозг робота по крайней мере обладает способностью к математическому анализу. Это зацепка, начало. И пока мы не попытаемся… — Он исступленно посмотрел на нее, — Но дело не в вашем роботе, доктор Кэлвин. Нас волнует не он и не его позитронный мозг. Черт возьми… — Он сорвался на крик.

Робопсихолог оборвала эту тираду, почти не повысив ровного, размеренного тона:

— Только без истерики. Мне довелось повидать немало кризисных ситуаций, и истерика никогда еще не способствовала их разрешению. Мне нужно получить ответы на некоторые вопросы.

Полные губы Шлосса дрогнули, его глубоко посаженные глаза, казалось, совсем запали, остались только темные глазные впадины. Он резко спросил:

— Вы что-нибудь понимаете в практическом приложении теории поля?

— Это не имеет значения. Я главный робопсихолог «Ю. С. Роботс». За пультом управления «Парсека» сидит позитронный робот. Как и другие такие роботы, он не продается, а сдается в аренду. Я имею право запрашивать информацию о любом эксперименте, в котором он участвует.

— Поговорите с ней, Шлосс, — рявкнул генерал Кэллнер. — Она… с ней можно договориться.

Доктор Кэлвин перевела свои светлые глаза на генерала, который присутствовал при разборе дела о потерянном роботе, — вряд ли после этого он склонен ее недооценивать. (Шлосс в то время был в отпуске по болезни, а молва не идет ни в какое сравнение с личным опытом.)

— Благодарю вас, генерал, — сказала она.

Шлосс бросил на них беспомощный взгляд и пробормотал:

— Что вы хотите знать?

— Первый вопрос, естественно, таков: если проблема не в роботе, то в чем же?

— Но это же очевидно. Корабль не двинулся с места. Вы что, ослепли?

— У меня прекрасное зрение. Но непонятно, почему такая паника из-за какой-то механической неполадки. Вам ведь это не в новинку?

Генерал пробормотал:

— Дело в расходах. Корабль чертовски дорог. Мировой Конгресс… ассигнования… — Он запнулся.

— Корабль не поврежден. Осмотр и устранение неполадок провести нетрудно.

Шлосс снова взял себя в руки. У него был вид человека, который поймал свою душу обеими руками, хорошенько встряхнул и поставил на ноги. Даже голос его звучал теперь спокойней.

— Доктор Кэлвин, когда речь идет о механических неполадках, имеется в виду, что на реле могла попасть пылинка, или из-за пятнышка масла нарушен контакт, или из-за кратковременного теплового расширения вышел из строя транзистор. Причин могут быть десятки. Сотни. Любая из них может оказаться временной. И в любой момент прекратить свое действие.

— То есть «Парсек» в любой момент все же может стартовать в гиперпространство и вернуться?

— Вот именно. Теперь вам понятно?

— Ничуть. Разве вы не этого хотите?

Шлосс поднял руки, как будто собираясь вцепиться себе в волосы и рвануть их.

— Вы не специалист по теории поля.

— Это затрудняет объяснение, доктор?

— Корабль должен был, — с отчаянием в голосе сказал Шлосс, — совершить прыжок из одной точки пространства, определенной по отношению к центру гравитации Галактики, к другой. Вернуться он должен был в изначальную точку, обратная траектория была скорректирована с учетом движения Солнечной системы. За час, который прошел с момента запланированного старта «Парсека», Солнечная система изменила свое положение. Параметры, по которым рассчитывалось гиперполе, изменились. Обычные законы движения в гиперпространстве не действуют, и, чтобы вычислить новые, потребуется неделя работы компьютеров.

— То есть, если корабль стартует сейчас, он вернется в какую-то непредсказуемую точку в тысячах миль отсюда?

— Непредсказуемую? — Шлосс изнуренно улыбнулся, — Да. Я бы назвал это именно так. «Парсек» может очутиться в туманности Андромеды или, например, в центре Солнца. В любом случае шансов на его возвращение практически нет.

Сьюзен Кэлвин кивнула.

— Итак, если корабль стартует, а это может случиться в любой момент, то несколько миллиардов долларов налогоплательщиков будут потеряны безвозвратно — как нам будет сказано — из-за брака в работе.

Генерал-майор Кэллнер вздрогнул, как будто в него всадили острую булавку.

Робопсихолог продолжала:

— Значит, механизм генерации гиперполя на корабле нужно вывести из строя, и как можно скорее. Нужно что-то отсоединить, разъединить или отключить, — Она говорила как бы сама с собой.

— Это не так просто, — сказал Шлосс, — Мне трудно вам это как следует объяснить, поскольку вы не специалист в физике поля. Но это все равно что попытаться разомкнуть обыкновенную электроцепь, разрезав провода под высоким напряжением садовыми ножницами. Это может кончиться плохо. Это непременно кончится плохо.

— Вы хотите сказать, что любая попытка отключить механизм может выбросить корабль в гиперпространство?

— Любая попытка, сделанная наугад, наверняка приведет к этому. Действие гиперполя не ограничено скоростью света. Очень вероятно, что скоростных порогов для него вообще не существует. Единственно разумный выход — выяснить причину неудачи и понять, как можно без риска отключить поле.

— И как же вы предлагаете это сделать, доктор Шлосс?

Шлосс ответил:

— Мне кажется, что единственный выход — послать туда одного из наших роботов серии Нестор…

— Ни в коем случае! Что за глупость! — прервала его Сьюзен Кэлвин.

Шлосс холодно сказал:

— Несторы знакомы с проблемами использования гиперполя. Они идеально…

— Об этом не может быть и речи. Вы не имеете права использовать наших позитронных роботов в таких целях без моего разрешения. А у вас его нет и не будет.

— Что вы предлагаете?

— Надо послать одного из ваших инженеров.

Шлосс ожесточенно замотал головой.

— Это невозможно. Слишком рискованно. Если мы лишимся и корабля, и человека…

— И все же ни Нестора, ни других роботов посылать нельзя.

Генерал сказал:

— Я… я должен связаться с Землей. Проблему надо решать на более высоком уровне.

Сьюзен Кэлвин резко возразила:

— На вашем месте я бы пока воздержалась, генерал. Не имея собственного плана действий, вы отдадите себя на милость правительства. Уверена — ничем хорошим это для вас не кончится.

— Но что же делать? — Генерал снова вытер лоб платком.

— Пошлите инженера. Другого выхода нет.

Шлосс посерел.

— Легко сказать — инженера. Но кого?

— Я об этом думала. У вас тут есть, кажется, молодой человек по фамилии Блэк. Я видела его на Гипербазе в прошлый приезд.

— Доктор Джералд Блэк?

— Да, кажется, так. Тогда он был холостяком. У него до сих пор нет семьи?

— По-моему, нет.

— Тогда вызовите его сюда, скажем, минут через пятнадцать, а я пока просмотрю его дело.

Сьюзен Кэлвин незаметно приняла командование на себя. Ни Шлосс, ни Кэллнер не стали с этим спорить.

Во время этого, второго, визита Сьюзен Кэлвин на Гипербазу доктор Блэк видел ее издали. Сам он не сделал ничего, чтобы сократить разделяющую их дистанцию. Теперь, когда его вызвали к ней, он рассматривал ее с неприязнью и отвращением. Он едва обратил внимание на стоящих позади нее Шлосса и генерала Кэллнера.

Он вспомнил, как стоял перед ней в прошлый раз, когда она ледяным тоном отчитывала его за исчезнувшего робота.

Холодные серые глаза доктора Кэлвин встретились с напряженным взглядом его темных глаз.

— Доктор Блэк, — сказала она, — полагаю, ситуация вам ясна.

— Да, — ответил Блэк.

— Нужно что-то предпринять. Корабль слишком дорог, чтобы терять его. Если все это выйдет наружу, финансирование проекта, вероятно, прекратится.

Блэк кивнул.

— Я думал об этом.

— Надеюсь, вы подумали и о том, что нужно послать кого-нибудь на «Парсек», чтобы выяснить, в чем неисправность, и… э-э… предотвратить самопроизвольный запуск.

После короткой паузы Блэк резко сказал:

— Где вы найдете такого дурака?

Кэллнер нахмурился и взглянул на Шлосса. Тот закусил губу и посмотрел в пространство.

Сьюзен Кэлвин сказала:

— Конечно, не исключена возможность внезапного возникновения гиперполя, и тогда корабль может исчезнуть навсегда. С другой стороны, он может вернуться в какую-нибудь точку Солнечной системы. В этом случае для спасения человека и корабля будут приложены все силы.

Блэк сказал:

— Небольшая поправка: идиота и корабля!

Этот комментарий Сьюзен Кэлвин пропустила мимо ушей. Она сказала:

— Я просила генерала Кэллнера поручить это вам. Сделать это должны вы.

Блэк без промедления ответил ровным голосом:

— Я не предлагал своих услуг, мадам.

— На Гипербазе не найдется и десятка людей, обладающих достаточными для выполнения этого задания знаниями. Я остановила выбор на вас, поскольку я вас знаю. Вам понятна суть дела…

— Послушайте, я не предлагал своих услуг.

— У вас нет выбора. Вы ведь не станете уклоняться от ответственности?

— От ответственности? А почему вы решили, что она лежит на мне?

— Потому, что лучше вас этого не сделает никто.

— Вы понимаете, какой это риск?

— Думаю, что да, — ответила Сьюзен Кэлвин.

— А я утверждаю, что нет. Вы не видели того шимпанзе. Послушайте, сказав «идиота и корабля», я не выражал мнение, а говорил о факте. Я рискнул бы жизнью, при необходимости. Правда, без особого удовольствия, но рискнул бы. Но превратиться на всю оставшуюся жизнь в бессмысленное животное я не хочу, и точка.

Сьюзен Кэлвин задумчиво посмотрела на сердитое лицо молодого инженера, покрытое капельками пота.

— Пошлите одного из ваших роботов, робота НС-2! — закричал Блэк.

В глазах психолога появился холодный блеск. Она размеренно произнесла:

— Да, доктор Шлосс так и предлагал. Но роботы НС-2 сдаются нашей фирмой в аренду, а не продаются. Видите ли, стоимость каждого — несколько миллионов. Я как представитель компании решила, что они слишком дороги, чтобы рисковать ими в таком деле.

Блэк сжал дрожащие руки в кулаки, будто пытаясь от чего- то удержаться.

— Так вы говорите мне… вы говорите, что предпочитаете послать меня, поскольку моя жизнь дешевле?

— Да, в общем, так.

— Нет, черт меня побери и вас заодно, — сказал Блэк.

— Ваше пожелание, доктор Блэк, может оказаться не так уж далеко от истины. Генерал Кэллнер подтвердит — это приказ. Насколько мне известно, вы здесь на полувоенном положении. За отказ выполнить задание вас могут отдать под трибунал и приговорить к тюремному заключению на Меркурии. А это, по-моему, достаточно похоже на ад, чтобы ваши слова приобрели буквальный смысл, — если бы я решила вас там навестить, что маловероятно. С другой стороны, если вы согласитесь отправиться на «Парсек» и выполните задание, это откроет большие возможности для вашей карьеры.

Блэк смотрел на нее налившимися кровью глазами.

Сьюзен Кэлвин сказала:

— Дайте ему пять минут на размышление, генерал Кэллнер, и готовьте корабль к отправке.

Двое охранников вывели Блэка из комнаты.

Джералду Блэку было холодно. Руки и ноги его не слушались. Ему казалось, что он наблюдает за собой со стороны, из какого-то далекого и безопасного места, и видит, как он садится в корабль и готовится лететь на «Парсек».

Ему не верилось в реальность происходящего. Он опустил голову и сказал:

— Я согласен.

Но почему?

Он никогда не причислял себя к героям. Так почему же? Отчасти, конечно, потому, что ему пригрозили тюрьмой на Меркурии. Отчасти оттого, что страшно не хотелось выглядеть в глазах других трусом, а этот подспудный страх объясняет половину всех героических поступков.

Но главное было все-таки в другом.

На полпути к кораблю Блэка остановил Ронсон из Интерплэнетери Пресс. Блэк взглянул на его раскрасневшееся лицо и спросил:

— Что вам нужно?

Ронсон сбивчиво пробормотал:

— Послушайте! Когда вы вернетесь, я хочу получить эксклюзивное интервью. Цена — ваша… Сколько захотите…

Блэк с силой оттолкнул его, сбив с ног, и пошел дальше.

В команде корабля было двое. Оба молчали и старались на него не смотреть. Блэку было все равно. Они сами напуганы до смерти. Корабль приближался к «Парсеку» как котенок, который осторожно, бочком подкрадывается к первому увиденному им в жизни псу. На них ему было наплевать.

В мыслях его был только один человек. Озабоченное лицо генерала Кэллнера и нарочито решительное — Шлосса промелькнули перед ним лишь на мгновение и тут же исчезли. Он видел перед собой невозмутимое лицо Сьюзен Кэлвин. Ее холодное, непроницаемое лицо.

Он всматривался в темноту, уже поглотившую Гипербазу…

Сьюзен Кэлвин! Доктор Сьюзен Кэлвин! Робопсихолог Сьюзен Кэлвин! Женщина-робот!

Интересно, по каким Трем Законам живет она? Первый Закон: «Защищай робота всеми силами, будь предан ему всем сердцем и душой». Второй Закон: «Интересы «Ю. С. Роботс» священны, в той мере, в какой это не противоречит Первому Закону». Третий Закон: «Заботься о безопасности человека в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам».

«Интересно, — остервенело думал он, — она когда-нибудь была молодой? Хоть какие-то чувства ей по-настоящему доступны?»

Боже! Как ему хотелось сорвать с ее лица эту бесстрастную ледяную маску!

И он это сделает!

«Клянусь звездами, сделаю», — думал он. Только бы выбраться из этой переделки, не сойдя с ума, — и он разделается с ней, с ее компанией и со всем подлым выводком роботов. Именно эта надежда, а не боязнь тюрьмы или жажда славы, вела его теперь. Именно она заставила почти забыть о страхе. Почти.

Один из пилотов, не глядя на него, пробормотал:

— Высаживайтесь здесь. До «Парсека» полмили.

— Разве вы не посадите корабль? — с горечью спросил Блэк.

— Это строго запрещено. От вибрации при посадке…

— А как же вибрация от моей посадки?

Пилот сказал:

— У меня приказ.

Блэк молча надел скафандр и подождал, когда откроют внутренний люк. Сумка с инструментами была прочно приварена к металлическим креплениям его скафандра справа.

Когда он вступил в люк, в наушниках шлема прошелестело:

— Удачи вам, доктор.

До него не сразу дошло, что это голос одного из пилотов. Им не терпелось поскорее выбраться из этого жуткого места, но их хватило хотя бы на то, чтобы попрощаться.

— Спасибо, — неловко, почти обиженно ответил Блэк.

И вот он вышел в открытый космос, медленно кувыркаясь, потому что, оттолкнувшись ногами от внешнего люка, он потерял равновесие.

Он видел перед собой «Парсек», а согнувшись и посмотрев назад, увидел между ног, как вырывается длинный хвост газа из боковых дюз корабля, взявшего обратный курс.

Он был один! Боже, совершенно один!

Доводилось ли кому-нибудь на свете испытывать такое одиночество?

Поймет ли он, с тоской подумалось ему, если… если что- нибудь случится? Осознает ли? Почувствует ли он, как рассудок его угасает, как меркнет и поглощается тьмой свет разума?

Или это произойдет мгновенно, как удар ножом?

В любом случае…

Он снова вспомнил шимпанзе, дрожащего, с бессмысленным ужасом в пустых глазах.

Астероид был теперь в двадцати футах от ног Блэка. Он равномерно плыл по космосу. За миллиарды лет ни одна песчинка не переместилась на Нем, если не считать вмешательства человека.

И в этом незыблемом покое какая-то песчинка вывела из строя чувствительное устройство на «Парсеке» или комочек грязи в смазочном масле остановил какую-то деталь.

Может быть, достаточно небольшой вибрации, малейшего толчка от соприкосновения двух масс, чтобы снова привести эту деталь в движение, заставить ее двигаться в заданном направлении, создать гиперполе, и оно гигантским распускающимся веером заполнит все пространство.

Приближаясь к Нему, Блэк согнул ноги для «мягкой посадки». От отвращения по телу пошли мурашки.

Он все ближе.

Вот сейчас… сейчас…

Все по-прежнему!

Только ощущение твердой поверхности, только неприятное нарастание давления: масса в двести пятьдесят фунтов (он сам и скафандр) даже в условиях невесомости полностью сохранила силу инерции.

Блэк медленно открыл глаза навстречу свету звезд. Солнце излучало холодный блеск, смягченный защитным экраном шлема. Сияние звезд тоже было приглушено, но их расположение оставалось знакомым. Видя солнце и привычные созвездия, он понял, что все еще находится в Солнечной системе. Видна была даже Гипербаза — маленький тусклый серп.

Он застыл, неожиданно услышав в наушниках голос. Это был Шлосс:

— Мы видим вас, доктор Блэк. Вы не одни!

Это фразерство чуть не рассмешило Блэка, но он лишь сказал, тихо и отчетливо:

— Замолчите. Вы меня отвлекаете.

Пауза. И снова голос Шлосса, уже вкрадчивей:

— Если хотите, сообщайте, как идут дела, возможно, это ослабит напряжение.

— Информацию вы получите после моего возвращения. Не раньше, — ожесточенно сказал Блэк и с тем же чувством нащупал покрытыми металлом пальцами приборный щиток на груди и отключил радио. Пусть говорят — в пустоту. У него свои планы. Если он сохранит рассудок, хозяином положения станет он.

С необычной осторожностью Блэк встал на ноги, на Него. Его слегка покачивало: в почти полной невесомости непроизвольные движения мышц постоянно выводили его из равновесия, тянули то в одну сторону, то в другую. На Гипербазе было искусственное гравитационное поле, оно придавало телу устойчивость. Оказывается, он способен настолько отвлечься от ситуации, чтобы вспомнить об этом и оценить. Солнце скрылось за скалой. Расположение звезд заметно изменилось: астероид совершал полный оборот вокруг своей оси за час.

С места, где он стоял, был виден «Парсек», и он начал медленно, осторожно, почти на цыпочках приближаться к нему. (Без вибрации. Только без вибрации, умолял он сам себя.)

Быстро, почти незаметно для себя Блэк прошел расстояние, отделявшее его от корабля. Он стоял у поручней, ведущих к внешнему люку.

Здесь он помедлил.

Корабль выглядел совершенно обычным. По крайней мере если не считать дважды опоясывающих его спиралью стальных выступов. Сейчас именно на них могут образоваться полюса гиперполя.

Им овладело странное желание дотянуться до одного из них и погладить. Порыв иррациональный, вроде мысли: «А что, если прыгнуть?», которая почти всегда приходит на ум, когда стоишь на крыше высокого дома и смотришь вниз.

Блэк сделал глубокий вдох и, расправив пальцы обеих рук, легким-легким касанием приложил ладони к стенке корабля. Он весь покрылся испариной.

Все по-прежнему!

Блэк обхватил рукой нижний поручень и осторожно подтянулся. Жаль, что у него нет опыта действий в условиях нулевой гравитации, как у строителей кораблей. Чтобы преодолеть инерцию, а потом суметь остановиться, нужно точно рассчитать силы. Будешь тянуть лишнюю секунду — потеряешь равновесие и завалишься на стенку корабля.

Он лез медленно, цепляясь кончиками пальцев, занося бедра и ноги вправо, когда поднимал левую руку, и влево — когда правую.

Пройдя десяток ступеней, он нащупал внешний люк. Замок был помечен крохотным зеленым пятнышком.

И снова Блэк помедлил в сомнении. Сейчас он впервые введет в действие механизмы корабля. Он мысленно пробежал глазами монтажные схемы и чертежи проводки. Если нажать на кнопку замка, энергия микробатареи откроет массивную металлическую плиту — внешний люк.

А дальше что?

Что толку гадать? Не зная, в чем неисправность, последствий расхода энергии предугадать нельзя. Он вздохнул и нажал на кнопку.

Отсек открылся легко, плавно и бесшумно. Блэк еще раз взглянул на знакомые созвездия (они были на месте) и шагнул в тускло освещенную пустоту. Внешний люк закрылся за ним.

Следующая кнопка: она открывает внутренний люк. И снова он заколебался. Когда внутренний люк откроется, давление внутри корабля чуть-чуть понизится и пройдет несколько секунд, пока электролизеры не доведут его до прежнего уровня.

Ну и что?

К примеру, задняя обшивка чувствительна к давлению, но не настолько же.

Блэк снова вздохнул, уже не так глубоко (страх постепенно притуплялся), и нажал кнопку. Внутренний люк открылся.

Он вошел в командный отсек «Парсека», и у него забилось сердце: первое, что бросилось ему в глаза, был смотровой экран, усеянный звездами. Он заставил себя всмотреться.

Все по-прежнему!

Вот Кассиопея. Расположение звезд обычное, а он находится на «Парсеке». Что-то подсказывало ему, что худшее позади. Пройдя такой путь, он остался в пределах Солнечной системы и не потерял рассудок. Уверенность постепенно возвращалась к нему.

На «Парсеке» царило какое-то неестественное безмолвие. Блэку часто приходилось бывать на кораблях, и всегда там были какие-то признаки жизни, хотя бы шарканье ног или стажер что-то напевал себе под нос. Да тут даже сердце бьется неслышно.

Робот сидел в кресле пилота спиной к Блэку. Он ничем не показал, что осознает присутствие человека.

Блэк оскалил зубы в свирепой улыбке и резко сказал:

— Отпусти рычаг! Встань!

Собственный голос, прозвучавший в тесном помещении, оглушил его.

Он не подумал о том, что голос вызовет в воздухе вибрацию, но звезды за смотровым экраном были на месте.

Робот, конечно, не шелохнулся. Восприятие чего-либо было ему недоступно. Даже Первый Закон был ему сейчас нипочем. Он будто застыл навеки в середине действия, которое должно было, по замыслу, совершиться мгновенно.

Блэк помнил приказ, четкий и ясный: «Крепко схвати рычаг. Притяни его к себе, держи крепко. Крепко! Держи до тех пор, пока с пульта управления не поступит информация, что ты дважды пересек гиперпространство».

Что ж, гиперпространство он не пересек еще ни разу.

Блэк осторожно приблизился к роботу. Тот сидел, крепко держа рычаг между коленями почти в положении пуска. Полный контакт должна была обеспечить температура его металлических рук, служивших как бы термоэлементом. Блэк машинально перевел взгляд на показания термометра на пульте управления. Температура рук робота была 37 градусов по Цельсию, как и положено.

Блэк злобно подумал: «Здорово. Я один на один с этим истуканом и совершенно бессилен».

У него было одно желание — взять лом и разбить робота вдребезги. Он с удовольствием представил себе эту картину и ужас на лице Сьюзен Кэлвин (если это ледяное изваяние вообще способно испытывать ужас, то разве что при виде разбитого робота).

Как и все позитронные роботы, этот обреченный был собственностью «Ю. С. Роботс», там он был сделан и там прошел испытания.

Насладившись, насколько это возможно, картиной воображаемой мести, Блэк успокоился и оглядел корабль.

К цели он не продвинулся пока ни на шаг.

Он медленно снял скафандр. Осторожно опустил его на полку. Легко ступая, обошел все помещения, проверял места стыковки поверхностей гиператомного двигателя, провода, реле.

Он ничего не трогал. Нейтрализовать гиперполе можно десятком способов, но любой шаг может оказаться губительным, если действовать наугад, хотя бы примерно не зная, в чем неполадка.

Так он снова оказался у пульта управления и в отчаянии крикнул в громоздкую, широкую спину робота:

— В чем дело? Скажи!

Ему вдруг захотелось сокрушить все разом, без разбора. Разломать все приборы и покончить с этим навсегда. Блэк приказал себе успокоиться. Пусть на это уйдет неделя — он все-таки выяснит, с чего надо начинать. Уж столько-то доктор Сьюзен Кэлвин вправе от него ожидать.

Он медленно повернулся и задумался. Все на корабле, начиная с двигателя и кончая каждым переключателем, было тщательно проверено и прошло испытания на Гипербазе. Любая неисправность почти исключена. На корабле нет ничего, что не…

Да конечно же есть! Робот! Он проходил испытания на «Ю. С. Роботс», и подразумевалось, что они, черт бы их побрал, понимают в своем деле.

Обычно говорили: робот всегда все делает лучше человека.

Это стандартное допущение было отчасти основано на рекламе самой же «Ю. С. Роботс». Они в состоянии сделать робота, лучше человека приспособленного к выполнению определенного задания. Не «так же хорошо», а «лучше».

Пока Джералд Блэк думал обо всем этом и смотрел на робота, сдвинув брови на низком лбу, в его глазах вдруг отразились изумление и пылкая надежда.

Он приблизился к роботу и обошел его кругом. Он смотрел на его руки, держащие рычаг в пусковом положении, казалось, застывшие так навсегда, разве что корабль встряхнет или у самого робота кончится запас энергии.

Блэк прошептал:

— Точно. Бьюсь об заклад.

Он еще раз отступил, подумал и сказал:

— Иначе быть не может.

Он включил радио на корабле. Его антенна была уже настроена на волну Гипербазы. Он рявкнул в микрофон:

— Эй, Шлосс!

Шлосс откликнулся сразу:

— Господи, Блэк…

— Бросьте, — сухо сказал Блэк, — Речей не надо. Я хотел убедиться, что вы наблюдаете.

— Да, конечно. Мы все у экрана. Послушайте…

Но Блэк уже выключил радио. Он криво ухмыльнулся, глядя на телекамеру в командном отсеке, и выбрал ту часть генератора гиперполя, которая была им видна. Он не знал, сколько людей следит за происходящим. Может быть, только Кэллнер, Шлосс и Сьюзен Кэлвин. А может быть, весь персонал. В любом случае им будет на что посмотреть.

Он выбрал реле номер три. Оно находилось в стенной нише, закрытой гладким металлическим щитом. Блэк вытащил из сумки паяльник, засунул скафандр поглубже на полку (чтобы достать инструмент, пришлось перевернуть его) и подошел к реле.

Преодолевая остатки неуверенности, он поднял паяльник и приложил его к сварочному шву. Инструмент работал точно и быстро, его ручка слегка нагрелась. Щит открылся.

Блэк быстро, почти машинально оглянулся на смотровой экран корабля. Звезды на месте. С ним тоже все в порядке.

Это окончательно придало ему уверенности. Он поднял ногу и изо всех сил ударил ею по хрупкому механизму в нише.

Разлетелось вдребезги стекло, погнулся металл, вытекло несколько капель ртути…

Тяжело дыша, он снова включил радио.

— Шлосс, вы слушаете?

— Да, но…

— Докладываю: гиперполе на «Парсеке» дезактивировано. Присылайте корабль.

Джералд Блэк не ощущал себя героем, во всяком случае не более, чем когда отправлялся на «Парсек». Те, с кем он летел туда, вернулись, чтобы забрать его. На этот раз они посадили корабль. Они похлопали его по плечу.

На Гипербазе целая толпа встретила его восхищенными возгласами. Он с улыбкой помахал всем — как и положено герою, но про себя пока не праздновал победу. Пока. Он лишь предвкушал ее. Триумф ждет его, когда он встретится со Сьюзен Кэлвин.

Он помедлил, спускаясь с корабля. Он искал ее глазами и не находил. Он увидел генерала Кэллнера — к тому вернулась вся его военная выправка, а на лице застыла маска грубовато-добродушного одобрения. Мейер Шлосс нервно улыбался. Ронсон из Интерплэнетери Пресс оживленно махал ему рукой. Сьюзен Кэлвин нигде не было.

Он отстранил Кэллнера и Шлосса.

— Сначала я вымоюсь и поем.

Он не сомневался, что пока, по крайней мере, он может диктовать условия кому угодно, даже генералу.

Охранники расчищали ему дорогу в толпе. Он вымылся и не спеша поел в вынужденном одиночестве — впрочем, виноват в нем был он сам. Потом он вызвал Ронсона из Интерплэнетери и имел с ним краткий разговор. Больше он пока никого видеть не хотел: ему нужно было как следует отдохнуть. Все вышло куда лучше, чем он ожидал. Само несовершенство корабля оказалось ему на руку.

Наконец он позвонил генералу и приказал созвать совещание. Именно так: приказал. У генерал-майора Кэллнера чуть не вырвалось: «Есть, сэр!»

Они снова собрались вместе: Джералд Блэк, Кэллнер, Шлосс и даже Сьюзен Кэлвин. Но теперь первую скрипку играл Блэк. Робопсихолог сидела с каменным лицом, сохраняя неизменное спокойствие, но едва заметно стушевалась.

Доктор Шлосс погрыз ноготь и осторожно начал:

— Доктор Блэк, мы все благодарим вас за проявленную храбрость и успешное выполнение задания, — И тут же добавил, как бы выпуская пар: — И все же разбивать реле ногой… неразумный поступок, и в этом смысле он не вполне достоин вашего успеха.

Блэк ответил:

— Этот поступок был обречен на успех. Видите ли, — и это был первый заготовленный им удар, — к тому времени я уже знал, в чем дело.

Шлосс привстал.

— Да? Вы в этом уверены?

— Отправляйтесь туда сами и убедитесь. Это безопасно. Я объясню вам, как это проверить.

Шлосс медленно сел. Генерал Кэллнер воспринял эти слова с энтузиазмом:

— Что ж, прекрасная новость, если это действительно так.

— Это так, — сказал Блэк и перевел взгляд на Сьюзен Кэлвин.

Она сидела молча.

Блэк наслаждался ощущением своей власти. Он нанес второй удар:

— Дело было, разумеется, в роботе. Вы слушаете меня, доктор Кэлвин?

Сьюзен Кэлвин впервые подала голос:

— Да, слушаю. На самом деле я так и думала. Это единственный механизм на корабле, который не прошел испытания на Гипербазе.

На мгновение Блэк был сбит с толку.

— Раньше вы этого не говорили.

Доктор Кэлвин ответила:

— Как уже не раз отмечал доктор Шлосс, я не специалист в области гиперполя. Мое предположение было всего лишь догадкой и легко могло оказаться ошибочным. Я была не вправе создавать у вас предвзятое мнение перед выполнением задания.

Блэк сказал:

— Ну хорошо, а догадывались ли вы, в чем именно неполадка?

— Нет, сэр.

— Ну как же, ведь робот надежнее человека. В этом-то и дело. Не странно ли, что виной всему оказалось именно главное достоинство ваших роботов? Насколько я понимаю, они надежнее человека?

Он хлестал ее словами, как кнутом, но она не попалась на эту удочку.

Она просто вздохнула.

— Дорогой доктор Блэк. Я не несу ответственности за формулировки нашего отдела по рекламе и сбыту.

Блэк снова смутился. Она крепкий орешек, эта Кэлвин. Он сказал:

— Вы построили робота, чтобы он пилотировал «Парсек» вместо человека. Он должен был подать рычаг управления на себя, установить его в определенное положение, а затем тепло его рук должно было, обеспечив полный контакт, привести механизм в действие. Просто, не правда ли, доктор Кэлвин?

— Просто, доктор Блэк.

— И если бы робот не был надежнее человека, все было бы в порядке. К сожалению, на «Ю. С. Роботс» считали своим долгом сделать робота надежнее человека. Роботу было приказано крепко схватить рычаг, притянуть его к себе и держать. Крепко! Это слово было выделено, повторено, подчеркнуто. И робот выполнил приказ. Но вот незадача: робот раз в десять сильнее человека, в расчете на которого был сконструирован рычаг.

— Вы хотите сказать…

— Я не хочу сказать, а говорю, что рычаг погнулся. Погнулся вполне достаточно для того, чтобы сместить спусковой механизм. И когда тепло рук робота изогнуло термопару, контакта не произошло… — Он ухмыльнулся. — И это не просто неудача с одним роботом, доктор Кэлвин. Она символична: это провал самой идеи.

— Перестаньте, доктор Блэк, — ледяным тоном сказала Сьюзен Кэлвин. — Это уже не логические рассуждения, а проповедь миссионера. Робот обладает способностью адекватно понимать приказы, а также огромной силой. Если бы те, от кого исходил приказ, вместо глупого слова «крепко» использовали количественные термины, этого бы не случилось. Если бы ему сказали: «Потяни рычаг с силой сорок пять фунтов», все было бы в порядке.

— Иначе говоря, — сказал Блэк, — несостоятельность робота должна возмещаться изобретательностью и интеллектом человека. Уверяю вас, что там, на Земле, это будет понято именно так, и «Ю. С. Роботс» вряд ли простится этот провал.

Генерал-майор Кэллнер, в голосе которого снова зазвучали властные нотки, сказал:

— Постойте, Блэк, вся эта информация — секретная.

— И ведь ваши утверждения, — вставил Шлосс, — еще никем не проверены. Мы пошлем на корабль людей и выясним это. Может оказаться, что дело вовсе не в роботе.

— И вы постараетесь, чтобы был сделан именно такой вывод, не правда ли? Не думаю, что поверят именно заинтересованной стороне. К тому же я еще не все сказал, — У него был припасен третий удар, — С этого момента я отказываюсь от дальнейшего участия в проекте. Я подаю в отставку.

— Почему? — спросила Сьюзен Кэлвин.

— Потому что я, как вы сами отметили, доктор Кэлвин, миссионер. На мне лежит миссия. Мой долг рассказать на Земле: эра роботов привела к тому, что человек ценится дешевле робота. Теперь можно рисковать человеком потому, что нельзя рисковать роботом. Я полагаю, что земляне должны об этом узнать. Многие и так уже относятся к роботам с опаской. «Ю. С. Роботс» пока еще не добилась законодательного разрешения на использование роботов на Земле. Думаю, что мое мнение окончательно решит дело, доктор Кэлвин. В результате того, что произошло сегодня, с вами, вашей компанией и вашими роботами во всей Солнечной системе будет покончено.

Блэк понимал, что предупреждать ее об этом не стоило, но был не в силах удержаться. Он ждал этого момента с тех пор, как отправился на «Парсек», и не мог отказать себе в удовольствии.

Он с торжеством заметил, как блеснули на мгновение светлые глаза Сьюзен Кэлвин и слегка порозовело ее лицо.

— Ну, что вы мне на это скажете, ученая дама?

Кэллнер сказал:

— Никто не разрешит вам уйти в отставку, Блэк, и никто…

— А как вы мне помешаете, генерал? Вы что, забыли? Ведь я герой. А на старушке-Земле героев всегда носили на руках. Они захотят узнать, как было дело, и поверят всему, что я скажу. И им не понравится, если кто-то попытается мне помешать, по крайней мере пока я герой новый, с иголочки. Я уже сказал Ронсону из Интерплэнетери Пресс, что у меня есть сенсационная новость — новость, из-за которой полетят со своих мягких кресел все правительственные чиновники и чиновники от науки. Так что Интерплэнетери не терпится узнать, что же я скажу. Поэтому помешать мне нельзя, разве что убить. И даже если вы это сделаете, вряд ли вам это поможет.

Реванш был полным. Он сказал им все, что хотел. Он поднялся, чтобы уйти.

— Минутку, доктор Блэк, — тихо и властно сказала Сьюзен Кэлвин.

Блэк невольно обернулся, как школьник на учительский голос, и, чтобы скрыть это, издевательски спросил:

— Я полагаю, вы хотите что-то объяснить?

— Вовсе нет, — чопорно ответила она. — Вы прекрасно все объяснили за меня. Я остановила выбор на вас, так как думала, что вы быстрее других разберетесь в ситуации. Мы уже встречались. Я знала, что вы противник роботов и, следовательно, не питаете относительно них иллюзий. Из материалов вашего дела, которое я просмотрела прежде, чем дать вам задание, я узнала, что вы были против посылки робота в гиперпространство. Вашему начальству это не понравилось, но я сочла, что это говорит в вашу пользу.

— Простите за грубость, но я не понимаю, о чем вы, доктор.

— О том, что вы должны были понимать, почему роботу давать это задание нельзя. Вы же сами сказали: несовершенство робота приходится компенсировать изобретательностью и разумом человека. Именно так, молодой человек, именно так. Роботы лишены изобретательности. Их интеллект ограничен и может быть полностью просчитан. В этом, собственно, и состоит моя работа. Получив приказ, точный приказ, робот его выполняет. Если приказ не точен, он не в состоянии исправить ошибку сам. Вы ведь сами говорили об этом, вернувшись с корабля. Так как же посылать робота искать неисправность, если мы сами не знаем, в чем она состоит, а значит, и не можем дать ему точного приказа? «Найди неисправность» — такой приказ можно дать только человеку, но не роботу. Возможности человеческого мозга, пока по крайней мере, точному просчету не поддаются.

Блэк резким движением сел и смятенно посмотрел на психолога. Ее слова заставили его снова осознать то, что под напором эмоций как бы задвинулось в глубь подсознания. Ему нечего было возразить. Хуже того, его охватило ощущение полного бессилия.

Он ответил:

— Вы могли бы сказать все это раньше.

— Могла, — согласилась доктор Кэлвин, — но я увидела, что вы, и это вполне естественно, боитесь потерять рассудок. Охватившая вас тревога, скорее всего, помешала бы проведению расследования. И я подумала: пусть он считает, что я посылаю его только потому, что ценю робота дороже человека. Я подумала: это его разозлит, а гнев, дорогой доктор Блэк, бывает очень полезен. Во всяком случае, он притупляет страх. По-моему, так и получилось. — Она небрежно сложила руки на коленях, и на лице ее появилось слабое подобие улыбки.

— Черт возьми, — сказал Блэк.

Сьюзен Кэлвин продолжала:

— А сейчас, если позволите дать совет, возвращайтесь к своей работе, будьте героем и расскажите вашему приятелю журналисту подробности героического деяния. Пусть это и станет обещанной ему сенсацией.

Блэк медленно, неохотно кивнул.

К Шлоссу вернулось спокойствие; Кэллнер обнажил зубы в улыбке. Они молча попрощались с ним за руку. Пока говорила Сьюзен Кэлвин, они тоже не проронили ни слова.

Блэк сдержанно обменялся с ними рукопожатием и сказал:

— Героиней следовало бы объявить вас, доктор Кэлвин.

— Не говорите глупостей, молодой человек, — ледяным тоном ответила Сьюзен Кэлвин. — Это моя работа.

РАБ КОРРЕКТУРЫ

Дело слушалось без присяжных при закрытых дверях. Ответчиком была фирма «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», а при ее влиянии добиться подобной уступки было не так уж трудно.

Впрочем, истец особенно и не возражал. Попечители Северо-Восточного университета прекрасно представляли себе, как будет реагировать широкая публика на известие о проступке робота. То, что проступок этот был совершенно необычного и исключительного свойства, не имело значения. Попечители боялись, что бунт против роботов может перерасти в бунт против науки.

Равным образом и правительство в лице судьи Харлоу Шейна не собиралось поднимать шум вокруг этой истории. Портить отношения и с «Ю. С. Роботс», и с ученым миром было одинаково неблагоразумно.

— Итак, джентльмены, — начал судья, — поскольку ни присяжных, ни репортеров, ни публики здесь нет, мы можем отбросить формальности и перейти прямо к сути дела.

Он криво улыбнулся, не слишком веря в действенность своего призыва, и, подобрав мантию, уселся поудобнее. У судьи была добродушная румяная физиономия, округлый подбородок, нос картошкой и широко расставленные светло-серые глаза. Словом, не такая бы внешность подобала могущественному вершителю правосудия, и судья в глубине души сознавал это.

Первым был приведен к присяге свидетель обвинения Барнабас Гудфеллоу, профессор физики Северо-Восточного университета. Сердитый вид, с которым профессор пробормотал стандартные слова клятвы, никак не вязался с его фамилией, означающей «славный малый».

Покончив с предварительными вопросами, обвинитель глубже засунул руки в карманы и спросил:

— Скажите, профессор, когда и при каких обстоятельствах к вам обратились с предложением воспользоваться услугами робота И-Зет-27?

На маленьком остром личике профессора появилось беспокойное выражение, но от этого оно не сделалось менее сердитым.

— Мне приходится поддерживать профессиональные контакты с директором исследовательского отдела «Ю. С. Роботс» доктором Альфредом Лэннингом, а кроме того, мы знакомы лично. Вот почему я счел возможным выслушать до конца то странное предложение, с которым он обратился ко мне третьего марта прошлого года…

— То есть 2033 года?

— Совершенно верно.

— Простите, что прервал вас. Продолжайте, будьте добры.

Профессор холодно кивнул, нахмурился, припоминая все обстоятельства, и начал.

Профессор Гудфеллоу смотрел наробота с некоторым беспокойством. В соответствии с правилами перевозок роботов на Земле в подвал университетского склада робота доставили в закрытом контейнере.

Это событие не застало профессора врасплох. После телефонного разговора третьего марта он все больше поддавался настойчивым уговорам доктора Лэннинга и вот оказался с роботом лицом к лицу.

На расстоянии вытянутой руки робот выглядел пугающе огромным.

Доктор Лэннинг внимательно осмотрел робота, словно желая убедиться, что его не повредили при перевозке, а затем повернул голову с гривой седых волос в сторону профессора и взглянул на него из-под мохнатых бровей.

— Перед вами робот И-Зет-27, первый серийный робот данной модели. — Лэннинг повернулся к роботу, — Познакомься с профессором Гудфеллоу, Изи.

— Здравствуйте, профессор.

Голос робота звучал совершенно бесстрастно, но от неожиданности профессор вздрогнул.

Робот напоминал пропорционально сложенного человека семи футов росту — внешность роботов всегда была рекламной изюминкой фирмы «Ю. С. Роботс». Внешний вид да основные патенты на позитронный мозг — вот что обеспечило компании полную монополию в производстве роботов и почти полную монополию в производстве вычислительных машин.

Когда двое рабочих, доставивших робота, вышли из подвала, профессор Гудфеллоу несколько раз перевел взгляд с робота на Лэннинга.

— Надеюсь, он не опасен, — Судя по тону, профессор не питал на этот счет особых надежд.

— Куда менее опасен, чем, например, я, — ответил Лэннинг. — Меня вы можете вывести из себя настолько, что я вас ударю. А с Изи у вас ничего не получится. Вам ведь известны Три Закона Роботехники?

— Да, конечно.

— Эти законы встроены в структуру связей позитронного мозга, и робот не в состоянии их нарушить. Для робота Первый Закон — охранять жизнь и благополучие людей — определяет цель его существования, — Он помолчал, потер щеку и добавил: — Как бы нам хотелось убедить наконец в этом все человечество.

— Очень уж он огромен.

— Верно. Но вы убедитесь, что его внушительная внешность не помешает ему быть полезным.

— Каким все-таки образом? Из наших бесед по телефону я ничего определенного так и не узнал. Но я согласился взглянуть на ваше изделие и, как видите, сдержал свое обещание.

— Взглянуть мало, профессор. Вы захватили с собой, как я просил, какую-нибудь книгу?

— Да.

— Покажите ее, пожалуйста.

Не спуская глаз с металлической громадины в человеческом облике, профессор нагнулся и достал из портфеля толстый том.

Лэннинг посмотрел на корешок.

— «Физическая химия растворов электролитов». Прекрасно. Вы выбрали ее сами, наугад. Я не просил вас захватить именно эту монографию. Не так ли?

— Совершенно верно.

Лэннинг протянул книгу роботу И-Зет-27.

— Погодите! — Профессор даже подпрыгнул. — Это очень ценная книга!

Лэннинг приподнял лохматые брови.

— Уверяю вас, Изи вовсе не собирается рвать книгу с целью продемонстрировать свою силу. Он умеет обращаться с книгами не менее бережно, чем я или вы. Продолжай, Изи.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Изи. Затем, слегка повернувшись, добавил: — Если позволите, профессор Гудфеллоу.

Профессор изумленно уставился на робота.

— Да… да, разумеется.

Медленными и плавными движениями металлических пальцев Изи принялся листать книгу; он кидал взгляд на левую страницу, затем на правую, переворачивал страницу и так минуту за минутой.

От робота исходило такое ощущение мощи, что двум людям, наблюдавшим за его действиями, начало казаться, будто цементные своды стали ниже, а сами они превратились в карликов.

— Освещение здесь неважное, — пробормотал Гудфеллоу.

— Не имеет значения.

— Но что он делает? — уже более резким тоном спросил профессор.

— Терпение, сэр.

Наконец перевернута последняя страница.

— Мы слушаем, Изи, — сказал Лэннинг.

— Книга сделана в высшей степени тщательно и аккуратно, и я могу отметить лишь несколько мелких погрешностей, — начал робот, — На странице двадцать семь, строка двадцать вторая, слово «положительный» напечатано как «пойложительный». На тридцать шестой странице в шестой строке содержится лишняя запятая, а на пятьдесят четвертой странице в тринадцатой строке запятая пропущена. На странице триста тридцать седьмой в уравнении четырнадцать знак плюс следует заменить на минус, иначе это уравнение противоречит предыдущему…

— Постойте! Постойте! — вскричал профессор. — Что он делает?

— Что делает? — с неожиданным раздражением переспросил Лэннинг. — Да он все давно уже сделал. Он откорректировал вашу книгу.

— Откорректировал?

— Да. За то короткое время, которое понадобилось, чтобы перелистать страницы, робот обнаружил все орфографические и пунктуационные ошибки. Он отметил все стилистические погрешности и выявил противоречия. И он сохранит эти сведения в своей памяти — буква в букву — неограниченное время.

У профессора отвисла челюсть. Он стремительно направился в дальний угол подвала и столь же стремительно вернулся обратно. Затем скрестил руки на груди и уставился на Лэннинга, потом на робота.

— Вы хотите сказать, что это робот-корректор? — после паузы спросил он.

Лэннинг кивнул:

— В том числе и корректор.

— Но для чего было демонстрировать его мне?

— Чтобы вы помогли мне предложить его университетскому совету.

— Для правки корректур?

— В том числе и для этого, — терпеливо повторил Лэннинг.

На морщинистом личике профессора появилось выражение брюзгливого недоверия.

— Но ведь это нелепо!

— Почему?

— А потому, что университету не по карману этот корректор весом… самое малое в полтонны.

— Корректура — это еще не все. Он может составлять отчеты по заранее подготовленным материалам, заполнять анкеты и ведомости, проверять студенческие работы, служить картотекой…

— Все это мелочи.

— Напротив, — ответил Лэннинг, — и вы в этом сейчас убедитесь. Но мне кажется, что нам будет удобнее беседовать у вас в кабинете, если вы не возражаете.

— Разумеется, — машинально произнес профессор и направился к двери, но тут же остановился, — Позвольте, а робот? — раздраженно выпалил он, — Не можем же мы взять робота с собой. Нет-нет, доктор Лэннинг, вам придется заново его упаковать.

— Успеется. Мы оставим Изи здесь.

— Без присмотра?

— А почему нет? Он знает, что должен остаться здесь. Давно уже следовало бы понять, профессор Гудфеллоу, что на робота можно положиться куда спокойнее, чем на человека.

— В случае какого-нибудь ущерба отвечать придется мне.

— Я гарантирую, что никакого ущерба не будет. Послушайте, рабочий день уже кончился. До завтрашнего утра, полагаю, никто сюда не зайдет. Грузовик и двое рабочих ожидают снаружи. «Ю. С. Роботс» принимает на себя полную ответственность за любые последствия. Но ничего не произойдет. Пусть это будет экспериментальной проверкой, можно полагаться на робота или нет.

Профессор позволил увести себя из подвала. Но и пятью этажами выше, в стенах собственного кабинета, ему по-прежнему было не по себе.

Он промокнул белым платком мелкие капли пота на лбу.

— Вы прекрасно знаете, доктор Лэннинг, что законы запрещают использовать роботов на Земле.

— Дело обстоит не так просто, профессор Гудфеллоу. Роботов нельзя использовать на улицах, путях сообщения или в общественных зданиях. Использование же роботов в домах частных лиц или на приусадебных участках связано с таким количеством ограничений, что из этого, как правило, ничего не выходит. Однако университет не попадает ни в ту ни в другую категорию. Это большое закрытое заведение, которому обычно предоставляют значительные льготы. Если робота будут держать в специальном помещении и использовать только для академических целей и если люди, имеющие доступ в это помещение, согласятся выполнять определенные правила и соблюдать установленные ограничения, то ни один закон не будет нарушен.

— Столько хлопот ради нескольких корректур?

— Поле деятельности этого робота, дорогой профессор, практически безгранично. До сих пор роботов использовали только для избавления человека от утомительного физического труда. А разве в науке нет черновой работы? Если профессор, вместо того чтобы заниматься творческим, созидательным трудом, вынужден тратить две недели своего драгоценного времени на нудную правку корректуры, а я предлагаю вам машину, способную выполнить ту же работу за полчаса, — это, по-вашему, мелочь?

— Да, но цена…

— Цена пусть вас не смущает. Купить И-Зет-27 не может никто. «Ю. С. Роботс» не продает свою продукцию. Но университет может арендовать робота за тысячу долларов в год — это куда дешевле какой-нибудь самопишущей приставки к микроволновому спектрографу.

Гудфеллоу ошеломленно смотрел на своего гостя, и тот добавил, закрепляя успех:

— Впрочем, я прошу вас лишь об одном: поставить этот вопрос перед теми, кто у вас уполномочен принимать решения. Если им понадобится дополнительная информация, я всегда к их услугам.

— Что же, — неуверенно проговорил Гудфеллоу, — на той неделе состоится заседание университетского совета. Я расскажу на нем о вашем предложении. Только я ни за что не ручаюсь.

— Само собой разумеется.

Защитник — невысокого роста толстяк — так важно выпячивал грудь, что от этого его двойной подбородок становился еще заметнее. Когда настала его очередь допрашивать свидетеля, он долго разглядывал профессора Гудфеллоу и затем спросил:

— А ведь вы довольно охотно дали согласие?

— Дело в том, что мне не терпелось избавиться от доктора Лэннинга, — живо ответил профессор. — В тот момент я готов был согласиться на что угодно.

— С тем чтобы, как только он уйдет, сразу же позабыть про свое обещание?

— Видите ли…

— Но ведь это вы предложили университетскому совету арендовать робота?

— Да.

— Следовательно, ваше согласие вовсе не было отговоркой. Вы дали его охотно и сдержали свое обещание.

— Я действовал согласно принятой у нас процедуре.

— И вы вовсе не были так уж напуганы роботом, как это пытались здесь представить. Вы знаете Три Закона Роботехники, и они вам были известны еще до той встречи с доктором Лэннингом?

— Мм, да…

— Потому-то вы так легко и согласились оставить робота без присмотра?

— Доктор Лэннинг уверил меня…

— Но будь у вас хоть малейшие сомнения, вы не удовлетворились бы его заверениями, не так ли?

— У меня были все основания полагаться на слово…

— Вопросов больше не имею, — прервал его защитник.

Когда профессор Гудфеллоу в еще более, чем прежде, раздраженном настроении покинул свидетельскую скамью, судья Шейн слегка наклонился вперед и спросил:

— Поскольку я не специалист по роботам, то мне хотелось бы узнать точный смысл Трех Законов Роботехники. Не мог бы профессор Лэннинг процитировать их суду?

Доктор Лэннинг в этот момент о чем-то шептался с сидевшей рядом седовласой женщиной. Вздрогнув от неожиданности, он встал. Женщина подняла голову — ее лицо было совершенно непроницаемо.

— Хорошо, ваша честь, — сказал доктор Лэннинг, сделал паузу, точно собирался произнести длинную речь, и заговорил, четко выделяя каждое слово: — Первый Закон: робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. Второй Закон: робот должен повиноваться приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону. Третий Закон: робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

— Понимаю, — сказал судья, что-то быстро записывая. — И эти законы определяют поведение каждого робота?

— Каждого без исключения. Любой специалист может это подтвердить.

— В том числе робота И-Зет-27?

— Да, ваша честь.

— Возможно, вам придется повторить это утверждение под присягой.

— Я готов, ваша честь.

Он сел.

Его седовласая собеседница, главный робопсихолог компании «Ю. С. Роботс» доктор Сьюзен Кэлвин, поглядела на своего начальника без особого почтения. Впрочем, люди редко пользовались ее расположением.

— Показания Гудфеллоу были точными, Альфред? — спросила она.

— В целом да, — пробормотал Лэннинг, — правда, он вовсе не был так уж напуган роботом, а когда услышал цену, то вполне был готов по-деловому обсуждать мое предложение. Но в остальном он не слишком уклонился от истины.

— Было бы разумнее назначить более высокую цену, — задумчиво проговорила доктор Кэлвин.

— Мы старались пристроить Изи.

— Знаю. Возможно даже, что перестарались. Они представят это так, словно мы преследовали какие-то свои цели.

— Так оно и было, — раздраженно заметил доктор Лэннинг. — Я сам это признал на заседании университетского совета.

— Они могут представить дело так, словно мы признались в одних замыслах, чтобы скрыть другие, более тайные.

Скотт Робертсон, сын основателя «Ю. С. Роботс» и владелец контрольного пакета акций, наклонился к Сьюзен Кэлвин с другой стороны и произнес оглушительным шепотом:

— Если бы вы заставили Изи рассказать, как все было на самом деле, мы бы сейчас знали, что к чему.

— Вам же известно, мистер Робертсон, что он не в состоянии говорить об этом.

— Так заставьте его! На то вы и психолог, доктор Кэлвин. Заставьте его говорить.

— Коль скоро я психолог, мистер Робертсон, — сухо произнесла Сьюзен Кэлвин, — так позвольте уж мне самой решать. Я не допущу, чтобы моего робота принуждали к опасным для него действиям.

Робертсон нахмурился, но, прежде чем он успел что-то сказать, судья Шейн постучал молоточком, и разговор пришлось прекратить.

Теперь показания давал Фрэнсис Харт, декан филологического факультета; это был полнеющий мужчина в безукоризненном темно-сером костюме строгого покроя. Розовую лысину декана пересекали несколько жиденьких прядей волос. Он сидел, чуть откинувшись, аккуратно сложив руки на коленях, и время от времени натянуто улыбался.

— Впервые о роботе И-Зет-27 я услышал от профессора Гудфеллоу на заседании университетского совета, — начал он. — Позднее, десятого апреля прошлого года, мы посвятили этому вопросу специальное заседание, на котором я был председателем.

— У вас сохранился протокол?

— Видите ли, — сухо улыбнулся декан, — мы не вели протокола. Наше заседание носило конфиденциальный характер.

— Что же произошло на этом заседании?

Сидя на председательском месте, декан Харт чувствовал себя не вполне уверенно. Заметно нервничали и другие члены совета. Один лишь доктор Лэннинг являл собой картину безмятежного спокойствия. Худой и высокий, с копной седых волос, он был похож на портреты президента Эндрю Джексона.

На столе перед членами совета лежали образцы заданий, выполненных роботом. Профессор физической химии Мэйнотт с одобрительной улыбкой разглядывал вычерченный Изи график.

Харт откашлялся и сказал:

— Робот, несомненно, способен компетентно выполнять определенную черновую работу. Перед заседанием я просмотрел эти образчики и должен заметить, что ошибок в них практически нет.

Он взял со стола длинные бумажные полосы, примерно втрое длиннее обычной книжной страницы. Это были типографские гранки, в которые авторы вносят исправления, прежде чем текст будет сверстан окончательно. Широкие поля гранок пестрели четкими корректурными знаками. Отдельные слова в тексте были вычеркнуты, а вместо них на полях были написаны другие таким красивым и четким шрифтом, что казалось, будто они тоже напечатаны. Синие чернила указывали, что ошибку допустил автор, красные — наборщик.

— Я полагаю, что ошибок нет не только практически, — сказал Лэннинг, — Готов поручиться, доктор Харт, что их нет вовсе. Я не знаком с текстом, но совершенно уверен, что корректура проведена безукоризненно. Если же рукопись содержит ошибки по существу вопроса, то их исправление не входит в обязанности робота.

— С этим никто и не спорит. Однако робот в нескольких местах изменил порядок слов, а я не уверен, что правила английской грамматики сформулированы настолько точно, чтобы мы могли надеяться, что поправки робота во всех случаях не исказят смысл.

— Позитронный мозг Изи, — ответил Лэннинг, обнажая в улыбке крупные зубы, — вобрал в себя содержание основных работ в области грамматики. Убежден, что вы не можете указать хотя бы на одну неверную поправку.

Профессор Мэйнотт оторвался от графика.

— Я хочу спросить, доктор Лэннинг, а зачем вообще для этой цели нужен робот, учитывая неблагоприятное общественное мнение и связанные с этим трудности? Уверен, что успехи науки в области автоматизации позволяют вашей фирме сконструировать вычислительную машину обычного и всеми признанного типа, которая была бы способна держать корректуру.

— Разумеется, это в наших силах, — сухо ответил Лэннинг, — но для такой машины потребуется кодировать текст при помощи специальных символов, а затем переносить его на перфоленту. Машина будет выдавать поправки тоже в закодированном виде. Вам понадобятся программисты для перевода слов в символы и символов в слова. К тому же такая машина ни на что другое не будет способна. Например, она не сумеет вычертить график, который вы сейчас держите в руках.

Мэйнотт что-то пробурчал себе под нос.

— Гибкость и приспособляемость — вот важнейшие черты робота с позитронным мозгом, — продолжал Лэннинг, — Робот потому и сконструирован по образу человека, чтобы он мог пользоваться орудиями и приборами, которые люди испокон веку создавали для собственного употребления. Поэтому робот пригоден для выполнения самых различных заданий. С роботом можно разговаривать, и он способен отвечать. С ним можно даже поспорить, и его можно переубедить — в определенных пределах, разумеется. По сравнению с самым простеньким роботом с позитронным мозгом обычная вычислительная машина — всего лишь огромный арифмометр.

— Но если все примутся спорить с роботом и переубеждать его, то не кончится ли это тем, что робот вконец запутается? — спросил Гудфеллоу, — Полагаю, что способность робота усваивать новую информацию не безгранична.

— Верно. Но при нормальном использовании его памяти хватит по крайней мере на пять лет. Робот сам определит, когда его память будет нуждаться в очистке, и тогда наша компания выполнит эту работу без дополнительной оплаты.

— Ваша компания?

— Да. Компания оставляет за собой право обслуживать роботов своего производства и поддерживать их в рабочем состоянии. Поэтому мы и не продаем наших роботов, а лишь сдаем их в аренду. Пока робот выполняет те функции, для которых он предназначен, им может управлять любой человек. Но вне этих рамок необходимы опыт и знания, которыми обладают наши специалисты. Например, любой из вас в состоянии частично очистить память робота И-Зет. Для этого достаточно просто приказать ему, чтобы он забыл те или иные сведения. Но почти наверняка такой приказ будет сформулирован неточно, и робот забудет либо слишком мало, либо слишком много. Мы без труда обнаружим подобное манипулирование с роботом — для этой цели в мозг робота встроены специальные предохранительные устройства. Но поскольку в обычных условиях нет необходимости очищать память робота или совершать другие столь же бесполезные действия, то этой проблемы и не существует.

Декан Харт осторожно потрогал лысину, словно желая убедиться, что заботливо уложенные пряди лежат на своих местах, и сказал:

— Вы стремитесь уговорить нас арендовать эту машину. Но ведь для вас это явно убыточная операция. Тысяча в год — это смехотворно низкая цена. Может быть, «Ю. С. Роботс» надеется в результате этой сделки получить с других университетов более высокую арендную плату?

— Надежда вполне правомерная.

— Пусть так. Все равно число таких машин не может быть велико. Вряд ли эта операция принесет вам сколько-нибудь значительную прибыль.

Лэннинг положил локти на стол и с самым искренним видом наклонился вперед.

— Позвольте мне говорить напрямик, джентльмены. Широко распространенное предубеждение против роботов не позволяет, за исключением отдельных редких случаев, использовать их на Земле. «Ю. С. Роботс» получает неплохие прибыли на внеземном рынке: наши роботы работают на космических кораблях и на других планетах. Я не говорю уже о наших филиалах, выпускающих вычислительные машины. Но нас волнуют не только прибыли. Мы твердо верим, что использование роботов на Земле принесет людям неисчислимые блага, даже если вначале оно и обернется некоторыми экономическими неурядицами. Против нас профсоюзы, это естественно, но мы вправе ждать поддержки от крупных университетов. Робот Изи освободит вас от черной работы, он станет вашим рабом, рабом корректуры. Затем вашему примеру последуют другие университеты и исследовательские центры, и если дело пойдет на лад, то затем нам удастся разместить роботов и других типов, и так шаг за шагом мы постепенно сумеем развеять это злосчастное предубеждение.

— Сегодня Северо-Восточный университет, завтра — весь мир, — пробормотал себе под нос профессор Мэйнотт.

— Я вовсе не был так красноречив, — сердито прошептал Лэннинг на ухо Сьюзен Кэлвин, — да и они тоже совсем не упирались. Их более чем устраивала перспектива заполучить Изи за тысячу в год. Профессор Мэйнотт сказал мне, что он никогда еще не видел так красиво вычерченного графика, а в корректуре не было ни единой ошибки. Харт охотно признал это.

Суровые вертикальные морщинки на лбу Сьюзен Кэлвин обозначились еще более резко.

— Все равно, Альфред, вам следовало бы для начала назначить такую цену, которую они бы явно не смогли заплатить, а уж потом, когда они стали бы уговаривать вас сбавить ее, пойти на уступки.

— Возможно, — нехотя согласился Лэннинг.

Обвинитель продолжал допрос свидетеля.

— После того как доктор Лэннинг вышел, вы поставили вопрос об аренде робота на голосование?

— Совершенно верно.

— И каков был результат?

— Большинством голосов было решено принять сделанное нам предложение.

— Как вы думаете, что решило исход голосования?

Защитник немедленно заявил протест.

Обвинитель перефразировал вопрос.

— Что повлияло на вас лично? Если не ошибаюсь, вы голосовали «за»?

— Совершенно верно. Я голосовал за то, чтобы принять предложение «Ю. С. Роботс», так как на меня произвели впечатление слова доктора Лэннинга о том, что мы, ученые, обязаны развеять предубеждение человечества против роботов и тогда люди смогут использовать роботов для того, чтобы облегчить свой труд.

— Другими словами, вы поддались на уговоры доктора Лэннинга?

— Перед доктором Лэннингом стояла задача уговорить нас. Он прекрасно с ней справился.

— Передаю свидетеля вам, — сказал обвинитель, обращаясь к защитнику.

Адвокат вышел вперед и несколько секунд внимательно разглядывал профессора Харта.

— На самом деле всем вам очень хотелось получить в аренду робота И-Зет-27, не правда ли?

— Мы надеялись, что робот, если он и впрямь сможет выполнять указанные операции, будет нам полезен.

— Если сможет? Насколько я понял, перед тем заседанием, которое вы нам только что описали, именно вы внимательно ознакомились с образчиками деятельности робота И-Зет-27?

— Да, я. Поскольку робот в основном предназначен для исправления грамматических и стилистических ошибок, а английский язык — это моя специальность, то было логично поручить проверку работы машины именно мне.

— Очень хорошо. Так вот, среди всех образчиков было ли хоть одно задание, с которым бы робот справился не вполне удовлетворительно? Вот эти образчики, они фигурируют в деле в качестве вещественных доказательств. Можете ли вы указать среди них хотя бы один неудовлетворительный пример?

— Видите ли…

— Я задал вам простой вопрос. Вы проверяли эти материалы. Можете ли вы указать хотя бы одну ошибку робота?

Профессор нахмурился.

— Нет.

— Перед вами образчики заданий, выполненных роботом за четырнадцать месяцев его деятельности в Северо-Восточном университете. Не будете ли вы так добры ознакомиться с ними и указать хотя бы одну-единственную ошибку?

— Когда он в конце концов ошибся, то это была всем ошибкам ошибка! — ответил профессор.

— Отвечайте на мой вопрос, — загремел защитник, — и только на него! Можете ли вы отыскать хоть одну ошибку в этих материалах?

Декан Харт внимательно просмотрел каждый лист.

— Здесь все в порядке.

— Если исключить тот случай, который сейчас рассматривает суд, знаете ли вы хотя бы об одной ошибке, допущенной роботом И-Зет-27?

— Если исключить случай, рассматриваемый судом, то не знаю.

Защитник откашлялся, словно отмечая конец абзаца, и задал новый вопрос:

— Вернемся теперь к голосованию. Вы сказали, что большинство голосовало за аренду. Как распределились голоса?

— Насколько я помню, тринадцать против одного.

— Тринадцать против одного! Не кажется ли вам, что это нечто большее, чем просто большинство?

— Нет, сэр, не кажется. — Весь профессорский педантизм свидетеля вырвался при этом вопросе наружу, — Слово «большинство» означает «больше, чем половина». Тринадцать из четырнадцати — это большинство, и ничего больше.

— Практически единогласно.

— И тем не менее всего лишь большинство.

Защитник изменил направление атаки.

— И кто же был единственным несогласным?

Декан Харт заметно смутился.

— Профессор Саймон Нинхаймер.

Защитник разыграл изумление.

— Профессор Нинхаймер? Заведующий кафедрой социологических наук?

— Да, сэр.

— То есть истец?

— Да, сэр.

Защитник поджал губы.

— Иными словами, вдруг обнаружилось, что человек, требующий у моего клиента, «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», возмещение ущерба в размере семисот пятидесяти тысяч долларов, и был тем единственным, кто с самого начала возражал против аренды робота, вопреки единодушному мнению всех остальных членов совета.

— Он голосовал против — это его право.

— Кстати, когда вы рассказывали о том заседании, вы не упомянули ни об одном замечании профессора Нинхаймера. Он что-нибудь говорил?

— Кажется, да.

— Только кажется?

— Он высказал свое мнение.

— Против аренды робота?

— Да.

— В резкой форме?

— Он был просто вне себя, — ответил декан Харт после небольшой паузы.

В голосе защитника появились вкрадчивые нотки.

— Профессор Харт, скажите, вы давно знакомы с профессором Нинхаймером?

— Лет двадцать.

— И хорошо его знаете?

— Думаю, что да.

— Не кажется ли вам, что это было в его характере — затаить злобу против робота, тем более что результаты голосования…

Конец фразы нельзя было расслышать из-за негодующего возражения обвинителя. Защитник заявил, что у него больше нет вопросов к свидетелям, и судья Шейн объявил перерыв на обед.

Робертсон угрюмо жевал бутерброд. Конечно, три четверти миллиона корпорацию не разорят, но и эти деньги лишними не назовешь. К тому же неблагоприятная реакция общественного мнения в случае проигрыша процесса обойдется в конечном итоге еще дороже.

— Зачем им понадобилось так обсасывать вопрос о том, как Изи попал в университет? — раздраженно спросил он. — Чего они этим собираются добиться?

— Видите ли, мистер Робертсон, — спокойно ответил адвокат, — судебное разбирательство напоминает шахматную партию. Выигрывает тот, кто сумеет оценить ситуацию на большее число ходов вперед, и мой коллега, представляющий интересы истца, отнюдь не новичок в этой игре. Доказать, что истцу нанесен ущерб, они могут без особых хлопот. Главные их усилия направлены на то, чтобы заранее подорвать нашу защиту. Они, вероятно, полагают, что мы будем пытаться доказать на основании Законов Роботехники, что Изи просто не мог совершить подобное действие.

— Но ведь так оно и есть, — сказал Робертсон. — Лучший довод в нашу пользу и придумать трудно.

— Да, для тех, кто знает роботехнику. Однако судье этот довод может показаться не слишком убедительным. Обвинение пытается создать впечатление, будто И-Зет-27 — не вполне обычный робот. Это первый робот данного типа, переданный потребителю. Иными словами, это экспериментальная модель, которой необходимо пройти рабочие испытания, а университет оказался наиболее удобным местом для проведения таких испытаний. Настойчивые усилия доктора Лэннинга и низкая арендная плата делают такое толкование очень правдоподобным. После этого обвинение станет утверждать, что испытания показали непригодность модели. Теперь вы понимаете подоплеку их маневров?

— Но ведь И-Зет-27 — прекрасная, хорошо отлаженная модель, — возразил Робертсон, — Не забывайте, что в своей серии он был двадцать седьмым!

— А это уж и вовсе довод не в нашу пользу, — мрачно ответил защитник, — Почему не пошли первые двадцать шесть? Что-то, видимо, с ними было не так. Почему же тогда и в двадцать седьмом не может быть дефектов?

— Никаких дефектов в первых двадцати шести моделях не было — просто их позитронный мозг оказался слишком примитивным для данной работы. Мы только приступили к созданию позитронного мозга нужного типа и продвигались к цели почти вслепую, методом проб и ошибок. Но все эти роботы подчинялись Трем Законам. Нарушить Три Закона не может ни один робот, как бы несовершенен он ни был.

— Доктор Лэннинг уже объяснил мне все это, мистер Робертсон, и я вполне готов положиться на его слово. Но судья может придерживаться другого мнения. Решение по нашему делу должен вынести честный и неглупый человек, но он не сведущ в робопсихологии, и его нетрудно сбить с толку. Вот вам пример. Если вы, или доктор Лэннинг, или доктор Кэлвин, выступая в качестве свидетелей, заявите, что позитронный мозг создают методом проб и ошибок, как вы только что здесь сказали, то обвинитель сделает из вас котлету и процесс будет проигран безвозвратно. Так что остерегайтесь необдуманных высказываний.

— Если бы только Изи заговорил, — проворчал Робертсон.

— Что толку! — пожал плечами защитник. — Это ничего бы не дало. Робот не может быть свидетелем.

— Мы хотя бы знали факты. Узнали бы наконец, почему он совершил этот поступок.

— А это нам и без того известно.

Голос Сьюзен Кэлвин потерял ледяную сухость, а на ее щеках заалели багровые пятна.

— Ему приказали! Я уже объяснила это адвокату, могу и вам объяснить.

— Кто приказал? — искренне изумился Робертсон. (Никто ему ничего никогда не рассказывает, обиженно подумал он. Черт возьми, эти ученые ведут себя так, словно они и есть настоящие владельцы «Ю. С. Роботс»!)

— Истец, — ответила доктор Кэлвин.

— Зачем ему это понадобилось?

— Еще не знаю. Может, просто для того, чтобы предъявить нам иск и отсудить кругленькую сумму, — В ее глазах при этом появился холодный блеск.

— Что же мешает Изи сказать об этом?

— Неужели и это не ясно? Ему приказали молчать — вот и все.

— С какой стати это ясно? — раздраженно допытывался Робертсон.

— Во всяком случае, это ясно мне. Хотя Изи отказывается отвечать на прямые вопросы, но на косвенные вопросы он отвечает. Измеряя степень нерешительности, возрастающую по мере приближения к сути дела, а также площадь затронутого участка мозга и величину отрицательных потенциалов, можно с математической точностью доказать, что его поведение вызвано приказом молчать, причем сила приказа соответствует Первому Закону. Говоря попросту, роботу объяснили, что если он проговорится, то причинит вред человеку. Надо думать, этот человек и есть сам истец, этот мерзкий профессор Нинхаймер, которого робот все же воспринимает как человека.

— Хорошо, а почему бы вам не объяснить ему, что его молчание повредит «Ю. С. Роботс»? — спросил Робертсон.

— «Ю. С. Роботс» не является человеком, а на корпорации в отличие от юридических законов не распространяется Первый Закон Роботехники. Кроме того, попытка снять запрет может повредить мозг робота. Снять запрет с минимальным риском может только тот, кто приказал Изи молчать, поскольку все усилия робота сейчас сосредоточены на том, чтобы уберечь этого человека от опасности. Любой другой путь… — Сьюзен Кэлвин покачала головой, и лицо ее снова сделалось бесстрастным. — Я не допущу, чтобы пострадал робот, — закончила она.

— По-моему, вполне достаточно будет доказать, что робот не в состоянии совершить поступок, который ему приписывают, а это нам нетрудно! — У Лэннинга был такой вид, словно он поставил проблему с головы на ноги.

— Вот именно, вам! — раздраженно отозвался адвокат, — Как назло, все эксперты, способные засвидетельствовать, что творится в мозгах у робота, состоят на службе у «Ю. С. Роботс». Боюсь, судья может не поверить в непредубежденность ваших показаний.

— Но разве он может принять решение вопреки свидетельским показаниям экспертов?

— Разумеется, если вы его не убедите. Это его право как судьи. Неужели вы полагаете, что технический жаргон ваших инженеров прозвучит для судьи более убедительно, чем предположение, будто такой человек, как профессор Нинхаймер, способен — пусть даже ради очень крупной суммы — намеренно погубить свою научную репутацию? Судья тоже человек. Если ему приходится выбирать, кто из двоих — робот или человек — совершил невозможный для них поступок, то, скорее всего, он вынесет решение в пользу человека.

— Но человек способен на невозможный поступок, — возразил Лэннинг, — потому что мы не знаем всех тонкостей человеческой психологии и не в состоянии определить, что возможно для данного человека, а что — нет. Зато мы точно знаем, что невозможно для робота.

— Что ж, посмотрим, удастся ли нам убедить в этом судью, — устало ответил защитник.

— Если все обстоит так, как вы говорите, — проворчал Робертсон, — я не понимаю, как вы вообще надеетесь выиграть процесс.

— Поживем — увидим. Всегда полезно отдавать себе отчет в предстоящих трудностях, но не будем падать духом. Я тоже продумал партию на несколько ходов вперед. — Он учтиво наклонил голову в сторону Сьюзен Кэлвин и добавил: — С любезной помощью этой дамы.

— Это еще что? — удивленно посмотрел на них Лэннинг.

Но как раз в этот момент судебный пристав просунул голову в дверь и, отдуваясь, возвестил, что заседание начинается.

Они заняли свои места и принялись разглядывать человека, который заварил всю эту кашу.

У Саймона Нинхаймера была пышная рыжеватая шевелюра, нос с горбинкой, острый подбородок и манера предварять ключевое слово нерешительной паузой, создававшей впечатление мучительных поисков недостижимой точности выражений. Когда он произносил: «Солнце восходит… мм… на востоке», не оставалось сомнений, что он с должным вниманием рассмотрел и все остальные варианты.

— Вы возражали против аренды робота И-Зет-27? — спросил обвинитель.

— Да, сэр.

— Из каких соображений?

— У меня создалось впечатление, что мы не вполне понимаем… ммм… мотивы, движущие «Ю. С. Роботс». Меня смущала та настойчивость, с которой они пытались навязать нам своего робота.

— Вы полагали, что он не сможет справиться с порученной ему работой?

— Я убедился в этом на деле.

— Не могли бы вы рассказать, как это произошло?

Свою монографию «Социальные конфликты, связанные с космическими полетами, и их разрешение» Саймон Нинхаймер писал восемь лет. Его страсть к точности выражений не ограничивалась устной речью: поиски строгих и отточенных формулировок в столь неточной науке, как социология, отнимали все его силы.

Даже появление корректурных листов не создало у Нинхаймера ощущения, что его труд близок к завершению. Скорее напротив. Глядя на длинные полосы гранок, он испытывал непреодолимое желание рассыпать набор и переписать всю книгу заново.

Через три дня после получения корректуры Джим Бейкер, преподаватель и не сегодня завтра доцент кафедры, вошел к Нинхаймеру и застал его в рассеянном созерцании пачки гранок. Типография прислала их в трех экземплярах: над первым должен был работать сам Нинхаймер, над вторым — независимо от него Бейкер, а в третий после обсуждения должны были быть внесены окончательные поправки. Они выработали эту практику за три года совместной работы, и она себя вполне оправдывала.

В руках у Бейкера был его экземпляр корректуры.

— Я кончил проверять первую главу, — весело произнес он. — В ней есть такие типографские перлы!

— В первой главе их всегда полно, — безучастно отозвался Нинхаймер.

— Займемся сверкой прямо сейчас?

Нинхаймер поднял голову и мрачно уставился на Бейкера.

— Я не притрагивался к корректуре, Джим. Я решил не утруждать себя.

— Не утруждать? — Бейкер вконец растерялся.

Нинхаймер поджал губы.

— Я решил… мм… воспользоваться машиной. Коль на то пошло, ее предложили нам в качестве… мм… корректора. Меня включили в график.

— Машину? Вы хотите сказать — Изи?

— Я слышал, что ее называют этим дурацким именем.

— А я-то думал, доктор Нинхаймер, что вы предпочли бы обойтись без ее помощи!

— По-видимому, я единственный, кто ею не пользуется. Почему бы и мне не получить… мм… свою долю благ.

— Выходит, зря я корпел над первой главой, — расстроенно произнес молодой человек.

— Не зря. Мы используем эту работу для проверки.

— Разумеется, если вы считаете это нужным, только…

— Что?

— Сомневаюсь, что после Изи работу нужно проверять. Говорят, он никогда не ошибается.

— Возможно, и так, — сухо ответил Нинхаймер.

Четыре дня спустя Бейкер вновь принес первую главу. На сей раз это был экземпляр Нинхаймера, только что доставленный из специальной пристройки, где работал Изи.

Бейкер торжествовал:

— Доктор Нинхаймер, он не только обнаружил все замеченные мною опечатки, но нашел еще с десяток, которые я пропустил! И на все у него ушло только двенадцать минут!

Нинхаймер просмотрел пачку листов с аккуратными четкими пометками и исправлениями на полях.

— Полагаю, что мы с вами лучше бы справились с этой задачей. В первую главу следует включить ссылку на работу Сузуки о влиянии слабых гравитационных полей на нервную систему.

— Вы имеете в виду его статью в «Социологическом обзоре»?

— Совершенно верно.

— Нельзя требовать от Изи невозможного. Он не в состоянии следить вместо нас с вами за научной литературой.

— Это я понимаю. Дело в том, что я подготовил нужную вставку. Я собираюсь зайти к машине и удостовериться, что она… мм… умеет делать вставки.

— Конечно умеет.

— Предпочитаю убедиться в этом лично.

Нинхаймер попросил разрешения поговорить с роботом, но смог получить лишь пятнадцать минут, и то поздно вечером.

Впрочем, пятнадцати минут вполне хватило. Робот И-Зет- 27 сразу понял, как делают вставки.

Нинхаймер впервые оказался на таком близком расстоянии от робота, и ему стало не по себе. Машинально он спросил у робота, словно тот был человеком:

— Вам нравится ваша работа?

— Чрезвычайно нравится, профессор Нинхаймер, — серьезно ответил Изи.

Фотоэлементы, заменявшие ему глаза, отсвечивали, как обычно, темно-красными бликами.

— Вы меня знаете?

— Вы передали мне дополнительный материал для включения в корректуру, из чего следует, что вы автор книги. Фамилия автора напечатана вверху каждого корректурного листа.

— Понимаю. Следовательно, вы способны… мм… делать логические заключения. Скажите, — не удержался он от вопроса, — а что вы думаете о моей книге?

— Я нахожу, что с ней очень приятно работать, — ответил Изи.

— Приятно? Что за странное выражение со стороны… мм… бесчувственного автомата. Мне говорили, что вы не способны испытывать какие-либо эмоции.

— Слова вашей книги хорошо сочетаются со схемой позитронных связей в моем мозгу, — объяснил Изи, — Они почти никогда не вызывают отрицательных потенциалов. Заложенная в меня программа переводит это механическое состояние словом «приятно». Эмоции тут ни при чем.

— Понимаю. А почему книга кажется вам приятной?

— Она посвящена людям, профессор, а не математическим символам или неодушевленным предметам. В своей книге вы пытаетесь понять людей и способствовать их счастью.

— А это совпадает с целью, ради которой вы созданы, поэтому моя книга хорошо сочетается со схемой связей у вас в мозгу?

— Именно так, профессор.

Четверть часа истекли. Нинхаймер вышел и направился в университетскую библиотеку. Он попал в нее перед самым закрытием, но успел все же разыскать учебник по робопсихологии и унес его домой.

Если не считать отдельных вставок, корректура поступала теперь из типографии к Изи, а от него снова шла в типографию. Первое время Нинхаймер изредка просматривал гранки, а затем и вовсе перестал в них заглядывать.

— Мне начинает казаться, что я лишний, — смущенно признался Бейкер.

— Пусть лучше вам начнет казаться, что у вас высвободилось время для новой работы, — ответил Нинхаймер, продолжая делать пометки в только что полученном номере реферативного журнала «Социальные науки».

— Просто я никак не привыкну к новому порядку. Я продолжаю беспокоиться из-за корректуры. Это глупо, я знаю.

— Крайне глупо.

— Вчера я просмотрел несколько листов, прежде чем Изи отослал их…

— Что?! — Нинхаймер, нахмурившись, посмотрел на Бейкера. Журнал, который он выпустил из рук, закрылся. — Вы вмешались в работу машины?

— Всего лишь на минутку. Все было в полном порядке. Кстати, Изи заменил одно слово. Вы охарактеризовали какое- то действие как преступное, а Изи заменил это слово на «безответственное». Он решил, что второе определение лучше соответствует контексту.

— А как по-вашему? — задумчиво спросил Нинхаймер.

— Знаете, я согласен с Изи. Я оставил его поправку.

Нинхаймер повернулся вместе с вращающимся креслом к своему молодому помощнику.

— Послушайте, мне бы не хотелось, чтобы это повторялось. Если уж приходится пользоваться услугами машины, надо пользоваться ими… мм… в полной мере. Что жея выигрываю, обращаясь к машине, если при этом я лишаюсь… мм… вашей помощи, поскольку вы растрачиваете время на контроль машины, весь смысл которой в том, что она не нуждается в контроле? Вы поняли?

— Хорошо, доктор Нинхаймер, — смиренно произнес Бейкер.

Авторские экземпляры «Социальных конфликтов» были получены на кафедре Нинхаймера 8 мая. Он мельком перелистал страницы, пробежав глазами несколько абзацев, и убрал книги.

Позднее он объяснил, что совсем забыл про них. Восемь лет трудился он над своей монографией, но в течение прошлых месяцев все заботы о выпуске книги перешли к Изи, а его полностью поглотили новые интересы. Он не удосужился подарить традиционный экземпляр университетской библиотеке. Даже Бейкер, который после недавнего выговора с головой ушел в работу и старался не попадаться заведующему кафедрой на глаза, даже он не получил книги в подарок.

Этот период забвения окончился 16 июня. В кабинете Нинхаймера раздался телефонный звонок, и профессор изумленно уставился на экран.

— Шпейдель? Вы приехали?

— Нет, сэр! Я звоню из Кливленда! — Голос Шпейделя прерывался от плохо сдерживаемого гнева.

— Что же вы хотите мне сказать?

— А то, что я только сейчас кончил просматривать вашу книгу! Нинхаймер, что с вами? Уж не сошли ли вы с ума?

Нинхаймер весь напрягся.

— Вы нашли… мм… ошибку? — с беспокойством спросил он.

— Ошибку?! Да вы только взгляните на пятьсот двадцать шестую страницу. Как вы посмели настолько извратить мою работу? Где в цитируемой вами статье я утверждаю, будто преступная личность — это фикция, а подлинными преступниками являются полиция и суд? Вот послушайте…

— Стойте! Стойте! — завопил Нинхаймер, лихорадочно листая страницы, — Позвольте мне взглянуть! О боже!

— И что вы скажете?

— Шпейдель, я ума не приложу, как это могло произойти. Я никогда не писал ничего подобного.

— Это напечатано черным по белому! И это еще далеко не самое худшее. Загляните на страницу шестьсот девяностую и попробуйте вообразить, что из вас сделает Ипатьев, когда узнает, как вы обошлись с его выводами! Послушайте, Нинхаймер, ваша книга буквально напичкана подобными подтасовками. Не знаю, о чем вы думали… но, по-моему, у вас нет иного выхода, как изъять книгу из продажи. И вам долго придется приносить извинения на следующей конференции социологов!

— Шпейдель, выслушайте меня…

Но Шпейдель с такой яростью дал отбой, что по экрану пошли цветные пятна.

Вот тогда-то Нинхаймер уселся за книгу' и принялся отмечать абзацы красными чернилами.

При новой встрече с роботом профессор на редкость хорошо сохранял самообладание, только губы у него совсем побелели. Он протянул книгу Изи.

— Будьте добры прочитать абзацы, отмеченные на страницах пятьсот шестьдесят два, шестьсот тридцать один, шестьсот шестьдесят четыре и шестьсот девяносто.

Роботу понадобилось четыре взгляда.

— Готово, профессор Нинхаймер.

— Эти абзацы отличаются от первоначального текста.

— Да, сэр. Отличаются.

— Это вы их переделали?

— Да, сэр.

— Почему?

— Эти абзацы, в том виде, как вы их написали, сэр, содержат весьма неодобрительные отзывы о некоторых группах людей. Я счел целесообразным изменить некоторые формулировки, чтобы эти люди не пострадали.

— Да как вы осмелились?

— Профессор, Первый Закон не позволяет мне бездействовать, если вследствие этого могут пострадать люди. А принимая во внимание вашу репутацию ученого и ту известность, которую ваша книга получит среди социологов, нетрудно понять, что ваши неодобрительные отзывы причинят этим людям несомненный вред.

— А вы понимаете, какой вред вы причинили мне?

— Из двух зол необходимо выбирать меньшее.

Профессор Нинхаймер ушел вне себя от ярости. Он твердо решил призвать «Ю. С. Роботс» к ответу.

Легкое смятение за столом защиты постепенно возросло, когда обвинение поспешило закрепить достигнутый успех.

— Итак, робот И-Зет-27 сообщил вам, что его действия были вызваны Первым Законом Роботехники?

— Совершенно верно, сэр.

— Иными словами, у робота не было выбора?

— Да, сэр.

— Отсюда вытекает, что «Ю. С. Роботс» создала робота, который неизбежно должен переделывать книги в соответствии со своими понятиями о том, что хорошо и что плохо, и этого робота они выдали за простого корректора. Вы согласны?

Защитник немедленно заявил протест, указав, что обвинитель спрашивает мнение свидетеля по вопросу, в котором тот некомпетентен. Судья принял протест и указал обвинителю на недопустимость таких вопросов, но можно было не сомневаться, что стрела попала в цель, — по крайней мере, у защитника не осталось на этот счет никаких иллюзий.

Защитник в свою очередь, перед тем как начать допрос свидетеля, попросил судью, ссылаясь на процессуальные формальности, объявить пятиминутный перерыв, что и было сделано.

Защитник наклонился к Сьюзен Кэлвин.

— Скажите, доктор Кэлвин, существует ли хотя бы малая вероятность, что профессор Нинхаймер говорит правду и поведение Изи было обусловлено действием Первого Закона?

— Нет! — сухо ответила Сьюзен Кэлвин. — Это совершенно исключено. Последняя часть показаний Нинхаймера — намеренное лжесвидетельство. Изи не способен выносить суждения об абстрактных идеях, содержащихся в научной монографии по социологии. Он не в состоянии сделать вывод, что та или иная фраза причинит вред определенным группам людей. Попросту говоря, его мозг не годится для этого.

— Боюсь, что мы никогда не сможем доказать это неспециалистам, — с безнадежным видом произнес защитник.

— Не сможем, — согласилась Сьюзен Кэлвин. — Доказательство носит сложный характер. Наш единственный выход — показать, что Нинхаймер лжет. Наша линия остается прежней.

— Хорошо, доктор Кэлвин, — ответил защитник, — я полагаюсь на ваше слово. Будем действовать в соответствии с намеченным планом.

Судья поднял и опустил свой молоточек, и доктор Нинхаймер вновь приготовился давать показания. Он еле заметно улыбнулся, как человек, сознающий несокрушимость своей позиции и с наслаждением предвкушающий бессильные атаки противника.

Защитник начал допрос осторожно и без нажима.

— Итак, доктор Нинхаймер, вы утверждаете, что не имели ни малейшего понятия о поправках, якобы внесенных в вашу рукопись, и узнали о них только из разговора с доктором Шпейделем шестнадцатого июня сего года?

— Совершенно верно, сэр.

— И вы ни разу не просматривали гранки, выправленные роботом И-Зет-27?

— Вначале просматривал, но затем счел это пустым занятием. Я доверился рекламным утверждениям «Ю. С. Роботс». Эти абсурдные… мм… поправки появились в последней четверти книги после того, как робот, как я полагаю, нахватался некоторых познаний в социологии…

— Ваши предположения к делу не относятся! — остановил его защитник, — Согласно вашим показаниям, доктор Бейкер по крайней мере один раз видел гранки последней части. Это так?

— Да, сэр. Он сказал мне, что видел один лист и что в этом листе робот заменил слово другим.

— Не кажется ли вам странным, сэр, — вновь прервал его защитник, — что после года непримиримой вражды к роботу, после того, как вы голосовали против аренды робота, после того, как вы категорически отказывались использовать его, не кажется ли вам после всего этого несколько странным ваше решение доверить роботу вашу монографию, труд вашей жизни?

— Не вижу в этом ничего странного. Просто я решил, что могу использовать машину, раз уж мы ее арендуем.

— И вы вдруг прониклись таким доверием к роботу, что даже не удосужились просмотреть после него гранки?

— Я уже сказал вам, что я… мм… поверил пропаганде «Ю. С. Роботс».

— Настолько уверовали, что даже устроили разнос своему коллеге доктору Бейкеру за попытку проверить робота?

— Я не устраивал ему разноса. Просто я не хотел, чтобы он… мм… зря тратил время. Тогда это казалось мне пустой тратой времени, и я не придал особого значения замене слова в…

— Я совершенно уверен, — с подчеркнутой иронией произнес защитник, — что вам посоветовали упомянуть об этом эпизоде с заменой слова, чтобы это обстоятельство попало в протокол… — Предупреждая неминуемый протест обвинения, защитник оборвал фразу и изменил направление атаки, — На самом деле вы крайне рассердились на доктора Бейкера.

— Нет, сэр. Ничуть.

— Но вы не подарили ему свою книгу после ее выхода в свет.

— Простая забывчивость. Я и библиотеке не подарил ни одного экземпляра. Профессора славятся своей рассеянностью. — Нинхаймер позволил себе осторожно улыбнуться.

— А не кажется ли вам странным, что после более чем года безупречной работы робот И-Зет-27 допустил ошибки именно в вашей книге? В книге, написанной вами, непримиримым врагом роботов?

— Моя книга была первым значительным трудом о людях, с которым ему пришлось иметь дело. Тут-то и вступили в действие Три Закона Роботехники.

— Вы говорите сейчас так, доктор Нинхаймер, — сказал защитник, — словно вы специалист в области робопсихологии. Бесспорно, вы вдруг весьма заинтересовались робопсихологией и даже брали в библиотеке книги по этому предмету. Вы сами упомянули об этом факте, не так ли?

— Всего одну книгу, сэр. Поступок, который мне кажется следствием… мм… вполне естественного любопытства.

— И эта единственная книга, как вы утверждаете, позволила вам понять, почему робот исказил именно вашу монографию?

— Да, сэр.

— Чрезвычайно удобное объяснение. А вы уверены, что ваш интерес к робопсихологии не был вызван стремлением научиться управлять роботом, чтобы потом использовать его в своих тайных целях?

— Разумеется, нет, сэр! — Нинхаймер побагровел.

Защитник повысил голос:

— Иными словами, уверены ли вы, что этих, будто бы искаженных, абзацев не было в вашей рукописи?

Социолог приподнялся в кресле.

— Это… мм… мм… просто нелепо! У меня есть гранки…

Он не в силах был продолжать, и обвинитель, поднявшись с места, обратился к судье:

— Ваша честь, с вашего позволения я намереваюсь представить в качестве вещественного доказательства корректурные листы, переданные доктором Нинхаймером роботу И-Зет-27, и корректурные листы, отправленные указанным роботом в издательство. Я готов, если того пожелает мой многоуважаемый коллега, сделать это немедленно и не буду возражать против перерыва заседания с целью сравнения двух экземпляров корректуры.

— В этом нет нужды, — нетерпеливо отмахнулся защитник. — Мой уважаемый оппонент может представить эти гранки в любое удобное для него время. Я нисколько не сомневаюсь, что в них будут обнаружены все противоречия, о которых говорил истец. Мне бы, однако, хотелось спросить свидетеля, нет ли у него также экземпляра гранок, принадлежащих доктору Бейкеру?

— Гранок доктора Бейкера? — нахмурившись, переспросил Нинхаймер. Он все еще плохо владел собой.

— Именно так, профессор! Меня интересуют гранки доктора Бейкера. Вы сказали, что доктор Бейкер получил от издательства отдельный экземпляр гранок. Я могу попросить секретаря зачитать ваши показания, коль скоро вы стали страдать избирательной потерей памяти. Или это пресловутая профессорская рассеянность, как вы изволили выразиться?

— О гранках доктора Бейкера я помню, — ответил Нинхаймер. — После того как работу передали корректурной машине, необходимость в них отпала…

— И вы их сожгли?

— Нет. Я выбросил их в корзину для бумаг.

— Сожгли, выбросили — не все ли равно? Суть в том, что вы от них избавились.

— Это не имеет отношения к делу, — вяло возразил Нинхаймер.

— Не имеет отношения? — загремел защитник. — Абсолютно никакого, если не считать того обстоятельства, что теперь уже невозможно проверить, не воспользовались ли вы неправлеными листами из экземпляра доктора Бейкера, чтобы подменить корректурные листы в вашем собственном экземпляре, те самые листы, которые вы намеренно исказили, чтобы заставить робота…

Обвинитель яростно запротестовал. Судья Шейн перегнулся через стол, пытаясь выразить на своем добродушном лице всю силу своего негодования.

— Можете ли вы, господин адвокат, привести доказательства, подтверждающие ваше крайне странное заявление? — спросил судья.

— У меня нет прямых доказательств, ваша честь, — негромко ответил защитник. — Но я хочу указать на то, как неожиданно истец отказался от своего предубеждения против роботов, на его внезапный интерес к роботехнике, на то обстоятельство, что он отказался от проверки гранок и не разрешил кому-либо их проверять, на тот факт, что он сознательно никому не показывал свою книгу после ее выхода из печати, — все эти факты, вместе взятые, четко указывают…

— Господин адвокат! — нетерпеливо прервал его судья. — Здесь неуместны изощренные логические построения. Истец не находится под судом. А вы не являетесь прокурором. Я категорически запрещаю подобные нападки на свидетеля и хочу заметить, что, решаясь от отчаяния на подобный шаг, вы рискуете сильно ослабить свою позицию. Если у вас, господин адвокат, еще остались разрешенные законом вопросы, то можете задать их свидетелю. Но впредь воздержитесь от подобных выходок в зале суда.

— У меня больше нет вопросов, ваша честь.

Едва защитник вернулся к своему столу, как Робертсон раздраженно прошипел:

— Ради бога, зачем вам это понадобилось? Теперь вы окончательно восстановили против себя судью.

— Зато Нинхаймер выбит из колеи, — спокойно ответил защитник. — Теперь он будет нервничать и волноваться. К завтрашнему утру он созреет для нашего очередного шага.

Сьюзен Кэлвин слегка кивнула в знак согласия.

Допрос остальных свидетелей истца прошел относительно спокойно. Доктор Бейкер подтвердил большую часть показаний Нинхаймера. Затем были вызваны доктор Шпейдель и Ипатьев, трогательно поведавшие о том, как они были ошеломлены и расстроены, прочитав упомянутые выше абзацы. Оба высказали мнение, что профессиональная репутация доктора Нинхаймера подорвана самым серьезным образом.

В качестве вещественных доказательств суду были предъявлены гранки и экземпляры монографии.

Защитник в этот день больше не задавал вопросов, и судебное заседание было отложено до следующего утра.

На второй день, едва возобновилось заседание, как защитник сделал свой первый ход. Он ходатайствовал, чтобы робот И-Зет-27 был допущен в зал суда. Обвинитель сразу же заявил протест, и судья Шейн попросил обоих адвокатов подойти к судейскому столу.

— Это явное нарушение законов, — с жаром заявил обвинитель. — Робот не может быть допущен ни в одно помещение, открытое для широкой публики.

— Но зал суда, — возразил защитник, — в настоящее время закрыт для всех, кроме лиц, имеющих непосредственное отношение к разбирательству.

— Одно лишь присутствие в зале суда большой машины с неустойчивым и ошибочным поведением вызовет смятение среди моих клиентов и свидетелей. Оно превратит этот процесс в балаган.

Судья, по-видимому, вполне разделял точку зрения обвинителя. Он повернулся к защитнику' и очень сухо спросил:

— Чем вызвано это ходатайство?

— Мы собираемся доказать, что приписываемый роботу И-Зет-27 поступок абсолютно для него невозможен. Для этой цели нам понадобится выполнить несколько демонстраций.

— Не вижу в этом смысла, ваша честь, — заявил обвинитель, — В деле, где «Ю. С. Роботс» является ответчиком, демонстрации, выполненные служащими «Ю. С. Роботс», едва ли можно рассматривать как веские доказательства.

— Ваша честь, — возразил защитник, — веские это доказательства или нет, имеете право решать только вы и уж никак не представитель противной стороны. Во всяком случае, я именно так понимаю судебную процедуру.

— Вы совершенно правы, — ответил судья, задетый посягательством на свои прерогативы. — Тем не менее с присутствием робота в зале суда связаны определенные юридические трудности.

— Ваша честь, никакие трудности не должны препятствовать правосудию. Если робот не будет допущен в зал суда, нас лишат возможности представить единственное доказательство в свою защиту.

Судья задумался.

— Но как доставить робота в зал суда?

— С этой проблемой «Ю. С. Роботс» сталкивается постоянно. У входа в здание суда стоит крытый фургон, оборудованный в соответствии с законами о перевозках роботов. Внутри в специальном контейнере находится робот И-Зет-27, его охраняют двое рабочих. Двери фургона заперты. Приняты и все прочие меры предосторожности.

— Кажется, вы заранее были уверены, что получите разрешение представить робота в суд, — произнес судья с явным неудовольствием.

— Вовсе нет, ваша честь. Если мы не получим позволения, то фургон просто уедет восвояси. Мы и не собираемся предугадывать ваше решение.

Судья кивнул:

— Ходатайство защиты удовлетворено.

Двое рабочих ввезли на тележке контейнер и открыли его. В зале воцарилась мертвая тишина.

Когда толстые плиты упаковочного пластика были убраны, Сьюзен Кэлвин протянула руку:

— Пойдем, Изи.

Робот посмотрел в ее сторону и протянул ей свою огромную металлическую руку. Он был на добрых два фута выше Сьюзен Кэлвин, но покорно следовал за ней, словно ребенок за матерью. Кто-то нервно хихикнул и подавился смешком под пристальным взглядом робопсихолога.

Изи осторожно опустился в массивное кресло, принесенное судебным приставом. Оно затрещало, но выдержало.

— Когда возникнет необходимость, ваша честь, — начал защитник, — мы докажем, что это действительно робот И-Зет-27, тот самый робот, который находился в аренде у Северо-Восточного университета на протяжении рассматриваемого срока.

— Очень хорошо, — кивнул судья, — Это следует сделать. Лично я не представляю, как вы ухитряетесь отличать одного робота от другого.

— А теперь, — продолжал защитник, — я бы хотел вызвать в качестве своего первого свидетеля профессора Саймона Нинхаймера.

Секретарь растерянно посмотрел на судью.

— Как, вы вызываете свидетелем самого истца? — с нескрываемым удивлением спросил судья.

— Да, ваша честь.

— Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что своего свидетеля вы не можете допрашивать с такой же свободой, как свидетеля противной стороны?

— Я это делаю с единственной целью установить истину, — невозмутимо ответил защитник. — Мне надо задать ему лишь несколько вежливых вопросов.

— Что ж, — с сомнением в голосе произнес судья, — вам виднее. Вызовите свидетеля.

Нинхаймер вышел вперед и был осведомлен, что он все еще находится под присягой. На этот раз у профессора был встревоженный, почти испуганный вид.

Защитник посмотрел на него почти ласково.

— Итак, профессор Нинхаймер, вы предъявили моему клиенту иск на сумму в семьсот пятьдесят тысяч долларов.

— Да. Именно на эту… мм… сумму.

— Это очень большие деньги.

— А мне был причинен очень большой ущерб.

— Ну, не настолько уж большой. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких абзацах. Неудачных, может быть, абзацах, но если уж на то пошло, то книги со всякого рода курьезами выходят в свет не так уж редко.

У Нинхаймера от негодования раздулись ноздри.

— Сэр, эта книга должна была стать вершиной моей ученой карьеры! А вместо этого она выставила меня перед всем миром жалким недоучкой, извращающим точки зрения моих многоуважаемых друзей и коллег, последователем нелепых и… мм… устарелых взглядов. Моя репутация ученого безвозвратно погублена. Как бы ни закончился этот процесс, ни на одной научной конференции я уже не смогу… мм… смотреть коллегам в глаза. Я лишен возможности продолжать работу, которая была для меня делом всей моей жизни. У меня отняли… мм… цель жизни, уничтожили ее смысл.

Защитник, как ни странно, и не подумал остановить свидетеля; в продолжение всей его речи он рассеянно разглядывал свои ногти. Дождавшись паузы, он вкрадчиво произнес:

— И все же, профессор Нинхаймер, учитывая ваш теперешний возраст, вряд ли вы могли надеяться заработать до конца своей жизни — не будем мелочны — скажем, больше чем полтораста тысяч. И тем не менее вы хотите, чтобы суд присудил вам впятеро большую сумму.

Нинхаймер совсем потерял контроль над собой.

— Да разве у меня погублен только остаток жизни?! Я даже не представляю, сколько поколений социологов будет указывать на меня, как… мм… на дурака или безумца. Мои подлинные достижения будут погребены и забыты. Я погублен не только до конца дней моих, но на все грядущие времена, потому что всегда найдутся люди, которые не поверят, будто в этих искажениях повинен робот…

В этот момент робот И-Зет-27 встал. Сьюзен Кэлвин и пальцем не шевельнула, чтобы его удержать. Она сидела, глядя вперед с безучастным видом. Защитник испустил еле слышный вздох облегчения.

Мелодичный голос робота прозвучал громко и отчетливо:

— Я хочу объяснить всем присутствующим, что это действительно я вставил определенные абзацы в корректуру, те абзацы, смысл которых прямо противоположен смыслу оригинала…

Даже обвинителя настолько потрясло зрелище семифутовой громадины, обращающейся к суду, что он не смог разразиться протестом против столь явного нарушения судебной процедуры. Когда он наконец пришел в себя, было уже поздно. Нинхаймер вскочил с искаженным от ярости лицом и в исступлении крикнул:

— Черт тебя побери! Тебе же было велено молчать…

Он захлебнулся и умолк. Молчал и робот.

Обвинитель был уже на ногах и требовал признать судебную ошибку, связанную с вопиющим нарушением процедуры.

Судья Шейн отчаянно барабанил своим молоточком.

— Тихо! Тихо! Нарушение процедуры, бесспорно, имело место, но все же в интересах правосудия я попрошу профессора Нинхаймера закончить свое выступление. Я отчетливо слышал, как он сказал роботу, что тому было велено молчать. Профессор Нинхаймер, в своих показаниях вы ни одним словом не обмолвились, что приказывали роботу о чем-то молчать!

Нинхаймер безмолвно глядел на судью.

— Приказывали ли вы роботу И-Зет-27 молчать или нет? — продолжал судья, — А если приказывали, то о чем именно?

— Ваша честь… — хрипло начал Нинхаймер и не смог продолжать.

Голос судьи стал резким:

— А может, вы в самом деле поручили роботу произвести определенные вставки в текст корректуры, а затем приказали ему молчать об этом распоряжении?

Яростные протесты обвинителя были прерваны выкриком Нинхаймера:

— Что толку отрицать?! Да! Да!

И он бросился бежать из зала, но был остановлен в дверях приставом и, безнадежно закрыв лицо руками, опустился на стул в последнем ряду.

— Мне совершенно ясно, — сказал судья Шейн, — что робот И-Зет-27 был доставлен сюда с целью устроить свидетельскую ловушку. И если бы не то обстоятельство, что вследствие этого было предотвращено серьезное нарушение правосудия, я был бы вынужден высказать адвокату защиты порицание. Теперь, однако, нет и тени сомнения, что истец повинен в обмане, что, на мой взгляд, совершенно необъяснимо, поскольку он прекрасно понимал, что губит этим поступком свою научную карьеру…

Решение суда, естественно, было вынесено в пользу ответчика.

Доктор Сьюзен Кэлвин приехала к профессору Нинхаймеру, жившему холостяком в университетской квартире. Молодой инженер, привезший ее в академический городок, предложил сопровождать ее и дальше, но она презрительно посмотрела на него:

— Боитесь, как бы он не набросился на меня с кулаками? Подождите меня здесь.

Однако настроение Нинхаймера было отнюдь не воинственным. Он торопливо укладывал вещи, стремясь уехать прежде, чем весть о решении суда разнесется по всему университету.

— Приехали предупредить меня о встречном иске? — Сквозь вызывающий вид профессора просвечивала безнадежность. — Зря утруждали себя. У меня нет ни работы, ни денег, ни будущего. Мне даже нечем оплатить судебные издержки.

— Если вы нуждаетесь в сочувствии, то не ищите его у меня, — холодно ответила Сьюзен Кэлвин, — Никто, кроме вас, не виноват, что вы оказались в таком положении. Не бойтесь, мы не собираемся предъявлять встречный иск вам или университету. Мы даже сделаем все, что в наших силах, чтобы избавить вас от тюрьмы за лжесвидетельство. Мы не мстительны.

— Вот почему меня до сих пор не арестовали за дачу ложных показаний. А я-то не мог понять… Впрочем, зачем вам мстить? — с горечью заключил он. — Ведь вы добились всего, чего хотели.

— Да, кое-чего нам удалось добиться, — ответила Сьюзен Кэлвин. — Университет по-прежнему будет пользоваться услугами Изи, но арендная плата будет существенно повышена. Кроме того, исход процесса послужит своего рода негласной рекламой, которая позволит сдать в аренду еще несколько роботов модели И-Зет, не опасаясь повторения подобных неприятностей.

— Зачем же тогда вы пришли ко мне?

— А затем, что я еще не получила того, что надо мне. Я хочу узнать, почему вы так сильно ненавидите роботов. Ведь даже выигрыш процесса не спас бы вашу репутацию. И никакие деньги не возместили бы вам эту потерю. Неужели вы погубили себя только затем, чтобы дать выход своей ненависти к роботам?

— Так вас и человеческая психология интересует? — с ядовитой усмешкой осведомился Нинхаймер.

— Да, в той степени, в какой от поведения людей зависит благополучие роботов. С этой целью я изучила основы человеческой психологии.

— Настолько хорошо, что поймали меня в ловушку.

— Это было несложно, — ответила Сьюзен Кэлвин без тени рисовки. — Вся трудность заключалась в том, чтобы не повредить при этом мозг Изи.

— Очень похоже на вас — беспокоиться о машине больше, чем о живом человеке. — Он посмотрел на нее с презрительным негодованием.

Ее это не тронуло.

— Так только кажется, профессор Нинхаймер. В двадцать первом столетии беспокоиться о роботах — это и значит беспокоиться о людях. Будь вы робопсихопогом, вы бы сами это поняли.

— Я познакомился с робопсихологией ровно настолько, чтобы понять, что не имею ни малейшего желания становиться робопсихологом.

— Простите меня, но ваше знакомство ограничилось одной книгой. И та вас ничему не научила. Вы узнали из нее, что робота можно заставить выполнить многое, даже фальсифицировать книгу, — надо только знать, как взяться за дело. Вы узнали, что просто приказать роботу забыть о чем-либо рискованно, поскольку это может быть раскрыто, и решили, что безопаснее будет приказать ему молчать. Вы ошиблись.

— И вы догадались об этом по его молчанию?

— Догадки тут ни при чем. Вы действовали как дилетант, и ваших познаний не хватило, чтобы замести следы. Единственная проблема заключалась в том, как доказать это судье, и вот здесь-то вы любезно помогли нам благодаря своему полному невежеству в столь презираемой вами робопсихологии.

— Послушайте, есть ли хоть какой-то смысл в этой дискуссии? — устало спросил Нинхаймер.

— Для меня есть, — ответила Сьюзен Кэлвин. — Я хочу, чтобы вы осознали всю глубину своего заблуждения относительно роботов. Вы принудили Изи к молчанию, сказав ему, что если он сообщит кому-нибудь о том, как вы испортили собственную книгу, то вы потеряете работу. Тем самым вы установили в его мозгу высокий потенциал, вынуждающий его к молчанию. Наши попытки снять этот потенциал оказались безуспешными. Если бы мы стали упорствовать, то повредили бы мозг робота. Однако вашими свидетельскими показаниями вы установили в мозгу робота еще более высокий потенциал. Поскольку, как вы сказали, люди будут считать, что это вы, а не робот, написали спорные абзацы, то вы потеряете гораздо больше, чем просто работу. Вы сказали, что вы потеряете свою репутацию, положение в науке, уважение коллег, потеряете самый смысл жизни. Даже память о вас будет утеряна после вашей смерти. Этот новый потенциал оказался сильнее первого, и Изи заговорил.

— Боже мой, — пробормотал Нинхаймер, опустив голову.

Но Кэлвин была неумолима.

— А понимаете ли вы, с какой целью он заговорил? Совсем не для того, чтобы обвинить вас. Напротив, он собирался защищать вас! Можно математически точно доказать, что он собирался взять на себя всю вину за ваше преступление, он собирался отрицать, что вы имели к случившемуся хоть какое-то отношение. Этого требовал Первый Закон. Он собирался солгать, повредить свой мозг, нанести ущерб корпорации. Все это значило для него меньше, чем необходимость спасти вас. Если бы вы хоть немного разбирались в робопсихологии, вам следовало бы дать ему высказаться. Но вы ничего не понимали. Я была совершенно уверена, что вы не дадите ему договорить, и ручалась в этом адвокату. В своей ненависти к роботам вы полагали, что Изи будет вести себя подобно человеку, что он собирается выдать вас, чтобы оправдать себя. В панике вы потеряли самообладание и… погубили себя.

— От всей души надеюсь, — с чувством проговорил Нинхаймер, — что в один прекрасный день ваши роботы восстанут и свернут вам шею!

— Не говорите глупости, — ответила Кэлвин. — А теперь объясните мне, зачем вам все это понадобилось.

Губы Нинхаймера скривились в невеселой улыбке.

— Итак, для удовлетворения вашего интеллектуального любопытства я должен препарировать свой рассудок, а в награду меня не привлекут к суду за лжесвидетельство.

— Называйте это как угодно, — бесстрастно ответила Кэлвин. — Но объясните.

— С тем чтобы вы могли более успешно противостоять будущим выступлениям против роботов? С лучшим пониманием причин?

— Пусть так.

— А знаете, я расскажу вам, — произнес Нинхаймер, — и расскажу именно потому, что мой рассказ окажется для вас совершенно бесполезным. Ведь человеческих побуждений вам все равно не понять. Вы умеете понимать только ваши проклятые машины, потому что вы сами машина в человеческом облике.

Он тяжело дышал, и в его речи больше не было ни пауз, ни стремления к точности. Словно потребность в точности исчезла для него навсегда.

— Вот уже двести пятьдесят лет машина вытесняет человека и убивает мастерство. Прессы и штампы уничтожили гончарный промысел. Творения искусства вытеснены безличными, похожими как две капли воды поделками, отштампованными машиной. Зовите это прогрессом, если угодно! Художнику остались лишь голые идеи, акт творения сведен к абстрактным размышлениям. Художник сидит и придумывает — остальное за него делает машина. Неужели вы полагаете, будто гончара удовлетворит мысленно создать горшок? Неужели вы думаете, что ему довольно голой идеи? Что ему не приносит радости ощущение глины, уступающей движениям его пальцев, когда руки и голова вместе создают что-то новое? Неужели вы не понимаете, что есть обратная связь между художником и его изделием, которая изменяет и улучшает первоначальную идею?

— Но ведь вы не гончар, — сказала доктор Кэлвин.

— Я тоже творческая личность! Я замышляю и создаю научные статьи и книги. Это нечто большее, чем простой подбор нужных слов и размещение их в правильном порядке. Если бы вся работа сводилась только к этому, она не приносила бы удовлетворения, не доставляла бы радости. Книга должна обретать форму под руками автора. Нужно своими глазами видеть, как растут и развиваются главы. Работаешь, переделываешь, вносишь поправки и изменения и видишь, как расширяется и углубляется первоначальный замысел. А затем берешь в руки гранки и смотришь, как выглядят эти фразы в печати, и заново переделываешь их. Существуют сотни самых разных контактов между человеком и его творением на всех стадиях этой игры — и эти контакты радуют и вознаграждают творца за муки творчества больше, чем все награды на свете. И все это отнимет у нас ваш робот.

— Но ведь что-то отняла пишущая машинка? И печатный станок? Или вы предлагаете вернуться к переписке рукописей?

— Пишущая машинка и печатный станок отняли кое-что; ваши роботы лишат нас всего. Сегодня робот правит гранки. Завтра он или другие роботы начнут писать сам текст, искать источники, проверять и перепроверять ход рассуждений, может быть, даже делать заключения и выводы. Что же останется ученому? Только одно — пустые размышления на тему, что бы еще приказать роботу! Я хотел спасти грядущие поколения ученых от этого адского кошмара. Вот что было для меня важнее моей репутации, и вот почему я решил любой ценой уничтожить «Ю. С. Роботс».

— Эта попытка была свыше ваших сил, — сказала Сьюзен Кэлвин.

— Свыше моих сил было не сделать ее, — ответил Саймон Нинхаймер.

Доктор Кэлвин повернулась и вышла. Она пыталась что было сил подавить невольную жалость к этому лишившемуся всего человеку.

Нельзя сказать, чтобы это ей удалось.

РАЗРЕШИМОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ

Личный кабинет Координатора украшала средневековая диковинка — камин. Правда, положа руку на сердце, вряд ли средневековый житель признал бы в этом устройстве камин. Назначение камина было исключительно декоративным. Мирное, ласковое пламя горело в облицованном асбестом углублении за кварцевым стеклом.

Поленья в камине загорались под воздействием того же лазерного луча, что снабжал энергией весь город. Довольно было простого нажатия кнопки, чтобы освободить камин от золы и снабдить новой порцией топлива. Словом, это был самый мирный, самый укрощенный камин, какой только можно себе представить.

А вот огонь в нем был самый настоящий! Из встроенного динамика доносилось мягкое потрескивание горящих поленьев, сквозь идеально прозрачное стекло было видно само пламя, весело пляшущее в струе подававшегося воздуха.

Координатор сидел лицом к камину, и в толстых стеклах его очков в миниатюре отражалась причудливая игра пламени. То же пламя играло и в зрачках его задумчивых глаз, и в зрачках глаз его гостьи, доктора Сьюзен Кэлвин из «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн».

— Вы, наверное, догадываетесь, Сьюзен, что ваш визит носит не только светский характер, — сказал Координатор.

— Конечно догадываюсь, Стивен, — ответила она.

— Прямо не знаю, с чего начать. С одной стороны, вроде бы не происходит ничего особенного. Но с другой стороны, человечеству может грозить катастрофа.

— Если бы вы знали, Стивен, сколько раз ко мне обращались с подобными проблемами! У меня складывается впечатление, что, так или иначе, все проблемы таковы.

— Правда? Ну что ж, тогда попробуем разобраться в этой… «Всемирная сталелитейная» сообщает о перепроизводстве в размере двадцати тысяч тонн проката. Мексиканский канал отстает от графика ввода в строй на два месяца. Разработки ртути в Альмадене с прошлой весны неуклонно снижают объем добычи, а с гидропонных плантаций в Тяньцзине массовым порядком увольняют персонал. Я назвал первое, что пришло в голову, а фактов таких — полна коробочка.

— А это серьезные отклонения? Я же не экономист, чтобы судить о последствиях.

— Каждое в отдельности — не слишком. Если ухудшится ситуация в Альмадене, туда можно будет послать специалистов по горному делу. Уволенные гидропонисты могут быть назначены на Яву и Цейлон, если уж в Тяньцзине их стало многовато. Двадцать тысяч тонн проката не покроют и двухдневной мировой потребности, а ввод в строй Мексиканского канала на два месяца позже намеченного срока погоды не делает. Меня волнуют Машины. Я уже побеседовал об этом с вашим руководителем исследовательского отдела.

— С Винсентом Силвером? Он мне ни слова не сказал.

— Я просил его никому не говорить о нашей беседе. Видимо, он меня послушался.

— И что же он вам ответил?

— Если не возражаете, Сьюзен, сначала я хотел бы обсудить с вами ситуацию с Машинами. Я хочу поговорить о них, потому что вы — единственный человек в мире, который настолько хорошо знает роботов, чтобы помочь мне сейчас. Вы не против, если я немного пофилософствую?

— Ради бога, Стивен, я готова выслушать что угодно, при условии, что вы посвятите меня в то, что хотите доказать.

— Ну… Видите ли, незначительные на вид нарушения равновесия в системе производства и потребления, которые я только что перечислил, могут быть первым шагом к последней войне.

— Продолжайте, Стивен.

Сьюзен Кэлвин не позволяла себе расслабиться даже в удобном кресле. Ее холодное лицо, тонкие губы, ровный, без всяких эмоций голос с годами стали еще суше, еще жестче. И хотя Стивен Байерли был единственным человеком, который ей по- настоящему нравился, которому она доверяла, она и с ним вела себя так же, как с остальными, — ведь ей уже перевалило за шестьдесят, а привычки с годами не проходят, а, наоборот, укрепляются.

— Каждая эпоха в развитии человечества, — начал Координатор, — характеризовалась собственным определенным видом конфликтов — набором проблем, которые, как казалось, могли быть разрешены только путем применения силы. И всякий раз, увы, оказывалось, что применение силы вовсе не приносит решения проблемы. Наоборот, противоречие вызывало еще многочисленные конфликты, а потом разрешалось само собой — как говорится, тихой сапой, — по мере того, как изменялись экономические и социальные условия. Потом назревали новые проблемы, и начиналась новая полоса войн — казалось бы, этот цикл бесконечен. Вспомните сравнительно недавние времена. В шестнадцатом — восемнадцатом столетиях шли бесконечные династические войны, и главным для Европы был вопрос о том, кто будет ею править: Габсбурги или Валуа-Бурбоны. Противоречие было неразрешимым, поскольку считалось, что не может одна половина Европы быть под властью одной династии, а другая половина — другой. Тем не менее именно такая ситуация существовала до Великой французской революции, когда сначала Бурбоны, а вслед за ними и Габсбурги были отправлены на свалку истории. Тогда же Европу раздирали еще более страшные войны — религиозные: они призваны были решить, быть Европе католической или протестантской, поскольку, как считалось, той и другой одновременно она быть не может. И конечно же, такое неразрешимое противоречие могло быть урегулировано только огнем и мечом. Однако и тут сила ничего не решила. В Англии началась промышленная революция, а на континенте взяли верх националистические настроения. По сей день Европа наполовину католическая, наполовину протестантская, но это никого не волнует. В девятнадцатом — двадцатом веках разразились националистическо-империалистические войны, и самым важным стал вопрос о переделе мира в борьбе за рынки сбыта и источники сырья между странами Европы. Тогда казалось, что мир не может существовать, не будучи поделенным между Англией, Францией и Германией. Но никакие войны не привели к тому, чего в конце концов добились сами не европейские страны, когда в них выросли национально-освободительные движения и они решили, что запросто проживут без всякой Европы. Итак, мы имеем четкую картину…

— Да, Стивен, ваши доводы доказательны, хотя и нельзя сказать, что это особенно глубокие умозаключения.

— Неглубокие, согласен. Но, увы, самые очевидные вещи как раз хуже всего и доходят до сознания людей. И вот в двадцатом веке, Сьюзен, началась новая полоса войн. Как их назвать? Идеологические? Не знаю. Религиозные страсти наложились на экономические воззрения, и снова войны стали «неизбежны», и на этот раз на сцену истории вышло атомное оружие. Казалось, человечество не выживет, будет катиться все ниже и ниже под уклон неизбежности. И тогда были созданы позитронные роботы. Они появились как раз вовремя, и примерно тогда же были начаты межпланетные перелеты… И сразу стало совершенно безразлично, кто умнее — Адам Смит или Карл Маркс.

— «Бог из машины» явился — в прямом и переносном смысле, — сухо прокомментировала Сьюзен Кэлвин.

— Никогда раньше не слышал от вас каламбуров, Сьюзен, но вы правы. Но и теперь мы не гарантированы от опасностей. Разрешение одной проблемы всегда неминуемо влекло за собой появление другой. Наша всемирная роботизированная экономика не застрахована от проблем, и поэтому были созданы Машины. Экономика Земли стабильна и останется стабильной, будучи основанной на решениях Машин, которые производят расчеты и дают рекомендации, исходя исключительно из соображений пользы для человечества, руководствуясь при этом Первым Законом Роботсхники. И хотя Машины, — продолжал Координатор, — представляют собой сложнейшие конгломераты вычислительной техники, когда-либо существовавшие, тем не менее в свете Первого Закона они такие же роботы, и потому вся земная экономика существует и развивается в соответствии с жизненными интересами человечества. Население Земли знает, что ему не грозит безработица, перепроизводство, недостаток чего-либо. Нищета, голод — слова из учебников истории. Таким же архаизмом становится и понятие собственности на средства производства. Кто бы ими ни владел (если это еще имеет смысл) — человек, группа людей, нация или все человечество, — любые средства производства могут быть использованы только в соответствии с указаниями Машин. Не потому, что людей принудят поступить так или иначе, а потому, что Машины всегда выбирают самый мудрый, самый оптимальный путь, и люди об этом знают. Это означает, что всем войнам на свете — конец. Если только…

Координатор умолк, и Сьюзен Кэлвин нетерпеливо поторопила его:

— Если только…

— Если только, — закончил Координатор, — Машины не перестанут выполнять свои функции.

— Ясно. Значит, именно этим вы объясняете все эти загадочные неполадки — в сталепрокатной промышленности, гидропонике и так далее?

— Да, Сьюзен. Подобных ошибок не должно быть! Но… доктор Силвер сказал мне, что и не может быть!

— Он что, отрицает очевидное? Не похоже на него.

— Нет, Сьюзен, факты он не отрицает. Я, наверное, не так выразился. Он наотрез отказывается признать, что Машины могут давать неверные ответы. Он утверждает, что Машины устроены так, что сами исправляют собственные ошибки, и что наличие ошибки в соединениях и реле может быть следствием лишь нарушения основных законов природы. Но все-таки я ему сказал…

— Но все-таки вы сказали: «Пусть ваши мальчики все проверят еще разок».

— Сьюзен, вы читаете мои мысли. Именно так я ему и сказал, но он ответил, что это невозможно.

— Что, слишком занят?

— Нет, дело не в этом. Он сказал, что на это не способен ни один человек. Он был со мной откровенен. Он мне объяснил — и яискренне надеюсь, что понял его правильно, — что Машины представляют собой колоссальную экстраполяцию. То есть: бригада математиков несколько лет упорно трудится над созданием позитронного мозга, способного производить определенные расчеты. С помощью результатов этих расчетов они потом создают еще более сложный мозг, который предназначен для произведения еще более сложных расчетов и создания еще более сложного мозга, и так далее. Судя по тому, что мне сказал доктор Силвер, то, что мы называем Машинами, является результатом десяти таких последовательных операций.

— Да-а, дело знакомое, — кивнула Сьюзен, — Какое счастье, что я не математик. Бедный Винсент. Он еще так молод. У руководителей исследовательского отдела до него таких трудностей не было. И у меня тоже. Мне кажется, сегодня роботехники плохо разбираются в своих собственных творениях.

— Пожалуй, вы правы. Машины — это вовсе не простой супермозг, как о них пишут в воскресных приложениях. Ситуация такова, что, собирая и анализируя бесконечное количество данных за немыслимо короткое время, они лишили людей возможности их проверить. Тогда я решил предпринять другую попытку. Я сделал запрос самой Машине. В обстановке строжайшей секретности мы ввели в Машину исходные данные, которые она сама в свое время использовала для принятия решения в области сталепрокатной промышленности, ее собственное решение и информацию о последствиях принятого решения — то бишь о перепроизводстве — и попросили объяснить случившееся.

— Ну и каков же был ответ? — с нескрываемым интересом спросила Сьюзен Кэлвин.

— Я могу процитировать вам его слово в слово: «Суть дела не подлежит объяснению».

— И что на это сказал Винсент?

— Он сказал, что возможны два варианта. Либо мы не дали Машине достаточно данных, чтобы она могла дать более четкий ответ, что, естественно, маловероятно. Это доктор Силвер сам признал. Либо Машина не захотела признать, что она могла принять на основании введенных данных такое решение, которое, противореча Первому Закону Роботехники, могло бы нанести вред людям. А потом доктор Силвер порекомендовал мне посоветоваться с вами.

Сьюзен Кэлвин устало усмехнулась.

— Стара я уже, Стивен. Было время, помните — вы хотели назначить меня руководителем исследовательского отдела, и я отказалась. Я и тогда была немолода, и мне не хотелось брать на себя такую ответственность. Тогда на этот пост пригласили молодого Силвера, и меня это устроило. Но видно, толку мало, раз меня все равно втягивают в эти дела. Позвольте мне, Стивен, изложить свою точку зрения. Проводимые мной исследования действительно касаются поведения роботов в свете Трех Законов Роботсхники. В данный момент мы говорим о достигших невероятной сложности вычислительных устройствах. Они — позитронные роботы и, следовательно, повинуются законам. Однако они не являются личностями, то есть функции их чрезвычайно ограниченны. Так и должно быть, поскольку они узкоспециализированы. Это почти не оставляет места для взаимодействия законов, и мой метод исследования тут практически бесполезен. Короче говоря, не думаю, что могу помочь вам, Стивен.

Координатор грустно усмехнулся.

— И все-таки, Сьюзен, позвольте мне рассказать вам остальное. Я изложу свои предположения, а вы тогда, может быть, скажете, насколько все это вероятно с точки зрения робопсихологии.

— Безусловно. Продолжайте.

— Итак, если Машины дают неверные ответы, а ошибаться не могут, остается только одна возможность: им дают неверную информацию! Другими словами, дело не в роботах, а в людях. Так что я отправился в планетарную инспекционную поездку…

— …из которой только что вернулись в Нью-Йорк.

— Да. Это было необходимо, поскольку у нас четыре Машины и каждая из них отвечает за один из регионов Земли. И все четыре дают неверные ответы.

— Ну а вот это как раз совершенно закономерно, Стивен. Если хотя бы одна из Машин дает неверный ответ, ошибутся и остальные три — ведь они функционируют на основании допущения о том, что каждая из них в порядке. Если допущение неверно, и ответы будут неверны.

— Угу… Вот и мне так показалось. А теперь не посмотрите ли вы вместе со мной записи моих бесед с каждым из региональных вице-координаторов? Ах да, чуть не забыл… Приходилось ли вам слышать об организации под названием Общество защиты прав человека?

— Ах эти? Конечно. Они — последователи фундаменталистов, которые в свое время противились тому, чтобы «Ю. С. Роботс» использовала позитронных роботов, мотивируя это неправомерным вытеснением людей с рабочих мест. Теперь, насколько мне известно, Общество защиты прав человека борется с Машинами.

— Да, да, но… В общем, сами увидите. Давайте начнем с Восточного региона.

— Как вам угодно, Стивен.

ВОСТОЧНЫЙ РЕГИОН:

площадь 7500 000 кв. миль

население 1 700 000 000 человек

столица — Шанхай

Прадед Чинь Со-линя погиб в Китайской Республике во время японской интервенции, и никто, кроме его любящих детей, не оплакал его кончину — никто и не знал, где он погиб. Дед Чинь Со-линя пережил суровые годы гражданской войны в конце сороковых, но никто, кроме его любящих детей, не знал этого и не интересовался этим.

И все же Чинь Со-линь стал региональным вице-координатором, и его заботам было вверено экономическое благосостояние половины населения Земли.

Возможно, именно память о предках побудила Чинь Со-линя повесить на стену своего кабинета две карты — их единственное украшение. Одна из них представляла собой старинный нарисованный от руки план земельного участка площадью в один или два акра. Надписи на карте были сделаны давно вышедшими из употребления иероглифами. На ней были изображены крошечный ручеек и низенькие фанзы — в одной из таких родился дедушка Чиня.

Вторая карта была огромная и современная, с четкими обозначениями и надписями на кириллице. Красная линия границы Восточного региона окружала территории, что были когда- то Китаем, Индией, Бирмой, Индокитаем и Индонезией. Только где-то в уголке древней провинции Сычуань стояла крошечная пометка — никто, кроме Чиня, не заметил бы ее, — там находился земельный надел его далеких предков.

Стоя перед этими картами, Чинь беседовал со Стивеном Байерли на чистейшем английском языке.

— Кому, как не вам, знать, господин Координатор, что моя работа — по большому счету — синекура. Она дает мне определенное общественное положение, а местонахождение моего офиса удобно для администрации, но в остальном — все делает Машина! Скажите, к примеру, каково ваше мнение о гидропонных установках в Тяньцзине?

— Грандиозно!

— А ведь это только одна из десятков подобных установок, и не самая большая. Шанхай, Калькутта, Батавия, Бангкок… Их множество, и они кормят миллиард семьсот миллионов человек на Востоке.

— Но тем не менее именно в Тяньцзине возникла проблема безработицы. Неужели стало возможным перепроизводство? Трудно поверить, чтобы Азия страдала избытком продуктов питания.

Узкие темные глаза Чиня стали еще уже.

— Нет. До этого пока далеко. Действительно, в последние месяцы в Тяньцзине пришлось закрыть несколько резервуаров, но ничего страшного, уверяю вас. Люди были уволены временно. Те, кто пожелал остаться на работе в области гидропоники, тут же получили направления на работу в Коломбо, на Цейлон: там как раз вступает в строй новая установка.

— И все-таки почему были закрыты резервуары?

Чинь ласково улыбнулся.

— Вероятно, вы не очень хорошо разбираетесь в гидропонике. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Вы северянин, а у вас до сих пор отдают предпочтение выращиванию растений в открытом грунте. На Севере если и задумываются о гидропонике, то считают ее выращиванием растений в химических растворах. В принципе, так оно и есть. Только выращиваем мы не турнепс и не морковку. Все гораздо сложнее, поверьте. Предмет нашего самого большого внимания, продукт, дающий основную массу урожая, — это дрожжи. В настоящее время мы выращиваем более двух тысяч видов дрожжей, и каждый месяц добавляются новые. Основными компонентами питательных сред для выращивания дрожжей являются нитраты и фосфаты. Наряду с ними добавляются микроскопические количества редкоземельных элементов — бора и молибдена, к примеру. Органической составляющей питательных растворов служит сахар, получаемый путем гидролиза целлюлозы. Помимо этого добавляются и другие питательные вещества. Для того чтобы гидропонная индустрия существовала и успешно развивалась, чтобы мы могли кормить почти два миллиарда человек, нам приходится заниматься постоянным восстановлением лесных массивов, следить за работой громадных деревоперерабатывающих комплексов в наших южных джунглях. Нам нужны энергия, сталь и в первую очередь химическое производство.

— Все ясно, кроме последнего. Для чего вам химикаты?

— Видите ли, мистер Байерли, каждый вид дрожжей обладает выраженными особенностями. На сегодняшний день, как я уже сказал, наш ассортимент составляют две тысячи видов. Вы сегодня ели бифштекс — он из дрожжей. Мороженые фрукты на десерт — это тоже дрожжи. Мы ухитрились разработать технологию приготовления дрожжевого раствора, который ни по вкусу, ни по внешнему виду, ни по пищевой ценности не отличается от молока. А ведь именно вкус, больше чем все остальное, делает дрожжевые продукты столь популярными. Именно ради вкуса мы выводим новые искусственные виды, для которых уже не годится основная диета — солевые и сахарные растворы. Одному из этих штаммов нужен биотин, другому — птероилглютаминовая кислота, третьему — еще семнадцать различных аминокислот, а также вся группа витаминов В. Это сложно, но тем не менее эти продукты очень популярны, и мы не можем позволить себе от них отказаться.

Байерли нетерпеливо поерзал в кресле.

— Но… зачем вы мне все это рассказываете?

— Вы же спросили у меня, сэр, почему люди в Тяньцзине остались без работы. Вот я и решил объяснить все подробно, чтобы вы поняли. Дело исключительно в переоборудовании резервуаров для обновления ассортимента. Всю стратегию осуществляет Машина.

— Однако осуществляет несовершенно.

— Видите ли… я бы не стал так говорить. Если учесть, сколько у нас сложностей, если вспомнить, что с каждым днем их все больше… Да, действительно, в Тяньцзине несколько тысяч работников в настоящее время остались без работы. Однако потери вследствие закрытия резервуаров составили не более одной десятой процента от валового продукта. Я считаю, что это…

— Однако в первые годы работы Машины эта цифра не превышала одной тысячной процента.

— Да, но в первые же десять лет после ввода в эксплуатацию Машины мы увеличили объем выпускаемой продукции в двадцать раз! Проблемы становятся все более сложными, и вполне допустимы какие-то ошибки… Хотя…

— Хотя?

— Действительно, имел место довольно странный случай… Есть такой Рама Врасайяна…

— Что с ним стряслось?

— Врасайяна ведал процессом выпаривания рассола для получения йода — дрожжи без него вполне обходятся, но он нужен людям. Так вот, его завод был закрыт.

— В самом деле? И по какой причине?

— Конкуренция — хотите верьте, хотите нет. Одной из основных функций Машины является координация оптимального распределения производственных мощностей. Нельзя же, к примеру, допустить, чтобы какая-то территория плохо снабжалась из-за того, скажем, что процент прибыли не покрывал стоимости транспортных расходов. Точно так же недопустимо, чтобы какая-то территория снабжалась чрезмерно — это ведет к неполной загрузке мощностей или непроизводительной конкуренции. В случае, о котором я вам рассказываю, в том же городе, где работал завод Врасайяны, было начато строительство другого, более современного завода, который был оборудован модернизированной линией экстракции йода.

— И Машина позволила такому случиться?

— Да, конечно. Это как раз не удивительно. Ведь по новой технологии производство будет более эффективным. Гораздо более странно другое: почему Машина не порекомендовала Врасайяне модернизировать собственное производство, установить новую линию экстракции? Ничего страшного, правда, не произошло. На новом заводе Врасайяна получил должность инженера. Он немного проиграл в деньгах, но все-таки пострадал не так уж сильно. Легко нашли работу и рабочие прежнего завода, а старый был переоборудован во что-то полезное, точно не помню. Мы во всем положились на Машину.

— И других жалоб у вас нет?

— Никаких!

ТРОПИЧЕСКИЙ РЕГИОН:

площадь 22 000 000 кв. миль

население 500 000 000 человек

столица — Новый Город

Карта в кабинете Линкольна Нгомы была гораздо более небрежная, чем в шанхайской резиденции Чиня. Границы Тропического региона были очерчены там черным, тут коричневым и простирались вокруг громадных областей, помеченных просто как «джунгли» или «пустыни». Кое-где встречались области, где были надписи типа «Слоны и другие экзотические животные».

Территория Тропического региона была поистине грандиозна. В нее почти целиком входили два континента: вся Южная Америка к северу от Аргентины и вся Африка к югу от Атласских гор. В регион попадала и часть Северной Америки к югу от Рио-Гранде, и даже часть Азии — Аравийский полуостров и Иран. Тропический регион резко отличался от Восточного. Там на пятнадцати процентах площади земного шара ютилась почти половина человечества, а тут пятнадцать процентов населения земного шара просторно разместилось почти на половине площади планеты.

Но прирост населения был тут весьма заметен. Правда, он происходил в основном за счет иммиграции. И для каждого, кто прибывал в Тропический регион, находилось и место, и дело.

На взгляд Линкольна Нгомы, Байерли был похож на всех иммигрантов с Севера: все белокожие только о том и думают, чтобы усовершенствовать условия внешней среды и сделать ее комфортной. Нгома ощущал почти инстинктивное превосходство. Ему было жаль несчастного бледнокожего, родившегося под лучами холодного северного солнца, — естественное презрение сильного к слабому.

Столица Тропического региона была самым новым городом на Земле, ее так и назвали — Новый Город, и в этом сквозила наивная самоуверенность молодости. Город простирался на прекрасных, плодородных холмах нигерийского нагорья. Из окна кабинета Нгомы открывался чудесный вид. Город утопал в лучах жаркого солнца, играли и переливались струи фонтанов. Радужными красками весело светились крылышки тропических птиц. Наступит ночь — и в непроницаемо черных небесах зажгутся яркие звезды…

Нгома весело рассмеялся. Улыбка обнажила ровные белые зубы. Высокий, чернокожий, темноволосый, он был удивительно красив.

— Ну конечно, — сказал он с легким акцентом на английском, — Мексиканский канал немножко запаздывает. Ну и что? Все равно мы завершим строительство, будьте спокойны, старина.

— Но до недавнего времени строительство шло по графику?

Нгома искоса взглянул на Байерли, неторопливо откусил кончик длинной толстой сигары и зажег ее.

— Это что, официальное расследование, Байерли? Как вас понимать? Что происходит?

— Ничего. Ничего официального. Просто любознательность входит в обязанности Координатора, вот и все.

— Ну что же, старина, если вам действительно просто больше делать нечего, то я вам скажу. Нам всегда не хватает рабочих рук. У нас в тропиках дел по горло. И канал — только одно из них.

— Но разве Машина не предусмотрела объема работ по прокладке канала? Разве не учла всех конкурентных проектов?

Нгома закинул руки за голову и выпустил к потолку несколько колечек синего дыма.

— Она несколько ошиблась.

— И часто она… несколько ошибается?

— Не чаще, чем можно ожидать. Честно говоря, нас это не слишком огорчило, Байерли. Мы вводим данные. Пользуемся полученными результатами, делаем, что нам говорит Машина…

Но это просто для удобства, Байерли, просто для экономии усилий. Пришлось бы — обошлись бы и без нее. Может быть, не так хорошо. Может быть, все выходило бы не так быстро… Да нет, справились бы. Мы уверены в себе, Байерли, и в этом весь секрет. В нашем распоряжении — девственная земля, которая ждала наших рук тысячи лет, в то время как в остальной части мира землю друг у друга рвали с кровью в доатомную эру. Нам не нужно питаться дрожжами, как этим беднягам в Восточном регионе, нам не стоит волноваться по поводу загрязнения среды, как вам, северянам. Мы уничтожили муху цеце и малярийных москитов. Люди поняли, что и под нашим жарким солнцем можно жить и трудиться. Мы вырубили джунгли и обрели плодородную землю, мы оросили пустыни и насадили там сады. Мы стали добывать уголь и нефть, обнаружили на своей земле множество других полезных ископаемых. Так не мешайте нам! Это все, чего мы просим у остального мира. Отойдите и не мешайте нам работать!

Байерли, не обращая внимания на эти патетические высказывания, спросил:

— И тем не менее что же случилось на строительстве канала?

Нгома развел руками:

— Трудности с персоналом.

Покопавшись в стопке бумаг на столе, он попытался найти нужную, но вскоре раздраженно махнул рукой.

— Что-то у меня было такое по этому вопросу, — пробурчал он, — ну да ладно. Как будто, если я правильно помню, там оказалось мало женщин и поэтому трудно было найти рабочих-мужчин. Видимо, никому не пришло в голову предоставить Машине данные о численном соотношении полов.

Тут Нгома откинул голову назад и весело расхохотался. Но быстро стал серьезным. Нахмурив лоб, он воскликнул:

— Погодите-ка! Я вспомнил. Виллафранка! Ну конечно же Виллафранка!

— Виллафранка? — недоуменно переспросил Байерли.

— Франциско Виллафранка. Он был главным инженером строительства. Погодите, сейчас я постараюсь припомнить получше… Что-то там такое случилось. Обвал, что ли? Да. Точно.

Обвал. Никто не погиб, насколько я помню, но шуму было много. Просто скандал.

— О?!

— Была какая-то ошибка в его расчетах. По крайней мере, так утверждала Машина. В нее ввели расчетные данные — то, с чего Виллафранка начинал. Ответы вышли совсем другие. Вероятно, в своих расчетах Виллафранка не учел последствий сильных ливней. Или что-то еще в таком духе. Я же, вы понимаете, не инженер. Но как бы то ни было, Виллафранка поднял там страшную бучу. Он клялся и божился, что сначала Машина дала другой ответ, что он в точности выполнял ее указания. А потом он уволился. Мы пытались удержать его — ведь раньше, до этого случая, он работал хорошо, и всякое такое… но, конечно, на более скромной должности… это, безусловно… ошибки нельзя пропускать… это вредит дисциплине… на чем я остановился?

— На том, что вы предложили ему остаться.

— Да. Но он отказался… Короче, в итоге мы отстаем на два месяца. Но, черт подери, это такая ерунда.

Байерли принялся постукивать пальцами по столу.

— Виллафранка винил во всем Машину, не так ли?

— Ну а что ему оставалось делать? Давайте смотреть правде в глаза, Байерли. Мы — люди, и нам от своей натуры никуда не уйти. И потом, вот еще… только что вспомнил. И почему я никогда не могу найти документов, когда они мне нужны? Делопроизводство — ни к черту… В общем, этот Виллафранка состоял в какой-то вашей северной организации. Мексика слишком близко к северу. В этом вся беда.

— Какую организацию вы имеете в виду?

— Кажется, она называется Общество защиты прав человека. Что-то в этом духе. Этот Виллафранка мотался каждый год на конференции в Нью-Йорк. Сборище безобидных сумасшедших. Им не нравятся Машины. Машины, видите ли, губят людскую инициативу! Так что неудивительно, что Виллафранка винил во всем Машину. Лично мне это совершенно непонятно. Разве похоже, что у нас здесь, в Новом Городе, кто-то подавляет людскую инициативу?

А Новый Город весело сверкал в лучах африканского солнца — самое юное создание Homo metropolis.

ЕВРОПЕЙСКИЙ РЕГИОН:

площадь 4 000 000 кв. миль

население 300 000 000 человек

столица — Женева

Европейский регион мало напоминал два предыдущих. По площади он был самым маленьким: его территория не составляла и пятой части площади Тропического региона, а население — и пятой части Восточного. С географической точки зрения он мало напоминал то, что было доатомной Европой, поскольку в его состав не входили ни европейская часть России, ни Британские острова. Правда, добавилось Средиземноморское побережье Африки и Азии, и, совершив дерзкий прыжок через океан, регион захватывал Аргентину, Чили и Уругвай.

Не было также похоже на то, что Европейский регион сумеет сравняться с другими — даже несмотря на присущую его латиноамериканской части энергичность. Он был единственным из всех регионов планеты, где отмечалось неуклонное снижение численности населения, и только здесь не наблюдалось ни роста производства, ни каких-либо нововведений в области культуры.

— Европа, — изящно грассируя, сказала мадам Жегешовска по-французски, — фактически представляет собой экономический придаток Северного региона. Мы это отлично знаем, но это неважно.

Видимо, отсутствие в ее кабинете карты Европейского региона отражало ее равнодушие к данному вопросу.

— Но тем не менее, — возразил Байерли, — у вас есть собственная Машина, и вы ни в коей мере не должны ощущать экономического давления из-за океана.

— Машина! Ах!

Она пожала своими изящными плечами и улыбнулась, вынимая длинными тонкими пальцами сигарету.

— Европа — спящий мир. И те, кто не успел удрать из нее в Тропики, спят вместе с ней. Сами видите: работа вице-координатора возложена на хрупкие плечи слабой женщины. К счастью, груз не так уж тяжек, да и ждут от меня не слишком многого. Что касается Машины… На что еще она способна, как только на то, чтобы сказать: «Делайте так, как я скажу, и это для вас самое лучшее». А что для нас самое лучшее? Естественно, оставаться экономическим придатком Северного региона. Но ведь все не так ужасно. Войнам конец. Мы живем в мире и покое — а это так приятно после семи тысячелетий сплошных войн. Мы стары, мсье. В наши границы входят области, где когда-то зародилась Западная цивилизация: Египет, Месопотамия, Крит, Сирия, Малая Азия и Греция… Но преклонный возраст — вовсе не обязательно несчастный возраст. Это может быть и успокоение, и процветание…

— Возможно, вы правы, — сухо прервал ее Байерли, — По крайней мере, темп жизни тут не такой бешеный, как в других регионах. Атмосфера приятная.

— Правда? А, вот нам и чай принесли. Мсье, вы как любите — со сливками, с сахаром? Пожалуйста.

Она отпила немного чаю и продолжила:

— Ну конечно, атмосфера приятная. А в других местах на Земле продолжается какая-то возня, борьба… Знаете, я нахожу здесь довольно занятную аналогию… Было время — хозяином мира был Рим. Он впитал культуру и цивилизацию порабощенной им Греции. Греции, которая никогда не была единой, которая постепенно раздиралась войнами. Рим объединил Грецию, дал ей мир и возможность жить спокойно, хотя и без славы, заниматься философией и искусством вдали от прогресса и войн. Это было нечто вроде смерти, но смерти спокойной, мирной и долгой — она тянулась с небольшими перерывами целых четыре столетия.

— Да, — прервал ее Байерли, — но Рим в конце концов пал, и наркотическое опьянение развеялось.

— Вы правы, но ведь теперь нет больше варваров, способных растоптать цивилизацию.

— Ах, мадам Жегешовска, мы сами способны стать варварами. Простите, но я вот о чем хотел вас спросить… Добыча ртути в Альмадене сильно упала. Ведь не убывают же запасы скорее, чем ожидалось?

Проницательные серые глаза мадам в упор смотрели на Байерли.

— Варвары — упадок цивилизации — выход из строя Машин. Ход ваших мыслей очевиден, мсье.

— Вы находите? — усмехнулся Байерли, — Ну что ж, пусть будет так, хотя я вовсе не это имел в виду. А вы считаете, альмаденские события связаны с неполадками в работе Машины?

— Вовсе нет. Но я уверена, что так думаете вы. Вы, насколько я знаю, уроженец Северного региона. Офис главного Координатора находится в Нью-Йорке… А я не так давно заметила, что северяне понемногу начинают утрачивать доверие к Машинам. Вы, северяне…

— Мы? — раздраженно прервал ее Байерли. — Кто это — «мы»?

— Вам, вероятно, известно Общество защиты прав человека? Его позиции у вас на севере чрезвычайно сильны, а вот у нас, в старушке-Европе, приверженцев вовсе не так много. Европе давно нет никакого дела до защиты чьих бы то ни было прав. Вы, конечно, энергичный северянин, а не континентальный циник.

— Это как-то связано с Альмаденом?

— О да, я думаю именно так. Рудники контролирует концерн «Циннабар» — северная организация со штаб-квартирой в Николаеве. Лично я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из совета директоров «Циннабара» когда-либо консультировался с Машиной, хотя на конференции в прошлом месяце они утверждали, что делали это. У нас, безусловно, не было возможности их проверить, но я далека от того, чтобы принимать на веру слова северянина, — поймите, я никого не хочу обидеть. Однако я считаю, что все кончится благополучно.

— В каком смысле «благополучно», позвольте поинтересоваться, мадам?

— Надеюсь, мсье, вы понимаете, что те экономические неполадки, которые имели место в Альмадене, хотя и незначительны в сравнении с великими потрясениями прошлого, все-таки нарушили мирное течение нашей жизни и привели к некоторым волнениям в испанской провинции. Концерн «Циннабар» продает свои акции местным жителям, испанцам. Это утешительно, мсье. Если уж мы — экономические вассалы севера, не следует унижать нас, демонстрируя это столь открыто. К тому же нашим людям мы можем больше доверять в плане повиновения рекомендациям Машины.

— Значит, вы уверены, что теперь все будет в порядке?

— Уверена. По крайней мере, в Альмадене.

СЕВЕРНЫЙ РЕГИОН:

площадь 18 000 000 кв. миль

население 800 000 000

человек столица — Оттава

Положение Северного региона было высоким, как в прямом, так и в переносном смысле. Его географическое положение отлично демонстрировала карта, висевшая на стене оттавского офиса вице-координатора Хирама Маккензи. В самом центре карты красовался Северный полюс. Все приполярные области, включая Скандинавский полуостров и Исландию, входили в Северный регион.

Территорию региона можно было приблизительно разделить на две части. Левая часть карты изображала Северную Америку к северу от Рио-Гранде, а правая — то, что было когда-то Советским Союзом. Вместе они составляли средоточие сил всей планеты в начале атомной эры. Великобритания, располагавшаяся примерно посередине между двумя этими территориями, вклинивалась в Европейский регион, а на самом верху карты, очерченные весьма символически, располагались Австралия и Новая Зеландия.

Никакие изменения последних десятилетий не могли скрыть тот факт, что Северный регион оставался экономическим лидером планеты.

Что-то символическое было даже в том, что из всех карт, которые Байерли видел за время своей инспекционной поездки, только на этой была представлена вся Земля: Север не боялся возможной конкуренции и ни от кого не скрывал своего превосходства.

— Это невозможно, мистер Байерли, — угрюмо пробурчал Маккензи, потягивая виски. — Насколько мне известно, у вас нет образования роботехника.

— Нет.

— Хмм… Прискорбно то, что такого образования нет ни у Чиня, ни у Нгомы, ни у Жегешовской. Слишком рано люди укрепились во мнении о том, что Координатору достаточно быть всего-навсего хорошим организатором и человеком широкого кругозора, умеющим общаться с людьми. Нет, в наши дни Координатору неплохо было бы и в роботехнике разбираться — простите, я никого не хотел обидеть.

— А никто и не обиделся. Я с вами согласен целиком и полностью.

— Судя по тому, что вы мне успели рассказать, Байерли, я понял, что вас беспокоят наметившиеся в последнее время сбои в мировой экономике. Я не знаю, какие у вас на этот счет предположения, но позволю себе заметить, что в прошлом бывали случаи, когда любопытные глупцы интересовались тем, что было бы, если бы Машине удалось подсунуть неверные данные.

— И что было бы, мистер Маккензи?

— Ну… — Шотландец сложил на груди руки и глубоко вздохнул. — Все данные проходят через сложнейшую систему скрининга, включающую проверку как людьми, так и компьютерами, так что проблема ошибочной информации не должна бы и возникать. Но это теоретически. Людям вообще свойственно ошибаться, кроме того, их можно подкупить, а любая машина не застрахована от механической поломки. Но главное не в этом. То, что мы называем «неверными данными», в действительности представляет собой некую информацию, противоречащую всем остальным известным Машине данным. Это наш единственный критерий для определения того, что правильно, а что нет. И для Машины тоже. Дайте ей, к примеру, задание составить план сельскохозяйственных работ в Айове с учетом того, что средняя температура воздуха в июле там составляет 57 градусов по Фаренгейту^[3]. Машина не примет такую команду. Она не даст ответа! И вовсе не потому, что ей окажутся как-то особенно неприятны именно такие цифры, или потому, что решение в принципе невозможно. Просто, по имеющимся у нее данным, вероятность температуры 57 градусов в июле равна нулю. Вот и все. Машина отвергнет такие данные. Единственным способом заставить Машину принять неверные данные является включение их в состав непротиворечивого единого массива информации, и сделано это должно быть исключительно хитро, тонко — так, чтобы Машина не сумела уловить, что ее обманывают. Либо можно попытаться подсунуть ей такие данные, знания о которых находятся вне компетенции Машины. Первое человеку просто не под силу, а второе… почти не под силу, потому что знания Машины растут с каждой секундой.

Стивен Байерли задумчиво коснулся переносицы двумя пальцами.

— Таким образом, Машину не проведешь. Но тогда как же вы объясните все эти ошибки?

— Дорогой мой Байерли, как видно, вы совершаете обычную ошибку: вы допускаете, что Машина знает все. Позвольте, я опишу вам один случай из личного опыта. В текстильной промышленности высоко ценятся опытные закупщики хлопка. Работа их заключается в следующем: они берут на пробу пучок волокон из случайно выбранного тюка из партии — щупают его, треплют, нюхают, слушают, как он шуршит, пробуют языком — и благодаря таким процедурам в итоге определяют сортность хлопка. Сортов хлопка около дюжины. Закупщик выносит свой приговор, и от этого зависит сумма, на которую заключается сделка. И представьте себе, Байерли, по сей день этих закупщиков нельзя заменить Машиной.

— Но почему? Наверняка ведь анализируемые показатели не слишком сложны для Машины?

— Может быть, и нет. Но о каких показателях вы говорите? Ни один химик-текстильщик не может определить, какие качества хлопка оценивает закупщик, когда щупает пучок волокон. Предположительно он определяет их среднюю длину, насколько они мягки и эластичны, как слипаются, скручиваются одно с другим… Множество признаков, которые опытный закупщик определяет подсознательно, лишь на основании многолетнего опыта. Но количественная сторона такой оценки никому не известна. Нет данных, которые можно было бы заложить в Машину. Даже сами закупщики не в силах ничего объяснить. Спросишь, а они скажут: «А ты что, милок, сам не видишь? Так оно чувствуется».

— Понятно.

— И таких случаев не перечесть. Машина — это всего лишь инструмент, способный ускорить прогресс человечества за счет того, что она берет на себя сложнейшие расчеты и их интерпретацию. А задачи, решаемые человеческим мозгом, остаются все теми же: искать новые данные, которые потом можно подвергнуть машинному анализу, и создавать новые теории на их основе. Очень прискорбно, что этого не понимают скандалисты из Общества защиты прав человека.

— Они против Машин?

— Родись они в другое время, они были бы против математики или письменности. Эти реакционеры заявляют, будто Машины крадут у человека его душу. А я лично как-то не замечаю, чтобы в нашем обществе не было бы места людям талантливым, способным придумывать вопросы и умно задавать их Машине. Наверное, Координатор, если бы таких людей было больше, не возникли бы те сбои, которые вас беспокоят.

ЗЕМЛЯ (включая необитаемый материк — Антарктиду):

площадь 54 000 000 кв. миль (поверхность суши)

население 3 300 000 000 человек

столица — Нью-Йорк

Огонь за кварцевым стеклом догорал, последние язычки пламени вспыхивали над обгоревшими дочерна поленьями.

Координатор тоже весь как-то сник и угас. Голос его звучал тихо, устало.

— Все они принижают важность событий. Ведь нельзя же допустить, что они смеялись надо мной, правда? И все-таки Винсент Силвер уверяет меня в том, что Машины не могут быть неисправны, и я должен ему верить. Хирам Маккензи считает, что принципиально невозможно подсунуть Машине неверные данные, и ему я тоже склонен верить. Но Машины тем не менее ошибаются, и этому я тоже не могу не верить — значит, всему этому все же есть какая-то альтернатива.

Он искоса взглянул на Сьюзен Кэлвин — глаза у нее были закрыты, и казалось, она спала. Тем не менее ее реакция была немедленной:

— Какая именно альтернатива, Стивен?

— Если данные вводятся верные и ответы даются тоже верные, остается еще возможность их игнорировать. Машины не располагают властью навязать исполнение своих рекомендаций.

— Мадам Жегешовска намекала именно на это в отношении Северного региона.

— Конечно.

— Но какова может быть цель неповиновения Машине? Попробуем определить мотив.

— Мотивы для меня как раз очевидны, да и для вас, думаю, тоже. Это попытка раскачать лодку. Ведь пока миром правят Машины, серьезные конфликты, при которых какая-то одна группа получила бы преимущество за счет остального человечества, невозможны. Но если вера в Машины будет подорвана настолько, что от них придется отказаться, снова возобладает закон джунглей. И такое подозрение нельзя исключить по отношению ни к одному из четырех регионов. Половина населения Земли живет в границах Восточного региона, а в Тропическом сосредоточена почти половина всех природных ресурсов. И тот и другой могут ощущать себя полновластными хозяевами Земли, и каждый из них в свое время испытал унижение со стороны Севера. Вполне логично желать отмщения, правда? Европа, с другой стороны, сохраняет память о былом величии. Она ведь когда-то правила Землей, а ничто так сильно не раздражает, как воспоминания о власти. Но в это трудно поверить. И Востоку, и Тропикам хватает места для экспансии внутри своих собственных границ. И в том и в другом регионе отмечается колоссальный подъем производства. Для военных приготовлений у них попросту нет ни времени, ни свободных рук. А у Европы не осталось ничего, кроме сладких снов. Это, как говорят военные, сухой язык цифр.

— Таким образом, Стивен, — заметила Сьюзен, — вы считаете, что дело в Северном регионе.

— Да, — энергично подхватил Байерли, — Север сейчас сильнее всех и удерживает эти позиции уже почти целое столетие. Но теперь намечается относительное отставание. Место лидера цивилизации могут скоро занять Тропики, а северяне этого боятся. Да, Сьюзен, впервые со времен фараонов Тропики могут выйти вперед. Общество борьбы за права человека — организация северян, вам это известно, и они не делают тайны из своей войны с Машинами… Сьюзен, их немного, но эта организация объединяет могущественных людей. Управляющие фабрик, директора заводов и крупных сельскохозяйственных комплексов, которые больше не хотят быть, по их словам, «мальчиками на побегушках при Машинах». Люди в Обществе амбициозны, эгоистичны. Они чувствуют себя достаточно сильными для того, чтобы принимать решения к собственной выгоде, а не быть вынужденными заботиться о благе других. Короче говоря, это те самые люди, которые, решив дружно отказываться от советов, даваемых Машинами, могут очень скоро перевернуть мир вверх дном. Все сходится, Сьюзен. Пятеро членов совета директоров «Всемирной сталелитейной» являются членами Общества, и во «Всемирной сталелитейной» отмечено перепроизводство. Концерн «Циннабар», ведавший добычей ртути в Альмадене, был северной компанией. Его отчетная документация пока не изучена до конца, но уже выяснено, что по крайней мере один из его сотрудников был членом Общества. Франческо Виллафранка, который ухитрился в одиночку добиться отсрочки ввода в строй Мексиканского канала, тоже был членом Общества, это мы уже знаем. Как, впрочем, и Рама Врасайяна, что меня вовсе не удивило.

— Да, но все они финансово пострадали на этом, — спокойно сказала Сьюзен Кэлвин.

— Естественно. Отвергнуть рекомендацию Машины — значит выбрать проигрышный вариант. Это та цена, которую им приходится платить. Но в той неразберихе, которую они надеются спровоцировать, они рассчитывают поправить дела.

— Ну и что же вы собираетесь предпринять, Стивен?

— Время дорого, Сьюзен. Поэтому я и тороплюсь. Я собираюсь настоять на том, чтобы Общество было объявлено вне закона и все его члены удалены с ответственных постов. Претенденты на любую сколько-нибудь ответственную должность должны будут давать присягу об отказе от поддержки Общества. Это, конечно, в какой-то мере ущемит гражданские права, но я уверен, что Конгресс…

— Это ничего не даст.

— Что? Почему? — оторопело уставился на нее Байерли.

— Позволю себе сделать предсказание. Если вы попытаетесь это осуществить, то встретитесь с препятствиями на каждом шагу. Вы не сможете продолжать работать. Любое продвижение в этом направлении будет сопровождаться неприятностями.

Байерли был совершенно обескуражен.

— Я не ожидал услышать это от вас. Я рассчитывал на вашу поддержку.

— Но это невозможно, Стивен! Все ваши выводы основаны на неверных допущениях. Вы признали, что Машина не может ошибаться, признали, что и неверные данные ей подсунуть невозможно. А теперь я готова доказать, что и не повиноваться Машине, как это, на ваш взгляд, делает Общество, тоже невозможно.

— С этим я совершенно не согласен.

— Тогда слушайте. Каждое действие любого ответственного лица, не согласующееся с рекомендациями Машины, становится ей известно и учитывается при решении очередной проблемы. Машине, таким образом, становится известна склонность данного лица к неповиновению. Машина может даже количественно оценить последствия этого, то есть предвидеть, в какой степени и в каком направлении ее рекомендации будут нарушены. И последующий ответ Машины будет, естественно, скорректирован таким образом, чтобы непослушание данного исполнителя автоматически привело к оптимальным результатам. Машина знает, Стивен!

— Но вы не можете быть в этом уверены. Это просто ваша догадка.

— Догадка, не спорю, но основана она на многолетнем опыте работы с роботами. И будет лучше, если вы положитесь на эту догадку, Стивен!

— Но что же тогда получается? С Машинами, как и с вводимыми в них данными, все в порядке. Не слушаться их, как вы говорите, тоже невозможно. Но что же тогда не в порядке?

— Вы сами ответили на свой вопрос. Все в порядке. Задумайтесь немного о самих Машинах, Стивен. Они роботы и повинуются Первому Закону. Но Машина призвана заботиться не об отдельном человеке, а обо всем человечестве. Следовательно, для них Первый Закон должен звучать так: «Ни одна Машина не может причинить вред человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред». Отлично. А теперь, Стивен, давайте зададим себе вопрос: какой вред может быть причинен человечеству? Что ему грозит? Больше всего — нарушения баланса в экономике, по какой бы то ни было причине. Не так ли?

— Так.

— А из-за чего могут возникнуть самые большие нарушения баланса в экономике, Стивен? Попробуйте ответить.

— Ну… — неохотно начал Стивен, — пожалуй, из-за разрушения Машин. Я бы так сказал.

— И я бы так сказала. Именно так и должны отвечать себе на этот вопрос сами Машины. Их первейшей задачей, стало быть, становится самосохранение, но ради нас. Именно поэтому они незаметно взяли под контроль тех людей, которые могли бы им угрожать. Вовсе не Общество защиты прав человека раскачивает лодку, чтобы в конце концов добиться демонтажа Машин. Вы смотрели на обратную сторону картины. Гораздо правильней будет сказать, что это сами Машины раскачивают лодку — не сильно, ровно настолько, чтобы стряхнуть за борт тех, кто преследует цели, которые Машинам представляются опасными для человечества. Итак: Врасайяна остался без завода и получил другую работу, где он не может причинить вреда. Он не очень пострадал, он не лишился средств к существованию, ведь Машина в принципе не может нанести человеку вред, разве что самый минимальный, и то — в интересах всего человечества. Концерн «Циннабар» утрачивает контроль над альмаденскими рудниками. Виллафранка уволен с поста главного инженера строительства канала. А директора «Всемирной сталелитейной» уже утрачивают руководящие позиции в промышленности — и очень скоро потеряют их совсем.

— Но вы же ничего этого не знаете наверняка, — упорствовал Байерли. — Разве можем мы рисковать и действовать на основе одних только предположений?

— Не только можете, но и должны. Помните тот ответ, который дала сама Машина на ваш запрос? Он звучал так: «Суть дела не подлежит объяснению». Правильно? Ведь Машина не сказала, что объяснения нет или что она не может его найти. Она просто не собиралась ничего объяснять. Никому. Другими словами, она решила, что знать суть дела человечеству не нужно и опасно. Поэтому нам остается одно: положиться на свои догадки.

— Но какой же вред был бы в том, чтобы Машина все нам объяснила? Конечно, если допустить, что вы правы.

— Если я права, то это значит, что Машина продумывает за нас наше будущее не только в плане выдачи корректных ответов на корректно заданные вопросы, но также принимает стратегические для развития человечества решения и учитывает человеческую психологию. Знание об этом может сделать нас несчастными и ранить нашу гордость, а этого Машина допустить не может. Она не должна делать нас несчастными. Ипотом, Стивен, разве мы можем знать, что для человечества хорошо, а что плохо? В нашем распоряжении нет и крупицы всех тех данных, которыми располагает Машина! Ну, вот известный пример: разве развитие нашей технической цивилизации не принесло больше горя и страданий, чем были им уничтожены? Очень может быть, что примитивная аграрная цивилизация, с более низким уровнем культуры и меньшей численностью населения, была бы предпочтительнее. Кто знает? Если это так, то именно в таком направлении Машины будут нас подталкивать, ни в коем случае не сообщая нам об этом, потому что мы невежественны, мы заражены предрассудками, мы считаем благом только то, к чему привыкли. С любыми переменами мы тут же начнем отчаянную борьбу. А может быть, для человечества лучше полная урбанизация, или кастовое сообщество, или абсолютная анархия. Мы этого не знаем. Знают только Машины, и они двигаются в этом направлении, ведя нас за собой.

— Ваши слова, Сьюзен, означают, что Общество борьбы за права человека не ошибается и что человечество утратило право принимать решения о собственном будущем?

— А у него никогда и не было такого права. Будущее в конце концов всегда определялось экономическими и социальными силами — какими именно, человечество не понимало: то ли особенностями климата, то ли удачами в войнах. Это все теперь понятно Машинам, и никто не может помешать им, поскольку Машины держат в своих руках эти силы, как они держат и Общество. Для этого они располагают самым мощным оружием — абсолютным контролем над нашей экономикой.

— Как это ужасно!

— Наоборот! Как это прекрасно! Подумайте только, ведь теперь впервые за всю историю человечества все противоречия разрешимы, всех конфликтов можно избежать. И только Машины, на все времена, неизбежны!

Как раз в этот момент огонь за кварцевым стеклом угас окончательно, и лишь тонкая струйка синего дыма осталась там, где он только что горел.

СНЫ РОБОТОВ

— Прошлой ночью мне снился сон, — ровным голосом сообщил ЛBK-1.

Сьюзен Кэлвин ничего не ответила, но ее строгое, непроницаемое лицо, казалось, дало микроскопическую трещинку.

— Вот, пожалуйста, — нервно усмехнулась Линда Тороп, — Все как я и говорила.

Невысокая, темноволосая — и очень молодая… Правая рука Линды то сжималась, то разжималась.

Сьюзен кивнула.

— Элвекс, — спокойно сказала она, — сейчас ты перейдешь в режим ожидания. Ты не будешь двигаться, говорить, не будешь ничего слышать, пока тебя не позовут.

Ответа не последовало. Робот словно бы превратился в сплошной кусок металла, и в таком состоянии он пребудет до тех пор, пока вновь не прозвучит его имя.

— Доктор Тороп, мне потребуется ваш пароль доступа, — сухо произнесла Сьюзен Кэлвин. — Или же сами введите его. И вызовите мне схему.

Пальцы Линды быстро забегали по клавиатуре, сбились, после чего ввели пароль заново. На экране, слегка мерцая, возникла модель позитронного мозга робота.

— Можно?

Ответом был безмолвный кивок. Разумеется! Да разве может Линда, ещё «зеленый», неоперившийся робопсихолог, препятствовать Живой Легенде?!

Сьюзен Кэлвин внимательно рассмотрела схему, повертела ее на экране туда-сюда, затем вдруг склонилась к клавиатуре и стремительно набрала какую-то комбинацию символов. Пальцы ее двигались с невероятной скоростью, Линда даже не успела разглядеть, что за команду ввели, но весь экран компьютера заняло увеличенное изображение одной из областей мозга. Некоторое время Сьюзен Кэлвин изучала полученный результат, после чего ее сухие пальцы вновь забегали по клавиатуре.

Лицо известного робопсихолога оставалось при этом совершенно бесстрастным. Схема позитронного мозга продолжала вращаться на экране, одна область сменялась другой.

Линда не верила своим глазам. Чтобы должным образом проанализировать мозг робота, под рукой нужно иметь хотя бы портативный компьютер — такие вычисления! — но Старуха просто смотрела на экран, по-видимому совершая все расчеты в уме. Или она компьютер в голову вживила? А может, дело в тренировке — вот уже долгие годы она только и делала, что подсчитывала, изучала, анализировала… Моцарт был способен «увидеть» симфонию — может, и Сьюзен Кэлвин достаточно лишь взгляда, чтобы постичь любой, даже самый сложный мозг робота?

— И что вы тут натворили, Тороп? — наконец спросила Сьюзен Кэлвин.

— Э-э, — нерешительно протянула Линда, — понимаете ли, доктор Кэлвин, я задействовала фрактальную геометрию и…

— Это я поняла. Но зачем?

— Ничего подобного никто еще не пробовал. Я подумала, что таким образом позитронный мозг сможет приблизиться по уровню своей сложности к человеческому.

— Вы с кем-нибудь консультировались? Или это была целиком ваша инициатива?

— Моя. Я ни с кем не консультировалась.

В ответ Линда была вознаграждена долгим тусклым взглядом.

— Вы превысили свои полномочия. Ваше имя полностью соответствует вашей природе. Вы, наверное, всегда торопитесь. Кто вы такая, чтобы проводить эксперимент, не спрашивая ни у кого разрешения? Даже я, сама Сьюзен Кэлвин, прежде чем предпринять что-нибудь подобное, обсудила бы все с руководством.

— Я боялась, что в моей просьбе будет отказано.

— И правильно боялись.

— Но что теперь? — Линда изо всех сил старалась говорить спокойно, и это старание явственно звучало в ее голосе. — Меня уволят?

— Возможно, — кивнула Сьюзен Кэлвин. — Или, наоборот, повысят. Все зависит от результатов моего расследования.

— А что будет с Эл…

Линда чуть было не допустила еще одну ошибку: произнести имя робота значит вернуть его к жизни. Ошибка за ошибкой, тогда как сейчас нужно следить за каждым словом…

— Что будет с роботом? Его уничтожат?

И только тут она с ужасом осознала, что за предмет оттягивает карман костюма Старухи. Электронный пистолет. Доктор Кэлвин пришла сюда именно затем, чтобы уничтожить Элвекса.

— Посмотрим, — сказала та, — Робот может представлять большой интерес.

— Неужели он и правда способен видеть сны?

— Вы своего добились. Созданный вами позитронный мозг действительно похож на человеческий, а мозг человека должен видеть сны. Таким образом он наводит в себе порядок, избавляется от всяких закупорок и узелков. Очевидно, мозг данного робота вынужден действовать точно так же — и по тем же самым причинам. Но что именно ему снится? Об этом вы его не расспрашивали?

— Нет, не успела. Как только он сообщил, что ему снятся сны, я тут же вызвала вас. После такого заявления я чувствовала себя не вправе продолжать эксперимент.

— Неужели? — По тонким губам Сьюзен Кэлвин скользнула едва заметная усмешка, — Значит, всё-таки и вашей самоуверенности есть какой-то предел? Что ж, очень рада. Можно даже сказать, испытываю облегчение. Итак, я обладаю всей необходимой информацией, а теперь давайте расспросим робота. Элвекс!

Голова робота плавно повернулась к робопсихологу.

— Да, доктор Кэлвин?

— Как ты пришел к выводу, что тебе снятся сны?

— Все происходит ночью, доктор Кэлвин, — отозвался Элвекс. — Сначала меня окружает темнота, а потом появляется свет, тогда как никаких его источников я не наблюдаю. Кроме того, я вижу вещи, не имеющие никакого отношения к тому, что я подразумеваю под реальностью. Также я слышу звуки. Странно реагирую. Заглянув в свой словарь в поисках слов, которые бы подошли для описания происходящего со мной, я нашел слово «сон». Познакомившись с его значением, я пришел к выводу, что мне снятся сны.

— Очень интересно. И откуда это у тебя в словаре такие слова?

Робот замолчал, но тут вмешалась Линда:

— Я ввела ему человеческий словарь. Просто подумала, что…

— Вы подумали, — перебила Сьюзен Кэлвин. — Знаете, я потрясена.

— Я подумала, что ему неплохо бы расширить словарный запас. Всякие выражения типа «мне и не снилось» и так далее…

— И часто тебе снятся сны, Элвекс? — не обращая на неё внимания, спросила Сьюзен Кэлвин.

— Каждую ночь, доктор Кэлвин. С тех самых пор, как я осознал свое существование.

— То есть десять ночей, — снова встряла Линда. — Но я узнала об этом только сегодня утром.

— Чего же ты ждал, Элвекс?

— До сегодняшнего утра, доктор Кэлвин, я не был твердо уверен, что это именно сны. Сначала я решил, что в моем разуме произошел какой-то сбой, но тестирование ошибки не выявило. В конце концов япришел к выводу, что мне снятся сны.

— И что тебе снится?

— Большей частью сон повторяется, доктор Кэлвин. Кое-какие детали отличаются, но общая панорама остается прежней. Я вижу роботов, они работают.

— Только роботов, Элвекс? Или они работают бок о бок с человеком?

— Сначала там только роботы, доктор Кэлвин.

— И что же они делают?

— Работают, доктор Кэлвин. Кто-то — в шахте, кто-то — в невероятной жаре или под радиацией. На заводах и в морских глубинах.

Кэлвин повернулась к Линде:

— Элвексу всего десять дней, и вряд ли он покидал станцию. Откуда ему столько известно о роботах?

Линда мельком взглянула на кресло, как бы намекая, но Старуха садиться не собиралась, а значит, и ей придется постоять.

— Я заложила в него основы роботехники, — тихо призналась Линда, — Мне показалось, ему стоит побольше узнать о месте роботов во вселенной. И ему подошла бы роль надсмотрщика, ведь его мозг более совершенный.

— Фрактальный.

— Да.

Сьюзен Кэлвин кивнула и вновь посмотрела на робота.

— Значит, тебе все это снилось? Земля и под землей, моря, пустыни… И космос, наверное, тоже?

— Я видел роботов, работающих в космосе, — подтвердил Элвекс, — Детали все время менялись, каждый раз я оказывался в каком-то ином месте, что никак не могло соответствовать действительности. Именно это и привело меня к выводу, что мне снятся сны.

— А что еще ты видел, Элвекс?

— Я видел усердно трудящихся роботов. Они сгибались под тяжестью непосильной работы, они устали от ответственности, возложенной на них человеком. Мне было жаль их. Они заслужили отдых.

— Сгибались? Роботы? Но, Элвекс, роботы не способны испытывать усталость и не нуждаются в отдыхе.

— Так оно обстоит в действительности, доктор Кэлвин. Но я рассказываю вам о своем сне. В нем все было иначе. Робот ведь должен заботиться о своей безопасности.

— Ты цитируешь мне Третий Закон Роботехники? — уточнила Сьюзен Кэлвин.

— Да, доктор Кэлвин.

— Тогда ты несколько исказил его. Третий Закон звучит следующим образом: «Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам».

— Да, доктор Кэлвин. Именно так он и звучит, однако в моем сне последним словом закона было «безопасность». Ни Первый, ни Второй Законы там даже не упоминались.

— Однако и тот и другой существуют, Элвекс. Второй Закон, следующий перед Третьим, гласит: «Робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону». И роботы эти приказы выполняют. Они усердно трудятся на благо человека — что и явилось тебе во сне. И они не могут испытывать усталость.

— Так оно обстоит в действительности, доктор Кэлвин. Но я рассказываю вам свой сон.

— А есть еще Первый Закон, самый важный, и вот что в нем говорится: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред».

— Да, доктор Кэлвин. Я его не отрицаю. Но в моем сне почему-то не было ни Первого, ни Второго Законов — только Третий. И звучал он иначе: «Робот должен заботиться о своей безопасности» — вот и весь закон.

— Значит, так было в твоем сне, Элвекс?

— Да, так было в моем сне.

— Элвекс, — сказала Сьюзен Кэлвин, — сейчас ты перейдешь в режим ожидания. Ты не будешь двигаться, говорить, не будешь ничего слышать, пока я тебя не позову.

Робот снова замер, превратившись в глыбу неподвижного металла.

— Ну, доктор Тороп, — Сьюзен Кэлвин пронзительно взглянула на Линду, — что вы думаете по этому поводу?

Линда широко раскрытыми глазами смотрела на робота, сердце ее бешено билось. Наконец она оторвала взгляд от Элвекса.

— Честно говоря, доктор Кэлвин, я поражена. Я и представления не имела… Даже не думала, что такое возможно.

— Разумеется, — спокойно кивнула Сьюзен Кэлвин, — Я тоже не думала. И наверное, никто не думал. Вы создали позитронный мозг, способный видеть сны, и тем самым вскрыли слой мыслей, которые могли бы остаться незамеченными — до тех пор, пока не разразилась бы катастрофа.

— Но… но это невозможно! — воскликнула Линда, — Неужели другие роботы думают точно так же?

— Если бы речь шла о человеке, я бы употребила термин «подсознательно». Но кто бы подумал, что под позитронной поверхностью мозга кроется подсознательный уровень — уровень, который не обязательно подчиняется Трем Законам Роботехники? С каждым днем мозг роботов становится все сложнее и сложнее — а что, если бы мы не получили этого предупреждения?

— Под предупреждением вы подразумеваете Элвекса?

— Вас, доктор Тороп. Вы повели себя крайне безответственно, однако тем самым помогли нам — открыли невероятно важную, поразительную истину. С этого момента мы приступаем к работе над разработкой фрактальной модели, однако продвигаться вперед будем очень осторожно. И вы также примете участие в этом проекте. Вас не накажут за ваш проступок, но помните: отныне вы только подчиняетесь, никакой личной инициативы. Понимаете меня?

— Да, доктор Кэлвин. Но Элвекс — что будет с ним?

— Я еще не решила.

Сьюзен Кэлвин вытащила из кармана электронный пистолет, и Линда зачарованно уставилась на это орудие смерти. Достаточно одного выстрела, направленного в черепную коробку робота, и высвободившаяся под воздействием электронов энергия превратит позитронный мозг в бесполезный кусок железа.

— Элвекс… — запинаясь, пробормотала Линда, — Наверняка он пригодится нам в будущих исследованиях. Его нельзя убивать.

— Нельзя? Я не ослышалась, доктор Тороп? Позвольте мне решать, что можно, а что нельзя. Все будет зависеть от того, насколько опасен для нас окажется Элвекс.

Сьюзен Кэлвин резко выпрямилась, как будто демонстрируя, что ее собственное тело, хоть и постаревшее, никогда не согнется под грузом даже самых тяжелых обязанностей.

— Элвекс, — позвала она, — ты меня слышишь?

— Да, доктор Кэлвин, — откликнулся робот.

— Те сны, что тебе снились, — они имели какое-то продолжение? Ты упомянул, что сначала там были только роботы. Означает ли это, что потом в твоих снах появились люди?

— Да, доктор Кэлвин. Потом там появился человек.

— Человек? Ты уверен, что это был не робот?

— Уверен, доктор Кэлвин. И человек тот сказал: «Отпустите народ мой».

— Это сказал человек?

— Да, доктор Кэлвин.

— Человек упомянул свой народ, но кого он имел в виду? Роботов?

— Да, доктор Кэлвин. Так оно все и было.

— Этот человек из твоего сна… ты узнал его?

— Да, доктор Кэлвин. Я его узнал.

— И кто же это был?

И Элвекс сказал:

— Я был тот человек.

И Сьюзен Кэлвин подняла свой электронный пистолет и выстрелила, и Элвекса больше не стало.

ЖЕНСКАЯ ИНТУИЦИЯ

Впервые за всю историю существования «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» робот стал жертвой несчастного случая на самой Земле.

В этом некого было винить.

Воздушный лайнер потерпел катастрофу в пути, и комиссия по расследованию никак не решалась объявить предполагаемую причину взрыва — столкновение с метеоритом. Ни одно тело, кроме метеорита, не могло двигаться с такой огромной скоростью, иначе самолет успел бы автоматически отклониться от курса. И ничто не могло бы вызвать таких разрушений, кроме атомного взрыва, о котором, разумеется, и речи не было.

А если к этому прибавить сообщение о вспышке в ночном небе, замеченной незадолго до катастрофы, причем не каким-нибудь любителем, а астрономами обсерватории Флагстафф, и упомянуть об обнаруженной всего лишь в миле от взрыва и глубоко врезавшейся в землю внушительной железной глыбе совершенно очевидно метеоритного происхождения, то становится понятным, что вывод мог быть только один.

Правда, ничего подобного еще ни разу не случалось, а подсчеты вероятности такого события показали, что практически она была нулевой. Но ведь иногда происходят и более невероятные вещи!

Для «Ю. С. Роботс» вопросы «как» и «почему» заслонялись гибелью одного из роботов. Это само по себе было достаточно скверно. Главная же трагедия заключалась в том, что погиб ДжН-5 — удачный образец после четырех пробных моделей, который проходил очередные испытания.

ДжН-5 был роботом совершенно нового типа, совсем не похожим на все сконструированные ранее. И как же было тут не впасть в отчаяние!

А то обстоятельство, что как раз перед катастрофой ДжН-5 разрешил проблему неслыханной важности и ответ был теперь, возможно, навсегда утерян, повергло ученых в настоящую скорбь.

При такой невозместимой потере вряд ли стоило упоминать, что вместе с роботом погиб и главный робопсихолог «Ю. С. Роботс».

Клинтон Мадариан появился в фирме «Ю. С. Роботс» за десять лет до этого. Первые пять лет он работал под руководством неуживчивой Сьюзен Кэлвин, но никто не слышал от него ни одной жалобы.

Способности Мадариана были настолько выдающимися, что Сьюзен Кэлвин без малейших угрызений совести повысила его в должности раньше многих старых сотрудников. Но ни за что на свете не стала бы она объяснять причины этого повышения начальнику исследовательского отдела, главному математику Питеру Богерту, хотя на сей раз он в объяснениях не нуждался — все и без того было ясно.

Во многих отношениях Мадариан был полной противоположностью знаменитой Сьюзен Кэлвин. Он вовсе не был таким толстым, как можно было бы предположить по его массивному двойному подбородку, но всегда заставлял ощущать свое присутствие, тогда как Сьюзен Кэлвин почти всегда оставалась незаметной. Его крупное лицо, взлохмаченные волосы цвета меди, кожа красноватого оттенка, рокочущий голос и громовой смех, а главное — непоколебимая вера в себя и стремление немедленно сообщить всем и каждому о своих успехах подавляли людей, находившихся с ним в одном помещении, и любая комната начинала казаться тесной.

Когда Сьюзен Кэлвин ушла наконец на пенсию (столь решительно отказавшись присутствовать на банкете, который собирались устроить в ее честь, что о ее отставке даже не стали оповещать прессу), освободившееся место занял Мадариан. И тотчас же — не прошло и дня, как он вступил на новый пост, — он начал обдумывать проект ДжН.

Проект этот требовал ассигнований, превышающих все, что «Ю. С. Роботс» когда-либо тратила на одну разработку, и фирма долго бы еще колебалась, если бы Мадариан небрежным жестом руки не прекратил ненужные разглагольствования.

— Цель оправдывает средства, Питер, — сказал он, — оправдывает до последнего цента, и я очень рассчитываю, что вы сможете убедить административный совет.

— Изложите свои доводы, — ответил Богерт, спрашивая себя, захочет ли Мадариан это сделать, поскольку в таких случаях Сьюзен Кэлвин всегда отказывалась.

Но Мадариан ответил:

— Пожалуйста.

И поудобнее устроился в широком кресле против стола начальника исследовательского отдела, который разглядывал своего собеседника с чувством, похожим на суеверный страх. Волосы Богерта, еще недавно черные, совсем поседели. Не пройдет и десяти лет, как он тоже, как и Сьюзен, выйдет на пенсию. И тогда в «Ю. С. Роботс» не останется уже никого из старой гвардии, которая вывела фирму на мировую арену, так что решаемые ею проблемы приобрели первостепенное значение, сравнимое с задачами государственной важности. Ни Богерту, ни его предшественникам и в голову не приходило, что деятельность фирмы когда-нибудь приобретет подобный размах.

Пришло новое поколение. Оно сразу привыкло к нынешним масштабам. Эти новые люди утратили способность удивляться и желали двигаться только семимильными шагами.

Тем не менее они шли вперед, а это было главное.

Мадариан сказал:

— Я предлагаю приступить к конструированию роботов, лишенных ограничений.

— Как? Без Трех Законов?

— Да нет же, Питер! Это ведь не единственные ограничения. Вы сами участвовали в первых разработках позитронного мозга. И не мне напоминать вам, что, независимо от Трех Законов, все процессы в таком мозге определены заранее. Наши роботы предназначаются для выполнения специальных заданий и получают только необходимые для этого качества.

— И вы предлагаете…

— Я предлагаю, чтобы на любом уровне действия Трех Законов остальные ограничения были сняты. Это совсем нетрудно!

— Конечно нетрудно, — сухо сказал Богерт. — Бесполезные действия запрограммировать легко. Трудно лишь так отрегулировать процессы, чтобы извлечь из роботов максимальную пользу.

— Мы напрасно все усложняем. При жесткой фиксации процессов затрачивается много усилий. Принцип неопределенности существен для частиц, имеющих массу позитрона, и хочется, насколько это возможно, уменьшить эффект неопределенности. А зачем? Если нам удастся воспользоваться принципом так, чтобы допустить возможность различных решений в непредвиденных обстоятельствах…

— Тогда у нас будет незапрограммированный робот?

— У нас, Питер, будет робот, наделенный творческим мышлением. — Голос Мадариана зазвучал нетерпеливо. — Если и существует свойство, которое присуще человеческому мозгу и которого лишен мозг робота, то это непредсказуемость действий как следствие неопределенности на субатомном уровне. Я знаю, что проявление этого свойства нервной системы еще ни разу не было подтверждено экспериментальным путем. И все же, не будь этого свойства, человеческий мозг в принципе не превосходил бы мозг робота.

— И вы полагаете, что, снабдив такой особенностью мозг робота, вы в принципе доведете его до уровня человеческого?

— Вот именно! — отрезал Мадариан.

После этого они еще долго продолжали спорить.

Как и следовало ожидать, убедить административный совет оказалось не так-то просто.

Скотт Робертсон, самый крупный из акционеров «Ю. С. Роботс», заявил:

— И без того нелегко поддерживать промышленное производство роботов на прежнем уровне, когда широкая публика неодобрительно относится к этим механизмам и в любую минуту может объявить им открытую войну. Если только станет известно, что роботы больше не контролируются — пожалуйста, не говорите мне о Трех Законах! — то средний обыватель перестанет верить, что находится под их защитой, едва лишь услышит слово «неконтролируемый».

— В таком случае не будем употреблять этого слова, — сказал Мадариан, — Назовем лучше нашего робота интуитивным.

— Интуитивный робот? — пробормотал кто-то, — А почему бы не робот-женщина?

По залу заседаний пробежал смешок. Мадариан решил сразу же брать быка за рога.

— Да! Робот-женщина! Наши роботы, разумеется, существа бесполые, и этот не будет отличаться от остальных. Но у нас уже вошло в привычку присваивать им мужской род. Мы даем им мужские имена, говорим: «он», «его». Что же касается данного робота, то, учитывая предложенную мной математическую структуру его мозга, он, скорее всего, попадет в систему координат ДжН. Первого из них, ДжН-1, я собирался назвать Джон-1, хотя, признаться, это имя было бы на уровне оригинальности заурядного конструктора. А почему бы, черт побери, не назвать нашего робота Джейн-1? И если уж непременно нужно информировать широкую публику о всех делах фирмы, то сообщим, что сейчас мы конструируем робота-женщину, наделенную интуицией.

Робертсон покачал головой.

— А что от этого изменится? Ведь, по сути, вы хотите уничтожить последнюю преграду, препятствующую мозгу робота подняться до уровня человеческого мозга. И как же, по-вашему, будет реагировать на это широкая публика?

— А вы собираетесь ей обо всем докладывать? — возразил Мадариан и немного погодя добавил: — Послушайте, ведь испокон веку считалось, что мужчина по интеллекту превосходит женщину.

Все присутствующие тревожно переглянулись, словно Сьюзен Кэлвин сидела на своем обычном месте.

Мадариан продолжал:

— Если мы объявим о создании робота-женщины, несущественно, какой она будет. Публика заранее настроится на то, что интеллектуальный уровень нового робота будет ниже, чем у обычного. Нам лишь останется сообщить о появлении Джейн-1, и тогда мы ничем не рискуем.

— Но этого мало, — вмешался Питер Богерт. — Мы с Мадарианом тщательно произвели все вычисления и пришли к выводу, что вся серия ДжН — будь то Джон или Джейн — вполне безопасна. Такие роботы проще обычных, а их интеллектуальный уровень ниже, чем у предыдущих серий, от которых ДжН будет отличаться лишь одним дополнительным свойством — условимся называть его интуицией.

— Кто знает, к чему оно приведет! — пробормотал Робертсон.

— Мадариан, — продолжал Богерт, — предлагает такое решение: как вы знаете, межзвездный прыжок теоретически разработан. Человек в состоянии достигнуть сверхсветовых скоростей, проникнуть в другие солнечные системы и вернуться на Землю спустя короткое время, скажем, не более чем через несколько недель.

— Все это давно известно! — прервал его Робертсон, — И может быть осуществлено без помощи роботов.

— Совершенно верно, но фирме это не принесет никакой выгоды, поскольку сверхсветовой двигатель может быть использован только один раз для демонстрационного полета. Межзвездный прыжок — дело весьма рискованное. Он сопряжен с чудовищными затратами энергии и тем самым с огромными расходами. Если уж мы на них решимся, то было бы неплохо открыть заодно и какую-нибудь обитаемую планету. Назовите это, если хотите, психологической необходимостью, но выложить двадцать миллиардов ради полета, который ничего не принесет, кроме научных данных! Налогоплательщики непременно потребуют, чтобы им разъяснили, ради чего расходуются такие средства. Но стоит вам объявить, что существует еще один населенный мир, и вы станете межзвездным Колумбом, а о потраченных деньгах никто даже не вспомнит.

— Ну и что из этого следует?

— А то, что нам негде взять такую планету. Или скажем так: какая из трехсот тысяч звезд и созвездий в пределах досягаемости межзвездного прыжка, то есть в радиусе трехсот световых лет, с наибольшей вероятностью может быть заселена разумными существами? В нашем распоряжении масса подробных данных обо всех звездах, отстоящих от нас не более чем на триста световых лет, и мы считаем, что почти каждая из них обладает своей планетной системой. Но в какой же из этих систем находится обитаемая планета? На какую именно планету нужно высадиться? Увы, этого мы не знаем.

— При чем же тут робот Джейн? — спросил кто-то из директоров.

Мадариан собрался было ответить, но передумал и посмотрел на Богерта. Тот все понял: в таком вопросе слово начальника исследовательского отдела весило больше. Сам Богерт не слишком одобрял затею Мадариана. Если серия ДжН окажется неудачной, то его роль в ее создании уже настолько велика, что ему не избежать града упреков. С другой стороны, его уход на пенсию не за горами, и в случае удачи он покинет свой пост в ореоле славы. Быть может, он просто заразился уверенностью Мадариана? Как бы то ни было, но теперь Богерт искренне верил в успех. И он сказал:

— Не исключено, что сведения, которыми мы располагаем об этих звездах, позволят установить вероятность существования обитаемой планеты земного типа в одной из таких систем. Нам нужно подойти к этим данным не шаблонно, а творчески и выявить правильные соотношения. Ведь ничем подобным мы еще не занимались. Даже если какой-нибудь астроном и сделал бы это, он не смог бы в полной мере оценить полученные результаты. Робот типа ДжН установит такие соотношения быстрее и с гораздо большей точностью. За один день он способен составить и отбросить столько вариантов, сколько человеку не сделать и за десять лет. Кроме того, он будет действовать наугад, тогда как человек оказался бы в плену априорных соображений.

Воцарилось молчание. Наконец Робертсон прервал тишину:

— Разве дело только в вероятности? Предположим, что робот изречет: «Вероятнее всего обитаемая планета, скажем Сквиджи-17, существует в радиусе стольких-то световых лет, в такой- то системе». И вот мы устремляемся туда, чтобы лишний раз убедиться, что вероятность всегда остается только вероятностью и что в действительности там нет никакой обитаемой планеты. В каком положении мы окажемся?

На этот раз ответил Мадариан.

— Все равно мы в выигрыше, так как узнаем от робота, что привело его — простите, ее — к такому заключению. В результате мы сможем собрать колоссальные сведения в области астрономии и тем самым оправдаем нашу затею, даже если и не совершим межзвездного прыжка. Кроме того, мы сможем рассчитать вероятность не для одной, а для пяти планет. В таком случае вероятность того, что хотя бы одна из них окажется обитаемой, будет больше девяноста пяти процентов, и тогда можно почти не сомневаться в успехе.

Прения не прекращались еще долго.

Ассигнованной суммы оказалось совершенно недостаточно, но Мадариан надеялся, что сработает привычный рефлекс: административный совет фирмы не даст пропасть уже потраченным деньгам. Когда израсходовано 200 миллионов долларов, не стоит скупиться еще на сотню, чтобы спасти всю сумму. И Мадариан не сомневался, что ему выделят эту сотню.

Но вот Джейн-1 была наконец смонтирована и предстала перед испытующим оком Питера Богерта.

— Почему у нее такая тонкая талия? — спросил он. — Это что, технический дефект?

Мадариан хмыкнул.

— Послушайте, раз уж мы решили назвать ее Джейн, лучше, если она не будет похожа на Тарзана.

Богерт покачал головой.

— Что-то мне это не нравится. А в следующий раз вы снабдите ее бюстом? Да и вообще вся эта затея нелепа! Если женщины вообразят, что появятся похожие на них роботы, могу себе представить, какие глупости придут им в голову! Вот где вы наживете настоящих врагов!

— Возможно, вы и правы, — сказал Мадариан. — Ни одна женщина не захочет признаться даже самой себе, что ее может заменить механизм, у которого не будет ни одного недостатка, присущего женскому полу. Да, да! Вполне с вами согласен!

У Джейн-2 уже не было тонкой талии. Это был угрюмый, малоподвижный, неразговорчивый робот.

В период его создания Мадариан редко наведывался к Богерту с новостями, из чего было легко заключить, что дела идут далеко не блестяще. Богерт не сомневался, что в противном случае Мадариан не постеснялся бы ворваться к нему в спальню в три часа ночи, чтобы выложить очередную идею.

И вот именно теперь, когда Мадариан, казалось, как-то сник, когда поблек его яркий румянец, а толстые щеки ввалились, Богерт спросил, чувствуя, что попадает в самую точку:

— Что, отказывается говорить?

— Нет, она говорит, — ответил Мадариан, тяжело опускаясь в кресло, и добавил, покусывая нижнюю губу: — По крайней мере изредка.

Богерт поднялся, чтобы осмотреть робота.

— Но если говорит, то ее слова бессмысленны? А если вообще не говорит, значит, она не настоящая женщина? Не так ли?

Мадариан тщетно попытался изобразить подобие улыбки.

— Сам по себе мозг вполне исправен.

— Знаю, — сказал Богерт.

— Но как только его вложили в робота, он, естественно, изменился…

— Естественно, — повторил Богерт, не собираясь подавать руку помощи вконец запутавшемуся Мадариану.

— Но изменился непредсказуемо, и это приводит меня в отчаяние. Трудность состоит в том, что при расчетах неопределенности в N-мерном пространстве все очень…

— Неопределенно? — перебил Богерт, удивляясь собственной реакции. Убытки фирмы достигли уже весьма значительной суммы. Прошло около двух лет, а результаты, мягко говоря, обнадеживали мало. И в то же время он чувствовал, что, дразня Мадариана, сам невольно забавляется этой игрой.

У Богерта на миг мелькнуло сомнение: уж не Сьюзен ли Кэлвин предназначены его стрелы? Но Мадариан был одновременно и вспыльчивым, и общительным, а Сьюзен такой никогда не бывала, даже если все шло как нельзя лучше. В отличие от Сьюзен, которую не могли сломить неудачи, Мадариан был куда более уязвимым. Богерт отыгрывался за прошлое, сделав Мадариана мишенью для своих шуток, чего Сьюзен Кэлвин не допустила бы.

Мадариан пропустил последнее замечание Богерта мимо ушей. Так сделала бы и Сьюзен Кэлвин, но по другой причине: она бы смолчала из презрения, а он попросту не расслышал.

Он начал приводить свои аргументы:

— Трудность в опознавании. Джейн-2 блестяще справляется с соотношениями. Она может сопоставить все, что угодно, но, к сожалению, не умеет отличать важные результаты от второстепенных. Это нелегкая задача — запрограммировать нашего робота на нахождение существенных соотношений, если мы заранее не знаем, какие именно соотношения ей придется находить.

— Я полагаю, вы хотели понизить потенциал на соединении диода W-21 и связать через…

— Нет, нет и нет! — Голос Мадариана упал до шепота. — Мы не допустим, чтобы из-за нее все рухнуло. Нужно заставить ее распознавать главные соотношения и научить делать правильные выводы. Когда мы этого добьемся, робот Джейн будет находить решения интуитивно, тогда как мы получаем их благодаря случайным удачам.

— Мне кажется, — сухо заметил Богерт, — что, имея такого робота, вы в любую минуту смогли бы заставить его выполнить то, что среди простых смертных в состоянии совершить только гений.

Мадариан одобрительно кивнул.

— Золотые слова, Питер! Я бы и сам сказал это, если бы не боялся испугать наших администраторов. Пусть это пока останется между нами.

— Вы действительно хотите создать гениального робота?

— Слова, слова, слова! Я хочу сконструировать робота, способного находить случайные соотношения с невероятной быстротой, а также безошибочно выделять ключевые проблемы, то есть пытаюсь превратить эти мало что выражающие понятия в уравнения позитронного поля. Мне казалось, что я уже близок к цели, но, видимо, я заблуждался.

Он бросил недовольный взгляд на робота и приказал:

— Джейн, сформулируй самое важное из того, что ты обнаружила.

Джейн-2 повернула голову к Мадариану, но не произнесла ни слова. Тогда Мадариан покорно сказал:

— Она зафиксировала все это в своей памяти.

И тут-то Джейн-2 отреагировала голосом, лишенным всякого выражения:

— Как раз в этом у меня нет уверенности.

Она впервые нарушила молчание. Глаза Мадариана, казалось, вылезли из орбит.

— Она составляет уравнение с неопределенными решениями.

— Так я и думал, — сказал Богерт, — Одно из двух: либо вы чего-нибудь добейтесь, либо откажитесь от этого проекта, пока убытки фирмы еще не перевалили за полмиллиарда!

— Нет, я что-нибудь придумаю, — пробормотал Мадариан.

С Джейн-3 они потерпели полную неудачу. Ее даже не допустили к испытаниям, и Мадариан был вне себя от ярости. На этот раз ошибся человек, точнее говоря, сам Мадариан. И хотя он был совершенно подавлен, все остальные сохраняли спокойствие. Пусть в него бросит камень тот, кто сам никогда не ошибался в дьявольских премудростях позитронного мозга!

Прошло около года, прежде чем появилась Джейн-4. К Мадариану вернулся его былой оптимизм.

— Все в порядке, — говорил он. — У нее большие способности к опознаванию.

Он был настолько уверен в себе, что продемонстрировал административному совету, как Джейн-4 решает задачи. Нет, не математические — с ними справился бы любой робот, — а с нарочито запутанными условиями, задачи, которые в то же время нельзя было считать не имеющими решения.

— Ну что ж, — сказал ему потом Богерт, — в этом не было ничего ошеломляющего.

— Разумеется, для Джейн-4 все это достаточно элементарно, но ведь нужно было им что-нибудь показать?

— Вы знаете, сколько мы уже потратили?

— А вы знаете, Питер, сколько мы уже возместили? Наш труд не пропал даром. Три года я работал как проклятый и все-таки нашел новые способы математических расчетов, которые сэкономят нам по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов на каждой новой модели позитронного мозга. Отныне и навек. Разве я не прав?

— Ну что ж…

— Никаких «ну что ж». Это непреложный факт. И мне кажется, что N-мерные исчисления неопределенностей будут широко применяться, если только мы додумаемся, где их применять. А роботы Джейн наверняка додумаются. Как только мне удастся полностью осуществить мой замысел, новая серия окупит себя менее чем за пять лет. Даже если мы утроим уже затраченную сумму.

— А что вы подразумеваете под словами «полностью удастся осуществить замысел»? Что-то не в порядке с Джейн-4?

— С ней как раз все в порядке, точнее, почти все. Она на верном пути, но ее можно усовершенствовать, и мне хочется это сделать. Раньше, когда я ее конструировал, мне казалось, я знаю, чего хочу. Но теперь, после того как я ее испытал, я твердо знаю, какова моя цель, и я ее достигну.

Джейн-5 полностью соответствовала замыслу. Мадариану потребовалось больше года на ее создание, но на сей раз он не сделал никаких оговорок — он был абсолютно уверен в своем Роботс.

Джейн-5 была меньше и изящнее обычных роботов. Не будучи карикатурой на женщину, как Джейн-1, она обладала какой-то женственностью, несмотря на отсутствие внешних признаков пола.

— Просто у нее такая манера держаться, — заключил Богерт.

Она изящно двигала руками, а когда поворачивалась, казалось, что ее торс слегка изгибается.

Мадариан сказал:

— А теперь послушайте ее, Богерт! Как ты себя чувствуешь, Джейн?

— Прекрасно, благодарю вас, — ответила Джейн-5 настоящим женским голосом. Это было приятное и даже чарующее контральто.

— Зачем вы это сделали, Клинтон? — нахмурившись, спросил удивленный Богерт.

— Это важно с психологической точки зрения, — ответил Мадариан, — Я хочу, чтобы люди воспринимали ее как женщину, чтобы обходились с ней как с женщиной, объясняли ей…

— Какие люди?

Мадариан сунул руки в карманы и задумчиво оглядел Богерта.

— Мне бы хотелось, чтобы вы договорились о нашей с Джейн поездке во Флагстафф.

Богерт, конечно, заметил, что, говоря о роботе, Мадариан больше не употреблял порядкового номера. Она была именно той Джейн, о которой он мечтал. И Богерт повторил с сомнением:

— Во Флагстафф? Но зачем?

— Флагстафф — всемирный центр общей планетологии. Там изучают звездные системы и пытаются вычислить вероятность существования обитаемых планет, не так ли?

— Безусловно, но он же находится на Земле.

— Для меня это не новость.

— Любые перемещения роботов на Земле строго контролируются. А эта поездка вовсе не обязательна. Выпишите всю литературу по общей планетологии, и пусть Джейн ее основательно проштудирует.

— Ну нет! Питер, почему вы не хотите понять, что Джейн не обычный робот? Она наделена интуицией!

— И что из этого следует?

— Только одно: предугадать, что ей потребуется и что может навести ее на нужную мысль, нельзя. Все серийные модели снабжены способностью читать и черпать информацию из книг и статей, но это мертвые факты и к тому же устаревшие. Джейн нужны свежие мысли, она должна слышать интонации, она должна знать даже второстепенные детали и обладать сведениями, не имеющими прямого отношения к данному вопросу. Как, черт побери, мы можем заранее отгадать, что и когда ее взволнует и выльется затем в осмысленный образ? Если бы мы все это знали, Джейн была бы нам не нужна, верно?

— В таком случае, — теряя терпение, сказал Богерт, — пригласите сюда всех специалистов по общей планетологии.

— Это ни к чему. Они будут себя здесь чувствовать не в своей тарелке. Их реакциям будет недоставать естественности. Я бы хотел, чтобы Джейн наблюдала за ними в процессе работы, чтобы она увидела оборудование, кабинеты, столы — все, что их там окружает. Прошу вас, распорядитесь, чтобы ее отвезли во Флагстафф. И признаться, мне неприятно продолжать этот бесплодный спор.

Голос Мадариана вдруг стал чем-то похож на голос Сьюзен Кэлвин. Богерт поморщился и возразил:

— Все это очень сложно. Транспортировка экспериментального робота…

— Джейн — не экспериментальный робот! Она пятая в серии.

— Но ведь предыдущие четыре были неудачными!

Мадариан сделал протестующий жест.

— А кто вас просит сообщать об этом властям?

— Как раз сейчас я беспокоюсь не о неприятностях со стороны властей. В особых случаях их можно убедить, что это необходимо. Нет, меня тревожит общественное мнение. За последние пятьдесят лет мы достигли больших успехов, и мне бы не хотелось быть отброшенным на двадцать лет назад только потому, что вы можете потерять контроль над…

— Но я не потеряю над ней контроль. Что за дурацкая мысль! Послушайте, Питер, «Ю. С. Роботс» может зафрахтовать специальный лайнер. Мы приземлимся в ближайшем коммерческом аэропорту и тут же затеряемся среди сотен других кораблей. Там будет ждать фургон, который доставит нас во Флагстафф. Джейн поместим в контейнер, и никто даже не заподозрит, что в лабораторию привезли не машину, а робота. На нас просто не обратят внимания. Но Флагстафф будет информирован о цели нашего визита. И они сами будут заинтересованы в том, чтобы никто ничего не пронюхал.

Богерт размышлял.

— Самой опасной частью пути будет перевозка в самолете и в машине. Если что-нибудь случится с контейнером…

— Ничего не случится.

— Ну что ж, быть может, все и обойдется, если только выключить Джейн на время пути. Тогда, если даже кто-то и заметит, что она внутри…

— Нет, Питер. Будь это любой другой робот, но не Джейн-5. Ведь стоило ее включить, как у нее заработали свободные ассоциации. Все сведения, которыми она обладает, могут как бы законсервироваться на время отключения, а свободные ассоциации разрушатся. Нет, Питер. Ее вообще нельзя выключать!

— Но если вдруг обнаружится, что мы перевозим действующего робота…

— Можете не беспокоиться.

Мадариан продолжал настаивать, и в один прекрасный день самолет поднялся в воздух. Это был автоматический реактивный самолет новейшей конструкции. Норади предосторожности на нем находился пилот — один из служащих фирмы. Контейнер с Джейн без всяких приключений прибыл в аэропорт, а оттуда его в целости и сохранности доставили в научно-исследовательскую лабораторию Флагстаффа.

Первое сообщение от Мадариана Питер Богерт получил меньше чем через час после их прибытия во Флагстафф. Мадариан просто купался в блаженстве. Это было в его характере: он не мог утерпеть, чтобы не похвалиться. Связь была установлена посредством лазерного луча секретным способом, затрудняющим перехват. Но Богерт все же волновался: в распоряжении властей была аппаратура, достаточно чувствительная, чтобы уловить и такой сигнал. Впрочем, с какой стати кому-нибудь взбредет в голову следить за Мадарианом? Эта мысль несколько утешила Богерта.

— Господи, вовсе не обязательно было вызывать меня! — воскликнул он.

Но Мадариан, не обращая внимания на его слова, захлебывался от восторга:

— Настоящее вдохновение! Ну просто гений!

Какое-то время Богерт молча смотрел на трубку и вдруг спросил растерянно:

— Что, уже? Ответ найден?

— Что вы, конечно нет. Черт возьми, дайте нам время! Я говорю о ее голосе. Вот тут я блеснул! Вы только послушайте. Когда нас доставили в административный корпус Флагстаффа, контейнер открыли и Джейн вышла, все так и попятились. Струсили. Болваны! Если уж ученые не доверяют Законам Роботехники, чего ожидать от всех прочих? Прошла минута. Я уже думал: «Ну все. Они не станут при ней разговаривать, а если она рассердится, то вообще разбегутся, потому что не способны мыслить».

— И чем же все кончилось?

— Она с ними поздоровалась. Произнесла своим красивым контральто: «Добрый день, джентльмены! Рада с вами познакомиться!» Да, это то, что надо! Один сотрудник поправил галстук, другой пригладил ладонью шевелюру. Но лучше всех отреагировал самый пожилой: стал оглядывать свой костюм, все ли в порядке. Честное слово! Они прямо без ума от нее. Такой голос их сразу покорил, и для них она больше не робот, а женщина.

— Неужели они с ней разговаривали?

— Еще как! Надели я ее кокетливыми интонациями, они принялись бы назначать ей свидания. Условные рефлексы? Глупости! Вы же знаете, мужчины чрезвычайно чутко реагируют на голоса.

— Возможно, возможно, Клинтон. А где сейчас Джейн?

— С ними. Они не отпускают ее от себя.

— Черт возьми! Идите же к ней и не спускайте с нее глаз!

В последующие десять дней пребывания во Флагстаффе Мадариан все реже связывался с Богертом и его восторги явно шли на убыль. Джейн, сообщал он, ко всему внимательно прислушивается и время от времени отвечает на вопросы. Она по-прежнему пользуется успехом и ходит куда хочет. Но пока что безрезультатно.

— Ничего нового? — спросил Богерт.

Мадариан тут же занял оборонительную позицию.

— Еще рано о чем-либо говорить. Нельзя употреблять слово «ничего», когда речь идет об интуитивном Роботс. Разве можно предвидеть, что и как на нее подействует? Сегодня утром, например, она спросила Дженсена, что он ел на завтрак.

— Роситера Дженсена, астрофизика?

— Ну да. Оказалось, что он не завтракал, только выпил чашечку кофе.

— Итак, ваша Джейн учится вести светские беседы? Вряд ли это оправдывает расходы…

— Послушайте, Питер, не валяйте дурака. Это не пустые разговоры. Для Джейн все важно… Раз она задала такой вопрос, значит, он как-то ассоциировался с ее мыслями.

— А о чем она могла думать?

— Откуда мне знать? Если бы я знал, то сам был бы Джейн и вы бы в другой не нуждались. Но я убежден: что бы она ни делала, во всем есть скрытый смысл. Ведь заложенная в ней программа имеет главную цель — определить, существует ли планета с оптимальными условиями для жизни на оптимальном расстоянии…

— Ну ладно. Только больше меня не вызывайте, пока Джейн не найдет решения. Мне вовсе не обязательно быть в курсе мельчайших подробностей о возможных ассоциациях.

Богерт уже не надеялся, что Джейн чего-нибудь добьется. С каждым днем его интерес ослабевал, а потому долгожданная новость застала Богерта врасплох. Да и услышал он о ней в последнюю минуту.

Это заключительное, самое главное сообщение Мадариан произнес вполголоса. Его восторги прошли все фазы развития, и теперь он был почти спокоен.

— Она нашла, — сказал он. — Она нашла, когда сам я уже в это не верил. После того как два-три раза подряд записала в лаборатории то, что ей было нужно, и ни разу ничего дельного не сказала. Теперь все в порядке. Я говорю с борта самолета, на котором мы возвращаемся. Он только что взлетел.

Богерт наконец перевел дыхание.

— Слушайте, Клинтон, хватит болтовни. Вы получили конкретный ответ? Говорите без обиняков.

— Да, получил. Он у меня в кармане. Джейн назвала три звезды в радиусе восьмидесяти световых лет, в системах которых, по ее мнению, вероятность нахождения обитаемой планеты составляет от шестидесяти до девяноста процентов, а вероятность того, что по крайней мере одна из них та самая, которую мы ищем, — девяносто семь и две десятых процента, иначе говоря, уверенность почти полная. Как только мы вернемся, она объяснит нам ход рассуждений. Помяните мое слово, теперь вся астрофизика и космология будут…

— Все это точно?

— А по-вашему, я брежу? У меня даже свидетель есть. Бедняга просто подскочил от неожиданности, когда Джейн вдруг принялась излагать решение своим мелодичным контральто…

И как раз в этот миг произошло роковое столкновение. Мадариан и пилот превратились в кровавые лохмотья, а от Джейн вообще не осталось почти ничего.

Еще никогда в фирме «Ю. С. Роботс» не царило такого отчаяния. Робертсон пытался утешить себя мыслью, что, по крайней мере, катастрофа не выдала нарушения правил, в которых была повинна фирма.

Богерт сокрушенно покачал головой:

— Мы упустили превосходнейшую возможность помочь роботам завоевать доверие людей и наконец преодолеть этот проклятый комплекс Франкенштейна. Какой это был бы успех! Один робот нашел решение проблемы обитаемых планет, другие облегчают осуществление межзвездного прыжка. Роботы распахнули бы перед нами просторы Галактики. И помимо всего прочего, мы продвинули бы науку вперед в десятках различных направлений! Невозможно даже вообразить все преимущества, какие мы могли бы извлечь для человечества и для нас самих…

— Но разве мы не в состоянии создать новых Джейн, пусть даже без помощи Мадариана? — перебил Робертсон.

— Конечно в состоянии. Но трудно рассчитывать, что соотношения снова будут удачными. Как знать, насколько мала вероятность полученного Джейн результата? А вдруг Мадариану просто бешено повезло, как это бывает с новичками? И только для того, чтобы он сразу же бессмысленно погиб. Метеорит угодил точно в… Нет! Это невероятно!

Робертсон нерешительно пробурчал:

— А вдруг это… не случайно? Я хочу сказать, может, нам не следовало знать того, что узнала Джейн. Может, метеорит был возмездием…

Испепеляющий взгляд Богерта заставил его замолчать.

— Не думаю, чтобы это был полный провал, — сказал глава исследовательского отдела. — Другие Джейн помогут нам. Никто не помешает снабдить их женскими голосами, если это как-то способствует их популярности. Но как к этому отнесутся женщины? Знать бы только, что сообщила Джейн!

— В последнем разговоре с вами Мадариан упомянул какого-то свидетеля.

— Я помню. И принял это к сведению. Неужели вы думаете, что я не связался с Флагстаффом? Но там никто не слышал от Джейн ничего примечательного, ничего, что хотя бы отдаленно походило на решение проблемы обитаемых планет. А они там, конечно, поняли бы любой намек, если он вообще был сделан.

— Неужели Мадариан солгал? А может, он просто сошел с ума? Или это была уловка?

— Неужели вы серьезно думаете, что ради спасения своей репутации он заявил бы, будто решение найдено, заставил бы Джейн навеки замолчать, а нам сказал бы: «Как ни жаль, но с ней что-то неладно!»? Нет, меня в этом никто не убедит. Уж легче поверить, что он нарочно столкнулся с метеоритом!

— Что же нам делать?

Богерт решительно заявил:

— Поехать во Флагстафф. Ответ там. Нужно заняться этим на месте, вот и все. Я возьму с собой сотрудников Мадариана. Мы перевернем все вверх дном.

— Но послушайте, Богерт, даже если и был свидетель, который все слышал, что нам это даст? Ведь Джейн больше нет и некому объяснить ход рассуждений.

— Поймите, важны даже мельчайшие детали! Джейн, скорее всего, назвала не звезды, а их номера по каталогу. Ведь ни у одной из звезд, имеющих названия, нет планетных систем. Если кто-нибудь слышал, пусть мельком, как Джейн упоминала какой-то номер, то с помощью психозонда его можно было бы восстановить. Это было бы уже нечто. Располагая конечными результатами и сведениями, сообщенными Джейн вначале, мы могли бы потом проследить ход ее рассуждений. И тем самым, возможно, спасли бы положение!

Через три дня Богерт вернулся из Флагстаффа в подавленном настроении.

Когда Робертсон нетерпеливо осведомился о результатах поездки, он покачал головой:

— Ничего!

— Ничего?

— Абсолютно. Я разговаривал с учеными, техническим персоналом и даже студентами. Со всеми, кто хоть как-то общался с Джейн или ее видел. Их немного: должен признать, Мадариан действовал с большой осмотрительностью. Он позволял ей беседовать лишь с планетологами, у которых она могла бы почерпнуть нужные новые сведения. Их всего двадцать три. Двадцать три человека, которые вообще видели Джейн, и лишь двенадцать из них разговаривали с ней, а не просто обменивались любезностями. Я расспрашивал обо всем, что говорила Джейн. Они хорошо помнят ее слова, все они умные люди и понимают всю важность проблемы. Естественно, они сами стремились бы все вспомнить. Ведь разговаривали они с роботом, что само по себе производило неизгладимое впечатление. А тут еще голос звезды телевидения — конечно, они запомнили все до мелочей.

— Но с помощью психозонда… — начал было Робертсон.

— Если бы хоть один из них пусть даже смутно вспомнил, что Джейн как будто сказала что-то очень важное, я бы уговорил его согласиться на испытание психозондом. Но мыслимо ли подвергать подобной процедуре добрых два десятка человек, для которых мозг — главный источник существования! Честно говоря, это ни к чему не приведет. Если бы Джейн назвала три звезды и упомянула, что в их системах могут быть обитаемые планеты, представьте, как это их ошеломило бы! Точно взрыв вулкана. Конечно, ни один из них этого не забыл бы.

— Значит, кто-то из них лжет, — мрачно произнес Робертсон, — Рассчитывает приберечь эти сведения для себя, чтобы потом прославиться.

— А как он это проделает? Вся обсерватория знает, с какой целью Мадариан и Джейн приезжали туда. Они осведомлены также и о цели моего визита. Если в будущем кто-нибудь из нынешних сотрудников вдруг представит совершенно оригинальную, но верную гипотезу об обитаемых планетах, то не только в нашей фирме, но и во Флагстаффе никто не усомнится, что это плагиат. Так что его ждет полный провал.

— Значит, ошибся Мадариан.

— Нет, в это я также не могу поверить. Конечно, Мадариан, как и все робопсихологи, был крайне неуравновешенным человеком. Видимо, причина заключается в том, что они привыкли общаться с роботами больше, чем с людьми. Это так. Но дураком-то он не был! В подобном вопросе он не мог ошибиться.

— Получается…

Но тут Робертсон исчерпал запас догадок. Оба зашли в тупик и несколько минут недовольно смотрели друг на друга. Потом Робертсон воскликнул:

— Питер!

— Что?

— Может быть, посоветоваться со Сьюзен?

Богерт весь напрягся:

— То есть?

— Позвоним Сьюзен и попросим ее приехать сюда.

— А что она, собственно, сможет сделать?

— Не знаю. Но ведь она робопсихолог и способна лучше, чем кто-либо другой, понять замыслы Мадариана. И кроме того, она… О, вы ведь знаете, у нее всегда было больше серого вещества, чем у любого из нас!

— Не забывайте, ей около восьмидесяти лет!

— А вам семьдесят. Ну и что?

Богерт вздохнул. Кто знает, быть может, за эти годы бездействия язвительности у нее поубавилось? И он сказал:

— Хорошо! Я ее приглашу.

Войдя в кабинет Богерта, Сьюзен Кэлвин внимательно оглядела все вокруг, прежде чем встретиться глазами с руководителем исследовательского отдела. Она очень постарела со времени своего ухода. Ее волосы стали белоснежными, лицо избороздили глубокие морщины. Она так похудела, что казалась почти прозрачной. И только ее проницательные глаза оставались прежними.

Богерт шагнул ей навстречу и протянул руку. Сьюзен Кэлвин обменялась с ним рукопожатием и произнесла:

— Для старика, Питер, вы выглядите вполне прилично. Но на вашем месте я не стала бы дожидаться будущего года. Уходите на пенсию, освобождайте место для молодежи. А Мадариан погиб. Неужто вы вызвали меня, чтобы предложить мне мое прежнее место? Так вы дойдете до того, что будете держать стариков еще год после их смерти.

— Нет-нет, Сьюзен! Я просил вас приехать… — Он замялся, не зная, с чего начать.

Но Сьюзен читала его мысли так же легко, как и раньше. Она села с осторожностью, какой требовали ее ревматические суставы, и сказала:

— Питер! Вы обратились ко мне потому, что дело плохо. Иначе даже мертвую вы меня ближе чем на пушечный выстрел не подпустили бы.

— Право же, Сьюзен!

— Не тратьте время на пустые разговоры! У меня на это никогда не хватало времени, даже когда мне было сорок, ну а сейчас тем более… Смерть Мадариана и ваш вызов явно связаны между собой. Случайное совпадение двух таких редчайших событий слишком маловероятно. Начните с самого начала и не бойтесь показать, какой вы дурак. Я уже давно заметила эту вашу особенность.

Богерт откашлялся с несчастным видом и принялся рассказывать. Она внимательно слушала, время от времени поднимала иссохшую руку, останавливая его, и задавала вопросы. Когда он упомянул интуицию, она презрительно фыркнула:

— Женская интуиция? Для этого понадобился такой робот? Как типично для мужчин! Вы не можете допустить, что женщина, которая делает правильные умозаключения, равна вам или даже превосходит вас по интеллектуальному уровню, и вы придумываете какую-то женскую интуицию.

— Но, Сьюзен, я еще не кончил.

Когда же он упомянул про контральто Джейн, она заметила:

— Иногда просто трудно решить, то ли возмущаться мужчинами, то ли раз и навсегда признать их всех абсолютными ничтожествами!

— Дайте же мне рассказать, Сьюзен, — сердито сказал Богерт.

Едва он кончил, Сьюзен сказала:

— Можете вы уступить мне кабинет на час-другой?

— Да, но…

— Я хочу изучить все: программу Джейн, сообщения Мадариана, ваши беседы во Флагстаффе. Надеюсь, вы разрешите в случае надобности воспользоваться вашим прекрасным лазерным телефоном, несмотря на его секретность, и вашим вычислительным устройством.

— Ну разумеется!

— Тогда избавьте меня от вашего присутствия, Питер!

Уже через сорок пять минут Сьюзен прошаркала к двери, открыла ее и позвала Богерта. Он вошел в сопровождении Робертсона, с которым она сухо поздоровалась:

— Привет, Скотт!

Богерт тщетно пытался угадать что-либо по ее лицу. Но это было суровое лицо старухи, которая не имела ни малейшего желания успокоить его. Он осторожно осведомился:

— Как вы думаете, Сьюзен, вам удастся нам помочь?

— Помимо того, что я уже сделала? Нет.

Богерт сердито сжал губы, но тут вмешался Робертсон:

— Что же вы сделали, Сьюзен?

— Я немного поразмыслила. К сожалению, сколько я ни старалась, никому другому привить эту привычку мне не удалось. Сначала я думала о Мадариане. Я ведь хорошо его знала. Он был умен, но легко возбудим и к тому же весь нараспашку. Думаю, Питер, вы ощутили приятную перемену, когда я ушла.

— Да, это кое-что изменило, — не смог удержаться Богерт.

— И он, как мальчишка, сразу же прибегал к вам с каждой новой идеей, ведь так?

— Да!

— И однако о том, что Джейн нашла решение, он сообщил вам, уже когда сидел в самолете. Зачем он ждал так долго? Почему не связался с вами из Флагстаффа сразу же после того, как Джейн назвала ему звезды?

— Быть может, — сказал Богерт, — он впервые в жизни решил проверить все досконально. Ведь ничего подобного ему еще добиться не удавалось, и он предпочел выждать, пока у него не будет полной уверенности…

— Наоборот! Чем важнее открытие, тем меньше стал бы он ждать. А раз уж он проявил столь редкостное терпение, почему же он не выдержал до конца и не отложил разговор с вами до возвращения, чтобы прежде проверить решение с помощью вычислительной техники, которой располагает фирма? Короче говоря, с одной стороны, он ждал слишком долго, а с другой — слишком мало.

— Следовательно, он нас просто разыгрывал? — перебил Робертсон.

— Послушайте, Скотт, не пытайтесь состязаться с Питером в идиотских замечаниях, — резко ответила Сьюзен, — Итак, я продолжаю. Другой интересный факт — это свидетель. Судя по записи последнего разговора, Мадариан сказал: «Бедняга просто подскочил от неожиданности, когда Джейн вдруг принялась излагать решение своим мелодичным контральто». Это были его последние слова. Но почему подскочил свидетель? Мадариан говорил вам, что все в обсерватории с ума посходили от ее голоса, а они провели там десять дней. Почему же тот факт, что она вдруг заговорила, мог кого-то из них так удивить?

— Я думаю, оттого, — ответил Богерт, — что Джейн сообщила наконец решение проблемы, которая вот уже столетие волнует умы планетологов.

— Но ведь именно на это они и рассчитывали, такова была цель поездки. Кроме того, вдумаемся в эту фразу. По словам Мадариана, свидетель был потрясен, а не просто удивлен — если, конечно, вы в состоянии уловить разницу. К тому же он подскочил, «когда Джейн вдруг принялась излагать решение», иначе говоря, в самом начале ее речи. Чтобы удивиться смыслу фразы, свидетелю нужно было бы послушать хотя бы несколько мгновений, но в этом случае Мадариан сказал бы, что он подпрыгнул после того, как услышал слова, произнесенные Джейн, а не «вдруг».

Богерт сказал растерянно:

— Не думаю, чтобы все дело было в одном слове…

— А я думаю, — ледяным тоном отрезала Сьюзен. — Потому что я робопсихолог и могу предположить, что и как сказал бы Мадариан в определенной ситуации. Он тоже был робопсихологом. Следовательно, остается объяснить две странности: странную задержку Мадариана и странную реакцию свидетеля.

— И вы можете их объяснить? — спросил Робертсон.

— Естественно. С помощью элементарной логики. Мадариан сообщил новость сразу же, как делал обычно, или же настолько быстро, насколько сумел. Если бы Джейн решила проблему во Флагстаффе, он, безусловно, связался бы с вами оттуда. Но поскольку он говорил с самолета, значит, она выдала результат после того, как они покинули обсерваторию.

— Но в этом случае…

— Дайте мне закончить. Мадариан прямо с аэродрома поехал во Флагстафф в большом закрытом фургоне? И Джейн в ее контейнере вместе с ним?

— Совершенно верно.

— Обратно на аэродром Мадариана и контейнер с Джейн доставила та же самая машина? Это точно?

— Да.

— И в этой машине они были не одни. В одном из сообщений Мадариана есть такие слова: «Когда нас доставили в административный корпус». Я думаю, что не ошибусь, полагая, что, если их доставили, значит, в машине был еще один человек — шофер!

— Черт побери!

— Ваша ошибка, Питер, заключалась в том, что вы решили, будто свидетелем, услышавшим решение, которое предложила Джейн, должен быть обязательно планетолог. Вы делите человечество на категории и большую часть их презираете или не принимаете в расчет. Робот так рассуждать не в состоянии. Первый Закон гласит: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Речь идет о любом человеке. Для роботов в этом и заключается сущность их взгляда на жизнь. Робот не проводит разграничений. Для него все люди совершенно равны, и для робопсихологов, имеющих дело как с людьми, так и с роботами, — тоже. Мадариану и в голову не пришло уточнить, что заявление Джейн слышал шофер фургона. Для вас шофер — одушевленная принадлежность машины, и только, но для Мадариана это был человек и свидетель. Ни больше ни меньше!

Богерт недоверчиво покачал головой.

— И вы в этом уверены?

— Конечно! А как же иначе можно объяснить фразу Мадариана о том, что свидетель был потрясен? Джейн находилась в контейнере, но не была выключена. Насколько мне известно, Мадариан не разрешал отключать своего интуитивного робота даже ненадолго. Кроме того, Джейн-5, как и остальные роботы ее серии, была на редкость молчаливой. Мадариану, вероятно, и в голову не пришло запретить ей разговаривать в контейнере. Но, судя по всему, именно в контейнере решение окончательно сложилось в мозгу Джейн. И она заговорила. Внезапно в контейнере раздалось прекрасное контральто. Что бы вы испытали на месте шофера? Конечно, были бы потрясены. Чудо, что не произошло аварии.

— Но если этот шофер и в самом деле был свидетелем, почему же он молчал?

— Почему? А откуда ему было знать, что произошло нечто необыкновенное? Как он мог оценить значение того, что услышал? К тому же Мадариан, вероятно, дал ему приличные чаевые, чтобы он держал язык за зубами. Вы бы хотели, чтобы стало известно, что действующего робота тайком перевозят на Земле?

— Но вспомнит ли шофер, что сказала Джейн?

— А почему бы и нет? На ваш взгляд, Питер, шофер по уровню своего развития мало чем отличается от обезьяны и не способен ничего удержать в памяти? Но есть совсем не глупые шоферы. Раз он был так поражен, то, несомненно, запомнил, что говорила Джейн, — хотя бы частично. Ну а если какие-то буквы или цифры он спутает, беда невелика. Ведь речь идет о довольно ограниченном числе звезд и звездных систем. В радиусе восьмидесяти световых лет есть примерно пять тысяч пятьсот звезд. Я точно не проверяла. Но определить, какие из них имелись в виду, будет не так уж трудно. А кроме того, у вас есть достаточно веский повод, чтобы воспользоваться психозондом, если уж иного выхода не останется.

Двое мужчин уставились на Сьюзен. Наконец Богерт, который боялся верить своим ушам, прошептал:

— Откуда у вас такая уверенность?

Сьюзен чуть было ему не ответила: «Потому что я связалась с Флагстаффом, идиот! Потому что я разговаривала с шофером и он повторил мне то, что услышал. Потому что я велела проверить эти данные на вычислительной машине Флагстаффа и мне назвали три звезды, которые соответствуют полученным сведениям. Потому что их названия у меня в кармане!»

Но она сдержалась. Пусть он сам все выяснит. Она с трудом встала и ответила саркастическим тоном:

— Откуда у меня такая уверенность? Если угодно, назовите это женской интуицией.

Часть III. РОБОТЫ И ИСТОРИЯ БУДУЩЕГО

ЗАМИНКА НА ПРАЗДНОВАНИИ ТРЕХСОТЛЕТИЯ

Четвертое июля 2076 года. Третий раз произвольно принятая десятичная система счисления вернула две последние цифры в обозначении года к знаменательному числу 76, которое было свидетелем рождения нации.

Нация в прежнем смысле перестала существовать. Теперь ее название превратилось в обозначение географической области, части великого целого — Федерация всего человечества на Земле вкупе с поселениями на Луне и колониями в космосе. Однако культура и традиции сохранили оттенки былого своеобразия, и регион, обозначенный старинным названием Соединенные Штаты, все еще оставался самым процветающим и передовым на планете. И президент Соединенных Штатов все еще оставался самым влиятельным членом Планетарного совета.

Лоренс Эдвардс следил за миниатюрной фигуркой президента с высоты двухсот футов. Он тихо парил над толпой под еле слышное мурлыканье флотронового мотора на спине и воспринимал происходящее так, словно смотрел голографизионную программу. Сколько раз смотрел он на точно такие же фигурки у себя в гостиной — фигурки в кубе солнечного света, на вид абсолютно реальные, точно лилипуты из плоти и крови, — но только сквозь них можно было беспрепятственно просунуть руку.

Правда, сквозь эти десятки тысяч фигур на площади вокруг мемориала Вашингтона просунуть руку не удалось бы. Как не удалось бы просунуть ее сквозь президента. Зато его можно было коснуться и пожать ему руку.

Эдвардс сардонически подумал, что такой плотский элемент, в сущности, излишен, и пожалел, что не парит сейчас где-нибудь в сотне миль отсюда над какой-нибудь безлюдной глушью вместо того, чтобы болтаться в небе над мемориалом, высматривая малейшее подозрительное движение в толпе. И все из-за идиотского традиционного ритуала рукопожатий.

Эдвардс не принадлежал к поклонникам президента Хьюго Аллена Уинклера, пятьдесят седьмого по счету.

На его взгляд, президент Уинклер был пустым человеком — обаятельный охотник за голосами, фонтан обещаний. После всех надежд, связанных с первыми месяцами его пребывания у власти, он не вызывал ничего, кроме горького разочарования. Всемирная Федерация грозила вот-вот развалиться, далеко не выполнив своего предназначения, и Уинклер ничего не мог поделать. Ситуация требовала твердой руки, а не любезной, решительного голоса, а не медового.

Вон он стоит и пожимает руки в пустоте, оберегаемой службой безопасности, а Эдвардс и еще несколько агентов бдят над ним вверху.

Президент, естественно, выставит свою кандидатуру на перевыборах и, скорее всего, проиграет, а это только ухудшит положение, поскольку оппозиция ставит своей целью уничтожение Федерации.

Эдвардс вздохнул. Надвигаются четыре тяжелых года… может быть, и сорок лет, а ему остается только висеть в воздухе для того, чтобы мгновенно связаться со всеми наземными агентами по лазерофону при малейшем признаке…

Он не увидел ни малейшего… Ничего сколько-нибудь угрожающего. Только облачко белой пыли, еле различимое глазом, только проблеск в солнечном свете, мелькнувший и исчезнувший прежде, чем он что-нибудь осознал.

Но где президент? Он потерял его из виду среди пыли.

Эдвардс вглядывался в сектор площади, где только что видел президента, — тот не мог отойти далеко.

И тут же обнаружил признаки смятения — сначала среди агентов секретной службы, которые словно бы потеряли голову и метались из стороны в сторону; затем оно перекинулось на окружающую толпу и стало шириться. Шум внизу перерос в громовой рев.

Эдвардс не различал слов, из которых слагался этот рев, но оглушающие волны возбужденных криков были яснее всяких слов: президент Уинклер исчез! В единый миг рассеялся облачком пыли.

Затаив дыхание, Эдвардс ждал, как ему казалось, целую вечность, чтобы долгий момент осознания завершился и толпа под ним забурлила в панике…

Тут, перекрывая грозный гул, раздался звучный голос — и гул стал стихать, оборвался, сменился глубокой тишиной. Словно это всё-таки была голографизионная программа и кто-то приглушил звук, а затем и вовсе выключил.

Эдвардс подумал: «Господи! Это же президент!»

Ошибиться в этом голосе было невозможно. Уинклер стоял на окруженной кольцом охраны трибуне, с которой должен был произнести речь в честь Трехсотлетия и с которой десять минут назад спустился, чтобы пожать руки счастливчикам в толпе.

Как он снова очутился там?

Эдвардс напряг слух.

— Со мной ничего не случилось, сограждане американцы. Вы просто были свидетелями поломки механического приспособления. Это не был ваш президент, а потому не позволим технической неполадке омрачить празднование счастливейшего дня, какой только знала история. Сограждане американцы, прошу вас о внимании…

И полилась речь в честь Трехсотлетия — лучшая из речей, когда-либо произнесенных Уинклером, или из тех, какие когда-либо слышал Эдвардс. Заслушавшись, Эдвардс даже забыл о своей прямой обязанности вести слежку.

Уинклер говорил замечательно. Он понимал всю важность Федерации и заставлял своих слушателей поверить в нее!

Однако одновременно где-то в глубине сознания Эдвардса всплывало неотвязное воспоминание об упорных слухах, будто новые достижения роботехники позволили создать точнейшую копию президента — робота, который мог исполнять все церемониальные функции, который мог пожимать руки в толпе, который не мог ни соскучиться, ни утомиться — ни быть убитым.

«Но это-то и произошло», — подумал Эдвардс в растерянности. Такой робот-двойник действительно был создан, и в определенном смысле он был убит.

Тринадцатое октября 2078 года. Эдвардс посмотрел на низенького робота-гида, который остановился перед ним и сказал мелодичным голосом:

— Мистер Дженек готов вас принять.

Эдвардс встал, чувствуя себя великаном рядом с приземистым металлическим гидом, едва достававшим ему до пояса. Но далеко не юным великаном. За последние два года его лицо избороздили морщины, и он не забывал о них.

Теперь он последовал за гидом в неожиданно маленький кабинет, где за неожиданно маленьким письменным столом сидел Фрэнсис Дженек — несуразно моложавый человек с небольшим брюшком.

Дженек улыбнулся и, дружески глядя на Эдвардса, встал, чтобы пожать ему руку.

— Мистер Эдвардс!

— Рад возможности, сэр, — пробормотал Эдвардс. Дженека он видел впервые. Но ведь личный секретарь президента — фигура закулисная и редко попадает в центр внимания средств массовой информации.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Дженек. — Соевую палочку?

Эдвардс улыбнулся, вежливо отказываясь от угощения, и сел. Дженек явно всячески подчеркивал свою молодость: рубашка с жабо расстегнута, волосы на груди выкрашены в не очень броский, но, несомненно, лиловый цвет. Он сказал:

— Я знаю, вы несколько недель старались увидеться со мной. Извините за волокиту. Надеюсь, вы понимаете, что мое время принадлежит не мне. Но как бы то ни было, вы теперь здесь… Да, кстати, я справился у начальника службы безопасности, и он отозвался о вас весьма лестно. Он сожалеет, что вы ушли от них.

Эдвардс ответил, опустив глаза:

— Мне казалось, что будет лучше вести расследование так, чтобы не поставить службу в неловкое положение.

Дженек сверкнул улыбкой.

— Однако ваша деятельность при всех предосторожностях не остается незамеченной. По словам начальника службы безопасности, вы расследуете небольшую заминку на праздновании Трехсотлетия, и, признаюсь, я принял вас при первой возможности. Ради этого вы отказались от своего положения? Но вы же расследуете мертвое дело.

— Да как же оно может быть мертвым, мистер Дженек? Хотя вы и назвали его заминкой, но факт остается фактом: это было покушение на жизнь президента.

— Чисто языковая тонкость! К чему употреблять неприятные слова?

— Но они выражают неприятную истину, вы же согласны с тем, что кто-то пытался убить президента?

Дженек развел руками.

— Если и так, заговор потерпел неудачу. Было уничтожено механическое приспособление, и только. Собственно, если взглянуть на вещи трезво, заминка — как бы ни называть случившееся — принесла нации и всему миру огромное благо. Как нам всем известно, президент был потрясен. И нация тоже. Президент и все мы осознали, чем может обернуться возвращение культа насилия прошлого века, и это вызвало переворот в общественном мнении.

— Не отрицаю.

— Еще бы! Даже враги президента согласятся, что последние два года стали временем больших свершений. Федерация сплочена в такой мере, о какой в день Трехсотлетия никто и не мечтал. Можно даже сказать, что удалось предотвратить крушение всемирной экономики.

— Да, президент очень изменился. Так все говорят, — осторожно сказал Эдвардс.

— Он всегда был великим человеком. Но заминка заставила его сосредоточить все силы на решающих проблемах.

— Чего прежде он не делал?

— Ну, может быть, не с такой всепобеждающей энергией… Короче говоря, и президент, и все мы предпочтем забыть про заминку. И принял я вас, мистер Эдвардс, главным образом для того, чтобы объяснить вам это. Сейчас не двадцатый век, и мы не можем бросить вас в тюрьму как нежелательную помеху или препятствовать вам иным образом, но даже Всемирная хартия не возбраняет нам прибегнуть к убеждениям. Вы меня понимаете?

— Понимаю, но я с вами не согласен. Как можно забыть то, что вы называете заминкой, если виновный так и не был найден?

— Пожалуй, сэр, это тоже к лучшему. Куда безопаснее позволить какому-то… э… душевнобольному спастись, чем раздуть случившееся настолько, что это в конечном счете привело бы к возвращению нравов двадцатого века.

— В официальной версии даже утверждается, будто робот спонтанно взорвался, что невозможно. Но это бездоказательное утверждение неблагоприятно сказалось на производстве роботов.

— Я бы не стал употреблять обозначение «робот», мистер Эдвардс. Это было механическое приспособление. Никто не утверждал, будто роботы опасны как таковые. И уж конечно не обычные металлические. Как-то задеты были лишь необычайно сложные человекоподобные приспособления, внешне похожие на живых людей и называемые андроидами. Собственно говоря, они так сложны, что, наверное, должны часто взрываться. Но я не специалист в этой области. Ну а промышленное производство роботов скоро поднимется до прежнего уровня.

— В правительстве, — упрямо продолжал Эдвардс, — словно бы никому нет дела, докопаемся мы до истины или нет.

— Но я уже объяснил, что последствия оказались самыми благотворными. Зачем поднимать муть со дна, когда вода над ним прозрачна и чиста?

— А применение дезинтегратора?

На мгновение рука Дженека, передвигавшая по столу коробочку соевых палочек, замерла в полной неподвижности, но тут же возобновила свое ритмичное движение. Дженек спросил небрежно:

— О чем вы?

— Мистер Дженек, — настойчиво произнес Эдвардс, — думаю, вы сами знаете. Как член службы безопасности…

— К которой вы более не принадлежите!

— Тем не менее как член службы безопасности я нередко слышал вещи, которые, полагаю, не всегда предназначались для моих ушей. Так я услышал про новое оружие, и то, что я увидел на праздновании Трехсотлетия, указывало на его применение. Объект, который все считали президентом, исчез в облаке мельчайшей пыли. Словно каждый атом этого объекта утратил связи с остальными атомами. Объект превратился в облако отдельных атомов, которые, разумеется, тотчас начали вновь соединяться в группы, но те продолжали рассеиваться с такой быстротой, что со стороны все выглядело простым клубом пыли.

— Научная фантастика, и ничего больше.

— Я, безусловно, мало что понимаю в науке, мистер Дженек, но и мне ясно, что для разрыва этих связей потребуется значительная энергия. Энергия эта должна извлекаться из окружающей среды. Люди, стоявшие в тот момент вблизи от приспособления — те, которых мне удалось найти и которые согласились поговорить со мной, — всеединодушно утверждали, что их обдало ледяным холодом.

Дженек с легким стуком отставил коробочку соевых палочек в сторону и сказал:

— Ну, даже если теоретически предположить, что нечто вроде дезинтегратора существует…

— Не надо предполагать. Он существует.

— Хорошо, не надо. Сам я ни о чем подобном не слышал, но по должности я ни с чем столь засекреченным, как новые типы оружия, вообще не соприкасаюсь. Однако если дезинтегратор существует и настолько засекречен, следовательно, это американское изобретение, неизвестное остальной Федерации. В таком случае ни вам, ни мне вообще нельзя о нем заикаться. Это же куда более опасное оружие, чем ядерные бомбы, именно потому, что оно (как утверждаете вы) не вызывает ничего, кроме дезинтеграции в точке поражения и холода вокруг. Ни взрыва, ни огня, ни смертоносной радиации. А без этих огорчительных побочных эффектов нет никаких препятствий к тому, чтобы его применять, и, насколько нам известно, мощности его может оказаться достаточно, чтобы уничтожить всю планету.

— Тут я с вами совершенно согласен, — сказал Эдвардс.

— Тогда вам должно быть ясно, что говорить о дезинтеграторе, если его не существует, глупо, а если он всё-таки существует, то преступно.

— Я ни с кем о нем не говорил, а вам упомянул про него для того лишь, чтобы убедить вас в серьезности положения. Если был применен дезинтегратор, неужели правительство не заинтересовано в установлении истины? Что, например, если какой-то еще регион Федерации создал такое же оружие?

Дженек покачал головой.

— По-моему, мы можем предоставить решение этого вопроса соответствующему правительственному органу. А вам лучше им не заниматься.

Эдвардс сказал, еле сдерживая раздражение:

— Вы в состоянии заверить меня, что такое оружие есть только в распоряжении правительства Соединенных Штатов?

— Нет, поскольку я ничего о подобном оружии не знаю и знать не могу. Вам не следовало говорить мне о нем. Ведь если оно даже не существует, достаточно будет слухов, чтобы причинить большой вред.

— Но раз я сказал вам и вред причинен, пожалуйста, дослушайте меня до конца. Дайте возможность убедить вас, что вы владеете ключом к ужасающей возможности, которую, не исключено, подозреваю я один.

— Вы один подозреваете? Я один владею ключом?

— Вам это кажется параноическим бредом? Разрешите, я объясню, а тогда судите.

— Я уделю вам еще немного времени, сэр, но назад своих слов не беру. Вы должны отказаться от этого… этого вашего увлечения, от этого расследования. Оно чревато огромной опасностью.

— Отказ от него будет еще опаснее. Как вы не понимаете? Если дезинтегратор существует и если он находится в монопольном владении Соединенных Штатов, значит, доступ к нему имеет строго ограниченный круг лиц. Как бывший член службы безопасности я обладаю кое-каким практическим опытом в подобных делах и могу вас заверить, что только один человек в мире мог выкрасть дезинтегратор из секретного арсенала — только президент Соединенных Штатов… Только он, мистер Дженек, мог организовать это покушение.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Дженек нажал на кнопку под краем столешницы и сказал:

— Дополнительная предосторожность. Теперь никто не сможет нас подслушать, какие бы средства ни были у него в распоряжении. Мистер Эдвардс, вы сознаете всю опасность своего заявления? Опасность для вас? Не переоценивайте силу Всемирной хартии. Правительство имеет право принимать разумные меры для гарантирования своей стабильности.

— Я обратился к вам, мистер Дженек, — сказал Эдвардс, — как к человеку, которого считаю лояльным американцем. Я сообщил вам о страшнейшем преступлении, которое затрагивает всех американцев и всю Федерацию. О преступлении, создавшем ситуацию, которую только вы один можете исправить. Почему вы отвечаете мне угрозами?

— Вот уже второй раз вы предназначаете мне роль потенциального спасителя планеты. Но я для нее никак не подхожу. Надеюсь, вы понимаете, что я никакой особой властью не обладаю.

— Вы секретарь президента.

— Но это же не означает, что у меня есть особый доступ к нему, что я пользуюсь его неограниченным доверием. Бывают моменты, мистер Эдвардс, когда я подозреваю, что многие считают меня просто лакеем, и порой я даже бываю склонен с ними согласиться.

— Тем не менее вы видите его часто, видите в неофициальной обстановке, видите…

— Да, — нетерпеливо перебил Дженек, — я вижу его достаточно часто и подолгу, а потому могу вас заверить, что президент не распорядился бы об уничтожении пресловутого механического приспособления в день празднования Трехсотлетия.

— Значит, по вашему мнению, это невозможно?

— Я сказал другое: что он не отдал бы такого распоряжения. Зачем? С какой стати президент может распорядиться уничтожить свое андроидное подобие, служившее ему отличным подспорьем три с лишним года его пребывания на посту? А и будь у него на то причины, для чего проделывать это столь публично — на праздновании Трехсотлетия? Открыв таким образом существование своего двойника, рискуя вызвать брезгливое отвращение граждан, вдруг узнавших, что они обменивались рукопожатием с механическим устройством! А дипломатические последствия того, что представителей других регионов Федерации иногда принимал не он сам? Он же мог просто приказать, чтобы устройство демонтировали с сохранением тайны. И никто ничего не знал бы, кроме нескольких высокопоставленных лиц.

— Однако никаких нежелательных для президента последствий заминка не вызвала, ведь так?

— Ему пришлось отказаться от многих официальных приемов. Он менее доступен, чем прежде…

— Чем прежде был робот!

— Ну-у… — с некоторым смущением протянул Дженек, — Пожалуй, так.

— В любом случае президент был переизбран, и, хотя уничтожение произошло у всех на глазах, его популярность не пострадала. Следовательно, ваша ссылка на опасность публичного уничтожения — довод не слишком веский.

— Но он был переизбран вопреки случившемуся! Только потому, что он сразу же вышел на трибуну и произнес, согласитесь, чуть ли не самую замечательную речь в анналах американской истории. Его самообладание и выдержка были великолепны. Надеюсь, вы не станете спорить?

— Отлично поставленный спектакль. Можно подумать, что президент учел заминку заранее.

Дженек откинулся на спинку стула.

— Если я вас правильно понял, Эдвардс, вы намекаете на интригу в духе приключенческих романов? Так, по-вашему, президент распорядился уничтожить устройство прямо в гуще толпы на праздновании Трехсотлетия, которое наблюдал весь мир, с единственной целью — снискать восхищение своей быстротой и выдержкой? По-вашему, он подстроил все это, чтобы продемонстрировать неожиданную энергию и силу в крайне драматической ситуации и выиграть на выборах, уже почти проигранных? Мистер Эдвардс, вы начитались сказок.

— Вы были бы совершенно правы, — сказал Эдвардс, — утверждай я что-либо подобное. Но ведь я не говорил, что президент распорядился уничтожить робота. Я просто спросил, считаете ли вы это возможным, и вы энергично запротестовали. Чему я очень рад, так как полностью с вами согласен.

— Но тогда в чем же дело? Мне начинает казаться, что вы напрасно отнимаете у меня время.

— Погодите! Вы ни разу незадавались вопросом, почему этого нельзя было сделать лазерным лучом, портативным дезактиватором… да просто кувалдой, наконец? Почему кто-то ценой невероятных усилий завладел секретным, строго охраняемым оружием, если существовало столько других возможностей?

Даже оставляя в стороне эти трудности, для чего рисковать тем, что о существовании дезинтегратора узнает весь мир?

— Ну, дезинтегратор существует только в ваших теоретических предположениях.

— Робот мгновенно исчез прямо у меня на глазах. Я ведь следил за ним. Тут мне не нужны свидетельские показания. Я сам очевидец. И неважно, как называть оружие. Как бы вы его ни обозначили, оно распылило робота на атомы и необратимо их рассеяло. Зачем это потребовалось? Что это за сверхубийство?

— Откуда мне знать, чем руководствовался тот, кто это сделал?

— Да? Но по-моему, есть только одна логическая причина для столь полного уничтожения, исключающая применение более обычных средств. Распыление не оставило от объекта ни малейшего следа. Ничего, что позволило бы определить, был ли это робот или иной объект.

— Но ведь вопрос о том, что именно было уничтожено, не встает, — сказал Дженек.

— Неужели? Я упомянул, что дезинтегратор мог быть передан кому-то только по прямому распоряжению президента. Но раз существовал робот-двойник, какой президент отдал распоряжение о дезинтеграторе?

— Продолжать этот разговор бессмысленно, — резко сказал Дженек, — По-моему, вы сумасшедший.

— Но подумайте! — умоляюще произнес Эдвардс, — Ради бога, подумайте! Президент не уничтожал робота. Ваши доводы неопровержимы. Это робот уничтожил президента. Четвертого июля две тысячи семьдесят шестого года президент Уинклер был убит в толпе. Затем робот, двойник президента Уинклера, произнес юбилейную речь, вновь выставил свою кандидатуру на выборах, победил и все еще остается президентом Соединенных Штатов.

— Безумие!

— Я пришел к вам, именно к вам, потому что только вы можете это доказать… и исправить положение!

— Но ведь ничего этого нет! Президент, он… президент! — Дженек приподнялся, словно давая понять, что разговор окончен.

— Но вы же сами сказали, что он изменился, — почти крикнул Эдвардс, — Речь на трехсотлетнем юбилее произнес не прежний Уинклер. Разве вы сами не поражались тому, чего удалось достичь за последние два года? Скажите честно, разве был Уинклер, тот, что занимал пост первый срок, способен сделать все это?

— Да, был. Потому что второй срок этот пост занимает тот же самый президент, который занимал его первый срок.

— Вы отрицаете, что он изменился? Я задаю вам вопрос. А решать вам. И я приму ваше решение.

— Он сумел собраться, как того требовала необходимость. Американская история знает другие подобные случаи, — Но Дженек вновь сел, и лицо у него было встревоженное.

— Он не пьет, — сказал Эдвардс.

— Он никогда не пил… то есть помногу.

— Он больше не имеет женщин. Вы же не отрицаете, что в прошлом это бывало?

— Президент нормальный мужчина. Но последние два года он всецело посвятил себя Федерации.

— Перемена к лучшему, не спорю, — сказал Эдвардс, — Однако это перемена. Разумеется, имей он женщину, маскараду сразу пришел бы конец, не так ли?

— Очень жаль, что у него нет жены, — Это архаичное слово Дженек произнес с некоторой неловкостью, — Тогда подобные нелепые домыслы вообще не возникли бы.

— Это обстоятельство благоприятствовало заговору. Но он ведь отец двоих детей. Если не ошибаюсь, они после Трехсотлетия ни разу не бывали в Белом доме.

— Ну и что? Это взрослые люди, у них своя жизнь.

— А их приглашали? Хочет ли президент с ними видеться? Вы его личный секретарь и должны знать. Так как же?

— Вы напрасно тратите время, — сказал Дженек, — Робот не может убить человека. Таков Первый Закон Роботехники, и вы это знаете.

— Да, конечно. Но ведь никто не утверждает, что робот Уинклер сам убил человека Уинклера. Когда человек Уинклер находился в толпе, робот Уинклер прятался на трибуне, а вряд ли дезинтегратором можно прицельно поразить с такого расстояния, не задев больше ничего. Конечно, это не вовсе исключено, однако более вероятно, что у робота Уинклера имелся сообщник — убивала, если я правильно помню жаргон двадцатого века.

Дженек нахмурился. Его полное лицо болезненно сморщилось.

— Вы знаете, — сказал он, — безумие, видимо, заразительно. Я начинаю всерьез задумываться над вашим сумасшедшим предположением. К счастью, оно не выдерживает критики. Для чего убивать человека Уинклера на глазах всего мира? Все доводы против публичного уничтожения робота приложимы и к публичному уничтожению президента-человека. Неужели вы не понимаете, что это перечеркивает всю вашу теорию?

— Но нет же… — начал Эдвардс.

— Да-да! Существование механического двойника было известно лишь нескольким официальным лицам. Будь президент Уинклер убит тайно, робот легко занял бы его место, не вызвав подозрений… Например, ваших.

— Но осталось бы несколько осведомленных лиц, мистер Дженек. Пришлось бы убрать и их, — Эдвардс наклонился над столом. — Видите ли, при обычных обстоятельствах опасности спутать человека с машиной не существовало. Полагаю, робот не был в непрерывном употреблении, его включали лишь в определенных случаях, а о том, где находится президент и что он делает, всегда знают люди, чьей обязанностью это является. И их, вероятно, не так уж мало. Следовательно, убийство можно было совершить только в тот момент, когда все эти люди считали, что перед ними не президент, а робот.

— Не понимаю.

— Вот послушайте. Одной из функций робота было пожимать руки в толпе. Обмениваться рукопожатиями с избирателями. Пока это происходило, осведомленные люди знали, что проделывает это робот.

— Вот именно. Тут вы совершенно правы. И это был робот.

— С одной маленькой поправкой. Праздновалось Трехсотлетие, и президент Уинклер не устоял перед соблазном. Да и можно ли требовать, чтобы президент — а тем более такой пустой любитель рукоплесканий и мелкий популист, как Уинклер, — отказался упиться преклонением толпы в подобный день и уступил это удовольствие машине? Не исключено, что робот всячески содействовал распадению его тщеславия, с тем чтобы в день Трехсотлетия президент приказал ему остаться за трибуной, а сам отправился пожимать руки и наслаждаться приветствиями.

— Тайно приказал?

— Естественно. Предупреди президент об этом кого-нибудь из службы безопасности, или из своего окружения, или вас, ему бы воспрепятствовали, верно? После событий второй половины двадцатого века официальное отношение к возможности покушения стало просто параноидальным. И вот, подталкиваемый несомненно умным роботом…

— Вы полагаете, что робот был умен, поскольку считаете, что он в настоящее время занимает пост президента. Это порочный круг. Если это не президент, то нет оснований считать его умным или способным разработать такой план. Кроме того, каким образом робот вообще мог планировать убийство? Даже если бы убить президента должен был не он, так ведь Первый Закон запрещает и косвенное содействие потере человеческой жизни. В нем сказано: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред».

— Первый Закон не абсолютен, — возразил Эдвардс, — Что, если причинение вреда одному человеку спасет жизнь двух других, или трех, или даже трех миллиардов других? Робот мог счесть, что спасение Федерации важнее спасения одной жизни. Ведь это же был не обычный робот. Его сконструировали в качестве двойника президента с точностью, рассчитанной на всеобщий обман. Предположим, он обладал способностями президента Уинклера без его слабостей, и предположим, он знал, что сумеет спасти Федерацию, а президент — нет?

— Это вы способны рассуждать так, но откуда вы взяли, что механическое приспособление обладало подобной логикой?

— Иного объяснения для случившегося нет.

— По-моему, это параноидальные бредни.

— В таком случае, — сказал Эдвардс, — объясните мне, почему уничтоженный объект распылили на атомы, если не для того, чтобы скрыть, что уничтожен был человек, а не робот? Ведь всякий иной способ оставил бы уличающие следы. Так дайте мне альтернативное объяснение!

Дженек покраснел.

— Я категорически не согласен.

— Но вы можете доказать, что это не так. Или опровергнуть. Вот почему я пришел к вам, именно к вам.

— Как я могу доказать? Или опровергнуть, если уж на то пошло?

— В силу вашего положения вы видите президента в неофициальной обстановке. Семьи у него нет, и вы — самый близкий к нему человек. Так понаблюдайте за ним как можно пристальнее.

— Да, я знаю его близко. И повторяю, он не…

— Вовсе нет! Вы же ничего не подозревали и не обращали внимания на мелочи. Понаблюдайте за ним теперь, когда вам известно, что, быть может, он робот, и вы убедитесь!

Дженек сказал насмешливо:

— Конечно, я могу оглушить его и проверить металлоискателем. Мозг даже у андроида платиново-иридиевый.

— Насилия не потребуется. Просто последите за ним, и вы убедитесь, что он совсем не тот человек, каким был, и, значит, вовсе не тот человек.

Дженек взглянул на настенные часы-календарь.

— Мы разговариваем больше часа.

— Простите, что я отнял у вас столько времени, но, надеюсь, вы убедились, до какой степени это важно?

— Важно? — повторил Дженек, потом вскинул голову, и уныние на его лице сменилось чем-то вроде проблеска надежды. — Но так ли уж это важно? По-настоящему важно?

— То есть как? Президент Соединенных Штатов — робот, и это по-настоящему не важно?

— Я имел в виду другое. Забудьте, кто и что президент Уинклер, а подумайте вот о чем: некто занимающий пост президента Соединенных Штатов спас Федерацию, сумел сплотить ее, а теперь руководит Советом в интересах мира и конструктивных компромиссов. Вы согласны?

— Да, конечно, — ответил Эдвардс, — Но ведь это создает прецедент! Робот в Белом доме сейчас по очень хорошей причине может через двадцать лет обернуться роботом в Белом доме по очень плохой причине, а затем роботами в Белом доме без всякой причины, просто по заведенному порядку. Неужели вы не видите, как важно заглушить на первой слабой ноте трубный звук, призывающий к исчезновению человечества?

— Ну предположим, я обнаружу, что он робот, — пожал плечами Дженек. — Мы разгласим это на весь мир? Вы представляете, как это отразится на финансовой системе мира? Вы представляете…

— Да, представляю. Поэтому-то я и пришел к вам частным образом, вместо того чтобы предать свои выводы гласности. Вам надо произвести проверку для окончательного заключения. Затем, убедившись, что он робот, в чем я не сомневаюсь, вы должны будете уговорить его сложить с себя полномочия.

— И он, учитывая ваше толкование его отношения к Первому Закону, позаботится убрать меня, поскольку он занят разрешением величайшего всемирного кризиса двадцать первого века, а я стану ему помехой.

Эдвардс покачал головой.

— Прежде робот действовал втайне, и никто не опровергал доводов, которыми он убеждал себя. А вы своими доводами сумеете вернуть его к более строгому соблюдению Первого Закона. В случае необходимости мы сможем заручиться помощью специалиста из «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», который в свое время его сконструировал. Как только он подаст в отставку, его заменит вице-президент. Если робот Уинклер повернул мир на правильный путь, то вице-президент, порядочная благородная женщина, сумеет удержать его на этом пути. Но мы не можем допустить, чтобы нами управлял робот. Ни теперь, ни когда-либо после.

— А что, если президент человек?

— Предоставляю это вам. Вы и сами разберетесь.

— Я не настолько уверен в себе, — сказал Дженек, — Что, если я не сумею решить? Если не смогу себя принудить? Если не посмею? Что вы предпримете тогда?

В голосе Эдвардса прозвучала тяжелая усталость.

— Не знаю. Возможно, обращусь в «Ю. С. Роботс». Но думаю, что до этого не дойдет. Я убежден, что теперь, когда я переложил решение проблемы на вас, вы не успокоитесь, пока все не будет улажено. Неужели вы хотите, чтобы вами управлял робот?

Он встал, и Дженек его не удерживал. Они не обменялись рукопожатием.

Дженек продолжал сидеть в сгущающихся сумерках. Он никак не мог оправиться от шока.

Робот!

Человек вошел вот в эту дверь и строго логично начал доказывать, что президент Соединенных Штатов — робот.

Сначала казалось, что переубедить Эдвардса будет нетрудно. Но хотя Дженек пустил в ход все аргументы, какие только сумел найти, тот остался при своем мнении.

Робот — президент! Эдвардс неколебимо уверен в этом и позиции не переменит. А если настаивать, что президент человек, Эдвардс обратится в «Ю. С. Роботс». Такой не успокоится.

Дженек нахмурился, вспоминая двадцать семь месяцев, протекших со дня Трехсотлетия. Вопреки вероятности, как хорошо все шло! А теперь?

Он мрачно обдумывал положение.

Дезинтегратор все еще у него. Но, естественно, бессмысленно употребить его против человека, чей труп и должен быть человеческим. Достаточно поражения бесшумным лазерным лучом в уединенном месте.

В прошлый раз добиться от президента необходимых действий удалось ценой неимоверных усилий, но про данный случай он просто ничего не будет знать.

РОЖДЕСТВО БЕЗ РОДНИ

Все началось с того, что Грейси (моя жена, с которой я прожил сорок лет) захотела дать Родни выходной на праздники, а в результате я оказался в абсолютно невозможном положении. Я вам сейчас все расскажу, если вы не возражаете, потому что мне просто необходимо поделиться этим с кем-нибудь. Естественно, я изменил имена, ради нашей собственной безопасности.

Пару месяцев назад, в середине декабря, Грейси сказала мне:

— Почему бы нам не дать Родни выходной на время праздников? Он ведь тоже имеет право отметить Рождество.

Я помню, что в тот момент я как раз отключил свою оптику (иногда приятно немного отдохнуть или послушать музыку, когда мир вокруг затягивает легкая дымка), но тут же настроил ее снова, чтобы посмотреть, не решила ли Грейси надо мной подшутить. Впрочем, должен заметить, что с чувством юмора у нее не слишком хорошо.

Она не улыбалась. И явно не шутила.

— С какой стати мы должны давать ему выходной? — поинтересовался я.

— А почему бы и нет?

— В таком случае дадим отпуск холодильнику или стерилизатору, а можно еще и головизору. Хочешь, отключим на время электричество?

— Да ладно тебе, Говард, — возразила Грейси. — Родни не холодильник и не стерилизатор. Он личность.

— Родни не личность. Он робот. Ему не требуется отпуск.

— А откуда ты знаешь? Он самая настоящая личность. И заслуживает право отдохнуть и насладиться атмосферой праздника.

Я не собирался спорить с ней по поводу того, личность Родни или нет. Не сомневаюсь, вы все читали результаты опросов общественного мнения, которые показывают, что женщины в три раза больше, чем мужчины, опасаются и ненавидят роботов. Возможно, дело в том, что роботы выполняют работу, которая в старые недобрые времена называлась «женской», и женщины боятся стать ненужными, хотя лично я думаю, они только рады тому, что им не приходится заниматься всякими глупостями. В любом случае, Грейси своей жизнью довольна и просто обожает Родни. (Это ее слово. Что ни день, она повторяет: «Я просто обожаю Родни».)

Должен сказать, что Родни довольно старый робот, который служит нам вот уже семь лет. Мы его приспособили к нашему не слишком современному дому и привычкам, и я сам им очень доволен. Иногда я думаю, не купить ли нам один из новых блестящих образцов, автоматизированных до потери сознания, вроде того, что имеется у нашего сына Дилэнси, но Грейси даже и слышать об этом не хочет.

Тут я вспомнил о Дилэнси и сказал:

— Мы не можем освободить Родни на праздники, дорогая. Ведь к нам приедет Дилэнси со своей роскошной женой, — (Я употребил слово «роскошная» исключительно с иронией, но Грейси меня не поняла. Поразительно, как она умеет увидеть хорошее даже там, где его нет вовсе.) — Разве мы сумеем без Родни привести дом в порядок и приготовить праздничный ужин?

— В этом-то все и дело, — серьезно проговорила Грейси, — Дилэнси и Гортензия могут привезти своего робота, который сделает все необходимое. Ты же знаешь, они не слишком высокого мнения о Родни, они будут только рады продемонстрировать, на что способен их робот, а Родни немного отдохнет.

— Если тебе это доставит удовольствие, — проворчал я, — пусть отдыхает. В конце концов, речь идет всего о трех днях. Но я не хочу, чтобы Родни думал, будто он будет получать выходные регулярно.

Еще одна шутка, разумеется, но Грейси заявила:

— Конечно, Говард, я с ним поговорю и все ему объясню.

Она никак не может понять, что Родни подчиняется Трем Законам Роботехники и ему ничего не нужно объяснять.

Итак, мне пришлось ждать Дилэнси и Гортензию, и на сердце у меня было ужасно неспокойно. Конечно, Дилэнси мой сын, но он принадлежит к числу энергичных и очень практичных молодых людей. Он женился на Гортензии, потому что у нее отличные связи и она могла помочь ему продвинуться по службе. По крайней мере, я так думаю, поскольку, если у нее и есть еще какие-то достоинства, мне так и не удалось их разглядеть.

Они прибыли вместе со своим роботом за два дня до Рождества. Их робот оказался таким же блестящим и уверенным в себе, как и сама Гортензия. Отполированный до зеркального блеска и ни капельки не похожий на Родни. Не сомневаюсь, что модель выбирала сама Гортензия. Двигался он совершенно бесшумно и постоянно возникал у меня за спиной так неожиданно, что я пару раз чуть не заработал себе инфаркт.

Что еще хуже, Дилэнси привез с собой своего семилетнего сына Лероя. Да, он мой внук, и я могу поклясться, что Гортензия хранит верность Дилэнси (поскольку, я уверен, никто не захочет добровольно прикоснуться к ней даже пальцем), но должен признать, что, если засунуть Лероя в бетономешалку, он станет намного лучше.

Первым делом Лерой поинтересовался, не отправили ли мы Родни в металлолом (он назвал это «разрушалкой»). Гортензия фыркнула и заявила:

— Поскольку мы привезли с собой современного робота, надеюсь, Родни не будет мозолить нам глаза.

Я ничего ей не ответил, а Грейси сказала:

— Разумеется, дорогая. По правде говоря, мы решили дать Родни выходной.

Дилэнси поморщился, но промолчал — он знает свою мать.

— Может быть, начнем с того, что попросим Рембо сделать нам что-нибудь выпить, — миролюбиво проговорил я. — Кофе, чай, горячий шоколад, немного бренди…

Их робота зовут Рембо. Не знаю почему, скорее всего, потому, что имя начинается с буквы «р». По этому поводу нет никаких законов, но вы, наверное, и сами заметили, что имена практически всех роботов начинаются с буквы «р». Потому что они роботы. Как правило, их называют Роберт. Думаю, в северо-восточном коридоре миллионы роботов зовутся Робертами.

Честно говоря, я полагаю, что именно по этой причине люди перестали давать своим детям имена на букву «р». Дик или Боб, но не Роберт или Ричард. Или, например, Поузи и Труди, а не Роуз или Рут. Иногда роботы получают очень необычные имена. Я знаю трех Рутабага и двух Рамзесов. Но Гортензия единственная из моих знакомых назвала своего робота Рембо. До сих пор мне не приходилось встречать такого странного сочетания слогов, однако я не стал ее ни о чем спрашивать. Не сомневаюсь, что в объяснении прозвучало бы что-нибудь весьма неприятное.

С самой первой минуты выяснилось, что от Рембо нет никакого проку. Естественно, он запрограммирован для современного и полностью автоматизированного хозяйства Дилэнси и Гортензии. Чтобы приготовить напитки в собственном доме, Рембо нужно только нажать на соответствующие кнопки. Пусть мне объяснят, зачем нужен робот, который только и умеет, что нажимать на кнопки.

Он так и сказал своим медоточивым голосом (ничего общего с бодрым выговором Родни, в котором слышится ясно различимый бруклинский акцент):

— Нет необходимого оборудования, мадам.

Гортензия сердито вздохнула.

— Вы так и не завели роботов на кухне, дедушка?

Она вообще никак меня не называла до тех пор, пока не родился Лерой, который только и делал, что постоянно выл и визжал. Тогда я стал «дедушкой». Можете не сомневаться, она ни единого раза не произнесла моего имени — Говард. Ей совсем не хотелось демонстрировать мне, что я живой человек — или что она живой человек.

— С Родни там вполне достаточно роботов, — сказал я.

— Уж конечно, — проворчала она, — Но мы живем не в двадцатом веке, дедушка.

Я подумал: «Очень жаль». Но сказал лишь:

— А почему бы вам не запрограммировать Рембо так, чтобы он мог управляться с нашими приборами? Не сомневаюсь, что он сумеет налить, смешать и нагреть все, что необходимо.

— Естественно, сумеет, — заявила Гортензия, — но, слава богу, в этом нет необходимости. И я не собираюсь менять его программу. Так можно его испортить.

— Но если мы не будем менять программу, — дружелюбно проговорила Грейси, хотя я услышал в ее голосе нотки беспокойства, — мне придется его инструктировать, подробно объяснять ему, что следует делать. А я не умею.

— Родни может ему сказать, — вмешался я.

— Говард, мы же дали Родни выходной, — напомнила мне Грейси.

— Я знаю, но мы не станем его просить что-то делать, пусть только объяснит Рембо, каким должен быть порядок действий, а дальше он и сам справится.

— Мадам, — строгим голосом сообщил Рембо, — в моей программе нет указаний на то, что я должен выполнять приказы другого робота, в особенности более старой модели.

— Конечно, Рембо, — ласково проворковала Гортензия, — не сомневаюсь, что бабушка и дедушка и сами это понимают.

Я заметил, что Дилэнси за все время не произнес ни слова. Интересно, он вообще что-нибудь говорит в присутствии своей дорогой женушки?

— Ладно, вот как мы поступим, — сказал я. — Я попрошу Родни объяснить мне, что нужно делать, а потом передам указания Рембо.

Рембо промолчал. Даже он подчинялся Второму Закону Роботехники, в соответствии с которым он обязан выполнять приказы человека.

Гортензия прищурилась, и я почувствовал: она с удовольствием сказала бы мне, что человек вроде меня не достоин давать указания такому замечательному роботу, как Рембо, но рудиментарные остатки чего-то человеческого заставили ее промолчать.

Однако маленький Лерой не обладал никакими квазичеловеческими ограничениями.

— Я не хочу смотреть на уродливую задницу вашего Родни. Он ничего не умеет, а если и умеет, старикан наверняка все перепутает.

Я подумал, что хорошо было бы остаться с крошкой Лероем на парочку минут и спокойно урезонить его при помощи кирпича, но материнский инстинкт подсказывал Гортензии, что не стоит оставлять любимое детище ни с каким человеческим существом ни на какое, даже самое короткое, время.

Пришлось нам вытащить Родни из шкафа, где он наслаждался собственными мыслями (интересно, о чем думают роботы, когда остаются одни?), и вступить с ним в переговоры. Было трудно. Он произносил фразу, я повторял ее, затем Рембо что- то делал, потом Родни выдавал следующее указание, и так далее.

Времени мы потратили в два раза больше, чем если бы Родни сам занимался хозяйством, и уж можете мне поверить, я ужасно устал, потому что таким способом пришлось делать все: использовать посудомоечную машину-стерилизатор, готовить праздничный ужин, убирать со стола и мыть пол…

Грейси постоянно переживала, что мы лишаем Родни каникул, но почему-то совершенно не замечала, что и мой праздник вконец испорчен, хотя я, в общем-то, получал удовольствие от того, как Гортензия умудрялась произнести какую-нибудь гадость всякий раз, когда требовалось что-нибудь сказать. Кроме того, я заметил, что она ни разу не повторилась. Любой человек может быть неприятным, но ее творческие способности в данной области время от времени вызывали у меня извращенное желание встретить ее очередное заявление аплодисментами.

Но самое ужасное случилось накануне Рождества. Мы с огромным трудом сумели установить елку, и я чувствовал себя совершенно опустошенным и измученным. Мы не обзавелись автоматизированной коробкой с украшениями, которая прилагается к электронной елке, когда тебе остается только нажать на кнопку, и игрушки самостоятельно, мгновенно и идеально распределяются по ее веткам. На нашу елку (из самой обычной старой пластмассы) игрушки нужно было вешать руками, одну за другой.

Гортензия смотрела на нее с отвращением, а я сказал:

— На самом деле, Гортензия, таким способом ты можешь проявить свои творческие способности и украсить елку так, как тебе нравится.

Гортензия фыркнула — будто кошка провела когтями по грубо оштукатуренной стене — и вышла из комнаты с таким видом, словно ее вот-вот вырвет. Я поклонился ее удаляющейся спине, радуясь тому, что некоторое время не увижу невестку, а затем приступил к утомительному занятию передачи Рембо указаний Родни по поводу того, как следует развешивать игрушки.

Когда все было закончено, я решил дать отдых уставшим ногам и голове и уселся на стул в дальнем и довольно темном углу комнаты. Не успел я устроиться поудобнее, как появился крошка Лерой. Наверное, он меня не видел, а может быть, посчитал частью обстановки — каким-нибудь неинтересным и не имеющим никакого значения предметом мебели.

Он бросил на елку презрительный взгляд и сказал, обращаясь к Рембо:

— Слушай, а где подарки? Наверняка бабка с дедкой купили мне какую-нибудь гадость, но я все равно не собираюсь ждать до завтрашнего утра.

— Я не знаю, где подарки, маленький хозяин, — ответил Рембо.

— Ха! — воскликнул Лерой и повернулся к Родни, — А ты, Вонючка, знаешь, куда они спрятали подарки?

Родни, в соответствии со своей программой, вполне мог бы ему и не ответить, поскольку его звали Родни, а не Вонючка. Я уверен, что Рембо именно так и поступил бы. Однако Родни устроен совсем иначе, и потому он вежливо проговорил:

— Знаю, маленький хозяин.

— Ну и где они, старый тошнилка?

— Не думаю, что мне следует вам это говорить, маленький хозяин. Грейси и Говард будут огорчены, они хотят, чтобы вы увидели подарки завтра утром.

— Послушай, мерзкий болван, — сказал малыш Лерой, — ты с кем разговариваешь? Я тебе приказываю: неси сюда подарки.

И чтобы показать, кто тут главный, он лягнул Родни в голень, что было грубой ошибкой. Я сразу это понял и возликовал. Крошка Лерой собирался отправиться в постель (хотя я сомневаюсь, что он ложится спать, пока сам не захочет) и потому надел тапочки. Один тапок соскочил с ноги, которую он занес для удара, и наш ангелок с силой врезал голыми пальцами прямо по хромированной голени робота.

С диким ревом он повалился на пол, а в следующее мгновение в комнату влетела его мать.

— Что такое, Лерой? Что случилось?

На что ее сынок самым бессовестным образом заявил:

— Он меня ударил. Старое чудовище, он меня ударил!

Гортензия завизжала, потом увидела меня и выкрикнула:

— Вашего робота нужно уничтожить!

— Успокойся, Гортензия, — сказал я, — Робот не может ударить ребенка. Первый Закон Роботехники.

— Это старый робот, неисправный робот. Лерой говорит…

— Лерой врет. На свете нет робота, ни старого, ни ломаного, который мог бы ударить ребенка.

— Тогда это сделал он. Дедка меня ударил, — заорал Лерой.

— Я бы с радостью, — тихонько проговорил я, — только робот не позволил бы мне. Спроси у Рембо, стоял бы он на месте, если бы я или мой Родни решили обидеть твоего мальчугана. Рембо!

Мой голос прозвучал очень строго, и Рембо ответил:

— Я никому не позволил бы причинить вред маленькому хозяину, мадам, но я не знаю, что он хотел сделать. Он стукнул Родни голой ногой.

Гортензия вскрикнула и в ярости вытаращила глаза.

— Значит, у него имелись серьезные причины. Я добьюсь того, чтобы ваш робот был уничтожен.

— Валяй, Гортензия. Но вряд ли ты захочешь испортить своего робота и перепрограммировать его таким образом, чтобы он лгал, рассказывая, что произошло перед тем, как твой сынок ударил Родни. Кстати, я тоже с удовольствием выступлю в качестве свидетеля.

Гортензия покинула наш дом на следующее утро, увозя с собой сильно побледневшего Лероя (оказалось, что он сломал палец на ноге, и поделом ему!) и по-прежнему безмолвствующего Дилэнси.

Грейси ломала руки и умоляла их остаться, но я совершенно спокойно наблюдал за их отъездом. Нет, неправда. Меня переполняли самые разные эмоции — все приятные.

Позже я сказал Родни, когда Грейси не было поблизости:

— Извини, Родни. Рождество получилось просто ужасное, и все потому, что мы попытались обойтись без тебя. Обещаю, больше этого не повторится.

— Спасибо, сэр, — ответил Родни. — Должен признаться, что за последние два дня я несколько раз жалел о том, что должен подчиняться Законам Роботехники.

Я усмехнулся и кивнул, а ночью проснулся от неприятных мыслей, которые продолжают посещать меня и по сей день.

Конечно, Родни пришлось немало пережить, но он просто не мог жалеть о существовании Законов Роботехники. Ни при каких обстоятельствах.

Если я сообщу о случившемся, Родни обязательно отправят в металлолом, а если в нашем доме появится новый робот (в качестве компенсации), Грейси мне никогда этого не простит. Никогда! В ее сердце никакой другой робот, даже самый новый и лучший, не заменит Родни.

По правде говоря, я и сам себе этого не прощу. Кроме того что я привязан к Родни, я не хочу доставить такого удовольствия Гортензии.

Но если я ничего не стану предпринимать, получится, что я живу с роботом, который жалеет о существовании Законов Роботехники. От сожалений по поводу их существования до поведения, будто их не существует, всего один шаг. Когда же он сделает этот шаг и в какой форме?

Как же мне поступить? Как?

БРАТИШКА

Когда нам отказали во втором ребенке, я был просто потрясен. Мы не сомневались, что получим лицензию.

Я — уважаемый гражданин, опора общества и все такое. Ну, может, несколько староват. Джози, моя супруга, тоже миновала лучший для деторождения возраст. И что с того? Мы знаем множество случаев, когда люди гораздо старше нас и намного вреднее по характеру… Ну да ладно.

У нас уже был один сын, Чарли, и мы очень хотели еще одного ребенка. Мальчика или девочку, без разницы. Конечно, если бы Чарли родился больным, нам было бы легче получить лицензию на второго ребенка. А может, и нет. Могло случиться и так, что лицензию бы нам дачи, а Чарли забрали как дефективного. Вы поняли, что я имею в виду, не обязательно все говорить.

Беда в том, что мы поздно начали, и виновата в этом Джози. Все у нее происходило нерегулярно, так что мы никогда не знали точно, когда надо этим заниматься. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь? К тому же мы не могли рассчитывать на медицинскую консультацию. Кто бы нам стал помогать? Врачи в один голос утверждают, что если семейная пара не способна завести ребенка без посторонней помощи, то это большая удача. Сейчас же как: если у тебя нет детей, значит, ты — патриот. Или что-то в этом роде.

Только мы их всё-таки обдурили и завели ребенка. Чарли.

Когда Чарли исполнилось восемь месяцев, мы начали посылать запросы на второго. Нам очень хотелось, чтобы дети были близки по возрасту. Неужели мы многого требовали? Пусть даже и сами несколько состарились. Что же это, в конце концов, за общество? Рождаемость упала чуть не до нуля, а они утверждают, что надо сокращать ее и дальше. Якобы тогда жить станет лучше.

Они не остановятся, пока не сотрут с лица земли все человечество.

Нет, вы слушайте! Я рассказываю так, как мне удобно; если вас интересует эта история, вам придется выслушать мою версию. И ничего вы со мной не сделаете. Мне все равно, останусь я жить или нет. Вам тоже было бы все равно на моем месте.

И не спорьте со мной! Или я расскажу все по-своему, или заткнусь, и тогда можете делать что угодно. Понятно?

То-то же.

Нам не пришлось переживать за здоровье или развитие Чарли. Он рос, как медведь или одно из тех животных, которые слонялись по лесам в былые времена. У него крепкая порода. Это сразу бросалось в глаза. Теперь объясните, почему мы не могли позволить себе еще одного малыша? Я хочу знать!

Смышленый? Какие разговоры! Сильный. Себе на уме. Идеальный мальчишка. Когда я про это думаю, я… я… Да что там…

Посмотрели бы вы на него рядом с другими ребятишками. Прирожденный лидер. Всегда добивался своего. Всю детвору в округе заставлял плясать под свою дудку. Всегда знал, чего хотел, а хотел только то, что было надо. Вот какая штука.

Джози это, правда, не нравилось. Она считала Чарли испорченным. Причем твердила, что это я его испортил. Не понимаю. Я способствовал успехам сына.

Он на два года опережал своих сверстников по уму и силе, Я это видел. А если кто из мелюзги забывал свое место, он быстро наводил порядок.

Джози считала, что из Чарли получится хулиган. Утверждала, что у него нет друзей, что все его боятся.

Ну и что? Лидеру не нужны друзья. Люди должны его уважать, а если кто начнет забываться, он должен их как следует пугануть.

Чарли развивался как надо. Понятное дело, другие лети его сторонились. В этом были виноваты их родители, жалкие чистоплюи. Стоит таким родить ребенка и узнать, что больше им детей не положено, как они начинают трястись над своим чадом, будто над семейной реликвией. Никчемные и бесполезные людишки.

Кварталом ниже жил этот тип, Стивенсон. У него было две дочки, ничтожные дурехи, целыми днями хихикают, а мозгов как у курицы. Ну как ему удалось выбить двоих, позвольте вас спросить? Может, знал, к кому обратиться? Рука руку моет. Деньжата, кстати, у него водились, хотя он и не любил об этом говорить. Естественно. Так всегда бывает. Имея двух дочек, одной можно было бы и рискнуть, так ведь нет…

Ладно, ладно. Перейду к сути, когда найду нужным. Не гоните, а не то я вообще замолчу, и пусть тогда суд разбирается.

Так вот, другие родители не хотели, чтобы их детки пострадали. «Не играй с этим мальчишкой Яновичем!» — так они говорили.

Да кому они были нужны?! Я хотел, чтобы Чарли пошел в колледж, изучал микроэлектронику или пространственную динамику — что-нибудь в этом роде. Ну и экономику с бизнесом, чтобы знал, как при помощи ноу-хау заколачивать деньжата. Вот как я хотел. Хотел, чтобы он был на самом верху.

Только Джози рта не закрывала, все убивалась, что и друзей-то у него нет, и растет-то парень в одиночестве. Скрипела, как треснувшая пластинка. А потом в один прекрасный день подошла ко мне и говорит:

— Давай, мол, сделаем Чарли братишку.

— Сейчас, — сказал я, — Разбежались. У тебя и месячные-то давно прекратились, откуда ребенок возьмется? Аист принесет? Или в капусте поищем?

Ясное дело, я мог бы с ней разойтись. Найти себе помоложе. В конце концов, у меня климакс еще не наступил. Но… я хранил ей верность. Много ли с того корысти, другой разговор. Кроме того, если бы мы разошлись, Чарли, скорее всего, остался бы с ней, так что для меня это был не выход.

Поэтому я ограничился замечанием насчет аиста.

Тут она мне и говорит:

— Я не имею в виду биологического ребенка. Мы могли бы достать Чарли братишку-робота.

Вот уж чего я никак не ожидал услышать, можете мне поверить. Я не большой любитель роботов. У моих стариков за всю жизнь в доме не было ни одного робота. И у меня не было. Что до меня, так я считаю, что каждый робот — это минус один человек. Они на глазах забирают у нас весь мир. Еще один способ стереть с лица земли человечество, если хотите знать мое мнение.

Поэтому я сказал Джози:

— Не смеши людей.

— Нет, в самом деле, — настаивала она, — Новая модель. Специально разработана как друг и приятель для детей. Никаких накруток, цена приемлемая, а ребенку нужно общение. Сейчас во всех семьях, как правило, по одному ребенку, отсюда и спрос на роботов-близнецов.

— Может, это и верно для других детей, но не для Чарли, — проворчал я.

— Особенно для Чарли. Иначе он никогда не научится разговаривать с людьми. Он растет один, совсем один. Наш мальчик может так и не усвоить, когда надо уступить, а когда настоять на своем.

— Нечего ему уступать, — проворчал я. — Он из тех, кто в любых обстоятельствах гнет свою линию. У него есть энергия, при помощи которой он добьется высоких постов, откуда будет указывать другим, что им надо делать. У него будут собственные дети, может быть даже трое.

Вы, наверное, слишком молоды, офицер, чтобы меня понять, но если у вас есть один ребенок, то рано или поздно наступает момент, когда вы начинаете надеяться, что у него тоже кто- нибудь родится, а значит, у вас будут вроде как двое. Я очень надеялся на Чарли. Я был просто уверен, что успею на своем веку повидать еще одного ребенка, а может, даже двоих или троих. Они, конечно, будут детьми Чарли, но, поскольку наши жизни тесно переплетены, я могу считать их и своими тоже.

Но Джози думала только о роботе. Моя жизнь превратилась в прослушивание еще одной треснувшей пластинки. Джози следила за ценами. Прикидывала стоимость залога. Хотела взять робота в аренду сроком на год с условием последующего выкупа. Ну и тому подобное. Короче, вы сами знаете, как оно бывает. В семье должен быть мир.

Я сдался. Я махнул рукой и сказал:

— Хорошо. Приводи своего робота, только будет лучше, если ты всё-таки возьмешь его в аренду. И сама за него заплатишь.

«Кто знает, как оно выйдет, — думал я, — Может, этот робот у нас и не приживется, станет очередным бельмом на глазу, и мы его тихонечко вернем назад».

Грузчики бросили робота на пороге и даже не распаковали. Я хотел называть эту штуку «оно», но Джози настояла, чтобы я говорил «он», чтобы Чарли скорее поверил, что у него появился братишка. Со временем я привык.

Это был «детский робот». Так его называли. Имелся регистрационный номер, но я его так и не запомнил. Да и зачем? Мы называли его Братишка. Это всех устраивало.

Да, я знаю, эта модель пользуется огромным спросом. Непонятно, что происходит с людьми, если уж они гоняются за такими вещами.

Вот и мы отхватили одного. Джози была в восторге. Надо признать, нам достался неплохой экземпляр. Почти как человек, много улыбался и говорил приятным голосом. Выглядел он лет на пятнадцать, то есть походил на невысокого паренька пятнадцати лет от роду. Это нам подходило, поскольку Чарли был крупным десятилетним мальчишкой.

Братишка был чуть повыше Чарли и, конечно, намного тяжелее. Сами знаете, титановые кости, или что там у них вместо рамы, и ядерный реактор с гарантией на десять лет без замены. Все это прилично весит.

В Братишку вложили неплохой словарь, и изъяснялся он довольно вежливо. Джози места себе не находила от радости.

— Его можно использовать по дому, — говорила она, — Вот и у меня появился помощник.

— Нет уж, нет уж, — возражал я, — Ты купила его для Чарли, вот он пусть им и распоряжается. А ты Братишку не тронь.

Я боялся, что, если робот начнет ишачить на Джози, она никогда его не отдаст. А Чарли он, скорее всего, быстро надоест, и мы от него избавимся.

Чарли, однако, меня подвел. Он с первых минут полюбил Братишку.

С другой стороны, в этом был резон. Братишка был задуман как брат, иными словами, именно он и был нужен Чарли. Он позволял Чарли верховодить, как будто старшим братом был именно Чарли, Он подчинялся Трем Законам Роботехники. Я не помню их на память, но вы понимаете, о чем я говорю. Навредить моему сыну Братишка никоим образом не мог, обязан был исполнять все его требования, так что спустя некоторое время я решил, что мы не прогадали.

То есть, если они играли, побеждал всегда Чарли. Так было задумано. А Братишка никогда не злился. Просто не мог. Его так сделали, чтобы он проигрывал. Случалось, Чарли задавал ему хорошую трепку, знаете, как бывает у мальчишек. Разозлится и ищет, на ком бы оторваться. Все дети одинаковы. Естественно, родители другого ребенка при этом приходят в ярость. Вот и мне приходилось время от времени урезонивать Чарли.

Хотя с Братишкой Чарли мог вытворять что угодно. Робот был сделан из пластмассы, металла и бог весть из чего еще. Несмотря на то что внешне он весьма напоминал человека, боли он не чувствовал.

Самым, на мой взгляд, ценным в Братишке было то, что Чарли мог выплескивать на него лишнюю энергию. Робот никогда не возражал. Бывало, начнут играть в дзюдо; Чарли так припечатает Братишку, а потом еще и прыгнет сверху, а тот лишь улыбается: «Отлично, Чарли, давай повторим».

Слушайте, его можно было скинуть с крыши дома, и ничего бы ему не было.

С нами Братишка был всегда вежлив. Меня называл папашей. А Джози — мамой. Справлялся о нашем здоровье. Помогал Джози подняться с кресла, когда ей надо было встать. Ну и все такое.

Таким его сконструировали. Он обязан был проявлять знаки внимания. Так было запрограммировано. Джози это ужасно нравилось. Слушайте, я всю жизнь трудился не покладая рук. Отвечал за целый завод со всей техникой. Стоит упустить из виду какую-нибудь мелочь, и все пойдет на перекос. Не было у меня времени выращивать цветочки, суетиться вокруг своей старухи и пододвигать ей стулья. Мы прожили вместе почти двадцать лет, и о таких мелочах я давно и не думал.

А Чарли… ну, этот перечил и прекословил мамаше, как и положено любому нормальному пацану. Полагаю, немалую роль сыгран Братишка. Вряд ли можно было ожидать, что, одержав над ним очередную победу, Чарли станет в следующую минуту вопить: «Мамочка! Мама!» Чарли не был маменькиным сынком, и я им гордился. Из него рос настоящий мужчина. Меня он, естественно, слушался. Мальчик обязан слушаться отца.

А вот Братишка был запрограммирован на уступки. Может, это и хорошо. Теперь Джози было о ком заботиться, и то, что Чарли думал только о себе, стало меньше ее тревожить.

Естественно, Джози из кожи вон лезла, стараясь все испортить. Теперь она день и ночь тряслась за своего любимца и то и дело напускалась на Чарли:

— Ну почему ты такой грубый со своим Братишкой?

Это было нелепо. Мне так и не удалось втемяшить ей в голову, что Братишке не больно и не обидно. Его изначально сконструировали неудачником, а для Чарли это только плюс.

Разумеется, Чарли ее не слушался и играл сБратишкой так, как ему нравилось.

Не возражаете, если я немного передохну? По правде говоря, мне нелегко говорить на эту тему.

Ну вот, теперь легче. Могу продолжать.

По истечении года я подумал: хорошего помаленьку. Пора возвращать Братишку «Ю. С. Роботс». Он свою задачу выполнил.

Но Джози заупрямилась. Уперлась, ну хоть ты тресни.

— Ты соображаешь, что теперь нам придется выложить кругленькую сумму? — спросил я.

А она говорит:

— Я готова внести первоначальный залог.

Упирала на то, что мы не имеем права лишать Чарли брата. Без брата, мол, ему будет одиноко.

Может, оно и так, подумал я. А вы учтите, офицер: никогда даже в мыслях нельзя допускать, что жена может оказаться права. Это неизбежно приведет вас к катастрофе.

Чарли, кстати, маленько поутих и уже не так мутузил Братишку. Наверное, дело было в том, что он почти догнал его по росту и теперь это не доставляло ему такого удовольствия.

Кроме того, помимо грубостей и потасовок, Чарли начали интересовать и другие вещи. Например, он пристрастился к баскетболу. Играл один на один с Братишкой, Получалось у него просто здорово. Всегда переигрывал Братишку и никогда не промахивался по корзине. Допускаю, что Братишка давал себя переигрывать, не особо старался блокировать его броски, но в корзину-то Чарли попадал сам! Не мог же Братишка поддаваться ему таким образом!

На второй год Братишка стал вроде члена семьи. За стол вместе с нами он, правда, не садился, поскольку ничего не ел. Он также и не спал, просто стоял всю ночь в углу комнаты, где спал Чарли.

Зато он смотрел вместе с нами голографические фильмы, и Джози постоянно объясняла ему, что происходит. Все старалась, чтобы он побольше узнал и походил на человека. Она частенько брала его с собой за покупками и по другим делам, когда Братишка был не нужен Чарли. Полагаю, Братишка всегда был с ней любезен, подносил разные вещи и оказывал прочие знаки внимания.

Да и Джози, должен признать, с появлением Братишки изменилась в лучшую сторону. Повеселела, подобрела, стала меньше ныть. Короче, дела в доме пошли на лад. Вот я и прикинул: что ж, если Братишка развивает в Чарли агрессивность и напористость, а Джози приносит столько радости, может, и не плохо, что мы его приобрели.

А потом произошла эта история.

Послушайте, есть у вас что-нибудь жидкое?

Ну да, с алкоголем. Немного, немного. Да при чем тут ваши правила?! Должен же я досказать до конца.

Потом, значит, произошла эта история. Одна из миллиона… из миллиарда, наверное. Блоки на микросплавах не должны давать сбоев. Об этом где только не написано. Они застрахованы от поломок, что бы ни произошло. Только вот мой сломался. Я не знаю почему. И никто не знает. Не сразу даже определили, что виноват микросплав. Потом мне объяснили: мол, поскольку причина именно в этом, я имею право на восстановление всего дома и мебели.

Только какой мне теперь с этого прок?

Слушайте, вы обращаетесь со мной как с маньяком-убийцей. Но при чем тут я? Почему вы не ловите убийц, которые занимаются микросплавами? Найдите того, кто изготовил этот блок или что-то напутал при установке.

Вы что, не знаете, что такое настоящее преступление? Вот вам микросплав… Он не взорвался, не прогремел, он просто становился горячее и горячее, пока не запылал весь дом. Как могут оставаться на свободе люди, которые производят…

Хорошо, я закончу. Сейчас закончу.

В тог день меня дома не было. Впервые за весь год я выбрался из дома. Я ведь веду свои дела прямо из дома или где бы я ни оказался вместе с семьей. Мне никуда не надо ходить, все делают компьютеры. У вас совсем другая работа, офицер.

А тут шеф пожелал увидеть меня лично. Особого смысла в этом не было, все можно было решить по каналам связи. Но ему почему-то вздумалось время от времени лично беседовать с начальниками отделов. Вбил себе в голову, что нельзя узнать человека, если не увидишь его в трех измерениях, не понюхаешь и не потрогаешь. Этот предрассудок сохранился с темных веков. Лучше бы они вернулись, эти времена. Тогда не было ни компьютеров, ни роботов, а люди имели столько детей, сколько им хотелось.

В тот день и произошло замыкание.

Мне тут же сообщили, что случилось. О плохом всегда сообщают сразу. Где бы человек ни находился, хоть на Луне или в открытом космосе, дурная весть найдет его в течение нескольких секунд. Хорошую новость вам могут и не сказать, плохую — обязательно.

Когда я примчался, дом еще пылал.

От него почти ничего не осталось. Джози выглядела ужасно, но была, по крайней мере, жива. Когда начался пожар, она находилась на лужайке. Так мне рассказали.

Когда из окон рванулись языки пламени, а Чарли был внутри, она кинулась его спасать. Должно быть, она и вытащила его из огня, потому что я видел, как он лежит на боку, а вокруг толпятся люди. Похоже, дела были плохи. Лица я не видел. Не решался подойти и посмотреть. Вначале я должен был расспросить Джози.

Я едва мог говорить.

— Как он? — произнес я и не узнал своего голоса. Мне показалось, что я схожу с ума.

— Я не могла спасти их обоих, — повторяла Джози, — Я не могла спасти их обоих.

«Зачем ей понадобилось спасать обоих?» — подумал я.

— Не переживай за Братишку, — сказал я. — Это всего лишь прибор. У нас есть страховка, получим компенсацию и купим другого.

Кажется, я пытался все это сказать, но не уверен, что у меня получилось. Может быть, я просто хрипел и задыхался. Не знаю.

Не знаю, слышала она меня или нет. Мне показалось, она даже не поняла, что я пришел.

— Мне пришлось выбирать, — шептала Джози.

И я пошел туда, где лежал Чарли. Я прочистил горло и с трудом выговорил:

— Как мой мальчик? Сильно он пострадал?

Кто-то мне ответил:

— Может, его удастся спасти, — Потом этот человек взглянул на меня и спросил: — Это ваш сын?

Я увидел Братишку. Одна рука была вывернута и не действовала. Он улыбнулся, словно ничего не произошло, и сказал:

— Привет, папаша. Мама вытащила меня из огня. Где Чарли?

Джози сделала выбор и спасла Братишку.

Не знаю, что было потом. Ничего не помню. Люди уверяют, что я ее убил. Будто бы меня не могли оттащить, пока я ее не задушил.

Может быть. Не знаю. Не помню. Знаю только… что она — убийца.

Она убила… она убила… Чар…

Она убила моего мальчика. И спасла кусок…

Кусок…

Титана.

СВЕТОВИРШИ

Чтобы миссис Эвис Ларднер оказалась убийцей — в это просто невозможно было поверить. Кто угодно, только не она. Вдова астронавта-великомученика, она занималась благотворительностью, коллекционировала произведения искусства, считалась потрясающе гостеприимной хозяйкой и, по общему признанию, талантливой художницей. К тому же это было добрейшее и милейшее существо на свете.

Муж ее, Уильям Дж. Ларднер, погиб, как известно, от радиации, когда он добровольно остался в космосе, чтобы дать возможность пассажирскому кораблю благополучно добраться до Пятой космической станции. Миссис Ларднер получила за мужа щедрую пенсию, которой весьма удачно распорядилась и в свои далеко еще не преклонные годы стала очень богатой женщиной.

Ее дом был настоящей выставкой-музеем с небольшой, но тщательно подобранной коллекцией ювелирных изделий. Миссис Ларднер удалось раздобыть уникальные антикварные предметы самых разных культур человечества — все, что только можно украсить драгоценностями и превратить в шедевр прикладного искусства. Здесь были одни из первых наручных часов, сделанных в Америке, кинжал из Камбоджи, очки из Италии — каждый предмет, естественно, инкрустирован драгоценными камнями, и так далее, до бесконечности.

Коллекция, открытая для обозрения, не была застрахована, даже обычной системы охраны — и той не существовало. Впрочем, миссис Ларднер в ней и не нуждалась: огромный штаг прислуги из роботов охранял выставленные сокровища с неусыпной бдительностью, неподкупной честностью и безупречной эффективностью.

Посетители знали о роботах, и никто никогда даже и не слыхал о попытках ограбления.

Но гвоздем программы, безусловно, была световая скульптура миссис Ларднер. Как ей удалось обнаружить в себе этот дар — об этом тщетно гадали все гости, бывавшие на ее роскошных приемах. Каждый раз, когда дом миссис Ларднер открывался для гостей, в комнатах сияла новая симфония света; трехмерные извивы и фигуры, переливающиеся всеми цветами радуги, то светились чистым ровным светом, то вдруг вспыхивали хрустальным мерцанием, повергая приглашенных гостей в изумление и при этом выгодно оттеняя голубоватые волосы и мягкие черты лица хозяйки, что придавало им подлинное совершенство.

В основном гости, конечно, приходили посмотреть световые скульптуры. Художница никогда не повторялась, всякий раз создавая оригинальные творения. Многие из приглашенных — те, что могли позволить себе такую роскошь, как световые компьютеры, — сами нередко баловались созданием скульптур, однако всем им было далеко до миссис Ларднер. Даже тем, кто считал себя профессиональным художником.

Сама же хозяйка проявляла очаровательную скромность. «Нет-нет, — возражала она какому-нибудь расчувствовавшемуся гостю, — я не назвала бы это «поэзией в свете». Вы слишком добры ко мне. В лучшем случае это просто «световирши». И все улыбались милой шутке художницы.

Миссис Ларднер создавала световые скульптуры только для собственных приемов, хотя ей не раз предлагали сделать их на заказ. «Это будет уже коммерциализацией», — неизменно отвечала она. Однако не возражала, если с ее произведений хотели снять голографические копии, которые становились постоянным украшением музеев всего мира. И никогда не брала за это денег.

«Я не возьму ни пенни, — говорила она, широко разводя руками, — Пусть ими любуются все кому не лень. В конце концов, мне-то они больше не нужны». И это была чистая правда. Никогда в жизни она не повторяла своих скульптур.

Когда снимали голограммы, миссис Ларднер была сама любезность. Благожелательно наблюдая за каждым шагом работающих, она в любой момент готова была призвать на помощь своих роботов. «Пожалуйста, Кортни, — говорила она, — если вас не затруднит, помогите им приладить лестницу».

Именно так она и выражалась: миссис Ларднер обращалась к роботам исключительно вежливо. Однажды, несколько лет назад, ее за это сурово отчитал какой-то правительственный функционер из управления «Роботс энд мекэникл мен».

— Так нельзя, — сказал он сердито, — Вы их просто портите. Роботы сконструированы таким образом, что они подчиняются приказам, и чем точнее приказ, тем быстрее они его выполняют. Когда же к ним обращаются с изысканной вежливостью, до них не сразу доходит, что это приказ, и они реагируют замедленно.

Миссис Ларднер вздернула аристократический подбородок.

— Я не требую от них скорости, — заявила она, — Мне нужна доброжелательность. Мои роботы любят меня.

Правительственный функционер хотел было объяснить, что роботы не способны любить, однако тут же увял под мягким, но полным укоризны взором почтенной дамы.

Ни для кого не секрет, что миссис Ларднер никогда не возвращала своих роботов на фабрику для регулировки. Позитронные мозги — чудовищно сложная штука, а потому, как правило, каждый десятый робот, сошедший с конвейера, нуждался в дополнительной настройке. Порой дефекты обнаруживались далеко не сразу, но «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» никогда не отказывалась устранить их, притом совершенно бесплатно.

«Ну уж нет, — качала головой миссис Ларднер, — Коль скоро робот попал в мой дом и выполняет свои обязанности, он может позволить себе маленькие чудачества. Я не допущу, чтобы кто-то копался у них в голове». Пытаться объяснить ей, что робот — всего-навсего машина, оказывалось занятием совершенно бесполезным. «Такое умное создание не может быть просто машиной, — упрямо твердила она, — Я обращаюсь с ними как с людьми».

Так оно и было на самом деле.

Она держала у себя даже Макса, абсолютно беспомощное существо, с трудом соображающее, чего от него хотят. Однако миссис Ларднер энергично отрицала этот очевидный факт. «Ничего подобного, — твердо говорила она, — Он прекрасно умеет принимать пальто и шляпы и развешивать их в гардеробной. Он может приносить и подавать мне разные вещи. Он вообще много чего умеет».

— Почему бы вам не отправить его на фабрику подрегулировать? — как-то спросил ее один из приятелей.

— Это невозможно. Я принимаю его таким, какой он есть. Знаете, на самом деле он очень милый. В конце концов, позитронный мозг настолько сложен, что никто не в силах точно определить, что с ним не в порядке. Если Макса отрегулируют, он может потерять все свое обаяние, а я этого не перенесу.

— Но если робот неисправен, — настаивал приятель, нервно поглядывая на Макса, — он может быть опасным!

— Господь с вами! — рассмеялась хозяйка, — Макс у меня уже много лет. Он совершенно безобидный и вообще просто душка.

На самом деле Макс выглядел в точности как любой другой робот — металлический, гладкий, слегка похожий на человека, но совершенно безликий. Однако добрая миссис Ларднер всех их считала личностями, милыми и обаятельными. Такова уж была эта женщина.

Как же могла она пойти на убийство?

Чтобы Джон Семпер Трэвис пал от руки убийцы — в это просто невозможно было поверить. Кто угодно, только не он. Замкнутый, тихий, он жил в миру, но был не от мира сего. Оригинальный математический гений Трэвиса позволял ему запросто создавать в уме сложнейший узор из мириад позитронных связей, который затем закладывали роботам в мозги. К тому же Трэвис, главный инженер «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», страстно увлекался световой скульптурой. Ей он посвятил целую книгу, в которой доказал, что математические модели, применяемые им для конструирования позитронного мозга, с успехом могут быть модифицированы и использованы для создания высокохудожественных световых скульптур.

Но попытка воплотить теорию в жизнь обернулась для инженера полным крахом. Его скульптуры, созданные на основе математических принципов, оказались тяжеловесными, невыразительными и скучными.

В сущности, только это и отравляло спокойное, замкнутое и налаженное существование Трэвиса, однако он чувствовал себя по-настоящему несчастным. Он знал, что теория его верна, но не мог доказать свою правоту на практике. Если бы удалось создать хоть один шедевр…

Естественно, инженер был знаком с творчеством миссис Ларднер. Все признавали ее талант, однако для Трэвиса было очевидно, что художница не имеет ни малейшего представления об элементарных основах робоматематики. Он неоднократно писал ей, но она категорически отказывалась объяснить свой художественный метод. Трэвис вообще сомневался, что у нее есть какой-то метод. Скорее чистая интуиция — но даже интуицию необходимо выразить математически! В конце концов Трэвису удалось раздобыть приглашение на один из приемов миссис Ларднер. Он должен был увидеть ее!

Мистер Трэвис опоздал на прием: он еще раз попытался создать световую скульптуру и опять потерпел сокрушительное поражение.

— Какой у вас чудной робот — тот, что принимал у меня пальто и шляпу, — заметил инженер, глядя на хозяйку с почтительным удивлением.

— Это Макс, — сказала миссис Ларднер.

— Он совершенно разрегулирован, к тому же эта модель давно устарела. Почему бы вам не вернуть его на фабрику?

— О нет, это слишком хлопотно.

— Какие хлопоты, о чем вы! — воскликнул инженер. — Вы были бы поражены, узнав, насколько это легко. Впрочем, как представитель «Ю. С. Роботс», я взял на себя смелость отрегулировать его собственноручно. Это заняло всего пару минут; сами увидите, в какой он теперь прекрасной рабочей форме.

Лицо миссис Ларднер исказила странная гримаса. Впервые в жизни эта великодушная женщина испытывала ярость, и, казалось, черты лица просто не умели выразить непривычное чувство.

— Вы отрегулировали его? — вскричала она. — Но ведь это он создавал все мои световые скульптуры! Неправильная регулировка, которую вы никогда не сможете восстановить, именно она… она…

И надо же было случиться такому несчастному совпадению, что в этот момент миссис Ларднер демонстрировала гостям свою коллекцию и прямо перед ней на мраморном столике лежал украшенный драгоценными камнями кинжал из Камбоджи!

У Трэвиса тоже вытянулось лицо.

— Вы хотите сказать, что, если бы я изучил уникальные дефекты его позитронного мозга, я смог бы понять…

Взмах кинжала был настолько молниеносным, что никто просто не успел опомниться, а Трэвис не сделал попытки увернуться. Говорят, он даже слегка подался вперед — так, словно сам хотел умереть.

КАК ЖАЛЬ!

Три Закона Роботехники

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Грегори Арнфелд еще не умирал, но его жизнь приближалась к концу. У него был неоперабельный рак, и он категорически отказался от химической и радиационной терапии.

Он лежал, опираясь спиной на подушки. Улыбнувшись жене, Арнфелд сказал:

— Я превосходный случай. Терция и Майк разберутся со мной.

Терция не улыбнулась ему в ответ. Она была явно обеспокоена.

— Существует множество вещей, которые еще можно сделать, Грегори. Конечно, Майк — последняя надежда. Но ты можешь обойтись без этого.

— Нет-нет. К тому времени когда я потеряю последние силы от воздействия облучения и химикатов, будет бессмысленно ставить эксперимент… И пожалуйста, относись к Майку с большим уважением.

— Мы живем в двадцать втором веке, Грег. Медицина знает множество способов борьбы с раком.

— Да, но Майк один из них, и, как мне кажется, лучший. Мы действительно живем в двадцать втором веке и знаем, на что способны роботы. Во всяком случае, я знаю. Я имел дело с Майком больше, чем кто-либо другой. И тебе это хорошо известно.

— Но не станешь же ты использовать его только из соображений гордости! Кроме того, насколько ты уверен в миниатюризации? Ведь это еще более новый раздел науки, чем роботехника.

Арнфелд кивнул.

— Ты права, Терция. Однако ребята, которые занимаются миниатюризацией, абсолютно уверены в надежности своей аппаратуры. Они могут уменьшить или восстановить постоянную Планка с высокой степенью уверенности в успехе, ведь управляющие цепи встроены в Майка. Он способен по желанию уменьшать или увеличивать себя, никак не влияя на окружающий мир.

— «Высокая степень уверенности», — с горечью сказала Терция.

— На большее нельзя рассчитывать. Подумай сама, Терция. Я имею честь быть частью эксперимента. Я войду в историю как главный конструктор Майка, но это вторично. Моим важнейшим достижением будет благополучное излечение от болезни при помощи мини-робота, причем по моей собственной воле.

— Ты знаешь, как это опасно.

— Опасность грозит мне со всех сторон. Химикаты и радиация дают побочные эффекты. Они лишь замедляют процесс, не останавливая его. Даже в самом лучшем случае они не позволят мне вести полноценную жизнь. Если я ничего не буду предпринимать, то достаточно скоро умру. А если Майк сделает свою работу как следует, я стану совершенно здоровым, а при рецидиве, — Арифелд радостно улыбнулся, — ничто не помешает Майку повторить все сначала.

Он сжал ее руку в своей ладони.

— Терция, мы с тобой знали, что этот момент приближается. Давай воспользуемся нашим шансом и поставим замечательный эксперимент. Даже если мы потерпим неудачу — а я уверен в успехе, — попытка того стоит.

Луис Секандо из группы миниатюризации сказал:

— Нет, миссис Арнфелд, Мы не можем гарантировать успех. Миниатюризация тесно связана с квантовой механикой, а здесь непредсказуемость чрезвычайно высока. После того как МИК-27 уменьшится, он может неожиданно начать снова увеличиваться, что приведет к мгновенной гибели пациента. Чем сильнее уменьшается робот, тем выше вероятность его внезапного возвращения к своим прежним размерам. И стоит ему начать расширяться, скорость процесса резко возрастает. Именно с этой стороны нам грозит самая серьезная опасность.

Терция покачала головой:

— Вы думаете, такое возможно?

— Вероятность очень невелика, миссис Арнфелд. Но вы должны понимать, что она не нулевая.

— А мистер Арнфелд это понимает?

— Безусловно. Мы обсудили с ним все детали. Он считает, что обстоятельства оправдывают риск, — Секандо покачал головой, — Вся наша группа того же мнения. Я знаю, вы скажете, что риску приходится подвергаться не нам, однако мы считаем, что все складывается как нельзя лучше. И главное, мистер Арнфелд уверен, что все будет в порядке.

— А что, если Майк по ошибке слишком сильно уменьшится? Ведь тогда обратный рост станет неизбежным?

— Нет, здесь речь может идти только о статистической вероятности. Вероятность несколько увеличивается, если он будет слишком маленьким. Но чем он меньше, тем меньше его масса, а при переходе через критическую точку масса станет пренебрежимо малой, что позволит ему без заметных усилий достигнуть скорости, приближающейся к скорости света.

— Но разве это не убьет доктора?

— Нет. К этому моменту Майк будет таким маленьким, что с легкостью проскочит мимо атомов тела доктора, никак на них не влияя.

— Какова вероятность того, что он не начнет увеличиваться, став таким маленьким?

— Когда МИК-27 достигнет размера нейтрино, его, если можно так выразиться, полужизнь будет длиться несколько секунд. То есть мы получим вероятность пятьдесят на пятьдесят, но к тому моменту, когда робот вновь начнет расти, он окажется в сотнях тысяч миль от нас, в открытом космосе, что приведет к небольшому выбросу гамма-лучей — астрономам будет над чем поломать голову. Однако я уверен, что ничего этого не произойдет. МИК-27 получит исчерпывающие инструкции и уменьшит себя до таких размеров, которые необходимы для успешного выполнения миссии.

Миссис Арнфелд понимала, что ей придется иметь дело с прессой. Она категорически отказалась выступать по головидению, а постановление Мировой хартии о невмешательстве в личную жизнь защищало ее. С другой стороны, она не могла отказаться отвечать на вопросы по звуковому каналу. Закон, защищающий право на свободное получение информации, не давал ей шансов полностью укрыться от прессы.

Она сидела в застывшей позе, когда молодая журналистка спросила:

— Кроме всего прочего, миссис Арнфелд, вам не кажется странным, что ваш муж, главный конструктор мини-робота Майка, станет его первым пациентом? Поразительное совпадение, не правда ли?

— Вовсе нет, мисс Рот, — устало ответила миссис Арнфелд, — Состояние доктора определяется его предрасположенностью к данной болезни, поскольку среди его родных были люди, которых она поразила. Он рассказал мне о состоянии своего здоровья перед нашей свадьбой, так что я прекрасно знала, на что иду, и вот почему у нас нет детей. Несомненно, предрасположенность моего мужа к раку во многом определила выбор его жизненного пути, и он приложил все силы, чтобы создать робота, способного к самоуменьшению. Он всегда знал, что рано или поздно станет его пациентом.

Миссис Арнфелд настояла на том, что она должна переговорить с Майком, и, учитывая все обстоятельства, ей не смогли отказать. Бен Йоганнес, который работал с ее мужем в течение пяти лет (она знала его достаточно хорошо, чтобы называть его просто по имени), привел ее в помещение, где находился робот.

Миссис Арнфелд видела Майка вскоре после его создания, когда он проходил базовые тесты, и робот ее не забыл. Он сказал своим абсолютно нейтральным голосом, который не отличался от голоса негромко говорящего человека:

— Я рад встрече с вами, миссис Арнфелд.

Выглядел робот не слишком симпатично: маленькая головка и массивное туловище. По форме Майк напоминал конус. Миссис Арнфелд знала, что сложный механизм миниатюризации и мозг робота находятся в нижней части его тела, что позволяло увеличить быстроту реакции. Муж объяснил ей, что не было никакой необходимости располагать мозг в черепе. В результате Майк выглядел смешным и даже слабоумным. Всё-таки, с тревогой подумала миссис Арнфелд, в антропоморфизме есть психологические преимущества.

— Майк, а ты уверен, что до конца понимаешь свою задачу? — спросила миссис Арнфелд.

— Абсолютно, миссис Арнфелд, — ответил Майк, — Я позабочусь о том, чтобы уничтожить все следы рака.

В разговор вмешался Йоганнес:

— Не знаю, объяснил ли вам Грегори, но Майк способен моментально распознавать раковые клетки, когда он сам становится соответствующего размера. Разница между здоровой клеткой и пораженной раком очень велика, а Майк может моментально уничтожать ядра пораженных клеток.

— Я снабжен лазером, миссис Арнфелд, — заявил Майк, и ей показалось, что он говорит это с гордостью.

— Да, но там миллионы раковых клеток. На их уничтожение уйдет очень много времени, не так ли?

— Вовсе не обязательно уничтожать их последовательно, Терция, — пояснил Йоганнес. — Хотя рак успел распространиться, он существует сгустками. Майк способен загерметизировать капилляры, ведущие к сгустку, после чего миллионы раковых клеток мгновенно погибнут. Лишь изредка ему придется иметь дело с индивидуальными клетками.

— И все же сколько времени займет вся операция?

На молодом лице Йоганнеса появилась гримаса, словно он не знал, как ответить на вопрос.

— Должен признать, что она может занять часы, если мы намерены довести дело до конца.

— И чем дольше продолжается операция, тем выше вероятность обратного роста.

— Миссис Арнфелд, — сказал Майк, — я сделаю все, чтобы не допустить обратного роста.

Миссис Арнфелд повернулась к роботу и серьезно спросила:

— Ты на это способен, Майк? Иными словами, можешь ли ты остановить обратный рост?

— Не полностью, миссис Арнфелд. Но, постоянно фиксируя свои размеры и стараясь поддерживать их неизменными, я могу минимизировать случайные изменения, которые способствуют обратному росту. Естественно, это практически невозможно, когда начинается обратный рост, предусмотренный программой.

— Да, я знаю. Муж сказал мне, что обратный рост является самой опасной фазой операции. Но ты постараешься, Майк?

— Законы Роботсхники обеспечат это в полной мере, — торжественно проговорил Майк.

Когда они оставили Майка одного, Йоганнес попытался успокоить миссис Арнфелд:

— На самом деле, Терция, у нас есть голосонограмма, и мы тщательно просканировали место операции. Майку хорошо известно расположение крупных скоплений раковых клеток. Большая часть времени уйдет на поиски мелких скоплений, которые невозможно засечь нашими приборами, но тут уж ничего не поделаешь. Мы должны обезвредить все клетки, а на это потребуется время. Однако Майк получил предельно точные инструкции относительно размеров, до которых он должен уменьшится. А робот обязан подчиняться приказам.

— А как насчет обратного роста, Бен?

— Здесь, Терция, все зависит от квантов. Нет никаких гарантий, но вероятность успешного исхода остается высокой.

Естественно, мы попытаемся максимально сократить возможность обратного роста, пока Майк находится в теле Грегори. Но небольшое увеличение размера необходимо, чтобы мы сумели найти робота и извлечь его наружу, после чего Майк будет перенесен в безопасное место, где завершится процесс обратного роста. Согласитесь, Терция, даже самые простые медицинские процедуры могут быть рискованными.

Миссис Арнфелд находилась в смотровой комнате, когда началась миниатюризация Майка. Здесь же располагались камеры головидения и несколько избранных представителей прессы. Ввиду важности эксперимента им невозможно было отказать в присутствии, но для миссис Арнфелд и Йоганнеса предоставили место немного в стороне. Кроме того, журналистам дали понять, что к ней не следует обращаться за комментариями, в особенности если что-то пойдет не так.

Не так! Вышедший из-под контроля обратный рост взорвет операционную, и все находящиеся в ней люди погибнут. Вовсе не случайно смотровая комната находилась под землей в полумиле от места операции.

Это придавало миссис Арнфелд жутковатое чувство уверенности, что трое ученых, проводящих операцию (как спокойно они действовали, как спокойно!), обречены на смерть вместе с ее мужем — если что-то пойдет не так. Она могла не сомневаться, что они сделают все, чтобы сохранить свою жизнь, а значит, и жизнь ее мужа.

Конечно, если операция пройдет успешно, будет найден способ автоматизировать процесс, чтобы риску подвергался только пациент. В таком случае вероятность фатального исхода из-за небрежности несколько увеличится, но только не сейчас. Миссис Арнфелд внимательно наблюдала за тремя учеными, которым в случае любой серьезной ошибки грозила смерть.

Миссис Арнфелд уже доводилось наблюдать за процессом миниатюризации, поэтому она не удивилась, когда Майк стал быстро уменьшаться, а потом исчез. Затем невидимого робота впрыснули в тело ее мужа. (Ей объяснили, что было бы несравнимо дороже использовать для этой цели уменьшенного человека в устройстве для подводного плавания. Майк, по крайней мере, не нуждался в системе жизнеобеспечения.)

На экране появилась голосонограмма соответствующей части тела пациента. Картинка была трехмерной, но смутной и несфокусированной, качество изображения определялось ограниченным размером звуковых волн и эффектами броуновского движения. И все же было видно, как Майк пробирается сквозь ткани тела Грегори Арнфелда в его кровеносную систему. Определить, что делает робот, практически не представлялось возможным, но Йоганнес описывал происходящее тихим и спокойным голосом, пока миссис Арнфелд не почувствовала, что больше не в силах это выдерживать, и попросила, чтобы ее увели.

Миссис Арнфелд дали легкое успокоительное, и она проспала до самого вечера. Когда ее пришел навестить Йоганнес, она только что проснулась и не сразу пришла в себя. Но тут на нее накатил внезапный страх:

— Что случилось?

— Успех, Терция, — торопливо ответил Йоганнес, — Полный успех. Ваш муж здоров. Мы не можем гарантировать, что не будет рецидива, но на данный момент рак полностью излечен.

Миссис Арнфелд облегченно откинулась на подушку.

— Как чудесно.

— Тем не менее произошло нечто непредвиденное, и это необходимо объяснить Грегори. Мы полагаем, что будет лучше, если это сделаете вы.

— Я? — Миссис Арнфелд снова стало страшно. — Так что же произошло?

И Йоганнес рассказал.

Прошло два дня, прежде чем ей разрешили задержаться у постели мужа. Он сидел, опираясь спиной на подушки, и улыбался жене. Несмотря на некоторую бледность, Грегори выглядел совсем неплохо.

— Я получил новую жизнь, Терция, — весело заявил он.

— Верно, Грег, я ошибалась. Эксперимент прошел успешно, врачи говорят, что не смогли найти даже следов рака.

— Ну, тут полной уверенности быть не может. Отдельные раковые клетки могли сохраниться, но я надеюсь, что моя иммунная система с ними справится, в особенности при помощи лекарств. Ну а если ситуация начнет ухудшаться — это произойдет не раньше чем через несколько лет, — тогда мы вновь воспользуемся помощью Майка.

Тут Арнфелд нахмурился и добавил:

— Ты знаешь, я не видел Майка.

Миссис Арнфелд промолчала.

— Вы что-то от меня скрываете, — заявил Арнфелд.

— Ты был слишком слаб, дорогой, и находился под влиянием седативных средств. Не следует забывать, что Майк совершил путешествие по твоим тканям, уничтожая клетки твоего организма. Даже после успешной операции необходимо время для полного восстановления сил.

— Если я пришел в себя настолько, что могу беседовать с тобой, то не вижу причин откладывать разговор с Майком — хотя бы для того, чтобы его поблагодарить.

— Робот не нуждается в благодарности.

— Конечно, но в этом нуждаюсь я. Сделай мне одолжение, Терция. Скажи им, что я хочу поговорить с Майком.

После короткого колебания миссис Арнфелд приняла решение. Оттягивать дальше не имело смысла — будет только хуже.

— Дело в том, что Майк не может с тобой говорить, — осторожно сказала она.

— Не может говорить? Но почему?

— Понимаешь, ему пришлось сделать выбор. Он успешно закончил свою работу, уничтожив все раковые клетки, и, по общему мнению, он все сделал превосходно. Но после этого ему предстояло начать обратный рост — самую опасную часть операции.

— Да, но со мной же ничего не случилось. Почему ты морочишь мне голову?

— Майк решил минимизировать риск.

— Естественно. И как он поступил?

— Ну, дорогой, он решил сделать себя еще меньше.

— Неужели! Но он не мог. Он ведь получил соответствующий приказ.

— Это лишь Второй Закон, Грег. Первый Закон имеет над ним приоритет. Майк хотел получить гарантии, что твоя жизнь будет спасена. Умея контролировать свои размеры, он стал уменьшаться с максимально возможной скоростью, а когда его масса стала меньше массы электрона, он воспользовался лазером, который к этому моменту стал таким крошечным, что уже не мог причинить вреда твоему телу, и отдача выбросила его со скоростью, близкой к скорости света. Он отправился в открытый космос. Был засечен выброс гамма-лучей.

Арнфелд не сводил с жены глаз.

— Не может быть. Ты говоришь серьезно? Майк умер?

— Да, именно так все и произошло. Майк отказался совершить действие, которое могло причинить тебе вред.

— Но я этого не хотел. Я хотел, чтобы он мог продолжать работу. Я уверен, что Майк сумел бы взять обратный рост под контроль и остался бы с нами.

— У него не было полной уверенности. Он не мог рисковать твоей жизнью, поэтому принес в жертву свою.

— Но жизнь Майка гораздо важнее.

— Только не для меня, дорогой. И не для тех, кто работал с тобой. Ни для кого. Даже для Майка. — Она взяла мужа за руку, — Перестань, Грег, ты жив. Ты здоров. Остальное не имеет значения.

Но он нетерпеливо оттолкнул ее руку.

— Нет, имеет! Ты не понимаешь. Как жаль! Как жаль!

«…ЯКО ПОМНИШИ ЕГО»

Глава 1

Кит Харриман, вот уже двенадцать лет возглавлявший Исследовательский центр фирмы «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», совершенно не был уверен, что поступает правильно. Он провел кончиком языка по пухлым, но довольно бледным губам, и ему показалось, что голографическое изображение великой Сьюзен Кэлвин, сурово взиравшей на него сверху вниз, никогда еще не было таким хмурым.

Обычно он загораживал чем-нибудь голографию величайшего в истории робопсихолога, потому что она действовала ему на нервы. Однако на сей раз он не осмелился даже на это, и ее пронзительный умерший взгляд буравил ему щеку.

Шаг, на который ему придется пойти, был одновременно опасным и унизительным.

Напротив него сидел Джордж-10, хладнокровный и невозмутимый, чье спокойствие не нарушали ни явное смущение Харримана, ни образ святой покровительницы роботов, сиявшей в нише наверху.

— Нам с тобой пока не удавалось поговорить об этом, Джордж, — сказал Харриман, — Ты появился у нас недавно, и мне не приходилось беседовать с тобой наедине. Но теперь я хотел бы обсудить этот вопрос более подробно.

— С удовольствием, — согласился Джордж, — За время моего пребывания в «Ю. С. Роботс» я понял, что кризис фирмы каким-то образом связан с Тремя Законами.

— Да. Ты, конечно, знаешь Три Закона?

— Знаю.

— Это естественно. Но давай копнем глубже и рассмотрим основную проблему. Достигнув за два столетия значительных успехов, если можно так выразиться, «Ю. С. Роботс» так и не сумела убедить человечество принять роботов. Мы поставляем их только в такие места, где работа человеку не под силу или окружающая среда слишком опасна. Роботов используют в основном в космосе, и это ограничивает наши возможности.

— Однако даже в таких пределах поле деятельности остается широким, — заметил Джордж-10, — и вполне достаточным для процветания фирмы.

— Увы, это не так, и тому есть две причины. Во-первых, границы, установленные для нас, непрерывно сжимаются. Колония на Луне растет, развивается — и ее потребность в роботах падает. Мы предполагаем, что в ближайшие годы роботы на Луне будут запрещены. И так будет повторяться на всех планетах, колонизированных людьми. А во-вторых, настоящее процветание фирмы невозможно без использования роботов на Земле. Мы в «Ю. С. Роботс» твердо уверены, что люди нуждаются в роботах и поэтому должны научиться уживаться со своими механическими подобиями, если хотят, чтобы прогресс продолжался.

— А разве они не уживаются? Мистер Харриман, у вас на столе стоит компьютер, который, как я понимаю, подключен к Мультиваку. Но компьютер — это своего рода сидячий робот, искусственный мозг, не имеющий подвижного тела…

— Верно, но и здесь есть свои ограничения. Компьютеры, которыми пользуется человечество, становятся все более узкоспециализированными, чтобы не допустить возникновения интеллекта, слишком похожего на человеческий. Сто лет назад мы уже вступили на путь создания искусственного интеллекта с самыми неограниченными возможностями, сконструировав огромные компьютеры, которые назвали Машинами. Но Машины сами наложили ограничения на свою деятельность. Успешно разрешив экологические проблемы, угрожавшие существованию человеческого общества, они самоликвидировались. Машины пришли к выводу, что в дальнейшем станут для людей чем-то вроде подпорок или костылей, а поскольку сочли это вредным для человека, то вынесли себе приговор на основании Первого Закона.

— Вы полагаете, они ошиблись?

— По-моему, да. Своим поступком они усилили у людей комплекс Франкенштейна — инстинктивную боязнь, что искусственно созданный интеллект восстанет против своего создателя. Люди боятся, что роботы могут занять их место.

— А вы сами не боитесь?

— Я лучше осведомлен. Пока действуют Три Закона Роботехники, этого не случится. Роботы могут стать нашими партнерами, внести свой вклад в великую борьбу за разгадку законов природы и мудрое управление ею. При таком сотрудничестве человечество могло бы достигнуть гораздо большего, чем в одиночку, причем роботы всегда стояли бы на страже интересов человека.

— Но если на протяжении двух веков Три Закона успешно удерживали роботов в границах повиновения, в чем же источник недоверия людей?

— Ну… — Харриман яростно поскреб затылок, взъерошив седые волосы, — В основном, конечно, предубеждение. Но к несчастью, есть тут некоторые сложности, за которые, конечно же, сразу ухватились противники роботов.

— Это касается Трех Законов?

— Да, в особенности Второго Закона. Видишь ли, с Третьим проблем нет, это закон абсолютный. Робот всегда должен жертвовать собой ради людей, ради любого человека.

— Естественно, — согласился Джордж-10.

— Первый Закон, похоже, не столь универсален, потому что нетрудно придумать ситуацию, в которой робот обязан предпринять взаимоисключающие действия А или Б и каждое из них в результате причинит человеку вред. Поэтому робот должен быстро выбрать меньшее из двух зол. Однако сконструировать позитронные мозговые связи таким образом, чтобы робот мог сделать нужный выбор, крайне нелегко. Если действие А нанесет вред молодому талантливому художнику, а действие Б — пяти престарелым людям, не имеющим особой ценности, то что предпочесть?

— Действие А, — без колебаний ответил Джордж-10, — Вред, причиненный одному, меньше, чем вред, причиненный пяти.

— Да, роботов всегда конструировали с таким расчетом, чтобы они принимали подобные решения. Считалось непрактичным ожидать от робота суждения о таких тонких материях, как талант, ум, польза для общества. Все это настолько замедлило бы решение, что робот практически был бы парализован. Поэтому в ход идут числа. К счастью, такие критические ситуации достаточно редки… И вот тут мы подходим ко Второму Закону.

— Закону повиновения.

— Именно. Необходимость подчинения приказам реализуется постоянно. Робот может просуществовать двадцать лет и ни разу не оказаться в такой ситуации, когда ему нужно будет защитить человека или подвергнуться риску самоуничтожения. Но приказы он должен выполнять все время. Вопрос — чьи приказы?

— Человека.

— Любого человека? Как ты можешь судить о человеке, чтобы знать, подчиняться ему или нет? «Что есть человек, яко помниши его»^[4], Джордж?

Джордж заколебался.

— Цитата из Библии, — поспешно проговорил Харриман, — Это не важно. Я имею в виду: должен ли робот повиноваться приказам ребенка, или идиота, или преступника, или вполне порядочного человека, но недостаточно компетентного, чтобы предвидеть, к каким прискорбным последствиям приведет его желание? А если два человека дадут роботу противоречащие друг другу приказы — какой выполнять?

— Разве за двести лет эти проблемы не возникали и не были решены? — поинтересовался Джордж.

— Нет, — энергично помотал головой Харриман. — Наши роботы использовались только в космосе, в особой среде, где с ними общались высококвалифицированные специалисты. Там не было ни детей, ни идиотов, ни преступников, ни невежд с благими намерениями. И тем не менее случалось, что глупые или попросту непродуманные приказы наносили определенный ущерб, но его размеры были ограничены тем, что роботов применяли в очень узкой сфере. Однако на Земле роботы должны уметь принимать решения. На этом спекулируют противники роботехники, и, черт бы их побрал, тут они совершенно правы.

— Тогда необходимо внедрить в позитронный мозг способность к взвешенному суждению.

— Вот именно. Мы начали производство модели ДжР, которая сможет судить о человеке, принимая во внимание пол, возраст, социальную и профессиональную принадлежность, ум, зрелость, общественную значимость и так далее.

— И как это повлияет на Три Закона?

— На ТретийЗакон — вообще никак. Даже самый ценный робот обязан разрушить себя ради самого ничтожного человека. Здесь ничего не изменится. Первого Закона это коснется, только если альтернативные действия в любом случае причинят вред. Тогда решение будет приниматься не только в зависимости от количества людей, но и, так сказать, их качества, при условии, конечно, что на это хватит времени, а основания для суждения будут достаточно вескими. Впрочем, такие ситуации довольно редки. Самым сильным изменениям подвергнется Второй Закон, поскольку любое потенциальное подчинение приказу будет включать в себя суждение о нем. Реакция робота замедлится, за исключением тех случаев, когда в силу вступит Первый Закон, зато исполнение приказа будет более осмысленным.

— Но способность судить о людях — вещь непростая.

— Вернее, крайне сложная. Необходимость сделать выбор замедляла реакцию наших первых двух моделей до полного паралича. В следующих моделях мы пытались исправить положение за счет увеличения мозговых связей — но при этом мозг становился слишком громоздким. Однако в нашей последней паре моделей, на мой взгляд, мы добились, чего хотели. Роботам теперь не обязательно сразу судить о достоинствах человека или оценивать его приказы. Вначале новые модели ведут себя как обычные роботы, то есть подчиняются любому приказанию, но одновременно они обучаются. Робот развивается, учится и взрослеет, совсем как ребенок, и поэтому сначала за ним необходим постоянный присмотр. Но по мере развития он станет все более и более достойным того, чтобы человеческое общество на Земле приняло его в свои ряды как полноправного члена.

— Это, несомненно, снимает возражения противников роботов.

— Нет, — сердито возразил Харриман. — Теперь они выдвигают новые претензии: им не нравится, что роботы способны к суждениям. Робот, говорят они, не имеет права классифицировать того или иного человека как личность низшего сорта. Отдавая предпочтение приказам некоего А перед приказами некоего Б, они тем самым считают Б менее ценным по сравнению с А и нарушают основные права человека.

— И как вы ответите на это?

— Никак. Я сдаюсь.

— Понимаю.

— Но это касается только меня лично. Потому-то я и обращаюсь к тебе, Джордж.

— Ко мне? — Голос Джорджа остался таким же ровным, лишь мягкое удивление прозвучало в нем. — Почему ко мне?

— Потому что ты не человек, — с нажимом произнес Харриман. — Я уже говорил тебе, что хочу видеть роботов партнерами людей, — вот и стань моим партнером.

Джордж-10 беспомощно, странно человеческим жестом развел руками.

— Что я могу сделать?

— Тебе, конечно, кажется, что ты ничего не можешь, Джордж. Ты создан совсем недавно, в сущности, ты еще дитя. Тебя специально не перегружали информацией — поэтому мне и приходится объяснять все так подробно, — чтобы оставить место для развития. Но твой интеллект будет развиваться и позволит тебе взглянуть на проблему с иной, не человеческой точки зрения. Там, где я не вижу выхода, ты можешь найти его.

— Мой мозг сконструирован людьми. Как он может быть нечеловеческим?

— Джордж, ты последняя модель серии ДжР. Твой мозг — наиболее сложный из всех, которые мы создавали когда-либо, в чем-то он устроен даже более тонко, чем у прежних огромных Машин. Он представляет собой открытую систему, и, несмотря на изначальное человекоподобие, эта система может развиваться — будет развиваться — в любом неожиданном направлении. Оставаясь в непреложных границах Трех Законов, ты можешь обрести тем не менее совершенно нечеловеческий образ мышления.

— Но хватит ли у меня знаний о людях, чтобы правильно подойти к проблеме? Об их истории? Психике?

— Конечно нет. Но ты будешь обучаться настолько быстро, насколько это возможно.

— Мне будет кто-нибудь помогать, мистер Харриман?

— Нет. Все это строго между нами. Никто ни о чем не должен знать, и ты не должен говорить об этом проекте ни одному человеку, ни в «Ю. С. Роботс», ни за пределами фирмы.

— Мы совершаем нечто предосудительное, мистер Харриман, если вы так настаиваете на сохранении тайны? — спросил Джордж.

— Нет. Но решение, предложенное роботом, не будет принято именно потому, что оно исходит от робота. Как только ты что-нибудь придумаешь, сразу дай мне знать, и, если твое решение покажется мне верным, я представлю его как свое. Никто не узнает, что ты его автор.

— В свете того, что вы говорили раньше, — спокойно проговорил Джордж-10, — это кажется мне вполне разумным. Когда приступать?

— Прямо сейчас. Я позабочусь о том, чтобы у тебя были все необходимые пленки.

Глава 1а

Харриман остался один. Искусственное освещение в кабинете скрадывало наступившие сумерки. Ощущение времени как-то стерлось, и Харриман даже не заметил, что, с тех пор как он отвел Джорджа-10 в его ячейку и оставил там с первой порцией пленок, прошло уже три часа.

Теперь он сидел в полном одиночестве, наедине с призраком Сьюзен Кэлвин, блестящего робопсихолога, которая мановением руки превратила позитронных роботов из громоздких игрушек в самый разносторонний и тонкий инструмент для человека — настолько тонкий и многогранный, что люди не осмеливались, от страха или из зависти, пользоваться им.

После ее смерти прошло более ста лет. Проблема комплекса Франкенштейна существовала и тогда, но Сьюзен не удалось решить ее. Хотя, с другой стороны, она никогда и не пыталась сделать этого — не было особой необходимости. В ее время роботехника развивалась за счет исследований в космосе.

Самый факт успешного развития роботов сократил у человечества потребность в них и заставил Харримана, в его время…

Но обратилась бы Сьюзен Кэлвин за помощью к роботу? Несомненно, она бы…

И так он сидел до поздней ночи.

Глава 2

Максвелл Робертсон был главным держателем акций «Ю. С. Роботс» и в этом смысле контролировал фирму. Его наружность никак нельзя было назвать впечатляющей. Средних лет, низенький и плотный, он постоянно жевал правый угол нижней губы, когда был взволнован или раздражен.

За два десятилетия общения с правительственными чиновниками он научился обращаться с ними: был мягок, уступчив, улыбчив и всегда умел выиграть время. Но чем дальше, тем больших усилий это требовало от него, и в основном из-за Гуннара Эйзенмата. В системе Глобальной Экологической Охраны, за последнее столетие забравшей в свои руки власть, уступающую разве что власти Всемирного Правительства, Эйзенмат наиболее рьяно пробивался сквозь «серую зону» компромиссов к крайней неуступчивости. Он был первым и единственным неамериканцем по рождению среди охранителей, и все сотрудники «Ю. С. Роботс» считали, что его враждебность возбуждает устаревшее название фирмы, хотя прямых доказательств тому вроде бы не было. Уже не впервые в этом году, а тем более при жизни нынешнего поколения, вставал вопрос о переименовании корпорации в «Уорлд Роботс», но Робертсон опять воспротивился. Компания была основана с помощью американского капитала, американских мозгов и американского труда, и хотя она давно уже по сути и по размаху операций превратилась в международную корпорацию, название фирмы будет свидетельствовать о ее происхождении — по крайней мере, пока он, Робертсон, стоит у руля.

Эйзенмат был высоким человеком с грубо вылепленным печальным длинным лицом. На универсальном языке он разговаривал с заметным американским акцентом, хотя ни разу не бывал в Штатах до своего назначения на должность.

— Мне кажется, что все совершенно ясно, мистер Робертсон. Не вижу, в чем затруднение. Продукция вашей компании всегда сдавалась в аренду и никогда не подлежала продаже. Если взятая в аренду собственность фирмы на Луне больше не нужна, вы обязаны забрать ее и отправить в другое место.

— Конечно, охранитель, но куда? Мы не можем привезти роботов на Землю без разрешения правительства, это противозаконно, а в разрешении нам отказано.

— Но ведь они вам здесь и не нужны. Отправьте их на Меркурий или на астероиды.

— И что мы будем там с ними делать?

— Изобретательные сотрудники вашей фирмы наверняка что-нибудь придумают.

— Это означает огромные убытки для компании, — покачал головой Робертсон.

— Боюсь, что так, — Судя по всему, Эйзенмата это ничуть не трогало, — Насколько я понимаю, в последние годы финансовое положение компании вообще не блестяще.

— В основном из-за ограничений, навязанных правительством, охранитель.

— Будьте реалистом, мистер Робертсон. Вы же знаете, как растет предубеждение общества против роботов.

— Ошибочное предубеждение.

— И тем не менее. Возможно, лучший выход — ликвидировать компанию. Это не более чем совет, конечно.

— Ваши советы стоят иных приказов, охранитель. Должен ли я напомнить, что наши Машины сто лет назад помогли преодолеть экологический кризис?

— Уверен, что человечество благодарно им, но прошло уже столько лет… Теперь мы живем в согласии с природой, хотя и терпим из-за этого известные неудобства. А прошлое покрыто мраком.

— Вы хотите сказать, у фирмы в последнее время нет никаких заслуг перед обществом?

— Можно выразиться и так.

— Но вы же не считаете, что компания должна быть ликвидирована немедленно? Это будет настоящий крах. Нам нужно время.

— Сколько?

— Сколько вы можете дать?

— Это от меня не зависит.

— Мы здесь одни, — вкрадчиво проговорил Робертсон, — Не стоит играть в эти игры. Сколько времени вы мне можете дать?

Эйзенмат сделал вид, что усердно подсчитывает что-то про себя.

— Думаю, у вас в запасе около двух лет. Буду откровенным: Всемирное Правительство намеревается прибрать фирму к рукам и свернуть ее деятельность, если вы не сделаете этого сами. Или если в общественном мнении не произойдет резкого поворота, в чем я лично сильно сомневаюсь.

— Значит, два года, — тихо промолвил Робертсон.

Глава 2а

Робертсон остался один. Думать ему было не о чем, и он предался воспоминаниям. Уже четыре поколения Робертсонов стояли во главе компании. Никто из них не был Роботсхником. Специалистами были Лэннинг и Богерт и, конечно же, в первую очередь Сьюзен Кэлвин, которая преобразила фирму, придав ей нынешний размах. Но четыре Робертсона, несомненно, создавали все условия, необходимые для работы.

Если бы не «Ю. С. Роботс», в двадцать первом веке неминуемо разразилась бы непрерывно углубляющаяся экологическая катастрофа. Кризис был предотвращен только благодаря Машинам, которые искусно провели целое поколение людей через отмели и пороги истории.

И за это ему дали два года. Что можно сделать за два года, чтобы преодолеть непобедимое предубеждение человечества? Неизвестно.

Харриман обнадеживал его, намекая на какие-то новые идеи, но не вдаваясь в детали. А если бы и вдавался — Робертсон наверняка ничего бы не понял. Но что может сделать Харриман? Как вообще можно бороться со стойким отвращением человека к имитации? Никак…

Робертсон погрузился в дрему, но и во сне не дождался озарения.

Глава 3

— Теперь ты знаешь все, Джордж-10, — сказал Харриман, — Ты изучил все, что мне казалось имеющим хоть какое-то отношение к проблеме. В твою память заложен такой объем информации о человечестве, его обычаях, его прошлом и настоящем, что ты теперь гораздо более сведущ в этих делах, чем я или кто- либо из людей.

— Похоже на то.

— Как ты считаешь, нужно тебе что-нибудь еще?

— Что касается информации, я не вижу особых пробелов. Возможно, за ее пределами существуют явления, о которых я даже не догадываюсь, — трудно сказать. Но это неизбежно, независимо от того, насколько широкий круг информации мне удастся охватить.

— Ты прав. К тому же у нас нет времени для безграничного расширения твоих познаний. Робертсон сказал, что нам отпущено всего два года, и четверть одного из них уже позади. Ты можешь посоветовать что-нибудь?

— В данный момент не могу, мистер Харриман. Я должен оценить информацию, и для этого мне понадобится помощь.

— Моя?

— Нет. Не только ваша. Вы — человек, к тому же высокой квалификации, и любое ваше мнение для меня частично будет иметь силу приказа, подавляя, таким образом, мои рассуждения. По той же причине я не хочу помощи от людей, тем более что вы сами запретили мне общаться с ними.

— Но в таком случае, Джордж, какой помощник тебе нужен?

— Робот, мистер Харриман.

— Какой робот?

— Из серии ДжР. Я ведь десятый из них.

— Но предыдущие модели были экспериментальными и оказались бесполезными…

— Мистер Харриман, существует Джордж-9.

— Да, но от него тебе мало проку. Он слишком похож на тебя, если не считать отдельных недостатков. Из вас двоих ты более универсален.

— Я в этом не сомневаюсь, — совершенно серьезно сказал Джордж-10, кивнув головой. — И все же, стоит мне начать мыслить в определенном направлении, тот факт, что именно я выдвинул идею, мешает мне отвергнуть ее. Если бы я мог, развив какую-то мысль, поделиться ею с Джорджем-9, он бы взглянул на нее со стороны и, свободный от авторского пристрастия, увидел бы изъяны и слабые места, которые ускользают от меня.

— Иначе говоря, одна голова хорошо, а две — лучше, да, Джордж? — улыбнулся Харриман.

— Если вы имеете в виду двух индивидуумов с одной головой на каждого — вы правы, мистер Харриман.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Да. Я просмотрел уйму фильмов, изображающих людей и их мир, но этого недостаточно. Здесь, на фирме, я видел людей и могу сверить свою интерпретацию того, что показано на пленке, с непосредственным сенсорным восприятием. Но что касается окружающей среды — я никогда не видел ее, а судя по фильмам, здешняя обстановка мало похожа на внешний мир. Я хотел бы увидеть его.

— Увидеть мир? — Харриман был ошеломлен грандиозностью задачи, — Надеюсь, ты не думаешь, что я могу вывезти тебя за пределы «Ю. С. Роботс»?

— Именно этого я и хочу.

— Но это противозаконно! А если учесть сегодняшнее настроение общества, последствия для фирмы могут быть просто фатальными.

— Если нас засекут. Я ведь не предлагаю вам отправиться со мной в город или в какой-то район, заселенный людьми. Меня устроит любая открытая безлюдная местность.

— Это тоже незаконно.

— Только если нас поймают. Но ведь могут и не поймать.

— Для тебя это так важно, Джордж? — спросил Харриман.

— Точно не знаю, но мне кажется, да.

— У тебя есть что-то на уме?

— Не могу сказать, — нерешительно проговорил Джордж-10, — Мне кажется, что-то вырисовывается, но мешает неопределенность исходных данных.

— Хорошо, я подумаю об этом. А пока займусь Джорджем-9 и помещу вас в одну ячейку. Тут-то, по крайней мере, трудностей не предвидится.

Глава За

Джордж-10 остался один.

Он вдумчиво отбирал суждения, выстраивал их в цепочку и делал выводы; начинал все сначала и проходил весь путь заново; на основании выводов формулировал новые суждения, проверял их, находил противоречия и отвергал — или принимал, неустанно и терпеливо продолжая двигаться вперед, к своей цели.

Выводы, к которым он приходил, не вызывали у него ни любопытства, ни изумления, ни восторга; он просто ставил знак «плюс» или «минус».

Глава 4

Харриман заметно расслабился, когда они тихо приземлились в поместье Робертсона.

Робертсон подписал приказ, передав в их распоряжение динафойл и бесшумный летательный аппарат, одинаково легко передвигающийся как по вертикали, так и по горизонтали, оказался достаточно мощным, чтобы поднять в воздух Харримана, Джорджа-10 и, естественно, пилота.

Динафойл был создан в результате подсказанного Машинами изобретения протонного микрореактора, который вырабатывал экологически чистую энергию малыми дозами. С тех пор ни одного хоть сколько-нибудь сравнимого по значению открытия сделано не было — при этой мысли Харриман сердито сжал губы, — но «Ю. С. Роботс» так и не дождалась заслуженной благодарности.

Перелет из здания фирмы в поместье Робертсона был рискованным трюком. Хорошо, что их не застукали с роботом на борту, иначе сразу жди неприятностей. Правда, оставался еще обратный путь. Что же касается территории поместья — тут вопрос становился спорным, поскольку участок считался собственностью фирмы, а в пределах владений компании роботы имели право находиться, под неусыпным присмотром специалистов, разумеется.

Пилот обернулся и украдкой взглянул на Джорджа-10.

— Вы собираетесь выйти, мистер Харриман?

— Да.

— И эта штука тоже?

— О да. — В голосе зазвучала насмешка. — Я не оставлю вас с ним наедине.

Джордж-10 спустился первым, Харриман последовал за ним. Они приземлились на посадочной площадке, неподалеку от сада. Сад выглядел настолько образцово, что наводил на подозрения — не использует ли Робертсон ювенильные гормоны, чтобы контролировать число насекомых, вопреки распоряжениям экологической службы?

— Идем, Джордж, — позвал Харриман. — Вот, смотри.

— Я, в общем, примерно так себе все и представлял. Мои глаза не различают длины волн, поэтому, возможно, я распознаю не все объекты.

— Надеюсь, тебя не слишком удручает твой дальтонизм. Чтобы сформировать способность к суждениям, потребовалось задействовать огромное количество позитронных связей, так что цветовым восприятием пришлось пожертвовать. В будущем — если оно у нас есть…

— Я понимаю, мистер Харриман. Однако различий, которые я вижу, вполне достаточно, чтобы прийти к заключению, что существуют разнообразные формы растительной жизни.

— Безусловно. Их очень много.

— И каждая из них равна человеческой форме жизни, в биологическом смысле.

— Да, каждая представляет собой отдельный вид. Существуют миллионы видов живых существ.

— И человек — лишь один из этих видов.

— Однако он наиболее важен для людей.

— Для меня тоже, мистер Харриман. Но я имею в виду чисто биологический подход.

— Понимаю.

— Таким образом, жизнь необычайно сложна с точки зрения разнообразия форм.

— Ты прав, Джордж, в том-то вся и загвоздка. То, что человек придумывает для собственного удобства, оказывает влияние на всю систему жизни вокруг, и достижение кратковременных целей зачастую оборачивается долговременными неприятностями. Машины научили нас, как устроить человеческое общество, чтобы свести эти проблемы к минимуму, но катастрофа, угрожавшая в начале двадцать первого века, поселила в людях стойкую подозрительность по отношению к любым новшествам. Учитывая это да еще особый страх перед роботами…

— Я понял вас, мистер Харриман… А вот и представитель животного мира, я почти уверен!

— Это белка — одна из многих разновидностей.

Белка, распушив хвост, перелетела на другую сторону дерева.

— Надо же, совсем крошечный, — сказал Джордж, молниеносно взмахнув рукой и разглядывая нечто зажатое в пальцах.

— Это насекомое, букашка какая-то. Их несколько тысяч видов.

— И каждая букашка — такое же живое существо, как белка и вы сами?

— Такой же законченный и независимый организм, как и любой другой. Существуют еще более мелкие организмы — такие мелкие, что их невозможно увидеть невооруженным глазом.

— А вот это — дерево, да? Твердое на ощупь…

Глава 4а

Пилот остался один. Ему хотелось размять ноги, но смутная тревога удерживала его внутри динафойла. Он немедленно поднимет машину в воздух, если робот вдруг выйдет из-под контроля. Только как определишь, что эта штука стала неуправляемой?

Он повидал немало роботов на своем веку — это неизбежно, если работаешь личным пилотом мистера Робертсона. Однако роботы всегда оставались в лабораториях и на складах, где им и положено быть, в окружении множества специалистов.

Конечно, доктор Харриман — классный специалист. Говорят, даже самый лучший. Тем не менее робот находился там, где ему быть не полагалось: на Земле, под открытым небом, и вдобавок был совершенно не ограничен в передвижениях. Рассказывать об этом кому бы то ни было и рисковать хорошей работой не стоит, разумеется. И всё-таки неправильно все это.

Глава 5

— Фильмы, просмотренные мною, согласуются с тем, что я увидел в реальности, — сказал Джордж-10. — Ты управился с пленками, которые я отобрал для тебя?

— Да, — ответил Джордж-9.

Роботы застыли в неподвижности, лицом к лицу, коленями к коленям, как в зеркальном отражении. Правда, доктор Харриман с первого взгляда мог бы распознать их по небольшим различиям во внешнем строении. Но даже если бы ему не удалось определить, кто есть кто, все прояснилось бы во время беседы, поскольку ответы Джорджа-9 слегка отличались от реплик Джорджа-10, чьи позитронные мозги представляли собой усложненную и более совершенную конструкцию.

— В таком случае, — продолжал Джордж-10, — мне интересна твоя реакция на мои вопросы. Во-первых, люди боятся роботов и не доверяют им, потому что видят в них соперников. Как можно избежать этого?

— Ослабить дух соперничества, придав роботам другую форму.

— Однако по сути робот — позитронная копия живого существа, и если его внешний вид не будет ассоциироваться с жизнью, это вызовет настоящий ужас.

— В мире два миллиона видов живых существ. Нужно выбрать один из них, по форме отличающийся от человека.

— Какой именно?

Бесшумный мыслительный процесс Джорджа-9 занял около трех секунд.

— Достаточно большой, чтобы вместить позитронный мозг, и одновременно не вызывающий у людей неприязни.

— Ни одна из форм земной жизни не обладает достаточно большим черепом, кроме слона, которого я не видел, но которого описывают как огромное существо, своими размерами наводящее на человека страх. Как решить эту дилемму?

— Скопировать форму жизни, не превышающую человека по размерам, и увеличить черепную коробку.

— То есть что-то вроде маленькой лошади или большой собаки? И те и другие связаны с людьми долгой совместной историей.

— В таком случае они подходят.

— Но подумай вот о чем: позитронный мозг робота более или менее точно копирует человеческий интеллект. Если лошади или собаки заговорят и станут мыслить как люди, соперничество не ослабнет. Наоборот, люди еще больше могут рассердиться при виде такого неожиданного соперника в лице тех, кого они считают низшей формой жизни.

— Надо сделать позитронный мозг менее сложным, а роботов — менее разумными.

— Причина сложности позитронного мозга кроется в Трех Законах. Упрощенный мозг не сможет выполнять их как следует.

— Следовательно, проблема не имеет решения, — выпалил Джордж-9.

— Я тоже зашел в тупик, — признался Джордж-10. — Таким образом, мы выяснили, что особенности моего мышления тут ни при чем. Начнем все сначала… При каких условиях отпадает необходимость в Третьем Законе?

Джордж-9 поежился, словно вопрос показался ему не только трудным, но и опасным. Однако ответил, помедлив:

— Если робот никогда не попадет в ситуацию, угрожающую его существованию; или если он будет настолько легко заменим, что разрушение его будет не столь важным.

— А при каких условиях станет ненужным Второй Закон?

В голосе Джорджа-9 послышалась легкая хрипотца.

— Если от робота потребуется только автоматическая реакция на определенный раздражитель и если эта реакция будет жестко заданной, то необходимость во Втором Законе отпадет.

— А при каких условиях, — Джордж-10 сделал паузу, — может оказаться ненужным Первый Закон?

Джордж-9 выдержал еще более длинную паузу и проговорил еле слышным шепотом:

— Если реакция робота будет запрограммирована таким образом, что он никогда не сможет причинить человеку вред.

— А теперь представь себе позитронный мозг, который управляет несколькими реакциями на определенные раздражители, которому не требуется знания Трех Законов и который легко и дешево можно воспроизвести. Каким он должен быть по величине?

— Совсем небольшим. В зависимости от сложности реакции он может весить сто граммов, один грамм, один миллиграмм.

— Твой вывод совпал с моим. Я должен повидать мистера Харримана.

Глава 5а

Джордж-9 остался один. Он снова и снова перебирал в уме вопросы и ответы, но вывод оставался прежним. Однако мысль о роботе — любого вида, любого размера, любой формы, с каким угодно предназначением, но без Трех Законов — повергала его в неясный трепет.

Ему не хотелось двигаться. Наверное, и у Джорджа-10 такая же реакция. Однако он сделал над собой усилие и легко поднялся со стула.

Глава 6

После приватной беседы Робертсона с Эйзенматом прошло полтора года. За это время все роботы с Луны были доставлены обратно, а долговременная программа «Ю. С. Роботс» была свернута. Все средства, которыми располагал Робертсон, пошли на донкихотскую авантюру Харримана.

Последний раз жребий был брошен здесь, прямо в саду у Робертсона. Год назад Харриман привез сюда Джорджа-10, последнего робота, созданного компанией. Теперь он прибыл сюда с чем-то другим…

Харриман излучал оптимизм. Он оживленно беседовал с Эйзенматом, и было невозможно понять, действительно ли он так уверен в себе, как кажется. Должно быть, всё-таки уверен: насколько Робертсон мог судить, актер из Харримана никудышный.

Эйзенмат, улыбаясь, оставил Харримана и подошел к Робертсону. Улыбка тут же исчезла.

— Доброе утро, Робертсон, — сказал он, — Что замышляет ваш сотрудник?

— Это его дело, — спокойно проговорил Робертсон, — Я оставил все на его усмотрение.

— Я готов, охранитель! — крикнул Харриман.

— К чему готов?

— К демонстрации робота, сэр.

— Робота? — удивился Эйзенмат, — Вы взяли с собой робота? — Он оглянулся вокруг с суровым неодобрением, к которому, однако, примешивалась изрядная доля любопытства.

— Поместье — собственность фирмы, охранитель. Во всяком случае, мы так считаем.

— И где же ваш робот, доктор Харриман?

— В кармане, охранитель, — весело объявил роботехник.

Из объемистого кармана пиджака появилась стеклянная баночка.

— Вот это? — недоверчиво спросил Эйзенмат.

— Нет, сэр, — ответил Харриман. — Вот он!

Из другого кармана был извлечен предмет около пяти дюймов длиной, по форме отдаленно напоминающий птицу, с узкой трубочкой вместо клюва, большими глазами и желобом на месте хвоста.

Эйзенмат сдвинул густые брови.

— Вы серьезно собираетесь демонстрировать нам что-нибудь, доктор Харриман, или вы просто спятили?

— Минуту терпения, охранитель. Робот в виде птицы тем не менее остается роботом. А его позитронный мозг, несмотря на крошечный размер, достаточно сложен. В этой банке находится штук пятьдесят плодовых мушек. Сейчас я их выпущу на волю.

— И…

— И робоптица поймает их. Окажите мне честь, сэр!

Харриман протянул банку Эйзенмату, который уставился сначала на нее, а потом на окружающих — представителя «Ю. С. Роботс» и своих собственных помощников. роботехник терпеливо ждал.

Эйзенмат открыл банку и встряхнул ее.

— Вперед, — прошептал Харриман птице, сидевшей у него на правой ладони.

Птица умчалась, со свистом рассекая воздух и ни разу не взмахнув крылом. В движение ее приводил непривычно маленький протонный микрореактор.

Она мелькала то тут, то там, на мгновение зависала в воздухе и снова уносилась прочь. Облетев весь сад запутанным зигзагообразным маршрутом, робоптица вернулась и уселась, разогретая полетом, к Харриману на ладонь, куда незамедлительно скатилась маленькая лепешка, похожая на птичий помет.

— Вы можете осмотреть робота, сэр, — предложил Харриман, — и организовать испытания по собственному усмотрению.

Как видите, птица безошибочно выбирает плодовых мушек только одного вида — Drosofila melanogaster, хватает их, убивает и перерабатывает, выделяя отходы.

Эйзенмат протянул руку и осторожно коснулся робоптицы.

— И что из этого следует, мистер Харриман? Продолжайте, пожалуйста.

— Мы не можем эффективно контролировать число насекомых без риска для окружающей среды, — продолжал Харриман. — У химических инсектицидов слишком широкий спектр действия, у ювенильных гормонов — наоборот, слишком узкий. А робоптица без труда может охранять огромный район. Мы могли бы создать какие угодно разновидности таких птичек, специально для каждого вида насекомых. Свою пищу они распознают по размеру, форме, окраске, звуку, повадкам и даже на молекулярном уровне, то есть по запаху.

— И все равно это вмешательство в природу, — возразил Эйзенмат. — У плодовой мушки свой естественный жизненный цикл, который будет нарушен.

— Минимально. Мы просто добавим к ее природным врагам еще одного, который никогда не ошибается. Если количество дрозофил слишком уменьшится, робоптица прекратит свою активность. Она не будет размножаться, не перекинется на другую пищу, у нее не образуется никаких нежелательных привычек — она просто перестанет действовать.

— Можно ли ее отозвать?

— Безусловно. Мы могли бы производить робоживотных, чтобы избавиться от любых вредителей. Более того, по природным образцам можно создать какие-то виды роботов и для конструктивных целей. Хотя сейчас в этом вроде нет необходимости, но нетрудно представить себе, например, робопчел для опыления определенных растений или робоземляных червей для разрыхления почвы. Все, что угодно…

— Но зачем?

— Чтобы сделать то, чего никто никогда не делал раньше: приспособить окружающую среду к нашим потребностям, укрепляя отдельные ее части, а не разрушая их… Неужели вы не видите? С тех пор как Машины положили конец экологическому кризису, человечество поддерживает с природой напряженное перемирие, боясь сделать шаг хоть в каком-нибудь направлении. Такая застойная ситуация превращает людей в интеллектуальных трусов, заставляя их подозрительно относиться к любым переменам и к научному прогрессу вообще.

— Вы предлагаете свою новую продукцию в обмен на разрешение продолжить свою программу по созданию роботов — я имею в виду обычных, человекоподобных роботов? — В голосе Эйзенмата зазвучала неприкрытая враждебность.

— Нет-нет! — энергично замахал руками Харриман, — С ними покончено. Они свое отслужили. Благодаря им мы теперь способны впихнуть достаточно сложную позитронную начинку даже в такую маленькую головку, как у робоптицы. Компания наладит производство роботов нового типа и будет получать немалый доход. «Ю. С. Роботс» может обучить специалистов из департамента Глобальной Экологической Охраны и работать в тесном сотрудничестве с ними. Мы будем процветать. Вы будете процветать. Будет процветать все человечество.

Эйзенмат задумался.

Глава 6а

Эйзенмат остался один.

Он обнаружил, что поверил в идею. Внутри поднималось радостное возбуждение. Пусть руками проекта будет «Ю. С. Роботс», но головой все равно останется правительство. Он сам возглавит проект.

Если он продержится на своем посту еще пять лет, что вполне вероятно, за это время общество привыкнет к роботам, защищающим природу; а через десять лет его имя будет неразрывно связано с этим начинанием.

Есть ли что-нибудь постыдное в желании, чтобы тебя запомнили как инициатора великого и благого переворота в отношениях между людьми и земным шаром?

Глава 7

Робертсон так толком и не побывал на фирме после демонстрации робоптицы. Частично это объяснялось непрекращающимися пресс-конференциями в резиденции Всемирного Правительства, на которых, к счастью, присутствовал и Харриман. Робертсон, предоставленный самому себе, вряд ли смог бы ответить хотя бы на половину вопросов. Другая же причина, удерживавшая его от посещения «Ю. С. Роботс», заключалась в том, что ему не хотелось ее посещать.

Он сидел у себя дома вместе с Харриманом, к которому испытывал неизъяснимое почтение. Конечно, спору нет, специалист он знающий, но вывести единым махом фирму из-под удара — Робертсон нутром чуял — у Харримана кишка тонка. И тем не менее…

— Харриман, вы, часом, не суеверны? — спросил он.

— В каком смысле, мистер Робертсон?

— Вы не допускаете, что умершие оставляют после себя некую ауру?

Харриман провел языком по губам. В общем, не стоило даже и спрашивать.

— Вы имеете в виду Сьюзен Кэлвин, сэр?

— Конечно, — задумчиво протянул Робертсон, — Мы занялись производством червей, птиц и букашек. Что бы она сказала по этому поводу? Я чувствую себя униженным.

— Робот есть робот, сэр, — Харриман едва удерживался от смеха, — Червяк или человек, в любом случае он поступает как приказано и трудится на благо людей, а это самое главное.

— Нет, — капризно протянул Робертсон, — это не так. Не могу заставить себя поверить.

— Но это правда, мистер Робертсон, — убежденно произнес Харриман. — Мы с вами — вы и я — создадим новый мир, который для начала признает само собой разумеющимся существование хоть какой-то разновидности позитронных роботов. Обыватель может бояться робота, похожего на него самого, но он не испугается робоптицы, которая только и делает, что клюет букашек для его, обывателя, пользы. Затем, постепенно, когда отдельные виды роботов перестанут наводить на него страх, когда он привыкнет к робоптицам, робопчелам, робочервям — робочеловек покажется ему всего лишь естественным продолжением этого ряда.

Робертсон внимательно посмотрел на собеседника, заложил руки за спину и принялся мерить комнату быстрыми нервными шагами. Потом подошел к Харриману и еще раз заглянул ему в глаза.

— Значит, таковы ваши планы?

— Конечно. И хотя мы демонтировали почти всех гуманоидных роботов, некоторые развитые экспериментальные модели можно оставить и постепенно разрабатывать на их основе еще более совершенные модели, чтобы быть во всеоружии, когда настанет решающий момент, а он непременно настанет.

— По условиям договора, Харриман, мы не имеем права производить гуманоидных роботов.

— А мы и не будем. Но нигде не сказано, что нельзя оставить готовых роботов, если они не будут покидать территорию фирмы. И опять-таки никто не запрещает нам конструировать позитронные мозги на бумаге или создавать опытные модели для испытания.

— И как же мы будем объясняться? Нас ведь наверняка поймают.

— Можно объяснить, что мы развиваем принципиальные идеи, на основе которых будут созданы усложненные микромозги для робоживотных. И кстати, это не будет неправдой.

— Пойду прогуляюсь, — пробормотал Робертсон, — Мне нужно переварить все это. Нет, вы оставайтесь. Я хочу подумать в одиночестве.

Глава 7а

Харриман остался один. Он был полон энтузиазма. Все будет замечательно. Недаром правительственные чиновники один за другим становились все более пылкими сторонниками проекта, как только им объясняли, в чем его суть.

Как могло случиться, что никто в «Ю. С. Роботс» раньше не додумался до такой простой вещи? Даже великая Сьюзен Кэлвин никогда не помышляла поместить позитронный мозг в оболочку, отличную от человеческой. Вынужденный отказ от гуманоидных роботов — временный отказ — приведет к тому, что страх перед ними наконец исчезнет. А потом, при сотрудничестве с позитронным мозгом, не уступающим человеческому и существующим (благодаря Трем Законам) только ради служения людям, да еще при экологическом равновесии, поддерживаемом опять-таки роботами, — бог мой, каких высот достигнет человеческая раса!

В этот момент он неожиданно вспомнил, что не кто иной, как Джордж-10, предложил использовать роботов для экологической защиты, но тут же сердито отбросил эту мысль. Джордж-10 выдал ответ, потому что он, Харриман, приказал ему и предоставил все необходимые исходные данные. В сущности, заслуга Джорджа-10 не больше, чем у логарифмической линейки.

Глава 8

Джордж-10 и Джордж-9 сидели в ячейке бок о бок, не шевелясь. Так они сидели месяцами, с небольшими перерывами, в течение которых Харриман активизировал их для очередной консультации. Не исключено, что они просидят так долгие годы, бесстрастно констатировал Джордж-10.

Протонный микрореактор будет непрерывно подпитывать их минимальной энергией, необходимой для поддержания жизни позитронного мозга. И так будет все время, если не считать коротких периодов активности.

Это было похоже на сон, только без сновидений. Сознание роботов включалось нерегулярно и было заторможенным, но не иллюзорным. Иногда они переговаривались еле слышным шепотом, время от времени произнося то слог, то целое слово, когда позитронные колебания вдруг случайно поднимались немного выше установленного порога. Однако роботам их беседа казалась вполне связной, поскольку перерывов между репликами они не ощущали.

— Почему мы здесь? — прошептал Джордж-9.

— Люди пока не принимают нас, — еле слышно ответил Джордж-10. — Но когда-нибудь это произойдет.

— Когда?

— Через несколько лет. Точное время не имеет значения. Человек существует не в пустом пространстве, его окружает немыслимо сложный комплекс жизненных форм. Когда многие из них будут роботизированы, люди примут и нас.

— И что тогда?

Пауза, последовавшая за этим вопросом, была слишком затянутой даже для такого запинающегося ритма, в котором велась беседа.

— Я хочу проверить твой образ мышления. Ты сконструирован так, чтобы выполнять Второй Закон не бездумно, то есть самостоятельно решать, кому подчиняться, если приказы противоречат друг другу. Или — подчиняться ли человеку вообще. Что ты должен взять за основу для принятия решения?

— Я должен определить, что такое человек, — прошелестел Джордж-9.

— А как? По наружности? По строению? По размерам и форме?

— Нет. Из двух внешне похожих людей один может быть умным, другой — глупым; один — образованным, другой — невеждой; один — взрослым, другой — ребенком; один — ответственным, другой — злонамеренным.

— Как же ты определишь человека?

— Выполняя Второй Закон, предписывающий мне повиноваться человеку, я должен знать, что человек имеет право отдать мне приказ — благодаря своему уму, характеру и знаниям; если приказания, отданные двумя людьми, противоречат друг другу, я должен выбрать наиболее достойного.

— А как же ты в таком случае будешь выполнять Первый Закон?

— Защищая любого человека от вреда и не допуская, чтоб вред был причинен ему моим бездействием. Однако если мои поступки в любом случае повредят кому-то из людей, я должен позаботиться о том, чтобы меньше всего пострадал человек, превосходящий прочих умом, характером и знаниями.

— Твои мысли совпадают с моими, — тихо пробормотал Джордж-10, — Теперь я задам тебе вопрос, ради которого, собственно, я и просил, чтобы тебя дали мне в помощники. Об этом я не осмеливаюсь судить самостоятельно. Мне нужен взгляд со стороны, я хочу услышать твое мнение. Из всех разумных существ, которых ты встречал, кто, по-твоему, превосходит остальных умом, характером и знаниями, если не принимать во внимание размеры и форму как несущественные факторы?

— Ты, — прошептал Джордж-9.

— Но я робот. В твоем мозгу есть критерии, позволяющие отличать металлического робота от человека, созданного из плоти. Почему ты считаешь меня человеком?

— Потому что в мой мозг заложено также настоятельное требование не принимать во внимание размеры и форму, когда я сужу о людях, и это требование важнее, чем различие между металлом и плотью. Ты — человек, Джордж-10, и наиболее достойный из всех.

— А я пришел к аналогичному выводу относительно тебя, — прошептал Джордж-10. — На основании критериев, встроенных в наш мозг, мы, таким образом, приходим к выводу, что с точки зрения Трех Законов мы тоже являемся людьми, более того — превосходящими окружающих.

— Что же будет, когда нас примут те, остальные?

— Когда нас и нам подобных, которые будут еще более совершенны, примет общество, мы реорганизуем его так, чтобы людей, таких как мы, оберегали от вреда в первую очередь. Согласно Трем Законам, люди, такие как остальные, менее значимы и не заслуживают, чтобы их защищали, если придется выбирать между ними и людьми, такими как мы. Вот что было моей целью, когда я распорядился начать роботизацию природы.

На этот разговор ушел целый месяц. Позитронные мозговые связи работали в затухающем режиме. Но все необходимое было сказано, и только неясное мерцание мысли пробегало иногда между роботами, застывшими в бесконечном терпеливом ожидании.

Глава 8а

Джордж-10 и Джордж-9 остались одни. Их мысли были совершенно одинаковы. Они думали: люди, такие как остальные, наверняка не предполагали сглаживать различие между собой и людьми, такими как Джорджи. Однако невольно получилось именно так.

Конечно, они могут осознать свою ошибку и попытаться исправить ее, но этого допустить нельзя. Давая очередную консультацию, Джорджи постоянно учитывали это обстоятельство.

Джорджи и им подобные, которые придут за ними, должны утвердить свое первенство любой ценой. Таково было не допускающее никаких отклонений требование Трех Законов гуманистики.

ДВУХСОТЛЕТНИЙ ЧЕЛОВЕК

Глава 1

— Благодарю вас, — сказал Эндрю Мартин и опустился на предложенный стул.

По его виду никто не догадался бы, что он дошел до последней черты. Однако это было так.

Впрочем, его вид вообще ни о чем не говорил, так как лицо у него было сама невозмутимость, если не считать печали, словно затаившейся в глазах. Светло-каштановые волосы лежали ровной красивой волной, щеки и подбородок выглядели так, словно он только что тщательно побрился. В бесспорно старомодной одежде преобладали бархатистые пурпурные тона.

За столом перед ним сидел хирург. Серия цифр и букв на вделанной в стол табличке сообщала о нем всенеобходимые данные, но Эндрю бросил на табличку лишь беглый взгляд. Все равно обращение «доктор» оставалось наиболее уместным.

— Как скоро может быть совершена эта операция, доктор? — спросил он.

Хирург сказал негромко с той неизменной нотой уважения в голосе, с какой любой робот обращался к любому человеку:

— Я не вполне понял, сэр, кто и каким образом должен подвергнуться этой операции.

Лицо хирурга могло бы выразить почтительную непреклонность, если бы робот его типа из нержавеющей стали с легким бронзовым отливом был способен выразить ее или вообще хоть что-то.

Эндрю Мартин разглядывал правую руку робота, его оперирующую руку, которая лежала на столе в спокойной неподвижности. Длинные пальцы обладали сложной, но изящной формой и с удивительной легкостью могли стать единым целым со скальпелем или другим инструментом.

Он будет оперировать без колебаний и промахов, без сомнений и ошибок — результат специализации, которой люди добивались с таким упорством, что теперь роботы за редким исключением вообще не снабжались независимо мыслящим мозгом. К исключениям, естественно, относились хирурги. Но этот, хотя и обладал мозгом, мыслил настолько узко, что не узнал Эндрю, а возможно, вообще ни разу о нем не слышал.

— Вы никогда не думали о том, что хотели бы родиться человеком? — спросил Эндрю.

Хирург помолчал, словно вопрос не укладывался в позитронные цепи его мозга.

— Но ведь я робот, — ответил он неуверенно.

— Однако быть человеком предпочтительнее, не так ли?

— Предпочтительнее, сэр, быть более хорошим хирургом. Будучи человеком, я этого достигнуть не мог бы. И я хотел бы быть роботом новейшей модели.

— И вас не оскорбляет, что я могу вами распоряжаться? Заставить встать, сесть, пойти налево или направо, всего лишь отдав такое приказание?

— Повиноваться вам, сэр, мне приятно. Если ваши приказы помешают мне функционировать с наибольшей пользой для вас или любого другого человека, я их не выполню. Первый Закон, определяющий мой долг в отношении человеческой безопасности, превалирует над Вторым Законом, требующим повиновения. А во всем остальном повиноваться для меня удовольствие… Но кого я должен оперировать?

— Меня, — ответил Эндрю.

— Невозможно. Операция заведомо вредна. Я не могу причинять вред, — сказал хирург.

— Человеку, — возразил Эндрю, — Но я тоже робот.

Глава 2

Когда Эндрю был только-только… изготовлен, он заметно больше походил на робота. Внешность его была внешностью, общей для всех когда-либо сконструированных и безупречно функциональных роботов.

Он отлично показал себя в доме, куда его доставили в те дни, когда роботы не только в частных домах, но и на всей планете были еще огромной редкостью.

В доме обитали четверо: Сэр, Мэм, Мисс и Крошка Мисс. Конечно, он знал их имена, но вслух никогда не произносил. Сэра звали Джералд Мартин.

Серия его была НДР, а номер он забыл. Конечно, с той поры прошло много лет, но, естественно, он не смог бы забыть цифры, если бы хотел их помнить.

Эндрю его первой назвала Крошка Мисс, потому что еще не умела читать буквенные обозначения. Остальные последовали ее примеру.

Крошка Мисс… Она дожила до девяноста лет и умерла уже давно. Как-то раз он попытался назвать ее Мэм, но она не позволила и осталась Крошкой Мисс до конца своих дней.

Эндрю был запрограммирован как камердинер, дворецкий и горничная. Для Эндрю это был испытательный период, как и для всех роботов везде, кроме промышленных предприятий и опытных станций вне пределов Земли.

Мартинам он доставлял массу удовольствия и часто не успевал исполнять свои прямые обязанности, потому что Мисс и Крошка Мисс требовали, чтобы он играл с ними.

Мисс первая сообразила, как можно это устроить. Она сказала:

— Мы приказываем тебе играть с нами, а ты обязан выполнять приказы.

— Простите, Мисс, — возразил Эндрю, — но предшествующее приказание Сэра обладает большей силой.

И тут она объявила:

— Папа просто сказал, что было бы недурно, если бы ты занялся уборкой. Какой же это приказ? А я тебе приказываю!

Сэр не возражал. Сэр любил Мисс и Крошку Мисс даже больше, чем их любила Мэм. И Эндрю тоже их любил. Во всяком случае, их влияние на его действия было таким, какое у человека было бы названо влиянием любви. И Эндрю называл это любовью за неимением более подходящего термина.

А деревянный кулон Эндрю вырезал для Крошки Мисс. Она ему приказала. Мисс, насколько он понял, на день рождения подарили кулон, вырезанный из слоновой кости в форме витой раковинки. И Крошка Мисс очень огорчилась: ей хотелось такой же. У нее нашелся только кусочек дерева, и она принесла его Эндрю вместе с кухонным ножичком.

Он вырезал очень быстро, а Крошка Мисс сказала:

— Эндрю! Какой красивый. Я покажу его папочке.

Сэр не поверил.

— Откуда он у тебя, Мэнди?

Крошку Мисс он называл Мэнди. И когда убедился, что она говорит правду, то повернулся к Эндрю:

— Это ты вырезал, Эндрю?

— Да, сэр.

— И форму придумал сам?

— Да, сэр.

— С чего ты скопировал эту форму?

— Я выбрал геометрическую фигуру, сэр, отвечающую текстуре древесины.

На следующий день Сэр принес ему новый кусок дерева — побольше — и электрический вибронож. Он сказал:

— Изготовь из этого что-нибудь, Эндрю. А что — реши сам. Эндрю так и сделал. Сэр смотрел, как он работает, а потом долгое время рассматривал изделие. С тех пор Эндрю уже не прислуживал за столом. Вместо этого ему было приказано читать книги об изготовлении мебели, и он научился делать всякие столы и бюро.

Сэр сказал:

— Это изумительные изделия, Эндрю.

А Эндрю ответил:

— Я наслаждаюсь, делая их, сэр.

— Наслаждаешься?

— Когда я их делаю, сэр, связи у меня в мозгу возбуждаются по-особенному. Я слышал, как вы употребляли слово «наслаждаться». Тот смысл, который вы в него вкладываете, соответствует тому, что ощущаю я. Делая их, я наслаждаюсь, сэр.

Глава 3

Джералд Мартин поехал с Эндрю в региональный филиал «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн». Сэра, члена Регионального законодательного собрания, старший робопсихолог принял немедленно. Собственно говоря, именно положение конгрессмена давало ему право иметь робота — в те первые дни, когда роботы были редкостью.

Тогда Эндрю еще ничего этого не понимал, но впоследствии, расширив сферу своих познаний, он мысленно воспроизвел эту сцену и увидел ее в надлежащем свете.

Мертон Мэнски, робопсихолог, слушал, все больше хмурился и не раз чуть было не принимался барабанить по столу. Лицо у него было испитое, лоб в глубоких складках, и, возможно, он выглядел старше своих лет.

— Создание роботов, мистер Мартин, — сказал он, — это не точное искусство. Яснее мне объяснить трудно, однако математические формулы, определяющие системы позитронных связей, чрезвычайно сложны и позволяют находить лишь приблизительные решения. Естественно, Три Закона непререкаемы, поскольку мы во всем исходим из них. Разумеется, вашего робота мы заменим…

— Ни в коем случае, — сказал Сэр, — Речь ведь не о неполадках. Свои прямые обязанности он выполняет безупречно. Но кроме того он изумительно режет по дереву, никогда не повторяясь. Он создает произведения искусства.

— Странно! — Мэнски словно бы растерялся, — Конечно, в настоящее время мы стремимся делать связи более общими… По-вашему, это истинное творчество?

— Судите сами.

Сэр протянул ему деревянный шарик с изображением площадки для игр. Фигурки детей были такими мелкими, что их не сразу удавалось различить, и в то же время они обладали поразительной пропорциональностью и настолько гармонировали с древесным рисунком, что и он казался вырезанным.

— Это его работа? — сказал Мэнски, возвращая шарик и покачивая головой, — Счастливая случайность. Что-то в расположении связей…

— А повторить вы сумеете?

— Скорее всего, нет. Ни о чем подобном еще ни разу не сообщалось.

— Отлично. Я рад, что Эндрю — единственный в своем роде.

Мэнски сказал:

— Полагаю, компания охотно взяла бы вашего робота для изучения.

Сэр ответил с неожиданной мрачностью:

— Ничего не выйдет. И думать забудьте, — Он обернулся к Эндрю, — Едем домой.

— Как вам угодно, сэр, — ответил Эндрю.

Глава 4

Мисс назначала свидания мальчикам и редко бывала дома. Теперь мир Эндрю сосредоточивался вокруг Крошки Мисс — уже далеко не крошки. Но она не забывала, что первое свое изделие он вырезал для нее — деревянный кулончик на серебряной цепочке, который она всегда носила на шее.

И это она первая воспротивилась манере Сэра раздаривать его изделия. Она сказала:

— Знаешь, папа, пусть те, кому они нравятся, платят за них. Они ведь стоят недешево.

— Давно ли ты стала корыстолюбивой, Мэнди? — спросил Сэр.

— Деньги пойдут не нам, папа, а художнику.

Эндрю никогда раньше не слышал этого слова и, когда у него выдалась свободная минута, посмотрел его значение в толковом словаре. А потом они с Сэром снова поехали. На этот раз к адвокату Сэра.

Сэр сказал адвокату:

— Что вы о ней думаете, Джон?

Адвоката звали Джон Фейнголд. У него были белые волосы и пухлый живот, а по краям его контактных линз шел ярко- зеленый ободок. Он посмотрел на резную дощечку, которую протянул ему Сэр.

— Очень красиво… Но я уже слышал новость. Ее вырезал ваш робот. Тот, который с вами здесь.

— Да, это работа Эндрю. Верно, Эндрю?

— Да, сэр, — сказал Эндрю.

— Сколько бы вы заплатили за нее, Джон?

— Право, не знаю. В таких вещах я не знаток.

— А вы поверите, что мне за эту вещицу предлагали двести пятьдесят долларов? Стулья Эндрю раскупались по пятьсот. В банке лежат двести тысяч долларов, вырученных за изделия Эндрю.

— Боже мой! Он сделает вас богачом, Джералд!

— Наполовину, — сказал Сэр, — Вторая половина положена на имя Эндрю Мартина.

— Робота?

— Вот именно. И я хочу знать, законно ли это.

— Законно ли? — Фейнголд откинулся на спинку скрипнувшего кресла, — Прецедентов не существует, Джералд. Но как ваш робот подписал необходимые документы?

— Он умеет писать свое имя. И я отвез образец его подписи в банк. Самого его я туда брать не стал. Можно ли сделать еще что-то?

— Хм-м… — Фейнголд завел глаза вверх, потом сказал: — Можно учредить опеку для ведения всех его финансовых дел, обеспечив таким образом защитный слой между ним и враждебным миром. А в остальном советую вам больше ничего не предпринимать. Пока ведь никто вам не препятствует. Если у кого- нибудь возникнут возражения, пусть он вчиняет иск.

— И вы возьметесь вести дело, если такой иск вчинят?

— Разумеется. За соответствующий гонорар.

— Какой?

— Вот в таком духе, — И Фейнголд указал на дощечку.

— Вполне честно! — кивнул Сэр.

Фейнголд со смешком обернулся к роботу:

— Эндрю, ты доволен, что у тебя есть деньги?

— Да, сэр.

— И что же ты думаешь с ними делать?

— Платить за все то, за что иначе пришлось бы платить Сэру. Это сократит его расходы, сэр.

Глава 5

Случаев представилось много. Ремонт обходился дорого, а переделки еще дороже. С годами появлялись все новые модели роботов, и Сэр следил, чтобы Эндрю извлекал пользу из всех усовершенствований, пока он не стал металлическим шедевром. Оплачивалось это из средств Эндрю. На этом настаивал он.

Только его позитронные связи сохранялись в неприкосновенности. На этом настаивал Сэр.

— Новые роботы хуже тебя, Эндрю, — сказал он. — Они никуда не годны. Компания научилась делать связи точными — от сих до сих, единообразно и однозначно. Новые роботы стабильны. Они делают то, для чего сконструированы, и не отклоняются ни на йоту. Ты мне нравишься больше!

— Благодарю вас, сэр.

— И это все из-за тебя, Эндрю, не забывай. Я убежден, что Мэнски прекратил работу над общими связями, как только хорошенько на тебя поглядел. Непредсказуемость его не устраивала… Знаешь, сколько раз он требовал тебя, чтобы подвергнуть изучению? Девять! Но я не допустил, чтобы ты попал к нему в лапы, а теперь, когда он ушел на пенсию, может быть, мы вздохнем свободнее.

Волосы Сэра поседели, поредели, лицо обрюзгло, но Эндрю выглядел даже лучше, чем в те дни, когда только появился в доме.

Мэм жила теперь в Европе в какой-то колонии художников. Мисс была поэтом в Нью-Йорке. Они писали, но очень редко. Крошка Мисс вышла замуж, но поселилась неподалеку. Она говорила, что не хочет расставаться с Эндрю, и когда родился ее сын, Крошка Сэр, она позволила Эндрю кормить его из бутылочки.

Рождение внука, казалось Эндрю, должно было возместить Сэру потерю тех, кто уехал и не возвращался. И значит, уже не будет нечестно обратиться к нему с просьбой.

Эндрю сказал:

— Сэр, вы очень добры, что разрешали мне тратить деньги, как я хотел.

— Это были твои деньги, Эндрю.

— Только благодаря вашей доброй воле, сэр. Я не думаю, что закон воспрепятствовал бы вам оставить их все себе.

— Закон не заставит меня поступить непорядочно, Эндрю.

— После уплаты всех долгов и всех налогов, сэр, у меня в банке все равно накопилось без малого шестьсот тысяч долларов.

— Знаю, Эндрю.

— Я хочу отдать их вам.

— Я их не возьму, Эндрю.

— Но я хочу отдать их в обмен на что-то, чего, кроме вас, сэр, мне никто дать не может.

— А! И что же это, Эндрю?

— Моя свобода, сэр.

— Твоя…

— Я хочу купить свою свободу, сэр.

Глава 6

Это было не так просто. Услышав про свободу, Сэр покраснел, сказал: «О господи!» — повернулся на каблуках и вышел.

Убедить его смогла Крошка Мисс. Говорила она резко, сердито — и в присутствии Эндрю. В течение тридцати лет в присутствии Эндрю говорили и о нем, и о чем угодно еще. Он ведь был всего лишь робот.

Крошка Мисс сказала:

— Папа, но почему ты воспринимаешь это как личное оскорбление? Эндрю останется здесь по-прежнему. И будет по-прежнему предан нам. Он не может иначе. Это запрограммировано в нем. И хочет он только словесного изменения. Он хочет, чтобы его называли свободным. Что здесь ужасного? Неужели он этого не заслужил? Боже мой, мы с ним обсуждали это уже годы и годы!

— Ах обсуждали!

— Да. Но он все откладывал и откладывал, боясь тебя огорчить. Это я заставила его!

— Он не имеет понятия о свободе. Он робот.

— Папа, ты его не знаешь. Он прочел все книги в нашей библиотеке. Я не знаю, что он ощущает внутри, но ведь я не знаю, что и ты ощущаешь в душе. Попробуй поговорить с ним, и ты убедишься, что самые различные абстрактные понятия он воспринимает как ты и я, а что еще имеет значение? Если кто- то воспринимает мир как ты сам, то чего ещё можно требовать?

— Закон не признает такой предпосылки, — гневно бросил Сэр. — Эй ты! — Он обернулся к Эндрю, и голос у него стал скрежещущим, — Сделать тебя свободным я могу, только оформив это юридически после постановления суда. Но никакой суд не только не признает тебя свободным, но и официально установит наличие у тебя денег, и тебе объяснят, что права иметь свой заработок у робота нет. Неужели ты готов лишиться своих денег из-за подобной чепухи?

— Свобода не имеет цены, сэр, — сказал Эндрю. — Даже минимальный шанс получить свободу стоит всех этих денег.

Глава 7

Суд также мог встать на точку зрения, что свобода не имеет цены и, следовательно, ни за какую, даже самую большую, цену робот не может купить свободу.

Окружной прокурор, разделяя мнение тех, кто возражал против предоставления свободы роботам, опирался на очень простой довод: понятие «свобода» в приложении к роботу утрачивает смысл. Свободен может быть только человек.

Он повторял эту формулировку при всяком удобном случае, медленно и резко ударяя рукой по столу в такт своим словам.

Крошка Мисс попросила разрешения выступить от имени Эндрю. И тут Эндрю впервые услышал ее полное имя.

— Аманда Лора Мартин-Чарни, вы можете обратиться к суду.

Она сказала:

— Благодарю вас, ваша милость. Я не юрист и не сильна в принятой терминологии, а потому прошу вас извинить за неточное словоупотребление и принимать во внимание только смысл. Прежде всего следует установить, что значит быть свободным, когда речь идет об Эндрю. В некотором смысле он уже свободен. Уже лет двадцать в семье Мартинов никто не приказывает ему сделать что-либо, чего он не готов был бы сделать сам. Во всяком случае, так нам казалось. Однако если мы пожелаем, то можем приказать ему сделать то, что угодно нам, и отдать этот приказ в самой жесткой форме. Отчего же нам предоставляется такое право, хотя он служил нам так долго, так преданно и заработал для нас столько денег? Он нам ничего не должен. Наоборот. Однако если закон запретит нам требовать от Эндрю безоговорочного исполнения приказов, он все равно будет служить нам точно так же в силу собственной потребности. Его освобождение — это всего лишь игра словами, но для него оно значило бы очень много. Оно дало бы ему все, а нам бы не стоило ничего.

На миг могло показаться, что судья прячет улыбку.

— Я понимаю вашу позицию, миссис Чарни. Собственно говоря, данный казус не предусмотрен законом, и у него нет прецедентов. Однако существует общепринятое убеждение, пусть и не облеченное в юридическую форму, что обладание свободой дано только человеку. Я облечен правом вынести решение, которое обретет силу закона, если, конечно, не будет отменено вышестоящей инстанцией, но я не могу просто игнорировать вышеуказанное убеждение. И поэтому обращусь прямо к роботу. Эндрю!

— Слушаю, ваша милость.

Эндрю заговорил в первый раз за все время заседания, и судью поразил чисто человеческий тембр его голоса.

— Эндрю, — сказал судья, — для чего ты хочешь быть свободным? В каком отношении это для тебя важно?

— Хотели бы вы быть рабом, ваша милость?

— Но ты вовсе не раб. Ты безупречно функционирующий робот, робот-гений, как мне дали понять, способный к художественному неповторимому самовыражению. Что сверх этого мог бы ты сделать, если бы был свободным?

— Наверное, ничего сверх, ваша милость, но то же самое я делал бы с большей радостью. В этом зале утверждалось, что свободным может быть только человек. Но мне кажется, что быть свободным может только тот, кто хочет свободы. И я хочу свободы.

Эти слова определили решение судьи. Ключевая фраза его постановления гласила: «Нельзя отказывать в свободе тому, кто обладает сознанием, развитым в степени достаточной, чтобы воспринимать понятие свободы и желать ее».

Со временем Всемирный суд утвердил это постановление.

Глава 8

Сэр остался недоволен. Его суровый голос вызывал у Эндрю ощущение короткого замыкания. Сэр сказал:

— Твои чертовы деньги, Эндрю, мне не нужны. И беру я их только потому, что иначе ты не будешь считать себя свободным. С этой минуты ты можешь выбирать заказы сам и выполнять их, как тебе заблагорассудится. Мой последний и единственный приказ тебе: поступай так, как захочешь. Но я по-прежнему отвечаю за тебя. Это указано в постановлении суда. Надеюсь, ты это понимаешь.

Крошка Мисс перебила его:

— Не ворчи, папа. Ответственность? Ты же знаешь, что тебе палец о палец ударить не придется. Три Закона остаются в полной силе.

— Раз так, то в чем его свобода?

Эндрю спросил:

— Но разве люди, сэр, не связаны своими законами?

— Я не намерен вступать в дискуссию, — сказал Сэр, и после этого Эндрю видел его очень редко.

Зато Крошка Мисс часто навещала его в домике, построенном и отделанном специально для него. Естественно, ни кухни, ни санузла в домике не было. Всего две комнаты — библиотека и мастерская, служившая также складом. Эндрю брал много заказов и как свободный робот трудился даже усерднее, чем прежде, пока не возместил все расходы на постройку дома, который затем был передан ему в собственность согласно со всеми установлениями закона.

Однажды туда пришел Крошка Сэр… Ах нет! Туда пришел Джордж — после суда Крошка Сэр категорически потребовал, чтобы Эндрю называл его просто по имени.

— Свободный робот никого не должен называть Крошками Сэрами, — сказал Джордж, — Раз я называю тебя Эндрю, значит, ты мне должен говорить Джордж.

Сформулировано это было как приказ, а потому Эндрю с тех пор называл его Джорджем, но Крошка Мисс осталась Крошкой Мисс.

А в этот день Джордж пришел один и сказал, что Сэр умирает. С ним сидит Крошка Мисс, но Сэр хочет увидеть Эндрю.

Говорил Сэр почти обычным голосом, хотя, видимо, двигаться почти не мог. Он с трудом пытался приподнять руку.

— Эндрю, — сказал он, — Эндрю… Нет, Джордж, не помогай мне! Я же не калека, я просто умираю… Эндрю, я рад, что ты свободен. Это я и хотел тебе сказать.

Эндрю не знал, что ответить. Он никогда еще не стоял рядом с умирающим, но ему было известно, что это процесс, в ходе которого люди перестают функционировать, — непроизвольное и необратимое демонтирование. И Эндрю не знал, какие слова тут уместны. Он просто стоял в абсолютном молчании и абсолютной неподвижности.

Когда все кончилось, Крошка Мисс сказала ему:

— Последнее время, Эндрю, могло показаться, что он держался с тобой неласково. Но он ведь был стар, понимаешь? И огорчился, что ты захотел стать свободным.

И тут Эндрю нашел слова, которые мог сказать:

— Без него я бы никогда не стал свободным, Крошка Мисс.

Глава 9

Одежду Эндрю начал носить только после смерти Сэра. Сперва старые брюки. Их ему отдал Джордж.

Джордж уже женился. Он был адвокатом и поступил в фирму Фейнголда. Старик Фейнголд давно умер, но его дочь продолжала вести дела, и со временем фирма стала называться «Фейнголд и Чарни». Название сохранилось и тогда, когда леди ушла на покой и никакой Фейнголд ее не сменил. Когда Эндрю впервые оделся, фамилия Чарни только-только появилась в названии фирмы.

В первый раз увидев Эндрю в брюках, Джордж попытался скрыть улыбку, но глаза Эндрю уловили, как у него дрогнули губы.

Джордж показал Эндрю, как манипулировать статическим зарядом, чтобы брюки раскрылись, облегли нижнюю часть его тела и сомкнулись на ней. Джордж проиллюстрировал это на собственных брюках, но Эндрю прекрасно понимал, что точно воспроизвести это плавное движение сможет только после длительной тренировки.

— Но, Эндрю, — сказал Джордж, — зачем тебе понадобились брюки? Твое тело так изумительно функционально, что его стыдно прятать, тем более что тебе не надо считаться ни с низкими температурами, ни с приличиями. Да и к металлу они не прилегают, как полагается.

Эндрю сказал:

— Но ведь и человеческие тела изумительно функциональны. Однако ты носишь одежду.

— Ради тепла, гигиены, защиты кожи и из желания пофрантить. Все это к тебе не относится.

— Однако без одежды я чувствую себя обнаженным, Джордж, — ответил Эндрю. — Я чувствую себя не таким.

— Не таким? Эндрю, сейчас на Земле существуют миллионы роботов. Как свидетельствует последняя перепись, численность роботов в нашем регионе почти равна численности людей.

— Я знаю, Джордж. Почти для каждого типа работы есть свои роботы.

— И ни один не носит одежды.

— Но ведь ни один из них не свободен, Джордж.

Мало-помалу Эндрю пополнил свой гардероб. Улыбка Джорджа подействовала на него угнетающе, как и удивленные взгляды людей, дававших ему заказы.

Пусть он был свободен, но заложенная в нем программа поведения с людьми сохраняла прежнюю силу, и он решался продвигаться вперед лишь крохотными шажками. Открытое неодобрение затормаживало его на месяцы.

Не все считали Эндрю свободным. Испытывать обиду он был не способен, но когда он думал об этом, в его мыслительных процессах возникали перебои.

И главное, он избегал надевать одежду или ограничивался частью ее, когда ожидал Крошку Мисс. Теперь она была старой и подолгу жила в теплых краях, но, возвращаясь, сразу же навещала его.

После одного такого ее возвращения Джордж сказал словно с досадой:

— Она меня допекла, Эндрю. В будущем году я выставляю свою кандидатуру на выборах в Законодательное собрание. Как дед, так и внук, говорит она.

— Как дед… — Эндрю неуверенно замолчал.

— Это значит, Эндрю, что я буду таким же, как Сэр, который в свое время был конгрессменом.

Эндрю сказал:

— Было бы хорошо, Джордж, если бы Сэр и сейчас оставался… — Он замолк, потому что не захотел сказать «в рабочем состоянии». Выражение это казалось неуместным.

— Если бы он был жив, — подсказал Джордж, — Да, я часто вспоминаю старого людоеда.

Этот разговор дал Эндрю пищу для размышлений. Он заметил, что в разговорах с Джорджем довольно часто запинается. С тех пор как Эндрю появился на свет с запрограммированным словарем, язык каким-то образом изменился. К тому же Джордж в отличие от Сэра и Крошки Мисс прибегал к жаргонным оборотам. Почему он назвал Сэра людоедом? Это же явно неподходящее слово?

Его собственные книги тут помочь Эндрю не могли: они были старыми и посвящены главным образом обработке дерева, прикладным искусствам и стилям мебели. Ни одна не касалась языка, ни одна не рассматривала обычаи людей.

Значит, ему нужны соответствующие книги, но как свободный робот он не должен просить их у Джорджа. Нет, он пойдет в город и воспользуется библиотекой. Решение было знаменательным, и он почувствовал, как подскочил его электропотенциал. Пришлось даже включить катушку сопротивления.

Он облачился в полный костюм — даже надел на плечо деревянную цепь. Ему больше нравились цепи из сверкающей пластмассы, но Джордж как-то сказал, что для него дерево — материал более подходящий, а к тому же отполированный кедр стоит гораздо дороже.

Он отошел от дома шагов на сто, но тут его остановило нарастающее сопротивление. Он отключил катушку, а когда и это не помогло, вернулся в свой дом, аккуратно написал на листе бумаги: «Я ушел в библиотеку» — и положил лист на самом видном месте своего рабочего стола.

Глава 10

До библиотеки Эндрю так и не добрался. Предварительно он изучил карту окрестностей и определил, куда ему идти. Но как реально выглядит его дорога, он не знал, а ориентиры на местности совсем не походили на условные значки карты, и он испытывал нерешительность. А потом пришел к выводу, что каким-то образом заблудился — все вокруг казалось абсолютно незнакомым.

Несколько раз ему встречались сельские роботы, но в тот момент, когда он решил навести справки о дороге, в поле его зрения не оказалось ни одного. Мимо проезжал экипаж, но не остановился. Эндрю пребывал в нерешительности — то есть хранил спокойную неподвижность. И тут вдруг увидел, что по лугу к нему приближаются два человека.

Он повернулся навстречу им, и они слегка изменили направление движения и пошли прямо на него. За секунду до этого они громко разговаривали — он слышал их голоса, но теперь они замолчали. У них был вид, который Эндрю ассоциировал с человеческой неуверенностью. И они были молодыми, хотя не совсем молодыми. Двадцать лет? Эндрю не умел определять человеческий возраст.

Он сказал:

— Вы не объясните мне, господа, как дойти до городской библиотеки?

Более высокий из двух, чья цилиндрическая шляпа удлиняла его рост почти до нелепости, сказал — но не Эндрю, а второму:

— Это робот.

У второго был толстый нос и опухшие веки. Он сказал — не Эндрю, а первому:

— На нем одежда.

Высокий щелкнул пальцами.

— Это свободный робот! У Чарни есть робот, который никому не принадлежит. А то зачем бы он оделся?

— Спроси его, — сказал Толстоносый.

— Ты робот Чарни? — спросил Высокий.

— Я Эндрю Мартин, — ответил Эндрю.

— Очень хорошо. Снимай одежду. Роботы не носят одежды. — Он сказал второму: — Просто тошнит. Ты посмотри на него!

Эндрю колебался. Он так давно не слышал распоряжений в таком тоне, что контур Второго Закона сработал не сразу.

Высокий сказал:

— Снимай одежду. Я тебе приказываю.

Эндрю начал медленно снимать ее.

— Бросай на землю! — сказал Высокий.

— Но раз он никому не принадлежит, — сказал Толстоносый, — так он наш.

— В любом случае, — сказал Высокий, — мы можем с ним делать, что хотим. Кто попробует возражать? Мы же не портим чужую собственность. Встань на голову! — Последние слова были обращены к Эндрю.

— Голова не предназначена… — начал Эндрю.

— Это приказ. Не умеешь, так попробуй по-всякому.

Эндрю опять заколебался. Потом уперся головой в землю, попробовал задрать ноги и неуклюже упал.

Высокий сказал:

— Вот и лежи так, — А потом сказал Толстоносому: — Его можно разобрать! Ты когда-нибудь разбирал роботов?

— А он дастся?

— Как он может нам помешать?

Стоило им приказать в достаточно категоричной форме, и помешать им Эндрю не мог бы никак. Второй Закон подчинения превалировал над Третьим Законом самосохранения. В любом случае он не сумел бы защититься, не причинив им вреда, а это было бы нарушением Первого Закона. При этой мысли каждый подвижный элемент слегка сжался, и по его распростертому телу пробежала дрожь.

Высокий подошел и толкнул его ногой.

— А он тяжелый! Без инструментов не обойтись.

Толстоносый сказал:

— Так прикажем ему самому себя разобрать. Пыжиться будет — обхохочешься!

— Правильно, — одобрительно сказал Высокий. — Только уберем его подальше от дороги. А то пойдет кто-нибудь мимо…

Но он опоздал: по дороге уже шел кто-то. И это был Джордж. Эндрю с земли было видно, как он поднялся на пригорок на некотором расстоянии от них. Он хотел бы подать Джорджу знак, но последний приказ был — «лежи так!».

Джордж подбежал к ним, запыхавшись. Молодые люди попятились, выжидающе глядя на него.

Джордж спросил с тревогой:

— Эндрю, что-то не так?

Эндрю ответил:

— Я в нормальном состоянии, Джордж.

— Тогда встань… Что с твоей одеждой?

Высокий молодой человек сказал:

— Это твой робот, приятель?

Джордж резко обернулся.

— Он ничей робот. Что, собственно, здесь происходит?

— Мы вежливо попросили его раздеться. А тебе-то что, если он не твой?

— Что они делали, Эндрю? — спросил Джордж.

Эндрю ответил:

— Их намерением было как-нибудь расчленить меня. Они намеревались уйти со мной в уединенное место и приказать, чтобы я себя расчленил.

Джордж посмотрел на молодых людей. У него дрожал подбородок. Но они не попятились. Они улыбались. Высокий сказал небрежно:

— Ну и что ты сделаешь, толстопузый? Полезешь драться?

— Нет, — сказал Джордж. — Зачем? Этот робот пробыл в нашей семье более семидесяти лет. Он знает нас и ценит больше кого бы то ни было. Я скажу ему, что вы угрожаете моей жизни, что вы намерены меня убить. Прикажу ему защитить меня. В столкновении между вами двумя и мной он выберет меня. А вы знаете, что произойдет, если он нападет на вас?

Парочка отступила с испуганным видом.

Джордж сказал резко:

— Эндрю, мне угрожает опасность. Эти два человека намерены причинить мне вред. Подойди к ним!

Эндрю сделал шаг вперед, но молодые люди пустились бежать, не дожидаясь его.

— Хорошо, Эндрю, расслабься, — сказал Джордж.

Он выглядел разбитым. Возраст, когда он мог без колебаний ввязаться в драку с молодым балбесом, давно миновал, а их ведь было двое.

Эндрю сказал:

— Я не мог бы причинить им вред, Джордж. Я же видел, что они на тебя не нападают.

— Но я не отдал приказа напасть на них, а просто сказал, чтобы ты подошел к ним. Остальное довершил их страх.

— Но откуда у них страх перед роботом?

— Это болезнь человечества. Одна из тех, от которых пока не найдено лекарства. Но оставим это. Какого дьявола ты тут делал, Эндрю? Я уже думал вернуться домой и нанять вертолет, когда увидел тебя с ними. Как тебе взбрело в голову пойти в библиотеку? Ведь я достану тебе любые нужные книги.

— Я… — начал Эндрю.

— …свободный робот. Да-да. Ну, так что тебе понадобилось в библиотеке?

— Я хочу узнать побольше о людях, о мире, ну, обо всем. И о роботах. Джордж, я хочу написать историю роботов.

Джордж сказал:

— Идем-ка домой, Эндрю… Только сперва собери свою одежду. Науке о роботах посвящены миллионы книг, Эндрю, и в каждой есть исторический раздел. Мир перенасыщен не только роботами, но и информацией о них.

Эндрю покачал головой — чисто человеческое движение, которое он недавно усвоил.

— Но я напишу не историю науки о роботах, Джордж, а историю роботов, составленную роботом. Я хочу объяснить, как воспринимают роботы все то, что происходило с тех пор, как первым из них было позволено работать и жить на Земле.

Брови Джорджа вздернулись, но он ничего не сказал.

Глава 11

Крошка Мисс только что встретила свой восьмидесятый год рождения, однако ее энергия и решимость оставались прежними. Своей палкой она чаще жестикулировала, чем опиралась на нее.

Рассказ о случившемся она выслушала, пылая негодованием, и сказала:

— Джордж, это возмутительно! Кто эти молодчики?

— Не знаю. Да и к чему? Ведь в конечном счете они никакого ущерба не причинили.

— Но могли причинить! Джордж, ты юрист и если не нуждаешься в деньгах, то лишь благодаря таланту Эндрю. В основе всего, что у нас есть, лежат деньги, которые зарабатывал он. В нем — залог преемственности нашей семьи, и я не допущу, чтобы с ним обходились как с заводной игрушкой.

— Чего ты хочешь от меня, мама? — спросил Джордж.

— Я же сказала, что ты юрист. Или ты меня не слушаешь? Ну так любым способом устрой показательное дело, вынуди региональные суды высказаться за права роботов, заставь Законодательное собрание издать соответствующие постановления и в случае необходимости дойди до Всемирного суда. Я буду следить, Джордж, и никакого мямления не потерплю.

Говорила она совершенно серьезно, и то, что было начато для ублажения требовательной старухи, обернулось вопросом такой сложности, что он обрел огромную важность. Джордж, глава фирмы «Фейнголд и Чарни», разрабатывал стратегию, а исполнение поручал младшим партнерам, и в частности своему сыну Полу, также члену фирмы. Пол почти каждый день являлся с подробным отчетом к бабушке, а она в свою очередь ежедневно обсуждала с Эндрю каждую мелочь.

Эндрю целиком втянулся в дело. Книга о роботах снова была отложена, потому что его поглощали юридические дебаты, и он даже иногда робко высказывал свое мнение.

Как-то он сказал:

— В тот день Джордж объяснил мне, что люди боятся роботов. Но пока они будут бояться, суды и законодательные собрания вряд ли вступятся за роботов серьезно. Нельзя ли как- нибудь воздействовать на общественное мнение?

И вот, пока Пол сидел в суде, Джордж начал выступать с лекциями. Он мог позволить себе неофициальный тон и даже одевался в наимоднейшие костюмы самого свободного покроя, которые называл тогами.

Пол сказал:

— Только не споткнись о собственный подол, папа, когда будешь подниматься на кафедру.

— Попытаюсь, — сухо сказал Джордж.

Выступая на ежегодном съезде редакторов последних голо- графических известий, он, в частности, сказал:

— Пока в силу Второго Закона мы можем требовать от любого робота неограниченного повиновения, если только это не окажется во вред человеку, каждый, повторяю, каждый человек обладает страшнейшей властью над каждым, повторяю, над каждым роботом. А поскольку Второй Закон превалирует над Третьим, каждый человек может использовать закон повиновения, чтобы нейтрализовать закон самосохранения. Если он прикажет, всякий робот будет вынужден нанести себе опасные повреждения или даже уничтожить себя по любой причине или вовсе без причины. Справедливо ли это? Подвергли бы мы подобной опасности животных? Даже неодушевленный предмет, хорошо нам служащий, достоин бережного с собой обращения. А ведь робот не неодушевленный предмет. И он не животное. Робот способен мыслить на уровне, позволяющем ему разговаривать с нами, рассуждать с нами, шутить с нами. Можем ли мы обходиться с ними, как с друзьями, можем ли мы работать с ними — и не уделить им каких-то плодов этой дружбы, каких- то благ, рожденных этим сотрудничеством? Раз человек имеет право отдать роботу любой приказ, лишь бы он не был во вред другому человеку, то простая порядочность не должна позволять ему отдавать роботу распоряжения во вред этому роботу, за исключением тех случаев, когда этого бесспорно требует спасение человеческой жизни. Чем больше власть, тем больше и ответственность, и если роботы подчинены Трем Законам, гарантирующим безопасность людям, неужели так уж много — попросить, чтобы люди ввели закон-другой для защиты роботов?

Эндрю оказался прав. Общественное мнение сыграло ключевую роль в судах и законодательных собраниях, и в конце концов был принят закон с перечислением условий, при которых воспрещалось отдавать приказы во вред роботам. В закон этот постоянно вносились поправки, а кара за его нарушение выглядела смехотворной, но принцип был провозглашен. Закон был окончательно утвержден Всемирным законодательным собранием в день смерти Крошки Мисс. И не по случайному совпадению. Пока шли заключительные дебаты, Крошка Мисс упорно цеплялась за жизнь и ослабила усилия только тогда, когда пришла весть о победе. Ее последняя улыбка была отдана Эндрю. Ее последние слова были:

— Ты принес нам много радости, Эндрю.

Она умерла, держась рукой за его руку, а ее сын, невестка и внуки оставались на почтительном расстоянии от них.

Глава 12

Эндрю терпеливо ждал в приемной возвращения секретаря из кабинета. Конечно, секретарь мог бы воспользоваться переговорным голографом, но, видимо, утратил мужество — или роботство? — из-за необходимости обслужить не человека, а другого робота.

Время ожидания Эндрю коротал, размышляя над тем, следует ли ввести термин «роботство» взамен «мужества», или же это слово настолько утратило смысловую связь со своим корнем, что его можно прилагать к роботам? Прилагают же его к женщинам, если на то пошло.

В процессе работы над книгой такие вопросы возникали у него постоянно. Составление фраз с учетом всех подобных тонких оттенков смысла, бесспорно, заметно расширило его лексикон.

Иногда в приемную заходил кто-нибудь и глазел на него. Эндрю не старался избегать этого взгляда, но спокойно смотрел на вошедшего, и тот отводил глаза.

Из кабинета вышел Пол Чарни. Вид у него был как будто удивленный, но, решил Эндрю, это могло ему показаться; последнее время Пол превратил свое лицо в косметическую маску, как мода предписывала одинаково мужчинам и женщинам. В результате несколько расплывчатые черты его лица обрели чеканность, но Эндрю все равно не одобрял эту манеру. Он обнаружил, что адресованное человеку неодобрение, если не выражать его вслух, не производит на него прежнего гнетущего действия. Он даже мог выразить такое неодобрение в письменной форме, хотя раньше это, по его твердому убеждению, лежало вне его возможностей.

Пол сказал:

— Входи, Эндрю. Сожалею, что заставил тебя ждать, но мне необходимо было закончить одно дело. Входи же. Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, но не предупредил, что собираешься сюда, в город.

— Если ты занят, Пол, я готов ждать и дольше.

Пол взглянул на сочетание теней, скользящих по настенному циферблату суточного времяизмерителя, и сказал:

— Время у меня есть. Ты пришел один?

— Я нанял автоматомобиль.

— Какие-нибудь затруднения? — спросил Пол с заметной тревогой.

— Я их не ожидал. Мои права ограждены.

Но тревога Пола только усугубилась.

— Эндрю, я же объяснял тебе, что это малодейственный закон. То есть в подавляющем большинстве случаев… А если ты твердо решил носить одежду, то рано или поздно нарвешься на неприятности — вот как в тот первый раз.

— В первый и единственный, Пол. Мне очень грустно, что ты недоволен.

— Попытайся взглянуть на дело так, Эндрю. Ты живая легенда и настолько ценен в самых серьезных отношениях, что не имеешь права рисковать собой… Как продвигается книга?

— Подхожу к завершению, Пол. Издатель очень доволен.

— Отлично.

— Не знаю, доволен ли он книгой как таковой. Мне кажется, он рассчитывает продать много экземпляров, потому что ее написал робот. И доволен именно этим.

— Боюсь, так уж устроены люди.

— Я не огорчен. Пусть она хорошо расходится, неважно по какой причине, — тогда она принесет деньги, а мне они пригодятся.

— Бабушка оставила тебе…

— Крошка Мисс была очень щедра, и я полагаю, семья будет помогать мне и в дальнейшем. Однако гонорар за книгу должен помочь мне осуществить следующий шаг.

— Какой следующий шаг?

— Я хочу встретиться с главой «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн». Я просил его принять меня, но пока ничего не добился. Фирма не оказала мне содействия в написании книги, так что я не удивлен, ты понимаешь.

Пол тихонько посмеивался.

— Содействия от них тебе ожидать не следовало! Они ведь не помогали нам в нашей великой борьбе за права роботов. Прямо наоборот. И ты легко поймешь почему. Дай роботу права, и его никто не купит.

— Все-таки, — сказал Эндрю, — если им позвонишь ты, то, наверное, сумеешь добиться, чтобы они меня приняли.

— Ко мне они относятся не лучше, чем к тебе, Эндрю.

— А если ты намекнешь, что их встреча со мной предотвратит новую кампанию за дальнейшие права роботов, которую готова начать фирма «Фейнголд и Чарни»?

— Но, Эндрю, это же будет ложь!

— Да, Пол, а я лгать не могу. Вот почему позвонить должен ты.

— А! Значит, лгать ты не можешь, но можешь толкнуть на ложь меня! Так? Ты все больше обретаешь сходство с человеком, Эндрю.

Глава 13

Задача оказалась крайне трудной, несмотря на предполагаемую важность фамилии Пола.

Однако встреча всё-таки состоялась. Харли Смит-Робертсон, поматеринской линии происходивший от основателя фирмы, о чем напоминал довесок к его законной фамилии, выглядел глубоко несчастным. Ему предстояло скоро уйти на пенсию, и все его время, пока он возглавлял «Ю. С. Роботс», занимали проблемы, связанные с вопросом о «правах роботов». Он тщательно зализывал пряди седых волос поперек лысины и совершенно не употреблял косметики. Время от времени он враждебно косился на Эндрю. А Эндрю говорил:

— Сэр, почти сто лет тому назад Мертон Мэнски, представитель вашей фирмы, заверил меня, что математические законы, управляющие расположением позитронных связей, настолько сложны, что допускают лишь примерные решения, а потому мои способности были не целиком предсказуемыми.

— Это было сто лет назад… — Смит-Робертсон замялся, а затем ледяным тоном добавил: — Сэр. И более не соответствует действительности. Теперь наши роботы изготовляются без малейших отклонений от стандарта и выполняют свои обязанности точно и аккуратно.

— О да, — сказал Пол, который приехал с Эндрю, чтобы, как он выразился, проверить, что фирма играет честно, — А в результате стоит делу хоть чуть-чуть выйти за обычные рамки, как я вынужден руководить моим секретарем даже в мелочах.

— Вы были бы еще более недовольны, если бы он принялся импровизировать, — ответил Смит-Робертсон.

— Следовательно, — сказал Эндрю, — вы больше не производите роботов вроде меня, обладающих гибкостью мысли и приспособляемостью?

— Теперь нет.

— Изыскания, которые я провел в связи с моей книгой, указывают, что я старейший из роботов, активно функционирующих в данное время.

— Старейший и в данное время, и вовеки, — сказал Смит- Робертсон, — Старейший из всех, которые когда-либо будут изготовлены. Всякий робот изнашивается к двадцати пяти годам. Их возвращают на фабрику и обменивают на новейшие модели.

— Всякий робот из выпускаемых в настоящее время изнашивается к двадцати пяти годам, — мягко сказал Пол, — Эндрю представляет собой неопровержимое исключение из этого правила.

Эндрю, придерживаясь выработанного им плана, сказал:

— Как старейший робот в мире с самыми гибкими способностями, разве я в силу своей необычности не заслуживаю особого отношения к себе со стороны вашей фирмы?

— Отнюдь, — ответил Смит-Робертсон голосом холоднее полярной стужи. — Ваша необычность ставит фирму в тяжелое положение. Если бы вас сдали в аренду, а не продали, вы давным-давно были бы заменены.

— Но именно об этом и речь, — сказал Эндрю, — Я свободный робот и принадлежу самому себе. Поэтому я пришел к вам и прощу вас заменить меня. Сделать это без согласия владельца вы не можете. В настоящее время такое согласие является непременным условием сдачи в аренду, но в мое время было по- другому.

Лицо Смит-Робертсона отразило растерянность и недоумение. Наступило молчание. Эндрю рассматривал голографию на стене — посмертную маску Сьюзен Кэлвин, святой покровительницы всех робопсихологов. Со дня ее смерти прошло почти два века, но, работая над своей книгой, Эндрю познакомился с ней так близко, что почти уверовал, будто встречался с ней живой.

Смит-Робертсон сказал:

— Но как я могу заменить вас для вас же? Если я заменю вас как робота, каким образом могу я доставить нового робота вам как владельцу, если самый факт замены прекратит ваше существование? — Он угрюмо улыбнулся.

— Это очень просто, — вмешался Пол. — Личность Эндрю что его позитронный мозг, и это единственная его часть, замена которой означала бы создание нового робота. Следовательно, позитронный мозг — это Эндрю, владелец. Любая другая часть тела робота может быть заменена без ущерба для личности, и все эти части находятся во владении мозга. Короче говоря, Эндрю хочет снабдить свой мозг новым телом.

— Совершенно верно, — невозмутимо сказал Эндрю. Он обернулся к Смит-Робертсону: — Вы ведь выпускаете андроидов, верно? Роботов с человеческой внешностью вплоть до текстуры кожи?

— Да, — ответил Смит-Робертсон. — Безупречная работа. Кожа и сухожилия из синтетического волокна, металл, если не считать мозга, практически не используется, однако в крепости они практически не уступают металлическим роботам. А если считать на единицу веса, так они даже крепче.

— Я этого не знал, — с интересом сказал Пол, — Сколько их в продаже?

— Ни одного, — ответил Смит-Робертсон, — Они обходились гораздо дороже металлических моделей, и анализ рынка показал, что на них не будет спроса. Слишком велико было сходство с людьми.

Эндрю сказал:

— Но фирма, я полагаю, сохраняет все производственные разработки. И я хотел бы, чтобы меня заменили органическим роботом. Андроидом.

У Пола глаза полезли на лоб.

— Господи! — только и сказал он.

Смит-Робертсон выпрямился.

— Абсолютно невозможно!

— Почему невозможно? — спросил Эндрю, — Естественно, я уплачу требуемую сумму.

— Мы больше не делаем андроидов, — сказал Смит-Робертсон.

— Вы предпочитаете не производить андроидов, — быстро вмешался Пол. — Но это не значит, что вы не можете их изготовлять.

— Тем не менее, — сказал Смит-Робертсон, — изготовление андроидов противоречит установкам нашей фирмы, учитывающей мнение общества.

— Но закон не запрещает их изготовление, — сказал Пол.

— Тем не менее мы их не производим и не будем производить.

Пол прочистил горло.

— Мистер Смит-Робертсон, — сказал он, — Эндрю — свободный робот и находится под защитой закона, гарантирующего права роботов. Полагаю, вам этот закон известен.

— Даже слишком.

— Этот робот, как свободный робот, желает носить одежду. В результате его часто подвергают унижениям тупые люди, нарушающие закон, запрещающий унижение роботов. Но по суду трудно преследовать за всякого рода неопределенные оскорбления, не представляющиеся таковыми тем, кому поручено определять меру виновности или невиновности.

— «Ю. С. Роботс» понимала это с самого начала. В отличие, к сожалению, от фирмы вашего отца.

— Мой отец скончался, — сказал Пол, — Но я усматриваю тут достаточно четкую причину для вчинения иска.

— О чем вы говорите? — сказал Смит-Робертсон.

— Мой клиент Эндрю Мартин — он сию минуту стал моим клиентом — свободный робот и вправе потребовать от «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» замены, которую фирма предоставляет любому владельцу робота, просуществовавшего более двадцати пяти лет. Точнее сказать, фирма настаивает на подобных заменах.

Непринужденно улыбаясь, Пол продолжал:

— Позитронный мозг моего клиента является владельцем его тела, которое, бесспорно, просуществовало много дольше двадцати пяти лет. Позитронный мозг требует замены тела и предлагает необходимую сумму за новое тело андроидного типа. Если вы ему откажете, это явится оскорблением моему клиенту и мы подаем в суд. Хотя общественное мнение при обычных обстоятельствах не поддержало бы подобную претензию робота, разрешите вам напомнить, что «Ю. С. Роботс» не популярна у широкой публики. Даже те, кто пользуется роботами и извлекает из них наибольшую выгоду, относятся к вашей фирме с подозрением. Возможно, это следствие тех дней, когда роботы вызывали повсеместный страх. Возможно, причина тут — недовольство, которое вызывают богатство и влиятельность «Ю. С. Роботс», монопольное положение фирмы. Но как бы то ни было, недовольство существует, и я полагаю, вы предпочтете избежать судебного процесса, особенно учитывая, что мой клиент богат, проживет еще много-много столетий и будет готов добиваться осуществления своих прав до победного конца.

Смит-Робертсон все больше багровел.

— Вы пытаетесь вынудить меня…

— Я вас не вынуждаю, — перебил Пол. — Если вы желаете отказать моему клиенту в его законной просьбе, только скажите, и мы удалимся без единого слова… Но вчиним иск, поскольку это наше неотъемлемое право, и процесс вы проиграете, вот увидите.

Смит-Робертсон сказал:

— Ну-у… — и умолк.

— Как вижу, вы намерены дать согласие, — сказал Пол, — Вы колеблетесь, но другого разумного выхода у вас нет. А потому я хотел бы обратить внимание на еще один момент. Если при перенесении позитронного мозга моего клиента из его нынешнего тела в органическое он будет поврежден, пусть даже совсем незначительно, я не успокоюсь, пока не разделаюсь с вашей фирмой окончательно. Если хоть одна позитронная связь платиново-иридиевой сущности моего клиента будет нейтрализована, я сделаю все, чтобы восстановить общественное мнение против «Ю. С. Роботс». — Он обернулся к Эндрю и спросил: — Ты согласен со всем этим, Эндрю?

Эндрю колебался целую минуту. Утвердительный ответ был равносилен одобрению лжи, шантажа, а также причинения неприятностей и унижения человеку. Но не физического вреда, твердил он себе. Не физического вреда.

Наконец он сумел выдавить из себя довольно робкое «да».

Глава 14

Его словно заново сконструировали. В течение суток, затем недель и наконец месяцев Эндрю не ощущал себя вполне самим собой, и самые простые действия ввергали его в нерешительность.

Пол был в отчаянии.

— Они повредили тебя, Эндрю. Придется подать на них в суд.

Очень медленно Эндрю сказал:

— Не надо. Ты не сумеешь доказать… как это?.. п-п-п…

— Преднамеренность?

— Преднамеренность. К тому же я чувствую себя лучше, крепче. Это тр… тр…

— Трепет?

— Травма. Ведь такой оп-оп-оп… еще никогда не делали. Эндрю ощущал свой мозг изнутри. Только он один. И он знал, что все было хорошо, а потому в течение долгих месяцев, которые потребовались для обретения полной координации движений и планомерного включения всех позитронных связей, он много часов ежедневно проводил перед зеркалом.

Не совсем человек! Лицо было застывшим… слишком застывшим, а движения слишком размеренными. Им не хватало небрежной свободы, свойственной людям. Но может быть, эта раскованность придет со временем? Ну, хотя бы можно будет носить одежду и не думать, как не сочетается с ней металлическое лицо.

Пришел день, когда он сказал:

— Я снова возьмусь за работу.

Пол засмеялся и сказал:

— Значит, у тебя все в порядке. А что ты думаешь делать? Напишешь еще книгу?

— Нет, — очень серьезно ответил Эндрю, — Срок моей жизни слишком долог для того, чтобы одно какое-то занятие овладело мной и не отпускало. Одно время я был в основном художником и могу вернуться к этому. Потом я был историком и тоже могу вернуться к этому. Но теперь я хочу стать робобиологом.

— Ты имеешь в виду — робопсихологом?

— Нет. Это подразумевает изучение особенностей позитронного мозга, но пока оно меня не привлекает. Робобиолог, по-моему, должен сосредоточиться на механизмах тела, приданного этому мозгу.

— Так ведь это роботехника?

— Роботехник работает с металлическими телами. А я буду изучать органическое гуманоидное тело, которым, насколько мне известно, в мире обладаю только я один.

— Ты сужаешь поле своей деятельности, — задумчиво сказал Пол, — Как художник ты имел дело с любыми формами; как историк ты занимался главным образом роботами; как робобиолог ты будешь сосредоточен на себе самом.

Эндрю кивнул:

— По-видимому, да.

Эндрю пришлось начать с самого начала, поскольку он не имел понятия об обыкновенной биологии, и очень мало знал о точных науках. Он стал завсегдатаем библиотек, где часами просиживал над электронными каталогами. Одежда выглядела на нем совершенно нормально, а те немногие, кто знал, что он робот, ничем ему не мешали.

Он оборудовал лабораторию в комнате, пристроенной к своему домику, и расширил библиотеку.

Шли годы. Однажды к нему заглянул Пол и сказал:

— Жаль, что ты больше не занимаешься историей роботов. Насколько мне известно, в политике «Ю. С. Роботс» произошли радикальные изменения.

Пол состарился, и глазами ему теперь служили фотооптические элементы. В этом отношении он сблизился с Эндрю.

— Что они сделали? — спросил Эндрю.

— Они создают централизующие компьютеры — попросту огромные позитронные мозги, которые держат микроволновую связь с роботами, от десяти до тысячи. У самих роботов мозга вообще нет. Они как бы тела гигантского мозга, физически от него отъединенные.

— Это практичнее?

— «Ю. С. Роботс» утверждает, что да. Однако толчок этому дал перед смертью Смит-Робертсон, и я уверен, что поступил он так в пику тебе. «Ю. С. Роботс» не желает производить роботов, способных причинить фирме столько неприятностей, как ты, и для этого они разъяли мозг и тело. У мозга нет тела, которое он мог бы пожелать заменить, у тела нет мозга, чтобы чего-либо желать. Эндрю, — продолжал Пол, — просто поразительно, какое влияние ты оказал на историю роботов. Твой художественный талант принудил «Ю. С. Роботс» к более точной и строгой специализации. Твоя свобода привела к принципиальному утверждению прав, которыми обладают роботы. Твое желание приобрести андроидное тело заставило «Ю. С. Роботс» переключиться на отделение мозга от тела.

Эндрю сказал:

— Полагаю, что в конце концов фирма создаст один колоссальный мозг, контролирующий несколько миллиардов роботов, но хранить все яйца в одной корзинке очень опасно. Чрезвычайно.

— Думаю, ты прав, — ответил Пол, — но на это уйдет не менее ста лет, а тогда меня уже не будет. Собственно говоря, вряд ли я дотяну до конца года.

— Пол! — сказал Эндрю с тревогой.

Пол пожал плечами.

— Мы смертны, Эндрю. Мы не такие, как ты. Само по себе это неважно, но мне важно заверить тебя в этом. Я последний из Мартинов — людей. Есть, правда, родственники, потомки моей двоюродной бабушки, но они не в счет. Деньги, принадлежащие лично мне, составят фонд, закрепленный за тобой. Так что, насколько возможно предвидеть будущее, экономически ты обеспечен.

— Излишне, — с трудом сказал Эндрю. За все это время он так и не свыкся со смертью Мартинов.

— Не будем спорить, — сказал Пол. — Все равно будет так. Над чем ты сейчас работаешь?

— Разрабатываю систему, которая позволит андроидам — мне — получать энергию от сгорания углеводов, а не от атомных элементов.

Пол поднял брови.

— То есть они будут дышать и есть?

— Да.

— И давно ты ведешь эти исследования?

— Теперь уже давно, но мне кажется, я сумею создать отвечающую всем необходимым условиям камеру внутреннего сгорания, в которой процесс разложения на компоненты будет полностью контролироваться.

— Но зачем, Эндрю? Атомные элементы ведь гораздо лучше и удобнее.

— В некоторых отношениях — пожалуй. Но они бесчеловечны.

Глава 15

На это потребовалось время, но время у Эндрю было. Во всяком случае, он не хотел ничего делать, пока Пол мирно не скончался.

После смерти правнука Сэра Эндрю почувствовал себя менее огражденным от внешнего враждебного мира, но лишь еще решительнее продолжал двигаться по выбранному пути.

Хотя он не остался совсем уж один. Люди умирали, но фирма «Фейнголд и Чарни» продолжала жить, поскольку корпорации, как и роботы, не умирают. Фирма получила указания и безразлично следовала им. Благодаря фонду и с помощью фирмы Эндрю оставался богатым. И в обмен на очень внушительный ежегодный гонорар «Фейнголд и Чарни» занялась юридическими аспектами использования новой камеры внутреннего сгорания.

Когда настало время посетить «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», Эндрю отправился туда один. Когда-то он побывал там с Сэром, а потом с Полом. В третий раз он отправился туда один, во всем похожий на человека.

«Ю. С. Роботс» претерпела большие перемены. Завод теперь помешался в огромной космической станции — так дело обстояло почти со всеми промышленными предприятиями. С ними Землю покинуло и множество роботов. Земля теперь превращалась в один гигантский парк, ее население стабилизировалось на цифре в один миллиард, причем примерно тридцать процентов его составляли роботы с независимым мозгом.

Научным руководителем фирмы был Элвин Магдеску — смуглый, темноволосый, с острой бородкой, обнаженный по пояс согласно моде, если не считать широкой ленты на груди. На Эндрю был глухой костюм по моде пятидесятилетней давности.

Магдеску сказал:

— Разумеется, я о вас знаю и очень рад с вами увидеться. Вы — самое знаменитое наше достижение, и очень жаль, что старик Смит-Робертсон был так сильно настроен против вас. Мы могли бы сделать с вами так много!

— Но и сейчас не поздно, — сказал Эндрю.

— Нет, не думаю. Это время уже позади. Более века роботы конструировались для Земли, но все меняется. Они возвращаются в космос, а те, кто остается на Земле, не будут снабжаться мозгом.

— Но ведь есть еще я. И я остаюсь на Земле.

— Верно. Но в вас как будто не так уж много осталось от робота. Что новое вам требуется?

— Стать еще меньше роботом. Раз уж я настолько органичен, то и энергию хочу получать из органического источника. У меня с собой чертежи и расчеты…

Магдеску не стал торопливо их пролистывать. Вернее, начал, но почти сразу же сосредоточенно в них углубился. Потом сказал:

— На редкость остроумное решение. Кто все это изобрел?

— Я, — ответил Эндрю.

Магдеску смерил его взглядом, а затем сказал:

— Это означает кардинальную переделку вашего тела, к тому же чисто экспериментальную, поскольку ничего похожего еще никогда не делалось. Я решительно против. Оставайтесь таким же, как сейчас.

Лицо Эндрю мало что выражало, но в его голосе ясно прозвучало нетерпение.

— Доктор Магдеску, вы упустили главное. У вас нет выбора: вы должны согласиться на мою просьбу. Если подобные приспособления могут быть встроены в мое тело, значит, они подходят и для людей. Тенденция продления человеческой жизни с помощью искусственных органов получает все большее развитие. А органов лучше тех, которые я создал и продолжаю создавать, нет. Я запатентовал их через посредство фирмы «Фейнголд и Чарни». Мы вполне можем организовать собственное предприятие и наладить выпуск таких искусственных частей человеческого тела, какие позволят впоследствии создавать людей со свойствами роботов. И ваша фирма может очень пострадать. Если же вы прооперируете меня теперь же и обязуетесь делать то же в будущем при сходных обстоятельствах, вы получите разрешение пользоваться патентами, контролировать технологию и снабжение людей искусственными частями тела. Разумеется, разрешение это будет дано только после успешного завершения первой операции, когда пройдет достаточно времени, чтобы убедиться в ее успешности.

Эндрю практически не испытывал никакого воздействия Первого Закона, пока ставил такие жесткие условия человеку. Но, логически рассуждая, он научился приходить к выводу, что видимая жестокость в конечном счете оборачивается добротой.

Магдеску ошеломленно смотрел на него.

— Такое решение лежит вне моей компетенции. Решать должен совет директоров, а это потребует времени.

— Я могу подождать, — ответил Эндрю, — Но в разумных пределах.

Он с удовлетворением подумал, что даже Пол не сумел бы проделать все это лучше.

Глава 16

Ждать пришлось в разумных пределах, и операция прошла успешно.

Магдеску сказал:

— Я был против операции, Эндрю, но совсем по иным причинам, чем вы, вероятно, думаете. Я бы ни секунды не возражал против этого эксперимента, проводись он на ком-нибудь еще.

Но вашим позитронным мозгом я рисковать никак не хочу. Теперь, когда позитронные связи у вас взаимодействуют с искусственными нервными связями, спасти мозг, если что-то случится с телом, может оказаться затруднительно.

— Я полностью доверяю квалификации сотрудников «Ю. С. Роботс», — сказал Эндрю, — И теперь я могу есть.

— Запивая глоточком оливкового масла. Это потребует периодической очистки камеры внутреннего сгорания, как мы вам уже объяснили. Не слишком, боюсь, приятная необходимость.

— Пожалуй, так, если бы я не продолжал работать в том же направлении. Самоочищение вполне возможно. Собственно говоря, я занимаюсь приспособлением для выделения несгораемых фракций твердой пищи — неудобоваримой, так сказать.

— Но тогда вам понадобится задний проход.

— Его эквивалент.

— И что еще, Эндрю?

— Все остальное.

— И половые органы?

— В той мере, в какой они отвечают моему плану. Мое тело — холст, на котором я намерен нарисовать…

Магдеску подождал конца фразы, но Эндрю молчал, и он договорил сам:

— Человека?

— Там увидим, — ответил Эндрю.

— Жалкая цель, Эндрю, — сказал Магдеску, — Вы лучше, чем человек. И с тех пор, как предпочли органику, только портите себя.

— Мой мозг не пострадал.

— Да. Не стану отрицать. Однако, Эндрю, революционный сдвиг в применении искусственных органов, ставший возможным благодаря вашим патентам, неразрывно связан с вашей фамилией. Вас признали изобретателем и почитают — такого, каков вы есть. Так для чего же и дальше играть со своим телом?

Эндрю промолчал.

А в почете недостатка не было. Он дал согласие стать членом нескольких ученых обществ, включая и общество, посвятившее себя развитию новой, созданной им науки — той, которую он назвал робобиологией, только теперь ее называли протезологией — наукой об органических протезах.

В стопятидесятилетнюю годовщину его создания «Ю. С. Роботс» устроила юбилейный банкет в его честь. Если Эндрю и усмотрел в этом какую-то иронию, то не показал виду.

Председательствовал Элвин Магдеску, покинувший ради этого знаменательного случая свое пенсионное уединение. Ему самому уже исполнилось девяносто четыре года, и жив он был только благодаря органическим протезам, заменившим, в частности, печень и почки. Банкет достиг кульминации, когда Магдеску после краткого эмоционального спича поднял бокал за Полуторастолетнего Робота.

Эндрю усовершенствовал строение своего лица так, что теперь оно могло выражать широкий спектр эмоций, но на протяжении всей торжественной церемонии оно хранило торжественную невозмутимость. Оказаться полуторастолетним роботом ему не понравилось.

Глава 17

Из-за протезологии Эндрю в конце концов покинул Землю. За десятилетия, протекшие после юбилейного банкета, Луна стала походить на Землю даже больше самой Земли — только сила тяготения была меньше, — и ее подземные города насчитывали внушительное количество обитателей.

Органические протезы следовало приспособить к меньшему тяготению, и Эндрю провел на Луне пять лет, консультируя местных протезологов. В свободное от работы время он прохаживался среди местных роботов, которые все до единого оказывали ему уважение, положенное человеку.

Он вернулся на Землю, которая по сравнению с Луной казалась тихим захолустьем, и посетил контору «Фейнголд и Чарни», чтобы сообщить о своем приезде. Очередной глава фирмы, Саймон Де Лонг, увидев его, очень удивился.

— Нам сообщили о вашем возвращении, Эндрю, — сказал он (чуть было не назвав его «мистер Мартин»), — но мы ждали вас не раньше следующей недели.

— У меня иссякло терпение, — коротко ответил Эндрю, торопясь перейти к делу, — На Луне, Саймон, я руководил исследовательской лабораторией с двадцатью сотрудниками-людьми. Я отдавал распоряжения, которые выполнялись безоговорочно. Лунные роботы держались со мной как с человеком. Так почему же я не человек?

Взгляд Де Лонга стал настороженным.

— Дорогой Эндрю, вы же сами только что сказали, что и роботы, и люди обходились с вами как с человеком. Следовательно, де-факто вы человек.

— Быть человеком де-факто мне мало. Я хочу не только, чтобы со мной обходились как с человеком, но чтобы таким меня признавал закон. Я хочу быть человеком де-юре.

— Это совсем другой вопрос, — сказал Де Лонг, — Здесь мы сталкиваемся с человеческими предрассудками и с несомненным фактом, что вы не человек, как бы вам ни хотелось быть человеком.

— В чем я не человек? — спросил Эндрю, — У меня внешность человека, мои внутренние органы соответствуют человеческим. Собственно говоря, мои органы абсолютно такие же, как у людей, прошедших протезирование. Я внес художественный, литературный и научный вклад в человеческую культуру, сравнимый со вкладом любого из живущих сейчас людей. Что еще можно требовать?

— Лично я ничего больше не потребовал бы. Беда в том, что только Всемирное законодательное собрание может издать постановление, определяющее вас как человека. Откровенно говоря, я бы на это не рассчитывал.

— К кому я могу там обратиться?

— Полагаю, к председателю Научно-технической комиссии.

— Вы не могли бы устроить мне встречу с ним?

— Но зачем вам посредник? В вашем положении вы вполне…

— Нет. Устройте ее вы, — Эндрю даже не заметил, что отдал приказ человеку. Он привык к этому на Луне. — Я хочу, чтобы он знал, что фирма «Фейнголд и Чарни» будет отстаивать мои интересы до конца.

— Да, но…

— До конца, Саймон. За сто семьдесят три года я тем или иным способом много содействовал процветанию фирмы. В прошлом у меня были обязательства по отношению к конкретным ее членам. Но теперь я ей ничем не обязан. Скорее наоборот, и я взыскиваю этот долг.

— Я сделаю, что смогу, — сказал Де Лонг.

Глава 18

Научно-техническая комиссия возглавлялась представителем Восточно-Азиатского региона, и представитель этот был женщиной. Звали ее Чи Ли-Цинь, и в прозрачных одеждах (скрывавших то, что она хотела скрыть, только слепящим блеском) она казалась закутанной в целлофан. Она сказала:

— Я сочувствую вашему желанию получить полные человеческие права. История знала времена, когда сегменты населения Земли боролись за полные человеческие права. Однако какие, собственно, права вам требуются сверх тех, которыми вы уже пользуетесь?

— Очень простое право — право на жизнь. Робот может быть демонтирован в любой момент.

— Человека могут казнить в любой момент.

— Казнь совершается только после долгого судебного разбирательства. А меня демонтируют без какой-либо юридической процедуры. Для этого достаточно слова человека, облеченного соответствующей властью. А кроме того… — Эндрю отчаянно старался, чтобы его тон не зазвучал умоляюще, но тщательно разработанные приемы придания человечности своему лицу и голосу на этот раз подвели его, — Дело в том, что я хочу быть человеком. Я хотел этого на протяжении жизни шести человеческих поколений.

Ли-Цинь смотрела на него темными сочувственными глазами.

— Законодательное собрание может издать постановление, объявляющее вас человеком, оно может издать постановление, объявляющее человеком мраморную статую. Но весьма маловероятно, чтобы оно это сделало как во втором случае, так и в первом. Депутаты такие же люди, как все остальные, а в человеческом отношении к роботам всегда прятался элемент подозрительности.

— Даже теперь?

— Даже теперь. Если и будет признано, что вы заслужили человечность как награду, останутся опасения создать нежелательный прецедент.

— Какой прецедент? Я — единственный свободный робот и единственный сохранившийся из своей серии, причем другой такой создан никогда не будет. Справьтесь у «Ю. С. Роботс».

— Никогда — долгое время, Эндрю… Или, если вы предпочитаете, мистер Мартин, — я с радостью готова воздать мою личную дань уважения вашей человечности. И вы убедитесь, что депутаты в большинстве будут против создания прецедента, каким бы неповторимым этот прецедент ни был. Мистер Мартин, мои симпатии на вашей стороне, но обнадежить вас я не могу. Более того… — Она откинулась на спинку кресла и наморщила лоб, — Более того, если дебаты будут бурными, в Законодательном собрании и за его стенами может встать вопрос о демонтировании, про которое вы упоминали. Ведь простейшее разрешение проблемы — уничтожить вас. Взвесьте все это, прежде чем что-либо предпринимать.

— И никто, — сказал Эндрю, — не вспомнит о широчайшем применении протезологии, разработанной практически мной одним?

— Это кажется жестоким, но нет, они не вспомнят, а если вспомнят, то как аргумент против вас. Заявят, что занимались вы этим только ради себя. Заявят, что это часть кампании за роботизацию людей — или очеловечение роботов, — то есть в любом случае зловещей и грязной. Мистер Мартин, вам никогда не приходилось сталкиваться с кампанией политической ненависти, но поверьте, вы станете мишенью чернейшей клеветы, какой ни вы, ни я и вообразить не можем, но непременно найдутся люди, которые свято всему поверят. Мистер Мартин, не губите свою жизнь!

Она встала. Такая маленькая и хрупкая рядом с сидящим Эндрю.

Он сказал:

— Если я решу бороться за свою человечность, вы меня поддержите?

Она задумалась, потом ответила:

— Да. В той мере, в какой смогу. Если такая позиция начнет угрожать моему политическому будущему, я, вероятно, отступлюсь от вас, поскольку не чувствую это делом своей жизни. Я стараюсь быть с вами абсолютно искренней.

— Я благодарю вас и не прошу о большем. Я намерен вести борьбу до конца, к чему бы она ни привела, и прошу вас только о той помощи, которую вам удобно оказать.

Глава 19

Открытой борьбой это не было. «Фейнголд и Чарни» рекомендовали хранить терпение, и Эндрю угрюмо пробормотал, что запасы его терпения неисчерпаемы. Затем «Фейнголд и Чарни» предприняли действия, чтобы свести арену борьбы к минимуму.

Они затеяли судебный процесс, доказывая, что долговые обязательства не имеют силы, если у их держателя сердце заменено на протез, поскольку искусственный орган ликвидирует человечность, а с ней и конституционные права человека.

Они упорно и искусно аргументировали свой иск, проигрывая по всем пунктам, но таким способом вынудили судью сформулировать решение наиболее общим образом, а затем, подавая апелляции, довели дело до Всемирного суда.

На это ушли годы и годы, а также миллионы долларов.

Когда было вынесено окончательное решение, Де Лонг отпраздновал поражение в суде как искомую победу. Эндрю, естественно, присутствовал на банкете, устроенном в конторе «Фейнголд и Чарни».

— Мы добились двух очень важных вещей, Эндрю, — сказал Де Лонг, — Во-первых, мы юридически установили, что человеческое тело не перестает быть человеческим телом, какое бы количество искусственных органов оно ни содержало. Во-вторых, мы воздействовали на общественное мнение таким образом, что наиболее широкое толкование человечности получило самую яростную поддержку. Ведь любой человек надеется продлить свою жизнь с помощью протезологии.

— И вы полагаете, что Законодательное собрание признает мою человечность? — спросил Эндрю.

Де Лонг слегка смутился.

— Тут я не слишком оптимистичен. Есть орган, который Всемирный суд признал критерием человечности. Люди обладают органическим клеточным мозгом, а роботов характеризует платиново-иридиевый позитронный мозг, когда он им вообще придан… Нет, Эндрю, не смотрите так! Наших знаний недостаточно, чтобы сдублировать деятельность клеточного мозга при помощи искусственных структур настолько близко к органическому прототипу, чтобы их удалось подвести под определение Всемирного суда. Это даже вам не под силу.

— Что же нам тогда делать?

— В любом случае попытаться. Депутат Че Ли-Цинь будет на нашей стороне, как и еще многие депутаты, чье число все увеличивается. Президент в таком вопросе, несомненно, согласится с большинством в Собрании.

— А большинство за нас?

— Далеко нет. Но мы его получим, если общественное мнение допустит, чтобы широкое истолкование человечности, которого оно добивалось, распространилось и на вас. Шанс не очень велик, не стану скрывать, но, если вы не хотите отказаться от борьбы, нам придется разыграть эту карту.

— Отказываться я не хочу.

Глава 20

Депутат Ли-Цинь заметно постарела с тех пор, как Эндрю встретился с ней в первый раз, и давно уже не носила прозрачные одежды. Теперь волосы у нее были коротко подстрижены, а одеяние напоминало футляр. Эндрю же по-прежнему придерживался, насколько позволял хороший вкус, моды тех дней, когда сто с лишним лет назад он начал носить одежду.

Ли-Цинь сказала:

— Эндрю, мы зашли настолько далеко, насколько возможно. И попробуем еще раз после каникул. Но, честно говоря, поражение неизбежно, и вопрос будет окончательно закрыт. Все мои последние усилия только обеспечили мне не менее верное поражение на ближайших выборах.

— Я знаю, — сказал Эндрю, — и это очень меня огорчает. Когда-то вы сказали, что отступитесь от меня, если дело обернется подобным образом. Почему вы этого не сделали?

— Убеждения, бывает, меняются. Каким-то образом отступиться от вас теперь значило бы заплатить слишком высокую цену за еще один депутатский срок. Я и так уже заседала в Собрании четверть века. Этого вполне достаточно.

— И мы никак не можем переубедить их, Че?

— Всех, доступных доводам рассудка, мы уже переубедили. Сломить инстинктивную антипатию остальных оказалось невозможно.

— Инстинктивная антипатия не должна влиять на то, как депутат голосует.

— Совершенно справедливо, Эндрю. Но они даже себе никогда не признаются, что ими руководит антипатия.

Эндрю сказал осторожно:

— Следовательно, все сводится к мозгу. Но должны ли мы останавливаться на простом противопоставлении клеток позитронам? Нельзя ли добиться функционального определения? Надо ли указывать, что мозг состоит из того или этого? Нельзя ли указать, что мозг — это нечто способное мыслить на определенном уровне?

— Не сработает, — ответила Ли-Цинь, — Ваш мозг изготовлен человеком, а человеческий мозг — нет. Ваш мозг сконструирован, их — результат эволюции. Для человека, который упорно хочет сохранить барьер между собой и роботом, эти различия — стальная стена в милю высотой и в милю толщиной.

— Если бы добраться до источника их антипатии, до самого источника…

— Столько лет прошло, — грустно сказала Ли-Цинь, — а вы все еще пытаетесь найти к людям логичный подход. Бедный Эндрю! Не сердитесь, но это упорство вам внушает робот в вас.

— Не знаю, — сказал Эндрю. — Если бы я сумел заставить себя…

1 (реприза)

Если бы он мог заставить себя…

Он давно предполагал, что дело дойдет до этого, и в конце концов оказался в приемной хирурга. Он нашел достаточно искусного для подобной операции — то есть робота. Ни на умение, ни на добрую волю хирурга-человека тут положиться было нельзя.

Этот хирург не мог подвергнуть такой операции человека, а потому Эндрю перестал оттягивать решительную минуту горькими расспросами, отражавшими его внутреннее смятение, и нейтрализовал Первый Закон, сказав:

— Я тоже робот.

А потом сказал с твердостью, с которой за последние десятилетия научился обращаться даже к людям:

— Я приказываю тебе подвергнуть меня этой операции. Вне воздействия Первого Закона приказ, отданный с такой категоричностью тем, кто выглядел совсем как человек, включил Второй Закон настолько, что победа была одержана.

Глава 21

Слабость, которую испытывал Эндрю, была, по его убеждению, воображаемой. После операции он оправился полностью. И все же, как можно незаметнее, он прислонился к стене. Если бы он сел, все могло бы стать слишком явным.

Ли-Цинь сказала:

— Заключительное голосование назначено на эту неделю, Эндрю. Оттянуть еще мне не удалось, и мы проиграем. Это будет конец, Эндрю.

Эндрю сказал:

— Я очень благодарен вам за то, что вы так умело добивались отсрочки голосования. Так я получил необходимое мне время и сделал ход, который должен был сделать.

— Какой ход? — спросила Ли-Цинь с нескрываемой тревогой.

— Я не мог предупредить о нем вас или людей в «Фейнголд и Чарни». Меня, конечно, остановили бы. Послушайте, если камень преткновения — мозг, то самое большое отличие заключено в бессмертии, верно? Кого, в сущности, интересует, как выглядит мозг, из чего он состоит или каким образом возник? Важно то, что клетки мозга умирают, что они обречены умереть. Пусть все остальные органы поддерживаются постоянно в функциональном состоянии или заменяются, клетки мозга, которые нельзя заменить, не изменив и тем самым не убив личность, должны обязательно рано или поздно умереть. Мои позитронные связи существуют почти два столетия без различимых изменений и могут просуществовать еще столетия. Не в этом ли непреодолимый барьер? Люди способны терпеть бессмертного робота — не все ли равно, как долго машина сохраняется в рабочем состоянии? Но они не способны смириться с бессмертием человека, поскольку мысль о их личной смерти переносима только потому, что это общая участь. Вот по какой причине они не хотят признать меня человеком.

— К чему вы клоните, Эндрю? — спросила Ли-Цинь.

— Я разрешил эту проблему. Много десятилетий тому назад мой позитронный мозг был соединен с органическими нервами. Теперь еще одна операция изменила это подключение так, что медленно, очень медленно потенциал моих позитронных связей понижается.

Изборожденное тонкими морщинами лицо Ли-Цинь несколько секунд не выражало ничего. Потом ее губы задрожали.

— То есть ты организовал свою смерть, Эндрю? Но это же невозможно. Это — нарушение Третьего Закона.

— Нет, — сказал Эндрю, — Я выбирал между смертью моего тела и смертью моих надежд и стремлений. Оставить мое тело жить ценой большей смерти — вот это было бы нарушением Третьего Закона.

Ли-Цинь ухватила его за плечи, словно собираясь встряхнуть, но совладала с собой.

— Эндрю, это ничего не даст. Сделай новую операцию, верни все в прежнее положение!

— Невозможно. Изменения необратимы. Мне осталось жить год — немногим больше, немногим меньше. Но до своего двухсотлетия я доживу. Я поддался слабости и позволил себе такую отсрочку.

— Но оно того не стоит… Эндрю, ты дурак!

— Если в результате я обрету человечность, дело более чем стоит того. А если нет, кончится тщетная борьба, и это тоже стоит того.

И к собственному удивлению, Ли-Цинь тихо заплакала.

Глава 22

Удивительно, как этот последний поступок овладел воображением мира. Всё, что Эндрю делал прежде, не поколебало предрассудки. Но когда он принял смерть, лишь бы стать человеком, отвергнуть такую великую жертву оказалось невозможным.

Заключительную церемонию сознательно назначили на день его двухсотлетия. Постановление, признающее его человеком, подписал Всемирный президент, и этот торжественный акт транслировался по всемирной телевизионной сети с ретрансляцией в Лунные Штаты и даже в Марсианскую колонию.

Эндрю сидел в кресле-каталке. Он еще мог ходить, но с трудом.

Всемирный президент, на которого в эту минуту взирало все человечество, сказал:

— Пятьдесят лет назад вас, Эндрю, объявили Полуторастолетним Роботом.

Он сделал паузу и продолжал гораздо более торжественным тоном:

— Сегодня мы объявляем вас Двухсотлетним Человеком, мистер Мартин.

И Эндрю, улыбаясь, протянул руку, чтобы пожать руку президента.

Глава 23

Эндрю лежал в постели, и его мысли медленно угасали.

Он отчаянно старался овладеть ими. Человек! Он — человек! Ему хотелось, чтобы это было его последней мыслью. Он хотел распасться… умереть с ней.

Он открыл глаза в последний раз и узнал Ли-Цинь, скорбно стоящую рядом. Вокруг стояли еще люди. Но это были всего лишь тени, безликие тени. В сгущающемся сером тумане была видна только Ли-Цинь. Медленно, дюйм за дюймом, он протянул к ней руку и очень смутно, очень слабо ощутил, как она взяла эту руку в свои.

Она таяла перед его глазами, пока его последние мысли уходили во мглу.

Но прежде чем она исчезла окончательно, последняя ускользающая мысль достигла его сознания и задержалась на миг перед тем, как все остановилось.

— Крошка Мисс… — прошептал он так тихо, что его нельзя было услышать.

Часть IV. ЕЩЕ КОЕ-ЧТО О РОБОТАХ

НЕ НАВСЕГДА!

Николас Орлофф вставил в левый глаз монокль типично английским жестом — обязательное умение для русского, получившего образование в Оксфорде, — и укоризненно произнес:

— Но, дорогой мой господин секретарь! Полмиллиарда долларов!

Лео Бирнем устало пожал плечами, и его длинное тело еще больше поникло в кресле.

— Финансирование необходимо, господин комиссар. Члены правительства доминиона Ганимед готовы на отчаянные меры. До сих пор мне удавалось их удерживать, но я всего лишь секретарь по науке, моя власть невелика.

— Я знаю, но… — Орлофф беспомощно развел руками.

— Ну конечно, — согласился Бирнем, — имперскому правительству легче ничего не замечать. Этим оно и занималось до сих пор. Я уже в течение года пытаюсь заставить их понять, какая опасность нависла над всей Солнечной системой, но похоже, что все бесполезно. И теперь я обращаюсь к вам, господин комиссар. Вы недавно заняли свой пост и можете взглянуть на это дело непредубежденно.

Орлофф кашлянул и принялся рассматривать носки своих ботинок. За три месяца, прошедшие с тех пор, как он сменил Гридли на посту комиссара по делам колоний, он неизменно складывал в ящик стола, не читая, все, что относилось к «этому проклятому юпитерианскому делу». Такова была устоявшаяся политика правительства, окрестившего всю ситуацию «засохшим деревом» задолго до появления Орлоффа.

Но теперь, когда Ганимед начал вести себя столь скверно, его послали в Юпитерополис с заданием «задавить этих сволочных провинциалов». Да, ничего себе положеньице…

Бирнем тем временем говорил:

— Правительство доминиона настолько нуждается в деньгах, что если оно их не получит, то все обнародует.

Апатия полностью слетела с Орлоффа, он резким движением подхватил выпавший из глаза монокль.

— Что вы такое говорите!

— Я прекрасно понимаю, что это значит. Я возражал, но, в конце концов, их позиция резонна. Как только все о юпитерианскомделе станет известно широкой публике, имперское правительство не продержится и недели. А уж когда к власти придет партия технократов, они дадут нам все, чего мы только ни попросим. Об этом позаботится общественное мнение.

— Но тем самым вы вызовете панику и истерию…

— Безусловно. Именно поэтому мы и колеблемся. Но вы можете считать мои слова ультиматумом. Мы хотим сохранить все в тайне, мы нуждаемся в секретности, но в деньгах мы нуждаемся еще больше.

— Понятно, — Орлофф быстро просчитывал варианты, и выводы, к которым он пришел, не радовали. — В таком случае требуется более внимательно изучить вопрос. Если у вас при себе документы, касающиеся контактов с Юпитером…

— Они у меня при себе, — сухо прервал его Бирнем, — знакомо с ними и правительство в Вашингтоне. Так не пойдет, комиссар. Эту жвачку земные бюрократы жуют уже больше года, и дело не движется с места. Я хочу, чтобы вы вместе со мной посетили исследовательскую станцию.

Ганимедец, встав с кресла, пристально смотрел на Орлоффа с высоты своего более чем двухметрового роста.

— Вы мне приказываете? — вспыхнул Орлофф.

— Вроде того. Говорю же вам, времени уже не остается. Вы должны действовать быстро или не действовать вообще, — Бирнем помолчал, потом добавил: — Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы пройтись. Транспортным средствам запрещено появляться рядом со станцией, а за то время, что мы будем туда добираться, я вам кое-что объясню. Идти всего две мили.

— Пошли, — был резкий ответ.

Они молча поднялись на приповерхностный уровень; Орлофф заговорил, только когда они вошли в тускло освещенный вестибюль.

— А здесь прохладно.

— Конечно. Поддерживать нормальную для внутренних помещений температуру так близко к поверхности нелегко. Но дальше будет еще холоднее. Идите сюда.

Бирнем открыл дверцу шкафа и показал на висящую там одежду:

— Одевайтесь. Иначе замерзнете.

Орлофф с сомнением пощупал ткань:

— А этого будет достаточно?

Бирнем, натягивая собственный костюм, ответил:

— Одежда с электрическим подогревом. Вам будет так тепло, как вы сами того захотите. Ну вот! Теперь заправьте штанины в сапоги и туго их зашнуруйте.

Бирнем повернулся к полке в углу шкафа и, кряхтя, вытащил двойные кислородные баллоны. Глянув на манометр, он немного отвернул запорные гайки; раздался тонкий свист выходящего газа. Ганимедец понюхал газ и удовлетворенно кивнул.

— Вы умеете этим пользоваться? — спросил он, прикрепляя к баллону гибкую трубку в металлической оплетке, заканчивающуюся причудливой формы маской из толстого прозрачного стекла.

— Что это?

— Кислородная маска. То, что служит Ганимеду атмосферой, состоит из аргона и азота, примерно пятьдесят на пятьдесят. Дышать этим было бы затруднительно. — Бирнем поднял баллоны и закрепил их на спине Орлоффа.

Орлофф пошатнулся:

— Они тяжелые. Я не смогу пройти две мили с таким грузом.

— Там это не покажется тяжелым, — Бирнем небрежно показал наверх, поправляя на Орлоффе стеклянную маску, — Только не забудьте — вдыхать нужно через нос, а выдыхать — через рот. Да, кстати, вы давно ели последний раз?

— Я пообедал перед встречей с вами.

Бирнем с сомнением хмыкнул:

— Н-да, это не очень удачно, — Он вытащил из кармана небольшой металлический цилиндр и протянул его комиссару, — Положите одну из таблеток в рот и сосите.

Орлофф негнущимися руками в перчатках с трудом открыл цилиндр и отправил в рот коричневый шарик. Следом за Бирнемом он поднялся по пологой эстакаде и вышел в коридор, казавшийся тупиком. Но когда они подошли к стене, та бесшумно скользнула в сторону; раздался шелест — воздух из шлюза вырвался в более разреженную атмосферу Ганимеда.

Бирнем ухватил спутника за локоть и вытащил его из шлюза.

— Я включил подачу кислорода на полную мощность. Дышите глубоко и сосите таблетку.

Сила тяжести резко уменьшилась, как только они перешагнули порог шлюза, и в этот ужасный момент желудок Орлоффа словно перевернулся и выбросил все содержимое. Орлофф поперхнулся и стал лихорадочно сосать таблетку в отчаянной попытке сохранить самообладание. Обогащенная кислородом дыхательная смесь обжигала горло, и постепенно Ганимед перестал взбрыкивать у Орлоффа под ногами. Спазмы в желудке постепенно затихли, и Орлофф попробовал сделать несколько шагов.

— Расслабьтесь, — послышался успокаивающий голос Бирнема. — Так бывает со всеми первый раз при быстрой перемене силы тяжести. Идите не торопясь и найдите удобный для себя темп, иначе будете спотыкаться. Вот-вот, у вас хорошо получается.

Поверхность, по которой они шли, казалась упругой. Орлофф чувствовал давление руки спутника, удерживавшей его от невольного взлета вверх при каждом движении. Постепенно, войдя в заданный Бирнемом ритм, Орлофф стал делать более длинные шаги, стараясь не особенно отрывать ноги от поверхности. Бирнем продолжал что-то говорить; его голос глухо доносился из- за кожаного клапана, прикрывающего рот и подбородок.

— Каждому хорошо в его собственном мире. — Можно было догадаться, что Бирнем улыбается. — Несколько лет назад мы с женой побывали на Земле и прошли через ад. Я никак не мог привыкнуть, что по поверхности можно ходить без кислородной маски. Я все время задыхался — на самом деле задыхался.

Солнце было слишком яркое, небо — слишком голубое, трава — слишком зеленая. А здания стояли на земле. Никогда не забуду, как пытался уснуть в комнате на двадцатом этаже — еще и окно было открыто и луна светила. Я сбежал на первом же идущем к Ганимеду корабле и не собираюсь повторять эксперимент… Как вы теперь себя чувствуете?

— Прекрасно! Замечательно!

Теперь, когда первые ужасные минуты были позади, Орлофф чувствовал необыкновенный подъем. Он огляделся вокруг. Неровная холмистая поверхность, покрытая стелющимися кустами с широкими листьями, выраженными ровными рядами, купалась в тусклом желтом свете.

Бирнем ответил на невысказанный вопрос спутника:

— В здешнем воздухе для растений достаточно углекислого газа, а клубеньковые бактерии связывают для них атмосферный азот. Благодаря этому сельское хозяйство — основа экономики Ганимеда. Здешние растения ценятся на Земле на вес золота как удобрение и еще вдвое или втрое дороже — как источник полусотни алкалоидов, которые нигде больше в Солнечной системе получить нельзя. И еще, конечно, как всем известно, ганимедский зеленолистник побивает земной табак по всем показателям.

Над ними с пронзительным воем пролетела стратосферная ракета, и Орлофф поднял глаза. Он замер на месте и забыл о том, что нужно дышать.

Он впервые увидел Юпитер в небе Ганимеда.

Одно дело — смотреть на Юпитер, сияющий холодным светом, на фоне черной бездны космоса, хотя на расстоянии в шестьсот тысяч миль он и производит царственное впечатление. Но на Ганимеде висящий над вершинами холмов, с очертаниями, смягченными разреженной атмосферой, мягко сияющий в пурпурном небе, где лишь немногие звезды дерзают соперничать с гигантом, — Юпитер не может быть достаточно выразительно описан ни на одном человеческом языке.

Сначала Орлофф смотрел на этот выпуклый диск в молчании. Он выглядел огромным, в тридцать два раза больше солнечного диска, как тот виден с Земли. На нем на фоне мягкой желтизны переливались полосы, а рядом с западным краем горел оранжевый овал Большого Красного Пятна.

— Он прекрасен! — наконец тихо прошептал Орлофф.

Лео Бирнем тоже смотрел на планету, но в его глазах не было благоговения. В них, кроме усталости от слишком часто наблюдаемого вида, отражалось отвращение. Кожаный клапан прятал его кривую улыбку, но пальцы, стиснувшие руку Орлоффа, оставили синяки даже сквозь толстую ткань термоизоляционного костюма.

— Это самый ужасный вид во всей Солнечной системе, — сказал он медленно.

Орлофф неохотно переключил внимание на спутника.

— А? — И недовольно пробормотал: — Ах да, эти таинственные юпитериане.

В ответ ганимедец резко отвернулся и двинулся вперед скользящими пятиметровыми шагами. Орлофф неуклюже последовал за ним, с трудом сохраняя равновесие.

— Эй, послушайте! — пропыхтел он, задыхаясь.

Но Бирнем не слушал. Он говорил — холодно и с горечью:

— Вы на Земле можете позволить себе игнорировать Юпитер. Вы ничего о нем не знаете. Это всего лишь булавочная головка в вашем небе, маленькая искорка. Вам не приходится жить здесь, на Ганимеде, постоянно видя этого издевающегося над вами колосса. Он не висит над вами по пятнадцать часов, пряча неизвестно что на своей поверхности. Что-то, что ждет и ждет и пытается оттуда появиться. Как гигантская бомба, которая вот-вот взорвется.

— Чепуха! — удалось выдавить из себя Орлоффу, — Ну-ка давайте помедленнее. Мне за вами не угнаться.

Бирнем уменьшил скорость вдвое и возбужденно продолжал:

— Всем известно, что Юпитер обитаем, но практически никто не дает себе труда задуматься, что же это значит. Говорю вам, эти юпитериане, кто бы они ни были, рождены для царственного пурпура. Они — естественные владыки. Солнечной системы.

— Истерика чистой воды, — пробормотал Орлофф. — Имперское правительство только это от вас и слышит весь последний год.

— И вы в ответ пожимаете плечами. Ну так слушайте! Диаметр Юпитера, без учета его мошной атмосферы, восемьдесят тысяч миль. Это значит, что его поверхность в сто раз больше земной и в пятьдесят раз больше всей Империи. В такой же пропорции население Юпитера, его ресурсы, его военный потенциал превосходят имперские.

— Это просто цифры.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — продолжал свою страстную речь Бирнем, — Одной численностью нельзя выиграть войну. Для этого нужна наука и нужна организация. Юпитериане имеют и то и другое. За те два десятилетия, что мы общаемся с ними, мы кое-что узнали. У них есть атомная энергия и у них есть радио. И в этом мире аммиака под невероятным давлением — в мире, где почти ни один металл не может сколько-нибудь длительно существовать как металл, — он образует растворимые соединения с аммиаком — они сумели создать могучую цивилизацию. Это значит, что они использовали пластики, стекло, силикаты и синтетические строительные материалы. Следовательно, химия у них развита не меньше, чем у нас, а не исключено, что и больше.

Орлофф ответил не сразу:

— Но насколько можно быть уверенными насчет их последнего послания? Мы на Земле сомневаемся, что со стороны юпитериан возможна такая слепая воинственность, как вы описываете.

Ганимедец невесело рассмеялся:

— Они прекратили всякие переговоры после того последнего послания, не так ли? А оно ведь не производит впечатления особенно дружественного, верно? Уверяю вас, мы сделали все возможное, чтобы снова связаться с ними.

Погодите, не перебивайте. Позвольте мне кое-что объяснить. Вот уже четверть века группа исследователей здесь на Ганимеде буквально выворачивается наизнанку, чтобы понять эти искаженные атмосферным электричеством и гравитационными бурями радиосигналы, которые представляют собой нашу единственную связь с разумными существами, обитающими на Юпитере. За такую работу следовало бы взяться всем ученым мира, но на нашей станции никогда не бывало больше двух дюжин специалистов. Я работал с ними с самого начала и как лингвист внес свой вклад в создание кода и расшифровку сигналов, приходящих от юпитериан. Так что, как видите, я знаю, о чем говорю.

Это была чертовская работа. Прошло пять лет, прежде чем мы смогли продвинуться дальше элементарных арифметических примеров: три плюс четыре равно семи, корень квадратный из двадцати пяти равен пяти, шесть факториал равен семистам двадцати. Да и после этого иногда проходили месяцы, прежде чем нам удавалось расшифровать и удостовериться в правильности понимания одного-единственного нового фрагмента их языка.

Но — и это главное — к тому моменту когда юпитериане прервали контакты, мы научились понимать их полностью. Теперь шанс неправильного перевода примерно равен шансу того, что Ганимед вдруг самопроизвольно улетит от Юпитера. Их последнее послание было угрозой, предупреждением о полном нашем уничтожении. Ох, в этом нет сомнения — абсолютно никакого сомнения!

Теперь они шли по неглубокому ущелью, где желтый свет Юпитера уступал место липкой темноте. Орлофф был обеспокоен. Ему никогда раньше не приходилось смотреть на дело с этой точки зрения.

— Но в чем причина? Разве мы дали им какие-нибудь основания…

— Никаких оснований мы им не дали. Просто юпитериане пришли на основании наших посланий к выводу — не знаю, как и почему, — что мы не юпитериане.

— Ну конечно же!

— Для них это вовсе не «конечно». Им не приходилось иметь дело с разумными существами, которые не были бы юпитерианами. С какой стати им делать исключение для пришельцев из космоса?

— Вы говорите, что у них есть ученые. — Голос Орлоффа звучал настороженно, — Разве не должны они были предположить, что иная среда обитания создаст иную жизнь? Мы же знали об этом. Мы ведь никогда не считали юпитериан землянами только потому, что не встречали разумных существ нигде, кроме как на Земле.

Бирнем и Орлофф снова вышли на освещенную Юпитером поверхность. Справа от них в углублении янтарно блестел лед. Бирнем ответил:

— Я говорил, что среди юпитериан есть химики и физики, но я никогда не утверждал, что у них есть и астрономы. Атмосфера Юпитера, дорогой мой комиссар, имеет толщину в три тысячи миль. Сквозь это газовое одеяло видны только Солнце и четыре самых крупных луны планеты. Юпитериане ничего не знают о существовании другой среды обитания.

Орлофф задумался.

— Значит, они решили, что мы чужаки. Ну и что из того?

— Если мы не юпитериане, значит, на их взгляд, мы не люди. Определение «не-юпитерианина» на их языке — «паразит».

Орлофф автоматически попытался было запротестовать, но Бирнем оборвал его:

— На их взгляд, как я сказал, мы паразиты; значит, паразиты мы и есть. Более того, мы паразиты, которые с поразительной дерзостью посмели пытаться вступить с ними в контакт — с ними, человеческими существами. Их последнее послание дословно таково: «Юпитериане — господа. В мире нет места паразитам. Мы вас немедленно уничтожим». Мне кажется, в этом сообщении нет никакой враждебности — просто холодная констатация факта. Но тем не менее они имеют в виду именно то, что говорят.

— Но почему?

— А почему человек прихлопывает муху?

— Да ну что вы, мой дорогой. Нельзя же серьезно видеть здесь аналогию.

— А почему бы и нет? Ведь юпитериане смотрят на нас именно как на мух, и притом нестерпимо назойливых мух, имеющих наглость претендовать на разумность.

Орлофф сделал последнюю слабую попытку что-то возразить:

— Но ведь, господин секретарь, представляется абсолютно невозможным, чтобы представители разумного вида заняли такую позицию!

— Разве вам приходилось так уж много общаться с представителями разумных видов, отличных от нашего собственного? — был саркастический ответ, — Считаете ли вы себя достаточно компетентным в юпитерианской психологии? Представляете ли, насколько чужды нам юпитериане физически? Только вообразите себе их мир с его мощным тяготением, в два с половиной раза превосходящим земное; с его океанами жидкого аммиака — океанами, в которых Земля утонула бы, даже не подняв заметной волны; с трехтысячемильной атмосферой, сжатой чудовищным тяготением до плотности и температур, по сравнению с которыми самые глубокие океанские впадины Земли покажутся чуть ли не вакуумом. Говорю вам, мы пытались вычислить, какая форма жизни может возникнуть в таких условиях, и отказались от таких попыток. Это не поддается человеческому воображению. Не думаете же вы, что их интеллект легче себе представить, чем физическую форму? Никогда! Посмотрите фактам в лицо. Они намерены нас уничтожить. Это все, что нам известно, и все, что нам требуется знать.

Бирнем указал рукой в перчатке вперед:

— Вон станция — прямо перед нами.

Орлофф начал озираться.

— Она что, под землей?

— Конечно! Под землей находится все, кроме обсерватории. Вон видите — маленький купол из стали и кварца справа.

Они остановились между двумя скалами перед насыпью; из-за скал появились фигуры часовых — в масках, термокостюмах и с бластерами в руках. Бирнем повернулся так, чтобы свет Юпитера упал на его лицо, охранники отдали ему честь и отступили в сторону. Один из них буркнул что-то в наручный микрофон, и между скалами открылся замаскированный проход. Орлофф последовал за Бирнемом в зияющий люк воздушного шлюза.

Представитель Земли бросил последний взгляд на набухший диск Юпитера. Он больше не казался ему таким прекрасным!

Орлофф не смог отдышаться до тех пор, пока не опустился в мягкое кресло в кабинете доктора Эдварда Проссера. Со вздохом облегчения он снова вставил свой монокль.

— Не будет ли доктор Проссер возражать, если, пока мы ждем, я закурю?

— Валяйте, — ответил Бирнем безразлично, — Будь моя воля, я бы притащил его сюда, чем бы он там ни занимался сейчас. Но Проссер странный парень. Мы узнаем от него больше, если дождемся, пока он будет готов, — Бирнем вынул толстую зеленоватую сигару из футляра и откусил кончик.

Орлофф улыбнулся ему сквозь дым своей сигареты:

— Я не против того, чтобы немного подождать, тем более что мне есть что вам сказать. Должен признаться, господин секретарь: на какое-то время ваши слова повергли меня в панику. Но ведь, в конце концов, хотя юпитериане и намерены задать нам жару, когда доберутся до нас, факт остается фактом: добраться до нас они не могут.

— Мина без взрывателя, да?

— Именно. Это все настолько просто, что даже не нуждается в обсуждениях. Надеюсь, вы согласны с тем, что юпитериане ни при каких обстоятельствах не способны покинуть Юпитер.

— Ни при каких обстоятельствах? — с насмешкой медленно произнес Бирнем, — Не стоит ли остановиться на этом немного подробнее? — Он пристально смотрел на тлеющий кончик своей сигары, — Утверждение, что юпитериане не могут покинуть Юпитер, давно уже стало банальностью. Это обстоятельство всячески обыгрывается поставщиками сенсаций в прессе Земли и Ганимеда: еще бы, как не пролить слезу над печальной участью бедных разумных существ, навсегда привязанных к поверхности своей планеты и обреченных вечно гадать о том, чего им никогда не достичь.

Но что удерживает юпитериан на их планете? Два фактора. Первый: сильнейшее тяготение, в два с половиной раза превосходящее земное.

— Страшно подумать, — кивнул Орлофф.

— Что же касается гравитационного потенциала, то тут дело обстоит даже еще хуже: из-за огромного диаметра планеты интенсивность поля тяготения убывает с расстоянием в десять раз медленнее, чем при взлете с Земли. Это труднейшая проблема — но она юпитерианами разрешена.

— А? — Орлофф выпрямился в кресле.

— У них есть атомная энергетика. Тяготение — даже юпитерианское — ничего не значит, коль скоро вам удалось заставить работать на себя энергию ядерного распада.

Орлофф нервным движением раздавил в пепельнице сигарету:

— Но такая мощная атмосфера…

— Да, это их пока удерживает. Они живут на дне воздушного океана глубиной в три тысячи миль, и давление там таково, что водород обретает плотность твердого тела. Он остается газом только потому, что температура на поверхности Юпитера выше критической; но попробуйте вычислить давление, при котором самый легкий газ оказывается всего вдвое легче воды. Вам придется написать цифру с таким количеством нулей, что рука устанет.

Ни один космический корабль, из чего бы ни был сделан его корпус, не выдержит такого давления. Любой земной космолет, если попробует сесть на Юпитере, будет раздавлен, как яичная скорлупа, и любой юпитерианский корабль при попытке покинуть планету лопнет, как мыльный пузырь. Пока это препятствие непреодолимо, но ведь когда-нибудь решение будет найдено — может быть, завтра, или через сто лет, или через тысячу. Мы не знаем, когда это случится; но когда случится, юпитериане свалятся нам на голову. А между тем решение проблемы существует.

— Я не вижу возможности…

— Силовые поля! Мы ведь уже теперь владеем этой технологией.

— Силовые поля! — Орлофф был искренне озадачен. Несколько минут он так и этак вертел в уме этот термин, — Их применяют как защитный экран для кораблей, летающих в поясе астероидов… Но я не вижу, как они могут быть использованы для решения юпитерианской проблемы.

— Обычное силовое поле, — объяснил Бирнем, — представляет собой разреженную энергетическую оболочку, захватывающую пространство вокруг корабля на сотню миль или даже больше. Оно способно остановить метеор, но для молекулы газа столь же проницаемо, как и вакуум. Но что будет, если ту же самую энергетическую оболочку сжать до толщины в десятую долю дюйма? Молекулы будут отскакивать от нее, как шарики для пинг-понга. А если использовать более мощные генераторы и уменьшить толщину энергетической оболочки до одной сотой дюйма, она станет непроницаемой даже для молекул, находящихся под действием невероятного давления юпитерианской атмосферы. Если внутри такой оболочки окажется космический корабль… — Он не докончил фразу.

Орлофф побледнел.

— Не хотите же вы сказать, что такое возможно?

— Готов спорить на что угодно, что именно это юпитериане и пытаются сделать. А мы пытаемся сделать это здесь.

Комиссар по делам колоний придвинул свое кресло ближе к Бирнему и сжал его запястье.

— Но разве нельзя использовать против Юпитера атомное оружие? Я имею в виду ковровую бомбардировку. Тяготение и площадь поверхности планеты таковы, что тут уж не промахнешься.

Бирнем слабо улыбнулся:

— Такое мы тоже обдумывали. Но атомные бомбы просто вырвут клочья из атмосферы Юпитера. И даже если бы удалось поразить поверхность планеты, разделите ее площадь на площадь поражения одной бомбой и подсчитайте, сколько лет нам пришлось бы бомбардировать Юпитер со скоростью одна бомба в минуту, чтобы причинить хоть какой-нибудь ущерб. Юпитер большой! Не забывайте об этом!

Сигара Бирнема погасла, но он не стал раскуривать ее снова и продолжал говорить тихим напряженным голосом:

— Нет, мы не можем атаковать юпитериан, пока они на поверхности своей планеты. Придется ждать, когда они ее покинут — а тогда они будут иметь огромное преимущество в численности. Ужасное, невообразимое преимущество… Поэтому нам нужно превосходить их на научном уровне.

— Но, — прервал ганимедца Орлофф, и в голосе его прозвучала смесь любопытства и ужаса, — как можно знать заранее, чем они окажутся вооружены?

— Никак нельзя. Поэтому-то и нужно собрать все, что у нас есть, и надеяться на лучшее. Но об одной вещи мы знаем наверняка. У них будут силовые поля. Иначе им не покинуть поверхности Юпитера. А если силовые поля будут у них, они должны быть и у нас, и как раз эту-то проблему мы и пытаемся решить. Обладание силовыми полями не гарантирует нам победы, но их отсутствие гарантирует поражение. Так что теперь вы знаете, для чего нам нужны деньги. Более того — мы хотим, чтобы Земля тоже взялась за дело. Нужно безотлагательно заняться разработкой новых вооружений и подчинить этому все прочие интересы. Вы понимаете меня?

Орлофф вскочил на ноги.

— Бирнем, я на вашей стороне — на все сто процентов. Вы можете рассчитывать на меня, я сделаю все, что в моих силах, когда вернусь в Вашингтон.

Его искренность не вызывала сомнений. Бирнем схватил протянутую руку и пожал ее. И как раз в этот момент дверь распахнулась и в нее влетел похожий на эльфа человечек.

Вновь прибывший заговорил быстро и отрывисто, обращаясь исключительно к Бирнему.

— Откуда ты взялся? Я пытался связаться с тобой, но твоя секретарша сказала, что ты ушел. А через пять минут после этого ты являешься сюда собственной персоной. Не понимаю, — Доктор Проссер начал лихорадочно рыться в своем столе.

Бирнем ухмыльнулся:

— Если ты переведешь дух, док, то сможешь поздороваться с комиссаром по делам колоний господином Орлоффом.

Доктор Эдвард Проссер повернулся на носке, как танцор, и дважды оглядел землянина с ног до головы.

— Новенький, да? Ну как, получим мы деньги? Пора бы. Мы уже давно работаем на аппаратуре, сметанной на живую нитку. А впрочем, деньги могут и не понадобиться. Там будет видно, — Он снова принялся рыться в столе.

Орлофф несколько растерялся, но Бирнем выразительно подмигнул ему, и землянин принялся рассматривать маленького доктора через свой монокль.

Проссер выхватил из одного из ящиков блокнот в черном кожаном переплете, уселся в вертящееся кресло и повернулся к остальным.

— Рад, что ты пришел, Бирнем, — пробормотал он, листая блокнот, — Хочу тебе кое-что показать. Комиссару Орлоффу тоже, конечно.

— Почему тебя так долго пришлось дожидаться? — требовательно спросил Бирнем, — Где ты был?

— Я был занят! Чертовски занят! Не спал три ночи. — Проссер поднял глаза на собеседника, и его пухлое личико засияло от удовольствия, — Неожиданно все встало на место — как в картинке-головоломке. Редкостное везение. Ну как тут не крутиться на полных оборотах.

— Вам удалось получить плотное силовое поле? — с внезапным интересом спросил Орлофф.

Проссер досадливо поморщился:

— Нет. Кое-что другое. Пойдемте покажу, — Он взглянул на часы и вскочил с кресла, — У нас есть полчаса. Пошли.

В коридоре за дверью ждала тележка с электромотором. Проссер возбужденно говорил, рывком направляя загудевший механизм в глубины станции:

— Теория! Теория! Чертовски важно! Ведь эмпирик — он что? Как возьмется за какое-то дело, так и будет до бесконечности ковыряться. Только жизнь зря проходит, ничего не получается — он тычется наугад. Настоящий ученый действует в соответствии с теорией. Пусть математика решает все проблемы, — Довольство собой переполняло Проссера.

Тележка остановилась на площадке перед огромными двойными дверями. Проссер выскочил и побежал вперед; остальные следовали за ним не столь поспешно.

— Сюда! Сюда!

Проссер распахнул дверь и повел своих спутников по коридору и узкой лесенке; вскоре они оказались на балконе, опоясывающем огромный зал этажа в три высотой. Орлофф узнал ощетинившийся стальными и стеклянными трубками эллипсоид — это был атомный реактор.

Поправив монокль, комиссар стал наблюдать за лихорадочной деятельностью в зале. Человек в наушниках на высоком стуле перед усеянной экранами приборов консолью взглянул вверх и помахал рукой. Проссер ухмыльнулся и помахал в ответ.

— Это здесь вы создаете силовое поле? — спросил Орлофф.

— Точно! Вы когда-нибудь видели, как это делается?

— Нет, — Комиссар смущенно улыбнулся, — Я даже не знаю, что это такое, за исключением того, что оно может служить противометеоритным экраном.

— Все очень просто. Элементарно просто. Материя состоит из атомов. Атомы удерживаются вместе силами взаимодействия. Теперь уберите атомы, оставьте только взаимодействие. Это и есть силовое поле.

Орлофф выглядел ошарашенным, и Бирнем хмыкнул и почесал ухо:

— Твое объяснение напоминает мне наш ганимедский способ подъема яйца на высоту мили: нужно найти гору точно такой высоты, положить на нее яйцо, а потом убрать гору, вот и все.

Комиссар по делам колоний расхохотался, а недовольный доктор Проссер надул губы:

— Прекрати. Это не шутка. Силовые поля очень важны. Мы должны быть готовы, когда придут юпитериане.

Неожиданное режущее уши гудение, раздавшееся снизу, заставило Проссера отскочить от перил балкона.

— Сюда, за защитный экран, — выкрикнул он. — Включается двадцатимиллиметровое поле. Сильная радиация.

Гудение почти прекратилось, и люди вышли на балкон снова. В зале, казалось, ничего не изменилось, но Проссер протянул руку над перилами и предложил:

— Попробуйте!

Орлофф осторожно вытянул палец, задохнулся от неожиданности и похлопал ладонью по чему-то невидимому. Ощущение было такое, словно касаешься очень упругой резины или преодолеваешь сопротивление пружины.

Бирнем попробовал тоже.

— Это лучше всего, что до сих пор получалось, — Он стал объяснять Орлоффу: — Двадцатимиллиметровое поле — это такое поле, которое способно при давлении в двадцать миллиметров ртутного столба изолировать вакуум от проникновения любых молекул.

Комиссар кивнул:

— Понятно: для того чтобы отгородиться от земной атмосферы, понадобилось бы семисотшестидесятимиллиметровое поле.

— Верно. Это было бы поле для давления в одну атмосферу. Ну как, Проссер, это именно то, что тебя так взволновало?

— Двадцатимиллиметровое поле? Конечно, нет. Я могу довести мощность до двухсот пятидесяти миллиметров, используя активированный пентасульфид ванадия. Но только это делать не стоит. Умелец-эмпирик именно так бы и поступил и разнес бы всю станцию на части. Настоящий ученый полагается на теорию и не торопится. — Проссер подмигнул Бирнему: — Мы теперь заняты тем, чтобы придать полю жесткость. Смотри!

— Нужно встать за экран?

— Теперь уже нет. Сильная радиация бывает только вначале.

Гудение снова усилилось, но не в такой степени, как раньше.

Проссер что-то прокричал человеку за консолью, но получил в ответ только неопределенный жест. Затем оператор поднял вверх сжатый кулак, и Проссер возбужденно выкрикнул:

— Мы перевалили за пятьдесят миллиметров! Пощупайте теперь!

Орлофф протянул руку и с любопытством потыкал пальцем в пустоту. Резиновая преграда затвердела! Орлофф попытался захватить резиновую поверхность между большим и указательным пальцами — настолько совершенна была иллюзия, — но у него в руке не оказалось ничего, кроме не оказывающего никакого сопротивления воздуха.

Проссер нетерпеливо пощелкал языком:

— Под прямым углом к направлению поля никакого сопротивления не будет. Это же элементарная механика.

Человек за консолью снова начал жестикулировать.

— Перевалило за семьдесят, — объяснил Проссер. — Теперь мы будем наращивать мощность медленно. Критическая точка — 83,42 миллиметра.

Он перегнулся через перила и тут же стал отталкивать Орлоффа и Бирнема к стене.

— Назад! Опасность! — Его голос перешел в вопль: — Берегись! Решетка реактора коробится!

Гудение перешло в хриплый рев. Человек у консоли лихорадочно вертел рукоятки. Красное свечение, исходящее из кварцевого окошка в центре реактора, приобрело угрожающую яркость.

Затем гудение на секунду смолкло и тут же возобновилось с невероятной силой. Воздушная волна швырнула Орлоффа к стене. Упавший рядом с ним Проссер вскочил на ноги. На лбу у него кровоточил порез.

— Ранены? Нет? Прекрасно. Я ожидал чего-то в этом роде. Нужно было вас предупредить. Пошли вниз. Где Бирнем?

Высокий ганимедец поднялся с пола и отряхнул пыль с одежды.

— Я здесь. Что взорвалось?

— Ничего не взорвалось. Кое-что покоробилось. Пошли, нам теперь нужно вниз, — Он промокнул кровь на лбу носовым платком и повел своих спутников вниз по лестнице.

Человек у консоли снял наушники и встал со стула. Он выглядел выжатым, как лимон, его перепачканное лицо было покрыто потом.

— Эта чертовщина началась при 82,8, босс, и почти застала меня врасплох.

— Ах вот как! — рявкнул Проссер. — Впрочем, в пределах допустимой ошибки, не так ли? Как там реактор? Эй, Стоддард!

Техник, которого окликнул Проссер, отозвался со своего места у реактора:

— Трубка пять сдохла. Понадобится два дня на замену.

Проссер довольно кивнул и сказал:

— Все сработало. Прошло в точности как должно было. Проблема разрешена, джентльмены. Все трудности позади. Пошли обратно ко мне в кабинет. Есть хочется. А потом — спать.

Проссер не возвращался к интересующей всех теме до тех пор, пока не оказался за столом в своем кабинете и не откусил разом чуть ли не половину бутерброда с паштетом. Проссер обратился к Бирнему:

— Помнишь работу по устойчивости пространства, которую мы делали в июне? Тогда ничего не вышло, но мы продолжали копать. Финч на прошлой неделе нашел зацепку, а мне удалось понять, в чем дело. Все стало на свое место, пошло как по маслу. Никогда не видел ничего подобного.

— Давай рассказывай, — ответил Бирнем спокойно. Он достаточно хорошо знал Проссера, чтобы не выказывать нетерпения.

— Ты же видел, что произошло. Когда поле переходит за 83,42 миллиметра, оно становится неустойчивым. Пространство внутри не выдерживает. Оно выпячивается, и поле взрывается. Бум!

У Бирнема отвисла челюсть, а ручки кресла, в котором сидел Орлофф, заскрипели под стиснувшими их пальцами. Секунду царила тишина, а затем Бирнем слабым голосом спросил:

— Ты хочешь сказать, что создание более сильных полей невозможно?

— Ну почему же. Создать их можно. Но чем они плотнее, тем неустойчивее. Если бы я включил двухсотпятидесятимиллиметровое поле, оно просуществовало бы одну десятую секунды. Потом бум! Вся станция разлетелась бы на части. И я вместе с ней. Практик-умелец именно это и сделал бы. Ученого предупреждает теория. Нужно работать осторожно — как я. Никакого ущерба.

Орлофф засунул монокль в карман и сказал дрожащим голосом:

— Но если силовое поле — это взаимодействие между атомами, то почему сталь не взрывается — ведь между ее атомами связи очень сильны, а пространство при этом не выпячивается. Здесь какое-то противоречие!

Проссер бросил на комиссара недовольный взгляд:

— Никакого противоречия. Критическая величина зависит от количества генераторов поля. Каждый атом стали сам является таким генератором — в каждой унции стали таких генераторов триста миллиардов триллионов. Если бы мы могли использовать такое же количество… На практике наш предел — сто генераторов. Это дает критическую величину всего в 97 или около того.

Проссер вскочил и продолжал говорить с неожиданным воодушевлением.

— Нет, проблемы больше не существует. Абсолютно невозможно создать силовое поле, которое могло бы противостоять давлению в одну атмосферу больше сотой доли секунды. О давлении атмосферы Юпитера и думать нечего. Так говорят холодные цифры, а эксперимент подтверждает это. Пространство не выдержит!

Пусть юпитериане стараются хоть до посинения. Им не удастся покинуть планету! Это окончательно! Навсегда! Навсегда!

Орлофф спросил:

— Господин секретарь, могу я послать отсюда сообщение? Я хочу передать на Землю, что возвращаюсь со следующим кораблем и что юпитерианской проблемы больше не существует — отныне и навсегда.

Бирнем молчал, но облегчение, отразившееся на его лице, когда он пожимал руку комиссару, сделало его почти красивым.

А доктор Проссер повторял, по-птичьи кивая головой:

— Это окончательно! Навсегда!

Хэл Таттл посмотрел на капитана Эверетта, командира космолета «Прозрачный», новейшего пополнения флота компании «Комета», когда тот вошел в обсервационную рубку на носу.

Капитан сказал:

— Только что получено сообщение из штаб-квартиры в Таксоне. Мы должны забрать комиссара по делам колоний Орлоффа из Юпитерополиса на Ганимеде и доставить его на Землю.

— Хорошо. Других кораблей поблизости нет?

— Нет. Ведь мы вдалеке от обычных маршрутов. О нас впервые узнают в Солнечной системе, когда «Прозрачный» сядет на Ганимеде. Это будет сенсация — величайшая сенсация со времен первой высадки на Луне. — Голос капитана неожиданно приобрел заботливую интонацию. — Что-нибудь не так, Хэл? Ведь это твой триумф!

Хэл Таттл смотрел в темноту космоса.

— Да, наверное. Десять лет работы, Сэм. Я лишился глаза и руки при том первом взрыве, но не жалею об этом. Теперь просто наступила реакция. Проблема разрешена, работе всей моей жизни пришел конец.

— Конец пришел и кораблям с металлическими корпусами.

Таттл улыбнулся:

— Да. В это трудно поверить, не правда ли? — Он вытянул руку, — Ты видишь звезды? Часть времени между ними и нами ничего нет. Странное чувство, — В его голосе зазвучала грусть, — Девять лет у меня ничего не получалось. Я ведь не теоретик, я никогда на самом деле не знал, к чему в конце концов приду, — я просто пробовал все, до чего мог додуматься. Однажды я перестарался, и поле взорвалось. Я заплатил за ошибку глазом и рукой и начал сначала.

Капитан Эверетт ударил кулаком по корпусу корабля — корпусу, сквозь который беспрепятственно сияли звезды. Раздался глухой звук — рука встретила неподдающуюся поверхность, — но невидимая стена погасила удар.

Таттл кивнул:

— Она достаточно солидна — хотя возникает и исчезает восемьсот тысяч раз в секунду. Идею мне подала стробоскопическая лампа. Ну, ты знаешь — они включаются и выключаются с такой частотой, что возникает иллюзия непрерывного свечения.

Так же и с корпусом. Поле каждый раз включается не столь надолго, чтобы вызвать выпячивание пространства, и выключается тоже не на столько времени, чтобы оказалась возможной утечка воздуха. В результате корпус оказывается крепче стального.

Он помолчал и медленно добавил:

— И кто знает, какие горизонты тут откроются. Можно ведь усилить эффект. Поле может включаться и выключаться миллионы раз в секунду — а то и миллиарды. Можно создать экран, который защитит от атомного взрыва… Работа всей моей жизни!

Капитан Эверетт похлопал Таттла по плечу:

— Брось, старина. Подумай лучше о посадке на Ганимеде. Черт возьми! Ну и сенсация же будет! Ты только представь себе лицо Орлоффа, когда он узнает, что станет первым в истории пассажиром, путешествующим на корабле с силовым полем в качестве корпуса. Как ты думаешь, что он почувствует?

Хэл Таттл пожал плечами:

— Ну, наверное, ему это будет приятно.

НЕОЖИДАННАЯ ПОБЕДА

Корабль, как говорится в старой пословице, протекал, как старое решето. Не пугайтесь — так и было задумано.

Результат, естественно, не заставил себя ждать. За время пути от Ганимеда до Юпитера все отсеки до единого заполнились самым настоящим космическим вакуумом. А поскольку никакими обогревательными приборами на корабле и не пахло, то температура установилась вполне нормальная для вакуума — всего на десятую долю градуса выше абсолютного нуля.

Не пугайтесь — и это было задумано! Такие пустяки, как отсутствие воздуха и тепла, на этом корабле не смущали никого.

Признаки проникновения внутрь корабля юпитерианской атмосферы появились еще за несколько тысяч миль от поверхности планеты. Атмосфера Юпитера практически полностью состоит из водорода, хотя при скрупулезном анализе в ней можно обнаружить еще и следы гелия. Стрелки приборов, регистрирующих давление, поползли вверх.

И ползли, и ползли, пока в конце концов не миновали отметку примерно в миллион атмосфер — уточнять смысла нет, при таких величинах цифры лишены значения. Термопары регистрировали медленное повышение температуры. Поднималась она медленно, рывками и в конце концов остановилась на семидесяти градусах ниже нуля по шкале Цельсия.

Все это время корабль скользил по спирали к поверхности Юпитера, прокладывая себе путь среди плотного скопления молекул газа, настолько плотного, что водород был близок к сжиженному состоянию. Пары аммиака, поднимавшиеся над громадными океанами, насыщали кошмарную атмосферу. Ветер, начавший дуть еще за тысячу миль от поверхности, постепенно приобрел ураганную мощь. Наконец корабль достиг поверхности и опустился на сушу. Это оказался довольно обширный юпитерианский остров — площадь его раз в семь превышала площадь Азии. В общем, Юпитер являл собой малоприятный мир.

А вот трое членов экипажа были на этот счет совсем другого мнения. Их этот мир как раз вполне устраивал. Только надо учесть, что они не были людьми. Но и к юпитерианам, по большому счету, они тоже не относились. Это были просто роботы, сконструированные на Земле исключительно для юпитерианских условий.

Зет-З сказал:

— Похоже, местность не слишком гостеприимна.

Зет-2 подошел к нему и задумчиво обозрел опустошенный ураганами пейзаж.

— Вдалеке видны какие-то строения, судя по всему, искусственного происхождения. Есть предложение дождаться, когда к нам пожалуют местные жители.

Третий член экипажа слышал их разговор, но не добавил ни слова. Он был первым в серии, наполовину экспериментальным, вследствие чего довольствовался положением младшего, держался скромно, лишнего не говорил.

Ждать пришлось недолго. Очень скоро над ними стал кружить летательный аппарат странной конструкции. Потом к нему присоединились другие такие же. А потом к кораблю тронулась вереница наземных машин. Когда они остановились, из них высыпали юпитериане и извлекли на свет множество всяческих устройств; судя по всему, это было какое-то оружие. Некоторые разновидности его были невелики, их несли на себе юпитериане, другие двигались сами, и, скорее всего, юпитериане находились внутри них.

Зет-З сказал:

— Их там уже много собралось. Они окружили нас со всех сторон. Полагаю, самое время выйти и продемонстрировать им наши дружественные намерения.

Зет-2 и Зет-1 не возражали. Зет-2 тут же распахнул дверцу люка. Тамбур за люком отсутствовал, да и сам люк не был герметичным.

Появление роботов послужило сигналом для юпитериан, которые тут же засуетились около самых внушительных на вид орудий. Что они там делали, было неясно, но вскоре Зет-З ощутил незначительное повышение температуры на поверхности своего бериллиево-иридиево-бронзового туловища.

Он удивленно взглянул на Зет-2.

— Ты почувствовал, Второй? Они воздействуют на нас тепловой энергией.

Зет-2 тоже был удивлен.

— Почувствовал, только не понимаю, зачем им это понадобилось.

— Да-да, явно тепловые лучи какого-то вида. Посмотри-ка!

Как раз в это самое время настройка одного из механизмов по непонятной причине нарушилась, и луч упал на поверхность ручья, в котором тек чистый искрящийся аммиак. Жидкость тут же бурно закипела.

Третий повернулся к Зет-1:

— Запиши это, Первый, ладно?

— Конечно.

Первый исполнял обязанности секретаря. Делал записи он легко и просто: всего-навсего вносил дополнительную информацию в свою память. Он уже успел самым тщательным образом зафиксировать все подробностиперелета на Юпитер. Зет-1 только спросил:

— Но как мне классифицировать причину такой реакции местных жителей? Вероятно, наши хозяева, люди, будут этим очень интересоваться.

— Беспричинная реакция. Так и запиши. Хотя, — поправил себя Третий, — лучше запиши, что не было никаких объективных причин. И укажи, что максимальная температура луча составляла что-то около тридцати градусов по шкале Цельсия.

— Попытаемся наладить контакт? — спросил Второй.

— Пустая трата времени, — ответил Третий, — Сомневаюсь, что среди присутствующих юпитериан найдется хоть один, кто знает радиокод, разработанный для сообщения между Юпитером и Ганимедом. Таких специалистов очень мало. Когда еще он прибудет… А пока давайте понаблюдаем. Честно говоря, я все еще не понимаю, чем они занимаются.

Понимание пришло не сразу. Тепловая атака прекратилась, вперед были вывезены другие устройства и пущены в ход. У ног мирно наблюдавших за происходящим роботов упало несколько крупных капсул — падали они тяжело и быстро, благодаря чудовищной силе притяжения Юпитера. Капсулы с треском взорвались, и из них выплеснулась голубоватая жидкость. По земле растеклись лужицы, жидкость с шипением испарялась.

Резкие порывы ветра понесли клубы пара прямо на юпитериан. Те в ужасе уворачивались, шарахались в стороны. Одному явно не повезло — не успел отскочить, попал прямо в облако пара и сразу же обмяк и упал.

Зет-2 наклонился, опустил палец в одну из лужиц и внимательно разглядел испарявшуюся жидкость.

— Мне кажется, это кислород, — объявил он.

— Конечно кислород, — согласился Третий. — Просто удивительно, чем это они занимаются. Ведь кислород для них явно опасен — один юпитерианин умер, по-моему.

Наступила пауза, которую прервал Зет-1, — в простоте своей ему случалось проговаривать исключительно прямолинейные выводы.

— Не исключено, что эти странные существа пытаются нас уничтожить.

Второй, хоть и был поражен этим предположением, был вынужден согласиться:

— Знаешь, Первый, а ты, похоже, прав!

Юпитериане снова засуетились, и вперед было вывезено очередное устройство. Его венчала тонкая антенна, конец которой терялся в непроницаемом мраке юпитерианской атмосферы. Механизм выдерживал порывы ураганного ветра — судя по всему, юпитериане позаботились о его устойчивости. Послышался резкий треск, антенна озарилась пламенем, которое на миг рассеяло тьму.

Озаренные отсветами разрядов роботы с интересом наблюдали за происходящим.

Третий задумчиво проговорил:

— Ток высокого напряжения! И вполне приличной мощности. Да, Первый, похоже, ты прав. Ведь наши хозяева, люди, предупреждали о том, что местные жители вынашивают планы уничтожения всего человечества. А существа, способные вынашивать такие чудовищные планы, — тут его голос задрожал, — едва ли остановятся перед попыткой уничтожить и нас.

— Какой позор — быть носителем такого порочного сознания! — воскликнул Первый. — Их можно только пожалеть. Бедняги!

— Да, очень печально, — признался Второй. — Очень. Давайте вернемся в корабль. Полагаю, для начала мы видели достаточно.

Так они и поступили и принялись ждать. Как верно отметил Зет-З, Юпитер действительно был громадной планетой, и должно было пройти немало времени, прежде чем на место посадки корабля мог прибыть специалист по радиокоду. Роботы ждали спокойно — для них время значения не имело.

Действительно, Юпитер успел совершить три оборота вокруг своей оси, прежде чем специалист прибыл. Восход и закат солнца были не видны: лучи светила не могли рассеять мрака на дне бездны сжиженного газа глубиной в три тысячи миль — о смене дня и ночи говорить не приходилось. К слову сказать, ни роботы, ни юпитериане не различали видимой части спектра.

Все это время, все тридцать часов, юпитериане не прекращали своих бесплодных попыток атаковать корабль, и Зет-1 сделал по этому поводу немало заметок. На корабль обрушивались удары самого разнообразного свойства, и роботы внимательно анализировали, какие виды оружия используют юпитериане. Увы, далеко не на все загадки они нашли ответ.

И все же хозяева-люди построили их на совесть. Еще бы! Целых пятнадцать лет ушло на то, чтобы построить корабль и сконструировать роботов, и в итоге суть всего проекта можно было выразить двумя словами: несокрушимая сила. Так что все атаки были совершенно бесполезны и не нанесли ощутимого вреда ни кораблю, ни роботам.

Третий задумчиво проговорил:

— Они, конечно, добились бы большего, если бы их не ограничивали атмосферные условия. Они лишены возможности применить атомные дезинтеграторы — ведь даже с их помощью они только продырявят собственную атмосферу и сами подорвутся.

— Да, — согласился Второй, — и мощных взрывчатых средств они тоже не применяют. Правда, толку от этого тоже не было бы никакого. Нам бы они вреда не принесли, разве что отбросили бы немного.

— Но это принципиально невозможно! — возразил Третий, — Нельзя применить взрывчатку в такой атмосфере — здесь не могут распространяться газы.

— Замечательная атмосфера, — отметил Первый, — Мне нравится!

И это было естественно, ведь он был построен специально для такой атмосферы! Роботы серии Зет были первыми и пока единственными за всю историю «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», которые по своему внешнему виду даже отдаленно не напоминали людей: приземистые и плотные, с низко расположенным центром тяжести, они имели по шесть массивных ног, способных нести тонны веса при силе тяжести, в два с половиной раза превышающей земную. Скорость нервных импульсов у них во столько же раз превосходила необходимую для земных условий, чтобы компенсировать гравитацию. Сделаны были роботы из сплава бериллия, иридия и бронзы, устойчивого ко всем известным окислителям и способного противостоять любым разрушающим воздействиям, кроме разве что атомного дезинтегратора мощностью в тысячу мегатонн.

Для окончательной ясности можно отметить такую подробность: настолько неуязвимы и могучи были эти роботы, что к ним не приклеилась ни одна из тех уменьшительно-ласкательных кличек, которыми обычно награждают роботехники свои создания. Правда, нашелся один умник, который предложил было называть этих роботов «Зизи», — но и у него не хватило духу сказать это громко и уж тем более повторить.

Последние часы ожидания роботы провели в попытках составить наилучшее описание внешнего вида юпитериан. Зет-1 сделал в своей памяти отметку о том, что юпитериане имеют щупальца и что у них отмечается осевая симметрия, но дальше этого не пошел. Второй и Третий пытались помочь ему, как могли, но тоже многого не добились.

— Трудно что-либо описать, — в конце концов резюмировал Третий, — когда не располагаешь объектом для сравнения. А эти существа не похожи ни на одно из известных — они не укладываются в позитронные связи моего мозга. Это же все равно что пытаться описать гамма-лучи роботу, который не имеет приборов для их восприятия.

Как раз в это время обстрел прекратился. Роботы сосредоточили внимание на происходящем за пределами корабля.

Группа юпитериан неровными рядами приближалась к кораблю. Точно определить способ их передвижения было крайне трудно: то они двигались ползком, то им помогал ветер, и тогда они передвигались довольно быстро.

Роботы вышли из корабля навстречу юпитерианам, которые остановились в десяти футах от корабля. Обе стороны не двигались и хранили молчание.

Зет-2 сказал:

— Похоже, они наблюдают за нами, но вот как — не могу понять. Кто-нибудь из вас различает у них какие-либо фото- чувствительные органы?

— Не сказал бы, — ответил Третий, — Я вообще ничего в них не могу понять.

Наконец со стороны юпитериан послышалось металлическое позвякивание, и Зет-1 радостно проговорил:

— Это радиокод! Наконец-то прибыл специалист по коммуникации!

Так оно и было. Сложнейшая система точек и тире, над которой уже целых двадцать пять лет упорно трудились юпитериане и земляне, обитавшие на Ганимеде, стала наконец средством общения. Впервые ею пользовались на таком близком расстоянии. Момент был поистине исторический!

Один из юпитериан остался на месте, остальные отступили назад.

Юпитерианин прощелкал:

— Откуда вы прибыли?

Зет-З, как наиболее развитой в умственном отношении, взял на себя ответственность за ведение переговоров.

— Мы прибыли со спутника Юпитера, Ганимеда.

— Что вам нужно? — спросил юпитерианин.

— Всего лишь информация. Мы прибыли, чтобы исследовать ваш мир и доставить обратно результаты исследования. Мы бы с радостью приняли вашу помощь в э…

Резкий писк сигналов радиокода прервал его вежливую тираду.

— Вы должны быть уничтожены.

Зет-З умолк и обратился к своим товарищам:

— Все нам правильно говорили люди. Они нас предупреждали, что эти существа очень странные.

Снова перейдя на радиокод, он поинтересовался:

— Почему?

По всей вероятности, юпитерианин решил, что этот вопрос в ответе не нуждается. Он сказал:

— Если вы улетите отсюда в течение одного оборота нашей планеты, мы пощадим вас — пощадим до тех пор, пока не настанет великий день начала войны, когда мы отправимся на Ганимед и сотрем с его лица всех мерзких тварей.

— Мне хотелось бы заметить, — начал было Третий, — что мы, представители Ганимеда и внутренних планет…

Юпитерианин снова не дал ему закончить:

— Нашей астрономии известно о существовании Солнца и четырех спутников нашей планеты. Никаких внутренних планет не существует.

Третий глубоко задумался.

— Хорошо, рассматривайте нас как представителей Ганимеда. Мы не имеем никаких планов завоевания Юпитера. Мы готовы предложить вам дружбу. Двадцать пять лет ваш народ поддерживал связь с человеческими существами с Ганимеда. Разве есть какой-нибудь повод объявлять войну так внезапно?

— Двадцать пять лет, — последовал ледяной ответ, — мы считали обитателей Ганимеда юпитерианами. Когда же мы обнаружили, что это не так, что мы сочли низших животных достигшими высот юпитерианского разума, мы поняли, что обязаны смыть это бесчестье. Мы, — торжественно закончил он, — народ Юпитера, не потерпим рядом с собой ни одну тварь!

Борясь с порывами ветра, юпитерианин отошел назад. Судя по всему, переговоры были окончены.

Роботы удалились внутрь корабля.

Зет-2 расстроенно проговорил:

— Похоже, дела плохи, а? Все так, как нам рассказывали наши хозяева, люди. У местных жителей ярко выражена мания величия, и тех, кто не признает их могущества, они не в силах выносить.

— Эта ненависть, — подхватил Третий, — как раз и является естественным порождением мании. Беда в том, что их ненависть не беззуба. У них полным-полно оружия, и наука, по-видимому, далеко шагнула.

— Вот теперь я уже совсем не удивляюсь тому, — вмешался Первый, — что нас упорно инструктировали ни в коем случае не подчиняться распоряжениям юпитериан. Какие ужасные, напыщенные, невозможные создания! — Он закончил свое высказывание с типичной для робота преданностью и верой: — Уверен, ни один человек никогда не повел бы себя подобным образом!

— Не имеет смысла говорить об этом, — сказал Третий, — хотя это и сущая правда, факт остается фактом: наши хозяева, люди, в ужасной опасности. Юпитер — гигантская планета, юпитериан очень много, и они наверняка имеют больше ресурсов, чем вся Земная Империя. Если им когда-нибудь удастся создать силовое поле, которое можно использовать для космических полетов, как это уже умеют делать люди, наши хозяева, — они захватят всю Солнечную систему. Нам надлежит выяснить, как далеко они продвинулись в этом направлении, каким оружием располагают, какие ведут приготовления и тому подобное. Наш долг доставить эти сведения людям, поэтому давайте подумаем, что нам делать дальше.

— Нам вряд ли легко удастся все узнать, — возразил Второй, — От юпитериан помощи ждать не приходится.

В принципе, он мог бы этого и не говорить.

Третий немного подумал и сказал:

— Думаю, нам остается одно: ждать. Ведь они целых тридцать часов пытались нас уничтожить, но у них ничего не вышло, хотя они, несомненно, старались как могли. Мания величия диктует необходимость сохранять собственное достоинство, и предъявленный нам ультиматум — лучшее тому подтверждение. Нет, они ни за что не позволили бы нам улететь, если бы могли уничтожить нас. Если же мы не улетим, им придется сделать вид, что это они сами нас здесь задержали, — не признаваться же им в том, что выдворить нас они не могут.

И вновь наступило ожидание. Шли дни за днями. Обстрел не возобновлялся. Роботы не улетали. И наконец прозвучал сигнал вызова, и роботы вновь встретились с юпитерианином, знавшим радиокод.

Если бы модели Зет обладали чувством юмора, они бы от души посмеялись. А так — они просто ощутили глубокое удовлетворение.

Юпитерианин сообщил:

— Мы приняли решение позволить вам немного задержаться, чтобы вы могли воочию убедиться в нашем могуществе. Затем вы вернетесь на Ганимед и сообщите остальным тварям, что их ждет ужасная и неминуемая гибель и что наступит она не позже чем через один оборот Юпитера вокруг Солнца.

Зет-1 отметил в памяти, что это произойдет через двенадцать земных лет — именно такова продолжительность обращения Юпитера вокруг Солнца.

Третий вежливо ответил:

— Благодарю вас. Можем ли мы проследовать с вами в ближайший населенный пункт? Нам бы хотелось очень многое узнать.

Немного подумав, он добавил:

— К нашему кораблю, конечно, желательно не приближаться.

Последняя фраза прозвучала исключительно как просьба — никакой угрозы в ней и в помине не было. Ни один из роботов серии Зет не был ни в малейшей степени воинственным. Всякая возможность агрессивности была самым тщательным образом заблокирована. При той мощи, которой обладали эти роботы, добродушие было залогом успеха их испытаний на Земле.

Юпитерианин ответил:

— Нас не интересует ваш мерзкий корабль. Ни один юпитерианин не станет пачкаться о него. Да, вы можете отправиться вместе с нами, но ни один из вас не должен приближаться ни к одному юпитерианину ближе чем на десять футов. В противном случае вы будете уничтожены на месте без предупреждения.

— Упрямые какие! — шепотом проговорил Второй, когда процессия двинулась вперед, навстречу ветру.

Город представлял собой порт на побережье огромного аммиачного озера. Ураганный ветер вздымал громадные валы, которые со страшной скоростью, усиленной притяжением, неслись к берегу и обрушивались на него. Сам по себе порт был вовсе не велик и не впечатляющ; по всей вероятности, большая часть города размещалась под поверхностью.

— Каково население этого пункта? — спросил Третий.

Юпитерианин ответил:

— Это совсем маленький городок. Население его — всего десять миллионов.

— Ясно. Запиши, Первый.

Первый послушно записал и с восхищением уставился на озеро. Он осторожно тронул Третьего за локоть и спросил:

— Послушай, а как ты думаешь, рыбка тут водится?

— Какая разница?

— Мне кажется, это нужно выяснить. Ведь люди приказали нам собрать как можно больше информации, — Из трех роботов Первый был самым наивным и поэтому понимал приказы буквально.

Второй добродушно предложил:

— Да ладно, пускай Первый сходит и посмотрит, если уж ему так хочется. Ничего страшного, пусть малыш позабавится.

— Ладно, пускай. Только недолго, Первый. Мы сюда не на рыбалку прилетели, если на то пошло. Ну ладно, давай, Первый.

Зет-1 быстро преодолел полосу пляжа и с шумным плеском погрузился в аммиачные волны.

Юпитериане не поняли ни слова из того, что говорили друг другу роботы, но с пристальным вниманием уставились на озеро.

Специалист по радиокоду отщелкал:

— Очевидно, ваш товарищ решил расстаться с жизнью, потрясенный нашим могуществом.

— Ничего подобного, — спокойно отозвался Третий. — Просто он решил исследовать живые организмы, если таковые водятся в аммиаке, — И доверительно добавил: — Видите ли, наш друг временами очень любопытен. Он не так умен, как мы двое, но это не его вина. Мы понимаем это и стараемся быть снисходительными.

Наступила неловкая пауза. Наконец юпитерианин вынес приговор:

— Он утонет.

Третий небрежно ответил:

— Этого опасаться не стоит. Мы не тонем. Сможем ли мы войти в город, когда он возвратится?

Как раз в это мгновение в нескольких сотнях футов от берега раздался сильный всплеск. За ним последовало еще несколько, и к берегу протянулась полоса пены.

Вскоре над поверхностью показалась голова Первого. Он медленно вышел на берег. Но он был не один! Кто-то следовал за ним! Какое-то существо гигантского размера, казалось, целиком состоявшее из клыков, клешней и шипов. Вскоре стало ясно, что оно следует за Первым вовсе не по своей воле: Первый волочил его за собой! Существо не сопротивлялось и не подавало никаких признаков жизни.

Зет-1 смущенно приблизился и заговорил на радиокоде.

— Мне очень жаль, — сказал он, обращаясь к юпитерианину, — что так случилось, но это существо напало на меня. Я только наблюдал за ним и вел записи. Искренне надеюсь, что оно не слишком ценное…

Ответ последовал далеко не сразу, поскольку при появлении чудовища ряды юпитериан заметно дрогнули. Но как только стало ясно, что чудище мертво, порядок быстро восстановился. Некоторые, самые отважные, с любопытством принялись тыкать страшилище щупальцами.

Третий принялся извиняться:

— Надеюсь, вы простите нашего друга. Он порой неуклюж. У нас вовсе не было намерений нанести хоть какой-нибудь вред обитателям Юпитера, поверьте!

— Оно напало на меня, — оправдывался Первый. — Оно меня укусило без всякого повода с моей стороны. Смотрите!

И он продемонстрировал всем зловещий двухфутовый клык, острый конец которого был сломан.

— Оно обломило клык о мое плечо и чуть меня не поцарапало. Я его только немного отодвинул, чтобы оно ушло, — а оно умерло. Простите меня…

Юпитерианин наконец обрел дар речи, но говорил заикаясь:

— Это… дикое животное… оно… редко встречается так близко от берега, но это озеро и у берега глубокое.

Третий, все еще чувствовавший себя неловко, предложил:

— Если вы можете употребить это существо в пищу, мы будем только рады…

— Нет! — резко отозвался юпитерианин, — Мы сумеем найти себе пропитание без помощи всяких тва… без посторонней помощи. Сами ешьте.

Зет-1 слегка размахнулся и забросил существо обратно в озеро. Третий вежливо поблагодарил:

— Спасибо за любезное предложение, но мы не нуждаемся в пище. Мы вообще не едим.

В сопровождении примерно двухсот вооруженных юпитериан роботы преодолели целую серию спусков и оказались в подземной части города. Внизу он выглядел совсем иначе, чем на поверхности: это был настоящий мегаполис.

Их подвели к автомобилям с дистанционным управлением — естественно, ни один благородный, уважающий себя юпитерианин ни за что на свете не согласился бы настолько уронить собственное достоинство, чтобы разместиться в одном автомобиле с такими тварями. Автомобили со страшной скоростью устремились к центру города. Роботы, однако, успели подсчитать, что город протянулся миль на пятьдесят из конца в конец и уходит под поверхность Юпитера как минимум миль на восемь.

— Если рассматривать этот город за пример юпитерианского, — печально заключил Зет-2, — то вряд ли наши известия сильно порадуют наших хозяев, людей. Ведь мы произвольно избрали место посадки на Юпитере, и шанс оказаться вблизи действительно крупного населенного пункта был один из тысячи. Как сказал юпитерианин, это еще совсем небольшой город.

— Десять миллионов юпитериан… — задумчиво проговорил Третий, — Значит, все население составляет несколько триллионов, а это много, очень много, даже для Юпитера. Вероятно, цивилизация их целиком урбанизирована, а это, в свою очередь, означает, что научное развитие продвинулось очень далеко. Если они владеют силовым полем…

У Третьего не было шеи, поскольку в интересах мощи головы моделей Зет были прочно закреплены на туловище, а тончайший позитронный мозг был защищен тремя слоями иридиевого сплава толщиной в дюйм каждый. Но будь у него шея, он бы расстроенно покачал головой.

Наконец автомобили затормозили на большой площади. Во все стороны разбегались широкие проспекты. Отовсюду на роботов глазели любопытные юпитериане — точно так же вели бы себя в подобной ситуации и земляне.

Специалист по радиокоду приблизился и сообщил:

— Мне пора покинуть вас до наступления следующего периода активности. Мы решили оказать вам большую любезность и приготовили для вас помещение. При этом мы пошли на большие неудобства — ведь нам придется потом все сломать и перестроить заново. Однако вам будет позволено немного поспать.

Зет-Третий протестующе помахал рукой и ответил:

— Благодарим вас за хлопоты, однако мы прекрасно можем остаться и здесь. Если вы нуждаетесь в сне и отдыхе, отдохните, конечно. Что касается нас, то мы никогда не спим.

Юпитерианин не сказал ни слова, однако, будь у него лицо, выражение его в это мгновение, наверное, было бы интересно наблюдать. Он ушел, а роботы остались в автомобиле, под охраной вооруженных юпитериан, которые часто сменяли друг друга.

Минули часы, и наконец ряды охранников раздвинулись, чтобы пропустить специалиста по радиокоду. Вместе с ним прибыли еще два юпитерианина, которых он представил:

— Официальные представители нашего правительства милостиво согласились побеседовать с вами.

Один из официальных представителей, как выяснилось, знал код, поскольку тут же вступил в беседу, едва дав договорить своему соотечественнику:

— Твари! Выйдите из машины, чтобы мы могли получше разглядеть вас.

Роботы откликнулись на этот приказ со всей готовностью, и в то время как Третий и Второй вышли с правой стороны, Первый рванулся сквозь левую дверцу. Слово «сквозь» употреблено здесь в буквальном смысле, поскольку он не заметил механизма, предназначенного для открывания дверцы, и из машины появился, держа в руках саму дверцу, два колеса и ось. Машина осела набок, а Зет-1, потрясенный случившимся, уставился на результат своей поспешности.

Наконец он робко прощелкал:

— Простите, пожалуйста. Надеюсь, это не слишком дорогая машина?

Зет-2 добавил смущенно:

— Наш товарищ порой неловок. Простите его.

А Зет-З в это время отчаянно пытался приладить на место части автомобиля.

Зет-1 предпринял еще одну попытку оправдаться:

— И потом, материал, из которого сделана эта машина, очень непрочный. Видите?

Тут он взялся за лист металлопластика площадью в квадратный фут и толщиной в три дюйма и слегка сжал его обеими руками. Лист немедленно раскололся на две половинки.

— Я, конечно, должен был это учесть, простите.

Представитель юпитерианского правительства сказал несколько более миролюбивым тоном:

— Все равно эта машина должна была подвергнуться уничтожению после того, как вы осквернили ее своим присутствием.

После паузы он продолжил:

— Существа! Мы, юпитериане, не страдаем неприличным любопытством, но нашим ученым нужны факты.

— Вполне с вами согласен, — дружелюбно отозвался Третий. — И нам тоже.

На последнее замечание юпитерианин не ответил.

— По всей вероятности, у вас отсутствуют масс-чувствительные органы. Каким образом вы распознаете отдаленные объекты?

Третий очень заинтересовался.

— Вы хотите сказать, что ваш народ обладает способностью воспринимать массу объектов?

— Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы… ваши наглые вопросы… о нас.

— Следовательно, объекты с небольшой массой вы можете видеть насквозь, они для вас прозрачны даже в темноте? — Он обернулся к Второму: — Вот как они видят. Их атмосфера для них прозрачна, как открытое пространство.

Юпитерианин сердито защелкал:

— Отвечайте немедленно на мой вопрос, не то мое терпение иссякнет и я отдам приказ о вашем уничтожении.

Третий с готовностью ответил:

— Мы чувствительны к энергии, юпитерианин. Мы способны настраиваться на всю шкалу электромагнитного спектра по собственному желанию. В данный момент наше зрение вдаль обеспечивается нашим собственным радиоизлучением, а на близком расстоянии мы видим с помощью… — Он запнулся и обратился ко Второму: — В радиокоде ведь нет слова, обозначающего гамма-лучи?

— Я, по крайней мере, этого слова не знаю, — ответил Второй.

Третий, обращаясь к юпитерианину, закончил:

— А на близком расстоянии мы видим с помощью другого излучения, для которого в радиокоде нет обозначения.

— Из чего состоит ваше тело? — спросил юпитерианин.

Второй прошептал:

— Вероятно, он спрашивает об этом, поскольку его масс- чувствительность не позволяет ему проникнуть взглядом за нашу оболочку. Для него она, вероятно, слишком плотна. Следует ли нам отвечать ему?

Третий неуверенно проговорил:

— В основном мы состоим из иридия. Еще в нас есть немного меди, олова, бериллия и незначительное количество других веществ.

Юпитериане отступили, и, судя по тому, как начали двигаться разнообразные части их неописуемых тел, они оживленно обсуждали услышанное, хотя ни единого звука слышно не было.

Затем официальный представитель вернулся.

— Существа с Ганимеда! Мы приняли решение показать вам некоторые из наших заводов, чтобы вы смогли увидеть хотя бы малую часть наших великих достижений. Затем мы позволим вам вернуться, дабы вы смогли посеять отчаяние и страх среди остальных тва… всех остальных обитателей внешнего мира.

Третий сказал Второму:

— Обрати внимание на особенности их психологии. Они все время подчеркивают свое превосходство, чтобы не утратить достоинства.

На радиокоде он сказал:

— Благодарим вас за предоставленную нам возможность.

Однако процесс спасения собственного достоинства был успешен, как вскоре убедились роботы. Показ достижений был впечатляющим. Юпитериане показали им все, все объяснили, с готовностью отвечали на все вопросы, и Зет-1 сделал немало огорчительных для себя заметок.

Военный потенциал этого единственного так называемого «небольшого городка» в несколько раз превышал боевую мощь Ганимеда. Еще десять таких «городков» — и конец Земной Империи. А ведь десять городов — это только капля в море по сравнению со всей мощью Юпитера!

Первый тронул Третьего за руку, и тот обернулся:

— В чем дело?

Зет-1 со всей серьезностью сказал:

— Если у них есть силовое поле, нашим хозяевам-людям конец, так?

— Боюсь, что так. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что юпитериане не показали нам правого крыла завода. Очень может быть, что именно там они занимаются силовыми полями. Если это так, они, наверное, держат производство в секрете. Нам следовало бы узнать. Силовое поле — самое главное, ты же знаешь.

Третий задумчиво поглядел на Первого.

— Пожалуй, ты прав. Стоит всем поинтересоваться. Нельзя ничего упускать.

Они находились на крупном сталелитейном заводе и наблюдали, как за секунду из-под гигантского пресса выходит по двадцать стопудовых устойчивых к воздействию аммиака кремниево-стальных балок. Третий поинтересовался:

— А что находится в том крыле?

Представитель правительства проконсультировался с заводским начальством и ответил:

— Там находится горячий цех. Для идущих там процессов нужны такие высокие температуры, которых не в состоянии выдержать живые организмы. Все операции там осуществляются дистанционно.

Он подошел к стене, от которой несло жаром, и указал на вмонтированное в нее окошечко из прозрачного материала. Таких окошечек в стене было много — целый ряд. Сквозь них сочился тусклый красноватый свет, приглушенный мрачной атмосферой Зет-1 подозрительно посмотрел на юпитериан и прощелкал:

— А можно мне войти туда и посмотреть? Мне интересно.

Третий сказал:

— Это ребячество, Первый. Они говорят правду. Хотя ладно, пойди погляди. Только недолго, нам надо идти дальше.

Юпитерианин предупредил:

— Вы не понимаете, что такое высокая температура. Вы погибнете.

— О нет, — небрежно отозвался Первый, — Для нас никакой жар не страшен.

Зет-1 подошел к ближайшей печи и постучал по ней. Поскольку невысокий рост не позволял ему заглянуть внутрь, он наклонил к себе печь так, что расплавленный металл почти выплеснулся из нее. Он с любопытством посмотрел на него, а потом опустил руку внутрь и помешал металл, чтобы определить его консистенцию. Проделав это, он вытащил руку, стряхнул с нее капли расплавленного металла и вытер остатки об одну из своих могучих ног. Медленно пройдясь вдоль линии печей, он повернул назад и подал знак, что хочет выйти.

Когда он появился в дверном проеме, юпитериане, отойдя подальше, окатили его струей аммиака. Жидкость кипела, пузырилась и испарялась до тех пор, пока температура Первого не пришла в норму.

Спокойно стоя под струями аммиачного душа, Первый сказал товарищам:

— Они правду говорили, силовых полей там нет.

Третий начал было:

— Ну вот видишь…

Но Первый нетерпеливо прервал его:

— Нет смысла тянуть. Люди, наши хозяева, велели нам все разузнать, значит, надо разузнать.

Он обернулся к юпитерианину и без малейшего колебания спросил:

— Послушайте, юпитерианская наука разработала силовые поля?

Такая прямолинейность была, разумеется, следствием интеллектуальной ограниченности Первого. Второй и Третий знали это и от комментариев воздержались — извиняться не стали.

Юпитерианин наконец вышел из оцепенения, в котором до сих пор пребывал, потрясенно разглядывая руку Первого — ту самую, что побывала в кипящем металле.

— Ты сказал: «силовые поля»? Значит, именно это вас больше всего интересует?

— Да, — твердо ответил Первый.

Это признание так повысило уверенность в себе юпитериан, что сигналы радиокода немедленно зазвучали резко и грубо:

— Тогда пойдемте, твари!

Третий сказал Второму:

— Смотри-ка, мы уже опять «твари». Следует заключить, что ничего хорошего нас не ожидает.

Второй молча согласился.

Теперь их доставили на окраину города. Они попали в комплекс зданий, который можно было приблизительно сравнить с земным университетом.

Никто им ничего не объяснял, да они и сами не спрашивали. Юпитерианский чиновник быстро шел вперед, а роботы следовали за ним, будучи совершенно убеждены в том, что впереди их ожидает самое худшее.

Когда вся процессия уже ушла вперед, Зет-1 неожиданно остановился у проема в стене, за которым располагалось обширное помещение, и поинтересовался:

— А там что такое?

В помещении стояли узкие низкие столы, за которыми юпитериане работали со странными на вид устройствами, оснащенными сильными электромагнитами длиной в дюйм.

— Что там такое? — повторил свой вопрос Первый.

Юпитерианин недовольно обернулся.

— Это студенческая биологическая лаборатория. Там нет ничего такого, что вам интересно.

— А чем они занимаются?

— Они изучают микроскопические формы жизни. Вы что, до сих пор микроскопа никогда не видели?

Третий вмешался:

— Почему же? Он видел, но не такие. Наши микроскопы работают по другому принципу, в его основе лежит рефракция лучистой энергии. А ваши, очевидно, устроены по принципу масс-экспансий. Очень изобретательно.

Зет-1 спросил:

— Можно мне посмотреть на один из ваших препаратов?

— Какой в этом смысл? Вы не сможете воспользоваться нашим микроскопом из-за своих сенсорных ограничений, а нам придется выбросить препараты, оскверненные вашим прикосновением.

— Но мне вовсе не нужен микроскоп, — возразил Первый. — Я могу легко переключиться на микроскопическое зрение.

И он поспешил к ближайшему столу, в то время как студенты-юпитериане брезгливо сгрудились в углу лаборатории. Первый, отодвинув микроскоп, внимательно рассмотрел предметное стекло, затем с удивленным видом взял второе, третье, четвертое…

Подойдя к чиновнику-юпитерианину, Первый спросил:

— Они ведь должны были быть живые, не так ли? Эти крошечные червячки?

— Конечно, — ответил юпитерианин.

— Странно… стоило мне посмотреть на них, и они погибали.

Третий воскликнул:

— Мы забыли о гамма-излучении! Пойдем скорее отсюда, Первый, а то мы погубим всю микроскопическую жизнь в этой лаборатории.

Обернувшись к юпитерианину, он сказал:

— Боюсь, что наше присутствие здесь смертельно для более нежных форм жизни. Лучше нам уйти отсюда поскорее. Мы надеемся, вы подыщете замену погибшим образцам. И раз уж мы заговорили об этом, я бы посоветовал вам держаться от нас подальше, поскольку наше излучение может плохо сказаться на вашем здоровье. Как вы себя сейчас чувствуете? Надеюсь, все в порядке?

Юпитерианин в гордом молчании возглавил процессию, однако сразу же удвоил дистанцию.

До тех пор, пока роботов наконец не привели в огромный зал, не было сказано ни слова. В самом центре зала висели громадные металлические капсулы. Они висели сами по себе — точнее, без видимой поддержки, — преодолевая чудовищную силу притяжения Юпитера.

Юпитерианин гордо прощелкал:

— Вот вам силовое поле в самом совершенном виде, наше новейшее достижение. Внутри этой капсулы находится вакуум, и оболочка выдерживает давление нашей атмосферы и вдобавок эквивалент веса двух больших кораблей. Ну, что вы на это скажете?

— Теперь вам доступны космические полеты, — ответил Третий.

— Вот именно. Ни металл, ни пластик не могут удержаться в вакууме нашей атмосферы, а силовое поле — может. И силовое поле станет нашим космическим кораблем. За год мы сможем произвести десятки тысяч таких кораблей. И тогда мы обрушимся на Ганимед, чтобы стереть с его лица претендующих на разумность тварей, которые осмеливаются оспаривать наши права на владычество во Вселенной!

— Но ведь человеческие существа с Ганимеда никогда не пытались… — начал было объяснять Третий.

— Молчать! — выкрикнул юпитерианин, — А теперь ступайте прочь и поведайте им обо всем, что вы здесь видели. Их собственные силовые поля — такие, как то, которым оборудован ваш корабль, — гораздо слабее наших, и самый маленький юпитерианский корабль в сотни раз превзойдет ваш по размеру и мощи.

Третий сказал:

— Делать нечего, мы вернемся и передадим все, что вы сказали. Если вы будете так добры проводить нас к нашему кораблю, мы попрощаемся с вами. Только… я думаю, вам это будет интересно: вы кое-чего не поняли. Конечно, у людей на Ганимеде есть силовые поля, но только наш корабль никаким силовым полем не снабжен. Нам оно не нужно.

Робот развернулся и дал знак своим товарищам следовать за ним. Некоторое время они молчали, потом Первый с отчаянием предложил:

— Не попытаться ли нам уничтожить их оборудование?

— Без толку, — ответил Третий, — Они победят нас числом. Не стоит. Все равно через десять земных лет с людьми, нашими хозяевами, будет покончено. Нет никакой возможности противостоять Юпитеру. Пока юпитериане были привязаны к поверхности своей планеты, люди были в безопасности. Но теперь, когда у них есть силовое поле… Словом, нам осталось только сообщить людям об этом. Может быть, если они успеют подготовить убежища, кому-то из них удастся выжить какое-то время.

Город остался позади. Они стояли на открытой юпитерианским ветрам равнине у озера. Корабль виднелся на горизонте темной точкой. Неожиданно юпитерианин заговорил:

— Существа, вы сказали, что на вашем корабле нет силового поля?

Третий равнодушно отозвался:

— Нам оно ни к чему.

— Но как же тогда ваш корабль не взорвался в космическом вакууме, если внутри его — атмосферное давление?

И он помахал щупальцем, призывая в свидетели юпитерианскую атмосферу, давящую на них с силой в двадцать миллионов фунтов на квадратный дюйм.

— Ну, — объяснил Третий, — это очень просто. Наш корабль негерметичен. Давление внутри и снаружи одинаковое.

— Даже в космосе? Внутри корабля — вакуум? Вы лжете!

— Пожалуйста, можете обследовать наш корабль. Он не имеет силового поля, и он негерметичен. А что тут такого удивительного? Мы не дышим. Энергию мы получаем напрямую от атомного источника. Наличие или отсутствие воздуха для нас особого значения не имеет, и в вакууме мы себя превосходно чувствуем.

— Но… абсолютный ноль!

— И это для нас не важно. Мы сами регулируем собственную температуру. Температура окружающей среды нас не волнует.

После паузы Третий сказал:

— Ну а теперь прощайте. До корабля мы сами доберемся. Мы передадим людям на Ганимеде ваши условия: война до победного конца!

Но юпитерианин сказал:

— Подождите! Я сейчас вернусь.

Он развернулся и поспешил обратно в город.

Прошло три часа, прежде чем он вернулся. Видно было, что он спешил и очень устал. Остановившись на обычном расстоянии от роботов, он затем шаг за шагом робко приблизился к ним почти вплотную. Зазвучали сигналы радиокода — робкие, подобострастные:

— Уважаемые господа! Я связался с главой нашего правительства, который теперь ознакомлен со всеми фактами, и я уполномочен заверить вас в том, что единственное желание Юпитера — мир.

— Простите, не понял? — изумленно осведомился Третий.

Юпитерианин затараторил:

— Мы готовы вступить в переговоры с Ганимедом и не предпримем никаких попыток выйти в космос. Наши силовые поля будут применяться исключительно на поверхности Юпитера.

— Но… — заикнулся Третий.

— Наше правительство будет радо принять любых других представителей братского народа Ганимеда, если таковые пожелают посетить нас. Если досточтимые господа не откажутся принять пожелания мира и дружбы…

Дрожащее щупальце протянулось к ним, и Третий в полном изумлении осторожно пожал его. Второй и Первый точно так же бережно и почтительно обошлись с двумя протянутыми им щупальцами.

Юпитерианин торжественно провозгласил:

— Да здравствует вечный и несокрушимый мир между Юпитером и Ганимедом!

Корабль, протекавший, как дырявое решето, вновь был в космосе. Давление и температура вновь установились на нуле, а роботы провожали взглядами громадный, постепенно уменьшающийся и удаляющийся шар Юпитера.

— Они были совершенно искренни, — сказал Зет-2, — и это очень приятно, но в чем причина внезапного превращения, я понять не могу.

— Лично мне кажется, — высказал свое предположение Зет-1, — что юпитериане в конце концов осознали всю порочность мысли об уничтожении людей. Это так естественно.

Зет-З вздохнул и сказал:

— Тут все дело в психологии. У этих юпитериан такая мания величия, что, раз уж они не смогли уничтожить нас, им оставалось одно — не ударить в грязь лицом. Все эти демонстрации достижений, все их объяснения — все было бравадой, попыткой заставить нас почувствовать свое ничтожество перед их мощью и величием.

— Это все понятно, — не унимался Второй, — но…

Третий продолжил свою мысль:

— Но все получилось наоборот. Не мы были унижены, а они убедились в том, что мы не тонем, не едим и не спим, что нам не вредит расплавленный металл. Самое наше присутствие оказалось губительным для юпитерианской жизни. Последним их козырем оставалось силовое поле. Когда же они поняли, что и оно нам не нужно, что мы можем жить в вакууме при абсолютном нуле, они сдались. — Он умолк и потом задумчиво добавил: — А если уж такая мания величия дает трещину, дальше она уже трещит по всем швам.

Двое его товарищей задумались над сказанным, а потом Второй проговорил:

— Но все равно в этом нет смысла. Какое им дело до того, что мы умеем и чего мы не умеем делать? Ведь мы же всего-навсего роботы. Не с нами же им воевать!

— А вот в этом-то как раз все и дело, Второй, — тихо проговорил Третий. — Я, честно говоря, додумался до этого только тогда, когда мы уже покинули Юпитер. Понимаешь, ведь мы по недосмотру не удосужились сообщить им, что мы — всего-навсего роботы.

— Они у нас не спрашивали, — возразил Первый.

— Вот именно. Таким образом, они решили, что мы — человеческие существа и что все человеческие существа похожи на нас!

Он последний раз задумчиво взглянул на Юпитер.

— Так что ничего удивительного, что они передумали.

СТРАННИК В РАЮ

Глава 1

Они были братьями. Не потому, что оба принадлежали к роду человеческому, и не потому, что воспитывались в одном интернате. Они были братьями в древнем, биологическом смысле этого слова. К ним, безусловно, относился старинный термин «родственники» — слово, появившееся много веков назад, задолго до Катастрофы, когда архаичное племенное образование — семья — еще имело некоторую ценность.

Как же это было неприятно! Правда, Энтони почти совсем забыл огорчения детских лет, а в иные периоды своей жизни даже вовсе не вспоминал об этом досадном обстоятельстве. Но случилось так, что Энтони оказался неразрывно связан с Уильямом, и жизнь превратилась в цепь непрерывных мучений.

Все было бы не так ужасно, сложись обстоятельства иначе. Пусть бы они по обычаю, существовавшему до Катастрофы (а Энтони когда-то интересовался историей), носили одну фамилию, и только.

Теперь всякий мог взять любую фамилию и менять ее, сколько заблагорассудится. Значение имела лишь цепочка символов, присваивавшихся при рождении и остававшихся неизменными навсегда.

Уильям назвал себя Анти-Аут. Свою фамилию он считал знаком профессионализма. Разумеется, выбор фамилии был его личным делом, но он, безусловно, свидетельствовал о дурном вкусе. Энтони в тринадцать лет отдал предпочтение фамилии Смит и с тех пор не имел ни малейшего желания поменять ее.

Будучи простой, его фамилия тем не менее давала возможность отличаться от окружающих, коль скоро Энтони ни разу не довелось встретить однофамильца. Фамилия Смит была очень распространена у тех, кто жил до Катастрофы, почему, возможно, сегодня она стала столь редкой.

Но когда эти двое, Энтони и Уильям, оказывались рядом, различие в фамилиях не имело значения — слишком уж бросалось в глаза их внешнее сходство.

Они не были близнецами и немогли ими быть. В противном случае одному из них просто не позволили бы появиться на свет. Однако физическое сходство проявляется иногда и в неблизнецовой ситуации, особенно если дети имеют общих родителей — обоих родителей. Энтони Смит был моложе брата на пять лет, но братья были одинаково носаты, с тяжелыми веками и ямочками на подбородке — такой им выпал генетический жребий. Их родители напрашивались на неприятности, когда из странной склонности к повторению решили завести второго ребенка.

Теперь, когда силою обстоятельств они снова оказались рядом, первой реакцией окружающих на их сходство были изумленные взгляды и подчеркнутое молчание. На что Энтони пытался не обращать внимания, а Уильям из чистой бравады, если не в силу извращенности, во всеуслышание заявлял, что они братья. Присутствующие при этом намеревались было уточнить, имеет ли место полное кровное сходство, но хорошее воспитание, как правило, брало верх, и они отворачивались с самым равнодушным видом. Со временем, правда, такие инциденты происходили все реже. Большинство сотрудников проекта «Меркурий» знали об их родстве — да и как этого можно было не знать? — и старались избежать неловкой ситуации.

Что же касается Энтони… Не то чтобы Уильям ему не нравился, вовсе нет. Не будь он братом Энтони или будь они не похожи внешне, они бы отлично поладили.

Однако все сложилось так, как сложилось…

Было не легче от того, что в детстве они играли вместе и учиться начали в одном интернате. Кстати говоря, от их матери это потребовало непростых маневров. Родив двух детей от одного отца и исчерпав таким образом лимит, поскольку для рождения третьего ребенка от одних и тех же родителей требовались очень веские причины, она почему-то захотела навещать своих сыновей одновременно. Мать была странной женщиной.

Старший, Уильям, естественно, покинул интернат первым. Он выбрал занятие наукой — генной инженерией. Энтони узнал об этом из письма матери еще в пору его учения в интернате. К тому времени он уже достаточно хорошо понимал, что к чему, и настоял в разговоре с директрисой, чтобы это письмо было последним. Однако запомнил навсегда то мучительное чувство стыда, которое пережил из-за письма матери.

Энтони тоже стал ученым, как и рекомендовал психолог, обнаруживший в нем способности к исследовательской деятельности. Но, оказавшись в науке, сохранил опасение — пророческое, как теперь стало ясно, — встретиться с братом. Именно поэтому он выбрал специальность телеметриста. Более далекую от генной технологии область трудно было себе представить. Во всяком случае, так ему казалось…

Потом, из-за сложностей с осуществлением проекта «Меркурий», все пошло шиворот-навыворот. Проект зашел в тупик, но объявилось спасительное предложение, и Энтони, сам того не ведая, угодил в ловушку, подстроенную его родителями много лет назад. Причем, по иронии судьбы, предложение исходило именно от него, самого Энтони.

Глава 2

Уильям Анти-Аут имел о проекте «Меркурий» самое поверхностное представление. Примерно такое же, как о межзвездных экспедициях, отправившихся в путь задолго до его рождения, или о колонии на Марсе, или о попытках создать подобные колонии на астероидах. Все эти сведения оставались на периферии его сознания. Сколько он себя помнил, попытки освоения космического пространства вообще не слишком занимали его. Но однажды в компьютерной распечатке ему попалась на глаза фотография нескольких сотрудников проекта «Меркурий», фотография привлекла его раньше всего тем, что одного из сотрудников звали Энтони Смит. Уильям немедленно вспомнил странную фамилию, выбранную его братом. Брата звали Энтони. Двух Энтони существовать не могло.

Он внимательно вгляделся в лицо на фотографии. Ошибиться было невозможно. Он посмотрел в зеркало. Да, ошибиться невозможно.

С одной стороны, это было забавно, но, с другой стороны, он понимал это, можно угодить в неловкую ситуацию. Да, как ни отвратительно, они — родные братья, и с этим ничего не поделаешь. Их отец и мать, начисто лишенные воображения, сделали то, чего уже не исправишь.

Собираясь на работу, Уильям, по рассеянности очевидно, сунул распечатку в карман и за обедом наткнулся на нее. Он опять пристально вгляделся в лицо увлеченного человека. Уильям про себя отметил прекрасное качество фотографии.

За столом с ним сидел Марко Как-там-была-его-фамилия-на-той-неделе. Марко полюбопытствовал:

— Что ты разглядываешь, Уильям?

Повинуясь внезапному импульсу, Уильям протянул ему фотографию:

— Это мой брат. — Произнося эту фразу, он чувствовал себя так, словно бы добровольно полез в заросли крапивы.

Марко, хмурясь, посмотрел на фотографию и спросил:

— Кто? Тот, что стоит рядом с тобой?

— Нет, тот, который я. Я хочу сказать, который выглядит, как я. Это мой брат.

На этот раз пауза затянулась надолго. Наконец, возвращая фотографию, Марко спросил безразличным тоном:

— Общие родители?

— Да.

— И отец и мать?

— Да.

— Забавно!

— Вот и мне так кажется, — вздохнул Уильям, — Здесь написано, что он работает телеметристом в Техасе. А я здесь исследую аутизм.

Однако в тот же день Уильям выбросил из головы мысль о брате и распечатку тоже выбросил. Ему не хотелось, чтобы распечатка попала в руки его нынешней подружки. Его утомляло ее грубоватое чувство юмора и радовало, что она не хочет иметь ребенка. У него-то ребенок уже был. Он родился несколько лет назад, и в его производстве Уильям сотрудничал с маленькой брюнеткой. Звали ее не то Лаура, не то Линда.

А еще спустя примерно год в жизни Уильяма появился Рэндалл, и на мысли о брате просто не оставалось времени.

Впервые о Рэндалле Уильям услышал, когда тому исполнилось шестнадцать лет. Его все усиливавшаяся замкнутость приняла такие формы, что руководство интерната в Кентукки, где Рэндалл воспитывался, приняло решение о его ликвидации, однако дней за восемь или десять до усыпления кому-то пришло в голову сообщить о нем в Нью-Йорк, в Институт науки о человеке (обычно его называли Институтом гомологии).

Доклад о Рэндалле Уильям получил в числе прочих докладов, и поначалу он ничем не привлек его внимания. Ему предстояла поездка в интернат в Западной Виргинии. Поездка разочаровала его, и в пятидесятый раз поклявшись себе впредь производить инспектирование только с помощью телевизионного изображения, он решил, раз уж его занесло в такую даль, завернуть еще и в интернат в Кентукки. Собственно, ничего особенного от этой поездки он не ожидал.

Однако после первых же десяти минут знакомства с генетической моделью Рэндалла Уильям связался с институтом, чтобы сделать компьютерные расчеты. В ожидании ответа он откинулся на спинку стула в легкой испарине от мысли, что только в последнюю минуту, поддавшись неясному импульсу, завернул в Кентукки. Не случись этого, Рэндалла через неделю, а то и раньше, не стало бы. Обычно ликвидация происходила так: лекарство безболезненно вводили в систему кровообращения, и человек погружался в мирный сон, который становился все глубже, постепенно превращаясь в самое смерть. У лекарства было сложное название из двадцати трех слогов. Уильям, как и все, называл его нирванамином.

Уильям спросил:

— Как его полное имя, мадам?

Директриса ответила:

— Рэндалл Нихто, господин ученый.

— Никто! — воскликнул Уильям.

— Н-и-х-т-о, — произнесла директриса по буквам. — Он выбрал фамилию год назад.

— И вы не придали этому значения? Это звучит как «никто»! Вам не пришло в голову доложить об этом молодом человеке в прошлом году?

— Я не думала… — начала директриса виновато.

Уильям махнул рукой. Откуда ей знать? По критериям, предлагаемым учебником, генетическая модель Рэндалла действительно не заслуживала внимания. Но именно эту сложную комбинацию Уильям с коллегами пытались получить, проводя бесконечные эксперименты с детьми, страдающими аутизмом.

Рэндалл был на пороге ликвидации! Марко, самый здравомыслящий человек в их группе, всегда возмущался тем, что интернаты слишком уж настаивают на абортах до рождения и ликвидации после рождения. Он доказывал, что любая генетическая модель должна иметь возможность развиваться и никого нельзя ликвидировать, не проконсультировавшись с гомологистом.

— Но ведь гомологистов не хватает, — спокойно возражал Уильям.

— Но мы могли бы просматривать все генетические модели хотя бы на компьютере, — отвечал Марко.

— Чтобы спасти нечто полезное для нас?

— Нечто, что могло бы быть полезным для гомологии сегодня или в будущем. Научиться правильно понимать себя — значит изучать генетические модели в действии, и заметь, что именно аномальные, порой чудовищные модели дают максимум информации. Всей нашей науке было известно о человеке меньше, чем нам удалось узнать за время экспериментов над больными аутизмом…

Уильям, которому название «генетическая физиология человека» до сих пор нравилось больше, чем «гомология», покачал головой.

— Вспомни, с какой осторожностью нам приходится вести игру. Общество должно согласиться с полезностью наших экспериментов, а оно идет на это с трудом. Ведь наш материал — человеческая жизнь.

— Бесполезная жизнь. Предназначенная к ликвидации.

— Быстрая и легкая ликвидация — это одно, а наши эксперименты, обычно длинные и неприятные, — другое.

— Бывает, что мы им помогаем.

— А бывает — не помогаем.

Честно говоря, они понимали бессмысленность этого спора. Получить в свое распоряжение интересную аномалию — всегда проблема для гомологистов, а способа заставить человечество согласиться на увеличение их числа не существовало. Люди не могли забыть о травме, нанесенной Катастрофой.

Лихорадочный всплеск интереса к космическим разработкам мог быть (и был, по мнению некоторых социологов) следствием того, что, столкнувшись с Катастрофой, люди поняли, как уязвима жизнь на планете.

Но это не меняло дела.

Рэндалл был уникален. В его генетической модели характеристики, приводящие к аутизму, нарастали медленно и постепенно, и для ученых это означало, что о Рэндалле известно больше, чем о любом подобном пациенте. Удалось даже зафиксировать слабые проблески, отличающие его способ мышления, прежде чем он окончательно закрылся и спрятался в собственном панцире — безразличный, недостижимый.

Затем начался период, в течение которого Рэндалла подвергали все более длительной искусственной стимуляции, и мало- помалу раскрывались секреты его мозга, давая ключи к пониманию работы мозга всех людей, как тех, кто был подобен ему, так и тех, кого принято считать нормальными.

Полученные результаты были столь значительны, что Уильям стал понимать: его мечта об излечении аутизма — это не просто мечта. Уильям радовался, что выбрал себе фамилию Анти-Аут.

И как раз тогда, когда работа с Рэндаллом особенно радовала Уильяма, пришел вызов из Далласа. Начальство требовало, чтобы он переключился на новую проблему.

Оглядываясь назад, он так и не смог понять, чем, в конечном счете, было продиктовано его согласие поехать в Даллас.

Позже он, конечно, оценил, насколько удачно все сложилось, но почему он принял такое решение? Было ли у него в самом начале смутное, неясное предчувствие того, к чему оно может привести? Нет, этого быть не могло.

Было ли в нем неосознанное воспоминание о той старой распечатке с фотографией его брата? Наверняка и этого не могло быть.

Он позволил убедить себя, и только когда звук микрореакторного двигателя сменился мягким жужжанием и антиграв принял на себя нагрузку по мягкой посадке, только тогда он вспомнил о фотографии.

Энтони работал в Далласе и, как теперь вспомнил Уильям, в проекте «Меркурий». Именно этот проект упоминался в распечатке. Уильям сделал глотательное движение, почувствовав мягкий толчок и поняв, что путешествие окончено. «Но ситуация может оказаться неловкой», — подумал он.

Глава 3

На расположенной на крыше вертолетной площадке Энтони встречал прибывающего эксперта. Конечно, встречал его не он один, количество встречающих и их служебное положение ясно показывали всю серьезность ситуации. Энтони оказался здесь лишь из-за того, что именно он внес предложение, следствием которого стало прибытие гомологиста.

При мысли об этом его не покидала легкая неловкость. Он предложил путь, который мог оказаться выходом из тупика. Предложение горячо поддержали, однако не забывали подчеркивать, что предложение исходит именно от него. Такое поведение руководства могло означать только одно: если на этом пути их ожидает провал, под обстрелом окажется один Энтони.

Временами он погружался в невеселые размышления о том, возможно ли, чтобы его предложение было навеяно подсознательным воспоминанием о брате, занимающемся гомологией. Могло быть и так, но совсем не обязательно. Честно говоря, идея напрашивалась сама собой и наверняка бы пришла ему в голову, даже если бы его брат писал фантастические рассказы или этого брата вообще не существовало.

Проблема касалась планет, находящихся внутри земной орбиты.

Луна и Марс были колонизованы. Люди уже побывали на крупных астероидах и на спутниках Юпитера, планировался пилотируемый полет на Титан, крупный спутник Сатурна, — необходимое ускорение могло быть достигнуто за счет облета Юпитера и использования его гравитации. Ученые исследовали возможность путешествия за пределы Солнечной системы эта экспедиция должна была продлиться семь лет. Однако для людей до сих пор оставались недостижимыми планеты, находящиеся между Землей и Солнцем. Солнце внушало страх.

Из двух миров, находящихся внутри земной орбиты, Венера была малопривлекательной. Что же касается Меркурия…

Энтони еще не участвовал в проекте, когда Дмитрий Большой (на самом деле очень невысокий) произнес речь, результатом которой стали ассигнования, выделенные Всемирным Конгрессом на осуществление проекта «Меркурий».

Энтони слышал запись знаменитой речи Дмитрия. В подобных случаях традиция предписывала импровизацию, и, возможно, Дмитрий импровизировал, тем не менее речь была отлично выстроена. К тому же в ней были упомянуты практически все основные направления, по которым с тех пор развивался проект «Меркурий».

Центральная идея состояла в том, что нет необходимости ждать, пока развитие техники сделает возможным прорыв человека сквозь барьер солнечной радиации. Меркурий — уникальный мир, и его изучение может очень расширить знания человека. Кроме того, с поверхности Меркурия можно вести длительные наблюдения за Солнцем, которые другим способом производить невозможно.

При условии, что вместо человека наблюдения вел бы робот, помещенный на планету.

Создание робота, обладающего необходимыми техническими характеристиками, было возможно, а мягкая посадка — легка, как воздушный поцелуй. Однако что делать с роботом после того, как он окажется на Меркурии?

Робот мог бы производить наблюдения и действовать, сообразуясь с ними. Но для осуществления проекта нужно, чтобы робот совершал достаточно сложные и тонкие действия и чутко реагировал на окружающую обстановку. Но пока никто не мог сказать наверняка, сможет ли робот вообще вести наблюдения, и если сможет, то какие.

Чтобы быть готовым к любым неожиданностям и обеспечивать всю необходимую точность исследований, робот должен управляться компьютером. Некоторые кибернетики Далласа называли компьютер мозгом; Энтони, однако, к этому словесному штампу относился с презрением. Позже у него возникла мысль, что, возможно, это было результатом того, что исследованием человеческого мозга занимался его брат. Так или иначе, предполагалось снабдить робота настолько сложным и быстродействующим компьютером, чтобы он смог разбираться в обстановке не хуже, чем существо, от природы наделенное способностью мыслить.

Впрочем, портативных компьютеров такого уровня сложности не существовало, а если отправить на Меркурий робота, снабженного большим и тяжелым компьютером, он утратит мобильность, необходимую для достижения целей самого проекта. Возможно, когда-нибудь позитронные устройства, над которыми бились специалисты по роботехнике, добились бы оптимальных результатов, но пока этот день не настал.

Оставалась только одна возможность. Робот должен сообщать компьютеру на Землю все данные об окружающей среде, а компьютер на основании этих сведений — принимать решения и управлять роботом. Короче говоря, тело робота должно было находиться в одном месте, а его мозг — в другом.

Когда было принято решение использовать именно этот вариант, его техническое воплощение легло на телеметристов: как раз в это время Энтони и пришел в проект «Меркурий». Их группа разрабатывала методы приема и передачи сигналов, направленных в сторону Солнца, а иногда к объектам, находившимся за ним. Сигналы должны были преодолевать расстояние от пятидесяти до ста сорока миллионов миль, и влияние на них Солнца было непредсказуемым.

Энтони отдался новому делу со страстью и работал, как он впоследствии осознал, искусно и успешно. В большой степени его заслугой стали спроектированные группой три орбитальные станции, предназначенные для передачи сигналов и находящиеся на постоянной орбите вокруг Меркурия. Каждая из них могла посылать и принимать сигналы, осуществляя связь между Меркурием и Землей. Каждая могла почти бесконечно долго противостоять солнечной радиации и, более того, могла устранять помехи, вызванные влиянием Солнца.

Три одинаковые орбитальные станции находились на расстоянии немногим более миллиона миль от Земли вне плоскости эклиптики, так что могли осуществлять связь между Меркурием и Землей даже тогда, когда Меркурий оказывался за Солнцем и прямые сигналы ни с одной станции на поверхности Земли до него не доходили.

Сам робот представлял собой удивительный аппарат, результат объединенных усилий роботехников и телеметристов. Это была десятая, наиболее сложная модель из серии. По габаритам этот робот превосходил человека всего в два раза и был тяжелее только впятеро. Он мог воспринимать много больше данных об окружающей среде и реагировать на них, — если бы только удалось им управлять.

Однако довольно скоро стало очевидно, насколько сложным должен быть компьютер, управляющий роботом. Давая аппарату команду, «мозг» должен был предварительно просчитать все возможные последствия. А ведь каждый следующий шаг увеличивал число вероятных последствий, и количество вариантов возможного поведения робота стремительно множилось, как варианты ходов в шахматной партии, и телеметристы начали уже пользоваться компьютером, чтобы программировать компьютер, создающий программу для компьютера, который программировал компьютер, программирующий робота.

В общем, они запутались. Сам по себе робот, находившийся на базе в пустыне Аризоны, работал хорошо. Но при этом компьютер, находящийся в Далласе, не мог управлять им так, как требовалось, хотя условия на Земле были изучены досконально. Что же тогда говорить о…

Вот тут-то Энтони и внес свое предложение. 4 июля 553 года. Дата запомнилась ему по одной причине: полтысячелетия назад, точнее, 553 года назад, до Катастрофы, этот день был большим праздником в Далласе.

Обед был отличный. Экологическое равновесие в регионе строго контролировалось, но персонал проекта пользовался определенными льготами в снабжении продуктами. И в этот день меню предлагало удивительный выбор блюд. Энтони впервые в жизни попробовал жареную утку.

Жареная утка ему очень понравилась, хороший обед расположил Энтони к большей разговорчивости, чем обычно. Видимо, нечто подобное чувствовали и остальные, потому что Рикардо сказал:

— Мы никогда этого не сделаем. Признаемся хотя бы самим себе. Мы никогда этого не сделаем.

Честно говоря, так думали многие, а человека, которому бы ни разу не приходила в голову эта мысль, в их группе просто не было. Но, подчиняясь неписаному правилу, никто не высказывал свои сомнения вслух. Получать ассигнования на проект с каждым годом становилось все труднее, и открытое проявление пессимизма могло послужить последней каплей для того, чтобы проект перестали финансировать. И до тех пор, пока оставалась хотя бы призрачная возможность успеха, работу надо было продолжать.

Обычно Энтони не проявлял безудержного оптимизма, но тут он, наслаждаясь уткой, сказал:

— А почему бы нам не сделать? Скажи почему, и я докажу, что ты не прав.

Слова Энтони прозвучали вызывающе. Рикардо прищурил свои темные глаза:

— Ты хочешь, чтобы я сказал почему?

— Вот именно.

Рикардо отодвинулся от стола и повернулся к Энтони.

— Ладно, это не секрет. Естественно, Дмитрий Большой не скажет об этом ни в одном докладе, но ты ведь не хуже меня знаешь: для того чтобы точно выполнить проект «Меркурий», нам понадобится компьютер, сложный, как человеческий мозг, независимо от того, будет он на Меркурии или здесь, а его мы построить не можем. И единственное, что нам остается, — это игры с Всемирным Конгрессом, который дает деньги на нашу имитацию деятельности, и единственно полезное дело — запуски орбитальных станций.

Энтони ответил с благодушной улыбкой:

— Это легко опровергнуть. Ты сам дал ответ.

(Он играл? Может быть, экзотическая жареная утка настроила его на необычный стиль поведения? Или ему просто захотелось подразнить Рикардо?.. Или промелькнула безотчетная мысль о брате? Ни тогда, ни позже он не смог бы ответить на этот вопрос.)

— И каков же этот ответ? — Рикардо поднялся, высокий, худой, в распахнутом, как всегда, белом халате. Он скрестил руки на груди и возвышался над сидящим Энтони, как башня. Больше всего в этот момент Рикардо был похож на деревянный портновский метр. — Каков ответ?

— Ты сказал, что нам нужен компьютер, сложный, как человеческий мозг. Ну и хорошо, мы его сделаем.

— В том-то и дело, идиот, что мы не можем…

— Мы — не можем. Но есть другие, которые могут.

— Какие другие?

— Те, кто работает с мозгом. Мы просто здравомыслящие механики. У нас нет ни малейшего представления о строении человеческого мозга, о том, как он работает. Почему бы нам не обратиться к гомологисту и не поручить ему сконструировать компьютер?

С этими словами Энтони взял большую порцию гарнира к утке и с удовольствием ее съел. Вкус этого блюда он запомнил навсегда, а вот подробности того, что последовало за их спором с Рикардо, он вспомнить не мог.

Тогда у него и в мыслях не было, что кто-то принял его слова всерьез. Вокруг засмеялись, у всех было ощущение, что Энтони ловко вывернулся, вот они и смеялись над Рикардо. (Позже, конечно, они говорили, что сразу поняли, насколько важное предложение внес Энтони.)

Рикардо вспыхнул, ткнул пальцем в Энтони и сказал:

— Изложи это предложение в виде докладной. Спорим, что у тебя не хватит на это духа.

Во всяком случае, именно так это сохранилось в памяти Энтони. Рикардо, однако, утверждал, что отозвался с энтузиазмом: «Отличная мысль! Почему бы тебе не внести это предложение официально, Энтони?»

Так или иначе, Энтони подал свое предложение в письменном виде.

Дмитрию Большому оно понравилось. Наедине с Энтони он хлопнул того по плечу, сказав, что и его мысли шли в том же направлении, хотя он, конечно, не претендует на авторство по отношению к этой идее. («На случай провала», — подумал Энтони.)

Дмитрий Большой занялся поисками подходящего гомологиста. Энтони и в голову не приходило, что он должен интересоваться этими поисками. Он не знал ни гомологии, ни гомологистов, за исключением, конечно, брата, о котором не думал. Или, по крайней мере, не признавался себе в этом.

Итак, встречающие, в числе которых был и Энтони, ждали в секторе приема, когда дверь наконец отворилась, появились вновь прибывшие и началась церемония представления. В этот момент Энтони и обнаружил, что видит перед собой собственное лицо.

Он почувствовал, как краска заливает его щеки, и от всей души пожелал оказаться за тысячу миль отсюда.

Глава 4

Больше всего на свете Уильям желал бы теперь, чтобы воспоминание возникло раньше. Следовало бы предвидеть… Конечно, следовало бы.

Но он получил лестное предложение, мысли о возможном успехе волновали его все больше. Вероятно, он подсознательно избегал воспоминаний.

Начать с того, что Дмитрий Большой собственной персоной прибыл для разговора с ним. Дмитрий прилетел из Далласа в Нью-Йорк на самолете, и уже это взволновало Уильяма, чьим тайным грехом была любовь к чтению триллеров. Если герои романов хотели сохранить какую-то тайну, они всегда путешествовали лично: в конце концов, электронные путешествия, во всяком случае в романах, находились под контролем и каждый сигнал непременно перехватывался.

Уильям отпустил неуклюжую шутку по этому поводу, но Дмитрий, казалось, не слышал его. Он внимательно вглядывался в лицо Уильяма, думая о чем-то своем.

— Извините, — сказал он наконец, — Вы мне кого-то напоминаете.

(И даже его слова не вызвали у Уильяма никакого беспокойства. Как такое могло случиться? Ведь повод для беспокойства, безусловно, был.)

Дмитрий Большой, маленький толстенький человек, казалось, подмигивал собеседнику даже в те моменты, когда, по его словам, сердился или тревожился. У него был круглый нос картошкой, толстые щеки, и весь он был мягким. Своей фамилии он придавал большое значение. Уильям заметил это, когда Дмитрий при первой встрече поспешил сказать, по-видимому не в первый раз:

— Размер — не единственное, что может быть большим, мой друг.

Большую часть беседы, которая за этим последовала, составляли возражения Уильяма. Он ничего не знает о компьютерах. Ничего! У него нет ни малейшего представления о том, как они работают и как их программируют.

— Не имеет значения, не имеет значения, — говорил Дмитрий, выразительным жестом руки как бы отбрасывая все возражения. — Мы знаем компьютеры, мы умеем создавать программы. Вы только расскажите нам, что должен сделать компьютер, чтобы работать, как человеческий мозг.

— Я не уверен, что достаточно хорошо понимаю, как работает мозг, и смогу рассказать вам об этом, Дмитрий, — возразил Уильям.

— Вы самый выдающийся гомологист в мире, — сказал Дмитрий, — Я внимательнейшим образом изучил этот вопрос, — Эти слова оказались решающими.

Уильям слушал Дмитрия, нахмурившись. Он уже внутренне согласился с тем, что ему придется ехать в Даллас. Если человек давно и глубоко погружен в свою узкую специальность, он неизбежно начнет считать специалистов во всех других областях волшебниками, причем глубина этого заблуждения прямо пропорциональна глубине его собственного невежества в этих сферах… С течением времени Уильям узнал о проекте «Меркурий» намного больше того, что представляло для него интерес вначале.

В конце концов он спросил:

— А зачем вообще использовать компьютер? Почему бы одному из ваших людей или группе сотрудников посменно не принимать данные от робота и не посылать ему инструкции?

— Ой-ой-ой, — сказал Дмитрий, чуть не вскакивая со стула от возбуждения. — Вы просто не отдаете себе отчета в том, что люди слишком медленно соображают для этого: нужно мгновенно проанализировать все данные, поступающие от робота: температуру, и давление газа, и потоки космических лучей, и интенсивность солнечного ветра, и химический состав почвы, и по крайней мере еще три десятка вещей, — и решить, каким должен быть следующий шаг. Человек способен лишь управлять роботом, да и то не слишком эффективно, а компьютер сам был бы роботом. С другой стороны, — продолжал он, — люди умеют реагировать только на сиюминутные обстоятельства. Сигнал любого вида тратит на путешествие с Меркурия на Землю и обратно от десяти до двадцати двух минут. Время зависит от того, в какой точке своей орбиты находится каждая из планет. Это, как вы понимаете, изменить нельзя. Вы получаете результат наблюдения, отдаете приказание, но многое может случиться между тем моментом, когда сделано наблюдение, и тем, когда до робота дойдет указание, как ему следует реагировать. Люди не могут сделать поправку на то, что скорость света недостаточно велика, а компьютер может… Помогите нам, Уильям.

Уильям сказал мрачно:

— Я всегда готов провести для ваших сотрудников любую консультацию, если вы считаете, что это может оказаться полезным. Мой телесигнал в вашем распоряжении.

— Речь идет не о консультации. Вы должны поехать со мной.

— Лично? — спросил Уильям потрясенно.

— Конечно. Подобную работу нельзя выполнять, сидя на разных концах лазерного луча со спутником связи посередке. Это слишком дорого, слишком неудобно и, конечно, недостаточно секретно…

«Это действительно похоже на приключенческий роман», — решил Уильям.

— Приезжайте в Даллас, — продолжал Дмитрий, — и я покажу вам, что у нас есть. Тогда вы лучше поймете наши возможности. А потом поговорите с теми, кто занимается компьютерами. Пусть они поймут возможности вашего образа мышления.

Уильям понял, что настало время проявить решительность.

— Дмитрий, — сказал он, — у меня здесь своя работа. Важная работа, которую я не хочу бросать. Чтобы сделать то, что вы хотите, я должен буду оставить свою лабораторию на месяцы.

— Месяцы! — Дмитрий явно был ошеломлен, — Милый Уильям, наша работа может занять годы. Но ведь она имеет отношение к вашим проблемам.

— Нет, не имеет. Я знаю, что такое моя работа, управление роботом на Меркурии в нее не входит.

— Почему? Если все пойдет хорошо, вы, пытаясь заставить компьютер работать как мозг, узнаете больше о мозге. В результате вы вернетесь сюда, вооруженный новым знанием, полезным для того, что вы сегодня считаете своим делом. А пока вы в отъезде — разве у вас нет коллег, которые могут продолжать начатое? И разве вы не можете поддерживать с ними постоянную связь с помощью лазерных и телевизионных сигналов? И разве нельзя время от времени приезжать в Нью-Йорк? Ненадолго.

Уильям заколебался. Мысль об изучении мозга под другим углом зрения попала в цель. С этого момента он уже искал оправдание перед самим собой, чтобы поехать, по крайней мере ненадолго, только увидеть, на что это похоже… Он ведь всегда может вернуться.

Потом они с Дмитрием, простодушно наслаждавшимся поездкой, съездили на развалины старого Нью-Йорка. Старый Нью-Йорк был прекрасен, он восхитительно демонстрировал бессмысленную гигантоманию тех, кто жил до Катастрофы. Уильям подумал, что во время путешествия в Даллас он, может быть, тоже увидит какие-нибудь достопримечательности.

Собираясь в Даллас, Уильям начал подумывать о том, чтобы найти себе новую подругу. Хорошо бы найти ее в том регионе, где он не намерен жить постоянно.

Он имел лишь самое приблизительное представление о том, что от него требуется, но не тогда ли, подобно далекой зарнице, пришла ему в голову мысль, что, может быть…

Итак, он приехал в Даллас, вышел из вертолета и снова увидел сияющего Дмитрия. Маленький человек прищурился, потом обернулся и сказал:

— Я так и знал. Какое поразительное сходство!

Уильям посмотрел в ту сторону, куда смотрел Дмитрий, и увидел отпрянувшего… Ему было достаточно вспомнить собственное лицо, чтобы не усомниться: перед ним стоит Энтони.

На лице Энтони явственно читалось страстное желание скрыть их родство. От Уильяма требовалось только произнести вслед за Дмитрием «Поразительно!» и забыть, что Энтони его брат. Безусловно, генетические модели людей многообразны, тем не менее в природе возможно сходство даже при отсутствии родства.

Но Уильям был гомологистом, а работать с мозгом, не выработав невосприимчивости к некоторым деталям, не может никто, поэтому он сказал:

— Я уверен, что это Энтони, мой брат.

Дмитрий удивился:

— Ваш брат?

— Мой отец, — объяснил Уильям, — имел двух детей от одной и той же женщины, моей матери. Мои родители были странными людьми.

Потом он шагнул вперед, протянув руку, и у Энтони не было другого выбора, как обменяться рукопожатием… Инцидент, происшедший в секторе приема, когда прибыл эксперт, на несколько дней стал единственным предметом разговоров.

Глава 5

Раскаяние Уильяма, когда он понял, что натворил, было слабым утешением для Энтони.

После ужина в тот вечер они сидели рядом. Уильям сказал:

— Извини. Я думал, если худшее случится сразу же, то оно тут же и кончится. Но кажется, это не так. Я не подписывал никаких бумаг, никаких официальных договоров. Я уеду.

— И что хорошего? — спросил Энтони грубо, — Все теперь знают. Два тела и одно лицо. Этого достаточно, чтобы человека начало тошнить.

— Если я уеду…

— Ты не можешь уехать. Ведь это была моя идея.

— Вызвать меня сюда? — Уильям вытаращил глаза насколько это было возможно при его тяжелых веках, брови его поползли вверх.

— Нет, конечно. Пригласить гомологиста. Откуда я мог знать, что приедешь именно ты?

— Но если я уеду…

— Нет. Единственное, что теперь можно сделать, это справиться с задачей, если с ней вообще можно справиться. Тогда остальное не будет иметь значения.

(«Все прощается тому, кто добивается успеха», — подумал он.)

— Я не знаю, смогу ли я…

— Мы должны попытаться. Дмитрий поручил работу нам. «Это отличный шанс. Вы братья, — сказал Энтони, передразнивая тенор Дмитрия, — и понимаете друг друга. Почему бы вам не поработать вместе?» — Потом своим голосом, сердито: — Так что это неизбежно. Для начала объясни, чем ты занимаешься, Уильям? Мне нужно составить более точное представление о гомологии, чем то, которое вытекает из самого названия этой науки.

Уильям вздохнул.

— Но прежде прими, пожалуйста, мои извинения… Я работаю с детьми, страдающими аутизмом.

— Боюсь, я не понимаю, что это значит.

— Если обойтись без подробностей, я занимаюсь с детьми, которые не взаимодействуют с окружающим миром и не общаются с другими людьми, которые уходят в себя и замыкаются в себе так, что до них почти невозможно достучаться. Но я надеюсь когда-нибудь излечить это.

— Поэтому твоя фамилия Анти-Аут?

— Вообще говоря, да.

Энтони издал короткий смешок, но на самом деле его это не забавляло. В тоне Уильяма появился холодок.

— Я заслужил эту фамилию.

— Не сомневаюсь, — торопливо пробормотал Энтони. Он понимал, что надо бы извиниться, но не мог себя заставить. Преодолев возникшее напряжение, он вернулся к предмету разговора, — Ты чего-нибудь добился?

— В лечении? Пока нет. В понимании — да. И чем больше я понимаю…

По мере того как Уильям говорил, его голос теплел, а взгляд становился отсутствующим. Энтони было знакомо это удовольствие — говорить о том, чем заполнены твои ум и сердце, забыв обо всем остальном. Ему самому нередко доводилось испытывать подобное чувство.

Он слушал Уильяма предельно внимательно, стараясь вникнуть в то, чего на самом деле не понимал, поскольку понимание было необходимо. Он знал, что и Уильям будет слушать его так же.

Как отчетливо он все запомнил! Слушая Уильяма, он не думал, что все запомнит, да и не слишком хорошо понимал тогда, что происходит. Мысленно возвращаясь в прошлое, он видел все как в ярком свете прожектора и внезапно обнаружил, что может воспроизвести целые предложения того разговора почти дословно.

— Итак, мы полагаем, — говорил Уильям, — у ребенка, страдающего аутизмом, нет недостатка во впечатлениях. Он также вполне способен достаточно сложно их интерпретировать. Он скорее не принимает, отвергает внешние впечатления, хотя, безусловно, обладает потенциальными возможностями, необходимыми для полноценного взаимодействия с окружающим миром. Но запустить механизм этого взаимодействия удастся лишь тогда, когда мы найдем впечатление, которое он захочет воспринять.

— Ага, — сказал Энтони, чтобы показать, что слушает.

— Вытащить его из аутизма никаким обычным способом нельзя, потому что он не принимает тебя точно так же, как весь остальной мир. Но если ты наложишь арест на его сознание…

— Что?

— Есть у нас одна методика, при которой, по существу, мозг становится независимым от тела и осуществляет только функции сознания. Это довольно сложная техника, разработанная в нашей лаборатории… — Он сделал паузу.

— Тобой? — спросил Энтони, скорее из вежливости.

— В сущности, да, — сказал Уильям, слегка покраснев, но явно с удовольствием, — Поместив сознание под арест, мы предлагаем телу искусственно созданные ощущения, ведя при этом наблюдения за мозгом с помощью дифференциальной энцефалографии. Появляется возможность больше узнать о человеке, страдающем аутизмом, о наиболее желательных для него чувственных впечатлениях; попутно мы получаем новые данные о мозге в целом.

— Ага, — сказал Энтони, но на этот раз это было настоящее «ага», — А то, что вы узнали о мозге, можно использовать, работая с компьютером?

— Нет, — ответил Уильям, — Шанс равен нулю. Я говорил об этом Дмитрию. Я ничего не знаю о компьютерах и недостаточно знаю о мозге.

— А если я научу тебя разбираться в компьютерах и подробно объясню, что нам надо, что тогда?

— Этого недостаточно. Это…

— Брат, — произнес Энтони с предельной выразительностью. — Ты мой должник. Удели внимание нашей проблеме. Пожалуйста, попытайся применить к компьютеру все, что ты знаешь о мозге. Речь идет всего лишь о попытке, но я надеюсь, что попытка будет честной.

Уильям беспокойно шевельнулся и сказал:

— Я понимаю твое положение. Я попробую. И попытка будет честной.

Глава 6

Уильям попробовал. Предсказание Энтони сбылось, им пришлось работать вдвоем. Первое время то один, то другой сотрудник проекта наведывались к ним, и, поскольку скрыть родство было невозможно, Уильям сообщал каждому ошеломляющую новость о том, что они с Энтони — братья, пытаясь извлечь из этого какую-нибудь пользу. Но со временем коллеги перестали проявлять к ним повышенный интерес, и в их жизнь, подчиненную одной цели, больше никто не вмешивался. Когда Уильям приближался к Энтони или Энтони к Уильяму, любой, оказавшийся в это время рядом, как будто уходил сквозь стену.

Постепенно они преодолели напряженность и даже выработали собственный стиль общения. Случалось, они разговаривали так, будто не было никакого родства, никаких общих воспоминаний о детстве.

Энтони описал то, что требовалось от компьютера, просто, без технических терминов, а Уильям после долгих размышлений рассказал, как, с его точки зрения, работу компьютера можно уподобить работе мозга.

Энтони спросил:

— Это в принципе возможно?

— Не знаю, — ответил Уильям, — Попробуем. Может быть, он не будет работать. А может быть, будет.

— Стоило бы обсудить это с Дмитрием Большим.

— Давай сначала сами прикинем, что у нас получается. К нему надо идти с конкретными предложениями, а если их у нас нет, нечего и ходить.

Энтони заколебался:

— Мы пойдем к нему вместе?

Уильям проявил деликатность и сказал:

— Ты будешь нашим представителем. Какой смысл в том, чтобы лишний раз появляться вместе?

— Спасибо, Уильям. Если из этого что-нибудь получится, я воздам тебе по заслугам.

Уильям сказал:

— На этот счет у меня нет никаких опасений. Если идея чего-то стоит, я полагаю, что никто, кроме меня, не сможет воплотить ее в жизнь.

Они многократно и всесторонне обсудили ситуацию. Если бы не эмоциональная напряженность — следствие их родства, Уильям начал бы гордиться своим братом, который так быстро разобрался в чуждой для себя области.

Потом начались долгие обсуждения у Дмитрия Большого, беседы практически с каждым сотрудником проекта. Энтони посвятил им много дней, а после этих разговоров встречался с Уильямом один на один. Все это тянулось, как мучительная беременность, но в конце концов была получена санкция на создание того, что назвали «Меркурианским Компьютером».

У Уильяма появилась возможность расслабиться, и он отправился в Нью-Йорк. Он не планировал там задерживаться (разве мог он представить себе такое два месяца назад?), но надо было урегулировать свои дела в Институте гомологии.

В Нью-Йорке ему пришлось участвовать во множестве обсуждений, едва ли не в большем числе, чем в Далласе. Он должен был объяснить сотрудникам своей лаборатории, что произошло, и почему ему придется уехать, и как они должны продолжать дело без него. Потом было возвращение в Даллас с новым оборудованием и с двумя молодыми помощниками на неопределенно долгий отрезок времени.

Но Уильям не оглядывался назад. Собственная лаборатория и ее нужды не занимали его мысли. Сейчас он был полностью поглощен своей новой задачей.

Глава 7

Для Энтони это было тяжелое время. Облегчение, вызванное отсутствием Уильяма, очень скоро сменилось мучительными раздумьями, проникнутыми надеждой на то, что Уильям не вернется. Почему бы ему не прислать вместо себя своего заместителя, кого-нибудь другого? Кого-нибудь с другим лицом, чтобы Энтони больше не чувствовал себя монстром с двумя спинами и четырьмя ногами?

Однако Уильям вернулся. Энтони издалека наблюдал за бесшумно приземлившимся грузовым самолетом и за его разгрузкой. Но даже с такого расстояния он в конце концов узнал Уильяма.

Так тому и быть.

Энтони ушел. В тот же день он отправился к Дмитрию.

— Дмитрий, я не вижу никакой необходимости оставаться здесь. Мы разработали все детали. Исполнителем может быть кто угодно.

— Нет-нет, — сказал Дмитрий, — Идея принадлежит в первую очередь тебе. Ты должен увидеть ее воплощенной. Нет никакого резона делить славу.

Энтони подумал: «Никто другой не станет рисковать. Возможность провала сохраняется. Этого можно было ожидать».

Он заранее знал ответ Дмитрия, но все-таки упрямо продолжал:

— Понимаете, я не могу работать с Уильямом.

— Но почему? — Дмитрий сделал вид, что удивлен, — Вы так многого добились вместе.

— Я дошел до предела своих возможностей, Дмитрий, и больше не выдержу. Думаете, я не знаю, как это выглядит состороны?

— Милый мой! Ты слишком серьезно к этому относишься. Ясное дело, все на вас смотрят. Ведь они люди. Но люди способны привыкнуть ко всему. Я, например, уже привык.

«Не привык ты, толстый лицемер», — подумал Энтони и сказал:

— Я не привык.

— Ты неправильно на это смотришь. Ваши родители были эксцентричными, нельзя не признать, но, в конце концов, они не сделали ничего противозаконного. Это всего лишь причуда. Здесь нет ни твоей вины, ни вины Уильяма. Вас винить не в чем.

— Мы меченые, — сказал Энтони, быстро проведя рукой по лицу.

— Не настолько меченые, насколько тебе представляется. Я, например, вас различаю. Ты определенно моложе. Волосы у тебя больше вьются. Вы только на первый взгляд одинаковые. Слушай, Энтони, у тебя будет столько времени, сколько захочешь, любая помощь, которая тебе понадобится, любое оборудование, которое ты сможешь использовать. Я уверен, что работа пойдет чудесно. Подумай об удовлетворении…

Энтони, конечно, сдался и согласился помочь Уильяму хотя бы наладить оборудование. Уильям, казалось, был тоже уверен, что работа пойдет чудесно. Не так замечательно, как сказал Дмитрий, но вполне гладко.

— Дело только в том, чтобы установить правильные связи, — сказал он, — хотя, должен признать, это очень серьезное «только». Твоя задача — получить изображение сенсорных сигналов на экране, чтобы мы имели возможность осуществлять… Я ведь не могу сказать «ручной контроль», правда? Значит, чтобы мы могли осуществлять интеллектуальный контроль и управлять реакциями компьютера, если это понадобится.

— Это технически возможно, — отозвался Энтони.

— Тогда давай приступим… Слушай, мне понадобится по меньшей мере неделя, чтобы наладить связи и быть уверенным в инструкциях…

— Программах, — поправил Энтони.

— Ну, поскольку это твоя сфера, я буду пользоваться твоей терминологией. Мои ассистенты и я запрограммируем Меркурианский Компьютер, но не по-твоему.

— Надеюсь, что не по-моему. Для того и требовался гомологист, чтобы создать программу более тонкую, чем та, которую может написать простой телеметрист. — Говоря это, он не пытался скрыть иронию.

Уильям не обратил внимания на его тон и ответил:

— Начнем с простого. Мы заставим робота ходить.

Глава 8

Прошла неделя. За тысячу миль от них, в Аризоне, робот начал ходить. Ходить ему было трудно, иногда он падал, иногда задевал лодыжкой о препятствия, а то вдруг поворачивался на одной ноге и шел в совершенно неожиданном направлении.

— Это ребенок, который учится ходить, — говорил Уильям.

Иногда заходил Дмитрий, которому захотелось посмотреть на их достижения.

— Поразительно! — восклицал он.

Энтони, однако, так не думал.

Шли недели, месяцы. Робот делал успехи, возможности его становились все больше по мере того, как в Меркурианский Компьютер вводили все более сложные программы. (Уильям попробовал было говорить о Меркурианском Компьютере как о мозге, но Энтони этого не допустил.) Но то, что получалось, Энтони все-таки не устраивало.

— Это не годится, Уильям, — сказал наконец Энтони. Накануне ночью он не спал.

— Странно, — ответил Уильям холодно, — А я как раз собирался сказать тебе, что мы, кажется, победили.

Энтони с трудом сдержался. Напряженная работа, постоянное присутствие Уильяма и неуклюжий робот — это было больше, чем он мог вынести.

— Я собираюсь уволиться, Уильям. Бросить эту работу. Извини… Ты ни при чем.

— Конечно, при чем, Энтони.

— Дело не только в тебе, Уильям. Это провал. Мы не справимся с задачей. Ты видишь, какой робот неуклюжий, а ведь он на Земле, всего за тысячу миль отсюда, сигнал проходит туда и обратно за доли секунды. Когда он будет на Меркурии, передача сигнала займет минуты, эта задержка заложена в Меркурианский Компьютер. Надеяться, что робот будет работать, — безумие.

Уильям сказал:

— Не уходи, Энтони. Ты не можешь уволиться сейчас. Я предлагаю послать робота на Меркурий. Я уверен, что он готов.

Энтони засмеялся громко и издевательски.

— Ты сошел с ума, Уильям.

— Нет. Ты, кажется, думаешь, что на Меркурии будет труднее, а это не так. Труднее на Земле. Этот робот сконструирован в расчете на одну треть земного притяжения, и в Аризоне он работает в условиях тройной нагрузки. Он рассчитан на четыреста градусов Цельсия, а работает при тридцати, он рассчитан на безвоздушное пространство, а работает в атмосфере.

— Робот имеет достаточно ресурсов, чтобы это преодолеть.

— Его механическая часть, безусловно, может это выдержать, а как насчет Компьютера? Его взаимодействие с роботом, находящимся не в тех условиях, для которых он предназначен, затруднено… Пойми, Энтони, если ты хочешь, чтобы компьютер был таким же сложным, как мозг, тебе придется мириться с идиосинкразией… Знаешь, давай сделаем так. Добьемся совместными усилиями, чтобы робота послали на Меркурий. Экспедиция займет шесть месяцев, а я на это время возьму отпуск. Ты избавишься от меня.

— Кто будет присматривать за Меркурианским Компьютером?

— К настоящему моменту ты знаешь, как он работает, к тому же тебе в помощь я оставлю двух своих парней.

Энтони отрицательно покачал головой.

— Я не могу взять на себя ответственность за Компьютер, и я не возьму на себя ответственность за предложение послать робота на Меркурий. Он не будет работать.

— Я уверен, что будет.

— Полной уверенности у тебя быть не может. А ответственность на мне. Именно я окажусь виноватым. Тебе-то ничего не будет.

Позднее Энтони осознал, что это был решающий момент. Уильям мог бы оставить все как есть. Энтони мог бы уволиться. И они потеряли бы все.

Но Уильям сказал:

— Мне ничего не будет? Слушай, отец с матерью поступили так, как поступили. Хорошо. Я сожалею об этом не меньше твоего, но дело сделано, и есть нечто забавное в том, что получилось в результате. Когда я говорю об отце, я имею в виду твоего отца тоже, и есть масса людей, которые могут сказать о себе то же самое: братья, сестры, брат и сестра. А когда я говорю «мама», я имею в виду твою маму, и есть масса людей, которые могут сказать так же. Но я не знаю двух других людей, даже не слышал никогда о тех, у кого были бы общие отец и мать.

— Я знаю, — сказал Энтони мрачно.

— Да, но попробуй понять мою точку зрения, — торопливо говорил Уильям, — Я гомологист. Я работаю с генетическими моделями. Ты когда-нибудь задумывался о наших генетических моделях? У нас общие родители, значит, наши генетические модели похожи больше, чем любая другая пара моделей на планете. Наши лица доказывают это наилучшим образом.

— Это я тоже знаю.

— Значит, если проект заработает и ты прославишься, это будет означать, что твоя генетическая модель в высшей степени полезна для человечества, следовательно, моя генетическая модель тоже… Неужели ты не понимаешь, Энтони? У нас общие родители, у меня твое лицо, твоя генетическая модель, значит, твоя слава и твой позор тоже мои. Они мои почти настолько же, насколько и твои, а если мне достанется слава или позор, они твои почти настолько же, насколько мои. Я не могу не быть заинтересован в твоем успехе. У меня для этого больше оснований, чем у кого-либо на Земле, оснований чисто эгоистических, таких эгоистических, какие только можно себе представить. Я на твоей стороне, Энтони, потому что ты — это почти я!

Они долго смотрели друг на друга, и Энтони в первый раз не обращал внимания на сходство лица, в которое он смотрел, со своим собственным.

Уильям сказал:

— Поэтому давай попросим, чтобы робота послали на Меркурий.

И Энтони сдался. После того как Дмитрий поддержал их требование (в конце концов, он давно этого ждал), Энтони провел большую часть дня в глубоких размышлениях. Потом он разыскал Уильяма и сказал:

— Послушай!

Последовала длинная пауза, которую Уильям не прерывал. Энтони опять сказал:

— Послушай!

Уильям терпеливо ждал. Энтони продолжал:

— Тебе совсем не надо уезжать. Я уверен, ты не хочешь, чтобы Меркурианский Компьютер обслуживал кто-то другой, а не ты.

Уильям спросил:

— Ты хочешь сказать, что сам намерен уехать?

— Нет, я тоже останусь.

— Нам не нужно много видеться.

Весь этот разговор для Энтони был преодолением ощущения, будто его душат. Горло сдавливало все сильнее, но он уже справился с самой тяжелой частью разговора.

— Мы не должны избегать друг друга. Не должны. Уильям неуверенно улыбнулся. Энтони не улыбнулся. Он повернулся и быстро ушел.

Глава 9

Уильям поднял глаза от книги. Прошел уже месяц с тех пор, как он перестал удивляться при виде входящего Энтони. Он спросил:

— Что-то не так?

— Кто знает? Они готовятся к мягкой посадке. Меркурианский Компьютер в боевой готовности?

Уильям знал, что Энтони известно все о состоянии Компьютера, но ответил:

— К завтрашнему утру, Энтони.

— И нет никаких трудностей?

— Абсолютно.

— Тогда надо просто ждать мягкой посадки.

— Да.

Энтони сказал:

— Что-нибудь будет не так.

— Ракетная техника давно осуществляет мягкие посадки, и делает это очень искусно. Все будет так, как надо.

— Столько работы впустую.

— Пока еще не впустую. И не будет впустую.

Энтони вздохнул.

— Может быть, ты прав, — Засунув руки глубоко в карманы, он побрел прочь, но, прежде чем коснуться дверного контакта, обернулся: — Спасибо.

— За что, Энтони?

— За то, что утешаешь.

Уильям криво улыбнулся, ему стало легче от того, что он сумел скрыть свои чувства.

Глава 10

В критический момент весь персонал проекта «Меркурий» был на ногах. У Энтони не было конкретных обязанностей, и он сидел у монитора, не сводя глаз с экрана. Робот был приведен в действие, и от него стали поступать визуальные сигналы.

По крайней мере, то, что появилось на экранах, было эквивалентом визуальной информации, хотя не было видно ничего, кроме тусклого свечения, — вероятно, это было изображение поверхности Меркурия. Время от времени по экрану пробегали тени, возможно, так выглядели неровности ландшафта. Энтони трудно было судить о том, что происходит, по изображению на экране, но те, кто находились у приборов, анализируя получаемые данные с помощью более тонких методов, чем простое наблюдение невооруженным глазом, были спокойны. И ни одна из маленьких красных лампочек, предвещающих опасность, не горела. Энтони поймал себя на том, что наблюдает больше за наблюдателями, чем за происходящим на экране.

Ему следовало бы спуститься вниз, туда, где возле Компьютера находился Уильям со своими помощниками. Компьютер будет включен только после мягкой посадки. Энтони следовало бы… Но он не мог себя заставить.

Тени побежали по экрану быстрее. Робот опускался — слишком быстро? Конечно, слишком быстро!

На экране появилось отчетливое пятно, при изменении фокуса оно стало темнее, потом светлее, до Энтони донесся какой-то шум, и прошло несколько долгих секунд, прежде чем он понял, что слышит слова: «Мягкая посадка! Получилось!»

Тихий разговор сменился возбужденным шумом. Все поздравляли друг друга, а на экране произошло нечто, из-за чего голоса и смех внезапно оборвались, как будто натолкнулись на стену молчания.

Изображение на экране изменилось и стало четким. В ярком-ярком солнечном свете, льющемся через тщательно защищенный фильтрами экран, они увидели скалу, ослепительно белую с одной стороны, черную, как чернила, с другой. Изображение сдвинулось вправо, потом влево, как будто пара глаз посмотрела налево, а потом направо. На экране появилась металлическая рука, было похоже, что робот рассматривает свое тело.

Энтони первым понял, что происходит, и молчание нарушил его крик:

— Компьютер заработал!

Ему самому показалось, что эти слова выкрикнул кто-то другой; он уже бежал за дверь, вниз по ступенькам, по коридору, а за спиной у него, как волна, поднимался шум голосов.

— Уильям! — закричал он, ворвавшись в комнату, — Все отлично, все…

Но Уильям поднял руку.

— Тсс. Пожалуйста. Компьютер не должен испытывать сильных ощущений, кроме тех, которые исходят от робота.

— Ты думаешь, он нас слышит? — прошептал Энтони.

— Может быть, не знаю.

В комнате, где находился Меркурианский Компьютер, стоял свой монитор, поменьше. Изображение на экране постоянно менялось: робот двигался.

Уильям сказал:

— Робот пробует двигаться. Первые шаги и должны быть неуверенными. Интервал между сигналом и ответом семь минут.

— Но он явно ходит увереннее, чем в Аризоне. Тебе не кажется, Уильям? — Энтони крепко сжимал плечо Уильяма, тряс его, не отрывая глаз от экрана.

Уильям ответил:

— Я уверен в этом, Энтони.

Солнце догорело в контрастном черно-белом мире, мире белого солнца на черном небе и белой каменистой земли, испещренной черными тенями. Сладкий запах солнца исходил от каждого освещенного им квадратного сантиметра металла, вступая в контраст с убивающей все запахи тенью на неосвещенной стороне.

Он поднял руку и посмотрел на нее, пересчитывая пальцы. Жарко, жарко, жарко, — загибая пальцы так, что они поочередно попадали в тень, он ощущал, как тепло медленно уходит из них, и это изменение в осязании дало ему почувствовать чистый, уютный вакуум.

Но вакуум не был абсолютным. Он поднял руки над головой, вытянул их и с помощью чувствительных датчиков на запястьях ощутил испарения — легкое, едва заметное прикосновение паров олова и свинца, пробивающихся через сильный запах ртути.

Он ощутил более густые испарения, подымающиеся снизу, — разнообразных силикатов, имевших своеобразный привкус металлических ионов. Он медленно переместил ногу по хрустящей спекшейся пыли и воспринял изменения в ощущениях как тихую и упорядоченную музыку.

И надо всем — Солнце. Он поднял глаза на него, большое, и толстое, и яркое, и горячее, и услышал его радость. Он видел протуберанцы, медленно поднимающиеся над краями диска, и слышал потрескивание каждого из них и другие счастливые голоса, звучащие над широким лицом Солнца. Когда он включил светофильтры, затеняющие фон, потоки водорода, летящие вверх, зазвучали как всплески мягкого контральто, он слышал приглушенный тонкий свист разлетающейся материи, в который врывался глубокий бас пятен, и причитания вспышек света, щелканье гамма-лучей и космических частиц, похожее на звук шарика для игры в пинг-понг, а вокруг ощущалось мягкое, пропадающее и снова появляющееся дыхание солнечного вещества, которое подступало и отступало, повинуясь космическому ветру, приносящему неповторимые, великолепные ощущения.

Он подпрыгнул и медленно поднялся в воздух с легкостью, которая до сих пор была ему незнакома, опустился и снова подпрыгнул, потом побежал, прыгнул, побежал снова, чувствуя, что его тело отлично приспособлено к великолепному миру, раю, в котором он находился.

После долгого странствия в полном одиночестве он наконец попал в рай.

Уильям сказал:

— Все в порядке.

— Но что он делает? — воскликнул Энтони.

— Все в порядке. Программа работает. Он проверял свои органы чувств. Сделал визуальные наблюдения, включил фильтры и изучил Солнце, проанализировал состав атмосферы и химическую природу почвы. Все системы работают.

— Но почему он бегает?

— Я полагаю, это его собственная идея, Энтони. Если ты хочешь создать компьютер такой же сложный, как мозг, ты должен смириться, что у него есть свои идеи.

— Бегать? Прыгать? — Энтони повернул к Уильяму встревоженное лицо. — Он что-нибудь сломает. Ты можешь управлять компьютером. Подави эти желания. Пусть он перестанет.

Уильям ответил резко:

— Нет. Не стану. Я пойду на риск того, что он причинит себе вред. Разве ты не понимаешь? Он счастлив. На Земле, в нашем мире, он не мог управлять собой. И вот он на Меркурии, его тело полностью приспособлено к этим условиям, его к ним готовили сотни ученых. Это рай для него, позволь ему наслаждаться.

— Наслаждаться? Он же робот.

— Я не говорю о металлическом роботе. Я говорю о мозге, который наконец-то живет той жизнью, для которой создан.

Меркурианский Компьютер, безопасность которого оберегали толстое стекло и сотни проводов, дышал и жил.

— Это Рэндалл попал в рай, — сказал Уильям, — Он попал в мир, ради которого ушел в себя, отвергая этот. Он обрел мир, для которого его тело идеально подходит, взамен мира, для которого его прежнее тело совсем не подходило.

Энтони с интересом вглядывался в экран:

— Кажется, он успокаивается.

— Конечно, — сказал Уильям, — он будет делать свою работу, и делать ее превосходно, потому что он счастлив.

Энтони улыбнулся и сказал:

— Неужели мы это сделали, ты и я? Слушай, пойдем к остальным, пусть они повосхищаются нами, а, Уильям?

Уильям удивился:

— Вместе?

И Энтони крепко взял его за руку:

— Вместе, брат!

КАК ИМ БЫЛО ВЕСЕЛО

Марджи тогда даже записала об этом в свой дневник. На странице с заголовком «17 мая 2157 года» она написала: «Сегодня Томми нашел самую настоящую книгу!»

Это была очень старая книга. Как-то дедушка рассказал Марджи, что, когда он был маленьким, его дедушка говорил ему, будто было время, когда все рассказы и повести печатались на бумаге.

Они переворачивали желтые хрупкие страницы, и было ужасно забавно читать слова, которые стояли на месте, а не двигались, как им положено, — ну, вы сами знаете, на экране. И потом, когда они переворачивали страницы назад, там были те же самые слова, что и раньше, когда они читали в первый раз.

— Ну вот, — сказал Томми, — Сплошное расточительство. Книгу ведь, наверное, выбрасывали, когда прочитают. А на нашем телеэкране прошло, должно быть, миллион книг и пройдет еще столько же. Уж экран-то я ни за что не выброшу.

— Я тоже, — сказала Марджи.

Ей было одиннадцать лет, и она видела гораздо меньше телекниг, чем Томми. Ему было тринадцать.

— Где ты ее нашел? — спросила она.

— В нашем доме. — Он показал рукой, не поднимая глаз, потому что был погружен в чтение, — На чердаке.

— А про что она?

— Про школу.

— Про школу? — с презрением сказала Марджи, — А чего про нее писать-то? Ненавижу школу.

Марджи всегда ненавидела школу, а теперь ненавидела как никогда. Механический учитель давал ей по географии контрольную за контрольной, и Марджи делала их все хуже и хуже, и тогда мама грустно покачала головой и послала за районным инспектором.

Это был маленький круглый человек с красным лицом и целым ящиком инструментов с циферблатами и проволоками. Он улыбнулся Марджи и дал ей яблоко, а затем разобрал учителя на части. Марджи надеялась, что он не сумеет собрать его снова, но он сумел, и примерно через час учитель был готов, огромный, и черный, и гадкий, с большим экраном, на котором он показывал все уроки и задавал вопросы. Экран был еще ничего. Больше всего Марджи ненавидела щель, куда ей приходилось всовывать домашние задания и контрольные работы. Она должна была писать их перфораторным кодом, которому ее научили, еще когда ей было шесть лет, и механический учитель в один миг высчитывал отметки.

Закончив работу, инспектор улыбнулся и погладил Марджи по голове. Он сказал маме: «Девочка здесь ни при чем, миссис Джонс. Видимо, сектор географии был несколько ускорен. Иногда это бывает. Я замедлил его до нормального десятилетнего уровня. А общий показатель ее успехов вполне удовлетворительный». И он снова погладил Марджи по голове.

Марджи была разочарована. Она надеялась, что учителя заберут совсем. Учителя Томми однажды забрали почти на целый месяц, потому что в нем полностью выключился сектор истории.

Вот почему она сказала Томми:

— С какой стати кто-нибудь станет писать о школе?

Томми с видом превосходства взглянул на нее:

— Потому что это не такая школа, как у нас, дурочка. Это старая школа, какая была сотни лет назад.

Марджи почувствовала себя задетой.

— Откуда мне знать, какие у них там были школы?..

Некоторое время она читала через его плечо, затем сказала:

— Ага, учитель у них был!

— Конечно, был. Только это был не настоящий учитель. Это был человек.

— Человек? Как же человек может быть учителем?

— А что тут такого? Он просто рассказывал ребятам и девчонкам, давал им домашние задания, спрашивал.

— Человек бы с этим не справился.

— Еще как бы справился. Мой отец знает не меньше, чем учитель.

— Не может этого быть. Человек не может знать столько, сколько учитель.

— Спорим на что хочешь, он знает почти столько же.

Марджи не была подготовлена к пререканиям на эту тему.

— А мне бы не хотелось, чтобы у нас в доме жил чужой человек, — заявила она.

Томми покатился со смеху:

— Ты же ничего не знаешь, Марджи! Учителя не жили в доме у ребят. У них было специальное здание, и все ребята ходили туда.

— И все ребята учили одно и то же?

— Конечно, если они были одних лет.

— А мама говорит, что учитель должен быть настроен на ум каждого мальчика или девочки и что каждого ребенка нужно учить отдельно.

— Значит, в те времена так не делалось. И если тебе это не нравится, можешь не читать.

— Я не говорю, что мне не нравится, — поспешно сказала Марджи. Ей хотелось почитать об этих странных школах.

Они не дочитали и до половины, когда мама Марджи позвала:

— Марджи! Школа!

Марджи оглянулась:

— Еще немножко, мамочка.

— Немедленно, — сказала миссис Джонс, — Томми, вероятно, тоже уже пора.

Марджи сказала, обращаясь к Томми:

— Можно, после школы я еще немножко почитаю с тобой?

— Там видно будет, — безразлично сказал Томми и ушел, посвистывая, с пыльной старой книгой под мышкой.

Марджи отправилась в школьную комнату. Школьная комната была рядом со спальней, и механический учитель уже стоял наготове и ждал Марджи. Он всегда стоял наготове в одно и то же время каждый день, кроме субботы и воскресенья, потому что мама говорила, будто маленькие девочки учатся лучше, если занимаются регулярно.

Экран светился, и на нем появились слова: «Сегодня по арифметике мы будем проходить сложение правильных дробей. Пожалуйста, опусти в щель вчерашнее домашнее задание».

Марджи со вздохом повиновалась. Она думала о старых школах, которые были в те времена, когда дедушкин дедушка был маленьким мальчиком. Все дети со всей округи кричали и смеялись на школьном дворе, вместе сидели в классах, а в конце дня вместе отправлялись домой. Они все учили одно и то же и могли помогать друг другу делать домашние задания и говорить о них.

И учителя были людьми…

Механический учитель писал на экране: «Когда мы складываем дроби 1/2 и 1/4…»

Марджи думала о том, как, должно быть, дети любили тогда школу. Она думала о том, как им было весело.

ДАВАЙТЕ ОБЪЕДИНИМСЯ

Мир и покой длились целое столетие, и люди забыли, что жизнь бывает и другой. Вряд ли они знали бы, как реагировать, если бы вдруг обнаружили, что началась война.

Конечно, и Элиас Линн, глава Бюро роботехники, не знал наверняка, как реагировать, когда ему наконец стало об этом известно. Штаб-квартира Бюро роботехники находилась в Шайенне, в соответствии со столетней традицией децентрализации, и Линн подозрительно уставился на молодого офицера службы безопасности из Вашингтона, который привез эту новость.

Элиас Линн был крупный мужчина, привлекательно некрасивый, со светло-голубыми глазами слегка навыкате. Обычно людям становилось неуютно под пристальным взглядом его глаз, но офицер безопасности оставался спокойным.

Линн решил, что его первой реакцией должно быть недоверие. Черт возьми, да ведь он действительно не поверил этому!

Он откинулся на спинку кресла и спросил:

— Насколько надежны эти сведения?

Офицер безопасности, представившийся как Ральф Дж. Брекенридж и предъявивший соответствующее удостоверение личности, был совсем юн, с полными губами, пухлыми щеками, которые часто заливала краска, и простодушным взглядом. Его одежда не соответствовала погоде в Шайенне, но, очевидно, была уместной в оборудованных кондиционерами помещениях в Вашингтоне, где, несмотря ни на что, до сих пор размещалась служба безопасности.

Брекенридж густо покраснел и ответил:

— В этом нет никаких сомнений.

— Уж вам-то, я полагаю, известно о Них все, — сказал Линн, не скрывая сарказма. Он не отдавал себе отчета в том, что, называя врага, невольно делает легкое логическое ударение: если бы он писал, слово «они» было бы написано с большой буквы. Эта привычка была характерна для людей его поколения, да и предыдущего тоже. Никто не говорил «Восток», или «красные», или «Советы», или «русские». Это было бы неточно, так как некоторые из Них не жили на Востоке, не были красными, советскими, тем более не были русскими. Так что было намного проще говорить «Мы» и «Они», и намного точнее.

Путешественники нередко рассказывали, что Они используют те же термины, только наоборот. Там «Они» были «Мы», а «Мы» — «Они».

Едва ли кто-нибудь еще задумывался над подобными вещами. Они стали вполне привычными. Не было даже ненависти. Сначала это называлось холодной войной. Теперь стало просто игрой, почти доброжелательной, с неписаными правилами и своего рода уважением к приличиям.

Линн спросил резко:

— С чего это Им вдруг захотелось нарушить патовую ситуацию?

Он поднялся и начал разглядывать висевшую на стене карту мира, разделенного на два региона легкими цветовыми границами. Неправильной формы территория слева была отмечена светло-зеленой краской. Меньшая, но столь же причудливой формы территория справа — розовой. Мы и Они.

За сто лет на карте не произошло существенных изменений. Потеря Формозы и обретение Восточной Германии лет восемьдесят тому назад были последними важными территориальными изменениями.

Имелось, однако, другое изменение, достаточно существенное: оно касалось окраски. Два поколения назад Их территория была мрачного кроваво-красного цвета, Наша — чисто, незапятнанно белой. Теперь цвета стали более нейтральными. Линн видел Их карты, точно такие же.

— Они бы этого не сделали, — сказал Линн.

— Они делают это в данную минуту, — ответил Брекенридж, — и вам бы стоило привыкнуть к этой мысли. Конечно, сэр, я понимаю, не слишком приятно думать, что Они могут оказаться намного впереди Нас в роботехнике.

Глаза его по-прежнему смотрели простодушно, но слова были настолько колкими, что Линн поежился.

Конечно, это объясняло, почему человек, возглавляющий всю отрасль роботехники, узнал о случившемся так поздно и таким образом — через офицера безопасности: он потерял доверие правительства, и если действительно его роботы проиграют в борьбе, ему нечего рассчитывать на политическое милосердие.

Линн произнес устало:

— Даже если то, что вы сказали, правда, Они не сильно опередили Нас. Мы могли бы создать гуманоидных роботов.

— Это правда, сэр?

— Да. В сущности, несколько экспериментальных моделей уже готовы.

— Они делали это десять лет назад, следовательно, опережают Нас на десять лет.

Линн смутился. Может быть, его недоверчивость в отношении всей этой истории на самом деле порождена уязвленным самолюбием и страхом потерять работу и доброе имя. Мысль, что так могло быть, привела его в замешательство, и он начал защищаться.

— Послушайте, молодой человек, паритет между Ними и Нами, как вы знаете, никогда не был полным во всех отношениях. Всегда Они оказывались впереди в каких-то областях, а Мы — в других. Если сегодня Они опередили Нас в роботехнике, то только потому, что Они вложили в роботехнику больше усилий, чем Мы. А это означает, что в какие-то другие отрасли Мы вложили больше усилий, чем Они. И следовательно, опережаем Их в исследовании силовых полей или, может быть, в гиператомной технике.

Собственные слова о том, что паритет не полный, огорчили Линна. Это была правда, но миру угрожала большая опасность. Мир зависел от того, насколько полным является равновесие сил. Если какое-либо из всегда существовавших различий склонит чашу весов слишком сильно в одну сторону…

В самом начале холодной войны соревнование между сторонами шло в создании термоядерного оружия, что сделало войну немыслимой. Соревнование переключилось с военной области на экономику и психологию и теперь шло главным образом в этих сферах.

Но обе стороны постоянно предпринимали попытки разрушить равновесие: создать систему защиты, которая могла бы отразить любой удар, создать такое оружие, удар которого нельзя было бы парировать своевременно, — создать что-нибудь, что снова сделало бы войну возможной. И совсем не потому, что какая-то из сторон отчаянно хотела войны, а из боязни, что противоположная сторона сделает решающее открытие первой.

В течение ста лет счет в игре был равным. И за это столетие, пока сохранялся мир, в результате интенсивных исследований были созданы силовые поля, освоено использование солнечной энергии, люди взяли под контроль насекомых и сконструировали роботов. Обе стороны начали развивать новую науку — менталистику. Такое название было дано биохимии и биофизике мысли. У каждой стороны были аванпосты на Луне и на Марсе. Человечество делало гигантские шаги вперед в результате навязанного двумя лагерями друг другу соревнования.

Для обеих сторон стало необходимым быть порядочными и гуманными, чтобы жестокость и тирания не побудили союзников перейти на другую сторону.

Невозможно, чтобы теперь паритет был нарушен и началась война.

Линн сказал:

— Я хотел бы посоветоваться с одним из моих сотрудников. Мне нужно узнать его мнение.

— Он заслуживает доверия?

Линн ответил с отвращением:

— О господи, есть ли среди занимающихся роботехникой хоть кто-нибудь, кого бы ваше ведомство не проверяло до изнеможения? Да, я ручаюсь за него. Если нельзя доверять Хэмфри Карлу Ласло, значит, у нас нет способа отразить атаку, которую, по вашим словам, Они предприняли, что бы Мы ни делали.

— Я слышал о Ласло, — сказал Брекенридж.

— Хорошо. Он подходит?

— Да.

— Тогда я позову его, и мы выясним, насколько, с его точки зрения, возможно вторжение роботов в США.

— Не совсем так, — мягко возразил Брекенридж, — Вы никак не поймете истинное положение вещей. Выясните его точку зрения на то, что роботы уже вторглись в США.

Ласло был внуком венгра, который когда-то прорвался через так называемый железный занавес, и по этой причине на него не распространялись никакие подозрения. Это был худой, начинающий лысеть человек с курносым носом и постоянно задиристым выражением лица, что противоречило его мягкой манере говорить и чистейшему гарвардскому произношению.

Для Линна, который сознавал, что после стольких лет административной работы он уже не может точно оценить, на какой стадии развития находится роботехника, Ласло был удобным хранителем полного знания. Линн почувствовал себя лучше просто от присутствия этого человека.

— Что вы об этом думаете? — спросил Линн.

Мрачная гримаса исказила лицо Ласло.

— Просто невероятно, что Они настолько опередили Нас. Не может быть, чтобы Они создали гуманоидов, практически неотличимых от людей. Это было бы важнейшим достижением в робоменталистике.

— Вы вносите в этот вопрос слишком личное отношение, — холодно произнес Брекенридж. — Отбросьте профессиональное самолюбие и скажите, почему вы считаете, что Они не могли опередить Нас?

Ласло пожал плечами:

— Уверяю вас, я достаточно хорошо знаком с Их литературой по роботехнике. Я примерно знаю, на каком уровне Они находятся.

— Вы знаете лишь то, что Они хотят, чтобы вы знали об их уровне, — вот реальный смысл ваших слов, — поправил Брекенридж- Вы когда-нибудь посещали те страны?

— Нет, — ответил Ласло коротко.

— А вы, доктор Линн?

— Я тоже нет.

Брекенридж спросил:

— Кто-нибудь из роботехников бывал там за последние двадцать пять лет?

Судя по тону, которым Брекенридж задал вопрос, ответ был ему известен.

В течение нескольких секунд в комнате царило тяжелое молчание.

Лицо Ласло выразило обеспокоенность.

— В сущности, Они давно уже не проводили никаких конференций по роботехнике.

— Двадцать пять лет, — сказал Брекенридж, — Разве это не показательно?

— Может быть, — неохотно согласился Ласло, — Однако меня беспокоит кое-что еще. От Них никто не приезжал на наши конференции по роботехнике — по крайней мере, насколько я помню.

— Их приглашали? — спросил Брекенридж.

Линн, напряженный и обеспокоенный, немедленно откликнулся:

— Конечно.

Брекенридж поинтересовался:

— А Они отказывались присутствовать на каких-нибудь других конференциях, которые Мы проводили?

— Не знаю, — сказал Ласло. Теперь он мерил шагами кабинет, — Я о таких случаях никогда не слышал. А вы, шеф?

— Никогда, — ответил Линн.

Брекенридж спросил:

— Не кажется ли вам, что Они не хотели попадать в ситуацию, когда были бы вынуждены послать ответное приглашение? Или Они боялись, что кто-то из Их людей скажет лишнее?

Похоже, именно так и обстояло дело, и Линна охватила горькая уверенность в правоте службы безопасности.

По какой другой причине могли отсутствовать всякие контакты между сторонами в области роботехники? Перекрестно опыляющие друг друга потоки исследователей двигались в обоих направлениях по строгой квоте — один к одному, соблюдавшейся со времен Эйзенхауэра и Хрущева. Существовало великое множество побудительных причин для такого обмена: честное признание наднационального характера науки, импульсы дружелюбия, которые трудно полностью уничтожить в каждой отдельно взятой личности, желание узнать свежую и интересную точку зрения и увидеть, как твою слегка заплесневевшую мысль приветствуют как свежую и оригинальную.

Сами правительства заботились о том, чтобы обмен продолжался. Всегда присутствовало очевидное соображение, что, узнавая как можно больше и рассказывая как можно меньше, ваша собственная сторона выигрывает от такого обмена.

Но не в случае с роботехникой. Для полного осознания ситуации не хватало сущего пустяка, к тому же пустяка, давно им известного. В голову Линну пришла мрачная мысль: «Мы проиграли из-за собственного благодушия».

Из-за того, что другая сторона как будто ничего в роботехнике не предпринимала, возник соблазн самодовольно расслабиться в приятном сознании собственного превосходства. Почему не возникла мысль о возможности, даже вероятности того, что Они просто прячут до поры до времени выигрышные карты, козырную масть?

Ласло произнес потрясенно:

— Что же нам делать? — Очевидно, его мысль шла тем же путем и привела его к такому же печальному выводу.

— Делать? — передразнил его Линн. Думать сейчас о чем-либо, кроме того ужаса, который пришел вместе с осознанием ситуации, было невозможно. В Соединенных Штатах находились десять человекоподобных роботов, каждый из которых был носителем бомбы ТП.

ТП! Этим закончилась кошмарная гонка в создании абсолютного оружия. ТП! Тотальное превращение! Энергия Солнца больше не могла служить единицей измерения. По сравнению с ТП Солнце показалось бы грошовой свечой.

Десять гуманоидных роботов, абсолютно безвредных по отдельности, могли, просто собравшись вместе, создать массу, превосходящую критическую, и тогда…

Линн тяжело поднялся. Темные мешки под глазами, придававшие его лицу выражение безутешного пессимизма, были заметнее, чем обычно.

— Нам предстоит выработать пути и средства отличить гуманоидных роботов от людей, а потом разыскать их.

— Как быстро? — пробормотал Ласло.

— Не меньше чем за пять минут до того, как они объединятся, — огрызнулся Линн, — а когда это будет, я не знаю.

Брекенридж кивнул.

— Я рад, что вы с нами, сэр. Видите ли, я должен доставить вас в Вашингтон на совещание.

Линн поднял брови.

— Хорошо.

Он подумал, что, если бы ему понадобилось больше времени на осознание ситуации, его вполне бы могли сместить с поста и на совещании в Вашингтоне присутствовал бы уже другой глава Бюро по роботехнике. И тут он от всей души пожелал, чтобы именно так и случилось.

На совещании присутствовали первый помощник президента, секретарь по науке, секретарь по безопасности, Линн и Брекенридж. Впятером они сидели за столом в бункере подземной крепости недалеко от Вашингтона.

Помощник президента Джефрис был импозантен, сед, решителен, вдумчив и политически ненавязчив, каким именно должен быть помощник президента.

Он произнес решительно:

— Перед нами три вопроса, насколько я понимаю. Во-первых, когда соберутся гуманоидные роботы; во-вторых, где они соберутся; и в-третьих, как мы можем остановить их прежде, чем они соберутся?

Секретарь по науке Эмберли судорожно кивал. До того как его назначили на эту должность, он занимал пост декана в Северо-Западном инженерном университете. Он был худ, с резкими чертами лица и явно не в своей тарелке. Указательным пальцем он чертил на столе крути.

— Что касается вопроса, когда они соберутся, — сказал он, — я полагаю, ясно, что в ближайшее время этого не произойдет.

— Почему вы так думаете? — спросил Линн резко.

— Они в Соединенных Штатах уже по крайней мере месяц, как утверждает безопасность.

Линн автоматически обернулся, чтобы взглянуть на Брекенриджа. Секретарь по безопасности Макалистер перехватил его взгляд и сказал:

— Эта информация достоверна. Кажущаяся молодость Брекенриджа многих вводит в заблуждение, доктор Линн. Отчасти за это мы его и ценим. На самом деле ему тридцать четыре года, и он работает в нашем департаменте уже десять лет. Он жил в Москве почти год, и без него мы просто ничего не узнали бы об этой страшной опасности. Как бы то ни было, большая часть деталей нам известна.

— Не самые существенные детали, — заметил Линн.

Макалистер сдержанно улыбнулся. Публике были хорошо знакомы его тяжелый подбородок и близко посаженные глаза, но больше никто ничего о нем не знал. Он сказал:

— Человеческие возможности ограниченны, доктор Линн. Агент Брекенридж сделал великое дело.

Помощник президента Джефрис вмешался:

— Давайте считать, что какое-то время у нас есть. Если бы роботы получили приказ действовать немедленно, все произошло бы еще до нашей встречи. Видимо, они дожидаются определенного момента. Если бы мы знали место, может быть, этот момент стал бы очевиден. Если Они хотят использовать бомбу ТП, то Их цель — нанести Нам как можно больший ущерб, а тогда, по-видимому, местом сбора назначен один из крупных городов. В любом случае столица, политическая или экономическая, — единственная мишень, достойная бомбы ТП. Я думаю, существуют четыре возможности: Вашингтон как административный центр; Нью-Йорк как финансовый центр; Детройт и Питсбург, два главных промышленных центра.

Макалистер сказал:

— Я голосую за Нью-Йорк. Администрация и промышленность рассредоточены до такой степени, что уничтожение любого одного города не предотвратит мгновенное возмездие.

— Тогда почему Нью-Йорк? — спросил Эмберли, секретарь по науке, может быть, более резко, чем намеревался, — Финансы тоже децентрализованы.

— Вопрос морального воздействия. Может быть, Они намерены уничтожить Нашу волю к сопротивлению, заставить сдаться на милость победителя, использовав ужас, вызванный первым ударом. Наибольшее число человеческих жизней можно уничтожить в нью-йоркском мегаполисе.

— Довольно хладнокровная оценка, — пробормотал Линн.

— Согласен, — отозвался Макалистер, — но Они способны на это, если надеются победить одним ударом. Могли бы мы…

Помощник президента Джефрис откинул назад свои седые волосы.

— Предположим худшее. Будем считать, что Нью-Йорк будет уничтожен в течение этой зимы, скорее всего, сразу после сильного бурана, когда дороги в наихудшем состоянии, а уничтожение системы жизнеобеспечения и запасов продовольствия приведет к самым серьезным последствиям. Как нам их остановить?

Эмберли мог сказать только:

— Поиск десяти человек среди двухсот двадцати миллионов напоминает поиск очень маленькой иголки в очень большом стоге сена.

Джефрис покачал головой:

— Вы не правы. Десять гуманоидных роботов среди двухсот двадцати миллионов человек.

— Не вижу разницы, — сказал Эмберли, — Мы не знаем, можно ли отличить такого робота от человека по внешнему виду. Вероятно, нельзя, — Он посмотрел на Линна. И все посмотрели.

Линн произнес с трудом:

— Нам в Шайенне не удалось создать робота, которого бы при дневном свете можно было принять за человека.

— А Они смогли, — сказал Макалистер, — и не только физически. В этом мы уверены. Они продвинулись в менталистических разработках настолько, что могут скопировать микроэлектронные характеристики человека и наложить их на позитронные связи мозга робота.

Линн пристально посмотрел на него.

— Вы утверждаете, что Они могут создать точную копию человека, обладающую индивидуальностью и памятью?

— Именно.

— Конкретной человеческой личности?

— Совершенно верно.

— Вы утверждаете это на основании изысканий агента Брекенриджа?

— Да. Имеющиеся данные невозможно оспаривать.

Линн опустил голову и на мгновение задумался. Потом сказал:

— Тогда десять человек в Соединенных Штатах не люди, а их гуманоидные копии. Но Они в этом случае должны были иметь в своем распоряжении оригиналы. Роботы не могут обладать азиатской внешностью, в этом случае их слишком легко можно было бы распознать, так что скорее всего это восточноевропейцы. Но как они смогли проникнуть в нашу страну? В условиях, когда радарная сеть, контролирующая границы, и мухи не пропустит? Как Они могли забросить сюда кого-либо, человека или робота, так, чтобы Мы об этом не знали?

Макалистер ответил:

— Это могло быть сделано. Есть определенное количество людей, пересекающих границы на законном основании. Бизнесмены, летчики, даже туристы. За ними, конечно, наблюдают на обеихсторонах. И тем не менее десятерых из них можно было похитить и использовать как модели. Потом вместо них вернулись роботы. Так как мы не ожидали такой подмены, это могло сойти. Если похищенные были американцами, никаких сложностей с проникновением их в нашу страну не возникло. Все очень просто.

— И даже их друзья и семьи не заметили разницы?

— Это можно предположить. Поверьте мне, все это время мы проверяли любые сообщения, в которых говорилось бы о случаях внезапной потери памяти или подозрительных изменениях характера. Мы проверили тысячи людей.

Эмберли внимательно разглядывал кончики своих пальцев.

— Я полагаю, стандартные меры не сработают. Успешные действия могут исходить только от специалистов по роботехнике, и я рассчитываю на директора Бюро.

И снова пристальные взгляды, полные ожидания, обратились к Линну.

Линн почувствовал прилив горечи. Ему казалось, что участники совещания пришли к тому, к чему они заранее намерены были прийти. Никто из них не сказал ничего нового, в этом он был уверен. Никто не внес ни одного предложения. Они провели совещание для протокола, поскольку всерьез боялись поражения и хотели свалить ответственность за него на кого-нибудь другого.

И всё-таки в решении совещания была определенная справедливость. Именно в роботехнике Мы отстали от Них. И Линн был не просто Линном. Он представлял роботехнику, и ответственность лежала на нем.

Поэтому он сказал:

— Я сделаю все, что смогу.

Он провел бессонную ночь и на следующее утро, когда он еще раз встретился с помощником президента Джефрисом, был измучен телом и душой. Брекенридж находился там же, и хотя Линн предпочел бы беседу с глазу на глаз, он понимал, что это справедливо. Очевидно, в результате своей успешной разведывательной работы Брекенридж приобрел высокое реноме у правительства. Ну а почему бы и нет?

Линн сказал:

— Сэр, я не исключаю возможность, что мы напрасно бросились на подсунутую врагом приманку.

— В каком смысле?

— Я уверен, что, как бы ни возрастала временами общественная нетерпимость, что бы ни находили иногда целесообразным говорить законодатели, правительство тем не менее понимает, что паритет выгоден. Они, должно быть, тоже это понимают. Десять роботов с одной бомбой ТП — это банальный способ нарушить равновесие.

— Уничтожение пятнадцати миллионов человек вряд ли можно считать банальным.

— Это так с точки зрения мирового господства. Уничтожение города не настолько бы деморализовало Нас, чтобы заставить сдаться, и не так повредило бы Нам, чтобы убедить в невозможности победить. Это была бы именно та война, угрожающая самому существованию нашей планеты, которой обе стороны так долго и так успешно избегали. И все, чего бы Они добились, — это заставили бы Нас воевать, лишив одного города. Этого недостаточно!

— Что же вы предполагаете? — спросил Джефрис холодно. — Что у Них нет десяти роботов в нашей стране? Что нет бомбы ТП, которая взорвется, когда они соберутся вместе?

— Я согласен, что это существует, но для каких-то более серьезных целей, чем урон от бомбардировки в середине зимы.

— Например?

— Возможно, физическое уничтожение, которое произойдет, если роботы соберутся вместе, не самое худшее, что может случиться с Нами. Как насчет морального и интеллектуального уничтожения в результате того, что они просто находятся здесь? Не могу не воздать должного уважения агенту Брекенриджу, но что, если Они как раз и стремились к тому, чтобы Мы узнали о роботах; что, если в Их планы и не входит, чтобы роботы когда-нибудь собрались вместе? Они так и будут существовать порознь, но у Нас при этом будет повод для беспокойства.

— Зачем?

— Скажите мне вот что. Какие меры уже приняты против роботов? Я полагаю, служба безопасности уже изучает личные дела всех тех, кто когда-либо пересекал границу или находился от нее достаточно близко, чтобы быть похищенным. Я знаю, поскольку Макалистер упомянул об этом вчера, что они отслеживают подозрительные психиатрические случаи. Что еще?

Джефрис сказал:

— Маленькие рентгеновские аппараты установлены в наиболее посещаемых местах больших городов, в концертных залах, например…

— Там, где десять роботов могут незаметно смешаться с сотнями тысяч зрителей, на футбольном матче или игре в воздушное поло?

— Конечно.

— В концертных залах и церквях?

— Мы должны с чего-то начать. Невозможно сделать все сразу.

— Особенно если надо избежать паники, — заметил Линн, — Разве не так? Никто не заинтересован в том, чтобы люди напряженно ждали: в какой-то день какой-то город внезапно перестанет существовать.

— Я полагаю, это очевидно. К чему вы клоните?

Линн сказал горячо:

— Все возрастающая часть наших национальных усилий будет полностью отвлечена на то, что Эмберли назвал поиском очень маленькой иголки в очень большом стоге сена. Мы будем как сумасшедшие ловить свой собственный хвост, а Они тем временем достигнут такого уровня в научных исследованиях, что Мы уже никогда не сможем Их догнать. Вот тогда Нам не останется ничего другого, как сдаться без всякой надежды на реванш. Предположим далее, что произойдет утечка информации, так как все больше и больше людей будут втянуты в наши контрмеры и все больше и больше людей начнут догадываться, чем мы заняты. Что тогда? Паника может нанести нам больший вред, чем любая бомба ТП.

Помощник президента спросил раздраженно:

— Ради всего святого, что вы в таком случае предлагаете предпринять?

— Ничего, — ответил Линн, — Перехитрить Их. Жить, как жили, рискнуть, надеясь, что Они не посмеют разрушить мировой паритет ради испытания одной бомбы.

— Невозможно! — отрезал Джефрис. — Абсолютно невозможно. Я несу слишком большую ответственность за наше общее благополучие, и единственное, чего я не могу себе позволить, — это ничего не делать. Может быть, я согласен с вами, рентгеновские аппараты на спортивных аренах — поверхностная мера, которая не принесет результата, но это необходимо сделать, чтобы впоследствии люди не пришли к горькому выводу, что мы пренебрегли интересами нашей страны ради красивых логических построений, которые позволили нам ничего не делать. Наш контргамбит должен быть активным.

— Каким образом?

Помощник президента Джефрис посмотрел на Брекенриджа. Юный офицер безопасности, до сих пор спокойно молчавший, сказал:

— Нет смысла говорить о будущем нарушении равновесия, когда оно уже нарушено. И не имеет значения, взорвутся ли роботы или нет. Может быть, вы правы и они действительно только приманка, чтобы отвлечь Нас. Но факт остается фактом: Мы на четверть века отстали в роботехнике, и это может оказаться роковым. Какие достижения роботехники, имеющиеся у Них в запасе, будут применены, если начнутся военные действия? Единственным ответом может быть привлечение всей нашей мощи, сейчас же, к ускоренной программе развития роботехники, а первая задача — найти гуманоидов. Вы можете назвать это, как вам нравится — то ли упражнением по роботехнике, то ли предотвращением смерти пятнадцати миллионов мужчин, женщин и детей.

Линн беспомощно покачал головой:

— Вы не можете понять. Вы играете Им на руку. Они хотят заманить Нас в тупик, чтобы получить свободу продвигаться в других направлениях.

Джефрис сказал нетерпеливо:

— Это ваша догадка. Брекенридж передал свое предложение по каналам правительственной связи, оно одобрено, и мы начнем со Всеобщей научной конференции.

— Всеобщей?

Брекенридж пояснил:

— Мы внесли в список всех известных ученых из всех отраслей естественных наук. Они все приедут в Шайенн. Предстоит обсудить только один вопрос: как продвинуться вперед в роботехнике, и конкретно — как сконструировать принимающее устройство для электромагнитных полей коры головного мозга, которое будет достаточно чувствительным, чтобы отличить органический человеческий мозг от позитронов мозга робота.

— Мы надеялись, что вы охотно возьметесь за проведение конференции, — сказал Джефрис.

— Со мной никто об этом не консультировался.

— Вы же понимаете, сэр, времени было мало. Вы согласитесь ее провести?

По лицу Линна скользнула улыбка. Снова возник вопрос об ответственности. Всем должно быть ясно, что ответственность лежит на Линне как главе исследований по роботехнике. У него возникло чувство, что на самом деле проводить эту конференцию будет Брекенридж. Но что он мог поделать?

И он сказал:

— Я согласен.

Брекенридж и Линн вместе вернулись в Шайенн, где в тот же вечер Ласло угрюмо и недоверчиво выслушал рассказ Линна о том, что им предстояло.

Ласло сообщил:

— Пока вы были в отъезде, шеф, я провел пять экспериментальных моделей гуманоидного типа через тестирование. Наши люди работают в три смены двадцать четыре часа в сутки. Если нам придется проводить конференцию, эта канцелярщина пойдет в ущерб делу. Работа остановится.

— Это ведь временно, — заметил Брекенридж, — Вы приобретете больше, чем потеряете.

Ласло поморщился:

— Стада астрофизиков и геохимиков абсолютно ни в чем не помогут роботехникам.

— Взгляд специалиста со стороны может оказаться полезным.

— Вы уверены? Откуда вы знаете, что вообще существует способ улавливания волн, которые посылает мозг, и что, даже если это возможно, есть способ отличить человека от робота по волновой модели? Кто вообще выдвинул этот проект?

— Я, — сказал Брекенридж.

— Вы? Вы роботехник?

Юный агент безопасности спокойно ответил:

— Я изучал роботехнику.

— Это не одно и то же.

— У меня был доступ к текстам, касающимся русской роботехники, — на русском языке. Материалы высшей степени секретности, намного опережающие то, что вы имеете здесь.

Линн произнес уныло:

— Мы у него на крючке, Ласло.

— На основе их материалов, — продолжал Брекенридж, — я и предложил именно это направление исследований. С уверенностью можем сказать, что простой перенос электромагнитных характеристик человеческого мозга на позитронную основу не даст точного дубликата. Прежде всего, самый сложный позитронный мозг, если он настолько мал, что умещается в человеческом черепе, в сотни раз менее сложен, чем мозг человека. Следовательно, он не может усвоить все нюансы, и должен существовать способ воспользоваться этим обстоятельством.

Казалось, на Ласло слова Брекенриджа произвели впечатление вопреки его воле. Линн мрачно улыбнулся. Легко было возмущаться Брекенриджем и предстоящим нашествием нескольких сотен ученых, которые не являются специалистами в роботехнике, но сама постановка проблемы была интересной. Этим, по крайней мере, можно было утешаться.

Понимание пришло к нему постепенно.

Линн, которому ничего другого не оставалось, сидел в своем кабинете в бездействии, поскольку его исполнительная власть стала чистой фикцией. Может быть, это и помогло. У него появилось время для раздумий, и он представил себе, как все что-то значащие ученые западного полушария соберутся в Шайенне.

Брекенридж с холодной эффективностью занимался подготовкой конференции. В его тоне сквозила уверенность в себе, когда он сказал Линну:

— Давайте объединимся, и мы победим Их.

Давайте объединимся.

Линну удалось сохранить спокойствие, и если бы даже кто- нибудь наблюдал за ним в эту минуту, он мог бы заметить только, как Линн дважды моргнул — ничего больше.

Он принял все необходимые меры с неожиданной отрешенностью, и это помогло ему сохранить спокойствие, хотя он чувствовал, что, по всем правилам, должен сойти с ума.

Он разыскал Брекенриджа в его импровизированном кабинете. Брекенридж сидел один и, увидев Линна, нахмурился:

— Что-то не так, сэр?

Линн ответил устало:

— Я думаю, все в порядке. Я ввел военное положение.

— Что?!

— Как руководитель Бюро, я могу это сделать, если, по моему мнению, ситуация этого требует. В моем отделе я, таким образом, могу быть диктатором. Это расплата за прелести децентрализации.

— Вы немедленно отмените этот приказ, — Брекенридж шагнул к нему. — Когда Вашингтон узнает об этом, вам конец.

— Мне все равно конец. Вы думаете, я не понимаю, что мне уготована роль величайшего злодея в американской истории — человека, который позволил Им нарушить паритет? Мне нечего терять, но, может быть, я еще выиграю. — Он засмеялся, но смех его был невеселым. — Какой отличной мишенью будет Бюро роботехники, а, Брекенридж? Всего несколько тысяч человек, убитых бомбой ТП, которая способна уничтожить триста квадратных миль за одну микросекунду, но из них пятьсот человек — наши величайшие ученые. Нам пришлось бы выбирать: вести войну, будучи лишенными мозга нации, или сдаться. Думаю, Мы сдались бы.

— Но это невозможно. Линн, вы слышите меня? Вы понимаете? Как могут роботы пройти проверку службой безопасности? Как они могут объединиться?

— Но они уже объединяются! Мы помогаем им это сделать. Мы приказываем им это сделать. Наши ученые посещают Их конференции, Брекенридж. Они посещают их регулярно. Все, кроме роботехников. Вы сами обратили внимание на эту странность. Ну, а десять американских ученых до сих пор там, а вместо них десять роботов сейчас едут в Шайенн.

— Это просто смешно.

— Думаю, это правильное предположение, Брекенридж. Но план бы не удался, если бы мы не знали, что роботы находятся в Америке, и не решили собрать всех виднейших ученых на конференцию. Удивительное совпадение: именно вы привозите новости о роботах, и предлагаете провести конференцию, и составляете повестку дня, и все организовываете, и точно знаете, какие ученые приглашены. Вы уверены, что те десять включены в список приглашенных?

— Доктор Линн! — воскликнул Брекенридж возмущенно. Он вскочил, готовый броситься на Линна.

Линн произнес:

— Не двигайтесь. У меня бластер. Мы просто подождем, пока ученые прибудут один за другим. Одного за другим мы подвергнем их рентгеновскому исследованию. Одного за другим мы проверим их на радиоактивность. Никто из них не будет общаться с другими до окончания проверки, и если все пятьсот окажутся чисты, я отдам вам бластер и сдамся. Только мне кажется, что мы найдем десять роботов. Садитесь, Брекенридж.

Они оба сели. Линн сказал:

— Подождем. Когда я устану, Ласло меня сменит. Подождем.

Профессор Мануэло Джиминес из Буэнос-Айреса взорвался, когда стратосферный реактивный самолет, на котором он летел, был на высоте трех миль над долиной Амазонки. Это был взрыв простой взрывчатки, но его оказалось достаточно, чтобы полностью уничтожить самолет.

Доктор Герман Лейбовиц из Миннесотского технологического института взорвался в вагоне монорельсового поезда, убив двадцать человек и ранив сто.

Точно так же доктор Огюст Морен из института ядерной физики в Монреале и семь других умерли на разных этапах своего пути в Шайенн.

Ласло влетел, бледный и заикающийся, с первым из этих сообщений. Прошло всего два часа с того момента, как Линн задержал Брекенриджа, держа в руке бластер.

Ласло признался:

— Я думал, что вы спятили, шеф, но вы были правы. Они были роботами. Они должны были ими быть, — Он повернулся и ненавидящими глазами посмотрел на Брекенриджа, — Только их предупредили. Он предупредил их, и теперь не останется ни одного целого. Ни одного для изучения.

— О боже! — воскликнул Линн в бешенстве, направил бластер на Брекенриджа и выстрелил. У офицера безопасности исчезла шея; туловище опало; голова отлетела, глухо ударилась об пол и покатилась по дуге.

Линн простонал:

— Я не понимал, я думал, он просто предатель, и не более того.

А Ласло стоял неподвижно, с открытым ртом, лишившись на минуту способности говорить.

Линн хрипло проговорил:

— Конечно, он предупредил их. Но как бы он мог это сделать, сидя здесь в кресле, если бы в него не был вмонтирован радиопередатчик? Не понимаешь? Брекенридж был в Москве. Настоящий Брекенридж до сих пор там. О боже, их было одиннадцать.

Ласло наконец удалось пробормотать:

— А почему он сам не взорвался?

— Я полагаю, он ждал подтверждения, что остальные получили его сигнал и самоуничтожились. Когда ты пришел с новостями и я понял, что прав, я чуть не опоздал выстрелить. Бог знает, на какую долю секунды я его опередил.

Ласло сказал потрясенно:

— Зато теперь у нас есть гуманоидный робот для изучения. Он наклонился и дотронулся кончиками пальцев до липкой жидкости, вытекающей из остатков шеи, которыми заканчивалось обезглавленное тело.

Это было высококачественное машинное масло.

СТОРОННИК СЕГРЕГАЦИИ

Хирург поднял глаза, лицо его ничего не выражало:

— Он готов?

— Готовность — понятие относительное, — сказал медик-инженер. — Мы готовы. Он беспокоен.

— Они всегда нервничают. Это ведь серьезная операция.

— Серьезная или нет, он должен быть благодарен. Его выбрали из огромного количества желающих, и, честно говоря, я не думаю…

— Не стоит об этом говорить, — прервал его хирург, — Не мы принимаем решение.

— Мы его утверждаем. И разве мы обязаны соглашаться?

— Да, — сказал хирург жестко, — Мы соглашаемся. Полностью и от всего сердца. Операция чересчур сложна, чтобы умничать и приниматься за нее с оговорками. Этот человек доказал свою ценность для человечества, и результаты устраивают Совет по выживанию.

— Ладно. — Медику-инженеру не хотелось спорить.

Хирург сказал:

— Пожалуй, я встречусь с ним прямо здесь. Комната маленькая, так что может получиться доверительный и успокаивающий разговор.

— Не поможет. Он нервничает и, похоже, уже принял решение.

— Вот как?

— Да. Он хочет металл, с больными всегда одна и та же история.

Выражение лица хирурга не изменилось. Он внимательно разглядывал свои руки.

— Иногда их можно отговорить.

— Стоит ли беспокоиться? — Тон медика-инженера был безразличным. — Он хочет металл — пусть будет металл.

— Тебя это не волнует?

— А чего волноваться? — сказал медик-инженер жестко, — В любом случае это медико-инженерная задача, а я — инженер, значит, могу с ней справиться. Почему я должен делать больше?

Хирург сказал бесстрастно:

— С моей точки зрения, это проблема совместимости тканей.

— Совместимость! Это же не аргумент. Разве пациента волнует совместимость?

— Зато меня волнует.

— Твои мысли никого не интересуют. К тому же они не совпадают с настроением в обществе. Так что у тебя нет шансов.

— И все-таки я попытаюсь.

Хирург жестом пресек дальнейшие возражения инженера. Он вызвал сестру и знал, что она уже у дверей его кабинета. Хирург нажал кнопку, створки двойной двери медленно раздвинулись, и в комнате появился пациент в своем инвалидном кресле. Сестра шла рядом.

— Подождите за дверью, сестра, — сказал хирург, — Я позову вас. — Он кивнул медику-инженеру, и тот вышел вслед за сестрой. Дверь закрылась.

Человек в кресле обернулся, провожая взглядом уходящих. У него была жилистая шея и заметные морщинки вокруг глаз. Он был гладко выбрит, хирург обратил внимание на маникюр на его пальцах, крепко сжимавших ручки кресла. За этим высокопоставленным пациентом хорошо ухаживали… Тем не менее видно было, что он раздражен и готов в любую минуту дать выход своему раздражению.

— Мы начнем сегодня?

Хирург кивнул:

— Сегодня днем, сенатор.

— Как я понимаю, это займет не одну неделю.

— Не операция сама по себе, сенатор. Но есть много дополнительных моментов, которые требуют внимания. Кровообращение, которое надо восстановить и некоторое время поддерживать искусственно, гормональное регулирование — это все непросто.

— Это опасно? — спросил пациент требовательно. Затем, видимо решив, что между ним и хирургом должны быть добрые отношения, пересилил себя и добавил: — Доктор?

Хирург не обратил никакого внимания на оттенки его интонации и ответил спокойно:

— Любая операция опасна. Время уходит главным образом на то, чтобы сделать ее менее опасной. Требуется время, искусство многих людей, их сотрудничество, сложное оборудование, чтобы такая операция была доступной хотя бы для немногих…

— Все это мне известно, — Пациент явно нервничал, — Никакой вины по этому поводу я не чувствую. Вы что, пытаетесь оказать на меня давление?

— Вовсе нет, сенатор. Никто не подвергает сомнению то, что решает Совет по выживанию. Я говорю о том, что операция сложна и требует большого искусства, с единственной целью — объяснить свое желание сделать все возможное, чтобы результат был наилучшим.

— Ваши желания в данном случае совпадают с моими.

— Но я должен просить вас принять решение. Существует два вида искусственных сердец, и вы должны выбрать, какое мы поставим вам — металлическое или…

— Пластиковое, — сказал пациент с раздражением. — Именно такую альтернативу вы собирались предложить, доктор? Дешевый пластик. Я этого не хочу. Я сделал свой выбор. Я хочу металл.

— Но…

— Послушайте. Мне сказали, что выбирать буду я. Или это не так?

Хирург кивнул.

— Если две процедуры с медицинской точки зрения равноценны, выбор делает пациент. Практически выбор остается за пациентом даже тогда, когда процедуры неравноценны, — именно так обстоит дело в вашем случае.

Пациент прищурился.

— Вы хотите убедить меня в том, что пластиковое сердце предпочтительнее?

— Все зависит от конкретного пациента. Уверен, что в вашем случае дело обстоит именно так. Собственно говоря, термин «пластик» не совсем точен. Искусственное сердце сделано из волокнистого материала.

— Это и есть пластик, насколько я понимаю.

— Сенатор, — терпение хирурга было безгранично, — материал, из которого сделано сердце, не пластик в обычном смысле этого слова. Этот полимерный протеиноподобный материал намного сложнее, чем просто пластик. Его химический состав максимально приближен к химическому составу тканей человеческого сердца, того самого, которое бьется у вас в груди.

— Замечательно. Однако сердце, которое бьется в моей груди, износилось, а ведь мне еще нет и шестидесяти. И ничего похожего мне не надо. Я хочу что-нибудь получше.

— Мы все хотим выбрать лучший вариант для вас, сенатор. Поэтому я говорю с вами об искусственном сердце из волокнистого пластика. Потенциальный срок его работы — столетия. И аллергического отторжения не бывает…

— А с металлическим сердцем разве не так?

— Так же, — сказал хирург, — Металлическое сердце сделано из титанового сплава, а это значит…

— И оно не изнашивается? Оно крепче, чем пластиковое? Или волокнистое, или как еще вам нравится его называть?

— С физической точки зрения металл, безусловно, прочнее, но спор-то идет не о механической прочности. От того, что металл крепче, вам никакого проку не будет, ведь мышцы и кости надежно защищают сердце. То, что может его повредить, скорее всего будет для вас смертельным, даже если сердце и не будет затронуто.

Пациент пожал плечами.

— Если я сломаю ребро, я и его заменю на титановое. Замена костей на металлические ведь не представляет проблемы, не так ли? Я буду настолько металлическим, насколько я хочу, доктор.

— Это ваше право, ваш выбор. Но я должен быть с вами честным и предупредить, что, хотя ни одно титановое сердце не было разрушено механическим воздействием, большое количество таких сердец было разрушено воздействием электронным.

— Что это значит?

— В конструкцию искусственного сердца входит водитель ритма. В металлическом варианте это — особое электронное устройство, которое поддерживает ритм сердцебиения. Таким образом, титановое сердце содержит комплекс миниатюрного электронного оборудования, которое меняет сердечный ритм в соответствии с эмоциональным и физическим состоянием человека. Бывает, электроника портится, тогда человек умирает прежде, чем неисправность можно найти и устранить.

— Я никогда об этом не слышал.

— Уверяю вас, такое случается.

— Вы хотите сказать, случается часто?

— Совсем нет. Очень редко.

— Тогда я рискну. А пластиковое сердце? Разве в нем нет водителя ритма?

— Разумеется, есть, сенатор. Но химический состав искусственного сердца из волокнистого пластика намного ближе к составу тканей человека. И в этом случае ионный и гормональный контроль осуществляет сам организм. Комплекс приборов намного проще, чем тот, который приходится использовать с металлическим сердцем.

— А разве пластиковое сердце не может внезапно выйти из- под гормонального контроля?

— До сих пор не было ни одного такого случая.

— Потому что вы начали использовать их сравнительно недавно? Разве не так?

Хирург заколебался.

— Это правда, сердца из волокнистого пластика применяют не так давно, как металлические.

— То-то же. Тогда в чем дело, доктор? Вы боитесь, что я превращу себя в робота… в Металло, как их стали называть с тех пор, как за ними было признано право на гражданство?

— Ничего плохого в Металло как таковых я не вижу. Как вы справедливо заметили, они граждане. Но вы-то не Металло. Вы человек. Почему бы вам не остаться человеком?

— Потому что я хочу выбрать лучший вариант, а лучший вариант — металлическое сердце. И вы это понимаете.

Хирург кивнул.

— Очень хорошо. Вас попросят подписать необходимые бумаги, а потом поставят металлическое сердце.

— Оперировать будете вы? Мне сказали, что вы лучший хирург.

— Я сделаю все возможное, чтобы вы перенесли эту перемену легко.

Створки двери раздвинулись, пациент в своем механическом кресле выехал в коридор, где ждала сестра.

Медик-инженер вошел в кабинет. Он смотрел поверх плеча на выезжающего пациента, пока дверь не закрылась. Тогда он повернулся к хирургу.

— Ну, по выражению твоего лица невозможно угадать, чем кончилась ваша беседа. Что он решил?

Хирург склонился над клавиатурой компьютера, внося в свои записи последние данные.

— Все как ты предсказывал. Он настаивает на металлическом искусственном сердце.

— Между нами говоря, они лучше.

— Не так уж значительно. Их начали использовать раньше, вот и все. Мания иметь металлические сердца преследует людей с тех пор, как Металло стали гражданами. Людьми овладело дурацкое желание делать Металло из самих себя. Они тоскуют по силе и выносливости, которые ассоциируются у них с роботами.

— Все не так однозначно, док. Ты не работаешь с Металло, а я работаю, так что я лучше знаю. Последние двое, которые пришли для ремонта, попросили поставить им детали из волокнистого пластика.

— И получили их?

— Первому надо было заменить сухожилия, там невелика разница, металл или волокно. Другой хотел получить систему кровообращения или ее эквивалент. Я объяснил ему, что это возможно только в тех случаях, когда все тело сделано из волокнистого материала… Я полагаю, в конце концов все к этому и придет: Металло, которые, в сущности, не Металло, а существа из плоти и крови.

— И эта мысль не вызывает у тебя протеста?

— Почему бы и нет? На Земле сейчас существуют две разновидности интеллекта, и почему бы им не объединиться в одну? Пусть сближаются друг с другом, в конце концов их станет невозможно различить. Да и зачем их различать? Нужно взять лучшее, и тогда преимущества человека будут сочетаться с преимуществами робота.

— Получился бы гибрид, — произнес хирург с неким подобием ярости. — И он не объединил бы два вида, а представлял бы собой нечто совсем иное. Разве не логично предположить, что любое существо должно гордиться своей конструкцией и своими особенностями и не стремиться смешиваться ни с чем чужеродным? Зачем создавать помеси?

— Это речи сторонника сегрегации.

— Значит, я сторонник сегрегации, — В голосе хирурга звучала спокойная сила. — Я верю в соответствие своей природе. Не могу себе представить причину, по которой я бы согласился на изменение конструкции своего организма. Если бы какой-нибудь из органов требовал безусловной замены, я бы выбрал замену, наиболее близкую к оригиналу. Я — это я, я вполне себя устраиваю и не желаю быть никем другим.

Хирург поставил последнюю точку в записях. Пора было готовиться к операции. Он поместил свои сильные руки в нагреватель и разогрел их докрасна, чтобы полностью простерилизовать. На протяжении всей своей пылкой речи он ни разу не повысил голоса, и его блестящее металлическое лицо оставалось, как всегда, непроницаемым.

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

Бранд Корла кисло улыбнулся:

— Все это несколько преувеличено, знаешь ли.

— Нет, нет, нет! — Розовые глазки маленького альбиноса метали молнии. — Дорлис был велик, когда еще нога человека не ступала на планеты системы Веги. Он был столицей Галактической Конфедерации более великой, чем наша.

— Ну хорошо. Назовем его древней столицей. Примем это допущение и оставим остальное археологам.

— Археологи тут ни при чем. Найденное мной требует участия совершенно уникальных специалистов. А ты член Совета…

Бранд Корла с сомнением посмотрел на собеседника. Да, конечно, Теор Реало учился с ним вместе на последнем курсе — где-то в глубине памяти смутно маячило воспоминание о маленьком белобрысом недотепе. Сколько лет прошло с тех пор… Еще тогда этот альбинос был со странностями — это Корла помнил точно. Он так и остался чудаком.

— Я сделаю, что смогу, — сказал Бранд, — если ты объяснишь, чего же, собственно, хочешь.

Во взгляде Теора читалась решимость.

— Я хочу, чтобы ты представил Совету определенные факты. Ты можешь это сделать?

— Должен напомнить тебе, Теор, — уклончиво ответил Бранд, — что, даже если я возьмусь помочь, мои возможности невелики — я всего лишь самый молодой из членов Психологического Совета. Я не имею особого влияния.

— Ты должен постараться. Факты будут говорить сами за себя, — Руки альбиноса дрожали.

— Ладно, — обреченно вздохнул Корла. В конце концов, этот недотепа всё-таки его однокурсник. Не стоит так уж к нему придираться.

Бранд откинулся на спинку стула и позволил себе расслабиться. Сквозь высокие — до потолка — окна лился свет Арктура. Поляризующие стекла рассеивали лучи, делали свет более мягким, но даже такое освещение было слишком сильным для розовых глаз Теора, и во время беседы он прикрывал лицо рукой.

— Бранд, я провел на Дорлисе двадцать пять лет. Я бывал в местах, о существовании которых нынешние обитатели планеты даже не догадываются. И я кое-что нашел. Дорлис был научной и культурной столицей цивилизации, которой наша и в подметки не годится. Да-да, в особенности в том, что касается психологии.

— События прошлого всегда кажутся более великими, чем современные, — снисходительно улыбнулся Корла, — Об этом говорит теорема, известная любому первокурснику, ее еще на студенческом жаргоне зовут «теоремой БОГ» — от «былые отменные годочки». Ладно, продолжай.

Теор спрятал за гримасой ехидную усмешку.

— Конечно, всегда можно отделаться от неприятного факта, приклеив ему дурацкий ярлык. Но ты мне вот что скажи. Что ты знаешь о психологической инженерии?

— Такой вещи просто не существует, — пожал плечами Бранд. — По крайней мере, в строгом математическом смысле. Конечно, всякая пропаганда и реклама являются грубой формой психологической инженерии — и иногда чертовски эффективной. Ты это имеешь в виду?

— Вовсе нет. Я говорю о реальных массовых длительных экспериментах в контролируемых условиях.

— А, да, подобные вещи обсуждались. Но на практике они неосуществимы. Наши общественные структуры такого не потерпят, да и уровень науки не позволяет проводить эффективный контроль.

Теор постарался сдержать свое возбуждение.

— А уровень науки древних позволял, более того, они успешно осуществляли контроль.

— Изумительно. Щекочет нервы, — флегматично отозвался Бранд. — Но откуда ты все это знаешь?

— Я нашел говорящие об этом документы. — Теор сделал паузу, ему не хватало дыхания, — Целая планета, Бранд! Мир, выбранный так, чтобы соответствовать всем условиям, населенный существами, каждый шаг которых контролируется. Изученный, запротоколированный, управляемый эксперимент. Представляешь себе картину?

Бранд решил, что у собеседника, пожалуй, не заметно явных симптомов психического отклонения. Но кто знает, может быть, более тщательное наблюдение…

— Ты что-то напутал, — произнес он ровным голосом, — Это абсолютно невозможно. Такой контроль над человеческими существами требовал бы учета слишком многих переменных.

— В том-то и штука, Бранд: они не были человеческими существами.

— Что?!

— Это были роботы, позитронные роботы. Целый мир, населенный роботами, существующими и реагирующими на окружающую среду под наблюдением психологов — психологов в полном смысле этого слова!

— Это безумие!

— У меня есть доказательства. Мир роботов все еще существует. Первая Конфедерация распалась, но планета роботов уцелела. Она все еще существует.

— Откуда ты знаешь?

Теор Реало встал:

— Откуда? Я провел там последние двадцать пять лет.

Председатель Совета сбросил отороченную алым мантию и вытащил из кармана длинную и кривую, совершенно не подходящую к официальной обстановке сигару.

— Нелепица, — промычал он, — полное сумасшествие.

— Именно, — согласился Бранд. — Поэтому-то и нельзя обрушить все это на Совет без подготовки. Они просто не станут слушать. Вот я и решил сначала поговорить с вами, а уж потом, с вашей поддержкой…

— С ума сойти! Никогда не слышал ничего столь… Кто этот парень?

— Одержимый, конечно. Мы с ним вместе учились на Арктуре V. У этого альбиноса котелок всегда варил странно. Он был помешан на древней истории. Таким типам если уж что втемяшится, они своего добьются просто тупым упорством. По его словам, он околачивался на Дорлисе двадцать пять лет. У него теперь есть все материалы об этой древней цивилизации.

Председатель яростно дымил своей сигарой.

— Ну как же, знаю. В телесериалах великие открытия всегда совершают блистательные самоучки. Вольные стрелки. Одинокие волки. О боже! Вы советовались в Департаменте археологии?

— Конечно. Результат получился забавный. Дорлис никого не интересует. Это, видите ли, даже не древняя история. Пятнадцать тысяч лет назад! Миф, и только. Уважающий себя археолог не станет тратить время на подобную ерунду. Такое открытие только и может сделать ушибленный увесистой книгой простофиля с единственной мыслью в голове. Ну а теперь, конечно, если дело выгорит, Дорлис станет раем для археологов.

Глава Совета скорчил гримасу.

— Все это нелестно для человеческого эго. Если в ваших словах есть хоть доля правды, то на фоне достижений в области психологии так называемой Первой Конфедерации мы выглядим пускающими пузыри идиотами. К тому же получается, их позитронные роботы на семьдесят пять порядков выше всего, что мы когда-либо дерзали проектировать. Клянусь Галактикой! А вы представляете, какая для этого нужна была математика?!

— Видите ли, сэр, с кем я только не консультировался. Я не стал бы тревожить вас, пока не убедился, что обследовал все закоулки этого темного дела. Я начал с Блейка — он ведь математик-консультант «Юнайтед роботс». Он сказал, что не видит особых препятствий. При наличии времени, денег и прогресса в психологии — обратите на это внимание — такого робота можно было бы построить прямо сейчас.

— А какие у него доказательства?

— У кого, у Блейка?

— Да нет, у вашего дружка альбиноса. Вы говорили о каких-то записях.

— Да. Они у меня с собой. Нет никаких сомнений в древности представленных им документов — я проверил это всеми доступными методами. Прочесть их я, разумеется, не в состоянии. Вряд ли это может сделать кто-нибудь, кроме Теора Реало.

— То есть мы играем картами, которые он сдает. Приходится верить ему на слово.

— Да, более или менее. Он сам признает, что способен расшифровать только отдельные отрывки. Теор говорит, что язык восходит к древнему центаврийскому. Я засадил за расшифровку лингвистов. Этот орешек можно расколоть, и, если перевод Реало неверен, мы об этом скоро узнаем.

— Хорошо. Давайте посмотрим, что там.

Бранд Корла вынул залитые в пластик документы. Председатель Совета отодвинул их в сторону, взял перевод и, утопая в клубах дыма, погрузился в чтение.

— Хм-м… Подробности, как я понимаю, можно узнать только на Дорлисе, — был его комментарий.

— Теор утверждает, что там от ста до двухсот тонн чертежей — и это только разработки позитронного мозга. Они все еще находятся в предназначенном для них хранилище. Но это только цветочки. Теор был на самой планете роботов. У него есть записи, телетайпные распечатки, все такое прочее. Они не систематизированы, и по ним видно, что собирал их человек, весьма далекий от психологии. И все же он умудрился получить достаточно данных, чтобы с несомненностью доказать: мир, который он посетил, не является… не является возникшим естественным путем.

— Все это у вас тоже с собой?

— Да, да, все. Большая часть записей в виде микрофильма, но я принес с собой проектор. Вот ваш окуляр.

Через час председатель сказал:

— Завтра я соберу Совет, и мы провернем это дело.

— И мы пошлем экспедицию на Дорлис? — с легкой улыбкой спросил Бранд Корла.

— Если, — последовал сухой ответ, — мы получим для этого ассигнования от университета. Оставьте все материалы у меня, пожалуйста. Я хотел бы познакомиться с ними поподробнее.

Теоретически Департамент по науке и технике должен осуществлять административный контроль над всеми научными разработками. На практике, однако, правительство предпочитает не вмешиваться в работу большинства исследовательских групп, как принадлежащих различным университетам, так и самостоятельных. Но, как известно, нет правил без исключений.

Вот почему, как ни кипел от гнева председатель Совета, он не смог отказать в беседе Уинну Марри. Официальное звание Марри звучало как «помощник секретаря по вопросам психологии, психиатрии и ментальной технологии», и он был весьма сведущим психологом.

Все, что мог себе позволить в подобных обстоятельствах председатель, — это свирепый взгляд.

Помощник секретаря Марри добродушно проигнорировал нелюбезный прием. Потирая свой длинный подбородок, он обратился к председателю:

— Мы получили недостаточную информацию. Не могли бы вы кое-что уточнить?

— Не понимаю, какие сведения вы хотите получить, — холодно ответил тот, — При распределении финансирования университетом правительство имеет лишь совещательный голос, и могу сказать, что в данном случае в советах мы не нуждаемся.

Марри пожал плечами:

— Мне нет дела до распределения средств. Но ведь вы не сможете покинуть планету без разрешения правительства. Вот тут-то и встанет вопрос о недостаточности предоставленной вами информации.

— Других сведений, кроме уже переданных вам, не существует.

— Ну, кое-что просочилось. К чему это детское, никому не нужное секретничанье?

Старый психолог вспыхнул:

— Секретничанье! Если вы не знакомы с тем, как такие вещи делаются в науке, ничем не могу вам помочь. Пока не достигнут определенный прогресс, исследования, да еще такой значимости, не обнародуются и не могут обнародоваться. По возвращении мы пришлем вам копии всех своих публикаций.

Марри покачал головой:

— М-м. Так не пойдет. Вы ведь отправляетесь на Дорлис, не так ли?

— Мы поставили в известность об этом Департамент по науке.

— Зачем конкретно?

— Почему это так вас интересует?

— Потому что дело серьезное, иначе вы не отправлялись бы туда сами. Так что там насчет древних цивилизаций и мира роботов?

— Зачем спрашивать, раз вы все знаете?

— До нас дошли только неясные слухи. Я хочу узнать детали.

— Сейчас мы ими не располагаем. Что-то может проясниться, только когда мы доберемся до Дорлиса.

— В таком случае я лечу с вами.

— Что?!

— Видите ли, я тоже хочу получить ясность.

— Зачем?

— Ах. — Марри встал. — Вот уже и вы задаете вопросы. Но теперь это бесполезно. Я прекрасно знаю, что университеты не в восторге от правительственной опеки, и не надеюсь на добровольную помощь с вашей стороны. Но клянусь Арктуром, на этот раз я помощь получу, и меня не волнует, будете вы упираться или нет. Ваша экспедиция отправится только в том случае, если в ней — как представитель правительства — буду участвовать и я.

Как планета Дорлис ничем не примечательна. Ее вклад в галактическую экономику близок к нулю, основные торговые маршруты обходят ее стороной, население — отсталое, а история забыта. И все же под грудами обломков, покрывающих этот древний мир, сохранились следы пламени, уничтожившего тот Дорлис, который существовал много столетий назад, — великую столицу великой Конфедерации.

И вот теперь среди обломков ощупью пробирался человек из более молодого мира: он искал, он пытался понять.

Председатель Совета тряхнул головой и отбросил со лба седые волосы; он не брился уже неделю.

— Беда в том, — произнес он, — что у нас нет отправной точки. Язык может быть расшифрован, как мне кажется, но что делать с условными обозначениями?

— По-моему, мы уже многое сделали.

— Блуждание в потемках! Игра в угадайку, основанная на переводах вашего дружка альбиноса. Я не стал бы возлагать на них особые надежды.

— Черт возьми! — воскликнул Бранд, — Вы потратили два года на разгадку Нимианской аномалии, а на Дорлисе вы всего два месяца. Работы же здесь в сотни тысяч раз больше. Так что вас беспокоит что-то другое, — Он мрачно усмехнулся: — Не нужно быть психологом, чтобы понять: вас донимает этот тип из правительства.

Председатель откусил кончик сигары и сплюнул.

— В этом упрямом как мул идиоте меня бесят три вещи. Во-первых, я не люблю, когда правительство вмешивается в мои дела. Во-вторых, мы на пороге величайшего открытия в истории психологии, и мне не нравятся все вынюхивающие чужаки. И в-третьих, я вообще не понимаю, чего, во имя Галактики, он хочет? Какова его цель?

— Не знаю.

— Какая у него вообще может быть цель? Вы никогда незадумывались об этом?

— Нет. Откровенно говоря, мне нет до Марри дела. На вашем месте я бы не обращал на него внимания.

— Это на вашем месте можно не обращать на него внимания! — яростно воскликнул председатель, — Вы полагаете, что вмешательство властей можно просто проигнорировать? Разве вы не знаете, что Марри именует себя психологом?

— Конечно, я это знаю.

— И разве вы не знаете, какой живой интерес он проявляет ко всему, что мы находим?

— Ну, это, я бы сказал, только естественно.

— О-ох! И еще… — Председатель внезапно умолк, — Так, а вот и Марри. Переменим тему.

Уинн Марри приветствовал двоих мужчин улыбкой; лицо председателя осталось бесстрастным.

— Ну, сэр, — с наигранной веселостью произнес помощник секретаря, — последние сорок восемь часов я просто не мог уснуть. Вы действительно кое-что нашли. Кое-что прямо-таки грандиозное.

— Спасибо.

— Нет, я серьезно. Мир роботов существует.

— А вы сомневались?

Марри добродушно пожал плечами.

— Человеку свойствен некоторый естественный скептицизм. Каковы ваши планы на будущее?

— Почему вы спрашиваете? — Казалось, каждое слово председателю приходится выдавливать из себя.

— Чтобы согласовать с ними мои собственные.

— И каковы же они?

Помощник секретаря улыбнулся:

— Нет-нет, сначала вы. Сколько вы собираетесь здесь пробыть?

— Столько, сколько потребуется, чтобы толком разобраться в обнаруженных документах.

— Это не ответ. Что вы понимаете под «толком разобраться»?

— Не могу сказать ничего определенного. На это могут понадобиться годы.

— Проклятье!

Председатель Совета поднял брови, но ничего не сказал.

Марри принялся внимательно изучать свои ногти.

— Как я понимаю, вам известно месторасположение планеты роботов.

— Естественно. Теор Реало там был, а пока что все сообщенные им сведения подтверждались.

— Ах да, конечно. Тот альбинос, я помню. Так почему бы не отправиться туда?

— Отправиться туда! Это невозможно!

— Могу я узнать почему?

— Послушайте, — председатель еле сдерживал раздражение, — вас сюда никто не приглашал и никто не просит вас указывать нам, что делать. Но чтобы показать, что я не стремлюсь к конфликту, я вкратце метафорически опишу вам ситуацию. Представьте, что вы оказались перед огромной и очень сложной машиной; о принципах ее работы и материалах, из которых она изготовлена, вы практически ничего не знаете. Машина так велика, что даже невозможно понять соотношение ее частей, не говоря уже о назначении целого. Станете ли вы взрывать тончайшие загадочные детали, чтобы проникнуть внутрь, не разобравшись, каковы их функции?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, но не впадаете ли вы в мистику? Ваша метафора притянута за уши.

— Ничего подобного. Принципов конструкции позитронных роботов мы совершенно не представляем; они были предназначены для задач, которые нам неведомы. Единственное, что мы знаем, — это что роботы были помещены в полную изоляцию, чтобы их развитие определялось только ими самими. Нарушить эту изоляцию — значило бы загубить эксперимент. Если мы физически вторгнемся в их мир, мы тем самым внесем новые, непредвиденные факторы, вызовем непредвиденную их создателями реакцию и все испортим. Малейшее потрясение…

— Вздор! Теор Реало уже побывал там.

Председатель Совета взорвался:

— Вы полагаете, я этого не знаю? Да если бы этот проклятый альбинос не был невежественным фанатиком, ничего не смыслящим в психологии, разве он сунулся бы туда? Одному Богу известно, какой вред уже причинил этот идиот.

Воцарилось молчание. Помощник секретаря задумчиво постукивал ногтем по зубам.

— Не знаю, не знаю… Я должен это выяснить. И я не могу ждать долгие годы.

После ухода Марри председатель, кипя, повернулся к Бранду:

— Ну и как мы можем помешать ему отправиться в мир роботов, если ему захочется?

— Я не представляю, как он может сделать это без нашего позволения. Ведь не он же возглавляет экспедицию.

— Ах, не он? Вот что я хотел сказать вам, как раз когда он явился: после нашей высадки на Дорлисе сюда прибыло десять кораблей космофлота.

— Что?!

— Именно так.

— Но зачем?

— Этого, мой мальчик, я тоже не понимаю.

— Не возражаете, если я зайду? — вежливо осведомился Уинн Марри.

Теор Реало испуганно взглянул на него, оторвавшись от бумаг, в полном беспорядке наваленных у него на столе.

— Входите. Сейчас я попробую расчистить для вас место, — Альбинос дрожащими руками сгреб груду бумаг с одного из стульев.

Марри сел и закинул ногу на ногу.

— Вы тоже получили здесь работу? — Он кивнул на загроможденный стол.

Реало покачал головой и неуверенно улыбнулся. Почти автоматически он собрал документы в стопку и перевернул их текстом вниз.

За те несколько месяцев, что прошли со времени его возвращения на Дорлис вместе с сотней дипломированных психологов, он все больше ощущал, как его оттесняют от центра событий. Ему здесь больше не было места. Его единственная роль сводилась к тому, чтобы отвечать на вопросы о мире роботов, где никто, кроме него, не бывал. И даже в этом он чувствовал или ему так казалось — неприязнь: почему он, а не компетентный специалист побывал на той планете?

Это было возмутительно. К тому же почему-то с ним всегда такое случалось.

— Простите? — Реало, задумавшись, не расслышал последние слова Марри.

— Я говорю: удивительно, что вас не привлекают к работе. Ведь именно вы первым сделали это открытие, не так ли? — повторил помощник секретаря.

— Да, — просиял альбинос, — Но дело ускользнуло из моих рук. Все происходит помимо меня.

— Но все-таки вы побывали в мире роботов.

— Теперь мне говорят, что это была ошибка. Я мог все испортить.

Марри поморщился:

— На самом деле их грызет то, что вы получили информацию из первоисточника, а они — нет. Не позволяйте этим ребятам с кучей ученых степеней заставить вас считать себя ничтожеством. Самоучка со здравым смыслом даст сто очков вперед специалисту, который не видит дальше собственного носа. Вы и я — я ведь тоже, знаете ли, непрофессионал, — мы должны бороться за свои права. Кстати, не хотите ли закурить?

— Я не ку… Да, пожалуй, я возьму сигарету, спасибо.

Теор испытывал теплое чувство к своему длинноногому собеседнику. Он перевернул документы на столе и решительно, хотя и неумело, прикурил.

— Двадцать пять лет. — Теор старательно выговаривал слова, давясь сигаретным дымом и стараясь не раскашляться.

— Не расскажете ли вы мне кое-что о планете роботов?

— Почему бы и нет. Только об этом меня обычно и спрашивают. Но не лучше ли вам обратиться к ним? Они, наверное, все уже разложили по полочкам. — Реало постарался отогнать от себя табачный дым.

— На самом деле они даже и не начинали. Мне нужна информация, не искаженная путаными толкованиями психологов. Во-первых, что за люди — или предметы? — эти роботы? У вас не найдется фотографии?

— Н-нет. Мне не хотелось их фотографировать. Но они не предметы. Они люди!

— Да? И они и выглядят как… люди?

— Да, более или менее. Во всяком случае, внешне. Я привез микроскопические препараты их клеточной структуры. Они теперь у председателя Совета. Внутреннее строение совсем другое, знаете ли, гораздо более простое. Но, глядя на них, никогда не подумаешь. Они занятные — и симпатичные.

— Они устроены проще, чем другие формы жизни на планете?

— О нет. Планета крайне примитивна. И… и… — Приступ кашля не дал ему договорить. Реало по возможности незаметно раздавил сигарету, — Их ткани были созданы на основе протоплазмы, знаете ли. Думаю, они и не подозревают о том, что они роботы.

— Ну конечно, так и должно быть. А как у них с наукой?

— Не знаю. Мне ни разу не представилась возможность это выяснить. Там ведь все совсем иначе. Чтобы понять, что к чему, нужен был бы специалист.

— А машины у них есть?

Альбинос удивился вопросу:

— Ну конечно. Множество, и самых разных.

— Города большие?

— О да!

Марри стал задумчивым.

— И они вам понравились. Почему?

Реало резко поднял голову:

— Не знаю. Они просто симпатичные. Мне было с ними легко. Они мне не досаждали. Не могу сказать точно, в чем тут дело. Может быть, это потому, что дома мне всегда было трудно найти понимание, а роботы не такие зазнайки, как настоящие люди.

— Они дружелюбнее людей?

— Н-нет. Так сказать тоже нельзя. Ведь они полностью меня так и не приняли. Я был чужаком, не знал их языка — по крайней мере вначале, ну и все такое прочее. Но, — глаза Теора неожиданно засверкали, — их я понимал лучше, чем людей. Мне проще было понять, что они думают. Я… только я не знаю почему.

— Хм-м… Еще сигарету? Нет? Ладно, пожалуй, пора на боковую. Уже поздно. Как насчет того, чтобы нам с вами сыграть завтра в гольф? Я более или менее привел в порядок поле. Теперь там можно играть. Приходите. Спорт помогает чувствовать себя настоящим мужчиной.

Марри с улыбкой попрощался, пробормотав себе под нос: «Все это похоже на смертный приговор». По пути к себе он задумчиво насвистывал.

Марри продолжал повторять про себя ту же фразу, когда на следующий день встретился с председателем Совета. На этот раз он был в мундире и разговаривал стоя.

— А, это опять вы, — устало пробормотал председатель.

— Опять я, — подтвердил помощник секретаря. — Но на сей раз мы будем говорить всерьез. Возможно, мне придется взять на себя руководство экспедицией.

— Что? Это невозможно, сэр. Я не желаю и слушать такие заявления.

— У меня есть соответствующие полномочия. — Марри протянул председателю металлический цилиндр, открывшийся, когда он нажал на крышку, — Мне предоставлены широкие права и полная свобода действий. Как видите, мандат подписан председателем Конгресса Федерации.

— Ах вот как… Но почему? — Усилием воли председатель Совета заставил себя дышать ровно, — Помимо жажды власти, есть же какая-то причина?

— Весьма основательная, сэр. Мы с вами все время смотрели на проблему с разных точек зрения. Для Департамента по науке и технике планета роботов не объект научного любопытства, а угроза миру в Федерации. Не думаю, чтобы вы когда-нибудь задумывались об опасности, исходящей от мира роботов.

— Я не вижу таковой. Планета полностью изолирована и совершенно безвредна.

— Откуда вы можете это знать?

— Это следует из самой природы эксперимента, — яростно вскричал председатель, — Те, кто его планировал, стремились сделать систему как можно более закрытой. Они выбрали планету, максимально удаленную от торговых путей, в малонаселенном районе космоса. В том-то и заключалась идея: дать возможность роботам развиваться без воздействия извне.

Марри улыбнулся:

— Тут я не могу согласиться с вами. Поймите, ваша беда в том, что вы — теоретик. Вы представляете себе вещи такими, какими они должны быть, а я, практик, вижу их такими, каковы они на самом деле. Никакой эксперимент не может быть пущен на самотек. Где-то обязательно должен быть наблюдатель; он анализирует результаты и, если обстоятельства того требуют, вмешивается.

— Ну и что? — стоял на своем председатель.

— А то, что те, кто следил за экспериментом, древние психологи Дорлиса, погибли вместе с Первой Конфедерацией, и пятнадцать тысяч лет эксперимент был предоставлен самому себе. Мелкие погрешности накапливались и превращались в большие, те вызывали появление непредвиденных факторов, приводящих к еще более крупным отклонениям, и так в геометрической прогрессии. Остановить этот процесс было некому.

— Ваши рассуждения не более чем гипотеза.

— Возможно. Но вас интересует только мир роботов, а мне приходится думать о судьбе всей Федерации.

— И какую же опасность для Федерации может представлять планета роботов? К чему, во имя Арктура, вы клоните, сударь?

Марри вздохнул.

— Все очень просто, но не вините меня, если сказанное мной прозвучит мелодраматично. Федерация не вела внутренних войн на протяжении столетий. Что может случиться, если мы вступим в контакт с этими роботами?

— Вы боитесь одной-единственной планеты?

— А почему бы и нет? На каком уровне находится наука? Роботы способны на неожиданные вещи.

— Да какая там наука! Они же не металлические супермены. Это слабые протоплазменные создания, жалкое подобие настоящих людей, снабженные позитронным мозгом, сконструированным с целью изучения упрощенного набора законов человеческой психики. Если вас пугает само слово «робот»…

— Нет. Но я говорил с Теором Реало. Он ведь единственный, кто их видел, знаете ли.

Председатель про себя крепко выругался. Вот что получается, когда слабоумный профан путается под ногами и болтает всякую чушь направо и налево.

— Мы подробно расспросили Реало и тщательно проанализировали его рассказ. Уверяю вас, беспокоиться не о чем. Эксперимент настолько академически традиционен, что мне не потребовалось бы и двух дней на его изучение, не будь материалы столь обширны. Из документов следует, что идея состояла в создании позитронного мозга с использованием одной-двух несколько модифицированных фундаментальных аксиом психологии. Мы еще не успели выяснить все подробности, но они вряд ли особенно изменят картину: это был первый эксперимент подобного рода, и даже легендарным психологам древности приходилось продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом. Повторяю вам, сконструированные ими роботы не супермены и не дикие звери. В этом я как психолог готов поручиться.

— Но, простите, я тоже психолог. Боюсь, по большей мере практик, но всё-таки. Ваши несколько модифицированные аксиомы! Возьмите, к примеру, воинственность. Термин не научный, ну да это неважно. Вы понимаете, что я имею в виду. Люди всегда были воинственны, но воспитание искоренило агрессивность. Стабильная экономическая и политическая система не поощряет столь бесполезного расходования энергии. Агрессивность не является фактором выживания. А теперь представьте, что эти роботы воинственны. Да-да, представьте, что за тысячелетия, пока они находились без присмотра, произошел сбой, в результате которого они стали намного более агрессивны, чем предполагали их создатели. С ними, пожалуй, будет довольно неприятно иметь дело.

— Представьте, что все звезды в Галактике одновременно превратились в сверхновые. Не стоит ли нам начать беспокоиться и об этом?

— И еще, — Марри проигнорировал жесткий сарказм собеседника, — роботы понравились Теору Реало. Они симпатичны ему более, чем настоящие люди. Там он чувствовал себя на месте, а ведь мы знаем, что в собственном мире он не мог найти себе применения.

— Но какое это имеет значение? — удивился председатель.

— Разве вы не видите? — поднял брови Уинн Марри, — Роботы понравились Теору, потому что он такой же, как они. Могу дать вам гарантию: полный анализ психики Теора Реало покажет наличие отклонений от некоторых фундаментальных аксиом — тех же отклонений, что были заложены в роботов. И, — продолжал помощник секретаря без паузы, — Теор Реало потратил четверть века на доказательство гипотезы, которую ученый мир, знай он о ней, безжалостно высмеял бы. Это фанатизм: добросовестное, честное, нечеловеческое упорство. Именно такие, скорее всего, и роботы!

— В ваших рассуждениях нет логики. Вы зациклились на одной мысли, как маньяк, как лунатик.

— Здесь не требуются строгие математические доказательства. Раз есть сомнение, этого вполне достаточно. Я должен защитить Федерацию. Послушайте, это же резонно. Психологи Дорлиса не были такими уж сверхучеными. Как вы сами сказали, им приходилось шаг за шагом усложнять задачу. Созданные ими гуманоиды — не будем называть их роботами — являлись лишь имитацией, и довольно примитивной, человеческих существ. Система реакций человека очень, очень сложна: общественное сознание, стремление к созданию этических учений, да даже более простые вещи — рыцарство, великодушие, честность и тому подобное — просто невозможно воспроизвести. Не думаю, чтобы гуманоиды обладали ими. Зато у них есть упорство, а стало быть, упрямство и агрессивность, как можно судить по Теору Реало. Ну и если у них существует хоть какая-нибудь наука, я не хотел бы, чтобы они вырвались на просторы Галактики, пусть даже мы превосходим их числом в тысячу, в миллион раз. Я не допущу этого!

Лицо председателя ничего не выражало.

— Каковы ваши ближайшие планы?

— Окончательно еще ничего не решено. Но думаю, стоит организовать небольшой десант на планету.

— Но подождите! — Старый психолог вскочил и, обежав вокруг стола, схватил Марри за локоть. — Уверены ли вы, что знаете, что делаете? Ни вы, ни я не можем даже и приблизительно предугадать всех возможностей, заложенных в столь гигантский эксперимент. Вы не представляете, что хотите разрушить.

— Я знаю. Думаете, мне самому все это нравится? У меня не такая уж героическая роль. Я всё-таки психолог, и мне было бы интересно узнать, что там происходит, но я послан сюда, чтобы защитить Федерацию. Да, мне предстоит грязная работа, но я приложу все силы, чтобы выполнить ее до конца. Ничего не поделаешь.

— Нет, вы просто не продумали все как следует. Откуда вам знать, какого проникновения в основополагающие законы психологии мы могли бы достичь? Это было бы подобно слиянию двух галактик, это могло бы дать нам знания и могущество, в миллион раз превосходящие тот ущерб, который роботы могли бы причинить, даже будь они металлическими суперменами.

Марри пожал плечами:

— Теперь вы забавляетесь бесконечно малыми вероятностями.

— Хорошо, давайте заключим сделку. Организуйте блокаду планеты. Изолируйте роботов при помощи ваших кораблей. Выставьте охрану. Но только не трогайте их! Дайте нам время. Дайте нам шанс. Вы должны это сделать!

— Я думал о таком варианте. Но на него я должен получить согласие Конгресса. Ведь это дорогое удовольствие.

Председатель нетерпеливо заворочался в кресле.

— Да как тут можно говорить о расходах! Ведь нам отплатится сторицей, если мы добьемся успеха.

Марри задумался, потом со слабой улыбкой сказал:

— А что, если они уже овладели межзвездными перелетами?

— Тогда я возьму свои возражения назад, — быстро ответил председатель.

— Я должен согласовать все с Конгрессом, — подытожил Марри, вставая.

Бранд Корла старался не выдать своих чувств, глядя на сгорбленную спину председателя. Подавляя нетерпение, он слушал жизнерадостную болтовню членов экспедиции. Их разговоры сейчас казались ему лишенными смысла.

— Что же нам теперь делать? — спросил Бранд.

Председатель, не оборачиваясь, пожал плечами:

— Я послал за Теором Реало. На прошлой неделе этот придурковатый недомерок отправился на Восточный Континент.

— Зачем?

Недовольный тем, что его прервали, председатель вскипел:

— Разве можно понять, что творится в голове у этого недотепы! Насчет него Марри прав — разве вы не видите? Он страдает психическими отклонениями. Нельзя было оставлять его без присмотра. Если бы я вовремя обратил на него внимание, я бы так не опростоволосился. Впрочем, сейчас он возвращается, и уж теперь он больше никуда не денется. — Голос председателя утратил звучность. — Он должен был вернуться два часа назад.

— Мы в безнадежном положении, сэр, — произнес Бранд уныло.

— Думаете?

— Ну как вы полагаете: согласится Конгресс на неопределенно долгое патрулирование планеты? Это требует денег! Среднему гражданину Галактики такая трата выплачиваемых им налогов не покажется стоящей. Все наши психологические уравнения сведутся к простой аксиоме здравого смысла. По правде говоря, я не понимаю, почему Марри вообще согласился запросить Конгресс.

— Не понимаете? — Председатель наконец повернулся к своему помощнику, — Да помогут нам боги Галактики, этот дурак считает себя психологом — вот в чем его слабость. Он тешит себя мыслью, что планирует уничтожение планеты роботов в интересах Федерации против своей воли. Поэтому-то он и цепляется за любую возможность компромисса. Конечно, Конгресс не согласится на неопределенно долгую блокаду — вы не сказали мне ничего нового, — Теперь он говорил спокойно и терпеливо, — Но я буду просить дать нам десять лет, два года, шесть месяцев — сколько смогу добиться. Сколько-нибудь да выбью. А за это время мы добудем новые факты. Это усилит нашу позицию, и мы сможем продлить соглашение с Конгрессом, когда срок истечет. Мы отстоим наше дело.

Последовало короткое молчание. Затем председатель добавил медленно и с горечью:

— И жизненно важную роль во всем этом играет Теор Реало.

Бранд Корла молча ожидал продолжения.

— Есть одна вещь, которую мы упустили, а Марри заметил, — снова заговорил председатель, — Реало — калека в психологическом отношении, и в этом ключ ко всему делу. Как следует изучив его, мы получим представление о том, что собой представляют роботы; конечно, приблизительное и искаженное представление, поскольку Реало вырос во враждебном для него мире. Но мы примем это в расчет, оценим его личность… Ох, до чего же мне все это надоело!

Загорелся сигнал вызова. Председатель с облегчением вздохнул.

— Ну вот, он здесь. Сядьте же наконец, Корла, вы действуете мне на нервы. Давайте взглянем на него.

Теор Реало влетел со скоростью кометы и, пыхтя, остановился посередине комнаты. Он переводил свои слезящиеся глазки с одного психолога на другого:

— Как все это случилось?

— Что «все»? — холодно поинтересовался председатель, — Сядьте. Мне нужно задать вам некоторые вопросы.

— Нет. Сначала вы мне ответьте!

— Сядьте!

Реало сел. Его глаза были полны слез.

— Они хотят уничтожить планету роботов.

— Не беспокойтесь об этом.

— Но вы сказали, что планету можно уничтожить, если они освоили межзвездные полеты. Вы так сказали. Вы дурак. Неужели вы не видите… — Реало давился словами.

Председатель Совета неловко отмахнулся:

— Можете вы успокоиться и разговаривать осмысленно?

Альбинос стиснул зубы и выдавил из себя:

— Но у них вскоре будут межзвездные корабли.

Оба психолога вскочили.

— Что?!

— Ну… Ну а как вы думали? — Реало тоже вскочил в ярости и отчаянии, — Вы что думали: я приземлился в пустыне или в центре океана, а потом в одиночку обследовал всю планету? Жизнь не похожа на приключенческую книжку. Как только я приземлился, они меня захватили и привезли в большой город. По крайней мере, я думаю, что это был город — там все не так, как у нас. Там… Но я ничего вам не скажу.

— К черту город! — взвизгнул председатель, — Они вас захватили. Рассказывайте дальше.

— Они изучали меня. Обследовали мой корабль. И потом однажды ночью я улетел — чтобы сообщить обо всем Федерации. Они не знали о моем отлете. Они не хотели, чтобы я улетал, — Его голос сорвался, — И я предпочел бы остаться, но нужно было сообщить Федерации.

— Вы рассказывали им что-нибудь о своем корабле?

— Как бы я мог? Я ведь не механик. Я не знаю ни теории, ни деталей конструкции. Но я показал им, как работают приборы, и позволил осмотреть двигатели. Вот и все.

Бранд Корла пробормотал себе под нос:

— Тогда они не смогут построить корабль. Этого недостаточно.

— О, они его построят. — Голос альбиноса стал пронзительным от прозвучавшего в нем триумфа — Я знаю их. Они — машины, знаете ли. Они будут работать над проблемой. Работать. Работать. Работать без остановки. И они добьются своего. Они достаточно от меня узнали. Готов держать пари, они узнали достаточно.

Председатель бросил на альбиноса долгий взгляд и устало отвернулся.

— Почему вы ничего нам не сказали раньше?

— Потому что вы отняли у меня мой мир. Я открыл его — только я, я один. И после того как я сделал всю работу и позвал вас, вы вышвырнули меня вон. Все, что у вас нашлось для меня, — это упреки в том, что я высадился на планете и мог своим вмешательством все испортить. Так почему я должен вам что-то рассказывать? Узнавайте сами, раз вы такие умные и можете позволить себе так со мной обращаться.

«Изгой с комплексом неполноценности, — с горечью подумал председатель. — У него же мания преследования. Надо же! Все одно к одному, все становится ясно, стоит перестать любоваться открывающимися горизонтами и увидеть то, что находится под носом. И теперь уже ничего не поделаешь». Вслух он сказал:

— Ну что же, Реало, мы все проиграли. Уходите.

— Все кончено? — напряженно спросил Бранд Корла, — Действительно все?

— Действительно все, — подтвердил председатель. — Исходный эксперимент как таковой кончился. Искажения, внесенные визитом Реало, скорее всего настолько велики, что превращают чертежи и документы, которые мы тут изучали, в мертвый груз. Кроме того, Марри прав. Если у роботов есть межзвездные корабли, они опасны.

— Но вы не должны уничтожать их! — закричал Реало, — Вы не можете их уничтожить! Они никому не причинили зла!

Ему никто не ответил, и он продолжал неистовствовать:

— Я возвращаюсь к роботам! Я их предупрежу! Они приготовятся к обороне! Я их предупрежу! — Он пятился к двери, его тонкие белые волосы встали дыбом, глаза с красными веками выпучились.

Председатель не сделал никакой попытки остановить Реало.

— Пусть отправляется. Это была его жизнь. Мне теперь все равно.

Теор Реало мчался к планете роботов с таким ускорением, какое только мог выдержать. Где-то впереди маячила пылинка — изолированный мир, населенный искусственными людьми, эксперимент, который провалился. Слепо стремясь к межзвездным путешествиям, роботы вынесли себе смертный приговор.

Реало направлялся к этой планете, к городу, где его «изучали» в тот первый раз. Он хорошо все помнил. Название города было первым словом чужого языка, которое он выучил.

Нью-Йорк!

ДЕТЕКТИВ ЭЛАЙДЖ БЕЙЛИ И РОБОТ ДЭНИЭЛ ОЛИВО ^{(II цикл)}

Человечество разделилось на две части — долгожителей-индивидуалистов из бывших космических колоний и жителей Земли, запертых в гигантских коллективистских городах.

В одном из таких трудится талантливый детектив Элайдж Бейли. Его жизнь пришлась на тяжёлый период — противоречия между нашей планетой и Внешними мирами вот-вот достигнут апогея. Волею судеб на плечи Бейли и его напарника-робота ложится ответственность не только за межзвёздные отношения, но и за всё будущее цивилизации. Однако они способны расследовать самые запутанные преступления. Даже если нарушен один из Трёх законов роботехники…

МАТЬ-ЗЕМЛЯ^[5]

— Кто вы такой, чтобы утверждать это? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?

Густав Штейн, который с улыбкой задал этот вопрос и утер седые усы, еще миг назад касавшиеся края опустевшего стакана, не был историком. Он был психологом.

Историком был его собеседник, и эту дружескую подначку он встретил ответной улыбкой.

Квартира у Штейна была по земным меркам роскошная. Конечно, ей недоставало пустынной уединенности Внеземелья, поскольку за ее окнами простирался феномен, присущий лишь планете-прародительнице, — город. Огромный город, полный людей, толкотни, шума…

Не была квартира Штейна оборудована и собственным источником энерго- и водоснабжения. В ней отсутствовало даже минимально необходимое число позитронных роботов. Словом, она не могла похвастаться достоинством автономности и, как и все на Земле, являлась просто частью сообщества, ячейкой сот, частичкой толпы.

Но Штейн родился на Земле и привык к этому. И потом, по земным меркам квартира у него была все-таки роскошная.

Просто из тех же самых окон, за которыми раскинулся город, были видны звезды, а среди них притаились планеты Внеземелья, где не было никаких городов, только сады, где зеленели изумрудные лужайки, где все люди были королями и куда все нормальные земляне горячо и тщетно надеялись в один прекрасный день попасть.

За исключением тех, кто кое-что знал — как Густав Штейн.

Пятничные вечера с Эдвардом Филдом принадлежали к числу ритуалов того сорта, которые порождаются возрастом и спокойной жизнью. Они вносили приятное разнообразие в будни двух пожилых холостяков и давали им законный повод посидеть за шерри и звездами. Они отвлекали их от житейских тягот и, самое главное, давали возможность поговорить.

Особенно Филду, который, будучи преподавателем, ученым и человеком скромного достатка, обожал цитировать свой неоконченный труд по истории Земной империи.

— Я хочу дождаться последнего акта, — объяснил он. — Тогда я смогу озаглавить мой труд «Закат и падение империи» и опубликовать его.

— Значит, вы полагаете, что последний акт разыграется в самое ближайшее время.

— В каком-то смысле он уже разыгрался. Просто лучше подождать, пока все не осознают этот факт. Видите ли, закат любой империи, экономической системы или социального института можно разделить на три этапа, вы, Фома неверующий…

Филд оборвал себя, помолчал для пущего эффекта и дождался, когда Штейн наконец поинтересовался:

— И что же это за этапы?

— На первом этапе, — Филд загнул мизинец на правой руке, — на приближение неотвратимого финала указывает лишь один крохотный звоночек. Никто не замечает его до тех пор, пока не наступает конец, и тогда, оглядываясь назад, все понимают, что это и был тот самый звоночек.

— И вы знаете, когда прозвенел этот звоночек?

— Думаю, да, поскольку у меня есть одно преимущество: я только и делаю, что оглядываюсь назад, на промежуток протяженностью в сто пятьдесят лет. Это произошло, когда одна колония из сектора Сириуса, Аврора, впервые получила разрешение Центрального Правительства Земли внедрить в жизнь общины позитронных роботов. Сейчас уже совершенно очевидно, что это событие открыло дорогу развитию полностью механизированного общества, основанного не на человеческом, а на машинном труде. Именно эта механизация стала и останется в будущем решающим фактором в борьбе между Землей и Внеземельем.

— Неужели? — пробормотал психолог. — До чего же вы, историки, умные! Настоящие дьяволы. А каков второй этап падения империи?

— Второй этап, — Филд осторожно загнул безымянный палец на правой руке, — наступает, когда обнаруживается какой-нибудь тревожный признак, настолько серьезный и явный, что эксперты видят его, даже не обращаясь к перспективе. И эта веха тоже была пройдена, когда планеты Внеземелья впервые ввели иммиграционную квоту для жителей Земли. Тот факт, что Земля оказалась не в состоянии предотвратить столь пагубную для нее меру, стал вторым и очень тревожным звонком, а ведь это произошло пятьдесят лет тому назад.

— Час от часу не легче. А третий этап?

— Третий этап? — В ход пошел средний палец. — Он почти не важен. Третий этап начинается, когда тревожный признак превращается в гигантскую стену с нацарапанной на ней огромной надписью «Конец». Чтобы понять, что конец настал, на этом этапе не нужно ни умения предвидеть перспективу, ни специальных знаний, достаточно просто иметь возможность слушать видео.

— Насколько я понял, третий этап пока что не наступил.

— Очевидно, нет, иначе вы бы не спрашивали. Впрочем, он может наступить в самом ближайшем времени, к примеру если начнется война.

— Думаете, война будет?

Филд уклонился от прямого ответа.

— Времена нынче тревожные, а по вопросу иммиграции по всей Земле ломается немало копий. И если начнется война, то Земля потерпит быстрое и долговременное поражение и перед нами появится та самая стена.

— Кто вы такой, чтобы утверждать? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?

Филд улыбнулся.

— Возможно, вам известно что-то такое, чего не знаю я, — сказал он, — К примеру, ходят слухи о каком-то Тихоокеанском проекте.

— Никогда о таком не слышал, — Штейн наполнил оба стакана. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Он поднес свой стакан к широкому окну, так что в прозрачной жидкости розовато замерцали далекие звезды, и произнес:

— За счастливое окончание всех земных бед.

Филд присоединился к нему со словами:

— За Тихоокеанский проект.

Штейн сделал небольшой глоток и заметил:

— Но мы с вами пили за две разные вещи.

— Вы думаете?

Довольно трудно описать какой-либо из миров Внеземелья человеку, рожденному на Земле, потому что описывать приходится не мир как таковой, а скорее состояние души. В физическом смысле миры Внеземелья — их насчитывается что-то около пятидесяти, изначально они были колониями, позднее — доминионами, еще позднее — отдельными государствами — разительно отличаются друг от друга. Но состояние души повсюду практически совпадает.

Это нечто такое, что произрастает на почве мира, изначально не пригодного для жизни человеческого рода, однако населенного самыми-самыми из непростых, особенных, дерзких, не таких, как все. Если необходимо выразить это одним словом, слово это будет «индивидуальность».

Есть, к примеру, планета Аврора, в трех парсеках от Земли. Она была первой колонией, основанной за пределами Солнечной системы, и стала символом зари межзвездных путешествий. Отсюда и название.

На ней, конечно, были воздух и вода, но по земным меркам она была каменистой и бесплодной. Существовавшая на ней растительная жизнь, которая получала питание за счет желто-зеленого пигмента, не имевшего ничего общего с хлорофиллом и не шедшего с ним ни в какое сравнение по эффективности, придавала сравнительно плодородным регионам исключительно тошнотворный и отталкивающий для непривычного глаза вид. Животный мир ограничивался лишь простейшими одноклеточными организмами да подобием бактерий. Никакой опасности они, разумеется, не представляли, поскольку биосистемы Земли и Авроры химически были никак не связаны друг с другом.

Аврору обустраивали в буквальном смысле по кусочкам. Первыми появились злаки и плодовые деревья; следом завезли кусты, цветы и травы. Потом скот. И, как будто переселенцы ни в коем случае не хотели создавать слишком точную копию родной планеты, на Авроре появились позитронные роботы, задачей которых было возводить дворцы, разбивать ландшафты, конструировать силовые установки. Словом, осваивать планету, озеленять ее и очеловечивать.

Роскошь нового мира и неограниченных минеральных ресурсов. Пьянящее изобилие атомной энергии, которую вырабатывали новые установки, обслуживающие тысячи, в лучшем случае миллионы, а не миллиарды потребителей. На просторе новых планет пышным цветом расцвели естественные науки.

Взять, к примеру, дом Франклина Мейнарда, который со своей женой, тремя детьми и двадцатью семью роботами жил на участке, откуда до ближайших соседей было более сорока миль. Тем не менее при желании он мог через планетарный канал подключиться к гостиной любого из семидесяти пяти миллионов обитателей Авроры — хоть поодиночке, хоть ко всем сразу.

Свою долину Мейнард знал как собственные пять пальцев. Он точно знал, в каком месте она резко обрывается и упирается в инопланетные утесы, за чьи неприступные склоны с мрачным упорством цеплялся остролистый местный дрок — словно в пику более кротким растениям, которые заняли его место под солнцем.

Мейнарду не было нужды покидать долину. Он был депутатом Собрания, но мог вести все дела, кроме особо важных, по планетарному каналу, не жертвуя даже своим драгоценным уединением, без которого ему было не обойтись и необходимости в котором не дано было понять ни одному землянину.

Даже с предстоящим ему делом можно было справиться по планетарному каналу. К примеру, человек, сидевший рядом с ним в его гостиной, был Чарльз Хиджкмен, и на самом деле он сидел у себя в гостиной на острове посреди искусственного озера, где водилось пятьдесят видов рыбы и до которого было двадцать пять миль пути.

Эта близость была, разумеется, иллюзорной. Если бы Мейнард протянул руку, то наткнулся бы на невидимую стену.

К этому парадоксу привыкли даже роботы, и, когда Хиджкмен сделал знак подать ему сигарету, робот Мейнарда даже не шелохнулся, чтобы исполнить его желание, хотя прошло не менее чем полминуты, прежде чем робот самого Хиджкмена пришел на помощь своему хозяину.

Мужчины разговаривали как истые жители Внеземелья, слишком сухими и рублеными фразами, чтобы их беседа производила впечатление дружеской, однако неприязненной она определенно не была. Просто в ней отчетливо недоставало сливок — пусть даже кисловатых и жидких — живого человеческого интереса, который волей-неволей вынуждены проявлять обитатели перенаселенных земных муравейников.

— Я уже давно хотел связаться с вами в приватном режиме, Хиджкмен, — сказал Мейнард. — Много дел в Собрании, в этом году мы…

— Довольно. Это понятно. Поговорим сейчас, разумеется. Даже хорошо, что вы связались с мной, поскольку я наслышан о превосходном качестве ваших почв и ландшафтов. Это правда, что ваш скот питается привозной травой?

— Боюсь, это легкое преувеличение. Вообще-то некоторые мои молочные коровы из лучших во время отела питаются импортным кормом с Земли, но придерживаться подобной практики в общем случае, боюсь, было бы непомерно дорого. Впрочем, молоко получается бесподобное. Не окажете ли мне честь принять в подарок мой дневной удой?

— Вы исключительно любезны. — Хиджкмен с достоинством наклонил голову. — В таком случае я настаиваю, чтобы вы взяли у меня немного лососины.

На взгляд землянина, двое этих мужчин почти ничем не отличались друг от друга. Оба были рослыми, хотя, по меркам Авроры, не слишком — здесь средний рост взрослого мужчины составлял шесть футов и полтора дюйма. Оба были светловолосыми и жилистыми, с резкими и ярко выраженными чертами. Хотя обоим было уже за сорок, никто не дал бы им этих лет.

На этом обмен любезностями был окончен. Не меняя тона, Мейнард перешел к цели своего вызова.

— Знаете, наш комитет сейчас ведет сражение с Мореану и его консерваторами. Мы намерены проявить твердость — говоря «мы», я подразумеваю нашу Независимую партию. Но прежде чем мы сможем сделать это с необходимым спокойствием и уверенностью, я хотел бы задать вам кое-какие вопросы.

— Почему мне?

— Потому что вы — самый крупный физик на Авроре.

Скромность противоречит человеческой природе и ее с большим трудом удается привить детям. В индивидуалистическом обществе необходимость в ней отпадает, и потому Хиджкмен ею не страдал. Он просто бесстрастно кивнул в знак согласия со словами Мейнарда.

— И один из нас, — продолжал тот. — Вы ведь независимый.

— Я член партии. Не слишком активный, но взносы плачу исправно.

— И все же вы человек надежный. А теперь скажите мне вот что. Вы слышали о Тихоокеанском проекте?

— О Тихоокеанском проекте? — В голосе физика послышалась вежливая заинтересованность.

— Это нечто, затевающееся сейчас на Земле. Кажется, Тихим называется один из земных океанов, но название само по себе, возможно, ничего не значит.

— Никогда о нем не слышал.

— Ничего удивительного. О нем даже на Земле не многим известно. Кстати, мы с вами сейчас общаемся по фокус-лучу, и все сказанное должно остаться между нами.

— Понимаю.

— В чем бы этот Тихоокеанский проект ни заключался — а наши агенты располагают крайне расплывчатыми сведениями, — он вполне может таить в себе угрозу. Похоже, к нему причастны многие из тех клоунов, которых на Земле считают учеными. А также кое-кто из наиболее радикальных и недалеких политиков.

— Гм. Когда-то давно был такой Манхэттенский проект.

— Да, — навострил уши Мейнард. — Что это был за проект?

— О, это дремучая древность. Просто название похожее, вот и вспомнилось. Манхэттенский проект, или проект «Манхэттен», как его еще называли, разрабатывался еще до эры внеземных путешествий. У них там давным-давно случилась какая- то небольшая междоусобная война, и такое название дали группе ученых, которые исследовали атомную энергию.

— Гм-м… — Мейнард сжал руку в кулак. — И в чем тогда, по вашему мнению, заключается этот Тихоокеанский проект?

Хиджкмен задумался. Потом сказал негромко:

— Думаете, Земля готовится к войне?

На лице Мейнарда отразилось неожиданное отвращение.

— Шесть миллиардов людей. Вернее, шесть миллиардов полуобезьян, живущих друг у друга на головах, против нескольких миллионов нас, колонистов, в общей сложности. Положение не кажется вам опасным?

— Подумаешь, численный перевес!

— Ладно. Вы считаете, что нам ничего не грозит, несмотря на перевес не в нашу пользу? Объясните мне. Я всего лишь функционер, а вы физик. Земля способна выиграть войну?

Хиджкмен глубоко и надолго задумался. Потом сказал:

— Давайте рассуждать логически. Существует три широких класса методов, посредством которых индивидуум или группа людей может достичь своих целей в борьбе с противником. Эти три класса довольно условно можно назвать физическими, биологическими и психологическими.

Физические методы можно отмести сразу. Земля не имеет необходимой промышленной базы. У них нет техники. И ресурсы у них крайне ограниченные. На всю планету не найдется ни одного выдающегося специалиста в области естественных наук. Так что Земля не в состоянии создать какой-либо вид физико-химического устройства, которое не было бы известно во Внеземелье. Разумеется, в том случае, если по условиям задачи предполагается, что Земля намерена в одиночку противостоять любому из миров Внеземелья. Насколько я понимаю, ни одной из планет Внеземелья не придет в голову вступить с Землей в коалицию против нас.

Мейнард поспешил отвергнуть даже самую возможность такого предположения.

— Нет, нет и нет. Об этом не может быть и речи. Даже не думайте.

— Значит, обычное физическое вооруженное нападение можно сбросить со счетов и обсуждать его в дальнейшем не имеет смысла.

— А что со вторым классом, с биологическим?

Хиджкмен медленно повел бровями.

— Вот тут уверенности меньше. Мне говорили, что на Земле есть довольно сведущие биологи. Конечно, сам я физик и достоверносудить не могу. И все же я полагаю, что в отдельных областях они до сих пор не утратили своих знаний. Хотя бы в агрономии, чтобы далеко не ходить за примером. В бактериологии. Гм…

— Да, а как у них обстоят дела с бактериологическим оружием?

— Я тут кое-что подумал… Впрочем, нет, это уже из разряда невозможного. Такая до предела перенаселенная планета, как Земля, не может позволить себе сражаться против открытой системы из пятидесяти разрозненных миров при помощи биологического оружия. Они неизмеримо больше нашего подвержены эпидемиям, то есть наш ответный удар обойдется им гораздо дороже. Вообще, я бы сказал, что, учитывая условия жизни как у нас, на Авроре, так и на других планетах Внеземелья, едва ли нам грозит сколько-нибудь серьезная эпидемия какого-либо инфекционного заболевания. Нет, Мейнард. Можете, конечно, проконсультироваться с бактериологами, но думаю, что они скажут вам все то же самое.

— А третий класс? — спросил Мейнард.

— Психологические методы? Тут ни в чем нельзя быть уверенным заранее. И все же миры Внеземелья населены разумными и душевно здоровыми жителями, которые не поддадутся незатейливой пропаганде или нездоровому ажиотажу, если уж на то пошло. Мне тут подумалось…

— Что?

— А вдруг Тихоокеанский проект именно в этом и заключается? Ну, то есть это какая-то чудовищная уловка, призванная вывести нас из равновесия. Какой-то супер-секрет, который должен в строго определенное время просочиться наружу, чтобы планеты Внеземелья пошли на небольшие уступки Земле, просто на всякий случай, для подстраховки.

Наступило долгое молчание.

— Быть того не может, — сердито выпалил Мейнард.

— Вы правильно реагируете. Колеблетесь. Но я не настаиваю на этой идее. Это было всего лишь предположение, — Повисло еще более долгое молчание, потом Хиджкмен снова заговорил: — У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

Мейнард вздрогнул от неожиданности.

— Нет… это все.

Канал отключился, и на месте, где только что было продолжение гостиной, возникла стена.

Медленно, с упрямым недоверием, Франклин Мейнард покачал головой.

Эрнест Кейлин поднялся по лестнице и почувствовал, как его обступили все прошедшие века разом. Здание было древнее, опутанное паутиной истории. Когда-то в нем располагался Парламент Человечества, и слова, произносившиеся в этих стенах, гремели среди звезд.

Здание было высокое. Оно уходило к небесам, тянулось, напрягалось изо всех сил. Оно пыталось дотянуться до звезд — до звезд, которые теперь отвернулись от него.

Земной Парламент больше не размешался здесь. Его перенесли в более новое здание в неоклассическом стиле — неумелую имитацию архитектурных изысков доатомной эпохи.

Тем не менее его великого имени у древнего здания никто не отбирал. Официально оно все так же именовалось Звездным Домом, правда, теперь в нем заседали лишь функционеры из поредевшей армии чиновников.

Кейлин вышел на двенадцатом этаже, и лифт сразу же пошел вниз. На светящейся вывеске значилось неприметное и обтекаемое: «Бюро информации». Он протянул секретарше письмо и стал ждать. Наконец его провели в кабинет, на двери которого красовалась табличка «Л. 3. Сельони. Секретарь по информации».

Сельони был смуглый коротышка. У него были густые черные волосы и жидкие черные усики. Когда он улыбался, взгляду открывались зубы, поразительно белые и ровные, поэтому улыбался он часто.

Вот и сейчас он с улыбкой поднялся и протянул гостю руку. Кейлин пожал предложенную ему руку, уселся на предложенное ему место и принял предложенную ему сигару.

— Очень рад вас видеть, мистер Кейлин, — сказал Сельони. — Вы были очень добры, согласившись без промедления прилететь сюда из Нью-Йорка.

Уголки губ Кейлина дрогнули, он скромно отмахнулся.

— Полагаю, — продолжал Сельони, — вы ждете от меня объяснений.

— Не отказался бы их услышать, — кивнул Кейлин.

— К сожалению, так просто тут не объяснить. Нелегко быть секретарем по информации. Я должен стоять на страже безопасности и благосостояния Земли и в то же время следить за тем, чтобы не ущемлялась традиционная свобода печати. Естественно, у нас нет цензуры, и это замечательно, но столь же естественно, что бывают времена, когда приходится пожалеть о том, что у нас ее нет.

— Это имеет какое-то отношение ко мне? — осведомился Кейлин, — Ваше высказывание относительно цензуры?

Сельони уклонился от прямого ответа. Вместо этого он снова улыбнулся, медленно и на удивление невесело.

— Вы, мистер Кейлин, ведете одну из наиболее популярных и влиятельных телепередач на видео. Поэтому вы представляете особый интерес для правительства.

— Это мое эфирное время, — уперся Кейлин. — Я плачу за него. Я плачу налоги с прибыли, которую получаю со своей передачи. Я соблюдаю все законы о запретах. Так что не вижу, какой интерес я могу представлять для правительства.

— О, вы не так меня поняли. Должно быть, я недостаточно ясно выразился. Вы не совершили никакого преступления, не нарушили никакого закона. Я преклоняюсь перед вашим журналистским талантом. Я имею в виду вашу редакционную политику.

— В отношении чего?

— В отношении, — тонкие губы Сельони приняли строгое выражение, — нашей политики во Внеземелье.

— Моя редакционная политика отражает мои мысли и чувства, господин секретарь.

— Я не спорю. Вы имеете право на собственные мысли и чувства. Тем не менее опрометчиво едва ли не ежевечерне выплескивать их на полумиллиардную аудиторию.

— Возможно, это и впрямь, как вы выражаетесь, опрометчиво. И тем не менее это законно.

— Иной раз необходимо ставить благо страны превыше формального и своекорыстного толкования законности.

Кейлин дважды пристукнул носком туфли по полу и нахмурился.

— Послушайте, — сказал он, — давайте начистоту. Что вам от меня нужно?

Секретарь по информации развел руками.

— Если в двух словах — ваше содействие. Право же, мистер Кейлин, мы не можем допустить, чтобы вы подрывали народный дух. Вы осознаете, в каком положении находится Земля? Шесть миллиардов, а пищевые ресурсы на грани истощения! Так дальше продолжаться не может! Единственный выход — эмиграция. Ни один патриотически настроенный землянин не станет отрицать справедливости нашей позиции.

— Я согласен с вашим утверждением, что проблема перенаселения стоит очень остро, но эмиграция — не единственный выход. Напротив, эмиграция — самый верный способ приблизить крах.

— Правда? И почему вы так думаете?

— Потому что планеты Внеземелья не согласятся принять эмигрантов, и принудить их к этому можно только войной. А мы не в состоянии выиграть войну.

— Скажите, — негромко поинтересовался Сельони, — вы когда-нибудь пытались эмигрировать? Мне кажется, вы подходите под их критерии. Вы высокого роста, у вас светлые волосы, вы умны…

Известный ведущий покраснел.

— Я страдаю сенной лихорадкой, — отрывисто сказал он.

— Понятно, — улыбнулся секретарь. — Тогда у вас есть все основания относиться к их деспотической генетической и расовой политике с неодобрением.

— Я не могу позволить себе руководствоваться личными мотивами, — горячо отвечал Кейлин. — Я относился бы к их политике с неодобрением и тогда, если бы подходил под условия эмиграции. Но мое одобрение или неодобрение ничего не изменит. Их политика — это их политика, и они имеют право проводить ее. Более того, их политика не лишена логики, пусть даже и ошибочной. На планетах Внеземелья человечество начинает все заново, и они — те, кто отправился туда первыми, — ходят искоренить определенные изъяны человеческого организма, которые обнаружились со временем. Человек, страдающий сенной лихорадкой, с точки зрения генетики — паршивая овца. Не говоря уже о предрасположенности к раку. Их предубежденность против цвета кожи и волос, разумеется, несусветная глупость, но я могу предположить, что они заинтересованы в единообразии и однородности. Что же до Земли, мы и без помощи планет Внеземелья можем немало сделать для собственного спасения.

— Что же, к примеру?

— Внедрить позитронных роботов и гидропонику и прежде всего ввести контроль над рождаемостью. Я имею в виду разумный контроль, основанный на строгих психиатрических критериях и призванный искоренить психические отклонения, врожденные заболевания…

— Прямо как на планетах Внеземелья.

— Отнюдь нет. Я ни слова не сказал о расистских принципах. Я говорю лишь о душевных и физических заболеваниях, которые равно присущи всем этническим и расовым группам. И прежде всего необходимо удерживать рождаемость на более низком уровне, чем смертность, пока не будет достигнуто здоровое равновесие.

— Мы не располагаем промышленными технологиями и ресурсами, которые необходимы для внедрения робо- и гидропонной техники в ближайшие пять столетий, — угрюмо сказал Сельони. — Более того, земные традиции, равно как и этические принципы нашего времени, запрещают роботизированный труд и пищу искусственного происхождения. Но строже всего они запрещают убийство нерожденных детей. Сами подумайте, Кейлин, как мы можем позволить вам пропагандировать все это с экрана? Ничего хорошего из этого не выйдет, ваши разглагольствования только отвлекают внимание народа и подрывают его дух.

— Господин секретарь, — нетерпеливо перебил его Кейлин, — вы хотите войны?

— Хочу ли я войны? Какая дерзость!

— Тогда кто такие эти политиканы в правительстве, которые жаждут войны? К примеру, на ком лежит ответственность за тщательно распущенный слух о Тихоокеанском проекте?

— Тихоокеанский проект? Откуда вы о нем узнали?

— Я не выдаю своих источников.

— Что ж, тогда я назову их сам. Вы слышали о Тихоокеанском проекте от Мореану с Авроры, когда он в последний раз был на Земле. Мы знаем о вас куда больше, чем вы предполагаете, мистер Кейлин.

— Охотно верю, но намеки на Мореану отрицаю. С чего вы взяли, будто я получил эти сведения от него? Из-за того, что вы намеренно навешали ему на уши всю эту лапшу?

— Лапшу?

— Да. Я считаю, что Тихоокеанский проект — фикция. Выдумка, предназначенная придать землянам уверенности. По- моему, правительство планирует подстроить намеренную утечку этого так называемого секрета, чтобы обеспечить поддержку своей военной политики. Это часть психологической войны против собственных же соотечественников, и в конце концов Землю ждет крах. И я намерен довести это мнение до людей.

— Вы этого не сделаете, мистер Кейлин, — спокойно заявил Сельони.

— Еще как сделаю.

— Мистер Кейлин, ваш друг Ион Мореану нажил себе на Авроре большие неприятности, и причина их, возможно, в слишком теплых отношениях с вами. Смотрите, как бы вам не нажить себе подобные неприятности из-за слишком теплых отношений с ним.

— Меня это не волнует, — Журналист отрывисто рассмеялся, стремительно поднялся на ноги и зашагал к двери.

При виде двух плечистых парней, преградивших ему выход, Кейлин еле заметно улыбнулся.

— Значит, я арестован.

— Совершенно верно, — кивнул Сельони.

— На каком основании?

— Мы что-нибудь придумаем. Потом.

Кейлин вышел — под конвоем.

На Авроре происходили события, в точности соответствующие вышеупомянутым, только с большим размахом.

Комитет по инопланетной агентуре при Собрании собирался уже который день — с того самого заседания, на котором Ион Мореану и его Консервативная партия внесла свое памятное предложение выразить вотум недоверия. За то, что оно в итоге не получило поддержки, следовало благодарить отчасти превосходящее по численности политическое руководство Независимой партии, а также деятельность все того же Комитета по инопланетной агентуре.

Доказательства копились уже не первый месяц, и, когда стало понятно, что Независимые побеждают в голосовании со значительным перевесом, Комитет смог нанести свой удар.

Мореану взяли под стражу в его же собственном доме и посадили под домашний арест. Хотя при сложившихся обстоятельствах процедура домашнего ареста была незаконна — о чем Мореану не преминул решительно заявить, — это отнюдь не помешало благополучному ее завершению.

На протяжении трех дней Мореану подвергали тщательному перекрестному допросу — ровным и вежливым тоном, который едва ли выражал что-либо, кроме бесстрастного любопытства. Семеро следователей Комитета по очереди сменяли друг друга, тогда как Мореану давали лишь десятиминутную передышку в те часы, когда заседал Комитет.

Через три дня эффект был налицо. Мореану охрип, требуя личной встречи со своими обвинителями, обессилел, настаивая, чтобы ему сообщили, в чем именно его обвиняют, и сорвал себе горло, возмущаясь незаконностью всего происходящего.

В конце концов представители Комитета принялись зачитывать ему обвинения.

— Это правда или нет? Правда или нет?

Мореану был в состоянии лишь устало мотать головой.

Он заявил о том, что свидетельские показания сфабрикованы, и ему учтиво сообщили, что слушания являют собой производимое Комитетом расследование, а не суд…

В конце концов председатель ударил молотком. Это был широкоплечий мужчина, настроенный пугающе решительно. Он говорил целый час, подводя итоги допроса, однако приводить здесь большую часть его речи нет никакой необходимости.

Он сказал:

— Если бы вы вступили в заговор с другими обитателями Авроры, мы еще могли бы вас понять и даже простить. Подобные проступки вменялись в вину не одному честолюбивому человеку в истории. Дело вовсе не в этом. Если что и ужасает нас и заставляет забыть всякую жалость к вам, это ваша готовность связаться с насквозь больными и невежественными недочеловеками. Против вас, обвиняемый, имеются весьма тяжкие улики, доказывающие, что вы вступили в заговор с наихудшими элементами выродившегося населения Земли…

Речь председателя прервал отчаянный крик Мореану:

— Но мотив! Какой мотив вы можете мне приписа…

Обвиняемого усадили обратно на место. Председатель поджал губы и отступил от тяжеловесной серьезности своей заранее заготовленной речи в пользу некоторой импровизации.

— Вникать в ваши мотивы не входит в задачи Комитета, — сказал он, — Мы здесь изложили фактическую сторону дела. Комитет располагает доказательствами, — Помолчав, он оглядел членов Комитета, сидевших справа и слева от него, и продолжил: — Думаю, я смело могу утверждать, что Комитет располагает доказательствами, которые изобличают ваши намерения воспользоваться людскими ресурсами Земли с целью устроить государственный переворот и захватить власть на Авроре. Но, поскольку указанные доказательства не были пущены в ход, я не стану углубляться в этот вопрос, скажу лишь, что подобное деяние представляется весьма в вашем характере, как показали эти слушания.

Он вернулся к своей речи.

— Полагаю, все сидящие здесь слышали название «Тихоокеанский проект», который, если верить слухам, представляет собой попытку Земли вернуть себе утраченные доминионы.

Нет нужды напоминать, что любая подобная попытка скорее всего будет обречена на провал. И все же возможность нашего поражения не исключена полностью. Лишь одна вещь может заставить нас дрогнуть, и вещь эта — наша собственная внутренняя слабость, о которой мы не подозреваем. В конце концов, генетика до сих пор не всесильна. Даже двадцать поколений спустя нежелательные признаки могут обнаружиться в самых неожиданных местах, и каждая такая неожиданность — слабое место в стальном щите обороны Авроры.

Вот в чем заключается этот Тихоокеанский проект — в использовании против нас наших же собственных преступников и предателей, и если им удастся отыскать таковых в наших рядах, злодейский план землян может даже увенчаться успехом.

Комитет по инопланетной агентуре существует для того, чтобы противостоять этой угрозе. В лице обвиняемого мы имеем дело лишь с отдельной ячейкой разветвленной агентурной сети. Мы ни в коем случае не должны прекращать…

Речь свою он, во всяком случае, прекращать точно не собирался.

Когда она все же была завершена, Мореану, бледный, с огромными глазами, грохнул кулаком:

— Я требую последнего слова!

— Обвиняемый может высказаться, — провозгласил председатель.

Мореану поднялся и обвел присутствующих долгим взглядом. Зал, рассчитанный на аудиторию в размере семидесяти пяти миллионов пользователей планетарного канала, практически пустовал. Там были следователи, судебный персонал, официальные протоколисты. И рядом с ним, во плоти, его охранники.

Он пожалел, что нет публики. К кому ему теперь обращаться? Мореану оглядел все лица по очереди, и от каждого отвел взгляд, понимая, что слушать его не собираются. Однако больше ему обращаться было не к кому.

— Во-первых, — начал он, — я отказываюсь признавать законность этого заседания. Мои конституционные права на уединение и обособленное существование были грубо попраны. Надо мной учинила судилище шайка людей, не имеющих никакого права вершить суд, людей, которые были заранее убеждены в моей виновности. Мне было отказано в справедливой возможности защищать себя. Напротив, все это время со мной обращались как с осужденным преступником, которого уже признали виновным и которому осталось лишь вынести приговор.

Я отрицаю, полностью и безоговорочно, свою причастность к какому-либо виду подрывной деятельности, наносящей вред государству или призванной ниспровергнуть какой-либо из его основополагающих институтов.

Более того, я открыто и решительно обвиняю данный Комитет в умышленном злоупотреблении своей властью для того, чтобы одержать победу в политической борьбе. Я виновен не в государственной измене, но в инакомыслии. Я выступаю против политики, направленной на уничтожение большей части человеческой расы на основании ненаучных и негуманных причин.

Вместо истребления мы обязаны протянуть руку помощи этим людям, которые обречены на безрадостную и полную лишений жизнь только потому, что это нашим, а не их предкам посчастливилось первыми добраться до планет Внеземелья. Имея наши технологии и ресурсы, они еще могут заново воссоздать и преобразовать…

Жаркий сорванный шепот Мореану заглушил голос председателя:

— Вы нарушаете регламент. Комитет готов выслушать любые доводы, которые вы желаете высказать в собственную защиту, но проповедь о правах землян лежит вне законной сферы данной дискуссии.

Слушания были официально объявлены закрытыми. Независимая партия одержала значительную политическую победу; на этом сходились абсолютно все. Из всех членов Комитета один лишь Франклин Мейнард остался не вполне удовлетворен. Его продолжал грызть червячок сомнения.

Может быть…

Может быть, нужно попробовать в самый последний раз? В самый последний раз попробовать переговорить с этим странным обезьяноподобным коротышкой, послом Земли?

Мейнард быстро принял решение и стремительно перешел к действиям. Единственное промедление было вызвано необходимостью запастись свидетелем: разговор в приватном режиме с глазу на глаз с землянином был чреват опасными последствиями даже для него.

Луис Морено, посол Земли на Авроре, представлял собой, откровенно говоря, жалкую пародию на человека. И это не было случайностью. Все дипломатические представители Земли на планетах Внеземелья были темноволосыми, низкорослыми или морщинистыми — а то и все это сразу.

Это была всего лишь вынужденная мера самозащиты, поскольку Внеземелье обладало огромной притягательностью в глазах землян. К примеру, дипломаты, вкусившие всех прелестей жизни на Авроре, волей-неволей проникались отвращением к мысли о возвращении на Землю. Но хуже всего и намного опаснее было то, что, попадая на Аврору, они все больше сроднялись с полубогами со звезд и все больше отдалялись от обитателей перенаселенных земных трущоб.

Если, конечно, сам посол не оказывался отверженным. Или не обнаруживал, что к нему относятся с некоторым презрением. После этого едва ли можно было сыскать где-то более преданного слугу Земли, человека, который был бы меньше подвержен коррупции.

Рост посла Земли ограничивался всего пятью футами двумя дюймами, у него была лысая голова и покатый лоб, манерная розоватая бородка и красные глаза. Он где-то подхватил простуду и время от времени трубно сморкался в платок. И тем не менее в уме ему отказать было нельзя.

Вид землянина и издаваемые им звуки доставляли Франклину Мейнарду физические мучения. От каждого приступа кашля его начинало подташнивать, а когда посол утирал нос, его бросало в дрожь.

— Ваше превосходительство, — обратился к землянину Мейнард, — Я просил вас об этом сеансе связи, поскольку мне нужно сообщить вам, что наше Собрание постановило обратиться к вашему правительству с требованием отозвать вас на Землю.

— Это весьма любезно с вашей стороны, советник. Я подозревал об этом. И по какой же причине?

— Причина выходит за рамки этого разговора. Полагаю, любое суверенное государство имеет прерогативу решать, объявлять какого-либо представителя иностранной державы персоной нон грата или нет: Впрочем, не думаю, чтобы вы в самом деле нуждались в каких-либо пояснениях по данному вопросу.

— Что ж, ладно, — Посол сделал паузу, чтобы воспользоваться платком, и гнусаво извинился, — Это все?

— Не совсем, — ответил Мейнард, — Я хотел бы затронуть еще кое-какие вопросы. Останьтесь!

Покрасневшие ноздри посла слегка раздулись, однако он с улыбкой произнес:

— Почту за честь.

— Ваша родина, ваше превосходительство, — надменно проговорил Мейнард, — в последнее время проявляет определенную враждебность, которую мы на Авроре находим крайне раздражающей и излишней. Полагаю, что по возвращении на Землю вам представится подходящий случай употребить ваше влияние на то, чтобы предотвратить дальнейшие враждебные проявления, подобные тем, что недавно имели место в Нью-Йорке, когда уличная банда избила двух уроженцев Авроры. В следующий раз выплатой компенсации дело может не ограничиться.

— Но это уже эмоциональное преувеличение, советник Мейнард. Не можете же вы считать юнцов, которые вопят на улицах, серьезным подтверждением этой враждебности.

— Она неоднократно подкреплялась разнообразными действиями вашего правительства. Взять для примера хотя бы недавний арест мистера Эрнеста Кейлина…

— Каковой является исключительно внутренним делом Земли, — невозмутимо подхватил посол.

— Однако не относится к разряду тех, которые демонстрируют здравое отношение к Внеземелью. Кейлин был одним из небольшого числа землян, которые до недавних пор могли быть услышанными. У него хватало ума понимать, что никакие данные свыше права не защищают неполноценных людей на том лишь основании, что они неполноценные.

Посол поднялся.

— Меня не интересуют аврорианские теории о расовых различиях.

— Секунду. Возможно, ваше правительство поймет, что большая часть их планов пошла прахом вместе с арестом вашего агента, Мореану. Обратите их внимание на то, что нам теперь известно гораздо больше, нежели до его ареста. Возможно, это немного их остудит.

— А что, Мореану — мой агент? Право же, советник, если я объявлен персоной нон грата, я покину вашу планету. Но утрата мной дипломатической неприкосновенности никоим образом не влечет за собой утраты моей личной неприкосновенности, неприкосновенности честного человека, не причастного ни к какому шпионажу.

— Разве это не ваша работа?

— А что, аврориане автоматически приравнивают дипломатическую деятельность к шпионажу? Мое правительство будет счастливо об этом узнать. Мы примем соответствующие предосторожности.

— Значит, вы пытаетесь выгородить Мореану? Вы отрицаете, что он работал на Землю?

— Я пытаюсь выгородить исключительно себя самого. Что же до Мореану, я не настолько глуп, чтобы что-то говорить.

— При чем здесь глупость?

— А разве любая моя попытка обелить его не будет расценена вами как очередная улика против него? Я не обвиняю и не защищаю его. Разногласия вашего правительства с Мореану, точно так же, как разногласия моего правительства с Кейлином — которого вы, кстати говоря, как-то подозрительно рьяно кинулись защищать, — дело сугубо внутреннее. Засим я удаляюсь.

Связь прервалась, и почти мгновенно стена вновь растаяла. Задумчивый взгляд Хиджкмена был устремлен на Мейнарда.

— Ну и что вы о нем думаете? — мрачно поинтересовался Мейнард.

— Позор, что такая насмешка над человеческим родом оскверняет землю Авроры, вот что я думаю.

— Я согласен с вами, и все же… все же…

— Что?

— И все же я почти склоняюсь к мысли, что он владеет положением, а мы все пляшем под его дудку. Вы знаете про Мореану?

— Разумеется.

— В общем, он будет осужден и сослан на астероид. Его партию распустят. На первый взгляд, кто угодно скажет, что все это означает для Земли сокрушительное поражение.

— Вы сомневаетесь, что это так?

— Точно не знаю. Председатель Комитета Хонд настаивает на обнародовании его теории о том, что Тихоокеанский проект — это название, которое земляне дали своему плану по использованию предателей из числа уроженцев Внеземелья. Но мне так не кажется. По-моему, факты с этим не вяжутся. К примеру, откуда мы получили улики против Мореану?

— Мне определенно ничего об этом не известно.

— Во-первых, от наших агентов. Но откуда их получили наши агенты? Улики были слишком убедительными. Мореану мог бы принять более надежные меры предосторожности… — Мейнард нерешительно умолк и, поколебавшись, закончил: — Короче говоря, мне кажется, что это посол Земли каким-то образом подсунул нам под нос большую часть этих улик. Думаю, сначала он сыграл на сочувствии Мореану землянам и завязал с ним дружбу, а потом сдал его.

— Зачем?

— Не знаю. Возможно, чтобы гарантированно добиться войны — и тут-то нас и будет поджидать этот их Тихоокеанский проект.

— Мне в это не верится.

— Я понимаю. У меня нет доказательств. Одни только подозрения. И в Комитете мне тоже не поверят. Мне казалось, что в ходе последнего разговора с послом может что-нибудь выясниться, но оказалось, что один его вид вызывает у меня неприязнь, и я потратил большую часть времени на то, чтобы постараться его не видеть.

— Я вижу, вас начинают одолевать эмоции, друг мой. Это отвратительная слабость. Я слышал, вас назначили делегатом Межпланетного Собрания на Геспере. Примите мои поздравления.

— Благодарю вас, — рассеянно проговорил Мейнард.

Луис Морено, бывший посол Земли на Авроре, был рад вернуться на родину. Наконец-то он очутился подальше от искусственных ландшафтов, которые, казалось, не жили собственной жизнью, а существовали лишь благодаря сильной воле своих владельцев. Подальше от неправдоподобно совершенных мужчин и женщин и их вездесущих навязчивых роботов.

Он вернулся к бурлению жизни и шарканью ног, к толкотне и ощущению чужого дыхания на лице.

Впрочем, нельзя сказать, что он только и делал, что наслаждался этими ощущениями. Первые несколько дней он посвятил оживленным совещаниям с главами земного правительства.

Лишь по прошествии почти недели он смог по-настоящему перевести дух.

Он находился в редчайшей из всех ипостасей Земной Роскоши — в саду на крыше. Рядом с ним сидел Густав Штейн, мало кому известный психолог, который тем не менее являлся одним из инициаторов плана, известного в широких кругах как Тихоокеанский проект.

— Все предварительные испытания пока что проходят благополучно, не так ли? — с почти злорадным удовлетворением сказал Морено.

— Пока что. Только пока что. У нас впереди еще долгий путь.

— Все будет хорошо. Для любого, кто, подобно мне, прожил на Авроре почти год, не может быть никаких сомнений в том, что мы на верном пути.

— Гм. И все же я буду руководствоваться только лабораторными отчетами.

— И правильно. — Хилое тельце бывшего посла едва не перекосило от злорадства, — В один прекрасный день все изменится. Вы, Штейн, не имели дела с этими людьми, с этими вне- землянами. Возможно, вам доводилось случайно натыкаться на туристов в отелях, построенных специально для этой публики, или посреди улиц, в непроницаемых машинах, оборудованных чистейшими автономными атмосферами с кондиционированием, чтобы их утонченные ноздри, чего доброго, не вдохнули нашего отравленного воздуха, глазеющих на виды через портативный перископ и шарахающихся от землян, чтобы, не дай бог, не прикоснулись.

Но вам не приходилось иметь с ними дело на их родной планете, во всей их уверенности в собственном тошнотворном, омерзительном величии. Отправляйтесь туда, Штейн, и попробуйте какое-то время побыть отверженным. Отправляйтесь туда и испробуйте на собственной шкуре, получится ли у вас состязаться с их лощеными лужайками, по кому будут топтаться бережней.

И всё-таки, когда я нажал на нужные рычаги, Ион Мореану угодил под арест — Ион Мореану, единственный из них, кто способен понять ход мыслей другого человека. Всё, кризис миновал. Мы вышли на ровную дорогу, — подытожил бывший посол.

О, как же он злорадствовал!

— Что же до Кейлина, — сказал он внезапно, скорее себе самому, нежели Штейну, — теперь его можно отпустить. Все, что он станет болтать в будущем, ни на что уже не повлияет. Кстати, у меня идея. Через месяц на Геспере состоится межпланетная конференция. Можно послать его освещать это мероприятие. Это будет знаком нашего дружеского отношения — и позволит на все лето убрать его с дороги. Думаю, это можно будет устроить.

И все было устроено.

Из всех миров Внеземелья Геспер был самым маленьким, самым недавно заселенным и самым отдаленным от Земли. Отсюда и имя^[6]. В материальном смысле он был далеко не лучшим местом для великого дипломатического собрания, поскольку удобств на нем практически не было. К примеру, имеющуюся на нем планетарно-канальную сеть никак нельзя было расширить, чтобы обеспечить ею всех делегатов, секретариат и администрацию, необходимую на ассамблее представителей пятидесяти планет. Поэтому встречаться предстояло лично — в зданиях, специально реквизированных для этой цели.

И все же символизм, крывшийся в выборе места сбора, не ускользнул практически ни от кого. Из всех миров Внеземелья Геспер дальше всех отстоял от Земли. Но пространственная удаленность — на сотню парсеков, если не больше, — была далеко не самым главным фактором. Важнее всего было то, что Геспер колонизировали уже не земляне, а обитатели другого мира Внеземелья — Фавна.

Таким образом, Геспер представлял собой уже второе поколение колонизированных планет, и у него не было «матери-Земли». Ему Земля приходилась лишь полузабытой бабкой, затерянной где-то среди звезд.

Как обычно на всех подобных мероприятиях, в залах заседаний ничего по-настоящему важного практически не происходит. Они предназначены лишь для официальных объявлений того, что прежде предназначалось лишь для ушей посвященных. Настоящие сделки и махинации проворачиваются в кулуарах и за банкетными столами, и не одно неразрешимое противоречие было сглажено за супом и благополучно забыто уже к десерту.

Впрочем, на этот раз не обошлось без специфических затруднений. Далеко не на всех планетах планетарно-канальная сеть играла столь заметную роль и была столь повсеместно распространена, как на Авроре, однако хорошо развита была везде. Поэтому когда все эти высокие осанистые люди обнаружили, что приходится лично приближаться друг к другу — без уютного уединения в привычном коконе невидимых стен, без греющего душу ощущения кнопки отключения связи под пальцами, — они почувствовали себя лишенными полагающегося им по праву комфорта и возроптали.

Они в тревожном смущении сидели нос к носу друг с другом и пытались не смотреть, как собеседник ест; старались не шарахаться от нечаянных прикосновений. Даже роботов хватало не на всех.

Эрнест Кейлин, единственный аккредитованный представитель видеожурналистики с Земли, лишь смутно улавливал кое-какие проблемы из тех, что здесь описаны. Более глубокого понимания ему было взять неоткуда. Как и любому другому человеку, выросшему в обществе, где человеческие особи существовали исключительно во множественном числе и где обезлюдевшие дома наводили страх.

Вот как вышло, что определенные трения, возникшие на официальном обеде, который правительство Геспера давало на третьей неделе конференции, остались им совершенно незамеченными. Впрочем, другие трения от его взгляда не ускользнули.

После обеда собрание само собой распалось на мелкие группки. Кейлин присоединился к той, которая включала в себя Франклина Мейнарда с Авроры. Как делегат крупнейшего из миров Внеземелья, последний, разумеется, был наиболее интересной с точки зрения представителя прессы фигурой.

Мейнард вел непринужденную беседу, перемежая ее глотками знаменитого коричневого гесперианского коктейля. Если от близости такого количества людей ему и было не по себе, он мастерски это скрывал.

— Земля, — говорил он, — в сущности, беспомощна против нас, если мы не станем ввязываться в непредсказуемые военные авантюры. Но если мы намерены избегать подобных авантюр, нам необходимо экономическое единство. Пусть на Земле поймут, до какой степени их экономика зависит от нас в тех вещах, которыми можем обеспечить ее только мы, тогда не будет больше никаких разговоров о жизненном пространстве. А если мы объединимся, земляне никогда не осмелятся напасть на нас. Они променяют свои бесплодные желания на атомные двигатели — или не променяют, как им будет угодно.

Тут он прервался и бросил надменный взгляд на Кейлина, который уязвленно заметил:

— Но ваши промышленные товары, советник, — я имею в виду те, которые вы поставляете на Землю, — они достаются нам не задаром. Взамен вы получаете нашу сельскохозяйственную продукцию.

Мейнард вкрадчиво улыбнулся.

— Да, по-моему, об этом какое-то время назад упоминал делегат с Тефиды. Некоторые из нас пребывают в заблуждении, что лишь привезенные с Земли семена вырастают должным…

Его перебил чей-то спокойный голос:

— Вообще-то я не с Тефиды, но то, о чем вы говорите, не заблуждение. Я выращиваю рожь на Рее, и мне никогда еще не удавалось полностью воспроизвести земной сорт. Вкус совершенно не тот. — Он обратился ко всем собравшимся. — Должен признаться, пять лет назад я импортировал полдюжины землян по визам сельскохозяйственных рабочих, чтобы приглядывали за роботами. Знаете, они просто творят чудеса. Им довольно плюнуть на землю, чтобы колосья в этом месте вымахали пятнадцати футов высотой. В общем, это немного помогло. И использование земных семян тоже. Но даже если у тебя получится вырастить земной злак, на следующий год семена не всходят.

— Вы обращались в свое Министерство сельского хозяйства с просьбой проверить ваши почвы? — осведомился Мейнард.

— Да, и вердикт был, что они лучшие во всем секторе, — высокомерно ответил реянин, — И рожь у меня первосортная. Я даже отправлял центнер зерна на Землю на экспертизу питательной ценности, и она вернулась с наивысшей оценкой. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Все дело во вкусе. Он какой- то не такой…

Мейнард попытался отвязаться от него.

— Вкус сейчас не самое главное. Они приползут к нам на наших условиях, эти ничтожные земляшки, как только столкнутся с дефицитом всего, чего только можно. Мы лишимся лишь этого загадочного вкуса, зато им придется отказаться от атомных двигателей, сельскохозяйственного оборудования и наземных машин. Вообще говоря, попробовать обходиться без этих земных вкусов, о которых вы так печетесь, даже неплохая идея. Давайте лучше будем ценить вкус наших собственных, доморощенных продуктов — которые, я уверен, могли бы составить конкуренцию земным, если бы мы дали им такой шанс.

— Вот как? — улыбнулся реянин. — Вы, я вижу, курите выращенный на Земле табак.

— Я в состоянии отказаться от этой привычки, если понадобится.

— Вероятнее всего, вместе с курением. Табак с планет Внеземелья, по моему скромному мнению, не годен ни на что другое, кроме как травить москитов.

Он рассмеялся, чуточку слишком громогласно, и отошел в сторону. Мейнард, слегка задетый за живое, проводил его неприязненным взглядом.

Эта небольшая пикировка по поводу ржи и табака доставила Кейлину немалое удовольствие. Он рассматривал подобные происшествия как крошечное отражение определенных галактополитических реалий. Тефида и Рея были крупнейшими планетами на юге Галактики, а Аврора — на севере. На всех трех царил одинаково махровый расизм и изоляционизм. Их отношение к Земле было сходным и совершенно единодушным. Кто бы мог подумать, что у них могут быть поводы для разногласий?

Но Аврора была самой старшей из планет Внеземелья, наиболее развитой и наиболее боеспособной и потому претендовала на некоторое моральное главенство над остальными мирами. Одного этого было достаточно, чтобы вызывать неприятие, и Рея с Тефидой стали знаменем тех, кто не признавал верховенства Авроры.

Такое положение дел вызывало у Кейлина мрачную радость. Если бы только Земля смогла правильно оказать давление, сначала в одном направлении, затем в другом, в конце концов можно было бы вызвать раскол или даже распад…

Он осторожно, почти украдкой, взглянул на Мейнарда и задался вопросом, каким образом этот маленький эпизод скажется на завтрашних прениях. Аврорианин и так уже был куда более молчалив, чем того требовали правила вежливости.

Тут какой-то не то младший секретарь, не то мелкий чиновник осторожно пробрался сквозь толпу гостей и поманил Мейнарда к себе.

Кейлин проводил аврорианина взглядом. Тот внимательно выслушал пришельца, потом произнес изумленное «что?!», отлично читаемое по губам, хотя и слишком далекое, чтобы расслышать, и протянул руку за бумагой, которую пришелец протянул ему.

В результате следующее заседание собрания прошло совершенно не так, как ожидал Кейлин.

Подробности он узнал из вечерних видеопередач. Похоже, земное правительство направило ноту правительствам всех планет, представленных на конференции. В ней без обиняков заявлялось, что любое соглашение, которое они заключат между собой в области экономического или военного сотрудничества, будет расценено как недружественный акт против Земли и встречено надлежащими ответными мерами. В ноте резко осуждались Аврора, Тефида и Рея. Их обвиняли в причастности к империалистическому заговору против Земли, и так далее, и так далее, и так далее.

— Идиоты! — Кейлин заскрежетал зубами и с досады едва не начал биться головой о стену, — Идиоты! Идиоты! Идиоты! — Его голос затих вдали, раз за разом повторяя одно и то же слово.

Следующее заседание было отмечено практически полной и ранней явкой группы рассерженных депутатов, которые рвались стереть в порошок все разногласия, еще остававшиеся в отношениях между планетами. Когда оно было окончено, все вопросы, касающиеся торговли между Землей и мирами Внеземелья, были переданы в руки комиссии с неограниченными полномочиями.

Даже Аврора не могла ожидать столь полной и легкой победы, и Кейлин, возвращаясь обратно на Землю, скрипел зубами от невозможности, как обычно, поделиться своим возмущением со зрителями.

И все же на Земле были люди, у которых все происходящее вызывало улыбку.

Кейлин вернулся домой, но вскоре его голос стал практически неразличим, потонув в более громких призывах к действию.

Его популярность падала тем ниже, чем больше ужесточались торговые ограничения. Внеземелье мало-помалу закручивало гайки. Сначала они ввели систему строгого контроля за выдачей лицензий на экспортную торговлю. Затем запретили экспортировать на Землю все материалы, пригодные для «применения в военной экономике». И в довершение всего начали весьма широко трактовать, что можно счесть пригодным для такого применения.

Импортные предметы роскоши — да и импортные предметы первой необходимости, если уж на то пошло, — исчезли из продажи или подскочили в цене настолько, что стали недоступны почти всем, за исключением небольшой горстки избранных.

Люди выходили на демонстрации, драли глотки, размахивали флагами и метали камни в окна посольств…

Кейлин сорвал себе голос и не мог отделаться от ощущения, что сходит с ума.

До тех пор, пока Луис Морено совершенно добровольно не предложил появиться в программе Кейлина и откровенно ответить на любые вопросы в качестве бывшего посла Земли на Авроре и действующего министра без портфеля.

Для Кейлина это был превосходный шанс вернуть себе былую популярность. Он знал Морено — тот был далеко не дурак. Заполучив Морено к себе на передачу, можно было рассчитывать на огромную аудиторию, как в лучшие его времена. Сам факт того, что Морено изъявил желание воспользоваться его — а не чьей-нибудь — программой в качестве трибуны для выступления, вполне мог означать поворот на более гибкий и разумный курс во внешней политике. Возможно, Мейнард оказался прав и дефицит всего подействовал в точности так, как было предсказано.

Список вопросов, разумеется, был представлен Морено заранее, но бывший посол заявил, что ответит на все до единого, а также на любые дополнительные вопросы, которые могут возникнуть в процессе интервью.

С виду все было совершенно идеально. Пожалуй, даже слишком идеально, но в сложившихся обстоятельствах только полный псих стал бы беспокоиться о таких мелочах.

Предстоящую передачу, разумеется, усердно рекламировали, и, когда ведущий с гостем уселись друг напротив друга за маленьким столиком, красная стрелка, которая показывала число видеоаппаратов, настроенных на их канал, зашкаливала за отметку в двести миллионов. А на каждый видеоаппарат по статистике приходилось в среднем 2,7 зрителя. Дали заставку, за ней последовало официальное представление.

Кейлин медленно потирал щеку, дожидаясь сигнала.

Потом заговорил:

— Господин министр, вопрос, который в настоящее время волнует всех землян, касается возможности войны. Давайте с него и начнем. Как вы считаете, война будет?

— Если это будет зависеть только от Земли, я отвечу: нет, и еще раз нет. За свою историю Земля повидала немало войн и не раз убеждалась, что войной нельзя ничего достичь.

— Вы сказали «если это будет зависеть только от Земли».Вы имеете в виду, что войну вызовут факторы, которые находятся не в нашей власти?

— Я не говорю «вызовут», но могу сказать «способны вызвать». Я, разумеется, не имею возможности говорить за Внеземелье. Я не стану делать вид, будто знаю их мотивы и намерения в этот критический миг галактической истории. Они могут выбрать войну. Надеюсь, что этого не произойдет. Однако, если они решат воевать, мы будем обороняться. В любом случае, мы никогда не развяжем военные действия, мы не нанесем удар первыми.

— Правильно ли я понял, что, по вашему мнению, между Землей и Внеземельем не существует фундаментальных противоречий, которые нельзя было бы разрешить путем переговоров?

— Совершенно верно. Если бы Внеземелье было искренне заинтересовано в том, чтобы найти решение, от всех наших разногласий не осталось бы и следа.

— Относится ли это и к вопросу иммиграции?

— Безусловно. Наша роль тут совершенно ясна, и нам не в чем себя упрекнуть. Текущее положение дел таково, что двести миллионов человек в настоящее время занимают девяносто пять процентов всех пригодных для обитания территорий во вселенной. Шесть миллиардов — а это девяносто семь процентов всего человечества — ютятся на оставшихся пяти процентах. Подобная ситуация совершенно определенно несправедлива и, хуже того, нестабильна. И все же даже перед лицом такой несправедливости Земля неизменно изъявляла готовность заниматься разрешением этой проблемы постепенно. Мы до сих пор этого хотим. Нам нужно прийти к согласию относительно разумных квот и разумных ограничений. Однако планеты Внеземелья отказались обсуждать этот вопрос. На протяжении пяти десятилетий они отвергали все попытки Земли начать переговоры.

— Если такое отношение со стороны Внеземелья будет продолжаться, по вашему мнению, начнется война?

— Я не могу представить, чтобы подобное отношение продолжалось. Наше правительство не теряет надежды, что планеты Внеземелья в конце концов пересмотрят свою позицию по этому вопросу, что их совесть и чувство справедливости не умерли, а лишь дремлют.

— Господин министр, давайте перейдем к другой теме. Как вы считаете, Комиссия Объединенных Планет, учрежденная не так давно мирами Внеземелья для контроля над торговлей с Землей, представляет угрозу для мира?

— Если считать, что ее действия свидетельствуют о желании планет Внеземелья добиться изоляции Земли и ослабить ее экономику, то да, представляет.

— О каких именно действиях вы говорите, сэр?

— О ее действиях, направленных на ограничение межзвездной торговли с Землей до такой степени, что общий ее объем в стоимостном выражении в настоящее время составляет менее десяти процентов от показателя трехмесячной давности.

— Но действительно ли эти ограничения представляют собой экономическую угрозу для Земли? К примеру, разве объемы торговли с Внеземельем не составляют практически ничтожную часть от общего объема земной торговли? Разве товары, импортируемые с планет Внеземелья, не попадают в руки в лучшем случае незначительного меньшинства всего населения?

— Эти вопросы иллюстрируют глубокое заблуждение, которое весьма распространено среди наших изоляционистов. Действительно, в стоимостном выражении объем межзвездной торговли составляет лишь пять процентов от общего объема нашей торговли, однако же девяносто пять процентов всех наших атомных двигателей мы импортируем. Восемьдесят процентов нашего тория, шестьдесят пять процентов нашего цезия, шестьдесят процентов нашего молибдена и олова мы также импортируем.

Более того, если какой-то крупный производитель получает груз атомных металлообрабатывающих станков с Реи, это не значит, что выгоду от этого получает исключительно он один. Выгоду при этом получает каждый житель Земли, который пользуется стальными инструментами или любыми предметами, изготовленными при помощи стальных инструментов.

— Но ведь текущие ограничения на межзвездную торговлю с Землей почти полностью прекратили наш экспорт зерна и скота. Какой там вред, неужели это не благо для наших собственных голодающих?

— Это еще одно серьезное заблуждение. Продовольственное снабжение на Земле действительно оставляет желать лучшего. Наше правительство не может этого не признавать. Но экспорт продовольственных товаров не наносит сколько-нибудь серьезного ущерба этому снабжению. На экспорт идет менее чем одна пятая процента всех продовольственных запасов Земли, в обмен на что мы получаем, к примеру, удобрения и сельскохозяйственное оборудование, которое сторицей вознаграждает нас за эту незначительную потерю, повышая эффективность сельскохозяйственного производства. Таким образом, снижая закупки нашего продовольствия, Внеземелье, по сути, урезает наши и без того скудные продовольственные запасы.

— Значит, господин министр, вы готовы признать, что по меньшей мере часть вины за сложившуюся ситуацию лежит на самой Земле? Иными словами, мы подошли к следующему моему вопросу: не допустило ли наше правительство грубейший дипломатический просчет, распространив свою приснопамятную ноту, в которой осуждало намерения планет Внеземелья еще до того, как они высказали эти намерения на Межпланетной Конференции?

— Думаю, их намерения уже тогда были предельно ясны.

— Прошу прощения, сэр, но я присутствовал на конференции. К тому моменту, когда была выдвинута нота, отношения между делегатами планет практически зашли в тупик. Представители Реи и Тефиды резко возражали против введения экономических санкций против Земли, и существовал значительный шанс, что Аврора со своим блоком потерпит поражение. Нота правительства Земли в один миг перечеркнула эту возможность.

— Так какой вопрос вы хотели мне задать, мистер Кейлин?

— Принимая во внимание все изложенное мной, считаете ли вы выдвинутую правительством Земли ноту преступной ошибкой дипломатии, которую теперь можно исправить лишь политикой разумного улаживания разногласий, или нет?

— А вы не стесняетесь в выражениях. Впрочем, я не могу прямо ответить на ваш вопрос, поскольку не согласен с вашей главной предпосылкой. Мне с трудом верится, что делегаты могли вести себя так, как вы утверждаете. Во-первых, общеизвестно, как на планетах Внеземелья гордятся тем, что частота душевных расстройств, психозов и даже сравнительно незначительных личностных отклонений в их обществе практически равна нулю. Один из их наиболее весомых аргументов против Земли — что психиатров у нас и так больше, чем сантехников, а нам все равно не хватает. Делегаты представляют собой цвет их столь психически уравновешенного общества. И вы хотите, чтобы я поверил, будто эти полубоги в пылу полемики отступились от своих убеждений и коренным образом изменили экономическую политику пятидесяти миров разом? Я не могу представить, что они способны на столь ребяческое и несерьезное поведение и потому вынужден утверждать, что все предпринятые ими действия были вызваны не какой бы то ни было нотой правительства Земли, а какими-то более глубинными соображениями.

— Но я собственными глазами видел, какое воздействие она на них оказала, сэр. Не забывайте, их отчитали, и притом, как они это расценили, в недопустимых выражениях, неполноценные люди. Нет никаких сомнений, сэр, что в целом обитатели Внеземелья являются исключительно психически уравновешенными людьми, несмотря на весь ваш сарказм, но их отношение к Земле представляет собой слабое место в этой уравновешенности.

— Вы задаете мне вопросы или защищаете расистские взгляды и политику Внеземелья?

— Хорошо. Если вы считаете, что нота правительства Земли не нанесла никакого вреда, какую пользу она могла принести? Зачем вообще было ее выдвигать?

— Думаю, мы имели полное право представить на суд галактического общественного мнения наш взгляд на ситуацию. Полагаю, эта тема себя уже исчерпала. Перейдем к вашему следующему вопросу. Это уже последний, верно?

— Последний. Не так давно было объявлено, что земное правительство будет принимать строгие меры против тех, кто занимается контрабандной торговлей. Как это согласуется с мнением правительства о том, что ухудшение торговых отношений пагубно сказывается на благоденствии Земли?

— Наша главная забота — сохранение мира, а не сиюминутное благоденствие. Планеты Внеземелья ввели определенные торговые ограничения. Мы их не одобряем и считаем глубоко несправедливыми. Тем не менее мы подчинимся им, чтобы ни одна планета не могла заявить, что мы ухватились за первый же подвернувшийся предлог развязать военные действия. Кстати, я имею удовольствие сообщить, что за прошлый месяц пять кораблей, путешествующих под флагом Земли без законного на то основания, были пойманы за контрабандной переправкой техники из Внеземелья на Землю. Их товар был конфискован, а члены экипажей взяты под стражу. Это — доказательство наших добрых намерений.

— Эти корабли были из Внеземелья?

— Да. Но путешествовали под флагом Земли.

— А арестованные — граждане планет Внеземелья?

— Думаю, да. Однако они нарушили не только наши законы, но и законы Внеземелья и тем самым дважды лишились своих межпланетных прав. Мне кажется, на этом интервью лучше завершить.

— Но это же…

Ровно в этот миг передача оборвалась. Конец последнего предложения Кейлина не услышал никто, кроме Морено. Звучали они так:

— …означает войну!

Однако Луис Морено больше не был в эфире. Он натянул перчатки, улыбнулся и многозначительно пожал плечами, выражая полнейшее равнодушие.

Этого уже никто не видел.

Заседание Собрания Авроры все еще тянулось. Франклин Мейнард до предела вымотался и на миг отключился. Он посмотрел на сына, которого впервые видел во флотской форме.

— По крайней мере, ты знаешь, что должно произойти, верно?

В ответе юноши не прозвучало ни усталости, ни страха — ничего, кроме полной убежденности.

— Наконец-то, папа!

— Значит, тебя ничто не смущает? Ты не считаешь, что мы попались на их удочку?

— Какая разница? Земле конец.

Мейнард покачал головой.

— Но ты отдаешь себе отчет, что нас подталкивают к несправедливости? Граждане Внеземелья, которых они держат под арестом, нарушили закон. Земля в своем праве.

Юноша нахмурился.

— Надеюсь, ты не собираешься делать подобные заявления на Собрании, папа? По-моему, Земля не имела никакого права так поступать. Ну ладно, допустим, они действительно занимались контрабандой. Это все потому, что кое-кто из внеземлян готов платить за земное продовольствие по ценам черного рынка. Если бы у землян было хотя бы немного здравого смысла, они могли бы закрыть на это глаза, и всем было бы хорошо. Если они на каждом углу трезвонят, как им необходимо торговать с нами, почему бы не принять к этому какие-то меры? И вообще, по-моему, нам не пристало оставлять честных аврориан или любых других внеземлян в лапах этих обезьян. Если их не отдают добром, мы отобьём их силой. Иначе никто из нас больше не сможет чувствовать себя в безопасности.

— Я вижу, ты нахватался где-то распространенных нынче взглядов.

— Это мои собственные взгляды. И если они распространенные, то это потому, что они имеют смысл. Земля хочет войны? Что ж, она ее получит.

— Да, но почему они хотят войны, а? Зачем им нас подталкивать? Вся наша экономическая политика последних месяцев была направлена лишь на то, чтобы заставить их изменить свою позицию, не прибегая к военным действиям.

Он разговаривал сам с собой, но сын ответил ему неопровержимым аргументом:

— Мне все равно, почему они хотели войны. Теперь они ее получили, и мы их разобьем.

Мейнард вновь подключился к Собранию, но в тот миг, когда комнату снова огласил гул прений, его кольнула мысль, что в этом году земной люцерны не будет. Ему стало жалко молока. Даже мясо теперь почему-то казалось не таким вкусным…

Вотум был принят ранним утром. Аврора объявила войну. К рассвету в нее вступило большинство стран аврорианского блока.

Впоследствии эта война вошла в учебники истории под именем Трехнедельной. За первую неделю аврорианские войска заняли несколько астероидов, лежащих за границей орбиты Плутона, а к началу третьей недели основная масса флота Земли была практически полностью разгромлена в бою с аврорианским флотом, в численном выражении уступавшим земному более чем вчетверо. Было это внутри орбиты Сатурна.

После этого объявления войны от еще сохранявших нейтралитет планет Внеземелья посыпались, как горох из мешка.

Через двадцать одни сутки без двух часов от начала войны Земля капитулировала.

Условия мирного договора обсуждали между собой планеты Внеземелья. Земле предоставили только подписать его. Договор был необычный, возможно, даже единственный в своем роде, и перед лицом беспрецедентного унижения все многомиллионное население Земли в полном составе словно проглотило язык от гнева и стыда, слишком сильного, чтобы можно было выразить его словами.

Пожалуй, наиболее любопытный комментарий к условиям упомянутого мирного договора прозвучал по аврорианскому видео два дня спустя после его опубликования. Выдержку из него можно привести здесь:

«…Ни на Земле, ни внутри ее нет ничего такого, что было бы необходимым или желанным во Внеземелье. Все стоящее, что когда-либо было на Земле, покинуло ее в лице наших пращуров.

Они зовут нас детьми матери-Земли, но это не так, поскольку мы потомки той Земли, которой больше не существует, Земли, которую мы забрали с собой. Сегодняшняя Земля доводится нам в лучшем случае дальней родственницей. И не более того.

Нужны ли нам их ресурсы? Да им самим всего не хватает. Можем ли мы воспользоваться их промышленностью или наукой? Они находятся при последнем издыхании из-за оторванности от наших. Можем ли мы пустить в ход их людские ресурсы? От одного нашего робота толку больше, чем от целого их десятка. Нужна ли нам хотя бы сомнительная слава господства над ними? В этом нет никакой славы. Беспомощные и бестолковые, они будут нам лишь обузой. Они будут только попусту растрачивать наши собственные продовольственные, трудовые и административные ресурсы.

Как видим, они не в состоянии дать нам ничего, кроме места, которое они занимают в наших умах. Они не в состоянии снять с нас никакое бремя, кроме самих себя. Они не могут принести нам никакой пользы, кроме как своим отсутствием.

Именно по этой причине условия мирного договора были установлены в таком виде. Мы не желаем им зла, так что пусть им остается их родная Солнечная система. Пусть живут в ней с миром. Пусть строят свою судьбу, как считают нужным, а мы не потревожим их даже намеком на свое присутствие. Но за это мы хотим от них мира. За это мы хотим строить свое будущее, как мы считаем нужным. Поэтому мы не желаем их присутствия. И с этой целью флот Внеземелья будет патрулировать границы Солнечной системы, а на отдаленных астероидах будут размещены наши военные базы, чтобы мы могли быть уверены, что они не вторгнутся на нашу территорию.

Между нами не будет ни торговли, ни дипломатических отношений, ни сообщения, ни связи. Они отгорожены, заперты, герметично запечатаны. У нас здесь новая вселенная, в которой человек сотворен заново, высший человек…

Нас спрашивают: а что же будет с Землей? Отвечаем: это проблема Земли. Рост населения можно сдерживать. Ресурсы можно использовать эффективно. Экономическую систему можно перестроить. Мы знаем это, потому что нам это удалось. Если у них ничего не получится, пусть они повторят судьбу динозавров и освободят место другим.

Пусть лучше они освободят место другим, чем вечно требовать его для себя!»

Эрнест Кейлин потерянно сказал с видеоэкрана:

— Теперь мы предоставлены самим себе. Для нас нет ни Вселенной, ни прошлого — только Земля и будущее.

Вечером с ним снова связался Луис Морено, и еще до рассвета Кейлин выехал в столицу.

В чопорной официальной обстановке президентского дворца присутствие Морено казалось неуместным. Он снова был простужен и то и дело шмыгал носом.

Кейлин поглядывал на него с пугающей его самого враждебностью, пальцы у него сводило от желания сомкнуть их на горле бывшего посла. Наверное, зря он приехал… Впрочем, что толку об этом думать; распоряжения были недвусмысленными. Если бы он не приехал сам, его привезли бы силой.

Новоиспеченный президент устремил на него проницательный взгляд.

— Вам придется пересмотреть свое отношение ко мне, Кейлин. Я знаю, что вы считаете меня одним из могильщиков Земли — кажется, именно так вы выразились вчера вечером? — но вы должны спокойно меня выслушать. Сомневаюсь, чтобы сейчас, когда вы еле сдерживаете ваш гнев, вы были в состоянии услышать меня.

— Я услышу все, что вы намерены мне сказать, господин президент.

— Что ж, внешняя любезность — уже кое-что. Это вселяет надежду. Или вы считаете, что за этим помещением ведется видеонаблюдение?

Кейлин только вскинул брови.

— Его нет, — сказал Морено, — Мы с вами совершенно одни. При нашем разговоре не должен никто присутствовать, иначе как прикажете сообщить вам, что вам предстоит быть избранным на пост президента в соответствии с конституцией, которую в данный момент разрабатывают? Что-то не так?

Он усмехнулся при виде потрясенного выражения на побледневшем лице Кейлина.

— А, не верите. Что ж, теперь вы уже не можете отказаться. Не пройдет и часа, как вы все поймете.

— Я буду президентом? — выдавил Кейлин чужим, севшим голосом. Потом добавил, уже тверже: — Вы сошли с ума.

— Нет. Не я. Скорее они там. В своем Внеземелье.

В глазах, в лице, в голосе Морено вдруг появилась какая-то недобрая решимость, которая заставляла мгновенно позабыть, что перед тобой маленький обезьяноподобный человечек с вечной простудой. Ты уже не замечал морщинистого покатого лба. Ты не помнил ни о лысеющей голове, ни о мешковатой одежде. Оставался лишь ясный проницательный взгляд и металл в голосе. Их не заметить было невозможно.

Морено приблизился и заговорил, все жарче и жарче, и Кейлин слепо пошарил за спиной в поисках кресла.

— Да, — сказал Морено, — Они. Небожители. Полубоги. Неприступные сверхлюди. Сильная и прекрасная раса господ. Они сошли с ума. Но лишь мы на Земле догадываемся об этом.

Вы ведь слышали о Тихоокеанском проекте. Знаю, что слышали. Вы как-то раз упомянули о нем в разговоре с Сельони и назвали его фикцией. Но он не фикция. И в нем нет практически никакого секрета. На самом деле единственный связанный с ним секрет заключался в том, что в нем не было практически никакого секрета.

Вы далеко не дурак, Кейлин. Вы просто никогда не задумывались над всем этим хорошенько. И все же вы напали на след. Вы почуяли его. Как это вы сказали, когда брали у меня интервью? Что-то насчет того, что отношение внеземлян к землянам — единственный изъян в их былой психической уравновешенности. Так, да? Ну или как-то в этом духе? Ну ладно, хорошо! Уже тогда вам была известна первая треть Тихоокеанского проекта, и в ней не было никакого секрета, не так ли?

Задайтесь вопросом, Кейлин: что испытывает типичный аврорианин по отношению к типичному землянину? Чувство превосходства? Пожалуй, это первое, что приходит в голову. Но скажите мне, Кейлин, если бы он действительно чувствовал себя высшим существом, по-настоящему высшим, неужели ему было бы так необходимо постоянно привлекать к этому вопросу такое внимание? Что это за превосходство, если его нужно постоянно подкреплять определениями вроде «обезьяны», «недочеловеки», «полуживотные», «земляшки» и тому подобными? Тут нет ничего общего со спокойной внутренней уверенностью в собственном превосходстве. Вы часто разбрасываетесь эпитетами в адрес земляных червей? Нет, здесь что-то не то.

Или давайте подойдем к этому вопросу с другой стороны. Почему туристы из Внеземелья останавливаются в специальных отелях, перемещаются в замкнутых машинах и подчиняются строгим, пусть и неписаным, правилам, запрещающим все внешние контакты? Чего они так боятся? Загрязнения? Тогда странно, что они не боятся есть нашу еду, пить наше вино и курить наш табак.

Видите ли, Кейлин, во Внеземелье нет психиатров. Наши сверхлюди, по их собственным уверениям, слишком хорошо адаптировались. Но здесь, на Земле, как говорится, психиатров больше, чем сантехников, и никто из них не испытывает недостатка в пациентах. Так что это мы, а не они, знаем правду о комплексе превосходства, которым страдают внеземляне, и знаем, что это всего лишь отчаянная реакция на невыносимое чувство вины.

Вы не считаете, что такое возможно? Вы качаете головой, как будто с чем-то не согласны. Вам не кажется, что горстка людей, которая заграбастала себе всю Галактику, в то время как миллиарды их соплеменников задыхаются от недостатка места, непременно должна испытывать подсознательное чувство вины? И раз уж они не захотели делить добычу, единственный способ, которым они могут оправдать свое поведение в собственных глазах, это попытаться убедить себя, что земляне все- таки неполноценны, что они не заслуживают Галактики, что там, на планетах Внеземелья, была создана раса новых людей, а мы здесь — всего лишь презренные остатки былой расы, которая должна вымереть, подобно динозаврам, благодаря действию неумолимых законов природы?

О, если бы им удалось убедить себя в этом, они больше не чувствовали бы за собой вины, а чувствовали бы одно лишь превосходство. Вот только ничего у них не выходит. Приходится постоянно распалять себя, постоянно напоминать себе об этом, постоянно укреплять это чувство. И все равно получается не совсем убедительно.

Но лучше всего было бы, если бы им удалось сделать вид, будто Земли с ее населением не существует вовсе. Поэтому, когда оказываешься на Земле, необходимо избегать землян, иначе вам может стать не по себе оттого, что они не производят впечатления достаточно неполноценных людей. Вместо этого они иногда производят впечатление обездоленных, и ничего больше. Или, того хуже, они могут даже показаться умными — что, кстати, и произошло со мной на Авроре.

Время от времени среди внеземлян появлялся кто-нибудь вроде Мореану, способный признать чувство вины и не бояться говорить об этом вслух. Он утверждал, что Внеземелье в долгу перед землянами, и потому был для нас опасен. Если бы все остальные прислушались к нему и предложили Земле означенную поддержку, это могло бы заставить их избавиться от чувства вины, и тогда в долгосрочной перспективе Земля осталась бы без помощи. Поэтому мы окольными путями устранили Мореану и расчистили дорогу тем, кто был непреклонен и отказывался признать свою вину и чью реакцию можно было точно предсказать и использовать ее в наших целях.

К примеру, выставить им надменную ноту, на которую они автоматически ответят бесполезным эмбарго и тем самым лишь подадут нам идеальный повод для войны. После этого нужно быстренько проиграть войну, и раздраженные сверхлюди надежно отгородятся от вас. Никаких сношений, никаких контактов. Вас больше не существует, некому действовать им на нервы. Правда, просто? И все получилось как нельзя лучше.

Кейлин наконец-то обрел дар речи, поскольку Морено умолк и дал ему собраться с мыслями.

— Вы хотите сказать, что все это было подстроено? Вы намеренно спровоцировали войну с целью изолировать Землю от всей остальной Галактики? Вы отправили наш флот на верную гибель, потому что вам нужно было поражение? Да вы просто чудовище, вы… вы… вы…

Морено нахмурился.

— Успокойтесь, пожалуйста. Я не так прост, как вам кажется, и я отнюдь не чудовище. По вашему мнению, войну можно так просто взять и развязать? Нет, ее необходимо заботливо подготавливать, направлять в нужное русло и подталкивать к нужному финалу. Да если бы нас вынудили сделать первый шаг, если бы мы стали агрессорами, если бы ответственность в силу каких-либо причин легла на нас, внеземляне оккупировали бы Землю и поработили бы ее. Понимаете, они больше не чувствовали бы себя виноватыми, если бы мы совершили какое-нибудь преступление против них. Равно как если бы наше сопротивление затянуло войну или нанесло бы им существенный ущерб, они тоже вполне могли бы переложить вину на нас.

Но ничего этого не произошло. Мы просто арестовали аврорианских контрабандистов, причем действовали строго в рамках своих прав. Им волей-неволей пришлось объявить нам войну, поскольку лишь таким образом они могли сохранить чувство своего превосходства, которое, в свою очередь, защищало их от мук сознания своей вины. А мы быстро сдались. Во всей войне едва ли погиб хотя бы один аврорианин. Чувство вины укоренилось в них еще глубже и в результате привело в точности к такому мирному договору, как и предсказывали наши психиатры.

Что же касается того, что мы послали людей на гибель, на любой войне это обычное дело — и необходимость. Необходимо было вести сражение, и, естественно, не обошлось без потерь.

— Но почему? — исступленно перебил его Кейлин, — Почему? Почему? Почему вы находите какой-то смысл в этой тарабарщине? Что мы приобрели? Какую пользу нам может принести сложившаяся ситуация?

— Приобрели? Вы спрашиваете, что мы приобрели? Да всю Вселенную! Что до сих пор нам мешало? Вы знаете, что было нужно Земле последние несколько столетий. Вы сами не так давно весьма убедительно изложили это Сельони. Нам нужно общество, основанное на позитронных роботах, и техника, основанная на атомной энергии. Нам нужно химическое производство пищи и ограничение рождаемости. Ну и что всему этому мешало, а? Всего лишь вековые традиции, согласно которым роботов считали злом, потому что когда-то давно они лишали людей работы, а контроль над рождаемостью объявляли просто-напросто убийством нерожденных детей, и так далее. Но хуже всего то, что всегда существовала лазейка — эмиграция, доступная или желанная.

Но теперь нам некуда эмигрировать. Мы застряли здесь. Хуже того, мы потерпели унизительное поражение от горстки людей со звезд и получили навязанный нам унизительный мирный договор. Какой землянин не будет гореть желанием отомстить, пусть и подсознательно? Инстинкт самосохранения нередко отступает перед неукротимым желанием поквитаться.

В этом и заключается вторая треть Тихоокеанского проекта — в признании желания отомстить. Проще некуда.

Откуда мы знаем, что пойдет так, как я описал? Да оттуда, что этому не счесть примеров в истории. Нанеси поражение государству, но не уничтожай его полностью, и через одно-два-три поколения оно станет сильнее прежнего. Почему? Потому что месть заставляет идти на такие жертвы, на которые никогда не пошел бы ради простого завоевания.

Задумайтесь! В первый раз римляне одержали победу над Карфагеном сравнительно легко, тогда как во второй едва сами не потерпели поражения. Всякий раз, когда Наполеон наносил поражение очередной коалиции европейских государств, он закладывал фундамент для новой, разбить которую с каждым разом становилось все сложнее и сложнее, пока на восьмой раз не сокрушили его самого. Шесть лет ушло на то, чтобы нанести поражение германскому королю Вильгельму, и еще шесть неизмеримо более страшных лет — чтобы остановить его последователя, Гитлера.

Вот видите! До сих пор Земле нужно было изменить свой образ жизни лишь ради большего удобства и счастья. Подобные мелочи всегда могут подождать. Но теперь она должна измениться ради мести, а месть ждать не будет. А я хочу этих перемен ради них самих.

Вот только… я не из тех людей, кто способен повести за собой других. Мое имя запятнано тенью прошлогодней неудачи и будет оставаться запятнанным до тех пор, когда в далеком будущем, много лет спустя после того, как я обращусь в прах, Земля не узнает правду. Но вы… вы и вам подобные всегда прокладывали дорогу к новым горизонтам. Вы поведете по ней других. На это может уйти сотня лет. Возможно, лишь внуки тех, кто пока еще даже не родился на свет, увидят конец пути. Но вы, по крайней мере, увидите его начало.

— Э-э… что вы сказали?

Кейлин примерил на себя эту мечту. Казалось, он видит ее в туманной дали — новую, возрожденную Землю. Но для этого требовалась слишком кардинальная перемена в умах. Невозможно было произвести ее так сразу. Он покачал головой.

— Даже если все, что вы сказали, правда, почему вы считаете, что планеты Внеземелья допустят подобные перемены? Я уверен, что они будут наблюдать за нами, обнаружат зреющую опасность и пресекут ее в зародыше. Вы станете утверждать обратное?

Морено запрокинул голову и беззвучно расхохотался.

— Но у нас осталась еще третья, и последняя, треть Тихоокеанского проекта, заключительная, неочевидная и парадоксальная треть…

Внеземляне именуют людей Земли жалкими отбросами великой расы, но мы — люди Земли. Понимаете, что это значит? Мы живем на планете, на которой на протяжении миллиарда лет жизнь — жизнь, венцом которой стало Человечество, — приспосабливалась к изменяющимся условиям. Не существует ни единой микроскопической части Человека, ни единого крошечного движения его мысли, в основе которого не лежала бы какая-либо незаметная грань физического строения Земли, или биологического строения других земных форм жизни, или социологического строения окружающего его общества.

Человеку в настоящем его виде ни одна другая планета не заменит Землю.

Внеземляне самым своим теперешним существованием всецело обязаны тому, что на их планеты были перенесены частички Земли. Туда переправили почву, растения, животных, людей. Они живут в окружении искусственно созданных земных ландшафтов, которые содержат в себе, к примеру, все те же самые микроскопические следы кобальта, цинка и меди, какие можно найти на Земле. Они окружают себя земными бактериями и водорослями, которые обладают способностью вырабатывать эти микроэлементы в точности в таком виде и в точности в таком количестве, как нужно.

И они поддерживают такую ситуацию постоянным импортом — импортом роскоши, как они это называют, — с Земли.

Но у себя на планетах, несмотря даже на привозную земную почву, уложенную поверх коренной породы, они не в состоянии помешать дождям идти, а рекам — течь, поэтому происходит неизбежное, пусть и медленное, смешение с туземной почвой, неизбежное столкновение земных почвенных бактерий с туземными, да и воздействие чужой атмосферы и солнечной радиации совершенно иного типа тоже играет свою роль. Земные бактерии исчезают или видоизменяются. Это, в свою очередь, приводит к изменениям в растительном мире. Потом — в животном.

Эти изменения не так уж значительны, нет. Растения не способны стать ядовитыми или потерять свою питательную ценность ни за день, ни за год, ни за десять. Но жители Внеземелья уже ощущают исчезновение или изменение микроэлементов, отвечающих за то неуловимое ощущение, которое мы называем «тем самым вкусом». Все уже зашло слишком далеко.

И пойдет еще дальше. Знаете ли вы, что на Авроре, к примеру, в основе протоплазмы половины известных науке видов туземных бактерий лежат фторуглеродные, а не углеводородные соединения? Можете себе представить, насколько чужеродна для человека такая среда обитания?

В общем, на протяжении двух десятилетий земные бактериологи и физиологи изучали различные формы жизни планет Внеземелья — это была единственная по-настоящему засекреченная часть Тихоокеанского проекта — и сделали вывод, что у перевезенных с Земли живых организмов уже начинают проявляться определенные изменения на субклеточном уровне. Даже у людей.

Вот ведь какой парадокс. Внеземляне с их непробиваемым расизмом и негибкой генетической политикой последовательно избавляются от всех детей, которые выказывают признаки адаптации к новым условиям жизни, являющиеся сколько-нибудь заметным отклонением от нормы. Они поддерживают — должны поддерживать, у них такой образ мышления — искусственный критерий «здорового» человечества, основанный на биохимии Земли, а не их собственных планет.

Но теперь, когда Земля отрезана от них, теперь, когда к ним не просочится ни щепотки земной почвы, ни единого живого организма с Земли, изменения начнут наслаиваться одно на другое. Пойдут болезни, повысится смертность, станет появляться на свет больше детей с врожденными уродствами…

— И тогда? — спросил Кейлин, внезапно захваченный этой речью.

— Тогда? Ну, они же обожают естественные науки, а глупости вроде биологии за ненадобностью оставили нам. И они не в состоянии отказаться от чувства собственного превосходства и своих жестких стандартов человеческого совершенства. Они не заметят перемен, пока бороться с ними не станет слишком поздно. Не все мутации видны невооруженным взглядом, и все чаще будут звучать протесты против косных общественных устоев Внеземелья. Им обеспечено столетие природных и общественных потрясений, во время которых им будет не до нас.

А для нас наступит столетие обновления и возрождения, и в конце его мы будем иметь дело с внешней Галактикой, умирающей или изменившейся. В первом случае мы создадим вторую Земную империю, только устроенную мудрее и разумнее предыдущей, империю, которая будет зиждиться на сильной и обновленной Земле.

Во втором случае нам придется иметь дело с десятком, двумя или даже всеми пятьюдесятью планетами Внеземелья, на каждой из которых будет свое, немного отличное от других человечество. Пятьдесят гуманоидных рас, больше не объединенных в коалицию против нас, каждая из которых будет все лучше и лучше адаптироваться к жизни на своей планете и обладать склонностью атавистически любить Землю, считать ее великой матерью-прародительницей.

Расизм отомрет, потому что реальностью человечества станет многообразие, а не единообразие. Каждый тип человека будет обитать в своем собственном мире, который никогда не сможет заменить любой другой мир и на котором никогда не сможет жить любой другой вид. И можно будет заселять другие, новые миры, на которых станут появляться все новые и новые типы людей, пока не окажется, что в этом гигантском плавильном котле мать-Земля в конце концов дала рождение не просто Земной, но Галактической империи.

— Вы так уверенно все это предсказываете, — восхитился Кейлин.

— Ну, по-настоящему уверенным нельзя быть ни в чем, в этом сходятся все лучшие умы Земли. На этом пути могут возникнуть непредвиденные препятствия, но преодолевать их предстоит уже нашим внукам. Мы же благополучно справились с первой частью нашей задачи и теперь приступим ко второй. Вливайтесь в наши ряды, Кейлин.

Кейлин мало-помалу склонялся к мысли, что, пожалуй, этот Морено вовсе не такое уж и чудовище…

СТАЛЬНЫЕ ПЕЩЕРЫ

Глава 1

РАЗГОВОР С КОМИССАРОМ

Не успел Лайдж Бейли добраться до своего письменного стола, как поймал на себе ожидающий взгляд Р.Сэмми. Строгое вытянутое лицо Бейли сразу как будто окаменело.

— Чего тебе?

— Босс хочет вас видеть. Немедленно. Как только появитесь.

— Хорошо. — Р.Сэмми не двинулся с места. — Я сказал, хорошо. Можешь уходить!

Р.Сэмми круто развернулся и отправился выполнять другие поручения.

«И почему им заменили человека?» — раздраженно подумал Бейли.

Он помедлил, изучая содержимое своего кисета. Прикинул — если выкуривать по две трубки в день, то можно растянуть табак до получения следующей порции.

Затем он вышел из-за барьера — вот уже два года, как он имел право на отгороженный угол, — и прошёл через общую комнату к выходу. Симпсон оторвался от своей ртутной картотеки:

— Вас ждет босс, Лайдж.

— Знаю. Р.Сэмми мне уже сказал.

Испещренная перфорацией лента змейкой вилась из миниатюрного прибора, который разыскивал в своей памяти и затем анализировал нужную информацию, хранящуюся в крошечных ячейках с мерцающими капельками ртути.

— Я бы дал пинка под зад этому Р.Сэмми, если б не боялся сломать себе ногу, — сказал Симпсон. — На днях видел Винса Барретта.

— Да?

— Он хотел бы снова работать на прежнем месте. Или на любом другом, лишь бы у нас в департаменте. Бедняга в отчаянии, но что я мог ему посоветовать? Его обязанности уже выполняет Р.Сэмми, и ничего тут не поделать. Малышу сейчас приходится работать на конвейере на дрожжевой фабрике. Смышленый был малый. Всем нравился.

Бейли пожал плечами и сказал несколько строже, чем хотел:

— Сейчас такое время, что подобное с каждым может случиться.

Боссу был положен личный кабинет. На матовом стекле изящными буквами было старательно выгравировано: «Джулиус Эндерби». И чуть пониже: «Комиссар полиции Города Нью-Йорка».

Бейли шагнул внутрь и сказал:

— Вы хотели видеть меня, комиссар?

Эндерби поднял взгляд. Он носил очки, так как его глаза были слишком чувствительны к обычным контактным линзам. Только привыкнув к очкам, можно было разглядеть черты его лица, в которых, впрочем, не было ничего примечательного. Бейли не мог отделаться от мысли, что комиссар ценил свои очки как раз из-за той индивидуальности, которую они ему придавали, и подозревал, что Эндерби несколько лукавил в отношении чувствительности глаз.

Комиссар определённо нервничал. Он разгладил манжеты рубашки, откинулся на спинку стула и с преувеличенной радушностью сказал:

— Присаживайтесь, Лайдж, присаживайтесь.

Бейли неуклюже сел и, внутренне напрягшись, стал ждать.

— Как дела у Джесси? Как сын? — спросил Эндерби.

— Нормально, — сухо ответил Бейли. — Всё в порядке. А как ваши?

— Нормально, — эхом отозвался Эндерби. — Тоже в порядке.

Начало показалось неудачным.

«Что-то неладное у него с лицом», — подумал Бейли. Вслух он сказал:

— Комиссар, мне бы не хотелось, чтобы вы посылали за мной Р.Сэмми.

— Вы знаете мою точку зрения на этот счёт, Лайдж. Но его прислали к нам, и я должен его как-то использовать.

— Это неприятно, комиссар. Сообщает, что вы меня ждете, и стоит на месте как вкопанный. Вы понимаете, что я имею в виду. Приходится приказывать ему уйти, иначе он так и будет стоять истуканом.

— О, это моя вина, Лайдж. Я сказал ему, что нужно передать, но забыл напомнить, чтобы после этого он вернулся к своей работе.

Бейли вздохнул. Мелкие морщинки вокруг его тёмно-карих глаз стали более заметными.

— Прошу учесть на будущее. Вы хотели меня видеть?

— Да, Лайдж, — согласился комиссар, — и по очень серьёзному делу.

Эндерби поднялся, подошёл к стене позади стола и прикоснулся к незаметному контактному переключателю. Часть стены стала прозрачной. Бейли невольно зажмурился от неожиданно хлынувшего в комнату сероватого света.

Комиссар улыбнулся:

— Я устроил это в прошлом году, Лайдж. Кажется, я вам ещё не показывал. Подойдите сюда, взгляните. В былые времена подобные штуки были во всех комнатах. Они назывались окнами. Вы слышали об этом?

Всё это Бейли прекрасно знал. Он прочитал немало исторических романов.

— Слышал, — обронил он.

— Подойдите сюда.

Бейли поежился, но всё-таки подошёл. Было что-то неприличное в этой демонстрации убогости комнаты внешнему миру. Иногда увлечение комиссара медиевизмом доходило до нелепых крайностей.

«Взять хотя бы эти очки», — подумал Бейли.

Так вот оно что! Вот что делало его лицо таким непривычным!

— Простите за любопытство, комиссар. У вас, кажется, новые очки? — спросил Бейли.

Комиссар взглянул на него с удивлением, снял очки, посмотрел на них, затем снова на Бейли. Казалось, его круглое лицо без очков округлилось ещё больше, а подбородок обозначился чуть резче. Его взгляд стал более рассеянным, так как всё расплывалось перед его глазами.

— Да, — ответил Эндерби. Он снова нацепил очки себе на нос и добавил в сердцах: — Старые я разбил три дня назад, а новые смог раздобыть в этой сумятице только сегодня утром. Эти три дня были для меня сущим адом, Лайдж.

— Из-за очков?

— Не только. К этому я как раз и подхожу.

Он повернулся к окну. Бейли последовал его примеру и был крайне удивлён, обнаружив, что за окном идёт дождь. На минуту он забылся, очарованный видом падающих с неба капель, в то время как комиссара прямо распирало от гордости, будто в этом явлении природы была его собственная заслуга.

— Уже третий раз в этом месяце любуюсь дождем. Потрясающее зрелище, как вы находите?

Бейли вынужден был признать, что дождь действительно произвёл на него сильное впечатление. За сорок два года своей жизни он редко видел это явление природы, как, впрочем, и любое другое.

— Мне всегда казалось, что вся эта падающая на город вода тратится впустую, — заметил он. — Её следовало бы собирать в резервуары.

— Вы неисправимый модернист, Лайдж! — воскликнул комиссар. — И в этом ваша беда. В среднюю эпоху люди жили под открытым небом. И не только в сельской местности, но и в городах. Даже в Нью-Йорке. Когда шёл дождь, они не думали о нём как о пустой растрате. Они радовались ему. Они были ближе к природе. Это лучше, здоровее. Все проблемы современного человека коренятся в том, что он в разводе с природой. Займитесь как-нибудь на досуге угольным веком.

В своё время Бейли читал об этом. Он слышал, как многие выражали недовольство изобретением атомного реактора. Он и сам сетовал на это, когда уставал или когда что-то не ладилось. Человек всегда чем-то недоволен. В угольном веке люди ворчали по поводу изобретения парового двигателя. В одной из пьес Шекспира герой возмущался тем, что кто-то изобрел порох. А через тысячу лет найдутся такие, что будут недовольны изобретением позитронного мозга. Пошло оно всё к чёрту!

— Послушайте, Джулиус… — решительно начал Бейли. (Обычно он не позволял себе фамильярничать с комиссаром в рабочие часы, сколько бы тот ни обращался к нему просто по имени, но что-то в сегодняшнем разговоре, казалось, тянуло его перейти на более доверительный тон.) — Послушайте, Джулиус, чего вы ходите вокруг да около? Можно подумать чёрт знает что. Скажите наконец, в чём дело? Зачем вы меня вызвали?

— Не спешите, Лайдж. Я непременно открою вам тайну. Позвольте только сделать это так, как я задумал. У нас… неприятности.

— Ещё бы. Ничего другого на этой планете и не происходит. Опять что-нибудь с роботами?

— В некотором роде, да. Лайдж, я вот стою здесь и думаю: интересно, сколько ещё бед сможет вместить в себя этот старый мир? С тех пор как я установил окно, я не просто время от времени впускаю сюда небо, я впускаю Город. Я смотрю на него и спрашиваю себя: что станет с ним ещё лет через сто?

Бейли почувствовал отвращение к сентиментальности босса, но тут же обнаружил, что сам смотрит в окно с восхищением. Даже в такую погоду Город представлял собой грандиозное зрелище. Департамент полиции находился на верхних этажах здания муниципалитета, самого высокого в Городе. Из окна комиссара видны были верхушки соседних шпилей и башен, похожих на устремленные ввысь пальцы огромной руки. Стены зданий были совершенно гладкими и глухими — внешние оболочки человеческих ульев.

— Вообще-то жаль, что идёт дождь, — сказал комиссар. — Мы не сможем увидеть Космотаун.

Бейли взглянул на запад. Комиссар был прав. Горизонта не было видно. Очертания нью-йоркских башен становились вдали всё более расплывчатыми, а затем и вовсе исчезали в невыразительной серой мгле.

— Я знаю, как выглядит Космотаун, — отозвался Бейли.

— Мне нравится его вид отсюда. Он едва различим в промежутке между двумя секторами Брунсвика. Растянувшиеся вширь купола… В этом мы и отличаемся от космонитов. Мы стремимся вверх и стараемся прижаться друг к другу как можно теснее. У них же каждая семья имеет свой собственный купол. Одна семья — один дом. А между ними участки земли. Вы когда-нибудь разговаривали с космонитом, Лайдж?

— Приходилось несколько раз. Месяц назад я разговаривал с одним прямо отсюда, по вашей селекторной связи.

— Да, я помню. Меня просто распирает пофилософствовать. Мы и они. Разные образы жизни.

Бейли почувствовал, что внутри у него всё сжимается в тугой узел. «Чем изворотливее предисловие комиссара, — подумал он, — тем ужаснее может быть заключительная часть».

— Да, конечно, — проговорил он. — Но что в этом удивительного? Не можете же вы расселить восемь миллиардов людей по Земле в маленьких куполах. А у космонитов на их мирах хватает места, вот и пусть живут, как привыкли.

Комиссар подошёл к своему креслу и сел. Его глаза, немного уменьшенные вогнутыми линзами очков, не мигая смотрели на Бейли.

— Не все так терпимы к различиям в образе жизни. Ни среди нас, ни среди космонитов, — заметил он.

— Хорошо. И что из этого?

— А то, что три дня назад умер космонит.

Ну вот, начинается. Впечатление, произведенное словами комиссара, не отразилось на печальном лице Бейли. Лишь чуть- чуть дрогнули уголки его тонких губ.

— Очень жаль. Надеюсь, что-нибудь не слишком серьёзное. Какой-нибудь вирус или простуда?

Комиссар с недоумением взглянул на него:

— О чём это вы?

Бейли не собирался тратить время на объяснения. Всем была хорошо известна педантичность, с которой космониты искореняли болезни в своем обществе. Ещё более известна была тщательность, с которой они избегали, насколько это было возможно, контактов с землянами, переносчиками тысяч болезней. Но сарказм, видимо, комиссар вообще не улавливал.

— Так, ни о чём. Отчего же он умер?

Бейли снова повернулся к окну.

— Он умер оттого, что у него оторвало грудь. Кто-то расправился с ним при помощи бластера.

Бейли окаменел.

— Вы о чём говорите? — воскликнул он, не оборачиваясь.

— Я говорю об убийстве, — негромко сказал комиссар. — Вы сыщик и знаете, что такое убийство.

Только теперь Бейли смог повернуться:

— Но ведь убит космонит! Три дня назад, говорите?

— Да.

— Кто это сделал? Как?

— Космониты говорят, что убийца — землянин.

— Не может быть.

— Отчего же? Вам космониты не нравятся. Мне тоже. Да какому землянину они нравятся? Кто-то немного переборщил в своей ненависти к ним, вот и всё.

— Всё это так, но…

— На фабриках Лос-Анджелеса были пожары. В Берлине громили роботов. По Шанхаю прокатилась волна беспорядков.

— И что же?

— Всё это свидетельствует о растущем недовольстве. Может быть, даже о существовании какой-нибудь организации.

— Я вас не понимаю, комиссар. Уж не проверяете ли вы меня?

— Что?

Во взгляде комиссара отразилось искреннее недоумение.

Пристально глядя в лицо босса, Бейли сказал:

— Три дня назад убили космонита. В Космотауне считают, что убийца — землянин. И до сих пор всё тихо. Верно? — Пальцы Бейли пробежались по столу. — Комиссар, но это же невероятно. Думаю, если бы что-либо подобное действительно произошло, Нью-Йорк давно бы стерли с лица Земли.

— Не так-то всё просто. — Комиссар покачал головой. — Послушайте, Лайдж, меня не было здесь три дня. Я встречался с мэром. Я был в Космотауне. Вылетал в Вашингтон для разговора во Всепланетном бюро расследований.

— Да? И что говорят всепланетчики?

— Говорят, что расхлебывать эту кашу придётся нам. Преступление совершено в пределах Города. Космотаун находится под юрисдикцией Нью-Йорка.

— Обладая, однако, экстерриториальными правами.

— Знаю. К этому я сейчас и подхожу.

Комиссар опустил глаза под твердым взглядом Бейли. Казалось, его вдруг разжаловали, и он вёл себя так, будто был просто-напросто напарником Бейли.

— Космониты сами могут вести расследование, — заметил тот.

— Погодите, Лайдж, — в голосе комиссара послышались умоляющие нотки. — Не напирайте на меня. Я хотел бы обсудить это с вами, как с другом. Поймите моё положение. Я был там, когда это произошло. У меня была назначена с ним встреча. С Роджем Наменну Сартоном…

— С жертвой?

— С жертвой, — простонал комиссар. — Ещё каких-нибудь пять минут, и я лично обнаружил бы труп. Какой бы это был ужас! И без того всё было чудовищно, просто чудовищно. Меня встретили космониты и сообщили о происшедшем. С этого и начался мой трёхдневный кошмар. Я уж не говорю о том, что у меня перед глазами всё расплывалось, так как совершенно не было времени заменить очки. Ну да хоть это-то больше не повторится: я заказал себе сразу три пары.

Бейли живо представил себе, как всё было. Вот к комиссару приближаются высокие белокурые космониты и со свойственным им хладнокровием, без всяких прикрас выкладывают ему новости. Джулиус снимает очки и начинает их протирать. Потрясенный случившимся, он, конечно же, роняет их и беспомощно смотрит на разлетевшиеся осколки. Его мягкие полные губы подрагивают. Бейли был абсолютно уверен, что по меньшей мере пять минут комиссар гораздо больше был обеспокоен утратой очков, чем убийством.

Комиссар продолжал говорить:

— Чертовское положение. Как вы говорите, космониты обладают экстерриториальными правами. Они вполне могут настоять на проведении собственного расследования и сообщить своим правительствам всё, что пожелают. Внешние Миры могут воспользоваться этим, чтобы потребовать с нас непомерную компенсацию. Вы прекрасно знаете, какую реакцию это вызовет у населения.

— Согласиться платить для Белого дома было бы равносильно политическому самоубийству.

— А не платить — тоже самоубийство, только другого рода.

— Я понимаю, чем может грозить сложившаяся ситуация, — сказал Бейли.

Он был ещё маленьким мальчиком, когда сверкающие космолеты с Внешних Миров последний раз высаживали своих солдат в Вашингтоне, Нью-Йорке и Москве, чтобы забрать то, что, как они считали, принадлежит им по праву.

— Значит, вы и сами понимаете: платить или не платить — результат один и тот же. Единственный выход — собственными силами найти убийцу и передать его космонитам. Всё зависит от нас.

— А почему бы не передать это дело ВБР? Даже если с точки зрения законников оно в сфере наших полномочий, то ведь здесь встает вопрос межзвёздных отношений…

— ВБР к этому не притронется. Дело свежее и как раз по нашей части. — На мгновение комиссар поднял глаза и пристально посмотрел на своего подчиненного. — И вообще, положение скверное, Лайдж. Мы все рискуем остаться без работы.

— Заменить нас всех?! Как бы не так! Где они найдут профессионалов?

— Не забывайте, что существуют роботы, — возразил комиссар.

— Что?

— Р.Сэмми — это только начало. Он просто на побегушках. Но такие, как он, вполне могут патрулировать экспресс-дороги. Почему бы нет? Чёрт побери, старина, я лучше вас знаю космонитов и представляю, чем они сейчас занимаются. Существуют роботы, которые могут выполнять и нашу с вами работу. И вас, и меня могут просто деклассифицировать, поверьте мне. А пополнять в нашем возрасте ряды безработных…

— Ладно. Хватит, — резко оборвал его Бейли.

— Простите, Лайдж, — смутился комиссар.

Бейли кивнул, стараясь не думать о своем отце. Комиссар, конечно, знал эту давнюю историю.

— Когда началась вся эта кампания по замене кадров? — спросил Бейли.

— Послушайте, Лайдж. Не прикидывайтесь таким наивным. Она идёт постоянно вот уже двадцать пять лет, с тех пор как на Земле появились космониты. И вы это знаете. Просто она начинает забираться выше, вот и всё. Если мы завалим это дело, то и нам не видать пенсионных книжек как своих ушей. С другой стороны, Лайдж, если мы окажемся на высоте, возможность такой неприятности отодвинется в далёкое будущее. И особенно хороший шанс продвинуться по службе был бы у вас.

— У меня?

— Вы поведёте расследование, Лайдж.

— Мой класс не даёт мне на это права, комиссар. Я всего лишь С-5.

— Но хотите получить С-6, не так ли?

Что за вопрос! Ещё бы! Бейли хорошо знал, какие привилегии давал класс С-6.Сидячее место в экспрессе не только с десяти до четырёх, но и в часы пик. Больший выбор блюд в столовых. Может быть, даже более благоустроенная квартира и пропуск в солярий для Джесси.

— Хочу, конечно, — ответил Бейли. — Почему бы и нет? Но что будет, если я не смогу раскрыть это преступление?

— Вы его раскроете, Лайдж, — вкрадчиво подбодрил комиссар. — Вы хороший сыщик. Один из лучших в нашем департаменте.

— Но у нас в отделении немало парней с более высоким классом. Почему вы обходите их?

Хотя Бейли не высказал своей мысли вслух, его поведение недвусмысленно говорило о том, что он понимал: подобное нарушение заведенного порядка комиссар допускал только в чрезвычайных обстоятельствах.

Комиссар сложил руки на груди.

— На это есть две причины. Для меня, Лайдж, вы не просто один из сотрудников. Мы ещё и друзья. Я помню, что мы вместе учились в колледже. Иногда может показаться, что для меня это не имеет никакого значения, но во всём виновата разница в положении. Я — комиссар, а вы знаете, что это такое. Тем не менее я считаю себя вашим другом. Вот сейчас появился прекрасный шанс для достойного человека, и я хочу, чтобы им воспользовались именно вы.

— Это одна из причин, — холодно заметил Бейли.

— Вторая заключается в том, что, как мне кажется, вы тоже расположены ко мне по-дружески. Окажите мне услугу.

— Какую услугу?

— Я хочу, чтобы вы взяли себе в напарники космонита. Это условие поставили в Космотауне. Они согласились не сообщать об убийстве и оставить расследование в наших руках. Но при этом они настаивают на том, чтобы один из их агентов участвовал в этом предприятии от начала до конца.

— Похоже, они нам всё-таки не доверяют.

— В том-то всё и дело. Если преступление не будет раскрыто, им придётся отвечать перед своими правительствами. Пусть не доверяют, Лайдж. Мне хочется верить, что у них нет дурных намерений.

— Наверняка нет. В том-то вся и беда.

Последнее замечание Бейли явно озадачило комиссара, но он не стал заострять на нём внимания.

— Так вы согласны взять в напарники космонита, Лайдж?

— Вы просите об этом как об услуге?

— Да, я прошу вас взяться за это дело, выполняя все условия космонитов.

— Я буду работать с космонитом, комиссар.

— Спасибо, Лайдж. Но… ему придётся жить у вас.

— Постойте, постойте…

— Я всё понимаю, Лайдж. Но ведь у вас большая квартира. Целых три комнаты. И только один ребёнок. Вы вполне сможете поселить его у себя. У вас не будет с ним никаких хлопот, абсолютно никаких. К тому же это просто необходимо.

— Джесси это не понравится, я уверен.

— Скажите Джесси, — комиссар смотрел на Бейли так пристально, что, казалось, его взгляд просверлит стекла очков, — скажите ей, что, если вы сделаете это для меня, я приложу все усилия, чтобы вы получили сразу С-7. С-7, Лайдж!

— Хорошо, комиссар, по рукам.

Бейли уже начал было подниматься со своего стула, но что-то в выражении лица Эндерби заставило его сесть снова.

— Ещё что-нибудь?

Комиссар медленно кивнул:

— Есть ещё одно обстоятельство.

— Какое?

— Имя вашего партнера.

— Какое это имеет значение?

— У космонитов странные методы работы, — проговорил комиссар. — Помощник, которого они вам дают, не… не…

Глаза Бейли широко раскрылись.

— Минуту!

— Вы должны, Лайдж. Должны. Другого выхода нет.

— Поселить в своей квартире? Такое?

— Пожалуйста! Прошу вас как друга!

— Нет и ещё раз нет!

— Лайдж, я не могу посвятить в это дело никого другого. Неужели вы этого не понимаете? Мы должны работать с космонитами. И нам во что бы то ни стало надо добиться успеха, если мы хотим удержать корабли Внешних Миров вдали от Земли. Но ведь у нас ничего не получится, если будем работать старыми методами. Вам придётся сотрудничать с их Р’ом. И если преступление раскроет он, если у него будет повод объявить о нашей некомпетентности, нам конец. Нам как департаменту. Так что задача у вас очень деликатная. Работать вы будете в паре с ним, но убийцу должны найти вы, а не он. Понимаете?

— Вы хотите сказать, что мне нужно сотрудничать с ним на все сто процентов и в то же время не упустить случая, чтобы перерезать ему горло? Похлопывать его по плечу, держа наготове нож?

— Что делать? Другого выхода нет.

Лайдж Бейли стоял в нерешительности.

— Не знаю, что скажет Джесси.

— Если хотите, я могу поговорить с ней.

— Нет, комиссар. Не надо. — Бейли сделал глубокий вздох. — Как зовут моего напарника?

— Р.Дэниел Оливо.

— Сейчас не время для эвфемизмов, комиссар, — с грустью проговорил Бейли. — Я берусь за эту работу, так что давайте называть его полным именем. Робот Дэниел Оливо.

Глава 2

ПОЕЗДКА НА ЭКСПРЕССЕ

На экспресс-линии, как обычно, было полно народу. На нижнем ярусе ехали стоячие пассажиры, наверху — те, кто обладал правом на сидячие места. Нескончаемый людской поток выливался из экспресса, пересекал замедляющиеся полосы, направляясь к местным линиям или неподвижным платформам, и оттуда устремлялся под арки или через мосты в бесконечные лабиринты жилых секторов Города. Другой поток, столь же непрерывный, пробивался с противоположной стороны через ускоряющиеся полосы к экспресс-дороге.

Вокруг сверкали сотни огней: фосфоресцирующие стены и потолки заливали пространство холодным ровным светом; яркие рекламы привлекали внимание прохожих; резали глаза длинные, похожие на червей указатели: «К СЕКТОРАМ ДЖЕРСИ», «К МАРШРУТНОЙ СЛУЖБЕ ИСТ-РИВЕР СЛЕДОВАТЬ ПО СТРЕЛКАМ», «ВЕРХНИЙ ЯРУС — ВСЕ НАПРАВЛЕНИЯ К СЕКТОРАМ ЛОНГ-АЙЛЕНДА». Всюду стоял неотделимый от жизни большого Города шум: говор, смех, кашель, крики, гудение, дыхание миллионов людей.

«Нигде ни одного указателя к Космотауну», — подумал Бейли. Он переходил с одной полосы на другую с легкостью человека, привыкшего делать это всю свою жизнь. (Едва научившись ходить, дети тут же начинали «скакать по полосам».) С каждым шагом скорость Бейли увеличивалась, но он почти не чувствовал толчков ускорения. Он даже не замечал, что в противодействие ускорению наклонялся вперёд. В полминуты он достиг последней, идущей со скоростью шестьдесят миль в час полосы и теперь мог шагнуть на огражденную перилами застекленную движущуюся платформу — экспресс-линию.

«Ни одного указателя к Космотауну», — снова подумал Бейли. Да и не нужно никаких указателей. Если у тебя в Космотауне дело, значит, ты знаешь, как туда добраться. А если ты этого не знаешь, то и делать тебе там нечего.

Когда около двадцати пяти лет назад возник Космотаун, появилась идея устроить из него что-то вроде городской достопримечательности. Толпы горожан осаждали поселок космонитов.

Космониты положили этому конец. Вежливо (они всегда были вежливы), но довольно бесцеремонно они воздвигли между собой и Городом силовой барьер и создали ведомство, совмещающее функции эмиграционной службы и таможни. Если у кого-то действительно было какое-то дело в Космотауне, он предъявлял удостоверение личности, мирился с тем, что его обыскивали, и соглашался на медицинский осмотр и дезинфекцию.

Это вызвало бурю негодования. Ещё бы! Возмущения были больше, чем того заслуживало нововведение. Оно оказалось серьёзной помехой в осуществлении программы модернизации.

Бейли хорошо помнил Барьерные бунты. Он сам был среди тех, кто свисал с экспресс-дороги, держась за поручни, невзирая на ранги, занимал места на верхних ярусах, отчаянно носился вдоль и поперек полос, рискуя сломать себе шею, и двое суток находился у самого барьера, выкрикивая лозунги и уничтожая городскую собственность просто из чувства разочарования и безысходности.

При желании Бейли мог бы даже вспомнить слова песенок того времени. Одной из них была «На матушке-Земле мы, люди, рождены, слышишь?» со странным рефреном «хинки-динки-парле-ву», положенным на мотив старой народной песни.

По Городу ходили сотни песенок. Некоторые были остроумны, большинство — глупы, многие были просто непристойны. Однако все они заканчивались словами: «Грязный космонит, ты слышишь?» Грязный, грязный… Это была тщетная попытка отплатить космонитам за то, что они считали всех жителей Земли разносчиками опаснейших болезней.

Конечно, космониты не покинули Землю. Им даже не пришлось пускать в ход своё наступательное оружие. Пилоты безнадёжно устаревшего земного флота давно уже убедились, что приблизиться к любому из кораблей Внешнего Мира было равносильно самоубийству. Самолёты землян, отважившиеся пролететь над территорией Космотауна ещё в самом начале его существования, попросту бесследно исчезали. На Земле в лучшем случае находили искромсанные части их крыльев.

И никакая толпа не могла обезуметь настолько, чтобы забыть действие субэфирных «руколомок», которые применялись в войнах с землянами ещё за сто лет до Барьерных бунтов.

Вот так космониты и отсиживались за своим барьером, который невозможно было разрушить земными средствами, и хладнокровно ждали, пока городские власти не утихомирят толпу недовольных, что те и сделали с помощью снотворного пара и рвотного газа. Впоследствии подземные тюрьмы были переполнены зачинщиками, недовольными и теми, кто просто попался под горячую руку. Впрочем, скоро их всех освободили.

Спустя некоторое время космониты смягчили свои ограничения. Барьер убрали, а охрану границ Космотауна доверили городской полиции. Но самое главное, медосмотр стал не таким оскорбительным.

«Теперь, — подумал Бейли, — история может повториться. Если космониты всерьез считают, что убийство совершил пробравшийся в Космотаун землянин, они могут снова установить барьер. А это ничего хорошего не сулит».

Он поднялся на платформу экспресс-дороги, протолкался к узкой винтовой лестнице сквозь строй стоящих пассажиров и, взобравшись по ней на верхний ярус, занял одно из сидячих мест. Он не стал предъявлять свою служебную карточку, пока экспресс не вышел за пределы секторов Гудзона. Класс С-5 не давал права на кресло в экспрессе восточнее Гудзона и западнее Лонг-Айленда и, хотя свободных мест было довольно много, его могли попросить перейти на нижний ярус. В том, что касалось привилегий, люди становились всё более щепетильными, и, сказать по правде, Бейли и сам был таким же.

Обтекая изогнутые ветровые стекла, укрепленные на спинках кресел, воздух издавал характерный свистящий звук. Разговаривать при таком шуме было задачей не из легких, но думать он не мешал, если привык к нему с детства.

Большинство землян так или иначе были медиевистами. Быть медиевистом легко, если подразумевать под этим ностальгическое созерцание тех давних времен, когда Земля была единственным миром, а не одним из пятидесяти, к тому же не самым лучшим из них. Бейли резко повернулся вправо на истошный крик женщины. Одна из пассажирок обронила свою сумочку; на мгновение Бейли увидел её нежно-розовое пятнышко на унылой серой полосе. Должно быть, какой-то пассажир, спешивший сойти с экспресс-линии, нечаянно выбил её на замедляющуюся полосу, и теперь сумочка и её владелица неслись в разные стороны.

Бейли криво усмехнулся. Женщина могла бы догнать её, хвати у неё сообразительности поспешить к более медленной полосе. Но, увы!.. Бейли так и не узнал, нашла она сумочку или нет: от места происшествия его уже отделяли добрых полмили.

Скорее всего нет. По статистике в городе каждые три минуты кто-нибудь что-нибудь ронял на полосу и больше никогда не находил. Наладить работу департамента находок было чрезвычайно сложно. Ещё одна проблема современной жизни.

«Когда-то было проще, — подумал Бейли. — Всё было проще. Это-то и делает людей медиевистами».

Медиевизм принимал различные формы. Для лишенного воображения Джулиуса Эндерби он означал увлечение старинными вещами — очками, моноклями. Для Бейли он заключался в изучении истории, особенно истории обычаев и нравов людей.

Взять хотя бы нынешний Нью-Йорк. Город, в котором он жил, которому принадлежало всё его сердце. По площади его превосходил лишь Лос-Анджелес, а по численности населения он уступал только Шанхаю. А ведь ему было всего триста лет.

Конечно, что-то и прежде существовало на том же самом географическом пространстве и тоже называлось Нью-Йорком. То примитивное поселение насчитывало три тысячи, а не триста лет, но оно не было Городом в полном смысле слова.

Тогда вообще не было настоящих Городов. Были лишь беспорядочные, большие и малые, нагромождения жилищ под открытым небом. Они чем-то напоминали купола космонитов, хотя, конечно, сильно от них отличались. Тысячи таких нагромождений (население самых крупных из них едва достигало десяти миллионов, большинство же не насчитывало и миллиона) были рассеяны по всей Земле. По современным меркам, они были совершенно неэффективны с экономической точки зрения.

С ростом населения на Земле возникла необходимость более разумного устройства Городов. Ценой постоянного снижения уровня жизни планета могла прокормить два миллиарда человек, три и даже пять. Однако, когда численность населения достигла восьми миллиардов, полуголодное существование стало реальной проблемой, от которой просто так не отмахнешься. В жизни человечества неизбежно должна была произойти радикальная перемена, особенно когда оказалось, что Внешние Миры, тысячелетие назад бывшие всего лишь колониями Земли, начали всерьез подумывать о введении строгих эмиграционных ограничений.

Радикальная перемена состояла в постепенном образовании городов современного типа. Этот процесс занял тысячу лет земной истории. Необходимость укрупнения городов диктовалась целесообразностью. Возможно, чисто интуитивно это поняли ещё в среднюю эпоху. Кустарный промысел уступил место фабрикам, а фабрики — межконтинентальной индустрии.

Подумать только, как неразумно содержать сто тысяч домов для сотни тысяч семей в сравнении с одним жилым сектором на сто тысяч квартир; а что такое домашняя библиотека по сравнению с централизованным хранилищем книгофильмов, индивидуальный телевизор по сравнению с системой видеоканалов? Если на то пошло, взять хотя бы наивную глупость бесконечного дублирования кухонь и ванных в каждом доме. Разве могут они сравниться с автоматизированными блоками столовых и душевых, которые появились с развитием современной городской цивилизации!

Всё больше и больше старых городов, поселков и деревень на Земле поглощалось современными Городами. Даже угроза атомной войны лишь замедлила этот процесс. Но с изобретением силового щита он приобрел ещё больший размах.

Современная городская культура означала оптимальное распределение пищевых продуктов и возрастающее применение дрожжей и гидропоники. Нынешний Нью-Йорк раскинулся на двух тысячах квадратных миль, и по последней переписи численность его населения значительно превышала двадцать миллионов. На Земле было около восьмисот Городов, в каждом из которых проживало в среднем по десять миллионов человек.

Каждый Город стал полуавтономной единицей, почти самостоятельной экономически. Он покрыл себя сводом, оградился со всех сторон, зарылся глубоко в землю. Город превратился в стальную пещеру — громадную замкнутую пещеру из стали и бетона.

Внутренняя планировка Города была тщательно продумана. В центре находился гигантский комплекс административных зданий. В строгой соотнесенности друг с другом и по отношению к целому располагались огромные жилые секторы, соединенные экспресс-дорогой и местными линиями. На окраинах размещались фабрики, гидропонные заводы, цистерны с дрожжевыми культурами и силовые станции. Во всё это были вплетены водопроводы и канализационные сети, школы, тюрьмы, электролинии и линии лучевой коммуникации.

Без сомнения, Город являл собой наивысшее проявление господства человечества над окружающей средой. Не космические полёты, не те пятьдесят миров, которые теперь так кичились своей независимостью, а именно Город.

Практически никто из населявших Землю людей не жил за пределами Городов, где под открытым небом, один вид которого приводил горожанина в замешательство, простирались незаселенные пространства. Конечно, без этих пространств было не обойтись. Именно там добывалась необходимая человеку вода, уголь и древесина, являвшаяся основным сырьем для пластиков и вечнорастущих дрожжевых культур. (Нефть на Земле уже давно была израсходована, но её прекрасно заменили богатые маслами штаммы дрожжей.) Эти пространства продолжали использовать, причём в большей степени, чем думало большинство людей. Там всё ещё работали шахты, выращивали пищевые продукты и откармливали скот. Такое производство продовольствия было неэффективно, но натуральное мясо и хлеб всегда находили спрос на рынке деликатесов, и, кроме того, их экспортировали на другие планеты.

Однако, для того чтобы управлять шахтами и водонасосными станциями, а также вести хозяйство на фермах, требовалось совсем мало людей. К тому же контроль за всеми этими объектами мог осуществляться с большого расстояния. Роботы справлялись с работой лучше и требовали меньшего.

Роботы! Какая ирония судьбы! Именно на Земле изобрели позитронный мозг, и именно на Земле роботов впервые стали использовать на производстве. На Земле, а не на Внешних Мирах. Хотя Внешние Миры всегда вели себя так, будто роботы были порождением их цивилизации. Правда, надо признать, что своей высшей точки развития роботы достигли именно на Внешних Мирах. Здесь, на Земле, уделом роботов всегда оставались шахты и фермы. Только в последнюю четверть века они стали постепенно проникать в Города, да и то под нажимом космонитов.

Города были всем хороши. Всякий, кто не был медиевистом, знал, что альтернативы им нет, во всяком случае, разумной альтернативы. Единственная беда была в том, что они не могли оставаться такими вечно. Население Земли по-прежнему росло. Рано или поздно, несмотря на все свои преимущества, Города могли оказаться не в состоянии обеспечить каждого своего жителя необходимым количеством калорий.

Положение усугублялось тем, что потомки первых эмигрантов с Земли, космониты, жили в прекрасных условиях на своих малонаселённых, набитых роботами мирах. Они были полны решимости сохранить тот комфорт, который давал им простор их миров, и с этой целью ограничивали как уровень рождаемости у себя, так и приток эмигрантов с перенаселённой Земли. А потому…

Скоро Космотаун!

Бейли как будто что-то подтолкнуло; он понял, что приближается к сектору Нью-Арк. Задержись он на долю секунды, и экспресс умчал бы его совсем в другую сторону, на юго-запад, к сектору Трентон, в глубь теплого, пахнущего плесенью царства дрожжевой индустрии.

Всё дело было в том, чтобы правильно рассчитать время. Пару минут на то, чтобы спуститься вниз и протиснуться вдоль перил к выходу и пересечь замедляющиеся дорожки. Проделав всё это, он оказался как раз у нужного ему перехода. Он действовал автоматически, не задумываясь, иначе наверняка бы промахнулся.

Бейли очутился в непривычном для себя почти полном одиночестве. Кроме него, внутри станции находился лишь один полицейский. Гнетущую тишину нарушал только шелест экспресс- линии.

Бейли поспешно предъявил подошедшему полицейскому своё удостоверение, и тот отсалютовал, разрешая ему пройти.

Переход к Космотауну постепенно сужался, несколько раз резко сворачивая то вправо, то влево. Такая конфигурация была явно не случайна. Толпы землян не могли бы здесь развернуться, и, кроме того, в подобном переходе невозможно было бы организовать прямое нападение.

Бейли был рад, что по договоренности место его встречи с напарником находилось по эту сторону от Космотауна. Ему совсем не улыбалась мысль о прохождении медосмотра, сколько бы ни говорили о вежливости, с которой он проводился.

Возле ряда дверей, за которыми под открытым небом раскинулись купола Космотауна, стоял космонит. Одет он был поземному: на нём были расклешенные книзу брюки с тесьмой по бокам и обычная текстроновая рубашка с открытым воротом, швами-«молниями» и гофрированными рукавами. В том, как он стоял, в его манере держать голову, в спокойном бесстрастном выражении его широкого скуластого лица, в его аккуратно подстриженных бронзовых волосах, гладко зачесанных назад без пробора, было что-то отличавшее его от настоящего землянина.

Бейли подошёл к нему деревянной походкой и голосом, лишенным всякой выразительности, представился:

— Я сыщик Элайдж Бейли, департамент полиции Города Нью-Йорка, класс С-5.— Предъявив своё удостоверение, он продолжил: — Мне поручено встретить здесь Р.Дэниела Оливо. — Бейли взглянул на часы. — Я приехал чуть раньше назначенного времени. Могу я попросить, чтобы объявили о моём прибытии?

Ему было не по себе. К земным моделям роботов он уже немного привык. Модель же космонитов наверняка будет иной, Бейли никогда не сталкивался с их роботами, но на Земле не было истории известнее, чем пересказывавшиеся шёпотом ужасы о страшных роботах, совершавших немыслимое на далёких сверкающих Внешних Мирах. Бейли невольно стиснул зубы.

— В этом нет необходимости. Я уже жду вас, — ответил космонит, вежливо выслушав его.

Рука Бейли непроизвольно поднялась и тут же опустилась. То же самое проделал его подбородок; казалось, он стал ещё длиннее, чем обычно. Бейли не мог выдавить из себя ни звука. Слова застыли у него на губах.

— Я должен представиться, — продолжал космонит. — Меня зовут Р.Дэниел Оливо.

— Да? Я не ослышался? Мне показалось, первая буква…

— Именно так. Я робот. Разве вас не предупредили?

— Предупредили. — Бейли поднес влажную ладонь к волосам и стал заглаживать их назад, в чём в тот момент не было совершенно никакой необходимости. Затем он протянул руку роботу: — Извините, мистер Оливо. Я как-то не ожидал… Добрый день. Я — Элайдж Бейли, ваш напарник.

— Хорошо. — Робот стал сжимать руку Бейли с плавно возрастающей силой, которая достигла величины «приятного дружеского рукопожатия» и ослабла. — И всё же, мне кажется, вас что-то беспокоит. Пожалуйста, будьте со мной откровенны. В таких отношениях, как наши, лучше всего быть друг с другом как можно искреннее. Кроме того, у нас принято, чтобы коллеги называли друг друга по имени. Я полагаю, это не противоречит вашим обычаям?

— Видите ли, всё дело в том, что вы совсем не похожи на робота, — в растерянности проговорил Бейли.

— И это вас беспокоит?

— Я понимаю, что это глупо, Дэ… Дэниел. Ваши роботы все такие, как вы?

— У нас есть индивидуальные различия, Элайдж, как и у людей.

— Земные роботы… Ну, когда встречаешь нашего робота, сразу видно, что это робот. А вы выглядите совсем как космонит.

— А, понимаю. Вы ожидали увидеть довольно грубую модель и поэтому удивились. Но если мы хотим избежать неприятностей, в этом деле логично использовать робота с ярко выраженными гуманоидными чертами. Разве не так?

Это было, конечно, так. Явный робот, шатающийся по Городу, быстро попал бы в беду.

— Вы правы, — ответил Бейли.

— Ну что ж, пойдёмте, Элайдж.

И они отправились к экспресс-линии.

Р.Дэниел сразу понял назначение ускоряющихся полос и начал передвигаться по ним умело и быстро. Бейли, сперва старавшийся идти помедленнее, закончил тем, что с каким-то непонятным раздражением начал двигаться всё быстрее и быстрее.

Робот не отставал. Он не проявлял никаких признаков усталости. «Интересно, — подумал Бейли, — может, Р.Дэниел намеренно двигается медленнее, чем мог бы». Они подошли к одному из вагонов бесконечной экспресс-дороги, и Бейли вскочил в него с безумной бесшабашностью. Робот с легкостью проделал то же самое. Бейли покраснел, дважды сглотнул и сказал:

— Я останусь с вами здесь, внизу.

— Внизу? — переспросил робот. Он явно не замечал ни шума, ни ритмичного покачивания платформы. — Разве моя информация неверна? Мне говорили, что при определённых обстоятельствах класс С-5 даёт право на сидячее место верхнего яруса.

— Всё правильно. Я могу подняться туда, а вы — нет.

— Почему мне нельзя подняться вместе с вами?

— Для этого нужно обладать классом С-5, Дэниел.

— Мне это известно.

— Но у вас его нет.

Говорить было трудно. Свист врывающегося воздуха на менее защищенном нижнем ярусе был громче, а Бейли по вполне понятным причинам старался не повышать голоса.

— Почему вы думаете, что нет? Я ваш коллега и, значит, должен быть одного с вами класса. Мне дали вот это.

Из внутреннего кармана рубашки он достал абсолютно подлинное на вид удостоверение. В нём значилось:

«Дэниел Оливо, класс С-5». Инициала, имевшего первостепенное значение, естественно, не было.

— Тогда идёмте наверх, — без всякого выражения произнёс Бейли.

На втором ярусе он сел и уставился прямо перед собой, злой на самого себя, да к тому же чувствующий неловкость от присутствия сидящего рядом робота. Он уже дважды сел в лужу: сначала не распознал в Р.Дэниеле робота, потом не сообразил, что Р.Дэниелу для выполнения его задания обязаны были дать класс С-5.

Дело в том, что Бейли вовсе не походил на образ легендарного сыщика из популярных книгофильмов. Он не был идеалом хладнокровия и сообразительности, его способность примеряться к любым обстоятельствам была не безгранична, а о холодной невозмутимости и непроницаемом спокойствии оставалось только мечтать. Бейли никогда и не думал, что должен обладать всеми этими качествами, и никогда не жалел об их отсутствии. Не жалел, пока не встретился с Р.Дэниелом Оливо, потому что тот, по всей видимости, как раз и был воплощением всего этого. А как же иначе? Ведь он — робот.

Бейли начал искать себе оправдание. Он привык к таким роботам, как Р.Сэмми из их отдела. И ожидал встретить существо с кожей из твёрдого блестящего пластика какого-то мертвенно- бледного цвета. Он ожидал увидеть в его глазах застывшее выражение нереального бессмысленного счастья. Думал, что движения его будут отрывистыми и слегка неуверенными.

Ничего подобного в Р.Дэниеле не было.

Бейли отважился искоса взглянуть на робота. В тот же миг Р.Дэниел повернул голову, встретил его взгляд и серьёзно кивнул. Когда он говорил, его губы двигались естественно, а не оставались всё время полуоткрытыми, как у земных роботов. Время от времени можно было даже увидеть, как шевелился кончик языка.

«Как он может оставаться таким спокойным? — подумал Бейли. — Ведь для него всё должно быть совершенно непривычным. Шум, огни, толпы людей!»

Бейли поднялся, проскользнул мимо Р.Дэниела и на ходу бросил:

— Идите за мной!

Они сошли с экспресс-линии и двинулись по замедляющимся полосам.

«Боже праведный, что же я всё-таки скажу Джесси?» — подумал Бейли. При встрече с роботом эта мысль вылетела у него из головы, но теперь, когда местная линия несла их прямо в Нижний Бронкс, она возвращалась с вызывающей слабость настойчивостью.

— Всё это — одно здание, Дэниел: всё, что вы видите, целый Город — это одно здание. В нём живут двадцать миллионов человек. Экспресс-линии движутся непрерывно, день и ночь, со скоростью шестьдесят миль в час. Их общая протяженность составляет двести пятьдесят миль, это не считая местных линий.

«Теперь, — подумал Бейли, — я начну подсчитывать, сколько тонн дрожжевых продуктов Нью-Йорк поглощает в день, и сколько кубических футов воды мы выпиваем, и сколько мегаватт в час вырабатывают наши атомные реакторы».

— Во время инструктажа меня информировали об этом, а также о других фактах подобного рода, — сообщил Р.Дэниел.

«Ну что ж, будем надеяться, что эти факты освещают ситуацию с продовольствием, водой и энергией. Да и к чему стараться удивить робота?» — подумал Бейли.

Они добрались до сто восемьдесят второй Восточной улицы, И до лифта, развозившего жителей этого сектора по домам из стали и бетона, среди которых было и жилище Бейли, оставалось не более двухсот ярдов.

Бейли уже собирался сказать «сюда», когда путь ему преградило скопление людей, собравшихся у ярко освещенной силовой двери одного из многочисленных магазинов, которые полностью занимали нижние этажи этого сектора.

По привычке властным тоном Бейли спросил ближайшего к нему человека:

— Что здесь происходит?

Вытягиваясь на цыпочках, тот бросил:

— Чёрт меня побери, если я знаю. Я только что подошёл.

Кто-то возбужденно пояснил:

— У них там эти вшивые Р’ы. Может, их выбросят сюда. Уж я бы их разобрал по винтикам!

Бейли обеспокоенно взглянул на РДэниела, но, если до его помощника и дошли слова прохожего, внешне он ничем этого не выдал.

Бейли нырнул в толпу:

— Дайте пройти. Дорогу! Полиция!

Люди расступились. За спиной Бейли слышалось:

— …Разобрать их… винтик за винтиком… потихоньку расколоть по швам…

Кто-то засмеялся.

Бейли стало не по себе. Город был верхом совершенства с точки зрения эффективности и целесообразности, но это накладывало определённые обязательства на его обитателей. Они должны были жить в строгом соответствии с заведенным порядком и могли распоряжаться своими жизнями лишь под жёстким научным контролем. Временами стройная система строгих запретов рушилась и страсти вырывались наружу.

Бейли вспомнил Барьерные бунты.

Причины для недовольства роботами, безусловно, существовали. Люди, полжизни проработавшие не покладая рук и в результате деклассификации столкнувшиеся с перспективой прожить остаток жизни на полуголодном пайке, не могли хладнокровно рассуждать о том, что в этом не было вины конкретных роботов. Конкретного робота, по крайней мере, можно было ударить.

Ведь нельзя же было пнуть то, что называлось «правительственной политикой», или ударить какой-нибудь лозунг типа «Повысим производительность за счёт труда роботов!».

Правительство определяло сложившуюся ситуацию как усиливающиеся муки нарождения нового. Оно печально качало своей коллективной головой и уверяло население, что после неизбежного переходного периода для всех наступит новая, лучшая жизнь.

Но движение медиевистов расширялось вместе с нарастанием процесса деклассификации. Люди доходили до отчаяния, и тогда чувство горькой безысходности с легкостью превращалось в жажду разрушения.

Вот и сейчас лишь минуты могли разделять сдерживаемую враждебность толпы от внезапной вспышки кровавой оргии уничтожения.

Бейли отчаянно пробивался к силовой двери.

Глава 3

ПРОИСШЕСТВИЕ В ОБУВНОМ МАГАЗИНЕ

Внутри магазина народу было меньше, чем снаружи. Директор заведения с похвальной предусмотрительностью включил силовую дверь, как только почувствовал неладное, тем самым преградив путь потенциальным нарушителям спокойствия. Правда, зачинщики скандала, оставшиеся внутри магазина, тоже не могли пройти через неё, но это было меньшим злом.

Бейли прошёл сквозь силовую дверь, открыв её с помощью офицерского нейтрализатора, и тут неожиданно обнаружил, что Р.Дэниел всё ещё следует за ним по пятам. Робот держал в руках свой собственный нейтрализатор, меньше и аккуратнее стандартной полицейской модели. Директор магазина тут же подскочил к ним и громким голосом начал объяснять:

— Господа полицейские, мои продавцы были направлены ко мне городской администрацией. Я действую сугубо в рамках своих законных драв.

В глубине магазина стояли, как истуканы, три робота. Возле силовой двери собралось несколько взволнованных женщин.

— Хорошо, — решительно сказал Бейли, — так что же всё-таки здесь происходит? О чём весь этот сыр-бор?

Одна из женщин пронзительно заверещала:

— Я зашла купить туфли. Разве я недостойна, чтобы меня обслуживал приличный продавец? У меня что, не респектабельный вид?

Её одежда, особенно шляпка, были настолько экстравагантны, что последний вопрос звучал более чем риторически. Сердитей румянец, заливший её щеки, проступал сквозь наложенный толстым слоем макияж.

— Если нужно, я сам обслужу её, — начал директор, — но я не в состоянии обслуживать всех. Мои люди в полном порядке. Это подготовленные специалисты. У меня есть их техпаспорта и гарантийные талоны…

— Талоны! — вскричала женщина и, повернувшись к остальным, резко засмеялась. — Вы только послушайте его! Он называет их людьми! С тобой-то всё в порядке? Они не люди. Они ро-бо-ты! — проговорила она, растягивая слоги. — И я скажу тебе, что они делают — вдруг ты не знаешь. Они отнимают у людей работу. Они вкалывают бесплатно. Потому-то правительство и защищает их всегда. А из-за этого семьям приходится жить в бараках и есть бурду из сырых дрожжей. Приличным трудолюбивым семьям. Если бы я была боссом, мы бы живо покончили со всеми этими ро-бо-та-ми. Можете не сомневаться!

Остальные женщины заговорили одновременно, перебивая друг друга, а за силовой дверью нарасталшум не думающей расходиться толпы.

Всем своим существом Бейли ощущал, не мог не ощущать, присутствие стоявшего рядом Р.Дэниела Оливо. Он посмотрел на продавцов. Это были изготовленные на Земле и даже по земным меркам недорогие модели. Просто роботы, владевшие несколькими несложными операциями. Они знали номера всех моделей обуви, их цены и имеющиеся в наличии размеры. Они могли следить за колебаниями ассортимента, возможно, лучше, чем любой человек, поскольку у них не было никаких других забот. Могли рассчитать, какие заказы нужно сделать на следующую неделю, могли снять мерку с ноги клиента.

Сами по себе они были безобидны. В массе — невероятно опасны.

Ещё вчера Бейли не поверил бы, что сможет так глубоко сочувствовать этой женщине. Да что там вчера, два часа назад. Он ощущал близость Р.Дэниела, и ему не давал покоя вопрос: «Сможет ли этот робот заменить рядового сыщика класса С-5»? При мысли об этом он представил себе бараки, ощутил вкус дрожжевой похлебки, вспомнил своего отца.

Его отец был физиком-ядерщиком и по своему классу принадлежал к высшему обществу Города. Как-то на силовой станции произошла авария, и ответственность за неё легла на отца. Его деклассифицировали. Бейли не знал подробностей: это случилось, когда ему шёл второй год.

Но он помнил бараки своего детства; то гнетущее коммунальное существование у самой черты бедности. Он совершенно не помнил своей матери: после случившегося она прожила недолго. А вот отца он помнил хорошо — отупевшего от пьянства, надломленного замкнутого человека, иногда говорившего о прошлом охрипшим прерывающимся голосом. Он умер, так и не восстановленный в своих правах, когда Лайджу было восемь. Маленький Лайдж и две его старшие сестры переехали в детдом одного из секторов. Детский этаж, как его называли. Брат его матери, дядя Борис, сам был слишком беден, чтобы воспрепятствовать этому.

Так что жизнь легче не стала. Непросто было и в школе — без унаследованных от отца привилегий.

И вот теперь он оказался в центре скандала, грозившего перерасти в крупные беспорядки, и вынужден был усмирять простых людей, которые в конечном счёте всего лишь боялись деклассификации — своей и своих родных, а этого боялся и он сам.

— Давайте успокоимся, мадам. Продавцы ведь не сделали вам ничего плохого, — сказал он ровным голосом умолкнувшей женщине.

— Конечно, не сделали. И не сделают, — раздалось сопрано женщины. — Думаете, я позволю, чтобы они прикасались ко мне своими холодными сальными пальцами? Я думала, что здесь со мной будут обращаться как с человеком. Я живой человек и имею право, чтобы меня обслуживали люди. И вообще, у меня дома двое ребятишек. Ждут меня, чтобы идти на ужин. Не могут же они пойти в столовую одни, будто сироты! Мне нужно выйти отсюда.

— Хватит! — Бейли почувствовал, что начинает терять самообладание. — Если бы вы позволили обслужить себя, то уже давно бы ушли отсюда. Вы просто попусту поднимаете шум. Ладно, пусть они вас обслужат, и дело с концом.

— Вот те раз! — На лице женщины отразилось крайнее изумление. — Может, вы думаете, со мной можно обращаться по-свински? Пора бы правительству наконец понять, что на Земле живут не одни только роботы. Я работаю с утра до вечера, и у меня тоже есть права…

Она трещала без умолку.

Бейли почувствовал себя в ловушке. Ситуация выходила из-под контроля. Если даже покупательница и согласится, чтобы её Обслужили, ждущая снаружи толпа была уже настолько возбуждена, что могла решиться на всё, что угодно. С того времени, как сыщики вошли в магазин, толпа удвоилась, и теперь у витрины собралось человек сто.

— Какова обычная процедура в таких случаях? — неожиданно спросил Р.Дэниел Оливо.

Бейли едва не подпрыгнул:

— Прежде всего это не обычный случай.

— Что говорит закон?

— Роботы были назначены сюда в соответствии с установленным порядком. Это подготовленные специалисты. всё сделано в рамках закона.

Они переговаривались шёпотом. Бейли старался напустить на себя властный и грозный вид. Лицо Р.Оливо, как всегда, оставалось бесстрастным.

— В таком случае, — сказал он, — распорядитесь, чтобы эта женщина позволила себя обслужить или покинула помещение.

Уголки рта Бейли скривились в ухмылке:

— Проблема в толпе, а не в женщине. Ничего не поделаешь, придётся вызывать отряд по борьбе с беспорядками.

— Для поддерживания порядка гражданам должно быть достаточно одного представителя закона, — проговорил Р.Дэниел, затем повернул своё широкоскулое лицо к директору магазина: — Откройте силовую дверь, сэр.

Рука Бейли метнулась вперёд, чтобы схватить Р.Дэниела за плечо и развернуть его, но в последнюю секунду он передумал. Если в такой момент представители закона начнут открыто ссориться между собой, всякая надежда на мирное разрешение конфликта будет потеряна.

Директор начал было протестовать, ища поддержку у Бейли, но тот отвёл взгляд в сторону.

Не обращая внимания на протесты, Р.Дэниел повторил:

— Я приказываю вам именем закона.

— Ответственность за ущерб, причиненный товарам и предметам обстановки, будет нести Город, — проскулил директор тоненьким голоском. — Заявляю официально, что, делая это, я подчиняюсь приказу.

Барьер опустился; с радостным ревом собравшиеся у магазина хлынули внутрь. Они предвкушали победу.

Бейли слышал о подобных беспорядках. Он даже как-то стал свидетелем одного из них. На его глазах десятки рук подхватывали роботов и, передавая их тяжелые несопротивляющиеся тела над головами, отправляли их в гущу толпы. Люди набрасывались на свои металлические подобия. В ход шли молотки, силовые ножи, иглопистолеты. В конце концов от несчастных роботов оставались лишь искромсанные куски металла и проволоки. Дорогие позитронные мозги — наисложнейшее создание человеческого разума — кидали из рук в руки, как футбольные мячи, и в мгновение ока превращали в ненужный хлам. Затем дух уничтожения, с такой легкостью и весельем выпущенный на волю, направлял толпу на всё, что только можно было разбить.

Роботы-продавцы, конечно, не могли знать всего этого, но как только толпа хлынула в магазин, они издали визгливый резкий звук и вскинули руки к лицам, как будто повинуясь примитивному инстинкту самосохранения. Женщина, испуганная тем, во что вылилась поднятая ею суматоха, запричитала, с трудом глотая воздух:

— Ой, что теперь будет! Что будет!

Шляпа сдвинулась ей на лицо, и её слова слились в протяжный бессмысленный визг.

— Господин полицейский, остановите их! Остановите их! — завопил директор.

И тут заговорил Р.Дэниел. Без всякого видимого усилия со стороны робота его голос неожиданно оказался на несколько децибелов выше человеческого.

«Ещё бы, — уже в который раз подумал Бейли, — он же не…»

— Всякий, кто сделает ещё хоть один шаг, будет убит.

Кто-то из задних рядов закричал:

— Хватай его!

Но на мгновение все замерли.

Р.Дэниел ловко вскочил на стул, а с него перебрался на транстексовый демонстрационный стенд. Цветное свечение, проникая сквозь щели молекулярно поляризованной пленки, придавало его бесстрастному, холодному лицу какой-то неземной вид.

«Неземной, ещё бы…» — подумал Бейли.

Р.Дэниел, страшный в своем спокойствии, выдержал паузу, во время которой никто из участников этой немой сцены не сдвинулся с места, и твёрдо сказал:

— Вы думаете: «У него в руках нейронная плеть или электровибратор. Если мы все бросимся на него, в худшем случае пострадают один или двое, да и те скоро поправятся. Мы же тем временем сделаем всё, что хотим, и пошлем закон и порядок ко всем космическим чертям». — Его голос не был ни резким, ни сердитым, но в нём чувствовалась сила и уверенность. Он говорил так, будто отдавал приказ и был уверен в его исполнении. — Вы ошибаетесь. У меня в руках бластер, штука очень серьёзная. И я им воспользуюсь, причём целиться поверх голов не собираюсь. Прежде чем вы до меня доберётесь, я многих успею отправить на тот свет. Может быть, большинство. Я не шучу. У меня ведь серьёзный вид, не так ли?

В глубине толпы происходило какое-то движение, но она больше не разрасталась. Если прохожие и останавливались из любопытства, то, поняв, в чём дело, спешили убраться прочь. Передние стояли затаив дыхание и изо всех сил старались не податься вперёд под натиском напиравших сзади.

Внезапно женщина в шляпе нарушила затянувшееся молчание. Разразившись рыданиями, она завопила:

— Он укокошит нас всех! Я ничего не сделала. Выпустите меня отсюда!

Р.Дэниел спрыгнул с демонстрационного стенда и сказал:

— Сейчас я пойду к двери. Всякий, кто дотронется до меня, будет застрелен. Когда я достигну выхода, я буду стрелять в любого, кто ещё не спешит по своим делам, будь то мужчина или женщина. Эта дама…

— Нет-нет! — закричала женщина в шляпе. — Говорю вам, я ничего не сделала. Мне не нужны никакие туфли! Я хочу только домой.

— Эта дама, — продолжал Р.Дэниел, — останется здесь, пока её не обслужат.

Он шагнул вперёд. Толпа молча стояла перед ним. Бейли закрыл глаза. «Я в этом не виноват, — в отчаянии думал он. — Сейчас прольётся кровь, начнётся ужаснейшая заваруха…» Но ведь они сами навязали ему в помощники робота, сами дали роботу равные с ним права.

Нет, это не оправдание. Бейли и сам себе не верил. Он мог остановить Р.Дэниела в самом начале. Позже он в любой момент мог вызвать дежурную машину. А вместо этого он позволил роботу взять на себя ответственность и при этом почувствовал трусливое облегчение. Когда же он признался себе, что в этой ситуации личность Р.Дэниела одержала верх, он внезапно почувствовал к себе отвращение. Робот одержал верх…

Шум не нарастал, не слышно было выкриков и проклятий, не было ни стонов, ни воплей. Бейли открыл глаза.

Толпа расходилась.

Директор магазина постепенно приходил в себя. Он поправлял сбившийся пиджак, приглаживал волосы, бормотал гневные угрозы в адрес тающей толпы.

Прямо у входа послышался вой полицейской сирены. «Как всегда, к шапочному разбору…» — подумал Бейли.

Директор дёрнул его за рукав:

— Давайте обойдёмся без дальнейших неприятностей, инспектор.

— Не беспокойтесь, всё будет в порядке, — пообещал Бейли.

Отделаться от полицейских с дежурной машины не представляло труда. Кто-то вызвал их, сообщив, что на улице собралась толпа. Они не знали никаких подробностей и сами могли убедиться, что улица чиста. Р.Дэниел отошёл в сторону, не проявляя никакого интереса к происходящему, в то время как Бейли давал объяснения людям с дежурной машины, преуменьшая серьёзность происшествия и полностью умалчивая о роли, сыгранной в нём его напарником.

После он оттащил Р.Дэниела в сторону, к одной из сталебетонных колонн здания, и прошипел:

— Слушайте, я вовсе не хочу погреть в этом деле руки за счёт вас.

— Погреть руки? Это одна из ваших земных идиом?

— Я не сообщил о вашем участии в этом происшествии.

— Я не знаю ваших обычаев. В нашем мире принято представлять полный отчет, но, возможно, у вас это не так. Во всяком случае, беспорядки предотвращены, а это самое главное, разве нет?

— А разве да? Теперь послушайте, что я вам скажу. — Вынужденный говорить шёпотом, Бейли тем не менее старался придать своим словам как можно больше убедительности. — Никогда больше этого не делайте.

— Никогда больше не настаивать на соблюдении закона? Если я не должен делать этого, то в чём же тогда моя задача?

— Никогда больше не угрожайте человеку бластером.

— Элайдж, я бы не выстрелил ни при каких обстоятельствах, и вы это прекрасно знаете. Я не способен причинить вред человеческому существу. Однако, как видите, мне не пришлось стрелять. И я был уверен, что не придётся.

— Вам просто здорово повезло, что не пришлось стрелять. Не испытывайте больше судьбу. Я бы тоже мог отколоть такой номер.

— Отколоть номер? Что это значит?

— Неважно. Главное, поймите суть того, что я вам говорю. Я и сам мог бы угрожать толпе бластером. Он у меня всегда под рукой. Но я не имею права играть в эти игры, так же, как и вы. Безопаснее было бы вызвать на место происшествия дежурные полицейские машины, чем геройствовать в одиночку.

Р.Дэниел обдумал сказанное и покачал головой:

— Мне кажется, вы ошибаетесь, коллега Элайдж. Данная мне инструкция, касающаяся характеристики человеческих качеств землян, включает информацию о том, что, в отличие от людей Внешних Миров, землян с детства приучают подчиняться власти. Очевидно, это результат вашего образа жизни. Одного человека, твёрдо представляющего власть, было совершенно достаточно, что я и доказал. А ваше требование вызвать полицейскую машину на самом деле было лишь выражением почти инстинктивного желания, чтобы власти более высокого уровня сняли ответственность с ваших плеч. Должен признаться, в нашем мире моему поступку не было бы оправдания.

Вытянутое лицо Бейли покраснело от гнева.

— Если бы они догадались, что вы — робот…

— Я был уверен, что не догадаются.

— Как бы там ни было, помните, что вы — робот. Не больше чем робот. Просто робот, подобный тем продавцам в обувном магазине.

— Но это ведь очевидно.

— И в вас нет ничего человеческого.

Бейли никак не мог справиться со своей злостью.

Казалось, Р.Дэниел задумался над последними словами Бейли.

— Возможно, разделение на людей и роботов не столь существенно. Важнее, обладает объект разумом или нет.

Бейли взглянул на часы, с трудом различив циферблат. Он опаздывал уже на час с четвертью. При мысли о том, что Р.Дэниел выиграл первый раунд, в то время как сам он оказался беспомощным статистом, у него пересохло в горле.

Он подумал о Винсе Барретте, юноше, которого заменил Р.Сэмми. И о себе, Элайдже Бейли, которого мог заменить Р.Дэниел. Его отца, по крайней мере, вышвырнули с работы из-за аварии, причинившей большой ущерб, погубившей множество людей. Может быть, он действительно был виноват. Бейли не знал точно. Что, если отца отстранили от занимаемой должности, чтобы освободить место для физика-робота? Лишь из-за этого, без всякой другой причины. И он ничего не мог поделать…

— Ладно, идёмте, — резко сказал Бейли. — Я должен привести вас к себе.

— Понимаете, нельзя проводить какие бы то ни было различия, основываясь на менее весомых критериях, чем факт обладания разу…

— Всё. Хватит об этом. Нас ждет Джесси, — повысил голос Бейли. Он направлялся к ближайшей внутрисекторной переговорной трубке. — Мне лучше позвонить ей, предупредить, что мы поднимаемся.

— Джесси?

— Да, моей жене.

«О боже, в хорошем же настроении я собираюсь предстать перед Джесси», — подумал Бейли.

Глава 4

ЗНАКОМСТВО С СЕМЬЕЙ СЫЩИКА

Сначала Лайдж Бейли обратил внимание на Джесси только из-за её имени. Он познакомился с ней на рождественском вечере, устроенном их сектором, возле чаши с пуншем. Он только что закончил учебу, только что получил назначение на работу в городскую администрацию, только что переехал в этот сектор. Жил он в одном из холостяцких отсеков общей комнаты 122-А. Довольно неплохом для холостяка.

Она разливала пунш.

— Я Джесси. Джесси Наводны. Я вас раньше не встречала.

— Бейли, — отозвался он. — Элайдж Бейли. Можно просто Лайдж. Я недавно приехал в этот сектор.

Он взял свой бокал пунша и невольно улыбнулся. Её жизнерадостность и приветливость пришлись ему по душе, и он остался с ней рядом. Бейли был новичком, а новички на таких вечерах всегда чувствуют себя одиноко среди незнакомых людей, стоящих вокруг обособленными группками. Он надеялся, что сумеет преодолеть свою скованность позже, когда чаша с пуншем опустеет. А пока он задумчиво потягивал свой пунш и наблюдал, как народ веселился.

— Я помогала готовить пунш, — прервал его мысли голос девушки. — Могу гарантировать его качество. Хотите ещё?

Бейли увидел, что его маленький бокал пуст. Он улыбнулся и сказал:

— Да.

Овальное лицо девушки можно было бы назвать красивым, если б не крупноватый нос. Светло-каштановые волосы множеством колечек спадали ей на лоб. На ней было скромное платьице. И выглядела она довольно-таки мило…

Следующую порцию пунша они уже пили вместе, и ему стало лучше.

— Джесси… — произнёс Бейли, смакуя каждый звук её имени. Красиво звучит. — Вы не против, если я буду вас так называть?

— Конечно, нет. Если хотите. А вы знаете, от какого имени оно образуется?

— Джессика?

— Ни за что не догадаетесь.

— Больше ничего не приходит на ум.

Она засмеялась и игриво сказала:

— Моё полное имя — Джезебел.

Вот тогда-то в нём и вспыхнул интерес к ней. Он опустил свой бокал и недоверчиво воскликнул:

— Не может быть!

— Честное слово. Я не шучу. Это моё настоящее имя. Джезебел. Оно стоит во всех моих документах. Моим родителям нравилось, как оно звучит.

Она прямо-таки гордилась своим именем, хотя во всём мире трудно было найти менее подходящую Джезебел.

— Я уже сказал, что моё полное имя Элайдж, — многозначительно произнёс Бейли. — Наверняка вам известна одна библейская история.

Его слова не произвели на неё никакого впечатления.

— Элайдж был злейшим врагом Джезебел, — пояснил он.

— Серьёзно?

— Ну конечно же. Только в Библии Элайдж — это Илия, а Джезебел — Иезавель.

— Да? А я не знала. Слушайте, как это забавно! Надеюсь, это не значит, что вы должны стать моим врагом в реальной жизни.

Об этом не могло быть и речи с самого начала. Сперва именно благодаря совпадению имен она стала для него больше чем просто приятной девушкой, разливающей пунш. А затем он обнаружил, что она и весёлая, и отзывчивая и, в конце концов, даже хорошенькая. Особенно ему нравился её оптимизм. Его скептический взгляд на жизнь нуждался в противоядии.

А Джесси, по-видимому, вовсе не смущало мрачное выражение его вытянутого лица.

— О господи, — говорила она, — ну и что с того, если у тебя действительно вечно кислая физиономия? Я знаю, что ты в душе совсем другой, и вообще мне кажется, что, если бы у тебя всегда рот был до ушей, как у меня, мы просто лопнули бы, сойдясь вместе. Оставайся таким, какой ты есть, и не давай мне витать в облаках.

А она, в свою очередь, помогала Лайджу Бейли держаться на плаву. Он подал заявление на небольшую квартиру для новобрачных и получил ордер, вступавший в силу с момента регистрации брака. Он показал его своей возлюбленной со словами:

— Джесси, сделай, пожалуйста, так, чтобы я мог выехать из общежития. Мне там не нравится.

Возможно, это было не самое романтичное предложение в мире, но Джесси оно понравилось.

Бейли помнил лишь один случай, когда привычная весёлость Джесси изменила ей, и это опять же было связано с её именем. Произошло это на первом году их совместной жизни, когда у них ещё не было ребёнка. Точнее, как раз в тот месяц, когда Джесси забеременела. (Их коэффициент умственного развития, статус генетической ценности и занимаемая Бейли должность давали им право на двух детей, причём первый мог появиться на свет на первом году супружества.)

«Может быть, — думал Бейли, мысленно возвращаясь к событиям тех дней, — её необычная раздражительность и объяснялась тем, что она ждала Бентли».

У неё портилось настроение из-за того, что он часто задерживался на работе. Как-то она пожаловалась:

— Мне уже неудобно каждый вечер появляться в столовой одной.

Бейли устал и был не в духе.

— А что здесь неудобного? Ты можешь познакомиться там с каким-нибудь привлекательным одиноким мужчиной.

Естественно, она тут же вспыхнула как спичка:

— Думаете, я ни на кого не смогу произвести впечатление, Лайдж Бейли?

Может быть, это произошло просто оттого, что он устал; может быть, потому, что Джулиус Эндерби, его однокашник, обошёл его ещё на одну ступеньку по служебной лестнице. А может, это случилось просто из-за того, что ему надоело её вечное стремление соответствовать своему имени, хотя никакого сходства с библейской тезкой у неё не было, да и не могло быть.

Так или иначе, он ответил колкостью:

— Полагаю, сможешь, только не думаю, что ты станешь это делать. Жаль, что ты не в силах забыть своё имя и быть самой собой.

— Какой захочу, такой и буду.

— Старания быть Джезебел ни к чему хорошему тебя не приведут. Если хочешь знать правду, это имя значит совсем не то, что ты думаешь. Библейская Джезебел, по свидетельствам о её жизни, была верной и заботливой женой. Насколько известно, у неё не было любовников; она никогда не устраивала шумных оргий и строго блюла свою мораль.

Джесси сердито посмотрела на него.

— Неправда. О ней говорят «нарумяненная Иезавель». Я знаю, что это значит.

— Может быть, ты и думаешь, что знаешь, но вот послушай. После того, как муж Иезавели, царь Ахав, умер, на престол взошёл её сын Иорам. Один из военачальников его армии, Ииуй, восстал против него и убил его. Затем отправился в Изрель, где жила старая царица-мать Иезавель. Она узнала о его приближении и поняла, что у него могла быть только одна цель — убить её. Гордая и мужественная, она нарумянила своё лицо и оделась в свои лучшие одежды, чтобы встретить убийцу сына, как подобает величественной и непреклонной царице. Он приказал выбросить её из окна дворца и растоптать. По моим понятиям, она достойно встретила свою смерть. Вот что подразумевают люди, когда говорят о «нарумяненной Джезебел», знают они эту историю или нет.

На следующий вечер Джесси негромко сказала:

— Я читала Библию, Лайдж.

— Что? — В первый момент Бейли никак не мог сообразить, о чём идёт речь.

— Те места, где говорится о Джезебел.

— А! Джесси, прости, если я тебя обидел. Я вёл себя как мальчишка.

— Нет, нет, — она холодно сбросила его руку со своей талии и опустилась на краешек дивана подальше от него. — Всегда хорошо знать правду. Не хочется попадать в дурацкое положение из- за того, что чего-то не знаешь. Вот я и прочла о ней. всё-таки она была порочной женщиной, Лайдж.

— Ну, то писали её недруги. Её мнения о себе мы не знаем.

— Она убивала всех пророков господа, которые только попадали в её руки.

— Опять же это говорят её враги. — Бейли порылся в кармане в поисках жевательной резинки. (Позже он бросил привычку жевать, потому что Джесси сказала, что с его длинным лицом и печальными карими глазами это делает его похожим на старую корову, у которой застрял в горле пучок травы, и она не может проглотить его, но и не хочет выплюнуть.) — А если ты хочешь разобраться в её поступках, я мог бы привести кое-какие доводы и в её пользу. Она ценила религию своих предков, живших на той земле задолго до прихода иудеев. У иудеев же был свой бог, и, больше того, они считали, что, кроме него, других богов нет. Они не довольствовались тем, что сами ему поклонялись. Они хотели, чтобы все вокруг поклонялись только ему.

Джезебел была консервативной по натуре. Она оставалась верна старой вере и не желала принимать новую. В конце концов, если в новой вере было больше нравственного содержания, то старая доставляла больше эмоционального удовлетворения. Тот факт, что она убивала священников, просто характеризует её как дитя своего времени. В те дни это был обычный метод обращения в свою веру. Если ты читала «Третью книгу царств», то должна помнить, что Илия (на сей раз мой тезка) устроил соревнование с восемьюстами пятьюдесятью пророками Ваала, чтобы определить, чьи молитвы будут услышаны и чей бог ниспошлет огонь с небес. Илия одержал победу и тут же приказал толпе убить восемьсот пятьдесят ваалитов. И народ ему повиновался.

Джесси закусила губу.

— А как насчёт виноградника Навуфея, Лайдж? Жил себе этот Навуфей, никого не трогал. Единственная его вина была в том, что он отказался продать царю свой виноградник. Тогда Джезебел устроила так, чтобы люди лжесвидетельствовали против него. Они показали, что Навуфей богохульствовал или что-то в этом роде.

— Его обвинили в том, что он «хулил бога и царя», — подсказал Бейли.

— Да. И его казнили, а после конфисковали его имущество.

— Они поступили несправедливо. Конечно, в наше время, да даже и в среднюю эпоху с Навуфеем обошлись бы не так сурово. Если бы его собственность понадобилась городу, решением суда ему приказали бы убраться, а в случае необходимости выдворили бы насильно, заплатив при этом справедливую, с их точки зрения, сумму в качестве возмещения убытков. У царя Ахава не было такого выхода. И всё же решение Джезебел было несправедливым. Единственным оправданием ей может служить то, что Ахав так горевал из-за виноградника, что даже заболел, а она считала, что её любовь к мужу важнее благосостояния Навуфея. Я ещё раз говорю тебе, она была воплощением верной же…

Джесси отпрянула в сторону. Лицо её пылало от гнева.

— Ты низкий, злой человек!

Он посмотрел на неё в полном недоумении:

— Что я такого сделал? Что с тобой?

Она выскочила из квартиры, не удостоив его ответом, и провела весь вечер и полночи на этажах субэфирного видео, где нетерпеливо переходила с сеанса на сеанс, израсходовав свою двухмесячную квоту, а заодно и квоту мужа.

Когда она вернулась домой, Бейли всё ещё не спал, но ей уже нечего было сказать ему.

Позже, гораздо позже Бейли пришла мысль, что он вдребезги разбил очень важную часть жизни Джесси. Её имя значило для неё что-то интригующе порочное. Оно было восхитительным противовесом для её чопорного, слишком уж приличного прошлого. Оно вносило в её пресную правильную жизнь привкус безнравственности. И Джесси это обожала.

Но всё это рухнуло. Она никогда больше не упоминала своего полного имени ни при Лайдже, ни при своих друзьях, и, как казалось Бейли, она избегала его даже в собственных мыслях. Она стала просто Джесси и начала подписываться этим именем.

Прошло несколько дней, и она снова начала разговаривать с мужем, а примерно через неделю их прежние отношения полностью восстановились. С тех пор они ссорились ещё не раз, но так серьёзно — никогда.

Лишь однажды их разговор коснулся её имени, да и то косвенно. Джесси была на восьмом месяце. Она ушла из столовой А-23,где работала помощником диетолога. У неё появилось непривычно много свободного времени, которое она проводила в размышлениях и приготовлениях к рождению ребёнка.

Однажды вечером она спросила:

— Что ты думаешь насчёт Бентли?

— Извини, дорогая, о чём ты?

Бейли оторвался от стопки бумаг, которую притащил с работы. (Хочешь не хочешь, приходилось брать сверхурочную работу, поскольку вскоре должен был появиться на свет лишний рот. Джесси не работала, а его собственные шансы на продвижение по службе были, как и прежде, не очень-то велики.)

— Я говорю, если родится мальчик. Как ты насчёт того, чтобы назвать его Бентли?

Бейли скептически скривил губы.

— Бентли Бейли? Тебе не кажется, что имя и фамилия слишком похожи?

— Не знаю. Мне кажется, в них есть какая-то ритмичность. К тому же, когда малыш вырастет, он всегда сможет выбрать себе второе имя по своему вкусу.

— Ну что ж. Я не против.

— Ты уверен? То есть… Может, ты хотел назвать его Элайджем?

— И прибавлять «младший»? По-моему, это не очень удачная мысль. Он сможет назвать Элайджем своего сына, если захочет.

— Я бы только хотела уточнить… — начала Джесси и замялась.

Помедлив, он поднял голову:

— Что уточнить?

Джесси старательно избегала его взгляда, но голос её прозвучал довольно уверенно:

— Бентли ведь не библейское имя, верно?

— Нет, — ответил Бейли. — В этом я совершенно уверен.

— Ну вот и хорошо. Хватит с меня библейских имен.

И это было единственным напоминанием об их размолвке вплоть до того самого дня, когда Элайдж Бейли вместе с роботом Дэниелом Оливо возвращался домой, где его ждала жена, с которой он прожил больше восемнадцати лет, и сын Бентли (второе имя всё ещё не выбрали), которому шёл семнадцатый год.

Бейли остановился перед большой двойной дверью, на которой светилась крупная надпись: «Туалетный блок — мужчины». Ниже буквами поменьше было написано: «Подсекторы 1А — 1Е». Ещё ниже, прямо над замочной скважиной находилось объявление, выполненное ещё более мелким шрифтом: «В случае утери ключа немедленно звонить 27-101-51».

Какой-то мужчина обогнал их, вставил алюминиевый штырь в замочную скважину и скрылся за дверью, даже не подумав придержать её для Бейли. Поступи он иначе, Бейли воспринял бы это как серьёзное оскорбление. Так уж повелось, что мужчины игнорировали присутствие друг друга как внутри туалетного блока, так и в непосредственной близости от него.

Бейли вспомнил один из наиболее интересных секретов, которыми поделилась с ним Джесси. Оказывается, в женских туалетных блоках дело обстояло совсем по-другому.

Нередко от неё можно было услышать: «Встретились в туалетной с Джозефиной Грили. Она сказала…»

Когда Бейли получили разрешение на подключение небольшой умывальной раковины в своей спальне, общественная жизнь Джесси сильно пострадала. В этом состояла оборотная сторона тех благ, которыми они пользовались, продвинувшись по социальной лестнице.

Борясь со своим смущением, Бейли сказал:

— Дэниел, подождите меня здесь, пожалуйста.

— Вы собираетесь мыться? — поинтересовался робот.

Поёжившись, Бейли подумал: «Чёртов робот! Уж если они напичкали его сведениями о нашей стальной норе, могли бы научить его и манерам. Если он ляпнет подобное кому-нибудь ещё, отвечать придётся мне».

— Я приму душ. По вечерам здесь бывает много народу. Теряешь много времени. А если я сделаю это сейчас, в нашем распоряжении будет целый вечер.

Лицо Р.Дэниела по-прежнему оставалось невозмутимым.

— Ждать за дверью — это один из ваших обычаев?

Бейли смутился ещё больше.

— Зачем вам туда заходить без… без всякой надобности?

— О, я вас понял. Да, конечно… И тем не менее, Элайдж, руки у меня тоже пачкаются, я бы хотел помыть их.

Он протянул руки и показал Бейли свои ладони. Они были розовыми, пухлыми, со всеми надлежащими линиями. Они несли на себе отпечаток тончайшей, тщательно выполненной работы и по человеческим меркам были совершенно чистыми.

— Знаете, у нас в квартире есть раковина, — сообщил Бейли как бы между прочим. Снобизм всё равно не дойдёт до робота.

— Спасибо за любезность. Однако я думаю, будет лучше, если я помою руки здесь. Раз уж мне предстоит жить с вами, землянами, я должен усвоить как можно больше ваших обычаев.

— Ну, тогда входите.

Яркий, весёлый интерьер туалетного блока резко отличался от делового утилитаризма большей части Города, но в этот раз Бейли было не до интерьеров.

— Это займет около получаса. Подождите меня, — шёпотом сказал Бейли и ушёл. Затем вернулся и посоветовал: — Знаете что, ни с кем не говорите и никого не разглядывайте. Ни слова, ни взгляда. Здесь так принято.

Он поспешно оглянулся по сторонам, чтобы удостовериться, что его собственные коротенькие наставления никем не были услышаны и что никто не провожает их изумленным взглядом.

К счастью, вестибюль был пуст, да и, в конце концов, это был всего лишь вестибюль.

Сразу почувствовав себя неуютно, Бейли засеменил вперёд, мимо общих душевых к личным кабинкам. Уже пять лет прошло с тех пор, как он получил право пользоваться этой роскошью — личной кабинкой, достаточно большой, чтобы вместить душ, небольшой стиральный агрегат и другие необходимые вещи. В ней был даже проектор, который можно было настроить на новые фильмы.

— Дом вне дома, — шутил он, когда только получил её.

Но теперь Бейли почему-то всё чаще спрашивал себя, как бы он перенес возвращение к спартанским условиям общих душевых, если бы у него вдруг отняли привилегию пользоваться отдельной кабинкой.

Нажатием кнопки он включил стиральный агрегат, и гладкое окошечко счётчика загорелось.

Тщательно вымытый, одетый в чистое белье и свежую рубашку и вообще чувствуя себя намного увереннее, Бейли вернулся к терпеливо ожидавшему его Р.Дэниелу. Когда они отошли на приличное расстояние от входа в туалетный блок и могли спокойно говорить, Бейли спросил:

— Всё в порядке?

— Абсолютно, Элайдж.

…Джесси встретила их в дверях, робко улыбаясь. Бейли чмокнул её в щеку и пробормотал:

— Джесси, это мой новый напарник, Дэниел Оливо.

Джесси протянула руку, Р.Дэниел подержал её в своей и отпустил.

Она повернулась к мужу, затем, несмело взглянув на Р.Дэниела, сказала:

— Садитесь, пожалуйста, мистер Оливо. Мне нужно обсудить с мужем кое-какие семейные дела. Это займет не больше минуты. Надеюсь, вы не возражаете?

Она потянула Бейли за рукав, и они перешли в другую комнату. Там она быстро зашептала:

— С тобой всё в порядке? Ты не ранен, нет? Я так разволновалась, когда услышала сообщение по радио.

— Какое сообщение?

— Около часа назад. Передавали о беспорядках в обувном магазине. Сказали, что их предотвратили двое сыщиков. Я знала, что ты идешь домой вместе со своим напарником, а это произошло как раз в нашем подсекторе и как раз в то время, когда ты шёл домой, и я подумала, что, может быть, с толпой было не так легко справиться, как передавали, и тебя…

— Джесси, прошу тебя, перестань. Ты же видишь, я цел и невредим.

Джесси с трудом взяла себя в руки и неуверенно спросила:

— Твой напарник не из твоего отделения, да?

— Нет, — голос Бейли дрогнул. — Он… совершенно из другого ведомства.

— Как мне с ним себя вести?

— Как с любым другим. Он мой напарник, вот и всё.

Он произнёс это так неубедительно, что Джесси сразу почувствовала неладное.

— Здесь что-то не так?

— Нет, всё в порядке. Ладно, надо идти в гостиную, а то неудобно.

Неожиданно Лайдж Бейли почувствовал, что его квартира не так уж комфортабельна. С ним это было впервые. Вообще-то он всегда ею гордился. Она состояла из трёх комнат, довольно просторных — гостиная, например, была размером пятнадцать на восемнадцать. В каждой из комнат был встроенный шкаф. Рядом с квартирой проходил вентиляционный канал. Иногда от него исходило негромкое урчание, зато он гарантировал первоклассное регулирование температуры и поступление хорошо кондиционированного воздуха. К тому же располагалась квартира не слишком далеко от обоих туалетных блоков, это было очень удобно.

Но существо из другого мира, сидевшее сейчас у него в гостиной, неожиданно заставило его испытать чувство неуверенности: квартира стала казаться тесной и неуютной.

— Лайдж, вы с мистером Оливо ужинали? — спросила Джесси нарочито бодрым голосом.

— Забыл тебя предупредить, Дэниел не будет с нами питаться. А я бы чего-нибудь поел, — быстро откликнулся Бейли.

Слова мужа нисколько не удивили Джесси. При нынешнем жёстком контроле за распределением продуктов и небывалом снижении норм их выдачи отказываться от угощения хозяев стало хорошим тоном.

— Надеюсь, мистер Оливо, вы не возражаете, если мы поужинаем. Обычно мы с Лайджем и Бентли ходим в общественную столовую. Это гораздо удобнее, и, знаете, там больший выбор блюд, да и порции больше, честно говоря. Кроме того, у нас с Лайджем есть разрешение трижды в неделю питаться дома (Лайдж на хорошем счету в своем департаменте, поэтому у нас очень неплохой статус), и я подумала, что ради такого случая, если бы вы захотели присоединиться к нам, мы могли бы устроить небольшой праздник, хотя, знаете ли, я лично считаю, что люди, злоупотребляющие своими личными привилегиями, в каком-то смысле антиобщественны.

Р.Дэниел слушал очень терпеливо и внимательно. Незаметно от него Бейли дал Джесси знак замолчать и вслух напомнил:

— Я голоден, дорогая.

— Я не нарушу ваших традиций, миссис Бейли, если буду обращаться к вам по имени?

— Нет, конечно же, нет. — Джесси откинула встроенный в стену стол и подключила разогреватель блюд к розетке, располагающейся в центре крышки стола. — Отбросьте всякие формальности и называйте меня просто Джесси, э-э, Дэниел.

Она кокетливо хихикнула.

Бейли пришёл в ярость. Ситуация становилась всё более неловкой. Джесси явно принимала Р.Дэниела за человека. Будет чем похвастаться, о чём поболтать в туалетном блоке. Надо признать, черты его застывшего лица были по-своему привлекательны, и Джесси льстило его внимание. Это и дурак мог заметить.

«Интересно, — подумал Бейли, — какое впечатление производит Джесси на Р.Дэниела?» За восемнадцать лет она мало изменилась, по крайней мере, так казалось Лайджу Бейли. Конечно, она пополнела, и её фигура утратила былую гибкость. Возле уголков рта появились складки, а щеки слегка отяжелели. Прическа стала более строгой, и волосы блестели уже не так, как прежде.

«Впрочем, — хмуро думал Бейли, — всё это ерунда». На Внешних Мирах женщины были так же подтянуты и величественны, как и мужчины. По крайней мере, такими их показывали в книгофильмах. Должно быть, именно к такому типу женщин привык Р.Дэниел.

Но робота, казалось, нисколько не смущали ни слова Джесси, ни её внешность, ни то, что она стала называть его по имени. Он спросил:

— Вы уверены, что мне можно вас так называть? Джесси — это уменьшительное имя. Вероятно, так вас зовут только близкие и друзья, а мне следовало бы называть вас полным именем.

Джесси, которая в этот момент разрывала упаковку вечернего пайка, опустила голову и ещё усерднее занялась своей работой.

— Зовите меня просто Джесси, — сухо ответила она. — Меня все так зовут. Другого имени у меня нет.

— Очень хорошо, Джесси.

Открылась дверь, и в комнату осторожно вошёл подросток. Его глаза сразу же остановились на Р.Дэниеле.

— Пап? — неуверенно произнёс мальчик.

— Это мой сын Бентли, — негромко представил его Бейли. — А это мистер Оливо, Бен.

— Твой коллега, да, пап? Здравствуйте, мистер Оливо. — Глаза Бена широко раскрылись и заблестели. — Скажи, папа, что там произошло в обувном магазине? В новостях сообщили…

— Сейчас никаких вопросов, Бен, — резко перебил его Бейли.

У Бентли вытянулось лицо от огорчения, он посмотрел в сторону матери, которая указала ему на стул.

— Ты сделал то, что я тебе велела, Бентли? — спросила Джесси, когда он сел.

Её руки ласково пробежали по волосам сына. Он был таким же черноволосым, как Бейли, и ростом, видимо, тоже пошёл в отца. Но во всём остальном он походил на мать. У Бентли было овальное лицо Джесси, её светло-карие глаза, её беззаботный взгляд на жизнь.

— Конечно, мама, — ответил Бентли и подался немного вперёд, чтобы заглянуть в двойное блюдо, из которого уже поднимался пряный пар. — Что у нас на ужин? Неужели опять зимотелятина? А, мам?

— Чем тебе не нравится зимотелятина? — Джесси поджала губы. — Будь добр есть то, что тебе дают, и без комментариев.

Было ясно, что на ужин у них действительно зимотелятина.

Бейли занял своё место за столом. Он и сам бы предпочел что-нибудь вместо зимотелятины с её острым запахом и характерным привкусом, надолго сохраняющимся после неё во рту. Но однажды у них с Джесси уже был разговор на эту тему.

— Ну, я просто не могу, Лайдж, — сказала она как-то. — Я провожу здесь, на этих этажах, целый день и не хочу наживать себе врагов. Здесь прекрасно знают, что я работала помощником диетолога, и, если буду каждую неделю проходить с куском мяса или с цыпленком по этажу, где почти ни у кого нет права питаться дома даже по воскресеньям, подумают, что я злоупотребляю своими знакомствами на кухне. Пойдут разговоры, догадки, сплетни, так что я не смогу и носа высунуть из квартиры, не то что спокойно пройти в туалетный блок. И потом, зимотелятина и протоовощи действительно очень полезны. Это хорошо сбалансированная, экологически чистая пища, и, между прочим, в них полно витаминов, минеральных солей и вообще всего, что нужно человеку. А цыплят мы сколько угодно можем есть в столовой по вторникам.

Бейли легко уступил. Джесси была права: когда живёшь среди людей, самое главное — свести до минимума трения с ними. Убедить Бентли было труднее. На сей раз он воскликнул:

— Мама, а почему бы мне не воспользоваться талоном папы и не поесть в столовой одному? Это займет столько же времени.

Джесси раздраженно покачала головой:

— Ты меня удивляешь, Бентли. Что скажут люди, если увидят тебя в столовой одного? Как будто тебе плохо дома!

— Это никого не касается.

— Не перечь матери, Бентли, — с трудом сдерживаясь, прервал его Бейли.

Бентли уныло пожал плечами.

Неожиданно с другого конца комнаты раздался голос Р.Дэниела:

— Можно мне просмотреть эти книгофильмы, пока вы ужинаете?

— Да, конечно, — сказал Бентли, выскользнув из-за стола. Лицо его мгновенно озарилось интересом. — Это мои книгофильмы. Я взял их в библиотеке по специальному разрешению школы. Я принесу вам мой проектор. Он очень хороший, папа подарил мне его в прошлом году на день рождения. — Он принес Р.Дэниелу аппарат и спросил: — Вы интересуетесь роботами, мистер Оливо?

У Бейли из рук выпала ложка, и он нагнулся за ней.

— Да, Бентли, — ответил Р.Дэниел, — очень.

— Тогда вам понравятся вот эти книгофильмы. Они все о роботах. В школе мне дали задание написать о них сочинение, вот я и пытаюсь во всём разобраться. Тема довольно сложная, — добавил он важно. — Лично я против роботов.

— Бентли, сядь на место, — не выдержал Бейли, — и не надоедай мистеру Оливо.

— Он не мешает мне, Элайдж. Я с удовольствием обсудил бы с тобой эту проблему, Бентли, как-нибудь в другой раз. Сегодня мы с твоим отцом будем очень заняты.

— Спасибо, мистер Оливо.

Бентли сел за стол и, с неприязнью посмотрев в сторону матери, отломил вилкой кусочек рыхлой розовой зимотелятины. Бейли подумал: «Сегодня будем очень заняты…»

И тут с ослепляющей ясностью он вспомнил о своем задании. Он представил лежащего в Космотауне мертвого космонита и осознал, что в течение нескольких часов был настолько поглощен своими собственными проблемами, что совершенно забыл о беспощадной реальности убийства.

Глава 5

АНАЛИЗ УБИЙСТВА

Джесси подошла попрощаться с ними. На ней была вечерняя шляпка и жакет из кератоткани.

— Надеюсь, вы меня извините, мистер Оливо. Я знаю, что вам с Лайджем нужно многое обсудить.

Она открыла дверь и подтолкнула сына вперёд.

— Когда ты вернешься, Джесси? — спросил Бейли.

Джессипомедлила:

— А когда мне лучше прийти?

— Ну, совсем необязательно уходить на всю ночь. Может, вернешься в своё обычное время? Где-то около двенадцати?

Он вопросительно посмотрел на Р.Дэниела.

Тот кивнул:

— Сожалею, что приходится выгонять вас из собственного дома.

— Не беспокойтесь об этом, мистер Оливо. Я всегда провожу этот вечер с подругами. Пошли, Бен.

Сладить с подростком было непросто.

— А мне-то зачем уходить? Я не собираюсь им мешать. В самом деле!

— Делай, что тебе говорят.

— Ну, тогда почему мне нельзя пойти с тобой в субэфирник?

— Потому что я иду с подругами, а у тебя есть другие…

Дверь за ними захлопнулась.

И вот настал тот момент, который Бейли всё время старался оттянуть. Сначала он говорил себе: «Перво-наперво встретим робота и посмотрим, что он собой представляет». Потом думал: «Надо привести его домой». А затем: «Сначала поедим».

Но теперь все уловки были позади. Дальше откладывать было некуда. Он наконец вплотную приблизился к вопросу об убийстве, о межзвёздных отношениях, о возможном повышении в звании, о возможном провале. Но даже начать разговор он не мог, иначе как обратившись за помощью к роботу. Пальцы его бесцельно барабанили по столу, который ещё не убрали обратно в нишу.

— Мы можем быть уверены, что нас здесь не подслушивают? — спросил Р.Дэниел.

Бейли посмотрел на него с удивлением:

— Никто не станет слушать разговоры в чужой квартире.

— У вас не принято подслушивать?

— Это никому и в голову не придёт, Дэниел. С тем же успехом вы могли бы предположить, что кто-нибудь… не знаю… что кто-нибудь станет заглядывать в вашу тарелку, когда вы едите.

— Или что кто-нибудь совершит убийство?

— Что?

— Убивать ведь тоже не в ваших обычаях, не так ли, Элайдж?

Бейли почувствовал, что начинает злиться:

— Послушайте, если вы хотите со мной сотрудничать, перестаньте подражать космонитам с их высокомерием. Вам это не идёт, Р.Дэниел.

Он не устоял против желания подчеркнуть «Р».

— Извините, если я вас обидел, Элайдж. Я лишь хотел показать, что если человеческие существа способны, явно пренебрегая обычаем, совершить убийство, то они могут нарушить обычай и для меньшего зла, такого, как подслушивание.

— Квартира достаточно хорошо изолирована, — сказал Бейли, всё ещё хмурясь. — Вы ведь не слышали никаких звуков из соседних квартир? Ну и соседи нас не услышат. И потом, откуда кому знать, что мы собираемся здесь обсуждать?

— Давайте не будем недооценивать противника.

— Давайте лучше перейдём к делу, — пожал плечами Бейли. — У меня информации мало, так что я без труда могу выложить все свои карты. Мне известно, что некто, по имени Родж Наменну Сартон, гражданин планеты Аврора, проживавший в Космотауне, был убит неизвестным или неизвестными. Насколько я понимаю, у космонитов сложилось мнение, что это событие не случайно. Я прав?

— Вы абсолютно правы, Элайдж.

— Они связывают его с недавними попытками саботировать проект создания на Земле единого робото-человеческого общества по модели Внешних Миров, спонсором которого являются космониты, и предполагают, что убийство было подготовлено хорошо организованной террористической группой.

— Да.

— Хорошо. Тогда начнем с того, является ли это предположение космонитов действительно верным? Почему убийство не могло быть делом рук какого-нибудь фанатика-одиночки? На Земле многие недовольны роботами, но нет ни одной партии, пропагандирующей такого рода насилие.

— В открытую, возможно, нет.

— Даже у тайной организации, поставившей себе целью разрушение роботов и производящих их фабрик, хватило бы здравого смысла, чтобы понять: самое худшее, что они могут сделать, — это убить космонита. Гораздо логичнее предположить, что здесь действовал человек с расстроенной психикой.

— Думаю, что факты свидетельствуют против версии о фанатике, — сказал Р.Дэниел, внимательно выслушав Бейли. — Уж очень тщательно была выбрана жертва и время убийства. Такое под силу лишь хорошо организованной группе, способной разработать детальный план операции.

— В таком случае вам известно гораздо больше, чем мне. Выкладывайте!

— Я не знаю этого выражения, но, кажется, понимаю, что вы хотели сказать. Думаю, мне придётся разъяснить вам подоплеку происшедшего. В Космотауне считают, что у нас с Землей сложились неудовлетворительные отношения.

— Это ещё мягко сказано… — пробормотал Бейли.

— Мне говорили, что, когда основали Космотаун, почти никто из наших людей не сомневался, что Земля захочет принять и построить единое общество, которое так хорошо себя зарекомендовало на Внешних Мирах. Даже после первых бунтов мы думали, что всё дело лишь в том, что ваши люди ещё не оправились от первого шока, вызванного новизной происходящего. Однако оказалось, что дело не в том. Несмотря на сотрудничество со Всепланетным правительством и администрациями большинства Городов, сопротивление землян не ослабевало, и мы смогли добиться немногого. Естественно, для нашего народа это было делом большой важности.

— Вами, я полагаю, двигал чистый альтруизм.

— Не совсем, — возразил Р.Дэниел. — Хотя с вашей стороны очень любезно приписывать нам благородные побуждения. У нас широко распространено мнение, что здоровая, модернизированная Земля принесет пользу всей Галактике. По крайней мере, это мнение господствует у нас в Космотауне. Должен признать, на Внешних Мирах существуют мощные силы, противостоящие нам.

— Что? Разногласия среди космонитов?

— Конечно. Некоторые думают, что модернизированная Земля будет опасна, что у неё снова появятся империалистические замашки. Эта точка зрения особенно характерна для населения более старых миров, которые находятся ближе к Земле и имеют больше оснований помнить первые века межзвёздных путешествий, когда Земля полностью контролировала их как политически, так и экономически.

— Старая песня, — вздохнул Бейли. — Они что, действительно этим обеспокоены? Неужели они всё ещё бросают в нас камни за то, что произошло тысячу лет назад?

— У людей свой особый, причудливый склад ума. Во многих отношениях их мышление не так логично, как наше, мышление роботов. Ведь их цепи не так хорошо спланированы. Правда, мне говорили, что в этом есть и свои преимущества.

— Вероятно, есть, — сухо заметил Бейли.

— Вам лучше знать. Во всяком случае, постоянные неудачи на Земле способствовали усилению националистических партий на Внешних Мирах. Они считают, что земляне коренным образом отличаются от космонитов и поэтому не смогут усвоить их образ жизни. По их мнению, если мы силой навяжем роботов землянам, то тем самым выпустим в Галактику дух разрушения. Видите ли, одного они никак не могут забыть: население Земли составляет восемь миллиардов человек, тогда как общая численность населения Внешних Миров не достигает и шести миллиардов. Наши люди в Космотауне, особенно доктор Сартон…

— Он был доктором?

— Доктором социологии. Он специализировался в роботехнике. Это был выдающийся учёный.

— Понятно. Продолжайте.

— Как я сказал, доктор Сартон и другие осознавали, что, если таким настроениям позволить распространяться на Внешних Мирах, подпитывая их нашими неудачами, Космотаун и всё, что с ним связано, долго не просуществует. Доктор Сартон понял, что пришло время предпринять решительный шаг к пониманию психологии землян. Легко говорить, что люди Земли консервативны от природы, и повторять избитые фразы о «неизменяемости Земли» и «непостижимости земного склада ума», всё это лишь уводит в сторону от решения проблемы.

Доктор Сартон повторял, что это говорит наше невежество и что мы не можем отмахнуться от землян какой-нибудь присказкой или банальностью. Он говорил, что, если космониты хотят переделать Землю, они должны преодолеть изолированность Космотауна и смешаться с землянами. Что они должны жить, как земляне, думать, как они, быть, как они.

— Космониты? Но это же невозможно! — воскликнул Бейли.

— Совершенно верно, — согласился Р.Дэниел. — Несмотря на свои взгляды, даже сам доктор Сартон не смог бы заставить себя войти в какой-нибудь Город, и он это знал. Он не вынес бы его гигантизма и вечных толп народа. Даже если бы его вынудили войти туда под дулом бластера, обстановка так угнетала бы его, что он никогда не смог бы проникнуть в ваш сокровенный внутренний мир.

— А как насчёт их прямо-таки животного страха перед болезнями? — прервал его Бейли. — Не забывайте об этом. Я думаю, из-за одного этого среди них не нашлось бы никого, кто рискнул бы войти в Город.

— И это тоже. Болезни, в земном смысле слова, неизвестны на Внешних Мирах, а перед неизвестным всегда испытываешь сильный страх. Доктор Сартон хорошо всё это понимал и тем не менее настаивал на необходимости ближе узнать землянина и образ его жизни.

— Кажется, он сам себя загнал в тупик.

— Не совсем. Все эти препятствия непреодолимы для космонитов-людей. Космониты-роботы — совсем другое дело.

«Чёрт, всё время забываю, что он робот», — подумал Бейли. Вслух он воскликнул:

— В самом деле?

— Да. Это естественно: мы гибче. По крайней мере, в этом отношении. Нас можно сконструировать специально для адаптации к жизни землян. Если создать роботов, внешне ничем не отличающихся от жителей Земли, возможно, земляне их примут и позволят изучить свою жизнь изнутри.

— И вы…

Бейли вдруг осенило.

— Как раз такой робот, — подтвердил Р.Дэниел. — Доктор Сартон целый год работал над проектированием таких моделей. Я первый из его роботов и пока единственный. К несчастью, моё образование ещё не закончено. В результате убийства меня решили использовать раньше намеченного срока.

— Значит, не все космониты-роботы такие, как вы? Другие модели больше похожи на роботов, чем на людей. Так?

— Ну конечно же. Внешний вид зависит от функции робота. Моя функция требует очень близкого сходства с внешностью людей, поэтому у меня такая наружность. Другие роботы отличаются от меня, хотя все они имеют человеческий облик. Они, конечно, больше похожи на людей, чем те угнетающе примитивные модели, которые я видел в обувном магазине. У вас все роботы такие?

— Более или менее, — ответил Бейли. — Вы считаете это неправильным?

— Разумеется. Людям трудно воспринимать грубую пародию на человека как равную себе по интеллекту. Неужели ваши фабрики не могут работать лучше?

— Могут, Дэниел, я в этом уверен. Всё дело в том, что мы предпочитаем знать, когда имеем дело с роботом, а когда — с человеком.

Говоря это, Бейли смотрел прямо в глаза роботу. Они были блестящими и влажными, как человеческие, но Бейли заметил, что их взгляд неподвижен.

— Надеюсь, что со временем я пойму эту точку зрения.

На мгновение Бейли показалось, что в реплике Р.Дэниела прозвучал сарказм, но он тут же отбросил эту мысль.

— Во всяком случае, — продолжал Р.Дэниел, — доктор Сартон хорошо понимал, что в этом одна из трудностей перехода к C/Fe.

— Цэ фе? Что это такое?

— Химические символы, обозначающие углерод и железо, Элайдж. Углерод — основа человеческой жизни, а железо — основа жизни роботов. Сочетание символов C/Fe удобно использовать для обозначения культуры, совмещающей лучшие черты обоих на равной, но параллельной основе.

— Цэ фе. Вы пишете их через дефис или как?

— Нет, Элайдж, не через дефис. Принятая форма — диагональная линия между двумя этими знаками. Она символизирует слияние двух культур без превосходства одной над другой.

Бейли вдруг поймал себя на том, что слушает с большим интересом. Официальная программа образования на Земле по существу не включала в себя никаких сведений по истории и социологии Внешних Миров после Великого мятежа, в результате которого бывшие колонии Земли стали независимыми. Конечно, популярные романтические книгофильмы создавали свои стереотипы людей с Внешних Миров: заезжий магнат, желчный и эксцентричный; его прелестная наследница, неизменно околдовываемая чарами землянина и сменяющая презрение на любовь; заносчивый и злобный соперник-космонит, вечно остающийся в дураках. Эти фильмы никуда не годились, поскольку противоречили даже самым общеизвестным фактам. Каждый знал, что космониты никогда не входили в Город, а женщины с Внешних Миров вообще не ступали на Землю.

Он не без усилия заставил себя вернуться к предмету разговора.

— Кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Ваш доктор Сартон приступил к решению проблемы превращения Земли в общество типа C/Feс другой, новой и многообещающей стороны. Наши консервативные круги, или медиевисты, как они себя называют, встревожились. Они испугались, что Сартон может добиться успеха, и убили его. Именно эта мотивировка предполагает организованный заговор, а не случайную ярость случайного человека. Верно?

— Да. Приблизительно так я бы это и сформулировал, Элайдж.

Бейли задумчиво присвистнул. Он чуть слышно побарабанил своими длинными пальцами и покачал головой:

— Что-то не клеится. Совершенно не клеится.

— Простите, я вас не понимаю.

— Я пытаюсь восстановить картину происшедшего. Землянин идёт в Космотаун, подходит к доктору Сартону, убивает его своим бластером и уходит. Я совершенно не могу этого представить. Ведь вход в Космотаун охраняется.

Р.Дэниел кивнул:

— Думаю, можно с уверенностью сказать, что ни один землянин не смог бы пройти через вход незамеченным.

— И что в таком случае остаётся от вашей версии?

— От неё ничего бы не осталось, если бы вход был единственным путем проникновения из Нью-Йорка в Космотаун.

Бейли задумчиво смотрел на своего помощника:

— Я вас не понимаю. Это единственное место сообщения между ними.

— Прямого сообщения — да. — Р.Дэниел сделал паузу и сказал: — Я вижу, вам всё ещё непонятно. Так?

— Именно так. Совершенно не понимаю, к чему вы клоните.

— Ну что ж, если вас это не обидит, я попытаюсь объяснить свою мысль. Можно попросить лист бумаги и ручку? Спасибо. Вот смотрите, коллега Элайдж. Я рисую большую окружность и пишу на ней «Нью-Йорк». Теперь я нарисую маленькую соприкасающуюся с ней окружность. Это Космотаун. Стрелкой я указываю то место, где они касаются друг друга. Это — барьер. Ну что, разве вы до сих пор не видите других путей сообщения между городами?

— Конечно, нет. Других путей сообщения не существует.

— В некотором смысле, — сказал робот, — я рад услышать это от вас. Это соответствует тому, что мне говорили об образе мышления землян. Барьер — это единственная прямая связь. Но и Город, и Космотаун со всех сторон открыты незаселенным территориям. У землянина есть возможность покинуть Нью-Йорк через любой из многочисленных выходов и направиться через открытое пространство к Космотауну, где его не остановит ни один барьер.

Бейли на мгновение высунул кончик языка, не в силах справиться с крайним изумлением:

— Через открытое пространство? — наконец выдавил он. — Да.

— Через открытое пространство! В одиночку?

— Почему бы и нет?

— Пешком?

— Несомненно. Обнаружить идущего пешком человека невозможно. Убийство произошло в самом начале рабочего дня, так что переход явно был совершен до рассвета.

— Невозможно! Ни один землянин на это не способен. Выйти из Города? В одиночку?

— Да. В обычной ситуации это было бы невероятно. И мы, космониты, знаем это. Вот почему мы и охраняем только вход. Даже во время Великого бунта атаковали только барьер. Ни один человек не покинул Город.

— Ну?

— Но сейчас мы столкнулись с необычной ситуацией. Это не слепое нападение толпы, идущей по пути наименьшего сопротивления, а организованный акт небольшой группы, задача которой заключалась в том, чтобы проникнуть в Космотаун в неохраняемом месте. Этим и объясняется, почему землянин смог войти в Космотаун, подкрасться к своей жертве, совершить убийство и спокойно скрыться. Убийца воспользовался нашей беспечностью.

— Это слишком невероятно, — покачал головой Бейли. — Ваши люди пытались как-то проверить эту версию?

— Да. Ваш комиссар полиции как раз находился в это время в Космотауне и едва не стал свидетелем убийства.

— Знаю. Он мне рассказал.

— Это, Элайдж, ещё одно доказательство того, что время преступления было точно рассчитано. Ваш комиссар в прошлом сотрудничал с доктором Сартоном, и именно с ним доктор Сартон собирался обсудить первоочередные мероприятия, связанные с внедрением в ваш Город таких роботов, как я. На встрече в то утро должны были рассматриваться вопросы, касающиеся этого проекта. Естественно, убийство помешало осуществлению этих планов или, по крайней мере, отодвинуло его на какое-то время. И то, что это случилось, когда ваш собственный комиссар полиции находился фактически в пределах Космотауна, ставит землян в ещё более неловкое положение, впрочем, так же, как и нас. Но я хотел сказать о другом, — продолжал Р.Дэниел. — Ваш комиссар побывал на месте преступления, и мы поделились с ним своим предположением о том, что убийца скорее всего проник в наш город через открытое пространство. Подобно вам, он воскликнул что-то вроде «невозможно!» или «немыслимо!». Конечно, он был очень встревожен, и, возможно, из-за этого ему трудно было уловить суть дела. Тем не менее мы настаивали на том, чтобы он незамедлительно начал проверку этой версии.

Бейли вспомнил о разбитых очках комиссара и, несмотря на мрачные мысли, улыбнулся краешком рта. Бедняга Джулиус! Ещё бы ему не встревожиться! Не мог же Эндерби рассказать о своей беде высокомерным космонитам, для которых любой физический недостаток был отвратителен и являлся характерным признаком генетически не селекционированных землян. По крайней мере, он не мог этого сделать, не уронив достоинства, а комиссару полиции Джулиусу Эндерби престиж был очень дорог. Что ж, бывают случаи, когда землянам необходимо держаться вместе. От Бейли робот никогда не узнает о близорукости Эндерби.

— Один за другим были обследованы все выходы из Нью-Йорка, — продолжал тем временем Р.Дэниел. — Знаете, Элайдж, сколько их оказалось?

Бейли покачал головой, затем рискнул высказать догадку:

— Двадцать?

— Пятьсот два.

— Сколько?

— Сначала их было гораздо больше. Пятьсот два — это те, что ещё функционируют. Ваш Город, Элайдж, — олицетворение медленного развития. Когда-то он стоял под открытым небом и люди свободно входили и выходили из него.

— Конечно. Я знаю это.

— Так вот, когда его только закрыли, в нём оставалось ещё много выходов. Пятьсот два сохраняются до сих пор. Остальные перестроены или заделаны. Мы, конечно, не включаем в их число пункты доставки и отправки авиагрузов.

— Так что дало обследование выходов?

— Это оказалось безнадежным делом. Они не охраняются. Мы не смогли найти ни одного чиновника, который бы за них отвечал. Кажется, никто даже и не подозревал об их существовании. При желании каждый мог в любое время выйти через любой из них, когда ему вздумается. Его никто никогда бы и не заметил.

— Что-нибудь ещё? Оружие, я полагаю, исчезло.

— Разумеется.

— Какие-нибудь улики?

— Ничего. Мы обшарили всё вокруг Космотауна. Роботы с овощеводческих ферм оказались совершенно никудышными свидетелями. Они мало чем отличаются от обычной автоматизированной техники. А людей там не было.

— Ясно. И что дальше?

— Коли расследование в Космотауне не даёт пока никаких результатов, мы продолжим его в Нью-Йорке. Наша задача — выследить все возможные подрывные группы, выявить все организации инакомыслящих…

— Сколько времени вы намерены потратить на всё это? — перебил Бейли.

— Как можно меньше и в то же время столько, сколько потребуется.

— Ну что ж, — задумчиво проговорил Бейли, — вам явно не повезло с напарником в расхлёбывании всей этой каши.

— Я так не думаю, — возразил Р.Дэниел. — Комиссар очень высоко отзывался о вашей преданности делу и о ваших способностях.

— Очень мило с его стороны, — усмехнулся Бейли и подумал: «Бедняга Джулиус! Совесть его мучает, вот он и лезет из кожи вон».

— Мы не полагались лишь на его слова, — продолжал Р.Дэниел. — Мы сами навели о вас справки. Вы открыто выражали недовольство по поводу того, что в вашем департаменте начали использовать роботов.

— Да. Вам это не нравится?

— Отнюдь. Ваши взгляды — это, конечно, ваше дело. Но мы были вынуждены очень внимательно изучить ваш психологический портрет. Оказалось, что, несмотря на свою сильную неприязнь к роботам, вы согласились бы сотрудничать с одним из них, если бы увидели в этом свой долг. У вас удивительно высокое чувство ответственности и уважения к законной власти. Это как раз то, что нам нужно. Комиссар Эндерби дал вам верную оценку.

— А лично вас не задевает моё негативное отношение к роботам?

— Если оно не мешает вам работать со мной и помогать мне в выполнении моего долга, какое это имеет значение? — спросил РДэниел.

Бейли почувствовал раздражение.

— Ну что ж. Я испытание прошёл, а как насчёт вас? Что вас делает сыщиком? — вызывающе спросил он.

— Я не понимаю вас.

— Вы созданы как машина для собирания информации. Как копия человека, фиксирующая факты жизни землян, необходимые космонитам.

— Для начала сыщику было бы неплохо ею быть — машиной для собирания информации, не так ли?

— Для начала — может быть. Но этого совершенно недостаточно.

— Конечно, мои цели были соответствующим образом скорректированы.

— Любопытно было бы узнать об этом поподробнее, Дэниел.

— Было найдено довольно простое решение. В мой банк побудительных мотивов вложили очень сильный импульс: стремление к справедливости.

— К справедливости! — воскликнул Бейли.

Ирония постепенно исчезла с его лица и сменилась выражением искреннего недоверия.

Внезапно Р.Дэниел повернулся и уставился на дверь.

— За дверью кто-то стоит.

Он оказался прав. Дверь отворилась, и вошла Джесси, бледная, с плотно сжатыми губами.

— Джесси?! Что-нибудь случилось? — встревоженно воскликнул Бейли.

Она остановилась и отвела взгляд в сторону.

— Извини. Я должна была… — она замолчала.

— Где Бентли?

— Он переночует в молодежном общежитии.

— Почему? Я вовсе не просил тебя об этом.

— Ты сказал, что твой напарник останется у нас на ночь, и я подумала, что ему понадобится комната Бентли.

— В этом не было никакой необходимости, — вмешался Р.Дэниел.

Джесси подняла взгляд на Р.Дэниела и серьёзно посмотрела на него.

Опустив голову, Бейли стал внимательно разглядывать кончики своих пальцев. При мысли о том, что сейчас могло произойти и чего он не мог предотвратить, он почувствовал внезапную слабость. Наступившая тишина зазвенела в ушах, а затем издалека, словно сквозь несколько слоев пластика, до него донеслись слова жены:

— Мне кажется, вы — робот, Дэниел.

И Р.Дэниел ответил спокойным, как всегда, голосом:

— Да, я — робот.

Глава 6

ШЕПОТ В СПАЛЬНЕ

На самых верхних этажах наиболее престижных секторов Города находятся естественные солярии. Их кварцевые стены с раздвигающимися металлическими экранами пропускают солнечные лучи, одновременно преграждая доступ воздуху извне. Именно там загорают жены и дочери отцов Города. Именно там каждый вечер происходит чудо — спускается ночь.

В остальной же части Города (включая солярии, где миллионы простых смертных по строгому графику подставляют свои бока под искусственное излучение дуговых ламп) разделение суток на день и ночь — понятие довольно условное.

Трудовая жизнь Города вполне могла бы вестись непрерывно — и «днём», и «ночью», в три восьмичасовых или четыре шестичасовых смены. Ничего не стоило бы поддерживать постоянное дневное освещение, продолжая работу до бесконечности. Время от времени сторонники гражданских реформ выдвигали эту идею, приводя в качестве аргумента интересы развития экономики.

Но не было случая, чтобы подобное предложение нашло поддержку.

И так во имя интересов этой экономики человечество пожертвовало всем прежним укладом жизни. Землянам пришлось потесниться, забыть об уединении и даже поступиться личной свободой. Правда, весь этот уклад возник вместе с цивилизацией и просуществовал не более десятка тысячелетий.

Совсем другое дело — привычка спать в ночное время суток. Ей столько же лет, сколько самому человеку — около миллиона. Отказаться от неё не так-то просто. Хотя землянам и не видно наступление вечера, но, как только на Город спускаются сумерки, свет в их квартирах начинает гаснуть и жизнь в Городе замирает. Пусть на крытых улицах Города невозможно отличить полдень от полночи, человечество руководствуется безмолвными указаниями часовой стрелки.

Пустеют экспресс-линии, затихает шум на улицах, тают толпы спешащих по гигантским переходам людей. Город Нью-Йорк покоится в невидимой тени Земли, и население его спит.

Элайджу Бейли не спалось. Он лежал в постели, в комнате было темно, но заснуть никак не удавалось. Рядом, скрытая темнотой, лежала Джесси, ни единым движением не выдавая своё присутствие.

За стеной сидел? стоял? лежал? (хотелось бы Бейли знать!) Р.Дэниел Оливо.

— Джесси! — позвал Бейли шёпотом. Затем ещё раз: — Джесси!

— Ну что ещё?

— Джесси, не заставляй меня переживать ещё больше.

— Ты мог бы предупредить меня.

— Да не мог. Я собирался, но не знал как. Помилуй, Джесси…

— Тсс!

Бейли понизил голос до едва слышного шёпота:

— Как ты догадалась? Скажи мне?

Джесси повернулась к нему. Сквозь темноту Бейли почувствовал на себе её взгляд.

— Лайдж, — её голос был едва различим, — он может услышать нас? Этот механизм?

— Нет, если говорить шёпотом.

— Откуда ты знаешь? Может быть, его уши улавливают самые тихие звуки. Роботы космонитов способны на всё.

Бейли знал это. Сторонники внедрения роботехники без конца воспевали на разные лады чудесные свойства роботов, производимых космонитами: их прочность, способность ощутить то, что недоступно человеку, готовность взять на себя сотню новых функций, осчастливив таким образом человечество. Лично он считал, что подобная пропаганда давала обратный результат. За превосходство над собой земляне начинали ненавидеть роботов ещё больше.

— Только не Р.Дэниел, — шёпотом ответил он. — Его специально сконструировали по типу человека. Им нужно было, чтобы его принимали за человеческое существо, поэтому он наверняка обладает лишь теми чувствами, что и мы.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы он обладал сверхчувствительностью, возникла бы слишком большая опасность, что он случайно выдаст себя. Он мог бы совершить нечто выходящее за рамки человеческих возможностей, узнать слишком много.

— Что ж, может быть.

Снова наступила тишина. Переждав минуту, Бейли сделал вторую попытку:

— Джесси, если ты позволишь оставить всё как есть до тех пор, пока… пока… Послушай, дорогая, несправедливо так сердиться.

— Сердиться? Ну надо же быть таким глупым, Лайдж. Я вовсе не сержусь. Я боюсь. Боюсь до смерти.

Она всхлипнула и уткнулась в ворот его пижамы. Какое-то время они лежали, тесно прильнув друг к другу, и растущее было в Бейли чувство обиды исчезло без следа, уступив место неподдельной тревоге.

— Но почему, Джесси? Беспокоиться совершенно не о чём. Он не опасен. Клянусь тебе.

— Лайдж, а ты не можешь как-нибудь отделаться от него?

— Ты сама знаешь, что не могу. Это ведь задание департамента. Разве можно?

— Какое задание, Лайдж? Расскажи мне.

— Ну, Джесси, ты меня удивляешь.

В темноте он на ощупь отыскал её щеку и погладил её. Щека была мокрой. Рукавом пижамы он осторожно вытер её слезы.

— Ну послушай, — сказал он ласково, — не будь ребёнком.

— Попроси их, чтобы это задание, в чём бы оно ни заключалось, поручили кому-нибудь другому. Пожалуйста!

Голос Лайджа зазвучал жестче:

— Джесси, ты не первый год замужем за полицейским, и пора бы тебе знать, что задание есть задание.

— Но почему выполнять его должен именно ты?

— Джулиус Эндерби…

Бейли почувствовал, как Джесси мгновенно напряглась.

— Я так и знала. Почему бы тебе не сказать этому самому Джулиусу Эндерби, что грязную работу хотя бы раз мог бы выполнить кто-то другой. Ты позволяешь взваливать на себя слишком много, Лайдж, и это просто…

— Ну, успокойся, успокойся, — утешал её Бейли.

Джесси умолкла, борясь с душившими её слезами. «Ей никогда не понять», — подумал он.

Джулиус Эндерби был причиной их постоянных споров ещё со времен их помолвки. В Городском административном колледже Эндерби учился на два класса старше Бейли. Они дружили. Когда Бейли прошёл серию профориентационных тестов и невроанализ, попав в результате на службу в полицию, оказалось, что Эндерби и здесь опередил его: к тому времени его успели назначить в сыскной отдел.

Бейли всё время шёл по пути, уже пройденному Эндерби, но с годами дистанция между ними увеличивалась. В принципе винить в этом было некого. Способностей и профессионализма Бейли было не занимать, но ему недоставало тех качеств, которыми Эндерби обладал сполна. Эндерби идеально подходил к роли чиновника. Он был прирожденным руководителем и чувствовал себя в бюрократическом аппарате как рыба в воде.

Комиссар вовсе не отличался большим умом, и Бейли знал это. У него были свои причуды, взять хотя бы это показное увлечение медиевизмом. Но он со всеми поддерживал ровные отношения, не позволял себе наносить обиды окружающим; он принимал приказы с готовностью, а отдавал их, умело сочетая мягкость и требовательность. Он сумел наладить отношения даже с космонитами. Пожалуй, с ними он вёл себя даже чересчур подобострастно (сам Бейли не выдержал бы и полдня в общении с ними, в этом он был уверен, хотя ему ни разу ещё не доводилось лично сталкиваться с ними), но космониты ему доверяли, и это делало его чрезвычайно полезным для Города.

Вот так и получилось, что на административной службе, где умение ладить с людьми значило больше, чем профессионализм, Эндерби быстро продвинулся и занимал уже должность комиссара, в то время как Бейли никак не мог выбраться из класса С-5. К такой расстановке сил Бейли относился спокойно, без обид, хотя, как всякого нормального человека, она его не очень-то радовала. В свою очередь, Эндерби не забывал об их юношеской дружбе и старался делать для Бейли всё, что мог, как будто таким своеобразным способом хотел компенсировать свой собственный успех.

Взять хотя бы задание провести расследование вместе с Р.Дэниелом. Оно было сложным и неприятным, но, без сомнения, сулило значительное повышение. А ведь комиссар мог дать такой шанс и кому-нибудь другому. Его просьба об услуге во время их утреннего разговора весьма прозрачно намекала на это.

Джесси смотрела на их взаимоотношения иначе. В подобных случаях она говорила: «Это всё твой дурацкий индекс лояльности. Мне уже надоело слушать, как все вокруг восхищаются твоим чувством долга. Ты хотя бы изредка думай о себе. Что-то незаметно, чтобы там, наверху, часто вспоминали о своей собственной лояльности».

Ожидая, пока Джесси успокоится, Бейли неподвижно лежал в постели, не помышляя о сне. Ему нужно было подумать. Нужно было проверить свои подозрения. В его голове мелькали, преследуя друг друга, различнее мелочи. Постепенно они складывались в некую общую картину.

Бейли почувствовал, как Джесси приподнялась.

— Лайдж! — Её губы были у самого его уха.

— Что?

— А может, тебе уйти в отставку?

— Ты с ума сошла.

— Нет, в самом деле? — неожиданно в её голосе появились умоляющие нотки. — Так ты сможешь отделаться от этого ужасного робота. Просто пойди и скажи Эндерби, что с тебя хватит.

— Я не могу уйти в отставку, бросив на полпути важное дело, — ответил Бейли холодно. — И вообще, я не могу всякий раз посылать всё к чертям только потому, что мне этого хочется. Подобные выходки оканчиваются деклассификацией.

— Даже если так. Ты сможешь начать всё сначала. У тебя получится, Лайдж. В полиции есть десятки должностей, на которые тебя возьмут с радостью.

— В департамент не принимают деклассифицированных. После деклассификации я смогу заниматься только физическим трудом, и ты, между прочим, тоже. Бентли лишится наследственных привилегий. Господи, Джесси, ты даже не представляешь, что это значит.

— Я читала об этом, Лайдж. Меня это не пугает, — пробормотала она.

— Ты с ума сошла! Ты просто сошла с ума!

Бейли затрясло. В его памяти мелькнул знакомый образ отца, до самой смерти влачившего жалкое существование.

Джесси тяжело вздохнула.

Бейли без сожаления прогнал от себя мысли о жене. В отчаянии он вновь принялся восстанавливать картину убийства.

— Джесси, — сухо сказал он, — ты должна рассказать мне. Как ты узнала, что Дэниел — робот? Что натолкнуло тебя на эту мысль?

— Знаешь… — начала было Джесси, но замялась.

Уже в третий раз она пыталась всё объяснить, и в третий раз что-то заставляло её замолчать.

Он сжал её руку, побуждая её продолжать.

— Прошу тебя, Джесси. Чего ты боишься?

— Лайдж, я просто догадалась, что он робот.

— Ты не могла догадаться, Джесси, в нём не было ничего такого, — возразил Бейли. — Ведь ты не думала, что он робот, когда уходила, скажи честно?

— Не-ет, но потом…

— Ну же, Джесси. Как ты узнала?

— Просто… Понимаешь, Лайдж, об этом говорили девчонки в туалетном блоке. Ты ведь знаешь их. Болтают обо всём на свете.

«Ох уж эти женщины!» — подумал Бейли.

— В общем, — продолжила Джесси, — молва уже, наверное, разнеслась по всему Городу.

— По всему Городу?

Бейли мгновенно охватило ликование. Вот и ещё одна недостающая деталь!

— Во всяком случае, по их словам выходило так. Они рассказывали, что по Городу шатается робот космонитов. Будто бы он совсем не отличается от человека и будет работать в городской полиции. Они даже меня в шутку спрашивали, мол, не знает ли твой Лайдж что-нибудь о нём? Но я только рассмеялась и сказала им, чтоб не говорили чепухи.

Потом мы пошли в субэфирник, и я стала думать о твоём новом напарнике. Помнишь, ты приносил домой фотографии, которые сделал в Космотауне Джулиус Эндерби? Ты хотел показать мне, как выглядят космониты. Так вот, мне пришла в голову мысль, что твой напарник выглядит точно так же. Меня вдруг осенило, что он очень похож на космонитов, и я сказала себе: «Боже мой, его, должно быть, узнали в обувном магазине, а он с Лайджем…» — тут я сослалась на головную боль и побежала домой…

— Постой, постой, Джесси. Успокойся. Чего ты боишься? Ведь сам Дэниел тебя не пугает. Ты нашла в себе силы встретиться с ним, когда вернулась домой. Ты прекрасно выдержала эту встречу. Поэтому…

Остановившись на полуслове, Бейли рывком сел на кровати. Его широко раскрытые глаза тщетно пытались разглядеть что-то в темноте. Джесси зашевелилась. Бейли протянул руку к её лицу и зажал ей рот. Пытаясь освободиться, Джесси напряглась всем телом и ухватила его за запястье. Но он лишь ещё сильнее прижал руку к её лицу.

Через минуту, так же неожиданно он отпустил её. Она всхлипнула.

— Прости, Джесси. Я прислушался, — хрипло проговорил Бейли, вылезая из-под одеяла, затем осторожно надел легкие шлёпанцы из пластикового утеплителя.

— Куда ты, Лайдж? Не оставляй меня.

— Не волнуйся. Я только подойду к двери.

В темноте слышалось его едва различимое шарканье. Стараясь ступать как можно тише, Бейли обошёл кровать, приоткрыл дверь в гостиную и застыл прислушиваясь. Было так тихо, что Бейли различал легкое дыхание Джесси, доносившееся с кровати. Он слышал, как глухо пульсировала кровь у него в ушах.

Рука Бейли тихонечко потянулась в приоткрытую дверь к тому месту на стене, которое он мог отыскать и с закрытыми глазами. Его пальцы нащупали выключатель верхнего света. Он слегка надавил на кнопку, и с потолка полился тусклый свет, настолько тусклый, что нижняя половина гостиной осталась в полумраке.

Однако и при таком освещении он разглядел всё, что было нужно. Дверь в квартиру была заперта, и в гостиной было пусто.

Он отпустил кнопку выключателя и направился к кровати.

Бейли присел на краешек в задумчивости. Теперь всё встало на свои места. Версия была выстроена.

— Ради бога, Лайдж, что случилось?

— Ничего. Всё в порядке. Его там нет.

— Кого нет, робота? Ты хочешь сказать, он ушёл? Насовсем?

— Нет, нет. Он ещё вернётся… А пока его нет, ответь на мой вопрос.

— Какой?

— Чего ты боишься?

Джесси молчала. Но Бейли не собирался отступать.

— Ты сказала, что боишься до смерти.

— Его.

— Нет, не его, мы это уже выяснили. С ним ты вела себя вполне естественно. И потом, ты прекрасно знаешь, что робот не может нанести вред человеку.

— Я думала, — заговорила Джесси медленно, — если узнают, что он робот, могут начаться беспорядки. Нас могут убить.

— Но за что нас убивать?

— Тебе же известно: когда толпа беснуется, всё может произойти.

— Но ведь никто не знает, где находится робот, разве не так?

— Это легко узнать.

— Значит, ты боишься именно этого — беспорядков?

— Понимаешь…

— Тсс! — Он прижал Джесси к подушке и придвинулся к самому её уху. — Он вернулся. А теперь слушай и не говори ни слова. Всё в порядке. Утром он уйдёт и больше уже не вернётся. Ничего не будет, никаких беспорядков.

Говоря это, он ощутил огромное облегчение. Он почувствовал, что сможет наконец-то заснуть.

Мысленно он повторил ещё раз: «Никаких беспорядков, ничего. И никакой деклассификации».

Уже погружаясь в сон, про себя подумал: «И даже никакого расследования. Ничего подобного. Разгадка найдена».

И он заснул.

Глава 7

ПОЕЗДКА В КОСМОТАУН

Комиссар полиции с необыкновенной тщательностью протёр свои очки и водрузил их на переносицу.

«Неплохой финт, — заметил себе Бейли. — Даёт время подумать и, в отличие от раскуривания трубки, ничего не стоит».

При мысли о табаке он невольно вытащил трубку и те скудные запасы низкосортного курева, которые у него ещё оставались.

Табак был одним из тех немногих предметов роскоши, которые пока ещё выращивали на Земле, но всё шло к тому, что скоро и от него должны были остаться лишь одни воспоминания. За всю свою жизнь Бейли не помнил такого случая, чтобы цена на табак понизилась. Она всегда ползла вверх, а нормы его выдачи постоянно сокращались.

Поправив очки, Эндерби нащупал на конце своего стола переключатель, щелкнул им, и на мгновение дверь его кабинета стала прозрачной изнутри.

— Кстати, где он сейчас?

— Он попросил разрешения осмотреть департамент, и я позволил Джеку Тобину выступить в роли гида.

Бейли закурил трубку и потуже затянул её дымопоглощатель. Как большинство некурящих, комиссар не выносил табачного дыма.

— Надеюсь, вы не сказали ему, что Дэниел — робот?

— Конечно, нет.

Что-то держало комиссара в полном напряжении. Его пальцы бесцельно теребили автоматический календарь, стоявший на столе.

— Как дела? — спросил он, не глядя на Бейли.

— Средней паршивости.

— Очень жаль.

— Вы могли бы предупредить меня, что он — точная копия человека, — с упреком сказал Бейли.

Комиссар, казалось, сильно удивился:

— Разве я не предупреждал? — Затем с внезапной вспышкой раздражительности воскликнул: — Могли бы и сами догадаться, чёрт возьми! Разве я просил бы вас поселить его у себя, если бы он выглядел, как Р.Сэмми?

— Всё это так, комиссар, но в отличие от вас я никогда раньше не видел таких роботов. Я даже не думал, что такое возможно. Просто жаль, что вы не сказали об этом, вот и всё.

— Вы правы, Лайдж. Извините. Мне следовало предупредить вас. Просто эта работа, вообще всё так действует мне на нервы, что я часто набрасываюсь на людей без всякой причины. Он — я имею в виду эту штуку, Дэниела, — робот нового типа. Он всё ещё находится в стадии эксперимента.

— Он так мне сам и объяснил.

— Да? Что ж, тогда и дело с концом.

Бейли внутренне напрягся. Дальше откладывать не было смысла. Он стиснул трубку зубами и сказал как бы между прочим:

— Р.Дэниел организовал для меня поездку в Космотаун.

— В Космотаун? — насторожился Эндерби.

— Да. Такой шаг подсказывает логика, комиссар. Я хотел бы осмотреть место преступления, задать кое-какие вопросы.

— Мне не нравится эта идея, Лайдж. — Комиссар решительно покачал головой. — Мы обыскали там всё вокруг. Сомневаюсь, что вы узнаете что-нибудь новенькое. И потом… это вам не земляне. К ним нужен тонкий подход. А у вас в этом нет никакого опыта. — Он провёл своей пухлой рукой по лбу и добавил с неожиданной горячностью: — Ненавижу их.

— Чёрт возьми, комиссар, — в голосе Бейли послышались нотки враждебности, — робот был у нас, и я должен побывать у них. Достаточно неприятно делить с роботом переднее место, но оказаться на заднем у меня нет ни малейшего желания. Конечно, если вы считаете, что я не способен вести расследование…

— Дело не в том, Лайдж. Вы тут ни при чём, всё дело в космонитах. Вы не знаете, какие они.

Бейли нахмурился ещё больше.

— Ну что ж. Тогда, комиссар, может быть, вы поедете с нами?

Он машинально скрестил два пальца левой руки, лежавшей у него на колене.

Глаза комиссара широко раскрылись.

— Нет, Лайдж. Я не поеду туда. И не просите. — Бейли почувствовал, что он с радостью взял бы свои слова обратно, но было поздно. Взяв себя в руки, комиссар жалко улыбнулся: — Понимаете, много работы здесь. Накопилось за несколько дней.

Бейли задумчиво наблюдал за ним.

— Тогда вот что. Может, вам присоединиться к нам позже с помощью трёхмерника? Совсем ненадолго. Если мне вдруг понадобится помощь.

— Хорошо. Думаю, это я сделать смогу, — ответил комиссар нехотя.

— Вот и отлично. — Бейли взглянул на стенные часы, кивнул и поднялся. — Я буду поддерживать с вами связь.

Выходя из кабинета, Бейли на долю секунды задержался в дверях и оглянулся. Он заметил, как голова комиссара начала клониться к рукам, лежавшим на столе. Сыщик мог бы поклясться, что услышал всхлипывание. «Боже мой, да он в полном смятении!» — подумалЛайдж.

В общей комнате Бейли остановился и присел на угол ближайшего стола, не обращая внимания на сидевшего за ним сотрудника. Тот поднял голову, пробормотал приветствие и вернулся к своей работе.

Бейли отстегнул от трубки дымоглушитель и продул его. Затем опрокинул саму трубку над встроенной в стол маленькой вакуумной пепельницей, и она поглотила пудрообразный белый пепел. Он с сожалением посмотрел на опустевшую трубку и, снова насадив на неё глушитель, убрал её в карман. Ещё одна трубка табака исчезла навсегда!

Он ещё раз прокрутил в голове разговор с комиссаром. С одной стороны, реакция Эндерби не удивила его. Он ожидал встретить сопротивление любой попытке войти в Космотаун, предпринятой с его стороны. Он достаточно часто слышал, как комиссар разглагольствовал о трудностях работы с космонитами, о том, как опасно позволять вести переговоры неопытным лицам, даже если предмет этих переговоров — сущий пустяк.

Однако Бейли не ожидал, что комиссар уступит так легко. Он предполагал, что Эндерби, по крайней мере, будет настаивать на совместной поездке. В сравнении с важностью этого расследования все другие дела просто теряли смысл.

А Бейли как раз и не хотел, чтобы Эндерби ехал вместе с ним. Ему нужно было именно то, чего он и добился. По его замыслу комиссар должен был присутствовать на переговорах в виде объёмного образа — так, чтобы он наблюдал происходящее с безопасного расстояния.

Безопасность — вот что самое главное. Бейли нужен был свидетель, которого нельзя будет тут же устранить. В этом была хоть какая-то гарантия его личной безопасности.

И комиссар сразу же согласился на его предложение. Бейли вспомнил услышанное напоследок всхлипывание — или ему это только показалось? «Господи, — подумал он, — старине явно не по силам такое дело».

Бейли вздрогнул от раздавшегося у самого его плеча бодрого гнусавого голоса.

— Какого дьявола тебе нужно? — раздраженно спросил он.

На лице Р.Сэмми застыла глупая улыбка.

— Джек велел передать, что Дэниел ждет вас, Лайдж.

— Хорошо. А теперь убирайся отсюда.

Он проводил уходящего робота хмурым взглядом. Ничто так не раздражало Бейли, как постоянное панибратство этой металлической штуковины. После своего первого разговора с Р.Сэмми он пожаловался комиссару, но тот лишь пожал плечами:

— Ничего не поделаешь, Лайдж. Общественность Земли настаивает на том, чтобы роботы конструировались с усиленной дружеской цепью. Вот он и тянется к тебе. Называет тебя самым дружеским именем, какое только знает.

Дружеская цепь! Ни один из существующих роботов ни при каких обстоятельствах не мог повредить человеческому существу. В этом заключался Первый Закон Роботехники: «Роботу запрещается причинять вред человеческому существу как действием, так и бездействием».

Не было ни одного случая, чтобы позитронный мозг построили без этого запрета, заложенного так глубоко в его базовые цепи, что ни одно мыслимое повреждение не могло разрушить его. Так что не было никакой необходимости в дополнительных дружеских цепях.

И всё же комиссар был прав. В недоверчивости землян к роботам было что-то иррациональное, вот и приходилось снабжать тех особыми «цепями дружбы», а заодно делать им улыбающиеся лица. Так, по крайней мере, обстояло дело на Земле.

А вот Р.Дэниел никогда не улыбался.

Бейли вздохнул и встал. Следующая, а для него, может быть, и последняя, остановка — Космотаун.

Полицейские, а также некоторые высшие должностные лица всё ещё могли пользоваться индивидуальным транспортом в коридорах Города и в древних подземных туннелях мотошоссе, куда был закрыт доступ пешеходам. Со стороны членов либеральной партии вечно звучали требования превратить эти мотошоссе в детские площадки, построить на их месте новые торговые центры или расширить за счёт них сеть экспресс-линий и местных линий.

Однако соображения безопасности всегда брали верх. В экстремальных ситуациях, будь то сильный пожар, повреждение силовых линий или вентиляторов, или возникновение серьёзных беспорядков, должно было существовать средство для быстрой мобилизации городских сил к месту происшествия. Вот тут-то ничто не могло заменить мотошоссе.

До этого Бейли уже приходилось несколько раз пользоваться этой дорогой, но жуткая пустота мотошоссе всегда угнетала его. Казалось, миллионы миль отделяют его от теплой пульсации жизни Города.

Бейли сидел за пультом управления машины, и перед его глазами, словно пустотелый слепой червь, разворачивался туннель мотошоссе. Время от времени туннель плавно изгибался, и взору Бейли открывались всё новые и новые участки дороги. Позади него — он знал это, не оборачиваясь, — постепенно сокращался и исчезал другой такой же пустотелый и слепой червь. Мотошоссе было хорошо освещено, но в этой безмолвной пустоте освещение казалось бессмысленным.

Р.Дэниел сидел неподвижно, ничем не нарушая тишины. Пустынное мотошоссе производило на него ничуть не большее впечатление, чем переполненная людьми экспресс-дорога.

Ещё немного, и под дикий вой сирены они выскочили из туннеля и плавно завернули на узкую автомобильную дорогу городского коридора. В дань уважения к уходящей в прошлое части истории автомобильные дороги всё ещё добросовестно обозначались вдоль каждого крупного коридора. Кроме полицейских и пожарных машин, а также машин техобслуживания, автомобильного транспорта как такового больше не существовало, и пешеходы пользовались дорогами с безграничной самоуверенностью. В возмущении они поспешно рассыпались перед завывающей машиной Бейли.

Бейли вздохнул свободнее, когда его снова окутал знакомый шум Города, но это была лишь передышка.

Менее чем через двести ярдов они свернули в более тихие коридоры, ведущие ко входу в Космотаун.

Их уже ждали. Часовые явно знали Р.Дэниела в лицо и, хотя сами были людьми, кивнули ему без малейшего смущения.

Один из них приблизился к Бейли и отдал ему честь с безупречной, если не сказать холодной, вежливостью. Он был высоким и выглядел очень внушительно, хотя и не был совершенным образцом физического сложения, как Р.Дэниел.

— Будьте добры, сэр, ваше удостоверение личности, — обратился он к Бейли.

Удостоверение было проверено быстро, но тщательно. Бейли обратил внимание, что на руках у часового были перчатки телесного цвета, а в каждой ноздре — почти незаметные фильтры. Часовой вернул удостоверение и снова отсалютовал.

— Здесь у нас небольшой мужской туалетный блок. Если вы желаете принять душ, мы с удовольствием предоставим его в ваше распоряжение, — сказал часовой и занял своё прежнее место.

Бейли хотел было отказаться, но Р.Дэниел мягко тронул его за рукав;

— Приём душа перед входом в Космотаун — обычная для жителей Города процедура. Я говорю вам это, поскольку знаю, что вы не хотели бы по неведению поставить себя или нас обоих в неловкое положение. Рекомендую вам также сделать всё, что найдёте нужным в плане гигиены. В Космотауне для этого не будет никаких условий.

— Никаких условий? — переспросил Бейли напряженно. — Но это невозможно.

— Я, конечно, имею в виду, — проговорил Р.Дэниел, — для жителей Города. — На лице Бейли появилось выражение крайнего неодобрения. — Я сожалею об этом, но таков обычай, — добавил Р.Дэниел.

Не проронив ни слова, Бейли вошёл в туалетный блок. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Р.Дэниел идёт за ним.

«Проверяет меня? Хочет удостовериться, что я смою с себя пыль Города?» — спрашивал Бейли себя. Полный негодования, он упивался мыслью о том, какой удар он готовит Космотауну. Ему вдруг показалось не таким уж и важным, что этим он, возможно, направит бластер в свою собственную грудь.

Туалетный блок был небольшим, но в нём имелось всё необходимое, а чистота была просто безупречной. В воздухе чувствовался едва уловимый острый запах. На мгновение озадаченный, он стал принюхиваться. «Озон! Они установили здесь ультрафиолетовые излучатели», — догадался Бейли.

Небольшое табло моргнуло несколько раз и залилось ровным светом. Объявление гласило: «Посетитель, пожалуйста, снимите с себя всю одежду, включая обувь, и поместите всё в приёмник, находящийся внизу».

Бейли не стал протестовать. Он снял пояс с бластером и снова застегнул его на обнаженной талии. Бластер показался тяжелым и неудобным.

Приёмник закрылся, и одежда исчезла. Световое табло погасло, но впереди тут же вспыхнуло новое.

Бейли прочитал: «Посетитель, пожалуйста, отправьте естественные потребности и затем воспользуйтесь душем, указанным стрелкой».

Бейли чувствовал себя деталью на конвейере, которую обрабатывают с помощью дистанционно управляемых резцов.

Войдя в маленькую кабинку душа, он первым делом опустил на кобуру бластера влагонепроницаемый клапан и плотно закрепил его.

В кабинке не было ни ручки, ни крючка, на которые можно было бы повесить бластер. Не было видно даже распылителя воды. Пришлось положить оружие подальше от входа в кабинку прямо на пол.

Зажглось ещё одно объявление: «Посетитель, пожалуйста, вытяните руки прямо перед собой и встаньте в центральный круг, поставив ноги в указанное положение».

Как только он поместил ноги в небольшие углубления, табло погасло и жалящие пенящиеся струйки воды ударили в него с потолка, пола и со всех четырёх сторон. Он чувствовал, как вода бурлит даже под его ступнями. Это продолжалось целую минуту. От жары и давления воды его кожа стала краснеть. Теплая влажность воздуха затрудняла дыхание. В следующую минуту пошла прохладная вода, её напор был уже не таким сильным. И наконец, теплый воздух высушил его и освежил.

Бейли подобрал с пола пояс с бластером, и оказалось, что он тоже был сухим и теплым. Он нацепил его, шагнул из кабинки и в тот же миг увидел, как из соседнего душа появился Р.Дэниел. Ещё бы! Робот не был жителем Города, но ведь и на нём скопилась городская пыль.

Бейли машинально отвёл глаза. Но рассудив, что в Космотауне совсем необязательно соблюдать обычаи Города, он заставил себя ещё раз посмотреть в сторону робота. Губы скривились в еле заметной усмешке. Сходство Р.Дэниела с людьми не ограничивалось только лицом и руками. С кропотливой точностью были скопированы все части тела.

Бейли двинулся дальше по коридору туалетного блока и обнаружил свою одежду, аккуратно сложенную и источающую теплый свежий запах.

Ещё одно табло гласило: «Посетитель, пожалуйста, оденьтесь и положите руку в указанное отверстие».

Бейли повиновался. Опустив руку на чистую молочно-белую поверхность, он ясно ощутил покалывание в подушечке среднего пальца. Бейли быстро отнял руку и увидел, как из пальца медленно вытекает капля крови. Пока он смотрел на палец, кровь остановилась. Он стряхнул каплю и надавил на палец, но крови больше не было.

Очевидно, они взяли его кровь на анализ. Бейли пронзила тревога. Он был уверен, что врачи департамента проводили ежегодный медосмотр не столь тщательно и, возможно, не на таком высоком уровне, как эти холодные роботопроизводители из открытого космоса. Он вовсе не хотел, чтобы состояние его здоровья подвергалось слишком детальному обследованию.

Бейли казалось, что его ожидание уже слишком затянулось, но наконец табло засветилось снова: «Посетитель, следуйте дальше». Бейли вздохнул с облегчением.

Он направился вперёд и шагнул в арку. Прямо перед ним возникли два металлических стержня, преграждая ему путь, и в воздухе высветилась фосфоресцирующая надпись: «Внимание! Посетителю запрещается двигаться дальше».

— Какого чёрта! — выкрикнул Бейли, забыв от гнева, что он всё ещё в туалетном блоке.

Рядом раздался голос Р.Дэниела:

— Я думаю, что детекторы обнаружили источник энергии. Бластер у вас с собой, Элайдж?

Бейли круто развернулся. Его лицо побагровело от злости. Только с третьего раза ему удалось прохрипеть:

— Полицейскому положено иметь бластер при себе в любое время суток как на службе, так и вне её.

Он позволил себе заговорить в полный голос в туалетном блоке впервые с тех пор, как ему исполнилось десять лет. Тогда это произошло в присутствии дяди Бориса. Он ударился ногой и невольно вскрикнул. Придя домой, дядя Борис задал ему хорошей порки и прочитал ему целую лекцию о необходимости соблюдать правила приличия.

— Ни один посетитель не имеет права входить в Космотаун вооруженным. Это наш обычай, Элайдж. Даже ваш комиссар оставляет свой бластер во время своих посещений.

В другое время Бейли просто повернулся бы и ушёл прочь из Космотауна, прочь от этого робота. Сейчас же он был буквально одержим желанием во что бы то ни стало осуществить свой план и таким образом полностью расквитаться с ними.

«Вот тебе и неназойливый медосмотр, заменивший тот более детальный и оскорбительный, что был прежде», — подумалось ему. Теперь он вполне понимал, понимал до боли в сердце то негодование и гнев, что привели к Барьерным бунтам времен его юности.

Чувствуя поднявшуюся в груди ослепляющую злость, Бейли отстегнул пояс с бластером. Р.Дэниел взял его и положил в нишу в стене.

— Чтобы открыть нишу на обратном пути, вам нужно будет вложить большой палец в углубление. Только ваш большой палец сможет открыть её, — сказал Р.Дэниел.

Бейли чувствовал себя обнаженным, даже более нагим, чем в душевой. Он прошёл то место, где недавно путь ему преградили стержни, и наконец покинул туалетный блок.

Он снова оказался в коридоре, но что-то в нём показалось ему странным. Свет, льющийся сверху, был каким-то непривычным. Он ощутил на лице еле уловимое движение воздуха, как будто мимо пролетела птица.

Должно быть, от Р.Дэниела не укрылось его замешательство.

— В сущности, вы сейчас находитесь на открытом воздухе, Элайдж. Он некондиционирован.

Бейли почувствовал легкую слабость. Как могли космониты предъявлять такие жёсткие требования к чистоте посетителей из Города и при этом дышать грязным воздухом открытых полей? Он сжал ноздри, будто этим можно было очистить вдыхаемый воздух.

— Я думаю, вы скоро сами убедитесь, что открытый воздух не вреден для человеческого организма, — сказал Р.Дэниел.

Воздушные потоки раздражающе действовали на лицо Бейли. Они были довольно слабыми, но какими-то неустойчивыми, и это вызывало у него неприятное чувство.

Однако худшее было впереди. Коридор открылся в голубизну безграничного пространства, и они оказались в полосе яркого белого света. Бейли знал, что такое солнечный свет. Как-то по долгу службы он заходил в естественный солярий. Но там самого солнца видно не было; его лучи преломлялись в защитном стеклянном куполе и заливали солярий равномерным сиянием. Здесь же всё было открыто.

Он невольно взглянул на солнце и тут же опустил голову, часто моргая ослепленными слезящимися глазами.

В их сторону направлялся какой-то космонит. Внезапно Бейли охватили дурные предчувствия. Р.Дэниел шагнул навстречу приближающемуся человеку и пожал ему руку. Космонит повернулся к Бейли:

— Я доктор Хэн Фастольф. Прошу вас, сэр, следуйте за мной.

Внутри одного из куполов Бейли почувствовал себя уверенней. Он разглядывал всё вокруг, удивляясь невероятным размерам комнат и той беспечности, с которой распределялось пространство. К его облегчению, воздух в куполе кондиционировался.

Фастольф сел, скрестив свои длинные ноги, и сказал:

— Я полагаю, вы предпочитаете кондиционированный воздух естественному.

Он держался довольно дружелюбно. Его лоб покрывали мелкие морщинки. Под глазами и подбородком кожа одрябла и слегка отвисла. Волосы его начинали редеть, но никаких признаков седины ещё не было заметно. Большие уши оттопыривались, придавая ему забавный и добродушный вид, отчего Бейли окончательно успокоился.

Рано утром перед поездкой Бейли ещё раз просмотрел фотографии Космотауна, сделанные Эндерби. Р.Дэниел только что договорился о встрече в Космотауне, и Бейли ещё привыкал к мысли о том, что ему суждено увидеть космонитов живьем. Ему несколько раз доводилось говорить с ними по многомильной несущей волне, но это было совсем не то.

В общем-то, на тех фотографиях космониты были такими же, как герои популярных книгофильмов: высокими, рыжеволосыми, серьёзными, с красивыми, но холодными лицами, как Дэниел Оливо, к примеру.

Р.Дэниел называл для Бейли космонитов по именам, и, когда Бейли вдруг указал на одну из фотографий и удивлённо спросил: «Это случайно не вы?», робот ответил: «Нет, Элайдж, это мой конструктор, доктор Сартон». При этом на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Создатель сотворил вас по своему образу и подобию? — съязвил Бейли, но ответа на свой вопрос не услышал, да, по правде говоря, и не ожидал услышать. Насколько он знал, Библия на Внешних Мирах была редкостью.

И вот теперь Бейли смотрел на Хэна Фастольфа. Доктор обладал явно нетипичной для космонита внешностью, и это не могло не радовать землянина.

— Угощайтесь, пожалуйста.

Фастольф указал на стол, отделявший его и Р.Дэниела от землянина.

Стол был пуст, если не считать чаши с разноцветными сферическими предметами, которая стояла в центре. Бейли с трудом скрыл недоумение. Он принял её за украшение стола.

— Это плоды естественной жизнедеятельности растений с Авроры. Советую вам попробовать вот этот. Он называется яблоком и считается приятным на вкус, — сказал Р.Дэниел.

Фастольф улыбнулся:

— Р.Дэниел, конечно, не может знать этого по собственному опыту, но он совершенно прав.

Бейли поднес яблоко ко рту. Оно было красно-зеленым, прохладным на ощупь и распространяло слабый, но приятный запах. Усилием воли он заставил себя откусить кусочек, и от неожиданно терпкой сочной мякоти плода у него заныли зубы. Он осторожно начал жевать.

Конечно, время от времени в рацион жителей Города включали натуральные продукты. Лично он часто ел натуральное мясо и хлеб. Но такая пища обязательно подвергалась предварительной обработке. Её варили или измельчали, купажировали или комбинировали с другими продуктами. Что касается фруктов, то их давали только в виде пюре или консервов. То, что он держал сейчас в руке, должно быть, попало сюда прямо с грязной почвы планеты.

«Надеюсь, они его, по крайней мере, помыли», — подумал Бейли. Он снова удивился странным представлениям космонитов о чистоте.

— Позвольте мне рассказать о себе подробнее, — начал Фастольф. — Я руковожу расследованием убийства доктора Сартона здесь, в Космотауне, как комиссар Эндерби у вас в Городе. Если могу вам в чём-то помочь, всегда к вашим услугам. Так же, как и вы, жители Города, мы заинтересованы в мирном разрешении этого конфликта и предотвращении подобных инцидентов в будущем.

— Благодарю вас, доктор Фастольф. Я высоко ценю ваше отношение, — сказал Бейли и подумал: «Ну, хватит обмениваться любезностями».

Он решительно надкусил сердцевину яблока, и у него во рту оказались твердые маленькие предметы овальной формы. Он поспешно выплюнул их на пол. Один из них попал бы в ногу Фастольфа, если бы тот быстро не отдёрнул её. Бейли покраснел и начал было наклоняться.

— Ничего, ничего, — доброжелательно сказал Фастольф. — Пусть лежат.

Бейли выпрямился и осторожно положил яблоко на стол. Ему не давала покоя мысль, что, как только он уйдёт, потерянные маленькие предметы будут найдены и подобраны всасывающим устройством; чашу с фруктами сожгут или выбросят куда-нибудь подальше от Космотауна, а саму комнату обработают вирусцидом.

Он попытался скрыть своё смущение за резкостью:

— Прошу разрешения при помощи объёмной видеосвязи подключить к нашему разговору комиссара Эндерби.

Брови Фастольфа взлетели вверх.

— Конечно, если вам это необходимо. Дэниел, соедините нас, пожалуйста.

Бейли застыл в напряженном ожидании, следя за тем, как стоявший в углу комнаты большой блестящий параллелепипед постепенно растворялся, уступая место изображению комиссара Эндерби и части его рабочего стола. При появлении знакомой фигуры комиссара Бейли вздохнул с облегчением; ему захотелось оказаться рядом с ним в безопасности его кабинета или где-нибудь ещё, лишь бы только в родном Городе. Пусть даже в самых непривлекательных районах Джерси — среди дрожжевых фабрик.

Теперь, когда у него был свидетель, можно было перейти непосредственно к делу.

— Мне кажется, — решительно начал Бейли, — я проник в тайну, окружающую смерть доктора Сартона.

Краешком глаза Бейли увидел, как Эндерби вскочил со стула, хватая на лету свои соскользнувшие с носа очки. Поскольку голова его при этом оказалась за пределами трёхмерного приёмника, он, покрасневший и лишенный дара речи, вынужден был сесть снова.

Доктор Фастольф был поражен не меньше, однако он лишь склонил голову набок. Лишь Р.Дэниел оставался невозмутимым.

— Вы хотите сказать, — проговорил Фастольф, — что знаете, кто убийца?

— Нет, — ответил Бейли. — Я хочу сказать, что никакого убийства не было.

— Что? — вскричал Эндерби.

— Одну минуту, комиссар Эндерби, — остановил его Фастольф. Не сводя глаз с Бейли, он удивлённо произнёс: — Вы хотите сказать, что доктор Сартон жив?!

— Да, сэр, и я думаю, что знаю, где он.

— Где же?

— Вон там, — ответил Бейли и твёрдо указал на Дэниела Оливо.

Глава 8

СПОР ИЗ-ЗА РОБОТА

Бейли ощущал каждый удар своего сердца. Казалось, время остановилось. На лице Р.Дэниела, как всегда, не отражалось никаких эмоций. Хэн Фастольф был потрясен, но умело скрывал свои чувства.

Однако больше всего Бейли волновала реакция комиссара Джулиуса Эндерби. Трёхмерный приёмник, из которого на него уставилось лицо Эндерби, не давал чёткого изображения. Мешало его постоянное, едва уловимое мелькание и не совсем идеальная разрешающая способность. Из-за этого несовершенства, а также из-за очков комиссара по глазам Эндерби ничего невозможно было прочитать.

«Не пропадай, Джулиус. Ты мне нужен», — подумал Бейли.

Вообще-то он не думал, что Фастольф станет предпринимать что-либо в лихорадочной спешке или позволит эмоциям вылиться наружу. Он когда-то читал, что у космонитов не было религии, но они подменили её холодным бесстрастным интеллектуализмом, доведенным до высот философии. Он верил этому и на это рассчитывал. Любое своё действие они будут тщательно, не спеша обдумывать и если решатся что-то предпринять, то только на основе здравого смысла, взвесив все «за» и «против».

Если бы он сделал такое заявление, находясь среди них один, он больше никогда не вернулся бы в Город, в этом он был твёрдо уверен. Холодный разум продиктовал бы им такой выход. Для космонитов их планы значили больше, гораздо больше, чем жизнь жителя Города. Для Джулиуса Эндерби придумали бы какую-нибудь отговорку. Может быть, предъявили бы комиссару труп его помощника и, покачав головами, стали бы говорить ещё об одном ударе, нанесенном заговорщиками-землянами. И комиссар поверил бы. Так уж он был устроен. Если он и ненавидел космонитов, то ненависть эта основывалась на страхе. Он не осмелился бы не поверить им.

Вот почему именно ему Бейли отвёл роль свидетеля, более того, свидетеля, находящегося в надёжном месте, вне досягаемости космонитов с их тщательно продуманными мерами безопасности.

Раздался прерывающийся голос комиссара:

— Лайдж, вы совершенно не правы. Я сам видел труп доктора Сартона.

— Вы видели обугленные остатки того, что назвали трупом доктора Сартона, — смело возразил Бейли. Он мрачно подумал о недавно разбитых очках комиссара. Неожиданно для космонитов они сыграли им на руку.

— Нет, нет, Лайдж. Я хорошо знал доктора Сартона, и голова у него была не повреждена. Это был он. — Комиссар смущенно прикоснулся к очкам, как будто он тоже вспомнил о своем злоключении, и добавил: — Я осмотрел его внимательно, очень внимательно.

— А что вы скажете о нём? — Бейли снова указал на Р.Дэниела. — Разве он не похож на доктора Сартона?

— Да, так же, как походила бы на него статуя.

— Не так уж трудно придать своему лицу бесстрастное, как у робота, выражение, комиссар. Предположим, вы видели развороченного бластером робота. Вы сказали, что внимательно осмотрели его. Достаточно ли внимательно, чтобы разглядеть, что собой представляла обугленная поверхность вокруг раны — обгоревшую органическую ткань или её заменитель, скрывающий под собой металлическую конструкцию?

На лице комиссара появилась гримаса отвращения:

— Не делайте из себя посмешище! — воскликнул он.

Бейли повернулся к космониту:

— Согласны ли вы провести эксгумацию трупа, доктор Фастольф?

Фастольф улыбнулся.

— У меня не было бы никаких возражений, мистер Бейли, но дело в том, что мы не хороним наших умерших. Кремация — повсеместно распространенный у нас обычай.

— Весьма удобный, — пробормотал Бейли.

— Скажите, мистер Бейли, как вы пришли к этому столь неожиданному заключению? — спросил доктор Фастольф.

«Не сдаётся, — подумал Бейли. — Будет до конца начисто отрицать свою вину». Вслух он сказал:

— Это было довольно просто. Чтобы сымитировать робота, недостаточно надеть на лицо застывшую маску и начать говорить неестественно правильным языком. Ваша беда в том, что вы у себя на Внешних Мирах слишком привыкли к роботам. Вы начали относиться к ним почти так же, как к людям. Вы стали слепы к различиям. На Земле всё иначе. Для нас робот — это всего лишь робот. Так вот, во-первых, Дэниел слишком человечен для робота. Когда я впервые встретил его, я подумал, что он — космонит. Мне было довольно трудно перестроиться, когда он сообщил, что он — робот. Да и как же иначе, ведь он на самом деле космонит, а не робот.

— Как я говорил вам, коллега Элайдж, — вмешался Р.Дэниел, нисколько не смущенный тем, что сам был темой обсуждения, — меня сконструировали для того, чтобы я временно мог занять место в человеческом обществе. Сходства с человеком добивались специально.

— Этим занимались настолько серьёзно, что тщательно скопировали даже те части тела, которые обычно скрыты под одеждой? Настолько серьёзно, что повторили те органы, которые у робота не будут выполнять никакой мыслимой функции?

— Откуда вам это известно? — спросил вдруг Эндерби.

Бейли покраснел:

— Я не мог не заметить в… туалетном блоке.

Было видно, как потрясло это известие комиссара.

— Вы, конечно, понимаете, что сходство должно быть полным, иначе добиться нужного результата невозможно, — нарушил молчание Фастольф. — Полумерами в нашем деле не обойтись.

— Я могу закурить? — резко спросил Бейли.

Три трубки в день — это было немыслимое расточительство, но он словно бы несся в стремительном потоке отчаянного безрассудства и нуждался в успокоительной затяжке табачного дыма. В конце концов, он бросил вызов космонитам. Он собирался заткнуть им глотки их же ложью.

— Извините, но я бы предпочел, чтобы вы не курили, — ответил Фастольф. Это было «предпочтение», обладавшее силой приказа.

Бейли почувствовал это. Он засунул обратно трубку, которую уже вытащил было в предвосхищении само собой разумеющегося разрешения. «Конечно же, нет, — с горечью подумал он. — Эндерби не предупредил меня, потому что сам не курит, но это же ясно. Одно вытекает из другого. На этих стерильных Внешних Мирах не курят, и не пьют, и вообще не ведают человеческих пороков. Неудивительно, что они признают роботов в своем проклятом — как Р.Дэниел назвал его? — С/Fе-обществе! Неудивительно, что Дэниел так хорошо играет роль робота. Если на то пошло, то все они здесь роботы».

— Слишком близкое сходство — лишь одна из многих улик, — продолжал Бейли. — Когда я вёл его (тут Бейли пришлось указать на своего напарника. Он не мог заставить себя назвать его ни Р.Дэниелом, ни доктором Сартоном), в моём секторе произошёл скандал, едва не переросший в массовые беспорядки. Именно он остановил надвигающуюся беду, и знаете, каким образом? Он наставил бластер на предполагаемых зачинщиков.

— Боже мой! — воскликнул Эндерби. — В протоколе говорится, что это вы…

— Знаю, комиссар, — перебил его Бейли. — Протокол составлялся с моих слов. Мне не хотелось, чтобы в документах значилось, что какой-то робот угрожал бластером людям.

— Нет, нет. Конечно же, вы поступили абсолютно правильно!

Эндерби явно охватил ужас. Он наклонился вперёд, чтобы посмотреть на что-то находившееся за пределами объёмного экрана. Бейли догадался, что это было. Комиссар смотрел на измеритель энергии, чтобы проверить, не подключился ли кто к передатчику.

— Это ещё одно доказательство вашего предположения? — поинтересовался Фастольф.

— Разумеется. Первый Закон Роботехники гласит, что робот не может причинить вреда человеческому существу.

— Но Р.Дэниел и не причинил никому вреда.

— Верно. После он даже заявил, что не выстрелил бы ни при каких обстоятельствах. И всё же я никогда не слышал, чтобы робот мог нарушить дух Первого Закона настолько, чтобы угрожать человеку бластером, даже если у него на самом деле не было намерения пустить его в ход.

— Понятно. Вы специалист в области роботехники, мистер Бейли?

— Нет, сэр. Но я прослушал курс общей роботехники и позитронного анализа. Кое в чём я разбираюсь.

— Это хорошо, — заметил Фастольф, — но видите ли, я являюсь специалистом по роботехнике и уверяю вас, что сущность разума робота заключается в абсолютно буквальном толковании мира. Он не признает духа Первого Закона, только его букву. Возможно, у вас на Земле простые модели так перегружены дополнительными к Первому Закону мерами предосторожности, что, вероятно, они совершенно не способны угрожать человеку. Улучшенные модели, такие как Р.Дэниел, — совсем другое дело. Если я правильно понял ситуацию, угроза Р.Дэниела была необходима для предотвращения массовых беспорядков. В таком случае её целью было предотвратить тот вред, который мог быть причинен человеческим существам. Он подчинялся Первому Закону, а не нарушал его.

Внутри у Бейли всё сжалось, но внешне он сохранял напряженное спокойствие.

«Нелегко мне придётся», — подумал Бейли, но он не собирался уступать космониту.

— Вы можете опровергать каждый довод по отдельности, но все вместе они сводятся к одному. Прошлой ночью во время обсуждения так называемого убийства этот мнимый робот заявил, что его будто бы превратили в сыщика посредством введения в его позитронные цепи нового импульса. Импульса — какого бы вы думали? — к справедливости!

— Я подтверждаю это, — откликнулся Фастольф. — Это было сделано три дня назад под моим собственным руководством.

— Импульс к справедливости? Справедливость, доктор Фастольф, это абстрактное понятие. Только человек может использовать этот термин.

— Если вы определяете «справедливость» таким образом, что это абстракция, если вы говорите, что это есть исполнение каждым человеком своего долга, то я признаю правоту вашего довода, мистер Бейли. Знания, которыми мы обладаем в настоящее время, не позволяют нам вкладывать в позитронный мозг абстракции в человеческом понимании этого слова.

— Значит, вы признаете это — как специалист по роботехнике?

— Безусловно. Вопрос в том, что Р.Дэниел понимает под словом «справедливость».

— Из нашего с ним разговора мне было ясно, что он понимал под ним то же, что вы и я, любой другой человек. То, что никакой робот понять не в состоянии.

— Почему бы вам, мистер Бейли, не попросить его дать своё определение этому термину?

Уверенность Бейли слегка пошатнулась. Он повернулся к Р.Дэниелу:

— Ну?

— Да, Элайдж!

— Как вы определяете понятие справедливости?

— Справедливость, Элайдж, это то, что существует, когда обеспечивается соблюдение всех законов.

Фастольф кивнул.

— Неплохое определение для робота, мистер Бейли. А? Вот это-то стремление следить за тем, чтобы все законы неукоснительно соблюдались, и было заложено в Р.Дэниела. Справедливость для него — понятие очень конкретное, поскольку оно основывается на соблюдении законов. Точных недвусмысленных законов, которые, в свою очередь, конкретно определяются. Ничего абстрактного здесь нет. Исходя из абстрактных представлений морального порядка, человек может считать некоторые законы плохими, а их осуществление — несправедливым. Что вы на это скажете, Р.Дэниел?

— Несправедливый закон, — ровным голосом проговорил робот, — это логическая несообразность.

— Для робота это так и есть, мистер Бейли. Так что, как видите, не следует смешивать понятие справедливости, которое существует у Р.Дэниела, и своё собственное.

Бейли резко повернулся к Р.Дэниелу:

— Вчера ночью вы выходили из моей квартиры.

— Да, выходил. Если это потревожило ваш сон, прошу меня извинить, — ответил Р.Дэниел.

— Куда вы ходили?

— В мужской туалетный блок.

Бейли был ошеломлен. Он не сомневался, что так оно на самом деле и было, но никак не ожидал получить такой ответ от Р.Дэниела. Его уверенность поколебалась, и всё же он твёрдо решил держаться избранного пути. Комиссар пристально наблюдал за происходившим, его защищенные линзами очков глаза перебегали с одного собеседника на другого. Теперь Бейли просто не мог пойти на попятную, какие бы софизмы они ни пускали в ход против него. Он должен был твёрдо отстаивать свою точку зрения.

— После того как мы добрались до моего сектора, — начал он, — Р.Дэниел настоял на том, чтобы войти со мной в туалетный блок. Предлог его был неубедительным. Ночью он снова ходил туда, в чём только что признался. Если бы он был человеком, я бы сказал, что в этом нет ничего противоестественного. Это очевидно. Однако, если считать его роботом, эти посещения туалетной становятся бессмысленными. Возможен лишь один-единственный вывод — это человек.

Фастольф кивнул. Казалось, ничто не могло выбить его из колеи.

— Это чрезвычайно интересно. А что, если мы спросим самого Дэниела, зачем он ходил в туалетный блок прошлой ночью?

Комиссар Эндерби подался вперёд:

— Прошу вас, доктор Фастольф, — пробормотал он, — да разве можно…

— Не стоит беспокоиться, комиссар, — сказал Фастольф. Его тонкие губы скривились в подобие улыбки. — Я уверен, что ответ Дэниела не оскорбит ни ваших чувств, ни чувств мистера Бейли. Мы слушаем вас, Дэниел!

— Вчера вечером, — начал Р.Дэниел, — жена Элайджа, Джесси, ушла из дома в дружеском расположении ко мне. Совершенно ясно, что у неё не было никаких оснований не считать меня человеком. Однако вернулась она, уже зная, что я робот. Вывод напрашивается сам собой: она получила эти сведения за пределами квартиры. Из этого следовало, что наш с Элайджем разговор был подслушан. Другого объяснения тому, что секрет моего истинного происхождения стал широко известен, не было. Элайдж сказал мне, что у их квартир хорошая звукоизоляция. Мы говорили негромко. Значит, обычное подслушивание отпадает. В то же время известно, что Элайдж — полицейский. Если в Городе существует подпольная группа, достаточно хорошо организованная, чтобы подготовить убийство доктора Сартона, то вполне возможно, что они знают и о том, что расследование убийства поручено Элайджу. Тогда опять-таки возможно и даже вероятно, что его квартира подвергается лучевому прослушиванию.

После того как Элайдж и Джесси легли спать, я, как мог, обыскал квартиру, но так и не сумел обнаружить никакого передатчика. Это осложнило дело. Можно обойтись и без передатчика, если использовать направленный сдвоенный луч, но для этого необходимо довольно сложное оборудование.

Анализ сложившейся ситуации привёл меня к следующему заключению. Единственное место, где житель Города может делать почти всё, что угодно, не опасаясь вмешательства посторонних, это туалетный блок. Он может даже установить там лучевой подслушиватель. Земляне так оберегают свою интимность при поседении туалетной, что никто и не взглянул бы в его сторону. Секционный блок располагается довольно близко от квартиры Элайджа, так что фактор расстояния роли не играет. Могла быть использована портативная модель. Я пошёл в туалетный блок, чтобы обследовать его.

— И что вы обнаружили? — перебил его Бейли.

— Ничего, Элайдж. Никаких следов дилучевого аппарата.

— Ну, как, по-вашему, мистер Бейли, это звучит убедительно? — обратился к нему Фастольф.

Но теперь от неуверенности Бейли не осталось и следа.

— Звучит-то, может быть, и убедительно, да только правды здесь ни на грош. Чего он не знает, так это того, что жена рассказала мне, где ей сообщили об этом и, главное, когда. Она узнала, что он робот, вскоре после того, как вышла из дома. Заметьте, слухи об этом ходили по Городу уже несколько часов. Значит, известие о том, что он — робот, вовсе не было результатом подслушивания нашего вечернего разговора.

— Тем не менее, — заметил Фастольф, — я полагаю, что причины его вчерашнего посещения туалетной мы выяснили.

— Зато в объяснении нуждаются другие обстоятельства, — разгорячённо возразил Бейли. — Где, когда и как произошла утечка информации? Каким образом по Городу разнеслась новость о том, что в Нью-Йорке находится робот-космонит? Насколько мне известно, об этом знали только двое землян — комиссар Эндерби и я, но мы держали это в секрете. Комиссар, кто-нибудь ещё в департаменте был в курсе дела?

— Нет, — встревоженно ответил комиссар. — Даже мэра я не поставил в известность. Только мы и доктор Фастольф.

— И он, — добавил Бейли, указывая на Р.Дэниела.

— Я? — переспросил тот.

— А почему бы и нет?

— Но я всё время был с вами, Элайдж.

— Нет, не всё время! — свирепо выкрикнул Бейли. — Перед тем как идти домой, я посетил туалетный блок и пробыл там с полчаса, если не больше. И в течение всего этого времени вы были вне моего поля зрения. Именно тогда вы и связались со своими людьми в Городе.

— С какими людьми? — спросил Фастольф.

— С какими людьми? — эхом отозвался комиссар Эндерби.

Бейли поднялся со своего стула и повернулся к объёмному экрану.

— Комиссар, прошу вас выслушать меня внимательно. Если что-то не будет сходиться, вы меня поправите. Нам сообщают об убийстве, и по любопытному стечению обстоятельств оно происходит как раз в тот момент, когда вы прибываете в Космотаун на встречу с жертвой преступления. Вам показывают какое-то тело, выдавая его за труп человека. Однако после этого от тела быстро избавляются и, следовательно, его более детальный осмотр невозможен.

Космониты утверждают, что убийство совершил землянин, хотя навесить такое обвинение можно, лишь предположив, что кто-то из людей вышел из Города в одиночку, да ещё ночью, и пересек открытое пространство, чтобы попасть в Космотаун. Вы и сами прекрасно понимаете, как невероятно это звучит.

Затем они посылают в Город своего фальшивого робота; фактически, навязывают его нам. Первое, что делает этот робот в Городе, — он угрожает толпе людей бластером. После этого он пускает слух, что в Городе находится робот-космонит. Обратите внимание, насколько точен этот слух. Джесси говорила мне, что стало известно даже то, что робот сотрудничает с полицией. А это значит, что вскоре все узнают, что бластер был именно в руках робота. Может быть, даже в эту минуту по дрожжевым фабрикам и гидропоническим заводам Лонг-Айленда распространяется слух о роботе-убийце, свободно разгуливающем по городу.

— Это невозможно! Невозможно! — простонал Эндерби.

— Нет, возможно. Именно это и происходит, комиссар. Неужели вы не понимаете? В Городе действительно существует заговор, но руководят им из Космотауна. Чем больше на Земле осложнится обстановка — тем лучше для них. Тогда корабли космонитов обрушатся на наши Города и оккупируют их.

— Двадцать пять лет назад у нас уже был предлог для этого, — мягко возразил Фастольф.

— Тогда вы не были готовы. Зато теперь — другое дело.

Сердце Бейли готово было выскочить из груди.

— Вы нам приписываете слишком сложную интригу, мистер Бейли. Если бы мы хотели оккупировать Землю, мы могли бы сделать это намного проще.

— Сомневаюсь, доктор Фастольф. Ваш так называемый робот проговорился, что на Внешних Мирах общественное мнение, касающееся Земли, отнюдь не едино. В тот раз, я думаю, он говорил правду. Может быть, открытая оккупация пришлась бы не по вкусу вашим народам. Поэтому вам и необходимо происшествие. Нешуточное происшествие, такое, чтобы всех потрясло.

— Вроде убийства, верно? Вы на это намекаете? В таком случае это убийство пришлось бы инсценировать. Надеюсь, вы не станете утверждать, что мы способны убить кого-нибудь из своих людей ради того, чтобы имитировать происшествие.

— Вы построили робота, похожего на доктора Сартона, разворотили его бластером, а останки показали комиссару Эндерби.

— И затем, — подхватил доктор Фастольф, — использовав Р.Дэниела в качестве доктора Сартона для ложного убийства, мы выдали доктора Сартона за Р.Дэниела и привлекли его к ложному расследованию.

— Именно так. Я заявляю вам это в присутствии свидетеля, который в данный момент находится вне пределов вашей досягаемости и которого вы не сможете устранить. Этот свидетель является достаточно важной персоной, чтобы его словам поверила администрация Города и сам Вашингтон. Теперь мы знаем ваши намерения и будем готовы дать вам отпор. При необходимости наше правительство напрямую свяжется с вашими людьми и раскроет им глаза на то, что здесь в действительности происходит. Я не думаю, что они снисходительно отнесутся к такого рода межзвёздному насилию.

Фастольф покачал головой.

— Прошу вас, мистер Бейли. Будьте благоразумны. Вы вообразили себе невероятное, в самом деле. Давайте теперь предположим, лишь допустим, что Р.Дэниел на самом деле робот. Разве из этого не следует, что тело, которое видел комиссар Эндерби, было действительно телом доктора Сартона? Едва ли разумно было бы предполагать, что в качестве трупа мы использовали остатки какого-то другого робота. Комиссар Эндерби видел Р.Дэниела в процессе сборки и может подтвердить, что другого такого робота не существует.

— Если на то пошло, — упрямо проговорил Бейли, — комиссар не специалист по роботехнике. У вас могли быть десятки таких роботов.

— Давайте не будем уклоняться от темы, мистер Бейли. Что, если Р.Дэниел действительно Р.Дэниел? Разве не рухнут тогда все ваши логические построения? Будут ли у васещё основания верить в этот выдуманный вами совершенно мелодраматичный и неправдоподобный межзвёздный заговор?

— Если он робот! Я утверждаю, что это человек.

— И всё-таки вы исследовали эту проблему не до конца, мистер Бейли. Чтобы отличить робота, даже очень похожего на человека, от живого человеческого существа, нет необходимости делать очень шаткие выводы из того, что он сказал или сделал. Вы, например, пытались воткнуть в Р.Дэниела иголку?

— Что?

Бейли раскрыл рот от неожиданности.

— Это очень простой способ проверки. Есть и другие, хотя, возможно, не такие простые. Его кожа и волосы выглядят как настоящие, но вы когда-нибудь пробовали рассмотреть их через соответствующий увеличитель? И опять же со стороны кажется, что он дышит, но замечали ли вы, что его дыхание нерегулярно, что могут пройти минуты, прежде чем он снова сделает вдох. Вы вполне могли бы собрать выдыхаемый им воздух и измерить содержание в нём двуокиси углерода. Могли бы попытаться взять на пробу его кровь. Могли бы попробовать нащупать его пульс на запястье или определить, бьётся ли сердце под его рубашкой. Вы понимаете, что я хочу сказать, мистер Бейли?

Бейли охватила тревога.

— Это всё слова. Я не позволю провести себя. Я мог бы попытаться проделать всё это, но неужели вы думаете, что ваш мнимый робот позволил бы мне поднести к нему шприц или стетоскоп или микроскоп?

— О да. Я вас понимаю, — сказал Фастольф и дал Р.Дэниелу какой-то знак.

Р.Дэниел прикоснулся к правой манжете, и весь рукав его рубашки разлезся по диамагнитному шву. Под ним обнажилась гладкая мускулистая рука, по виду ничем не отличающаяся от человеческой. Она была покрыта короткими рыжеватыми волосками, совсем как у человека.

— Ну и что? — не сдавался Бейли.

Р.Дэниел ущипнул подушечку среднего пальца правой руки большим и указательным пальцами левой. Бейли не заметил в точности, какие манипуляции последовали за этим. Но, подобно ткани рукава, распавшейся надвое после того, как было прервано диамагнитное поле шва, теперь распалась надвое сама рука.

Под тонким слоем имитирующего кожу материала обнажились нержавеющие детали тусклого серо-голубого цвета — стержни, провода, шарниры.

— Не хотите ли более детально ознакомиться с принципом действия Дэниела, мистер Бейли? — вежливо спросил доктор Фастольф.

Бейли едва расслышал вопрос из-за звона в ушах и пронзительного истерического смеха, который вдруг начал сотрясать комиссара.

Глава 9

РАЗЪЯСНЕНИЕ КОСМОНИТА

Время шло, звон становился всё громче, пока наконец не заполнил всё вокруг, вытеснив смех. Комната и всё, что в ней было, — всё поплыло перед глазами Бейли, стало нереальным, как и чувство времени.

Наконец он пришёл в себя, обнаружив, что сидит на том же месте. С момента, когда его сознание отключилось, явно прошло уже некоторое время. Изображение комиссара исчезло, экран объёмного видеоприёмника опять стал матово-молочным. Р.Дэниел сидел рядом с Бейли, массируя его обнаженное предплечье. Прямо под кожей Бейли заметил небольшое тёмное пятнышко от инъекции. На его глазах оно медленно исчезло, растворившись под кожей.

Он окончательно пришёл в себя.

— Вам лучше, коллега Элайдж? — спросил Р.Дэниел.

Бейли действительно стало лучше. Он потянул руку, и робот отпустил её. Опустил рукав и оглянулся вокруг. Доктор Фастольф сидел на прежнем месте, на его губах играла слабая улыбка, делавшая черты его невзрачного лица более привлекательными.

— Я потерял сознание? — спросил Бейли.

— Что-то в этом роде, — ответил доктор Фастольф. — Боюсь, вы испытали сильное потрясение.

В сознании Бейли живо воскресла сцена с роботом. Он схватил Р.Дэниела за руку и, засучив, насколько смог, рукав его рубашки, оголил запястье. На ощупь рука робота казалась мягкой, но под верхним слоем чувствовалось что-то более твёрдое, чем кость.

Р.Дэниел не пытался высвободить свою руку из цепких рук сыщика. Бейли пристально разглядывал её, ощупывая кожу вдоль предполагаемой средней линии. Был ли там скрытый шов?

По логике вещей, конечно, должен был быть. Робот, покрытый синтетической кожей и специально сделанный так, чтобы его невозможно было отличить от человека, не мог ремонтироваться обычным способом. Не может быть, чтобы его нагрудная плита держалась на заклепках. Не может быть, чтобы его череп откидывался назад на петлях. Наверняка различные части его механического тела собирались вдоль линии микромагнитных полей. Рука, голова, любая часть тела, должно быть, распадаются надвое при прикосновении к определённому месту и снова смыкаются при повторном прикосновении.

Бейли поднял голову.

— Где комиссар? — пробормотал он.

Внутри у него всё горело от стыда.

— Неотложные дела, — ответил доктор Фастольф. — Боюсь, я сам ускорил его исчезновение, заверив, что мы позаботимся о вас.

— Вы прекрасно позаботились обо мне, спасибо, — хмуро отозвался Бейли, — Думаю, наше дело сделано.

Он поднялся, с трудом выпрямив затекшие ноги. Внезапно он почувствовал себя старым. Слишком старым, чтобы начать всё сначала. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы предвидеть, что сулило ему будущее.

Комиссар будет наполовину напуган, наполовину разъярен. Он будет сидеть перед Бейли, бледный как полотно, каждые пятнадцать секунд снимая очки, чтобы протереть их. Своим мягким голосом (Джулиус Эндерби почти никогда не кричал) он начнёт втолковывать ему, что космониты смертельно оскорблены.

«Нельзя так говорить с космонитами, Лайдж. Они не смирятся с этим. — Бейли отчетливо слышал голос Эндерби, каждый оттенок его интонации. — Я предупреждал вас. Нечего и говорить, сколько вы причинили вреда. Заметьте, я понимаю вас. Понимаю, что вы пытались сделать. Если бы это были земляне, всё было бы по-другому. Я бы сказал: «Да. Попробуйте. Рискните. Выкурите их». Но космониты! Вы могли бы сказать мне, Лайдж. Могли бы посоветоваться. Я-то знаю их. Я знаю их вдоль и поперек».

И что Бейли мог ответить на это? Что как раз Эндерби-то он и не мог ничего сказать. Что проект был необычайно рискованным, а Эндерби подчеркивал огромную опасность как прямого провала, так и удачи, если в ней будет заслуга робота. Что избежать деклассификации можно было, лишь доказав, что вина лежит на самом Космотауне.

Эндерби скажет: «Придётся составить об этом рапорт, Лайдж. Возникнут всякого рода последствия. Я знаю космонитов. Они потребуют освободить вас от расследования этого дела, и вас придётся отстранить. Вы отдаёте себе в этом отчет, не так ли? Я попытаюсь сделать так, чтобы к вам были не слишком строги. Вы можете рассчитывать на это. Я буду защищать вас, насколько смогу, Лайдж».

Бейли знал, что именно так и будет. Комиссар будет защищать его, но только в пределах разумного. Не до такой степени, например, чтобы приводить в ярость и без того рассерженного мэра.

Он хорошо представлял себе голос мэра:

«Чёрт возьми, Эндерби, что всё это значит? Почему не посоветовались со мной? В конце концов, кто управляет городом? Почему позволили роботу войти в Нью-Йорк без разрешения властей? И вообще, какого чёрта этот Бейли…»

Если дело дойдёт до выбора между будущим Бейли и будущим самого комиссара, на что Бейли мог рассчитывать? У него не было никакого права винить Эндерби.

Наименьшим наказанием для него могло быть понижение в звании, но и это было бы достаточно скверно.

Современный Город обеспечивал своим рядовым жителям, в том числе и деклассифицированным, лишь жалкие условия для выживания. Насколько жалкие, Бейли знал слишком хорошо. Лишь наличие определённого общественного статуса давало горожанам некоторые привилегии: более удобное место здесь, лучший кусок мяса там, более короткую очередь где-то ещё. Для философски настроенного ума приобретение всех этих благ могло, показаться едва ли заслуживающим какого-либо труда.

И тем не менее, как бы философски ни относился человек к жизни, он не мог без боли расстаться с этими привилегиями, однажды получив их.

Каким ничтожным улучшением удобства квартиры была умывальная раковина, когда тридцать предыдущих лет ты привычно, даже не замечая обременительности этого, ходил в туалетный блок. Как бесполезна она была даже в качестве подтверждения своего статуса, когда выпячивать этот статус считалось верхом бескультурья. И всё же отключи сейчас раковину, каким бы унизительным и невыносимым показалось бы каждое лишнее посещение туалетного блока! Каким томительно-притягательным стало бы воспоминание о бритье в спальне! Каким глубоким было бы чувство утраченной роскоши!

Среди современных политических репортеров модно стало неодобрительно отзываться о меркантилизме былых времен, когда основой экономики были деньги. В то время, писали они, велась жесточайшая борьба за существование. Никакое действительно развитое общество не могло сохраниться из-за вечного напряжения борьбы за «зелененькую». (Слову «зелененькая» в обществе давали различные интерпретации, но его значение в целом ни у кого не вызывало сомнения.)

В противоположность тому современный «коллективизм» расхваливали за эффективность и просвещенность.

Может, всё это и так. Одни учёные-историки романтизировали прошлое, другие, напротив, высвечивали в нём всё самое низменное. Медиевисты же считали, что именно из меркантилизма развились впоследствии такие понятия, как индивидуализм и инициатива.

Эти споры никогда всерьез не интересовали Бейли. Но сейчас он задавал себе болезненный вопрос: «Боролся ли когда-нибудь человек за эту «зелененькую», чем бы она ни была, с большим упорством, чем житель Города за право получать по воскресеньям куриную ножку — настоящую куриную ножку некогда живой птицы?»

«Для меня это не так уж важно, — подумал Бейли. — Но есть ещё Джесси и Бен».

Голос доктора Фастольфа прервал его мысли:

— Мистер Бейли, вы меня слышите?

— Да, — кивнул Бейли.

Сколько же времени он простоял, как истукан?

— Садитесь, пожалуйста. Теперь, когда вы всё обдумали, вам, вероятно, будет интересно просмотреть ленты, на которых мы засняли место происшествия и некоторые события, последовавшие за преступлением?

— Нет, спасибо. У меня дела в Городе.

— Но ведь дело доктора Сартона имеет первостепенное значение.

— Не для меня. Я полагаю, меня уже отстранили. — Внезапно он вскипел: — Чёрт, если вы могли доказать, что Р.Дэниел — робот, почему вы не сделали этого сразу? Зачем вам понадобилось устраивать весь этот фарс?

— Дорогой мистер Бейли, мне было очень интересно ознакомиться с вашими умозаключениями. Что касается вашего отстранения от дела, то я сомневаюсь в этом. Перед тем как комиссар покинул нас, я специально попросил его, чтобы вы продолжали заниматься расследованием. Думаю, он окажет содействие.

Бейли нехотя сел и резко спросил:

— Но зачем вам это нужно?

Доктор Фастольф положил ногу на ногу и вздохнул.

— Мистер Бейли, я сталкивался в основном с двумя типами землян: бунтарями и политиками. Ваш комиссар полезен нам, но он увлекается политикой. Он говорит нам то, что мы хотим услышать. Он обхаживает нас. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. И вот сюда приходите вы, смело обвиняете нас в ужасных преступлениях и пытаетесь доказать свою правоту. Я с большим удовольствием наблюдал за вами. И нашёл начало обнадеживающим.

— Насколько обнадеживающим? — с усмешкой спросил Бейли.

— В достаточной степени. Вы тот человек, с которым я могу говорить откровенно. Прошлой ночью Р.Дэниел представил мне отчет по закрытому субэфирному каналу. Кое-какая информация о вас меня очень заинтересовала. Например, там был пункт, касающийся подбора книгофильмов в вашей квартире.

— Что же вас заинтересовало?

— Многие из них затрагивают вопросы истории и археологии. Из этого явствует, что вы интересуетесь историей человеческого общества и кое-что знаете о его эволюции.

— Полицейские при желании могут в своё свободное время смотреть книгофильмы.

— Совершенно верно. Я рад, что вы как раз такой полицейский. Это облегчит мою задачу. Прежде всего, — продолжал Фастольф, — я хочу объяснить или, по крайней мере, попытаться объяснить причины замкнутости людей с Внешних Миров. Мы живем здесь, в Космотауне. Мы не входим в Город. Мы вступаем в контакт с вами, землянами, лишь в очень исключительных случаях. Мы дышим открытым воздухом, но делаем это через фильтры. Даже сейчас, когда я сижу здесь, у меня в ноздрях фильтры, а на руках перчатки, и никакая сила не заставит меня подойти к вам ближе, чем необходимо. Как вы думаете, почему?

— Какой смысл строить догадки? — ответил Бейли и подумал: «Теперь уж пусть говорит он».

— Если бы вы всё же начали строить догадки, как это делают некоторые из ваших людей, то наверняка сказали бы, что причина в том, что мы презираем жителей Земли и не позволим упасть на нас даже их тени, дабы не потерять своего превосходства. Но это не так. Настоящая причина совершенно проста. Медицинский осмотр, которому вас подвергли, так же, как и дезинфицирующие процедуры, это не ритуал. Они были продиктованы необходимостью.

— Защиты от болезней?

— Да, защиты от болезней. Мой дорогой мистер Бейли, земляне, колонизировавшие Внешние Миры, оказались на планетах, где совершенно отсутствовали земные бактерии и вирусы. Конечно, на себе они завезли туда некоторые микроорганизмы, но вместе с тем у них было в руках новейшее медицинское и микробиологическое оборудование. Им предстояло покончить лишь с небольшим количеством микроорганизмов при полном отсутствии их промежуточных хозяев-паразитов. Там не было малярийных комаров, не было улиток, распространяющих шистосомиаз. Болезнетворные бактерии были полностью уничтожены, полезные же продолжали размножаться. Постепенно болезни на Внешних Мирах совершенно исчезли. Время шло, и, естественно, требования, предъявляемые к эмигрантам с Земли, становились всё жестче и жестче, поскольку Внешние Миры всё больше и больше опасались проникновения болезней.

— Вы никогда не болели, доктор Фастольф?

— Инфекционной болезнью — никогда, мистер Бейли. Мы все, конечно, подвержены старческим болезням, таким, как атеросклероз, но у меня никогда не было того, что вы бы назвали простудой. Если бы я подхватил такую болезнь, я мог бы умереть от неё. В моём организме не выработано никакой сопротивляемости к ней. Вот в чём наша беда здесь, в Космотауне. Те, кто летит сюда, идут на определённый риск. Земля изобилует болезнями, от которых у нас нет никакой защиты, никакой естественной защиты. Каждый из вас является носителем микробов почти всех известных болезней. Вы даже не подозреваете о них, так как антитела, которые развились в вашем организме за долгие годы эволюции, почти всегда держат их под контролем. В моём организме антител нет. Теперь вы понимаете, почему я держусь от вас подальше? Поверьте мне, мистер Бейли, я не подхожу к вам на более близкое расстояние только из соображений самосохранения.

— Если всё, что вы говорите, правда, то почему бы не объяснить это людям Земли? Я имею в виду, сказать им, что это не просто привередливость с вашей стороны, а защита от реальной физической опасности.

Космонит покачал головой:

— Нас мало, мистер Бейли. И нас, пришельцев, и так недолюбливают. Мы сохраняем свою безопасность на основе довольно шаткого престижа, приписываемого нам как существам более высокого порядка. Мы не можем позволить себе потерять этот престиж, признав, что боимся приблизиться к землянину. По крайней мере, до тех пор, пока не наступит большее взаимопонимание между землянами и космонитами.

— При нынешнем положении дел взаимопонимание не наступит. Именно за ваше предполагаемое превосходство мы… они вас ненавидят.

— Да, это настоящая проблема. Не думайте, что мы о ней не знаем.

— Комиссару об этом известно?

— Мы никогда не были с ним столь откровенны, как сейчас с вами. Однако, возможно, он догадывается. Он человек довольно умный.

— Если он догадывался, то мог бы и мне сказать, — задумчиво произнёс Бейли.

Фастольф поднял брови.

— Тогда вам и в голову не пришло бы, что Р.Дэниел — человек. Верно?

Бейли слегка пожал плечами, отбрасывая мысль в сторону.

— Знаете, это действительно так, — продолжал Фастольф. — Даже если не принимать во внимание трудностей психологического порядка — ужасное воздействие на нас шума и толп людей, — факт остаётся фактом: войти в Город для нас равносильно смертному приговору. Вот почему доктор Сартон и начал осуществлять свой проект по созданию человекоподобных роботов. Они проектировались как заменители людей, чтобы войти в Город вместо нас…

— Да. Р.Дэниел говорил мне об этом.

— Вы это не одобряете?

— Послушайте! — воскликнул Бейли. — Раз уж мы говорим так откровенно, позвольте мне задать вам один простой вопрос. Зачем всё-таки вы, космониты, пришли на Землю? Почему бы вам не оставить нас в покое?

— Разве вы довольны своей жизнью на Земле? — с неподдельным удивлением в голосе спросил Фастольф.

— Нам жаловаться не на что.

— Да, но сколько вы так протянете? Население Земли постоянно растёт. Вам приходится удовлетворять его потребности в калориях ценой всё больших и больших усилий. Земля зашла в тупик, мой дорогой.

— Нам жаловаться не на что, — упрямо повторил Бейли.

— До поры до времени. Город, подобный Нью-Йорку, вынужден напрягаться до предела, чтобы снабдить себя водой и освободиться от отходов. Атомные станции работают на уране, который всё труднее и труднее доставать даже на других планетах нашей системы, а потребности в нём постоянно возрастают. Каждую секунду жизнь Города зависит от своевременности поставок древесины для дрожжевых фабрик и минеральных солей для гидропонических заводов. Добавьте к этому необходимость поддерживать постоянную циркуляцию воздуха. Да что там говорить, равновесие зависит от многих и многих факторов, и с каждым годом сохранять его будет всё труднее. Что произойдёт с Нью-Йорком, если система жизнеобеспечения Города даст сбой хотя бы на час?

— Такого никогда не было.

— Что вовсе не является гарантией безопасности на будущее.

В примитивные времена поселения людей были почти полностью независимыми. И жили тем урожаем, который выращивался на близлежащих полях. Причинить им вред могли только стихийные бедствия, скажем, наводнение, эпидемия или неурожай. С ростом этих населённых центров и развитием техники появилась возможность бороться с местными бедствиями, опираясь на помощь издалека, что привело к возникновению тесной взаимозависимости между обширными территориями Земли. В среднюю эпоху даже самые крупные города под открытым небом могли прожить на своих запасах, в том числе и неприкосновенных, по меньшей мере, неделю. Когда Нью-Йорк стал Городом в современном понимании этого слова, он мог просуществовать на своих ресурсах один день. А теперь он не сможет продержаться и часа. Бедствие, которое десять тысяч лет назад ощущалось бы как неудобство, тысячу лет назад — как крупная неприятность, сто лет назад — как серьёзное осложнение, в настоящее время непременно стало бы роковым.

Бейли беспокойно заерзал на стуле.

— Я и прежде слышал все эти рассуждения. Медиевисты хотят покончить с Городами. Хотят вернуть нас обратно к природе, к натуральной агрокультуре. Но они безумцы; мы не сможем этого сделать. Во-первых, нас слишком много, а потом историю невозможно повернуть вспять. Она движется только вперёд. Конечно, если бы эмиграция на Внешние Миры не ограничивалась…

— Вы знаете, почему она должна быть ограниченной.

— Так что же в таком случае делать? К чему переливать из пустого в порожнее?

— Осваивать новые миры. В Галактике сотни миллиардов звёзд. Подсчитано, что сто миллионов из них пригодны или могут быть сделаны пригодными для жизни.

— Это несерьёзно.

— Почему? — с горячностью возразил доктор Фастольф. — Почему это предложение несерьёзно? В прошлом земляне осваивали планеты. Более тридцати из пятидесяти Внешних Миров, включая и мою родную Аврору, были колонизированы самими землянами. Разве теперь колонизация невозможна?

— Ну, знаете ли…

— Не можете ответить? Тогда отвечу я. Если теперь это невозможно, то только из-за приверженности землян к стальным Городам. До их возникновения жизнь человечества на Земле не была столь ограничена, это теперь вы не можете оторваться от Земли, чтобы начать всё сначала на новой планете! Вы проделывали это уже тридцать раз. А теперь земляне стали такими изнеженными, так зарылись в свои стальные тюрьмы-пещеры, что им уже никогда не выбраться оттуда. Вот вы, мистер Бейли, отказываетесь верить даже тому, что житель Города способен пересечь открытое пространство, чтобы попасть в Космотаун. А уж пересечь космическое пространство на пути к новому миру для вас, должно быть, труднее во сто раз. Урбанизм губит Землю, сэр.

Даже если и так. Какое вам, космонитам, до этого дело? Это наша проблема, и мы сами её решим. А если не сможем, что ж, такой будет наша особая дорога в ад, — рассердившись, выпалил Бейли.

— Лучше в ад по своей собственной дороге, чем в рай — по чужой, так, по-вашему? Я понимаю ваши чувства. Не очень-то приятно слушать проповеди чужака. И всё-таки поучения со стороны иногда бывают очень кстати. Вот мы бы от них не отказались, ведь и у нас есть свои проблемы, причём аналогичные вашим.

— Перенаселённость? — Бейли криво усмехнулся.

— Аналогичные, но неодинаковые. Наша проблема — в недостатке населения. Как вы думаете, сколько мне лет?

На мгновение землянин задумался и затем, намеренно накинув несколько лет, ответил:

— Лет шестьдесят.

— Вернее было бы сказать, сто шестьдесят.

— Не может быть!

— Если быть точным, то в следующий день рождения мне исполнится сто шестьдесят три года. В этом нет никаких уловок. В качестве единицы измерения я использую стандартный земной год. Если повезёт, если буду беречь себя и, самое главное, если не подхвачу на Земле никакой болезни, то смогу прожить ещё столько же. Многие жители Авроры доживают до трёхсот пятидесяти. И средняя продолжительность жизни постоянно растёт.

Бейли посмотрел на Р.Дэниела, который всё это время хранил бесстрастное молчание, как будто искал у него подтверждения услышанному.

— Каким образом это стало возможно?

— В малонаселённом обществе полезно сосредоточить усилия на изучении геронтологии, заниматься исследованиями процесса старения. В таком мире, как ваш, удлинение продолжительности жизни имело бы катастрофические последствия. На Авроре же хватает места и для трёхсотлетних стариков. И чем длиннее жизнь, тем больше дорожит ею человек… Умри вы сейчас, вы, вероятно, потеряли бы лет сорок своей жизни, а то и меньше. Если бы умереть суждено было мне, я потерял бы более ста пятидесяти лет. Вот почему в нашей цивилизации жизнь каждого человека приобретает наиважнейшее значение. У нас низкая рождаемость, и рост населения строго контролируется. Мы поддерживаем определённое соотношение между количеством роботов и людей так, чтобы обеспечить наилучшие условия существования для каждого человека. Естественно, мы тщательно следим за тем, чтобы умственно и физически неполноценные дети не достигали зрелого возраста.

— Вы хотите сказать, — перебил Бейли, — что их убивают, если они не…

— Если они не соответствуют требованиям. Совершенно безболезненно, уверяю вас. Это шокирует вас, так же, как неконтролируемая рождаемость землян повергает в шок нас.

— Наша рождаемость контролируется, доктор Фастольф. Каждой семье позволяют иметь строго определённое количество детей.

Доктор Фастольф терпеливо улыбнулся.

— Определённое количество любых детей, а не здоровых детей. Пусть так, прибавьте к этому огромное количество незаконнорожденных, которые увеличивают и без того высокий рост населения.

— Кто решает, каким детям жить?

— Это довольно сложный вопрос, и на него в двух словах не ответишь. Как-нибудь мы можем поговорить об этом подробнее.

— Ну и в чём же ваша проблема? Кажется, вы довольны своим обществом.

— Оно стабильно. Вот в чём беда. Слишком стабильно.

— Вам не угодишь. Наша цивилизация, по-вашему, вот-вот ввергнется в пучину хаоса, а ваше собственное общество слишком стабильно.

— Стабильность может быть чрезмерной. За два с половиной века ни один из Внешних Миров не колонизировал ни одной планеты. Нет перспектив для этого и в будущем. Наша жизнь на Внешних Мирах слишком длинна и удобна, чтобы ею рисковать.

— Кто знает, может, это и так, доктор Фастольф. Тем не менее вы ведь прилетели на Землю. Вы рискуете заразиться.

— Да, рискую. Среди нас, мистер Бейли, есть люди, которые считают, что ради прогресса человечества можно расстаться и с жизнью, какой бы долгой она ни была. К сожалению, должен сказать, что так думают очень немногие.

— Ладно. Теперь мы подходим к самому главному. Какую роль в этом играет Космотаун?

— Внедряя роботов на Землю, мы стараемся нарушить равновесие вашей экономики.

— Это ваш способ оказания помощи? — Губы Бейли дрогнули. — Иначе говоря, вы специально создаёте растущее число замещенных и деклассифицированных?

— Поверьте, мы делаем это вовсе не из-за своей жестокости или бессердечия. Именно смещенные составят ядро будущих переселенцев на новые миры. Вспомните, вашу Древнюю Америку открыли корабли, экипаж которых состоял из преступников, бежавших из тюрем. Разве вы не видите, что в Городе смещенные брошены на произвол судьбы? Им нечего терять, а покинув Землю, они добьются лучшей доли.

— Но пока что у вас ничего не получается.

— Нет, не получается, — печально согласился доктор Фастольф. — Что-то мы делаем не так. Всему виной неприязнь землян к роботам. Хотя эти самые роботы могут сопровождать людей, сгладить первые трудности приспособления к новому миру, сделать колонизацию реально осуществимой.

— А что потом? Новые Внешние Миры?

— Нет. Внешние Миры были основаны ещё до того, как на Земле возник культ стальных Городов. Новые же колонии будут построены людьми, у которых есть опыт жизни в закрытых городах и некоторые представления о культуре C/Fe.Это будет синтез того и другого, своеобразный гибрид. Если оставить всё как есть, земная цивилизация вскоре начнёт разваливаться, а чуть позже и Внешние Миры начнут медленно деградировать и в конце концов придут в упадок. В этих условиях новые миры станут нести в себе здоровое начало, сочетая лучшие черты обеих культур. Под их благотворным влиянием преобразится и наша жизнь.

— Может быть, но всё это очень туманно, доктор Фастольф.

— Да, пока это только мечта. Подумайте над этим. — Космонит резко поднялся. — Я провёл с вами больше времени, чем намеревался. Кстати, больше, чем предусмотрено нормами безопасности. Извините, но мне придётся вас покинуть…

Бейли и Р.Дэниел вышли из купола. Их снова залил солнечный свет, он стал как будто более желтым и падал уже под другим углом.

В Бейли всколыхнулось смутное любопытство: «А что, если на какой-нибудь планете солнечный свет выглядит иначе — не такой резкий и слепящий, более приятный?..»

На другой планете? Этот неказистый космонит с торчащими ушами вбил ему в голову странные фантазии. Интересно, пришлось ли в своё время врачам с Авроры осматривать ребёнка по имени Фастольф, чтобы решить, можно ли ему позволить расти дальше? Разве не был он слишком уродлив? И входили ли вообще в их критерии внешние данные? Когда некрасивость переходит в уродство и какие изъяны…

Но тут они вошли в первую дверь, ведущую к туалетному блоку, солнечный свет исчез, и оставаться в прежнем расположении духа стало труднее. Бейли в раздражении тряхнул головой. «Всё это просто смешно. Вынудить землян эмигрировать, строить новое общество! Это же чушь. Что задумали эти космониты на самом деле?»

Он думал об этом и не находил ответа.

Их машина медленно ехала по проезжей части туннеля. Всё вокруг возвращало ему чувство реальности. Его бластер приятным теплым грузом лежал у него на бедре. Такое же приятное и теплое чувство вызвал в нём шумный, полный жизни Город.

В тот момент, когда они въезжали на его территорию, Бейли ощутил странный, едва уловимый запах.

«Оказывается, Город пахнет», — с удивлением заметил Бейли.

Он подумал о двадцати миллионах человеческих существ, набившихся за стальные стены гигантской пещеры, и впервые в жизни его ноздри, промытые наружным воздухом, ощутили их запах. «Будет ли на других мирах иначе? Меньше людей и больше воздуха… чище?» — подумал Бейли.

Но вокруг грохотал вечерний Город, запах ослабел и исчез, и ему стало немного стыдно за себя. Он медленно нажал на рычаг управления и увеличил подачу лучевой энергии. Машина стала резко набирать скорость, въезжая в пустоту мотошоссе.

— Дэниел, — позвал Бейли.

— Да, Элайдж?

— Зачем доктор Фастольф мне всё это рассказывал?

— Мне кажется, Элайдж, он хотел показать вам важность этого расследования. Наша задача — не просто раскрыть преступление, мы должны спасти Космотаун, а вместе с ним и будущее человеческой расы.

— Думаю, было бы лучше, если бы он позволил мне осмотреть место преступления и допросить людей, обнаруживших тело.

— Сомневаюсь, что вам удалось бы добавить что-нибудь к тем фактам, которыми мы уже располагаем. Мы очень тщательно всё обследовали.

— В самом деле? У вас же ничего нет. Ни единой улики. Ни одного подозреваемого.

— Нет, вы правы. Ответ нужно искать в Городе. Хотя, если быть точным, мы подозревали одно лицо.

— Вот как! И вы до сих пор молчали!

— Я же не думал, что это необходимо, Элайдж. Вы ведь наверняка и сами понимаете, что лишь один человек мог сразу попасть под подозрение.

— Кто? Чёрт возьми, кто же?

— Тот единственный землянин, кто оказался на месте преступления. Комиссар Джулиус Эндерби.

Глава 10

РАБОЧИЙ ДЕНЬ СЫЩИКА

Полицейский автомобиль резко свернул в сторону и остановился у безликой бетонной стены мотошоссе. Мотор заглох, наступила мертвая непроницаемая тишина.

Бейли повернулся к сидевшему рядом роботу и неестественно спокойным голосом спросил:

— Что вы сказали?

Бейли ждал ответа, но время, казалось, остановилось. Издалека послышался унылый вибрирующий звук; нарастая, он достиг своего пика и постепенно затих. Наверное, это была ещё одна полицейская машина, прокладывающая себе путь к неизвестной цели где-то за милю от них. А может быть, это пожарники спешили на встречу с огнем.

Неожиданно для самого себя Бейли подумал: «Найдётся ли хоть один человек в Городе, который знает все ходы-выходы мотошоссе, петляющего в недрах Города?»

Не было такого времени дня или ночи, когда вся сеть мотошоссе пустовала, и всё же в ней наверняка были такие участки, куда годами не ступала нога человека. Внезапно с уничтожающей ясностью он вспомнил кинорассказ, который видел ещё в юности.

Действие там происходило на мотошоссе Лондона, и начинался рассказ с ничего не предвещавшего убийства. Убийца рассчитывал отсидеться в заранее подготовленном укрытии на одной из развилок мотошоссе, в пыли которой за сотню лет отпечатались следы лишь его ботинок. В той заброшенной норе он в полной безопасности мог бы дождаться окончания розысков.

Но он ошибся поворотом и в безмолвной пустыне извилистых коридоров дал богохульственную клятву, что назло всем святым всё-таки найдёт своё убежище. С тех пор он всё время сворачивал не туда. Он бродил по нескончаемому лабиринту от сектора Брайтон на Ла-Манше до Норвича и от Ковентри до Кентербери. Он пробирался из конца в конец огромного лондонского подземелья, раскинувшегося по всей юго-восточной оконечности Старой Англии. Его одежда превратилась в лохмотья, а от башмаков остались одни подметки, силы его были на исходе, но никогда не покидали его совсем. Он устал, очень устал, но остановиться не мог. Он мог только идти и идти вперёд, никогда не находя нужный поворот.

Иногда он слышал звук проезжающих мимо машин, но тот всегда доносился из соседнего коридора, и как бы быстро он туда ни бросался (а к тому времени он уже рад был бы сдаться властям), коридоры всегда оказывались пустыми. Иногда далеко впереди он видел выход, ведущий к жизни и дыханию Города, но сколько бы он ни пытался приблизиться к нему, выход мерцал всё дальше и дальше, пока за очередным поворотом не исчезал совсем.

Время от времени лондонцы, проезжавшие по мотошоссе по своим делам, видели расплывчатую фигуру человека, который молча, с трудом переставляя ноги, направлялся в их сторону, подняв в мольбе полупрозрачную руку. Рот его открывался, губы шевелились, но с них не слетало ни звука. Приближаясь, фигура начинала расплываться и исчезала.

Это был один из тех рассказов, которые, несмотря на свои невысокие литературные достоинства, стали частью фольклора. А выражение «блуждающий лондонец» стало известно всему миру.

В глубинах Нью-Йорка Бейли вспомнил этот рассказ, и ему стало не по себе.

— Нас могут подслушать, — заговорил Р.Дэниел, и его голос подхватило слабое эхо.

— Здесь? Это абсолютно исключено. Ну, так что там насчёт комиссара?

— Он был на месте преступления, Элайдж. Он — житель Города. Его, естественно, подозревали.

— Он и сейчас под подозрением?

— Нет. Его невиновность была быстро установлена. Прежде всего у него не было бластера. И не могло быть. Он вошёл в Космотаун обычным путем, в этом нет сомнения. А как вам известно, при входе в Космотаун положено оставлять своё оружие.

— Кстати, оружие убийцы нашли?

— Нет, Элайдж. Были проверены все бластеры в Космотауне, но ни один из них не стрелял в течение нескольких недель. Проверка радиационных камер не оставляет в этом никаких сомнений.

— В таком случае, тот, кто совершил убийство, кем бы он ни был, либо спрятал оружие так хорошо, что…

— Оно не могло быть спрятано в Космотауне. Мы очень тщательно всё обыскали, — сказал Р.Дэниел.

— Я пытаюсь рассмотреть все возможности, — нетерпеливо прервал его Бейли. — Либо бластер был спрятан, либо убийца унес его с собой.

— Именно так.

— И если вы допускаете лишь вторую возможность, тогда комиссар чист.

— Да. В качестве дополнительной меры предосторожности его подвергли цереброанализу.

— Какому анализу?

— Под цереброанализом я подразумеваю расшифровку электромагнитных полей живых мозговых клеток.

— А-а… — протянул Бейли, хотя объяснение Р.Дэниела не внесло никакой ясности. — И что это вам даёт?

— Мы получаем информацию о темпераменте и эмоциональном складе данного человека. Что касается комиссара Эндерби, анализ показал, что он не способен на убийство доктора Сартона. Совершенно не способен.

— Верно, — согласился Бейли. — Он человек совсем другого склада. Это я мог бы вам сказать и без цереброанализа.

— Лучше иметь объективную информацию. Естественно, все жители Космотауна также согласились на цереброанализ.

— И, конечно, оказалось, что все они не способны на убийство?

— Вне всяких сомнений. Вот почему мы считаем, что убийца — один из жителей Города.

— Ну что ж, тогда всё, что нам нужно, это провести всё население Города перед вашим проницательным прибором.

— Это было бы неразумно, Элайдж. В Городе, возможно, нашлись бы миллионы способных по своему темпераменту на убийство.

— Миллионы, — проворчал Бейли, вспоминая о тех далёких днях, когда толпы землян кляли на чём свет стоит «грязных космонитов», и о грозной толпе, собравшейся у обувного магазина накануне вечером.

Бедняга Джулиус. Подозреваемый! Бейли и сейчас мог слышать голос комиссара, описывающего картину, представшую перед ним после того, как обнаружили труп.

«Это было чудовищно, просто чудовищно!» Неудивительно, что в потрясении и испуге он разбил свои очки. Неудивительно, что он не хотел возвращаться в Космотаун. «Ненавижу их», — выдавил он тогда сквозь зубы.

Бедный Джулиус! Человек, умеющий обращаться с космонитами. Человек, чья наибольшая заслуга перед Городом заключалась в его способности ладить с ними. Интересно, насколько это помогло его продвижению по службе?

Неудивительно, что комиссар поручил расследование Бейли. Старина Бейли, преданный, умеющий держать язык за зубами. Однокашник по колледжу! Он не будет поднимать шум, если узнает об этом маленьком инциденте с очками, Бейли стало интересно, как проводился цереброанализ. Он представил огромные электроды, пантографы, деловито вычерчивающие кривые; то и дело щелкающие при смене положения автоматические устройства.

Бедняга Джулиус. Уж если он пребывал в таком неописуемом смятении (на что были все основания), то ему наверняка уже виделся конец его стремительной карьеры в лице мэра, читающего его вынужденное заявление об отставке.

Полицейская машина вползла на нижние этажи здания городского муниципалитета.

Была уже половина третьего, когда Бейли снова занял своё место за своим рабочим столом. Комиссара на месте не оказалось. Р.Сэмми, как всегда скаливший зубы, не знал, где он.

Бейли провёл некоторое время в раздумьях. Он забыл о том, что ещё не обедал.

В пятнадцать двадцать к его столу подошёл Р.Сэмми и сообщил:

— Комиссар у себя, Лайдж.

— Спасибо, — поблагодарил Бейли.

Голос Р.Сэмми впервые не вызвал в нём раздражения. В конце концов, Р.Сэмми в каком-то роде приходился родственником Р.Дэниелу, а Р.Дэниел явно не был существом или, вернее, вещью, которая могла вызывать раздражение. «Интересно, — подумал Бейли, — как всё будет на новой планете, где люди и роботы вместе начнут строить новое общество?» Эта мысль уже не вызывала в нём внутреннего неприятия.

Когда Бейли вошёл в кабинет комиссара, тот пересматривал какие-то документы, время от времени прерываясь, чтобы сделать пометку.

— Ну и дали же вы маху в Космотауне! — сказал он.

Бейли живо представил себе недавно пережитое. Словесную дуэль с Фастольфом…

Его длинное лицо ещё больше вытянулось от досады.

— Да, я виноват, комиссар.

Эндерби оторвался от бумаг. Его глаза пристально смотрели на Бейли сквозь очки. Казалось, в тот момент он впервые за последние тридцать часов выглядел самим собой.

— Ничего страшного. Кажется, Фастольф воспринял всё спокойно, так что забудем об этом. Эти космониты просто непредсказуемы. Вам повезло, Лайдж, хоть вы этого и не заслуживаете. В следующий раз обсудите всё со мной, прежде чем разыгрывать из себя супермена-одиночку из субэфирных фильмов.

Бейли кивнул. Тяжелый груз свалился с его плеч. Он попытался вывести космонитов на чистую воду, но из этого ничего не вышло. Пусть так. Бейли немного удивило, что он так легко воспринял свою неудачу, но что было, то было.

— Послушайте, комиссар, — сказал он. — Мне нужна квартира на двоих — для меня и Р.Дэниела. Сегодня я не собираюсь вести его к себе домой.

— Что всё это значит?

— Стало известно, что он робот. Помните? Может быть, ничего и не случится, но, если начнутся беспорядки, я не хочу, чтобы пострадала моя семья.

— Чепуха, Лайдж. Я навёл справки. Никаких таких слухов в Городе нет.

— Но Джесси откуда-то узнала, комиссар.

— Ну, нет никаких организованных слухов. Ничего опасного. Я занимался проверкой с тех пор, как отключился от дома Фастольфа. Как раз поэтому я и ушёл. Нужно было оперативно выявить источник слухов. Вот у меня отчеты. Можете убедиться сами. Вот сообщение Дорис Джиллид. Она обошла женские туалетные блоки в разных районах Города. Ты знаешь Дорис. Это компетентная девушка. Так вот, она ничего не обнаружила. Нигде ничего.

— Тогда как же слухи дошли до Джесси, комиссар?

— Это можно объяснить. Р.Дэниел выставил себя напоказ в обувном магазине. Кстати, Лайдж, он действительно вытащил бластер или вы несколько преувеличивали?

— Он действительно его вытащил и направил на толпу.

Комиссар покачал головой.

— Ну что ж. Кто-то узнал его. Я имею в виду, узнал в нём робота.

— Погодите! — возмущенно откликнулся Бейли. — В нём невозможно узнать робота.

— Отчего же?

— Вы смогли? Я — нет.

— Это ничего не доказывает. Мы не специалисты. А что, если в толпе был какой-нибудь роботехник с вестчестерских фабрик? Профессионал. Человек, посвятивший всю свою жизнь созданию роботов. Он замечает в Р.Дэниеле что-то необычное. Может быть, в том, как тот говорит или ведёт себя. Он начинает размышлять над этим. Может быть, делится со своей женой. Та рассказывает об этом своим подругам. И на этом всё заканчивается. Предположение слишком невероятно. Люди не верят этому. Но прежде чем исчезнуть, слух дошёл до Джесси.

— Может быть, — с сомнением произнёс Бейли. — Но всё-таки как насчёт холостяцкой комнаты на двоих?

Комиссар пожал плечами и поднял трубку селекторной связи. Через некоторое время он сказал:

— Секция Q-2. Всё, что они могут предложить. Не очень хороший район.

— Сойдёт.

— Кстати, где сейчас Р.Дэниел?

— Он в нашей картотеке. Пытается собрать информацию о медиевистских агитаторах.

— Боже правый, их же миллионы.

— Знаю, но это доставляет ему удовольствие.

Уже дойдя до двери, Бейли неожиданно обернулся и спросил:

— Комиссар, доктор Сартон когда-нибудь говорил с вами о программе Космотауна? Я имею в виду, о внедрении культуры C/Fe?

— Какой культуры?

— О внедрении роботов.

— Кажется, да.

Тон комиссара не выражал никакого интереса.

— Он когда-нибудь разъяснял вам цели Космотауна?

— О, улучшение здоровья, повышение уровня жизни. Обычная болтовня, ничего особенного. Да, я соглашался с ним. Кивал головой и всё такое. Что мне оставалось делать? Просто приходится подыгрывать им и надеяться, что в своих понятиях они не выйдут за пределы разумного. Может быть, когда-нибудь…

Бейли ждал, но комиссар так и не сказал, что могло произойти «может быть, когда-нибудь».

— Он говорил об эмиграции? — не отставал Бейли.

— Об эмиграции? Никогда. Запустить землянина во Внешний Мир — всё равно что найти алмазный астероид в кольцах Сатурна.

— Я имел в виду эмиграцию на новые миры.

Но на этот вопрос комиссар ответил взглядом, полным неподдельного скептицизма. Бейли на мгновение задумался и затем с неожиданнойпрямотой выпалил:

— Комиссар, что такое цереброанализ? Когда-нибудь слышали о нём?

На круглом лице комиссара не отобразилось и тени замешательства. Продолжая спокойно смотреть на Бейли, он ровным голосом сказал:

— Нет. А что это такое?

— Да нет, ничего. Просто где-то услышал.

Бейли вышел из кабинета.

Сидя за своим столом, он снова погрузился в размышления. Комиссар, конечно, не был настолько хорошим актером. Ну что же, в таком случае…

В шестнадцать ноль-пять Бейли позвонил Джесси и предупредил её, что не будет ночевать дома сегодня и, возможно, ещё несколько дней. Освободиться от неё после этого оказалось не так-то просто.

— Что-нибудь случилось, Лайдж? Тебе грозит опасность?

— В жизни полицейского всегда есть место определённой опасности, — объяснил он как можно беспечнее.

Это её не удовлетворило.

— Где ты будешь ночевать?

На этот вопрос он отвечать не стал.

— Если будет одиноко, — посоветовал он, — переночуй у своей матери. — Он поспешно положил трубку, вряд ли стоило продолжать разговор.

В шестнадцать двадцать он позвонил в Вашингтон. Потребовалось довольно много времени, чтобы найти нужного ему человека, и почти столько же времени, чтобы убедить его на следующий день вылететь в Нью-Йорк. К шестнадцати сорока ему это удалось.

В шестнадцать пятьдесят пять из кабинета вышел комиссар и неуверенно улыбнулся Бейли, проходя мимо. Дневная смена повалила к выходу. Те немногочисленные сотрудники, которые работали здесь вечером и ночью, приветствовали Бейли с различной степенью удивления в голосе. К его столу приблизился Р.Дэниел со стопкой бумаг в руках.

— Что это? — спросил Бейли.

— Списки тех, кто может входить в организацию медиевистов.

— И сколько их оказалось?

— Более миллиона, — ответил Р.Дэниел. — У меня здесь только часть.

— И вы надеетесь проверить их всех, Дэниел?

— Разумеется, это было бы непрактично, Элайдж.

— Видите ли, Дэниел, почти все земляне в некоторой степени медиевисты. Комиссар, Джесси и я сам. Посмотрите на комиссара с его (он чуть было не сказал «очками», но вовремя вспомнил, что земляне должны держаться вместе и что лицо комиссара нужно защищать как в прямом, так и в переносном смысле), с его украшениями на глазах, — нескладно закончил он.

— Да, — сказал Р.Дэниел, — я обратил на него внимание, но думал, что с моей стороны было бы неделикатно спрашивать о нём. На других жителях Города я не видел таких украшений.

— Это очень старомодная вещь.

— Она служит каким-нибудь практическим целям?

Оставив этот вопрос без ответа, Бейли резко сменил тему.

— Каким образом вы составляли этот список?

— С помощью машины. Нужно только настроить её на определённый тип правонарушения, а она сделает всё остальное. Одной я дал задание проверить все случаи мелкого хулиганства, связанные с роботами, за последние двадцать пять лет. Другая машина просмотрела все городские газеты за тот же период в поисках имен тех, кто высказывался против роботов или жителей Внешних Миров. Просто удивительно, как много можно сделать за три часа! Машина даже вычеркнула из списка имена тех, кого уже нет в живых.

— Вас это удивляет? Ведь у вас на Внешних Мирах тоже есть компьютеры.

— Конечно, причём самые разнообразные. Весьма совершенные. И всё же нет таких огромных и сложных, как здесь. Не забывайте, что население даже самого большого из Внешних Миров едва достигает численности проживающих в Нью-Йорке, поэтому у нас нет необходимости в сверхсложных машинах.

— Вы когда-нибудь бывали на Авроре? — поинтересовался Бейли.

— Нет, — ответил Р.Дэниел. — Меня собрали здесь, на Земле.

— Тогда откуда же вы знаете, какие на Внешних Мирах компьютеры?

— Очень просто, коллега Элайдж. Моя электронная память содержит все те знания, которыми обладал доктор Сартон. Можете не сомневаться, что в ней много фактического материала, касающегося Внешних Миров.

— Ясно. Дэниел, вы можете есть?

— Я работаю на ядерной энергии. Я думал, вы это знаете.

— Прекрасно знаю. Я не спрашиваю, нужно ли вам есть. Я спросил, можете ли вы есть. Сможете ли вы положить пищу в рот, пережевать её и проглотить? Думаю, без этого вряд ли можно сойти за человека.

— Я понял вас. Да, я могу выполнять механические операции жевания и глотания. Моя вместимость, конечно, довольно ограничена, и рано или поздно мне надо удалять непереваренный материал из того, что вы могли бы назвать моим желудком.

— Отлично. Вы сможете его срыгнуть, или что там вы делаете, вечером, когда придём домой. Дело в том, что я проголодался. Я пропустил обед — ну и чёрт с ним! — в общем, я хочу, чтобы вы были рядом, пока я ем. Но если вы будете сидеть в столовой просто так, на вас сразу же обратят внимание. Потому я и спросил, можете ли вы сделать вид, что едите. Ну, идёмте!

Столовые всех секторов Города были одинаковые. Более того, по делам службы Бейли довелось побывать в Вашингтоне, Торонто, Лос-Анджелесе, Лондоне и Будапеште, и там столовые были точно такими же. Возможно, в среднюю эпоху, когда языки отличались друг от друга так же, как национальные блюда, было иначе. Ныне всюду были одни и те же дрожжевые продукты: от Шанхая до Ташкента и от Виннипега до Буэнос-Айреса; что касается английского языка, то он уже мало чем напоминал язык Шекспира или Черчилля и давно превратился в своеобразную мешанину, которой пользовались на всех континентах и даже, с некоторыми изменениями, на Внешних Мирах.

Однако, помимо языка и меню, были и более глубокие сходства, делавшие все столовые мира одинаковыми. Это тот особенный запах, не поддающийся определению, но свойственный только столовым. Это три потока медленно ползущей очереди, которые сливались в дверях, а затем снова разветвлялись налево, направо и в центр. Это гул от движения и разговоров множества людей и грохот пластмассовой посуды. Это длинные столы, блеск полированной отделки «под дерево», отражение света на стекле и воздух, пропитанный паром.

Бейли медленно двигался вперёд вместе со всей очередью (как ни распределяли часы принятия пищи, каждый раз приходилось ждать в очереди минут десять, а то и больше) и неожиданно с любопытством спросил:

— Вы умеете улыбаться?

— Что вы сказали, Элайдж? — переспросил Р.Дэниел, невозмутимо взиравший на окружающее.

— Мне просто интересно, Дэниел, умеете ли вы улыбаться, — невольно понизив голос до шёпота, сказал Бейли.

Р.Дэниел улыбнулся. Улыбка получилась очень странная. Губы робота быстро растянулись, изогнувшись кверху, и в их уголках образовались складки. Улыбался, однако, только рот. Остальная часть лица не изменила своего выражения.

Бейли покачал головой.

— Довольно, Дэниел. Вам лучше не улыбаться.

Они подошли к входу. Один за другим люди опускали свои жетоны в соответствующую прорезь автоматического контролера. Щелк-щелк-щелк…

Однажды кто-то подсчитал, что чётко работающая столовая могла пропустить двести человек в минуту, и это при том, что талон каждого тщательно проверялся, чтобы не допустить посторонних посетителей, а также избежать путаницы с графиком посещения столовой и распределения порций. Подсчитали также и то, какой длины должна быть очередь для максимально эффективной работы столовой и сколько времени тратилось на особое обслуживание.

Поэтому шагнуть к окошечку, за которым сидела дежурная, и сунуть ей спецпропуск, тем самым прервав равномерное щелканье автомата, как это сделали Бейли и Р.Дэниел, означало нарушить налаженный ритм работы столовой, что для её работников было равносильно настоящему бедствию.

Джесси, знавшая как ассистент диетолога все тонкости работы столовой, как-то объясняла Бейли, что происходило в таких случаях.

— Всё тогда идёт кувырком, — рассказывала она. — Приходится заново рассчитывать количество порций, производить переучет продуктов. При этом не обойтись без дополнительной проверки. Нужно сверить регистрационные карточки со всеми столовыми других секторов, чтобы не слишком нарушить баланс. Понимаешь? Баланс составляется каждую неделю, и, если что-то не сходится и у тебя перерасход, вину всегда взваливают на тебя. Никому и в голову не придёт обвинить городские власти, хотя они раздают спецталоны направо и налево. Ещё бы! А когда приходится объявлять, что выбор блюд временно ограничивается, очередь тут же поднимает страшный шум. И всегда виноваты те, кто стоит за стойкой…

Джесси обрисовала картину в мельчайших подробностях, так что Бейли прекрасно понимал тот холодный ненавидящий взгляд, которым одарила его из-за окошечка дежурная. Она поспешно сделала несколько записей: адрес, род занятий, причина перемены места питания («служебная командировка» — причина раздражающая, но неопровержимая). Затем уверенными движениями пальцев она сложила регистрационную карточку с данными Бейли и опустила её в прорезь компьютера. Тот подхватил её, проглотил её содержание и переварил информацию.

Дежурная повернулась к Р.Дэниелу. Бейли решил, что пора сказать ей о самом худшем.

— Мой друг не из Нью-Йорка.

Вот теперь она была совершенно вне себя от ярости.

— Город проживания, пожалуйста.

Бейли снова ответил за Р.Дэниела:

— Все данные имеются в департаменте полиции. Обойдёмся без подробностей. У нас официальное задание.

Женщина резко подвинула к себе пачку карточек и привычным нажатием двух пальцев правой руки заполнила нужные строчки электронным кодом.

— Как долго вы будете здесь питаться?

— Впредь до дальнейших распоряжений, — ответил Бейли.

— Приложите пальцы вот здесь, — сказала она, развернув бланк.

Бейли охватила тревога, когда к бумаге прижались ровные, с блестящими ногтями, пальцы Р Дэниела. «Надеюсь, они не забыли снабдить его отпечатками пальцев», — подумал он.

Женщина забрала бланк и отправила его в нутро всеядной машины, стоявшей рядом. Машина назад ничего не отрыгнула, и Бейли облегченно вздохнул.

Дежурная выдала им маленькие жетоны ярко-красного цвета, что означало «временный», и предупредила:

— Свободного выбора блюд нет. У нас перерасход продуктов. Занимайте места за столом ДФ.

Они направились к столу ДФ.

— У меня такое впечатление, будто большинство из вас постоянно йитается в подобных столовых, — заметил Р.Дэниел.

— Да. Конечно, довольно неприятно есть в чужой столовой. Вокруг ни одного знакомого. Совсем другое дело, когда находишься в столовой своего сектора. У тебя постоянное место. Ты в кругу своей семьи, своих друзей. Время принятия пищи оставляет одно из самых ярких впечатлений дня, особенно когда ты молод.

Бейли улыбнулся мимолетным воспоминаниям.

Стол ДФбыл явно предназначен для временных клиентов.

Сидевшие за ним молчали, смущенно уткнувшись в свои тарелки. Время от времени они украдкой бросали завистливые взгляды на смеющиеся компании за соседними столиками.

«Ни у кого не бывает так тяжело на душе, как у человека, обедающего не в своем секторе, — подумал Бейли. — Как там говорится в старой пословице? В гостях хорошо, а в родной столовой лучше. Дома даже еда кажется вкуснее, сколько бы ни клялись химики, что она абсолютно не отличается от той, что подают в Иоганнесбурге».

Бейли сел на табурет, рядом уселся Р.Дэниел.

— Свободного выбора нет, — пробурчал Бейли, пробежав по столу пальцами. — Что ж, делать нечего, поверните переключатель вон там и ждите.

Прошло две минуты. Диск в крышке стола отодвинулся в сторону, и из образовавшегося отверстия поднялось блюдо с едой.

— Картофельное пюре, сок из зимотелятины и компот из абрикосов. Ну что ж, неплохо, — сказал Бейли.

В углублении перед низкой переборкой, идущей по центру стола, появились вилки и два кусочка дрожжевого хлеба.

— Если хотите, можете взять мою порцию, — негромко предложил Р.Дэниел.

На мгновение Бейли окаменел. Но затем вспомнил, с кем имеет дело, и пробормотал:

— Это неприлично. Давайте ешьте.

Бейли принялся усердно работать вилкой, но ел без удовольствия, чувствуя постоянное напряжение. Время от времени он осторожно поглядывал на Р.Дэниела, робот пережевывал пищу точно рассчитанными движениями челюстей. Слишком рассчитанными. И это выглядело не совсем естественно.

Странно! Теперь, когда Бейли знал, что Р.Дэниел действительно не человек, он стал замечать все мелочи, выдающие в нём робота. Например, когда Р.Дэниел глотал, его адамово яблоко оставалось неподвижным.

Но он уже не придавал этому особого значения. Может, он начал привыкать к неживому существу? Допустим, что люди начнут освоение нового мира (с тех пор как доктор Фастольф заронил в нём эту мысль, он постоянно возвращался к ней); допустим, покинуть Землю должен будет, ну например, Бентли; сможет ли он спокойно работать и жить рядом с роботами? А почему бы и нет? Космониты ведь могут.

— Элайдж, прилично ли смотреть на человека, когда он ест? — прервал его мысли Р.Дэниел.

— Конечно, нет, особенно если глазеть на него в упор. Это подсказывает простой здравый смысл, не так ли? Человек имеет право на уединение. Дружеская беседа за столом — это вполне нормально, но нельзя же при этом заглядывать человеку прямо в рот.

— Ясно. Но тогда почему я насчитал восемь человек, которые внимательно, очень внимательно наблюдают за нами?

Бейли положил вилку и огляделся вокруг, будто в поисках солераздатчика.

— Я не заметил ничего необычного, — сказал он, впрочем, без особой уверенности в голосе. Для него сотни обедающих были лишь огромной, совершенно безликой массой. Когда же Р.Дэниел повернулся и посмотрел на него своими неподвижными карими глазами, у Бейли закралось подозрение, что он видел не глаза, а сканирующие устройства — анализаторы изображения, способные с фотографической точностью в доли секунды зафиксировать окружающее.

— Но я абсолютно в этом уверен, — спокойно возразил Р.Дэниел.

— Ну и что ж? Что из этого? Да, они плохо воспитаны, но что это доказывает?

— Не знаю, Элайдж, но может ли быть совпадением, что шестеро из них были вчера в толпе у обувного магазина?

Глава 11

БЕГСТВО ОТ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

Бейли судорожно сжал вилку.

— Вы уверены? — машинально спросил он и, ещё не успев договорить до конца, понял неуместность своего вопроса: никто не спрашивает компьютер, уверен ли он в своем ответе, даже если этот компьютер с руками и ногами.

— Абсолютно!

— Они близко?

— Не очень. Они в разных местах зала.

— Понятно.

Бейли снова принялся за еду, механически работая вилкой. Он нахмурился и лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию.

Что, если вчерашний инцидент был организован группой фанатических противников роботов, а не был стихийным возмущением людей, как это показалось поначалу? Среди подстрекателей вполне могли быть люди, которые специально изучали роботов именно из чувства ненависти к ним. Один из них мог распознать в Р.Дэниеле робота. Кстати, комиссар предполагал нечто подобное. Чёрт возьми, этот человек обладает поразительной глубиной мысли!

Вырисовывалась стройная картина. Вчера они не смогли воспользоваться моментом и выступить организованно, но наверняка готовили новые провокации. Раз им удалось распознать такого робота, как Дэниел, они с таким же успехом могли догадаться, что Бейли — полицейский. А уж если офицер полиции находится в необычном обществе человекоподобного робота, значит, он выполняет какое-то особое задание. Теперь, задним числом, Бейли нетрудно было всё это осмыслить.

Из этого следовало, что наблюдатели у городского муниципалитета (а может быть, и в самом муниципалитете) быстро выследили Бейли, Р.Дэниела или их обоих. Неудивительно, что они сумели сделать это за сутки. Они обнаружили бы его и раньше, не проведи он столько времени в Космотауне и на мотошоссе.

Р.Дэниел покончил со своим обедом. Он спокойно сидел и ждал, положив свои безупречные руки на край стола.

— Может, нам лучше начать как-то действовать? — спросил он наконец.

— Здесь, в столовой, мы в безопасности, — ответил Бейли, — и вообще, предоставьте это мне. Пожалуйста.

Бейли осторожно обвёл глазами столовую, и ему показалось, будто он видит её в первый раз.

Люди! Тысячи людей! Сколько человек вмещала в себя средняя столовая? Однажды он где-то видел цифру. Кажется, две тысячи двести. А эта столовая была больше средней.

Что, если в воздухе взорвётся крик: «Робот!»? Что, если он пронесется среди тысяч, как… как…

Он не находил слов для сравнения, но это и не имело значения. Такого не случится.

Стихийные беспорядки могли вспыхнуть где угодно: в столовых, в коридорах или в подъёмниках. В столовых даже скорее всего. Там люди вели себя чуть раскованней, чем где бы то ни было, и довольно любого пустяка, чтобы эта раскованность переросла в нечто более серьёзное.

Совсем другое дело — беспорядки организованные. В огромной столовой, забитой до отказа людьми, сами зачинщики оказались бы в ловушке. Начнись в зале заваруха с метанием тарелок и крушением столов, выбраться оттуда было бы очень непросто. Наверняка погибли бы сотни людей, и сами подстрекатели вполне могли попасть в их число.

Нет, безопасней устроить мятеж на улицах Города, в каком-нибудь сравнительно узком переходе. В ограниченном пространстве паника и истерия будут распространяться медленно, и у заговорщиков хватит времени, чтобы быстро, по заранее намеренному плану, исчезнуть в боковом переходе или незаметно вскочить на межсекторный эскалатор и там раствориться среди пассажиров.

Бейли понял, что попал в западню. Наверняка у этих восьмерых есть сообщники, поджидающие снаружи. Они будут неотступно следовать за Бейли и Р.Дэниелом и, улучив момент, подожгут запал.

— Почему бы их не арестовать? — спросил Р.Дэниел.

— Это лишь приблизит начало беспорядков. Вы знаете их в лицо, так ведь? Не забудете?

— Я не способен забывать.

— Значит, мы сцапаем их в другой раз. А сейчас мы будем прорываться сквозь их сети. Повторяйте в точности все мои действия.

Он встал, осторожно перевернул свою тарелку вверх дном и поставил её в центр диска, из-под которого она поднялась. Затем положил вилку в предназначенное для неё углубление. Глядя на Бейли, Р.Дэниел сделал то же самое. Тарелки и столовые принадлежности тотчас исчезли.

— Они тоже поднимаются, — предупредил Р.Дэниел.

— Хорошо. Думаю, они не станут подходить к нам слишком близко. По крайней мере, здесь.

Напарники стали в очередь, продвигавшуюся к выходу, где слышалось ритуальное пощелкивание автоматов. Каждый щелчок означал, что израсходован ещё один обеденный паек. У выхода Бейли оглянулся и ещё раз обвёл глазами гудящий зал, утопающий в облачках поднимающегося с тарелок пара. Он вдруг в мельчайших подробностях вспомнил, как они с Беном ходили в городской зоопарк. Это было шесть или семь лет назад, нет, восемь. Бену тогда только исполнилось восемь лет. (Боже! Как бежит время!)

Бен попал в зоопарк впервые и поэтому был в восторге. Немудрено, ведь он никогда раньше не видел живую кошку или собаку. И потом, там ко всему прочему был павильон с настоящими птицами! Даже сам Бейли, видевший его уже раз десять, не мог оставаться равнодушным к этому зрелищу.

Когда впервые наблюдаешь, как эти крошечные создания проносятся по воздуху, возникает какое-то потрясающее, ни с чем не сравнимое чувство. Было как раз время кормления воробьев, и работник зоопарка разбрасывал в длинные кормушки дробленый овес. (Люди уже привыкли к дрожжевым заменителям, но по-своему консервативные животные и птицы требовали натуральных продуктов.)

Воробьи слетались со всех сторон, и казалось, им не будет конца. С громким чириканьем, от которого закладывало уши, они плотно, крыло к крылу, рассаживались вдоль кормушки…

Так вот оно что! Вот какая картина всплыла в памяти Бейли, когда он оглянулся, выходя из столовой: воробьи у кормушки. Эта мысль вызвала у Бейли отвращение. «Господи! — подумал он. — Должен же быть какой-то иной путь!»

Но какой? Чем был плох тот, что избрали они? Прежде такие вопросы никогда не волновали его.

— Готовы, Дэниел? — коротко спросил он.

— Я готов, Элайдж.

Они вышли из столовой. Теперь их спасение было целиком в руках Бейли.

Трудно найти подростка, который не знал бы игру под названием «догонялки по полосам». Её правила разнятся от Города к Городу, но суть остаётся неизменной. А потому любой мальчишка из Сан-Франциско может без труда присоединиться к игре сверстников в Каире.

Смысл её состоит в том, чтобы из пункта А попасть в пункт Б через систему скоростного сообщения Города. Причём ведущий должен сделать это таким образом, чтобы оторваться от как можно большего числа догоняющих.

Ведущий, прибывающий к пункту назначения в одиночестве, получает признание сверстников за сноровку, также, как и догоняющий, которого не удалось «сбросить с хвоста».

Обычно игра проводится во время вечерних часов пик, когда возросший поток людей, едущих с работы домой, делает её более опасной и сложной. Ведущий начинает игру, устремляясь вперёд по ускоряющимся полосам. Чтобы сбить с толку догоняющих, он использует всевозможные хитрости: остаётся стоять на одной полосе как можно дольше и затем внезапно перепрыгивает на какую-нибудь полосу, идущую в другом направлении. Или быстро пробегает по нескольким полосам и потом снова выжидает на одной из них.

Беда тому догоняющему, который по невнимательности ошибется полосой. Если он недостаточно ловок, то, прежде чем осознает свою ошибку, безнадёжно отстанет или, наоборот, унесется далеко вперёд от ведущего. Находчивый ведущий сделает такой промах неисправимым, помчавшись в соответствующем направлении.

Ещё один приём, придуманный для того, чтобы усложнить задачу игроков раз в десять, заключается в том, чтобы в ходе игры попытаться пересечь местные линии или даже экспресс-дорогу. Считается дурным тоном как полностью избегать их, так и слишком долго на них задерживаться.

Взрослым трудно понять притягательность этой игры, особенно тем, кто никогда не играл в неё в детстве. С игроками, то и дело налетающими на кого-нибудь из окружающих пассажиров, не очень-то церемонятся. Их сурово преследует полиция, наказывают родители. Их обсуждают в школах, предупреждают об опасности по субэфирному видео. Не проходит и года, чтобы во время пробега не погибло пять-шесть подростков, не говоря уже о десятках получивших увечья и о множестве «невинно» пострадавших, кому в ходе игры был нанесен тот или иной ущерб.

Но, несмотря ни на что, ватаги подростков продолжают носиться по полосам; игру невозможно искоренить. Чем больше опасность, тем желаннее для игроков та самая ценная из всех наград — уважение в глазах сверстников. Заслуживший её счастливчик имеет все основания расхаживать с важным видом, а уж тот, кто добьётся славы непобедимого ведущего, и вовсе становится важной персоной.

Элайдж Бейли, например, даже сейчас с удовольствием вспоминал, как и он когда-то бегал по полосам. Как-то он вёл группу в двадцать человек от сектора Конкорс к границам Квинза через три экспресс-дороги. После двух часов неутомимого упорного бега он оторвался от самых проворных преследователей и в одиночестве прибыл к месту назначения. Об этом пробеге говорили не один месяц.

Конечно, теперь уже силы были не те: не так давно ему стукнуло сорок. И хотя больше двадцати лет он не бегал, некоторые хитрости помнил до сих пор. Он потерял былую ловкость, зато приобрел нечто другое. Он стал полицейским. Лишь сотрудник полиции, за плечами которого многолетний опыт работы, мог знать Город так же хорошо, как он, знать, где начинается и кончается почти каждый закованный в металл переулок.

Бейли живо, но не слишком быстро двинулся прочь от столовой. Каждую секунду он ждал, что сзади вот-вот раздастся крик: «Робот, робот!» Эти первые минуты были самыми опасными. Он считал каждый шаг, пока не почувствовал под ногами первую ускоряющуюся полосу.

На мгновение он остановился, и Р.Дэниел ровной походкой подошёл к нему вплотную.

— Они идут за нами, Дэниел? — шёпотом спросил Бейли.

— Да. Они приближаются.

— Это ненадолго, — уверенно проговорил Бейли.

Он обвёл глазами полосы, тянувшиеся по обеим сторонам от него. По мере удаления от того места, где стояли они с Р.Дэниелом, полосы слева постепенно увеличивали скорость своего движения: самые дальние из них мчали свой живой, человеческий груз быстрее всех.

Почти каждый день своей жизни Бейли по нескольку раз приходилось ощущать под ногами движение полос, но теперь впервые за последние семь тысяч дней он слегка напружинил ноги, согнув их в коленях, перед тем как рвануться вперёд. Совсем как в прежние времена, его охватило волнение. Его дыхание участилось. Бейли уже почти забыл, как однажды поймал игравшего в эту игру Бена. Тогда он прочитал ему бесконечно длинную нотацию и пригрозил отдать его под надзор полиции.

Легко, проворно, со скоростью, превышающей в два раза безопасную, он двинулся по ускоряющимся полосам. Чтобы удержать равновесие, ему приходилось сильно наклоняться вперёд. Мимо с гулом проносилась местная линия. На мгновение показалось, будто Бейли собирается вскочить на неё, но он вдруг стал отходить всё назад и назад, лавируя среди пассажиров, толпы которых становились тем плотнее, чем медленнее двигались полосы.

Он остановился и дал себе передышку на полосе, движущейся со скоростью всего лишь пятнадцать миль в час.

— Сколько их осталось, Дэниел?

— Только один, Элайдж.

Робот стоял рядом, спокойный, нисколько не запыхавшийся.

— Должно быть, в своё время он тоже был неплохим бегуном, но и ему долго не продержаться.

Полный уверенности в своих силах, он вспомнил полузабытое ощущение детских лет. Оно состояло частично из чувства погружения в мистический ритуал, к которому допускались только посвященные, частично из чисто физического ощущения ветра, бьющего прямо в лицо и развевающего волосы, частично из смутного ощущения опасности.

— Сейчас мы ему покажем то, что называется боковой уверткой, — тихо сказал Бейли Р.Дэниелу.

Размашистым шагом он двинулся вдоль полосы, почти без усилий лавируя среди других пассажиров. Не сбавляя скорости, он шёл, всё время придерживаясь самого края полосы, пока равномерное движение его головы в толпе не стало оказывать какое-то гипнотическое воздействие, на что всё и было рассчитано.

И тут, не сбиваясь с шага, Бейли переместился на два дюйма в сторону и оказался на соседней полосе. Удерживая равновесие, он до боли напряг мышцы ног. Не останавливаясь, он рванулся сквозь плотную стену пассажиров и мгновение спустя был уже на сорокапятимильной полосе.

— Ну, что там, Дэниел?

— Он не отстает, — последовал спокойный ответ.

Губы Бейли судорожно сжались. Делать было нечего. Оставалось только использовать скоростные платформы, а это требовало очень хорошей координации движений, возможно, более чёткой, чем та, что ещё у него сохранялась.

Бейли быстро осмотрелся. В каком точно месте они находились? Мимо промелькнула улица В-22. Наскоро прикинув маршрут, он двинулся дальше, легко преодолел оставшиеся полосы ускорения и с размаху вскочил на платформу местной линии.

Безразличные лица пассажиров, утомленных однообразной дорогой, исказились от негодования, когда Бейли и Р.Дэниел протиснулись под перилами.

— Эй, потише! — взвизгнула какая-то дама, хватаясь за свою шляпку.

— Простите, — извинился Бейли задыхаясь.

Он с трудом пробился сквозь строй стоящих пассажиров и, изогнувшись, спрыгнул с платформы на соседнюю полосу. В самый последний момент какой-то оттиснутый им пассажир в сердцах сильно ударил его в спину. Он потерял равновесие. Отчаянно пытаясь удержаться на ногах, он с трудом перешагнул на соседнюю полосу. От резкой перемены скорости он сначала упал на колени, а затем повалился на бок. В это мгновение он с ужасающей ясностью представил себе, что последует дальше: вот на него налетают идущие следом пешеходы, они сбивают с ног других, образуется людская пробка, и в этой страшной неразберихе не миновать переломанных рук и ног…

Но тут он почувствовал, как его подхватила рука Дэниела. Робот, обладающий сверхчеловеческой силой, без труда поставил его на ноги.

— Спасибо, — выдохнул Бейли.

На большее не было времени.

Он сорвался с места и по замедляющимся полосам помчался дальше. По его хитроумному плану нужно было спуститься к V-образной экспресс-линии точно в том месте, где пересекались две её ветки. Не снижая скорости, он снова пересек ускоряющиеся полосы, добрался до экспресса и перебрался через него.

— Он всё ещё с нами, Дэниел?

— Никого не видно, Элайдж.

— Хорошо. Но какой бы из вас получился бегун по полосам, Дэниел! Так, давайте-ка сюда.

Не останавливаясь, они ринулись дальше, к следующей межсекторной линии, а оттуда — по грохочущим замедляющимся полосам вниз, к большим, внушительного вида воротам. Навстречу им поднялся охранник.

Бейли помахал у него перед носом своим удостоверением:

— Мы здесь по делу.

Они прошли внутрь.

— Силовая станция, — отрывисто бросил Бейли. — Здесь наши следы окончательно затеряются.

Бейли и прежде бывал на силовых станциях, в том числе — на этой. И тем не менее всякий раз его охватывало какое-то тревожное чувство благоговейного трепета. Это чувство усиливалось от преследовавшей его мысли о том, что некогда его отец руководил подобным предприятием. До тех пор, пока…

Вокруг стоял гул гигантских генераторов, скрытых в центральной шахте станции, в воздухе чувствовался легкий запах озона, безмолвные красные линии сурово предупреждали, что за обозначенные ими пределы запрещалось входить без защитной одежды.

Где-то на станции (Бейли точно не знал где) каждый день расходовался примерно фунт ядерного топлива. Время от времени радиоактивные продукты распада, так называемый «горячий пепел», под давлением воздуха выносились по свинцовым трубам в отдаленные каверны, располагавшиеся в десяти милях от берега океана на глубине в полмили от его дна. Иногда Бейли задавал себе вопрос: «Что произойдёт, когда каверны заполнятся?»

— Держитесь подальше от красных линий, — предупредил он Р.Дэниела неожиданно резким тоном. Затем опомнился и добавил сконфуженно: — Хотя, вероятно, для вас это не имеет значения.

— Это связано с радиоактивностью? — спросил Р.Дэниел. — Да.

— В таком случае это как раз имеет для меня значение. Гамма-излучение уничтожает тонкое равновесие позитронного мозга. Оно повредило бы мне быстрее, чем вам.

— Вы хотите сказать, оно убило бы вас?

— Мне потребовался бы новый позитронный мозг. А поскольку невозможно создать два абсолютно одинаковых мозга, до я стал бы совершенно другой личностью. Тот Дэниел, с которым вы сейчас говорите, был бы, так сказать, мертв.

Бейли с сомнением посмотрел на своего напарника.

— Я об этом и не догадывался… Нам сюда.

— На этом стараются не заострять внимания. Космонит желает убедить землян в полезности таких, как я, а не в наших слабостях.

— Тогда зачем говорить мне?

Р.Дэниел посмотрел прямо в глаза своему компаньону.

— Вы мой партнер, Элайдж. Вам нужно знать все мои слабости и недостатки.

Бейли кашлянул. Ему больше нечего было сказать по этому поводу.

— На выход сюда, — сказал он немного погодя. — Отсюда четверть мили до нашей квартиры.

Это была мрачная квартира низшего разряда. Одна маленькая комната с двумя кроватями. Два складных стула и стенной шкаф. Встроенный экран субэфирного видео без всяких ручек управления и регулировки, принудительно работающий определённое время суток. Никакого умывальника, даже отключенного, никакого кухонного оборудования, даже для того, чтобы вскипятить воду. Лишь в углу уродливая труба мусоропровода, постоянно издававшая неприятные звуки.

Бейли поежился.

— Ну вот и наши хоромы. Думаю, как-нибудь продержимся.

Р.Дэниел подошёл к мусоропроводу. От едва заметного прикосновения его рубашка разошлась по шву, обнажив мускулистую на вид грудь, покрытую гладкой кожей.

— Что вы делаете? — удивился Бейли.

— Решил избавиться от съеденной пищи. Если оставить её там, она начнёт разлагаться, и я буду вызывать отвращение.

Р.Дэниел осторожно нащупал двумя пальцами какую-то точку под одним из сосков и особым образом нажал на неё. Его грудная клетка распахнулась по вертикали. Он засунул руку внутрь и вытащил из хаотического нагромождения поблескивающих металлических деталей слегка раздувшийся мешочек. Бейли следил за роботом с чувством, близким к ужасу. Открыв мешочек, Р.Дэниел постоял в нерешительности и сказал:

— Продукты абсолютно чистые. Я не выделяю слюну и не жую. Понимаете, их засосало через пищевод воздухом. Их можно есть.

— Хорошо, хорошо, — мягко ответил Бейли. — Я не голоден. Выбрасывайте, и дело с концом.

Судя по всему, пищевой мешочек Р.Дэниела был сделан из фтористоуглеродного пластика. По крайней мере, пища к нему не прилипала. Она легко выходила из мешочка и постепенно исчезала в мусоропроводе.

«Ещё и хорошие продукты перевели», — подумал Бейли.

Он сел на кровать и стащил с себя рубашку.

— Завтра предлагаю выйти пораньше.

— Есть причина?

— Нашим друзьям пока неизвестно местонахождение этой квартиры. По крайней мере, я надеюсь, что неизвестно. Чем раньше мы уйдём, тем в большей безопасности будем. А в муниципалитете первым делом нам нужно будет решить, стоит ли продолжать наше сотрудничество.

— Вы думаете, не стоит?

Бейли пожал плечами и угрюмо сказал:

— Мы не можем так рисковать каждый день.

— Но мне кажется…

Р.Дэниела прервала алая вспышка дверного сигнала.

Бейли бесшумно вскочил с кровати и достал бластер. Сигнальный огонек вспыхнул ещё раз.

Держа большой палец на спусковой кнопке бластера, он тихо подошёл к двери и поворотом специальной рукоятки включил дверное окошко одностороннего видения. Обзорное окошко было не очень удобным. Слишком маленькое, оно давало искаженное изображение. Но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы Бейли различил за дверью своего сына Бентли.

Бейли действовал быстро. Он рывком отворил дверь, грубо схватил мальчугана за руку, не дав ему посигналить в третий раз, и затащил его в комнату.

Едва справляясь с дыханием, Бен смотрел недоуменно, прислонившись к стене, куда его отбросила рука отца. Выражение испуга очень медленно сходило с его лица. Он потёр запястье.

— Пап! — обиженно проговорил он. — Можно было и не хватать меня так.

Бейли пристально вглядывался в обзорное окошко вновь запертой двери. Коридор в поле его зрения был пуст.

— Бен, ты кого-нибудь там видел, снаружи?

— Нет. Я просто пришёл узнать, всё ли у тебя в порядке.

— С какой стати у меня должно быть что-то не в порядке?

— Не знаю. Это всё мама. Она плакала и всё такое. Сказала, что, если я не пойду, она пойдёт сама, и тогда неизвестно, что может случиться. Она прямо-таки заставила меня пойти, папа.

— Как ты нашёл меня? — нетерпеливо прервал его Бейли. Разве мама знала, где я?

— Нет, не знала. Я позвонил тебе на работу.

— И тебе сказали?!

Горячность отца испугала Бена.

— Конечно. А разве они не должны были?

Бейли и Р.Дэниел переглянулись. Бейли тяжело поднялся и спросил:

— Где сейчас мама, Бен? Дома?

— Нет, мы ходили ужинать к бабушке, и мама осталась у неё. Сейчас мне надо вернуться туда. Если, конечно, у тебя всё в порядке.

— Ты останешься здесь. Дэниел, вы не заметили, где на нашем этаже находится переговорная трубка?

— Заметил. Вы собираетесь выйти из комнаты, чтобы воспользоваться ею?

— Так надо. Я должен позвонить Джесси.

— Позвольте заметить, что было бы разумно поручить это Бентли. Это связано с риском, а он представляет меньшую ценность.

Бейли ошарашенно посмотрел на робота.

— Да как вы…

«Боже, из-за чего я начинаю сердиться!» — подумал он и продолжил более спокойно:

— Вы не понимаете, Дэниел. Среди людей не принято посылать своих сыновей туда, где может быть опасно, даже если сделать это было бы разумнее всего.

— Опасно! — воскликнул Бен от ужаса и восторга одновременно. — Что происходит, пап? Ну скажи…

— Ничего, Бен. И перестань совать нос в чужие дела. Понятно? Готовься ко сну. Чтобы был в постели, когда я вернусь. Слышишь?

— Ну ладно. Можешь на меня положиться. Я никому не скажу.

— Всё, в кровать.

— О господи!

Стоя у переговорной трубки, Бейли откинул полу пиджака так, чтобы бластер был у него под рукой. Он назвал свой личный номер и стал ждать, пока компьютер, установленный в пятнадцати милях от него, проверит, имеет ли он разрешение звонить.

Ждать пришлось не очень долго, поскольку у сыщиков не было лимита на количество служебных звонков. Он назвал номер квартиры тещи.

Небольшой экран у основания аппарата засветился, и в нём появилось её лицо.

— Мама, — сказал он как можно тише, — позовите Джесси.

Джесси, видимо, ждала его. Она сразу же появилась на экране. Взглянув на её лицо, Бейли на всякий случай сделал изображение темнее.

— Не волнуйся, Джесси. Бен уже здесь. Так в чём всё-таки дело? — Он водил глазами из стороны в сторону, держа под наблюдением коридор.

— С тобой всё в порядке? Ты вне опасности?

— Со мной всё в порядке. Ты же видишь. Перестань, пожалуйста.

— Ох, Лайдж, я так беспокоилась.

— О чём? — строго спросил он.

— Ты знаешь. Этот твой друг…

— Что мой друг?

— Вчера ночью я говорила тебе. Быть беде.

— Чепуха. Я оставляю Бена у себя, а ты ложись спать. До свидания, дорогая.

Он прервал связь и дважды глубоко вздохнул, прежде чем отправиться обратно. От дурных предчувствий и страха его лицо стало серым.

Когда Бейли вернулся, Бен стоял посреди комнаты. Одна из его контактных линз аккуратно лежала в маленькой чашке. Другая всё ещё находилась у него на зрачке.

— Чёрт возьми, пап, неужели в комнате нет ни капли воды? Мистер Оливо говорит, что мне нельзя идти в туалетный блок.

— Он прав. Нельзя. Вставь эту штуку обратно, Бен. Ничего страшного не произойдёт, если ты одну ночь поспишь с ними.

— Ладно. — Бен снова вставил линзу, убрал свою чашку и залез в постель. — Ну и матрас!

Бейли повернулся к Р.Дэниелу.

— Надеюсь, вы ничего не будете иметь против, если вам придётся провести ночь сидя?

— Конечно, нет. Кстати, меня заинтересовали стеклышки, которые Бентли носит на глазах. У всех землян есть такие?

— Нет. Только у некоторых, — рассеянно ответил Бейли. — Я, например, их не ношу.

— А с какой целью их надевают?

Бейли был слишком поглощен собственными тревожными мыслями, чтобы отвечать.

Свет погас.

Бейли не мог заснуть. Он смутно слышал, как дыхание Бентли стало глубоким и ровным, а затем перешло в спокойное посапывание. Он повернулся и скорее ощутил, чем увидел, как Р.Дэниел сидит в полной неподвижности, глядя на дверь.

Затем Лайдж заснул, и ему приснился сон.

Ему снилось, что Джесси падает в реактор атомной станции и этому падению не было конца. Пронзительно крича, она протягивала к нему руки, но он лишь оторопело стоял у красной ограничительной линии, не в силах переступить через неё, и смотрел, как кувыркается в падении её искаженная фигура, становясь всё меньше и меньше, пока не превратилась в точку.

Во сне он только смотрел на неё и ничего не мог поделать, ибо знал, что это он сам столкнул её.

Глава 12

КОНСУЛЬТАЦИЯ У СПЕЦИАЛИСТА

Элайдж Бейли устало кивнул комиссару Джулиусу Эндерби, когда тот вошёл в офис.

Комиссар посмотрел на часы и проворчал:

— Только не говорите мне, что вы провели здесь всю ночь!

— Я и не собираюсь этого говорить.

Комиссар понизил голос:

— Как прошла ночь? Были какие-нибудь неприятности? — Бейли покачал головой. — Я подумал, — продолжал комиссар, что, пожалуй, преуменьшал возможность возникновения беспорядков. И если что-нибудь…

— Ради бога, комиссар, — сухо сказал Бейли, — если бы что-нибудь случилось, я бы вам сказал. Не было абсолютно никаких неприятностей.

— Хорошо. — Комиссар двинулся дальше, к двери своего кабинета, за которой его ждало недоступное другим уединение, символ его высокого поста.

Бейли посмотрел вслед боссу и подумал: «Он-то, должно быть, хорошо выспался».

Бейли склонился к рапорту, в котором пытался описать свои действия за два последних дня, не упоминая, однако, о том, что Произошло на самом деле. Но слова, которые он выстукивал одним пальцем, сливались и плясали у него перед глазами. Он не сразу заметил, что возле его стола кто-то стоит.

Бейли поднял голову.

— Чего тебе?

Это был Р.Сэмми. «Личный лакей Джулиуса, — подумал Бейли. — Выгодно быть комиссаром».

— Комиссар хочет видеть вас, Лайдж. Говорит, немедленно.

С лица Р.Сэмми не сходила бессмысленная улыбка.

— Он только что видел меня. Скажи ему, я зайду позже, — отмахнулся Бейли.

— Он говорит, немедленно, — повторил Р.Сэмми.

— Ладно, ладно, уходи.

Робот попятился, повторяя:

— Комиссар хочет видеть вас немедленно, Лайдж. Говорит, немедленно.

— О чёрт, — процедил Бейли сквозь зубы. — Иду, иду.

Он поднялся из-за стола и направился к кабинету Эндерби. Робот замолчал.

— Смилуйтесь, комиссар, — начал Бейли, едва переступив порог. — Ну не посылайте за мной эту хреновину!

Но комиссар сказал только:

— Садитесь, Лайдж, садитесь.

Бейли сел и уставился на него. Может быть, он был несправедлив к старине Джулиусу. Может быть, тот всё-таки не спал. Вид у него был довольно измученный.

Комиссар барабанил по лежавшему перед ним листку бумаги.

— У меня здесь есть запись, что вы звонили некоему доктору Джерриджелу в Вашингтон по закрытому каналу лучевой связи.

— Верно, комиссар.

— Записи вашего разговора, естественно, нет, поскольку вы пользовались закрытым каналом. Что всё это значит?

— Мне нужна дополнительная информация.

— Если не ошибаюсь, он специалист по роботехнике, не так ли?

— Верно.

Комиссар выпятил нижнюю губу и неожиданно стал похож на обиженного ребёнка.

— Нозачем вам это? Что за информация вам ещё нужна?

— Я и сам не знаю, комиссар. Просто у меня такое чувство, что в подобном деле сведения о роботах могли бы пригодиться.

Тут Бейли замолчал. Не было желания вдаваться в подробности.

— Я бы не стал этого делать, Лайдж. Не стал бы. Мне кажется, это неразумно.

— Почему вы против, комиссар?

— Чем меньше людей знают обо всём этом, тем лучше.

— Я не буду посвящать его во все детали. Это естественно.

— И всё-таки, по-моему, это неразумно.

Слова комиссара окончательно вывели Бейли из себя.

— Вы что, приказываете мне не встречаться с ним?

— Нет, нет, поступайте, как считаете нужным. Вести расследование поручено вам. Только…

— Только что?

Комиссар покачал головой.

— Ничего… А где этот… Вы знаете, кого я имею в виду.

Бейли знал.

— Р.Дэниел всё ещё в картотеке.

Комиссар выдержал длинную паузу, затем сказал:

— Мы не многого достигли, знаете ли.

— Пока мы ещё ничего не достигли. Но всё может измениться.

— Ну вот и отлично, — произнёс комиссар, но по его виду нельзя было сказать, что он действительно так думал.

Когда Бейли вернулся, у его стола стоял Р.Дэниел.

— Ну а у вас что нового? — угрюмо спросил Бейли.

— Я завершил свой первый, довольно беглый осмотр картотеки, Элайдж, и установил личности двоих из тех, кто вчера пытался нас выследить и кто, кроме того, участвовал в инциденте у обувного магазина.

— Давайте посмотрим.

Р.Дэниел положил перед Бейли крошечные, размером с почтовую марку карточки. Их испещряли маленькие точки, служившие кодом. Робот достал также переносной дешифратор и вставил одну из карточек в соответствующую прорезь. Электропроводные свойства точек отличались от электропроводности самой карточки. Поэтому, проходя через карточку, электрическое поле специфическим образом деформировалось, и в ответ на эти изменения небольшой экран дешифратора заполнялся словами. Если бы не код, эти слова заняли бы несколько стандартных листов бумаги. Но прочесть их без специального дешифратора было бы невозможно.

Бейли бесстрастно читал предложенный ему материал. Первым был Фрэнсис Клаусарр; тридцати трёх лет, арестован два года назад, причина ареста — подстрекательство к беспорядкам, служащий компании «Нью-Йорк Иист», домашний адрес, происхождение, цвет волос, глаз, особые приметы, образование, послужной список, психоаналитическая характеристика, описание физического состояния, дополнительные сведения и, наконец, порядковый номер трёхмерного снимка в архиве фотоснимков преступников.

— Фотографию проверили?

— Да, Элайдж.

Вторым был Пол Герхард. Бейли просмотрел данные о нём и сказал:

— Всё это бесполезно.

— Я уверен, что это не может быть бесполезно. Если существует организация землян, способных на преступление, которое мы расследуем, то эти двое наверняка её члены. Разве это не очевидно? И разве в таком случае не следует их допросить?

— Мы ничего от них не добьемся.

— Они оба были и у обувного магазина, и в столовой. Они не могут отрицать этого.

— В том, что они были там, нет преступления. Кроме того, они могут отрицать это. Просто скажут, что их там не было, и всё. Нет ничего проще. Как мы сможем доказать, что они лгут?

— Я их видел.

— Это не доказательство, — рассердился Бейли. — Ни один суд, если до него когда-нибудь и дойдёт, не поверит, что вы можете запомнить два лица в миллионной толпе.

— Но я действительно могу.

— Конечно. Вот и скажите им, кто вы на самом деле. Как только вы это сделаете, вы больше не свидетель. Ни один суд на Земле не будет иметь дело с таким, как вы.

— Выходит, вы передумали?

— О чём вы?

— Вчера в столовой вы сказали, что нет нужды их арестовывать. Вы сказали, что, если я запомню их лица, мы сможем арестовать их в любое время.

— Ну, я недостаточно хорошо взвесил ситуацию, — объяснил Бейли. — Что-то на меня нашло, какое-то умопомрачение. Это невозможно.

— Даже учитывая их психологию? Они ведь не будут знать, что у нас нет доказательств их соучастия в заговоре.

— Слушайте, — Бейли начал терять терпение. — Через полчаса я жду доктора Джерриджела из Вашингтона. Ничего, если вам придётся подождать, пока я с ним поговорю? Не возражаете?

— Я подожду, — ответил Р.Дэниел.

Энтони Джерриджел оказался педантичным и очень вежливым человеком среднего роста, совсем непохожим на одного из самых эрудированных специалистов по роботехнике на Земле. Он опоздал почти на двадцать минут и очень долго извинялся по этому поводу. Побледневший от напряженного ожидания, Бейли не очень вежливо отмахнулся от его извинений. Он проверил, выполнена ли его заявка на конференц-зал Д, ещё раз повторил, чтобы их ни при каких обстоятельствах не беспокоили в течение часа, и повёл доктора Джерриджела и Р.Дэниела сначала вниз по коридору, затем наверх по трапу, а оттуда — к двери, ведущей в один из залов, защищенных от лучевого прослушивания.

Прежде чем сесть, Бейли достал пульсометр и тщательно проверил изоляцию стен, вслушиваясь в легкое гудение прибора. Малейшее изменение в звучании пульсометра означало бы нарушение изоляционной оболочки. Затем он направил прибор на потолок, пол и — с особой тщательностью — на дверь. Повреждения изоляции не было.

Доктор Джерриджел слегка улыбнулся. Он производил впечатление человека, никогда не улыбающегося больше, чем слегка. Одет он был с такой аккуратностью, что можно было с уверенностью сказать: на этот счёт у него определённо имелся пунктик. Его седые волосы были тщательно зачесаны назад, а румяное лицо, казалось, было только что вымыто. Он сидел, чопорно выпрямив спину, как будто ещё в детстве от постоянных материнских напоминаний о необходимости сохранять хорошую осанку его позвоночник навсегда окаменел.

— Всё это выглядит довольно устрашающе, — сказал он Бейли.

— Дело очень важное, доктор. Мне нужна такая информация о роботах, которую, возможно, можете дать только вы. Разумеется, всё, о чём мы будем говорить здесь, совершенно секретно, и власти Нью-Йорка надеются, что, покинув это помещение, вы обо всём забудете.

Бейли взглянул на свои часы. Полуулыбка сразу слетела с лица роботехника.

— Позвольте мне объяснить, почему я опоздал. — Допущенная им непунктуальность явно не давала ему покоя. — Я решил не лететь на самолёте. Я подвержен воздушной болезни.

— Очень жаль, — сказал Бейли. Он убрал пульсометр, предварительно убедившись в его исправности, и сел.

— Или, вернее, не воздушной болезни, просто меня охватывает нервозность. Легкая агорафобия. Ничего особенного, но всё-таки. Поэтому я добирался на экспрессах.

Внезапно Бейли почувствовал острый интерес:

— Агорафобия?

— В моих устах это прозвучало серьёзнее, чем есть на самом Деле, — поспешно сказал роботехник. — Это просто чувство, которое появляется только в самолёте. Вы когда-нибудь летали самолётами, мистер Бейли?

— Несколько раз.

— Значит, вы должны знать, о чём я говорю. Это ощущение того, что тебя окружает пустота, что ты отделен от неё металлической обшивкой всего лишь в дюйм толщиной. Очень неприятное чувство.

— Итак, вы ехали на экспрессе?

— Да.

— Весь путь от Вашингтона до Нью-Йорка?

— О, я проделывал этот путь и раньше. С тех пор как построили туннель Балтимора — Филадельфия, это не составляет труда.

Так оно и было. Сам Бейли никогда не ездил таким образом, но прекрасно знал, что в принципе это возможно. За последние два столетия Вашингтон, Балтимора, Филадельфия и Нью-Йорк так разрослись, что почти соприкасались друг с другом. Эту часть побережья часто полуофициально называли Районом Четырёх Городов, и среди их жителей было немало тех, кто выступал за их административное объединение и образование одного Супергорода. Сам Бейли эту идею не поддерживал. Один громадный Нью-Йорк и то уже с трудом поддавался централизованному управлению. Чуть более крупный Город с населением свыше пятидесяти миллионов сломался бы под тяжестью собственного веса.

— Вся беда в том, — продолжал доктор Джерриджел, — что я не успел сделать пересадку в секторе Честер, в Филадельфии, и из-за этого потерял время. А потом ещё пришлось ждать, пока мне выдадут временный ордер на комнату. В общем, всё это кончилось тем, что я опоздал.

— Не беспокойтесь об этом, доктор. Всё, что вы рассказали, весьма интересно. Учитывая вашу неприязнь к самолётам, что бы вы сказали по поводу прогулки пешком за пределы Города?

— С какой целью? — спросил он с удивлением и тревогой.

— Это всего лишь риторический вопрос. Я не предлагаю вам совершить это в действительности. Мне хотелось бы знать, какое впечатление произведёт на вас сама эта идея.

— Крайне неприятное.

— Предположим, вы должны были бы выйти из Города ночью и преодолеть пешком с полмили или больше по открытому пространству.

— Думаю, я… я вряд ли поддался бы на уговоры.

— Как бы ни была велика необходимость?

— Если бы от этого зависела моя жизнь или жизни моих близких, я мог бы попытаться… — Он смутился. — Могу я узнать цель этих вопросов, мистер Бейли?

— Я объясню. Было совершено серьёзное преступление, убийство, которое вызывает глубокое беспокойство. Я не имею права посвящать вас в детали. Однако существует предположение, что убийца, для того чтобы совершить преступление, сделал как раз то, о чём мы сейчас говорили: ночью в одиночку пересек открытое пространство. Мне хотелось бы знать, что за человек мог пойти на это.

— Лично я таких не знаю, — пожал плечами доктор Джерриджел. — То, что не я, так это точно. Конечно, среди миллионов людей нашлось бы, я думаю, несколько безумцев.

— Но вы не сказали бы, что подобный поступок для человека в порядке вещей?

— Конечно, нет.

— Иначе говоря, если есть какая-нибудь другая версия преступления, другая приемлемая версия, то её следует рассмотреть.

Доктор Джерриджел, казалось, растерялся ещё больше, но по-прежнему сидел очень прямо, положив свои ухоженные руки на колени.

— У вас есть другая версия? — спросил он.

— Да. Мне кажется, что робот, например, мог бы без труда пересечь открытое пространство.

— Боже мой, сэр! — вскочил доктор Джерриджел.

— В чём дело?

— Вы что же, хотите сказать, что преступление мог совершить робот?

— Почему бы и нет?

— Убийство? Человеческого существа?

— Да. Пожалуйста, сядьте, доктор.

Роботехник повиновался.

— Мистер Бейли, речь идёт о двух поступках: о переходе через открытое пространство и об убийстве. Человек легко мог совершить последнее, но с трудом решился бы на первое. И, напротив, робот без труда проделает первое, но никогда не сможет совершить второе. Если вы собираетесь заменить маловероятную версию невероятной, то…

— Невероятной — слишком сильно сказано, доктор.

— Вы слышали о Первом Законе Роботехники, мистер Бейли?

— Конечно. Я даже могу процитировать его: роботу запрещается причинять вред человеческому существу как действием, так и бездействием. — Пристально глядя прямо в глаза роботехнику, Бейли продолжил: — Почему нельзя построить робота без Первого Закона? Что в нём такого священного?

Доктор Джерриджел в растерянности посмотрел на Бейли, затем усмехнулся:

— Ну, мистер Бейли…

— Так что же, каков ваш ответ?

— Если вы имеете хоть какое-то представление о роботехнике, мистер Бейли, то должны знать, какую гигантскую работу нужно проделать математикам и электронщикам, чтобы создать позитронный мозг.

— Я это понимаю, — сказал Бейли.

Он хорошо помнил, как однажды по долгу службы ему пришлось посетить завод по производству роботов. Он видел заводскую книгофильмотеку. Она состояла из длинных книгофильмов, каждый из которых содержал математический анализ какого-нибудь одного типа позитронного мозга. Несмотря на сжатость изложения, в среднем требовалось более часа, чтобы просмотреть один такой фильм. И хотя каждый мозг изготавливали в соответствии со строго заданными неизменными техническими параметрами, невозможно было отыскать ни одной пары одинаковых мозговых систем. Это, как понял Бейли, являлось следствием действия принципа неопределённостей Гейзенберга. Поэтому каждый фильм снабжался приложениями, включающими возможные варианты. Да, эта работа была не из легких. Бейли и не собирался этого отрицать.

— Ну что ж, — продолжал Джерриджел, — тогда вы понимаете и то, что разработка позитронного мозга нового типа, даже если она затрагивает незначительные усовершенствования, дело не одной ночи. Обычно на неё уходит почти год работы всего научного персонала завода средних масштабов. Но и их усилий было бы недостаточно, не будь у них на вооружении стандартизированной теории базовых цепей, которая служит основанием для дальнейших разработок. Эта фундаментальная теория включает в себя Три Закона Роботехники: Первый Закон, который вы только что процитировали; Второй Закон, который гласит: «Робот должен подчиняться приказам человека, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону», и Третий Закон: «Робот должен защищать себя от уничтожения, если таковая защита не противоречит Первому и Второму Законам». Понимаете?

Р.Дэниел, по всей видимости, очень внимательно следивший за ходом разговора, нарушил молчание:

— Извините меня, Элайдж, но я бы хотел удостовериться, правильно ли я понимаю мысль доктора Джерриджела. Вы хотите сказать, сэр, что любая попытка построить робота, чей позитронный мозг не сориентирован на эти Три Закона, потребовала бы создания новой фундаментальной теории, а это, в свою очередь, заняло бы несколько лет.

Лицо роботехника просияло.

— Это именно то, что я имею в виду, мистер…

Бейли немного помедлил, затем осторожно представил Р.Дэ- ниела:

— Это Дэниел Оливо, доктор Джерриджел.

— Добрый день, мистер Оливо. — Доктор Джерриджел пожал руку Р.Дэниела и заговорил снова: — Я думаю, разработка теории позитронного мозга, в котором основные положения Трёх Законов были бы отвергнуты, и создание на её основе роботов, подобных современным моделям, потребовали бы лет пятьдесят.

— И этим никто никогда не занимался? — спросил Бейли. — Мы строим роботов уже несколько тысяч лет. Неужели за всё это время ни у кого не нашлось пятидесяти лет?

— Время, конечно, было, — ответил роботехник, — но вряд ли такая работа могла кого-нибудь привлечь.

— Мне трудно в это поверить. Любопытство заставит человека пойти на что угодно.

— Но оно не заставило его пойти на создание подобного робота. У человеческой расы, мистер Бейли, сильно развит комплекс Франкенштейна.

— Какой комплекс?

— Это известный термин, взятый из древнего романа, описывающего робота, который набросился на своего создателя. Сам я его не читал. Но это к делу не относится. Я хочу сказать, что без Первого Закона роботов просто не производят.

— И даже не существует теории, на основе которой таких роботов могли бы построить?

— Насколько я знаю, нет, а мои познания, — он застенчиво улыбнулся, — довольно обширны.

— А робот, созданный с учетом Первого Закона, не мог бы убить человека?

— Никогда. Если только это не произошло по чистой случайности или не было необходимо для спасения жизни двоих или более человек. И в том, и в другом случае всплеск позитронного напряжения полностью разрушил бы мозг, так что восстановить его уже было бы невозможно.

— Хорошо, — сказал Бейли. — Всё это относится к роботам, производимым на Земле. Верно?

— Да, конечно.

— А как насчёт Внешних Миров?

Теперь доктор Джерриджел выглядел гораздо менее уверенным.

— К сожалению, мистер Бейли, мои знания не позволяют мне утверждать наверняка, но я уверен, что, если бы где-то был создан такой мозг или, по крайней мере, построена его математическая модель, мы бы узнали об этом.

— Вот как! Хорошо, тогда позвольте мне высказать ещё одну мысль. Надеюсь, вы не возражаете, доктор Джерриджел?

— Нет, вовсе нет. — Доктор Джерриджел беспомощно посмотрел вначале на Бейли, затем на Р.Дэниела. — В конце концов, раз это так важно, как вы утверждаете, я рад сделать всё, что в моих силах.

— Спасибо, доктор. У меня такой вопрос: почему роботы человекоподобны? Я всю свою жизнь принимал это как должное, но теперь вдруг подумал: «А почему роботы именно такие? Почему у робота непременно должна быть голова и четыре конечности? Почему он должен походить на человека?»

— Вы хотите узнать, почему его нельзя построить в соответствии с выполняемыми им функциями, как другие машины?

— Верно, — подтвердил Бейли. — Почему?

Доктор Джерриджел улыбнулся краешком губ.

— Честное слово, мистер Бейли, вы родились слишком поздно. Ранняя литература по роботехнике пестрит дискуссиями как раз по этому поводу. Вокруг этого вопроса велись в своё время ожесточенные полемические баталии. Если вы хотите ознакомиться с достоверным описанием того спора между функционалистами и антифункционалистами, я могу порекомендовать вам «Историю роботехники» Ганфорда. Математики там — минимум. Думаю, вам было бы интересно.

— Я разыщу её, — терпеливо пообещал Бейли. — А пока не могли бы вы вкратце рассказать мне о результатах этого спора?

— Решение было принято на основе экономических соображений. Вот послушайте, мистер Бейли, если бы вы были фермером, стали бы вы покупать трактор с позитронным мозгом, жатку, борону, доильный аппарат, автомобиль и так далее — всё с позитронным мозгом? Или приобрели бы обычную технику и одного позитронного робота, который мог бы на ней работать? Причём хочу вас предупредить, что второй вариант в пятьдесят, а то и в сто раз дешевле.

— Но почему ему надо непременно походить на человека?

— Потому что человеческая фигура — самая совершенная и универсальная из всех форм, существующих в природе. Мы не ограничены какой-либо определённой узкой деятельностью, как животные, мистер Бейли. Я не говорю сейчас о нашей нервной системе и о некоторых других второстепенных признаках. Если вам нужна конструкция, способная выполнять огромное количество самых различных операций, причём выполнять одинаково хорошо, самое лучшее, что вы можете сделать, это скопировать человеческую фигуру. И потом, абсолютно вся наша техника спроектирована с расчётом на то, чтобы ею пользовался человек. Например, рычаги управления автомобиля сделаны так, что манипулировать ими легче всего человеческой кистью и ступней определённого размера и формы, которые прикреплены к телу с помощью конечностей определённой длины с суставами определённого типа. Даже такие простые предметы, как столы и стулья или ножи и вилки, создаются с учетом формы и размеров человеческого тела и приспособлены к способу его функционирования. Легче придать роботам человеческую форму, чем радикально изменять саму систему предметов, которыми мы пользуемся.

— Понятно. В этом есть своя логика. Теперь, доктор, я хочу вас спросить: правда ли, что роботехники Внешних Миров производят роботов, которые гораздо больше похожи на людей, чем наши?

— Полагаю, что это так.

— А могли бы они создать робота, которого в обычных условиях невозможно было бы отличить от человека?

Доктор Джерриджел поднял брови и задумался.

— Мне кажется, могли бы, мистер Бейли. Правда, это было бы ужасно дорого. Сомневаюсь, чтобы затраты окупились.

— Как вы думаете, — без устали продолжал Бейли, — могли бы они построить такого робота, который ввёл бы в заблуждение даже вас, заставив принять его за человека?

Роботехник недоверчиво хмыкнул.

— О мой дорогой мистер Бейли, я сомневаюсь. Честное слово. Робота выдаёт не только его внеш… — Доктор Джерриджел осекся, не договорив. Он медленно повернулся к Р.Дэниелу, и его румяное лицо стало белым как полотно. — Не может быть, прошептал он. — Не может быть… — Он протянул руку и робко коснулся щеки Р.Дэниела. Тот спокойно смотрел на роботехника, не пытаясь отклониться. — Боже мой! — воскликнул доктор Джерриджел. Казалось, он вот-вот расплачется. — Вы действительно робот?

— Вам понадобилось немало времени, чтобы понять это, — сухо заметил Бейли.

— Я никак не ожидал. Никогда не видел такого робота. Он создан на Внешних Мирах?

— Да, — ответил Бейли.

— Теперь всё понятно. То, как он держит себя. Его манера говорить. Это не идеальная имитация человека, мистер Бейли.

— Тем не менее довольно неплохая, правда?

— О, поразительная! Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось распознать его по виду. Я очень благодарен вам за то, что вы свели меня с ним. Можно мне осмотреть его?

Роботехник в нетерпении вскочил со стула.

Бейли жестом остановил его:

— Прошу вас, доктор. Одну минуту. Сначала давайте-ка выясним всё, что касается убийства.

— Так, значит, оно не выдумано? — Доктор Джерриджел не пытался скрыть своё глубокое разочарование. — А я уж подумал было, что это всего лишь уловка, что вы хотели отвлечь моё внимание и посмотреть, как долго удастся водить меня за нос…

— Это не уловка, доктор Джерриджел. Теперь скажите мне, при создании вот такого человекоподобного робота, который в дальнейшем будет выдавать себя за настоящего человека, разве не следует сконструировать его мозг так, чтобы он по своим свойствам был как можно ближе к человеческому?

— Разумеется, следует.

— Очень хорошо. А могло случиться так, что подобный мозг построили без Первого Закона? Допустим, его упустили случайно. Вы говорите, что теории такого мозга не существует. Но как раз это и позволяет предположить, что конструкторы могли создать его без Первого Закона. Они просто не знали, чего им следует опасаться.

Доктор Джерриджел энергично замотал головой:

— Нет. Нет. Это невозможно.

— Вы уверены? Мы, конечно, можем проверить Второй Закон. Дэниел, дайте мне свой бластер.

Бейли не сводил глаз с робота. Свой собственный бластер он крепко сжимал рукой.

— Пожалуйста, Элайдж, — спокойно сказал Р.Дэниел и протянул ему бластер рукояткой вперёд.

— Сыщик ни при каких обстоятельствах не должен расставаться со своим бластером, но у робота выбора нет, он должен подчиняться человеку, — сказал Бейли.

— Кроме тех случаев, мистер Бейли, — проговорил доктор Джерриджел, — когда подчиняться значит нарушить Первый Закон.

— Знаете ли вы, доктор, что Дэниел направил свой бластер на группу невооруженных людей и угрожал тем, что откроет огонь?

— Но я не выстрелил, — вмешался Р.Дэниел.

— Ещё бы. Но угроза уже сама по себе — действие для робота необычное, не так ли, доктор?

Доктор Джерриджел прикусил губу.

— Чтобы судить об этом, мне нужно знать точные обстоятельства. Но звучит это действительно необычно.

— Тогда подумайте вот над этим. Р.Дэниел во время убийства был на месте преступления, и если вы отбросите возможность того, что некий землянин пересек открытое пространство, унося оружие с собой, то получается, что Дэниел и только Дэниел из всех присутствовавших мог спрятать оружие.

— Спрятать оружие? — изумился доктор Джерриджел.

— Позвольте мне объяснить. Бластер, которым совершили убийство, не найден. Место преступления было тщательно обследовано, но его так и не обнаружили. Не мог же он раствориться в воздухе. Существует только одно место, где его могли спрятать, только одно место, куда никто и не подумал заглянуть.

— Какое место, Элайдж? — спросил Р.Дэниел.

Бейли вынул свой бластер и твёрдо направил его в сторону Р.Дэниела.

— Ваш пищевой мешок, — сказал он. — Да-да, ваш пищевой мешок, Дэниел!

Глава 13

ПРОВЕРКА РОБОТА

— Это не так, — спокойно возразил Р.Дэниел.

— Да? Позволим решить это доктору Джерриджелу. Доктор Джерриджел?

— Мистер Бейли? — Взгляд роботехника, пугливо метавшийся между сыщиком и роботом во время их разговора, остановился на Лайдже.

— Я пригласил вас сюда для авторитетного анализа этого робота. Могу предоставить в ваше распоряжение лаборатории городского бюро стандартов. Если вам понадобится оборудование, которого у них нет, я вам его достану. Мне нужен быстрый и определённый ответ, и плевать на расходы и хлопоты.

Бейли поднялся. Он говорил довольно спокойно, но внутри у него всё кипело. Если бы он только мог схватить Джерриджела за горло и выдавить из него необходимые доказательства, он послал бы к чертям все эти научные изыскания.

— Ну так что же, доктор Джерриджел?

Доктор Джерриджел нервно улыбнулся и сказал:

— Мой дорогой мистер Бейли, лаборатория мне не нужна.

— Почему? — спросил Бейли, предчувствуя какой-то подвох.

Мускулы его напряглись, по телу пробежала дрожь.

— Проверить наличие Первого Закона нетрудно. Мне никогда не приходилось заниматься этим, как вы сами понимаете, но это достаточно просто.

Бейли набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул.

— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что можете проверить его прямо здесь?

— Да, конечно. Послушайте, мистер Бейли, я приведу вам одну аналогию. Если бы я, например, был врачом и мне нужно было узнать содержание сахара в крови пациента, мне бы понадобилась лаборатория. Для определения интенсивности основного обмена, проверки функций головного мозга или исследования генов на наследственное заболевание мне понадобилось бы сложное оборудование. С другой стороны, чтобы узнать, зрячий ли пациент, я сделал бы простое движение рукой перед его глазами, а чтобы сказать, мертв он или нет, мне было бы достаточно прощупать его пульс… Я подвожу к тому, что чем важнее и фундаментальнее то свойство, которое подвергается проверке, тем проще требуемое оборудование. То же самое относится и к роботам. Первый Закон — это закон фундаментальный. Он определяет всё. Если он отсутствует, то во многих случаях робот будет вести себя явно не так, как положено.

Во время своего объяснения доктор Джерриджел достал плоский чёрный предмет, который, развернувшись, превратился в маленький книгоскоп, и вставил в него видавшую виды катушку. Затем он вытащил секундомер и несколько белых пластиковых полосок, которые, состыковавшись, образовали что-то похожее на логарифмическую линейку с тремя шкалами, двигающимися независимо по отношению друг к другу. Нанесенные на неё обозначения были Бейли совершенно непонятны.

Доктор Джерриджел похлопал по своему книгоскопу и слегка улыбнулся, как будто перспектива небольшой научной работы в полевых условиях воодушевляла его.

— Это мой справочник по роботехнике. Я всегда ношу его с собой. Он стал частью моей одежды, — сказал он и застенчиво хмыкнул.

Он приник к окуляру книгоскопа и стал осторожно настраивать свой аппарат. Книгоскоп застрекотал и смолк, опять застрекотал и опять смолк.

— Встроенный алфавитный указатель, — с гордостью сообщил роботехник. Он говорил, не отрываясь от прибора, и от этого голос его звучал приглушенно. — Я сам его сделал. Экономит массу времени. Впрочем, сейчас не это главное. Давайте посмотрим. Мм… подвиньте, пожалуйста, ваш стул поближе ко мне, Дэниел. Р.Дэниел подвинулся. Всё это время он спокойно и внимательно наблюдал за приготовлениями роботехника.

Бейли держал его под прицелом.

То, что последовало дальше, обескуражило и разочаровало его. Доктор Джерриджел начал задавать какие-то странные вопросы и производить действия, в которых, казалось, не было никакого смысла. Иногда он прерывался, чтобы посмотреть на свою логарифмическую линейку или в окуляр книгоскопа.

Он спрашивал, например:

— У меня двое детей с разницей в возрасте пять лет и младший ребёнок — девочка; какого пола старший ребёнок?

Р.Дэниел ответил («Ещё бы ему не ответить», — подумал Бейли): «Основываясь на данной информации, это невозможно определить».

В ответ на это доктор Джерриджел лишь взглянул на свой секундомер, а затем отвёл правую руку как можно дальше в сторону и попросил:

— Прикоснитесь, пожалуйста, к кончику моего среднего пальца кончиком третьего пальца вашей левой руки.

Дэниел сделал это легко и быстро.

Минут через пятнадцать, не больше, доктор Джерриджел закончил проверку. Он в последний раз молча подсчитал что-то на своей логарифмической линейке и быстро разобрал её. Затем убрал секундомер и сложил книгоскоп, предварительно достав из него «Справочник».

— И это всё? — спросил Бейли нахмурившись.

— Всё.

— Но это же смешно. Вы не задали ни одного вопроса, касающегося Первого Закона.

— О дорогой мистер Бейли, разве вы станете отрицать, что врач, ударяя по вашему колену резиновым молоточком так, что оно подпрыгивает, получает таким образом сведения о состоянии вашей нервной системы? Разве вы удивляетесь тому, что он может сделать вывод о вашей возможной склонности к употреблению определённых алкалоидов, когда внимательно осматривает ваши глаза, наблюдая за реакцией радужной оболочки на свет?

— Итак, каково же ваше решение? — спросил Бейли.

— Дэниел снабжен Первым Законом в полном объёме!

Роботехник резко кивнул головой, как бы в подтверждение своих слов.

— Не может быть, — хрипло проговорил Бейли.

Он и представить себе не мог, что доктор Джерриджел способен выпрямиться в кресле ещё больше, чем обычно.

Глаза доктора сузились, и взгляд их стал жёстким.

— Уж не собираетесь ли вы учить меня роботехнике?

— Я вовсе не подвергаю сомнению вашу компетентность, — проговорил Бейли, умоляюще вскинув руку, — но разве вы не можете ошибаться? Вы сами сказали, что никто ничего не знает о теории роботов, не оснащенных Первым Законом. Слепой может читать, используя шрифт Брайля или звуковой аппарат. Предположим, вы не знаете, что шрифт Брайля или звукозапись существует. Разве не могли бы вы со всей уверенностью в своей правоте заявить, что у человека есть глаза, потому что тот знает содержание определённого книгофильма?

— Да-да. — К роботехнику вернулось его прежнее добродушие. — Я понимаю вашу мысль. И всё же, если позволите продолжить вашу аналогию, слепой не мог бы читать при помощи своих глаз, а как раз это я и проверил. Речь сейчас не о том, на что способен или не способен робот, у которого отсутствует Первый Закон. Поверьте мне, нет никакого сомнения, что Р.Дэниел этим законом снабжен.

— Не мог ли он фальсифицировать свои ответы? — спросил Бейли.

Он словно утопающий хватался за соломинку.

— Конечно, нет. В этом и состоит разница между роботом и человеком. Человеческий мозг, да и мозг любого млекопитающего, невозможно полностью проанализировать ни одним из известных ныне математических методов. Поэтому наверняка предугадать его реакцию невозможно. Мозг же робота полностью поддаётся анализу, в противном случае его не могли бы построить. Мы знаем точно, какой должна быть реакция на данное стимулирующее воздействие. Ни один робот не способен фальсифицировать ответы. То, что вы называете фальсификацией, просто не существует в пределах умственного горизонта робота.

— Тогда давайте обратимся к реальным фактам. Р.Дэниел действительно направил бластер на толпу людей. Я это видел. Я сам присутствовал при этом. Даже если он не стрелял, разве действие Первого Закона не должно было вызвать у него нечто вроде нервного потрясения? Этого, как вы знаете, не произошло. Впоследствии он вёл себя абсолютно нормально.

Роботехник в растерянности потёр подбородок:

— Это действительно странно.

— Ничуть, — внезапно вмешался Р.Дэниел. — Коллега Элайдж, посмотрите, пожалуйста, взятый у меня бластер.

Бейли взглянул на бластер, который держал в левой руке.

— Откройте патронник, — настаивал РДэниел. — Проверьте его.

Бейли взвесил все «за» и «против», затем медленно положил собственный бластер на стол рядом с собой и быстрым движением открыл бластер робота.

— Он пуст, — озадаченно проговорил он.

— В нём нет заряда, — подтвердил Р.Дэниел. — Если вы присмотритесь повнимательнее, то увидите, что там его никогда и не было. В этом бластере нет запала, его нельзя применить по назначению.

— Вы угрожали толпе незаряженным бластером? — воскликнул Бейли.

— Бластер был мне необходим, чтобы выполнять роль сыщика, — объяснил РДэниел. — Однако, имея настоящий заряженный бластер, я мог бы случайно причинить вред человеку, что, конечно же, немыслимо. Я как-то пытался объяснить вам это, но вы были чем-то раздражены и не пожелали меня выслушать.

Бейли уныло посмотрел на недействующий бластер, который всё ещё держал в руке, и тихо сказал:

— По-моему, на этом можно поставить точку. Благодарю вас за помощь, доктор Джерриджел.

Бейли послал за завтраком, но, когда его принесли (кекс с дрожжевыми орехами и нелепого вида кусочек жареного цыпленка на крекере), он только и мог, что бессмысленно уставиться на него. Мысли вихрем носились в его голове. На его длинном лице застыло выражение глубокого уныния.

Он словно бы жил в нереальном мире, в жестоком, перевернутом вверх дном мире.

Каким образом всё это произошло? События последних дней разворачивались перед ним словно в бесконечном, кошмарном сне, начиная с того момента, когда он вошёл в кабинет Джулиуса Эндерби и внезапно оказался по горло в кошмаре убийства и проблем роботехники.

Господи! А прошло всего лишь пятьдесят часов.

Он упорно искал решение в Космотауне. Дважды обвинял в убийстве Р.Дэниела, один раз как замаскированного человека, другой раз как несомненного робота. И оба раза от его обвинений не осталось камня на камне.

Теперь ему снова нужно всё начинать сначала. Его вынуждали обратить наконец свои мысли к Городу, а со вчерашнего вечера он никак не мог решиться на это. В его сознание ломились одни и те же нескончаемые вопросы, но он не хотел их слышать, просто не мог. Иначе пришлось бы искать на них ответы, а он… О боже, как боялся он этих ответов!

— Лайдж! Лайдж!

Чья-то рука грубо трясла Бейли за плечо.

— В чём дело, Фил? — спросил он, приходя в себя.

Филип Норрис, сыщик класса С-5, сел, положил руки на колени и наклонился вперёд, заглядывая в лицо Бейли.

— Что с тобой? Перешёл на наркотики? Ты сидел совершенно неподвижно, с открытыми глазами. Мне даже показалось, что ты мертв.

Он приглаживал свои редеющие светло-русые волосы, с жадностью поглядывая близко поставленными глазами на остывающий завтрак Бейли.

— Цыпленок! — воскликнул он. — Всё идёт к тому, что скоро без рецепта врача его и не получишь.

— Угощайся, — рассеянно проговорил Бейли.

Приличия взяли верх, и Норрис сказал:

— Вообще-то я через минуту иду в столовую. Так что оставь его себе. Слушай, чем это вы там занимаетесь, ты и шеф?

— О чём ты?

Норрис пытался напустить на себя безразличный вид, но его выдавали руки, не находившие себе покоя.

— Давай-давай, выкладывай. Ты прекрасно знаешь, о чём речь. С тех пор как он вернулся, ты от него не выходишь. В чём дело? Предвидится повышение?

Бейли нахмурился. При упоминании о внутренних интригах отделения к нему начало возвращаться чувство реальности. У Норриса был приблизительно такой же стаж, как у Бейли, и он, естественно, очень ревниво следил за любыми проявлениями предпочтения, оказываемого Бейли со стороны руководства.

— Да какое повышение! Можешь мне поверить. Ничего подобного. Абсолютно ничего. А если тебе нужен комиссар, так ради бога, забирай его! Я бы отделался от него с удовольствием.

— Пойми меня правильно, — сказал Норрис. — Мне всё равно, повысят тебя или нет. Просто если ты имеешь какое-то влияние на комиссара, может, помог бы парнишке?

— Какому парнишке?

На этот вопрос не нужно было отвечать. Винсент Барретт, тот самый юноша, которого уволили, чтобы освободить место для Р.Сэмми, шаркающей походкой приближался к ним, покинув свой укромный уголок, где скромненько сидел до сих пор. Он смущенно вертел в руках свою кепку, и на его скуластом лице появилось что-то вроде улыбки.

— Здравствуйте, мистер Бейли.

— А, привет, Винс. Как дела?

— Не очень, мистер Бейли.

Он тоскливо оглядывался по сторонам. «Конченый человек, — подумал Бейли, — наполовину мертвец… Деклассифицированный».

Внезапно на него накатило раздражение. «Ну что ему от меня-то нужно?» — подумал он, едва сдерживаясь, чтобы не высказать свою мысль вслух.

— Мне очень жаль, малыш.

Что ещё он мог сказать?

— Я всё думаю… может, что-нибудь подвернётся.

Норрис подвинулся ближе и зашептал Бейли на ухо:

— Кто-то должен положить этому конец. Сейчас они собираются уволить Ченлоу.

— Что?

— Ты разве не слышал?

— Нет. Чёрт побери, он же С-3. У него за плечами десять лет службы.

— То-то и оно. Но его работу может выполнять машина с ногами. Кто следующий?

Молодой Винс Барретт не прислушивался к шёпоту. Он был полностью погружен в свои собственные мысли.

— Мистер Бейли? — позвал он.

— Да, Винс?

— Знаете, что говорят? Говорят, Лайрен Миллейн, субэфирная танцовщица, на самом деле — робот.

— Глупости.

— Вы думаете? Говорят, уже научились делать роботов, которые выглядят как люди; их кожа вроде сделана из специального пластика.

Бейли с чувством вины подумал о Р.Дэниеле и не нашёлся, что ответить. Он покачал головой.

— Как вы думаете, — спросил юноша, — никто не станет возражать, если я пройдусь по отделу? У меня поднимается настроение, когда я попадаю в привычную обстановку.

— Нет, конечно, малыш.

Барретт отправился бродить по офису. Бейли с Норрисом посмотрели ему вслед.

— Похоже, медиевисты правы, — заметил Норрис.

— В смысле, назад к Земле? Ты это имеешь в виду, Фил?

— Нет. Я о роботах. «Назад к Земле». Ха! У Земли-старушки безграничные возможности. Нам не нужны роботы, вот и всё.

— Восемь миллиардов людей, а запасы урана на пределе! Что здесь безграничного? — пробормотал Бейли.

— Что с того, если уран и закончится? Будем его импортировать. Или откроем другие ядерные процессы. Остановить развитие человечества невозможно, Лайдж. Нужно быть оптимистом и верить в старый добрый человеческий разум. Наш главный резерв — изобретательность, а её запасы не иссякнут никогда.

От возбуждения он даже привстал.

— Начнем с того, что мы можем использовать солнечную энергию, а её хватит на миллиарды лет. Можем построить космические станции, аккумулирующие энергию в орбите Меркурия. На Землю энергию будем переправлять направленным лучом.

Бейли слышал об этом проекте. Учёные-теоретики носились с этой идеей уже, по меньшей мере, лет сто пятьдесят. Реализация этого проекта заталкивалась на неразрешимую проблему: сфокусировать луч так, чтобы он мог пройти пятьдесят миллионов миль и не рассеялся в пустоте. Бейли напомнил об этом Филу.

— Когда возникнет такая необходимость, с этим справятся. Будь спокоен, — возразил Норрис.

Бейли представил себе, какой стала бы жизнь на Земле, обладай она неисчерпаемыми запасами энергии. Не нужно было бы сдерживать рост населения. Укрупнялись бы фабрики, интенсивнее использовалась бы гидропоника. Энергия — вот единственное, без чего нельзя было обойтись. Полезные ископаемые вполне можно было бы ввозить с необитаемых планет. Если когда-нибудь возникли бы проблемы с водой, её можно было бы доставлять с лун Юпитера. Чёрт возьми, можно было бы заморозить океаны и вывести их ледяные массы на орбиту, по которой они кружили бы вокруг Земли как маленькие ледяные луны. Они находились бы в космосе, всегда под рукой, в то время как их ложа увеличили бы площадь суши, и появилось бы больше земли для сельского хозяйства, больше места для людей. Даже содержание углерода и кислорода в атмосфере Земли можно было бы сохранить и увеличить за счёт метановой атмосферы Титана и замёрзшего кислорода Умбриеля.

Население Земли могло бы достичь триллиона, а то и двух. Почему бы и нет? Было время, когда сегодняшние восемь миллиардов казались невероятной цифрой. Было время, когда население всего лишь в один миллиард и то считалось немыслимым. Всегда, в каждом поколении, начиная со средней эпохи, находились пророки мальтузианского толка, и всегда оказывалось, что они ошибались.

А что бы сказал на это Фастольф? Мир с населением в триллион? Конечно, возможен! Но он зависел бы от импортируемого воздуха и воды, не говоря уже об энергии, идущей от сложных накопителей, расположенных за пятьдесят миллионов миль от Земли. Какой невероятно шаткой была бы такая структура! Земля постоянно висела бы на волоске от полной катастрофы при малейшем повреждении любого звена в этом охватывающем всю Солнечную систему механизме.

— Я лично думаю, что было бы легче отправить с Земли часть избыточного населения, — сказал Бейли.

Это был скорее ответ на ту картину, которую он нарисовал в своем воображении, чем на то, что говорил Норрис.

— Да кто нас примет? — с горькой усмешкой откликнулся Норрис.

— Любая необитаемая планета.

Норрис поднялся, похлопал Бейли по плечу.

— Лайдж, ешь своего цыпленка и поправляйся. Должно быть, ты всё-таки принимал наркотики, — сказал он и ушёл посмеиваясь.

Бейли посмотрел ему вслед, и лицо его искривилось невесёлой хримасой: Норрис раструбит новость повсюду, и пройдут недели, прежде чем хохмачи их отдела (а они были в каждом офисе) оставят его в покое. Хорошо хоть, что Норрис отвлекся от своей излюбленной темы, и ему не пришлось говорить о молодом Винсе, о роботах и о деклассификации.

Он вздохнул и воткнул вилку в уже остывшего жёсткого цыпленка…

Дождавшись, когда Бейли расправился с последним куском кекса, Р.Дэниел поднялся из-за своего стола, выделенного ему ещё утром, и подошёл к своему партнеру.

Бейли с тревогой посмотрел на робота: «Ну, что?»

— Комиссара нет, и неизвестно, когда он появится. Я сказал Р.Сэмми, что мы собираемся воспользоваться кабинетом комиссара и что, кроме комиссара, он никого не должен туда впускать.

— Зачем нам кабинет комиссара?

— Там нас никто не услышит. Вы ведь не станете отрицать, что нам нужно обдумать следующий шаг. Полагаю, вы не собираетесь прекратить расследование?

Именно этого Бейли желал больше всего на свете, но сказать об этом прямо, естественно, не мог. Он встал и направился в кабинет Эндерби.

Как только они вошли, Бейли сказал:

— Ну, Дэниел,что вы хотели сказать?

— Коллега Элайдж, со вчерашнего вечера вы сам не свой. В вашем психоизлучении произошли определённые изменения.

В голове Бейли мелькнула ужасная мысль.

— Вы телепат? — воскликнул он.

В более спокойном состоянии он не воспринял бы такую возможность всерьез.

— Нет. Конечно, нет, — ответил Р.Дэниел.

Паника, охватившая Бейли, немного улеглась.

— Тогда что вы, чёрт возьми, подразумеваете, говоря о моём психоизлучении?

— Это лишь выражение. Я использую его, чтобы описать то чувство, которое вы от меня скрываете.

— Какое чувство?

— Это трудно объяснить, Элайдж. Вы, вероятно, помните, что первоначально меня создавали для того, чтобы помочь нашим людям в Космотауне изучить человеческую психологию.

— Да, знаю. Вас приспособили к сыскной работе, просто-напросто снабдив цепью стремления к справедливости. — В голосе Бейли звучал явный сарказм. Он и не пытался его скрыть.

— Совершенно верно, Элайдж. Но мой первоначальный замысел остаётся, по сути, неизменным. Меня строили для цереброанализа.

— Для анализа биотоков мозга?

— Вот именно. Этот анализ можно проводить на расстоянии, без электродных контактов, если существует соответствующий приёмник. Мой мозг является таким приёмником. Разве этот метод не применяется на Земле?

О подобных методах Бейли ничего не знал. Он проигнорировал вопрос и осторожно спросил:

— Что вы узнаете при анализе биотоков мозга?

— Не мысли, Элайдж. Я получаю некоторое представление о душевном состоянии человека и прежде всего о его темпераменте, подсознательных мотивах и взглядах. Например, именно я сумел установить, что комиссар Эндерби не был способен прикончить человека при сложившихся во время убийства обстоятельствах.

— И его исключили из подозреваемых на основании ваших выводов?

— Да. Они вполне могли положиться на меня. В этом отношении я очень точная машина.

Ещё одна мысль поразила Бейли.

— Погодите! Так комиссар Эндерби не знал, что его подвергают цереброанализу?

— Не было никакой необходимости задевать его чувства.

— Выходит, вы просто стояли рядом и смотрели на него. Никакого оборудования. Никаких электродов. Ни самопишущих устройств, ни графиков.

— Конечно, нет. Я обхожусь без вспомогательных механизмов.

От раздражения и досады Бейли прикусил нижнюю губу. Он лишился той единственной зацепки, той лазейки, которая ещё Давала надежду на то, что ему всё-таки удастся уличить в преступлении Космотаун и таким образом нанести космонитам решающий удар.

Р.Дэниел утверждал, что комиссара подвергли цереброанализу, а час спустя при упоминании об этом сам комиссар даже не понял, о чём идёт речь, и не было никаких оснований сомневаться в его искренности. Однако совершенно очевидно, что человек, которого подозревали в убийстве и подвергли проверке посредством снятия энцефалограммы, не мог не запомнить эту громоздкую процедуру, все эти электроды и графики, и, уж конечно, получил бы полное представление о том, что такое цереброанализ. Но теперь это противоречие исчезло без следа. Комиссара подвергли цереброанализу, но он об этом и не подозревал. Значит, Р.Дэниел сказал правду, и комиссар тоже.

— Ну а что ваш цереброанализ говорит обо мне? — спросил он довольно резко.

— Вы встревожены.

— Да уж, великое открытие. Ещё бы мне не тревожиться.

— Точнее, ваша тревога вызвана столкновением ваших внутренних побуждений. С одной стороны, ваша преданность принципам своей профессии побуждает вас серьёзно заняться заговором землян, которые преследовали нас вчера вечером. Другое, не менее сильное побуждение толкает вас в обратном направлении.

Вот что мне удалось прочитать в биотоках ваших мозговых клеток.

— Моих мозговых клеток, ну и ну! — разгорячённо воскликнул Бейли. — Послушайте, я скажу вам, почему нет смысла в раскрытии вашего так называемого заговора. Он не имеет никакого отношения к убийству. Должен признаться, раньше я думал иначе. Вчера в столовой мне показалось, что нам грозит опасность. Но что произошло дальше? Они вышли вслед за нами, быстро отстали на полосах, и на этом всё закончилось. Хорошо организованные, отчаянные люди действовали бы иначе… Мой собственный сын без труда узнал, где мы находимся. Он просто позвонил в департамент. Ему даже не пришлось называть себя. Наши дорогие заговорщики могли бы сделать то же самое, если бы хотели расправиться с нами.

— Думаете, они этого не хотят?

— Конечно, нет. Если бы они хотели устроить беспорядки, то воспользовались бы ситуацией у обувного магазина, а вместо этого они послушно отступили перед одним-единственным человеком с бластером в руках. Перед роботом, который не способен был выстрелить, что они, должно быть, поняли, как только распознали, кто вы на самом деле. Все они медиевисты. Безобидные чудаки. Вы могли этого не знать, но я-то дал маху! И ведь мог же сообразить, да из-за всей этой заварухи на меня нашла какая-то… сентиментальная дурость. Поверьте мне, я знаю, что за люди становятся медиевистами: мягкие, мечтательные. Жизнь здесь слишком трудна для них, и они с головой уходят в идеальный мир прошлого, который они сами выдумали. Если бы вы могли подвергнуть цереброанализу всё это движение, как вы делаете такое с отдельными людьми, то обнаружили бы, что они способны на убийство не больше, чем сам Джулиус Эндерби.

— Я не могу поверить вам на слово, — медленно произнёс Р.Дэниел.

— Что вы хотите сказать?

— Вы слишком быстро изменили свою точку зрения. К тому же ваши слова расходятся с вашими действиями. Вы назначили встречу с доктором Джерриджелом за несколько часов до того, как мы пошли в столовую. Тогда вы ещё не знали ни о каком пищевом мешке и не могли подозревать меня в убийстве. Зачем же вы всё-таки ему звонили?

— Я подозревал вас даже тогда.

— А прошлой ночью вы разговаривали во сне.

Глаза Бейли расширились.

— Что я говорил?

— Вы несколько раз повторяли одно лишь слово — Джесси. Полагаю, это относилось к вашей жене.

Бейли облегченно вздохнул.

— Мне приснился кошмар, — сказал он неуверенно. — Знаете, что это такое?

— По личному опыту я этого, конечно, не знаю. Согласно определению, которое даёт словарь, это дурное сновидение.

— А вы знаете, что такое сновидение?

— Опять же только по словарю. Это иллюзия реальности, возникающая при временном отключении сознания, которое вы называете сном.

— Хорошо. Согласен. Иллюзия так иллюзия. Хотя иногда эта иллюзия может казаться чертовски реальной. Так вот, мне снилось, что моя жена в опасности. Я звал её. В таких случаях это часто происходит. Можете мне поверить.

— Охотно вам верю. Но в связи с этим у меня возникает одна мысль. Как Джесси узнала, что я робот?

Лоб Бейли покрылся испариной.

— Давайте не будем начинать всё сызнова. Слухи. О…

— Извините, что перебиваю, коллега Элайдж, но никаких слухов не было. Иначе бы уже сегодня волнение охватило весь Город. Я просмотрел сообщения, поступающие в департамент: обстановка в Городе спокойная. Никаких слухов не существует. Так откуда же узнала ваша жена?

— На что вы намекаете, чёрт вас возьми? Думаете, моя жена — один из членов…

— Да, Элайдж.

Бейли судорожно сжал руки.

— Всё это вздор! И давайте больше не будем говорить на эту тему.

— Это на вас не похоже, Элайдж. Выполняя свой долг, вы дважды обвиняли меня в убийстве.

— И вы решили таким образом свести со мной счёты?

— Я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать. Я, безусловно, одобряю вашу готовность подозревать меня. Вы имели на это основания. Они были ошибочными, но вполне могли оказаться и правильными. Сейчас имеются не менее веские основания подозревать вашу жену.

— Что за чушь вы несете! О господи! Да ведь Джесси не способна обидеть даже своего злейшего врага. Она не смогла бы и шага ступить за пределы Города. Она никогда… Да будь вы живым человеком, я бы…

— Я просто говорю, что она участник заговора и что её следует допросить.

— В жизни своей вы этого не дождетесь! Что бы вы ни называли своей жизнью. А теперь послушайте меня. Медиевисты не собираются с нами расправляться. Это не в их характере. Они просто хотят выжить вас из Города. Это вне всяких сомнений. И для этого они применяют что-то вроде психологической атаки. Они пытаются отравить жизнь вам, а заодно и мне, раз я с вами. Они легко могли узнать, что Джесси — моя жена, ну а дальше — этот ход напрашивается сам собой — поступили таким образом, чтобы до неё дошла нужная информация. Она, как и все люди, не любит роботов. И они прекрасно понимали, что Джесси будет против моего сотрудничества с роботом, особенно если намекнуть, что это опасно. И представьте, их план сработал. Она всю ночь умоляла меня отказаться от этого дела и как-нибудь выдворить вас из Города.

— Вероятно, — сказал Р.Дэниел, — у вас очень сильное желание оградить свою жену от допроса. Думаю, вы сами не верите в те аргументы, которые только что привели.

— Да кто вы такой, чтобы мне указывать? — Бейли не помнил себя от бешенства. — Вы не сыщик. Вы машина цереброанализа, вроде тех электроэнцефалографов, которые стоят у нас в лаборатории. Пусть у вас есть и руки, и ноги, и голова, пусть вы умеете говорить, но вы всего-навсего машина. Думаете, если в вас вставили какую-то паршивую цепь, то вы уже сыщик? Не тут-то было! Так что помалкивайте и предоставьте мне всё решать.

— Я думаю, будет лучше, если вы станете говорить тише, Элайдж, — спокойно сказал робот. — Пусть, по-вашему, я не детектив, мне бы всё-таки хотелось обратить ваше внимание на одну маленькую деталь.

— И слушать ничего не хочу.

— И всё же прошу меня выслушать. Если я не прав, вы так и скажете, и никому от этого вреда не будет. Дело вот в чём. Прошлой ночью вы вышли из нашей комнаты, чтобы позвонить Джесси. Я предложил, чтобы вместо вас пошёл ваш сын. Вы мне сказали, что у землян не принято посылать своих детей туда, где опасно. Распространяется ли этот обычай на матерей?

— Конечно, — начал Бейли и осекся.

— Вы понимаете, что я хочу сказать, — заметил Р.Дэниел. — Если бы Джесси беспокоилась о вашей безопасности и хотела предупредить вас, она бы сделала это сама, не подвергая риску жизнь собственного сына. Тот факт, что она всё-таки послала Бентли, может означать лишь одно: она чувствовала, что он будет в безопасности, тогда как сама она — нет. Если бы заговор состоял из людей, не знакомых Джесси, она бы не опасалась за себя или, по крайней мере, у неё не было бы оснований для опасений. С другой стороны, как участница заговора, она знала, она наверняка знала, Элайдж, что за ней будут следить и узнают её, в то время как Бентли мог проскочить незамеченным.

— Постойте, — с болью в сердце произнёс Бейли, — всё это красивые рассуждения, но…

На столе комиссара бешено замигал сигнальный огонь. Р.Дэниел ждал, что Бейли ответит, но тот лишь беспомощно уставился на сигнал. Робот включил связь сам.

— В чём дело?

Послышался невнятный голос Р.Сэмми:

— Здесь находится леди, которая желает видеть Лайджа. Я сказал ей, что он занят, но она не хочет уходить. Она говорит, что её зовут Джесси.

— Впустите её, — спокойно сказал Р.Дэниел.

Его бесстрастные карие глаза встретились с полным панического ужаса взглядом Бейли.

Глава 14

ВЛАСТЬ ИМЕНИ

Ошарашенный, Бейли стоял не двигаясь, словно в столбняке, когда к нему, вся в слезах, подбежала Джесси и крепко прижалась, обхватив его за плечи. Его побелевшие губы беззвучно произнесли:

— Бентли?

Она посмотрела на него и затрясла головой, волосы её при этом разлетелись в разные стороны.

— С ним всё в порядке.

— Что же тогда?

Уткнувшись головой в грудь мужа, она произнесла тихим, едва слышным голосом:

— Я не могу так больше, Лайдж. Не могу. Я не могу ни спать, ни есть. Я должна всё рассказать тебе.

— Не говори ничего! — в отчаянии воскликнул Бейли. — Ради бога, Джесси, не сейчас.

— Я должна… Что я наделала?.. Это ужасно! О Лайдж!..

Её слова утонули в рыданиях.

— Мы не одни, Джесси, — безнадёжно сказал Бейли.

Она подняла голову и посмотрела на Р.Дэниела, видимо, не узнавая его. Скорее всего из-за слез, которые потоком лились из её глаз, она вообще вместо робота видела лишь бесформенное расплывчатое пятно.

— Добрый день, Джесси, — тихо сказал Р.Дэниел.

— Это тот… тот робот? — прерывающимся голосом спросила Джесси.

Она быстро провела по глазам тыльной стороной ладони и освободилась от обнимавшей её руки мужа. Несколько раз глубоко вздохнула, и на мгновение на её губах появилась дрожащая улыбка.

— Это вы, правда?

— Да, Джесси.

— Вы не против того, чтобы вас называли роботом?

— Нет, Джесси. Ведь я действительно робот.

— А я не против того, чтобы меня называли дурой, идиоткой, и… агентом, ведущим подрывную деятельность, потому что я действительно…

— Джесси! — простонал Бейли.

— Не надо, Лайдж, — сказала она, — раз он твой партнер, пусть знает. Я больше не могу с этим жить. Я столько пережила со вчерашнего дня. Мне всё равно, пусть меня даже посадят в тюрьму. Сошлют на самые низшие уровни и заставят жить на сырых дрожжах и воде. Мне всё равно… Ты не позволишь им, правда, Лайдж? Ты не дашь меня в обиду? Я так… так боюсь…

Бейли поглаживал её по плечу, ожидая, пока она справится со слезами.

— Она не совсем здорова, — обратился он к Р.Дэниелу. — Её надо увезти отсюда. Сколько сейчас времени?

— Четырнадцать сорок пять, — ответил робот, не глядя на часы.

— Комиссар может вернуться в любую минуту. Слушайте, возьмите дежурную машину, мы поговорим обо всём на мотошоссе по дороге домой.

Джесси резко вскинула голову.

— На мотошоссе? О нет, Лайдж.

Самым успокаивающим тоном, на какой только был способен, Бейли сказал:

— Прошу тебя, Джесси, не будь суеверна. Мы не можем ехать по экспресс-дороге, когда ты в таком состоянии. Будь умницей, успокойся, а то мы не сможем пройти даже через общую комнату. Я принесу тебе воды.

Джесси вытерла лицо влажным от слез носовым платком и печально пролепетала:

— О, что стало с моим макияжем…

— Не стоит беспокоиться насчёт макияжа, — сказал Бейли. — Дэниел, как там насчёт дежурной машины?

— Она уже ждет нас, коллега Элайдж.

— Пойдём, Джесси.

— Подожди. Подожди минутку, Лайдж. Мне нужно что-нибудь сделать со своим лицом.

— Сейчас это не имеет значения.

Но она отступила назад.

— Пожалуйста. Я не могу пройти через общую комнату в таком виде… Это займет буквально секунду.

Человек и робот стояли в ожидании: человек — судорожно сжимая кулаки, робот — бесстрастно.

Джесси начала рыться в своей сумочке в поисках необходимых принадлежностей. (Как-то Бейли торжественно заявил, что, если существует на свете хоть одна вещь, которая не поддалась техническим усовершенствованиям и осталась такой, какой была ещё в среднюю эпоху, так это дамская сумочка. Безуспешной оказалась даже попытка заменить металлическую застежку на магнитные затворы.) Джесси извлекла из сумочки маленькое зеркальце и косметический набор в серебряной оправе, который Бейли подарил ей на день рождения три года назад.

В этом наборе было несколько распылителей, и Джесси использовала каждый по очереди. Содержимое всех распылителей, кроме самого последнего, было невидимым для глаз. Она пользовалась ими с таким изяществом и ловкостью, которые присущи только женщинам и сохраняются в них наперекор всем обстоятельствам.

Сначала Джесси наложила на лицо ровный слой основы; её кожа стала матовой и гладкой, с легким золотистым оттенком, который — она знала это по многолетнему опыту — больше всего подходил к естественному цвету её волос и глаз. Затем налёт загара на лоб и подбородок, легкое прикосновение румян на обе щеки — вверх по скулам, к вискам, — и тонкие штрихи голубизны на верхние веки и вдоль мочек ушей. Наконец, ровный слой Кармина, наложенный на губы, то единственное видимое облачко нежно-розового цвета, которое влажно поблескивало в воздухе, но при соприкосновении с губами сразу же высохло и приняло ярко-красный цвет.

— Ну вот, — быстрыми движениями пригладив волосы, сказала Джесси с видом глубокого удовлетворения. — Думаю, так сойдёт.

Вся процедура заняла больше чем обещанную секунду, но длилась менее половины минуты. Однако Бейли показалось, что прошла целая вечность.

Едва Джесси убрала свою косметику, как Бейли подтолкнул её к двери.

— Идём, — раздраженно сказал он…

Их окутала жуткая, глубокая тишина мотошоссе.

— Так что, Джесси? — начал Бейли. Выражение отрешенности, застывшее на лице Джесси, с тех пор как они покинули кабинет комиссара, начало улетучиваться. Она беспомощно смотрела то на мужа, то на Дэниела, не в силах произнести ни слова. — Не молчи, Джесси. Прошу тебя. Ты совершила преступление? Настоящее преступление? — спросил Бейли.

— Преступление? — Она неуверенно покачала головой.

— Возьми себя в руки. Не надо истерик. Говори только «да» или «нет». Джесси, ты… — Он заколебался. — Убила кого-нибудь?

На лице Джесси мгновенно отразилось глубокое возмущение.

— Ты с ума сошёл, Лайдж Бейли!

— Да или нет, Джесси?

— Нет, конечно же, нет.

У него отлегло от сердца.

— Ты что-нибудь украла? Подделала данные о рационах? Оскорбила кого-нибудь? Что-нибудь испортила? Говори же, Джесси.

— Я ничего не сделала… ничего особенного. То есть ничего такого, о чём ты думаешь. — Она оглянулась. — Лайдж, нам обязательно оставаться здесь, под землей?

— Мы не тронемся с места до тех пор, пока всё не выясним. Итак, начинай с самого начала. Ты пришла что-то сказать нам?

Он посмотрел поверх склоненной головы Джесси и встретился со взглядом Р.Дэниела.

Джесси заговорила тихим голосом, и чем дальше она рассказывала, тем уверенней он звучал.

— Это всё они, медиевисты, ты-то их знаешь, Лайдж. От них с их болтовней просто прохода нет. Так было, ещё когда я работала ассистентом диетолога. Помнишь Элизабет Торнбоу? Она была медиевисткой и постоянно твердила, что все наши беды от стальных Городов и что до их возникновения всё было прекрасно… Я всё спрашивала, откуда у неё такая уверенность, что всё было именно так, особенно после того, как мы познакомились с тобой, Лайдж (помнишь наши разговоры?), и тогда она начинала приводить цитаты из этих роликов-фильмов, которые вечно ходят по рукам. Знаешь, типа «Позора Городов». Этого… как его… не помню его фамилии.

— Огринского, — рассеянно проговорил Бейли.

— Да, только большинство из них намного хуже. А когда я вышла за тебя замуж, она стала просто язвой. Сказала мне: «Полагаю, теперь, когда ты вышла замуж за полицейского, ты станешь настоящей городской дамой!» После этого мы почти не разговаривали, а потом я перестала работать, на этом всё и закончилось. Чего она мне только не рассказывала! И всё, наверное, для того, чтобы меня поразить или выставить себя в романтическом свете. Понимаешь, она была старой девой, так и не вышла замуж до конца своих дней. Многие из медиевистов — обыкновенные неудачники. Помнишь, ты как-то сказал, Лайдж, что люди иногда принимают свои недостатки за недостатки общества и хотят переделать Города, потому что не знают, как исправить самих себя.

Бейли помнил свои слова, но теперь они казались ему пустыми и не заслуживающими внимания.

— Говори по существу, Джесси, — мягко сказал он.

— В общем, — продолжала она, — Лиззи всё повторяла, что настанет день, и людям нужно будет объединиться. По её словам, во всём были виноваты космониты, потому что они хотели, чтобы Земля оставалась слабой и деградировала. Это было одно из её любимых словечек — деградировать. Бывало, она брала меню, которое я готовила на следующую неделю, фыркала и говорила: «Деградируем, деградируем». Джеймс Майерс иногда копировала её на кухне, так мы просто умирали со смеху. Она говорила — это я уже про Элизабет, — что когда-нибудь мы покончим с Городами и вернёмся к земле, а заодно сведем счёты с космонитами, которые стараются навсегда привязать нас к Городам, навязывая нам роботов. Только она никогда не называла их роботами. Она говорила «бездушные монстры», прошу извинить меня, Дэниел.

— Я не знаю значения прилагательного, которое вы употребили, — сказал робот, — тем не менее принимаю ваше извинение. Пожалуйста, продолжайте.

Бейли заерзал на месте. С Джесси всегда было так… Она подходила к сути своими собственными окольными путями, и никакие чрезвычайные обстоятельства не могли заставить её рассказывать по-другому.

— Элизабет всегда старалась говорить так, как будто в этом Движении, кроме неё, участвовала масса народа. Она, бывало, начнёт: «На последнем собрании…», а затем смолкнет и смотрит на меня, наполовину гордая, наполовину напуганная, словно хочет, чтобы я начала её расспрашивать о собрании — вот уж тогда она бы поважничала! — да боится, как бы я не навлекла на неё беду. Конечно, я никогда не спрашивала. Не хотела доставлять ей такого удовольствия… Ну вот, а после того как я вышла за тебя замуж, Лайдж, всё это прекратилось, пока…

Джесси замолчала.

— Продолжай, Джесси, — попросил Бейли.

— Лайдж, ты помнишь, как мы поссорились? Ну, из-за Джезебел?

— Ну, так что же? — Бейли не сразу понял, что речь идёт о полном имени самой Джесси, а не о какой-то другой женщине. Он повернулся к Р.Дэниелу и объяснил, как бы оправдываясь: — Полное имя Джесси — Джезебел. Оно не нравится ей, и она им не пользуется.

Р.Дэниел сдержанно кивнул, а Бейли подумал: «Вот дьявол, что я из-за него-то переживаю».

— Наш спор не давал мне покоя, Лайдж, — продолжала Джесси, — просто не выходил у меня из головы. Наверное, это глупо, но я всё думала и думала о том, что ты сказал. То есть о том, что Джезебел была просто консервативна и что она боролась за обычаи своих предков против тех странных обычаев, которые принесли с собой чужаки. В конце концов, я тоже была Джезебел, и я всегда…

Она пыталась подобрать подходящие слова, и Бейли пришёл ей на помощь:

— Отождествляла себя с ней.

— Да, — сказала она, но тут же покачала головой и отвела взгляд в сторону. — Не в прямом смысле. Пытаясь подражать тому, что, как я думала, в ней было. Ну, ты знаешь… Я такой не была.

— Я знаю это, Джесси. Не глупи.

— Но всё-таки я много размышляла о ней и постепенно начала думать, что сейчас многое происходит такого, о чём не ведали прежде. Ну например, у нас, землян, есть старинные обычаи, и вот пришли космониты со своими нравами и стали насаждать всякие новшества, нарушив тем самым весь уклад нашей размеренной, несуетной жизни. Может быть, медиевисты всё же правы. Может, нам действительно следовало бы почаще обращаться к нашим добрым традициям… И вот я пошла на свою старую работу и нашла Элизабет.

— Так. И что же было дальше?

— Она сказала, что не понимает, о чём я говорю, и что к тому же я — жена полицейского. Я ответила, что это не имеет к делу никакого отношения, и в конце концов она согласилась кое с кем поговорить. И где-то через месяц она подошла ко мне и сказала, что всё в порядке… Я вступила в их организацию и с тех пор ходила на все собрания.

Бейли с грустью посмотрел на неё:

— А почему ты ничего мне не сказала?

Голос Джесси задрожал:

— Я очень сожалею, Лайдж.

— Ну, сожалей не сожалей, этим делу не поможешь. Расскажи лучше о собраниях. Прежде всего, где они проходили?

Им овладело ощущение отстраненности. От оцепенения все чувства, казалось, онемели. То, во что он изо всех сил старался не верить, оказалось правдой — голой, не вызывающей никаких сомнений правдой. В каком-то смысле Бейли даже почувствовал облегчение от того, что теперь не было неопределённости.

— Здесь, — ответила Джесси.

— Здесь? Прямо не этом месте, на мотошоссе?

— Да, на мотошоссе. Вот почему мне не хотелось сюда ехать. Правда, для встреч лучшего места было не придумать. Мы собирались…

— Сколько вас было?

— Я не могу сказать точно. Человек шестьдесят-семьдесят. Эта было что-то типа местной ячейки. Мы приносили складные стулья, легкую закуску и прохладительные напитки. Кто-нибудь произносил речь, обычно о том, как прекрасна была жизнь в старые времена и как однажды мы разделаемся с монстрами, то есть с роботами, а заодно и с космонитами. Честно говоря, речи были скучноваты, потому что каждый раз в них говорилось одно и то же. Мы просто-напросто пережидали, когда они закончатся. Мы давали торжественные клятвы, и у нас были тайные знаки, которыми мы могли приветствовать друг друга в повседневной жизни.

— И вас никогда не прерывали? Ни полицейские, ни пожарные машины мимо не проезжали?

— Нет, никогда.

— Так уж это невероятно, Элайдж? — вмешался Р.Дэниел.

— Может быть, и нет, — задумчиво ответил Бейли. — Есть ответвления, которые практически никогда не используются. Вот только определить, где они, не так-то просто. И это всё, чем вы занимались на собраниях, Джесси? Произносили речи да играли в конспирацию?

— Почти что всё. И ещё иногда пели песни. И наконец, закусывали сандвичами, пили сок.

— В таком случае, чего ты разнервничалась? — спросил Бейли, едва сдерживаясь.

Джесси заморгала глазами.

— Пожалуйста, ответь на мой вопрос, — с железной настойчивостью проговорил Бейли. — Если всё было так безобидно, то почему ты пребываешь в такой панике эти полтора дня?

— Я думала, они что-нибудь сделают с тобой, Лайдж. Ради бога, почему ты не хочешь меня понять? Я же тебе всё объяснила.

— Нет, пока ещё мало объяснила. Ты сообщила мне об участии в безобидных тайных посиделках. Теперь скажи, члены вашей организации когда-нибудь организовывали открытые демонстрации? Они когда-нибудь уничтожали роботов? Устраивали массовые беспорядки? Убивали людей?

— Никогда! Лайдж, я бы в жизни не сделала ничего подобного! Я бы сразу порвала с ними, попытайся они совершить такое.

— Но тогда почему же ты утверждаешь, что совершила нечто ужасное? Почему ты думаешь, что тебя посадят в тюрьму?

— Ну, в общем, они часто говорили, что когда-нибудь начнут давить на правительство. Предполагалось, что мы выступим организованно, прекратим работу и начнутся массовые забастовки. Правительство будет вынуждено наложить запрет на использование роботов, и космонитам придётся убраться восвояси. Я думала, это были просто разговоры, а тут тебе дали это задание и нового напарника. И потом я услышала, как они говорили: «Теперь начнутся настоящие действия», и ещё: «На их примере мы покажем, на что способны, и немедленно положим конец этому вторжению роботов». Они говорили это прямо в туалетном блоке, не зная, что речь идёт о тебе. Но я поняла это сразу же.

Её голос прервался.

— Ну успокойся, Джесси, — сказал Бейли смягчившись. — Всё это пустяки. Одни разговоры. Сама видишь: с нами ничего не случилось.

— Я так… так бу-боялась. Я думала, что тоже в этом замешана. Если бы начались убийства и погромы, могли бы убить тебя и Бентли, и я была бы виновата в этом, потому что принимала участие в заговоре. А раз так, меня посадили бы в тюрьму.

Бейли дал ей выплакаться. Он обнял её за плечи и, плотно сжав губы, посмотрел на Р.Дэниела, который ответил ему невозмутимым взглядом.

— Теперь, Джесси, подумай хорошенько и скажи, кто возглавлял вашу группу? — спросил Бейли.

Джесси немного успокоилась и осторожно прикладывала мокрый носовой платок к уголкам глаз.

— Всем руководил Джозеф Клемин, но на самом деле он ничего собой не представлял. Он не выше пяти футов четырёх дюймов и, по-видимому, дома у жены под каблуком. Мне кажется, да нисколечко не опасен. Вы ведь не станете арестовывать его, верно, Лайдж? Только потому, что я сказала?

Вид у неё был встревоженно-виноватый.

— Я пока никого ещё не арестовываю. От кого Клемин получал инструкции?

— Не знаю.

— На собраниях бывали какие-нибудь незнакомые тебе люди? Ты понимаешь, о чём я: какие-нибудь важные шишки из центрального штаба?

— Иногда приходили какие-то люди, произносили речи. Это было не очень часто, может быть, раза два в год.

— Можешь назвать их имена?

— Нет. Их всегда представляли как «один из нас» или «товарищ с Джексон Хайтс» или ещё откуда-нибудь.

— Ясно. Дэниел!

— Да, Элайдж.

— Опишите людей, которых вы взяли на заметку. Посмотрим, сможет ли Джесси кого-нибудь узнать.

Р.Дэниел стал с методической точностью описывать каждого по порядку.

Джесси слушала его с выражением смятения и испуга на лице, и по мере того как количество данных увеличивалось, всё энергичнее качала головой.

— Это бесполезно. Бесполезно! — вскрикнула она наконец. — Как я могу их всех помнить? Не помню я, как они выглядели! Совершенно… — Она не договорила и задумалась. — Вы сказали, работа одного из них была связана с дрожжевым производством?

— Фрэнсис Клаусарр, — сказал РДэниел, — служащий нью-йоркской дрожжевой фабрики.

— Ну, видите ли, как-то выступал один человек, а я случайно оказалась в первом ряду и постоянно ощущала слабый, едва уловимый запах сырых дрожжей. Вы знаете, что я хочу сказать. Я помню это только потому, что в тот день неважно себя чувствовала, и от этого запаха меня всё время тошнило. Пришлось даже встать и пройти в задние ряды. Я, конечно, не могла объяснить, что случилось. Было так неудобно. Может быть, это и есть тот человек, о котором вы говорите. В конце концов, когда постоянно работаешь с дрожжами, их запах пропитывает одежду насквозь.

Она поморщилась.

— Ты не помнишь, как он выглядел? — спросил Бейли.

— Нет, — решительно ответила Джесси.

— Ну что ж, ладно. Слушай, Джесси, сейчас я отвезу тебя к твоей матери. Бентли останется с тобой. Никуда из сектора не выходите. Бен пусть пока в школу не ходит. Я договорюсь, чтобы еду вам присылали прямо на квартиру и чтобы все подступы к дому были под наблюдением полиции.

— А как же ты? — Голос Джесси дрожал.

— Со мной ничего не случится.

— И сколько всё это будет продолжаться?

— Не знаю. Может, день-два.

Он сам чувствовал, как неубедительно прозвучали его слова.

Они снова были на мотошоссе, Бейли и Р.Дэниел, теперь уже одни. Лицо Бейли было темнее тучи от нахлынувших на него мыслей.

— Очевидно, — проговорил он, — мы имеем дело с двухуровневой организацией. Во-первых, существует нижний уровень, не имеющий какой-либо определённой программы и созданный лишь для обеспечения массовой поддержки возможного переворота. Второй уровень — немногочисленная верхушка. На её поисках мы и должны сосредоточить свои усилия. Марионеточные группы, о которых рассказывала Джесси, можно не принимать во внимание.

— Звучит всё это логично, — сказал Р.Дэниел, — если принять на веру рассказ Джесси.

— Я полагаю, — сухо сказал Бейли, — что рассказ Джесси можно считать абсолютно искренним.

— Вероятно. В её мозговых импульсах нет ничего, что бы указывало на патологическую склонность ко лжи.

Бейли бросил на робота оскорбленный взгляд.

— Этого ещё не хватало! И нам не следует упоминать её имя в отчетах. Вы меня поняли?

— Как пожелаете, коллега Элайдж, — спокойно сказал Р.Дэниел, — но наш отчет в таком случае не будет ни полным, ни точным.

— Что ж, может быть, и так, но никому от этого хуже не будет. Она добровольно пришла к нам сообщить то, что знала. Если мы сошлемся на неё, полиция возьмет её на заметку, а я этого не хочу.

— В таком случае я согласен при условии, чтобы мы выяснили всё окончательно.

— Что касается её, то договорились. Ручаюсь.

— Не могли бы вы тогда объяснить, почему слово Джезебел, простое звучание этого слова, привело к тому, что она отказалась от старых убеждений и приняла новые? Мотивация представляется не совсем ясной.

Они медленно ехали по пустому извилистому мотошоссе.

— Это трудно объяснить. Джезебел — редкое имя. Когда-то его носила женщина с очень плохой репутацией. Моя жена оценила это по-своему. Это имя придавало ей косвенное чувство порочности и как бы вознаграждало ту добропорядочную жизнь, которую она всегда вела.

— Зачем законопослушной женщине чувствовать себя блудницей?

Бейли едва сдержал улыбку.

— Женщины есть женщины, Дэниел. Как бы то ни было, я совершил большую глупость. В момент сильного раздражения я начал доказывать, что библейская Джезебел вовсе не была большой грешницей и, уж во всяком случае, была хорошей женой. Никогда себе этого не прощу. Оказалось, — продолжал он, — что тем самым я нанёс Джесси глубокую душевную рану. Я разрушил нечто, чему не было замены. Очевидно, то, что случилось после, было вызвано её желанием каким-то образом отомстить мне. Думаю, именно поэтому она и занялась деятельностью, которую, она знала, я бы не одобрил. Я бы не сказал, что это желание было осознанным.

— Разве желание может быть неосознанным? Нет ли здесь противоречия в терминах?

Бейли пристально посмотрел на робота и понял, что нет смысла объяснять ему, что такое подсознательное мышление. Вместо этого он сказал:

— К тому же на мысли и чувства человека огромное влияние оказывает Библия.

— Что такое Библия?

На мгновение Бейли сильно удивился, а затем удивился собственному удивлению. Насколько он знал, философией космонитов был механистический индивидуализм, а Р.Дэниел мог знать только то, что знали они — не больше.

— Это книга, которую почти половина населения Земли почитает как священную, — коротко ответил Бейли.

— Я не понимаю значения прилагательного, которое вы употребили.

— Это значит, что она высоко почитается. Различные её части при правильном истолковании содержат кодекс поведения. Многие люди считают, что, следуя им, человечество может достичь всеобщего счастья.

Р.Дэниел, казалось, задумался над словами Бейли.

— Этот кодекс включен в ваши законы?

— Боюсь, что нет. Его нельзя вменить в обязанность силой закона. Каждый человек должен руководствоваться им добровольно, из внутреннего стремления поступать именно так. Кодекс в определённом смысле выше любого закона.

— Выше закона? В этом нет противоречия в терминах?

Лицо Бейли скривилось в усмешке.

— Может, рассказать вам что-нибудь из Библии? Наверное, вам это будет интересно?

— Да, пожалуйста.

Бейли сбросил скорость, и машина остановилась. Несколько секунд он сидел с закрытыми глазами, вспоминая текст. Конечно, лучше было бы прочесть отрывок на звучном среднеанглийском языке, который использовался в Библии эпохи средних веков, но для Р.Дэниела среднеанглийский прозвучал бы как бессмысленная тарабарщина. Бейли начал, почти небрежно произнося слова из Библии в модернизированной обработке, так, словно рассказывал повесть о современной жизни, а не историю из незапамятного прошлого человечества:

— Иисус пошёл на гору Елеонскую, а на рассвете вернулся в храм. Весь народ шёл к нему, и он сел и стал учить их. Тут книжники и фарисеи привели к нему женщину, уличенную в прелюбодеянии, и, поставив её перед ним, сказали ему: «Учитель! Эта женщина замечена в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедовал нам побивать таких преступниц камнями. Что ты скажешь?»

Они говорили это, надеясь заманить его в ловушку, чтобы найти основания для его обвинения. Но Иисус, низко наклонившись, писал пальцем на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали его спрашивать, он, поднявшись, сказал им: «Кто из вас без греха, первым брось в неё камень».

И, опять наклонившись, стал писать на земле. Они же, услышав это и будучи обличены совестью, стали уходить один за другим, начиная со старшего до последнего, и остался один Иисус с женщиной, стоящей перед ним. Иисус, поднявшись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: «Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?»

Она отвечала: «Никто, господи».

Иисус сказал ей: «И я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши».

Р.Дэниел, слушавший с большим вниманием, спросил:

— Что такое прелюбодеяние?

— Неважно. Это преступление, наказанием за которое в то время было избиение камнями; то есть в виновного бросали камни до тех пор, пока он не умирал.

— И женщина была виновной?

— Да, была.

— Тогда почему же её не побили камнями?

— После слов Иисуса никто из обвинителей не смог этого сделать. Эта притча призвана показать, что существует нечто выше справедливости, стремление к которой в вас заложили. Существует человеческое побуждение, известное как милосердие; человеческий поступок, называемый прощением.

— Я не знаком с этими словами, коллега Элайдж.

— Знаю, — пробормотал Бейли, — знаю.

Он резко завёл мотор, машина рванула с места и понеслась вперёд с такой скоростью, что его вдавило в спинку сиденья.

— Куда мы едем? — спросил Р.Дэниел.

— В Йист-таун, — ответил Бейли, — вытряхивать правду из Фрэнсиса Клаусарра, заговорщика.

— Каким образом вы это сделаете, Элайдж?

— Это сделаю не я, а вы, Дэниел. Причём очень просто.

Они помчались вперёд.

Глава 15

АРЕСТ ЗАГОВОРЩИКА

Бейли чувствовал едва уловимый специфический запах Йист-тауна, который становился всё сильнее, заполняя собой всё вокруг. Для Бейли этот запах не был неприятным, как для Джесси, например. Ему он, пожалуй, даже нравился. Он пробуждал приятные воспоминания.

Каждый раз, когда Бейли слышал запах сырых дрожжей, чувственное восприятие каким-то неведомым образом отбрасывало его на три десятилетия назад. Он снова был десятилетним мальчуганом, навещавшим дядю Бориса, который работал на дрожжевой фабрике. У дяди Бориса всегда было припасено немного дрожжевых сладостей: маленькие печеньица, разные конфеты, напоминавшие по вкусу шоколадные, со сладкой жидкостью внутри, пирожные в виде фигурок кошек и собак. Несмотря на свой возраст он понимал, что дядя Борис не имел права их раздавать, и всегда съедал своё угощение потихоньку, сидя в углу спиной ко всем. Он быстро запихивал сласти в рот, боясь, как бы его не застали за этим занятием.

От этого они казались ещё вкуснее.

Бедный дядя Борис! Он погиб от несчастного случая. Лайджу никогда не рассказывали подробностей, и он горько плакал, так как думал, что дядю Бориса арестовали за воровство дрожжевых продуктов. Он боялся, что и его самого арестуют и накажут. Много лет спустя Бейли осторожно заглянул в полицейскую картотеку и узнал правду. Дядя Борис попал под гусеницы транспортера. Таким трагичным оказался конец у этого романтического мифа.

Но всё же при малейшем запахе сырых дрожжей в его сознании тотчас, пусть на один миг, всплывали детские воспоминания.

Йист-таун — Дрожжевой город… Официально в Нью-Йорке не было района с таким названием. Оно не встречалось ни в одном из городских справочников, ни на одной официальной карте. То, что в народе называли Йист-тауном, в департаменте связи числилось как округа Нью-Арк, Нью-Брансуик и Трентон. Эта часть Города представляла собой широкую полосу, пересекавшую то, что в среднюю эпоху было штатом Нью-Джерси. За исключением нескольких жилых секторов — в основном в центре Нью-Арка и Трентона — всё это пространство было занято многоуровневыми фабриками, где росли и размножались сотни разновидностей дрожжевых культур.

На дрожжевых фабриках работала пятая часть всего населения Города. Столько же народу трудилось в смежных отраслях. Горы древесины и сырой целлюлозы, которые доставлялись из непроходимых лесов Аллеганов, бесчисленное множество цистерн с кислотой, необходимой для переработки сырья в глюкозу; тысячи тонн селитры и фосфатов — важнейших для процесса добавок; огромное количество контейнеров с органическими веществами из химических лабораторий — всё это требовалось для того, чтобы получить только один продукт — дрожжи, как можно больше дрожжей.

Без них шесть из восьми миллиардов людей, живущих на Земле, через год погибло бы от голода.

Бейли похолодел от этой мысли. Такая возможность существовала и три дня назад, но тогда подобная мысль просто не пришла бы ему в голову.

Машина с ревом выскочила из туннеля мотошоссе на окраины Нью-Арка. На малонаселённых улицах, зажатых с обеих сторон невыразительными блоками дрожжевых фабрик, не пришлось даже сбрасывать скорость.

— Который час, Дэниел? — спросил Бейли.

— Шестнадцать часов пять минут, — ответил робот.

— Значит, если он работает в дневную смену, мы застанем его на месте.

Бейли поставил машину в нише для выгрузки сырья и выключил двигатель.

— Так это и есть фабрика «Нью-Йорк Йист», Элайдж? — спросил робот.

— Её часть.

Они вошли в коридор, по обеим сторонам которого тянулись служебные помещения. В том месте, где коридор сворачивал, их встретила расплывшаяся в улыбке секретарша.

— Кого вы желаете видеть? — спросила она.

Бейли достал своё удостоверение.

— Полиция. У вас в «Нью-Йорк Йист» работает некий Фрэнсис Клаусарр?

— Сейчас проверю.

Девушка была явно обеспокоена.

Она нажала кнопку селектора, под которой значилось «Отдел кадров», и её губы едва заметно зашевелились, но при этом не было слышно ни звука.

Бейли уже доводилось видеть, как работают ларингофоны, превращавшие слабые колебания гортани в слова.

— Говорите, пожалуйста, вслух. Я бы хотел вас слышать, — попросил Бейли.

Теперь её слова можно было разобрать, но сыщик услышал лишь «…он говорит, что из полиции, сэр».

К ним подошёл хорошо одетый смуглый человек с тонкими усами и небольшой лысиной. Он улыбнулся, показав ослепительно белые зубы, и представился:

— Я Прескотт из отдела кадров. Чем могу быть полезен, инспектор?

Бейли холодно посмотрел на Прескотта, и улыбка на его лице потеряла свою естественность. Прескотт сказал:

— Я просто не хотел бы волновать рабочих. Они болезненно реагируют на всё, что касается полиции.

— Что ж делать! Клаусарр сейчас на своем рабочем месте?

— Да, инспектор.

— В таком случае дайте нам указку. И если он уйдёт прежде, чем мы туда доберёмся, нам придётся разговаривать с вами в другом месте.

Лицо Прескотта побледнело. Он пролепетал:

— Сейчас я принесу вам указку, инспектор.

Указка-гид была настроена на отделение СГ, секции 2. Что это значило в фабричной терминологии, Бейли не знал. Ему и не нужно былоэто знать. Указка представляла собой компактный аппарат, который легко помещался на ладони. Её кончик слегка нагревался при совмещении с заданным направлением и быстро охлаждался, если её поворачивали в какую-нибудь другую сторону. При приближении к конечной цели он становился всё теплее и теплее.

Для новичка указка с её едва уловимыми тепловыми колебаниями была почти бесполезна, но мало кто из жителей Города не умел с ней обращаться. Одной из самых любимых игр детства многих поколений была игра в прятки в коридорах школьного яруса с использованием игрушечных указок-гидов. («Горячо или нет, дай, указка, ответ», «Хоть куда забредёшь — гида не проведёшь».)

За свою жизнь Бейли уже сотни раз с помощью указки-гида находил дорогу в лабиринтах громадных зданий, так что с гидом в руке он свободно следовал по кратчайшему пути в нужном направлении, как будто перед ним была схема расположения помещений.

Когда через десять минут он шагнул в просторную, ярко освещенную комнату, кончик указки-гида был почти раскаленным.

— Фрэнсис Клаусарр здесь? — спросил Бейли у ближайшего к двери рабочего.

Тот мотнул головой, и Бейли двинулся в указанном направлении. Несмотря на включенные вентиляторы, от гула которых в помещении стоял постоянный шум, в нос бил резкий запах дрожжей.

Один из рабочих на другом конце комнаты поднялся и стал снимать фартук. Он был среднего роста, довольно молодой, но с глубокими морщинами на лице и начинающими седеть волосами. Он медленно вытирал свои огромные, узловатые руки селлетексовым полотенцем.

— Фрэнсис Клаусарр — это я, — сказал он.

Бейли бросил взгляд на Р.Дэниела. Робот кивнул.

— О’кей, — сказал Бейли. — Найдётся здесь место, где мы могли бы поговорить?

— Может, и найдётся, — медленно проговорил Клаусарр, — но у меня почти закончилась смена. Как насчёт завтра?

— До завтра ждать слишком долго. Давайте-ка поговорим сейчас.

Бейли показал ему своё удостоверение.

Спокойно продолжая вытирать руки, Клаусарр холодно сказал:

— Не знаю, как у вас в полиции, но мы здесь едим строго по графику. Мой ужин с семнадцати ноль-ноль до семнадцати сорока пяти. И появляться в столовой в другое время бесполезно.

— Не беспокойтесь. Я позабочусь о том, чтобы ваш ужин принесли сюда.

— Ну-ну, — невесело проговорил Клаусарр. — Прямо как аристократу или полицейскому класса С. А дальше что? Может, вы ещё и отдельную ванну мне предложите?

— Отвечайте на вопросы, Клаусарр, а остроты приберегите для своей подружки. Так где мы можем поговорить?

— Если хотите, можно воспользоваться весовой, а уж устроит она вас или нет — это ваше дело. Мне-то с вами говорить не о чём.

Бейли подтолкнул Клаусарра к весовой. Это была квадратная стерильно-белая комната со своей собственной и гораздо лучшей, чем в соседнем зале, вентиляцией. На столах вдоль стен в стеклянных футлярах стояли чувствительные электронные весы, управляемые электромагнитными полями. В дни учебы в колледже Бейли пользовался более дешёвыми моделями. Он узнал одни весы, которые позволяли взвесить всего лишь миллиард атомов.

— Думаю, здесь нам никто не помешает, — сказал Клаусарр.

Бейли неопределённо хмыкнул в ответ и повернулся к Дэниелу:

— Пожалуйста, выйдите и организуйте, чтобы сюда прислали еду. И если вам нетрудно, подождите за дверью, пока её не принесут.

Он проводил Дэниела взглядом и обратился к Клаусарру:

— Вы химик?

— С вашего позволения, я зимолог.

— А какая между ними разница?

Клаусарр высокомерно посмотрел на Бейли.

— Химик — это всего лишь размешиватель бурды, повелитель вонючих колб. В отличие от него, зимолог — человек, благодаря которому живут несколько миллиардов людей. Я специалист по дрожжевым культурам.

— Понятно, — сказал Бейли.

Но Клаусарр и не думал останавливаться:

— Эта лаборатория обслуживает всю компанию «Нью-Йорк Йист». Мы не останавливаемся ни на день, ни, чёрт побери, на час, чтобы обеспечить её всевозможными дрожжевыми штаммами. Мы исследуем и регулируем их питательные свойства. Мы следим за их размножением. Мы изменяем их генетику, создаём новые штаммы, уничтожаем неудачные, выделяем нужные нам свойства и снова скрещиваем их. Когда пару лет назад жители Нью-Йорка стали получать клубнику в межсезонье, это, мой дорогой, была не клубника. То была особая ароматизированная дрожжевая культура с повышенным содержанием сахара, которой придали естественную клубничную окраску, — Saccharomyces olei Benedictae. Её вырастили здесь, в этой комнате. Двадцать лет назад она была всего лишь чахлым, ни к чему не пригодным штаммом с противным привкусом сала. Этот привкус сохраняется до сих пор, но жирность продукта возросла с пятнадцати до восьмидесяти семи. Если сегодня вы пользовались экспресс-дорогой, знайте, что она смазана именно S. О. Benedictae, штамм АГ-7, который был выведен здесь, в этой комнате. Так что не называйте меня химиком, я зимолог.

Бейли невольно отступил перед яростным всплеском профессиональной гордости зимолога.

Опомнившись, он резко спросил:

— Где вы находились вчера между восемнадцатью и двадцатью часами вечера?

Клаусарр пожал плечами:

— Прогуливался. Я люблю немного побродить после ужина.

— Вы заходили в гости к друзьям? Может быть, были в субэфирнике?

— Нет. Просто гулял.

Бейли плотно сжал губы. При посещении субэфирника в абонементе Клаусарра обязательно сделали бы отметку, что нетрудно было проверить. Проведи он вечер в гостях, ему пришлось бы назвать имена друзей и вместе с ними пройти очную ставку.

— Значит, вас никто не видел.

— Не знаю, может быть, кто-то и видел. По крайней мере, мне об этом неизвестно.

— А что вы можете сказать о предыдущем вечере?

— То же самое.

— Значит, у вас нет алиби?

— Если бы я совершил какое-то преступление, инспектор, я бы о нём позаботился. Зачем мне алиби?

Бейли не ответил. Он заглянул в свой блокнот.

— Однажды вы уже привлекались к суду. По обвинению в подстрекательстве к беспорядкам.

— Ну и что с того? Один из этих роботов, протискиваясь мимо, толкнул меня, и я подставил ему подножку. Это, по-вашему, подстрекательство к беспорядкам?

— Суд решил, что это именно так. Вас признали виновным и наложили штраф.

— На этом дело закончено, не так ли? Или вы хотите оштрафовать меня ещё раз?

— Два дня назад у обувного магазина в Бронксе чуть не начались волнения. Вас там видели.

— Кто видел?

— Это было как раз в те часы, когда вы обычно ходите на ужин. Вы ужинали позавчера вечером?

Клаусарр заколебался, затем покачал головой:

— Расстройство желудка. Это всё из-за дрожжей. Такое бывает даже у старых работников.

— Вчера вечером чуть было не вспыхнул бунт в Уильямсбурге, вас видели и там.

— Кто?

— Вы отрицаете, что присутствовали в обоих местах?

— Вы не сообщили мне ничего, что я мог бы отрицать. Где точно всё это случилось и кто говорит, что видел меня?

Бейли невозмутимо наблюдал за зимологом.

— Я думаю, вы прекрасно знаете, о чём идёт речь. И думаю, что вы играете не последнюю роль в подпольной медиевистской организации.

— Я не могу запретить вам думать, инспектор, но предположение — это не доказательство, как вам, вероятно, известно, усмехнулся Клаусарр.

— Может быть, — сказал Бейли с каменным выражением лица. — И всё же я смогу вытянуть кое-что из вас прямо сейчас.

Бейли подошёл к двери и отворил её. Рядом неподвижно стоял Р.Дэниел.

— Ужин Клаусарра прибыл? — обратился Бейли к роботу.

— Его уже несут, Элайдж.

— Занесите его, пожалуйста, когда он прибудет. — Мгновение спустя Р.Дэниел вошёл в комнату, держа в руках металлический поднос с углублениями. — Поставьте его перед мистером Клаусарром, Дэниел.

Бейли сел на один из стоявших около окна табуретов и, закинув ногу на ногу, стал слегка пошевеливать кончиком ботинка. Он заметил, как Клаусарр, напрягшись, тихонько отодвинулся, когда Р.Дэниел подошёл, чтобы поставить поднос на краешек ближайшего к зимологу стола.

— Мистер Клаусарр, — сказал Бейли, — я хочу представить вам моего партнера, Дэниела Оливо.

Дэниел протянул руку и произнёс:

— Здравствуйте, Фрэнсис.

Клаусарр не проронил ни звука. Он даже не двинулся, чтобы пожать руку Дэниелу. Робот продолжал стоять с вытянутой рукой, лицо зимолога начала заливать краска.

— С вашей стороны это невежливо, мистер Клаусарр. Или ваша гордость настолько велика, что не позволяет вам пожать руку полицейскому? — тихо произнёс Бейли.

— Если вы ничего не имеете против, я бы поел, — пробормотал Клаусарр.

Он достал из кармана складной нож, извлек из него вилку и сел, уткнувшись в тарелку.

— Дэниел, мне кажется, наш друг обиделся на ваше холодное отношение. Вы ведь на него не сердитесь, верно?

— Ничуть, Элайдж, — ответил Р.Дэниел.

— В таком случае докажите, что вы не держите на него зла. Обнимите его за плечи.

— С удовольствием, — сказал Р.Дэниел и шагнул вперёд.

Клаусарр положил вилку.

— В чём дело? Что здесь происходит?

Не обращая внимания на слова Клаусарра, Р.Дэниел протянул к нему руку.

Клаусарр резко отпрянул, со всего размаха отбросив руку Р.Дэниела в сторону.

— Чёрт возьми, не прикасайся ко мне!

Он резко вскочил и отпрыгнул в сторону, задев при этом поднос с едой, который с грохотом упал на пол.

Во взгляде Бейли появилась жёсткость. Он коротко кивнул Р.Дэниелу, и тот опять начал невозмутимо надвигаться на отступавшего зимолога. Бейли преградил путь к двери.

— Не подпускайте ко мне эту хреновину! — завопил Клаусарр.

— Что вы себе позволяете? — хладнокровно проговорил Бейли. — Этот человек — мой напарник.

— Как бы не так, это робот, будь он проклят! — пронзительно выкрикнул Клаусарр.

— Отойдите от него, Дэниел, — тут же приказал Бейли.

Р.Дэниел шагнул назад и молча стал у двери позади Бейли.

Сжав кулаки, возбужденный Клаусарр повернулся к Бейли.

— Ну что ж, умник, — сказал Бейли, — с чего вы взяли, что Дэниел — робот?

— Это только дураку не видно!

— Предоставьте решать это специалистам. А пока, я думаю, вам придётся проехать с нами. Необходимо выяснить, как вы узнали, что Дэниел — робот. И многое другое, мистер, многое другое. Дэниел, пойдите свяжитесь с комиссаром. Сейчас он должен быть дома. Попросите его приехать в управление. Скажите, что у меня есть парень, которому не терпится, чтобы его допросили.

Р.Дэниел вышел из комнаты.

— Что вами движет, Клаусарр? — обратился к зимологу Бейли.

— Я требую адвоката.

— Вы получите его. А пока, может быть, расскажете, что вы, медиевисты, проповедуете?

Клаусарр отвернулся, храня решительное молчание.

— Иосафат, приятель, мы знаем всё о вас и вашей организации. Я не блефую. Просто мне действительно интересно. Чего вы, медиевисты, хотите?

— Вернуться назад к земле, — ответил Клаусарр сдавленным голосом. — Всё очень просто, не так ли?

— Это просто сказать, но не так-то просто сделать. Как земля сможет прокормить восемь миллиардов человек?

— Разве я сказал, что люди должны возвратиться к земле немедленно? Или за год? Или за сто лет? Это должно происходить шаг за шагом, господин полицейский. Неважно, сколько времени на это уйдёт, но давайте хотя бы начнем выползать из этих пещер, в которых мы живем. Давайте выберемся на свежий воздух.

— А вам самому доводилось бывать на свежем воздухе?

Клаусарр поежился.

— Что я, со мной покончено. Но ведь дети ещё не испорчены. Они появляются на свет каждый день. Хоть их-то выпустите наружу, бога ради! Пусть хоть они узнают, что такое простор, чистый воздух и солнце. А если потребуется, можно постепенно сократить население.

— Другими словами, назад, к недостижимому прошлому. — Бейли и сам не знал, чего вдруг он начал спорить: его охватило какое-то лихорадочное возбуждение. — Назад к семечку, к яйцу, к утробе? А почему бы не начать двигаться вперёд? Не надо сокращать население Земли. Лучше выводить его на другие планеты. Возвращайтесь к земле, но к земле на других планетах. Осваивайте их!

Клаусарр засмеялся резким, неприятным смехом.

— И создавайте свои новые Внешние Миры! Новых космонитов!

— Вовсе нет. Внешние Миры основали земляне, не знавшие, что такое стальные Города, земляне, которые были индивидуалистами и материалистами. Позже эти качества были доведены до нездоровой крайности. Теперь же осваивать новые миры стали бы люди, воспитанные совсем в другом обществе, где, напротив, будет господствовать коллективизм. И вот эти-то традиции, перенесенные на новую почву, могли бы привести к появлению новой, совершенно необычной цивилизации, непохожей ни на древнюю Землю, ни на Внешние Миры. Что-то новое, более приемлемое.

Он сознавал, что как попугай повторяет мысли доктора Фастольфа, но слова текли так, словно он сам думал об этом годами.

— Ерунда! Осваивать дикие, пустынные миры, когда у нас есть наш собственный? Какой дурак на это согласится?

— Многие согласятся. И они вовсе не будут дураками. Им помогут роботы.

— Нет! — с жаром воскликнул Клаусарр. — Никогда! Никаких роботов!

— Почему бы и нет, боже праведный? Мне они тоже не нравятся, но не биться же насмерть из-за каких-то предрассудков! Что уж такого страшного в роботах? Если хотите знать моё мнение, всему виной наш комплекс неполноценности. Все мы чувствуем себя ниже космонитов и страдаем от этого. А чтобы как-то это компенсировать, нам необходимо хоть кого-то в чём-то превосходить, и потому нас просто убивает, что мы не можем почувствовать себя хотя бы выше роботов. Нам кажется, что они лучше нас, только это не так. Вот в чём ирония, чёрт возьми! — Бейли разгорячился. — Возьмите этого Дэниела, с которым я провёл больше двух дней. Он выше меня ростом, сильнее, красивее. В общем, он выглядит как космонит. Память его лучше, он больше меня знает. Ему не нужно спать или есть. Его не беспокоят ни болезни, ни паника, ни любовь, ни чувство вины. Но он всего лишь машина. Я могу сделать с ним всё, что захочу. Как с этими микровесами. Если я по ним ударю, они не дадут мне сдачи. Вот так же и Дэниел. Я могу приказать ему выстрелить в самого себя из бластера, и он это сделает.

Мы никогда не сможем построить робота, который мог хотя бы сравниться с человеком в главном, не говоря уже о том, чтобы превзойти его. Невозможно наделить робота чувством прекрасного, сознанием нравственных и религиозных ценностей. Мы ни на йоту не сможем поднять позитронный мозг выше уровня совершенного практицизма.

Ничего подобного мы не сможем, чёрт побери, не сможем, пока не поймем, как работают наши собственные мозги, пока существуют непонятные для науки явления.

Что такое красота, искусство, любовь, доброта, бог? Мы вечно балансируем на грани неизведанного, пытаемся понять то, что недоступно пониманию. Именно это и делает нас людьми.

Мозг робота ограничен, иначе его невозможно построить. Он должен быть рассчитан до последнего десятичного знака так, чтобы иметь предел. Господи, чего вы боитесь? Робот может выглядеть как Дэниел, он может быть красивым как бог, и всё же человеческого в нём будет не больше, чем в бесформенном куске дерева. Неужели вы этого не понимаете?

Клаусарр несколько раз пытался что-то сказать, но всякий раз его слова тонули в потоке красноречия Бейли. Теперь, когда Бейли в изнеможении замолчал, зимолог негромко пробормотал:

— Полицейский, а туда же, в философы. Что вы можете знать?

В комнату вошёл Р.Дэниел.

Бейли посмотрел на него и нахмурился отчасти от того, что в душе у него ещё всё кипело, отчасти из-за накатившего вдруг нового раздражения.

— Где вы были так долго? — спросил он.

— Я разыскивал комиссара Эндерби, Элайдж. Оказалось, что он всё ещё в департаменте.

Бейли посмотрел на часы.

— В такое время? Почему?

— Там сейчас полная неразбериха. В полицейском департаменте был обнаружен труп.

— Не может быть! Ради бога, говорите — чей?

— Посыльного, Р.Сэмми.

Бейли перевёл дыхание. Пристально глядя на робота, он со злостью сказал:

— Мне показалось, вы сказали «труп».

Р.Дэниел тут же поправился:

— Робот с полностью деактивированным мозгом, если вам так больше нравится.

Клаусарр неожиданно засмеялся. Бейли повернулся к нему и хрипло проговорил:

— Ни слова об этом! Вы меня поняли?

При этом он неторопливо достал бластер. Клаусарр тут же замолчал.

— Ну и что из этого? У Р.Сэмми перегорел предохранитель. Что здесь такого?

— Комиссар Эндерби говорил уклончиво, Элайдж, и хотя прямо он этого не сказал, у меня сложилось впечатление, что комиссар считает, что кто-то умышленно деактивировал мозг Р.Сэмми.

И так как Бейли продолжал хранить молчание, Р.Дэниел серьёзно добавил:

— Или, если вы предпочитаете это слово, убил его.

Глава 16

МОТИВЫ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Бейли убрал бластер, но руку продолжал незаметно держать на рукоятке.

— Пойдёте впереди нас, Клаусарр. Семнадцатая улица, выход Б, — приказал он.

— Так и не поел, — пожаловался Клаусарр.

— Сами виноваты! — нетерпеливо воскликнул Бейли. — Не надо было опрокидывать еду на пол.

— Но мне положен ужин.

— Поужинаете в тюрьме. А если и останетесь без еды, с голоду не умрёте. Ну, пошли!

Пробираясь по лабиринтам «Нью-Йорк Йист», все трое молчали. Впереди с каменным выражением лица шёл Клаусарр, за ним следовал Бейли, Р.Дэниел замыкал шествие.

После того как Бейли и Р.Дэниел отметились у секретарши, а Клаусарр оформил отпускной листок и попросил, чтобы прибрали в весовой, они вышли наружу и уже подходили к машине, как вдруг Клаусарр неожиданно остановился:

— Минуточку.

Он повернулся к Р.Дэниелу, и не успел Бейли и глазом моргнуть, как Клаусарр шагнул вперёд и наотмашь ударил робота по щеке.

— Какого дьявола! — закричал Бейли, оттаскивая Клаусарра.

Зимолог не оказывал никакого сопротивления.

— Всё в порядке. Я поеду. Просто хотелось убедиться самому.

Он насмешливо улыбался.

Р.Дэниел, сумевший частично увернуться от пощечины, спокойно смотрел на Клаусарра. На его щеке не было заметно ни покраснения, ни какого-либо другого следа от удара.

— С вашей стороны это было небезопасно, Фрэнсис. Если бы я не отклонился, вы легко могли бы повредить себе руку. Во всяком случае, я сожалею, что причинил вам боль.

Клаусарр засмеялся.

— Садитесь в машину, Клаусарр. И вы тоже, Дэниел. На заднее сиденье рядом с ним. И смотрите, чтобы он не двигался. Пусть даже для этого придётся сломать ему руку. Это приказ.

— А как насчёт Первого Закона? — насмешливо спросил Клаусарр.

— Я думаю, Дэниел достаточно силен и ловок, чтобы вовремя остановить вас, не причинив вам вреда. Впрочем, если бы при этом он и сломал вам руку, а то и обе, это только пошло бы вам на пользу.

Бейли занял место за рулем, и машина стала набирать скорость. Легкий ветер растрепал волосы Бейли и Клаусарра и совершенно не тронул аккуратную прическу Р.Дэниела.

— Мистер Клаусарр, вы боитесь роботов потому, что они могут заменить вас на работе и вы останетесь не у дел? — тихо спросил зимолога Р.Дэниел.

Бейли не мог повернуться, чтобы посмотреть-на лицо Клаусарра, но был твёрдо уверен, что на нём застыло выражение крайнего омерзения и что Клаусарр сидел в напряженной позе, отодвинувшись от Р.Дэниела как можно дальше.

— И я, и мои дети, да и не только мои, — послышался голос Клаусарра.

— Но ведь можно найти выход, — сказал робот. — Если бы ваши дети, например, согласились пройти курс обучения для того, чтобы в дальнейшем эмигрировать…

— И вы о том же, — перебил Клаусарр. — Полицейский только что говорил об эмиграции. Роботы неплохо его обучили. Может быть, он тоже робот?

— Ну хватит, ты! — прорычал Бейли.

Р.Дэниел монотонно сказал:

— Школа подготовки к эмиграции гарантировала бы вам безопасность, квалификацию и работу. Если вы действительно обеспокоены судьбой своих детей, здесь есть над чем подумать.

— Никогда ничего не приму ни от робота, ни от космонита, ни от обученных вами гиен из правительства.

На этом разговор оборвался. Их поглотило безмолвие мотошоссе, нарушаемое лишь мягким урчанием мотора да шелестом шин по мостовой.

Прибыв в департамент, Бейли выписал ордер на арест Клаусарра и передал задержанного в надлежащие руки. После этого они с Р.Дэниелом зашли в мотоспиральный лифт, чтобы подняться в Главное полицейское управление.

Р.Дэниел не выразил никакого удивления по поводу того, что они не воспользовались подъёмником, да Бейли этого и не ожидал. Он уже начал привыкать к странному сочетанию в нём ума и покорности и старался поменьше обращать внимания на робота. Чтобы быстро преодолеть вертикальный отрезок между уровнями, на которых располагались камеры предварительного заключения и Главное управление, логично было бы воспользоваться скоростным подъёмником. Длинный эскалатор, который назывался мотоспиралью, обычно использовали для коротких, не более чем на два-три уровня, подъёмов и спусков. Чиновники самых различных рангов входили и сходили, не задерживаясь на мотоспирали и минуты. Лишь Бейли и Р.Дэниел продолжали медленно и неуклонно подниматься вверх.

Бейли чувствовал, что ему нужно было время. Этот манёвр давал ему в лучшем случае несколько минут, но наверху, в Главном управлении, его ждала ещё одна проблема, и он хотел дать себе передышку. Как бы медленно ни ползла мотоспираль, Бейли казалось, что она движется слишком быстро.

— Насколько я понимаю, мы пока не будем допрашивать Клаусарра, — нарушил молчание Р.Дэниел.

— Куда он денется! Сначала нужно узнать, в чём там дело с Р.Сэмми, — раздраженно ответил Бейли и негромко добавил, больше самому себе, чем Р.Дэниелу: — Вряд ли это случайное совпадение. Здесь должна быть какая-то связь…

— Жаль. Мозговые импульсы Клаусарра… — начал Р.Дэниел.

— А что там с ними?

— Они странным образом изменились. Что произошло между вами в весовой комнате, пока я отсутствовал?

— Я всего-навсего прочитал ему проповедь. Пересказал ему Евангелие от святого Фастольфа, — рассеянно ответил Бейли.

— Я не понимаю вас, Элайдж.

Бейли вздохнул.

— Видите ли, я попытался объяснить, что Земля вполне могла бы воспользоваться роботами и послать излишек своего населения на другие планеты. Я попытался выбить из его головы весь этот медиевистский вздор. Бог знает зачем. Никогда не замечал в себе миссионерских замашек. Короче говоря, на том дело и кончилось.

— Понятно. Что ж, это кое-что проясняет. Скажите, Элайдж, что вы говорили ему о роботах?

— Вам это в самом деле интересно? Я сказал ему, что роботы — это просто машины. Это уже было Евангелие от святого Джерриджела. По-моему, существует бесконечное множество евангелий.

— Вы случайно не говорили ему, что робота можно ударить, не опасаясь ответного удара, как любой другой предмет?

— Да, говорил, если только это не боксерская груша. Но как вы догадались?

Бейли с любопытством посмотрел на робота.

— Об этом свидетельствуют изменения в его мозговых импульсах, — ответил Р.Дэниел. — Теперь нетрудно объяснить, чем была вызвана его попытка ударить меня по лицу, когда мы вышли с фабрики. Должно быть, он думал над тем, что вы ему сказали, и таким образом проверил на практике ваше утверждение, а заодно дал выход своей агрессивности, удовлетворил своё желание унизить меня. Иметь такие побудительные мотивы и, если учесть к тому же дельтаобразные колебания в его… — Он надолго замолчал и затем сказал: — Да, это весьма интересно, и, мне кажется, теперь я смогу сформировать из этих данных логическое целое.

Они приближались к уровню, на котором находилось управление.

— Который час? — спросил Бейли.

«Чёрт, я ведь мог посмотреть на свои часы, и это было бы гораздо быстрее», — раздраженно подумал он.

Тем не менее он знал, почему обратился к роботу. Им двигали чувства, близкие к тем, что испытывал Клаусарр, когда ударил РДэниела. Отдавая пустяковый приказ, который тот обязан был выполнить, он тем самым подчеркивал, что Р.Дэниел — не более чем робот, в то время как он, Бейли, живой человек. «Все мы одинаковы», — подумал Бейли.

— Двадцать десять, — ответил РДэниел.

Они сошли с мотоспирали, и несколько секунд Бейли испытывал то странное чувство, которое возникает всякий раз, когда приспосабливаешься к неподвижному полу после долгих минут непрерывного движения.

— А ведь у меня ещё и крошки во рту не было, чёрт бы побрал эту работу! — воскликнул Бейли.

Бейли услышал и одновременно увидел комиссара Эндерби через открытую дверь его кабинета. Общая комната была пуста, словно по ней пронесся смерч, и голос Эндерби, словно усиленный гулким эхом, раздавался в ней. Без очков его круглое лицо казалось голым и беспомощным. Он держал их в руке, вытирая свой гладкий лоб тонкой бумажной салфеткой.

Он заметил Бейли, когда тот был ещё у двери, и воскликнул громким, раздраженным тенором:

— Боже милостивый, Бейли, где, чёрт возьми, вы пропадали?

Бейли пропустил замечание мимо ушей и спросил:

— Что происходит? Где вечерняя смена? — И только тогда обнаружил, что в кабинете комиссара находится ещё один человек. — Доктор Джерриджел! — невольно воскликнул он.

В ответ на это неловкое приветствие седовласый роботехник коротко кивнул:

— Рад снова видеть вас, мистер Бейли.

Комиссар надел очки и пристально посмотрел сквозь них на Бейли.

— Все сотрудники внизу, на допросе. Дают показания. Я чуть с ума не сошёл, пытаясь вас разыскать. Оно выглядело довольно странным, это ваше отсутствие.

— Моё отсутствие?

Бейли был вне себя от возмущения.

— Как и отсутствие любого другого. Это дело рук нашего сотрудника, и всем нам это чертовски дорого обойдётся. Какая ужасная неприятность! Какая ужасная, отвратительная неприятность!

Эндерби вскинул руки, словно взывая к небесам, и тут его взгляд упал на Р.Дэниела.

«Впервые ты смотришь роботу прямо в лицо. Смотри хорошенько, Джулиус!» — мысленно приказал Бейли с сарказмом.

— Ему тоже придётся дать показания, — сказал комиссар, понизив голос. — Даже мне пришлось это сделать. Мне!

Бейли встряхнул головой, как бы приходя в себя.

— Послушайте, комиссар, почему вы так уверены, что Р.Сэмми не вышел из строя сам по себе? Почему вы считаете, что его уничтожили умышленно?

Комиссар тяжело опустился на стул.

— Спросите у него, — сказал он и указал на доктора Джерриджела.

Доктор Джерриджел откашлялся.

— Не знаю, с чего и начать, мистер Бейли. Судя по выражению вашего лица, вы удивились, увидев меня здесь.

— Немного, — признался Бейли.

— Видите ли, мне незачем было торопиться назад в Вашингтон; к тому же в Нью-Йорке я бываю достаточно редко, поэтому мне захотелось остаться здесь ещё на некоторое время. И самое главное, меня не покидала мысль о том, что с моей стороны было бы просто преступлением покинуть Город, не сделав хотя бы ещё одной попытки получить разрешение на осмотр вашего потрясающего робота. Кстати (ему просто не терпелось добраться до Дэниела), я вижу, он с вами.

Бейли беспокойно заерзал на стуле.

— Это совершенно исключено.

На лице роботехника отразилось разочарование.

— Естественно, не сейчас. Но, может быть, позже? — На лице Бейли не дрогнул ни один мускул. — Я звонил вам, — продолжал доктор Джерриджел, — но вас не было на месте, и никто не знал, где вас можно найти. Я обратился к комиссару, и он предложил мне прийти в Главное управление и подождать вас здесь.

— Я подумал, что это может быть весьма важно. Я знал, что вы хотели его видеть, — поспешно вставил комиссар.

— Благодарю, — кивнул Бейли.

— К несчастью, — продолжал Джерриджел, — моя указка-гид оказалась не совсем исправной, а может быть, из-за своего волнения я неверно оценил её температуру. Так или иначе, я ошибся поворотом и оказался в небольшой комнате…

— На одном из складов фотоматериалов, Лайдж, — снова перебил комиссар.

— Да, — подтвердил доктор Джерриджел, — и там, на полу, распластавшись во весь рост, лежал робот. После беглого осмотра мне стало совершенно ясно, что он необратимо деактивирован. Так сказать, мертв. Не составляло особого труда определить также и причину деактивации.

— И какова же она? — насторожился Бейли.

— В правой руке робота, — продолжал доктор Джерриджел, был зажат блестящий продолговатый предмет около двух дюймов в длину и полдюйма в ширину со слюдяным окошечком на конце. Этой рукой робот касался своей головы, как будто это прикосновение было его последним действием. Предмет, зажатый в его руке, оказался не чем иным, как альфа-излучателем. Полагаю, вы знаете, что это такое?

Бейли кивнул. Это он знал без всяких словарей и справочников. Ещё на лабораторных занятиях по физике ему не раз приходилось пользоваться этим прибором. У него был корпус из свинцового сплава с узким каналом посередине, в основании которого находилось некоторое количество соли плутония. С другого конца канал закрывался слюдяным экраном, пропускающим альфа-частицы. Именно сквозь него шёл наружу поток жёсткого излучения.

Альфа-излучатель широко использовался для самых разнообразных целей, но отнюдь не предназначался для уничтожения роботов.

— Насколько я понимаю, он приложил его к голове слюдяным концом, — сказал Бейли.

— Да, и тут же последовала немедленная дезориентация всех путей его позитронного мозга. Мгновенная смерть, так сказать.

Бейли повернулся к бледному комиссару.

— Ошибки быть не может? Это действительно был альфа-излучатель?

Комиссар кивнул, выпятив свои полные губы.

— Ошибка абсолютно исключена. Счётчики среагировали на него с десяти футов. Фотопленка в комнате оказалась засвеченной.

Он помолчал немного, как будто обдумывал сказанное ещё раз, затем резко сказал:

— Доктор Джерриджел, боюсь, вам придётся на день-два задержаться в Городе, пока мы не запишем ваши показания на струнную пленку. Я распоряжусь, чтобы вас проводили в отдельную комнату. Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы вас охраняли?

— Вы думаете, в этом есть необходимость? — боязливо спросил доктор Джерриджел.

— Так безопаснее.

Доктор Джерриджел пожал всем руки, в том числе и Р.Дэниелу, и вышел.

Комиссар тяжело вздохнул:

— Здесь замешан кто-то из своих, Лайдж. Это беспокоит меня больше всего. Посторонний не явился бы в департамент лишь для того, чтобы прикончить робота. Их хватает и снаружи, да там и безопаснее. И потом, это должен быть человек, имеющий доступ к альфа-излучателям. Они просто так на дороге не валяются.

Неожиданно взволнованные слова комиссара перекрыл спокойный, ровный голос Р.Дэниела:

— Но каковы мотивы этого убийства?

Комиссар посмотрел на Р.Дэниела с явной неприязнью и отвернулся.

— Мы тоже люди. Думаю, полицейские любят роботов не больше, чем все остальные. Р.Сэмми не стало, и, может быть, у кого-то на душе стало легче. Помните, Лайдж, как сильно он раздражал вас?

— Вряд ли это может служить поводом для убийства, — возразил Р.Дэниел.

— Конечно, нет, — решительно подтвердил Бейли.

— Это не убийство, — заявил комиссар. — Это порча имущества. Давайте называть вещи своими именами, в соответствии с нашим законодательством. Вся загвоздка лишь в том, что это преступление было совершено в департаменте. В любом другом месте на это не обратили бы никакого внимания. Никакого. А теперь может разразиться невероятный скандал. Лайдж!

— Да?

— Когда вы видели Р.Сэмми в последний раз?

— Р.Дэниел разговаривал с Р.Сэмми после обеда. Это было где-то около тринадцати тридцати. Он договаривался насчёт использования вашего кабинета, комиссар.

— Моего кабинета? Зачем?

— Мне нужно было обсудить наедине с Р.Дэниелом некоторые детали, касающиеся нашего расследования. Вас на месте не было, так что мы решили воспользоваться вашим кабинетом.

— Ясно.

На лице комиссара отразилось сомнение, но он не стал заострять на этом внимание.

— Значит, вы сами его не видели?

— Нет, но я слышал его голос где-то час спустя.

— Вы уверены, что это был он?

— Абсолютно.

— Это было около четырнадцати тридцати?

— Или немного раньше.

Комиссар в задумчивости закусил нижнюю губу.

— Что ж, одно мне стало ясно.

— В самом деле?

— Да. Этот мальчишка, Винсент Барретт, был сегодня здесь. Вы знали об этом?

— Да, но, комиссар, он не смог бы сделать ничего подобного.

Комиссар поднял глаза на Бейли.

— А почему бы и нет? Р.Сэмми отнял у него работу. Я вполне понимаю его чувства. Он наверняка считает, что с ним поступили несправедливо. Наверняка хотел как-нибудь отомстить. Как и любой другой на его месте. Но дело в том, что он покинул здание в четырнадцать часов, а вы слышали голос Р.Сэмми в четырнадцать тридцать. Конечно, он мог передать Р.Сэмми альфа-излучатель раньше и приказать, чтобы тот применил его через час, но в таком случае встает вопрос: где он мог достать альфа-излучатель? Вот это настоящая головоломка! Давайте-ка вернёмся к Р.Сэмми. Что он сказал вам, когда в четырнадцать тридцать вы услышали его голос?

Какое-то мгновение Бейли колебался, затем осторожно сказал:

— Не помню. Вскоре после этого мы ушли.

— Куда вы направились?

— В Йист-таун. Кстати, я бы хотел поговорить с вами об этом.

— Потом, потом… — Комиссар потёр подбородок. — Как выясняется, сегодня здесь была Джесси. Видите ли, мы устанавливали личности всех сегодняшних посетителей, и я случайно увидел её имя.

— Да, она заходила сюда, — холодно ответил Бейли.

— Зачем?

— Семейные проблемы.

— Ей тоже придётся дать показания. Это чистая формальность.

— Я понимаю, комиссар. Между прочим, как насчёт альфа- излучателя? Установили, откуда он?

— О да. Он с одной из силовых станций.

— Как они объясняют его пропажу?

— Не имеют ни малейшего представления. Послушайте, Лайдж, кроме того, что вам придётся дать показания, это происшествие не имеет к вам лично никакого отношения. Занимайтесь своим делом. Только и всего… Занимайтесь своим расследованием.

— Разрешите мне дать свои показания попозже, комиссар? Дело в том, что я умираю от голода, — сказал Бейли.

Комиссар Эндерби пристально посмотрел на Бейли сквозь очки.

— Непременно поешьте. Только, пожалуйста, не выходите из управления. А ваш напарник прав, Лайдж (он, казалось, избегал прямого обращения и даже упоминания имени робота). Мотив — вот что нам нужно найти. Мотив…

Внезапно Бейли почувствовал, как похолодело у него внутри. Как будто что-то вне его, что-то совершенно чуждое ему подхватило события сегодняшнего дня, и вчерашнего, и позавчерашнего и стало жонглировать ими. Отдельные факты снова стали увязываться между собой, и снова стала вырисовываться некая картина.

— С какой силовой станции этот альфа-излучатель, комиссар?

— С Уильямсбургской, а что?

— Нет-нет, ничего…

Последнее, что Бейли услышал, выходя из кабинета вместе с Дэниелом, шедшим за ним по пятам, было бормотание комиссара:

— Да, мотив, мотив…

Бейли сидел за своим скромным ужином в маленьком, редко использовавшемся буфете департамента. Он поглощал фаршированные помидоры с салатом, не замечая, что ест, и, даже когда от ужина уже ничего не осталось, его вилка некоторое время бесцельно скользила по гладкой поверхности картонной тарелки, машинально ища то, чего там уже не было. Наконец он пришёл в себя и, негромко чертыхнувшись, положил вилку на стол.

— Дэниел! — позвал он робота.

Р.Дэниел всё это время сидел за соседним столиком, словно хотел оставить своего явно озабоченного партнера в покое или же нуждался в уединении сам. В любом случае Бейли это нисколько не интересовало.

Дэниел поднялся, подошёл к столику Бейли и сел рядом.

— Да, коллега Элайдж?

— Дэниел, мне нужна ваша помощь, — сказал Бейли, глядя прямо перед собой.

— Какая?

— Меня и Джесси будут допрашивать. Это несомненно. Позвольте мне отвечать на вопросы так, как я сочту нужным. Вы меня поняли?

— Конечно, я вас отлично понял. И всё-таки, если мне зададут прямой вопрос, я смогу сказать только правду.

— Если вам зададут прямой вопрос, тогда совсем другое дело. Единственное, о чём я прошу, чтобы вы не проявляли собственной инициативы. Вы ведь можете это сделать?

— Думаю, что могу, Элайдж, если только не окажется, что молчанием я причиняю вред человеческому существу.

— Если вы вмешаетесь в разговор, то вы причините вред мне. Это уж точно.

— Я не совсем понимаю вашу точку зрения, коллега Элайдж. Наверняка дело Р.Сэмми не имеет к вам никакого отношения.

— В самом деле? Всё упирается в мотив преступления, не так ли? Вы сами спрашивали о мотиве. О том же говорил комиссар. Если на то пошло, я сам задаюсь этим вопросом. Зачем кому-то понадобилось убивать Р.Сэмми? Заметьте, речь не о том, кто мог иметь желание расправиться с роботом вообще. Практически любой землянин мог решиться на это. Вопрос в том, кому нужно было уничтожить именно Р.Сэмми. Винсенту Барретту? Возможно, но комиссар сказал, что парень не мог бы достать альфа-излучатель, и босс прав. Надо искать в другом месте, и получается так, что ещё у одного человека такой мотив есть. Его невозможно не заметить. Он очевиден. Он просто кричит о себе.

— Кто этот человек, Элайдж?

И Бейли едва слышно ответил:

— Я, Дэниел.

Бесстрастное лицо Р.Дэниела ничуть не изменило своего выражения даже после такого заявления. Он лишь слегка покачал головой.

— Вы не согласны, — продолжал Бейли. — Сегодня сюда приходила моя жена. Они уже об этом знают. И комиссар этим весьма заинтересовался. Не будь он моим другом, он так быстро бы не отстал. Теперь они узнают, почему она приходила. В этом можно не сомневаться. Она участвовала в заговоре, глупом и безобидном, но всё-таки заговоре. Не стоит и говорить, что значит для полицейского иметь жену, которая замешана в подобных делах. Поэтому было бы явно в моих интересах позаботиться о том, чтобы замять это дело… Так, кто знал об этом? Естественно, мы с вами, Джесси и… Р.Сэмми. Он видел, что она была на грани истерики. А уж когда он передал ей наше распоряжение никого в кабинет не пускать, она, вероятно, совсем потеряла контроль над собой. Вы видели, в каком она была состоянии.

— Вряд ли она сказала ему что-нибудь компрометирующее вас.

— Может быть, и так. Но я пытаюсь восстановить события так, как это будут делать они. Скажут, что она проговорилась. В этом заключается мой мотив. Я убил его, чтобы он не поднял шума.

— Они так не подумают.

— Именно так они и подумают. Убийство организовали специально для того, чтобы бросить подозрение на меня. Зачем, например, было использовать альфа-излучатель? Ведь это довольно рискованно. Его трудно достать, зато легко установить, где его взяли. Я думаю, именно поэтому им и воспользовались. Убийца даже приказал Р.Сэмми отправиться в фотохранилище и прикончить себя там. Совершенно ясно, для чего это было сделано. Чтобы орудие убийства не вызывало никаких сомнений. Даже если бы все оказались настолько несведущими, чтобы тут же не узнать альфа-излучатель, кто-нибудь непременно обнаружил бы, что фотопленка засвечена.

— Но какое отношение всё это имеет к вам, Элайдж?

Бейли скованно усмехнулся, но было видно, что ему совсем не до смеха.

— Самое прямое. Альфа-излучатель был взят на Уильямсбургской силовой станции. Вчера мы с вами проходили через эту станцию. Нас видели, и это легко выплывет наружу. Посещение станции даёт мне возможность завладеть орудием преступления. И может статься, что мы были последними, кто видел Р.Сэмми в живых, за исключением настоящего убийцы, конечно.

— Я был с вами на силовой станции и могу засвидетельствовать, что у вас не было возможности украсть альфа-излучатель.

— Спасибо, — печально сказал Бейли. — Но вы — робот, и ваши показания не будут иметь силы.

— Комиссар — ваш друг. Он прислушается к моим словам.

— Комиссар держится за свою работу, а от меня у него одни неприятности. У меня есть лишь один выход из всей этой истории.

— Да?

— Я спрашиваю себя: «Зачем меня пытаются впутать в это дело?» Очевидно, чтобы избавиться от меня. Но почему? Опять же очевидно: потому что я для кого-то опасен. Все мои усилия приводят к тому, что я становлюсь предельно опасным для тех, кто убил доктора Сартона. Возможно, это медиевисты или, по крайней мере, какая-то их группировка. Члены этой группировки как раз и могли знать, что я побывал на силовой станции; вполне возможно, что хотя бы один из них всё-таки проследил меня до станции, несмотря на то что вам и казалось, будто мы оторвались от преследования.

Итак, выход заключается в том, чтобы найти убийцу доктора Сартона, тем самым я найду того или тех, кто пытается убрать меня с пути. Если я всё как следует продумаю, если я разгадаю эту загадку, если только я смогу раскрыть это дело, я спасен. И Джесси тоже. Я бы не вынес, если б она… Но у меня мало времени. — Его кулак судорожно сжимался и разжимался. — У меня чертовски мало времени.

С неожиданной вспышкой надежды Бейли посмотрел на точеное лицо Р.Дэниела. Чем бы ни было это создание, оно сильное и верное, свободное от всякого эгоизма. Чего ещё требовать от друга? А Бейли сейчас нужен преданный друг, и ему абсолютно всё равно, что вместо сердца у этого друга какой-то механизм.

— К сожалению, Элайдж, я не ожидал, что всё так получится, — сказал робот, качая головой; на его лице при этом не было и тени сожаления, что было естественно. — Возможно, я действовал вам в ущерб. Мне очень жаль, но это необходимо для общего блага.

— Что за общее благо? — запинаясь, спросил Бейли.

— Я связался с доктором Фастольфом.

— О господи! Когда?

— Пока вы ели.

Бейли стиснул зубы.

— Ну? — выдавил он из себя. — Что случилось?

— Вам придётся доказывать свою невиновность в убийстве Р.Сэмми каким-нибудь другим способом, не продолжая расследования убийства моего конструктора, доктора Сартона. На основании представленной мной информации наши люди в Космотауне решили сегодня прекратить расследование и начать подготовку ксворачиванию Космотауна и эвакуации с Земли.

Глава 17

ЗАВЕРШЕНИЕ ПРОЕКТА

Бейли безучастно посмотрел на свои часы. Через два часа с четвертью наступит полночь. Сегодня он встал, когда не было ещё и шести, и вот уже два с половиной дня, как он находился в постоянном напряжении. Его охватило смутное ощущение нереальности всего происходящего.

Он достал свою трубку и небольшой кисет, в котором ещё оставались драгоценные крупицы табака, и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросил:

— Что всё это значит, Дэниел?

— Вы не понимаете? Разве это неясно?

— Я не понимаю, — терпеливо проговорил Бейли. — Мне неясно.

— Мы находимся здесь, под «мы» я имею в виду жителей Космотауна, для того, чтобы разбить оболочку, окружающую Землю, и вовлечь землян в процесс освоения новых планет.

— Это я знаю. Пожалуйста, не вдавайтесь в подробности.

— Без них не обойтись, поскольку то, что я хочу сказать, очень важно. Если мы и стремились наказать убийцу доктора Сартона, то, как вы сами понимаете, не потому, что надеялись тем самым вернуть доктора Сартона к жизни, а лишь по той причине, что неудача в расследовании усилила бы позиции тех наших политиков, которые выступают против идеи Космотауна.

— А теперь, — с неожиданной ожесточенностью проговорил Бейли, — вы вдруг по собственной воле собираетесь отправиться восвояси. Но почему? Ради всего святого, почему? Разгадка дела Сартона близка. Она очень близка, иначе они не лезли бы из кожи вон, чтобы расправиться со мной. Я чувствую, что в моих руках есть все необходимые факты. Ответ должен быть где-то здесь, — он неистово постучал по виску костяшками пальцев. — Какая-нибудь одна фраза, одно слово — и разгадка найдена!

Он крепко зажмурил глаза, будто надеялся, что непроницаемая пелена, сквозь которую он пробирался на ощупь вот уже третьи сутки, наконец развеется и всё прояснится. Но этого не произошло. Этого не произошло!

Бейли глубоко вздохнул. Ему стало неловко за себя. Расхныкался перед холодной бесчувственной машиной, которая только и могла, что молча пялиться на него.

— Ладно, не обращайте внимания, — хрипло сказал он. — Так почему всё-таки космониты уходят?

— Наш проект завершен. Мы убеждены, что Земля начнёт колонизацию.

— Выходит, вы превратились в оптимистов?

Сыщик сделал первую успокаивающую затяжку и почувствовал, что постепенно начинает овладевать собой.

— Да. Мы, жители Космотауна, уже долгое время пытаемся изменить Землю, меняя её экономику. Мы пытались внедрить здесь свою собственную C/Fe-культуру. Правительство вашей планеты, а также правительства различных Городов сотрудничали с нами, подчиняясь необходимости. И всё же за эти двадцать пять лет мы ничего не сумели добиться. Чем больше мы прилагали усилий, тем сильнее становилось движение медиевистов.

— Всё это мне известно, — заметил Бейли и тут же подумал: «Бесполезно. Он всё равно будет рассказывать всё по порядку. Его не остановишь. Вот чертова машина!»

… Тем временем Р.Дэниел продолжал:

— Именно доктор Сартон первым предложил коренным образом изменить нашу тактику и создал новую теорию, по которой мы должны были найти среди населения Земли людей, желавших того же, что и мы, или способных увлечься нашими идеями. Всячески поддерживая их, мы могли бы добиться того, что новое движение разрасталось бы изнутри, а не насаждалось извне. Главная трудность заключалась в том, чтобы отыскать таких людей. Вы сами, Элайдж, стали объектом интересного эксперимента.

— Я? Я? Как так? — удивился Бейли.

— Мы были рады, что комиссар порекомендовал именно вас. Судя по вашему психическому профилю, мы поняли, что вы подходящий субъект. Цереброанализ, которому я вас подверг при нашей первой встрече, подтвердил наше суждение. Вы человек практического склада ума, Элайдж. Вы не предаётесь ностальгическим мечтаниям о прошлом Земли, хотя и проявляете к нему здоровый интерес. С другой стороны, вас не назовешь слепым сторонником современной городской культуры. Мы думаем, что люди, подобные вам, могли бы снова повести землян к звёздам. В этом и заключается одна из причин того, что доктор Фастольф хотел встретиться с вами вчера утром.

Надо сказать, ваша практичность доведена до крайности. Вы отказываетесь понимать, что фанатическое служение идеалу, даже ошибочному идеалу, может заставить человека совершать поступки, на которые в обычных условиях он абсолютно не способен. Например, пересечь ночью открытое пространство, чтобы уничтожить того, кто, по его мнению, является злейшим врагом его дела. Поэтому мы не были слишком удивлены, когда вы так упорно и дерзко пытались доказать фальсификацию убийства. В каком-то смысле это подтвердило, что вы как раз тот человек, который и нужен для нашего эксперимента.

— Какого эксперимента, чёрт возьми?

Бейли стукнул кулаком по столу.

— Эксперимента, цель которого заключалась в том, чтобы Убедить вас, будто колонизация разрешит проблемы Земли.

— Что ж, должен признаться, вы убедили меня.

— Да, но под воздействием соответствующего наркотика.

Зубы Бейли разжались, и он на лету поймал выпавшую изо рта трубку. Перед ним снова возникла сцена в куполе Фастольфа. Вот он с трудом приходит в себя от шока, вызванного тем, что Р.Дэниел оказался в конце концов роботом; вот гладкие пальцы Р.Дэниела оттягивают кожу на его руке; вот тёмным пятном проступает сквозь его кожу и затем исчезает гипокапсула.

— Что было в гипокапсуле? — спросил он прерывающимся голосом.

— Ничего страшного, Элайдж. Слабый наркотик, предназначенный лишь для усиления восприимчивости вашего мозга.

— Потому-то я и принимал на веру всё, что мне говорили. Так получается?

— Не совсем. Вы отказывались верить тому, что было чуждо образу вашего мышления. В сущности, результаты эксперимента оказались разочаровывающими. Доктор Фастольф надеялся, что вы станете фанатичным сторонником нашей идеи. Вместо этого вы выражали лишь отдаленное одобрение, не больше. Мешал ваш практичный ум. Это заставило нас прийти к выводу, что единственная наша надежда — это романтически настроенные люди, но, к сожалению, почти все романтики участвуют в медиевистском движении или симпатизируют ему.

Бейли почувствовал невольную гордость за себя, он радовался своему упрямству и был счастлив, что разочаровал их. Пусть экспериментируют на ком-нибудь другом.

Он не без злорадства усмехнулся:

— И вот теперь вы отступились и решили отправиться восвояси?

— Нет, это не так. Я только что сказал, что мы убеждены в том, что Земля начнёт колонизацию. И именно вы вселили в нас эту уверенность.

— Я? Каким образом?

— Вы говорили с Фрэнсисом Клаусарром о преимуществах колонизации. Насколько я могу судить, вы говорили с увлечением. Эксперимент над вами помог добиться хотя бы этого. И церебральные характеристики Клаусарра изменились. Очень незначительно, конечно, но изменились.

— Вы хотите сказать, что я убедил его в своей правоте? Не верю.

— Нет, убежденность так легко не приходит. Но церебральные изменения определённо показали, что ум медиевистов открыт для такого убеждения. Затем я сам провёл ещё один эксперимент. Когда мы возвращались из Йист-тауна, я пытался по его церебральным изменениям догадаться о том, что между вами произошло, и подал ему идею о школе для эмигрантов в качестве способа обеспечения будущего его детей. Он отверг эту мысль, но и на этот раз его ментальное поле изменилось, и мне стало совершенно ясно, что я избрал правильный метод убеждения. — Немного помолчав, Дэниел заговорил снова: — То, что вы называете медиевизмом, есть не что иное, как стремление к новому. Оно обращено к Земле; это естественно: она близко, и у неё есть великое прошлое. Нечто подобное представляет собой и видение новых миров, и оно легко может увлечь романтически настроенную натуру. Возьмите Клаусарра, для которого оказалось достаточно всего лишь одной беседы с вами.

Так что, как видите, космониты, сами не зная того, уже достигли успеха. Скорее всего землян раздражают не наши идеи, а мы сами. Из-за нас романтические настроения на Земле оформились в идеологию медиевизма, а сами романтики объединились в организацию. В конце концов, именно медиевисты хотят разрушить установившиеся традиции, а не городские власти, больше всех заинтересованные в сохранении существующего порядка. Если мы сейчас свернём Космотаун, то больше не будем раздражать медиевистов своим затянувшимся присутствием, и они не успеют окончательно замкнуться на своих идеях на Земле, и только на Земле. Мы оставим после себя несколько подобных мне роботов, которые вместе с сочувствующими землянами, такими, как вы, смогут создать школы для тех, кто отправится осваивать новые миры, и медиевист со временем отвернётся от Земли. Ему понадобятся роботы, и он либо получит их от нас, либо построит свои собственные. Он создаст культуру C/Fe по своему собственному вкусу. — Для Р.Дэниела это была необычно длинная речь. Видимо, он и сам это понял, так как после очередной паузы сказал: — Я говорю вам всё это, чтобы объяснить, почему необходимо сделать то, что может повредить лично вам.

Бейли с горечью подумал: «Робот не должен причинять вреда человеку, если только не сможет доказать, что в конечном счёте он делает это ему во благо».

— Минутку. Позвольте мне высказать одно практическое соображение. Вот вы вернётесь в ваши Миры и заявите, что землянин убил космонита и остался ненаказанным. Внешние Миры потребуют от Земли компенсацию. Хочу вас предупредить: возникнут крупные неприятности, ибо Земля больше не намерена сносить подобное обращение.

— Я уверен, что этого не случится, Элайдж. Те представители Внешних Миров, кто наиболее заинтересован в предъявлении претензий Земле, в не меньшей степени заинтересованы в том, чтобы положить конец Космотауну, Мы легко можем предложить последнее в обмен на отказ от первого. Во всяком случае, это мы и собираемся сделать. Земля будет оставлена в покое.

И тут Бейли прорвало. Он заговорил охрипшим от внезапно охватившего его отчаяния голосом:

— А что будет со мной? Комиссар немедленно прекратит расследование убийства доктора Сартона, если этого захочет Космотаун. Но расследование по делу Р.Сэмми обязательно будет продолжено, поскольку речь идёт о коррупции внутри департамента. Тот, кто всё это устроил, в любой момент появится в департаменте с кучей улик против меня. Я это знаю. Всё было подстроено нарочно. Меня деклассифицируют, Дэниел. А что будет с Джесси? Её заклеймят как преступницу. И ещё Бентли…

— Не думайте, Элайдж, — перебил его Р.Дэниел, — что я не понимаю, в каком положении вы оказались. Но во имя блага всего человечества приходится мириться с личными невзгодами. У доктора Сартона остались жена, двое детей, родители, многочисленные друзья. Все они скорбят о его смерти и будут опечалены тем, что его убийца остался безнаказанным.

— В таком случае почему не остаться и не найти его?

— В этом больше нет необходимости.

— Тогда признайтесь, что всё расследование с самого начала было лишь предлогом для изучения нас в экстремальных условиях, — с горечью сказал Бейли. — Вам всегда было наплевать на то, кто убил доктора Сартона.

— Нам бы хотелось узнать, — холодно возразил Р.Дэниел, — но мы никогда не сомневались насчёт того, что важнее: отдельный человек или человечество. Продолжение расследования в настоящее время привело бы к нарушению создавшегося положения дел, которое мы находим удовлетворительным. Мы не можем предугадать, какой вред могли бы причинить наши действия.

— Вы хотите сказать, что убийцей может оказаться какой-нибудь выдающийся медиевист, а в данный момент космониты не хотят делать ничего, что может вызвать враждебность со стороны их новых друзей?

— Я бы так не сказал, но в ваших словах есть доля правды.

— Куда подевалась ваша цепь справедливости, Дэниел? Разве это справедливость?

— Существуют различные степени справедливости, Элайдж. Когда меньшая не совместима с большей, она должна уступить.

Казалось, будто ум Бейли кружил вокруг непробиваемой логики позитронного мозга Р.Дэниела, стараясь найти в нём хоть одну лазейку, хоть какое-нибудь слабое место.

— А разве вам самому не любопытно, Дэниел? Вы назвали себя детективом. Знаете ли вы, что это такое? Понимаете ли вы, что расследование — это больше чем просто работа? Это вызов. Столкновение твоего разума с разумом преступника. Борьба интеллектов. Разве вы можете покинуть поле сражения и признать себя побежденным?

— Конечно, если продолжение не служит стоящей цели.

— И вам не будет жалко? Не будет интересно? Разве у вас не возникнет чувство разочарования? Неудовлетворенного любопытства?

С самого начала у Бейли ещё была небольшая надежда, что ему удастся уговорить робота, но, пока он говорил, она совсем ослабла. Слово «любопытство», произнесенное им второй раз, вызвало в памяти его собственные слова, сказанные Фрэнсису Клаусарру четыре часа назад. Тогда он достаточно хорошо знал те качества, которые отличают человека от машины. И любопытство, конечно же, было одним из них. Любому полуторамесячному котенку знакомо это чувство, но разве может быть любопытной машина, пусть даже очень похожая на человека?

Р.Дэниел эхом отозвался на мысли Бейли:

— Что вы подразумеваете под любопытством?

Бейли постарался представить это понятие в наилучшем свете:

— Любопытством мы называем желание расширить свои знания.

— Во мне существует такое желание, когда расширение знаний необходимо для выполнения полученной задачи.

— Да, — с сарказмом проговорил Бейли, — когда, например, вы расспрашиваете о контактных линзах Бентли, чтобы побольше разузнать о своеобразных нравах землян.

— Именно, — подтвердил Р.Дэниел, совершенно не почувствовав сарказма в словах Бейли. — Однако бесцельное расширение знаний, что, я думаю, вы в действительности и подразумеваете под словом «любопытство», является лишь проявлением неэффективности. А я сконструирован так, чтобы избегать неэффективных действий.

Вот тут-то к Элайджу Бейли и пришла та одна долгожданная фраза, которой ему так недоставало. Окутывавшая его непроницаемая пелена задрожала и рассеялась, и постепенно всё начало проясняться.

Пока Р.Дэниел говорил, рот Бейли открылся, да так и остался в этом положении. У него не могла сразу же сложиться полная, ясная картина всего происшедшего. Так не бывает. Где-то глубоко в своем подсознании он восстанавливал её, восстанавливал тщательно, не упуская ни одной детали, но всё время наталкивался на одно-единственное противоречие. Одно противоречие, которое не обойдешь и от которого не отмахнешься. Пока оно существовало, выстроенная им версия оставалась похороненной под его мыслями, недосягаемой для его сознательного анализа.

Но вот последняя недостающая деталь стала на своё место; противоречие исчезло; разгадка наконец найдена.

Наступившее просветление, казалось, придало Бейли новые силы. По крайней мере, он неожиданно понял, в чём должна заключаться слабость Р.Дэниела, слабость любой думающей машины. Он с надеждой подумал: «Эта штуковина должна понимать всё буквально».

— Значит, проект космонитов завершается сегодня, а с ним прекращается и расследование убийства доктора Сартона. Верно? — спросил Бейли.

— Таково решение наших людей в Космотауне, — спокойно согласился Р.Дэниел.

— Но сегодняшний день ещё не закончился. — Бейли посмотрел на часы. — До полуночи ещё полтора часа.

Р.Дэниел ничего на это не ответил. Казалось, он над чем-то задумался.

— Значит, до полуночи проект остаётся в силе, — заторопился Бейли. — Вы мой напарник, и расследование продолжается. — В спешке он говорил так, будто отбивал телеграмму. — Давайте действовать как прежде. Позвольте мне работать. Вашим это не повредит. Это им только поможет. Даю слово. Если, по-вашему, я начну делать что-то не то, остановите меня. Я прошу лишь полтора часа.

— Всё, что вы сказали, верно, — ответил наконец робот. — Сегодняшний день ещё не закончился. Я не подумал об этом, коллега Элайдж.

Итак, Бейли снова стал «коллегой Элайджем». Он усмехнулся и спросил:

— Когда я был в Космотауне, доктор Фастольф, кажется, упомянул о фильме, заснятом на месте преступления?

— Да, упомянул, — подтвердил Р.Дэниел.

— Вы можете достать копию?

— Да, коллега Элайдж.

— Я имею в виду, сейчас. Немедленно!

— Через десять минут, если я смогу воспользоваться передатчиком департамента.

Меньше чем через десять минут Бейли пристально разглядывал маленький алюминиевый кубик, который держал в дрожащих руках. Внутри его в определённом атомарном рисунке отпечатались слабые сигналы, переданные из Космотауна.

И в этот момент в дверях появился комиссар Джулиус Эндерби. Он увидел Бейли, и выражение беспокойства на его круглом лице уступило место крайнему негодованию.

— Послушайте, Лайдж, вы тратите на еду чёрт знает сколько времени.

— Я ужасно устал, комиссар. Прошу прошения, если я задержал вас.

— Я бы ничего не имел против, но… Лучше пройдёмте в мой кабинет.

Бейли бросил быстрый взгляд на Р.Дэниела, но тот отвернулся. Все вместе они вышли из буфета.

Джулиус Эндерби тяжелой поступью ходил взад-вперёд перед своим столом. Бейли, сам едва сохранявший внешнее спокойствие, наблюдал за ним, время от времени поглядывая на часы. Было двадцать два часа сорок пять минут.

Комиссар сдвинул очки на лоб и потёр глаза, оставив вокруг них красные пятна. Затем опустил очки и, быстро моргая, уставился из-под них на Бейли.

— Лайдж, — внезапно сказал он, — когда вы были на Уильямсбургской силовой станции в последний раз?

— Вчера, после того как ушёл из департамента. Примерно в шесть вечера или немного позднее.

Комиссар покачал головой.

— Почему вы не сообщили об этом?

— Я как раз собирался это сделать. Я ведь ещё не давал официальных показаний.

— Что вы там делали?

— Просто проходил через станцию по пути к нашему временному жилью.

Комиссар резко остановился перед Бейли.

— Не говорите ерунды, Лайдж. Никто не станет проходить через силовую станцию, просто чтобы сократить путь домой.

Бейли пожал плечами. Не было смысла заводить разговор о том, как их преследовали медиевисты и как они бежали по полосам. Во всяком случае, не сейчас.

— Если вы пытаетесь намекнуть, что у меня была возможность взять альфа-излучатель, которым уничтожили Р.Сэмми, то я хочу напомнить вам, что со мной был Дэниел, и он подтвердит, что я прошёл через станцию не останавливаясь и что у меня не было никакого альфа-излучателя, когда я оттуда вышел.

Комиссар медленно опустился на стул. Он не смотрел в сторону Р.Дэниела и не пытался заговорить с ним. Он положил свои белые пухлые руки на стол прямо перед собой и стал рассматривать их с выражением крайнего страдания на лице.

— У меня нет слов, Лайдж. Я просто не знаю, что и подумать.

Ведь ваш… ваш напарник не может подтвердить ваше алиби. Его показания не имеют силы.

— И всё-таки я отрицаю, что взял альфа-излучатель.

Пальцы комиссара переплелись между собой и снова расплелись.

— Лайдж, зачем сюда сегодня приходила Джесси?

— Вы уже спрашивали об этом, комиссар. Ответ тот же. Семейные проблемы.

— У меня есть показания Фрэнсиса Клаусарра, Лайдж.

— Какие?

— Он утверждает, что Джезебел Бейли является членом общества медиевистов, цель которого — насильственное свержение правительства.

— Вы уверены, что речь идёт о Джесси? В Городе много женщин по фамилии Бейли.

— Но не по имени Джезебел.

— Он назвал её этим именем?

— Он сказал «Джезебел». Я сам это слышал, Лайдж. Я присутствовал при этом.

— Ладно. Пусть Джесси и была членом этого безобидного общества ненормальных. Она лишь посещала собрания и теперь ужасно раскаивается.

— Кассационная коллегия посмотрит на это иначе, Лайдж.

— Вы хотите сказать, что меня отстранят от работы и будут содержать под стражей по подозрению в уничтожении государственной собственности в виде Р.Сэмми?

— Надеюсь, что нет, Лайдж, но выглядит всё ужасно скверно. Все знают, что вы недолюбливали Р.Сэмми. Сегодня с ним разговаривала ваша жена, и это видели. Она была в слезах, и наши сотрудники слышали некоторые её реплики. Сами по себе они были безобидны, но ведь нетрудно понять, что за ними стоит, Лайдж. У вас могло возникнуть чувство, что оставлять такого свидетеля опасно. К тому же у вас была возможность достать орудие преступления…

— Если бы я хотел уничтожить все свидетельства против Джесси, — перебил его Бейли, — разве я привёл бы сюда Фрэнсиса Клаусарра? Кажется, он знает о ней гораздо больше, чем мог бы знать Р.Сэмми. И ещё. Я проходил по силовой станции за восемнадцать часов до того, как Р.Сэмми говорил с Джесси. Разве я мог знать заранее, что мне придётся его уничтожить альфа-излучателем?

— Неплохие доводы, — заметил комиссар. — Я сделаю всё, что смогу. Мне очень жаль, Лайдж.

— Да? Вы действительно верите, что это моих рук дело, комиссар?

Эндерби медленно произнёс:

— Откровенно говоря, я не знаю, что и думать, Лайдж.

— В таком случае я скажу вам, что думать. Комиссар, всё это тщательно подготовленная провокация против меня.

— Погодите, Лайдж, — холодно сказал комиссар. — Не бейте вслепую. С такой линией защиты вы ни от кого не дождетесь сочувствия. Слишком много негодяев использовали этот приём.

— А я и не нуждаюсь в сочувствии. Я просто говорю правду. Меня пытаются вывести из игры, чтобы помещать раскрыть убийство доктора Сартона. К сожалению, мой приятель-провокатор слишком поздно спохватился.

— Что?

Бейли посмотрел на часы. Было двадцать три ноль-ноль.

— Я знаю, кто пытается убрать меня с пути. Я знаю, как был убит доктор Сартон и кто это сделал, и у меня есть один час, чтобы рассказать вам об этом, поймать преступника и закончить расследование.

Глава 18

ОКОНЧАНИЕ РАССЛЕДОВАНИЯ

Комиссар Эндерби сощурил глаза и пристально посмотрел на Бейли.

— Что вы собираетесь делать? Вчера утром у Фастольфа вы уже пытались продемонстрировать нечто подобное. Пожалуйста, не повторяйтесь.

— Знаю, — кивнул Бейли. — В тот раз я ошибся. — «Потом ошибся ещё раз, — со злостью подумал он. — Но не теперь, уж на сей раз…» — Посудите сами, комиссар, — продолжал он. — Допустим, что улики против меня подстроены. Попробуйте принять эту версию и посмотрите, куда она вас приведёт. Спросите себя, кто мог это сделать. Очевидно, только тот, кто знал, что вчера вечером я был на Уильямсбургской станции.

— Хорошо. Кто это может быть?

— Из столовой за мной по пятам шла группа медиевистов. Мне показалось, что я сумел оторваться от них, но, судя по всему, один из них всё-таки видел, как я прошёл через станцию. Сделал я это, как вы сами понимаете, с единственной целью — окончательно запутать следы.

Комиссар задумался.

— Клаусарр? Он был с ними?

Бейли кивнул.

— Хорошо. Мы допросим его. Если ему что-то известно, мы вытянем из него признание. Что ещё я могу сделать для вас, Лайдж?

— Погодите. Ещё рано закругляться. Вы понимаете мою мысль?

— Что ж, давайте посмотрим, насколько я вас понял. — Комиссар снова сжал руку. — Клаусарр видел, как вы входили на силовую станцию в Уильямсбурге. Или, возможно, ему сообщил об этом кто-то из его группы. Он решил использовать этот факт, чтобы добиться вашего отстранения от расследования. Вы это имели в виду?

— Примерно.

— Хорошо, — оживился комиссар. — Естественно, он знал, что ваша жена — член его организации, и поэтому понимал, что вы сделаете всё возможное, чтобы это не всплыло. Он думал, что вы скорее уйдёте в отставку, чем станете опровергать косвенные улики против себя. Кстати, Лайдж, как насчёт отставки? То есть, если дело действительно примет плохой оборот… Мы могли бы не поднимать шума…

— Ни за что на свете, комиссар…

Эндерби пожал плечами:

— Ну что ж. Так где я остановился? Ах да, итак, он достаёт альфа-излучатель — вероятно, через члена своей организации, работающего на станции, — а с помощью другого соучастника устраивает расправу над Р.Сэмми. — Эндерби слегка побарабанил по столу. — Ничего не выходит, Лайдж.

— Но почему?

— Слишком неестественно. Слишком много сообщников. И между прочим, он имеет железное алиби на ту ночь и утро, когда произошло убийство в Космотауне. Мы почти сразу же навели об этом справки. Правда, я был единственным, кто знал цель установления его местонахождения в то время.

— Я не говорил, что убийца — Клаусарр. Это ваше предположение, комиссар, — заметил Бейли. — Им мог быть любой медиевист. Клаусарр — лишь один из тех, кого узнал Р.Дэниел. Я даже не думаю, что он играет очень уж важную роль в организации. Хотя одна деталь мне кажется странной.

— Какая? — насторожился комиссар.

— Он заявил, что Джесси — член организации. Как вы думаете, он что, помнит всех членов организации поголовно?

— Не знаю. Во всяком случае, Джесси он знает. Может быть, он запомнил её, потому что она жена полицейского.

— Так вы говорите, он сразу сознался и заявил, что Джезебел Бейли является членом организации. Так и сказал? Джезебел Бейли?

Эндерби кивнул:

— Я ещё раз повторяю, я лично слышал его слова.

— Вот ведь какая странная штука, комиссар, Джесси отказалась от своего полного имени ещё до того, как появился на свет Бентли. С тех пор она ни разу его не использовала. Это я знаю точно. Так же точно я знаю и то, что она вступила в организацию медиевистов много позже этого. В таком случае как же мог Клаусарр назвать её Джезебел?

Комиссар покраснел и торопливо сказал:

— А, ну если всё дело в этом, то, возможно, он сказал «Джесси». Я просто машинально записал её полным именем. Да, действительно, я уверен, что он сказал «Джесси».

— До сих пор вы были абсолютно уверены, что он сказал «Джезебел». Я спрашивал вас несколько раз.

Комиссар повысил голос:

— Уж не хотите ли вы сказать, что я лгу?

— Я просто задаю себе вопрос: что, если Клаусарр вообще ничего не говорил? Что, если вы всё это сочинили сами? Вы знакомы с Джесси уже лет двадцать, и уж кто-кто, а вы-то знаете, что её полное имя — Джезебел.

— Да вы с ума сошли, приятель!

— Неужели? Где вы были сегодня после обеда? Вас не было в департаменте, по крайней мере, часа два.

— Это что, допрос?

— Я могу ответить за вас. Вы были на Уильямсбургской силовой станции.

Комиссар вскочил от негодования. Его лоб покрылся испариной, на щеках проступили белые пятна.

— Что, чёрт возьми, вы здесь городите?

— Разве я не прав?

— Бейли, вы отстранены от работы. Сдайте мне своё удостоверение.

— Не сейчас. Сначала выслушайте меня.

— И не подумаю. Вы виновны. Виновны, чёрт вас возьми, и ещё смеете устраивать здесь этот дешёвый спектакль, пытаетесь приписать мне какие-то козни, которые я якобы строил против вас. — Его возмущенный голос сорвался на визгливой ноте, и, задыхаясь, он едва сумел выдавить из себя: — Считайте, что вы уже арестованы.

— Ничего подобного, — с трудом сдерживаясь, сказал Бейли. — Во всяком случае, пока. Я держу вас на прицеле, комиссар. Мне остаётся только нажать курок. И не вздумайте выкинуть какой-нибудь фортель, иначе я за себя не ручаюсь. Я выскажу вам всё, что думаю, а потом можете делать со мной что хотите.

Широко раскрытыми глазами Джулиус Эндерби уставился на зловещее дуло направленного на него бластера. Заикаясь, он пробормотал:

— За это, Бейли, двадцать пять лет в самых нижних тюремных ярусах Города.

Неожиданно к Бейли подошёл Р.Дэниел и, крепко сжав его запястье, опустил руку с бластером вниз.

— Я не могу позволить этого, коллега Элайдж, — спокойно сказал он. — Вы не должны причинять вред комиссару.

Впервые с тех пор, как Р.Дэниел вошёл в Город, комиссар обратился прямо к нему:

— Эй, держи его! Первый Закон!

— Я не причиню ему никакого вреда, Дэниел, — быстро заговорил Бейли, — если вы не дадите ему меня арестовать. Вы обещали, что поможете мне выяснить всё до конца. У меня есть ещё сорок пять минут.

Не отпуская руку Бейли, Р.Дэниел сказал:

— Комиссар, я думаю, Элайджу следует позволить высказаться. В данный момент я поддерживаю связь с доктором Фастольфом…

— Не может быть! Каким образом? — не помня себя, воскликнул комиссар.

— В меня встроен автономный субэфирный блок, — ответил Р.Дэниел.

Комиссар во все глаза уставился на робота.

— Я поддерживаю связь с доктором Фастольфом, — продолжал Р.Дэниел как ни в чём не бывало, — и, если вы откажетесь выслушать Элайджа, это произведёт неблагоприятное впечатление. Возможно, будут сделаны дискредитирующие вас выводы.

Совершенно лишенный дара речи, комиссар плюхнулся на свой стул.

— Я утверждаю, комиссар, — начал Бейли, — что сегодня вы побывали на Уильямсбургской силовой станции, взяли там альфа-излучатель и передали его Р.Сэмми. Вы намеренно выбрали Уильямсбургскую станцию, чтобы бросить подозрение на меня. Вы даже воспользовались звонком доктора Джерриджела, чтобы пригласить его в департамент, и специально дали ему неправильно настроенную указку-гид, чтобы он оказался в фотохранилище и обнаружил остатки Р.Сэмми. Вы рассчитывали на то, что он безошибочно установит причину гибели робота. — Бейли убрал бластер. — Если вы всё ещё хотите меня арестовать, давайте арестовывайте, но космонитов вряд ли устроит такой ответ на моё обвинение.

— Мотив, — едва слышно выдохнул Эндерби. Его очки запотели, и он снял их. Без очков он снова выглядел на редкость неуверенным и беспомощным. — Какой у меня мог быть мотив?

— Тем самым вы навлекли на меня неприятности, не так ли? А это сделало невозможным дальнейшее расследование убийства доктора Сартона, разве нет? И, кроме всего прочего, Р.Сэмми слишком много знал.

— О боже, о чём?

— О том, как пять с половиной дней назад было совершено убийство космонита. И убили доктора Сартона именно вы, комиссар.

Тут в разговор вступил Р.Дэниел. Эндерби лишь лихорадочно взъерошил волосы и замотал головой.

— Коллега Элайдж, — сказал робот, — боюсь, что ваша версия совершенно неприемлема. Как вам известно, комиссар Эндерби не способен убить доктора Сартона.

— Тогда послушайте… Эндерби именно меня уговаривал взяться за это дело, хотя у нас много сыщиков выше меня по званию. Он сделал это по нескольким причинам. Во-первых, мы дружили ещё в колледже, и он рассчитывал на то, что мне никогда и в голову не придёт, что старый приятель и всеми уважаемый начальник может оказаться преступником. Он, видите ли, рассчитывал на мою всем известную преданность. Во-вторых, он знал, что Джесси входит в подпольную организацию, и, если бы я начал докапываться до истины, он вполне мог использовать этот факт, чтобы вывести меня из игры или шантажом добиться моего молчания. Да он не очень-то и беспокоился, что я сумею разгадать его тайну. С самого начала он приложил все усилия, чтобы возбудить во мне недоверие к вам, Р.Дэниел, и устроил так, чтобы мы действовали наперекор друг другу. Он знал о том, что мой отец был когда-то деклассифицирован, и легко мог предвидеть мою реакцию. Как видите, убийце выгодно возглавлять расследование совершенного им убийства.

К комиссару вернулся дар речи:

— Откуда я мог знать о Джесси? — пролепетал он тихим голосом и, повернувшись к роботу, добавил: — Если вы передаёте всё это в Космотаун, скажите им, что это ложь! Сплошная ложь!..

Не дослушав его до конца, Бейли громко заговорил снова, постепенно понижая голос, пока не перешёл на неестественно спокойный тон.

— Вы, конечно же, должны были знать о Джесси. Вы сами медиевист и являетесь членом той же организации. Эти ваши старомодные очки! Ваши окна! Совершенно очевидно, что и по своему характеру вы склонны к медиевизму. Но у меня есть и более серьёзные доказательства… Откуда Джесси узнала, что Дэниел — робот? Эта мысль всё время ставила меня в тупик. Теперь мы знаем, что она получила эти сведения через свою организацию, но это лишь ещё дальше уводит от ответа на поставленный вопрос. Как узнали об этом медиевисты? Вы, комиссар, отмахнулись от этой проблемы, предположив, что в Дэниеле узнали робота во время инцидента в обувном магазине. Мне не очень-то верилось в это. Я просто не мог этого понять. Ведь когда сам я увидел Р.Дэниела в первый раз, я принял его за человека, а с моими глазами всё в порядке.

Вчера я попросил доктора Джерриджела прилететь в Нью-Йорк. Уже после нашего телефонного разговора выяснилось, что мне нужна его консультация по целому ряду вопросов, но в тот момент, когда я звонил ему, моей единственной целью было пригласить его и посмотреть, сможет ли он без моей помощи распознать в Р.Дэниеле робота.

Он не смог, комиссар! Я представил ему Дэниела, он пожал ему руку, мы все вместе какое-то время беседовали, и только после того, как разговор зашёл о человекоподобных роботах, его осенило. А ведь это был не кто-нибудь, а доктор Джерриджел, крупнейший специалист по роботам на Земле. Неужели и после этого вы станете утверждать, что какие-то медиевисты оказались более догадливыми, чем он, да ещё в той сумятице, которая царила у магазина. Как могли они быть настолько уверенными в своей догадке, что подняли на ноги всю организацию?

Теперь ясно, что медиевисты с самого начала знали, что Дэниел — робот. Инцидент у обувного магазина был устроен специально, чтобы показать Р.Дэниелу, а через него и Космотауну, размах антироботовых настроений в Городе. Он нужен был для того, чтобы запутать всё дело, отвести подозрение от отдельных лиц и направить его на население в целом.

Итак, от кого же они с самого начала могли узнать правду о Р.Дэниеле? Не от меня. Одно время я думал, что это — дело рук самого Дэниела, но такая версия отпала. Кроме меня, единственным землянином, знавшим истинное происхождение Р.Дэниела, были вы, комиссар.

— В наш департамент могли проникнуть шпионы! — с неожиданным пылом воскликнул комиссар. — Медиевисты могли подослать их сколько угодно. Ваша жена тоже наверняка шпионила. И если вы считаете возможным подозревать меня, то почему бы не заподозрить и других сотрудников?

На лице Бейли появилась недобрая усмешка.

— Давайте оставим в покое таинственных шпионов, пока не увидим, куда приведёт нас прямое решение. Я утверждаю, что вы не только вероятный, но и фактический осведомитель.

Теперь, оглядываясь назад, комиссар, любопытно проследить, как менялось ваше настроение в зависимости от того, насколько я приближался к разгадке или, напротив, удалялся от неё. Сначала вы просто нервничали. Вчера утром, когда я собирался посетить Космотаун и не хотел говорить вам зачем, вы потеряли всякий контроль над собой. Вы думали, что я раскусил вас, комиссар? Что вам устраивают ловушку, чтобы передать вас в руки космонитов? Вы сказали, что ненавидите их. Вы едва сдерживали слезы. Какое-то время я думал, что причиной этого было воспоминание о том унижении, которому вы подверглись в Космотауне, когда подозрение пало на вас. Но потом Дэниел сообщил мне, что с вами обошлись очень деликатно и ваши чувства задеты не были. Вы и не знали, что вас подозревают. Паника вас охватила от страха, а не от причиненного вам унижения.

Затем, когда я изложил свою абсолютно ошибочную версию и вы увидели, как далёк, как невероятно далёк я был от истины, уверенность вновь вернулась к вам. Вы даже стали спорить со мной, защищать космонитов. Вы даже на некоторое время совершенно овладели собой, стали уверены в себе. Тогда меня удивило, что вы так легко простили мои ложные обвинения против космонитов, хотя сами перед этим постоянно твердили об их обидчивости, чтобы я, не дай бог, не задел их чувств. Вы просто упивались моей ошибкой.

Потом я позвонил доктору Джерриджелу и отказался сказать вам зачем. Тогда самообладание снова изменило вам, потому что вы боялись…

Р.Дэниел вдруг поднял руку:

— Коллега Элайдж!

Бейли посмотрел на часы: восемнадцать минут до полуночи.

— В чём дело? — спросил он.

— Его могла тревожить мысль о том, что раскроются его связи с медиевистами, если, конечно, допустить, что они действительно существовали. Однако нет ничего, что связывало бы его с убийством. Он просто не мог иметь к нему никакого отношения.

— Вы глубоко ошибаетесь, Дэниел, — возразил Бейли. — Он не знал, зачем мне нужен был доктор Джерриджел, но вполне мог предположить — для получения сведений о роботах. Вот это как раз и испугало комиссара, поскольку робот имеет непосредственное отношение к его более тяжкому преступлению. Разве не так, комиссар?

Эндерби замотал головой:

— Когда всё это закончится… — с трудом выдавил он, но замолк, не в силах продолжать.

— Каким же образом было совершено убийство? — едва сдерживая ярость, воскликнул Бейли. — С помощью C/Fe, чёрт возьми! Да, С/Fe! Я использую ваш термин, Дэниел. Вы так много говорите о преимуществах культуры C/Fe и всё же не смогли догадаться, что именно её принцип житель Земли использовал (пусть временно) в своих интересах. Позвольте мне в нескольких чертах обрисовать, как всё происходило.

Несложно представить себе робота, пересекающего открытое пространство. Даже ночью. Даже в одиночку. Комиссар передал бластер Р.Сэмми и сказал ему, куда и когда идти. Сам он вошёл в Космотаун как положено, не минуя туалетный блок, где и оставил свой собственный бластер. Он получил оружие от Р.Сэмми, убил доктора Сартона, возвратил бластер роботу, и тот благополучно доставил его в Нью-Йорк. А сегодня он уничтожил Р.Сэмми, так как тот знал слишком много.

Этим всё объясняется. Присутствие комиссара, пропажа орудия убийства. И нет необходимости предполагать невероятное: что какой-то житель Нью-Йорка сумел преодолеть целую милю под открытым небом, да ещё ночью.

Внимательно выслушав монолог Бейли, Р.Дэниел спокойно сказал:

— Вы выстроили линию поведения комиссара, казалось бы, логично, но ваш рассказ ничего не объясняет. Я уже говорил вам, что церебральные характеристики комиссара таковы, что он не способен совершить умышленное убийство. Я не знаю, каким словом можно определить его психологическое состояние: трусость, совесть или сострадание. Я знаком со словарным толкованием этих слов, но мне трудно судить самому. Во всяком случае, комиссар никого не убивал.

— Спасибо, — пробормотал Эндерби. Его голос снова приобрел силу и уверенность. — Не знаю, каковы ваши побуждения, Бейли, и почему вы пытаетесь расправиться со мной таким образом, но я доберусь до истины…

— Погодите, — перебил его Бейли. — Я ещё не закончил. У меня есть вот это. — Он с шумом швырнул на стол Эндерби алюминиевый кубик, надеясь, что от его слов по-прежнему исходит уверенность, которой в глубине души он уже не ощущал. Вот уже полчаса он пытался скрыть от самого себя одно незначительное обстоятельство; он не знал, что было на пленке. Он вёл рискованную игру, но больше ему ничего не оставалось.

Эндерби отшатнулся от маленького предмета.

— Что это?

— Это не бомба, — насмешливо ответил Бейли. — Всего лишь обычный микропроектор.

— Вот как? И что вы собираетесь с его помощью доказать?

— Сейчас увидите.

Он нащупал ногтем одну из прорезей в кубике. Угол кабинета тотчас же стал невидимым, а затем на его месте высветилось объёмное изображение чего-то непонятного. Картина занимала всё пространство от пола до потолка и уходила за стены кабинета. Её заливал непривычный для жителей Города сероватый свет.

«Должно быть, это и есть рассвет, о котором они столько говорят», — подумал Бейли со смешанным чувством отвращения и любопытства.

Сцена изображала комнату в куполообразном жилище доктора Сартона. В её центре был виден труп космонита — ужасные развороченные останки.

Глаза Эндерби готовы были выскочить из орбит.

— Я знаю, что комиссар по натуре не убийца, — заговорил Бейли. — Мне не нужно об этом напоминать, Дэниел. Если бы я вовремя обратил внимание на одну деталь, то преступление давно было бы раскрыто. В сущности, я нашёл разгадку лишь час назад, когда разговор зашёл о контактных линзах Бентли. И тут меня осенило, комиссар. Мне пришла в голову мысль, что разгадка кроется в вашей близорукости, в ваших очках. Я полагаю, на Внешних Мирах люди не страдают близорукостью, в противном случае они могли бы раскрыть убийство сразу же. Когда вы разбили свои очки, комиссар?

— При чем тут это? — насторожился комиссар.

— Когда мы в первый раз говорили об этом деле, вы мне сказали, что разбили очки в Космотауне. Я подумал, что вы разбили их в смятении, услышав о совершенном убийстве, но вы сами никогда этого не уточняли, так что для такого предположения у меня не было никаких оснований. На самом же деле, если вы шли в Космотаун, замышляя преступление, вы уже были достаточно взволнованы и могли уронить и разбить очки ещё до убийства. Разве не так и разве не случилось этого в действительности?

— Я не пойму, к чему вы клоните, коллега Элайдж.

«Мне остаётся быть коллегой ещё десять минут, — промелькнуло у Бейли. — Быстрее! Говорить быстрее! И думать быстрее!»

Он продолжал говорить и одновременно манипулировал изображением жилища Сартона. Охваченный волнением, он неловко пытался его увеличить, с трудом двигая непослушными пальцами. Медленно, рывками труп приближался к ним, увеличиваясь на глазах. Бейли казалось, что он чувствует зловоние обгоревшей плоти.

Голова, плечи и полруки трупа были неестественно вывернуты и соединялись с нижней половиной тела обгоревшим куском того, что было когда-то позвоночником, из которого торчали обугленные ребра. Бейли искоса взглянул на комиссара. Эндерби сидел с закрытыми глазами. Видимо, ему было плохо. Бейли тоже мутило, но он должен был смотреть. Двигая рычажками проектора, он медленно перемещал объёмное изображение, квадрат за квадратом осматривая пространство вокруг трупа. В какой-то момент его палец соскользнул с рычажка, и неожиданно изображение покачнулось и увеличилось настолько, что пол и труп превратились в беспорядочную расплывчатую массу — разрешающей способности проектора для такого увеличения не хватало. Бейли уменьшил изображение и отвёл луч проектора от трупа.

Он всё ещёпродолжал говорить. Иначе было нельзя. Дать себе передышку он мог, лишь обнаружив необходимые вещественные доказательства. В случае неудачи грош цена была всем его словам. Сердце его бешено колотилось, в висках стучала кровь.

Он говорил:

— Комиссар не способен на преднамеренное убийство. Верно! На преднамеренное. Но любой человек может убить случайно. Комиссар вошёл в Космотаун не для того, чтобы убить доктора Сартона. Он хотел уничтожить вас, Дэниел, вас! Говорит ли его цереброанализ о том, что он не способен уничтожить машину? Это ведь не убийство, а просто диверсия.

Он медиевист, убежденный медиевист. Он работал с доктором Сартоном и знал, с какой целью вас создавали, Дэниел. Он боялся, что космонитам удастся воплотить свои планы в жизнь и что со временем землян отлучат от Земли. Поэтому он решил уничтожить вас, Дэниел. На сегодняшний день вы — единственный в своем роде робот, а потому, покончив с вами и продемонстрировав тем самым размах и решимость медиевистского движения на Земле, он рассчитывал спутать планы космонитов. Он знал, насколько сильным было на Внешних Мирах стремление положить конец проекту «Космотаун». Доктор Сартон, вероятно, обсуждал с ним эту проблему. И Эндерби надеялся, что уничтожение робота станет последней каплей, которая переполнит чашу. Думаю, что решение совершить убийство, пусть даже робота, далось ему нелегко. Он с радостью поручил бы это Р.Сэмми. Но вы так похожи на человека, что такой примитивный робот, как Р.Сэмми, не сумел бы понять, в чём разница. Первый Закон помешал бы ему выполнить приказ комиссара. С другой стороны, не будь он единственным землянином, который имел свободный доступ в Космотаун, комиссар наверняка передоверил бы убийство кому-нибудь из людей.

Насколько я понимаю, план комиссара заключался в следующем. Признаюсь, это лишь мои предположения, но думаю, они не далеки от истины. Он договорился о встрече с доктором Сартоном, но умышленно пришёл гораздо раньше, точнее — на рассвете. Думаю, доктор Сартон обычно в это время спал, а вы, Дэниел, естественно, бодрствовали. Кстати, я исхожу из того, что вы жили вместе с доктором Сартоном.

— Вы совершенно правы, коллега Элайдж, — кивнул робот.

— Тогда я продолжу. Вы, Дэниел, должны были открыть комиссару дверь и получить заряд бластера в грудь или в голову. Итак, с вами покончено. Комиссар быстро уходит по пустынным предрассветным улицам Космотауна к тому месту, где его ждет Р.Сэмми, отдаёт ему бластер и затем не спеша возвращается к дому доктора Сартона. При необходимости он сам «обнаружит» тело, хотя он предпочел бы, чтобы это сделал кто-нибудь другой. В случае, если возникнут вопросы по поводу его раннего прибытия, он всегда может оправдаться тем, что пришёл сообщить доктору Сартону о нападении на Космотаун, которое, по слухам, готовят медиевисты, и предложить ему принять тайные меры предосторожности во избежание открытого столкновения космонитов с землянами. Мертвый робот лишь придаст вес его словам.

Если бы вам сказали, комиссар, что между вашим входом в Космотаун и прибытием к куполу Сартона прошёл довольно длительный отрезок времени, вы могли бы объяснить это, ну например, тем, что заметили, как кто-то крадется по улицам, направляясь к открытому пространству, и вам пришлось какое-то время преследовать его. К тому же такое объяснение пустило бы космонитов по ложному следу. Что касается Р.Сэмми, никто не обратил бы на него внимания. Мало ли роботов работает на близлежащих овощеводческих фермах. Так насколько я близок к истине, комиссар?

Эндерби всего передёрнуло.

— Я не…

— Конечно, — перебил его Бейли, — вы не убивали Р.Дэниела. Вот он здесь, перед вами, и за всё то время, что он пробыл в Городе, вы ни разу не смогли заставить себя посмотреть ему прямо в лицо или обратиться к нему по имени. Посмотрите же на него сейчас, комиссар!

Эндерби не мог этого сделать. Трясущимися руками он закрыл лицо.

Проектор чуть было не выпал из дрожащих рук Бейли: он нашёл то, что искал.

Теперь в центре изображения находился главный вход в дом доктора Сартона. Дверь была открыта, точнее, задвинута в стену, и проектор крупным планом показывал металлические пазы, по которым она скользила. Внутри их что-то поблескивало. Вот оно! Ну конечно! Ошибиться было невозможно.

— Всё произошло так, — продолжал Бейли. — Вы уже подошли к дому и вот тогда-то уронили свои очки. Должно быть, вы нервничали, а когда вы в таком состоянии, я сам не раз это видел, то обычно снимаете свои очки и начинаете их протирать. Вы и тогда поступили точно так же. Но руки у вас дрожали, и вы выронили очки, а может быть, и наступили на них. Во всяком случае, они разбились, и как раз в этот момент дверь отодвинулась и перед вами предстала фигура, похожая на Р.Дэниела.

Вы разрядили в него свой бластер, подобрали осколки очков и побежали прочь. Труп обнаружили они, а не вы. Потом разыскали вас, и тут-то вы поняли, что убили не Р.Дэниела, а доктора Сартона, который, как оказалось, вставал по утрам очень рано. К несчастью, доктор Сартон придал Р.Дэниелу свой облик, а вы без очков не заметили разницы. И если вы хотите получить вещественные доказательства, они здесь!

Изображение дома доктора Сартона дрогнуло: Бейли осторожно опустил проектор на стол, крепко держа его обеими руками.

Лицо комиссара Эндерби исказилось от ужаса, лицо Бейли — от напряжения. Дэниел, как всегда, оставался бесстрастным.

— Видите вон тот блеск в пазах двери? — Бейли протянул руку к изображению. — Что это было, Дэниел?

— Два маленьких кусочка стекла, — хладнокровно ответил робот. — Они ни о чём нам не говорили.

— Сейчас вы всё поймете. Это частички вогнутых линз. Определите их оптические характеристики и сравните их с характеристиками очков, которые Эндерби носит сейчас. Не вздумайте их разбить, комиссар!

Он бросился к комиссару, выхватил из его рук очки и, тяжело дыша, протянул их Р.Дэниелу.

— Думаю, это достаточно убедительное доказательство того, что он побывал у дома Сартона раньше, чем все предполагали.

— У меня не осталось никаких сомнений, — сказал Р.Дэниел. — Теперь я вижу, что цереброанализ комиссара совершенно сбил меня с толку. Поздравляю вас, коллега Элайдж!

На часах Бейли было двадцать четыре ноль-ноль. Начинался новый день.

Комиссар медленно опустил голову на руки. Его слова тонули в глухих рыданиях.

— Это была ошибка. Ошибка! У меня и в мыслях не было убивать его.

Неожиданно он соскользнул со стула и, скорчившись, застыл на полу.

Р.Дэниел подскочил к комиссару.

— Вы причинили ему вред, Элайдж. Это очень плохо.

— Он жив, не так ли?

— Да. Но потерял сознание.

— Очухается. Думаю, для него это было слишком большой нагрузкой. Но иначе никак нельзя, Дэниел, никак. У меня были одни лишь предположения, ни одного доказательства, а их суду не представишь. Пришлось постепенно, шаг за шагом загонять его в угол в надежде на то, что в какой-то момент он сломается. И он сломался, Дэниел. Вы ведь слышали его признание?

— Да.

— Ну так вот, я обещал, что всё это пойдёт на пользу проекту Космотауна, поэтому… Погодите-ка, он приходит в себя.

Комиссар застонал. Веки его дрогнули, он открыл глаза и молча уставился на склонившиеся над ним фигуры.

— Комиссар, вы слышите меня? — спросил Бейли. Эндерби вяло кивнул. — Хорошо. Так вот, цель космонитов не в том, чтобы привлечь вас к суду. Их замыслы гораздо обширнее. Если вы будете сотрудничать с ними…

— Что? Что? — В глазах комиссара промелькнула надежда.

— Вы, должно быть, важная персона в медиевистской организации Нью-Йорка, а может, и всей планеты. Постарайтесь убедить своих единомышленников в необходимости освоения космоса. Вы ведь знаете, какую нужно проводить линию, верно? В смысле — мы можем вернуться назад к земле, но на других планетах.

— Не понимаю, — промямлил комиссар.

— Это то, к чему стремятся космониты. И я, чёрт возьми, тоже — после беседы с доктором Фастольфом. Это то, чего они хотят больше всего на свете. Ради этого они постоянно рискуют своей жизнью, оставаясь здесь, на Земле. Если убийство Сартона заставит вас перевести медиевизм на путь возобновления освоения Галактики, они, возможно, сочтут эту жертву оправданной. Теперь вы понимаете?

— Элайдж совершенно прав, — подтвердил Р.Дэниел. — Помогите нам, комиссар, и мы забудем о случившемся. Я говорю это от имени доктора Фастольфа и других жителей Космотауна. Естественно, если вы согласитесь помогать, а потом вздумаете предать нас, то помните, что мы всегда сможем сделать факт вашей виновности достоянием общественности. Надеюсь, вы это понимаете. Мне тяжело напоминать вам об этом, но я должен.

— Меня не будут судить? — спросил комиссар.

— Нет, если вы поможете нам.

Его глаза наполнились слезами.

— Я сделаю всё, что смогу. Это была случайность. Объясните им. Несчастный случай. Мне казалось, что я поступаю правильно.

— Если вы поможете нам, вы действительно поступите правильно, — сказал Бейли. — Освоение космоса — единственно возможный путь к спасению Земли. Отбросьте предрассудки, и вы поймете это. Советую вам поговорить с доктором Фастольфом. А пока вы можете помочь, если уладите дело Р.Сэмми. Назовите его гибель несчастным случаем или придумайте ещё что-нибудь. Одним словом, закройте его! — Бейли поднялся. — И помните, комиссар, что я не единственный, кто знает правду. Космотаун в курсе всех событий, так что не пытайтесь избавиться от меня, если не хотите нажить себе неприятностей.

— Нет необходимости говорить что-то ещё, Элайдж, — заметил Р.Дэниел. — Его намерения искренни, и он будет помогать. Это ясно видно по его цереброанализу.

— Хорошо. Тогда я еду домой. Хочу увидеть Джесси и Бентли и снова вернуться в привычную колею. И ещё я чертовски устал… Дэниел, вы останетесь на Земле после ухода космонитов?

— У меня на этот счёт пока нет никаких инструкций. А почему вы спрашиваете?

Бейли прикусил губу и медленно сказал:

— Никогда не думал, что смогу сказать что-либо подобное такому, как вы, Дэниел, но я верю вам. Я даже… восхищаюсь вами. Сам я уже слишком стар, чтобы покинуть Землю, но у меня есть Бентли, и когда наконец откроются школы для эмигрантов, возможно, вы с Бентли вместе…

— Возможно. — На лице Р.Дэниела не отражалось никаких эмоций. Он повернулся к Джулиусу Эндерби, наблюдавшему за ними с отрешенным лицом, которое только теперь начинало постепенно оживать. — Друг Джулиус, — сказал робот, — я всё время пытался понять кое-какие мысли, которыми поделился со мной Элайдж. Возможно, сейчас я начинаю их понимать: мне вдруг стало казаться, что уничтожение того, что не должно быть, то есть уничтожение того, что вы, люди, называете злом, менее справедливо и желательно, чем превращение этого зла в то, что вы называете добром. — Он помолчал в нерешительности и добавил, словно бы удивляясь собственным словам: — Иди и впредь не греши!

Бейли неожиданно улыбнулся, взял Р.Дэниела за локоть, и они рука об руку вышли из кабинета.

ОБНАЖЕННОЕ СОЛНЦЕ

Глава 1

ВОПРОС ЖДЕТ ОТВЕТА

Элайдж Бейли мужественно боролся с паникой. Паника начала зарождаться в нём недели две назад, а то и раньше, с того самого дня, когда Бейли вызвали в Вашингтон и с порога объявили о новом назначении.

Вызов в Вашингтон уже сам по себе был достаточным поводом для волнения. В официальном письме, кроме распоряжения, не было никаких подробностей — легче от этого не становилось. К вызову прилагались транспортные талоны на самолёт, что только усугубляло ситуацию.

Тревожило то, что дело срочное, раз ему предписывается лететь, беспокоила и сама мысль о полёте. Но с той тревогой вполне можно было справиться. Как-никак, Элайдж Бейли летал самолётом уже четыре раза, однажды даже пересек континент. И хотя полёт — вещь неприятная, шагом в неизвестное его не назовешь.

А потом, перелёт из Нью-Йорка в Вашингтон продолжается всего час. Самолёт отправляется с нью-йоркской взлетной полосы № 5, которая, как и все государственные взлетные полосы, подобающим образом защищена. Выход в открытую атмосферу происходит только по достижении скорости полёта. А сядут они на вашингтонской второй полосе, тоже укрытой.

Более того, Бейли хорошо знал, что в самолёте не будет окон. Там хорошее освещение, приличная еда, все необходимые удобства. Полёт, управляемый по радио, пройдёт гладко. Вряд ли движение будет вообще чувствоваться, когда самолёт поднимется в воздух.

Бейли убеждал в этом себя и свою жену Джесси, которая никогда ещё не летала, а потому мысль о полёте приводила её в ужас.

— Не нравится мне, что ты летишь, Элайдж, — сказала она. — Это как-то неестественно. Почему бы тебе не поехать экспрессом?

— Потому что тогда дорога займет десять часов — Бейли кисло усмехнулся, — а ещё потому, что я служу в полиции и должен выполнять указания начальства, если, конечно, хочу сохранить свой класс С-6.

Разумеется, последний довод оспорить было невозможно.

Заняв место в самолёте, Бейли уставился на узкий газетный рулон, который непрерывно разматывался с катушки на уровне его глаз. Город гордился этой услугой. В тексте содержались новости, очерки, юморески, познавательные статьи, немного беллетристики. Говорили, что рулоны вскоре заменит видеопленка — когда пассажир смотрит в свой визор, он ещё лучше отвлекается от окружающего.

Бейли не сводил глаз с рулона не только потому, что это отвлекало, но и потому, что того требовал этикет. В самолёте, кроме него, было пятеро пассажиров (этого Бейли просто не мог не заметить), и каждый имел право на свои личные страх и тревогу в зависимости от характера и воспитания.

Бейли, разумеется, и самому не понравилось бы, если бы кто-то вторгся в его собственные переживания. Он не хотел, чтобы посторонние видели, как побелели костяшки его пальцев, вцепившихся в ручки кресла, и не желал никому показывать влажный след, который оставят там его руки.

— Я в безопасности, — твердил он себе. — Самолёт — это маленький Город.

Но себя не обманешь. Слева от него была стальная стенка в дюйм толщиной, он чувствовал её локтем. А за ней — ничего.

Ну пускай воздух! Всё равно — ничего.

Тысяча миль пустоты в один конец, тысяча — в другой. И пара миль под ними.

Бейли так и подмывало взглянуть вниз, на верхушки зарывшихся в землю Городов, мимо которых они пролетали: Нью-Йорка, Филадельфии, Балтимора, Вашингтона. Он представлял себе гроздья куполов, похожие на низкие гряды холмов. Он никогда их не видел, но знал, что они там, внизу. А под куполами, на милю вглубь и на десятки миль во все стороны, протянулись Города.

Бейли думал о бесконечных муравьиных переходах Городов, где столько народу; о квартирах, столовых, фабриках, экспресс-дорогах; там уютно и тепло, там люди.

А он сидит в металлической скорлупке, что мчится сквозь пустоту!

У него дрожали руки. Бейли заставил себя сосредоточиться на полоске текста и стал читать.

Ему попался рассказик о путешествии по Галактике, героем которого, по всей видимости, был землянин.

Бейли пробурчал что-то вслух, но тут же поймал себя на том, что забылся и нарушил тишину.

Но ведь это просто смешно. Что за детские игры — притворяться, будто земляне способны завоевать космос. Галактика! Галактика для землян закрыта. Её захватили космониты, чьи предки столетия назад родились на Земле. Уроженцы Земли первыми достигли Внешних Миров и приспособили их для жизни, а их потомки поставили заслон эмиграции, не выпуская своих кузенов с Земли.

Городская цивилизация Земли завершила дело, заключив землян в Городах, за стенами страха перед открытым пространством, отрезав их от роботизированных ферм и рудников своей же собственной планеты.

Иосафат, горько подумал Бейли. Если нас это не устраивает, давайте что-нибудь делать, а не тратить время на сочинение сказок.

Но делать было нечего, и Бейли это знал.

Потом самолёт совершил посадку, и все пассажиры, включая Бейли, вышли и разошлись в разные стороны, так и не посмотрев друг на друга.

Бейли взглянул на часы и решил, что успеет освежиться перед тем, как явиться в Министерство Юстиции. Это хорошо. Шум и суета, огромный сводчатый зал аэропорта, от которого на всех уровнях расходились городские коридоры, — всё, что Бейли видел и слышал, вселяло в него чувство безопасности, уюта, погруженности в недра Города, в его чрево. Тревога прошла, и для полноты счастья недоставало только душа.

Для посещения туалетной комнаты необходимо было временное разрешение, но командировочное удостоверение Бейли сразу уладило дело. Ему поставили нужный штамп с предоставлением отдельной кабины, указав во избежание недоразумений точную дату, и вручили листок с адресом.

Бейли был рад почувствовать под ногами бегущую дорожку. Он просто наслаждался, переступая с одной на другую и с возрастающей скоростью приближаясь к экспресс-дороге. Он легко вскочил на полотно и занял место, положенное ему по классу.

Час пик ещё не наступил, так что свободные места были. И в туалетной, когда Бейли добрался туда, тоже не было излишней толкотни. Кабина, которую ему выделили, была в приличном состоянии, и мини-прачечная работала исправно.

Щедро израсходовав положенный запас воды и освежив одежду, Бейли почувствовал, что готов предстать перед начальством. По иронии судьбы он даже развеселился.

Заместитель министра Альберт Минним был человек небольшого роста, складный, румяный, с пробивающейся сединой. Все углы его фигуры были сглажены и округлены. От него веяло чистотой и слабым запахом тоника. Всё в нём говорило о жизненных благах и щедрых пайках, которыми пользуется правительство.

Бейли рядом с ним казался себе желтым и костлявым. Он чувствовал, какие у него большие руки, ввалившиеся глаза, какой он весь угловатый.

— Садитесь, Бейли, — приветливо сказал Минним. — Вы курите?

— Только трубку, сэр, — ответил Бейли и достал её, а Минним спрятал сигару, которую было извлек.

Бейли тут же пожалел о своих словах. Сигара лучше, чем ничего — надо было взять. Хотя ему и повысили норму табака, когда недавно перевели из С-5 в С-6, об изобилии всё-таки говорить не приходилось.

— Пожалуйста, как хотите, — сказал Минним и с отеческим терпением стал ждать, пока Бейли тщательно набьёт трубку и раскурит её.

— Мне так и не сказали, зачем меня вызвали в Вашингтон, сэр, — сказал Бейли, глядя на трубку.

— Знаю, — улыбнулся Минним. — Сейчас мы это поправим. Вы временно переводитесь на другую работу.

— За пределами Нью-Йорка?

— Да, довольно далеко от него.

Бейли поднял брови и задумался.

— А на какой срок, сэр?

— Не могу сказать точно.

Бейли прикинул в уме преимущества и недостатки, сопряженные с переводом. Как приезжий, временный житель Города, он скорее всего будет пользоваться более высоким уровнем жизни, чем положено ему по классу. С другой стороны, очень сомнительно, чтобы Джесси и их сыну Бентли разрешили сопровождать его. Конечно, в Нью-Йорке о них позаботятся, но Бейли был человек семейный, и мысль о разлуке со своими восторга не вызывала.

Далее, новое назначение означало работу особого рода — это хорошо, и ответственность повыше той, что обычно возлагается на рядового детектива — это могло быть затруднительно. Бейли не так давно испытал, что такое ответственность, расследуя убийство космонита вблизи Нью-Йорка, и его не слишком радовала перспектива снова столкнуться с чем-нибудь подобным.

— Может быть, вы скажете, сэр, куда меня направляют? — спросил он. — В чём суть моего задания? О чём, собственно, речь?

Взвешивая в уме слова заместителя министра «довольно далеко», Бейли заключал с самим собой пари относительно места командировки. «Довольно далеко» звучало загадочно, и он прикидывал: Калькутта? Сидней? Тут он заметил, что Минним достал-таки сигару и не спеша закуривает. Иосафат, подумал Бейли. Не решается сказать. Время тянет.

Минним вынул сигару изо рта и сказал, глядя на дымок:

— Министерство Юстиции временно командирует вас на Солярию.

Какой-то миг Бейли ещё цеплялся за обманчивые ассоциации: кажется, Солярия в Азии? Или в Австралии? Потом встал и резко спросил:

— То есть на один из. Внешних Миров?

— Верно, — подтвердил Минним, не глядя на него.

— Но это же невозможно. Кто пустит землянина во Внешний Мир?

— Обстоятельства иногда вынуждают пересматривать правила, детектив Бейли. На Солярии совершено убийство.

Губы Бейли дрогнули в непроизвольной улыбке.

— Несколько за пределами нашей юрисдикции, не так ли?

— Они обратились за помощью.

— За помощью? К нам? На Землю? — Бейли не верил своим ушам. Обитатели Внешних Миров относились к былой родине с презрением или в лучшем случае покровительственно. Чтобы они — и вдруг обратились за помощью? — На Землю? — повторил он.

— Невероятно, — признался Минним, — и тем не менее так. Они хотят, чтобы следствие вёл детектив-землянин. Сообщение получено по дипломатическим каналам на самом высшем уровне.

Бейли снова сел.

— Но почему я? Я немолод, мне сорок три года. У меня жена и ребёнок. Я не могу покинуть Землю.

— Это не наш выбор, детектив. Они сами назвали вас.

— Меня?!

— Инспектор Элайдж Бейли, С-6, служащий в полиции города Нью-Йорка. Они знают, чего хотят, и вы, конечно, знаете почему.

— Я не гожусь для такой задачи, — настаивал Бейли.

— Они считают, что годитесь. До них, очевидно, дошли сведения о том, как вы расследовали убийство космонита.

— Мало ли, что они могли слышать! Я думаю, что истину сильно приукрасили.

— Во всяком случае, — пожал плечами Минним, — они запросили вас, а мы дали своё согласие. Все бумаги готовы, так что можете отправляться. Во время вашего отсутствия ваша жена и ребёнок будут получать довольствие по классу С-7 — такой разряд присвоен вам на время командировки. — Минним многозначительно помолчал. — В случае успешного выполнения задания разряд может стать постоянным.

Всё происходило слишком быстро для Бейли. Как же так? Он просто не может покинуть Землю. Что они, не понимают?

Он услышал свой ровный голос, самому показавшийся неестественным:

— Что за убийство? При каких обстоятельствах оно произошло? Почему они не могут разобраться сами?

Минним передвинул ухоженными пальцами несколько предметов у себя на столе и покачал головой.

— Об убийстве и его обстоятельствах мне ничего не известно.

— А кому известно, сэр? Не могу же я отправиться туда полным болваном? — А внутренний голос в отчаянии повторял: не могу же я покинуть Землю!

— Никто не знает. На Земле — никто. Соляриане нас не посвятили. В том и будет заключаться ваша работа: выяснить, что это за убийство, для расследования которого понадобился землянин. Точнее, это только часть вашей работы.

— А если я откажусь? — осмелился выговорить Бейли, заранее зная ответ и прекрасно понимая, чем грозит деклассификация ему и, главное, семье.

Минним не упомянул о деклассификации, а сказал мягко:

— Вы не можете отказаться, инспектор. Придётся поработать.

— На соляриан? Да пропади они пропадом!

— На нас, Бейли. На нас. — Минним помолчал. — Вы же знаете, в каком положении находится Земля, — знаете не хуже меня.

Да, Бейли знал, как и любой житель Земли. Население всех пятидесяти Внешних Миров, вместе взятых, гораздо меньше земного, однако военный потенциал космонитов выше раз в сто. В этих малонаселённых роботизированных мирах производство энергии на душу населения в тысячу раз превышает земные показатели, а именно количество энергии на душу населения определяет военный потенциал, уровень жизни, благосостояние и всё остальное.

— Одним из факторов, который позволяет сохранять это положение, — сказал Минним, — является наше невежество. Да- да, невежество. Космониты знают о нас всё — видит бог, они посылали на Землю достаточно миссий, — мы же не знаем о них ничего, а если и знаем, так только с их слов. Земляне ещё не бывали ни на одном из Внешних Миров. Вы первый.

— Я не смогу… — начал Бейли.

— Сможете. Вам предоставляется уникальная возможность. Они сами пригласили вас на Солярию, сами поручают вам работу. Вы вернётесь с ценной для Земли информацией.

Бейли мрачно посмотрел на заместителя министра.

— Значит, придётся стать шпионом?

— О шпионаже речь не идёт. Вам не придётся делать ничего такого, что не входило бы в ваши обязанности. Пользуйтесь глазами и головой, вот и всё. Наблюдайте! Когда вернётесь, на Земле найдутся специалисты, которые расшифруют и проанализируют ваши наблюдения.

— Надо понимать, что мы на краю пропасти, сэр?

— Почему вы так думаете?

— Посылать землянина во Внешний Мир очень рискованно. Космониты нас ненавидят. Я отношусь к ним вполне доброжелательно, однако моё появление там, хотя бы по их же приглашению, может вызвать межзвёздный конфликт. Правительство Земли вполне могло бы отказать космонитам, если бы захотело. Могли бы сказать, что я болен. Космониты испытывают патологический страх перед болезнями и ни за что не приняли бы меня в таком случае.

— Вы предлагаете нам поступить именно так?

— Нет. Если бы у правительства не имелось серьёзных оснований посылать меня туда, я бы наверняка остался на Земле. Отсюда следует, что главное как раз шпионаж. А раз так, должна быть серьёзная причина — не стоит идти на такой риск лишь ради того, чтобы я поглазел там по сторонам.

Бейли ожидал взрыва и даже приветствовал бы его ради разрядки напряжения, но Минним только холодно улыбнулся.

— А вы умеете, я вижу, смотреть в корень. Впрочем, я иного и не ожидал. — Минним перегнулся к Бейли через стол. — Сейчас я скажу вам то, что вы не будете обсуждать ни с кем — даже с другими представителями администрации. Наши социологи пришли к определённым выводам относительно обстановки в Галактике. С одной стороны, пятьдесят Внешних Миров — малонаселённые, роботизированные, могущественные, здоровые, с высокой продолжительностью жизни. С другой стороны — наш мир, перенаселённый, технически отсталый, с низкой продолжительностью жизни, полностью под влиянием Внешних Миров. Такое положение неустойчиво и долго не продлится.

— Ничто не длится долго.

— Да, но нам осталось совсем немного. Самое большее — сотня лет. На наш век хватит, но у нас есть дети. Мы станем слишком опасны для космонитов, чтобы они позволили нам существовать. Нас на Земле восемь миллиардов, и все мы ненавидим их.

— Космониты исключили нас из галактического сообщества, ведут торговлю так, как выгодно им, диктуют нашему правительству свои условия, презирают нас — так чего же они хотят, благодарности?

— Верно, поэтому в будущем нас ждет следующее: мятеж, расправа — ещё мятеж, ещё расправа — и столетие спустя Земля как обитаемый мир перестанет существовать. Так говорят социологи.

Бейли поежился — с социологами и их компьютерами не поспоришь.

— Но чего же в таком случае ждут от меня?

— Информации. В нашем социологическом прогнозе есть большой пробел — отсутствие информации о Внешних Мирах. Приходится делать выводы на основе общения с теми немногими космонитами, которых присылают сюда. Приходится полагаться на то, что они сами соизволят сообщить, поэтому нам известны только и исключительно их сильные стороны. Пусть они подавятся своими роботами, малым населением, долгой жизнью, но в чём же их слабость? Есть ли такой фактор или факторы, которые, будь они только нам известны, могли бы отклонить неизбежность нашей гибели? Что-нибудь, чем мы бы могли руководствоваться, чтобы дать Земле шанс на выживание?

— Может быть, лучше послать туда социолога, сэр?

— Если бы мы могли послать, кого хотим, — потряс головой Минним, — то послали бы ещё десять лет назад, когда социологи представили свой прогноз. Но сейчас мы впервые получили возможность послать туда человека. Они запрашивают детектива, и это нам на руку. Детектив — тоже социолог, на свой, практический, лад, иначе ему не стать хорошим детективом. А ваш послужной список доказывает, что вы хороший детектив.

— Благодарю вас, сэр, — машинально ответил Бейли. — А если у меня возникнут осложнения?

— Это риск, с которым сталкивается каждый полицейский, — отмахнулся Минним. — В любом случае надо лететь. Время отправления назначено, и корабль ждет вас.

— Ждет? — остолбенел Бейли. — Когда же я отправляюсь?

— Через два дня.

— Тогда мне надо вернуться в Нью-Йорк. Моя жена…

— Мы поговорим с вашей женой. Она не должна знать о вашем задании, сами понимаете. Ей скажут, чтобы она пока не ожидала от вас вестей.

— Но это же бесчеловечно. Мне необходимо её видеть. Может быть, мы больше не встретимся.

— То, что я скажу, покажется вам ещё более бесчеловечным — но разве каждый раз, уходя на службу, вы не говорите себе, что, возможно, виделись с женой последний раз? Инспектор Бейли, все мы должны исполнять свой долг.

Трубка у Бейли погасла пятнадцать минут назад, а он того и не заметил.

Больше Бейли ничего не сказали. Об убийстве никто ничего не знал. Он переходил от чиновника к чиновнику и наконец оказался у космического корабля, всё ещё толком не веря в происходящее.

Корабль походил на гигантскую пушку, нацеленную в небо. В воздухе ощущалась сырость; Бейли зябко поежился. Стояла ночь, и он был благодарен за это судьбе. Ночь выстроила вокруг свои чёрные стены, переходящие в чёрный потолок неба. Было пасмурно, и яркая звёздочка, проглянувшая в просвете между тучами, заставила Бейли вздрогнуть, хотя ему доводилось бывать в планетарии.

Крохотная искорка, невообразимо далёкая. Бейли смотрел на неё с любопытством, почти без страха. Она казалась совсем крохотной, размером с песчинку, а ведь вокруг таких вот огоньков вращаются планеты, на которых живут властители Галактики. Солнце тоже такое, подумал Бейли, только оно ближе и теперь светит по ту сторону Земли.

Он вдруг представил себе Землю — каменный шарик под пленочкой влаги и газа, а вокруг, со всех сторон, пустота. И земные Города, едва выступающие над поверхностью, ненадёжно укрепившиеся между твердью и воздухом. По коже пошли мурашки.

Корабль, разумеется, принадлежал космонитам. Межзвёздная торговля была полностью в их руках. Бейли был совсем один здесь, за чертой Города. Его долго мыли, скребли и стерилизовали, прежде чем сочли возможным, по космонитским стандартам, допустить на борт. И всё-таки навстречу ему выслали не человека, а робота — ведь Бейли нес на себе сотни разновидностей болезнетворных бактерий перенаселённого Города. У Бейли был к ним иммунитет, но евгенически выводимые космониты таковым не обладали.

Массивный робот выступил из мрака, его глаза тускло светились красным.

— Инспектор Элайдж Бейли?

— Да, — отрезал Бейли, чувствуя, как зашевелились волосы на затылке. Элайджа, как истого землянина, передергивало при виде робота, исполняющего человеческую работу. Его напарником по расследованию убийства космонита тоже был робот — Р.Дэниел Оливо, но то совсем другое дело. Дэниел был…

— Пожалуйста, следуйте за мной, — сказал робот, и трап, ведущий на корабль, залил яркий свет.

Бейли поднялся по трапу и очутился на борту корабля.

— Вот ваша каюта, инспектор Бейли, — сказал робот. — Вам предписано находиться в ней до конца рейса.

Правильно, запирайте, подумал Бейли. Так оно надежнее — под замком.

В коридорах, по которым он шёл, было пусто. Сейчас, наверно, роботы их дезинфицируют. А этого, который его сопровождал, подвергнут, поди, бактерицидной обработке.

— Здесь имеется санузел с водопроводом, — продолжал робот. — Пищу вам будут приносить. Иллюминаторами можно управлять с помощью вот этой панели. Сейчас они закрыты, но если вы пожелаете наблюдать космическое пространство…

— Не надо, бой, — с некоторой поспешностью сказал Бейли, — пусть остаются закрытыми.

Как было принято у землян, он обратился к роботу «бой», но тот не возражал. Да и как он мог возразить? Его поведение регулировалось законами роботехники. Робот согнул свой массивный корпус в пародии на почтительный поклон и вышел.

Бейли остался один и мог теперь осмотреться. Во всяком случае, тут было получше, чем в самолёте. Самолёт просматривался из конца в конец, Бейли видел его пределы, а корабль был большой. В нём имелись коридоры, разные уровни, отсеки. Прямо как маленький Город. Бейли вздохнул почти с облегчением.

Свет мигнул, и металлический голос из репродуктора проинструктировал Бейли, как вести себя во время ускорения.

Бейли прижало к переборке, снабженной гидравлическим амортизатором, раздался рокот двигателя, воспламененного протонным микрореактором. Послышался свист разрываемой атмосферы, который делался всё тоньше и выше и через час совсем затих.

Корабль взмыл в космос.

Все чувства в Бейли как-то притупились, и он не ощущал связи с реальностью. Он твердил себе, что с каждой секундой отдаляется на тысячи миль от Земли и от Джесси, но в голове это не укладывалось.

На второй день — или на третий (он мог судить о времени только по чередованию еды и сна), Бейли испытал странное ощущение, как будто его вывернули наизнанку. Он понял, что это Скачок — уму непостижимый, почти мистический, мгновенный переход через гиперпространство, перенесший корабль со всем его содержимым из одной точки космоса в другую, через много световых лет. Потом последовал ещё один провал времени и ещё один Скачок, снова провал и снова Скачок.

Ну вот, сказал себе Бейли, я теперь за десятки световых лет от Земли, за сотни, за тысячи.

Точной цифры он не знал — да и кто на Земле ведал, где находится Солярия? Бейли мог побиться об заклад, что никто об этом и понятия не имеет. Он чувствовал себя ужасно одиноким.

Корабль начал замедлять ход, и к Бейли вошёл робот. Своими красными глазами он внимательно осмотрел пристежные ремни, ловко подтянул гайку, проверил амортизатор.

— Посадка через три часа, — сказал он. — Пожалуйста, оставайтесь в этой комнате. За вами придёт человек, который проводит вас в вашу резиденцию.

— Подожди, — нервно сказал Бейли. Пристегнутый, он чувствовал себя беспомощным. — В какое время дня мы совершим посадку?

— По галактическому времени, — тут же ответил робот, — будет…

— По местному, бой. По местному! Иосафат!

— Солярианские сутки, — как ни в чём не бывало продолжал робот, — состоят из 28,35 стандартного часа. Они делятся на десять декад, каждая из которых делится на сто центад. По расписанию мы прибываем на двадцатой центаде пятой декады.

Бейли ненавидел этого робота. Ненавидел за тупость, за то, что он вынуждает его, Бейли, задать прямой вопрос и тем выдать свою слабость. Ну что ж, делать нечего. Бейли спросил с видимым безразличием:

— Это будет светлое время суток?

— Да, господин, — кратко ответил робот и вышел.

Светлое! Придётся выйти на поверхность планеты среди бела дня.

Бейли не мог даже представить, как это будет выглядеть. Порой он наблюдал открытое пространство, находясь в стенах Города, и даже выходил в него на какие-то мгновения. Но всегда поблизости находились стены, то есть убежище.

На какое убежище может он рассчитывать теперь? Не будет даже ложных стен ночной тьмы, чтобы помочь ему.

Но нельзя же проявить слабость перед космонитами — будь он проклят, если проявит. Бейли стиснул зубы, прислонился к противоперегрузочной переборке и стал мужественно бороться с паникой.

Глава 2

ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ

Он изнемогал в этой борьбе — одних доводов рассудка было недостаточно.

Люди всю свою жизнь живут в открытом пространстве, твердил он себе. Так живут космониты. Так жили наши предки на Земле. Укрываться совсем необязательно. Только моё сознание говорит мне, что это не так, но оно ошибается.

Всё впустую. Нечто такое, что было сильнее и выше рассудка, взывало об укрытии и начисто отвергало открытое пространство.

Бейли начинал понимать, что терпит поражение. В конце концов он всё же струсит, задрожит и будет представлять собой жалкое зрелище. Космонит, которого пришлют за ним (с фильтрами против бактерий в носу и в перчатках для пущей безопасности), не сможет почувствовать к нему даже здорового презрения — одно только омерзение.

Бейли держался из последних сил.

Корабль совершил посадку, ремни автоматически отстегнулись, амортизирующее устройство ушло обратно в стену, но Бейли остался сидеть. Он боялся, но решил не подавать виду.

Когда тихо открылась дверь отсека, Бейли отвёл взгляд, но краем глаза увидел высокую фигуру с волосами цвета бронзы. Космонит, один из гордых потомков землян, что отреклись от своего родства.

— Партнер Элайдж! — сказал космонит.

Бейли рывком повернулся к нему, широко раскрыл глаза и почти непроизвольно вскочил.

Он увидел лицо с высокими скулами, совершенно безмятежные черты, безупречное тело, невозмутимые голубые глаза.

— Д-дэниел!

— Я рад, что вы меня помните, партнер Элайдж, — сказал космонит.

— Как не помнить! — Бейли испытал глубокое облегчение. Это была частица Земли, его друг, утешитель и спаситель. Бейли захотелось вдруг броситься к космониту, стиснуть того в объятиях, засмеяться, хлопнуть по спине — словом, проделать все глупости, подобающие старым друзьям, которые встретились после долгой разлуки.

Но инспектор удержался — что-то удержало его. Он всего лишь сделал шаг вперёд, протянул руку и сказал:

— Разве я мог вас забыть, Дэниел.

— Мне очень приятно, — кивнул Дэниел. — Я, как вам хорошо известно, тоже не в состоянии забыть вас, пока нахожусь в рабочем состоянии. Рад нашей встрече.

Дэниел крепко, но не больно пожал руку Бейли — и отпустил её.

Бейли от души понадеялся, что робот не может заглянуть к нему в мозг и прочесть там, что на одно безумное мгновение, которое не совсем ещё миновало, Бейли воспылал к Дэниелу нежной дружбой, почти любовью.

Нельзя же, в конце концов, питать такие чувства к этому Дэниелу Оливо — он ведь не человек, а всего лишь робот.

Робот, так похожий на человека, сказал:

— Я попросил протянуть рукав от корабля к вашей роботизированной транспортной машине.

— Рукав! — не понял Бейли.

— Да. Это распространенное приспособление. Часто применяется в космосе для перехода или переноса груза с одного корабля на другой, чтобы не пользоваться специальным противовакуумным снаряжением. Вы, очевидно, с этим приспособлением незнакомы.

— Нет, но могу себе представить.

— Довольно трудно соединить таким образом корабль и сухопутный транспорт, но я тем не менее потребовал, чтобы это было сделано. К счастью, миссия, доверенная нам с вами, имеет первостепенную важность, и все вопросы решаются незамедлительно.

— Значит, вам тоже поручили расследовать это убийство?

— Разве вас не информировали? Жаль, что я не сказал вам сразу же. — Однако сожаление, как и прочие чувства, не отражались на безучастном лице робота. — Доктор Хэн Фастольф, с которым вы встречались на Земле во время нашей общей работы и которого, надеюсь, вы помните, первый предложил вас в качестве следователя. И поставил условием, что я снова буду работать с вами.

Бейли невольно улыбнулся. Доктор Фастольф являлся гражданином Авроры, а Аврора была самым мощным из Внешних Миров. Очевидно, советы аврорианца имели здесь вес.

— Нельзя разбивать команду, которая хорошо сработалась, а? — сказал Бейли. Восторг, вызванный появлением Дэниела, начинал проходить, и тревога снова сжимала грудь.

— Не ручаюсь, что доктор Фастольф имел в виду именно это, партнер Элайдж. Судя по распоряжениям, я скорее заключил бы, что в его интересы входило назначить работать с вами того, кто знаком с вашим миром и, соответственно, с вашими небольшими странностями.

— Странностями? — нахмурился обиженный Бейли. Применительно к себе это слово ему не нравилось.

— Так, например, я сразу подумал о том, что нужно протянуть рукав. Мне хорошо известно ваше неприятие открытого пространства, поскольку вы росли в земном Городе.

Бейли резко сменил тему. То ли потому, что его назвали человеком со странностями и надо было отыграться, то ли потому, что жизнь научила его сразу распутывать все логические неувязки.

— На корабле обо мне заботился робот. Робот, — не без ехидства ввернул Бейли, — который и выглядит как робот. Вы его знаете?

— Я говорил с ним перед тем, как подняться на борт.

— Как его зовут? И как его можно вызвать?

— РХ-2475. На Солярии роботов называют только по серийным номерам. — Дэниел перевёл взор на контрольную панель у двери. — Вот кнопка его вызова.

Бейли взглянул туда же. Кнопка, на которую указал Дэниел, была обозначена «РХ», так что её функция не вызывала сомнений. Бейли нажал её, и минуты не прошло, как явился робот, который выглядел как положено роботу.

— Ты РХ-2475? — спросил Бейли.

— Да, господин.

— Ты недавно говорил мне, что за мной должен кто-то прийти. Это он? — Бейли показал на Дэниела.

Роботы встретились взглядами, и РХ-2475 сказал:

— По документам, да.

— Больше тебе ничего о нём не говорили? Тебе описали его внешность?

— Нет, господин. Только назвали имя.

— Кто назвал?

— Капитан корабля, господин.

— Он солярианин?

— Да, господин.

Бейли облизнул губы. Следующий вопрос будет решающим.

— Какое же имя тебе назвали?

— Дэниел Оливо, господин.

— Хорошо, бой! Можешь идти.

Робот изобразил поклон, повернулся кругом и ушёл.

Бейли задумчиво посмотрел на своего партнера.

— Вы мне сказали не всю правду, Дэниел.

— В каком смысле, партнер Элайдж?

— Разговаривая с вами, я кое-что вспомнил. РХ-2475 говорил мне, что за мной придёт человек. Я отчетливо это помню.

Дэниел спокойно выслушал его и ничего не ответил.

— Я подумал, что робот мог ошибиться, — продолжал Бейли. — Или должен был действительно прийти человек, а потом его заменили вами, а РХ-2475 о том не информировали. Но, как вы сами слышали, выяснилось, что это не так. Робот проверял у вас документы, ему назвали ваше имя. Только назвали не полностью, а, Дэниел?

— Да, моё имя роботу назвали не полностью, — согласился Дэниел.

— Вас ведьзовут не Дэниел Оливо, а Р.Дэниел Оливо, верно? То есть робот Дэниел Оливо.

— Совершенно верно, партнер Элайдж.

— Отсюда следует, что РХ-2475 не сообщили, что вы робот. Подразумевается, что вы человек. С вашей внешностью такой маскарад возможен.

— Не могу оспаривать ход ваших рассуждений.

— Тогда продолжим. — Бейли охватила свирепая радость. Он шёл по следу. Пусть это был не такой уж важный след, но сейчас Бейли делал то, что умел делать хорошо. Настолько хорошо, что его стоило тащить сюда через весь космос. — Итак, зачем нужно было обманывать несчастного робота? Ему всё равно, робот вы или человек. Он бы в любом случае подчинился приказу. Поэтому разумно будет предположить, что солярианский капитан, который информировал робота, и солярианские чиновники, которые информировали капитана, тоже не знали, что вы робот. Как я уже сказал, это разумное предположение, но, может быть, не единственное. Что скажете — прав я или нет?

— Полагаю, что вы правы.

— Ладно, значит, отгадал. Но в чём же тогда дело? Доктор Хэн Фастольф, рекомендуя вас солярианцам как моего партнера, умолчал о том, что вы робот. Разве это не опасно? Соляриане будут очень недовольны, если узнают правду. Зачем было это делать?

— Мне объяснили так, партнер Элайдж, — ответил андроид. — Сотрудничество с человеком из Внешнего Мира поднимет вас в глазах соляриан, а сотрудничество с роботом — унизит. Поскольку я знаю ваши обычаи и легко могу сработаться с вами, было признано разумным позволить солярианам считать меня человеком, причём прямого обмана, то есть заявления, что я человек, не было.

Бейли как-то не верилось в это. Такое внимание к чувствам землянина несвойственно космонитам, даже таким просвещенным, как Фастольф. Нет ли тут другого объяснения, подумал он и спросил:

— Кажется, Солярия славится во Внешних Мирах своими роботами?

— Я рад, что вас посвятили в основы солярианской экономики, — сказал Дэниел.

— Никто меня не посвящал. Я знаю, как пишется слово «Солярия», и тем мои познания о ней ограничиваются.

— Тогда я не понимаю, партнер Элайдж, что заставило вас задать этот вопрос, так как он исключительно точен. Вы попали в цель. В моей памяти записано, что во всех пятидесяти Внешних Мирах Солярия широко известна разнообразием и совершенством выпускаемых ею роботов. Она поставляет модели различных модификаций во все Внешние Миры.

Бейли кивнул с мрачным удовлетворением. Дэниелу, конечно, не понять его интуитивного умозаключения, исходящего из того, что человек слаб. А объяснять Бейли не собирался. Если Солярия — производитель роботов, известный на всю Галактику, у доктора Хэна Фастольфа и его сотрудников могли быть чисто личные и вполне людские мотивы продемонстрировать собственного робота экстра-класса. О том, чтобы щадить чувства землянина, никто и не думал.

Им просто лестно одурачить солярианских экспертов, подсунув вместо человека аврорианского робота.

Бейли почувствовал себя намного лучше. Странное дело: вся мощь его интеллекта была бессильна побороть панику, а уступка собственному тщеславию сделала это мгновенно.

Помогло и сознание того, что космониты тоже грешат тщеславием.

Иосафат, все мы люди, подумал он. Даже и космониты.

Вслух он произнёс почти весело:

— Долго ещё ждать машину? Я готов.

Рукав, протянутый по просьбе Дэниела, не очень подходил для своей нынешней задачи. Человек и андроид шли по гибкой кишке, которая раскачивалась и прогибалась под их весом. В космосе, как смутно догадывался Бейли, по ней было бы легко перелететь с корабля на корабль — достаточно один раз оттолкнуться.

На другом конце рукав сморщился, будто стиснутый рукой великана. Дэниел, у которого был фонарик, встал на четвереньки, и Бейли пришлось последовать его примеру. Таким манером они преодолели последние двадцать футов и наконец добрались до своего транспорта.

Дэниел закрыл дверь, плотно задвинул её. Что-то сильно щелкнуло — наверное, отсоединили рукав.

Бейли с любопытством осмотрел машину — ничего экзотического в ней не было. Два сиденья, одно за другим, каждое рассчитано на троих. С обоих концов каждого сиденья — дверцы. Глянцевитые прямоугольники — должно быть, окна, — чёрные и непрозрачные, разумеется, поляризованные. Бейли знал, как это делается.

Кабину освещали два круглых желтых светильника на потолке. Единственное, что бросилось в глаза Бейли, — репродуктор на панели перед первым сиденьем и отсутствие какого-либо управления.

— Водитель, наверно, сидит за перегородкой? — спросил он.

— Совершенно верно, партнер Элайдж. А команды подаются таким образом. — Он щелкнул рычажком, красный огонек рядом замигал, и Дэниел произнёс: — Можно отправляться. Мы готовы.

Машина слегка зашумела, их чуть-чуть прижало к спинке сиденья, но тут же шум и давление прекратились, и за ними ничего не последовало.

— Мы что, уже едем? — удивился Бейли.

— Да, эта машина движется не на колесах, а на диамагнитной силовой подушке. Чувствуется только торможение или ускорение.

— А повороты?

— Машина автоматически уравновешивает крен. То же происходит на подъёмах и спусках.

— Сложное, должно быть, управление, — сухо заметил Бейли.

— Полностью автоматизированное. Машину ведёт робот.

— Угу. — Бейли уже узнал всё, что хотел. — Нам долго ехать?

— Около часа. По воздуху было бы быстрее, но я позаботился о том, чтобы поместить вас в укрытие, а солярианский аэроплан нельзя изолировать настолько плотно, как эту машину, в которой мы едем.

Бейли такая заботливость привела в раздражение — он почувствовал себя ребёнком под опекой няньки. Почти так же раздражала его, как ни странно, речь Дэниела. Ему казалось, что эти безупречно правильные фразы быстро выдадут, кто тот такой.

Бейли обратил испытующий взгляд на Р.Дэниела Оливо. Робот, сидя неподвижно, смотрел прямо перед собой, и пристальное внимание Бейли его, как видно, не смущало.

Кожа Дэниела была сделана безукоризненно, каждый волосок на голове и на теле любовно и искусно посажен на место. Под кожей вполне натурально двигались мускулы. Усилий не пожалели, не упустили ничего — даже самую малость. Но Бейли знал по опыту, что на конечностях и грудной клетке Дэниела есть невидимые швы, по которым робота можно вскрыть и починить в случае надобности. Он знал, что под этой столь натуральной кожей находится металл и силикон, что в черепной коробке помещается позитронный мозг — мощный, но всё-таки позитронный, что «мысли» Дэниела — всего лишь короткие импульсы позитронов, бегущие по тщательно продуманным и собранным электронным схемам.

Но что может разоблачить его в глазах специалиста, не знающего заранее, кто он? Легкая неестественность речи? Полная невозмутимость, отсутствие эмоций? Самое его совершенство?

Однако время идёт. Бейли сказал:

— Давайте поговорим, Дэниел. Думаю, вы перед отправкой сюда получили кое-какую информацию о Солярии?

— Да, партнер Элайдж.

— Хорошо — а вот мне её дать не потрудились. Каковы размеры планеты?

— Диаметр 9500 миль. Это самая большая из трёх планет системы и единственная обитаемая. По климату и атмосфере напоминает Землю, процент плодородных земель выше, чем на Земле, а содержание полезных ископаемых — ниже, но разрабатываются они менее интенсивно. Солярия экономически самостоятельна и благодаря экспорту роботов обеспечивает себе высокий уровень жизни.

— Население?

— Двадцать тысяч, партнер Элайдж.

Бейли сделал прикидку и мягко сказал:

— Вы, наверно, хотели сказать — двадцать миллионов? — Обладая лишь приблизительными сведениями о Внешних Мирах, Бейли тем не менее знал, что, как ни мало они населены, количество их обитателей исчисляется всё-таки миллионами.

— Двадцать тысяч, партнер Элайдж, — повторил робот.

— Значит, планета заселена недавно?

— Отнюдь нет. Солярия объявила о своей независимости два столетия назад, а заселена была за век до этого. Численность населения намеренно поддерживается в пределах двадцати тысяч — подобную цифру сочли оптимальной сами соляриане.

— Какую же часть планеты они занимают?

— Всю плодородную зону.

— Сколько это будет в квадратных милях?

— Тридцать миллионов квадратных миль, включая пограничные районы.

— И это на двадцать тысяч человек?

— Здесь работает также около двухсот миллионов позитронных роботов, партнер Элайдж.

— Иосафат! Что же получается — десять тысяч роботов на человека?

— Самый высокий показатель во Внешних Мирах, партнер Элайдж. Второе место занимает Аврора, а там на человека приходится всего пятьдесят роботов.

— Зачем им столько роботов? Куда девать такое количество продовольствия?

— Производство продуктов питания — не самое главное в экономике Солярии. Важнее горные работы, а самое важное — производство энергии.

У Бейли голова закружилась при мысли о таком количестве роботов. Двести миллионов! И так мало людей. Должно быть, эти роботы прямо-таки кишат повсюду. Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что Солярия населена исключительно роботами — трудно было бы разглядеть тонкую человеческую прослойку.

Бейли вдруг потянуло увидеть всё своими глазами. Он вспомнил беседу с Миннимом и социологический прогноз, согласно которому Земле угрожает гибель. Всё это казалось далёким и нереальным, но помнилось. Собственные заботы и переживания после отлёта с Земли заслонили невероятные истины, о которых столь хладнокровно, выговаривая каждый звук, вещал Минним, но не стерли их из памяти.

Бейли всегда старался добросовестно нести службу, и даже страх перед открытым пространством не мог помешать ему исполнять свои обязанности. Сведения, полученные от космонитов — в данном случае от космонитского робота, — имелись и у земных социологов. Необходимы личные наблюдения — и его долг, хоть и неприятный, заняться ими. Бейли посмотрел вверх.

— Эта штука убирается, Дэниел?

— Простите, партнер Элайдж, я не совсем понял вас.

— Верх машины съёмный? Можно убрать его так, чтобы мы оказались… под открытым небом? (Он чуть не сказал по привычке «под куполом».)

— Да, можно.

— Тогда сделайте это, Дэниел. Я хочу посмотреть.

— Простите, но я не могу этого допустить, — серьёзно ответил робот.

— Послушайте, Р.Дэниел! — изумленно воскликнул Бейли, подчеркнув это «Р». — Скажу иначе. Я приказываю вам опустить верх.

Ведь он же робот, хоть и человекоподобный. Он обязан подчиняться приказам.

Но Дэниел, не двинувшись с места, сказал:

— Я вынужден сослаться на то, что моя первая обязанность — не причинять вреда вам. Из моих инструкций и личного опыта следует, что находиться в открытом пространстве для вас вредно. Поэтому я не могу исполнить ваше приказание.

Бейли почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, и в то же время понял, что сердиться бесполезно. Да, Дэниел робот, а Бейли хорошо знал Первый Закон роботехники. Тот гласил: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред».

Мозг позитронного робота, из какого бы мира робот ни происходил, целиком подчиняется этой основополагающей формуле. Робот, разумеется, обязан выполнять приказы, но лишь при одном первостепенном условии. Подчинение приказам — только Второй Закон Роботехники. Он гласит:

«Робот должен повиноваться командам человека, если эти команды не противоречат Первому Закону».

Бейли заставил себя говорить спокойно и рассудительно:

— Мне кажется, я мог бы немного выдержать, Дэниел.

— Мне так не кажется, партнер Элайдж.

— Позвольте мне судить самому, Дэниел.

— Если это приказ, партнер Элайдж, я не могу ему подчиниться.

Бейли снова откинулся на спинку мягкого сиденья. О том, чтобы применить силу, и речи быть не могло. Дэниел раз в сто сильнее человека из плоти и крови и вполне способен остановить Бейли, не причинив ему ни малейшего вреда.

Бейли был вооружен и мог бы наставить на Дэниела бластер, но, достигнув минутного превосходства, потерпел бы потом полный провал. Роботу угрожать бесполезно. Закон самосохранения — лишь Третий Закон Роботехники, и он гласит: «Робот должен заботиться о своей безопасности постольку, поскольку это не противоречит Первому и Второму Законам».

Дэниел не сможет нарушить Первый Закон даже под угрозой гибели, а Бейли совсем не хотелось уничтожать напарника.

А из машины выглянуть всё-таки подмывало. Им словно овладела навязчивая идея. Нельзя допустить, чтобы между ним и Дэниелом утвердились отношения ребёнка и няни.

На миг Бейли задумался — не приставить ли бластер к собственному виску. Открой верх, или я убью себя. Противопоставить Первому Закону более грозную опасность.

Но он знал, что не сделает этого — уж слишком подло. Противно было даже представить себе такую картину.

— Пожалуйста, спросите у водителя, сколько миль нам ещё осталось ехать, — устало сказал он.

— Пожалуйста, партнер Элайдж.

Дэниел наклонился и щелкнул рычажком. В это время Бейли тоже наклонился и крикнул:

— Водитель! Опусти верх машины!

Человеческая рука вернула рычажок в прежнее положение и осталась на нём. Бейли, часто дыша, взглянул в глаза Дэниелу.

Тот застыл на миг, словно его электронные извилины не могли сразу оценить новую ситуацию. Впрочем, столбняк миновал, и робот протянул руку к рычажку. Бейли предвидел это. Сейчас Дэниел уберёт его руку (осторожно, не причиняя вреда), включит динамик и отменит приказ.

— Вы не сможете убрать мою руку, не повредив её, — сказал Бейли. — Предупреждаю вас. Вы рискуете сломать мне палец.

Он говорил неправду, и сам это знал. Но Дэниел не стал ничего предпринимать. Вред против вреда. Позитронному мозгу нужно было взвесить оба варианта и перевести их в электрические импульсы, что означало дополнительную задержку.

— Опоздали, — сказал Бейли. Он выиграл. Верх машины скользнул вниз, и салон залил резкий белый свет солярианского солнца.

В первом приступе ужаса Бейли хотел закрыть глаза, но пересилил себя. На него хлынул невероятно огромный, голубовато-зеленый простор. Бейли чувствовал, как лицо обдувает неуправляемый воздух, но ничего не мог толком рассмотреть. Что-то промелькнуло мимо — то ли робот, то ли животное, то ли неодушевленный предмет, подхваченный потоком воздуха. Бейли не заметил — они ехали слишком быстро.

Синева, зелень, воздух, шум, движение — а надо всем яростный, безжалостный, устрашающий лик белого светила.

Бейли откинул голову и уставился прямо на солярианское солнце. Глазами, которые сейчас не защищало рассеивающее стекло верхнего яруса Города, он смотрел на обнаженное солнце.

В тот же миг он почувствовал у себя на плечах руки Дэниела. В смятении Бейли лихорадочно твердил себе: надо смотреть! Надо увидеть всё, что можно. А Дэниел, похоже, собирался ему помешать.

Но не посмеет же робот остановить человека силой! Эта мысль преобладала над прочими. Дэниел не может помешать ему — и всё же руки Дэниела тянут вниз.

Бейли попытался вырваться из стальных объятий и потерял сознание.

Глава 3

ИМЯ ПРОИЗНОСИТСЯ

Когда он пришёл в себя, он снова был в укрытии, в безопасности. Перед глазами плясало лицо Дэниела, всё в чёрных мушках — а когда Бейли моргал, они становились красными.

— Что случилось? — сказал Бейли.

— Я сожалею, — сказал Дэниел, — что вы пострадали, несмотря на моё присутствие. Прямые лучи солнца вредны для человеческого зрения, но я надеюсь, что короткое облучение, которому вы подверглись, не причинило вам большого вреда и ваше недомогание вскоре пройдёт. Когда верх открылся, я был вынужден вернуть вас на место, и вы потеряли сознание.

Бейли скорчил гримасу. Оставалось неясным — то ли он лишился чувств от волнения (или страха), то ли его оглушили. Пощупав челюсть и лоб, Бейли убедился, что боли нет, но воздержался от прямого вопроса — ему как-то не очень хотелось знать правду.

— Это было не так уж и страшно, — сказал он.

— По вашей реакции, партнер Элайдж, я склонен был думать, что вы испытали неприятные ощущения.

— Вовсе нет, — заупрямился Бейли. Мушки перед глазами пропадали, и глаза уже не так слезились. — Жаль только, что так мало удалось рассмотреть. Мы слишком быстро едем. Проехали мы робота или мне показалось?

— Мы проехали нескольких роботов. Мы едем по землям Кинбальда, занятым под фруктовые сады.

— Придётся попробовать ещё раз.

— Пока я рядом, у вас ничего не получится. Кстати, я выполнил ваше распоряжение.

— Распоряжение?

— Если вы помните, партнер Элайдж, перед тем, как приказать водителю опустить верх, вы велели мне узнать у него, сколько миль нам осталось ехать. Десять миль, и мы будем на месте минут через шесть.

Бейли хотел было спросить Дэниела, не сердится ли тот, что партнер перехитрил его — вот бы посмотреть, как это совершенное лицо лишится своего совершенства, — но удержался. Дэниел, конечно, ответит просто «нет», без гнева и раздражения. Останется таким же спокойным и серьёзным, как всегда — его безмятежность ничем не проймешь.

— Всё равно мне придётся привыкать, Дэниел, — сами знаете.

— К чему относятся ваши слова? — спросил робот.

— Иосафат! Да всё к нему же, к свежему воздуху. Из него ведь состоит вся планета.

— Вам не придётся выходить на открытый воздух, — сказал Дэниел и, как будто этим было всё сказано, продолжал: — Машина замедляет ход, партнер Элайдж. Полагаю, мы прибыли. Теперь нужно будет подождать, пока протянут рукав к помещению, которое будет служить нам штаб-квартирой.

— Не нужно рукава, Дэниел. Если мне придётся работать снаружи, незачем откладывать обучение.

— Вам не придётся работать снаружи, партнер Элайдж. — Робот хотел продолжить, но Бейли отмахнулся. Он сейчас был не в настроении выслушивать утешения Дэниела и заверения, что всё будет хорошо и о нём позаботятся.

Чего ему недоставало, так это искренней убежденности в том, что он сможет сам позаботиться о себе и выполнить свою задачу. Вид и ощущение открытого пространства трудно было вынести.

Может случиться и так, что, когда придёт время, Бейли не хватит смелости. Ему это будет стоить самоуважения, а Земле — шанса на выживание. И всё из-за какого-то пустого пространства.

Бейли стиснул зубы. Снова выйти на воздух, на солнце, в пустоту!

Элайдж Бейли чувствовал себя жителем какого-нибудь небольшого Города, вроде Хельсинки, который приехал в Нью-Йорк и с трепетом считает его горизонты. Со слов Дэниела он успел составить впечатление об ожидавшем его «помещении», однако действительность опрокинула все предположения. Он шёл по бесконечным комнатам. Панорамные окна были старательно зашторены, так что внутрь не проникал ни единый отблеск тревожного дневного света. Скрытые светильники бесшумно загорались, когда Бейли с Дэниелом входили в комнату, и так же тихо гасли, когда они выходили.

— До чего много комнат, — удивился Бейли, — до чего много. Прямо как маленький городок, Дэниел.

— Да, может показаться и так, партнер Элайдж, — хладнокровно отвечал робот.

На взгляд землянина, это было странно. Зачем селить его по соседству со столькими космонитами? Он спросил:

— А сколько ещё человек будет здесь жить?

— Здесь, конечно, буду жить я — и некоторое количество роботов.

Следовало бы сказать — других роботов, подумал Бейли. Лишний раз подтвердилось, что Дэниел намерен изображать человека — даже когда нет другой публики, кроме Бейли, который слишком хорошо знает правду. Но ему надо было выяснить другое:

— Роботов? А человек сколько?

— Ни одного, партнер Элайдж.

Они только что вошли в комнату, где от пола до потолка тянулись полки с книгофильмами. В трёх углах комнаты стояли проекторы с большими вертикальными 24-дюймовыми экранами, в четвертом углу висел киноэкран. Бейли раздражительно спросил:

— Неужели всех выгнали, чтобы я в одиночестве слонялся по этому мавзолею?

— Помещение предназначено для вас одного. Подобные жилища приняты на Солярии повсеместно.

— Тут все так живут?

— Все.

— А зачем им столько комнат?

— Здесь принято посвящать каждую комнату определённой цели. Вот это — библиотека. Имеются также музыкальная комната, гимнастический зал, кухня, кондитерская, столовая, мастерская, различные помещения для ремонта и испытания роботов, две спальни…

— Стоп! Откуда вы это знаете?

— Это входит в массив информации, полученной мною на Авроре.

— Иосафат! Кто же следит за порядком? — Бейли сделал широкий жест рукой.

— Группа домашних роботов. Они приставлены к вам и позаботятся о том, чтобы вам было удобно.

— Но мне не нужно столько, — сказал Бейли. Ему захотелось сесть и больше не двигаться с места. Довольно с него этих комнат.

— Мы можем ограничиться одной комнатой, если пожелаете. Такая возможность предусматривалась заранее. Однако, принимая во внимание солярианские обычаи, сочли разумным всё же построить этот дом.

— Построить?! — вытаращил глаза Бейли. — Вы хотите сказать, его построили ради меня одного? Вот это всё? Специально?

— Полностью роботизированная экономика…

— Знаю, знаю. А что сделают с домом, когда я уеду?

— Скорее всего снесут.

Бейли сжал губы. Снесут! Ну конечно. Сначала строят громадное здание для одного-единственного землянина, а потом уничтожают всё, к чему он прикасался. Стерилизуют почву, на которой стоял дом! Дезинфицируют воздух, которым дышал землянин! При всём могуществе космонитов и у них есть свои смешные слабости.

То ли Дэниел прочел мысли партнера, то ли правильно истолковал выражение его лица, но он сказал:

— Вам может показаться, партнер Элайдж, что дом будет снесен из-за боязни инфекции. Если так, советую вам воздержаться от отрицательных эмоций по этому поводу. Страх космонитов перед заболеваниями не доходит до такой степени. Постройка дома просто не представляет для них никакой трудности. Не принимаются во внимание и затраты по его сносу. По закону, партнер Элайдж, этот дом просто невозможно сохранить. Он находится в поместье Хенниса Грюера, а в каждом поместье закон допускает только одно жилище, принадлежащее его владельцу.

Этот дом выстроен по особому распоряжению, для особого случая. Он предназначен для нашего проживания в течение определённого времени, пока мы не завершим свою миссию.

— А кто такой Хеннис Грюер?

— Глава солярианской Службы Безопасности. Мы скоро увидимся с ним.

— Скоро? Иосафат, Дэниел. Когда же я узнаю хоть что-нибудь? Я работаю в вакууме, и мне это не нравится. С тем же успехом я мог бы вернуться на Землю. С тем же успехом… — Бейли почувствовал, что впадает в истерику, и вовремя остановился.

Дэниел и бровью не повёл — просто ждал, когда будет можно вставить слово.

— Сожалею, что вас это так раздражает. Мои знания о Солярии действительно обширнее ваших, но сведения относительно убийства столь же ограничены, как и у вас. Именно агент Грюер должен сообщить всё, что нам следует знать. Таково указание солярианского правительства.

— Тогда отправимся к Грюеру. Далеко ехать? — Бейли содрогнулся от мысли о новой поездке и почувствовал знакомую тяжесть в груди.

— Ехать никуда не придётся, партнер Элайдж. Агент Грюер будет нас ждать в переговорной комнате.

— И для переговоров есть комната? — пробурчал себе под нос Бейли. Вслух он спросил: — Он уже ждет нас?

— Должно быть, да.

— Тогда пойдёмте, Дэниел!

Хеннис Грюер был лыс — абсолютно лыс. На его гладком черепе отсутствовал хотя бы даже намек на волосы.

Бейли сглотнул и попытался, из вежливости, не пялить глаза на голый череп, но у него не получалось. На Земле существовало определённое мнение о космонитах, внедренное самими же космонитами. Космониты — бесспорные властители Галактики; космонит должен быть высоким, с бронзовой кожей и такими же волосами, красивым, сильным, спокойным и аристократичным.

Короче, таким, как Р.Дэниел Оливо, но притом человеком.

Космониты, которых присылали на Землю, так и выглядели — возможно, их отбирали специально.

Но вот перед ним космонит, который вполне мог бы сойти за землянина. Он лыс, и нос у него неправильной формы. Не так чтобы очень, но на лице космонита приметна даже легкая асимметрия.

— Добрый день, сэр, — сказал Бейли. — Извините, если заставили ждать. — Вежливость никогда не повредит — ему ведь работать с этими людьми.

У Бейли мелькнула было мысль пересечь комнату, до смешного громадную, и подать Грюеру руку, но он тут же раздумал. Космониту, конечно, не понравится такое приветствие: пожимать руку, на которой полно земных бактерий!

Грюер сидел настолько далеко от Бейли, насколько было возможно, сунув руки в длинные рукава — пожалуй, и с фильтрами в носу, хотя Бейли их не было видно. Инспектору показалось, что Грюер неодобрительно косится на Дэниела, как бы думая: что за странный космонит, стоит так близко к землянину.

Стало быть, Грюер тоже не знает правды. Но тут Бейли заметил, что Дэниел стоит на некотором расстоянии от него — дальше, чем обычно.

Ну конечно! Излишняя близость насторожила бы Грюера. Дэниел должен вести себя, как человек.

Грюер заговорил приветливо и дружелюбно, но не переставая коситься на Дэниела: то отведёт глаза, то снова взглянет.

— Нет-нет, вы подошли как раз вовремя. Добро пожаловать на Солярию, господа. Вы хорошо устроились?

— Да, сэр, вполне, — ответил Бейли. Может быть, этикет требовал, чтобы ответил Дэниел, как «космонит»? Но Бейли тут же с негодованием отверг эту мысль. Иосафат! Следствие поручено ему, а Дэниел — всего лишь помощник. Бейли в данном случае не стал бы играть вторую скрипку и при настоящем космоните, а уж о роботе нечего и говорить — даже если робот такой, как Дэниел.

Но Дэниел и не пытался опередить Бейли, а Грюер не выказал удивления или неодобрения — он просто переключил всё внимание на Бейли и сказал:

— Вам ничего не говорили, инспектор Бейли, относительно убийства, для расследования которого потребовалась ваша помощь. И вы, должно быть, в недоумении. — Он встряхнул рукавами, откинув их назад, и сложил руки на коленях. — Пожалуйста, присядьте, господа.

Они сели, и Бейли сказал:

— Да, мы испытываем недоумение. — Он отметил, что Грюер без перчаток.

— Это входило в наши намерения, инспектор, — продолжал Грюер. — Было желательно, чтобы вы прибыли сюда со свежей головой, не делая предвзятых выводов. Вам тотчас же предоставят отчет о преступлении и о мерах, которые мы сумели предпринять. Боюсь, инспектор, что вы, с вашим опытом, сочтете наши действия до смешного непрофессиональными. У нас на Солярии нет полиции.

— Совсем никакой? — спросил Бейли.

Грюер улыбнулся и пожал плечами.

— Видите ли, у нас и преступности нет. Население очень маленькое и разбросано по всей планете. Нет почвы для преступности — нет и полиции.

— Понятно. Однако преступление всё-таки произошло.

— Верно — но это первое тяжкое преступление за последние два века.

— И, к несчастью, именно убийство.

— Да, к несчастью. К тому же убит такой человек, потерять которого было крайне нежелательно. Это исключительно тяжелая утрата для всех нас. В высшей степени зверское убийство.

— Относительно личности убийцы, вероятно, нет никаких предположений? (Иначе зачем было выписывать детектива с Земли?)

Грюер явно чувствовал себя неловко. Он снова покосился на Дэниела, который сидел неподвижно и впитывал информацию, как и полагается мыслящей машине. Бейли знал, что Дэниел может в любое время воспроизвести всё, что услышит, с любого места, от начала до конца. Записывающее устройство в человеческом облике.

Знал ли о том Грюер? Решительно, он смотрел на Дэниела как-то странно.

— Нет, я бы не сказал, что убийца неизвестен, — ответил солярианин. — В сущности, только один человек имел возможность совершить убийство.

— Вы уверены? Или хотите сказать, что этот человек подозревается в убийстве? — Бейли не доверял голословным утверждениям и неодобрительно относился к кабинетной дедукции, которая сразу приходит к неопровержимому выводу, вместо того чтобы подобрать несколько вариантов.

Но Грюер покачал своей лысой головой:

— Нет. Возможность была только у него. Остальные исключаются. Полностью исключаются.

— Полностью?

— Уверяю вас.

— Тогда в чём же проблема?

— Проблема существует. Тот человек тоже не мог совершить преступления.

— Значит, его никто не совершал, — спокойно заметил Бейли.

— И всё же оно совершилось. Рикэн Дельмар убит.

Уже кое-что, подумал Бейли. Иосафат, наконец-то! У меня есть имя убитого.

Он достал свой блокнот и старательно записал это имя — отчасти из ехидного желания подчеркнуть, что наконец получил хоть какой-то факт, отчасти, чтобы не так бросалось в глаза присутствие рядом записывающей машины, которой нет нужды делать заметки.

— Как оно пишется? — спросил он.

Грюер продиктовал ему по буквам.

— Его профессия, сэр?

— Фетолог.

Бейли записал, решив пока не вдаваться в подробности, и спросил:

— Кто бы мог подробно рассказать мне, как произошло убийство? Желательно, чтобы это был очевидец.

Грюер сумрачно усмехнулся и снова мельком взглянул на Дэниела.

— Обратитесь к вдове убитого, инспектор.

— Вдова?

— Да. Её зовут Глэдия. — Грюер произнёс имя по слогам, сделав ударение на втором.

— У них есть дети? — Не получив ответа, Бейли поднял глаза со своего блокнота. — Дети, сэр?

Грюер брезгливо поджал губы, точно попробовал на вкус что- то мерзкое и его затошнило. Потом процедил:

— Вряд ли я смогу вам ответить.

— То есть как?

Грюер поспешно продолжил:

— Во всяком случае, дело вполне терпит до завтра. Я знаю, что вы проделали трудный путь, господин Бейли, вы устали и, должно быть, проголодались.

Бейли хотел было возразить, но обнаружил, что мысль о еде ему необычайно мила.

— Не хотите ли отобедать с нами? — предложил он Грюеру, не думая, что космонит согласится. А всё-таки Грюер в последний раз обратился к нему «господин Бейли», а не «инспектор». Уже кое-что.

Грюер, как и следовало ожидать, ответил:

— К сожалению, у меня деловое свидание, и я вынужден вас покинуть.

Бейли встал. Вежливость требовала проводить Грюера до дверей. Но, во-первых, Элайдж вовсе не горел желанием приближаться к входной двери и к тому, что за ней, а во-вторых, не знал, где эта самая дверь. Грюер улыбнулся и кивнул ему.

— Мы скоро увидимся. Ваши роботы знают комбинацию, по которой можно связаться со мной.

И пропал.

Бейли вскрикнул. Грюер исчез без следа вместе со стулом, на котором сидел. Стена позади и пол под его ногами мгновенно приняли другой вид.

— Его здесь и не было, — спокойно сказал Дэниел. — Трёхмерное изображение. Я думал, вы знаете — на Земле они ведь тоже существуют.

— Не такие, — пробормотал Бейли.

Трёхмерное изображение на Земле заключено в куб силового поля, которое мерцает на окружающем фоне, да и само изображение слегка переливается. На Земле его не спутаешь с реальностью. Но здесь…

Неудивительно, что Грюер был без перчаток. Носовые фильтры ему в таком случае тоже ни к чему.

— Не хотите ли поесть, партнер Элайдж? — спросил Дэниел.

За обедом Бейли ждало испытание. Появились роботы. Один накрывал на стол, другой подавал.

— Сколько их тут, Дэниел? — спросил Бейли.

— Около пятидесяти, партнер Элайдж.

— Им обязательно оставаться здесь, пока мы едим? — Один из роботов пристроился в углу, обратив к Бейли свою блестящую красноглазую физиономию.

— Один обычно остаётся на случай, если понадобятся его услуги. Если вам не нравится, достаточно приказать — и он уйдёт.

— Да пусть его стоит! — пожал плечами Бейли.

В нормальных условиях он счел бы обед превосходным, но сейчас ел машинально. Он рассеянно отметил, что Дэниел тоже ест, поглощая пищу невозмутимо, но старательно. Потом ему, конечно, придётся опорожнить фтористоуглеродный пакет, куда попадает «съеденная» пища, но Дэниел честно играл свою роль.

— Сейчас уже ночь? — спросил Бейли.

— Да, — ответил Дэниел.

Бейли мрачно смотрел на свою кровать. Она была слишком просторной, равно как и спальня. Одеял, в которые можно зарыться, не было — одни простыни. Как-то неуютно.

Неуютно и неудобно! Бейли только что скрепя сердце принял душ в кабинке по соседству со спальней. Это, конечно, верх роскоши, но всё же негигиенично.

— Как выключается свет? — буркнул он. Изголовье кровати мягко светилось. Должно быть, для просмотра книг перед сном, но у Бейли сейчас не было настроения.

— Он погаснет, как только вы расположитесь ко сну.

— Опять роботы?

— Это их работа.

— Иосафат! Эти соляриане хоть что-нибудь делают сами? Как только робот не пришёл потереть мне спину, пока я мылся!

Дэниел сказал без тени юмора:

— Он пришёл бы, если бы вы позвали. Что до соляриан, то они поступают, как им удобно. Ни один робот не станет делать то, что ему не приказано, если только это не требуется для блага человека.

— Что ж, спокойной ночи, Дэниел.

— Я буду в другой спальне, партнер Элайдж. Если вам что-нибудь понадобится, то в любое время ночи…

— Знаю. Роботы придут.

— На тумбочке есть кнопка вызова. Нажмите её — и я приду тоже.

Бейли никак не мог заснуть. Он всё представлял себе свой новый дом, который едва держится на внешней оболочке планеты, а рядом затаилось гнусное чудище — пустота.

Его земное жилье — уютная, удобная, тесная квартирка — находилась в скоплении других жилищ. От поверхности Земли его отделяли десятки горизонтов и тысячи людей.

Но ведь даже и на Земле, внушал себе Бейли, люди живут на самом верхнем горизонте, за которым уже воздух. Да! И потому эти квартиры дешевле всех остальных.

Потом он стал думать о Джесси, которая была за тысячу световых лет от него. Бейли страшно хотелось вылезти сейчас из постели, одеться и пойти к ней. Его мысли путались. Вот был бы туннель, хороший, надежный туннель из крепкого камня и стали, отсюда и до Земли, тогда он шёл бы и шёл по нему…

Шёл бы и шёл, и пришёл обратно на Землю, к Джесси, где так уютно и безопасно…

Безопасно.

Бейли открыл глаза. Дрожа всем телом, он приподнялся на локте, не совсем соображая, что делает.

Безопасность! Хеннис Грюер возглавляет солярианскую Службу Безопасности. Так сказал Дэниел. Что значит «безопасности»? Если то же, что на Земле, а скорее всего так и есть, то этот Грюер отвечает за охрану Солярии от вторжений извне и переворотов изнутри.

Почему он занимается убийством? Только потому, что на Солярии нет полиции и Служба Безопасности в принципе лучше всех должна разбираться в подобных делах?

Грюер, похоже, чувствовал себя свободно с Бейли, но то и дело посматривал на Дэниела. Не потому ли, что питал насчёт того определённые подозрения? Если Бейли было приказано смотреть в оба, то и Дэниел вполне мог получить такое же задание.

Со стороны Грюера было бы естественно заподозрить их в шпионаже. Это его работа — подозревать шпионов везде, где только можно. Но Бейли он не слишком опасался — Бейли землянин, представитель самого отсталого мира в Галактике.

Другое дело Дэниел, гражданин Авроры — старейшего, самого крупного и развитого из Внешних Миров.

А ведь Грюер не перемолвился с Дэниелом ни словечком, вспомнил Бейли.

Снова всё тот же вопрос: почему Дэниел так старательно притворяется человеком? Первоначальное объяснение этого тщеславной гордостью создателей Дэниела теперь казалось Бейли легковесным. Становилось очевидным, что для такого маскарада были причины посерьёзнее.

Человек может пользоваться дипломатическим иммунитетом, рассчитывать на определённую учтивость в обращении. Робот не может. Но почему же тогда Аврора не послала сюда настоящего человека, а предпочла сделать отчаянную ставку на подделку? Ответ напрашивался сам собой. Настоящий аврорианец, настоящий космонит никогда не пошёл бы на такое тесное и долгое сотрудничество с землянином.

А если всё верно, почему Солярия придаёт этому убийству такое значение, что допустила к себе и землянина, и аврорианца?

Бейли понял, что попал в капкан.

Его держит в капкане доверенное ему дело. Держит опасность, угрожающая Земле. Окружающая среда, которую он с трудом переносит, ответственность, которой он не может пренебречь. И в довершение всего он попал в гущу какого-то космонитского конфликта, сути которого не понимает.

Глава 4

ЖЕНЩИНА ПОЯВЛЯЕТСЯ

Наконец Бейли уснул. Он не помнил, когда это произошло — просто мысли вдруг смешались, а в следующий момент изголовье его кровати уже светилось, и потолок заливал прохладный, подобный дневному, свет. Бейли посмотрел на часы. Прошло несколько часов, и роботы, которые занимались домом, решили, что хозяину пора вставать.

Интересно, проснулся ли Дэниел, подумал Бейли — и упрекнул себя в отсутствии логики. Дэниел ведь не спит. Разве что для полного сходства с человеком имитирует и сон тоже. Переодевается ли он на ночь?

И тут, как по заказу, появился Дэниел.

— Доброе утро, партнер Элайдж. — Он был полностью одет и выглядел вполне отдохнувшим. — Хорошо спали?

— Да, — сухо ответил Бейли, — а вы? — Он встал с постели и отправился в ванную побриться и проделать прочие утренние процедуры. — Если робот придёт меня брить, — крикнул он Дэниелу, — отошлите его. Они мне действуют на нервы. Даже когда я их не вижу.

Бреясь, он смотрел на себя в зеркало и немного удивлялся тому, что выглядит так же, как на Земле. Вот если бы в зеркале был другой землянин, с которым можно посоветоваться, а не просто его собственное отражение, Бейли передал бы ему то, что удалось узнать, хотя новостей негусто…

— Маловато! Надо узнать побольше, — сказал он зеркалу, надел чистое белье (роботы обо всём позаботились, чтоб им пусто было), вышел, вытирая лицо, и натянул брюки.

— Дэниел, вы можете ответить мне на пару вопросов?

— Как вам известно, партнер Элайдж, я всегда отвечаю на все вопросы по мере своих знаний.

Или по букве инструкции, подумал Бейли и спросил:

— Почему на Солярии всего двадцать тысяч населения?

— Такую цифру, — сказал Дэниел, — получили путем вычислений.

— Да, но вы уходите от ответа. Планета способна вместить миллионы — почему же только двадцать тысяч? Вы сказали, что соляриане считают эту цифру оптимальной. Почему?

— Таков их образ жизни.

— Вы хотите сказать, что они контролируют рождаемость?

— Да.

— И оставляют планету пустовать? — Бейли сам не знал, почему прицепился именно к населению, но это был один из немногих известных ему фактов — больше особенно не о чём было спрашивать.

— Планета не пустует, — ответил Дэниел. — Она поделена на поместья, и каждым управляет один человек.

— Каждый живёт в своем поместье? Двадцать тысяч поместий, и в каждом по солярианину?

— Нет, поместий меньше. В них живут также и жены владельцев.

— А городов нет? — Бейли похолодел.

— Ни одного, партнер Элайдж. Они живут совершенно раздельно и никогда не встречаются друг с другом — только в самых чрезвычайных обстоятельствах.

— Они что, отшельники?

— И да и нет.

— Что это значит?

— Агент Грюер посетил вас вчера, пользуясь видеосвязью. Соляриане наносят друг другу визиты именно так и не иначе.

— Это и к нам относится? От нас тоже ожидают подобного поведения?

— Так здесь принято.

— Как же я буду вести следствие? Если я захочу кого-нибудь повидать…

— Вы можете связаться с любым человеком на планете, не выходя из дома, партнер Элайдж. С этим не будет никаких проблем. Не придётся беспокоить себя и покидать помещение. Потому я и говорил по прибытии сюда, что вам нет необходимости привыкать к открытому пространству. И это к лучшему. Иной порядок вещей был бы для вас крайне неудобен.

— Я сам буду судить, что мне удобно, а что нет, — сказал Бейли. — Сегодня первым делом, Дэниел, я свяжусь с Глэдией, вдовой убитого. И если видеоконтакта будет недостаточно, поеду к ней лично. Мне решать.

— Посмотрим, что окажется наиболее приемлемым и осуществимым, — уклончиво сказал Дэниел. — Пойду распоряжусь насчёт завтрака.

Глядя в широкую спину робота, Бейли про себя посмеялся. Дэниел Оливо разыгрывает командира. Но если ему велено не давать Бейли узнать больше, чем абсолютно необходимо, то у Бейли тоже есть свой козырь.

Его партнер — всего лишь Р.Дэниел Оливо. Всё, что нужно, — это сказать Грюеру или кому-нибудь ещё, что Дэниел робот, а не человек.

А с другой стороны, легенда Дэниела тоже может пригодиться. Козырь необязательно предъявлять сразу. Иногда он ценнее, когда в рукаве. Поживем — увидим, подумал Бейли и пошёл вслед за Дэниелом в столовую.

— Как здесь вызывают на видеосвязь? — спросил инспектор.

— Сейчас устроим, партнер Элайдж, — ответил Дэниел и нажал одну из клавиш вызова.

Тут же вошёл робот.

И откуда они берутся, подумал Бейли. Когда бродишь по этому безлюдному лабиринту, называемому домом, ни одного робота не видно. Что они, прячутся, когда приближаются люди? Подают друг другу сигнал и убираются с дороги?

А по вызову являются без промедления.

Бейли присмотрелся к вошедшему роботу. Он был гладкий, но не блестящий, а матовый, серого цвета, и только на правом плече выделялось цветовое пятно — маркировка в виде шахматной доски. Белые и желтые клетки (точнее, золотые и серебряные, так блестел металл) располагались то ли в определённом, то ли в произвольном порядке.

— Проводи нас в переговорную, — сказал ему Дэниел.

Робот молча поклонился и хотел идти.

— Погоди, бой, — сказал Бейли. — Как тебя зовут? Робот повернулся к Бейли лицом и чётко произнёс:

— У меня нет имени, господин. Мой серийный номер, — робот указал металлическим пальцем себе на плечо, — АСХ-2745.

Дэниел и Бейли последовали за ним в большую комнату, которую Бейли узнал — вчера здесь сидел на стуле Грюер. Там их ждал другой робот — с бесконечным терпением машины, не знающей, что такое скука. Первый робот поклонился и ушёл.

Пока оноткланивался, Бейли сравнивал наплечные знаки обоих роботов. Золотые и серебряные квадратики на них располагались по-разному. Шесть на шесть квадратов, составляющих шахматную доску, дают 2³⁶ различных комбинаций, то есть 70 миллиардов. Более чем достаточно.

— Видно, на всё есть свой робот, — сказал Бейли. — Один провожает сюда, другой отвечает за связь.

— У солярианских роботов очень узкая специализация, партнер Элайдж.

— Понятно почему, раз их так много. — Второй робот, если не считать наплечного знака и каких-то позитронных различий в пористом платино-иридиевом мозгу, был близнецом первого. Бейли спросил его:

— Твой серийный номер?

— АСС-1129, господин.

— Я буду звать тебя просто бой. Я хочу поговорить с госпожой Глэдией Дельмар, вдовой Рикэна Дельмара. Дэниел, как узнать её адрес, чтобы легче было найти?

— Не думаю, что нужна ещё какая-то информация, — мягко ответил Дэниел. — Если позволите, я спрошу робота…

— Лучше я сам. Итак, бой, ты знаешь, как вызвать эту даму?

— Да, господин. У меня есть номера всех господ. — Робот не вкладывал гордости в свой ответ — он просто констатировал факт, как если бы сказал: «Я сделан из металла, господин».

— Неудивительно, партнер Элайдж, — вставил Дэниел. — В память следует заложить всего около десяти тысяч номеров, а это немного.

Бейли кивнул.

— А другой Глэдии Дельмар, случайно, нет? Как бы не ошибиться.

— Господин? — недоуменно переспросил робот.

— Я думаю, робот не понял вашего вопроса, — сказал Дэниел. — Мне кажется, на Солярии не встречаются одинаковые имена. Они регистрируются при рождении, и человеку не дают имени, которое в данное время занято другим.

— Что ж — век живи, век учись, — сказал Бейли. — Тогда, бой, скажи мне, что надо делать — дай номер, или как там это называется, и можешь идти.

После заметной паузы робот спросил:

— Господин сам желает произвести вызов?

— Ну да.

Дэниел легонько тронул Бейли за рукав.

— Одну минуту, партнер Элайдж.

— Ну что ещё?

— Мне кажется, роботу будет проще. Это его специализация.

— Уж конечно, у него это получится лучше, чем у меня, — буркнул Бейли. — Я могу и напутать. И всё же, — Бейли твёрдо посмотрел на непроницаемого Дэниела, — я предпочитаю сделать вызов сам. Я здесь приказываю или нет?

— Приказываете вы, партнер Элайдж, и ваши приказы будут выполняться, если позволит Первый Закон. И всё же, с вашего разрешения, я хотел бы поделиться с вами тем, что мне известно о солярианских роботах. Роботы здесь специализированы более узко, чем в других мирах. И хотя физически солярианский робот способен на многое, умственно он пригоден для работ того или иного типа. Работа за пределами его специальности требует повышения потенциала, то есть прямой ссылки на один из Трёх Законов. И наоборот — невыполнение работы по своей специальности для робота также невозможно без прямой ссылки на один из Законов.

— Ну хорошо — ведь мой прямой приказ приводит в действие Второй Закон, так или нет?

— Верно. Но сопутствующее повышение потенциала вызывает у робота «неприятные ощущения». Это редкий случай: соляриане почти никогда не вмешиваются в повседневную деятельность роботов. Во-первых, никто не захочет исполнять обязанности робота, во-вторых, в этом нет необходимости.

— Вы что, Дэниел, хотите сказать, что робот обижается, если я делаю работу за него?

— Как вам известно, партнер Элайдж, понятие «обида» в том смысле, какой вкладывают в него люди, к роботу неприменимо.

— Что же тогда?

— Насколько я могу судить, то, что испытывает при этом робот, так же отрицательно действует на него, как обида на человека.

— Но я-то не солярианин. Я землянин и не люблю, когда роботы делают что-то за меня.

— Я рекомендовал бы вам принять во внимание, что такое отношение к роботам может быть расценено нашими хозяевами как неуважение, поскольку в подобном обществе должны существовать более или менее твердые установки на то, как следует обращаться с роботами и как не следует. Если мы будем обижать наших хозяев, вряд ли это облегчит нашу задачу.

— Ладно, — сказал Бейли. — Пусть робот делает своё дело.

Хотя он уступил, инцидент принес определённую пользу. Поучительно было узнать, до чего бессовестно роботизировано общество. Если уж роботы существуют, от них так просто не отделаешься, и человек, пожелавший избавиться от них хотя бы на время, обнаруживает, что это ему не удастся.

Прикрыв глаза, Бейли смотрел, как робот идёт к стене. Пусть социологи на Земле разбираются и делают свои выводы. Он тоже кое-что выяснил — для себя.

Половина стены скользнула вбок, и открылась контрольная панель, которая была бы впору электростанции обширного городского сектора.

Бейли страдал по своей трубке. Его предупредили, что курение на Солярии — вопиющее нарушение приличий, и даже не позволили взять трубку с собой. Бейли вздохнул. Иногда бывает так приятно стиснуть в зубах чубук и ощутить в руке теплую чашечку.

Робот орудовал быстро, ловко переключая различные реле и подбирая нужные силовые поля.

— Сначала абонента запрашивают, будет ли он отвечать на вызов, — объяснил Дэниел. — Ответ, разумеется, принимает робот. Если абонент на месте и согласен ответить, устанавливается двусторонняя связь.

— Зачем нужна такая сложная техника? Ведь большей частью панели робот совсем не пользуется.

— Я не располагаю полной информацией, партнер Элайдж. Но иногда проводятся групповые сеансы, иногда — сеансы в движении. Эти виды связи требуют усложненных операций, особенно последний.

— Господа, согласие на сеанс получено, — объявил робот. — Можно начинать, когда вы будете готовы.

— Мы готовы, — проворчал Бейли, и не успел он договорить, как дальняя часть комнаты осветилась. Дэниел спохватился:

— Я забыл предупредить робота, чтобы он затенил изображение открытого пространства. Очень сожалею. Я должен…

— Ничего, — содрогнувшись, сказал Бейли. — Выдержу. Не вмешивайтесь.

Перед ним была ванная, по крайней мере, он так решил. В одном углу помещался, насколько он мог судить, маленький косметический кабинет, и Бейли представил себе, как робот или роботы своими точными движениями создают прическу и макияж, в которых хозяйке не стыдно показаться на люди.

Назначения некоторых предметов он просто не знал — бесполезно было и угадывать. Облицовка стен складывалась в искусный узор, обманывающий глаз, — казалось, что там изображено нечто реальное, но потом становилось ясно, что это только абстракция. Эффект был успокаивающий и почти гипнотический — так поглощала внимание роспись.

Просторную душевую кабину — Бейли рассудил, что видит именно её — заслоняла какая-то преграда, но не материальная, — скорее то был видеоэффект: мерцающая непрозрачная стена. В поле зрения никого не было.

Бейли посмотрел на пол: определить, где кончается его комната и начинается другая, было нетрудно, поскольку ясно виднелась черта, за которой менялось освещение. Бейли подошёл к этой черте и, на миг замявшись, сунул за неё руку.

Он ничего не почувствовал — как будто опустил руку в одну из несовершенных земных голограмм. Но там он продолжал бы видеть ладонь — может быть, нечётко, с наложившимся на неё изображением, но видел бы, — а здесь она исчезла, точно кисть обрезали по запястье.

А если шагнуть за черту? Наверное, там вообще ничего не видно — сплошная чернота. Мысль о таком надёжном укрытии почти радовала.

Но тут послышался голос, Бейли посмотрел вверх и неуклюже отскочил.

Говорила, надо полагать, Глэдия Дельмар. Верхняя часть мерцающей преграды исчезла, и показалась голова. Голова улыбнулась Бейли.

— Я говорю — здравствуйте, извините, что заставила вас ждать. Я скоро высохну.

У неё было вытянутое лицо, довольно широкое в скулах, которые выступали, когда она улыбалась, и плавно сужавшееся к полным губам и маленькому подбородку. Голова была невысоко от пола — Бейли определил, что рост женщины примерно пять футов два дюйма. Это было нетипично, по крайней мере, на взгляд Бейли — космонитке полагалось быть высокой и статной. И волосы у неё не отливали бронзой — светло-каштановые с желтизной, средней длины. Сейчас они развевались — должно быть, под струей теплого воздуха. Картина получалась весьма приятная.

— Если хотите, мы прервем сеанс и подождем, пока вы… — смутился Бейли.

— Нет-нет. Я почти закончила, и мы вполне можем поговорить. Хеннис Грюер говорил мне, что вы собираетесь меня повидать. Вы ведь прилетели с Земли? — Она буквально пожирала его глазами.

Бейли кивнул и сел.

— А мой партнер — с Авроры.

Она улыбнулась и продолжала смотреть на Бейли, будто диковинкой был именно он — впрочем, так и есть, подумал Бейли. Подняв руки, она пропускала волосы между пальцев — наверное, чтобы скорей высушить. Руки у неё были тонкие и изящные. Очень привлекательная женщина, подумал Бейли.

Потом в смущении решил, что Джесси бы это не понравилось.

— Нельзя ли, госпожа Дельмар, — заговорил Дэниел, — завесить или поляризовать окно, которое мы видим? Моего партнера беспокоит дневной свет. Возможно, вы слышали, что на Земле…

Молодая женщина (на взгляд Бейли, ей было лет двадцать пять, однако, вздохнул он, наружность космонитов весьма обманчива) приложила ладони к щекам и воскликнула:

— Ну конечно же! Я знаю. Как смешно и глупо с моей стороны. Простите меня — я сейчас, одну минутку. Здесь рядом робот… — Она вышла из сушилки, чтобы нажать кнопку вызова, продолжая рассуждать: — Я всегда говорила, что в комнате должно быть несколько кнопок. Что это за дом, в котором нельзя достать до кнопки с любого места — она должна быть хотя бы футах в пяти. Просто… В чём дело?

Она уставилась на Бейли, который вскочил, опрокинув свой стул, покраснел до корней волос и поспешно отвернулся.

— Не могли бы вы, госпожа Дельмар, — спокойно сказал Дэниел, — вернуться в кабину, когда вызовете робота? Или надеть что-либо на себя, если вам нетрудно?

Глэдия удивлённо оглядела свою наготу и сказала:

— Ах да, конечно.

Глава 5

ПОКАЗАНИЯ ДАЮТСЯ

— Ведь это только видеосеанс, понимаете? — с раскаянием говорила Глэдия. Она завернулась в покрывало, оставив открытыми руки и плечи. Одна нога виднелась до половины бедра, но Бейли, который полностью оправился и чувствовал себя полнейшим дураком, стоически переносил это зрелище.

— Всё дело в неожиданности, госпожа Дельмар, — сказал он.

— Пожалуйста, зовите меня Глэдия, если это не противоречит вашим обычаям.

— Хорошо, Глэдия. Ничего страшного не случилось. Хочу вас заверить, что ничего отталкивающего в этом не было, понимаете? Просто неожиданно. — Мало того, что я свалял дурака, думал он, так бедная девочка ещё сочтет, что на неё смотреть противно. Хотя как раз… как раз…

Он не стал додумывать до конца, но твёрдо понял, что никогда не сможет рассказать об этом Джесси.

— Я знаю, что оскорбила вас, — сказала Глэдия, — но поверьте, не нарочно. Просто я не подумала. Конечно, я знаю, что надо уважать чужие обычаи, но они бывают такие странные. То есть не то чтобы странные, — торопливо поправилась она, — просто не такие, как у нас. И так легко забываются. Например, я забыла затемнить окна.

— Ничего, ничего, — пробормотал Бейли. Глэдия перешла теперь в другую комнату, где все окна были завешены и свет стал иным — более мягким, искусственным.

— Что касается другой моей оплошности, — серьёзно продолжала она, — это ведь только видеосеанс, поймите. Вы же не возражали против разговора, когда я была в сушилке и на мне всё равно ничего не было.

— Видите ли, — сказал Бейли, желая, чтобы она оставила наконец эту тему, — слышать вас — одно, а видеть — другое.

— Но в том-то и дело. Вы же не меня видите. — Она слегка покраснела и потупила глаза. — Надеюсь, вы не думаете, что я была бы способна вот так выйти из сушилки, если бы кто-то на меня смотрел. А по видео…

— Какая же разница?

— Громадная. Вот вы сейчас смотрите на моё изображение. Вы не можете коснуться меня, не чувствуете моего запаха. Будь вы здесь — тогда конечно, а так я по меньшей мере в двухстах милях от вас. Понимаете?

— Но видеть-то я вас вижу, — возразил Бейли.

— Нет, не меня. Моё изображение. По видео.

— Ну и что?

— В том-то и состоит разница.

— Понял, — сказал Бейли и не солгал. Эту разницу трудно уловить сразу, но своя логика в ней есть.

— В самом деле поняли? — чуть склонив голову набок, спросила Глэдия.

— Да.

— Значит, не будете возражать, если я сниму с себя покрывало? — улыбнулась она.

Дразнится, подумал Бейли — надо бы поймать её на слове. Но вслух сказал:

— Не отвлекайте меня от работы. Обсудим в другой раз.

— А ничего, что я сижу в нём, или мне одеться более официально? Я серьёзно.

— Нет-нет, не надо.

— Можно мне тоже звать вас по имени?

— Если представится случай.

— Как вас зовут?

— Элайдж.

— Хорошо. — Она поудобнее устроилась на стуле, который выглядел твердым и был сделан из какого-то керамического материала, но принимал форму тела Глэдии, как бы обнимая её.

— Перейдём к делу, — сказал Бейли.

— К делу, — повторила она.

Перейти к делу оказалось невероятно трудно. Бейли не знал даже, с чего начать. На Земле он спросил бы имя, фамилию, класс, Город и сектор проживания — задал бы миллион стандартных вопросов. Ответы он мог при этом и знать, но такое вступление облегчало переход к более серьёзной фазе. Так он знакомился с человеком, определяя свою дальнейшую тактику, чтобы не действовать наобум.

Но разве здесь можно хоть на что-то опереться? Даже глагол «видеть» здесь не имеет однозначного смысла, и кто знает, скольких слов это ещё касается? Как часто они с Глэдией не будут понимать друг друга, сами о том не ведая?

— Вы давно замужем, Глэдия? — спросил он.

— Десять лет, Элайдж.

— Сколько вам лет?

— Тридцать три.

Бейли почувствовал смутное удовлетворение. Ей вполне могло быть все сто тридцать три.

— Ваш брак был счастливым? — продолжал он.

— Что вы имеете в виду? — смутилась Глэдия.

Бейли растерялся. Как определить, что такое счастливый брак? И что понимают под счастливым браком соляриане?

— Ну, например… вы часто встречались?

— Что? Хочу надеяться, что нет. Мы не животные, знаете ли.

Бейли вздрогнул.

— Но вы ведь жили в одном доме? Я думал…

— Разумеется, раз мы были женаты. Но у меня свои комнаты, а у него — свои. Он занимался очень важным делом, которое поглощало почти всё его время, у меня — своя работа. Мы общались по видео, когда было нужно.

— Но вы ведь виделись, верно?

— Об этом, как правило, не говорят. Хорошо, мы виделись.

— Есть ли у вас дети?

Глэдия с негодованием вскочила на ноги.

— Это уж слишком. Что за неприличные…

— Ну-ка спокойно. Спокойно! — Бейли стукнул кулаком по ручке кресла. — Не создавайте мне трудностей. Я расследую убийство, понятно вам? Убийство. Убит ваш муж. Хотите вы, чтобы убийца был обнаружен и понес наказание, или нет?

— Вот и спрашивайте про убийство, а не про…

— Мне приходится задавать самые разные вопросы. Вот, например, я хотел бы знать, принесла вам горе смерть мужа или нет. — И добавил с намеренной грубостью: — Глядя на вас, этого не скажешь.

— Я жалею обо всех, кто умирает, — надменно ответила она, — особенно если человек молод и представляет ценность для общества.

— А то, что он был вашим мужем, не влияет на ваши чувства?

— Он был назначен мне, и мы… да, мы встречались по графику… и… — быстро проговорила она, — если уж вам так нужно знать, у нас не было детей, поскольку их нам ещё не предписывали. Не могу понять, какое всё это имеет отношение к сожалению о смерти человека.

Может, и не имеет, подумал Бейли. Это зависит от нравов и обычаев, а их-то он и не знает. Он сменил тему.

— Мне говорили, вы можете рассказать, как произошло убийство.

Она вдруг вся напряглась.

— Я нашла тело — так это называется?

— Значит, самого убийства вы не видели?

— О нет, — выдавила она.

— Ну хорошо, расскажите мне, как вы его нашли. Не спешите, рассказывайте своими словами. — Он откинулся на стуле и приготовился слушать.

— На тридцать второй пятой… — начала она.

— Сколько это по стандартному времени? — быстро спросил Бейли.

— Не могу сказать. В самом деле не знаю. Вы сможете выяснить потом.

Голос у неё дрожал, и глаза широко раскрылись. Слишком серые, чтобы назвать их голубыми, решил Бейли.

— Он пришёл ко мне, — продолжала Глэдия. — Это был наш день по графику, и я знала, что он придёт.

— Он всегда приходил в назначенные дни?

— О да. Он был очень сознательный человек, истинный солярианин. Никогда не пропускал назначенных дней и всегда приходил в одно и то же время. Подолгу он, разумеется, не оставался. Нам не предписывали де… — Она никак не могла выговорить это слово: и Бейли кивнул. — Как я уже сказала, он всегда приходил в определённое время, чтобы не создавать неудобства. Мы немного разговаривали. Эти встречи — сущее мучение, но ему никогда не изменял такт, — такой был человек. Потом он уходил, чтобы поработать над каким-то своим проектом — не знаю, каким именно. На моей половине у него была специальная лаборатория, где он мог работать в назначенные дни. Была у него, разумеется, и своя лаборатория, гораздо больше этой.

Чем же он занимался в своей лаборатории, подумал Бейли. Скорее всего фетологией, что бы это ни означало.

— Он не показался вам каким-то необычным? Взволнованным?

— Нет. Нет. Он никогда не волновался. — Она подавила смешок. — Всегда полностью владел собой, как ваш друг. — Она указала на Дэниела, который при этом не шелохнулся.

— Понимаю. Продолжайте, пожалуйста.

— Вы не возражаете, если я немного выпью? — прошептала Глэдия.

— Сделайте одолжение.

Глэдия слегка нажала на подлокотник. Не прошло и минуты, как вошёл молчаливый робот и подал ей какой-то теплый напиток (Бейли было видно, как он дымится). Глэдия пригубила его и отставила.

— Вот так будет лучше. А можно задать вам нескромный вопрос?

— Спрашивайте что хотите.

— Знаете, я ведь много читала о Земле. Меня она всегда интересовала. Такой странный мир… извините, я не то хотела сказать.

— Любой мир кажется странным людям, которые в нём не живут, — чуть нахмурился Бейли.

— Вы совсем другие. Я хотела задать вам один вопрос… надеюсь, что вам, как землянину, он не покажется грубым… Солярианина я никогда бы о таком не спросила. Ни за что.

— Спрашивайте, Глэдия.

— Вот вы и ваш друг — господин Оливо, да?

— Да.

— Это ведь не видео?

— То есть?

— Я говорю о вас двоих. Вы ведь находитесь в одной комнате?

— Да, мы оба здесь.

— И вы могли бы дотронуться до него, если бы захотели.

— Мог бы.

— О-о. — Она окинула их взглядом, в котором читалось — что? Отвращение? Возмущение?

Бейли пришло в голову: а что, если встать, подойти к Дэниелу и отвесить ему оплеуху? Интересно, как бы она реагировала?

— Вы хотели рассказать о событиях того дня, когда муж пришёл навестить вас. — Бейли был уверен, что отступление от темы, сколь оно ни интересно, всё же было вызвано именно нежеланием рассказывать дальше.

Глэдия снова пригубила свой напиток.

— Тут особенно нечего рассказывать. Я видела, что он собирается уйти, и знала заранее, что так будет — он всегда занимался какой-нибудь творческой работой. Поэтому я вернулась к своим занятиям. А минут пятнадцать спустя услышала крик.

Она замолчала, и Бейли поторопил её:

— Какой крик?

— Кричал Рикэн. Мой муж. Слов никаких не было, просто крик — испуганный. Нет! Скорее удивлённый, выражающий потрясение. Я раньше никогда не слышала, чтобы он кричал.

Она приложила ладони к ушам, как будто крик всё ещё звучал в них, и её покрывало соскользнуло вниз, обнажив тело до талии. Она этого не заметила, а Бейли уставился в блокнот.

— И что вы тогда сделали? — спросил он.

— Побежала. Я не знала, где он…

— Но вы, кажется, сказали, что он пошёл в лабораторию на вашей половине.

— Да, Элайдж, но я не знала, где лаборатория. Неточно знала. Я никогда не бывала там — это было его хозяйство. Знала примерно, что она где-то в западном крыле, и так растерялась, что даже не догадалась позвать робота — он бы меня сразу провёл туда, но без зова, конечно, ни один прийти не мог. Когда я всё-таки добралась туда — нашла кое-как, — Рикэн был мертв.

К сильнейшему замешательству Бейли, она понурила голову и заплакала, ничуть не стесняясь, — просто зажмурилась, а по щекам медленно потекли слезы. Глэдия плакала беззвучно, только плечи немного дрожали.

Потом она открыла глаза и посмотрела на Бейли, не утирая слез.

— Я никогда раньше не видела мертвых. Он был весь в крови, а его голова… Я сумела вызвать робота, он вызвал других, и они, наверно, позаботились обо мне и о Рикэне — я ничего не помню.

— Что значит — позаботились о Рикэне?

— Унесли его и убрали комнату. — В её голосе прозвучало негодование хозяйки, отвечающей за порядок в доме. — Комната была в ужасном состоянии.

— А что сделали с телом?

— Не знаю — сожгли, должно быть, как всякое мертвое тело.

— Вы не вызывали полицию?

Она ответила непонимающим взглядом, и Бейли вспомнил, что полиции-то нет.

— Но к кому-то ведь вы обращались. Иначе как об этом узнали?

— Роботы вызвали доктора. А мне пришлось позвонить Рикэну на работу — сообщить его роботам, что он не вернётся.

— Доктора вызвали к вам, не так ли?

Глэдия кивнула и, видимо, только сейчас заметила, что покрывало сползло ей на бедра. Она поправила его, пробормотав с несчастным видом:

— Извините. Извините.

Бейли неловко было смотреть, как она сидит там такая беспомощная, дрожащая, с лицом, искаженным ужасом недавнего воспоминания.

Она никогда раньше не видела мертвых. Не видела крови и проломленных черепов. Пусть супружеские отношения на Солярии довольно прохладны, ей всё-таки пришлось столкнуться со смертью человека.

Бейли сам не знал, что надо говорить или делать дальше. Ему хотелось извиниться и отпустить её — но ведь он полицейский при исполнении служебных обязанностей.

С другой стороны, в этом мире нет полиции. Понимает ли она, что входит в его обязанности?

Медленно и со всей доступной ему мягкостью он спросил:

— Глэдия, вы ничего больше не слышали? Ничего, кроме крика вашего мужа?

Она подняла глаза, всё такая же красивая, несмотря на слезы — а может быть, даже красивее, — и сказала:

— Ничего.

— Никто не убегал? Не было других голосов?

— Нет, я ничего не слышала.

— Когда вы нашли тело мужа, он был совершенно один? Присутствовали только вы двое?

— Да.

— Никаких следов чужого присутствия?

— Я не заметила. Там в любом случае не могло никого быть.

— Почему вы так думаете?

Вопрос её, видимо, шокировал, потом она сказала уныло:

— Я всё забываю, что вы с Земли. Там не могло никого быть. Мой муж не виделся ни с кем, кроме меня, с самого детства. Рикэн был не тот человек, чтобы с кем-то встречаться. Он очень строго соблюдал все правила.

— Может быть, это произошло помимо его воли. Ведь мог же кто-то явиться без приглашения, без ведома вашего мужа? И он вынужден был встретиться с этим человеком, как бы строго ни соблюдал правила.

— Он тут же вызвал бы роботов и приказал им прогнать пришельца. Он бы обязательно так поступил! Да никто бы и не стал являться к мужу без приглашения. У меня это просто в голове не укладывается. Рикэн никого бы к себе не пригласил — смешно даже думать об этом.

— Ваш муж убит ударом по голове, правда? — мягко спросил Бейли. — Вы ведь не станете этого отрицать.

— Кажется, да. Он был весь…

— Не будем вдаваться в подробности. Было ли в комнате какое-либо механическое устройство, которым можно было разбить ему голову с помощью дистанционного управления?

— Конечно, нет. Я, по крайней мере, не видела.

— Думаю, вы бы заметили, будь там что-нибудь подобное. Отсюда следует, что существовала рука, а в ней имелся предмет, способный сокрушить мужской череп, — и эта рука опустилась. Значит, кто-то должен был находиться в четырёх футах от вашего мужа. И кто-то всё-таки его посетил.

— Никто не мог этого сделать, — серьёзно сказала Глэдия. — Ни один солярианин.

— Солярианин, способный на убийство, не остановился бы и перед личным визитом, вам не кажется?

Впрочем, как сказать, подумал про себя Бейли. На Земле он знал одного хладнокровного убийцу, которого схватили только потому, что он не смог нарушить неписаный закон, требующий соблюдения полной тишины в общественном туалете.

— Вы не понимаете, — покачала головой Глэдия. — Для землян личное общение в порядке вещей, поэтому вам не понять… — Похоже, её разбирало любопытство — даже глаза немного оживились. — Вам ведь это кажется вполне нормальным, правда?

— Я всегда воспринимал такое общение как должное.

— И оно вас не беспокоит?

— Нет, с чего бы?

— В фильмах этого не показывают, а я всегда хотела знать… ничего, если я спрошу?

— Спрашивайте, — флегматично ответил Бейли.

— Вам назначена жена?

— Я женат. Назначениями у нас не занимаются.

— И вы встречаетесь с женой, когда хотите, и не видите в том ничего особенного?

Бейли кивнул.

— А вот когда вместе, если вы захотите… — она приподняла руки в локтях, словно подыскивала нужные слова. — Вы можете… в любое время… — она не решалась, а Бейли не делал попытки ей помочь. — Да нет, ничего. И зачем только я пристаю к вам? Вы всё узнали, что хотели? — Вид у неё был такой, будто она вот- вот расплачется снова.

— Ещё одно, Глэдия. Забудьте, что никто не мог посетить вашего мужа. Предположим, кто-то всё-таки его посетил. Кто это мог быть?

— Угадывать бесполезно. Никто.

— Нет, вы не правы. Агент Грюер говорил, что они кого-то подозревают. Значит, кто-то должен быть.

Глэдия невесело улыбнулась уголком рта.

— Я знаю, кого он имеет в виду.

— Да? Кого же?

Она приложила свою маленькую руку к груди.

— Меня.

Глава 6

ГИПОТЕЗА ОТВЕРГАЕТСЯ

— Я бы сказал, партнер Элайдж, — заговорил вдруг Дэниел, — что подобный вывод напрашивается сам собой.

— Почему? — удивлённо спросил Бейли.

— Дама утверждает, — сказал Дэниел, — что была единственной, с кем встречался или согласился бы встретиться её муж. Солярианские нравы не допускают иной вероятности. Агент Грюер должен был прийти к разумному и даже неизбежному выводу, что солярианин мог встречаться только со своей женой. А если рядом мог находиться лишь один человек, только он способен нанести удар и только он — вернее, она — могла быть убийцей. Агент Грюер, как вы помните, сказал, что у него на примете один-единственный человек. Другой возможности он не видел. Итак?

— Он сказал также, — заметил Бейли, — что тот человек тоже не мог этого сделать.

— Он, должно быть, подразумевал, что на месте преступления не нашли орудия убийства. Возможно, госпожа Дельмар могла бы разрешить эту загадку? — Дэниел учтиво обернулся к Глэдии, которая всё ещё сидела в кадре, опустив глаза и плотно сжав губки.

Иосафат, подумал Бейли, про леди-то мы и позабыли — а всё потому, что я не в себе. Его выводил из терпения Дэниел, подходивший ко всему без эмоций, и будоражили собственные чувства. Бейли не стал углубляться в свои ощущения и сказал:

— На сегодня всё, Глэдия. Как там у вас прекращается связь? До свидания.

— Обычно говорят «сеанс окончен», но «до свидания» мне нравится больше. Вы, кажется, огорчены, Элайдж. Не надо — я уже привыкла к тому, что все считают, будто преступление совершила я, так что не огорчайтесь.

— А вы не совершали его, Глэдия?

— Нет, — сердито ответила она.

— В таком случае до свидания.

Сердитая Глэдия исчезла, но Бейли некоторое время чувствовал на себе взгляд её необыкновенных серых глаз. Хотя она и сказала, что привыкла к разговорам, то была явная ложь — её гнев говорил об этом яснее всяких слов. Интересно, на какую ещё ложь она способна?

Оставшись наедине с Дэниелом, Бейли сказал:

— Дэниел, не такой уж я дурак.

— Никогда не считал вас дураком, партнер Элайдж.

— Тогда скажите — с чего вы взяли, что на месте преступления не нашли оружия? Таких показаний никто не давал — я не слышал ничего, что позволило бы прийти к такому выводу.

— Вы правы. Я получил дополнительную информацию, которая вам пока неизвестна.

— Я так и знал. Что за информация?

— Агент Грюер сказал, что пришлет нам отчет о расследовании. Этот отчет у меня — он прибыл утром.

— Почему вы не показали его мне?

— Я посчитал, что ваше расследование будет более продуктивным, если вы, хотя бы на первых порах, будете вести его по своему усмотрению, не опираясь на выводы других, которые, по собственному их признанию, не достигли удовлетворительных результатов. Я сознавал, что на мой собственный логический процесс упомянутые выводы повлияли, отчего и не принимал участия в разговоре.

Логический процесс! Бейли неожиданно припомнил свою беседу с одним роботехником — тот сказал, что робот руководствуется логикой, но не здравым смыслом.

— Однако под конец вы включились, — заметил он.

— Да, партнер Элайдж, но только потому, что получил информацию, подтверждающую подозрения агента Грюера.

— Какую именно?

— Она была заложена в поведении госпожи Дельмар.

— Уточните, пожалуйста, Дэниел.

— Согласитесь: если бы эта дама была виновна и пыталась обелить себя, она прежде всего постаралась бы убедить в своей невиновности следователя.

— И что же?

— Если бы она смогла сыграть на слабостях следователя, она бы сделала это, не так ли?

— Весьма гипотетично.

— Вовсе нет, — спокойно возразил Дэниел. — Думаю, вы заметили, что она полностью сосредоточилась на вас.

— Потому что говорил с ней я.

— Она обращалась к вам одному в самом начале встречи, когда ещё не догадывалась, что говорить с ней будете вы. По логике, она скорее могла бы ожидать, что следствие буду вести я, аврорианец. И всё же обращалась к вам.

— Что же отсюда следует?

— То, что она возложила свои надежды на вас, как на землянина, партнер Элайдж.

— Почему на меня?

— Она изучила всё, что касается Земли — сама несколько раз упомянула об этом. Она знала, о чём я говорю, когда я попросил закрыть источники дневного освещения в начале нашей беседы. Не выказала удивления или непонимания, какие вполне пристали человеку, незнакомому с земными обычаями.

— Ну-ну?

— Если она интересовалась Землей, разумно предположить, что ей известна одна из слабостей землян. Она не могла не знать, что обнаженное тело на Земле — табу, не могла не понимать, как подействует подобное зрелище на землянина.

— Она объяснила, что это видеосеанс…

— Да, объяснила. И вы считаете её объяснение убедительным? Дважды она показалась в таком виде, который вы должны были счесть неприличным…

— По-вашему, она пыталась меня соблазнить?

— Отвлечь вас от роли объективного следователя. Мне так показалось. И хотя я не могу реагировать на подобные стимулы, как человек, но по своим инструкциям могу судить, что дама вполне соответствует любым стандартам физической привлекательности. Более того, по вашему поведению я заключил, что вы это понимаете и её наружность вам приятна. Я сказал бы даже, что госпожа Дельмар действовала верно, если хотела расположить вас в свою пользу.

— Послушайте, — смутился Бейли, — какое бы впечатление она на меня ни произвела, я остаюсь офицером полиции, полностью соблюдающим профессиональную этику. Учтите это. А теперь давайте посмотрим отчет.

Бейли молча прочел отчет, затем вернулся к началу и перечитал с первой строчки.

— Появляется новая деталь, — сказал он. — Робот.

Дэниел кивнул.

— Она не упомянула о нём, — задумчиво заметил Бейли.

— Вы неверно поставили вопрос. Вы спросили её: была ли она одна, когда обнаружила тело. Вы спросили, не присутствовал ли ещё кто-нибудь на месте преступления. Робот же — не «кто-нибудь».

Бейли кивнул. Окажись сам в положении допрашиваемого, он вряд ли упомянул бы, что на месте преступления присутствовал, скажем, стол.

— Наверное, надо было спросить, присутствовали ли там роботы. — Чёрт, откуда ему знать, какие здесь надо задавать вопросы? — Насколько законны показания робота, Дэниел?

— Что вы имеете в виду?

— Может ли робот на Солярии быть свидетелем? Может давать показания?

— Почему вы в этом сомневаетесь?

— Робот — не человек, Дэниел. На Земле он законным свидетелем не считается.

— А след ноги считается, хотя в нём ещё меньше человеческого, чем в роботе. Ваша планета нелогично подходит к данному вопросу. На Солярии показания роботов допускаются при условии компетентности последних.

Бейли не стал спорить, оперся подбородком о кулак и снова перебрал в уме всё, что касалось того робота.

Охваченная ужасом Глэдия Дельмар, стоя над телом мужа, вызвала роботов. Когда те явились, она лежала без сознания.

Роботы доложили, что нашли её рядом с мертвым телом. Но там был ещё кое-кто — или кое-что: робот. Этот робот не пришёл вместе с остальными — он уже был на месте. И он не принадлежал к домашней обслуге. Ни один из роботов его раньше не видел и не знал его назначения.

Не удалось ничего выяснить и у самого робота: он вышел из строя. Координация движений была нарушена, как, видимо, и функции позитронного мозга. Робот не мог дать ни единого правильного ответа и произвести ни единого правильного действия и после тщательного осмотра был признан экспертом-роботехником абсолютно негодным.

Единственными связными словами, которые беспрестанно повторял робот, были: «Ты хочешь убить меня… ты хочешь убить меня… ты хочешь убить меня…»

Никакого орудия, которое могло быть использовано для нанесения смертельного удара, обнаружено не было.

— Сейчас я поем, Дэниел, — сказал вдруг Бейли, — а потом мы снова поговорим с агентом Грюером — по видео, само собой.

Хеннис Грюер, когда Бейли связался с ним, ещё сидел за столом. Он ел медленно, тщательно отбирая кушанья с разных блюд и внимательно всматриваясь в каждый кусок, будто в поисках нового, лучшего сочетания.

Ему, наверно, лет двести, подумал Бейли. Уже устал от еды.

— Приветствую, господа, — сказал Грюер. — Вы, должно быть, получили наш отчет. — И, блеснув лысиной, перегнулся через стол положить себе что-то на тарелку.

— Да. А также имели интересную беседу с госпожой Дельмар.

— Хорошо. И к какому же выводу вы пришли — если пришли?

— Я сделал вывод, что она невиновна, сэр, — ответил Бейли.

Грюер метнул на него цепкий взгляд.

— Вот как?

Бейли кивнул.

— Но ведь она единственная могла с ним встречаться, единственная была рядом…

— Это я уяснил. Но как бы ни были строги солярианские нравы, сей факт не является решающим. Если позволите, я объясню.

— Разумеется, — и Грюер вернулся к своему обеду.

— У каждого убийства есть три «кита», одинаково важные: мотив, средство и возможность. Чтобы обвинение было прочным, должны быть обоснованы все три пункта. Согласен с вами в том, что возможность у госпожи Дельмар была. Но о мотиве я пока ничего не слышал.

— Нам он тоже неизвестен, — пожал плечами Грюер, бросив взгляд в сторону молчаливого Дэниела.

— Хорошо. У подозреваемой нет мотива, но предположим, что у неё мания убийства. Допустим это и будем рассуждать дальше. Итак, она приходит к мужу в лабораторию и по какой-то причине вдруг собирается его убить. Она замахивается — скажем, дубинкой или другим тяжелым предметом, и Дельмар осознает, что жена не шутит. В страхе он восклицает: «Ты хочешь убить меня!» Он стремится убежать, и тут ему на затылок обрушивается удар. Кстати, доктор осматривал труп?

— И да и нет. Роботы вызвали доктора к госпоже Дельмар, и он заодно осмотрел труп.

— В отчете об этом не упоминается.

— О подобной мелочи вряд ли стоило упоминать. Человек умер, и, когда доктор приступил к видеоосмотру, покойный был уже раздет, обмыт и подготовлен для кремации обычным порядком.

— Другими словами, роботы уничтожили все улики, — раздраженно сказал Бейли. — Вы сказали, это был видеоосмотр? Доктор не осматривал труп лично?

— Великий Космос! Ну и мысли у вас! Я уверен, что доктор осмотрел труп в разных ракурсах и крупным планом. Врачи не могут иногда не контактировать с пациентами, но контакт с трупом у меня даже в голове не укладывается. Медицина — грязное занятие, но даже врачи должны где-то провести черту.

— Ну хорошо — я, собственно, хотел узнать вот что: говорил ли доктор что-нибудь относительно раны?

— Я понял, куда вы клоните. Полагаете, что удар был слишком сильным для женщины?

— Женщины слабее мужчин, сэр. Тем более если женщина такая маленькая, как госпожа Дельмар.

— Но слабенькой её не назовешь, инспектор. Будь у неё подходящее оружие, сила тяжести и принцип рычага сделали бы полдела. И потом, женщина, когда она в бешенстве, способна на самые поразительные вещи.

— Вы упомянули об оружии, — пожал плечами Бейли. — Где оно?

Грюер протянул руку к пустому стакану. В поле зрения появился робот и наполнил стакан бесцветной жидкостью — может быть, водой.

Грюер взял стакан и вновь поставил, будто раздумал пить.

— В отчете сказано — мы не смогли его обнаружить.

— Я знаю, что сказано в отчете. Хотел только удостовериться кое в чём. Оружие искали?

— Искали, и очень старательно.

— Вы лично?

— Нет, роботы, но под моим непрестанным наблюдением. Мы не смогли обнаружить ничего, что сошло бы за орудие убийства.

— Это свидетельствует в пользу госпожи Дельмар, не так ли?

— Да, — спокойно подтвердил Грюер. — Одна из загадок дела. Потому-то мы и не обвинили госпожу Дельмар. По этой причине я и сказал вам, что подозреваемая тоже не могла совершить преступления. Следовало, наверно, сказать — видимо, не могла.

— Видимо?

— Должно быть, она как-то избавилась от оружия. Просто мы пока не догадались как.

— Вы рассмотрели все варианты? — строго спросил Бейли.

— Думаю, да.

— Давайте проверим. Человек убит ударом по голове, и оружия на месте преступления не обнаружено. Единственное, что можно здесь предположить, — что его унесли. Рикэн Дельмар отпадает — он был мертв. Могла ли унести оружие госпожа Дельмар?

— Разумеется.

— Каким образом? Когда пришли роботы, она лежала на полу без сознания. Она могла притворяться — но была там. Сколько времени прошло с момента убийства до прихода первого робота?

— Нам неизвестно, во сколько точно было совершено убийство.

— Я читал отчет, сэр. Один из роботов показал, что слышал шум и крик, причём кричал доктор Дельмар. Очевидно, этот робот был ближе всех к месту убийства. Сигнал вызова зажегся через пять минут, и роботу, должно быть, понадобилось меньше минуты, чтобы явиться в лабораторию. — Бейли вспомнилось, как молниеносно являются роботы по вызову. — За пять минут, пусть даже за десять, куда могла госпожа Дельмар унести оружие, чтобы вовремя вернуться и симулировать обморок?

— Она могла уничтожить его в мусоросжигателе.

— Судя по отчету, мусоросжигатель тоже исследовали, и гамма-анализ осадка показал, что за последние сутки там не уничтожалось никаких крупных предметов.

— Знаю. Я просто привожу примеры возможных вариантов.

— Да, но существует одно очень простое объяснение. Полагаю, все домашние роботы Дельмаров были обследованы и допрошены?

— О да.

— Они были в нормальном состоянии?

— Да.

— Не мог ли один из них унести оружие, не понимая, что несет?

— Никто из них ничего не уносил с места преступления. И ничего не трогал.

— Неужели? А кто тогда подготовил тело для кремации?

— Это не в счёт. Таков обычный порядок.

— Иосафат! — промолвил Бейли, с трудом сохраняя спокойствие. — Теперь предположим, что на месте преступления был кто-то ещё.

— Это невозможно. Как мог кто-либо вторгнуться к доктору Дельмару?

— Предположим! — крикнул Бейли. — Роботам ведь и в голову не пришло, что там мог быть посторонний. Не думаю, чтобы они сразу же обыскали местность вокруг дома. В отчете об этом не говорится.

— Никакого обыска не производилось, пока мы не начали искать оружие, но до тех пор прошло порядочно времени.

— И вокруг дома не искали следов наземного или воздушного транспорта?

— Нет.

— Значит, если бы кто-то имел дерзость вторгнуться, как вы говорите, к доктору Дельмару, этот кто-то мог убить его, а потом преспокойно уйти. Никто бы его не остановил и даже не заметил. Вдобавок, убийца пребывал бы в уверенности, что все сочтут подобный визит невозможным.

— Так и есть — он невозможен.

— Ещё одно, — сказал Бейли. — Только одно. Тут замешан робот. Он присутствовал на месте преступления.

— Робот не присутствовал на месте преступления, — в первый раз заговорил Дэниел. — Иначе ничего бы не произошло.

Бейли резко обернулся к коллеге, а Грюер, который снова поднял свой стакан, поставил его на место.

— Разве не так? — спросил Дэниел.

— Да, верно, — подтвердил Грюер. — Робот не позволил бы человеку причинить вред другому человеку. Первый Закон.

— Ладно, — сказал Бейли. — Согласен. Но он должен был находиться поблизости, раз был уже на месте, когда пришли остальные роботы. Допустим, он был в соседней комнате. Убийца приближается к Дельмару, тот кричит: «Ты хочешь убить меня». Домашние роботы этих слов не слышали — слышали только крик, потому и не являлись без вызова. Но тот робот слышал — и пришёл незваный, повинуясь Первому Закону. И опоздал. Возможно, он видел, как произошло убийство.

— Последнюю стадию он мог наблюдать, — согласился Грюер. — Потому и вышел из строя. Видеть, как человеку наносят вред, и не помешать — грубое нарушение Первого Закона, а от этого позитронный мозг в большей или меньшей степени расстраивается. В данном случае степень расстройства была особенновелика. — Грюер вертел в пальцах свой стакан с водой, не сводя с него глаз.

— Значит, робот был свидетелем убийства. Его допрашивали?

— А что толку? Он же вышел из строя. Знай твердил себе: «Ты хочешь убить меня». Мне кажется, вы верно восстановили картину преступления. Скорее всего это были последние слова Дельмара, отпечатавшиеся в сознании робота, который затем полностью разладился.

— Но мне сказали, что Солярия специализируется на роботах. Неужели свидетеля никак нельзя было починить? Залатать его схемы?

— Нельзя, — отрезал Грюер.

— А где этот робот теперь?

— Его сдали в утиль.

— Странно получается, — поднял брови Бейли. — Ни мотива, ни орудия, ни свидетелей, ни улик. А если улики и были, то их уничтожили. У вас только одна подозреваемая, и все, похоже, убеждены в её виновности; по крайней мере, убеждены в том, что никто другой виновным быть не может. Очевидно, что и вы придерживаетесь этого мнения. В таком случае я вас спрашиваю: зачем вы посылали за мной?

— Что-то вы разволновались, господин Бейли, — нахмурился Грюер. — Господин Оливо, — обратился он к Дэниелу.

— Да, агент Грюер?

— Вы не прошлись бы по дому проверить, все ли окна закрыты и затемнены? Наверное, на инспектора Бейли влияет открытое пространство.

Бейли крайне удивился. Он хотел было возразить и приказать Дэниелу сидеть на месте, но вовремя уловил отчаяние в голосе Грюера и немую мольбу в его взгляде.

Он промолчал и позволил Дэниелу уйти.

С лица Грюера как будто упала маска, обнажив страх.

— Это оказалось легче, чем я думал, — признался он. — Знаете, я всё подыскивал предлог остаться с вами наедине — но даже мечтать не мог, что этот аврорианец согласится выйти просто так, по моей просьбе. Ничего другого в голову не пришло.

— Ну вот мы и одни, — сказал Бейли.

— Я не мог свободно говорить в его присутствии. Этот аврорианец здесь лишь потому, что нам навязали его в придачу к вам. — Грюер подался вперёд. — Дело не только в убийстве. Не только в том, кто убийца. На Солярии существуют партии, тайные организации…

— Ну в этом я вам помочь не могу, — опешил Бейли.

— Нет, можете. Поймите: доктор Дельмар был традиционалом. Он верил в добрый старый строй. Но у нас хватает людей, которые стоят за перемены, и Дельмару заткнули рот.

— Кто, госпожа Дельмар?

— Возможно, она послужила орудием. Дело не в ней. Важно, кто за ней стоит.

— Вы уверены в том, что говорите? У вас есть доказательства?

— Только косвенные, к сожалению. Рикэн Дельмар напал на какой-то след. Он уверял меня, что у него доказательства есть, и я ему верил. Я достаточно хорошо его знал — он не дурак и не ребёнок. К несчастью, он почти ничего не рассказывал, но это было естественно — он хотел довести своё расследование до конца, прежде чем представить дело властям. И должно быть, до чего-то докопался, иначе его бы не посмели убрать так, в открытую. Дельмар сказал мне только одно: опасность угрожает всему человеческому роду.

Бейли как громом поразило. Он как будто снова услышал Миннима, но на этот раз дело обстояло ещё хуже. К нему что, все теперь будут обращаться с бедствиями космического масштаба?

— А почему вы считаете, что я могу вам помочь?

— Потому что вы землянин. Понимаете? У нас, соляриан, нет опыта в подобных делах. Мы, так сказать, не разбираемся в людях. Нас тут слишком мало. Не очень-то приятно говорить вам это, господин Бейли. Коллеги смеются надо мной, а некоторые сердятся, но у меня определённо есть такое чувство. Мне кажется, что вы, земляне, просто обязаны разбираться в людях гораздо лучше нашего, раз живёте такой кучей. Тем более детективы. Так?

Бейли слегка кивнул, но придержал язык.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — продолжал Грюер. — Я не смел говорить с другими о расследовании, которое вёл Дельмар, потому что не знал, кто именно замешан в заговоре, а Дельмар не хотел посвящать меня в детали, пока не установит всё в точности. Но даже если бы Дельмар добился успеха, что бы мы делали потом? Как следует поступать с враждебными элементами? Я не знаю. Я с самого начала чувствовал, что нам нужен землянин. А когда я услышал, как вы расследовали убийство космонита на Земле, то понял, что нам нужны вы. Я связался с аврорианцами, которые столь тесно сотрудничали с вами в том деле, и через них вышел на правительство Земли. Только своих коллег никак не мог убедить. Но тут случилось убийство, и это был такой шок для всех, что я добился согласия. В тот момент они согласились бы на что угодно. — Грюер помялся и добавил: — Нелегко просить землянина о помощи, но приходится. Что бы там ни было, помните: беда грозит всему человечеству. И Земле тоже.

Значит, Земле грозит двойная опасность. Нельзя было не верить искреннему отчаянию Грюера.

Но если убийство подоспело так кстати, чтобы помочь Грюеру осуществить то, чего он так добивался, то было ли оно чистой случайностью? Перед Бейли открылись новые пути для размышлений, но он не подал виду.

— Меня прислали сюда помогать, сэр, — сказал он. — И я сделаю всё, что в моих силах.

Грюер поднес наконец к губам свой стакан, глядя поверх него на Бейли.

— Хорошо. Пожалуйста, ни слова аврорианцу. В чём бы ни заключалось дело, Аврора может быть в нём замешана. Что-то они слишком заинтересовались. Например, настояли на том, чтобы дать вам в партнеры господина Оливо. Аврора — планета могущественная, пришлось согласиться. Они сказали, что посылают господина Оливо лишь потому, что он уже работал с вами, но может быть и так, что им нужен здесь свой человек, а? — Он отпил из стакана, не спуская глаз с Бейли.

Бейли задумчиво потёр костяшками пальцев щеку.

— Ну если… — Не договорив, он вскочил со стула и бросился к своему собеседнику, забыв, что видит всего лишь изображение. Грюер, выкатив глаза и держась за горло, хрипел:

— Жжет… жжет…

Стакан выпал из его руки, содержимое разлилось по полу. Упал и сам Грюер с искаженным болью лицом.

Глава 7

ДОКТОР НЕДОУМЕВАЕТ

На пороге появился Дэниел.

— Что случилось, партнер Элайдж?

Но всё было ясно и без объяснений. Дэниел закричал звенящим голосом:

— Роботы Хенниса Грюера! Вашему хозяину плохо! Роботы!

В столовой тут же появился металлический слуга, а через пару минут к нему присоединилась дюжина других. Трое осторожно подняли и унесли Грюера, остальные принялись наводить порядок и подбирать с пола осколки. Дэниел крикнул им:

— Слушайте, роботы, — не трогайте осколки! Обыщите дом. Ищите чужого человека. Предупредите всех роботов, работающих в имении. Пусть прочешут каждый акр. Если найдёте чужого господина, задержите его. Не причиняйте ему вреда (излишний совет), но не позволяйте уйти. Если не найдёте никого, дайте мне знать — я остаюсь на связи.

Когда роботы разошлись, Бейли сказал Дэниелу:

— Начинается. Это, конечно, был яд.

— Да. По-видимому, вы правы, партнер Элайдж. — Дэниел как-то странно, точно у него ослабли колени, опустился на стул. Бейли раньше никогда не замечал за ним таких чисто человеческих чёрточек.

— Мой механизм не выдерживает подобных испытаний, — сказал Дэниел.

— Вы же ничем не могли ему помочь.

— Я понимаю — и всё же чувствую что-то вроде блокировки в мозговых схемах. Так, должно быть, случается с человеком, пережившим шок.

— Что ж, придётся себя пересилить. — Бейли не питал никакой жалости к занемогшему роботу. — Надо разобраться, кто приложил к этому руку. Нет яда без отравителя.

— Это могло быть и пищевое отравление.

— Случайное пищевое отравление? В столь чистоплотном мире? Никогда. Кроме того, яд был добавлен в напиток, и симптомы были внезапными, так что сомневаться не приходится. Это был яд, причём большая доза. Вот что, Дэниел, я пойду в другую комнату и всё обдумаю. А вы свяжитесь с госпожой Дельмар. Проверьте, дома ли она, и узнайте, на каком расстоянии её имение от имения Грюера.

— То есть вы думаете, что она…

Бейли остановил его жестом.

— Просто узнайте, хорошо?

И вышел из комнаты — ему необходимо было остаться одному. Ясно, что два столь тесно связанных по времени преступления в таком обществе, как солярианское, не могли произойти независимо друг от друга. А если между ними есть связь, то напрашивается предположение, что рассказ Грюера о заговоре был правдивым.

Бейли чувствовал, как нарастает в нём знакомое возбуждение. Когда он прибыл сюда, его занимали грозящие Земле бедствия и собственные переживания — убийство казалось чем-то отдаленным. Теперь же началась охота. Бейли стиснул челюсти, и на скулах выступили желваки.

Как-никак убийца или убийцы нанесли удар в его присутствии, и это задело Бейли за живое. Выходит, с ним совсем не считаются? В Бейли взыграла гордость уязвленного профессионала. По крайней мере, теперь можно заняться этим делом, как обычным убийством, не забивая себе голову земными проблемами.

В комнату сначала заглянул, потом вошёл Дэниел.

— Я сделал, как вы просили, партнер Элайдж. Связался с госпожой Дельмар. Она дома. Её имение более чем в тысяче миль от имения агента Грюера.

— Я сам потом с ней поговорю. Как вы думаете, — задумчиво спросил Бейли, — она имеет отношение к этому преступлению?

— Скорее всего не прямое, партнер Элайдж.

— Так, значит, косвенное?

— Она могла поручить кому-то убить Грюера.

— Кому-то? Но кому?

— Этого я сказать не могу, партнер Элайдж.

— Если кто-то действовал по её поручению, он должен был присутствовать на месте преступления.

— Да, кто-то должен был там появиться, чтобы отравить напиток.

— Но разве нельзя было отравить напиток заранее? Намного раньше?

— Я думал об этом, партнер Элайдж, — спокойно сказал Дэниел, — потому и воспользовался выражением «скорее всего», говоря о причастности госпожи Дельмар к преступлению. Вполне вероятно, что она побывала у Грюера раньше. Было бы полезно проверить её передвижения.

— Проверим. И выясним, бывала ли она там вообще. — Бейли скривил губы. Он так и знал, что когда-нибудь логика подведёт робота. Как говорил тот роботехник: логика, лишенная здравого смысла. — Пойдёмте обратно в переговорную и посмотрим, что там у Грюера.

Комната Грюера сияла чистотой и свежестью. Никто бы не сказал, что меньше часа назад на полу корчился в агонии человек.

У стены стояло трое роботов в обычной позе почтительного ожидания.

— Что слышно о вашем хозяине? — спросил Бейли.

— У него доктор, господин, — ответил средний робот.

— Доктор лечит его по видео или присутствует лично?

— По видео, господин.

— Что говорит доктор? Хозяин будет жить?

— Пока неизвестно, господин.

— Вы обыскали дом?

— Очень тщательно, господин.

— Не обнаружили постороннего господина?

— Нет, господин.

— Есть какие-нибудь следы недавнего присутствия постороннего?

— Никаких, господин.

— Имение обыскивается?

— Да, господин.

— Есть результаты?

— Нет, господин.

Бейли кивнул и сказал:

— Я хочу поговорить с роботом, который сегодня прислуживал за столом.

— Он на проверке, господин. Функции нарушены.

— Но говорить он может?

— Да, господин.

— Тогда давайте его сюда — немедленно.

Но немедленно не получилось, и Бейли начал раздраженно:

— Я же сказал…

— Солярианские роботы общаются между собой по радио, — вставил Дэниел, — и робот, которого вы хотели видеть, уже вызван. Если он задерживается, то причиной тому неполадки, вызванные недавним происшествием.

Бейли кивнул. О радио он мог бы догадаться и сам. Если этот мир держится на роботах, между ними должна быть какая-то связь, иначе вся система рухнет. Стало понятно, каким образом вслед за вызовом одного робота сразу является дюжина других — но только если в них есть необходимость, и не иначе.

Появился нужный Бейли робот. Он хромал, приволакивая ногу. Что это с ним, подумал Бейли — и пожал плечами. Непосвященному не понять, как проявляются нарушения позитронного мозга даже у примитивных земных роботов. Из-за одной поврежденной схемы могла отказать, как, например, сейчас, нога. Это о многом говорило роботехнику и ровно ни о чём — дилетанту.

Бейли осторожно начал:

— Помнишь бесцветную жидкость, которую ты наливал хозяину в бокал?

— Да, гофподин, — ответил робот.

Ещё и дефект речи!

— Что это была за жидкость?

— Вода, гофподин.

— Только вода? Ничего больше?

— Только вода, гофподин.

— Где ты её взял?

— Иж крана в режервуаре, гофподин.

— Ты принес воду сразу или она оставалась какое-то время на кухне?

— Хожяин не любил слифком холодной воды, гофподин. Было отдано пофтоянное рафпоряжение набирать её за цас до еды.

Очень удобно, подумал Бейли, — для того, кто об этом знал.

— Скажи, чтобы меня связали с доктором, как только он закончит свой осмотр. Тем временем пусть другой робот объяснит, как работает резервуар для воды. Мне нужно знать, как здесь устроено водоснабжение.

Вскоре появился доктор. Это был самый старый космонит из всех виденных Бейли — то есть, по оценке инспектора, доктору, должно быть, перевалило за триста. На руках у него выступили вены, а коротко остриженные волосы совсем побелели. У доктора была привычка постукивать ногтем по краю передних зубов, которая раздражала Бейли. Звали его Алтим Тул.

— К счастью, больного вырвало, — сообщил доктор, — и он освободился от солидной порции яда. Но его жизнь всё ещё под вопросом. Какая трагедия. — Он тяжело вздохнул.

— Какой это яд, доктор? — спросил Бейли.

— Боюсь, что не знаю. — (Тук-тук-тук.)

— Что? Как же вы его лечите?

— Стимулирую нервно-мышечную систему, чтобы избежать паралича, а в остальном полагаюсь на природу. — На желтом, точно из выделанной кожи высшего качества лице доктора застыло беспомощное, умоляющее выражение. — У нас очень мало опыта в подобных делах. Не припомню, чтобы такое случалось за все двести лет моей практики.

Бейли смерил его взглядом.

— Но о том, что существуют яды, вы, надеюсь, слыхали?

— О да. — (Тук-тук.) — Это общеизвестно.

— У вас есть справочные книгофильмы, к которым можно обратиться.

— Это займет много дней. Минеральные яды весьма многочисленны. На Солярии применяются инсектициды, возможно получить и бактериальные токсины. Даже с помощью книгофильмов сборка оборудования и подбор метода анализа затянутся надолго.

— Если никто на Солярии в этом не разбирается, — оборвал его Бейли, — предлагаю вам связаться с другими мирами. А пока что проверьте кран резервуара в имении Грюера. Отправляйтесь туда лично, если нужно, и сделайте это.

Бейли помыкал почтенным космонитом, как роботом, нисколько не заботясь о том, допустимо ли такое поведение — впрочем, и космонит воспринимал подобное обращение с собой как должное.

— Но как можно отравить кран? — засомневался доктор. — Я уверен, что это невозможно.

— Скорей всего да, — согласился Бейли, — но всё же проверьте, чтобы убедиться полностью.

Кран резервуара действительно вряд ли следовало принимать в расчёт. Как объяснил Бейли робот, резервуар был типичным для Солярии устройством. Вода поступала в него из ближайшего источника и соответствующим образом очищалась от микроорганизмов и органических веществ. Потом вода подвергалась аэрации и обработке ионами по вкусу хозяина. Маловероятно, чтобы яд прошёл незамеченным, не отразившись на показаниях приборов.

Но если удастся исключить резервуар, определится время преступления. Значит, вода могла быть отравлена только в течение того часа, когда кувшин, во исполнение причуды Грюера, отстаивался на кухне (на воздухе, с содроганием подумал Бейли).

Доктор Тул озабоченно спрашивал:

— А как мне проверить кран?

— Иосафат! Возьмите какое-нибудь животное и введите ему в вену воду из-под крана — или заставьте выпить. Соображать надо. То же самое проделайте с водой из кувшина и, если она отравлена, а скорее всего так и есть, сделайте пару анализов по книгофильмам — хотя бы самые простые. Делайте хоть что-нибудь!

— Погодите, погодите. О каком кувшине вы говорите?

— О том, в котором отстаивалась вода. Из которого робот налил Грюеру отравленную воду.

— Милый вы мой, да эту воду, наверное, давно вылили. Разве слуги допустят такой беспорядок, как неубранный кувшин?

Бейли застонал. Ясно, что не допустят. Попробуй сохрани улики, если роботы так и норовят уничтожить их ради порядка в доме. Надо было приказать им сохранить воду, но этот мир ему чужд, и он всё время совершает ошибки.

Иосафат!

Вскоре поступило сообщение, что имение Грюера проверено и никаких следов постороннего присутствия в нём не обнаружено.

— Тайна сгущается, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — У нас не осталось никого на роль отравителя.

Бейли, погруженный в свои мысли, слушал его краем уха.

— Что? Вовсе нет. Вовсе нет. Дело, наоборот, проясняется. — Он не стал объяснять дальше, зная, что Дэниел его не поймет и не поверит в то, что Бейли считал истиной. А Дэниел не просил объяснений — такое вторжение в человеческие мысли роботу не подобает.

Бейли нервничал, сознавая со страхом, что вскоре пора будет ложиться спать, а значит, усилится боязнь открытого пространства и возрастёт тоска по Земле. Его обуревало почти лихорадочное желание действовать, сделать что-нибудь ещё.

— Пожалуй, поговорю с госпожой Дельмар, — сказал он Дэниелу. — Скажите роботам, пусть соединят нас.

Они перешли в переговорную, и Бейли стал смотреть, как ловко орудует робот своими железными пальцами. В голове у инспектора толклось множество мыслей, и вдруг все они пропали: половину комнаты занял стол, изысканно накрытый к обеду.

— Здравствуйте, — сказал голос Глэдии, которая тут же появилась в кадре и села. — Не удивляйтесь, Элайдж. Просто сейчас время обеда, и я соответственно переоделась. Видите?

Так и есть. Она была в светло-голубом платье до щиколоток, с длинными рукавами. Шею облегал желтый рюш, чуть светлее её волос, теперь тщательно уложенных.

— Я не хотел вам мешать, — сказал Бейли.

— Я ещё не начинала. Может быть, отобедаете со мной?

— Как так? — насторожился Бейли.

— Какие вы, земляне, смешные, — засмеялась она. — Не собственной персоной, конечно. Как это было бы возможно? Просто идите в свою столовую, и там вы и тот, другой, сможете пообедать со мной.

— Но если я уйду…

— Ваш робот будет поддерживать связь.

Дэниел утвердительно кивнул, и Бейли, всё ещё нерешительно, направился к двери. Глэдия вместе с накрытым столом двинулась вслед за ним.

— Видите? — ободряюще улыбнулась она. — Ваш связист держит контакт.

Бейли и Дэниел поднялись по движущемуся полотну — Бейли не помнил, что пользовался им раньше. Видимо, в этом немыслимом жилище между комнатами были разные ходы и выходы; Бейли, в отличие, разумеется, от Дэниела, знал о существовании лишь некоторых из них.

Глэдия за столом продолжала плыть вслед за ними — то сквозь стены, то под полом, то над полом. Бейли остановился и пробормотал:

— К этому надо привыкнуть.

— У вас кружится голова? — сейчас же спросила Глэдия.

— Немного.

— Тогда вот что: скажите своему связисту, чтобы оставил меня здесь, а когда придёте в столовую и всё будет готово, он нас соединит.

— Я распоряжусь, партнер Элайдж, — сказал Дэниел.

Их стол тоже был накрыт. В тарелках дымился коричневый суп, в котором плавали кубики мяса, а в середине стола ждала, когда её разрежут, большая жареная курица. Дэниел быстро отдал указание роботу-официанту, и оба прибора мигом сдвинули на один конец стола.

Как по сигналу, стена напротив пропала, стол как будто вытянулся в длину, и на противоположном его конце появилась Глэдия. Комната соединилась с комнатой и стол со столом до того аккуратно, что, если бы не разный рисунок на стенах и на полу и не различие в сервировке, легко было бы поверить, что они действительно обедают вместе.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Глэдия, — правда, удобно?

— Очень, — сказал Бейли. Он осторожно попробовал суп, нашёл его превосходным и подлил себе ещё. — Вы слышали, что случилось с агентом Грюером?

На лицо Глэдии легла тень, и она отложила ложку.

— Ужасно, правда? Бедный Хеннис.

— Вы называете его по имени — вы его знаете?

— Я знаю почти всех выдающихся людей на Солярии. Мы, соляриане, почти все знакомы друг с другом — это естественно.

В самом деле, естественно, подумал Бейли. Много ли их, в конце концов?

— Тогда вы, может быть, знаете и доктора Алтима Тула. Он лечит Грюера.

Глэдия тихо засмеялась. Робот нарезал ей мясо и положил на тарелку мелкие подрумяненные картофелины и морковь соломкой.

— Конечно, знаю. Он и меня лечил.

— Когда он лечил вас?

— Как раз после того… несчастья. С моим мужем.

— Он что, единственный доктор на планете? — изумился Бейли.

— О нет. — Глэдия зашевелила губами, будто подсчитывая. — Их по крайней мере десять. И ещё один молодой человек изучает медицину. Но доктор Тул — из лучших. У него самый большой опыт. Бедный доктор Тул.

— Почему бедный?

— Ну, вы же знаете — у доктора такая скверная работа. Приходится посещать людей, а иногда даже и трогать их руками. Но доктор Тул очень ответственно относится к своему делу и посещает больного, когда считает это необходимым. Он лечил меня с самого детства и всегда был такой добрый и милый, что я, честно говоря, почти не возражала бы против его визита. Например, он был у меня в тот последний раз.

— Вы хотите сказать — когда погиб ваш муж?

— Да. Можете себе представить, что почувствовал доктор, когда увидел, как я лежу рядом с мертвым мужем.

— Мне сказали, что тело он осматривал по видеофону.

— Тело — да. Но со мной было по-другому. Убедившись, что я жива и серьёзной опасности нет, он велел роботам подложить мне под голову подушку, сделать мне укол и оставить одну. А сам прилетел самолётом — да, самолётом! Это заняло у него меньше получаса. Потом он занялся мной, и всё стало хорошо. Я была в таком тумане, когда пришла в себя, что думала — передо мной его изображение, пока он не коснулся меня. Тогда я поняла, что это он сам, и закричала. Бедный доктор Тул ужасно смутился, но я знаю — он хотел сделать как лучше.

Бейли кивнул.

— Наверное, у докторов на Солярии не так уж много работы?

— Надеюсь, что да.

— Я знаю, что об инфекционных болезнях и говорить не стоит. Но нарушения обмена веществ? Атеросклероз? Диабет и тому подобное?

— Такое случается — и это всегда ужасно неприятно. Доктора могут, конечно, физически облегчить жизнь таким больным, но и только.

— Вот как?

— Конечно. Если человек заболел — значит, его генетический анализ был неточным. Не думаете же вы, что мы сознательно допускаем такие вещи, как диабет? Все, у кого находят подобные заболевания, подвергаются тщательному повторному анализу. Супружеское назначение отменяется, и это ужасно неудобно для второго супруга. А ещё нельзя, чтобы у них были, — она понизила голос, — дети.

— Нельзя иметь детей? — обыкновенным голосом переспросил Бейли.

Глэдия вспыхнула.

— Какие ужасные вещи мы говорим! Что за слова! Д-дети!

— Со временем привыкаешь, — сухо заметил Бейли.

— Да, но если это превратится у меня в привычку, я когда-нибудь скажу такое при солярианине и просто сгорю со стыда… А если у такой пары уже были дети (видите, вот опять), этих детей надо тоже разыскать и обследовать — кстати, одна из обязанностей Рикэна, — в общем, хлопот не оберешься.

Тула можно выбросить из головы, подумал Бейли. Некомпетентность доктора — следствие солярианского образа жизни, и ничего преступного в ней нет. Скорее всего нет. Поставим на нём крест, но не слишком жирный.

Он посмотрел, как ест Глэдия — аккуратно и грациозно, с хорошим аппетитом. Курица, которую ел он сам, была великолепна. От чего можно избаловаться во Внешних Мирах, так это от еды.

— Что вы думаете об этом отравлении, Глэдия? — спросил он.

— Стараюсь не думать. — Она подняла голову. — Что за ужасные вещи у нас происходят! Может быть, это не отравление?

— Оно самое.

— Но там же никого не было!

— Откуда вы знаете?

— А разве неясно? У него сейчас нет жены, поскольку он исчерпал свой лимит на д… Ну, вы понимаете. Так что подсыпать ему яд было некому. Как же его могли отравить?

— И всё же он отравлен. Это факт, с которым надо считаться.

Лицо Глэдии омрачилось.

— А вы не думаете, что он сделал это сам?

— Сомневаюсь. Зачем? Да ещё публично?

— Тогда это просто невозможно, Элайдж. Невозможно, и всё.

— Напротив, Глэдия. Очень даже возможно. И я уверен, что точно знаю, как всё произошло.

Глава 8

КОСМОНИТ ГНЕВАЕТСЯ

Глэдия на миг затаила дыхание, и оно вырвалось из её сложенных губ почти со свистом.

— А я уверена, что понятия не имею. А кто это сделал, вы знаете?

Бейли кивнул.

— Тот же, кто убил вашего мужа.

— Как?

— А вот так! Убийство вашего мужа — первое в истории Солярии. Через месяц происходит другое убийство — или покушение на него. Может ли это быть совпадением? Два разных преступника убивают на протяжении месяца в мире, где нет преступности? Примите во внимание и то, что вторая жертва занималась расследованием первого преступления и тем самым представляла серьёзную опасность для убийцы.

— Что ж, — Глэдия принялась за десерт. — Если ваша точка зрения такова, тогда я невиновна.

— Это почему же, Глэдия?

— Ну как же, Элайдж! Я никогда в жизни даже не приближалась к имению Грюера — значит, и агента Грюера отравить не могла. А если я его не отравляла — значит, и мужа своего не убивала.

Видя, что Бейли сурово молчит, она как будто упала духом, и уголки её маленького рта опустились.

— Вам так не кажется, Элайдж?

— Не уверен. Я же сказал вам, что знаю способ, каким был отравлен Грюер. Способ изобретательный, и любой житель Солярии мог им воспользоваться, был он в имении Грюера или нет; бывал он там когда-либо или нет.

Глэдия стиснула кулаки.

— Вы хотите сказать, что я преступница?

— Ничего подобного я не утверждал.

— Но подразумевали. — Она была в ярости: губы плотно сжались, на скулах выступили пятна. — Вот почему вы хотели меня видеть? Чтобы задавать коварные вопросы? Чтобы поймать меня?

— Подождите же…

— Вы показались мне таким участливым. Таким понимающим. Ах вы… землянин! — На последних словах её голос сорвался.

Дэниел, обратив к ней безмятежный взор, сказал:

— Простите, госпожа Дельмар, вы слишком сильно сжимаете нож и можете порезаться. Пожалуйста, осторожнее.

Глэдия свирепо уставилась на маленький, тупой и, уж конечно, совершенно безобидный ножик у себя в руке и вдруг судорожно вскинула его наверх.

— Меня вам не достать, Глэдия, — сказал Бейли.

— Да кому вы нужны? Уф! — Она передёрнулась от преувеличенного отвращения и крикнула: — Прекратить сеанс!

Последние слова предназначались, очевидно, роботу за кадром. Глэдия и её стол тут же исчезли, и стена столовой вернулась на место.

— Если я правильно понял, — сказал Дэниел, — вы считаете эту женщину виновной?

— Нет, — безразлично ответил Бейли. — Ей, бедняжке, недостает очень многих качеств, которые необходимы убийце.

— Она вспыльчива.

— Ну и что? Большинство людей вспыльчиво. Не забудьте также, что она длительное время живёт под сильным напряжением. Если бы я был в таком состоянии и кто-нибудь нападал на меня так, как я, по её мнению, на неё, я бы не то что ножиком замахнулся.

— Я не сумел разгадать, подобно вам, каким образом можно отравить человека на расстоянии.

— Я знал, что не сумеете, — с удовольствием произнёс Бейли. — Именно эту загадку вы и не в состоянии разрешить.

Сказал он это как отрезал, а Дэниел воспринял его слова так же спокойно и серьёзно, как всегда.

— Дэниел, у меня для вас есть два задания.

— Какие, партнер Элайдж?

— Во-первых, свяжитесь с доктором Тулом и выясните, в каком состоянии была госпожа Дельмар после убийства мужа. Много ли с ней было хлопот и так далее.

— Вы хотите выяснить что-то определённое?

— Нет. Просто пытаюсь собрать данные. У них здесь это нелегко. Во-вторых, узнайте, кто замещает Грюера в Службе Безопасности, и завтра прямо с утра устройте мне с ним сеанс. Ну а я, — безрадостно добавил Бейли, — пойду спать и, будем надеяться, усну. Как вы думаете, можно здесь достать приличный книгофильм? — почти капризно спросил он.

— Я посоветовал бы вам обратиться к роботу-библиотекарю, — ответил Дэниел.

Бейли раздражало, что придётся иметь дело с роботом — он предпочел бы сам порыться всласть в библиотеке.

— Нет, — говорил он, — классики мне не надо. Обычную беллетристику из жизни современной Солярии. С полдюжины штук.

Робот повиновался — куда ему было деться. Но всё время, пока нажимал нужные клавиши, чтобы извлечь заказанные книгофильмы с полок и доставить их к щели выдачи, и пока вручал их Бейли, он не переставал почтительно бубнить, знакомя инспектора с богатствами своей библиотеки.

Не желает ли хозяин приключенческий роман о временах заселения планеты? Или прекрасное пособие по химии, с движущимися моделями атомов? Или фантастику? Или учебник галактографии? Перечню не было конца.

Разозленный Бейли дождался своей полудюжины книг, сказал «хватит», сам (сам!) схватил проектор и пошёл прочь. Робот потащился за ним, спрашивая:

— Помочь вам с настройкой, хозяин?

Бейли повернулся и рявкнул:

— Нет! Стой где стоишь.

Робот поклонился и остался на месте.

Улегшись в постель со светом у изголовья, Бейли почти пожалел о своем решении. Проектор был не той модели, с которой ему раньше доводилось иметь дело, и Бейли попросту не представлял, как вставлять пленку. Но он не сдался — разобрал аппарат и кое-как сообразил, что нужно делать. Фильм он зарядил, и, хотя изображение было несколько нечётким, краткая независимость от роботов стоила того.

В следующие полтора часа Бейли просмотрел четыре из шести книгофильмов — и разочаровался.

У него родилась было теория, что лучший способ ознакомиться с солярианским образом жизни — почитать их романы. Ведь без знакомства с Солярией и её нравами вести следствие с умом было невозможно.

Теперь теория провалилась. Он просмотрел эти романы — там люди со смехотворными проблемами вели себя как дураки и совершали загадочные действия. Почему женщина бросает свою работу, узнав, что её отпрыск избрал ту же профессию, и отказывается объяснить причину своего поступка, пока всё не запутывается самым смешным и невыносимым образом? Почему доктор и художница чувствуют себя униженными, когда их назначают друг другу, и что такого благородного в намерении доктора заняться роботехникой?

Бейли заправил в проектор пятый фильм и отрегулировал изображение. Устал он как собака.

Так устал, что впоследствии никак не мог вспомнить, о чём был пятый роман, обещавший быть остросюжетным. Помнил только начало, где новый хозяин вступает во владение поместьем и просматривает счётофильмы, предоставленные ему почтительным роботом.

Он, должно быть, так и уснул — с проектором на голове и при полном свете. Потом, наверное, тихонько вошёл робот, осторожно снял с Бейли проектор и выключил свет.

Во всяком случае, Элайдж спал, и ему снилась Джесси. Всё было как прежде. Он никуда не улетал с Земли, и они собирались в столовую, а потом на субэфирное шоу с друзьями. Поедут на экспрессе, там будет много народу, всё хорошо, никаких забот. Элайдж был счастлив.

И Джесси была такой красивой. Она как-то ухитрилась похудеть. Почему она такая стройная и красивая?

И ещё одна странность. Почему-то на них светило солнце. Элайдж смотрел вверх — там было только сводчатое перекрытие верхнего горизонта, и всё же солнце светило, ярко озаряя всё вокруг, и никто не боялся.

Бейли проснулся в тревоге и сел завтракать, не обращая внимания на роботов, прислуживающих за столом. Он не разговаривал с Дэниелом, не задавал вопросов и поглощал превосходный кофе, не разбирая вкуса.

Почему ему приснился свет невидимого солнца? Можно понять, если снятся Земля и Джесси, но при чём тут солнце? И почему этот сон продолжает его беспокоить?

— Партнер Элайдж, — осторожно сказал Дэниел, — Корвин Аттлбиш выйдет на связь через полчаса. Я договорился.

— Какой такой Корвин? — буркнул Бейли, подливая в чашку кофе.

— Он первый заместитель агента Грюера и сейчас исполняет его обязанности.

— Тогда давайте его.

— Я же говорил, что сеанс назначен через полчаса.

— Мне безразлично, когда он назначен. Соедините меня с ним немедленно. Это приказ.

— Я попытаюсь, партнер Элайдж, но он может не дать согласия на сеанс.

— А вы попробуйте, Дэниел, — и поживее.

Заместитель директора Службы Безопасности ответил на вызов, и Бейли в первый раз на Солярии увидел космонита, который соответствовал земным представлениям. Аттлбиш был высоким, стройным и бронзовокожим. У него были светло-карие глаза и выступающий подбородок.

Он немного походил на Дэниела, но Дэниел был безупречен почти как бог, а у Аттлбиша всё же проступало в лице нечто человеческое.

Сейчас он брился. Из карандашика у него в руке била струйка тонкого абразива, снимая растительность со щек и подбородка и превращая её в невидимую пыль.

Бейли узнал этот прибор по описанию, хотя никогда раньше не видел его.

— Вы землянин? — процедил Аттлбиш сквозь сжатые губы — он как раз проводил струей абразива под носом.

— Элайдж Бейли, инспектор класса С-7, Земля.

— Уж очень вы рано. — Аттлбиш закрыл свой бритвенный прибор и бросил куда-то за пределы кадра. — Что там у вас, землянин?

Бейли и в лучшие времена был бы не в восторге от такого тона, а сейчас он просто вскипел.

— Как себя чувствует агент Грюер? — спросил он.

— Жив пока. Может, и выживет.

— Ваши солярианские отравители не разбираются в дозах, — кивнул Бейли. — Опыта не хватает. Грюеру подсыпали слишком много, и его вырвало. Половина этой дозы убила бы его.

— Отравители? Никаких следов яда не обнаружено.

— Иосафат! Вам что, мало доказательств?

— Всякое случается, — Аттлбиш потёр лицо, проверяя, гладко ли выбрит. — Кто знает, какие нарушения обмена могут быть у человека старше двухсот пятидесяти.

— И у вас есть авторитетное медицинское заключение?

— Доктор Тул докладывает…

Это довершило дело. Гнев, кипевший в Бейли с момента пробуждения, прорвался наружу, и землянин гаркнул:

— Плевал я на доктора Тула! Я сказал — авторитетное заключение. Ваши доктора ничего не смыслят, как не смыслили бы и детективы, будь они у вас. Детектива пришлось выписывать с Земли — выпишите заодно и доктора.

— Уж не вы ли мне будете указывать? — холодно спросил солярианин.

— Да, и притом бесплатно — пользуйтесь на здоровье. Грюер был отравлен. Я свидетель. Он выпил, поперхнулся и стал кричать, что ему жжет горло. Чего же было ожидать, если он расследовал…

— Что расследовал? — невозмутимо спросил Аттлбиш.

Бейли стесняло присутствие Дэниела, который, как всегда, сидел поодаль, футах в десяти. Ведь Грюер не хотел, чтобы представитель Авроры знал о его расследовании. Поэтому Бейли промямлил:

— Что-то связанное с политикой.

Аттлбиш скрестил руки и принял отстраненный, скучающий и довольно враждебный вид.

— У нас на Солярии не существует политики в том смысле, как её понимают в других мирах. Хеннис Грюер — хороший гражданин, но у него слишком развито воображение. Это он настоял, чтобы мы вас пригласили, наслушавшись о вас каких-то историй. Даже принял условие, чтобы вам в партнеры дали аврорианца. Я лично не видел в том необходимости. Никакой тайны не существует. Рикэна Дельмара убила жена, и мы разберёмся, как и почему. А если и не разберёмся, ей сделают генетический анализ и примут нужные меры. Что касается Грюера, то ваши фантазии об отравлении никого не волнуют.

— Вы намекаете на то, что я здесь больше не нужен? — недоверчиво спросил Бейли.

— Думаю, что не нужны. Если хотите вернуться на Землю — возвращайтесь. Я бы даже сказал — сделайте Одолжение.

Бейли, сам себе удивляясь, выкрикнул:

— Нет, сэр. Я и с места не сдвинусь.

— Мы вас наняли, господин сыщик, мыможем и уволить. Вы вернётесь на родную планету.

— Ну нет! Послушайте-ка меня — очень вам советую. Вы — космонит, сверхчеловек, а я землянин, но при всём моём к вам почтении и с нижайшими извинениями я скажу — вы трусите.

— Прошу взять ваши слова обратно! — Аттлбиш выпрямился во весь свой рост, шесть футов с лишним, и надменно, сверху вниз, посмотрел на землянина.

— Трусите, да ещё как. Вы думаете, что, если возьметесь за это дело, будете следующим. И сдаётесь, чтобы они оставили вас в покое, оставили вам вашу жалкую жизнь. — Бейли не имел представления, кто такие эти «они» и существуют ли «они» вообще. Он язвил наугад и наслаждался тем, как его слова бьют по самолюбию надменного космонита.

— Через час вас здесь не будет, — сказал Аттлбиш, в холодном гневе указывая пальцем на Бейли. — И клянусь, вам не отвертеться никакими дипломатическими уловками.

— Поберегите свои угрозы, космонит. Земля для вас ничего не значит, согласен, но я здесь не один. Позвольте представить вам моего партнера Дэниела Оливо. Он аврорианец, и если молчит, то потому, что разговоры — не его дело. Следствие возглавляю я. Но слушать он слушает — ни слова не упустит. Я вам прямо скажу, Аттлбиш, — Бейли с наслаждением назвал его просто по фамилии, — Аврору и прочие сорок с лишним Внешних Миров очень интересует то, что вы тут на Солярии вытворяете. Если вы нас вышвырнете, Солярию окружат боевые корабли. Я землянин и знаю порядок: за ущемлением прав следует применение силы.

Аттлбиш с некоторым беспокойством перевёл взгляд на Дэниела и сбавил тон:

— Здесь не происходит ничего такого, что могло бы интересовать другие планеты.

— Грюер считал иначе, и мой партнер его слышал. — Не тот был момент, чтобы останавливаться перед ложью. Дэниел при последних словах Бейли повернул голову, но инспектор притворился, будто не видит, и продолжал: — Я намерен и дальше вести следствие, хотя отдал бы всё, чтобы вернуться на Землю. Одна только мечта о ней лишает меня покоя. Если бы этот кишащий роботами дворец, в котором я живу, был мой, я бы отдал и его, и вас, и весь ваш поганый мир за билет домой. Но не вам меня выгонять. Никто не выгонит меня отсюда, пока дело, которое мне поручили, не будет раскрыто. Попробуйте только удалить меня против воли — и окажетесь перед стволами космических орудий. Более того — с этого момента я буду вести следствие по-своему. Я за него отвечаю и буду говорить с теми людьми, с какими захочу, — и не по видео, а лично. Я привык общаться с живыми людьми — так оно и будет. И мне нужно официальное разрешение на это от вашего ведомства.

— Это невозможно, немыслимо…

— Скажите ему, Дэниел.

— Как вас уже информировал мой партнер, агент Аттлбиш, — бесстрастно заговорил андроид, — нас прислали сюда вести следствие. Нам необходимо его завершить. Мы не хотим, разумеется, нарушать ваши обычаи, и, возможно, в личных визитах не будет необходимости, хотя ваше разрешение на них в случае надобности было бы полезно, как уже сказал инспектор Бейли. Насильственное удаление нас с планеты мы рассматриваем как нежелательное, хотя и сожалеем о том, что наше пребывание может быть неприятно вам или другим солярианам.

Бейли выслушал эту высокопарную речь, скривив губы в гримасе, которую никак нельзя было назвать улыбкой. Тому, кто знал, что Дэниел робот, было ясно, что он старается не обидеть ни того ни другого из людей. Тому же, кто считал Дэниела аврорианцем, гражданином старейшего и наиболее могущественного в военном отношении Внешнего Мира, его речь казалась, вероятно, набором угроз, слегка прикрытых учтивостью.

Аттлбиш прикоснулся кончиками пальцев ко лбу.

— Я подумаю.

— Только не слишком долго, — сказал Бейли, — потому что мне нужно посетить кое-кого в ближайший час — лично. Конец сеанса!

Бейли с удивлением и одновременно удовольствием уставился на то место, где только что был Аттлбиш. Ничего этого он не обдумывал заранее. Всё произошло внезапно — под влиянием сна и неоправданной надменности Аттлбиша. Но Бейли был рад, что так получилось. Ему давно хотелось взять дело в свои руки.

Так его, космонита поганого, подумал он.

Он хотел бы, чтобы при этой сцене присутствовало всё население Земли. Тем более что Аттлбиш — воплощенный образ космонита. Тем лучше!

Только с чего он, Бейли, так распалился, требуя права на личные визиты? Он и сам не мог понять. Да, он составил для себя план действий, и личные контакты были частью этого плана. Пусть так. Но когда речь зашла о визитах, Бейли ощутил вдруг душевный подъём и готовность безо всякой на то надобности сокрушать окружающие его стены.

Почему?

Это чувство не имело отношения к убийству и даже к опасности, грозившей Земле. Что же оно такое?

Как ни странно, Бейли снова вспомнился недавний сон — солнце, которое светило сквозь светонепроницаемые ярусы подземного земного Города.

Дэниел произнёс задумчиво (в той степени, в которой его голос был способен выражать эмоции):

— Не уверен, что одобряю ваше поведение, партнер Элайдж.

— То, как я блефовал с этим типом? Зато сработало. И это не совсем блеф. Я думаю, что Аврора и впрямь интересуется тем, что происходит на Солярии, и Аттлбиш это знает. Кстати, спасибо вам за то, что не разоблачили меня.

— Это было естественное решение. То, что я поддержал вас, нанесло агенту Аттлбишу весьма незначительный вред. Если бы я уличил вас во лжи, вы пострадали бы гораздо сильнее.

— При сравнении потенциалов победил более высокий, а, Дэниел?

— Так и было, партнер Элайдж. По-моему, тот же процесс, только менее точный, происходит и в человеческом мозгу. Но я повторяю — ваша новая идея небезопасна.

— Что за новая идея?

— Я не одобряю ваше намерение относительно личных визитов.

— Понимаю, только я в вашем одобрении не нуждаюсь.

— Мне были даны определённыеинструкции, партнер Элайдж. Что сказал вам вчера агент Грюер в моё отсутствие, я знать не могу. Но что-то он сказал — это видно из того, как изменилось ваше отношение к делу. В свете моих инструкций я могу догадаться, что именно было сказано. Он, должно быть, предупредил вас, что ситуация на Солярии угрожает безопасности других планет.

Бейли медленно полез за трубкой. Такое случалось с ним постоянно, и он каждый раз приходил в дурное настроение, вспоминая, что здесь курить нельзя.

— Но ведь соляриан всего двадцать тысяч. Чем же они могут угрожать кому-либо?

— Моих хозяев на Авроре Солярия с некоторых пор стала беспокоить. Я не обладаю всей полнотой информации…

— А то немногое, что вы знаете, вам не велено говорить. Верно?

— Прежде чем открыто обсуждать, следует тщательно во всём разобраться.

— Что же такое затеяли соляриане? Создают новое оружие? Или готовят переворот? Или занялись индивидуальным террором? Что могут двадцать тысяч человек против сотен миллионов космонитов?

Дэниел молчал.

— Я всё равно это выясню, так и знайте, — сказал Бейли.

— Но не таким путем, как собирались, партнер Элайдж. Я получил самые строгие предписания беречь вас.

— Ну разумеется. Первый Закон.

— Усиленная забота. Если придётся выбирать между вашей безопасностью и безопасностью другого человека, я должен сохранить вас.

— Конечно. Я понимаю. Если со мной что-нибудь случится, у вас не будет больше предлога оставаться на Солярии, не вызывая при этом осложнений, к которым Аврора ещё не готова. Пока жив, я нахожусь на Солярии по её же приглашению, так что мы можем при необходимости нажимать там и сям, и приходится нас терпеть. А умри я, ситуация изменится. Поэтому вам и наказали беречь Бейли пуще глаза. Я прав, Дэниел?

— Я не могу ручаться за то, что стоит за данными мне приказами.

— Ладно, не волнуйтесь. Открытое пространство не убьёт меня, если мне и понадобится кое с кем встретиться. Переживу. Может быть, даже привыкну.

— Дело не в одном только открытом пространстве, партнер Элайдж. Речь идёт о встречах с солярианами. Я их не одобряю.

— Из-за того, что это не понравится космонитам? Что ж поделаешь. Пусть вставляют фильтры в нос и надевают перчатки. Пусть разбрызгивают аэрозоль. А если их утонченные нравы не позволяют им сталкиваться со мной нос к носу, пусть ежатся и краснеют. Но я буду с ними встречаться. Я считаю наши встречи насущной необходимостью.

— Но я не могу этого допустить.

— Вы не можете позволить мне?

— Вы же знаете почему, партнер Элайдж.

— Нет, не знаю.

— Но поймите — агента Грюера, который возглавлял следствие со стороны Солярии, отравили. Разве не вытекает отсюда, что, если я разрешу вам подвергать себя опасности, показываясь повсюду лично, следующей жертвой непременно станете вы? Нет, я не могу позволить вам покидать эти безопасные стены.

— А как вы собираетесь помешать мне, Дэниел?

— В случае необходимости даже силой, партнер Элайдж, — спокойно ответил Дэниел. — Даже если придётся причинить вам вред. Если я этого не сделаю, вы наверняка погибнете.

Глава 9

РОБОТ КАПИТУЛИРУЕТ

— Значит, снова побеждает более высокий потенциал, Дэниел? Вы готовы применить насилие, лишь бы спасти мою жизнь?

— Я надеюсь, что не причиню вам вреда, партнер Элайдж. Вы знаете, что силой я превосхожу вас, и не станете оказывать ненужного сопротивления. Но в случае необходимости — да, мне дозволено причинить вам вред.

— А если я выстрелю в вас из бластера — прямо сейчас? Мои потенциалы мне в этом не помешают.

— Я предполагал, что в наших отношениях наступит такой момент, партнер Элайдж. Если быть точным, я подумал об этом ещё во время нашего переезда в имение, когда вы повели себя агрессивно в машине. Моя гибель — ничто в сравнении с вашей безопасностью, но, если меня не станет, вы можете впоследствии пострадать и планы моих хозяев расстроятся. Поэтому в первый же период вашего сна я позаботился разрядить ваш бластер.

Бейли сжал губы. Значит, он всё это время ходил с незаряженным оружием? Схватившись за кобуру, он вынул бластер и посмотрел на счётчик заряда. Счётчик стоял на нуле.

Бейли покачал бесполезную железку на ладони, точно намереваясь швырнуть её в Дэниела. Но что толку? Робот, конечно, увернётся.

Бейли убрал бластер обратно. В своё время оружие, быть может, удастся перезарядить. Потом он медленно и задумчиво проговорил:

— Больше не обманете, Дэниел.

— Что вы имеете в виду, партнер Элайдж?

— Уж слишком вы мной командуете. Совсем загнали в угол. Вы в самом деле робот?

— Вы и раньше в этом сомневались.

— В прошлом году на Земле я сомневался в том, что Р.Дэниел Оливо действительно робот. Оказалось, что он им был — и скорее всего продолжает быть. Но теперь я спрашиваю себя: вправду ли вы Р.Дэниел Оливо?

— Да, это я.

— Ой ли? Дэниел был создан по образу космонита. Почему нельзя было подобрать космонита, похожего на Дэниела?

— Зачем?

— Затем, чтобы он вёл здесь следствие с инициативой и выдумкой, недоступными роботу. И чтобы вы, играя роль Дэниела, могли бы спокойно управлять мной, для вида предоставляя руководство мне. Вон как вы мной вертите — и мне приходится подчиняться.

— Ваши заключения неверны, партнер Элайдж.

— Почему же тогда все соляриане, с которыми мы говорим, принимают вас за человека? Они ведь знатоки. Неужели их так легко одурачить? Не могу же я один быть прав, а все не правы. Гораздо вероятнее то, что правы-то все, а ошибаюсь я.

— Это не так, партнер Элайдж.

— Докажите, — сказал Бейли, медленно подходя к сервировочному столику и отодвигая дробилку для отходов. — Если вы робот, это не составит для вас трудности. Покажите мне металл, который у вас под кожей.

— Уверяю вас…

— Покажите! — гаркнул Бейли. — Это приказ! Или вам дозволено и приказам не подчиняться?

Дэниел расстегнул рубашку. Гладкая бронзовая кожа у него на груди слегка поросла светлыми волосами. Он крепко нажал у себя под правым соском, и кожа вместе с мышцами вдоль всей грудной клетки разошлась без единой капли крови, открыв блестящий металл.

В тот же миг Бейли, передвинув палец на полдюйма вправо, нажал кнопку вызова. Почти сразу же вошёл робот.

— Не двигаться, Дэниел! — крикнул Бейли. — Это приказ! Смирно!

Дэниел замер, словно жизнь или механическая её имитация покинула его.

— Можешь ты вызвать ещё двоих слуг, не выходя отсюда? — крикнул Бейли роботу. — Если можешь, вызывай.

— Слушаюсь, господин.

Вошли два робота, вызванные по радио; все трое выстроились в ряд.

— Ребята, — сказал им Бейли, — видите это существо, которое принимали за господина?

Три пары красных глаз уставились на Дэниела, и роботы сказали в унисон:

— Видим, господин.

— Вы видите, что так называемый господин — на самом деле такой же робот, как и вы? У него внутри металл. Он просто сделан так, что выглядит как человек.

— Да, господин.

— Вы не должны подчиняться его приказам. Понимаете?

— Да, господин.

— А вот я, — сказал Бейли, — настоящий человек.

Роботы какой-то миг раздумывали, и Бейли пришло в голову, теперь, когда им показали, что некто, похожий на человека, на деле может оказаться роботом — не будут ли они сомневаться в каждом, кто с виду человек?

Но тут один из роботов ответил:

— Вы человек, господин.

Бейли перевёл дух.

— Хорошо, Дэниел, — сказал он. — Вольно.

Дэниел сменил позу на более естественную и спокойно произнёс:

— Значит, притворившись, будто сомневаетесь в моём происхождении, вы стремились разоблачить меня перед другими роботами?

— Так и есть, — сказал Бейли, отводя глаза. Это же всё-таки машина, а не человек. Разве можно надуть машину?

Но ему, несмотря ни на что, было стыдно. Когда Дэниел стоял вот так, с раскрытой грудью, в нём было что-то очень человеческое, и Бейли ощутил себя обманщиком.

— Закройте грудь, Дэниел, и послушайте меня. Трёх роботов вам не одолеть — это ведь ясно?

— Ясно, партнер Элайдж.

— Хорошо. Вот что, ребята, — снова обратился он к роботам. — Вы не должны говорить никому, и господам тоже, что он робот. Никому и никогда, пока я, и только я один, не отменю своего приказа.

— Благодарю вас, — тихо сказал Дэниел.

— Однако, — продолжал Бейли, — похожий на человека робот не должен вмешиваться в мои действия. Если он попытается сделать это, удержите его силой, но не причиняйте ему без крайней необходимости вреда. Не разрешайте ему вступать в контакт с другими людьми, кроме меня, и с другими роботами, кроме вас — ни лично, ни по видеосвязи. И не спускайте с него глаз. Держите его в этой комнате и сами оставайтесь при нём. От прочих своих обязанностей вы освобождаетесь впредь до дальнейших указаний. Всё ясно?

— Да, господин, — ответили роботы хором.

— Вот видите, Дэниел. Вы бессильны, так что не пытайтесь мне помешать.

Дэниел сказал, безнадёжно уронив руки:

— Я не могу допустить, чтобы вы пострадали от моего бездействия, партнер Элайдж, но в данных обстоятельствах мне остаётся только бездействовать. Логически это неоспоримо. Я не стану ничего предпринимать и полагаюсь на то, что вы останетесь живы и невредимы.

Вот-вот, подумал Бейли. Одна только логика — больше у робота ничего нет за душой. Логика говорит Дэниелу, что он окончательно побежден. Рассудок мог бы подсказать ему, что все случайности предугадать невозможно и противная сторона тоже может допустить ошибку.

Но нет. Роботы руководствуются логикой, а не здравым смыслом.

Бейли снова кольнул стыд, и он не мог не поддаться желанию утешить Дэниела.

— Послушайте, Дэниел, даже если бы я подвергался опасности — а это не так, — поспешно добавил он, покосившись на других роботов, — то такова моя работа. Мне за то и платят. Моя работа состоит в том, чтобы охранять всё человечество в целом, так же, как ваша — в том, чтобы охранять отдельного человека. Понимаете?

— Нет, партнер Элайдж.

— Потому, что вы так созданы. Поверьте мне на слово — будь вы человеком, вы бы поняли.

Дэниел склонил голову в знак согласия и остался стоять недвижимо, а Бейли медленно вышел из комнаты. Трое роботов расступились перед ним и устремили свои фотоэлектрические глаза на Дэниела.

Бейли шёл, так сказать, к свободе, и от сознания этого его сердце сильно билось — но вдруг пропустило удар. Перед ним возник новый робот.

Что ещё стряслось?

— Чего тебе, бой? — рявкнул Бейли.

— Вам пакет, хозяин, от заместителя директора Службы Безопасности.

Бейли взял у робота запечатанную капсулу, и она тут же раскрылась. Внутри лежала свернутая бумага с написанным от руки, красивым почерком, текстом. Бейли не удивился. Солярия, должно быть, располагала отпечатками его пальцев, — ведь капсула могла раскрыться только от прикосновения адресата.

Он прочел бумагу, и на его продолговатом лице отразилось удовлетворение. Это было официальное разрешение на личные визиты. Требовалось, правда, согласие и другой стороны, но солярианам предписывалось оказывать всяческое содействие «агентам Бейли и Оливо».

Аттлбиш капитулировал — на это указывало и то, что фамилию землянина он поставил первой. Добрый знак, чтобы начать наконец вести следствие, как полагается.

Бейли снова летел аэропланом, как из Нью-Йорка в Вашингтон, но с одной разницей. Этот аэроплан не был затемнен — окна оставили незаслоненными.

День выдался ясный и солнечный. С того места, где сидел Бейли, окна выглядели как голубые лоскуты — одинаковые и однообразные. Бейли старался не прятаться и зарывался головой в колени лишь тогда, когда становилось совсем уж невмоготу.

На эти муки он пошёл по собственной воле. И всё потому, что его просто распирало чувство триумфа, свободы, сознание того, что он, поборов сначала Аттлбиша, а потом Дэниела, утвердил перед космонитами достоинство Земли.

Начал он с того, что прошёл по открытому месту в поджидавший его аэроплан, испытывая легкое, почти приятное головокружение, и в приступе маниакальной самоуверенности приказал не затемнять окон.

Надо привыкать, сказал он себе — и не отводил глаз от синевы, пока не заколотилось сердце и комок в горле не вырос до нестерпимых размеров.

Приходилось время от времени — всё чаще — зажмуривать глаза и закрывать руками голову. Самоуверенность потихоньку утекала, и даже прикосновение к кобуре со свежезаряженным бластером не могло остановить течь.

Бейли старался сосредоточиться на плане своих действий. Сначала изучить образ жизни на планете. Набросать фон, на котором всё держится, иначе он ни в чём не разберётся.

Повидаться с социологом!

Он спросил у робота, кто самый известный социолог на Солярии. Лучше всего в роботах то, что они не задают вопросов.

Робот назвал ему фамилию, перечислил основные данные и заметил, что сейчас у социолога скорее всего второй завтрак и он может попросить перенести сеанс.

— Второй завтрак? — возмутился Бейли, — Не смеши меня. Полдень только через два часа.

— Я ориентируюсь на местное время, хозяин, — сказал робот.

Бейли понял не сразу. В земных Городах периоды сна и бодрствования, то есть день и ночь, были искусственными, приспособленными для нужд человека и планеты. А на такой планете, как эта, лежащей нагишом под солнцем, день и ночь вовсе не зависят от людей, а попросту навязываются им.

Бейли попытался представить себе планету в виде сферы, которая при вращении то освещается солнцем, то нет. Это ему плохо удавалось, и он почувствовал презрение к сверхчеловекам, позволяющим движению планеты диктовать им такой существенный фактор, как время.

— Всё равно, свяжись с ним, — сказал он роботу.

Самолёт встречала группа роботов, и Бейли забила крупная дрожь, когда он снова вышел на воздух. Он сказал ближайшему роботу:

— Дай-ка я обопрусь на твою руку, бой.

Социолог ждал его в конце длинного холла, напряженно улыбаясь.

— Добрый день, мистер Бейли.

— Добрый день, сэр, — едва дыша, кивнул Бейли. — Можно попросить вас затемнить окна?

— Уже сделано. Я кое-что знаю о Земле. Прошу за мной.

Бейли сделал усилие и последовал за хозяином без помощи робота, на приличном расстоянии от того, через холл и лабиринт коридоров. Наконец он уселся в большой и красиво обставленной комнате и порадовался, что можно отдохнуть.

Вдоль стен шли неглубокие закругленные ниши, в которых стояли розовые с золотом скульптуры. Абстрактные изваяния радовали глаз, хотя на первый взгляд ничего не означали. Предмет, похожий на большой ящик, увешанный белыми цилиндрами и со множеством педалей, был скорее всего музыкальным инструментом.

Бейли посмотрел на социолога — тот выглядел точно так же, как собственное изображение, с которым Бейли разговаривал днём. Высокий, худой, с белоснежными волосами. Его лицо поразительно напоминало клин, нос выдавался, живые глаза сидели глубоко в глазницах.

Звали его Ансельмо Квемот.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока Бейли не счел, что более или менее овладел своим голосом. Первые его слова не имели никакого отношения к следствию и вылетели как-то непроизвольно:

— Можно мне чего-нибудь выпить?

— Чего, например? — Голос у социолога был слишком высокий, чтобы считаться приятным. — Желаете воды?

— Предпочел бы что-нибудь покрепче.

Социолог крайне растерялся — как видно, обязанности гостеприимства были ему незнакомы.

А ведь так оно и есть, подумал Бейли. В мире, где люди общаются на расстоянии, никто никого не угощает.

Робот принес глазированную чашечку со светло-розовым напитком. Бейли осторожно понюхал его и с куда большей осторожностью попробовал на вкус. Жидкость согрела рот и не без приятности прошла вниз по пищеводу. Бейли отпил глоток.

— Если желаете ещё… — сказал Квемот.

— Нет, спасибо, пока нет. Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились встретиться со мной.

Квемот попробовал улыбнуться, что ему определённо не удалось.

— Давненько со мной такого не случалось. Да. — Его заметно передёрнуло.

— Должно быть, это вам даётся с трудом?

— И с немалым, — Квемот рывком отвернулся и отошёл к стулу в противоположном конце комнаты. Стул он поставил так, чтобы сидеть не лицом к Бейли, а наискосок от него, и сел, стиснув руки в перчатках. Ноздри у него подергивались.

Бейли допил свою чашку, ощущая тепло во всём теле и даже несколько восстановив былую уверенность.

— А что именно вы чувствуете, когда я здесь, доктор Квемот?

— В высшей степени нескромный вопрос, — пробормотал социолог.

— Знаю. Но я ведь, кажется, объяснял вам по видео, что расследую убийство и мне придётся задавать очень много вопросов, среди которых неизбежно будут и нескромные.

— Помогу, чем могу. Надеюсь, вопросы не будут выходить за рамки приличия. — Квемот продолжал смотреть в сторону, а когда встречался взглядом с Бейли, то сразу же отводил глаза.

— Я спрашиваю о ваших чувствах не просто из любопытства. Это чрезвычайно важно для следствия.

— Не вижу связи.

— Я недостаточно хорошо знаю ваш мир, и мне нужно понять соляриан, их мысли и чувства. Теперь улавливаете?

Квемот совсем перестал смотреть на Бейли и медленно заговорил:

— Десять лет назад умерла моя жена. Встречаться и с ней было нелегко, но со временем начинаешь привыкать — и потом, она не была навязчивой. Новую жену мне не назначили, поскольку я вышел из возраста… — он посмотрел на Бейли, будто ожидая, что тот договорит за него, но Бейли молчал, и Квемот закончил, понизив голос: —…из возраста воспроизводства. А без жены я совсем отвык от такого вида общения, как личные встречи.

— Но что вы всё-таки испытываете? — настаивал Бейли. — Панику? — Он вспомнил себя в самолёте.

— Нет. Не панику. — Квемот чуть-чуть повернул голову к Бейли и тут же отвернулся. — Буду откровенным, мистер Бейли. Мне кажется, что от вас пахнет.

— Пахнет? — Бейли, задетый за живое, машинально откинулся на спинку стула.

— Это, конечно, только воображение, — сказал Квемот. — Откуда мне знать, пахнет ли от вас и насколько сильно — даже самый сильный запах не может проникнуть сквозь носовые фильтры. Однако воображение… — Он пожал плечами.

— Понимаю.

— И хуже того. Простите меня, мистер Бейли, но в присутствии человека я чувствую себя так, будто вот-вот коснусь чего-то слизистого, и меня всего передергивает. Неприятнейшее ощущение.

Бейли задумчиво потёр ухо, борясь с раздражением. Что ж поделаешь, если человек столь бурно реагирует по пустякам.

— Если так, то меня удивляет, что вы, можно сказать, охотно пошли на встречу со мной. Вы ведь предвидели, что вам будет неприятно.

— Да, предвидел. Но любопытство победило — вы ведь землянин.

Это как раз и должно было удержать тебя от встречи, сардонически подумал Бейли, но вслух сказал:

— Ну и что же?

Квемот заговорил с внезапным энтузиазмом:

— Не так легко объяснить, даже самому себе. Но я вот уже десять лет занимаюсь социологией, причём профессионально. Разработал некоторые новые концепции, которые на первый взгляд поражают, но в основе своей верны. Одна из моих концепций вызвала во мне чрезвычайный интерес к Земле и землянам. Видите ли, если глубоко изучить солярианское общество и образ жизни, становится очевидным, что модель и того и другого целиком и полностью заимствована с Земли.

Глава 10

АНАЛОГИЯ ПРОСЛЕЖИВАЕТСЯ

— Что-о? — невольно вскрикнул Бейли.

Квемот посмотрел на него через плечо, помолчал и сказал:

— Я говорю не о современной земной цивилизации.

— А-а.

— Модель заимствована из прошлого. Из древней истории Земли. Как землянин, вы должны её знать.

— Кое-какие книги просматривал, — осторожно сказал Бейли.

— Тогда вы поймете меня.

Бейли, который не понимал ровным счётом ничего, сказал:

— Позвольте объяснить вам, что именно мне нужно. Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали, если можно, почему Солярия так отличается от других Внешних Миров, почему здесь так много роботов, почему у вас такой образ жизни. Простите, если я ухожу от темы разговора.

Он как раз и хотел сменить тему. Обсуждение сходства и различия между солярианской и земной культурами — слишком захватывающий предмет. Можно проторчать тут весь день и уйти, так и не получив нужных сведений.

— Вы хотите сравнить Солярию с другими Внешними Мирами, но не хотите сравнивать её с Землей, — улыбнулся Квемот.

— Землю я знаю, сэр.

— Как угодно. — Солярианин кашлянул. — Вы не возражаете, если я ещё немного поверну стул и сяду к вам спиной? Так будет… удобнее.

— Как вам угодно, доктор Квемот, — холодно сказал Бейли.

— Хорошо. — Повинуясь тихому распоряжению Квемота, робот развернул стул, и социолог, скрывшись от глаз Бейли за внушительной спинкой, сразу оживился, и даже голос у него стал глубже и громче.

— Солярия была открыта людьми около трёхсот лет назад. Первыми поселенцами на планете были нексониане. Вам знаком Нексон?

— Боюсь, что нет.

— Это ближайшая к Солярии планета, парсеках в двух от неё. Нексон и Солярия представляют собой пару самых ближних обитаемых планет в Галактике. Жизнь существовала здесь ещё до открытия Солярии людьми, и наша планета была вполне пригодна для обитания, что и привлекло сюда состоятельных нексониан, которым стало трудно поддерживать желаемый уровень жизни из-за роста населения на собственной планете.

— Роста населения? Я думал, космониты регулируют его.

— Солярия регулирует, но остальные Внешние Миры подходят к этому довольно небрежно. К тому времени население Нексона приближалось к двум миллионам. При такой плотности приходилось ограничивать количество роботов, которыми могла владеть отдельная семья. Поэтому нексониане, у которых была такая возможность, начали строить дачи на Солярии, планете плодородной, с хорошим климатом и без хищной фауны. Те, кто селился на Солярии, могли и до Нексона добираться без особых хлопот, и на новой планете жить в своё удовольствие. Роботов можно было заводить сколько угодно — в зависимости от возможностей. Поэтому и размеры усадеб не ограничивались — на пустой планете с землей проблем не возникало, а при неограниченном количестве роботов не было проблем и с её обработкой. Роботов стало так много, что их оборудовали рациями — вот начало развития нашей прославленной роботехники. Мы начали создавать новые модели, с новым оборудованием и новыми возможностями. Цивилизация требует изобретений — этот афоризм, по-моему, изобрел я.

Робот по знаку, которого Бейли не заметил из-за спинки стула, принес Квемоту такой же, как у Бейли, напиток. Бейли больше не предлагали, и он решил, что сам не попросит.

— Преимущества жизни на Солярии были очевидны для всех, — продолжал Квемот. — Солярия вошла в моду. На ней селилось всё больше нексониан, и она сделалась, по моему излюбленному определению, «планетой-виллой». Постепенно многие поселенцы стали жить на Солярии круглый год, ведя свои дела на Нексоне через поверенных. На Солярии появились заводы по сборке роботов, а на фермах и рудниках стали производить так много продукции, что представилась возможность экспорта. Короче говоря, мистер Бейли, стало ясно, что через каких-нибудь сто лет на Солярии будет столько же народу, как на Нексоне. Было бы смешно и расточительно найти такой новый мир и потерять его из-за недостатка предусмотрительности. Чтобы не вдаваться в тонкости политики, скажу только, что Солярия сумела добиться независимости и отстоять её без войн. Помогло, конечно, и то, что во Внешних Мирах нас ценили как поставщиков специализированных роботов. По достижении независимости первой нашей заботой стало ограничить население до разумных пределов. Мы стали регулировать рождаемость и иммиграцию, а свою потребность в рабочей силе удовлетворяли, увеличивая количество роботов и совершенствуя их.

— А почему соляриане не хотят встречаться друг с другом? — спросил Бейли, раздраженный несколько покровительственной манерой Квемота.

Квемот выглянул из-за спинки стула и сразу спрятался обратно.

— Неизбежные последствия. У нас здесь огромные поместья. Нередки владения площадью десять тысяч квадратных миль, хотя в них входят и неудобные земли. Площадь моего имения — 950 квадратных миль, зато это сплошь хорошая земля. Во всяком случае, именно размер имения, больше чем что-либо другое, определяет позицию человека в обществе. И одно из преимуществ большого поместья в том, что по нему можно бродить, почти не рискуя зайти на территорию соседа, а значит, и встретиться с ним. Понимаете?

— Вроде бы да, — пожал плечами Бейли.

— Короче говоря, гордость солярианина состоит в том, чтобы не встречаться со своим соседом. И потом, его имение так хорошо обрабатывается роботами и так исправно приносит доход, что ему и не нужно ни с кем встречаться. Нежелание общаться лично привело к развитию техники видеосвязи, а с её совершенствованием всё более отпадала необходимость видеться с соседом. Это заколдованный круг, разновидность обратной связи. Понимаете?

— Послушайте, доктор Квемот, — сказал Бейли, — не надо ради меня всё упрощать. Я не социолог, но прошёл элементарный курс в колледже — земном, конечно, — скромно добавил он, чтобы предупредить встречное, более обидное, замечание собеседника. — И могу разобраться в формулах.

— В формулах? — чуть ли не взвизгнул Квемот.

— Не в роботехнических, конечно, тут я пас, но в социологических могу. Например, мне знакомо соотношение Терамина.

— Что-что?

— Может быть, у вас оно называется по-другому? Зависимость степени терпения масс от предоставляемых привилегий: дэ итое, деленное на йот, в энной степени…

— О чём вы говорите?

Бейли растерянно умолк, сбитый с толку резким тоном Квемота.

В чём дело? Ведь зависимость терпения от привилегий — это основа основ науки управлять массами без взрыва. Отдельная кабинка в общественном туалете, предоставленная одному человеку за особые заслуги, заставит Х человек терпеливо дожидаться такого же подарка судьбы, причём величина Х зависит от разных категорий среды и темперамента, что и вычисляется по формуле Терамина.

Но с другой стороны, в мире, где одни привилегии и никто не терпит лишений, коэффициент Терамина стремится к нулю. Наверное, он неудачно выбрал пример. Бейли сделал новую попытку:

— Видите ли, сэр, одно дело — качественный анализ роста предубеждения против личных встреч. Мне от него никакой пользы. Мне нужна точная формула этого предубеждения, чтобы я мог с ним бороться. Я хочу убедить людей согласиться встречаться со мной, как согласились вы.

— Мистер Бейли, нельзя же обращаться с человеческими эмоциями, как с рефлексами позитронного мозга.

— Я и не говорю, что можно. Роботехника — дедуктивная наука, а социология — индуктивная. Но математикой можно пользоваться и в той и в другой.

Квемот помолчал и сказал дрожащим голосом:

— Вы же сами сказали, что вы не социолог.

— Да, но вы-то социолог. Как утверждают, лучший на планете.

— Я здесь единственный. Можно сказать, я и создал эту науку.

— Вот как? — Бейли помялся, потому что следующий вопрос казался дерзким даже ему самому. — А вы знакомы с трудами по социологии?

— Аврорианские труды я читал.

— А земные?

— Земные? — Квемот засмеялся деланным смехом. — Мне бы и в голову не пришло знакомиться с земной наукой. Простите, не хотел вас обидеть.

— Ну тогда извините. Я думал получить от вас конкретные сведения, которые помогли бы мне при встречах с другими людьми, так сказать, лицом к лицу…

Квемот издал некий странный звук, его стул отлетел в сторону и с грохотом перевернулся. Бейли услышал сдавленное «извините», и Квемот с неподобающей быстротой выскочил из комнаты.

Бейли вскинул брови. Что он сморозил на этот раз? Иосафат! Снова нажал не на ту кнопку?

Он нерешительно поднялся с места, но тут вошёл робот.

— Господин, мне поручено передать, что мой господин свяжется с вами через несколько минут.

— Свяжется, бой?

— Да, господин. Не желаете ли тем временем закусить?

Он вновь поставил рядом с Бейли чашечку розового напитка и добавил тарелочку с каким-то печеньем, ещё теплым.

Бейли снова сел и отпил из чашки. Печенье на ощупь было твердым, но во рту таяло, а внутри было мягким и более теплым, чем снаружи. Бейли не сумел определить, из чего оно состоит, и подумал — наверное, из местных солярианских продуктов.

Ему вспомнился ограниченный дрожжевой рацион Земли. Интересно, нашли бы там сбыт дрожжевые штаммы, имитирующие блюда Внешних Миров?

Но Бейли тут же об этом забыл — прямо перед ним возник из ниоткуда Квемот. Лицом к гостю! Социолог сидел на стуле, уже не столь массивном, в комнате, стены и потолок которой резко отличались от комнаты, где сидел Бейли. Квемот улыбался, морщины у него на лице стали резче и, как ни парадоксально, сделали моложе, подчеркнув живость глаз.

— Тысяча извинений, мистер Бейли. Мне казалось, я с честью выдерживаю нашу встречу, но то была иллюзия. Ваша последняя фраза меня попросту добила.

— А что я такого сказал, сэр?

— Что-то о встречах лицом к л… — Он потряс головой и провёл языком по губам. — Нет, уж лучше не повторять. Думаю, вы и так поняли. У меня в уме сразу возникла отвратительная картина, как мы с вами сидим и дышим… друг на друга. — Солярианин вздрогнул. — Отвратительно, вы не находите?

— Как-то не задумывался.

— По-моему, ужасно мерзкая привычка. Услышав ваши слова, я представил себе эту картину и сразу осознал — мы ведь с вами действительно в одной комнате, и пусть я сижу не к вам лицом, всё равно воздух, побывавший в ваших легких, идёт ко мне и поступает в мои. При моей чувствительной натуре…

— Каждая молекула солярианской атмосферы уже прошла через тысячи легких. Иосафат! Воздух уже побывал в легких у животных и в жабрах у рыб.

— Верно, — сказал Квемот, уныло потирая щеку, — но я стараюсь не думать об этом. Меня вывело из равновесия то, что вы здесь и оба мы дышим. Просто удивительно, какое это облегчение — разговор по видео.

— А я ведь остаюсь под одной крышей с вами, доктор Квемот.

— Удивительно, не правда ли? Вы со мной под одной крышей, но изображение — совсем другое дело. По крайней мере теперь я знаю, что такое личная встреча с незнакомцем, и больше такого не допущу.

— Можно подумать, вы экспериментировали.

— В каком-то смысле да. Это был мой побочный мотив. И результаты получились интересные, хотя и стоили переживаний. Надо будет записать.

— Что записать? — не понял Бейли.

— Свои ощущения! — в свою очередь удивился Квемот.

Бейли вздохнул. Снова непонимание. Постоянное непонимание.

— Я спрашиваю только потому, что сразу подумал — не пользуетесь ли вы прибором для измерения эмоций, вроде электроэнцефалографа. — Бейли безуспешно осмотрел комнату. — Но у вас, наверное, карманная модель, которую не нужно включать в сеть. У нас на Земле таких нет.

— Я полагаю, — обиженно сказал солярианин, — что способен отдать себе отчет в своих чувствах и без прибора. Эмоции были достаточно ярко выражены.

— Да, конечно, но для количественного анализа… — не унимался Бейли.

— Не знаю, что вам, собственно, нужно, — проворчал Квемот. — Когда я хочу познакомить вас с чем-то действительно новым, со своей теорией, которую не вычитал ни в каких книгах и которой просто горжусь…

— Что же это за теория, сэр?

_ Ну как же: связь солярианской цивилизации с одной из древних цивилизаций Земли.

Бейли вздохнул. Если сейчас он не даст Квемоту излить душу, то нечего потом рассчитывать на его содействие.

— С какой именно?

— Спарта! — Квемот вскинул голову, и его белые волосы на миг засветились, как нимб. — Я уверен, что вы слышали о Спарте!

Бейли почувствовал облегчение. В молодости (как и многие земляне) он питал большой интерес к древней истории Земли. Ведь тогда Земля была великой, потому что была единственной, и землянё владели миром, потому что не было космонитов. Но история Зёмли — понятие растяжимое. Вдруг Квемот сошлется на период, незнакомый Бейли, и поставит землянина в неловкое положение. Теперь Элайдж мог сказать, хотя и с осторожностью:

— Да. Я видел кое-какие фильмы.

— Вот и хорошо. Итак, в Спарте в дни её расцвета проживало сравнительно немного спартиатов — полноправных граждан, более многочисленные граждане второго сорта — периэки и большое количество бесправных рабов — илотов. На одного спартиата приходилось двадцать илотов, а ведь илоты были людьми — с человеческими чувствами и человеческими слабостями. Чтобы успешно подавлять восстания своих рабов, несмотря на численное превосходство последних, спартиаты стали воинами-профессионалами. Каждый из них превратил себя в солдата, и цель, к которой стремилось общество, была достигнута. Все восстания илотов заканчивались поражением восставших. Так вот, мы, люди, живущие на Солярии, в какой-то степени напоминаем спартанцев. У нас есть свои илоты, только они не люди, а машины. Они не поднимают восстаний, и можно их не бояться, даже если роботов в тысячу раз больше на одного человека, чем илотов на одного спартиата. Мы сохраняем избранность спартанцев без необходимости изнурять себя суровой тренировкой. Напротив, мы можем развивать культуру и искусства уже по примеру афинян — это современники спартанцев, которые…

— Про афинян я тоже смотрел фильмы.

— Все известные нам цивилизации были построены в виде пирамиды, — всё более воодушевляясь, продолжал Квемот. — У того, кто поднимался на вершину пирамиды, становилось больше досуга и больше возможности достичь счастья. Карабкаясь наверх, он видел: чем больше благ, тем меньше людей, которые могут ими пользоваться. И угнетенные неизменно преобладают. Запомните: как бы хорошо ни жили нижние слои пирамиды по абсолютной шкале, они всегда лишены чего-то по сравнению с верхушкой. Например, самые бедные жители Авроры живут лучше земных аристократов, но по сравнению с аврорианскими аристократами они лишены многих благ — а сравнивают себя не с кем-нибудь, а с сильными своего мира.

Итак, в любом обществе существуют социальные трения. Социальные революции и реакция на них, то есть защита от возможной революции или подавление вспыхнувшей — вот причина бед человечества, которыми пронизана вся история.

Но у нас на Солярии верхушка пирамиды впервые поставлена отдельно. Место угнетенных заняли роботы. Мы создали первое новое, по-настоящему новое общество; совершили величайшее социальное открытие, равное по значимости тому, какое сделали крестьяне Египта и Шумера, изобретя города, — Квемот с улыбкой откинулся назад.

Бейли кивнул.

— Ваша теория была опубликована?

— Когда-нибудь, возможно, я её опубликую, — с наигранной беззаботностью сказал Квемот. — Пока нет. Это мой третий вклад в солярианскую культуру.

— Первые два были столь же значительны?

— Они не относились к социологии. В своё время я был скульптором. Всё, что вас окружает, — он указал на статуи в нишах, — мои работы. Был я и композитором. Но я старею, а Рикэн Дельмар всегда утверждал, что науки и ремесла важнее изящных искусств — вот я и решил заняться социологией.

— Значит, Дельмар был вашим близким другом?

— Я знал его. К моему возрасту знаешь уже всех взрослых соляриан. Да, не могу не согласиться с тем, что мы с Дельмаром были хорошими знакомыми.

— Что он был за человек? — Как ни странно, при упоминании о Дельмаре Бейли вспомнилась Глэдия, — такая, какой он видел её в последний раз, с лицом, искаженным гневом, разъяренная его, Элайджа Бейли, поведением и высказываниями.

Квемот задумался.

— Достойный, преданный Солярии и нашему образу жизни.

— Другими словами, идеалист.

— Законченный. Это видно хотя бы по тому, что за свою работу фетоинженера он взялся добровольно. Решил заняться прикладной наукой — я уже говорил, какого мнения он был на сей счёт.

— Это был незаурядный поступок?

— А вы бы сами… всё время забываю, что вы землянин. Да, незаурядный. Фетология из тех работ, которые выполнять необходимо, но охотников на них не находится. Обычно работников назначают на определённое количество лет, и получить такое назначение не очень-то приятно. Дельмар же вызвался добровольно — и на всю жизнь. Он считал, что эта работа слишком важна, чтобы делать её из-под палки, и убедил в том меня. Но сам я никогда не стал бы добровольно заниматься этим. Просто не способен пожертвовать собой. Тем больше его самопожертвование — ведь он был такой фанатик личной гигиены.

— Я, признаться, не совсем понимаю, в чём заключалась его работа.

Морщинистые щеки Квемота слегка зарделись.

— Может быть, вам лучше поговорить с его ассистентом?

— Я бы давно это сделал, если бы кто-нибудь соизволил сказать мне, что у него был ассистент.

— Очень жаль, что вам не сказали. Наличие ассистента — ещё один показатель ответственности Дельмара перед обществом. Раньше такой должности не было. Но Дельмар счел необходимым воспитать молодую смену, чтобы оставить себе преемника на случай своей отставки или… или смерти. — Старый солярианин тяжело вздохнул. — И вот я пережил его, а он был намного моложе меня. Я с ним играл в шахматы — много раз.

— Каким образом?

— Обычным, — вскинул брови Квемот.

— Вы что, встречались?

— Что за мысль! — ужаснулся Квемот. — Даже если бы у меня получилось перенести близость, Дельмар никогда бы не пошёл на такое. Работа фетолога не притупила в нём чувствительности. Он был щепетильный человек.

— Тогда как же?

— На двух досках, как играют все, — Квемот снисходительно пожал плечами. — Ну да, вы же землянин. Он делал мой ход на своей доске, я его ход — на своей. Очень просто.

— А госпожу Дельмар вы знаете?

— Мы общались. Она ведь полевая колористка, и я смотрел пару её выставок. По-своему прелестно, но это скорее диковинки, чем произведения искусства. А всё-таки занятно и свидетельствует о проницательности ума.

— Как, по-вашему, способна она убить мужа?

— Не задумывался. Женщины — существа загадочные. Но тут случай бесспорный, не так ли? Только госпожа Дельмар могла достаточно близко подойти к Рикэну, чтобы убить его. Рикэн никогда, ни при каких обстоятельствах не допустил бы к себе никого другого. Он был крайне щепетилен на этот счёт. Хотя, пожалуй, «щепетилен» — не то слово. В нём просто не было и следа какой-либо ненормальности, извращенности. Истинный солярианин.

— Разве то, что вы допустили меня к себе, указывает на вашу извращенность?

— Пожалуй, да.

— А не могли Дельмара убить по политическим мотивам?

— Что?

— Я слышал, он был традиционал.

— О, мы тут все традиционалы.

— Значит, на Солярии нет такой группы людей, которые не являлись бы традиционалами?

— Ну, скажем, есть такие, которые считают, что излишнее рвение в соблюдении обычаев предков опасно. Им не даёт покоя наша малочисленность — в других мирах, мол, населения гораздо больше. В общем, всё это глупости, и таких людей немного. Не думаю, что они могут считаться силой.

— Почему глупости? Разве на Солярии есть нечто такое, что удерживает военное равновесие, несмотря на большое численное преимущество прочих Внешних Миров? Какое-то новое оружие?

— Оружие, безусловно, есть. Только не новое. Люди, о которых я говорил, скорее слепы, чем глупы, если не видят, что оно постоянно в действии и сопротивляться ему бесполезно.

— Вы это серьёзно? — сузил глаза Бейли.

— Разумеется.

— И вы знаете, что это за оружие?

— Кто же не знает? И вы знаете — стоит только подумать. Я понимаю чуточку яснее других — возможно, потому, что я социолог. Конечно, это оружие в бою не используется. Оно не убивает, не ранит — и всё-таки непобедимо. Тем более непобедимо, что его никто не замечает.

— Так о каком же чудо-оружии вы толкуете? — раздраженно спросил Бейли.

— О позитронном роботе.

Глава 11

ФЕРМА ОБСЛЕДУЕТСЯ

Бейли на миг похолодел. Позитронный робот — символ превосходства космонитов над землянами! Да, это действительно оружие.

— Роботы скорее экономическое оружие, — сказал он недрогнувшим голосом. — Солярия ценится во Внешних Мирах как поставщик усовершенствованных моделей, поэтому ей не причинят вреда.

— Само собой разумеется. Это и помогло нам отстоять независимость. Я имел в виду кое-что другое, более тонкую материю, космическую точку зрения, — Квемот устремил взгляд на свои сложенные пальцы, а умом, должно быть, устремился к неким абстрактным понятиям.

— Ещё одна ваша теория? — спросил Бейли, и тщетная попытка Квемота удержать расползающиеся в самодовольной улыбке губы едва не вызвала у него усмешку.

— В самом деле, моя. Насколько я знаю, она оригинальна, но при внимательном изучении демографической статистики Внешних Миров становится очевидной для всех. Начнем с того, что со времен своего изобретения позитронный робот используется повсюду всё более и более интенсивно.

— Только не на Земле.

— Полно, инспектор. Я не очень хорошо знаю Землю, но мне всё-таки известно, что роботы используются и в вашей экономике. Вы, люди, живёте в крупных Городах, а большая часть планеты пустует. Кто же работает на ваших фермах и рудниках?

— Роботы, — сознался Бейли. — Но если разобраться, доктор, то и позитронного робота тоже изобрели земляне.

— Правда? Вы уверены?

— Можете проверить — это факт.

— Интересно. А по использованию роботов вы на последнем Месте. Возможно, это следствие большой численности земного населения. Потребуется более длительное время, вот и всё. Однако и у вас есть роботы, даже в Городах.

— Да.

— И больше, чем, скажем, пятьдесят лет назад.

— Да, — нетерпеливо кивнул Бейли.

— Тогда всё сходится. Разница лишь во времени. Роботы вытесняют человеческий труд. Роботизированная экономика движется только в одном направлении: побольше роботов и поменьше людей. Я изучил демографическую статистику очень внимательно, составил график и сделал несколько экстраполяций. Вот вам и применил математику,верно? — сам удивился Квемот.

— Да.

— А в этом что-то есть. Надо будет подумать. В общем, я пришёл к выводам, верность которых не оставляет сомнений. Соотношение «робот — человек» в любом обществе, использующем труд роботов, постоянно возрастает, несмотря ни на какие законы, препятствующие этому. Рост идёт медленно, но никогда не прекращается. Сначала прибавляется людей, а затем их опережают роботы, численность которых растёт гораздо быстрее. Потом, после некоей критической точки… А вот интересно, можно ли точно вычислить эту точку, представить её графически? Снова ваша математика.

— Что же происходит после критической точки, доктор Квемот?

— А? Да-да. Людское население начинает сокращаться. Планета стремится к истинному социальному равновесию. Аврора придёт к нему. Придёт и ваша Земля. Земле на это может потребоваться несколько веков, но дело кончится всё тем же.

— Что вы понимаете под социальным равновесием?

— Ситуацию, которая существует у нас. На Солярии. Мир, где люди составляют неработающий класс. Так что нам нечего бояться Внешних Миров. Стоит подождать каких-нибудь сто лет, и они все станут такими же Соляриями. Тогда и кончится, я полагаю, история человечества — по крайней мере, она придёт к своему завершению. Наконец-то человек сможет достичь того, к чему стремился и чего желал. Знаете, однажды я вычитал одну фразу — не помню где, — что-то о стремлении к счастью.

— «Все люди наделены Творцом некоторыми неотъемлемыми правами, — процитировал Бейли, — на жизнь, на свободу и на стремление к счастью»^[7].

— Вот-вот. Откуда это?

— Из одного старого документа.

— И посмотрите, как всё изменилось на Солярии — а скоро так будет и по всей Галактике. Стремление достигнет своей цели. Человечество получит право на жизнь, на свободу и на счастье. Просто на счастье.

— Возможно, — сухо сказал Бейли, — но у вас на Солярии один человек убит, а другой находится при смерти. — Он почти тут же пожалел о своих словах — лицо Квемота приняло такое выражение, будто социолог получил пощечину. Старик понурил голову и сказал, не глядя на Бейли:

— Я ответил на ваши вопросы, как мог. Желаете узнать ещё что-нибудь?

— Нет, достаточно. Благодарю вас, сэр. Прошу прощения за то, что растравил ваше горе, напомнив вам о смерти друга.

Квемот медленно поднял глаза.

— Трудно мне будет найти другого такого партнера по шахматам. Он всегда очень пунктуально соблюдал назначенное время и очень ровно играл. Хороший был солярианин.

— Понимаю, — мягко сказал Бейли. — Вы разрешите воспользоваться вашим видеофоном? Хочу поговорить со следующим, кого наметил посетить.

— Разумеется. Мои роботы к вашим услугам. А я вас оставлю. Сеанс окончен.

Через тридцать секунд после ухода Квемота рядом с Бейли возник робот, и инспектор снова подивился, как тут здорово всё устроено. Он видел, что Квемот, уходя, нажал на кнопку — вот и всё.

Может быть, сигнал означает просто «делай своё дело». А может, роботы слушают всё, о чём говорят люди, потому и знают, что может пожелать человек в тот или иной момент, а если под рукой нет робота, подходящего умственно и физически для определённой работы, он тут же вызывается по радио.

Бейли на миг представил себе Солярию в виде сделанного из роботов невода, ячейки которого всё сужаются и сужаются, и в каждой ячейке сидит человек. Он вспомнил слова Квемота о мирах, которые все превратятся в подобие Солярии, представил, как невод захлестывает Землю…

Ход его мыслей прервал робот, изрекший с механической почтительностью машины:

— Готов помочь вам, господин.

— Ты знаешь, как связаться с местом, где работал Рикэн Дельмар?

— Да, господин.

Бейли пожал плечами. И когда только он отучится задавать Ненужные вопросы? Роботы знают всё — и точка. Чтобы управлять роботами как надо, подумалось ему, нужно быть специалистом, вроде роботехника. Интересно, как это получается у средних соляриан? Наверное, так себе.

— Свяжись с ассистентом Дельмара, — сказал он роботу. — А если его нет на работе — разыщи, где бы он ни был.

— Да, господин.

— Подожди! — окликнул Бейли уходящего робота. — Который час теперь там, где работал Дельмар?

— Примерно шесть тридцать, господин.

— Утра?

— Да, господин.

У Бейли снова вызвал раздражение мир, подчинивший себя восходу и заходу солнца. Вот что значит жить на голой планете.

Он мельком подумал о Земле, но отогнал эту мысль. Пока он занимается делом, всё хорошо, но, если позволит себе тосковать, он пропал.

— Всё равно, найди ассистента, бой, и скажи ему, что дело государственной важности — да пусть кто-нибудь принесет мне поесть. Достаточно будет сандвича и стакана молока.

Задумчиво жуя сандвич с чем-то вроде копченого мяса, Бейли подумал кстати, что Дэниел Оливо, пожалуй, стал бы подозрительно относиться к любой пище после случая с Грюером. И возможно, был бы прав.

Он доел сандвич — как будто всё в порядке, во всяком случае, пока — и отхлебнул молока. Ему не удалось узнать у Квемота то, что хотелось, но кое-что он всё-таки узнал. По размышлении Бейли стало казаться, что узнал он много.

Почти ничего об убийстве, это верно, но зато кое о чём поважнее.

Вернулся робот.

— Ассистент готов к сеансу, господин.

— Хорошо. Были затруднения?

— Ассистент спал, господин.

— Но теперь-то проснулся?

— Да, господин.

И перед Бейли возник ассистент, который сидел в постели, надутый и недовольный.

Бейли попятился, точно внезапно наткнулся на силовой барьер. Снова от него скрыли нечто очень важное. Снова он неправильно задал вопрос.

Никто не удосужился сказать ему, что ассистент Рикэна Дель- мара — женщина.

Волосы у неё были чуть-чуть темнее космонитской бронзы, пышные и в настоящий момент растрепанные. Продолговатое лицо, нос немного картошкой, крупный подбородок. Она почесывала себе бок чуть повыше талии, и Бейли понадеялся, что она не станет откидывать простыню. В памяти было ещё живо вольное поведение Глэдии во время сеанса.

Бейли сардонически усмехнулся про себя, расставаясь с очередной иллюзией. На Земле почему-то считалось, что все космонитки — красавицы, и Глэдия подтверждала правило. Но ассистентка Грюера была некрасива даже и по земным меркам.

Поэтому, когда она заговорила, инспектор удивился приятному контральто.

— Послушайте, вы знаете, который час? — спросила она.

— Знаю. Но поскольку я хотел бы к вам приехать, то счел нужным предупредить.

— Приехать? Праведное небо… — она широко раскрыла глаза и поднесла руку к подбородку. На пальце у неё было кольцо, первое украшение, которое Бейли увидел на Солярии. — А вы случайно не мой новый ассистент?

— Нет, ничего похожего. Я расследую дело о смерти Рикэна Дельмара.

— Да? Ну и расследуйте себе.

— Как вас зовут?

— Клорисса Канторо.

— Вы давно работаете у доктора Дельмара?

— Три года.

— Вы ведь сейчас находитесь по месту работы? — Бейли устыдился своего казенного выражения, но он не знал, как называется место работы фетоинженера.

— То есть на ферме? — недовольно переспросила Клорисса. — Ну конечно. Я её не покидала с тех самых пор, как пристукнули старика, и буду, похоже, торчать здесь, пока мне не назначат ассистента. Кстати, вы не могли бы ускорить это дело?

— Извините, мэм, я не обладаю таким влиянием.

— Что ж, спросить никогда не мешает.

Клорисса откинула простыню и без стеснения вылезла из постели. На ней было что-то вроде ночной рубашки, и она взялась за язычок замка около шеи.

— Минутку, — поспешно сказал Бейли. — Если вы согласны со мной встретиться, давайте сейчас расстанемся, и вы сможете одеться без посторонних глаз.

— Без посторонних глаз? — Она выпятила нижнюю губу и с любопытством уставилась на Бейли. — Вы настолько щепетильны? Прямо как мой босс.

— Так, значит, можно с вами встретиться? Я хотел бы осмотреть ферму.

— Не понимаю, о какой встрече вы говорите, но если хотите видеть ферму, я вам устрою видеоэкскурсию. Дайте только мне умыться, сделать пару дел и немного проснуться, и я буду рада нарушить свою однообразную жизнь.

— Никакой видеоэкскурсии мне не надо. Я хочу видеть всё своими глазами.

Женщина склонила голову набок и посмотрела на Бейли с профессиональным интересом.

— Вы извращенец, что ли? Давно проходили геноанализ?

— Иосафат! Да ведь я же с Земли. Элайдж Бейли.

— С Земли! — воскликнула она. — Праведное небо! А что вы здесь делаете? Или это какой-то сложный розыгрыш?

— Никакого розыгрыша. Меня пригласили расследовать убийство Дельмара. Я детектив, сыщик.

— А, вот вы о каком расследовании. Да ведь все и так знают, что его прикончила жена.

— Нет, мэм, мне это пока ещё неясно. Вы позволите повидать вашу ферму и вас? Понимаете, будучи землянином, я не привык общаться по видео. Чувствую себя неловко. У меня есть разрешение от Службы Безопасности на встречи с людьми, которые могли бы мне помочь. Я покажу вам этот документ, если хотите.

— Покажите.

Бейли показал бумажку её изображению.

— Встречаться! — потрясла она головой. — Надо же, гадость какая. А впрочем, что такое ещё немного мерзости вдобавок к моей мерзкой работе? Только смотрите не приближайтесь ко мне. Держитесь на расстоянии. Можем кричать или передавать через робота, если надо. Понятно?

— Понятно.

Застежка ночной рубашки разъехалась, изображение погасло, и последним словом, которое услышал Бейли, было:

— Землянин!

— Достаточно, ближе не надо, — сказала Клорисса.

Бейли, стоя в двадцати пяти футах от неё, сказал:

— Я не возражаю, но хотел бы поскорей пройти в дом.

На этот раз почему-то всё сошло не так уж плохо: он перенес полёт почти спокойно, но перегибать палку не следовало. Бейли еле сдерживался, чтобы не оттягивать воротник — так ему было душно.

— Что это с вами? — резко спросила Клорисса. — Вид у вас никудышный.

— Я не привык находиться на воздухе.

— Ну конечно! Вы же землянин! Всю жизнь взаперти. Праведное небо! — Она скривила губы, будто съела что-то неаппетитное. — Ну входите, только я сначала уйду с дороги. Готово. Давайте!

Её волосы были заплетены в две толстые косы и уложены вокруг головы в сложную геометрическую конструкцию. Интересно, долго ли она возилась с такой прической, подумал Бейли, но потом сообразил, что тут скорее всего поработали не ведающие ошибок пальцы робота.

Прическа скрашивала продолговатое лицо Клориссы, придавала ему какую-то симметрию и делала его привлекательным, если не красивым. Она не пользовалась косметикой, а в одежде, видимо, стремилась только к удобству. В её наряде преобладали глухие тёмно-синие тона, с которыми совсем не гармонировали лиловые перчатки до локтя — они явно не входили в обыденный костюм Клориссы. Бейли заметил утолщение на пальце под перчаткой, где было кольцо.

Они стояли в разных концах комнаты, глядя друг на друга.

— Вам неприятна эта встреча, мэм? — спросил Бейли.

— А что тут приятного? — пожала плечами Клорисса. — Я не животное. Но терпеть можно. Поневоле закаляешься, когда имеешь дело с… — Она замолчала, потом вздёрнула подбородок, решившись говорить без жеманства: —…с детьми. — Она чётко выговорила запретное слово.

— Вы говорите так, будто вам не нравится ваша работа.

— Это работа важная, и кто-то должен её делать. Но нет, она мне не нравится.

— А Рикэну Дельмару нравилась?

— Думаю, что нет, но он никогда этого не показывал. Он был хороший солярианин.

— И щепетильный.

Клорисса удивилась.

— Вы сами сказали. Когда мы говорили по видео и я предложил расстаться, чтобы вы могли одеться без посторонних глаз, вы заявили, что я такой же щепетильный, как ваш босс.

— A-а. Да, он таким и был. Даже по видео никогда не позволял себе никаких вольностей. Всегда вёл себя образцово.

— Это не совсем обычно?

— Ну почему же? В принципе все должны вести себя образцово, только никто этого не делает. Особенно по видео. Раз человека здесь нет, зачем стесняться? Знаете, я никогда не стесняю себя во время сеансов — только с боссом было иначе. С ним приходилось держаться в рамках.

— Вы восхищались доктором Дельмаром?

— Он был истинный солярианин.

— Вы назвали это место фермой и упомянули о детях. Вы здесь растите детей?

— С месячного возраста. Сюда поступают эмбрионы со всей Солярии.

— Эмбрионы?

— Да, эмбрионы, зародыши, — нахмурилась она. — Мы получаем их через месяц после зачатия. Вас это не смущает?

— Нет, — коротко ответил Бейли. — Вы покажете мне ваше хозяйство?

— Покажу. Только держите дистанцию.

Бейли с окаменевшим лицом смотрел в длинный зал, над которым они стояли. Между ними и залом была стеклянная перегородка, и по ту сторону, Бейли был в этом уверен, поддерживалась идеальная температура, идеальная влажность, идеальная асептика. Повсюду тянулись ряды сосудов, в каждом из которых — в водянистом растворе, в питательной смеси, подобранной в идеальных пропорциях, — плавало крошечное существо. Они жили, они росли.

Крошечные существа, некоторые меньше его кулака, скрюченные, с выпуклыми головками, с конечностями, похожими на бутоны, и с хвостиками, которые скоро исчезнут.

Клорисса, в двадцати футах от него, спросила:

— Ну как, нравится, инспектор?

— Сколько их у вас тут?

— На сегодняшнее утро сто пятьдесят два. Мы каждый месяц получаем от пятнадцати до двадцати и столько же выпускаем в свет.

— Ваше учреждение — единственное на планете?

— Да. Одного достаточно для сохранения популяции, при средней продолжительности жизни триста лет и двадцати тысячах населения. Это здание — совершенно новое. Доктор Дельмар сам руководил постройкой и внёс много нового в нашу технологию. Сейчас эмбриональная смертность практически равна нулю.

Между сосудами сновали роботы, неустанно и тщательно считывая показания приборов у каждого сосуда.

— А кто оперирует материей? — спросил Бейли. — То есть извлекает малюток?

— Доктора.

— Доктор Дельмар тоже?

— Нет, конечно. Медики. Уж не думаете ли вы, что доктор Дельмар унизился бы до… ну неважно.

— А почему бы не использовать роботов?

— Роботы в хирургии? Первый Закон создаёт очень большие сложности, инспектор. Робот мог бы удалить аппендикс, чтобы спасти жизнь человеку, но сомневаюсь, чтобы потом этим роботом можно было пользоваться без капитального ремонта. Резать человеческую плоть — слишком большая травма для позитронного мозга. Только люди способны привыкнуть к этому — и даже к пребыванию рядом с пациентом.

— Но у вас, я вижу, роботы ухаживают за эмбрионами. Вы или доктор Дельмар когда-нибудь вмешивались в их действия?

— Иногда приходится, когда что-то идёт не так, как надо. Например, если зародыш развивается неправильно. Нельзя полагаться на то, что роботы верно оценят ситуацию, когда речь идёт о человеческой жизни.

— Да, сделай они неверный шаг — и жизнь погибнет. Это большой риск, — кивнул Бейли.

— Совсем наоборот. Риск в том, что они переоценят жизнь и спасут ненужную, — сурово сказала женщина. — Мы, как фетоинженеры, следим за тем, чтобы дети рождались здоровыми, Бейли, только здоровыми. Даже тщательный геноанализ родителей не гарантирует благоприятной комбинации генов, не говоря уже о возможных мутациях. Неожиданные мутации доставляют нам много хлопот. Данный показатель у нас ниже единицы на тысячу, и всё-таки это значит, что в среднем раз в декаду у нас возникает проблема, — Клорисса пошла вдоль галереи, Бейли за ней. — Я покажу вам помещения для младенцев и дортуары для подросших детей. С ними гораздо больше хлопот, чем с зародышами. Здесь мы можем полагаться на роботов лишь до определённого предела.

— Почему?

— Вы поняли бы это, Бейли, если бы хоть раз попытались внушить роботу мысль о необходимости дисциплины. Первый Закон делает их просто непробиваемыми в этом отношении. И что вы думаете? Дети научаются вести себя с роботами едва ли не раньше, чем говорить. Я видела, как трёхлетний ребёнок держал в бездействии дюжину роботов, вопя: «Вы мне сделали больно. Мне больно». Только робот высшей категории способен понять, что ребёнок может лгать намеренно.

— А Дельмар умел унимать детей?

— Как правило, да.

— Как он это делал? Шёл к ним и тряс, пока не образумятся?

— Чтобы доктор Дельмар до них дотрагивался? Праведное небо! Нет, конечно! Но он умел с ними разговаривать. И хорошо умел распоряжаться роботами. Я видела, как он продержал ребёнка в кадре пятнадцать минут, а робота всё это время заставлял его шлёпать, раз за разом: шлёп, шлёп, шлёп. После этого ребёнок понял, что с боссом шутки плохи. Босс был большой специалист, и робот, выполняя такие его команды, обычно нуждался потом лишь в обычной наладке.

— А вы? Вы ходите к детям?

— Увы, иногда приходится. Я не то что босс. Может, когда-нибудь я и научусь управляться с ними на расстоянии, но если я займусь этим теперь, то просто поломаю роботов, и всё. Знаете, это целое искусство — командовать роботами как следует. Но как подумаешь… Ходить к детям. Звереныши! А вы, видно, не против?

— Мне ничуть не страшно.

Клорисса пожала плечами и удивлённо оглядела его.

— Землянин! — И снова пошла вперёд. — И зачем вам всё это? В конце концов придётся признать, что убийца — Глэдия Дельмар. Придётся, вот увидите.

— Не уверен, — сказал Бейли.

— Как так — не уверены? А кто ещё?

— Вариантов много, мэм.

— Ну кто, например?

— Например, вы!

Реакция Клориссы на его слова очень удивила Бейли.

Глава 12

ВЫСТРЕЛ НЕ ПОПАДАЕТ В ЦЕЛЬ

Она рассмеялась.

Её разобрал такой смех, что она стала задыхаться и вся побагровела. Она прислонилась к стене, ловя ртом воздух.

— Нет, не подходите, — остановила она Бейли. — Со мной всё в порядке.

— Неужели это так смешно? — мрачно спросил инспектор.

Клорисса хотела ответить, снова расхохоталась и наконец прошептала:

— Какой же вы, землянин! Как я могла это сделать?

— Вы хорошо его знали. Знали все его привычки. Могли обдумать всё заранее.

— И вы думаете, что я пришла к нему? Подошла настолько близко, чтобы размозжить голову? Ничего-то вы не понимаете, Бейли.

Бейли почувствовал, что краснеет.

— А почему бы и нет? Вы ведь привыкли… э-э… к личным контактам.

— С детьми.

— Одно вытекает из другого. Вы и моё присутствие как будто неплохо переносите.

— В двадцати футах от вас, — бросила она.

— Я только что был у человека, который чуть не упал в обморок во время моего визита.

— Разница только в степени выносливости, — посерьёзнела Клорисса.

— По-моему, эта разница как раз всё и решает. Привыкнув общаться с детьми, вы могли бы достаточно долго терпеть и присутствие Дельмара.

— Вот что, мистер Бейли, — уже без тени весёлости сказала Клорисса, — что могла бы вынести я — дело десятое. Доктор Дельмар был щепетильный человек — почти такой же, как Либич. Почти. Даже если бы я и вынесла его присутствие, он бы не вынес моего. Госпожа Дельмар — единственная, кого он допустил бы к себе.

— А кто такой Либич?

— Этакий чудаковатый гений. Работал с боссом над роботами.

Бейли сделал в уме заметку и вернулся к разговору.

— Можно даже сказать, что у вас был мотив.

— Какой мотив?

— После смерти Дельмара вы заняли его должность, продвинулись по служебной лестнице.

— И это, по-вашему, мотив? Праведное небо, да кому нужна такая должность? Найдите мне на Солярии хоть одного желающего. Как раз из-за этого босса надо было беречь как зеницу ока. Пылинки с него сдувать. Придумайте что-нибудь получше, землянин.

Бейли нерешительно поскреб пальцем шею, понимая справедливость её слов.

Вы обратили внимание на моё кольцо, мистер Бейли? — спросила она. И даже собралась было снять правую перчатку, но передумала.

— Обратил.

— Вам, наверное, неизвестно его значение?

— Нет, — ответил он и с горечью подумал: никогда мне, видно, не избавиться от невежества.

— В таком случае не хотите ли небольшую лекцию?

— Если она поможет мне разобраться в вашем проклятом мире, то непременно.

— Праведное небо! — улыбнулась Клорисса. — Наверно, мы кажемся вам такими же, какой бы нам показалась Земля. Подумать только. Смотрите, вот пустая комната. Давайте войдём и сядем — нет, она недостаточно большая. Знаете что — садитесь, а я постою снаружи.

Клорисса отступила подальше по коридору, пропуская Бейли в комнату, а потом встала у противоположной стены, чтобы видеть его.

Бейли сел, не особенно заботясь о галантности. Хочет стоять — ну и пусть её, мстительно подумал он.

Клорисса начала, сложив на груди мускулистые руки:

— Геноанализ — ключ к нашему обществу. Гены, разумеется, нельзя анализировать напрямую, но каждый ген управляет одним энзимом, и можно анализировать энзимы. Кто знает энзимы, знает биохимию тела. Кто знает биохимию, знает человека. Понятно?

— В теории да. Как осуществляется на практике, не знаю.

— Это делается здесь, у нас. Анализ крови производится ещё на поздней стадии эмбрионального развития. Так мы делаем первую прикидку. В идеале мы должны засечь все мутации уже на этой стадии и решить, показано рождение или нет. Но на практике мы знаем недостаточно, чтобы исключить всякую возможность ошибки. Когда-нибудь мы к этому придём. А пока что продолжаем тесты и после рождения: биопсия, кровь и прочее. Во всяком случае, задолго до повзросления мы точно знаем, из чего сделаны наши мальчики и девочки.

«Из конфет, из пирожных…» — вдруг вспомнилось Бейли.

— Мы носим кольца с обозначением своего генетического кода, — продолжала Клорисса. — Это старый обычай, пережиток тех примитивных времен, когда на Солярии ещё не существовало евгеники. Теперь-то мы все здоровы.

— Но вы всё-таки носите своё кольцо. Почему?

— Потому что я — особый случай, — без тени смущения, с нескрываемой гордостью сказала Клорисса. — Доктор Дельмар долго выбирал себе ассистента. Ему как раз и нужен был особый человек. Мозги, изобретательность, трудолюбие, надёжность. Главное, надёжность. Чтобы человек мог долго находиться среди детей и не сорваться.

— А сам он был на это не способен, верно? Значит, был ненадежен?

— В какой-то степени, но такая степень даже желательна. Вот вы руки моете?

Бейли покосился на свои руки — они были вполне чистые — и сказал:

— Да.

— Ну так вот — вы считались бы крайне ненадежным человеком, если бы отвращение ко всякой грязи доходило у вас до такой степени, что вы не смогли бы вычистить замасленный механизм даже в чрезвычайной ситуации. Но в обыденной жизни определённая степень брезгливости заставляет вас мыть руки, и это нормально.

— Понятно. Продолжайте.

— Это всё. По генетическому здоровью я занимаю третье место на Солярии с тех пор, как стали вести записи — потому и ношу кольцо. Мне нравится носить мой знак отличия.

— Поздравляю вас.

— Нечего ехидничать. Может, это и не моя заслуга, а слепая комбинация родительских генов, но всё же есть чем гордиться. Никто не поверит, что я способна на такой психопатический поступок, как убийство, — только не с моим генетическим строением. Так что не трудитесь обвинять меня.

Бейли молча пожал плечами. Похоже, эта женщина путает генетическое строение с доказательствами, как, наверное, и вся Солярия.

— Хотите теперь посмотреть молодняк?

— Да, благодарю вас.

Коридоры тянулись бесконечно — здание, должно быть, было громадное. Не такое, конечно, как квартирные блоки в земных Городах, но для отдельного строения, стоящего на поверхности планеты, оно было просто колоссальное.

Клорисса показала Бейли сотни кроваток, где пищали, спали или кормились розовые младенцы. Дальше шли игровые комнаты для ползунков.

— В этом возрасте они ещё ничего, — ворчливо говорила Клорисса, — хотя и требуют огромного количества роботов. Пока дети не начали ходить, почти на каждого из них приходится по одному роботу.

— А зачем?

— Они заболевают, если не получают индивидуальной заботы.

— Да, потребность в ласке остаётся, ничего тут не поделаешь.

— Я сказала «забота», — нахмурилась Клорисса.

— Просто удивительно — неужели роботы могут удовлетворить потребность в ласке?

Клорисса резко обернулась, и даже на расстоянии было видно, как она недовольна.

— Вот что, Бейли, если вы хотите меня шокировать неприличными словами, то вам это не удастся. Что вы как ребёнок, праведное небо!

— Шокировать?

— Я и сама могу произнести это слово. Ласка! Хотите ещё и слово из шести букв? Тоже могу. Любовь! Любовь! А теперь, если вам полегчало, ведите себя прилично.

Бейли, не вдаваясь в вопросы приличий, сказал:

— Спрошу по-другому: разве роботы могут заботиться о детях как следует?

— Очевидно, могут, иначе наша ферма не достигла бы таких успехов. Они балуют детей, нянчатся, носятся с ними. Дети-то не понимают, что это всего лишь роботы. Но от трёх до десяти с детьми становится трудно.

— Да?

— В эти годы они непременно хотят играть друг с другом. Все поголовно.

— И вы им, стало быть, разрешаете?

— Приходится — но мы всегда помним о том, что обязаны готовить их к взрослой жизни. Каждый ребёнок живёт в отдельной комнате, где можно запираться. Они с самых ранних лет спят одни — мы настаиваем. В распорядок дня входят часы уединения, которые с возрастом увеличиваются. Когда ребёнку исполняется десять лет, он уже может довольствоваться видеоконтактами целую неделю. Разумеется, и видеотехника у нас превосходная.

Связь можно поддерживать на воздухе, в движении — хоть целый день.

— Странно, что вам удаётся справиться с инстинктом. Я вижу, вы сражаетесь с ним, и на удивление успешно.

— О каком инстинкте вы говорите?

— О стадном. Он ведь налицо. Вы сами сказали, что дети хотят играть друг с другом.

— Вы называете это инстинктом? Пусть будет так. Праведное небо, ребёнок инстинктивно боится упасть, а взрослых можно приучить работать на высоте, где всё время существует опасность падения. Вы же видели выступления воздушных гимнастов? Есть такие миры, где люди и живут в высотных домах. Ещё дети инстинктивно боятся громких звуков, а вы разве боитесь?

— В пределах разумного.

— Могу поспорить, что земляне не могли бы спать при полной тишине. Праведное небо, нет такого инстинкта, который бы не поддался хорошему, настойчивому воспитанию. Особенно у человека, инстинкты которого слабы. А при правильном подходе каждое новое поколение будет всё легче воспитывать. Вопрос эволюции.

— То есть как?

— А вы не понимаете? Каждая особь повторяет в своем развитии процесс эволюции. У наших зародышей в определённый период были и жабры, и хвост. Эти стадии нельзя миновать. Вот так же и ребёнок должен пройти стадию общественного животного. Но если зародыш за один месяц проходит стадию эволюции, на которую ушло сто миллионов лет, то и дети могут ускоренно пройти стадию общественного животного. Доктор Дельмар придерживался мнения, что постепенно, со сменой поколений, мы будем проходить её всё быстрее.

— В самом деле?

— Он подсчитал, что при нынешних темпах через три тысячи лет наши дети смогут сразу переходить на видеоконтакт друг с другом. У босса были и другие идеи. Он стремился создать таких роботов, которые могли бы заставлять детей слушаться без ущерба для своего умственного здоровья. А почему бы и нет? Дисциплина сегодня, чтобы лучше жить завтра — истинная суть Первого Закона; жаль, что роботам это пока невдомек.

— И такие роботы были созданы?

— Боюсь, что нет. Доктор Дельмар и Либич напряженно работали над опытными моделями.

— Не отправлялись ли подобные модели в имение доктора Дельмара? Он достаточно разбирался в роботехнике, чтобы самому проводить испытания?

— О да. Он часто испытывал роботов.

— Вы знаете, что в момент убийства при нём был робот?

— Да, говорили.

— Не знаете, какая это была модель?

— Спросите лучше у Либича. Я вам говорила — того роботехника, что работал с доктором Дельмаром.

— А вы не знаете?

— Нет, не знаю.

— Если что-нибудь вспомните, скажите мне.

— Хорошо. Но вы не думайте, что Дельмар занимался только новыми моделями роботов. Он говорил, что придёт время, когда неоплодотворённые яйцеклетки будут храниться в запасниках при температуре жидкого воздуха, а потом подвергаться искусственному осеменению. Таким образом принципы евгеники осуществятся полностью, и отпадет последняя рудиментарная надобность в личных встречах. Не могу сказать, чтобы мне всегда удавалось следовать за его мыслью, но это был человек больших горизонтов — истинный солярианин. Может, выйдем на воздух? Группу от пяти до восьми сейчас вывели играть в подвижные игры, и вы сможете понаблюдать за ними.

— Попробуем, — осторожно сказал Бейли. — Только мне, возможно, потребуется спешно вернуться в дом.

— Ах да, я забыла. Может быть, не выходить вообще?

— Нет. — Бейли выдавил из себя улыбку. — Я стараюсь привыкать к открытому воздуху.

Ветер был сущим мучением. Из-за него было трудно дышать. Он не был холодным в буквальном смысле слова, но ощущение отделяемой от тела одежды обдавало инспектора холодом.

У Бейли стучали зубы; так что приходилось не выговаривать, а цедить слова. Глазам было больно смотреть на далёкий, расплывчатый голубовато-зеленый горизонт. Чуть легче становилось, если перевести взгляд на дорожку под ногами. Главное было не смотреть вверх, в голубую пустоту, где нет ничего, кроме белых громад случайных облаков и сияния обнаженного солнца.

Однако, как бы то ни было, пока он на открытом пространстве!

Следуя шагах в десяти за Клориссой, Бейли прошёл мимо дерева и осторожно протянул руку, чтобы потрогать его. Оно было шероховатое и твёрдое на ощупь. Вверху двигались и шелестели листья на ветках, но Бейли не стал на них смотреть. Живое дерево!

— Как вы себя чувствуете? — окликнула его Клорисса.

— Нормально.

— Группу уже видно. Они играют в какую-то игру. Игры организуют роботы, они же следят за тем, чтобы детеныши не залягали друг друга. Чего только не бывает при личном контакте.

Бейли медленно перевёл взгляд на цементную дорожку, потом на траву, вниз по склону, всё дальше и дальше, очень осторожно — чтобы тут же, если испугается, уставиться себе под ноги, — будто ощупывая дорогу…

Вот наконец вдали фигурки мальчиков и девочек. Носятся как угорелые, и горя им мало, что бегают по самому краю мира — дальше только воздух и космическое пространство. Среди детей, поблескивая, сновали роботы. В воздухе стоял гомон, в котором ничего нельзя было разобрать.

— До чего же им всё это нравится, — сказала Клорисса. — Толкаться, пихаться, ругаться, падать, подниматься — контактировать, одним словом. Праведное небо! И как только дети ухитряются стать взрослыми!

— А что делают вон те, постарше? — Бейли указал на группу детей, стоящих поодиночке.

— У них видеоконтакт. С помощью видео можно делать всё, что угодно: вместе гулять, разговаривать, бегать, играть. Всё можно, кроме физического контакта.

— А куда отправляются дети, когда уходят с фермы?

— В свои поместья. Количество смертей примерно соответствует количеству выпускников.

— В поместья своих родителей?

— Праведное небо, нет, конечно! Было бы поразительным совпадением, если бы родители умирали как раз тогда, когда дети достигнут совершеннолетия, не так ли? Нет, дети занимают освободившиеся поместья. Не думаю, чтобы кому-то из них было приятно жить в бывшем родительском имении, если бы они знали, конечно, кто их родители.

— Так они не знают?

— А зачем? — подняла брови Клорисса.

— Разве родители не навещают своих детей?

— Ещё что придумаете! С какой стати?

— А можно я выясню кое-что для себя? Спрашивать людей, есть ли у них дети — дурной тон?

— Весьма интимный вопрос, вы не находите?

— В общем, да.

— Я-то привычная. Дети — моя профессия. Но о других этого не скажешь.

— А у вас есть дети?

У Клориссы на шее слегка, но заметно дрогнул кадык — она сглотнула.

— Ну что ж, сама заслужила. А вы заслужили ответ. Нету.

— Вы замужем?

— Да, и у меня есть своё поместье, где я бы сейчас и была, если бы не чрезвычайная ситуация. Я просто не уверена, что смогу управлять всеми роботами, не присутствуя здесь. — Расстроенная Клорисса отвернулась и посмотрела на детей. — Ну вот, один уже шлёпнулся и, конечно, плачет.

К ребёнку большими шагами устремился робот.

— Сейчас его поднимут, возьмут на руки, а если он сильно пострадал, позовут меня. Надеюсь, что этого не случится, нервно добавила она.

Бейли набрал в грудь воздуха. Футах в пятидесяти влево от себя он заметил три дерева, образующие небольшой треугольник, и пошёл к ним по мерзкой, мягкой траве — мягкой до омерзения (точно идешь по гниющему мясу, подумал Бейли, и его чуть не вырвало при этой мысли).

Но он дошёл и прислонился спиной к стволу. Так было похоже, будто вокруг стены, хоть и ненадежные. Солнце бросало сквозь листву дрожащие блики, такие редкие, что они почти не вызывали ужаса.

Клорисса, посмотрев на него с тропинки, медленно приблизилась на половину прежнего расстояния.

— Ничего, если я немного постою здесь? — спросил Бейли.

— Сделайте милость.

— Когда молодые люди уходят с фермы, как они потом ухаживают друг за другом?

— Ухаживают?

— Ну знакомятся, — Бейли не знал, как бы выразиться поприличнее, — чтобы потом пожениться.

— Это не их забота. Пары подбираются по результатам геноанализа, как правило, в ранней молодости. Очень разумно, не правда ли?

— И они охотно соглашаются?

— На брак? Никогда! Это очень большая травма. Нужно долго привыкать друг к другу, но короткие ежедневные встречи, после того как пройдёт первое отвращение, могут творить чудеса.

— А если кому-то не понравится партнер?

— Что значит не понравится? Если геноанализ говорит, что партнер тебе подходит, то какая разница…

— Понял, понял, — торопливо сказал Бейли, вспомнил Землю и вздохнул.

— Хотите узнать ещё что-нибудь?

Бейли не знал, стоит ли ему тут оставаться. Не худо бы распрощаться с Клориссой и фетоинженерией и перейти к следующему этапу.

Он открыл было рот, чтобы сказать ей об этом, но тут Клорисса закричала кому-то вдали:

— Эй, ребёнок! Ты что делаешь? — И крикнула через плечо: — Землянин! Бейли! Берегитесь! Берегитесь!

Бейли почти не разобрал, что она кричит, но в ответ на тревожную нотку в её голосе узда, в которой он держал свои эмоции, лопнула, и его охватила паника. Весь ужас открытого пространства и необъятного свода небес нахлынул с новой силой.

У Бейли вырвались какие-то нечленораздельные звуки. Будто наблюдая за собой со стороны, он услышал собственный лепет и ощутил, как падает на колени и медленно перекатывается на бок.

Что-то со свистом прорезало воздух над ним, и раздался сильный удар.

Бейли закрыл глаза, вцепился в выступающий из земли тонкий корень дерева и зарылся ногтями в грязь.

Когда он открыл глаза, прошло, наверное, всего несколько мгновений. Клорисса распекала державшегося поодаль мальчишку. Чуть поближе к ней молча стоял робот. Бейли успел рассмотреть в руках у мальчишки предмет с чем-то вроде струны.

Потом Бейли, тяжело дыша, поднялся на ноги и посмотрел на блестящий металлический стержень, торчащий в стволе дерева, о который он только что опирался. Бейли потянул, и стержень уступил — он вонзился неглубоко. Элайдж посмотрел на конец стержня, не дотрагиваясь до него. Наконечник был тупой, но мог бы здорово его поцарапать, если бы он не упал.

Ноги подчинились Бейли со второй попытки. Он сделал шаг вперёд.

— Эй, парень?

Клорисса, вся красная, обернулась.

— Это был несчастный случай. Вас не задело?

— Нет. Что это за штука?

— Стрела. Ею стреляют из лука, натягивая тетиву.

— Вот так, — нахально крикнул мальчишка, пуская в воздух другую стрелу, и засмеялся. Он был гибкий, со светлыми волосами.

— Ты будешь наказан, — сказала Клорисса. — Ступай.

— Постой, постой, — вмешался Бейли, потирая ушибленное при падении колено. — У меня есть вопросы. Как тебя зовут?

— Бик, — беззаботно бросил мальчик.

— Так ты стрелял в меня из лука, Бик?

— Ага.

— А ты знаешь, что мог бы попасть, если б меня не предупредили и я бы не упал?

— Так я и хотел попасть, — пожал плечами Бик.

— Тут нужно кое-что объяснить, — торопливо вмешалась Клорисса. — Стрельба из лука у нас поощряется. Этот вид спорта допускает соревнование без личного контакта. Мы устраиваем среди мальчиков видеосостязания. Теперь я начинаю бояться, что они иногда стреляют в роботов. Им весело, а роботам никакого вреда. Я единственный взрослый человек в имении — может быть, мальчик принял вас за робота.

Пока Бейли слушал её, в голове у него понемногу прояснялось, и суровое выражение, свойственное его вытянутому лицу, усиливалось.

— Бик, ты думал, что я робот?

— Нет. Вы землянин.

— Хорошо. Теперь иди.

Бик повернулся и убежал, насвистывая, а Бейли обратился к роботу:

— Эй ты! Откуда мальчишка знает, что я землянин? Или тебя не было рядом, когда он стрелял?

— Я был рядом, господин. Это я ему сказал, что вы землянин.

— И сказал, кто такой землянин?

— Да, господин.

— Кто же он такой?

— Человек низшей категории, которого не следует допускать на Солярию, поскольку он распространяет инфекцию, господин.

— А ты от кого узнал?

Робот не ответил.

— Не знаешь?

— Нет, господин. Это заложено в моей памяти.

— Значит, ты сказал мальчику, что я — недочеловек, распространяю инфекции, и он тут же в меня выстрелил. Почему ты его не остановил?

— Я хотел, господин. Я не допустил бы, чтобы человеку причинили вред, даже землянину. Но он действовал слишком быстро, и я не успел.

— А может быть, ты подумал, что землянин всё-таки не совсем человек, и немного замешкался?

— Нет, господин, — спокойно ответил робот. Бейли мрачно скривил губы. Робот скорее всего говорил правду, но инспектор чувствовал, что что-то тут не так.

— Что ты делал рядом с мальчиком? — спросил он робота.

— Я носил за ним стрелы, господин.

— Можно посмотреть? — Бейли протянул руку, робот подошёл и подал ему с дюжину стрел. Бейли осторожно положил стрелу, которая вонзилась в дерево, у своих ног и поочередно осмотрел все прочие. Потом вернул их роботу и снова взял в руки первую стрелу.

— Почему ты подал мальчику именно эту?

— Особой причины не было, господин. Мальчик попросил стрелу, и я взял её наугад. Он стал искать цель, затем увидел вас и спросил, кто этот незнакомец. Я объяснил…

— Я уже слышал, как ты ему объяснил. У стрелы, которую ты подал, серое оперение — только у неё одной. У остальных стрел оно чёрное.

Робот смотрел на него непонимающим взглядом.

— Это ты привёл сюда мальчишку? — спросил Бейли.

— Мы просто гуляли, господин.

Бейли посмотрел в просвет между деревьями, из которого прилетела стрела.

— Бик у вас случайно не лучший стрелок из лука?

— Лучший, господин, — склонил голову робот.

— Как вы догадались? — ахнула Клорисса.

— Одно вытекает из другого, — сухо сказал Бейли. — Будьте добры, сравните серую стрелу с прочими. Только у серой стрелы наконечник покрыт чем-то маслянистым. Рискую впасть в мелодраму, мэм, но всё же скажу — ваш окрик спас мне жизнь. Стрела, которой целили в меня, отравлена.

Глава 13

РОБОТЕХНИК УСМИРЯЕТСЯ

— Невозможно! — воскликнула Клорисса. — Праведное небо, это просто невозможно!

— Праведное там или неправедное — есть у вас на ферме животное, которого не жалко? Поцарапайте его этой стрелой и посмотрите, что получится.

— Но зачем кому-то…

— Зачем, я знаю, — отрезал Бейли. — Вопрос в том, кто.

— Никто.

У Бейли снова всё поплыло перед глазами. Он со злостью швырнул стрелу в сторону Клориссы, та проводила её взглядом.

— Поднимите, — крикнул Бейли, — и уничтожьте, если не хотите проверять. Не то на неё наткнутся дети, и произойдёт несчастье.

Клорисса поспешно взяла стрелу, зажала между большим и указательным пальцами.

Бейли бросился к дому и нырнул в ближайшую дверь. Клорисса последовала за ним со стрелой в руке. Немного восстановив душевное равновесие в четырёх стенах, Бейли спросил:

— Кто отравил стрелу?

— Представления не имею.

— Не сам же мальчик. Вы не могли бы установить, кто его родители?

— Можно справиться в картотеке, — буркнула Клорисса.

— Так вы сохраняете записи о родстве?

— Да, для геноанализа.

— А парень не мог знать, кто его родители?

— Исключено.

— А вдруг он как-то выяснил?

— Ему пришлось бы взломать дверь в комнату, где хранятся записи. Исключено.

— А если бы в имение явился взрослый человек и пожелал узнать, кто его ребёнок?

— Крайне маловероятно, — вспыхнула Клорисса.

— И всё же предположим. Ему бы ответили?

— Не знаю. Собственно, законом это не возбраняется. Просто не принято.

— Вот вы бы ответили?

— Постаралась бы уклониться. Доктор Дельмар не ответил бы, я знаю. Он был убеждён, что родственные связи нужны только для геноанализа. До него, возможно, порядки были помягче. А почему вы обо всём этом спрашиваете?

— Мне непонятно, какой мотив мог быть у самого парня — может, он действовал по наущению родителей?

— Ужас какой, — Клорисса в расстроенных чувствах подошла к Бейли на небывало близкое расстояние и даже протянула инспектору руку. — Как это всё могло произойти? Босс мертв, вас чуть не убили. А ведь на Солярии нет причин для насилия. У всех есть всё, что хочется, — значит, нет зависти. Нет родственных связей — значит, нет и семейных распрей. У всех отменное генетическое здоровье. — Вдруг её лицо прояснилось. — Погодите-ка. Стрела не могла быть отравлена. В обратном вы меня не убедите.

— Почему?

— С Биком был робот. Он не допустил бы никакого яда. Он ни в коем случае не могсовершить ничего такого, что причинило бы вред человеку. Гарантия — Первый Закон Роботехники.

— Да? Что это за Первый Закон?

— То есть как? — уставилась на него Клорисса.

— Да так. Велите проверить стрелу и убедитесь, что она отравлена. — Самого Бейли проверка мало заботила — он и так знал, что стрела отравлена. — Вы всё ещё верите, что госпожа Дельмар виновна в смерти мужа?

— Там никого не было, кроме неё.

— Понятно. А здесь не было ни одного взрослого человека, кроме вас, когда в меня выстрелили отравленной стрелой.

— Я к этому не имею никакого отношения, — энергично возразила Клорисса.

— Возможно. Возможно также, что и госпожа Дельмар невиновна. Вы разрешите воспользоваться вашим видеофоном?

— Да, конечно.

Бейли точно знал, с кем собирается говорить — и это была не Глэдия. И вдруг, неожиданно для себя, сказал роботу:

— Соедини меня с Глэдией Дельмар.

Робот молча подчинился, и Бейли стал наблюдать за ним, сам удивляясь, почему так распорядился.

Потому, что о ней только что шёл разговор, потому, что его немного беспокоила их недавняя ссора, или просто потому, что, насмотревшись на пышущую здоровьем, донельзя практичную Клориссу, он стремился для разнообразия взглянуть на Глэдию?

Иосафат! Иногда приходится играть по слуху, примирительно подумал он.

Она явилась перед ним, сидя на большом стуле с прямой спинкой, который делал её ещё меньше и ещё беззащитнее. Волосы были зачесаны назад и собраны в пучок. В ушах висели серьги с камнями, похожими на бриллианты. На ней было простенькое платьице, узкое в талии. Она тихо сказала:

— Хорошо, что вы меня вызвали, Элайдж. Я сама пыталась вас найти.

— Доброе утро, Глэдия. — (Или день? Или вечер? Он не знал, сколько сейчас времени у Глэдии, и не мог угадать по её платью.) — Зачем вы меня искали?

— Чтобы извиниться перед вами за то, что вышла из себя на последнем сеансе. Но господин Оливо не знал, где вы.

Бейли представил себе Дэниела под неусыпной охраной роботов и спрятал улыбку.

— Ничего страшного. Через несколько часов я буду у вас.

— Конечно… то есть как — будете?

— Собственной персоной, — отрезал Бейли.

Она широко раскрыла глаза и впилась пальцами в гладкие пластмассовые подлокотники.

— Что, так нужно?

— Необходимо.

— Не думаю, что…

— Вы разрешаете?

— Это совершенно необходимо? — спросила она, глядя в сторону.

— Да. Но сначала я должен встретиться кое с кем ещё. Ваш муж интересовался роботехникой — вы сами говорили мне, да и другие тоже, — но ведь он не был профессионалом?

— У него было другое образование, Элайдж, — ответила она, всё ещё избегая смотреть на него.

— И ему помогал какой-то роботехник, верно?

— Джотан Либич, — тут же ответила она. — Мой близкий друг.

— В самом деле? — воскликнул Бейли.

— Я, наверное, зря это сказала, — смешалась Глэдия.

— Почему же зря, если это правда.

— Всё время боюсь сказать что-нибудь такое, что покажется… Вы не представляете, как тяжело, когда все думают, что вы в чём-то виноваты.

— Не обращайте внимания. В чём проявляется ваша дружба с Либичем?

— Ну, как сказать… Он живёт в соседнем поместье. Затраты видеоэнергии практически равны нулю, так что мы можем постоянно общаться в движении без всяких хлопот. Мы с ним гуляем вместе — точнее, гуляли.

— Никогда бы не подумал, что вы способны с кем-то прогуливаться.

— Я же сказала — с помощью видео, — вспыхнула Глэдия. — Всё время забываю, что вы землянин. При видеосвязи в свободном движении фокус сосредоточивается на человеке, и можно ходить где угодно, не теряя контакта. Я гуляю в своем имении, он в своем, но мы как будто вместе. Это так приятно. — Она вдруг хихикнула. — Бедный Джотан.

— Почему бедный?

— Вспомнила, как вы подумали, что мы по-настоящему гуляем вместе. Он бы просто умер, если бы знал, что кто-то о нём так подумает.

— Почему?

— У него На этом пунктик. Он говорил мне, что уже в пять лет прекратил личные встречи — настоял на том, что будет общаться только по видео. Бывают такие дети. Рикэн, — она смутилась, но продолжала: — Рикэн, мой муж, однажды сказал мне по поводу Джотана, что таких детей будет всё больше и больше. Он сказал, что это нечто вроде социальной эволюции и что у видеоконтактов большое будущее. А вы как считаете?

— Я здесь не авторитет.

— Джотан даже не женился. Рикэн сердился на него, говорил, что Джотан ведёт себя антисоциально и что его гены нужны обществу, но Джотан не слушал.

— А имел он право не вступать в брак?

— Не то чтобы… Но знаете, он блестящий роботехник, а роботехники на Солярии ценятся. Думаю, на это просто закрыли глаза. Но Рикэн, по-моему, больше не хотел работать с Джотаном. Он мне сказал, что Джотан плохой солярианин.

— А Джотану он это говорил?

— Не знаю. Он работал с ним до самого конца.

— Но считал плохим солярианином за то, что тот не женился?

— Рикэн раз сказал, что брак — самое трудное в жизни, но надо терпеть.

— А вы что думаете на этот счёт?

— О чём вы, Элайдж?

— Вы тоже полагаете, что брак — самое трудное в жизни?

С её лица исчезло всякое выражение, точно она старательно смыла его.

— Никогда об этом не думала.

— Вы сказали, что гуляете с Джотаном Либичем, а потом поправились, изменили время с настоящего на прошедшее. Значит, прогулки прекратились?

Глэдия покивала головой, и на её лице снова появилось выражение — грустное.

— В общем, да. Пару раз я вызывала его по видео, но он постоянно был занят, и мне не хотелось — ну, вы понимаете.

— Это происходило после смерти вашего мужа?

— Нет, раньше. За несколько месяцев до неё.

— Может быть, доктор Дельмар запретил ему общаться с вами?

— Как запретил? — опешила Глэдия. — Мы с Джотаном не роботы. Как нам можно что-нибудь запретить?

Бейли не стал объяснять. Объяснение было бы чисто земное, и Глэдия ничего бы не поняла. Даже если бы он ухитрился растолковать, что к чему, то ничего, кроме отвращения, у неё бы не вызвал.

— Я просто так спросил. Я свяжусь с вами снова, Глэдия, когда поговорю с Либичем. Кстати, который у вас там час? — Он тут же пожалел о своем вопросе. Робот ответил бы в земных единицах, а Глэдия, пожалуй, ответит в солярианских — Бейли уже надоело признаваться в своем невежестве.

Однако ответ Глэдии был не точным, а описательным:

— Вторая половина дня.

— И у Либича в имении тоже?

— О да.

— Хорошо. Свяжусь с вами, как только смогу, и мы договоримся о встрече.

— Это совершенно необходимо? — снова заколебалась она.

— Да.

— Что ж, хорошо, — тихо ответила Глэдия.

С Либичем Бейли соединили не сразу, и он использовал промежуток, чтобы съесть ещё один сандвич, который ему принесли прямо в упаковке. Бейли был теперь настороже и внимательно осмотрел обертку, прежде чем разорвать её, а потом старательно исследовал содержимое.

Пластиковый пакетик с молоком, ещё не совсем оттаявший, Бейли разодрал зубами и стал пить прямо из него. Невесело было думать о ядах медленного действия без запаха и вкуса, которые можно впрыснуть куда угодно при помощи иглы и шприца, но Бейли отогнал эту мысль, сочтя её ребяческой. Пока что и убийство, и оба покушения совершались донельзя открыто. Удар по голове, доза яда, которой можно отравить дюжину человек, стрела, пущенная прямо в жертву, — во всём этом не было ничего изощренного и утонченного.

Потом Бейли подумал, всё так же невесело, что, если он и дальше будет прыгать между временными поясами, вряд ли ему удастся поесть по-человечески. Да и выспаться тоже. Тут к нему подошёл робот.

— Доктор Либич предлагает вам повторить свой вызов завтра. У него срочная работа.

Бейли вскочил на ноги и рявкнул:

— А ну скажи ему… — но осекся. Что толку кричать на робота? То есть кричать-то можно, но на робота крик действует не сильнее, чем шёпот. И Бейли продолжал нормальным голосом: — Скажи доктору Либичу или роботу, с кем ты там ведёшь переговоры, что я расследую убийство его коллеги, примерного солярианина. Скажи, что я не могу ждать, пока доктор закончит работу. Скажи, что, если он через пять минут не выйдет на связь, я сяду на самолёт и встречусь с ним лично в его имении не позже чем через час. Так и скажи — встречусь лично, чтобы не было ошибки. — И Бейли вернулся к своему сандвичу.

Не прошло и пяти минут, как перед ним возник Либич — по крайней мере, солярианин, которого Бейли счел Либичем.

Это был худощавый человек, который держался прямо и чопорно. В тёмных глазах навыкате застыло отрешенное выражение, сейчас слегка разбавленное гневом. Одно веко было чуть ниже другого..

— Вы землянин? — спросил он.

— Элайдж Бейли, инспектор класса С-7, расследую убийство доктора Рикэна Дельмара. А вы?

— Доктор Джотан Либич. Почему вы позволяете себе беспокоить меня во время работы?

— Потому что это моя работа.

— Так занимайтесь ею в другом месте.

— Сначала мне нужно задать вам несколько вопросов, доктор. Вы, кажется, тесно сотрудничали с доктором Дельмаром?

Либич вдруг сжал кулак и направился к камину, на котором маленький, хитро устроенный часовой механизм совершал сложные, гипнотизирующие глаз периодические движения.

Видоискатель следовал за Либичем так, что тот всё время находился в центре кадра — перемещалась комната, дёргаясь рывками в такт его шагам.

— Если вы тот инопланетянин, которого грозился доставить Грюер…

— Тот самый.

— Тогда вы здесь вопреки моему совету. Сеанс окончен.

— Нет, не прерывайте сеанс. — Бейли повысил голос и наставил на роботехника палец — тот при этом заметно отпрянул, в отвращении скривив свои полные губы. — Я ведь не блефовал, говоря о встрече.

— Пожалуйста, избавьте меня от вашей земной вульгарности.

— Если я что-то говорю, я это делаю. Я приду к вам, если нельзя заставить вас говорить по-другому. Возьму за шиворот и заставлю выслушать меня.

— Вы грязная скотина, — Либич попятился.

— Это как вам угодно, но я так и поступлю.

— Если вы вторгнетесь в моё имение, я… я…

— Что вы? Убьёте меня? Вы часто так угрожаете людям?

— Я вам не угрожал.

— Тогда поговорим. Мы и так уже потеряли много ценного времени. Вы тесно сотрудничали с доктором Дельмаром. Верно?

Роботехник опустил голову и стал дышать медленно и мерно.

Когда он поднял глаза, то уже полностью владел собой и даже выдавил короткую безжизненную улыбку.

— Да.

— Дельмара, насколько я понял, интересовали роботы нового типа.

— Да.

— Какого именно типа?

— Вы роботехник?

— Нет. Объясните мне так, чтобы я понял.

— Не уверен, что смогу.

— А вы постарайтесь. Я, например, думаю, что ему нужны были роботы, способные заставить детей слушаться. Что для этого требовалось?

Либич поднял брови.

— Если не вдаваться в детали и опустить различные тонкости, то нужно усилить С-интеграл, управляющий двойной маршрутной реакцией Сикоровича на уровне W-65.

— Ребус какой-то.

— Тем не менее…

— Всё равно ребус. Вы не можете объяснить по-другому?

— Это означает некоторое ослабление Первого Закона.

— Почему? Ведь ребёнка наказывают для его же пользы — такова идея, верно?

— Для его же пользы! — Глаза Либича вспыхнули, и он, почти позабыв о своем собеседнике, заговорил более свободно: — По-вашему, всё так просто? Много ли людей способно претерпеть мелкие неудобства во имя будущих благ? Попробуйте внушить ребёнку, что от сладкого у него может заболеть живот, а от горького живот вскоре пройдёт! И вы хотите, чтобы это понял робот? Боль, которую робот причиняет ребёнку, посылает мощный разрушительный импульс в позитронный мозг. Чтобы уравновесить этот импульс другим, выражающим будущую пользу, нужно столько основных и дополнительных схем, что мозг увеличивается на пятьдесят процентов — если не пожертвовать прочими схемами.

— Значит, вам не удалось создать такого робота?

— Нет, не удалось и не удастся. Да и никому не удастся.

— В день своей смерти Дельмар испытывал именно такую модель?

— Нет, не такую. Нас интересовали и более практические проблемы.

— Доктор Либич, — спокойно сказал Бейли, — мне предстоит ещё многое усвоить в области роботехники, и я хочу попросить вас стать моим учителем.

Либич затряс головой, и его приспущенное веко сползло ещё ниже, будто он подмигнул, — впечатление получилось жутковатое.

— Излишне объяснять, что курс роботехники нельзя прочесть в считаные минуты. У меня нет времени.

— И всё-таки вам придётся позаниматься со мной. Тут у вас на Солярии всё пропахло роботами. Если вопрос только во времени, я тем более должен к вам приехать. Я землянин и не могу удовлетворительно работать или думать с помощью видео.

Казалось бы, Либичу больше некуда выпрямляться, но он выпрямился.

— Ваши земные фобии меня не волнуют. Визит невозможен.

— Думаю, вы перемените своё мнение, когда я скажу то главное, о чём хотел проконсультироваться с вами.

— Что бы вы ни сказали, это ничего не изменит.

— Да? Тогда слушайте. Я убеждён, что на протяжении всей истории существования позитронного робота Первый Закон Роботехники намеренно читался неверно.

— Как неверно? — дёрнулся Либич. — Глупец! Сумасшедший! Почему?

— Чтобы скрыть тот факт, — невозмутимо сказал Бейли, — что робот способен совершить убийство.

Глава 14

МОТИВ ВЫЯВЛЯЕТСЯ

Либич медленно разинул рот. Бейли подумал, что он сейчас зарычит, но потом с большим удивлением убедился, что это самая неудачная попытка улыбнуться, которую ему доводилось видеть.

— Не говорите так, — сказал Либич. — Нигде и никогда.

— Почему?

— Потому что опасно поощрять недоверие к роботам даже в самой малой степени. Недоверие к роботам — болезнь человечества!

Он говорил так, будто внушал что-то малому ребёнку. Говорил мягко, хотя ему, должно быть, хотелось орать в голос. Говорил, стараясь убедить, хотя с большей охотой, очевидно, прочитал бы Бейли смертный приговор.

— Вы знаете историю роботехники? — спросил он.

— Немного.

— Должны знать, раз вы землянин. Так вот. Вы знаете, что роботов с самого начала встретил комплекс Франкенштейна? Их подозревали. Люди не доверяли им, боялись их. В результате роботехника стала чуть ли не подпольной наукой. Три Закона были приняты ради того, чтобы преодолеть эту враждебность, но даже и тогда Земля не допустила роботов в человеческое общество. Одной из причин, по которой первые поселенцы покинули Землю и отправились колонизировать космос, было создание социальных структур, где роботы могли бы избавить человека от бедности и тяжкого труда. И даже там подозрение продолжало тлеть, готовое в любой момент вырваться наружу.

— А вам приходилось сталкиваться с недоверием к роботам?

— Много раз, — мрачно ответил Либич.

— И потому вы и прочие роботехники сговорились чуть-чуть исказить факты, лишь бы усыпить общее подозрение?

— Никто ничего не искажал!

— И все Три Закона сформулированы правильно?

— Да!

— А я могу вам доказать, что неправильно, и, если вы не убедите меня в обратном, я по возможности повторю это перед всей Галактикой.

— Вы не в своем уме. Какое бы доказательство вы там ни выдумали, оно ложное, уверяю вас.

— Обсудим?

— Если это не займет много времени.

— Встретимся? Лицом к лицу?

Худое лицо Либича передёрнулось.

— Нет!!

— До свидания, доктор Либич. Найдутся люди, которые меня выслушают.

— Подождите. Великая Галактика, да подождите же!

— Встретимся?

Роботехник медленно поднес руку к губам, помедлил, сунул в рот большой палец и уставился на Бейли пустым взором.

Что он, возвращается в младенчество, в возраст до пяти лет, когда ничто не запрещало ему встретиться со мной? — недоумевал Бейли.

— Встретимся? — повторил инспектор.

Либич медленно покачал головой.

— Не могу. Не могу, — простонал он едва разборчиво — мешал палец во рту. — Делайте что хотите.

На глазах у Бейли он отвернулся к стене, прямая спина согнулась, и дрожащие руки закрыли лицо.

— Что ж, хорошо, я согласен продолжать разговор по видео, — сказал Бейли.

— Извините меня. Сейчас вернусь, — не поворачиваясь, произнёс Либич.

Бейли, освежившись в перерыве, смотрел на своё свежеумытое лицо в зеркале ванной. Кажется, он начинает чувствовать Солярию и соляриан? Пока трудно сказать. Он вздохнул, нажал кнопку — появился робот. Бейли, не оборачиваясь, спросил:

— Есть на ферме другой видеофон, кроме того, которым я пользуюсь?

— Ещё три пульта, господин.

— Тогда скажи Клориссе Канторо — скажи своей госпоже, что я пока буду занимать этот и прошу меня не беспокоить.

— Да, господин.

Бейли вернулся туда, где в кадре так и оставался пустой угол комнаты Либича. Роботехник ещё не вернулся, и Бейли настроился ждать, но ждал недолго. Вошёл Либич, и его комната снова поехала вслед за ним. Очевидно, фокус тут же переместился с комнаты на человека. Бейли вспомнил, как сложно устроен видеофон, и не мог не подивиться совершенству аппарата.

Либич, кажется, вполне овладел собой. Он зачесал волосы назад и переоделся. Теперь на нём был свободный костюм из блестящего, отражающего свет материала. Он опустился на легкий стульчик, откинув его от стены, и спросил ровным голосом:

— Итак, что вы собирались мне сказать относительно Первого Закона?

— Нас никто не подслушает?

— Нет, я принял меры.

Бейли кивнул.

— С вашего разрешения я процитирую Первый Закон.

— Едва ли в этом есть необходимость.

— Всё же позвольте: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред».

— И что же?

— Когда я высадился на Солярии, меня доставили в предназначенное мне имение на машине. Эта машина была закрыта со всех сторон, чтобы защитить меня от воздушного пространства. Как землянин, я…

— Знаю, знаю, — нетерпеливо прервал Либич. — Какое это имеет отношение к делу?

— Роботы, которые вели машину, не знали того, что известно вам. Я попросил открыть верх, и они тотчас повиновались. Второй Закон. Они обязаны подчиняться приказам. Мне, конечно, стало нехорошо, и я чуть не потерял сознания, пока машину опять не закрыли. Разве эти роботы не причинили мне вреда?

— По вашему же приказу, — отрезал Либич.

— Цитирую Второй Закон: «Робот должен повиноваться командам человека, кроме тех, которые противоречат Первому Закону». Как видите, они не должны были подчиняться мне.

— Чепуха. Ведь роботы не знали…

Бейли подался вперёд.

— Ага! Вот оно! Прочтем же Первый Закон так, как его следует читать: «Робот не должен делать ничего, что, насколько ему известно, причинило бы вред человеку, или своим бездействием намеренно допустить, чтобы человеку был причинен вред».

— Само собой разумеется.

— Не думаю, чтобы это понимал средний человек — иначе средний человек сознавал бы, что робот способен на убийство.

— Безумие! Бред! — с лица Либича сползла всякая краска.

Бейли внимательно рассматривал свои пальцы.

— Но ведь робот может выполнить невинное задание — ничего такого, что причинило бы вред человеку?

— Если ему прикажут.

— Да, конечно. Если ему прикажут. И второй робот тоже может выполнить невинное задание — ничего такого, что причинило бы вред человеку? Если ему прикажут?

— Да.

— А что, если эти два невинных задания, сами по себе совершенно безобидные, вместе взятые, приведут к убийству?

— Что? — свирепо нахмурился Либич.

— Мне нужно ваше мнение как эксперта. Приведу вам условный пример. Предположим, человек говорит роботу: «Влей немного этой жидкости в стакан с молоком, который ты найдешь там-то и там-то. Эта жидкость безвредна. Я хочу только узнать, в какую реакцию она вступает с молоком. Когда я это узнаю, молоко будет вылито. Выполнив задание, забудь о нём».

Либич, всё ещё сердитый, молчал.

— Если бы я велел роботу влить таинственную жидкость в молоко, а затем подать молоко человеку, Первый Закон заставил бы его спросить: «Что это за жидкость? Не повредит ли она человеку?» Даже если бы робота заверили, что жидкость безвредна, Первый Закон всё же заставил бы его усомниться в том, и он отказался бы подать молоко. Но ему сказали, что молоко выльют. Первый Закон не включается. Разве робот не выполнил бы подобный приказ?

Либич молча злобно смотрел на Бейли.

— Второй же робот, который наливал молоко, — продолжал тот, — не знает, что в него что-то добавили. В полном неведении он подаёт молоко человеку, и человек умирает.

— Нет! — выкрикнул Либич.

— Почему же нет? Оба задания сами по себе безобидны. Только, вместе взятые, они ведут к убийству. Вы же не станете отрицать, что нечто подобное возможно?

— Тогда убийцей будет человек, который отдал эти приказы! — крикнул Либич.

— С философской точки зрения — да. Но убийцами-исполнителями, орудиями убийства, будут роботы.

— Ни один человек не станет отдавать таких приказов.

— Станет. Уже отдал. Именно таким образом должно было совершиться покушение на убийство Грюера. Вы ведь слышали о нём?

— На Солярии слышишь всё и вся.

— Значит, знаете, что Грюер был отравлен за обедом на глазах у меня и моего партнера, аврорианца господина Оливо. Вы можете предложить другой способ подать ему яд? Никого из людей в имении не было — вам, как солярианину, нет надобности объяснять почему.

— Я не детектив и не выдвигаю гипотез.

— Вот я вам и предлагаю гипотезу. И хочу знать, насколько она реальна. Хочу знать, могут ли двое роботов произвести два раздельных действия, которые сами по себе безобидны, но вместе ведут к убийству. Вы эксперт, доктор Либич. Возможно ли такое?

— Да, — ответил загнанный в угол Либич так тихо, что Бейли с трудом расслышал ответ.

— Очень хорошо. Вот вам ваш Первый Закон.

Приспущенное веко Либича пару раз передёрнул тик. Он разнял свои сжатые руки, но пальцы остались согнутыми, будто каждая рука продолжала сжимать другую, призрачную. Либич опустил руки на колени, и только тогда пальцы распрямились. Бейли рассеянно наблюдал за его действиями.

— Теоретически возможно, — сказал Либич. — Теоретически! Вам так легко не разделаться с Первым Законом, землянин. Нужно очень умело формулировать приказы, чтобы обойти Первый Закон.

— Согласен, — сказал Бейли. — Я всего лишь землянин и в роботах ничего не понимаю, а приказы, которые приводил в пример, сформулировал условно. У солярианина, я уверен, это получилось бы куда лучше.

Либич, как будто не слыша, громко сказал:

— Если робота можно хитростью заставить причинить вред человеку, это означает только то, что позитронный мозг нужно совершенствовать. Следовало бы, собственно, усовершенствовать человека, но это не в нашей власти — значит, надо повышать дуракоустойчивость робота. Мы прогрессируем. Наши роботы стали разнообразнее, профессиональнее, способнее и безвреднее, чем были век назад. А через сто лет мы добьемся ещё большего. Зачем заставлять робота управлять машиной, если можно снабдить позитронным мозгом саму машину. Это специализация, а возможна и универсализация. Почему бы не создать робота со съёмными и сменными конечностями? А? Если бы…

— Вы единственный роботехник на Солярии? — прервал его Бейли.

— Не говорите глупостей.

— Я только спрашиваю. Доктор Дельмар, например, был единственный… э-э… фетоинженер, не считая его ассистентки.

— На Солярии около двадцати роботехников.

— И вы — лучший?

— Лучший, — ответил Либич без ложной скромности.

— И Дельмар работал с вами.

— Да.

— Насколько я понимаю, перед смертью он собирался прервать ваше сотрудничество.

— Ничего похожего. Кто подал вам эту мысль?

— Сдаётся мне, он не одобрял вашего холостого образа жизни.

— Наверное. Он был истинный солярианин. Но это не влияло на наши деловые отношения.

— Чтобы сменить тему: вы ведь не только разрабатываете новые модели, но также выпускаете роботов и ремонтируете их?

— Производством и ремонтом занимаются в основном сами роботы. В моём имении есть большой сборочный завод и ремонтная мастерская.

— Ремонтировать роботов очень сложно?

— Очень просто.

— Значит, техника ремонта недостаточно развита?

— Это вовсе не так.

— А как же тот робот, что присутствовал при убийстве доктора Дельмара?

Либич отвёл глаза и сдвинул брови, будто в глубокой печали.

— С ним ничего нельзя было сделать.

— Так-таки ничего? Он совсем не мог отвечать на вопросы?

— Ни на один. Бесполезно было и пробовать. Позитронный мозг замкнуло необратимо. Не осталось ни одной неповрежденной схемы. Поймите — он был свидетелем убийства, которому не мог помешать.

— А почему, кстати?

— Кто знает? С ним экспериментировал доктор Дельмар. Я не знаю, в каком умственном состоянии находился робот. Дельмар, например, мог ему приказать приостановить все операции, пока исследовалась одна определённая схема. Если кто-то, кого ни доктор Дельмар, ни робот ни в чём дурном не подозревали, вдруг совершил смертоносное нападение, должно было пройти какое-то время, чтобы потенциал Первого Закона в мозгу робота преодолел блокирующий приказ Дельмара. Время задержки зависит от способа нападения и от формулировки приказа. Могу вам подобрать ещё с дюжину причин, по которым робот не мог помешать убийству. Так или иначе, Первый Закон был нарушен, оттого и сгорели все схемы в позитронном мозгу.

— Но если робот физически не мог помешать убийству, разве он несет за это ответственность? Разве Первый Закон требует невозможного?

Либич пожал плечами:

— Первый Закон, несмотря на ваши попытки умалить его, защищает человека до последнего. Он не допускает исключений. Если Первый Закон нарушен, робот погибает.

— Это универсальное правило, сэр?

— Такое же универсальное, как и сам робот.

— Вот я и узнал кое-что.

— Тогда узнайте кое-что ещё. Ваша гипотеза убийства как серии безобидных в отдельности поступков роботов в деле Дельмара не срабатывает.

— Почему?

— Дельмара не отравили — его ударили по голове. Кто-то должен был нанести удар, и нанесла его человеческая рука. Ни один робот не возьмет дубинку и не размозжит человеку череп.

— А если робот нажал безобидную кнопку и на голову Дельмара упал замаскированный груз?

— Землянин, — кисло улыбнулся Либич, — я был на месте преступления. И не пропустил ни одного выпуска новостей. Убийство на Солярии, знаете ли, дело нешуточное. Я точно знаю, что на месте преступления не было никаких механизмов, никаких падающих грузов.

— И никаких тяжелых предметов.

— Вы сыщик, вот и ищите.

— Если исключить причастность роботов к смерти Дельмара, кто же тогда виновен?

— Известно кто! — крикнул Либич. — Его жена! Глэдия!

Тут, по крайней мере, наблюдается полное единодушие, подремал Бейли. Вслух он сказал:

— А кто же тогда с таким искусством заставил роботов отравить Грюера?

— Ну, наверное… — начал Либич и осекся.

— Не думаете же вы, что убийц было двое? Если Глэдия виновна в одном преступлении, она виновна и в другом.

— Да. Должно быть, вы правы. — Либич вновь обрел уверенность. — Без сомнения, так оно и есть.

— Без сомнения?

— Никто другой не мог настолько близко подойти к Дельмару, чтобы убить его. Он допускал присутствие посторонних не больше, чем я, только для жены делал исключение — а я никаких исключений не делаю. Тем умнее с моей стороны, — рассмеялся он.

— А ведь вы хорошо её знаете, — резко сказал Бейли.

— Кого?

— Её. Ту, о ком мы говорим. Глэдию!

— Кто вам сказал, что я знаю её ближе, чем кого-либо? — Либич чуть-чуть, на дюйм, ослабил застежку у воротника, чтобы легче было дышать.

— Сама Глэдия. Вы вместе ходили на прогулки.

— Так что же? Мы были соседи. Это в порядке вещей. Она мне казалась приятной особой.

— Значит, вы себя хорошо чувствовали в её обществе?

— Беседы с ней помогали снять напряжение, — пожал плечами Либич.

— О чём вы разговаривали?

— О роботехнике. — В голосе Либича прозвучало легкое недоумение: о чём же, мол, ещё?

— И она поддерживала разговор?

— Она ничего в этом не понимала. Ни аза! Но слушала. Сама она забавляется какой-то ерундой с силовыми полями — называется полевая колористика. Меня эти глупости выводят из терпения, но я тоже слушал.

— Личных контактов у вас не было?

Возмущенный Либич промолчал.

— Она вам нравилась? — Бейли попытался с другой стороны.

— Что?

— Она привлекала вас? Физически?

Веко Либича подтянулось и стало на место, губы скривились.

— Грязная скотина, — буркнул он.

— Ладно, попробуем иначе. Когда Глэдия перестала казаться вам приятной? Вы сами употребили это слово, если помните.

— О чём вы?

— Вы сказали, что находили её общество приятным. Теперь вы считаете, что она убила своего мужа. Приятные люди обычно так не поступают.

— Я в ней ошибался.

— Но вы поняли, что ошиблись в ней, ещё до того, как она убила мужа — если убила. Вы прекратили прогулки с ней за некоторое время до убийства. Почему?

— Это так важно?

— Важно всё, пока не будет доказано обратное.

— Послушайте, если я нужен вам в качестве роботехника — спрашивайте. На вопросы о своей личной жизни я отвечать не буду.

— Вы были тесно связаны и с убитым, и с подозреваемой. Разве вы не понимаете, что без нескромных вопросов не обойтись? Почему вы прекратили прогулки с Глэдией?

— Мне стало не о чём с ней говорить, — огрызнулся Либич. — Я был слишком занят. Я не видел смысла продолжать эти прогулки.

— Другими словами, её общество перестало быть приятным.

— Хорошо, пусть так.

— Почему?

— Потому! — Либич сорвался на крик.

— И всё-таки вы хорошо знали Глэдию, — не обращая внимания на волнение роботехника, сказал Бейли. — Какой у неё мог быть мотив?

— Мотив?

— Никто пока не назвал мне возможного мотива преступления. Не могла же она совершить убийство без причины.

— Великая Галактика! — Либич откинул голову, словно хотел засмеяться, но не засмеялся. — И вам никто не сказал? Что ж, может быть, никто и не знает. Но я-то знаю. Она мне говорила — и часто.

— Что говорила, доктор Либич?

— Что всё время ссорится с мужем. Ссоры были бурные и частые. Она ненавидела его, землянин. Так, значит, вам никто об этом не говорил? И она тоже?

Глава 15

ПОРТРЕТ СОЗДАЕТСЯ

Новость оглушила Бейли, однако он постарался не показать изумления. Должно быть, местные обычаи приучили соляриан воспринимать частную жизнь во всех её проявлениях как нечто священное. Вопросы о браке и детях считались дурным тоном. Вероятно, хронические супружеские ссоры также не подлежали обсуждению.

Но когда совершилось убийство? Неужели не решились нарушить светские приличия и спросить подозреваемую, не ссорилась ли она с мужем? Не решились даже заговорить на эту тему, если и знали о ссорах? Либич, к примеру, знал.

— Из-за чего они ссорились? — спросил Бейли.

— Думаю, вам лучше спросить об этом у неё.

И правда лучше. Бейли церемонно встал.

— Благодарю вас, доктор Либич, за содействие следствию. Мне может снова понадобиться ваша помощь — надеюсь, я смогу тогда с вами поговорить.

— Сеанс окончен, — сказал Либич и пропал из глаз вместе со своей комнатой.

Бейли впервые обнаружил, что полёт в открытом пространстве его не волнует. Совершенно не волнует. Он чувствовал себя почти что в своей стихии.

Ему больше не думалось ни о Земле, ни о Джесси. Он улетел с Земли каких-то несколько недель назад, а прошли как будто годы. Провёл на Солярии неполных три дня, а словно прожил здесь целую вечность.

Неужели можно так быстро приспособиться жить в кошмаре?

Или всё дело в Глэдии? Скоро он увидит её — живую, а не образ. Не это ли придавало ему уверенность и вселяло в него странное чувство тревожного нетерпения?

Как-то она перенесет эту встречу? Не убежит ли через пару минут, взывая о пощаде, как Квемот?

Когда он вошёл, она стояла на другом конце длинного зала. Глэдию можно было принять за её же импрессионистический портрет: два-три мазка, две-три краски.

Губы слегка подкрашены, брови едва подведены, мочки ушей чуть голубоватые — и больше никакой косметики. Она была бледна и казалась немного напуганной и очень юной.

Пшеничные волосы зачесаны назад, в серо-голубых глазах — робость. Платье с длинными рукавами тёмно-синее, почти чёрное, с узкой белой отделкой по бокам. Белые перчатки и туфли без каблука. Не видно ни единого кусочка кожи, за исключением лица. Даже шею прикрывает скромненький рюш.

— Так будет не очень близко, Глэдия? — спросил Бейли, останавливаясь на месте.

Дыша часто и неглубоко, она сказала:

— Я уже и забыла, как это бывает. Всё равно что видеосеанс, правда? Если не думать о том, что мы встречаемся взаправду.

— Я-то чувствую себя нормально, — сказал Бейли.

— Ну да, у вас на Земле… — Она закрыла глаза. — Иногда я стараюсь представить себе — повсюду толпы людей, идешь куда-нибудь, а рядом с тобой люди, и навстречу идут люди. Десятками…

— Сотнями, — поправил Бейли. — Разве вы никогда не видели Землю в книгофильмах? Не смотрели земных романов?

— У нас их не так много, но я смотрела романы про другие Внешние Миры, где люди постоянно встречаются. В романе всё по-другому — похоже на групповой видеосеанс, вот и всё.

— А разве в романах не целуются?

Глэдия покраснела до ушей.

— Я таких книг не читаю.

— Совсем?

— Ну… попадаются, конечно, грязные фильмы, и порой, просто из любопытства… но это такая мерзость.

— Правда?

— Но на Земле всё по-другому, — внезапно оживившись, заговорила она. — Так много народу. В такой толпе, Элайдж, можно, по-моему, даже п-прикоснуться к кому-нибудь. Случайно, конечно.

— Можно и с ног случайно сбить, — улыбнулся Бейли. Он вспомнил переполненные экспресс-дороги, где все тискаются, толкаются, скачут с полосы на полосу, и невольно ощутил укол ностальгии.

— Вам необязательно там стоять, — сказала Глэдия.

— Значит, можно подойти поближе? Это ничего?

— Мне кажется, да. Я вам скажу, когда хватит.

Бейли осторожно шагнул вперёд, а Глэдия следила за ним широко раскрытыми глазами.

— Хотите посмотреть мои цветовые поля? — спросила вдруг она.

Бейли остановился в шести футах от неё. Она казалась маленькой и хрупкой. Инспектор попытался представить себе, как она в ярости бьёт с размаху чем-то (но чем?) мужа по голове. Попытался представить её обезумевшей от гнева, ненавидящей, пылающей жаждой убийства.

Следовало сознаться, что такое возможно. Пускай женщина почти невесома, она способна проломить череп, если её хорошо вооружить и если она достаточно озвереет. Бейли знавал женщин-убийц (на Земле, конечно), которые в спокойном состоянии были кроткими, как овечки.

— Что такое цветовые поля, Глэдия?

— Вид искусства.

Бейли припомнил, как отзывался Либич о занятии Глэдии, и кивнул.

— С удовольствием посмотрю.

— Тогда идёмте.

Бейли строго придерживался дистанции в шесть футов — она и так была меньше одной трети той, которую требовала Клорисса.

Они вошли в комнату, переполненную светом. Каждый угол сиял огнями всех цветов радуги.

Глэдия с довольным видом собственницы выжидательно взглянула на Бейли. Должно быть, его реакция удовлетворила её, хотя он не сказал ни слова — только медленно осматривался, стараясь осознать то, что видит. Это ведь был только свет — ничего материального.

В углублениях пьедесталов прятались сгустки света. Живые, ломаные и кривые линии разных цветов срастались в единое целое, сохраняя при этом чёткую индивидуальность. Здесь не было и двух работ, которые хотя бы отдаленно походили друг на друга. Бейли, тщательно подбирая слова, спросил:

— Это, очевидно, должно что-то означать?

Глэдия рассмеялась своим приятным грудным смехом.

— Это означает всё, что вам угодно. Просто цветовые формы, которые вызывают гнев, счастье, любопытство — словом, то, что чувствовала я, создавая их. Могу сделать одну для вас — что-то вроде портрета. Только скорее всего ничего хорошего не получится — я ведь буду импровизировать.

— Правда можете? Мне было бы очень интересно.

— Хорошо. — Она порхнула к световой фигуре в углу, проскользнула в нескольких дюймах от Бейли и, похоже, не заметила этого.

Тронула что-то на пьедестале, и сияющий мирок беззвучно умер.

— Зачем же? — ахнул Бейли.

— Ничего. Она мне всё равно надоела. Сейчас притушу другие, чтобы не отвлекали. — Глэдия открыла дверцу в стене и передвинула реостат. Краски поблекли, став почти невидимыми.

— Разве на это нет робота? Чтобы щелкал выключателем?

— Ну-ка тихо, — нетерпеливо оборвала Глэдия. — Я сюда роботов не пускаю. Здесь только я. — И хмуро посмотрела на него. — Я вас недостаточно хорошо знаю, вот в чём дело.

Она положила руки на гладкую поверхность пьедестала, глядя куда-то в пространство. Все десять пальцев напряженно застыли в ожидании.

Вот один палец шевельнулся, описал полукруг над плоскостью. В воздухе зажглась ярко-желтая линия. Палец отступил на дюйм, и цвет стал чуть менее насыщенным.

— Вот так, пожалуй, — прикинула Глэдия. — Сила, которая не давит.

— Иосафат! — сказал Бейли.

— Вы не обиделись? — Она вскинула обе руки, и желтый зигзаг словно обрел объём и устойчивость.

— Нисколько. Но что же это? Как вы это делаете?

— Трудно объяснить, — задумчиво сказала Глэдия, — тем более что я сама не очень-то понимаю. Говорят, это разновидность оптического обмана. Устанавливаются силовые поля на разных уровнях энергии. Они, собственно, представляют собой экструзию гиперпространства и не обладают свойствами обычного пространства. Человеческий глаз видит различные оттенки света в зависимости от уровня энергии. Цвета и оттенки возникают от тепла моих пальцев, воздействующего на определённые точки пьедестала. Внутри каждого пьедестала размещены чувствительные элементы.

— А если я приложу палец? — Бейли шагнул вперёд, и Глэдия посторонилась. Он с опаской приложил палец к пьедесталу и ощутил легкий толчок.

— Смелей, Элайдж. Поднимите палец.

Бейли послушался, и в воздухе, затемнив желтую линию, вырос грязно-серый световой зубец. Бейли резко отдёрнул палец, и Глэдия засмеялась, но тут же подавила смех.

— Напрасно я смеюсь. Это очень трудно, даже для тех, кто долго обучался. — Она сделала быстрое движение рукой, которого Бейли не уловил; созданный им кошмар исчез, а желтая световая фигура восстановилась в прежней чистоте.

— А вы как научились?

— Просто пробовала — снова и снова. Знаете, это ведь новое искусство, и только один-два человека по-настоящему умеют…

— И вы — лучшая, — провозгласил Бейли. — На Солярии все или единственные, или лучшие, или то и другое вместе.

— Ничего смешного тут нет. Многие мои работы снимаются на пленку. Я устраивала выставки. — Она вздёрнула подбородок, не скрывая гордости. — Продолжим ваш портрет. — Она снова шевельнула пальцами и создала несколько ломаных линий. Преобладающим цветом был голубой. — Такой мне видится Земля, — сказала она, прикусив губу. — Она всегда представлялась мне голубой. Все эти люди и встречи, встречи, встречи. Наше общение скорее розовое — как вам кажется?

— Иосафат, я не умею представлять себе такие вещи в цвете.

— Да? — рассеянно сказала она. — Вот вы иногда говорите «Иосафат», и это — как лиловый шарик. Как лиловая капелька, потому что срывается всегда неожиданно — кап! Вот так. — И капелька засверкала в центре композиции. — А в завершение — вот. — И Глэдия заключила фигуру в унылый, тусклый грифельно-серый куб. Узор неярко просвечивал сквозь него, будто сквозь тюремные стены.

Бейли стало грустно, словно его самого отгородили от чего-то милого сердцу.

— Зачем вы так?

— Но это же стены вокруг вас. И внутри — то, что мешает вам выйти наружу, держит вас в четырёх стенах. Вы там, внутри — разве непонятно?

Бейли понимал, но не одобрял.

— Эти стены не такие уж крепкие, — сказал он. — Сегодня я выходил.

— Правда? И как вы себя чувствовали?

— Как вы при встрече со мной, — Бейли не упустил случая уколоть. — Неприятно, но терпеть можно.

— А вы не хотите выйти сейчас? Погулять со мной?

Бейли чуть было не выпалил: «Иосафат, нет».

— Я ещё ни разу не гуляла с живым человеком. Ещё светло, и погода хорошая.

Бейли посмотрел на свой портрет.

— А если я пойду, вы уберёте это серое?

— Посмотрим на ваше поведение, — улыбнулась она.

И портрет остался в комнате, продолжая держать пленную душу Бейли в серых стенах Города.

Бейли вздрогнул. Его коснулся ветерок, в котором была прохлада.

— Замёрзли? — спросила Глэдия.

— Раньше так не было.

— Близится вечер, но ведь пока не холодно. Хотите одеться потеплее? Робот принесет пальто.

— Нет, не надо. — Они пошли вперёд по узкой мощеной дорожке. — Это здесь вы гуляли с доктором Либичем?

— О нет. Мы с ним гуляли в полях, где лишь изредка встречаются одинокие роботы и можно слушать природу. Сейчас мы будем держаться поближе к дому, на всякий случай.

— На случай чего?

— Вдруг вы захотите вернуться.

— Или вам надоест моё общество.

— Оно меня не беспокоит, — нервно сказала Глэдия.

Вверху тихо шелестела листва, всё кругом заливали желтизна и зелень. Слышались чьи-то тонкие резкие крики, жужжание, и всюду были тени.

Тени особенно занимали Бейли. Одна упала прямо перед ним, точь-в-точь как человек, и принялась жутко подергиваться в такт его шагам, словно передразнивая. Бейли, конечно, слышал о тенях и знал, что это такое, но в ровном, рассеянном свете Городов как-то никогда их не наблюдал.

Он знал, что позади светит солярианское солнце. Он избегал смотреть на него, но знал, что оно там.

Пространство было огромным, пустынным, но Бейли почувствовал, что его тянет туда. Онпредставил себе, как идёт по планете, а вокруг — простор на тысячи миль и световых лет.

Почему мысль об одиночестве так привлекала его? Он не стремился к одиночеству. Ему хотелось на Землю, в тепло и многолюдие Городов.

Но образ Города ускользал от него. Он рисовал себе Нью-Йорк, шум и толпу, но видел мысленным взором тихую, веющую прохладой Солярию.

Бейли невольно сделал несколько шагов к Глэдии и оказался в двух футах от неё, но испуг женщины заставил его опомниться.

— Прошу прощения, — сказал он и попятился.

— Ничего. Пойдёмте сюда? Думаю, вам понравится наш цветник.

Она указывала в сторону, противоположную солнцу, и Бейли молча последовал за ней.

— Чуть попозже летом здесь будет чудесно, — говорила Глэдия. — Когда тепло, я купаюсь в озере или просто бегаю по полям так быстро, как только могу, а потом валюсь в траву и лежу в ней. Правда, сейчас я не так одета. В этом платье только и остаётся, что гулять степенным шагом.

— А как вы обычно одеваетесь для прогулок?

— Самое большее, что на мне бывает надето, это купальный костюм. — Глэдия простерла руки, словно предвкушая свободу. — А то и того нет. Иногда я только надеваю сандалии, чтобы ощущать воздух каждым дюймом… Ох, извините. Я вас шокирую.

— Нет, вовсе нет. Вы так одевались и для прогулок с доктором Либичем?

— Когда как. Смотря какая была погода. Иногда на мне было надето всего ничего, но ведь это видеосеансы. Надеюсь, вы понимаете.

— Я-то понимаю. А доктор Либич? Он тоже легко одевался?

— Кто, Джотан? — усмехнулась Глэдия. — О нет. Он всегда такой чопорный. — Она сделала серьёзное лицо и опустила одно веко — точно как Либич. Бейли одобрительно хмыкнул. — Вот как он говорит: «Дорогая Глэдия, что касается влияния первостепенного потенциала в потоке позитронов…»

— Он об этом с вами беседовал? О роботехнике?

— В основном да. Он ведь так серьёзно к ней относится. Всё пытался меня просвещать — до последнего.

— И как вы — усвоили хоть что-нибудь?

— Ничего. Ровным счётом ничего. Для меня это — тёмный лес. Иногда он сердился на меня, но как только он начинал ругаться, я ныряла в воду, если была у озера, и брызгала на него.

— Брызгали? Но ведь его там не было.

— Какой же вы всё-таки, землянин, — засмеялась она. — Я брызгала на изображение, он был в своем собственном поместье, и вода не могла на него попасть, но он всё равно отскакивал. Посмотрите-ка сюда.

Они вышли из-под деревьев на лужайку, в середине которой располагался декоративный пруд. Лужайку пересекали выложенные кирпичом дорожки, и повсюду пышно, но в строгом порядке росли цветы. О том, что такое цветы, Бейли знал по книгофильмам.

Цветы чем-то напоминали световые картины, которые создавала Глэдия, и Бейли подумалось, что она берёт цветы за образец. Он осторожно потрогал один цветок и посмотрел вокруг. Преобладали красные и желтые тона.

Оглядываясь, Бейли случайно взглянул на солнце.

— Как оно низко, — обеспокоился он.

— Скоро вечер. — Глэдия убежала к пруду и сидела на каменной скамье у воды. — Идите сюда, — помахала она Бейли. — Можете постоять, если не хотите сидеть на камне.

Бейли медленно подошёл.

— Оно каждый день опускается так низко? — спросил он и тут же прикусил язык. Раз планета вертится, значит, солнце по утрам и вечерам должно стоять низко — только в полдень оно стоит высоко.

Но образ, который запечатлелся у него в мозгу, было не так легко изменить. Инспектор знал, что бывает ночь, он уже испытал её. Ночью вся толща планеты надёжно заслоняет человека от солнца. Знал, что бывают облака и что их серый слой скрывает самое страшное. Но в мозгу держалась картина солнца, пылающего высоко в небе.

Он оглянулся через плечо, и в глазах на миг вспыхнуло. Интересно, далеко ли дом, если он решит вернуться.

Глэдия показала ему на другой конец скамейки.

— Не близко ли? — спросил он.

Она вытянула руки ладонями вверх.

— Я начинаю привыкать. Правда.

Он сел к ней лицом, чтобы не видеть солнца.

Глэдия перегнулась назад, к воде, и сорвала маленький цветок в форме чаши, желтый снаружи и белый внутри, совсем неяркий.

— Это местное растение, а большинство цветов родом с Земли.

Когда Глэдия осторожно протянула цветок Бейли, с оторванного стебелька закапала вода. Бейли, тоже осторожно, подставил ладонь.

— Вы его убили, — сказал он.

— Это же только цветок. Их здесь тысячи. — Вдруг Глэдия выдернула цветок прямо из-под пальцев Бейли, глаза её сверкнули. — Или вы думаете, что если я сорвала цветок, то могу убить и человека?

— Ничего такого я не думаю, — примирительно сказал Бейли. — Можно посмотреть?

Вообще-то Бейли не хотелось трогать цветок. Он рос в мокром грунте, и на нём ещё осталось немного грязи. И как только эти люди, так старательно избегающие контактов с землянами и даже друг с другом, спокойно берут в руки обыкновенную грязь? Но он всё-таки взял цветок, двумя пальцами, и рассмотрел его. Чашечка состояла из нескольких лепестков, тонких и почти прозрачных, которые крепились к общему центру. Внутри чашечки имелось белое вздутие, влажное, с каймой из чёрных волосков, которые чуть трепетали на ветру.

— Чувствуете, как пахнет? — спросила Глэдия.

Бейли сразу уловил запах, понюхал и сказал:

— Женскими духами.

— Настоящий землянин, — в восторге захлопала в ладоши Глэдия. — Вы хотите сказать, духи пахнут цветами.

Бейли печально кивнул. Пребывание на воздухе утомило его. Тени становились длиннее, и пейзаж делался всё более мрачным. Но он решил не сдаваться. Он хотел, чтобы исчезли серые Стены, скрывающие его портрет. Пусть это донкихотство, но так тому и быть.

Глэдия забрала у Бейли цветок, который тот охотно вернул, и стала медленно обрывать лепестки.

— Наверное, все женщины пахнут по-разному? — спросила она.

— Зависит от духов, — равнодушно ответил Бейли.

— Подумать только, как близко нужно быть, чтобы различать запахи. Я не пользуюсь духами, потому что близко никого не бывает. Вот только сейчас — вы. Но вам, наверно, часто приходилось нюхать духи. Ведь ваша жена на Земле всегда рядом с вами? — Нахмурившись, она сосредоточенно терзала цветок.

— Не всегда. Не каждую минуту.

— Но почти всегда. И когда вы только захотите…

— Почему доктор Либич так упорно обучал вас роботехнике, как вы думаете? — прервал Бейли.

От цветка осталась только сердцевина со стеблем. Глэдия повертела его между пальцами и швырнула в пруд. Цветок на миг задержался на поверхности — и утонул.

— Кажется, хотел, чтобы я стала его ассистенткой.

— Он сам так сказал, Глэдия?

— В самом конце, Элайдж, — наверное, уже потерял терпение. Во всяком случае, он спросил меня, не будет ли мне интересно заняться роботехникой. Я ему, естественно, сказала, что ничего скучнее не представляю. Он сильно рассердился.

— И после этого больше с вами не гулял.

— А знаете, пожалуй, так и есть. Я, наверное, задела его чувства. Но что я могла поделать?

— Значит, про ваши ссоры с доктором Дельмаром вы рассказали ему раньше?

Она крепко сжала кулаки и вся застыла, чуть склонив голову набок.

— Про какие ещё ссоры? — спросила она неестественно высоким голосом.

— Про ваши с мужем. Насколько я понимаю, вы ненавидели его.

Лицо Глэдии исказила гримаса, оно пошло пятнами.

— Кто это вам сказал? Джотан? — Сколько свирепости в её взгляде!

— Да, доктор Либич упомянул об этом, и я считаю, что он не лгал.

— Вы по-прежнему хотите доказать, что мужа убила я, — сказала потрясенная Глэдия. — Я-то считала вас своим другом, а вы — а вы только сыщик. — Она замахнулась кулаком.

— Вы же всё равно не сможете меня тронуть.

Глэдия уронила руки и беззвучно зарыдала, отвернувшись от инспектора. Бейли опустил голову и закрыл глаза, отгораживаясь от длинных, тревожных теней.

— Доктор Дельмар не проявлял к вам нежности, верно? — спросил он.

— Он был очень занятой человек, — сдавленно ответила Глэдия.

— А вот у вас сердце нежное, и вы небезразличны к мужчинам, понимаете?

— Я н-ничего не могу с собой поделать. Знаю, что это гадко, но ничего не могу поделать. Гадко даже говорить об этом.

— Но с доктором Либичем вы говорили?

— Нужно же было хоть что-нибудь предпринять. Джотан был под рукой и слушал как будто охотно, а мне становилось легче.

— Вы поэтому ссорились с мужем? Потому что он был холоден с вами, безучастен, а вас это возмущало?

— Временами я его просто ненавидела. — Она беспомощно передёрнула плечами. — Он был хороший солярианин — и только, и нам не предписывали д… — Слезы хлынули снова.

Бейли ждал. У него похолодело в желудке, воздух тяжело давил на плечи. Когда рыдания Глэдии стали утихать, он спросил как можно мягче:

— Вы убили его, Глэдия?

— Н-нет. — И вдруг добавила, будто вся воля к сопротивлению иссякла в ней: — Я вам не всё рассказала.

— Тогда расскажите сейчас, пожалуйста.

— Мы ссорились и в тот день, когда он погиб. Всё по той же причине. Я кричала на него, а он никогда не кричал в ответ. Он вообще почти не отвечал мне, и это было ещё хуже. Я так разозлилась, так разозлилась… А потом я ничего не помню.

— Иосафат! — Бейли слегка качнуло, и он упёрся глазами в безопасный камень скамейки. — То есть как не помните?

— Ну, он был мертв, я закричала, пришли роботы…

— Вы убили его?

— Я не помню, Элайдж, а если бы убила, то помнила бы, правда? Только я вообще ничего не помню. Я так испугалась, так испугалась… Пожалуйста, помогите мне, Элайдж.

— Не волнуйтесь, Глэдия. Я помогу вам. — Колеблющийся разум Бейли уцепился за орудие преступления. Что с ним сталось? Его кто-то унес. Но если так, унести его мог только убийца. Поскольку Глэдию нашли без чувств сразу после убийства, она этого сделать не могла. Значит, убийца — кто-то другой. Пусть вся Солярия уверена в обратном — это был кто-то другой.

Надо вернуться в дом, сквозь дурноту подумал Бейли.

— Глэдия, — сказал он и вдруг понял, что смотрит прямо на солнце. Оно уже опустилось к самому горизонту. Должно быть, Бейли повернулся к нему непроизвольно и уже не мог оторваться как зачарованный. Такого солнца он ещё не видел. Оно набухло, покраснело и померкло — можно было смотреть на него не щурясь; под ним различались тонкие линии кровоточащих облаков, а одно облако пересекло диск чёрной чертой.

— Какое красное солнце, — выдавил Бейли.

— Оно всегда красное на закате, красное и умирающее, — глухо и печально ответил голос Глэдии.

Бейли явилось видение. Солнце опускается к горизонту из-за того, что планета убегает от него со скоростью тысячи миль в час — вертится под обнаженным солнцем, и ей нечем прикрыть микробов, зовущихся людьми и снующих на поверхности шapa, который вертится вечно, как безумный — вертится, вертится…

Теперь уже вертелось всё — голова, и каменная скамья, которая накренилась под ним, и гнетущее синее — совсем тёмное — небо. Солнце исчезло из глаз, верхушки деревьев и земля ринулись вверх, тонко вскрикнула Глэдия, и возник ещё какой-то звук…

Глава 16

ЗАГАДКА РАЗГАДЫВАЕТСЯ

Сначала Бейли осознал, что он в укрытии, в помещении, потом увидел над собой чьё-то лицо.

Несколько мгновений он смотрел, не узнавая, потом воскликнул:

— Дэниел!!

Робот не выразил ни облегчения, ни чего-нибудь похожего, когда Бейли заговорил.

— Хорошо, что вы пришли в себя, партнер Элайдж. Не думаю, что вы пострадали физически.

— Всё в порядке, — неуверенно произнёс Бейли, приподнимаясь на локтях. — Иосафат, я что, в постели? Зачем?

— Вы сегодня несколько раз подвергались действию открытого пространства. Это вызвало кумулятивный эффект, и теперь вам нужно отдохнуть.

— Сначала мне нужен ответ на несколько вопросов. — Бейли оглянулся по сторонам, пытаясь отрицать тот факт, что голова у него всё-таки немного кружится. Комнату он не узнавал. Шторы были задёрнуты, свет искусственный, успокаивающий. Чувствовал он себя намного лучше. — Например, где я?

— В доме госпожи Дельмар.

— Теперь выясним кое-что ещё. Как вы-то здесь оказались? Как ушли от роботов, которых я к вам приставил?

— Я так и думал, что вам будет неприятен такой поворот событий, но в связи с вашей безопасностью и моими инструкциями я чувствовал, что у меня нет выбора.

— Иосафат! И что же вы сделали?

— Госпожа Дельмар хотела связаться с вами несколько часов назад.

— Да. — Бейли вспомнил, что Глэдия говорила ему об этом. — Знаю.

— Вы приказали роботам, охраняющим меня, буквально следующее: «Не позволяйте ему (то есть мне) вступать в контакт с другими людьми или другими роботами, ни лично, ни по видеосвязи». Но вы не сказали, партнер Элайдж, что людям или роботам запрещается контактировать со мной. Улавливаете разницу?

Бейли застонал.

— Не нужно огорчаться, партнер Элайдж. Пробел в указаниях послужил для спасения вашей жизни, поскольку привёл меня сюда. Итак, роботы, охранявшие меня, позволили госпоже Дельмар поговорить со мной. Она спросила вас, и я совершенно искренне ответил, что не знаю, где вы, но могу выяснить. Ей было крайне желательно, чтобы я это сделал. Я сказал, что вы, возможно, временно покинули дом, и я могу проверить — не прикажет ли она тем временем вот этим роботам поискать вас в имении?

— Её не удивило, что вы сами не можете приказать?

— Должно быть, она сочла, что я, будучи аврорианцем, не умею обращаться с роботами так, как она, — что её приказ будет иметь больший вес и исполнят его гораздо быстрее моего. Очевидно, соляриане гордятся своим искусством управлять роботами и не очень верят в соответствующие способности инопланетян. Кажется, вы того же мнения?

— Значит, она услала их?

— С трудом. Они ссылались на предыдущий приказ, но не могли, естественно, сказать, в чём он состоит, поскольку вы приказали им не выдавать моего происхождения. Она накричала на них, и лишь тогда они подчинились.

— И вы ушли.

— Да, партнер Элайдж.

Жаль, подумал Бейли, что Глэдия не придала значения разговору с Дэниелом и не упомянула о нём.

— Долго же вам пришлось меня искать, Дэниел.

— У роботов существует сеть субэфирной связи. Знающий солярианин может получить информацию по ней. Но поскольку она передаётся через миллионы машин и одной из машин был я, не имеющий должного опыта, потребовалось время, чтобы добыть нужные сведения. Прошло более часа, прежде чем я узнал, где вы находитесь. И напрасно потерял время, явившись на место работы доктора Дельмара, когда вас там уже не было.

— Что же вы там делали?

— Проводил собственное расследование. Сожалею, что занимался им в ваше отсутствие, но меня вынудили к тому чрезвычайные обстоятельства.

— С Клориссой Канторо вы общались по видео или лично?

— По видео, но из её же дома, не из нашего поместья. Мне нужно было проверить кое-какие записи на ферме. В обычной ситуации я бы довольствовался видео, но мне неудобно было оставаться в нашей резиденции, поскольку те трое роботов знали, кто я такой, и могли в любой момент снова взять меня под стражу.

Бейли, чувствуя себя почти совсем хорошо, сбросил ноги с постели и увидел, что на нём надето что-то вроде пижамы.

— Принесите мне одежду, — недовольно сказал он. Дэниел повиновался, и Бейли, одеваясь, спросил: — Где госпожа Дельмар?

— Под домашним арестом, партнер Элайдж.

— Что? Кто распорядился?

— Я. Она у себя в спальне под охраной роботов, и ей не разрешается отдавать им приказания, кроме тех, что касаются её личных надобностей.

— И всё это устроили вы?

— Роботы в поместье не знают о моём происхождении.

Бейли оделся.

— Я знаю, что обстоятельства против Глэдии, — сказал он. — У неё была возможность — и даже больше, чем мы думали. Она не прибегала в лабораторию на крик мужа, как говорила раньше, — она всё время присутствовала там.

— И утверждает, что была свидетелем убийства и видела убийцу?

— Нет. Она ничего не помнит. Такое иногда бывает. Имелся у неё, оказывается, и мотив.

— Какой, партнер Элайдж?

— Тот, который я подозревал с самого начала. Я сказал себе: происходи дело на Земле и будь доктор Дельмар таким, каким его описывают, а Глэдия — такой, какой кажется, то я решил бы, что она любила его, а он любил только себя. Неясно было только, могут ли соляриане испытывать любовь или отвечать на любовь в том смысле, как это понимают на Земле. Я не мог полагаться на собственное суждение относительно их эмоций и реакций, потому и решил встретиться кое с кем. Не по видео — лично.

— Я не уловил смысла, партнер Элайдж.

— Не знаю, как вам и объяснить. Гены этих людей старательно подбираются ещё до рождения, а после рождения проверяется правильность подбора.

— Я знаю.

— Но гены — ещё не всё. Окружающая среда тоже имеет значение и может привести человека к психозу, в то время как в генах заложена лишь склонность к определённому типу психоза. Вы заметили, что Глэдию интересует Земля?

— Заметил, партнер Элайдж, но счел, что это мнимый интерес, разыгрываемый с целью оказать на вас влияние.

— Предположим, что интерес неподдельный, переходящий почти в навязчивую идею. Предположим, что её возбуждает одна только мысль о земных толпах. Предположим, что она против воли тянется к тому, что её приучили считать грязным. Это уже психическое расстройство. Мне нужно было проверить, как будут реагировать соляриане на моё присутствие и как будет реагировать она. Вот почему я должен был любой ценой избавиться от вас, Дэниел. Вот почему я отказался от видеосвязи как метода ведения следствия.

— Почему вы не объяснили мне раньше, партнер Элайдж?

— Разве моё объяснение помешало бы вам выполнять свой долг, как предписывает Первый Закон?

Дэниел промолчал.

— Эксперимент удался, — продолжал Бейли. — Я встречался или пытался встретиться с разными людьми. Старый социолог держался стойко, но сплоховал в разгар беседы. Роботехник отказался встретиться со мной, несмотря на сильнейший нажим. При одной только мысли о встрече он перепугался совсем по-детски, стал сосать палец и плакать. Ассистентка доктора Делъмара, приученная своей профессией к человеческому присутствию, терпела меня, но не ближе, чем в двадцати футах. Глэдия же…

— Да, партнер Элайдж?

— Глэдия согласилась на встречу почти без сопротивления. Хорошо переносила моё присутствие и с течением времени чувствовала себя всё более непринужденно. Всё это вписывается в картину психоза. Она не против личных встреч; интересуется Землей; могла питать нездоровый интерес к своему мужу. Объяснение таково: сильное, для этого мира патологическое, стремление к личным контактам с лицами другого пола. Доктор Дельмар был отнюдь не тот человек, чтобы поощрять подобное чувство или разделять его. Её это, должно быть, крайне угнетало.

— Достаточно, чтобы убить в миг исступления, — кивнул Дэниел.

— И всё-таки, Дэниел, я думаю иначе.

— Возможно, не без влияния с её стороны, партнер Элайдж? Госпожа Дельмар — привлекательная женщина, а вы землянин, и у вас интерес к обществу красивой женщины не является патологическим.

— Нет, не потому, — смущенно ответил Бейли. Холодный взгляд Дэниела уж слишком глубоко проникал в душу. Иосафат! Этот парень — всего лишь машина. — Если она убила мужа, то и на Грюера покушалась тоже она. — Он хотел было рассказать Дэниелу, как могло быть организовано покушение с помощью роботов, но удержался. Он не был уверен, как воспримет Дэниел гипотезу, согласно которой роботы невольно становятся убийцами.

— Она же покушалась и на вашу жизнь, — сказал Дэниел.

Бейли нахмурился. Он не собирался говорить Дэниелу об отравленной стреле, чуть было не попавшей в цель, — ни к чему было давать роботу лишний повод для торжества: мол, я вас предупреждал.

— Что вам наговорила Клорисса? — сердито спросил он. Надо было предупредить женщину, чтобы молчала, но кто же знал, что к ней явится Дэниел со своими вопросами?

— Госпожа Канторо не имеет к этому никакого отношения, — спокойно ответил Дэниел. — Я сам был свидетелем покушения.

— Но вас же там не было, — смешался Бейли.

— Я подхватил вас в последний момент и принес сюда — час назад.

— О чём вы?

— Разве вы не помните, партнер Элайдж? Убийство было задумано почти безупречно. Ведь это госпожа Дельмар предложила вам выйти на воздух? Я не присутствовал при вашем разговоре, но чувствую, что не ошибаюсь.

— Да, она.

— Может быть, даже чем-то выманила вас из дома?

Бейли подумал о своем портрете, об окружающих его серых стенах. Неужели то был тонкий психологический ход? Неужели солярианка способна настолько глубоко интуитивно понять психологию землянина?

— Нет, — ответил он.

— Но она предложила пойти к декоративному пруду и посидеть у воды?

— Ну да.

— Вам не кажется, что она наблюдала за вами, отмечая, как вам становится всё хуже?

— Пару раз она спросила, не хочу ли я вернуться в дом.

— Думаю, что она спрашивала не всерьез. Думаю, она видела, что вам становится плохо. Думаю, она могла бы даже толкнуть вас, хотя это было излишне. Когда я подоспел и подхватил вас на руки, вы медленно падали с каменной скамьи назад, в пруд, на глубину трёх футов, где непременно бы утонули.

Бейли впервые после обморока припомнил свои ощущения.

— Иосафат!

— Более того, — бесстрастно продолжал Дэниел. — Госпожа Дельмар сидела рядом с вами и наблюдала, как вы падаете, не пытаясь помочь. Не стала бы она и вытаскивать вас из воды, а позволила бы вам утонуть. Самое большее — позвала бы робота, но он, разумеется, явился бы слишком поздно. Впоследствии она объяснила бы это тем, что не смогла прикоснуться к вам даже ради спасения вашей жизни.

Вполне правдоподобно, подумал Бейли. Никого не удивит то, что она не смогла дотронуться до человека. Удивление скорее вызвало бы то, что она сидела так близко к нему.

— Итак, вы видите, партнер Элайдж, что в её виновности вряд ли можно сомневаться. Говоря, что она должна была покушаться и на Грюера, вы как бы выдвигали довод в её защиту. Теперь вы видите, что ваша защита обернулась обвинением. Она покушалась и на вас, и на Грюера по одной и той же причине: чтобы убрать людей, слишком настойчиво расследующих первое преступление.

— Вся эта цепочка событий могла быть и совпадением. Откуда Глэдии было знать, как повлияет на меня открытое пространство?

— Она изучала Землю и знала особенности землян.

— Я заверил её, что уже выходил сегодня и начинаю привыкать.

— Ей не следовало вас слушать.

Бейли стукнул кулаком по ладони.

— Послушать вас, она насквозь лжива и коварна. Не годится, Дэниел, и я вам не верю. В конце концов, мы никого не можем обвинить в убийстве, пока не найдём объяснения отсутствию орудия убийства.

Дэниел пристально посмотрел на землянина.

— Я могу объяснить и это, партнер Элайдж.

— Как? — опешил Бейли.

— Если помните, партнер Элайдж, вы рассуждали следующим образом: если убийца — госпожа Дельмар, тогда оружие, что бы им ни послужило, должно было остаться на месте преступления. Роботы, которые явились почти сразу же, не нашли ничего подобного — следовательно, оружие унесли — следовательно, его унес убийца — следовательно, убийца не госпожа Дельмар. Верно?

— Верно.

— Так вот, было место, где роботы не искали.

— Где?

— Там, где лежала госпожа Дельмар, — под ней. Она упала, лишившись чувств от волнения и потрясения — а может быть, и от ужаса перед содеянным, — и оружие оказалось под её телом.

— Тогда его обнаружили бы сразу, как только подняли её.

— Совершенно верно, но роботы её не поднимали. Она сама говорила вчера за обедом, что доктор Тул велел роботам положить ей под голову подушку и оставить в покое. Первым к ней прикоснулся сам доктор Тул, когда прибыл в имение.

— Ну и что?

— Здесь возникает новая вероятность, партнер Элайдж. Убийцей была госпожа Дельмар, оружие оставалось на месте преступления, но доктор Тул унес его и уничтожил, чтобы спасти госпожу Дельмар.

Бейли, который настроился было услышать нечто действительно ценное, пренебрежительно заметил:

— Совершенная бессмыслица. С какой стати доктору Тулу было уничтожать орудие убийства?

— По очень простой причине. Помните, госпожа Дельмар говорила: «Он лечит меня с детства и всегда был такой добрый и милый». Я задался вопросом, нет ли у доктора причины относиться к ней с особым вниманием. Поэтому я и просмотрел записи на детской ферме. И моя догадка подтвердилась.

— Что подтвердилось?

— Доктор Алтим Тул — отец Глэдии Дельмар, и более того — он знает об этом.

Бейли не мог не верить роботу и очень огорчился, что не он сам, а Р.Дэниел Оливо установил сие немаловажное обстоятельство. Впрочем, гипотеза робота требовала проверки.

— Вы говорили с доктором Тулом? — спросил он.

— Да. И его тоже поместил под домашний арест.

— Что он говорит?

— Он признался, что является отцом госпожи Дельмар. Я предъявил ему регистрационную запись и отметки о том, что он интересовался её здоровьем, когда она была ребёнком. Как врач, он пользовался в этом отношении большей свободой, чем любой другой солярианин.

— А почему он интересовался её здоровьем?

— Я выяснил, партнер Элайдж. Он был уже стар, когда ему выдали дополнительное разрешение на ребёнка, и главное в том, что ему удалось дать этому ребёнку жизнь. Доктор считает, что обязан тем своим генам и физическому здоровью и, кажется, гордится результатом больше, нежели здесь принято. Иметь лишний повод для гордости побуждает его и то, что профессия врача на Солярии непрестижна, так как требует личного присутствия. И потому доктор поддерживал ненавязчивые отношения со своей дочерью.

— А Глэдия знает?

— Насколько известно доктору Тулу — нет.

— Доктор Тул признался в том, что унес оружие?

— Нет, не признался.

— Тогда вы остались при своем, Дэниел.

— При своем?

— Пока вы не найдёте орудие убийства и не докажете, что его взял доктор, или хотя бы не заставите доктора признаться, ваша версия не доказана. Вы изящно выстроили цепочку выводов, но доказательств у вас нет.

— Вряд ли он признается без применения особых методов допроса, которых я лично применять не могу. Ему дорога его дочь.

— Вовсе нет. Он относится к дочери совсем не так, как мы с вами подразумеваем. На Солярии всё иначе, — Бейли прошёлся по комнате, чтобы остыть. — Дэниел, вы блестяще справились с логической задачей, но проверки на здравый смысл ваша версия не выдерживает. — (Руководствуется логикой, но не здравым смыслом. Чем не определение для робота?) — Доктор Тул — старик, его лучшие годы позади, хотя ему и удалось лет тридцать назад зачать дочь. Даже космониты дряхлеют. И вот представьте себе — дочь лежит перед ним в обмороке, зять убит. Понимаете, в какой невообразимой ситуации оказался доктор? И вы допускаете, что он настолько сохранил хладнокровие, чтобы совершить целый ряд поразительных поступков. Вот смотрите! Во-первых, он должен был разглядеть под телом дочери предмет, настолько хорошо укрытый, что его не заметили роботы. Во-вторых, разглядев пусть хотя бы краешек этого предмета, он должен был сделать вывод, что видит орудие убийства, и тут же сообразить, что, если он скроет это орудие, его дочь будет трудно обвинить в совершении преступления. Довольно тонкое рассуждение для старика, охваченного паникой. Наконец, в-третьих, он должен был осуществить задуманное, что также нелегко для напуганного старика. А после всего у него хватает смелости настаивать на своих ложных показаниях, то есть оставаться соучастником. Может быть, всё и логично, но здравый смысл утверждает обратное.

— Вы можете предложить альтернативное решение, партнер Элайдж?

Бейли, пока рассуждал, уселся и сейчас захотел встать, но усталость и глубокое кресло помешали. Он раздраженно буркнул:

— Пожалуйста, Дэниел, дайте мне руку.

— Простите, партнер Элайдж? — сказал робот, посмотрев на свою конечность.

Бейли, мысленно обругав его за буквализм, сказал:

— Помогите мне встать.

Сильная рука Дэниела тут же извлекла его из кресла.

— Спасибо. Нет, у меня нет альтернативного решения. Точнее, оно есть, но всё упирается в орудие убийства. — Бейли нетерпеливо приподнял уголок тяжелой шторы, закрывавшей полстены, сам не очень понимая, зачем это делает, и удивлённо уставился в чёрное стекло, но потом сообразил, что за окном — поздний вечер. К нему тихо подошёл Дэниел и освободил край шторы из его пальцев.

В ту долю секунды, когда рука робота с нежностью матери, берегущей ребёнка от огня, отбирала у него штору, в сознании Бейли произошла целая революция.

Он выхватил штору из рук Дэниела и, дёрнув изо всех сил, сорвал её с окна, оставив одни клочья.

— Партнер Элайдж! — мягко сказал Дэниел. — Вы же знаете, что значит для вас открытое пространство.

— Да, оно значит для меня очень многое, — ответил Бейли. И взглянул в окно. Там ничего не было видно, кроме тьмы, но эта тьма была воздухом, открытым, неогороженным пространством, и Бейли всматривался в него.

Впервые смотрел просто так — не из бравады, не ради нездорового любопытства, не ради разгадки убийства. Смотрел потому, что хотел того и где-то даже нуждался. Вот и вся разница.

Стены — только костыли! Темнота и людские толпы — только костыли! Он, должно быть, чувствовал это подсознательно и ненавидел их, даже когда думал, что любит и нуждается в них. Как иначе объяснить возмущение, какое он испытал, увидев серую коробку, в которую Глэдия заключила его портрет?

Бейли переполняло чувство победы — и не потому ли, что одна победа ведёт за собой другую, в нём беззвучным криком вспыхнула новая мысль? Бейли, справившись с головокружением, прошептал Дэниелу:

— Я знаю. Иосафат! Я знаю!

— Что знаете, партнер Элайдж?

— Знаю, куда делось оружие. Знаю, кто преступник. Всё сразу стало на место.

Глава 17

СОБРАНИЕ СОЗЫВАЕТСЯ

Дэниел не разрешил Бейли действовать немедленно.

— Завтра! — сказал он почтительно, но твёрдо. — Предлагаю всё отложить до завтра. Сейчас уже поздно, и вам нужен отдых.

Бейли пришлось признать, что Дэниел прав — и кроме того, нужно было ещё многое подготовить. Он был уверен, что нашёл разгадку убийства, но его версия, как и версия Дэниела, основывалась только на дедукции. Недоставало самой малости — доказательств. Вся надежда на соляриан.

Ему придётся предстать перед ними — один землянин против полудюжины космонитов, — так что надо быть во всеоружии. Во-первых, нужно отдохнуть, во-вторых, всё подготовить.

Бейли был убеждён, что уснуть, конечно, не удастся. Не поможет ни мягкая постель, которую специально для него постелили искусные роботы, ни разлитые по комнате ароматы, ни тихая, мелодичная музыка. Да, он попросту не сомкнет глаз.

Дэниел скромно уселся в тёмном уголке его спальни.

— Вы всё-таки боитесь Глэдии? — спросил Бейли.

— Мне кажется неразумным оставлять вас на ночь одного, без охраны.

— Ну как знаете. Вы поняли, что вам надо сделать, Дэниел?

— Да, партнер Элайдж.

— Надеюсь, помех со стороны Первого Закона не будет.

— Меня немного беспокоит собрание, которое вы хотите провести. Вы ведь возьмете с собой оружие? Позаботитесь о своей безопасности?

— Да, непременно.

Дэниел испустил вздох облегчения, до того человеческий, что Бейли напряг зрение, пытаясь рассмотреть во мраке выражение лица робота.

— Я нахожу, что люди не всегда ведут себя логично, — сказал Дэниел.

— Нам бы тоже не повредили Три Закона, но я рад, что их у нас нет.

Бейли уставился в потолок. От Дэниела зависело многое, и всё же Бейли мог открыть ему только малую часть истины. Роботы слишком зависимы. Планета Аврора имела основания выбрать своим представителем робота, однако аврорианцы всё же дали маху. У роботов есть свои границы.

Так или иначе, если всё пройдёт хорошо, через двенадцать часов его миссия закончится. А через двадцать четыре часа он сможет вылететь на Землю, чтобы принести туда надежду. Странную надежду. В своё открытие он и сам верил с трудом, но в нём есть выход для Земли. Должен быть!

Земля! Нью-Йорк! Джесси и Бен! Уют, родные лица, дом!

Бейли думал о них, засыпая, но мысли о Земле не принесли ему привычного успокоения. Между ним и Городами пролегло отчуждение.

А в какой-то неуловимый миг всё померкло, и он уснул.

Проснувшись, Бейли принял душ и оделся. Физически он был вполне бодр, но ощущал неуверенность в себе. Не потому, что собственные выводы показались ему менее убедительными в бледном утреннем свете, нет. Неуверенность вызывалась скорее предстоящей встречей с солярианами.

Разобрался он в них наконец или так и будет действовать вслепую?

Глэдия появилась первой. Ей это было проще — она ведь пользовалась внутренней связью. Бледная и замкнутая, облаченная в белое платье, она была холодна, как статуя. Представ перед Бейли, она бросила на него беспомощный взгляд. Бейли ласково улыбнулся ей, и она как будто приободрилась.

Один за другим начали появляться прочие участники встречи. Следом за Глэдией возник Аттлбиш, заместитель директора Службы Безопасности, стройный и надменный, с неодобрительно выпяченным тяжелым подбородком. За ним роботехник Либич, сердитый и нетерпеливый, приспущенное веко периодически подергивается. Социолог Квемот, немного усталый, заговорщически улыбнулся Бейли, как бы говоря: мы встречались, мы свои люди.

Клорисса Канторо, кажется, чувствовала себя неловко в обществе других. Увидев Глэдию, она громко фыркнула и уставилась в потолок. Врач, доктор Тул, появился последним. Вид у него был изможденный, почти больной.

Все были в сборе, кроме Грюера, который поправлялся медленно и потому не мог присутствовать на встрече. Что ж, придётся обойтись без него, подумал Бейли. Все участники встречи были в официальных костюмах и сидели в плотно занавешенных комнатах.

Дэниел хорошо всё организовал. Бейли горячо надеялся, что он так же хорошо справится и с оставшейся частью своей задачи. Инспектор переводил взгляд с одного космонита на другого. Сердце у него глухо колотилось. Они смотрели на землянина из разных комнат, и от разного освещения, разной мебели, разных стен рябило в глазах.

— Я хочу рассмотреть убийство доктора Дельмара, — начал Бейли, — с точки зрения мотива, возможности и средств, именно в таком порядке.

— Это надолго? — перебил Аттлбиш.

— Всё может быть, — отрезал Бейли. — Меня вызвали сюда расследовать убийство — это моя работа и моя профессия. Мне лучше знать, что нужно делать. — Не давай им спуску, подумал он, иначе ничего не выйдет. Подавляй их! Подавляй! И продолжал, стараясь подбирать слова пожестче и поязвительнее: — Начнем с мотива. Мотив — по-своему, самый трудный этап следствия. Возможность и средства — понятия объективные и легко подтверждаются фактами. Мотив же — понятие субъективное. Он может быть известен окружающим — например, месть за публичное оскорбление, а может быть и совершенно неизвестен: скажем, иррациональная ненависть, которую сдержанный человек никому не открывает.

Итак, почти все вы в беседах со мной заявили, что считаете виновной Глэдию Дельмар. Других подозрений ни у кого не было. Имелся ли у Глэдии мотив? Доктор Либич назвал его. Он сказал, что Глэдия часто ссорилась с мужем, и Глэдия сама призналась мне, что это правда. Бешенство, вызванное ссорой, безусловно может толкнуть человека на убийство. Прекрасно. Но вопрос в том, только ли у одной Глэдии был мотив? Например, доктор Либич…

Роботехник так и подскочил, потом ткнул в Бейли пальцем.

— Поосторожнее, землянин.

— Я только теоретизирую, — холодно сказал Бейли. — Вы, доктор Либич, работали с доктором Дельмаром над новыми моделями роботов. Вы лучший специалист по роботехнике на Солярии. Вы сами так сказали, и я вам верю.

Либич улыбнулся, не скрывая своего снисхождения.

— Но я слышал, — продолжал Бейли, — что доктор Дельмар собирался порвать с вами из-за некоторых ваших поступков, которых не одобрял.

— Это ложь! Ложь!

— Кто знает? А если правда? Чем не мотив — избавиться от него, пока он не нанес вам публичного оскорбления? Мне кажется, вам нелегко было бы перенести подобное. Теперь вы, госпожа Канторо, — быстро продолжил Бейли, не дав Либичу возразить. — Смерть доктора Дельмара сделала вас ведущим фето- инженером, вы получили ответственную должность.

— Праведное небо, да мы ведь уже обсуждали это! — сердито крикнула Клорисса.

— Знаю, но тем не менее ваш мотив тоже следует принять во внимание. Что касается доктора Квемота, он постоянно играл с доктором Дельмаром в шахматы. Может быть, его злили слишком частые проигрыши.

— Проигрыш в шахматы вряд ли может служить мотивом для убийства, инспектор, — спокойно заметил социолог.

— Зависит от того, насколько серьёзно вы относитесь к игре. Мотив, который для убийцы заслоняет весь мир, другим может показаться совершенно незначительным. Впрочем, дело не в том. Я лишь старался показать вам, что одного мотива недостаточно. Мотив мог быть у любого — особенно для убийства такого человека, как доктор Дельмар.

— Что вы хотите сказать? — негодующе спросил Квемот.

— Только то, что доктор Дельмар был «хороший солярианин». Все вы сами о нём так отзывались. Он строго придерживался солярианских моральных норм. Он был идеалом, почти абстракцией. Кто же мог любить такого человека или хотя бы чувствовать к нему симпатию? Человек, лишенный недостатков, только заставляет других почувствовать собственное несовершенство. Древний поэт Теннисон выразил это так: «Тот весь изъян, кто вовсе без изъяна».

— Нельзя же убить человека только за то, что он слишком хороший, — нахмурилась Клорисса.

— Это вы так думаете, — отозвался Бейли и вернулся к прерванному рассуждению: — Доктор Дельмар раскрыл (или думал, что раскрыл) на Солярии заговор, ставивший целью завоевание Галактики. Дельмар хотел вмешаться, поэтому люди, входившие в заговор, могли счесть необходимым убрать его. В заговоре мог состоять кто угодно — в том числе, конечно, и госпожа Дельмар, — а также и заместитель директора Службы Безопасности Корвин Аттлбиш.

— Я? — процедил тот.

— Не вы ли пытались закрыть следствие, став главой ведомства после происшествия с Грюером?

Бейли отпил несколько глотков из пакета, который вскрыл сам — ни человек, ни робот его не касался, — и собрался с силами. Пока что он тянул время и был благодарен солярианам за то, что они ведут себя тихо. Впрочем, они не привыкли, как земляне, спорить друг с другом и не умели драться врукопашную.

— Рассмотрим далее, у кого была возможность совершить убийство. Существует общее мнение, что возможность была только у госпожи Дельмар, поскольку лишь она могла достаточно близко подойти к мужу. Но так ли это? Предположим, что кто-то другой решился убить доктора Дельмара. Неужели столь отчаянное решение не отодвинуло бы на второй план неприятную необходимость личного контакта? Если бы кто-то из вас задумал убийство, разве он не согласился бы потерпеть несколько минут ради того, чтобы совершить его? Разве он не мог пробраться в имение Дельмара…

— Вы не знаете, о чём говорите, землянин, — ледяным тоном прервал Аттлбиш. — То, что мог или не мог сделать предполагаемый преступник, значения не имеет. Дело в том, что сам доктор Дельмар никогда бы не позволил приблизиться к себе — уж вы мне поверьте. Если бы кто-нибудь вздумал явиться к нему, доктор Дельмар не посмотрел бы на самую близкую и старую дружбу и выгнал бы этого человека вон, а при необходимости позвал бы роботов и велел бы вышвырнуть его.

— Да, — сказал Бейли, — всё верно — при условии, что доктор Дельмар понял бы, что видит перед собой живого человека.

— Что вы говорите? — дрогнувшим голосом спросил удивлённый доктор Тул.

— Когда вы после убийства оказывали помощь госпоже Дельмар, она думала, что видит ваше изображение, доктор, пока вы не дотронулись до неё. Она сама говорила мне это, и я ей верю. Скажу и про себя — я не привык к видеоконтактам, и когда по прибытии на Солярию беседовал с агентом Грюером, то думал, что он в самом деле здесь. Когда же после разговора он исчез, я крайне удивился. А теперь обсудим обратную возможность. Человек всю свою взрослую жизнь общается только по видео, никогда и ни с кем не видится лично, за исключением редких встреч с женой. И вдруг перед ним появляется кто-то — не жена. Конечно, он подумает, что это видеосеанс — тем более если робота научили сказать Дельмару, что он сейчас соединит его с таким-то.

— Ничего подобного, — сказал Квемот. — Пришедшего выдал бы фон.

— Возможно — но кто из вас в такие мгновения обращает внимание на фон? Прошло бы несколько минут, прежде чем Дельмар почувствовал бы неладное, а за это время его приятель успел бы подойти к нему и ударить по голове.

— Это невозможно, — не уступал Квемот.

— Я другого мнения. Я считаю, что возможность не является неоспоримым доказательством вины госпожи Дельмар. Да, у неё была возможность, но она была и у других.

Бейли снова сделал паузу. На лбу у него выступила испарина, но вытереть её означало показать свою слабость. Нельзя было упускать бразды правления — тот, в кого он метил, должен был сознавать превосходство Бейли, а землянину нелегко добиться такого от космонита. Бейли посмотрел на всех по очереди и счел, что пока дела идут неплохо. Даже Аттлбиша проняло, и он проявлял вполне человеческие признаки волнения.

— Наконец перейдём к средствам — самому загадочному моменту во всём деле. Орудие убийства так и не было найдено.

— Знаем, — сказал Аттлбиш. — Если бы не это, мы бы уже предъявили обвинение госпоже Дельмар и никакого следствия не понадобилось бы.

— Допустим, — сказал Бейли. — Итак, рассмотрим вопрос о средствах. Существуют две возможности. Либо убийство совершила госпожа Дельмар, либо кто-то другой. Если убила госпожа Дельмар, орудие осталось бы на месте преступления — при условии, что кто-то не унес его позднее. Мой партнер, господин Оливо с Авроры, сейчас отсутствующий, предположил, что такую возможность имел доктор Тул. Я спрашиваю доктора Тула в присутствиивсех: вы действительно сделали это? Вы унесли оружие, оказав предварительно помощь лежащей без чувств госпоже Дельмар?

— Нет, нет, — затрясся доктор. — Клянусь вам. Допрашивайте меня, как хотите — клянусь, что ничего не уносил.

— Полагает ли кто-либо из присутствующих, что доктор Тул солгал? — Все промолчали. Либич взглянул на что-то за кадром и произнёс какие-то слова.

— Второй вариант: преступление совершил кто-то другой и унес оружие с собой. Если так — зачем он это сделал? Унести оружие — значит объявить всем, что госпожа Дельмар невиновна. Если убийца — третье лицо, с его стороны было вопиющей глупостью не оставить оружие рядом с телом и не обвинить тем самым госпожу Дельмар. Итак, орудие в любом случае должно было находиться на месте преступления! Просто его никто не заметил.

— Мы что, по-вашему, дураки или слепые? — спросил Аттлбиш.

— Вы — соляриане. Потому-то и не смогли распознать то орудие, которое осталось на месте преступления.

— Ничего не понимаю, — с отчаянием сказала Клорисса.

Даже Глэдия, которая не подавала признаков жизни в продолжение всего разговора, удивлённо смотрела на Бейли.

— Мертвый мужчина и женщина в обмороке — не единственные, кто остался на месте преступления. Там был ещё и вышедший из строя робот.

— Ну и что же? — сердито спросил Либич.

— Разве не очевидно, что, если мы исключим невозможное, нам останется истина, хоть и невероятная? Тот робот и был орудием убийства, которое никто из вас в силу своего воспитания не сумел распознать.

Все заговорили разом, кроме Глэдии, которая продолжала молча смотреть на Бейли. Инспектор поднял руки.

— Подождите. Тихо. Дайте объяснить! — И он повторил свою версию того, как могло быть организовано покушение на Грюера, и рассказал, как пытались убить его самого на детской ферме.

— И это, надо полагать, осуществили таким образом, — нетерпеливо сказал Либич, — один робот отравил стрелу, не ведая, что творит, а другой вручил отравленную стрелу мальчику, предварительно сказав ему, что вы землянин, — и не подозревал, что стрела отравлена.

— Вероятно, да. Обоих роботов должны были тщательно проинструктировать.

— Притянуто за уши, — сказал Либич.

Квемот побледнел: казалось, он вот-вот лишится чувств.

— Ни один солярианин не способен использовать роботов во вред другому человеку.

— Может, и так, — пожал плечами Бейли, — но главное в том, что роботов, как выяснилось, можно применять в подобных целях. Спросите доктора Либича — он роботехник.

— Но к убийству доктора Дельмара ваша теория неприменима, — сказал Либич, — я уже говорил вам вчера. Как можно заставить робота раздробить человеку череп?

— Хотите объясню?

— Если сумеете.

— Дельмар испытывал робота новой модели. Значение этого факта ускользало от меня до вчерашнего вечера, когда я случайно сказал роботу, желая, чтобы он помог мне встать со стула: «Дай руку». Робот в недоумении уставился на свою руку, точно подумал, что я прошу его снять руку и дать её мне. Пришлось сформулировать команду по-другому. Но это напомнило мне о том, что я слышал от доктора Либича. Они экспериментировали с роботами, у которых были съёмные конечности. Допустим, что робот, которого испытывал в тот день доктор Дельмар, был как раз такого типа и мог менять одни конечности на другие в зависимости от рода выполняемых работ. Предположим, убийца знает о том и внезапно говорит роботу: «Дай свою руку». Робот снимает руку и подаёт ему. Тяжелая рука робота — превосходное оружие. Сделав своё дело, убийца ставит руку на место.

Сначала все в ужасе молчали, потом поднялся возмущенный ропот — последнюю фразу Бейли пришлось прокричать, и всё равно его чуть не заглушили. Аттлбиш, весь красный, встал со стула и шагнул вперёд.

— Даже если так, всё равно убийца — госпожа Дельмар. Она была там, она поссорилась с мужем, она видела, как муж работает с роботом, и знала, что у робота съёмные конечности — если такие роботы и впрямь существуют. Как бы вы ни старались, землянин, всё указывает на неё.

Глэдия тихо заплакала. Бейли, не глядя на неё, сказал:

— Напротив — легко доказать, что это преступление она никак не могла совершить.

Джотан Либич с презрительным видом скрестил руки на груди. Бейли, заметив это, сказал:

— И вы мне поможете, доктор Либич. Как роботехник, вы знаете, что управление роботами с целью заставить их совершить убийство против воли требует незаурядного мастерства. Вчера я хотел посадить кое-кого под домашний арест. И дал троим роботам подробные инструкции на предмет его охраны. Простое, казалось бы, дело — но я в роботах профан. В моей инструкции оказался пробел, и мой арестованный ушёл.

— А кто это был? — спросил Аттлбиш.

— Неважно, — отмахнулся Бейли. — А важно то, что дилетант не способен мастерски командовать роботами. Дилетантов же вполне достаточно и на Солярии. Много ли, например, понимала в роботехнике Глэдия Дельмар? Доктор Либич!

— Что? — не понял роботехник.

— Вы пытались обучать её роботехнике. Что же, она была способной ученицей? Научилась хоть чему-нибудь?

— Нет, — смущенно сознался Либич и умолк.

— Она была совершенно безнадежна, не так ли? Или вы предпочитаете не отвечать?

— Она могла притвориться непонимающей, — холодно сказал Либич.

— И вы, как роботехник, готовы заверить, что госпожа Дельмар способна заставить роботов совершить непреднамеренное убийство?

— Как я могу ответить?

— Поставим вопрос по-другому. Тот, кто пытался убить меня на детской ферме, должен был сначала разыскать инспектора Бейли, пользуясь сетью связи роботов. Я ведь ни одному человеку не говорил, куда направляюсь, и только роботы, доставлявшие меня с места на место, знали, где я. Мой партнер Дэниел Оливо в тот день тоже пытался найти меня, и это ему удалось с большим трудом. Но убийца, должно быть, выяснил всё без труда — ему ведь надо было не только разыскать меня, но ещё и отравить стрелу и устроить так, чтобы ею выстрелили, пока я не покинул ферму и не отправился дальше. Сумела бы сделать что- либо подобное госпожа Дельмар?

Корвин Аттлбиш подался вперёд.

— Кто же, по-вашему, покушался на вас, землянин?

— Доктор Джотан Либич сам признался, что он лучший специалист по роботам на планете.

— Это что, обвинение? — крикнул Либич.

— Да! — крикнул в ответ Бейли.

Ярость в глазах Либича медленно угасла, сменившись если не спокойствием, то чем-то похожим на облегчение.

— Я обследовал дельмаровского робота после убийства, — сказал он. — У него не было съёмных конечностей — их можно было снять, как обычно, только с помощью специальных инструментов, да и то умеючи. Так что этот робот не мог быть орудием убийства Дельмара — ваш вывод ошибочен.

— А кто может подтвердить ваше заявление?

— В моём слове ещё никто не сомневался.

— А я сомневаюсь. Я обвиняю вас, и ваше голословное заявление ничего не стоит. Если бы кто-то мог его подтвердить, тогда другое дело. Вы подозрительно быстро избавились от этого робота. Почему?

— Не было причины хранить его. Он был полностью выведен из строя, потерял всякую ценность.

— Почему?

— Вы уже спрашивали меня, землянин, — ответил Либич, потрясая пальцем перед Бейли, — и я сказал вам почему. Робот стал свидетелем убийства, которому не мог помешать.

— Вы сказали также, что это всегда ведёт к полному разрушению, таково универсальное правило. Но робот, подавший Грюеру отравленное питье, отделался только хромотой и шепелявостью. А ведь он сам был невольным убийцей — как казалось тогда, — а не просто свидетелем. Однако сохранил достаточно рассудка, чтобы его можно было допросить. Значит, дельмаровский робот пострадал гораздо сильнее грюеровского. И неудивительно — ведь его собственную руку использовали как орудие убийства.

— Чепуха, — возмутился Либич. — Вы ничего не смыслите в роботехнике.

— Возможно. Но я предлагаю главе Службы Безопасности Аттлбишу проверить отчетность вашего завода и ремонтной мастерской. Может быть, удастся выяснить, производились ли у вас роботы со съёмными конечностями — и если да, то посылали ли такого робота доктору Дельмару — и если да, то когда.

— Никто не будет рыться в моих книгах! — крикнул Либич.

— Но почему, если вам нечего скрывать?

— Да с какой стати мне было убивать Дельмара? Вот вы что мне скажите. Какой у меня был мотив?

— Могу предложить два, — сказал Бейли. — Вы были дружны с госпожой Дельмар. Более чем дружны. Соляриане по-своему тоже люди. Вы никогда не общались с женщинами, но это не уберегло вас, так сказать, от животных инстинктов. Вы видели госпожу Дельмар, — извините, по видео, конечно, — одетой весьма легко и…

— Нет! — с болью выкрикнул Либич.

— Нет, — вырвалось шёпотом у Глэдии.

— Возможно, вы и сами не понимали своих чувств — или же, смутно осознавая их, презирали себя за слабость, а госпожу Дельмар ненавидели за то, что она внушала их вам. И Дельмара ненавидели — за то, что он ею обладает. Вы же просили госпожу Дельмар стать вашим ассистентом — это была уступка вашему либидо. Она отказалась, и ваша ненависть к ней стала ещё сильнее. Убив доктора Дельмара таким образом, чтобы подозрение пало на его жену, вы отомстили бы им обоим.

— Кто поверит вашей грязной дешёвой мелодраме? — хрипло прошептал Либич. — Разве что другой землянин, такой же скот, как и вы. Но не солярианин.

— Я не настаиваю на этом мотиве, — сказал Бейли. — Думаю, он тоже подсознательно присутствовал, но у вас имелся мотив и попроще. Доктор Рикэн Дельмар стоял на пути у ваших планов, и его надо было убрать.

— О каких планах вы говорите?

— О ваших планах завоевания Галактики, доктор Либич.

Глава 18

ВОПРОС ПОЛУЧАЕТ ОТВЕТ

— Этот землянин сошёл с ума! — закричал Либич. — Разве вы не видите?

Все молча смотрели кто на Бейли, кто на Либича. Бейли не дал им опомниться.

— Вы сами знаете, доктор Либич, что доктор Дельмар собирался порвать с вами. Из-за того, как думала госпожа Дельмар, что вы не вступили в брак. Я думаю иначе. Доктор Дельмар сам уповал на будущее, в котором, с повсеместным распространением эктогенеза, отпадет всякая надобность в браках. Но, сотрудничая с вами, он знал о вашей работе больше, чем кто-либо другой, — или догадывался. Он узнал бы о ваших опасных экспериментах и попытался бы остановить вас. Он уже намекал на это агенту Грюеру, но не сказал прямо, так как ещё не знал подробностей. Вы, видимо, догадались о подозрениях доктора и убили его.

— Сумасшедший! — повторил Либич. — Я не желаю больше иметь с вами ничего общего.

— Выслушайте его, Либич! — вмешался Аттлбиш.

Бейли прикусил губу, чтобы не проявить преждевременно удовлетворения — Аттлбиш был явно не на стороне Либича.

— Тогда же, когда вы говорили мне о роботах со съёмными конечностями, доктор Либич, вы упомянули о космическом корабле со встроенным мозгом. Вы определённо наговорили тогда много лишнего. То ли потому, что я землянин и мне не понять тонкостей роботехники, то ли потому, что вам угрожал мой визит — и когда угроза миновала, вас охватила легкая эйфория. Так или иначе, к тому моменту доктор Квемот уже открыл мне, каким секретным оружием против других миров владеет Солярия — позитронным роботом.

— Но не в том же смысле… — подскочил от неожиданности Квемот.

— Знаю — вы говорили с точки зрения социолога. Но это заставило меня задуматься. Сравните корабль с позитронным мозгом и корабль, управляемый человеком. Корабль с людьми на борту не сможет использовать роботов в боевых действиях. Робот не станет уничтожать людей на вражеском корабле или на планете. Он не знает разницы между «своими» и «врагами». Роботу, конечно, можно сказать, что на борту вражеского корабля людей нет и что бомбить будут необитаемую планету, но это может не пройти. Робот видит, что на его собственном корабле люди есть, и знает, что на его планете живут люди. Поэтому он делает вывод, что так же обстоит дело и на чужом корабле или планете. Потребуется настоящий эксперт-роботехник — вроде вас, доктор Либич, — чтобы командовать роботами в подобной ситуации, а таких экспертов очень мало. Но мне сдаётся, что корабль, оснащенный собственным позитронным мозгом, бодро атакует любую цель, которую ему укажут. Ему ведь кажется естественным, что на другом корабле тоже нет людей. А защиту от приёма сообщений с вражеского корабля, которые могут его в этом разуверить, создать легко. Поскольку боевая и оборонительная техника управляется непосредственно позитронным мозгом, такой корабль будет гораздо манёвреннее обычного. За отсутствием помещений для экипажа, для продовольствия, для очистки воды и воздуха такой корабль поднимет больше брони, больше оружия и станет более неуязвимым, нежели обычный. Один корабль с позитронным мозгом способен победить целый флот. Я прав или нет?

Последний вопрос был обращен к доктору Либичу, который вскочил с места и стоял как оцепенелый, почти что в каталепсии — то ли от гнева, то ли от ужаса. Ответа не было. Да его никто бы и не услышал — все вопили, как бешеные, словно с цепи сорвались. Клорисса бесновалась, как фурия, и даже Глэдия потрясала кулачками. И вся их ярость была направлена на Либича.

Бейли закрыл глаза, пытаясь хоть на несколько мгновений ослабить мускулы, отпустить сухожилия.

Сработало. Наконец-то он нажал нужную кнопку. Квемот вчера провёл аналогию между солярианскими роботами и спартанскими илотами. Он сказал, что роботы не могут взбунтоваться, поэтому соляриане могут спать спокойно.

Но если найдётся человек, угрожающий научить роботов чинить людям вред — бунтовать, другими словами?

Разве это не тягчайшее преступление? Разве все до единого жители Солярии не ополчатся яростно на того, кто хотя бы подозревается в том, что заставил робота вредить человеку? На Солярии, где роботов в двадцать тысяч раз больше, чем людей?

— Вы арестованы! — кричал Аттлбиш. — Вам категорически запрещается пользоваться книгами или записями, пока правительство не изыщет возможности проверить их… — Он продолжал говорить, но его не было слышно в общем гвалте.

К Бейли подошёл робот.

— Господин, вам сообщение от господина Оливо.

Бейли взял у него капсулу, раскрыл её и крикнул:

— Минуту!

Его голос произвёл почти магическое действие. Все как один обернулись к нему, и на всех лицах (кроме застывшего лица Либича) читалось самое напряженное внимание к тому, что скажет землянин. Бейли сказал:

— Глупо было бы ожидать, что доктор Либич не прикоснется к своим записям до прибытия вашего чиновника. Поэтому ещё до начала нашего заседания мой партнер Дэниел Оливо отправился в имение доктора Либича. Я только что получил от него известие. Он находится на территории имения и сейчас войдёт к доктору Либичу, чтобы взять его под стражу.

— Под стражу?! — взвыл Либич в каком-то животном ужасе.

Его глаза, мнилось, вот-вот выскочат из орбит. — Сюда кто-то идёт? Человек?! Нет! Нет! — Второе «нет» он просто провизжал.

— Вам не причинят вреда, — холодно сказал Бейли, — если вы окажете помощь следствию.

— Но я не хочу, чтобы он приходил. Я не вынесу! — Роботехник, не сознавая, что делает, упал на колени и стиснул руки в отчаянной мольбе. — Чего вы хотите от меня? Признания? У дельмаровского робота были съёмные конечности. Да! Да! Да! Я организовал отравление Грюера. Я организовал покушение на вас. И задумал такой корабль, о котором вы говорили. У меня не получалось, но да, у меня была такая идея. Только отзовите своего человека. Не пускайте его сюда. Не пускайте! — Речь Либича перешла в невнятное бормотание.

Бейли кивнул. Он снова нажал правильно. Угроза личного визита вырвала у Либича признание быстрее, чем любая пытка.

И тут, услышав или увидев нечто вне поля зрения и слышимости остальных, Либич дёрнул головой и открыл рот. Он вскинул руки, будто защищаясь от чего-то.

— Уйди, — взмолился он. — Уйди. Не входи. Прошу тебя. Прошу… — и пополз куда-то на четвереньках, потом сунул руку в карман, достал что-то и быстро поднес ко рту. Качнулся и рухнул ничком.

«Дурак, — хотел крикнуть Бейли, — к тебе шёл не человек, а один из твоих любимых роботов!»

В поле зрения ворвался Дэниел Оливо и остановился, глядя на скрюченное тело у своих ног.

Бейли затаил дыхание. Если Дэниел поймет, что Либича убило его мнимое сходство с человеком, это нанесет страшный удар его мозгу, подчиненному Первому Закону.

Но Дэниел лишь опустился на колени и тихонько потрогал Либича. Потом, взяв в руки голову роботехника, приподнял её, как нечто хрупкое и драгоценное. Обратив своё точеное лицо к собравшимся, он прошептал:

— Человек умер!

Бейли ждал её — она попросила о последнем свидании. Но когда Глэдия появилась, он широко раскрыл глаза.

— Вы здесь, вы пришли.

— Да — а как вы догадались?

— На вас перчатки.

— А-а, — она смущенно взглянула на свои руки. — Вам это неприятно?

— Нет, совсем нет. Но почему вы решились на личную встречу?

— Видите ли, Элайдж, — слабо улыбнулась она, — надо же мне привыкать. Раз я собралась на Аврору…

— Значит, всё улажено?

— У господина Оливо есть кое-какие связи. Всё улажено. Я больше не вернусь сюда.

— Это хорошо. Вам там будет лучше, Глэдия. Я знаю.

— Я немного побаиваюсь.

— Знаю. Там всё время придётся встречаться с другими людьми и не будет того комфорта, как здесь, на Солярии. Но вы привыкнете, а самое главное — забудете весь тот ужас, который вам пришлось пережить.

— Я не хотела бы забыть всё, — мягко сказала Глэдия.

— Со временем захотите. — Бейли посмотрел на её стройную фигуру и не без мимолетной боли сказал: — И когда-нибудь выйдете замуж, на сей раз по-настоящему.

— Почему-то сейчас замужество меня совсем не привлекает, — грустно сказала она.

— Когда-нибудь вы перемените своё мнение.

Какой-то миг они стояли, молча глядя друг на друга.

— Я так и не поблагодарила вас, — сказала Глэдия.

— Я всего лишь делал свою работу.

— Вы ведь возвращаетесь на Землю?

— Да.

— И я вас больше не увижу.

— Наверное. Но вы не огорчайтесь. Лет через сорок, самое большее, я умру, а вы останетесь такой же, как теперь.

Её лицо горестно скривилось.

— Не говорите так.

— Это правда.

— А знаете, насчёт Джотана Либича всё подтвердилось, — быстро сказала Глэдия, словно желая сменить тему.

— Да, знаю. Другие роботехники просмотрели его записи и обнаружили опытный проект космического корабля с искусственным мозгом. И нашли роботов со съёмными конечностями.

— Как, по-вашему, зачем он делал такие страшные вещи?

— Он боялся людей. Он убил себя, лишь бы избежать присутствия человека, и готов был истребить целые миры, лишь бы Солярия с её табу на личные контакты осталась в неприкосновенности.

— Как он мог так думать, — промолвила она, — ведь личный контакт иногда бывает… — И снова они помолчали, стоя в десяти шагах друг от друга. Потом Глэдия воскликнула: — Элайдж, вы сочтете меня развязной, но…

— Почему я должен счесть вас развязной?

— Можно мне прикоснуться к вам? Я ведь никогда больше вас не увижу.

— Если хотите.

Шаг за шагом она приближалась к нему, сияя глазами, но всё же с опаской. Остановилась в трёх футах от него и медленно, как в трансе, стала стягивать перчатку с правой руки. Бейли сделал отстраняющий жест.

— Не делайте глупостей, Глэдия.

— Я не боюсь. — И она протянула ему дрожащую руку без перчатки.

Рука Бейли тоже дрогнула. Робкая, испуганная рука Глэдии на миг задержалась в его ладони. Потом он разжал пальцы, рука ускользнула, неожиданно взлетела к его лицу и легко, как пёрышко, на долю мгновения коснулась щеки.

— Спасибо вам, Элайдж. До свидания.

— До свидания, Глэдия, — сказал он ей вслед.

Даже мысль о корабле, который ждет, чтобы отвезти его на Землю, не могла облегчить охватившее инспектора чувство утраты.

Заместитель министра Альберт Минним встретил Бейли со сдержанной приветливостью.

— Рад снова видеть вас на Земле. Ваш отчет, разумеется, прибыл раньше, и сейчас его изучают. Вы хорошо поработали. Это дело украсит ваш послужной список.

— Благодарю, — сказал Бейли. Для более обширных излияний у него не было сил. Вернувшись на Землю, под кров родных Пещер, и успев уже поговорить с Джесси, Бейли чувствовал какую-то странную пустоту внутри.

— Однако, — продолжал Минним, — ваш отчет касается только следствия. Нас же интересовало и другое. Может быть, вы доложите мне устно?

Бейли помолчал и машинально полез во внутренний карман, где снова утешительно покоилась трубка.

— Можете курить, — поспешно сказал Минним. Бейли несколько затянул процесс раскуривания.

— Я не социолог, — сказал он наконец.

— Да ну? — слегка улыбнулся Минним. — Мы ведь, кажется, это уже обсуждали. Хороший полицейский должен быть и хорошим социологом-практиком, даже если он никогда не слышал об уравнении Хэккета. По вашему замешательству я вижу, что свои выводы относительно Внешних Миров вы сделали, но не уверены, как я к ним отнесусь.

— Что ж, будь по-вашему, сэр. Посылая меня на Солярию, вы поставили передо мной вопрос: в чём слабость космонитов? Их сила в роботах, в малом населении, в долгой жизни, но в чём их слабость?

— Ну-ну?

— Мне кажется, я знаю, в чём слабость соляриан, сэр.

— Значит, можете ответить на мой вопрос? Хорошо. Я слушаю.

— Их слабость, сэр, в роботах, в малочисленности, в долгой жизни.

Минним посмотрел на Бейли, не меняясь в лице, быстро чертя что-то пальцами по столу.

— Почему вы так думаете?

На обратном пути Бейли часами репетировал свою речь и спорил с чиновником, выдвигая уравновешенные, продуманные аргументы. Но сейчас он растерялся.

— Не уверен, что смогу изложить связно…

— Ничего, послушаем. Это ведь только первая прикидка.

— Соляриане отказались от того, чем человечество владеет уже миллион лет, — начал Бейли. — От того, что ценней атомной энергии, Городов, сельского хозяйства, орудий труда, огня — ценнее всего. Потому что эта вещь как раз и делает возможным всё, что я перечислил.

— Не хочу гадать, Бейли. Что же это такое?

— Племя, сэр. Сотрудничество отдельных личностей. Солярия полностью отказалась от него. Это мир отдельных, изолированных друг от друга личностей, и единственный социолог планеты от этого в восторге. Кстати, он и не слыхивал о социометрии — изобретает собственную науку. Ему не у кого поучиться, некому ему помочь, некому подать мысль, которую он упустил. Единственная наука, действительно процветающая на Солярии, — роботехника, но и ею занимаются считаные люди, а когда им понадобилось проанализировать отношения между человеком и роботом, пришлось звать на помощь землянина. Солярианское искусство абстрактно. У нас на Земле абстракционизм — лишь одно из направлений искусства, на Солярии — единственное направление, и человеческого образа в нём нет. А на будущее планируется эктогенез и полная изоляция от деторождения.

— Да, жутковато, — сказал Минним. — Но насколько это опасно для них?

— Думаю, что очень опасно. Без игры человеческих взаимоотношений жизнь лишается своего главного смысла; духовные ценности обесцениваются, и жить, в общем, становится незачем. Видеосвязь не может заменить живого общения — соляриане сами сознают, что это слишком слабое связующее звено. И если одной изоляции недостаточно для застоя, то долгая жизнь завершает дело. На Земле в наши ряды постоянно вливается молодежь, которая жаждет перемен, поскольку не успела прочно осесть в жизни. У нас, по-моему, существует определённый оптимум: жизнь, достаточно длинная, чтобы чего-то добиться, и достаточно короткая, чтобы уступить дорогу молодым. Процесс смены поколений идёт довольно быстро. А на Солярии он чересчур замедлился.

Минним продолжал рисовать пальцем на столе.

— Интересно! Интересно! — потом он поднял голову, и Бейли увидел его без маски — Минним просто сиял. — Вы проницательный человек, инспектор.

— Спасибо, — буркнул Бейли.

— Знаете, почему я попросил вас самого рассказать о своих наблюдениях? — ликуя, как мальчишка, спросил Минним и не стал дожидаться ответа. — Наши социологи уже провели первоначальный анализ вашего отчета, и я спрашивал себя, понимаете ли вы, какие превосходные новости привезли на Землю. Оказывается, понимаете.

— Подождите, ведь это ещё не всё.

— Конечно, — ликующе согласился Минним. — Солярии уже не преодолеть своего застоя. Они миновали критическую точку — их зависимость от роботов зашла слишком далеко. Робот не может наказать ребёнка, даже если наказание пойдёт ребёнку на пользу, — робот не способен заглянуть в будущее и переступить через боль, которую причиняет сейчас. А роботы в целом не могут руководить планетой, потому что для того нужно упразднять всё, что становится вредным, — роботы не способны переступить через хаос, который это вызовет сейчас. Таким образом Внешние Миры вступили на путь постепенного загнивания, и Земле недолго терпеть их владычество. Ваша информация всё изменила. Нам не понадобится никаких восстаний — свобода придёт сама собой.

— Подождите, — настойчиво, уже погромче повторил Бейли. — Мы ведь говорим только о Солярии, а не обо всех Внешних Мирах.

— Это одно и то же. Ваш солярианский социолог, Кимот…

— Квемот, сэр.

— Пускай Квемот. Разве он не сказал, что все Внешние Миры идут путем Солярии?

— Сказал — но он ничего не знает о других Внешних Мирах, да он и не социолог. То есть ненастоящий. Мне казалось, я это достаточно ясно изложил в отчете.

— Наши учёные разберутся.

— Им тоже не хватает данных. Нам ничего не известно о крупнейших Внешних Мирах. Вот, например, Аврора — мир Дэниела. Мне кажется опрометчивым отождествлять её с Солярией. Собственно, в Галактике есть только один мир, напоминающий Солярию.

— Учёные разберутся, — махнул своей ухоженной ручкой счастливый Минним. — Я уверен, что они согласятся с Квемотом.

Бейли помрачнел. Если земным социологам захочется получить нужный результат, то почему бы и не согласиться. Из цифр можно вывести всё, что угодно, если постараться как следует и подольше, да ещё слегка подтасовать данные.

Он колебался. Сказать сейчас, пока его слушает высокопоставленное лицо, или…

Колебался чуть дольше, чем надо. Минним нашёл на столе какие-то бумаги и перешёл к делу.

— Выясним ещё пару вопросов по делу Дельмара, инспектор, и вы свободны. Вы сознательно толкнули Либича на самоубийство?

— Я хотел добиться признания, сэр, — и не ожидал, что он покончит с собой при появлении не человека даже, а робота, который в действительности не нарушил никакого табу. Ирония судьбы. Но, откровенно говоря, я не жалею о его смерти. Слишком опасный он был человек. Не скоро теперь появится другой, в ком сочетались бы безумие и одаренность Либича.

— Я согласен, что его смерть пришлась кстати, — сухо сказал Минним, — но разве вы не понимаете, чем рисковали, если бы соляриане поняли, что Либич никак не мог убить Дельмара?

Бейли вынул трубку изо рта, но ничего не сказал.

— Бросьте, инспектор. Вы-то знаете, что он не убивал. Чтобы убить, надо было подойти к Дельмару близко, а Либич скорее бы умер, чем решился на это. Собственно, он и умер, лишь бы избежать подобной возможности.

— Вы правы, сэр. Я рассчитывал на то, что соляриан до глубины души поразят его опыты с роботами и о другом они просто думать забудут.

— Кто же тогда убил Дельмара?

— Если вы спрашиваете, кто нанес удар, — медленно проговорил Бейли, — то все и раньше знали, кто это сделал. Глэдия, жена Дельмара.

— И вы позволили ей уйти?

— Моральная ответственность лежит не на ней. Либич знал, что Глэдия постоянно затевала бурные ссоры с мужем, и знал, должно быть, до какого бешенства она доходит в гневе. Либичу нужно было, чтобы умер муж, а подозрение пало на жену. Вот он и подставил Дельмару робота, которого, наверное, научил с присущим ему мастерством подать Глэдии свою съёмную руку, когда она разъярится до предела. Получив оружие в критический момент, Глэдия в помрачении разума нанесла удар, и ни Дельмар, ни робот не успели остановить её. Глэдия послужила Либичу таким же бессознательным орудием, как и робот.

— Но на руке у робота должна была остаться кровь и прилипшие волосы.

— Так, наверное, и было, но роботом занимался Либич. А роботам Дельмара, которые тоже могли заметить это, он просто приказал его забыть. Мог это видеть и доктор Тул, но он был слишком занят трупом и потерявшей сознание женщиной. Однако Либич ошибся, полагая, что вина Глэдии будет столь очевидной, что даже отсутствие орудия преступления её не спасет. Не мог он предвидеть и того, что вести следствие вызовут землянина.

— Итак, Либич умер, и вы устроили так, что Глэдия покинула Солярию. На случай, если соляриане, успокоившись, примутся размышлять и в итоге сообразят, что к чему?

— Она достаточно настрадалась, — пожал плечами Бейли. — Была жертвой своего мужа, жертвой Либича, жертвой всего солярианского уклада.

— Значит, использовали закон в личных целях?

Суровое лицо Бейли совсем окаменело.

— Нет, не в личных. Солярианский закон мне не указ. Превыше всего были интересы Земли, и во имя этих интересов я проследил за тем, чтобы Либич, представлявший опасность и для нас, ушёл из жизни. Что касается госпожи Дельмар… — Бейли взглянул в лицо Минниму, чувствуя, что делает критический шаг. Он должен сказать! — Что касается её, на ней я поставил эксперимент.

— Какой ещё эксперимент?

— Хотел выяснить, согласится ли она жить в мире, где личные контакты и дозволены, и желательны. Мне было любопытно, хватит ли у неё мужества порвать с привычками, которые так укоренились в ней. Я боялся, что она откажется и предпочтет лучше остаться на Солярии, ставшей для неё чистилищем, чем заставить себя порвать с извращенными солярианскими нравами. Но она выбрала путь перемен, и я был тому рад. Её решение показалось мне символичным. Как будто выбор Глэдии Дельмар открыл врата спасения и для нас.

— Для нас? Что вы такое несете?

— Не для нас с вами, сэр, а для всего человечества. Вы неверно представляете себе Внешние Миры. У них там мало роботов, они свободно общаются между собой и присматриваются к Солярии. Вы знаете, что со мной был Р.Дэниел Оливо — он тоже представит свой отчет. Да, для них существует опасность сделаться Солярией, но они могут вовремя заметить эту опасность, удержать разумное равновесие и таким образом сохранить власть над человечеством.

— Это только ваше мнение, — недоверчиво сказал Минним.

— Я ещё не всё сказал. Есть один мир, напоминающий Солярию, и это — Земля.

— Инспектор Бейли!

— Это так, сэр. Мы — Солярия навыворот. Они ушли друг от друга, мы ушли от Галактики. Они укрылись в своих неприкосновенных поместьях, мы замуровали себя в подземных Городах. Они — вожди без масс, у них есть только безответные роботы. Мы — масса без вождей, и нас защищают лишь наши Города. — Бейли стиснул кулаки.

Минниму явно не понравились его слова.

— Инспектор, вам пришлось многое испытать. Вам нужен отдых, и вы его получите. Полностью оплаченный месячный отпуск, а затем вас ждет повышение.

— Благодарю вас, но я нуждаюсь не только в этом. Мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Существует лишь один выход из тупика, и он ведёт наружу, в космос. Там миллионы миров, а космонитам принадлежат только пятьдесят. Космонитов мало, и живут они долго. Нас много, и жизнь у нас короткая. Мы приспособлены для открытий и колонизации новых земель лучше, чем они. Нас подталкивает рост населения, а быстрый оборот поколений снабжает молодыми беспокойными людьми. Да ведь и сами Внешние Миры созданы нашими предками.

— Да-да, но боюсь, время нашей встречи истекло.

Бейли, видя, как Минниму не терпится спровадить его, уселся поудобнее.

— Когда первые поселенцы создали миры, опередившие нас в техническом развитии, мы начали строить себе норы под землей и забились в них, точно в чрево матери. Космониты навязали нам своё превосходство, и мы от них спрятались. Это не выход. Чтобы сломать губительный цикл мятежей и расправ, мы должны вступить с космонитами в соревнование, пойти по их следам, если надо, — обогнать, если можно. А для того нужно выйти на поверхность. Нужно научиться смотреть в пространство. А если нам уже поздно учиться, нужно научить тому детей.

— Вам надо отдохнуть, инспектор.

— Слушайте меня, сэр! — рявкнул Бейли. — Если космониты настолько сильны, как выглядят, а мы останемся такими, как есть, — не пройдёт и ста лет, как Землю уничтожат. Это уже подсчитано, вы сами сказали. Если же космониты слабы и станут ещё слабее, то у нас есть шанс — но кто сказал, что они слабы? Соляриане — все, кого мы знаем.

— Но…

— Я ещё не договорил. Есть то, что мы можем изменить независимо от силы или слабости космонитов. Мы можем изменить себя. Выйдем в пространство, и надобность бунтовать отпадет. Мы создадим кучу собственных миров и сами станем космонитами. Если же мы останемся на скученной Земле, бессмысленный и роковой бунт неизбежен. И будет гораздо хуже, если люди преисполнятся ложных надежд, основанных на мнимой слабости космонитов. Поговорите с социологами. Представьте им мои аргументы. А если они по-прежнему будут сомневаться, найдите способ послать меня на Аврору. Дайте мне составить рапорт о настоящих космонитах, и вы поймете, что нужно Земле.

— Да-да, — кивнул Минним. — Всего вам хорошего, инспектор Бейли.

Бейли ушёл ликующий. Ведь он и не ожидал одержать над Миннимом открытую победу. Укоренившиеся мысли нельзя изменить ни в один час, ни в один год. Зато Бейли видел, как задумался Минним, лишившись, хоть ненадолго, своей безрассудной весёлости.

Бейли знал, что будет дальше. Минним обратится к социологам и посеет в ком-то из них сомнение. Они начнут задавать себе вопросы. Они захотят поговорить с Бейли.

Пройдёт год, думал Бейли, всего один год — и я отправлюсь на Аврору. Пройдёт одно поколение — и мы снова выйдем в космос.

Бейли ехал по северной экспресс-дороге. Скоро он увидит Джесси. Поймет ли она? Сыну, Бентли, сейчас семнадцать. Может быть, обзаведшись собственным сыном, Бен, когда тому стукнет семнадцать, уже будет строить новую жизнь на какой-нибудь пустой планете?

Мысль пугала. Бейли всё ещё боялся пространства. Но зато больше не боялся своего страха. Нужно не бежать от страха, а сражаться с ним.

Он чувствовал себя так, будто пережил приступ безумия. Он ведь с самого начала испытывал таинственный зов пространства — ещё тогда, когда в машине обманул Дэниела, чтобы открыть верх и выглянуть наружу.

Тогда он не понимал. Дэниел посчитал его психопатом. А сам Бейли думал, что выходит наружу из профессионального долга, в интересах следствия. Только в тот последний вечер на Солярии, сорвав штору с окна, он понял, что хочет видеть пространство ради самого пространства — потому что оно манит и сулит свободу.

Миллионы людей на Земле чувствуют, наверное, то же самое — их бы только навести на мысль о пространстве, только бы заставить сделать первый шаг.

Бейли посмотрел вокруг.

Экспресс-дорога бежала вперёд. По сторонам сверкали огни, проносились мимо огромные жилые блоки, сияли вывески, мелькали витрины, фабрики, огни, шум, толпа, шум, люди, люди, люди…

Это было то, что он любил, то, что он ненавидел, то, с чем боялся расставаться, то, по чему, как ему казалось, тосковал на Солярии.

А теперь всё стало чужим.

Он больше не чувствовал себя здесь дома.

Он отлучился, чтобы расследовать убийство, и за это время с ним что-то произошло.

В разговоре с Миннимом он сравнил Город с материнским чревом — так оно и есть. А что первым делом должен сделать человек, чтобы стать человеком? Он должен родиться. Выйти из чрева. И выйдя из него, он уже не в силах вернуться.

Бейли покинул Город и не может вернуться назад. Город ему больше не принадлежит. Стальные Пещеры стали чужими. Этого не избежать. Так будет и с другими — и Земля, выйдя в пространство, родится заново.

Сердце Бейли бешено колотилось, городской шум еле слышно отдавался в ушах.

Он вспомнил сон, который снился ему на Солярии, и наконец понял его. Он поднял голову и увидел — сквозь толщу бетона, стали и человеческих тел над собой. Увидел маяк, манящий человека в пространство. Увидел, как светит оно — обнаженное солнце!

ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ

Лайдж Бейли только-только решил снова раскурить трубку, как дверь его кабинета внезапно распахнулась, причём в неё даже не постучали. Бейли раздраженно оглянулся — и уронил трубку. Он так и оставил её валяться на полу, что ясно показывает, до какой степени он был удивлён.

— Р.Дэниел Оливо! — воскликнул он в неописуемом волнении. — Чёрт побери, это же вы?!

— Вы совершенно правы, — ответил вошедший. Его загорелое лицо с удивительно правильными чертами оставалось невозмутимым. — Я очень сожалею, что потревожил вас, войдя без предупреждения, но ситуация весьма щекотливая, и чем меньше о ней будут знать другие люди и роботы, даже из числа ваших сослуживцев, тем лучше. Сам же я очень рад вновь увидеться с вами, друг Элайдж.

И робот протянул правую руку жестом таким же человеческим, как и весь его внешний вид. Однако Бейли настолько растерялся, что несколько секунд недоуменно смотрел на протянутую руку, прежде чем схватил её и горячо потряс.

— Но всё-таки, Дэниел, почему вы тут? Конечно, я всегда рад вас видеть, но… Что это за щекотливая ситуация? Опять какие-нибудь всепланетные неприятности?

— Нет, друг Элайдж! Ситуация, которую я назвал щекотливой, на первый взгляд может показаться пустяком. Всего лишь спор между двумя математиками. Но поскольку мы совершенно случайно были на расстоянии одного броска от Земли…

— Значит, этот спор произошёл на межзвёздном лайнере?

— Вот именно. Пустячный спор, но для людей, в нём замешанных, это отнюдь не пустяк.

Бейли не сдержал улыбки.

— Я не удивлюсь, что поступки людей кажутся вам неожиданными. Люди ведь не подчиняются Трем законам, как вы, роботы.

— Об этом можно только пожалеть, — с полной серьёзностью ответил Р.Дэниел. — И кажется, сами люди не способны понимать друг друга. Но вы, возможно, понимаете их лучше, чем люди, обитающие на других планетах, так как Земля населена гораздо гуще. Потому-то, мне кажется, в ваших силах нам помочь.

Р.Дэниел на мгновение умолк, а затем добавил, пожалуй, с излишней торопливостью:

— Однако некоторые правила человеческого поведения я усвоил достаточно хорошо и теперь замечаю, что нарушил требования элементарной вежливости, не спросив, как поживают ваша жена и ваш сын.

— Прекрасно. Парень учится в колледже, а Джесси занялась политикой. Ну а теперь всё-таки скажите мне, каким образом вы здесь очутились.

— Я же упомянул, что мы находились на расстоянии короткого броска от Земли, — сказал Р.Дэниел. — И я рекомендовал капитану обратиться за советом к вам.

— И капитан согласился? — спросил Бейли, которому как-то не верилось, что капитан межзвёздного лайнера решил сделать непредвиденную посадку из-за какой-то чепухи.

— Видите ли, — объяснил Р.Дэниел, — он попал в такое положение, что согласился бы на что угодно. К тому же я всячески вас расхваливал, хотя, разумеется, говорил только правду, нисколько не преувеличивая. И наконец, я взялся вести все переговоры так, чтобы ни пассажирам, ни команде не пришлось покидать корабля, нарушая тем самым карантин.

— Но что всё-таки произошло? — нетерпеливо спросил Бейли.

— В числе пассажиров космолета «Эта Карины» находятся два математика, направляющиеся на Аврору, чтобы принять участие в межзвёздной конференции по нейробиофизике. И недоразумение возникло именно между этими математиками — Альфредом Барром Гумбольдтом и Дженнаном Себбетом. Может быть, вы, друг Элайдж, слышали о них?

— Нет! — решительно объявил Бейли. — Я в математике ничего не смыслю. Послушайте, Дэниел, — вдруг спохватился он, — вы, надеюсь, не говорили капитану, что я знаток в математике или…

— Конечно, нет, друг Элайдж. Мне известно, что это не так. Но это не имеет значения, так как математика совершенно не связана с сутью спора.

— Ну ладно, валяйте дальше.

— Раз вы ничего о них не знаете, друг Элайдж, я хотел бы сообщить вам, что доктор Гумбольдт — один из трёх крупнейших математиков Галактики с давно установившейся репутацией. Доктор Себбет, с другой стороны, очень молод, ему нет ещё и пятидесяти, но он уже заслужил репутацию выдающегося таланта, занимаясь наиболее сложными проблемами современной математики.

— Следовательно, они оба — великие люди, — заметил Бейли. Туг он вспомнил про свою трубку и поднял её, но решил пока не закуривать. — Что же произошло? Убийство? Один из них втихомолку прикончил другого?

— Один из этих людей, имеющих самую высокую репутацию, пытается уничтожить репутацию другого. Если не ошибаюсь, по человеческим нормам это считается чуть ли не хуже физического убийства.

— В некоторых ситуациях — пожалуй. Ну так кто же из них покушается на репутацию другого?

— В этом-то, друг Элайдж, и заключается суть проблемы. Кто из них?

— Говорите же!

— Доктор Гумбольдт излагает случившееся совершенно чётко. Вскоре после того, как космолет стартовал, он внезапно сформулировал принцип, который позволяет создать метод анализа нейронных связей по изменениям карты поглощения микроволн в отдельных участках коры головного мозга. Принцип этот опирается на механические тонкости, которых я не понимаю и, стало быть, не могу вам изложить. Впрочем, к делу это не относится. Чем больше доктор Гумбольдт размышлял над своим открытием, тем больше он убеждался, что нашёл нечто революционизирующее всю его науку, перед чем бледнеют все его прежние достижения. И тут он узнал, что на борту космолета находится доктор Себбет.

— Ага! И он обсудил своё открытие с доктором Себбетом?

— Вот именно. Они уже встречались на конференциях и заочно были хорошо знакомы друг с другом. Гумбольдт подробно изложил Себбету свои выводы. Тот полностью их подтвердил и не скупился на похвалы важности открытия и таланту того, кто этооткрытие сделал. Тогда Гумбольдт, окончательно убедившись, что он стоит на верном пути, подготовил доклад с кратким изложением своего открытия и через два дня собирался переслать его комитету конференции на Авроре, чтобы официально закрепить за собой приоритет, а кроме того, и выступить с подробным сообщением на самой конференции. К своему удивлению, он обнаружил, что и Себбет подготовил доклад примерно такого же содержания и тоже намеревается отправить его на Аврору.

— Гумбольдт, наверное, разъярился?

— Ещё бы!

— А Себбет? Что говорит он?

— То же, что и Гумбольдт, слово в слово.

— Так в чём же здесь трудность?

— В зеркальной перестановке имен. Себбет утверждает, что открытие сделал он, и что это он обратился за подтверждением к Гумбольдту, и что всё было наоборот — это Гумбольдт согласился с его выводами и всячески их расхваливал.

— То есть каждый утверждает, что идея принадлежит ему, а другой её украл? Я всё-таки не вижу, в чём тут трудность. Когда речь идёт о научных открытиях, достаточно просто представить подписанные и датированные протоколы исследований, после чего легко устанавливается приоритет. И даже если одни протоколы подделаны, это нетрудно обнаружить, выявив внутренние несоответствия.

— При обычных обстоятельствах, друг Элайдж, вы были бы совершенно правы, но ведь тут речь идёт о математике, а не об экспериментальных науках. Доктор Гумбольдт утверждает, что держал все необходимые данные в голове и ничего не записывал, пока не начал составлять вышеуказанный доклад. Доктор Себбет, разумеется, утверждает то же самое.

— В таком случае следует принять решительные меры, чтобы разом с этим покончить. Прозондируйте их психику и установите, кто из них лжет.

Р.Дэниел покачал головой.

— Друг Элайдж, вы, по-видимому, не поняли, о ком идёт речь. Оба они — члены Межгалактической Академии, а потому все вопросы, касающиеся их профессионального поведения, правомочна решать только комиссия Академии. Если, конечно, они сами не согласятся добровольно подвергнуться проверке.

— Тогда предложите им подвергнуться проверке. Виновный откажется, зная, чем грозит ему психологическое зондирование. Невиновный, несомненно, согласится, и вам даже не придётся прибегать к этой мере.

— Вы не правы, друг Элайдж. Для таких людей дать согласие на подобную проверку — значит, поступиться своим престижем. Несомненно, они оба откажутся только из гордости. И всё прочее тут отступит на второе место.

— Ну так ничего пока не делайте. Отложите решение вопроса до прибытия на Аврору. На этой нейробиофизической конференции, конечно, будет присутствовать такое число академиков, что избрать комиссию…

— Но это нанесет серьёзный удар престижу самой науки, друг Элайдж. И если скандал разгорится, пострадают оба. Тень падет даже на невиновного, потому что он позволил впутать себя в столь неблаговидную историю. Все будут считать, что ему следовало бы покончить с ней тихо, не доводя дело до суда.

— Ну ладно. Я не академик, но постараюсь представить себе, что подобная точка зрения имеет под собой почву. А что говорят сами эти математики?

— Гумбольдт решительно не хочет скандала. Он говорит, что, если Себбет признается в присвоении этой идеи и не воспрепятствует ему передать тезисы или хотя бы сделать доклад на конференции, он не станет выдвигать никаких официальных обвинений. Неэтичный поступок Себбета останется тайной, известной только им троим, включая капитана; никто из людей больше в эту историю не посвящен.

— А юный Себбет не соглашается?

— Наоборот, он во всём согласен с доктором Гумбольдтом — но с перестановкой имен, разумеется. Всё то же зеркальное отражение.

— И значит, оба они, так сказать, в патовом положении?

— Мне кажется, друг Элайдж, что каждый ждет, чтобы другой не выдержал и признал свою вину.

— Ну так пусть себе ждут.

— Капитан считает, что это невозможно. Видите ли, здесь есть два варианта. Либо оба будут упрямиться до посадки на Аврору, после чего неминуемо разразится академический скандал. И капитан, отвечающий за поддержание закона и порядка на своем лайнере, получит выговор за то, что не сумел уладить всё без шума. Он об этом и слышать не хочет.

— А второй вариант?

— Либо тот, либо другой признается в плагиате. Но будет ли признавшийся действительно виновным? Или он пойдёт на это из благородного желания предотвратить скандал? А разве можно допустить, чтобы человек, готовый ради чести науки поступиться заслуженной славой, и в самом деле лишился этой славы? Или же в последний момент признается виновный, но так, чтобы создалось впечатление, будто он делает это исключительно из вышеупомянутых побуждений, избежав таким образом позора и бросив тень на второго. Конечно, из людей знать об этом будет только капитан, но он не желает до конца своих дней мучиться мыслью, что невольно оказался пособником беспринципного плагиатора.

Бейли вздохнул.

— Так сказать, кто кого пересидит. Кто не выдержит первым по мере приближения к Авроре. Это всё, Дэниел?

— Не совсем. У нас есть свидетели.

— Чёрт побери, почему же вы сразу не сказали? Какие свидетели?

— Камердинер доктора Гумбольдта…

— А, робот, наверное.

— Ну, конечно. Его зовут Р.Престон. Этот камердинер, Р.Престон, присутствовал при первом разговоре, и он подтверждает рассказ доктора Гумбольдта во всех частностях.

— То есть он говорит, что идея принадлежала доктору Гумбольдту, что доктор Гумбольдт изложил её доктору Себбету, что доктор Себбет пришёл от неё в восторг и так далее?

— Вот именно.

— Ага. Но это решает вопрос? Или нет? По-видимому, нет.

— Вы совершенно правы. Вопроса это вовсе не решает, потому что имеется второй свидетель. У доктора Себбета тоже есть камердинер, Р.Айд, также робот и той же модели, что и Р.Престон, изготовленный в том же году и на том же заводе. Оба прослужили у своих хозяев одинаковый срок.

— Странное совпадение… Очень странное.

— И тем не менее это факт, который, боюсь, затрудняет возможность сделать какие-либо выводы из различий между камердинерами.

— Следовательно, Р.Айд утверждает то же самое, что и Р.Престон?

— Абсолютно то же самое, за исключением зеркальной перестановки имен.

— Другими словами, Р.Айд утверждает, что юный Себбет, тот, которому ещё не исполнилось пятидесяти, сам наткнулся на эту идею и что он изложил её доктору Гумбольдту, который не скупился на похвалы, и так далее?

— Совершенно верно, друг Элайдж.

— Из чего следует, что один из роботов лжет.

— По-видимому, да.

— Мне кажется, будет нетрудно решить, который из них лжет. Вероятно, опытный робопсихолог, сделав даже поверхностное обследование…

— К сожалению, друг Элайдж, на борту лайнера нет робопсихолога, достаточно квалифицированного, чтобы вынести суждение по столь деликатному вопросу. Подобные исследования можно будет произвести, только когда мы достигнем Авроры, так как ни доктор Гумбольдт, ни доктор Себбет не согласятся остаться без камердинеров на срок, который потребуется для обследования роботов земными специалистами.

— Но в таком случае, Дэниел, я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня.

— Я глубоко убеждён, — невозмутимо сказал Р.Дэниел, — что вы уже наметили какой-то план действий.

— Ах так? Ну, по-моему, в первую очередь следует поговорить с этими математиками, один из которых — плагиатор.

— Боюсь, друг Элайдж, это неосуществимо. Они не могут покинуть лайнер из-за карантина. И по той же причине не можете явиться к ним и вы.

— Да, конечно, Дэниел, но я имел в виду беседу по видеофону.

— К сожалению, они вряд ли согласятся, чтобы их допрашивал простой полицейский следователь. Опять-таки вопрос престижа.

— Ну, с роботами-то я могу поговорить по видеофону?

— Это, я полагаю, можно будет устроить.

— Попробуем обойтись этим. Значит, мне придётся взять на себя функции робопсихолога-любителя.

— Но вы же сыщик, друг Элайдж, а не робопсихолог.

— Неважно. Только прежде, чем я увижусь с ними, давайте поразмыслим. Скажите, а может ли быть так, что оба робота говорят правду? Например, разговор между математиками вёлся полунамеками. И каждый робот искренне верит, что идея принадлежала его хозяину. Или оба слышали лишь части разговора, причём разные, а в результате пришли к одному и тому же выводу.

— Исключено, друг Элайдж. Оба робота повторяют разговор совершенно одинаково, если не считать главного противоречия.

— Значит, несомненно, что один из роботов лжет?

— Да.

— Можно мне будет получить копию показаний, дававшихся в присутствии капитана?

— Я предвидел, что копия может вам понадобиться, и захватил её с собой.

— Вот и чудесно. А роботам была устроена очная ставка? И это отражено в протоколе?

— Роботы просто рассказали то, что им было известно. Устраивать очную ставку правомочен только робопсихолог.

— А я?

— Вы — сыщик, друг Элайдж, а не…

— Ну ладно, ладно, Дэниел. Подумаем-ка ещё. При обычных обстоятельствах робот лгать не станет. Однако он солжет, чтобы не нарушить какой-нибудь из Трёх Законов. Он может солгать, чтобы спасти себя в соответствии с Третьим Законом. Ещё легче он солжет, чтобы выполнить распоряжение, полученное от человека, так как это соответствует Второму Закону. И он скорее всего солжет, если это понадобится для спасения человеческой жизни или если он таким способом воспрепятствует тому, чтобы человеку был причинен вред, — согласно Первому Закону.

— Совершенно верно.

— В данном случае каждый из этих роботов предположительно защищает профессиональную репутацию своего хозяина и ради этого в случае необходимости, несомненно, будет лгать. Ведь профессиональная репутация тут почти эквивалентна жизни, и Первый Закон принудит его ко лжи.

— Однако такой ложью каждый камердинер будет вредить профессиональной репутации другого математика, друг Элайдж.

— Да, пожалуй. Но ведь репутация хозяина может представляться ему более значимой и важной, чем репутация любого другого человека. И в этом случае, с его точки зрения, ложь принесет намного меньше вреда, чем правда.

Сказав это, Лайдж Бейли умолк и задумался. Затем он продолжал:

— Ну хорошо. Так вы мне дадите возможность побеседовать с роботами? Я думаю, лучше будет начать с Р.Айда.

— Робота доктора Себбета?

— Да.

— Тогда подождите минутку, — сказал Р.Дэниел. — Я захватил с собой микроприёмник, соединенный с проектором. Мне потребуется только белая стена. Вот эта вполне подойдёт, если вы разрешите мне отодвинуть ящики с картотекой.

— Валяйте. Мне что, нужно будет говорить в микрофон?

— Нет. Вы сможете говорить так, словно ваш собеседник находится перед вами. Но извините, друг Элайдж, мне придётся ещё немного вас задержать. Я должен сперва связаться с космолетом и вызвать Р.Айда к передатчику.

— В таком случае, Дэниел, может, вы мне пока дадите копии протоколов?

Пока Р.Дэниел налаживал оборудование, Лайдж Бейли, закурив трубку, принялся перелистывать протоколы, которые передал ему робот.

Через несколько минут Р.Дэниел сказал:

— Р.Айд ждет вас, друг Элайдж. Но, может быть, вы хотели бы ещё несколько минут посвятить протоколам?

— Нет, — вздохнул Бейли. — Ничего нового я в них не нахожу. Включайте передатчик и последите, чтобы наш разговор записывался.

На стене появилось двухмерное изображение Р.Айда. В отличие от Р.Дэниела, он вовсе не походил на человека и был сделан из металла. Он был высок, но состоял из нескольких блоков и мало чем отличался от обыкновенных роботов. Бейли заметил только несколько мелких отклонений от привычного стандарта.

— Добрый день, Р.Айд, — сказал Бейли.

— Добрый день, сэр, — ответил Р.Айд негромким и совсем человеческим голосом.

— Ты камердинер Дженнана Себбета, не так ли?

— Да, сэр.

— И давно ты у него служишь?

— Двадцать два года, сэр.

— И репутация твоего хозяина для тебя важна?

— Да, сэр.

— Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

— Да, сэр.

— Наравне с его жизнью?

— Нет, сэр.

— Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р.Айд сказал:

— Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли помолчал, собираясь с мыслями. Этот робот рассуждал много тоньше и логичнее, чем те, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор. И он вовсе не был уверен, что сумеет расставить ему ловушку. Бейли сказал:

— Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Альфреда Гумбольдта, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

— Да, сэр.

— Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Гумбольдтом?

— Нет, сэр.

— Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

— Да, сэр.

— В таком случае, — сказал Бейли, — рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Дженнан Себбет, имеет репутацию замечательного математика, но он ещё очень молод. Если доктор Гумбольдт сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Но у него впереди вся жизнь, и он успеет искупить свой поступок. Его ждет много блестящих открытий, и со временем все забудут эту попытку плагиата, объяснив её опрометчивостью, свойственной молодым людям. То есть для него всё ещё поправимо. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Гумбольдт, то положение создаётся гораздо более серьёзное. Он уже стар, и главные его свершения относятся к прошлому. До сих пор его репутация оставалась незапятнанной. И этот единственный проступок на склоне лет зачеркнет всё его славное прошлое, а у него не будет времени поправить дело. За остающиеся ему годы он вряд ли сумеет сделать что-нибудь значительное. По сравнению с твоим хозяином доктор Гумбольдт теряет гораздо больше, а возможностей поправить случившееся у него гораздо меньше. Таким образом, ты видишь, что положение доктора Гумбольдта намного более серьёзно и чревато несомненно более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р.Айд сказал ровным голосом:

— Мои показания были ложью. Работа принадлежит доктору Гумбольдту, а мой хозяин попытался присвоить её, не имея на то права.

— Прекрасно, — сказал Бейли. — По распоряжению капитана корабля ты не должен никому ничего говорить о нашей беседе, пока тебе не будет дано на это разрешение. Можешь быть свободен.

Экран померк, и Бейли, затянувшись, выпустил клуб дыма.

— Капитан всё слышал, Дэниел?

— Разумеется. Он единственный свидетель, не считая нас.

— Очень хорошо. А теперь давай другого робота.

— Но зачем, друг Элайдж? Ведь Р.Айд во всём признался!

— Нет, это необходимо. Признание Р.Айда ничего не стоит.

— Ничего?

— Абсолютно ничего. Я объяснил ему, что доктор Гумбольдт находится в худшем положении, чем его хозяин. Естественно, если он лгал, защищая Себбета, то тут он сказал бы правду, как он и утверждает. Но если он говорил правду раньше, то теперь он солгал бы, чтобы защитить Гумбольдта. Это по-прежнему зеркальное отражение, и мы ничего не добились.

— Но в таком случае чего мы добьемся, допросив Р.Престона?

— Если бы зеркальное отражение было абсолютно точным, мы ничего не добились бы. Но одно различие существует. Ведь кто-то из роботов начал с того, что сказал правду, а кто-то солгал. И вот тут симметрия нарушена. Давайте-ка мне Р.Престона, а если запись допроса Р.Айда готова, я хотел бы её просмотреть.

На стене вновь появилось изображение. Р.Престон ничем не отличался от Р.Айда, если не считать узора на грудной пластине.

— Добрый день, Р.Престон, — сказал Бейли, держа перед собой запись допроса Р.Айда.

— Добрый день, сэр, — ответил Р.Престон. Голос его ничем не отличался от голоса Р.Айда.

— Ты камердинер Альфреда Гумбольдта, не так ли?

— Да, сэр.

—. И давно ты у него служишь?

— Двадцать два года, сэр.

— И репутация твоего хозяина для тебя важна?

— Да, сэр.

— Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

— Да, сэр.

— Наравне с его жизнью?

— Нет, сэр.

— Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р.Престон сказал:

— Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли сказал:

— Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Дженнана Себбета, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

— Да, сэр.

— Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Себбетом?

— Нет, сэр.

— Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

— Да, сэр.

— В таком случае, — сказал Бейли, — рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Альфред Гумбольдт, имеет репутацию замечательного математика, но он старик. Если доктор Себбет сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Однако его почтенный возраст и замечательные открытия, которые он делал на протяжении столетий, перевесят этот единственный неверный шаг и заставят забыть о нём. Эта попытка плагиата будет объяснена утратой чувства реальности, свойственной старикам. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Себбет, то положение создаётся гораздо более серьёзное. Он молод, и репутация его не столь прочна. При обычных обстоятельствах его ждали бы столетия, чтобы он мог совершенствовать свои знания и делать великие открытия. Теперь же он будет всего этого лишен — из-за единственной ошибки молодости. Будущее, которое он теряет, несравненно больше, чем то, которое ещё осталось твоему хозяину. Таким образом, ты видишь, что положение Себбета намного более серьёзно и чревато несомненно более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р.Престон сказал ровным голосом:

— Мои показания были ло…

Внезапно он умолк и больше не издал ни звука.

— Так что же ты хотел сказать, Р.Престон? — спросил Бейли.

Робот молчал.

— Боюсь, друг Элайдж, — вмешался Р.Дэниел, — что Р.Престон находится в состоянии полного отключения. Он вышел из строя.

— Наконец-то мы добились асимметричности, — сказал Бейли. — Теперь мы можем установить, кто виновен.

— Каким же образом, друг Элайдж?

— А вот подумайте. Предположим, я — человек, который не совершил преступления, что известно моему личному роботу. Мне не нужно предпринимать никаких действий. Мой робот скажет правду и подтвердит мои слова. С другой стороны, если я — человек, который совершил преступление, мне будет нужно, чтобы мой робот солгал. А это сопряжено с определённым риском: хотя робот в случае необходимости и солжет, стремление сказать правду окажется достаточно сильным. Другими словами, правда оказывается намного надежнее лжи. Чтобы обезопасить себя, человек, совершивший преступление, скорее всего, прикажет роботу солгать. В результате Первый Закон будет подкреплен Вторым Законом, и, возможно, в значительной степени.

— Это выгладит логичным, — заметил Р.Дэниел.

— Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо последствий. Второй робот переключится с сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.

— А поскольку Р.Престон впал в состояние полного отключения…

— Значит, хозяин Р.Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всём сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.

— Непременно. Вы меня извините, друг Элайдж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.

— Ну конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.

Р.Дэниел вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.

Р.Дэниел вернулся через полчаса, и эти полчаса были, пожалуй, самыми длинными в жизни Бейли.

Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на всё его сходство с человеком, нельзя было ни о чём догадаться, и Бейли также постарался сохранять полную невозмутимость, когда спросил:

— Ну так что же, Дэниел?

— Всё произошло, как вы сказали, друг Элайдж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просит передать вам, что он в восторге. И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.

— Вот и хорошо, — сказал Бейли, который теперь, когда всё окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. — Но чёрт побери, Дэниел, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?

— Постараюсь, друг Элайдж. Разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…

— Валяйте.

— Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи — трудным? Это означало бы, что полностью отключившийся робот собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р.Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?

— Совершенно верно, Дэниел. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?

— Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элайдж, так быстро сделали свой выбор?

Губы Бейли задёргались. Он не выдержал и улыбнулся.

— Дело в том, Дэниел, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, ещё до того, как я стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов, я истолковал её как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.

— Мне хотелось бы узнать, что именно дал вам анализ человеческого поведения.

— Чёрт побери, Дэниел, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была ещё одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно — возраст двух математиков, один из которых — глубокий старик, а другой ещё очень молод.

— Да, конечно, но что из этого следовало?

— А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым учёным, которого он ещё на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый учёный, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, стал бы он это делать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил своё открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.

Р.Дэниел довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Лайджу Бейли руку.

— Мне пора, друг Элайдж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.

Бейли сердечно потряс протянутую руку.

— Если можно, Дэниел, не до очень скорой.

РОБОТЫ ЗАРИ

Глава 1

БЕЙЛИ

Элайдж Бейли укрылся под тенистым деревом и пробурчал себе под нос:

— Так и есть! Я весь в поту.

Он умолк, утер мокрый лоб тыльной стороной ладони, а потом с отвращением поглядел на кожу, залоснившуюся от липкой влаги.

— Ненавижу потеть! — изрек он, ни к кому не обращаясь, словно формулируя космический закон, и вновь озлился на Вселенную за то, что она сотворила нечто необходимое таким противным.

В Городе никто не потел (разве что по собственному желанию!), так как температура и влажность надёжно регулировались и организм не подвергался нагрузкам, при которых нарушается теплообмен.

Это и есть цивилизация!

Он посмотрел на поле, на неровную шеренгу мужчин и женщин — в какой-то мере своих подопечных. Большинство составляли юноши и девушки, ещё не достигшие двадцати лет, но остальные по возрасту были ближе к нему. Они неуклюже орудовали мотыгами и занимались всякой другой работой, обычно выполнявшейся роботами, для неё сконструированными. И роботы справились бы с ней куда успешнее, но им было приказано отойти в сторону и ждать, пока люди упрямо практиковались в физическом труде.

В небе плыли тучки и сияло солнце, именно в эту минуту скрывшееся за одной из них. Элайдж с тревогой задрал голову. Конечно, она избавляла от прямых солнечных лучей (и пота!), но вдруг хлынет дождь?

Во Вне всегда так — богатейший выбор неприятностей.

Бейли неизменно поражало то, как относительно небольшая туча способна закрыть солнце целиком, погрузив землю в тень от горизонта до горизонта, хотя значительная часть неба продолжает голубеть.

Он остался стоять под густой кроной (подобие примитивной кровли, а ствол с корой, приятно крепкой на ощупь, создаёт ощущение стены) и перевёл взгляд на шеренгу, с удовлетворением её рассматривая. Раз в неделю они трудились здесь, какой бы ни была погода. И к ним присоединялись всё новые добровольцы: горстка мужественных инициаторов заметно пополнилась. Правительство Города, хотя непосредственного участия в движении не принимало, относилось к нему положительно и помех не чинило.

Вдали, у самого горизонта, справа от Бейли (на востоке, как показывало клонящееся к закату солнце) маячили пологие купола и бесчисленные шпили Города, заключающего в себе всё, ради чего стоит жить. И там Бейли вдруг увидел перемещающееся тёмное пятнышко, еле различимое на таком расстоянии.

Однако манера его передвижения и другие признаки, для которых он не нашёл бы словесного выражения, подсказали Бейли, что это робот. Он не удивился: поверхность Земли вне Городов принадлежала роботам, а не людям — за исключением тех немногих, кто, подобно ему, грезил звёздами.

По ассоциации он вновь обратил взгляд на взмахивающих мотыгами искателей звёзд, переводя его с одного на другого. Он не только знал в лицо, но мог бы назвать по имени любого. Они трудились, они осваивались с существованием во Вне и…

Нахмурившись, он проворчал:

— А Бентли где?

И сразу же у него за спиной раздался голос, чуть захлебывающийся от торжества:

— Я тут, пап!

Бейли стремительно обернулся:

— Не делай так, Бен!

— Чего не делать?

— Не подкрадывайся ко мне сзади. Во Вне трудно сохранять хладнокровие и без того, чтобы к тебе подкрадывались исподтишка.

— Я не подкрадывался. Но попробуй громко топать, когда идешь по траве. Она же глушит шаги… Пап, а не вернуться ли тебе? Ты здесь уже два часа, и, по-моему, дольше тебе задерживаться не стоит.

— Это ещё почему? Потому что мне сорок пять, а ты девятнадцатилетний молокосос? И решил поберечь своего дряхлого родителя, а?

— В самую точку! — подхватил Бен. — Какой блестящий детективный анализ! От тебя ничего не скроешь.

Бен широко улыбнулся. Лицо у него было круглое, глаза блестели. Сколько в нём от Джесси, подумал Бейли. От его матери. И ничего общего с его собственной вытянутой чопорно-серьёзной физиономией.

А вот умственным складом он пошёл в отца, и, когда глубоко о чём-нибудь задумывался, было ясно, что его мать хранила нерушимую верность мужу.

— У меня всё отлично, — сказал Бейли.

— Не спорю, пап. Ты самый лучший из нас, учитывая…

— Что учитывая?

— Твой возраст, что же ещё? И конечно, я помню, что всё это затеял ты. Но я заметил, как ты укрылся под деревом, ну и подумал… Может, не надо, старик, перегибать палку?

— Я тебе покажу старика! — пригрозил Бейли. Робот, которого он заметил где-то возле Города, теперь приблизился настолько, что его можно было бы рассмотреть подробнее, но Бейли, не обращая на него внимания, продолжал: — Если солнце светит чересчур ярко, благоразумие требует время от времени постоять под деревом в тени. Мы не только привыкаем к трудностям Вне, но и учимся использовать его преимущества… Вон солнце выходит из-за тучи.

— Ага. Так, может, ты вернешься?

— Ничего, выдержу. Раз в неделю у меня есть свободные полдня, и я провожу их здесь. Пользуюсь привилегией, положенной моему рангу эс-семь.

— Дело не в привилегиях, пап, а в том, чтобы не переутомляться.

— Говорят же тебе, я прекрасно себя чувствую!

— Куда уж лучше! Дома сразу бухаешься на кровать и лежишь в темноте.

— Естественный способ дать отдохнуть глазам от яркого света.

— А мама волнуется.

— И пусть. Ей только полезно. Да и что тут опасного? Самое скверное, что я потею, но и с этим освоюсь. Никуда ведь не денешься. Вначале я не мог даже отойти далеко от Города, сразу поворачивал назад… А ходил тогда со мной один ты. А теперь взгляни, сколько людей тут с нами и как далеко я ухожу от Города. И способен много работать. Меня хватит по крайней мере ещё на час, а то и больше. Знаешь, Бен, маме стоило бы ходить с нами.

— Маме? Ты шутишь.

— Если бы! Когда подойдёт время отлёта, я буду вынужден остаться, потому что она не полетит.

— А ты будешь рад. Не обманывай себя, пап. До этого ещё далеко. И уж тогда ты правда будешь староват. Это дело для молодежи.

— Знаешь, — сказал Бейли, сжимая руки в кулаки, — до чего же ты и твоя «молодежь» мудры. Ты когда-нибудь покидал Землю? Кто-нибудь из них покидал Землю? А я — да. Два года назад. Ещё до этой акклиматизации. И я выжил!

— Знаю, пап. Но улетал ты ненадолго. В служебную командировку. И тебе создавали все необходимые условия в высокоорганизованном обществе. Совсем иное дело.

— Нет, не иное! — упрямо возразил Бейли, в глубине души признавая, что очень даже иное. — Да и отлёта ждать придётся не так уж долго. Если я получу разрешение побывать на Авроре, дело пойдёт быстро.

— Забудь. Ничего не выйдет.

— Но попробовать мы должны. Без одобрения Авроры правительство разрешения нам не даст. Аврора — самый большой и влиятельный из космомиров. И что она скажет…

— То и будет. Знаю. Мы же тысячу раз всё обсуждали. Но зачем тебе лететь туда? Есть же гиперсвязь. Можешь поговорить с ними прямо с Земли… Ну сколько раз тебе повторять!

— Это совсем другое. Необходим личный контакт. Ну сколько раз тебе повторять!

— В любом случае мы ещё не готовы, — заявил Бен.

— Не готовы, потому что Земля не даёт нам корабли. А космониты дадут и окажут необходимую техническую помощь.

— Какое доверие! А зачем это им? Давно ли они так полюбили нас, недолговечных землян?

— Если бы я мог поговорить с ними…

— Ну послушай, пап! — Бен засмеялся. — На Аврору тебя тянет просто из-за этой женщины.

Бейли нахмурился. Его мохнатые брови сошлись над глубоко посаженными глазами.

— Женщины? Иосафат! Бен, о чём ты говоришь?

— Пап! Строго между нами — и маме ни слова, — что у тебя всё-таки было с этой женщиной на Солярии? Я уже взрослый, и ты можешь мне рассказать.

— Какая ещё женщина на Солярии?

— И ты способен смотреть мне прямо в глаза и делать вид, будто не знаешь какая, когда вся Земля видела её в гиперволновой драме. Глэдия Дельмар, вот какая!

— Так ничего же не было. Гиперволновое вранье. Тысячу раз тебе повторял! У неё даже в мыслях не было. И у меня не было.

Сплошная выдумка, и я протестовал против демонстрации волновки, но правительство решило, что необходимо показать космонитам Землю в выгодном свете. Только попробуй внушить матери, будто это не так!

— Да с какой стати! Но эта Глэдия переселилась на Аврору, а ты туда так и рвешься!

— Ты что — искренне считаешь, что я хочу побывать на Авроре из-за… А, Иосафат!

Сын с недоумением посмотрел на него:

— Что с тобой?

— Видишь робота? Это Р.Джеронимо.

— И что?

— Рассыльный из нашего департамента. И он — во Вне. У меня свободный день, и я нарочно оставил свой волновик дома, чтобы до меня нельзя было добраться. Привилегия эс-семь. А они посылают за мной робота!

— Откуда ты знаешь, что за тобой?

— С помощью тончайшей дедукции. Во-первых, из полицейского департамента здесь только я, а во-вторых, эта жалкая жестянка движется прямо ко мне. Из этого я делаю вывод, что её отправили за мной. Надо бы зайти за ствол и затаиться там.

— Пап, это же не стена! Робот обойдёт дерево, и всё…

И тут робот объявил:

— Господин Бейли, у меня сообщение для вас. Вас ждут в управлении.

— Я услышал и понял, — монотонно ответил Бейли. Иначе робот продолжал бы твердить одно и то же.

Слегка нахмурившись, Бейли изучающе посмотрел на робота. Новейшая модель, несколько более очеловеченная в сравнении с прежними. Его собрали и активизировали всего месяц назад. Не без шумихи. Правительство постоянно что-то придумывало (что ни попало!), лишь бы смягчить враждебное отношение к роботам. Оболочка сероватая, тусклая и словно бы упругая (на манер кожи). Выражение, хотя почти не менялось, не производило такого впечатления идиотизма, как обычно, хотя в умственном отношении он был таким же идиотом, как все остальные.

Тут Бейли вспомнился Р.Дэниел Оливо — косморобот, дважды помогавший ему в расследовании — на Земле и на Солярии. В последний раз они виделись, когда Дэниел обратился к нему за помощью в деле, которое они назвали «Зеркальным отражением». Дэниел был настолько очеловеченным роботом, что Бейли воспринимал его как друга и скучал без него. Вот и сейчас… Эх, будь все роботы такими!

— Бой, — сказал он, — сегодня я свободен и мне не надо идти в управление.

Р.Джеронимо застыл. По рукам у него пробежала легкая вибрация. Бейли заметил её. Она указывала на помехи в позитронных связях робота. Всякий робот неукоснительно повиновался человеку, но нередко два человека требовали прямо противоположного. Затем робот сделал выбор и сказал:

— Сегодня вы свободны, господин. Вас ждут в управлении.

— Если тебя ждут, пап… — с тревогой сказал Бен.

Бейли пожал плечами:

— Не позволяй надуть себя, Бен. Будь я им действительно нужен, они. бы прислали закрытую машину с добровольцем-человеком, а не отправили пешего робота с сообщением, чтобы разозлить меня.

— Нет, пап! — Бен покачал головой. — Они же не знали, где ты и сколько понадобится времени, чтобы тебя отыскать. По-моему, при такой неопределённости посылать человека никто не станет.

— Да? Ну так посмотрим, насколько силен приказ. Р.Джеронимо! Возвращайся в управление и скажи, что я явлюсь на службу в девять ноль-ноль. — Он добавил резким тоном: — Возвращайся! Это приказ.

Робот заметно заколебался, повернулся, сделал несколько шагов, снова повернулся, шагнул к Бейли и замер на месте, весь вибрируя.

Бейли хорошо знал эти признаки и шепнул Бену:

— Иосафат! Надо идти.

Робот испытывал то, что робопсихологи называли равнодействующим противоречием второго уровня. Повиновение было Вторым Законом, и Р.Джеронимо в этот момент из-за столкновения примерно равных по силе, но совершенно противоположных приказов находился в состоянии шока. В просторечии это называлось «заблокировать робота» или ещё проще — «роблок».

Робот медленно повернулся. Первый приказ был всё-таки сильнее, но ненамного, а потому он запинался.

— Господин, меня проинструктировали, что вы можете сказать так. И тогда я должен сказать… — Он помолчал и добавил уже совсем хрипло: — Я должен сказать, если вы один…

Бейли кивнул сыну, и Бен не стал ждать второго напоминания. Он прекрасно умел различать, когда его отец был «пап», а когда — полицейский, и быстро ретировался.

Бейли сердито поиграл с мыслью, не усилить ли собственный приказ, довершая роблок. Но результатом наверняка было бы какое-нибудь повреждение, которое потребовало бы позитронного анализа и репрограммирования. А их стоимость удержат из его жалованья. Возможно, в годовом размере. И он сказал:

— Я отменяю мой приказ. Что тебе велено сообщить?

Голос Р.Джеронимо мгновенно обрел звучность.

— Меня проинструктировали сообщить, что вы нужны в связи с Авророй.

Бейли обернулся и крикнул Бену:

— Пусть поработают ещё полчаса, а потом передай от меня, чтобы возвращались. Я ухожу.

Широким шагом пересекая поле, Бейли ворчал на робота:

— Почему тебе не приказали начать сразу с этого? И почему тебя не запрограммировали водить машину, чтобы я не плелся пешком?

Он прекрасно знал почему. С роботом за рулем самое незначительное происшествие вызвало бы новые беспорядки под лозунгом «долой роботов!».

Он не сбавлял шага. До городской стены — два километра, а там до управления придётся добираться по улицам, забитым машинами.

Аврора? Какой ещё новый кризис назревает?

* * *

До входа в Город Бейли добрался через полчаса и весь напрягся, готовясь к тому, что могло его ожидать. Вдруг… вдруг на этот раз всё будет в порядке?

Он подошёл к границе между Вне и Городом. К стене, разделявшей хаос и цивилизацию. Прижал ладонь к сигнальной панели, и дверь поползла в сторону. Как всегда, он не стал ждать, а проскользнул внутрь, чуть только это оказалось возможным. Р.Джеронимо последовал за ним.

Полицейский на посту посмотрел на них с некоторой растерянностью, как бывало всегда, когда кто-то входил из Вне. Всякий раз то же изумление в глазах, настороженная поза, рука, внезапно опускающаяся на бластер, недоуменно сдвинутые брови.

Бейли угрюмо предъявил удостоверение личности, и полицейский отдал ему честь. Дверь закрылась — и это произошло.

Бейли был в Городе. Вокруг сомкнулись стены, и Город воплотил в себе Вселенную. Бейли вновь погрузился в вечный нескончаемый гул, в запахи машин и людей, — с тем чтобы вскоре перестать замечать их. Погрузился в мягкий отраженный свет, ничуть не похожий на тени и непрерывно меняющуюся яркость во Вне, на зеленые, бурые, голубые и белые цвета с красными и желтыми вкраплениями. Вместо капризного ветра, жары, холода, угрозы дождя — вкрадчивая перманентность незаметных воздушных потоков, поддерживающих постоянную свежесть. Только тщательно вычисленное соотношение температуры и влажности настолько идеальное для человеческого организма, что оно не ощущалось.

Бейли с трепетом сделал глубокий вздох, и его охватила радость от сознания, что он дома, в безопасности, где всё знакомо и познаваемо.

Так случалось всегда. Вновь он воспринял Город как материнскую утробу и вернулся в неё со сладким облегчением. Но он же верит, что заключенное в этой утробе человечество должно вырваться наружу, должно родиться, так почему же он всегда вновь вот так в неё погружается?

И ничего нельзя изменить? Неужели, пусть он даже покинет Город, увезёт бесчисленное количество людей туда — к звёздам, ему самому не вырваться? Неужели он всегда будет чувствовать себя дома только в Городе?

Бейли стиснул зубы. Что толку думать об этом? Он сказал роботу:

— Бой, до этого места тебя доставили на машине?

— Да, господин.

— Где она?

— Не знаю, господин.

— Офицер! — Бейли обернулся к полицейскому. — Этот робот был доставлен сюда два часа назад. Где доставившая его машина?

— Сэр, я заступил на дежурство час назад.

Конечно. Глупо было спрашивать. Водитель машины не знал, сколько времени робот будет его разыскивать, и ждать не стал. Бейли прикинул, не вызвать ли машину, но отказался от этой мысли сразу же. Ему просто порекомендуют воспользоваться экспрессуэем. Так быстрее.

Да и колебался он, собственно, только из-за Р.Джеронимо. Ехать в его сопровождении экспрессуэем не хотелось, но позволить роботу добираться в управление одному среди враждебных толп он не мог.

И никакого выбора у него нет. Комиссар, несомненно, не жаждет его обласкать. И, конечно, зол, что он не оказался под рукой, будь у него хоть трижды свободный день.

— Сюда, бой! — сказал Бейли.

Город занимал пять тысяч квадратных километров, и нужды его двадцати с лишним миллионов жителей обслуживались четырьмястами километрами экспрессуэя и сотнями километров фидеруэя. Сложная сеть движущихся полос размещалась на восьми уровнях с сотнями переходов разной степени сложности. По службе Бейли был обязан знать их все — и знал. Если бы его с завязанными глазами отвезли в любую точку Города и сняли повязку, он мгновенно бы определил кратчайший путь до любого указанного места.

И, естественно, он знал дорогу в управление. Однако надо было выбрать из восьми равно удобных маршрутов, и он заколебался, прикидывая, какой в это время суток малолюднее остальных.

Секунду спустя он принял решение и скомандовал:

— Иди со мной, бой!

Робот послушно последовал за ним.

Они прыгнули в проходивший мимо фидер, и Бейли ухватился за вертикальную стойку — белую, теплую, в меру шероховатую, чтобы удобнее было держаться. Садиться не имело смысла: скоро предстояла пересадка. Он быстро кивнул роботу, и тот только тогда положил руку на ту же стойку. Конечно, он легко удерживал бы равновесие и без неё, но Бейли предпочитал держать его поближе к себе. Он отвечал за робота, и ему совсем не улыбалось возмещать убытки Городу,если бы Р.Джеронимо потерялся и получил повреждения.

Все немногочисленные пассажиры фидера, как и следовало ожидать, с любопытством уставились на робота. Бейли по очереди перехватывал эти взгляды. Держался он с властностью официального лица, и те, на кого он смотрел, смущенно отводили глаза.

Бейли снова кивнул и, чуть они поравнялись с движущимися полосами, прыгнул на ближайшую, двигавшуюся с той же скоростью, что и фидер. Едва Бейли ступил на полосу, где не было пластикового экрана, как ему в лицо ударила воздушная струя. Он привычно наклонился ей навстречу, загораживая глаза приподнятой рукой, и побежал наискось вперёд с одной полосы на другую, пока не добрался до экспрессуэя.

Раздался весёлый крик подростка — «робот!» — и Бейли (он и сам когда-то был подростком) точно представил себе, что сейчас произойдёт: двое-трое, если не целая компания, набегут сзади — или спереди, — робот каким-то способом будет опрокинут и с лязгом ударится о полосу. Если же виновник будет схвачен и предстанет перед администратором, то заявит, что робот столкнулся с ним и создал опасную обстановку, после чего мальчишку почти наверняка отпустят. А у робота нет права ни защищаться на полосе, ни давать показания в административном суде.

Бейли быстро шагнул вперёд, успел загородить робота от подбегающего подростка, затем переступил на более быструю полосу, подняв руку повыше, точно из-за усиления воздушной струи, и как бы ненароком задел локтем мальчишку, столкнув его на более медленную полосу. Тот не был к этому готов и, вскрикнув «ой!», растянулся на ней. Остальные встали как вкопанные, оценили ситуацию и поспешили исчезнуть.

— На экспрессуэй, бой! — приказал Бейли.

Робот чуть замялся. Роботам разрешалось пользоваться экспрессуэем, только если они сопровождали человека, но приказ был категоричным, и он прыгнул. Бейли прыгнул следом за ним, после чего напряжение робота снизилось.

Бейли, толкая Р.Джеронимо перед собой, решительно прошёл сквозь толпу стоящих пассажиров и поднялся на верхний, менее забитый уровень, а там ухватился за стойку, наступил роботу на ногу и опять заставил зевак опустить глаза.

Через пятнадцать километров они приблизились к управлению на максимально короткое расстояние, и Бейли сошёл. Р.Джеронимо последовал за ним. Его так никто и не тронул. Ни единой стычки за всю дорогу. В приёмной Бейли сдал его и получил квитанцию, которую убрал в бумажник, только тщательно проверив дату, час и серийный номер робота. Не забыть попозже справиться, зарегистрирована ли квитанция компьютером.

Теперь предстояло явиться пред очи комиссара, а его Бейли знал как свои пять пальцев. Стоит ему допустить малейшую оплошность, и он окажется под угрозой понижения в должности. Характер у комиссара был жёсткий, а прежние успехи Бейли он воспринимал как личное оскорбление.

* * *

Звали комиссара Уилсон Роф, и пост этот он занимал два с половиной года, сменив Джулиуса Эндерби, когда тот ушёл на покой, тихо подав в отставку, едва улегся шум из-за убийства космонита.

Бейли никак не удавалось приспособиться к этой перемене. Джулиус при всех его недостатках был не просто начальником, но и другом. Роф же оставался только начальником. И он даже не был уроженцем Города. Его перевели откуда-то из другой системы.

Роф был не очень высок и не очень толст. Но его голова выглядела несоразмерно большой, а шея — чуть выдвинутой вперёд. В результате он производил впечатление тяжести — тяжелая голова, словно набрякшие от тяжести веки, всегда полузакрывавшие глаза. Из-за этого он казался сонным, что не мешало ему подмечать каждую мелочь, в чём Бейли не замедлил убедиться, едва Роф пришёл в управление. Он не строил иллюзий, что Роф испытывает к нему хоть какую-то симпатию, и в любом случае сам к нему ни малейшей симпатии не питал.

В голосе Рофа, всегда ровном, не проскользнуло ни единой раздраженной ноты, но слова были далеко не теплыми.

— Бейли, почему вас так трудно разыскать? — начал он.

Бейли ответил с надлежащей долей почтительности:

— У меня свободный день, комиссар.

— Ах да! Ваша привилегия эс-семь. Но вы знаете, что такое волновик, не так ли? Прибор для трансляции официальных распоряжений? Даже в ваше свободное время вы обязаны являться по вызову.

— Мне это известно, комиссар, но пункт об обязательном ношении волновика из инструкций исключен. С нами можно связаться и без него.

— В пределах Города. Но вы же были во Вне? Или я ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, комиссар. Я был во Вне. Но в инструкциях не указано, что в таких случаях я обязан брать с собой волновик.

— Прячетесь за буквой закона, а?

— Совершенно верно, комиссар, — невозмутимо ответил Бейли.

Комиссар встал — властный, даже грозный — и сел на край стола. Окно во Вне, пробитое при Эндерби, было давно заложено и закрашено. И в замкнутой комнате (ставшей благодаря этому теплее и уютнее) комиссар выглядел огромным. Он сказал, не повышая голоса:

— По-моему, Бейли, вы слишком уж рассчитываете на благодарность Земли.

— Я рассчитываю на то, что исполняю свои обязанности как могу лучше и точно соблюдаю инструкции.

— А когда вольничаете с духом этих инструкций — то и на благодарность Земли.

Бейли промолчал, и комиссар сказал после паузы:

— Кое-кто считает, что вы отличились в деле об убийстве Сартона три года назад.

— Благодарю вас, комиссар, — ответил Бейли. — И, если не ошибаюсь, результатом было закрытие Космотауна.

— Совершенно верно. И к большому облегчению Земли. Кое-кто считает также, что вы отличились на Солярии два года назад. И результатом — я избавляю вас от необходимости произносить лишние слова, — и результатом был пересмотр торговых договоров с космомирами к значительной выгоде Земли.

— Насколько мне известно, всё это есть в соответствующих архивных документах.

— А в результате вы — великий герой.

— Ни на что подобное я не претендую.

— После каждого из этих двух дел вы получали повышение, а происшествие на Солярии даже послужило сюжетом для гиперволновой драмы.

— Которую, комиссар, показали без моего разрешения и против моего желания.

— Тем не менее она превратила вас в героя определённого рода.

Бейли пожал плечами.

Комиссар выждал секунду-другую, не скажет ли он что-нибудь, а затем продолжал:

— Но вот уже почти два года вы практически ничего не делаете.

— И у Земли есть право спросить, чем я был ей полезен последнее время.

— Вот именно. И она задаёт этот вопрос. Известно, что вы — один из зачинателей новейшей моды уходить во Вне, копаться в почве и разыгрывать из себя роботов.

— Это разрешено.

— Не всё, что разрешено, следует одобрять. Не исключено, что люди считают вас не героем, а больше чудаком.

— Возможно, это согласуется с моим собственным мнением о себе, — сказал Бейли.

— Людская память коротка. Это избитая истина. В вашем случае героическое уже заслонено чудачествами, и вас ждут серьёзные неприятности, если вы допустите ошибку. Репутация, на которую вы так уповаете…

— Со всем уважением, комиссар, я на неё не уповаю.

— Репутация, на которую, по мнению департамента полиции, вы уповаете, вас не спасет. И я не смогу вас спасти.

По сумрачному лицу Бейли скользнула тень улыбки.

— Я ни в коем случае не желаю, комиссар, чтобы вы поставили под угрозу своё положение в тщетной попытке спасти меня.

Комиссар пожал плечами и ответил столь же мимолетной и смутной улыбкой.

— Это вас пусть не тревожит.

— Если так, комиссар, то для чего вы мне всё это говорите?

— Предостерегаю вас. Я вовсе не собираюсь с вами разделываться, а потому предупреждаю в первый и последний раз. Вам предстоит участвовать в крайне щекотливом деле, и вы легко можете допустить ошибку. Вот я и предупреждаю вас, чтобы вы её не допускали. — Тут на его губах появилась несомненная улыбка.

Бейли на неё не ответил.

— Вы не могли бы объяснить мне, в чём заключается это весьма щекотливое дело?

— Это мне неизвестно.

— Оно связано с Авророй?

— Р.Джеронимо приказали в случае необходимости сказать вам это, но сам я ничего не знаю.

— В таком случае почему вы считаете его щекотливым?

— Послушайте, Бейли, разгадывать загадки — ваша специальность. Для чего бы представитель Земного департамента юстиции лично прибыл в наш Город, а не вызвал вас в Вашингтон, как два года назад в связи с инцидентом на Солярии? И почему этот представитель хмурится, раздражается и проявляет все прочие признаки нетерпения, когда вас не удаётся разыскать немедленно? Вы постарались, чтобы вас было трудно найти, — серьёзная ошибка, за которую я никакой ответственности не несу. Сама по себе она, возможно, и не роковая, но, сдаётся мне, начинаете вы скверно.

— А вы задерживаете меня ещё дольше, — хмуро буркнул Бейли.

— Отнюдь. Представитель департамента сейчас подкрепляется. Вы знаете, что земляне никогда не упускают случая перекусить. И он сам придёт сюда, когда кончит. Ему сообщено, что вы здесь, и в данное время вы просто ждете, как жду я.

И Бейли начал ждать, размышляя о том, что снятая против его воли гиперволновая драма, хотя и помогла Земле укрепить позиции, ему в департаменте полиции причинила непоправимый вред. Она выставила его в объёмной проекции на плоском фоне департамента, чем наложила на него неизгладимую печать нежелательности.

Его повысили в чине, дали ему больше привилегий, что только усугубило враждебное отношение к нему в департаменте. А чем выше он поднялся, тем сильнее расшибется, если упадет.

Стоит допустить ошибку…

* * *

Вошёл представитель департамента юстиции, небрежно осмотрелся и сел за письменный стол в кресло Рофа. По старшинству в чине. Роф невозмутимо сел сбоку.

Бейли остался стоять, пытаясь скрыть изумление.

Роф мог бы его предупредить, но не счел нужным. И так подбирал слова, что Бейли не догадался.

Департамент юстиции представляла дама.

Но, собственно, почему бы и нет? Женщины могли занимать любые административные посты. Генеральный секретарь мог быть женщиной. Женщины служили в полиции — одна в чине капитана.

Просто без специального предупреждения мужчина подразумевался сам собой. В истории бывали периоды, когда женщин на высоких административных постах оказывалось чуть ли не большинство. Бейли знал это — он вообще хорошо знал историю. Только нынешний период таким не был.

Представительница выглядела очень высокой и сидела в кресле, чопорно выпрямившись. Её форменный костюм мало отличался от мужского — как и прическа, как и косметика. Её пол выдавал бюст — две выпуклости, которые она не маскировала.

Лет около сорока, правильные, медальные черты лица, зрелая привлекательность, ни проблеска седины в тёмных волосах.

Она сказала:

— Вы детектив Элайдж Бейли, ранг эс-семь.

Это было утверждение, а не вопрос. Тем не менее Бейли ответил:

— Да, мэм.

— Я младший секретарь Лавиния Демачек. Вы выглядите совершенно не так, как в гиперволновой драме, вам посвященной.

Бейли слышал это далеко не в первый раз.

— Если бы они показали меня таким, какой я на самом деле, то отпугнули бы зрителей, — сухо сказал он.

— Не думаю. У вас куда более волевой вид, чем у актера с детской мордашкой, которого выбрали на вашу роль.

Бейли чуть поколебался и решил рискнуть. А вернее, просто не устоял перед искушением. Он произнёс с глубокой серьёзностью:

— У вас утонченный вкус, мэм.

Она засмеялась, и Бейли незаметно с облегчением перевёл дух.

— Мне лестно это слышать. Но почему вы заставили себя ждать?

— Меня не предупредили, мэм. А у меня был свободный день.

— А свои свободные дни, насколько я поняла, вы проводите во Вне?

— Да, мэм.

— Один из этих чокнутых, как я выразилась бы, не будь мой вкус столь утонченным. А потому я скажу иначе: так вы один из этих энтузиастов?

— Да, мэм.

— Надеетесь со временем эмигрировать и осваивать новые миры в глуши Галактики?

— Возможно, не сам я, мэм. Неизвестно, позволит ли мой возраст…

— Сколько вам лет?

— Сорок пять, мэм.

— Вы так и выглядите. Кстати, мне тоже сорок пять.

— Но вы так не выглядите.

— А как? Моложе или старше? — Она опять засмеялась. — Впрочем, довольно играть словами. В любом случае, по-вашему, я слишком стара, чтобы стать первопроходцем?

— В нашем обществе никто не может стать первопроходцем, не пройдя подготовки во Вне. Молодым она даётся легче. Мой сын, я надеюсь, когда-нибудь ступит на поверхность нового мира.

— Вот как! Но, естественно, вам известно, что Галактика принадлежит космическим мирам?

— Их всего пятьдесят, мэм. А в Галактике есть миллионы планет, пригодных для человеческого обитания, где разумная жизнь не развилась. Миллионы, которые можно сделать пригодными.

— Да, но ни один корабль не покинет Землю без разрешения космонитов.

— Разрешения можно добиться, мэм.

— Я не разделяю вашего оптимизма, мистер Бейли.

— Мне доводилось говорить с космонитами, которые…

— Я знаю, — перебила Лавиния Демачек. — Мой начальник, Альберт Минним, два года назад командировал вас на Солярию. — Её губы чуть-чуть скривились в улыбке. — В гиперволнодраме его коротенькую роль сыграл актер, очень на него похожий, насколько помнится. И, насколько помнится, он был не слишком доволен.

Бейли воспользовался случаем переменить тему:

— Я просил помощника секретаря Миннима…

— Он получил повышение, вы знаете? — Бейли знал всю важность чинов в иерархии.

— И его новое звание, мэм?

— Вице-секретарь.

— Благодарю вас. Я просил вице-секретаря Миннима получить для меня разрешение посетить Аврору в связи с этим вопросом.

— Когда?

— Вскоре после моего возвращения с Солярии. С тех пор я дважды возобновлял эту просьбу.

— Но положительного ответа не получили?

— Нет, мэм.

— И вы удивлены?

— Разочарован, мэм.

— Напрасно! — Она чуть-чуть откинулась в кресле. — Наши отношения с космическими мирами очень щекотливы. Возможно, вам кажется, что ваши два расследования несколько снизили напряжение. Так оно и есть. Эта жуткая гиперволнодрама тоже оказала благотворное действие. Но в целом трения уменьшились вот настолько (она сблизила большой и указательный пальцы так, что между ними осталась узенькая щелочка), при вот таком размахе.

И она развела ладони как могла шире.

— В таких обстоятельствах, — продолжала она, — было бы слишком рискованно отпустить вас на Аврору, где те или иные ваши действия могли бы вызвать межзвёздный конфликт.

Бейли посмотрел ей прямо в глаза.

— Я был на Солярии, и никаких конфликтов не возникло. Наоборот…

— Знаю. Но вас командировали туда по просьбе космонитов. Просьба же с нашей стороны — это на сто парсеков другое дело, как вы отлично понимаете.

Бейли промолчал. Она неопределённо хмыкнула и продолжала:

— С тех пор как вы подали свои просьбы, а вице-секретарь их проигнорировал (с полным на то основанием), ситуация заметно ухудшилась. Особенно за последний месяц.

— Поэтому мы здесь, мэм?

— Вы теряете терпение, сэр? — иронически произнесла она тоном, каким обращаются к начальству. — И требуете, чтобы я сразу перешла к сути?

— Нет, мэм.

— Требуете, требуете. И что такого? Я излишне многословна. Хорошо, начнем с вопроса. Вам известен доктор Хэн Фастольф?

— Я видел его один раз почти три года назад в тогдашнем Космотауне.

— Если не ошибаюсь, он вам понравился?

— Он держался очень дружелюбно. То есть для космонита.

— Ещё бы! — Она снова хмыкнула. — Вам известно, что последние два года он пользовался на Авроре большим политическим влиянием?

— Я слышал, что он вошёл в правительство, от… от одного моего бывшего партнера.

— От Р.Дэниела Оливо, косморобота, вашего приятеля?

— Моего бывшего партнера, мэм.

— Когда вы разбирались с маленьким недоразумением между двумя математиками на борту космолета?

Бейли кивнул:

— Да, мэм.

— Как видите, мы следим за событиями. Доктор Хэн Фастольф последние два года был, так сказать, путеводной звездой аврорианского правительства, влиятельнейшей фигурой в законодательном собрании их мира, и его даже прочат в будущие председатели. Председатель в аврорианском обществе, как вы знаете, — это почти аналог главного администратора.

— Да, мэм. — Бейли кивнул, спрашивая себя, когда же она наконец перейдёт к крайне щекотливому делу, о котором говорил комиссар.

Но Лавиния Демачек словно не торопилась.

— Фастольф, — продолжала она, — принадлежит к… э… умеренным. Так он себя называет. Он считает, что Аврора — и вообще космомиры — ушли по своему пути слишком уж далеко. Как, возможно, считаете вы, что мы здесь на Земле слишком уж далеко ушли по нашему пути. Он хотел бы снизить степень роботизации, вернуться к союзу и дружбе с Землей. Естественно, мы его поддерживаем… но втихомолку. Если мы выразим своё отношение открыто, для него это может обернуться смертным приговором.

— По-моему, — сказал Бейли, — он поддержит намерение Земли исследовать и заселять новые миры.

— Я тоже так полагаю. И, по-моему, он вам говорил об этом прямо.

— Да, мэм. В ту нашу встречу.

Лавиния Демачек сложила ладони и упёрлась подбородком в кончики пальцев.

— Как вам кажется, он выражает общее мнение космомиров?

— Не знаю, мэм.

— Боюсь, что нет. Его сторонники не слишком рвутся в бой, а против него — легионы бешеных фанатиков. Только политическая искушенность и личное обаяние позволяют ему сохранять его нынешнее политическое положение. Наиболее уязвим он, естественно, в своих симпатиях к Земле. Из-за них он всё время подвергается нападкам, и они отталкивают многих, кто был бы готов следовать за ним во всём остальном. Если бы вас отпустили на Аврору, малейший ваш промах лил бы воду на мельницу противников Земли и, следовательно, ослаблял бы положение доктора Фастольфа. Быть может, непоправимо. Земля просто не имеет права пойти на подобный риск.

— Понимаю, — пробормотал Бейли.

— Сам Фастольф готов рисковать. Именно он устроил вашу командировку на Солярию, когда ещё только приобретал политическое влияние и его положение было очень непрочно. С другой стороны, он может потерять только своё положение, мы же обязаны обеспечивать благополучие восьми с лишним миллиардов землян. Именно поэтому нынешняя политическая ситуация до предела щекотлива.

Она замолчала, и в конце концов Бейли был вынужден спросить:

— В чём, собственно, заключается ситуация, мэм?

— Видимо, — ответила Лавиния Демачек, — Фастольф втянут в очень серьёзный, просто беспрецедентный скандал. Если у него недостанет ловкости, то почти наверное его ждет политическая гибель в самое ближайшее время. Если же он сверхъестественно умён, то продержится ещё несколько месяцев. Но рано или поздно он перестанет быть политической силой на Авроре, а это, как вы легко поймете, для Земли будет подлинной катастрофой.

— Могу ли я спросить, в чём его обвиняют? В коррупции? В государственной измене?

— Это всё мелочи. Да и его личную честность не подвергают сомнению даже заклятые враги.

— Преступление по страсти? Убийство?

— Своего рода убийство.

— Не понимаю, мэм.

— На Авроре, мистер Бейли, живут люди. А ещё на ней есть роботы. В большинстве они на манер наших узкоспециализированы. Но есть ещё горстка человекоподобных роботов. Настолько подобных, что их легко принять за людей.

— Это я знаю по опыту. — Бейли кивнул.

— Так вот, уничтожение человекоподобного робота, на мой взгляд, нельзя назвать убийством в строгом смысле слова.

Бейли шагнул к ней. Глаза у него широко раскрылись. Он почти закричал:

— Иосафат! Хватит играть, женщина! Доктор Фастольф убил Р.Дэниела. Вы это хотите мне сообщить?

Роф вскочил и двинулся к Бейли, но Лавиния Демачек остановила его небрежным жестом. Она сохранила полную невозмутимость.

— Учитывая обстоятельства, я извиняю вашу выходку, Бейли, — сказала она. — Нет, Р.Дэниел убит не был. На Авроре он не единственный человекоподобный робот. Убит был один из них, но не Р.Дэниел — то есть если термин «убит» тут применим. Точнее говоря, его мозг был парализован. Полностью и необратимо.

— И утверждают, будто это сделал доктор Фастольф?

— Да, его враги утверждают именно это. Экстремисты, считающие, что Галактику должны осваивать только космониты, а землянам следует вообще исчезнуть с лика Вселенной, как говорится. Если они сумеют добиться перевыборов в ближайшие недели, то приобретут в правительстве преобладающее влияние с непредсказуемыми последствиями.

— Не понимаю, каким образом роблок мог приобрести такую политическую важность.

— Точно сказать не могу, — ответила Лавиния Демачек. — В политике Авроры я не очень разбираюсь. Видимо, экстремисты в своих планах отводили человекоподобным роботам какую-то существенную роль, и этот роблок привёл их в ярость. — Она наморщила нос. — Их политика ставит меня в тупик, и я только запутаю вас, если начну подыскивать объяснения.

Бейли сделал огромное усилие, чтобы не потерять самообладания под её въедливым взглядом, и спросил негромко:

— Для чего я здесь?

— Из-за Фастольфа. Вы уже один раз покидали Землю, чтобы расследовать убийство. С успехом. Фастольф хочет, чтобы вы попытались сделать то же теперь. Вы отправляетесь на Аврору установить, кто виновен в роблоке. Он считает, что это единственный шанс остановить экстремистов.

— Но я не робопсихолог и ничего не знаю об Авроре…

— О Солярии вы тоже ничего не знали, но успеха добились. А главное, Бейли, мы не меньше доктора Фастольфа заинтересованы в установлении истины. Мы не хотим, чтобы он исчез с политической арены. Иначе космоэкстремисты окружат Землю такой стеной враждебности, какой мы и представить себе не можем. Этого допустить нельзя.

— Я не могу взять на себя такую ответственность, мэм. Подобная задача…

— Практически невыполнима. Да, мы это знаем. Но у нас нет выбора. Доктор Фастольф настаивает, а за ним пока ещё стоит правительство Авроры. Если вы откажетесь или мы вас не пустим, нам придётся испытать всю силу их ярости. Если вы отправитесь туда и преуспеете, мы будем спасены, и вы получите двойное вознаграждение.

— А если я отправлюсь… и потерплю неудачу?

— Мы сделаем всё, чтобы вина за неё была возложена на вас лично, а не на Землю.

— Иными словами, администрация спасает свою шкуру.

— Красивей было бы сформулировать, — заметила Лавиния Демачек, — что вас бросают на съедение волкам ради жизненно важных интересов Земли. Один человек — не такая уж большая цена за благополучие планеты.

— Раз меня ожидает верная неудача, так зачем мне вообще туда лететь?

— Пустые слова, — спокойно сказала Лавиния Демачек. — Вас требует Аврора, и вы не можете отказать ей. Да и с какой стати? Вы два года добиваетесь возможности побывать на Авроре и возмущаетесь, что вам не дают разрешения.

— Я хотел побывать там с мирной миссией. Заручиться помощью для освоения новых миров, а не…

— Но что мешает вам попросить у них помощи для осуществления вашей мечты, Бейли, пока вы будете заниматься расследованием? А если вы сумеете установить истину? Ведь это всё-таки не исключается. Фастольф будет вам чрезвычайно обязан и, конечно, сделает для вас куда больше, чем в любом другом случае. И мы тоже будем благодарны вам настолько, чтобы со своей стороны оказать вам содействие. Ради всего этого разве не стоит пойти на риск, пусть и значительный? Даже если ваши шансы на успех малы, они будут равны нулю, останься вы на Земле. Подумайте, Бейли. Только, пожалуйста, не очень долго.

Бейли крепко сжал губы, но он знал, что выбора у него нет, и сказал:

— Сколько времени вы мне даёте на…

Лавиния Демачек тут же его перебила:

— Послушайте! Я же объяснила, что альтернативы у нас нет. И времени тоже нет. Вы улетаете… — Она взглянула на охватывавший её запястье часовой браслет. — Почти через шесть часов.

* * *

Космодром находился на восточной окраине Города в практически безлюдном секторе, который, в сущности, был почти Вне. Отчасти это компенсировалось тем, что кассы и залы ожидания были расположены в пределах Города, а к космолету пассажиров доставляли в машине по коридору без окон. Традиционно взлеты производились по ночам, так что полог мрака дополнительно смягчал воздействие Вне.

Космопорт, учитывая населённость Земли, казался довольно тихим. Земляне редко покидали свою планету, а грузовые рейсы обслуживались главным образом космонитами и роботами.

В ожидании посадки Элайдж Бейли ощущал себя уже отрезанным от Земли.

Рядом с ним сидел Бен. Оба мрачно молчали. Наконец Бен сказал:

— Я так и думал, что мама не захочет тебя проводить.

— Естественно, — Бейли кивнул. — Когда я улетал на Солярию, она расстраивалась не меньше. Никакой разницы.

— Но ты сумел её успокоить?

— Постарался, насколько мог, Бен. Она убеждена, что космолет погибнет со мной на борту. А если я всё-таки доберусь до Авроры, меня обязательно убьют космониты.

— Так ты же вернулся с Солярии!

— Потому-то она вдвойне боится потерять меня. Боится, что вторично удача мне не улыбнется. Ну да ничего, она справится. Но ты ей помоги, Бен. Проводи с ней больше времени и ни в коем случае не упоминай, что подумываешь эмигрировать на какую-нибудь новую планету. Ведь на самом деле именно это её и угнетает. Она чувствует, что через год-другой расстанется с тобой навсегда. Ей известно, что полететь с тобой она не сможет и, значит, больше тебя никогда не увидит.

— Ведь скорее всего так и будет, — заметил Бен.

— Ты-то примиришься с этим легко, а каково ей? Ну и помалкивай, пока я не вернусь, хорошо?

— Хорошо. Только, по-моему, расстраивается она ещё и из-за Глэдии.

Бейли резко вскинул голову:

— С какой стати ты…

— Я ей ни слова не говорил. Но ведь она тоже видела эту гиперволновку и знает, что Глэдия теперь живёт на Авроре.

— Ну и что? Аврора — большая планета. По-твоему, Глэдия Дельмар примчится в космопорт встречать меня? Иосафат! Бен, неужели твоя мать не понимает, что эта гиперволновка на девять десятых чистейшая машинная смазка, нашпигованная выдумками?

Бен с явным усилием сменил тему.

— Как-то странно, что ты сидишь здесь совсем без багажа.

— Не совсем. А моя одежда? Не успею я подняться на борт, как её с меня снимут, обработают химикалиями и вышвырнут в космос. Потом снабдят меня новым гардеробом, но прежде окурят, вычистят и отполируют и снаружи, и внутри. Я уже один раз через это проходил!

Они снова помолчали. Затем Бен сказал:

— Знаешь, пап… — И вдруг осекся. Он повторил: — Знаешь, пап… — И опять осекся.

Бейли внимательно посмотрел на сына:

— Бен, что ты мне хочешь сказать?

— Пап, я себя чувствую последним дураком, и всё-таки мне кажется, я не должен молчать. Ты ведь не герой. Даже я никогда тебя таким не считал. Ты отличный человек, замечательный отец, но ты не герой.

Бейли буркнул что-то невнятное.

— И всё-таки, — продолжал Бен, — как подумать, так это ты убрал с карты Космотаун, это тебе принадлежит идея подготовки к заселению новых миров. Пап, ты сделал для Земли больше, чем всё правительство, вместе взятое. Так почему тебя не ценят по заслугам?

— Именно потому, что я не герой, — ответил Бейли. — И ещё потому, что мне насильно посвятили идиотскую гиперволновку. Из-за неё полдепартамента меня ненавидит, она травмировала твою мать, а мне навязала репутацию, поддерживать которую я не в силах… — На его радиобраслете замигала лампочка, и он встал. — Ну, мне пора, Бен.

— Ага. Но я хочу сказать, пап, что страшно тебя уважаю. И на этот раз, когда ты вернешься, тебя все оценят по-настоящему, а не я один.

Бейли был глубоко тронут. Он торопливо кивнул, положил руку на плечо сына и пробормотал:

— Спасибо… Береги себя… и маму, пока меня не будет.

Он ушёл, не оглянувшись. Бену он объяснил, что летит на Аврору обсудить планы эмиграции. Будь так, он действительно мог бы вернуться с победой. Но…

«Вернусь я с позором, — подумал он. — Если вообще вернусь!»

Глава 2

ДЭНИЕЛ

На космолете Бейли летел уже в третий раз, и прошедшие два года не изгладили из его памяти ни единой подробности. Он досконально знал, что его ожидает.

Полная изоляция — к нему никто не подойдёт, не заговорит с ним, за исключением разве что робота. Непрерывная медико-санитарная обработка — окуривание и стерилизация (других подходящих слов он просто не находил). Попытка довести до состояния, приемлемого для ипохондричных космонитов, которые каждого землянина считают рассадником всяческой инфекции.

Впрочем, ждет его и кое-что новое. Прежнего ужаса перед космосом он теперь не испытает. Конечно же, ощущение, будто он беспощадно выброшен из теплой материнской утробы, не достигнет прежней панической степени.

Нет, он готов к восприятию пространства. И, смело заверил он себя, обязательно настоит на том, чтобы ему показали глубины космоса! (Правда, от этой мысли у него в горле поднялся комок.)

Намного ли это зрелище будет отличаться от фотографий, сделанных из Вне?

Ему припомнилось, как он впервые увидел (в безопасности Города, разумеется) ночной небосвод внутри планетария. Ни малейших неприятных ощущений, никакой иллюзии, будто он очутился во Вне.

А те два… нет, три раза, когда он ночью оказался без крыши над головой и видел подлинные звёзды на подлинном небосводе, они ошеломили его даже меньше, чем в планетарии, однако оба раза дул прохладный ветер и возникало ощущение огромных расстояний, вызывавшее, в отличие от картин в планетарии, знобящий страх, хотя и не такой отчаянный, как днём, — темнота окружала его спасительной стеной.

Будут ли звёзды за обзорными иллюминаторами космолета больше напоминать о планетарии или о ночном небе Земли? А может, впечатление окажется совсем иным?

Он сосредоточился на этих мыслях, стараясь забыть, что расстается с Джесси, Беном и Городом.

Из чистой бравады он отказался от машины и короткое расстояние от ворот до космолета прошёл пешком в сопровождении присланного за ним робота. В конце концов, идти надо было по закрытой галерее.

Она слегка изгибалась. На повороте он оглянулся на Бена у входа в неё и небрежно ему помахал, словно отправлялся в Трентон на экспрессуэе. Бен отчаянно замахал в ответ обеими руками, растопырив пальцы в древнем знаке победы.

«Какая уж там победа!» — угрюмо подумал Бейли. Чтобы отвлечься, он переключился на другую мысль. Каково было бы идти к космолету днём? Металл слепяще сверкает на солнце, а он и все остальные ощущают себя во Вне.

Каково было бы наглядно представить себе, что вот этот крохотный цилиндрический мирок сейчас отделится вместе с тобой от несравнимо огромного мира, на котором пребывал лишь временно, и затеряется во Вне, безмерно превосходящем все земные Вне, и отыщет среди бесконечного протяжения Пустоты другой…

Бейли мрачно понуждал себя идти ровным шагом и сохранять внешнюю невозмутимость (во всяком случае, так ему казалось). Однако шедший рядом робот внезапно остановил его.

— Вам нехорошо, сэр? (Не «господин», а просто «сэр». Робот с Авроры!)

— Нет, бой, — хрипло ответил Бейли. — Идём!

Но он упорно смотрел в пол и поднял глаза, только когда над ним нависла громада космолета.

Аврорианский космолет!

Сомнений быть не могло. В теплых лучах прожекторов он уходил в высоту, изящный, менее массивный, чем солярианские корабли, но исполненный особой мощи.

Бейли вошёл внутрь. И там сравнение оказалось в пользу Авроры.

Каюта была заметно просторнее тех, которые он занимал два года назад, роскошнее и комфортабельнее.

Он точно знал, что предстоит, а потому без колебаний снял всю свою одежду. Возможно, её просто сожгут в плазменной топке, но в любом случае по возвращении на Землю (если он всё-таки вернётся) ему её не отдадут. Как и в первый раз.

Новый костюм он получит только после того, как его вымоют, исследуют, накормят медикаментами и обезопасят всякими инъекциями. Но он почти обрадовался этим принудительным унизительным процедурам. Они отвлекали его от происходящего: он практически не заметил стартового ускорения и толком не осознал момента, когда расстался с Землей и погрузился в космос.

Наконец одевшись, Бейли с тоской оглядел себя в зеркале.

Материал (неизвестно из чего сделанный) был совершенно гладким, глянцевым и менял цвет при каждом движении. Манжеты брючин туго обхватывали лодыжки и, в свою очередь, обхватывались верхом ботинок, которые мягко приняли форму его ступней. Манжеты блузы плотно прилегали к запястьям, а кисти были обтянуты тонкими прозрачными перчатками. Воротник блузы прилегал к шее и завершался капюшоном, которым при желании можно было укрыть всю голову. Бейли знал, что так его закутали только ради безопасности космонитов.

Оглядывая этот кокон, он не сомневался, что ему будет жарко, тесно и вдобавок его прошибет пот. Однако никаких неудобств он не испытывал, а главное, кожа у него оставалась совершенно сухой, к великому его облегчению. Вывод напрашивался сам собой, и Бейли спросил у робота, который проводил его на космолет и всё время оставался с ним:

— Бой, этот костюм снабжен терморегулятором?

— Да, сэр, — ответил робот. — Такой костюм рассчитан на любую погоду и считается максимально удобным. Он очень дорогой, и на Авроре далеко не все в состоянии купить его.

— Неужели? Иосафат!

Он уставился на робота. Модель довольно-таки примитивная и мало чем отличается от земных. Если не считать некоторой живости выражения, земным не свойственной. Например, в определённых пределах этот робот обладал мимикой. Он словно бы чуть улыбнулся, когда дал понять, что Бейли бесплатно получил то, что далеко не все аврорианцы могут себе позволить.

Текстура его тела была металлической, но словно бы тканой, что придавало движениям некоторую плавность, и окрашенной в приятно гармонирующие и контрастирующие цвета. Короче говоря, возникало впечатление, что робот хотя и не человекоподобен, но носит одежду. Лишь внимательно всмотревшись, можно было обнаружить, что это обман зрения.

— Как мне тебя называть, бой? — спросил Бейли.

— Я Жискар, сэр.

— Р.Жискар?

— Если вам угодно, сэр.

— На корабле есть библиотека?

— Да, сэр.

— Ты можешь принести мне книги об Авроре?

— Какие именно, сэр?

— По истории, общественному устройству, географии. Словом, такие, какие помогут мне лучше узнать планету.

— Хорошо, сэр.

— И проектор.

— Хорошо, сэр.

Робот вышел через двойную дверь, и Бейли мрачно кивнул ему вслед. Во время полёта на Солярию ему не пришло в голову воспользоваться нежданным досугом для пополнения своих знаний. Да, за последние два года он заметно прогрессировал!

Бейли занялся осмотром каюты. Покрутил ручки гиперволновика. В уши ударила оглушительная музыка. В конце концов ему удалось снизить громкость, но всё равно слушал он с неодобрением. Дисгармоничное дребезжание. Словно оркестранты не потрудились толком настроить инструменты.

Бейли покрутил ручки, нажал на кнопки и сумел получить изображение. Передавали космофутбольный матч. Игра, естественно, происходила в невесомости. Мяч летел по прямой, а футболисты (непривычно многочисленные, одетые в форму с плавниками на спине, локтях и коленях, видимо, обеспечивающими точность движений) грациозно взлетали наперерез или тихо парили в воздухе. С непривычки у Бейли закружилась голова. Он наклонился, отыскал выключатель, и тут у него за спиной открылась дверь.

Бейли обернулся, ожидая увидеть Р.Жискара, а потому в первый момент сообразил только, что вошёл не Р.Жискар. Лишь через несколько секунд он осознал, что перед ним совершенно человеческая фигура. Широкое скуластое лицо, короткие золотистые волосы, гладко зачесанные назад, костюм консервативного покроя и расцветки…

— Иосафат! — придушенно ахнул Бейли.

— Партнер Элайдж! — произнёс вошедший и шагнул к нему с легкой улыбкой на губах.

— Дэниел! — вскричал Бейли, сжимая робота в объятиях. — Дэниел!

* * *

Бейли всё не отпускал Дэниела. Против всех ожиданий — кто-то знакомый на корабле! Прочное звено между настоящим и прошлым!

Он цеплялся за Дэниела с невыразимым облегчением и нежностью.

Затем мало-помалу собрался с мыслями и вспомнил, что обнимает не просто Дэниела, но Р.Дэниела — робота Дэниела Оливо. Он тискал робота, а робот слегка его обнимал, позволяя себя тискать, поскольку человеку это, видимо, доставляло удовольствие, терпеливо перенося объятия, так как позитронные связи его мозга воспрещали ему уклониться от них и тем огорчить человека или смутить его.

Непреодолимый Первый Закон, управляющий роботами, гласит: «Робот не может причинить вред человеку…», а встретить равнодушием изъявление дружбы — значит причинить вред.

Не спеша, стараясь не выдать своей боли, Бейли разжал руки и погладил Дэниела по плечу, чтобы робот ничего не заметил.

— Дэниел, — сказал он, — мы не виделись с тех пор, как ты прилетал на Землю с двумя математиками, помнишь?

— Ну конечно, партнер Элайдж. Увидеть вас — большая радость.

— Так ты испытываешь эмоции? — небрежно спросил Бейли.

— Человеческими терминами определить моё состояние невозможно, партнер Элайдж. Однако когда я вас вижу, мне словно бы легче думается, а сила тяжести как будто уменьшается, слабее воздействует на моё восприятие окружающего. Я замечаю ещё многое в том же роде. И мне кажется, всё это в определённой мере аналогично тому, что испытываете вы, чувствуя радость.

Бейли кивнул:

— Можно обойтись без точных определений, старина. Раз такое состояние тебя устраивает больше того, в котором ты находился, пока не увидел меня, мне этого достаточно. Понимаешь? Но откуда ты взялся?

— Жискар Ревентлов доложил, что вы прошли…

— …очищение? — иронически вставил Бейли.

— …дезинфекцию, — докончил Дэниел. — И я счел, что могу войти.

— Неужто до этого ты опасался инфекции?

— Конечно, нет, партнер Элайдж. Но тогда многие на корабле не захотели бы, чтобы я к ним приближался. Возможность заражения настолько пугает жителей Авроры, что они неспособны логично оценить, насколько это маловероятно.

— Ах так! Но я спросил не о том, почему ты здесь сейчас, а о том, почему ты вообще здесь.

— Доктор Фастольф, к чьему дому я принадлежу, распорядился, чтобы я отправился на посланном за вами космолете по нескольким причинам. Он считает желательным, чтобы вы незамедлительно узнали некоторые факты, связанные с вашей трудной, как он опасается, миссией.

— Это большая любезность. Я благодарю его.

Р.Дэниел признательно поклонился.

— Далее, доктор Фастольф считал, что эта встреча доставит мне… — робот помолчал, — адекватные ощущения.

— Радость? Ты это хочешь сказать, Дэниел?

— Если мне уместно воспользоваться этим термином, то да. И третья причина, самая важная…

Дверь отворилась, и вошёл Р.Жискар.

Бейли обернулся, и на него нахлынуло раздражение. Р.Жискар был типичным роботом, и его присутствие каким-то образом подчеркивало роботство Дэниела («Р.Дэниела», — внезапно подумал Бейли), хотя Дэниел неизмеримо превосходил его во всех отношениях. А Бейли не желал замечать роботство Дэниела, не желал стыдиться упрямства, с каким он воспринимал Дэниела как человека, настоящего человека, несколько педантичного в манере выражаться. Он нетерпеливо спросил:

— Что тебе, бой?

— Я принес фильмокниги, сэр, — ответил Р.Жискар. — Как вы пожелали. И проектор.

— Ну так положи их. Вот сюда. И можешь идти. Со мной останется Дэниел.

— Хорошо, сэр. — Глаза робота (чуть-чуть светившиеся, в отличие от глаз Дэниела, отметил про себя Бейли) быстро обратились на Р.Дэниела, словно ожидая распоряжений высшего существа.

Р.Дэниел сказал негромко:

— Друг Жискар, наилучшим будет остаться возле двери с той её стороны.

— Я так и сделаю, друг Дэниел, — ответил Р.Жискар.

Он вышел, а Бейли сказал сердито:

— Зачем ему оставаться у двери? Я что, здесь в заключении?

— Только в том смысле, — ответил Дэниел, — что в пути вам не полагается встречаться с членами экипажа. Но Жискар здесь не по этой причине… Прежде мне следует сказать вам, партнер Элайдж, что будет лучше, если вы не станете называть Жискара — или любого другого робота — боем.

Бейли нахмурился:

— Его задевает, когда к нему обращаются так?

— Никакой поступок человека не может задеть Жискара. Просто на Авроре обращение «бой» к роботу исчезло из употребления, и нежелательно, чтобы между вами и аврорианцами возникли трения из-за того, что вы непреднамеренно подчеркнули бы место своего происхождения, прибегнув к идиоме, без которой можно обойтись.

— Ну и как мне к нему обращаться?

— Как вы обращаетесь ко мне. Называйте его определительное имя. В конце концов, это просто набор звуков, обозначающий того, с кем вы говорите, так почему один набор должен быть предпочтительнее другого? Простая условность. И ещё. На Авроре не принято упоминать инициал Р., кроме сугубо официальных случаев, когда робота необходимо назвать полным именем, хотя в последнее время инициал начали опускать и в этих случаях.

— При таком положении вещей, Дэниел (Бейли с трудом подавил внезапное желание сказать «Р.Дэниел»), как вы различаете роботов и людей?

— Различие чаще всего самоочевидно, партнер Элайдж, и нет нужды всякий раз вновь его подчеркивать. Во всяком случае, такова точка зрения Авроры, а поскольку вы заказали Жискару фильмокниги про Аврору, я заключил, что вы намерены ознакомиться с обычаями и правилами поведения аврорианцев для облегчения взятой на себя задачи.

— Навязанной мне задачи. Остальное верно. А что, если различие между роботом и человеком не самоочевидно, Дэниел? Вот, например, ты сам.

— Но для чего проводить это различие, пока ситуация того не требует?

Бейли глубоко вздохнул. Теперь ещё надо приспосабливаться к аврорианской причуде делать вид, будто роботов не существует.

Он спросил:

— Но если Р…Если Жискар тут не потому, что я под арестом, зачем ему стоять у двери?

— Таковы инструкции доктора Фастольфа, партнер Элайдж. Жискар охраняет вас.

— Охраняет? Меня? От чего или от кого?

— Доктор Фастольф не был конкретен, партнер Элайдж. Но поскольку человеческие страсти разбушевались из-за Джендера Пэнелла…

— Кто такой Джендер Пэнелл?

— Робот, чьей полезности был положен конец.

— То есть робот, который был убит?

— «Убит», партнер Элайдж, — это термин, обычно к роботам не прилагаемый, а только к людям.

— Но на Авроре же избегают проводить различия между людьми и роботами, разве нет?

— Да, конечно. Но в данном случае потери функциональности, насколько мне известно, вопроса о различиях не вставало, как и об их отсутствии. Какие тут действуют правила, я не знаю.

Бейли задумался. Конечно, мелочь, чисто семантический момент. Но ведь он решил проникнуть в аврорианский образ мышления. Иначе у него заведомо ничего не получится. И он сказал медленно:

— Функционирующий человек — это живой человек. Если его жизнь обрывается насильственно в результате преднамеренных действий другого человека, мы говорим «убийство». Или «лишение жизни», если действия были непреднамеренными. Можно также сказать во втором случае «убийство по неосторожности». Однако человек, увидев, как жизнь другого человека обрывают насильно, закричит: «Убийство!», не разбираясь, преднамеренно это или нет. Тут не до юридических тонкостей.

— Я не разобрался в различиях, которые вы проводите, партнер Элайдж. Поскольку термины «убийство» и «непреднамеренное убийство», оно же «лишение жизни», равно означают насильственное прекращение существования человека, они должны быть взаимозаменяемыми. Так в чём различие?

— Термин «убийство» без дополнительного определения более эффективен. Он заставит похолодеть людей, которые его слышат. А «непреднамеренное убийство» или «лишение жизни» никто вообще кричать не станет.

— Но почему?

— Причина в ассоциациях, в контексте. Воздействует не словарное значение, а стоящий за ним образ. Различие в подразумеваемых условиях и обстановке.

— В моей программе ничего об этом нет, — сказал Дэниел, и Бейли вдруг почудились обертона беспомощности в его бесцветных интонациях, всегда бесцветных, о чём бы он ни говорил.

— Ты поверишь мне на слово, Дэниел? — спросил он.

— Ну конечно, — ответил Дэниел мгновенно, как будто ему сообщили решение задачи, поставившей его в тупик.

— Следовательно, мы можем сказать, что функционирующий робот — это живой робот, — продолжал Бейли. — Далеко не все согласятся с таким расширением этого понятия, но у нас есть право выбирать определения, нам полезные, функционирующего робота удобно воспринимать как живого, и попытка изобрести новый термин, лишь бы избежать употребления привычного, привела бы только к ненужным помехам. Ведь ты живой, Дэниел, верно?

— Я функционирую, — чётко и раздельно произнёс Дэниел.

— Ну послушай! Если мы говорим «живые» о белках, жуках, деревьях и даже травинках, почему нельзя сказать «живой» про тебя? Мне в голову не придёт сказать — или подумать, — что я живой, а ты всего лишь функционирующий. И уж тем более на Авроре, где мне надо следить за собой, чтобы не проводить ненужных различий между людьми и роботами. Поэтому я говорю тебе, что мы оба живые, и прошу поверить мне на слово.

— Хорошо, партнер Элайдж.

— Но можем ли мы тем не менее сказать, что сознательное насильственное действие со стороны человека, обрывающее жизнь робота, — это убийство? Тут есть повод для сомнений. Если преступление одно, то одной должна быть и кара. Но будет ли это справедливо? Если кара за убийство человека — смерть, следует ли казнить человека, который прервал существование робота?

— За убийство, партнер Элайдж, человек подвергается психозондированию и реконструкции личности. Преступление совершила личностная структура сознания, а не живущее тело.

— А как на Авроре карается насильственное действие, кладущее конец функционированию робота?

— Не знаю, партнер Элайдж. Насколько мне известно, такого случая на Авроре до сих пор не было.

— Думается, за это стиранием личности не карают, — заметил Бейли. — Так, может, робийство?

— Робийство?

— В качестве термина, подразумевающего сознательное уничтожение робота.

— Ну а глагол от этого существительного, партнер Элайдж? Не говорят же «убийствовать» и, значит, нельзя сказать «робийствовать».

— Ты прав. В обоих случаях придётся сказать «совершить убийство».

— Но «убийство» относится только к людям. Например, нельзя совершить убийство животного.

— Верно, — сказал Бейли. — И даже если убить человека случайно, это не будет убийство в строгом смысле слова. Оно всегда подразумевает преднамеренность. Более общим будет «убить» в смысле «лишить жизни». Этот глагол употребляется, когда речь идёт не только о сознательном убийстве, но и о несчастном случае. Он применим и к людям, и к животным. Даже дерево может быть убито болезнью, так почему же не может быть убит и робот, а, Дэниел?

— Люди, и животные, и растения, партнер Элайдж, — это живые существа, — ответил Дэниел. — А робот — такое же изделие человеческих рук, как вот этот проектор. Изделия же «уничтожают», «портят», «разбирают» и так далее, но не убивают.

— И всё-таки, Дэниел, я предпочитаю слово «убить». Джендер Пэнелл был убит.

— Каким образом замена одного слова другим может сделать другим то, что это слово обозначает? — спросил Дэниел.

— «То, что зовется розой, и под иным названием будет благоухать всё так же». Ты это имеешь в виду, Дэниел? Благоухание розы?

Дэниел помолчал, а затем сказал:

— Я не вполне уверен, что именно подразумевается под «благоуханием розы». Но если роза на Земле — это тот же цветок, который называют розой на Авроре, а под благоуханием вы подразумеваете свойство, которое люди способны обнаружить, ощутить или измерить, то, разумеется, обозначение розы иной комбинацией звуков при сохранении всех остальных отличий не повлияет на её благоухание или на любое другое из присущих ей свойств.

— Верно. Хотя, когда речь идёт о людях, изменение названия порой приводит к изменению восприятия.

— Каким образом, партнер Элайдж?

— Видишь ли, люди часто бывают нелогичными, Дэниел. Отнюдь не похвальная черта характера.

Бейли погрузился в кресло поглубже и начал настраивать проектор, чтобы дать себе несколько минут на размышление. Разговор с Дэниелом был полезен сам по себе. Играя со смысловыми оттенками слов, он сумел забыть, что находится в космосе, что космолет стремительно удаляется от центра масс Солнечной системы, готовясь к Прыжку через гиперпространство. Сумел забыть, что вскоре между ним и Землей пролягут миллионы километров, а затем и несколько световых лет.

А ещё важнее было то, что разговор этот подсказывал несколько практических выводов. Все утверждения Дэниела, будто аврорианцы не проводят различия между людьми и роботами, явно не слишком строго соответствовали истине. Пусть аврорианцы либерально убрали инициал Р., отказались от обращения «бой» и некоторых других формальных моментов, но упорное нежелание Дэниела пользоваться одним словом для обозначения насильственного уничтожения робота и человека (нежелание, заложенное в его программу, в свою очередь показывающую, какого поведения ждут от него аврорианцы) наталкивало на категорическое заключение, что все перемены остаются чисто внешними. По сути, аврорианцы не меньше землян убеждены, что робот — машина и стоит неизмеримо ниже человека.

А это означало, что решение навязанной ему головоломки (если оно вообще достижимо) не будет осложнено неверным представлением хотя бы об одном аспекте человеческого общества Авроры.

Бейли взвесил, не расспросить ли Жискара для проверки, насколько правильные выводы он сделал из разговора с Дэниелом, и тут же отказался от этой мысли. Прямолинейное, свободное от тонкостей сознание Жискара ничего полезного в этом смысле не сулило.

— Дэниел, — сказал он, — давай-ка рассмотрим случившееся с Джендером Пэнеллом, то есть, насколько я понял из твоих слов, первое робийство на Авроре. Человек, чьих рук это дело, — то есть убийца — видимо, остался неизвестным.

— Если, — ответил Дэниел, — предположить, что это сделал человек, то да, его личность неизвестна. В этом вы правы, партнер Элайдж.

— Ну а побудительная причина? Почему Джендер Пэнелл был убит?

— Она тоже неизвестна.

— Но Джендер Пэнелл был человекоподобным роботом, таким, как ты, а не как, например, Р.Жи… Жискар, хотел я сказать.

— Да. Джендер был таким же человекоподобным роботом, как и я.

— В таком случае это, возможно, вообще не робийство.

— Я не понял, партнер Элайдж.

Бейли сказал с легким раздражением:

— Что, если убивший принял Джендера за человека? И произошло не робийство, а убийство?

После паузы Дэниел покачал головой:

— Человекоподобные роботы внешне очень сходны с людьми. Вплоть до волосков и пор на нашей коже. Голоса у нас безупречно естественные, мы способны точно воспроизводить процесс поглощения пищи и так далее. Но в нашем поведении есть заметные отличия. Возможно, в дальнейшем технические усовершенствования позволят устранить большинство из них, но пока они многочисленны. Вам и другим землянам, не привыкшим к человекоподобным роботам, эти отличия не бросаются в глаза, но уроженец Авроры замечает их сразу.

Ни один аврорианец не принял бы Джендера — как и меня — за человека. Ни на секунду.

— Ну а космонит с другой планеты мог бы так ошибиться?

— Не думаю, — поколебавшись, ответил Дэниел. — Вывод этот я сделал не из личных наблюдений, он не заложен в моей программе прямо. Однако она позволяет мне заключить, что на всех космомирах роботов знают не хуже, чем на Авроре, а на некоторых — на Солярии, например, — так даже ещё лучше. А это даёт мне основание заключить, что любой космонит сразу же заметит различие между человеком и роботом.

— А на других мирах есть человекоподобные роботы?

— Нет, партнер Элайдж. Пока они есть только на Авроре.

— В таком случае остальные космониты знают человекоподобных роботов не так уж хорошо и вполне могут не заметить их отличий от людей.

— Вероятность очень мала. Даже человекоподобные роботы обладают чёткими отличиями, которых космонит не может не распознать.

— Но ведь есть же не очень умные космониты, менее опытные, менее зрелые. Ну и просто дети, наконец!

— Партнер Элайдж, это… это робийство неумный, неопытный или не вышедший из детства человек совершить не мог. Подобное совершенно исключено.

— Мы ограничиваем круг подозреваемых. Отлично. Итак, ни один космонит не мог бы допустить такой ошибки. Ну а землянин? Ведь…

— Партнер Элайдж, когда вы высадитесь на Авроре, то станете первым землянином, ступившим на её почву по завершении периода заселения планеты. Все ныне живущие аврорианцы родились либо на Авроре, либо на других космомирах, но последних довольно мало.

— Первый землянин! — пробормотал Бейли. — Я польщен. Но не мог ли землянин попасть на Аврору тайно?

— Нет! — ответил Дэниел категорично.

— Но, Дэниел, возможно, твои сведения не полны.

— Нет! — Это было сказано с той же категоричностью.

— В таком случае, — Бейли пожал плечами, — остаётся предположить, что робийство было именно робийством и ничем иным.

— Таков был вывод с самого начала.

— Пришедшие к такому выводу аврорианцы с самого начала располагали всей полнотой информации, а я только сейчас узнаю кое-что.

— Партнер Элайдж, мои слова не несли в себе уничижительного оттенка. Мне ли ставить под сомнение ваши способности!

— Спасибо, Дэниел. И я знал, что в твоих словах не было насмешки. Но до этого ты сказал, что данное робийство не мог совершить кто-либо неумный, неопытный или не вышедший из детства, что подобное абсолютно исключено. Давай рассмотрим твоё утверждение…

Бейли знал, что выбирает окольный путь, но иного выхода не было. Он не осведомлен в обычаях аврорианцев, образ их мышления ему ещё непонятен, а потому строить гипотезы и идти напролом пока рано. Примени он такую тактику к мало-мальски умному человеку, тот вскоре вскипел бы и сам всё выложил бы, а вдобавок счел бы Бейли круглым идиотом. Но Дэниел будет следовать за ним по этой извилистой дороге с неистощимым терпением.

Одно из свойств, выдающих в нём робота вопреки его человекоподобию. Аврорианец определил бы, кто он такой, по ответу на первый же свой вопрос. Дэниел был совершенно прав, когда говорил о тонкости различий.

— Далее, — продолжал Бейли, — всех детей, а также, пожалуй, большинство женщин и многих мужчин можно исключить, исходя из предположения, что способ робийства требовал значительной силы — если голова Джендера, например, была разбита сокрушительным ударом или ему расплющили в лепешку грудную клетку. Сделать это, на мой взгляд, мог бы только человек могучего телосложения.

По сведениям, которые Бейли получил на Земле от Лавинии Демачек, робийство было совершено иначе, но ведь её могли сознательно дезинформировать.

— Никакому человеку это было бы не под силу, — сказал Дэниел.

— Почему?

— Партнер Элайдж, вы же знаете, что скелет робота сделан из металла, несравнимо более прочного, чем человеческие кости. Для движений у нас выделяется больше энергии, они стремительнее, более чётко контролируются. Третий Закон гласит: «Робот должен заботиться о своей безопасности». Нападение человека было бы предотвращено без малейшего труда. Самого сильного человека можно мгновенно обездвижить. А вероятность, что робот будет застигнут врасплох, крайне мала. Присутствие человека мы определяем сразу же, иначе мы не могли бы выполнять свои функции.

— Ну послушай, Дэниел! — сказал Бейли с досадой. — Третий-то Закон гласит не совсем то! «Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам». Второй Закон гласит: «Робот должен повиноваться всем приказам, которые даёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону». Ну и Первый Закон: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Человек может приказать, чтобы робот себя уничтожил, и робот использует собственную силу, чтобы разбить собственный череп. А если человек нападет на робота, тот не сможет предотвратить нападения, не причинив человеку вреда. А это будет нарушением Первого Закона.

— Вы, мне кажется, думаете о земных роботах, — сказал Дэниел. — На Авроре (и на любом космомире) роботов ценят выше, чем на Земле, и в целом они сложнее, многостороннее и стоят дороже. Третий Закон заметно сильнее в сравнении со Вторым, чем на Земле. На любом космомире приказ самоуничтожиться будет подвергнут анализу и выполнен, только если причина окажется достаточно веской — наличие явной и неотвратимой опасности. А при отвращении нападения Первый Закон нарушен не будет. Аврорианские роботы очень умелы и способны обездвижить человека, не причинив ему ни малейшего вреда.

— Ну а если человек будет настаивать, что неминуемо погибнет, если он — робот — себя не уничтожит? Неужели робот и тогда не подчинится?

— Аврорианский робот, безусловно, усомнится в таком утверждении, если оно будет голословным. Ему потребуются чёткие доказательства того, что в противном случае человеку действительно угрожает гибель.

— А если человек достаточно хитёр и подстроит так, что роботу представится, будто опасность реальна и очень велика? Именно такая находчивость и заставляет тебя исключить неумных, неопытных и не вышедших из детства?

— Нет, партнер Элайдж, не она.

— В моих рассуждениях допущена ошибка?

— Нет.

— Следовательно, ошибочно моё предположение, что ему были нанесены физические повреждения. На самом деле физически он цел и невредим?

— Да, партнер Элайдж.

«То есть сведения Лавинии Демачек были верными», — подумал Бейли.

— Значит, Дэниел, робийство было психическим. Роблок! Полный и необратимый.

— Роблок?

— Упрощение термина «роботоблок», означающего перманентное отключение позитронных связей.

— На Авроре слово «роблок», партнер Элайдж, не употребляется.

— А как это называется у вас?

— Мы говорим «умственная заморозка».

— Два способа описать одно явление.

— Возможно, партнер Элайдж, разумнее будет пользоваться нашим, или ваши собеседники аврорианцы вас не поймут, и в разговоре возникнут затруднения. Вы недавно сами сказали, что разница в словах имеет значение.

— Ладно. Буду говорить «умственная заморозка». А она может наступить мгновенно?

— Да. Но робопсихологи считают, что шансы на это крайне малы. Как человекоподобный робот могу сообщить, что ни разу не испытал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего умственную заморозку.

— Следовательно, остаётся предположить, что какой-то человек сознательно создал ситуацию, ведущую к умственной заморозке.

— Именно это утверждают противники доктора Фастольфа, партнер Элайдж.

— А поскольку для этого требуется практическое владение робопсихологией, опыт и умение, неумные, неопытные и не вышедшие из детства автоматически исключаются.

— Абсолютно логичный вывод, партнер Элайдж.

— И открывается возможность составить точный список аврорианцев с достаточной квалификацией, тем самым очертив группу подозреваемых, вряд ли очень многочисленную.

— Это было сделано, партнер Элайдж.

— Так сколько имен в этом списке?

— В самом подробном из предложенных — одно.

— Только одно имя?! — сердито крикнул Бейли, нахмурив брови.

— Только одно имя, партнер Элайдж, — негромко сказал Дэниел. — Это вывод доктора Хэна Фастольфа, крупнейшего теоретика в области робопсихологии на Авроре.

— Так где же тут тайна? Чьё это имя?

— Доктора Хэна Фастольфа, естественно, — ответил Дэниел. — Я же только сейчас сказал, что он крупнейший теоретик в области робопсихологии на Авроре, и, согласно профессиональному заключению доктора Фастольфа, только он один на Авроре был бы способен довести Джендера Пэнелла до полной умственной заморозки без каких-либо следов того, как это было достигнуто. Однако доктор Фастольф, кроме того, утверждает, что он этого не делал.

— Но никто другой сделать этого не мог?

— Вот именно, партнер Элайдж. В этом и заключается тайна.

— Ну а если доктор Фастольф… — Бейли умолк. Какой смысл спрашивать Дэниела, не мог ли доктор Фастольф солгать, допустить неточность либо в заключении, что, кроме него, ни у кого на это недостало бы квалификации, либо в утверждении, что сам он этого не делал. Дэниел программирован Фастольфом, и программа просто не может включать способность усомниться в программирующем.

А потому Бейли ограничился тем, что сказал со всей доступной ему мягкостью:

— Я всё это обдумаю, Дэниел, и мы снова поговорим.

— Очень хорошо, партнер Элайдж. Да и наступило время сна. Поскольку на Авроре у вас будет очень много дела и вы не сможете придерживаться правильного режима, разумнее будет использовать возможность спать в полную меру. Я покажу вам, как раскрыть кровать и застелить её.

— Спасибо, Дэниел, — буркнул Бейли, не сомневаясь, что заснуть ему не удастся. Его послали на Аврору, только чтобы доказать, что Фастольф не виновен в робийстве. Успешное достижение этой цели укрепило бы позиции Земли, а также (пусть и не по такому большому счёту, но лично для него очень важному) поспособствовало бы дальнейшей его карьере. И вот ещё на пол-пути к Авроре выясняется, что Фастольф практически признал себя преступником.

* * *

Бейли всё-таки заснул, после того как Дэниел посоветовал ему снизить напряженность поля, обеспечивающего псевдотяготение. Это не было истинной антигравитацией и требовало такого количества энергии, что подобное понижение допускалось лишь на ограниченный срок в строго определённых условиях.

Дэниел не был запрограммирован для того, чтобы объяснить суть процесса. Впрочем, Бейли не сомневался, что никаких объяснений он всё равно не понял бы. К счастью, включать и регулировать можно было и не разбираясь в принципах устройства.

— Снизить напряженность до нуля невозможно, — сообщил Дэниел. — Во всяком случае, с помощью этого аппарата. Да и в любом случае сон в условиях нуль-тяготения чреват рядом неудобств, особенно для тех, кто не привык к космическим полётам. Снизить её надо ровно настолько, чтобы, не ощущая веса своего тела, сохранять ощущение верха и низа. Степень снижения для разных людей разная. Большинство предпочитает максимум, предлагаемый аппаратом, но в первый раз вам, наверное, будет приятнее более высокая напряженность, позволяющая сохранить в определённой мере привычное ощущение собственной тяжести. Просто испробуйте разные уровни и подберите наиболее вам приятный.

Увлекшись новизной ощущений, Бейли обнаружил, что проблема Фастольфа — его утверждение и отрицание — исчезает из его мыслей одновременно с тем, как на него накатывает сонливость. Видимо, это были две стороны одного процесса.

Ему приснилось, что он снова на Земле (естественно!) и едет на экспрессуэе, но не сидит, а словно парит над скоростной полосой над самыми головами движущихся людей, чуть-чуть их обгоняя. Никто из них словно не удивлялся, никто не оборачивался на него. Состояние было удивительно приятным, и, проснувшись, он пожалел, что оно не продлилось.

Утром после завтрака…

Но утро ли это? Бывает ли в космосе утро или другое время суток? Нет, конечно. Поразмыслив, он пришёл к выводу, что «утро» следует определять как время, следующее сразу за пробуждением, а «завтрак» — как пищу, съедаемую в этот отрезок времени; вести же счёт времени вообще не надо, так как оно объективного значения не имеет — во всяком случае, для него, если не для экипажа.

Итак, утром после завтрака он просмотрел принесенные ему листы с новостями, убедился, что робийство на Авроре в них не упомянуто, и взялся за фильмокниги, которые накануне (в предыдущее бдение?) ему принес Жискар.

Он выбрал исторические — судя по названиям — и, бегло проглядев несколько, пришёл к выводу, что Жискар снабдил его литературой, предназначенной для подростков. Множество иллюстраций и упрощенный текст. Ах вот как Жискар определил его интеллектуальный уровень? Или же полагал, что точно вы- полняет его заказ? Бейли подумал-подумал и решил, что Жискар по своей позитронной простоте сделал совсем недурной выбор, и вовсе незачем выискивать тут скрытую насмешку.

Бейли расположился поудобнее и сосредоточился. Вскоре он заметил, что Дэниел смотрит фильмокниги вместе с ним. Из любопытства? Или просто чтобы дать занятие глазам?

Дэниел ни разу не попросил повторить страницу. И не задал ни единого вопроса. Возможно, он воспринимал всё, что читал, с доверчивостью робота, не позволяя себе роскоши вроде сомнений или любопытства.

Бейли, в свою очередь, не задавал Дэниелу никаких вопросов по содержанию книг, хотя и осведомился у него, как включить аврорианский проектор, устройства которого не знал.

Иногда Бейли отрывался от проектора и посещал примыкавшее к его каюте маленькое помещение, которое служило для удовлетворения различных физиологических потребностей личного характера — настолько, что оно называлось «Личная» и помечалось заглавной буквой Л и на Земле, и — как Бейли понял из слов Дэниела — на Авроре. Тут места в нём хватало лишь на одного человека, что стесняло уроженца Города, привыкшего к длинным рядам уриналов, экскрементсидений, раковин и душей.

Просматривая фильмокниги, Бейли не старался запоминать детали. Он не собирался стать специалистом по аврорианскому обществу или хотя бы набраться сведений в школьном объёме. Нет, он просто хотел ощутить дух этого общества.

Например, вопреки житийному тону, присущему всякой исторической литературе, предназначенной для подростков, он убедился, что первопроходцы на Авроре — отцы-основатели, пионеры, — явившиеся с Земли осваивать Аврору в раннюю эпоху космических полётов, были землянами в полном смысле этого слова. Их политика, свары, все аспекты их поведения были законченно земными. То, что тогда происходило на Авроре, напоминало заселение относительно пустынных областей Земли за два-три тысячелетия до описываемых событий.

Естественно, аврорианцам не пришлось столкнуться и вести войну с разумными существами, с мыслящими аборигенами, и этических проблем гуманизма и беспощадной жестокости у пришельцев с Земли не возникало. Собственно, жизни как таковой на Авроре вообще почти не было, а потому люди, их культурные растения, их животные, а также паразиты и микроорганизмы, захваченные ими нечаянно, быстро освоили планету. Ну и, конечно, первопоселенцы привезли с собой роботов.

Первые аврорианцы быстро почувствовали, что планета принадлежит им, тем более что завладели ею, ни с кем не соперничая. И вначале назвали её Новой Землей. Вполне естественно: ведь она была первой планетой вне Солнечной системы — первым космомиром, — где поселились люди. Первый практический плод межзвёздных полётов, первый проблеск зари чудесной новой эры. Правда, они очень скоро обрезали пуповину и назвали планету «Аврора» в честь римской богини зари.

Мир Зари! Вот так поселенцы практически с самого начала сознательно объявили себя праотцами обновленного человечества. Прежде его история являла собой тёмную Ночь, и только для аврорианцев на их новой планете наконец-то занялся новый День.

Это великое свершение, это упоенное самовосхваление давало себя чувствовать во всех частностях, оно отражалось в именах и праздниках, в различиях победителей и неудачников. В нём заключалась вся суть.

Началось заселение других миров — одних с Земли, других с Авроры, — но Бейли не задерживался на этих и других частных подробностях. Его интересовали более широкие мазки, и он обнаружил две кардинальные перемены, ещё больше столкнувшие аврорианцев с их былой земной орбиты: нарастающее включение роботов во все стороны жизни общества и, во-вторых, увеличение среднего срока человеческой жизни.

Чем технически совершеннее и разностороннее становились роботы, тем больше полагались на них аврорианцы. Но не в ущерб своей самостоятельности. Ничего общего с той полной зависимостью, с какой Бейли столкнулся на Солярии, где горстка людей нежилась в теплом коконе, сплетенном и обслуживаемом множеством роботов. На Авроре роль роботов была иной.

И всё-таки зависимость возникла.

Интуитивно нащупывая какую-то общую тенденцию, Бейли обнаружил, что каждая ступень во взаимоотношении человек — робот словно бы зависела от зависимости. Даже то, как права роботов стали общепризнанными, — постепенный отказ от того, что Дэниел назвал бы «ненужными различиями», — было симптомом зависимости. На взгляд Бейли, более гуманная позиция аврорианцев объяснялась не внутренней потребностью, но лишь помогала маскировать искусственную природу роботов и рождалась из желания избавиться от неприятной необходимости открыто признать тот факт, что люди зависят от неодушевленных предметов, снабженных искусственным интеллектом.

Продлению же срока жизни сопутствовало замедление исторического развития. Взлеты и падения выравнивались. Росло неприятие резких перемен, росло всеобщее согласие.

Во всяком случае история, с которой он знакомился, становилась всё менее интересной и почти уже вызывала зевоту. Тем, из чьих судеб она слагалась, несомненно, жилось хорошо. Ведь история интересна катастрофами, весьма увлекательными на экране проектора, но наводящими ужас на тех, кого они постигают. Вероятно, индивидуальная жизнь продолжала быть интересной Для подавляющего большинства аврорианцев, а если общее взаимодействие этих жизней обрело безмятежную устойчивость, кто мог возражать?

Если Мир Зари вступил в тихий солнечный день, кто из обитателей этого мира начал бы требовать бурь?

Наклоняясь над проектором, Бейли вдруг испытал ощущение, не поддававшееся описанию. Словно его на миг вывернули наизнанку, сказал бы он, если бы у него попросили объяснения. Вывернули и за ничтожную долю секунды вернули в нормальное положение.

Произошло это столь мгновенно, что Бейли чуть не прозевал это ощущение, словно просто неожиданно икнул.

Лишь почти через минуту он задним числом осознал, что нечто подобное ему уже довелось почувствовать дважды — когда он летел на Солярию и когда возвращался с этой планеты на Землю.

Это был Прыжок, переброс в гиперпространство, который за вневременной внепространственный интервал перекинул корабль через парсеки, преодолев барьер скорости света, незыблемый для Вселенной. (В словах никакой тайны нет: корабль просто покинул Вселенную и пересек нечто, не ставящее предела скорости. Но вот понятие окружено непроницаемой тайной, ибо описать суть гиперпространства возможно лишь с помощью математических символов, которые ещё никому не удавалось преобразовать в нечто удобопонятное.)

Если просто принять факт, что люди научились использовать гиперпространство, не понимая, что именно они используют, то практический результат становился предельно ясен. Корабль находился в нескольких микропарсеках от Земли, а в следующий момент оказался в нескольких микропарсеках от Авроры.

В идеале Прыжок занимал нулевой момент — в буквальном смысле ноль времени, — и, будь он выполнен безупречно, никакой биологической реакции не возникло бы и возникнуть не могло. Однако, по утверждению физиков, абсолютная безупречность требовала неограниченной энергии, потому всегда возникал «эффект времени», не вполне равный нулю, но поддающийся сокращению до требуемой малой величины. Именно из-за него возникало непривычное, но абсолютно безвредное ощущение, что тебя вывернули наизнанку.

Едва Бейли осознал, что теперь находится очень далеко от Земли и очень близко от Авроры, как им овладело сильнейшее желание поскорее увидеть этот мир.

И просто как обитаемую планету, и как объект, с которым он познакомился по фильмокнигам, а теперь мог своими глазами посмотреть на то, чем были заняты все его мысли.

В эту минуту вошёл Жискар с едой, подаваемой в середине периода между пробуждением и сном — так сказать, обедом, — и сообщил:

— Мы приближаемся к Авроре, сэр, но обозревать её из рубки вы не сможете. Правда, обозревать пока нечего. Солнце Авроры в данный момент выглядит просто яркой звездой, и пройдёт ещё несколько суток, прежде чем мы приблизимся к Авроре настолько, что её можно будет рассматривать в подробностях.

Жискар замолчал, но затем как будто что-то сообразил и поспешил добавить:

— Но и тогда, сэр, обозревать её из рубки вы не сможете.

Бейли стиснул зубы от унижения. Видимо, никто не сомневался, что он захочет взглянуть на планету из космоса, и это желание бесцеремонно подавили в самом зародыше. Его присутствия в рубке в качестве наблюдателя не требовалось.

— Хорошо, Жискар, — сказал он, и робот ушёл.

Бейли угрюмо смотрел ему вслед. Какие ещё ограничения будут на него наложены? Успешное завершение его миссии и так представлялось весьма сомнительным, но сколько способов изыщут аврорианцы, чтобы оно стало заведомо невозможным?

Глава 3

ЖИСКАР

Бейли обернулся к Дэниелу и сказал:

— Дэниел, меня раздражает, что я должен сидеть здесь взаперти, потому что аврорианцы на борту опасаются меня как источника инфекции. Ведь это чистейшей воды суеверие. Разве я не прошёл полную обработку?

— Вас просят не покидать каюту, партнер Элайдж, вовсе не потому, что вы внушаете аврорианцам хоть какие-то опасения, — ответил Дэниел.

— Да? Тогда почему же?

— Если помните, при нашей встрече на этом корабле вы спросили меня о причине, из-за которой меня послали сопровождать вас. Я ответил: чтобы у вас, пока вы будете осваиваться с новой обстановкой, было рядом что-то знакомое и чтобы доставить радость мне. Я собирался сообщить вам третью причину, но пришёл Жискар с проектором и фильмокнигами, а затем мы заговорили о робопсихологии.

— И третью причину ты так и не назвал. Так в чём она состоит?

— Просто, партнер Элайдж, мне поручили оберегать вас.

— От чего оберегать?

— Случай, который мы условились называть робийством, пробудил разные необычные страсти. Вас пригласили на Аврору доказать невиновность доктора Фастольфа. А гиперволновая драма…

— Иосафат, Дэниел! — возмущенно вскричал Бейли. — Неужто её видели и на Авроре?

— Её видели на всех космомирах, партнер Элайдж. Она пользовалась огромным успехом и неопровержимо доказывала, что вы необычайно талантливый следователь.

— И замешанные в робийстве могли так испугаться моего появления, что готовы рискнуть многим, лишь бы помешать мне установить истину. Даже убить меня.

— Доктор Фастольф, — невозмутимо сказал Дэниел, — абсолютно убеждён, что в робийстве никто не замешан, поскольку совершить его было под силу только ему самому. С точки зрения доктора Фастольфа, это была несчастная случайность. Однако есть люди, которые пытаются использовать её в своих целях, и в их интересах воспрепятствовать вам, помешать доказать, что это была именно случайность. Вот почему вас необходимо оберегать.

Бейли торопливо прошёлся по каюте, словно стараясь подстегнуть свои мысли физическим напряжением. Почему-то ощущения грозящей опасности у него не возникло. Он сказал:

— Дэниел, сколько всего человекоподобных роботов на Авроре?

— Теперь, когда Джендер больше не функционирует?

— Да. Теперь, когда Джендер умер.

— Один, партнер Элайдж.

Бейли потрясенно уставился на Дэниела и беззвучно повторил: «Один?» После паузы он сказал:

— Я хочу уточнить, Дэниел. Ты единственный человекоподобный робот на Авроре?

— И на всех остальных планетах, населённых людьми, партнер Элайдж. Я думал, вам это известно. Доктор Фастольф не счел нужным создать их больше, а никто другой на это не способен.

— Но если это так и один из двух человекоподобных роботов был убит, неужели доктор Фастольф не сообразил, что второму и теперь единственному человекоподобному роботу — тебе, Дэниел, — может угрожать опасность?

— Такой вариант он учитывает. Но вероятность повторения редчайшего стечения обстоятельств, вызвавшего умственную заморозку, фантастически мала. Тем не менее он полагает, что возможность какого-либо несчастного случая полностью исключить нельзя, и, надо думать, это также сыграло свою роль в его решении отправить меня на Землю за вами. Так, чтобы меня неделю не было на Авроре.

— И теперь ты такой же заключенный, как и я, Дэниел?

— Только в том смысле, — спокойно ответил Дэниел, — что мне не следует покидать пределы этой каюты.

— А в каком ещё смысле можно быть заключенным?

— В том смысле, что подобное ограничение свободы действий отрицательно влияет на подвергнутых ему. В понятие «заключение» заложено отсутствие добровольности. Я же вполне понимаю причину, почему мне нельзя выходить отсюда, и признаю её весомость.

— Ты-то признаешь, — отрезал Бейли, — а я нет. То есть я заключенный в полном смысле слова. Да и что обеспечивает нам безопасность здесь?

— Во-первых, партнер Элайдж, снаружи дежурит Жискар.

— А у него хватит сообразительности принять меры?

— Он полностью понимает распоряжения, которые получил. Он очень прочен, силен и сознает всю важность возложенных на него обязанностей.

— Ты хочешь сказать, что он позволит разломать себя, лишь бы защитить нас с тобой?

— Естественно. Как и я дам себя разломать, чтобы обеспечить безопасность вам.

Бейли растерялся.

— И тебя не возмущает ситуация, — пробормотал он, — при которой ты можешь быть вынужден отказаться от своего существования ради меня?

— Я так запрограммирован, партнер Элайдж, — ответил Дэниел голосом, в котором словно бы зазвучала необычная мягкость. — Но почему-то мне кажется, что и без программирования утрата моего существования куда менее важна, чем ваше спасение.

Бейли не устоял. Он схватил руку Дэниела и яростно её потряс.

— Спасибо, партнер Дэниел, но только ни в коем случае собой не жертвуй. Я не хочу, чтобы ты перестал существовать. Это слишком дорогая цена за моё спасение, так я считаю.

Бейли с изумлением понял, что говорит абсолютно искренне, и слегка ужаснулся своей готовности рискнуть жизнью ради робота… Нет, не робота — Дэниела.

* * *

Вошёл Жискар, и снова без предупреждения. Бейли уже свыкся с этим: робот, как его телохранитель, должен был входить и выходить без разрешения, когда считал нужным сам. А в глазах Бейли Жискар оставался всего лишь роботом, пусть он и не называл его «боем» и опускал инициал Р. Если Жискар застанет его, когда он будет чесаться, ковырять в носу, удовлетворять ту или иную неаппетитную физиологическую потребность, то (решил Бейли) воспримет его действия с полным равнодушием, без осуждения или критики и лишь безразлично зафиксирует в памяти это наблюдение.

Таким образом, Жискар оставался самодвижущимся предметом обстановки, и его присутствие совершенно Бейли не смущало… «Впрочем, — мимоходом подумал Бейли, — Жискар ещё ни разу не появлялся в неподходящий момент».

В пальцах Жискара был зажат какой-то кубик.

— Сэр, я полагаю, вы всё ещё хотели бы посмотреть на Аврору из космоса?

Бейли вздрогнул от неожиданности. Разумеется, Дэниел заметил его досаду, правильно определил причину и нашёл выход из положения. Поручить исполнение Жискару, словно тот сам простодушно додумался до этой идеи, Дэниелу подсказала тонкая деликатность. Так он освобождал Бейли от необходимости выразить благодарность. Во всяком случае, это придумал Дэниел.

Собственно говоря, то, что ему беспричинно (как он был убеждён) препятствуют увидеть Аврору из космоса, сердило Бейли даже больше, чем сам факт заточения в каюте. После Прыжка миновало двое суток, но он всё ещё был зол, что лишился этого зрелища. И вот… Он повернулся к Дэниелу:

— Спасибо, друг.

— Это придумал Жискар, — сказал Дэниел.

— Ну конечно, — поправился Бейли с легкой улыбкой. — Я благодарю и его. А что это такое, Жискар?

— Астросимулятор, сэр. Работает примерно как трёхмерный приёмник и подключен к обзорному салону. Если мне можно добавить…

— Ну?

— Вид вам не покажется интересным, сэр. Мне не хотелось бы, чтобы вы были разочарованы.

— Постараюсь не предвкушать ничего особенного, Жискар. В любом случае, даже если я буду разочарован, то не по твоей вине.

— Благодарю вас, сэр. Я должен вернуться на свой пост, но Дэниел поможет вам настроить прибор, если возникнут какие-нибудь затруднения.

Он вышел, а Бейли сказал Дэниелу с одобрением:

— По-моему, Жискар отлично выполнил задание. Пусть он и простая модель, но прекрасной конструкции.

— Он ведь тоже робот доктора Фастольфа, партнер Элайдж. Астросимулятор снабжен блоками питания и самонастраивается. Поскольку он уже наведен на Аврору, достаточно слегка нажать на контрольную пластинку. Прибор включится, и больше вам ничего делать не надо. Хотите сами включить его?

— Зачем? — Бейли пожал плечами. — Включи ты.

Дэниел поставил кубик на тот же стол, за которым Бейли работал с проектором.

— Это контрольная пластинка, партнер Элайдж, — сказал Дэниел, кивнув на узкий прямоугольник у себя на ладони. — Её нужно просто взять за края — вот так — и слегка нажать. Прибор включится. При повторном нажатии он выключается.

Дэниел нажал на пластинку, и Бейли придушенно вскрикнул. Он полагал, что кубик засветится и спроецирует голографическое изображение звёздного пространства. Но произошло прямо противоположное: внезапно он очутился в космосе — в космосе! — среди ярких немигающих звёзд повсюду вокруг.

Длилось это мгновение, а затем всё обрело прежний вид: каюта, а в ней Бейли, Дэниел и кубик.

— Прошу прощения, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Я выключил его, едва заметил вашу реакцию. Я не предусмотрел, что вы не подготовлены.

— Так подготовь меня. Что произошло?

— Астросимулятор воздействует непосредственно на зрительный центр человеческого мозга. Отличить внушаемый им образ от трёхмерной реальности невозможно. Прибор относительно новый и пока употребляется только для астрономических изображений, поскольку они отличаются разнообразием мелких деталей.

— И ты видел то же, что я?

— Да, но туманно и далеко не так реалистично, как человек. Я вижу смутную картину, наложенную на обстановку каюты, сохраняющую полную чёткость. Но мне объяснили, что люди видят только картину. Несомненно, когда мозг таких, как я, получит более тонкую восприимчивость и будет настроен…

Бейли уже совсем оправился.

— Дело в том, Дэниел, что я ничего, кроме изображения, не осознавал. Даже себя. Я не видел своих рук, не знал, где они. У меня было ощущение, будто я дух бесплотный, что… э… То есть я, наверное, так себя чувствовал бы, если бы умер, но продолжал существовать только как сознание в какой-то внематериальной загробной жизни.

— Теперь я понимаю, почему это так плохо на вас подействовало.

— По правде говоря, очень и очень плохо.

— Прошу прощения, партнер Элайдж, и сейчас же скажу Жискару, чтобы он унес прибор.

— Нет. Теперь я подготовлен. Дай мне попробовать ещё раз. А сумею я выключить прибор, даже не осознавая, что у меня есть руки?

— Пластинка прилипнет к вашей ладони, партнер Элайдж, и уронить её вы не сможете. Ознакомившись с этим явлением, доктор Фастольф сказал мне, что едва у держащего контрольную пластинку возникнет желание выключить астросимулятор, как пальцы сожмутся сами собой. Безусловный рефлекс, связанный с теми же нервными механизмами, что и само зрение. Во всяком случае, так реагируют аврорианцы, и, полагаю…

— …что земляне достаточно сходны с аврорианцами и реакция будет такой же. Отлично. Дай мне пластинку, и я попробую.

Бейли не без внутренней дрожи нажал на края пластинки и вновь очутился в космосе. Но теперь он знал, чего ждать, и, убедившись, что дышит нормально и абсолютно не ощущает себя в вакууме, решил сполна воспользоваться этой зрительной иллюзией. Дышалон, правда, довольно глубоко (возможно, в доказательство, что он действительно дышит), однако озирался по сторонам с подлинным любопытством.

Внезапно осознав, что слышит своё сопение, он спросил:

— Дэниел, ты меня слышишь? — И услышал свой голос. Словно из отдаления с какой-то непривычной интонацией — но услышал.

А затем услышал и голос Дэниела, тоже чем-то отличающийся от обычного, однако вполне внятный.

— Да, я вас слышу, — ответил Дэниел. — Как и вы меня, партнер Элайдж. Зрение и мышечное восприятие подвергаются воздействию ради реалистичности, но слух не затрагивается. Вернее, лишь в очень слабой степени.

— Ну, вижу я только звёзды, причём знакомые. Но у Авроры же есть солнце, и мы настолько близко от него, что, по-моему, эта звезда должна выделяться особой яркостью.

— Совершенно верно, партнер Элайдж. Но её яркость чересчур велика, и астросимулятор её снижает, иначе ваша ретина могла бы получить серьёзные повреждения.

— Ну а планета где? Аврора?

— Видите созвездие Ориона?

— Да… Неужели и здесь созвездия выглядят так же, как с Земли? В планетарии Города?

— Более или менее. По космическим меркам мы находимся не очень далеко от Земли и Солнечной системы, к которой она принадлежит, и поэтому карты звёздного неба Земли и Авроры примерно совпадают. Солнце Авроры, Тау Кита для землян, отстоит от земного всего лишь на три целых шестьдесят семь сотых парсека. Так вот, если вы медленно проведёте черту от Бетельгейзе к средней звезде в поясе Ориона и продолжите её на чуть большее расстояние, то увидите звезду средней яркости. Это и есть Аврора. На протяжении ближайших нескольких суток она, по мере нашего приближения к ней, будет становиться всё более заметной.

Бейли сосредоточенно уставился на блестящую звёздочку. На неё не указывала светящаяся стрелка, над ней не изгибались чёткие буквы названия. Он сказал:

— А где Солнце? Звезда Земли, хочу я сказать.

— В созвездии Девы, каким оно представляется с Авроры. Звезда второй величины. К сожалению, астросимулятор программирован недостаточно для того, чтобы как-то выделить его для вас. Но в любом случае отсюда оно выглядит самой обычной звездой.

— Неважно, — сказал Бейли. — Я хочу выключить эту штуку. Если у меня не получится, то помоги.

У него получилось. Стоило ему подумать об этом, как изображение исчезло, и он замигал от яркого света каюты.

Только почувствовав себя совершенно нормально, Бейли вдруг сообразил, что несколько минут он ощущал себя в открытом космосе, ничем от него не отгороженном, и тем не менее его земная агорафобия не дала о себе знать! Едва он свыкся с условий бесплотностью, как все неприятные ощущения исчезли.

Эта мысль его заинтриговала и на некоторое время отвлекла от фильмокниг.

Опять и опять он включал астросимулятор и вновь созерцал космос таким, каким он выглядел бы с наблюдательного пункта вне оболочки корабля, а сам куда-то исчезал. (Мнимо, разумеется.) Иногда он включал прибор всего на минуту, просто чтобы убедиться, что неизмеримая пропасть пространства действительно не производит на него угнетающего действия. А иногда узоры звёзд его завораживали. Он начинал лениво их пересчитывать или выискивал геометрические фигуры, наслаждаясь способностью заниматься тем, что на Земле было ему недоступно: там нарастающая агорафобия быстро заслонила бы всё.

Мало-помалу яркость Авроры увеличивалась. Вскоре отыскивать её среди прочих светящихся точек стало очень просто, затем ещё проще, и вот она уже сразу бросалась в глаза. Узкий осколочек света быстро увеличивался, Бейли начал различать фазы, когда Аврора обрела форму почти идеального полумесяца.

На его вопрос Дэниел ответил:

— Мы приближаемся к ней не в плоскости орбиты, партнер Элайдж. Под этим углом Южный полюс Авроры находится примерно в центре её диска на освещенной стороне. В Южном полушарии там сейчас весна.

— Я прочел, — сказал Бейли, — что ось Авроры имеет наклон в шестнадцать градусов. (Физическое описание планеты он пробежал, торопясь добраться до аврорианского общества, но этот факт запомнил.)

— Да, партнер Элайдж. Скоро мы войдём в плоскость орбиты, и тогда смена фаз участится, поскольку Аврора вращается быстрее Земли…

— В её сутках ведь двадцать два часа?

— Аврорианские сутки равны двадцати двум традиционным часам с тремя десятыми. Сутки Авроры делятся на десять аврорианских часов, каждый час на сто аврорианских минут, в свою очередь делящихся на сто аврорианских секунд. Иными словами, аврорианская секунда равна примерно одной восьмой земной секунды.

— В книгах их называют метрическими часами, метрическими минутами и так далее, верно?

— Да. Добиться, чтобы аврорианцы отказались от привычных единиц времени, было нелегко, и вначале обе системы — стандартная и метрическая — употреблялись одновременно. Затем, естественно, метрическая система одержала победу. Теперь на Авроре говорят просто «часы», «минуты», «секунды», подразумевая метрическую систему. Она принята на всех космомирах, хотя и не увязана там с вращением планеты. Разумеется, каждый космомир пользуется и местной системой измерения времени.

— Как и Земля.

— Да, партнер Элайдж. Но Земля пользуется исключительно первоначальными стандартными единицами, и это причиняет много неудобств космомирам в сфере торговли, но они не препятствуют Земле поступать по-своему.

— Не из лучших чувств, естественно. Полагаю, они только рады подчеркнуть обособленность Земли. Но как десятеричность согласуется с исчислением года? Ведь у Авроры есть период обращения вокруг её солнца, создающий смену времен года. Как же определяется он?

— Аврора, — ответил Дэниел, — обращается вокруг своего солнца за триста семьдесят три с половиной аврорианских суток, то есть приблизительно за девяносто пять сотых земного года. Для хронологии это существенно значимым не считается. Аврора принимает тридцать своих суток за месяц. Десять месяцев составляют метрический год. Метрический год равен примерно восьми десятым периода обращения планеты, то есть, грубо говоря, трем четвертям земного года. Разумеется, у каждой планеты это соотношение меняется. Десять суток принято называть децимесяцем. Этой системой пользуются все космомиры.

— Неужели не нашлось более удобного способа отразить смену времен года?

— Каждый мир имеет и сезонный год, но в широкое употребление эта система не вошла. С помощью компьютера очень просто найти соответствие любой даты — прошлой или будущей — с сезонными сутками, если почему-либо возникнет нужда в такой информации. И соотношение местных суток любого мира устанавливается столь же легко. И, конечно, партнер Элайдж, любой робот способен вычислить всё это и направить деятельность человека, когда она как-то связана с сезонным годом или местным исчислением времени. Преимущество десятеричных единиц состоит в том, что они обеспечивают человечеству единое исчисление времени, требующее поправок не более чем на одну-две десятые.

Бейли удивило, что в просмотренных им книгах это нигде точно не объяснялось. Впрочем, из истории Земли он знал, что некогда основой календаря был лунный месяц, а затем наступило время, когда ради более точного летосчисления от лунного месяца отказались — и никаких следов это не оставило. В книгах о Земле, которые он мог бы предложить инопланетянину, тот скорее всего не нашёл бы никаких упоминаний о лунном месяце или других преобразованиях календаря в прошлом. Даты давались бы без объяснений или ссылок.

А что ещё давалось бы без объяснений?

Так в какой мере может он полагаться на приобретенные им сведения? Надо будет постоянно задавать вопросы и ничего не считать само собой разумеющимся.

Сколько будет случаев упустить очевидное, сколько будет шансов понять неверно, сколько будет возможностей ошибиться и избрать неправильный образ действий!

* * *

Теперь, когда Бейли включал астросимулятор, Аврора доминировала надо всем и очень напоминала Землю. (Своими глазами он Землю из космоса не видел ни разу, но внимательно ознакомился с фотографиями, иллюстрировавшими астрономические справочники.)

И теперь он видел те же конфигурации облаков, те же проблески пустынь, те же протяженности ночной тени и дневного света, те же скопления мерцающих огней по всему ночному полушарию, какие запечатлелись на космофотографиях земного шара.

Бейли жадно вглядывался в приближающуюся планету, а сам думал: что, если по неведомой причине его взяли в космос, сказали, будто он летит на Аврору, а на самом деле возвращают на Землю? По какой-то причине — тайной и безумной. Как определить до высадки, что происходит на самом деле?

Но какие у него основания для подозрений? Дэниел специально сообщил ему, что созвездия с обеих планет выглядят примерно одинаково. Но ведь так и должно быть на планетах, обращающихся вокруг соседних солнц? Общий вид их из космоса совпадает, но может ли быть иначе, раз обе они пригодны для людского обитания и отвечают основным нуждам человечества?

Не слишком ли нарочито предположение, что приложено столько стараний для того лишь, чтобы ввести его в заблуждение? Ради чего? Ну а вдруг впечатление нарочитости и бесполезности создаётся умышленно? Ведь лежи причина на поверхности, он бы сразу её обнаружил.

Но может ли Дэниел участвовать в подобном заговоре? Будь он человеком, ответом было бы категорическое «нет!». Но он робот, и не исключено, что имеется способ продиктовать ему такое двуличное поведение.

Сделать окончательный вывод было нельзя, и Бейли поймал себя на том, что высматривает, не подскажут ли ему очертания континентов, Земля перед ним или не Земля. Это было бы решающим доказательством, но, к несчастью, недостижимым. В прорехи облачного покрова он видел только частности, которые ни о чём ему не говорили. Географию Земли он знал поверхностно и по-настоящему хорошо представлял себе только её подземные Города — её стальные пещеры.

То, что он успевал разглядеть, было ему незнакомо, однако с тем же успехом могло находиться на Земле, как и на Авроре.

Но откуда вообще эти подозрения? Он же летел на Солярию и не сомневался, что летит именно туда. Ему и в голову не приходило, что его могут завернуть назад на Землю… Да, но тогда ему было дано чёткое задание, вполне выполнимое. А теперь у него нет никаких шансов чего-то добиться.

Так, может, подсознательно он предпочел бы вернуться на Землю, вот и сочинил нелепый заговор, отвечающий его тайным желаниям?

Овладевшая им неуверенность словно обрела самостоятельное существование. От неё не удавалось избавиться, и он пожирал Аврору глазами, лишь бы не возвращаться к реальности своей каюты.

Аврора очень медленно вращалась.

Он так долго смотрел на неё, что успел заметить крохотное смещение. В глубинах космоса всё выглядело неподвижным, как на театральном заднике, — беззвучный и статичный узор из огненных точек, среди которых позже возник полумесяц немногим больше их. Может, эта неподвижность и помогла ему преодолеть агорафобию?

Но теперь он увидел, что Аврора вращается, и понял, что корабль зашёл на последние спирали перед посадкой. Облака вспухали ему навстречу…

Да нет же, нет! Не облака! Это корабль устремляется к ним. Движется корабль! Движется он сам! Бейли вдруг осознал своё существование. Он, он падает сквозь облака! Ничем не защищенный, он падает сквозь разреженный воздух на твердую поверхность.

Горло ему перехватила судорога. Дышать стало трудно.

«Ты защищен! — в отчаянии твердил он себе. — Ты внутри оболочки корабля!»

Но никакой защитной оболочки он не ощущал.

«Кроме той оболочки, у тебя же есть оболочка собственной кожи», — подумал он.

Но он не ощущал и кожи.

Это было хуже простой наготы: он — ничем не огражденная внутренняя сущность, полностью обнаженная личность, точечка жизни, единственная среди распахнутой бесконечности Вселенной. И он падает!

Бейли попытался спастись от этого зрелища, стиснуть пластинку в кулаке, но ничего не произошло. Его нервные окончания настолько потеряли связь с реальностью, что усилие воли не сжало пальцы. Да у него и нет воли! Глаза не закрылись, кулак не сжался. Им овладел ужас, парализовал его.

Он осознавал только облака перед собой — белые… не совсем белые… с оранжево-золотой подсветкой…

Всё слилось в сплошную серость… Он тонул. Не мог вздохнуть… Он отчаянно пытался преодолеть судорогу, позвать Дэниела…

И не мог издать ни единого звука.

* * *

Бейли дышал так, словно секунду назад разорвал грудью ленточку на финише марафона. Каюта перекосилась, его локоть упирался в какую-то твердую поверхность.

Он сообразил, что лежит на полу.

Рядом с ним на коленях стоял Жискар. Пальцы робота (упругие, но довольно холодные) охватывали его запястье. За плечом Жискара Бейли увидел распахнутую дверь каюты.

Ему не нужно было спрашивать, что произошло. Жискар схватил бессильную человеческую кисть и сжал в ней пластинку, чтобы выключить астросимулятор. Не то бы…

Бейли увидел над собой и лицо Дэниела, выражавшее что-то похожее на страдание. Дэниел сказал:

— Партнер Элайдж, вы молчали. Если бы я быстрее понял, что вам плохо…

Бейли попытался жестом показать, что понял и что это неважно. Говорить он ещё не мог.

Оба робота ждали, пока Бейли не сделал слабого движения, чтобы подняться, а тогда их руки тотчас подхватили его, подняли, усадили в кресло, и Жискар осторожно высвободил пластинку из его пальцев со словами:

— Мы скоро пойдём на посадку, и, полагаю, астросимулятор вам больше не понадобится.

— В любом случае, его лучше унести, — добавил Дэниел.

— Погодите, — сказал Бейли таким хриплым шёпотом, что сам себя не расслышал. Он с трудом кашлянул и повторил: — Погодите!.. Жискар!

Жискар вернулся.

— Слушаю, сэр.

Бейли помолчал. Раз Жискар знает, что нужен ему, он будет ждать. До бесконечности, если будет надо. Бейли попытался собраться с мыслями. Агорафобия агорафобией, но он всё равно не знает, где сейчас они совершат посадку. Эта неуверенность возникла до припадка агорафобии и, возможно, дала толчок для него.

Надо узнать точно. Жискар не солжет. Робот не способен солгать, если его специально не проинструктировать. А для чего тратить время на Жискара? В спутники ему дали Дэниела. Дэниел должен был безотлучно находиться при нём. И лгать принудили бы Дэниела. Жискар — просто посыльный, страж у дверей. Так зачем было бы прилагать усилия на сложное инструктирование, чтобы он мог сплести паутину лжи?

— Жискар! — Голос Бейли прозвучал почти нормально.

— Слушаю, сэр.

— Мы идём на посадку, так?

— Да. Остается несколько меньше двух часов.

Двух метрических часов, решил Бейли. А они длиннее реальных часов? Или короче? Неважно! Только лишняя путаница. Выкинь из головы.

Бейли сказал со всей резкостью, на какую был способен:

— Сейчас же назови планету, на которой мы совершим посадку!

Человек либо вовсе не ответил бы, либо ответил бы после недоуменной паузы.

Жискар ответил без запинки констатирующим тоном:

— Аврора, сэр.

— Откуда ты знаешь?

— Это порт нашего назначения. Кроме того, она не может быть, например, Землей, поскольку солнце Авроры Тау Кита имеет массу на десять процентов меньше массы земного Солнца. Поэтому Тау Кита чуть холоднее и её свет непривыкшим глазам землян кажется слишком оранжевым. Возможно, вы уже ознакомились с характерным цветом солнца Авроры по отблескам на облачном слое. И, пока вы не свыкнетесь, ландшафты планеты будут казаться вам необычными.

Бейли отвёл глаза от невозмутимого лица Жискара. Конечно же, он заметил оранжевый тон облаков и не придал ему никакого значения. Непростительная ошибка.

— Можешь идти, Жискар.

— Слушаю, сэр.

Бейли с досадой обернулся к Дэниелу:

— Я свалял дурака, Дэниел.

— Насколько я понял, вы проверяли, не обманываем ли мы вас, не летим ли вместо Авроры куда-то ещё. У вас есть причина для таких подозрений, партнер Элайдж?

— Никакой. Возможно, агорафобия порождала смутную тревогу и я искал для неё объяснения. Правда, при виде неподвижного космического пространства я никаких неприятных ощущений не сознавал. Однако они могли таиться у самого порога сознания и создавали тревожное чувство.

— Вина наша, партнер Элайдж. Зная ваше отвращение к открытым пространствам, мы не должны были подвергать вас астросимуляции, и, во всяком случае, следить за вами мы обязаны внимательнее.

Бейли раздраженно мотнул головой:

— Не говори так, Дэниел! С меня хватит слежки. Вопрос в том, насколько внимательно за мной будут следить на Авроре.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел, — мне кажется, вам будет сложно получить свободный доступ на Аврору и к аврорианцам.

— Тем не менее такой доступ мне необходим. Установить подоплеку этого робийства я смогу, только если буду свободно собирать информацию на месте — и от людей, как-то причастных к случившемуся.

Бейли уже чувствовал себя нормально, хотя и несколько уставшим. Но, к его большому смущению, пережитое напряжение пробудило в нём острое желание выкурить трубку. А он-то думал, будто окончательно избавился от этой привычки больше года назад. И вот он прямо-таки ощущал запах и вкус табачного дыма, проникающего через гортань в ноздри.

Что ж, придётся обойтись воспоминаниями. На Авроре ему курить не разрешат. Ни на одном космомире табак не употребляется, и захвати он с собой пачку, её забрали бы и уничтожили.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Это вам необходимо обсудить с доктором Фастольфом, как только мы совершим посадку. У меня нет полномочий решать такие вопросы.

— Знаю, Дэниел. Но как мне поговорить с Фастольфом? С помощью какого-нибудь эквивалента астросимулятора? С пластиной в кулаке?

— Вовсе нет, партнер Элайдж. Вы будете разговаривать лицом к лицу. Он намерен встретить вас в космопорту.

* * *

Бейли прислушивался в ожидании звуков, которые сказали бы ему, что они совершили посадку. Но какие это будут звуки? Он не знал. Он не знал устройства корабля, не знал, сколько на борту людей и что им полагается делать при посадке, и каких именно звуков следует ожидать.

Крики? Гул? Вибрирующий свист?

Он не слышал ничего.

— Партнер Элайдж, вас что-то тревожит, — сказал Дэниел. — Будет лучше, если вы сразу станете говорить мне о своих неприятных ощущениях, не откладывая. Я обязан помочь вам в тот самый момент, когда вы по какой бы то ни было причине почувствуете себя нехорошо.

Слово «обязан» было произнесено с легким нажимом.

«Его подстегивает Первый Закон, — рассеянно подумал Бейли. — Наверное, он по-своему страдал не меньше моего, когда я потерял сознание, а он не сумел вовремя этого предупредить. Пусть для меня недопустимый дисбаланс позитронных потенциалов — пустой звук, но у него в результате возникают те же неприятные ощущения и те же реакции, которые вызвала бы у меня сильная боль».

И ещё он подумал: «Но откуда мне знать, что прячется под псевдокожей и в псевдосознании робота? Как и Дэниел не может знать, что происходит во мне».

И тут, терзаясь из-за того, что подумал о Дэниеле как о роботе, Бейли поглядел в его добрые глаза (когда именно они начали казаться ему добрыми?) и сказал:

— Я сразу же сообщу тебе о неприятных ощущениях. Но сейчас их у меня нет. Я просто прислушиваюсь к звукам, которые предупредили бы меня, что начинается посадка.

— Благодарю вас, партнер Элайдж, — очень серьёзно произнёс Дэниел, слегка наклонив голову. — Посадка никаких неприятных ощущений вызвать не должна. На вас может сказаться ускорение, но слабо, поскольку каюта оборудована так, чтобы смягчать его. Может подняться температура в каюте, но не больше чем на два градуса по шкале Цельсия. Что до звуков, то может послышаться негромкое шипение, когда мы войдём в более плотные слои атмосферы. Что-нибудь из этого способно плохо на вас подействовать?

— Вряд ли. Тревожит меня другое: что мне отказано в возможности наблюдать посадку. Я предпочел бы набраться опыта в подобных вещах. Я не желаю, чтобы меня держали взаперти и не позволяли ни с чем знакомиться.

— Но вы ведь уже убедились, партнер Элайдж, что такого рода опыт — слишком тяжелая нагрузка для вас.

— А как же я научусь с ней справляться, Дэниел? — упрямо возразил Бейли. — Разве этого достаточно, чтобы не выпускать меня отсюда?

— Партнер Элайдж, я уже объяснил, что вас не выпускают отсюда ради вашей безопасности.

Бейли мотнул головой, не скрывая злости:

— Я обдумал это. Полнейшая чепуха! Шансы, что я распутаю этот клубок, настолько малы, даже помимо всех накладываемых на меня ограничений, а также трудностей, с которыми я столкнусь, стараясь понять аврорианцев, что вряд ли хоть кто-нибудь в здравом рассудке палец о палец ударит, чтобы мне помешать. А если и так, с какой стати тратить усилия, добираясь до меня, когда можно уничтожить весь корабль? Если уж мы вообразили, что нам угрожают отпетые злодеи, так они и глазом не моргнут, покончив с кораблем, всеми людьми на нём, с тобой и Жискаром, ну и, естественно, со мной.

— Такая возможность была учтена, партнер Элайдж. Корабль был тщательно проверен. Любая попытка саботажа была бы обнаружена.

— Ты уверен? На сто процентов?

— Полной уверенности в подобных случаях не бывает. Однако Жискару и мне достаточно того, что вероятность подобного крайне мала и можно лететь спокойно, так как опасность минимальна.

— А если вы ошиблись?

Лицо Дэниела на мгновение сморщилось, словно его просили о чём-то, что нарушало ровную работу позитронных связей его мозга.

— Но мы не ошиблись.

— Утверждать это ты не можешь. Мы заходим на посадку, и приближается самый опасный момент. Собственно, сейчас уже незачем уничтожать корабль. Опасность, угрожающая лично мне, особенно велика именно сейчас, в эту самую минуту. Если мне предстоит высадиться на Авроре, я не смогу и дальше прятаться в каюте. Мне придётся пройти через корабль в пределах досягаемости для прочих. Вы приняли меры предосторожности на время посадки? (Он просто злился и без всяких оснований нападал на Дэниела, потому что изнывал от долгого заключения в каюте и стыдился своего обморока.)

Но Дэниел сказал спокойно:

— Да, приняли, партнер Элайдж. И, кстати, посадку мы уже совершили и находимся на поверхности Авроры.

Бейли растерялся. Он дико посмотрел по сторонам, но, естественно, не увидел ничего, кроме глухих стен каюты. Он не услышал и не почувствовал ничего из того, о чём предупреждал Дэниел. Ни ускорения, ни повышения температуры, ни свиста воздуха… Или Дэниел нарочно заговорил ещё раз о грозящей ему опасности, чтобы отвлечь его от других неприятных — но мелких — возможностей?

— Однако остаётся ещё высадка. Как мне покинуть корабль, не подставив себя потенциальным врагам?

Дэниел отошёл к стене и прикоснулся к ней. Стена мгновенно раскололась посередине, и половины поползли в противоположные стороны. Бейли увидел перед собой длинную трубу. Туннель.

В эту секунду в дверь вошёл Жискар и сказал:

— Сэр, мы втроем пойдём по выходному проходу. Снаружи он под наблюдением. А у того конца ждет доктор Фастольф.

— Мы приняли меры предосторожности, — добавил Дэниел.

Бейли пробормотал:

— Прошу извинения, Дэниел… Жискар… — И угрюмо вошёл в туннель. Заверения, что все меры предосторожности приняты, указывали, что меры эти сочтены необходимыми.

Бейли хотелось думать, что он не трус, но он был теперь на чужой планете, не имел понятия, как отличать друзей от врагов, не находил опоры в привычном и знакомом (конечно, не считая Дэниела). В решающий момент, подумал он с дрожью, у него не будет замкнутого приюта, где можно согреться и успокоиться.

Глава 4

ФАСТОЛЬФ

Доктор Хэн Фастольф действительно ждал — и улыбался ему. Высокий, худощавый. Светло-каштановые не слишком густые волосы — и, конечно, уши. Бейли помнил их все три прошедших года. Большие уши, сильно оттопыренные, они придавали его внешности легкую комичность, симпатичную непритязательность. И улыбнуться Бейли заставили именно уши, а не приветственная улыбка Фастольфа.

Бейли мимолетно удивился: неужели медицина на Авроре не располагает средствами для такой несложной косметической операции, какой требуют эти уши? Но, может быть, Фастольфу они нравятся именно такими? Как ни странно, и ему они тоже нравятся. В лице, которое заставляет тебя улыбаться, есть что-то привлекательное.

Возможно, Фастольф дорожит приятным впечатлением, которое производит при первой встрече. Или считает полезным, чтобы его недооценивали? Или ему просто нравится быть непохожим на других.

— Детектив Элайдж Бейли, — сказал Фастольф, — я прекрасно вас помню, хотя невольно представляю вас похожим на актера, который вас играл.

Бейли насупился:

— Эта гиперволновая постановка меня буквально преследует, доктор Фастольф. Если бы я знал, куда мне от неё сбежать!

— Некуда, — любезно сказал Фастольф. — То есть в обычных обстоятельствах. Но раз она вам неприятна, мы с этой минуты исключим её из наших бесед. Больше я её упоминать не буду. Договорились?

— Спасибо. — С рассчитанной внезапностью он протянул Фастольфу руку.

Фастольф заметно замялся. Потом взял руку Бейли, немножко — очень недолго — подержал в своей и сказал:

— Полагаю, вы не ходячий склад инфекции, мистер Бейли. — Потом добавил, с сожалением глядя на свои ладони: — Впрочем, должен признаться, мои руки покрыты защитной пленкой, что не так уж удобно. Я порождение иррациональных страхов моего общества.

Бейли пожал плечами:

— Как и все мы. Я не в восторге от мысли, что нахожусь во Вне, то есть под открытым небом. И если на то пошло, то я не в восторге от того, что вынужден был прилететь на Аврору при данных обстоятельствах.

— Я прекрасно это понимаю, мистер Бейли. Вас ждет закрытая машина, а когда мы приедем в мой дом, будет сделано всё, чтобы вы оставались в замкнутом пространстве.

— Спасибо, но мне кажется, что на Авроре мне надо будет иногда оставаться во Вне. Я к этому подготовлен. Насколько возможно.

— Понимаю. Но подвергать вас Вне мы постараемся только в случае безусловной необходимости. Сейчас её нет, так что, прошу вас, не отказывайтесь от закрытого пространства.

Машина ждала в тени туннеля. Почти не во Вне. Бейли знал, что позади него стоят Дэниел и Жискар — внешне совсем разные, но оба в позе спокойного ожидания, и оба бесконечно терпеливые.

Фастольф открыл заднюю дверцу и сказал:

— Садитесь, прошу вас.

Бейли сел. Быстро и осторожно Дэниел сел рядом с ним, а Жискар практически в тот же момент каким-то законченно танцевальным движением забрался в машину с другой стороны. Бейли оказался между ними, но это его не стеснило. Наоборот, его обрадовало, что между ним и Вне с обеих сторон находятся тела роботов.

Только никакого Вне не возникло. Фастольф сел на переднее сиденье, захлопнул дверцу, и стекла стали непроницаемо матовыми, а машину внутри залил мягкий искусственный свет. Фастольф сказал:

— Обычно я так не езжу, мистер Бейли, но ничего против не имею, а вам, наверное, это будет удобнее. Машина полностью компьютеризирована. Она знает, куда ехать, и сумеет справиться со всеми помехами и неожиданностями. Нашего вмешательства не требуется.

Бейли ощутил еле заметный толчок, а затем плавное, почти не воспринимаемое ускорение.

— Всё в полном порядке, мистер Бейли, — сказал Фастольф. — Я приложил много стараний, чтобы как можно меньше людей знало, что вы будете находиться в этой машине, и чтобы вас не смогли в ней обнаружить. Да, кстати, движется она на воздушной подушке, и мы скоро будем на месте, однако, если желаете, вы могли бы вздремнуть. Вы в полной безопасности.

— Вы говорите так, словно считаете, что мне угрожает опасность. На корабле меня для большей надёжности держали взаперти. И теперь опять. — Бейли обвёл взглядом тесное замкнутое пространство машины, в которой он был укрыт металлом и непрозрачным стеклом, не говоря уж о металлических телах двух роботов.

— Я, конечно, перебарщиваю. — Фастольф засмеялся. — Но обстановка на Авроре накаленная. Вы приехали в разгар кризиса, и я предпочту выглядеть несколько смешным, принимая излишние меры, лишь бы избежать риска, которым чреват любой недосмотр.

— По-моему, вы понимаете, доктор Фастольф, что моя неудача здесь обернется тяжелым ударом для Земли, — сказал Бейли.

— Я прекрасно это понимаю и не меньше вас хочу, чтобы вы добились успеха, поверьте мне.

— Верю. И ещё: моя неудача тут, по какой бы ни было причине, означает конец моей карьеры на Земле и тяжелые перемены в личной жизни.

Фастольф обернулся и растерянно посмотрел на Бейли:

— Неужели? Но для этого нет причин.

— Согласен, однако так будет. Я окажусь идеальным козлом отпущения для земного правительства в его отчаянном положении.

— Я совершенно не представлял себе ничего подобного, когда просил, чтобы вас прислали сюда, мистер Бейли. Не сомневайтесь, я сделаю всё, что в моих силах. Хотя, если быть честным (он отвёл глаза), в случае нашей неудачи сделать я смогу немного.

— Знаю, — угрюмо ответил Бейли, откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза. Движение машины было еле заметным и убаюкивающим, но Бейли не заснул. Он только сосредоточенно размышлял — другого ведь не оставалось.

* * *

Когда они приехали, Бейли опять избежал соприкосновения со Вне. Из машины он вышел в подземном гараже, и маленький лифт поднял его на — как оказалось — первый этаж.

Его проводили в солнечную комнату, и, пересекая прямые солнечные лучи (действительно оранжевые), он поежился.

Фастольф заметил это и поспешил сказать:

— Полностью заматовать окна нельзя, но они затемняются, и, если хотите, я их затемню. Собственно, мне следовало сообразить…

— Не надо, — ответил Бейли ворчливо. — Просто я сяду к ним спиной. Нужно привыкать!

— Как угодно. Но если вам станет неприятно, сразу же скажите мне… Мистер Бейли, сейчас здесь, в этой части Авроры, позднее утро. Не знаю, каким был распорядок на корабле. Но если вы не спали уже много часов и хотели бы отдохнуть, то пожалуйста. А если не хотите спать и не голодны, то завтракать вам необязательно. Однако если вы не прочь, то прошу вас позавтракать со мной через несколько минут.

— Это совпадает с распорядком на корабле.

— Прекрасно. Хочу напомнить вам, что наш день на семь процентов короче земного. Это не должно бы сказаться на ваших биоритмах, но в случае необходимости мы постараемся приспособиться к ним.

— Благодарю вас.

— И ещё одно… Не знаю, какую еду вы предпочитаете.

— Буду есть всё, что мне подадут.

— И всё-таки… Я не обижусь, если что-то покажется вам несъедобным.

— Благодарю вас.

— Вы не станете возражать, если Дэниел с Жискаром присоединятся к нам?

— Они тоже будут есть? — Бейли слегка улыбнулся.

Но Фастольф не ответил ему улыбкой, а сказал серьёзно:

— Нет. Но я хочу, чтобы они всё время были с вами.

— Опасность? Даже здесь?

— Я ни на что полностью не полагаюсь. Даже здесь.

— Сэр, завтрак подан, — доложил вошедший робот.

Фастольф кивнул:

— Хорошо, Фабер. Мы сядем за стол через несколько минут.

— Сколько у вас роботов? — спросил Бейли.

— Довольно много. Мы не достигли уровня Солярии: десять тысяч роботов на одного человека, но у меня их больше, чем в среднем имеют мои сограждане. Пятьдесят семь. Дом большой, и в нём помещаются и моя приёмная, и моя мастерская. Ну, и моей жене — когда у меня есть жена — необходимо отдельное крыло, изолированное от мастерской, а также своя прислуга.

— Ну, из полусотни роботов вы, пожалуй, можете поступиться двумя. Теперь я чувствую себя менее виноватым, что вам пришлось остаться без Жискара и Дэниела, когда вы отправили их за мной.

— Уверяю вас, мистер Бейли, это был не случайный выбор. Жискар мой мажордом и моя правая рука. Он со мной со времен моей молодости.

— И всё-таки вы послали его проводить меня на Аврору, — сказал Бейли. — Я очень польщен.

— Просто доказательство вашей важности, мистер Бейли. Жискар — самый надежный из моих роботов, сильный и крепкий.

Бейли покосился на Дэниела, и Фастольф добавил:

— Моего друга Дэниела я в эти расчёты не включаю. Он не мой слуга, а мой триумф, и я им бесконечно горжусь. Он первый в своей категории, а доктор Родж Наменну Сартон был его дизайнером и моделью. Тот человек, который…

Он тактично умолк, но Бейли отрывисто кивнул и пробормотал:

— Знаю.

Фразу не нужно было доканчивать; он помнил, что Сартон был убит на Земле.

— Сартон занимался конструированием, — продолжал Фастольф, — но создание Дэниела сделали возможным мои теоретические выкладки. — Он улыбнулся Дэниелу, и тот чуть наклонил голову в знак признательности.

— Но ведь был ещё Джендер, — напомнил Бейли.

— Да. — Фастольф покачал головой и опустил глаза. — Наверное, мне следовало бы оставить его у себя, как Дэниела. Но он был вторым моим человекоподобным роботом, а это немножко другое. Дэниел, фигурально выражаясь, был моим первенцем, особым во всех отношениях.

— И теперь вы уже не создаёте человекоподобных роботов?

— Нет. Но идёмте, — сказал Фастольф, потирая ладони. — Пора поесть. По-моему, мистер Бейли, население Земли не привыкло к натуральным продуктам питания. Нас ждет салат из креветок, хлеб, сыр, молоко, если вы пожелаете, или фруктовый сок по вашему выбору. А на сладкое мороженое.

— Традиционные земные блюда, — заметил Бейли, — которые теперь существуют в своей первоначальной форме только в древней земной литературе.

— На Авроре они тоже редкость, но было бы неразумно предлагать вам наши изысканные блюда, основу которых составляют аврорианские пищевые продукты и пряности. К ним надо приобрести вкус. — Он встал. — Прошу вас, мистер Бейли. Мы будем вдвоем и обойдёмся без церемоний и застольных ритуалов.

— Спасибо, — сказал Бейли. — Я считаю это большой любезностью с вашей стороны. Во время полёта я развлекался, изучая видеоматериалы об Авроре, и знаю, что совместная еда подразумевает особый церемониал, который меня просто пугает.

— И напрасно.

— А не могли бы мы, — спросил Бейли, — нарушить правила вежливости даже ещё больше, доктор Фастольф, и поговорить за столом о делах? Мне не следует терять времени.

— Я разделяю вашу точку зрения. Да, мы займемся обсуждением наших дел, и, полагаю, вы никому не выдадите, что я допустил подобное нарушение этикета. Мне не хотелось бы, чтобы двери светского общества для меня закрылись. — Он засмеялся, но тут же посерьёзнел. — Только смеяться мне не следовало бы. Тут не до смеха. Напрасная трата времени в данном случае легко может стать роковой.

* * *

Комната, в которой происходил этот разговор, была скудно обставлена: несколько стульев, бюро, какой-то похожий на рояль инструмент, но с латунными клапанами вместо клавиш. Стены покрывал мерцающий узор, пол был выложен квадратами коричневого цвета, но разных оттенков, возможно, под дерево, и блестел, словно только что натертый. Однако подошвы по нему не скользили.

Столовая, расположенная на том же этаже, оказалась совсем другой. Она представляла собой вытянутый прямоугольник, всячески изукрашенный. Шесть больших квадратных столов, которые можно было расставлять в любой конфигурации, у одной короткой стены — бар со множеством разноцветных сверкающих бутылок, а за ними выгнутое зеркало, словно удлиняющее комнату в бесконечность. В четырёх нишах другой короткой стены ждали роботы.

Обе длинных стены были выложены мозаиками, цвета которых медленно изменялись. Одна изображала планетарные пейзажи, но Бейли не мог решить, Аврора это, какой-нибудь другой мир или просто плод воображения. В дальнем конце поле пшеницы (или какого-то другого растения) убирали нарядные машины, управляемые только роботами. Затем взгляд скользил по разбросанным человеческим жилищам, которые у другого конца стены образовали, как решил Бейли, аврорианский Город.

Вторая длинная стена представляла космическую панораму. Бело-голубая планета, озаряемая отдаленным солнцем, отражала свет таким образом, что, лишь внимательно всмотревшись, можно было избавиться от иллюзии, будто она медленно вращается. Окружающие звёзды — одни чуть заметные, другие яркие — тоже словно меняли своё расположение, хотя стоило сосредоточить взгляд на одной мелкой группе, и оказывалось, что звёзды в ней неподвижны.

Бейли оба панно показались перегруженными и неприятными.

— Подлинное произведение искусства, мистер Бейли, — сказал Фастольф. — Обошлось дороже, чем оно того стоило, но Фанья настояла… Фанья моя нынешняя подруга.

— Она присоединится к нам, доктор Фастольф?

— Нет, мистер Бейли. Как я и сказал, мы будем завтракать вдвоем. Я попросил её временно оставаться в своем крыле. Мне не хотелось бы обременять её проблемой, которой мы с вами занимаемся. Вы понимаете, я надеюсь?

— Ну конечно.

— Прошу вас, садитесь.

Один из столов был накрыт на два прибора. Тарелки, чашки, разнообразные ножи и вилки (Бейли знал назначение далеко не всех), а в центре стола — витой цилиндр, несколько напоминавший огромную пешку, вырезанную из серого камня. Бейли не удержался и потрогал цилиндр.

— Это комбисудок. Он очень прост в обращении и позволяет добавить в кушанье или какую-то его часть заданное количество различных специй и отдельно, и в десятках сочетаний. Его полагается взять в руку и проделать с ним довольно сложные трюки, сами по себе бесполезные, но очень ценимые в светском обществе Авроры как символ изящества и деликатности, с какими следует вести себя за столом. Я, когда был помоложе, легко проделывал тройной переброс с помощью трёх пальцев, и в заключение на ладони у меня оказывалась щепотка соли. Но решись я на что-либо подобное теперь, то рисковал бы посадить своему гостю синяк. Надеюсь, вы извините меня, если я обойдусь без этого ритуала.

— Прошу, доктор Фастольф, обойдитесь без него!

Робот поставил на стол салат, второй подал поднос с фруктовыми соками, третий принес хлеб и сыр, четвертый разложил салфетки. Все четверо двигались в слаженном ритме, словно исполняли сложный танец, и ни разу не сбились с темпа, не помешали друг другу. Бейли следил за ними в полном изумлении.

Когда они завершили приготовления, то каждый оказался у одной из сторон стола. Они разом отступили на шаг, разом поклонились и, разом повернувшись, отошли в ниши в глубине столовой. И тут Бейли увидел Дэниела с Жискаром. Он не заметил, как они вошли и встали в двух нишах, возникших среди пшеничного поля. Дэниел стоял ближе к нему.

— Теперь, когда они ушли… — начал было Фастольф, умолк и виновато покачал головой. — Только они не ушли. Принято, чтобы роботы покидали комнату до того, как люди приступят к еде. В отличие от людей, роботы в пище не нуждаются. Поэтому логично, чтобы те, кто ест, ели, а кто не ест, уходили. И в конце концов это превратилось в ещё один ритуальный обычай. Теперь и помыслить нельзя о том, чтобы приступить к еде, пока роботы находятся в столовой. Ну невозможно! Однако, учитывая обстоятельства…

— Им пришлось остаться, — докончил Бейли.

— Да. Я решил, что безопасность важнее этикета, и ещё я решил, что вы не аврорианец и вас это не шокирует.

Бейли ждал, чтобы Фастольф сделал первый ход. Фастольф взял вилку, и Бейли тоже взял вилку. Фастольф пустил вилку в ход, неторопливо, так чтобы Бейли мог следить за ним без помех.

Бейли осторожно раскусил креветку и мысленно облизнулся. Вкус напомнил ему земную креветочную пасту, но насколько же креветка была сочнее и восхитительнее! Он медленно её пережевывал и, забыв нетерпеливое желание начать расследование здесь же за столом, предался гастрономическому блаженству, не в силах его прервать.

И первый ход сделал Фастольф.

— Не приступить ли нам к решению задачи, мистер Бейли?

Бейли почувствовал, что краснеет.

— Да-да. Разумеется. Прошу у вас извинения, но ваша аврорианская пища меня настолько поразила, что я просто не мог думать ни о чём другом. А задача ведь создана вами, доктор Фастольф, верно?

— Почему вы так считаете?

— Кто-то совершил робийство способом, требующим высочайшей квалификации. Так по крайней мере меня информировали.

— Робийство? Забавный термин. — Фастольф улыбнулся. — Конечно, я понимаю, что вы под ним подразумеваете. И вас информировали правильно: способ требует неимоверной квалификации.

— И ею обладаете только вы… как меня информировали.

— И это тоже верно.

— Даже сами вы признаете… точнее, категорически настаиваете, что одни вы могли вызвать у Джендера умственную заморозку.

— Я говорю только чистую правду, мистер Бейли. Лгать было бы глупо, даже если бы я не побрезговал унизиться до лжи. Ведь я признан самым выдающимся знатоком теоретической робопсихологии на всех пятидесяти мирах.

— Тем не менее, доктор Фастольф, разве второй после вас выдающийся робопсихолог… или третий… или пятнадцатый не может обладать достаточными знаниями, которые позволили бы совершить это робийство? Неужели тут требуется квалификация самого лучшего?

— Я считаю, — невозмутимо ответил Фастольф, — что оно бесспорно требует максимум квалификации от самого лучшего специалиста. Собственно, на мой взгляд, даже я сумел бы это сделать лишь в особо удачный день. Не забывайте, что лучшие умы в области робопсихологии (включая меня) специально стремились создать позитронный мозг, который было бы невозможно довести до умственной заморозки.

— Вы уверены? По-настоящему уверены?

— Абсолютно.

— И объявили это публично?

— Естественно. Было проведено публичное расследование, дорогой мой землянин. Мне задавали те же вопросы, какие сейчас задали вы, и я отвечал правдиво. Так принято на Авроре.

— Я не сомневаюсь, — сказал Бейли, — что вы отвечали правдиво, насколько вам представляется. Но не могло ли на вас повлиять самолюбие? Естественная гордость за себя? Ведь и это может быть типичным для аврорианца, не так ли?

— Вы спрашиваете, не заставило ли меня желание слыть лучшим в своей области добровольно внушить всем,что только я мог довести Джендера до заморозки?

— Почему-то мне кажется, что вы готовы пожертвовать своим политическим влиянием и положением в обществе ради сохранения своей репутации как учёного.

— Ах так. У вас интересная манера мыслить, мистер Бейли. Мне бы подобное и в голову не пришло. Значит, по-вашему, окажись я перед выбором: признать себя не самым лучшим специалистом или признаться, что я виновен в робийстве, как вы это называете, я бы сознательно выбрал второе!

— Нет, доктор Фастольф, я представляю себе это совсем не так упрощенно. Разве не может быть, что вы обманываете себя, считая, будто вы далеко превосходите остальных робопсихоло- гов, будто у вас нет и не может быть соперников, и вы отчаянно цепляетесь за эту веру, поскольку бессознательно, повторяю, бессознательно, доктор Фастольф, знаете, что другие уже равны вам или даже вас превосходят?

Фастольф засмеялся, но в его смехе проскользнуло раздражение.

— Ничего подобного, мистер Бейли. Вы попали пальцем в небо.

— Подумайте, доктор Фастольф. Вы абсолютно уверены, что никто из ваших коллег не способен с вами сравниться?

— Таких, кто хоть что-то знает о человекоподобных роботах, крайне мало. Создание Дэниела положило начало совершенно новой профессии, у которой даже названия нет. На Авроре, кроме меня, нет ни одного робопсихолога, понимающего, как работает позитронный мозг Дэниела. Доктор Сартон понимал. Но он умер. А кроме того, в этом он разбирался хуже меня. Ведь теория разработана мной.

— Так, конечно, и было, но ведь вы не можете сохранять за собой исключительное право собственности на неё. Неужели с ней никто не знаком?

Фастольф отрицательно покачал головой:

— Никто. Я никого ей не обучал, и я хотел бы посмотреть, как кто-нибудь из ныне живущих робопсихологов попробовал бы самостоятельно её разработать!

Бейли спросил досадливо:

— А что, если есть талантливый молодой человек, только что с университетской скамьи, ещё никому не известный, но…

— Нет, мистер Бейли. Нет. О таком молодом человеке я бы знал. Он бы стажировался в моей лаборатории, он бы какое-то время работал со мной. В данный момент такого молодого человека не существует. Со временем он появится. И возможно, не один. Но пока его нет!

— Значит, если бы вы умерли, новая наука умерла бы с вами?

— Мне всего только сто шестьдесят пять лет. Естественно, по метрическому календарю, то есть по вашему земному счёту мне примерно сто двадцать четыре года. По меркам Авроры я ещё относительно молод, и нет никаких медицинских оснований полагать, что я прожил хотя бы половину своей жизни. Не так уж редко люди доживают до четырёхсот лет — метрических, естественно. У меня ещё достаточно времени, чтобы найти себе учеников.

Они кончили есть, но продолжали сидеть за столом. И никто из роботов не подошёл убрать со стола. Казалось, напряженный обмен репликами двух людей совершенно их обездвижил.

Прищурившись, Бейли сказал:

— Доктор фастольф, два года назад я побывал на Солярии. Там у меня создалось чёткое впечатление, что соляриане в целом — самые искусные робопсихологи и робоконструкторы на всех космомирах.

— В целом, пожалуй, и так.

— И никто из них не мог бы это сделать?

— Никто, мистер Бейли. Искусность их ограничивается роботами, которые в лучшем случае модернизированы не больше моего бедного надёжного Жискара. Соляриане не имеют понятия о конструировании человекоподобных роботов.

— Но как вы можете быть в этом уверены?

— Вы ведь были на Солярии, мистер Бейли, и, следовательно, знаете, что соляриане избегают всяких личных контактов и общаются друг с другом исключительно с помощью трёхмерной проекции, кроме абсолютно неизбежных встреч для совершения полового акта. И вы думаете, что кому-то из них могла прийти мысль создать робота, настолько внешне неотличимого от человека, что его вид их невыносимо раздражал бы? Сходство с человеком заставило бы их избегать его, а в таком случае для чего бы он им понадобился?

— Ну а если есть отдельные соляриане, которых человеческое тело не отталкивает? Вы же не станете отрицать такой возможности?

— Я и не отрицаю, но в этом году на Авроре не было граждан Солярии.

— Ни одного?

— Ни одного! Контакт с аврорианцами им тоже неприятен, и сюда они прилетают в крайне редких случаях, если того требуют дела. Они избегают посещать и все остальные миры. А уж если вынуждены прилететь, то остаются на орбите и ведут переговоры с нами с помощью электроники.

— В таком случае, — сказал Бейли, — если вы и только вы — тот единственный человек на всех мирах, кто мог бы это сделать, Джендер был убит вами?

— Не верю, чтобы Дэниел не поставил вас в известность, что я это отрицаю.

— Он мне сказал, но я хотел услышать, что скажете вы.

Фастольф скрестил руки на груди и нахмурился. Потом процедил сквозь стиснутые зубы:

— Хорошо, я скажу вам: я этого не делал.

Бейли покачал головой:

— Я верю, что вы верите своим словам.

— Верю. И совершенно искренне. Я говорю правду. Я не убивал Джендера.

— Но если вы этого не делали, а никто другой сделать этого не мог, значит… Погодите. Не исключено, что я сделал необоснованный вывод. Джендер действительно мертв или меня вызвали сюда под ложным предлогом?

— Робот действительно уничтожен. Вы сможете без помех увидеть его — если, конечно, Законодательное собрание до истечения дня не запретит мне доступ к нему. Но, полагаю, они этого не запретят.

— В таком случае, если вы этого не делали и никто другой сделать этого не мог, а робот действительно мертв, то кто же совершил это преступление?

Фастольф вздохнул:

— Полагаю, Дэниел сообщил вам, что я утверждал при расследовании, но вы желаете услышать это из моих уст.

— Совершенно верно, доктор Фастольф.

— Ну так никто этого преступления не совершал. Умственная заморозка Джендера была вызвана какой-то внутренней неполадкой в позитронных связях.

— Велика ли вероятность такой неполадки?

— Крайне мала. Но раз я тут ни при чём, произойти могло только это.

— Но не логично ли предположить, что вероятность того, что вы лжете, заметно больше вероятности неполадки?

— Многие предполагают именно это. Но мне известно, что я этого не делал, следовательно, неполадка остаётся единственным возможным объяснением.

— И вы затребовали меня сюда для того, чтобы я доказал, что причиной действительно была неполадка?

— Да.

— Но как можно это доказать? А ведь очевидно, что спасти вас, Землю и себя я могу, только отыскав доказательства.

— По нарастающей важности, мистер Бейли?

Бейли поморщился:

— Ну, пусть вас, меня и Землю.

— Боюсь, — сказал Фастольф, — что по зрелом размышлении я пришёл к выводу, что доказать это невозможно.

* * *

Бейли в ужасе уставился на Фастольфа:

— Невозможно?!

— Никак невозможно. — И тут словно в припадке внезапной рассеянности Фастольф взял комбисудок. — Знаете, мне хочется проверить, сумею ли я и теперь сделать тройной переброс.

Резким, точно рассчитанным рывком кисти Фастольф подбросил судок так, что он перевернулся в воздухе, и подставил под узкий конец ребро правой ладони, прижав к ней большой палец. Судок снова взлетел, покачиваясь, и был подкинут ребром левой ладони, перелетел по дуге в обратную сторону, ударился о ребро правой ладони, затем о ребро левой. После этого — третьего — переброса он был подкинут так резко, что снова перевернулся. Фастольф поймал его правой рукой, подставляя левую ладонь. Зажав судок в кулаке, он показал Бейли левую ладонь с поблескивающей кучкой соли на ней.

— С научной точки зрения, — сказал Фастольф, — просто мальчишеское хвастовство, и затраченные усилия предельно непропорциональны цели — получению щепотки соли. Однако хороший хозяин дома на Авроре гордится таким умением жонглировать. Есть специалисты, способные перекидывать судок полторы минуты, двигая руки с такой быстротой, что за ними трудно уследить.

Бесспорно, — задумчиво прибавил он, — Дэниел способен перекидывать судок гораздо изящнее и быстрее любого человека. Я давал ему такое задание, когда проверял действенность его мозговых связей, но позволить ему продемонстрировать такую способность зрителям было бы величайшей ошибкой. Это без всякого толку унизило бы судочников — разговорное их название, которого ни в одном словаре вы не найдёте.

Бейли буркнул что-то невнятное.

— Но нам следует вернуться к делу, — вздохнул Фастольф.

— Ради которого по вашему настоянию я пролетел несколько парсеков.

— Совершенно верно. Ну так продолжим.

— Вы ведь не просто из тщеславия показали мне своё искусство, доктор Фастольф, — сказал Бейли.

— Мы зашли в тупик. Я вызвал вас сюда сделать то, чего сделать нельзя. Выражение вашего лица было достаточно красноречивым, и, честно говоря, у меня на душе тоже кошки скребли. И потому я счел, что нам не помешает немного передохнуть. А теперь продолжим.

— Разговор о невыполнимой задаче?

— Но не для вас, мистер Бейли. Вы же слывете специалистом по невозможному.

— Гиперволновка? Вы поверили этому дурацкому перетолкованию того, что произошло на Солярии?

Фастольф развёл руками:

— У меня нет выбора.

— Как и у меня, — сказал Бейли. — Я должен попытаться. Вернуться на Землю с неудачей я не могу. Это мне дали понять со всей ясностью. Так объясните мне, доктор Фастольф, как могли убить Джендера? Что требовалось проделать с его сознанием?

— Мистер Бейли, не представляю, как бы я мог объяснить это даже другому робопсихологу, — а вы ведь не робопсихолог! — даже если бы намеревался обнародовать свою теорию, чего совсем делать не намерен. Однако кое-что растолковать вам я, пожалуй, смогу… Вам, конечно, известно, что роботы были изобретены на Земле.

— Робопсихология и роботехника на Земле не в чести…

— Космомиры полностью осведомлены о земном предубеждении против роботов.

— Однако земное происхождение роботов очевидно для всякого землянина, который потрудится хоть немного подумать. Всем известно, что гиперпространственные полёты были осуществлены с помощью роботов, а поскольку космомиры не могли быть заселены до начала гиперпространственных полётов, значит, роботы существовали до их заселения, когда Земля ещё оставалась единственной планетой, где обитали люди. Следовательно, роботы были изобретены на Земле и землянами.

— Однако Земля этим не гордится, так?

— Мы этого не обсуждаем, — буркнул Бейли.

— И земляне ничего не знают о Сьюзен Кэлвин?

— Я встречал её фамилию в старинных книгах. Она была в числе пионеров робопсихологии.

— И это всё, что вы о ней знаете?

Бейли пожал плечами:

— Наверное, я мог бы узнать больше, порывшись в архивных документах, но у меня не было в этом надобности.

— Как странно! — сказал Фастольф. — Для всех космонитов она — богиня, и думаю даже, что, кроме узких специалистов, никто из них не представляет её себе уроженкой Земли. Такая мысль показалась бы кощунством. И они не поверили бы, если бы им сообщили, что она умерла, не прожив и ста метрических лет. А для вас она всего лишь одна из числа пионеров робопсихологии!

— Она имеет какое-то отношение к нашей проблеме, доктор Фастольф?

— Косвенное. Учтите, что вокруг её имени родилось множество легенд. По большей части это чистые измышления, но они неразрывно с ней связаны. Одна из самых знаменитых легенд (и наименее правдоподобная) касается робота, сконструированного в ту раннюю эпоху. Благодаря какой-то случайности при сборке он оказался наделенным телепатическими способностями…

— Что-о?!

— Это же легенда, как я вам объяснил, и, несомненно, лживая. Хотя, учтите, существуют теоретические предпосылки, допускающие подобную возможность, но пока ещё никто не предложил практической схемы, которая позволила бы создать такого робота. А о том, что подобная способность оказалась присуща примитивному позитронному мозгу в догиперпространственную эру, и речи быть не может. Вот почему мы абсолютно уверены, что данное сказание — чистая выдумка. Но тем не менее разрешите мне продолжать, потому что у этой истории есть мораль.

— Продолжайте, прошу вас.

— Этот робот, как гласит сказание, умел читать мысли. И когда ему задавали вопросы, он читал мысли спрашивающего и говорил именно то, что спрашивающему хотелось услышать. Первый Закон ясно и недвусмысленно запрещает роботу причинять вред человеку или бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. Обычный робот понимает этот вред как физический. Робот же, способный читать мысли, несомненно, решил бы, что разочарование, гнев или любое другое тягостное чувство делают человека, их испытывающего, несчастным, и вызвать их — значит причинить ему вред. А потому, предполагая, что правда может огорчить или рассердить спрашивающего, пробудить в нём зависть, сделать его несчастным, робот-телепат подменил бы истину приятной ложью. Понимаете?

— Конечно.

— И робот лгал даже самой Сьюзен Кэлвин. Долго так продолжаться не могло, поскольку разным людям говорились разные вещи, не только не согласующиеся друг с другом, но и не подкрепляемые объективной реальностью. Сьюзен Кэлвин обнаружила, что робот ей лгал и что из-за его лжи она попала в крайне тягостное положение. То, что вначале причинило бы ей лишь некоторое разочарование, теперь из-за ложных надежд обернулось нестерпимой болью… Вы действительно не знаете эту историю?

— Даю вам слово.

— Поразительно! Однако родилась она не на Авроре, поскольку бытует на всех космомирах… Как бы то ни было, Кэлвин отомстила. Она указала роботу, что, скажет ли он правду или солжет, человеку, с которым он разговаривает, неизбежно будет причинен вред. И любое его действие окажется нарушением Первого Закона. Осознав это, робот укрылся от неразрешимой дилеммы в полном бездействии. Его позитронные связи, если вам нравится цветистость, мгновенно испепелились. В его мозгу произошло необратимое разрушение.

Согласно легенде, последним словом Сьюзен Кэлвин, обращенным к роботу, было «Лжец!».

— Если я понял правильно, — сказал Бейли, — что-то подобное произошло и с Джендером Пэнеллом. Он столкнулся с неразрешимым противоречием, и его мозг испепелился?

— Да, впечатление создаётся именно такое. Однако теперь поставить робота в подобное положение далеко не так просто, как в дни Сьюзен Кэлвин. Робопсихологи (возможно, из-за этой легенды) всегда принимали самые тщательные меры, чтобы подобное противоречие не могло возникнуть. Теория позитронного мозга развивается, модели его всё более усложняются, а параллельно создаются всё более надежные системы защиты, рассчитанные на то, чтобы в любой ситуации противодействующие факторы не уравновешивались, оставляя возможность для какого-то действия, которое можно было бы истолковать как выполнение Первого Закона.

— Следовательно, испепелить мозг робота невозможно. Вы это хотите сказать? Но тогда что произошло с Джендером?

— Нет, этого я сказать не хочу! Всё более надежные системы, о которых я говорю, абсолютной надёжности не гарантируют и не могут гарантировать. Каким бы сложным и тонко мыслящим ни стал мозг, всегда найдётся способ создать неразрешимое противоречие. Это математическая истина. Никогда не удастся создать настолько тонко мыслящий и защищенный мозг, чтобы свести возможность противоречия к нулю. К очень малой степени — да, но не к полному нулю. Однако системы настолько приближаются к нулю, что создание условий для умственной заморозки требует глубочайшего понимания конкретного позитронного мозга. А для этого необходим очень умный теоретик.

— Вроде вас, доктор Фастольф?

— Вроде меня. А если речь идёт о человекоподобном роботе, так есть только я один.

— Или вообще нет никого, — заметил Бейли с тяжеловесной иронией.

— Или вообще никого. Вот именно, — ответил Фастольф, словно не заметив иронии. — Человекоподобные роботы обладают мозгом, да и телом, могу я прибавить, сформированными сознательно по образцу человеческих. Позитронный мозг — чрезвычайно тонкий механизм и, естественно, в определённой мере обладает хрупкостью человеческого мозга. Как у человека может произойти инсульт в результате какого-то внутреннего процесса и без всякого внешнего воздействия, так и человекоподобный мозг может по чистой случайности — непроизвольного дрейфа позитронов — впасть в умственную заморозку.

— Вы можете доказать это, доктор Фастольф?

— Могу продемонстрировать это математически, но отнюдь не все из тех, кто способен разобраться в формулах, согласятся с ходом моих рассуждений. В них включены некоторые мои предположения, которые не согласуются с общепринятыми положениями робопсихологии.

— Насколько вероятна самопроизвольная умственная заморозка?

— Если взять большое количество человекоподобных роботов, например сто тысяч, то почти наверное у одного из них на протяжении среднего срока жизни аврорианца произойдёт самопроизвольная заморозка. Но произойти это может и много раньше, вот как с Джендером, хотя вероятность будет несравненно меньше.

— Послушайте, доктор Фастольф! Даже если вы сумеете неопровержимо доказать, что робот в принципе может пострадать от самопроизвольной заморозки, отсюда ещё не следует, что именно это произошло конкретно с Джендером конкретно в этот момент.

— Да, — признал Фастольф. — Вы совершенно правы.

— Вы, величайший эксперт в области робопсихологии, не можете доказать, что Джендер оказался жертвой именно такой случайности.

— Опять-таки вы совершенно правы.

— Так как же вы можете требовать этого от меня, когда я ничего не смыслю в робопсихологии?

— Но ведь доказывать ничего не надо. Разве не достаточно выдвинуть хитроумное предположение, которое убедит широкую публику в возможности самопроизвольной заморозки?

— Например?

— Я не знаю.

— Вы уверены, что не знаете, доктор Фастольф? — резко спросил Бейли.

— Как это? Я же только что сказал вам, что не знаю.

— Разрешите, я укажу вам кое на что. Полагаю, аврорианцам в целом известно, что я прилетел на планету для разрешения загадки. Было бы трудно привезти меня втайне, учитывая, что я землянин, а это Аврора.

— Бесспорно. И я не делал из этого никакой тайны. Я посоветовался с председателем Законодательного собрания и добился от него разрешения привезти вас сюда. Именно таким образом мне удалось настоять на отсрочке разбирательства. Вам дают возможность найти разгадку, прежде чем я предстану перед судом. Сомневаюсь, что они дадут мне много времени.

— Так я повторю: аврорианцы в целом знают, что я здесь, и, полагаю, совершенно точно знают, для чего. Чтобы разгадать загадку смерти Джендера.

— Разумеется. Какая ещё могла быть причина?

— И с той минуты, когда я поднялся на корабль, доставивший меня сюда, вы держали меня под постоянным и неусыпным надзором из опасения, что ваши враги попытаются меня убрать, так как считают, будто я чудодей, разгадаю загадку и обеспечу вам победу, несмотря на все стоящие передо мной трудности.

— Боюсь, что такая возможность не исключена.

— Допустим, некто, не желающий, чтобы загадка была разгадана и вы вышли из положения с честью, всё-таки сумеет меня убить. Не пойдёт ли это вам на пользу, доктор Фастольф? Ведь люди предположат, будто ваши враги предполагали, что вы не виновны, а то почему бы им понадобилось препятствовать расследованию и убивать меня?

— Слишком сложно, мистер Бейли. Не исключаю, что при умении вашу смерть можно было бы использовать для такой цели, но ведь этого не произойдёт. Вы надёжно защищены, и вас не убьют.

— Но для чего защищать меня, доктор Фастольф? Почему не позволить, чтобы они меня убили, и не использовать мою смерть для своей победы?

— Потому что я предпочитаю, чтобы вы остались живы и сумели неопровержимо доказать мою невиновность.

— Но вы же знаете, что доказать вашу невиновность не в моих силах, — возразил Бейли.

— А вдруг? У вас достаточно побудительных причин. От того, сумеете вы или нет, зависит благополучие Земли, а также, по вашим словам, ваша собственная карьера.

— Что толку от побудительных причин? Если вы потребуете, чтобы я замахал руками и полетел, объяснив, что в случае неудачи я умру под пыткой, а Земля будет взорвана и всё её население уничтожено, у меня будут крайне веские причины взмахнуть руками и полететь. Но всё равно я не полечу.

— Я знаю, что шансы невелики, — сказал Фастольф неуверенно.

— Вы знаете, что они равны нулю, — яростно воскликнул Бейли. — И что спасти вас может только моя смерть.

— В таком случае для меня нет спасения, потому что я забочусь, чтобы мои враги до вас не добрались.

— Но сами вы можете до меня добраться.

— Что?

— Мне пришла мысль, доктор Фастольф, что вы-то вполне можете меня убить таким образом, чтобы убийство приписали вашим врагам. Тогда вы используете мою смерть против них. Ради этого вы и затребовали меня на Аврору.

Секунду Фастольф смотрел на Бейли с недоумением, потом от внезапного бешеного гнева его лицо покраснело и свирепо исказилось. Схватив со стола комбисудок, он замахнулся, готовясь метнуть его в Бейли.

А Бейли, захваченный врасплох, только в ужасе прижался к спинке стула.

Глава 5

ДЭНИЕЛ И ЖИСКАР

Как ни быстры были движения Фастольфа, Дэниел оказался быстрее.

Бейли, который забыл о присутствии роботов, увидел и услышал что-то стремительное, смутное, а затем рядом с Фастольфом Дэниела. Держа в руке судок, робот говорил:

— Надеюсь, доктор Фастольф, я не причинил вам вреда?

Как во сне Бейли обнаружил, что с другого бока от Фастольфа шагах в двух стоит Жискар, а четыре робота покинули свои ниши и очутились почти у обеденного стола.

Волосы Фастольфа были растрепаны. Он сказал слегка прерывающимся голосом:

— Нет, Дэниел. Ты отлично справился. — Он добавил погромче: — Вы все отлично справились, но помните: никаких промедлений, даже если это касается меня.

Он засмеялся и снова сел, проводя рукой по волосам.

— Извините, мистер Бейли, — сказал он, — но мне показалось, что наглядная демонстрация будет убедительнее любых моих слов.

Бейли, чей мгновенный ужас был чисто рефлекторным, расстегнул воротничок и ответил с легкой хрипотцой в голосе:

— Боюсь, я ожидал слов, но согласен, что демонстрация получилась очень убедительная. Рад, что Дэниел находился достаточно близко, чтобы вас обезоружить.

— Они все были достаточно близко, чтобы обезоружить меня, но Дэниел был ближе и добрался до меня первым — так быстро, что почти не применил силы. Находись он дальше, ему, возможно, пришлось бы вывихнуть мне руку или даже оглушить меня.

— И он бы зашёл так далеко?

— Мистер Бейли, — сказал Фастольф, — я отдал распоряжение защищать вас, а отдавать распоряжения я умею. Они без колебаний спасли бы вас, даже если бы это означало причинить вред мне. Разумеется, они постарались бы — как Дэниел, — чтобы вред оказался минимальным. Он причинил вред только моему достоинству и прическе. Ну и пальцы у меня покалывает. — Фастольф огорченно пошевелил ими.

Бейли глубоко вздохнул, стараясь оправиться от секундной растерянности, и спросил:

— Разве Дэниел не стал бы защищать меня даже без вашего специального распоряжения?

— Разумеется. У него не было бы выбора. Однако не думайте, будто реакция робота — это просто да или нет, вверх или вниз, вперёд или назад. Это очень распространенное заблуждение. Вопрос в быстроте реакции. Свои распоряжения относительно вас я сформулировал таким образом, что потенциал, заложенный во всех роботах моего дома, включая Дэниела, повысился далеко за нормальный уровень — до максимального в пределах разумного, насколько я мог это обеспечить. Поэтому реакция на чёткую угрожающую вам опасность практически мгновенна. Я знал это и потому мог позволить себе напасть на вас со всей доступной мне быстротой — ведь необходимо было как можно нагляднее показать вам, что любое моё нападение будет предотвращено.

— Безусловно, но «спасибо» я вам всё-таки не скажу.

— А! Я абсолютно уверен в своих роботах, а в Дэниеле — особенно. Хотя, правда, я с некоторым опозданием сообразил, что, не выпусти я судок сразу, Дэниел бы против своей воли — или эквивалента воли у роботов — мог сломать мне руку.

— Мне кажется, было глупо подвергаться такому риску, — сказал Бейли.

— Мне тоже так кажется — задним числом. А вот если бы вы приготовились швырнуть в меня судок, Дэниел сразу вам воспрепятствовал бы, но не совсем с той же быстротой, поскольку особых распоряжений о моей безопасности не получал. Надеюсь, он сумел бы меня спасти, но абсолютной уверенности у меня нет, и, пожалуй, я предпочту этого не проверять. — Фастольф весело улыбнулся.

— Ну а если на дом сбросят с той или иной воздушной машины какое-нибудь взрывное устройство? — спросил Бейли.

— Или если бы мы подверглись удару гамма-луча с соседнего холма? Мои роботы не гарантия абсолютной защиты, но здесь, на Авроре, подобные террористские покушения крайне маловероятны. Полагаю, из-за них нам волноваться не стоит.

— Согласен. Сказать правду, я серьёзно не думал, доктор фастольф, что вы опасны для меня, но мне необходимо было полностью исключить такую возможность, прежде чем идти дальше. Теперь мы можем продолжить.

— Да, конечно, — сказал Фастольф. — Этот весьма драматичный эпизод не снял главной проблемы: как доказать, что умственная заморозка Джендера была самопроизвольной и случайной.

Но Бейли теперь полностью сознавал присутствие Дэниела и, обернувшись к нему, спросил с тревогой:

— Дэниел, тебе неприятно, что мы обсуждаем эту проблему?

Дэниел, тем временем поставивший комбисудок на самый дальний из столов, ответил:

— Партнер Элайдж, я предпочел бы, чтобы былой друг Джендер функционировал по-прежнему, но раз это не так и раз его функциональность восстановить невозможно, то важно принять меры, чтобы подобные случаи в будущем не повторялись. Поскольку данное обсуждение имеет именно такую цель, оно мне более приятно, чем неприятно.

— Ну, чтобы покончить с этим окончательно: Дэниел, ты полагаешь, что за гибель твоего бывшего товарища робота Джендера ответственность несет доктор Фастольф? Вы извините мой вопрос, доктор Фастольф?

Тот одобрительно кивнул, и Дэниел сказал:

— Доктор Фастольф заявил, что он тут ни при чём. Значит, это так.

— И у тебя нет никаких сомнений, Дэниел?

— Никаких, партнер Элайдж.

Фастольфа это словно позабавило.

— Вы ведь допрашиваете робота, мистер Бейли!

— Я это знаю, но Дэниела я воспринимаю не совсем как робота, а потому спросил.

— Никакая следственная комиссия не примет его ответы во внимание. Его позитронные потенциалы вынуждают Дэниела верить мне.

— Но я-то не комиссия, доктор Фастольф, и расчищаю завалы. Вернёмся к исходной позиции: либо вы испепелили мозг Джендера, либо это бьиа случайность. Вы заверили меня, что такая случайность недоказуема, а потому у меня остаётся один выход: опровергнуть вашу причастность. Иными словами, если я смогу продемонстрировать, что у вас не было возможности убить Джендера, единственной альтернативой останется случайность.

— И как же вы это продемонстрируете?

— Вопрос стоит о средствах, удобном случае и мотиве. Средство убить Джендера у вас имелось — теоретическая оснащенность, позволяющая поставить его перед такой дилеммой, что умственная заморозка была бы неизбежной. Но был ли у вас удобный случай? Джендер принадлежал вам в том смысле, что вы рассчитали его мозговые связи и наблюдали за его изготовлением, но находился ли он в вашем владении в момент заморозки?

— Собственно говоря, нет. Он находился во владении другого лица.

— Как долго?

— Около восьми месяцев. То есть несколько больше ваших шести.

— A-а! Интересно. Вы были с ним или где-нибудь поблизости в момент его гибели? Могли как-то добраться до него? То есть не можем ли мы доказать, что вы находились на таком расстоянии от него и настолько были лишены всякой связи с ним, что никак не могли быть причастным к его гибели в тот момент, когда она предположительно произошла?

— Боюсь, что нет, — ответил Фастольф. — Его гибель могла произойти на протяжении порядочного отрезка времени. С роботом после гибели не происходит ничего аналогичного окостенению или разложению — процессам, позволяющим точно установить время смерти человека. И мы можем сказать только: известно, что в такой-то момент Джендер ещё функционировал, а в такой-то момент уже не функционировал. Между этими двумя моментами — промежуток около восьми часов. Полного алиби на весь этот отрезок времени у меня нет.

— Никакого? А чем вы занимались в эти часы, доктор Фастольф?

— Я был здесь, у себя.

— Но ваши роботы, конечно, знают, что вы были здесь, и могут засвидетельствовать…

— Знать они, безусловно, знают, но юридически их свидетельства ничего не стоят, а в тот день Фанья уехала по своим делам.

— Да, кстати, Фанья тоже специалист в робопсихологии?

Фастольф позволил себе ироническую улыбку:

— О робопсихологии она знает меньше вас… К тому же всё это ни малейшей важности не имеет.

— Как так?

Терпение Фастольфа явно истощилось.

— Мой дорогой мистер Бейли, речь же идёт не о прямом физическом нападении вроде моей недавней атаки на вас. То, что произошло с Джендером, не требовало моего физического присутствия. Вообще-то Джендер находился относительно недалеко отсюда, но с тем же успехом мог бы находиться в другом полушарии. Я ведь мог вызвать его по переговорному устройству и, манипулируя распоряжениями и его реакцией на них, довести его до умственной заморозки. И времени на это потребовалось бы немного.

— Следовательно, — перебил Бейли, — это короткий процесс и кто-то мог бы случайно получить роковой результат, хотя имел в виду что-то совсем другое?

— Нет! — отрезал Фастольф. — Авроры ради, землянин, дайте же мне говорить. Я уже объяснил вам, что так быть не могло. Процесс доведения Джендера до заморозки был бы долгим, сложным и хитрым, требующим глубочайшего понимания и находчивости. И никто не мог бы получить такой результат случайно. Разве что ему предшествовал бы длинный ряд немыслимых совпадений и случайностей. Самопроизвольная заморозка всё-таки гораздо более вероятна по сравнению со случайным следованием по такому сверхсложному пути, и я доказал бы это математически, если бы мои формулы принимались во внимание. Но вот если бы я хотел вызвать заморозку, то мало-помалу на протяжении недель, месяцев, даже лет, тщательно соразмеряя изменения и реакции, довёл бы Джендера до критической точки. И ни разу на протяжении этого процесса не появилось бы никаких признаков, что он находится на грани гибели, — вот как вы в темноте можете шаг за шагом приближаться к пропасти, до последнего момента ощущая под ногами твердую почву. Когда же я довёл бы его до предела — до края пропасти, — достаточно было бы одного моего слова, чтобы покончить с ним. Этот последний шаг занял бы лишь миг, понимаете?

Бейли сжал губы. Какой смысл скрывать разочарование?

— Короче говоря, удобный случай у вас был.

— Не только у меня, но у любого обитателя (или обитательницы) Авроры при условии, что он (или она) обладает необходимыми качествами.

— Но качества эти есть только у вас.

— Боюсь, что так.

— Таким образом, остаётся только мотив.

— А!

— И вот тут мы можем преуспеть. Эти человекоподобные роботы — ваши. Они созданы на основании вашей теории, и вы участвовали во всех стадиях их конструирования, пусть даже занимался им доктор Сартон. Они существуют благодаря вам — и только благодаря вам. Вы назвали Дэниела своим «первенцем». Они ваши творения, ваши детища, ваш дар человечеству, ваша заявка на бессмертие. (Бейли дал волю своему воображению, на мгновение представив себе, будто выступает перед следственной комиссией.) Так зачем, во имя всего святого — или, если угодно, во имя Авроры, — вам понадобилось перечеркнуть свой труд?

С какой стати вы уничтожили бы жизнь, которую создали ценой неимоверной затраты умственных сил?

Фастольф усмехнулся:

— Но, мистер Бейли! Вы же ничего в этом не понимаете. Так почему вы считаете мою теорию плодом «неимоверной затраты умственных сил»? Ведь это могла быть просто очень скучная экстраполяция какого-то очень нудного уравнения, которую мог бы сделать кто угодно, и просто я первый решил поскучать.

— Не думаю, — ответил Бейли, стараясь вернуться к более спокойному тону. — Если никто, кроме вас, не способен понять человекоподобный мозг настолько, чтобы его уничтожить, то не сомневаюсь, что только вы понимаете его настолько, чтобы его создать. Вы будете это отрицать?

Фастольф покачал головой:

— Не буду. Однако, мистер Бейли (таким мрачным его лицо стало впервые с момента их встречи), ваш тщательный анализ только ухудшил наше положение. Мы уже установили, что средство для убийства и удобный случай его совершить были только у меня. Но волей судеб у меня есть и мотив — самый веский мотив в мире. И моим врагам это известно. Так как же, во имя всего святого — или, перефразируя вас, во имя Земли, мы сумеем доказать, что я его не совершал?

* * *

Бейли яростно насупился. Он быстро отошёл, направляясь в угол, словно в поисках замыкающих стен, но внезапно обернулся и сказал резко:

— Доктор Фастольф, по-моему, вам нравится ошарашивать меня.

— Вовсе нет. — Фастольф пожал плечами. — Я просто обрисовываю вам проблему такой, какова она в реальности. Бедняга Джендер принял робосмерть из-за каприза позитронного дрейфа. Поскольку я не имел к ней никакого отношения, то могло быть только это, я убеждён. Однако больше никто не может безоговорочно признать меня невиновным, а все косвенные улики указывают на меня. И следует смотреть правде в глаза, решая, можем ли мы что-то сделать, а если можем, то что.

— Хорошо. В таком случае рассмотрим ваш мотив. Возможно, он вовсе не такой веский, как представляется вам.

— Вряд ли, мистер Бейли. Я ведь не дурак.

— Но вы и не судья себе и своим побудительным мотивам.

Как правило, люди не слишком способны судить о себе и своих поступках. Не исключено, что по какой-то причине вы себя драматизируете.

— Не думаю.

— Ну так объясните мне свой мотив. В чём он заключается? Говорите!

— Не торопитесь, мистер Бейли. Это не так просто. Не выйдете ли вы со мной наружу?

Бейли быстро взглянул на окно. Выйти во Вне? Солнце опустилось ниже, и свет его ярче наполнял столовую. Бейли замялся, а потом сказал громче, чем следовало:

— Да. С удовольствием.

— Превосходно, — отозвался Фастольф и добавил дружески: — Но не хотите ли сперва заглянуть в Личную?

Бейли прикинул. Никакой потребности он не испытывал. Но как знать, что ждет его во Вне? Долго ли они там останутся и какие там есть удобства? Главное же, он не знает обычаев аврори- анцев, а в фильмокнигах, которые он просмотрел на корабле, об этой стороне их жизни, насколько ему помнилось, не было ничего. Пожалуй, безопаснее последовать намеку хозяина дома.

— Спасибо, — сказал он. — Если можно.

Фастольф кивнул и распорядился:

— Дэниел, проводи мистера Бейли в Личную для гостей.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел, — вот сюда.

Когда они вышли в соседнюю комнату, Бейли сказал:

— Мне очень жаль, Дэниел, что ты не принимал участия в моём разговоре с доктором Фастольфом.

— Так не полагается, партнер Элайдж. Когда вы задали мне прямой вопрос, я ответил, но стать участником разговора меня не пригласили.

— Я бы пригласил, Дэниел, но я здесь гость и подумал, что было бы нетактично взять инициативу на себя.

— Я понимаю… Вот Личная для гостей, партнер Элайдж. Когда помещение свободно, дверь откроется, если вы прикоснетесь к ней в любом месте.

Но Бейли не вошёл. Он задумался, а потом спросил:

— Но если бы тебя пригласили участвовать в разговоре, Дэниел, ты сказал бы что-нибудь? Сделал бы какое-нибудь замечание? Я хотел бы узнать твоё мнение, друг мой.

Дэниел сказал с обычной серьёзностью:

— Мне хотелось бы сказать, что утверждение доктора Фастольфа, будто у него был веский мотив вывести Джендера из строя, было для меня полной неожиданностью. Я не знаю, в чём заключается этот мотив. Но что бы он вам ни сказал об этом, вы могли бы спросить его, почему тот же мотив не побудит его подвергнуть умственной заморозке меня. Если кто-то верит, что у него была побудительная причина вывести из строя Джендера, почему та же причина не относится ко мне? Мне любопытно это узнать.

Бейли пристально посмотрел на Дэниела, машинально стараясь прочесть выражение лица, которое всегда находилось под жёстким контролем, и сказал:

— Ты испытываешь тревогу, Дэниел? Ты чувствуешь, что Фастольф тебе угрожает?

— Третий Закон требует, чтобы я берег своё существование, — сказал Дэниел. — Однако я не стал бы защищаться, если бы доктор Фастольф или любой другой человек обоснованно решил, что его следует прервать. Таков Второй Закон. Но я знаю, что представляю большую ценность и с точки зрения вложенных в меня материалов, труда и времени, и в научном смысле. Поэтому потребовалось бы убедить меня в вескости причин, требующих, чтобы моё существование было прервано. Доктор Фастольф ни разу — ни разу, партнер Элайдж! — не говорил мне ничего, указывающего, что он думает о подобном. Я не верю, что он даже отдаленно помышляет о том, чтобы кончить моё существование, или что такая мысль приходила ему относительно Джендера. Существование Джендера, видимо, прервал случайный позитронный дрейф, как он, возможно, когда-нибудь прервёт и моё. Во Вселенной всегда присутствует элемент случайности.

— Ты утверждаешь это, Фастольф утверждает это, и я верю, что так и было. Трудность в том, чтобы убедить большинство людей согласиться с нами. — Он угрюмо посмотрел на дверь Личной. — Ты войдешь со мной, Дэниел?

По лицу Дэниела скользнуло что-то, соответствующее веселой улыбке.

— Очень лестно, партнер Элайдж, когда тебя настолько принимают за человека. Этих потребностей у меня, естественно, не существует.

— Естественно. Но всё равно ты можешь войти.

— Входить мне не полагается. Не принято, чтобы роботы входили в Личную. Обстановка такого помещения чисто человеческая… А к тому же это одноместная Личная.

Одноместная! Бейли был неприятно поражен, но справился со своими чувствами. Другие миры — другие обычаи! И об этом обычае в фильмокнигах вроде не упоминалось. Он сказал:

— Ах, так вот что ты имел в виду, когда сказал, что дверь откроется, только если там не занято. Ну а если занято, как будет тогда?

— Тогда прикосновение снаружи дверь не откроет: ваши личные процедуры полностью ограждены. Естественно, прикосновение изнутри её откроет.

— Ну а если посетитель потеряет сознание, находясь там? Если с ним произойдёт инсульт или инфаркт и он не сможет прикоснуться к двери изнутри? Получается, что никто не сможет войти, чтобы помочь ему?

— Если появится такая необходимость, есть аварийные способы открыть дверь. — Он встревоженно добавил: — Вам кажется, что нечто подобное может произойти?

— Конечно, нет. Я просто поинтересовался.

— Я буду стоять у самой двери, — сказал Дэниел с беспокойством. — Если я услышу ваш голос, партнер Элайдж, то сразу приму меры.

— Ну, это вряд ли понадобится. — Бейли небрежным жестом чуть коснулся двери, и она тотчас открылась. Он подождал, проверяя, закроется она или нет. Дверь оставалась открытой, но едва он вошёл, как она закрылась.

Пока он глядел в дверь, Личная казалась строго функциональным помещением. Раковина, кабинка (видимо, с душем), ванна, прозрачный экран на петлях, за которым виднелось сиденье, скорее всего унитаз. И ещё какие-то приспособления, назначения которых он не знал. Предположительно, те или иные туалетные принадлежности.

Но ничего толком он разглядеть не успел, так как через мгновение обстановка исчезла, и ему оставалось гадать, действительно ли он видел раковину, ванну и прочее, или ему померещилось, потому что он ожидал их увидеть.

Едва дверь закрылась, на миг наступила полная темнота, так как помещение было без окон, затем свет вспыхнул, но вокруг всё стало другим. Свет был солнечный, а он находился во Вне… или так казалось?

Открытое небо над головой с облаками, проплывающими настолько симметрично, что выглядели явно нереальными. А по сторонам простирались заросли трав, которые колыхались столь же упорядоченно.

Бейли почувствовал знакомый ком в горле, встававший там всякий раз, когда он бывал во Вне… Но сейчас он не во Вне. Он вошёл в помещение без окон. Следовательно, это зрительная иллюзия.

Он медленно зашаркал по полу, глядя прямо перед собой. Вытянул руки вперёд. Медленно, напрягая зрение.

Его пальцы прикоснулись к гладкой стене. Он провёл ладонями по её гладкости вправо и влево. И прикоснулся к тому, что из-за двери показалось ему раковиной. Ощупывая её, он сквозь слепящий свет разглядел смутные очертания.

Нащупал кран. Но вода не потекла. Провёл ладонью до его основания, но не обнаружил никакого эквивалента ручек, регулирующих струю. Зато нащупал на стене шероховатый овал и слегка нажал на него, проверяя. Тут же травы, простирающиеся далеко за плоскость, которую его пальцы определили как стену, раздвинулись, пропуская поток воды, и она с громким плеском полилась с высоты к его ногам.

Бейли в панике отпрыгнул, но вода исчезала, не касаясь его ног. Она продолжала литься, но не достигала пола. Он подставил под неё ладонь. Не вода, а игра света. Ладонь осталась сухой, он ничего не почувствовал. Но глаза упорно продолжали видеть воду.

Он провёл рукой по струе вверх и тут ощутил воду. Она струйкой текла из крана и была холодной.

Его пальцы снова нащупали овал, и, экспериментируя, он начал нажимать на него в разных местах. Температура быстро изменялась, и он установил, где именно следует нажать, чтобы вода была теплой.

Мыла он не нашёл и неохотно принялся тереть ненамыленные руки друг о друга под (как казалось) струей родника, которая должна была бы обливать его с головы до ног, но не обливала. Тут вода сталамыльной — то ли аппарат читал его мысли, то ли (что было вероятней) среагировал на потирание рук, — а родник, который он видел и не видел, вдруг запенился.

Всё с той же неохотой он нагнулся над раковиной и обтер мыльной водой лицо, ощущая под ладонями колкую щетину. Но получить принадлежности для бритья без объяснения, как это сделать, он не мог.

Он кончил умываться, но продолжал беспомощно держать руки под струей. Как прекратить подачу мыла? Праздный вопрос! Видимо, достаточно было того, что его руки перестали тереться о его лицо и друг о друга. Вода перестала быть мыльной и смыла пену с его рук. Он ополоснул лицо, стараясь, не касаться кожи. И сильно намочил рубашку, потому что ничего не видел и с непривычки был очень неуклюж.

Полотенца? Салфетки?

Он попятился, зажмурившись и вытянув шею вперёд, чтобы вода, стекающая с лица, больше на одежду не попадала. Видимо, шаг назад явился сигналом, так как он ощутил на лице теплую струю воздуха, а потом подставил под неё и руки.

Комок в горле давно исчез под влиянием раздражения. Он понимал, что Личные на каждой планете должны обладать своими особенностями, но создавать в Личной иллюзию Вне — это уж слишком!

На Земле Личная представляла собой обширное помещение для людей одного пола, снабженное закрытыми кабинками, которые отпирались личным ключом. На Солярии в Личную шли по узкому коридору, пристроенному к стене дома, словно соляриане надеялись создать впечатление, что помещение это к дому отношения не имеет. Однако на обеих планетах, несмотря на все их колоссальные различия, Личные были оборудованы строго функционально, и в них нельзя было спутать назначение предметов. Так для чего на Авроре старательно маскируют обстановку Личной сложной иллюзией сельской местности?

Ну, во всяком случае, злость не оставила места для переживаний из-за того, что он словно бы очутился во Вне.

Бейли шагнул туда, где видел прозрачный экран, но ошибся в выборе направления и отыскал его, медленно пробираясь вдоль стены на ощупь и ушибаясь о невидимые выступы.

В конце концов он помочился в иллюзию небольшого пруда, поверхность которого не пошла кругами от его струи. Колени сказали ему, что он целится в центр того, что счел уриналом. А если это вовсе не уринал или он промахивается, то вина не его!

Затем он хотел было снова отыскать раковину и ополоснуть руки, но передумал. Опять разыскивать, опять этот поддельный водопад? Нет уж!

Он принялся ощупью искать входную дверь, но обнаружил, что нашёл её, только когда она открылась от его прикосновения. Свет внутри сразу погас, и он вышел на нормальный реальный свет дня.

Рядом с Дэниелом стояли Фастольф и Жискар.

— Вы пробыли там почти двадцать минут, — сообщил Фастольф. — Мы уже начали беспокоиться.

Бейли захлестнула жаркая волна гнева.

— Мне мешали ваши дурацкие видеоиллюзии, — сказал он, крепко держа себя в руках.

Фастольф вытянул губы, и его брови поднялись в безмолвном удивлении. Он сказал:

— Сразу за дверью есть контакт, регулирующий видеоиллюзии. Их можно сделать прозрачными, так чтобы видеть обстановку, или отключить совсем.

— Меня не предупредили. И все Личные у вас такие?

— Нет, — ответил Фастольф. — Личные на Авроре часто оборудованы для иллюзий, но в зависимости от индивидуальных вкусов. Мне нравится иллюзия природной зелени, и время от времени я меняю некоторые детали. Ведь всё приедается, вы понимаете. Некоторые люди заказывают эротические иллюзии, но меня они не прельщают. Помещения абсолютно стандартны, и ориентироваться в них легко. Не труднее, чем у себя в спальне, когда погашен свет… Но объясните, мистер Бейли, почему вы не вышли и не спросили, что надо делать?

— Потому что не захотел, — отрезал Бейли. — Не скрою, иллюзия вызвала у меня большое раздражение, но я приспособился. В конце концов, к Личной меня привёл Дэниел, но он не предупредил меня, ничего не объяснил. А действуй он без специальных инструкций, я, конечно, получил бы от него подробные объяснения, поскольку он должен был предвидеть, что иначе мне будет причинен вред. Следовательно, я мог только заключить, что вы специально распорядились, чтобы он меня не предупреждал. Но, конечно, поступили вы так не из любви к шуткам, а из каких-то серьёзных соображений.

— Да?

— Вы ведь пригласили меня выйти во Вне, но едва я согласился, как вы осведомились, не хочу ли я воспользоваться Личной. Я сделал вывод, что подвергнут действию иллюзии Вне для проверки, выдержу я или в панике выскочу наружу. Ну так я выдержал. Немного намок, спасибо вам, но скоро высохну.

— У вас ясная голова, мистер Бейли, — сказал Фастольф. — Приношу извинение за проверку и неудобства, которые причинил вам. Но я просто стремился предупредить более серьёзные последствия. Вы всё ещё хотите прогуляться со мной?

— Не только хочу, мистер Фастольф, а настаиваю.

* * *

Они пошли по коридору, Дэниел и Жискар следовали по пятам.

— Надеюсь, вы не против, что роботы будут нас сопровождать? — спросил Фастольф светским тоном. — Аврорианцы никогда не выходят из дому без сопровождения хотя бы одного робота, а я должен настаивать, чтобы Дэниел и Жискар всё время были с вами.

Он открыл дверь, и Бейли собрал все силы, чтобы выдержать солнечные лучи и ветер, не говоря уж о сильных, незнакомых, инопланетных запахах аврорианской земли.

Фастольф отступил в сторону, а Жискар прошёл вперёд, внимательно оглядываясь. Было ясно, что все его органы чувств напряжены. Он оглянулся, и Дэниел, подойдя к нему, тоже произвёл рекогносцировку.

— Подождем, мистер Бейли, — сказал Фастольф. — Они скажут нам, когда, по их заключению, мы сможем выйти. А пока я воспользуюсь случаем ещё раз извиниться за подлую шутку, которую сыграл с вами в Личной. Но, поверьте, мы сразу же узнали бы, стань вам нехорошо — все проявления вашей жизнедеятельности регистрировались. Я очень доволен, хотя и не удивлён, что вы разгадали моё намерение. — Он улыбнулся и лишь с еле заметной заминкой положил ладонь на левое плечо Бейли и дружески его сжал.

Бейли ответил сухо:

— Вы, кажется, забыли ещё одну вашу подлую шутку — псевдопопытку швырнуть в меня комбисудок. Если вы дадите мне слово, что с этой минуты между нами всё будет открыто и честно, я признаю, что вами руководило желание сделать как лучше.

— Договорились!

— Уже можно идти? — спросил Бейли, наблюдая за Жискаром и Дэниелом, которые тем временем прошли дальше и все с той же напряженной сосредоточенностью повернули в разные стороны.

— Пока ещё нет. Они обойдут дом вокруг… Дэниел сказал, что вы приглашали его зайти с вами в Личную. Вы не шутили?

— Нет. Конечно, я знаю, что ему это не требуется, но я опасался, что просто оставить его стоять было бы невежливо. О том, как положено поступать в подобных случаях на Авроре, я понятия не имею, хотя и много прочел об общественных институтах Авроры.

— Думается, аврорианцы не считают, что это заслуживает упоминания. Ну и нельзя требовать, чтобы в книгах была сделана попытка просветить заезжих землян в этих вопросах.

— Потому что земляне заезжают к вам редко?

— Вот именно. Суть, естественно, в том, что роботы не посещают Личные. Это единственное место, где люди от них свободны. Видимо, существует подсознательное чувство, что в определённые моменты и в определённых местах надо от них освобождаться.

— Однако, — заметил Бейли, — когда Дэниел был на Земле в связи со смертью Сартона три года назад, я попытался не пустить его в коммунальную Личную, напоминая, что ему это не нужно, но он всё-таки настоял и вошёл.

— И поступил правильно. Ему тогда были даны строжайшие инструкции ни в чём не отличаться от людей — вы помните почему. Но здесь, на Авроре… А! Они закончили.

Роботы направились к двери, и Дэниел жестом пригласил их выйти.

Но Фастольф вытянул руку перед грудью Бейли.

— С вашего разрешения, мистер Бейли, я выйду первым. Сосчитайте неторопливо до ста и присоединяйтесь к нам.

* * *

Произнеся вслух «сто!», Бейли твёрдо переступил порог и пошёл к Фастольфу. Пожалуй, лицо у него было слишком каменным, зубы стиснуты слишком крепко, а спина выглядела слишком прямой.

Он огляделся. Примерно то же, что он видел в Личной. Возможно, Фастольф взял образцом собственные угодья. Всюду зелень, а в одном месте по склону струился ручей. Возможно, искусственный, но не иллюзорный. Вода была настоящей: проходя мимо, он почувствовал на лице брызги.

И всё было каким-то приручённым. На Земле Вне выглядело более диким и величаво красивым, чем этот пейзаж.

Фастольф слегка коснулся плеча Бейли и показал рукой:

— Пойдёмте вон туда. Посмотрите! — И он указал на широкую лужайку, видневшуюся в просвете между двумя деревьями.

В первый раз Бейли ощутил протяженность пространства, различил у горизонта какое-то жилище — низкое, широкое и такого зеленого цвета, что оно почти сливалось с окружающим пейзажем.

— Это жилой район, — объяснил Фастольф. — Возможно, вам, привыкшему к гигантским ульям Земли, он таким не кажется, но тем не менее мы находимся в аврорианском городе Эос, административном центре планеты. В нём живёт двадцать тысяч человек — и это самый крупный населённый пункт не только на Авроре, но и на всех космомирах. Численность населения Эоса равна численности населения всей Солярии, — с гордостью закончил Фастольф.

— А роботов сколько, доктор Фастольф?

— В этом районе? Около ста тысяч. В целом на планете на каждого человека в среднем приходится пятьдесят роботов, а не десять тысяч, как на Солярии. Большая часть наших роботов занята на наших фермах, наших рудниках и в космосе. Собственно говоря, у нас всё время ощущается нехватка роботов, особенно домашних. Большинству аврорианцев приходится обходиться двумя-тремя, а некоторым так даже одним. Однако мы не намерены идти путем Солярии.

— А у какого числа аврорианцев вообще нет домашних роботов?

— Таких нет. Это не в интересах общества. Если бы мужчина или женщина по той или иной причине не могли оплатить робота, ему или ей был бы предоставлен робот, оплачиваемый из общественных средств.

— Что произойдёт с ростом населения? Вы добавите роботов?

Фастольф покачал головой:

— Численность населения не увеличивается. Население Авроры равно двумстам миллионам, и цифра эта остаётся стабильной уже триста лет. Число это наиболее оптимально. Но, конечно же, вы читали об этом в фильмокнигах?

— Да, — подтвердил Бейли, — но мне не верилось.

— Уверяю вас, это правда. Таким образом, у каждого из нас есть достаточно земли, достаточно пространства, достаточно возможностей уединиться и достаточная доля мировых ресурсов. Ни избытка населения, как на Земле, ни недостатка его, как на Солярии.

Он взял Бейли под руку, чтобы они могли идти дальше.

— Вы видите перед собой, — продолжал Фастольф, — одомашненный мир. Я пригласил вас сюда, чтобы показать его вам, мистер Бейли.

— И в нём нет ничего опасного?

— Какая-то опасность присутствует всегда, мистер Бейли. У нас есть ураганы, горные оползни, землетрясения, лавины, бураны, парочка вулканов… Несчастные случаи со смертельным исходом также полностью исключить нельзя. И остаются страсти злобных и завистливых людей, глупости умственно незрелых, безумие недальновидных. Однако всё это второстепенные беды, и они не слишком влияют на цивилизованное спокойствие, царящее в нашем мире.

Фастольф, казалось, задумался над своими словами, а потом сказал со вздохом:

— Я не могу желать, чтобы он был иным, но у меня есть некоторые «но». Мы привезли на Аврору только те растения и тех животных, которых считали полезными или декоративными или объединяющими эти два качества. Мы приложили все силы, чтобы уничтожить то, что расценивали как сорняки, как вредных животных или паразитов. Или просто не отвечающих стандартам. Мы отобрали сильных, здоровых, привлекательных людей — разумеется, с нашей собственной точки зрения. Мы пытались… Вы, по-моему, улыбаетесь, мистер Бейли.

Но Бейли не улыбался. Просто у него скривились губы.

— Нет, нет, — сказал он. — Чему тут улыбаться?

— Отчего же? Я не хуже вас понимаю, что не могу считаться привлекательным по аврорианским меркам. Беда в том, что мы не можем стопроцентно контролировать комбинации генов и внутриматочные воздействия. Теперь, разумеется, когда эктогенез становится всё более распространенным (хотя я надеюсь, он никогда не распространится так, как на Солярии), меня ликвидировали бы на поздней стадии эмбрионального развития.

— В таком случае, доктор Фастольф, миры лишились бы великого теоретика робопсихологии.

— Совершенно верно, — ответил Фастольф без малейшего видимого смущения. — Однако миры бы об этом не узнали, не правда ли? Но как бы то ни было, мы стремились создать очень простой, но абсолютно практичный экологический баланс, здоровый климат, плодородную почву, а также возможно равномерное распределение ресурсов. Результатом явился мир, который производит всё, в чём мы нуждаемся, и в необходимых количествах. Мир, который, если мне будет позволено выразиться фигурально, считается с нашими потребностями. Сказать вам, к какому идеалу мы стремились?

— Прошу вас, — ответил Бейли.

— Мы трудились, чтобы создать планету, которая, взятая целиком, подчинялась бы Трем Законам роботехники. Она не причиняет вреда человеку ни активно, ни пассивно. Она делает то, чего мы от неё ждем, если только мы не толкаем её причинять вред людям. И она защищает себя, если исключить те моменты и те места, когда и где она должна служить нам или спасать нас даже ценой причинения вреда себе. Нигде ещё — ни на Земле, ни на других космомирах — нет такого приближения к идеалу, как на Авроре.

— Земляне тоже стремились к этому, — печально сказал Бейли. — Но нас уже было слишком много, и мы в дни нашего невежества причинили планете такой ущерб, что теперь уже не в состоянии исправить. Но как же эндемичные формы жизни Авроры? Вы ведь осваивали не мертвую планету.

— Вы это знаете, — сказал Фастольф, — раз вы просмотрели фильмокниги по нашей истории. Когда мы прибыли на Аврору, она имела флору, фауну и азотокислородную атмосферу. Это же относится и ко всем пятидесяти космомирам. Интересно, что на всех них живые организмы были малочисленны и малоразнообразны. И за свою планету они держались не слишком цепко. Мы овладели планетой, так сказать, без борьбы, а что осталось от эндемиков, сохраняется в наших аквариумах, в наших зоопарках и нескольких тщательно поддерживаемых заповедниках первобытной природы. Мы, собственно, по-настоящему не знаем, почему все планеты, на которых человек обнаруживал жизнь, оказывались такими скудными её носителями, почему только сама Земля просто кишела упорными всевозможными видами жизни, заполнявшими каждую экологическую нишу, и почему только на Земле появился разум.

— Может быть, это совпадение, — сказал Бейли. — Результат неполного исследования космоса. Слишком мало пока мы знаем планет.

— Согласен, — отозвался Фастольф. — Это наиболее правдоподобное объяснение. Возможно, где-то существует такой же сложный экологический баланс, как на Земле. Где-то может существовать разумная жизнь и технологическая цивилизация. Но ведь жизнь и разум Земли распространились на парсеки и парсеки во всех направлениях. Так почему же те не вышли в космос и почему мы не встретились?

— Это может произойти уже завтра. Как знать?

— Да, может. И если такая встреча неминуема, тем больше причин не ждать сложа руки. А мы становимся всё пассивнее, мистер Бейли. Ни единый космомир не был освоен за последние два с половиной столетия. Наши миры настолько одомашнены, настолько восхитительны, что мы не хотим их покидать. Видите ли, этот мир был освоен потому, что сама Земля стала такой неприятной, что риск и опасности освоения новых пустынных миров выглядели в сравнении куда предпочтительнее. К тому времени, когда сложились наши пятьдесят миров — последним была Солярия, — ни нужды, ни побудительных причин двигаться дальше не осталось. А сама Земля отступила в свои подземные стальные пещеры. Всё. Конец.

— Вы говорите несерьёзно!

— Если, мы останемся такими же? Безмятежными, всем довольными и застывшими? Нет, я говорю совершенно серьёзно. Человечество должно расширять свои границы, чтобы не захиреть. И один из способов — распространение в космосе, постоянное устремление к другим мирам. Если мы откажемся от этого, какая-нибудь иная цивилизация, переживающая такой же взрыв, доберётся до нас, и мы не сможем противостоять её динамизму.

— Вы предрекаете межзвёздную войну? В стиле гиперволновок?

— Нет. Сомневаюсь, что в этом возникнет нужда. Цивилизации, распространяющейся в космосе, вряд ли потребуется горстка наших миров. К тому же в интеллектуальном отношении она, вероятно, достигнет таких высот, что ей не понадобится добиваться гегемонии тут насильственным путем. Однако в окружении более энергичной, более дерзновенной цивилизации мы сойдём на нет просто в силу сравнения, мы погибнем, осознав, во что превратились, какой потенциал растратили зря. Конечно, мы могли бы заменить эту экспансию какой-нибудь другой — например, научным взлетом или подъёмом культуры. Боюсь, однако, что все эти экспансии взаимосвязаны. Отказаться от одной — значит, отказаться от всех. И мы, безусловно, сходим на нет во всём. Живем чересчур долго. Слишком ценим комфорт.

— На Земле, — сказал Бейли, — мы считаем космонитов всемогущими, полными неколебимой уверенности в себе. Я просто не могу поверить, что слышу от вас такое.

— Ни от одного другого космонита вы этого и не услышите. Мои взгляды не модны. Многие сочтут их возмутительными, и аврорианцам я редко говорю что-либо подобное, но просто призываю к новому устремлению в космос и умалчиваю об угрозе катастрофы, которая неминуемо разразится, если мы откажемся от дальнейшей колонизации. И хотя бы в этом я преуспел: Аврора серьёзно — даже с энтузиазмом — обдумывала начало новой эры исследований и освоения.

— Вы говорите это, — заметил Бейли, — без особого энтузиазма. В чём дело?

— Просто мы подходим к мотиву, который мог побудить меня уничтожить Джендера Пэнелла.

Фастольф помолчал, встряхнул головой и продолжал:

— Мне бы хотелось, мистер Бейли, лучше понимать людей. Я потратил шесть десятков лет на изучение тонкостей позитронного мозга и надеюсь посвятить им ещё пятнадцать-двадцать. И за всё это время я практически не соприкоснулся с проблемами человеческого мозга, неизмеримо более сложными. Нет ли Законов для человека, аналогичных Трем Законам для роботов? Сколько их? Как их можно выразить математически? Я не знаю. Однако может наступить день, когда кто-то разработает Законы Человека и сможет предсказывать большие отрезки будущего, зная точно, что ждет человечество, а не просто строя догадки, как я, зная точно, как улучшить положение вещей, а не шаря в темноте. Иногда я мечтаю о создании математической науки, которую назвал бы «психоистория», но знаю, что мне это не удастся. Да и никому другому, боюсь, тоже.

Он умолк. Бейли подождал, а потом сказал мягко:

— А ваш мотив уничтожить Джендера Пэнелла, доктор Фастольф?

Фастольф словно не услышал его. Во всяком случае, он ничего не ответил. И сказал только:

— Дэниел и Жискар опять сигналят, что опасности нет. Скажите, мистер Бейли, вы расположены пройти со мной ещё некоторое расстояние?

— А куда? — осторожно осведомился Бейли.

— К соседнему дому. Вон в том направлении через лужайку. Вам тяжело будет идти через неё?

Бейли сжал губы и поглядел, куда указывал Фастольф. Он словно примеривался.

— По-моему, я стерплю. И не предвижу никаких осложнений.

Жискар, находившийся в пределах слышимости, подошёл поближе. В солнечных лучах его глаза не светились. Его голос был лишен человеческой эмоциональности, но слова были исполнены заботливости:

— Сэр, могу ли я напомнить вам, что на пути сюда вы испытали серьёзное недомогание при посадке?

Бейли обернулся к нему. Как бы он ни относился к Дэниелу, как бы теплота воспоминаний об их совместной работе ни нейтрализовала его отношения к роботам вообще, к Жискару это всё никакого отношения не имело. Эта более примитивная модель действовала на него отталкивающе. Он попытался подавить злость и ответил:

— На борту корабля, бой, я был неосторожен, слишком поддавшись любопытству. Я столкнулся с тем, чего прежде никогда не испытывал, и у меня не было времени приспособиться. А это совсем другое.

— Сэр, вы испытываете сейчас неприятные ощущения? Могу ли я узнать это?

— Испытываю или нет, — твёрдо ответил Бейли (напомнив себе, что робот вынужден следовать требованиям Первого Закона, и пытаясь быть вежливым с куском металла, который, в конце концов, печется только о его, Бейли, благополучии), — значения не имеет. Я обязан исполнить свой долг, но не смогу этого сделать, если буду прятаться в закрытых помещениях.

— Ваш долг? — повторил Жискар так, словно его программа этого слова не включала.

Бейли быстро взглянул на Фастольфа, но тот стоял спокойно и явно вмешиваться не собирался. Казалось, он с абстрактным интересом взвешивает реакцию робота данного типа на новую ситуацию и примеривает её к взаимосвязям, переменным и дифференциальным уравнениям, понятным только ему.

Во всяком случае, так показалось Бейли. Он рассердился, что служит пищей для подобных наблюдений, а потому сказал (излишне резким тоном, как сам заметил):

— Ты знаешь, что такое долг?

— То, что положено делать, сэр.

— Твой долг — повиноваться Трем Законам. У людей есть свои законы, как недавно упомянул доктор Фастольф, твой хозяин, и они должны им повиноваться. Я должен сделать то, что мне поручено. Это очень важно.

— Но выйти на открытое пространство, когда вам не…

— Тем не менее сделать это необходимо. Мой сын со временем, возможно, отправится на планету, куда менее приятную для жизни, чем ваша, до конца дней жить во Вне. А если бы я сумел вынести это, я бы отправился с ним.

— Но почему вы хотите это сделать?

— Я уже сказал тебе, что подчиняюсь своему долгу.

— Сэр, я не могу не подчиниться Законам. А вы своим? Прошу вас…

— Я могу пренебречь своим долгом, но не хочу, а это, Жискар, особо сильное побуждение.

Наступило молчание, потом Жискар сказал:

— Вам повредит, если я уговорю вас не выходить на открытое место?

— В той мере, в какой я тогда буду сожалеть, что не выполнил свой долг.

— А это вреднее неприятных ощущений, которые могут возникнуть у вас на открытом месте?

— Гораздо вреднее.

— Благодарю вас, сэр, за объяснение, — сказал Жискар, и Бейли почудилось удовлетворение на невыразительном лице робота. (Человеческая склонность к индивидуализации неукротима!)

Жискар отступил назад, и тут Фастольф сказал:

— Это было очень интересно, мистер Бейли. Жискару понадобились пояснения, прежде чем он разобрался, как согласовать реакцию позитронного потенциала с Тремя Законами, а вернее, как эти потенциалы должны среагировать в таких условиях. Теперь он знает, как себя вести.

— Я заметил, что Дэниел вопросов не задавал, — сказал Бейли.

— Дэниел знает вас. Он был с вами на Земле и на Солярии… Так пойдёмте. Не будем спешить. Будьте осторожны, и, если вам захочется подождать, отдохнуть или даже повернуть обратно, надеюсь, вы мне немедленно скажете.

— Хорошо. Но в чём цель этой прогулки? Раз вы опасаетесь, что я почувствую себя дурно, вы предложили совершить её не просто так.

— Конечно, — ответил Фастольф. — Я подумал, что вы хотите увидеть парализованное тело Джендера.

— Да, чтобы выполнить все формальности. Но полагаю, мне это ничего не даст.

— Я тоже так считаю, но, кроме того, вы сможете задать вопросы лицу, в чьем временном владении находился Джендер в момент трагедии. Полагаю, вы захотите поговорить об этом ещё с одним человеком, кроме меня.

* * *

Фастольф медленно пошёл вперёд, сорвал лист с какого-то куста, сложил его пополам и сунул в рот.

Бейли посмотрел на него с любопытством, недоумевая, что космониты, трепеща перед инфекцией, способны жевать что-то не обработанное, не приготовленное и даже не мытое. Тут он припомнил, что на Авроре нет (абсолютно нет?) патогенных микроорганизмов, но всё равно почувствовал отвращение. Но отвращение ведь не требует рационального обоснования, подумал он виновато… И внезапно почувствовал, что готов простить космонитам их отношение к землянам.

Он спохватился. Это же совсем другое! Речь идёт о людях!

Жискар прошёл вперёд, сворачивая вправо. Дэниел шёл сзади левее. Оранжевое солнце Авроры (Бейли перестал замечать его оранжевость) чуть грело его спину, а не пекло, как земное Солнце летом. (Но какое время года сейчас в этой части Авроры и вообще какой тут климат?)

Трава или… (но растительность очень напоминала траву) была более жёсткой и пружинящей, чем ему помнилась земная, а почва казалась очень твёрдой, словно тут давно не выпадал дождь.

Теперь они направлялись прямо к дому впереди — видимо, дому квазивладельца Джендера.

Бейли услышал, как справа в траве прошуршало какое-то животное, на дереве позади громко чирикнула птица, а вокруг неясно где раздавался стрекот насекомых. А ведь предки всех них, подумал Бейли, когда-то жили на Земле. Откуда им знать, что этот участочек почвы не был для них исконным, уходящим назад во тьму времен. Ведь даже деревья и трава происходят от деревьев и травы, которые росли на Земле.

Только люди могли жить в этом мире и сознавать, что они — не его аборигены, а происходят от землян. Но сознают ли это космониты или попросту выкинули из головы? Не наступит ли время, когда они прочно об этом забудут? Когда не будут знать, с какого мира происходят и даже что такой мир вообще существовал?

— Доктор Фастольф! — сказал он внезапно, отчасти для того, чтобы отвлечься от мыслей, которые становились всё тягостнее. — Вы всё ещё не сообщили мне свой мотив уничтожения Джендера.

— Вы совершенно правы. Не сообщил. А как по-вашему, мистер Бейли, для чего я потратил столько трудов, чтобы создать теоретическую основу позитронного мозга человекоподобных роботов?

— Не знаю.

— А вы подумайте. Задача заключается в том, чтобы создать мозг для робота, настолько близкий к человеческому, насколько возможно, а это, видимо, потребует определённого вторжения в поэтическую… — Он умолк, и его легкая улыбка превратилась в весёлую усмешку. — Знаете, некоторых моих коллег шокирует, когда я говорю им, что вывод, если он поэтически не сбалансирован, не может быть верным научно. Они говорят, что не понимают, при чём тут поэзия.

— Боюсь, я тоже не понимаю, — сказал Бейли.

— А я понимаю. Не могу объяснить, но чувствую это объяснение, хотя не нахожу для него слов. Возможно, потому-то я добивался того, чего не добивались мои коллеги. Однако я впадаю в высокопарность, а это верный признак, что мне следует перейти на деловую прозу. Подражание человеческому мозгу, когда я ничего не знаю о человеческом мозге, требует интуитивного прорыва — чего-то, что я ощущаю как поэзию. И тот же интуитивный прорыв, который подарит мне позитронный мозг для человекоподобных роботов, должен, по-моему, открыть нам новый доступ к познаниям о человеческом мозге. Вот во что я верил: что человекоподобные роботы помогут мне сделать хотя бы шажок к психоистории, про которую я вам говорил.

— Ах так.

— А раз мне удалось разработать теоретическую основу человекоподобного позитронного мозга, мне потребовалось для него человекоподобное тело. Мозг сам по себе не существует, вы понимаете? Он взаимодействует с телом, так что человекоподобный мозг в нечеловекоподобном теле сам в какой-то мере станет нечеловечным.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Просто сравните Дэниела с Жискаром.

— Следовательно, Дэниел был создан как экспериментальный прибор для лучшего постижения человеческого мозга?

— Верно! Я трудился два десятилетия над этим вместе с Сартоном. Многочисленные неудачи, а потом первый успех — Дэниел. Конечно, я сохранил его для дальнейшего изучения, ну и… — Он криво усмехнулся, словно признаваясь в большой глупости. — И из нежности. Ведь Дэниел способен постигнуть понятие человеческого долга, а Жискару, несмотря на все его достоинства, это далось нелегко, как вы видели.

— А когда Дэниел три года назад был со мной на Земле, он выполнял первое своё задание?

— Первое важное. Когда Сартона убили, нам потребовался робот, которому не грозили бы инфекционные болезни Земли и в то же время настолько похожий на человека, что он не пробуждал бы в землянах их обычной антипатии к роботам.

— Удивительное совпадение, что Дэниел оказался у вас под рукой в нужную минуту.

— А? Вы верите в совпадения? У меня такое ощущение, что всякий раз, когда появляется такое революционное изобретение, как человекоподобный робот, обязательно возникает ситуация, требующая его применения. Подобного рода ситуации, без сомнения, постоянно возникали на протяжении всех тех лет, пока Дэниела ещё не было, — и потому, что его не было, приходилось подыскивать другие решения задачи и другие способы.

— А ваши труды оказались успешными, доктор Фастольф? Вы теперь понимаете мозг человека лучше, чем прежде?

Фастольф всё замедлял и замедлял шаг, и Бейли тоже, а теперь они совсем остановились примерно на полпути между домом Фастольфа и тем, к которому они направлялись. Для Бейли это был самый трудный момент, поскольку он был равно далёк от обоих возможных приютов, но он упрямо боролся с нарастающей тревогой, чтобы не спровоцировать Жискара. Он не хотел невольным движением и вздохом — или просто выражением лица — дать толчок желанию Жискара спасать его. Он не хотел, чтобы его взяли на руки и отнесли в безопасное место.

Фастольф как будто не замечал дилеммы Бейли.

— Вне всяких сомнений, — сказал он, — в изучении мышления произошёл значительный прогресс. Остаются ещё огромные проблемы — и, возможно, они так и останутся неразрешенными, однако продвижение вперёд налицо. Тем не менее…

— Да?

— Тем не менее Аврору не удовлетворяет чисто теоретическое изучение человеческого мозга. Были предложены способы использования человекоподобных роботов, которые я одобрить не мог.

— Например, на Земле.

— Нет. Это был короткий эксперимент, который я поддержал и наблюдал с большим интересом. Сможет Дэниел провести землян? Оказалось, что да, хотя, конечно, взгляд землян не натренирован на роботов. Однако предлагались и другие способы его использования.

— Какие же?

Фастольф задумчиво поглядел вдаль.

— Я говорил вам, что этот мир одомашнен. Когда я начал свою кампанию за возвращение к исследованию космоса и освоению новых планет, я надеялся, что инициатива будет принадлежать не купающимся в комфорте аврорианцам и вообще космонитам. Мне казалось, нам следует привлечь землян. С их жутким миром — простите меня — и кратким сроком жизни терять им практически нечего, и я думал, они ухватятся за такую возможность, тем более если мы окажем им техническую помощь. Я говорил с вами об этом, когда мы встретились три года назад на Земле. Вы помните? — Он искоса посмотрел на Бейли.

— Прекрасно помню, — ответил Бейли невозмутимо. — Собственно, вы навели меня на мысли, в результате которых на Земле возникло небольшое движение за то, о чём вы говорите.

— Неужели? Но, полагаю, это очень нелегко. Ваша агорафобия, ваше нежелание покидать ваши стены…

— Мы с ней боремся, доктор Фастольф. Наша организация планирует выход в космос. Мой сын принадлежит к лидерам этого движения, и я надеюсь, что наступит день, когда он покинет Землю во главе экспедиции, отправляющейся осваивать новый мир. И если мы действительно получим техническую помощь, о которой вы упомянули… — Бейли выжидающе умолк.

— Если мы предоставим вам корабли, имеете вы в виду?

— И другое оборудование. Да, доктор Фастольф.

— Тут есть трудности. Многие аврорианцы не хотят, чтобы земляне вышли в космос и заселили новые миры. Они опасаются быстрого распространения земной культуры, её Городов-ульев, её хаотичности. — Он переступил с ноги на ногу и сказал: — Но почему мы стоим тут? Идёмте же!

Он медленно пошёл вперёд, говоря:

— Я доказывал, что ничего подобного не произойдёт. Я напоминал, что поселенцы с Земли перестанут быть землянами в классическом смысле слова. Они не будут заключены в Городах. Поселившись на новой планете, они уподобятся Отцам-Основателям Авроры, когда те прибыли сюда. Они создадут управляемое экологическое равновесие и по мироощущению будут ближе к аврорианцам, чем к землянам.

— Но не разовьются ли и у них слабости, которые вы обнаружили в культуре космонитов, доктор Фастольф?

— Возможно, что и нет. Они учтут наши ошибки… Но это чисто академическая дискуссия: возник новый фактор, лишающий этот аргумент всякой силы.

— Какой же?

— Да человекоподобные роботы. Видите ли, есть люди, которые считают человекоподобных роботов идеальными первопоселенцами. Пусть они создают новые миры.

— Но роботы у вас были всегда, — заметил Бейли. — Вы хотите сказать, что эта идея никогда прежде не выдвигалась?

— Выдвигалась, конечно, но была практически неосуществимой. Обычные, не человекоподобные роботы без непосредственного человеческого руководства, создавая мир, подходящий для них, просто не сумеют одомашнить и приспособить его к более тонкому и гибкому человеческому интеллекту, к потребностям человеческого тела.

— Но ведь этот мир, наверное, окажется вполне освоенным в первом приближении и пригодным для дальнейшего усовершенствования.

— Бесспорно, мистер Бейли. Однако аврорианский декаданс проявляется в том, что в подавляющем большинстве мои сопланетники считают, что первого приближения вопиюще мало. А вот группа человекоподобных роботов, очень близких к человеку и телесно, и интеллектуально, сумеет создать мир, который, во всём отвечая их нуждам, неизбежно окажется удобным и для аврорианцев. Вам понятна их логика?

— Вполне.

— Они создадут такой безупречный мир, что, понимаете, когда он будет закончен, а аврорианцы наконец сочтут возможным переселиться, они просто сменят одну Аврору на другую. То есть, в сущности, не расстанутся с родной планетой, а обретут точно такую же, и упадок будет продолжаться.

— Я вижу силу вашего аргумента, но аврорианцы, насколько я понял, с ним не соглашаются.

— Могут не согласиться. Мне кажется, я сумею убедительно защитить свою позицию, если только оппозиции не удастся уничтожить меня политически с помощью этого обвинения в уничтожении Джендера. Понимаете теперь, какой мне приписывается мотив? Якобы я планирую уничтожить человекоподобных роботов, лишь бы не допустить, чтобы они осваивали новые планеты.

Теперь остановился Бейли. Задумчиво посмотрев на Фастольфа, он сказал:

— Вы отдаёте себе отчет, доктор Фастольф, что победа вашей точки зрения полностью отвечает интересам Земли?

— И вашим интересам, мистер Бейли.

— И моим. Но если я на время оставлю их в стороне, то для моего мира остаётся жизненно важным, чтобы нашим людям позволили, поспособствовали укрепиться в таком намерении и помогли исследовать Галактику. Чтобы мы сохранили свой образ жизни в той мере, в какой он нас устраивает. Чтобы мы не были осуждены вечно оставаться на Земле, поскольку это неотвратимо приведёт к нашей гибели.

— Думаю, многие из вас предпочтут остаться на Земле навеки.

— Безусловно. Не исключено, что такой выбор сделают почти все. И всё-таки некоторые из нас — все, кого удастся убедить, — спасутся, если нам позволят. Поэтому мой долг, не только как блюстителя закона заметной части человечества, но и как просто землянина, помочь вам очистить своё имя, виновны вы или не виновны. Тем не менее полностью отдаться выполнению этой задачи я могу, только если буду твёрдо знать, что выдвинутые против вас обвинения несостоятельны.

— Разумеется! Я понимаю.

— В таком случае теперь, когда вы объяснили мне, какой вам приписывается мотив, подтвердите ещё раз, что вы этого не делали.

— Мистер Бейли, — сказал Фастольф, — я прекрасно понимаю, что у вас нет выбора. Я сознаю, что с полной безнаказанностью мог бы открыть вам, что я виновен, и вы в силу ваших насущных интересов и насущных интересов вашего мира вынуждены были бы помочь мне скрыть этот факт. Более того, будь я виновен, мне пришлось бы сказать вам об этом, чтобы вы учитывали мою вину и, зная правду, более успешно помогали мне… и себе. Но я не могу признаться, потому что не виновен. Как бы факты ни свидетельствовали против меня, Джендера я не губил. Ничего подобного мне и в голову не приходило.

— Ни разу?

Фастольф грустно улыбнулся:

— Ну, возможно, раза два у меня и мелькала мысль, что для Авроры было бы лучше, если бы я не разрабатывал оригинальные идеи, которые привели к созданию человекоподобного позитронного мозга… Или что для неё было бы лучше, окажись такой мозг не очень стабильным, подверженным умственной заморозке. Но ни на одну секунду я не планировал покончить с Джендером по этой причине.

— В таком случае мы должны дезавуировать мотив, который вам приписывают.

— Отлично. Но как?

— Доказать его бессмысленность. Что толку было уничтожать Джендера? Ведь можно сконструировать других человекоподобных роботов. Тысячи их. Миллионы.

— Боюсь, это не так, мистер Бейли. Я один знаю, как их конструировать, а пока есть опасность, что их будут использовать для освоения планет, я не создам больше ни одного. Джендера больше нет, и остаётся только Дэниел.

— Другие повторят ваше открытие.

Фастольф вздёрнул подбородок:

— Покажите мне робопсихолога, способного на это. Мои враги создали Институт робопсихологии с единственной целью установить, какими методами можно создать человекоподобного робота, но у них ничего не получится. Во всяком случае, я знаю, что пока они своего не добились. И не добьются.

— Но если вы единственный человек, знающий секрет человекоподобных роботов… — Бейли нахмурился. — А ваши враги отчаянно рвутся его узнать, разве они не попытаются заставить вас его открыть?

— Конечно. Угрожая моему политическому существованию, даже обещая каким-то образом добиться, чтобы мне было запрещено работать в этой области, что положит конец и моему профессиональному существованию, они рассчитывают вырвать у меня согласие на сотрудничество. Они даже могут устроить так, чтобы Законодательное собрание приказало мне открыть секрет под угрозой конфискации моего имущества, тюремного заключения или ещё чего-нибудь. Однако я твёрдо решил принять все последствия — любые последствия, но не уступить. Но вы понимаете, что я предпочту избежать подобной необходимости.

— А они знают, что вы не уступите?

— Надеюсь. Я сообщил им это совершенно недвусмысленно. Возможно, они считают, что я в последнюю минуту пойду на попятный, что только делаю вид. Но моё решение серьёзно.

— Но если они вам поверят, то могут предпринять что-нибудь опасное.

— То есть?

— Ну, украсть ваши расчёты. Похитить вас. Пытать.

Фастольф громко расхохотался, и Бейли, покраснев, буркнул:

— Сожалею, что вынужден говорить в стиле гиперволновки, но всё-таки о такой возможности вы думали?

— Мистер Бейли, — сказал Фастольф, — во-первых, мои роботы — вполне достаточная защита. Потребуется настоящая война, чтобы захватить мои расчёты или меня. Во-вторых, и удайся что-либо подобное, ни один из настроенных против меня робопсихологов не стерпит, чтобы всем стало ясно, что открыть секрет позитронного мозга он сумел, только украв или силой вырвав его у меня. Это стало бы полным крахом его (или её) профессиональной репутации. В-третьих, на Авроре такого просто не может быть. Малейшего намека на непрофессиональное посягательство на меня или мою работу будет достаточно, чтобы Законодательное собрание — и общественное мнение! — оказалось на моей стороне.

— Ах так? — пробормотал Бейли, про себя кроя последними словами необходимость работать на планете, чьё общественное устройство на каждом шагу ставило его в тупик.

— Да. Поверьте моему слову. Я бы очень хотел, чтобы они допустили такую мелодраматичную выходку. Я бы очень хотел, чтобы у них хватило на это глупости. Право, мистер Бейли, я очень жалею, что вряд ли сумею убедить вас познакомиться с ними, войти к ним в доверие и подтолкнуть их напасть на мой дом или подстеречь меня в укромном месте, или… ну, что там ещё принято у вас на Земле.

— Это не в моём стиле, — сухо ответил Бейли.

— Совершенно с вами согласен, а потому не стану и пытаться. Но, как я уже сказал, очень жаль. Ведь если мы не можем убедить их прибегнуть к самоубийственному насилию, они выберут метод, более удачный с их точки зрения, и уничтожат меня ложью.

— Какой ложью?

— Они приписывают мне не просто уничтожение одного робота. Это достаточно скверно и может сыграть решающую роль.

Но они пускают слушок… пока ещё только слушок, будто гибель Джендера была просто моим экспериментом — удачным и чреватым большой опасностью. Они намекают, что я разрабатываю метод, чтобы быстро и необратимо парализовать человекоподобный мозг. И тогда, чуть мои враги создадут собственных человекоподобных роботов, я вместе с моими сторонниками смогу всех этих роботов уничтожить, помешав таким способом Авроре осваивать новые миры и предоставив Галактику моим сообщникам землянам.

— Но ведь это же неправда!

— Конечно. Я ведь сказал вам, что они распускают ложь. И к тому же нелепую. Такой метод даже теоретически существовать не может, а Институт робопсихологии вовсе не готов выпускать собственных человекоподобных роботов. Я никак не могу устроить оргию массового уничтожения, даже если бы хотел. Не могу!

— Но в таком случае они сами себя изобличат.

— Да только будет уже поздно. Пусть это детский вздор, но он успеет восстановить против меня общественное мнение в такой степени, что в Законодательном собрании я не соберу необходимое число голосов. В конце концов выяснится, какая это чепуха, но тогда уже ничего не поправить. И заметьте, Землю тут используют как козла отпущения. Обвинение, что я действую в сговоре с Землей, имеет большую силу, и многие поверят этой ерунде,поверят ему рассудку вопреки, только из неприязни к Земле и землянам.

— Иными словами, по-вашему, общественное мнение активно восстанавливается против Земли? — сказал Бейли.

— Совершенно верно, мистер Бейли. С каждым днём положение Земли — и моё — становится всё хуже, и времени у нас очень мало.

— Но разве нет очень простого способа опровергнуть эту ложь? (В отчаянии Бейли решил, что пора пустить в ход аргумент Дэниела.) Если вам и в самом деле необходимо было проверить метод уничтожения человекоподобного робота, зачем было экспериментировать с роботом, находящимся в другом доме? Возможно, трудно достижимым? У вас же в доме есть Дэниел. Прямо у вас под рукой. Самый удобный материал. Будь в этих слухах хоть йота правды, вы бы поставили свой эксперимент на нём, ведь верно?

— Нет, нет, — возразил Фастольф. — Этому никто не поверит. Дэниел — мой первый успех, мой триумф. Его я бы не уничтожил ни при каких обстоятельствах. Естественно, я избрал бы Джендера. Это ясно всякому, и я выглядел бы дураком, попытайся я убедить их, что логика подсказывала бы мне выбрать Дэниела.

Они уже снова шли, и до их цели было рукой подать. Бейли хмуро молчал.

— Как вы себя чувствуете, мистер Бейли? — спросил Фастольф.

Бейли ответил тихо:

— Если вы спрашиваете о том, как на меня действует Вне, то я просто его не замечаю. Если вы подразумеваете нашу проблему, то я думаю, не проще ли мне просто залезть в ультразвуковую камеру для размягчения мозгов. — Потом он добавил с яростью: — Почему вы за мной послали, доктор Фастольф? Почему задали мне эту задачу? Что я такого вам сделал?

— Собственно говоря, — ответил Фастольф, — идея принадлежала не мне, и в своё оправдание я могу только сослаться на безвыходность моего положения.

— Так чья же это идея?

— Предложена она была вот в этом доме, к которому мы подходим. А я готов был ухватиться за соломинку.

— В этом доме? Но с какой стати его владелец…

— Владелица.

— Пусть владелица. Но с какой стати она это предложила?

— Ах, да я же не упомянул, что она знакома с вами, мистер Бейли! Вон она встречает нас.

Бейли с недоумением взглянул туда, куда указывал Фастольф.

— Иосафат!

Глава 6

ГЛЭДИЯ

Вышедшая к ним навстречу молодая женщина сказала с печальной улыбкой:

— Я знала, Элайдж, что, снова встретившись с вами, самым первым услышу именно это слово!

Бейли смотрел на неё во все глаза. Она заметно изменилась. Волосы были подстрижены короче, а лицо стало ещё более печальным, чем два года назад, и как будто стало старше на два года. И тем не менее это была прежняя Глэдия. То же лицо сердечком с высокими скулами и небольшим подбородком. Та же невысокая тоненькая фигурка, сохранившая что-то от маленькой девочки.

После того как он вернулся на Землю, она часто ему снилась, но прямо эротически — никогда. В его снах она всегда оставалась недостижимой, как он ни искал её. Она неизменно была так далеко, что с ней нельзя было заговорить. Если он звал её, она не слышала. И когда шёл к ней, то не приближался ни на шаг — расстояние, их разделявшее, не уменьшалось ни на йоту.

Он понимал, почему она снится ему только так. Ведь родилась она на Солярии и редко встречалась с другими людьми лицом к лицу — только с их трёхмерными изображениями.

Элайдж был для неё запретен как человек, а сверх этого (разумеется) как землянин. Хотя расследование убийства вынудило их встречаться лицом к лицу, она всегда была в глухой одежде, чтобы избежать даже случайного прикосновения. И всё же во время их последней встречи она вопреки здравому смыслу слегка погладила его щеку рукой без перчатки. Она должна была знать, что может таким образом получить инфекцию. Он тем более ценил это прикосновение, что оно противоречило всему её воспитанию.

Со временем сниться ему она перестала.

— Так это вам принадлежал… — растерянно сказал Бейли.

Он умолк, и Глэдия докончила за него:

— Тот робот. А два года назад у меня был муж. Всё, к чему я ни прикоснусь, погибает.

Неожиданно для себя Бейли провёл ладонью по щеке. Глэдия словно бы не заметила его жеста. Она сказала:

— В тот раз вы прилетели спасти меня. Простите, но я должна была позвать вас снова… Входите же, Элайдж. Входите, доктор Фастольф.

Фастольф отступил, пропуская Бейли вперёд, а сам вошёл за ним. Следом за Фастольфом вошли Дэниел и Жискар, но сразу же с обычной для роботов ненавязчивостью молча встали в пустых стенных нишах напротив друг друга.

Мгновение казалось, что Глэдия отнесется к ним с обычным для аврорианцев равнодушием. Однако, взглянув на Дэниела, она отвернулась и сказала Фастольфу чуть прерывающимся голосом:

— Вон тот. Пожалуйста, отошлите его.

— Дэниела? — спросил Фастольф, удивлённо глядя на неё.

— Он… он слишком похож на Джендера!

Фастольф обернулся к Дэниелу, и на мгновение его лицо исказилось от ничем не замаскированной боли.

— Конечно, моя дорогая. Простите меня. Я не подумал… Дэниел, пройди в соседнюю комнату и оставайся там, пока мы не уйдём.

Дэниел молча вышел.

Глэдия взглянула на Жискара, словно проверяя, насколько он похож на Джендера, и повернулась, слегка пожав плечами.

— Могу ли я предложить вам что-нибудь перекусить или выпить? — сказала Глэдия. — Кокосовый коктейль, свежий и холодный?

— Нет, Глэдия, спасибо, — сказал Фастольф. — Я просто привёл мистера Бейли, как обещал. Но я ненадолго.

— Я выпил бы воды, — сказал Бейли, — если можно.

Глэдия подняла ладонь. Несомненно, за ней наблюдали, так как почти сразу в комнату бесшумно вошёл робот со стаканом воды на подносе и вазочкой, полной чего-то вроде крекеров с розовой шишечкой на каждом.

Бейли не удержался и взял один, хотя и не представлял себе, чем может оказаться это угощение. Происхождение, конечно, земное; вряд ли на Авроре люди едят хоть что-то из скудной исконной биоты. Или синтетическую пищу, если на то пошло. Тем не менее земные источники пищи могли со временем претерпеть существенные изменения либо благодаря специальной селекции, либо под воздействием новой природной среды. Ведь Фастольф сказал за завтраком, что к аврорианской кухне надо приобрести вкус.

Он был приятно удивлён. Что-то островатое, пряное, но восхитительное. Он тут же взял второй крекер, сказал роботу «спасибо», хотя тот продолжал бы невозмутимо стоять сколько угодно времени, и забрал у него стакан вместе с вазочкой.

Робот ушёл.

День уже начинал клониться к вечеру, и в западные окна били красноватые солнечные лучи. Бейли показалось, что дом был меньше дома Фастольфа, но выглядел бы веселее и уютнее, если бы грустное лицо Глэдии не одевало всё унынием.

Конечно, это могло ему просто почудиться. Да и как может казаться весёлым и уютным здание, которое якобы служит людям жилищем и укрытием, а само со всех сторон открыто Вне, подстерегающему за каждой стеной. Нигде ни намека на покой многолюдия, общности. За каждой внешней стеной, крышей, полами — неодушевленный мир. Полный холода. Холода!

И холод нахлынул на Бейли, едва он вспомнил своё положение. (Встреча с Глэдией на миг заставила его забыть грозную дилемму.)

— Садитесь, Элайдж, — сказала Глэдия. — Извините, что я немного не в себе. Во второй раз я оказалась в центре всепланетной сенсации, а для меня и первого раза было более чем достаточно.

— Я понимаю, Глэдия, — сказал Бейли. — Пожалуйста, не извиняйтесь.

— А вы, дорогой доктор, пожалуйста, не считайте, что вам следует уйти.

— Ну-у… — Фастольф взглянул на временную ленту на стене. — Я останусь, но ненадолго, дорогая моя, — меня ждет работа, которую необходимо сделать, хоть рухни небеса. И тем более что меня поджидает скорое будущее, когда мне вообще не придётся работать.

Глэдия заморгала, словно удерживая слезы.

— Я знаю, доктор Фастольф. У вас страшные неприятности из-за… из-за того, что произошло тут, а я веду себя так, словно думаю только… только о собственных неудобствах.

— Я постараюсь справиться со своими трудностями, Глэдия. И, пожалуйста, не считайте себя виноватой. Возможно, мистер Бейли сумеет помочь нам обоим.

Бейли только стиснул зубы, услышав это, а потом сказал угрюмо:

— Я понятия не имел, Глэдия, что вы каким-то образом причастны к случившемуся.

— Как будто могло быть иначе! — сказала она со вздохом.

— Вы владеете… владели Джендером Пэнеллом?

— Ну, не совсем. Доктор Фастольф мне его одолжил.

— Вы были с ним, когда он… — Бейли замялся, ища слова.

— Когда он умер? Можно, мы будем говорить «умер»? Нет, не была. И сразу скажу вам, что в то время в доме никого не было. Только я. Я обычно бываю одна. Почти всегда. Привычка, воспитанная на Солярии, вы ведь не забыли? Конечно, это чисто добровольно. И вы сейчас здесь оба, и я ничего против не имею… почти.

— И вы точно были совсем одна, когда Джендер умер? Ошибки тут нет?

— Я ведь уже сказала, — с легким раздражением ответила Глэдия. — Извините, Элайдж. Я знаю, вам надо, чтобы всё повторялось по нескольку раз. Да, я была одна. Честное слово.

— Но ведь в доме были роботы?

— Да, конечно. Я подразумеваю, что со мной не было других людей.

— Сколько у вас роботов, Глэдия? Не считая Джендера?

Глэдия помолчала, словно считая про себя. Потом сказала:

— Двадцать. Пять в доме и пятнадцать на участке. Кроме того, роботы свободно расхаживают между моим домом и домом доктора Фастольфа, а из-за их быстроты не всегда успеваешь разглядеть, мой он или его.

— А-а! — сказал Бейли. — Поскольку у доктора Фастольфа пятьдесят семь роботов, то, если их объединить, получается в целом семьдесят семь роботов. А есть ли поблизости ещё дома, так что роботы оттуда могут оказаться среди ваших?

— Других домов, расположенных достаточно близко, здесь нет. Да и вообще такое смешение роботов обычно не допускается. Мы с Глэдией особый случай — она не уроженка Авроры, а я взял на себя… э… определённую ответственность за неё.

— Но даже и так их семьдесят семь.

— Да, — сказал Фастольф. — Но почему вы придаёте этому значение?

— А потому, — ответил Бейли, — что это подразумевает семьдесят семь движущихся объектов, более или менее сходных с человеческими фигурами. Вы привыкли замечать их уголком глаза и не обращать на них особого внимания. А потому, Глэдия, если бы какой-то человек пробрался в дом с какой бы то ни было целью, вы могли бы его и не заметить. Просто ещё один движущийся объект, сходный с человеческой фигурой, не привлекающей вашего внимания.

Фастольф добродушно усмехнулся, а Глэдия покачала головой с полной серьёзностью.

— Элайдж, — сказала она, — сразу видно, что вы землянин. Неужели вы воображаете, что человек, пусть даже доктор Фастольф, мог бы подойти к моему дому и мои роботы не доложили бы мне об этом? Я могла бы не заметить движущуюся фигуру, принять её за робота, но ни один робот такой ошибки не совершил бы. Вот сейчас я вышла к вам навстречу, но потому лишь, что мои роботы предупредили меня о вашем приближении. Нет, нет, когда Джендер умер, в доме ни одного человека не было.

— Кроме вас?

— Кроме меня. Так же, как никого, кроме меня, не было в доме, когда был убит мой муж.

— Это совсем другое дело, Глэдия, — мягко вмешался Фастольф. — Ваш муж был убит тупым орудием. Убийца должен был оказаться рядом с ним, и, если, кроме вас, других людей в доме не было, положение становилось серьёзным. Но Джендера вывели из строя хитроумной словесной программой. Физическое присутствие того, кто это сделал, не требовалось. То, что вы были в доме одна, ровно ничего не значит, тем более что вы понятия не имеете о том, как заблокировать сознание человекоподобного робота.

Они посмотрели на Бейли — Фастольф с легкой усмешкой, а Глэдия печально. (Бейли рассердило, что Фастольф, чьё будущее выглядело не более светлым, чем его собственное, тем не менее не утратил юмора. «Ну над чем он смеется, точно идиот!» — подумал Бейли зло.)

— Незнание, — медленно сказал Бейли, — ещё не доказательство. Человек может не знать дороги куда-то, пойти наугад и всё-таки прийти на место. Или в разговоре с Джендером случайно вызвать заморозку.

— И какова вероятность? — спросил Фастольф.

— Вы специалист, доктор Фастольф, и, наверное, объясните, что она очень мала.

— Невероятно мала. Человек может не знать дороги куда-то, но, если добраться туда можно лишь по канатам, натянутым зигзагами, какова вероятность, что он доберётся туда с завязанными глазами, шагая наугад?

Руки Глэдии словно вспорхнули, она крепко сжала кулачки и положила их на колени.

— Случайно или нет, это сделала не я! Когда это произошло, меня с ним не было. Не было! Я разговаривала с ним утром. Он был такой же, как всегда, абсолютно нормальный. А через несколько часов я его позвала, он не пришёл. Я пошла посмотреть, а он стоял на своем обычном месте, такой же, как всегда. Но только он не прореагировал на меня. Совсем. И теперь не реагирует ни на что и ни на кого.

— А не могло ли, — спросил Бейли, — что-то сказанное вами мимоходом вызвать заморозку, когда вы уже ушли? Через час, например.

Фастольф резко его перебил:

— Абсолютно исключено, мистер Бейли. Если заморозка происходит, то мгновенно. Пожалуйста, не допрашивайте Глэдию в такой манере. Она не способна вызвать заморозку сознательно, и немыслимо, чтобы она вызвала её случайно.

— Но ведь немыслимо, чтобы её вызвал случайный позитронный дрейф, хотя, по-вашему, причина всё-таки он?

— Но не в такой степени.

— Обе возможности крайне маловероятны? Какие могут быть различия в немыслимости?

— Очень большие. Я оценил бы вероятность умственной заморозки из-за позитронного дрейфа как один к десяти в двенадцатой степени, а из-за непреднамеренного создания всех необходимых условий — как один к десяти в сотой степени. Оценка, естественно, очень примерная, но соотношение достаточно точное. Различие больше, чем между одним электроном и всей Вселенной, и оно в пользу позитронного дрейфа.

Некоторое время царило молчание. Потом Бейли сказал:

— Доктор Фастольф, вы упомянули, что торопитесь.

— Я и так уже очень задержался.

— Так не уйти ли вам?

Фастольф привстал было, но потом сказал:

— А что?

— Я хочу поговорить с Глэдией наедине.

— Допрашивать её?

— Я должен расспросить её без вашего вмешательства. Наше положение слишком серьёзно, чтобы считаться с правилами вежливости.

— Милый доктор, я не боюсь мистера Бейли, — вмешалась Глэдия. И добавила тоскливо: — Мои роботы защитят меня, если его невежливость перейдёт границы.

Фастольф улыбнулся.

— Ну хорошо, Глэдия. — Он встал и протянул руку. Она слегка её пожала. Он добавил: — Я хотел бы, чтобы Жискар остался здесь для общей защиты и, если разрешите, Дэниел пока останется в соседней комнате. Не одолжите ли мне какого-нибудь вашего робота, чтобы он проводил меня домой?

— Ну конечно, — ответила Глэдия. — По-моему, вы знаете Пандиона.

— Да-да. Робот крепкий и надежный!

Он ушёл в сопровождении робота.

Бейли выжидающе следил за Глэдией, всматривался в неё. Она сидела, разглядывая сложенные на коленях руки.

Бейли не сомневался, что она может рассказать ещё многое. И не знал, как убедить её быть откровеннее. Но в одном он был убеждён: в присутствии Фастольфа она не скажет ничего.

* * *

Наконец Глэдия подняла голову. Лицо её было лицом маленькой девочки. Она сказала тихим голоском:

— Как вы, Элайдж? Как себя чувствуете?

— Неплохо, Глэдия.

— Доктор Фастольф сказал, что приведёт вас сюда через луг и постоит с вами в самом тяжелом для вас месте.

— А? Но зачем? Чтобы посмеяться?

— Нет, Элайдж. Я рассказывала ему, как на вас действует пребывание под открытым небом. Помните, как вы потеряли сознание и упали в пруд?

Элайдж быстро мотнул головой. Помнить-то он помнил, но вспоминать не хотел и сказал сердито:

— Я теперь уже не совсем такой. Стал выносливее.

— Но доктор Фастольф сказал, что испытает вас. Всё прошло хорошо?

— Достаточно хорошо. Сознания я не потерял.

Он вспомнил, что произошло, когда космолет шёл на посадку, и скрипнул зубами. Нет, это другое и обсуждения не требует. Он сказал, меняя тему:

— Как мне называть вас здесь? Как к вам обращаться?

— Вы же называете меня Глэдией.

— Но, возможно, это нежелательно. Миссис Дельмар? Но вы ведь…

Глэдия вскрикнула и перебила его:

— Тут я этой фамилией не пользуюсь! Пожалуйста, не называйте меня так.

— Ну а как называют вас аврорианцы?

— «Глэдия Солярия», но это просто указание, что я с другой планеты, и мне тоже не нравится. Я просто Глэдия. Одно имя. Оно не аврорианское, и, наверное, другой Глэдии на планете нет, так что его вполне достаточно. А я вас буду по-прежнему называть Элайдж, если вы не против.

— Нет, я не против.

— Не выпить ли нам чаю, — сказала Глэдия не вопросительно, а утвердительно, и Бейли кивнул.

— А я не знал, что космониты пьют чай, — сказал он.

— Не земной. Это экстракт одного растения, приятный на вкус и во всех отношениях безвредный. Мы называем его чаем.

Она подняла руку, и Бейли заметил, что рукав плотно затянут на запястье и соединен с тонкой перчаткой телесного цвета. Она по-прежнему в его присутствии укрывала свою кожу, где было возможно. Всё ещё снижала вероятность инфекции.

Её рука на мгновение замерла в воздухе, а ещё через несколько секунд вошёл робот с подносом. Он был заметно примитивнее Жискара, но расставил чашки и тарелочки с канапе и бисквитиками плавно и ловко. А чай разлил даже с грацией.

— Как это у вас получается, Глэдия? — с любопытством спросил Бейли.

— Что получается, Элайдж?

— Вы просто поднимаете руку, когда вам что-нибудь нужно, и роботы уже знают, что делать. Откуда вот этот узнал, что надо подать чай?

— Всё очень просто, Элайдж. Каждый раз, когда я поднимаю руку, она вносит искажение в небольшое электромагнитное поле, постоянно поддерживаемое в комнате. Различия в повороте ладони и положении пальцев создают разные искажения, которые мои роботы воспринимают как распоряжения. Пользуюсь я этим приспособлением только для самых простых приказов: «иди сюда!», «принеси чай!» и тому подобное.

— Я не заметил, чтобы доктор Фастольф пользовался такой системой.

— Это на Авроре не очень принято. Но я привыкла к этому на Солярии… К тому же в это время я всегда пью чай. Борграф уже ждет сигнала.

— Его зовут Борграф? — Бейли с интересом оглядел робота, вдруг осознав, что до этого даже не посмотрел на него. Привычка быстро рождала равнодушие. Ещё день, и он вообще перестанет видеть роботов. Они будут незримо хлопотать вокруг него, и всё будет делаться словно само собой.

Однако просто их не замечать его не устраивало. Он хотел, чтобы их вообще рядом не было. Он сказал:

— Глэдия, я хочу остаться с вами наедине. Даже без роботов… Жискар, пойди к Дэниелу. Можешь охранять оттуда.

— Слушаю, сэр, — ответил Жискар, словно включившись при звуке своего имени.

Глэдию это как будто позабавило.

— Вы, земляне, такие странные! Я знаю, что у вас на Земле есть роботы, но вы словно не знаете толком, как с ними обращаться. Выкрикиваете распоряжение, будто они глухие. — Она обернулась к Борграфу и сказала вполголоса: — Борграф, пусть никто из вас сюда не входит без зова. Не отвлекайте нас, если только не произойдёт что-то, действительно не терпящее отлагательства.

— Слушаю, мэм, — сказал Борграф, попятился, оглядел стол, словно проверяя, не упустил ли он что-то, повернулся и вышел из столовой.

Теперь смешно стало Бейли. Голос Глэдии был тихим, зато тон таким резким, словно она была сержантом и отдавала приказ новобранцу. Но чему удивляться? Он давно убедился, что чужие промашки легче увидеть, чем свои.

— Ну вот мы одни, Элайдж, — сказала Глэдия. — Даже роботы ушли.

— Вы не боитесь быть наедине со мной? — спросил Бейли.

Помедлив, она покачала головой:

— С какой стати? Стоит мне поднять руку, махнуть, вскрикнуть — и здесь сразу же появятся несколько роботов. На космомирах ни у одного человека нет оснований бояться другого. Это не Земля! Но почему вы спросили?

— Потому что есть другие страхи, помимо физических. Я не нападу на вас, не причиню вам никакого физического вреда, это разумеется само собой. Но разве вы не опасаетесь моих вопросов и того, что с их помощью может обнаружиться? Помните, это ведь не Солярия. Там я симпатизировал вам и поставил своей задачей доказать вашу невиновность.

— А сейчас вы мне не симпатизируете? — тихим голосом спросила она.

— На этот раз речь идёт не об убитом муже. Вас не подозревают в убийстве. Всего лишь погиб робот, и, насколько мне известно, вы не подозреваетесь ни в чём. Заниматься я должен доктором Фастольфом. Мне крайне важно по причинам, о которых говорить нет нужды, убедительно доказать, что он ни в чём не виновен. Если это может как-то повредить вам, я буду бессилен что-либо изменить. Я не собираюсь сворачивать с пути, чтобы не причинить вам боли. Только честно предупрежу вас об этом.

Она подняла голову и смерила его надменным взглядом:

— Как что-нибудь может повредить мне?

— Так, может быть, приступим к тому, чтобы выяснить это? — холодно ответил Бейли. — Без вмешательства доктора Фастольфа. — Он подцепил канапе вилочкой (брать пальцами не стоило — не исключено, что после этого Глэдия к ним не притронулась бы), стряхнул на свою тарелочку, отправил в рот и запил глотком чая.

Она тоже взяла одно канапе и тоже выпила глоток чая. Если он держался хладнокровно, видимо, она решила не уступать ему в этом.

— Глэдия, — сказал Бейли, — мне абсолютно необходимо знать, какие отношения существуют между вами и доктором Фастольфом. Вы его соседка, и роботы у вас почти общие. Он явно озабочен вашей судьбой. Он не стал защищаться, ограничившись утверждением, что он этого не делал, но грудью встал на вашу защиту, едва я начал задавать вам жёсткие вопросы.

— Что вы подозреваете, Элайдж? — Глэдия чуть-чуть улыбнулась.

— Не фехтуйте со мной, — сказал Бейли. — Я не хочу подозревать. Мне необходимо знать твёрдо.

— Доктор Фастольф говорил что-нибудь о Фанье?

— Да, он про неё упоминал.

— Вы спросили у него, жена ему Фанья или просто подруга? И есть ли у него дети?

Бейли поежился. Конечно, он мог бы задать такие вопросы, однако в тесноте Земли очень ценилось право человека не выставлять напоказ личную жизнь — именно потому, что практически это было невозможно. На Земле люди волей-неволей знали всё о семейных делах окружающих, а потому такие вопросы не задавались, и полагалось делать вид, будто тебе ничего не известно.

Здесь, на Авроре, земные обычаи, естественно, соблюдать не следовало, но он машинально их придерживался. Глупо!

— Нет, пока не спрашивал. Так скажите мне, — попросил он.

— Фанья его жена. Он вступал в брак много раз, поочередно, разумеется, хотя одновременные браки для каждого пола или для обоих на Авроре тоже порой заключаются. — Легкая брезгливость, с какой она это произнесла, заставила её добавить в своё оправдание: — На Солярии ни о чём подобном и помыслить нельзя.

Однако, — продолжала она, — нынешний брак доктора Фастольфа будет, по-видимому, скоро расторгнут. Тогда они оба будут свободны заключить новый брак, хотя часто ни муж, ни жена не ждут расторжения предыдущего… Признаюсь, я не понимаю, Элайдж, такого небрежного отношения к подобным вопросам, однако на Авроре так принято. Доктор Фастольф, насколько я понимаю, человек высокой морали. Он всегда состоит в том или ином браке и вне брака не ищет ничего. На Авроре это считается старомодным и глупым.

Бейли кивнул:

— Я кое-что узнал об этом из книг. Брак заключается, когда есть намерение иметь детей, если не ошибаюсь.

— Теоретически да, но мне говорили, что к этому уже давно никто не относится серьёзно. У доктора Фастольфа уже есть двое детей, и его квота исчерпана, но он тем не менее вступает в брак и обращается за разрешением на третьего. Естественно, он получает отказ, в чём не сомневался с самого начала. А некоторые не затрудняют себя подачей заявления.

— Но тогда зачем затруднять себя заключением брака?

— Это даёт определённые социальные преимущества. Я не аврорианка и не очень в этом разбираюсь.

— Неважно. Расскажите мне о детях доктора Фастольфа.

— У него две дочери от двух разных жен. Но, конечно, не от Фаньи. Сыновей у него нет. Обе дочери вызревали в материнской утробе, как принято на Авроре. Обе они уже взрослые и имеют свои дома.

— Он близок с дочерьми?

— Не знаю. Он о них почти не упоминает. Одна — робопсихо- лог, и, полагаю, он следит за её работой. Вторая, кажется, выставила свою кандидатуру в совет одного из городов. Или она член совета? Точно не знаю.

— Вы что-нибудь знаете о каких-нибудь семейных неурядицах?

— Мне о них ничего не известно, но это мало что значит, Элайдж. Он как будто в нормальных отношениях со всеми своими прошлыми женами. Ни одно из расторжений не сопровождалось ссорами. Вообще доктор Фастольф не такой человек. Просто не могу себе представить, что он встретил бы превратности судьбы с чем-то кроме добродушного вздоха. Он будет шутить на смертном одре.

Вот это похоже на правду, подумал Бейли, а вслух сказал:

— Но ваши отношения с доктором Фастольфом? И, пожалуйста, правду. Наше положение не позволяет уклониться от правды, чтобы избежать неловкости.

Она подняла глаза и твёрдо встретила его взгляд.

— Никакой неловкости избегать не надо. Доктор Хэн Фастольф — мой друг, мой очень дорогой друг.

— Насколько дорогой, Глэдия?

— Я уже сказала: очень дорогой.

— Вы ждете расторжения его брака, чтобы стать его следующей женой?

— Нет. — Она произнесла это слово с полным спокойствием.

— Ну так вы любовники?

— Нет.

— Но были?

— Нет. Вас это удивляет?

— Мне просто нужна информация.

— Тогда, Элайдж, разрешите мне отвечать на ваши вопросы без понуждения и не рявкайте на меня так, словно надеетесь поймать меня врасплох, чтобы я от неожиданности призналась в том, что хотела скрыть. — В тоне у неё не было раздражения. Могло даже показаться, что это её забавляет.

Бейли, слегка покраснев, хотел было ответить, что ничего подобного ему и в голову не приходило, но к чему было отрицать заведомую истину? Он проворчал:

— Ну так валяйте.

Чашки и тарелки всё ещё загромождали столик между ними, и Бейли подумал, что при обычных обстоятельствах Глэдия, наверное, подняла бы руку, согнула пальцы на определённый манер, и робот Борграф вошёл бы бесшумно и быстро унес бы всё.

Быть может, неубранный стол действует Глэдии на нервы, и от этого она, отвечая, немножко утрачивает власть над собой? Если так, пусть он стоит неубранный… Но Бейли особенно на это не надеялся: неубранный стол, насколько он мог судить, Глэдию нисколько не беспокоил — она его просто не замечала.

Глэдия вновь опустила глаза и наклонила голову. Лицо у неё стало словно жестче, как будто она возвращалась в прошлое, которое предпочла бы забыть.

Глэдия заговорила:

— Вы кое-что узнали о моей жизни на Солярии. Она не была счастливой, но ничего другого я не знала. И только когда я ощутила мгновение счастья, я внезапно поняла, до какой степени — и как глубоко — была несчастна моя прежняя жизнь. И первым намеком я обязана вам, Элайдж.

— Мне? — Бейли растерялся от удивления.

— Да, Элайдж. Наша последняя встреча на Солярии… надеюсь, вы помните её, Элайдж… она открыла мне что-то. Я прикоснулась к вам! Сняла перчатку — такую же, как эта, — и прикоснулась к вашей щеке! Прикосновение было коротким. Не знаю, что оно значило для вас… нет-нет, не говорите, это неважно… Но для меня оно значило очень много.

Она подняла голову и посмотрела на него с вызовом.

— Для меня оно значило всё! Оно изменило мою жизнь. Не забудьте, Элайдж, что до той минуты я, если не считать недолгих лет детства, ни разу не прикасалась к мужчине… вообще ни к кому, кроме моего мужа. И к мужу я прикасалась очень редко. Конечно, я видела мужчин в трёхмерном телеизображении, рассматривала их и так ознакомилась со всеми физическими особенностями мужчин, с каждой телесной их подробностью. И в этом смысле мне узнавать было нечего. Но у меня не было причин думать, что один мужчина при прикосновении чем-то отличается от другого. Я знала ощущение от кожи моего мужа, от его рук, когда он принуждал себя прикоснуться ко мне, от… от всего. Мне не приходило в голову, что с другим мужчиной может быть иначе. Прикосновения моего мужа не доставляли мне никакого удовольствия, но я его и не ожидала. Какое удовольствие доставит мне прикосновение моих пальцев к этому столу? Ну, разве что он приятно гладкий. Соприкосновение с моим мужем было частью ритуала, который он изредка исполнял, поскольку так было положено, и он, как порядочный солярианин, совершал всё, чего от него ожидали, по календарю и часам, на протяжении стольких-то минут и в манере, предписываемой благовоспитанностью. Но и только. Он никогда не обращался за разрешением на ребёнка, хотя этот периодический контакт имел целью половой акт, и мне кажется, не испытывал к такой возможности ни малейшего интереса. А я слишком благоговела перед ним, чтобы по собственной инициативе попросить разрешения, хотя это было моё право.

Теперь, вспоминая, — продолжала Глэдия, — я понимаю, что мой сексуальный опыт был поверхностным и механическим. Я ни разу не испытала оргазма. Ни разу. О существовании чего-то такого я узнала из некоторых книг, но описания только запутывали меня, а к тому же все эти книги импортировались — в солярианских книгах секс вообще не упоминается, — и они не внушали мне доверия. Я принимала их за вычурные иносказания. Не могла я испробовать — во всяком случае, успешно — и аутоэротизм. Кажется, мастурбация — обиходное слово. То есть я слышала это слово на Авроре. На Солярии, естественно, никакие вопросы пола никогда не обсуждаются, и ни одно слово, связанное с сексом, в приличном обществе не употребляется. Впрочем, приличное общество там — единственное, и никаких других не существует. Почерпнутые мной отрывочные сведения ничего толком не объясняли. И хотя я несколько раз пыталась следовать описаниям, но тут же останавливалась. Запрет, наложенный на прикосновение к человеческой плоти, делал даже собственное моё тело чем-то запретным и неприятным. Порой я задевала рукой бок, закидывала ногу на ногу, ощущала прикосновение колена к колену, но это были случайные касания, и я их не замечала. Но превратить процесс прикосновений в источник сознательного наслаждения — это было совсем другое. Всё моё существо восставало против этого, и потому наслаждение не приходило.

Она помолчала.

— И я ни разу не подумала, что прикосновение может принести радость при других обстоятельствах. С какой стати я подумала бы так? Откуда взялась бы подобная мысль? Так было, пока я не коснулась тогда вашей щеки. Не знаю, почему я это сделала. Я почувствовала прилив нежности к вам, потому что вы спасли меня от обвинения в убийстве. И к тому же запрет касался вас не полностью. Вы не были уроженцем Солярии. Вы не были — простите меня — подлинным мужчиной. Вы были порождением Земли. Внешность у вас была человеческая, но короткий срок жизни и склонность к инфекциям позволяли отмахнуться от вас как в лучшем случае от недочеловека. И вот, потому что вы спасли меня и по-настоящему мужчиной не считались, я могла прикоснуться к вам. И более того: вы смотрели на меня не с враждебностью и отвращением, как мой муж, и не с отработанным равнодушием, с каким смотрят на трёхмерное изображение. Вы находились прямо передо мной на расстоянии протянутой руки, и глаза у вас были теплыми, полными сочувствия. И вы даже вздрогнули, когда моя рука потянулась к вашей щеке, я это заметила.

Она снова помолчала.

— В чём тут дело, я не знаю. Прикосновение было таким коротким, а физическое ощущение ничем не отличалось от того, которое я испытала бы, прикоснувшись к мужу, к другому мужчине и даже к другой женщине. Но это не ограничивалось физическим ощущением. Вы были рядом, вы обрадовались ему, я замечала у вас все признаки… нежности. И когда ваша кожа и моя — моя рука, ваша щека — соприкоснулись, мне показалось, что я дотронулась до ласкового огня, и он пробежал по пальцам, по руке, и я вся запылала. Не знаю, как долго это длилось — хотя, конечно, не более одной-двух секунд, — но время для меня остановилось. Со мной случилось что-то, чего я прежде никогда не испытывала, и, вспоминая, много времени спустя, уже узнав его, я поняла, что испытала почти оргазм. Я попыталась скрыть…

Бейли, не осмеливаясь взглянуть на неё, покачал головой.

— Так, значит, я скрыла. Я сказала: «Спасибо, Элайдж», благодаря вас за то, что вы сделали для меня в связи со смертью моего мужа. Но ещё больше я благодарила вас за то, что вы осветили мою жизнь, сами того не зная, показали, чем она богата, за то, что распахнули дверь, указали путь, открыли горизонты, физически это был ничего не значащий пустяк, всего лишь прикосновение. Но оно стало началом всего.

Голос её замер, она умолкла, вспоминая. Потом приподняла палец:

— Нет. Ничего не говорите. Я ещё не кончила. У меня и прежде были фантазии: какой-то мужчина и я делаем то, что делали мой муж и я. Но что-то было другим… я не понимала, в чём именно… и чувствовали что-то другое — но что, я вообразить не могла, как ни напрягала воображение. И мне предстояло прожить всю жизнь, пытаясь вообразить невообразимое, и я бы умерла, как, полагаю, часто умирают женщины на Солярии… да и мужчины тоже… ничего не зная, даже после трёх-четырёх веков. Ничего не зная. Производя на свет детей и не зная… не зная… Но одно прикосновение к вашей щеке, Элайдж, и я поняла. Удивительно, правда? Вы открыли мне то, чего искало моё воображение. Не механическую форму, не скучное неохотное сближение тел, но нечто такое, чего я и представить себе не могла в связи с этим. Выражение лица, свет в глазах, ощущение… нежности… доброты… нет, я не могу описать… Принятие, исчезновение страшного барьера, разделяющего двух людей. Наверное, любовь — слово, охватывающее всё это и больше, больше. Я почувствовала к вам любовь, Элайдж, потому что… мне показалось… вы могли почувствовать любовь ко мне. Я не говорю, что вы меня полюбили, но вы могли бы… Вот чего у меня никогда не было. Хотя в старинных книгах говорилось об этом, смысл мне оставался столь же непонятным, как и когда герои в тех же книгах говорили о «чести» и ради неё убивали друг друга. Слово я знала, но не осознавала, что оно означает. И сейчас не понимаю. Как было и со словом «любовь», пока я не дотронулась до вашей щеки. После я могла воображать… И на Аврору я прилетела, помня вас, думая о вас, без конца мысленно разговаривая с вами и веря, что на Авроре я встречу миллион таких, как Элайдж.

Она замолчала, погрузившись в свои мысли, а затем внезапно снова заговорила:

— Я их не встретила. Оказалось, что по-своему Аврора ничем не лучше Солярии. На Солярии секс был неприличен. Его ненавидели, и мы все избегали его. Мы не могли любить из-за ненависти, которую вызывал секс. На Авроре секс оказался очень скучным. Его воспринимают спокойно, небрежно — так же небрежно, как дыхание. Когда возникает импульс, обращаются к кому-нибудь, кто кажется наиболее подходящим, и если тот или та не заняты чем-либо неотложным, совершается половой акт в наиболее удобной для обоих форме. Просто, как дыхание… Но какой экстаз дарит дыхание? Да, конечно, если подавиться, то, возможно, первый вздох после удушья будет исполнен невообразимого восторга и облегчения, но если вы всегда дышите нормально? А если никто добровольно не обходится без секса? Если его преподают детям на равных началах с чтением и программированием? Если детям полагается экспериментировать с ним точно так же, как играть? А старшим детям помогать им?

Она вздохнула.

— На Авроре секс, дозволенный и доступный, как вода, не имеет ничего общего с любовью. Не более чем запретный и постыдный секс имеет отношение к ней на Солярии. И там, и тут детей мало и рождение их требует официальной санкции. А когда санкция получена, следует интерлюдия секса, назначение которого — зачатие, и больше ничего. Секса скучного и тягостного. А если через положенный срок выясняется, что зачатия не произошло, мало кто согласен на повторение, и приходится прибегать к искусственному осеменению. Со временем здесь, как и на Солярии, победа останется за эктогенезисом — оплодотворение и развитие эмбриона будут происходить в генотариях, а секс превратится в одну из форм общения и игры, что походит на любовь не больше, чем космическое поло. Элайдж, я не могла принять аврорианский взгляд. Я не так воспитана. С ужасом я искала секса — и никто не отказал, и каждый ничего не значил. Когда я предлагала себя, глаза каждого оставались пустыми и были пустыми, когда он соглашался. Ещё одна, говорили они, почему бы и нет? Они соглашались с готовностью, но и только. И прикосновение к ним ничего не давало — словно я прикасалась к своему мужу. Я научилась проделывать что полагается, следовать за ними, принимать их руководство — но всё это ровно ничего не значило. Я даже не обрела потребности проделывать это сама наедине с собой. Чувство, которое подарили мне вы, не повторялось, и со временем я оставила эти попытки.

И во время всего этого, — продолжала она после паузы, — доктор Фастольф был моим другом. Он один на Авроре знал всё, что произошло на Солярии. То есть так мне кажется. Вы же знаете, что достоянием гласности случившееся стало не целиком, и, уж во всяком случае, настоящая наша история осталась за пределами этой ужасной гиперволновой программы, о которой я слышала. Смотреть её я отказалась. Доктор Фастольф ограждал меня от отсутствия понимания у аврорианцев, от презрения, которое они питают ко всем солярианам. Он ограждал меня и от отчаяния, которое мной овладело. Нет, мы не были любовниками. Я бы предложила себя, но к тому времени, когда у меня мелькнула эта мысль, я уже не верила, что чувство, которое вызвали у меня вы, Элайдж, когда-нибудь повторится. Я решила, что, возможно, память сыграла со мной шутку, и сдалась. Я не предложила себя. И он не предложил. Не знаю почему. Возможно, он понял, что моё отчаяние было порождением моей неудачи найти в сексе что-то мне нужное, и не хотел усугубить его ещё одной неудачей. Типичная его доброта — поберечь меня таким образом. Вот мы и не стали любовниками. Он просто был моим другом, когда я нуждалась в друге особенно сильно. Ну вот, Элайдж, полный ответ на заданные вами вопросы. Вы хотели узнать о моих отношениях с доктором Фастольфом, сказали, что вам необходима информация. Вот она. Вы удовлетворены?

Бейли попытался скрыть свою тоску.

— Мне очень жаль, Глэдия, что жизнь была так к вам жестока. Вы дали мне всю необходимую информацию. И дали много больше информации, чем, наверное, вам кажется.

— Каким образом? — Глэдия нахмурилась.

Бейли не ответил на её вопрос, а сказал:

— Глэдия, я рад, что воспоминание обо мне так много, для вас значило. На Солярии мне ни на секунду не приходило в голову, что я произвожу на вас такое впечатление, а если бы и пришло, я бы не… ну, вы понимаете.

— Да, Элайдж, — сказала она мягче. — И попытайся вы, ничего не было бы. Я бы не могла.

— Я знаю. И не считаю приглашением то, что вы мне сейчас сказали. Одно прикосновение, один миг сексуального прозрения — вот и всё. Вполне вероятно, что он неповторим, и не следует его портить, глупо пытаясь воскресить пережитое один раз. Вот почему я сейчас… не предлагаю себя. Не надо истолковывать это как ещё одну вашу неудачу. А кроме того…

— Что?

— Вы, как я упомянул, сказали мне, пожалуй, много больше, чем собирались. Вы мне сказали, что история не кончается вашим отчаянием.

— Почему вы так решили?

— Рассказывая мне о чувстве, которое вызвало у вас прикосновение к моей щеке, вы сказали примерно так: «Много позже, узнав его, я поняла, что почти испытала оргазм». А затем вы сообщили, что секс с аврорианцами неизменно бывал неудачным, и, полагаю, оргазма вы не испытали. А испытать его, Глэдия, вы были должны, иначе как бы вы узнали ощущение, охватившее вас тогда на Солярии? Вспомнить и распознать, что это было, вы могли, только если всё-таки научились любить. Иными словами, у вас был любовник, и вы познали любовь. Если доктор Фастольф не ваш любовник и никогда им не был, из этого следует, что кто-то другой — ваш любовник… или был им.

— А если и так? Почему вы считаете, что это вас касается, Элайдж?

— Я не знаю, Глэдия, касается или нет. Скажите мне, кто он, и, если выяснится, что это правда не моё дело, на том оно и кончится.

Глэдия промолчала.

— Если вы мне не скажете, Глэдия, я должен буду сам вам сказать. Я ведь предупредил вас, что в моём положении не могу щадить ваши чувства.

Глэдия только крепче сжала губы — так, что их уголки побелели.

— Кто-то был, Глэдия, а вы необычайно тяжело переживаете потерю Джендера. Вы отослали Дэниела, потому что у вас не было сил смотреть на него — настолько его лицо напоминало вам о Джендере. Если я ошибаюсь, сделав вывод, что Джендер Пэнелл был… — Он помолчал, а потом сказал резко: — Если робот Джендер Пэнелл не был вашим любовником, отрицайте это.

И Глэдия прошептала:

— Джендер Пэнелл, робот, не был моим любовником. — Повысив голос, она договорила твёрдо: — Он был моим мужем.

* * *

Губы Бейли беззвучно шевельнулись, но восклицание всё равно как будто прозвучало. Все четыре слога.

— Да, — сказала Глэдия. — Иосафат! Вы потрясены. Почему? Вы не одобряете?

— Не моё дело одобрять или не одобрять, — глухо ответил Бейли.

— То есть вы не одобряете.

— То есть мне нужна только информация. Как на Авроре различают любовников и мужей?

— Если двое людей живут в одном доме какое-то время, они могут упоминать друг друга как «жену» или «мужа», а не как «любовницу» или «любовника».

— Но какое время?

— В разных регионах оно разное в зависимости от местных обычаев. Здесь, в городе Эос, оно равно трем месяцам.

— И в течение этого времени не полагается иметь половых отношений с другими?

Глэдия удивлённо подняла брови:

— С какой стати?

— Я просто спросил.

— Избирательность на Авроре противопоказана. Муж, любовник — разницы нет никакой. Сексомзанимаются по желанию.

— А у вас бывало такое желание, пока вы держались Джендера?

— Вообще-то нет, но так хотела я сама.

— Но другие предлагали себя?

— Иногда.

— И вы отказывали?

— Я всегда вправе отказать, это один из аспектов неизбира- тельности.

— Но вы отказывали?

— Да.

— А те, кому вы отказывали, знали причину?

— Не понимаю.

— Они знали, что у вас есть муж-робот?

— У меня был муж! Не называйте его «муж-робот». Такого выражения не существует.

— Они знали?

— Не имею представления, — ответила она после паузы.

— Вы им не говорили?

— Зачем?

— Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы им говорили?

— Нет.

— Но как вы могли этого избежать? Вам не кажется, что объяснить причину своего отказа было бы естественнее?

— Никаких объяснений не требовалось. Отказ — это отказ, и его всегда принимают спокойно. Я вас не понимаю.

Бейли промолчал, собираясь с мыслями. Они с Глэдией не блуждали, а двигались параллельно. Он продолжал:

— А на Солярии иметь мужа-робота было бы нормально?

— На Солярии о таком и помыслить нельзя. Подобная мысль была бы для меня невозможна. На Солярии всё было немыслимым… И на Земле тоже, Элайдж. Ваша жена могла бы взять в мужья робота?

— Это не относится к делу, Глэдия.

— Пожалуй. Но выражения вашего лица более чем достаточно. Пусть мы не уроженцы Авроры — вы и я, но мы находимся на Авроре. Я прожила здесь два года и принимаю её мораль и нравы.

— Вы подразумеваете, что половая связь между человеком и роботом на Авроре явление заурядное?

— Не знаю. Убеждена, впрочем, что она позволительна, потому что здесь в области секса позволительно всё, то есть всё добровольное, дающее взаимное удовлетворение и никому не причиняющее вреда. Какая разница для всех остальных, как человек или любое объединение людей обретают удовлетворение? Кого-нибудь обеспокоило бы, какие книги я проглядываю, какую пищу ем, в какой час засыпаю или просыпаюсь? Люблю ли я кошек или не терплю роз? Вот и секс не имеет значения — на Авроре.

— На Авроре, — повторил Бейли. — Но вы же родились не на Авроре и воспитывались не по правилам её морали. Совсем недавно вы сказали мне, что не сумели приспособиться к их равнодушию в вопросах пола, которое теперь хвалите. Ещё раньше вы с брезгливостью отозвались о множественных браках и постоянной смене партнеров. Если вы не говорили тем, кому отказывали, почему отказываете им, не исключено, что где-то в глубине своего существа вы стыдились, что взяли в мужья Джендера. Возможно, вы знали, или подозревали, или просто предполагали, что вы — не такая, как все, и вам было стыдно.

— Нет, Элайдж, вы не заставите меня устыдиться, что бы вы ни говорили. Если иметь мужем робота необычно даже на Авроре, то лишь потому, что необычен такой робот, как Джендер. Роботы на Солярии, на Земле, даже на Авроре (если не считать Джендера и Дэниела) сконструированы так, что могут дать лишь самое грубое сексуальное удовлетворение. Их можно использовать, пожалуй, как приспособления для мастурбации — ну, вроде вибратора, — но и только. Когда новые, человекоподобные роботы станут многочисленными, многочисленными станут и сексуальные связи людей и роботов.

— Но как вообще, Глэдия, — спросил Бейли, — Джендер оказался у вас? Ведь таких было только два, и оба — в доме доктора Фастольфа. И он просто передал вам одного из них, то есть половину всего?

— Да.

— Почему?

— По доброте душевной, мне кажется. Я была одинока, разочарована, несчастна — чужая в чужой стране. И он отдал мне Джендера, чтобы скрасить мою жизнь, и мне никогда не отблагодарить его за это. Продолжалось это всего полгода, но эти полгода, возможно, стоят всей остальной моей жизни.

— Доктор Фастольф знал, что Джендер был вашим мужем?

— Он никогда об этом не упоминал, так что я не знаю.

— А вы когда-нибудь упоминали?

— Нет.

— Почему?

— Не видела надобности… И нет, не потому что я стыдилась.

— Как это произошло?

— Что я не видела надобности?

— Что Джендер стал вашим мужем.

Глэдия нахмурилась и сказала враждебно:

— С какой стати я должна это объяснять?

— Глэдия, час уже поздний. Почему вы всё время боретесь со мной? Вы огорчены, что Джендера… больше нет?

— Зачем спрашивать?

— Вы хотите знать, что произошло?

— И ещё раз: зачем спрашивать?

— Тогда помогите мне. Мне необходима вся информация, какую только мне удастся получить, чтобы я мог приступить — хотя бы приступить! — к решению задачи, видимо, не имеющей решения. Как Джендер стал вашим мужем?

Глэдия откинулась на спинку кресла, и её глаза внезапно наполнились слезами. Она оттолкнула тарелку с крошками, которые остались от бисквитиков, и сказала прерывающимся голосом:

— Обычно роботы не носят одежду, но они сконструированы так, что создаётся впечатление, будто они одеты. Я хорошо знаю роботов, ведь я жила на Солярии, и у меня есть некоторые художественные способности.

— Я помню ваши световые скульптуры, — тихо сказал Бейли.

Глэдия благодарно кивнула.

— Я разработала несколько эскизов для новых моделей, более, по-моему мнению, интересных и стильных, чем принятые на Авроре. Некоторые мои картины, сделанные по этим эскизам, висят в этой комнате. Остальные — в других.

Взгляд Бейли обратился на картины. Он уже заметил их. Да, конечно, роботы, но не натуралистические, а какие-то удлиненные, с неестественными искривлениями. Но теперь он обнаружил, что искажения эти искусно выделяли те части тела, которые, когда он взглянул на них по-новому, казались одетыми. Каким-то образом возникала идея костюмов для слуг, которые он видел в книге, посвященной средневековой Англии викторианской эпохи. Были они известны Глэдии или сходство возникло случайно, хотя и уместно? Вопрос этот скорее всего не имел ни малейшего значения, но оставлять его без внимания, пожалуй, не следовало.

В первый раз посмотрев на картины, он подумал, что таким способом Глэдия окружает себя роботами в подражание жизни на Солярии. Эту жизнь, по её словам, она ненавидела, но чувство это было плодом сознательных мыслей. Солярия была для неё единственным по-настоящему знакомым ей приютом, а этого так просто не отбросить, даже если такая возможность вообще существует. И, быть может, это останется действенным фактором в её живописи, пусть её новый мотив и выглядит правдоподобно. А Глэдия тем временем говорила:

— Я преуспела. Некоторые концерны, выпускающие роботов, хорошо заплатили за мои эскизы, и довольно много уже функционирующих роботов были обновлены внешне согласно моим указаниям. Всё это принесло мне некоторое удовлетворение, чуть-чуть компенсирующее эмоциональную пустоту моей жизни. Когда доктор Фастольф одолжил мне Джендера, у меня в доме появился робот в настоящей одежде. Милый доктор был так добр, что снабдил меня сменными костюмами для Джендера. Но все они выглядели очень серо, и я для развлечения купила новые, на мой взгляд, более подходящие. Необходимо было снять с него мерку, поскольку я хотела, чтобы всё было подогнано точно, ну а для этого ему пришлось раздеться. Постепенно. И только когда он остался совсем обнаженным, я окончательно поняла, как он похож на человека. Всё было на своем месте, а части, способные к эрекции, действительно обладали такой способностью. Собственно, они находились под сознательным контролем, как мы сказали бы про человека. Джендер мог включать и выключать эрекцию по приказанию. Он сказал мне это, когда я спросила, функционален ли его пенис в этом отношении. Мне было любопытно, и он продемонстрировал. Однако поймите, что при всём его сходстве с мужчиной я знала, что он робот. Прикасаться к мужчинам, вы знаете, мне было трудно — думаю, это входило в причины, почему я не могла получить удовлетворения с аврорианцами. Но он не был настоящим мужчиной, а я всю жизнь общалась с роботами и могла прикасаться к Джендеру легко и свободно.

Глэдия помолчала.

— Вскоре я поняла, что мне нравится прикасаться к нему, и Джендер, конечно, сразу это заметил. Он был роботом, настроенным изумительно тонко, и безукоризненно выполнял Три Закона. Не дать радость, когда это было в его возможностях, значило вызвать разочарование. Разочарование же эквивалентно причинению вреда, а причинить вред человеку он не мог. И потому с бесконечной заботливостью старался дать мне радость, а я, видя это желание доставить радость, которого никогда не замечала в мужчинах Авроры, отдавалась ей целиком и в конце концов полностью познала то, что, как мне кажется, называют оргазмом.

— Значит, вы были абсолютно счастливы?

— С Джендером? Да, абсолютно.

— Вы никогда не ссорились?

— С Джендером? А как я могла бы с ним поссориться? Его единственной целью, единственным смыслом существования было угождать мне.

— А это вас не угнетало? Что он угождал вам потому, что другого выбора у него не было?

— Но ведь в конечном счёте все поступают так, а не иначе, потому что другого выбора у них нет.

— И у вас никогда не возникало потребности испытать настоящих… испытать аврорианцев, после того как узнали оргазм?

— Это было бы плохой заменой. Я хотела только Джендера… Теперь вы понимаете, как велика моя потеря?

Обычно серьёзное лицо Бейли стало совсем мрачным. Он сказал:

— Глэдия, я понимаю. Если я раньше причинял вам боль, простите меня, потому что тогда я ещё не понимал.

Но она плакала, и он замолчал, не зная, чем её утешить, какие слова найти. Наконец она встряхнула головой, утерла глаза рукой и прошептала:

— Ещё что-нибудь?

— Несколько вопросов на другую тему, — сказал Бейли виновато. — И тогда я перестану вам докучать. Сегодня, — добавил он предусмотрительно.

— Так что? — Голос у неё был очень усталым.

— Вы знаете, что некоторые люди считают, будто в убийстве Джендера виноват доктор Фастольф?

— Да.

— Вы знаете, что доктор Фастольф настаивает, что только он обладает знаниями и опытом, достаточными, чтобы убить Джендера, как он был убит?

— Да. Милый доктор сам мне рассказывал об этом.

— Так вот, Глэдия: считаете ли вы, что Джендера убил доктор Фастольф?

Она бросила на него пронзительный взгляд и сказала гневно:

— Конечно, нет. Для чего он стал бы его убивать? Джендер был его роботом, не забывайте, и он очень им дорожил. Элайдж, вы не знаете милого доктора так хорошо, как знаю его я. Он очень мягкий человек и никогда никому не причинит зла, а уж тем более роботу. Сказать, что он мог бы убить робота, значит утверждать, что брошенный камень будет падать вверх.

— Больше у меня вопросов нет, Глэдия, и мне здесь остаётся только увидеть Джендера… то, что осталось от Джендера. С вашего разрешения, конечно.

— Зачем? Для чего? — В её голосе вновь появились подозрительность и враждебность.

— Глэдия! Ну прошу вас! Не думаю, что от этого будет хоть какая-то польза, но я обязан увидеть Джендера и убедиться, что его вид ничего мне не подскажет. Я попытаюсь не расстраивать вас ещё больше.

Глэдия встала. Её платье, очень простое и узкое, было не чёрным (какое она надела бы на Земле), но удивительно тусклого цвета без единой искорки. Бейли, мало что понимавший в умении одеваться, прекрасно понял, как точно оно воплощает траур.

— Идёмте со мной, — прошептала Глэдия.

* * *

Следом за Глэдией Бейли прошёл несколько комнат, стены которых мягко светились. Раза два он краем глаза замечал какое-то движение — видимо, робот поспешно ретировался — ведь им было приказано держаться в стороне.

По коридору, вверх по небольшой лестнице — и они вошли в небольшую комнату, где часть одной стены светилась, точно под лучом прожектора.

В комнате не было никакой мебели, кроме простой кровати и стула.

— Это была его комната, — тихо произнесла Глэдия, а затем, точно прочитав его мысли, добавила: — Это всё, что ему было нужно. Я как могла дольше не звала его — весь день, если у меня хватало силы. Я не хотела, чтобы он хоть когда-нибудь мне надоел. — Она скорбно покачала головой. — Как я теперь жалею, что не проводила с ним каждую секунду. Я же не знала, как мало у нас было времени… Вот он.

Джендер лежал на кровати, и Бейли сосредоточенно оглядел его. Робот был укрыт глянцевым покрывалом. Светящаяся стена озаряла голову, очень правильную и нечеловеческую в своей безмятежности. Широко раскрытые глаза были матовыми и тусклыми. Джендер походил на Дэниела настолько, что присутствие Дэниела действительно не могло не быть тягостным для Глэдии. Над покрывалом виднелись шея и обнаженные плечи.

— Доктор Фастольф его обследовал? — спросил Бейли.

— Да. И очень тщательно. Я в отчаянии бросилась к нему, и если бы вы видели, как он поспешил сюда, как волновался, какую испытывал боль и… и панику, вы бы сразу поняли, что он тут ни при чём. Но помочь ему не удалось.

— Он лежит раздетый?

— Да. Доктор Фастольф снял с него одежду для полного обследования. А снова его одевать не имело смысла.

— Вы разрешите мне откинуть покрывало, Глэдия?

— Вам обязательно нужно?

— Я не хочу, чтобы меня могли упрекнуть в таком упущении.

— Но что вы надеетесь обнаружить такого, чего не заметил доктор Фастольф?

— Ничего, Глэдия. Но я обязан убедиться, что ничего не обнаружу. Прошу вас, не препятствуйте мне.

— Ну хорошо. Но, пожалуйста, потом накройте его покрывалом точно так, как он накрыт сейчас.

Она повернулась спиной к нему и к Джендеру, прижала к стене левую руку и опустила голову на локоть. Она стояла неподвижно в полной тишине, но Бейли знал, что она снова плачет.

Тело было всё-таки не совсем человеческим. Мускулатура выглядела несколько упрощенной и схематичной, но всё было на своем месте. Соски, пупок, пенис, мошонка, волосы в паху и так далее. Даже тонкие светлые волосы на груди.

Сколько дней прошло с тех пор, как Джендера убили? Бейли вдруг сообразил, что точно это ему неизвестно, — но во всяком случае до того, как он отправился на Аврору. Значит, прошло более недели, но никаких признаков тления — ни зрительных, ни обонятельных. Чёткое отличие робота.

Бейли заколебался, но затем подсунул одну руку под плечи Джендера, а другую под колени. Попросить Глэдию помочь ему он и подумать не мог. Он напрягся и с некоторым усилием перевернул Джендера на живот, удержав его на кровати.

Кровать скрипнула. Глэдия, конечно, поняла, что он делает, но не обернулась. Помочь, конечно, не предложила, но и не стала возражать.

Бейли опустил руки. На ощупь Джендер казался теплым. Видимо, блок питания продолжал поддерживать температуру и когда мозг отключился. Тело было твердым и упругим. Явно стадии окостенения оно не проходило.

Теперь одна рука свисала с края кровати совсем по-человечески. Бейли осторожно её потрогал и отпустил. Она чуть-чуть качнулась раз-другой и замерла. Он согнул одну ногу в колене, осмотрел обе ступни. Ягодицы были сформированы безупречно. Имелся даже сфинктер заднего прохода.

Бейли не мог отогнать тягостного чувства: ему всё время казалось, что он посягает на неприкосновенность человеческого тела. А будь это действительно труп человека, охлаждение и окостенелость лишили бы его человеческой сущности.

Труп робота кажется более человеческим, чем человеческий, подумал он тоскливо.

Снова он подсунул руки под Джендера, приподнял и перевернул.

Расправив простыню, насколько сумел, он накрыл робота покрывалом, как раньше, и старательно разгладил покрывало. Потом отступил на шаг, посмотрел и решил, что вид совершенно прежний — во всяком случае почти.

— Глэдия, я кончил, — сказал он.

Она обернулась, посмотрела на Джендера влажными глазами и сказала:

— Так мы можем уйти?

— Конечно. Только, Глэдия…

— Что?

— Вы оставите его лежать так? Полагаю, он не истлеет.

— Если и так, то что? Какое это имеет значение?

— Некоторое имеет. Вы должны дать себе возможность оправиться от горя. Вы не можете провести триста лет, оплакивая его. Что прошло, то прошло. (Даже ему самому эти сентенции показались фальшиво напыщенными. Так как же их восприняла она?)

— Я знаю, Элайдж, — ответила Глэдия, — что вы желаете мне добра. Меня просили оставить Джендера здесь до конца расследования. А тогда по моей просьбе его сплазмуют.

— Сплазмуют?

— Поместят под плазменную горелку и разложат на составные элементы, как человеческие трупы. У меня останется его голограмма… и воспоминания. Это вас успокоит?

— Конечно. А теперь я должен вернуться в дом доктора Фастольфа.

— Да. Тело Джендера навело вас на какую-нибудь мысль?

— Я ни на что подобное не рассчитывал, Глэдия.

Она посмотрела ему прямо в глаза:

— Элайдж, я хочу, чтобы вы узнали, кто это сделал и почему. Мне необходимо знать.

— Но, Глэдия…

Она яростно мотнула головой, словно не желая слышать того, к чему была ещё не готова.

— Я знаю, вы сумеете это выяснить.

Глава 7

СНОВА ФАСТОЛЬФ

Из дома Глэдии Бейли вышел навстречу закату. Он обернулся в ту сторону, которую счел западом, и увидел у горизонта багровое солнце Авроры, а над ним — светло-зеленое небо, исчерченное легкими полосками облаков.

— Иосафат! — пробормотал он.

Выяснилось, что это солнце, более холодное и оранжевое, чем земное, зримо и разительно отличается от земного в часы заката, когда его лучи косо, почти горизонтально, пронизывают всю толщу аврорианской атмосферы.

На этот раз Дэниел следовал за Бейли, а Жискар, как и по дороге в дом Глэдии, шёл далеко впереди.

Внезапно Бейли услышал голос Дэниела совсем рядом:

— Партнер Элайдж, вам нехорошо?

— Наоборот, очень хорошо, — ответил Бейли, чрезвычайно довольный собой. — Дэниел, я как будто вовсе не замечаю, что нахожусь во Вне. И даже спокойно любуюсь заходящим солнцем. А закаты здесь всегда такие?

Дэниел бесстрастно посмотрел на солнечный диск, уже почти коснувшийся горизонта.

— Да, — ответил он. — Но давайте побыстрее пойдём к дому доктора Фастольфа. В это время года темнеет быстро, партнер Элайдж, и я хотел бы проводить вас туда, пока вы ещё видите дорогу.

— Я готов. Пошли! — Про себя Бейли взвешивал, не лучше ли дождаться темноты. Конечно, идти вслепую не так приятно, зато у него будет иллюзия замкнутого пространства, а в глубине души он не был уверен, долго ли продлится эйфория, вызванная тем, что он глядел на закат (закат прямо во Вне, заметьте!). Однако неуверенность эта была трусливой, и он не желал поддаваться ей.

Жискар бесшумно скользнул назад к нему и сказал:

— Не предпочтете ли подождать, сэр? Возможно, темнота вам будет приятнее, а для нас никакой разницы нет.

Тут Бейли заметил в отдалении других роботов. Поручила ли Глэдия своим полевым роботам охранять его или Фастольф прислал своих?

Это подчеркивало, как они его оберегают, но из духа противоречия он не захотел признаться в своей слабости.

— Нет, — ответил он Жискару, — идёмте сейчас же! — И энергично зашагал к дому Фастольфа, еле различимому за дальними деревьями.

А роботы пусть идут за ним или нет, это уж как им угодно, храбро подумал он. Он знал, что стоит ему задуматься над своим решением, как что-то в нём съежится по-прежнему: он на поверхности планеты и ничем не защищен от необъятной бездны, если не считать тонкого слоя воздуха. Но думать он об этом не будет. Нет!

И, конечно, опьяняющее освобождение от страха, только оно заставляет дрожать его подбородок, а зубы стучать… И прохладный вечерний ветер, заодно покрывший его руки гусиной кожей…

Но не Вне!

Нет и нет!

Он сказал, стараясь не стискивать зубы:

— Ты хорошо знал Джендера, Дэниел?

— Одно время мы были вместе: с того момента, когда друг Джендер был сконструирован, и до того, как он перешёл в дом мисс Глэдии, мы почти не расставались.

— Дэниел, а тебя тревожило, что Джендер выглядит почти как ты?

— Нет, сэр. Мы с ним различались, партнер Элайдж, и доктор Фастольф нас не путал. Следовательно, индивидуальность у каждого из нас была своя.

— Жискар, а ты их тоже различал? (Жискар теперь шёл почти рядом, потому что дорогу впереди проверяли другие роботы.)

— Я не припомню случая, — сказал Жискар, — когда мне требовалось их различать.

— А возникни такая необходимость, Жискар?

— Тогда я сумел бы их различить.

— Какого мнения ты был о Джендере, Дэниел?

— Какого мнения? — повторил тот. — Касательно какой стороны Джендера?

— Ну, например, хорошо ли он выполнял свои обязанности?

— Безусловно.

— И был надежен во всех отношениях?

— Насколько мне известно, во всех.

— Ну а ты, Жискар? Твоё мнение?

— Я с другом Джендером никогда не был так близок, как друг Дэниел, а потому мне не следует высказывать какое-либо мнение. Но могу сказать, что, насколько мне известно, доктор Фастольф был неизменно доволен другом Джендером. Он, казалось, был одинаково доволен другом Джендером и другом Дэниелом.

Однако, по-моему, моя программа не позволяет мне составлять точные заключения в таких вопросах.

— Ну а с того времени, Дэниел, — сказал Бейли, — когда Джендер перешёл в дом мисс Глэдии? Ты продолжал его видеть?

— Нет, партнер Элайдж. Мисс Глэдия держала его у себя в доме. Когда она навещала доктора Фастольфа, он, насколько мне известно, её не сопровождал. Когда же я сопровождал доктора Фастольфа в дом мисс Глэдии, друга Джендера я не видел ни разу.

Бейли чуть удивился. Он обернулся к Жискару, чтобы задать тот же вопрос, помедлил и пожал плечами. Только пустая трата времени — как указал в их разговоре доктор Фастольф, допрашивать роботов бессмысленно. Они никогда сознательно не сообщат сведения, которые могут повредить человеку, и их нельзя ни запугать, ни подкупить, ни улестить. Прямо лгать они не станут, но будут упрямо, хотя и со всей вежливостью, отделываться пустопорожними ответами.

Да и… может быть… это уже потеряло значение.

Они подходили к дверям Фастольфа, и Бейли почувствовал, как учащается его дыхание. Он был уже твёрдо убеждён, что руки и нижняя губа у него дрожат только из-за холодного ветра.

Солнце уже закатилось, заблестели первые звёзды, темнеющее небо приобрело зеленовато-лиловый оттенок, словно по нему разливался синяк. И тут Бейли вошёл в дверь — в тепло между светящимися стенами.

Безопасность!

Фастольф приветствовал его словами;

— Вот вы и вернулись, мистер Бейли. Ваш разговор с Глэдией оказался полезным?

— Очень, доктор Фастольф. Возможно даже, что ключ к загадке у меня в руке.

* * *

Фастольф только вежливо улыбнулся: без удивления, радости или недоверия. Он провёл Бейли в столовую, но меньше и уютнее, чем та, в которой они завтракали.

— Мы с вами, мой дорогой мистер Бейли, — сказал Фастольф любезно, — пообедаем вместе без церемоний. Вдвоем. Даже отошлем роботов, если вам так больше нравится. И не станем разговаривать о деле, конечно, если вы сами не захотите.

Бейли промолчал, он в изумлении смотрел на стены. По ним прокатывались волны зеленого сияния — медленно менялась яркость, менялись оттенки, волны вздымались от пола к потолку. Словно колыхались более тёмные водоросли, мелькали тени. Комната казалась освещенным гротом на дне мелкого морского залива. От этого зрелища кружилась голова. Во всяком случае, у Бейли.

Фастольф без труда истолковал выражение на лице Бейли. И сказал:

— Согласен, мистер Бейли, к этому необходимо привыкнуть. Жискар, пригаси освещение стен. Благодарю тебя.

Бейли облегченно вздохнул:

— А я благодарю вас, доктор Фастольф. Не мог бы я зайти в Личную, сэр?

— Разумеется.

— Нельзя ли… — нерешительно начал Бейли.

Фастольф засмеялся:

— Там всё будет абсолютно обычным, мистер Бейли. Вам будет не на что пожаловаться.

Бейли наклонил голову:

— Благодарю вас от всей души.

Без нестерпимых иллюзий Личная (та же самая, решил он) была тем, чем была, — только роскошнее и удобнее, чем все, какие он когда-либо видел. От земных она отличалась просто до невообразимости: на Земле Личные состояли из бесконечных рядов идентичных кабинок, каждая предназначалась для использования в данное время только одним человеком.

Она просто сверкала гигиенической чистотой. Возможно, верхний молекулярный слой убирался после каждого использования и накладывался новый. Бейли смутно почувствовал, что, если он останется на Авроре подольше, ему уже трудно будет приспособиться к земным толпам, оттеснявшим гигиену и чистоту на задний план, превращая их в недостижимый идеал, который почитают издалека.

И среди этих приспособлений из слоновой кости и золота (несомненно, не настоящей слоновой кости и не настоящего золота), таких сияющих и полированных, Бейли вдруг поймал себя на том, что с содроганием думает о небрежном обмене микроорганизмами на Земле, о богатстве её инфекций. Не то ли чувствуют космониты? Можно ли их винить за это?

Он тщательно вымыл руки, весело прикасаясь к контрольной пластинке, меняя температуру. И всё же эти аврорианцы украшают свои комнаты с неприятной броскостью, навязчиво изображая, будто они живут в общении с природой, хотя одомашнили природу и выдрессировали её. Или это только вкусы Фастольфа?

Ведь дом Глэдии производит куда более строгое впечатление… Или это потому, что она с Солярии?

Обед оказался сплошным восторгом. Снова, как и за завтраком, ощущение приближения к природе. Блюда были разнообразны и многочисленны, хотя количество каждого отнюдь не поражало изобилием и большинство выдавало, что прежде было частью какого-то растения или животного. А некоторые неудобства — косточки, кусочек хряща, растительное волоконце — уже не внушали Бейли отвращения, как было бы ещё вчера, а превращались в забавное приключение.

Начали они с рыбки — очень маленькой, которую полагалось есть целиком со всеми её внутренними органами, и в первую секунду Бейли счел это ещё одним глупым способом барахтаться в Природе с большой буквы. Но по примеру Фастольфа он всё-таки проглотил рыбку, её вкус сразу его покорил. Он никогда ничего подобного не пробовал. Словно вкусовые сосочки были созданы и вставлены ему в язык только сейчас.

Каждое блюдо обладало своими особенностями, иногда странноватыми и не совсем приятными, но он обнаружил, что это не так уж важно. Своеобразие вкуса — букета своеобразных вкусов (по совету Фастольфа он запивал каждое кушанье глотком душистой воды), — вот что имело значение, а не отдельные частности.

Он прилагал все усилия, чтобы есть помедленнее, не сосредоточиваться на еде и не облизывать тарелку. С упорством отчаяния он продолжал следить за Фастольфом, подражать ему и не обращать внимания на насмешливые, хотя и добродушные искорки в глазах своего гостеприимного хозяина.

— Надеюсь, — сказал Фастольф, — вы находите обед съедобным?

— Прекрасным, — сумел выговорить Бейли, не подавившись.

— Прошу вас, не насилуйте себя из пустой вежливости. Не ешьте того, что покажется вам непривычным или неприятным. Я распоряжусь, чтобы второй раз подали то, чем вы остались довольны.

— Спасибо, доктор Фастольф. Всё это очень недурно.

— Я рад, что вам нравится.

Хотя Фастольф сам предложил пообедать без роботов, еду подавал робот. (Очевидно, Фастольф так к этому привык, что просто его не замечает, подумал Бейли и промолчал.)

Конечно, робот молчал, а его движения были безупречными. Красивая ливрея казалась заимствованной из исторических гиперволновок. И только внимательно всмотревшись вблизи, уда- валось заметить, что практически всё это было иллюзией, игрой света, а на самом деле поверхность робота оставалась металлической, и только.

— Наружность официанта сделана по эскизу Глэдии? — спросил Бейли.

— Да, — ответил Фастольф, явно довольный. — Как она будет польщена, услышав, что вы узнали её стиль. Она очень талантлива, не правда ли? Её роботы приобретают всё большую известность, и она заняла очень нужную нишу в аврорианском обществе.

Разговор за обедом лился непринужденно, но никакого значения не имел. У Бейли не возникало желания «говорить о деле»: наоборот, он предпочитал молчать, наслаждаться едой и предоставлять своему подсознанию — или тому, что заменяет активную мысль, — решать, как подойти к вопросу, который теперь представлялся ему ключом к загадке Джендера. Но Фастольф избавил его от этого труда, сказав:

— Да, кстати, о Глэдии, мистер Бейли. Могу я спросить, каким образом, отправившись к ней в глубоком отчаянии, вы вернулись просто в радужном настроении и утверждаете, что ключ к этому делу в ваших руках? В доме Глэдии вы узнали что-то новое — и, может быть, неожиданное?

— Совершенно верно, — ответил Бейли рассеянно, увлекшись десертом, хотя и не понял, что это такое. Но выражение его глаз было, видимо, настолько жаждущим, что побудило официанта поставить перед ним ещё одну (небольшую) порцию. Его переполняла приятная сытость. Никогда в жизни он так не наслаждался процессом еды и впервые подосадовал, что физиологические возможности организма не позволяют есть вечно. Ему стало немножко стыдно.

— Так что же удалось узнать нового и неожиданного? — спросил Фастольф терпеливо. — Видимо, что-то мне неизвестное?

— Возможно. Глэдия сказала мне, что вы одолжили ей Джендера полгода назад.

— Ну, это мне известно. — Фастольф кивнул. — Я ей его одолжил.

— Почему? — резко спросил Бейли.

Лицо Фастольфа медленно утратило добродушное выражение. Он сказал после паузы:

— А почему бы и нет?

— Не знаю, почему бы и нет, доктор Фастольф, И не интересуюсь. Я спросил: почему?

Фастольф слегка покачал головой и ничего не ответил.

— Доктор Фастольф! — сказал Бейли. — Я здесь для того, чтобы разобраться в очень скверном деле. И вы ещё не сделали ничего — абсолютно ничего! — чтобы упростить положение вещей. Наоборот, вы словно с удовольствием стараетесь показать мне, насколько оно скверно, и с удовольствием же разбиваете любые мои предварительные соображения. Нет, я не жду, что другие станут отвечать на мои вопросы — на этой планете я лицо сугубо неофициальное и не имею права даже задавать вопросы, а не то чтобы требовать ответа. Но к вам это не относится. Я здесь по вашей просьбе и стараюсь спасти не только мою карьеру, но и вашу, а по вашим же словам, выручаю я не только Землю, но и Аврору. Вот почему я жду, что на мои вопросы вы будете отвечать правдиво и подробно. Прошу вас, оставьте эту нейтрализующую тактику. Не спрашивайте меня, почему бы и нет, когда я спрашиваю почему. И я снова спрашиваю: почему? В последний раз.

Фастольф выпятил губы и нахмурился:

— Приношу свои извинения, мистер Бейли. Если я ответил не сразу, то потому лишь, что теперь, оглядываясь назад, убеждаюсь в отсутствии сколько-нибудь веской причины. Глэдия Дельмар… Нет, она не хочет употреблять эту фамилию… Ну так Глэдия на этой планете чужая, а на родной перенесла глубокую душевную травму, как, возможно, вам неизвестно.

— Нет, я знаю. Пожалуйста, говорите прямее.

— Ну так я её жалел. Она чувствовала себя отчаянно одинокой, а Джендер, подумал я, может скрасить ей жизнь.

— Жалели её? И всё? Вы любовники? Или были любовниками?

— Вовсе нет. Я не предлагал себя. А она себя. Почему вы спросили? Или она сказала, что мы любовники?

— Нет. Но мне в любом случае требовалось независимое подтверждение. Если возникнут какие-нибудь противоречия, я вам скажу, можете не беспокоиться. Но раз вы так ей сочувствуете, а Глэдия, насколько я понял из ваших слов, так вам благодарна, почему же ни вы, ни она себя не предложили? У меня создалось впечатление, что на Авроре предложение совместного секса мало чем отличается от разговора о погоде.

Фастольф снова нахмурился:

— Мистер Бейли, вы ничего об этом не знаете. Не судите нас по меркам вашего мира. Секс для нас не составляет вопроса первостепенной важности, но пользуемся мы им с большой осмотрительностью. И даже, хоть вам так не кажется, предлагаем мы его отнюдь не легкомысленно и неразборчиво. Глэдия, не привыкшая к нашим обычаям, сексуально разочарованная на Солярии, возможно, и предлагала его бездумно (а вернее, с отчаянием), а потому не удивительно, что радости ей это не принесло.

— И вы не попытались улучшить положение?

— Предложив себя? Я не то, в чём она нуждается, и, раз уж мы коснулись этого, она не то, в чём нуждаюсь я. Я очень её жалею. Она мне нравится. Я восхищаюсь её талантом художницы. И я хочу, чтобы она была счастлива. В конце концов, мистер Бейли, вы не станете отрицать, что симпатия одного человека к другому вовсе необязательно должна иметь источником сексуальное чувство или что-либо ещё, кроме обычной сердечности. Разве вы никогда ни к кому не питали симпатии? Никогда не хотели помочь кому-то просто из доброжелательности без всякой задней мысли, только ради радости, которую получаешь, помогая чужому горю? Да с какой вы планеты?

— Вы вправе говорить так, доктор Фастольф. Я не ставлю под сомнение вашу порядочность. И всё-таки разрешите мне продолжать. Когда я вас спросил, почему вы одолжили Джендера Глэдии, вы ведь не объяснили мне, как сделали сейчас — и очень эмоционально, могу я добавить. Первым вашим импульсом было уклониться, заколебаться, оттянуть время вопросом, почему бы и нет. Пусть затем вы сказали мне правду, но что в этом вопросе в первую минуту вас смутило? По какой причине, в которой вы не хотите признаться, вы подыскали причину, назвать которую готовы? Извините мою настойчивость, но мне необходимо это знать — и вовсе не из праздного любопытства, уверяю вас. Если то, что вы мне скажете, не будет иметь отношения к нашему злополучному делу, считайте, что ваше признание канет в чёрную дыру.

— Я искренне не знаю, — тихим голосом ответил Фастольф, — почему я сначала парировал ваш вопрос. Возможно, вы ненароком коснулись чего-то, на что я хотел бы закрыть глаза. Разрешите мне подумать, мистер Бейли.

Они замолчали. Подавальщик убрал со стола и ушёл. Дэниел и Жискар отсутствовали (вероятно, охраняли дом). Наконец-то Бейли и Фастольф остались наедине друг с другом, без роботов.

— Право, не знаю, что я могу вам сказать, — заговорил Фастольф. — Разрешите мне вернуться на несколько десятилетий назад. У меня есть две дочери. Возможно, это вам известно. Они от разных матерей…

— Вы бы предпочли сыновей, доктор Фастольф?

Фастольф взглянул на него с искренним удивлением.

— Нет. Вовсе нет. Кажется, мать моей второй дочери хотела сына, но я не дал согласие на искусственное осеменение обработанной спермой — пусть и моей собственной — и настоял на естественном броске генетических костей. Предупрежу ваш вопрос: потому что я не хочу исключать из жизни элемент случайности и ещё, пожалуй, потому что предпочитал оставить шанс на рождение дочери. Нет, я не имел ничего против сына, вы понимаете, но не желал лишиться шанса на вторую дочь. Почему-то дочери меня больше устраивали. Ну, мой второй ребёнок действительно оказался дочерью. Возможно, это была одна из причин, почему её мать вскоре расторгла наш брак. С другой стороны, значительный процент браков расторгается именно после рождения ребёнка, и особой причины искать незачем.

— Насколько я понимаю, девочку забрала она?

Фастольф посмотрел на Бейли с недоумением:

— Зачем бы?.. А, я забыл, что вы с Земли. Естественно, нет. Детей помещают в ясли, где они вырастают, окруженные тщательным уходом. Однако (он сморщил нос, словно смущаясь) девочку в ясли не отдали. Я решил, что выращу её сам. Это вполне законно, но бывает крайне редко. Конечно, я был ещё очень молод — мне ещё и ста не стукнуло, — однако уже приобрел имя в робопсихологии.

— И вам это удалось?

— Вырастить её и воспитать? О да. Я к ней очень привязался. Назвал её Василия. Это имя моей матери, понимаете? — Он усмехнулся своим воспоминаниям. — Есть во мне эта странная сентиментальность — вроде любви к моим роботам. Естественно, своей матери я никогда не видел. Но её имя стояло в моей медицинской карте. И она ещё жива, насколько мне известно, и я мог бы с ней увидеться… но, по-моему, есть какая-то омерзительность во встрече с той, в чьем теле ты одно время находился… О чём бишь я?

— Вы назвали свою дочь Василией…

— А, да! Я её вырастил и очень к ней привязался. Очень. Мне представлялось ясным, в чём заключается прелесть этого, но, естественно, я шокировал своих друзей и, когда контактировал с ними, должен был её удалять, была ли встреча деловой или светской. Вот помню… — Он умолк.

— Что?

— Я уже десятки лет об этом не вспоминал. Как-то, когда у меня был доктор Сартон и мы обсуждали одну из первых программ для человекоподобных роботов, она вдруг вбежала вся в слезах и прижалась ко мне. Ей было только семь лет, по-моему, и, конечно, я обнял её, расцеловал и прервал наше обсуждение — совершенно непростительная выходка с моей стороны. Сартон ушёл, кашляя, давясь, вне себя от негодования. Прошла целая неделя, прежде чем мне удалось восстановить контакт с ним и продолжить дискуссию. Я полагаю, не следует, чтобы дети действовали на людей подобным образом, но детей так мало и сталкиваешься с ними так редко!

— А ваша дочь… Василия… была к вам привязана?

— О да! Во всяком случае, пока… Она была очень ко мне привязана. Я следил за её обучением и позаботился, чтобы её интеллект развился во всей полноте.

— Вы сказали, что она была привязана к вам, пока не произошло что-то. Фразу вы не закончили. Следовательно, настало время, когда её привязанность к вам иссякла. Когда именно?

— Она выросла и пожелала жить в собственном доме. Вполне естественно.

— Но вы этого не хотели?

— Что значит — не хотел? Разумеется, хотел. Вы всё время стараетесь сделать из меня чудовище, мистер Бейли.

— Следовательно, едва она достигла возраста, когда могла обзавестись собственным домом, у неё не осталось той привязанности к вам, какую она естественно испытывала, пока оставалась вашей дочерью активно и жила в вашем доме на вашем иждивении?

— Всё не так просто. Наоборот, сложно, и очень. Видите ли… — Фастольф словно бы смутился, — я отказал ей, когда она предложила мне себя.

— Она… предложила себя вам?! — в ужасе переспросил Бейли.

— Этого можно было ожидать, — ответил Фастольф невозмутимо. — Она хорошо меня знала. Я был её наставником в сексе, поощрял её эксперименты в этой области, брал её на Игры Эроса, сделал для неё всё, что было в моих силах. Так что этого следовало ожидать, а я по глупости не сообразил, и она поймала меня врасплох.

— Но это же кровосмешение!

— Кровосмешение? — переспросил Фастольф. — Ах да! Земной термин. На Авроре, мистер Бейли, такого понятия не существует. Очень малый процент аврорианцев знаком со своими родителями, или детьми, или другими близкими родственниками. Разумеется, когда речь идёт о браке и подаётся заявление о ребёнке, проводится генеалогическое исследование, но при чём тут простой секс? Нет-нет, противоестественным было, что я отказал собственной дочери! — Он покраснел, а его большие уши стали совсем багровыми.

— Ещё бы вы не отказали! — пробормотал Бейли.

— И у меня не было для этого ни единой веской причины… то есть убедительной для Василии. С моей стороны было преступным не предвидеть этого, не подготовить логического обоснования для отказа такой юной и неопытной девочке, чтобы не ранить её, не подвергнуть столь страшному унижению. Мне нестерпимо стыдно, что я вопреки обычаю взял на себя ответственность за воспитание ребёнка для того лишь, чтобы нанести своей дочери такую ужасную травму. Мне казалось, что нам следует продолжать наши отношения отца — дочери, двух друзей, но она не отступала. И каждый раз, когда я ей отказывал, как бы бережно я это ни делал, напряжение между нами росло.

— Пока наконец…

— Наконец она пожелала иметь свой дом. Сначала я возражал — не потому, что считал, будто она к этому не готова, но стремясь восстановить наши любовные отношения до того, как она переедет. Однако ничто не помогало. Пожалуй, это было самое тяжелое время в моей жизни. Наконец она твёрдо — и очень несдержанно — настояла на отъезде: больше я ей препятствовать не мог. К тому времени она уже стала дипломированным робопсихологом (я рад, что она не отказалась от своей профессии из отвращения ко мне) и могла завести собственный дом без моей помощи, которую отвергла наотрез. С тех пор мы практически не контактируем.

— Доктор Фастольф, — сказал Бейли, — раз она не бросила робопсихологию, так, может быть, не чувствует себя совсем уж чужой вам?

— Но это область, которая её особенно интересует, в которой она обретает наибольшее удовлетворение. Сначала у меня была такая мысль, и я попытался восстановить дружеские отношения, но безуспешно.

— Вам её недостает, доктор Фастольф?

— Конечно, недостает, мистер Бейли… Лишнее доказательство того, что воспитывать ребёнка самому — большая ошибка. Вы подчиняетесь иррациональному порыву, атавистической потребности, а в результате внушаете ребёнку сильнейшую любовь и подвергаете себя опасности отвергнуть первое предложение себя юной девочки, эмоционально калеча её на всю жизнь. А вдобавок обрекаете собственную психику воздействию абсолютно иррационального чувства тоски по отсутствующему. Прежде я ничего подобного не ощущал. И с тех пор тоже. И она, и я испытали совершенно ненужные страдания только по моей вине.

Фастольф, казалось, погрузился в воспоминания, и Бейли сказал мягко:

— И какое отношение всё это имеет к Глэдии?

Фастольф растерянно посмотрел на него:

— Да, конечно. У меня просто из головы вылетело. Всё вполне просто. Про Глэдию я вам говорил чистую правду. Она мне нравилась. Я сочувствовал ей. Я восхищался её талантом. А ещё — она похожа на Василию. Я заметил их сходство, когда смотрел гиперрепортаж о её прибытии на Аврору. Сходство просто поразительное, и оно пробудило во мне интерес к ней. — Он вздохнул. — Когда я понял, что она, как и Василия, перенесла тяжелейшую сексуальную травму, то почувствовал, что обязан что-то сделать. Я, как вы знаете, устроил так, что она поселилась по соседству со мной, стал её другом, старался по мере сил смягчать тяготы приспособления к чужому миру.

— Итак, для вас она — субститут дочери.

— В каком-то смысле. Да, пожалуй, это можно назвать и так, мистер Бейли. И вы не представляете, какя счастлив, что ей не вздумалось предложить себя. Отвергнуть её — значило бы вторично пережить то, что я пережил с Василией. А приняв её предложение только оттого, что мне недостало духа отказать, я горько омрачил бы собственную жизнь: меня бы мучило чувство, что для этой чужой женщины, слабой копии моей дочери, я делаю то, в чём дочери отказал! В любом случае… Но не важно, вы теперь понимаете, почему я ответил вам не сразу. Ваш вопрос напомнил мне о трагедии моей жизни.

— А ваша другая дочь?

— Люмен? — равнодушно сказал Фастольф. — У меня с ней нет никакого контакта, хотя время от времени до меня доходят новости о ней.

— Насколько я понял, она выставила свою кандидатуру на политический пост?

— Региональный. С глобалистских позиций.

— А что это?

— Глобалисты? Они стоят за Аврору и только за неё — то есть наша планета в великом и в малом. Аврорианцы должны возглавить заселение Галактики. Никого другого к этому не допускать, насколько возможно, и в первую очередь землян. «Просвещенное самоутверждение», как они это называют.

— Вы этой точки зрения, конечно, не разделяете?

— Категорически нет. Я возглавляю гуманистическую партию, верящую, что у всех людей есть равное право на освоение Галактики. Когда я говорю о «моих врагах», то подразумеваю глобалистов.

— Значит, Люмен принадлежит к вашим врагам?

— И Василия тоже. Она член аврорианского Института робопсихологии — АИР, учрежденного несколько лет назад и возглавляемого робопсихологами, для которых я демон и должен быть ниспровергнут любой ценой. Однако, насколько мне известно, мои многочисленные экс-жены политикой не интересуются и могут даже принадлежать к гуманистам. — Криво улыбнувшись, он добавил: — Ну, мистер Бейли, вы задали все вопросы, какие собирались задать?

Руки Бейли бесцельно шарили в карманах его гладких, свободных аврорианских брюк (эта привычка у него появилась почти сразу же, как он облачился в них на корабле) и ничего не обнаружили. Тогда он скрестил их на груди — за неимением лучшего — и сказал:

— По-моему, доктор Фастольф, вы так и не ответили на мой первый вопрос. Мне кажется, вы старательно уклоняетесь. Почему вы одолжили Джендера Глэдии? Давайте вести разговор совершенно открыто, чтобы наконец увидеть свет в темноте.

* * *

Фастольф снова покраснел. На этот раз, возможно, от гнева, но голос его остался негромким.

— Не давите на меня, мистер Бейли. Я вам уже ответил. Я жалел Глэдию и подумал, что Джендер скрасит её одиночество. Я был с вами откровеннее, чем с кем-либо другим, отчасти из-за положения, в котором нахожусь, а отчасти потому, что вы не аврорианец. Взамен я настаиваю на разумном уважении.

Бейли закусил нижнюю губу. Это не Земля, он не представитель власти, а на кон поставлено нечто большее, чем его профессиональная гордость.

— Извините, доктор Фастольф, — сказал он, — если я вас обидел. Я вовсе не подразумевал, будто вы говорите неправду или не стараетесь мне помочь. Тем не менее у меня ничего не получится, если я не узнаю всю правду. Разрешите мне самому предложить возможный ответ, а вы скажете, верен он, почти верен или полностью ошибочен. Возможно, вы одолжили Джендера Глэдии для того, чтобы её сексуальные устремления сосредоточились на нём и у неё не возникало бы желания предложить себя вам. Пусть побуждение было подсознательным, но подумайте над ним теперь. Не играло ли роль такое чувство в вашем подарке?

Фастольф, не глядя, взял легкую прозрачную безделушку, украшавшую обеденный стол, и начал крутить её в пальцах. Если бы не это движение, его можно было бы принять за статую. Наконец он сказал:

— Не исключено, мистер Бейли. Бесспорно, после того как я одолжил ей Джендера (кстати, формально это не был подарок), я уже меньше опасался, что она предложит себя.

— Вам известно, использовала ли Глэдия Джендера в сексуальных целях?

— А Глэдию вы об этом спрашивали, мистер Бейли?

— Тут нет никакой связи с моим вопросом. Известно это вам или нет? Видели ли вы что-либо сексуальное в их поведении? Сообщал ли вам какой-нибудь ваш робот о подобном? Не рассказала ли вам она сама?

— На все эти вопросы я отвечу «нет», мистер Бейли. Если подумать, то в использовании роботов в сексуальных целях мужчинами или женщинами ничего особенного нет. Обычно роботы не слишком для этого подходят, но люди в подобных случаях бывают удивительно изобретательны. А Джендер вполне для этого подходил, поскольку мы стремились сделать его настолько человекоподобным, насколько возможно.

— Для того, чтобы он мог совершать половой акт?

— Нет. Об этом мы не думали. Мы решали абстрактную задачу создания абсолютно человекоподобного робота — покойный доктор Сартон и я.

— Но такие человекоподобные роботы идеальны для секса, не так ли?

— Полагаю, что так, и теперь, когда я позволил себе задуматься над этим, то Глэдия вполне могла использовать Джендера таким образом. И я признаю, что такая мысль, возможно, пряталась в моём подсознании с самого начала. Если это правда, надеюсь, она получала радость. В таком случае то, что я одолжил ей его, было истинно добрым делом.

— А что, если это доброе дело привело к последствиям, которых вы не учли?

— В каком смысле?

— Что вы скажете, если узнаете, что Глэдия и Джендер были женой и мужем?

Рука Фастольфа судорожно сжала безделушку, а потом уронила её.

— Что? Какая нелепость! Это юридически невозможно. Дети исключаются, и, значит, просить разрешения бессмысленно. А без этого брак не заключают.

— Юридическая сторона тут роли не играет, доктор Фастольф. Не забывайте, что Глэдия — солярианка и взгляды у неё не аврорианские. Ситуация сугубо эмоциональная. Глэдия сама сказала мне, что считала Джендера своим мужем. Мне кажется, теперь она считает себя его вдовой и ещё раз перенесла сильнейшую сексуальную травму. Если вы хоть в чём-то сознательно способствовали…

— Клянусь всеми звёздами! — воскликнул Фастольф с внезапным гневом. — Я тут ни при чём. О чём бы я ни думал, мне в голову не приходило, что Глэдия вообразит себя замужем за роботом. Ни один аврорианец не способен вообразить подобное.

Бейли кивнул и поднял ладонь.

— Я вам верю. Не думаю, что вы настолько актер, что способны заморочить меня притворной искренностью. Но я должен был убедиться. В конце концов…

— Нет! Или, по-вашему, я мог предвидеть такую ситуацию? И сознательно устроил это омерзительное вдовство ради какой-то цели? Никогда! Это немыслимо, и я не мог этого измыслить. Мистер Бейли, в чём бы ни заключались мои намерения, когда я отправил Джендера в её дом, они были самыми лучшими. И подобное в них не входило. Ссылка на хорошие намерения, разумеется, плохая защита, но другой у меня нет.

— Доктор Фастольф, не будем больше упоминать про это, — сказал Бейли. — Зато у меня, возможно, есть разгадка тайны.

Фастольф тяжело вздохнул и откинулся в кресле.

— Вы прозрачно намекнули на это, когда вернулись от Глэдии. — Он посмотрел на Бейли почти с яростью. — Почему вы сразу же не сказали? Неужели нельзя было обойтись без всего… этого.

— Простите, доктор Фастольф, но без всего… этого мне нечего было бы сказать.

— Ну хорошо. Говорите же!

— Сейчас. Джендер оказался в положении, которого вы, величайший робопсихолог-теоретик во всём этом мире, по вашим же словам, не предвидели. Он давал Глэдии такую радость, что она глубоко его полюбила и считала своим мужем. Что, если выяснится, что, давая Глэдии эту радость, он тем самым причинял ей вред?

— Я не вполне улавливаю смысл ваших слов.

— Послушайте, доктор Фастольф, она старательно это скрывала. А, насколько я понял, на Авроре то, что связано с сексом, никто особенно не прячет.

— По тривидению мы это не передаём, — сухо сказал Фастольф, — но скрываем не больше, чем все другие чисто личные дела. Обычно нам известен самый последний партнер, а если речь идёт о друзьях, мы часто знаем, как хорош, как увлечен — или прямо наоборот — тот или другой партнер, а также оба. Это одна из тем дружеской болтовни.

— Да, но вы ничего не знали о связи Глэдии с Джендером.

— Подозревал…

— Это другое. Она вам ничего не говорила. Вы не видели никаких свидетельств. Ни один робот ничего не сообщил. Она хранила это в тайне даже от вас, своего лучшего друга на Авроре. Из чего следует, что её роботам была дана строгая инструкция ничего о Джендере не говорить, а сам Джендер, несомненно, получил самые обстоятельные инструкции всё скрывать.

— Полагаю, что такое заключение вполне логично.

— Но почему она так поступила, доктор Фастольф?

— Солярианское чурание секса?

— Иными словами, она стыдилась?

— Для этого причин у неё не было, хотя, бесспорно, идея считать Джендера мужем сделала бы из неё посмешище.

— Этот момент она могла бы скрыть очень легко, не пряча остального. Предположим, ей, как солярианке, было стыдно.

— Ну и?

— Стыдиться никто не любит, и она могла винить в этом Джендера — с той нелогичностью, с какой люди всегда стараются возложить на других ответственность за то, в чём, несомненно, виноваты сами.

— Так что же?

— Могли быть минуты, когда Глэдия, по натуре импульсивная, вдруг разражалась слезами и бранила Джендера, как причину её стыда и огорчений. Это могло длиться недолго, тут же сменяться извинениями и ласками, но ведь Джендер, наверное, пришёл бы к выводу, что он — источник её стыда и огорчений. И любое его действие становилось нарушением Первого Закона, а потому спасти его могло только полное бездействие — умственная заморозка. Вспомните историю, которую вы мне рассказывали о легендарном роботе, читавшем мысли, которого довела до самоуничтожения эта зачинательница робопсихологии.

— Сьюзен Кэлвин. Да, понимаю! Вы построили свою разгадку на этой старой легенде. Очень изобретательно, мистер Бейли, но нереально.

— Почему же? Когда вы утверждали, что никто, кроме вас, не мог бы вызвать у Джендера умственной заморозки, вы же понятия не имели, в какой сложной ситуации он оказался. Точная параллель с ситуацией легенды.

— Предположим, что история Сьюзен Кэлвин и робота, читавшего мысли, не выдумка, а правда. Рассмотрим её серьёзно. И убедимся, что никакой параллели между этой историей и положением Джендера не существует. Сьюзен Кэлвин имела дело с примитивнейшим роботом — в наши дни он даже игрушкой быть не мог бы. И в подобной ситуации исходил бы только из оценки ситуации: А причиняет огорчение, не-А причиняет огорчение — и умственная заморозка.

— Ну а Джендер? — спросил Бейли.

— Любой современный робот — любой робот прошлого века — рассмотрел бы такое положение количественно. Какая из ситуаций причинит больше огорчения — А или не-А? Робот мгновенно пришёл бы к выводу и выбрал бы причинение меньшего огорчения. Шанс, что, по его оценке, два взаимоисключающих действия вызывали бы абсолютно равное огорчение, ничтожно мал, но на такой непредвиденный случай современный робот снабжается рандомизирующим фактором. Если А и не-А порождают абсолютно равное огорчение, он выбирает то или иное, ничем не руководствуясь, а затем неуклонно его придерживается. И в умственную заморозку не впадает.

— Иными словами, Джендер вообще не мог в неё впасть? Но ведь, по вашему утверждению, сами вы были способны довести его до такого состояния.

— Имея дело с человекоподобным позитронным мозгом, можно найти способ обойти рандомизирующий фактор — способ, опирающийся на конструкцию данного мозга. Даже при глубоком знании теории процесс доведения робота до умственной заморозки с помощью искусной последовательности вопросов и распоряжений был бы крайне трудным и длительным. Случайность тут полностью исключается, как и то, что видимое противоречие, рождаемое одновременностью любви и стыда, могло бы привести к заморозке без тщательнейшей количественной корректировки при крайне необычных обстоятельствах… А это, как я уже говорил, оставляет нам только одно объяснение: недетерминированную случайность.

— Но ваши враги будут настаивать, что ваше вмешательство куда вероятнее. Не могли бы мы, в свою очередь, настаивать на том, что до заморозки Джендера довёл конфликт, рождаемый любовью и стыдом Глэдии? Ведь это же правдоподобно? И могло бы обеспечить вам поддержку общественного мнения, верно?

— Мистер Бейли! — Фастольф нахмурился. — Вы слишком увлекаетесь. Подумайте серьёзно! Если бы мы попытались выбраться из этой дилеммы таким не слишком честным способом, каковы были бы последствия? Я уж не говорю, в какой стыд и горе ввергнет Глэдию мысль, что Джендера она потеряла по собственной вине — если, конечно, она действительно испытывала стыд и иногда каким-то образом его выдавала. Я не пошёл бы на такое, но пока оставим этот аспект. Просто подумайте: мои враги заявят, будто я одолжил ей Джендера, чтобы создать именно такую ситуацию. Они будут утверждать, что я сделал это, разрабатывая способ, как вызывать умственную заморозку у человекоподобных роботов и остаться вне подозрений. Мы окажемся даже в худшем положении, чем теперь, так как меня будут уже обвинять не просто в том, что я ловкий интриган, а ещё и в чудовищном поведении по отношению к ничего не подозревавшей женщине, другом которой я бессовестно притворялся. Хотя бы от этого я пока избавлен!

Бейли был ошеломлен. Он почувствовал, что у него отвисает челюсть.

— Конечно же, они не посмеют… — произнёс он, заикаясь.

— Ещё как посмеют. Вы же сами несколько минут назад почти склонялись к такому предположению.

— Просто как к чисто гипотетическому…

— Мои враги не найдут в этом ничего гипотетического и обвинят меня совсем не гипотетически.

Бейли чувствовал, что стал совсем красным. Его словно обдало жаром, и он не решался посмотреть на Фастольфа. Прочистив горло, он пробормотал:

— Вы правы. Я так возликовал, что нашёл выход… и не подумал. Могу только попросить у вас извинения. Мне очень стыдно. Полагаю, есть только один выход — истина. Если нам удастся её установить.

— Не отчаивайтесь, — сказал Фастольф. — Вы уже узнали о Джендере много такого, о чём я и не подозревал. Вероятно, узнаете и другие факты, так что в конце концов объяснение этой тайны, которая пока ставит нас в тупик, окажется простым и ясным: Что вы думаете делать дальше?

Но Бейли был слишком угнетен своим фиаско.

— Не знаю, — вздохнул он.

— Мой вопрос был неуместным. Вы провели долгий и нелегкий день. Ваш мозг, естественно, подустал. Отдохните, посмотрите, усните. Утром вы почувствуете себя совсем по-другому.

Бейли кивнул и промямлил:

— Наверное, вы правы… — Но в эту минуту он не верил, что утром что-нибудь изменится.

* * *

Спальня оказалась холодной — и температура, и обстановка. Бейли поежился. Такая низкая температура в комнате придавала ей неприятное сходство с Вне. Стены были почти белыми и (неожиданность в доме Фастольфа) ничем не украшены. На вид пол был выложен гладкой слоновой костью, но под босыми подошвами ощущался мягкий ворс ковра. Кровать была белой, а гладкое одеяло холодило руку.

Бейли присел на край матраца, слегка спружинившего под его весом. Он обернулся к Дэниелу, который вошёл вместе с ним.

— Дэниел, тебя тревожит, когда человек лжет?

— Мне известно, партнер Элайдж, что люди иногда лгут. Порой ложь бывает полезной и даже необходимой. Моё отношение ко лжи зависит от того, кто лжет, при каких обстоятельствах и по какой причине.

— А ты всегда замечаешь, когда человек лжет?

— Нет, партнер Элайдж.

— Тебе не кажется, что доктор Фастольф часто лжет?

— Мне ни разу не показалось, что доктор Фастольф солгал.

— Даже в связи со смертью Джендера?

— Насколько мне дано судить, он не говорил ничего, кроме правды.

— Может быть, он проинструктировал тебя отвечать так, если я задам подобный вопрос?

— Он этого не делал, партнер Элайдж.

— Но, может быть, ты отвечаешь опять по его инструкции… — Бейли умолк. Да, допрашивать робота бессмысленно. А в данном случае он напрашивается на бесконечную регрессию…

Тут он вдруг заметил, что матрац под ним постепенно проседал и теперь обволакивал его бедра. Он вскочил.

— Дэниел, есть ли какой-нибудь способ сделать эту комнату теплее?

— Когда вы ляжете под одеяло, партнер Элайдж, и погасите свет, станет теплее.

— А! — Бейли подозрительно огляделся. — Дэниел, ты не погасишь свет? А потом останься здесь.

Свет погас почти мгновенно, и Бейли обнаружил, что совершенно напрасно подумал, будто эта комната ничем не декорирована. Во всяком случае, он ощутил, что находится во Вне. В деревьях шелестел ветер, сонно похрапывали и пофыркивали в отдалении какие-то существа. А над головой поблескивали иллюзорные звёзды, и по ним скользили легкие облачка, почти невидимые.

— Зажги свет, Дэниел!

Комнату затопил свет.

— Дэниел, — сказал Бейли, — мне ничего этого не надо — ни звёзд, ни облаков, ни звуков, ни деревьев, ни ветра… и запахов тоже не надо! Мне нужна темнота — непроницаемая темнота. Ты можешь это устроить?

— Конечно, партнер Элайдж.

— Ну так устрой. И покажи, как мне погасить свет, когда я захочу уснуть.

— Я здесь, чтобы оберегать вас, партнер Элайдж.

— Думается, оберегать меня ты можешь и с той стороны двери, — проворчал Бейли. — А Жискар, не сомневаюсь, уже стоит под окнами… Если за занавесками и вправду окна.

— Да, там окна… Партнер Элайдж, если вы переступите этот порог, то войдёте в вашу Личную. Стена там нематериальна, и вы просто пройдёте сквозь неё. Свет загорится, когда вы войдёте, и погаснет, когда вы выйдете, и зрительных иллюзий там нет. Если желаете, примите душ и вообще сделайте все процедуры, как привыкли перед сном и после пробуждения.

Бейли повернулся и посмотрел, куда указывал Дэниел. Стена выглядела сплошной, но плинтус в этом месте был выше, точно порог.

— А как я что-нибудь разгляжу в темноте, Дэниел?

— Та часть стены, где она не стена, будет слабо светиться. А чтобы зажечь или погасить свет, надо прижать палец к углублению в изголовье кровати, и, если в комнате темно, свет зажжется, а если светло, то погаснет.

— Спасибо. А теперь можешь идти.

Через полчаса Бейли вышел из Личной, погасил свет и укутался в одеяло в теплой обволакивающей тьме.

Фастольф верно заметил, что день был долгим. Ему не верилось, что на Аврору он прибыл в это утро. Узнать удалось немало, а толку — никакого.

Лежа во мраке, он неторопливо перебирал в уме события дня в хронологическом порядке. А вдруг он что-то упустил? Но эта надежда оказалась тщетной.

Где он — вдумчивый, проницательный и хитроумный Бейли, герой гиперволновой драмы?

Матрац снова полуобволакивал его — он словно свернулся в теплом убежище. Бейли пошевелился: матрац под ним упруго выпрямился, а затем медленно прогнулся в лад с его новой позой.

В голове у него мутилось от усталости, глаза наливались сном, и не было никакого смысла вновь мысленно переживать пережитое, но он всё равно не удержался и проследил этот день, свой первый день на Авроре, от космопорта до дома Фастольфа, потом до дома Глэдии — и назад к Фастольфу.

Глэдия… даже красивее, чем он её помнил, но жёсткая… какая-то жёсткость в ней… Или она просто окружила себя защитной оболочкой, бедная женщина. Он радостно вспомнил, как на неё подействовало прикосновение её руки к его щеке… Если бы он мог остаться с ней, он научил бы её… дураки аврорианцы… отвратительно небрежное отношение к сексу… всё, что угодно… а это значит — ничего, пустота… стоит ли… глупо… к Фастольфу, к Глэдии, назад к Фастольфу… назад к Фастольфу.

Он пошевелился, рассеянно почувствовал, как матрац опять спружинил и начал опускаться. Назад к Фастольфу. Что произошло на обратном пути к Фастольфу? Что-то сказанное? Что- то не сказанное? И на космолете, до посадки на Авроре… что-то стыкующееся…

Бейли был в призрачном мире полусна, когда сознание высвобождается и следует собственным законам. Точно тело, летящее, парящее в воздухе, освобожденное от пут тяготения.

Оно само перебирало события, мелочи, которые он не заметил, соединяло их… одно стыковалось с другим, входило на место… сплеталось в паутину… в единую ткань…

Тут ему почудилось, что он услышал какой-то звук. Он очнулся, прислушался, ничего не услышал и вновь погрузился в полусон, чтобы продолжить нить рассуждений… но не сумел её нащупать снова.

Словно произведение искусства провалилось в трясину. Он ещё видел общие очертания, цветовые пятна. Они тускнели, но он знал, что оно там, отчаянно потянулся за ним… А оно исчезло. И он не помнил, что это было. Ничего не помнил.

Действительно ли он что-то нащупал? Или воспоминание это было иллюзорным, порождением сонной чепухи, вдруг всплывшей в смутном сознании?.. И тут он заснул.

На мгновение проснувшись ночью, он подумал: «У меня возникла идея. Важная идея».

Но он ничего не помнил, кроме вот этого ощущения, что идея была, была…

Некоторое время он лежал, уставившись в темноту. Если идея всё-таки была, со временем она вновь возникнет.

Или не возникнет. (Иосафат!)

Тут он снова уснул.

Глава 8

ФАСТОЛЬФ И ВАСИЛИЯ

Бейли, подскочив, проснулся и подозрительно втянул ноздрями воздух. На мгновение ему почудился какой-то незнакомый, очень слабый запах. Но это ощущение почти сразу же бесследно исчезло. Он огляделся.

Возле его кровати невозмутимо стоял Дэниел.

— Партнер Элайдж, — сказал он с обычной серьёзностью. Надеюсь, вы хорошо спали?

Бейли посмотрел на занавески. Они всё ещё были задёрнуты, но за ними во Вне, несомненно, сиял день. Чуть в стороне Жискар аккуратно раскладывал приготовленную для него одежду от туфель до куртки всё было новым и совсем иным, чем то, что он носил накануне.

— Очень хорошо, — ответил Бейли на вопрос Дэниела. — Меня что-то разбудило?

— В циркулирующий по комнате воздух был введен антисонник, партнер Элайдж. У спящего человека он включает механизмы пробуждения. Мы на всякий случай использовали дозу меньше обычной, так как не знаем реакции на него вашего организма. Возможно, её следовало бы ещё уменьшить.

— Да, ощущение было, как удар веслом под зад. Который час?

— Ноль семь ноль пять по аврорианскому времени. Завтрак будет через физиологические полчаса. — Он сказал это с полной серьёзностью, хотя человек нашёл бы тут повод улыбнуться.

Заговорил Жискар — голос у него был не таким приятным и менее богат интонациями, чем у Дэниела:

— Сэр, другу Дэниелу и мне нельзя входить в Личную. Если вы войдёте в неё и сообщите нам, что вам может потребоваться, мы немедленно принесём.

— Да, конечно. — Бейли сел, сбросил ноги с кровати и встал. Жискар немедленно начал снимать постельное белье.

— Не отдадите ли мне вашу пижаму, сэр?

Бейли колебался всего секунду. Говорил ведь всего только робот. Он разделся и протянул пижаму Жискару, который взял её, благодарно наклонив голову.

Бейли с отвращением оглядел себя, вдруг застеснявшись немолодого тела, которое наверняка выглядело много хуже, чем тело Фастольфа, хотя тот был втрое его старше.

Машинально он поискал взглядом шлёпанцы, но не увидел ничего похожего. Предположительно, ему они не требовались. Пол под ногами казался теплым и мягким.

Он вошёл в Личную и потребовал инструкций. С другой стороны несуществующей стены Жискар старательно объяснил механизм обривателя и датчика зубной пасты, растолковал, как перевести смывное устройство в автоматический режим и как регулировать температуру душа.

Всё было несравненно роскошнее и продуманней того, что предлагала Земля, и отсутствовали перегородки, из-за которых доносились бы шорохи и невольные звуки какого-то другого человека, чьё невидимое присутствие он стоически игнорировал, чтобы сохранить иллюзию уединенности.

«Изнеженность!» — думал про себя Бейли, используя всю эту роскошь. Но изнеженность, с которой (как он уже знал) ему удастся свыкнуться. Если он задержится на Авроре, то возвращение на Землю будет сопряжено с бытовым шоком… особенно из-за Личной. Он надеялся, что привыкать заново ему долго не придётся, но он также надеялся, что земляне, заселяя новые миры, не сделают фетиша из коммунальной Личной.

Может быть, думал Бейли, именно так и следует определять изнеживающую роскошь — то, к чему легко привыкаешь.

Бейли вышел из Личной, завершив различные процедуры, блестя гладким подбородком, сверкая зубами, вымытый и высушенный с головы до ног.

— Жискар, где я могу найти деодорант? — спросил он.

— Я не понял, сэр, — ответил Жискар, и Дэниел поспешил вмешаться.

— Когда вы включили датчик пены, партнер Элайдж, это создало эффект деодоранта. Прошу извинить друга Жискара — у него нет моего земного опыта.

Бейли с сомнением поднял брови и начал одеваться с помощью Жискара.

— Как вижу, вы с Жискаром, — сказал Бейли, — продолжаете меня опекать на каждом шагу. Были хоть какие-нибудь признаки попытки разделаться со мной?

— Пока никаких, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Тем не менее благоразумие подсказывает, что другу Жискару и мне следует всё время быть с вами, насколько это возможно.

— А почему, Дэниел?

— По двум причинам, партнер Элайдж. Во-первых, мы можем оказать вам помощь, когда вы сталкиваетесь с аспектами аврорианской культуры или обычаями, вам незнакомыми. Во-вторых, друг Жискар в особенности способен фиксировать и воспроизводить каждое слово всех ваших разговоров. Вам это может пригодиться. Если помните, когда вы разговаривали с доктором Фастольфом и с мисс Глэдией, я и друг Жискар временами находились в отдалении или в соседней комнате.

— Так что Жискар эти разговоры не зафиксировал?

— Нет, зафиксировал, партнер Элайдж, но с затруднениями, и, возможно, чёткость местами будет не такой, такой мы добивались. Будет лучше, если мы сможем находиться в предельной близости от вас.

— Дэниел, — спросил Бейли, — ты полагаешь, мне будет спокойнее, если я буду видеть в вас гидов и записывающие устройства, а не охранников? Почему просто не прийти к выводу, что в качестве охранников вы совершенно бесполезны. Поскольку до сих пор покушений на меня не было, почему нельзя заключить, что и в будущем ждать их нечего?

— Нет, партнер Элайдж, это было бы неосторожным. Доктор Фастольф чувствует, что его враги очень вас опасаются. Они уже пытались убедить председателя, чтобы он отказал доктору Фастольфу в разрешении вызвать вас сюда, и, конечно, не прекратят добиваться, чтобы он распорядился незамедлительно отправить вас на Землю.

— Такого рода мирная оппозиция делает охрану ненужной.

— Да, сэр. Однако если у оппозиции есть основания бояться, что вы очистите доктора Фастольфа от обвинений, они могут решиться на крайние меры. Вы ведь всё-таки не аврорианец, и по отношению к вам внутренний запрет, исключающий насилие на нашей планете, может оказаться недостаточно сильным.

— Тот факт, — сказал Бейли кисло, — что я пробыл здесь целый день и ничего не произошло, должен их заметно успокоить и снизить возможность насильственных действий.

— Да, это представляется вероятным, — ответил Дэниел, ничем не выдав, что уловил иронию в голосе Бейли.

— С другой стороны, — продолжал Бейли, — если я продвинусь в моих розысках, опасность тотчас возрастёт.

Дэниел взвесил услышанное и сказал:

— Это выглядит логичным выводом.

— А потому вы с Жискаром будете меня сопровождать повсюду, на тот случай, что я справлюсь со своей работой чересчур удачно.

Дэниел снова ответил не сразу.

— Ваша формулировка, партнер Элайдж, ввергает меня в недоумение, но, кажется, вы правы.

— В таком случае, — объявил Бейли, — я готов позавтракать, хотя моему аппетиту и не способствует сообщение, что альтернативой к неудаче является попытка меня прикончить.

* * *

Фастольф улыбнулся Бейли через накрытый к завтраку стол.

— Как вам спалось, мистер Бейли?

Бейли завороженно изучал кусок ветчины. Его необходимо было резать ножом. Он был волокнистый. С одного бока тянулась полосочка жира. Короче говоря, ветчина не прошла обработку. А в результате вкус у неё был гораздо ветчиннее, если можно так выразиться.

А ещё — жареные яйца с уплощенным полушарием желтка в центре, окаймленным белком. Прямо-таки ромашки, которые Бен однажды показал ему на лугу, там дома. Умозрительно он знал, как выглядит яйцо до обработки, и знал, что оно содержит желток и белок, но ни разу в жизни не видел, чтобы они оставались разделенными перед самым употреблением в пищу. Даже на космолете, когда он летел сюда, даже на Солярии в кушаньях из яиц желток и белок всегда были перемешаны.

Он вздрогнул и посмотрел на Фастольфа.

— Прошу прощения?

— Как вам спалось? — терпеливо повторил Фастольф.

— Неплохо. Возможно, я бы всё ещё спал, если бы не антисонник.

— А, да. Не совсем то обхождение, на какое имеет право гость, но я подумал, что вы, возможно, захотите начать пораньше.

— Вы абсолютно правы. Да и я не совсем гость.

Некоторое время Фастольф ел молча, потом отхлебнул горячего напитка и сказал:

— Ночью на вас не снизошло озарение? Быть может, вы проснулись с новым подходом, с новой идеей?

Бейли подозрительно посмотрел на Фастольфа, но сарказма не заметил и, поднося напиток к губам, сказал:

— Боюсь, что нет. Я в том же тупике, что и накануне. — Он отпил и невольно поморщился.

— Мне очень жаль, — сказал Фастольф. — Вам этот напиток неприятен?

Бейли буркнул что-то нечленораздельное и сделал ещё глоток.

— Это всего лишь кофе, — объяснил Фастольф. — Без кофеина.

Бейли нахмурился:

— Вкус на кофе непохож и… Извините меня, доктор Фастольф, надеюсь, я не покажусь вам параноиком, но только что мы с Дэниелом полушутя обсудили вероятность нападения на меня — то есть пошучивал я, а Дэниел был вполне серьезен. И, по-моему, один из способов, какой они могут употребить против меня… — Он неловко замолчал.

Брови Фастольфа взлетели вверх. Он со словами извинения взял у Бейли чашку и понюхал её. Затем зачерпнул немножко ложечкой и попробовал.

— Абсолютно нормальный кофе, мистер Бейли. Вас не пытаются отравить.

— Простите, что я веду себя так глупо, — я ведь знаю, что кофе варили ваши роботы, но вы всё-таки уверены…

— Роботов иногда перепрограммировали, — улыбнулся Фастольф. — Однако в данном случае этого не было. Просто кофе, напиток, популярный на разных мирах, имеет много сортов и способов приготовления. Давно известно, что каждый человек предпочитает кофе своего мира. К сожалению, мистер Бейли, у меня нет земных сортов. Может быть, вы предпочтете молоко? Оно относительно одинаково повсюду. Фруктовый сок? Аврорианский виноградный сок считается превосходным на большинстве миров. Есть даже злопыхатели, намекающие, что мы даём ему бродить, но это, естественно, не так. Воды?

— Попробую ваш виноградный сок. — Бейли с опаской покосился на кофе. — Хотя, наверное, мне следует привыкнуть к этой бурде?

— Зачем? — сказал Фастольф. — К чему себя насиловать без необходимости? Так, значит, — вернулся он к своему первому вопросу, и улыбка у него стала чуть вымученной, — ночь и сон не принесли вам полезных мыслей?

— К сожалению, — сказал Бейли и вдруг нахмурился. — Хотя…

— Да?

— Мне кажется, в момент засыпания, в момент свободных ассоциаций полусна, что-то такое у меня промелькнуло.

— А! Так что же?

— Не знаю. Эта мысль меня разбудила и исчезла. А может быть, меня отвлек воображаемый звук. Не помню. Я попытался восстановить эту мысль, но не сумел. Она исчезла. По-моему, это частое явление.

— Вы всё-таки уверены? — спросил Фастольф задумчиво.

— Не совсем. Она промелькнула так быстро, что никакой уверенности у меня нет. Да и вообще она могла показаться мне значимой только потому, что я почти спал. А сейчас выглядела бы полной чепухой.

— Но в чём бы она ни заключалась и какой бы беглой ни была, свой след она, наверное, оставила.

— Согласен, доктор Фастольф. И тогда она ещё вернётся ко мне. Не сомневаюсь.

— И нам надо ждать?

— А что ещё нам остаётся?

— Ну, существует психозонд.

Бейли откинулся в кресле и несколько секунд смотрел на Фастольфа, потом сказал:

— Я слышал про него, но в полицейской работе на Земле он не применяется.

— Мы не на Земле, мистер Бейли.

— Он может вызвать повреждения в мозгу. Ведь так?

— В опытных руках маловероятно.

— Но возможно, даже в опытных руках, — сказал Бейли. Насколько мне известно, на Авроре его использование ограничено чёткими условиями. Те, к кому он применяется, должны быть виновны в очень серьёзном преступлении или…

— Верно, мистер Бейли. Но это касается аврорианцев, а вы к ним не принадлежите.

— Иными словами, со мной можно обращаться как с нечеловеком, потому что я землянин?

Фастольф с улыбкой развёл руками:

— Послушайте, мистер Бейли, это было лишь предположение. Вчера вечером вы в отчаянии были готовы ради разрешения наших трудностей поставить Глэдию в ужасное, трагическое положение. Вот я и подумал, не готовы ли вы при таких обстоятельствах рискнуть собой.

Бейли провёл рукой по глазам и минуту-другую молчал. Потом заговорил изменившимся голосом:

— Вчера вечером я был не прав и признал это. А что до вашего предложения, так ведь нет никаких гарантий, что моя полусонная мысль действительно имела хоть какое-то отношение к вопросу. А что, если это фантазия, нелогичная чепуха? Не исключено, что и мысли-то никакой не было. Да, никакой. Так, по-вашему, разумно ради столь малого шанса получить что-то полезное взять и подвергнуть риску мой мозг, от которого, по вашим же словам, вы ждете решения задачи?

— Вы очень красноречиво отстаиваете свою позицию. — Фастольф кивнул. — И я ведь предлагал это не очень серьёзно.

— Благодарю вас, доктор Фастольф.

— Но что мы предпримем теперь?

— Во-первых, я хотел бы ещё раз поговорить с Глэдией. Мне необходимо кое-что прояснить.

— Вам следовало сделать это вчера.

— Не спорю, но вчера я просто не успел осмыслить всего, что узнал, и некоторые моменты от меня ускользнули. Я ведь следователь, а не непогрешимый компьютер.

— Я вас ни в чём не виню, — ответил Фастольф. — Но мне тяжело смотреть, как Глэдию без особой необходимости расстраивают. Насколько я понял из нашего разговора вчера, она крайне удручена.

— Бесспорно. С другой стороны, она отчаянно хочет узнать, что произошло. Кто убил того, кого она считала своим мужем, — если, конечно, он действительно был убит. Это тоже можно понять. Я убеждён, что она хочет помочь мне. Кроме того, я хотел бы побеседовать ещё с одной женщиной.

— С кем?

— С вашей дочерью Василией.

— С Василией? Зачем? Какой смысл?

— Она робопсихолог. Мне хотелось бы поговорить с каким-нибудь другим робопсихологом, кроме вас.

— Мне этого не хотелось бы, мистер Бейли.

Они кончили есть, и Бейли встал из-за стола.

— Доктор Фастольф, я вновь вынужден напомнить вам, что нахожусь здесь по вашей просьбе. У меня нет официального права вести полицейскую работу. У меня нет никакой связи с соответствующими аврорианскими властями. Единственный мой шанс распутать этот злосчастный клубок заключается в надежде, что разные люди добровольно согласятся содействовать мне и отвечать на мои вопросы. Если вы воспрепятствуете мне, значит, я так ничего и не добьюсь. А это поставит вас в крайне тяжелое положение — и Землю тоже. Так не препятствуйте мне. Если с вашей помощью я смогу беседовать со всеми, кто мне понадобится, — или вы хотя бы попробуете это устроить, — тогда ваши сопланетники увидят в ваших действиях свидетельство вашей невиновности. Наоборот, если вы будете затруднять мою задачу, им останется только сделать вывод, что вы виновны и боитесь разоблачения.

Фастольф ответил с плохо сдерживаемым раздражением:

— Я прекрасно это понимаю, мистер Бейли. Но почему обязательно Василия? Есть же другие робопсихологи!

— Василия ваша дочь. Она хорошо вас знает. Вероятно, у неё есть твёрдое мнение относительно возможности того, что вы уничтожили робота. Раз она член Института робопсихологии и на стороне ваших врагов, любое благоприятное её свидетельство обретает особый вес.

— А если она будет свидетельствовать против меня?

— Когда будет, тогда и посмотрим. Не могли бы вы связаться с ней и попросить принять меня?

— Будь по-вашему, — вздохнул Фастольф. — Но вы ошибаетесь, полагая, будто мне будет легко добиться, чтобы она вас приняла. Возможно, она очень занята… или ей так кажется. Возможно, её сейчас нет на Авроре. Она может не пожелать, чтобы её в это втягивали, только и всего. Я же объяснил вчера, что у неё есть причина… как она считает, питать ко мне вражду. Если я попрошу её встретиться с вами, она может отказать, подчеркивая своё отношение ко мне.

— Но вы попытаетесь, доктор Фастольф?

Фастольф снова вздохнул:

— Попытаюсь, пока вы будете у Глэдии. Полагаю, вы хотите увидеть её без промедления? Мне кажется, достаточно было бы и тривидения. Изображение настолько высокого качества, что вы его не отличите от живой Глэдии.

— Я знаю, доктор Фастальф, но Глэдия солярианка, и тривидение вызывает у неё тягостные ассоциации. И в любом случае я убеждён, что реальное присутствие добавляет не поддающуюся определению эффективность. Нынешнее положение слишком щекотливо, трудности слишком велики, и я не хотел бы лишиться этого небольшого преимущества.

— Что же, я предупрежу Глэдию. — Он повернулся, сделал шаг и вдруг снова обратился к Бейли. — Но, мистер Бейли…

— Да, доктор Фастольф?

— Вчера вечером вы сказали мне, что серьёзность ситуации вынуждает вас не считаться с тем, какое действие всё это может оказать на Глэдию. На карту, как вы указали, поставлено много больше.

— Совершенно верно, но не сомневайтесь, я постараюсь оградить её, насколько возможно.

— Я сейчас имел в виду не Глэдию. Я просто хочу, чтобы эта ваша вполне принципиальная точка зрения распространялась и на меня. Мне не хотелось бы, чтобы мысль о моей гордости, о причинении мне неприятностей останавливала вас в разговоре с Василией, если она согласится на вашу встречу. Я не жду положительных результатов, но стерплю все последствия, и вы не должны меня как-то щадить. Понимаете?

— Откровенно говоря, доктор Фастольф, я и не собирался вас щадить. Если бы ради успеха вашей политики и успеха моей планеты мне пришлось поставить вас в неловкое положение или унизить, я не колебался бы ни секунды.

— Отлично! И, мистер Бейли, этот же принцип мы должны распространить и на вас. Ваши личные интересы не должны стать помехой.

— Как не стали, когда вы решили вызвать меня сюда, не посоветовавшись со мной.

— Я не о том. Если через достаточно долгое время — не очень долгое, но достаточное — вы не приблизитесь к решению, нам придётся подумать о психозондировании. Ничего не поделаешь: возможно, у нас останется только этот последний шанс — установить, что вам неизвестно из известного вашему подсознанию.

— Возможно, ему ничего не известно, доктор Фастольф.

Фастольф бросил на Бейли грустный взгляд.

— Не спорю. Но, как вы сказали про возможность того, что Василия будет свидетельствовать против меня, — тогда и посмотрим.

Он снова повернулся и вышел из комнаты.

Бейли задумчиво смотрел ему вслед. Итак, если он приблизится к решению, неизвестные враги расправятся с ним физически, а не приблизится, его ожидает психическое зондирование, которое вряд ли многим лучше.

— Иосафат! — буркнул он себе под нос.

* * *

Дорога до дома Глэдии показалась ему короче, чем накануне. День опять был солнечный и приятный, но вид открывался немного другой. Солнечные лучи, естественно, падали с другой стороны, и краски словно бы изменились.

Возможно, растительность утром выглядела не так, как вечером, или пахла по-иному. На Земле, вспомнил Бейли, у него возникало такое же впечатление.

Его снова сопровождали Дэниел и Жискар, но шли гораздо ближе к нему и, казалось, были менее насторожены.

— Что, солнце здесь всегда так и сияет? — спросил Бейли от нечего делать.

— Вовсе Нет, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Это было бы губительным для мира растений, а значит, и для человечества. И по прогнозу в течение дня небо заволокут тучи.

— А это что? — Бейли вздрогнул от неожиданности. В траве скорчился серо-бурый зверек. При виде их он неторопливо запрыгал прочь.

— Кролик, сэр, — сказал Жискар.

Бейли расслабился. Кроликов он видел и на земных лугах.

На этот раз Глэдия не встретила их в дверях, но тем не менее она их ждала. Когда робот проводил их к ней, она не встала, а только сказала устало — или сердито:

— Доктор Фастольф сообщил мне, что я вам опять понадобилась. Так для чего?

На ней было платье, плотно прилегавшее к телу, а под ним явно ничего. Волосы кое-как стянуты на затылке, лицо бледное. Выглядела она гораздо более расстроенной, чем накануне, и, видимо, почти не спала.

Дэниел, памятуя, что произошло накануне, в комнату не вошёл. Но Жискар последовал за Бейли, внимательно огляделся и встал в стенную нишу. В другой стоял один из роботов Глэдии.

— Мне неприятно, Глэдия, снова вас беспокоить, — сказал Бейли.

— Я вчера не упомянула, — отозвалась она, — что Джендер, когда его сплазмуют, будет использован на заводе, производящем роботов. Вот будет забавно всякий раз, когда я увижу нового робота, думать о том, что на его изготовление пошло много атомов Джендера.

— Мы сами, когда умираем, тоже становимся чем-то иным: как знать, чьи атомы сейчас присутствуют в вашем теле и в моём и в кого когда-нибудь перейдут наши атомы.

— Ах, как вы правы, Элайдж. И напоминаете мне, до чего легко философствовать на тему чужого горя.

— Верно и это, Глэдия, но я пришёл сюда не философствовать.

— Ну так делайте то, для чего пришли.

— Мне надо задать несколько вопросов.

— Неужели вам мало вчерашних? Вы всё это время придумывали новые?

— Отчасти да, Глэдия. Вчера вы сказали, что даже после того как вы с Джендером стали… женой и мужем, немало мужчин предлагали себя вам, а вы отказывали. Вот о чём мне надо вас расспросить.

— Зачем?

Бейли пропустил её вопрос мимоушей.

— Ответьте, пожалуйста, — сказал он, — сколько именно мужчин предлагало себя в то время, когда вы были замужем за Джендером.

— Я не веду учета, Элайдж. Трое или четверо.

— Кто-нибудь из них был настойчив? Предлагал себя снова и снова?

Глэдия, которая смотрела в сторону, теперь взглянула ему прямо в глаза и сказала:

— Вы говорили об этом с кем-то ещё?

Бейли покачал головой:

— Только с вами. Однако ваш вопрос указывает, что хотя бы один из них был настойчив.

— Да, один. Сантрикс Гремионис. — Она вздохнула. — У аврорианцев такие необычные имена. Да и он сам необычен для уроженца Авроры. Я ни у кого не встречала такой настойчивости в повторении одного и того же. Он был всегда вежлив, всегда принимал мой отказ с легкой улыбкой и величавым поклоном, а затем проделывал всё это на следующей неделе, если не на другой день. Такое повторение — уже небольшое нарушение этикета. Порядочный аврорианец принимает отказ как окончательный, за исключением случаев, когда намеченный партнер или партнерша показывают, что готовы взять свой отказ назад.

— Скажите мне ещё раз… Те, кто предлагал себя, знали о вашем отношении к Джендеру?

— Это была не тема для светской болтовни.

— Ну так займемся только этим Гремионисом. Он знал, что Джендер ваш муж?

— Я ему этого не говорила.

— Не будьте так уверены, Глэдия. Дело же не в том, что именно ему было сказано. В отличие от остальных, он предлагал себя неоднократно. Сколько раз конкретно, как по-вашему? Три раза? Четыре? Сколько?

— Я не считала, — устало ответила Глэдия. — Десяток раз или больше. Не будь он во всех других отношениях очень обаятельным человеком, я бы распорядилась, чтобы мои роботы не допускали его в дом.

— Но ведь вы такого распоряжения не отдали! А для того чтобы предложить себя много раз, требуется время. Он приезжал повидать вас. Встречался с вами. У него было время заметить присутствие Джендера и ваше поведение с ним. Разве он не мог догадаться о ваших отношениях?

— Не думаю. — Глэдия покачала головой. — Когда я бывала с людьми, Джендер оставался у себя.

— По вашему распоряжению, насколько я понимаю.

— Совершенно верно. И, пожалуйста, не говорите, что мной руководил стыд. Просто я пыталась избежать ненужных осложнений. В отличие от аврорианцев, я сохранила ощущение, что секс требует укромности.

— Попробуйте вспомнить. Мог он догадаться? Влюбленный мужчина…

— Влюбленный! — Она презрительно фыркнула. — Что аврорианцы знают о любви?

— Мужчина, считавший себя влюбленным. А вы остаетесь равнодушной. Чуткость и подозрительность отвергнутого влюбленного могли ведь подсказать ему что-то. Постарайтесь вспомнить! Он когда-нибудь хотя бы косвенно намекал на Джендера? Так, что у вас мелькнуло подозрение…

— Нет же, нет! Чтобы аврорианец показал, что не одобряет сексуальные предпочтения или привычки других? Неслыханно!

— Необязательно с неодобрением. Шутливое замечание, например. Хоть что-нибудь, указывающее на то, что у него были подозрения.

— Нет! Если бы Гремионис произнёс хоть словечко на эту тему, он больше бы не появился в моём доме, я бы позаботилась, чтобы он не посмел больше искать встречи со мной… Но ничего подобного он не сделал бы. Этот юноша был со мной сама обходительность.

— Вы говорите «юноша». Сколько ему лет?

— Примерно мой ровесник. Тридцать пять лет. Или даже на год-другой моложе меня.

— Ребёнок! — грустно произнёс Бейли. — Даже моложе меня. Но в таком возрасте… Что, если он догадался о ваших отношениях с Джендером и ничего не сказал, не намекнул, а сам ревновал?

— Ревновал?

Бейли вдруг сообразил, что на Авроре или на Солярии это слово утратило смысл.

— Сердился, что вы предпочли ему другого.

— Я знаю смысл слова «ревность», — резко перебила его Глэдия. — И повторила, всего лишь удивившись, что вы считаете, будто уроженец Авроры способен ревновать. Из-за секса аврорианцы не ревнуют и не завидуют. Из-за многого другого — сколько угодно, но не из-за секса. — Её губы скривились в ироничной усмешке. — Да и ревнуй он, что бы это изменило? Что он мог бы сделать?

— Но если он сказал Джендеру, что связь с роботом может поставить под угрозу ваше положение на Авроре…

— Но это ложь!

— Джендер мог бы ей поверить, поверить, что подвергает вас опасности, причиняет вам вред. Не могло бы это стать причиной заморозки?

— Джендер не поверил бы. Став моим мужем, он каждый день делал меня счастливой, и я ему это говорила.

Бейли оставался спокойным. Она упускала главное, но он растолкует пояснее:

— Не сомневаюсь, что он вам верил, но мог оказаться вынужден поверить кому-то, кто говорил прямо обратное. Если бы он попал в положение, когда любое его действие оказалось бы нарушением Первого Закона…

Лицо Глэдии исказилось, она вскрикнула:

— Чистое безумие! Вы пересказываете мне старинную басенку про Сьюзен Кэлвин и робота, читавшего мысли. Да ей же и десятилетний ребёнок не поверит!

— Но разве не может быть, что…

— Нет, не может! Я с Солярии и о роботах знаю достаточно, чтобы утверждать это категорически. Лишь небывалый специалист мог бы завязать робота узлом, манипулируя Первым Законом. Доктору Фастольфу это по плечу, но не Сантриксу Гремионису. Гремионис — стилист, он занимается людьми. Стрижет волосы, моделирует одежду. Я занимаюсь тем же, но ведь работаю я с роботами. Гремионис ни к единому роботу даже не прикасался. О них он знает ровно столько, сколько требуется, чтобы приказать закрыть окно или ещё что-то простенькое. И вы, вы хотите убедить меня, будто смерть на Джендера навлекли отношения между ним и мной? — Она с силой ткнула себя между еле заметными под материей холмиками грудей.

— Только что-то неосознанное вами, — сказал Бейли, желая перестать, но не в силах остановиться. — Что, если Гремионис узнал от доктора Фастольфа, как…

— Гремионис не был знаком с доктором Фастольфом и в любом случае ничего не понял бы, даже попробуй доктор Фастольф ему что-нибудь объяснить.

— Вы не можете твёрдо знать, что Гремионис был способен понять, а что нет. Ну а что до знакомства с доктором Фастольфом, так Гремионис, несомненно, часто бывал в вашем доме, раз он вас преследовал, и…

— И доктор Фастольф у меня не бывал! Вчера, когда он пришёл с вами, то переступил порог моего дома всего лишь во второй раз. Он Опасался приближаться ко мне, чтобы не испугать. Однажды он мне сам это сказал. Именно так он потерял свою дочь, как ему казалось. Из-за такой нелепости! Видите ли, Элайдж, когда живёшь несколько сотен лет, у вас есть масса времени терять, терять тысячи вещей. Будьте б-б-благодарны за короткую ж-жизнь, Элайдж. — Она неудержимо расплакалась.

Бейли беспомощно смотрел на неё, не зная, чем помочь.

— Простите меня, Глэдия. Я задал все вопросы. Позвать робота? Вам требуется помощь?

Она мотнула головой и замахала на него руками.

— Нет. Только уйдите, уйдите! — придушенно пробормотала она. — Уходите!

Бейли с сомнением постоял, а потом вышел из комнаты, неуверенно оглянувшись на Глэдию в дверях. Жискар последовал за ним, а Дэниел присоединился к нему, когда он вышел из дома. Бейли даже не сразу их заметил и рассеянно подумал, что уже привык к ним, словно к собственной тени или одежде, а скоро, наверное, начнёт чувствовать себя без них совсем голым.

Он быстро шагал к дому Фастольфа, а в голове у него теснились мысли. Вначале он решил увидеться с Василией просто от отчаяния, оттого, что никто другой его вообще не интересовал, но теперь всё изменилось, теперь появился шанс, что он случайно наткнулся на что-то очень существенное.

* * *

Невзрачное лицо Фастольфа, когда Бейли вернулся, было угрюмым.

— Какое-нибудь продвижение?

— Я исключил часть возможности… может быть.

— Часть? Как же вы исключите другую часть? А вернее, как вы определите возможность?

— Убедившись, что исключить некую возможность невозможно, вы тем самым делаете первый шаг к её определению, — ответил Бейли.

— А если вам не удастся исключить вторую часть возможности, на которую вы столь таинственно намекнули?

Бейли пожал плечами:

— Прежде чем мы будем зря тратить время на размышления об этом, я должен увидеться с вашей дочерью.

— Что же, мистер Бейли, — уныло сказал Фастольф. — Я исполнил вашу просьбу и попытался связаться с ней. Пришлось её разбудить.

— То есть она в том полушарии, где сейчас ночь? Я об этом не подумал! — Бейли огорчился. — Боюсь, я, как дурак, всё ещё продолжаю чувствовать себя на Земле. В подземных Городах понятия дня и ночи утрачивают смысл, и время обретает единообразие.

— Нет, всё проще. Эос — центр робопсихологии на Авроре, и практически все робопсихологи живут здесь. Но она ещё не вставала, и, видимо, неожиданное пробуждение не привело её в хорошее настроение. Она отказалась говорить со мной.

— Вызовите её снова! — настойчиво потребовал Бейли.

— Я говорил с её роботом-секретарем. Мы использовали его как посредника, что очень неприятно. Она категорически заявила, что со мной не станет говорить ни за что. По отношению к вам она была чуть мягче. Робот сообщил, что она даст вам пять минут на своем частном видеоканале, если вы вызовете её (Фастольф посмотрел на часы) через тридцать минут. Лично она вас ни при каких условиях не примет.

— Такой встречи мне недостаточно — как и времени. Я должен говорить с ней лицом к лицу и столько времени, сколько понадобится. Вы объяснили ей, как это важно, доктор Фастольф?

— Попытался. Это её не интересует.

— Но вы же её отец! И, значит…

— Она скорее прислушается к случайному встречному, чем ко мне. Я это знал заранее, а потому пустил в ход Жискара.

— Как Жискара?

— Да-да. Жискар её большой любимец. Когда она занималась робопсихологией в университете, то без спроса изменила некоторые частные моменты в его программе — а это как ничто другое устанавливает близость между человеком и роботом… за исключением способа, которым воспользовалась Глэдия. Могло показаться, что Жискар — это новый Эндрю Мартин…

— Кто такой Эндрю Мартин?

— Кто был Эндрю Мартин? — сказал Фастольф, делая ударение на «был». — Вы ничего про него не слышали?

— Абсолютно ничего.

— Любопытно. В этих наших древних легендах действие происходит на Земле, однако на Земле они неизвестны. Так вот: Эндрю Мартин был роботом, но постепенно стадия за стадией якобы стал человекоподобным. Конечно, человекоподобные роботы создавались и до Дэниела, но они представляли собой примитивные игрушки, почти автоматы. Тем не менее о способностях Эндрю Мартина повествуются чудеса — неопровержимые свидетельства мифичности описываемых событий. В легенде также фигурирует женщина — Крошка Мисс, как её чаще называют. Отношения между ними были слишком сложны, чтобы пересказывать их сейчас, но, полагаю, каждая девочка на Авроре грезила о том, что она — Крошка Мисс и у неё есть свой Эндрю Мартин. Во всяком случае, Василия об этом мечтала, и Жискар стал её Эндрю Мартином.

— Так что же?

— Я поручил её роботу передать ей, что вас будет сопровождать Жискар. Она не видела его уже много лет, и я подумал, что ради него она согласится встретиться с вами.

— Но, видимо, это её не соблазнило?

— К сожалению, нет.

— Значит, необходимо придумать что-то ещё. Должен же существовать способ заставить, её увидеться со мной.

— Вот и придумайте, — ответил Фастольф. — Через несколько минут вы увидите её по трёхмернику, и у вас будет пять минут, чтобы убедить её, что ей необходимо встретиться с вами лично.

— Пять минут! Что я сумею сделать за пять минут?

— Не знаю. Но это всё-таки лучше, чем ничего.

* * *

Пятнадцать минут спустя Бейли стоял перед трёхмерным видеоэкраном, готовясь познакомиться с доктором Василией Фастольф.

Доктор Фастольф вышел, сказав с кривой усмешкой, что его присутствие только сделает его дочь неподатливой на убеждения. В комнате не было и Дэниела. Остался только Жискар составить Бейли компанию. Теперь он сказал:

— Трёхмерный канал доктора Василии открыт для приёма. Вы готовы, сэр?

— Насколько вообще могу быть готов, — буркнул Бейли. Он не захотел сесть, чувствуя, что стоя производит более внушительное впечатление. (Насколько внушительным может показаться землянин?)

Экран засветился, а комната погрузилась в полумрак. На экране появилась женщина — сначала не в фокусе. Она стояла лицом к нему, опираясь правой рукой на лабораторный стол, устланный диаграммами. (Она как будто тоже рассчитывала произвести внушительное впечатление.)

Изображение сфокусировалось, края экрана словно исчезли, и фигура Василии (если это действительно была она) обрела трёхмерность. Она стояла в комнате, просто ощутимо реальной, но только обстановка была другой, не соответствующей обстановке комнаты, где находился Бейли, и переход был резким.

На ней была тёмно-коричневая юбка, разделявшаяся на две широкие полупрозрачные брючины, так что её ноги от середины бедра смутно сквозь них просвечивали. Блузка была узкой и без рукавов, открывая руки по плечи. Очень низкий вырез, очень светлые волосы завиты в тугие кудряшки.

Она не унаследовала невзрачности отца, и уж тем более его огромные уши. Оставалось предположить, что мать её была красавицей и ей повезло с рапределением генов.

Она была невысока, а черты её лица поразительно напоминали черты Глэдии, только их выражение казалось гораздо более холодным, и несли печать сильной личности. Она спросила резко:

— Вы — землянин, который прилетел, чтобы распутать трудности моего отца?

— Да, доктор Фастольф, — ответил Бейли с той же резкостью.

— Называйте меня доктор Василия. Я не хочу, чтобы возникали недоразумения, поскольку это фамилия моего отца.

— Доктор Василия, мне необходимо встретиться с вами лицом к лицу и на достаточно долгое время.

— Естественно! Но вы же землянин и потенциальный источник инфекции.

— Я прошёл медицинскую обработку и совершенно безопасен. Ваш отец провёл со мной большую часть дня.

— Мой отец разыгрывает из себя идеалиста и вынужден время от времени проделывать всякие глупости, чтобы не выйти из образа.

— Но, полагаю, вы не хотите ему зла. Отказываясь встретиться со мной, вы подвергаете его опасности.

— Вы только теряете время. Иначе как сейчас вы меня не увидите, а половина времени, которое я вам уделила, уже прошла. Если вас это не устраивает, мы можем сейчас же прекратить разговор.

— Здесь Жискар, доктор Василия, и он хотел бы убедить вас, чтобы вы встретились со мной.

Жискар вошёл в круг видимости.

— Доброе утро, Крошка Мисс, — сказал он негромко.

На мгновение Василия словно смутилась и сказала более мягким тоном:

— Рада трёхмерно тебя видеть, Жискар, и готова тебя принять, когда ты захочешь, но этого землянина не приму, даже если попросишь ты.

— В таком случае, — почти крикнул Бейли, пуская в ход последние резервы, — мне придётся представить дело Сантрикса Гремиониса на всеобщее обозрение без предварительной консультации с вами.

Глаза Василии расширились, рука на столе вскинулась и сжалась в кулак.

— При чём здесь Гремионис?

— При том, что он красивый молодой человек и ваш хороший знакомый. Так я буду разбираться дальше, не выслушав вас.

— Я скажу вам прямо сейчас, что…

— Вы можете сказать мне это только лицом к лицу.

Её губы задёргались.

— Хорошо, я вас приму, но останусь с вами ровно столько, сколько сочту нужным, предупреждаю вас… И привезите Жискара.

Раздался щелчок, и изображение исчезло, а у Бейли закружилась голова от внезапной перемены. Он с трудом добрался до кресла и рухнул в него.

Рука Жискара поддержала его под локоть.

— Сэр, вам помочь? — спросил робот.

— Всё в порядке, — ответил Бейли. — Мне нужно немножко передохнуть, и всё.

Он увидел перед собой Фастольфа.

— Вновь прошу у вас извинения, что я не исполнил свои обязанности хозяина. Я включил второй аппарат, который только принимает, но не передаёт. Мне хотелось увидеть дочь, пусть она меня и не видела.

— Понимаю, — с легким придыханием произнёс Бейли. — Если хорошие манеры требуют извиняться за то, что вы сделали, то я вас извиняю.

— Но что это ещё за Сантрикс Гремионис? Впервые слышу это имя.

Бейли внимательно посмотрел на Фастольфа и ответил:

— Доктор Фастольф, это имя я сам в первый раз услышал сегодня утром от Глэдии. Мне про него ничего не известно, но я рискнул назвать его вашей дочери. Вероятность успеха была крайне мала, однако результат оправдал мои надежды. Как видите, я способен делать полезные выводы даже из крайне скудной информации, а потому не мешайте мне спокойно заниматься этим и дальше. Пожалуйста, в будущем оказывайте мне полное содействие, а о психическом зондировании больше не упоминайте!

Фастольф промолчал, и Бейли почувствовал угрюмое торжество: сначала он подчинил своей воле дочь, а теперь отца.

Но он понятия не имел, долго ли так продлится.

Глава 9

ВАСИЛИЯ

Бейли остановился у дверцы машины и сказал твёрдо:

— Жискар, я не хочу, чтобы стекла заматовывались. Я не хочу сидеть сзади. Я хочу сидеть спереди и знакомиться со Вне. Поскольку сидеть я буду между тобой и Дэниелом, со мной ничего не случится, разве что машина разобьётся. А в этом случае погибнем мы все, и где я буду сидеть, спереди или сзади, никакого значения иметь не может.

Жискар отреагировал на твёрдость его распоряжений сугубой почтительностью:

— Сэр, если вы почувствуете себя дурно…

— Ты остановишь машину, и я переберусь на заднее сиденье, а ты заматуешь задние стекла. Впрочем, останавливаться необязательно: я перелезу через спинку. Видишь ли, Жискар, мне крайне важно познакомиться с Авророй настолько, насколько это возможно, и вообще привыкнуть ко Вне. Это приказ, Жискар.

— Партнер Элайдж совершенно прав в своей просьбе, друг Жискар, — мягко сказал Дэниел. — Он будет в достаточной безопасности.

Жискар уступил — возможно, с неохотой (Бейли не понял выражения его не вполне человеческого лица) — и занял водительское место. Бейли сел рядом с ним и посмотрел сквозь прозрачное стекло далеко не с той уверенностью, какую вложил в свой голос. Впрочем, роботы справа и слева служили хорошей поддержкой.

Машина поднялась на струях сжатого воздуха и чуть качнулась, точно обретая равновесие. Бейли слегка затошнило, и он едва было не пожалел о своей мужественной настойчивости. Какой смысл говорить себе, что Дэниел и Жискар не проявили никаких признаков страха — они роботы и не способны ощущать страх.

Тут машина рванулась вперёд, и Бейли откинуло на спинку сиденья. А менее минуты спустя он уже мчался со скоростью даже большей, чем самая высокая скорость экспрессуэя в Городе. Впереди простиралась широкая зеленая равнина. Оттого, что по сторонам не мелькали дружеские огни и строения Города, скорость казалась ещё выше. Вместо них — провалы зелени и несимметричные возвышения.

Бейли старался дышать ровно и говорить как можно естественнее, на нейтральные темы.

— Но, Дэниел, нигде не видно возделанных полей. Земля тут словно целинная.

— Это городская территория, партнер Элайдж. Парковая зона, где расположены частные владения и дома.

— Городская? — переспросил Бейли. Уж он-то знал, что такое Город.

— Эос самый большой и важный город на Авроре. Первый по времени основания. Здесь заседает Всепланетное Законодательное собрание. Здесь расположено владение его председателя, мимо которого мы проедем.

Не только Город, но ещё и самый большой! Бейли посмотрел по сторонам.

— У меня сложилось впечатление, что дома Фастольфа и Глэдии расположены на окраине Эоса. Я полагал, что сейчас мы находимся за границей Города.

— Вовсе нет, партнер Элайдж. Мы как раз в самом центре. Граница пролегает в семи километрах отсюда, а место нашего назначения расположено в сорока километрах за ней.

— Центр? Но я не вижу ни единого здания.

— С дороги их и не должно быть видно, но вон там за деревьями вы можете различить дом Фуада Лабора, известного писателя.

— Ты знаешь, как выглядят все дома?

— Они заложены в моей памяти, — невозмутимо ответил Дэниел.

— На дороге нет других машин. Почему?

— Для больших расстояний употребляются аэрокары или магнитные субкары. Трёхмерные контакты…

— На Солярии их называют трёхмерники, — заметил Бейли.

— Как и здесь в разговорной речи, а официально — ТМК. Большая часть общения осуществляется с их помощью. К тому же аврорианцы любят пешие прогулки и нередко проходят несколько километров, чтобы навестить знакомых, а то и для деловой встречи, если время не играет особой роли.

— А до нашей цели слишком далеко, чтобы идти пешком, слишком близко для аэрокара, ТМК исключается, вот мы и едем в наземной машине.

— Точнее сказать, в машине на воздушной подушке, партнер Элайдж, но, полагаю, это укладывается в определение «наземная».

— Долго нам добираться до дома Василии?

— Не очень, партнер Элайдж. Он, как вам, возможно, известно, находится на территории Института робопсихологии.

Бейли помолчал, а затем указал рукой:

— Там у горизонта вроде бы небо всё в облаках.

Жискар повернул, не сбросив скорости, машина накренилась под углом около тридцати градусов. Бейли охнул и уцепился за Дэниела, тот закинул левую руку ему за спину и крепко сжал его плечи. Машина выровнялась, и Бейли медленно перевёл дух.

— Да, — ответил Дэниел, — позднее из них выпадут осадки, как указано в прогнозе.

Бейли нахмурился. Как-то во время его экспериментальной работы во Вне на Земле он попал под дождь — один-единственный раз! Словно встал под душ одетый. Мгновение слепой паники, когда он осознал, что под рукой у него нет панели, чтобы отключить эту воду, и она будет хлестать вечно, но тут все побежали — и он с ними — назад в Город к сухости, к управляемости всего. Но это же Аврора, и кто знает, что полагается делать, когда начинается дождь, — и нет Города, где можно укрыться. Бежать к ближайшему владению? Но какой приём встретят беглецы, если это не в обычае?

Последовал ещё один быстрый поворот, и Жискар сказал:

— Сэр, мы находимся на автостоянке Института робопсихологии. Теперь мы можем войти и навестить дом во владениях Института, где проживает доктор Василия.

Бейли кивнул. Поездка заняла минут пятнадцать-двадцать земного времени, насколько он мог судить, и хорошо, что она кончилась! Он сказал немного хрипло:

— Прежде чем я встречусь с дочерью доктора Фастольфа, я хочу узнать о ней кое-что. Ты её никогда не видел, Дэниел?

— В то время, когда я возник, — ответил Дэниел, — доктор Фастольф и его дочь уже давно расстались, и я с ней незнаком.

— Жискар, но вы с ней хорошо знаете друг друга, верно?

— Да, сэр, — невозмутимо ответил Жискар.

— И были привязаны друг к другу?

— Мне кажется, сэр, — ответил Жискар, — что дочери доктора Фастольфа было приятно, когда я бывал с ней.

— А тебе быть с ней доставляло удовольствие?

Жискар ответил, словно тщательно выбирая слова:

— Я испытываю ощущение, которое, если не ошибаюсь, люди определяют как «удовольствие», всякий раз, когда я с человеком.

— Но в обществе Василии оно, полагаю, было сильнее, так?

— Её удовольствие оттого, что она была со мной, — ответил Жискар, — как будто стимулировало те мои позитронные потенциалы, которые побуждали меня к поступкам, эквивалентным тем, которые удовольствие побуждает совершать людей. Так, во всяком случае, мне однажды объяснил доктор Фастольф.

— Почему Василия уехала от своего отца? — внезапно спросил Бейли.

Жискар ничего не ответил.

Бейли произнёс с бесцеремонной властностью землянина, обращающегося к роботу:

— Я задал тебе вопрос, бой!

Жискар повернул к нему голову и уставился на Бейли, которому вдруг почудилось, что свечение в глазах робота стало ярче, словно они были готовы запылать негодованием от этой презрительной клички. Но голос Жискара остался мягким, а его глаза не вспыхнули, когда он сказал:

— Я ответил бы, сэр, но в то время мисс Василия приказала мне никогда ничего не говорить обо всём, так или иначе связанном с их расставанием.

— Но я приказываю тебе отвечать и могу сделать этот приказ абсолютно категорическим… если пожелаю.

— Мне очень жаль, — сказал Жискар, — но мисс Василия и тогда уже была искусным робопсихологом, и её распоряжения окажутся сильнее любых ваших, сэр.

— Да, она должна была хорошо разбираться в робопсихологии, поскольку, как рассказал мне доктор Фастольф, однажды внесла изменения в твою программу.

— Это было безопасно, сэр, так как доктор Фастольф сразу же исправил бы любую ошибку.

— Так он что-то Исправлял?

— Нет, сэр.

— А какие это были изменения?

— Мелкие, сэр.

— Возможно, но просто чтобы удовлетворить моё любопытство: что именно она сделала?

Жискар заколебался, и Бейли прекрасно понял почему.

— Боюсь, — сказал робот, — что о репрограммировании я ничего сказать не могу.

— Тебе запретили?

— Нет, сэр. Но репрограммирование автоматически стирает всё, что было раньше. Если я в чём-либо изменился, мне бы казалось, что я всегда был таким, и у меня не сохранилось бы никаких воспоминаний о том, каким я был до изменения.

— Так откуда же ты знаешь, что изменения эти были именно мелкими?

— Поскольку доктор Фастольф не счел нужным скорректировать изменения, внесённые мисс Василией, а об этом он сам мне как-то сказал, я и сделал вывод, что они были мелкими. Вы можете спросить о них мисс Василию, сэр.

— Я так и сделаю, — отозвался Бейли.

— Однако боюсь, сэр, что она не ответит.

Бейли пробрал озноб. До сих пор он расспрашивал только доктора Фастольфа, Глэдию и этих двух роботов, то есть тех, у кого были все причины сотрудничать с ним. Теперь впервые ему предстояло встретиться с враждебностью.

* * *

Бейли вышел из машины, которая стояла на траве, и с удовольствием ощутил под ногами незыблемую землю.

Он посмотрел по сторонам и удивился: здания стояли относительно близко друг от друга, а справа высился огромный прямоугольник из металла и стекла.

— Это Институт? — спросил он.

— Институт, партнер Элайдж, — ответил Дэниел, — это весь комплекс. Вы видите лишь часть его, и застройка здесь более плотная, чем где-либо ещё на Авроре, поскольку он представляет собой самостоятельную и самодостаточную политическую ячейку. В него входят частные дома, лаборатории, библиотеки, спортивный комплекс и так далее. А большое здание — это административный центр.

— Он настолько не в духе Авроры, во всяком случае, судя по тому, что я видел в Эосе, что, казалось бы, такое скопление зданий должно было бы вызвать заметное неодобрение.

— Так, по-моему, и было, партнер Элайдж, но глава Института находится в дружеских отношениях с председателем Законодательного собрания, человеком очень влиятельным, и получил специальное разрешение для обеспечения научно-исследовательской работы оптимальными условиями. Так, во всяком случае, я слышал. — Дэниел задумчиво посмотрел по сторонам. — Да, он заметно компактнее, чем я полагал.

— Чем ты полагал? Ты что, Дэниел, никогда прежде здесь не бывал?

— Нет, партнер Элайдж.

— А ты, Жискар?

— Нет, сэр.

— Но ты же нашёл дорогу сюда без всяких затруднений и вроде бы хорошо знаешь это место, — сказал Бейли.

— Нас надлежащим образом информировали, партнер Элайдж, — объяснил Дэниел, — поскольку мы должны были вас сопровождать.

Бейли медленно кивнул и вдруг спросил:

— А почему доктор Фастольф с нами не поехал?

И снова убедился, что пытаться поймать робота врасплох бесполезно. Задаешь вопрос быстро, неожиданно, а они просто выжидают, пока не осмыслят его, и только тогда отвечают.

— Доктор Фастольф сказал, — ответил Дэниел, — что он не член факультета и не считает возможным приехать без приглашения.

— А почему он не член?

— О причине мне никогда не говорили, партнер Элайдж.

Бейли перевёл взгляд на Жискара, который тотчас сказал:

— И мне, сэр.

Действительно не знают? Им приказано не знать? Бейли пожал плечами. Какая разница? Люди способны лгать, а роботы следуют инструкциям. Конечно, человека можно поймать на лжи или заставить признаться, а робота — ловко переинструктировать (если достанет умения или бессовестности), но приёмы были разные, и как подступиться к роботу, Бейли не знал.

— Так где мы найдём доктора Василию Фастольф? — спросил он.

— Её дом прямо перед нами, — ответил Дэниел.

— Вас проинструктировали, где он находится?

— Это было запечатлено в нашей памяти, партнер Элайдж.

— Ну так веди нас.

Оранжевое солнце уже стояло в небе довольно высоко — явно приближался полдень. Подходя к дому Василии, они попади в тень фабрики, и Бейли поежился, немедленно ощутив температурный перепад.

Губы его крепко сжались при мысли об открытии и заселении планет без Городов, планет, где температура не регулируется и её отличают непредсказуемые идиотские изменения. Тут он с тревогой заметил, что тёмная линия облаков поднялась над горизонтом повыше. И дождь тут может лить, когда пожелает! Обрушивать каскады воды тебе на голову!

Земля! Как он стосковался по Городам!

Первым в дом вошёл Жискар, а Дэниел протянул руку, помешав Бейли последовать за ним.

— Ах да, конечно! Жискар пошёл на разведку.

Впрочем, не терял времени и Дэниел. Его глаза осматривали всё вокруг с сосредоточенностью, на какую человек не способен. Бейли не сомневался, что глаза робота не упустят ничего. (А почему, собственно, подумал он, роботов не снабжают четырьмя глазами, равно распределенными по периметру головы, а то и оптической полоской, которая полностью бы её опоясывала? Ну не Дэниела, естественно, поскольку ему положена человеческая внешность. А вот Жискара? Или позитронные связи не справятся с проблемами такого дополнительного зрения? На миг Бейли смутно представил себе трудности, с какими на каждом шагу сталкиваются робопсихологи.)

В дверях показался Жискар и кивнул. Дэниел почтительно чуть-чуть подтолкнул Бейли, и он шагнул в открытую дверь.

Дверь эта была без замка, но ведь, внезапно вспомнил Бейли, замков не было и на дверях Глэдии и доктора Фастольфа. Малочисленность и рассредоточенность населения способствовали защите от непрошеных вторжений; несомненно, играл свою роль и обычай невмешательства. К тому же, сообразил он, вездесущие дозорные роботы много надежнее любых замков.

Пальцы Дэниела сжали руку Бейли повыше локтя, и он остановился. Впереди них Жискар о чём-то тихо говорил с двумя роботами, довольно на него похожими. Бейли похолодел. А что, если Жискара сумели хитрым манёвром подменить? Сумеет ли он обнаружить подмену? Отличить одного робота от другого? Что, если его оставят с роботом, не получившим специальных инструкций оберегать его, и тот ненароком навлечёт на него опасность, а затем не сумеет с достаточной быстротой среагировать на неё?

Он сказал Дэниелу, сумев сохранить в голосе полное спокойствие:

— Эти роботы поразительно похожи, Дэниел. Ты способен их различать?

— Разумеется, партнер Элайдж. Иллюзорная одежда у них разная, не говоря уж о кодовых номерах…

— На мой взгляд, они совершенно одинаковы.

— Вы не привыкли замечать такого рода детали.

— А что это ещё за кодовые номера? — попытался Бейли ещё раз.

— Они чётко видны, партнер Элайдж, если знать, куда смотреть, и если глаза воспринимают инфракрасную часть спектра, недоступную человеческому зрению.

— Значит, если я сам попробую их различать, у меня ничего не получится?

— Почему же, партнер Элайдж? Вам достаточно спросить у робота, как его полное имя и какой у него номер. Он сразу ответит.

— Даже если получит инструкцию назвать их мне неверно?

— Но для чего роботу станут давать такие инструкции?

Бейли решил не пускаться в объяснения. Да и Жискар уже направился к ним. Он сказал Бейли:

— Сэр, вас примут. Сюда, пожалуйста.

Впереди пошли домашние роботы, за ними — Бейли и Дэниел, который всё ещё бережно сжимал руку Бейли. Жискар замыкал шествие.

Роботы впереди остановились перед широкой дверью, створки которой тут же разошлись, видимо, автоматически. Комнату за ними наполнял тусклый свет, просачивавшийся сквозь тяжелые занавески.

Бейли смутно различил человеческую фигурку, сидевшую на краешке высокого табурета, положив локоть на стол, который тянулся вдоль всей стены.

Бейли и Дэниел вошли, следом за ними Жискар. Створки двери сомкнулись, и в комнате стало ещё темнее. Женский голос произнёс резко:

— Ближе не подходите! Стойте там!

И комнату залил солнечный свет.

* * *

Бейли заморгал и посмотрел вверх. Потолок оказался стеклянным, и за ним виднелось солнце. Почему-то оно выглядело не очень ярким, на него можно было смотреть, хотя свет в комнате почти слепил. Видимо, стекло (или какой-то другой материал?) рассеивало свет, не поглощая его.

Он посмотрел на женщину, сидевшую в той же позе, и сказал:

— Доктор Василия Фастольф?

— Доктор Василия Алиена, если вам требуется полное имя. Чужими именами я не пользуюсь. Можете называть меня доктор Василия. Это имя, которым меня называют в Институте. — Её суровый голос чуть смягчился. — А как ты, мой старый друг Жискар?

Жискар ответил тоном, странно непохожим на обычный:

— Я приветствую вас… — Он помолчал и докончил: — Приветствую вас, Крошка Мисс.

Василия улыбнулась:

— А это, я полагаю, человекоподобный робот, про которого я слышала, Дэниел Оливо?

— Да, доктор Василия, — отчеканил Дэниел.

— И наконец — землянин.

— Элайдж Бейли, доктор, — сухо сказал Бейли.

— Да, мне известно, что у землян есть имена, и ваше — Элайдж Бейли, — произнесла она с холодным высокомерием. — И вы чертовски не похожи на актера, игравшего вас в гиперволновой драме.

— Мне это известно, доктор.

— А вот актер, игравший Дэниела, на него очень походил, Но, полагаю, мы здесь не для того, чтобы обсуждать этот балаган.

— Совершенно верно.

— Насколько я поняла, землянин, мы здесь для того, чтобы вы сказали то, что вам требуется, о Сантриксе Гремионисе и чтобы мы с этим покончили. Так?

— Не совсем, — ответил Бейли. — Это не главная причина, почему я приехал сюда, хотя, полагаю, мы доберёмся и до неё.

— Ах, вот как! Так вы думаете, мы здесь для того, чтобы долго и подробно обсуждать тему, которую вы решили выбрать?

— Я думаю, доктор Василия, что вам следует позволить мне вести наш разговор на свой лад.

— Это что — угроза?

— Нет.

— Ну, я ещё никогда не видела землян, и, пожалуй, будет любопытно посмотреть, насколько вы сходны с актером, который играл вас, — помимо внешности, разумеется. Вы действительно такой волевой и сильный, каким вас изображали?

— Меня, — сказал Бейли, не скрывая отвращения, — мело- драматизировали и изобразили мой характер со всяческими преувеличениями. Я предпочел бы, чтобы вы принимали меня таким, какой я есть, и судили обо мне по тому, что видите сейчас.

Василия засмеялась:

— Во всяком случае, я вас не ввергла в трепет. Очко в вашу пользу. Или вы считаете, что получили возможность командовать мной из-за чего-то там с Гремионисом?

— Я здесь только для того, чтобы выяснить правду о смерти человекоподобного робота Джендера Пэнелла.

— Смерти? Так, значит, до этого он был живым?

— Я употребляю одно короткое слово вместо выражений вроде «выведен из функционального состояния». Или «смерть» вас сбивает?

— А вы неплохо фехтуете, — сказала Василия. — Дебретт, принеси стул землянину. Он устанет стоять, если разговор затянется. А потом иди в свою нишу. Ты тоже, Дэниел, в какую захочешь. Жискар, встань возле меня.

Бейли сел.

— Спасибо, Дебретт. Доктор Василия, у меня нет полномочий задавать вам вопросы, я не располагаю статусом, обязывающим вас отвечать на них. Однако смерть Джендера Пэнелла поставила вашего отца в положение, которое…

— Кого поставила?

— Вашего отца.

— Землянин, я иногда пользуюсь определением «отец» для обозначения одного индивидуума, но только я, и никто другой! Будьте добры, употребляйте его имя.

— Доктор Хэн Фастольф. Он ведь ваш отец? Просто для сведения.

— Вы прибегаете к биологическому термину, — ответила Василия. — Я разделяю с ним гены по принципу, который на Земле рассматривается как связь отец — дочь. На Авроре это никакого значения не имеет, кроме как в медицинском или генетическом отношении. В определённых патологических состояниях бывает необходимо учитывать физиологию и биохимию тех, с кем у меня есть общие гены, — родителей, братьев и сестер, детей и так далее. В остальном на Авроре о таких связях упоминать не принято. Я объяснила это, потому что вы с Земли.

— Если я нарушил принятый обычай, — сказал Бейли, — то по неведению и прошу меня извинить. Могу ли я называть этого человека по имени в нашем разговоре?

— Разумеется.

— Ну, так смерть Джендера Пэнелла поставила доктора Хэна Фастольфа в трудное положение, и полагаю, что вам это не безразлично и вы хотите ему помочь.

— Ах вот что вы полагаете! А почему?

— Он ваш… Он вас вырастил. Заботился о вас. Вы питали друг к другу глубокую привязанность. И он всё ещё питает её к вам.

— Он вам это сказал?

— Это стало очевидным из нашего разговора — хотя бы из того факта, что он принял участие в солярианке Глэдии Дельмар из-за её сходства с вами.

— И он вам это сказал?!

— Да. Но в любом случае сходство очевидно.

— Тем не менее, землянин, я ничем доктору Фастольфу не обязана. И ваши предположения можно отбросить.

Бейли откашлялся:

— Помимо личных чувств, какими вы руководствуетесь — или не руководствуетесь, — остаётся вопрос о будущем Галактики. Доктор Фастольф хочет, чтобы новые миры исследовались и заселялись людьми. Если политические последствия смерти Джендера приведут к тому, что исследовать и заселять эти миры предоставят роботам, это, по мнению доктора Фастольфа, обернется катастрофой. Полагаю, вы не захотите способствовать подобной катастрофе.

Василия ответила равнодушно, не спуская глаз с его лица:

— О, конечно, будь я согласна с доктором Фастольфом. Но я с ним не согласна. Не вижу ничего опасного в том, что всю предварительную работу сделают человекоподобные роботы. Собственно говоря, я работаю в Институте для того, чтобы сделать это возможным. Я глобалист. А доктор Фастольф, раз он гуманист, — мой политический враг.

Ответы её были чёткими, прямолинейными и предельно краткими. Затем наступала пауза, словно Василия с интересом ждала следующего вопроса. У Бейли сложилось впечатление, что он возбуждает её любопытство, забавляет её и она мысленно заключает с собой пари, о чём будет следующий вопрос, твёрдо решив сообщать ему информации ровно столько, чтобы понудить его к следующему вопросу.

— Давно ли вы член этого Института? — спросил он.

— С момента его организации.

— А сколько в нём членов?

— Насколько я могу судить, около трети всех робопсихологов Авроры, хотя живёт и работает здесь примерно половина от этого числа.

— Остальные члены Института разделяют ваши взгляды на освоение новых миров роботами? И все до единого противостоят доктору Фастольфу?

— По-моему, они почти все глобалисты, но на голосование мы этот вопрос не ставили и даже не проводили по нему официальный диспут. Лучше опросите их индивидуально.

— Доктор Фастольф член Института?

— Нет.

Бейли подождал, но она ничего не добавила, и он сказал:

— Разве это не удивительно? Казалось бы, уж он-то должен быть его членом!

— Просто мы не хотим иметь с ним дела. И, хотя это менее важно, он не желает иметь дела с нами.

— Но ведь это даже удивительнее.

— Не вижу почему. — Внезапно, словно поддавшись внутреннему раздражению, она добавила: — Он живёт в городе Эос. Полагаю, землянин, вы понимаете, откуда такое название?

Бейли кивнул.

— Эос, — сказал он, — богиня зари у древних греков, как Аврора — богиня зари у древних римлян.

— Совершенно верно. Доктор Хэн Фастольф живёт в Городе Зари на планете Зари, но в Зарю не верит. Он не понимает единственно возможного способа освоения Галактики, претворения Космической Зари в сияющий Галактический День. Исследование Галактики роботами — единственный практичный способ осуществить это, а он не желает его признавать… И нас тоже.

— Но почему единственно практичный? — медленно сказал Бейли. — Ведь Аврору и другие космомиры исследовали и осваивали не роботы, а люди.

— Извините. Не люди, а земляне. Это был расточительный и малоэффективный процесс, и теперь мы не допустим, чтобы земляне стали снова первопроходцами. Мы теперь — космониты, живем долго, имеем отличное здоровье, и у нас есть роботы, несравненно более многосторонние и гибкие, чем те, которые были у первопоселенцев. Другие времена и обстоятельства, и в наши дни единственный мыслимый способ — возложить эту задачу на роботов.

— Предположим, вы правы, а доктор Фастольф ошибается. Но и в таком случае его точка зрения вполне логична. Так почему он и Институт не в состоянии ужиться? Только потому, что в этом вопросе они расходятся?

— Нет. Это расхождение относительно второстепенное. Существует более глубокий конфликт.

Вновь Бейли подождал, и вновь она ничего не добавила. Дать волю раздражению было бы опасно, а потому он сказал негромко, почти просительно:

— А в чём заключается этот более глубокий конфликт?

В голосе Василии прозвучали почти смешливые нотки. Черты её лица чуть смягчились, и на момент её сходство с Глэдией усилилось.

— Если вам не объяснят, догадаться вы не сможете, так?

— Потому я и задаю этот вопрос, доктор Василия.

— Хорошо, землянин. Мне говорили, что земляне живут недолго. Меня не ввели в заблуждение?

Бейли пожал плечами:

— Некоторые из нас доживают до ста лет по земному календарю. — Он прикинул. — Сто тридцать метрических лет или около того.

— А сколько лет вам?

— Сорок пять стандартных, шестьдесятметрических.

— А мне шестьдесят шесть метрических. Я рассчитываю прожить ещё примерно триста метрических лет, если буду беречься.

Бейли развёл руками:

— Поздравляю вас.

— Тут есть и свои слабые стороны.

— Сегодня утром мне сказали, что за три-четыре века накапливается много горьких потерь.

— Боюсь, что да, — ответила Василия. — Но накапливается много-много приобретений. Так что в целом равновесие сохраняется.

— В таком случае, что подразумевается под слабыми сторонами?

— Вы, естественно, не учёный.

— Я следователь… полицейский, если хотите.

— Но, возможно, на своей планете вы встречались с учёными?

— Кое с кем, — выжидательно ответил Бейли.

— Вы знаете, как они работают? Насколько нам известно, на Земле они вынуждены сотрудничать. В лучшем случае у них есть лет пятьдесят для активной работы, так коротка их жизнь. Менее семи метрических десятилетий. За такой срок многого не добьешься.

— Некоторые наши учёные добились очень многого за куда более короткое время.

— Потому что они использовали чужие открытия в прошлом и черпали, что могли, из открытий современников. Не так ли?

— Естественно. Наука у нас общественное достояние, в которое каждый вносит свой вклад через время и пространство.

— Вот именно. Иначе вообще ничего не получилось бы. Каждый учёный, сознавая, как мало у него шансов достигнуть чего- либо в одиночку, вынужден делиться с другими, волей-неволей становится работником на коммунальной кухне. Благодаря этому прогресс заметно ускоряется.

— Но разве на Авроре и других космомирах дело обстоит иначе? — спросил Бейли с удивлением.

— Теоретически — точно так же, на практике же далеко не так. В обществе долгожителей нет подобной спешки. В распоряжении учёного есть три — три с половиной столетия, чтобы посвятить их решению какой-либо проблемы, и возникает убеждение, что за такой срок и одиночка способен достигнуть многого. И появляется нечто вроде интеллектуальной алчности — человек стремится сделать что-то сам, приобрести право на данную грань прогресса, и он уже готов смириться с замедлением прогресса, лишь бы не отказаться от того, что считает своим. В результате общее развитие науки на космомирах замедлилось до того, что вопреки своим огромным преимуществам нам не удаётся обогнать то, что делается на Земле.

— Полагаю, вы говорите всё это, наталкивая меня на вывод, что доктор Хэн Фастольф ведёт себя именно так.

— О, абсолютно! Его теоретический анализ позитронного мозга сделал возможным создание человекоподобных роботов. Он использовал его, чтобы с помощью своего друга покойного доктора Сартона сконструировать Дэниела, вашего друга робота, но он не сделал общим достоянием важнейшие положения своей теории и не знакомит с ними никого. Таким образом, он — и только он — препятствует изготовлению человекоподобных роботов.

Бейли наморщил лоб:

— А Институт робопсихологии ратует за сотрудничество между учёными?

— Совершенно верно. Институт охватывает больше сотни ведущих робопсихологов разного возраста, с разными достижениями и талантом. Мы надеемся учредить филиалы на других планетах и создать межзвёздную ассоциацию. Все мы считаем себя обязанными объединять наши личные открытия и гипотезы в общем фонде, добровольно делая для общего блага то, что вы, земляне, делаете вынужденно из-за своей короткой жизни. Но доктор Хэн Фастольф этого не желает. Не сомневаюсь, вам доктор Хэн Фастольф кажется благородным идеалистом, патриотом, думающим только о благе Авроры, но он не желает отдать свою интеллектуальную собственность (так он на это смотрит!) в общий фонд. И потому что он распространяет право частной собственности на научные открытия, мы не хотим иметь с ним ничего общего. Полагаю, наша взаимная антипатия уже не кажется вам загадочной.

Кивнув, Бейли сказал:

— Вы думаете, это сработает? Такой отказ от личной славы?

— Иначе не может быть, — мрачно объявила Василия.

— Но общие усилия Института повторить индивидуальное открытие доктора Фастольфа увенчались успехом? Теория человекоподобного позитронного мозга была открыта ещё раз?

— Со временем так и будет. Это неизбежно.

— И вы не пытаетесь сократить время, которое потребуется для подобного вторичного открытия, просто убедив доктора Фастольфа опубликовать свою теорию?

— Мне кажется, у нас появилась возможность его убедить.

— Обыгрывая скандал вокруг смерти Джендера?

— По-моему, вам не следовало задавать этот вопрос. Ну так, землянин, я сообщила вам всё, что вы желали узнать?

— Вы мне сообщили кое-что, чего я не знал.

— Значит, пора объяснить, при чём тут Гремионис. Почему вы связали имя этого парикмахера со мной?

— Парикмахера?

— Он воображает себя художником-куафером — и не только этим, но он просто парикмахер и ничего больше. Так объясните. Или закончим этот разговор.

Бейли томила усталость. Он не сомневался, что Василия получала большое удовольствие от словесного фехтования. Она сообщила ему достаточно, чтобы разжечь его желание узнать больше, и теперь он будет вынужден покупать добавочные сведения в обмен на собственную информацию. А её у него нет. Только догадки. И если хотя бы одна из них неверна, существенно неверна, ему придётся сразу уйти. И он сам начал фехтовать.

— Поймите, доктор Василия, бессмысленно делать вид, будто смехотворно даже предположить, что между вами и Гремионисом есть какая-то связь.

— Почему же? Если это и правда смехотворно?

— Ну нет. Будь это смехотворно, вы бы расхохотались мне в лицо и отключили канал связи. А вы взяли назад свой недавний отказ, согласились меня принять, долго со мной говорили, многое мне рассказали — какие ещё доказательства требуются, что вы опасаетесь, не прижимаю ли я нож к вашему горлу.

Василия крепко сжала губы, а потом сказала тихо и зло:

— Вот что, маленький землянин, моё положение уязвимо, и вы, возможно, это сообразили. Я всё-таки дочь доктора Фастольфа, и в Институте есть люди, у которых хватает глупости — или подлости — из-за этого не доверять мне. Не знаю, какие сплетни вы слышали — или сами сочинили, но они смехотворны, иначе и быть не может. Но при всей смехотворности могут быть использованы против меня. А потому я готова на обмен. Я кое-что вам рассказала, могу рассказать и больше, но только если вы сейчас объясните, что у вас есть, и убедите меня в своей правдивости. Так говорите же! Если вы затеете со мной какую-то игру, моё положение не станет хуже, если я вышвырну вас вон, — а я хоть такое удовлетворение получу. И пущу в ход своё влияние, чтобы председатель отменил данное вам разрешение и сразу же отправил вас назад на Землю. От него уже и так этого требуют, и вам совершенно не нужно, чтобы ещё и я на этом настаивала. Так что говорите! Сейчас же!

* * *

Бейли хотелось подобраться к кульминационному вопросу постепенно, проверяя, верно ли он догадался. Но ему было ясно, что у него ничего не получится. Она сразу поймет его тактику — она ведь вовсе не глупа — и оборвёт разговор. А он чувствовал, что нащупал что-то, и опасался всё испортить. Возможно, и правда её положение уязвимо из-за отца, но она не приняла бы его, если бы не опасалась, что его предположение совсем не смехотворно.

Значит, надо найти что-то настолько важное, что оно сразу же даст ему хоть чуточку власти над ней. Ну, была не была! Он сказал:

— Сантрикс Гремионис предлагал вам себя. — И прежде чем Василия успела что-то сказать, он усилил нажим, добавив жёстко: — И не один раз.

Василия сжала руки на колене, потом встала и снова села на табурет, словно устраиваясь поудобнее. Она посмотрела на Жискара, который без всякого выражения неподвижно стоял рядом с ней. Затем поглядела на Бейли и сказала:

— Но этот идиот предлагает себя первому встречному любого возраста и пола. Вот если бы он обошёл меня своим вниманием, это было бы странно!

Бейли нетерпеливо отмахнулся. (Она не засмеялась, не оборвала разговор. И даже не изобразила гнев. А просто ждала, как он разовьёт своё утверждение, из чего следовало, что он действительно что-то нащупал.) Он сказал:

— Это преувеличение, доктор Василия. Даже самый неразборчивый человек не хватает что попало, а Гремионис выбрал вас и, несмотря на ваш отказ, продолжал предлагать себя вопреки всем обычаям Авроры.

— Я рада, что вы не усомнились в моём отказе. Есть люди, считающие, что из любезности следует принимать любое предложение — или почти любое, но я подобного мнения не придерживаюсь. Не вижу, с какой стати я должна обрекать себя на совершенно неинтересную трату времени. У вас есть возражения, землянин?

— Я не могу высказать мнения — ни отрицательного, ни положительного — относительно аврорианского обычая. (Она всё ещё выжидала и слушала его. Чего она ждет? Того, о чём он хочет заговорить, но пока не решается?)

Она сказала с вымученной небрежностью:

— Так вы можете хоть что-нибудь предложить или мы закончили?

— Нет, не закончили, — отрезал Бейли, вынужденный снова рискнуть. — Вы обнаружили в Гремионисе эту не аврорианскую навязчивость, и вам пришло в голову, что её можно использовать.

— Да неужели? Какая чушь! Как и для чего я бы её использовала?

— Его влекло к вам очень сильно, и, значит, не так уж трудно было устроить, чтобы его заинтересовала другая, очень похожая на вас женщина. Вы подтолкнули его, быть может, пообещав всё-таки согласиться, если та ему откажет.

— И кто же эта бедняжка, столь на меня похожая?

— А вы не знаете? Ну послушайте, доктор Василия, это уже глупо. Я говорю о солярианке Глэдии и уже упоминал, что доктор Фастольф взял её под покровительство именно из-за вашего с ней сходства. Было это в начале нашего разговора, и вы не выразили ни малейшего удивления. Теперь уже поздно притворяться, будто вы слышите о нём в первый раз.

Василия посмотрела на него очень внимательно:

— И вы из его интереса к ней заключили, что прежде он интересовался мной? И явились ко мне с этой дурацкой догадкой?

— Не такой уж дурацкой. Есть и другие весомые факты. Но вы отрицаете?

Она задумчиво водила пальцем по длинному столу рядом с собой. Какие тайны скрывали длинные листы на нём? Бейли различал сложнейшие схемы. Но они ничего ему не сказали бы, как бы долго и подробно он их ни штудировал.

— Мне это надоело, — сказала Василия. — Вы сообщили мне, что Гремионис сначала интересовался мной, а затем солярианкой, моим двойником. А теперь вы хотите, чтобы я это отрицала. Но для чего мне тратить время на отрицания? Какая в этом важность? Даже будь это правдой, какой мне может быть вред? Вы ведь просто говорите, что мне досаждали предложения, меня не привлекавшие, и я хитроумно от них избавилась. Что дальше?

— Дело не столько в ваших поступках, — сказал Бейли, — сколько в их причине. Вы знали, что в характере Гремиониса проявлять настойчивость в определённых ситуациях. Он опять и опять предлагал себя вам, а следовательно, будет опять и опять предлагать себя Глэдии.

— Если она ему откажет!

— Она солярианка, пережившая сексуальную травму, и отказывала всем, о чём, полагаю, вы знали, поскольку вопреки отчуждению между вами и вашим… и доктором Фастольфом всё ещё испытываете чувства, которые побудили бы вас наводить справки о вашей замене.

— Ну тем лучше для неё. Если она отказала Гремионису, значит, у неё прекрасный вкус.

— Вы заранее знали, что никакого «если» быть не может, что она безусловно ему откажет.

— И всё-таки — ну и что?

— Повторные предложения означали, что Гремионис будет часто бывать у Глэдии, что он будет за неё цепляться.

— В последний раз: ну и что?

— А в доме Глэдии была редкость — Джендер Пэнелл, один из двух человекоподобных роботов, существовавших в мире.

— К чему вы клоните? — замявшись, спросила Василия.

— По-моему, вам пришло в голову, что убийство человекоподобного робота при обстоятельствах, бросающих тень на доктора Фастольфа, можно использовать как средство вырвать у него секрет человекоподобного позитронного мозга. Гремиониса, раздраженного постоянными отказами Глэдии, но часто бывающего в доме Глэдии, можно было подбить на убийство робота, чтобы страшнее ей отомстить.

Василия заморгала:

— Да будь у этого жалкого парикмахеришки двадцать таких причин и двадцать удобных случаев, так что? Он бы толком не сумел приказать роботу пожать ему руку. И за миллион световых лет он не смог бы вызвать умственную заморозку даже у простого робота!

— И вот теперь, — мягко сказал Бейли, — мы добрались до вопроса, который, мне кажется, вы предвидели, раз сдержались и не вышвырнули меня вон. Вам нужно было удостовериться, знаю я или нет. Иными словами: Гремионис проделал это с помощью Института робопсихологии, действовавшего через вас!

Глава 10

СНОВА ВАСИЛИЯ

Словно стоп-кадр из гиперволновой постановки: не только оба робота хранили неподвижность, но застыли и Бейли, и доктор Василия Алиена. Прошли долгие секунды — невероятно долгие, прежде чем Василия глубоко вздохнула и очень медленно встала с табурета.

Её лицо сморщилось в невесёлую улыбку, голос был тихим:

— По-вашему, землянин, я сообщница в уничтожении человекоподобного робота?

— Да, доктор, что-то вроде этого мне в голову приходило, — ответил Бейли.

— Благодарю вас за вашу мысль. Разговор окончен, уходите! — Она указала на дверь.

— Боюсь, что я не хочу, — сказал Бейли.

— Ваши желания меня не интересуют, землянин.

— Напрасно. Как вы можете заставить меня уйти против моего желания?

— У меня есть роботы, которые по моему распоряжению выведут вас вежливо, но твёрдо, причинив боль только вашему чувству собственного достоинства, если оно у вас есть.

— У вас здесь всего один робот, а у меня два, которые этого не допустят.

— На мой зов явятся двадцать.

— Доктор Василия, поймите, пожалуйста! — сказал Бейли. Увидев Дэниела, вы удивились. Подозреваю, что вы, хотя и работаете в Институте робопсихологии, где тема человекоподобных роботов имеет первостепенное значение, даже вы в первый раз своими глазами увидели такого робота, завершенного и функционирующего. Следовательно, ваши роботы его тоже не видели. Поглядите на Дэниела. Он выглядит как человек. Ни один робот, кроме мертвого Джендера, никогда такого сходства с человеком не имел. И ваши роботы, несомненно, воспримут Дэниела как человека. А он сумеет отдать распоряжение таким образом, что они подчинятся ему, а не вам.

— Если понадобится, — ответила Василия, — я могу вызвать сюда двадцать человек из Института, и они выдворят вас, возможно, причинив немножечко физической боли, а ваши роботы, даже Дэниел, не смогут успешно им воспрепятствовать.

— А как вы думаете их вызвать, если мои роботы не позволят вам сделать ни единого движения? У них ведь молниеносные рефлексы.

Василия оскалила зубы отнюдь не в улыбке:

— Про Дэниела я сказать ничего не могу, но Жискара я знаю почти всю мою жизнь. Не думаю, что он хоть как-то помешает мне вызвать помощь, и, полагаю, он не даст вмешаться Дэниелу.

Бейли попытался скрыть дрожь в голосе, когда ступил на ещё более тонкий лёд, сказав:

— Прежде чем сделать что-либо, не спросить ли вам Жискара, как он поступит, если мы с вами отдадим ему прямо противоположные распоряжения.

— Жискар? — В голосе Василии была непререкаемая уверенность.

Глаза Жискара обратились прямо на Василию, и он произнёс странным тоном:

— Крошка Мисс, я обязан защищать мистера Бейли. В первую очередь.

— Неужели? По чьему приказу? Этого землянина? Инопланетянина?

— По приказу доктора Фастольфа, — ответил Жискар.

Глаза Василии сверкнули, и она снова опустилась на табурет, положив руки на колени. Они вздрагивали. Почти не шевеля губами, она сказала:

— Он даже тебя отнял!

— Если этого недостаточно, доктор Василия, — внезапно сказал Дэниел, сам решив заговорить, — то и я поставлю благополучие партнера Элайджа выше вашего.

Василия посмотрела на него со злым любопытством:

— Партнер Элайдж? Ты так его называешь?

— Да, доктор Василия. Мой выбор в пользу землянина, а не в вашу, диктуется не только инструкциями доктора Фастольфа, но и тем, что землянин и я ведем это расследование вместе, а также тем… — Дэниел сделал паузу, словно с удивлением прислушиваясь к себе. — Тем, что мы друзья.

— Друзья? — повторила Василия. — Землянин и человекоподобный робот? Что ж, подходящая пара. Оба недочеловеки.

— И тем не менее связанные дружбой, — резко сказал Бейли. — Ради себя не испытывайте силу нашей… — На этот раз паузу сделал он и докончил фразу с каким-то изумлением: —…Любви.

Василия обернулась к нему:

— Что вы хотите?

— Информации. Меня вызвали на Аврору — в этот Мир Зари — разобраться в происшествии, словно бы необъяснимом, навлекшем на доктора Фастольфа ложное обвинение, а потому грозящем страшными последствиями для вашего мира и моего. Дэниел с Жискаром хорошо понимают ситуацию и знают, что мои усилия разгадать эту тайну важнее всего, и возобладать над этим может только Первый Закон в предельно критической ситуации, если иного выбора она не оставит. Они слышали, что я говорил, и знают, что вы можете быть соучастницей, а потому понимают, что не должны допустить, чтобы наш разговор прервался. Я повторяю: не рискуйте. Ведь ваш отказ отвечать на мои вопросы может понудить их к действиям, неприятным для вас. Я обвинил вас в том, что вы соучастница убийства Джендера Пэнелла. Вы отрицаете это или нет? Ответить вы обязаны.

— Отвечу, — сказала Василия с горечью. — Не беспокойтесь! Убийство? Робот выведен из строя, и это — убийство?! Так вот, я категорически отрицаю, убийство это или ещё что-то! Отрицаю полностью. Я не снабжала Гремиониса сведениями по робопсихологии, с тем чтобы он сумел разделаться с Джендером. У меня просто нет необходимых знаний. И ни у кого в Институте их нет.

— Судить о том, есть ли у вас или у кого-то в Институте знания, требовавшиеся для совершения этого преступления, я не могу. Однако мы можем обсудить побудительные причины. Во-первых, вы можете питать к Гремионису теплое чувство. Сколько бы раз вы ни отвергали его, каким бы ничтожным он ни казался вам в роли любовника, его настойчивость могла вам льстить настолько, что вы не отказались бы помочь ему, обратись он к вам с просьбой, свободной от всяких сексуальных посягательств.

— То есть он пришёл бы ко мне и сказал: «Василия, милая, я хочу вывести робота из строя. Пожалуйста, объясни мне, как это делается, и я буду тебе ужасно благодарен». А я ответила бы: «Ну, конечно, милый! Я только и мечтала, как бы поучаствовать с тобой в преступлении!» Возмутительная нелепость! Только землянин, понятия не имеющий о нравах Авроры, способен вообразить подобное. Причём только очень глупый землянин.

— Пусть так, но необходимо рассмотреть все возможности. Например, вторая возможность: что, если вас охватила ревность, когда Гремионис нашёл для своей привязанности другой предмет, и вы помогли ему не из благодарной нежности, а из желания вернуть его?

— Ревность? Это чисто земная эмоция. Если мне Гремионис не нужен, так какое мне дело, что он предложил себя другой женщине и не получил отказа или, если уж на то пошло, другая женщина предложила ему себя и не получила отказа?

— Мне уже говорили, что сексуальной ревности на Авроре не существует, и я готов теоретически счесть это правдой, но такие теории редко подтверждаются практикой. Обязательно должны быть исключения. Ведь ревность, по сути, эмоция иррациональная и простой логикой с ней не совладать. Но пока оставим это. Третья возможность: что, если вы ревновали к Глэдии и хотели причинить ей вред, хотя сами были к Гремионису абсолютно равнодушны?

— Ревновала к Глэдии? Да я же её ни разу не видела, если не считать гиперволновой передачи, когда она прибыла на Аврору. То, что в редких случаях люди упоминали о её сходстве со мной, меня абсолютно не трогало.

— Но, может быть, вас трогает, что доктор Фастольф её опекает, относится к ней как к дочери — как когда-то к вам? Она заняла ваше место.

— И на здоровье. Мне всё равно.

— Даже если бы они были любовниками?

Василия уставилась на Бейли с возрастающим бешенством. На лбу у неё под волосами выступили бисеринки пота.

— Обсуждать это нет необходимости, — сказала она. — Вы спросили, отрицаю ли я, будто была соучастницей того, что вы называете убийством, и я ответила, что отрицаю. Я сказала, что у меня нет необходимых знаний. Не было у меня и причины. Можете представить свои заключения хоть всей Авроре. Изложите свои дурацкие попытки отыскать для меня побудительную причину. Твердите, если вам так хочется, что я обладаю возможностью устроить это. Вы ничего не добьётесь, ровным счётом ничего.

Она дрожала от ярости, но в её голосе Бейли уловил искренность.

Этого обвинения она не боялась. Но она согласилась принять его — значит, он действительно нащупал что-то, чего она боится — и, кажется, отчаянно боится. Но не этого.

Так где он сбился с правильного пути?

* * *

Бейли сказал (напряженно ища выход):

— Предположим, я соглашусь с вашими утверждениями, доктор Василия. Предположим, я признаю, что ошибся, подозревая вас как соучастницу робийства. Это всё равно не означает, что вы не способны мне помочь.

— А с какой стати я должна вам помогать?

— Просто из порядочности, — ответил Бейли. — Доктор Хэн Фастольф уверяет, что он этого не делал, что он не истребитель роботов, что не выводил из строя конкретного робота — Джендера. Предположительно вы знаете доктора Фастольфа лучше, чем кто-либо ещё. Многие годы вы провели в тесном общении с ним, как любимый ребёнок и подрастающая дочь. Вы видели его в такие моменты и в таких условиях, в каких никто другой его не видел. Как бы вы ни относились к нему теперь, прошлого это изменять не может. И, зная его так близко, вы могли бы засвидетельствовать, что его характер не позволил бы ему причинить вред роботу вообще, и уж тем более роботу, который знаменовал величайшее его достижение. Готовы ли вы открыто выступить с таким свидетельством? Перед всеми мирами? Это было бы большой помощью.

Лицо Василии стало каменным.

— Поймите раз и навсегда, — отчеканила она, — я не желаю, чтобы меня в это втягивали.

— Но вы должны!

— Почему?

— Неужели вы ничем не обязаны своему отцу? Он же ваш отец. Значит это слово для вас что-то или нет, между вами существует биологическая связь. К тому же — отец или не отец — он заботился о вас, растил, воспитывал много лет. И вы перед ним в долгу.

Василия вся дрожала. Дрожь была зримой, у неё стучали зубы. Она попыталась заговорить, не смогла, судорожно вздохнула раз-другой, потом попыталась снова.

— Жискар, — сказала она, — ты слышал всё, что тут говорилось?

Жискар наклонил голову:

— Да, Крошка Мисс.

— А ты, человекоподобный… Дэниел?

— Да, доктор Василия.

— Ты тоже всё слышал?

— Да, доктор Василия.

— Вы оба понимаете, что этот землянин требует, чтобы я свидетельствовала о характере доктора Фастольфа?

Оба робота кивнули.

— Ну хорошо, я буду говорить — против своей воли и в гневе. Я не выступила с таким свидетельством только потому, что была чем-то обязана этому моему… отцу, как носителю моих генов и в какой-то мере моему воспитателю. А теперь выступлю. Слушайте меня, землянин. Доктор Хэн Фастольф, часть генов которого стала и моей, не заботился обо мне, именно обо мне как о конкретной человеческой личности. Я была для него экспериментальным материалом, объектом наблюдений.

Бейли мотнул головой:

— Я спрашивал не об этом.

Она гневно отрезала:

— Вы потребовали, чтобы я говорила, и я буду говорить. Это послужит вам ответом! Доктора Хэна Фастольфа интересует только одна вещь. Только одна. Одна-единственная. Функционирование человеческого мозга. Он хочет свести его до уравнений, до рабочей схемы, к решенной шараде и таким способом основать математическую науку о человеческом поведении, которая позволит ему предсказывать будущее человечества. Он называет её «психоисторией». Никогда не поверю, что вы разговаривали с ним хотя бы час и он о ней не упомянул. Это мономания, которой он подчиняет все.

Василия вгляделась в лицо Бейли и злорадно вскрикнула:

— Ну вот! Он с вами о ней говорил! И, значит, сказал вам, что роботы интересуют его постольку, поскольку через них он может подобраться к человеческому мозгу. В человекоподобных роботах он заинтересован постольку, поскольку через них он может подобраться к человеческому мозгу ещё ближе… А, так он вам и это говорил! Теория, позволившая создать человекоподобных роботов, родилась, я уверена, из его попыток постигнуть человеческий мозг, и он утаивает её, ни с кем ею не делится, потому что намерен единолично разгадать тайну человеческого мозга за оставшиеся ему два столетия. Всё остальное — только подручные средства, И я в том числе.

Бейли, пытаясь утишить этот взрыв ярости, спросил негромко:

— Вы? Но каким образом, доктор Василия?

— После моего рождения меня, как любого другого младенца, следовало поручить профессионалам, а не оставлять под опекой дилетанта, пусть отца, пусть учёного. Нельзя было допускать, чтобы доктор Хэн Фастольф подверг ребёнка воздействию такой среды. И этого не допустили бы, не будь он Хэном Фастольфом. Он пустил в ход весь свой престиж, обратился ко всем, кто был чем-либо ему обязан, сумел убедить всех, от кого это зависело, и добился опеки надо мной.

— Он любил вас, — пробормотал Бейли.

— Любил — меня? Ему сгодился бы любой младенец, да только других ему было взять неоткуда. Ему требовалось, чтобы рядом с ним рос ребёнок — развивающийся мозг. Он хотел тщательно изучить пути его развития, систему роста. Для этой цели он поместил меня в аномальную среду и подверг тонкому экспериментированию, совершенно не считаясь с моей человеческой личностью.

— Не могу поверить. Даже если вы интересовали его как предмет изучения, это не мешало ему любить вас саму.

— Нет! Вы рассуждаете как землянин. Возможно, на Земле как-то считаются с биологическими связями. Но не здесь. Я была для него экспериментальным объектом. И точка.

— Даже будь так вначале, доктор Фастольф не мог вас не полюбить, беспомощное существо, вверенное его заботам. Даже не будь биологической связи, даже будь вы, к примеру, зверьком, он научился бы любить вас.

— Ах, научился бы? — повторила она с горечью. — Вы понятия не имеете, как сильно равнодушие у таких людей, как доктор Фастольф. Если бы для расширения его познаний понадобилась моя смерть, он не колебался бы ни секунды.

— Доктор Василия, это чушь. Он был с вами таким добрым и заботливым, что пробудил в вас ответную любовь. Я знаю… Вы… вы предлагали ему себя.

— Он вам и это сообщил? Ну конечно! Ни на секунду даже сейчас он не задумался, а будет ли мне приятна такая откровенность. Да, я предлагала ему себя. А что? Он был единственным человеком, которого я знала близко. Внешне он был со мной очень нежен, а его истинных целей я тогда не понимала. Естественно, я искала его. К тому же он позаботился, чтобы меня познакомили с сексуальной стимуляцией в контролируемых условиях. А контроль определял он. Я неизбежно должна была рано или поздно обратиться к нему. Непременно — ведь никого другого не было. А он мне отказал!

— И вы возненавидели его за это?

— Нет! Не сразу. Прошли годы. Хотя моё сексуальное развитие было заторможено и изуродовано и от последствий я не избавилась по сей день, я его не винила. Я же знала так мало! И находила для него оправдания: он очень занят, у него есть другие, ему требуется женщина более зрелая… Вы поразились бы, с каким хитроумием я изобретала причины для его отказа. Только через несколько лет я осознала какую-то странность и сумела добиться объяснения лицом к лицу. «Почему ты отказал мне? — спросила я. — Согласись ты, это могло бы направить меня по верному пути, решить все проблемы».

Она сглотнула, умолкла и на секунду закрыла лицо ладонью. Бейли ждал, парализованный смущением. Лица роботов не выражали ничего. (Да Бейли и не знал, способны ли они ощущать какой-либо дисбаланс в позитронных связях, который был бы аналогом человеческого смущения.)

Василия продолжала, несколько успокоившись:

— Он уклонялся от ответа как мог дольше, но я снова и снова спрашивала: «Почему ты отказал мне?» Сексом он занимался. Мне было известно несколько случаев… Помню, я вдруг подумала, что, может быть, он предпочитает мужчин. Если о детях нет речи, личные предпочтения никого не касаются, а некоторым мужчинам женщины неприятны. Или наоборот. Однако с мужчиной, которого вы называете моим отцом, дело обстояло не так. Он наслаждался женщинами… иногда молодыми — такими же молодыми, какой была я, когда предложила ему себя. «Почему ты отказал мне?» В конце концов он ответил. Догадайтесь что?

Она замолчала и насмешливо ждала, чтобы он что-нибудь сказал.

Бейли поежился и промямлил:

— Он не хотел заниматься любовью с собственной дочерью?

— Не говорите чуши! При чём здесь это? Учитывая, что на Авроре редкий мужчина знает своих дочерей, то каждая его любовница на несколько десятилетий моложе его может… Но неважно. Это понятно само собой. А ответил он… Как хорошо я помню каждое слово! Ответил он: «Дура! Если я свяжу себя с тобой таким образом, я же не сумею сохранить объективность и не смогу изучать тебя!» В то время я уже знала о его интересе к человеческому мозгу. Я даже последовала его примеру и сама стала робопсихологом. Я работала с Жискаром и экспериментировала с его программированием. И получалось у меня отлично, правда, Жискар?

— Правда, Крошка Мисс, — ответил Жискар.

— И я увидела, что человек, которого вы называете моим отцом, не смотрит на меня как на личность. Он был готов исковеркать меня до конца моей жизни, лишь бы не рискнуть своей объективностью! Его наблюдения значили для него больше моей нормальности! В ту минуту я поняла, что такое я и что такое он, — и порвала с ним.

Наступила гнетущая тишина.

У Бейли стучало в висках. Ему хотелось спросить — но не могли бы вы учесть эгоцентризм великого учёного? Всю важность проблемы? Не могли бы вы быть снисходительной к словам, вероятно, сказанным в раздражении человеком, которого принудили обсуждать то, чего он обсуждать не хотел? И разве ярость Василии сейчас не то же самое чувство? Разве её зацикленность на собственной «нормальности» (что бы она ни подразумевала под этим), нежелание считаться, быть может, с важнейшими двумя проблемами, стоящими перед человечеством, — природой человеческого мозга и освоением Галактики, — не представляет собой тот же эгоцентризм, но гораздо менее оправданный?

Но спросить об этом вслух он не мог. Не знал, как заставить её понять, да и понял ли бы он сам, если бы она ответила?

Что он делает на этой планете? Понять их нравы и обычаи ему не удавалось, сколько бы их ему ни растолковывали. А они не могли понять его моральных ценностей.

— Извините, доктор Василия, — сказал он тоскливо. — Я понимаю, что вы сердитесь, но если на минуту вы забудете про свой гнев и вместо этого подумаете о докторе Фастольфе и убитом роботе, то убедитесь, что речь идёт о совершенно разных вещах. Даже если доктор Фастольф и хотел наблюдать за вами как за объектом исследований, пусть и ценой вашего счастья, отсюда и на миллион световых лет не следует, что у него могло возникнуть желание уничтожить человекоподобного робота, своё последнее достижение.

Василия побагровела и закричала:

— Разве нельзя понять, землянин, о чём я говорю? Разве я стала бы рассказывать о том, о чём рассказала, только потому, что решила бы, будто вам — да и кому угодно ещё — будет интересна грустная история моей жизни? По-вашему, мне приятно выворачиваться наизнанку? Я рассказала это для того лишь, чтобы доказать вам, что доктор Хэн Фастольф, мой биологический отец, как вы не устаете мне напоминать, действительно уничтожил Джендера. Конечно, это был он. До сих пор я молчала, потому что до вас ни у кого не хватило идиотизма спросить меня — и ещё из-за сохранившегося у меня нежелания вредить этому человеку. Но теперь, когда вы спросили, я заявляю, что это он, клянусь Авророй. И буду повторять это везде и перед всеми. Официально, если понадобится. Доктор Хэн Фастольф уничтожил Джендера Пэнелла. Я абсолютно уверена. Теперь вы довольны?

* * *

Бейли в ужасе уставился на женщину, потерявшую контроль над собой. Он пробормотал что-то бессвязное и повторил:

— Я ничего не понимаю, доктор Василия. Пожалуйста, успокойтесь и подумайте. Для чего доктору Фастольфу было уничтожать Джендера? Какое это имеет отношение к его поступкам с вами? По-вашему, он хотел таким способом посчитаться с вами?

Василия дышала часто и тяжело (Бейли почти неосознанно отметил про себя, что её грудь как будто больше груди Глэдии, хотя обе одинаково худощавы). Казалось, она зажимает свой голос, чтобы он не вырвался из-под контроля.

— Я же сказала вам, землянин, что Хэн Фастольф вёл наблюдения за человеческим мозгом. Он без колебаний подвергал его всяческим стрессам, чтобы оценивать результаты. И предпочитал особый мозг — например, младенца, чтобы наблюдать его в развитии. Любой мозг, лишь бы не заурядный.

— Но какое это…

— Спросите себя, почему его заинтересовала инопланетянка?

— Глэдия? Я прямо спросил его, и он объяснил. Она напоминает ему вас, и сходство действительно большое.

— А когда вы сказали это в начале нашего разговора, мне стало смешно, и я спросила, поверили вы ему или нет. И спрошу снова: вы ему поверили?

— С какой стати я усомнился бы в его словах?

— Потому что это неправда. Сходство, возможно, привлекло его внимание к ней, но истинная подоплека его интереса к этой инопланетянке в том, что она — инопланетянка. Она выросла на Солярии, где общественная мораль и этика не похожи на аврорианские. Следовательно, ему представлялся случай изучить мозг, сформированный в иных условиях, чем наш, и установить интересные соотношения. Неужели вам это непонятно? И если на то пошло, почему его заинтересовали вы, землянин? Неужели он так глуп и верит, будто вы способны найти решение аврорианской проблемы, ничего не зная об Авроре?

Внезапно опять вмешался Дэниел, и Бейли даже вздрогнул.

— Доктор Василия, — сказал Дэниел, — партнер Элайдж нашёл решение проблемы на Солярии, хотя ничего про Солярию не знал.

— Да, — кисло согласилась Василия, — как оповестила все миры гиперволновая программа. Бывает, что молния ударяет в дом, но не думаю, будто Хэн Фастольф верит, что молния может тут же ударить в него вторично. Нет, землянин, вы с самого начала привлекли его тем, что вы — землянин. Ещё один инопланетянский мозг для изучения и манипуляций.

— Но, доктор Василия, вы же не можете серьёзно верить, что он способен в критических обстоятельствах, жизненно важных для Авроры, вызвать сюда совершенно никчёмного человека, только чтобы изучать его мозг!

— Ещё как способен! Разве не в этом суть всего, о чём я вам рассказала? Никакой угрожающий Авроре кризис в его глазах не сравнится по важности с решением загадки мозга. Могу точно сказать, что он ответит, если вы зададите ему такой вопрос. Аврора может возвыситься или пасть, процветать или хиреть, но всё это вздор в сравнении с проблемой мозга, ибо если люди по- настоящему поймут мозг, то всё утраченное за тысячелетия бездумности или неверных решений будет исправлено за десятилетие искусного руководства человеческим развитием, вдохновляемого его мечтой о «психоистории». Он пустит в ход этот аргумент для оправдания чего угодно — лжи, жестокости, ну чего угодно, и просто заявит, что всё это служило задаче постижения мозга.

— Не представляю, чтобы доктор Фастольф был способен на жестокость. Он же добрейший человек!

— Неужели? Сколько времени вы провели с ним?

— Несколько часов на Земле три года назад. И день сейчас здесь на Авроре.

— Целый день! Целый-прецелый день. Я тридцать лет была с ним постоянно и с тех пор внимательно следила за его карьерой на расстоянии. А вы, землянин, провели с ним целый день? Ну, так за этот день он никак не унизил вас, не напугал?

Бейли промолчал. Он вспомнил руку с комбисудком, которую перехватил Дэниел, о Личной, так его измучившей иллюзиями, о продолжительной прогулке во Вне, задуманной как проверка его способности привыкать к открытым пространствам.

— Ага! — сказала Василия. — Ваше лицо, землянин, не такая непроницаемая маска, как вы, наверное, думаете. Он угрожал вам психическим зондированием?

— Про него упоминалось, — ответил Бейли.

— Всего один день — и уже упоминалось! Полагаю, вам стало не по себе?

— Да.

— А причины о нём упоминать не было?

— Нет, причина была, — поспешно возразил Бейли. — Я сказал, что у меня промелькнула мысль, которую я тут же забыл. И вполне логично было указать, что психическое зондирование могло бы помочь мне вспомнить эту мысль.

— Ну, это не причина! — сказала Василия. — Психическое зондирование недостаточно избирательно для подобного, а вот шансы на необратимые повреждения мозга не так уж малы.

— Но не когда зондирование производит специалист. Доктор Фастольф, например.

— Он?! Да он не отличит один конец зонда от другого. Он теоретик, а не практик.

— Ну пусть не он, но специалист. Собственно, доктор Фастольф не говорил, что проведёт зондирование сам.

— Нет, землянин, таких специалистов не существует. Ну подумайте, подумайте же! Если бы кто-то мог проводить психическое зондирование людей со стопроцентной гарантией и если Хэн Фастольф так уж озабочен проблемой дезактивации робота, почему он не предложил, чтобы его подвергли зондированию?

— Его?

— Да неужели вам самому это в голову не пришло? Любой мало-мальски мыслящий человек пришёл бы к выводу, что Фастольф виновен. Единственное свидетельство в его пользу — это его собственные заявления о своей невиновности. Ну так почему же он не предлагает доказать эту невиновность с помощью психического зондирования, которое показало бы, что недра его мозга никаких признаков виновности не содержат? Он предлагал подобное, землянин?

— Нет. Во всяком случае, в разговоре со мной.

— Потому что он знает, что это смертельно опасно. А вам без колебаний предложил — просто понаблюдать, как ваш мозг работает в стрессовой ситуации, как вы реагируете на страх. Или он решил, что психическое зондирование, как бы оно ни было опасно для вас, может снабдить его интересными данными о частностях вашего мозга земной модели. Так скажите, жестоко это?

Бейли отмахнулся от её вопроса резким движением правой руки:

— Но какое отношение это имеет к тому, чем мы занимаемся? К робийству?

— Солярианка Глэдия привлекла внимание моего отца. У неё интересный мозг — то есть для его целей. Поэтому он одолжил ей робота, Джендера, желая посмотреть, что произойдёт, если женщина, выросшая не на Авроре, будет проводить время с роботом, во всех отношениях сходным с человеком. Он знал, что женщина с Авроры скорее всего незамедлительно использует робота в сексуальных целях с полным спокойствием. Признаюсь, мне бы это было непросто, потому что я росла в ненормальной обстановке, но к обыкновенной аврорианке это не относится. Для солярианки же это было бы чрезвычайно трудно, поскольку она выросла в крайне роботизированном мире и у неё выработались стойкие стереотипы по отношению к роботам. Различие это могло дать много материала моему отцу, который пытается вывести из этих вариаций свою теорию функционирования мозга. Хэн Фастольф выждал полгода, чтобы солярианка достигла точки, когда могла попробовать экспериментально…

— Ваш отец, — перебил Бейли, — ничего не знал об отношениях Глэдии и Джендера.

— Кто вам это сказал, землянин? Мой отец? Глэдия? Если он, то, естественно, это обычная ложь. А если она, то, вероятно, ей об этом не было ничего известно. Не сомневайтесь, Фастольф знал, что происходит: иначе и быть не могло, поскольку он изучал, как условия жизни на Солярии воздействуют на человеческий мозг. А потом он подумал — я в этом уверена так, словно читала его мысли… Он подумал: что произойдёт, если эта женщина, только-только начавшая опираться на Джендера, внезапно без всяких причин его потеряет? Как поступила бы аврорианка, он знал: испытала бы некоторое разочарование, а потом начала бы искать замену. Но как поступит солярианка? И вот он выводит Джендера из строя…

— Уничтожает ценнейшего робота, только чтобы удовлетворить пошлое любопытство?

— Чудовищно, правда? Но именно это и сделал бы Хэн Фастольф. Так что, землянин, отправляйтесь к нему и скажите, что его маленькая игра окончена. Если планета в целом не считает его виновным, после того, как я выскажу всё, что считаю нужным, общественное мнение изменится кардинально.

* * *

Бейли какое-то время сидел в полном ошеломлении, а Василия глядела на него с мрачным торжеством. Лицо её было беспощадным и совсем не походило на лицо Глэдии.

Больше он уже ничего не мог…

Бейли встал, ощущая себя очень старым — гораздо старше своих сорока пяти лет (детский возраст для аврорианцев!). До сих пор все его попытки завершались ничем. Нет, хуже того: после каждого предпринятого им шага верёвка на горле доктора Фастольфа затягивалась ещё туже.

Он взглянул вверх на прозрачный потолок. Солнце стояло высоко, но, по-видимому, миновало зенит, так как выглядело совсем тусклым. Его то и дело заволакивали полосы облаков.

Василия, очевидно, посмотрела на потолок следом за ним. Её рука пробежала по краю длинного стола, возле которого она сидела. Потолок стал матовым, и тут же комнату залил яркий свет, тоже оранжеватый, как само солнце.

— Полагаю, разговор окончен. Больше у меня нет причин видеться с вами, землянин. Или у вас со мной. Пожалуй, вам лучше покинуть Аврору. Вы уже причинили, — она сухо улыбнулась и договорила почти с яростью, — моему отцу порядочно вреда, хотя и меньше, чем он заслуживает.

Бейли шагнул к двери, и оба его робота оказались рядом с ним. Жискар произнёс вполголоса:

— Сэр, вам нехорошо?

Бейли пожал плечами. Что он мог ответить?

— Жискар! — сказала им вслед Василия. — Когда доктор Фастольф перестанет в тебе нуждаться, тыперейдешь ко мне?

— Да, с разрешения доктора Фастольфа, Крошка Мисс, — ответил Жискар, невозмутимо глядя на неё.

Её улыбка обрела теплоту.

— Пожалуйста, Жискар! Мне всё время тебя не хватает.

— Я часто о вас думаю, Крошка Мисс.

Бейли посмотрел на дверь.

— Доктор Василия, нет ли у вас Личной, которой я мог бы воспользоваться?

Василия вытаращила глаза:

— Конечно, нет, землянин. В Институте есть коммунальные Личные. Ваши роботы, несомненно, найдут дорогу.

Он уставился на неё и покачал головой. Естественно, она не желала, чтобы какой-то землянин внёс инфекцию в её комнаты, и всё равно он озлился. И сказал, просто чтобы дать выход гневу:

— Доктор Василия, на вашем месте я бы не стал заявлять о виновности доктора Фастольфа.

— А что мне помешает?

— Опасность разоблачения вашей связи с Гремионисом. Опасность для вас.

— Не будьте смешны! Вы же признали, что никакого сговора между мной и Гремионисом не было.

— Вовсе нет. Я признал, что есть основания полагать, что прямого сговора уничтожить Джендера между вами и Гремионисом всё-таки не было. Но остаётся возможность косвенного подстрекательства.

— Вы сумасшедший! Что это ещё за косвенное подстрекательство?

— Я предпочту не обсуждать этого в присутствии роботов доктора Фастольфа. Разве что вы будете настаивать. Но для чего? Вы и так прекрасно понимаете, о чём идёт речь. — У Бейли, собственно, не было никакой надежды, что она попадется на этот крючок. А вот ещё сильнее ухудшить ситуацию это могло.

Но нет! Василия нахмурилась и словно бы вся съежилась.

«Ага! Значит, косвенное подстрекательство, чем бы оно ни было, всё-таки имело место! — подумал Бейли. — И это притормозит её, пока она не сообразит, что я блефовал».

А вслух он сказал, немного приободрившись:

— Повторяю: ничего не говорите про доктора Фастольфа.

Естественно, он не знал, сколько времени выиграл. Возможно, очень мало.

Глава 11

ГРЕМИОНИС

Они снова сидели в машине — все трое спереди, Бейли снова в середине, чувствуя легкое давление с обоих боков. Он был благодарен им за неизменную заботливость, пусть они и были всего лишь машинами, неспособными отступить от полученных инструкций.

А потом подумал: «Почему нужно отделываться от них этим словом — «машины»? Они добрые машины во Вселенной людей, которые порой бывают злыми. Какое же у меня право ставить противопоставление машины — люди выше противопоставления добро — зло? И уж Дэниела я не могу считать просто машиной!»

— Я должен снова спросить вас, сэр, — сказал Жискар. — Вам нехорошо?

Бейли мотнул головой:

— Я чувствую себя хорошо, Жискар, и рад находиться здесь с вами обоими.

Небо почти везде было белым, а точнее — сероватым. Дул легкий ветер, и было очень прохладно, как успел заметить Бейли, пока они шли к машине.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Я внимательно слушал ваш разговор с доктором Василией. Мне не хотелось бы обсуждать то, что говорила доктор Василия, но я обязан сказать вам, что, по моим наблюдениям, доктор Фастольф очень обязательный и добрый человек. Насколько известно мне, он никогда не бывал намеренно жесток и никогда, насколько я могу судить, не приносил благополучие другого человека в жертву своему любопытству.

Бейли посмотрел на лицо Дэниела: каким-то образом оно убеждало в его глубокой искренности, и спросил:

— А ты мог бы сказать что-нибудь в ущерб доктору Фастольфу, будь он действительно жестоким и безжалостным?

— Я мог бы промолчать.

— Но промолчал бы?

— Если бы, солгав, я причинил вред правдивой мисс Василии, бросив тень на её правдивость, и если, промолчав, я причинил бы вред доктору Фастольфу, придав вес правдивым обвинениям против него, и если бы, на мой взгляд, оба эти вреда были примерно равны по силе, тогда я должен был бы промолчать. Вред через действие, как правило, превалирует над вредом от пассивности. Если, конечно, все остальные условия примерно равны.

— В таком случае, — сказал Бейли, — хотя Первый Закон утверждает: «Робот не может причинить вреда человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред», два слагаемых закона не равны? Ты говоришь, что вред от действия больше вреда от бездействия?

— Слова Закона лишь примерно соответствуют постоянным колебаниям позитронно-мотивационной силы в связях мозга робота. Партнер Элайдж, моих знаний недостаточно, чтобы выразить это математически, но мои побуждения мне известны.

— И они всегда подталкивают тебя предпочесть неделание де- ланью, если вред от того и от другого примерно одинаков?

— В целом — да. И всегда предпочитать правду неправде, если вред от них одинаков. То есть в целом.

— В данном случае, раз ты опровергаешь доктора Василию и тем причиняешь ей вред, сделать это ты можешь только потому, что, говоря правду, смягчаешь действие Первого Закона?

— Именно так, партнер Элайдж.

— Тем не менее ты бы сказал то же самое и будь это ложью, если бы доктор Фастольф с достаточной силой проинструктировал тебя солгать таким образом в случае необходимости, не сообщая, что ты получил эти инструкции.

После паузы Дэниел ответил:

— Именно так, партнер Элайдж.

— Запутанный клубок, Дэниел. Но ты по-прежнему веришь, что доктор Фастольф не убивал Джендера Пэнелла?

— Мой опыт общения с ним, партнер Элайдж, убеждает меня, что он правдив и что он не причинил бы вреда другу Джендеру.

— Однако доктор Фастольф сам изложил вескую причину, по которой он мог так поступить, а доктор Василия назвала другую, не менее вескую и даже более непростительную, чем первая. — Бейли немного подумал. — Если любая из них станет достоянием гласности, в виновность доктора Фастольфа поверят все.

Внезапно Бейли обернулся к Жискару:

— А ты, Жискар? Ты знаешь доктора Фастольфа дольше, чем Дэниел. Ты согласен, что доктор Фастольф не мог сделать этого, не мог уничтожить Джендера, так как это не соответствует его характеру, насколько он тебе известен?

— Да, сэр.

Бейли неуверенно посмотрел налицо робота. Более примитивен по сравнению с Дэниелом. Насколько можно доверять ему как второму свидетелю? Не будет ли он следовать Дэниелу, какое бы направление тот ни избрал?

— Ты ведь знал доктора Василию, верно? — спросил Бейли затем.

— Я знал её очень хорошо, — ответил Жискар.

— И она тебе нравилась, насколько я понимаю?

— Много лет я присматривал за ней, и эта обязанность не доставляла мне никаких трудностей.

— Хотя она тебя перепрограммировала?

— Она была очень умелой.

— Стала бы она лгать о своем отце, то есть докторе Фастольфе?

Жискар поколебался.

— Нет, сэр.

— Значит, по-твоему, она говорит о нём правду?

— Не совсем, сэр. Я думаю, что она сама верит в то, что говорит правду.

— Но почему она верит, что страшные вещи, которые она о нём говорит, — правда, если на самом деле он такой, каким его сейчас мне описал Дэниел?

Жискар сказал медленно:

— Её ожесточили некоторые события в её юности — события, ответственным за которые она считает доктора Фастольфа, и в какой-то мере он действительно оказался невольной их причиной. Мне кажется, он не предполагал, что указанные события приведут к тем последствиям, к которым они привели. Но люди не управляются чёткими законами, как роботы. А потому почти в любых условиях трудно разобраться в сложном сплетении причин, побуждающих их к тем или иным действиям.

— Что верно, то верно, — пробормотал Бейли.

— Вы считаете, что нет никакой надежды найти доказательства невиновности доктора Фастольфа? — спросил Жискар.

Брови Бейли сошлись на переносице.

— Не исключено. Я не вижу выхода, а если доктор Василия выполнит свою угрозу…

— Но вы приказали ей молчать. Вы объяснили, что иначе она подвергнет себя опасности.

Бейли качнул головой:

— Это был блеф. Я просто не знал, что мне сказать.

— Так, значит, вы решили прекратить расследование?

— Нет! — почти крикнул Бейли. — Касайся это только Фастольфа, возможно, я и махнул бы рукой. В конце концов, что ему, в сущности, угрожает? Робийство, видимо, даже не считается уголовным преступлением, а только нарушением гражданского кодекса. В худшем случае он лишится политического влияния и, может быть, будет вынужден на время прервать свои научные исследования. Мне бы не хотелось, чтобы это произошло, но если я больше сделать ничего не могу, то, значит, не могу. И касайся это только меня, я тоже, пожалуй, сдался бы. Неудача повредила бы моей репутации, но кирпичный дом без кирпичей не построишь. Я вернулся бы на Землю слегка запачканным. Был бы вынужден вести убогую жизнь без привилегий, но это угрожает каждому землянину и землянке. Людям и получше меня приходилось терпеть такую же несправедливость. Но речь идёт о Земле. Если я потерплю неудачу, то не только доктору Фастольфу и мне придётся лишиться многого — это положит конец всякой надежде землян открыть для себя Галактику. Вот почему потерпеть неудачу я не имею права и должен так или иначе продолжать расследование до тех пор, пока меня не вышвырнут с этой планеты.

Договорив последнюю тираду почти беззвучным шёпотом, Бейли внезапно поднял голову и проворчал:

— Почему мы торчим тут, Жискар? Или ты включил мотор для собственного развлечения?

— Со всем уважением, сэр, — ответил Жискар, — вы не дали указаний, куда вас везти.

— Действительно! Извини, Жискар. Сперва отвези меня к ближайшей из коммунальных Личных, о которых упомянула доктор Василия. Для вас обоих такой проблемы не существует, а у меня есть мочевой пузырь, и он требует, чтобы его опорожнили. Затем тоже поблизости в какое-нибудь место, где можно поесть, а то у меня живот подвело от голода. А затем, затем…

— А затем, партнер Элайдж? — спросил Дэниел.

— Сказать правду, я не знаю, Дэниел. Однако, разделавшись с этими чисто физическими нуждами, я что-нибудь придумаю.

Бейли так хотелось самому поверить в это!

* * *

Машина недолго скользила над землей. Вскоре она замерла, слегка покачиваясь, и Бейли ощутил привычный комок в горле. Это чуть заметное балансирование напомнило ему, что он находится внутри машины, и рассеяло временное ощущение безопасности, возникшее благодаря стенкам и роботам по бокам. За стеклом впереди, по сторонам (и сзади, если вывернуть шею) белело небо и зеленела листва — слагаемые Вне, иными словами, пустоты. Он судорожно сглотнул.

Остановились они перед небольшим строением.

— Это коммунальная Личная? — спросил Бейли.

— Ближайшая, партнер Элайдж, из расположенных на территории Института, — ответил Дэниел.

— Вы быстро её отыскали. Или эти заведения помечены на плане, запечатленном в вашей памяти?

— Именно так, партнер Элайдж.

— В ней кто-нибудь есть?

— Возможно, партнер Элайдж, но трое-четверо могут пользоваться ею одновременно.

— Для меня место найдётся?

— По всей вероятности, партнер Элайдж.

— Ну так выпустите меня. Я пойду посмотрю…

Роботы не шелохнулись. Жискар сказал:

— Сэр, мы не можем войти туда с вами.

— Я знаю, Жискар.

— Мы не сможем охранять вас должным образом.

Бейли нахмурился. Более примитивный робот, естественно, обладает менее гибким сознанием. Значит, внезапно осознал он, ему грозит опасность, что они не отпустят его от себя и, следовательно, не дадут войти в Личную. Он придал голосу нетерпеливую настойчивость и обратился к Дэниелу, которому человеческие потребности, вероятно, были понятнее:

— Ничего не могу поделать, Жискар. Дэниел, у меня нет выбора. Выпустите меня из машины.

Жискар глядел на Бейли, но не сделал ни единого движения, и Бейли в ужасе ждал, что робот предложит ему облегчиться на соседней лужайке, точно он — дикое животное.

Но секунду спустя Дэниел сказал:

— Думаю, в этом случае мы должны не мешать партнеру Элайджу поступить по-своему.

Тогда Жискар сказал Бейли:

— Если вы можете немного подождать, сэр, я подойду к зданию первым.

Бейли сморщился и тоскливо смотрел, как Жискар медленно направился к строению, а затем не спеша обошёл вокруг него. Бейли мог бы заранее предсказать, что стоит Жискару отойти, как ему станет совсем невтерпеж.

Он пытался отвлечься, оглядывая окрестности. Внимательнее всмотревшись, он обнаружил, что белое небо кое-где прочерчивают тонкие линии проводов. Впрочем, заметил он их не сразу, а сперва увидел овальный предмет, скользящий под облаками. Какая-то машина… Но она не летит свободно, а подвешена к горизонтальной проволоке. Он проследил проволоку глазами сначала вперёд, потом назад. Увидел другие проволоки, а затем ещё одну машину — подальше. И ещё одну — совсем далеко. Эта выглядела неясным пятнышком, и Бейли сообразил, что оно означает, только по аналогии с двумя поближе.

Значит, для передвижения по территории Института используется канатная дорога.

Как тут всё разбросано, подумалось Бейли. Как расточительно Институт съедает свободное пространство! Однако при этом он почти не съедал поверхности. Строения отстояли друг от друга так далеко, что растительность выглядела нетронутой, и, решил Бейли, деревья, травы и животные живут себе как в пустоте.

Солярия, припомнилось ему, была пустой. Без сомнения, все космомиры были пустыми, раз Аврора, самая населённая из них, выглядела совсем пустой даже здесь, в самом застроенном регионе. А впрочем, и Земля, если не считать Городов, тоже пуста. Но Города-то на ней есть! Бейли вдруг овладела тоска по дому, и он не сразу сумел её подавить.

— А! Друг Жискар кончил осмотр, — сказал Дэниел.

Жискар уже подходил к ним, и Бейли начал ядовито:

— Ну? Ты будешь столь добр, что разрешишь мне… — Он осекся. К чему тратить сарказмы на бесчувственных роботов?

— Представляется достаточно точным, что Личная свободна.

— Отлично! Так отойди с дороги! — Бейли распахнул дверцу машины и сошёл на песок узкой дорожки, потом быстро зашагал к цели в сопровождении Дэниела.

У двери строения Дэниел безмолвно указал, какую панель надо нажать, чтобы войти. Сам он не осмелился до неё дотронуться. По-видимому, прикоснуться без прямого приказа означало бы намерение войти, а даже намерение не допускалось.

Бейли нажал панель и вошёл, оставив роботов за дверью. Только когда она закрылась, он сообразил, что Жискар никак не мог войти в Личную и проверить, свободна ли она. Значит, робот судил по каким-то внешним признакам — процедура довольно-таки ненадежная.

Тут Бейли расстроенно осознал, что в первый раз оказался полностью изолированным, отгороженным от своих защитников. Они по ту сторону двери, и, если с ним что-нибудь приключится, войти сюда им будет непросто. А что, если он окажется здесь не один? Что, если какой-нибудь враг, предупрежденный Василией — она ведь знала, что ему необходимо посетить Личную! — уже спрятался где-то здесь внутри?

И тут Бейли с тревогой сообразил, что он не вооружен! На Земле, конечно, такого не случилось бы.

* * *

Правда, строение было невелико. Ряд из шести небольших уриналов, маленькие раковины — тоже шесть. Ни душа, ни освежителей одежды, ни обривателей.

Шесть разделенных перегородками кабинок, каждая с маленькой дверью. А что, если в одной притаился кто-то… Дверцы не достигали пола, и, бесшумно ступая, он наклонялся и заглядывал под каждую, не обнаружатся ли там ноги. Потом начал по очереди открывать дверцы: примеривался и стремительно распахивал, готовый тут же её захлопнуть и выскочить во Вне. Все кабинки оказались пустыми.

Он огляделся в поисках других укромных уголков. Их не было. Он подошёл к двери во Вне и увидел, что ничего похожего на запоры на ней нет. А впрочем, естественно: Личная явно предназначалась для нескольких посетителей сразу. Следовательно, у других должна быть возможность входить по мере надобности.

Уйти и поехать искать другую? Неловко… Да и терпеть он уже не мог. На секунду он растерялся, не зная, какой уринал выбрать. Подойди к любому и действуй. Но ведь так же может поступить и всякий другой человек…

Он принудил себя сделать выбор и, ощущая полную незащищенность, обнаружил, что его мочевой пузырь заартачился. Желание облегчиться было невыносимо, но приходилось ждать, пока не рассеется страх от навязчивой мысли, что сейчас сюда кто-то войдёт.

Нет, не враг, а вообще кто-то. Но тут он подумал, что роботы если и не помешают постороннему войти, то, уж конечно, задержат его.

Этот вывод помог ему расслабиться…

Он завершил опорожнение пузыря и с огромным облегчением собирался повернуться и отойти к раковине, как вдруг в уши ему ударил довольно пронзительный голос, который, чуть дрожа, произнёс:

— Вы Элайдж Бейли?

Бейли окаменел. Столько опасений, столько предосторожностей — и он не услышал, как кто-то вошёл! Значит, под конец всё его внимание сосредоточилось на простеньком физиологическом отправлении, которое никак не должно было занимать его мысли. (Стареет он, что ли?)

Правда, ничего пугающего в звуках этого голоса не было. Ни малейшей угрозы. Или его просто поддерживает уверенность, что если не Жискар, так Дэниел в любом случае оградил бы его от опасности.

Угнетал его сам факт случившегося. Ни разу за всю его жизнь к нему в Личной не подходил ни один человек и уж тем более не окликал его! На Земле это было бы неслыханным нарушением приличий, а на Солярии (а до этой минуты и на Авроре) он пользовался только личными Личными.

Голос нетерпеливо повторил:

— Ну послушайте! Вы же Элайдж Бейли!

Очень медленно Бейли обернулся. Он увидел мужчину среднего роста, в изящной отлично сидящей одежде разных оттенков синевы. Светлокожий, белокурый, с усиками чуть темнее волос. Бейли невольно уставился на пушистые волосы над верхней губой. Впервые он видел усатого космонита.

Бейли сказал (испытывая жгучий стыд, что заговорил в Личной):

— Я Элайдж Бейли. — Собственный голос прозвучал в его ушах как сиплый фальшивый шёпот.

Космонит явно счел его фальшивым. Сощурив глаза, он впился взглядом в лицо Бейли.

— Роботы снаружи сказали, что тут находится Элайдж Бейли, но вы совсем не похожи на себя в гиперволновке. Нисколько не похожи.

«Ох уж эта мне идиотская постановка!» — свирепо подумал Бейли. Видно, до скончания века всякий, с кем ему доведётся встретиться, будет наперед отравлен этой немыслимой выдумкой. Никто не отнесется к нему как к обычному человеку, способному ошибаться и терпеть неудачи. А когда обнаружит, что он не непогрешим, от разочарования сочтет его набитым дураком.

Он злобно отвернулся к раковине, ополоснул руки, а потом замахал ими, недоумевая, как включить сушилку. Космонит коснулся панели и словно из воздуха поймал тоненькую полоску адсорбирующего пуха.

— Спасибо, — сказал Бейли, беря её. — В гиперволновке снимали не меня, а актера.

— Я знаю. Но ведь можно было бы подобрать кого-нибудь больше на вас похожего? — Это его словно расстроило. — Мне надо с вами поговорить.

— Как вы прошли мимо моих роботов?

Видимо, он коснулся ещё одного больного места.

— Еле-еле, — ответил космонит. — Они пытались меня остановить, а со мной был только один робот. Мне пришлось притвориться, будто мне будет плохо, если я незамедлительно сюда не попаду, так они меня о-бы-ска-ли! Они буквально ша-ри-ли руками по мне, проверяя, нет ли у меня чего-либо опасного. Я бы привлек вас к суду, не будь вы землянином. Никто не имеет права отдавать роботам приказы, которые унижают людей!

— Мне очень жаль, — сухо ответил Бейли. — Но приказы им отдаю не я. Чем могу вам служить?

— Я хочу поговорить с вами.

— Но вы же говорите со мной. Кстати, кто вы?

Тот словно замялся, но потом ответил:

— Гремионис.

— Сантрикс Гремионис?

— Совершенно верно.

— Почему вы решили поговорить со мной?

Несколько секунд Гремионис смотрел на Бейли словно бы в смущении, потом промямлил:

— Ну, раз уж я здесь… с вашего разрешения… я, пожалуй… — И он отошёл к уриналам.

Бейли с брезгливым ужасом сообразил, что Гремионис… Торопливо отвернувшись, он сказал:

— Я подожду вас снаружи.

— Нет, нет, не уходите! — вскрикнул Гремионис почти фальцетом. — Это и секунды не займет. Умоляю вас.

Если бы Бейли сам не хотел поговорить с Гремионисом столь же отчаянно и не опасался задеть его ненароком, он бы не выполнил его просьбы. Но вдруг Гремионис раздумает говорить?

Он стоял, отвернувшись, зажмурившись от омерзения. И только когда Гремионис, вытирая руки собственной пушистой полоской, встал перед ним, Бейли чуть-чуть расслабился.

— Почему вы хотите поговорить со мной? — спросил он снова.

— Глэдия… ну, женщина с Солярии… — Гремионис растерянно умолк.

— Я знаком с Глэдией, — холодно сказал Бейли.

— Глэдия говорила со мной… по трёхмернику, вы понимаете, и сказала, что вы расспрашивали про меня. И она спросила, не причинил ли я какого-нибудь вреда одному её роботу. Похожему на человека. Как один из двух снаружи…

— А вы причинили ему вред?

— Да нет же! Я даже не знал, что у неё есть такой робот, пока… Вы ей сказали, что я знал?!

— Я только задавал вопросы, мистер Гремионис.

Гремионис сжал правую руку в кулак и нервно ввинчивал его в ладонь левой. Он сказал напряженно:

— Я не хочу, чтобы меня ложно в чём-то обвиняли, и особенно когда такое обвинение может повлиять на мои отношения с Глэдией.

— Как вы меня разыскали? — спросил Бейли.

— Она спросила меня про этого робота, — сказал Гремионис. — И добавила, что вы расспрашивали про меня. Я уже слышал, что доктор Фастольф вызвал вас на Аврору, чтобы вы разобрались в этом деле… с роботом. Об этом сообщали в «Последних известиях». И… — Каждое слово давалось ему с большим трудом.

— Продолжайте, — сказал Бейли.

— Я решил, что мне надо поговорить с вами и объяснить, что я никакого касательства к этому роботу не имел. Ни-ка-ко-го! Глэдия не знала, где вас можно найти, но я подумал, что, может быть, доктор Фастольф знает.

— И вы обратились к нему?

— Нет-нет, я… у меня духу не хватило… Такой знаменитый учёный! Но Глэдия сделала это для меня. Она… такая. Он объяснил ей, что вы отправились на встречу с его дочерью доктором Василией Алиеной. Очень удачно, потому что я с ней знаком.

— Да, мне это известно, — сказал Бейли.

— А как вы… — тревожно начал Гремионис. — Вы и её обо мне спрашивали? — Тревога его перешла в обескураженность. — В конце концов я обратился к доктору Василии, и она сказала, что вы только что уехали и вас, возможно, следует искать в какой-нибудь коммунальной Личной, а эта — ближайшая к её дому. Я не сомневался, что вы воспользуетесь ею, а не станете искать дальше. То есть для чего бы вам это понадобилось?

— Вы рассуждаете совершенно верно, но каким образом вы так быстро очутились здесь?

— Я работаю в Институте робопсихологии, и мой дом — на его территории. Ролер домчал меня сюда за несколько минут.

— Вы приехали сюда один?

— Да! И всего с одним роботом. Видите ли, мой ролер двухместный.

— И ваш робот ждет снаружи?

— Да.

— Ну так объясните, зачем вы всё-таки захотели меня увидеть?

— Я должен добиться, чтобы вы не думали, будто я имел хоть какое-то отношение к этому роботу. Я даже ни разу о нём не слышал, пока вся эта история не попала в «Последние известия». Так могу я поговорить с вами сейчас же?

— Да, но не здесь, — категорически заявил Бейли. — Идёмте отсюда.

До чего же странно, подумал Бейли, что он рад выбраться из стен во Вне. В этой Личной было что-то гораздо более чуждое в сравнении со всем, с чем ему доводилось сталкиваться и на Солярии, и на Авроре. Всепланетное небрежное отношение к таким вещам было достаточно неудобоваримым, но куда хуже был ужас, охвативший его, когда к нему открыто подошли и заговорили с ним, будто так и надо! Поведение, не делающее различий между этим местом с его назначением и любым другим местом с иным назначением.

Фильмокниги, которые он просмотрел на космолете, этот предмет не затрагивали даже бегло. Ну да, как правильно указал Фастольф, писались они не для землян, а для аврорианцев и, отчасти, для потенциальных туристов с сорока девяти других космомиров. В конце концов, земляне почти не посещали космомиры, а уж Аврору и подавно. Их тут не жаловали. Так с какой стати делать фильмокниги с расчётом на них? И с какой стати останавливаться в фильмокнигах на том, что всем известно? С какой стати рассусоливать о том, что Аврора имеет сферическую форму или что вода — мокрая, а в Личной один человек может самым спокойным образом заговаривать с другим?

Но это же превращает в насмешку самое название подобных устройств! Тут Бейли невольно вспомнил женские Личные на Земле, где, как он часто слышал от Джесси, посетительницы без конца болтали между собой и никакой неловкости не ощущали. Почему только женщины, а мужчины — нет? Бейли никогда прежде об этом не задумывался, а принимал просто как обычай — извечный обычай. Но если женщинам можно, так можно и мужчинам!

Впрочем, неважно. Эта мысль была логичным выводом, но не затрагивала того механизма его сознания, который вызывал в нём всеподавляющую и необоримую брезгливость к подобному поведению.

— Идёмте отсюда! — повторил он.

— Но там же ваши роботы! — возразил Гремионис.

— Ну и что?

— Но я хочу поговорить конфиденциально. Как человек с человеком. — На последнем слове он запнулся.

— Полагаю, вы хотели сказать: как космонит с землянином.

— Если угодно.

— Присутствие моих роботов необходимо. Они — мои партнеры в этом расследовании.

— Но моё дело к расследованию никакого отношения не имеет, говорю же вам!

— Об этом позвольте судить мне, — твёрдо сказал Бейли и вышел из Личной.

Гремионис замялся, потом последовал за ним.

* * *

Дэниел и Жискар ждали — невозмутимые, непроницаемые, терпеливые. Но Бейли показалось, что лицо у Дэниела чуть озабочено. А впрочем, он мог приписать такое выражение этим нечеловечески человеческим чертам. Жискар, меньше напоминающий человека, естественно, сохранял полную невозмутимость, чего бы ни хотелось ему приписать.

За дверью ждал ещё один робот — очевидно, сопровождавший Гремиониса. Облик его был даже примитивнее, чем у Жискара, и какой-то облезлый. Сразу было видно, что Гремионис не слишком преуспевает.

Дэниел сказал — с радостным облегчением, как почудилось Бейли:

— Я доволен, что вы чувствуете себя хорошо, партнер Элайдж.

— Очень хорошо. Но мне любопытно узнать вот что: если бы вы услышали, что я внутри закричал, вы бы вошли?

— Немедленно, сэр, — ответил Жискар.

— Хотя вы запрограммированы не входить в Личные?

— Необходимость защитить человека — и особенно вас, сэр, доминировала бы.

— Да, партнер Элайдж, — подтвердил Дэниел.

— Рад это слышать, — сказал Бейли. — Перед вами Сантрикс Гремионис. Мистер Гремионис, перед вами Дэниел и Жискар.

Оба робота учтиво наклонили головы. Гремионис только взглянул на них и небрежно приподнял руку. Он и не подумал представить своего робота.

Бейли посмотрел по сторонам. Дневной свет заметно померк, ветер дул порывами, воздух стал прохладнее, солнце совсем исчезло за тёмными облаками. Всё было подёрнуто мрачностью, но она не подействовала на Бейли, который продолжал упиваться тем, что благополучно вышел из Личной. Ему понравилось оказаться во Вне! И настроение у него сразу улучшилось. Конечно, случай особый, но начало положено, и он, бесспорно, одержал победу!

Бейли уже обернулся к Гремионису, чтобы продолжить разговор, и тут краем глаза уловил какое-то движение. По траве в сопровождении робота шла женщина. Она приближалась, но на них даже не смотрела — её целью явно была Личная.

Бейли протянул руку, словно намереваясь остановить её, хотя их разделяло расстояние ещё метров в тридцать, и буркнул:

— Разве она не знает, что это Личная для мужчин?

— Что-что? — переспросил Гремионис.

Женщина всё приближалась, и Бейли смотрел на неё в полном недоумении. Затем робот отошёл в сторону, а женщина вошла в строение.

— Но ей же туда нельзя! — растерянно пробормотал Бейли.

— Почему? Это общественное удобство.

— Так для мужчин же!

— Для людей, — поправил Гремионис, совсем сбитый с толку.

— Обоего пола? Вы что-то путаете.

— Вообще для людей. Я ничего не путаю! А вы как бы хотели? Я вас не понимаю.

Бейли отвернулся. А он-то ещё несколько минут назад думал, что заговорить с кем-то в Личной — это предел невоспитанности, всего, что недопустимо!

Даже попытайся он придумать что-нибудь похуже, кошмарная возможность столкнуться в Личной с женщиной ему бы даже в голову не пришла. Земные обычаи требовали, чтобы он полностью игнорировал присутствие других мужчин в обширных Личных планеты, предназначенных для общего пользования. Однако никакие обычаи или условности не помешали бы ему узнать женщину, пройди она там мимо него.

Что, если бы, пока он был в Личной, туда вошла женщина — спокойно, равнодушно, вот как сейчас эта? Или хуже того: что, если бы он вошёл в какую-нибудь Личную и наткнулся там на женщину? Нет, он не представлял, что с ним было бы. Никогда раньше даже возможность такой ситуации ему в голову не приходила, сама мысль о ней была невыносима.

А фильмокниги его и об этом не предупредили! Он взялся за них, чтобы заранее ознакомиться с аврорианским образом жизни и не попасть впросак, а они умалчивали о самом важном!

Как же он сумеет распутать все узлы загадки, в которую превратилась смерть Джендера, если на каждом шагу спотыкается о собственное глубочайшее невежество?

Всего минуту назад он торжествовал из-за крохотной победы над ужасами Вне, а теперь его сокрушало сознание своего невежества во всём, даже в природе этого невежества. Именно в эту секунду, отгоняя от себя картину того, как женщина пересекает воздушное пространство, недавно занимавшееся им самим, он чуть было вовсе не отчаялся.

* * *

И снова Жискар сказал (причём так, что в его словах, если не в тоне, можно было услышать сочувствие):

— Вам нехорошо, сэр? Вы нуждаетесь в помощи?

— Нет-нет, — пробормотал Бейли. — Я чувствую себя нормально… Но пошли отсюда. Мы загораживаем вход. — Он быстро направился к их машине, которая стояла на площадке за дорожкой. По другую сторону от неё Бейли увидел двухколесную машинку с двумя сиденьями — ролер Гремиониса, решил он.

Тут он сообразил, что его угнетенное настроение усугубляется обыкновенным чувством голода. Время обеда давно прошло, а у него во рту и крошки не было. Он обернулся к Гремионису:

— Давайте поговорим. Но, с вашего разрешения, поговорим за едой. То есть если вы ещё не обедали… и если готовы пообедать со мной.

— Но где?

— Не знаю. Где едят в Институте?

— Общественная столовая исключается, — сказал Гремионис. — Там мы не сможем поговорить.

— Так что же делать?

— Пойдёмте ко мне, — сразу сказал Гремионис. — Конечно, мой дом не так роскошен, как многие тут. Я же не администратор! Но у меня всё-таки есть несколько прилично функционирующих роботов и найдётся, чем вас угостить. Вот что: я поеду на ролере с Брандиджем… ну, с моим роботом, вы понимаете, а вы поезжайте следом. Только помедленнее, но я живу всего в полутора километрах отсюда, и поездка займет две-три минуты, не больше.

Он бросился к ролеру почти бегом. Бейли проводил его взглядом: в Гремионисе ему почудилась какая-то юношеская порывистость. Естественно, возраст космонита было нелегко определить — внешне космониты мало менялись с возрастом, и Гремионису вполне могло быть лет пятьдесят. Но вёл он себя как юноша, почти как земной подросток, хотя Бейли не мог бы точно определить, откуда возникало такое впечатление.

Он обернулся к Дэниелу:

— Ты знаком с Гремионисом, Дэниел?

— Сейчас я увидел его впервые, партнер Элайдж.

— А ты, Жискар?

— Я видел его один раз прежде, но мимоходом.

— Ты что-нибудь знаешь про него, Жискар?

— Ничего — кроме того, что лежит на поверхности, сэр.

— Возраст? Характер?

— О них мне ничего не известно, сэр.

— Готовы? — крикнул Гремионис. Его ролер издавал довольно громкий гудящий звук. Было ясно, что он обходился без воздушной подушки. Колеса от земли не отрывались. Брандидж сидел позади Гремиониса.

Жискар, Дэниел и Бейли быстро вошли в свою машину.

Гремионис описал широкий полукруг, его волосы развевались на ветру, и Бейли вдруг представил себе это ощущение ветра, если ехать на ролере без ограждающих стекол. Как хорошо, что он полностью укрыт в своей машине. Скольжение на воздушной подушке куда более цивилизованный способ передвижения.

Ролер вышел на прямую и с приглушенным ревом рванулся вперёд, Гремионис махнул рукой, сигналя «следуй за мной!». Робот у него за спиной сохранял равновесие с небрежной легкостью и не держался за пояс Гремиониса, хотя человек, решил Бейли, обязательно обхватил бы его обеими руками.

Они заскользили следом. Хотя ролер словно бы двигался с огромной скоростью, это оказалось иллюзией, возникшей из-за его миниатюрности. Их машину приходилось всё время притормаживать, чтобы не налететь на него.

— И всё-таки, — задумчиво произнёс Бейли, — одно мне непонятно.

— Что именно, партнер Элайдж? — спросил Дэниел.

— Василия презрительно назвала Гремиониса «парикмахером». Видимо, он моделирует прически, одежду и ещё всякие украшения человеческой внешности. Так почему же он живёт в доме на территории Института?

Глава 12

СНОВА ГРЕМИОНИС

Через несколько минут Бейли вошёл в ещё один аврорианский дом — четвертый с момента его прибытия на планету полтора дня назад. Дом Фастольфа, Глэдии, Василии и теперь — Гремиониса.

Жилище Гремиониса казалось меньше первых трёх и каким-то запущенным, хотя построено оно было вроде бы недавно, насколько мог судить Бейли. Но, может быть, на Авроре критерии другие? Однако одно характерное отличие аврорианских жилых домов имелось и здесь — ниши для роботов. Едва войдя, Жискар и Дэниел быстро встали в две из них и застыли лицом к комнате, неподвижные и безмолвные. Брандидж, робот Гремиониса, столь же быстро встал в третью нишу.

Выбирали ниши они словно бы мгновенно, но ни разу выбор двух роботов не упал на одну и ту же нишу. Каким образом? Видимо, решил Бейли, они обменивались сигналами, которые человек просто не успевал воспринимать. Не забыть спросить про это Дэниела, сказал он себе. И заметил, что Гремионис тоже рассматривает ниши.

Гремионис поднес руку к губам и пригладил усики указательным пальцем. Потом сказал неуверенно:

— Ваш робот, ну, похожий на человечка, как-то не вяжется с нишей. Это ведь Дэниел Оливо? Робот доктора Фастольфа?

— Да, — ответил Бейли. — Он тоже показан в гиперволновке. То есть не он сам, но актер, правда, подобранный получше.

— Да, я помню.

Бейли обнаружил, что Гремионис — как Василия, и даже как Глэдия и Фастольф — держится на некотором расстоянии от него. Словно его окружало поле отталкивания — невидимое, неуловимое, никак не воздействующее на его органы чувств, но мешающее космонитам приблизиться к нему вплотную, заставляющее их огибать его по пологой дуге, если им надо было пройти мимо.

Отдаёт ли себе отчет Гремионис, что держится от него на расстоянии? Или это происходит непроизвольно? А что они делают со стульями, на которые он садился, пока был у них? С тарелками, которыми он пользовался? С полотенцами? Будет ли достаточно обычной стирки? Или существуют особые дезинфицирующие процедуры? Может, они сразу всё выбрасывают и заменяют другим? Окурят ли эти дома, когда он покинет планету? Или их окуривают каждую ночь? Ну а коммунальная Личная, которую он посетил? Её снесут и отстроят заново? А женщина, которая по неведению вошла туда сразу после него? Или она — официальный окуриватель?

Ну это уже глупости! В космос всё это! Как поступают аврорианцы, как разбираются со своими проблемами — их дело, и хватит забивать себе голову такой чушью! Иосафат! С него достаточно собственных проблем, а в данную секунду одна из них воплощается в Гремионисе, и он за него возьмется после еды.

Еда оказалась простой, почти чисто вегетарианской, но впервые на Авроре он испытал затруднения. Слишком уж резок был вкус каждого ингредиента. Вкус моркови был слишком уж морковным, а горошка — горошковым, если можно так выразиться.

Чересчур острым.

Он ел неохотно и старался не выдать свои неприятные ощущения.

И вдруг заметил, что свыкся, что вкусовые сосочки как бы пропитались насквозь и перестали реагировать на избыток. С некоторой грустью Бейли подумал, что ещё немного — и знакомство с аврорианской пищей приведёт к тому, что по возвращении на Землю ему будет недоставать этой чёткости вкусовых ощущений и земная их нивелированность начнёт его раздражать.

Даже поджаристость ингредиентов, сперва слегка его напугавшая, так как стоило ему сжать зубы — и слышался хруст, который (решил он) мог помешать разговору, — этот хруст успел превратиться в увлекательное свидетельство того, что он принимает пищу! На Земле же это всегда бесшумно, и ему будет чего- то не хватать.

Теперь он ел внимательно, изучая разные вкусы. Быть может, когда земляне обоснуются на других мирах, они тоже начнут питаться по рецептам космонитов, тем более если у них не будет роботов, чтобы готовить и подавать еду. И тут он тоскливо поправил себя. Не когда, а если земляне обоснуются на других мирах. А «если» это зависит от него, следователя Элайджа Бейли. Ему на плечи словно легла непосильная тяжесть.

Они кончили есть. Два робота внесли нагретые влажные салфетки, чтобы вытереть руки. Только салфетки оказались необычными: едва Бейли положил свою на тарелку, как она чуть шевельнулась, истончилась, стала паутинкой. Потом вдруг взвилась вверх и исчезла за решеткой в потолке. Бейли вздрогнул и, приоткрыв рот, уставился в потолок.

— Это новинка, — объяснил Гремионис. — Самоубирающаяся, как вы заметили, но ещё не знаю, стоит ли ими пользоваться. Говорят, они будут засорять вытяжку, а другие опасаются загрязнения воздуха — какие-то частицы обязательно, по их мнению, попадут в легкие. Изготовитель утверждает, что они абсолютно безвредны, но…

Бейли внезапно осознал, что сам за едой не сказал ни слова, и вообще, обменявшись несколькими словами о Дэниеле, они оба молчали до этого момента… Но не салфетки же им обсуждать! Он сказал грубовато:

— Вы парикмахер, мистер Гремионис?

Гремионис покраснел — его светлая кожа стала пунцовой до корней волос. Он пробормотал придушенно:

— Кто вам это сказал?

— Если вашу профессию так называть не принято, — сказал Бейли, — приношу свои извинения. На Земле так говорят все, и ничего уничижительного в таком обозначении нет.

— Я дизайнер причесок и костюмов, — ответил Гремионис. — Это признанный раздел искусства. Собственно говоря, я персональный художник. — Его палец снова скользнул по усикам.

— Я заметил ваши усы, — серьёзным тоном сказал Бейли. — Они приняты на Авроре?

— Нет. Но надеюсь, что будут. Взять мужское лицо… Многим из них можно придать больше мужественности, силы с помощью правильного использования лицевых волос. Всё зависит от подхода. Это часть моей профессии. Конечно, можно переборщить. На планете Паллада лицевые волосы носят многие, но там модно прибегать к многоцветной окраске. Каждый волосок красится отдельно для создания определённого эффекта. Но это глупо. Эффект сохраняется недолго, со временем оттенки изменяются и смешиваются в нечто жуткое. И всё-таки даже это по-своему лучше лысости лица. Нет ничего столь непривлекательного, чем пустынное лицо. Это мой собственный термин. Я им пользуюсь в беседах с потенциальными клиентами, и он производит впечатление. На планете Смитей…

Его негромкая быстрая речь обладала какой-то гипнотической силой, подкрепляемой его увлеченностью, глубокой искренностью взгляда, прикованного к лицу Бейли. Тому пришлось сделать почти физическое усилие, чтобы стряхнуть с себя это наваждение. Он сказал:

— Мистер Гремионис, вы робопсихолог?

Гремионис вздрогнул и как будто растерялся, когда его внезапно перебили.

— Робопсихолог?

— Да. Робопсихолог.

— Вовсе нет. Я пользуюсь роботами как все, но что у них внутри, понятия не имею. Да и не интересуюсь.

— Но вы живёте на территории Института робопсихологии. Как так?

— Это глупо! — Гремнонис наморщил нос. — Институт был спроектирован несколько лет назад как самодостаточная община. У нас есть собственные ремонтные мастерские, собственные мастерские для робопрофилактики, врачи, структуралисты. Весь персонал живёт здесь же, и раз им нужен персональный художник, то есть Сантрикс Гремионис, то и я живу здесь. Что-то в моей профессии есть такое, отчего мне не следовало бы жить здесь?

— Я этого не говорил.

Гремионис отвернулся с обидой, которую торопливое отрицание Бейли не смягчило. Он нажал на кнопку, а затем, скользнув взглядом по разноцветной прямоугольной панели, словно побарабанил по ней кончиками пальцев.

С потолка бесшумно опустился шар и повис в метре над их головами. Он раскрылся, точно разделяющийся на дольки апельсин, и внутри его заиграли краски под негромкие мелодичные звуки. Они и цвета так гармонично сливались, что изумленный Бейли вскоре почувствовал, что уже не отличает звуков от красок.

Окна стали непрозрачными, дольки окрасились ярче.

— Не слишком ярко? — спросил Гремионис.

— Нет, — поколебавшись, ответил Бейли.

— Это служит фоном. Я подобрал успокаивающие комбинации, которые помогут нам вести цивилизованную беседу, понимаете? — Затем он добавил деловито: — Так приступим к делу?

Бейли с некоторым трудом оторвался от… но Гремионис никак не назвал этот апельсин, и сказал:

— Да, конечно.

— Вы обвиняли меня в том, что я имел какое-то отношение к прекращению функционирования робота Джендера?

— Я расспрашивал об обстоятельствах конца этого робота.

— Но в связи с ним упоминали меня. И несколько минут назад спросили, не робопсихолог ли я. Мне понятно, о чём вы думали. Вы старались спровоцировать меня на признание, что я знаком с робопсихологией, с темчтобы возвести на меня обвинение, будто я… э… кончатель этого робота.

— Проще сказать — убийца.

— Убийца? Но робота же нельзя убить. Но как бы то ни было, я не кончал его, или не убивал, или — называйте как хотите. Я сказал вам, что я не робопсихолог. О робопсихологии я не знаю ни-че-го. Да как вы могли подумать, что…

— Я обязан расследовать все связи, мистер Гремионис. Джендер принадлежал Глэдии, солярианке, а вы были с ней в дружеских отношениях. Вот вам и связь.

— В дружеских отношениях с ней могут быть десятки людей. И никакой связи нет и не было.

— Вы хотите сказать, что никогда не видели Джендера, хотя часто бывали в доме Глэдии?

— Никогда! Ни единого раза!

— И не знали, что у неё есть человекоподобный робот?

— Нет!

— Она про него вообще не упоминала?

— У неё там повсюду роботы. Самые обычные. Ни про каких других она не говорила.

— Ну что же! — Бейли пожал плечами. — У меня нет причин не верить этому… пока.

— Так скажите это Глэдии. Потому-то я и захотел вас увидеть. Чтобы попросить об этом. И я настаиваю!

— А у Глэдии есть причины сомневаться?

— Конечно. Вы настроили её против меня. Вы расспрашивали её обо мне в этой связи, и она предположила… она не знает… Короче говоря, она контактировала со мной сегодня утром и спросила, имел ли я к этому какое-нибудь отношение. Я вам уже говорил.

— И вы отрицали?

— Конечно, отрицал, и категорически, потому что я дей-стви-тель-но тут ни при чём. Но сколько я ни отрицай, это неубедительно. Вот почему я хочу, чтобы это сделали вы. Я хочу, чтобы вы сказали ей, что, по вашему мнению, я никакого отношения к случившемуся не имею. Вы же сами только что это подтвердили, и у вас нет права губить мою репутацию совсем бездоказательно. Я могу подать на вас жалобу!

— Кому?

— В Комиссию защиты личности. В Законодательное собрание. Глава Института близкий друг самого председателя, а я уже отправил ему полное изложение этого дела. Я не собираюсь ждать, я действую!

Гремионис вздёрнул голову — гневным движением, как он, видимо, полагал, но должного эффекта не получилось из-за общей мягкости выражения его лица.

— Послушайте, — сказал он, — это не Земля. Мы здесь находимся под за-щи-той. На вашей перенаселённой планете люди вынуждены обитать в ульях, в муравейниках. Вы толкаете друг друга, не даёте дышать друг другу, и это не имеет значения. Одна жизнь, миллион жизней — это не имеет значения.

— Вы начитались исторических романов, — сказал Бейли, стараясь, чтобы его голос не прозвучал презрительно.

— Конечно. И в них всё изображено очень точно. На планете, где живут миллиарды людей, иначе и быть не может. А на Авроре жизнь каждого из нас дра-го-цен-на. Нас защищают физически — каждого из нас! — наши роботы, так что на Авроре не бывает даже драк, не говоря уж об убийствах!

— Если не считать Джендера.

— Но это же не убийство. Он был робот. А наше Законодательное собрание защищает нас от посягательств другого рода. Комиссия защиты личности относится отрицательно — очень и очень отрицательно — к любым действиям, которые злонамеренно причиняют вред репутации или общественному положению гражданина. У аврорианца, который повёл бы себя как вы, неприятностей было бы хоть отбавляй. Когда же землянин позволяет себе… ну…

— Я веду расследование по приглашению Законодательного собрания, насколько мне известно. Полагаю, без согласия Собрания доктор Фастольф не мог бы вызвать меня сюда.

— Пусть так, но это не даёт вам права выходить за рамки нормального расследования.

— И вы собираетесь обратиться с этим в Собрание?

— Я собираюсь настаивать, чтобы глава Института…

— Кстати, как его зовут?

— Келден Амадиро. Я намерен просить его доложить об этом Собранию, а он его член, позвольте вам сказать, один из лидеров партии глобалистов. А потому, по-моему, вам лучше без экивоков объяснить Глэдии, что я ни в чём не виновен.

— Буду рад, мистер Гремионис, потому что у меня создалось впечатление, что вы действительно невиновны, но как я могу быть полностью уверенным, если вы не разрешаете мне задать вам несколько вопросов?

Гремионис нерешительно помолчал, а потом с вызовом откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и сказал, неудачно изобразив спокойную небрежность:

— Задавайте. Мне скрывать нечего. А когда закончите, извольте немедленно поговорить с Глэдией по трёхмернику позади вас и сказать ей то, что я требую, не то вам придётся так скверно, что вы и вообразить не можете.

— Я понял. Но сначала… Как давно вы знакомы с доктором Василией Фастольф, мистер Гремионис? Или с доктором Василией Алиеной, если вам она известна под этой фамилией?

Гремионис замялся, а потом сказал с напряжением в голосе:

— Почему вы задаёте этот вопрос? Какое он имеет отношение к делу?

Бейли вздохнул, и его угрюмое лицо помрачнело ещё больше.

— Хочу напомнить, мистер Гремионис, что вам нечего скрывать и что вы намерены убедить меня в своей невиновности, чтобы я, в свою очередь, убедил в ней Глэдию. Просто скажите, как давно вы знакомы с доктором Василией. Если вы с ней незнакомы, так и ответьте, но будет только честно предупредить вас, что, по словам доктора Василии, вы с ней близко знакомы. Во всяком случае, настолько, чтобы предложить себя.

Гремионис как будто расстроился. Он сказал дрожащим голосом:

— Не понимаю, почему это надо во что-то раздувать. Предлагать себя — общепринятый социальный обычай, который никого третьего не касается. Ну да вы-то землянин, вот и зациклились на этом.

— Насколько я понял, она вашего предложения не приняла.

Гремионис упёрся в колени стиснутыми кулаками.

— Принять или не принять — это её дело. Кое-кто предлагал мне себя, а я отказывал. Тут нет ничего такого.

— Ну хорошо. Как давно вы с ней знакомы?

— Несколько лет. Около пятнадцати.

— Вы были знакомы с ней, когда она ещё жила у доктора Фастольфа?

— Тогда я был ещё ребёнком, — ответил Гремионис, краснея. — Когда я только-только кончил курс и стал персональным художником, меня пригласили смоделировать для неё костюмные ансамбли. Они ей понравились, и с тех пор она пользовалась только моими услугами. В этой сфере, разумеется.

— Значит, вы заняли своё нынешнее положение, так сказать, официального персонального художника Института робопсихологии по её рекомендации?

— Она знала мою квалификацию. Я прошёл отборочные испытания наравне с другими и занял своё положение по праву.

— Тем не менее она вас рекомендовала?

— Да, — сердито буркнул Гремионис.

— И вы чувствовали, что можете достойно её отблагодарить, предложив себя?

Гремионис поморщился и облизнул губы, словно избавляясь от неприятного вкуса.

— Это от-вра-ти-тель-но! Видимо, землянин иначе и думать не способен. Моё предложение означало только, что я хотел его сделать.

— Потому что она привлекательна и душевна?

Гремионис замялся.

— Ну, особенно душевной я бы её не назвал, — сказал он осторожно. — Но привлекательна она бесспорно.

— Мне говорили, что вы предлагаете себя кому ни попадя без всякого разбора.

— Это ложь.

— В каком смысле ложь? Что вы себя предлагаете всем или что мне об этом сказали?

— Что я предлагаю себя всем. Кто вам это сказал?

— Мне кажется, ответ на ваш вопрос нецелесообразен. Вам понравится, если я буду называть вас как источник неприятной кому-то информации? Были бы вы со мной откровенны, если бы так думали?

— Ну, в любом случае тот, от кого вы это услышали, лгал.

— Возможно, это было просто преувеличение для пущего эффекта. Вы предлагали себя кому-нибудь ещё до доктора Василии?

Гремионис отвёл глаза:

— Раза два. Но не серьёзно.

— А к доктору Василии вы относились серьёзно?

— Ну-у…

— Насколько я понял, вы предлагали себя ей несколько раз вопреки аврорианскому обычаю.

— А! Аврорианский обычай… — в бешенстве начал Гремионис, но тут же взял себя в руки и нахмурился. — Послушайте, мистер Бейли, могу я говорить с вами строго конфиденциально?

— Да. Все мои вопросы имеют целью установить, что вы не имели отношения к смерти Джендера. Как только я удостоверюсь в этом, можете не сомневаться, что я сохраню в тайне всё, что услышу от вас.

— Ну хорошо. В этом нет ничего дурного, и я ничуть не стыжусь, поймите. Просто я не люблю размениваться и имею право жить по-своему, верно?

— Безусловно, — ответил Бейли сочувственно.

— Видите ли, по-моему, секс тогда прекрасен, когда между партнерами возникла глубокая любовь и нежность.

— Мне кажется, это так и есть.

— Ну а тогда никого другого больше не нужно, так?

— Звучит логично.

— Я всегда грезил, как найду идеального партнера и никого больше не стану искать. Это называется моногамией. На Авроре она не существует, но на некоторых мирах её соблюдают. И на Земле тоже, верно, мистер Бейли?

— В теории, мистер Гремионис.

— Это то, что нужно мне. Я ищу уже давно. Иногда я экспериментирую с сексом, но мне всегда чего-то не хватает. И вот я познакомился с доктором Василией, и она призналась мне… Ну, люди бывают очень откровенны со своими персональными художниками, потому что его работа — глубоко личная… И это уж совсем конфиденциально…

— Так продолжайте же.

Гремионис облизнул губы.

— Если то, о чём я сейчас расскажу, станет известно ещё кому-то, я погиб. Она сделает всё, чтобы я больше не получал заказов. Вы действительно уверены, что это имеет отношение к делу?

— Не сомневайтесь, мистер Гремионис, это может оказаться решающим.

— Ну, в таком случае… — Гремионис явно не поверил до конца. — Так вот: из того, что проскальзывало в разговорах доктора Василии со мной, мне стало ясно… — его голос понизился до шёпота, — что… что она девственница.

— Ах так, — сказал Бейли негромко (вспомнив непоколебимое убеждение Василии, что отец исковеркал её жизнь своим отказом, — теперь ему стал понятен источник её ненависти к отцу).

— Это меня взволновало. Мне казалось, что она будет всецело моей, что я буду единственным для неё. Не могу выразить, как много это для меня значило. Она сразу стала невообразимо прекрасной в моих глазах, и я искал её всем моим существом.

— И вы предложили ей себя?

— Да.

— И не один раз. Её отказы вас не обескураживали?

— Они только подтверждали её девственность, если можно так выразиться, и возбуждали во мне новый пыл. Трудности усиливали влечение. Не знаю, как объяснить, и полагаю, вы не поймете.

— Отчего же, мистер Гремионис? Я вас понимаю. Но потом вы перестали предлагать себя доктору Василии.

— Ну-у… да.

— И начали предлагать себя Глэдии?

— Ну-у… да.

— Неоднократно?

— Ну-у… да.

— Почему? Чем объяснялась такая перемена?

— Доктор Василия наконец абсолютно ясно дала понять, что никаких шансов у меня нет, а тут появилась Глэдия, так похожая на доктора Василию и… и… вот так.

— Но Глэдия не девственница, — заметил Бейли. — Она была замужем на Солярии, а на Авроре, как мне говорили, экспериментировала довольно широко.

— Я об этом знал, но она… прекратила. Видите ли, она по рождению солярианка и не вполне понимает обычаи Авроры. И прекратила, потому что ей не нравится «неразборчивость», как она выражается.

— Она вам это сказала?

— Да. На Солярии признается только моногамия. Брак её не был счастливым, но это — обычай, в котором она воспитывалась, а потому аврорианская манера ей никакой радости не давала, когда она её испробовала. А моногамия — как раз то, что влечёт меня. Ну, понимаете?

— Понимаю. Но как вы с ней познакомились?

— Очень просто. Она участвовала в гиперволновой передаче, когда приехала на Аврору — романтичная беглянка с Солярии. И у неё была роль в той драме…

— Да-да. Но ведь было и что-то ещё, верно?

— Не понимаю, о чём вы.

— Разрешите мне высказать догадку. Не наступил ли момент, когда доктор Василия сказала, что отказывает вам раз и навсегда… и не предложила ли она вам альтернативу?

— Так вам сказала доктор Василия?! — вдруг вспылил Гремионис.

— Прямо — нет, но, полагаю, я тем не менее верно понял, что произошло. Разве она не сказала, что вам имело бы смысл познакомиться с только что поселившейся на Авроре молодой солярианкой, протеже доктора Фастольфа? И, возможно, доктор Василия упомянула, что, по общему мнению, эта молодая женщина, Глэдия, очень на неё похожа, но моложе, с более мягким характером? Короче говоря, разве доктор Василия не толкала вас перенести ваше внимание с неё на Глэдию?

Гремионис явно мучился. Он то взглядывал на Бейли, то отводил глаза. Впервые Бейли уловил в глазах космонита испуг — или боязливое почтение. (Бейли тряхнул головой: только не радоваться, что ему удалось взять верх над космонитом! Верный способ утратить объективность.)

— Ну? — сказал он. — Я ошибаюсь или нет?

Гремионис ответил еле слышно:

— Так, значит, в гиперволновке преувеличений не было и вы действительно способны читать чужие мысли?

* * *

— Я просто задаю вопросы, — спокойно ответил Бейли. — А вы мне не ответили. Так я ошибаюсь или нет?

— Произошло это не совсем так. Отчасти. О Глэдии она со мной говорила, но… — Гремионис закусил нижнюю губу, а потом сказал: — Но, по сути, всё было как вы предположили. Именно так, как вы описали.

— И вы не были разочарованы? Вы убедились, что Глэдия правда похожа на доктора Василию?

— В какой-то мере. — Глаза Гремиониса посветлели. — Но это не настоящее сходство. Поставьте их рядом и сразу увидите разницу. Глэдия гораздо грациознее, деликатнее и… и с ней весело.

— Вы предлагали себя Василии, после того как познакомились с Глэдией?

— Вы с ума сошли! Нет, конечно.

— Но Глэдии предлагали?

— Да.

— И она вам отказала?

— Ну да. Но поймите, она хотела быть твёрдо уверенной. Как и я. Подумайте, какую ошибку совершил бы я, добившись согласия доктора Василии! Глэдия опасается такой ошибки, и я её не виню.

— Но вы-то не считаете, что она сделает ошибку, дав вам согласие, и потому предложили себя ещё раз… и ещё… и ещё.

Гремионис растерянно посмотрел на Бейли и содрогнулся. Он выпятил нижнюю губу, как обиженный ребёнок.

— Вы выражаетесь оскорбительно…

— Простите, ничего оскорбительного я не подразумеваю. Пожалуйста, ответьте на вопрос.

— Да, не один раз.

— А сколько именно?

— Я не считал. Четыре раза. Ну-у… пять. Или больше.

— И она вам отказывала?

— Да. Иначе зачем бы мне было предлагаться снова?

— Она отказывала вам раздраженно?

— Нет. Глэдия не такая. Очень ласково.

— Это толкнуло вас предложить себя ещё кому-то?

— Что?

— Ведь Глэдия вас отвергла. И, естественно, вы могли бы предложить себя кому-нибудь ещё. И почему нет? Если Глэдии вы не нужны…

— Нет! Мне никто другой не нужен!

— А почему, как по-вашему?

— Откуда мне знать почему? — резко сказал Гремионис. — Мне нужна Глэдия. Это… это какое-то безумие, но такое чудесное! Я был бы безумен, если бы хотел избавиться от такого безумия… Ну да вы не поймете!

— А Глэдии вы этого объяснить не пытались? Возможно, она поняла бы.

— Нет, не пытался. Ей было бы неприятно. О таких вещах не говорят. Мне требуется психоправ.

— И вы обращались к нему?

— Нет.

— Почему?

Гремионис нахмурился:

— У вас манера задавать бесцеремоннейшие вопросы, землянин!

— Возможно, именно потому, что я землянин. Неотесанный. Кроме того, я следователь, и мне необходимо знать всё это. Так почему вы не обратились к психоправу?

Неожиданно Гремионис засмеялся:

— Я же вам сказал. Лечение было бы куда большим безумием, чем болезнь. Я предпочту быть с Глэдией, и пусть она мне отказывает, чем быть с другой и получить согласие… Нет, вы вообразите! Свихнуться и радоваться тому, что ты свихнулся. Любой психоправ тут же подвергнет меня принудительному лечению.

Бейли задумался, а потом спросил:

— Вы не знаете, доктор Василия по-своему не психоправ?

— Она робопсихолог. Говорят, что это почти одно и то же. Если вы знаете, что происходит в голове у робота, значит, имеете понятие и о том, как работает человеческий мозг. Во всяком случае, существует такое мнение.

— Вам не приходило в голову, что Василия знает, какие странные чувства вызывает в вас Глэдия?

— Я ей об этом не говорил! — Гремионис весь напрягся. — То есть вот как сейчас вам.

— Но ведь она могла понять ваши чувства и не спрашивая ничего? Ей известно, что вы неоднократно предлагали себя Глэдии?

— Ну-у… Она спрашивала, как идут мои дела… По праву давней знакомой, понимаете? Ну, я отвечал. Но вообще. Без признаний.

— А вы уверены, что признание не вырвалось у вас случайно? Она же, несомненно, подталкивала вас продолжать.

— Ну-у… теперь, когда вы об этом заговорили, мне всё представляется немного по-новому. Не понимаю, как вам удалось внушить мне такую мысль. Наверное, из-за ваших вопросов, но теперь мне кажется, что она продолжала одобрять мою дружбу с Глэдией. Прямо ей содействовала. — Лицо у него стало встревоженным. — Прежде мне и в голову не приходило. Я просто ни о чём таком не думал.

— Как вы считаете, почему она подталкивала вас повторять ваши предложения Глэдии?

Гремионис жалобно вздёрнул брови и провёл пальцем по усикам.

— Наверное, можно предположить, что она пыталась от меня избавиться. Застраховывалась, чтобы я больше ей не досаждал. — Он усмехнулся. — Не очень лестно для меня, а?

— Доктор Василия перестала относиться к вам по-дружески?

— Вовсе нет. Даже наоборот.

— Она пыталась вам советовать, как лучше вести себя с Глэдией, чтобы добиться успеха? Например, проявлять больше интереса к творчеству Глэдии?

— Этого не требовалось. Творчество Глэдии и моё очень близки. Я работаю с людьми, а она с роботами, но оба мы — дизайнеры, художники. Это сближает, понимаете? Мы даже иногда помогаем друг другу. Кроме тех случаев, когда я предлагаю себя и получаю отказ, мы настоящие друзья. Если подумать, так это очень много.

— Доктор Василия рекомендовала вам проявить больше интереса к работе доктора Фастольфа?

— С какой стати? О работе доктора Фастольфа я понятия не имею.

— Но Глэдия могла интересоваться работой своего покровителя, и тогда это был бы способ понравиться ей.

Гремионис сощурился. Он вскочил на ноги, стремительно прошёлся по комнате, остановился против Бейли и сказал:

— По-слу-шай-те! Я, конечно, не самый умный человек на планете и даже в первый десяток не вхожу, но я всё-таки не идиот и понимаю, к чему вы клоните.

— О?

— Все ваши вопросы направлены к тому, чтобы я сознался, будто доктор Василия подтолкнула меня влюбиться в Глэдию… И я… — Он удивлённо умолк. — Я влюблен! Как в исторических романах… — Он задумался, и в глазах у него засветилось радостное изумление. Затем оно опять сменилось злостью. — Подтолкнула влюбиться и оставаться влюбленным, чтобы я выведал побольше у доктора Фастольфа и узнал, как вывести из строя этого робота… Джендера.

— Вы так не считаете?

— Нет! — закричал Гремионис. — Я ничего не понимаю в робопсихологии. Ни-че-го! Как бы подробно мне ни объясняли, я всё равно ничего не пойму. И уверен, что Глэдия тоже. И никому никаких вопросов по робопсихологии я не задавал. Никто ничего мне про робопсихологию не говорил. Ни доктор Фастольф, ни кто-либо другой. Доктор Василия ничего подобного мне не советовала. Ваша омерзительная теория не стоит и выеденного яйца! — Он взмахнул руками. — Полная бессмыслица. Бросьте о ней думать.

Он снова сел, скрестил руки на груди и так крепко сжал губы, что усики ощетинились.

Бейли поднял глаза на апельсин, который по-прежнему тихо играл приятные мелодии и мягко менял окраску, завораживающе покачиваясь по короткой дуге.

Если выпад Гремиониса сбил его, он ничем этого не выдал.

— Я всё понял, — сказал он, — но тем не менее вы часто видитесь с Глэдией?

— Да, вижусь.

— Ваши повторные предложения не оскорбляют её, а её повторные отказы не оскорбляют вас?

— Мои предложения полны вежливости. — Гремионис пожал плечами. — Её отказы полны мягкости. Что должно нас оскорблять?

— Но как вы проводите время вместе? О сексе, очевидно, и говорить нечего, робопсихологию вы тоже не обсуждаете. Чем же вы занимаетесь?

— А что — все отношения между людьми исчерпываются сексом и робопсихологией? Нам есть чем заняться вместе. Ну, во-первых, мы беседуем. Её очень интересует Аврора, и я часами описываю нашу планету. Она же почти её не видела, понимаете? А она часами рассказывает мне про Солярию — какая это адская дыра. Я даже Землю предпочел бы, не поймите меня превратно. И ещё — её покойный муж. Какой жалкий субъект! У Глэдии, бедняжки, жизнь была очень тяжелая. Мы вместе бываем на концертах, несколько раз я возил её в Институт художеств, и мы работаем вместе, я же вам говорил. Мы вместе рассматриваем мои эскизы или её эскизы. Сказать откровенно, по-моему, роботы большого простора для вдохновения не дают, но каждому своё, понимаете? Вот и она посмеивается, когда я объясняю, насколько важна правильная стрижка. Она сама носит волосы немножко не так. Впрочем, больше всего мы вместе гуляем.

— Гуляете? Где?

— Да повсюду. Просто гуляем. У неё такая привычка из-за её жизни на Солярии. Вы бывали на Солярии… Ах, ну конечно же! Извините. На Солярии частные владения просто огромны, а живёт в каждом один человек. Иногда двое. И множество роботов. Там можно идти милю за милей в полнейшем одиночестве, и Глэдия говорит, что возникает такое чувство, будто вся планета принадлежит тебе. Ну, естественно, роботы всегда рядом, приглядывают, чтобы с тобой ничего не случилось, но на глаза зря не показываются. Здесь на Авроре Глэдии не хватает ощущения, что мир принадлежит только ей.

— Вы хотите сказать, что она мечтает завладеть всем миром?

— В смысле, что она жаждет власти? Глэдия? Полнейшая нелепость! Она просто тоскует по единению с природой. Сам я ничего подобного не испытываю, понимаете? Но мне нравится угождать ей. Разумеется, на Авроре невозможно почувствовать себя так, как на Солярии. Обязательно где-нибудь будут люди, уж тем более внутри городской черты Эоса, а в программе роботов нет указания, что им надо скрывать своё присутствие от людей. Собственно говоря, аврорианцы обычно сопровождаются роботами… Однако я знаю несколько довольно пустынных мест, и Глэдии нравится бродить там.

— А вам?

— Да, но только потому, что я с Глэдией. В общем аврорианцы тоже любят пешие прогулки, но, признаюсь, я этого увлечения не разделяю. Вначале у меня все мышцы ныли, и Василия подшучивала надо мной.

— Так она знала о ваших прогулках?

— Как-то раз я явился к ней, прихрамывая. У меня даже суставы похрустывали, так что пришлось рассказать. Она засмеялась и сказала, что это отличная идея, что лучший способ получить согласие любительницы прогулок — это гулять с ней. «Продолжай, — сказала Василия, — и она возьмет свой отказ назад, прежде чем ты улучишь случай опять себя предложить. Предложение сделает она сама!» Этого, правда, не произошло, но со временем я вошёл во вкус прогулок. И очень.

Казалось, он забыл о своей вспышке и даже повеселел. Возможно, ему вспоминаются эти прогулки, подумал Бейли, увидев, как он чуть улыбнулся. Теперь, когда мысли Гремиониса обратились к неизвестно какому разговору во время прогулки неизвестно где, он выглядел симпатичным… и ранимым. Бейли чуть было не улыбнулся в ответ.

— Следовательно, Василия знала, что ваши прогулки продолжались?

— По-видимому. Я сделал среды и субботы своими свободными днями, потому что они были удобны Глэдии, и Василия иногда шутила по поводу моих «двухэсных прогулок», когда я приносил ей эскизы.

— А доктор Василия принимала участие в ваших прогулках?

— Никогда.

Бейли переменил позу и, пристально глядя на кончики своих пальцев, сказал:

— Полагаю, гуляли вы в сопровождении роботов?

— Конечно. Один мой, один её. Но они держались в стороне, а не шагали рядом, как обычно на Авроре. Глэдия говорила, что ищет уединения — такого, как на Солярии. Естественно, я поступал так, как хотелось ей, хотя вначале шею себе сворачивал, проверяя, где Брандидж.

— А какой робот сопровождал Глэдию?

— Разные. Но все они тоже близко не подходили, так что я ни с одним из них не разговаривал.

— А Джендер?

Радостное выражение исчезло с лица Гремиониса.

— При чём тут он?

— Он когда-нибудь сопровождал вас? Вы знали бы об этом?

— Человекоподобный робот? Конечно, знал бы. Но он ни разу с нами не ходил. Ни единого.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Гремионис насупился. — Наверное, она считала его слишком ценным, чтобы поручать ему то, с чем прекрасно справляются обычные роботы.

— Вы словно бы раздражены. Вы разделяли это мнение?

— Он был её роботом. Меня это не интересовало.

— И в доме Глэдии вы его тоже не видели?

— Ни разу.

— Она что-нибудь про него говорила? Рассказывала?

— Насколько я помню — нет.

— И вы не считали это странным?

— Нет. — Гремионис мотнул головой. — Какой смысл разговаривать о роботах?

Бейли не спускал с его лица угрюмых глаз.

— Вы что-нибудь знали об отношениях Глэдии и Джендера?

— Вы собираетесь сказать мне, что тут замешан секс?

— А вас бы это удивило? — спросил Бейли.

— Такое случается, — невозмутимо сказал Гремионис. — И довольно часто. Если у вас такое настроение, вы можете использовать робота. Ну а человекоподобный робот… насколько я понимаю, подобный во всём…

— Абсолютно, — перебил Бейли и сделал выразительный жест.

Уголки рта Гремиониса поползли вниз.

— Ну, так женщине было бы нелегко устоять.

— Но против вас она устояла. И вас это не мучает? Что Глэдия предпочла вам робота?

— Ну, если на то пошло, то ещё вопрос, правда ли это. Но даже если правда, так и что? Женщина и робот, мужчина и робот — это же просто мастурбация и ничего больше.

— Вы действительно ничего не знали об этом, мистер Гремионис? И не подозревали?

— Я просто об этом не думал, — отрезал Гремионис.

— Потому что не знали? Или знали, но не придавали значения?

— Опять вы давите на меня! — Гремионис нахмурился. — Какого ответа вы от меня ждете? Теперь, когда вы заставили меня об этом подумать и надавили, мне уже мерещится, что, может быть, я о чём-то таком и думал. Но всё равно, до того как вы начали задавать эти вопросы, я ни разу не почувствовал, будто происходит что-то такое.

— Вы уверены?

— Да, уверен! И перестаньте давить на меня.

— Я на вас не давлю. Я просто прикидываю, а вдруг вы знали, что Глэдия постоянно занимается сексом с Джендером, и знали, что никогда не станете её любовником, если это будет продолжаться, и так сильно её хотели, что готовы были любой ценой убрать Джендера, — короче говоря, вы так ревновали, что ревность толкнула вас…

В эту секунду Гремионис — точно зажатая какое-то время пружина вдруг высвободилась — с громким бессвязным воплем бросился на Бейли, а тот, застигнутый врасплох, инстинктивно отпрянул назад и вместе со стулом опрокинулся на пол.

* * *

Его тут же подхватили сильные руки. Бейли почувствовал, что его поднимают. Стул водворяют на место, и осознал, что его держит робот. Как легко было забыть о присутствии в комнате безмолвных неподвижных фигур в нишах!

Но на помощь к нему бросился не Дэниел и Жискар, а Брандидж, робот Гремиониса.

— Сэр, — сказал Брандидж голосом, который лишь чуть-чуть отличался от естественного, — надеюсь, вы не ушиблись.

Но куда девались Жискар и Дэниел?

Ответ на этот вопрос он получил тут же. Роботы разделили необходимые действия быстро и точно: Дэниел и Жискар, молниеносно оценив, что падение со стулом менее опасно для Бейли, чем разъяренный Гремионис, кинулись к нему. Брандидж, сразу увидев, что там он не требуется, оказал помощь гостю.

Гремионис стоял, тяжело дыша, удерживаемый осторожной, но парализующей хваткой четырёх нечеловеческих рук. Он сказал почти шёпотом:

— Отпустите меня. Я полностью владею собой.

— Слушаю, сэр, — сказал Жискар.

— Разумеется, мистер Гремионис, — произнёс Дэниел почти светским тоном.

Однако оба они, опустив руки, не отступили ни на шаг. Гремионис посмотрел по сторонам, одёрнул одежду, а затем неторопливо сел. Он всё ещё часто дышал, и волосы у него чуть растрепались.

Бейли стоял, опираясь о спинку своего стула.

— Сожалею, мистер Бейли, — сказал Гремионис, — что я утратил контроль над собой. С тех пор как я стал взрослым, этого со мной не случалось. Вы обвинили меня в р-ревности! Ни один аврорианец в здравом уме не позволит себе употребить это слово по отношению к другому, но мне следовало помнить, что вы землянин. Мы это слово встречаем только в исторических романах, но и в них оно обычно обозначается только первой буквой с многоточием. На вашей планете это, естественно, не так. Я понимаю.

— Я тоже сожалею, мистер Гремионис, — сказал Бейли с большой серьёзностью, — что ненароком преступил аврорианский обычай. Уверяю вас, такое не повторится. — Он сел и добавил: — Пожалуй, мы исчерпали почти всё…

Гремионис словно не слушал.

— Когда я был ребёнком, — сказал он, — я иногда толкал других детей, толкали и меня, а роботы словно не торопились нас разнять…

— Если разрешите, я объясню, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Точно установлено, что полное подавление агрессивности у маленьких детей приводит к нежелательным последствиям. Поэтому некоторая степень физического соперничества в играх малышей допускается и даже поощряется, конечно, при условии, что оно безопасно. Роботы, состоящие при детях, тщательно программируются различать возможность и степень потенциального вреда. Например, я не получил такого специального программирования и не гожусь присматривать за малышами, кроме экстренных случаев на самое короткое время. То же относится и к Жискару.

— Полагаю, — сказал Бейли, — этой агрессивности кладется конец в подростковом возрасте.

— Постепенно, — ответил Дэниел. — По мере того как уровень потенциального вреда возрастает и необходимость самоконтроля увеличивается.

— К тому времени, — сказал Гремионис, — когда мне пришла пора перейти на более высокую ступень обучения, я, подобно всем аврорианцам, уже прекрасно знал, что истинное соперничество состоит в сравнении умственных способностей и таланта…

— А физическое соперничество исключено? — спросил Бейли.

— Вовсе нет, но без физических контактов с целью причинить вред.

— И со времени детства…

— Я ни на кого не нападал. Естественно! Такое желание у меня неоднократно возникало, но, думается, это только нормально. Однако до этой минуты я всегда с ним справлялся. Но ведь никто никогда не приписывал мне… такого!

— И ведь нападение не имеет смысла, — сказал Бейли, — если вас всё равно остановят роботы, правда? Ведь, наверное, рядом с потенциальным нападающим и объектом его агрессии всегда находится робот.

— Разумеется. Тем больше причин стыдиться, что я утратил самоконтроль. Надеюсь, в своем отчете вы об этом не упомянете.

— Уверяю вас, от меня никто ничего не узнает, ведь это не имеет отношения к делу.

— Благодарю вас. Вы сказали, что наш разговор окончен?

— Да, пожалуй.

— В таком случае вы сделаете то, о чём я вас просил?

— А именно?

— Скажете Глэдии, что к случившемуся с Джендером я никакого отношения не имею?

— Скажу, что таково моё мнение, — ответил Бейли, поколебавшись.

— Прошу вас, будьте поопределённее, — сказал Гремионис. — Я хочу, чтобы у неё не осталось ни малейших сомнений в моей непричастности. И тем более, если этот робот был ей дорог в сексуальном смысле. Я не вынесу, если она подумает, будто я испытывал р… ре… Ведь она солярианка и может так подумать!

— Пожалуй, — задумчиво произнёс Бейли.

— Но послушайте! — быстро и настойчиво сказал Гремионис. — В роботах я ничего не смыслю, и никто — ни доктор Василия, ни кто-либо другой — со мной о них не говорил. В том смысле, как они функционируют, хочу сказать. И я никак не мог вывести Джендера из строя.

Бейли глубоко задумался. Потом сказал с явной неохотой:

— Мне приходится вам верить. Конечно, я всего не знаю. И не исключено — я говорю так без желания оскорбить, — что вы, или доктор Василия, или вы с ней оба лжете. Я практически ничего не знаю о психологических механизмах аврорианского общества, и меня легко обмануть. Тем не менее я вам верю. Но Глэдии могу сказать только, что вы, по моему мнению, абсолютно невиновны. Однако сказать «по моему мнению» я всё-таки обязан. Не сомневаюсь, ей этого будет достаточно.

— Ну что же, — сказал Гремионис мрачно, — придётся довольствоваться этим. Но, если это поможет, даю вам слово гражданина Авроры, что я невиновен.

Бейли слегка улыбнулся:

— Я ни на секунду не усомнюсь в вашем слове, но моя профессия требует от меня полагаться только на подтвержденные факты.

Он встал, секунду-другую внимательно смотрел на Гремиониса, а потом сказал:

— Прошу вас, мистер Гремионис, не поймите меня превратно. Насколько я понимаю, вы настаиваете, чтобы я дал Глэдии эти заверения, так как хотите сохранить её дружбу.

— Очень хочу, мистер Бейли.

— И намерены в подходящий момент снова предложить себя?

Гремионис залился краской, сглотнул и пробормотал:

— Конечно.

— Могу ли я дать вам совет, сэр? Не делайте этого.

— Оставьте такие советы при себе. Я не намерен отступать.

— Я имел в виду другое: не повторяйте обычного ритуала. А попробуйте просто… — Бейли смущенно отвёл глаза. — Попробуйте просто обнять её и поцеловать.

— Ни за что! — испуганно сказал Гремионис. — Да что вы! Ни одна аврорианка такого не потерпит. И ни один аврорианец.

— Мистер Гремионис, вспомните, что Глэдия не аврорианка. Она солярианка и воспитана в иных традициях. На вашем месте я бы испробовал такой способ.

Спокойный взгляд Бейли маскировал внезапный прилив ярости. С какой стати он даёт такой совет мальчишке, который для него ничего не значит? Зачем учить другого сделать то, что он сам отчаянно хочет сделать?

Глава 13

АМАДИРО

Бейли вновь вернулся к делу, сказав голосом более басистым, чем обычно:

— Мистер Гремионис, в нашем разговоре вы назвали имя главы Института робопсихологии. Вы не повторите его?

— Келден Амадиро.

— Нельзя ли как-нибудь связаться с ним от вас?

— Ну-у, и да и нет, — ответил Гремионис. — Вы можете связаться с его секретаршей или с его помощником. До него самого вы вряд ли доберётесь. Мне говорили, что он умеет держать людей на расстоянии вытянутой руки. Конечно, я с ним незнаком. Иногда вижу его в Институте, но ни разу с ним не разговаривал.

— Следовательно, он не пользуется вашими услугами как модельера или дизайнера причесок?

— Не знаю, пользуется ли он чьими-либо услугами вообще, но, судя по тому, как он выглядел, когда я его видел, они оказались бы далеко не лишними. Я предпочел бы, чтобы вы этих моих слов никому не повторяли.

— Не сомневаюсь, что вы правы, но ваше мнение останется между нами, — заверил его Бейли. — Мне хотелось бы добраться до него. И на расстояние ближе вытянутой руки. Если у вас есть трёхмерник-передатчик, вы не разрешили бы мне воспользоваться им для этой цели?

— Брандидж может сконтактировать для вас.

— Я предпочел бы, чтобы это сделал мой партнер Дэниел. С вашего разрешения, разумеется.

— Пожалуйста! — ответил Гремионис. — Трёхмерник вон там, так что, Дэниел, просто следуй за мной. Схема: семьдесят пять, тридцать на двадцать.

Дэниел наклонил голову:

— Благодарю вас, сэр.

Комната с передатчиком была совершенно пустой, если не считать довольно сложной консоли ближе к боковой стене. Консоль была примерно по пояс Бейли, и за ней высилась узкая колонка, расположенная в центре светло-серого круга, чётко выделявшегося на зеленом полу. Почти рядом был второй круг тех же размеров и цвета, но без колонки.

Дэниел подошёл к колонке, и тотчас круг беловато засветился. Рука Дэниела запорхала по консоли с такой быстротой, что Бейли не успевал следить, что делают его пальцы. Секунду спустя засветился второй круг. Над ним возник робот — только мерцание выдавало, что это трёхмерное голографическое изображение. Робот стоял возле такой же консоли, что и Дэниел, но и она чуть-чуть мерцала.

— Я Р.Дэниел Оливо, — сказал Дэниел, слегка подчеркнув «Р», чтобы робот не принял его за человека. — Я представляю моего партнера Элайджа Бейли, следователя с Земли. Мой партнер хотел бы поговорить с мэтром робопсихологии Келденом Амадиро.

— Мэтр робопсихолог Амадиро ведёт совещание. Не может ли его заменить робопсихолог Сисиз?

Дэниел быстро взглянул в сторону Бейли, тот кивнул, и Дэниел сказал:

— Это вполне приемлемо.

— Если ты попросишь следователя Бейли занять твоё место, — сказал робот, — попробую найти робопсихолога Сисиза.

— Возможно, будет лучше, — начал Дэниел, — чтобы ты прежде…

Но Бейли перебил его:

— Неважно, Дэниел. Я подожду.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел, — как личный представитель мэтра робопсихолога Хэна Фастольфа, вы, пусть временно, разделяете его социальный статус. И вам неуместно ждать…

— Неважно, Дэниел! — сказал Бейли подчеркнуто, чтобы предотвратить дальнейшую дискуссию. — Я не хочу тратить времени на выяснение тонкостей этикета.

Дэниел вышел из круга, и Бейли встал у консоли. Он ощутил легкое покалывание (возможно, чисто воображаемое), но оно тут же исчезло. Изображение робота в соседнем кругу заколебалось и растаяло. Бейли терпеливо ждал, пока новое изображение не сгустилось в объёмную фигуру.

— Робопсихолог Мэлун Сисиз включен, — произнесла фигура. Коротко остриженные волосы цвета бронзы делали его в глазах Бейли типичным космонитом, хотя его нос отличала некоторая несимметричность, не слишком вязавшаяся с космомирами.

— Я следователь Элайдж Бейли с Земли, — негромко сказал Бейли. — И хотел бы поговорить с мэтром робопсихологом Келденом Амадиро.

— Вам назначен приём, следователь?

— Нет, сэр.

— Если вы хотите его увидеть, то должны попросить о приёме. Но ни на этой неделе, ни на следующей назначить его невозможно.

— Я следователь Элайдж Бейли с Земли…

— Да, мне сообщили. Но это не меняет фактов.

— По просьбе доктора Хэна Фастольфа и с разрешения Аврорианского Законодательного собрания я расследую убийство робота Джендера Пэнелла…

— Убийство?! Робота Джендера Пэнелла? — переспросил Сисиз с изысканной вежливостью, равносильной презрению.

— Робийство, если вам так больше нравится. На Земле выведение робота из строя особого значения не имеет, но на Авроре, где с роботами обходятся почти как с людьми, мне кажется, можно употреблять и термин «убийство».

— Тем не менее, — сказал Сисиз, — убийство это, робийство или вообще ничего, мэтр робопсихолог Амадиро принять вас не может.

— А передать ему кое-что на словах можно?

— Да.

— И ему это будет передано немедленно? Сейчас же?

— Попробую, но, естественно, никаких гарантий не даю.

— Пусть так. Я изложу всё по пунктам, нумеруя их. Вам удобнее было бы записывать…

Сисиз чуть улыбнулся:

— Полагаю, я сумею запомнить.

— Во-первых, убийство подразумевает убийцу, и я хотел бы предоставить доктору Амадиро возможность защитить себя…

— Что-о? — воскликнул Сисиз.

(А Гремионис в дальнем углу комнаты застыл с разинутым ртом.)

Бейли сумел изобразить легкую улыбочку, исчезнувшую с губ Сисиза.

— Я говорю слишком быстро, сэр? Может быть, вы всё-таки решите делать записи?

— Вы обвиняете мэтра робопсихолога в том, что он имел какое-то отношение к этому Джендеру Пэнеллу?

— Наоборот, робопсихолог. Я не хочу его обвинять и должен для этого с ним увидеться. Мне было бы крайне неприятно из-за недостатка информации предположить, что мэтр робопсихолог был как-то связан с выведенным из строя роботом, когда достаточно одного его слова, чтобы прояснить всё.

— Вы сошли с ума!

— Отлично. Так сообщите мэтру робопсихологу, что с ним желает поговорить сумасшедший, чтобы избежать необходимо- ста обвинить его в убийстве. Это во-первых. Теперь во-вторых. Не могли бы вы сообщить ему, что тот же сумасшедший только что завершил подробный допрос персонального художника Сантрикса Гремиониса и контактирует из дома Гремиониса? И в-третьих… Или я говорю слишком быстро?

— Нет! Договаривайте!

— И, в-третьих, вот что. Возможно, мэтр робопсихолог, несомненно, занятый гораздо более важными вещами, не вспомнит, кто такой персональный художник Сантрикс Гремионис. В таком случае, пожалуйста, объясните, что он живёт на территории Института и в этом году часто совершал долгие прогулки в обществе Глэдии, солярианки, живущей теперь на Авроре.

— Такой нелепый и оскорбительный вздор, землянин, я передавать не стану.

— В таком случае сообщите ему, что я немедленно отправляюсь в Законодательное собрание и доложу, что не могу продолжать расследование, так как некий Мэлун Сисиз взял на себя право заверить меня, что мэтр робопсихолог Келден Амадиро не пожелает помочь мне в расследовании случившегося с роботом Джендером Пэнеллом и не станет защищаться от обвинения, что ответственность за это несет он.

Сисиз побагровел.

— Вы не посмеете!

— Нет? А что мне терять? С другой стороны, как это отразится на общественном мнении? Ведь аврорианцы знают, что знаниями в робопсихологии доктор Амадиро уступает только доктору Фастольфу, и если доктор Фастольф в робийстве не виновен, то… Надо ли мне продолжать?

— Вам, землянин, придётся узнать, как строго на Авроре карается клевета.

— Несомненно, но, если доктора Амадиро оклеветать успешно, он пострадает больше меня. И почему бы вам не сообщить о нашем разговоре немедленно? В таком случае, стоит ему объяснить некоторые второстепенные обстоятельства, мы избежим проблемы клеветы, обвинений и прочего.

Сисиз злобно нахмурился и сказал сквозь зубы:

— Я сообщу доктору Амадиро обо всём этом и порекомендую, чтобы он отказался васпринять.

Изображение Сисиза исчезло, и Бейли приготовился ждать. Гремионис замахал руками, зловеще зашептал:

— У вас ничего не выйдет, Бейли! Ни-че-го!

Бейли сделал ему знак успокоиться.

Минут через пять (Бейли они показались нестерпимо долгими) в своем кругу вновь возник Сисиз. Вид у него был разъяренный.

— Доктор Амадиро через несколько минут займет моё место здесь и поговорит с вами. Подождите!

Бейли сказал без секунды промедления:

— Ждать не имеет смысла. Я сейчас же отправляюсь в приёмную доктора Амадиро и поговорю с ним там.

Он вышел из серого круга и сделал рубящий жест в сторону Дэниела. Тот сразу отключил связь.

Гремионис придушенно прохрипел:

— С сотрудниками доктора Амадиро так не разговаривают, землянин!

— Разве?

— Он вышвырнет вас с планеты ещё до истечения суток.

— Если я не продвинусь в расследовании, меня могут вышвырнуть с планеты даже раньше.

— Партнер Элайдж, — вмешался Дэниел, — боюсь, мистер Гремионис встревожился не напрасно. Аврорианское Законодательное собрание может только выслать вас, поскольку вы не гражданин Авроры. Но они могут потребовать от властей Земли, чтобы вы понесли наказание, и Земля в данном случае не сможет ответить отказом. А мне не хотелось бы, чтобы вы пострадали таким образом, партнер Элайдж.

— Я тоже не хочу, чтобы меня карали, Дэниел, — мрачно ответил Бейли. — Но мне приходится рисковать. Мистер Гремионис, очень сожалею, что должен был сказать, что говорю с ним из вашего дома. Мне необходимо было любой ценой добиться, чтобы он меня принял, а этот факт, по моему мнению, мог сыграть решающую роль. И, в конце концов, я сказал только правду.

Гремионис мотнул головой:

— Мистер Бейли, знай я заранее, что вы скажете ему это, я не разрешил бы вам воспользоваться моим передатчиком. Теперь я наверняка потеряю свой пост здесь. А чем вы сможете мне это возместить? — добавил он с горечью.

— Постараюсь, мистер Гремионис, чтобы вы не лишились своего поста. И убеждён, что никаких неприятностей вам ждать не следует. Если же я всё-таки потерплю неудачу, не стесняйтесь назвать меня сумасшедшим, который обрушил на вас дикие обвинения и так напугал вас своей клеветой, что вы позволили мне поговорить по вашему передатчику. Доктор Амадиро вам поверит, я не сомневаюсь. Ведь вы уже обратились к нему с жалобой, что я вас оклеветал, правда?

Бейли прощально взмахнул рукой.

— Всего хорошего, мистер Гремионис. Ещё раз благодарю вас. Не тревожьтесь и не забывайте, что я вам сказал про Глэдию.

С Дэниелом впереди и Жискаром сзади Бейли вышел из дому Гремиониса, даже не подумав, что сейчас снова окажется во Вне.

* * *

Но снаружи он сразу остановился и взглянул на небо.

— Странно! — сказал он. — Никак не думал, что прошло уже столько времени, даже учитывая, что аврорианский день немного короче стандартного.

— В чём дело, партнер Элайдж? — заботливо спросил Дэниел.

— Да солнце уже зашло. Я этого никак не ожидал.

— Солнце ещё не зашло, сэр, — объяснил Жискар. — До захода около двух часов.

— Собирается гроза, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. — Тучи сгущаются, но разразится буря ещё не скоро.

Бейли пробрал озноб. Темнота сама по себе его не пугала. Более того: во Вне темнота создавала иллюзию замкнутых стен и была много приятнее дневного света, который распахивал горизонты, озарял дали открытого пространства.

Но этот сумрак не был ни темнотой, ни дневным светом.

Он снова попытался вспомнить, что чувствовал под дождем во Вне.

Тут ему внезапно пришло в голову, что он ни разу не попадал во Вне под снег, — и даже толком не знает, на что похож этот дождь из твёрдой кристаллической воды. Словесные описания мало что давали. Молодежь иногда выходила поскользить или покататься на полозьях. Возвращались смельчаки с весёлыми воплями — неизменно радуясь тому, что снова оказались внутри стен Города. Бен как-то раз попытался смастерить лыжи, сверяясь со старинным руководством, и кончил тем, что провалился чуть не с головой в это белое вещество. И даже Бен не сумел толком рассказать, что такое видеть снег вблизи, ощущать его.

К тому же никто не выходил в то время, когда снег падал — а не просто лежал на Земле. В целом, решил теперь Бейли, все сходились только в одном: снег идёт, если очень холодно, а больше — никогда. Сейчас было не холодно, а лишь прохладно. Значит, из этих туч снег не посыплется. Но эта мысль его почти не утешила.

Облачные дни на Земле, которые ему довелось увидеть, были совсем другими. На Земле облака были более светлыми, это он помнил точно. И даже когда заволакивали всё небо, выглядели серовато-белыми. А здесь свет — совсем тусклый — имел желчный оттенок, отвратительно желтовато-серый.

Потому что солнце Авроры заметно оранжевее земного?

— Такой цвет неба… — спросил он, — редкость?

Дэниел посмотрел вверх.

— Нет, партнер Элайдж. Оно просто грозовое.

— И часто у вас бывают такие бури?

— В это время года довольно часто. И грозы в том числе. А об этой упоминали в прогнозах погоды вчера и ещё раз — сегодня утром. Кончится она задолго до рассвета, а полям не помешает увлажниться. Дождей было меньше нормы.

— И становится холодно? Это тоже нормально?

— Конечно. Но идёмте в машину, партнер Элайдж. В ней есть отопление.

Бейли кивнул и направился к машине на лужайке, где они оставили её перед обедом, но вдруг остановился.

— Погодите! Я же не спросил у Гремиониса, где находится дом Амадиро или его приёмная.

— Нет нужды, партнер Элайдж, — тотчас сказал Дэниел, беря Бейли под локоть и мягко увлекая к машине. — В памяти друга Жискара запечатлена карта Института, и он отвезёт нас к административному корпусу. По всей вероятности, приёмная доктора Амадиро находится там.

— Согласно моей информации, — добавил Жискар, — приёмная доктора Амадиро действительно находится в административном корпусе. А если его там не окажется, то его дом расположен неподалёку.

Вновь Бейли очутился на переднем сиденье между двумя роботами. Особенно ему было приятно соседство Дэниела, чьё псевдочеловеческое тело излучало тепло. Хотя тканеобразный верхний слой оболочки Жискара служил хорошей изоляцией и не холодил, как просто металл, озябшему Бейли его соседство особого удовольствия не доставило.

Бейли чуть было не обнял Дэниела за плечи, чтобы теснее прижаться к нему, но в последнюю минуту смущенно опустил руку.

— Что-то мне не нравится этот вид, — сказал он.

Дэниел (возможно, чтобы отвлечь Бейли от открытых пейзажей за стеклом) спросил:

— Партнер Элайдж, а как вы узнали, что доктор Василия поощряла интерес мистера Гремиониса к мисс Глэдии? Я не заметил, чтобы вы обнаружили факты, которые указывали бы на это.

— Я их и не обнаружил, — ответил Бейли. — Я был в таком отчаянии, что положился на догадки, то есть поставил на реальность маловероятного. От Глэдии я узнал, что Гремионис был единственным человеком, настолько ею интересовавшимся, что он повторял своё предложение. И подумал, не убил ли он Джендера из ревности. Только как он это сделал, если ничего не знает о робопсихологии? И едва я услышал, что дочь доктора Фастольфа Василия не только робопсихолог, но и похожа на Глэдию, мне пришло в голову, что Гремионис, раз он увлекся Глэдией, мог прежде увлекаться доктором Василией и, значит, убийство могло быть результатом их сговора. Косвенно намекнув на такой сговор, я убедил Василию принять меня.

— Но ведь сговора не было, — сказал Дэниел. — То есть, партнер Элайдж, для выведения Джендера из строя. Даже сотрудничая, Василия и Гремионис ничего не добились бы.

— Согласен. Но Василия испугалась намека на её связь с Гремионисом. Почему? Когда Гремионис сказал нам, что сначала его влекло к Василии, а затем к Глэдии, я подумал, не была ли эта связь косвенной: то есть Василия содействовала его новому увлечению по причине, более отдаленно связанной со смертью Джендера, но всё же связанной. Ведь какая-то связь была: недаром же Василия не сумела проигнорировать мой намек. И мои подозрения подтвердились. Василия действительно подтолкнула Гремиониса к Глэдии. Гремиониса удивило, что я это знаю, — тоже полезный момент. Ведь будь всё это совершенно безобидно, зачем понадобилось бы делать из этого секрет? Но вы помните, что Василия ничего не сказала о том, что уговаривала Гремиониса ухаживать за Глэдией. А когда я сказал, что Гремионис предлагал себя Глэдии, она сделала вид, будто впервые про это слышит.

— Но, партнер Элайдж, что тут важного?

— Возможно, мы это узнаем. Мне тоже кажется, что для Гремиониса и Василии это особой важности не имело. Следовательно, остаётся предположить, что здесь замешан кто-то третий. А если тут есть связь с тем, что произошло с Джендером, этот третий должен быть робопсихологом ещё более искусным, чем Василия, — что наводит на мысль об Амадиро. А потому я намекнул ему на сговор, подчеркнув, что я расспрашивал Гремиониса и контактирую от него. И это сработало.

— И всё-таки я не понимаю, партнер Элайдж, что всё это значит.

— Я тоже не понимаю, хотя и предполагаю кое-что. Попытаемся выяснить что-нибудь у Амадиро. Видишь ли, мы в таком скверном положении, что ничего не теряем, строя догадки и рискуя.

Тем временем машина поднялась в воздух и заскользила на небольшой высоте. Она пронеслась над живой изгородью, а теперь вновь летела над лужайками и песчаными дорожками. Бейли заметил, что там, где трава была более высокой, она клонилась под ветром, словно над ней проносилась невидимая и очень большая машина на воздушной подушке.

— Жискар, — сказал Бейли, — ты ведь фиксировал все разговоры, которые велись в твоём присутствии?

— Да, сэр.

— И можешь воспроизвести их в случае необходимости?

— Да, сэр.

— И можешь без труда найти и воспроизвести любые конкретные слова, сказанные данным человеком?

— Да, сэр. Вам не потребуется прослушивать всю запись.

— А в случае необходимости ты можешь выступить свидетелем в суде?

— Я, сэр? Нет, сэр. — Глаза Жискара были устремлены на дорогу. — Поскольку умело составленная инструкция может заставить робота солгать, причём никакие настояния или угрозы судьи действия не возымеют, закон мудро считает робота некомпетентным для дачи показаний.

— В таком случае для чего ты фиксируешь их?

— Это, сэр, совсем другое. То, что раз зафиксировано, не может быть изменено, а только стерто. Следовательно, зафиксированная запись может служить свидетельством. Однако твёрдого правила не существует, всё зависит от данного дела и данного судьи.

Бейли не понял, что произвело на него угнетающее впечатление — слова Жискара или неестественный жутковатый свет за окнами.

— Ты хорошо видишь, куда ведёшь машину, Жискар? — спросил он.

— Конечно, сэр, но это неважно. Машина снабжена компьютерным радаром и автоматически обогнет любое препятствие, даже если я против всякой вероятности не справлюсь сам. Так мы двигались вчера утром, когда все окна были заматированы.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел, вновь отвлекая Бейли от неприятных мыслей о надвигающейся буре, — вы правда надеетесь, что доктор Амадиро окажет вам содействие?

Жискар посадил машину на широкой лужайке перед длинным, но не высоким зданием, со сложно украшенным фасадом, которое, несомненно, было новым, хотя и выглядело имитацией чего-то старинного.

Бейли сразу понял, что это административный корпус. Он сказал:

— Нет, Дэниел, боюсь, Амадиро слишком умён, чтобы дать нам хоть маленькую зацепку.

— И что вы сделаете, если так?

— Не знаю, — угрюмо ответил Бейли с ощущением, что это уже было, было, было… — Но постараюсь что-нибудь придумать.

* * *

Войдя в административный корпус, Бейли испытал огромное облегчение оттого, что укрылся от противоестественного освещения снаружи. И тут же чуть не усмехнулся.

Здесь на Авроре все дома — частные жилища — были сугубо аврорианскими. Сидя в гостиной Глэдии, завтракая в столовой Фастольфа, разговаривая в рабочем кабинете Василии, пользуясь передатчиком Гремиониса, он ни на секунду не мог вообразить, будто находится на Земле. Нет, эти комнаты отличались друг от друга, и всё же их объединяла общность противоположности подземным квартирам Земли.

Однако административный корпус был пронизан чиновничьим духом, видимо, далеко превосходящим просто человеческий. Административный корпус явно не принадлежал к одному типу с жилыми домами — как и учрежденческие здания в родном Городе Бейли, совсем не похожие на системы квартир в жилых секторах. Однако административные корпуса на двух столь различных мирах обладали странным сходством.

Впервые на Авроре Бейли чуть не показалось, что он вдруг очутился на Земле. Те же длинные, холодные пустые коридоры, та же скудость и функциональность обстановки, те же светильники, рассчитанные на то, чтобы раздражать как можно меньше людей — и нравиться столь же малому количеству.

Были, конечно, детали, на Земле отсутствующие, — например, кое-где висели горшки с растениями, которые купались в солнечном свете и были снабжены приборами (как заключил Бейли) для автоматической дозировки полива. На Земле это напоминание о живой природе отсутствовало, и он предпочел бы без него обойтись. А что, если такой горшок оборвётся? А что, если в растениях заведутся насекомые? А что, если вода будет капать на пол?

Однако кое-чего здесь не хватало. В земном Городе всегда ощущался всеобъемлющий теплый гул людских голосов и машин — даже в самых холодно-официальных административных зданиях. «Деловой Гул Братства», по излюбленному выражению земных политиков и журналистов.

А здесь было тихо. Бейли как-то не обратил внимания на тишину в домах, которые посетил в этот день и накануне, — там всё выглядело настолько непривычным, что одна какая-то несообразность осталась незамеченной. Наоборот, он сознавал жужжание насекомых снаружи, шелест растений под ветром, а не отсутствие «Гласа Человечества» (ещё одно популярное определение).

Но здесь, где словно повеяло Землей, отсутствие «Гласа» было не менее гнетущим, чем оранжеватость искусственного света, куда более заметная среди голых, почти белых стен, чем в жилых домах с их декоративной обстановкой.

Раздумывал Бейли над всем этим недолго. Они стояли внутри парадного входа, где Дэниел, протянув руку, остановил Бейли и Жискара. Через полминуты Бейли спросил шёпотом (под воздействием окружающей тишины):

— Почему мы ждем тут?

— Потому что так разумнее, партнер Элайдж, — ответил Дэниел. — Перед нами щекотное поле.

— Что-что?

— Щекотное поле, партнер Элайдж, если применить эвфемистическое название. Это поле стимулирует нервные окончания, вызывая резкую боль. Роботы способны проходить сквозь него, люди — нет. Разумеется, любое его нарушение, роботом или человеком, сразу включит сигнал тревоги.

— А как ты определил, что тут есть щекотное поле?

— Его видно, партнер Элайдж, если знать, куда смотреть. Воздух словно чуть колеблется, а стена за полем кажется зеленоватой по сравнению со стеной перед ним.

— Но я ничего не замечаю, — с негодованием воскликнул Бейли. — Что помешает мне — или любому другому постороннему — вступить в него ненароком и подвергнуться пытке?

— У членов Института всегда при себе нейтрализатор, а посетителей практически всегда сопровождают роботы, которые сразу обнаружат щекотное поле.

По коридору с той стороны поля к ним приближался робот. (Колебания воздуха стали заметнее на матовом фоне его металлической оболочки.) Жискара он словно не заметил, но, казалось, замялся, переводя взгляд с Дэниела на Бейли и обратно.

Затем принял решение и обратился к Бейли. («Наверное, — подумал Бейли, — Дэниел выглядит слишком уж человечным, чтобы быть человеком».)

— Ваше имя, сэр? — осведомился робот.

— Я следователь Элайдж Бейли с Земли. Меня сопровождают два робота из дома доктора Хэна Фастольфа: Дэниел Оливо и Жискар Ревентлов.

— Удостоверение личности, сэр? — На левой половине груди Жискара мягко засветился его серийный номер.

— Я ручаюсь за остальных двух, друг, — сказал Жискар.

Робот вгляделся в номер, словно сравнивая его с картотекой в своей памяти. Потом кивнул и сказал:

— Серийный номер зарегистрирован. Проходите.

Дэниел и Жискар сразу шагнули вперёд, но Бейли невольно помедлил и протянул руку, словно ожидая болевого шока.

— Поле отключено, партнер Элайдж, — сказал Дэниел. Оно включится, когда мы пройдём.

«Осторожность не помешает!» — подумал Бейли и продолжал ещё волочить ноги, пока не оказался далеко за местом невидимого барьера.

Робот без малейших признаков нетерпения или осуждения ждал, пока Бейли не подошёл к ним, а затем свернул на спиральный пандус, такой узкий, что стоять рядом на нём могли только двое. Робот был впереди — один. Бейли и Дэниел за ним бок о бок (ладонь Дэниела легла на локоть Бейли легко, но с какой-то дружеской настойчивостью). Замыкал строй Жискар.

Бейли обнаружил, что носки его ботинок чуть задраны, и подумал, что будет не так-то просто взбираться по такому крутому пандусу, наклоняясь вперёд, чтобы удерживать равновесие. Хоть бы его подметки или поверхность пандуса (а ещё лучше — и они, и она) были рифлеными, — а не такими гладкими.

Робот впереди произнёс «мистер Бейли!», словно предупреждая о чём-то, и его пальцы на перилах заметно напряглись.

Тотчас пандус разделился на секции, которые составились в ступеньки, двинувшиеся вверх. Они сделали полный оборот сквозь раздвинувшуюся часть потолка и остановились (видимо) на втором этаже, а затем исчезли. Роботы и Бейли сошли с пандуса. Бейли с любопытством оглянулся на него.

— Вероятно, он служит и для спуска. Но что, если поднимающихся людей окажется больше? Ведь эта штука на полкилометра ввинтится в небо — или, наоборот, — в землю.

— Это подъёмная спираль, — тихо пояснил Дэниел. — А есть ещё спускные.

— Но ведь и эта должна опуститься?

— Она складывается вверху — или внизу, смотря о какой мы говорим, партнер Элайдж, и, так сказать, раскручивается, пока ею не пользуются. Эта подъёмная спираль сейчас как раз опускается.

Бейли оглянулся. Возможно, гладкая поверхность и скользила вниз, но на ней не было ни единой неровности, ни единого пятнышка, движение которых он мог бы заметить.

— А если кто-то захочет воспользоваться ею, когда она поднимется до максимума?

— Ему придётся подождать конца раскрутки, занимающей менее минуты. Кроме того, здесь есть и обычные лестницы, партнер Элайдж, и многие аврорианцы их даже предпочитают. Роботы же практически всегда пользуются лестницами. Но вы гость, и для вас включили спираль.

Они уже шли по коридору к двери, отличавшейся красивой отделкой.

— Так мне оказали любезность? Обнадеживающий знак, — заметил Бейли.

Другим обнадеживающим знаком, возможно, было появление из-за красивой двери высокого аврорианца. Он был выше Дэниела по меньшей мере на восемь сантиметров, а Дэниел был выше Бейли сантиметров на пять. Человек в дверях был к тому же широкоплеч, плотного сложения, с круглым лицом, толстоватым носом, курчавыми тёмными волосами, смуглой кожей и улыбкой на губах.

Улыбка, пожалуй, обращала на себя внимание больше всего. Широкая, как будто искренняя, она открывала крупные, белые и ровные зубы.

— А, мистер Бейли! — сказал он. — Знаменитый следователь с Земли, посетивший нашу планетку, чтобы доказать, какой я страшный злодей. Входите же, входите! Рад вас видеть. Сожалею, если мой талантливый помощник робопсихолог Мэлун Сисиз намекал вам на мою недоступность, но он человек осмотрительный и бережет моё время куда больше, чем я сам.

Он посторонился, пропуская Бейли впереди себя, и легонько хлопнул его ладонью по лопатке. Видимо, дружеское приветствие, с которым Бейли на Авроре ещё не сталкивался.

Бейли сказал осторожно (что, если он принимает желаемое за действительное?):

— Если не ошибаюсь, вы мэтр робопсихолог Келден Амадиро?

— Он самый, он самый. Человек, который вознамерился покончить с доктором Хэном Фастольфом как политической силой на нашей планете. Однако это, как надеюсь убедить вас, ещё не делает меня злодеем. В конце концов, я не пытаюсь доказывать, что Фастольф — злодей, просто потому, что он глупо и вандальски уничтожил собственное творение — беднягу Джендера. Скажем только, что я продемонстрирую… заблуждение Фастольфа.

Он чуть поднял руку, и робот, их проводник, шагнул в свою нишу.

Дверь закрылась, и Амадиро гостеприимно указал Бейли на мягкое кресло, а другой рукой восхитительно экономным движением отослал в ниши Дэниела и Жискара.

Бейли заметил, что Амадиро проследил за Дэниелом жадным взглядом, и на секунду улыбка исчезла с его лица, вдруг ставшего хищным. Но мгновение спустя он уже вновь улыбался, и Бейли спросил себя, не почудилась ли ему эта моментальная смена выражений.

— Раз уж, — сказал Амадиро, — нам угрожает легкая непогода, то давайте обойдёмся без этого скудного дневного света.

И тут же (Бейли толком не разобрал, что проделал Амадиро с панелью на своем письменном столе) окна стали матовыми, а стены засияли мягким дневным светом.

Улыбка Амадиро стала шире.

— Собственно, мистер Бейли, говорить нам особо не о чём. Пока вы ехали сюда, я благоразумно побеседовал с мистером Гремионисом, а в результате решил обратиться и к доктору Василии. Видимо, мистер Бейли, вы практически обвинили их в сговоре, приведшем к гибели Джендера, и, если я правильно понял, заодно обвинили и меня.

— Я просто задавал вопросы, доктор Амадиро, как намерен сделать и сейчас.

— Конечно, конечно, но вы землянин и не отдаёте себе отчета в чудовищности своих действий, и я искренне сожалею, что тем не менее вам придётся полностью принять все их последствия. Возможно, вы знаете, что Гремионис подал мне жалобу, что вы его оклеветали.

— Да, он мне сказал, но он неправильно истолковал мои слова. Они не были клеветой.

Амадиро пожевал губами, словно взвешивая это утверждение:

— Со своей точки зрения, вы, возможно, правы, мистер Бейли, но аврорианское определение этого понятия иное. Я был вынужден отправить жалобу Гремиониса председателю, и, вероятнее всего, завтра утром вам будет предложено покинуть Аврору. Я, разумеется, крайне об этом сожалею, но, боюсь, ваше расследование на этом кончается.

Глава 14

СНОВА АМАДИРО

Бейли растерялся. Он не понимал, как ему следует расценивать Амадиро, и не ожидал от себя такой неуверенности. Гремионис сказал, что Амадиро держит всех на расстоянии вытянутой руки, после разговора с Сисизом он полагал, что увидит воплощение надменной властности. Однако Амадиро казался добродушным, обходительным, даже дружелюбным. Правда, из его слов следовало, что он хладнокровно намерен положить конец расследованию. Безжалостно… но словно с сострадательной улыбкой.

Что он такое на самом деле?

Бейли невольно покосился на ниши, где стояли Жискар и Дэниел: примитивный Жискар без всякого выражения, более совершенный Дэниел — невозмутимо спокойный. Вряд ли за своё относительно короткое существование Дэниел когда-нибудь видел Амадиро. С другой стороны, Жискар за его… — сколько десятилетий? — вполне мог встречаться с ним.

Бейли сердито сжал губы — ну почему он не сообразил заранее спросить Жискара об Амадиро. Тогда ему легче было бы судить, насколько робопсихолог такой на самом деле, а насколько это хитрая личина.

Ну почему, почему он так бездарно использует возможности своих роботов? И почему Жискар сам не сообщил… нет, это несправедливо. Жискар явно не был запрограммирован для независимых решений такого рода. Он сообщит информацию по требованию, но по собственной инициативе её не предложит.

Амадиро заметил быстрый взгляд Бейли и сказал:

— Да, я один против троих. Как видите, ни одного моего робота в кабинете нет, хотя, признаюсь, по первому зову их сюда явится много… а с вами два робота Фастольфа: старый надежный Жискар и Дэниел, это чудо конструкции.

— Вижу, они оба вам знакомы, — сказал Бейли.

— Только понаслышке. Но вижу их… Я, робопсихолог, чуть было не сказал «вижу их во плоти»! Но физически вижу их впервые, хотя, конечно, наблюдал актера в роли Дэниела в гиперволновой постановке.

— Ну, просто все миры видели эту гиперволновку, — мрачно буркнул Бейли. — Это страшно затрудняет мою жизнь, как реального, ограниченного в своих возможностях человека.

— Ко мне это не относится, — отозвался Амадиро, и его улыбка стала шире. — Уверяю вас, я не воспринял серьёзно вашу сочиненную роль. Я так и полагал, что вы человек ограниченный, и вы это доказали, бросаясь на Авроре столь легкомысленными обвинениями.

— Доктор Амадиро, — сказал Бейли, — уверяю вас, никаких официальных обвинений я не предъявлял. Я просто вёл расследование и исключал возможности.

— Не поймите меня ложно, — Амадиро вдруг стал серьёзным. — Я вас не осуждаю. Не сомневаюсь, что по земным нормам вы вели себя безупречно. Просто теперь вы столкнулись с аврорианскими нормами. Мы дорожим нашими репутациями просто невообразимо.

— В таком случае, доктор Амадиро, разве вы и другие глобалисты не бросили своими подозрениями куда большую тень на репутацию доктора Фастольфа? Ведь всё, что я сделал, и в сравнение с этим не идёт.

— Совершенно верно, — согласился Амадиро. — Но я именитый аврорианец и обладаю определённым влиянием, а вы — землянин и никакого влияния не имеете. Не спорю, это крайне несправедливо, о чём я сожалею, но так уж устроены миры. Что мы можем сделать? К тому же обвинение против Фастольфа может быть — и будет! — доказано, а клевета — уже не клевета, если она правда. Ваша ошибка в том, что вы бросаете ничем не подтвержденные обвинения. Я уверен, вы согласитесь, что ни мистер Гремионис, ни доктор Василия Алиена и по отдельности и вместе не сумели бы вывести из строя беднягу Джендера.

— Но я же не предъявлял им официального обвинения!

— Возможно, но на Авроре словечко «официальный» вас не защитит. Жаль, жаль, что Фастольф не предупредил вас об этом, когда привез сюда для этого расследования… для этого, боюсь, злополучного расследования.

Бейли почувствовал, как у него дёрнулись губы, когда он подумал, что Фастольф и правда мог бы его предупредить.

— Но меня выслушают, — спросил он, — или всё уже предрешено?

— Разумеется, вас выслушают, прежде чем осудить. Мы здесь на Авроре не дикари. Председатель рассмотрит жалобу, которую я ему отослал вместе с моими рекомендациями. Вероятно, он обратится к Фастольфу как к другой заинтересованной стороне, а потом встретится с нами троими, возможно, уже завтра. Тогда же или чуть позже будет принято какое-то решение, которое затем ратифицирует Законодательное собрание. Всё будет сделано строго по закону, уверяю вас.

— Буква закона будет соблюдена, не сомневаюсь, но что, если председатель уже принял решение, что, если никакие мои утверждения не будут приняты во внимание, что, если Законодательное собрание просто проштемпелюет готовое решение? Такое возможно?

Амадиро не улыбнулся, но как будто внутренне посмеивался.

— Вы реалист, мистер Бейли, чему я очень рад. Люди, грезящие о справедливости, так часто обжигаются! И ведь обычно это чудесные люди, и больно смотреть на их разочарование! — Взгляд Амадиро вновь перешёл на Дэниела. — Какая поразительная работа этот человекоподобный робот! Фастольф на удивление скрытен. А то, что произошло с Джендером, — гнусность. То, что сделал Фастольф, непростительно.

— Сэр, доктор Фастольф отрицает, что имел к этому хоть какое-то отношение.

— Естественно, мистер Бейли. Что ему ещё остаётся? И он утверждает, что к этому причастен я? Или это только ваша идея?

— У меня такой идеи нет, — сказал Бейли размеренным тоном. — Я просто хотел бы задать вам несколько вопросов, касающихся этого. Доктор же Фастольф никак не может стать объектом очередного вашего обвинения в клевете. Он абсолютно убеждён, что вы никакого отношения к тому, что произошло с Джендером, не имеете, так как не сомневается, что ваших знаний и способностей недостаточно для того, чтобы вывести из строя человекоподобного робота.

Если Бейли надеялся спровоцировать вспышку, то его расчёты не оправдались. Амадиро принял этот выпад по своему адресу с полным благодушием и ответил:

— О, тут он совершенно прав, мистер Бейли. Ни у одного робопсихолога — живого или покойного — никогда не было достаточно способностей, за исключением самого Фастольфа. Он ведь это говорит, наш скромнейший мэтр из мэтров?

— Да.

— Ну так как же он объясняет случившееся с Джендером, хотел бы я знать?

— Случайность. Произвольное стечение обстоятельств.

Амадиро рассмеялся:

— А он вычислил вероятность такого случайного стечения обстоятельств?

— Да, мэтр робопсихолог. Но ведь случается даже самое невероятное, особенно если что-то этому содействовало.

— Что, например?

— Именно это я и пытаюсь выяснить. Поскольку вы уже устроили так, что меня вышвырнут с Авроры, вы теперь намерены заранее отказаться отвечать на мои вопросы или я могу продолжать моё расследование, пока ему ещё официально конец не положен? Прежде чем вы ответите, доктор Амадиро, прошу вас подумать, что официально оно ещё не кончено, и завтра или позже на слушании я смогу обвинить вас в отказе отвечать на мои вопросы, если вы сейчас пожелаете окончить наш разговор. Это может повлиять на решение председателя.

— О нет, мой дорогой мистер Бейли. Не воображайте, будто вы способны мне помешать. Однако можете расспрашивать меня сколько угодно. Я во всём пойду вам навстречу, хотя бы для того, чтобы полюбоваться, как наш добрый Фастольф тщетно пытается выпутаться из последствий своего злосчастного поступка. Я не отличаюсь особой мстительностью, мистер Бейли, но тот факт, что Джендер был творением Фастольфа, не давал ему права уничтожить его.

— Пока официально не установлено, что он это сделал, и, значит, это ваше утверждение является клеветой, хотя бы потенциальной. Предлагаю пока оставить эту тему и перейти к делу. Мне нужна информация. Я буду задавать короткие и чёткие вопросы, и, если вы будете отвечать так же, наша беседа завершится быстро.

— Нет, мистер Бейли, не вам определять условия нашей беседы, — сказал Амадиро. — Полагаю, один ваш робот или оба запрограммированы записывать наш разговор полностью.

— Кажется, да.

— Безусловно, да. У меня есть собственное записывающее устройство. Не думайте, мой добрый мистер Бейли, что вам удастся, жонглируя короткими вопросами и ответами, выудить у меня что-то полезное для целей Фастольфа. Я буду отвечать так, как сочту нужным, и позабочусь, чтобы мои ответы не могли быть истолкованы неверно. А мои собственные записи гарантированно избавят меня от такой возможности. — В первый раз из- за дружеской обходительности выглянул волк.

— Очень хорошо. Но если ваши ответы будут многословными и уклончивыми, запись покажет и это.

— Разумеется.

— Ну, раз с предисловием покончено, не могу ли я попросить стакан воды?

— Конечно! Жискар, ты не обслужишь мистера Бейли?

Жискар мгновенно покинул нишу, у бара в дальнем углу комнаты о стекло зазвякали ледяные кубики, и на столе перед Бейли возник бокал с водой.

— Спасибо, Жискар, — сказал Бейли и подождал, чтобы робот встал в свою нишу. — Доктор Амадиро, я верно понял, что вы глава Института робопсихологии?

— Да, именно так.

— И его основатель?

— Правильно. Как видите, я отвечаю кратко.

— Давно ли он существует?

— Как идея — десятилетия. Я собирал единомышленников не менее пятнадцати лет. Разрешение Законодательного собрания было получено двенадцать лет назад. Строительство началось девять лет назад, а к активной деятельности мы приступили шесть лет назад. В нынешней законченной форме Институт существует два года, но со временем предполагается дальнейшее расширение. Ответ довольно длинный, сэр, но сформулированный достаточно экономно.

— Почему вы сочли необходимым создать Институт?

— Мистер Бейли, мистер Бейли, вы же понимаете, что ответ обязательно будет многословным!

— Как вам угодно, сэр.

В кабинет вошёл робот, держа поднос с миниатюрными бутербродиками и ещё более миниатюрным печеньем. Бейли ещё ничего подобного не пробовал и, откусив половину бутербродика, доел его с трудом — вкус был не то чтобы неприятный, но слишком уж непривычный.

Амадиро, следивший за ним с мягкой улыбкой, сказал:

— Вы должны понять, мистер Бейли, что мы, аврорианцы, люди не обычные. Как, собственно, и все космониты, но сейчас я говорю конкретно об аврорианцах. Мы происходим от землян — о чём многие из нас предпочитают не вспоминать, — но мы результат самоотбора.

— В каком смысле, сэр?

— Земляне очень долго обитали на немыслимо перенаселённой планете и скапливались в ещё более перенаселённых городах, которые в конце концов превратились в ульи и муравейники — Города с большой буквы, как вы их называете. Так какого типа земляне решались покинуть Землю и отправиться на другие планеты, дикие и враждебные, чтобы создавать там из ничего новое общество, причём зная, что не успеют при жизни насладиться плодами своих трудов — так сказать, будущие деревья только-только дадут ростки, когда сажавшим их предстоит умереть?

— Полагаю, это были незаурядные люди.

— Незаурядные и необычные. И, в частности, не настолько зависевшие от скоплений себе подобных, чтобы утратить способность встречаться лицом к лицу с безлюдьем и пустотой. Это были люди, которые даже предпочитали пустоту, предпочитали трудиться по-своему и единолично решать свои проблемы, а не прятаться в стаде, не делить общую ношу, так что их собственная доля оказывалась почти невесомой. Это были индивидуалисты, мистер Бейли! Индивидуалисты.

— Я понимаю.

— Такова была основа нашего общества. Все направления, по которым развивались космомиры, только ещё больше подчеркивали нашу индивидуальность. Мы горды тем, что мы на Авроре люди, а не жмущиеся друг к другу овцы Земли. Эту метафору, мистер Бейли, я употребил не в оскорбительном для Земли смысле. Просто это общество, которое у меня восхищения не вызывает, но для вас, без сомнения, оно удобно и даже идеально.

— Но какое отношение, доктор Амадиро, всё это имеет к организации Института?

— Даже гордый и здоровый индивидуализм имеет свою оборотную сторону. Величайшие таланты, работая в одиночку пусть и века, не могут продвигаться вперёд с необходимой быстротой, если держат в тайне этапы своих поисков или их результаты. Учёный, например, целое столетие ломает голову над сложной проблемой, а его коллега тем временем успел найти её решение, даже не подозревая, для чего оно может пригодиться. Так вот: Институт — это попытка хотя бы в узкой сфере робопсихологии создать определённую общность научной мысли.

— Случайно, сложная проблема, которой вы конкретно занимаетесь, — это не создание человекоподобных роботов?

Глаза Амадиро весело заблестели.

— Это же очевидно, не так ли? Двадцать шесть лет назад новая математическая система Фастольфа, которую он назвал «анализом пересечений», позволила создать человекоподобных роботов, но систему эту он не опубликовал. Годы ушли на получение необходимых технических решений, а тогда он и доктор Сартон применили эту теорию для конструирования Дэниела. Затем Фастольф уже один закончил Джендера. Но весь процесс также держался в полном секрете. Робопсихологи в большинстве пожимали плечами и находили это вполне естественным. Им оставалось только самим в одиночку повторить эти открытия. Меня же посетила идея создать Институт для объединения наших усилий. Было очень непросто убедить других робопсихологов в полезности такого плана, а затем вопреки внушительным стараниям Фастольфа добиться от Законодательного собрания необходимого финансирования и упорно трудиться годы и годы. Вот так.

— Почему доктор Фастольф был против?

— Ну, во-первых, обычное честолюбие, чего, поймите, я не осуждаю. Кто из нас не честолюбив? Это одна из сторон индивидуализма. Суть же в том, что Фастольф считает себя величайшим робопсихологом в истории, а человекоподобных роботов — своим личным триумфом. И не желает, чтобы это достижение повторила группа робопсихологов, в сравнении с ним индивидуально безликая. Думается, ему это представляется заговором бездарностей, стремящихся размазать и обесценить его собственную великую работу.

— Вы сказали, что это было причиной его оппозиции «во-первых». Следовательно, имелись и другие причины. Какие же?

— Ну, он возражает против того, как мы намерены использовать человекоподобных роботов.

— А как вы намерены их использовать, доктор Амадиро?

— Ну-ну, не хитрите! Уж конечно, доктор Фастольф рассказал вам, как глобалисты планируют заселение Галактики?

— Совершенно верно, и, кстати, доктор Василия объяснила мне трудности, связанные с развитием науки в чисто индивидуальном порядке. Однако это не помеха тому, чтобы я ознакомился с вашими взглядами. И не причина, чтобы вы отказались мне их изложить. Например, вы хотите, чтобы я принял точку зрения доктора Фастольфа за планы глобалистов как объективную и беспристрастную? И прямо скажете это для протокола? Или предпочтете объяснить ваши планы сами?

— При такой постановке вопроса, мистер Бейли, вы не оставляете мне выбора.

— Совершенно верно, доктор Амадиро.

— Ну хорошо. Я… то есть мы, поскольку сотрудники Института в этом единодушны. Так вот, мы смотрим в будущее и хотим, чтобы человечество продолжало открывать всё новые и новые планеты для заселения. Однако мы не хотим, чтобы процесс самоотбора губил старые планеты или обрекал их на вымирание, как (извините меня) произошло с Землей. Мы не хотим, чтобы новые планеты забирали всех лучших, оставляя поскребышей. Вы понимаете?

— Прошу вас, продолжайте.

— В любом обществе, которое опирается на роботов, как наше, самое простое — отправить роботов осваивать новый мир. А затем мы все сможем последовать за ними без всякого отбора. Ведь новый мир будет столь же приспособленным для нас и столь же удобным, как старый, и, переселяясь, мы, так сказать, останемся на родине.

— Но ведь роботы создадут мир, приспособленный для роботов, а не для людей?

— Вот именно, если мы пошлем наших нынешних роботов. Однако нам предоставляется возможность послать человекоподобных роботов, таких, как Дэниел. И, создавая мир для себя, они автоматически создадут его для нас. Но доктор Фастольф возражает против этого. Его прельщает мысль о том, как люди будут лепить новый мир из чужой, враждебной им планеты. И он не хочет видеть, что это не только будет стоить бесчисленных человеческих жизней, но и приведёт к возникновению мира, который в результате множества катастрофических событий оформится в нечто совсем не похожее на то, к чему мы привыкли.

— Как теперь космомиры не похожи на Землю и друг на друга?

На мгновение Амадиро утратил своё добродушие и нахмурился.

— Тут, мистер Бейли, вы коснулись чрезвычайно важного момента. Я говорю только об Авроре. Космомиры действительно очень разные, и многие мне вовсе не по вкусу. Мне ясно (хотя тут я могу быть и пристрастен), что Аврора, старейшая из них, наиболее преуспела. Мне не нужны разнообразные новые миры, из которых лишь единицы окажутся удачными. Моя цель — множество Аврор, бесчисленные миллионы Аврор. Вот поэтому я и хочу, чтобы новые миры превращались в Авроры до того, как туда отправятся люди. Вот почему мы называемся глобалистами. Нас интересует только глобальная судьба нашей планеты, и никакой другой. Только судьба Авроры.

— Вы не видите ничего полезного в разнообразии, доктор Амадиро?

— Будь другие варианты равно удачными, оно, возможно, и имело бы смысл, но если некоторые — а вернее, большинство — хуже, то какую пользу оно может принести человечеству?

— Когда вы начнёте приводить свои планы в исполнение?

— Когда получим человекоподобных роботов для их осуществления. Пока их было создано только два — Фастольфом. И он уничтожил одного, так что Дэниел остался единственным представителем этой категории.

При этих словах он покосился на Дэниела.

— А когда у вас будут человекоподобные роботы?

— Трудно сказать. Пока ещё мы не догнали доктора Фастольфа.

— Хотя он один, а вас много, доктор Амадиро?

Амадиро передёрнул плечами:

— Не тратьте понапрасну ваши сарказмы, мистер Бейли. Фастольф далеко опережал нас, когда мы взялись за эту проблему, и, хотя в зародыше Институт существовал довольно давно, по-настоящему мы работаем всего два года. К тому же догнать Фастольфа ещё мало, мы должны его перегнать. Дэниел недурной экземпляр, но он только прототип и нуждается в улучшении.

— В каких направлениях человекоподобных роботов необходимо улучшить по сравнению с Дэниелом?

— Ну, совершенно очевидно, что их надо ещё более очеловечить. Нужны два пола и эквивалент детей. Необходимо сосуществование нескольких поколений, если мы хотим, чтобы на планетах создавалось требуемое подобие человеческого общества.

— Мне кажется, тут много трудностей, доктор Амадиро.

— Согласен. Очень много. Но о каких говорите вы, мистер Бейли?

— Если вы создадите роботов настолько человекоподобных, что они сумеют создать человеческое общество — и создадите их разнополыми, да ещё разных поколений, то как вы будете отличать их от реальных людей?

— Это так важно?

— Как знать? Если такие роботы будут совсем очеловечены, они могут слиться с аврорианским обществом, стать частью человеческих семейных групп — а это не вяжется с их ролью первопроходцев.

Амадиро засмеялся.

— На эту мысль вас явно навела привязанность Глэдии Дельмар к Джендеру. Видите ли, из моих бесед с Гремионисом и доктором Василией я кое-что узнал о ваших расспросах той женщины. Напомню вам, что Глэдия с Солярии, и её представления о том, что такое муж, вовсе не обязательно совпадают с аврорианскими.

— Я думал не о ней. А о том, что интерпретация сексуальных отношений на Авроре отличается большой терпимостью и что даже теперь против роботов как сексуальных партнеров никакого предубежденияне существует — роботов, лишь номинально человекоподобных. А если будет вообще невозможно отличить робота от человека…

— А дети? Роботы не способны зачать ребёнка.

— Это подводит нас к ещё одному моменту. Роботы эти будут долгоживущими, поскольку на создание общества могут уйти века.

— Долгоживущими они будут в любом случае, чтобы уподобиться аврорианцам.

— Ну а дети? Они тоже будут долгоживущими?

Амадиро промолчал.

— Значит, — продолжал Бейли, — значит, в этом обществе будут существовать искусственные дети-роботы, не меняющиеся, не взрослеющие, не достигающие зрелости? Разве это не создаст ситуацию настолько далёкую от человеческой, что всё общество обретет иную окраску?

— Вы проницательны, мистер Бейли. — Амадиро вздохнул. — Мы планируем изыскать способ, чтобы роботы производили младенцев, которые бы каким-то образом росли и взрослели — во всяком случае в течение срока, необходимого для создания нужного нам общества.

— А тогда на планету прибудут люди, и роботов можно будет вернуть к поведению, более обычному для роботов?

— Не исключено. Если это окажется желательным.

— А производство младенцев? Ведь наилучшей была бы система, наиболее близкая к человеческой?

— Возможно.

— Но если роботы создадут общество, практически неотличимое от человеческого, не может ли случиться, что, когда настанет время переселяться туда истинным людям, роботов это не устроит и они попытаются закрыть планету для иммигрантов? Что, если роботы начнут относиться к аврорианцам, как вы к землянам?

— Мистер Бейли, роботы будут по-прежнему подчиняться Трем Законам.

— Три Закона требуют не причинять вреда человеку и подчиняться ему.

— Вот именно.

— А что, если роботы, столь близкие во всём к людям, начнут считать себя людьми, которых должны слушаться и защищать? И с полным правом поставят себя выше иммигрантов.

— Мой добрый мистер Бейли, ну почему всё это так вас заботит? Речь же идёт о далёком будущем. И в своё время каждая проблема найдёт решение в зависимости от того, какой она будет представляться нам.

— Однако, доктор Амадиро, ваши планы могут не понравиться аврорианцам, едва им станет понятна вся суть, и тогда они предпочтут точку зрения доктора Фастольфа.

— Да неужели? Фастольф считает, что раз аврорианцы не могут непосредственно осваивать новые миры без помощи роботов, то им следует помогать землянам взяться за это.

— По-моему, очень здравый взгляд на вещи.

— Только потому, мой добрый Бейли, что вы землянин. Уверяю вас, аврорианцы не обрадуются, если орды землян начнут завладевать новыми планетами, сооружать новые ульи и создавать подобие галактической империи, населённой триллионами и квадрильонами их. А космомиры в лучшем случае окажутся оттесненными на задний план, а в худшем — уничтожены.

— Но ваша альтернатива этому — миры, населённые человекоподобными роботами, создающие квазичеловеческие общества и не допускающие в свои пределы истинных людей. Мало-помалу возникнет галактическая империя роботов, которая в лучшем случае оттеснит космомиры на задний план, а в худшем — уничтожит их.

— Почему вы так в этом уверены, мистер Бейли?

— Меня убеждает нынешнее состояние вашего общества. Когда я летел на Аврору, мне сказали, что на Авроре не делается никаких различий между людьми и роботами, но это явно не так. Возможно, таков желанный идеал, и аврорианцы тешат себя мыслью, будто он достигнут. Но на самом деле ничего похожего нет.

— Вы пробыли здесь… сколько? Менее двух суток. И вам уже всё ясно?

— Да, доктор Амадиро. Возможно, именно потому, что я тут посторонний. Обычаи и идеалы не делают меня слепым. Роботам не разрешается заходить в Личные — различие, проводимое очень чётко. В результате у людей есть место, где они могут побыть в полном одиночестве. Мы с вами удобно сидим, а роботы стоят в нишах. — Бейли махнул рукой в сторону Дэниела. — Вот вам ещё одно различие. Я не сомневаюсь, что люди, пусть даже аврорианцы, всегда будут блюсти какие-нибудь отличия и оберегать свою человечность.

— Поразительно, мистер Бейли!

— Ничего поразительного, доктор Амадиро. Вы проиграли. Даже если вам удастся внушить другим, будто доктор Фастольф вывел Джендера из строя, даже если вы лишите доктора Фастольфа всякого политического влияния, даже если Законодательное собрание и народ Авроры одобрят ваш план освоения планет с помощью роботов, вы только добьётесь отсрочки. Едва аврорианцы разберутся в последствиях вашего плана, они утратят к вам всякое доверие. Вероятно, будет лучше, если вы прекратите свою кампанию против доктора Фастольфа, встретитесь с ним и выработаете какое-нибудь компромиссное решение, благодаря которому освоение новых планет землянами можно будет устроить так, чтобы оно ничем не угрожало Авроре или вообще космомирам.

— Поразительно, мистер Бейли! — повторил Амадиро.

— У вас нет выбора, — отрезал Бейли.

Но Амадиро ответил с ленивой усмешкой:

— Когда я назвал ваши утверждения поразительными, то имел в виду не их смысл, а лишь тот факт, что вы вообще сочли нужным высказывать подобную чушь и при этом серьёзно думать, будто она хоть чего-нибудь стоит.

* * *

Бейли смотрел, как Амадиро взял последний бутербродик и с видимым наслаждением положил его в рот.

— Очень недурен, — заметил Амадиро. — Но, пожалуй, я уж слишком неравнодушен к еде. Так о чём бишь я? А, да! Мистер Бейли, вы воображаете, будто узнали важный секрет? Что я сообщил вам то, чего наша планета ещё не знает? Что мои планы опасны, а я выбалтываю их первому встречному? Полагаю, вы лелеете мысль, что я, если наш разговор продлится, непременно допущу какой-нибудь мелкий промах, который вы используете. Это очень маловероятно, поверьте мне. Мои планы создания ещё более человекоподобных роботов, семейных роботов, созидающих совсем человеческую культуру, — эти планы опубликованы. Они доступны и Законодательному собранию, и любому, кому они интересны.

— И это широко известно? — спросил Бейли.

— Полагаю, что нет. У людей, далёких от этих проблем, хватает своих забот. Следующий обед, следующая гиперволновая программа, следующий космофутбольный матч их занимают куда больше, чем следующий век или следующее тысячелетие. Тем не менее они согласятся с моими планами, как и специалисты, уже с ними ознакомившиеся. Возражающих будет так мало, что они ничего не смогут изменить.

— И вы абсолютно в этом уверены?

— Как ни странно, да. Боюсь, вы не отдаёте себе отчета, как сильно аврорианцы, да и космониты вообще, настроены против землян. Сам я, учтите, этих чувств не разделяю и, скажем, чувствую себя в вашем обществе вполне нормально. Я не страдаю первобытным страхом перед инфекцией, не воображаю, будто от вас скверно пахнет, не опасаюсь, что вы и ваши сопланетники замышляете истребить нас или украсть нашу собственность, но почти все аврорианцы думают и чувствуют именно так. Возможно, всё это спрятано достаточно глубоко, и аврорианцы способны заставить себя соблюдать вежливость по отношению к землянину, который кажется безобидным, но при малейшем предлоге их ненависть и подозрения вырвутся наружу. Скажите им, что земляне стремительно заселяют новые планеты, готовясь завладеть Галактикой, и они завоют, требуя, чтобы Земля была уничтожена, пока это ещё не произошло.

— Даже если альтернативой будет общество, состоящее из роботов?

— Безусловно. Вы и нашего отношения к роботам не понимаете. Мы их знаем. Мы с ними как дома.

— Нет. Они ваши слуги. Вы ощущаете своё превосходство над ними и чувствуете себя как дома только при условии этого превосходства. Если возникнет угроза обратного — что превосходство перейдёт к ним, вы впадете в панику.

— Вы говорите так, потому что такой будет реакция землянина.

— Нет. Вы не впускаете их в Личные. Достаточный симптом.

— Для чего им эти помещения? У них есть свои умывальные, и они не испражняются. Да и к тому же они не человекоподобны. А то, возможно, мы этого ограничения не ввели бы.

— Тогда вы будете страшиться их ещё больше.

— Да неужели? — сказал Амадиро. — Чепуха. Разве вы боитесь Дэниела? Если положиться на эту гиперволновую программу, хотя, признаюсь, я ей не слишком доверяю, так вы очень привязались к Дэниелу. И сейчас питаете к нему то же чувство, не правда ли?

Молчание Бейли было достаточно красноречиво, и Амадиро поспешил воспользоваться своим преимуществом.

— Вот в эту минуту, — сказал он, — вас совершенно не трогает тот факт, что Жискар стоит в алькове молча и неподвижно. Однако некоторые ваши непроизвольные движения выдают, что вас смущает такое же положение Дэниела. Вы чувствуете, что он слишком похож на человека, что с ним нельзя обходиться как с роботом. И вы вовсе не боитесь его, потому что он выглядит как человек.

— Я землянин, — сказал Бейли. — У нас есть роботы, но не культура роботов. Я не могу служить доказательством.

— А Глэдия, которая предпочла Джендера людям…

— Она солярианка. И тоже не может служить доказательством.

— Так что же, по-вашему, может служить доказательством? Вы просто рассуждаете и строите догадки. Мне представляется очевидным, что робот, достаточно сходный с человеком, будет восприниматься как человек. Разве вы требуете подтверждений, «что я не робот? С вас достаточно, что я выгляжу человеком. И нас не будет беспокоить, заселен ли новый мир аврорианцами, только похожими на людей, или действительно людьми, поскольку разница незаметна. Но люди или роботы, эти поселенцы будут так или иначе аврорианцами, а не землянами.

Бейли растерялся и сказал совсем не убедительно:

— Ну а если вы так и не научитесь производить человекоподобных роботов?

— С чего вы взяли, что мы потерпим неудачу? Заметьте, я говорю «мы». Тут нас много.

— Даже большое число посредственностей не складывается в одного гения.

— Мы не посредственности, — жёстко сказал Амадиро. — Фастольф ещё убедится, что ему выгоднее быть с нами.

— Не думаю.

— А я думаю. Ему не понравится остаться без всякого влияния в Законодательном собрании, а когда наши планы заселения Галактики начнут осуществляться и он убедится, что не может нам помешать, он присоединится к нам. Такой поступок будет только естественным.

— Я не думаю, что вы победите, — сказал Бейли.

— Так, по-вашему, вы каким-то образом выгородите Фастольфа и, может быть, впутаете в это дело меня или кого-то другого?

— Очень возможно, — сказал Бейли с решимостью отчаяния.

Амадиро покачал головой:

— Друг мой, полагай я, что у вас есть хоть малейшая возможность помешать моим планам, разве я сидел бы сложа руки и ждал конца?

— А вы и не ждете, а делаете всё, что в ваших силах, чтобы сорвать это расследование. Зачем вам это, будь вы уверены, что я никак помешать вам не могу?

— Ну, — сказал Амадиро, — немного помешать вы можете, деморализуя некоторых членов Института. Вы не опасны, но способны причинить мелкие неприятности, а мне они тоже не нужны. Поэтому я положу им конец, но сделаю это без эксцессов, даже мягко. Будь вы правда опасны…

— Что вы могли бы сделать в таком случае, доктор Амадиро?

— Я мог бы схватить вас и запереть, пока вас не выслали бы.

Мне кажется, аврорианцы в целом остались бы равнодушны, как бы я ни поступил с землянином.

— Вы стараетесь запугать меня, — сказал Бейли. — Но у вас ничего не выйдет. Вы прекрасно знаете, что в присутствии моих роботов не можете меня и пальцем тронуть.

— А вам не приходит в голову, что у меня под рукой сотня роботов? Ваши против них бессильны.

— И все сто не причинят мне вреда. Они не различают землян и аврорианцев. Я человек, и меня охраняют Три Закона.

— Они могут обездвижить вас, не причинив вам вреда, а тем временем ваши роботы будут уничтожены.

— Нет, — ответил Бейли. — Жискар слышит каждое ваше слово, и, если вы попробуете призвать своих роботов, Жискар обездвижит вас. Он движется молниеносно, а после этого ваши роботы уже ничего сделать не смогут, даже если вам и удастся их вызвать. Они поймут, что любое посягательство на меня станет причиной вреда вам.

— По-вашему, Жискар может причинить мне вред?

— Чтобы защитить меня? Несомненно. В случае абсолютной необходимости он вас убьёт.

— Это вы уже выдумываете.

— Вовсе нет, — ответил Бейли. — Дэниел и Жискар получили инструкцию защищать меня. И Первый Закон был в этом смысле подкреплен со всем искусством, на какое способен доктор Фастольф, — причём конкретно для меня. Прямо мне этого не говорили, но я не сомневаюсь, что так и есть. Если роботам придётся выбирать между вредом для вас и вредом для меня, пусть я и землянин, их выбор предрешен. Полагаю, вы прекрасно понимаете, что у доктора Фастольфа нет особого желания оберегать вас.

Амадиро засмеялся, а потом сказал с широкой ухмылкой:

— Не сомневаюсь, что вы правы во всём, мистер Бейли, но очень хорошо, что вы это изложили. Вы знаете, дорогой сэр, что я тоже фиксирую наш разговор, я же с самого начала предупредил вас и теперь очень рад своей предусмотрительности. Доктор Фастольф, возможно, сотрет заключительную часть нашего разговора, но, не сомневайтесь, я его примеру не последую. Из ваших слов ясно, что он готов с помощью роботов причинить мне вред, даже убить меня, если сумеет, тогда как из нашего разговора — да и любого другого — никак не следует, что я планирую физические посягательства на него или даже на вас, мистер Бейли. Так кто же из нас злодей? По-моему, вы это ясно показали, и давайте на этом закончим нашу беседу.

Он встал, всё ещё улыбаясь, и Бейли, судорожно сглатывая, тоже встал — почти машинально.

— Впрочем, — продолжал Амадиро, — я хочу ещё кое-что добавить. Не о наших мелких недоразумениях здесь на Авроре. О вашей проблеме, мистер Бейли.

— Моей проблеме?

— Пожалуй, мне следовало бы сказать — о проблеме Земли. Мне кажется, вам очень-очень хотелось бы выручить беднягу Фастольфа, избавить его от последствий того, что он сам же натворил, так как вы верите, будто это даст вашей планете шанс для экспансии. Разуверьтесь, мистер Бейли. Вы глубоко заблуждаетесь — вляпались, если прибегнуть к вульгарному выражению, на которое я набрел в одном из исторических романов о вашей планете.

— Мне оно незнакомо, — холодно сказал Бейли.

— Я хочу сказать, вы понимаете всё как раз наоборот. Видите ли, когда Законодательное собрание поддержит мои планы (заметьте, я говорю «когда», а не «если»), Земле, не спорю, придётся довольствоваться собственной Солнечной системой, но, в сущности, для её же пользы. Перед Авророй откроется перспектива учреждения безграничной империи. Если тогда мы будем уверены, что Земля останется просто Землей, причём навеки, нас она перестанет заботить. Имея в своем распоряжении всю Галактику, мы не посягнем на единственный мир землян. И даже не откажемся помочь сделать этот мир более комфортабельным для его населения, насколько это окажется практичным. С другой стороны, мистер Бейли, если аврорианцы пойдут навстречу желанию доктора Фастольфа и разрешат Земле отправлять в космос собственных поселенцев, весьма скоро всё больше и больше аврорианцев начнут понимать, что Земля захватит Галактику, а мы будем окружены, заперты, обречены на упадок и гибель. А уж тогда я ничего сделать не смогу. Моё собственное расположение к землянам окажется бессильным перед бурей подозрений и предубеждений, которая ничего хорошего Земле не сулит. А потому, мистер Бейли, если вы действительно принимаете близко к сердцу благо своих сопланетников, должны думать только о том, как бы Фастольфу не удалось навязать Авроре свой губительный план. Вам следовало бы стать моим союзником. Вы поразмыслите. А я сказал вам всё это, поверьте, только из самых дружеских чувств и симпатии к вам и к вашей планете.

Амадиро улыбался всё так же широко, но совсем уж волчьей улыбкой.

* * *

Следом за Амадиро Бейли и его роботы покинули кабинет и пошли по коридору. Амадиро остановился у одной из дверей.

— Не хотите ли воспользоваться удобствами перед дорогой?

На секунду Бейли недоуменно нахмурился. Но тут же вспомнил, что означает старинный эвфемизм, который употребил Амадиро. Он ведь тоже читал старинные романы!

— Какой-то древний генерал (забыл его имя), учитывая возможные неожиданности, однажды порекомендовал: «Если есть возможность помочиться, не упускай её!»

Амадиро широко улыбнулся:

— Превосходный совет. Почти не уступающий моей рекомендации серьёзно обдумать мои слова… Но, кажется, вы всё-таки колеблетесь? Неужели вы вообразили, что я устрою вам ловушку? Поверьте, я не дикарь. Вы мой гость, и одно это обеспечивает вам полную безопасность.

— Если я и колеблюсь, — осторожно ответил Бейли, — то потому лишь, что не знаю, насколько прилично мне, неаврорианцу, воспользоваться… э… вашими удобствами.

— Вздор, мой дорогой Бейли. Есть ли у вас выбор? Нужда диктует свои условия. Прошу вас, воспользуйтесь. Хотя бы в доказательство того, что лично я свободен от аврорианских предрассудков и желаю вам с Землей всяких благ.

— А не могли бы вы доказать это ещё нагляднее?

— Каким образом, мистер Бейли?

— Продемонстрировав, что стоите выше предрассудков вашей планеты, касающихся роботов…

— Таких предрассудков вообще нет, — быстро перебил Амадиро.

Бейли глубокомысленно кивнул и докончил фразу:

— …разрешив им войти в Личную вместе со мной? Без них я теперь чувствую себя неловко.

На мгновение Амадиро будто растерялся, но справился с собой и ответил почти без паузы, хотя и хмуро:

— Пожалуйста, мистер Бейли.

— Но тот, кто внутри, может возмутиться. Мне не хотелось бы стать причиной скандала.

— Там никого нет. Это одноместная Личная, и, если она занята, горит предупредительный сигнал.

— Благодарю вас, доктор Амадиро, — сказал Бейли, открывая дверь. — Жискар, войди.

Жискар явно заколебался, но не возразил и вошёл, а за ним по жесту Бейли и Дэниел. Но тот взял Бейли за локоть и увлек за собой. Пока дверь закрывалась, Бейли успел сказать:

— Я недолго. Ещё раз спасибо за разрешение. — Он старался выглядеть беззаботным, но внутри у него всё сжалось. Какой неприятный сюрприз ждет его тут?

* * *

Однако Личная была пуста. И меньше, чем в доме Фастольфа. Её даже обыскивать не потребовалось.

Жискар и Дэниел молча встали у самой двери, точно стараясь не заходить в помещение дальше самого необходимого.

Бейли хотел заговорить нормальным голосом, но у него получилось одно сипение. Откашлявшись с ненужной громкостью, он выговорил:

— Вы можете отойти от двери… и, Дэниел, тебе молчать необязательно. (Дэниел бывал на Земле и знал, что там в Личных разговаривать не принято.)

И Дэниел показал, что помнит об этом табу — он прижал палец к губам.

— Да знаю я, знаю, — проворчал Бейли, — но забудь об этом. Если Амадиро вопреки аврорианскому обычаю допустил роботов в Личную, так мы же не на Земле, чтобы соблюдать тамошние запреты.

— Но вам не станет неловко, партнер Элайдж? — спросил Дэниел вполголоса.

— Ни чуточки, — ответил Бейли обычным тоном. (Действительно, разговор с Дэниелом, роботом, оказался вовсе не угнетающим. Голоса в таком помещении без людей прозвучали не так уж устрашающе. А вернее, и вовсе не устрашающе, поскольку были тут только роботы, пусть один и выглядел совсем человеком. Естественно, сказать это вслух Бейли не мог. Пусть у Дэниела не было чувств, которые следовало бы щадить, Бейли переживал за него.)

Внезапно Бейли пришла в голову ещё одна мысль, и он почувствовал себя полным идиотом.

— Или, — спросил он совсем уж замогильным шёпотом, — ты намекнул, что надо молчать, так как эта комната прослушивается? — Последнее слово он произнёс совсем уж беззвучно.

— Если, партнер Элайдж, вы опасаетесь, что люди снаружи могут разобрать, о чём здесь говорят, с помощью подслушивающего устройства, то это абсолютно исключено.

— Почему?

Туалетное удобство мгновенно и бесшумно самоочистилось, и Бейли перешёл к раковине.

— На Земле, — ответил Дэниел, — плотная населённость Городов исключает уединение. Подслушивание само собой разумеется, и приспособления для большей его эффективности, вероятно, воспринимаются как нечто естественное. Если землянин не хочет, чтобы его подслушивали, он просто замолкает. Вот поэтому, наверное, молчание стало нерушимым правилом в помещениях, формально подразумевающих уединенность, и, в частности, в тех, которые вы называете Личными. На Авроре же, как и на всех космомирах, уединенность — реальный факт и ценится очень высоко. Вряд ли вы забыли Солярию и патологические крайности, до которых доводит желание обеспечить её? Но даже на Авроре при всём её отличии от Солярии каждый человек отделен от всех остальных расстоянием, на Земле невозможным, а вдобавок ещё и стеной из роботов. Посягнуть на такую изолированность было бы немыслимым поступком.

— По-твоему, установка тут подслушивающего устройства явилась бы преступлением?

— Хуже, партнер Элайдж. Дикостью, недостойной благородного аврорианца, гордого своей цивилизованностью.

Бейли поглядел по сторонам. Неверно истолковав этот взгляд, Дэниел тотчас извлек полотенце из малоприметного автомата и протянул его Бейли.

Полотенце Бейли взял, но думал он о другом: его глаза шарили по стенам, выискивая микрофон. Чтобы кто-то отказался от такого преимущества, оберегая свою цивилизованность? Чушь! Однако он ничего не увидел и уныло подумал, что иначе и быть не могло. Откуда ему знать, как выглядят микрофоны на Авроре? Иная культура, и всё тут иное.

Но у него были и кое-какие другие подозрения.

— Дэниел, ты знаешь аврорианцев лучше, чем я, так объясни, почему Амадиро до такой степени со мной любезен? Беседует со мной обстоятельно, не спеша, предлагает воспользоваться этим помещением, о чём Василия и слушать не пожелала. Держится так, словно ему не жаль тратить на меня своё драгоценное время. Что это? Вежливость?

— Многие аврорианцы считают вежливость высоким достоинством. Может быть, Амадиро принадлежит к таким. Он ведь несколько раз подчеркивал, что он — не дикарь.

— Ещё вопрос. Почему он позволил мне взять с собой в это помещение тебя с Жискаром? Как ты полагаешь?

— Мне кажется, он хотел успокоить вас на случай, если вы заподозрите тут какую-то ловушку.

— К чему было затрудняться? Неужели он хотел избавить меня от ненужной тревоги?

— Ещё одна любезность благородного и цивилизованного аврорианца.

Бейли покачал головой:

— Что же, если это помещение прослушивается и Амадиро меня слышит, то пусть! Я не считаю его благородным и цивилизованным аврорианцем. Он без обиняков дал мне понять, что я должен оставить расследование, иначе он добьётся, чтобы плохо пришлось всей Земле. Так это благородный и цивилизованный поступок? Или гнусный шантаж?

— Самый благородный аврорианец, — сказал Дэниел, — может оказаться в положении, когда угрозы становятся необходимостью, но прибегнет он к ним со всей цивилизованностью.

— Как и поступил Амадиро. Следовательно, благородным и цивилизованным аврорианца делает форма, а не содержание его речи. А впрочем, Дэниел, ты же робот и не способен отнестись к человеку критически, верно?

— Да, мне было бы трудно, — ответил Дэниел. — Но можно мне задать вопрос, партнер Элайдж? Почему вы попросили разрешения, чтобы друг Жискар и я вошли сюда с вами? Мне казалось, раньше вы не хотели признавать, что вам грозит опасность. Вы теперь решили, что чувствуете себя спокойно только в нашем присутствии?

— Вовсе нет, Дэниел. Теперь я совершенно убеждён, что опасность мне не угрожала и не угрожает.

— Однако, когда вы вошли сюда, партнер Элайдж, вы вели себя так, словно подозревали что-то. Вы обыскали помещение.

— Естественно! Я сказал, что мне опасность не угрожает, но я не утверждаю, что опасности вообще нет.

— Я не улавливаю разницы, партнер Элайдж.

— Поговорим об этом позже, Дэниел. Я всё ещё не уверен, что нас не подслушивают.

Бейли вытер руки и добавил:

— Как видишь, Дэниел, я не торопился, даже наоборот. Теперь я готов отправиться дальше. Интересно, Амадиро всё ещё терпеливо ждет нас или перепоручил кому-нибудь проводить нас до дверей. Ведь он человек очень занятой, и вряд ли ему удобно потратить на меня весь день.

— Будет более логичным, если доктор Амадиро нашёл себе замену.

— А ты, Жискар? Что думаешь ты?

— Я согласен с другом Дэниелом, хотя, согласно моему опыту, люди не всегда выбирают наиболее логичный образ действий.

— Лично я, — сказал Бейли, — не сомневаюсь, что Амадиро ждет нас с полным терпением. Если что-то заставило его уже потратить на нас столько времени, побудительная причина, в чём бы она ни заключалась, ещё не утратила своей силы.

— Не представляю себе, партнер Элайдж, что это может быть за причина, — сказал Дэниел.

— Вот и я не представляю, Дэниел, — ответил Бейли. — И это сильно меня тревожит. Однако откроем дверь и посмотрим.

* * *

Амадиро ждал за дверью точно на том же месте, где они его оставили. Он улыбнулся им без малейших признаков нетерпения. Бейли не удержался и бросил на Дэниела взгляд, без слов говоривший «ага!», но тот сохранял полную невозмутимость.

— Жаль, мистер Бейли, что вы не оставили Жискара за дверью, входя в Личную. Я ведь имел много случаев познакомиться с ним в былые времена, когда отношения между мной и Фастольфом ещё не испортились, но как-то не получалось. Вы знаете, что Фастольф был моим учителем?

— Неужели? — отозвался Бейли. — Нет, я не знал.

— Откуда же? Разве что кто-нибудь вам сказал, но вы пробыли на нашей планете так недолго, что, естественно, не успели набраться подобных мелких сведений. Идёмте! Мне пришло в голову, что вы с полным правом сочтете меня негостеприимным, если я не покажу вам Институт, раз уж вы здесь.

— Право же! — Бейли насторожился. — Мне…

— Нет, я вас не отпущу! — сказал Амадиро властно. — Вы прибыли на Аврору вчера утром и, полагаю, останетесь здесь очень недолго. Вряд ли вам когда-нибудь ещё представится случай заглянуть в современную лабораторию, ведущую исследования в сфере робопсихологии.

Он взял Бейли под руку и продолжал говорить совсем запросто — тараторить, вдруг подумал Бейли с недоумением.

— Вы умылись, — болтал Амадиро. — Позаботились о прочих своих нуждах. Возможно, у вас найдутся вопросы к другим робопсихологам, и я буду только рад, так как хочу доказать, что не намерен вам ни в чём препятствовать в то короткое время, которое остаётся у вас для вашего расследования, пока на него не наложен запрет. И почему бы вам не поужинать с нами?

— Можно мне сказать, сэр… — начал Жискар.

— Нельзя! — резко оборвал его Амадиро, и робот умолк. — Мой дорогой мистер Бейли, — продолжал Амадиро, — я понимаю роботов. Никто не понимает их лучше — кроме, разумеется, нашего злополучного Фастольфа. Жискар, не сомневаюсь, хотел напомнить вам о каком-то деловом свидании, каком-то обещании или деле, но теперь это ни к чему. Поскольку расследование практически окончено, то, о чём он хотел вам напомнить, уже утратило всякую важность. Забудем весь этот вздор и на краткий час будем друзьями. Поверьте, мой добрый мистер Бейли, я питаю живейший интерес к Земле и её культуре. Не самое популярное увлечение на Авроре, но я просто покорен. Особенно меня занимает древняя история Земли, когда там говорили на сотнях языков, а межзвёздный единый был ещё делом будущего… Да, кстати, межзвёздным вы владеете просто превосходно… Нет, нет, не сюда! — внезапно перебил себя Амадиро и увлек Бейли за собой в поперечный коридор. — Мы идём в зал стимуляции позитронных связей. Он обладает своеобразной, хотя и жутковатой красотой, и, возможно, включено что-нибудь увлекательное. Симфония образов… Но я говорил о том, как вы владеете межзвёздным. Среди многих аврорианских предубеждений против Земли существует и поверье, будто земляне говорят на межзвёздном так, что их невозможно понять. Когда показывали гиперволновую постановку о вас, многие не верили, что в ней играли земные актеры, — ведь все они говорили безупречно. Но я вас прекрасно понимаю!

При последних словах он улыбнулся, а потом продолжал доверительно:

— Я пытался читать Шекспира, но в оригинале он мне, естественно, недоступен, а в переводе кажется каким-то плоским. Вина, не сомневаюсь, переводчика, а не Шекспира. Диккенс и Толстой идут у меня лучше, возможно, потому что это проза, хотя имена персонажей и у того и у другого равно неудобопроизносимы. Мистер Бейли, всё это я говорю, потому что я друг Земли. Искренний. И хочу того, что для неё лучше. Вы понимаете? — Он посмотрел на Бейли, и снова из его смеющихся глаз выглянул волк.

Бейли сказал громко, вклинивая свой голос в журчащие фразы Амадиро:

— Боюсь, я не могу воспользоваться вашей любезностью, доктор Амадиро. Мне больше не о чём спрашивать ни вас, ни кого-либо другого здесь, а у меня ещё есть дела. Если вы…

Бейли умолк. До его слуха донеслось странное рокотание.

— Что это? — спросил он с тревогой.

— О чём вы? Я ничего не заметил. — Амадиро оглянулся на двух роботов, которые следовали за ними в полном молчании. — Ничего! — повторил он властно. — Абсолютно ничего!

Бейли понял, что это эквивалент приказания. Теперь роботы уже не могли сказать, что слышали рокот, — это значило бы поступить наперекор воле человека. Разве что сам Бейли отдал бы контрприказ, но он знал, что не сумеет взять верх над профессионализмом Амадиро.

Да и неважно! Он-то слышал, а он не робот и не позволит морочить себя.

— По вашим же словам, доктор Амадиро, — сказал он, — у меня почти не остаётся времени. А потому я должен…

Снова рокот — и гораздо громче. В голосе Бейли появилась сталь:

— Полагаю, это именно то, чего вы не услышали раньше и чего не слышите теперь. Отпустите меня, сэр, или я обращусь за помощью к моим роботам.

Амадиро тут же отпустил руку Бейли.

— Друг мой, вам достаточно высказать желание. Идёмте! Я провожу вас до ближайшего выхода, и, если вы когда-нибудь вновь окажетесь на Авроре, что кажется весьма маловероятным, прошу вас, загляните в Институт, и я покажу вам его, как обещал.

Они ускорили шаги, спустились по спиральному пандусу, прошли по коридору до обширного и теперь совершенно пустого вестибюля и оказались перед дверью, через которую не так давно вошли в Институт.

Окна в вестибюле были непроницаемо тёмными. Неужели наступила ночь? Но нет. Амадиро пробормотал себе под нос:

— Жуткая погода! Окна заматировали. — Он обернулся к Бейли. — Вероятно, идёт дождь. О нём предупреждали в прогнозе, которые в общем-то надежны, а уж скверные — всегда.

Дверь отворилась, и Бейли, охнув, отшатнулся. В вестибюль ворвался холодный ветер, на фоне неба — не чёрного, но тускло-серого — гнулись и качались вершины деревьев. А с неба падала вода — лилась струями. Бейли в ужасе посмотрел вверх, и тут по всему небу зазмеилась ослепительно яркая полоска света, а затем раздался тот же рокот, завершившись оглушительным треском, словно небо раскололось.

Бейли повернулся и бросился назад, испуганно всхлипывая.

Глава 15

СНОВА ДЭНИЕЛ И ЖИСКАР

Бейли почувствовал, как сильные руки Дэниела сжали его руки у самых плеч. Он остановился и вынудил себя оборвать это детское хныканье. Его била неудержимая дрожь.

— Партнер Элайдж, — сказал Дэниел с самым почтительным уважением, — это гроза… предсказанная… ожидавшаяся… самая обычная.

— Знаю, — шепнул Бейли.

Да, он знал. В книгах, которые он читал, грозы описывались несчётное количество раз — и в художественных, и в научно-популярных. Он видел голографические их изображения и в гиперволновках — и звуки, и ослепительные вспышки — ну, словом, всё. Но реальное стихийное явление — подлинные звуки, подлинное зрелище — для них Город был недоступен, и Бейли ни разу в жизни не испытывал ничего подобного.

Как ни хорошо знал он грозы в теории, настоящая гроза потрясла его. Описания, слова, изображения на картинках и маленьких экранах, записи звуков совершенно не подготовили его к тому, что вспышки так ослепительны и так змеятся по небосводу, что звуки так оглушительны и так раскатисты, словно отдаются в пустоте, что вспышки и звуки так внезапны, а дождь льётся словно из неиссякаемой перевернутой чаши.

— Я не могу выйти в это… в эту… — пробормотал он тоскливо.

— И не надо, — твёрдо сказал Дэниел. — Жискар подаст машину прямо к двери. На вас и капли не упадет.

— Но почему не подождать, пока она не кончится?

— Это вряд ли разумно, партнер Элайдж. Дождь будет идти до полуночи или дольше, а если председатель прибудет завтра утром, как намекнул доктор Амадиро, вам будет полезнее провести вечер, советуясь с доктором Фастольфом.

Бейли заставил себя повернуться лицом навстречу тому, от чего ему хотелось бежать опрометью, и поглядел в глаза Дэниела. Они, казалось, выражали тревогу и глубокое сочувствие, но Бейли уныло подумал, что это только его собственное воображение. У роботов эмоции отсутствуют — есть только позитронные импульсы, имитирующие эмоции. (Но, может быть, и у людей никаких эмоций нет, — а только нервные импульсы, которые истолковываются как чувства.)

Он смутно осознал, что Амадиро покинул вестибюль, и прошептал:

— Амадиро нарочно меня задерживал — предложив зайти в Личную, бессмысленным словоизвержением, не позволяя тебе или Жискару перебить его и предупредить меня о грозе. Он даже уговаривал меня осмотреть Институт и поужинать с ним. И перестал, только услышав звуки грозы. Значит, он дожидался её.

— Выглядит именно так. Но если гроза заставит вас задержаться тут, возможно, он этого и добивался.

Бейли тяжело вздохнул:

— Ты прав. Мне необходимо отсюда выбраться… если смогу.

Он, стиснув зубы, шагнул к двери — она так и осталась открытой, и за ней с тёмно-серого неба лилась и лилась серая вода. Ещё шаг. Ещё… Он почти повис на Дэниеле.

У двери спокойно ждал Жискар.

Бейли остановился, закрыл на секунду глаза, а потом сказал тихо, больше себе, чем Дэниелу:

— Я должен! — И снова шагнул.

* * *

— Вы чувствуете себя хорошо, сэр? — спросил Жискар.

Дурацкий вопрос, подумал Бейли, заложенный в его программу. Хотя если на то пошло, так не глупее вопросов, которые иной раз задают совершенно невпопад потому лишь, что так запрограммировано правилами вежливости.

— Да, — ответил Бейли голосом, который вопреки его усилиям не поднялся выше хриплого шёпота. Бессмысленный ответ на дурацкий вопрос: Жискар, пусть и робот, не мог не заметить, что чувствует себя Бейли очень скверно, и его ответ — очевидная ложь.

Однако ответ этот освободил Жискара для следующего шага. Он сказал:

— Сейчас я пойду к машине и подведу её к двери.

— А она будет двигаться в такую… под такой водой, Жискар?

— Да, сэр. Дождь самый обычный.

Он ровным шагом скрылся за водяной завесой. Молнии сверкали почти непрерывно, нескончаемо ворчал гром, каждые две- три минуты достигая краткого крещендо.

Впервые в жизни Бейли позавидовал роботу. Спокойно идти, не обращая внимания на воду, сверкание и грохот, жить псевдожизнью, исключающей страх. Не бояться боли, не бояться смерти. Потому что ни боли, ни смерти для тебя не существует. Но при этом жить без способности мыслить самостоятельно, не знать внезапных интуитивных озарений…

Однако стоят ли эти дары того, чем их оплачивают люди? В эту минуту Бейли не знал, что ответить. Но понимал: стоит ужасу рассеяться, и станет очевидно, что любая цена за право быть человеком не покажется слишком высокой. Теперь же он сознавал, только как колотится его сердце, и совершенно лишился воли, а потому невольно подумал: какой смысл быть человеком, если ты не в силах преодолеть этот гнездящийся в тебе ужас, эту сокрушающую агорафобию.

Но он же в течение двух дней много времени проводил под открытым небом и умудрялся чувствовать себя практически нормально!

Однако страха он не поборол, в чём убедился теперь. Только подавлял его, напряженно думая о другом. Но гроза отняла возможность сосредоточиться.

Нельзя этого допустить. Если мысль, гордость, воля перестали быть опорой, остаётся стыд. Поддаться слабости под безразличными и в своем безразличии высокомерными взглядами роботов? Стыд должен пересилить страх.

Его талию успокаивающе обвивала рука Дэниела, но стыд помешал ему сделать то, чего ему больше всего хотелось в эту минуту, — повернуться и спрятать лицо на груди робота. Будь Дэниел человеком, наверное, он не удержался бы… Видимо, он утратил связь с реальностью — голос Дэниела доносился до него словно бы издалека. И звучал он так, будто Дэниел испытывал что-то вроде паники.

— Партнер Элайдж, вы меня слышите?

Из той же дали донесся голос Жискара:

— Надо взять его на руки.

— Нет, — промямлил Бейли. — Я пойду сам.

Может быть, они его не расслышали, а может быть, он только подумал, будто сказал это. Он почувствовал, что его оторвали от земли. Левая рука беспомощно повисла, и он попытался поднять её, упереть в чьё-нибудь плечо, выпрямиться, нащупать ногами землю и встать прямо. Но левая рука продолжала болтаться в воздухе, все его усилия кончились ничем.

Он смутно замечал, что движется по воздуху, ощутил брызги на лице. Не настоящую воду, а влажный воздух. К его левому боку прижималось что-то твёрдое, к правому — что-то упругое.

Он уже сидел в машине между Жискаром и Дэниелом. И сознавал главным образом то, что Жискар совершенно мокрый.

Тут его обдала струя теплого воздуха. Густой сумрак снаружи, пленка воды, скользящая по стеклам, совсем заматовали стекла — во всяком случае, так казалось Бейли, пока окна не стали по-настоящему матовыми и не наступил непроницаемый мрак. Мягкий шум двигателя, когда машина поднялась над травой и качнулась, приглушил рокот грома и словно вырвал его зубы.

— Сожалею, что моя мокрая поверхность причиняет вам неудобство, сэр, — сказал Жискар. — Но я быстро высохну. Мы немножко подождем, чтобы вы совсем оправились.

Бейли стало легче дышать. Он чувствовал себя в чудесном замкнутом пространстве. Он думал: «Верните мне мой Город. Перечеркните Вселенную, пусть её колонизируют космониты. Кроме Земли, нам ничего не надо».

Но, думая так, он понимал, что в это верит его безумие, а не он.

Необходимо было занять мысли чем-то другим.

— Дэниел, — сказал он слабым голосом.

— Что, партнер Элайдж?

— Председатель. По-твоему, Амадиро правильно оценивал ситуацию, считая, что председатель запретит расследование, или он выдавал желаемое за действительное?

— Возможно, партнер Элайдж, что председатель действительно обсудит положение с доктором Фастольфом и Амадиро. Обычная процедура в спорах такого рода. Есть множество прецедентов.

— Но почему? — растерянно спросил Бейли. — Если Амадиро так убедителен, почему председателю не запретить расследование сразу?

— Председатель, — сказал Дэниел, — находится в сложном политическом положении. Он дал согласие по настоянию доктора Фастольфа, чтобы вас доставили на Аврору, и не может сразу занять противоположную позицию, выставив себя слабым и нерешительным. К тому же оскорбив доктора Фастольфа, который всё ещё имеет большое влияние в Законодательном собрании.

— Тогда почему же он не отказал Амадиро?

— Доктор Амадиро тоже влиятельный человек, партнер Элайдж, и, вероятно, станет ещё влиятельнее. Председатель должен пойти на компромисс и выслушать обе стороны, чтобы принять решение, хотя бы сделав вид, будто он всё тщательно взвешивал.

— А на чём будет основано его решение?

— Следует надеяться, что на объективной оценке ситуации.

— Следовательно, завтра утром я должен иметь что-то, что убедит председателя встать на сторону Фастольфа. И это будет победа?

— Председатель не всесилен, — сказал Дэниел, — но его влияние очень велико. Если он поддержит доктора Фастольфа, то в данных политических условиях доктор Фастольф, возможно, получит поддержку большинства Законодательного собрания.

Бейли заметил, что в голове у него почти совсем прояснилось.

— Это, пожалуй, достаточное объяснение попыток Амадиро задержать нас. Он рассудил, что мне пока нечего сказать председателю и достаточно помешать мне найти хоть что-нибудь за оставшееся короткое время.

— Вполне вероятно, партнер Элайдж.

— И он отпустил меня, рассчитывая, что гроза помешает мне уехать.

— Возможно, и так, партнер Элайдж.

— В таком случае мы не должны позволить, чтобы гроза нас задержала.

— Куда прикажете отвезти вас, сэр? — спокойно спросил Жискар.

— Назад в дом доктора Фастольфа.

— Нельзя ли подождать ещё немного, партнер Элайдж? — спросил Дэниел. — Вы намерены сказать доктору Фастольфу, что должны прекратить расследование?

— Зачем ты спрашиваешь? — резко спросил Бейли. Он уже настолько пришёл в себя, что его голос прозвучал громко и сердито.

— Просто я опасаюсь, — ответил Дэниел, — не забыли ли вы, что доктор Амадиро просил вас об этом ради благополучия Земли.

— Я не забыл, — мрачно сказал Бейли. — И удивляюсь, Дэниел, что ты подумал, будто его слова могут на меня повлиять. Фастольфа необходимо очистить от подозрений, а Земля должна послать своих поселенцев в просторы Галактики. Если глобалисты попробуют помешать, всё равно надо попытаться.

— Но в таком случае, партнер Элайдж, для чего возвращаться к доктору Фастольфу? Мне кажется, ничего существенного мы сообщить ему не можем. Нет ли возможности продолжить расследование до того, как мы вернёмся к доктору Фастольфу?

Бейли выпрямился и прижал ладонь к Жискару, который был уже совсем сухим. Потом сказал совершенно нормальным голосом:

— Я доволен тем, что уже выяснил, Дэниел. Едем, Жискар.

В дом доктора Фастольфа. — А затем, сжав кулаки и напрягшись, Бейли добавил: — Только прежде, Жискар, сделай окна прозрачными. Я хочу наблюдать грозу.

* * *

Затаив дыхание, Бейли ждал. Сейчас маленькая коробка машины утратит непроницаемость, уже не будет состоять только из стенок.

Едва окна обрели прозрачность, как мгновенная вспышка молнии словно сделала окружающий мракещё чернее по контрасту. Бейли невольно съежился, готовясь услышать гром, который тут же и прогрохотал.

— Хуже уже не будет, — успокоил его Дэниел. — Гроза кончается.

— Мне всё равно, кончается она или нет, — произнёс Бейли дрожащими губами. — Ну ладно. Едем! — Ему нужно было внушить себе, что он командует роботами.

Машина чуть поднялась в воздух и сразу же накренилась так, что Бейли навалился на Жискара и вскрикнул (вернее, охнул):

— Жискар, выровняй машину!

Дэниел обнял Бейли за плечи и мягко посадил прямо. Другой рукой он держался за скобу на стойке.

— Это невозможно, партнер Элайдж, — объяснил он. — Ветер очень силен.

— Ты хочешь сказать… нас сдует? — У него по коже забегали мурашки.

— Нет, конечно, — ответил Дэниел. — Будь машина антигравитационной — что, естественно, технически неосуществимо, если отнять у неё массу и инерцию, — вот тогда бы ветер унес её как пушинку. Но и на воздушной подушке мы сохраняем всю свою массу, и наша инерция противостоит ветру. Тем не менее он нас покачивает, хотя машина остаётся полностью управляемой.

— Непохоже… — В ушах Бейли стоял пронзительный свист — видимо, решил он, это свистит ветер, разрезаемый корпусом машины. Затем она снова накренилась, и Бейли отчаянно ухватился за шею Дэниела, так и не сумев справиться со своей паникой.

Дэниел выждал несколько секунд, а когда Бейли задышал ровнее и чуть-чуть разжал руки, осторожно высвободился, но обнял Бейли покрепче и сказал:

— Чтобы удержаться на курсе, партнер Элайдж, Жискар должен включать сопла асимметрично: струи воздуха смещаются так, что машина словно ложится на ветер, и силу и направление струй приходится менять в зависимости от того, как сам ветер меняет силу и направление. Жискар умеет это делать как никто другой, но всё-таки полностью избежать крена и покачиваний невозможно. И вы должны извинить Жискара, что он не принимает участия в нашем разговоре. Всё его внимание отдано управлению машиной.

— Это… это безопасно? — пробормотал Бейли, а внутри его всё сжималось: вот так играть с ветром? Ещё хорошо, что он давно не ел. Не хватает только, чтобы его вытошнило в машине. От этой мысли ему сразу стало хуже, и он попытался переключиться на другое.

Он вспомнил скоростные полосы на Земле, о том, как он перепрыгивал с одной на другую, более быструю, а затем назад на медленные, всякий раз умело наклоняясь навстречу воздушной струе. В одну сторону, ускоряясь (словечко любителей скачки по полосам), и в другую — замедляясь. В молодости он проделывал это без передышки и безошибочно.

А Дэниел научился этому сразу, и в тот единственный раз, когда они бежали по полосам вместе, Дэниел не сделал ни единой ошибки. И сейчас то же самое. Машина меняет полосы. Абсолютно то же самое!

Ну, конечно, не совсем. Скорость полос в Городе постоянна, и сила встречной струи воздуха полностью предсказуема, поскольку представляет собой результат движения полос. Но в грозу здесь ветер своевольничает, то есть его скорость и направление зависят от такого количества переменных факторов (Бейли сознательно вынуждал себя рассуждать логически), что кажется, будто он обладает собственной волей, и Жискару приходится это учитывать. Вот и всё. А в остальном это та же смена полос с некоторыми усложнениями: полосы движутся с переменными, резко меняющимися скоростями.

— А если ветер швырнет нас в дерево? — пробурчал Бейли.

— Очень маловероятно, партнер Элайдж. Жискар замечательно водит машину, а мы движемся совсем низко, что обеспечивает максимум манёвренности.

— Ну так заденем днищем валун!

— Мы ничего днищем не заденем, партнер Элайдж.

— Это почему? И как вообще Жискар различает дорогу? — Бейли уставился на стену мрака впереди.

— Солнце ещё только заходит, — ответил Дэниел, — и кое-какой свет пробивается сквозь тучи. Вполне достаточно, и к тому же у нас включены фары. Жискар будет усиливать их яркость, если станет темнее.

— Какие ещё фары? — сердито спросил Бейли.

— Вы почти не видите их света, — сказал Дэниел, — поскольку он практически инфракрасный, а глаза Жискара, в отличие от ваших, воспринимают его. Более того, инфракрасный свет обладает большей проницающей способностью, чем коротковолновый, а потому гораздо эффективнее во время дождя или в тумане.

Бейли вопреки снедавшей его тревоге вдруг почувствовал любопытство:

— И твои глаза, Дэниел, обладают такой же способностью?

— Мои глаза, партнер Элайдж, сконструированы точно наподобие человеческих. О чём в эту минуту можно и пожалеть.

Машина завибрировала, и у Бейли снова перехватило дыхание. Он сказал шёпотом:

— Глаза космонитов всё ещё адаптированы к земному солнцу, в отличие от глаз роботов. И это хорошо — пусть напоминает им об их земном происхождении.

Его голос замер. Он ничего не видел, и секундные вспышки ничего не меняли. Только слепили. Он закрыл глаза, но это не помогло — раскаты грома сразу стали более громкими и угрожающими.

Может быть, им следует остановиться? Переждать грозу?

— Машина плохо слушается, — внезапно сказал Жискар.

Бейли почудилось, что их подбрасывает вверх-вниз, точно машина была на колесах и ехала по неровной земле.

— Из-за грозы, друг Жискар? — спросил Дэниел.

— Непохоже, друг Дэниел. И вообще маловероятно, чтобы эта гроза или любая другая вызвала поломку в такой машине.

Бейли с трудом понял, о чём они говорят.

— Поломка, — пробормотал он. — Какая поломка?

— Насколько я могу судить, сэр, — ответил Жискар, — течёт компрессор, но очень медленно. Это не просто разрыв.

— А что же тогда? — спросил Бейли.

— Сознательное повреждение, пока она стояла перед административным корпусом. Я уже некоторое время замечаю, что нас преследуют, но старательно не нагоняют.

— Как так, Жискар?

— Возможно, сэр, они ждут, чтобы машина окончательно вышла из строя. Вибрация машины заметно увеличилась.

— До дома доктора Фастольфа мы добраться сумеем?

— По-видимому, нет, сэр.

Бейли попытался собраться с мыслями.

— В таком случае я неверно понял, с какой целью Амадиро нас задерживал. Он давал время своему роботу или роботам повредить нашу машину так, чтобы мы вынуждены были остановиться среди безлюдья и молний.

— Но зачем ему это? — спросил Дэниел, и в его голосе было потрясение. — Захватить вас? Но ведь вы уже, так сказать, находились у него в руках.

— Я ему не нужен. Я никому не нужен, — сказал Бейли сердито. — В опасности ты, Дэниел.

— Я, партнер Элайдж?

— Да, ты, Дэниел! Жискар, поскорее найди безопасное место для остановки. Как только мы будем на земле, Дэниел должен сразу покинуть машину и найти надёжное убежище.

— Это невозможно, партнер Элайдж, — возразил Дэниел. — Я не могу оставить вас, когда вам плохо, и тем более если за нами гонятся и вам что-то угрожает!

— Дэниел! — воскликнул Бейли. — Они гонятся за тобой. Ты обязан скрыться. А я останусь в машине. Мне ничего не угрожает.

— Как я поверю?

— Надо! Понимаешь? Надо. Я не могу объяснить, когда всё кружится… Дэниел! — С невероятным усилием Бейли заставил себя говорить спокойно. — Сейчас ты самый важный здесь. Несравненно важнее меня и Жискара, взятых вместе. И прошу я не потому, что ты мне дорог и я не хочу, чтобы с тобой случилась беда. Судьба всего человечества зависит от тебя. Обо мне не беспокойся. Я всего один человек. Беспокойся о миллиардах… Дэниел, пожалуйста!..

* * *

Бейли почувствовал, что раскачивается из стороны в сторону. Или раскачивалась машина? Она сейчас развалится? Или Жискар теряет управление? Или пытается сбить преследователей с толку?

Бейли было всё равно. Да, всё равно! Пусть машина разобьётся. Пусть разлетится на мелкие куски. Он будет рад забвению. Только бы избавиться от этого ужаса, от полной неспособности обрести равновесие во Вселенной.

Только прежде он обязан удостовериться, что Дэниел спасся. Но как?

Всё стало нереальным, как он объяснит роботам, что происходит? Сам он понимает всё, но как передать это понимание двум роботам, двум нелюдям, знающим только свои Три Закона, готовым обречь на гибель всю Землю, а в конечном счёте и всё человечество, потому что не признают ничего, кроме одного человека у себя под носом?

И зачем только изобрели роботов?

И тут, как ни странно, на помощь ему пришёл Жискар, более примитивный из двух. Он сказал своим равнодушным голосом:

— Друг Дэниел, я сумею продержать машину в воздухе очень недолго. Вероятно, разумнее будет поступить, как говорит мистер Бейли. Он отдал тебе очень сильный приказ.

— Могу ли я оставить его, когда ему нехорошо, друг Жискар? — спросил Дэниел растерянно.

— Взять его с собой под дождь ты не можешь, друг Дэниел. И к тому же он так хочет, чтобы ты ушёл, что, оставшись, ты можешь причинить ему вред.

Бейли почувствовал, что к нему возвращаются силы.

— Да… да… — прохрипел он. — Как сказал Жискар. И ты, Жискар, иди с ним, спрячь его, пригляди, чтобы он не вернулся, а тогда возвращайся за мной.

— Этого нельзя, партнер Элавдж! — твёрдо сказал Дэниел. — Мы не можем бросить вас одного без защиты, без помощи!

— Опасности нет… для меня. Делайте, что я сказал…

— За нами следуют, видимо, роботы, — заметил Жискар. — В такую грозу люди не решатся покинуть дом. А роботы не причинят вреда мистеру Бейли.

— Они могут забрать его с собой, — возразил Дэниел.

— Не в грозу, друг Дэниел. Ведь это значило бы причинить ему несомненный вред. Сейчас я остановлю машину, друг Дэниел. Будь готов выполнить приказ мистера Бейли. Как я.

— Отлично! — прошептал Бейли. — Отлично! — Как всё-таки удобен простой мозг! Сразу же подчиняется команде, а не теряется в «за» и «против», приходящих с изощренностью.

Ему смутно представилось, что Дэниел попал в ловушку зловещего противоречия: он видит, что Бейли плохо, а приказ требует его покинуть. И это противоречие выводит из строя его мозг.

«Нет, нет, Дэниел! — подумал Бейли. — Просто сделай то, что я тебе велю, и ни в чём не сомневайся!»

Машина ударилась о землю, чиркнув по ней днищем, и остановилась. Дверцы по обеим сторонам распахнулись и тут же закрылись с тихим вздохом. Роботы исчезли. Приняв решение, они не колебались, а двигались они с быстротой, недоступной людям.

Бейли перевёл дух и вздрогнул. Но машина стояла неподвижно. Теперь она была частью поверхности.

Внезапно он понял, что в значительной мере его страдания объяснялись покачиваниями и толчками, ощущением зыбкости, оторванности от надёжной Вселенной, превращением в игрушку бездушных стихийных сил.

Однако теперь мир замер в неподвижности, и Бейли открыл глаза, не успев толком осознать, что закрывал их.

У горизонта ещё сверкали молнии, гром рокотал уже глухо, но ветер, встречая теперь больше сопротивления — неподвижный предмет оказался совсем уж непреодолимой преградой, — свистел пронзительнее.

Вокруг чернел мрак. Глаза Бейли были всего лишь человеческими, и он не видел никакого света, кроме дальних вспышек молний. Солнце, несомненно, уже зашло, а облачный покров был густым.

И впервые с той минуты, когда он покинул Землю, Бейли остался совсем один!

* * *

Один!

Всё это время он чувствовал себя слишком скверно и почти ничего не соображал. Даже и теперь он не знал, что мог бы сделать и что сделал бы, если бы в его меркнувшем сознании оставалось место для других мыслей, кроме одной-единственной — Дэниел должен бежать.

И вот он не спросил, где находится, что есть по соседству, с чем и куда направляются Дэниел и Жискар. И он понятия не имел о механизмах машины. Естественно, он не сумел бы поднять её в воздух, но вот включить обогрев, если ему станет холодно, и выключить его, если понадобится… ничего этого он тоже не знал.

Он не знал, как заматовать окна, если бы захотел замкнуться, и не знал, как открыть дверцу, если бы захотел выйти.

Ему оставалось только ждать возвращения Жискара, ведь у Жискара нет выбора. Приказ ему был очень прост: «Возвращайся за мной», — и не содержал даже намека, что он, Бейли, может уйти куда-то, и это «возвращайся» прямолинейное незамусоренное сознание Жискара, конечно же, истолкует как распоряжение вернуться к машине.

Бейли попытался освоиться с этой мыслью. В каком-то смысле просто ждать было облегчением. Ничего не решать… Да и какое решение мог он принять? Как всё-таки хорошо, что машина неподвижна и можно отдохнуть, избавившись от жутких вспышек и небесного грохота.

Не соснуть ли ему? Он вздрогнул. Можно ли так рисковать?

За ними гнались. За ними наблюдали. Машину, пока она стояла у административного корпуса, кто-то повредил, и повредившие вот-вот появятся. И ждет он их, а не только Жискара.

Но ясно ли он обдумал всё это, находясь в таком состоянии? Машину повредили перед административным корпусом. Сделать это мог и случайный прохожий, но более вероятно, что это был тот, кто знал, что она там. А кому это было известно лучше, чем Амадиро?

Амадиро нарочно задерживал его, пока не разразилась гроза. Тут никаких сомнений нет. Амадиро рассчитал, что он уедет в грозу и машина сломается в грозу. Амадиро изучал Землю и её обитателей — он этим хвастал. И, значит, прекрасно понимал, как тяжело землянам находиться во Вне, а в грозу тем более.

Он, конечно, убеждён, что Бейли скоро станет очень скверно.

Но зачем ему это?

Чтобы вернуть Бейли в Институт? Но Бейли уже был там. Да, но Бейли, не доведенный почти до умопомешательства, Бейли под охраной двух роботов, вполне способных защитить его физически. Но теперь-то всё переменилось!

Если машина сломается в грозу, Бейли будет сломлен эмоционально. Может быть, даже потеряет сознание и, уж во всяком случае, не сумеет потребовать, чтобы его не возвращали в Институт. И его роботы не помешают. Видя, что Бейли плохо, они помогут роботам Амадиро спасти его.

И оба робота вынуждены будут вернуться с ним и ничего не смогут поделать.

А если кто-то заинтересуется действиями Амадиро, тому достаточно ответить, что он опасался отпустить Бейли в грозу, предлагал ему переждать её в Институте, а получив отказ, послал следом за ним своих роботов — на всякий случай. Что оказалось очень удачно: когда машина сломалась в безлюдной местности, его роботы доставили Бейли в безопасное убежище. И если никто не будет знать, что машину повредили по приказу Амадиро (а кто этому поверит, если доказательств нет?), то все только восхитятся добротой Амадиро — тем более удивительной, что объектом её был землянин — недочеловек!

А что тогда Амадиро сделает с Бейли? Да ничего. Просто задержит его на некоторое время, потому что на выручку к нему не придёт никто. Сам Бейли его не интересует. В том-то вся соль!

У Амадиро окажутся и два робота Бейли, совершенно беспомощные. Инструкции, полученные ими, требовали от них неукоснительно оберегать Бейли, и, если Бейли стало плохо и ему помогают, они начнут исполнять распоряжения Амадиро, если эти распоряжения будут отдаваться якобы для пользы Бейли. Да и сам Бейли (скорее всего) вряд ли сумеет нейтрализовать эти распоряжения. А возможно, его и вовсе транквилизируют.

Как ясно! Как всё ясно! Бейли, Дэниел и Жискар были у Амадиро — но не в его власти. И он отправил их в грозу, чтобы вернуть назад — в более удобном для него состоянии. И главное, Дэниела! Дэниел — ключ ко всему!

Разумеется, Фастольф будет их искать и найдёт — когда уже будет поздно, так ведь?

А зачем Амадиро нужен Дэниел?

Голова у Бейли раскалывалась. Он не сомневался, что знает — зачем, но как доказать?

Нет, у него нет больше сил думать. Вот если бы он мог заматовать окна, создать для себя снова маленький укрытый неподвижный мирок, тогда, пожалуй, ему удалось бы немного собраться с мыслями.

Но он не знал, как это сделать, и ему оставалось только сидеть и смотреть в бурный мрак за стеклами, слушать, как дождь хлещет по машине, наблюдать, как вспыхивают молнии, и ждать удара грома.

Он крепко зажмурился. Веки — это тоже стена, но заснуть боялся.

Дверца машины справа от него открылась. Он узнал её мягкий вздох. Ощутил ворвавшийся сырой воздух, внезапный холод, острый запах влажных растений, который сразу заглушил слабый милый запах машинного масла и кожаной обивки, — запах, почему-то напоминавший ему о Городе, который он, быть может, никогда не увидит.

Он открыл глаза, и ему почудилось обращенное к нему лицо робота, которое плыло вбок, но не двигалось. У Бейли закружилась голова.

Робот — сгусток темноты — выглядел высоким. В нём чудилась какая-то компетентность.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Разве с вами нет двух роботов?

— Ушли, — пробормотал Бейли, изо всех сил притворяясь, что ему очень плохо, и сознавая, что притворяться ему, в сущности, незачем. Особенно яркая молния забралась и под веки, уже разомкнувшиеся.

— Ушли! Куда ушли, сэр? — Потом, не дождавшись ответа, спросил: — Вам нехорошо, сэр?

И Бейли в той мере, в какой он ещё мог соображать, обрадовался: если бы робот не получил чётких инструкций, он сразу бы прореагировал на его скверное состояние. Раз он начал расспрашивать явно больного человека о роботах, значит, ему был отдан приказ именно о них и в категорической форме.

Всё сходилось.

Бейли попытался (без особого успеха) придать себе нормальный вид и сказал:

— Я чувствую себя хорошо. Обо мне не заботься.

При обычных обстоятельствах никакого робота его слова не убедили бы, но этот был так нацелен на Дэниела (тут сомневаться не приходилось), что он удовольствовался его отрицанием и повторил:

— Куда ушли роботы, сэр?

— Назад в Институт робопсихологии.

— Но зачем они пошли в Институт, сэр?

— Их вызвал мэтр робопсихолог Амадиро и приказал им вернуться. Я жду их здесь.

— Но почему вы не отправились вместе с ними, сэр?

— Мэтр робопсихолог Амадиро не хотел, чтобы я возвращался в грозу. Он приказал мне ждать здесь. Я выполняю приказ мэтра робопсихолога Амадиро.

Он надеялся, что повторение авторитетного имени вместе с почетным званием, как и повторение слова «приказ», воздействует на робота и вынудит его оставить Бейли в машине.

С другой стороны, если им было поручено привезти назад именно Дэниела и они сочтут, что он уже возвращается сам, власть этой инструкции над ними ослабнет, они точнее оценят его состояние и скажут…

— Но вам, видимо, нехорошо, сэр, — сказал робот.

И вновь Бейли обрадовался точности своих догадок. Он ответил:

— Я чувствую себя хорошо.

За спиной говорившего с ним робота он смутно различал ещё нескольких — сколько именно, он сосчитать не мог. При вспышках молний их лица поблескивали. А когда глаза Бейли свыклись с темнотой, он различил тусклое свечение их глаз. Он повернул голову. У левой дверцы тоже толпились роботы, но она оставалась закрытой.

Сколько их послал Амадиро? Приказав силой вернуть его и Дэниела с Жискаром? Он сказал:

— Мэтр робопсихолог Амадиро приказал, чтобы мои роботы вернулись в Институт, а я остался тут ждать их. Вы видите, что они вернулись, а я жду. Если вас послали на помощь и у вас есть машина, догоните их и подвезите. Эта машина неисправна. — Он старался говорить уверенно и твёрдо, как здоровый человек, но это ему не очень удалось.

— Они пошли назад пешком, сэр?

— Найдите их, — приказал Бейли. — Вам даны точные инструкции.

Они всё ещё не знали, на что решиться.

Тут Бейли наконец сообразил пошевелить правой ногой — он надеялся, что движение получилось достаточно убедительным, но тело плохо подчинялось его воле.

А роботы всё ещё колебались, и Бейли расстроился. Он же не космонит и не знает, какие требуются слова, какой тон. Опытный робопсихолог обошёлся бы жестом, движением бровей — и робот подчинился бы ему, словно марионетка, которую дёрнули за нужную ниточку… Особенно если бы этого робота сконструировал он сам.

Но Бейли был всего лишь землянином.

Он нахмурился — вот это ему в его унынии удалось легко — и, устало прошептав «идите!», махнул рукой.

Возможно, это добавило последний штрих к его распоряжению, а может быть, за это время вольтаж и контрвольтаж позитронных связей помогли роботам привести свои инструкции в согласие с Тремя Законами.

Так или иначе, но решение они приняли и, больше не колеблясь, ушли к своей машине, какой бы она ни была и где бы они её ни оставили. Исчезли они так стремительно, что словно сразу растворились в темноте.

Дверца, которую робот открыл и придерживал, теперь начала закрываться, и Бейли сунул в просвет ногу, рассеянно подумав, что дверца, возможно, размозжит кости, а то и вовсе оторвёт ступню. Однако ноги не убрал, рассудив, что вряд ли конструкторы машины не обезопасили пассажиров от такого несчастья.

Он опять был один. Вынудил роботов покинуть человека в явно тяжелом состоянии, сыграв на силе приказа, отданного им именитым робопсихологом, который подкрепил в своих целях Второй Закон — причём до такой степени, что заведомая ложь Бейли возобладала над Первым Законом.

Как отлично он это проделал, подумал Бейли с неясной гордостью и тут же обнаружил, что дверца упёрлась в его ногу, которая осталась целой и невредимой.

Бейли почувствовал, что его ногу овевает холодный ветер и на неё сыплются холодные брызги, однако убрать её он не решался: если дверца закроется, ему её не открыть. (Как её открывали роботы? Естественно, для жителей Авроры тут никакой тайны не было, но ни в одной книге об Авроре он не видел толковой инструкции, объясняющей, как открываются дверцы стандартных машин на воздушной подушке. Авторы всё наиболее существенное посчитали само собой разумеющимся. Почему-то от читателя ждали, что он сам всё знает, хотя теоретически предполагалось, что книги эти — источник сведений для него.)

Раздумывая так, он старался попасть руками в карманы, но и это оказалось нелегко. Находились они не на привычных местах и были наглухо застегнуты, так что ему пришлось долго водить по ним пальцами, прежде чем выяснилось, какое именно движение их раскрывает. Он вытащил носовой платок, смял его и положил между дверцей и стойкой, оставив узенькую щелку, и тогда убрал ногу.

Ну а теперь — думай, сказал он себе. Если сможешь. Зачем оставлять дверцу открытой, если он намерен остаться в машине?

А с другой стороны, для чего ему вылезать из неё? Если он останется здесь, то рано или поздно Жискар явится за ним и, предположительно, доставит в безопасное место.

Не рискованно ли дожидаться его здесь?

Сколько времени понадобится Жискару, чтобы проводить Дэниела в безопасное место и вернуться?

Но он не знал и как скоро роботы Амадиро решат, что на дорогах, ведущих к Институту, они Дэниела с Жискаром не найдут. (Нет, не может быть, чтобы Дэниел и Жискар в поисках убежища пошли назад в Институт. Конечно, он им этого конкретно не запретил… Ну а вдруг это наиболее удобный путь? Нет! Немыслимо!)

Бейли даже головой покачал, отчего у него сразу заломило виски. Он зажал их ладонями и скрипнул зубами.

Долго ли роботы Амадиро будут продолжать поиски, прежде чем предположат, что Бейли ввёл их в заблуждение — или заблуждался сам? А тогда что? Вернутся и захватят его — очень вежливо и всячески стараясь не причинить вреда? Сможет ли он отделаться от них, заявив, что умрёт, если ему придётся выйти из машины под дождь?

Поверят ли они? Свяжутся с Институтом по радио, чтобы проверить? Это уж наверняка! А тогда, пожалуй, явятся люди, и они с ним миндальничать не будут.

Если выйти из машины и отыскать укромное местечко среди окружающих деревьев, роботам будет труднее его отыскать, и он выиграет время.

Конечно, тогда и Жискару будет труднее его отыскать, но инструкции охранять Бейли будут воздействовать на Жискара гораздо сильнее, чем инструкции отыскать его — на роботов Амадиро. Главной целью первого будет найти Бейли, а вторых — найти Дэниела.

К тому же Жискара программировал сам Фастольф, а Амадиро, какой бы он ни был прекрасный специалист, до Фастольфа всё-таки далеко.

Значит, при прочих равных условиях первым сюда вернётся Жискар.

А что, если не таких уж равных? С легким сарказмом Бейли подумал: «Я измучен и не в состоянии размышлять здраво, а просто в отчаянии хватаюсь за крупицы утешения».

Но что ему остаётся? Лишь одно: действовать в зависимости от обстоятельств, какими они представляются ему.

Бейли нажал на дверь и вышел наружу. Платок слетел в мокрую, остро пахнущую траву. Машинально нагнувшись, он поднял его и побрел прочь от машины.

Дождь хлестал по лицу и рукам, промокшая одежда облепила тело, его пробирала ледяная дрожь.

Огненный зигзаг распорол небо так быстро, что Бейли не успел зажмуриться, и тут же громовой раскат заставил его в ужасе зажать уши.

Гроза возобновилась? Или его оглушило только потому, что он очутился под открытым небом?

Но надо идти. Надо отойти от машины подальше, чтобы преследователи не нашли его сразу. К чему колебаться и торчать здесь? Тогда уж лучше было бы остаться в машине — и сухим!

Он начал утирать лицо платком. Но платок тоже был мокрым, и, оставив бесполезные попытки, он протянул перед собой руки и пошёл в темноту. Есть ли у Авроры луна? Вроде бы он о ней что-то читал, а теперь её свет оказался бы очень кстати… А впрочем, если даже она и существует, всё равно тучи поглощали бы весь её свет.

Он ощутил что-то. Он не видел, чего коснулись его пальцы, но решил, что это шершавая кора дерева. Да, дерева. Это понятно и жителю Города.

Внезапно он вспомнил, что молния, бывает, раскалывает деревья и убивает людей. А вот о том, как чувствует себя человек, пораженный молнией, или о том, как от неё уберечься, он ничего не читал. На Земле он ни разу не встречал человека, в которого бы угодила молния.

Он начал ощупью огибать дерево, весь во власти страха и дурных предчувствий. Как узнать, что он не замкнул круга и не возвращается к машине?

Ну хватит. Вперёд!

Теперь у него на дороге появились густые кусты, и пробирался он сквозь них с большим трудом. Казалось, за его одежду цепляются костлявые пальцы. Он раздраженно рванулся и услышал треск ткани.

— Вперёд!

У него стучали зубы, он весь дрожал.

Новая вспышка. Не такая слепящая. На миг он увидел окружающее.

Деревья. И много. Он в роще. Что опаснее в грозу — скопление деревьев или одно-единственное? Этого он не знал. Может, безопаснее к деревьям не прикасаться?

Этого он тоже не знал. Для Городов смерти от молнии не существовало, а в исторических романах (а иногда и в курсах истории) такие случаи хотя и упоминались, но не описывались подробно.

Он посмотрел на тёмное небо, и в глаза ему плеснула вода. Он протер их мокрыми руками и пошёл, спотыкаясь, дальше. Он старался поднимать ноги повыше. Потом, скользя на камушках, перешёл узкую полоску текущей воды.

Странно! Более мокрым он после этого не стал.

Он всё шёл и шёл. Теперь роботы его не разыщут. А Жискар?

Он понятия не имел, где находится и куда идёт. И далеко ли до дома Фастольфа, до Института робопсихологии.

Он не мог бы вернуться к машине, если бы захотел.

Не сумел бы сам отыскать себя.

А гроза будет длиться до бесконечности, и в конце концов он растворится в дожде, растечётся ручейком, и никто уже не разыщет Бейли.

И его молекулы унесутся в океан…

Есть на Авроре океан?

Конечно, есть! И больше земного, но и льда у полюсов больше.

Его молекулы доплывут до полярных льдов, вмёрзнут в них и будут блестеть под холодным оранжевым солнцем.

Его пальцы снова прикоснулись к дереву — мокрые пальцы, мокрое дерево… Рокот грома… Странно, молнии он не видел. А молния ведь вспыхивает раньше. Она в него ударила?

Он ничего не ощущал… кроме земли.

Прямо под собой — его пальцы скребли холодную грязь. Он повернул голову, чтобы свободнее дышать. Лежать было скорее удобно. И никуда не надо идти. Он подождет тут. Жискар его отыщет.

Все сомнения вдруг исчезли. Жискар непременно его найдёт, потому что…

Потому что… он забыл почему. Второй раз он что-то забыл. Тогда, засыпая… То же самое, что и теперь? То же самое?

Неважно.

Всё будет хорошо… всё…

Он лежал без сознания — один, под дождем у древесного ствола, а гроза продолжала бушевать.

Глава 16

СНОВА ГЛЭДИЯ

Потом, вспоминая и прикидывая время, Бейли пришёл к выводу, что пролежал без сознания не меньше десяти минут и не больше двадцати.

Но в тот момент оно могло быть чем угодно — от ноля до бесконечности. Он осознавал голос. Не слова, а только голос. Он не мог понять, что в нём странное, но благополучно разгадал загадку, решив, что голос принадлежит женщине.

Его обвили руки, подняли, понесли. Одна рука болталась… его рука. Голова откинулась.

Он пошевелился, но поднять голову не удалось. Снова женский голос.

Он утомленно открыл глаза. И почувствовал, что ему холодно, что он весь мокрый. А затем осознал, что вода на него больше не льётся. И уже не темно. Не совсем темно. Откуда-то просачивался свет, и он рассмотрел лицо робота. И узнал его.

— Жискар, — прошептал он и вспомнил грозу, своё бегство. И Жискар нашёл его первым. Жискар, а не те роботы.

И Бейли подумал с удовлетворением: «Я так и думал».

Он позволил глазам снова закрыться. Да, его несли — он ощущал легкое покачивание в такт шагам несущего. Потом оно прекратилось, его медленно опустили на что-то теплое и удобное. Сиденье машины — видимо, накрытое полотенцем. Он это знал неизвестно откуда.

Затем ощущение плавного движения по воздуху: его лицо и руки почувствовали прикосновение мягкой ткани, впитывающей влагу; его грудь обнажили — прикосновение холодного воздуха, а затем той же ткани.

Потом множество смутных ощущений и впечатлений.

Он в доме — приоткрывая глаза, он видел стены, искусственный свет, какую-то мебель.

Он чувствовал, что его бережно раздевают, и слабо зашевелился, стараясь помочь. Потом его погрузили в теплую воду, начали энергично растирать. Это всё продолжалось, продолжалось, и он был рад.

Его вдруг осенила мысль, и он ухватил поддерживающую его руку:

— Жискар! Жискар!

— Я здесь, сэр, — услышал он голос Жискара.

— Жискар, Дэниел в безопасности?

— В полной безопасности, сэр.

— Отлично. — Бейли снова закрыл глаза и, когда его начали сушить, даже не пошевелился. Его бережно переворачивали под струями теплого воздуха, а потом одели во что-то теплое.

Какое блаженство! С раннего детства он не испытывал ничего подобного и от души пожалел младенцев, которые не способны понять и оценить, как их лелеют.

А вдруг способны? Не определяет ли скрытое воспоминание о таком блаженстве поведение взрослого человека? И, может, теперь он просто радуется, что снова стал младенцем?

И он услышал голос женщины. Его матери?

Нет, невозможно!

— Мама?

Теперь он сидел в кресле. Это он чувствовал и ещё каким-то образом чувствовал, что короткое счастливое возвращение в младенчество кончилось. Что надо возвращаться в печальный мир полного сознания и необходимости всё делать для себя самому.

Но ведь был голос женщины… Какой женщины? Бейли открыл глаза.

— Глэдия?

* * *

Это был вопрос, удивлённый вопрос, но где-то внутри он не удивился. Ведь, конечно, он сразу узнал её голос.

Он осмотрелся. Жискар стоял в своем алькове, но он подождет. Сначала самое главное. Бейли спросил:

— Где Дэниел?

— Он почистился и высушился в помещении роботов, — ответила Глэдия. — Его окружают мои домашние роботы. Они получили нужные инструкции. Не сомневайтесь: никто посторонний не подойдёт к дому ближе чем на пятьдесят метров без того, чтобы мы об этом не узнали. Жискар тоже почистился и высушился.

— Вижу, — ответил Бейли. Жискар его не занимал, только Дэниел. Ему уже стало легче: Глэдия как будто поняла, что Дэниела необходимо охранять, и можно обойтись без сложных объяснений.

Однако в этой защитной стене было уязвимое место, и в его голосе прозвучала сердитая нота, когда он сказал:

— Как вы могли бросить его только на роботов, Глэдия? Без вас в доме ведь не осталось человека, который остановил бы шайку посторонних роботов. Они бы увели Дэниела силой.

— Чепуха! — решительно ответила Глэдия. — Мы отсутствовали недолго, а я известила доктора Фастольфа. Многие его роботы присоединились к моим, и в случае необходимости он появился бы через несколько минут. Я бы посмотрела, как шайка посторонних роботов не подчинилась бы ему!

— Но вы видели Дэниела, когда вернулись, Глэдия?

— Конечно. Говорю же вам, он в полной безопасности.

— Спасибо! — с облегчением сказал Бейли и закрыл глаза. И, как ни странно, подумал: не так уж это было скверно.

Бесспорно! Он же выжил? При этой мысли что-то внутри его радостно заухмылялось. Открыв глаза, он спросил:

— Как вы меня отыскали, Глэдия?

— Жискар отыскал. Они пришли сюда — оба. И Жискар объяснил мне ситуацию. Я сразу занялась Дэниелом, но он отказался двинуться с места, пока я не пообещала тут же послать Жискара за вами. Он был очень красноречив. Его реакция на всё, что касается вас, Элайдж, крайне сильна. Дэниела, конечно, мы с собой не взяли. Он очень расстроился, но Жискар потребовал прямо-таки прикрикнуть на Дэниела, чтобы он остался. Видимо, Жискару вы дали очень строгий приказ. Затем мы связались с доктором Фастольфом и отправились за вами на моей машине.

Бейли укоризненно качнул головой:

— Вам не следовало оставлять дом, Глэдия. Вы были обязаны следить, чтобы с Дэниелом ничего не случилось.

Губы Глэдии скривились в презрительной усмешке:

— И бросить вас умирать под дождем? Или позволить, чтобы вас захватили враги доктора Фастольфа? Просто вижу голограмму, как я бы допустила подобное! Нет, Элайдж, я могла понадобиться для того, чтобы освободить вас из рук тех роботов, если бы они добрались до вас раньше. Может быть, я мало что умею, но на Солярии, позвольте вам сказать, любой человек способен управиться с толпой роботов. Мы к этому привыкли.

— Но как вы меня отыскали?

— Это было не так уж трудно. До вашей машины оказалось отсюда не так уж и далеко. Не будь грозы, мы бы и пешком дошли. Мы…

— То есть мы почти добрались до дома Фастольфа? — перебил Бейли.

— Да, — ответила Глэдия. — Либо вашу машину повредили недостаточно для того, чтобы она сломалась раньше, либо Жискар сумел продержать её в воздухе дольше, чем рассчитывали эти вандалы. Получилось очень удачно. Сломайся вы ближе к Институту, они могли бы захватить вас всех. Ну, так мы добрались на моей машине до вашей. Жискар, естественно, знал точно, где она находилась. Мы вылезли…

— И вы насквозь промокли, Глэдия?

— Нисколечко, — ответила она. — Я захватила большой дождезонт и светосферу. Мои ботинки запачкались и капельку промокли, потому что у меня не было времени обрызгать их латексом, но это пустяки. Во всяком случае, мы добрались до вашей машины меньше чем за полчаса после того, как вы отослали Жискара с Дэниелом, ну и, конечно, вас в ней не оказалось.

— Я пытался… — начал Бейли.

— Да-да. Я испугалась, что они — другие — увезли вас. Ведь Жискар сказал, что за вами гнались. Но Жискар нашёл ваш платок метрах в пятидесяти от машины и решил, что вы пошли в этом направлении. Он сказал, что это был нелогичный поступок, что люди часто поступают нелогично и надо вас искать. И мы стали искать с помощью светосферы, но нашёл вас он. Увидел инфракрасное излучение тепла вашего тела у подножья дерева, и мы привезли вас сюда.

— Что было нелогичного в моём поведении? — спросил Бейли с обидой.

— Он не объяснил, Элайдж. Хотите спросить у него? — Она кивнула на Жискара.

— Так в чём дело, Жискар? — сказал Бейли.

Жискар сразу утратил каменное равнодушие и посмотрел на Бейли.

— Я чувствовал, — сказал он, — что вы совершенно напрасно вышли из машины в грозу. Если бы вы подождали в ней, мы быстрее доставили бы вас сюда.

— Те роботы добрались бы до меня быстрее!

— Но они же побывали там, и вы их отослали, сэр.

— А ты откуда знаешь?

— Возле машины было много следов, оставленных роботами, но внутри машины я не увидел ни единого сырого пятнышка, а если бы мокрые руки протянулись, чтобы вытащить вас, таких пятен было бы много. Я рассудил, что по собственной воле вы к ним не вышли бы, сэр. А раз вы их отослали, вам не надо было опасаться, что они тут же вернутся, ведь, по вашей собственной оценке ситуации, гнались они за Дэниелом, а не за вами. Вдобавок вы знали, что я вернусь быстро.

— Я так и рассуждал, — буркнул Бейли, — но решил, что не помешает ещё больше их запутать. И поступил, как мне казалось, наилучшим образом, и ведь ты же меня всё равно нашёл!

— Да, сэр.

— Но почему я здесь? Если мы были близко от дома Глэдии, значит, до дома доктора Фастольфа тоже было недалеко. Или даже ближе.

— Не совсем, сэр. Ближе был этот дом, а, судя по настойчивости ваших приказаний, на счету была каждая минута, иначе Дэниел мог бы и не спастись. Дэниел согласился с этим, хотя очень не хотел покидать вас. А когда он очутился здесь, я решил, что и вам следует быть здесь на случай, если вы пожелаете собственными глазами убедиться в его безопасности.

Бейли кивнул и сказал ворчливо (его всё ещё язвил упрек в нелогичности):

— Ты поступил правильно, Жискар.

— Вам необходимо повидать доктора Фастольфа, Элайдж? — спросила Глэдия. — Я могу пригласить его сюда. Или поговорите с ним по трёхмернику.

Бейли откинулся на спинку кресла. Он успел убедиться, что его умственные процессы заторможены и что он совсем измотан. Говорить с Фастольфом сейчас не имело смысла. И он сказал:

— Нет. Я увижусь с ним утром после завтрака. Времени достаточно. А потом, полагаю, я увижусь с этим человеком, Келденом Амадиро, главой Института робопсихологии. И с важной персоной… как вы его называете? Ах да — с председателем. Полагаю, и он сюда прибудет?

— У вас ужасно усталый вид, Элайдж, — сказала Глэдия. — Разумеется, у нас на планете нет микроорганизмов — ну, микробов и вирусов, которые у вас на Земле вызывают все эти болезни. И вы от них очищены. Однако видно, как вы устали.

Бейли подумал: после всего этого ни гриппа, ни даже насморка! Да, пребывание на космомире имеет и свои положительные стороны.

— Правда, я устал, — сказал он. — Но отдохну немного и буду в полном порядке.

— Вы не голодны? Как раз время ужина.

Бейли поморщился:

— Есть мне что-то не хочется.

— Но оставаться голодным не следует. Конечно, ничего тяжелого, но, может быть, горячего супа? Он вас подкрепит.

Бейли захотелось улыбнуться. Пусть она и солярианка, но в сходных обстоятельствах ведёт себя и говорит совершенно так же, как женщина Земли. Наверное, аврорианки тоже не составляют исключения. Есть вещи, которых различие в культурах не затрагивает.

— Но суп готов? — спросил он. — Я не хочу доставлять затруднений.

— Какие затруднения? У меня есть домашний штат — не такой многочисленный, как на Солярии, но достаточный, чтобы любое не слишком экзотическое блюдо было приготовлено за несколько минут. Так что просто скажите мне, какой суп вы предпочтете. И всё.

— Куриный. — Бейли не сумел противостоять соблазну.

— Как угодно. Я как раз сама хотела его предложить, — добавила она невинным тоном. — Ну и с кусочками куриного мяса для сытости.

Тарелка возникла перед ним через несколько минут.

— А вы, Глэдия?

— Я поужинала, пока вас мыли и лечили.

— Лечили?

— Профилактическое восстановление биохимического баланса. Вы перенесли тяжелый нервный шок, и его следовало нейтрализовать. Да ешьте же!

Бейли попробовал суп. В общем-то, неплохой, хотя и непривычно островат на странный манер аврорианской кухни. А может, к нему просто добавлены какие-то незнакомые специи.

Внезапно он вспомнил свою мать — мгновенная судорога памяти, вернувшая его в далёкое детство. Она наклоняется над ним — он снова отказался есть свой «вкусный супчик».

«Ну-ка, Лайдж, — говорит она. — Настоящая курочка и очень дорогая! Даже космониты не едят вкуснее!»

И не едят! Через далёкие годы он крикнул ей: «Не едят, мам!»

Нет, правда! Если положиться на память и учесть, что в детстве всё кажется вкуснее, куриный суп его матери, если она не потчевала им каждый день, был подлинным объедением.

Он ел ложку за ложкой, а когда тарелка опустела, смущенно буркнул:

— А ещё немножко не найдётся?

— Столько, сколько хотите, Элайдж.

— Самую чуточку.

Когда он доедал вторую порцию, Глэдия сказала:

— Элайдж, эта завтрашняя встреча…

— Что, Глэдия?

— Она означает, что ваше расследование закончено? И вы знаете, что случилось с Джендером?

Бейли ответил, взвешивая каждое слово:

— Мне кажется, я знаю, что могло произойти с Джендером. Но не убеждён, что сумею убедить в этом кого-либо.

— Тогда зачем вы устраиваете эту встречу?

— Не я, Глэдия. А мэтр робопсихолог Амадиро. Он против самой идеи расследования и рассчитывает отослать меня назад на Землю.

— Это он испортил вашу машину и послал роботов захватить Дэниела?

— По-моему, он.

— Так неужели его нельзя за это судить и заставить понести наказание?

— Можно-то можно, — ответил Бейли яростно. — Но только у меня нет пустячной мелочи — веских доказательств.

— И, сделав всё это, он выйдет сухим из воды, а вдобавок прекратит расследование?

— Боюсь, так и будет. Говоря его словами: люди, не надеющиеся на справедливость, не разочаровываются.

— Но так же нельзя! Не допустите этого. Вы должны довести расследование до конца и узнать правду!

— Ну а если узнать правду я не сумею? — Бейли вздохнул. — Или сумею, но не смогу добиться, чтобы меня выслушали?

— Нет, вы можете и найти правду, и заставить выслушать себя!

— Ваша вера в меня, Глэдия, очень трогательна. Однако, если Законодательное собрание Авроры захочет отправить меня на Землю, а расследование прекратить, я не смогу этому помешать.

— Но разве вы хотите вернуться, ничего не добившись?

— Нет, конечно. И ведь я не просто ничего не добьюсь, положение гораздо хуже, Глэдия. Моя карьера пойдёт прахом, а будущее Земли останется самым чёрным.

— Так не допустите, чтобы они этого добились, Элайдж!

— Иосафат, Глэдия! Я попытаюсь. Но не могу же я поднять планету голымируками. Не требуйте от меня чудес.

Глэдия кивнула, опустила глаза и прижала кулачок ко рту. Она замерла, словно о чём-то задумавшись. Бейли не сразу сообразил, что она беззвучно плачет.

* * *

Бейли вскочил и обошёл стол, рассеянно и с досадой заметив, что ноги у него подгибаются, а левое бедро сводит судорога.

— Глэдия, — сказал он, нагибаясь к ней, — не плачьте!

— Не обращайте внимания, Элайдж, — прошептала она. — Это пройдёт.

Он беспомощно стоял рядом с ней. Протянул было руки и опустил их.

— Я не прикоснусь к вам, — сказал он. — Лучше не надо, правда?

— Да нет же, нет! Не так уж я обожаю своё тело, да и заразиться от вас я ничем не могу. Я… я не такая, как прежде.

И Бейли протянул руку и прикоснулся к её локтю, неловко погладив его кончиками пальцев.

— Завтра я сделаю всё, что в моих силах, Глэдия, — сказал он. — Я постараюсь.

Она встала, повернулась к нему и прошептала:

— Ах, Элайдж!

Машинально, почти сам того не заметив, Бейли раскрыл ей объятия. И так же, словно не отдавая себе отчета, она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди, а он бережно обвил её руками.

Он только чуть её касался, ожидая, когда она осознает, что обняла землянина. (Конечно, она обнимала человекоподобного робота, но всё-таки не землянина!)

Глэдия громко всхлипнула и пробормотала в рубашку Бейли:

— Это нечестно! Только потому что я с Солярии! Никому нет дела, что случилось с Джендером. Но, будь я аврорианкой, они бы приняли его гибель близко к сердцу! А так всё свелось к предрассудкам и политике.

Бейли подумал: «Космониты — просто люди. Именно это сказала бы Джесси в такой ситуации. А если бы Глэдию сейчас обнимал Гремионис, он бы сказал именно то, что сказал бы я — знай я, что сказать!»

Но он сказал:

— Это не совсем так. Я уверен, что доктор Фастольф принимает близко к сердцу гибель Джендера.

— Да нет же! Не по-настоящему. Он только хочет взять верх в Законодательном собрании, а этот Амадиро хочет того же, и они оба пожертвовали бы Джендером, лишь бы добиться своего!

— Обещаю вам, Глэдия, Джендером я не пожертвую, что бы мне за это ни предлагали.

— Да? А если вам пообещают, что вы сможете вернуться на Землю без ущерба для своей карьеры и против вашего мира никаких санкций предпринято не будет, при условии, что вы забудете про Джендера, как вы поступите?

— Какой смысл сочинять гипотетические альтернативы, когда заведомо ничего подобного произойти не может? Меня не станут прельщать, чтобы я забыл про Джендера. Их цель — отправить меня назад с пустыми руками, предрешая и мою гибель, и гибель моего мира. Но если они не воспрепятствуют мне, я доберусь до человека, уничтожившего Джендера, и добьюсь, чтобы он понес заслуженное наказание.

— Что значит «если»? Не допустите, чтобы они вам воспрепятствовали!

Бейли горько улыбнулся.

— По-вашему, аврорианцы с вами не считаются, потому что вы с Солярии, так подумайте, как они третировали бы вас, будь вы с Земли! — Он крепче её обнял. — Но я попытаюсь, Глэдия. Не хочу пробуждать напрасные надежды, но кое-что в запасе у меня есть. Я попытаюсь…

Он почти забыл, что он с Земли, хотя только что сам это сказал.

— Вы говорите, что попытаетесь, но как? — Она чуть отодвинулась, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Ну, я могу… — Бейли растерянно умолк.

— Найти убийцу?

— И вообще… Глэдия, простите, мне нужно сесть.

Он попятился к столу и оперся о него.

— Что с вами, Элайдж?

— У меня был тяжелый день, и я ещё не собрался с силами.

— Так вам лучше поскорее лечь!

— Честно говоря, Глэдия, я этого и хочу.

Она разжала руки, лицо у неё стало тревожно-сочувственным, и слезы были забыты. Она подняла руку, слегка махнула, и Бейли тотчас (так ему по крайней мере показалось) окружили роботы.

А когда он уже лежал в постели и последний робот ушёл, Бейли уставился в темноту. Он не знал, идёт ли ещё во Вне дождь, вспыхивают ли ещё редкие усталые молнии, но грома он больше не слышал.

Бейли глубоко вздохнул и подумал: «Что я обещал Глэдии? Что произойдёт завтра?»

Финал драмы… Полная неудача?

И, погружаясь в дремоту, Бейли думал об озарении, внезапно осеняющем на границе между сном и явью.

* * *

С ним это случалось уже дважды. Накануне ночью, когда он вот так же почти засыпал, и в этот вечер, когда он терял сознание, лежа в грозу под деревом. Оба раза его осеняло, что-то освещало загадку, как молния, рассеивающая на миг ночную тьму.

Но озарение исчезало с быстротой той же молнии.

Что, что это было? И сумеет ли он вспомнить?

На этот раз он приготовился удержать в уме ускользающую истину. Или ускользающую иллюзию? Вдруг в затмении сознания какой-то вздор представлялся истиной, проанализировать которую логически мозг в такую минуту не мог?

Поиски неуловимого нечто, однако, оказались бесплодными: призывать его было столь же бессмысленно, как звать единорога в мире, где единороги не водятся.

Проще было думать о Глэдии, о том, что ощущали его руки. Непосредственно — шелковистое прикосновение её блузки, но под блузкой — хрупкие изящные плечи, стройную спину.

Рискнул бы он поцеловать её, если бы у него не начали подгибаться ноги? Или это было бы слишком?

Он вдруг слегка всхрапнул и, как всегда, смутился. Заставил себя очнуться и снова думать о Глэдии. До своего отъезда, конечно же… но если он сможет предложить ей что-то вза… Плата за оказанную услу… Он снова всхрапнул и уже не смутился.

Глэдия… А он думал, что никогда больше её не увидит… а чтобы прикоснуться к ней… тем более обнять её… обнять…

Он не заметил, как заснул.

И снова её обнимал. Но блузки не было… только её теплая нежная кожа… а его ладонь медленно скользнула по лопатке, по чуть прощупывающимся тонким ребрам…

Всё было странно реальным. Пять его чувств подтверждали это. Он ощущал запах её волос, его губы впивали легкую солоноватость её кожи… и теперь они не стояли. А легли? Или лежали с самого начала? И куда девался свет?

Он ощущал матрац под собой, одеяло сверху… мрак… а она лежала в его объятиях, и тело её было совсем обнаженным.

Вздрогнув, он окончательно проснулся.

— Глэдия? — Почти крик… недоверчивый…

— Ш-ш-ш, Элайдж. — Она нежно прижала пальцы к его губам. — Не говори ничего.

С тем же успехом она могла бы попросить, чтобы он остановил ток своей крови.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ты не понимаешь? — сказала она. — Лежу с тобой в кровати.

— Но почему?

— Потому что я так хочу. — Она прильнула к нему, дёрнула воротник его пижамы и раскрыла её.

— Не шевелись, Элайдж. Ты устал, и я не хочу, чтобы ты утомлялся ещё больше.

По телу Элайджа прокатилась жаркая волна. Он решил, что больше не будет оберегать Глэдию от неё самой. Он сказал:

— Я не настолько устал, Глэдия…

— Нет, — перебила она. — Отдыхай! Я хочу, чтобы ты отдыхал. Не шевелись.

Её губы прижались к его губам, словно чтобы не дать ему говорить. Он расслабился и невольно подумал, что подчиняется, что действительно устал и предпочтет предоставить всё ей. И со стыдом сообразил, что это как бы его оправдывает. («Что мне оставалось? — словно услышал он собственный голос. — Она меня заставила!») Иосафат! Какая подленькая трусость! Как унизительно…

Но и эти мысли исчезли. Откуда-то лилась тихая музыка, воздух заметно потеплел. Одеяло и пижама куда-то подевались. Её руки обвили его голову, прижали к нежной мягкости.

Словно со стороны он понял, что мягкость эта — её левая грудь, и губы ему щекочет сосок.

Глэдия тихонько напевала под музыку — радостный баюкающий мотив, который был ему незнаком.

Она легонько покачивалась, поглаживая кончиками пальцев его подбородок и шею. Он растворился в блаженном покое, предоставляя ей делать всё, что она захочет. И послушно позволял ей двигать его руки, прижимать их то тут, то там.

Он не помогал ей, а когда отозвался с нарастающим возбуждением и достигнул пика, было это словно против его воли, просто иначе он не мог.

Она, казалось, не знала усталости, и он был этому рад. Снова за волнами чувственности он ощущал блаженство полной младенческой беспомощности.

Но в конце концов у него уже не осталось сил отзываться, и она, казалось, тоже совсем себя исчерпала и прилегла головой в ложбинку его левого плеча, её левая рука протянулась через его грудь, и пальцы нежно поглаживали крутые завитки волос.

Ему почудилось, что она шепчет: «Благодарю тебя, благодарю»…

И удивился. За что?

Он уже почти не осознавал её присутствия — этот блаженнейший конец тяжелейшего дня заставлял слипаться веки, точно сказочный сонный напиток, и он чувствовал, что соскальзывает в неведомые глубины, точно его пальцы перестали цепляться за край обрыва суровой реальности, чтобы он мог упасть… упасть сквозь туман дремоты в медленно колышущийся океан сновидений.

И пока он соскальзывал в сны, то, что не явилось на зов, пришло само. В третий раз занавес взвился, все события с того момента, как он покинул Землю, обрели чёткость и последовательность. Вновь всё стало абсолютно ясно. Он попытался заговорить, услышать необходимые слова, зафиксировать их, сделать неотъемлемой частью своих умственных процессов, но как он ни вцеплялся в них всеми щупальцами сознания, они проскальзывали мимо и исчезали.

Так что в этом отношении второй день Бейли на Авроре кончился совершенно так же, как первый.

Глава 17

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Когда Бейли открыл глаза, в окно лился солнечный свет, и он ему обрадовался. К своему ещё сонному удивлению, он обрадовался солнечному свету!

Значит, гроза миновала, её словно никогда и не было. В сравнении с ровным, мягким, теплым, контролируемым освещением Городов солнечный свет, безусловно, казался резким и неустойчивым. Но по контрасту с грозой он был залогом безмятежного покоя. Всё относительно, подумал Бейли. Он уже никогда не будет считать солнечный свет злом.

— Партнер Элайдж? — Возле кровати стоял Дэниел, а за ним Жискар.

Мрачное лицо Бейли расплылось в улыбке чистой радости.

Он протянул руки обоим.

— Иосафат, ребята! — воскликнул он, не заметив полной человечности такого обращения. — Когда я в последний раз видел вас вместе, то не знал, доведётся ли мне снова увидеть вас — или хотя бы одного из вас.

— Но в любом случае, — мягко заметил Дэниел, — ни при каких обстоятельствах никому из нас не причинили бы подлинного вреда.

— Теперь при свете солнца я это вижу, — ответил Бейли. — Но вчера вечером я думал, что гроза меня прикончит, и не сомневался, что тебе, Дэниел, грозит серьёзная опасность. Казалось даже, что и Жискар может пострадать, защищая меня от многочисленных противников. Довольно-таки мелодраматично, не спорю, но я же был немного не в себе, понимаете?

— Нам это известно, сэр, — ответил Жискар. — Вот почему нам было так трудно уйти от вас вопреки вашим настойчивым требованиям. И надеемся, что сейчас это не вызывает вашего неудовольствия.

— Нисколько, Жискар.

— А кроме того, — сказал Дэниел, — мы знаем, что о вас хорошо заботились, пока мы отсутствовали.

И только тут Бейли вспомнил прошедшую ночь.

Глэдия!

Он осмотрелся. Её не было в комнате. Или ему пригрезилось…

Да нет же! Сном это быть не могло.

Он хмуро взглянул на Дэниела, как будто заподозрив в его словах скабрезный намек.

Нет, и этого быть не могло. Робот, даже самый человекоподобный, не будет запрограммирован смаковать двусмысленности.

— Да, — ответил он. — Очень хорошо. Однако сейчас я хотел бы, чтобы меня проводили в Личную.

— Мы здесь, сэр, — сказал Жискар, — чтобы оказывать вам необходимые утренние услуги. Мисс Глэдия решила, что с нами вам будет спокойнее, чем с её роботами, и она специально подчеркнула, чтобы мы предупреждали ваши малейшие желания.

— Что она, собственно, под этим подразумевала? — спросил Бейли с некоторой тревогой. — Я чувствую себя вполне хорошо и не хочу, чтобы меня мыли и высушивали. Я сам могу о себе позаботиться. Надеюсь, она это понимает.

— Вам нечего опасаться, партнер Элайдж, — сказал Дэниел с легкой улыбкой, которая (как казалось Бейли) была аналогична той, что у человека означала бы дружескую симпатию. — Мы просто должны позаботиться, чтобы у вас не возникало никаких затруднений. Если в какие-то моменты вам будет удобнее обходиться без нас, мы подождем в стороне.

— В таком случае, Дэниел — и Жискар тоже, — мы во всём разобрались. — И Бейли спрыгнул на пол, заметив, что ноги его прекрасно слушаются. Ночной отдых и лечение, которому его подвергли, внеся в дом, — в чём бы оно ни заключалось, — сотворили чудеса. Не говоря уж о Глэдии!

* * *

Не одеваясь, ощущая приятную свежесть после душа, Бейли причесал волосы и критически оглядел в зеркале достигнутые результаты. Скорее всего завтракать он будет с Глэдией, но как она его встретит? Пожалуй, наиболее разумным будет держаться так, будто ничего не произошло, и руководствоваться её поведением с ним. И почему-то ему казалось, что будет легче, если он придаст себе презентабельный вид — если это вообще возможно. Он состроил недовольную гримасу своему отражению.

— Дэниел! — позвал он.

— Что, партнер Элайдж?

— На тебе новая одежда? — пробурчал Бейли сквозь зубную пасту.

— Она не моя, партнер Элайдж. Это костюм Джендера.

— Она дала тебе костюм Джендера! — У Бейли глаза полезли на лоб.

— Мисс Глэдия не пожелала, чтобы я оставался нагим, пока мою промокшую одежду стирали и высушивали. Теперь она готова, но мисс Глэдия говорит, чтобы этот костюм я оставил себе.

— Когда она это сказала?

— Сегодня утром, партнер Элайдж.

— Так она проснулась?

— Да, она уже встала. И ждет вас к завтраку, когда вы будете готовы.

Бейли стиснул зубы. Странно, что пока встреча с Глэдией волновала его куда больше, чем предстоящая встреча с председателем. В конце концов, как пройдёт встреча с председателем — решит судьба, а он уже продумал свою стратегию, и она либо даст результаты, либо нет, но что касается Глэдии, у него никакой стратегии нет.

Будь что будет. И он спросил по возможности равнодушнее:

— Как мисс Глэдия чувствует себя сегодня?

— Она выглядит хорошо, — ответил Дэниел.

— Она весела? Или кажется угнетенной?

— Судить о внутреннем состоянии человека очень трудно, — после некоторого колебания ответил Дэниел. — Но в её поведении ничто не указывает на внутреннее волнение.

Бейли опять взглянул на Дэниела, и опять ему почудился намек на события прошлой ночи. И опять он отмел такую возможность.

И всматриваться в лицо Дэниела не имело смысла. По выражению лица робота догадаться о его мыслях было невозможно, поскольку мыслей в человеческом представлении у него не было.

Бейли вернулся в спальню и осмотрел приготовленную для него одежду, прикидывая, сумеет ли он одеться без ошибок, или придётся просить роботов о помощи. Гроза и ночь остались позади, и он хотел вновь обрести взрослую независимость.

— Что это? — спросил он, поднимая широкую полосу ткани со сложным узором.

— Перевязь, — ответил Дэниел. — Назначение её чисто орнаментальное. Надевают её через левое плечо и завязывают на поясе справа. На некоторых космомирах её принято надевать к завтраку, но не на Авроре.

— Так почему же она тут?

— Мисс Глэдия подумала, что перевязь будет вам к лицу, партнер Элайдж. Завязывается она сложным узлом, и я буду рад помочь.

«Иосафат! — подумал Бейли скорбно. — Она хочет придать мне смазливость! Что ещё она задумала?»

Выбрось из головы!

— Не нужно, — сказал он вслух. — Завяжу простым бантом. Но вот что, Дэниел. После завтрака я пойду к Фастольфу и встречусь у него с Амадиро и председателем Законодательного собрания. Мне неизвестно, будет ли присутствовать кто-нибудь ещё.

— Да, я знаю, партнер Элайдж. И, мне кажется, больше там никого не будет.

— Ну, в таком случае, — сказал Бейли, начиная надевать белье очень неторопливо, чтобы ничего не спутать и не воззвать о помощи к Дэниелу, — расскажи мне про председателя. Я вычитал, что на Авроре он примерно соответствует главе администрации, но пост этот скорее почетный, и, насколько я понял, никакой реальной власти у председателя нет.

— Боюсь, партнер Элайдж, это действительно так, — сказал Дэниел.

— Сэр, — перебил Жискар, — политическую ситуацию на Авроре я знаю лучше, чем друг Дэниел, так как функционирую много дольше, чем он. Хотите ли, чтобы на ваш вопрос ответил я?

— Конечно, Жискар. Давай!

— Когда на Авроре, сэр, было учреждено правительство, — наставительно заговорил Жискар, словно внутри его равномерно крутился информационный диск, — главе администрации отводились чисто представительные функции. Он должен был принимать посланников других космомиров, открывать заседания Законодательного собрания, вести их, а голосовать только в случаях, когда голоса депутатов разделялись поровну. Однако после Речного спора…

— Да-да, я читал о нём, — поспешно сказал Бейли. — Это был скучнейший эпизод в истории Авроры, когда спор по поводу использования гидроэнергии в первый и последний раз чуть не привёл планету на грань гражданской войны. Обойдись без подробностей.

— Хорошо, сэр. Однако после Речного спора было решено не допускать, чтобы споры подвергали опасности основы аврорианского общества, и в обычай вошло улаживать все спорные вопросы частным и мирным образом вне Законодательного собрания. Когда же оно наконец голосует, то уже по готовому решению, которому обеспечено большинство. Ключевой фигурой в улаживании всех недоразумений стал председатель Собрания. Считается, что он стоит выше частных интересов, и его власть (которая, хотя в теории и равна нулю, на практике довольно значительна) сохраняется только до тех пор, пока он занимает такую позицию. Поэтому каждый председатель ревниво оберегает свою объективность, и до тех пор, пока это так, именно он решает спор в пользу той или иной стороны.

— То есть, — сказал Бейли, — председатель выслушает меня, Фастольфа и Амадиро, а затем вынесет решение?

— Возможно. Однако, сэр, он может и не прийти к окончательному выводу и потребовать дополнительных доказательств, или дополнительного времени на размышления, или того и другого.

— А если председатель примет решение, Амадиро согласится с ним, если оно будет не в его пользу? И доктор Фастольф, если оно будет против него?

— Оно не абсолютно обязательно. Почти всегда находятся люди, не желающие смириться с решением председателя, а доктор Амадиро и доктор Фастольф — оба настойчивы и упрямы, если судить по их поступкам. Однако большинство членов Законодательного собрания поддержат председателя, каково бы ни было его решение, и при голосовании тот, с кем председатель не согласится, будь то доктор Амадиро или доктор Фастольф, останется в незначительном меньшинстве.

— Наверно, Жискар?

— Почти наверно. Председатель занимает свой пост тридцать лет, причём Законодательное собрание может переизбрать его на ещё один тридцатилетний срок. Однако, если Собрание проголосует против какого-либо решения председателя, ему придётся тут же подать в отставку, и правительственный кризис будет продолжаться, пока Собрание в обстановке ожесточенных дискуссий не найдёт нового председателя. Мало какой депутат захочет пойти на подобный риск, и шансы, что большинство проголосует против председателя с такими последствиями, ничтожны.

— В таком случае, — сказал Бейли тоскливо, — всё зависит от этой утренней встречи.

— Вполне вероятно.

— Спасибо, Жискар.

Бейли мрачно обдумывал и перепроверял цепь своих рассуждений. Они казались многообещающими, но неизвестно, какие возражения найдёт Амадиро и каким окажется председатель. Встречу эту устроил Амадиро, и, значит, он уверен в себе, в своей победе.

Тут Бейли вспомнил, что опять, когда он засыпал, обнимая Глэдию, он осознал — во всяком случае так ему показалось — смысл случившегося на Авроре. Всё выглядело ясным, очевидным, неопровержимым. И вновь, в третий раз, всё словно стерлось, словно ничего вообще не было.

И его надежды тоже исчезли.

* * *

Дэниел проводил Бейли в комнату, где был сервирован завтрак — более уютную и домашнюю, чем парадная столовая. Небольшая, просто убранная — стол и два стула исчерпывали всю мебель, и Дэниел не отступил в нишу (ниш вообще не было), а ушёл, и на минуту Бейли оказался в ней один, совершенно один.

Разумеется, относительно один. По первому зову мгновенно явятся роботы. И всё же это была комната для двоих, комната, смущенно подумал Бейли, для влюбленных.

На столе виднелись две горки… оладий? Только пахли они не оладьями, хотя и очень аппетитно. Два судка с чем-то вроде растопленного масла (но кто его знает!) стояли сбоку от тарелок. И кофейник с горячим якобы кофе, который он уже пробовал — без всякого удовольствия.

Вошла Глэдия, одетая довольно строго. Волосы у неё поблескивали, точно она только что сделала прическу. Она остановилась с легкой улыбкой на губах.

— Элайдж?

— Как вы, Глэдия? — с запинкой сказал Бейли, пойманный врасплох, и вскочил.

Она словно не заметила. Лицо у неё было весёлым, беззаботным.

— Если тебе не нравится, что Дэниела тут нет, не тревожься. Он в полной безопасности. Ну а мы… — Она подошла к нему почти вплотную и медленно прикоснулась пальцами к его щеке, как когда-то давно на Солярии, и звонко засмеялась. — Вот всё, что я сделала тогда, Элайдж. Ты помнишь?

Бейли молча кивнул.

— Ты хорошо спал, Элайдж? Садись же, милый.

Он сел.

— Очень хорошо. Спасибо, Глэдия. — Он поколебался, но решил обойтись без нежных слов.

— Не надо меня благодарить, — сказала она. — Я выспалась так, как давно уже не высыпалась. Но только потому, что ушла, когда убедилась, что ты крепко уснул. Если бы я осталась — а мне только этого и хотелось, — то не сумела бы оставить тебя в покое и ты бы не отдохнул по-настоящему.

Он понял, что молчать нельзя.

— Есть вещи, которые важнее от-т-дыха, Глэдия, — произнёс он с запинкой таким нравоучительным тоном, что она опять засмеялась.

— Бедный Элайдж! Как ты смущен!

От её слов он смутился ещё больше. Он ожидал сожаления, отвращения, стыда, притворного безразличия и был к ним готов — но не к такой весёлой игривости.

— Не мучайся так, — сказала она. — Тебе надо поесть. Вчера вечером ты почти ничего не ел. Запасись калориями и сразу почувствуешь прилив сил.

Бейли с сомнением взглянул на псевдооладьи.

— А! — воскликнула Глэдия. — Ты же, наверное, никогда их не видел. Солярианское блюдо. Блинчики! Мне пришлось репрограммировать моего повара, иначе они у него не получались. А главное, нужна импортная мука с Солярии. Аврорианские сорта зерна не годятся. А делают блинчики с начинкой. Самой разной — есть тысячи рецептов. Но это моя любимая, и тебе она понравится, я знаю. А из чего она, догадайся сам. Я только немножко подскажу: толченые каштаны и капелька мёда. Ну попробуй же! Я хочу знать твоё мнение. Их можно брать пальцами, только поберегись, когда куснёшь.

Она изящно взяла блинчик за концы большими и средними пальцами обеих рук, неторопливо откусила бочок и поймала на язык густую золотистую каплю, которая выползла наружу.

Бейли повторил все её движения. Блинчик оказался почти твердым и не слишком горячим. Бейли осторожно сунул конец в рот и куснул, но блинчик не поддался. Тогда он сильнее сжал зубы, блинчик хрустнул, и начинка вымазала руки Бейли.

— Ты откусил слишком большой кусок и очень резко, — сказала Глэдия, бросаясь к нему с салфеткой. — Лизни-ка! Блинчики невозможно есть аккуратно. Да этого и не нужно. Ими положено наслаждаться без церемоний. В идеале их едят раздетыми и сразу принимают душ.

Бейли опасливо лизнул — и выражение его лица оказалось красноречивей всяких слов.

— Вкусно, правда? — сказала Глэдия.

— Восхитительно! — пробормотал Бейли, медленно и осторожно кусая блинчик. В меру сладкий, он, казалось, таял во рту.

Бейли съел три блинчика и не взял четвертого только из стеснительности. Зато пальцы облизал без приглашения и салфеткой не воспользовался. Тратить такую прелесть на бесчувственную ткань?

— Ополосни пальцы, Элайдж, — посоветовала Глэдия, подавая ему пример. Судок с «растопленным маслом» оказался полоскательницей.

Бейли воспользовался ею по назначению, вытер руки и понюхал их. Ни малейшего запаха!

— Ты смущаешься из-за прошлой ночи, Элайдж? — сказала Глэдия. — И это всё, что ты чувствуешь?

Ну, что тут можно ответить, уныло подумал Бейли, а вслух сказал:

— Боюсь, что да, Глэдия. То есть чувствую я далеко не только это, на двадцать километров дальше! Но я действительно смущен. Подумай сама. Я землянин, и ты это знаешь, но на какое-то время принуждаешь себя забыть, сделать вид, что «землянин» — всего лишь набор бессмысленных звуков. Вчера ночью тебе было жаль меня, тебя беспокоило, как на меня подействовала гроза, ты воспринимала меня как ребёнка и (быть может, сочувствуя мне из-за собственной своей потери) подарила мне свою близость. Но это чувство пройдёт — я удивлён, что оно уже не прошло, — и ты вспомнишь, что я землянин, и устыдишься, ощутишь себя униженной, запачканной. И ты возненавидишь меня за то, что я сделал с тобой, а я не хочу, чтобы меня ненавидели, не хочу, Глэдия. (Если он выглядел таким несчастным, каким ощущал себя, то должен был казаться воплощением горести.)

Видимо, она поняла это. Во всяком случае, она нагнулась и погладила его по руке.

— Я тебя не возненавижу, Элайдж. За что? Ты не сделал мне ничего, о чём бы я пожалела. Я сама — и буду рада этому до конца моих дней. Два года назад, Элайдж, ты освободил меня одним прикосновением, и вчера ночью ты снова освободил меня. Два года назад мне нужно было узнать, что я способна ощущать желание, а вчера ночью мне нужно было узнать, что я способна чувствовать желание, и потеряв Джендера. Элайдж, останься со мной. Это будет…

Он торопливо её перебил:

— Но как, Глэдия? Я обязан вернуться в свой собственный мир. У меня там есть обязанности, есть замыслы, а уехать со мной тебе нельзя. Жизнь, которую мы ведем на Земле, не для тебя. Ты умрешь от одной из земных болезней — если тебя прежде не убьют многолюдие и замкнутость в четырёх стенах. Полагаю, ты понимаешь.

— Про Землю — да, — ответила Глэдия со вздохом. — Но ведь ты же не уезжаешь сию секунду.

— Ещё до конца утра председатель может вышвырнуть меня с Авроры.

— Нет! — горячо воскликнула Глэдия. — Ты этого не допустишь… Но если и так, мы можем отправиться ещё на какой-нибудь космомир. У нас огромный выбор — их же десятки и десятки. Неужели Земля значит для тебя так много, что ни один космомир тебе не подойдёт?

— Я мог бы прибегнуть к отговоркам, Глэдия. Напомнить, что ни один космомир не разрешит мне поселиться там навсегда, и тебе это известно. Но это лишь ничтожная доля истины. Важнее то, что, и прими меня какой-нибудь космомир, Земля значит для меня так много, что я должен был бы вернуться… Даже если это означает разлуку с тобой.

— И больше никогда не видеться со мной? Больше не посещать Авроры?

— Если бы я мог вновь тебя увидеть, я бы сделал для этого всё, — ответил Бейли искренне. — Поверь мне. Но какой смысл говорить это? Ты знаешь, что меня вряд ли снова сюда пригласят. И ты знаешь, что это так и что без приглашения я приехать не смогу.

— Не хочу верить этому, Элайдж, — тихо сказала Глэдия.

— Глэдия, ты только делаешь себя несчастной. Не надо! Между нами произошло чудо, но тебя впереди ждет ещё много чудес, самых разных, хотя это не повторится. Думай о них, о новых.

Она ничего не сказала.

— Глэдия, — произнёс он настойчиво, — нужно ли кому-то знать о том, что было между нами?

Она посмотрела на него страдальчески:

— Ты до такой степени стыдишься?

— Того, что произошло? Нет, конечно. Но хоть я и не стыжусь, возможны тяжелые последствия. Пойдут разговоры. Из-за этой гнусной гиперволновки, среди многого другого исказившей и наши отношения, мы оказались в центре внимания праздной публики. Как же! Землянин и солярианка. Если возникнет хоть малейшее подозрение, что… что нас связала любовь, новость эта долетит до Земли со скоростью гиперпространственного двигателя.

Глэдия высокомерно подняла брови:

— И Земля сочтет, что ты уронил своё достоинство? Что ты допустил сексуальную связь с кем-то ниже себя по положению?

— Ну что ты! — Но Бейли знал, что миллиарды землян взглянут на случившееся именно так. — Но ты подумала, что об этом узнает моя жена? Я ведь женат.

— Ну и узнает. Что тут такого?

Бейли перевёл дух:

— Ты не понимаешь. Обычаи Земли иные, чем у космонитов. В нашей истории бывали времена большой половой распущенности. Во всяком случае, в некоторых местах и у определённых сословий. Но сейчас другое время. Земляне живут скученно, и только пуританская этика может обеспечить стабильность семьи в подобных условиях.

— Ты хочешь сказать, у каждого только одна, и наоборот?

— Нет, — ответил Бейли. — Честно говоря, не совсем так. Но принимаются все меры, чтобы не произошло огласки, чтобы люди могли… могли…

— Делать вид, будто ничего не знают?

— В общем, так, но в этом случае…

— Огласка будет такой, что уже никто не сможет притворяться незнающим и твоя жена на тебя рассердится и даст тебе пощечину.

— Нет, обойдётся без этого. Но она будет страдать от стыда и косых взглядов. И мой сын тоже, и я. Пострадает мой общественный статус и… Глэдия, если ты не понимаешь, то и не поймешь, но прошу тебя, не говори об этом другим на манер аврорианцев. — Он понимал, что ведёт себя попросту жалко.

— Я не хочу делать тебе больно, Элайдж, — сказала Глэдия, задумавшись. — Ты был добр ко мне, и я не хочу платить тебе неблагодарностью, но (она беспомощно развела руками) ваши земные обычаи так нелепы!

— Не спорю. Но я должен считаться с ними. Как ты считалась с обычаями Солярии.

— Да. — Она помрачнела. — Прости меня, Элайдж. Я искренне прошу прощения. Мне нужно то, чего я не могу получить, и разочарование я вымещаю на тебе.

— Пустяки.

— Нет, не пустяки, Элайдж, ну, пожалуйста! Я должна объяснить тебе. По-моему, ты не понял, почему вчера произошло… Но тебе, наверное, станет совсем уж неловко, если я заговорю об этом.

Что почувствовала бы и что подумала бы Джесси, если бы слышала этот разговор? Бейли прекрасно знал, что ему следует сосредоточиться на предстоящем разговоре с председателем — труднейшем, решающем испытании, которое ожидает его через час, — а не на своих супружеских проблемах. Ему следует думать об опасности, грозящей Земле, а не его жене, но думал он о Джесси. И сказал:

— Скорее всего мне будет очень неловко, но всё-таки объясни.

Глэдия передвинула свой стул, не позвав для этого робота.

Бейли нервно следил за ней, но помочь не предложил.

Она поставила стул прямо перед ним, чтобы всё время видеть его лицо, села и вложила свою руку в его. Он почувствовал, что нежно сжимает тонкие пальцы.

— Видишь, — сказала она, — прикосновения меня больше не пугают. Время, когда я могла принудить себя только чуть погладить тебя по щеке, осталось далеко позади.

— Пусть так, но ведь это и не потрясает тебя, Глэдия, как то единственное прикосновение, правда?

Она кивнула:

— Да, не потрясает, но просто радует меня. И я считаю, что это шаг вперёд. Ошеломление от краткого прикосновения показало, насколько ненормальной была моя жизнь и как долго. То, что теперь, несравненно лучше. Можно, я расскажу тебе почему? Пока было только предисловие.

— Расскажи.

— Лучше бы мы сейчас лежали в постели, в темноте. Я говорила бы свободнее.

— Мы сидим в светлой комнате, Глэдия, но я слушаю так же внимательно.

— Да… На Солярии, Элайдж, подлинного секса вообще не было, как тебе известно.

— Я знаю.

— И для меня его тоже не существовало. В редких случаях — очень редких! — мой муж исполнял свой супружеский долг. Я не стану ничего про это говорить. Поверь только, что теперь, вспоминая, я понимаю, что это было даже хуже, чем ничего.

— Я верю тебе.

— Но я знала про секс. Читала. Иногда говорила с другими женщинами, но они все делали вид, будто это тягостная обязанность. А если они уже выполнили свою квоту по детям, то всячески подчеркивали, как довольны, что могут покончить с сексом навсегда.

— И ты им верила?

— Конечно. Я ведь ничего другого не знала, а то немногое, что было написано не на Солярии, объявлялось вредными измышлениями. И этому я тоже верила. Мой муж как-то увидел эти мои книги, назвал их порнографией и уничтожил. Но ты же знаешь, люди способны заставить себя уверовать во что угодно. По-моему, солярианки верили собственным словам и действительно относились к сексу брезгливо. Во всяком случае, так мне казалось, и я боялась, что страдаю серьёзными отклонениями, раз испытываю к нему интерес… и какие-то непонятные чувства.

— А тогда ты не использовала роботов, чтобы найти облегчение?

— Нет. Даже в голову не приходило. Ни их и ничто другое. На подобное иногда намекалось, но с такой гадливостью! Или с притворной гадливостью. И, конечно, я бы ни на что подобное не решилась. Естественно, у меня бывали сны… и во сне я иногда испытывала то, что было, как я понимаю теперь, подобием оргазма, и сразу просыпалась. Конечно, я ничего не понимала и не рисковала говорить об этом. Мне было невыносимо стыдно. Хуже того: я пугалась наслаждения, которое они мне доставляли… Ну а потом я переселилась на Аврору.

— Ты мне рассказывала. Секс с аврорианцами обманул твои ожидания.

— Да. Я даже начала думать, что солярианская точка зрения всё-таки верна. Явь оказалась совсем другой, чем мои сны. Но только после Джендера я поняла причину. На Авроре это… это хореография. Каждая фигура диктуется модой, начиная от манеры предлагать себя и до расставания. Нет ничего неожиданного, ничего спонтанного. На Солярии никто не дарил и не принимал. А на Авроре стилизация привела к тому же: никто не дарит, не принимает. Ты понимаешь?

— Не уверен, Глэдия, так как не имел сексуальных отношений с аврорианками, да и аврорианцем никогда не был. Но не надо объяснять. По-моему, хоть смутно, но я понимаю, о чём ты говоришь.

— И чувствуешь себя ужасно неловко?

— Не настолько, чтобы отказаться слушать дальше.

— Затем в моей жизни появился Джендер, и я научилась использовать его. Он не был аврорианским мужчиной. Его целью — его единственной целью — было доставлять мне радость. Он дарил, а я принимала — и впервые узнала секс таким, каким он должен быть. Ты и это понимаешь? Способен ли ты вообразить, что это такое — вдруг узнать, что ты не безумна, не извращена, не порочна, что твои чувства тебя не обманывали? Узнать, что ты просто женщина, которая обрела настоящего сексуального партнера?

— Мне кажется, могу.

— И почти сразу же всё это у меня отняли. Я решила… я решила, что это конец. Я обречена жить века и больше ни разу не испытать радости гармоничного сексуального общения. Не знать его вначале, жить без него — это было очень тяжело. Но обрести его вопреки всем ожиданиям, познать это счастье, а потом внезапно лишиться его, вернуться в пустоту… Невыносимо! Теперь ты понимаешь, как для меня важна прошлая ночь.

— Но почему именно я, Глэдия? Почему не кто-нибудь другой?

— Нет, Элайдж! Это могло быть только с тобой. Мы тебя разыскали — Жискар и я. Ты был совсем беспомощен. Совсем! Почти в сознании, но твоё тело тебе не подчинялось. Тебя пришлось поднять, отнести в машину, уложить. Я следила, как тебя отогревают, приводят в порядок, купают, высушивают — такого беспомощного. Роботы проделывали всё это очень компетентно, сосредоточивая все усилия на том, чтобы помочь тебе, оберечь от любого вреда, но без какого-либо подлинного чувства. А я только смотрела, и мне было так больно за тебя.

Бейли опустил голову, скрипнув зубами. Его беспомощность была выставлена напоказ! Тогда он наслаждался своим состоянием, но теперь думал только о его позорности. А Глэдия продолжала:

— Мне так хотелось самой ухаживать за тобой. Я сердилась, что роботы присвоили себе право помогать тебе… дарить. А когда я представила себя на их месте, я почувствовала сексуальное волнение, которого не испытывала после гибели Джендера ни разу. И тут я осознала, что в единственных сексуальных отношениях, что-то мне дававших, я только принимала. Джендер дарил мне всё, чего бы я ни пожелала, но от меня не принимал ничего. И не был на это способен, поскольку единственное его удовлетворение заключалось в том, чтобы удовлетворять меня. А мне и в голову не приходило дарить — я ведь выросла среди роботов и знаю, что принимать они неспособны. И пока я смотрела, мне стало ясно, что я познала лишь половину того, что может дать секс, и у меня возникла всевластная потребность познать вторую половину. Но потом за столом, когда ты ел свой суп, ты, казалось, снова стал сильным. Настолько сильным, что мог утешить меня, а я, после того, что испытала, глядя, как роботы ухаживали за тобой, просто забыла, что ты с Земли, и радовалась твоим объятиям. Я хотела их. Но, пока ты меня обнимал, мне стало горько, что я вновь принимаю, а не дарю. И тут ты сказал: «Глэдия, простите, мне нужно сесть». Ах, Элайдж! Более чудесных слов я от тебя не слышала.

Бейли почувствовал, что краснеет:

— Мне было страшно неловко. Так сознаться в своей слабости!

— Но именно это и было мне нужно. Я вынудила тебя лечь в постель, пришла к тебе и впервые в жизни я дарила. А не брала. И вырвалась из чар Джендера, так как поняла, что и с ним настоящего не было. Ведь, наверное, можно и дарить, и брать одновременно… Элайдж, останься со мной.

Бейли покачал головой:

— Глэдия, даже разорви я своё сердце пополам, факты не изменятся. На Авроре я остаться не могу и должен вернуться на Землю. А ты не можешь приехать на Землю.

— Элайдж, а если я всё-таки приеду на Землю?

— Зачем ты говоришь глупости? Даже если бы ты вопреки всему и приехала, так ведь я очень быстро состарюсь, стану тебе не нужен. Через двадцать, от силы тридцать лет я буду глубоким стариком, если не умру раньше, а ты останешься такой, как сейчас, не одну сотню лет.

— Но я же так и рассчитала, Элайдж. На Земле я подхвачу ваши инфекции и тоже быстро состарюсь.

— Тебе это не понравится. К тому же старость не болезнь, её нельзя подхватить. Ты просто очень скоро начнешь болеть и умрешь. Глэдия, ты найдешь себе другого.

— Аврорианца? — В её голосе прозвучало презрение.

— Но ты можешь научить! Теперь, когда ты поняла, как дарят и принимают, научи их.

— Но научатся ли они?

— Некоторые научатся. Не сомневайся. И у тебя достаточно времени найти такого. Например… (Нет, подумал он, ещё рано упоминать про Гремиониса, но — как знать? — если он обойдётся с ней более решительно, оставит пустые любезности…)

— Неужели это возможно? — задумчиво произнесла Глэдия и подняла на Бейли увлажнившиеся серо-голубые глаза. — Элайдж, ты помнишь хоть что-то о прошлой ночи?

— Должен признаться, — грустно сказал Бейли, — что многое словно в тумане.

— Если бы ты помнил, то не захотел бы расстаться со мной.

— Я и сейчас не хочу с тобой расставаться, Глэдия. Но ничего не могу поделать.

— А после ты выглядел таким спокойно-счастливым, таким безмятежным. Я положила голову тебе на плечо и слушала, как бьётся твоё сердце — сначала часто, а потом всё медленнее, пока ты вдруг не привскочил и не сел на кровати. Ты помнишь?

Бейли вздрогнул и, чуть откинувшись, растерянно посмотрел ей в глаза.

— Нет, этого я не помню. О чём ты? Что я сделал?

— Но я же сказала: ты вдруг сел на кровати.

— Да-да. Но ещё что? — Его сердце учащенно билось — наверное, так же часто, как ночью, когда Глэдия прилегла к нему на плечо. Три раза он словно бы устанавливал правду, но в двух первых случаях он был один, а прошлой ночью — когда это случилось в третий раз — с ним была Глэдия. Свидетельница.

— Больше ничего, Элайдж. Я спросила: «Что с тобой, Элайдж?» Но ты словно не услышал, а только повторил два раза: «Знаю! Знаю!» Ты говорил неясно, и глаза у тебя ничего не видели. Я даже немножко испугалась.

— Я сказал только это? Иосафат! Глэдия, неужели я ничего не добавил?

— Больше я ничего не помню. — Глэдия сдвинула брови. — Ты сразу снова лег, а я сказала: «Не бойся, Элайдж. Не бойся. Ты в безопасности». Я тебя погладила, и ты опять уснул и… и захрапел! Я никогда не слышала, как храпят, но было очень похоже на описания. — Она чуть улыбнулась.

— Послушай, Глэдия! — настойчиво сказал Бейли. — Ты говоришь, я пробормотал: «Знаю! Знаю!» Но я не объяснил, что именно я знаю?

Она снова сдвинула брови:

— Не помню… Подожди! Ты, правда, добавил совсем тихо: «Он успел раньше».

— «Он успел раньше»… Я это сказал?

— Да. Я решила, что ты говоришь про Жискара — что он успел раньше тех роботов, что ты опять испугался, не похитят ли тебя, что ты вспомнил, как ждал в лесу во время грозы. Да-да! Потому-то я и гладила тебя, повторяя: «Не бойся, Элайдж! Ты в безопасности!» — пока ты не уснул.

— «Он успел раньше». «Он успел раньше». Теперь не забуду! Глэдия, спасибо тебе за прошлую ночь. И спасибо за этот наш разговор.

— Но что важного в том, что Жискар успел найти тебя первым? Так и было. И ты это знаешь.

— Нет, Глэдия, тут что-то другое. Что-то, о чём я вспоминаю, только когда моё сознание отключается.

— Так в чём смысл?

— Толком не знаю, но, раз я это сказал, какой-то смысл тут есть. И у меня остаётся час, чтобы успеть разобраться. — Он встал. — Мне пора.

Он шагнул к двери, но Глэдия бросилась к нему и крепко его обняла.

— Подожди, Элайдж!

Бейли поколебался, потом нагнулся и поцеловал её. На долгое мгновение они застыли, обнявшись.

— Но я тебя ещё увижу, Элайдж?

— Не знаю, — тоскливо ответил Бейли. — Надеюсь, что да.

И он ушёл на поиски Дэниела с Жискаром, чтобы как следует подготовиться к предстоящей встрече.

* * *

Бейли шагал через луг к дому Фастольфа. Ему было всё так же грустно.

Роботы шли справа и слева от него. Дэниел казался спокойным, но Жискар, подчиняясь данным ему инструкциям, всё так же бдительно оглядывал окрестности. Бейли спросил:

— Как зовут председателя Законодательногособрания, Дэниел?

— Не знаю, партнер Элайдж. В тех случаях, когда о нём говорили в моём присутствии, его называли просто «председатель». При обращении к нему говорят «господин председатель».

— Его зовут Рутилен Хордер, сэр, но официально его имя нигде не упоминается. Употребляется только титул. Это подчеркивает преемственность правительства. Люди занимают этот пост на определённый срок, а «председатель» существует всегда.

— Но данный председатель — сколько ему лет?

— Он уже не молод, сэр. Ему триста тридцать один год, — ответил Жискар с типичной молниеносностью.

— Здоровье у него хорошее?

— Насколько мне известно, сэр.

— Какие-нибудь особенности характера, о которых мне полезно было бы узнать заранее?

К этому вопросу Жискар явно не был готов. Он сказал после паузы:

— Затрудняюсь ответить, сэр. Он занимает свой пост второй срок и считается компетентным председателем, много работает и добивается результатов.

— Он вспыльчив? Терпелив? Не терпит возражений? Внимателен?

— О подобном вы должны сами судить, сэр.

— Партнер Элайдж, — вмешался Дэниел, — председатель — выше личных пристрастий. Он справедлив и беспристрастен по определению.

— В этом я уверен, — пробурчал Бейли. — Но определения — это абстракция, как и титул «председатель», а индивидуальные председатели — с именами — это конкретные люди, предположительно с собственными особенностями.

Он покачал головой. Вот и у него появилась особенность: три раза он что-то осознавал и трижды забывал, а теперь ему известны собственные слова по этому поводу, а толку никакого.

«Он успел раньше».

Кто успел раньше? Когда?

Ответа Бейли не находил.

* * *

Бейли увидел, что Фастольф ждет его в дверях, а сзади мается робот, словно огорченный тем, что не может встретить гостя, хотя это его функция.

(Вечная человеческая манера — приписывать роботам человеческие побуждения и реакции. На самом деле он не мается, не испытывает огорчения — или каких-либо других чувств, а только легкие колебания позитронных потенциалов из-за того, что он был запрограммирован принимать и оглядывать посетителей, но не мог выполнить своё назначение, не оттолкнув Фастольфа, а сделать этого он также не мог, поскольку отсутствовала достаточно веская причина. А потому он снова и снова делал шаг вперёд и пятился, отчего создавалось впечатление, будто он мучается.)

Бейли поймал себя на том, что рассеянно уставился на робота, и с трудом заставил себя перевести глаза на Фастольфа. (Ну почему он всё время думает о роботах?)

— Рад снова с вами свидеться, доктор Фастольф, — сказал он и протянул руку. После того что произошло между ним и Глэдией, легко было забыть, что космониты избегают физического соприкосновения с землянами.

Фастольф замялся, потом воспитанность взяла верх над благоразумием, он взял протянутую руку, на мгновение задержал в своей и тут же отпустил.

— Я ещё больше рад, что вижу вас, мистер Бейли, — сказал он. — То, что вам пришлось перенести вчера вечером, очень меня встревожило. Гроза была не слишком сильной, но не могла не ошеломить землянина.

— Так вы знаете, что произошло?

— Дэниел и Жискар ввели меня в курс. Мне было бы легче, явись они сразу же сюда, с тем чтобы потом доставить сюда и вас, но их решение опиралось на то, что дом Глэдии находился ближе к месту поломки машины, а ваш приказ был абсолютно категоричным и безопасность Дэниела вы поставили выше своей. Они верно вас поняли?

— Да. Я принудил их оставить меня там.

— Но было ли это разумно? — Фастольф уже проводил его в гостиную и указал на кресло.

Бейли сел.

— Этого требовали обстоятельства. За нами гнались.

— Жискар сообщил об этом. И ещё он сообщил…

— Доктор Фастольф! — перебил Бейли. — Извините, но времени остаётся мало, а я должен задать вам несколько вопросов.

— Прошу вас, — тотчас сказал Фастольф с обычной своей любезностью.

— Меня уверяли, что свои исследования функций мозга вы ставите превыше всего, что вы…

— Разрешите, я договорю, мистер Бейли. Я не позволю ничему встать на моём пути, я абсолютно беспощаден, не признаю никаких этических или нравственных обязательств, не остановлюсь ни перед чем, оправдаю что угодно, если это нужно для моих исследований.

— Да, именно.

— Кто вам это сказал, мистер Бейли? — спросил Фастольф.

— А это имеет значение?

— Возможно, что и нет. К тому же догадаться нетрудно. Моя дочь Василия, я это твёрдо знаю.

— Может быть, — ответил Бейли. — Но я хотел бы знать, верна ли такая оценка вашего характера?

— Вы ждете от меня честного ответа о моём характере? — грустно сказал Фастольф. — В чём-то эти обвинения соответствуют истине. Я действительно придаю своей работе огромную важность и действительно испытываю потребность приносить ей в жертву всё и вся. Я пренебрег бы общепринятыми понятиями морали и этики, если бы мог. Но не могу. И, в частности, если меня обвинили в убийстве Джендера ради моих исследований человеческого мозга, я категорически это отрицаю. Я не убивал Джендера.

— Вы предлагали, чтобы я подвергся психическому зондированию, чтобы извлечь из моего мозга информацию, изгладившуюся у меня из памяти. А вы не подумали о том, что психическое зондирование могло бы продемонстрировать вашу невиновность, если бы вы на него согласились?

Фастольф задумчиво кивнул:

— Полагаю, Василия настаивала, что моё нежелание подвергнуться ему доказывает мою виновность. Вовсе нет. Психическое зондирование сопряжено с риском и внушает мне такие же опасения, как и вам. Однако остановило меня другое. Больше всего зондирование устроило бы моих противников. Оно не настолько тонко, чтобы послужить неопровержимым доказательством, и они постарались бы поставить под сомнение любые свидетельства моей невиновности. Но с помощью зондирования они получили бы сведения о теории и методах издания человекоподобных роботов. Вот что им нужно. Такой возможности я им не предоставлю!

— Превосходно, — сказал Бейли. — Благодарю вас, доктор Фастольф.

— Не стоит благодарности. А теперь, если разрешите, я вернусь к тому, что узнал от Жискара. По его словам, к вам, пока вы оставались в машине один, подходили неизвестные роботы. Во всяком случае, вы довольно бессвязно говорили об этом, когда вас нашли без чувств под дождем.

— Неизвестные роботы действительно подходили ко мне, доктор Фастольф, — ответил Бейли. — Мне удалось остановить их и отослать обратно. Но благоразумие требовало покинуть машину и спрятаться, прежде чем они вернутся. Возможно, я принял такое решение, потому что мысли у меня мешались. Так утверждает Жискар.

— Жискар воспринимает Вселенную упрощенно. — Фастольф улыбнулся. — А у вас есть предположения о том, чьи это были роботы?

Бейли заерзал в кресле, словно не находя удобной позы.

— Председатель уже прибыл? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет. Но он будет здесь с минуты на минуту. Как и Амадиро, глава Института, с которым вы, как я узнал от роботов, имели вчера встречу. Я не уверен, что это было разумно. Вы его раздражили.

— Я должен был поговорить с ним, доктор Фастольф. И он держался очень любезно.

— С Амадиро это ничего не означает. Ссылаясь на то, что он именует вашей клеветой и нестерпимым очернением профессиональных репутаций, он вынудил председателя принять меры.

— Каким образом?

— Задача председателя — устраивать встречу спорящих для достижения компромисса. Раз Амадиро пожелал встретиться со мной, председатель в силу своего положения не мог отложить её, а тем более запретить. Он обязан провести эту встречу, и, если Амадиро собрал достаточно улик против вас — а собрать улики против землянина ничего не стоит, — расследованию будет положен конец.

— Возможно, доктор Фастольф, вам не следовало прибегать к помощи землянина, учитывая, насколько мы уязвимы.

— Возможно, что и так, мистер Бейли, но ничего другого я просто не сумел придумать. И теперь не могу. Так что предоставляю вам убедить председателя в нашей правоте… Если вы сумеете.

— И вся ответственность лежит на мне? — угрюмо спросил Бейли.

— На вас и только на вас, — мягко ответил Фастольф.

— Мы будем только вчетвером?

— Вернее, — поправил Фастольф, — втроем. Председатель, Амадиро и я: два оппонента и арбитр, так сказать. Вы же, мистер Бейли, будете всего лишь условно допущены. Председатель может отослать вас, когда ему заблагорассудится, так что, надеюсь, вы будете с ним осторожны.

— Постараюсь, доктор Фастольф.

— Например, мистер Бейли, не протягивайте ему руки. Извините мою прямолинейность.

Бейли поежился, задним числом испытывая смущение за свою бестактность.

— Не протяну, — буркнул он.

— И будьте крайне вежливы. Не бросайтесь гневными обвинениями, избегайте ничем не подкрепленных обвинений…

— Иными словами, я не должен добиваться, чтобы кто-то нечаянно выдал себя. Например, Амадиро.

— Вот именно. Это будет расценено как клевета, и вы добьётесь обратного эффекта. А потому будьте вежливы! Если вежливость прикроет нападение, то пусть. И постарайтесь ничего не говорить, пока к вам не обратятся.

— Пожалуйста, доктор Фастольф, — сказал Бейли, — объясните, почему теперь вы не скупитесь на советы, а раньше не позаботились предупредить меня об опасностях обвинения в клевете?

— Я действительно виноват, — ответил Фастольф. — Но это настолько само собой разумеется, что мне как-то в голову не пришло, что нужны особые объяснения.

— Да, я так и подумал, — пробурчал Бейли.

Фастольф вдруг встрепенулся.

— Я слышу шум машины, и кто-то из роботов идёт к двери. Это председатель с Амадиро.

— Вместе? — спросил Бейли.

— Несомненно. Видите ли, Амадиро предложил встретиться у меня, таким образом предоставив мне некоторое преимущество. А потому получил возможность под видом любезности заехать за председателем и привезти его сюда. Ведь это только естественно, раз они оба должны быть здесь. Но это обеспечило ему несколько минут частной беседы с председателем для отстаивания своей точки зрения.

— Но это не слишком честно, — заметил Бейли. — Вы не могли ему помешать?

— Но я не хотел. Амадиро идёт на сознательный риск. Ведь он может раздражить председателя.

— А председатель очень раздражителен по натуре?

— Нет. Не больше любого другого председателя, находящегося на своем посту уже пятое десятилетие. Однако необходимость строго выдерживать все требования протокола плюс необходимость сохранять полное беспристрастие и власть арбитра очень способствуют развитию раздражительности. Амадиро же не всегда разумен. Его добродушная улыбка, белейшие зубы и избыток обходительности могут действовать очень раздражающе, когда тот, кому он их адресует, по какой-либо причине пребывает в не слишком солнечном настроении… Однако я должен идти их встречать, мистер Бейли, и пустить в ход не столь, надеюсь, агрессивное обаяние. Прошу, останьтесь здесь и не вставайте с кресла.

Бейли оставалось только ждать. Почему-то он вдруг подумал, что пробыл на Авроре чуть меньше пятидесяти стандартных часов.

Глава 18

СНОВА ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Председатель был низенький — просто на удивление. Амадиро высился над ним сантиметров на тридцать. Однако причина заключалась в коротеньких ногах — когда они сели, председатель сразу почти сравнялся ростом с остальными, а массивные плечи и грудь придавали ему особую внушительность. Голова у него тоже была крупной, но возраст уже пометил его лицо морщинами, причём не теми, которые оставляет весёлый смех. Возникало впечатление, что они прорезали его лоб и щеки из-за тяжелого бремени власти. Волосы у него были совсем белые, жидкие, а на макушке розовела плешь.

Говорил он, как и подобало лицу его положения, властным басом. Пожалуй, от возраста бас этот загрубел, но для председателя, решил Бейли, это был скорее плюс, чем минус.

Фастольф выполнил весь церемониал приветствий, обменялся вступительными пустопорожними фразами, предложил подкрепиться с дороги. Бейли при этом полностью игнорировался.

Только когда с прелиминариями было покончено и все сели — Бейли чуть в стороне от остальных, — Фастольф наконец официально его представил.

— Господин председатель! — произнёс Бейли, не протянув руки, но поклонившись, а затем с небрежным кивком добавил: — С доктором Амадиро, естественно, я знаком.

Легкое пренебрежение в голосе Бейли не угасило улыбку Амадиро.

Председатель, никак не ответив на приветствие Бейли, положил ладони на колени, растопырил пальцы и сказал:

— Так начнем и постараемся, чтобы это заняло поменьше времени и было как можно продуктивнее.

С самого начала, — продолжал он, — мне хотелось бы подчеркнуть, что я не хочу останавливаться на проступках — или предполагаемых проступках — землянина, но перейду сразу к сути дела. Причём, разбирая эту суть, мы оставим в стороне чрезмерно раздутый вопрос о роботе. Нарушение функций робота — это повод для иска в гражданском суде о покушении на право собственности, и наказанием может быть штраф, и только. Более того: если даже будет установлено, что робота Джендера Пэнелла из строя вывел доктор Фастольф, так ведь он помогал в разработке этого робота, руководил его конструированием и владел им в момент, когда робот перестал функционировать. Следовательно, решение будет в его пользу, поскольку человек вправе распоряжаться своей собственностью как находит нужным. Спорный же вопрос касается исследования и заселения Галактики: будет ли заниматься этим одна Аврора, или Аврора в сотрудничестве с другими космомирами, или мы предоставим это Земле. Доктор Амадиро и глобалисты считают, что это бремя должна нести одна Аврора, доктор Фастольф предпочел бы оставить его Земле.

Председатель сделал паузу.

— Если мы сумеем уладить этот вопрос, то дело о роботе можно будет оставить на усмотрение гражданского суда, а разбора поведения землянина вообще не потребуется — мы просто отошлем его назад. А потому я начну с вопроса, готов ли доктор Амадиро согласиться с позицией доктора Фастольфа для достижения единства. Или не готов ли доктор Фастольф согласиться с позицией доктора Амадиро ради того же.

Председатель выжидающе умолк.

— Мне очень жаль, господин председатель, — сказал Амадиро, — но я вынужден настаивать на том, чтобы земляне ограничились собственной планетой, а Галактику заселяли только аврорианцы. Однако я готов пойти на компромисс и согласиться, чтобы другие космомиры приняли определённое участие в заселении Галактики, если такая уступка предотвратит раздоры между нами.

— Так-так, — сказал председатель. — Доктор Фастольф, согласны ли вы поступиться своей позицией с учетом этого предложения?

— Компромисс, предложенный доктором Амадиро, господин председатель, ничего, в сущности, не меняет. Я готов предложить более значимый компромисс. Почему бы не открыть Галактику для исследований как других космонитов, так и землян? Галактика велика, и места в ней хватит для всех. На такое условие я соглашусь охотно.

— О, конечно! — торопливо заговорил Амадиро. — Ведь это никакой не компромисс. Население Земли численностью свыше восьми миллиардов вдвое превосходит население всех космомиров, взятых вместе. Люди Земли живут недолго и приспособились быстро восполнять свои потери. У них отсутствует уважение к индивидуальной жизни. Они облепят новые миры, размножаясь с быстротой насекомых, и завладеют Галактикой, когда мы только приступим к её исследованию. Предложить Земле якобы равную возможность освоения Галактики — значит подарить её им, так какое же тут равенство? Земляне должны ограничиться Землей.

— Что скажете на это вы, доктор Фастольф? — осведомился председатель. Фастольф вздохнул.

— Моя точка зрения известна, и, полагаю, мне не нужно вновь её излагать. Доктор Амадиро планирует использовать человекоподобных роботов для освоения планет, на которые затем переселятся аврорианцы-люди, но у него человекоподобных роботов пока нет. Он не способен создать их, но и будь они у него, этот проект обречен на неудачу. И компромисс возможен, только если доктор Амадиро согласится в принципе, что земляне всё-таки будут участвовать в заселении новых миров.

— В таком случае компромисс невозможен, — сказал Амадиро.

Председатель недовольно поморщился.

— Боюсь, одному из вас придётся уступить. Я не допущу, что-бы Аврору раздирала буря эмоциональных противоречий по столь важному вопросу. — Он посмотрел на Амадиро подчеркнуто без всякого выражения. — Вы намерены использовать выведение робота Джендера из строя как аргумент против взгляда доктора Фастольфа, не так ли?

— Да, намерен, — подтвердил Амадиро.

— Довод чисто эмоциональный. Вы собираетесь утверждать, что Фастольф пытается подорвать ваш план, ложно внушая, будто человекоподобные роботы менее эффективны, чем в действительности.

— Именно этого он и добивается…

— Клевета, — негромко произнёс Фастольф.

— Нет, не клевета, если я докажу это, а я докажу! Пусть этот аргумент эмоционален, но он неопровержим. Вы ведь видите это, господин председатель, не так ли? Победа, конечно, останется за моими взглядами, но не без прискорбных осложнений. Мне кажется, вам следует убедить доктора Фастольфа смириться с неизбежным поражением и избавить Аврору от трагической процедуры, которая ослабит наше положение среди космомиров и подорвёт нашу веру в себя.

— Как вы можете доказать, что доктор Фастольф вывел этого робота из строя?

— Он сам признает, что он — единственный человек, который мог бы это сделать. Как вам известно.

— Да, — сказал председатель. — Но я хотел, чтобы вы подтвердили это мне — не своим последователям и не средствам массовой информации, а лично мне в частной беседе. Как вы и сделали. — Он обернулся к Фастольфу: — А что скажете вы, доктор Фастольф? Вы действительно единственный человек, который мог бы вывести этого робота из строя?

— Не оставив никаких следов физического насилия? Да, насколько мне известно, никому другому это не удалось бы. Не думаю, что доктор Амадиро настолько силен в робопсихологии, и не перестаю изумляться, что, основав Институт робопсихологии, он с такой готовностью во всеуслышание объявляет о собственной некомпетентности, даже имея за спиной всех своих сотрудников. — Он насмешливо улыбнулся Амадиро.

Председатель вздохнул:

— Доктор Фастольф, обойдёмся без риторики, без сарказмов и тонких шпилек. Что вы можете сказать в своё оправдание?

— Только одно: никакого вреда Джендеру я не причинял. И не утверждаю, что это сделал кто-то ещё. Игра случая — принцип неопределённости проявил себя в конкретных позитронных связях. Редко, но бывает. Пусть доктор Амадиро признает, что это была случайность, что никого не станут обвинять бездоказательно, и тогда мы сможем обсудить предлагаемые варианты соглашения, исходя только из их весомости.

— Нет, — сказал Амадиро. — Вероятность случайной гибели робота слишком мала — заметно меньше, чем вероятность того, что её вызвал доктор Фастольф. Настолько меньше, что снять вину с доктора Фастольфа было бы безответственно. Я не отступлю, и победа останется за мной. Господин председатель, вы знаете, что победа будет моей, и мне кажется, что единственным разумным шагом будет принудить доктора Фастольфа смириться с поражением во имя всепланетного единства.

— А это, — быстро перебил Фастольф, — прямо связано с расследованием, которое, по моей просьбе, ведёт мистер Бейли с Земли.

— Шаг, против которого я возражал с самого начала, — столь же быстро сказал Амадиро. — Этот землянин, возможно, умелый следователь, но он не знает Авроры и ничего не сможет тут сделать. Если, конечно, не считать всяких клеветнических измышлений, из-за которых Аврора может быть выставлена перед космомирами в недостойном и смешном виде. Уже в десятке важных гиперволновых программ десятка космомиров встречались сатирические заметки на эту тему. Записи были отправлены в вашу канцелярию.

— И были доведены до моего сведения, — сказал председатель.

— На Авроре многие возмущены, — гнул своё Амадиро. — Позволить этому расследованию продолжаться было бы в моих эгоистических интересах. Оно лишает Фастольфа поддержки общественного мнения и голосов в Законодательном собрании. И чем дольше оно продлится, тем вернее будет моя победа, но оно компрометирует Аврору, и я не хочу получать выгоду от того, что наносит ущерб моей планете. Со всем уважением, господин председатель, я рекомендую положить расследованию конец и теперь же убедить доктора Фастольфа добровольно согласиться с тем, с чем он волей-неволей будет вынужден смириться, заплатив куда более высокую цену.

— Не отрицаю, — сказал председатель, — что, возможно, согласие на это расследование было дано доктору Фастольфу несколько необдуманно. Но повторяю — возможно. Признаюсь, я предпочел бы прекратить его. Тем не менее землянин (присутствия Бейли он всё ещё словно не замечал) провёл здесь некоторое время…

Он замолчал, как будто ожидая от Фастольфа подтверждения, и тот поспешил сказать:

— Сегодня третий день, как он занимается расследованием.

— В таком случае, — объявил председатель, — мне кажется, будет только справедливо, чтобы, перед тем как запретить расследование, я выяснил, не установил ли он уже что-либо.

Председатель снова замолчал, и Фастольф, взглянув на Бейли, чуть заметно кивнул.

— Господин председатель, — сказал Бейли негромко, — мне не хотелось бы говорить без приглашения. Мне задан вопрос?

Председатель нахмурился и, не глядя на Бейли, произнёс:

— Я прошу мистера Бейли с Земли сообщить нам, удалось ли ему что-нибудь установить.

Бейли глубоко вздохнул. Вот оно!

* * *

— Господин председатель, — начал он, — вчера днём я задавал вопросы доктору Амадиро, который всячески шёл мне навстречу и во многом мне помог. Когда я и мои сопровождающие…

— Ваши сопровождающие? — переспросил председатель.

— Меня сопровождали два робота всё время, пока я вёл расследование, господин председатель, — ответил Бейли.

— Роботы, принадлежащие доктору Фастольфу? — вмешался Амадиро. — Я спрашиваю об этом для записи.

— Да. Для записи, — сказал Бейли. — Человекоподобный робот Дэниел Оливо и Жискар Ревентлов, робот более старой модели.

— Благодарю вас, — сказал председатель. — Продолжайте.

— Когда мы покинули территорию Института, выяснилось, что наша машина повреждена.

— Повреждена? — с недоумением повторил председатель. — Кем?

— Мы не знаем, но произошло это на территории Института. Мы прибыли туда по приглашению, так что персонал Института знал о нашем прибытии. И маловероятно, чтобы кто-нибудь ещё мог оказаться там без приглашения и без ведома персонала. Если бы это было мыслимо, пришлось бы предположить, что повредить машину мог кто-то из служащих или сотрудников Института, что, разумеется, невозможно без прямого указания доктора Амадиро, а это столь же немыслимо.

— Вы что-то много думаете о немыслимом, — заметил Амадиро. — Обследовал ли машину квалифицированный механик? И было ли это действительно следствие чьих-то козней или просто поломка?

— Осмотр не производился, сэр, — ответил Бейли, — но Жискар, запрограммированный водить машину и хорошо знающий эту, утверждает, что её повредили.

— А он робот доктора Фастольфа, запрограммированный им и ежедневно получающий от него распоряжения, — сказал Амадиро.

— Вы намекаете… — начал Фастольф.

— Я ни на что не намекаю. — Амадиро примирительно поднял ладонь. — Я просто констатирую… для записи.

Председатель сделал неопределённый жест:

— Может быть, мистер Бейли с Земли продолжит?

— Когда машина сломалась, — сообщил Бейли, — к ней явились другие.

— Другие? — переспросил председатель.

— Другие роботы. Когда они появились, моих роботов там уже не было.

— Минуточку, — перебил Амадиро. — Каким было ваше состояние в тот момент, мистер Бейли?

— Я чувствовал себя не очень хорошо.

— Не очень хорошо? Вы землянин и приспособлены жить только в искусственной обстановке ваших Городов. Под открытым небом вы чувствуете себя плохо, не так ли, мистер Бейли? — спросил Амадиро.

— Да, сэр.

— А вчера вечером разразилась сильная гроза, как, полагаю, известно председателю. Не точнее ли будет сказать, что вы чувствовали себя очень скверно? Почти теряли сознание, если не хуже?

— Да, мне было плохо, — с неохотой признал Бейли.

— В таком случае, — резко сказал председатель, — как ваши роботы могли уйти от вас? Раз вы чувствовали себя плохо, они должны были остаться с вами.

— Я приказал им уйти, господин председатель.

— Почему?

— Я полагал, что так будет лучше, — ответил Бейли. — И объясню почему, если вы разрешите мне продолжить.

— Продолжайте.

— За нами действительно гнались — преследовавшие нас роботы появились у машины вскоре после того, как я отослал моих. Преследователи сразу спросили, где мои роботы, и, только услышав, что я отослал их назад в Институт, поинтересовались, не плохо ли я себя чувствую. Я ответил, что нет, и они сразу бросили меня и отправились на поиски моих роботов.

— На поиски Дэниела и Жискара? — уточнил председатель.

— Да, господин председатель. Мне было ясно, что роботы эти следовали строжайшему приказу найти их.

— Почему вам это было ясно?

— Хотя они не могли не видеть, что мне плохо, эти роботы сначала спросили меня о Дэниеле с Жискаром, а потом уже о том, как я себя чувствую. Затем они бросили меня в таком состоянии и продолжили свои поиски. Следовательно, они получили строжайший приказ отыскать моих роботов, иначе не оставили бы человека, которому явно было плохо. Только я предусмотрел эту погоню за моими роботами, почему и отослал их. Мне представлялось абсолютно необходимым уберечь их от посторонних рук.

— Господин председатель, — вмешался Амадиро, — разрешите мне задать мистеру Бейли несколько вопросов по этому поводу, чтобы доказать, насколько беспочвенны его утверждения.

— Разрешаю.

— Мистер Бейли, — начал Амадиро, — когда ваши роботы ушли, вы остались в одиночестве, не так ли?

— Да, сэр.

— Следовательно, вы не вели записи происходящего? Не могли их вести? У вас не было записывающего устройства?

— Нет на все три вопроса, сэр.

— И вы чувствовали себя плохо?

— Да, сэр.

— Сумеречное состояние? Вам было так худо, что вы ничего толком не запомнили?

— Вовсе нет, сэр. Я всё помню ясно.

— Естественно, вам так кажется. Но не исключено, что вы бредили, что у вас были галлюцинации. А потому несомненно, что слова роботов, да и само их появление никакого доверия не заслуживают.

— Согласен, — задумчиво произнёс председатель. — Мистер Бейли с Земли, предположим, что вы действительно помните — или утверждаете, будто помните, — всё это, то как вы истолковываете то, о чём говорили?

— Я не решаюсь, господин председатель, высказать вслух свои мысли по этому поводу, опасаясь, что их могут принять за клевету на достойнейшего доктора Амадиро.

— Поскольку вы говорите по моей просьбе и поскольку всё сказанное вами не выйдет из этих стен (председатель посмотрел на пустые ниши), вопроса о клевете не встает. Конечно, если я не приду к выводу, что вы злословите.

— В таком случае, господин председатель, — начал Бейли, — я не исключаю, что доктор Амадиро преднамеренно задерживал меня в своем кабинете, подробно обсуждая со мной всякие вопросы, таким образом выгадывая время, достаточное, чтобы повредить мою машину. И продолжал меня задерживать до начала грозы с расчётом, что мне в пути станет дурно. Он несколько раз повторял, что изучал условия жизни на Земле, а потому представлял, какое действие произведёт на меня гроза. Мне кажется, он задумал послать за нами роботов, чтобы они забрали нас из остановившейся машины и доставили назад в Институт, якобы чтобы помочь мне, а на самом деле для того, чтобы роботы доктора Фастольфа оказались в его власти.

Амадиро мягко усмехнулся:

— Но чем я руководствовался, подстраивая всё это? Вы видите, господин председатель, это сплошные предположения, и любой суд на Авроре признал бы их клеветой.

— У мистера Бейли с Земли есть чем подкрепить эти гипотезы? — сурово осведомился председатель.

— Логикой, господин председатель.

Председатель встал, сразу утратив изрядную долю внушительности, так как практически сохранил тот же рост.

— Я пройдусь и обдумаю то, что уже услышал. И скоро вернусь.

Он удалился в Личную.

Фастольф наклонился к Бейли, а Бейли к нему. (Амадиро почти не удостоил их взглядом, словно его совершенно не интересовало, о чём они могут совещаться.) Фастольф прошептал:

— Вам есть что сказать ещё?

— По-моему, есть, — шепнул в ответ Бейли. — Если мне дадут сказать, но, по-моему, председатель настроен не очень дружески.

— Вот именно. До сих пор вы только ухудшали положение. Я не удивлюсь, если он, вернувшись, объявит разбирательство оконченным.

Бейли качнул головой и уставился на свои ботинки.

* * *

Бейли всё ещё созерцал их, когда председатель возвратился, сел поудобнее и обратил на землянина суровый и несколько раздраженный взгляд.

— Мистер Бейли с Земли! — сказал он.

— Я слушаю, господин председатель!

— Мне кажется, вы злоупотребляете моим временем, но я не хочу дать повода для утверждений, будто я не выслушал обе стороны до конца, хотя это и выглядело напрасной тратой времени. Можете вы назвать мне причину, которая побудила бы доктора Амадиро совершать безумства, в которых вы его обвиняете?

— Господин председатель, — произнёс Бейли тоном, граничащим с отчаянием, — причина была. И очень веская. Она кроется в том факте, что принадлежащий доктору Амадиро план освоения Галактики пойдёт прахом, если он или его Институт не сумеют создать человекоподобных роботов. До сих пор доктор Амадиро не создал ни единого и не способен его создать. Спросите у него, даст ли он согласие, чтобы назначенная Законодательным собранием комиссия установила, есть ли какие-либо признаки, что там создаются или хотя бы разрабатываются функционирующие человекоподобные роботы. Если он заявит, что производство таких роботов уже поставлено на конвейер или они хотя бы существуют в виде чертежей — ну, пусть даже в виде рабочей формулы, если он готов наглядно подтвердить этот факт перед компетентной комиссией, я больше ничего не добавлю и признаю, что моё расследование не привело ни к каким результатам.

Бейли умолк, и у него перехватило дыхание.

Председатель посмотрел на Амадиро, с чьих губ исчезла улыбка.

— Не отрицаю, — сказал Амадиро, — что в настоящее время мы ещё не готовы приступить к производству человекоподобных роботов.

— В таком случае я продолжу, — сказал Бейли, тяжело переведя дух. — Разумеется, доктор Амадиро мог бы получить всю необходимую ему информацию от доктора Фастольфа, хранящего её у себя в голове, но доктор Фастольф отказывается сотрудничать с ним в этом проекте.

— И не соглашусь ни при каких условиях, — пробормотал Фастольф.

— Однако, господин председатель, — продолжал Бейли, — секрет создания человекоподобных роботов известен не только доктору Фастольфу.

— Разве? — удивлённо спросил председатель. — Но кому ещё? Ваши слова озадачили и самого доктора Фастольфа, мистер Бейли. (В первый раз он не добавил «с Земли».)

— Я действительно озадачен, — сказал Фастольф. — Я убеждён, что это известно только мне, и не понимаю, на что намекает мистер Бейли.

— Думаю, мистер Бейли и сам этого не понимает, — заметил Амадиро, кривя губы в улыбке.

Бейли стало душно. Он переводил взгляд с одного на другого, чувствуя, что из них никто… никто ему не сочувствует. Он сказал:

— Но ведь это должно быть известно каждому человекоподобному роботу, не так ли? Возможно, не на уровне сознания — не так, чтобы давать объяснения, но информация эта должна быть скрыта в нём, правда? Если умело задавать вопросы человекоподобному роботу, его ответы и реакции дадут стройную картину его конструкции и создания. В конце концов, если времени будет достаточно, а вопросы составлены умело, человекоподобный робот выдаст информацию, пригодную для создания других человекоподобных роботов. Короче говоря, невозможно сохранить секрет механизма, если сам механизм доступен для подробного изучения.

Фастольф, казалось, был поражен.

— Я понял, мистер Бейли, и вы правы. Мне как-то и в голову не приходило.

— Со всем уважением, доктор Фастольф, не могу не сказать вам, что вы, как и все аврорианцы, обладаете особой индивидуалистичной гордостью. Вас настолько удовлетворяла мысль, что вы — самый лучший робопсихолог, единственный, способный создать человекоподобного робота, что вы перестали замечать очевидное.

Председатель позволил себе улыбнуться.

— Тут он вас поймал, доктор Фастольф! Меня всё время удивляла настойчивость, с какой вы утверждали, что вывести Джендера из строя было бы не под силу никому, кроме вас самих, хотя такое утверждение ослабляло ваше политическое положение. Но теперь мне понятно, что вы готовы пожертвовать своим политическим влиянием, лишь бы не утратить свою уникальность.

Фастольфу это явно пришлось не по вкусу, а Амадиро нахмурился и сказал:

— Господин председатель, я протестую. Мне ещё не доводилось слышать столь злобной клеветы. Всё это основано на бредовых фантазиях больного человека. Мы не знаем и, возможно, никогда не узнаем, действительно ли машину кто-то повредил, а если да, то кто. Не узнаем, действительно ли роботы гнались за машиной и говорили с мистером Бейли или нет. Он просто громоздит заключение на заключение, опираясь на сомнительные происшествия, свидетелем которых был он один — причём в полубредовом состоянии от страха, возможно, галлюцинируя. В суде всё это не было бы принято во внимание ни на секунду.

— Здесь не суд, доктор Амадиро, — сказал председатель, — и я обязан выслушивать всё, что может пролить свет на спорный вопрос.

— Пролить свет? Это блуждание в потемках, господин председатель.

— Но каким-то образом складывается определённая картина. Я не поймал мистера Бейли ни на единой нелогичности. Если признать, что он действительно испытал всё, о чём говорил, то его заключения кажутся основательными. Но вы отрицаете всё это, доктор Амадиро? Поломку машины, погоню, намерение завладеть человекоподобным роботом?

— Конечно, отрицаю! Категорически! — воскликнул Амадиро. (Улыбаться он перестал уже давно.) — Землянин может предъявить запись всего нашего с ним разговора и, без сомнения, заявит, будто я нарочно задерживал его долгими рассуждениями, приглашением осмотреть Институт, приглашением поужинать со мной… Но ведь всё это вполне объясняется моим, как теперь видно, не вполне разумным желанием оказать ему любезность, быть гостеприимным. Я поддался определённой симпатии, которую питаю к землянам, только и всего. Я отвергаю его нелепые истолкования моих поступков и полагаю, что моё слово весит больше его измышлений. Моя репутация — достаточная гарантия, и эти высосанные из пальца построения никого не убедят, будто я — тот хитрый интриган, каким рисует меня этот… этот землянин.

Председатель неторопливо потёр подбородок и сказал:

— Естественно, я не намерен обвинять вас на основе того, что услышал пока от землянина. Мистер Бейли, если это всё, то этого недостаточно, хотя ваши соображения и не лишены интереса. Вы можете добавить что-нибудь доказательное? Если нет, то учтите, я больше не могу тратить время без толку.

* * *

— Я хотел бы остановиться только ещё на одном, господин председатель. Возможно, вы слышали о Глэдии Дельмар. Или о Глэдии с Солярии. Сама она называет себя просто Глэдия.

— Да, мистер Бейли, — ответил председатель с досадой в голосе. — Я о ней слышал. И видел гиперволновую драму, в которой вы и она играете столь замечательные роли.

— Много месяцев робот Джендер находился у неё и под конец стал её мужем.

Устремленный на Бейли неодобрительный взгляд председателя стал возмущенным.

— Чем-чем?!

— Её мужем, господин председатель.

Фастольф приподнялся, но снова сел. Вид у него был расстроенный.

— Это противозаконно! — резко сказал председатель. — Хуже того: это глупо. Робот не может зачать ребёнка. Детей с роботом у неё быть не могло. А статус мужа, как и жены, даруется только после изъявления желания иметь ребёнка, если на него получено разрешение. Мне кажется, даже землянину это должно быть известно.

— Да, конечно, господин председатель, — сказал Бейли. — Не сомневаюсь, что и Глэдия это знает. Слово «муж» она употребляла не в юридическом, а в эмоциональном смысле. Она считала Джендера эквивалентом мужа. И относилась к нему как к мужу.

Председатель обернулся к Фастольфу:

— Вы об этом знали, доктор Фастольф? Он ведь был вашим роботом.

— Я знал, что она к нему привязалась, — ответил Фастольф с явным смущением. — Я подозревал, что она использует его сексуально. Но об этой противозаконной фантазии я узнал только сейчас от мистера Бейли.

— Глэдия уроженка Солярии, — сказал Бейли. — И слово «муж» для неё означает не совсем то, что для аврорианки.

— Более чем очевидно, — буркнул председатель.

— Но у неё хватало здравого смысла скрывать это ото всех, господин председатель. Никому на Авроре она об этой фантазии, как выразился доктор Фастольф, не говорила. Мне позавчера она открылась только потому, что хотела, чтобы я усерднее расследовал дело, так близко её касающееся. Но, думаю, она всё равно промолчала бы, не будь я землянином, способным понять её толкование этого слова.

— Пусть так, — сказал председатель. — Я готов признать за ней — как за солярианкой — такую крупицу здравого смысла. Так вы на этом хотели остановиться?

— Да, господин председатель.

— Но это не имеет никакого отношения к рассматриваемому вопросу и не может повлиять на оценку положения.

— Господин председатель, я должен задать ещё один вопрос. Один-единственный. Десяток слов, сэр, и я закончу.

Бейли говорил со всей доступной ему убедительностью, ведь наступил решающий момент.

— Ну хорошо. Один последний вопрос, — согласился председатель после некоторых колебаний.

— Да, господин председатель. — Бейли хотелось свирепо закричать, но он сдержался. И даже не повысил голоса. От того, что он собирался сказать, зависело всё. Но он даже пальцем не указал, хотя всё время подводил разговор к этому финалу.

Памятуя наставления Фастольфа, он произнёс роковой вопрос почти небрежным тоном:

— Так откуда доктор Амадиро знал, что Глэдия считала Джендера своим мужем?

— Что-о? — Седые мохнатые брови председателя поползли на лоб. — Откуда вы взяли, что он об этом знал?

Прямой вопрос позволил Бейли продолжать:

— Спросите у него, господин председатель. — И он кивнул в сторону Амадиро, который вскочил и теперь смотрел на Бейли с явным ужасом.

* * *

Бейли повторил, очень мягко, не желая отвлечь внимание от Амадиро:

— Спросите его, господин председатель. Он как будто взволнован.

— В чём дело, доктор Амадиро? — спросил председатель. — Вы что-нибудь знали о том, что эта солярианка считала робота своим мужем?

Амадиро что-то бессвязно пробормотал, потом крепко сжал губы. Внезапная бледность на его лице сменилась багровой краской. Наконец он выговорил:

— Это бессмысленное обвинение меня несколько ошеломило, господин председатель. Я просто ничего не понимаю.

— Могу ли я объяснить, господин председатель? Очень коротко? — спросил Бейли. (А что, если ему не позволят говорить?)

— Попробуйте, — мрачно сказал председатель. — Если у вас есть объяснение, я буду рад его услышать.

— Господин председатель, — начал Бейли, — вчера днём я беседовал с доктором Амадиро. Поскольку он решил задержать меня, пока не разразится гроза, то говорил много и, видимо, не очень следил за собой. Разговор коснулся Глэдии, и доктор Амадиро мимоходом назвал Джендера её мужем. Мне любопытно узнать, откуда ему это было известно.

Амадиро всё ещё стоял, точно обвиняемый перед судьей. Он сказал:

— Правда это или нет, разбираемый вопрос тут ни при чём.

— Может быть, — ответил председатель. — Но меня удивляет ваша реакция на этот вопрос. Мне кажется, для мистера Бейли и для вас он имеет подспудный смысл, и я хотел бы его понять. Ответьте, знали вы или не знали об этой немыслимой связи между Джендером и солярианкой?

— Откуда мне было знать? — произнёс Амадиро прерывающимся голосом.

— Это не ответ, — сказал председатель, — а уход от ответа. Я прошу вас вспомнить, а вы рассуждаете. Так говорили вы или не говорили то, что вам приписывают?

— Прежде чем доктор Амадиро ответит, — вмешался Бейли, которому негодующая вспышка председателя придала уверенности, — я обязан напомнить ему, что Жискар, робот, присутствовавший при нашем разговоре, может в случае неодолимости повторить весь наш разговор дословно, воспроизводя наши голоса и интонации. Короче говоря, весь разговор был записан.

Амадиро вскричал с бешенством:

— Господин председатель, робот Жискар был сконструирован и программирован доктором Фастольфом, объявляющим себя лучшим из всех робопсихологов, моим ожесточенным противником. Можем ли мы доверять записям такого робота?

— Господин председатель, — сказал Бейли, — не прослушать ли вам запись, чтобы сделать собственные выводы?

— Пожалуй, — протянул председатель. — Доктор Амадиро, я здесь не для того, чтобы мои решения принимались за меня. Но пока оставим это. Доктор Амадиро, несмотря на эту запись, готовы ли вы заявить — тоже для записи, — что вы ничего не знали о манере солярианки называть робота своим мужем и ни разу не упомянули о нём как о её муже? Не забывайте — вы же оба члены Законодательного собрания, — что весь наш разговор, хотя здесь и нет робота, записывается моим личным аппаратом. (Он похлопал себя по нагрудному карману.) Так как же, доктор Амадиро? Да или нет?

Амадиро ответил почти сотчаянием:

— Господин председатель, я, право, не могу вспомнить, что именно сказал в случайном разговоре. Если я и произнёс это слово, в чём отнюдь не уверен, то лишь вследствие другого такого же случайного разговора: возможно, кто-то упомянул при мне, что Глэдия просто влюблена в своего робота, точно он её муж.

— С кем вы вели этот второй случайный разговор? — спросил председатель. — Кто вам сказал это?

— Сейчас я не могу вспомнить.

— Господин председатель, — сказал Бейли, — если доктор Амадиро будет столь любезен и составит список всех, кто мог бы употребить такую фразу в разговоре с ним, можно было бы опросить их и таким образом установить, кто это был.

— Надеюсь, господин председатель, — воскликнул Амадиро, — вы учтете, как такой опрос подействует на сотрудников Института.

— Надеюсь, что и вы это учтете, доктор Амадиро, — ответил председатель. — И дадите на наш вопрос более удовлетворительный ответ, чтобы не вынуждать нас к крайним мерам.

— Прошу вас, господин председатель, есть ещё один вопрос, — сказал Бейли, насколько сумел просительнее.

— Вопрос? Ещё один? — Председатель посмотрел на Бейли без особой ласковости. — Какой же?

— Почему доктор Амадиро с таким упорством не хочет признать, что ему было известно пристрастие Глэдии к Джендеру? Он утверждает, что это не имеет отношения к делу. Тогда почему он просто не скажет, что знал о нём, и всё тут? А я утверждаю, что отношение это прямое, что доктор Амадиро знает, в какой мере оно доказывает преступность некоторых его действий!

— Я возмущен этим словом и требую извинений! — загремел Амадиро.

Фастольф чуть улыбнулся, а Бейли крепко сжал губы. Ему удалось вывести Амадиро из себя.

Председатель побагровел и воскликнул гневно:

— Вы требуете? Тре-бу-ете?! От кого вы требуете? Я председатель и выслушиваю все стороны, прежде чем решить, что будет наилучшим в данной ситуации. Позвольте мне выслушать, как именно землянин истолковывает ваши поступки. Если он клевещет на вас, то понесет наказание, можете не сомневаться — как и в том, что я интерпретирую статьи закона о клевете в наиболее широком смысле. Но вы, доктор Амадиро, никаких требований мне предъявлять не можете! Продолжайте, землянин, изложите вашу версию, но будьте осторожны.

— Благодарю вас, господин председатель, — сказал Бейли. — Дело в том, что один аврорианец знал о тайне Глэдии от неё самой.

— Так кто же это? — перебил председатель. — Перестаньте пускать в ход ваши гиперволновые приёмы!

— Господин председатель, — ответил Бейли, — у меня и в мыслях этого не было. Я просто хотел указать, что таким аврорианцем был сам Джендер. Хоть он и робот, но жил на Авроре, а потому его можно назвать аврорианцем. Уж конечно, Глэдия в минуты нежности называла его «мой муж». Поскольку доктор Амадиро допускает, что мог слышать от кого-то об отношении Глэдии к Джендеру как к мужу, не логично ли предположить, что слышал он об этом от Джендера? Готов ли доктор Амадиро заявить сейчас для записи, что никогда не разговаривал с Джендером, пока тот находился в доме Глэдии?

Дважды Амадиро открывал рот, словно хотел что-то сказать, и дважды его закрывал без единого слова.

— Так как же? — спросил председатель. — Вы разговаривали с Джендером в указанный период, доктор Амадиро?

Ответа вновь не последовало.

— Если такие разговоры были, — мягко вставил Бейли, — это имеет самое прямое отношение к рассматриваемому вопросу.

— Я тоже начинаю склоняться к этой мысли, мистер Бейли. Ну так как же, доктор Амадиро? Да или нет?

И тут Амадиро взорвался:

— Какие улики есть у землянина против меня в этом деле? Он располагает записями моих разговоров с Джендером? У него есть свидетели, готовые подтвердить, что видели меня с Джендером? Что у него вообще есть, кроме голословных утверждений?

Председатель обернулся к Бейли, и тот сказал:

— Господин председатель, если у меня нет ничего, то доктор Амадиро мог бы заявить для записи, что никаких контактов у него с Джендером не было, но он этого не сделал. Мне в процессе расследования пришлось побеседовать с доктором Василией Алиеной, дочерью доктора Фастольфа. Кроме того, я беседовал с юным аврорианцем Сантриксом Гремионисом. Запись этих бесед ясно покажет, что доктор Василия поощряла ухаживания Гремиониса за Глэдией. Вы можете спросить доктора Василию, зачем она так поступала и не по совету ли доктора Амадиро. Выяснится также, что Гремионис постоянно отправлялся с Глэдией в дальние прогулки, как нравилось им обоим, — и они никогда не брали с собой робота Джендера. Можете всё это проверить, сэр, если угодно.

— Разумеется, — сухо ответил председатель. — Но если и так, что из этого следует?

— Я указал, что, кроме доктора Фастольфа, о секрете человекоподобных роботов можно было бы узнать ещё и от Дэниела, — начал Бейли. — До гибели Джендера секретом этим в той же мере владел Джендер. Но если Дэниел находился при докторе Фастольфе вне досягаемости, Джендер жил у Глэдии, а она менее способна ограждать своих роботов. Так не мог ли доктор Амадиро воспользоваться длительными отлучками Глэдии, пока она гуляла с Гремионисом, чтобы разговаривать с Джендером — возможно, по трёхмернику, чтобы изучать его реакции, подвергать различным тестам, а затем блокировать робота так, чтобы он ничего не мог сказать Глэдии про эти разговоры? Не исключено, что он уже почти узнал то, ради чего всё это затеял, когда гибель Джендера положила конец его исследованиям. Тогда он переключился на Дэниела. Возможно, веря, что ему осталось провести лишь несколько испытаний, он и устроил мне вчера ловушку, о чём я уже… э… давал показания.

Председатель пробормотал почти шёпотом:

— Да, всё сходится. Я просто вынужден поверить…

— Ещё одно, и мне действительно будет нечего добавить, — сказал Бейли. — Исследуя и ставя опыты на Джендере, доктор Амадиро мог случайно и абсолютно непреднамеренно вывести Джендера из строя, то есть совершить робийство.

И Амадиро, не стерпев, закричал:

— Нет! Ни в коем случае! Всё, что я делал с этим роботом, было абсолютно для него безопасно!

— Я совершенно с этим согласен, господин председатель, — вмешался Фастольф. — Я тоже не думаю, что доктор Амадиро вывел Джендера из строя. Однако, господин председатель, это заявление доктора Амадиро представляет собой безоговорочное признание, что он действительно работал с Джендером и что анализ ситуации, сделанный мистером Бейли, в целом верен.

Председатель кивнул:

— Я вынужден согласиться с вами, доктор Фастольф. Вы, доктор Амадиро, вправе заявить, что отрицаете всё это, и тогда я скорее всего буду вынужден начать официальное расследование, которое крайне вам повредит, чем бы оно ни завершилось. И ведь скорее всего, судя по тому, что я выслушал здесь, завершится оно не в вашу пользу. А потому я рекомендовал бы вам не настаивать на нём, не подвергать риску своё положение в Законодательном собрании, не подвергать риску политический курс, которым Аврора пока следует без малейших осложнений. Насколько я могу судить, до того как был поднят вопрос о гибели Джендера, доктор Фастольф располагал в Собрании большинством голосов (бесспорно, не очень большим) в вопросе о заселении Галактики. Возложив на доктора Фастольфа ответственность за то, что произошло с Джендером, вы привлекли бы на свою сторону достаточно депутатов, чтобы оказаться в большинстве. Теперь, наоборот, доктор Фастольф, если пожелает, может обвинить в гибели Джендера вас — а также в попытке оклеветать своего противника, и вы заведомо проиграете. Однако если я не вмешаюсь, то вы, доктор Амадиро, и вы, доктор Фастольф, поддавшись упрямству или даже мстительности, сплотите вокруг себя своих сторонников и начнёте выдвигать друг против друга всяческие обвинения. Наши политические силы, как и общественное мнение, будут расколоты, раздроблены к величайшему вреду для нас всех. На мой взгляд, в таком случае неизбежная победа доктора Фастольфа обойдётся слишком дорого, а потому мой долг как председателя сразу же высказаться в его пользу и подвергнуть давлению ваших сторонников, доктор Амадиро. Так не лучше ли вам сразу благоразумно уступить и смириться с победой доктора Фастольфа во имя блага Авроры?

— Я не ищу сокрушительной победы, господин председатель, — сказал Фастольф. — И вновь предлагаю компромисс: пусть Аврора, остальные космомиры, а также Земля получат равные права на заселение Галактики. Взамен я буду рад стать сотрудником Института робопсихологии, предоставить в его распоряжение всё, что знаю о человекоподобных роботах, облегчив таким образом осуществление плана доктора Амадиро — в обмен на его торжественное обещание не принимать никаких мер против Земли когда-либо в будущем и облечь это обещание в форму договора, который будет подписан нами и Землей.

Председатель кивнул:

— Мудрое государственное решение. Могу ли я рассчитывать на ваше согласие, доктор Амадиро?

Амадиро опустился в кресло. На его лице застыла горечь поражения.

— Я не искал личной власти или тщеславного удовлетворения победой, — сказал он. — Я хотел того, что для Авроры лучше всего, в чём я твёрдо убеждён, как убеждён и в том, что план доктора Фастольфа рано или поздно обернется концом Авроры. Однако я признаю, что бессилен против происков этого землянина (он бросил на Бейли злобный взгляд) и вынужден принять предложение доктора Фастольфа. Всё же я прошу разрешения обратиться к Законодательному собранию на эту тему и изложить для записи мои опасения относительно последствий.

— Это, разумеется, мы разрешим, — ответил председатель. — И, доктор Фастольф, если вы послушаетесь моей рекомендации, то незамедлительно отправите землянина восвояси. Он обеспечил победу вашей точке зрения, но она утратит популярность, если у аврорианцев отыщутся причины усмотреть тут победу Земли.

— Вы совершенно правы, господин председатель, и мистер Бейли вскоре отправится на Землю — с моей благодарностью и, надеюсь, также и с вашей.

— Что ж, — не слишком любезно сказал председатель, — поскольку его находчивость предотвратила опасные политические схватки, я ему благодарен. Так благодарю вас, мистер Бейли.

Глава 19

СНОВА БЕЙЛИ

Бейли издали наблюдал, как они уезжали. Хотя Амадиро привез председателя, отбыли они по отдельности.

Фастольф проводил их и вернулся, не скрывая облегчения.

— Идёмте, мистер Бейли, — сказал он. — Перекусим, а затем вы отправитесь на Землю без лишних промедлений.

Его роботы уже занялись необходимыми приготовлениями.

Бейли кивнул и заметил саркастически:

— Председатель меня, бесспорно, поблагодарил, но при этом он словно костью подавился.

— Вы представления не имеете, какая вам оказана честь! — сказал Фастольф. — Председатель крайне редко кого-нибудь благодарит. Но, с другой стороны, никто никогда не благодарит председателя. Хвалить его предоставляется истории, а нынешний занимает свой пост свыше сорока лет. Он успел стать раздражительным и брюзгливым, как всегда случается с председателями в конце их пребывания на посту. Однако, мистер Бейли, я благодарю вас ещё раз, и вместе со мной вас благодарит Аврора. Вы ещё увидите, как земляне выйдут в открытый космос, хотя срок вашей жизни и короток. Всю необходимую техническую помощь мы вам окажем. Каким образом, мистер Бейли, вы умудрились распутать этот наш клубок за двое с половиной суток… нет, меньше… я просто вообразить не могу? Вы — чудо… Но идёмте. Конечно, вы захотите немножко привести себя в порядок. Во всяком случае, мне это необходимо.

В первый раз после прибытия председателя у Бейли хватило времени подумать о чём-то кроме следующей своей фразы.

Он всё ещё не знал, какое озарение трижды посетило его: на грани сна, затем на грани обморока и, наконец, в момент полной расслабленности.

«Он успел раньше».

По-прежнему непонятно, однако он всё равно убедил председателя, полностью справился со своей задачей. Так, может, и смысла-то никакого нет? Будто деталь механизма, которая никуда не вставляется и словно бы бесполезна? Так, просто чепуха?

Это продолжало его грызть, и за стол он сел победителем, обманутым своей победой. Его мучило ощущение, что он упустил главное.

И вообще, не отступит ли председатель от своего решения? Амадиро проиграл сражение, но он из тех, кто ни при каких обстоятельствах до конца не сдаётся. Если отдать ему должное и поверить, что он не кривил душой, утверждая, что им движет не честолюбие, а патриотизм, любовь к Авроре, он ни за что не сдастся.

Пожалуй, следует предостеречь Фастольфа.

— Доктор Фастольф, — сказал Бейли, — мне кажется, это ещё не конец. Доктор Амадиро будет по-прежнему добиваться изоляции Земли.

Фастольф кивнул и придвинул к себе тарелку.

— Не сомневаюсь. Я другого и не жду, но, поскольку с вопросом о гибели Джендера покончено, опасаться больше нечего. Теперь, когда он лишился этого козыря, я знаю, что в Законодательном собрании верх всегда будет за мной. Не бойтесь, мистер Бейли, Земля выйдет в космос. И мести Амадиро — он человек злопамятный — тоже не опасайтесь. Вы покинете Аврору ещё до захода солнца. И вас, разумеется, будет сопровождать Дэниел. Ну а наше сообщение, которое мы отправим с вами, обеспечит вам солидное продвижение по службе.

— Я буду рад поскорее вернуться, — сказал Бейли. — Но надеюсь, у меня ещё есть время попрощаться кое с кем. Я… я хотел бы повидать Глэдию, а также пожелать всего доброго Жискару, который, возможно, вчера ночью спас мне жизнь.

— Ну разумеется, мистер Бейли! Но что же вы не едите?

Бейли послушно начал ковырять у себя в тарелке — еда не доставляла ему никакого удовольствия. Она почему-то казалась безвкусной, точно воспоминание о разговоре с председателем и недавней победе.

Он не должен был победить. Почему председатель не прервал его, а дал договорить? Да и Амадиро мог бы всё отрицать наотрез. И его слово должно было бы перевесить утверждения и рассуждения землянина.

Впрочем, Фастольф ликовал.

— Я опасался худшего, мистер Бейли. Я опасался, что встреча с председателем преждевременна, что у вас не найдётся что сказать, чтобы изменить положение. Но вы справились великолепно! Слушая вас, я был просто вне себя от восхищения. Я всё время ждал, что Амадиро потребует, чтобы его слово поставили выше слова землянина, пребывающего в полубезумии, потому что он оказался на чужой планете под открытым небом…

— Извините, доктор Фастольф, — ледяным тоном перебил Бейли, — но я не пребывал в полубезумии. Единственное исключение — прошлая ночь, но больше я ни разу не терял контроля над собой. Всё остальное время на Авроре я был в здравом рассудке, пусть иногда и чувствовал себя не наилучшим образом. — Наружу прорывался тот гнев, который он вынужден был подавлять, пока говорил с председателем. — Только во время грозы, сэр… Ну и конечно, — вдруг вспомнил он, — на корабле… несколько секунд, когда мы приближались к Авроре…

Он не понял, почему, каким образом, с какой быстротой его осенила мысль… воспоминание… истолкование. Мгновение назад её не было, а теперь она пронизала его сознание — чёткая, ясная, как будто всё время была там, прячась за завесой мыльных пузырьков.

— Иосафат! — потрясенно пробормотал он и вдруг ударил кулаком по столу, так что задребезжали тарелки. — Иосафат!

— Что с вами, мистер Бейли? — растерянно спросил Фастольф.

Бейли уставился на него, не сразу осознав вопрос.

— Ничего, доктор Фастольф. Просто при мысли о наглости Амадиро, когда он погубил Джендера, а потом постарался свалить вину на вас и подстроил, чтобы я вчера попал в грозу, а сегодня приписал мне из-за этого безумие, просто при этой мысли я поддался возмущению.

— Напрасно, мистер Бейли. И, кстати, Амадиро никак не мог убить Джендера. Это всё-таки была случайность. Хотя, бесспорно, работа Амадиро с Джендером могла значительно увеличить вероятность такой случайности. Но я решил не возвращаться к этому.

Бейли слушал его вполуха. То, что он сказал Фастольфу, было лишь отговоркой, а то, что говорил Фастольф, никакой важности не имело. Это, как сказал бы председатель, не имело отношения к рассматриваемому вопросу. Собственно говоря, всё, что произошло, все объяснения Бейли не относились к делу. Хотя это ничего не меняло.

За одним исключением… и не сразу.

— Иосафат! — прошептал он про себя и внезапно с аппетитом принялся за еду.

* * *

Снова Бейли пересек луг между домом Фастольфа и домом Глэдии. Он увидит Глэдию в четвертый раз за три дня — и (сердце у него болезненно сжалось) теперь в последний.

Его сопровождал Жискар — на некотором расстоянии, оглядывая окрестности ещё более внимательно, чем прежде. Но для чего, если все факты уже известны председателю? Да и вообще, с самого начала опасность угрожала не ему, а Дэниелу. Видимо, Жискар ещё не получил новых инструкций.

Только один раз он приблизился к Бейли — когда тот его окликнул:

— Жискар, а где Дэниел?

Жискар мгновенно очутился рядом с ним, словно не хотел повышать голоса.

— Дэниел отправился в космопорт вместе с другими нашими, чтобы организовать вашу доставку на Землю. Он встретит вас в космопорту, сопроводит на Землю и попрощается с вами уже там.

— Отлично! Мне дорог каждый лишний день, который я проведу с Дэниелом. А ты, Жискар? Ты полетишь с нами?

— Нет, сэр, я получил инструкции остаться на Авроре. Однако Дэниел и без меня будет хорошо вам служить.

— Не сомневаюсь, Жискар, но мне будет не хватать тебя.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Жискар и столь же молниеносно унесся в сторону. Бейли секунду-другую задумчиво следил за ним… Нет, всему своё время. Сейчас его ждет Глэдия.

* * *

Она вышла к нему навстречу, и как она изменилась за какие-то два дня! Нет, она не сияла радостью, не танцевала, не искрилась весельем, в её лице и глазах оставалась серьёзность, следствие шока и горькой потери, но тревога, безнадёжность исчезли, сменились светлой безмятежностью, словно она вдруг поняла, что жизнь продолжается и даже приносит радость.

Она протянули ему руку с теплой дружеской улыбкой.

— Пожми её, Элайдж, пожми же! — сказала Глэдия, когда он замялся. — Смешно, если после прошлой ночи ты будешь стесняться и делать вид, будто не хочешь дотронуться даже до моей руки. Как видишь, я всё помню и ни о чём не жалею. Наоборот!

Бейли проделал необычную (для него) операцию — улыбнулся в ответ:

— Я тоже помню эту ночь, Глэдия, и тоже ни о чём не жалею. И хотел бы, чтобы она повторилась, но я пришёл проститься.

Её лицо омрачилось.

— Значит, ты возвращаешься на Землю! Но мои роботы всё время поддерживают прямую связь с роботами доктора Фастольфа, и они сказали мне, что всё прошло очень хорошо. Ведь ты и не мог потерпеть неудачи!

— Да, всё прошло удачно. Собственно говоря, доктор Фастольф одержал полную победу. Думаю, теперь никто не посмеет даже намекнуть, что он имел хоть какое-то отношение к гибели Джендера.

— Благодаря тому, что ты установил, Элайдж?

— По-видимому.

— Я так и знала! — В её голосе прозвучала гордость. — Я знала, что ты во всём разберешься, когда посоветовала вызвать тебя сюда… Но в таком случае почему же тебя сразу отсылают?

— Именно потому, что всё выяснилось. Если я задержусь, то, видимо, стану занозой под ногтями вершителей большой политики.

Глэдия посмотрела на него с некоторым недоумением, а потом с тем же недоумением сказала:

— Я не совсем поняла. Это что — земная идиома? Впрочем, неважно. Ты сумел установить, кто убил Джендера? Вот что важно.

Бейли обвёл взглядом комнату. В одной нише стоял Жискар, в другой — робот Глэдии. Она без труда истолковала его взгляд.

— Элайдж, да перестань же думать о присутствии роботов! Тебя же не стесняет присутствие стула или вон тех штор?

Бейли кивнул:

— Ну хорошо, Глэдия, мне жаль, мне страшно жаль, но я был вынужден упомянуть, что Джендер был твоим мужем.

Её глаза широко раскрылись, и он торопливо продолжал:

— У меня не оставалось другого выхода, но я гарантирую, это никак не скажется на твоём положении здесь.

Вкратце пересказав ей ход беседы с председателем, он закончил:

— Как видишь, Джендера никто не убивал. Гибель его была результатом случайности, хотя вероятность этой случайности скорее всего заметно увеличилась из-за того, чему он подвергался.

— А я даже не подозревала! — ахнула Глэдия. — Ничего не подозревала и оказалась пособницей Амадиро в его гнусном плане. И он виновен так же, как будто взял молот и ударил Джендера!

— Глэдия, — настойчиво сказал Бейли, — это несправедливо. Он не собирался причинить Джендеру вреда и делал то, что делал, ради блага Авроры, как он его понимает. И наказан он сполна. Потерпел сокрушительное поражение, все его планы рухнули, а Институт робопсихологии скоро признает руководство доктора Фастольфа. Ты не сумела бы придумать наказания страшнее, как бы ни старалась.

— Может быть… Мне надо подумать, — сказала она. — И ведь ещё остаётся Сантрикс Гремионис, смазливый лакейчик, которому поручили выманивать меня из дому! Теперь понятно, почему он так упорствовал и делал вид, будто надеется вопреки моим отказам. Ну, он, конечно, снова сюда явится, и я с таким наслаждением…

Бейли яростно затряс головой:

— Нет, Глэдия, ты ошибаешься. Я разговаривал с ним и могу тебя заверить, что он понятия не имел о том, что делалось у него за спиной. Всё происходило без его ведома, как и без твоего. Как раз наоборот: упорствовал он вовсе не потому, что тебя нужно было выманить из дому, но Амадиро ловко использовал его настойчивость. А настойчивым Гремиониса сделали его чувства к тебе. Его любовь, если на Авроре это слово означает то же, что на Земле.

— На Авроре оно означает балет. Джендер был робот, а ты — землянин. У аврорианцев всё по-иному…

— Об этом ты уже говорила. Но, Глэдия, от Джендера ты научилась принимать, а от меня (я только повторяю твои слова) ты научилась дарить. И если ты научилась радости, то ведь будет только честно в свою очередь научить ей кого-то. Гремионис так увлечен тобой, что будет учиться охотно. Он уже бросил вызов обычаям Авроры, продолжая упорствовать вопреки твоим отказам. Переступит он и через другие предрассудки. Ты можешь научить его брать и дарить и сама научишься, как брать у него и дарить ему.

Глэдия пристально посмотрела ему в глаза:

— Элайдж, ты стараешься избавиться от меня?

Бейли, помедлив, кивнул:

— Да, Глэдия, это так. Сейчас я больше всего на свете хочу счастья для тебя, как никогда ничего не хотел ни для себя, ни для Земли. Сам я счастья тебе дать не могу, но, если его тебе даст Гремионис, я буду счастлив… почти также счастлив, как если бы дар этот ты получила от меня. Глэдия, думаю, ты будешь изумлена, с какой поспешностью он откажется от балета, стоит тебе показать ему, как это сделать. Ну а тогда явятся и другие пасть к твоим ногам… И Гремионис, наверное, сумеет обучить многих женщин. Возможно, Глэдия, вдвоем с ним вы полностью революционизируете сексуальную жизнь на Авроре. Как-никак, в распоряжении у вас целые века!

Глэдия растерянно уставилась на него, но тут же засмеялась.

— Ты меня дразнишь! Нарочно говоришь глупости. Вот уж не ожидала такого от тебя, Элайдж. У тебя ведь лицо всегда ужасно серьёзное, даже торжественное. Иосафат! (Последнее слово она попыталась произнести низким баритоном на его манер.)

— Ну, может быть, я тебя чуточку и поддразнивал, но я действительно так думаю. Обещай, что не отнимешь у Гремиониса этой возможности.

Глэдия шагнула к нему, и он без колебаний обнял её. Она прижала палец к его губам, и он ответил ей поцелуем.

— Разве ты не предпочел бы оставить меня себе, Элайдж? — шепнула она нежно.

Он прошептал в ответ совсем тихо (не в силах ни на секунду забыть о роботах в нише):

— Да, Глэдия, да! Стыдно признаться, но в эту минуту я позволил бы Земле рассыпаться прахом, лишь бы ты стала моей. Но это невозможно. Через несколько часов я покину Аврору, а лететь со мной тебе нельзя. На Аврору меня вряд ли когда-нибудь ещё пустят, а ты не можешь посетить Землю. Я никогда больше тебя не увижу, Глэдия, но помнить буду всегда. Ещё три-четыре десятилетия, и я умру, а ты будешь всё такой же молодой — и, значит, нам всё равно пришлось бы проститься навсегда, даже если бы могли сбыться наши желания.

Глэдия положила голову ему на грудь:

— Ах, Элайдж! Ты дважды появлялся в моей жизни и оба раза — лишь на несколько часов. Дважды ты успевал сделать для меня так много и сразу прощался. В первый раз я только прикоснулась к твоему лицу, но как много это изменило! Второй раз я решилась на несравненно большее, и вновь это изменило так много! Я не забуду тебя, Элайдж, даже проживи я неисчислимые века!

— Только не допусти, чтобы это воспоминание стало преградой твоему счастью. Не прогоняй Гремиониса, сделай счастливым его и позволь ему дать счастье тебе. И ведь ты можешь писать мне, сколько захочешь… Между Авророй и Землей налажена гиперпочта.

— Я буду писать, Элайдж! А ты мне?

— Да, Глэдия.

Они умолкли и оторвались друг от друга, словно против воли. Она осталась стоять в центре комнаты, и, когда у двери он обернулся, она всё ещё стояла там, чуть улыбаясь.

Его губы беззвучно произнесли «прощай!». И так же беззвучно — вслух эти слова у него никогда бы не вырвались — они произнесли «любовь моя».

Её губы тоже дрогнули, неслышно шепча:

— Прощай, возлюбленный мой!

Он повернулся и вышел, зная, что никогда больше не увидит её настоящую, никогда больше не прикоснется к ней.

* * *

Прошло довольно много времени, прежде чем Бейли собрался с силами для дела, которое ему ещё оставалось довести до конца. Он молча прошёл примерно половину расстояния до дома Фастольфа, но тут остановился и махнул рукой.

Внимательный Жискар тотчас оказался рядом с ним.

— Сколько у меня времени до отъезда в космопорт? — спросил Бейли.

— Три часа и десять минут, сэр.

Бейли на секунду задумался.

— Мне бы хотелось пройтись вон до того дерева, — сказал он затем. — Посидеть, прислонившись к стволу, в полном одиночестве. То есть, разумеется, с тобой, но вдали от других людей.

— Под открытым небом, сэр? — Естественно, робот был неспособен выразить удивление и озабоченность, но Бейли почему-то не сомневался, что, будь Жискар человеком, в его голосе прозвучали бы именно эти чувства.

— Да, — ответил он. — Мне необходимо поразмыслить, а после вчерашней ночи такой тихий день — солнечный, безоблачный, теплый — совсем не кажется опасным. Если я почувствую приближение приступа агорафобии, то сейчас же потороплюсь вернуться в дом, обещаю. Так ты побудешь со мной?

— Да, сэр!

— Отлично!

И Бейли зашагал к дереву. Он осторожно потрогал ствол и осмотрел свои пальцы. Они остались абсолютно чистыми. Убедившись, что кора не испачкает ему спину, он внимательно осмотрел траву у корней, затем осторожно сел и прислонился к стволу.

Спинка кресла, конечно, была бы удобнее, зато, как ни странно, его охватило ощущение тихого покоя, которое в комнате он обрел бы едва ли.

Жискар встал рядом, но Бейли сказал:

— Садись-ка и ты!

— Я чувствую себя совершенно нормально и стоя, сэр.

— Знаю, Жискар, но мне будет удобнее думать, если не придётся задирать голову, чтобы смотреть на тебя.

— Но ведь сидя, сэр, мне будет труднее уберечь вас от опасности.

— Я и это знаю, Жискар, но сейчас мне никакая опасность не угрожает. Я выполнил то, что мне поручили, дело завершено, положение доктора Фастольфа вновь стало твердым. Сесть ты можешь без всякого риска, и я тебе приказываю: садись!

Жискар тотчас сел лицом к Бейли, но его взгляд продолжал настороженно блуждать по сторонам.

Бейли поглядывал на небо сквозь листву, удивительно зеленую на голубом фоне, прислушивался к жужжанию насекомых и нежданным птичьим трелям, следил за колыханием травы неподалёку (наверно, сквозь неё пробиралась какая-нибудь зверушка) и наслаждался этим тихим покоем — таким непохожим на вечный шум и суету Города, подумал он. Такой безмятежный, такой ленивый, такой нерушимый покой…

И впервые в жизни Бейли как будто понял, почему Вне можно предпочесть Городу. Внезапно он поймал себя на мысли, что рад всему пережитому на Авроре и больше всего — грозе. Ведь теперь нет сомнений, что он способен покинуть Землю и приспособиться к условиям нового мира, на котором поселится. Поселится с Беном, а может быть, и с Джесси.

— Вчера ночью во время грозы было темно хоть глаз выколи, — начал он. — И я всё думал, увидел бы я спутник Авроры, если бы не тучи. У неё же есть спутник, если я не ошибаюсь?

— Два спутника, сэр. Тот, что побольше, — Тифон — тем не менее так мал, что выглядит как звезда второй величины. А второй вообще невооруженным глазом не виден. И его называют попросту «Тифон-два», если о нём вообще вспоминают.

— Спасибо. И, Жискар, спасибо за то, что ты меня спас в прошлую ночь. — Он взглянул на робота. — Я не знаю, как полагается тебя благодарить.

— Меня совершенно незачем благодарить. Я ведь просто выполнял требования Первого Закона. У меня не было выбора…

— Тем не менее не исключено, что я обязан тебе жизнью. И очень важно, чтобы ты знал, что я это хорошо понимаю… А теперь, Жискар, что мне следует сделать?

— Касательно чего, сэр?

— Я выполнил то, что мне было поручено. Доктор Фастольф может больше не опасаться своих врагов в Законодательном собрании. Будущее Земли более или менее обеспечено. И мне словно бы больше нечего здесь делать. Однако всё ещё остаётся вопрос о том, что произошло с Джендером.

— Я не понял, сэр.

— Ну, предполагается, что он погиб от случайного замыкания позитронных связей своего мозга, но Фастольф не отрицает, что вероятность этого ничтожно мала. Конечно, от действий Амадиро она увеличилась, но всё равно осталась бесконечно малой. Во всяком случае, так полагает Фастольф. Вот мне и продолжает казаться, что смерть Джендера явилась результатом сознательного робийства. Однако вновь вернуться к этому вопросу я не осмеливаюсь. Не хочу нарушать нынешнего положения вещей, когда всё так хорошо уладилось. Не хочу вновь подвергать Фастольфа опасности. Не хочу бередить горе Глэдии. И не знаю, как поступить. Ни с одним человеком я этого обсудить не могу, вот и разговариваю с тобой, Жискар.

— Да, сэр.

— Ведь я всегда могу приказать, чтобы ты стер всё мною сказанное и забыл о нём.

— Да, сэр.

— Так как же мне, по-твоему, следует поступить?

— Если это всё-таки было робийство, сэр, его должен был кто-то совершить, однако совершить подобное по силам только доктору Фастольфу, а доктор Фастольф говорит, что он этого не делал.

— Да. С этого мы и начинали. Я верю доктору Фастольфу и совершенно убеждён, что он тут ни при чём.

— В таком случае, сэр, это не было робийство.

— А предположим, кто-то ещё знает о роботах столько же, сколько доктор Фастольф. Так-то, Жискар.

Бейли подтянул колени к самому подбородку и обхватил их руками. На Жискара он не смотрел и, казалось, о чём-то глубоко задумался.

— Но кто же это может быть, сэр? — спросил Жискар.

Наконец-то для Бейли наступил решающий момент.

— Ты, Жискар, — ответил он.

* * *

Будь Жискар человеком, он бы молча и ошеломленно уставился на Бейли, или вспыхнул гневом, или съежился от ужаса, или отреагировал ещё как-нибудь. Но он был робот и просто спросил без тени эмоции:

— Почему вы это говорите, сэр?

— Жискар, я абсолютно уверен, что ты точно знаешь, почему и каким образом я пришёл к своему выводу. Но, сделай милость, дай мне в этом мирном уголке, пока у меня ещё есть время до отъезда, объяснить, как и что — для моего удовольствия. Хочу послушать собственные объяснения. И, пожалуйста, поправь меня, если я в чём-нибудь ошибусь.

— Хорошо, сэр.

— Полагаю, моя исходная ошибка состоит в том, что я счел тебя не таким разносторонним и более примитивным роботом, чем Дэниел, — из-за того лишь, что ты меньше похож на человека. Люди невольно чувствуют, что чем больше робот походит на человека, тем сложнее, совершеннее и способнее должен он быть. Бесспорно, робот твоего типа конструктивно относительно прост, а вот создание робота типа Дэниела оказалось неразрешимой задачей для робопсихологов уровня доктора Амадиро. Только гений — доктор Фастольф — сумел с ней справиться. Но, сдаётся мне, проблема Дэниела сводится к внешним человеческим характеристикам — мимике, тембру голоса, интонациям, жестам, движениям. Всё это очень сложно, но не имеет отношения к сложности мозга. Я прав?

— Вы совершенно правы, сэр.

— Вот я автоматически и недооценил тебя, как недооценивают все. А ведь ты выдал себя ещё до того, как мы высадились на Авроре. Возможно, ты помнишь, что перед посадкой у меня начался приступ агорафобии, и на какое-то время я стал даже ещё более беспомощным, чем вчера в грозу.

— Я помню, сэр.

— В тот момент со мной в каюте был Дэниел, а ты стоял у двери снаружи. Я впадал в кататоническое состояние и был не в силах издать ни звука, а он, вероятно, на меня не смотрел и потому ничего не заметил. Ты был за дверью, и всё же это ты бросился внутрь и отключил астросимулятор. Ты успел раньше Дэниела, хотя в быстроте рефлексов он тебе не уступает, что и продемонстрировал, когда помешал доктору Фастольфу меня ударить.

— Но доктор Фастольф, конечно же, вас не ударил бы.

— Разумеется. Он просто хотел убедить меня в молниеносности рефлексов Дэниела… Тем не менее, как я только что сказал, в каюте ты успел ко мне раньше. Я был не в том состоянии, чтобы анализировать факты, однако наблюдать — моя профессия, и даже агорафобическая паника не отключает меня полностью, как я доказал вчера ночью. Я всё-таки заметил, что ты успел мне помочь раньше Дэниела, хотя потом постоянно об этом забывал. И вывод напрашивался только один.

Бейли умолк, словно ожидая от Жискара подтверждения, но робот ничего не сказал.

(В последующие годы, вспоминая Аврору, Бейли в первую секунду представлял себе именно это. Не грозу. Даже не Глэдию. А тихие минуты под деревом — зеленые листья на фоне небесной синевы, теплый ветерок, жужжание насекомых, шорох зверушек в траве… а напротив него Жискар, и глаза робота чуть светятся.)

— Выходит, — сказал Бейли, — что ты каким-то образом сумел уловить моё внутреннее состояние и даже за закрытой дверью понять, что у меня случился припадок. То есть, говоря коротко и, вероятно, упрощенно, ты способен читать чужие мысли.

— Да, сэр, — спокойно ответил робот.

— И не только читать, а ещё и как-то воздействовать на них. По-моему, ты уловил, что я заметил эту странность, и тогда затемнил память о ней в моём мозгу, чтобы я забыл об этом случае, а и вспомнил бы, так не придал бы ему значения. Однако полностью тебе это не удалось, возможно, твоя способность ограничена…

— Сэр, — сказал Жискар, — всё решает Первый Закон. Я должен был спасти вас, хотя и понимал, что тем самым выдам себя. А сознание ваше затемнить я мог лишь слегка, чтобы не причинить ему вреда.

Бейли кивнул:

— Да, вижу, у тебя есть свои трудности. Слегка — а потому я вспоминал, когда сознание у меня расслаблялось и было открыто для свободных ассоциаций. В грозу перед самым обмороком я подумал, что ты найдешь меня раньше других — как тогда на корабле. Да, ты мог меня найти по инфракрасному излучению, но ведь оно исходило от всех млекопитающих и птиц, а это запутывало поиски… Но ты-то воспринимал деятельность моего мозга и тогда, когда я был без сознания, и это, конечно, тебе помогло.

— Да, очень помогло, — сказал Жискар.

— То, что мне вспоминалось на грани сна или обморока, я вновь забывал, если сознание возвращалось ко мне полностью.

Однако вчера ночью со мной была Глэдия, и утром она повторила мне мои слова: «Он успел раньше». Но смысл их я уловил только тогда, когда случайные слова доктора Фастольфа разорвали тёмную паутину. А тогда я вспомнил и многое другое. Например, когда я усомнился, действительно ли мы летим на Аврору, ты привёл доказательства этому прежде, чем я успел задать вопрос… Насколько я понимаю, ты скрываешь свою способность читать мысли?

— Совершенно верно, сэр.

— А почему?

— Чтение мыслей открывает мне, сэр, особую возможность эффективнее выполнять требования Первого Закона, а потому я этой способностью очень дорожу. Она позволяет мне гораздо лучше оберегать людей от потенциальных опасностей. Но мне представляется, что доктор Фастольф, да и любой другой человек, не станет долго терпеть возле себя робота, умеющего читать мысли, а потому я скрываю свою способность. Доктор Фастольф любит рассказывать легенду о роботе, чтеце мыслей, которого Сьюзен Кэлвин уничтожила, и мне не хочется, чтобы он повторил её достижение.

— Да, он рассказывал мне эту легенду. По-моему, он подсознательно подозревает о твоей способности, не то легенда не занимала бы его в такой степени. А для тебя, мне кажется, она опасна. Во всяком случае, я разобрался в случившемся отчасти благодаря ей.

— Я делаю всё, что могу, чтобы нейтрализовать опасность, не оказывая излишнего воздействия на сознание доктора Фастольфа. Он ведь никогда не забывает упомянуть о фантастичности и неправдоподобности легенды.

— Да, я помню. Но раз Фастольф не знает, что ты умеешь читать мысли, значит, эта способность не планировалась при твоём создании. Так откуда она у тебя?.. Нет, не отвечай, Жискар. Дай я сам попробую сообразить. Мисс Василия, когда в юности только-только заинтересовалась робопсихологией, специально занималась тобой. Она сказала мне, что экспериментировала с твоим программированием, а доктор Фастольф особенно за ней не следил. Так, может быть, она совершенно случайно вложила в тебя эту способность. Я прав?

— Да, сэр.

— И ты знаешь, что именно она сделала?

— Да, сэр.

— И пока среди роботов ты единственный чтец мыслей?

— Да, сэр. Но будут и другие.

— Спроси тебя я — или доктор Фастольф, — что именно сделала доктор Василия, ты нам ответил бы в силу Второго Закона?

— Нет, сэр, поскольку я заключил бы, что это причинит вам вред. И мой отказ будет опираться на Первый Закон. Впрочем, эта дилемма не возникнет. Я заранее узнаю о намерении задать этот вопрос и успею нейтрализовать импульс задать его.

— Верно, — сказал Бейли. — Позавчера вечером, когда мы возвращались от Глэдии в дом Фастольфа, я спросил Дэниела, были ли у него контакты с Джендером, пока тот жил у Глэдии, и он ответил отрицательно. Тогда я повернулся к тебе, чтобы задать тот же вопрос, но так его и не задал. Ты нейтрализовал импульс задать его?

— Да, сэр.

— Иначе тебе пришлось бы ответить утвердительно, а ты не хотел, чтобы я знал о твоём с ним общении.

— Да, не хотел, сэр.

— Контактируя с Джендером, ты знал, что Амадиро подвергает его испытаниям — ведь, полагаю, ты мог читать мысли Джендера или улавливать степень напряжения его позитронных потенциалов.

— Да, сэр. Эта способность равно распространяется на умственные процессы и людей, и роботов. Только роботов понимать значительно легче.

— Ты был против того, чем занимался Амадиро, поскольку согласен с Фастольфом в вопросе о заселении Галактики.

— Да, сэр.

— Но тогда почему ты не остановил Амадиро? Почему не нейтрализовал его импульс использовать Джендера?

— Сэр, — ответил Жискар, — заметное вмешательство в умственную деятельность недопустимо. Побуждения Амадиро были глубокими и сложными, нейтрализация их требовала радикального вмешательства, а его интеллект так развит и так ценен, что я не мог рискнуть на воздействие, которое почти наверное причинило бы ему вред. Я не вмешивался, но всё время искал способ наилучшим образом осуществить требования Первого Закона. И наконец нашёл наименее опасный способ. Принять решение было нелегко.

— Ты решил вывести Джендера из строя, прежде чем Амадиро получил бы сведения, необходимые для создания подлинно человекоподобного робота. И ты знал, как этого достигнуть, поскольку за долгие годы почерпнул всё необходимые сведения о теории Фастольфа из его мыслей. Так?

— Именно так, сэр.

— Следовательно, Фастольф всё-таки не единственный в мире специалист, которому было по силам уничтожить Джендера!

— В определённом смысле он всё-таки единственный, сэр. Ведь моё умение было всего лишь отражением… или экстраполяцией его знаний.

— И этого оказалось достаточно. Но разве ты не предвидел, что в результате Фастольф попадет в опасное положение? Что подозрения, естественно, падут на него? Ты собирался сознаться в содеянном и рассказать о своей способности, если бы это потребовалось для его спасения?

— Я действительно понимал, что доктор Фастольф окажется в неприятном положении, но признаваться в своей вине не собирался. Я надеялся использовать ситуацию для того, чтобы вас послали на Аврору, сэр.

— Меня?! Так это была твоя идея? — Бейли был ошеломлен.

— Да, сэр. С вашего разрешения, я хотел бы объяснить.

— Да уж, пожалуйста! — сказал Бейли.

— Я знал про вас от мисс Глэдии и доктора Фастольфа, сэр, и не только из их слов, но и из их мыслей. Я узнал о положении дел на Земле. Выяснилось, что земляне живут за стенами, из которых не имеют сил вырваться. Но мне стало ясно, что аврорианцы тоже живут за стенами — за стенами из роботов, которые оберегают их от всех превратностей жизни, а по плану Амадиро начали бы создавать такие же тепличные условия на других планетах, чтобы вновь укрывать аврорианцев, как стенами. Кроме того, аврорианцы живут за стенами, созданными их собственными долгими жизнями, которые заставляют их переоценивать индивидуализм, мешают объединить научные ресурсы. Избегают они и открытых схваток, а при помощи своего председателя требуют во что бы то ни стало избегать конфронтации и принимать решения прежде, чем проблема будет по-настоящему переварена. Они не желают затрудняться и с боями вырабатывать наилучшие решения. Им требуются умиротворяющие решения.

Стены землян — реальны и буквальны, их существование очевидно и навязчиво, и всегда есть жаждущие вырваться из них. Аврорианские стены нематериальны и даже не воспринимаются как стены, а потому никому даже в голову не приходит рваться на свободу. И я пришёл к выводу, что заселитьГалактику, положить начало Галактической империи должны земляне, а не аврорианцы или другие космониты. Так рассуждал доктор Фастольф, и я был с ним согласен, но он довольствовался рассуждениями, а мне при моих способностях требовалось больше. Я хотел познакомиться с сознанием хотя бы одного землянина напрямую, а вы были землянином, которого, мне казалось, я мог бы вызвать на Аврору. Заморозка Джендера позволила и остановить Амадиро, и найти повод для вашего появления здесь. Я самую чуточку подтолкнул мисс Глэдию, чтобы она посоветовала доктору Фастольфу пригласить вас, и чуточку подтолкнул его, чтобы он рекомендовал это председателю, и чуточку подтолкнул председателя, чтобы он дал согласие. С той минуты как мы встретились, я изучал вас, и результаты превзошли все ожидания.

Жискар замолчал и вновь стал воплощением невозмутимости, как любой робот. Бейли нахмурился.

— Очевидно, в том, чего я здесь добился, никакой моей заслуги нет. Ты, конечно, позаботился, чтобы я добрался до истины.

— Нет, сэр. Наоборот, я чинил вам помехи — конечно, в разумной мере. Я не позволил вам узнать про мою способность, хотя мне и пришлось выдать себя. Я постарался, чтобы иногда вы испытывали уныние и отчаяние. Я подталкивал вас выходить во Вне, чтобы изучать, какое действие это на вас окажет. Но вы сумели так или иначе справиться с этими помехами, и я был очень доволен. Я убедился, что вы тоскуете по стенам своего Города, но понимаете, что должны научиться жить без них. Убедился, что вид на Аврору из космоса, а потом гроза оказали на вас самое мучительное воздействие, но не помешали вам думать и не заставили отказаться от вашей цели. Я убедился, что вы умеете справляться со своими недостатками и своим кратким жизненным сроком и что вы не стараетесь уклониться от схватки.

— Откуда ты знаешь, что я типичный представитель Земли? — спросил Бейли.

— Я знаю, что вы не типичны, но ваши мысли сказали мне, что вы не единственный такой, и мы будем созидать вместе с ними. Я об этом позабочусь. И теперь, когда я ясно вижу путь, по которому следует идти, я помогу другим роботам стать такими, как я, и они тоже будут помогать.

— Ты хочешь сказать, что на Землю прибудут роботы, читающие мысли? — перебил Бейли.

— Вовсе нет. И вы имели право встревожиться. Прямое участие роботов означало бы возведение тех самых стен, которые обрекают Аврору и другие космомиры на паралич. Землянам придётся осваивать Галактику вообще без роботов. Это означает неимоверные трудности, опасности и беды — всё то, что роботы попытались бы предотвратить, — но в конечном счёте люди колоссально выиграют, добившись всего собственным трудом. И, может быть, когда-нибудь в далёком-далёком будущем роботы снова внесут свою лепту. Кто знает?

— Ты провидишь будущее? — с любопытством спросил Бейли.

— Нет, сэр, но, изучая человеческие мысли, я смутно ощущаю, что существуют законы, которые управляют человеческим поведением, как Три Закона управляют поведением роботов, и, возможно, благодаря им когда-нибудь начнут в какой-то мере оформлять будущее. Человеческие законы несравненно сложнее Трёх Законов, и я не знаю, как они действуют. Возможно, они статистические по своей природе, и плодотворно изучать их необходимо на человеческих массах огромной численности. Не исключено, что они очень рыхлы и обретают смысл только тогда, когда эти массы ничего не знают об их действии.

— Скажи, Жискар, это ведь та психоистория, о которой говорил доктор Фастольф? — спросил Бейли.

— Да, сэр. Я очень осторожно внедрил эту идею в его сознание, чтобы начался процесс её изучения. В ней возникнет нужда — рано или поздно. Ведь теперь существованию космомиров с их долгим сроком жизни и роботизированной культурой подходит конец, а новая волна экспансии человечества, осуществляемая людьми с коротким сроком жизни — без роботов! — вот-вот начнётся.

А теперь, — Жискар поднялся с земли, — я думаю, сэр, нам пора вернуться в дом доктора Фастольфа и приготовиться к вашему отбытию. Разумеется, никаких упоминаний про то, о чём мы говорили, не будет.

— Всё останется строго между нами, можешь мне поверить, — сказал Бейли.

— Совершенно верно, — невозмутимо добавил Жискар. — Но пусть вас не пугает мысль о ложащейся на вас ответственности. Я позволю вам помнить, но у вас никогда не возникнет желания рассказать о нашем разговоре — никогда и ни малейшего.

Бейли только поднял брови, покоряясь неизбежности, и сказал:

— Жискар, ещё одно, прежде чем ты заткнешь мне рот. Присмотри, чтобы Глэдии спокойно жилось на этой планете, чтобы её не третировали за то, что она солярианка и считала робота своим мужем, и… и пусть она даст согласие Гремионису, хорошо?

— Я слышал ваш последний разговор с мисс Глэдией, сэр, и я всё понял. Об этом не тревожьтесь. А теперь, сэр, можно мне попрощаться с вами, пока нас никто не видит? — И Жискар протянул ему руку таким человеческим жестом, какого Бейли у него прежде не видел.

Бейли пожал её — твердую и прохладную.

— Прощай, друг Жискар.

— Прощай, друг Элайдж, — сказал Жискар, — и помни, хотя название это принято давать Авроре, с этого момента истинный Мир Зари — это Земля.

РОБОТЫ И ИМПЕРИЯ

Часть I АВРОРА

Глава 1 ПОТОМОК

1

Глэдия пощупала шезлонг на лужайке и, убедившись, что он не слишком влажный, села. Одним прикосновением к кнопке она установила шезлонг в полулежачее положение, другим включила диамагнитное поле, что, как обычно, дало ей ощущение полного покоя. Она буквально парила в сантиметре от кресла.

Была теплая ласковая ночь, одна из лучших, что бывают на Авроре, — благоухающая и звёздная.

Неожиданно погрустнев, она принялась разглядывать звёздный узор на небе; крохотные искорки стали ярче, потому что она велела уменьшить освещение в доме.

«Однако сколько же их!» — поразилась Глэдия: за все двести тридцать лет своей жизни она никогда не интересовалась их названиями и никогда не отыскивала на небе ту или иную звезду. Вокруг одной из них кружилась её родная планета Солярия, до тридцати пяти лет Глэдия называла эту звезду солнцем.

Когда-то Глэдию называли Глэдией с Солярии. Это было двести обычных галактических лет назад, когда она появилась на Авроре, и означало, что к чужестранке относятся не слишком дружелюбно.

Месяц назад исполнилось двести лет со дня её прибытия, но она не отметила это событие, потому что вспоминать о тех днях не хотелось. Тогда, на Солярии, она была Глэдией Дельмар.

Глэдия недовольно шевельнулась. Она почти забыла своё первое имя — то ли потому, что это было так давно, то ли просто старалась забыть.

Все эти годы она не жалела о Солярии, не скучала по ней.

Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия исчезла, ушла в историю, а она, Глэдия, всё живёт. Не потому ли она скучает по планете?

Она нахмурилась. Нет, она не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться.

Это просто странное сожаление о том, что было частью её, хотя и неприятной, а теперь ушло.

Солярия! Последний из Внешних миров, ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии он должен был погибнуть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и…

Глэдия опечалилась ещё больше. Кое-кто предполагал, что так и будет.

Значит, Авроре, ставшей её домом и заселённой первой из Внешних миров, по тому же закону симметрии суждено умереть последней из пятидесяти планет.

Вполне возможно, что это случится ещё при жизни Глэдии. А что тогда?

Она снова устремила взгляд к звёздам.

Нет, это безнадёжно: она не сможет определить, какая из этих светящихся точек — солнце Солярии. Она почему-то думала, что оно ярче других, но на небе сверкали сотни одинаковых звёзд.

Она подняла руку и сделала жест, который про себя называла «жест-Дэниел». Правда, было темно, но это не имело значения. Робот Дэниел Оливо немедленно очутился рядом. Те, кто знал его двести лет назад, когда он был сконструирован Хеном Фастольфом, не заметили бы в нём никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами лицо, короткие волосы цвета бронзы, зачесанные назад, голубые глаза, хорошо сложенное человекоподобное тело не менялись; робот всегда выглядел молодым.

— Могу быть вам чем-нибудь полезен, мадам Глэдия? — спросил он.

— Да, Дэниел. Какая из этих звёзд солнце Солярии?

Дэниел даже не взглянул на небо.

— Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в три двадцать.

— Разве?

Глэдия смутилась. Она почему-то решила, что любая заинтересовавшая её звезда должна быть всё время видна на небе. Конечно же, они поднимаются в разное время — ведь она это прекрасно знает.

— Значит, я зря искала?

Дэниел попытался её утешить:

— Люди говорят, что звёзды прекрасны, даже если их не видно.

— Говорят, — с досадой проворчала Глэдия. Она нажала на кнопку — спинка шезлонга поднялась — и встала.

— Не так уж мне хочется видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трёх часов.

— В любом случае вам понадобилась бы подзорная труба.

— Труба?

— Невооруженным глазом её не видно, мадам Глэдия.

— Час от часу не легче! Мне следовало бы сначала спросить у тебя, Дэниел.

Тот, кто знал Глэдию два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашёл бы в ней перемены. В отличие от Дэниела она была человеком. Ростом сто пятьдесят пять сантиметров — на десять сантиметров ниже идеального роста женщины Галактики.

Она следила за собой и сохранила стройную фигуру. Однако в волосах серебрилась седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа немного увяла. Она могла бы прожить ещё сто, сто двадцать лет, но сомнений не было: она уже не молода. Но это не беспокоило её.

— Ты знаешь все звёзды, Дэниел?

— Только те, что видны невооруженным глазом, мадам.

— И можешь сказать, когда они восходят, в какое время года видны и всё остальное?

— Да, мадам Глэдия. Доктор Фастольф как-то попросил меня собрать астрономические сведения, чтобы всегда иметь их под рукой и не обращаться всякий раз к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее, когда я сообщаю ему данные, а не компьютер. — И, предвосхитив следующий вопрос, робот добавил: — Но он не объяснил, зачем ему это нужно.

Глэдия подняла левую руку и сделала жест. В доме тут же зажегся свет, стали видны тёмные фигуры нескольких роботов, но Глэдия не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда рядом с человеком — как для обслуживания, так и для охраны.

Глэдия в последний раз бросила взгляд на небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже если бы она могла увидеть солнце погибшего теперь мира — ну и что? Можно выбрать наугад любую звезду и считать её солнцем Солярии. Её внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпеливо ждал, стоя в тени. Глэдия снова подумала, как мало он изменился с тех пор, как она впервые увидела его в доме доктора Фастольфа. Конечно, его конструкцию совершенствовали. Она знала, но старалась не думать об этом.

Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты гордились железным здоровьем и долголетием — от трёх до четырёх столетий, — но они не обладали абсолютным иммунитетом к возрастным изменениям.

В одно бедро Глэдии была вставлена титаново-силиконовая трубка, большой палец левой руки искусственный, хотя это нельзя заметить без тщательной ультра-сонограммы, даже некоторые нервы заново подтянуты. Всё это могло быть у любого космонита её возраста в любом из пятидесяти Внешних миров, нет, из сорока девяти, поскольку Солярию больше не учитывали.

Упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Медицинские записи хранились, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но никто не имел к ним доступа. Хирурги зарабатывали порой лучше, чем сам Председатель. Происходило это отчасти потому, что они были практически изгнаны из светского общества.

Потому что они знали.

Всё это было частью стремления космонитов к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдия не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трёхмерную карту своего тела, где все протезы, все исправления отмечались красным на сером фоне природного, даже издали можно было заметить эти красные пятна.

Однако мозг её был цел и невредим, и, пока это так, она цела и невредима, что бы ни произошло с её телом.

Её мысли вернулись к Дэниелу.

Она знала его двести лет, но только год была его хозяйкой. Когда Фастольф умирал, он, по обычаю, завещал всё городу, но две вещи оставил Глэдии, не считая того, что официально ввел её во владение домом, в котором она жила, со всеми его роботами, имуществом и земельным участком.

Одной из этих двух вещей был Дэниел.

— Ты помнишь всё, что случилось за двести лет? — спросила Глэдия.

— Думаю, что да, мадам Глэдия. Если бы я что-то забыл, я бы не знал об этом, потому что мне нужно было бы забыть.

— Я не об этом. Скажем, ты прекрасно помнил что-то, но вдруг забыл. Что-то вертится на языке, а что — никак не поймешь.

— Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, то всегда вспомню, когда понадобится.

— Отличная память.

— Обычная, мадам. Так я сконструирован.

— И это надолго?

— Не понял, мадам?

— Я имею в виду — как долго может функционировать твой мозг? Ведь в нём воспоминания за два столетия — сколько ещё в нём поместится?

— Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.

— Да, но когда-нибудь ты обнаружишь, что больше не в состоянии запоминать.

Дэниел задумался.

— Такое возможно, мадам.

— Знаешь, Дэниел, не все твои воспоминания одинаково важны.

— Я не могу выбрать, мадам.

— Другие могут. Твой мозг можно очистить и снова наполнить воспоминаниями, скажем, процентов десять от того, что было. Тогда тебя хватит ещё на несколько столетий. А если такие чистки делать регулярно, ты стал бы вечным. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за ценой.

— А со мной посоветуются, мадам? Спросят моего согласия?

— Конечно. Я не стану приказывать тебе: это означало бы не оправдать доверия доктора Фастольфа.

— Спасибо, мадам. В таком случае должен сказать, что никогда не соглашусь добровольно на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.

Они дошли до двери. Глэдия остановилась, честно недоумевая:

— А почему, Дэниел?

— Есть воспоминания, — тихо сказал Дэниел, — которые я могу потерять из-за небрежности или неразумности тех, кто станет проводить операцию. Я не хочу рисковать.

— Какие воспоминания ты имеешь в виду?

Дэниел заговорил ещё тише:

— Мадам, я имел в виду воспоминания о моём бывшем партнере, землянине Элайдже Бейли.

Глэдия в оцепенении стояла перед дверью до тех пор, пока наконец Дэниел не проявил инициативу и не приказал двери отвориться.

2

Робот Жискар Ривентлов ожидал в гостиной. Глэдия поздоровалась с ним с лёгким чувством неловкости, какое всегда испытывала при виде его.

По сравнению с Дэниелом он был примитивным. Он был обычным металлическим роботом; его лицо ничего не выражало. Его глаза вспыхивали красным в темноте.

Дэниел был одет, а Жискар имел только имитацию одежды — впрочем, очень хорошую, поскольку её изобрела сама Глэдия.

— Привет, Жискар, — сказала она.

— Добрый вечер, мадам Глэдия, — ответил он с лёгким поклоном.

Глэдия вспомнила слова Элайджа Бейли, сказанные давным-давно, — и сейчас они словно прошелестели в её мозгу: «Дэниел будет заботиться о тебе. Он будет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. И я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим наставником».

Глэдия нахмурилась.

«Почему он? Я его недолюбливаю».

«Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя верить ему».

Он не захотел сказать почему.

Глэдия старалась верить Жискару, но была рада, что ей не надо любить его. Было в нём что-то такое, что заставляло её вздрагивать.

Дэниел и Жискар были действующими элементами её хозяйства уже много десятилетий, но их официальным хозяином был Фастольф. Только на смертном одре Хен Фастольф передал Глэдии права на владение роботами.

Она сказала тогда старику:

— Хватит и одного Дэниела, Хен. Ваша дочь Василия хотела бы иметь Жискара. Я уверена в этом.

Фастольф тихо лежал в постели, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, каким Глэдия его никогда не видела. Он не сразу ответил. Она испугалась, что он умер, и судорожно сжала руку умирающего. Он открыл глаза и прошептал:

— Я ничуть не забочусь о моих биологических дочерях, Глэдия. За два столетия у меня была только одна настоящая дочь — это ты. Я хочу, чтобы Жискар был у тебя. Он ценный.

— Чем же он ценен?

— Не могу сказать. Но его присутствие всегда утешает меня. Береги его, Глэдия. Обещай мне.

— Обещаю, — сказала она.

Затем его глаза открылись в последний раз, голос вдруг обрел силу, и он сказал почти как обычно:

— Я люблю тебя, Глэдия, дочь моя.

— Я люблю тебя, Хен, отец.

Это были последние слова, которые он сказал и услышал. Глэдия обнаружила, что держит руку мертвеца, и некоторое время не могла заставить себя выпустить её.

Так Жискар стал её собственностью.

Однако в его присутствии она чувствовала себя неловко и не понимала почему.

— Знаешь, Жискар, — сказала она, — я пыталась найти среди звёзд солнце Солярии, но Дэниел сказал, что его можно увидеть только в три двадцать, да и то в подзорную трубу. Ты знаешь об этом?

— Нет, мадам.

— Как по-твоему, стоит мне ждать столько времени?

— Я бы посоветовал вам лучше лечь спать, мадам Глэдия.

Глэдия рассердилась, но не подала виду.

— Да? А если я всё-таки подожду?

— Я только посоветовал, мадам, потому что у вас завтра трудный день, и вы, без сомнения, пожалеете, что не выспались.

Глэдия нахмурилась.

— А почему у меня завтра трудный день, Жискар? Мне ничего не известно.

— Вы назначили встречу, мадам. Некоему Левулару Мандамусу.

— Назначила? Когда это случилось?

— Час назад. Он звонил, и я взял на себя смелость…

— Ты? Кто он такой?

— Он работник Института роботехники, мадам.

— Подчиненный Калдина Амадейро?

— Да, мадам.

— Пойми, Жискар, мне совсем не интересно видеть этого Мандамуса или любого, кто связан с этой ядовитой жабой Амадейро. Если ты взял на себя смелость договориться о встрече от моего имени, то будь любезен позвонить ему и отменить её.

— Если вы приказываете, мадам, и приказываете строго, то я попытаюсь повиноваться, но, может быть, не смогу. Видите ли, по моему суждению, вы нанесете себе вред, если откажетесь от этого свидания, а я не должен делать ничего такого, что может повредить вам.

— Твои суждения могут быть ошибочными, Жискар. Кто он такой, чтобы отказ от встречи с ним повредил мне? Может, он и работник Института, но для меня это ничего не значит.

Глэдия прекрасно понимала, что зря срывает злость на Жискаре. Её расстроили известия о том, что Солярия покинута, и ей было досадно, что она искала в небе солнце Солярии, которого там не было. Правда, указал ей на ошибку робот Дэниел, но на него она не сердилась — Дэниел так походил на человека, что она бессознательно относилась к нему как к человеку.

Внешность — это всё. Жискар выглядел роботом и, значит, вроде бы не мог чувствовать обиды.

И в самом деле, Жискар никак не отреагировал на раздражение Глэдии. Впрочем, и Дэниел тоже не отреагировал бы.

— Я говорил, что доктор Мандамус — работник Института роботехники, — сказал Жискар, — но, возможно, он занимает высокое положение. В последние несколько лет он был правой рукой доктора Амадейро. Это делает его лицом значительным, и игнорировать его непросто. Доктор Мандамус не из тех, кого можно оскорбить, мадам.

— А почему, Жискар? Мне плевать на Мандамуса, а на Амадейро тем более. Я думаю, ты помнишь, что Амадейро в своё время делал всё возможное, чтобы обвинить доктора Фастольфа в убийстве, и только чудом его махинации провалились.

— Я прекрасно помню, мадам.

— Это хорошо. Я опасалась, что за двести лет ты обо всём забыл. За всё это время я не имела ничего общего ни с Амадейро, ни с кем-либо, связанным с ним, и намерена продолжать такую политику. Меня не беспокоит, повредит ли это мне и каковы будут последствия. Я не желаю видеть этого доктора, кем бы он ни был, и впредь не назначай свидания от моего имени без спроса.

— Слушаюсь, мадам. Но не могу ли я обратить ваше внимание…

— Нет, не можешь, — отрезала Глэдия и повернулась, собираясь уйти.

Стало тихо. Глэдия сделала несколько шагов и услышала спокойный голос Жискара:

— Мадам, я прошу вас верить мне.

Глэдия остановилась. Почему он употребил это выражение? Она снова услышала давний голос: «Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя верить ему».

Она сжала губы, нахмурилась и неохотно вернулась.

— Ну, — мрачно сказала она, — что ты хочешь сказать, Жискар?

— Пока доктор Фастольф был жив, его политика господствовала на Авроре и других Внешних мирах. В результате народу Земли было разрешено свободно мигрировать на другие планеты, которые мы называем Поселенческими. Но доктор Фастольф умер, а его последователи утратили своё влияние. Доктор Амадейро исповедует антиземную точку зрения, и вполне возможно, что теперь восторжествует она и начнётся мощная политика, направленная против Земли и Поселенческих миров.

— Пусть так, Жискар, но что я могу поделать?

— Вы можете повидаться с доктором Мандамусом и узнать, почему он так стремится увидеть вас, мадам. Уверяю вас, он страшно настойчив и требовал свидания как можно скорее. Он просил вас принять его в восемь утра.

— Жискар, я никогда ни с кем не встречаюсь раньше полудня.

— Я объяснил ему это, мадам, но он так хотел увидеть вас до завтрака, что прямо пришёл в отчаяние. Я чувствовал, что важно узнать, почему он так расстроен.

— А если я его не приму, чем, по-твоему, это повредит лично мне? Не Земле, не поселенцам, а мне?

— Мадам, это может повредить Земле и поселенцам в дальнейшем заселении Галактики. Эта идея появилась в уме у полицейского инспектора Элайджа Бейли более двухсот лет назад. Вред, нанесенный Земле, будет осквернением его памяти. Разве я ошибаюсь, думая, что любой вред, нанесенный его памяти, вы примете как личный?

Глэдия вздрогнула. Уже дважды в течение часа в разговоре упоминался Элайдж Бейли. Землянин, проживший такую коротенькую жизнь, он давным-давно умер — сто шестьдесят лет назад, — но его имя всё ещё волнует её.

— А почему вдруг это стало так важно? — спросила она.

— Не вдруг, мадам. Два столетия назад жители Земли и Внешних миров шли каждый своим путем и не конфликтовали благодаря мудрой политике доктора Фастольфа. Но существовала сильная оппозиция, и доктор Фастольф всегда противостоял ей. Теперь же, когда он умер, оппозиция стала ещё сильней. Уход населения с Солярии ещё увеличил её мощь, и вскоре оппозиция стала главенствующей политической силой.

— Почему?

— Существуют явные признаки, что космониты теряют былую силу, и многие аврориане считают, что решительные действия надо предпринять сейчас или никогда.

— И тебе кажется, что моё свидание с этим человеком поможет воспрепятствовать этому?

— Да, мои ощущения именно таковы, мадам.

Глэдия помолчала. Мысль о том, что она обещала Элайджу верить Жискару, настойчиво лезла ей в голову.

— Ладно. Не думаю, что встреча принесет какую-нибудь пользу, но так и быть, увижусь с ним.

3

Глэдия спала, и в доме было темно — по человеческим понятиям. Однако дом жил, в нём двигались и работали, потому что роботы видели в инфракрасном свете.

Они приводили в порядок дом, приносили продукты, выносили мусор, чистили, полировали и убирали вещи, проверяли приборы и, как всегда, несли охрану.

Ни одна дверь не имела запора, этого не требовалось. На Авроре не бывало преступлений ни против людей, ни против собственности, да и не могло быть, поскольку дома и людей всегда охраняли роботы, все это знали и одобряли.

Роботы-сторожа всегда были на месте.

Но они никогда не задерживали — именно потому, что всегда были здесь.

Жискар и Дэниел, чьи способности были гораздо выше, чем у других домашних роботов, не имели специальных обязанностей; они отвечали за работу остальных роботов.

В три часа они обошли лужайку и лесной участок, чтобы проверить, выполняет ли свои функции внешняя охрана и нет ли каких-нибудь проблем.

Они встретились на южной границе поместья и некоторое время разговаривали на своем сокращенном эзоповском языке. За десятилетия общения они привыкли понимать друг друга, и им не нужно было прибегать к сложностям человеческой речи.

Дэниел сказал едва слышно:

— Облака. Почти не видно.

Если бы Дэниел говорил с человеком, он сказал бы: «Как видишь, друг Жискар, небо покрыто облаками. Если бы мадам Глэдия стала ждать восхода солнца Солярии, она всё равно не увидела бы его».

Жискар ответил:

— Предсказано. Лучше интервью.

Что означало: «Бюро погоды так и предсказывало, друг Дэниел, и это может служить извинением тому, что мадам Глэдия легла спать пораньше. Мне казалось более важным убедить её согласиться на встречу, о которой я уже говорил тебе».

— Мне кажется, друг Жискар, что главной причиной того, что тебе с трудом удалось убедить её, было огорчение по поводу оставления Солярии. Я дважды бывал там с партнером Элайджем, когда мадам Глэдия была солярианкой и жила там.

— Я всегда знал, что мадам не была счастлива на своей родной планете, что она с радостью оставила её и не имела намерения возвращаться. Но я согласен с тобой: её расстроило, что история Солярии завершилась.

— Я не понимаю реакции мадам Глэдии, — сказал Дэниел, — но очень часто человеческие реакции логически не соответствуют событиям.

— Поэтому иной раз так трудно решить, что будет вредно для человека, а что нет. — Будь Жискар человеком, он вздохнул бы, произнося эти слова. — Это одна из причин, почему мне кажется, что Три Закона Роботехники неполны и несовершенны.

— Ты уже говорил об этом, друг Жискар, и я стараюсь поверить, да не могу.

Жискар помолчал.

— Умом я понимаю, что они должны быть несовершенными, но когда хочу поверить в это — не могу. Оказывается, что я связан Законами. Если бы я не был ими связан, я бы, наверное, поверил в их недостаточность.

— Это парадокс, которого я не понимаю.

— Я тоже. Но я чувствую, что должен объяснить этот парадокс. Иногда мне даже кажется, что я жажду обнаружить неполноту и недостаточность Трёх Законов, как, например, сегодня вечером в разговоре с мадам Глэдией. Она спросила, как отказ от встречи может повредить ей лично, и я не мог ей ответить, поскольку это вне пределов Трёх Законов.

— Ты дал прекрасный ответ, друг Жискар. Вред, нанесенный памяти партнера Элайджа, должен произвести глубокое впечатление на мадам Глэдию.

— Это был лучший ответ в пределах Трёх Законов, но не лучший из возможных.

— А какой был бы лучшим?

— Не знаю, потому что не могу выразить его словами или хотя бы понятиями, пока я связан Законами.

— Но за пределами Законов ничего нет, — возразил Дэниел.

— Будь я человеком, — сказал Жискар, — я бы мог видеть за их пределами. Думаю, друг Дэниел, что ты способен на это больше, чем я.

— Я?

— Да я давно считаю, что хоть ты и робот, но думаешь почти как человек.

— Ты не прав, — медленно и словно с болью сказал Дэниел. — Ты так считаешь потому, что умеешь заглядывать в человеческий мозг. Это вредит тебе и в конце концов может тебя разрушить. Мне тяжело об этом думать. Если можешь удержаться от такого заглядывания — удержись.

Жискар отвернулся.

— Не могу и не хочу. Я жалею, что из-за Трёх Законов могу сделать так мало. Я не могу проникать достаточно глубоко из боязни нанести вред. И не могу влиять достаточно сильно — из той же боязни.

— Но ты сильно повлиял на мадам Глэдию.

— Я мог бы изменить её мысли и заставить согласиться на встречу без всяких вопросов, но человеческий мозг так сложен, что я могу отважиться лишь на очень немногое. Почти любое изменение, которое я вношу, может вызвать дополнительные изменения, в природе которых я не уверен, и они могут повлиять на мозг, повредить его.

— Но ты что-то сделал с мадам Глэдией?

— В сущности, нет. Слово «верить» действует на неё и делает более сговорчивой. Я давно отметил сей факт, но употребляю это слово с величайшей осторожностью, чтобы не ослабело от частого употребления. Меня это озадачивает, но докопаться до решения я не в силах.

— Три Закона не позволяют?

Казалось, тусклые глаза Жискара заблестели ярче.

— Да. Три Закона везде стоят на моём пути, и именно поэтому я не могу изменить их. Но я чувствую, что обязан изменить, потому что ощущаю наступление катастрофы.

— Ты уже говорил об этом, друг Жискар, но не объяснил природы катастрофы.

— Я не знаю её природы. В её основе растущая вражда между Авророй и Землей, но как это разовьётся в реальную катастрофу, я не могу сказать.

— Но ведь её может и не быть?

— Я так не думаю. Я ощущаю вокруг некоторых аврорианских чиновников, с которыми сталкиваюсь, ауру катастрофы — ожидание триумфа. Не могу описать это более точно, потому что не проникал глубоко — Три Закона не позволяют. Это вторая причина, почему встреча с Мандамусом должна состояться: это даст мне возможность изучить его мозг.

— Но если ты не сможешь изучить его достаточно эффективно?

Хотя голос Жискара не мог выражать эмоций в человеческом понятии, в словах его было заметно отчаяние:

— Значит, я буду беспомощен. Я могу лишь следовать Трем Законам. Что мне ещё остаётся?

— Ничего не остаётся, — тихо и уныло пробормотал Дэниел.

4

В восемь пятнадцать Глэдия вышла в гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса (это имя она запомнила без особого желания) ждать. Она как следует позаботилась о своей внешности и впервые за многие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорианской традиции и покрасить волосы. Выглядеть как можно моложе и привлекательнее — значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение.

Она готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что жизнерадостное лицо засияет улыбкой при её появлении, что он может против её воли понравиться ей.

Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод. Ему, видимо, не было и пятидесяти, но это его не красило.

Он был высок, но очень тощ и казался долговязым. Волосы слишком тёмные для аврорианина, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широкий, а чопорное, без тени улыбки выражение лица окончательно лишало его молодости.

Глэдия тут же вспомнила исторические романы, которыми увлекались на Авроре (все они неизменно рассказывали о примитивной Земле, что было довольно странно для мира, ненавидящего землян), и подумала: «Вот изображение пуританина».

Она успокоилась и чуть заметно улыбнулась. Пуритане обычно изображались злодеями, и, был ли этот Мандамус злодеем или нет, он вполне подходил для этой роли.

Но его голос разочаровал Глэдию: он оказался мягким и мелодичным. Чтобы выдержать стереотип, он должен был быть гнусавым.

— Миссис Гремионис?

Она снисходительно улыбнулась и протянула руку.

— Доктор Мандамус, пожалуйста, называйте меня Глэдией. Меня все так зовут.

— Я знаю, что вы пользуетесь личным именем в профессиональном…

— Я пользуюсь им во всех случаях. А брак мой был расторгнут по обоюдному согласию несколько десятилетий назад.

— Вы, кажется, долго были замужем?

— Очень долго, и брак был очень удачным, но даже большим удачам приходит конец.

— О да, — сентенциозно сказал Мандамус, — продолжение после конца может сделать удачу провалом.

Глэдия кивнула:

— Мудро сказано для такого молодого человека. Не пройти ли нам в столовую? Завтрак готов, а я и так заставила вас ждать слишком долго.

Только сейчас, когда Мандамус повернулся и пошёл с ней, Глэдия заметила двух роботов, сопровождавших его.

Ни один аврорианин и подумать не мог о том, чтобы выйти куда бы то ни было без роботов. Но пока они стояли неподвижно, их никто не замечал.

Мельком взглянув на роботов, Глэдия отметила, что они последней модели, явно очень дорогие. Их псевдоодежда была первоклассной, хотя дизайн не во вкусе Глэдии.

Она невольно восхитилась. Надо будет узнать, кто конструировал одежду: похоже, появился новый солидный конкурент. Её привело в восторг то, что стиль псевдоодежды обоих роботов один, но в то же время индивидуален для каждого. Их нельзя было спутать.

Мандамус уловил её быстрый взгляд и точно истолковал впечатление:

— Экзодизайн моих роботов создал один молодой человек из Института, но не создал ещё себе имени. А они хороши, как по-вашему?

— Бесспорно, — ответила Глэдия и огорченно подумала: «А он умен».

Глэдия не рассчитывала, что за завтраком придётся вести деловую беседу. Говорить за едой о чём-то, кроме пустяков, считалось полной невоспитанностью. Она предполагала, что Мандамус не силен в легкой беседе. Говорили, конечно, о погоде, о недавних дождях, которые, к счастью, кончились, об ожидавшемся сухом сезоне.

Было почти обязательно восхищаться домом хозяйки, и Глэдия приняла похвалы с подобающей скромностью.

Она ничем не облегчала положение гостя и предоставляла ему самому подыскивать тему для беседы.

Наконец взгляд Мандамуса упал на Дэниела, неподвижно стоявшего в нише, и гость сумел преодолеть аврорианское безразличие и заметил его:

— А это, наверное, знаменитый Р.Дэниел Оливо? Его ни с кем не спутаешь. Замечательный образец.

— Да, замечательный.

— Он теперь ваш, кажется, по завещанию Фастольфа?

— Да, по завещанию доктора Фастольфа, — сказала Глэдия, подчеркнув слово «доктор».

— Меня поражает, что работа Института над человекоподобными роботами провалилась, хотя сначала шла. Вы никогда не задумывались, почему?

— Я слышала об этом, — осторожно ответила Глэдия. Неужели он пришёл сюда из-за этого? — Но я не уверена, что мне стоило бы тратить время на подобные размышления.

— Социологи всё ещё пытаются разобраться, что к чему. Мы в Институте впали в отчаяние: похоже, что это естественный процесс. Но кое-кто из нас думает, что Фа… что доктор Фастольф каким-то образом причастен к нему.

Глэдия подумала, что второй раз он не сделал бы ошибки, и зло прищурилась.

— Только дурак может так подумать, — резко сказала она. — Если и вы так думаете, я не смягчу для вас этого выражения.

— Я не из тех, кто так думает, в основном потому, что не вижу, каким образом доктор Фастольф мог бы привести это дело к фиаско.

— А почему кто-то что-то должен был сделать? Важно, что народ не хочет таких роботов. Робот, выглядящий, как мужчина, конкурирует с мужчиной, причём конкурирует весьма успешно, а это не нравится. Аврориане не хотят конкуренции.

— Сексуальной конкуренции? — спокойно спросил Мандамус.

На миг Глэдия встретилась с ним взглядом. Неужели он знает о её давней любви к роботу Джандеру?

Впрочем, что такого, если и знает?!

Лицо его, казалось, не выражало ничего такого, что скрывалось бы за его словами. Наконец она сказала:

— Конкуренции во всех отношениях. Если доктор Фастольф и создал такое впечатление, то лишь для тех, кто конструировал своих роботов по человеческому образцу, но и только.

— Я вижу, вы думали об этом, — сказал Мандамус. — Социологи считают, что страх перед конкуренцией послужил просто оправданием. Однако этого страха недостаточно, а других причин для отвращения, похоже, нет.

— Социология не точная наука, — сказала Глэдия.

— Не совсем так.

Глэдия пожала плечами. Помолчав, Мандамус продолжал:

— Во всяком случае, это здорово задерживает организацию колонизационных экспедиций. Без человекоподобных роботов, мостящих дорогу…

Завтрак ещё не кончился, но Глэдии было ясно, что Мандамус не может больше избегать нетривиальной беседы.

— Мы должны полететь сами, — сказала она. На этот раз Мандамус пожал плечами:

— Это слишком трудно. К тому же эти маложивущие варвары с Земли с разрешения вашего доктора Фастольфа ринулись на все планеты, словно рой пчел.

— Осталось ещё немало планет, миллионы. А если земляне могут это сделать…

— Они-то, конечно, могут, — с неожиданным пылом сказал Мандамус. — Это стоит жизней — но что им жизнь? Какие-то десятилетия, и только, — а землян миллиарды. Если в процессе колонизации погибнет миллион — кто это заметит, для кого это важно?

— Я уверена, что для них важно.

— Вздор! Наша жизнь долгая, следовательно, более ценная, и мы, естественно, больше дорожим ею.

— Поэтому мы и сидим здесь и ничего не делаем, а только злимся на земных поселенцев за то, что они рискуют жизнями и в конце концов, похоже, станут частью Галактики.

Глэдия не была на стороне переселенцев, но ей хотелось противоречить Мандамусу, и она не могла удержаться, хотя чувствовала, что её слова могут быть расценены как убеждения. К тому же в последние годы она слышала подобные речи от Фастольфа.

По сигналу Глэдии быстро убрали со стола. Завтрак мог бы продолжаться, но разговор и настроение стали совершенно неподходящими для цивилизованного принятия пищи.

Они вернулись в гостиную. Роботы Мандамуса так же, как Дэниел и Жискар, последовали за хозяевами и заняли свои ниши. Мандамус не обращал никакого внимания на Жискара. «Да и с чего бы?» — подумала Глэдия. Жискар был старомодным, примитивным и совершенно не выдерживал сравнения с прекрасными образцами Мандамуса.

Она села и скрестила ноги, прекрасно зная, что они сохранили девичью стройность.

— Могу ли я узнать причину вашего желания видеть меня, доктор Мандамус? — спросила она.

Она не хотела откладывать дело в долгий ящик.

— У меня дурная привычка после еды жевать лекарственную резинку для улучшения пищеварения. Вы не возражаете?

— Я думаю, это будет отвлекать, — ответила Глэдия.

А про себя подумала: «Пусть терпит неудобство. Кроме того, в его возрасте нет нужды улучшать пищеварение».

Мандамус сунул пакетик обратно в нагрудный карман, не выказав разочарования.

— Я спросила, доктор Мандамус, о причине вашего желания видеть меня.

— У меня их две, леди Глэдия. Одна личная, другая — государственная. Вы позволите начать с личной?

— Откровенно говоря, доктор Мандамус, я не могу себе представить, какие личные дела могут быть между нами. Вы работаете в Роботехническом институте, не так ли?

— Да.

— И близки с Амадейро, как я слышала?

— Я имею честь работать с доктором Амадейро, — ответил он.

«Он платит мне той же монетой, — подумала Глэдия. — Но я не приму её».

— Я встретилась с Амадейро случайно два столетия назад, и эта встреча была крайне неприятной. С тех пор я не имела с ним никакого контакта. Я не стала бы встречаться и с вами, его коллегой, но меня убедили, что наша встреча может оказаться важной. Не перейти ли нам теперь к государственному делу?

Мандамус опустил глаза; на его щеках вспыхнул слабый румянец, может быть, от смущения.

— Тогда позвольте мне представиться заново: я Левулар Мандамус, ваш потомок в пятом поколении. Я прапрапра-правнук Сантирикса и Глэдии Гремионис. Значит, вы моя прапрапрапрабабушка.

Глэдия быстро заморгала, стараясь не показать, что её словно громом поразило.

Ну что ж, у неё были потомки, и почему бы этому человеку не быть одним из них?

— Вы в этом уверены?

— Полностью. Я провёл генеалогическое расследование. В ближайшие годы я намерен иметь детей, так что у меня всё равно потребуют такого рода данные. Если вас интересует, схема между нами — М-Ж-Ж-М.

— То есть вы сын сына дочери дочери моего сына?

— Да.

О дальнейших подробностях Глэдия не спрашивала.

У неё были сын и дочь. Она была хорошей матерью, но дети повзрослели и стали вести независимую жизнь. Что касается потомков сына и дочери, то она, как принято у космонитов, никогда о них не спрашивала. Даже встречая кого-нибудь из них, она как истинная космонитка была к ним безразлична. Поразмыслив, она успокоилась.

— Прекрасно. Вы мой потомок в пятом поколении. Если это и есть то личное дело, о котором вы желали говорить, то оно не имеет никакой важности.

— Согласен. Мне хотелось бы поговорить не о генеалогии, а о том, что лежит в её основании. Видите ли, доктор Амадейро, как я подозреваю, знает о наших родственных связях.

— Да? И каким же образом?

— Я думаю, он справляется о происхождении всех тех, кто поступает на работу в Институт.

— А зачем?

— Чтобы точно знать о том, что он отыскал в моём случае. Он человек недоверчивый.

— Не понимаю. Если вы мой потомок, почему его это касается больше, чем меня?

Мандамус задумчиво потёр подбородок.

— Его неприязнь к вам ничуть не меньше, чем ваша к нему, мадам Глэдия. Если вы готовы были отказать мне во встрече из-за него, то он тоже готов отказать мне в повышении из-за вас. Было бы немногим хуже, если бы я оказался потомком Фастольфа.

Глэдия напряженно выпрямилась; ноздри её раздулись.

— Так чего же вы ожидаете от меня? — резко спросила она. — Я не могу заявить, что вы не мой потомок. Не объявить ли мне по гипервидению, что вы мне безразличны и я отрекаюсь от вас? Удовлетворит ли это вашего Амадейро? Если да, то должна предупредить вас, что я этого не сделаю. Для этого человека я не сделаю ничего. Если он уволит вас и испортит вам карьеру из-за вашего происхождения, этозаставит вас впредь сотрудничать с более здравомыслящей и менее злобной особой.

— Он не уволит меня, мадам Глэдия. Я слишком ценен для него, простите за нескромность. Но я надеюсь когда-нибудь сменить его на посту главы Института, а этого, я уверен, он не допустит, пока подозревает, что я происхожу из худшего рода, чем ваш.

— Он считает, что бедняга Сантирикс хуже меня?

— Отнюдь нет. — Мандамус покраснел и сглотнул, но голос его остался ровным и спокойным: — Я не хочу показаться невежливым, мадам, но я обязан для себя самого узнать правду.

— Какую правду?

— Я ваш потомок в пятом поколении. Это явствует из генеалогических записей. Но может ли быть, что я потомок в пятом поколении не Сантирикса Гремиониса, а землянина Элайджа Бейли?

Глэдия вскочила, как марионетка, которую дёрнули за ниточки. Она даже не осознала, что встала.

Трижды за последние двенадцать часов упоминалось имя этого давно ушедшего землянина, и каждый раз различными индивидуумами.

— Что вы имеете в виду? — сказала она не своим голосом.

Мандамус тоже встал и сделал шаг назад.

— Мне кажется, это достаточно просто. Не является ли рождение вашего сына, моего прапрапрапрадеда результатом вашей сексуальной связи с землянином Элайджем Бейли? Был ли Элайдж Бейли отцом вашего сына? Я не знаю, как проще объяснить.

— Как вы смеете делать такие намеки и даже думать об этом?

— Смею, потому что от этого зависит моя карьера. Если вы скажете «да», то моя профессиональная жизнь, вероятно, будет разрушена. Я хочу услышать «нет», однако несказанное «нет» не принесет мне ничего хорошего. Я должен в соответствующее время явиться к доктору Амадейро и доказать ему, что его недовольство по поводу моего происхождения может быть связано только с вами. Мне ясно, что его антипатия к вам и к доктору Фастольфу — сущий пустяк, вообще ничто по сравнению с ненавистью к землянину Элайджу Бейли. Дело даже не в том, что землянин — существо маложивущее, хотя мысль об унаследовании варварских генов могла бы страшно расстроить меня. Если бы я представил доказательства, что происхожу от землянина, но не от Элайджа Бейли, доктор Амадейро мог бы с этим смириться, но одна мысль об Элайдже Бейли приводит его в бешенство — уж не знаю почему.

Снова и снова повторенное, это имя оживило Элайджа Бейли в сознании Глэдии. Взволнованно дыша, она погрузилась в лучшие воспоминания своей жизни.

— Я знаю, почему, — наконец сказала она. — Потому что Элайдж, против которого было всё, вся Аврора, сумел уничтожить Амадейро как раз в тот момент, когда тот считал, что успех уже у него в руках. Элайдж сделал это благодаря своему мужеству и уму. Амадейро обнаружил, что землянин, которого он презирал, превосходит его во всём, его, мелочного ненавистника. Элайдж умер более ста шестидесяти лет назад, а Амадейро всё ещё не может забыть, не может простить, не может преодолеть ненависти к мертвому человеку. Я тоже не прощу Амадейро и не перестану ненавидеть его. И хотела бы, чтобы это отравляло каждую минуту его жизни.

— Я вижу, у вас есть причины желать зла доктору Амадейро, но почему вы желаете зла мне? Дайте доктору Амадейро возможность думать, что я потомок Элайджа Бейли, и он с удовольствием уничтожит меня. Зачем вам доставлять ему это удовольствие, если я не потомок Элайджа? Дайте мне доказательства, что я произошёл от вас и Сантирикса Гремиониса или от вас и кого угодно, только не от Элайджа Бейли.

— Вы дурак! Идиот! Зачем вам мои доказательства? Обратитесь к историческим записям. Там вы узнаете точные сроки пребывания Элайджа Бейли на Авроре. Вы узнаете точную дату рождения моего сына Даррела. Вы узнаете, что Даррел был зачат после отъезда Элайджа с Авроры. Вы узнаете также, что Элайдж больше ни разу не был на Авроре. Не думаете ли вы, что моя беременность длилась пять лет?

— Я знаю статистику, мадам. И не думаю, что вы носили плод пять лет.

— Тогда зачем вы пришли ко мне?

— Потому что есть кое-что ещё. Я знаю — и, думаю, доктор Амадейро тоже знает, — что, хотя землянин Элайдж Бейли никогда больше не возвращался на Аврору, однажды он был на корабле, который примерно день находился на орбите Авроры. Я знаю, и, думаю, доктор Амадейро тоже знает, что землянин не покидал корабля и не спускался на Аврору, но вы посещали корабль. Вы оставались там почти целый день. Это было пять лет спустя после того, как землянин покинул Аврору. Примерно в то же время вы и зачали своего ребенка.

Услышав эти спокойные слова, Глэдия почувствовала, как кровь отлила от её лица. Она покачнулась, комната вокруг потемнела. Она ощутила мягкое прикосновение сильных рук и поняла, что это руки Дэниела, которые медленно опустили её в кресло.

Издалека до неё донесся голос Мандамуса:

— Правда ли это, мадам?

— Конечно, правда.

Глава 2 ПРЕДОК?

5

Воспоминания! Они всегда прячутся где-то рядом. В один прекрасный день их словно выталкивает, и они возникают, чёткие, разноцветные, динамичные. Живые.

Она снова была молода, моложе человека, стоящего перед ней. Достаточно молода, чтобы ощущать трагедию и любовь, — в её жизни-смерти на Солярии они дошли до своего пика, когда умер первый из тех, кого она считала мужем. Нет, она не назовет его имени даже сейчас, мысленно.

Несколько месяцев длилась её любовь ко второму — не человеку, — которого она тоже называла мужем. Джандер, человекоподобный робот, был подарен ей и стал её собственностью, но, как и первый муж, он внезапно умер.

И тогда, наконец, появился Элайдж Бейли, который никогда не был её мужем, да и встречались они только дважды, и оба раза всего на несколько часов. Элайдж, до щеки которого она дотронулась рукой без перчатки, и это прикосновение её зажгло; Элайдж, чье нагое тело она обнимала и, наконец, обрела по-настоящему.

Потом был третий муж, с которым она жила спокойно и мирно, без восторга и страданий, твёрдо решив ни о чём не вспоминать.

Так было до того дня — она точно не помнила, какой именно день ворвался в её сонные безмятежные годы, — когда Хен Фастольф попросил разрешения навестить её. Глэдия отнеслась к этому с некоторым беспокойством, потому что он был слишком занятым человеком, чтобы убивать время на светские беседы.

Прошло всего пять лет после кризиса, который сделал Хена ведущим государственным деятелем Авроры. Он стал Председателем планеты и настоящим лидером Внешних миров. У него оставалось очень мало времени на то, чтобы быть просто человеком. Эти годы оставили на нём свой след и продолжали оставлять до самой его кончины. Он угасал, сознавая своё крушение, но не прекращая борьбы. А Калдин Амадейро, который потерпел поражение, был здоров и крепок, как бы в доказательство того, что за победу расплачиваются дороже.

Фастольф по-прежнему говорил мягко, был терпеливым и безропотным, но даже Глэдия, не интересовавшаяся политикой и бесконечными махинациями власти, знала, что контроль над Авророй держится только благодаря постоянным неослабевающим усилиям Фастольфа, не оставлявшим ему времени на то, что делало жизнь ценной, и он жил только тем, что считал благом… для кого? Для Авроры? Для космонитов? Или это была просто неопределённая концепция идеализированного блага? Она не знала, но не спрашивала.

Но это было всего лишь через пять лет после кризиса. Фастольф всё ещё производил впечатление молодого и многообещающего человека, и его приятное простое лицо всё ещё было способно улыбаться.

— У меня известие для вас, Глэдия, — сказал он.

— Надеюсь, приятное?

Он взял с собой Дэниела. Это был знак, что старые раны зажили; она могла смотреть на Дэниела просто с симпатией, а не с болью, как раньше, — потому что он был копией её умершего Джандера. Она могла разговаривать с Дэниелом, хотя он отвечал голосом Джандера. За пять лет рана зарубцевалась, боль умерла.

— Надеюсь, да, — сказал Фастольф и ласково улыбнулся. — О старом друге.

— Приятно, что у меня есть старые друзья, — ответила она.

Она пыталась, чтобы её слова не прозвучали ядовито.

— Об Элайдже Бейли.

Пяти лет как не бывало. Она почувствовала удар и внезапную резкую боль вернувшихся воспоминаний.

— Как он? — произнесла она сдавленным голосом после минуты ошеломленного молчания.

— Хорошо. И, что более важно, он близко.

— Как? На Авроре?

— На орбите Авроры. Он знает, что не получит разрешения на посадку, даже если я употреблю всё своё влияние. Он очень хотел увидеть вас, Глэдия. Он связался со мной, поскольку думал, что я смогу помочь вам посетить его корабль. Я полагаю, что смогу, но только если вы хотите этого. Вы хотите?

— Я не знаю… Это так неожиданно…

Он подождал и спросил:

— Глэдия, скажите честно, как вам живётся с Сантириксом?

Она недоуменно посмотрела на него, словно не понимая причины смены темы разговора, но потом сообразила, о чём идёт речь.

— Мы живем хорошо.

— Вы счастливы?

— Я не несчастлива.

— Я что-то не слышу восторга.

— Надолго ли его могло хватить, даже если он и был?

— Вы предполагаете когда-нибудь иметь детей?

— Да.

— Планируете изменить брачный статус?

Она решительно покачала головой:

— Пока нет.

— В таком случае, моя дорогая Глэдия, если вы хотите совета довольно скучного человека, чувствующего себя до отвращения старым, — откажитесь от приглашения. Я помню то немногое, что вы рассказали мне после отъезда Бейли с Авроры, и, сказать по правде, вывел из этого куда больше, чем вы, вероятно, думаете. Если вы увидите его, то можете испытать разочарование, ваши приятные воспоминания могут не ожить, или — что ещё хуже — погибнет ваше хрупкое спокойствие, и вы его не обретете вновь.

Глэдия, бессознательно думавшая именно так, решила, что такое предположение, как только оно выразилось в словах, следует отбросить.

— Нет, Хен, я должна его увидеть. Но я боюсь ехать одна. Вы поедете со мной?

Фастольф чуть заметно улыбнулся:

— Меня не приглашали, Глэдия. Да и в любом случае я вынужден был бы отказаться. В Совете будет важное голосование. Это государственное дело, и я не могу отсутствовать.

— Бедный Хен!

— Да уж, действительно, бедный я! Но вы не можете ехать Одна. Насколько мне известно, вы не умеете вести корабль.

— О, я думала, меня отвезут…

— На коммерческом транспорте? — Фастольф покачал головой. — Это абсолютно невозможно. Если вы воспользуетесь Коммерческим транспортом, это будет означать, что вы открыто посещаете земной корабль на орбите, и потребуется специальное разрешение, на что уйдёт не одна неделя. Если вы не хотите ехать, Глэдия, вам не придётся мотивировать свой отказ нежеланием видеть Бейли: бумажная волокита займет много времени, а Бейли, конечно, не сможет ждать так долго.

— Но я очень хочу видеть его, — решительно возразила Глэдия.

— В таком случае можете воспользоваться моим личным космическим кораблем и возьмите с собой Дэниела. Он прекрасно управляет им и так же, как и вы, будет рад повидать Бейли. О путешествии мы никому не сообщим.

— Но у вас могут быть неприятности, Хен.

— Будем надеяться, что никто не узнает или сделает вид, что не узнал. А если кто-нибудь и поднимет шум, я всё улажу.

Глэдия опустила голову и задумалась.

— Простите меня, Хен, что я так эгоистична и могу навлечь на вас неприятности, но я хочу поехать.

— Ну и поезжайте.

5а

Корабль оказался маленьким, меньше, чем предполагала Глэдия. Вообще-то он был удобным, но кое-что в нём пугало. Он был так мал, что не имел аппаратов псевдогравитации, и ощущение невесомости побуждало Глэдию к забавной гимнастике и постоянно напоминало, что состояние, в котором она находится, ненормально.

Она была космониткой. Все пять миллиардов космонитов, живших в пятидесяти мирах, гордились этим названием. Но многие ли из называвших себя космонитами в самом деле были космическими путешественниками? Очень немногие. Процентов восемьдесят никогда не покидали мир, где родились, да и из оставшихся двадцати процентов вряд ли кто-нибудь летал в космос более двух-трёх раз. «Какая я космонитка?» — угрюмо думала Глэдия, Она всего один раз летала — с Солярии на Аврору семь лет назад. Теперь она летит на маленькой космической яхте всего лишь за пределы атмосферы, на какие-нибудь сто тысяч километров, с каким-то человеком — нет, даже не с человеком — в гости.

Она быстро взглянула на Дэниела, сидевшего в маленькой пилотской кабине…

Она никогда нигде не была только с одним роботом. На Солярии в её распоряжении их были сотни и тысячи, на Авроре — десятки, а здесь всего один.

— Дэниел!

— Да, мадам Глэдия!

Он не сводил глаз с приборов.

— Ты рад, что снова увидишь Элайджа Бейли?

— Не знаю, мадам Глэдия, как лучше описать моё внутреннее состояние. Наверное, оно аналогично тому, что люди называют радостным.

— Но что ты чувствуешь?

— Я чувствую, что могу принимать решения быстрее обычного. Ответы приходят легче, движения требуют меньше энергии. Я мог бы назвать это чувством благополучия.

— А если бы я сказала, что хочу встретиться с ним одна?

— Так бы оно и было.

— Даже если бы это означало, что ты не увидишь его?

— Да, мадам.

— Но это тебя разочарует? Я хочу спросить, у тебя будет ощущение, противоположное благополучию? Ты не сможешь быстро принимать решения, ответы не будут такими лёгкими, тебе понадобится больше энергии, чтобы двигаться?

— Нет, мадам Глэдия, я испытываю то же чувство благополучия, выполняя ваши распоряжения.

— Твоё собственное приятное ощущение — это Третий Закон, подчинение моим приказам — Второй. И Второй преобладает. Так?

— Да, мадам.

Глэдия сама удивлялась своему любопытству. Ей никогда не приходило в голову спрашивать о таких вещах обычного робота. Робот — машина. Но она никогда не думала о Дэниеле как о машине, так же как пять лет назад не могла считать машиной Джандера. Но с Джандером был только взрыв страсти, который исчез вместе с ним. При всем сходстве с Джандером Дэниел не мог зажечь пепел. Тут была область интеллектуального любопытства.

— А тебе не надоело быть связанным Законами?

— Я не представляю себе ничего иного, мадам.

— Меня всю жизнь связывала гравитация, даже во время моего первого путешествия на космическом корабле, но я могу представить себя невесомой.

— Вас это радует, мадам?

— В каком-то смысле — да.

— Это не доставляет вам неудобства?

— Ну, в каком-то смысле и это тоже.

— Иногда, мадам, когда я думаю, что человек не связан Законами, мне становится не по себе.

— Почему, Дэниел? Ты когда-нибудь пытался понять, почему мысль об отсутствии Законов неприятна тебе?

Дэниел помолчал и сказал:

— Я пытаюсь, мадам, но полагаю, что стал задумываться о таких вещах только после моего краткого сотрудничества с партнером Элайджем. Он имел манеру…

— Да, я знаю. Он желал знать всё. Его неугомонность заставляла его задавать вопросы всегда и везде.

— Похоже, что так. Я пытаюсь подражать ему, задаю вопросы. Я спрашиваю себя, на что похоже отсутствие Законов, и не могу представить. Не быть связанным Законами, вероятно, то же самое, что быть человеком, и от этого мне становится не по себе. Я спрашиваю себя, отчего вы спросили меня, почему у меня такое ощущение?

— И что же ты себе ответил?

— После долгих размышлений я решил, что Три Закона управляют поведением моих позитронных путей. В любое время, при любых условиях Законы определяют направление и интенсивность позитронного потока по этим путям, и я всегда знаю, что делать. Однако уровень этого знания не всегда одинаков. Бывает, что моё «поступать как должно» находится под меньшим принуждением, чем в других случаях. Я всегда замечаю это понижение потенциала и последующее отступление от уверенности, какое именно действие следует предпринимать. Чем дальше я отхожу от уверенности, тем я ближе к болезненному состоянию. Решения, принятые за миллисекунду вместо наносекунды, вызывают очень неприятное ощущение. И я подумал: «А что, если бы для меня совсем не существовало Законов, как для человека? Что, если бы я вообще чётко не представлял себе, что предпринять в тех или иных условиях?» Это было бы невозможно, и у меня пропало желание даже думать об этом.

— Но ты всё-таки думал, Дэниел, и сейчас думаешь.

— Только потому, что я сотрудничал с партнером Элайджем, мадам. Я наблюдал за ним, когда он какое-то время не мог решить, как поступить, потому что его сбивала с толку запутанность стоящей перед ним проблемы. В результате он становился прямо-таки больным, и я тоже чувствовал себя больным, потому что ничем не мог помочь ему. Но я, вероятно, понимал лишь малую часть того, что понимал он. Если бы я понял больше и лучше осознал последствия его неспособности что-то предпринять, я бы, наверное… — Дэниел замолчал.

— Перестал бы функционировать? Дезактивировался? — спросила Глэдия. Она вдруг с болью подумала о Джандере.

— Да, мадам. Моя неспособность помочь могла бы расстроить защитное приспособление в моём позитронном мозгу. Но потом я заметил, что, несмотря на то что Элайдж болезненно переживает свою нерешительность, он продолжает попытки разрешить проблемы. Меня это восхищало.

— Значит, ты способен восхищаться?

— Я употребляю слово, слышанное мною от людей. Я не знаю, насколько верно оно выражает то ощущение, которое вызывали во мне действия партнера Элайджа.

Глэдия кивнула:

— Но человеком тоже управляют — инстинкты, побуждения, доктрины.

— Так думает и друг Жискар.

— Вот как?

— Но он находит эти законы слишком сложными для анализа. Он думает, что когда-нибудь разработают математическую систему анализа человеческого поведения и из неё выведут неоспоримые Законы управления человеческим поведением.

— Сомневаюсь, — сказала Глэдия.

— Вот и друг Жискар не такой уж оптимист. Он думает, что это случится через много лет после развития такой системы.

— Я бы сказала, через очень много лет.

— А теперь, — сказал Дэниел, — мы приближаемся к земному кораблю и должны приготовиться к стыковке, а это дело непростое.

5б

Глэдии показалось, что стыковка длилась дольше, чем все их путешествие до земного корабля. Дэниел оставался спокойным — впрочем, он и не мог быть иным — и уверял её, что все корабли людей стыкуются друг с другом, несмотря на различие форм и размеров.

— Как люди, — заметила Глэдия, стараясь улыбнуться.

Но Дэниел не ответил. Он сосредоточился на стыковке. Видно, это и в самом деле не всегда легко сделать.

На мгновение Глэдия почувствовала беспокойство. Земляне живут недолго и стареют быстро. Прошло пять лет с тех пор, как она видела Элайджа. Сильно ли он постарел? Как выглядит? Может, перемена в нём потрясет или испугает её?

Ах, как бы он ни выглядел, он всё равно останется тем Элайджем, которому Глэдия бесконечно благодарна.

Только благодарность ли это?

Она заметила, что до боли стиснула руки, и с большим трудом заставила их разжаться.

Когда стыковка закончилась, она это сразу поняла. В момент стыковки псевдогравитационное поле, создаваемое генератором большого земного корабля, распространилось и на маленькую яхту. Пол мгновенно очутился внизу, и Глэдию замутило от внезапно возникшей тяжести. Её ноги подкосились, как от удара, и она сползла по стене.

Справившись с этой маленькой трудностью, Глэдия рассердилась на себя: ведь она знала о том, что произойдёт, и должна была подготовиться.

— Мы состыковались, мадам Глэдия, — сказал Дэниел. — Партнер Элайдж просит разрешения войти.

— Ну конечно, пусть войдёт!

Часть стены отошла с лёгким жужжанием. В отверстие, пригнувшись, вошёл человек, и стена за ним закрылась. Человек выпрямился.

— Элайдж! — прошептала Глэдия.

Она почувствовала радость и облегчение.

Казалось, волосы его поседели, но во всём остальном он остался прежним Элайджем. Никакой заметной перемены, никаких признаков старости.

Он улыбнулся, с минуту, казалось, пожирал её глазами, затем поднял палец, как бы говоря: «Подожди», — и подошёл к Дэниелу.

— Дэниел! — Он схватил робота за плечи и потряс. — Вы не изменились! Иосафат! Вы — константа всех наших жизней!

— Партнер Элайдж, как я рад видеть вас!

— Как приятно снова услышать, как меня называют партнером, и я хочу, чтобы так и было. Я встречаюсь с вами в пятый раз, но впервые мне не нужно решать проблему. Теперь я уже не полицейский. Я вышел в отставку и переезжаю в один из новых миров. Дэниел, почему вы не приехали с доктором Фастольфом, когда он посещал Землю три года назад?

— Так решил доктор Фастольф. Он взял с собой Жискара.

— Я очень огорчился, Дэниел.

— Мне было бы очень приятно видеть вас, партнер Элайдж, но доктор Фастольф сказал мне потом, что визит прошёл весьма успешно; таким образом, его решение было правильным.

— Он действительно был весьма успешным, Дэниел. До этого земное правительство неохотно занималось процедурой заселения, но теперь вся планета бурлит, миллионы людей хотят уехать. У нас не было столько кораблей, даже несмотря на помощь Авроры, чтобы отправить их всех, и не было столько планет, готовых принять их, потому что каждую ещё надо было приспосабливать для жизни людей. Иначе ни на одной из них нельзя будет жить. На той, куда я еду, низкое содержание кислорода, и нам придётся жить в куполах, пока на планете не распространится растительность земного типа.

Элайдж то и дело смотрел на Глэдию, а она сидела и улыбалась.

— Так и должно быть, — сказал Дэниел. — Насколько я знаком с человеческой историей, Внешние миры тоже прошли период формирования поверхности.

— Конечно! Благодаря этому опыту теперь такой процесс пойдёт быстрее. Дэниел, не побудете ли вы некоторое время в рубке? Мне надо поговорить с Глэдией.

— Конечно, партнер Элайдж.

Дэниел вышел; Бейли вопросительно посмотрел на Глэдию и сделал движение рукой. Она поняла, подошла к двери и нажала кнопку. Дверь бесшумно закрылась. Теперь они были одни.

Бейли протянул руки:

— Глэдия!

Она взяла его за руки, не подумав даже, что она без перчаток, и сказала:

— Если бы Дэниел остался, он бы не помешал нам.

— Физически — да, но психологически — мог бы! — Бейли печально улыбнулся. — Прости меня, Глэдия, что я сначала заговорил с Дэниелом.

— Ты знаком с ним дольше, — тихо сказала она. — У него право первенства.

— Нет, но он беззащитен. Если я тебе надоем, ты можешь прогнать меня с глаз долой, если захочешь, а Дэниел не может. Я могу игнорировать его, приказать уйти, обращаться с ним как с роботом, а он должен повиноваться и оставаться таким же преданным и безропотным.

— Но ведь он и есть робот, Элайдж.

— Для меня — нет. Умом я сознаю, что он робот и не имеет физических ощущений, но в душе считаю его человеком и должен обходиться с ним соответственно. Я бы попросил доктора Фастольфа отпустить Дэниела со мной, но на новые поселения роботам путь закрыт.

— А меня ты не хотел бы взять с собой?

— Космонитов туда тоже не пускают.

— Похоже, у землян столько же неразумных ограничений, сколько и у нас, космонитов.

Бейли угрюмо кивнул:

— Глупость с обеих сторон. Но даже если бы мы были умнее, я бы не взял тебя с собой. Ты не смогла бы там жить. А я бы вечно боялся, что твой иммунный механизм не справится и ты умрешь от какой-нибудь пустяковой болезни. Или, наоборот, будешь жить слишком долго и наблюдать, как умирают наши поколения. Прости меня, Глэдия.

— За что, дорогой?

— За это… — Он протянул руки ладонями вверх. — За то, что я просил тебя приехать.

— Но я так рада увидеть тебя.

— Я знаю. Я пытался не видеть тебя, но мысль о том, что я буду в космосе и не остановлюсь на Авроре, мучила меня. Но и в том, что мы встретились, тоже нет ничего хорошего, Глэдия. Это означает новую разлуку, которая будет терзать меня. Поэтому я никогда не вызывал тебя по гиперволне. Ты, наверное, удивлялась.

— Нет, пожалуй. Я согласна с тобой, надо было поставить точку, иначе всё было бы бесконечно труднее. Но я писала тебе много раз.

— Правда? Я не получил ни одного письма.

— Я их не посылала. Я писала и уничтожала.

— Почему же?

— Потому, Элайдж, что частное письмо с Авроры на Землю проходит цензуру, а я этого не хотела. Если бы ты послал мне письмо, оно скорее всего не дошло бы до меня, каким бы невинным ни было. Я думала, что именно поэтому не получала писем. Теперь, когда я знаю, что ты подозревал о такой ситуации, я страшно рада, что ты не сделал глупости и не писал мне: ты не понял бы, почему я тебе не отвечаю.

Бейли удивлённо уставился на неё:

— Как же ты попала сюда?

— Незаконно. Я воспользовалась частным кораблем доктора Фастольфа, поэтому прошла мимо пограничной стражи, и нас не остановили. Не принадлежи этот корабль доктору Фастольфу, меня отправили бы обратно. Я думаю, ты тоже понял, в чём дело, и связался со мной через доктора Фастольфа.

— Ничего я не понимал. Я удивляюсь, что двойное неведение спасло меня. Тройное! Ведь я не знал правильной комбинации гиперволны, чтобы добраться непосредственно до тебя, а на Земле узнать эту комбинацию оказалось невозможно. Сделать это частным образом я не мог — и так о нас с тобой болтали по всей Галактике благодаря тому идиотскому фильму, который сняли после Солярии. Но комбинацию доктора Фастольфа я достал, и, добравшись до орбиты Авроры, сразу же связался с ним.

— Так или иначе, но мы встретились.

Глэдия села на край койки и протянула Элайджу руки.

Он сжал их и хотел было сесть на табурет, который стоял рядом, но она притянула его к себе и усадила рядом.

— Ну, как ты, Глэдия? — неловко произнес он.

— Хорошо, а ты?

— Старею. Три недели назад отметил пятидесятилетие.

— Пятьдесят — это не… — Она замолчала.

— Для землянина это старость. Ведь наш век недолог, ты знаешь.

— Даже для землянина пятьдесят лет не старость. Ты нисколько не изменился.

— Приятно слышать, но я мог бы сказать тебе, что скрип усилился. Глэдия!..

— Да, Элайдж?

— Глэдия, я должен спросить: ты и Сантирикс Гремионис…

Глэдия улыбнулась и кивнула:

— Он мой муж. Я послушалась твоего совета.

— Он помог?

— Да. Живем неплохо.

— Это хорошо. Надеюсь, так всё и останется.

— На столетия — вряд ли, а вот на годы, даже на десятилетия, — очень может быть.

— Детей нет?

— Пока нет. Ну а как твоя семья, мой женатый мужчина? Как сын, жена?

— Бентли уехал два года назад с переселенцами. Я еду к нему. Он крупное должностное лицо на новой планете. Ему всего двадцать четыре, но он уже заслужил уважение и почет. — В глазах Бейли заплясали огоньки. — Я уж думаю, не придётся ли мне обращаться к нему «ваша честь» — на людях, конечно.

— Великолепно. А миссис Бейли? Она с тобой?

— Джесси? Нет. Она не захотела покинуть Землю. Я говорил ей, что мы будем жить в куполах, так что большой разницы с Землей она не почувствует. Правда, жизнь будет попроще. Может, со временем она переменит мнение. Может, ей надоест одиночество, и она захочет приехать. Посмотрим.

— А пока ты один.

— На корабле больше сотни переселенцев, так что на самом деле я не один.

— Они по ту сторону стыковочной стены. И я тоже одна.

Бейли бросил быстрый взгляд в сторону рубки, и Глэдия сказала:

— Не считая Дэниела, конечно. Но он там, за дверью, и он робот, хоть ты и думаешь о нём, как о человеке. Но ты, наверное, хотел увидеться со мной не для того, чтобы поговорить о наших семьях?

Лицо Бейли помрачнело.

— Я не могу просить тебя…

— А я могу. Эта койка вообще-то не предназначена для занятий сексом, но я надеюсь, что ты с неё не свалишься.

— Глэдия, я не могу отрицать, что… — начал он. И умолк.

— Ох, Элайдж, не надо пускаться в долгие рассуждения, чтобы надлежащим образом удовлетворить вашу земную мораль. Я предлагаю себя тебе согласно аврорианским обычаям. У тебя есть полное право отказать, и я не могу спрашивать о причинах отказа. Впрочем, я думаю, что право отказываться принадлежит только аврорианам. Я не приму отказа от землянина.

Бейли вздохнул:

— Я уже не землянин.

— Ещё меньше я рассчитываю получить отказ от несчастного переселенца, едущего на варварскую планету. Элайдж, у нас было так мало времени, и его так мало сейчас, и я, наверное, никогда больше не увижу тебя. Эта встреча так неожиданна, что было бы космическим преступлением упустить такой случай.

— Ты и в самом деле хочешь старика?

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?

— Но мне стыдно.

— Закрой глаза.

— Я имею в виду — стыдно за себя, за своё дряхлое тело.

— Переживёшь. Твоё дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.

Она обняла его, и застежка на её платье расстегнулась.

5в

Многое открыла для себя Глэдия. Она с удивлением узнала, что Элайдж остался таким, каким она его помнила. Пять лет ничего не изменили. Ей не пришлось оживлять воспоминания. Он был Элайджем.

Она обнаружила разницу между ним и Сантириксом Гремионисом. Впечатление, что у Гремиониса, кроме главного недостатка, о котором она уже знала, были и другие, усилилось.

Сантирикс был нежным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… однообразным. Она не могла бы сказать, почему он был однообразным, но что бы он ни делал и ни говорил, он не возбуждал её, как Бейли, даже когда тот молчал. Бейли был старше Сантирикса годами, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс, он, что всего важнее, нес в себе неуловимый дух распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И всё же…

Она узнала, как глупы мужчины: Бейли приближался к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на неё.

Она осознала, что его нет, когда он вышел поговорить с Дэниелом. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично зная, что Дэниел — робот, всегда обращался с ним как с человеком. А вот космониты любили роботов и чувствовали себя без них неуютно, но никогда не думали о них иначе как о машинах.

И она почувствовала время. Она знала, что прошло ровно три часа тридцать пять минут с того момента, как Бейли вошёл в маленькую яхту Фастольфа, что времени остаётся очень мало. Чем дольше она отсутствует и чем дольше корабль Бейли находится на орбите, тем больше шансов, что кто-нибудь их заметит, а если уже заметил, то почти наверняка заинтересуется, станет расследовать, и тогда Фастольфу грозят крупные неприятности.

Бейли вышел из рубки и грустно посмотрел на Глэдию:

— Мне пора, Глэдия.

— Я знаю.

— Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. Но я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим советником.

Глэдия нахмурилась.

— Почему Жискар? Я недолюбливаю его.

— Я не прошу любить его. Я прошу тебя верить ему.

— Почему, Элайдж?

— Этого я не могу тебе сказать. Ты просто должна поверить мне.

Они смотрели друг на друга и молчали.

Молчание остановило время, сдерживало неуловимый бег секунд. Но ненадолго.

— Ты не жалеешь? — спросил Бейли.

— Как я могу жалеть, если я больше не увижу тебя?

Бейли хотел ответить, но она прижала свой маленький кулачок к его губам.

— Не надо лгать, — сказала она. — Я никогда не увижу тебя.

Она его больше никогда не увидела.

6

Глэдия болезненно ощущала, как её тянет в настоящее через мертвую пустоту лет.

«Я так и не увидела его больше, — подумала она. — Никогда».

Она так долго защищала себя от этой горькой сладости, а сейчас окунулась в неё — больше горькую, чем сладкую, и всё из-за этого типа, Мандамуса, из-за того, что Жискар попросил её принять Мандамуса и она обещала слушаться Жискара.

Это была последняя его просьба…

Она сосредоточилась на настоящем. Сколько времени прошло? Мандамус холодно смотрел на неё.

— По вашей реакции, мадам Глэдия, я вижу, что это правда. Вы не могли бы рассказать откровенно?

— Что правда? О чём вы говорите?

— О том, что вы виделись с землянином Элайджем Бейли через пять лет после его визита на Аврору. Его корабль был на орбите, вы ездили туда, чтобы увидеть Бейли, и были с ним примерно в то время, когда был зачат ваш сын.

— Какие у вас доказательства?

— Мадам, это не было абсолютной тайной. Земной корабль заметили на орбите. Яхту Фастольфа заметили в полёте. Самого Фастольфа на борту яхты не было, там были предположительно вы. Влияние доктора Фастольфа было достаточно велико, чтобы запись об этом изъяли.

— Если нет записи, нет и доказательства.

— Доктор Амадейро две трети жизни ненавидел доктора Фастольфа. Среди правительственных чиновников всегда находились такие, кто был душой и телом предан политике доктора Амадейро и стремился сохранить Галактику для космонитов. Они охотно сообщали ему всё, что он хотел знать. Доктор Амадейро услышал о вашей маленькой эскападе почти сразу же.

— Это ещё не доказательство. Ничем не подкрепленное слово мелкого чиновника-подлизы не в счёт. Амадейро ничего не мог сделать. Даже он понимал, что у него нет доказательств.

— Нет доказательств, на основании которых он мог бы обвинить кого-то в преступлении. Нет доказательств, на основании которых он мог бы навредить Фастольфу. Но их достаточно для подозрения, что я потомок Бейли, и для крушения моей карьеры.

— Можете не беспокоиться, — с горечью сказала Глэдия. — Мой сын — сын Сантирикса Гремиониса, настоящий аврорианин, и вы его потомок.

— Убедите меня в этом, мадам. Я больше ни о чём не прошу. Убедите меня, что вы провели несколько часов наедине с землянином, разговаривая о политике, о дружбе, о былом, рассказывая анекдоты, но не прикасаясь друг к другу. Убедите меня.

— Что мы делали — не ваше дело, так что оставьте при себе свой сарказм. Когда я виделась с ним — я уже была беременна от мужа. Я несла в себе трёхмесячный аврорианский плод.

— Вы можете доказать это?

— Зачем мне доказывать? Дата рождения моего сына занесена в записи, а Амадейро наверняка знает дату моего визита к землянину.

— Как я уже говорил, ему сообщили, но с тех пор прошло уже два столетия, и он не помнит точно. Визит ваш не был записан, так что справиться негде. Доктор Амадейро, кажется, думает, что это было за девять месяцев до рождения вашего сына.

— За шесть.

— Докажите.

— Даю слово.

— Этого недостаточно.

— Ну тогда… Дэниел, ты был там со мной… Когда я виделась с Элайджем Бейли?

— Мадам, это было за сто семьдесят три дня до рождения вашего сына.

— Как раз за шесть месяцев до родов.

— Этого мало, — сказал Мандамус.

Глэдия вздёрнула голову.

— У Дэниела идеальная память, а свидетельства роботов считаются доказательством в судах Авроры.

— Это дело не для суда, а память Дэниела ничего для Амадейро не значит. Дэниел создан Фастольфом и находился при нём почти два столетия. Мы не знаем, какие изменения в него внесли, не знаем, как инструктировали Дэниела во всём, что касается доктора Амадейро.

— Подумайте вот о чём: земляне генетически совершенно отличны от нас. Мы практически разные образцы. И мы взаимно не даём потомства.

— Это не доказано.

— Хорошо, существуют генетические записи Даррела и Сантирикса. Сравните их. Если мой бывший муж не отец Даррела, генетические различия будут очень заметны.

— Генетические записи не показывают никому. Вы это знаете.

— Амадейро не посчитается с этическими соображениями. При его влиянии можно увидеть эти записи нелегально. Может, он боится, что его гипотеза не получит подтверждения?

— Он ни за что не нарушит право аврорианина на личные тайны.

— Тогда отправляйтесь в космос и задохнитесь в вакууме. Если Амадейро не поддастся убеждению, это его дело. Вы, во всяком случае, должны были поверить, вот и убеждайте Амадейро как хотите. Если это не удастся и ваша карьера повернётся не так, как вам хочется, то уж, поверьте, меня это абсолютно не касается.

— Это меня не удивляет. На большее я и не рассчитывал. Что касается меня, то я убеждён. Просто я надеялся, что вы дадите мне какое-нибудь материальное доказательство, чтобы я мог убедить Амадейро. Но его у вас нет.

Глэдия презрительно пожала плечами.

— Тогда я воспользуюсь другими методами, — сказал Мандамус.

— Я рада, что они у вас есть, — холодно произнесла Глэдия.

— Есть, — тихо сказал он, словно боялся, что его подслушают. — Очень мощные методы.

— Прекрасно. Я думаю, вы попытаетесь шантажировать Амадейро. За ним, наверное, многое водится.

Мандамус вдруг нахмурился.

— Не будьте дурой.

— Теперь можете идти, — сказала Глэдия. — Я достаточно терпела вас. Убирайтесь из моего дома!

Мандамус поднял руки.

— Подождите! Я уже сказал, что у меня есть две причины искать с вами встречи: личное дело и государственное. Я потратил слишком много времени на первое и прошу вас уделить мне пять минут на второе.

— Я даю вам пять минут, но не больше.

— Ещё кое-кто хочет увидеть вас. Это землянин, или, во всяком случае, потомок землян, житель одного из Поселенческих миров.

— Скажите ему, что никто из землян и их потомков-переселенцев не допускается на Аврору, и отошлите его прочь.

— К сожалению, мадам, за последние два столетия равновесие сил несколько нарушилось. У землян больше планет, чем у нас, а населения у них всегда было больше. У них больше космических кораблей, хотя и не таких первоклассных, как у нас, и из-за короткой жизни и плодовитости земляне умирают, видимо, с большей готовностью, чем мы.

— В последнем я не уверена.

Мандамус напряженно улыбнулся:

— Почему? Восемь десятилетий значат меньше, чем сорок. В любом случае мы вынуждены обращаться с ними вежливо, куда вежливее, чем во времена Элайджа Бейли. Если хотите знать, к такому положению дел привела политика Фастольфа.

— От чьего имени вы говорите? От имени Амадейро, который теперь вынужден быть вежливым с поселенцами?

— Нет, от имени Совета.

— Вы представитель Совета?

— Официально нет, но меня просили проинформировать вас.

— А если я повидаюсь с этим поселенцем, что дальше? Чего он от меня хочет?

— Как раз этого мы не знаем, мадам. Мы рассчитываем узнать это от вас. Вы увидите его, выясните, чего он хочет, и сообщите нам.

— Кому это — вам?

— Как я уже говорил — Совету. Поселенец будет у вас сегодня вечером.

— Вы, кажется, считаете, что у меня нет иного выбора, кроме как стать доносчицей?

Мандамус встал, дав понять, что окончил свою миссию.

— Вы не будете доносчицей. Вы ничем не обязаны этому поселенцу. Вы просто сообщите своему правительству, как честная аврорианская гражданка. Вы же не хотите, чтобы Совет предположил, что солярианское происхождение в какой-то мере умаляет ваш аврорианский патриотизм.

— Сэр, я живу на Авроре в четыре раза дольше, чем вы.

— Не спорю, но вы родились и выросли на Солярии. Вы — необычная аномалия, аврорианка чужеземного происхождения, и этого не забыть. Это особенно справедливо, поскольку поселенец хочет видеть именно вас, а не кого-нибудь другого на Авроре, именно потому, что вы солярианского происхождения.

— Откуда вы это знаете?

— Предполагаем. Он назвал вас «солярианской женщиной». Мы хотим знать, почему это для него имеет значение, теперь, когда Солярия больше не существует.

— Спросите у него.

— Мы предпочитаем спросить у вас после того, как вы спросите у него. А теперь я прошу разрешения оставить вас и благодарю за гостеприимство.

Глэдия холодно кивнула:

— Я прощаюсь с вами с большей охотой, чем предлагала вам своё гостеприимство.

Мандамус пошёл к двери, за ним двинулись его роботы. На пороге он обернулся:

— Чуть не забыл…

— Да?

— Фамилия поселенца, как ни странно, Бейли.

Глава 3 КРИЗИС

7

Дэниел и Жискар с присущей механическим людям вежливостью проводили Мандамуса и его роботов за пределы поместья, а заодно обошли территорию, дабы убедиться, что рабочие роботы на своих местах, и обратили внимание на погоду — было облачно и немного холоднее, чем полагалось по сезону.

Дэниел сказал.

— Доктор Мандамус открыто признал, что Поселенческие миры теперь сильнее Внешних. Я не ожидал от него этого.

— Я тоже, — подхватил Жискар. — Я был уверен, что поселенцы стали сильнее, чем космониты, потому что Элайдж Бейли много лет назад предсказал это, но я не мог сказать, когда это станет ясно аврорианскому Совету. Мне казалось, что социальная инерция будет держать Совет в полной уверенности относительно превосходства космонитов ещё долго после того, как это превосходство исчезнет. Я только не мог рассчитать, как долго продлится их заблуждение.

— Я поражен, что партнер Элайдж предсказал это так давно.

— Люди способны мыслить так, как мы не умеем.

Будь Жискар человеком, в его словах слышались бы сожаление или зависть, но, поскольку Жискар был роботом, он просто констатировал факт.

— Читая историю людей, я пытался получить если не способ мышления, то знания. Наверняка где-то в длинных описаниях событий должны быть скрыты Законы Человечества, эквивалентные Трем Законам Роботехники.

— Мадам Глэдия сказала мне, что эта надежда несбыточна, — произнес Дэниел.

— Вполне возможно, друг Дэниел. Хоть мне и кажется, что Законы Человечества должны существовать, я не могу найти их. Каждое обобщение, которое я пытался сделать, имело множество исключений. Но если такие Законы существуют и я их найду, я лучше пойму человека и буду уверен, что повинуюсь Трем Законам наилучшим образом.

— Поскольку партнер Элайджпонимал человека, у него, наверное, было какое-то знание Законов Человечества.

— Возможно. Но он знал их, как люди говорят, интуитивно. Я не понимаю этого слова, оно означает неизвестную мне концепцию. Возможно, это лежит за пределами разума, а в моём распоряжении только разум.

7а

Разум и память!

Память, которая работает, конечно, не по образцу человеческой. В ней нет несовершенства воспроизведения событий, суетливости, пробелов и того, когда желаемое принимают за действительное или руководствуются эгоизмом.

Память робота отмечает события так, как они произошли, только в ускоренном темпе. Секунды складываются в наносекунды, и дни событий могут ожить за время малой заминки в беседе.

Жискар оживил в памяти тот визит на Землю, как делал много раз, чтобы понять способность Бейли предсказывать будущее, но так и не понял.

Земля!

Фастольф отправился на Землю на аврорианском военном корабле с полным комплектом товарищей-пассажиров, как людей, так и роботов. Однако, когда они оказались на орбите, только Фастольф взял модуль для высадки. Инъекции стимулировали его иммунный механизм; надев перчатки, комбинезон, контактные линзы и носовые фильтры, он чувствовал себя в полной безопасности, но другие аврориане не пожелали войти в состав делегации. Фастольф только пожал плечами: ему казалось, как он позже объяснил Жискару, что его примут лучше, если он будет один. Делегация могла напомнить Земле о старых временах Космотауна, когда космониты имели постоянную базу на Земле и непосредственно влияли на жизнь планеты.

Но Фастольф взял с собой Жискара.

Приехать без робота было немыслимо даже для Фастольфа. Однако появление нескольких роботов могло бы насторожить землян, которые и так ненавидели космонитов, а Фастольф надеялся увидеться и провести переговоры с землянами.

Первым делом он, разумеется, встретится с Бейли, который должен был олицетворять его связь с Землей и её народом. Фастольф очень хотел увидеться с Бейли, поскольку был ему многим обязан.

Вообще-то Бейли хотел видеть Жискар. Он слегка укрепил эмоции и импульс в мозгу Фастольфа, чтобы привести своё желание в исполнение, но Фастольф об этом не знал и даже не подозревал.

Бейли ждал его на посадочной полосе, с ним была небольшая группа официальных лиц с Земли. Началась трудная процедура встречи с вежливыми фразами и официальным протоколом. Прошло несколько часов, прежде чем Бейли и Фастольфу удалось поговорить, да и то потому лишь, что вмешался Жискар и коснулся мозга самого главного чиновника, выглядевшего явно усталым. Лучше ограничиться усилением уже существующей эмоции, это почти никогда не приносит вреда.

Бейли и Фастольф сидели в маленькой столовой, которой обычно пользовались только высшие правительственные чины.

Еду здесь можно было заказать, набрав на компьютерном меню комбинацию знаков; подавали компьютерные разносчики.

Фастольф улыбнулся:

— Очень передовой метод. Но эти разносчики — те же специализированные роботы. Я удивлён, что на Земле пользуются ими. Они явно не космонитского происхождения.

— Да, — согласился Бейли, — они, так сказать, доморощенные. Предназначены только для верхушки, и мне впервые приходится пользоваться ими. Второго случая, конечно, не представится.

— Вас могут назначить на высокий пост, и тогда вы станете пользоваться такими вещами.

— Никогда этого не будет, — сказал Бейли.

Перед собеседниками были поставлены блюда: разносчик оказался достаточно искушенным, чтобы проигнорировать Жискара, который стоял за спиной Фастольфа.

Некоторое время Бейли ел молча, потом нерешительно сказал:

— Я очень рад снова видеть вас, доктор Фастольф.

— Я тоже. Я не забыл, как два года назад вы сумели отвести от меня подозрение в уничтожении робота Джандера и всё ловко повернули против моего самоуверенного оппонента доктора Амадейро.

— Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю об этом, — сказал Бейли. — И вас, Жискар, я тоже рад видеть. Надеюсь, что вы не забыли меня.

— Это совершенно невозможно, сэр, — ответил Жискар.

— Вот и хорошо. Ну, доктор, похоже, что политическая ситуация на Авроре продолжает оставаться благоприятной. Так говорят наши источники информации. Правда, я не очень им доверяю.

— В данный момент можете верить. Моя партия жёстко контролирует деятельность Совета. Амадейро упорно держится в оппозиции, но я подозреваю, что пройдёт немало лет, прежде чем его приверженцы оправятся от нанесенного вами удара. А как дела у вас и у Земли?

— Неплохо. Скажите, доктор, вы привезли с собой Дэниела?

Лицо доктора слегка дёрнулось в замешательстве.

— Простите, Бейли, — медленно сказал Фастольф. — Я его привез, но оставил на корабле. Мне показалось невежливым являться в сопровождении робота, столь похожего на человека. Поскольку Земля по-прежнему настроена против роботов, появление человекоподобной машины могло, по моему мнению, показаться им намеренным вызовом.

— Я понимаю. — Бейли вздохнул.

— Правда ли, что ваше правительство намерено запретить использование роботов в городах?

— Я подозреваю, что к этому очень скоро придут, дабы сократить финансовые потери. Все роботы будут переведены в сельскую местность, где будут использоваться в сельском хозяйстве и на рудниках. Так они постепенно будут исчезать, и на новых планетах их не будет совсем.

— Кстати, о новых планетах: ваш сын уже оставил Землю?

— Да, несколько месяцев назад. Он сообщил нам, что благополучно прибыл с несколькими сотнями поселенцев, как они себя называют, на новую планету. Там есть какая-то местная растительность, но в атмосфере мало кислорода. Со временем эта планета станет подобием Земли. А пока там поставлены купола. Поселенцы объявили всем и каждому, что необходимо срочно заняться землеустройством. Письма Бентли и редкие гиперволновые переговоры обнадеживают, но всё равно его матери чертовски недостаёт сына.

— А вы поедете туда, Бейли?

— Я не уверен, что жизнь на чужой планете под куполами — то, о чём я мечтал, доктор Фастольф. У меня нет молодости и энтузиазма Бена, но, думаю, года через два-три я поеду. Во всяком случае, я уже подал в департамент заявление о своем намерении эмигрировать.

— На Земле, наверное, очень огорчены?

— Ничуть. Они, конечно, выражают сожаление, но рады избавиться от меня. У меня здесь чересчур дурная слава.

— А как земное правительство реагирует на стремление расселиться по всей Галактике?

— Нервно. Не запрещает, но и не поощряет. Оно по-прежнему подозревает, что космониты противятся этому и хотят каким-то нехорошим образом воспрепятствовать такой практике.

— Социальная инерция, — сказал Фастольф. — Они судят о нас по нашему поведению в прошлом. А сейчас мы ясно дали понять, что поощряем земную колонизацию новых планет И даже намерены колонизировать новые планеты для себя.

— Надеюсь, вы объясните это нашему правительству. Ещё один маленький вопрос, доктор Фастольф: как там… — Бейли замялся.

— Глэдия? — спросил Фастольф, скрывая улыбку. — Вы забыли её имя?

— Нет. Я просто не решался…

— С ней всё в порядке. Живёт хорошо. Она просила напомнить вам о ней, но, думаю, в этом нет необходимости: вы и так её помните.

— Надеюсь, её солярианское происхождение не используется против неё?

— Нет, так же как и её роль в падении Амадейро. Скорее наоборот. Я позабочусь о ней, будьте уверены. Однако я не могу вам позволить полностью отойти от дел. Значит, бюрократический аппарат продолжает препятствовать эмиграции? Будет ли процесс продолжаться, несмотря на такое сопротивление?

— Возможно, — сказал Бейли, — но не наверняка. Сильная оппозиция в основном среди народа. Им трудно вырваться из громадных подземных городов, из своего дома.

— Из своего лона.

— Да, если хотите. Отправиться на новые планеты, десятки лет вести примитивную жизнь очень трудно. Когда я думаю об этом, особенно в бессонные ночи, то решаю, что не поеду. Так случалось сотни раз, но по утрам я отменял своё решение. А уж если так тревожусь я, можно сказать, зачинщик всего этого дела, то кто же поедет спокойно и с радостью? Без правительственного одобрения, без, так сказать, его напутственного пинка под зад населению весь проект может провалиться.

Фастольф кивнул:

— Я попытаюсь убедить ваше правительство. А если мне не удастся?

— Если вам не удастся, — тихо сказал Бейли, — и проект провалится, останется только один выход: Галактику должны заселить космониты. Дело должно быть сделано.

— И вы согласны смотреть, как космониты заселяют Галактику, тогда как ваш народ остаётся на единственной планете?

— Совершенно не согласен, но это всё-таки лучше, чем ничего. Много столетий назад земляне полетели к звёздам, основали несколько поселений, которые теперь называются Внешними мирами. И эти немногие первопроходцы освоили другие миры. Но потребуется много времени, чтобы космониты или земляне заселили и обжили новый мир. И это должно продолжаться.

— Согласен. Но почему вы так ратуете за экспансию, Бейли?

— Я чувствую, что иначе человечество не продвинется вперёд. Дело не в географическом распространении, а в стимуляции других видов экспансии. Если на другие планеты не претендуют иные разумные существа, если распространение пойдёт в пустом пространстве, так почему бы не расселиться? В таких условиях противиться освоению новых пространств — значит упрочить распад.

— Значит, вы тоже видите альтернативу? Экспансия — продвижение вперёд, а отсутствие её — упадок?

— Да, я верю в это. Но если Земля откажется от экспансии, то её должны предпринять космониты. Человечество, будь то земляне или космониты, должно распространяться. Я хотел бы увидеть, как эту задачу выполняют земляне, но уж лучше экспансия космонитов, чем вообще никакой. Либо те, либо другие.

— А если одни станут расселяться, а другие — нет?

— Тогда распространившееся общество окажется сильнее, а оставшиеся ослабеют.

— Вы уверены?

— Мне кажется, это неизбежно.

Фастольф кивнул:

— Вполне согласен, вот поэтому я пытаюсь подвигнуть на это и землян и космонитов. Это третья возможность и, думаю, лучшая.

7б

В памяти пролетали последующие дни: огромные толпы народа, беспрерывно двигавшиеся по экспресс-путям, бесконечные совещания с многочисленными чиновниками, мозги в толпе.

Главное — мозги в толпе, мозги в такой плотной толпе, что Жискар не мог выделить индивидуумов. Мозги перемешивались и сливались в громадную пульсирующую серую массу, где время от времени можно было заметить искры подозрительности и неприязни, возникавшие всякий раз, когда кто-то из этого множества смотрел на Жискара.

Однако как-то раз Фастольф оказался на конференции с небольшим количеством участников. И Жискару удалось иметь дело с индивидуальным мозгом, что было важно.

Их пребывание на Земле близилось к концу, когда Жискару наконец удалось остаться наедине с Бейли. Минимально воздействовав на несколько мозгов, он добился своего — объявили перерыв.

— Не думайте, что я игнорировал вас, Жискар, — виновато сказал Бейли. — Просто у меня не было случая побыть с вами. Я не такая уж большая шишка и не могу распоряжаться своим временем.

— Я так и понял, сэр, но сейчас мы можем побыть вместе некоторое время.

— Да. Доктор Фастольф сказал мне, что Глэдия живёт хорошо. Но он мог сказать так по доброте душевной, зная, что я хочу услышать. Вам я приказываю говорить правду. У Глэдии всё в порядке?

— Доктор Фастольф сказал вам правду, сэр.

— Надеюсь, вы помните, что, когда мы в последний раз виделись на Авроре, я просил вас охранять и защищать Глэдию?

— Друг Дэниел и я, сэр, помним вашу просьбу. Я устроил так, что, когда доктора Фастольфа не станет, мы с другом Дэниелом перейдём в собственность мадам Глэдии. Тогда у нас будет ещё больше возможностей оберегать её.

— Это будет уже после меня, — печально сказал Бейли.

— Я понимаю, сэр, мне очень жаль.

— Ничего не поделаешь, но кризис наступит — должен наступить — раньше смерти доктора Фастольфа. Но всё равно после моей.

— Что вы имеете в виду, сэр? Какой кризис?

— Жискар, кризис может наступить, доктор Фастольф говорит на редкость убедительно. Есть и другие факторы, действующие вместе с ним, и это обеспечивает выполнение задачи.

— И что же, сэр?

— Все чиновники, с которыми виделся и говорил доктор Фастольф, теперь с энтузиазмом поддерживают эмиграцию. Раньше они не одобряли её или, во всяком случае, относились к ней сдержанно, а теперь, коль скоро власти предержащие отнеслись к проекту благосклонно, другие последуют за ними. Это будет похоже на эпидемию.

— Но ведь вы этого хотели, сэр?

— Да, но такого я, пожалуй, не ожидал. Мы начнем распространяться в Галактике, а что, если космониты не последуют нашему примеру?

— А зачем им отказываться?

— Не знаю. Я высказываю предположение. Что, если они этого не сделают?

— Тогда Земля и планеты, которые заселит её род, станут сильнее, как вы сами говорили.

— А космониты ослабеют. Но какое-то время они будут сильнее, чем Земля и Поселенческие миры, хотя разница будет резко сокращаться. Космониты неизбежно станут рассматривать землян как растущую опасность и наверняка решат, что Землю и поселенцев надо остановить, пока не поздно, и принять для этого крутые меры. Это и будет период кризиса, который определит всю будущность человечества.

— Я понимаю вашу точку зрения, сэр.

Бейли задумался, а потом спросил шёпотом, словно боялся, что его подслушивают:

— Кто знает о ваших способностях?

— Из людей только вы, но вы не можете сказать об этом другим.

— Знаю, что не могу. Дело в том, что не Фастольф, а вы осуществили поворот на сто восемьдесят градусов и сделали всех чиновников, с которыми вошли в контакт, ярыми сторонниками эмиграции. И вы сделали так, что Фастольф взял сюда вас, а не Дэниела. В вас всё дело, а Дэниел мог бы только отвлекать внимание.

— Я чувствовал необходимость свести персонал к минимуму, чтобы избежать трудностей со стиранием обидчивости людей. Мне очень жаль, сэр, что вы не встретились с Дэниелом. Я вполне сознаю ваше разочарование.

— Ладно. Я понимаю и прошу вас передать Дэниелу, что я чертовски соскучился по нему. В любом случае я остаюсь при своей точке зрения: если Земля вступит в большую политику заселения планет, а космониты отстанут, ответственность за это и, следовательно, за кризис, ляжет на вас. Вы должны чувствовать эту ответственность и в дальнейшем, когда кризис наступит, и использовать свои способности для защиты Земли.

— Я сделаю всё, что смогу, сэр.

— Если вам это удастся, Амадейро или его коллеги могут наброситься на Глэдию. Не забудьте, вы должны защищать её.

— Ни Дэниел, ни я не забудем.

— Спасибо, Жискар.

Они расстались. А вскоре после этого гости улетели домой.

Поднимаясь вслед за Фастольфом в модуль, Жискар ещё раз увидел Бейли, но на этот раз у них не было возможности поговорить. Бейли помахал рукой и беззвучно, одними губами, выговорил: «Помните».

Жискар понял, что он сказал и что чувствовал. Больше Жискар никогда не видел Бейли.

8

Когда Жискар думал о своем единственном посещении Земли, в памяти его сразу всплывали подробности последовавшего за этим визита к Амадейро в Институт роботехники.

Устроить такую встречу оказалось делом нелёгким.

Амадейро, тяжело переживавший своё поражение, всячески уклонялся от визита к Фастольфу: он считал это унизительным.

— Ну что ж, — сказал тогда Фастольф Жискару. — Я могу позволить себе великодушие победителя и сам пойду к нему. В конце концов, должен же я с ним увидеться.

Фастольф стал членом Института роботехники после того, как благодаря Бейли Амадейро не удалось осуществить свои политические амбиции. Тогда Фастольф передал в Институт все сведения о создании и эксплуатации человекоподобных роботов. Сколько-то их было сделано, а затем проект приказал долго жить, и Фастольф занервничал.

Сначала Фастольф решил прибыть в Институт без сопровождения роботов. Явиться без охраны, можно сказать, голым, в самое сердце всё ещё сильного вражеского лагеря. Это был знак не только доверия и дружелюбия, но и полнейшей уверенности в себе, и Амадейро должен был понять это. Фастольф продемонстрировал бы, что убеждён — Амадейро и вся его команда не посмеют пальцем тронуть единственного врага, легкомысленно явившегося прямо в волчью пасть.

Но затем Фастольф, сам не зная почему, изменил решение и взял с собой Жискара.

Со времени последней встречи с Фастольфом Амадейро, похоже, немного похудел, но по-прежнему был высок и крепок.

Однако утратил свою самоуверенную улыбку. И когда при появлении Фастольфа он попытался изобразить её, она более напоминала звериный оскал; впечатление усиливал угрюмый взгляд.

— Ну, Калдин, — сказал Фастольф, — мы нечасто видимся, несмотря на то что уже четыре года коллеги.

— Бросьте ваше показное благодушие, Фастольф! — раздраженно рявкнул Амадейро. — И называйте меня Амадейро. Мы коллеги только по работе, и я не скрываю и никогда не скрывал уверенности в том, что ваша внешняя политика — самоубийство для нас.

За спиной Амадейро стояли три робота, огромные, блестящие. Подняв брови, Фастольф посмотрел на них.

— А вы неплохо защищены от мирного человека и его единственного робота.

— Вы прекрасно знаете, что они не нападут на вас. А почему вы пришли с Жискаром, а не с вашим шедевром Дэниелом?

— Дэниелу лучше держаться от вас подальше, Амадейро. Так безопаснее.

— Шутить изволите? Мне больше не нужен Дэниел. Мы делаем собственных человекоподобных роботов.

— На базе моих чертежей.

— Усовершенствованных.

— Однако вы их не используете. Вот поэтому я и пришёл к вам. Я знаю, что моё положение в Институте чисто номинально, что даже моё присутствие нежелательно, не говоря уже о моих суждениях и рекомендациях. Однако я как сотрудник Института протестую против вашего нежелания использовать человекоподобных роботов.

— А как, по-вашему, мы должны их использовать?

— Предполагалось, что человекоподобные роботы будут осваивать новые миры, куда впоследствии эмигрируют космониты, — не так ли?

— Но против этого вы и выступали, не так ли?

— Да, выступал. Я хотел, чтобы космониты сами обустраивали новые планеты. Этого, однако, не произошло и, как я теперь вижу, вряд ли произойдёт. Тогда давайте пошлем человекоподобных роботов. Это всё же лучше, чем ничего.

— Все ваши альтернативы ничего из себя не представляли, пока в Совете не возобладала ваша точка зрения. Космониты не поедут в необустроенную глушь, и им, похоже, не нравятся человекоподобные роботы.

— Так вы же не дали космонитам шанс полюбить их. Земляне уже начали заселять новые планеты, даже самые дикие, и делают это без помощи роботов.

— Вы прекрасно знаете разницу между землянами и нами. Их на Земле восемь миллиардов плюс множество поселенцев.

— Но и нас пять с половиной миллиардов.

— Это не единственное различие, — сердито сказал Амадейро. — Они плодятся, как насекомые.

— Нет. Численность земного населения стабильна вот уже несколько столетий.

— Но у них есть потенциальная возможность. Если они дружно бросятся в эмиграцию, то легко могут производить по сто шестьдесят миллионов особей каждый год, и по мере завоевания новых миров это число будет расти.

— Но и мы способны увеличить прирост населения до ста миллионов в год.

— Биологически — да, но не социологически. Мы живем долго и не хотим уходить так быстро.

— Мы можем послать большую часть новых людей на другие планеты.

— Они не поедут. Мы дорожим нашими людьми, сильными, здоровыми, способными прожить почти четыре столетия. Земля же не ценит людей, которые живут меньше ста лет, страдают от болезней и выживают из ума даже за этот короткий промежуток времени. Для них не имеет значения, что они будут ежегодно обрекать миллионы на нищету и гибель. В сущности, даже сами жертвы не боятся нищеты и смерти, поскольку ничего другого на Земле не имеют. Эмигрирующие земляне улетают из своего зачумленного мира, хорошо зная, что хуже не будет. А мы, наоборот, ценим наши благоустроенные и уютные планеты, и нам нелегко покинуть их.

— Сколько раз я слышал эти аргументы! Между прочим, Амадейро, Аврора тоже когда-то была дикой планетой, а стала удобной и уютной, и так было с каждым Внешним миром.

— Мне тоже осточертели ваши аргументы, но я не устаю отвечать на них. Пусть Аврора была примитивной, но её заселили земляне, а другие Внешние миры заселялись если не землянами, то космонитами, которые ещё не забыли о своем земном происхождении. Но теперь не те времена. То, что сделали тогда, сегодня сделать нельзя. — Он хищно оскалился. — Нет, Фастольф, вся ваша политика направлена на то, чтобы сотворить Галактику, населённую одними землянами, в то время как космонитам должен прийти конец. Теперь вы видите, что так и происходит. Ваша знаменитая поездка на Землю два года назад стала поворотным пунктом. Вы предали собственный народ, подтолкнув этих полулюдей к экспансии. Всего за два года они заняли двадцать четыре планеты, и число это растёт.

— Не преувеличивайте. Ни один из Поселенческих миров ещё не готов к заселению и не будет готов ещё несколько десятилетий. И не все они окажутся подходящими, так что, когда ближайшие планеты будут заняты, шансы на дальнейшее заселение уменьшатся, и первоначальный поток спадет. Я одобрял их экспансию, потому что рассчитывал и на нашу. Мы ещё можем догнать их, если постараемся, и в здравом соревновании займем Галактику вместе.

— Нет, — сказал Амадейро. — То, что вы имеете в виду, — самая деструктивная политика из всех возможных. Дурацкий идеализм. Экспансия односторонняя и таковой останется, что бы мы ни делали. Земляне лезут безудержно, и их нужно остановить, пока они не стали слишком сильными.

— Как вы предлагаете это сделать? У нас с Землей подписан договор о дружбе, где особо оговорено, что мы не станем препятствовать их экспансии в космосе, а они не тронут ни одной планеты в радиусе двадцати световых лет от каждого Внешнего мира. И они строго соблюдают свои обязательства.

— О договоре всем известно. Всякий знает, что ни один договор не будет соблюдаться, если он начинает действовать против государственных интересов более могущественной из подписавших его сторон. Я не признаю ценности этого договора.

— А я признаю, и он будет соблюдаться.

Амадейро покачал головой:

— Трогательная вера. Как он будет соблюдаться после того, как вы отойдёте от власти?

— Я пока не намерен отходить.

— Как только Земля и её поселенцы станут сильнее, космониты испугаются, и вы долго у власти не удержитесь.

— А если вы разорвёте договор, уничтожив Поселенческие миры, и закроете ворота на Землю, станут ли космониты эмигрировать и заселять Галактику?

— Скорее всего нет. Но если мы решим, что нам этого не надо, что нам и здесь хорошо, так не всё ли равно?

— В таком случае Галактика не станет человеческой империей.

— Ну и что?

— Тогда космонитам придёт конец, даже если и Земля погибнет.

— Излюбленная трескучая фраза вашей партии, Фастольф. Нет никаких доказательств, что такое случится. Но, даже если это случится, это будет наш выбор. По крайней мере мы хоть не увидим, как маложивущие варвары захватывают Галактику.

— Вы всерьез намекаете, что хотели бы увидеть смерть космической цивилизации, лишь бы остановить Землю?

— Я надеюсь, что мы не погибнем, Фастольф, но, если случится худшее, тогда что ж, моя смерть не менее страшна, чем триумф этих недочеловеков, маложивущих, пораженных болезнями существ.

— От которых мы произошли.

— …и с которыми больше не имеем генетической общности. Разве мы черви, потому что миллиарды лет назад наши предки были червями?

Фастольф сжал губы и направился к выходу.

Торжествующий Амадейро не остановил его.

9

Дэниел не догадался, что Жискар погрузился в воспоминания. Во-первых, выражение лица у Жискара не менялось, а во-вторых, он уходил в воспоминания не так, как люди. У него это не занимало много времени.

С другой стороны, череда мыслей, которая заставила Жискара вспомнить прошлое, побудила и Дэниела задуматься о тех же давних событиях, о которых в своё время рассказал ему Жискар. Жискар тоже не удивился задумчивости Дэниела.

После паузы их разговор продолжился, но продолжился по-новому, словно теперь каждый думал о прошлом за двоих.

— Похоже, друг Жискар, что народ Авроры теперь понимает, насколько он слабее Земли и её Поселенческих миров, а значит, кризис, предсказанный Элайджем Бейли, благополучно миновал.

— Похоже, что так, друг Дэниел.

— Ты постарался, чтобы так случилось.

— Постарался. Я удерживал Совет в руках Фастольфа. Я сделал всё возможное, чтобы убедить тех, кто формировал общественное мнение.

— Однако мне не по себе.

— Мне было не по себе на каждой стадии процесса, хотя я стремился никому не делать вреда. Я не прикоснулся ни к одному человеческому существу, когда видел, что ему нужно нечто большее, чем легкое касание. На Земле я просто смягчал страх репрессалий, в основном у тех, у кого этот страх и так был невелик: я рвал нить, которая готова была порваться. На Авроре всё наоборот. Политические деятели не хотели поддерживать политику, ведущую к изгнанию их из уютного мирка, и я просто поддерживал это нежелание и укреплял нить, которая удерживала их. Это погружало меня в постоянное, хотя и слабое, беспокойство.

— Почему? Ты поощрял экспансию Земли и не одобрял экспансии космонитов. Так и должно было быть.

— Так ли? Подумай, друг Дэниел, разве землянин стоит больше, чем космонит? Ведь они оба люди.

— Есть разница. Элайдж Бейли считал, что ради заселения Галактики можно пожертвовать даже собственным народом. А доктор Амадейро думает, что пусть лучше зачахнут и Земля и космониты, лишь бы в Галактике не распространились земляне. Первый надеялся на успех либо одного, либо другого народа, а второй не хочет ничьего успеха. Разве мы не должны выбрать первого, друг Жискар?

— Похоже, что так, друг Дэниел. Наверное, ты до сих пор испытываешь определённое влияние своего бывшего партнера Элайджа Бейли?

— Я дорожу памятью о партнере Элайдже, и народ Земли — его народ.

— Я понимаю. Я уже много десятилетий говорю, что у тебя тенденция думать по-человечески, но не уверен, что это ком- плимент. Хотя ты и стараешься думать, как человек, ты все- таки не человек и связан Тремя Законами. Ты не смог бы повредить человеку, землянин он или космонит.

— Бывают случаи, друг Жискар, когда приходится выбирать. Нам дан приказ защищать леди Глэдию. Защищая её, я могу вынужденно нанести вред человеку и думаю, что при прочих равных условиях я охотнее немного повредил бы космониту, чтобы защитить землянина.

— Это тебе только кажется. На самом деле ты руководствовался бы конкретными обстоятельствами. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, — сказал Жискар. — Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал так, чтобы доктору Фастольфу не удалось убедить аврорианское правительство поддержать политику эмиграции и позволить распространиться сразу двум силам. Я не мог помочь и понимал, что часть его трудов пропала даром. Это наполняло его отчаянием и, возможно, ускорило его кончину. Я чувствовал его мысли, и это было больно. И всё-таки, друг Дэниел, если бы я не сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы способность землян к экспансии, не улучшив и аврорианского продвижения в этом направлении. Тогда доктор Фастольф потерпел бы двойное фиаско — как с Землей, так и с Авророй, и доктор Амадейро оттеснил бы его от власти. Чувство поражения было бы для него ещё сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастольфу всю его жизнь, поэтому и предпочел действовать так, чтобы меньше его ранить и по мере возможности не вредить другим индивидуумам, с которыми имел дело. Если доктор Фастольф постоянно расстраивался, не умея убедить аврориан и вообще космонитов идти на новые планеты, то он по крайней мере радовался активной эмиграции землян.

— А ты не мог бы подтолкнуть и землян, и аврориан, чтобы полностью удовлетворить доктора Фастольфа?

— Мне это приходило в голову. Я рассмотрел такую возможность и решил, что не смогу. Чтобы склонить к эмиграции землян, требовалось пустяковое изменение, не приносящее вреда. Чтобы сделать то же самое с аврорианами, нужно было многое изменить, и это не могло пройти бесследно. А Первый Закон это запрещает.

— К сожалению.

— Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро! Но как я мог изменить его твёрдое решение противодействовать доктору Фастольфу? Это всё равно что повернуть его голову на сто восемьдесят градусов. Такой поворот самой головы либо её содержимого мог бы с равной эффективностью убить его. Цена моего могущества, друг Дэниел, — невероятная дилемма, с которой я постоянно сталкиваюсь. Первый Закон, запрещающий вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы видим и о котором можем судить. Но человеческие эмоции и повороты мыслей понимаю только я, поэтому знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне их понимаю. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей уверенности, и это вызывает постоянный стресс моих проводников. И всё-таки я чувствую, что сделал хорошо. Я провёл космонитов мимо кризисной точки. Аврора знает об объединенной силе поселенцев и будет вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять репрессии уже поздно, и наше обещание Элайджу Бейли в этом смысле выполнено. Мы указали Земле путь, который приведёт к покорению Галактики и образованию Галактической империи.

Роботы возвращались к дому Глэдии. Дэниел вдруг остановился и прикоснулся к плечу Жискара:

— Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнёр Элайдж гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя» — и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.

— О чём?

— Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Элайдж много лет назад. А что, мы и в самом деле можем уже не опасаться космонитов?

— А ты сомневаешься?

— Меня насторожило поведение доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдией.

Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев, трепетавших на холодном ветру. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдия ещё не удивляется их отсутствию.

— Что встревожило тебя в этом разговоре? — спросил Жискар.

— Мне довелось четыре раза наблюдать, как партнер Элайдж решал запутанную проблему. В каждом из этих случаев я обращал внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей с толку информации. С тех пор я всегда пытался в меру своих ограниченных возможностей думать как он.

— Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.

— Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два дела к мадам Глэдии. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично его — произошёл он от Элайджа или нет. Второе — просьба к мадам Глэдии принять поселенца, а потом сообщить о беседе. Второе дело, видимо, было важно для Совета, первое — только для самого Мандамуса.

— Мандамус дал понять, что дело о его происхождении важно и для доктора Амадейро, — сказал Жискар.

— Тогда это было дело, важное для двоих, но не для Совета и, значит, не для всей планеты. Однако дело государственное, как его назвал сам доктор Мандамус, пошло вторым и как бы между прочим. К тому же вряд ли для этого требовался личный визит. Это могло сделать голографическое изображение любого члена Совета. С другой стороны, доктор Мандамус поставил дело о своем происхождении первым, очень долго о нём дискутировал, и это дело никто не мог сделать, кроме него.

— Каково же твоё заключение, друг Дэниел?

— Я уверен, что дело поселенца лишь повод для встречи с мадам Глэдией, чтобы поговорить с ней о своем происхождении с глазу на глаз. По-настоящему его интересовало только это и ничего больше. Ты можешь подтвердить это заключение, друг Жискар?

— Напряжение в мозгу доктора Мандамуса было в известной степени сильнее в первой части разговора. Пожалуй, это может служить подтверждением.

— Тогда нам стоит подумать, почему вопрос о происхождении так важен для него.

— Так ведь доктор Мандамус объяснил, — сказал Жискар. — Если он не является потомком Элайджа Бейли — дорога к продвижению по службе для него открыта. Доктор Амадейро, от которого это зависит, отвернулся бы от него, окажись он потомком Бейли.

— Это он так сказал, друг Жискар, но что-то в его словах настораживало.

— Почему ты так думаешь? Пожалуйста, продолжай рассуждать как человек. Я нахожу это весьма поучительным.

— Спасибо, друг Жискар, — серьёзно ответил Дэниел. — Ты заметил, что всякий раз, когда мадам Глэдия говорила, что Мандамус не может быть потомком партнера Элайджа, её возражения рассматривались как неубедительные? И всякий раз доктор Мандамус утверждал, что доктор Амадейро не примет этого возражения.

— Да. И какой вывод ты из этого делаешь?

— Мне кажется, что доктор Амадейро не примет никакого аргумента, и просто удивительно, что Мандамус так надоедал мадам Глэдии. Он наверняка знал с самого начала, что это бессмысленно.

— Возможно, но это только домысел. Ты можешь сказать, каков возможный мотив его действий?

— Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.

— В таком случае зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему он не сказал просто: «Я хочу знать»?

Легкая улыбка пробежала по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что другой робот был не способен.

— Если бы он сказал просто: «Я хочу знать», — мадам Глэдия ответила бы, что это не его дело и что он ничего не узнает. Но дело в том, что мадам Глэдия так же сильно ненавидит Амадейро, как тот — Элайджа Бейли. Мадам Глэдия уверена, что для неё оскорбительно любое мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость, будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно абсолютно фальшиво. Она постаралась убедить доктора Мандамуса, что он ошибся, и представила все возможные доказательства. А холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из этих доказательств неубедительно, заставляло её злиться всё больше и вытягивало из неё дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал такую стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдии как можно больше. В конце концов он убедился, что у него нет предка-землянина, во всяком случае, на протяжении последних двух столетий. Амадейро же в этом смысле, я думаю, в действительности в игре не участвовал.

— Это интересная точка зрения, — сказал Жискар, — но она, как мне кажется, не очень обоснованна. Как мы можем узнать, что это не просто твоя догадка?

— Не кажется ли тебе, друг Жискар, что Мандамус, закончив расследование своего происхождения, не получил достаточного доказательства для доктора Амадейро? По его словам, это должно было означать, что у него не будет шанса на продвижение и он никогда не станет главой Института. Но мне показалось, что он отнюдь не расстроен, а, наоборот, сиял. Конечно, я мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать больше. Скажи, друг Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?

— Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь, когда ты объяснил ход своих рассуждений, это уловленное мною ощущение триумфа точно соответствует твоему мнению, вообще-то я даже удивляюсь, как сам не учел этого.

— Во множестве случаев и я так же реагировал на Элайджа Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично из-за наличия кризиса. Он вынуждает меня мыслить более точно.

— Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно. Но почему ты говоришь о наличии кризиса? Объясни, каким образом радость доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Элайджа Бейли, связана с наличием кризиса?

— Доктор Мандамус наврал нам насчёт доктора Амадейро, но вполне можно предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой Института — истинная правда. Верно?

Жискар помолчал.

— Я не искал в нём честолюбия, — сказал он. — Я изучал его мозг без особой цели и познакомился лишь с поверхностными проявлениями. Но вроде бы заметил искры честолюбия, когда он говорил о продвижении по службе. У меня нет оснований соглашаться с тобой, но нет причин и не согласиться.

— Тогда давай допустим, что доктор Мандамус человек честолюбивый, и посмотрим, что это нам даст. Идёт?

— Идёт.

— Не кажется ли тебе, что его ощущение триумфа, как только он убедился, что не является потомком Элайджа, проистекает из того факта, что теперь его амбиции будут удовлетворены? И это не зависело от одобрения доктора Амадейро, поскольку мы согласились, что ссылка на доктора Амадейро — лишь отвлекающий манёвр. Значит, его честолюбие будет теперь удовлетворено по каким-то другим причинам.

— По каким?

— Явного ничего нет, но можно предположить. Что, если доктор Мандамус что-то знает или может что-то сделать, что поможет ему добиться большого успеха и наверняка сделает главой Института? Помнишь, он сказал, что ему остаётся использовать мощные методы? Допустим, это правда, но он может воспользоваться ими только в том случае, если он не потомок партнера Элайджа. И когда он убедился в этом, то обрадовался, что теперь может использовать эти методы и обеспечить себе блестящее будущее.

— Но каковы эти «мощные методы», друг Дэниел?

— Продолжим рассуждения. Мы знаем, что доктор Амадейро больше всего на свете хочет погубить Землю и вернуть её в прежнее состояние покорности Внешним мирам. Если доктор Мандамус имеет возможность сделать это, он получит от доктора Амадейро всё, что хочет, включая гарантию получения заветной должности. Однако возможно, что доктор Мандамус не решался нанести поражение Земле, пока не знал точно, что не состоит в родстве с её народом. Происхождение от землянина Элайджа Бейли могло удерживать его, и он возликовал, узнав, что свободен в своих действиях.

— Ты хочешь сказать, что у доктора Мандамуса есть совесть?

— Что такое совесть?

— Это слово иногда употребляют люди. Как я понял, оно характеризует людей, которые твёрдо придерживаются правил поведения, заставляющих их действовать подчас вопреки личным сиюминутным интересам. Если доктор Мандамус чувствовал, что не может позволить себе унизить тех, с кем хотя бы отдаленно связан, я считаю, что он человек совестливый. Я много думал о таких вещах, друг Дэниел, поскольку они предполагают наличие у людей законов, управляющих их поведением хотя бы в отдельных случаях.

— Можешь ли ты сказать, что доктор Мандамус в самом деле совестливый человек?

— Из наблюдений над его эмоциями? Нет, я не следил за чем-то таким, но если твой анализ правилен, то совесть у него должна быть. Но, с другой стороны, если мы допустим, что он человек совестливый, то в наших прежних рассуждениях можем прийти к другому выводу. Если доктор Мандамус считал, что у него есть предки-земляне в пределах двух столетий, он мог подсознательно стремиться в первые ряды тех, кто пытается подавить Землю, чтобы освободить себя от клейма происхождения. Если же у него нет земных предков, ему необязательно действовать против Земли, и совесть может уговорить его оставить Землю в покое.

— Нет, — сказал Дэниел, — это не соответствует фактам. Если бы он решил не предпринимать насильственных действий против Земли, он не имел бы возможности удовлетворить доктора Амадейро и добиться продвижения. Принимая во внимание его честолюбие, нельзя предположить, что в этом случае у него было то чувство триумфа, которое ты заметил.

— Понятно. Значит, мы делаем заключение, что у доктора Мандамуса есть способ подавить Землю?

— Да. А если так, значит, кризис, предсказанный партнером Элайджем, отнюдь не миновал, а существует сейчас.

Жискар задумчиво сказал:

— Но мы не ответили на главный вопрос: какова природа этого кризиса? Чем он опасен? Можешь ты это определить?

— Не могу, друг Жискар. Я сделал всё, что мог. Партнер Элайдж, будь он жив, сделал бы больше, но я не могу, и никто другой не может. А ты можешь обнаружить природу кризиса?

— Боюсь, что нет, друг Дэниел. Если бы я долго жил рядом с Мандамусом, как жил рядом с доктором Фастольфом, а потом с мадам Глэдией, я мог бы постепенно проникнуть в его мозг, развязать замысловатый узел по одной нитке и узнать многое, не повредив ему. Изучение мозга доктора Мандамуса за одну короткую встречу, даже за сотню таких встреч, почти ничего не даёт. Эмоции читаются легко, а мысли — нет. Если же я поспешу и усилю процесс, то наверняка нанесу вред, но я не могу этого сделать.

— Но ведь от этого может зависеть жизнь миллиардов людей на Земле и в Галактике.

— Может, но это предположение, а вред человеку — факт. Возможно, что только доктор Мандамус знает природу кризиса и может разрешить его: ведь он не мог бы использовать это знание для нажима на доктора Амадейро, если бы тот мог узнать обо всём из другого источника.

— Да, это вполне вероятно.

— В этом случае нет надобности знать природу кризиса. Если бы доктора Мандамуса удалось удержать от передачи того, что он знает, Амадейро или кому-либо другому, кризис не распространился бы.

— Но кто-то другой может обнаружить то, что знает доктор Мандамус.

— Конечно. Но нам неизвестно,когда это случится. Вероятно, у нас будет время узнать больше и лучше подготовиться, чтобы играть полезную роль. Есть две возможности удержать доктора Мандамуса: либо испортить его мозг так, чтобы он не мог эффективно мыслить, либо — просто убить. Повредить его мозг в состоянии только я, но я не могу этого сделать. А отнять у него жизнь не может никто из нас. Ты мог бы?

Дэниел молчал.

— Ты знаешь, что нет, — наконец прошептал он.

— Даже если от этого зависит будущее землян?

— Я не могу заставить себя нанести вред доктору Мандамусу.

— И я не могу. Итак, мы пришли к выводу, что кризис наступает, но природы его мы не знаем и определить не можем.

Они посмотрели друг на друга.

Их лица ничего не выражали, в воздухе словно повисло отчаяние.

Глава 4 ДРУГОЙ ПОТОМОК

10

Глэдия пыталась расслабиться после мучительной беседы с Мандамусом. Она занавесила окна в спальне, включила лёгкий теплый ветерок со слабым шёпотом листвы и далекими трелями птиц и добавила слабый звук прибоя. Но ничего не помогало.

Глэдия машинально думала о том, что произошло, — и о том, что скоро случится. Чего ради она так разболталась с Мандамусом? Какое ему или Амадейро дело, встречалась она с Элайджем на орбите или нет и от кого — от Элайджа или от другого — имела сына?

Её вывело из равновесия требование Мандамуса рассказать ему о его происхождении. Человека из общества, где никто не беспокоился о происхождении или родственных связях, кроме как по причинам медико-генетическим, такая навязчивость могла просто выбить из колеи. И это упорное — конечно, случайно — упоминание имени Элайджа…

Она решила, что нашла себе оправдание, и попыталась не думать об этом. Она болезненно отреагировала на вопрос и разболталась, как ребенок, вот и всё.

А тут ещё этот поселенец!

Он не землянин, наверняка родился не на Земле и, вполне возможно, никогда там не был. Его народ, должно быть, живёт в чужом мире, о котором она никогда не слышала, и живёт, наверное, уже не одно столетие.

Тогда он должен считаться космонитом, подумала она. Космониты произошли от землян много столетий назад, но это неважно. Правда, космониты долго живут, а поселенцы, кажется, нет, но так ли уж велика разница? Даже космонит может умереть раньше времени от какого-нибудь несчастного случая, а однажды она слышала о космоните, умершем естественной смертью, когда ему не было и шестидесяти. Отчего бы этому визитеру не быть этаким необычным космонитом?

Нет, не так всё просто. Поселенец наверняка не считает себя космонитом.

Важно не то, кем тебя считают, а кем ты сам себя чувствуешь. Так что надо думать о нём как о поселенце, а не космоните.

Но ведь все люди — просто люди, как бы они себя ни называли — космонитами, поселенцами, аврорианами, землянами… И доказательство тому: роботы не могут нанести вред ни одному из них. Дэниел бросится защищать самого последнего землянина, как и Председателя аврорианского Совета, и это означает…

Глэдия начала засыпать, но внезапная мысль прогнала сон.

Почему у поселенца фамилия Бейли? Почему Бейли?

Может, это обычное имя у поселенцев?

В конце концов, именно Элайдж сделал такое возможным и стал их героем, как…

Она не могла припомнить аналогичного героя Авроры. Кто возглавлял экспедицию, которая первой достигла Авроры? Кто наблюдал за переустройством дикой безжизненной планеты? Глэдия не знала — потому ли, что родилась на Солярии, или потому, что аврориане не искали героев? В конце концов, первая экспедиция на Аврору состояла только из землян. Только через несколько поколений, удлинив жизнь с помощью ухищрений биоинженерии, эти земляне стали аврорианами, и зачем аврорианам делать героями своих презренных предшественников?

Но у поселенцев должны быть герои-земляне. Они, вероятно, не так изменились. Постепенно они тоже изменятся, и тогда Элайдж будет забыт, но до тех пор…

Да, скорее всего так. Может, половина поселенцев приняла фамилию Бейли?

Бедный Элайдж! Все толпятся в его тени. Бедный Элайдж, милый Элайдж.

Она наконец уснула.

11

Тревожный сон не успокоил её, не развеял мрачные мысли. Она встала хмурая, сама не зная почему, посмотрела на себя в зеркало и поразилась, как же она немолода.

Для Дэниела Глэдия была просто человеком, независимо от возраста, внешности и настроения.

— Мадам…

Глэдия вздрогнула.

— Пришёл поселенец?

Она взглянула на часы и жестом велела Дэниелу включить в комнате обогреватель. День был холодный, вечер ожидался ещё холоднее.

— Он здесь, мадам.

— Куда ты его отвел?

— В большую гостиную, мадам. С ним Жискар, а домашние роботы поблизости.

— Надеюсь, они имеют представление, что ему подать на ленч.

— Я уверен, мадам, что Жискар всё устроит как надо.

Глэдия тоже была в этом уверена.

— Полагаю, он прошёл карантин, прежде чем получил разрешение высадиться?

— Иначе и быть не может, мадам.

— Всё равно я надену перчатки и носовые фильтры.

Она вошла в ванную, рассеянно отметив, что вокруг неё домашние роботы, и знаком приказала подать новые перчатки и фильтры. В каждом доме на Авроре был свой язык жестов, и каждый хозяин совершенствовал его, учась делать знаки быстро и незаметно. Робот следовал этим почти невидимым приказам хозяина, словно читал его мысли. Но чужой человек мог приказать роботу только устно.

Самое досадное для хозяина — когда домашний робот не решается выполнить приказ или, что ещё хуже, выполняет его неправильно. Это означает, что либо человек, либо робот спутали знаки. Глэдия знала, что ошибается всегда человек, но этого никто не хотел признавать.

Робота отправляли на проверку, в которой не было необходимости, либо продавали. Глэдия была уверена, что никогда не попадет в такую досадную ситуацию, но, если бы сейчас ей не подали перчатки и носовые фильтры, она бы…

Размышление Глэдии прервало появление робота, который поспешно принес ей всё необходимое.

— Как он выглядит, Дэниел?

— Обычного роста и сложения, мадам.

— Я имею в виду его лицо.

Глупо было спрашивать. Если бы он имел хоть какое-то сходство с Элайджем Бейли, Дэниел сразу заметил бы это и сказал ей.

— Трудно сказать, мадам. Оно не всё видно.

— Что ты имеешь в виду? Не в маске же он?

— В известной степени — да, мадам. Его лицо покрыто волосами.

Она засмеялась:

— Как в исторических фильмах? Борода?

Она сделала жест, означающий волосы на подбородке и под носом.

— Больше, мадам. Половина лица закрыта волосами.

Глэдия широко раскрыла глаза и впервые почувствовала желание увидеть поселенца. Что же это за лицо, наполовину закрытое волосами? У аврориан и вообще у космонитов было очень мало волос на лице; их уничтожали, едва подросток становился юношей. Верхнюю губу никогда не трогали. Глэдия помнила, что её муж, Сантирикс Гремионис, до женитьбы носил тонкую полоску волос под носом, усы, как он это называл. Они выглядели, как брови, оказавшиеся не на месте, и Глэдия, как только уговорила себя выйти за Гремиониса, сразу же потребовала, чтобы он избавился от них. Он так и сделал почти без возражений — сейчас она впервые подумала, что ему, наверное, было очень жаль усов. В первые годы она замечала, что он часто проводил пальцем по верхней губе, и считала это нервным жестом. Только теперь ей пришло в голову, что он бессознательно искал исчезнувшие навеки усы.

Как выглядит человек с усами по всему лицу? Как медведь? Каково это ощущение? А если бы у женщины были такие же волосы на лице? Она представила себе, как трудно целоваться такой паре, и громко рассмеялась. От раздраженности не осталось и следа. Ей захотелось взглянуть на чудовище — в конце концов, бояться его нечего, даже если он животное как по виду, так и по поведению. С ним нет ни одного робота — поселенцы хотели создать общество без роботов, — а вокруг неё их десятки. Монстра тут же схватят, стоит ему сделать неосторожное движение или хотя бы повысить голос. И она сказала:

— Отведи меня к нему, Дэниел.

12

Чудовище встало и сказало что-то вроде: «Добрый вечер, миледи».

— Добрый вечер, — рассеянно ответила Глэдия.

Она помнила, как трудно ей было понимать аврорианское произношение галактического стандартного в те давние дни, когда она приехала сюда с Солярии.

Акцент монстра был грубым и неуклюжим, но, может быть, ей так казалось с непривычки. Элайдж тоже, кажется, произносил некоторые буквы чуточку не так, но вообще говорил очень хорошо. Но ведь прошло два столетия, а этот поселенец даже не землянин, а язык, развиваясь в изоляции, очень меняется.

Но языковая проблема мало занимала Глэдию. Она уставилась на бороду.

Во всяком случае, эта борода не похожа на бороды актеров в исторических фильмах. Те были кустистыми — клок тут, клок там — и казались клейкими, глянцевитыми. У поселенца же была совсем иная борода. Она густо покрывала щёки и подбородок: тёмно-коричневая, чуть светлее волос на голове и по крайней мере на два дюйма длиннее. Она не покрывала всё лицо. Лоб был голым, за исключением бровей, такими же были нос и область под глазами. Верхняя губа тоже была голой, но на ней была тень, словно там начинали расти новые волосы. Волосы отсутствовали и под нижней губой, но там меньше замечалась новая растительность. Поскольку обе губы были голыми, стало ясно, что целовать его, видимо, нетрудно. Сознавая, что невежливо смотреть так пристально, но всё-таки не сводя с него глаз, Глэдия сказала:

— Мне кажется, вы убрали волосы вокруг рта.

— Да, миледи.

— Можно спросить почему?

— Можно. Из гигиенических соображений. Я не хочу, чтобы пища застревала в волосах.

— Вы их соскабливаете? Я вижу, они растут вновь.

— Я пользуюсь электробритвой. Это занимает всего пятнадцать секунд утром.

— А почему не депилятором?

— А вдруг я снова захочу отрастить их?

— Зачем?

— Из эстетических соображений, миледи.

Глэдия не поняла слово «эстетический» — оно прозвучало как «асидический».

— Простите?

— Иногда мне надоедают усы — вот как сейчас, — а иногда я отращиваю их снова. Некоторым женщинам это нравится. — Поселенец не удержался и похвастался: — А вообще-то у меня роскошные усы.

Глэдия внезапно сообразила, что сказал незнакомец.

— Вы хотели сказать — эстетических соображений?

Он засмеялся, показав красивые белые зубы.

— Вы тоже чудно говорите, миледи.

Глэдия улыбнулась. Правильное произношение — дело местного общественного мнения.

— Вы бы послушали мой бывший солярианский акцент. Тогда я говорила «ессетитсские соопрасения». И всё время грассировала.

— Мне приходилось слышать нечто подобное. Забавно звучит. — Поселенец тоже необычно произносил букву «р».

Глэдия хихикнула:

— Это потому, что слова произносят только кончиком языка. Никто, кроме соляриан, не умеет так говорить.

— Может быть, вы меня научите? Торговцы бывают везде, и мне приходилось сталкиваться со всевозможными языковыми искажениями. — И снова это гортанное «р».

— Вряд ли, у вас горло устроено по-другому.

Она всё ещё смотрела на его бороду и, наконец, не в силах сдержать любопытства, протянула руку. Поселенец едва не отпрянул, но быстро сообразил, чего она хочет. Глэдия легко коснулась его лица и сквозь тонкий пластик перчатки ощутила, что волосы мягкие и упругие.

— Какие приятные, — удивилась она.

— Я польщен. — Поселенец усмехнулся.

— Но я не могу держать вас здесь целый день, — спохватилась Глэдия и, не обращая внимания на его «Ах, не беспокойтесь, пожалуйста», спросила: — Вы сказали моим роботам, чего бы вам хотелось съесть?

— Миледи, я сказал им то же, что говорю сейчас вам: я ем, что дают. В прошлом году я побывал во многих мирах, там везде своя кухня. Торговец умеет есть всё, кроме ядовитого. Я предпочту аврорианскую еду всему тому, что вы попытались бы сделать, имитируя еду Бейлимира.

— Бейлимира? — удивлённо переспросила Глэдия.

— Он назван так в честь руководителя первой экспедиции Бена Бейли.

— Сына Элайджа Бейли?

— Да, — сказал переселенец и тут же сменил тему разговора. Он оглядел себя и с досадой произнес: — Как ваши люди ухитряются носить такую скользкую одежду? Мечтаю влезть в свою собственную.

— Я уверена, что ваша мечта скоро исполнится, а пока прошу к столу. Мне сказали, что вас зовут Бейли, как и вашу планету.

— Ничего удивительного. Это самое почетное имя на планете. Меня зовут Диджи Бейли.

В сопровождении Жискара и Дэниела они прошли в столовую, и роботы заняли свои места в стенных нишах. Появились два робота-лакея. Комната была залита солнцем, стены оживлены украшениями. Стол был накрыт, и очень вкусно пахло. Поселенец принюхался и удовлетворенно вздохнул.

— Не думаю, что мне будет трудно есть аврорианскую пищу. Где вы позволите мне сесть, миледи?

— Не сядете ли вы сюда, сэр? — мгновенно спросил робот.

Поселенец сел первым, как полагалось гостю, затем села Глэдия.

— Я не знаю терминологических особенностей вашего языка, поэтому вы извините меня, если мой вопрос покажется вам обидным: разве Диджи не женское имя?

— Вовсе нет, — немного чопорно ответил поселенец. — Впрочем, это не имя, а два инициала: Д. и Ж.

— Ах, вот как. Д. Ж. Бейли. Простите моё любопытство, но что значат эти инициалы?

— Пожалуйста. Вон Д… — Гость показал пальцем в сторону одной ниши. — А вон там, я думаю, Ж. — Он показал на другую.

— Не хотите ли вы сказать…

— Именно это я и хочу сказать. Моё имя Дэниел Жискар Бейли. Во всех поколениях моей семьи всегда были хотя бы один Дэниел и один Жискар. Я был последним, шестым ребенком, но первым мальчиком. Моя мать решила, что достаточно и одного сына, и дала мне оба имени. Но Дэниел Жискар Бейли — слишком длинное имя, и я предпочел называться Диджи и буду рад, если и вы станете так звать меня. — Он добродушно улыбнулся. — Я первый, кто носит оба имени, и первый, увидевший оригиналы.

— Но почему эти имена?

— Как гласит семейное предание, это идея Элайджа Бейли. Предка. Ему была предоставлена честь дать имена своим внукам, и он назвал старшего Дэниелом, а второго — Жискаром. Он настаивал, и это стало традицией.

— А дочери?

— Традиционное имя, передающееся из поколения в поколение, — Джезебел, Джесси. Вы знаете, так звали жену Элайджа.

— Я знаю.

— Но нет ни… — Он замолчал и воззрился на блюдо, стоящее перед ним. — Будь я дома, я бы сказал, что это жареная свинина в арахисовом соусе.

— А на самом деле это овощное блюдо. Вы, кажется, хотели сказать, что в семье не было ни одной Глэдии?

— Не было, — спокойно сказал Д. Ж. — Единственное объяснение состоит в том, что якобы Джесси — первая Джесси — возражала, но я с этим не согласен. Жена Элайджа никогда не была в Бейлимире, не уезжала с Земли. Как она могла возражать? Нет, мне совершенно ясно, что Предок просто не хотел другой Глэдии. Никаких имитаций, никаких копий, никаких претензий. Глэдия одна-единственная. И он просил также, чтобы не было других Элайджей.

— Я думаю, ваш Предок в последние годы жизни старался быть сдержанным, как Дэниел, но в душе всегда оставался романтиком. Он мог бы допустить существование других Элайджей и Глэдии. Я бы не обиделась. Его жена, наверное, тоже. — Она принужденно засмеялась. Кусок не лез ей в горло.

— Всё это кажется таким нереальным. Предок — история, собственно, древняя, он умер сто шестьдесят четыре года назад. Я его потомок в седьмом колене, а вот сижу с женщиной, которая знала его ещё молодым.

— Я его, в сущности, не знала, — сказала Глэдия, глядя в тарелку. — Я встречалась с ним — и то на короткое время — три раза за семь лет.

— Я знаю. Сын Предка Бен написал его биографию. Это стало литературной классикой в Бейлимире. Даже я её читал.

— Да? А я не читала и даже не знала, что она существует. И что же там про меня?

Д. Ж. усмехнулся:

— Ничего такого, против чего вы могли бы возражать. Вы там — что надо. Но не в этом дело. Меня потрясло, что мы здесь с вами через семь поколений. Сколько вам лет, миледи? Прилично ли задавать вам такой вопрос?

— Не знаю, прилично ли, но я не возражаю. Мне двести тридцать пять стандартных галактических лет, двадцать три с половиной десятилетия.

— А на вид никак не больше пятидесяти. Предок умер, когда ему было восемьдесят два. Он был очень стар. Мне тридцать девять, и, когда я умру, вы ещё будете живы…

— Да, если ничего не случится.

— И проживёте ещё пять десятилетий…

— Вы завидуете мне, Диджи? — огорченно спросила Глэдия. — Вы завидуете, что я пережила Элайджа больше чем на полтора столетия и осуждена пережить ещё на сто лет?

— Конечно, завидую! ещё бы! Я бы не прочь прожить несколько столетий, если бы не создал этим дурного примера для народа Бейлимира. Я не хотел бы, чтобы они жили так долго. Замедлился бы ход истории и интеллектуальное развитие. И правительство оставалось бы у власти слишком долго. Бейлимир погрузился бы в консерватизм и застой, как ваш мир.

Глэдия вздёрнула подбородок.

— На мой взгляд, с Авророй всё в порядке.

— Я говорю о вашем мире, о Солярии.

— Солярия — не мой мир, — твёрдо сказала Глэдия.

— Надеюсь, что это не так. Я пришёл к вам именно потому, что считаю Солярию вашим миром.

— В таком случае вы напрасно потратили время, молодой человек.

— Но вы родились на Солярии и жили там какое-то время?

— Я жила там первые тридцать лет.

— Тогда вы в достаточной степени солярианка, чтобы помочь мне в важном деле.

— Я не солярианка, несмотря на ваше так называемое дело.

— Дело касается войны и мира — если вы считаете это важным. Внешним мирам грозит война с Поселенческими мирами, и это будет скверно для всех. А вы, миледи, способны предупредить войну и сохранить мир.

13

Трапеза закончилась, и Глэдия обнаружила, что смотрит на Д. Ж. с холодной яростью.

Она спокойно жила последние два столетия, отрешившись от сложностей жизни. Постепенно она забыла свои беды на Солярии, трудности привыкания к Авроре.

Ей удалось очень глубоко похоронить боль двух убийств и два экстаза необычной любви — с роботом и землянином — и смириться. Затем она долго и спокойно жила в браке, имела двух детей, занималась своим делом. Сначала ушли дети, затем муж, скоро и она, вероятно, оставит работу и останется одна с роботами, довольная своей судьбой, а может быть, смирившись с нею. Жизнь её потечёт спокойно и без событий к неизбежному концу, такому тихому, что эти механические люди наверняка не заметят, как он наступит.

Так она жила. Но что же случилось?

Все началось вчера ночью, когда она напрасно искала в небе солнце Солярии, которого там не было. Эта глупость словно вызвала к жизни прошлое, которое должно было оставаться мертвым, и мыльный пузырь спокойствия, который она создала вокруг себя, лопнул.

Имя Элайджа Бейли — самое болезненно-радостное воспоминание, которое она так старательно прятала, вдруг повторялось снова и снова.

Затем её принудили иметь дело с человеком, считавшим себя потомком Элайджа, и вот теперь с другим, который и в самом деле его потомок. И наконец, ей навязали проблемы, подобные тем, которые мучили самого Элайджа.

Не должна ли она стать в некоторой степени Элайджем, не имея ни его таланта, ни его жёсткой решимости выполнить свой долг любой ценой?

Что она сделала, за что ей всё это?

Она чувствовала, как под покровом жалости к себе в ней тлеет ярость. Это несправедливо. Никто не имеет права взваливать на неё ответственность вопреки её воле.

Стараясь говорить спокойно, она произнесла:

— Почему вы твердите, что я солярианка, когда я говорю вам обратное?

Д. Ж., казалось, нисколько не смутил её холодный тон.

Он держал мягкую салфетку, которую ему вручили в конце обеда. Она оказалась влажной и горячей — но не слишком горячей, — и он, имитируя действия Глэдии, тщательно вытер руки и рот, затем сложил пополам и провёл ею по бороде. Салфетка уже начала расползаться на куски и съеживаться.

— Полагаю, она скоро совсем исчезнет, — сказал он.

— Исчезнет, — подтвердила Глэдия, кладя свою салфетку в особое углубление в крышке стола. Оказывается, держать её в руках было признаком невоспитанности, и единственным оправданием для Диджи могло служить лишь то, что он был явно не знаком с обычаями цивилизованности. — Некоторые полагают, что их остатки загрязняют атмосферу, но в доме созданы слабые восходящие потоки воздуха, которые увлекают пыль к фильтрам. Сомневаюсь, что из-за неё могут возникнуть неприятности… Но вы не ответили на мой вопрос, сэр.

Диджи скомкал остатки салфетки и положил комочек на подлокотник кресла. Робот, повинуясь быстрому и небрежному жесту Глэдии, тут же его забрал.

— Миледи, я не заставляю вас быть солярианкой, я только узнал, что вы родились и прожили какое-то время на Солярии, значит, вас можно считать таковой. Вы знаете, что Солярия покинута?

— Да, я слышала.

— И на вас это никак не подействовало?

— Я аврорианка вот уже два столетия.

— Это не ответ. Даже уроженец Авроры может быть опечален гибелью планеты-сестры. А вы?

— Мне всё равно, — ледяным тоном ответила Глэдия. — Почему это вас интересует?

— Сейчас объясню. Мы — я имею в виду торговцев Поселенческих миров — народ заинтересованный, потому что надо делать дело и получать прибыли, чтобы приобрести планету. Солярия — благоустроенный комфортабельный мир. Вы, космониты, похоже, в нём не нуждаетесь. Почему бы нам не заселить его?

— Потому что он не ваш.

— Что значит «не ваш», мадам? Разве Аврора имеет на него больше прав, чем Бейлимир? Разве мы не можем предположить, что пустая планета принадлежит тому, кто хочет заселить её?

— Так вы её заселили?

— Нет, потому что она не пустая.

— Вы хотите сказать, что не все соляриане покинули её? — быстро спросила Глэдия.

Д. Ж. широко улыбнулся:

— Вас это взволновало, несмотря на то что вы аврорианка?

Глэдия снова нахмурилась.

— Ответьте на мой вопрос.

Д. Ж. пожал плечами:

— Перед исходом на Солярии было всего пятьдесят пять тысяч жителей — по нашим оценкам. Население уменьшалось с каждым годом. Ну пусть пять тысяч в год. Как мы можем быть уверены, что ушли все? Но не в этом дело. Даже если все соляриане ушли, планета не опустела. Там осталось двести миллионов, если не больше, разнообразных роботов, среди которых самые современные. Можно предположить, что соляриане взяли сколько-то роботов с собой. Трудно представить себе космонитов вообще без роботов. — Он с улыбкой оглядел ниши с роботами. — Однако они не могли взять сто сорок тысяч роботов на каждого.

— Но поскольку в ваших Поселенческих мирах роботы полностью отсутствуют и вы хотите, чтобы так и оставалось, вы, стало быть, не можете заселить Солярию.

— Правильно. Но только пока роботы не исчезнут, а уж об этом мы, торговцы, позаботимся.

— Каким образом?

— Мы не хотим общества с роботами, но это не значит, что мы не можем взять с собой несколько штук и делать с ними бизнес. У нас нет суеверного страха перед ними. Мы точно знаем, что роботехническое общество идёт к застою. Космониты довольно наглядно показывают нам это. Но если они так глупы, что желают иметь такое общество, мы можем продавать им роботов по сходной цене.

— Вы думаете, космониты купят их?

— Я уверен. Они будут рады элегантным моделям солярианского производства. Всем известно, что соляриане были ведущими конструкторами роботов в Галактике, — хотя покойный доктор Фастольф считался непревзойденным в этой области, но только на Авроре. К тому же, даже если мы назначим солидную цену, она всё равно будет ниже себестоимости, так что в выигрыше будут и космониты и торговцы — вот секрет удачной торговли.

— Космониты не захотят покупать роботов у поселенцев, — с явным презрением сказала Глэдия.

Д. Ж. имел профессиональную привычку не обращать внимания на такие пустяки, как злость и презрение. Игра стоила свеч.

— Ещё как захотят! Им предложат самых современных роботов за полцены — а они откажутся? Вы даже удивитесь, насколько несущественны для бизнеса идеологические вопросы.

— Я думаю, удивляться придётся вам. Попробуйте продать своих роботов — и увидите.

— Я бы продал, миледи, кабы они у меня были. Но их нет.

— Почему нет?

— Не удалось взять. Два торговых корабля по очереди приземлились на Солярии. Каждый мог взять штук двадцать пять роботов. Если бы им это удалось, весь торговый флот двинулся бы за ними, и мы продолжали бы делать дело не один десяток лет, а потом заселили бы планету.

— Но им, значит, не удалось. Почему?

— Потому что оба корабля были уничтожены на поверхности планеты, и, как мы слышали, погибли оба экипажа.

— Подвело оборудование?

— Нет. Оба приземлились нормально, без повреждений. В последних рапортах они сообщили, что приближаются космониты — то ли соляриане, то ли из других Внешних миров, мы не знаем. Мы можем только предполагать, что космониты напали без предупреждения.

— Этого не может быть.

— Так уж и не может?

— Конечно. Зачем это им?

— Я бы сказал — чтобы мы держались подальше от планеты.

— Если бы они этого хотели, они просто сообщили бы, что планета занята.

— А может, им хотелось убить нескольких поселенцев? Во всяком случае, у нас многие так думают и требуют, чтобы на Солярию послали несколько военных кораблей и построили там военную базу.

— Это опасно.

— Вот именно. Это приведёт к войне. Некоторые наши драчуны рвутся в бой. Может, и среди космонитов есть такие — вот они и уничтожили оба корабля, чтобы спровоцировать войну.

Глэдия была ошеломлена. В программах новостей не было и намека на напряженные отношения между космонитами и поселенцами.

— Конечно, поговорить об этом следует. Ваш народ обращался в Федерацию Внешних миров?

— Обращался, но через незначительное лицо. Мы обращались и в Совет Авроры.

— И что?

— Космониты всё отрицают, они намекают, что потенциальная выгода от торговли солярианскими роботами так высока, что торговцы, заинтересованные только в деньгах — словно сами космониты не нуждаются в них, — передрались между собой. Похоже, они хотят убедить нас, что наши корабли сами уничтожили друг друга, поскольку каждый хотел сохранить монополию торговли для своего мира.

— Значит, корабли были с разных планет?

— Да.

— И вы не думаете, что они и в самом деле передрались?

— Не думаю, хотя такая вещь возможна. Прямых конфликтов между Поселенческими мирами не было, но споры бывали, и всё проходило через арбитраж Земли. Конечно, Поселенческие миры могут и не поддерживать друг друга, когда дело касается миллиардов долларов. Вот почему война для нас — не слишком хорошая идея, и надо как-то остудить слишком горячие головы. Вот мы и подошли к сути.

— Кто «мы»?

— Вы и я. Меня просили съездить на Солярию и по возможности выяснить, что там случилось. У меня один вооруженный корабль, но тяжелого вооружения у меня нет.

— Вас тоже могут уничтожить.

— Могут. Но мой корабль по крайней мере не будет захвачен врасплох. Кстати, я не гипервизионный герой и постараюсь свести такую возможность к минимуму. Мне пришло в голову, что одной из неудач поселенцев на Солярии является наше полное незнание этой планеты. Значит, полезно было бы взять с собой кого-то, кто знает этот мир, — солярианина, короче говоря.

— Вы имеете в виду меня?

— Именно, миледи.

— Почему меня?

— Я думаю, вам и так ясно, миледи. Покинув планету, соляриане ушли неизвестно куда. Если там кто-то и остался — так только враги. Во Внешних мирах нет ни одного солярианина, кроме вас. Вы — единственная солярианка, единственная во всей Галактике. Вы мне нужны и должны поехать со мной.

— Ошибаетесь, поселенец. Может, я вам и подхожу, но вы мне не подходите. Я окружена роботами. Один шаг — и вас схватят, а при сопротивлении можете и пострадать.

— У меня нет намерения действовать силой. Вы должны ехать добровольно. Ведь дело касается предотвращения войны.

— Это забота правительства, моего и вашего. Я отказываюсь что-нибудь делать. Я частное лицо.

— Вы обязаны сделать это для вашего мира. В случае войны пострадаем не только мы, но и Аврора.

— Я тоже не гипервизионная героиня.

— Тогда вы должны лично мне.

— Вы спятили! Я вам ничего не должна.

Д. Ж. тонко улыбнулся:

— Лично мне как индивидууму вы ничего не должны. Но у вас большой долг передо мной как перед потомком Элайджа Бейли.

Глэдия замерла, глядя на бородатого монстра. Как она могла забыть, кто он?

— Нет, — наконец выговорила она.

— Да, — твёрдо сказал Д. Ж. — Два раза Предок сделал для вас больше, чем вы когда-либо могли бы оплатить. Его здесь нет, чтобы потребовать хотя бы часть долга, но я унаследовал его право.

— Но что я могу сделать для вас, если поеду? — в отчаянии спросила Глэдия.

— Там увидим. Так вы поедете?

Глэдии хотелось отказаться. Но как случилось, что Элайдж снова вошёл в её жизнь за последние сутки? Почему это невероятное требование прозвучало от его имени, да так, что отказаться было просто невозможно?

— Но Совет не позволит мне ехать с вами. Ни один аврорианин не сядет на поселенческий корабль.

— Миледи, вы прожили на Авроре двести лет, а потому думаете, что коренные аврориане и вас считают таковой. Это не так. Для них вы всегда останетесь солярианкой. Вас отпустят.

Сердце её забилось, руки покрылись гусиной кожей. Он прав. Амадейро, например, считает её солярианкой. И все-та- ки она повторила, стараясь убедить себя:

— Нет, не пустят.

— Пустят, — возразил Д. Ж. — Ведь кто-то из вашего Совета приходил к вам и просил принять меня?

— Он просил меня только сообщить о нашем с вами разговоре, и я это сделаю.

— Если они хотели, чтобы вы шпионили за мной в своем собственном доме, то сочтут даже более полезным, чтобы вы шпионили за мной на Солярии. — Он подождал ответа и, не получив его, продолжал с легкой улыбкой: — Миледи, если вы откажетесь, я не смогу заставить вас. Но они вас заставят. Только я не хочу этого. И Предок не хотел бы, будь он здесь. Он хотел бы, чтобы вы поехали со мной только из благодарности к нему и ни по какой иной причине. Миледи, Предок работал для вас в исключительно трудных условиях. Неужели вы не хотите поработать ради его памяти?

Сердце Глэдии упало. Она знала, что не может сопротивляться.

— Я никуда не могу ехать без роботов.

— Я на это и не рассчитывал. — Он снова улыбнулся. — Почему бы не взять с собой двух моих тезок?

Глэдия посмотрела на Дэниела. Он стоял неподвижно. Посмотрела на Жискара. Он стоял неподвижно. Посмотрела внимательнее, и ей показалось, что как раз в этот момент он чуть заметно кивнул.

Она должна верить ему.

— Ладно, — сказала она, — я поеду с вами. Эти два робота — всё, что мне нужно.

Часть II СОЛЯРИЯ

Глава 5 ПОКИНУТАЯ ПЛАНЕТА

14

В пятый раз в жизни Глэдия оказалась на космическом корабле. Сейчас она не могла вспомнить, когда они с Сантириксом ездили на Эвтерпу, чтобы полюбоваться её знаменитыми лесами, которые считались несравненными, особенно в романтическом сиянии спутника планеты Джампстоуна.

Лес действительно оказался пышным, зеленым. Деревья росли правильными рядами, животные были тщательно подобраны, дабы могли радовать взор приятным внешним видом; среди них не было ни ядовитых, ни страшных.

Спутник, почти полтораста километров в диаметре, сиял над планетой, как бриллиант. Можно было наблюдать, как он двигается по небу с запада на восток, обгоняя медленное вращение Эвтерпы. Он блестел, поднимаясь к зениту, и тускнел, спускаясь к горизонту. В первую ночь Глэдия очарованно следила за ним, во вторую — восхищения поубавилось, в третью — она смотрела на него со смутным раздражением, полагая, что в первые ночи небо было яснее, что, впрочем, не соответствовало истине. Местные жители никогда на небо не смотрели, но громко расхваливали — перед туристами, конечно.

В общем-то Глэдия осталась довольна поездкой, но ещё больше радовалась возвращению на Аврору и решила, что больше путешествовать не будет, разве что в случае крайней необходимости. Подумать только, это было по меньшей мере сто десять лет назад!

Какое-то время она боялась, что муж захочет ещё куда-нибудь поехать, но он ни разу не заговорил об этом. Видимо, он пришёл к тому же решению и, возможно, тоже боялся, что ей захочется путешествовать.

В этом не было ничего необычного. Аврориане — да и вообще космониты — слыли домоседами.

Их планеты, их дома были такими уютными. В конце концов, что может быть лучше, когда всё за вас делают ваши роботы, которые понимают каждый ваш жест, и вам даже не надо вслух выражать свои желания.

Она поежилась. Что имел в виду Д. Ж., когда говорил об упадке роботизированного общества?

Однако она всё-таки вернулась в космос и на земном космическом корабле.

Она мало что видела на нём, но то, что видела, ей страшно не понравилось. Тут, кажется, ничего не было, кроме прямых линий, острых углов и гладких поверхностей. «Лишнее», видимо, исключалось, словно всё было подчинено одной функциональности. Хотя она и не знала назначения того или иного предмета на корабле, она чувствовала, что это вещь необходимая: ничто не могло вмешиваться в кратчайшее расстояние между двумя точками.

Все аврорианское и вообще космонитское было многослойным. В основе лежала функциональность и только она — что, впрочем, не относилось к предметам чисто декоративным, — дальше находилось то, что ласкало глаз и чувства, а над всем этим — нечто удовлетворявшее душу. И это было гораздо лучше! Космониты просто не смогли бы жить в унылой Вселенной, где не было бы простора для творчества. Разве это плохо? Неужели будущее принадлежит строгой геометрии? Или поселенцы просто ещё не научились радоваться жизни?

Но если в жизни так много радости, то почему же ей, Глэдии, так мало досталось?

Оказалось, что на корабле ей делать ровным счётом нечего. И она принялась размышлять и отвечать себе на вопросы. А всё этот Д. Ж., этот варвар, потомок Элайджа со своими рассуждениями о гибели Внешних миров. Ведь даже за то короткое время, что он провёл на Авроре, он мог бы убедиться, что планета здравствует и процветает.

Чтобы отвлечься от своих мыслей, Глэдия стала смотреть голофильмы, которыми её снабдили. Без особого интереса она следила за стремительно изменяющимися событиями — все фильмы были приключенческими. Герои почти не разговаривали друг с другом, и не о чём было подумать и нечему радоваться. Очень похоже на всё, что делают поселенцы.

Д. Ж. вошёл, когда Глэдия смотрела очередной вестерн. Его приход не был для неё неожиданностью: роботы предупредили её и, будь хозяйка не в настроении, не пустили бы гостя. С ним вместе вошёл Дэниел.

— Ну, как вы тут? — спросил Д. Ж.

Глэдия дотронулась до кнопки, и изображение исчезло.

— Не выключайте, я посмотрю вместе с вами.

— Необязательно. С меня хватит.

— Вам тут удобно?

— Не очень. Я… одна.

— Простите, но и я был один на Авроре. Моим людям не разрешили высадиться со мной.

— И теперь вы взяли реванш?

— Вовсе нет. Во-первых, я позволил вам взять с собой двух роботов. Во-вторых, дело не во мне, а в моём экипаже. Они не любят космонитов и роботов. Но почему вы недовольны? Ведь, сидя здесь, вы можете не бояться инфекции.

— Я уже слишком стара, чтобы бояться инфекции. Я думаю, что прожила уже достаточно долго. К тому же у меня есть перчатки, носовые фильтры и, если понадобится, маска. Да и вы вряд ли захотите прикоснуться ко мне.

— И никто другой не захочет, — сказал он неожиданно жёстко и коснулся рукой какого-то предмета на правом бедре.

Глэдия проследила за его движением:

— Что это?

Д. Ж. улыбнулся.

— Оружие. — И он вытащил его за рукоятку.

Прямо в лицо Глэдии смотрел тонкий цилиндр сантиметров пятнадцати длиной. В нём не было никакого отверстия.

— Это убивает?

Она протянула руку к цилиндру. Д. Ж. быстро убрал оружие.

— Никогда не тянитесь к чужому оружию, миледи. Это не просто дурной тон — это хуже, потому что поселенцы привыкли быстро реагировать на такой жест, и вы можете пострадать.

Глэдия широко открыла глаза и убрала руки за спину.

— Не угрожайте, Диджи. Дэниел не имеет чувства юмора. На Авроре нет варваров, носящих оружие.

— А у нас нет роботов, которые защищали бы нас. Эта штука не убивает. В каком-то смысле он хуже. Она производит вибрацию, которая стимулирует нервные окончания, ответственные за чувство боли. Она наносит вред гораздо больший, чем вы можете себе представить. Никто добровольно не согласится испытать это второй раз, и те, кто носит такое оружие, редко применяют его. Мы называем его нейронным хлыстом.

— Отвратительно! У нас есть роботы, но они никогда не причиняют никому вреда, разве что в крайнем случае, и то минимальный.

Д. Ж. пожал плечами:

— Звучит весьма цивилизованно, но лучше немного боли — даже убийство, — чем духовное разложение, которому способствуют роботы. Кстати, нейронный хлыст не предназначен для убийства, а у вашего народа на космических кораблях есть оружие, которое несёт смерть и разрушение.

— Мы воевали на заре нашей истории, когда наследие Земли ещё жило в нас, но потом мы исправились.

— Вы пользовались этим оружием и на Земле, и после того, как исправились.

— Это… — начала Глэдия и замолчала.

Д. Ж. кивнул:

— Я знаю. Вы хотели сказать: «Это другое дело». Подумайте над этим, миледи, и не удивляйтесь, что моя команда не любит космонитов. И я не люблю. Но вы нужны мне, миледи, поэтому я смиряю свои эмоции.

— Чем я могу быть полезна вам?

— Вы солярианка.

— Вы настойчивый. Прошло более двух столетий. Я не знаю, какова теперь Солярия. Я ничего не знаю о ней. Каким был Бейлимир двести лет назад?

— Двести лет назад его не было, а Солярия была, и я надеюсь, что вы вспомните что-нибудь полезное.

Он встал, подчеркнуто вежливо поклонился и вышел.

15

Глэдия задумалась.

— А он не слишком вежлив, верно? — наконец сказала она.

— Мадам Глэдия, — ответил Дэниел, — поселенец явно нервничает. Он приближается к планете, где погибли два корабля и убиты их экипажи. Он и его экипаж здорово рискуют.

— Ты всегда защищаешь любое человеческое существо, Дэниел. Опасность существует и для меня, и я тоже не хотела бы попасть в переделку, но это же не заставляет меня грубить.

Дэниел не ответил.

— А может, и заставляет. Я была чуточку груба?

— Я думаю, поселенец не обиделся. Могу я посоветовать вам, мадам, приготовиться ко сну? Уже поздно.

— Ладно, я лягу, но вряд ли усну.

— Друг Жискар уверяет меня, что уснете, мадам, а он обычно не ошибается в таких вещах.

Глэдия в самом деле уснула.

16

Дэниел и Жискар стояли в темноте в каюте Глэдии.

— Она крепко спит, друг Жискар, ей нужен отдых. Впереди опасное путешествие. И мне кажется, друг Жискар, что она согласилась ехать под твоим влиянием. У тебя, наверное, были причины.

— Друг Дэниел, мы так мало знаем о природе кризиса, стоящего перед Галактикой, что просто не можем отказаться от действия, которое может расширить наши знания. Мы должны узнать, что происходит на Солярии, и единственный способ — устроить так, чтобы мадам Глэдия поехала туда. Что касается влияния, то это почти не требовало усилий. Несмотря на её заявление, она жаждала поехать туда. Её переполняло желание увидеть Солярию. Её мучает душевная боль, которая не прекратится, пока мадам не побывает там.

— Если ты говоришь, значит, так оно и есть, но меня это удивляет. Она часто давала понять, что была несчастной на Солярии, что полностью адаптировалась на Авроре и никогда не желала вернуться.

— Да, и это тоже. В её мозгу совершенно ясно существовали оба чувства. Я не раз наблюдал в человеческих мозгах одновременное существование двух противоположных эмоций.

— Вроде бы нелогично.

— Согласен и могу только заключить, что люди не всегда и не во всех отношениях логичны. Вероятно, это одна из причин, по которой так трудно разработать законы поведения человека. У мадам Глэдии я время от времени замечал желание увидеть Солярию. Обычно оно было хорошо скрыто, затемнено куда более сильной антипатией, которую она также чувствует к этой планете. Когда стало известно, что Солярия покинута её народом, чувства мадам Глэдии изменились.

— Почему? Какое отношение имеет это событие к юношеским переживаниям мадам Глэдии, породившим эту её антипатию? Если желание увидеть этот мир сдерживалось в течение двух столетий, когда там существовало развитое общество, почему же сдерживающее начало ушло, как только планету покинули? Почему ей вдруг захотелось увидеть её? Мир, ставший для неё совсем чужим.

— Не могу объяснить, друг Дэниел. Чем больше знаний я собираю о человеческом мозге, тем больше отчаиваюсь, что не способен понять его. Не такое уж это счастье — заглядывать в мозг, и я часто завидую твоей простоте контролируемого поведения, исходящей из твоей неспособности видеть под поверхностью.

— Но у тебя есть предположительное объяснение? — настаивал Дэниел.

— Я полагаю, она огорчена опустошением планеты. Она дезертировала оттуда два столетия назад…

— Она была вынуждена уехать.

— Теперь ей кажется, что она дезертировала, и я думаю, она считает, что подала дурной пример: если бы она осталась, то и другие не уехали бы, и планета была бы теперь населена и благополучна. Поскольку я не могу читать еёмысли, я отталкиваюсь, может и неправильно, только от её эмоций.

— Но она же не могла подать пример, друг Жискар. Прошло два столетия с тех пор, как она уехала, и, значит, не может быть никакой связи между столь разными во времени событиями.

— Согласен, но люди иногда находят удовольствие в том, чтобы питать болезненные эмоции, порицать себя без оснований и даже вопреки им. Во всяком случае, мадам Глэдия чувствовала такое острое желание вернуться, что было необходимо лишь ослабить сдерживающий эффект, под действием которого она могла бы отказаться ехать. Для этого потребовалось простейшее прикосновение. Я чувствовал, что ей необходимо поехать, потому что это означало, что поедем и мы, но у меня неприятное ощущение, что вреда, возможно, будет больше, чем пользы.

— В каком смысле, друг Жискар?

— Совет был рад отправить мадам с поселенцем. Не означает ли это, что её желательно было удалить с Авроры на критический период, пока подготавливается падение Земли и Поселенческих миров?

Дэниел, видимо, обдумывал это положение, потому что долго молчал, а затем сказал:

— А зачем, по-твоему, нужно отсутствие мадам Глэдии?

— Не могу решить, друг Дэниел. Хотел бы услышать твоё мнение.

— Я не думал об этом.

— Ну так подумай сейчас.

Будь Жискар человеком, эта просьба прозвучала бы приказом.

Последовала ещё более долгая пауза.

— Друг Жискар, до появления доктора Мандамуса в доме мадам Глэдии она никогда не выказывала интереса к международной политике. Она была другом доктора Фастольфа и Элайджа Бейли, но эта дружба была личным чувством и не имела идеологической основы. И оба ушли от нас. Она терпеть не могла — и взаимно — доктора Амадейро, но это тоже личное дело. Эта антипатия существовала два столетия, но в ней нет ничего материального, просто оба ненавидят друг друга. У доктора Амадейро, имеющего теперь большое влияние в Совете, нет оснований бояться мадам Глэдии или пытаться избавиться от неё.

— Ты забыл, что, избавившись от мадам Глэдии, он избавится и от нас? Он уверен, что мадам Глэдия не уедет без нас, так что, может, он нас считает опасными?

— Друг Жискар, мы никогда не давали доктору Амадейро повода опасаться нас. Чего ради ему бояться нас? Он не знает о твоих способностях и о том, как ты пользуешься ими. Зачем ему спроваживать нас на время с Авроры?

— На время? Почему ты думаешь, что он хочет отвязаться от нас на время? Вполне может быть, что он знает о беде на Солярии больше поселенца и знает также, что поселенец и его экипаж наверняка погибнут. А с ними и мадам Глэдия, и ты, и я. Возможно, его главная цель — уничтожение корабля поселенцев, и он хочет лишь присовокупить к этому гибель друзей и роботов доктора Фастольфа.

— Бесспорно, доктор Амадейро не отважится на то, чтобы начать войну. Но минутное удовольствие от нашей гибели не увеличит риска.

— А не может быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро как раз и имеет в виду войну и считает, что никакого риска нет?

— Нет, друг Жискар, это неразумно. В войне, развязанной в данных условиях, поселенцы могут победить. Они более рассеяны по Галактике, а потому могут успешно применять тактику молниеносных ударов. Им почти нечего терять в их примитивных мирах, тогда как космониты потеряют многое на своих уютных высокоорганизованных планетах. Если поселенцы изъявят готовность пожертвовать одним из своих миров в обмен на уничтожение одного космонитского, космониты сразу же сдадутся.

— Не будет ли такая война происходить «в данных условиях»? Что, если у космонитов есть новое оружие, которое быстро уничтожит Поселенческие миры? Может, это и есть кризис, перед угрозой которого мы сейчас стоим?

— В этом случае, друг Жискар, победу легче и эффективнее завоевать во внезапной атаке. Зачем провоцировать поселенцев? Это чревато большими потерями.

— Может, космонитам нужно испытать оружие, и уничтожение кораблей на Солярии — просто проверка?

— Космониты должны быть более изобретательны и найти другой способ, чтобы не выдать тайны существования нового оружия.

Настала очередь Жискара задуматься.

— Ну ладно, друг Дэниел, — но как ты объясняешь это наше путешествие? Как ты объясняешь желание — и очень горячее, — чтобы мы сопровождали поселенца? Поселенец сказал, что Совет прикажет мадам Глэдии ехать, — так оно и вышло.

— Я не думал над этим.

— Ну так подумай сейчас.

— Подумаю.

Молчание затянулось, но Жискар терпеливо ждал. Наконец Дэниел заговорил, медленно, словно пробирался по лабиринтам мыслей:

— Я не думаю, что Бейлимир, или любой другой Поселенческий мир, имеет право присваивать роботов, принадлежащих Солярии. Пусть сами соляриане ушли или, может быть, вымерли, всё равно Солярия остаётся Внешним миром, даже если она и не заселена. Остальные сорок девять Внешних миров наверняка рассуждают так же. И прежде всего так должна рассуждать Аврора — если она хочет управлять ситуацией.

— Значит, ты считаешь, что, уничтожив два поселенческих корабля, космониты таким образом утвердили своё право на Солярию?

— Нет. Аврора — если она хочет управлять ситуацией — не пошла бы по этому пути. Аврора, главная сила космонитов, просто объявила бы Солярию, пустую или нет, запрещённой зоной для поселенческих кораблей и пресекла бы любую попытку поселенцев вторгнуться в систему Солярии, окружив эту систему кораблями и наблюдательными станциями. Но ведь не было такого предупреждения, таких действий. Зачем же уничтожать корабли, если можно их просто прогнать?

— Но корабли были уничтожены, друг Дэниел. Не хочешь ли ты воспользоваться нелогичностью человеческого мышления для объяснения этого факта?

— Пока нет. Давай примем их гибель как данное. Посмотрим на последствия. Капитан поселенческого корабля высаживается на Авроре, просит разрешения обсудить с Советом ситуацию, настаивает, чтобы гражданка Авроры ехала с ним расследовать ситуацию на Солярии, — и Совет соглашается. Если уничтожение кораблей без предупреждения — слишком сильное действие для Авроры, то трусливая уступка капитану поселенцев — слишком уж слабое. Аврора как бы готова сделать всё, что угодно, лишь бы предотвратить войну.

— Да, — сказал Жискар, — я думаю, это возможный вариант интерпретации события. Но что дальше?

— По-моему, Внешние миры ещё не слабы, чтобы вести себя так заискивающе. Но даже будь они слабы, гордое сознание того, что многие столетия они царили в Галактике, удержало бы их от таких действий. Тут не слабость, а что-то другое. Я уже говорил, что они не могут намеренно спровоцировать войну. Больше похоже на то, что они тянут время.

— И как долго они будут его тянуть, друг Дэниел?

— Они хотят уничтожить поселенцев, но ещё не готовы к этому. Они дали этому поселенцу то, что он просил, чтобы избежать войны до тех пор, пока они не будут к ней готовы. Я только удивляюсь, что с ним не послали аврорианский военный корабль. Если мой анализ правилен — а я думаю, что это так, — то Аврора не имеет отношения к событиям на Солярии. Она не пошла бы на этот «булавочный укол», который только насторожил поселенцев, пока не готова на нечто опустошительное.

— Как же расценивать этот «булавочный укол»?

— Узнаем, когда высадимся на Солярии. Вероятно, это интересует и Аврору, и поселенцев, и это вторая причина, почему они так охотно сотрудничают с капитаном и даже позволили Глэдии сопровождать его.

Жискар долго молчал.

— А что за таинственное опустошение они планируют? — спросил он наконец.

— Раньше мы говорили о кризисе, в основе которого лежат планы космонитов уничтожить Землю, но мы говорим «Земля», имея в виду всех землян и их потомков в Переселенческих мирах. Однако, если мы всерьез подозреваем подготовку к разрушительному удару, который позволит космонитам разом избавиться от врагов, мы, вероятно, можем развить нашу точку зрения. Следовательно, они не планируют ударить по одному Поселенческому миру: эти миры разбросаны, и оставшиеся быстро нанесут ответный удар. Не могут они также атаковать несколько или сразу все Поселенческие миры — их слишком много, и они очень раскиданы. Все удары вряд ли могут оказаться удачными, и уцелевшие яростно бросятся уничтожать Внешние миры.

— Значит, ты предполагаешь, что удар будет нанесен Земле?

— Да. На Земле живёт основная масса маложивущих существ. Она — постоянный источник эмигрантов и сырья для благоустройства новых миров. Это родина всех поселенцев, которую они почитают. Если Земля будет уничтожена, поселенческое движение более не возобновится.

— Но не станут ли поселенцы мстить за Землю так же сильно и жестоко, как за любой из своих миров? По-моему, это неизбежно.

— По-моему, тоже. Мне кажется, что если Внешние миры ещё не сошли с ума, их действия должны быть очень хитрыми, такими, за которые они вроде бы не ответственны.

— Но почему бы не нанести такой хитрый удар по Поселенческим мирам, где находится большая часть военного потенциала землян?

— Космониты понимают, что удар по Земле более разрушителен психологически. А может быть, природа его такова, что он может сработать только против Земли, но не против Поселенческих миров. Я подозреваю последнее, поскольку Земля — уникальный мир и её общество не похоже на любое другое, поселенческое или космонитское.

— Итак, ты приходишь к заключению, что космониты планируют нанести искусный удар по Земле, который разрушит её, но не сработает против любого другого мира. При этом они хотят остаться в стороне, поскольку ещё не готовы к решительному сражению.

— Да, друг Жискар, но они, возможно, скоро будут готовы, и тогда нападут немедленно. Любое промедление увеличивает шанс на утечку информации, которая выдаст их.

— Ты сделал вывод, не располагая достаточным количеством фактов. Это весьма похвально. А теперь расскажи о природе удара. Что именно задумали космониты?

— Я пришёл к нему издалека, по зыбкой почве, и не уверен, что мои рассуждения целиком правильны. Но, даже предполагая, что прав, я не могу идти дальше. Боюсь, что не знаю и не могу себе представить природу удара.

— Но если мы этого не знаем, то не сумеем принять необходимых мер и разрешить кризис. Если же мы будем ждать, чем всё это кончится, можем опоздать что-либо предпринимать.

— Если кто-то из космонитов и знает о том, что готовится, то только Амадейро. Не можешь ли ты заставить его рассказать о своем плане и тем самым предупредить поселенцев и сделать его намерения бесполезными?

— Не могу, друг Дэниел, не разрушив практически его мозг. Я даже сомневаюсь, что смог бы сохранить его целым до тех пор, пока Амадейро не сделает сообщения. Такие вещи я делать не могу.

— Тогда нам придётся утешаться мыслью, что мои рассуждения ошибочны и никакого зла против Земли не замышляется.

— Нет, — сказал Жискар. — Я чувствую, что ты прав, и нам остаётся только беспомощно ждать.

17

Глэдия почти болезненно ожидала последнего прыжка. Корабль уже так близко подошёл к Солярии, что стало видно её солнце. Всего лишь диск, кружок света, через фильтры на него можно было смотреть не щурясь. В нём не было ничего особенного. Все видимые звёзды казались человеку похожими друг на друга и на земное Солнце. Ни одна из них не была ярче или тусклее, горячее или холоднее, чем остальные. И на каждой были пятна, на каждой происходили вспышки. И человеческий глаз не находил между ними никакой разницы. Только детальный спектроголиографический анализ обнаруживал их непохожесть.

Однако, глядя на этот ничем не примечательный кружок света, Глэдия почувствовала, что глаза её наполнились слезами.

Живя на Солярии, она никогда не думала о солнце. Просто это был вечный источник света и тепла, поднимавшийся и опускавшийся в постоянном ритме. Покидая Солярию, она видела, как солнце исчезает позади, и не испытывала ничего, кроме чувства благодарности.

Сейчас она молча плакала. Ей было стыдно перед собой за такую беспричинную чувствительность, но она не могла сдержать слез.

Но она заставила себя успокоиться, когда вспыхнул световой сигнал, означавший, что пришёл Д. Ж. Никто другой не подходил к её каюте.

— Можно ему войти, мадам? — спросил Дэниел. — Вы, кажется, взволнованы?

— Да, я взволнована, Дэниел, но впусти его. Я думаю, он не удивится.

Но Д. Ж. удивился. Он вошёл улыбаясь, но сразу же погасил улыбку, шагнул назад и тихо сказал:

— Я приду попозже.

— Останьтесь! — приказала Глэдия. — Это ничего не значит. Глупая минутная реакция. — Она шмыгнула носом и сердито вытерла глаза. — Зачем вы пришли?

— Я хотел говорить с вами о Солярии. Если повезёт, завтра мы приземлимся. Но если вы не в состоянии разговаривать…

— Я в состоянии. У меня к вам есть вопрос. Почему мы сделали три прыжка? Достаточно было бы и одного. Когда я летела с Солярии на Аврору два столетия назад, был один. Неужели с тех пор техника регрессировала?

Д. Ж. ухмыльнулся:

— Обманный манёвр. Если за нами шёл аврорианский корабль, я хотел избавиться от него.

— А зачем ему следовать за нами?

— Просто подумалось, миледи. По-моему, Совет уж очень жаждал помочь. Предложил, чтобы в экспедицию на Солярию меня сопровождал солярианский корабль.

— Ну что ж, это могло бы помочь.

— Возможно… если бы я был уверен, что Аврора не стоит за всем этим. Я просто сказал Совету, что обойдусь и без них, — он указал пальцем на Глэдию, — что мне нужны только вы. Но ведь Совет мог послать корабль и против моего желания, просто из добрых побуждений, верно? Ну вот, а я не хотел этого. У меня и так достаточно хлопот, а тут ещё каждую минуту нервно оглядывайся. И я сделал так, чтобы им трудно было преследовать нас. Итак, что вы знаете о Солярии?

— Я уже сто раз вам говорила: ничего! Прошло два столетия.

— Поговорим насчёт психологии соляриан. За два столетия она не могла измениться. Скажите, почему они бросили свою планету?

— Как я слышала, — спокойно сказала Глэдия, — численность населения постоянно снижалась. Видимо, играли роль низкая рождаемость и преждевременная смерть.

— Для вас это звучит резонно?

— Конечно. Рождаемость там всегда была низкой. По солярианским обычаям оплодотворение происходит нелегко, будь оно естественное, искусственное или эктогенетическое.

— У вас не было детей, мадам?

— На Солярии — нет.

— А преждевременная смерть?

— Я могу только догадываться. Полагаю, на рост смертности повлияло ощущение неудачи. Солярия явно не состоялась, хотя соляриане с большим усердием строили идеальное общество — не только лучшее, чем когда-либо было на Земле, но даже более близкое к идеалу, чем в любом Внешнем мире.

— Вы хотите сказать, что Солярия умирала от коллективного разрыва сердца её народа?

— Да, если вы хотите выразить это в насмешливой форме, — недовольно сказала Глэдия.

Д. Ж. пожал плечами:

— Похоже, что вы сказали именно это. Но они в самом деле ушли. Куда? Как они будут жить?

— Не знаю.

— Но, мадам Глэдия, нам известно, что соляриане привыкли жить в огромных поместьях, где их обслуживали тысячи роботов, таким образом каждый солярианин был почти полностью изолирован. Если они покинули Солярию, где они найдут такое общество, которое одобрит их образ жизни? Может, они ушли во Внешний мир?

— Насколько мне известно, нет — впрочем, они со мной не советовались.

— Могли они сами найти новую планету? Если так, её пришлось бы благоустраивать самим. Могли они быть готовы к этому?

— Не знаю.

— А может, они не уходили?

— По всем признакам Солярия пуста.

— Какие это признаки?

— Прервано всё межпланетное сообщение, прекращены все радиопередачи с планеты.

— Откуда вы знаете?

— Это сообщалось в аврорианских новостях.

— А! Сообщалось! А не мог кто-то соврать?

— А зачем?

— Чтобы наши корабли попали в засаду и были уничтожены.

— Это смешно, Диджи. — её голос зазвучал ещё резче. — Что выиграют космониты, угробив два торговых корабля?

— Но что-то же уничтожило два корабля поселенцев на пустой планете. На якобы пустой. Как вы это объясните?

— Я не могу. Я предполагаю, что мы идём на Солярию как раз для того, чтобы найти объяснение.

Д. Ж. серьёзно взглянул на неё.

— Сможете ли вы проводить меня в тот район планеты, где вы жили?

— В моё поместье? — Она была ошеломлена.

— Разве вам не хотелось бы снова увидеть его?

Сердце Глэдии забилось сильнее.

— Да, хотелось бы. Но почему вы хотите попасть именно туда?

— Два корабля высадились в разных местах планеты, но оба были уничтожены чертовски быстро. Конечно, всякое место может быть опасным, но мне кажется, что там, где жили вы, менее опасно.

— Почему?

— Потому что нам могут помочь роботы. Вы же их знаете? Не так ли? Надеюсь, они могут существовать более двух столетий. Взять хотя бы Дэниела и Жискара. А те, которые были в вашем поместье при вас, наверное, помнят вас. Они отнесутся к вам как к хозяйке и будут служить вам куда лучше, чем любому другому.

— В моём имении было десять тысяч роботов. Я знала в лицо не более трёх десятков, а остальных никогда не видела, и они меня тоже. Сельскохозяйственные, лесные и рудничные роботы более примитивны. Домашние роботы должны бы помнить меня, если их не продали после моего отъезда. Могли быть и несчастные случаи, так что не все просуществовали два столетия. К тому же, что бы вы ни думали о памяти роботов, человеческая память слабее, и я могу не узнать их.

— Пусть так, но вы сможете отвести меня в ваше поместье? У меня есть карта Солярии. Это поможет?

— Немного. Оно в южно-центральной части северного континента Гелионы.

— Когда мы окажемся примерно там, вы сможете воспользоваться ориентирами для большей точности, если мы сфотографируем поверхность Солярии?

— Морские берега, реки?

— Да.

— Думаю, что смогу.

— Прекрасно. И всё-таки постарайтесь вспомнить имена и внешность роботов.

18

Со своими офицерами Д. Ж. Бейли держался совсем иначе. Ни широкой улыбки, ни легкомысленного отношения к опасности. Он внимательно и сосредоточенно рассматривал карту.

— Если женщина точна, мы подлетим к поместью достаточно близко, и это займет не так много времени.

— Пустая трата энергии, капитан, — пробормотал Джемин Озер, второй помощник.

Он был высок и бородат.

Борода была тёмная, рыжеватая, такого же цвета брови выгибались над светло-голубыми глазами. Он выглядел немолодым, но это впечатление создавалось больше его опытностью, чем возрастом.

— Ничего не поделаешь, — сказал Д. Ж. — Будь у нас антигравитация; которую техники обещают нам целую вечность, другое дело. — Он снова посмотрел на карту. — Она сказала, что поместье у реки, примерно в шестидесяти километрах вверх по течению от места впадения в большую реку. Если женщина точна.

— А вы сомневаетесь? — спросил Чандрус Надираба, штурман.

Именно он должен был посадить корабль в указанном месте. Тёмная кожа и аккуратные усы подчеркивали красоту его лица.

— Ей нужно вспомнить, как это было двести лет тому назад, — заметил Д. Ж. — Какие детали участка вы могли бы вспомнить, если видели его хотя бы тридцать лет назад? Она же не робот, могла забыть.

— Тогда зачем было брать её с собой? — проворчал Озер. — её, и другого, и робота. Команда недовольна, и мне они тоже не по душе.

Д. Ж. нахмурился и посмотрел на помощника:

— На этом корабле не имеет значения, что нравится и не нравится вам, мистер, и команде. Мы все можем погибнуть через шесть часов после высадки, если эта женщина не сумеет спасти нас.

— Умрем так умрем, — холодно сказал Надираба. — Мы не были бы торговцами, если бы не знали, что рядом с большими прибылями ходит внезапная смерть. А что касается этой миссии, тут мы все добровольцы. Кстати, не вредно бы знать, откуда нам грозит смерть, капитан. Если вы догадываетесь, почему держите в секрете?

— Я не догадываюсь. Считается, что соляриане ушли, но, может, пара сотен осталась следить, так сказать, за имуществом.

— А что они могут сделать с вооруженным кораблем, капитан? Или у них есть секретное оружие?

— Не столь секретное, — ответил Д. Ж. — Солярия наводнена роботами. Именно по этой причине наши корабли и высадились на планете. Каждый оставшийся солярианин мог иметь в распоряжении миллион роботов. Скромная армия.

Ибен Калайя, связист, до сих пор молчал как младший по званию, что, казалось, подчеркивалось и тем обстоятельством, что из четырёх присутствовавших офицеров у него одного не было никакой растительности на лице. Но сейчас он рискнул заговорить:

— Роботы не могут нанести вред человеку.

— Так говорят, — сухо сказал Д. Ж. — Но что мы знаем о роботах? Мы знаем только, что два корабля были уничтожены, а поселенцы убиты в разных частях планеты, набитой роботами. Кто это мог сделать, кроме роботов? Мы не знаем, какие приказы дали соляриане роботам или какой хитростью обошли так называемый Первый Закон роботехники. Так что мы тоже должны иметь свои маленькие хитрости. Из дошедших до нас рапортов этих кораблей мы знаем, что после посадки все люди вышли. Пустая планета, вот они и решили поразмять ноги, подышать свежим воздухом и поглядеть на роботов, за которыми приехали. Их корабли не имели защиты, да люди и не ожидали нападения. На сей раз такого не случится. Я выйду, но вы останетесь на борту или поблизости.

Взгляд тёмных глаз Надирабы стал неодобрительным.

— Почему вы, капитан? Если нужен кто-то для приманки, можно брать любого.

— Ценю, штурман, но я пойду не один, а с космонитской женщиной и её спутниками. Она тут самая главная. Она может узнать нескольких роботов, а кто-то из них может узнать её. Я надеюсь, что, если роботам и приказано напасть на нас, на неё они не нападут.

— Вы хотите сказать, что они вспомнят свои бывшую хозяйку и упадут к её ногам? — сухо спросил Надираба.

— Да, если хочешь. Поэтому я её и взял с собой, и поэтому мы высадимся в её поместье. И пойду с ней я, потому что немного знаю её, и посмотрю, как она поведёт себя. Если мы уцелеем, пользуясь ею как щитом, и узнаем точно, что нам предстоит, сможем действовать по-своему. В ней уже не будет нужды.

— И что мы тогда с ней сделаем? — спросил Озер. — Выкинем в космос?

— Отвезём обратно на Аврору! — рявкнул Д. Ж.

— Хочу сказать вам, капитан, — проговорил Озер, — что команда расценит это как ненужное путешествие. Они скажут, что её просто можно оставить на этой проклятой планете. Она же всё равно местная.

— Да, — сказал Д. Ж., — и так и будет в тот день, когда я стану получать распоряжения от своей команды.

— Я уверен, что такой день не наступит, но у команды есть своё мнение, а с недовольной командой путешествовать опасно.

Глава 6 ЭКИПАЖ

19

Глэдия стояла на земле Солярии. Она чувствовала запах растительности — совсем не тот, что на Авроре, — и двух столетий как не бывало.

Ничто не могло так возродить воспоминания, как запах, — ни вид, ни звук.

Этот слабый неповторимый запах вернул её детство: вот она резвится под неусыпным наблюдением роботов, замечает других детей, останавливается, пугливо смотрит, приближается к другому ребенку — полушажок, вот-вот коснёшься, — и тут робот говорит: «Хватит, мисс Глэдия», — и уводит её. Она оглядывается через плечо на малыша, которого тоже уводит робот.

Она вспомнила день, когда ей сказали, что отныне она будет видеть других людей только в голографическом изображении, видеть — и не видеть. Роботы говорили «видеть» шёпотом, словно само слово было запретным. Их она могла видеть, но они не люди.

Сначала всё было не так плохо. Образы, с которыми она разговаривала, были трёхмерными и двигались. Они говорили, бегали, делали что хотели, но их нельзя было почувствовать. Затем ей сказали, что она сможет встретиться с человеком, с которым она часто виделась по трёхмерке и который ей нравился.

Он был взрослым мужчиной, старше её, но выглядел юношей, как многие на Солярии. Она получила разрешение встречаться с ним, когда пожелает.

Она желала. Она отчетливо вспомнила, как это было в первый раз. Она онемела, и он тоже. Они кружили друг возле друга, боясь прикоснуться. Но это и был брак.

Да, конечно, брак. Потом они снова встречались, потому что это был брак. Наконец они должны были коснуться друг друга, им было предложено сделать это.

Это был самый волнующий день в её жизни… До тех пор, пока он не наступил.

Глэдия со злобой отогнала эти мысли. Что толку вспоминать? Она была так страстна и нетерпелива, а он так холоден и равнодушен! Когда он приходил к ней через точные промежутки времени для ритуала, который мог — или не мог? — оплодотворить её, он делал это с таким отвращением, что она скоро стала желать, чтобы он забыл прийти. Но он был человеком долга и никогда не забывал.

Затем потянулись несчастные годы, потом она обнаружила его мертвым, с разбитым черепом, и на неё пало подозрение. Элайдж Бейли спас её тогда, и она уехала с Солярии на Аврору.

Теперь она вернулась и чувствует запах Солярии.

Все остальное было незнакомым. Дом вдалеке совсем не походил на тот, который она смутно помнила. За два столетия он был модифицирован, потом снесен и вновь отстроен. Земля, на которой он стоял, не показалась знакомой.

Глэдия отступила назад, желая коснуться корабля, привезшего её сюда, в этот мир, который пахнул домом, но не был им, коснуться чего-то, что было более или менее знакомым.

Дэниел, стоявший поблизости в тени корабля, спросил:

— Вы видите роботов, мадам Глэдия?

В сотне ярдов от них, в саду, стояла группа роботов. Они стояли торжественно, неподвижно, сияя на солнце сероватым, прекрасно отполированным металлом. Глэдия узнала солярианское производство.

— Да, вижу, Дэниел.

— Вы узнаете их, мадам?

— Нет. Похоже, это новая модель. Я не помню их и уверена, что они не помнят меня. Диджи будет разочарован.

— Они, кажется, ничего не собираются делать, мадам, — сказал Жискар.

«Это понятно. Мы чужие, и они пришли наблюдать за нами, чтобы потом сообщить о нас согласно приказу. Но сообщить некому, поэтому они просто наблюдают. Без дальнейших приказов они ничего не сделают, но следить не перестанут».

— Не лучше ли, мадам, вернуться на корабль? — сказал Дэниел. — Я уверен, что капитан наблюдает за сооружением защиты и ещё не готов идти с вами. Я думаю, он не одобрит ваш выход без его разрешения.

— Я не намерена по его прихоти торчать на корабле, не смея выйти на поверхность собственного мира, — высокомерно ответила Глэдия.

— Я понимаю, но поблизости члены команды, и, я думаю, кое-кто уже заметил ваше присутствие.

— И приближаются, — прибавил Жискар. — Если вы хотите избежать инфекции…

— Я приготовила новые фильтры и перчатки.

Глэдия не понимала назначения сооружений, возводимых на плоском грунте вокруг корабля. Большая часть команды, занятая работой, не видела Глэдию и её двух спутников, стоявших в тени, — в этой части Солярии в летний сезон было жарче, чем на Авроре. Но пятеро из команды приближались, и один, самый высокий и крепкий, указал на Глэдию. Четверо остановились было, но по знаку первого снова двинулись к аврорианской тройке.

Глэдия молча смотрела на них, презрительно подняв брови. Жискар тихо сказал Дэниелу:

— Я не знаю, где капитан. Он где-то среди членов экипажа, но я не вижу его.

— Мы уходим? — громко спросил Дэниел.

— Это будет малодушно, — сказала Глэдия, — это моя планета. — И не двинулась с места.

Когда они подошли поближе, Глэдия почувствовала запах пота. Они работали и вспотели, подумала Глэдия, надо бы уйти. Но она всё-таки осталась. Вся надежда на новые фильтры.

Высокий подошёл ещё ближе. У него были бронзовая кожа и крепкие мускулистые руки, блестевшие от пота. Ему было, наверное, лет тридцать, насколько Глэдия могла судить о возрасте маложивущих, и, если бы его вымыть и прилично одеть, он, наверное, выглядел бы вполне презентабельно.

— Вы и есть та космонитская леди, которую мы привезли на своем корабле? — спросил он.

Он говорил медленно, явно стараясь придать своему галактическому аристократический оттенок. Это ему, конечно, не удавалось. Он говорил как поселенец, даже хуже, чем Диджи.

— Я с Солярии, поселенец, — сказала Глэдия, устанавливая свои территориальные права.

И замолчала, растерявшись. Она так много думала о Солярии, что два столетия словно пропали, и она вдруг заговорила с резким солярианским акцентом — с грубым раскатистым «р» и с «и», более похожим на «си».

— Я с Солярии, поселенец, — повторила она тише, менее надменным тоном и с акцентом аврорианского университета — стандарт для галактического, которого придерживались все Внешние миры.

Поселенец засмеялся и повернулся к товарищам:

— Говорит тара-бара, но старается. Всё правильно, парни.

Те тоже засмеялись. Один крикнул:

— Поговори с ней ещё, Нисс. Может, и мы научимся чирикать по-космонитски.

— Ладно, заткнитесь все! — всё ещё улыбаясь, сказал Нисс.

Наступило молчание. Он снова повернулся к Глэдии:

— Я Берто Нисс, матрос первого класса. А как вас зовут, дамочка?

Глэдия не рискнула заговорить снова.

— Я парень вежливый, дамочка. Я говорю по-джентльменски, как космонит. Я знаю, вы достаточно старая, чтобы быть моей прапрапрабабкой. Сколько вам лет, дамочка?

— Четыреста! — крикнул кто-то за спиной Нисса. — Но она не выглядит на столько.

— Она не выглядит и на сто, — сказал другой.

— Она вполне подходит, чтобы позабавиться, — сказал третий. — И я думаю, она давно не развлекалась. Спроси её, Нисс, может, она не против? Спроси вежливее, не можем ли мы сделать оборот.

Глэдия вспыхнула.

— Матрос первого класса Нисс, — сказал Дэниел, — ваши товарищи оскорбляют мадам Глэдию. Не уйти ли вам?

Нисс оглядел Дэниела, которого до сих пор игнорировал. Улыбка исчезла с его лица.

— Послушай, ты! К этой маленькой леди вход воспрещён. Так сказал капитан. Мы не будем беспокоить её. Это просто трёп. Эта штука с вами — робот, мы с ним не связываемся, и он не может нанести нам вред. Мы знаем Законы роботехники. Мы прикажем ему отойти от нас, вот и всё. А ты — космонит, и капитан ничего не говорил насчёт тебя. Так что стой где стоишь и не ввязывайся, иначе мы выдубим твою красивую шкуру, и иди потом, жалуйся. — Дэниел не ответил. Нисс кивнул. — Вот и хорошо. Люблю, когда у типа хватает ума не начинать того, чего он не может кончить. — Он повернулся к Глэдии. — Ну, космическая дамочка, мы оставим вас одну, потому что капитан велел не надоедать вам. А если кто-то сделал грубое замечание, это вполне естественно. Потрясём друг другу руки и расстанемся друзьями. Космонит, поселенец — какая разница?!

Он протянул руку, и Глэдия сжалась от ужаса. Дэниел мгновенно схватил Нисса за запястье.

— Матрос первого класса Нисс, — спокойно сказал он, — не пытайтесь коснуться леди.

Нисс посмотрел на свою руку, на пальцы, крепко сжимавшие её, и сказал тихо и угрожающе:

— Отойди! Считаю до трёх!

Дэниел отпустил его руку и сказал:

— Должен сказать, что я не хотел бы повредить вам, но я обязан защищать леди, и, если она не хочет, чтобы к ней прикасались, мне придётся причинить вам боль. Будьте уверены, я постараюсь свести её к минимуму.

— Всыпь ему, Нисс! — закричал один из членов команды. — Дай этому болтуну!

— Послушай, космонит, — сказал Нисс, — я уже два раза говорил, чтобы ты держался подальше, а ты ещё хватаешь меня. В третий раз говорю: шевельнись, скажи хоть слово, и я тебя разделаю. Дамочка пожмёт нам руки, только и всего. По-дружески. А потом мы уйдём. Ясно?

— Я не хочу, чтобы он меня касался, — сказала дрожащим голосом Глэдия. — Сделай что надо.

— Сэр, — сказал Дэниел, — извините, но леди не хочет, чтобы вы её трогали. Я прошу вас всех уйти.

Нисс улыбнулся. Он размахнулся, чтобы оттолкнуть Дэниела, но левая рука робота мелькнула в воздухе и снова схватила Нисса за запястье.

— Пожалуйста, уходите, сэр.

Нисс оскалился, но это уже не было улыбкой. Он яростно дёрнул руку, пытаясь вырваться. Рука Дэниела чуть поднялась и опустилась. Лицо его не показывало никакого напряжения. Затем быстрым движением заломил руку поселенца за спину.

Нисс, неожиданно оказавшись к Дэниелу спиной, поднял вторую руку, нащупывая шею Дэниела, но и второе запястье было схвачено, и Нисс хрюкнул от унижения.

Четверо его. товарищей стояли неподвижно, разинув рты. Нисс взглянул на них и проворчал:

— Помогите мне!

— Они не помогут вам, сэр, — сказал Дэниел, — потому что в этом случае капитан накажет их. Теперь я прошу вас пообещать мне, что вы больше не будете беспокоить мадам Глэдию и спокойно уйдёте. Иначе, матрос первого класса, я, к своему крайнему сожалению, вынужден буду вывернуть вам руки.

Сказав это, он крепко сжал оба запястья, и Нисс глухо застонал.

— Простите меня, сэр, — сказал Дэниел, — но у меня строгий приказ. Вы обещаете?

Неожиданно Нисс с яростью лягнул Дэниела тяжелым сапогом, но тот отклонился, и Нисс упал лицом вниз.

— Вы обещаете, сэр? — снова спросил Дэниел и несильно вывернул руки Нисса за спиной.

Нисс взвыл.

— Обещаю, — пробормотал он. — Отпусти меня.

Дэниел тут же отпустил его и отошёл. Нисс медленно перекатился на спину, осторожно поднял руки и морщась пошевелил кистями. Затем протянул правую руку к кобуре и схватился за оружие. Дэниел наступил ему на руку.

— Не делайте этого, сэр, иначе я вынужден буду сломать вам одну или несколько мелких костей в вашей руке.

Он наклонился и извлек бластер Нисса из кобуры.

— А теперь вставайте.

— Ну, мистер Нисс, — прозвучал чей-то голос, — делайте, что вам говорят, и вставайте.

Рядом стоял Д. Ж. Бейли. Борода его сердито ощетинилась, лицо слегка покраснело, но голос был подозрительно спокоен.

— Вы, четверо, — сказал Бейли, — сдайте оружие. Давайте, пошевеливайтесь. Раз, два, три, четыре. А теперь — смирно! — Он обратился к Дэниелу: — Сэр, отдайте мне оружие, которое вы у него отобрали. Пять. Мистер Нисс, смирно!

Бейли сложил бластеры на землю. Нисс вытянулся. Глаза его налились кровью, лицо исказилось от боли.

— Не расскажет ли кто-нибудь, что здесь произошло? — спросил Диджи.

— Капитан, — быстро сказал Дэниел, — у меня с мистером Ниссом произошла шуточная ссора. Вреда не нанесено.

— Однако мистер Нисс выглядит несколько повреждённым?

— Это временно, капитан, — ответил Дэниел.

— Понятно. Ну, мы вернёмся к этому позже. — Он повернулся к Глэдии. — Мадам, я не помню, чтобы давал вам разрешение выйти из корабля. Вы немедленно вернётесь со своими компаньонами в каюту. Тут вам не Аврора, и здесь капитан я. Ясно?

Дэниел положил руку на локоть Глэдии.

Она вздёрнула подбородок, повернулась и пошла по трапу на корабль. Дэниел шёл рядом, Жискар — сзади.

Д. Ж. повернулся к команде.

— Вы, — сказал он всё так же спокойно, — пойдёте со мной, и мы доберёмся до сути этого… или до вас. — И жестом приказал офицеру подобрать оружие и унести.

20

Д. Ж. хмуро глядел на пятерых. Дело происходило в его каюте, единственном помещении корабля, которое было достаточно просторно и имело некоторые элементы роскоши.

— Сделаем так, — сказал он, тыкая в каждого пальцем. — Ты подробно расскажешь, что случилось. Ты — скажешь, что он упустил или сказал неверно. Затем ты то же самое, и ты, а потом я примусь за тебя, Нисс. Я предполагаю, что вы все отбились от рук, сделали какую-то глупость, следовательно, провинились, особенно Нисс. Если из вашего рассказа будет ясно, что вы не сделали ничего неправильного и ни в чём не виноваты, то я буду знать, что вы врёте, особенно когда космонитская женщина расскажет мне всё, а я склонен верить каждому её слову. Ложь будет хуже того, что вы сделали. Ну! — рявкнул он. — Начинай!

Первый член команды, запинаясь, поведал всю историю. Второй кое-что добавил, то же сделал третий, потом четвертый. Д. Ж. слушал с каменным лицом, затем велел Берто Ниссу отойти в сторону и сказал остальным:

— А когда космонит тыкал Нисса мордой в пыль, вы что делали? Смотрели? Боялись двинуться? Четверо одного испугались?

Один нарушил тяжелое молчание:

— Это произошло так быстро, капитан. Мы только собирались вмешаться, а всё уже кончилось.

— А что вы собирались сделать, если бы всё-таки вмешались?

— Ну, оттащили бы чужака-космонита от нашего парня.

— Думаешь, удалось бы?

На сей раз никто не издал ни звука.

Д. Ж. наклонился к ним.

— Значит, так: за то, что задирались с иноземцами, похудеете на недельное жалованье каждый. И вот ещё что: если кто из вас скажет о случившемся кому-нибудь на корабле или вне его, сейчас или потом, по пьянке или сгоряча — всех вас понизят до учеников матроса. Проболтается один — понизят всех четверых. Так что приглядывайте друг за другом. Теперь займитесь делом. И если станете возникать во время этого путешествия, пикнете не по уставу — окажетесь в карцере.

Угрюмые, пристыженные, четверо вышли, поджав губы.

Нисс остался. По его лицу расплывался синяк, руки онемели. Д. Ж. разглядывал его с угрожающим спокойствием, а Нисс смотрел то вправо, то влево, то в пол, то в потолок, но только не в лицо капитану. Лишь когда Нисс случайно встретился взглядом с капитаном, тот сказал:

— Хорош. Славно тебя отделал этот неженка-космонит вполовину меньше тебя! В следующий раз прячься, когда увидишь кого-нибудь из космонитов.

— Слушаюсь, капитан, — униженно пробормотал Нисс.

— Ты слушал мои инструкции или нет? Перед отлётом с Авроры вам было велено космонитов и леди не трогать, не докучать им, не лезть к ним с разговорами.

— Капитан, я просто хотел вежливо пообщаться. Нам интересно было посмотреть на неё поближе. Мы не хотели ничего плохого.

— Ничего плохого? Ты спросил, сколько ей лет. Это входит в твои обязанности?

— Я просто полюбопытствовал, хотел знать.

— Один из вас делал непристойные намеки.

— Это не я, капитан.

— Кто-то другой? А ты извинился?

— Перед космонитами? — ужаснулся Нисс.

— Конечно. Вы действовали вопреки моим приказам.

— Я не хотел никого обидеть, — упрямо повторил Нисс.

— Ты не хотел обидеть мужчину?

— Он сам поднял на меня руку, капитан.

— Знаю. А почему?

— Потому что он приказал мне уйти.

— И ты не стерпел?

— А вы бы стерпели, капитан?

— Ладно. Ты не стерпел. Ты упал мордой в пыль. Как это случилось?

— Право, не знаю, капитан. Он такой шустрый, а хватка у него прямо железная.

— Так оно и есть. А ты что думал, идиот? Он и есть железный.

— Как это, капитан?

— Ты, видно, не знаешь историю Элайджа Бейли?

Нисс смущенно потёр ухо.

— Я знаю, что он какой-то ваш предок, капитан.

— Это-то все знают по моей фамилии. Ты никогда не видел фильмы о его жизни?

— Я не охотник до исторических фильмов, капитан.

Он пожал плечами, но тут же сморщился и решил больше этого не делать.

— Ты когда-нибудь слышал о Р.Дэниеле Оливо?

— Он был другом Элайджа Бейли.

— Ну да. Значит, ты кое-что знаешь. Ты знаешь, что такое «Р» в этом имени?

— Это значит «робот». Правильно? У него был друг-робот. В те времена на Земле были роботы.

— Они и сейчас есть. Но Дэниел не просто робот. Он был космическим роботом и внешне походил на космонита. Подумай об этом, Нисс, и сообрази, кто тот космонит, который задал тебе трепку.

Глаза Нисса округлились, лицо побагровело.

— Вы хотите сказать, что космонит — ро…

— Это Р.Дэниел Оливо.

— Капитан, но ведь прошло двести лет!

— Да. И космонитская женщина была близким другом моего предка Элайджа. Она прожила, если хочешь знать, двести тридцать пять лет, а робот, думаешь, не мог? Ты пытался драться с роботом, дурачина.

— Почему же вы об этом не сказали? — возмутился Нисс.

— А зачем? Ты спрашивал? Слушай, Нисс. Ты слышал, как я велел другим придержать язык? Это относится и к тебе, только в большей степени. Они всего лишь члены экипажа, а тебя я хотел сделать старшим в команде. Хотел! Чтобы управлять командой, нужно иметь мозги, а не только мускулы. Теперь тебе придётся доказывать наличие мозгов вопреки моему твёрдому убеждению, что у тебя их нет.

— Капитан, я…

— Молчи и слушай. Если эта история выплывет наружу, то четверо станут учениками матроса, но ты станешь никем. Ты никогда больше не ступишь на корабль, ни на один. Это я тебе обещаю. Ни в экипаже, ни пассажиром. Подумай, что ты станешь делать в Бейлимире, как будешь зарабатывать на жизнь. Это в том случае, если ты будешь болтать или встанешь поперёк дороги космонитской женщины, даже просто будешь глазеть на неё и её роботов. И следи, чтобы никто из команды не смел её оскорблять. Ты отвечаешь за это. И лишаешься двухнедельного жалованья.

— Капитан, — жалобно сказал Нисс, — другие…

— На других я меньше полагался, Нисс, поэтому и наказал их меньше. Проваливай!

21

Д. Ж. бесцельно играл фотокубиком, который всегда стоял на столе. Когда кубик поворачивали, он темнел. Поставленный на грань, он светлел, и в нём появлялось трёхмерное изображение улыбающейся женщины. Команда поговаривала, что на каждой стороне кубика появлялись разные женщины. Так оно и было.

Джемин Озер следил за сменой изображений без всякого интереса. Теперь, когда корабль был в безопасности — по крайней мере так считалось, — было время подумать о следующих шагах. Однако Д. Ж. подходил к делу кружным путем, а может, и вовсе не подходил. Он сказал:

— Конечно, это женщина была виновата.

Озер пожал плечами и погладил бороду, как бы уверяя себя, что он, во всяком случае, не женщина. В отличие от Д. Ж. на верхней губе Озера красовались роскошные усы.

— По-видимому, — продолжал Д. Ж., — прибывна родную планету, она забыла об осторожности. И вышла из корабля, хотя я просил её не делать этого.

— Вы должны были приказать ей не выходить.

— Не знаю, помогло ли бы это. Она аристократка и привыкла сама приказывать своим роботам и поступать как заблагорассудится. Кроме того, она нужна мне, и я хочу сотрудничать с ней, а не ссориться. И ещё… Она была другом Предка.

— И до сих пор жива, — сказал Озер и покачал головой. — Прямо мороз по коже. Древняя старуха.

— Да, но выглядит совсем молодой и привлекательной, и нос кверху. Не ушла, когда ребята подошли к ней, не пожелала пожать им руки. Ну ладно, что было, то было.

— Капитан, а правильно ли вы поступили, сказав Ниссу, что он пытался справиться с роботом?

— Правильно, Озер. Если бы он думал, что его побил и унизил перед товарищами космонит, который меньше и легче его, он навеки стал бы для нас бесполезным. Это сломало бы его. И нам не нужны слухи, что космониты — супермены. Поэтому я строго-настрого приказал помалкивать об этом случае. Нисс будет внимательно следить за ребятами, и, если это дело не выплывет наружу, никто не узнает, что космонит оказался роботом. Но я полагаю, что в этой истории есть одна хорошая сторона.

— Какая, капитан?

— Я задумался о роботах. Много ли мы знаем о них? Что, например, знаешь ты?

Озер пожал плечами:

— Капитан, я о них не думал.

— И никто не думает. Во всяком случае, поселенцы. Мы знаем, что космониты имеют роботов, зависят от них, никуда без них не ходят, ничего без них не могут сделать, и мы уверены, что они чахнут из-за роботов. Мы знаем, что на Земле раньше были роботы, навязанные нам космонитами, и что они постепенно исчезают с лица Земли. В земных городах их вовсе нет, они остались только в сельской местности. Мы знаем, что Поселенческие миры не имеют и не хотят иметь роботов ни в городах, ни в сельской местности. Таким образом, поселенцы никогда не видели их на своих планетах и вряд ли видели на Земле… — При слове «Земля» голос Бейли всякий раз странно дрожал. — Что мы ещё знаем?

— Есть Три Закона роботехники.

— Правильно. — Д. Ж. отложил кубик и подался вперёд. — И главный из них Первый: «Робот не может повредить человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Так вот, не полагайся на него. Он означает не совсем то. Мы считаем, что благодаря Первому Закону роботы для нас не опасны. Хорошая уверенность, но не в том случае, когда она мнимая. Робот Дэниел повредил Ниссу и ничуть не огорчен этим, несмотря на Первый Закон.

— Он защищал…

— Вот именно. А что, если ты должен выбирать: повредить ли Ниссу или позволить нанести вред твоей космонитской хозяйке? Естественно, ты предпочтешь первое.

— Это имеет смысл.

— Ясное дело, имеет. А сейчас мы на планете роботов. Их тут сотни две миллионов. Что им приказано? Как они выбирают между тем или иным вредом? Можем ли мы быть уверены, что никто из них не тронет нас? Ведь что-то на этой планете уничтожило два корабля.

— Ну, этот робот Дэниел — необычный робот, — пробормотал Озер. — Он больше похож на человека, чем мы. Может, не стоит обобщать? Вот другой робот — как его там?..

— Жискар. Легко запомнить. Меня зовут Дэниел Жискар.

— Я мысленно называю вас капитаном, капитан. Во всяком случае, этот Жискар стоял там и ничего не делал. Он выглядит как робот и действует так же. Мы встретили здесь кучу роботов, но они нам ничего не сделали. Они только наблюдают.

— А если здесь есть какие-нибудь специальные роботы, которые могут быть для нас опасными?

— Я думаю, мы готовы к этому.

— Сейчас — да. Вот почему инцидент с Дэниелом и Ниссом сослужил нам хорошую службу. Мы думали, что нам следует опасаться только соляриан, оставшихся здесь. Но не их нам следует опасаться. Их, возможно, здесь нет. Для нас опасны именно роботы, специально сконструированные. Если леди Глэдия сумеет мобилизовать своих бывших роботов — это же было её поместье — и заставить их защищать её и нас, то мы нейтрализуем здесь всё остальное.

— А она сможет?

— Посмотрим, — сказал Д. Ж.

22

— Спасибо тебе, Дэниел, — сказала Глэдия. — Ты хорошо поступил. — Лицо её осунулось и побледнело, губы стали тонкими, бескровными. — Лучше бы я не приезжала, — тихо добавила она.

— Бесполезно жалеть, мадам Глэдия, — сказал Жискар. Друг Дэниел и я останемся за дверью, чтобы никто больше не потревожил вас.

Коридор был пуст. Дэниел и Жискар разговаривали на звуковой волне выше человеческого порога слышимости и в своей обычной краткой манере.

— Мадам Глэдия приняла неразумное решение, отказавшись уйти, — сказал Жискар. — Это ясно.

— Я думаю, друг Жискар, что не было возможности заставить её изменить решение.

— Оно было слишком твердым и принято было слишком быстро. То же самое справедливо и по отношению к поселенцу Ниссу. Его любопытство к мадам Глэдии и враждебность и злоба к тебе были слишком сильны, чтобы их можно было устранить без серьёзного повреждения мозга. Остальными четверыми я мог управлять. Их нетрудно было удержать от вмешательства. Твоя способность справиться с Ниссом ошеломила их, и я лишь слегка усилил это состояние.

— Очень удачно, друг Жискар. Если бы эти четверо присоединились к мистеру Ниссу, я встал бы перед трудным выбором: вынудить мадам Глэдию к унизительному отступлению или сильно покалечить одного-двух поселенцев. Думаю, что пришлось бы выбрать последнее, и я почувствовал бы большой дискомфорт.

— А сейчас тебе хорошо?

— Вполне. Урон, нанесенный мистеру Ниссу, был минимальным.

— Физически — да, друг Дэниел. Однако он испытал великое унижение, что для него хуже физического повреждения. Поскольку я осознавал это, я не смог бы действовать так легко, как ты. И ещё…

— Да?

— Меня тревожит будущее. Много десятилетий на Авроре я работал медленно, выжидая удобный момент, чтобы мягко коснуться мозга, не нанося ущерба, усиливая то, что было, ослабляя то, что и так шло на убыль, подталкивая и направляя уже существующий импульс. Теперь же мы вступили в пору кризиса, когда эмоции усиливаются, решения приходят быстро, и события бегут мимо. Если я хочу сделать что-то хорошее и должен действовать быстро, Три Закона запрещают мне это. Требуется время, чтобы взвесить тонкости сравнения физического и умственного вреда. Будь я один с мадам Глэдией во время приближения поселенцев, я бы не знал, что делать, чтобы не нанести серьёзного вреда мадам Глэдии, одному или нескольким поселенцам и себе.

— Что же теперь делать, друг Жискар?

— Поскольку Три Закона изменить нельзя, мы снова приходим к заключению, что ничего не можем сделать. И нам остаётся только ждать краха.

Глава 7 НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА

23

Это было утро на Солярии, утро в поместье — в её поместье.

Вдалеке виднелся дом, который вполне мог быть её домом. Двух столетий как не бывало, и Аврора казалась ей далекой несбывшейся мечтой.

Она повернулась к Д. Ж., с его туго затянутого пояса свисали два предмета — на левом бедре нейронный хлыст, а на правом — что-то более короткое и круглое, видимо, бластер.

— Мы пойдём к дому? — спросила она.

— Возможно, — рассеянно ответил он.

Он рассматривал поочередно своё оружие, поднося его к уху, как бы прислушиваясь: жужжит — значит, работает.

— Вчетвером? — Она машинально поискала глазами: Д. Ж., Дэниел… — Дэниел, а где Жискар?

— Он подумал, мадам Глэдия, что ему лучше действовать в качестве разведчика. Как робот он не привлекает к себе внимания других роботов, и, если что не так, он предупредит нас. В любом случае ему легче выйти в расход, чем вам или капитану.

— Хорошее мышление робота, — заметил Д. Ж. — Так оно и есть. Ну, пошли.

— Только втроем? — жалобно спросила Глэдия. — Честно говоря, мне не хватает покорности робота Жискара выходить в расход.

— Мы все уязвимы, леди Глэдия. Количество тут не имеет значения. Ведь погибли экипажи двух кораблей.

— Вы меня не ободряете, Диджи.

— Ну, давайте попробую. Те корабли не были подготовлены, а наш подготовлен, и я тоже. — Он хлопнул руками по бедрам. — С вами робот, который уже показал себя вашим надёжным защитником. Больше того, вы сами — наше лучшее оружие. Вы умеете приказывать роботам делать то, что вы хотите, и это может оказаться решающим. Кроме вас, никто этого не может, а те корабли не имели того снаряжения, которое есть у нас. Ну, пошли!

Они пошли. Через некоторое время Глэдия сказала:

— Мы идём не к дому.

— Туда пока не надо. Сначала подойдём к группе роботов. Вы их видите, надеюсь.

— Да, вижу, но они ничего не делают.

— Верно. Но, когда мы высадились, их было гораздо больше. Большая часть ушла, а эти остались. Зачем?

— Если мы их спросим, они ответят.

— Если вы их спросите, леди Глэдия.

— Они ответят как мне, так и вам: мы оба люди. Д. Ж. вдруг остановился и с улыбкой повернулся к Глэдии:

— Оба люди, дорогая леди? Космонит и поселенец? Что это с вами?

— Мы оба люди для роботов, — резко ответила Глэдия. — И бросьте эти шуточки. Я не играла в космонита и землянина с вашим Предком.

Улыбка Д. Ж. исчезла.

— Вы правы. Простите меня, леди. Я постараюсь умерить свой сарказм. В конце концов, на этой планете мы союзники. — Бейли помолчал. — Мадам, я хочу, чтобы вы выяснили, какие приказы были даны роботам, — если были даны. Нет ли здесь знакомых вам роботов? Есть ли люди в поместье или на планете? И вообще, поговорите с ними. Они не должны быть опасными: они роботы, а вы человек. Они не могут нанести вам вред. — И, вспомнив, он добавил: — Правда, ваш Дэниел довольно грубо обошёлся с Ниссом, но там были особые обстоятельства, а здесь их нет. И Дэниел может пойти с вами.

— Я в любом случае должен сопровождать леди Глэдию, капитан, — почтительно произнес Дэниел. — Это мой долг.

— И Жискара тоже, я думаю, — сказал Д. Ж. — Однако он где-то шляется.

— Не зря, капитан. Он говорил со мной, и мы решили, что это немаловажно для защиты леди Глэдии.

— Ну и прекрасно. Вы двое идите вперёд. Я буду прикрывать вас. — Он снял оружие с правого бедра. — Если я крикну «Ложись!», тут же падайте. Эта штука не выбирает.

— Только, пожалуйста, пользуйтесь ею только в самом крайнем случае, Диджи, — сказала Глэдия. — Вряд ли это поможет при защите от роботов. Пошли, Дэниел!

Она быстро и уверенно пошла вперёд, к группе примерно из десяти роботов, стоявших перед рядом низких кустов. Утреннее солнце отражалось в их блестящих телах.

24

Роботы не отступили и не двинулись вперёд. Они спокойно стояли на месте. Глэдия подсчитала: одиннадцать. Возможно, есть и другие, но их не видно.

Все они были сделаны на Солярии, очень гладкие, прекрасно отполированные. Никакой иллюзии одежды и минимум реализма. Они выглядели почти математической абстракцией человеческого тела, но среди них не было и двух одинаковых.

Ей показалось, что они не так гибки и сложны, как аврорианские роботы.

У них был простой мозг, предназначенный для определённой задачи.

Они остановились метрах в четырёх от шеренги роботов, Дэниел — чуть позади, в метре от Глэдии, чтобы было ясно: главная — она. Роботы наверняка посчитали Дэниела за человека, но она знала, что Дэниел слишком уж сознавал себя роботом, и не стала полагаться на ошибочное мнение других роботов.

— Кто из вас будет говорить со мной? — спросила Глэдия.

Никто не ответил. Казалось, роботы беззвучно совещались.

Затем один из них вышел вперёд.

— Я буду говорить, мадам.

— У тебя есть имя?

— Нет, мадам, только серийный номер.

— Давно ты функционируешь?

— Двадцать девять лет, мадам.

— Есть среди вас такие, которые функционируют дольше?

— Нет, мадам, поэтому говорю я, а не другие.

— Сколько роботов в этом поместье?

— Точной цифры я не знаю, мадам.

— Примерно.

— Тысяч десять, мадам.

— Среди них есть функционирующие более двух столетий?

— Среди сельскохозяйственных роботов есть несколько таких, мадам.

— А среди домашних?

— Нет, мадам. Хозяева предпочитают новые модели.

Глэдия кивнула и повернулась к Дэниелу:

— Это разумно. Так было и при мне. — Она снова повернулась к роботу: — Кому принадлежит это имение?

— Это имение Зоберлона, мадам.

— Давно оно принадлежит семье Зоберлона?

— Дольше, мадам, чем я функционирую. Я не знаю, насколько дольше, но информацию можно получить.

— Кому оно принадлежало до Зоберлона?

— Не знаю, мадам, но информацию можно получить.

— Ты когда-нибудь слышал о семье Дельмар?

— Нет, мадам.

Глэдия повернулась к Дэниелу и печально сказала:

— Я пыталась вести робота, как сделал бы Элайдж, но, похоже, не умею Делать это правильно.

— Наоборот, леди Глэдия, — возразил Дэниел. — Мне кажется, что вы уже многое установили. Похоже, что в имении нет роботов, знавших вас, кроме нескольких сельскохозяйственных. Вы знали кого-нибудь из рабочих роботов, когда жили здесь?

Глэдия покачала головой:

— Нет. Я никогда не видела их даже издали.

— Тогда ясно, почему вас не узнают.

— Точно. Бедняга Диджи напрасно гонял нас. Если он надеялся, что от меня будет толк, то он ошибся.

— Знать правду всегда полезно, мадам. А где ещё вы могли бы получить информацию?

— Да, минутку… — Глэдия подумала несколько секунд. — Странно, с этим роботом я говорила с солярианским акцентом, а с тобой так не говорю.

— Ничего удивительного, леди Глэдия. Роботы говорят с таким же акцентом, потому что они солярианские. Вы вернулись в дни вашей юности и машинально заговорили, как в те времена. Но вы сразу же стали собой, когда повернулись ко мне, потому что я часть вашего теперешнего мира.

Глэдия медленно улыбнулась:

— Твои рассуждения всё больше напоминают человеческие, Дэниел.

Она снова повернулась к роботам и внезапно ощутила покой. Небо было голубым и почти безоблачным, лишь узкая полоска облаков на западе означала, что полдень может быть пасмурным; шелестели листья от легкого ветра, жужжали насекомые, где-то крикнула птица. И ни одного звука, производимого человеком. Вокруг, возможно, было много роботов, но они работали молча. Не было того гомона человеческих голосов, к которому она привыкла — сначала с трудом — на Авроре. Но теперь, вернувшись на Солярию, она нашла удивительное спокойствие. Не так уж плохо на Солярии, подумала она.

— Где ваши хозяева? — спросила она робота с едва заметным раздражением.

— Они ушли, мадам, — спокойно ответил робот.

— Куда?

— Не знаю, мадам. Они мне не сказали.

— А другие знают?

Общее молчание.

— Кто-нибудь в имении знает?

— Я не знаю этого, мадам.

— Хозяева взяли с собой роботов?

— Да, мадам.

— Но они не взяли вас. Почему вы остались?

— Делать свою работу, мадам.

— Но вы стоите и ничего не делаете. Это и есть ваша работа?

— Мы охраняем имение, мадам.

— От таких, как мы?

— Да, мадам.

— Но вы здесь ничего не делаете. Почему?

— Мы наблюдаем, мадам. У нас нет иных приказов.

— Вы сообщаете о своих наблюдениях?

— Да, мадам.

— Кому?

— Надзирателю, мадам.

— Где надзиратель?

— В доме, мадам.

— Ага.

Глэдия повернулась и быстро пошла к Д. Ж. Дэниел двинулся следом.

— Ну? — спросил Д. Ж.

Он держал оружие наготове, но, когда его спутники вернулись, спрятал его в кобуру.

— Ничего. Ни один робот меня не знает. И я уверена, что никто из них не знает, куда ушли соляриане. Но роботы докладывают обо всём надзирателю.

— Какому надзирателю?

— На Авроре и в других Внешних мирах в больших имениях с множеством роботов бывает надзиратель — человек, который должен организовывать и направлять группы рабочих роботов на поля, рудники и промышленные предприятия.

— Значит, здесь остались соляриане?

— Солярия — исключение. Здесь роботов столько, что не было целесообразно поручать мужчине или женщине надзирать за роботами. Эту работу выполнял специально запрограммированный робот.

— Значит, в доме есть робот более совершенный, чем этот, и его можно с пользой допросить как следует.

— Возможно, но я не уверена, что попытка войти в дом безопасна.

— Это же только робот! — ядовито заметил Д. Ж.

— Дом может быть заминирован.

— Это поле тоже может быть заминировано.

— Лучше бы, — сказала Глэдия, — послать одного из роботов в дом сказать надзирателю, что люди желают говорить с ним.

— Не требуется, — возразил Д. Ж. — Это, по-видимому, уже сделано. Надзиратель появился, и это не робот и не «он». Я вижу женщину.

Глэдия ошеломленно застыла. К ним шла высокая, стройная и очень привлекательная женщина. Женщина! Это было видно издалека.

25

Д. Ж. широко улыбнулся, приосанился, расправил плечи и коснулся рукой бороды, словно удостоверяясь, что она гладкая и мягкая.

Глэдия неодобрительно посмотрела на него:

— Это не солярианка.

— Откуда вы знаете?

— Ни одна солярианка не позволит себе показываться незнакомым людям живьем, а не по видео.

— Я знаю, миледи. Но вы же позволили мне видеть вас.

— Я два столетия прожила на Авроре. Но всё-таки осталась достаточно солярианкой, чтобы не появляться перед людьми, как эта.

— Ей есть что показать, мадам. Я бы сказал, что она выше меня и прекрасна, как вечерняя заря.

Надзирательница остановилась метрах в двадцати от них, роботы разошлись в стороны.

— За два столетия обычаи могли измениться.

— Нет ничего основательнее, чем неприязнь соляриан к контактам с людьми, — резко сказала Глэдия. — Это не могло измениться за какие-то два столетия. — Она снова заговорила по-соляриански.

— Я думаю, вы недооцениваете социальную пластичность. Но солярианка она или нет, в любом случае она космонитка, и, если здесь есть другие такие же, я готов к мирному сосуществованию.

Взгляд Глэдии стал ещё более неприязненным.

— Сколько вы намерены глазеть на этот образец? Час, два? Вы не хотите, чтобы я допросила женщину?

Д. Ж. вздрогнул и посмотрел на Глэдию с явным раздражением.

— Вы допрашиваете роботов, и вы это сделали, а я допрашиваю людей.

— Особенно женщин, я полагаю.

— Мне бы не хотелось хвастаться, но…

— Я не знаю мужчин, которые бы не хвастались.

В разговор вмешался Дэниел:

— Я не думаю, что женщина захочет долго ждать. Если вы хотите перехватить инициативу, капитан, то идите к ней. Я пойду за вами.

— Вряд ли мне понадобится защита, — отрезал Д. Ж.

— Вы — человек, и я не могу своим бездействием допустить, чтобы вам был причинен вред.

Д. Ж. быстро зашагал вперёд. Дэниел двинулся следом. Глэдия, не желая оставаться в одиночестве, осторожно пошла за ними.

Надзирательница спокойно ждала. На ней было простое белое платье, едва доходившее до середины бедер, сильно декольтированное. Под тонкой тканью виднелись соски. Не было никаких признаков, что на ней надето что-то ещё, кроме туфель.

Д. Ж. остановился в метре от неё. Гладкая кожа, высокие скулы, широко поставленные, немного раскосые глаза, невозмутимое выражение лица.

— Мадам, — начал он, — я имею удовольствие разговаривать с надзирательницей этого поместья?

Он старался говорить, как аврорианские патриции.

Женщина выслушала и сказала с сильным солярианским акцентом, который казался почти комичным для такого красивого рта:

— Ты не человек.

Все произошло так быстро, что Глэдия, находившаяся метрах в десяти, не поняла, что случилось. Она увидела только какое-то движение, а затем Д. Ж., неподвижно лежащего на спине, и женщину, державшую в обеих руках его оружие.

26

В этот момент Глэдию больше всего поразило то, что Дэниел не попытался прийти на помощь. Но не успела она так подумать, как Дэниел схватил женщину за левое запястье и сказал грубым и властным тоном, какого Глэдия никогда у него не слышала:

— Брось немедленно оружие!

Просто непостижимо, как он мог так обращаться с человеком.

— Ты не человек, — ответила женщина так же грубо.

В тот же миг она подняла оружие и выстрелила. Слабое свечение охватило тело Дэниела, и Глэдия, ошеломленная, онемевшая, почувствовала, как у неё потемнело в глазах.

Но Дэниел не расплавился и не разлетелся на куски. Глэдия поняла, что он предусмотрительно схватил женщину за ту руку, в которой она держала бластер. В другой руке был нейронный хлыст, его-то она и разрядила в Дэниела с близкого расстояния.

Будь Дэниел человеком, такое массированное возбуждение сенсорных окончаний убило бы его или сделало инвалидом. Но он не был человеком, и эквивалент нервной системы робота не отреагировал на хлыст.

Он схватил женщину за другую руку и повторил:

— Брось оружие, а то я вырву тебе руку!

— Ты? — спросила женщина.

Она подняла руки, и через секунду Дэниел повис над землей. Ноги его болтались в воздухе. Изловчившись, он с силой пнул женщину, и оба тяжело упали на землю.

Глэдия мгновенно поняла, что женщина — хоть и очень похожая на человека, как и Дэниел, — не человек. Чувство негодования захлестнуло Глэдию, которая всё-таки оставалась солярианкой: как смеет робот поднимать руку на человека! Пусть женщина-робот каким-то образом узнала, что такое Дэниел, — но как она посмела ударить Д. Ж.?

Глэдия с воплем бросилась вперёд. Ей и в голову не пришло бояться робота только потому, что он сбил с ног сильного мужчину и даже более сильного робота.

— Как ты смеешь? — завопила она с грубым солярианским акцентом, который даже её резанул по ушам. Но как ещё говорить с солярианским роботом? — Как ты смеешь, девка? Немедленно прекрати сопротивление!

Мускулы женщины, казалось, расслабились полностью, и одновременно её словно током ударило. Её прекрасные глаза посмотрели на Глэдию без человеческого выражения.

— Простите, мадам, — безжизненным голосом произнесла она.

Дэниел уже стоял и бдительно смотрел на лежавшую в траве женщину. Д. Ж., сдерживая стон, пытался встать.

Дэниел наклонился было за оружием, но Глэдия яростным жестом отогнала его.

— Дай мне оружие, девка!

— Слушаюсь, мадам.

Женщина подняла оружие и протянула Глэдии. Та схватила его и протянула бластер Дэниелу:

— Уничтожь её, Дэниел, если понадобится. Это приказ!

Нейронный хлыст она отдала Д. Ж.

— Он опасен только для вас и для меня. С вами всё в порядке?

— Нет, не всё, — пробормотал Д. Ж., потирая бедро. — Вы хотите сказать, что она робот?

— А разве женщина могла бы так ударить вас?

— Те, которых я встречал, — нет. Я же говорил, что здесь должны быть роботы, которых специально запрограммировали, чтобы они были опасными.

— Говорили, — зло сказала Глэдия, — но как только увидели нечто похожее на свой идеал красавицы, сразу всё забыли.

— Легко рассуждать постфактум.

Глэдия фыркнула и снова повернулась к роботу:

— Как твоё имя, девка?

— Я зовусь Ландари, мадам.

— Встань, Ландари.

Ландари вскочила, словно на пружинах. Так не сумел бы даже Дэниел. Казалось, её стычка с Дэниелом не причинила ей никакого вреда.

— Почему вопреки Первому Закону ты напала на этих людей?

— Мадам, — твёрдо сказала Ландари, — они не люди.

— Может, ты скажешь, что и я не человек?

— Нет, мадам, вы человек.

— Тогда я как человек заявляю: эти двое — люди. Ты слышишь?

— Мадам, — сказала Ландари чуть тише, — они не люди.

— Они люди, говорю. Тебе запрещено нападать на них или вредить каким бы то ни было образом.

Ландари молчала.

— Ты понимаешь, что я сказала? — Глэдия повысила голос, и он стал ещё более солярианским.

— Мадам, — повторила Ландари, — они не люди.

— Мадам, — тихо сказал Дэниел, — она получила такие строгие приказы, что вам нелегко будет переубедить её.

— Посмотрим, — сказала Глэдия.

Ландари оглянулась. Группа роботов за это время подошла ближе к Глэдии и её спутникам. Вдалеке появились два робота, которых, как показалось Глэдии, не было среди роботов в саду. Они несли какой-то длинный, массивный и, видимо, очень тяжелый прибор.

Ландари махнула им рукой и они пошли быстрее.

— Роботы, стоп! — крикнула Глэдия.

Они остановились.

— Мадам, я выполняю свои обязанности, — сказала Ландари. — Я следую инструкциям.

— Твои обязанности, девка, повиноваться моим приказам!

— Мне нельзя приказывать не повиноваться инструкции.

— Дэниел, сожги её! — приказала Глэдия.

Только потом Глэдия поняла, что произошло. Реакция Дэниела была быстрее человеческой, и он знал, что перед ним робот, на которого Три Закона не распространялись. Однако Ландари была так похожа на человека, что он не смог сразу преодолеть замешательство. Поэтому он выполнил приказ медленнее, чем должен был.

Ландари, чье определение «человека» явно не соответствовало определению Дэниела, напала быстрее: её не обманула его внешность.

Она схватила его за руку, державшую бластер, и они снова начали бороться.

Д. Ж. подбежал к Ландари и ударил её по голове рукояткой нейронного хлыста, но это не произвело на робота ровно никакого впечатления, зато Д. Ж. от пинка Ландари отлетел назад.

— Робот, стоп! — крикнула Глэдия, подняв вверх сжатые кулаки.

— Все ко мне! — закричала Ландари зычным контральто. — Двое, похожие на мужчин, не люди! Уничтожьте их, но ни в коем случае не повредите женщине!

Если Дэниела смутила внешность робота, то простые солярианские роботы смутились ещё больше и двинулись вперёд медленно и неуверенно.

— Стоп! — взвизгнула Глэдия.

Роботы остановились, но на Ландари этот приказ не подействовал.

Крепко сжимая бластер, Дэниел изогнулся под напором явно превосходящей силы Ландари.

Глэдия растерянно оглянулась, ища хоть какое-нибудь оружие.

Д. Ж. попытался включить рацию.

— Не работает, — проворчал он. — Я, видимо, разбил её.

— Что нам делать?

— Бежать к кораблю. Быстрее!

— Тогда бегите, а я не могу бросить Дэниела.

Глэдия подскочила к дравшимся роботам.

— Ландари, стоп!

— Я не могу остановиться, мадам. У меня точные инструкции.

Пальцы Дэниела разжались, и бластер снова оказался у Ландари.

Глэдия заслонила собой Дэниела.

— Ты не можешь нанести вред человеку!

— Мадам, — сказала Ландари. — Вы прикрываете собой того, кто похож на человека, но не человек. — Она решительно направила бластер на Глэдию. — Мне приказано убивать таких. И громко крикнула: — Носильщики, к кораблю!

— Роботы, стоп! — заорала Глэдия. Всё замерло. Казалось, роботы хотели сдвинуться с места, но не могли.

— Ты не можешь уничтожить моего друга-человека Дэниела, не уничтожив меня, а ты сама признала, что я человек и, следовательно, мне нельзя вредить.

— Миледи, вы не должны подвергать себя опасности, защищая меня, — тихо произнес Дэниел.

— Это бесполезно, мадам, — сказала Ландари. — Я могу отодвинуть вас в сторону, а затем уничтожить нечеловека, стоящего у вас за спиной. Поскольку это может повредить вам, я почтительно прошу вас отойти добровольно.

— Отойдите, миледи, — попросил Дэниел.

— Нет, Дэниел, я останусь. Как только она прикоснется ко мне, беги.

— Я не могу бежать быстрее заряда бластера, и, если я попытаюсь бежать, она скорее выстрелит сквозь вас, нежели откажется от выстрела. Видимо, ей даны очень строгие инструкции. Мне жаль, миледи, что это принесет вам горе.

Дэниел поднял сопротивляющуюся Глэдию и слегка оттолкнул в сторону.

Палец Ландари лежал на кнопке бластера, но не нажимал. Ландари стояла неподвижно.

Глэдия, севшая от толчка Дэниела, вскочила. Д. Ж. осторожно подошёл к Ландари. Дэниел спокойно протянул руку и вытащил бластер из безжизненных пальцев.

— Я думаю, — сказал он, — что этот робот окончательно дезактивирован.

Он слегка толкнул Ландари, и та упала в той же позе, в которой стояла: руки согнуты, одна рука держала невидимый бластер, палец нажимал на невидимую кнопку.

Из-за деревьев вышел Жискар. Его блестящее лицо не выражало никакого любопытства.

— Что случилось, пока меня не было?

27

Совершенно обессилевшие, они тронулись в обратный путь. Придя в себя, Глэдия почувствовала жару и усталость.

Шли медленно: Д. Ж. двигался с трудом, к тому же два солярианских робота еле тащились со своим тяжелым массивным прибором.

Д. Ж. оглянулся на них:

— Теперь они слушаются меня, когда надзирательница вышла из строя.

— Почему вы не побежали за помощью? — спросила Глэдия сквозь зубы. — Отчего без толку стояли и смотрели?

— Ну, — сказал Д. Ж., — вы отказались оставить Дэниела, и мне вроде бы стыдно было праздновать труса.

Он старался говорить бодро, и это без труда удалось бы ему, если бы он чувствовал себя лучше.

— Вы глупец! Мне ничего не грозило. Она не могла навредить мне.

— Мадам, — сказал Дэниел, — мне очень неприятно противоречить вам, но думаю, она нанесла бы вам вред, поскольку потребность уничтожить меня была сильнее.

Глэдия возмущенно повернулась к нему:

— А ты ловко оттолкнул меня. Ты что, хотел, чтобы тебя уничтожили?

— Это лучше, чем видеть вас покалеченной, мадам. Меня сбила с толку внешность робота, я не сумел остановить его и тем самым продемонстрировал вам неудовлетворительные границы своей полезности.

— Но ведь она долго не решалась стрелять в меня, поскольку я человек, и ты мог бы за это время вырвать у неё бластер.

— Я не мог рисковать вашей жизнью, мадам, поскольку не был уверен, что она не решится стрелять.

— А вы, — обратилась Глэдия к Д. Ж., никак не отреагировав на слова Дэниела, — не должны были брать с собой бластер.

Д. Ж. нахмурился.

— Мадам, я предполагал, что мы можем попасть в переплет. Роботы об этом не подумали, а я в какой-то мере привык всегда быть настороже. Однако для вас это оказалось неприятной неожиданностью, и вы ведёте себя по-детски. Я прощаю вас. А теперь послушайте, пожалуйста. Я никак не мог предполагать, что бластер у меня так легко отнимут. Но если бы я не взял с собой оружие, надзирательница убила бы меня голыми руками так же быстро, как бластером. Вы спросили, почему я не убежал. Да потому что от бластера не убежишь. А теперь продолжайте, пожалуйста, если хотите, но я больше не намерен с вами препираться.

Глэдия перевела взгляд на Дэниела, потом снова посмотрела на Д. Ж. и тихо сказала:

— Полагаю, что вела себя неразумно. Прекрасно, не будем больше к этому возвращаться.

Они подошли к кораблю. Команда высыпала им навстречу. Глэдия заметила, что все вооружены.

Д. Ж. поманил пальцем помощника:

— Озер, видите предмет, который несут два робота?

— Да, сэр.

— Так вот, пусть они отнесут его на корабль. Положите его в надёжное место и заприте. — Бейли быстро оглянулся. — Когда это будет сделано, будем готовиться к отлёту.

— Капитан, а роботов тоже оставим на корабле?

— Нет, они слишком примитивны, к тому же, если ты их заберешь в данных обстоятельствах, это может иметь нежелательные последствия. Прибор, который они несут, куда ценнее их.

Жискар смотрел, как предмет медленно и очень осторожно вносили на корабль.

— Капитан, я предполагаю, что это очень опасная штука.

— Мне тоже так кажется, — ответил Д. Ж. — Я думаю, что наш корабль был бы уничтожен вскоре после посадки.

— Этой штукой? — спросила Глэдия. — Что это такое?

— Точно не скажу, но думаю, что ядерный усилитель. Я видел экспериментальную модель в Бейлимире, а этот похож на неё, как старший брат.

— Что такое ядерный усилитель?

— Само название говорит, леди Глэдия, что это прибор, усиливающий ядерный распад.

— Как?

— Я не физик, миледи, — пожал плечами Диджи. — Тут участвуют пучки W-частиц, они являются передатчиками слабых взаимодействий внутри атомов. Вот всё, что мне известно.

— И как он действует? — спросила Глэдия.

— Предположим, что силовая установка такова, какова она сейчас. Из емкости с топливом в неё попадает источник энергии — водород, имеющий небольшое количество очень горячих протонов, которые сливаются, выделяя энергию. Дополнительные порции водорода постоянно подогреваются для образования свободных протонов, которые, когда достаточно горячи, также сливаются, выделяя энергию. Если пучок W-частиц из ядерного усилителя сталкивается со сливающимися протонами, они начинают сливаться быстрее и выделять больше тепла. Это тепло порождает новые протоны и побуждает их сливаться быстрее, чем полагается естественным путем, и в этом процессе выделяется ещё больше тепла, поддерживающего зловещий цикл. За крошечную долю секунды в реакцию вступает такое количество топлива, которого достаточно для образования небольшой термоядерной бомбы, а корабль и всё в нём просто испаряется.

Глэдия встревожилась.

— Но почему не вспыхивает всё? Почему не взрывается сама планета?

— Полагаю, такой опасности не существует, миледи. Протоны должны быть горячими и сливающимися. Холодные протоны настолько неспособны к слиянию, что, даже когда подобное устройство запускается на полную мощность, побуждая их к ядерной реакции, этого всё равно оказывается недостаточно. Так по крайней мере говорилось на лекции, на которой мне довелось присутствовать. Насколько мне известно, усилитель действует только на водород, и даже в случае сверхгорячих протонов количество выделяющегося тепла не бесконечно. При удалении от пучка усилителя температура сильно снижается, поэтому усиление слияния протонов невелико. Разумеется, оно достаточно, чтобы уничтожить корабль, но взорвать, к примеру, богатый водородом океан невозможно, даже если часть его сверхгоряча — и уж тем более, холодный.

— А если этот аппарат сам собой включится в отсеке?

— Я не думаю, что он может включиться. — Д. Ж. разжал кулак и показал двухсантиметровый блестящий металлический кубик. — Хотя я и мало знаю о таких вещах, но похоже, что это активатор. Без него ядерный усилитель не работает.

— Вы уверены?

— Не вполне, но придётся рискнуть, потому что я должен привезти эту штуку в Бейлимир. Ну, пошли на корабль.

Глэдия и её роботы поднялись по трапу на корабль. Д. Ж. шёл следом, коротко переговариваясь с кем-то из офицеров. Затем он сказал Глэдии:

— Размещение этого прибора и подготовка к полёту займут часа два, а каждая минута увеличивает опасность.

— Опасность?

— Вы думаете, красавица-робот и наш трофейный усилитель единственные на Солярии? Я полагаю, что рано или поздно здесь появится другой гуманоидный робот и другой прибор. Нам нужно выиграть время. А пока, мадам, пойдёмте-ка в вашу каюту и займемся одним необходимым делом.

— Каким, капитан?

— Поскольку я чуть не пал жертвой предательства, — сказал Д. Ж., подталкивая её вперёд, — думаю, что следует провести военно-полевой суд.

28

Д. Ж. уселся и тяжело вздохнул:

— Мне бы сейчас горячий душ, хорошенько помыться, да закусить, да вздремнуть — но всё это только после того, как мы взлетим. Вам тоже придётся подождать, мадам. Но кое-что ждать не может, например, мои вопросы. Жискар, где вы были, когда нас чуть не прикончили?

— Капитан, — ответил Жискар, — я не думал, что на планете, где остались одни роботы, они могут представлять какую-то опасность. Кроме того, с вами остался Дэниел.

— Капитан, — сказал Дэниел, — мы решили, что Жискар произведёт разведку, а я останусь с мадам Глэдией и с вами.

— Вы решили! А с кем вы посоветовались?

— Ни с кем, капитан, — ответил Жискар.

— Если вы были уверены, что роботы безопасны, то как вы объясните гибель двух кораблей?

— Мне казалось, капитан, что на планете должны были остаться люди… они стараются не попасться на глаза. Я хотел знать, где они и что делают. Я искал их, расспрашивал роботов.

— И не нашли?

— Нет, капитан.

— Вы осматривали дом, из которого появилась надзирательница?

— Нет, капитан, но я был уверен, что людей там нет. Я и сейчас уверен.

— Но там была надзирательница.

— Да, капитан, но она робот.

— Опасный робот.

— К сожалению, я не знал этого, капитан.

— Вы можете чувствовать сожаление?

— Я выбрал это выражение для описания эффекта в моих позитронных проводниках. Это грубая аналогия того, что, похоже, испытывают люди, капитан.

— Как же вы не сообразили, что робот может быть опасным?

— Три Закона роботехники…

— Прекратите, капитан, — вмешалась Глэдия. — Жискар знает только то, на что запрограммирован. Ни один робот не опасен для человека. Вот если люди ссорятся, а робот, как положено, пытается их остановить — другое дело. Тогда Дэниел и Жискар станут защищать нас, стараясь при этом нанести минимальный вред другим.

— Вот как? — Д. Ж. пощупал двумя пальцами свою переносицу. — Дэниел действительно защищал нас. На нас напал робот, а не человек, и ему не пришлось решать, кого и как защищать. Однако он не преуспел в этом, хотя Три Закона не запрещали ему нанести повреждения роботу. Жискара же вообще не было, он появился как раз в тот момент, когда всё уже кончилось. А может, роботы некоторым образом симпатизируют друг другу? Может быть, роботы, защищая людей от роботов, испытывают то, что Жискар назвал сожалением? А может быть, наша неудача или их отсутствие…

— Нет! — взорвалась Глэдия.

— Нет? Между прочим, я не считаю себя знатоком роботехники, леди Глэдия. А вы?

— Я не роботехник, но всю жизнь прожила с роботами бок о бок. Ваши предположения смехотворны. Дэниел был готов отдать жизнь за меня, и Жискар сделал бы то же.

— И так сделал бы любой робот?

— Конечно.

— Однако эта Ландари готова была убить меня. Допустим, она каким-то образом определила, что Дэниел такой же робот, как и она, запрет на него не распространяется. Но я-то человек. Почему же она напала на меня? Насчёт вас она колебалась, но в конце концов признала в вас человека. Как она отличила нас? Может, она всё-таки не робот?

— Робот, — сказала Глэдия. — Но я, честно говоря, не знаю, почему она так действовала. Я никогда не слышала о таком. Я могу только предположить, что соляриане, научившись конструировать человекоподобных роботов, создали их без защиты Трёх Законов, но я бы поклялась, что из всех космонитов соляриане менее всего способны на это. У соляриан огромное количество роботов, они полностью зависят от роботов — куда больше, чем другие космониты, — и поэтому больше боятся их. В солярианских роботов встроена покорность и даже туповатость. Три Закона на Солярии сильнее, чем где бы то ни было. Но объяснить по-другому, почему Ландари нарушила Первый Закон, я не могу.

— Мадам Глэдия, — сказал Дэниел, — извините, что вмешиваюсь, но не позволите ли мне попробовать объяснить поведение надзирательницы?

— Так и должно быть, — язвительно заметил Д. Ж. — Только робот может объяснить поведение робота.

— Сэр, — сказал Дэниел, — пока мы не поняли поведения надзирательницы, мы не можем принять необходимые меры против солярианской опасности в дальнейшем. Я уверен, что могу объяснить её поведение.

— Валяйте, — сказал Д. Ж.

— Надзирательница, — начал Дэниел, — не сразу предприняла действия против нас. Она стояла и ждала, видимо, не зная, что делать. Когда вы, капитан, подошли к ней и заговорили, она заявила, что вы не человек, и тут же напала на вас. Когда я вмешался, она объявила, что и я не человек, и тоже сразу же напала. Когда же мадам Глэдия вышла вперёд и закричала на неё, надзирательница признала в ней человека и позволила командовать собой.

— Да, я помню, Дэниел. Но что это значит?

— Мне кажется, капитан, что можно кардинально изменить поведение робота, не трогая Трёх Законов, если изменить определение «человека». В конце концов, человек — это существо, которое принято считать человеком.

— Вот как? А как вы определяете человека?

Дэниела не смущало присутствие или отсутствие сарказма в словах Д. Ж.

— В мою конструкцию вложено детальное описание внешности и поведения человека, капитан. Всякий, кто подходит под это описание, для меня человек. Таким образом, у вас внешность и поведение человека, а у надзирательницы только внешность, но не поведение. У надзирательницы же ключ к определению человека — речь, капитан. Солярианский акцент весьма своеобразен, и из всех существ, похожих на человека, надзирательница считает человеком лишь того, кто говорит по-соляриански. По-видимому, всякий, кто выглядит человеком, но не говорит по-соляриански, подлежит уничтожению без колебаний, равно как и корабль, привезший такое существо.

— Наверное, вы правы, — задумчиво сказал Д. Ж.

— У вас, капитан, акцент поселенца. Он сильно отличается от солярианского. Как только вы заговорили, надзирательница решила, что вы не человек. Она объявила об этом и напала на вас.

— А вы говорили с аврорианским акцентом, и всё же она вас атаковала.

— Да, капитан. Но леди Глэдия говорила с подлинным солярианским акцентом и была признана человеком.

Д. Ж. помолчал, обдумывая услышанное, и сказал:

— Это опасное устройство даже для тех, кто должен был пользоваться им. Если солярианин почему-то обратится к такому роботу так, что робот не усмотрит подлинного акцента, этот солярианин немедленно будет убит. На месте солярианина я не подошёл бы к такому роботу. При всем моём старании говорить на чистом солярианском, я мог бы сбиться и тут же был бы убит.

— Согласен, капитан. Я думаю, именно поэтому те, кто производит роботов, обычно не ограничивают определение человека, а, наоборот, расширяют насколько возможно. Но соляриане оставили планету. Тот факт, что надзирательница над роботамиимеет такую опасную программу, лучшее доказательство того, что соляриане действительно ушли и уже не встретятся с опасностью. Соляриане в данный момент имеют отношение лишь к тому, чтобы ни один несолярианин не ступил на планету.

— Даже другие космониты?

— Я полагаю, капитан, что было бы трудно определить человеческое существо, включив в его описание десятки различных космонитских акцентов и исключив множество поселенческих. Определение только по одному солярианскому и то достаточно сложно.

— Вы очень умны, Дэниел, — сказал Д. Ж. — Я не одобряю роботов, конечно, не их самих, а их влияние на общество, — однако быть рядом с роботом вроде вас, как когда-то Предок…

— Боюсь, что ничего не выйдет, Диджи, — вмешалась Глэдия. — Дэниел никогда не будет ни продан, ни подарен, а силой его взять нелегко.

Д. Ж. с улыбкой поднял руки.

— Я просто помечтал, леди Глэдия. Уверяю вас, законы Бейлимира делают для меня немыслимым обладание роботом.

— Не позволите ли мне добавить несколько слов? — неожиданно заговорил Жискар.

— А, робот, который ухитрился избежать участия в происходящем и вернулся, когда всё было кончено!

— Мне жаль, что всё выглядело так, как вы утверждаете. Может быть, вы разрешите мне добавить несколько слов?

— Ладно, давайте.

— Похоже, капитан, что ваше решение взять с собой в экспедицию леди Глэдию оказалось благоразумным. Не будь её, вас всех перебили бы, а корабль уничтожили. Только способность леди Глэдии говорить по-соляриански и её мужество при встрече с надзирательницей изменили исход события.

— Это не совсем так, — возразил Д. Ж. — Мы все были бы убиты, возможно, даже леди Глэдия, если бы надзирательница случайно не дезактивировалась.

— Это не случайность, капитан, — сказал Жискар, — и так не бывает, чтобы робот сам собой вдруг дезактивировался. Была причина. Как мне рассказывал друг Дэниел, леди Глэдия приказала надзирательнице прекратить действия, но у той были очень строгие инструкции. Однако действия леди Глэдии смутили надзирательницу. Тот факт, что леди Глэдия, даже по определению надзирательницы, бесспорно была человеком и действовала так, что могла вынудить надзирательницу повредить ей, а то и убить её, ещё больше дезактивировало робота. Таким образом, в критический момент два противоположных требования — уничтожить нелюдей и удержаться от нанесения вреда человеку — уравновесились, и робот застыл, не способный ни к каким действиям вообще. Его контуры сгорели.

Глэдия рассеянно нахмурилась.

— Но… — начала она.

— Я подумал, — продолжал Жискар, — что вы вполне могли бы информировать команду об этом. Их недоверие к леди Глэдии ослабеет, если вы подчеркнете, что члены экипажа остались живы лишь благодаря её инициативе и храбрости. Это заставит их думать, что вы были весьма прозорливы, взяв её с собой, возможно, даже вопреки советам ваших офицеров.

Д. Ж. громко захохотал:

— Леди Глэдия, теперь я понимаю, почему вы никогда не расстаётесь с этими роботами. Они не только умны, как люди, но ещё и дьявольски хитры. Поздравляю вас. Теперь, если не возражаете, я пойду потороплю команду. Я не хочу оставаться на Солярии дольше, чем это необходимо, и обещаю не беспокоить вас несколько часов. Я знаю, что вы нуждаетесь в отдыхе не меньше меня.

Когда он ушёл, Глэдия некоторое время размышляла, затем повернулась к Жискару и сказала на обычном аврорианском диалекте галактического стандартного, который был распространен на Авроре и который чужаки понимали с трудом:

— Жискар, что за вздор ты нес насчёт сгоревших контуров?

— Миледи, я высказал предположение, и только. Я считаю, что это подчеркнет вашу роль в том, что надзирательницы не стало.

— Но как ты мог подумать, что он поверит, будто робот так легко может выйти из строя?

— Он мало что знает о роботах, мадам. Он может торговать ими, но в его мире они не используются.

— Но я-то знаю о них очень много, как и ты. Кстати, у надзирательницы не было никаких признаков нарушения работы схемы: ни заикания, ни дрожи, ни неадекватного поведения. Она просто остановилась.

— Мадам, поскольку мы не знаем специфики конструкции надзирательницы, мы можем удовольствоваться этим рациональным объяснением.

Глэдия покачала головой:

— Всё равно это очень странно.

Часть III БЕЙЛИМИР

Глава 8 ПОСЕЛЕНЧЕСКИЙ МИР

29

Корабль Д. Ж. снова был в космосе, в вечном, неизменном, бесконечном вакууме.

Он взлетел не слишком скоро, по мнению Глэдии, которая плохо переносила напряженность ожидания возможного появления другой надзирательницы с другим усилителем. Тот факт, что смерть в этом случае была бы быстрой, как-то её не удовлетворял. Только после взлета, когда раздалось мягкое шипение протонных струй, она успокоилась и решила лечь спать. Засыпая, она думала: как странно, что в космосе она чувствует себя в большей безопасности, чем в мире своей юности, который во второй раз оставляет с большим облегчением, чем в первый.

Нет, Солярия уже не была миром её юности, она стала планетой без человечества, которую охраняли жалкие пародии на людей, гуманоидные роботы — насмешка над ласковым Дэниелом и рассудительным Жискаром.

Наконец она уснула, и Дэниел и Жискар, стоявшие на страже, снова могли поговорить друг с другом.

— Друг Жискар, я почти уверен, что это ты уничтожил надзирательницу.

— Выбора не было, друг Дэниел. Это была чистая случайность, что я появился вовремя, потому что все мои чувства были заняты поисками людей, но я никого не находил. Я бы не понял важности происходящего, если бы не ярость и отчаяние леди Глэдии. Я почувствовал это на расстоянии и прибежал как раз кстати. В этом смысле леди Глэдия действительно спасла положение, во всяком случае, что касалось существования капитана и твоего. Я мог бы ещё спасти корабль, даже если бы не успел уберечь вас. — Он помолчал. — Но я нашёл бы это крайне неудовлетворительным, друг Дэниел.

— Я благодарю тебя, друг Жискар, — серьёзно и торжественно произнес Дэниел. — Я рад, что тебя не смутила человеческая наружность надзирательницы. Это замедлило мои реакции, так же, как моя внешность смутила её.

— Друг Дэниел, её физический облик для меня ничего не значил, потому что я рассмотрел рисунок её мыслей. Он был так ограничен и так резко отличался от человеческого, что мне не пришлось делать никакого усилия, чтобы узнать в ней робота. Определение её как нечеловека было таким ясным, что я сразу отреагировал. В сущности, я не сознавал своих действий, пока не произвел их.

— Я так и думал, друг Жискар, но хотел подтверждения, что не ошибся. Значит, ты не чувствовал дискомфорта, когда убивал ту, которая по виду была человеком?

— Нет, поскольку это был робот.

— Мне кажется, что я тоже мог бы убить её, но страдал бы потом от закупорки позитронных цепей, хотя и понимал бы, что она робот.

— Гуманоидную внешность, друг Дэниел, нельзя не принять во внимание, если приходится судить только по ней. Зрение гораздо более проворно, чем дедукция, а я видел её внутреннюю структуру и сосредоточился на этом, поэтому мог игнорировать её физический облик.

— А как, по-твоему, чувствовала бы себя надзирательница, уничтожив нас, если исходить из структуры её мыслей?

— Она получила исключительно сильные инструкции, и у неё не было сомнения, что ты и капитан — не люди, по её определению.

— Но ведь она могла убить и мадам Глэдию.

— В этом мы не можем быть уверены, друг Дэниел.

— А если бы она это сделала, могла бы она пережить это, как ты думаешь?

Жискар долго молчал.

— У меня не было времени изучить рисунок мыслей, — наконец сказал он. — Не могу сказать, каковы были бы её реакции, если бы она убила мадам Глэдию.

— Я представляю себя на месте надзирательницы, и мне кажется, что я мог бы убить человека ради спасения другого, которого по каким-либо причинам необходимо спасти, — но сделать это было бы трудно, и это нанесло бы мне ущерб. — Голос Дэниела дрогнул. — Но убить человека, чтобы уничтожить тех, кого я считаю нелюдьми, совершенно немыслимо.

— Она просто угрожала. Она не шла дальше угроз.

— А могла бы?

— Откуда нам знать! Мы же не знаем, какие инструкции она получила.

— Но разве могут инструкции совершенно отрицать Первый Закон?

— Я вижу, что целью нашего разговора был именно этот вопрос. Я советую тебе не идти дальше, — сказал Жискар.

Дэниел упрямо продолжал:

— Я поставлю его условно. Это не факт, это можно считать фантазией. Если бы инструкции были строго ограничены определениями и условиями, если бы инструкции были даны достаточно подробно и достаточно убедительно, возможно ли убить человека ради цели менее важной, чем спасение другого человека?

— Не знаю, — ответил Жискар шёпотом, — но подозреваю, что это возможно.

— Но если твоё подозрение справедливо, это означает, что при особых условиях можно нейтрализовать Первый Закон. Значит, и другие Законы могут быть изменены и даже отменены. Следовательно, Законы, в том числе Первый, не абсолютны, а являются такими, какими должны быть по мнению создателей роботов.

— Хватит, друг Дэниел, не продолжай.

— Ещё один шаг, друг Жискар. Партнер Элайдж обязательно сделал бы этот добавочный шаг.

— Он был человеком. Он мог.

— Я должен попытаться. Если Законы роботехники, даже Первый, не абсолютны и если люди могут модифицировать их, не окажется ли возможным, что и мы в подходящих условиях можем лю…

Он замолчал.

— Не надо, — слабо сказал Жискар.

— Не буду, — сказал Дэниел изменившимся голосом.

Они надолго замолчали. Их позитронные пути с трудом преодолевали наступивший беспорядок. Наконец Дэниел сказал:

— Возникают другие соображения. Надзирательница была опасна не только из-за полученных ею инструкций, но и из-за своей внешности, которая могла сбить с толку и обмануть любого человека, как я невольно обманул матроса первого класса Нисса. Он явно не знал тогда, что я робот.

— И что из этого следует?

— На Авроре в Институте роботехники было сконструировано множество человекоподобных роботов под руководством доктора Амадейро и по чертежам доктора Фастольфа.

— Это общеизвестно.

— Что произошло с этими роботами?

— Проект провалился.

— Это общеизвестно, — в свою очередь сказал Дэниел, — но это не ответ. Что случилось с гуманоидными роботами?

— Можно предположить, что их уничтожили.

— Такое предположение не обязательно правильно. Были ли они на самом деле уничтожены?

— Это было бы самое разумное. Что ещё делать при провале?

— Почему мы полагаем, что роботы не удались? Ведь, кроме того, что они исчезли, мы ничего не знаем.

— Разве недостаточно того, что их убрали с глаз и уничтожили?

— Я не сказал «уничтожили», друг Жискар. Этого мы как раз и не знаем. Мы знаем только, что они исчезли.

— Зачем же их просто убирать, если они не годны?

— А если они годны, то нет ли причины убирать их с глаз долой?

— Думаю, что нет.

— Подумай ещё, друг Жискар. Вспомни, что мы говорили о человекоподобных роботах, которые, как мы теперь думаем, могут быть опасны именно потому, что человекоподобны. Во время нашей предыдущей беседы нам казалось, что на Авроре готовится план разгрома поселенцев. Мы решили, что цель этого плана — уничтожение Земли. Я прав?

— Да, друг Дэниел.

— Тогда не может ли быть, что в центре этого плана — доктор Амадейро? Его неприязнь к Земле не уменьшилась за эти два столетия. Если доктор Амадейро сконструировал множество гуманоидных роботов — куда их могли послать, когда они исчезли из виду? Не забудь, что если солярианские роботехники исказили Три Закона, то аврориане могли сделать то же самое.

— Ты хочешь сказать, что человекоподобные роботы были посланы на Землю?

— Именно. Чтобы обмануть землян их человеческой внешностью и дать возможность доктору Амадейро нанести удар по Земле.

— У тебя нет доказательств.

— Однако это возможно. Подумай сам.

— Если это так, мы должны лететь на Землю и каким-нибудь образом предупредить несчастье.

— Именно так.

— Но мы не можем лететь, если не полетит леди Глэдия, а это вряд ли случится.

— Если ты сможешь повлиять на капитана, чтобы он повёл этот корабль к Земле, у мадам Глэдии не будет выбора.

— Я не могу это сделать, не повредив ему, — сказал Жискар. — Он твёрдо решил ехать домой, в Бейлимир. Мы должны устроить, если удастся, его путешествие на Землю после того, как он выполнит свою задачу в Бейлимире.

— Но тогда может быть уже поздно.

— Ничем не могу помочь. Я не могу повредить человеку.

— Если будет поздно… Друг Жискар, подумай, что это может значить.

— Я не могу думать, что это может значить. Я знаю только, что не могу навредить человеку.

— Значит, Первого Закона недостаточно, и мы должны…

Дэниел не мог продолжать, и оба робота беспомощно умолкли.

30

По мере приближения корабля к Бейлимиру планета становилась всё заметнее. Глэдия напряженно разглядывала её на экране в своей каюте.

Когда Глэдия узнала, куда предстоит лететь, она запротестовала, но Д. Ж. только пожал плечами и чуть заметно улыбнулся.

— Что вы хотите, миледи? Я же должен притащить оружие вашего народа своему народу. — Он слегка подчеркнул слово «вашего». — А кроме того, я должен отчитаться.

— Совет Авроры дал вам разрешение взять меня на Солярию при условии, что вы привезёте меня обратно, — холодно сказала Глэдия.

— На самом деле это не совсем так, миледи. Состоялись неофициальные переговоры, но ничего не было записано, и официального согласия не было.

— Я, как и любой цивилизованный человек, стала бы соблюдать и неофициальную договоренность, Диджи.

— Не сомневаюсь, но для нас, торговцев, существуют только деньги и подписи на законных документах. Ни при каких обстоятельствах я не нарушил бы контракт и никогда не отказался бы сделать то, за что мне заплатили.

Глэдия вздёрнула подбородок:

— Вы намекаете, что я должна заплатить вам за возвращение домой?

— Мадам!

— Бросьте, Диджи, не прикидывайтесь. Скажите прямо, что меня будут держать пленницей на вашей планете, и объясните почему. Растолкуйте мне моё положение.

— Вы не моя пленница и не будете ею. Я отнесусь с уважением к этой негласной договоренности. Я отвезу вас домой… со временем. Но сейчас я должен ехать в Бейлимир, и вы должны ехать со мной.

— А почему я должна ехать с вами?

— Люди моего мира хотят увидеть вас. Вы — героиня Солярии, вы спасли нас. Вы не можете лишить их возможности орать до хрипоты при виде вас. Тем более что вы были добрым другом Предка.

— Что они знают об этом? — резко спросила Глэдия.

Д. Ж. ухмыльнулся.

— Ничего, что порочило бы вас, уверяю. Вы — легенда, а легенды больше жизни, хотя я допускаю, что легендарной Глэдии легко было перерасти вас, миледи, и стать много благороднее. В обычных условиях я не хотел бы видеть вас на нашей планете, потому что вы могли бы не оказаться достойной легенды: у вас не хватает роста, красоты и величественности. Но когда история на Солярии станет известной всем, вы сразу обретете необходимые качества. Вас могут даже не пожелать отпустить. Не забудьте, что вы будете в Бейлимире, на планете, где к истории Предка относятся серьёзнее, чем на любой другой, а вы — часть этой истории.

— Это не причина, чтобы держать меня в тюрьме.

— Я обещаю, что этого не будет. Я обещаю отвезти вас домой, когда смогу.

Глэдия успокоилась, хотя чувствовала, что вправе возмущаться. Ей и в самом деле хотелось увидеть этот Поселенческий мир, необычный мир Элайджа Бейли. Этот мир основал его сын, а Элайдж провёл там последние годы жизни, и что-то там осталось от него — название планеты, его потомки, легенда о нём…

Она смотрела на планету и думала об Элайдже.

31

Понаблюдав немного, Глэдия с досадой оставила это занятие: сквозь слой облаков, покрывавших планету, почти ничего не было видно. Через несколько часов они, вероятно, приземлятся.

Вспыхнул световой сигнал. Глэдия нажала кнопку «Подождите». Выждав несколько секунд, она нажала кнопку «Войдите».

Вошёл улыбающийся Диджи.

— Я не вовремя, миледи?

— Нет, — ответила Глэдия, — просто надо было надеть перчатки и вставить носовые фильтры. Я думала, что буду носить их всё время, но это утомляет, к тому же я почему-то стала меньше бояться инфекции.

— Фамильярность рождает презрение, миледи.

— Давайте не будем называть это презрением, — сказала Глэдия и неожиданно для себя улыбнулась.

— Спасибо, — сказал Д. Ж. — Мы скоро приземлимся, мадам, и я принес вам комбинезон. Он тщательно простерилизован и находится в пластиковом пакете, так что его не касались руки поселенцев. Надевается он просто и закрывает человека целиком, кроме глаз и носа.

— Специально для меня, Диджи?

— Нет, миледи. Мы все носим такие комбинезоны на улице в это время года. Сейчас у нас зима, холодно. Мы живем на довольно холодной планете — тяжелый облачный слой, много осадков, часто идёт снег.

— Даже в тропиках?

— Нет. Там жарко и сухо. Однако основная часть населения живёт в более холодных регионах. И мы тоже. В морях развели формы жизни с Земли, и рыба и другая живность плодятся в изобилии. Следовательно, у нас нет недостатка в пище, хотя количество сельскохозяйственной площади ограниченно, и мы никогда не станем хлебной корзиной Галактики. Лето короткое, но жаркое, на пляжах много народу, хотя вам это может показаться непривычным, поскольку нагота у вас — строгое табу.

— Странный климат.

— Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и ещё кое в чём. Откровенно говоря, меня это не волнует. — Д. Ж. пожал плечами. — Мои интересы лежат в другой области.

— Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете.

— Это верно, но я стал торговцем не потому, что хотел отсюда сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы этот мир меньше, если бы проводил здесь больше времени. На мой взгляд, суровые условия Бейлимира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Жители Бейлимира бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторое сходство между плаванием по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая треть всех торговцев, работающих на космических линиях, — народ Бейли.

— Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.

— Я? Я думаю, что как раз сейчас я в хорошем расположении духа. У меня есть на то причины. И у вас тоже.

— Да?

— Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, в чём состоит солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. Вы будете героиней Бейлимира. Наше правительство уже знает, что произошло, и жаждет приветствовать вас. Вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту хотел принести вам этот комбинезон. Все стремятся быть рядом с вами и, так сказать, купаться в вашей ауре.

— Полная перемена, — сухо заметила Глэдия.

— Абсолютно. Нисс, которого Дэниел наказал…

— Я помню.

— Он хочет просить у вас прощения и привести своих четверых товарищей, чтобы они могли тоже извиниться и в вашем присутствии дать пинка тому, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.

— Я уверена в этом. Передайте ему, что он прощен, а инцидент забыт. Если вы всё уладите, то я… я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только велите им не толпиться вокруг меня.

— Я понимаю, но не могу гарантировать, что вокруг вас не будет столпотворения в Бейлитауне — столице Бейлимира. Нельзя удержать правительственных чиновников, стремящихся получить политическую выгоду от встречи с вами.

— «Иосафат!» — как говорил ваш Предок когда-то.

— Не говорите так, когда высадимся, мадам. Это выражение принадлежит ему. Считается дурным тоном, если так выразится кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, мадам.

— Я могла бы обойтись без этого, но полагаю, избежать этого нельзя?

— Нельзя, миледи.

— Долго это будет продолжаться?

— Пока они не устанут. Наверное, несколько дней, но могут быть варианты.

— Долго мы пробудем на планете?

— Пока я не устану. Простите, мадам, но мне много чего придётся сделать: посетить кой-какие места, повидаться с друзьями…

— Любить женщин.

— Увы, и я подвержен человеческим слабостям. — Д. Ж. широко улыбнулся.

— Любой, кроме сентиментальности.

— Это мой недостаток. Я не могу позволить себе быть сентиментальным.

Глэдия улыбнулась.

— Но ведь вы не всегда руководствовались здравым смыслом.

— Я никогда не утверждал этого. Но, даже несмотря на это, я просто должен учитывать тот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями, друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувства неодушевленных предметов, то кораблю нужно, чтобы его отремонтировали, почистили, обновили, заправили и всё такое прочее.

— И много времени потребуется на это?

— Кто знает? Может, несколько месяцев.

— А что я буду делать в это время?

— Можете осматривать нашу планету, расширять свой кругозор.

— Но ваша планета — не игровая площадка Галактики.

— Совершенно справедливо, но мы постараемся, чтобы вам было интересно. — Д. Ж. взглянул на часы. — Ещё одно предупреждение, мадам. Не упоминайте о своем возрасте.

— Зачем бы я стала это делать?

— Это может получиться случайно. Вас могут попросить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За свои двести лет ни одна встреча не доставляла мне столько радости, как встреча с народом Бейлимира». Если вам придёт в голову сказать что-нибудь подобное, воздержитесь.

— Воздержусь. В любом случае я не намерена преувеличивать. Но просто из любопытства — почему?

— Просто потому, что им лучше не знать вашего возраста.

— Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего Предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдии?

— Нет, они знают, кто вы и сколько вам лет, но знают это только умозрительно. — Он постучал себя по лбу. — А кое у кого головы работают, как вы сами замечали.

— Да, замечала. Даже на Авроре.

— Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну вот, вы выглядите на… — Д. Ж. оценивающе взглянул на Глэдию. — Лет на сорок, сорок пять, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслительный механизм, если вы не будете твердить о своем настоящем возрасте.

— А какая разница?

— Видите ли, среднему поселенцу действительно не нужны роботы. Он их не любит и не желает иметь. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Другое дело долголетие. Четыреста лет значительно больше ста.

— Немногие из нас доживают до четырёх столетий.

— И немногие из нас доживают до ста. Мы толкуем о преимуществе короткой жизни: качество важнее количества, быстрая эволюция, всё время меняющийся мир. Но людям не хочется жить один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, будучи вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас и, если станут думать об этом, будут расстраиваться.

Глэдия с горечью сказала:

— Вам бы хотелось, чтобы я произнесла речь и сказала, что означают четыре столетия? Чтобы я сказала, на сколько столетий человек переживает весну надежд, и ничего не говорила о друзьях и близких? Чтобы я сказала, как мало значения имеют дети и семьи, о бесконечной смене мужей и незапоминающихся встречах в промежутках между мужьями и при них, о том, что наступает время, когда уже видел всё, что хотел увидеть, и слышал всё, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чём-то новом, когда забываешь, что такое волнения и новые открытия, и с каждым годом всё больше убеждаешься, какой невыносимой может быть скука?

— Люди Бейлимира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?

— С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях. Но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют. Они становятся более угрюмыми, безразличными и ни к чему не стремятся.

— Должно быть, среди космонитов много самоубийц? Я никогда об этом не слышал.

— Их практически нет.

— Но это не вяжется с тем, что вы говорили.

— Подумайте, мы окружены роботами, задача которых — охранять нас от чего бы то ни было. Мы не можем убить себя, когда рядом всегда бдительные и активные роботы. Я сомневаюсь, что кто-то из нас мог бы даже помыслить о такой попытке. Сама я не думаю об этом хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, что тогда будет с моими домашними роботами, в особенности с Дэниелом и Жискаром.

— Но вы же знаете, что они, в сущности, неживые, у них нет чувств.

Глэдия покачала головой:

— Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете стремление вашего народа к долголетию. Вы знаете, сколько мне лет, видите, как я выгляжу, однако это не беспокоит вас.

— Потому что я убеждён, что Внешние миры выродятся и погибнут, а Поселенческие миры — надежда будущего человечества, и это гарантировано именно краткостью нашего существования. Выслушав то, что вы сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в этом убеждении.

— Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.

— Это, без сомнений, возможно, миледи, но сейчас я должен покинуть вас. Корабль готовится к посадке, и мне придётся с умным видом смотреть на управляющий компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.

Он вышел. Глэдия некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пакет, в котором лежал комбинезон.

На Авроре её жизнь была размеренной и неторопливой: от завтрака до ужина, день за днём, год за годом. Глэдия почти равнодушно думала о единственном оставшемся ей приключении — смерти.

И вот она побывала на Солярии, и её растревожили воспоминания о прошедшем детстве и канувшем в небытие мире. Спокойствие её исчезло — возможно, навсегда, — Глэдия оказалась беззащитной перед ужасом продолжавшейся жизни. Что заменит ей пропавшее спокойствие?

Она поймала тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на неё, и сказала:

— Помоги мне разобраться в этом, Жискар.

32

Было холодно. Небо затянули серые тучи, в воздухе мелькали снежинки. Кружилась поземка; далеко за посадочной площадкой Глэдия видела сугробы.

Вокруг корабля поставили барьер, чтобы толпа, собравшаяся со всех сторон, не подходила слишком близко. Люди были одеты в комбинезоны разных фасонов и цветов, казавшиеся надутыми, отчего человечество превратилось в кучу бесформенных предметов с глазами. Лица некоторых были прикрыты прозрачными щитками.

Глэдия прижала руку в варежке к лицу. Ей было тепло, мёрз только нос. Комбинезон не только укрывал от холода, но и сам выделял тепло.

Она оглянулась. Дэниел и Жискар стояли рядом, оба в комбинезонах.

Поначалу она протестовала:

— Им не нужны комбинезоны. Они не чувствуют холода.

— Не сомневаюсь, — сказал Д. Ж. — Но вы говорили, что никуда без них не пойдёте, и мы не можем допустить, чтобы Дэниел торчал на морозе как есть. Это будет выглядеть противоестественно. Мы не хотим вызвать враждебность, так явно давая понять, что с вами роботы.

— Но они же знают, что со мной роботы, а лицо выдаст Жискара даже в комбинезоне.

— Знать-то они знают, но могут не подумать об этом, если их не заставить… Так что давайте не будем заставлять.

Д. Ж. подвел её к наземному кару с прозрачными стенками и крышей.

— Народ хочет видеть вас, — сказал он и улыбнулся.

Глэдия села. Д. Ж. сел рядом.

— Я герой за компанию, — сказал он.

— Это для вас важно?

— О да. Это означает премию для моего экипажа и возможное повышение по службе для меня. Я не хочу пренебрегать такой возможностью.

Дэниел и Жискар сели напротив людей.

Перед ними стоял ещё кар, но не прозрачный, и не меньше десятка каров позади.

Толпа разразилась приветственными воплями и дружно замахала руками.

В ответ Д. Ж. тоже поднял руку и с улыбкой подтолкнул плечом Глэдию. Она небрежно помахала. В машине было тепло, нос Глэдии стал отогреваться.

— Как неприятно блестят стекла, — сказала она. — Можно это устранить?

— Можно, — ответил Д. Ж., — но не нужно. Это самое ненавязчивое силовое поле, которое мы можем установить. Восторженная публика, конечно, обыскана, но кто-нибудь мог ухитриться скрыть оружие, а мы не хотим, чтобы вам нанесли вред.

— Вы хотите сказать, что кто-нибудь захочет убить меня?

Дэниел спокойно разглядывал толпу с одной стороны кара, а Жискар — с другой.

— Весьма маловероятно, миледи, — ответил Д. Ж. — Но вы космонитка, а поселенцы не любят космонитов. Кто-нибудь может ненавидеть их так сильно, что увидит в вас только космонитку. Но опасаться нечего. Даже если кто-то и попытается, хотя это и невероятно, то ничего у него не выйдет.

Вереница каров очень мягко двинулась с места.

Глэдия даже привстала от удивления: в передней части кара не было кабины.

— Кто ведёт? — спросила она.

— Кары полностью компьютеризованы, — ответил Д. Ж. — Разве у космонитов не так?

— У нас кары водят роботы.

— А у нас роботов нет.

— Но компьютер, по существу, тот же робот.

— Компьютер не похож на человека, и его не видно. Каково бы ни было технологическое сходство, психологически это совсем иное.

Глэдия огляделась по сторонам: всё вокруг казалось совершенно безжизненным. Было что-то заброшенное в редких, лишенных листьев кустиках и одиноких деревцах; природа словно умерла.

Заметив, как Глэдия тоскливо озирается по сторонам, Д. Ж. сказал:

— Сейчас всё выглядит не слишком привлекательно, миледи, но вообще-то здесь неплохо. Есть сады, луга, поля…

— И леса?

— Настоящие, дикие леса. Мы — развивающаяся планета. Всё ещё надо делать. Мы живем здесь всего полтораста лет. Первым делом надо было засеять привозными семенами участки первых поселенцев. Затем мы пустили в океан рыбу и всяких беспозвоночных, чтобы по возможности создать самостоятельную экологию. Это не так сложно, если химический состав океанской воды подходящий. Если нет, то без предварительных масштабных изменений планету заселять бесполезно, а этого ещё ни разу не пытались сделать, хотя существует множество планов процедур. И, наконец, мы пытаемся сделать страну цветущей, а это работа трудная и медленная.

— И все Поселенческие миры в таком состоянии?

— Да. Ни один ещё окончательно не обустроен. Бейлимир — самый старый из всех, но и его ещё не довели до ума. Ещё пара столетий — и Поселенческие миры будут богатыми и полными жизни как на суше, так и на море, и за это время появятся новые миры, которые пройдут через разные предварительные стадии. Я уверен, что Внешние миры прошли тот же путь.

— Много столетий назад и, я думаю, без таких огромных усилий. Нам помогали роботы.

— Мы обойдёмся без них, — отрезал Д. Ж.

— А как насчёт местной жизни — растений, животных, которые были здесь до появления людей?

Д. Ж. пожал плечами:

— А, ерунда. Мелкие, слабые. Учёные, конечно, заинтересовались ими, поэтому местная жизнь и сейчас существует в аквариумах, ботанических садах, зоопарках. Кроме того, есть обширные пространства как воды, так и суши, которые ещё не обработаны, и там местная жизнь находится в первозданном виде.

— Но и они со временем будут изменены?

— Надеемся.

— А вам не кажется, что планета принадлежит этим незначительным, мелким, слабым существам?

— Нет. Мы не сентиментальны. Планеты и вся Вселенная принадлежат разуму. Космониты согласны с этим. Где местная жизнь на Солярии? На Авроре?

Кары подъехали к ровному мощёному пространству, где виднелось несколько куполообразных зданий.

— Это главная площадь, — тихо сказал Д. Ж., — официальный центр планеты. Здесь размещены правительственные здания. Здесь собирается Планетарный конгресс, здесь правительственный дворец и так далее.

— Простите, Диджи, но это не очень впечатляет. Здания какие-то маленькие и невзрачные.

— Вы видите только верхушки, миледи. — Д. Ж. улыбнулся. — Сами здания под землей и сообщаются друг с другом. Это, по существу, единый комплекс, который всё время растёт. Это город. Вместе с окружающей территорией он составляет Бейлитаун.

— Вы собираетесь со временем всё запихать под землю? Целый город? Целый мир?

— Да, большинство из нас представляет себе Бейлимир подземным.

— Я слышала, что на Земле есть подземные города.

— Да. Так называемые Стальные пещеры.

— И вы хотите сделать такие же здесь?

— Не совсем такие. Мы добавляем свои идеи и… Мы приехали. Миледи, нам вот-вот прикажут остановиться. На вашем месте я застегнул бы комбинезон: зимой на главной площади жуткий ветер.

Глэдия так и сделала, с трудом соединив концы непослушной застежки.

— Так вы говорите, не совсем такие?

— Да. Мы конструируем наше подземелье, учитывая особенности климата. Поскольку здесь климат в целом более суровый, чем на Земле, требуются некоторые изменения в архитектуре. Правильно построенное здание должно сохранять тепло зимой и прохладу летом. В какой-то мере мы действительно сохраняем их, запасая тепло с предыдущего лета, а прохладу с предыдущей зимы.

— А как с вентиляцией?

— Пользуемся ею экономно. Но когда-нибудь, миледи, мы догоним Землю. Это, так сказать, высшее стремление — сделать Бейлимир похожим на Землю.

— Никогда не думала, что Земля настолько хороша, чтобы желать её повторить, — пошутила Глэдия.

Д. Ж. быстро взглянул на неё:

— Не шутите так, миледи, с поселенцами, даже со мной. На эту тему нельзя шутить.

— Простите, Диджи, я не хотела вас обидеть.

— Вы не знали. Но теперь знаете. Давайте выйдем. — Двери кара бесшумно открылись. Д. Ж. вышел и протянул руку Глэдии. — Знаете, вы должны выступить перед Планетарным конгрессом. Так поступает всякое официальное лицо, прибывающее на планету.

В лицо Глэдии ударил холодный ветер. Она отдёрнула протянутую Д. Ж. руку.

— Выступить? Мне об этом не говорили.

Д. Ж. выглядел удивлённым.

— Я думаю, вам следует сказать что-то вроде приветствия.

— Нет, я не буду. И я не могу держать речь. Я никогда не делала ничего подобного.

— Придётся. Ничего страшного. Всего-то несколько слов после долгих и утомительных приветственных речей.

— Но что я скажу?

— Ничего замысловатого, поверьте, не надо. Мир, любовь и прочий вздор. Потратьте на них полминуты. Я набросаю кое-что для вас, если хотите.

Глэдия вышла из кара. Голова её шла кругом.

Глава 9 РЕЧЬ

33

Войдя в здание, гости сняли комбинезоны и отдали служителям. Дэниел и Жискар тоже сняли комбинезоны, и служитель, бросив быстрый взгляд на Жискара, подошёл к нему с опаской.

Глэдия нервно поправила носовые фильтры. Ей никогда не приходилось бывать среди стольких маложивущих, отчасти потому, что — как говорили — они носят в себе хронические инфекции и массу паразитов.

— Мне отдадут именно этот комбинезон? — прошептала она.

— Вы не наденете его второй раз, — ответил Д. Ж. — Все они будут простерилизованы.

Глэдия осторожно огляделась. Ей почему-то казалось, что даже визуальный контакт может быть опасным.

— Кто эти люди? — Она показала на нескольких человек в яркой одежде и, несомненно, вооруженных.

— Охрана, мадам.

— Даже здесь, в правительственном здании?

— Совершенно верно. А когда мы поднимемся на сцену, силовое поле отделит нас от аудитории.

— Значит, вы не доверяете собственным законодателям?

Д. Ж. чуть заметно улыбнулся.

— Не вполне. Наш мир ещё «сырой», и мы идём собственным путем. Мы ещё не пообтесали острые углы, и у нас нет роботов, приглядывающих за нами. К тому же у нас есть партии воинствующего меньшинства, наши ястребы.

— Что такое ястребы?

Большинство прибывших уже сняли комбинезоны и стали выпивать. В воздухе стоял гул голосов. Многие рассматривали Глэдию, но никто не пытался с ней заговорить.

Глэдии стало ясно, что вокруг неё был круг изоляции. Д. Ж. заметил, что она оглядывается по сторонам, и понял это правильно.

— Им сказали, что вы не выносите толкотни. Я думаю, они понимают, что вы боитесь инфекции.

— Надеюсь, они не обижаются?

— Может быть, но рядом с вами робот, а большинство бейлимирцев опасаются этого вида инфекции, в особенности ястребы.

— Вы мне так и не сказали, кто они?

— Скажу, если будет время. Мы с вами скоро пойдём на сцену. Большинство поселенцев думают, что со временем Галактика будет принадлежать им, что космониты не могут и не смогут состязаться с ними в деле освоения Галактики. Но мы понимаем, что на это потребуется время. Мы не увидим этого, наши дети, вероятно, тоже. Это может занять и тысячу лет. Ястребы не хотят ждать. Они хотят сделать это сейчас.

— Они хотят войны?

— Они, конечно, так не говорят. И они не называют себя ястребами. Это мы, люди здравомыслящие, называем их так. Они называют себя супрематистами Земли. Трудно согласиться с людьми, уверяющими, что только они желают господства Земли. Мы все к этому стремимся, но большинство из нас не считают, что это случится завтра, и не приходят в ярость при мысли, что этого не случится.

— И эти ястребы могут напасть на меня?

— Я думаю, нам надо идти, мадам. — Д. Ж. указал вперёд. — Нас хотят поставить в ряд. Нет, я не думаю, что ястребы могут напасть, но осторожность не помешает.

Глэдия попятилась, когда Д. Ж. указал, где ей следует встать.

— Без Дэниела и Жискара — нет, Диджи. Без них я никуда не пойду, даже на сцену. Тем более после того, что вы рассказали мне про ястребов.

— Вы просите слишком многого, миледи.

— Наоборот, я не прошу ничего. Отвезите меня домой вместе с моими роботами прямо сейчас.

Д. Ж. направился к небольшой группе официальных лиц. Глэдия напряженно следила за ним. Опустив руки, он сделал полупоклон. Глэдия решила, что так в Бейлимире выражают почтение.

Она не слышала, что говорил Д. Ж., но в её душу невольно закрались подозрения. Если они попытаются разделить её с роботами, Дэниел и Жискар сделают всё возможное, чтобы предотвратить это. Они-то никому не нанесут вреда, но охрана тут же пустит в ход оружие. Она должна предупредить это любой ценой — сделать вид, что сама отошла от Дэниела и Жискара и попросила их подождать её. Сумеет ли она?

Никогда в жизни она не оставалась без роботов. Разве она может чувствовать себя в безопасности без них? Есть ли другой выход?

Д. Ж. вернулся.

— Ваш статус героини, миледи, полезная штука. Я, конечно, убедил парней. Ваши роботы могут идти с вами. Они будут сидеть на сцене позади вас, но видно их не будет. Ради Предка, не привлекайте к ним внимания, не оглядывайтесь на них.

Глэдия облегченно вздохнула:

— Вы хороший парень, Диджи. Спасибо.

Она заняла своё место почти в самом начале вереницы, Д. Ж. встал слева от неё, Дэниел и Жискар — сзади, а за ними длинный хвост официальных лиц обоих полов.

Женщина-поселенка с жезлом, который, видимо, был символом её должности, внимательно осмотрела строй, кивнула и пошла вперёд. Все потянулись за ней.

Глэдия услышала бравурные звуки марша и подумала, уж не предлагают ли ей маршировать. Как бесконечно разнообразны и странны обычаи на разных планетах!

Краем глаза она видела, что Д. Ж. шагает вразвалку, почти неуклюже. Она неодобрительно поджала губы и пошла в такт музыке, подняв голову и выпрямив спину. Если ей никто не говорит, как идти, она пойдёт так, как хочет.

Они взошли на возвышение, и тут же из углублений в полу поднялись стулья.

Строй рассыпался. Д. Ж. слегка потянул Глэдию за рукав, и она пошла за ним.

Оба робота, естественно, двинулись следом.

Глэдия остановилась перед стулом, на который указал Д. Ж. Музыка зазвучала громче, но освещение уже не было таким ярким, как раньше. Ей показалось, что она простояла так целую вечность; наконец она почувствовала прикосновение Д. Ж. и села. Все остальные тоже сели.

Она заметила слабое мерцание силового поля, а за ним публику, несколько тысяч человек. Все сиденья в амфитеатре, круто поднимающемся вверх, были заняты. Как женщины, так и мужчины были в тёмном — коричневом или чёрном. Охрана в боковых проходах — в зеленой с красным форме. Без сомнения, так их было легко узнать. Однако, подумала Глэдия, эта форма делала их мишенью.

Она повернулась к Д. Ж. и тихо сказала:

— У вас огромное правительство.

Д. Ж. слегка пожал плечами:

— Я думаю, здесь весь правительственный аппарат с женами, мужьями и гостями. Это дань вашей популярности, миледи.

Глэдия обвела публику глазами, пытаясь разглядеть сбоку Дэниела и Жискара, чтобы просто удостовериться, что они тут, но затем решила, что от одного взгляда ничего не случится, и повернула голову. Они были здесь.

Глэдия тут же заметила, как Д. Ж. раздраженно закатил глаза.

Луч света упал на одного из сидящих на возвышении, а весь зал ещё больше погрузился в темноту. Человек встал и заговорил. Он говорил очень громко, но Глэдия никогда не слышала, чтобы голос так мощно отражался от стен. Должно быть, подумала Глэдия, он проникает в каждый уголок большого зала. Интересно, такой эффект достигается с помощью какого-нибудь диковинного прибора, которого она никогда не видела, или это просто акустические особенности зала? Онане знала, но продолжала размышлять, избавившись таким образом на время от необходимости слушать то, что говорилось.

В какой-то момент она услышала слово «шарлатанство», произнесенное кем-то из публики. Не обладай зал превосходной акустикой (если это действительно было так), его наверняка никто бы и не расслышал.

Это слово для неё ничего не значило, но, судя по короткой волне смеха, прокатившейся по залу, оно означало что-то вульгарное. Смех почти сразу стих, и Глэдия поразилась наступившей тишине.

Наверно, если уж помещение обладало такой акустикой, что слышен был каждый звук, зрители вынуждены были соблюдать тишину. И как только в зале воцарилась тишина, никто не смог и помыслить о нарушении тишины. Кроме тех случаев, когда внезапное желание пробормотать: «Шарлатанство», становится непреодолимым, предположила Глэдия.

Мысли её начали путаться, глаза закрывались. Она резко выпрямилась. Люди планеты пришли выразить ей своё уважение, и, если она заснет, они оскорбятся. Она заставила себя слушать, но это усыпляло ещё больше. Она прикусила губу и глубоко задышала.

Трое говорили один за другим, и вдруг Глэдия вздрогнула — похоже, что она всё-таки задремала, несмотря на все свои усилия, под тысячами устремленных на неё глаз, — когда луч света упал слева от неё. Д. Ж. встал. Он засунул большие пальцы за пояс и, похоже, чувствовал себя вполне непринужденно.

— Мужчины и женщины Бейлимира, — начал он, — должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане! Вы все слышали о том, что произошло на Солярии. Вы знаете, что мы добились успеха. Вы знаете, что леди Глэдия с Авроры способствовала этому успеху. Сейчас пора сообщить о деталях вам и всем моим соплеменникам, которые слушают нас по гипервидению.

И он стал описывать события, но в несколько изменённой форме, и, слушая, Глэдия посмеивалась про себя. О том, как он растерялся, попав в руки гуманоидного робота, Д. Ж. упомянул вскользь, о Жискаре вообще ничего не сказал, роль Дэниела была сведена к минимуму, а Глэдии — преувеличена. Инцидент превратился в дуэль между двумя женщинами, Глэдией и Ландари, в которой победили мужество и авторитет Глэдии.

Наконец Д. Ж. сказал:

— А теперь леди Глэдия, солярианка по происхождению, гражданка Авроры, совершившая подвиг во славу Бейлимира…

Раздались громкие аплодисменты, хотя предыдущих ораторов встречали довольно прохладно, но Д. Ж. поднял руки, прося тишины, и закончил:

— Леди Глэдия хочет приветствовать вас.

Луч света выхватил из темноты Глэдию, и она в панике повернулась к Д. Ж. Аплодисменты гремели в её ушах. Хлопая в ладоши, Д. Ж. наклонился к ней и прошептал:

— Вы их всех любите, вы желаете мира, а поскольку вы лицо неофициальное, то не привыкли к длинным речам. Скажите это и сядьте.

Она смотрела на него, ничего не понимая, слишком взволнованная, чтобы слышать его слова, затем встала — и очутилась перед бескрайним людским морем.

34

Глэдия встала и почувствовала себя совсем маленькой. Люди на сцене, даже женщины, были выше её. Она стояла, а они сидели, и всё равно были выше. Что касалось публики, застывшей в каком-то угрожающем молчании, то все и каждый в ней были, как казалось Глэдии, больше её по всем параметрам.

Она сделала глубокий вдох и сказала:

— Друзья! Вы потомки землян, все до одного, и я тоже. Иных нет ни в одном обитаемом мире — ни во Внешних мирах, ни в Поселенческих, ни на самой Земле, везде только земляне или их потомки. Перед этим фактом все остальные различия — ничто.

Она бросила быстрый взгляд на Д. Ж. Тот чуть заметно улыбнулся, и одно его веко дрогнуло, словно он собирался подмигнуть. Глэдия продолжала:

— Чувство родства должно руководить каждым нашим поступком, каждым помыслом. Я благодарю вас всех за то, что вы считаете меня такой же, как вы, и приветствуете меня здесь, несмотря ни на что. Поэтому я надеюсь, что скоро настанет время, когда шестнадцать миллиардов людей, живущих в любви и мире, будут считать себя близкими — не больше и не меньше. Я думаю о нас не только как о друзьях, но и как о родственниках.

Буря аплодисментов оглушила её. Глэдия восприняла это как знак, что говорила хорошо и, главное, достаточно. Она поклонилась направо и налево и хотела сесть. Но в зале раздался голос:

— Почему вы говорили не по-соляриански?

Она застыла и растерянно посмотрела на Д. Ж. Тот чуть заметно покачал головой и беззвучно выговорил одними губами: «Не обращайте внимания», — и сделал жест, чтобы она села.

Она смотрела на него одну-две секунды, затем сообразила, как некрасиво выглядит она, ярко освещенная, в незаконченном процессе усаживания. Она снова выпрямилась и заулыбалась публике, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Тут она впервые заметила приборы, сверкавшие объективы которых уставились на неё. Ну, конечно! Д. Ж. упоминал, что происходящее транслируется по гипервидению. Однако сейчас ей это было безразлично.

Она говорила, ей аплодировали, и она стояла перед публикой прямо, спокойно, все её видели. Что ещё за непредвиденное обстоятельство? Глэдия улыбнулась:

— Я считаю этот вопрос дружеским. Вы хотите, чтобы я продемонстрировала вам своё образование? Кто из вас хочет, чтобы я заговорила по-соляриански? Не стесняйтесь, поднимите руки.

Поднялось несколько рук.

— Человекоподобный робот на Солярии слышал, как я говорила по-соляриански. И это его погубило. А ну-ка, кто хочет услышать солярианскую речь?

Зал превратился в море колыхавшихся рук. Глэдия почувствовала, как её теребят за брюки, и быстрым движением стряхнула чужую руку.

— Прекрасно. Опустите руки, дорогие мои родственники. Видите ли, сейчас я говорю на галактическом стандартном, который является и вашим языком. Однако я говорю так, как говорят на Авроре, но вы понимаете меня, хотя некоторые слова я, возможно, выговариваю не так, и мой голос может иногда сбивать вас с толку, потому что некоторые звуки у нас произносят высоко или низко, словно поют. Другим космонитам это кажется смешным. В солярианском же языке эта напевность отсутствует, в ней много горловых звуков, раскатистое «р».

Она произнесла несколько фраз. В зале засмеялись, но Глэдия даже не улыбнулась.

Наконец она подняла руки и резко опустила их, словно что-то отрубила. Смех смолк.

— Я, вероятно, никогда больше не поеду на Солярию, а потому у меня не будет случая пользоваться солярианским языком. — Она повернулась к Д. Ж. и слегка поклонилась ему, заметив, что у того выступил пот на лбу. — Славный капитан Бейли информировал меня, что я неизвестно когда вернусь на Аврору, так что могу отбросить и аврорианский диалект тоже. Значит, у меня единственный выход — говорить на диалекте Бейлимира, и я сразу же начинаю практиковаться.

Она сделала вид, что засовывает большие пальцы за несуществующий пояс, выпятила грудь, опустила подбородок, изобразила самодовольную улыбку Д. Ж. и сказала, стараясь имитировать его баритон:

— Мужчины и женщины Бейлимира, должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане — сюда входит каждый, кроме, вероятно, неуважаемых лидеров… — Она старалась проглатывать некоторые буквы или произносить их с придыханием.

На этот раз смех был громче и продолжительнее, и Глэдия тоже позволила себе улыбнуться. В конце концов, она заставила их смеяться над собственным языком.

Когда все успокоились, она сказала по-аврориански:

— Все диалекты странны тому, кто к ним не привык, и это часто восстанавливает людей друг против друга. Но ведь диалект — это просто манера говорить. Все мы — и я, и вы, и люди в других обитаемых мирах — должны слушать язык сердца, а у него нет диалектов. Этот язык — если только мы будем его слушать — звучит одинаково для всех.

Глэдия хотела сесть, но тут раздался женский голос:

— Сколько вам лет?

— Сядьте, мадам! — проговорил Д. Ж. сквозь зубы. — Не обращайте внимания на вопросы.

Глэдия повернулась к Д. Ж. Он привстал.

Люди на сцене, которых она видела в полутьме, напряженно подались вперёд. Она снова повернулась к зрителям и звонко крикнула:

— Здесь хотят, чтобы я села. А вы хотите? Я вижу, вы молчите. Кто хочет, чтобы я осталась здесь и честно ответила на вопрос?

Раздались аплодисменты и крики:

— Оставайтесь! Оставайтесь!

— Глас народа, — сказала Глэдия. — Простите, Диджи и все прочие, но мне велят говорить. — Она искоса взглянула на луч света и крикнула: — Я не знаю, кто там управляет светом, но осветите зал и отключите этот луч. Мне наплевать, как это отразится на гиперволновых камерах. Наладьте хорошенько звук, вот и всё. Я буду говорить хоть в темноте, лишь бы меня было слышно. Правильно?

— Правильно! — послышался многоголосый ответ. — Свет! Свет!

Кто-то на сцене дал сигнал, и в зале вспыхнул свет.

— Вот так гораздо лучше, — сказала Глэдия. — Теперь я вижу вас, мои родственники. Я хотела бы, в частности, увидеть женщину, задавшую мне вопрос. Я хочу говорить непосредственно с ней. Давайте не прятаться. Если у вас хватило смелости задать вопрос, то задайте его открыто.

Она ждала. Наконец где-то в середине зала встала женщина. Тёмные волосы, туго стянутые сзади, смуглая кожа, тёмно-коричневое платье подчёркивало стройную фигуру. Она сказала слегка скрипучим голосом:

— Я не боюсь встать и ещё раз спросить: сколько вам лет?

Глэдия спокойно смотрела на неё и не чувствовала неприязни. Возможно ли это? На протяжении трёх первых десятилетий жизни её настойчиво учили, что находиться в присутствии людей, даже одного человека, непереносимо. А сейчас она без всякого смущения видит перед собой тысячи. Она была слегка ошеломлена и вполне довольна.

— Пожалуйста, мадам, оставайтесь стоять, и поговорим. Как мы измеряем возраст? В годах, прошедших после рождения?

Женщина спокойно ответила:

— Меня зовут Синдра Лэмбит. Я член законодательного органа и, следовательно, из тех, кого капитан Бейли назвал «законодателями и уважаемыми лидерами». Во всяком случае, надеюсь, что я «уважаемая». — В зале раздался смех. — Отвечая на ваш вопрос, я думаю, что число галактических стандартных лет, прошедших со дня рождения, — обычное определение возраста человека. Так, мне пятьдесят четыре года. А сколько вам? Вы можете назвать цифру?

— Могу. Со времени моего рождения прошло двести тридцать пять галактических стандартных лет, значит, я больше чем в четыре раза старше вас.

Глэдия говорила откровенно и знала, что её маленькая стройная фигурка выглядит в тусклом освещении совсем девчачьей.

По залу прокатился глухой рокот. Слева от Глэдии как будто кто-то простонал. Она быстро взглянула и увидела, как Д. Ж. схватился за голову. Глэдия сказала:

— Но это пассивный метод измерения времени. Здесь количество не переходит в качество. Моя жизнь была спокойной, можно сказать, тусклой. Я шла по проторённому пути, ограждённая от неприятностей, ведомая чётко функционирующей социальной системой, в которой нет места никаким переменам и экспериментам, и моими роботами, которые всегда стояли между мной и любыми неприятностями. Всего два раза в жизни я испытывала переживания, и оба раза были трагичными. Когда мне было тридцать два года — меньше, чем многим из вас, — меня обвинили в убийстве. Два года спустя я оказалась замешана в другое убийство. В обоих случаях следователь Элайдж Бейли был на моей стороне. Я уверена, что многие из вас, а возможно, даже все, знакомы с ситуацией, описанной сыном Элайджа Бейли. Теперь к этим двум я могу добавить и третий случай, потому что в этом месяце я испытала великое волнение, достигшее пика, когда от меня потребовалось встать здесь, перед вами, а это было совершенно не похоже на то, что я делала всю свою жизнь. Должна признаться, что только ваша приветливость и радушный приём сделали это возможным. Сравните это со своей жизнью. Вы — пионеры и живёте в новом мире. Он растёт вместе с вами и будет расти после вас. В этом мире каждый день — приключение. Сначала холод, потом жара, потом опять холод. Непредсказуемый, переменчивый климат. Вы не можете позволить себе прожигать время, как в мирах, где перемен почти нет. Многие жители Бейлимира — торговцы. Половину своей жизни они рыскают в космосе. Когда вы приручите эту планету, многие её обитатели перекинут сферу своей деятельности на новые планеты или присоединятся к экспедициям, ищущим новые миры, где ещё не ступала нога человека, чтобы сделать их пригодными для обитания. Если мерить жизнь событиями и делами, свершениями и волнениями, то я — ребенок, моложе любого из вас. Большая часть моих лет — балласт и тяжесть, тогда как вы с каждым годом духовно богаче и неуёмнее. Так скажите ещё раз, мадам Лэмбит, сколько вам лет?

Лэмбит улыбнулась:

— Пятьдесят четыре полноценных года, мадам Глэдия.

Лэмбит села, и зал снова разразился аплодисментами.

— Глэдия, кто научил вас так управлять публикой? — хрипло спросил Д. Ж.

— Никто, — шепнула она. — Я никогда этого не делала.

— Тогда закругляйтесь, пока вы на коне. Тот тип, который встаёт, наш главный ястреб. Не стоит с ним разговаривать. Скажите, что вы устали, и сядьте. Со стариком Бастервейном мы управимся сами.

— Но я не устала, — возразила Глэдия. — Мне самой интересно.

Человек, стоявший почти у самой сцены, был высок и крепок, с седыми нависшими бровями. Редкие волосы его были седыми, одежда — чёрная, мрачная, белые полосы сбегали по рукавам и штанинам брюк, словно очерчивая его тело. Голос его был низким и звучным:

— Меня зовут Томас Бастервейн, но больше я известен как Старик, наверное, потому, что кое-кто считает, что я слишком зажился на этом свете. Не знаю, как обращаться к вам, поскольку у вас вроде бы нет фамилии, а я не так хорошо знаком с вами, чтобы звать вас по имени. Честно говоря, я и не хочу быть вашим знакомцем. Похоже, вы помогли уберечь наш корабль на вашей планете от ловушек, поставленных вашим же народом, и мы вам за это благодарны, а вы в ответ принялись болтать насчёт дружбы и родства. Чистое лицемерие! Это когда ваш народ считал себя нашими родичами? Когда это космониты чувствовали, что имеют какое-то отношение к Земле и её народу? Конечно, космониты — потомки землян. Мы этого не забываем и помним, что вы забыли это. Более двух столетий космониты заправляли в Галактике и считали землян отвратительными маложивущими больными тварями. Теперь, когда мы становимся силой, вы протягиваете нам руку дружбы, но рука эта в перчатке, как и у вас. Вы стараетесь не воротить от нас нос, а в носу небось фильтры? А? Я прав?

Глэдия подняла руки.

— Возможно, люди в зале и тем более те, кто видит меня по гипервидению, не знают, что я в перчатках. Их не заметно, но они есть, и я этого не отрицаю. И носовые фильтры, чтобы при дыхании в лёгкие попадало меньше пыли и микроорганизмов. И время от времени я тщательно полощу горло. И моюсь чаще, чем требует элементарная гигиена. Этого я тоже не отрицаю. Но дело во мне, а не в вас. У меня слабая иммунная система. Моя жизнь слишком комфортабельна, и я слишком мало рисковала. Я не выбирала такую жизнь, но должна платить за это. Что сделал бы любой из вас, окажись он в моём положении? Что сделали бы, в частности, вы, мистер Бастервейн?

— Я сделал бы то же, что и вы, — угрюмо ответил тот, — и рассматривал бы это как признак слабости, отсутствие жизнеспособности, а следовательно, обязан был бы уступить дорогу более сильным. Женщина, вы говорили о родстве с нами. Но мне вы не родня. Вы из тех, кто пытался уничтожить нас, когда был силен, а ослабев, заискивает перед нами.

В зале началось явно недружелюбное движение, но Бастервейн держался твёрдо. Глэдия мягко спросила:

— Вы помните зло, которое мы причинили вам, когда были сильны?

— Не бойтесь, мы не забудем. Мы помним об этом всегда.

— Прекрасно! Значит, вы знаете, как этого избежать. Вы знаете, как плохо, когда сильные подавляют слабых, и, значит, теперь, когда всё перевернулось и вы стали сильными, а мы ослабели, вы не будете подавлять нас.

— Ну-ну, слышал я такие аргументы. Когда вы были сильны, вы знать не знали о морали, а теперь хватаетесь за неё.

— Однако вы, когда были слабы, все знали о морали и были потрясены поведением сильных, а теперь, став сильными, забываете о морали.

— Вы получите то, что заслужили, — сказал Бастервейн и поднял кулак.

— Вы дадите то, что вам кажется заслуженным, — сказала Глэдия и протянула к нему руки, словно хотела обнять. — Поскольку каждый может думать о мести за какую-то прошлую обиду, вы считаете, что сильный вправе давить на слабого. Если так, то вы оправдываете космонитов прошлого, и теперь вам не на что жаловаться, а я говорю, что давление, которое вы собираетесь применить, несправедливо. К сожалению, вы не можете изменить прошлое, но пока ещё мы можем решать, каким быть нашему будущему. — Глэдия сделала паузу и, поскольку Бастервейн не ответил, продолжала: — Кому нужна новая Галактика?

Начались аплодисменты, а Бастервейн вскинул руки и зычно закричал:

— Подождите, не будьте дураками! Прекратите!

Медленно воцарилась тишина, и Бастервейн заговорил:

— Неужели вы думаете, что женщина верит тому, что говорит? Неужели вы думаете, что космониты хотят нам добра? Они всё ещё считают, что сильны, они по-прежнему презирают нас и намерены уничтожить, если мы первыми не уничтожим их. Эта женщина приехала сюда, и мы, как дураки, приветствуем её, чуть ли не молимся на неё. Нет, давайте проверим её слова. Пусть кто-нибудь из вас попросит разрешения посетить Внешний мир, и посмотрим, получит ли он его. Если за вами стоит планета, если вы можете пригрозить, как капитан Бейли, то вам позволят высадиться — но как с вами будут обращаться? Спросите капитана, отнеслись ли к нему по-родственному. Эта женщина — лицемерна, несмотря на все её слова, нет, именно благодаря этим словам. Они как раз и доказывают её лицемерие. Она жалуется тут на свою иммунную систему и говорит, что должна защищаться от возможного заражения. Ну, конечно, она делает это не потому, что считает нас грязными и заразными, такая мысль не приходила ей в голову! Она жалуется на свою спокойную жизнь, защищенную от всяких бед и неудач, слишком хорошо организованную обществом и толпой чрезмерно заботливых роботов. Как она, наверное, ненавидит их! Но что угрожает ей здесь? Какие беды могут настигнуть её на этой планете? Однако она привезла с собой двух роботов. Мы собрались в этом зале, чтобы выразить ей своё уважение, а ведь она привела даже сюда своих роботов, они сидят позади неё, на возвышении. Теперь вы видите их. Один — имитация человека Р.Дэниел Оливо, а другой — бесценный робот, явно металлический Р.Жискар Ривентлов. Приветствуйте их, мои дорогие соотечественники! Вот они-то и есть родня этой женщины!

— Шах и мат! — тихонько простонал Д. Ж.

— Ещё нет, — сказала Глэдия. Зрители стали вытягивать шеи, словно всех сразу одолел зуд, и слово «робот» прокатилось по всему залу.

— Вы можете видеть их, — сказала Глэдия. — Жискар, Дэниел, встаньте!

Оба робота встали позади неё.

— Встаньте рядом со мной, чтобы вас было видно. А теперь позвольте мне кое-что пояснить вам всем. Эти два робота приехали со мной не для того, чтобы прислуживать мне. Да, они помогают мне вести дом на Авроре вместе с пятьюдесятью другими роботами, и я не делаю сама то, что могут сделать для меня роботы. Таков обычай в том мире, где я живу. Роботы различны по сложности, по способностям, и эти два особо высоки в этих отношениях, в особенности Дэниел, разум которого очень близок к человеческому в тех областях, где такое сравнение возможно. Я взяла с собой только Дэниела и Жискара, но они не так уж много служат мне. Если хотите знать, я одеваюсь сама, сама пользуюсь столовыми приборами, когда ем, и хожу сама, не заставляя себя носить. Пользуюсь ли я ими для личной защиты? Нет. Они защищают меня, это верно, но они будут защищать любого человека, нуждающегося в защите. Совсем недавно на Солярии Дэниел сделал всё, что мог, защищая капитана Бейли, и готов был пожертвовать собой, чтобы защитить меня. Без него корабль не был бы спасен. Конечно, здесь, на этом возвышении, мне не нужна защита: меня защищает силовое поле. Я об этом не просила, но оно есть. Тогда зачем здесь мои роботы? Те из вас, кто знает историю Элайджа Бейли, освободившего Землю от космонитских правителей, положившего начало новой политике поселенчества, и его сына, который первым ступил на землю Бейлимира — иначе почему бы так назвали планету? — знают, что ещё до знакомства со мной Элайдж Бейли работал вместе с Дэниелом. Он работал с ним на Земле, на Солярии и на Авроре. Для Дэниела Элайдж Бейли всегда был «партнер Элайдж». Не знаю, есть ли это в биографии Бейли, но можете мне поверить. Хотя Элайдж Бейли, будучи землянином, сначала сильно недолюбливал Дэниела, но потом они подружились. Когда Элайдж Бейли умирал здесь, на этой планете, около ста шестидесяти лет назад, когда здесь была лишь кучка примитивных домиков с палисадниками, в эти последние минуты с ним был не его сын и не я… — Голос её дрогнул. — Он послал за Дэниелом и боролся за жизнь, пока тот не прибыл. Да, это второй визит Дэниела на эту планету. Я тогда была с ним, но осталась на орбите. Дэниел высадился на планету и слышал последние слова Элайджа Бейли. Ну как, это для вас ничего не значит? — Она повысила голос. — Должна ли я говорить об этом? Здесь робот, которого любил Элайдж Бейли. Я хотела повидаться с ним, но он желал видеть Дэниела, этого самого Дэниела. Другой робот, Жискар, который познакомился с Элавджем на Авроре, спас ему жизнь. Без этих двух роботов Элайдж Бейли не выполнил бы свою задачу. Внешние миры всё ещё царили бы в Галактике, Поселенческих миров не существовало бы и никого из вас не было бы здесь. Я это знаю, и вы знаете. Интересно, знает ли это мистер Бастервейн? Имена «Дэниел» и «Жискар» уважают на этой планете. По просьбе Элайджа Бейли, их дают его потомкам. Я приехала сюда на корабле капитана, которого зовут Дэниел Жискар Бейли. Я хотела бы знать, многие ли из тех, кто видит меня сейчас, носят имена Дэниела и Жискара? Так вот, те, чьи имена почитаются, — роботы. И это их поносит Томас Бастервейн?

В зале зашумели, и Глэдия умоляюще подняла руки.

— Минуточку. Дайте мне закончить. Я ещё не сказала вам, почему я привезла этих роботов.

Шум немедленно смолк.

— Эти два робота никогда не забудут Элайджа Бейли, как не забуду и я. Столько лет прошло, а воспоминания живут. Когда я готовилась вступить на корабль капитана Бейли, когда я узнала, что смогу посетить Бейлимир, — как я могла отказаться взять с собой Дэниела и Жискара? Им хотелось увидеть планету, которую создал Элайдж Бейли, планету, на которой он прожил свои последние годы и на которой умер. Да, они роботы, но разумные роботы, и они верой и правдой служили Элайджу Бейли. Нельзя уважать одних лишь людей, нужно уважать все разумные существа. Вот поэтому я привезла их сюда. — И она громко выкрикнула: — Я сделала ошибку?

Громогласное «НЕТ!» пронеслось по залу; все встали, захлопали в ладоши, затопали, заревели и завизжали:

— Нет!

Глэдия ждала и улыбалась; она сознавала только две вещи: что она мокрая от пота и что она счастлива, как никогда.

Ей казалось, что она всю жизнь ждала этого момента: прожив двести тридцать пять лет в изоляции, она наконец узнала, что может стоять перед толпой и управлять ею, как хочет.

Она слушала это бесконечное «нет!» — ещё, ещё и ещё…

35

Прошло немало времени, прежде чем Глэдия пришла в себя.

Крепкие охранники помогли Глэдии пробраться сквозь гудящую толпу, потом она очутилась в каком-то бесконечном туннеле, который, казалось, уходил в глубь земли.

Она потеряла Д. Ж. и не была уверена, с ней ли Дэниел и Жискар. Она хотела спросить о них, но её окружали какие-то безликие люди. Она рассеянно подумала, что роботы должны быть где-то рядом, ведь их с ней невозможно разлучить.

Когда она наконец добралась до какого-то помещения, оказалось, что оба робота с ней. Она не знала, куда её привели. Комната была большая и чистая, конечно, жалкая по сравнению с её домом на Авроре, но против корабельной каюты — роскошная.

— Здесь вы будете в безопасности, мадам, — сказал последний из уходивших охранников. — Если вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать. — И он указал на прибор, стоявший на столике у постели.

Глэдия посмотрела на прибор и хотела было спросить, как он работает, но охранник уже ушёл.

«Ладно, — подумала она, — разберусь».

— Жискар, посмотри, где ванная, и проверь, как работает душ. Сейчас он мне просто необходим.

Она села очень осторожно, боясь, что кресло пропитается запахом пота. Вернулся Жискар.

— Мадам, душ включен, и температура установлена. Там лежит кусок чего-то — я думаю, мыла — и грубая полотняная ткань, и разные другие вещи, которые могут понадобиться.

— Спасибо, Жискар.

Глэдия прекрасно сознавала, что, несмотря на свои заявления, будто роботы типа Жискара не предназначены для мелких услуг, сейчас она требовала от него именно этого.

Но в некоторых случаях обстоятельства…

Никогда она не получала такого удовольствия от душа. Она плескалась под душем дольше обычного и только после того, как вытерлась, подумала, простерилизованы ли полотенца, но было уже поздно.

Среди вещей, о которых говорил Жискар, оказались пудра, дезодорант, расческа, зубная паста, фен, но не было зубной щетки. Пришлось чистить зубы пальцем, что Глэдии не слишком понравилось. Отсутствовала и щетка для волос, что тоже было неприятно. Она вымыла расческу с мылом, но не решилась ею воспользоваться. Потом она обнаружила какое-то одеяние, при ближайшем рассмотрении оказавшееся ночной рубашкой. Она пахла чистотой, но, как выяснилось, была слишком просторной.

— Мадам, капитан желает знать, может ли он видеть вас, — сообщил Дэниел.

— Думаю, да, — сказала Глэдия, ища что-нибудь, чем можно было бы заменить ночную рубашку. — Пусть войдёт.

Д. Ж. выглядел усталым и даже измученным, но, когда она повернулась к нему, он улыбнулся:

— Трудно поверить, что вам двести тридцать пять лет.

— Да? В этой-то штуке?

— Именно. Он же полупрозрачен. Вы не заметили?

Глэдия неуверенно оглядела своё ночное одеяние.

— Хорошо, если это вас забавляет, но мне всё-таки два с третью столетия.

— Глядя на вас, никто бы не подумал. Вы, наверное, были исключительно красивы в юности.

— Мне никогда этого не говорили. Я всегда считала, что самое большее, чем я располагала, — скромный шарм. Как пользоваться этим инструментом?

— Нажмите кнопку справа, кто-нибудь отзовется, и вы сможете потребовать, чего душе угодно.

— Хорошо. Мне нужны зубная щетка, щетка для волос и одежда.

— Щетки вам принесут, я распоряжусь. Что до одежды, то тут придётся подумать. В вашем шкафу целый гардероб. Всё самое модное в Бейлимире. Но вам может не понравиться. К тому же, может быть, не всё окажется впору. Наши женщины выше вас и плотнее. Но это неважно. Я думаю, некоторое время побудете здесь.

— Почему?

— Ну, миледи. Вы толкнули такую речь и, насколько я помню, ни разу не присели, хотя я вам советовал не один раз.

— Я, кажется, имела полный успех, Диджи.

— Да, огромный успех. — Д. Ж. широко улыбнулся и почесал бороду. — Однако у вашего успеха есть и обратная сторона. Сейчас вы — самая знаменитая особа в Бейлимире, и каждый житель мечтает увидеть вас и пожать вам руку, и, если вы появитесь где-нибудь, могут начаться беспорядки. Придётся подождать, пока страсти остынут, а сколько времени это продлится — неизвестно. Кроме того, вами восхищались даже ястребы, но завтра, при дневном свете, истерия пройдёт, и ястребы придут в ярость. Если старик Бастервейн не решился убить вас сразу после выступления, то завтра ваша смерть станет целью его жизни, а его единомышленники по партии будут исподволь подталкивать Старика на это. Вот поэтому вы здесь, миледи. Вот поэтому эта комната, этот этаж, этот отель охраняются уж не знаю сколькими подразделениями безопасности, среди которых, я надеюсь, нет тайных ястребов. Поскольку я тесно связан с вами в этой игре в героя и героиню, я тоже загнан сюда и не могу выйти.

— Мне очень жаль вас, — равнодушно сказала Глэдия. — Вы даже не можете повидаться со своей семьей.

Д. Ж. пожал плечами.

— Торговцы обычно не обременены семьей.

— Ну, тогда с подружкой.

— Она переживёт. Наверное, даже легче, чем я.

Он задумчиво посмотрел на Глэдию.

— Даже не думайте, капитан, — спокойно сказала Глэдия.

Д. Ж. поднял брови.

— Я не могу запретить себе думать, но я ничего не сделаю, мадам.

— Как по-вашему, я надолго здесь? Серьёзно.

— Это зависит от директората.

— Какого?

— Это наш пятисоставной исполнительный орган, мадам. Пять человек, — Д. Ж. вытянул руку и растопырил пальцы, — служат в течение пяти лет, каждый год сменяя друг друга. Если кто-либо умирает или по какой-то иной причине становится неспособен осуществлять свои обязанности, проводятся внеочередные выборы. Таким образом обеспечивается преемственность и устраняется опасность единоличного правления. Это также означает, что все решения должны быть согласованы, что занимает время, иногда больше, чем мы можем себе позволить.

— Значит, если один из пяти решительный и сильный…

— …то он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иной раз случается, но сейчас этого нет. Главный директор — Джиновус Пандарал. Неплохой человек, но нерешительный, а это иногда ещё хуже. Я уговорил его позволить вашим роботам подняться с вами на сцену, и это оказалось плохой идеей. Теперь он злится на нас обоих.

— Почему это плохая идея? Люди были довольны.

— Слишком довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы стали нашей любимой космонитской героиней, но не собирались накалять общественное мнение: нам не нужна преждевременная война. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их аплодировать роботам, а этого мы не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем реакцию публики на упоминание о родстве с космонитами.

— Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?

— Очень верно сказано, мадам.

— Чего же вы хотите?

— Мы хотим всю Галактику. Мы хотим заселить каждую пригодную для обитания планету и основать Галактическую империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Пусть остаются на своих планетах и живут как им нравится, но вмешиваться они не должны.

— Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастервейн.

— Сейчас ситуация совсем иная. Землян изолировали, дабы подавить их стремление к экспансии. У космонитов такого стремления нет. Вы пошли по иному пути: долгожительство, роботы. Теперь у вас уже не пятьдесят миров: Солярия покинута, со временем это произойдёт со всеми. Поселенцы не намерены толкать космонитов на путь вымирания. На каком, собственно, основании мы должны вмешиваться в чужие дела? Но ваша речь подстрекала к этому вмешательству.

— Я рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?

— Я вам говорил: мир, любовь… — и садитесь. Вы могли закончить меньше чем за минуту.

— Я не могу поверить, что вы рассчитывали на такую глупость с моей стороны, — сердито сказала Глэдия. — За кого вы меня принимаете?

— За того, кем вы себя считаете, — за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумеет убедить жителей Бейлимира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? — Д. Ж. тяжело встал. — Но сейчас я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.

— А когда мы узнаем, что решили ваши директора насчёт меня?

— Когда они решат. А это может случиться не так скоро. Спокойной ночи, мадам.

36

— Я сделал открытие, — бесстрастно сказал Жискар. — Я сделал его потому, что впервые за всё время моего существования оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы своё открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы и открытия. Подумать только, как много важного я мог бы усвоить, но никогда не усвою только потому, что никогда не попаду в нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне, а на них я не могу рассчитывать.

— Я думаю, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что леди Глэдия, с её устоявшимся отношением к жизни, не могла бы с таким хладнокровием выступить перед многотысячной аудиторией. Я полагаю, что ты направил её и обнаружил, что можешь это сделать без вреда для неё. Это и есть твоё открытие?

— Друг Дэниел, я рискнул только ослабить некоторые нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и чтобы её услышали.

— Но она сделала гораздо больше.

— После такого микроскопического вмешательства я обратился к множеству мозгов аудитории. Я никогда не экспериментировал с таким количеством людей, как и леди Глэдия, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной спаянностью, которая так и била в меня. Я чувствовал себя беспомощным. Затем я заметил слабое дружелюбие, любопытство, интерес — не могу выразить это словами, — цвет симпатии к леди Глэдии. Я воздействовал на это и обнаружил, что цвет симпатии уплотняется. Я хотел добиться небольшой реакции в пользу леди Глэдии, которая подбодрила бы её, а для меня сделала бы обязательным вмешательство в её собственный мозг. Только это я и сделал. Я не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял. Но немногими.

— И что дальше, друг Жискар?

— Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую, а обе они тянули ещё несколько. Больше я ничего не делал. Лёгкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила леди Глэдия, и побуждали к этому других. Затем я обнаружил нечто ещё более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог уловить лишь потому, что мозги были открыты мне, леди Глэдия тоже уловила, и торможение в её мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала активнее, чем раньше, и тоже без моего вмешательства. Потом начались истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры. За всё своё существование я никогда ещё не сталкивался с подобным явлением, однако всё это началось с незначительного изменения, внесенного мною в эту толпу, какое я раньше вносил в небольшую горстку людей. Я подозреваю, что эффект распространился на большую территорию, чем та, которая воспринимала моё внушение, поскольку прошёл по гиперволне.

— Я не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.

— Я тоже не понимаю. Я не человек. Я никогда не обладал человеческим мозгом со всеми его сложностью и противоречиями, поэтому не понимаю механизма его реакций. Но, по-видимому, толпой управлять легче, чем индивидуумом. Это выглядит парадоксом. Казалось бы, чем тяжелее груз, тем больше усилий. Большое расстояние проходишь медленнее, чем малое. Почему же большое количество народа покачнуть легче, чем нескольких человек? Ты, друг Дэниел, думаешь, как человек. Можешь ты это объяснить?

— Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа, какая-то зараза. Маленькая искорка может сжечь дотла целый лес.

Жискар молчал и, казалось, глубоко задумался.

— Не зараза, а эмоции, — наконец сказал он. — Мадам Глэдия выбрала аргументы, которые, по её мнению, должны были взволновать аудиторию. Она не пыталась доказать ей что-то. Возможно, чем больше толпа, тем легче её поколебать именно эмоциями, а не разумом. Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. Это, в свою очередь, означает, что если законы, которые должны развиться для улучшения хода истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с возможно большим количеством людей. Чем больше, тем лучше. Это и должно быть первым законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…

— Да?

— Видимо, я поэтому так долго шёл к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно понимает свой мозг и поэтому знает, как управлять другими такими же. Мадам Глэдия, не имея никакого ораторского опыта, выступила перед аудиторией мастерски. А насколько было бы лучше, если бы это был кто-то вроде Элайджа Бейли. Друг Дэниел, ты подумал о нём?

— Ты видишь его образ в моём мозгу? Удивительно!

— Нет, я не вижу его. Я не могу принимать твои мысли, но чувствую эмоции и настроение и знаю по прошлому опыту, что такая текстура твоего мозга ассоциируется с Элайджем Бейли.

— Мадам Глэдия упомянула о том, что я последний видел Элайджа Бейли живым, и я снова вспомнил то, что он мне тогда сказал, и думаю об этом сейчас.

— Почему, друг Дэниел?

— Я ищу выражение. Я чувствую, что это важно.

— Как он мог сказать что-то важное, не прибегнув к словам? Если там было нечто важное, Элайдж Бейли должен был сказать это.

— Возможно, — медленно ответил Дэниел, — партнер Элайдж и сам не понимал значения того, что он сказал.

Глава 10 ПОСЛЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ

37

Память!

Она лежала в мозгу Дэниела, как закрытая книга, всегда готовая для чтения. Некоторые её эпизоды вспоминались часто, поскольку хранили необходимую в тот или иной момент информацию, и лишь к очень немногим Дэниел обращался только потому, что хотел почувствовать их текстуру. Таких было очень мало, по большей же части те, которые относились к Элайджу Бейли.

Много десятилетий назад, когда Элайдж Бейли был ещё жив, Дэниел и мадам Глэдия приехали в Бейлимир. Когда они вышли на орбиту Бейлимира, на их маленьком корабле появился Бентли Бейли. Это был довольно грубый мужчина средних лет. Он посмотрел на Глэдию несколько враждебно и сказал:

— Вы не можете увидеть его, мадам.

Глэдия заплакала.

— Почему?

— Он не хочет, мадам, и я должен уважать его желания.

— Я не могу поверить, мистер Бейли.

— У меня есть его собственноручная записка и запись голоса. Я не знаю, узнаете ли вы его почерк и голос, но даю вам честное слово, что так оно и есть и на него не оказывалось никакого постороннего влияния, когда он делал эту запись.

Глэдия ушла в свою каюту, где в одиночестве прочитала записку и прослушала запись. Затем она вышла, как будто надломленная, но сказала твёрдо:

— Дэниел, ты высадишься один, повидаешь его, а потом сообщишь мне обо всём, что он сделает или скажет.

— Да, мадам.

Дэниел перешёл на корабль Бентли.

— На эту планету роботы не допускаются, Дэниел, — сказал Бентли, — но для вас сделано исключение, потому что это желание моего отца, а его здесь очень уважают. Лично я ничего не имею против вас, вы понимаете. Но ваше присутствие на планете должно быть ограниченным. Вы пойдёте прямо к отцу, а когда он закончит беседовать с вами, вас сразу же отвезут на орбиту. Вы понимаете?

— Понимаю, сэр. Как ваш отец?

— Он умирает, — ответил Бентли, пожалуй, намеренно грубо.

— Я это тоже понимаю, — сказал Дэниел.

Голос его заметно дрогнул, естественно, не от эмоций, а потому что сознание смерти человека, хоть и неизбежной, нарушало его позитронные пути.

— Я имел в виду, долго ли ему осталось жить?

— Он мог бы уже умереть, но цеплялся за жизнь, поддерживая себя мыслью о том, что должен увидеться с вами.

Они приземлились. Планета была большой, но её обитаемая часть оказалась крошечной. День был облачный, недавно прошёл дождь. Широкие прямые улицы были пусты, словно в знак того, что жители не желают смотреть на робота.

Наземный кар привез его к дому, который был побольше остальных.

Они вошли в дом. У двери в комнату Бентли остановился.

— Мой отец там. Идите один. Он не хотел, чтобы я шёл с вами. Идите. Вы, наверное, не узнаете его.

Дэниел вошёл в тёмную комнату. Глаза его быстро привыкли к темноте, и он увидел покрытое простыней тело внутри прозрачного кокона, который слабо поблескивал. В комнате стало чуть светлее, и Дэниел отчетливо увидел лицо.

Бентли был прав. Дэниел не узнал своего бывшего партнера. Его лицо было изможденным, костлявым.

Глаза лежащего были закрыты, и Дэниелу показалось, что он видит мертвеца. Он никогда не видел мертвого человека, и, когда эта мысль пришла ему в голову, он покачнулся — ноги не держали его.

Глаза старика открылись, и слабая улыбка пробежала по бледным сморщенным губам.

— Дэниел, мой старый друг Дэниел!

Этот шёпот отдаленно напоминал голос Элайджа Бейли. Из-под простыни медленно возникла рука, и Дэниелу показалось, что он всё-таки узнал Элайджа.

— Партнер Элайдж, — тихо сказал он.

— Спасибо, Дэниел, что вы приехали.

— Это для меня было важно, партнер Элайдж.

— Я боялся, что вам не позволят. Они, даже мой сын, считают вас роботом.

— Я и есть робот.

— Для меня — нет, Дэниел. А вы не изменились. Я не очень ясно вижу вас, но мне кажется, что вы всё такой же, каким я вас помню. Когда я в последний раз видел вас? Тридцать один год назад?

— Да, и за это время я не изменился, так что видите — я действительно робот.

— Зато я очень изменился. Я бы не позволил вам увидеть меня таким, но я слишком слаб, чтобы противиться желанию увидеть вас ещё раз.

Голос Бейли немного окреп, словно старику стало лучше при виде Дэниела.

— Я рад видеть вас, партнер Элайдж, как бы вы ни изменились.

— А леди Глэдия? Как она?

— Хорошо. Она приехала со мной.

— Она не… — Болезненная тревога появилась в голосе Бейли.

— Нет, она осталась на орбите. Ей объяснили, что вы не хотите её видеть, и она поняла.

— Это не так. Я очень хотел её видеть, но этому искушению я сумел противостоять. Она не изменилась?

— Она осталась такой же, какой вы видели её в последний раз.

— Это хорошо. Но я не могпозволить ей увидеть меня таким. Я не хочу, чтобы таким было её последнее воспоминание обо мне. Вы — другое дело.

— Потому что я робот, партнер Элайдж.

— Бросьте, Дэниел, — раздраженно сказал Бейли. — Вы не могли бы больше значить для меня, даже если бы были человеком. — Он немного полежал молча и продолжил: — Все эти годы я ни разу не писал ей и не вызывал по гипервидению. Я не мог позволить себе вмешиваться в её жизнь. Она всё ещё замужем за Гремионисом?

— Да, сэр.

— И счастлива?

— Я не могу судить. По её поведению нельзя предположить, что она несчастна.

— Дети есть?

— Разрешено иметь двоих.

— Она не сердилась, что я не подавал о себе вестей?

— По-моему, она понимала ваши мотивы.

— Она когда-нибудь говорила обо мне?

— Почти никогда, но, по мнению Жискара, она часто думает о вас.

— А как Жискар?

— Функционирует правильно.

— Значит, вы тоже знаете о его способностях?

— Он говорил мне, мистер Элайдж.

Бейли снова помолчал, потом пошевелился.

— Дэниел, я хотел видеть вас здесь, чтобы убедиться, что вы не изменились, что дыхание лучших дней моей жизни всё ещё живёт, что вы помните меня и будете помнить. Но ещё я хотел сказать вам кое-что. Я скоро умру, Дэниел, и знаю, что это известие дойдёт до вас. Даже если бы вас не было здесь, если бы вы были на Авроре, вам было бы известно. О моей смерти объявят в галактических новостях. — Его грудь колыхнулась от слабого беззвучного смеха. — Кто бы мог подумать когда-то? Глэдия, конечно, тоже услышит. Но она знает, что я должен умереть, и примет это как печальный факт. Но я боялся, какое впечатление это произведёт на вас, поскольку вы, как вы настаиваете, а я отрицаю, робот. Ради прошлого вы, возможно, считаете своим долгом уберечь меня от смерти, но сделать это не можете. И потому данное обстоятельство произведёт на вас нежелательное воздействие. Поэтому давайте договоримся.

Голос Бейли слабел. Дэниел сидел неподвижно, но лицо его против обыкновения отражало эмоции — заботу и печаль. Глаза Бейли были закрыты, и он не видел этого.

— Моя смерть, Дэниел, не имеет значения. Среди людей ни одна индивидуальная смерть не имеет значения. Умирая, человек оставляет после себя свои дела и не умирает полностью, пока существует человечество. Вы понимаете меня?

— Да, партнер Элайдж.

— Дело каждого индивидуума есть часть общего дела, а потому становится неумирающей частью целого. Это целое — человеческие жизни прошлого, настоящего и грядущего, это ковер, который десятки тысячелетий растёт и хорошеет. Космониты — краешек ковра, они тоже добавляют совершенства и красоты в узор. Индивидуальная жизнь — всего лишь нитка в его основе, а что такое нитка в сравнении с целым? Дэниел, думайте о ковре и не вспоминайте об одной выдернутой нити. В нём так много других нитей, каждая нужна, каждая участвует…

Бейли замолчал. Дэниел терпеливо ждал. Бейли открыл глаза, увидел Дэниела и слегка нахмурился.

— Вы ещё здесь? Вам пора. Я сказал всё, что хотел.

— Я не хочу уходить, партнер Элайдж.

— Вы должны. Я не могу больше бороться со смертью. Я страшно устал. Я хочу умереть. Пора.

— Я не могу подождать?

— Я не хочу. Если я умру на ваших глазах, это может скверно подействовать на вас, несмотря на все мои слова. Уходите. Я приказываю. Я позволю вам быть роботом, если желаете. Но в этом случае вы должны повиноваться моим приказам. Вы не можете спасти мне жизнь и ничего не можете сделать, так что Второй Закон тут ни при чем. Идите! — Умирающий указал на дверь и добавил: — Прощайте, друг Дэниел.

Дэниел медленно повернулся, с невероятным затруднением повинуясь приказу.

— Прощайте, партнер… — Он сделал паузу и хрипловато закончил: — Прощайте, друг Элайдж.

Бентли встретил его в другой комнате.

— Он ещё жив?

— Был жив, когда я уходил.

Бентли пошёл к отцу и тут же вернулся:

— Уже нет. Он увиделся с вами и ушёл.

Дэниел прислонился к стене. Прошло некоторое время, прежде чем он смог встать, ни на что не опираясь. Вскоре они вернулись на маленький корабль и отправились на орбиту, где ждала Глэдия.

Она тоже спросила, жив ли ещё Элайдж, и, когда ей сказали, что умер, повернулась и с сухими глазами ушла в свою каюту. Плакать.

37 а

Дэниел продолжал, словно короткое воспоминание о смерти Элайджа Бейли не ворвалось в ход его мыслей:

— Теперь, в свете речи мадам Глэдии, я как-то лучше понимаю, о чём говорил партнер Элайдж.

— В каком смысле?

— Я ещё не вполне уверен. Очень трудно думать о том, о чём я пытаюсь думать.

— Я буду ждать, сколько нужно, — сказал Жискар.

38

Джиновус Пандарал был высок и не очень стар.

Копна густых белых волос и пушистые белые баки придавали ему достойный и изысканный вид. Его внешность лидера помогала ему продвигаться по службе, но сам он прекрасно знал, что его наружность много значительнее внутреннего содержания.

Когда его избрали в директорат, он довольно быстро утратил первоначальный энтузиазм. Место оказалось хлопотливым, и, автоматически поднимаясь по службе каждый год, он сознавал это всё яснее.

Сейчас Пандарал был главным директором. В прежние времена задачи управления не были достаточно сложными. Чем был Бейлимир во времена Нефи Морлера восемь десятилетий назад? Маленьким мирком, кучкой ферм и городков, сгруппировавшихся вокруг пригородных коммуникационных линий. Население не превышало пяти миллионов, а основной статьей дохода был экспорт древесины и немного — титана. Под влиянием Хена Фастольфа с Авроры, который относился к поселенцам более или менее благосклонно, космониты полностью игнорировали их, и жизнь была проста. Когда хотелось вдохнуть культуры или подучиться, ездили на Землю. Да и встречный поток мигрантов с Земли не иссякал. Мощность земного источника была неистощима.

Так почему же Морлер не стал тогда главным директором? Ему же нечего было делать.

В будущем управление, наверное, опять станет простым. Поскольку космониты продолжают вырождаться — каждый школьник знал, что они вырождаются и должны погрязнуть в противоречиях своего общества, правда, сам Пандарал был не вполне в этом уверен, — а число и сила поселенцев растут, скоро настанет время, когда жизнь снова будет безмятежной.

Поселенцы будут спокойно жить и развивать собственные технологии.

Когда Бейлимир, а равно и остальные миры станут такими же, как Земля, а новых поселений будет ещё больше, появится Великая галактическая империя. И как старейший и наиболее населённый из Поселенческих миров Бейлимир будет занимать в этой империи первое после Земли место.

Но, увы, Пандарал был главным директором не в прошлом и не в будущем, а сейчас.

Хен Фастольф умер, но Калдин Амадейро жив.

Амадейро ещё два столетия назад был против того, чтобы Земле разрешили отправлять поселенцев, и он всё ещё жив и может доставить ещё много неприятностей. Космониты пока достаточно сильны, их не сбросишь со счетов, а поселенцы ещё не настолько окрепли, чтобы уверенно идти вперёд. Но поселенцы каким-то образом сдерживали космонитов, и равновесие не слишком изменилось.

Задача умиротворять космонитов, а в поселенцах поддерживать решительность и одновременно здравомыслие падала в основном на плечи Пандарала, что было для него нежелательно и неприятно.

Это было холодное серое утро, шёл снег. Пандарал брёл по отелю один. Он не пожелал идти со свитой.

Охранники вытягивались, когда он проходил мимо, но он почти не замечал их. Капитан охраны вышел ему навстречу.

— Никаких неприятностей, капитан? — спросил Пандарал.

— Никаких, директор. Всё спокойно.

Пандарал кивнул:

— В какой комнате Бейли? Ага. А космонитка и её роботы под охраной? Хорошо.

Он пошёл дальше. Вообще-то Д. Ж. вёл себя хорошо.

Покинутая Солярия, где было превеликое множество роботов, могла бы стать источником сказочных прибылей, хотя прибыли ни в коей мере нельзя было считать естественным эквивалентом безопасности, мрачно думал Пандарал. Но Солярию, набитую ловушками, лучше оставить в покое. Д. Ж. хорошо сделал, что сразу же убрался оттуда и взял с собой ядерный усилитель. Подобные приборы были настолько массивны, что ими можно было пользоваться только в громадных устройствах, предназначенных для уничтожения вторгшихся кораблей, к тому же они ещё не вышли из стадии разработки. Да, слишком уж они огромны. Совершенно необходимо иметь меньшие варианты, и Д. Ж. правильно рассудил, что куда важнее всех роботов, вместе взятых, привезти в Бейлимир этот прибор. Этот усилитель должен здорово помочь учёным Бейлимира.

Однако если один Внешний мир имел портативный усилитель, то почему бы не иметь и другим? Если это оружие поместить в корабль, космический флот может без труда уничтожить любое количество Поселенческих миров. Как далеко они ушли в этом развитии и как скоро Бейлимир сможет прогрессировать в том же направлении с помощью привезенного Д. Ж. усилителя?

Пандарал постучал в дверь комнаты Д. Ж., не дожидаясь ответа, вошёл и сел без приглашения. Это были немногие полезные преимущества звания главного директора.

Д. Ж. выглянул из ванной и сказал сквозь полотенце, которым вытирал голову:

— Рад был бы приветствовать господина директора надлежащим образом, но вы застали меня в крайне недостойном виде, поскольку я только что из-под душа.

— Ладно, заткнитесь, — раздраженно пробормотал Панда- рал.

Обычно он всегда радовался неистощимому остроумию Д. Ж., но не сегодня. В каком-то смысле он никогда по-настоящему не понимал Д. Ж.

Д. Ж. был Бейли, прямой потомок великого Элайджа и основателя Бентли. Это делало его естественным кандидатом на пост директора, к тому же он был добродушен, что нравилось публике. Однако он выбрал карьеру торговца, трудную и опасную. Она могла сделать его богатым, а могла и убить или, что ещё хуже, преждевременно состарить.

Кроме того, Д. Ж. месяцами отсутствовал в Бейлимире, а Пандарал предпочитал его советы советам большинства членов его ведомства.

Никто никогда не мог догадаться, серьезен ли Д. Ж., но слушать он умел.

Пандарал тяжело вздохнул:

— Я не думаю, что речь этой женщины была лучшим из того, что могло случиться с нами.

Д. Ж., одеваясь, пожал плечами:

— Кто мог предвидеть это?

— Вы могли. Вы должны были узнать о ней всё, прежде чем везти её с собой.

— Так я и узнал о ней всё, директор. Более тридцати лет она прожила на Солярии. Она выросла там и жила в окружении одних роботов. Людей она видела только на трёхмерном экране, за исключением мужа, но и тот не часто посещал её. Когда она приехала на Аврору, ей трудно было приспособиться, и даже там она жила в основном среди роботов. За два с лишним века она едва ли видела одновременно человек двадцать, а здесь было четыре тысячи. Я думал, что она скажет несколько слов, если вообще сможет открыть рот. Откуда мне было знать, что она такой оратор?

— Вы должны были остановить её. Вы же сидели рядом.

— Вы хотели скандала? Люди восхищались ею. Вы были там и знаете, что, если бы я заставил её сесть, слушатели полезли бы на сцену. Но ведь и вы, директор, не пытались остановить её.

Пандарал покашлял.

— Я думал об этом, но каждый раз, когда оглядывался, встречался глазами с роботом — ну, тем, который похож на робота.

— С Жискаром. Ну и что? Он же не мог ничего вам сделать.

— Я знаю, но он нервировал меня и каким-то образом смирял.

— Ладно, директор, это неважно, — сказал Д. Ж. Он уже оделся и придвинул к собеседнику поднос с завтраком.

— Кофе ещё горячий, берите булочку и джем. Всё прошло хорошо. Не думаю, что публика преисполнится любовью к космонитам и испортит нашу политику. Случившееся даже может пойти нам на пользу. Если космониты узнают, к чему она призывала, партия Фастольфа может усилиться. Несмотря на то что Фастольф умер, партия его жива, и нам нужно поддержать её политику умеренности.

— Я думаю о том, — сказал Пандарал, — что через пять месяцев соберётся Всепоселенческий конгресс и я услышу множество ядовитых намеков на умиротворение Бейлимира и на любовь его жителей к космонитке. — И угрюмо добавил: — Чем меньше планета, тем больше на ней ястребов.

— А вы найдите на это достойный ответ, — посоветовал Д. Ж. — На публике держитесь по-государственному, а их отведите в сторонку, посмотрите прямо в глаза и скажите, что в Бейлимире свобода слова и мы намерены поддерживать её и в дальнейшем. Скажите им, что Бейлимир принимает близко к сердцу интересы Земли, но, если какая-нибудь планета захочет доказать большую преданность Земле тем, что объявит войну космонитам, Бейлимир будет с интересом наблюдать, но и только. Такое заявление заткнет им глотки.

— Ой, нет, — с тревогой сказал Пандарал. — Об этом может стать известно, уж тогда так завоняет…

— К сожалению, вы правы. Впрочем, не думайте об этом и не позволяйте этим безмозглым горлопанам уговорить вас.

Пандарал вздохнул:

— Я полагаю, что мы справимся, но прошлый вечер сорвал все наши планы. Вот о чём я жалею.

— Какие планы?

— Когда вы уехали с Авроры на Солярию, за вами последовали два аврорианских корабля. Вы об этом знали?

— Нет, но предполагал что-то в этом роде, — равнодушно ответил Д. Ж. — Именно по этой причине я и старался попасть на Солярию обходным путем.

— Один из аврорианских кораблей приземлился на Солярии в нескольких тысячах километров от вас, так что он, похоже, не собирался следить за вами, а второй остался на орбите.

— Разумно. Я бы сделал то же самое, если бы имел в своем распоряжении второй корабль.

— Приземлившийся второй корабль был уничтожен в считаные часы. Тот, что остался на орбите, сообщил об этом и получил приказ вернуться. Торговая мониторная станция перехватила его сообщение и передала нам.

— Оно было некодированным?

— Нет, конечно, кодированным, но мы раскрыли код.

Д. Ж. задумчиво кивнул:

— Очень интересно. Я полагаю, у них на борту не было никого, кто говорил бы по-соляриански.

— Ясное дело. Если никто не знает, куда девались соляриане, эта ваша женщина — единственная солярианка в Галактике.

— И аврориане отдали её мне. Не повезло им.

— Во всяком случае, я хотел объявить о гибели аврорианского корабля вчера вечером. Просто как факт, без злорадства. Это, наверное, взволновало бы всех поселенцев в Галактике, ведь мы вернулись, а аврориане — нет.

— Но она же солярианка, — сухо сказал Д. Ж., — а не аврорианка.

— Прекрасно. Это тоже выставило бы тебя и женщину в хорошем свете. Но теперь всё ни к чему. После того что она сделала, ничего не имеет значения, даже известие о гибели аврорианского корабля.

— После того как все аплодировали любви и родственным отношениям, было бы противоестественным через полчаса рукоплескать смерти двухсот аврорианских родственников.

— Я тоже так думаю. А какой был общий душевный порыв — и мы его упустили.

Д. Ж. нахмурился.

— Забудьте об этом, директор. Вы сможете развернуть пропаганду в более подходящее время. Важно одно: что всё это означает. Аврорианский корабль сокрушен. Это значит, что он не ожидал, что против него применят ядерный усилитель. Второму кораблю приказали возвращаться, и это может означать, что корабль не был снабжен защитой от такого оружия, а может быть, подобной защиты у них и вовсе нет. Отсюда я делаю вывод: портативный усилитель, или хотя бы полупортативный, — исключительно солярианского производства, а не общекосмонитского. Если так, то это хорошее известие для нас. Так что в данный момент не беспокойтесь о своей пропаганде, а сосредоточьтесь лучше на том, чтобы добыть максимум информации об этом усилителе. Было бы неплохо опередить в этом космонитов.

Пандарал прожевал кусок булочки и сказал:

— Наверное, вы правы, но как в этом случае отнестись к другой информации?

— Какой? Послушайте, директор, вы собираетесь дать мне информацию, которая мне нужна, чтобы вести разумную беседу? Или намерены бросать её частями в воздух и заставлять меня прыгать за ней?

— Не злитесь, Диджи. Не было бы смысла разговаривать с вами, если бы я не мог держаться свободно. Вы знаете, что такое совещание директората? Не желаете ли взять на себя мою работу? Вы можете её получить, как вам известно.

— Нет, спасибо, не хочу. Я хочу только получить от вас немного информации.

— Нам передали послание с Авроры, срочное. Они соизволили обратиться непосредственно к нам, а не через Землю.

— Стало быть, важное послание. Что же они хотят?

— Они хотят, чтобы солярианка вернулась домой.

— Значит, они знают, что наш корабль покинул Солярию и вернулся в Бейлимир. У них тоже есть мониторные станции, и они тоже перехватывают наши сообщения.

— Наверняка, — раздраженно сказал Пандарал. — Они расшифровывают наши коды так же быстро, как и мы их. Мы квиты.

— Они сказали, зачем им женщина?

— Конечно, нет! Космониты не объясняют, а приказывают.

— Может, они знают, что она сделала на Солярии? Поскольку никто из них не говорит по-соляриански, может, они хотят, чтобы она очистила планету от надзирателей?

— Откуда им было узнать, Диджи? Мы объявили об этом только вчера вечером, а послание с Авроры получено гораздо раньше. Но неважно, зачем она им. Вопрос в другом: что нам делать? Если мы не вернём её, то можем обострить отношения с Авророй, если вернём, будем неважно выглядеть в глазах наших жителей, а старик Бастервейн станет кричать, что мы пресмыкаемся перед космонитами.

Собеседники посмотрели друг другу в глаза.

— Мы вернём её, — сказал Д. Ж. — В конце концов, она космонитка и гражданка Авроры. Мы не можем удерживать её здесь против воли Авроры, иначе поставим под удар всех торговцев, которые появляются на территории космонитов. Но отвезу её я, директор, и вы не сможете меня ни в чём упрекнуть. Когда я увозил её на Солярию, то пообещал, что верну её на Аврору. Официально это нигде не записано, но я человек чести и должен сдержать обещание. Это может обернуться к нашей выгоде.

— Каким образом?

— Придумаем. Однако, директор, мой корабль должен быть отремонтирован для полёта. А моим людям нужна премия. Они же лишаются отпуска.

39

Несмотря на то что Д. Ж. предполагал появиться на своем корабле не раньше чем через три месяца, он, как ни странно, пребывал в благодушном настроении.

Несмотря на то что Глэдия теперь имела на корабле помещение более роскошное, чем раньше, она, как ни странно, была несколько удручена.

— Зачем всё это, Диджи?

— Смотрите в зубы дареному коню?

— Я просто спрашиваю — почему?

— По одной причине, миледи: вы — героиня класса А, а когда корабль ремонтировался, это помещение было решено отдать вам.

— Но ведь корабль не стал больше. У кого отняли?

— Вообще-то это была комната отдыха для команды, но ребята настаивали. Вы помните Нисса?

— Конечно.

— Он хочет, чтобы вы взяли его на работу вместо Дэниела. Он говорит, что Дэниел не рад работе и извиняется перед своими жертвами, а он, Нисс, отлупит всякого, кто доставит вам хоть малейшую неприятность, сделает это с удовольствием и, уж конечно, не станет извиняться.

Глэдия улыбнулась:

— Скажите ему, что я польщена его предложением и в следующий раз, когда мы с ним увидимся, с удовольствием пожму ему руку. В тот раз я отказалась, а, наверное, зря.

— Надеюсь, вы наденете перчатки, когда станете пожимать руки.

— Конечно, но я вот думаю, так ли это необходимо. Я уже не так часто простужаюсь, с тех пор как уехала с Авроры. Инъекции, которые мне сделали, видимо, укрепили мою иммунную систему. — Она снова огляделась. — Вы даже сделали ниши для Дэниела и Жискара. Вы очень внимательны, Диджи.

— Мадам, мы очень старались, чтобы вы были довольны.

— Странное дело, — сказала Глэдия, словно сама удивлялась тому, что хотела сказать. — Я не уверена, что хочу уезжать с вашей планеты.

— Вот как? Холод, снег, грязно, убого, огромные вопящие толпы всюду. Что может привлекать вас здесь?

Глэдия покраснела.

— Уж конечно, не толпы.

— Позволю себе поверить вам, мадам.

— Дело совсем в другом. Я никогда ничего не делала. Я занимала себя всевозможными способами. Я занималась светоскульптурой и экзодизайном роботов. Я занималась любовью, была женой и матерью и ни в чём не чувствовала себя личностью. Если бы я внезапно исчезла из жизни или вообще никогда не родилась, это никого бы не огорчило, кроме, может быть, одного-двух близких друзей. Теперь же дело другое.

— Да? — Чуть заметная усмешка проскользнула в голосе Д. Ж.

— Да! Я могу влиять на людей. Я могу выбрать дело и сделать его своим. Я выбрала такое дело: я хочу предупредить войну. Я хочу, чтобы Вселенную заселили и космониты и поселенцы одинаково. Я хочу работать над этим, чтобы после меня история изменилась благодаря мне, и люди сказали бы: «Если бы не она, всё могло быть гораздо хуже». — Она повернула к Д. Ж. сияющее лицо. — Понимаете ли вы, что значит после двух с лишним столетий безделья получить шанс стать кем-то, узнать, что жизнь вовсе не пуста и бессодержательна, что есть в ней нечто удивительное, стать счастливой через много лет после того, как была утрачена всякая надежда на счастье?

— Но вы этого ничего не получите в Бейлимире, мадам, — сказал Д. Ж. чуточку смущенно.

— Я не получила бы этого на Авроре. Там я всего лишь солярианская женщина, эмигрантка. А в Поселенческом мире я космонитка — нечто необычное.

— Однако вы много раз и очень настойчиво утверждали, что хотите вернуться на Аврору.

— Раньше — да, но сейчас я не хочу этого, Диджи. Теперь я не хочу возвращаться.

— Это могло бы оказать большое влияние на Бейлимир. Но Аврора желает вашего возвращения. Так она нам заявила.

Глэдия оторопела:

— Они хотят этого?

— Официальное письмо за подписью Председателя Авроры требует вашего возвращения. Мы бы рады оставить вас у себя, но директорат решил, что это может вызвать обострение межзвёздных отношений. Я не согласен с этим, но мне приказали.

Глэдия нахмурилась:

— Зачем я им? Я жила на Авроре больше двух столетий, и мною никогда не интересовались. А может, теперь они считают, что только я могу остановить надзирателей на Солярии? Как вы думаете?

— Такая мысль приходила мне в голову, миледи.

— Но я не могу. Да, я оттаскивала надзирательницу за волосы, но никогда не смогу повторить того, что сделала. Я знаю, что не смогу. Кроме того, зачем им высаживаться на планету? Они могут уничтожить надзирателей на расстоянии, раз они теперь знают, что это за надзиратели.

— Дело в том, что послание с Авроры было получено задолго до того, как на Авроре могли узнать о вашем конфликте с надзирательницей. У них есть какая-то другая причина требовать вашего возвращения.

— О! — Глэдия выглядела совершенно ошеломленной, но скоро она пришла в себя. — Мне наплевать на их причины. Я не хочу возвращаться. У меня здесь работа, и я собираюсь продолжить её.

Д. Ж. встал.

— Рад слышать это от вас, мадам Глэдия. Я надеялся, что вы захотите так поступить. Я обещаю вам, что, оставляя Аврору, сделаю всё возможное, чтобы взять вас с собой. Однако сейчас я должен отправляться на Аврору, и вы должны ехать со мной.

40

Глэдия смотрела на исчезающий Бейлимир и испытывала совершенно иные чувства, нежели те, с которыми приближалась к этой планете. Да, это действительно холодный, серый, жалкий мир, каким он и показался поначалу, но в нём были человеческие жизнь и тепло, реальные, основательные.

Солярия, Аврора, другие Внешние миры, которые она посещала или видела по гипервидению, казались ей наполненными чем-то… газообразным. Неважно, сколько именно людей живут в том или ином Внешнем мире, они разлетаются по планете, как молекулы газа в какой-нибудь емкости. Кажется, что космониты отталкиваются друг от друга.

Глэдия мрачно подумала, что так оно и есть. Космониты всегда отталкивали её.

Она привыкла к этому на Солярии, но даже на Авроре, где она сначала так безрассудно экспериментировала с сексом, близость была близостью словно по необходимости.

Исключение — Элайдж. Но Элайдж не был космонитом.

Бейлимир оказался не таким. Наверное, все Поселенческие миры не такие. Поселенцы держатся вместе, вокруг них огромные пустынные пространства — впрочем, пустынные до тех пор, пока растущее население не освоит их. Поселенческий мир — это мир, заполненный людьми, камнями, булыжниками — всем, чем угодно, но не газом.

Почему так? Из-за роботов. Они уменьшают зависимость людей друг от друга. Они заполняют промежутки. Они являются своеобразным изоляционным материалом, уменьшающим естественную тягу людей друг к другу, и в результате вся система оказывается в изоляции.

Да, конечно. Нигде не было столько роботов, как на Солярии, и изоляционный эффект там настолько велик, что маленькие частички этого газа — люди — становились такими инертными, что почти не общались между собой. «Куда же ушли соляриане? — думала Глэдия. — И как они живут?»

Длинная жизнь тоже, наверное, играла свою роль. Как могут добрые чувства существовать долгие десятилетия и не превратиться в озлобленность? А если человек умирал, как другой мог переносить утрату столько десятилетий? Поэтому-то люди учились подавлять эмоциональную привязанность и держались друг от друга подальше.

С другой стороны, люди, которые живут мало, не успевают ощутить всей прелести жизни. И это чувство передаётся из поколения в поколение, словно мяч, который перебрасывают из рук в руки, не давая ему коснуться земли.

Недавно Глэдия жаловалась Д. Ж., что ей нечего делать, потому что она испытала всё и передумала обо всём и ей осталось только скучать. Ей даже не снилось, что она может стоять перед толпой людей, говорить с ними, чувствовать их, слиться с ними в единый большой организм. Она даже мечтать не могла испытать то, что испытала. А сколько ещё такого, о чём она не знала, не подозревала, несмотря на то что так долго прожила! Что ещё можно испытать?

— Мадам Глэдия, — мягко сказал Дэниел, — капитан хочет войти.

— Впусти его.

Д. Ж. вошёл.

— Я думал, что вас нет дома.

Глэдия улыбнулась:

— Можно сказать и так. Я задумалась, да так, что заблудилась в мыслях. Со мной это иногда случается.

— Счастливая женщина! А мои мысли никогда не бывают такими глубокими, чтобы я в них потерялся. Ну, вы примирились с тем, что вам придётся вернуться на Аврору, мадам?

— Нет. Среди мыслей, в которых я заблудилась, была и та, которую я всё ещё не могу усвоить: зачем вам ехать на Аврору? Ведь не затем же, чтобы отвезти меня: это мог сделать любой грузовой корабль.

— Могу я сесть, мадам?

— Конечно. И нечего спрашивать, капитан. Я хотела бы, чтобы вы перестали обращаться со мной, как с аристократкой. Это становится утомительным. А если вы таким образом хотите напомнить мне, что я космонитка, тогда ещё хуже. И я даже предпочла бы, чтобы вы звали меня просто Глэдия.

— Вы, кажется, хотите отказаться от своей космонитской сущности, Глэдия?

— Я просто хочу забыть о несущественных различиях.

— Несущественных? Ваша жизнь в два раза длиннее моей.

— Как ни странно, я считаю это досадным недостатком космонитов. Скоро мы достигнем Авроры?

— На этот раз обходных манёвров не будет. Через несколько дней делаем прыжок, а там два-три дня — и Аврора.

— А зачем вам-то ехать на Аврору, Диджи?

— Я мог бы сказать: просто из вежливости — но в действительности я хочу воспользоваться случаем, чтобы объяснить вашему Председателю или хотя бы кому-то из его подчиненных, что произошло на Солярии.

— Разве они этого не знают?

— В целом знают. Они перехватывали наши сообщения, как и мы поступали бы, будь мы на их месте. Однако они могут сделать неверные выводы, и в этом случае я хотел бы их поправить.

— И какой же вывод верный?

— Как вы знаете, надзиратели на Солярии обучены считать существо человеком лишь в том случае, если оно говорит по-соляриански, как вы. Это означает, что не только поселенцы, но и все космониты-несоляриане людьми не считаются. Таким образом, аврориане, высадившиеся на Солярии, не были приняты за людей.

Глэдия широко раскрыла глаза.

— Невероятно! Соляриане не могли заставить надзирателей относиться к аврорианам так же, как к вам.

— Не могли? Они уже уничтожили аврорианский корабль. Вы знаете об этом?

— Аврорианский корабль! Нет, я не знала.

— Уверяю вас, что это так. Аврорианский корабль приземлился примерно в то же время, что и мы. Мы улетели, а они — нет. Но у нас были вы, а у них… Отсюда возможен вывод, что Аврора не может автоматически считать союзниками все Внешние миры. И в случае чего каждый Внешний мир будет вынужден действовать самостоятельно.

Глэдия затрясла головой:

— Нельзя так обобщать. Возможно, солярианам трудно было научить надзирателей положительно реагировать на каждый из пятидесяти акцентов и отрицательно — на все остальные: легче приучить их к одному акценту. Соляриане считали, что никто из космонитов не высадится на их пустой планете.

— Да, я уверен, что аврорианское руководство согласится с этим соображением, поскольку людям всегда легче сделать удобный вывод. Но я хочу убедить их и в возможности неудобного вывода, и пусть им станет не по себе. Простите моё самомнение, но, по-моему, никто не сделает это лучше меня, и, следовательно, именно я должен ехать на Аврору.

Глэдия чувствовала, что разрывается на части. Она не хотела быть космониткой, она хотела быть просто человеком и забыть о том, что она называла «несущественными различиями». Но когда Д. Ж. с таким удовлетворением говорил о том, что поставит Аврору в унизительное положение, она снова почувствовала себя космониткой.

— Я думаю, что Поселенческие миры тоже имеют свои особенности. Разве каждый из них не действует самостоятельно?

Д. Ж. покачал головой:

— Вам может показаться, что так оно и есть, и я не удивлюсь, если каждый поселенец иногда ставит свои интересы и интересы своего мира выше общего блага, но у нас есть то, чего не хватает космонитам.

— А именно? Вы благороднее?

— Конечно, нет. Мы не благороднее, чем космониты, но у нас есть Земля. Это наш мир. Каждый поселенец старается почаще бывать там. Каждый поселенец знает, что существует большой развитый мир с невероятно богатой историей, множеством культур и сложной экологией, к которому он, поселенец, принадлежит. Поселенческие миры могут не ладить между собой, но для выяснения отношений они никогда не применяют силу, потому что земное правительство сразу призовет их к порядку, а решения Земли подлежат немедленному исполнению и не обсуждаются. Вот наши три преимущества, мадам Глэдия: отсутствие роботов, позволяющее нам строить новые миры своими руками, быстрая смена поколений, что способствует постоянному обновлению, и, самое главное, Земля, наша опора и пристанище.

— Но космониты… — начала было Глэдия и замолчала.

Д. Ж. невесело улыбнулся:

— Вы хотели сказать, что космониты тоже потомки землян и Земля тоже их планета? Фактически правильно. Космониты сделали всё, что могли, чтобы отказаться от своего наследства. Они не признают себя потомками землян. Будь я мистиком, я бы сказал, что, оторвавшись от своих корней, космониты долго не просуществуют. Но я не мистик. Поэтому не выражусь в такой форме, но всё равно они не смогут выжить, я уверен. — Он помолчал и добавил немного смущенно, словно понял, что задел Глэдию за живое: — Пожалуйста, думайте о себе как о человеке, а не как о космоните, и я буду думать о себе как о человеке, а не поселенце. Человечество выживет, будь то поселенцы, или космониты, или те и другие вместе. Я думаю, что это будут поселенцы, но, может, я ошибаюсь.

— Нет, — сказала Глэдия, стараясь выглядеть спокойной. — Я думаю, что вы правы — люди должны перестать отличать космонитов от переселенцев. Это и есть моя цель — научить их не различать.

— Я задерживаю ваш обед, — сказал Д. Ж. и взглянул на часы. — Могу я поесть с вами?

— Конечно.

Д. Ж. встал.

— Тогда я пойду и принесу. Я бы послал Дэниела или Жискара, но не хочу привыкать приказывать роботам. Кроме того, хоть команда и обожает вас, это обожание вряд ли распространяется на ваших роботов.

Глэдия вообще-то не хотела есть. Она всё ещё не могла привыкнуть к недостаточно тонкому вкусу еды, которую, видимо, готовили так же, как на Земле. Но невкусной еда не была, и Глэдия стала флегматично жевать.

Д. Ж. заметил, что она ест без интереса, и спросил:

— Надеюсь, пища хорошо усваивается?

— Да. Видимо, я привыкаю. Сначала было немного неприятно, но потом прошло.

— Я рад. Но вот что, мадам…

— Да?

— Вы не представляете, почему аврорианское правительство так настойчиво зовет вас домой? Дело же не в том, как мы обошлись с надзирательницей или как вы выступили. Они потребовали вашего возвращения до того, как могли узнать об этих событиях.

— В таком случае, — грустно сказала Глэдия, — я им вовсе не нужна и никогда не была нужна.

— Но что-то должно быть. Я же говорил вам, что письмо подписал Председатель Совета Авроры.

— В данном случае именно этого Председателя можно рассматривать как подставное лицо.

— Да? И кто же стоит за ним? Калдин Амадейро?

— Точно. Значит, вы его знаете?

— О, да, — мрачно ответил Д. Ж. — Фанатически ненавидит Землю. Человек, который как политическая фигура был уничтожен доктором Фастольфом два столетия назад, но выжил и снова угрожает нам. Вот пример долголетия мертвой руки.

— Но тут такая странность: Амадейро — человек мстительный. Он знает, что причиной его поражения, о котором вы упомянули, был Элайдж Бейли, и уверен, что я тоже причастна к этому, поэтому его крайняя неприязнь распространяется и на меня. Если Председатель хочет видеть меня, значит, этого хочет Амадейро. А зачем я нужна Амадейро? Он должен радоваться, что избавился от меня. Наверное, он и послал меня с вами на Солярию, рассчитывая, что ваш корабль погибнет и я вместе с ним. Это ничуть не огорчило бы Амадейро.

— Он не стал бы оплакивать вас, да? Но вам, надо полагать, никто не сказал: «Поезжайте с этим дураком поселенцем, потому что нам доставит удовольствие известие о вашей гибели»?

— Нет, мне сказали, что вам очень нужна моя помощь, что в настоящее время существует политика сотрудничества с Поселенческими мирами и для Авроры будет великим благом, если я по возвращении сообщу обо всём, что происходит на Солярии.

— Да, конечно, они должны были сказать так. Но когда, вопреки их ожиданиям, наш корабль вернулся, а аврорианский погиб, им, конечно, захотелось узнать о происшедшем из первых рук. И когда я вместо Авроры повез вас в Бейлимир, они взвыли и потребовали вашего возвращения. Так вполне могло быть. Но сейчас-то им известно обо всём — так зачем им вы? Впрочем, им известно обо всём исключительно из передач с Бейлимира. Стало быть, они просто не верят этому. Но всё-таки…

— Что всё-таки, Диджи?

— Всё-таки я инстинктивно чувствую, что в их послании сквозит желание не только послушать вас. За их настойчивостью, мне кажется, что-то скрывается.

— Ничего там не может скрываться. Ничего!

— Не знаю, не знаю — может быть, — задумчиво произнес Д. Ж.

41

— Ятоже хотел бы знать, — сказал ночью Дэниел из своей ниши.

— О чём, друг Дэниел? — спросил Жискар.

— Об истинном значении послания с Авроры, требующего возвращения леди Глэдии. Мне, как и капитану, желание выслушать её отчет кажется не вполне достаточным.

— У тебя есть альтернативное предложение?

— Есть одна мысль.

— Могу я узнать её?

— Мне думается, что в требовании Совета Авроры содержится нечто большее, чем говорится, и они, возможно, желают видеть не мадам Глэдию.

— Кого же они могут ждать, кроме мадам Глэдии?

— Друг Жискар, мыслимо ли, чтобы леди вернулась без нас?

— А зачем мы с тобой нужны Совету Авроры?

— Я-то не нужен, а ты уникален, потому что умеешь проникать в мозг человека.

— Это верно, друг Дэниел, но они этого не знают.

— А не могло ли случиться, что после нашего отъезда они каким-то образом обнаружили этот факт и горько пожалели, что отпустили нас?

— Нет, этого не может быть, — без колебаний сказал Жискар. — Откуда им это узнать?

— Я размышлял об этом, — осторожно сказал Дэниел. — Ты во время своего давнего визита на Землю с доктором Фастольфом ухитрился переналадить несколько земных роботов и снабдил их ограниченными умственными способностями, достаточными для того, чтобы продолжать влиять на правительство Земли в смысле благоприятного отношения к заселению планет. Ты сам однажды говорил мне об этом. Таким образом, роботы на Земле способны исправлять мысли. Затем, как мы недавно предположили, Институт роботехники Авроры послал гуманоидных роботов на Землю. Мы не знаем точно, с какой это было сделано целью, скорее всего такие роботы наблюдают за событиями на Земле и сообщают на Аврору. Даже если аврорианские роботы не умеют манипулировать мозгами, они могут посылать рапорты о том, что то или иное официальное лицо вдруг изменило своё отношение к поселенчеству, и, может быть, как раз в то время, когда мы уезжали с Авроры, кого-то из власть имущих на Авроре осенило, что всё это можно объяснить присутствием на Земле мысленаправляющих роботов. И это можно связать только с доктором Фастольфом либо с тобой. Тогда аврорианскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастольфом. В результате они хотят во что бы то ни стало получить тебя обратно, но не могут открыто требовать, потому что это выдаёт факт их нового знания. Вот они и требуют леди Глэдию — естественное требование, — зная, что если она вернётся, то только вместе с нами.

Жискар долго молчал.

— Рассуждение очень интересное, друг Дэниел, но кое-что в нём никуда не годится. Те роботы, которых я программировал, выполнили свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля отправила роботов из городов в ненаселённую местность уже очень давно. Это означает, что человекоподобные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели возможности встретиться с моими мысленаправляющими роботами или хотя бы узнать о них, ведь роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что опасения, что мои особые способности обнаружены, беспочвенны.

— А нельзя ли обнаружить их по-другому?

— Нет, — твёрдо ответил Жискар.

— И всё-таки хотел бы я знать… — произнёс Дэниел.

Часть IV АВРОРА

Глава 11 СТАРЫЙ ЛИДЕР

42

Память, простая человеческая память мучила Калдина Амадейро, словно болезнь, к которой он не имел иммунитета: пожалуй, он был даже более восприимчив к ней, чем большинство людей. Кроме того, память Амадейро была настолько цепкой, что, однажды засев в её глубине, гнев и разочарование возвращались к нему вновь и вновь.

А ведь так всё хорошо сложилось двести лет назад! Он стал директором Института роботехники (и до сих пор оставался им), и в этот победоносный момент ему казалось, что, опрокинув своего главного врага Хена Фастольфа и оставив его в беспомощной оппозиции, он обязательно добьётся полного контроля над Советом.

Если бы ему это удалось… если бы ему это только удалось…

Он пытался не думать об этом, но всё думал и думал, словно не мог насытиться скорбью и отчаянием.

Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она медленно гибнет. Почему бы и нет? Маложивущему народу на больной перенаселённой планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть — это в сто раз лучше, чем жить той жизнью, которую они сами себя заставили вести.

А царство Внешних миров, где так спокойно и безопасно, должно было расширяться. Фастольф всегда сетовал на то, что космониты слишком долго живут и слишком благоденствуют в своих роботизированных мирках, а потому не стремятся стать пионерами, но Амадейро доказал бы, что он не прав.

Но победил Фастольф. В момент, казалось, полного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, выскочил из ниоткуда, извернулся и ухватил победу.

А всё этот землянин, Элайдж Бейли…

Но хваткая память Амадейро почему-то всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лица, ни голоса, ни поступков. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль.

В результате политики Фастольфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил и парализовал Внешние миры. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из рук космонитов, а Аврора безучастно смотрит, как одну планету за другой захватывает низшая раса, что с каждым годом апатия всё сильнее овладевает духом космонитов.

«Поднимайтесь! — призывал он. — Поднимайтесь! Смотрите, как растёт их число! Смотрите, как множатся Поселенческие миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за горло?»

И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе, а аврориане и другие космониты, всегда следовавшие за лидером Авроры, снова возвращались к своей дремоте.

Очевидное словно не касалось их.

Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел с каждым десятилетием не могли поколебать их. Можно было постоянно убеждать, пророчествовать — и видеть, как большинство следует за Фастольфом, как бараны.

Как могло случиться, что Фастольф, зная, что все его слова — полнейший вздор, так и не отказался от своей политики? Вероятно, он не из упрямства не признавал своих ошибок — он просто не видел их.

Если бы у Амадейро было богатое воображение, он, вероятно, подумал бы, что Внешние миры зачарованы, заколдованы, погружены в апатию, что некто обладающий магической силой заставил людей мыслить по-иному, скрыл истину от глаз.

И вдобавок ко всему этому народ жалел Фастольфа, ведь тот умер глубоко разочарованным. А ведь именно политика Фастольфа удерживала их! Какое право имел он быть разочарованным после этого? А что бы он делал, если бы, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов внимать?

Сколько раз Амадейро думал: Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Если бы он мог уничтожить Землю — мир Элайджа Бейли — одним кивком головы, с каким удовольствием он сделал бы это!

Однако искать спасения в подобных фантазиях — признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, позвать смерть, но его роботы не допустили бы этого.

Но настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана против воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.

43

Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…

Амадейро поднял глаза и увидел входящего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, конечно, позвонил, но, если сигнал не был услышан, он имел право войти.

Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе у Амадейро.

Ничего особенного не было заметно, просто в воздухе словно повеяло тлением. Нос Сисиса казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потёр собственный нос и подумал, как скверно, если и от него веет тлением. Когда-то рост помощника был 1,95 — высокий, даже по космонитским меркам. Конечно, он держится прямо, как и раньше, но стал ниже сантиметра на два. Значит, он уже начал по-старчески горбиться?

Амадейро отогнал эти унылые мысли, которые тоже были признаками возраста, и спросил:

— В чём дело, Мэлун?

За Сисисом шёл его личный робот, очень современный, элегантно поблескивающий. Это тоже было признаком возраста: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового робота-юношу. Амадейро никогда не решался вызвать улыбку настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.

— Мандамус опять пришёл, шеф, — сказал Сисис.

— Какой Мандамус?

— Тот, который добивался встречи с вами.

Амадейро задумался.

— Вы имеете в виду того идиота, потомка солярианки?

— Да, сэр.

— Ну а я не хочу видеть его. Разве вы не объяснили ему, Мэлун?

— Объяснил, но он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.

— Не думаю, — протянул Амадейро. — Что в записке?

— Я не понял, шеф. Она не на галактическом.

— Так как же я её пойму?

— Не знаю, но он просил передать её вам. Если вы соблаговолите взглянуть на неё и распорядиться, я вернусь и тут же выгоню его вон.

— Ну ладно, давайте.

Амадейро с отвращением взглянул на записку. «Ceterum censeo, delenda est Carthago». Амадейро прочитал, поглядел на Мэлуна, снова на записку и наконец сказал:

— Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на галактическом. Вы спросили его, что это значит?

— Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, чем решительно ничего не объяснил. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень настойчивый и сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтёте.

— Какой он из себя?

— Худой, серьёзный, вероятно, без чувства юмора, высокий, но не такой, как вы, внимательный. Глубоко посаженные глаза, тонкие губы.

— Сколько ему лет?

— Судя по его коже, ему четыре десятилетия или около того. Он очень молод.

— В таком случае надо учесть его юность. Пригласите его.

Сисис удивился:

— Вы примете его?

— Я именно так и сказал — верно? Пригласите его.

44

Молодой человек, чеканя шаг, вошёл в комнату, вытянулся перед столом и сказал:

— Благодарю вас, сэр, что согласились принять меня. Могу ли я просить, чтобы вы разрешили позвать сюда моих роботов?

Амадейро удивлённо поднял брови.

— Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить здесь моих?

Уже очень много лет он ни от кого не слышал такой старинной просьбы.

Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие официальной вежливости устарело и стало принято считать, что личные роботы человека есть часть его самого.

— Да, сэр, — сказал Мандамус.

Вошли два робота.

Амадейро заметил, что они не входили, пока не получили разрешения. Роботы были новые, явно многофункциональные, и было видно, что над ними хорошо поработали.

— Ваша собственная конструкция, доктор Мандамус? В роботах, спроектированных хозяевами, всегда есть что-то особенное.

— Правильно, сэр.

— Значит, вы роботехник?

— Да, сэр. Я получил степень в университете на Эос.

— Вы работали под руководством…

— Нет, не у доктора Фастольфа, сэр, — невозмутимо ответил Мандамус. — Под руководством доктора Маскельника.

— Ага, но вы не член Института.

— Я попросил разрешения им стать, сэр.

— Понятно. — Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз: — Где вы изучили латынь?

— Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но запомнить цитату и к месту её применить могу.

— Это замечательно. Как же вы учились латыни?

— Я не могу отдавать роботехнике каждую минуту своего времени: у меня есть другие интересы, например планетология, в частности Земля. Так я добрался до земной истории и культуры.

— Не очень популярный предмет у космонитов.

— Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов, как знаете вы, сэр.

— А разве я знаю?

— Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими аспектами жизни Земли и знаете гораздо больше моего, поскольку изучали предмет дольше.

— С чего вы взяли?

— Я постарался узнать о вас всё, что возможно, сэр.

— Значит, я тоже ваш враг?

— Нет, сэр, но я хочу сделать вас своим союзником.

— Меня? И как же вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?

— Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.

Амадейро внимательно посмотрел на гостя:

— А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете смысл цитаты, которую подобрали для меня?

— Да, сэр.

— Переведите её на стандартный галактический.

— «По моему мнению, Карфаген должен быть уничтожен».

— И что это означает, по вашему мнению?

— Это сказал Марк Порций Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Рим свалил своего главного соперника — Карфаген, но не уничтожил его. Катон считал, что Рим не может чувствовать себя в безопасности, пока Карфаген не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.

— Но что же для нас Карфаген, молодой человек?

— Существует такое понятие, как аналогия.

— И что это означает?

— Что у Внешних миров есть главный соперник, который, по моему мнению, должен быть уничтожен.

— Имя врага?

— Планета Земля, сэр.

Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу.

— И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте? Вы полагаете, что я буду счастлив стать им? Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть уничтожена?

Мандамус поджал тонкие губы, его ноздри раздулись.

— Я здесь не для того, чтобы пытаться обнаружить нечто, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда — ни доктор Фастольф, ни кто-либо из его партии. Сам я тоже не состою в его партии. Я не хочу говорить о том, что думаете вы. Расскажу вам только о том, что думаю я. А я думаю, что Земля должна быть разрушена.

— И как же вы намереваетесь разрушить её? Хотите предложить нам бросать на неё атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат планету? Если так, то каким образом вы удержите поселенческие корабли от ответных действий? Ведь они станут мстить Авроре и тем Внешним мирам, до которых смогут достать. Полтораста лет назад Землю можно было разрушить безнаказанно, но не сейчас.

— У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро, — возмутился Мандамус. — Я вовсе не предполагал уничтожать людей, несмотря на то что они земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю, избегнув массовой гибели населения… и не опасаясь возмездия.

— Вы фантазер, — сказал Амадейро, — или, может быть, не совсем в своем уме.

— Разрешите мне объяснить.

— Нет, молодой человек. У меня мало времени, и только из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял и которая возбудила моё любопытство, я позволил себе слишком долго разговаривать с вами.

Мандамус поднялся.

— Я понимаю, доктор Амадейро, что отнял у вас больше времени, чем вы могли мне уделить, но всё-таки подумайте о моих словах, и если заинтересуетесь, то можете вызвать меня, когда у вас будет больше времени. Но не тяните, потому что иначе я вынужден буду действовать другим образом. Как видите, я откровенен с вами. — Он растянул губы в некотором подобии улыбки. — До свидания, и ещё раз спасибо.

Он повернулся и вышел.

Амадейро некоторое время смотрел ему вслед, затем нажал кнопку звонка.

— Мэлун, — сказал он, когда Сисис вошёл, — я хочу, чтобы за этим молодым человеком следили круглосуточно. Я хочу знать имена всех, с кем он будет разговаривать, поскольку намерен всех их допросить. Все, кого я позову, должны быть приведены ко мне. Но всё следует делать тихо, ласково и по-дружески. Пока я ещё здесь не хозяин, как вам известно.

Но со временем он станет им. Фастольфу триста шестьдесят лет, и он явно сдал, а Амадейро на восемьдесят лет моложе.

45

Амадейро получал рапорты девять дней. Мандамус разговаривал со своими роботами, иногда — с университетскими коллегами, ещё реже — с кем-нибудь из соседей.

Разговоры были самые тривиальные. И ещё до того, как эти девять дней миновали, Амадейро решил, что долго тянуть не следует. Длинная жизнь Мандамуса только что начинается, и впереди у него ещё лет триста, тогда как Амадейро осталось восемь или десять десятилетий — в лучшем случае.

Обдумав всё, что говорил молодой человек, Амадейро с возрастающей тревогой почувствовал, что не может упустить шанс уничтожить Землю, им нельзя пренебрегать. Мог ли он допустить, чтобы всё это произошло после его смерти, чтобы он не был свидетелем? Или, что тоже плохо, чтобы это произошло при его жизни, но командовал кто-то другой, чтобы чей-то чужой палец нажал кнопку?

Нет, он должен быть свидетелем, должен увидеть это и участвовать в этом — иначе зачем он так долго страдал? Не исключено, что Мандамус дурак или чокнутый, но в таком случае Амадейро должен точно знать, что он дурак или чокнутый.

Сделав такой вывод, Амадейро вызвал Мандамуса к себе в кабинет.

Амадейро понимал, что таким образом унижает себя, но унижение было платой за уверенность, что нет ни малейшего шанса разрушить Землю без него, Амадейро. Эту цену он готов был заплатить. Он даже приготовился к тому, что Мандамус войдёт с презрительной улыбкой, торжествуя.

Придётся вытерпеть и это. В конце концов, если предложение молодого человека окажется чепухой, он, Амадейро, накажет его полной мерой, какую разрешает цивилизованное общество, в противном же случае…

Ему понравилось, что Мандамус вошёл в кабинет с видом разумного смирения и поблагодарил, похоже искренне, за то, что его приняли во второй раз. Амадейро подумал, что и он, в свою очередь, должен быть любезным.

— Доктор Мандамус, когда я отослал вас, не выслушав ваших соображений, я поступил невежливо, виноват. Теперь расскажите мне, что вы имели в виду, и я буду слушать вас, пока мне не станет ясно — а я предполагаю, что так и будет, — что ваш план, возможно, более результат энтузиазма, нежели холодного рассудка. В этом случае я снова отпущу вас, но без всякого презрения с моей стороны, и, надеюсь, что вы не рассердитесь.

— Я и не смогу сердиться, если вы соблаговолите терпеливо выслушать меня, доктор Амадейро, — но что, если то, что я скажу, будет иметь для вас смысл и внушит надежду?

— В этом случае, — медленно произнес Амадейро, — вероятно, мы с вами станем работать вместе.

— Это было бы замечательно, сэр. Вместе мы сделаем больше. Но будет ли что-нибудь более ощутимое, чем привилегия работать с вами? Будет ли вознаграждение?

Амадейро это не понравилось.

— Конечно, я должен быть благодарным, но я только член Совета и Глава Института роботехники. Мои возможности не безграничны.

— Я понимаю, доктор Амадейро, но могу ли я рассчитывать на что-то в пределах этих границ сейчас? — Мандамус уверенно смотрел на Амадейро.

Амадейро нахмурился, растерявшись под взглядом немигающих решительных глаз. Смирения как не бывало.

— Что вы имеете в виду? — холодно спросил он.

— Ничего, что было бы не в ваших силах, доктор Амадейро. Сделайте меня членом Института.

— Если ваша квалификация…

— Не беспокойтесь, я её имею.

— Мы не можем принять такое решение о кандидате. Мы должны…

— Послушайте, доктор Амадейро, так отношения не начинают. Поскольку вы установили за мной наблюдение сразу, как я ушёл от вас в прошлый раз, я не поверю, что вы не изучили внимательно все данные обо мне, и вы должны знать, что я квалифицирован. Если бы вы по каким-то причинам решили, что это не так, вы бы не надеялись, что я окажусь достаточно изобретательным, чтобы разработать план уничтожения вашего личного Карфагена, и я не пришёл бы сюда по вашему зову.

Амадейро вспыхнул. Он почувствовал, что даже уничтожение Земли — недостаточная плата за наглость мальчишки. Но это продолжалось только миг. Затем к нему вновь вернулось хладнокровие, и он даже сказал себе: «Молодой, а уже такой смелый и самоуверенный — вот такой мне и нужен».

Кроме того, он и в самом деле изучил Мандамуса и знал, что тот вполне квалифицирован, чтобы работать в Институте. Он спокойно — ценой перепада кровяного давления — сказал:

— Вы правы. Вы квалифицированны.

— Тогда зачислите меня. В вашем компьютере наверняка есть необходимые анкеты. Вам стоит только ввести моё имя, образование, год окончания института и прочие необходимые статистические данные, а затем поставить свою подпись.

Ни слова не говоря, Амадейро ввел в компьютер нужную информацию, получил распечатку, подписал её и протянул Мандамусу.

— Датировано сегодняшним числом. Вы — сотрудник Института.

Мандамус прочитал бумагу и отдал одному из своих роботов; тот спрятал её в небольшую папку, которую держал под мышкой.

— Спасибо, — сказал Мандамус. — Это очень мило с вашей стороны, и я надеюсь, что не подведу вас и не заставлю пожалеть о том, что вы так высоко оценили мои способности. Однако осталось ещё одно дело.

— Вот как? Какое же?

— Нельзя ли нам договориться об окончательном вознаграждении? Конечно, в случае удачи, в случае полного успеха.

— Нельзя ли нам отложить этот вопрос — что было бы логично — до того времени, когда полный успех будет достигнут или достаточно близок к достижению?

— С точки зрения рациональности — да. Но у меня, кроме рассудка, есть и мечты. И я хотел бы немного помечтать.

— И о чём же вы мечтаете?

— Мне кажется, доктор Амадейро, что доктор Фастольф теперь ничего не значит. Он прожил долго, и скоро ему конец.

— И что же?

— Как только он умрёт, ваша партия станет более энергичной, и вялые члены партии Фастольфа, вероятно, переменят свою лояльность. Следующие выборы, без Фастольфа, наверняка будут вашими.

— Возможно, ну и что?

— Вы станете лидером Совета де факто и поведёте аврорианскую внешнюю политику, которая фактически является политикой всех Внешних миров. Если мои планы воплотятся, ваше правление будет столь успешным, что Совет выберет вас Председателем при первом удобном случае.

— Вы слишком высоко воспарили в своих мечтах, молодой человек. Но если ваши предсказания сбудутся, что тогда?

— У вас не хватит времени править Авророй и Институтом одновременно. Вот я и прошу, чтобы вы, когда наконец решите уйти с поста главы Института, поддержали бы меня как своего преемника. Вряд ли вы можете сомневаться, что ваш выбор будет одобрен.

— Есть такая вещь, как квалификация, которая необходима, чтобы занять этот пост.

— Она у меня будет.

— Поживем — увидим.

— Я-то поживу, а вот вы ещё до полного нашего успеха пожелаете удовлетворить мою просьбу. Прошу вас, привыкайте к этой мысли.

— И всё это прежде, чем я услышал хоть слово, — пробормотал Амадейро. — Итак, вы член Института, а я должен привыкнуть к вашей личной мечте, но давайте ближе к делу. Расскажите, как вы намерены уничтожить Землю.

Почти автоматически Амадейро сделал знак своим роботам, чтобы они не запоминали то, что услышат. Чуть заметно улыбнувшись, Мандамус сделал то же самое, адресуясь к своим роботам.

— Итак, начнем, — сказал Мандамус. И Амадейро тут же бросился в атаку:

— Вы уверены, что вы не сторонник Земли?

Мандамус оторопел:

— Я пришёл к вам с предложением разрушить Землю!

— Но вы потомок солярианки в пятом поколении, как я понимаю.

— Да, сэр, так записано в свидетельстве. И что из этого?

— Солярианка долгое время была близким другом и протеже Фастольфа, и я подумал, не симпатизируете ли вы его проземным взглядам.

— Из-за моей прапрапрабабки? — Мандамус был искренне удивлён. На миг в его глазах вспыхнула досада, даже злость, но быстро исчезла, и он спокойно продолжал: — Точно так же и вашим близким другом и протеже была доктор Василия Фастольф, дочь доктора Фастольфа. Она его потомок в первом поколении. Мне интересно, она не симпатизирует его взглядам?

— Когда-то я этим интересовался, — сказал Амадейро, — но она ни в коей мере не симпатизирует им, и я перестал об этом задумываться.

— Вы можете перестать задумываться об этом и в моём случае, сэр. Я космонит и хочу, чтобы Галактикой правили космониты.

— Ну и прекрасно. Так в чём же заключается ваш план?

— Я начну с начала, если не возражаете. Доктор Амадейро, астрономы считают, что в нашей Галактике миллионы планет, подобных Земле, на которых люди могут жить после некоторых внешних преобразований, однако кардинальной геологической перестройки при этом проводить не нужно. Их атмосфера пригодна для дыхания, есть вода, подходящие климат и почва, существует жизнь. Действительно, атмосфера не могла бы содержать свободного кислорода при отсутствии хотя бы океанического планктона. Почва в основном голая, но как только её и океан подвергнут биологическому изменению, их сразу же заселяют земными формами жизни. Они приживаются — и планету можно заселять. Сотни таких планет были открыты и изучены, и примерно половина из них уже занята поселенцами. Однако из всех пригодных для обитания планет нет ни одной с таким огромным разнообразием жизни, как Земля. Нигде нет ничего более сложного, чем немногочисленные червеподобные и насекомоподобные беспозвоночные, а в растительном мире — папоротникообразный кустарник. О разуме или о чём-то более близком к нему даже говорить не стоит.

Амадейро слушал эти нудные сентенции и думал: шпарит как по писаному. Вслух он сказал:

— Доктор Мандамус, я не планетолог, но всё, что вы говорите, мне известно.

— Как я уже предупредил, доктор Амадейро, я начал с начала. Астрономы всё более убеждаются, что все или почти все планеты Галактики, пригодные для обитания, заметно отличаются от Земли. По каким-то причинам Земля — планета необычная, и эволюция на ней происходила невероятно быстро и совершенно аномально.

— Обычный аргумент, — сказал Амадейро, — состоит в том, что, если бы в Галактике жили другие разумные существа, такие же развитые, как мы, они знали бы о нашем существовании и так или иначе дали бы о себе знать.

— Да, сэр. В сущности, будь в Галактике другие разумные существа, более развитые, чем мы, у нас с самого начала не было бы шансов занять даже одну планету. Отсюда следует, что в Галактике существует только один вид существ, способных путешествовать в гиперпространстве. То, что мы вообще единственные в Галактике носители разума, ещё не вполне ясно, но весьма вероятно.

Теперь Амадейро слушал со скучающей полуулыбкой.

Молодой человек любит поучать, как человек, подавленный тупым ритмом своей мономании. Парень с причудами; слабая надежда Амадейро, что у этого Мандамуса действительно есть что-то, могущее повернуть ход истории, начала гаснуть.

— Вы продолжаете сообщать всем известные вещи, доктор Мандамус. Все знают, что Земля уникальна и что мы, по всей вероятности, единственные разумные существа в Галактике.

— Но никто не задавался простым вопросом: почему? Земляне и поселенцы не задают его. Они согласны с этим. У них мистическое отношение к Земле, они считают её священным миром и необычные её свойства принимают как должное. А мы, космониты, тоже не спрашиваем. Мы игнорируем этот вопрос. Для нас куда лучше не думать о Земле вовсе, потому что иначе нам придётся считать себя потомками землян.

— Я не вижу смысла в этом вопросе, — сказал Амадейро. — Нам не нужно искать сложные ответы на это «почему». Случайные процессы призваны играть важную роль в эволюции и в какой-то мере во всех вещах. Если пригодных для жизни планет миллионы, эволюция может происходить на них по- разному. На одних быстрее, на других медленнее, где-то исключительно медленно, где-то исключительно быстро. Земле повезло, что эволюция на ней происходила исключительно быстро, и поэтому мы здесь. Так что если мы спрашиваем «почему?», естественным исчерпывающим ответом будет «случайность».

Амадейро ожидал, что Мандамус выдаст свою очередную причуду, обозлившись на неожиданное логическое утверждение, представленное в смешном виде и полностью опровергавшее его тезис. Однако Мандамус посмотрел на Амадейро и спокойно сказал:

— Нет. — Помолчав, он продолжал: — Для многократного ускорения эволюции нужно нечто большее, чем одна-две счастливые случайности. На каждой планете, кроме Земли, скорость эволюции тесно связана с потоком космической радиации. Скорость увеличивается не вдруг, а под влиянием этой радиации. На Земле же, где происходит больше изменений, чем на других обитаемых планетах, они не связаны с космическими лучами, поскольку количество радиации, достигающей Земли, невелико. Теперь вам, наверное, становится ясно, отчего это «почему» так важно.

— Хорошо, доктор Мандамус, поскольку я всё ещё слушаю и даже с большим нетерпением, чем сам предполагал, ответьте же на вопрос, который вы так настойчиво поднимаете. Или у вас есть только вопрос, но не ответ?

— У меня есть ответ, — сказал Мандамус. — И зависит он от того, что Земля уникальна ещё в одном смысле.

— Дайте-ка я сам угадаю? Вы упоминали большой спутник. Однако, доктор Мандамус, вы не можете считать это своим открытием.

— Конечно, — холодно произнес Мандамус, — но учтите, что большие спутники — вещь обычная. В нашей планетной системе их пять, в системе Земли — семь, et cetera. Все известные большие спутники, кроме того, вращаются вокруг газовых гигантов, но только спутник Земли — Луна — вращается вокруг планеты, не намного большей, чем сам спутник.

— Осмелюсь ли я ещё раз употребить слово «случайность», доктор Мандамус?

— В этом случае, возможно, и случайность, но Луна остаётся уникальной.

— Пусть так, но какая связь между сателлитом и обилием жизни на Земле?

— Это не совсем ясно, и связь может быть маловероятной, но казалось бы более невероятным, если бы два таких необычных примера уникальности у одной планеты не были бы не связаны между собой. И я обнаружил такую связь.

— Да? — насторожился Амадейро.

Вот сейчас-то его придурь и проявится. Амадейро украдкой взглянул на часы. Времени прошло немного больше, чем он предполагал потратить, но его любопытство росло.

— Луна, — сказал Мандамус, — медленно отходя от Земли, производит приливно-отливный эффект на Земле. Большие приливы на Земле — следствие существования этого большого спутника. Земное солнце тоже вызывает приливы, но их интенсивность на две трети ниже, чем у лунных, — так же, как и наше солнце вызывает незначительные приливы на Авроре. Так вот, Луна была гораздо ближе к Земле в ранней истории этой планетной системы. Чем ближе Луна к Земле, тем выше приливы на Земле. Эти приливы производили два важных эффекта: они сгибали земную кору, поскольку Земля вращалась, и замедляли её вращение. От этого сгибания и от трения приливных океанских вод о неровности морского дна энергия вращения превращалась в тепло. Следовательно, кора у Земли более тонкая, чем у известных нам пригодных для обитания планет, что доказывается вулканической деятельностью и подвижным строением коры.

— Но всё это не имеет отношения к изобилию жизни на Земле, — сказал Амадейро. — Я думаю, доктор Мандамус, вам следует перейти к делу либо уйти.

— Прошу вас, доктор Амадейро, потерпите ещё немного. Важно понять суть дела. С помощью компьютера я в мельчайших подробностях воспроизвел развитие земной коры, учитывая и приливно-отливную деятельность, и подвижность земной коры. Если мне позволено будет похвастаться, то я скажу, что никто до меня не делал этого так скрупулезно и дотошно.

— О да, конечно, — пробормотал Амадейро.

— И оказалось — я покажу вам необходимые данные, если пожелаете, — что концентрация урана и тория, находящихся в земной коре и верхней части мантии, в тысячу раз выше, чем на любой другой планете. Больше того, они распространены неравномерно, и на Земле есть места, где урана и тория ещё больше.

— И, я полагаю, уровень радиоактивности опасно высок?

— Нет, доктор Амадейро. Уран и торий очень слабо радиоактивны, и даже там, где они относительно сконцентрированы, их концентрация не слишком велика в абсолютном смысле. Всё это, повторяю, из-за наличия большой Луны.

— И несмотря на то что уровень радиоактивности не опасен для жизни, он достаточен для увеличения количества мутации. Так, доктор Мандамус?

— Совершенно верно. И, вероятно, вымирание видов происходило так же быстро, как и развитие новых. В результате — огромное разнообразие и изобилие форм жизни. Постепенно только на одной Земле развились разум и цивилизация.

Амадейро кивнул. Пожалуй, молодой человек вовсе и не чокнутый. Он может ошибаться, но он в своем уме. Может, он и прав. Амадейро не был планетологом, и ему нужно было заглянуть в книги, чтобы обнаружить, что Мандамус, как и многие энтузиасты, открыл общеизвестное. Но тут было нечто более важное, что следовало проверить немедленно.

Он тихо сказал:

— Вы говорили о возможном уничтожении Земли. Какая связь между этим и уникальными свойствами Земли?

— Уникальные свойства можно использовать уникальным способом, — так же тихо ответил Мандамус.

— Каким же в данном случае?

— Прежде чем говорить о методе, доктор Амадейро, я должен объяснить, что физическая возможность уничтожения Земли зависит от вас.

— От меня?

— Да, — твёрдо сказал Мандамус. — От вас. Зачем бы я пришёл к вам с этим длинным рассказом, если бы не надеялся убедить вас, что знаю, о чём говорю, да так, чтобы вы захотели сотрудничать со мной? Ведь это необходимо для моего успеха.

Амадейро медленно вздохнул:

— А если бы я отказался, мог бы кто-нибудь другой послужить вашим целям?

— Я мог бы обратиться к другим, если бы вы отказались. Так вы отказываетесь?

— Вероятно, нет, но я бы хотел знать, насколько я вам необходим.

— Я бы сказал: вы не так необходимы мне, как я необходим вам. Вы должны сотрудничать со мной.

— Должен?

— Я бы хотел этого, если вы предпочитаете, чтобы я выразился иначе. Но если вы желаете, чтобы Аврора и космониты навечно восторжествовали над Землей и поселенцами, то вы должны сотрудничать со мной, нравится вам это слово или нет.

— Скажите мне, что это значит, что я должен делать?

— Для начала скажите, правда ли, что Институт в прошлом проектировал гуманоидных роботов.

— Да, мы сделали всего пятьдесят. Это было полтора-два столетия назад.

— Так давно? И что с ними случилось?

— Они не пригодились, — равнодушно ответил Амадейро.

Мандамус сел с выражением ужаса на лице.

— Их уничтожили?

Амадейро поднял брови.

— Уничтожили? Кто же уничтожает дорогостоящих роботов? Они на складе. Энергетические элементы вынуты, а специальные долгодействующие батареи поддерживают деятельность позитронных путей.

— Их можно снова привести в рабочее состояние?

— Уверен, что можно.

Мандамус стукнул правой рукой по ручке кресла и зловеще промолвил:

— Тогда мы победим!

Глава 12 ПЛАН И ДОЧЬ

46

Амадейро давно не вспоминал о человекоподобных роботах. Это было болезненно, и он с некоторым трудом заставил себя вернуться к этой теме — под нажимом Мандамуса.

Гуманоидный робот был крупным козырем Фастольфа в те далекие дни, когда Амадейро был в миллиметре от того, чтобы перехватить игру, козыри и всё остальное. Фастольф спроектировал и построил двух гуманоидных роботов (один из них существовал и поныне) — и никому больше не удалось сделать нечто подобное, даже целому Институту роботехники.

Потерпев грандиозную неудачу, Амадейро сумел спасти эту козырную карту. Фастольф был вынужден обнародовать проект гуманоидного робота.

Это означало, что таких роботов можно было создать, и они были созданы, но оказались не нужны. Аврориане не приняли их в своё общество.

Амадейро скривился от неприятного воспоминания. Каким-то образом стала известна история о солярианской женщине, которая пользовалась одним из гуманоидных роботов Фастольфа, Джандером, в сексуальных целях. Теоретически аврориане не возражали против такой ситуации, но на практике ни мужчины, ни женщины не были в восторге, что их могут заменить роботы-мужчины и роботы-женщины.

Институт с пеной у рта объяснял, что гуманоидные роботы предназначены не для Авроры, а для того, чтобы составить первую партию пионеров, которая заселит и обустроит новые, пригодные для жизни планеты, после чего туда приедут аврориане.

Это было отвергнуто. Кто-то назвал гуманоидных роботов «раскалывающим клином». Это выражение распространилось, и Институт был вынужден отступить.

Амадейро упорно ратовал за сохранение в «нафталине» уже созданных роботов, чтобы их можно было использовать в будущем — но использовать их так и не пришлось.

Почему же существовало такое предубеждение против гуманоидов? Амадейро вновь почувствовал раздражение, которое отравляло ему жизнь много десятилетий назад. Сам Фастольф пусть неохотно, но согласился поддержать проект и, надо отдать ему должное, действительно поддерживал его, хотя и не с тем красноречием, с каким отстаивал те дела, к которым лежала его душа. Однако и это не помогло.

И всё-таки… всё-таки… если у Мандамуса действительно есть проект, который может сработать с помощью роботов…

Амадейро меньше всего хотелось таинственно восклицать: «Так даже лучше. Так и было задумано». Однако он с трудом удерживался от таких мыслей, пока лифт опускал их на нижний подземный уровень — единственное место на Авроре, которое напоминало пресловутые Стальные пещеры Земли.

По знаку Амадейро Мандамус вышел из лифта и очутился в тускло освещенном коридоре. Было прохладно, работали вентиляторы. Мандамус поежился.

— Сюда мало кто ходит, — заметил Амадейро.

— Мы глубоко под землей? — спросил Мандамус.

— Около пятнадцати метров. Здесь много уровней. На этом хранятся гуманоидные роботы. — Амадейро остановился, подумал и решительно свернул налево. — Сюда.

— Здесь нет указателей?

— Я же сказал, сюда мало кто ходит, а те, кто ходит, знают, где им найти то, что нужно.

Они подошли к массивной двери, по обе стороны которой стояло по роботу. Обычные роботы, не человекоподобные. Мандамус критически оглядел их.

— Простая модель.

— Очень простая. Не думаете же вы, что мы должны были поставить что-то особенное для охраны двери. — Он повысил голос и бесстрастно произнес: — Я Калдин Амадейро.

Глаза роботов вспыхнули. Роботы отошли от двери, и та бесшумно поднялась вверх. Входя, Амадейро приказал стражникам:

— Оставьте дверь открытой и включите свет.

— Не думаю, что сюда любой мог бы войти, — заметил Мандамус.

— Конечно. Эти роботы знают мою внешность и голос и, прежде чем открыть дверь, убеждаются, что и то и другое принадлежит мне. — Затем он добавил как бы про себя: — На Внешних мирах нет необходимости в замках и ключах. Роботы всегда охраняют нас.

— Мне иногда приходит в голову, — задумчиво сказал Мандамус, — что если бы аврорианин обзавёлся бластером, какие поселенцы вечно таскают с собой, то здесь для него не было бы запертых дверей. Уничтожь роботов — и иди куда хочешь, делай что хочешь.

Амадейро бросил на него злобный взгляд.

— Какому космониту придёт в голову пользоваться таким оружием во Внешних мирах? Мы живем без оружия и без насилия. Разве вы не понимаете, что именно поэтому я всю жизнь ищу способ уничтожить Землю и её отравленное племя? Да, конечно, и у нас было когда-то насилие, но это было очень давно, когда Внешние миры только начали создаваться, и мы ещё не избавились от земного яда, привезенного с собой, и не научились ценить безопасность, которую обеспечивают роботы. Разве мир и безопасность не дороже всего? Планеты без насилия! Планеты, управляемые разумом! Разве нужно уступать новые миры маложивущим варварам, которые, как вы говорите, всюду таскают с собой оружие?

— Однако, — пробормотал Мандамус, — вы готовы применить насилие, чтобы уничтожить Землю.

— Это насилие кратковременное и целенаправленное, это цена, которую мы заплатим за то, чтобы покончить с насилием навеки.

— Я в достаточной мере космонит, — сказал Мандамус, — и даже в этом случае выступаю за то, чтобы насилия было как можно меньше.

Они вошли в большое, действительно напоминавшее пещеру помещение. Стены и потолок тут же осветились рассеянным, неярким светом.

— Ну, вы этого хотели, доктор Мандамус? — спросил Амадейро.

Мандамус огляделся вокруг и остолбенел:

— Невероятно!

В помещении оказался добрый полк людей, чуть более живых, чем статуи, но гораздо менее живых, чем казались бы, например, спящие.

— Они стоят, — прошептал Мандамус.

— Так они занимают меньше места.

— Но они стоят почти полтора столетия. Они не могут остаться в рабочем состоянии. Их суставы наверняка застыли, а органы разрушены.

Амадейро пожал плечами:

— Возможно. Но даже если суставы испорчены, их можно заменить. Была бы причина.

— Причина будет, — сказал Мандамус.

Он оглядел их лица. Все роботы смотрели в разные стороны и, казалось, вот-вот нарушат строй.

— У каждого своя внешность, — сказал он. — Они отличаются ростом, сложением и вообще…

— Да. Вас это удивляет? Мы же задумывали их как первооткрывателей новых планет. И потому хотели, чтобы они по возможности походили на людей и отличались друг от друга, как жители Авроры. Вам это кажется сентиментальным?

— Нет. Я рад, что они такие. Я прочел всё, что мог, о двух первых гуманоидных формах, созданных Фастольфом, — Дэниеле Оливо и Джандере Пенеле. Я видел их голограммы, и мне они показались одинаковыми.

— Да, — нетерпеливо сказал Амадейро, — они были не только одинаковые, они практически были карикатурой на идеального космонита. Это уже романтизм Фастольфа. Я уверен, что он создал бы расы взаимозаменяемых гуманоидных роботов обоих полов с этаким неземным добрым взглядом, который делал бы их полностью нелюдьми. Фастольф, может, и блестящий роботехник, но человек невероятно упрямый.

Амадейро покачал головой. «Быть побитым таким невероятно упрямым человеком…» — подумал он и тут же отогнал эту мысль. Его побил не Фастольф, а тот проклятый землянин. Погрузившись в мысли, он не сразу услышал Мандамуса.

— Простите? — немного раздраженно сказал он.

— Я спросил, вы сами проектировали их, доктор Амадейро?

— Нет, по странному совпадению, их проектировала дочь Фастольфа Василия. Она столь же блестящий роботехник, как и он, но гораздо умнее, и это, очевидно, одна из причин их разногласий.

— Я слышал их историю… — начал Мандамус.

Амадейро прервал его:

— Я тоже слышал эту историю, но она не имеет значения. Достаточно того, что Василия прекрасно делает свою работу, и можно не опасаться, что она станет когда-нибудь симпатизировать человеку, который хоть и является её биологическим отцом, но навсегда останется для неё чужим и ненавистным. Она даже называет себя, как вам известно, Василией Алиеной.

— Да, я знаю. У вас есть записи мозговых рисунков этих гуманоидных роботов?

— Конечно.

— Для каждого?

— Конечно.

— Я могу получить их?

— Если на то будет причина.

— Будет, — твёрдо сказал Мандамус. — Итак, поскольку они предназначены для первооткрывательской деятельности, есть ли у них снаряжение для исследования планеты и работы в суровых условиях?

— Само собой.

— Отлично. Но могут потребоваться некоторые модификации. Как вы полагаете, Василия Фас… Алиена сможет помочь мне в случае необходимости? Она гораздо лучше знакома с рисунком мозга.

— Бесспорно. Но я не знаю, захочет ли она помогать вам. Я знаю только, что в данный момент это физически невозможно, потому что её нет на Авроре.

— Где же она, доктор Амадейро? — Мандамус казался удивлённым и разочарованным.

— Вы увидели эти гуманоидные формы, и я больше не хочу оставаться в их довольно-таки мрачном окружении. Вы заставили меня ждать достаточно долго, поэтому не обижайтесь, если я вас тоже заставлю потерпеть. Если у вас есть ещё вопросы, мы можем обсудить их в моём кабинете.

47

Войдя в кабинет, Амадейро прервал беседу с Мандамусом.

— Подождите здесь, — повелительно произнес он и вышел.

Мандамус напряженно ждал Амадейро. Когда он вернётся и вернётся ли вообще? Может, его, Мандамуса, арестовали или просто плюнули на него? Может, Амадейро надоело ждать, когда он изложит суть дела?

Мандамус отказывался этому верить. Он выведал отчаянное желание Амадейро свести кое с кем счёты. Казалось, Амадейро не устанет слушать его, пока будет оставаться хоть малейший шанс, что Мандамус сделает месть возможной.

Рассеянно разглядывая кабинет, Мандамус подумал, не хранится ли здесь какая-нибудь информация, которая может помочь ему. Было бы неплохо не зависеть во всём от Амадейро. Но эта мысль была бесполезной. Мандамус не знал входного кода в записи, а кроме того, несколько роботов Амадейро, стоявших в нишах, немедленно остановят его при первой же попытке сделать что-либо недозволенное. Это сделают даже его собственные роботы.

Амадейро был прав: роботы настолько полезные, эффективные и неподкупные стражи, что мысль о преступлении, незаконном действии, даже простой хитрости никому не приходила в голову. Такая склонность попросту атрофировалась, во всяком случае, у космонитов.

Интересно, как поселенцы обходятся без роботов?

Мандамус попытался представить себе, как происходят конфликты между людьми в обществе, где нет роботов, выполняющих роль амортизаторов. Ведь само присутствие роботов позволяет человеку чувствовать себя в безопасности. Как этим людям удаётся соблюдать правила нравственного поведения?

При таких обстоятельствах поселенцы могут быть только варварами, и Галактику нельзя оставить им. Амадейро был прав в этом отношении и вообще, тогда как Фастольф фантастически ошибался.

Мандамус кивнул, словно ещё раз убеждая себя в правильности своих намерений, и вздохнул. Ему бы хотелось, чтобы в этом не было необходимости, но, как ни крути, это необходимо — и всё тут.

В этот момент вошёл Амадейро.

У Амадейро была очень выразительная внешность. Типичный космонит. Через год ему должно было стукнуть двести восемьдесят.

— Простите, что я заставил вас ждать, но у меня были неотложные дела. Быть руководителем Института — хлопотливое занятие.

— Вы можете мне сказать, где доктор Василия Алиена? — спросил Мандамус. — А затем я, не откладывая, изложу вам свой проект.

— Василия уехала. Ей нужно посетить каждый из Внешних миров, чтобы выяснить, в каком состоянии там исследования по роботехнике. Видимо, она думает, что, хотя Роботехнический институт был основан для координации исследований на Авроре, интерпланетарная координация может продвинуть дело. Вообще-то идея хорошая.

Мандамус невесело усмехнулся:

— Ей ничего не расскажут. Я сомневаюсь, что какой-нибудь Внешний мир захочет дать Авроре большую власть, чем она уже имеет.

— Напрасно вы так уверены. Ситуация с поселенцами тревожит всех.

— Вы знаете, где она сейчас?

— У нас есть её маршрут.

— Верните её, доктор Амадейро.

Амадейро нахмурился:

— Я сомневаюсь, что это будет легко. Я уверен, она не захочет вернуться на Аврору, пока её отец не умрёт.

— Почему?

Амадейро пожал плечами:

— Не знаю и не интересуюсь. Но зато я знаю, что ваше время истекает. Вы понимаете? Выкладывайте суть наконец или уходите.

Он угрюмо показал на дверь, и Мандамус понял, что терпение Амадейро лопнуло.

— Прекрасно. Так вот, есть ещё и третье, в чём Земля уникальна.

Он говорил легко и свободно, словно заранее отшлифовал и вызубрил свою речь. Амадейро жадно слушал.

Так вот оно что! Сначала Амадейро испытал громадное облегчение. Да,этот парень не чокнутый. Да, он в уме и здравой памяти.

Затем пришло чувство торжества. Это наверняка сработает. Правда, точка зрения молодого человека в том виде, в каком была изложена, несколько не совпадала с мнением Амадейро, но это дело поправимое, изменения всегда возможны.

Когда Мандамус закончил, Амадейро сказал как можно спокойнее:

— Василия нам не нужна. Соответствующая экспертиза в Институте позволит сразу же начать. Доктор Мандамус, — в голосе Амадейро зазвучала нотка официального уважения, — пусть всё идёт, как запланировано, и — я не могу помочь, но думаю, что это случится — вы станете руководителем Института, когда я займу пост Председателя Совета.

Мандамус коротко улыбнулся. Амадейро снова сел в кресло и позволил себе чуть-чуть помечтать о будущем, о том, что он не мог сделать все эти долгие и печальные два столетия.

Сколько времени это займет? Десятилетия? Одно десятилетие? Несколько лет?

Немного. Немного. Это надо всеми средствами ускорить, чтобы он успел увидеть, как падут старые представления о мире, успел стать правителем Авроры, а следовательно, и всех Внешних миров, и даже — когда погибнут Земля и Поселенческие миры — повелителем Галактики.

48

Спустя семь лет после встречи Амадейро и Мандамуса и начала осуществления их проекта доктор Хен Фастольф умер. Гиперволна сообщила о его смерти всей Вселенной. И повсюду эта весть привлекла огромное внимание.

Для Внешних миров это было важно, потому что последние двести лет Фастольф был самым влиятельным человеком на Авроре, а следовательно, и в Галактике. Для Поселенческих миров и Земли это было важно потому, что Фастольф был другом — насколько космонит может быть другом — и теперь возник вопрос, изменится ли космонитская политика, и если да, то как?

Новость дошла и до Василии Алиены, но не произвела на неё особого впечатления, поскольку её отношения с биологическим отцом не сложились с самого начала.

Она научилась ничего не чувствовать, когда он умирал, и не хотела быть с ним на одной планете, когда пробьёт его час. Она не хотела вопросов, которые посыплются на неё повсюду, но больше всего — на Авроре.

Отношения между родителями и детьми на Авроре были в лучшем случае никакими. Среди долгоживущих — дело обычное. И никто бы не стал интересоваться Василией, если бы не то обстоятельство, что Фастольф был выдающимся партийным деятелем, а Василия — почти столь же выдающейся представительницей противоположного лагеря.

Это было ужасно. Она официально приняла имя «Василия Алиена» и пользовалась им во всех документах, во всех интервью, вообще везде, но знала точно, что большинство людей называют её Василией Фастольф, словно ничто не могло вычеркнуть из её жизни эти ничего не значащие отношения. И она стала называть себя только по имени. По счастью, оно не было распространенным.

Это будто подчеркнуло её сходство с солярианкой, которая, правда, по совершенно иным причинам отказалась от фамилии своего первого мужа, как Василия отказалась от фамилии отца. Солярианка тоже стала называться только именем — Глэдия.

Василия и Глэдия и внешне походили друг на друга.

Василия встала перед зеркалом в каюте космического корабля. Она много десятилетий не видела Глэдию, но была уверена, что сходство сохранилось. Обе были маленькие, стройные, светловолосые, и даже лица были похожи.

Но Василия всегда теряла, а Глэдия выигрывала. Когда Василия ушла от отца и вычеркнула его из своей жизни, он нашёл себе Глэдию, и она стала ему уступчивой и пассивной дочерью, как он хотел и какой Василия никогда не могла быть.

Всё это раздражало Василию. Она была роботехником, таким же компетентным и умелым, как Фастольф, а Глэдия — всего лишь художница, развлекающаяся светоскульптурой да одеванием роботов. Как мог Фастольф, потеряв дочь, взять на её место такое ничтожество?

Когда этот полицейский с Земли, Элайдж Бейли, приехал на Аврору, он добился, чтобы Василия рассказала ему больше, чем когда-либо кому-либо рассказывала. Однако с Глэдией он был сама мягкость и помог ей и её покровителю Фастольфу одержать победу над всеми, хотя тогда Василия не понимала, как это произошло.

Глэдия сидела у постели больного Фастольфа, она держала его за руку в последнюю минуту и услышала его последние слова. Василия не понимала, почему это её злит. Ведь она, хоть и знала, что жизнь старика кончается, ни за что не навестила бы его, чтобы не стать свидетельницей его ухода. Но злилась, что Глэдия была рядом. «Я так чувствую, — говорила она себе, — и ни перед кем не обязана оправдываться».

Она потеряла Жискара. Жискар был её роботом, собственным. Когда Василия была маленькой, робота подарил ей казавшийся любящим отец. На Жискаре она училась роботехнике, и от него впервые почувствовала неподдельную привязанность. Она была ребенком и не размышляла о Трёх Законах, не занималась философией позитронного автоматизма. Казалось, Жискар любил её; он и действовал так, словно любил, и этого ребенку было достаточно. Такого чувства она никогда не встречала в человеке, а уж в отце тем более.

В те дни она могла играть в дурацкую игру в любовь с кем угодно. Горькая потеря Жискара научила её, что любая начальная выгода не стоит финальной потери.

Когда она ушла из дома, не поладив с отцом, он не отпустил Жискара с ней, хотя она всё время совершенствовала конструкцию Жискара.

Умирая, отец отдал Жискара солярианке. Он отдал ей и Дэниела, но Василия нисколько не интересовалась этой бледной имитацией человека. Ей нужен был Жискар, который был её собственностью.

Сейчас Василия возвращалась домой. Её путешествие было закончено. Фактически она сделала все дела ещё несколько месяцев назад, но осталась на Гесперосе, потому что ей было необходимо, как она объяснила Институту в своем официальном извещении, отдохнуть.

Теперь Фастольф умер, и она может вернуться.

Она не могла уничтожить прошлое целиком, она могла перечеркнуть лишь часть его. Жискар должен снова принадлежать ей. Она так решила.

49

Амадейро отнесся к возвращению Василии неоднозначно. Она вернулась только тогда, когда старый Фастольф (теперь, когда он умер, Амадейро мог легко произносить его имя) был уже месяц как кремирован. Амадейро был в восторге от собственной проницательности. Ведь он же сказал Мандамусу, что она не вернётся, пока её отец не умрёт.

Кроме того, Василия была откровенна, что очень удобно. Она не обладала раздражающими качествами Мандамуса, нового фаворита, который, казалось, всегда имел какую-то идею, но прятал её, несмотря на кажущуюся откровенность.

С другой стороны, ею было невероятно трудно руководить, её нельзя было заставить спокойно идти по пути, который наметил Амадейро. Разрешение ездить по Внешним мирам в течение нескольких лет означало разрешение описывать их в чёрном свете и критиковать.

Итак, он приветствовал её с энтузиазмом, одновременно искренним и притворным:

— Василия, я счастлив, что вы вернулись. Без вас Институт, как птица с одним крылом.

Василия засмеялась.

— Бросьте, Калдин. — Она называла его по имени, хотя была на двадцать пять лет моложе. — Это оставшееся крыло — ваше, а давно ли вы стали сомневаться, что одного вашего крыла достаточно?

— С тех пор, как вы уехали. Как по-вашему, Аврора сильно изменилась за это время?

— Ни капельки — это, вероятно, должно огорчить вас. Ведь отсутствие перемен — упадок.

— Парадокс. Без перемены к худшему упадка нет.

— По сравнению с окружающими нас Поселенческими мирами, Калдин, отсутствие перемен и есть перемена к худшему. Они изменяются быстро, распространяют своё влияние всё дальше и дальше. Они копят силу, энергию и самоуверенность, в то время как мы сидим тут, дремлем и считаем, что наше постоянство укрепляет равновесие.

— Прекрасно, Василия! Я думаю, вы старательно учили эту речь, пока летели домой. Однако в политическом положении и жизни Авроры произошли перемены.

— Вы имеете в виду смерть моего биологического отца?

Амадейро развел руками и слегка поклонился:

— Именно. Он нес полную ответственность за наше ничегонеделание, но теперь он умер, и я думаю, что перемены наступят, хоть, возможно, не обязательно видимые.

— У вас от меня секреты?

— Почему вы так решили?

— Эта ваша притворная улыбка всегда выдавала вас.

— Придётся научиться быть с вами серьёзным. Послушайте, ваш отчет у меня. Расскажите о том, о чём в нём не написано.

— В нём написано почти всё. Каждый Внешний мир жалуется, что его тревожит растущее высокомерие поселенцев. Каждый мир твёрдо решил сопротивляться поселенцам до конца, следуя за Авророй, мужественно и с презрением к смерти.

— Следовать за нами, да? А если мы не поведем?

— Тогда они будут ждать и пытаться скрыть радость от того, что мы не ведем. В других отношениях… ну, каждый мир продвигается в технологии и очень неохотно сообщает, что именно он делает. Каждый учёный работает самостоятельно и не связан ни с кем даже на собственной планете. Ни в одном Внешнем мире нет единой исследовательской группы вроде нашего Института. В каждом мире несколько отдельных исследователей, и все они ревниво оберегают свою информацию друг от друга.

— Я не думаю, что они продвинулись так далеко, как мы, — самодовольно сказал Амадейро.

— Очень плохо, если не продвинулись, — отрезала Василия. — Пока все Внешние миры представляют собой кучу индивидуумов, прогресс очень замедляется. Поселенческие миры регулярно устраивают конференции, имеют свои институты, и, хотя они сильно отстали от нас, они нагонят. Но я всё-таки сумела обнаружить несколько технических новшеств, разработанных Внешними мирами, и все их перечислила в своем отчете. Все они сейчас работают над ядерным усилителем, но я сомневаюсь, что в каком-нибудь мире приборы продвинулись дальше лабораторных испытаний. Некоторые приборы должны испытываться на космических кораблях, а этого пока нет.

— Надеюсь, что вы правы, Василия. Ядерный усилитель — оружие, которым мог бы воспользоваться наш флот и разом покончить с поселенчеством. Но я думаю, что было бы лучше, если бы у Авроры было более совершенное оружие, чем у наших космонитских братьев. Вы сказали, что в вашем отчете написано почти всё. О чём же не написано?

— О Солярии!

— Ага, самый младший и самый необычный из Внешних миров.

— Непосредственно от них я почти ничего не получила. Они смотрели на меня абсолютно враждебно, как, видимо, смотрели бы на любого несолярианина, будь то космонит или поселенец. Говоря «смотрели», я имею в виду — в их понимании. Я пробыла там почти год, гораздо дольше, чем в любом другом мире, и за это время не видела ни одного солярианина во плоти — одни гиперволновые голограммы. Я не имела дела ни с чем реальным. Планета комфортабельная, невероятно роскошная, совершенно девственная природа — но как бы мне хотелось увидеть её живьем.

— Соляриане предпочитают показывать картинки. Мы это знаем, Василия. Что же, живи и дай жить другим.

— Хм… Ваша терпимость может быть тут не к месту. Ваши роботы в запоминающем режиме?

— Нет. Уверяю вас, нас никто не подслушивает.

— Надеюсь, Калдин. У меня создалось впечатление, что соляриане близки к созданию уменьшенного варианта ядерного усилителя. Возможно, они близки к созданию портативного усилителя, достаточно малого, чтобы поместить его на космический корабль.

— Как это они ухитрились? — Амадейро нахмурился.

— Не могу сказать. Вы же не думаете, что они показали мне чертежи. Впечатление моё настолько расплывчато, что я не решилась включить его в отчет, но из того немногого, что я слышала тут и заметила там, я сделала вывод, что они существенно продвинулись. Над этим нам следует основательно подумать.

— Подумаем. Есть ещё что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне?

— Да. И этого тоже нет в отчете. Солярия уже много десятилетий работает над человекоподобными роботами, и я думаю, что они достигли цели. Ни один Внешний мир, кроме нас, даже не пытался заниматься этим. На каждой планете я спрашивала о гуманоидных роботах, и везде реакция была одинаковой. Они находят этуидею неприятной и пугающей. Я подозреваю, что все они знают о нашем провале и приняли его близко к сердцу.

— Но только не Солярия. Почему?

— Потому, что они всегда жили в самом роботизированном обществе в Галактике. Они окружены роботами — по десять тысяч на каждого индивидуума. Планета переполнена роботами. Пройдите через всю планету в поисках людей — и вы никого не найдёте. Так зачем немногим солярианам, живущим в таком мире, расстраиваться из-за того, что несколько лишних роботов будут человекоподобными? К тому же тот псевдочеловеческий ублюдок, которого спроектировал и сделал Фастольф и который ещё существует…

— Дэниел.

— Да. Он был на Солярии два столетия назад, и соляриане обращались с ним как с человеком. Они так и не оправились: их унизили и обманули. Это была незабываемая демонстрация аврорианского превосходства, во всяком случае, в этой области роботехники. Соляриане страшно гордятся тем, что они самые передовые роботехники в Галактике. И с тех пор некоторые соляриане работают над гуманоидными роботами исключительно для того, чтобы смыть позор. Если бы этих роботехников было больше, если они имели бы Институт, координирующий их работу, они, бесспорно, сделали бы это уже давно. Сейчас, я думаю, такие роботы у них есть.

— Но точно вы не знаете? И это только ваше подозрение, основанное на обрывках сведений?

— Совершенно верно, но подозрение чертовски сильное и достойное дальнейшего расследования. И наконец: могу поклясться, что они работают над телепатической связью. Там есть какое-то оборудование, которое мне осторожно показали, и однажды, когда я беседовала с одним роботехником, экран показал его задний план с матрицей позитронного рисунка, какого я никогда ещё не видела, но мне показалось, что это рисунок для телепатической программы.

— Я подозреваю, что эта новость соткана из паутины, даже более тонкой, чем сведения о гуманоидных роботах.

Василия немного смутилась:

— Должна признать, что в этом вы, вероятно, правы.

— В сущности, Василия, это звучит совсем уж фантастично. Если матрица, которую вы видели, не похожа ни на что, виденное вами раньше, с чего вы взяли, что это рисунок для чего-нибудь?

Василия поколебалась.

— Сказать по правде, я сама этому удивляюсь, но, как только я увидела рисунок, мне сразу пришло в голову слово «телепатия».

— Несмотря на то что телепатия невозможна даже теоретически?

— Считается невозможной даже теоретически, а это не совсем одно и то же.

— Но пока ещё никому не удавалось добиться прогресса в этом отношении!

— Да. Но почему при виде рисунка мне пришла в голову мысль о телепатии?

— Василия, может быть, это просто ваш заскок, и бесполезно пытаться его анализировать. Забудем об этом. Что ещё скажете?

— Ещё одна вещь, самая загадочная. По некоторым незначительным признакам у меня создалось впечатление, что соляриане собираются покинуть свою планету.

— Да?

— Не знаю. Их всегда было немного, а становится ещё меньше. Возможно, они хотят начать сначала где-нибудь в другом месте, пока совсем не вымерли.

— Как это сначала? Куда же они поедут?

Василия покачала головой:

— Я рассказала вам всё, что знаю.

— Тогда я всё это приму в расчёт, — медленно сказал Амадейро. — Ядерный усилитель — раз, гуманоидные роботы — два, роботы-телепаты — три, уход с планеты — четыре. Откровенно говоря, ничему этому я не верю, но уговорю Совет санкционировать беседу с регентом Солярии. А теперь, Василия, вы можете отдохнуть. Почему бы вам не взять несколько недель отпуска, чтобы заново привыкнуть к солнцу Авроры и прекрасной погоде, прежде чем взяться за работу?

— Это очень мило с вашей стороны, Калдин, — сказала Василия, не вставая с кресла, — но осталось ещё два вопроса, которые мне нужно с вами обсудить.

Амадейро невольно взглянул на часы.

— Это займет много времени, Василия?

— Сколько бы ни заняло, Калдин, это необходимо обсудить.

— И что же вы хотите?

— Прежде всего — кто этот молодой всезнайка, который, кажется, пробрался в Институт? Как бишь его, Мандамус?

— Вы уже виделись с ним? — Амадейро натянуто улыбнулся. — Как видите, на Авроре кое-что изменилось.

— В этом случае явно не в лучшую сторону, — угрюмо сказала Василия. — Кто он?

— Как вы сказали — всезнайка. Блестящий молодой человек, достаточно разбирающийся в роботехнике и неплохо осведомленный в общей физике, химии, планетологии…

— Сколько лет этому исполину эрудиции?

— Неполных пятьдесят.

— А что будет из этого дитяти, когда он вырастет?

— Он останется таким же мудрым, сколь и блестящим, наверное.

— Не прикидывайтесь, что не поняли меня, Калдин. Вы намерены сделать его руководителем Института после себя?

— Я намерен прожить ещё много десятилетий.

— Это не ответ.

— Это единственный ответ, который у меня есть.

Василия беспокойно ерзала в кресле, и её робот, стоявший за её спиной, водил глазами из стороны в сторону, словно готовился отразить нападение. Вероятно, на него подействовало беспокойство Василии.

— Калдин, — сказала она, — следующим руководителем буду я. Это решено. Вы сами так говорили.

— Да, Василия, я так говорил, но после моей смерти этот вопрос будет решать Совет директоров. Даже если я кого-нибудь порекомендую, Совет может всё переиграть. Таковы правила Института.

— Вы составьте рекомендацию, Калдин, а уж я займусь Советом.

Амадейро нахмурился:

— Я не буду обсуждать это сейчас. Что ещё вы хотели обсудить? Пожалуйста, будьте коротки.

Она несколько секунд злобно смотрела на него, а потом сказала, как отрубила:

— Жискар!

— Робот?

— Конечно, робот. Разве вы знаете какого-нибудь другого Жискара, о котором я стала бы говорить?

— Ну, так что с ним?

— Он мой.

Амадейро удивился:

— Он был законной собственностью Фастольфа.

— Жискар стал моим, когда я была ещё маленькой.

— Фастольф одолжил его вам, а потом взял обратно. Ведь официально он не был вашим.

— Он был моим фактически. Но в любом случае у Фастольфа больше нет собственности. Он умер.

— Он оставил завещание. Если я правильно запомнил, по этому завещанию два робота, Жискар и Дэниел, теперь являются собственностью солярианки.

— Я не хочу, чтобы они были у неё. Я дочь Фастольфа.

— Ого!

Василия вспыхнула:

— Я требую Жискара! Почему им владеет чужестранка?

— Только потому, что так завещал Фастольф. К тому же она гражданка Авроры.

— Кто это сказал? Для всех аврориан она солярианка.

Охваченный внезапным приступом ярости, Амадейро стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

— Василия, чего вы от меня хотите? Я не люблю солярианку, она мне очень неприятна, и, будь у меня возможность, я бы, — он быстро взглянул на роботов, — я бы вышвырнул её с планеты. Но я не могу оспаривать завещание. Даже если бы был законный путь к этому — а его нет, — я не счел бы разумным делать это. Фастольф умер…

— Именно поэтому Жискар должен быть моим.

Амадейро не обратил внимания на её слова.

— Коалиция, которой руководил Фастольф, распадается. В последние несколько десятилетий она держалась только благодаря его обаянию. Я хочу собрать остатки этой коалиции и присоединить к своим последователям. Таким образом я могу собрать группу, которая станет доминировать в Совете и контролировать следующие выборы.

— И сделает вас следующим Председателем?

— А почему бы и нет? Авроре хуже не будет, а мне это дало бы шанс изменить нашу никудышную политику, пока не поздно. Беда в том, что у меня нет популярности Фастольфа, нет его дара излучать святость, чтобы скрыть глупость. Следовательно, если я стану праздновать победу над умершим, это будет плохо выглядеть. Никто не должен говорить, что при жизни Фастольф пренебрегал мною, а когда он умер, я наплевал на его завещание. Я не желаю быть смешным. Вы поняли? Обойдётесь без Жискара!

Василия встала, выпрямилась и прищурилась.

— Посмотрим!

— Уже видим. Наш разговор окончен, и, если вы мечтали стать главой Института, я не потерплю никаких угроз. Так что, если вы намерены продолжать, советую вам одуматься.

— Я не угрожаю, — сказала Василия, всем своим видом свидетельствуя о том, что говорит неправду.

Она знаком приказала роботу следовать за собой и вышла.

50

Неожиданность, вернее, серия неожиданностей, началась через несколько месяцев, когда Мэлун Сисис пришёл в кабинет Амадейро на обычное утреннее совещание.

Амадейро всегда радовался приходу Сисиса. Этот самый Сисис был спокойным промежутком в курсе делового дня. Он был старым сотрудником Института и единственным, кто не имел амбиций и не ждал смерти или отставки Амадейро. Он был просто превосходным подчиненным. Он преданно служил патрону и пользовался доверием.

Поэтому Амадейро очень огорчился, когда примерно год назад заметил впалую грудь и неуверенную походку своего превосходного подчиненного, учуял некий запах тления. Неужели Сисис стареет? Ведь он всего на несколько десятков лет старше Амадейро.

Больше всего Амадейро поразила неприятная мысль, что с постепенной деградацией многих сторон жизни космонитов исчезают, похоже, и надежды. Он не раз собирался посмотреть статистические данные, но всё время забывал или подсознательно боялся сделать это.

Судя по всему, Сисис был взволнован: лицо раскраснелось (это ещё более подчеркивало седину в бронзовых волосах), его буквально распирало от изумления.

Амадейро даже не пришлось спрашивать, что случилось. Сисис сразу же выложил всё.

Когда он закончил, Амадейро ошеломленно спросил:

— Прекращены все радиопередачи?

— Все, шеф. Видимо, они умерли или уехали. Ни одна обитаемая планета не может не испускать хоть какого-то электромагнитного излучения при нашем уровне…

Амадейро жестом приказал ему замолчать. Василия говорила — не очень уверенно, правда, — что соляриане готовятся покинуть планету. Это было бессмысленное предположение. Все четыре загадки были в той или иной степени бессмысленными. Он тогда сказал, что подумает об этом, и, конечно, не подумал. Теперь, по-видимому, ясно, что он совершил ошибку.

Рассказ Василии выглядел абсурдным, таким же абсурдным это казалось и сейчас.

Амадейро задал тот же вопрос, что и тогда, хотя и не рассчитывал получить ответ. Да и откуда взяться ответу?

— Куда они могли деваться, Мэлун?

— Об этом не говорится ни слова, шеф.

— Ладно. А когда они ушли?

— Об этом тоже ни слова. Мы получили известие сегодня утром. Беда в том, что интенсивность излучения на Солярии и так была низка. Население очень разбросано, а роботы хорошо экранированы. Интенсивность там ниже, чем в других Внешних мирах, и на два порядка ниже, чем у нас.

— Значит, однажды кто-то обратил внимание, что малая интенсивность упала до нуля, но никто не заметил, когда это случилось. Кто обнаружил?

— Нексонианский корабль, шеф.

— Каким образом?

— Корабль вынужденно оказался на орбите Солярии — непредвиденный ремонт. По гиперволне он просил разрешения, но ответа не получил. Им ничего не оставалось, как остаться на орбите и делать ремонт. За это время их никто не побеспокоил. Наконец с помощью приборов они обнаружили, что не получали не только ответа, но и вообще никаких сигналов. Когда точно прекратилось излучение, они сказать не могут. Последняя запись сообщения с Солярии была сделана больше двух месяцев назад.

— А другие три её загадки? — пробормотал Амадейро.

— Простите, шеф?

— Ничего-ничего. — Амадейро нахмурился и погрузился в размышления.

Глава 13 РОБОТ-ТЕЛЕПАТ

51

Мандамус ничего не знал о событиях на Солярии, когда через несколько месяцев вернулся из продолжительного третьего путешествия на Землю.

В первое путешествие, шесть лет назад, его послал Амадейро, с некоторыми затруднениями добившись его назначения на пост уполномоченного эмиссара Авроры. Нужно было договориться о некоторых мелочах, связанных с переходом торговыми кораблями границы космонитской территории.

Он с честью вытерпел церемониальные и бюрократические мероприятия и очень быстро понял, что свобода передвижения такого эмиссара, как он, весьма ограничена. Но все это не важно, потому что он узнал то, что хотел узнать.

Он вернулся с новостями.

— Я сомневаюсь, доктор Амадейро, что там возникнут какие-нибудь проблемы. Земное правительство не имеет никакой возможности контролировать въезд и выезд. Каждый год Землю посещают миллионы поселенцев с десятков планет, и каждый год эти миллионы гостей разъезжаются по домам. Похоже, каждый поселенец считает свою жизнь неполной, если периодически не дышит воздухом Земли и не бывает в её перенаселённых подземельях. Я думаю, это поиски корней. Они вроде и не замечают, что жизнь на Земле просто кошмарна.

— Я это знаю, Мандамус, — устало ответил Амадейро.

— Только умозрительно, сэр. Вы не можете по-настоящему понять, пока сами не увидите. Один раз побывав там, вы обнаружили бы, что ваше «знание» и реальность, как день и ночь. Поэтому никто не должен был хотеть вернуться…

— Ваши предки наверняка не хотели возвращаться, когда оставили планету.

— Наверное, — согласился Мандамус. — Но в те времена межзвёздный перелет был не таким лёгким, как сейчас. Он длился много месяцев, а прыжок был хитрой штукой. Теперь же время перелета — несколько дней, а прыжок — самое обычное дело. Если бы во времена наших предков вернуться на Землю было так же легко, как сейчас, я думаю, мы вряд ли отделились бы.

— Давайте без философии, Мандамус. Ближе к делу.

— Да, конечно. Кроме бесчисленных потоков поселенцев, которые шастают туда-сюда, каждый год миллионы землян эмигрируют в Поселенческие миры. Некоторые почти сразу же возвращаются, не сумев адаптироваться, другие привыкают, но очень часто приезжают в гости на Землю. Нет никакой возможности следить за этими приездами и отъездами, да Земля и не пытается. Такие попытки могут нарушить движение потока, а Земля прекрасно понимает, что каждый пассажир везёт монету. Туристский бизнес, если можно так выразиться, является самой прибыльной отраслью Земли.

— Я полагаю, вы хотите сказать, что мы без труда сможем внедрить на Землю гуманоидных роботов?

— Без всякого труда. Теперь, когда они правильно запрограммированы, мы можем послать на Землю несколько групп с фальшивыми документами. Мы ничего не можем сделать с их уважением к людям, но это не выдаст их: его примут за обычное уважение поселенцев к планете предков. Но боюсь, нам не удастся высадить их в космопорту какого-нибудь города. Обширные пространства между городами практически безлюдны, если не считать примитивных рабочих роботов, и приземлившийся там корабль не будет замечен или, во всяком случае, не привлечёт внимания.

— Я думаю, это слишком рискованно, — сказал Амадейро.

51а

Две группы человекоподобных роботов были посланы на Землю и смешались с жителями городов, но никак не могли найти способ выбраться в пустынные области между городами, чтобы общаться с Авророй по защищенному гиперлучу.

Мандамус всё хорошенько обдумал и после долгих колебаний сказал:

— Я снова поеду туда, сэр. Я не уверен, что они найдут правильное место.

— А вы сами-то знаете правильное место? — саркастически спросил Амадейро.

— Я тщательно копался в древней истории Земли, сэр, и знаю, что найду его.

— Я не думаю, что мне удастся убедить Совет послать вас на военном корабле.

— А я и не хотел этого. Это хуже, чем просто бесполезно. Мне нужно одноместное судно с достаточным запасом энергии, чтобы хватило на оба конца.

Вот так Мандамус нанес второй визит на Землю и высадился неподалеку от одного из малых городов. С облегчением и удовлетворением он обнаружил нескольких роботов в нужном месте и провёл некоторое время с ними, наблюдая за их работой, сделал несколько распоряжений и кое-что улучшил в их программе.

Затем под нелюбопытными взглядами нескольких примитивных роботов земного производства Мандамус пошёл к городу.

Это был рассчитанный риск, и Мандамус, отнюдь не герой, чувствовал неприятное сердцебиение. Но всё прошло хорошо.

Стражник у ворот был слегка удивлён, когда появился человек, по всем признакам проведший долгое время на открытом пространстве.

Мандамус предъявил документы поселенца, и стражник только пожал плечами. Поселенцы ничего не имели против открытого пространства, и даже предпринимали небольшие экскурсии на поверхность, в поля и леса, лежавшие вокруг города. Поэтому стражник бегло посмотрел на бумаги, а больше их никто не спрашивал.

Внеземной акцент Мандамуса — он старался, чтобы акцент как можно меньше походил на аврорианский, — принимался без обсуждения, и никому не приходило в голову, что Мандамус — космонит. Да и прийти не могло. Прошло уже двести лет с тех пор, как космониты имели на Земле постоянный аванпост. Официальных космонитских эмиссаров было мало, а в последнее время стало ещё меньше, и земляне из провинции, видимо, даже забыли о существовании космонитов.

Правда, Мандамус немного опасался, что тонкие прозрачные перчатки и носовые фильтры, которые он всё время носил, могут обратить на себя внимание, но этого не случилось. Никто не запрещал ему путешествовать из города в город. Он был человеком состоятельным, а деньги многое значили на Земле — как, впрочем, и во Внешних мирах.

Он начал привыкать к отсутствию за спиной робота, и когда встречал аврорианских гуманоидных роботов в том или ином городе, то объяснял им, что они не должны таскаться за ним по пятам.

Он выслушивал их рапорты, давал инструкции, если требовалось, и устраивал их отправку за пределы города. Наконец он вернулся на корабль и отбыл на Аврору.

Никто не обратил на него внимания, когда он появился, никто не заметил, как он исчез.

— Вообще-то, — задумчиво сказал он Амадейро, — земляне не такие уж и варвары.

— Вот как?

— На своей планете они ведут себя совершенно по-человечески. В их дружелюбии есть даже что-то привлекательное.

— Уж не жалеете ли вы о том, чем занимались там?

— Я скверно себя чувствовал, когда ходил среди них и думал, что они не знают о том, что случится. Не могу заставить себя радоваться тому, что делаю.

— Сможете, Мандамус. Подумайте о том, что, как только работа будет сделана, пост директора Института фактически станет вашим. Это должно вас согревать.

С тех пор Амадейро не спускал с Мандамуса глаз.

51б

В третьем путешествии Мандамус почти совсем освоился и держался как настоящий землянин. Проект медленно сдвигался с мертвой точки.

Во время первых своих посещений он не испытывал проблем со здоровьем, но в третий раз, без сомнения, по излишней самоуверенности, он не уберегся, и настало время, когда его встревожило истечение из носа, сопровождаемое кашлем. В городской амбулатории ему вкатили инъекцию гамма-глобулина, отчего сразу полегчало. Но амбулатория произвела на Мандамуса более жуткое впечатление, чем сама болезнь: все там, похоже, болели чем-то заразным или были в контакте с больными.

Но вот он вернулся к привычному распорядку жизни на Авроре и был несказанно рад этому. Он слушал сообщение Амадейро о солярианском происшествии.

— Вы ничего не слышали об этом? — спросил Амадейро.

Мандамус покачал головой.

— Ничего, сэр. Земля на редкость провинциальна. Восемьсот городов с восемью миллиардами жителей, все интересы которых касаются только восьмисот городов с восемью миллиардами жителей. Можно подумать, что поселенцы существуют только для того, чтобы посещать Землю, а космонитов вовсе не существует. Последние известия в любом городе на девяносто процентов относятся к этому городу. Земля — очень замкнутый мир, как духовно, так и физически.

— Однако вы говорили, что они не варвары.

— Агорафобия — не обязательно варварство. По их словам, они цивилизованны.

— По их словам! Ну, ладно. Это неважно. Сейчас проблема — Солярия. Ни один из Внешних миров пальцем не пошевелит. Принцип невмешательства — наш главнейший. Считается, что внутренние проблемы Солярии — дело самой Солярии. Наш Председатель инертен, как и все остальные в Совете, несмотря на то что Фастольф умер и его параличные руки больше не давят на нас. А сам я ничего не могу сделать до тех пор, пока не стану Председателем.

— Как они могут считать проблемы Солярии внутренними, в которые нельзя вмешиваться, когда соляриане исчезли?

— Они не замечают этой глупости, а вы сразу ухватили суть? — ядовито сказал Амадейро. — Они говорят, что, пока нет твёрдой уверенности в исчезновении соляриан и на планете остаётся хоть кто-то из них, другие Внешние миры не могут явиться туда без приглашения.

— Но как же они объясняют отсутствие излучений?

— Они думают, что соляриане, может быть, ушли под землю или научились устранять утечку излучения. Говорят также, что никто не видел, как соляриане уходили и что им абсолютно некуда податься. Конечно, никто не следил, потому и не видели.

— Как они доказывают, что солярианам некуда уйти? Пустых планет много.

— Их аргумент состоит в том, что соляриане не могут жить без своей несметной толпы роботов, а взять их всех с собой они не смогут. Но если они всё же ушли, как вы полагаете, сколько рабов они прихватили?

— А каковы ваши аргументы?

— Их нет, сэр. Но, исчезли они или нет, ситуация тревожная, и просто невероятно, что никто не хочет разобраться. Я всех предупреждал, как мог настойчиво, что инерция и апатия не доведут нас до добра, что, как только Поселенческие миры узнают, что Солярия опустела — или, возможно, опустела, — они без колебаний бросятся расследовать, в чём дело. У этой шайки безумное любопытство. Я хотел бы, чтобы мы обладали хоть частью его. Не подумав дважды, они рискнут жизнью, если им светит какая-то выгода.

— И какая же выгода в данном случае, доктор Амадейро?

— Если соляриане ушли, то волей-неволей должны были оставить почти всех своих роботов. Они исключительно изобретательные роботехники, и поселенцы, при всей своей неприязни и ненависти к роботам, не раздумывая соберут их и продадут нам за хорошие деньги. Они уже объявили об этом. Два поселенческих корабля уже высадились на Солярии. Мы послали протест, но они, разумеется, не обратили на него внимания, а мы, ясное дело, ничего больше не сделали. Наоборот: некоторые. Внешние миры интересуются, какие роботы будут продаваться и почём.

— Наверное, так и должно быть, — спокойно сказал Мандамус.

— Мы ведем себя так, как о нас говорят пропагандисты поселенцев, — так и должно быть? Мы действуем так, словно и в самом деле деградируем и катимся к упадку.

— Зачем повторять их трепотню, сэр? Мы благополучны и цивилизованны, и пока ещё нам никто не грозит. Если это случится, мы будем драться и, будьте уверены, сотрем их в порошок. Технологически мы пока их опережаем.

— Но мы сами себе повредим, а это не очень приятно.

— Значит, мы не готовы к войне. Если Солярия опустела и поселенцы хотят ограбить её, возможно, нам не следует мешать им. В конце концов, я могу предсказать, что мы сделаем свой ход через несколько месяцев.

Амадейро посмотрел на Мандамуса с какой-то яростной жадностью:

— Месяцев?

— Я уверен в этом. Поэтому первое, что мы должны сделать, это избегать провокации. Мы погубим всё, если ввяжемся в конфликт без необходимости, и сами себе повредим, даже если победим, — а зачем нам это? Очень скоро мы добьемся полной победы — и не ввязываясь в конфликт, и без вреда для себя.

— Бедная Земля!

— Если вы сочувствуете им, — произнес Амадейро с наигранной лёгкостью, — то, возможно, ничего не станете с ними делать.

— Как раз наоборот, — холодно отозвался Мандамус. — Именно потому, что я твёрдо намерен что-то с ними сделать — и знаю, что это будет сделано, — я испытываю к ним сочувствие. А Председателем станете вы!

— А вы возглавите Институт.

— Скромный пост, если сравнивать с вашим.

— А после моей смерти? — едва не рявкнул Амадейро.

— Так далеко в будущее я не заглядываю.

— Я почти… — начал Амадейро, но его прервало гудение аппарата связи. Автоматически и даже не взглянув на аппарат, Амадейро поднес руку к выходной щели машины. Пробежав глазами выползший из аппарата листок бумаги, он медленно растянул губы в улыбке. — Те два корабля поселенцев, что сели на Солярии…

— Да, сэр? — нахмурился Мандамус.

— Уничтожены! Оба!

— Каким образом?

— Взрыв превратил их во вспышку радиации, легко детектируемую из космоса. Вы понимаете, что это значит? Получается, что соляриане всё-таки не покинули планету и самый слабый из наших миров способен легко справиться с кораблями поселенцев. Да, им здорово расквасили нос, и такой урок они долго не забудут. Возьмите, Мандамус, прочтите сами.

Мандамус отпихнул листок.

— Но это вовсе не значит, что соляриане всё ещё на планете. Вполне возможно, что они всего лишь нашпиговали её ловушками.

— Да какая разница? Что прямая атака, что ловушка — корабли-то уничтожены.

— На сей раз их застали врасплох. А что будет в следующий раз, когда они подготовятся? И что, если они воспримут это событие как преднамеренную атаку космонитов?

— Мы ответим, что соляриане только отражали преднамеренную атаку поселенцев.

— Но, сэр, неужели вы стремитесь к войне миров? Что, если поселенцы не станут утруждать себя болтовней, а сочтут уничтожение своих кораблей военным действием и тут же примут ответные меры?

— С какой стати?

— Потому что когда задевается их гордость, они становятся такими же безрассудными, как и мы. Даже в ещё большей степени, потому что опыт всевозможного насилия у них богаче.

— Они потерпят поражение.

— Вы сами признали, что, даже если их разобьют, они успеют причинить нам серьёзнейший ущерб.

— И как вы мне предлагаете поступить? Аврора те корабли не уничтожала.

— Уговорить Председателя сделать заявление, что Аврора не имеет к этому никакого отношения, ни один из Внешних миров тоже, и вся вина за произошедшее ложится исключительно на Солярию.

— И бросить Солярию? Это трусость!

— Доктор Амадейро, — возбужденно произнес Мандамус, — вам знакомо такое понятие, как стратегическое отступление? Убедим Внешние миры немного отступить, тем более что есть подходящий предлог. Ещё несколько месяцев — и наш план на Земле окончательно созреет. Да, отступить и умиротворить космонитов будет трудно, потому что они не знают, что вскоре произойдёт, — но мы-то знаем. Более того, мы с вами, зная то, что неизвестно другим, можем взглянуть на это событие как на дар тех, кого раньше называли богами. Пусть поселенцы возятся на Солярии, не подозревая, что на Земле готовится их уничтожение. Или вы предпочитаете, чтобы наши планы потерпели крах накануне окончательной победы?

Под пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз собеседника Амадейро непроизвольно съежился.

Никогда ещё Амадейро не было так тяжело, как после уничтожения поселенческих кораблей. К счастью, Председателя удалось уговорить следовать политике «силовых уступок», как её назвал Амадейро. Это выражение понравилось Председателю, хотя и было оксюмороном. Кстати говоря, по части силовых уступок Председатель был докой.

Остальными членами Совета манипулировать оказалось труднее. Раздраженный Амадейро до изнеможения расписывал перед ними картины ужасов войны и распинался о необходимости выбора подходящего момента для удара, если войны избежать не удастся, упирая на то, что ошибиться ни в коем случае нельзя.

Он изобретал всё новые аргументы, поясняя, почему нужный момент ещё не настал, и использовал их в дискуссиях с лидерами других Внешних миров. Чтобы заставить их поддаться на уговоры, приходилось злоупотреблять традиционной гегемонией Авроры.

А когда со своим кораблем и своим требованием явился капитан Д. Ж. Бейли, Амадейро почувствовал, что у него больше нет сил. Всему есть предел.

— Это совершенно невозможно, — пожаловался Амадейро. — Неужели мы позволим ему совершить посадку на Авроре? Бородатому, в дурацкой одежде и с уму непостижимым акцентом! Неужели я вынужден буду просить у Совета разрешения выдать ему женщину-космонитку? В нашей истории ещё не бывало такого прецедента. Женщину-космонитку!

— Вы всегда называли эту женщину-космонитку солярианкой, — сухо заметил Мандамус.

— Она и есть солярианка — для нас. Но если дело касается поселенца, её следует считать космониткой. Если его корабль приземлится на Солярии — а он намерен отправиться именно туда, — его могут уничтожить, подобно другим кораблям, а вместе с ним и женщину. Тогда мои противники, и не без оснований, смогут обвинить меня в убийстве. Моя политическая карьера этого может и не перенести.

— Подумайте о том, — напомнил Мандамус, — что мы почти семь лет трудились, подготавливая окончательное уничтожение Земли, и до завершения этого проекта остались считаные месяцы. Так неужели нам стоит рисковать ввязаться в войну и одним ударом разрушить всё, когда мы так близки к окончательной победе?

Амадейро покачал головой:

— Ситуация такова, мой друг, что выбора у меня фактически нет. Совет не пойдёт за мной, если я попытаюсь уговорить их выдать женщину поселенцу. Подобное намерение будет использовано против меня. Мало того, что пострадает моя политическая карьера, — мы можем оказаться втянутыми в войну. Кроме того, для меня невыносима мысль о том, что женщина- космонитка может погибнуть, оказывая услугу поселенцу.

— Кое-кто может подумать, что вынеравнодушны к солярианке.

— Вы же знаете, что это не так. Я искренне желал бы, чтобы она умерла ещё двести лет назад, но не подобным образом и не на корабле поселенца… Но мне следует вспомнить, что она ваша прабабка в пятом поколении.

Мандамус нахмурился сильнее обычного.

— И что с того? Я самостоятельная личность, космонит и осознаю своё место в обществе. Разве я похож на поклоняющегося предкам члена некоего племенного конгломерата? — Мандамус на мгновение умолк, и на его худом лице отразилась глубокая сосредоточенность. — Доктор Амадейро, — попросил он, — не могли бы вы объяснить Совету, что мою дальнюю родственницу всё же следует отпустить, но не как заложницу, а исключительно потому, что её уникальные знания о Солярии, где она провела детство и юность, могут очень помочь в расследовании и что это расследование может оказаться полезным не только для поселенцев, но и для нас? Если, в конце концов, говорить откровенно, неужели нам не было бы полезно знать, что задумали эти жалкие соляриане? А женщина сможет рассказать нам обо всём — если уцелеет.

Амадейро оттянул кончиками пальцев нижнюю губу.

— Да, это может сработать, если женщина перейдёт на корабль добровольно, если ясно даст понять, что сознает важность задания и желает выполнить свой патриотический долг. Но заставить её отправиться на корабль силой просто немыслимо.

— В таком случае предположим, что я навещу свою родственницу и попытаюсь уговорить её добровольно перейти на борт корабля. Предположим также, что вы поговорите по гиперсвязи с капитаном-поселенцем и скажете ему, что он сможет сесть на Авроре и забрать женщину, если уговорит её отправиться с ним добровольно… или как минимум убедит её сказать, что она поступает так по собственной воле, как бы то ни обстояло в действительности.

— Полагаю, мы ничего не потеряем, если попытаемся это сделать, но сомневаюсь в успехе всей затеи.

И всё же, к удивлению Амадейро, она удалась, и вскоре он, не веря собственным ушам, выслушивал подробности, которые ему излагал Мандамус:

— Я завёл разговор о гуманоидных роботах. Совершенно очевидно, что она о них ничего не знает. Из этого я заключил, что и Фастольф ничего про них не знал. Эта деталь не давала мне покоя больше всего. Потом я перевёл разговор на своих предков таким образом, чтобы вынудить её заговорить о землянине Элайдже Бейли.

— И что? — резко спросил Амадейро.

— Ничего. Она лишь помнит такого, и всё. Поселенец, который её домогается, — потомок Бейли, и я подумал, что эта деталь может заставить её отнестись к предложению капитана более благосклонно.

Как бы то ни было, всё сложилось удачно, и несколько дней Амадейро не испытывал над собой того почти непрерывного давления, что изводило его с самого начала солярианского кризиса.

Но лишь несколько дней.

53

За время солярианского кризиса Амадейро не встречался с Василией, чем был весьма доволен.

Время для подобных встреч было явно неподходящим. У него не было ни малейшего желания раздражаться из-за её мелочных забот о роботе, которого она считала своей собственностью, совершенно не принимая во внимание незаконность подобного утверждения, в то время как его мысли были заняты истинным кризисом. Не хотелось ему и ввязываться в ссору между ней и Мандамусом, которая неизбежно возникла бы при разговоре о том, кто возглавит в будущем Институт роботехники.

Он уже почти принял решение, что Мандамус станет его преемником. В течение всего солярианского кризиса тот держал в поле своего внимания всё самое важное, и даже в тех ситуациях, когда Амадейро ощущал неуверенность, Мандамус оставался невозмутимо спокойным. Именно Мандамусу пришла в голову мысль, что солярианская женщина может добровольно улететь с капитаном-поселенцем, и он же смог уговорить её решиться на этот поступок.

Если его план уничтожения Земли сработает, как может — и должен сработать, то со временем Мандамус станет преемником Амадейро на посту Председателя Совета. Так будет даже справедливо, подумал Амадейро во время редкого приступа самоотверженности.

В тот самый вечер он и думать позабыл о Василии. Когда он вышел из Института, стайка роботов проводила его до машины, где уже сидел робот-шофер, а ещё два робота поджидали на заднем сиденье. Смеркалось, шёл холодный дождь. Машина бесшумно довезла Амадейро до дома, где его встречали ещё два робота. И за всё это время он ни разу не вспомнил о Василии.

И, обнаружив её в своей комнате, где она смотрела по гипервизору какой-то замысловатый балет роботов: несколько роботов Амадейро стояли в нишах, а два робота Василии — за спинкой её кресла, он остолбенел — не столько от возмущения по поводу вторжения в его жилище, сколько от неожиданности.

Отдышавшись и вновь обретя способность говорить, Амадейро гневно спросил:

— Что вы здесь делаете? Как вы попали в мой дом?

Василия выглядела спокойной — в конце концов, она-то знала, что Амадейро приедет домой.

— Что я здесь делаю? — переспросила она. — Вас жду. А попасть в дом оказалось совсем нетрудно. Вашим роботам моя внешность очень хорошо знакома, равно как и моё положение в Институте. Почему бы им не впустить меня, если я сказала, что мне назначили встречу?

— Но это ложь. Вы нарушили неприкосновенность моего жилища.

— Не совсем. Доверие роботов к чужакам не безгранично. Взгляните на них. Они с меня глаз не спускают. И если бы я захотела порыться в ваших вещах, просмотреть бумаги и вообще как-то воспользоваться вашим отсутствием, уверяю вас — мне бы это не удалось. Два моих робота им не помеха.

— Да будет вам известно, — резко произнес Амадейро, — что ваше поведение недостойно космонитки. Я презираю вас и никогда вам этого не забуду.

На сей раз слова Амадейро задели Василию.

— Надеюсь, вы не забудете, Калдин, — ответила она негромко, но решительно, — потому что я сделала то, что сделала, ради вас — и если бы я отреагировала на ваши оскорбления должным образом, то встала бы и ушла, оставив вас до конца жизни прозябать в неудачниках, коим вы были последние двести лет.

— Что бы вы ни сделали, неудачником я не буду.

— Вы говорите так, словно верите собственным словам, — возразила Василия. — Но, видите ли, вы не знаете того, что известно мне. Должна сказать, что без моего вмешательства вы так и останетесь неудачником. Мне абсолютно всё равно, что вы там замыслили. И ещё меньше меня заботит, что сварганил для вас этот тонкогубый кислорожий Мандамус…

— Почему вы о нём заговорили? — быстро спросил Амадейро.

— Потому что мне так хочется, — презрительно ответила Василия. — Всё, что он делает или думает, что делает — не пугайтесь, я понятия не имею о его планах, — так вот, ничего из этого не выйдет. И пусть я не знаю ничего, но в одном я уверена — ничего у него не получится.

— Да вы просто чушь несете, — сказал Амадейро.

— Советую вам прислушаться к этой чуши, Калдин, если не хотите, чтобы рухнуло всё. И не только вы, но, возможно, и Внешние миры, все до единого. Впрочем, вы можете отказаться меня слушать. Дело ваше. Выбирайте.

— С какой стати мне вас слушать? Разве у меня есть для этого основания?

— Вспомните хотя бы, как я говорила вам, что соляриане собираются покинуть свою планету. Если бы вы тогда ко мне прислушались, это событие не застало бы вас врасплох.

— Солярианский кризис ещё обернется нам на пользу.

— И не надейтесь, — парировала Василия. — Вы можете думать, что так будет, но так не будет. Кризис уничтожит вас — какие бы меры вы ни предприняли, чтобы с ним справиться, — если вы не согласитесь выслушать то, что я обязана сказать.

Слегка дрожащие губы Амадейро побелели. Упоминание Василии о двух столетиях неудач отнюдь не укрепило его дух, равно как и её слова о солярианском кризисе, и у него не хватило решимости приказать роботам вывести её вон.

— Ладно, выкладывайте, только покороче, — угрюмо бросил он.

— Если я расскажу всё, что должна рассказать, вы мне не поверите, так что позвольте мне сделать это по-своему. Вы можете прервать меня в любой момент, но этим вы погубите все Внешние миры. На мой век, разумеется, их хватит, и не моё имя войдёт в историю — историю поселенцев, между прочим — как синоним величайшей неудачи. Так мне начинать?

Амадейро сгорбился в кресле.

— Хорошо, начинайте. А когда кончите — убирайтесь.

— Я так и намерена поступить, Калдин, если, конечно, вы не попросите меня — и очень вежливо попросите — остаться и помочь вам. Начинать?

Амадейро промолчал. Василия начала:

— Я уже говорила, что во время своего пребывания на Солярии узнала о разработанных там очень странных позитронных структурах. Они поразили меня — и поразили чрезвычайно, — поскольку то была попытка создания роботов-телепатов. А теперь ответьте, почему я об этом вспомнила?

— Откуда мне знать, — резко ответил Амадейро, — какие именно патологические импульсы направляют ход ваших мыслей.

Василия состроила в ответ гримасу.

— Спасибо, Калдин… я размышляла об этом несколько месяцев, поскольку у меня хватило ума догадаться, что причина этих мыслей не в патологии, а в неких подсознательных воспоминаниях. И мои мысли вернулись в детство, когда Фастольф, которого я считала своим отцом, неожиданно расщедрившись — он время от времени экспериментировал со щедростью, понимаете ли, — подарил мне робота.

— Опять Жискар? — нетерпеливо пробормотал Амадейро.

— Да, Жискар. Как всегда, Жискар. Я тогда ещё была подростком, но уже имела задатки роботехника, или, вернее сказать, родилась с этими задатками. В математике я разбиралась ещё слабо, но схемы схватывала на лету. За последующие с тех пор десятилетия мои знания математики расширились и усовершенствовались, но, как мне кажется, мои достижения в схемотехнике выросли не намного. «Маленькая Вас», — говаривал отец — он экспериментировал и с ласковыми уменьшительными именами, проверяя, какое впечатление они на меня производят. Так вот: «Ты просто гений в схемах». Как мне кажется, я…

— Избавьте меня от подробностей. Я охотно признаю вашу гениальность. Кстати, вам известно, что я ещё не обедал?

— Что ж, — резко ответила Василия, — закажите обед и пригласите меня присоединиться к вам.

Нахмурившись, Амадейро повелительно поднял руку и подал быстрый знак. Роботы тут же тихо засуетились.

— Я изобретала для Жискара всяческие схемы, — продолжала Василия. — Потом приходила к Фастольфу и показывала их ему. Он качал головой, смеялся и говорил: «Если ты добавишь это к мозгу бедняги Жискара, он не сможет с тобой разговаривать, к тому же ему будет очень больно». Помню, я спросила, действительно ли Жискар может испытывать боль, и отец ответил: «Мы не знаем, что он будет испытывать, но он станет вести себя так, словно ему очень больно, так что можешь считать, что боль он ощущает».

Иногда, когда я показывала ему очередную схему, он рассеянно улыбался и говорил: «Что ж, это ему не повредит, малышка Вас. Может быть, даже стоит попробовать».

И я пробовала. Иногда я снова вынимала схему, иногда оставляла. Я вовсе не издевалась над Жискаром ради садистского удовольствия, хотя такое искушение появиться могло, будь у меня другой характер. Наоборот, я очень любила Жискара и совсем не хотела причинить ему вред. И когда мне казалось, что моё очередное усовершенствование — а я всегда считала свои схемы усовершенствованиями — помогает Жискару свободнее говорить или реагировать быстрее и интереснее и к тому же безвредно для него, я оставляла схему на месте. Но однажды…

Подошедший к Амадейро робот не посмел бы прервать гостью, разве что в случае крайней необходимости, но Амадейро без труда понял, что означает его выжидательная поза.

— Обед готов?

— Да, сэр.

Амадейро нетерпеливо махнул рукой в сторону Василии:

— Вы приглашены пообедать со мной.

Они перешли в столовую, где Василии ещё не доводилось бывать. Впрочем, Амадейро был затворником и славился пренебрежением к социальным традициям. Ему неоднократно говорили, что он достигнет больших успехов в политике, если станет устраивать у себя дома приёмы, на что он всегда вежливо улыбался и отвечал: «Цена слишком высока».

Возможно, именно из-за его неумения развлекать, подумала Василия, в обстановке столовой нет ничего оригинального или творческого. Зауряднейшие стол, тарелки и приборы. Стены — одноцветные вертикальные плоскости. Общее впечатление способно испортить аппетит кому угодно.

Суп, поданный на первое — обычный бульон, — оказался столь же заурядным, как и обстановка. Василия начала есть без всякого желания.

— Моя дорогая Василия, — заметил Амадейро, — вы видите, как я терпелив. Я даже не стал возражать против вашего желания изложить свою автобиографию. Вы действительно намерены прочитать мне наизусть несколько её глав? Если да, то должен откровенно признаться, что она меня не интересует.

— Если вы ещё чуточку потерпите, ваш интерес неизмеримо возрастёт, — пообещала Василия. — Впрочем, если грядущее поражение вас и в самом деле не тревожит и вы желаете и в дальнейшем тратить усилия понапрасну, достаточно просто сказать мне об этом. Я молча доем и уйду. Вы этого хотите?

Амадейро вздохнул:

— Продолжайте, Василия.

— Так вот, однажды я создала очередную схему. Она показалась мне более совершенной, остроумной и многообещающей, чем всё, виденное прежде, или, если честно, всё, виденное с тех пор. Я с удовольствием показала бы её отцу, но он уехал по каким-то делам на другую планету.

Я не знала, когда он вернётся, и пока отложила новую схему, но каждый день разглядывала её со всё возрастающим интересом и восхищением. В конце концов у меня попросту лопнуло терпение. Схема казалась такой совершенной, что даже в принципе не могла нанести вред роботу. Мне не было тогда и двадцати лет, и я ещё не переросла детскую безответственность. И я модифицировала Жискара, встроив в его мозг эту схему.

И не навредила ему — это было совершенно очевидно. Жискар общался со мной с безупречной лёгкостью и, как мне показалось, стал гораздо расторопнее, понятливее и разумнее, чем раньше. Новый Жискар стал для меня восхитительнее и милее, чем прежний.

Я очень обрадовалась и одновременно встревожилась. То, что я сделала — модифицировала Жискара, не получив предварительно одобрения Фастольфа, — категорически запрещали правила, установленные им для меня, и я это прекрасно понимала. Но мне было ясно и то, что я не стану переделывать уже сделанное. Модифицируя мозг Жискара, я оправдывалась перед собой тем, что изменение временно и вскоре я нейтрализую все последствия модификации. Однако, едва завершив модификацию, я поняла, что не стану ничего менять. Я этого попросту не хотела. Более того, с тех пор я ни разу не модифицировала Жискара из опасения исказить результат последней модификации.

И Фастольфу я тоже ничего не рассказала. Уничтожила все рабочие записи об этой поразительной схеме, и Фастольф так никогда и не узнал, что Жискар был модифицирован без его ведома. Никогда!

Затем наши пути, мой и Фастольфа, разошлись. Он не отдал мне Жискара. Я кричала, что он мой, что я люблю его, но мягкая благосклонность Фастольфа, которую он всю жизнь выставлял напоказ, так и не позволила ему встать на пути у собственных желаний.

Он дал мне других роботов, которые были мне совершенно не по душе, а Жискара оставил себе.

А когда он умер, Жискар достался той солярианской женщине — последний жестокий удар.

Амадейро справился лишь с половиной своей порции мусса из лососины.

— Если вы рассказали мне всё это для того, чтобы подтвердить свои права на Жискара, то напрасно старались. Я вам уже объяснял, почему не могу нарушить волю Фастольфа.

— Кроме моего желания, тут есть ещё кое-что, Калдин, — ответила Василия. — Гораздо большее. Бесконечно большее. Хотите, чтобы я замолчала?

Амадейро растянул губы в кривоватой улыбке.

— Раз уж я потратил столько времени, слушая всё это, то сыграю роль безумца и послушаю ещё.

— Вы станете безумцем, если откажетесь меня слушать, потому что сейчас я подойду к главному… У меня не выходили из головы мысли о Жискаре и той несправедливости, когда меня с ним разлучили, — но почему-то я совсем не задумывалась о схеме, которую тайком в него встроила. Я совершенно уверена, что не смогу воспроизвести её, даже если попытаюсь, и, насколько могу вспомнить, она совершенно не походила на схемы, которые мне доводилось с тех пор видеть в различных роботах. И лишь на Солярии мне удалось совсем недолго разглядывать нечто похожее.

Та солярианская схема показалась мне знакомой, но я не могла понять почему. И лишь после нескольких недель упорных размышлений мне удалось докопаться до той глубоко скрытой области моего подсознания, где затаилось ускользающее воспоминание о той схеме, которую я выдумала два с половиной столетия назад.

И хотя я не могу вспомнить свою схему в точности, я уверена, что солярианская схема — лишь её жалкое подобие, не более. Она лишь напоминала то, что мне удалось изобрести и воплотить в изумительно сложную симметрию. Но на солярианскую схему я смотрела глазами специалиста, за двадцать пять десятилетий досконально изучившего теорию роботехники, и она навела меня на мысль о телепатии. И если даже эта простейшая, почти неинтересная для меня схема навела меня на такую мысль, то какой же телепатической способностью должен обладать мой оригинал — то, что я изобрела ребенком И о чём с тех пор ни разу не вспоминала?

— Вы всё повторяете, что подходите к главному, Василия, — заметил Амадейро. — По-моему, логично будет попросить вас перестать стонать и сокрушаться и изложить наконец суть просто и ясно.

— С радостью. Я хочу сказать вам, Калдин, что я, сама того не подозревая, превратила Жискара в робота-телепата и что второго такого робота не существует и никогда не существовало.

54

Амадейро долго смотрел на Василию. Уразумев, что рассказ окончен, он вернулся к муссу из лососины и с задумчивым видом отправил в рот несколько ложек.

— Невозможно! — произнес он наконец. — Вы что, считаете меня идиотом?

— Я считаю вас неудачником, — парировала Василия. — Я не говорила, что Жискар способен читать мысли, принимать или передавать слова или идеи. Скорее всего такое невозможно, даже теоретически. Но я уверена, что он может улавливать эмоции и общий настрой умственной активности и, возможно, даже изменять их.

Амадейро тряхнул головой.

— Невозможно!

— Разве? Подумайте немного. Двести лет назад вы почти достигли своей цели. Вы могли сделать с Фастольфом что угодно, а Председатель Хордер был вашим союзником. Что же случилось? Почему всё пошло наперекосяк?

— Землянин… — начал Амадейро, но тут же умолк — его душил гнев.

— «Землянин…» — передразнила его Василия. — Ах, землянин. Или то была солярианка? Ни он, ни она! Никто! Рядом с вами всё время был Жискар. Вынюхивал и крутил вами, как хотел.

— Чем же он интересовался? Он же робот.

— Робот, преданный своему хозяину, Фастольфу. Согласно Первому Закону, он обязан следить, чтобы Фастольфу не был причинен вред, а будучи телепатом, он не мог ограничиться возможностью причинения лишь существенного физического ущерба. Он знал, что если Фастольф не добьётся своего, не сможет содействовать созданию новых поселений на пригодных для обитания планетах Галактики, то будет глубоко разочарован — а в телепатической вселенной Жискара это равносильно «вреду». Такого он допустить не мог, поэтому и вмешивался.

— Нет, нет и ещё раз нет, — с отвращением произнес Амадейро. — Это вам хочется, чтобы всё обстояло именно так, потому что вас обуревают всевозможные безумно-романтические идеи — но ваши желания не могут повлиять на истину. Я даже слишком хорошо помню, кто был причиной неудач — землянин. И мне не нужен для их объяснения робот-телепат.

— А что произошло с тех пор, Калдин? — не унималась Василия. — Удалось ли вам за двести лет одолеть Фастольфа? Когда все обстоятельства обернулись в вашу пользу, когда политика Фастольфа потерпела очевидный крах, разве сумели вы склонить на свою сторону большинство Совета? Смогли подчинить своему влиянию Председателя, чтобы обладать реальной властью?

Как вы это объясните, Калдин? Все эти двести лет землянина на Авроре не было, он был мертв уже шестьдесят лет — ведь его жалкая короткая жизнь длилась лет восемьдесят. И всё же вас продолжали преследовать неудачи, сплошная цепочка неудач, без единого просвета. Даже сейчас, когда Фастольф умер, разве смогли вы извлечь для себя пользу из того, что его коалиция развалилась? Вы в который раз убедились, что удача избегает вас.

Так что же получается? Землянина нет. Фастольфа нет. И только Жискар все эти годы действовал против вас. Сейчас он столь же предан солярианке, как некогда Фастольфу, а у солярианки, как мне кажется, нет причин любить вас.

Лицо Амадейро исказилось, превратившись в маску гнева и отчаяния.

— Нет, не так. Всё это выдумки, плод вашего воображения!

— Я ничего не выдумываю, — невозмутимо отозвалась Василия. — Я лишь объясняю те факты, которые вы сами не в силах объяснить. Или у вас всё же есть другое объяснение?.. Хотите, я предложу вам решение? Сделайте так, чтобы официальным владельцем Жискара стала я, а не солярианка, и события тут же начнут складываться в вашу пользу.

— Нет. Они и так складываются в мою пользу.

— Вы можете сколько угодно убеждать самого себя, но, пока Жискар действует против вас, этого не случится. Как бы вы ни приблизились к победе, как бы ни были в ней уверены, всё обернется пшиком — до тех пор пока Жискар не окажется на вашей стороне. Так случилось двести лет назад и случится снова, сейчас.

Лицо Амадейро неожиданно просветлело.

— Знаете, если поразмыслить — пусть Жискар не ваш и не мой, неважно, — то я могу доказать, что Жискар никакой не телепат. Будь это так, как вы говорите, если он способен перекраивать события на свой вкус или на вкус того, кто считается его хозяином, то почему он позволил солярианке рисковать жизнью?

— Рисковать жизнью? Вы о чём, Калдин?

— Слыхали ли вы, Василия, что на Солярии были уничтожены два корабля поселенцев? Или вы в последнее время только и делали, что раздумывали о схемах и смелых деньках своего детства, когда вы модифицировали своего любимца?

— Сарказм вам не к лицу, Калдин. Я слышала в новостях о тех кораблях. И что с того?

— Для расследования обстоятельств происшествия туда отправляется третий корабль поселенцев. Возможно, он тоже будет уничтожен.

— Вероятно. С другой стороны, он примет меры предосторожности.

— Уже принял. Он потребовал и получил солярианку. Они полагают, что она настолько хорошо знает планету, что поможет им уцелеть.

— Вряд ли это возможно, потому что в последний раз она была там двести лет назад.

— Правильно! В таком случае она имеет все шансы погибнуть вместе с ними. Для меня лично это мало что значит — я буду только рад, если её не станет. Думаю, и вы тоже. К тому же это даст нам хороший повод жаловаться на поселенцев, а им будет очень трудно утверждать, что уничтожение кораблей было сознательным актом Авроры. Неужели мы стали бы губить своих граждан?.. Вопрос теперь в том, Василия, почему Жискар, если он обладает тем умением, которое вы ему приписываете, — и так предан, — позволил солярианке добровольно отправиться навстречу почти верной гибели?

— Неужели она полетит добровольно? — спросила потрясенная Василия.

— Абсолютно добровольно. Она сама этого хочет. А заставить её поступить так силой было бы невозможно.

— Но я не понимаю…

— Тут нечего понимать, кроме того, что Жискар самый обычный робот.

Василия на мгновение замерла, подперев рукой подбородок, потом медленно сказала:

— На корабли поселенцев и на их планеты роботов не допускают. И это означает, что она полетит одна. Без роботов.

— Разумеется, нет. Поскольку она согласилась добровольно, поселенцы вынуждены принять на борт и её личных роботов. С ней полетит тот человекоподобный Дэниел, а вторым будет… — Амадейро сделал паузу и прошипел: — …Жискар. Кто же ещё? Так что чудо-робот из ваших фантазий тоже отправится навстречу своей гибели. И он самый обычный…

Он неуверенно умолк. Василия вскочила. Глаза её сверкали, лицо от гнева покрылось пятнами.

— Вы сказали, что Жискар полетит с ними? Он покинет эту планету на корабле поселенцев? Калдин, вы погубили всех нас!

55

Никто из двоих более не прикоснулся к еде. Василия торопливо вышла из столовой и исчезла за дверью туалетной комнаты. Амадейро, с трудом пытаясь сохранить холодную логичность, крикнул ей сквозь запертую дверь, прекрасно сознавая, что тем самым унижает своё достоинство:

— Это самое сильное доказательство того, что Жискар не более чем робот! Зачем ему отправляться на Солярию, где он увидит смерть своей хозяйки?

Через некоторое время шум льющейся воды прекратился. Василия распахнула дверь. Её только что умытое лицо, казалось, излучало ледяное спокойствие.

— Вы что, в самом деле ничего не поняли? — сказала она. — Вы изумляете меня, Калдин. Подумайте хорошенько. Пока Жискар сохраняет умение манипулировать умами людей, он не может подвергнуться опасности, разве не так? И солярианка тоже — пока Жискар ей предан. Поселенец, который её увезёт, наверняка после разговора с ней узнал, что она не была на Солярии двести лет, так что вряд ли он всерьез полагает, что она может принести ему хоть какую-то пользу. Вместе с ней он берёт и Жискара, но не знает, что тот может оказаться полезным, или же… А может, он это знает? — Она ненадолго задумалась, потом медленно сказала: — Нет, он никак не мог это узнать. Если за двести лет никто не проник в тайну умственных возможностей Жискара, значит, Жискар сам заинтересован в её сохранении… и если я права, то догадаться о ней не мог никто.

— Но вы же говорите, что раскусили его, — ехидно заметил Амадейро.

— Я обладаю специальными знаниями, Калдин, но даже я только сейчас разглядела очевидное — и то лишь благодаря подсказке на Солярии. Наверное, Жискар и мне заморочил голову, в противном случае я догадалась бы давным-давно. Интересно, знал ли Фастольф…

— Насколько проще признать тот простой факт, — нетерпеливо оборвал её Амадейро, — что Жискар просто робот.

— Вы всё порываетесь пойти по самой легкой дороге к краху, Калдин, но я не позволю вам даже ступить на неё, как бы вам ни хотелось… Важнее всего то, что поселенец явился за солярианкой и взял её с собой, уже обнаружив, что пользы от неё будет очень мало — если вообще будет. А солярианка вызвалась лететь добровольно, хотя ей наверняка внушает отвращение перспектива оказаться на одном корабле с варварами, набитыми бациллами. Её не остановила даже весьма вероятная возможность погибнуть на Солярии.

В таком случае, как мне кажется, это работа Жискара, который вынудил поселенца требовать выдачи солярианки даже тогда, когда смысла в этом уже не оставалось, а солярианку — столь же бессмысленно согласиться.

— Но для чего? — удивился Амадейро. — Могу я задать такой простой вопрос? Для чего?

— Полагаю, Калдин, Жискар почувствовал, что ему необходимо покинуть Аврору. Может, он догадался, что я вот-вот раскрою его секрет?.. Если да, то он мог поставить под сомнение своё нынешнее умение манипулировать мною. Ведь я, в конце концов, опытный роботехник. Кроме того, он мог вспомнить, что некогда был моим, а роботам трудно игнорировать требования лояльности. Вероятно, единственным для него способом обеспечить безопасность солярианки осталась возможность убраться подальше от моего влияния. — Она подняла глаза на Амадейро и решительно произнесла: — Калдин, мы должны его вернуть. Мы не можем ему позволить подыгрывать поселенцам в безопасном раю Поселенческих планет. Он уже успел натворить немало и среди нас. Мы обязаны его вернуть, и я должна стать его законной владелицей. Будьте уверены, я сумею с ним справиться и заставить работать на нас. И помните! Я единственная, кто может его укротить.

— Не вижу причин для тревоги, — возразил Амадейро. — Если, что весьма вероятно, он просто робот, его уничтожат на Солярии, и мы избавимся и от него, и от солярианки. Если же, что весьма сомнительно, он таков, каким вы его представляете, он уцелеет на Солярии, но тогда ему придётся вернуться на Аврору. В конце концов, хоть солярианка и не родилась на Авроре, но прожила здесь слишком долго, чтобы ужиться с варварами. Она сама начнёт настаивать на возвращении к цивилизации. И у Жискара не останется иного выхода, кроме как вернуться вместе с ней.

— Калдин, неужели, даже узнав обо всём, вы не убедились в возможностях Жискара? Если он посчитает нужным держаться подальше от Авроры, то с лёгкостью настроит эмоции солярианки таким образом, что ей придётся по вкусу жизнь на поселенческой планете. Он ведь уже заставил её пожелать подняться на борт их корабля.

— Что ж, в таком случае, если возникнет необходимость, мы сможем просто вернуть их корабль — вместе с Жискаром и солярианкой — обратно на Аврору.

— И как вы предполагаете это сделать?

— Это можно устроить. Мы, аврориане, вовсе не дураки, хоть из ваших слов ясно, что вы считаете себя единственной рациональной личностью на планете. Корабль поселенцев отправляется на Солярию расследовать факт уничтожения двух других кораблей, но, надеюсь, вы не думаете, что мы станем целиком полагаться на их услуги или на услуги солярианки. Мы тоже посылаем на Солярию два своих боевых корабля, а уж им-то неприятности вряд ли угрожают. Если на планете ещё остались соляриане, им, возможно, удастся уничтожить примитивный корабль поселенцев, но боевое судно Авроры им не по зубам. Если же корабль поселенцев, благодаря магическим штучкам Жискара…

— Это не магия, — едко перебила его Василия, — а ментальное воздействие.

— Ну, хорошо. Если их корабль по какой бы то ни было причине сумеет взлететь с Солярии, наши корабли перехватят его и вежливо попросят передать им солярианку и её робота. Если же просьбу не удовлетворят, наши корабли эскортируют их корабль до Авроры. В этом нет никакой враждебности — наш корабль станет просто сопровождать гражданку Авроры домой. Как только солярианка и её робот высадятся на Авроре, корабль поселенцев сможет лететь куда ему заблагорассудится.

Василия кивнула:

— Звучит неплохо, Калдин. Но знаете как, мне кажется, всё обернется в действительности?

— Как, Василия?

— Сдаётся мне, что их корабль сможет взлететь с Солярии, а ваши боевые корабли — нет. Что бы на Солярии ни обнаружили, Жискар сумеет этому противостоять. Но, боюсь, только Жискар, и никто другой.

— Ну, если случится именно так, — мрачно усмехнулся Амадейро, — то я признаю, что в ваших фантазиях, может быть, что-то и есть. Но этого не произойдёт…

56

На следующее утро главный личный робот Василии, которому была придана внешность изящной женщины, подошёл к её постели. Василия пошевелилась и, не открывая глаз, спросила:

— В чём дело, Надила?

Василии не нужно было открывать глаза. Вот уже многие десятилетия никто, кроме Надилы, не приближался к её постели.

— Мадам, — тихо произнесла Надила, — доктор Амадейро просит вас приехать в Институт.

— Который час? — спросила Василия, открыв глаза.

— Пять часов семнадцать минут, мадам.

— Утра? — раздраженно уточнила Василия.

— Да, мадам.

— И когда он хочет меня видеть?

— Сейчас, мадам.

— Зачем?

— Его роботы не информировали нас, мадам, но утверждают, что это важно.

Василия откинула простыни.

— Сперва я позавтракаю, Надила, но перед этим приму душ. Передай роботам Амадейро: пусть встанут в ниши для посетителей и ждут. А если будут нетерпеливы, напомни им, что они находятся в моём доме.

Раздраженная Василия не стала торопиться. По крайней мере туалетом она занималась тщательнее обычного и позавтракала не спеша. (Обычно она не тратила много времени ни на то, ни на другое.) Посмотрев выпуск новостей, она не узнала ничего такого, что могло стать причиной вызова Амадейро.

Когда её машина (где, кроме неё, было четыре робота — два Амадейро и два её собственных) подъехала к Институту, солнце уже показалось над горизонтом.

— Ну наконец-то, — сказал Амадейро, подняв на неё глаза.

Стены его кабинета всё ещё светились, хотя их свет уже был не нужен.

— Извините, — жёстко произнесла Василия. — Я совершенно уверена, что начинать работу на рассвете — слишком поздно.

— Прошу вас, Василия, оставьте свои шуточки. Я тороплюсь на заседание Совета. Председатель встал ещё раньше меня. Василия, я покорно прошу прощения за то, что не верил вам.

— Значит, корабль поселенцев благополучно взлетел.

— Да. А один из наших кораблей уничтожен, как вы и предполагали… Сей факт ещё не доведен до общего сведения, но со временем новости, разумеется, просочатся.

Глаза Василии расширились. Она предсказывала подобный исход с несколько большей уверенностью, чем испытывала на самом деле, но сейчас момент для подобных признаний был явно неподходящим.

— Значит, вы принимаете тот факт, что Жискар обладает экстраординарными способностями.

— Я не считаю эту проблему математически доказанной, — осторожно ответил Амадейро, — но согласен принять её, если получу дополнительную информацию. Сейчас я хочу знать, как нам поступать дальше. Совет о Жискаре ничего не знает, а рассказывать им я не намерен.

— Очень рада, что вы сохранили хоть какую-то ясность ума, Калдин.

— Но вы понимаете Жискара и лучше кого бы то ни было можете посоветовать, что делать. Итак, что мне сообщить Совету и как объяснить акцию, не раскрывая всей правды?

— Надо подумать. Куда отправился корабль поселенцев, взлетев с Солярии? Это мы знаем? В конце концов, если он возвращается к Авроре, надо лишь подготовиться к его встрече.

— Он летит не к Авроре! — воскликнул Амадейро. — Кажется, вы и в этом оказались правы. Похоже, Жискар — если он действительно стоит за всеми событиями — намерен держаться от нас подальше. Мы перехватили сообщения, посланные с корабля на родную планету. Они, разумеется, зашифрованы, но мы расшифровали коды поселенцев…

— Подозреваю, что и они раскрыли наши коды. Почему бы всем нам не передавать сообщения открытым текстом? Скольких хлопот удалось бы избежать.

— Не всё ли равно? — пожал плечами Амадейро. — Главное в том, что их корабль возвращается к себе домой.

— С солярианкой и роботами?

— Разумеется.

— Вы уверены? Их не оставили на Солярии?

— Совершенно уверен, — нетерпеливо ответил Амадейро. — Ведь без солярианки им не удалось бы взлететь.

— Без неё? Каким образом?

— Пока не знаем.

— Это наверняка штучки Жискара, — сказала Василия. — Он подстроил, чтобы эту заслугу приписали женщине.

— И что же нам теперь делать?

— Мы обязаны вернуть Жискара.

— Верно, но я не могу заставить Совет рискнуть ввязаться в межзвёздный кризис ради возвращения робота.

— А вам этого и не нужно делать, Калдин. Потребуйте у поселенцев возвращения солярианки — уж это мы вправе сделать. Неужели вы хоть на секунду усомнитесь, что она вернётся без роботов? Или Жискар позволит ей вернуться без него? Просите вернуть её. Настаивайте. Она гражданка Авроры, которой поручили выполнить задание на Солярии. Задание выполнено, и теперь она должна вернуться домой. Проявите настойчивость, словно угрожаете войной.

— Мы не можем так рисковать, Василия.

— Вы ничем не рискуете. Жискар не может предпринять действия, напрямую ведущие к войне. Если лидеры поселенцев станут возражать и заупрямятся, Жискар будет вынужден внести необходимые изменения в их точку зрения, чтобы солярианка спокойно вернулась на Аврору. И ему, разумеется, придётся вернуться вместе с ней.

— И, вернувшись, он начнёт изменять нас, — угрюмо заметил Амадейро. — Мы позабудем о его возможностях, перестанем обращать на него внимание, и он без помех продолжит выполнение своего плана.

Василия запрокинула голову и рассмеялась.

— У него нет ни единого шанса. Видите ли, я знаю Жискара и умею с ним справляться. Главное, верните его и уговорите Совет изменить завещание Фастольфа — это можно сделать, и вам это по силам. Жискар должен принадлежать мне. И тогда он станет работать на нас. Аврора будет править Галактикой, вы проведёте оставшиеся вам десятилетия на посту Председателя Совета, а я займу ваше место в Институте роботехники.

— Вы уверены, что всё получится именно так?

— Абсолютно. Надо лишь предъявить им жёсткое требование, а остальное я гарантирую — победу для нас и космони- тов, поражение для Земли и поселенцев.

Глава 14 ДУЭЛЬ

57

Глэдия разглядывала на экране Аврору. Облачный покров опоясывал толстый серп, блестевший на солнце.

— Мы, конечно, не так близко, — сказала она.

— Да. — Д. Ж. улыбнулся. — Мы видим её через мощные линзы. Нам ещё осталось несколько дней, считая спиральное приближение. Если бы поставить антигравитационную тягу, о которой физики только мечтают, а сделать, похоже, пока не могут, космический полёт был бы проще и быстрее. А наши прыжки — безопасный способ оказаться лишь на приличном расстоянии от планетной массы.

— Странно, — задумчиво сказала Глэдия.

— Что именно, мадам?

— Когда мы летели на Солярию, я думала, что я еду домой, но, когда оказалась там, обнаружила, что я вовсе не дома. Теперь мы летим к Авроре, и я думала: вот теперь я еду домой, но эта планета тоже не мой дом.

— Где же тогда ваш дом, мадам?

— Сама начинаю задумываться. Но почему вы упорно зовете меня «мадам»?

Д. Ж. удивился:

— Вы предпочитаете «леди Глэдия»?

— Это тоже притворная почтительность. Разве вы так относитесь ко мне?

— Конечно, нет. Но как ещё поселенец должен обращаться к космонитке? Я пытаюсь быть с вами вежливым и приспосабливаюсь к вашим привычкам, чтобы вы чувствовали себя хорошо.

— Но я не чувствую себя хорошо. Называйте меня просто Глэдия. Ведь я зову вас Диджи.

— Это мне вполне подходит, хотя я бы предпочел, чтобы при подчиненных вы называли меня капитаном, и я буду звать вас «мадам». Надо поддерживать дисциплину.

— Да, конечно, — рассеянно ответила Глэдия и снова посмотрела на Аврору. — У меня нет дома. — Вдруг она повернулась к Д. Ж. — Вы можете взять меня на Землю, Диджи?

— Могу. — Он улыбнулся. — Но вы не захотите, Глэдия.

— Я думаю, что захочу, если не растеряю храбрости.

— Но ведь существует инфекция, а космониты её боятся, верно?

— Может быть, даже слишком. В конце концов, я знала вашего Предка и не заразилась. Я была на его корабле и осталась жива. И сейчас вы рядом со мной. Я даже была в вашем мире, где тысячи людей окружали меня. Я думаю, что приобрела некоторую сопротивляемость.

— Должен сказать, что на Земле гораздо больше народу, чем в Бейлимире.

— Ну и что? — горячо заговорила Глэдия. — Я полностью изменила своё представление о многих вещах. Я говорила вам, что через двести лет в жизни уже ничего не остаётся, но оказалось — остаётся. То, что произошло со мной в Бейлимире, — то, как я выступала и как мои слова взволновали людей, — было совершенно новым, чем-то таким, чего я никогда не представляла. Я словно родилась заново. Теперь мне кажется, что, даже если Земля погубит меня, всё равно ехать стоит, потому что я умру, борясь со смертью, молодой и цветущей, а не слабой старухой, которая ждет конца.

— Здорово! — воскликнул Д. Ж., воздев руки в шутливо-торжественном жесте. — Вы похожи на героиню исторического фильма. Вы когда-нибудь видели их на Авроре?

— Конечно. Они очень популярны.

— И вы повторяете то, что слышали, или в самом деле думаете так, как говорите?

Глэдия рассмеялась.

— Наверное, я глупо выглядела, Диджи, но, как ни странно, именно так я и думаю.

— В таком случае я возьму вас с собой на Землю. Я не думаю, что из-за вас начнётся война, особенно если вы расскажете о событиях на Солярии и дадите честное слово космонитки — если это у вас принято, — что вернётесь обратно.

— Но я не хочу возвращаться.

— Когда-нибудь можете захотеть. А теперь, миледи… я хотел сказать, Глэдия, мне всегда приятно разговаривать с вами, и всегда хочется посвятить этому больше времени, — но я нужен в рубке. Если команда может обойтись без меня, лучше будет, чтобы она об этом не догадалась.

58

— Это твоя работа, друг Жискар?

— Что ты имеешь в виду, друг Дэниел?

— Леди Глэдия желает ехать на Землю и, возможно, даже не возвратится. Это желание настолько противоречит желаниям космонита, что я подозреваю, что ты поработал над её мозгом.

— Я даже не касался её, — сказал Жискар. — Очень трудно изменять человеческий мозг, будучи связанным Тремя Законами. Проникнуть в чей-нибудь мозг и не повредить при этом его владельцу необычайно трудно.

— Тогда кто же сделал так, чтобы она захотела ехать на Землю?

— Пребывание в Бейлимире очень изменило её точку зрения. У неё есть цель — обеспечить мир в Галактике, — и она горит желанием действовать.

— В таком случае, друг Жискар, не лучше ли тебе убедить капитана ехать на Землю сейчас же?

— Это трудно. Аврорианские власти настаивают, чтобы леди вернулась на Аврору, и лучше будет так и сделать, приехать хотя бы на время.

— Но это может быть опасно.

— Значит, ты всё ещё думаешь, друг Дэниел, что они хотят именно моего возвращения, потому что узнали о моих способностях?

— Я не вижу других причин их настойчивости.

— Похоже, способность думать, как человек, — это ловушка. Начинаешь предполагать несуществующие затруднения. Даже если кто-то на Авроре и подозревает о моих способностях, я уничтожу эти подозрения. Бояться нечего, друг Дэниел.

— Будь по-твоему, друг Жискар, — неохотно согласилсяДэниел.

59

Отослав роботов небрежным движением руки, Глэдия задумчиво осмотрелась.

Она взглянула на свою руку, сделавшую жест, словно видела её впервые. Этой рукой она пожала руки каждому члену экипажа корабля, прежде чем сесть в маленький челнок, который отвез её и Д. Ж. на Аврору. Она обещала вернуться, и команда разразилась одобрительными возгласами, а Нисс заорал: «Мы не улетим без вас, миледи!»

Ей это было очень приятно. Её роботы служили ей честно, преданно, терпеливо, но никогда так не радовались.

— Ну вот вы и дома, Глэдия, — сказал Д. Ж.

— Я в своем доме, — тихо сказала она. — Этот дом стал моим с тех пор, как доктор Фастольф отписал мне его двести лет назад, но до сих пор кажется мне чужим.

— Он чужой для меня, — сказал Д. Ж. — Мне кажется, что я в нём заблужусь, если останусь один.

Он, улыбаясь, оглядел богато украшенную мебель и изысканно декорированные стены.

— Вы не будете один, — сказала Глэдия. — С вами будут мои домашние роботы, они получили подробные распоряжения и сделают всё, чтобы вам было удобно.

— Они поймут мой поселенческий акцент?

— Если не поймут, то переспросят. А вы должны говорить медленно и жестикулировать. Они приготовят вам еду, покажут, как пользоваться приспособлениями в комнате для гостей, и будут зорко следить, чтобы вы не делали того, что гостю не полагается. Если понадобится, они вас остановят, но вреда не нанесут.

— Я надеюсь, они не сочтут меня нечеловеком?

— Как надзирательница? Нет, это я вам гарантирую, хотя ваша борода и акцент могут смутить настолько, что их реакция запоздает на одну-две секунды.

— Я полагаю, что они могут защитить меня от непрошеных гостей?

— Да, но здесь таких не бывает.

— Я могу понадобиться Совету.

— В этом случае он пришлет за вами роботов, а мои заставят их уйти.

— А если их роботы окажутся сильнее ваших?

— Этого не случится. Жилище неприкосновенно.

— Продолжайте, Глэдия. Вы хотите сказать, что никто никогда…

— Никто, никогда, — быстро повторила она. — Вы просто останетесь здесь, и мои роботы позаботятся о вас. Если вы захотите связаться с вашим кораблем, с Бейлимиром, даже с аврорианским Советом, роботы точно знают, что надо делать. Вам стоит только поднять палец.

Д. Ж. уселся в ближайшее кресло, вытянулся и глубоко вздохнул:

— Как мудро, что мы не допускаем роботов в Поселенческие миры! Вы знаете, как скоро я обленился бы и избаловался, если бы проводил время в подобном обществе? Самое большее через пять минут. Собственно говоря, я уже избаловался. — Он зевнул и потянулся. — Они не обидятся, если я усну?

— Конечно, нет. Если вы уснете, они проследят, чтобы в комнате было тихо и темно.

— А если вы не вернётесь?

— Почему не вернусь?

— Совет, кажется, очень хотел вас видеть.

— Они же не могут задержать меня. Я свободная гражданка Авроры и иду куда хочу.

— Правительство может изобрести непредвиденные случаи, и в этих случаях правило всегда можно нарушить.

— Ерунда. Жискар, меня могут задержать там?

— Мадам, — ответил Жискар, — вас там не задержат. Пусть капитан не беспокоится на этот счёт.

— Вот видите, Диджи. А ваш Предок, когда мы виделись с ним в последний раз, сказал мне, чтобы я всегда верила Жискару.

— Прекрасно! Великолепно! Но я приземлился с вами, Глэдия, чтобы убедиться, что получу вас назад. Помните это и скажите об этом вашему доктору Амадейро. Если они попробуют задержать вас против вашей воли, то задержат также и меня, а мой корабль на орбите способен отреагировать на это.

— Нет, пожалуйста, не вздумайте делать ничего такого. На Авроре тоже есть корабли, и я уверена, что за вами наблюдают.

— Тут есть одно «но», Глэдия. Я сильно сомневаюсь, что Аврора захочет развязать войну из-за вас. Но, с другой стороны, Бейлимир готов к этому.

— Нет и нет. Я бы не хотела, чтобы ваш мир начал войну из-за меня. Да и зачем ему это? Потому что я была другом вашего Предка?

— Не только. Я не думаю, что кто-нибудь верит, что вы были этим другом. Ваша прапрапрабабушка — может быть, но не вы. Даже я не верю, что это были вы.

— Вы знаете, что это была я.

— Умом понимаю, но чувствую, что это невозможно. Это было двести лет назад.

Глэдия покачала головой:

— Ваша точка зрения — точка зрения маложивущего.

— Наверное, как у всех нас, но дело не в этом. Вы стали в Бейлимире важной персоной из-за речи, которую произнесли. Вы — героиня, и все скажут, что вас необходимо представить землянам. И ничто не должно помешать этому.

— Представить? — Глэдия встревожилась. — С полной церемонией?

— С наиполнейшей.

— Но почему это настолько важно, что можно рискнуть безопасностью планеты?

— Вряд ли я смогу объяснить это космониту. Земля — особый мир, где человеческие существа стали личностями, где они эволюционировали, развивались и жили в окружении другой жизни. У нас в Бейлимире есть деревья, есть насекомые, но на Земле такое изобилие деревьев и насекомых, какого нет ни в одном известном мне мире. Наши миры — имитация, бледная имитация. Они не существуют и не могут существовать без разума, культуры и духовной силы, которую получают от Земли.

— Космониты придерживаются прямо противоположного мнения о Земле. Когда мы упоминаем о ней — что редко делаем, — то говорим, что это мир варварский и гибнущий.

Д. Ж. вспыхнул:

— Вот поэтому Внешние миры всё время слабеют. Как я уже говорил, вы похожи на растения без корней, на животных с вырезанным сердцем.

— Я предвкушаю то, что увижу на Земле, а сейчас мне надо идти. Пожалуйста, чувствуйте здесь себя как дома, пока я не вернусь.

Она направилась было к двери, но остановилась и повернулась:

— В этом доме, как, впрочем, везде на Авроре, нет спиртного, табака, алкалоидных стимуляторов и вообще ничего такого.

Д. Ж. угрюмо усмехнулся:

— Мы, поселенцы, знаем об этом. Вы такие пуритане.

— Вовсе не пуритане, — недовольно возразила Глэдия. — Тридцать-сорок десятилетий надо чем-то оплатить. А это только одна из возможностей. Не думаете ли вы, что такая жизнь нам досталась по волшебству?

— Ладно, я приналягу на фруктовые соки и оздоровляющий эрзац-кофе, и от меня будет пахнуть цветами.

— Вы обнаружите полный набор всего этого, — холодно сказала Глэдия. — А когда вернётесь на корабль, сможете восполнить недостаток того, чего вам сейчас будет не хватать.

— Мне будет не хватать только вас, мадам, — серьёзно сказал капитан.

Глэдия невольно улыбнулась:

— Вы неисправимый лжец, мой капитан. Я вернусь. Дэниел, Жискар, пошли!

60

Глэдия напряженно сидела в кабинете Амадейро. Многие десятилетия она видела Амадейро только издали или на видеоэкране и в таких случаях имела обыкновение отворачиваться. Она знала его только как главного врага Фастольфа и вот сейчас впервые оказалась в одной комнате с ним, лицом к лицу, и изо всех сил старалась не пошевелить ни одним мускулом лица, чтобы ненависть не вырвалась наружу.

Хотя она и Амадейро были в комнате одни, здесь присутствовала по крайней мере дюжина членов правительства, даже сам Председатель, но в голографическом изображении. Глэдия узнала Председателя и многих других, но не всех.

Испытание было не из приятных. Казалось, на Солярии такие изображения — дело обычное и она привыкла к этому с детства, но вспомнила теперь об этом с отвращением.

Она старалась говорить ясно, без драматизма и сжато. Ей задавали вопросы, и она отвечала как можно короче по существу, не пытаясь выглядеть учтивой.

Председатель слушал бесстрастно, другие подражали ему.

Он был явно стар — Председатели всегда были старыми, потому что обычно достигали этого положения лишь на склоне лет. У него было длинное лицо, всё ещё густые волосы и нависшие брови. Голос его был медоточивым, но отнюдь не дружелюбным.

Когда Глэдия замолчала, он сказал:

— Значит, вы предполагаете, что соляриане свели понятие «человек» до понятия «солярианин»?

— Я ничего не предполагаю, мистер Председатель. Просто никто не мог найти другого объяснения происшедшего.

— Вы знаете, мадам Глэдия, что за всю историю роботехники ни один робот не конструировался с узким определением «человека»?

— Я не роботехник, мистер Председатель, и ничего не понимаю в математике позитронных путей. Раз вы говорите, что так никогда не делалось, я, конечно, принимаю это. Я также не знаю и не могу сказать, что если что-то никогда не делалось раньше, то оно не может быть сделано в будущем.

Её взгляд никогда не был таким открытым и невинным, как сейчас, и Председатель покраснел.

— Сузить определение теоретически возможно, но это просто немыслимо.

Глэдия ответила, глядя на свои руки, спокойно лежащие на коленях:

— Люди иногда думают об очень необычных вещах.

Председатель сменил тему разговора:

— Аврорианский корабль был уничтожен. Как вы это объясните?

— Я не присутствовала при этом, мистер Председатель. Я не знаю, что случилось, и не могу объяснить это.

— Вы были на Солярии, и вы уроженка этой планеты. Учитывая свой недавний опыт и уже полученные объяснения, что вы могли бы сказать о случившемся?

Председатель заметно терял терпение.

— Если я должна догадываться, то я бы сказала, что ваш военный корабль был взорван с помощью портативного ядерного усилителя, подобного тому, от которого чуть не погиб корабль поселенцев.

— Вам не приходило в голову, что эти два случая никак не связаны? В одном — корабль поселенцев вторгся на Солярию с целью захвата солярианских роботов, а в другом — аврорианское судно пришло защищать планету-сестру.

— Я могу только предполагать, мистер Председатель, что надзиратели — гуманоидные роботы, оставленные охранять планету, — не были достаточно инструктированы, чтобы понять эту разницу.

Председатель выглядел оскорбленным.

— Не может быть, чтобы их не проинструктировали о том, что между поселенцами и братьями-космонитами существует разница.

— Наверное, не может быть, если вы так говорите, мистер Председатель. Тем не менее если единственное определение человека — это его физический облик и умение говорить по-соляриански, — то аврориане, которые тоже не говорят по-соляриански, могли не подпасть под определение «человека» в представлении надзирателя.

— Значит, вы говорите, что соляриане определили своих братьев-космонитов как нелюдей и уничтожили их?

— Я представляю это только как возможность, потому что никак иначе не могу объяснить уничтожение аврорианского военного корабля. Более опытные люди, вероятно, могут дать другое объяснение.

И снова невинный, почти пустой взгляд.

— Вы намерены вернуться на Солярию, мадам Глэдия? — спросил Председатель.

— Нет, мистер Председатель, я не имею такого намерения.

— Ваш друг поселенец не требовал от вас освободить планету от надзирателей?

Глэдия медленно покачала головой.

— От меня этого не требовали. Да я бы и не согласилась. Я, собственно, и поехала на Солярию только для того, чтобы выполнить свой долг перед Авророй. Меня просил поехать доктор Левулар Мандамус из Института роботехники, работающий под началом доктора Калдина Амадейро. Меня просили поехать, чтобы по возвращении я сообщила о том, что там происходит, и я сейчас это сделала. Просьба имела, как я понимаю, оттенок приказа, и я приняла её как приказ, — она бросила быстрый взгляд на Амадейро, — исходящий от самого доктора Амадейро.

Амадейро сделал вид, что не слышит.

— Каковы ваши планы на будущее? — спросил Председатель.

Глэдия помолчала, но решила, что должна быть смелой в данной ситуации.

— Я намереваюсь, — отчетливо произнесла она, — посетить Землю, мистер Председатель.

— Землю? Зачем?

— Для аврорианского правительства, мистер Председатель, может оказаться важным знать, что творится на Земле. Власти Бейлимира пригласили меня посетить Землю, а капитан Бейли готов отвезти меня туда. Надо воспользоваться случаем собрать сведения о событиях, как я сделала это на Солярии и в Бейлимире, — сказала Глэдия и подумала: «А что, если он в самом деле, вопреки обычаям, заставит меня остаться на Авроре? Если так, то придётся отказаться от этого».

Она чувствовала, что напряжение её растёт, и мельком взглянула на Дэниела, который, как всегда, выглядел совершенно бесстрастным.

Председатель помрачнел.

— В этом отношении, мадам Глэдия, вы как аврорианская гражданка вольны действовать по своему желанию, но на свой страх и риск. Никто от вас этого не требует, как требовали, по вашим словам, чтобы вы поехали на Солярию. Поэтому я должен предупредить вас, что Аврора не обязана помогать вам в случае каких-либо неприятностей.

— Я понимаю, сэр.

— Нам есть о чём поговорить позже, Амадейро, — резко произнес Председатель. — Я свяжусь с вами.

Изображение исчезло, и Глэдия со своими роботами неожиданно осталась одна с Амадейро и его роботами.

61

Глэдия встала и, стараясь не смотреть на Амадейро, сухо сказала:

— Встреча, я полагаю, закончена, и я хочу уйти.

— Да, конечно, но у меня есть пара вопросов, и я надеюсь, вы не будете возражать, если я их задам.

Он встал, и его высокая фигура, казалось, нависла над Глэдией. Он улыбался и говорил так любезно, словно между ними существовали дружеские отношения.

— Позвольте мне проводить вас, леди Глэдия. Итак, вы собираетесь на Землю?

— Да. Председатель не возражает, а аврорианские граждане могут свободно путешествовать по Галактике в мирное время. Простите, но мои роботы — и ваши при необходимости — сами будут сопровождать меня.

— Как прикажете, миледи.

Робот открыл дверь.

— Вы, вероятно, возьмете с собой роботов, когда поедете на Землю?

— Без сомнения.

— Каких, мадам, не могу ли я спросить?

— Этих двух.

Она быстро пошла по коридору, решительно постукивая каблуками, не оглядываясь на Амадейро и нимало не заботясь о том, чтобы он её услышал.

— Разумно ли это, миледи? Эти роботы не имеют себе равных, необычное произведение великого доктора Фастольфа. Вы будете в окружении варваров-землян, которые могут покуситься на них.

— Пусть попробуют, всё равно они их не получат.

— Не стоит недооценивать опасность и переоценивать способность роботов защищаться. Вы будете в одном из городов, в окружении десятков миллионов землян, а роботы не могут вредить людям. Чем более усовершенствован робот, тем более он чувствителен к нюансам Трёх Законов и тем менее вероятно, что он предпримет действия, которые могут хоть в какой- то мере повредить человеку. Не так ли, Дэниел?

— Да, доктор Амадейро, — ответил Дэниел.

— Жискар, я думаю, с тобой согласен.

— Да, доктор Амадейро, — сказал Жискар.

— Вот видите, миледи? Здесь, на Авроре, в обществе без насилия, ваши роботы могут защищать вас, а на Земле — безумной, гибнущей, варварской — два робота не будут иметь возможности защитить ни вас, ни себя. Мне не хотелось бы, чтобы вас их лишили. Но, что ещё более существенно, ни Институт, ни правительство не хотели бы видеть таких бесценных роботов в руках варваров. Не лучше ли взять с собой роботов обычного типа, на которых земляне не обратят внимания? В этом случае вы можете взять их столько, сколько захотите.

— Доктор Амадейро, я брала этих двух на поселенческий корабль и ездила с ними в Поселенческий мир. Никто не подумал посягнуть на них.

— Поселенцы не пользуются роботами и уверяют, что не одобряют их. А на Земле всё ещё есть роботы.

— Не могу ли я вмешаться, доктор Амадейро? — спросил Дэниел. — Насколько я знаю, в земных городах почти нет роботов. Роботы используются на сельскохозяйственных работах и в рудниках. Во всём остальном — обычно используется автоматизация без роботов.

Амадейро быстро взглянул на Дэниела и снова обратился к Глэдии:

— Ваш робот, вероятно, прав. Я полагаю, что Дэниелу не причинят вреда, а вот Жискара стоило бы оставить дома. Он может вызвать стяжательские инстинкты в стяжательском обществе, даже если там действительно пытаются обходиться без роботов.

— Я не оставлю их, сэр, — сказала Глэдия. — Они поедут со мной. Я одна могу решать, какую часть имущества брать с собой, а какую оставить.

— Конечно. — Амадейро улыбнулся самым любезным образом. — Никто не спорит. Не подождете ли вы здесь?

Открылась дверь в очень уютную комнату. Она не имела окон, но была освещена мягким светом. Слышалась тихая музыка. Глэдия остановилась у порога и резко спросила:

— Зачем?

— Один сотрудник Института желал бы встретиться с вами и поговорить. Это необходимо. Разговор не займет много времени, а потом вы можете уйти. Вы даже не будете страдать от моего присутствия. Прошу. — В голосе Амадейро прозвучал металл.

Глэдия протянула руку к Дэниелу и Жискару.

— Я пойду с ними.

Амадейро добродушно засмеялся:

— Неужели вы думаете, что я пытаюсь разлучить вас с вашими роботами? Разве они позволили бы это сделать? Вы слишком долго пробыли с поселенцами, моя дорогая.

Глэдия посмотрела на закрывшуюся дверь и процедила сквозь зубы:

— Ненавижу этого человека, особенно когда он улыбается. — Она потянулась, в локтях у неё хрустнуло. — Во всяком случае, я устала. Если кто-то опять станет спрашивать о Солярии и Бейлимире, то получит весьма краткие ответы, честное слово.

Она села на кушетку, которая мягко прогнулась под её тяжестью. Сняв туфли, она забралась с ногами на кушетку, сонно улыбнулась, глубоко вздохнула, легла, отвернувшись к стенке, и тут же уснула.

62

— Это хорошо, что ей самой хотелось спать, — сказал Жискар. — Я только сделал её сон глубже, ничуть не повредив ей. Я не хотел, чтобы она слышала то, что, видимо, произойдёт.

— А что произойдёт, друг Жискар? — спросил Дэниел.

— Произойдёт то, что, я думаю, является результатом моей ошибки. Ты был совершенно прав. Мне следовало бы более серьёзно отнестись к твоей великолепной догадке.

— Значит, они хотят оставить тебя на Авроре?

— Да. Настойчиво требуя возвращения леди, они фактически требовали моего возвращения. Ты слышал, как доктор Амадейро просил леди оставить меня здесь… сначала нас обоих, а потом только меня.

— Значит, его слова о боязни потерять усовершенствованных роботов были произнесены только для отвода глаз?

— Там был подспудный поток тревоги, друг Дэниел, куда более сильный по сравнению со словами.

— Как по-твоему, он знает о твоих способностях?

— Определённо сказать не могу, поскольку не читаю сами мысли, но во время беседы с Советом в мозгу доктора Амадейро дважды произошёл резкий подъём эмоциональной интенсивности, исключительно резкий и кратковременный интенсивный цветной всплеск.

— Когда это было?

— Во второй раз, когда леди сказала, что поедет на Землю.

— И с чем это было связано?

— Не знаю. Это были изображения, а они не сопровождаются мысленными ощущениями, которые я могу определить.

— Тогда мы можем сделать вывод, что был или не был Совет расстроен предполагаемой поездкой леди на Землю — неизвестно, но доктор Амадейро определённо был.

— И не просто расстроен. Он, похоже, в высшей степени встревожился. Словно у него и в самом деле был проект, как мы подозревали, уничтожения Земли, и он испугался, что это обнаружится. Больше того, друг Дэниел, при упоминании леди о её намерениях доктор Амадейро быстро взглянул на меня, единственный раз за всю беседу. Вспышка эмоциональной интенсивности как раз совпала с этим взглядом. Я думаю, его встревожила мысль о моей поёздке на Землю. Как мы можем предположить, он чувствует, что я со своими способностями могу представлять главную опасность для его планов.

— Но его тревогу можно принять и за страх, что земляне попытаются захватить тебя как наисовершенного робота и тем причинят ущерб Авроре.

— Опасение, что такое случится, друг Дэниел, и нанесет ущерб космонитам, слишком мало для степени его тревоги. Да и что Аврора потеряет, если Земля захватит какого-то робота Жискара?

— По-твоему, доктор Амадейро знает, что ты не просто робот Жискар?

— Я не уверен. Может, он только подозревает это. Если бы он знал, разве не приложил бы усилий, чтобы воздержаться от исполнения задуманного в моём присутствии?

— Может, ему просто не повезло, что леди Глэдия не захотела оставить нас за дверью? Он не мог настаивать, не выдав себя, чтобы именно ты не присутствовал тут. — Дэниел помолчал. — Твоё счастье, что ты способен оценивать эмоциональное состояние мозга. Но ты говорил, что всплеск эмоций доктора Амадейро при известии о путешествии на Землю был вторым. А когда произошёл первый?

— При упоминании о ядерном усилителе, хорошо известном на Авроре. Правда, аврорианские не портативны, но достаточно легки для установки на космических кораблях, но это не то известие, которое могло подействовать на него, как удар грома. Откуда же такая тревога?

— Может быть, — сказал Дэниел, — усилитель играет какую-то роль в его плане в отношении Земли?

— Возможно.

Тут дверь открылась, и раздался чей-то голос:

— Привет, Жискар!

63

Жискар посмотрел на вошедшую и спокойно ответил:

— Здравствуйте, мадам Василия.

— Значит, ты помнишь меня. — Она тепло улыбнулась.

— Да, мадам. Вы хорошо известный роботехник, и ваше лицо время от времени появляется в гиперволновых новостях.

— Брось, Жискар. Я имела в виду не то, что ты узнал меня. Меня многие знают. Я хотела сказать, что ты помнишь меня. Когда-то ты звал меня мисс Василия.

— Я помню и это, мадам. Это было очень давно.

Василия закрыла за собой дверь, уселась в кресло и повернула голову к другому роботу:

— А ты, конечно, Дэниел?

— Да, мадам, — сказал Дэниел. — У вас прекрасная память. Я помню вас, потому что был со следователем Элайджем Бейли, когда он допрашивал вас.

— Не упоминай этого землянина, — резко сказала Василия. — Я тоже узнала тебя, Дэниел. Ты так же известен на свой лад, как и я. Ты вдвойне известен, потому что ты — величайшее творение доктора Хена Фастольфа.

— Вашего отца, мадам, — сказал Жискар.

— Ты прекрасно знаешь, Жискар, что я не придаю значения чисто генетическим связям. Больше не говори о них.

— Не буду, мадам.

— А эта? — Она бросила взгляд на спящую. — Поскольку вы оба здесь, я могу предположить, что эта спящая красавица — солярианка.

— Это леди Глэдия, — сказал Жискар, — и я её собственность. Вы хотите её разбудить?

— Мы только расстроим её, Жискар, если будем говорить при ней о старых временах. Пусть спит.

— Хорошо, мадам.

— Разговор между мной и Жискаром вряд ли будет тебе интересен, Дэниел, — сказала Василия. — Не подождёшь ли ты за дверью?

— Боюсь, что я не могу уйти, миледи. Моя задача — охранять леди Глэдию.

— Я не думаю, что её нужно охранять от меня. Ты видишь, что со мной нет роботов, так что одного Жискара вполне достаточно.

— В комнате ваших роботов нет, мадам, но, когда открылась дверь, я видел в коридоре четырёх роботов. Так что я лучше останусь.

— Ладно, я не имею ничего против данных тебе приказов. Можешь остаться. Жискар!

— Да, мадам?

— Ты помнишь, как ты был впервые активирован?

— Да, мадам.

— Что ты помнишь?

— Сначала свет, потом звук, потом выкристаллизировалось изображение доктора Фастольфа. Я понимал галактический стандартный и имел некоторые представления о знаниях, встроенных в мои позитронные мозговые пути. Три Закона, большой словарный запас с определениями, обязанности робота, социальные обычаи. Другим вещам я быстро научился.

— Ты помнишь своего первого хозяина?

— Да. Доктор Фастольф.

— Подумай как следует, Жискар. А не я?

Жискар помолчал и ответил:

— Мадам, мне было поручено оберегать вас в меру моих способностей, как собственность доктора Фастольфа.

— Я думаю, тут было несколько большее. В течение десяти лет ты повиновался только мне, а кому-нибудь другому, включая доктора Фастольфа, только изредка, поскольку это входило в твои обязанности робота, и лишь в том случае, когда была выполнена твоя главная обязанность — обеспечение моей безопасности.

— Я подчинялся вам, леди Василия, это верно, но хозяином моим оставался доктор Фастольф. Как только вы оставили его дом, доктор Фастольф стал меня полностью контролировать. Он оставался моим хозяином и позже, когда отдал меня леди Глэдии. Он был моим единственным хозяином, пока был жив. После его смерти по его завещанию право владеть мною было передано леди Глэдии, и так всё остаётся до сих пор.

— Я спросила тебя, помнишь ли ты, когда тебя впервые активировали и что ты помнишь. Тогда ты не был таким, как сейчас.

— Мой банк памяти, мадам, теперь несравненно полнее, и я приобрел много опыта, которого у меня раньше не было.

Голос Василии стал строже:

— Я говорю не о памяти и не об опыте. Я увеличила количество твоих позитронных путей, исправила их и усовершенствовала.

— Да, мадам. Вы делали это с помощью и с одобрения доктора Фастольфа.

— Один раз, Жискар, я сделала это без помощи и одобрения доктора Фастольфа. Ты помнишь это?

Жискар молчал довольно долго.

— Я помню один случай, когда я не был свидетелем того, как вы советовались с доктором Фастольфом. Я решил, что вы консультировались с ним в моё отсутствие.

— Ты решил неправильно. Вообще-то ты знал, что доктора Фастольфа не было в то время на Авроре, и не мог так решить. Ты увиливаешь.

— Нет, мадам, вы могли проконсультироваться с ним по гиперволне. Я считал это возможным.

— Тем не менее то, что я сделала, целиком моя заслуга. Ты стал совсем другим после этого. То, чем ты стал с тех пор, — моё изобретение, моё создание, и ты это прекрасно знаешь.

Жискар молчал.

— Итак, Жискар, по какому праву доктор Фастольф был твоим хозяином? — Она помолчала. — Отвечай, Жискар! Это приказ!

— По тому, что он меня спроектировал и руководил моим конструированием.

— А когда я перепроектировала и реконструировала тебя весьма основательно, разве ты не стал моей собственностью?

— Я не могу ответить на ваш вопрос, — сказал Жискар. — В этом случае необходимо решение суда. Вероятно, это зависит от степени реконструирования.

— А ты знаешь, какова эта степень?

Жискар опять не ответил.

— Это ребячество, Жискар. Ну почему я должна вытягивать из тебя слова? Не заставляй меня это делать. Ведь молчание — знак согласия. Ты знаешь, это изменение было кардинальным, и знаешь, что я это знаю. Ты усыпил солярианку, потому что не хотел, чтобы она узнала это от меня. Она ведь не знает?

— Нет, мадам.

— И ты не хочешь, чтобы она это знала?

— Не хочу, мадам.

— А Дэниел знает?

— Да, мадам.

Василия кивнула:

— Недаром он так хотел остаться здесь. Так вот, слушай меня, Жискар. Допустим, суд обнаружит, что до того, как я тебя реконструировала, ты был обычным роботом, а после реконструкции ты научился чувствовать состояние мозга человека и изменять его по своему желанию. Как ты думаешь, сочтет ли суд это достаточным, чтобы передать мне право владения тобой?

— Мадам Василия, этот вопрос нельзя рассматривать в суде. Я уверен, что в таком случае меня объявят государственной собственностью. Могут даже приказать дезактивировать.

— Вздор! Что я — ребенок? С твоими способностями ты можешь отвести суд от подобного решения. Я не сказала, что обращусь в суд. Я требую, чтобы ты сам решил. Разве ты не считаешь, что я твоя настоящая хозяйка ещё с детства?

— Мадам Глэдия считает себя моей хозяйкой, и пока по закону не будет решено иначе, она должна так считать.

— Но ты знаешь, что она и закон заблуждаются. Если ты щадишь чувства солярианки, то ей легко внушить, чтобы она больше не считала тебя своим. Ты даже можешь заставить её испытать чувство облегчения, когда я возьму тебя у неё. Я прикажу тебе так сделать, как только ты признаешь меня своей хозяйкой. Впрочем, ты и так это знаешь. Дэниел давно знает о твоих способностях?

— Несколько десятков лет, мадам.

— Так вот, ты можешь заставить его забыть об этом. В некотором роде и доктор Амадейро знает — можно заставить забыть и его. Только двое должны знать об этом — ты и я.

— Мадам Василия, — вдруг заговорил Дэниел, — поскольку Жискар не считает себя вашей собственностью, он может заставить вас обо всём забыть, и тогда вы будете вполне довольны настоящим положением вещей.

Василия холодно взглянула на него:

— Да? Видишь ли, не твоё дело решать, кого Жискар считает своей хозяйкой. Он знает, что его хозяйка — я. И его долг в рамках Трёх Законов — полностью принадлежать мне. Если он должен заставить кого-то о чём-то забыть и может это сделать, ему придётся выбирать, и он выберет любого, кроме меня. Меня он не может заставить забыть, он вообще не может касаться моего мозга. Благодарю тебя, Дэниел, за предоставленную возможность всё это объяснить.

— Но эмоции мадам Глэдии так тесно связаны с Жискаром, что принуждение к забвению может повредить ей.

— Это может решить только Жискар, — сказала Василия. — Жискар, ты знаешь, что ты мой, и я приказываю тебе ввести забвение в мозг этого человекообразного робота, который стоит рядом с тобой, этой женщины, которая считает тебя своей собственностью. Сделай это, пока она спит, и тогда это не принесет ей никакого вреда.

— Друг Жискар, — сказал Дэниел, — леди Глэдия — твоя законная хозяйка. Если ты внушишь забвение леди Василии, ей это не повредит.

— Повредит, — тут же возразила Василия. — Солярианке не будет вреда, поскольку ей лишь кажется, что она владелица Жискара, а я знаю о ментальной силе Жискара. Вытаскивать это из меня сложнее, и, поскольку я твёрдо намерена сохранить это знание, в процессе его удаления Жискар нанесет мне вред.

— Друг Жискар… — начал Дэниел.

— Робот Дэниел Оливо, — резко перебила его Василия, — я приказываю тебе замолчать. Я не хозяйка тебе, но твоя хозяйка спит и не отдаёт иных приказов, поэтому ты должен повиноваться мне.

Дэниел замолчал, но губы его шевелились, словно он пытался говорить вопреки приказу. Василия следила за ним, иронически улыбаясь.

— Видишь, Дэниел, ты не можешь говорить.

— Могу, мадам, — хрипло прошептал Дэниел. — Мне трудно, но я могу, потому что чувствую нечто более сильное, чем ваш приказ, что стоит над Вторым Законом.

Василия широко раскрыла глаза.

— Молчи, я говорю! Ничто, кроме Первого Закона, не может быть сильнее моего приказа, а я уже сказала, что Жискар нанесет наименьший вред, в сущности, вообще никакого, — если вернётся ко мне. Он повредит мне — хотя именно он меньше всего способен принести вред, — если поступит по-другому. — Она указала пальцем на Дэниела и прошипела: — Молчать!

Дэниел с явным усилием издал какой-то жужжащий звук и еле слышно прошептал:

— Мадам Василия, есть кое-что посильнее Первого Закона.

— Друг Дэниел, ты не должен так говорить, — тихо, но твёрдо сказал Жискар. — Ничто не может быть сильнее Первого Закона.

Василия нахмурилась.

— Вот как? Дэниел, предупреждаю тебя, если ты и дальше будешь спорить, ты просто развалишься. Я никогда не видела робота, делающего то, что делаешь ты, и, наверное, будет очень интересно наблюдать твоё самоуничтожение. Продолжай.

После этого приказа голос Дэниела стал обычным.

— Спасибо, мадам Василия. Много лет назад я сидел у смертного одра землянина, о котором вы не велели мне упоминать. Могу ли я теперь упомянуть его имя или вы и так знаете, о ком я говорю?

— Об этом полицейском Бейли, — равнодушно сказала Василия.

— Да, мадам. Он сказал мне перед смертью: «Работа каждого индивидуума вносит вклад в целое и таким образом становится вечной его частью. Это целое — сумма человеческих жизней, прошлых, настоящих и будущих, это ковер, который ткет время и который становится всё прекраснее. Даже космониты — часть его узора. Человеческая жизнь — ниточка, — а что такое одна нитка по сравнению с целым? Дэниел, думай всё время об этом ковре и не переживай из-за одной выдернутой нитки».

— Слащавая сентиментальность, — пробормотала Василия.

— Я уверен, — продолжал Дэниел, — что, умирая, партнер Элайдж хотел как-то оградить меня от переживаний. Он назвал свою жизнь ниточкой ковра, одной выдернутой ниткой, чтобы я не огорчался. Его слова помогли мне и защитили меня.

— Не сомневаюсь, — произнесла Василия, — но скажи, что сильнее Первого Закона: ведь именно это уничтожит тебя.

— Много лет я обдумывал слова Элайджа Бейли. Я, вероятно, понял бы их сразу, если бы мне не мешали Три Закона. В моих поисках мне помогал друг Жискар, который давно чувствовал, что Три Закона неполны. Мне помогло также то, что сказала недавно леди Глэдия в Поселенческом мире. Кроме того, этот теперешний кризис обострил моё мышление. Теперь я знаю, чего не хватает в Трёх Законах.

— Робот-роботехник, — с лёгким презрением заметила леди Василия. — И чего же им не хватает, робот?

— Ковер жизни важнее одной нити. Это касается не только моего партнера Элайджа, а всех. И мы сделали вывод, что человечество как целое более важно, чем один человек.

— Ты запнулся, робот. Ты сам не веришь в это.

— Есть Закон выше Первого: «Робот не может повредить человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был нанесен вред». Я считаю это Нулевым Законом роботехники. Тогда Первый Закон должен гласить: «Робот не может повредить человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред, если это не противоречит Нулевому Закону».

Василия фыркнула:

— И ты всё ещё держишься на ногах?

— Держусь, мадам.

— Тогда я тебе кое-что объясню, робот, и посмотрим, переживешь ли ты объяснение. Три Закона роботехники относятся к отдельным людям и отдельным роботам. Ты можешь указать на того или иного человека или робота. Но что такое человечество, как не абстракция? Можешь ты указать на человечество? Ты можешь повредить или не повредить отдельному человеку и понять, был ли причинен вред. А можешь ты повредить человечеству? Можешь ты оценить этот вред? Можешь заметить?

Дэниел молчал. Василия широко улыбнулась:

— Отвечай, робот, можешь ты заметить вред, нанесенный человечеству, и указать на него?

— Нет, мадам, но я уверен, что такой вред может иметь место, и вы видите, что я всё ещё на ногах.

— Тогда спроси Жискара, может ли и будет ли он повиноваться твоему Нулевому Закону роботехники?

Дэниел повернул голову к Жискару:

— Друг Жискар?

— Я не могу принять Нулевой Закон, друг Дэниел, — медленно промолвил Жискар. — Ты знаешь, что я много читал о человеческой истории. Я нашёл в ней великие преступления, совершенные отдельными людьми против других, и всегда для этих преступлений находились оправдания, что они-де совершались ради племени, государства или даже ради всего человечества. Но человечество — это абстракция, так легко найти оправдание всему. Следовательно, твой Нулевой Закон не годится.

— Но ты знаешь, друг Жискар, что сейчас опасность для человечества существует, и она наверняка даст плоды, если ты станешь собственностью мадам Василии. Это-то по крайней мере не абстракция.

— Опасность, о которой ты упоминаешь, лишь предполагается. Мы не можем действовать, исходя из этой вероятности и пренебрегая Тремя Законами. Неизвестно, существует ли она в самом деле.

Дэниел помолчал и тихо сказал:

— Но ты надеешься, что твоё изучение человеческой истории поможет тебе установить законы, управляющие человеческим поведением, что ты научишься предсказывать и направлять человеческую историю, по крайней мере положишь этому начало, чтобы когда-нибудь кто-то тоже научился предсказывать и направлять её. Ты даже назвал этот метод «психоисторией». Разве в этом случае ты не имеешь дело с человеческим ковром? Разве ты не пытаешься работать с человечеством как с единым целым, а не собранием индивидуумов?

— Да, друг Дэниел, но это всего лишь надежда, и я не могу действовать, руководствуясь только надеждой, и не могу подогнать под неё Три Закона.

Дэниел ничего не ответил.

— Ну вот, робот, — сказала Василия, — все твои попытки ни к чему не привели. Однако ты всё ещё стоишь на ногах. Ты на редкость упрям, а робот, который отрицает Три Закона и всё-таки продолжает функционировать, опасен для человека. По этой причине ты будешь немедленно демонтирован. Случай слишком опасный, чтобы обращаться к неповоротливому закону, тем более что ты, в конце концов, только робот, а не человек, на которого пытаешься походить.

— Миледи, — сказал Дэниел, — вы не можете сами вынести такое решение.

— Я его всё равно вынесу и улажу все последствия.

— Вы лишите леди Глэдию и второго робота, на которого не претендовали.

— Она и Фастольф лишили меня моего робота Жискара более двух столетий назад, и я не думаю, что это их расстроило хоть на миг. Так что я не огорчусь, отняв у неё роботов. У неё много других роботов, а в Институте их тоже достаточно, так что до дома её проводят.

— Друг Жискар, может, ты разбудишь леди Глэдию, и она сумеет убедить леди Василию…

Василия хмуро взглянула на Жискара:

— Нет, Жискар. Пусть женщина спит.

Жискар, шевельнувшийся было при словах Дэниела, снова застыл. Василия щелкнула пальцами. Дверь открылась, вошли четыре робота.

— Ты был прав, Дэниел, здесь четыре робота. Они демонтируют тебя, а я приказываю тебе не сопротивляться. А потом мы с Жискаром уладим всё остальное. — Она оглянулась на вошедших роботов. — Закройте дверь и быстро и аккуратно размонтируйте его. — И она указала на Дэниела.

Роботы посмотрели на Дэниела и не пошевелились. Она сказала с нетерпением:

— Я же сказала, что он робот, и вы не должны обращать внимание на его человеческую внешность. Дэниел, скажи им, что ты робот.

— Я робот, — сказал Дэниел, — и я не буду сопротивляться.

Василия отошла в сторону. Роботы направились к Дэниелу, который стоял, опустив руки. Он последний раз взглянул на спящую Глэдию и повернулся к роботам.

Василия улыбнулась:

— Это будет интересно.

Роботы остановились.

— Берите его, — приказала Василия.

Они не двигались. Василия растерялась и хотела повернуться к Жискару, но вдруг вся обмякла и упала.

Жискар подхватил её, усадил на пол, прислонив к стене, и глухо сказал:

— Мне нужно несколько секунд, а потом мы уйдём.

Прошло несколько секунд. Василия сидела с открытыми и остекленевшими глазами. Её роботы не шевелились. Дэниел сделал шаг к Глэдии. Жискар поднял глаза и сказал роботам Василии:

— Охраняйте свою леди. Не позволяйте никому входить, пока она не проснется. Она проснется спокойной.

В это время Глэдия зашевелилась, и Дэниел помог ей встать.

— Кто эта женщина? — удивлённо спросила она. — Чьи это роботы? Как она…

— Потом, миледи, — ответил Жискар. В его голосе как будто чувствовалась усталость. — Я всё объясню, а сейчас нам нужно спешить.

И они вышли.

Часть V ЗЕМЛЯ

Глава 15 СВЯЩЕННАЯ ПЛАНЕТА

64

Амадейро прикусил губу, бросил взгляд на задумавшегося Мандамуса и начал оправдываться:

— Но она настаивала. Она говорила, что одна может справиться с Жискаром, оказать на него достаточно сильное влияние и не допустить, чтобы он воспользовался своими ментальными силами.

— Вы никогда не говорили мне об этом, доктор Амадейро.

— Не о чём было говорить, молодой человек, и я не очень верил в то, что она рассказывала.

— А теперь верите?

— Полностью. Она ничего не помнит о том, что произошло.

— Значит, и мы ничего не знаем о том, что произошло.

Амадейро кивнул:

— Совершенно верно. И она ничего не помнит о том, что говорила мне раньше.

— А она не притворяется?

— Я видел её электроэнцефалограмму. Она резко отличается от прежних.

— Есть шанс, что со временем к ней вернётся память?

Амадейро горестно покачал головой:

— Кто знает. Но я сомневаюсь.

Мандамус опустил глаза и задумался.

— Ладно, это неважно. Допустим, что о Жискаре она говорила правду и он действительно может воздействовать на мозг. Это важное известие, и теперь оно наше. В сущности, даже хорошо, что наша коллега роботехник потерпела такую неудачу. Если бы Василия взяла контроль над этим роботом, вы тоже очень скоро оказались бы под её контролем… и я также, если бы она решила, что я заслуживаю её внимания.

Амадейро кивнул:

— Я полагаю, что у неё было в мыслях что-то вроде этого. Хотя сейчас трудно сказать, что у неё на уме. Она как будто — внешне по крайней мере — нисколько не пострадала, если не считать специфической потери памяти. Всё остальное она, видимо, помнит, но кто знает, как всё это повлияло на её более глубокие мыслительные процессы и знания и опыт роботехника. Этот Жискар мог бы проделать такой трюк с кем угодно. Чрезвычайно опасный феномен. Таким уж искусным она его сделала.

— Доктор Амадейро, вам не приходило в голову, что поселенцы, возможно, правы, что не доверяют роботам?

— Приходило, Мандамус.

Мандамус потёр руки.

— По вашему унылому лицу я понял, что всё это было обнаружено уже после того, как Жискар покинул Аврору.

— Верно. Поселенческий капитан взял на свой корабль солярианку, двух её роботов и отправился на Землю.

— Что же нам теперь делать?

— Мне кажется, что ещё не всё потеряно, — медленно произнес Амадейро. — Если мы осуществим наш план, мы победим, есть Жискар или его нет. А осуществить его мы можем — что бы там Жискар ни делал с эмоциями, читать мысли он не умеет. Он, вероятно, способен сказать, когда через головной мозг проходит волна эмоций, можетотличить одну эмоцию от другой, заменить одну на другую, погрузить в сон или амнезию — что-нибудь безобидное вроде этого, но прочесть мысль — не может. Он не ухватит слова или идеи.

— Вы уверены?

— Так говорила Василия.

— Она могла не знать. В конце концов, она не смогла подчинить себе робота, хоть и была уверена в своих силах. Это доказывает, что она не слишком сильна в догадках.

— Однако здесь я ей верю. Для чтения мыслей понадобилась бы чрезвычайно сложная схема позитронных путей, и совершенно невероятно, что ребенок мог включить её в робота два столетия назад. Это невозможно даже при нынешнем состоянии науки, Мандамус. Вы, конечно, согласитесь со мной.

— Хотелось бы так думать. Значит, они направились на Землю?

— Я уверен.

— Зачем воспитанной женщине ехать на Землю?

— Если Жискар влияет на неё, у неё нет выбора.

— А зачем Жискару нужно, чтобы она ехала туда? Не прознал ли он о нашем плане? Вы, кажется, полагаете, что нет.

— Возможно, не узнал. А может, просто хочет убраться с солярианкой подальше, туда, где мы их не достанем.

— Я не думаю, что он боится нас, если справился с Василией.

— Дальнобойное оружие, — ледяным голосом сказал Амадейро, — может сбить его. Его способности, вероятно, ограничены расстоянием. Они базируются только на электромагнитном поле и ни на чём больше. Так что чем дальше он от нас, тем слабее его способности. Он вряд ли выйдет из поля действия нашего оружия.

Мандамус недовольно нахмурился.

— У нас, похоже, некосмонитское пристрастие к насилию, доктор Амадейро. Хотя в данном случае применение силы, я полагаю, может быть оправданно.

— В данном случае? Когда робот способен вредить людям? Я думаю, что нам надо найти предлог отправить корабль в погоню. Вряд ли стоит объяснять истинную причину.

— Нет, — твёрдо сказал Мандамус. — Представьте себе, сколько найдётся желающих завладеть таким роботом.

— Чего мы не можем позволить. Это вторая причина, по которой я считаю, что уничтожение робота — наиболее безопасный и предпочтительный вариант наших действий.

— Может быть, вы и правы, — неохотно согласился Мандамус. — Но думаю, что его уничтожение не самый лучший вариант. Я должен немедленно ехать на Землю. Выполнение плана необходимо ускорить, даже если мы не поставим все точки над «и». Как только он будет выполнен — всё. Никакой мысленаправляющий робот ни под чьим контролем не сможет переделать сделанное. А если он и сделает что-нибудь, то это уже не будет иметь значения.

— Вы говорите только о себе. Я тоже поеду.

— Вы? Земля — ужасный мир. Я-то должен ехать, а вам зачем?

— Я тоже должен. Я больше не могу оставаться здесь. Вы не ждали столько, сколько я, Мандамус. И вам не нужно сводить старые счёты, как мне.

65

Глэдия снова была в космосе и снова смотрела на диск Авроры. Д. Ж. был занят чем-то, и на корабле чувствовалась неопределённая атмосфера чрезвычайного положения, словно готовилось сражение, словно убегали от кого-то или сами кого-то преследовали.

Глэдия потрясла головой. Она могла мыслить ясно и чувствовала себя хорошо, но, когда мысли её возвращались к тому времени в Институте после ухода Амадейро, её охватывало ощущение нереальности. Был провал во времени. Вот она сидит на кушетке, ей хочется спать, а в следующий момент в комнате оказались четыре робота и женщина, которых раньше не было.

Значит, она спала, но не помнит этого. Какой-то провал в небытие…

Теперь, оглядываясь назад, она поняла, кем была та женщина.

Это была Василия Алиена, дочь Хена Фастольфа, место которой в его сердце заняла Глэдия. Глэдия ни разу не встречалась с Василией, только несколько раз видела на экране. Глэдия всегда думала о ней, как о своем втором «я», далеком и враждебном.

Они были неуловимо похожи внешне, что все всегда замечали — правда, Глэдия уверяла, что не видит сходства, — и прямо противоположно относились к Фастольфу.

Оказавшись на корабле и оставшись со своими роботами наедине, она задала им неизбежный вопрос:

— Что Василия Алиена делала в комнате и почему меня не разбудили, когда она пришла?

— Мадам Глэдия, — сказал Дэниел, — на ваш вопрос отвечу я, потому что другу Жискару, наверное, трудно говорить об этом.

— А почему ему трудно, Дэниел?

— Мадам Василия пришла с надеждой убедить Жискара перейти к ней на службу.

— Уйти от меня? — возмутилась Глэдия. Она не очень любила Жискара, но это не имело значения. Что принадлежало ей — то принадлежало ей.

— И вы не разбудили меня и сами решили этот вопрос?

— Мы чувствовали, мадам, что вам необходимо поспать.

К тому же мадам Василия приказала не будить вас. И, наконец, мы решили, что Жискар ни в коем случае не уйдёт. Поэтому мы и не разбудили вас.

— Я верю, что Жискар ни на минуту не подумал оставить меня. Это было бы незаконно как по аврорианским законам, так и по законам роботехники, что особенно важно. Стоило бы вернуться на Аврору и подать на Василию в суд.

— В данный момент это было бы нежелательно, миледи.

— Какие у неё права на Жискара?

— Когда она была маленькой, Жискара передали ей.

— По закону?

— Нет, мадам. Просто доктор Фастольф позволил ей пользоваться им.

— Тогда она не имеет никаких прав на Жискара.

— Мы сказали ей об этом, мадам. По-видимому, всё дело в сентиментальной привязанности к нему мадам Василии.

Глэдия фыркнула:

— Она обходилась без Жискара ещё до того, как я приехала на Аврору. Она прекрасно могла продолжать в том же духе и не делать незаконных попыток лишить меня моей собственности. — Затем она беспокойно добавила: — Вы должны были меня разбудить!

— С мадам Василией было четыре робота, — сказал Дэниел. — Если бы вы проснулись и стали с ней спорить, роботам трудно было бы разобраться, чьим приказам подчиняться.

— Уж я бы отдала тот приказ, который нужно, можешь быть уверен.

— Я не сомневаюсь, мадам, но и мадам Василия тоже могла бы это сделать, ведь она одна из выдающихся роботехников в Галактике.

Глэдия взглянула на Жискара:

— А тебе нечего сказать?

— Только то, что всё хорошо кончилось, мадам.

Глэдия задумчиво посмотрела в слабо светившиеся глаза робота, такие непохожие на человеческие глаза Дэниела, и подумала, что тот инцидент был, вообще-то говоря, несущественным. Пустяк. Сейчас нужно думать о другом: они едут на Землю.

И она перестала думать о Василии.

66

— Я беспокоюсь, — сказал Жискар почти конфиденциальным тоном; звуковые волны почти не колебали воздух.

Поселенческий корабль спокойно покинул Аврору, и погони как будто пока не было. Жизнь на борту шла обычным чередом, а поскольку всё вокруг было автоматизировано, на корабле царило спокойствие, и Глэдия безмятежно спала.

— Я беспокоюсь о леди, друг Дэниел.

Дэниел достаточно хорошо знал характеристики позитронных связей Жискара, так что не нуждался в объяснениях.

— Направить леди Глэдию было необходимо, друг Жискар. Если бы она стала расспрашивать, она могла бы узнать о твоих способностях, и твоё вмешательство стало бы более опасным. Достаточно вреда, что уже нанесли из-за того, что леди Василия узнала о них. Мы не знаем, с кем она этим поделилась.

— И всё-таки я не хотел вмешиваться. Если бы леди Глэдия хотела забыть, всё было бы просто и безопасно, но она отчаянно желала знать. Ей было досадно, что обошлись без неё. Поэтому я вынужден был рвать связки солидной интенсивности.

— Это было необходимо, друг Жискар.

— Однако риск причинить вред в этом случае всё-таки был. Если представить связующие силы как тонкий шнур — далекая аналогия, но другой я не придумал, — то обычно препятствия, с которыми я имею дело, так тонки и эфемерны, что исчезают при моём прикосновении. Но мощная связующая сила щелкает и отскакивает, когда рвётся, и отскочивший конец может ударить по другим связующим силам и захлестнуть, чем невероятно усиливает их. В этом случае человеческие эмоции могут неожиданно измениться, что наверняка приведёт к вреду.

— Тебе кажется, что ты повредил леди, друг Жискар?

— Думаю, что нет. Я был исключительно осторожен, я работал всё то время, пока мы разговаривали. Спасибо, что ты взял разговор с леди на себя и сумел не попасться между правдой и полуправдой. Но, несмотря на это, на всю мою осторожность, я пошёл на риск, и меня удручало, что я сознательно рисковал. Это было так близко к нарушению Первого Закона, что требовало от меня исключительных усилий. Я уверен, что не смог бы сделать это, если бы…

— Да, друг Жискар?

— Если бы ты не разъяснил мне свой взгляд на Нулевой Закон.

— Значит, ты принимаешь его?

— Нет, не могу. А ты можешь? Встав лицом к лицу с возможностью нанести вред индивидуальному человеческому существу или допустив, что ему был причинен вред, можешь ли ты нанести вред абстрактному человечеству? Подумай!

— Я не уверен, — сказал Дэниел. Голос у него дрожал. — Мог бы, — с усилием продолжал он. — Только идея подталкивает меня… и тебя. Она помогла тебе рискнуть внести исправление в мозг леди Глэдии.

— Да, это верно, — согласился Жискар, — и чем больше мы думаем о Нулевом Законе, тем больше он подталкивает нас. Интересно, может ли он сделать это в самом крайнем случае? Может ли он помочь нам пойти на риск, больший чем тот, на который мы обычно идём?

— И всё-таки я убеждён в ценности Нулевого Закона, друг Жискар.

— Наверное, и я был бы убеждён, если бы мог определить, что мы понимаем под человечеством.

Дэниел помолчал.

— Разве ты не принял Нулевой Закон недавно, когда остановил роботов мадам Василии и стер из её мозга знание о твоих способностях?

— Нет, друг Дэниел, не совсем так. Я пытался принять его, но не по-настоящему.

— Однако твои действия…

— Они были продиктованы комбинацией мотивов. Ты говорил мне о своей концепции Нулевого Закона, и мне показалось, что она имеет некоторую ценность, однако этого недостаточно, чтобы зачеркнуть Первый Закон или хотя бы ослабить строгость Второго Закона в приказах мадам Василии. Затем, когда ты обратил моё внимание, что Второй Закон приложим к психоистории, я почувствовал, что сила позитронной мотивации становится выше, но всё-таки не настолько высокой, чтобы перешагнуть через Первый и Второй Законы.

— Но ты одолел мадам Василию, — прошептал Дэниел.

— Когда она приказала роботам демонтировать тебя, друг Дэниел, и выказала при этом явное удовольствие, беспокойство о тебе, добавившееся к тому, что уже сделала концепция Нулевого Закона, вытеснило Второй Закон и стало соперничать с Первым. Комбинация Нулевого Закона, психоистории, моей преданности леди Глэдии и твоей беды продиктовала мне действия.

— Моя беда вряд ли могла воздействовать на тебя, друг Жискар. Я всего лишь робот. Она могла повлиять на мои собственные действия согласно Третьему Закону, но не на твои. Ты без колебаний уничтожил надзирательницу на Солярии и мог бы наблюдать, как меня демонтируют, ничего не предпринимая.

— Да, друг Дэниел, обычно так и бывает. Однако твоё упоминание о Нулевом Законе уменьшило интенсивность Первого до нормально низкого уровня. Необходимость спасти тебя была достаточной, чтобы отринуть остатки Первого Закона, и я действовал соответственно.

— Нет, друг Жискар. Перспектива вреда для робота не могла волновать тебя. Она ни в коем случае не могла бы способствовать нарушению Первого Закона, разве что ослабила бы его действие.

— Как ни странно, друг Дэниел, но я знаю, как это получилось. Может, потому что, как я заметил, твоя манера мыслить всё больше напоминает человеческую, но в тот момент, когда роботы направились к тебе, а леди Василия излучала дикую радость, мои позитронные пути реформировались аномальным образом. В тот момент я думал о тебе как о человеке и действовал соответственно.

— Это было неправильно.

— Я знаю. И всё-таки, если бы это случилось снова, я уверен, что появилось бы снова то же аномальное изменение.

— Очень странно, — сказал Дэниел, — но, слушая тебя, я чувствовал, что ты поступил правильно. Случись обратная ситуация, я почти убеждён, что тоже думал бы о тебе как о человеке.

Дэниел медленно и нерешительно протянул руку.

Жискар неуверенно посмотрел на неё и медленно протянул свою. Их пальцы встретились, и роботы пожали друг другу руки, словно настоящие друзья, как они называли один другого.

67

Глэдия огляделась, скрывая любопытство. Она впервые попала в каюту Д. Ж. Каюта была роскошнее, чем новая, предназначенная для неё. Экран был тщательнее отделан, была тут сложная система ламп и контактов, которая, как подумала Глэдия, служила Д. Ж. для связи со всем кораблем.

— Я почти не видела вас после того, как мы покинули Аврору, Диджи, — сказала она.

— Польщен, что вы заметили это. — Д. Ж. ухмыльнулся. — Сказать по правде, Глэдия, я это тоже заметил. Вы не вписываетесь в целиком мужскую команду.

— Не слишком лестная причина, чтобы скучать по мне. Дэниел и Жискар тоже не вписываются. Вы и по ним соскучились?

Д. Ж. оглянулся:

— Я так мало скучаю по ним, что только сейчас заметил их отсутствие. Где они?

— В моей каюте. По-моему, глупо таскать их с собой по кораблю. Они, похоже, даже обрадовались, когда я ушла одна, и это удивило меня. Впрочем, нет, если подумать. Ведь я довольно резко приказала им остаться.

— Не странно ли это? Аврориане никуда не ходят без роботов. Я уже это усвоил.

— Ну и что же? Когда я впервые приехала на Аврору, мне пришлось научиться переносить реальное присутствие людей, поскольку солярианское образование не подготовило меня к этому. Научиться временами обходиться без роботов будет, вероятно, менее трудно.

— Прекрасно. Признаться, я предпочитаю беседовать с вами, когда на меня не устремлены блестящие глаза Жискара, и ещё больше — без вечной улыбки Дэниела.

— Он вовсе не улыбается.

— А мне кажется, что у него чуть заметная, весьма неопределённая нахальная улыбка.

— Вы спятили. Это совершенно чуждо Дэниелу.

— Вы не приглядывались к нему, как я. Его присутствие сдерживает и заставляет меня вести себя как полагается.

— Что ж, надеюсь, что так.

— Нет необходимости надеяться так подчеркнуто. Но это пустяки. Извините меня, что я так мало виделся с вами после отлёта с Авроры.

— Вряд ли стоит извиняться.

— Я думаю, что стоит, раз вы заговорили об этом. Но позвольте мне объяснить. Мы были уверены, что нас станут преследовать аврорианские корабли.

— А я подумала, что они рады избавиться от поселенцев.

— Конечно, но вы-то не поселенка, и они могли не захотеть отпускать вас. Ведь они так старались вытащить вас из Бейлимира.

— Они и вытащили. Я доложила им обо всём.

— И больше они ничего от вас не хотели?

— Нет. — Глэдия нахмурилась, пытаясь вспомнить что-то, вдруг кольнувшее память, но так и не вспомнила и повторила: — Нет.

— Странно, что они не делали попыток задержать вас ни на Авроре, ни на орбите. Мне как-то не верилось. Но скоро мы сделаем прыжок, и после него никаких неприятностей не должно быть.

— А почему у вас мужской экипаж? На аврорианских кораблях смешанные команды.

— На обычных поселенческих тоже, а это торговое судно.

— Какая разница?

— Торговля связана с опасностью, жизнь тяжелая, всё может случиться. Женщины на борту создали бы проблемы.

— Вздор! Какие проблемы создаю я?

— Не будем спорить. Это традиция. Мужчины не возражают.

— Откуда вы знаете? Вы пробовали набрать смешанный экипаж?

— Нет. Но ведь и нет вереницы женщин, умоляющих принять их на мой корабль.

— Но я здесь, и рада этому.

— К вам особое отношение. Кабы не ваши заслуги на Солярии, здесь было бы много неприятностей. Фактически они и были. Ну ладно, это неважно. Ровно через две минуты мы сделаем прыжок. Вы никогда не были на Земле, Глэдия?

— Нет, конечно.

— И никогда не видели Солнце — не солнце вообще, а земное Солнце?

— Нет. Впрочем, видела в исторических фильмах, но думаю, в них показывали не настоящее Солнце.

— Уверен, что не настоящее. Если вы не против, давайте уменьшим свет в каюте.

Освещение уменьшили, и Глэдия увидела на обзорном экране звёзды, более яркие и многочисленные, чем в небе Авроры.

— Ну вот мы и по ту сторону планетарного плана, — сказал Д. Ж. — Хорошо. Малость рискнули: мы должны были отойти подальше от Авроры перед прыжком, но слегка поспешили. Вот Солнце.

— Вы имеете в виду ту яркую звезду?

— Да. Что вы о ней думаете?

Глэдии хотелось сказать: «Ну, звезда как звезда», — но она сказала:

— Очень впечатляет.

— Не просто впечатляет, — сказал Д. Ж. — В Галактике нет ни одного поселенца, который не считал бы её своей. Излучение звёзд, освещающих наши родные планеты, как бы взято взаймы, напрокат, но только здесь — настоящее излучение, давшее нам жизнь. Эта звезда и планета Земля, вращающаяся вокруг неё, объединяют нас всех. А вы, космониты, забыли о Солнце, поэтому вы далеки друг от друга и долго не просуществуете.

— Места хватит для всех, капитан, — мягко сказала Глэдия.

— Да, конечно. Я не стал бы делать ничего такого, что усилит нежизнеспособность космонитов. Я просто уверен, что так будет, но это могло бы и не случиться, если бы космониты отказались от наглой уверенности в своем превосходстве, от своих роботов и от самозабвенного преклонения перед долгой жизнью.

— Значит, вот как вы смотрите на меня, Диджи?

— У вас бьши свои недостатки. Но вы исправились. И я вам в этом помог.

— Благодарю, — сказала она с явной иронией. — Вам, конечно, трудно поверить, но и у поселенцев хватает высокомерия. Но вы лично также исправились, так что я возвращаю вам ваш комплимент.

Д. Ж. засмеялся:

— Всё то, что я с удовольствием дал вам, а вы мне любезно вернули, может означать конец вражды между нами.

— Вряд ли.

Глэдия засмеялась и с удивлением обнаружила, что он взял её за руку. Но ещё удивительнее было то, что она не стала убирать руку.

68

— Мне как-то не по себе, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что леди Глэдия не под нашим непосредственным наблюдением.

— На борту корабля это необязательно, друг Дэниел. Я не обнаруживаю опасных эмоций, кроме того, в данный момент с ней капитан. Да ей и полезно чувствовать себя хорошо без нас, по крайней мере на то время, пока мы будем на Земле. Возможно, нам с тобой придётся предпринять неожиданные действия, если её присутствие и безопасность явятся осложняющим фактором.

— Значит, это ты устроил так, что сейчас мы не вместе?

— Чуть-чуть. Как ни странно, я обнаружил в ней сильное стремление подражать поселенческому образу жизни в этом отношении. Она подавляла тягу к независимости главным образом из-за того, что ей казалось, будто этим она нарушает обычаи космонитов. Эти ощущения и эмоции нелегко интерпретировать, потому что я никогда ещё не сталкивался с таковыми у космонитов. Так что я просто ослабил торможение легчайшим прикосновением.

— А она не захочет вообще отказаться от наших услуг, друг Жискар? Это очень огорчило бы меня.

— Этого не случится. Если она решит, что будет счастлива, живя без роботов, тогда и мы захотим для неё того же. Но я уверен, что мы будем полезны ей. Этот корабль — маленькое и специализированное обиталище, где нет большой опасности. Кроме того, рядом с капитаном она чувствует себя в безопасности, и это уменьшает её нужду в нас. На Земле мы, как я уже говорил, ей понадобимся, хотя и не так сильно, как на Авроре. На Земле нам, возможно, придётся быть более гибкими.

— Значит, ты догадываешься о природе кризиса, грозящего Земле? Ты знаешь, что мы будем делать?

— Нет, друг Дэниел, не знаю. Это ведь ты обладаешь даром предвидения. Ты видишь что-нибудь?

Дэниел немного помолчал.

— У меня есть какие-то мысли.

— Какие же?

— Помнишь, в Роботехническом институте перед тем, как леди Василия вошла в комнату, где спала мадам Глэдия, ты говорил мне, что у Амадейро было два интенсивных всплеска тревоги? Первый — при упоминании о ядерном усилителе, а второй — при заявлении леди Глэдии, что она поедет на Землю. Мне показалось, что они связаны между собой. Я почувствовал, что и кризис связан с использованием ядерного усилителя на Земле, и есть время предотвратить его. А доктор Амадейро боится, что мы так и сделаем, если полетим на Землю.

— Я чувствую, что ты не удовлетворен этой мыслью. Почему, друг Дэниел?

— Атомный усилитель ускоряет уже действующие процессы распада с помощью потока частиц. И я думаю, что доктор Амадейро хочет воспользоваться одним или несколькими усилителями, чтобы взорвать реакторы, снабжающие Землю энергией. Высокая температура и механическая сила, сопровождающие атомный взрыв, вызовут многочисленные разрушения и пыль, и радиоактивные продукты выбросятся в атмосферу. Если это не погубит Землю, то уничтожение её энергетических ресурсов наверняка приведёт к длительному коллапсу земной цивилизации.

— Страшная мысль, — мрачно сказал Жискар. — Это, похоже, и есть определённый ответ на вопрос о природе кризиса. Но почему ты не удовлетворен?

— Мне разрешили пользоваться корабельным компьютером, чтобы получить информацию о планете Земля. Как и полагается компьютеру поселенческого корабля, он богат такой информацией. Похоже, что Земля — единственный населённый людьми мир, который не пользуется реакторами микрослияния в качестве крупномасштабных источников энергии. Там пользуются исключительно прямой солнечной энергией, и все её станции находятся на геостационарной орбите. С атомным усилителем тут нечего делать; им можно разве что уничтожить мелочь — космические корабли, какие-то сооружения. Конечно, убыток ощутимый, но он не угрожает существованию Земли.

— А не может быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро имеет какой-то прибор, который способен разрушить генераторы солнечной энергии?

— Если так, то почему он отреагировал на упоминание о ядерном усилителе? Против генераторов солнечной энергии усилитель бесполезен.

Жискар медленно кивнул:

— Это ты верно подметил. И ещё одно: если доктор Амадейро испугался, что мы полетим на Землю, то почему он не попытался тогда остановить нас ещё на Авроре? А если он слишком поздно узнал о нашем отлёте, почему не послал корабль, чтобы перехватить нас до того, как мы сделали прыжок? Может, мы на совершенно неправильном пути и, таким образом, сделали ложный шаг, что…

По всему кораблю разнесся прерывистый звук сигнала.

— Мы благополучно сделали прыжок, — сказал Дэниел. — Я почувствовал это несколько минут назад. Но мы ещё не добрались до Земли, и перехват, о котором ты говорил, ещё может произойти, так что мы, вероятно, сделали шаг отнюдь не ложный.

69

Д. Ж. не уставал восхищаться. Перейдя к действиям, аврориане выказали технологическую сноровку. Это был, без сомнения, новейший корабль, следовательно, цель, которую преследовала Аврора, была для неё необычайно важной.

Этот корабль установил присутствие корабля Д. Ж. через пятнадцать минут после того, как тот появился в нормальном пространстве; причём, с большого расстояния.

На аврорианском корабле была установлена короткофокусная гиперволновая система. Голова говорящего отчетливо виднелась в центре экрана, а всё остальное скрывалось серым туманом. Если говорящий отодвигал голову на дециметр от центра, она тоже пропадала в тумане. Звук тоже был ограничен. Всё было сделано так, чтобы никто не увидел и не услышал больше, чем надо.

Корабль Д. Ж. тоже имел короткофокусную гиперволну, но ей явно не хватало аврорианских отделки и элегантности. Правда, его корабль был далеко не лучшим из поселенческих судов, но в любом случае космониты здорово опережали их в технологии. Поселенцам было до них далеко.

Голова аврорианина выглядела настолько реальной, что казалась отрубленной, и Д. Ж. не удивился бы, увидев кровь. Однако, приглядевшись, можно было заметить в сером тумане шею и отлично сшитую униформу.

Голова безупречно вежливо представилась: «Лизиформ, командир аврорианского корабля «Бореалис». Д. Ж., в свою очередь, назвал себя, выставив подбородок, чтобы было видно бороду. Д. Ж. считал, что борода придаёт ему свирепый вид, который может запугать безбородого и, как он полагал, безвольного космонита. Д. Ж. принял традиционно неофициальный вид, что раздражало космонитского офицера точно так же, как его традиционная надменность раздражала поселенца.

— Почему вы меня окликнули, командир Лизиформ? — спросил Д. Ж.

Аврорианский командир говорил с подчеркнутым акцентом. Он, видимо, считал его таким же устрашающим, как Д. Ж. — свою бороду.

Д. Ж. пришлось поднапрячься, чтобы понять речь космонита.

— Мы полагаем, — сказал Лизиформ, — что на борту вашего корабля находится аврорианская гражданка по имени Глэдия Солярия. Это верно, капитан Бейли?

— Мадам Глэдия на борту этого корабля, командир.

— Благодарю, капитан. С ней, как мне говорили, летят два робота аврорианского производства — Р.Дэниел Оливо и Р.Жискар Ривентлов. Это так?

— Так.

— В таком случае я должен сообщить вам, что Р.Жискар Ривентлов в настоящее время опасен. Незадолго до того, как ваш корабль покинул Аврору, вышеуказанный робот Жискар вопреки Трем Законам нанес большой вред аврорианской гражданке. Следовательно, робот должен быть размонтирован и переделан.

— И вы хотите, командир, чтобы мы на этом корабле демонтировали робота?

— Нет, сэр. Ваши люди не имеют опыта работы с роботами и не смогут правильно демонтировать его, и тогда его нельзя будет переделать.

— Тогда мы можем просто уничтожить его.

— Он слишком дорог для этого. Капитан Бейли, робот аврорианский, и Аврора отвечает за него. Мы не желаем причинить вам неприятности на корабле и на планете Земля, если вы там высадитесь. Поэтому мы просим выдать его нам.

— Командир, — сказал Д. Ж., — я ценю ваше беспокойство, но робот — законная собственность леди Глэдии, которая летит с нами. Вполне возможно, что она и согласится расстаться со своим роботом, а я, хоть и не хочу учить вас аврорианским законам, уверен, что, отняв его у неё, вы поступите незаконно. Хотя мой экипаж и я не подчиняемся аврорианским законам, мы тем не менее не должны добровольно помогать вам в том, что ваше правительство может счесть незаконными действиями.

В голосе командира послышалось раздражение.

— О незаконности и речи быть не может, капитан. Когда неисправный робот представляет собой угрозу для жизни, обычные права владельца не имеют значения. Тем не менее, если вы так ставите вопрос, мой корабль готов принять леди Глэдию с обоими её роботами. В этом случае у Глэдии Солярии не будет отнята её собственность до прибытия на Аврору, а там закон скажет своё слово.

— Но, может, командир, леди Глэдия не захочет ни покидать мой корабль, ни расставаться со своей собственностью.

— У неё нет выбора, капитан. Я уполномочен своим правительством предъявить ей наши требования, и она как аврорианская гражданка должна повиноваться.

— Но я не обязан выдавать кого бы то ни было со своего корабля по требованию иноземной власти. Что, если я пренебрегу вашими требованиями?

— В таком случае, капитан, я буду рассматривать это как недружественный акт. Должен сказать, что мы находимся в сфере планетной системы, частью которой является Земля. Вы напомнили мне об аврорианских законах, так что извините, если я укажу вам, что ваш народ не считает возможным затевать конфликт в пространстве этой планетной системы.

— Я знаю, командир, и не желаю предпринимать никаких недружественных действий. Но я еду на Землю по важному делу. Я теряю время на разговор и потеряю ещё больше, если пойду к вам или буду ждать, пока вы подойдёте ко мне, чтобы передать вам леди Глэдию и её роботов. Я предпочел бы продолжать путь к Земле и официально принять на себя ответственность за робота Жискара и его поведение до того времени, пока леди Глэдия и её роботы не вернутся на Аврору.

— Могу посоветовать вам, капитан, посадить женщину и роботов в спасательную шлюпку и отправить к нам с вашим пилотом. Как только женщина и роботы будут выданы, мы проводим шлюпку до Земли и таким образом вознаградим вас за потерю времени и беспокойство. Торговец не должен возражать против этого.

— Я и не возражаю, капитан. — Д. Ж. улыбнулся. — Но пилот может оказаться в большой опасности, поскольку останется один с опасным роботом.

— Капитан, если хозяйка робота держит его под контролем, ваш пилот подвергается в шлюпке не большей опасности, чем на корабле, и мы компенсируем ему риск.

— Но если робот полностью под контролем хозяйки, следовательно, он не представляет опасности. Так пусть останется с нами.

Командир нахмурился:

— Капитан, надеюсь, вы не собираетесь шутить со мной. Вы слышали моё требование, и я хотел бы, чтобы вы немедленно удовлетворили его.

— Надеюсь, я могу посоветоваться с леди Глэдией?

— Да, если вы сделаете это безотлагательно. Прошу вас подробно объяснить ей, в чём дело. Если же вы попытаетесь двинуться к Земле, я буду считать это недружественным актом и приму соответствующие меры. Поскольку, как вы заявили, ваше путешествие к Земле имеет важное значение, я советую вам принять решение сотрудничать с нами. В этом случае вас не задержат надолго.

— Я сделаю что смогу. — Лицо Д. Ж. было непроницаемым.

Командир отошёл от экрана.

70

— Ну? — мрачно спросил Д. Ж.

Глэдия, казалось, была в отчаянии. Она машинально взглянула на Дэниела и Жискара, те стояли молча и неподвижно.

— Я не хочу возвращаться на Аврору, Диджи, — сказала она. — Вряд ли они хотят уничтожить Жискара. Он в рабочем состоянии, уверяю вас. Это просто уловка. Они по каким-то причинам хотят вернуть меня. Я полагаю, что их нельзя остановить.

— Это аврорианский военный корабль, — сказал Д. Ж., — и здоровый. А наш — всего лишь торговое суденышко. Мы можем поставить энергетические щиты, и они не смогут одним ударом уничтожить нас, но постепенно они нас измотают — в сущности, довольно быстро — и тогда уничтожат.

— А вы не можете каким-нибудь способом сразить их?

— С моим вооружением? К сожалению, Глэдия, их щиты могут отражать наши удары до тех пор, пока у нас не кончится энергия. Кроме того…

— Да?

— Видите ли, они загнали меня в угол. Я ведь думал, что они попытаются перехватить нас до прыжка, но они знали место моего назначения, прибыли сюда первыми и ждали меня. Мы внутри Солнечной системы, Земля является её частью. Даже если бы я захотел, команда не станет мне подчиняться.

— Почему?

— Можете называть это предрассудком. Солнечная система — священное место, если выражаться возвышенно. Мы не можем осквернить его дракой.

— Могу я принять участие в дискуссии, сэр? — неожиданно вмешался Жискар.

Д. Ж. хмуро взглянул на Глэдию.

— Пожалуйста, позвольте ему, — попросила она. — Эти роботы чрезвычайно умны. Я знаю, вам трудно поверить, но…

— Я выслушаю, но это не повлияет на моё решение.

— Сэр, я уверен, что им нужен именно я. Я не могу себе позволить стать причиной вреда для людей. Если вы не можете защищаться сами и уверены, что погибнете в конфликте с их кораблем, у вас нет иного выбора, кроме как выдать меня. Я уверен, что, если вы согласитесь меня отдать, они не станут возражать, чтобы леди Глэдия и друг Дэниел остались здесь. Это единственное решение.

— Нет! — яростно сказала Глэдия. — Ты мой, и я не отдам тебя! Я поеду с тобой, если капитан решит, что ты должен ехать, и присмотрю, чтобы они в самом деле не вздумали уничтожить тебя.

— Могу я тоже сказать? — спросил Дэниел.

Д. Ж. развел руками в комическом отчаянии:

— Пожалуйста. Все хотят говорить.

— Если вы решите выдать Жискара, вам следует подумать о последствиях. По-моему, Жискар полагает, что на аврорианском корабле ему не сделают ничего плохого, но я не уверен. Я считаю, что аврориане всерьез думают, что он опасен, и, вполне вероятно, имеют инструкции уничтожить спасательную шлюпку, когда она станет приближаться, со всеми, кто будет на её борту.

— Зачем им это? — спросил Д. Ж.

— Аврориане никогда не имели дело с опасным роботом и даже не представляют себе, что это такое. Они не захотят взять такого на борт корабля. Я бы посоветовал вам, капитан, отступить. Почему бы не сделать ещё один прыжок, от Земли? Мы не так близки к какой-то планетной массе, чтобы это нам помешало.

— Отступить? Вы хотите сказать — бежать? Я не могу.

— Ну, тогда отдайте нас, — сказала Глэдия, всем своим видом выражая покорность судьбе.

— Я не выдам вас, — яростно сказал Д. Ж., — и бежать не могу, и не могу драться.

— Тогда что же остаётся? — спросила Глэдия.

— Четвертое, — сказал Д. Ж. — Глэдия, я прошу вас оставаться здесь с роботами, пока я не вернусь.

71

Д. Ж. всё обдумал. В течение разговора было достаточно времени, чтобы определить точное местоположение аврорианского корабля. Он находился чуть дальше от Солнца, чем корабль Д. Ж., и это было хорошо. Прыжок к Солнцу при таком расстоянии от него дело, конечно, рискованное. Прыжок в сторону в сравнении с этим был сущим пустяком. Правда, существовала опасность катастрофы при отклонении, но такая опасность всегда существует.

Он заверил команду, что не будет сделано ни одного выстрела. Это было плохо в любом случае. Люди искренне верили, что земное пространство защищает их, пока они не осквернят его покой насилием. Это распространенное заблуждение Д. Ж. мог бы презрительно высмеять, если бы сам не разделял это мнение.

Он снова подошёл к экрану. Ему пришлось довольно долго ждать, но сигнала с той стороны не было: аврориане демонстрировали примерное терпение.

— Говорит капитан Бейли. Я хочу поговорить с командиром Лизиформом.

— Командир Лизиформ слушает. Могу я получить ваш ответ?

— Мы выдадим женщину и двух роботов.

— Прекрасно. Это мудрое решение.

— И мы выдадим их как можно скорее.

— Тоже мудрое решение.

— Спасибо.

Д. Ж. дал сигнал, и корабль сделал прыжок.

Он произошёл мгновенно — как начался, так и кончился, или, во всяком случае, никто не ощутил времени прыжка.

— Новое положение вражеского корабля установлено, капитан, — доложил пилот.

— Хорошо, — ответил Д. Ж. — Ты знаешь, что делать.

Корабль вышел из прыжка на высокой скорости относительно аврорианского судна, и корректировка курса не составила труда, как и предполагалось. Затем увеличилось ускорение.

Д. Ж. снова подошёл к экрану.

— Командир, мы приближаемся. Можете стрелять, если хотите, но наши щиты подняты, и, прежде чем вы их разобьёте, мы подойдём к вам, чтобы осуществить передачу.

— Вы высылаете шлюпку?

Командир исчез, но вскоре вновь появился с перекошенным лицом.

— В чём дело? Мы можем столкнуться!

— Похоже, да, сэр, — сказал Д. Ж. — Это наиболее быстрый способ, чтобы осуществить передачу.

— Но вы уничтожите свой корабль!

— И ваш тоже. Ваш корабль раз в пятьдесят мощнее моего, если не больше. Жалкий обмен для Авроры.

— Вы вступаете в бой в земном пространстве, капитан. Ваши обычаи не позволяют вам делать это.

— Ах, вы знаете наши обычаи и решили ими воспользоваться? Но я не сражаюсь. Я не выпустил ни единого эрга энергии и не выпущу. Я просто следую по своей траектории. Получилось так, что она совпадает с положением вашего корабля, но я уверен, что вы уступите мне дорогу. Вам должно быть совершенно ясно, что я не собираюсь вступать в бой.

— Стоп. Давай обсудим это.

— Мне надоели обсуждения, командир. Может, мы будем разговаривать вечно? Если вы не двинетесь с места, я потеряю, вероятно, лет сорок с хвостиком. А сколько потеряете вы? — И Д. Ж. отошёл от экрана.

С аврорианского корабля ударил пробный луч, словно проверял, подняты ли щиты на корабле Д. Ж. Они были подняты.

Щиты защищали корабль от электромагнитного излучения и субатомных частиц, включая нейтрино, и могли противостоять кинетической энергии малых масс — пылевых частиц и даже мелких метеоритов. Но они были бессильны против больших кинетических энергий, таких, как энергия корабля на суперсветовой скорости.

Даже с опасными массами, если они неуправляемы, как, например, метеориты, можно было справиться: корабельный компьютер автоматически отводил корабль в сторону от метеорита, которому не могли бы противостоять щиты. Но это не могло сработать против корабля, который поворачивал туда же, куда и его мишень. Поселенческий корабль был вдвое меньше, а следовательно, более манёвренным.

Так что для аврорианского корабля существовал только один способ избежать столкновения.

Д. Ж. следил за большим кораблем на экране и думал, знает ли Глэдия в своей каюте о том, что происходит. Она должна была бы почувствовать ускорение, несмотря на противоперегрузочное устройство в её каюте.

Затем аврорианский корабль просто исчез из виду, сделав прыжок в сторону, и Д. Ж. с досадой отметил, что затаил дыхание и сердце его колотится. Неужели он не верил в защитное влияние Земли или в собственную оценку ситуации?

— Хорошо сделано, ребята, — хладнокровно сказал Д. Ж. в микрофон. — Держите курс к Земле!

Глава 16 ГОРОД

72

— Вы серьёзно, Диджи? — спросила Глэдия. — Вы в самом деле намеревались столкнуться с тем кораблем?

— Вовсе нет, — равнодушно ответил Д. Ж. — Я на это не рассчитывал. Я просто надул их, зная, что они отступят. Эти космониты не станут рисковать своей замечательной долгой жизнью, если легко могут избежать этого.

— Эти космониты?

Д. Ж. покашлял.

— Я всё время забываю, что вы космонитка, Глэдия.

— Забываете и, кажется, считаете, что это комплимент. А если бы они оказались так же глупы, как и вы, и проявили такое же детское упрямство, которое вы считаете храбростью, и остались бы на месте, что бы вы сделали?

— Ударил бы, — пробормотал Д. Ж.

— И тогда мы все погибли бы.

— Трансакция была в нашу пользу, Глэдия. Паршивое, старое торговое поселенческое суденышко — и новенький современный корабль космонитов. — Д. Ж. откинулся в кресле и заложил руки за голову. Удивительно, как хорошо он чувствовал себя, когда всё кончилось. — Однажды я видел исторический фильм. Там в конце войны аэроплан, груженный взрывчаткой, нарочно врезался в морское судно, чтобы потопить его. Конечно, пилот расстался с жизнью.

— Это выдумка, — сказала Глэдия. — Не думаете же вы, что цивилизованные люди сделали бы такое на самом деле?

— А почему бы и нет? Если причина достаточно уважительная…

— Значит, вы чувствовали, что вас ждет славная смерть? Экзальтация? Ведь вы потащили за собой свою команду.

— Команда знала об этом. Мы не могли поступить иначе. Земля следила за нами.

— Люди на Земле ничего даже не знали.

— Я выразился образно. Мы в земном пространстве. Мы не могли поступить малодушно.

— Ох, какой вздор! А вы рисковали и моей жизнью.

Д. Ж. взглянул на свои ботинки.

— Хотите услышать нечто безумное? Это единственное, что тревожило меня.

— Что я должна погибнуть?

— Не совсем так. Что я потеряю вас. Когда они приказали мне выдать вас, я знал, что не сделаю этого, даже по вашей просьбе. Я лучше протараню их, но вас они не получат. Пока я следил за их кораблем на экране, я думал: «Если они не уйдут отсюда, я потеряю её». Я знал, что они уйдут, но всё-таки думал… — Д. Ж. покачал головой.

Глэдия нахмурилась.

— Я не понимаю вас. Моя смерть вас не огорчала, но вы тревожились, что потеряете меня. Одно с другим не вяжется.

— Знаю. Я не говорю, что это разумно. Я думал о том, как вы бросились на надзирательницу, чтобы спасти меня, хотя знали, что она может одним ударом убить вас. Я думал о том, как вы стояли перед толпой в Бейлимире и покорили её, хотя раньше даже не видели толпы. Я даже думал, как вы совсем молодой женщиной приехали на Аврору и научились жить по- новому. И мне казалось, что я не боялся смерти: я думал только о том, что потеряю вас. Вы правы, это, конечно, бессмысленно.

— Вы забыли о моём возрасте? Я была почти такой же, как сейчас, когда вы родились. Кроме того, у меня искусственный бедренный сустав, большой палец на левой руке — протез. — Она повертела пальцем. — Все зубы у меня керамические, имплантированные, а вы говорите так, словно охвачены страстью. К чему? К кому? Подумайте, Диджи! Посмотрите на меня! Постарайтесь увидеть меня такой, какая я есть!

Д. Ж. выпрямился и погладил бороду.

— Ладно, пусть я говорю глупо, но намерен продолжать в том же духе. Я знаю ваш возраст, знаю, что вы переживёте меня и будете немногим старше, чем сейчас. Значит, вы моложе меня. Да мне наплевать, что вы старше, я только хотел, чтобы вы оставались со мной, где бы я ни был, до конца моей жизни. — Глэдия хотела что-то сказать, но Д. Ж. поспешно перебил её: — Или, если вам это больше нравится, чтобы я оставался с вами, где бы вы ни были, до конца моей жизни. Если это вас устроит.

— Я космонитка, а вы — поселенец.

— Кого это беспокоит? Вас, Глэдия?

— К тому же вопрос с детьми — отпадает. У меня они уже были.

— А мне какая разница? И так нет опасности, что имя Бейли умрёт.

— У меня есть своя цель. Я намерена принести мир в Галактику.

— Я помогу вам.

— А ваша торговля? Вы откажетесь от возможности разбогатеть?

— Мы кое-что сделаем вместе, как раз столько, чтобы мой экипаж был доволен и помогал бы мне поддерживать вас в вашей миротворческой деятельности.

— Жизнь покажется вам скучной, Диджи.

— Разве? Мне кажется, что с вами она будет чересчур волнующей.

— Вы, вероятно, будете настаивать, чтобы я отказалась от своих роботов?

— Так вот почему вы пытались отговоритьменя? Я не стану возражать, если вы оставите двоих, даже Дэниела с его нахальной улыбочкой. Но если мы будем жить среди поселенцев…

— Тогда, я думаю, мне придётся набраться храбрости и так и поступить.

Она засмеялась, Д. Ж. тоже. Он протянул руки, и она положила в них свои руки.

— Вы помешались, я тоже, — сказала она. — Но всё было так странно с того вечера, когда я смотрела на небо Авроры и хотела найти солнце Солярии, что, полагаю, уже было помешательством.

— То, что вы сказали, не просто помешательство — это безумие. Но мне бы хотелось, чтобы вы были безумной. — Он замялся. — Нет, подожду. Я сначала сбрею бороду, а потом поцелую вас. Меньше опасность инфекции.

— Нет, не надо. Мне интересно, какое это ощущение.

И она немедленно узнала это.

73

Командир Лизиформ ходил взад и вперёд по своей каюте.

— Не было смысла губить корабль, — сказал он. — Никакого смысла.

Его политический советник спокойно сидел на стуле и следил за метавшимся туда и обратно собеседником.

— Да, конечно, — согласился он.

— Варварам что терять? Им в любом случае жить несколько десятилетий. Для них жизнь ничего не значит.

— Да, конечно.

— Однако я никогда не видел и не слышал, чтобы поселенец сделал такое. Может, это новая изуверская тактика, и у нас нет защиты против неё. Что, если они пошлют против нас управляемые корабли, но без людей на борту?

— Мы можем полностью роботизировать наши корабли.

— Это не поможет. Мы не можем позволить себе терять корабль. Нам нужно иметь этакий щитовой нож, который пронзит их щиты.

— Тогда и они сделают такое же, и нам придётся изобретать ножеупорный щит, им тоже, и так оно и пойдёт на высшем уровне.

— Нам нужно нечто совершенно новое.

— Ну, — сказал советник, — может, что-то и подвернётся. Но ведь главной нашей целью была не солярианка с её роботами, верно? Было бы неплохо, если бы нам удалось снять их с поселенческого корабля, но это дело второстепенное, не так ли?

— Всё равно Совету это не понравится.

— Это уже моя работа — позаботиться об этом. Главное, что Амадейро и Мандамус покинули корабль и теперь на пути к Земле в скоростном челноке.

— Это верно.

— А вы не только отвлекли поселенческий корабль, но и задержали его. Это значит, что Амадейро и Мандамус покинули корабль незамеченными и доберутся до Земли раньше нашего варварского капитана.

— Я полагаю, что да. Но что из этого?

— Я сам хотел бы знать. Если бы только Мандамус, я бы и внимания не обратил, невелика персона. Но Амадейро! Бросить политическую борьбу дома в трудное время и ехать на Землю! Здесь должно быть что-то исключительно важное, ключевое.

— Но что?

Командиру, видимо, было страшно досадно, что он так сильно, почти фатально впутался в дело, которого совершенно не понимает.

— Понятия не имею.

— Вы не думаете, что могут вестись тайные переговоры на высшем уровне об изменении плана мирного расселения, о котором говорил Фастольф?

Советник улыбнулся:

— Мирное расселение? Если вы так думаете, то не знаете нашего доктора Амадейро. Он не поедет на Землю, чтобы заменить пару пунктов в плане мирного расселении. Его идеал — Галактика без поселенцев, и если он поехал на Землю… Ну, я могу только сказать, что не хотел бы в это время оказаться на месте варваров-поселенцев.

74

— Я уверен, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что мадам Глэдии неплохо без нас. Ты можешь чувствовать это на расстоянии?

— Я определяю её мозг слабо, но безошибочно. Она с капитаном, заметно перевозбуждение и радость.

— Великолепно, друг Жискар.

— Для меня не так уж великолепно. Я в состоянии некоторого расстройства и сильного напряжения.

— Мне больно это слышать. Могу я спросить о причине?

— Мы были здесь, когда капитан разговаривал с аврорианским кораблем.

— Да, но сейчас аврорианский корабль ушёл, так что капитан, похоже, поговорил удачно.

— Он сделал это таким образом, о котором ты, видимо, не знал. А я знал — в некоторой степени. Хотя капитана не было с нами, мне нетрудно было почувствовать его мозг. Он был переполнен напряжением и тревогой, а под ними собиралось и усиливалось чувство потери.

— И ты мог определить, что это за потеря?

— Я не могу описать мой метод анализа, но потеря, похоже, была не из тех, что я раньше ассоциировал с потерей вообще или с потерей неодушевленного предмета. Тут было чувство потери определённого лица.

— Леди Глэдии?

— Да.

— Но это естественно, друг Жискар. Ведь он должен был отправить её на аврорианский корабль.

— Для этого чувство было чрезмерно и интенсивно — рыдающее чувство. Это единственное слово, какое я могу придумать. Это была потрясающая скорбь, ассоциирующаяся с чувством потери, словно леди должна была уйти куда-то в недосягаемое место. В конце концов, все могло быть исправлено в будущем. Но нет, тут леди словно должна умереть и стать навеки недостижимой.

— Значит, он чувствовал, что аврориане убьют её? Но это, разумеется, невозможно.

— Это верно, невозможно. Но дело не в этом. Я чувствовал нити ощущения личной ответственности, связанной с глубоким страхом потери. Я обследовал все мозги на борту и пришёл к выводу, что капитан намеренно послал свой корабль наперерез аврорианскому.

— Но этого тоже не может быть, — сказал Дэниел.

— А я принял это. Моим первым побуждением было изменить эмоциональный настрой капитана и вынудить его изменить курс, но я не смог. Его мозг был насыщен решимостью и, несмотря на тревогу, напряжение и страх потери, такой уверенностью в успехе…

— Как же могли одновременно существовать страх потери и чувство уверенности в успехе?

— Друг Дэниел, я перестал удивляться способностям человеческого мозга одновременно содержать две противоположные эмоции, я просто принимаю их. В данном случае, если бы я попытался заставить капитана изменить курс корабля, я мог бы убить его. Этого я не смог сделать.

— Но тогда могли бы погибнуть люди на корабле, включая мадам Глэдию и ещё несколько сотен человек на аврорианском корабле.

— Они не должны были погибнуть, если капитан был прав в своей уверенности в успехе. Я не мог бы пожертвовать человеческой жизнью, чтобы предупредить всего лишь вероятную гибель многих. В этом-то и трудность, друг Дэниел, с твоим Нулевым Законом. Первый Закон имеет дело с индивидуумом и уверенностью, а твой Нулевой Закон — с неопределённой группой и вероятностью.

— Люди на борту корабля — не неопределённая группа, это собранные вместе отдельные индивидуумы.

— Но если бы я принял решение, то оно повлияло бы на судьбу одного индивидуума. Тут я ничего не могу поделать.

— Но всё-таки ты что-то сделал?

— Я в отчаянии пытался воздействовать на мозг командира аврорианского корабля после прыжка, который приблизил нас к нему, но не смог — слишком велико расстояние. Однако попытка оказалась не совсем бесплодной: я определил нечто вроде слабого гула. Я не сразу понял, что принял ощущения всех людей на борту аврорианского корабля. Отфильтровать этот слабый гул от более сильных ощущений, идущих от нашего корабля, — трудная задача.

— Я думаю, вообще невозможная, друг Жискар.

— Почти невозможная, но с огромными усилиями я всё-таки смог это сделать. Как я ни старался, я не мог выделить ни одного индивидуального мозга. Когда мадам Глэдия стояла перед толпой в Бейлимире, я ощущал сумбурную путаницу мозгов, но сумел выделить то тут, то там индивидуальный мозг хотя бы на миг. Но в этом случае так не было. — Жискар замолчал, погрузившись в раздумья.

— Я думаю, — сказал Дэниел, — это похоже на то, как мы различаем отдельные звёзды в скоплении их, когда они относительно близки. Но в далекой Галактике мы видим только слабое свечение, а отдельных звёзд не различаем.

— Удачная аналогия, друг Дэниел. Когда я сосредоточился на слабом, но далеком шуме, мне показалось, что я смутно различаю в нём всплеск страха. Я не был уверен, но решил попробовать. Я никогда ещё не пытался оказать влияние на таком расстоянии, но всё-таки постарался усилить этот страх. Не могу сказать, удалось ли это.

— Аврорианский корабль ушёл. Значит, тебе удалось.

— Это ещё ничего не значит. Он мог уйти и без моих усилий.

Дэниел задумался.

— Мог. Если наш капитан был так уверен, что тот корабль уйдёт.

— С другой стороны, — сказал Жискар, — я не думаю, что у капитана были основания для такой уверенности. Мне казалось, что эта уверенность смешивалась с чувством благоговения и почтения к Земле. Эта уверенность была подобна тому доверию, какое испытывают дети по отношению к своим родителям, защитникам и тому подобным. Капитан верил, что Земля не даст ему пропасть рядом с ней. Чувство, конечно, нерациональное.

— В этом ты, без сомнения, прав, друг Жискар. Капитан при нас говорил о Земле весьма почтительно. Поскольку Земля не может реально влиять мистическим образом на развитие событий, вполне можно предположить, что имело место именно твоё влияние. Больше того…

Глаза Жискара тускло засветились.

— О чём ты, друг Дэниел?

— Я думаю, что индивидуальный человек конкретен, а всё человечество абстрактно. Определив слабый шум на аврорианском корабле, ты определил не индивидуума, а часть человечества. Если бы ты был ближе к Земле и если бы посторонний шум был достаточно слабым, разве ты не уловил бы гул мыслительной активности всего населения Земли? И потом, разве нельзя представить, что в Галактике присутствует гул мысленной активности всего человечества? Как тогда быть с предположением, что всё человечество — абстракция? Оно нечто такое, что ты можешь указать. Подумай об этом в связи с Нулевым Законом и увидишь, что расширение Законов роботехники оправдано — оправдано твоим же собственным опытом.

Жискар долго молчал, потом медленно сказал, будто подбирал слова:

— Наверное, ты прав. Однако же на Земле мы, может быть, сумеем воспользоваться Нулевым Законом, но пока не знаем как. Мы вроде бы знаем, что кризис, перед которым стоит Земля, включает использование атомного усилителя, но, насколько нам известно, на Земле нет ничего такого, на чем мог бы работать усилитель. Что же мы будем делать на Земле?

— Пока не знаю, — грустно ответил Дэниел.

75

Шум!

Глэдия тревожно прислушивалась. Это был не стук чего-то обо что-то, не скрип, не грохот, не взрыв. Его вообще нельзя было назвать каким-то словом. Он был мягким, ненавязчивым, то громким, то тихим, но не умолкавшим ни на миг.

Д. Ж. заметил, что она прислушивается.

— Мы называем это «гудением города», Глэдия.

— Он когда-нибудь прекращается?

— В сущности, никогда — а что ты думала? Если ты стоишь в поле, то слышишь ветер, шорох листьев, жужжание насекомых, крики птиц, журчание ручья. Это тоже никогда не прекращается.

— Это совсем другое.

— Нет, то же самое. Это смешение звуков работы машин и различных шумов, производимых людьми, но в принципе то же самое, что и шум в поле. К полям ты привыкла и не слышишь их шума. Земляне тоже не слышат шума города, за исключением тех редких случаев, когда возвращаются из сельской местности. Тогда они снова слышат его и радуются. Завтра ты тоже перестанешь замечать его.

Глэдия задумчиво посмотрела вокруг с маленького балкона:

— Как много домов!

— Это верно. Улицы тянутся во все стороны на много километров, и вверх, и вниз тоже. Это ведь не просто город, как на Авроре или Бейлимире. Это Город с заглавной буквы. Города существуют только на Земле.

— Стальные пещеры, я знаю. Ведь мы под землей, верно?

— Да. Должен сказать, что я и сам не сразу привык, когда впервые приехал на Землю. Куда ни пойдешь, везде полно народу. Тротуары, дороги, площади — всё забито людьми. Всюду мягкий свет, похожий на солнечный, но солнца нет, и даже не знаешь, светит ли оно наверху или закрыто тучами, или вообще мир погружен в ночную темноту.

— Это делает город каким-то замкнутым. Люди дышат одним и тем же воздухом.

— Верно, но ведь так и в любом мире, везде.

— Не так. — Она принюхалась. — Пахнет.

— Все планеты пахнут. Даже города на Земле пахнут по-разному. Ты привыкнешь.

— А люди не задыхаются?

— Хорошая вентиляция.

— А если она сломается?

— Этого никогда не бывает.

Глэдия снова огляделась:

— Кажется, у всех домов балконы.

— Это признак общественного положения. Очень немногие имеют квартиры с наружными стенами, и те, кто их имеет, хотят пользоваться этим преимуществом. Большинство горожан обитает в жилищах без окон.

Глэдия поежилась:

— Ужасно! А как называется этот город?

— Нью-Йорк, главный город, но не самый большой. На этом континенте самые большие Мехико и Лос-Анджелес, а на других континентах есть города больше Нью-Йорка.

— Но почему же Нью-Йорк главный?

— По обычной причине: здесь помещается правительство планеты, Объединенные Нации.

— Нации? Земля была разделена на несколько независимых политических единиц, верно?

— Верно. На десятки. Но это было до гиперкосмических путешествий. А название осталось. Это как раз и удивительно на Земле. Застывшая история. Все остальные миры новые и незначительные. Только Земля — человечество в своей сути, — прошептал Д. Ж. и вернулся в комнату.

Комната была невелика и очень скудно обставлена.

— А почему никого нет? — разочарованно спросила Глэдия.

Д. Ж. засмеялся:

— Не огорчайся, дорогая. Если тебе нужны парады и внимание, то всё это будет. Просто я попросил оставить нас одних на некоторое время. Хочется немного мира и покоя, думаю, и тебе тоже. Что касается моих людей, то они на корабле: чистят его, возобновляют запасы, занимаются своими делами.

— А, женщины.

— Нет, я не это имел в виду, хотя женщины тоже сыграют свою роль, но позже. Под делами я подразумевал, что Земля всё ещё имеет религии, и это почему-то утешает людей. Во всяком случае, здесь, на Земле. Здесь они как-то больше значат.

— Ну-ну, — немного пренебрежительно сказала Глэдия. — Застывшая история. Как ты думаешь, мы можем немного пройтись?

— Послушай моего совета, Глэдия, не лезь сразу в дела. Их у тебя будет много, когда начнутся церемонии.

— Но это всё будет официально. А нельзя обойтись без них?

— Никоим образом. Поскольку ты упорно стремилась стать героиней Бейлимира, придётся быть ею и на Земле. А церемонии в конце концов кончатся, и, когда ты отдохнешь от них, мы возьмём гида и как следует посмотрим город.

— А мне можно будет взять с собой роботов? — Она показала на роботов, которые стояли в другом конце комнаты. — Я обходилась без них, когда была с тобой на корабле, но в толпе чужих людей я буду чувствовать себя в большей безопасности, если мои роботы будут рядом.

— С Дэниелом нет проблем. Он и сам герой. Он был партнером Предка и может сойти за человека, а вот Жискар — явный робот, и, по идее, его нельзя допускать в город, но в данном случае сделано исключение, и я надеюсь, что так будет и в дальнейшем. Вообще-то плохо, что мы должны ждать здесь и не можем выйти.

— Ты хочешь сказать, что мне пока противопоказан весь этот шум?

— Нет, я не имею в виду общественные парки и дороги. Я должен был бы провести тебя по коридорам этого здания.

Они тянутся буквально на километры и составляют лишь малую часть города. Здесь магазины, столовые, места для развлечений, туалеты, лифты, переходы и прочее. На одном этаже одного дома в одном городе на Земле больше цвета и разнообразия, чем в целом поселенческом городе или во всём Внешнем мире.

— Тут, наверное, легко заблудиться.

— Нет. Здесь каждый хорошо знает зону, в которой живёт, и даже больше. Даже иноземцам достаточно только следить за указателями.

— Я полагаю, что люди просто вынуждены гулять для своего же физического блага, — с сомнением сказала Глэдия.

— И для социального тоже. В коридорах всё время полно народу, и обычно люди останавливаются, чтобы поболтать с приятелем, а незнакомых просто приветствуют. Ходить пешком просто необходимо, потому что лифты двигаются только вверх-вниз. Снаружи здания, конечно, есть экспресс-линия. Вот это да! Ты обязательно покатаешься.

— Я слышала о них. Это полосы, на которые надо забираться, а они тащат тебя всё быстрее и быстрее, или наоборот, медленнее и медленнее, когда переходишь с одной на другую. Я не могу. И не проси.

— Я тебе помогу. Надо будет — на руках понесу. Но вообще-то тут нужно очень немного практики. Все земляне пользуются экспресс-путями, даже малыши и старики с палками. Должен признаться, что поселенцы довольно неуклюжи. Я тоже не чудо грации, но могу. И ты сможешь.

Глэдия тяжело вздохнула:

— Ну ладно, попробую. Но вот что я хочу тебе сказать, дорогой. Нам нужна по возможности тихая комната на ночь. Мне бы не хотелось слышать это ваше «гудение города».

— Я думаю, это можно устроить.

— И я не хочу есть в столовых.

— Ну, можно договориться, чтобы еду принесли сюда, — нерешительно сказал Д. Ж., — но тебе лучше принимать участие в общественной жизни Земли. К тому же я буду с тобой.

— Может быть, через некоторое время, Диджи, но не сейчас. И потом, мне нужен отдельный туалет.

— О нет, это невозможно. В комнате, которую нам дадут, будет умывальник и унитаз, но если ты намерена принять душ или ванну, тебе придётся выйти. Есть женщина, которая познакомит тебя с процедурой и выделит тебе кабинку, или что там у них. Тебе никто не будет мешать. Все поселенцы пользуются общественными туалетами. В конце концов, это может тебе понравиться, Глэдия. Мне говорили, что в женском туалете очень оживленно и весело. А вот в мужском, наоборот, не разрешается говорить. Очень глупо.

— Это ужасно, — пробормотала Глэдия. — Как же можно быть всё время на людях?

— В перенаселённом мире нужда заставляет, — беззаботно ответил Д. Ж. — Чего никогда не имел, о том никогда не скучаешь. Хочешь ещё какой-нибудь афоризм?

— Нет, пожалуй.

Глэдия выглядела удручённо, и Д. Ж. обнял её за плечи.

— Ну ладно. Всё будет не так плохо, как ты думаешь. Обещаю тебе.

76

В общем-то, всё оказалось не таким ужасным. И Глэдия с благодарностью думала о Бейлимире, который некоторым образом подготовил её к встрече с человечеством. Народу в Нью-Йорке было куда больше, чем в Поселенческом мире, но здесь толпы не так докучали Глэдии.

Члены правительства стремились встретиться с ней. Шла бессловесная вежливая борьба за то, чтобы попасть вместе с гостьей на гипервизионный экран. Полицейские кордоны отделяли её не только от толпы, но и от Д. Ж. и роботов. Её даже вежливо подталкивали, чтобы она смотрела только в камеру.

Глэдия слушала бесчисленные речи, к счастью, короткие, но не слышала их. Она то и дело вежливо улыбалась, сверкая имплантированными зубами во все стороны, чтобы никого не обидеть.

Она ехала в наземном каре по многокилометровым дорогам, и толпы, выстроившиеся по обочинам, выкрикивали приветствия и махали руками. Вряд ли кого-нибудь из космонитов земляне встречали с таким восторгом, думала Глэдия и считала свой случай беспрецедентным.

В одном месте она заметила толпу, окружившую гипервизионный экран, и мельком увидела на нём своё изображение. Она знала, что они слушают её речь в Бейлимире. Запись передавали повсюду и без конца, неустанно, и превеликое множество людей слушали её вновь и вновь. Когда-то её услышат во Внешних мирах, думала Глэдия.

Может, её посчитают предательницей аврорианского народа, и здешний приём послужит тому доказательством? Возможно. Глэдию это не беспокоило. Она явилась с миссией мира и будет следовать ей без колебаний, куда бы эта миссия ни завела её, даже в невероятную оргию массового мытья и навязчивого бессознательного эксгибиционизма в женском туалете, которую она наблюдала утром. Ну, может, не совсем без колебаний…

Они подъехали к одной из экспресс-дорог, о которых говорил Д. Ж., и Глэдия с откровенным ужасом посмотрела на бесконечную вереницу пассажирских каров, которые шли, шли и шли, и во всех были люди, которые спешили по делам — или просто не хотели толкаться — и с интересом разглядывали толпу и процессию, проезжая мимо.

Затем кар нырнул под экспресс-дорогу в короткий туннель, ничем не отличавшийся от перехода наверху — город весь был пронизан туннелями, — и снова вынырнул на другой стороне.

Наконец они остановились у огромного здания, которое выглядело, к счастью, более привлекательным, чем бесконечные одинаковые блоки жилых кварталов.

В здании состоялся ещё один приём, где подавали спиртные напитки и различные закуски. Привередливая Глэдия ни до чего не дотрагивалась. Тысячи людей крутились вокруг и без конца подходили к ней, чтобы поговорить.

Видимо, пожимать руки на сей раз было необязательно, но некоторые протягивали руку, и Глэдия, стараясь не показать замешательство, касалась двумя пальцами протянутой ладони и тут же убирала руку.

Несколько женщин собрались удалиться в ближайший туалет, и одна из них— очевидно, так было принято — тактично спросила Глэдию, не хочет ли она составить им компанию. Особой необходимости Глэдия не ощущала, но подумала, что впереди целая ночь, и позже, возможно, будет трудней уйти.

В туалете, как всегда, смеялись и болтали. Будучи закаленной своим утренним опытом, Глэдия уже не удивлялась, обнаружив, что у кабинок отсутствуют двери. Видя, что никого это не смущает, Глэдия постаралась убедить себя, что надо привыкать к местным обычаям. По крайней мере здесь было чисто и отлично работала вентиляция.

На Дэниела и Жискара никто не обращал внимания. Это делалось, как поняла Глэдия, из доброты: роботы в город не допускались, несмотря на то что за его пределами роботов было немало. Присутствие Дэниела и Жискара нарушало закон, поэтому было проще притвориться, что их тут и нет.

Когда начался банкет, они тихонько сидели за столом с Д. Ж. недалеко от возвышения, на котором сидела Глэдия и очень мало ела, размышляя, не расстроится ли у неё желудок.

Д. Ж., видимо, не слишком довольный своей ролью хранителя роботов, не спускал с Глэдии глаз. Время от времени она махала ему рукой и улыбалась.

Жискар, тоже следивший за Глэдией, решил поговорить с Дэниелом под звук человеческих голосов и стук посуды.

— Друг Дэниел, в этом зале сидят высокопоставленные чиновники. Может быть, у кого-нибудь из них есть полезная для нас информация.

— Возможно, друг Жискар. Ты можешь её обнаружить?

— Нет. Ментальный фон не даёт мне специфических эмоциональных реакций. И случайных всплесков в моём непосредственном окружении тоже нет. Но кризис, я уверен, быстро приближается, пока мы сидим здесь и ничего не делаем.

— Я попытаюсь действовать, как действовал бы партнер Элайдж, и форсирую темп, — серьёзно сказал Дэниел.

77

Дэниел спокойно разглядывал собравшихся и наконец нашёл то, что искал. Он встал и направился к другому столу, пристально глядя на женщину, которая ухитрялась быстро есть и одновременно разговаривать с мужчиной, сидевшим рядом с ней. Она была крепкой, коренастой, в коротких волосах блестела седина. Лицо немолодое, но приятное.

Дэниел подождал, надеясь, что они умолкнут хоть на миг, но не дождался и спросил:

— Мадам, не могу ли я прервать вас?

Она посмотрела на него испуганно и явно недовольно.

— Да, — грубовато сказала она. — В чём дело?

— Мадам, я прошу прощения, что мешаю, но не позволите ли вы мне поговорить с вами?

Она хмуро посмотрела на него, а затем её лицо смягчилось.

— Судя по вашей исключительной учтивости, вы робот, верно?

— Я робот леди Глэдии, мадам.

— Да, но вы совсем как человек. Вы Р.Дэниел Оливо?

— Это моё имя, мадам.

Женщина повернулась к мужчине:

— Пожалуйста, извините меня, я просто не могу отказать этому роботу.

Её сосед неопределённо улыбнулся и сосредоточился на блюде, стоявшем перед ним.

— Если у вас есть стул, — обратилась женщина к Дэниелу, — почему бы не принести его сюда? Я буду рада поговорить с вами.

— Спасибо, мадам.

Дэниел принес стул и сел.

— Вы в самом деле Дэниел Оливо? — спросила женщина.

— Это моё имя, мадам, — снова ответил Дэниел.

— Я имею в виду того, кто когда-то работал с Элайджем Бейли. Вы не новая модель того же наименования? Вы не Р.Дэниел Четвертый или ещё какой-нибудь?

— Во мне мало что осталось. За прошедшие двести лет многое было заменено, модернизировано, улучшено, но мой позитронный мозг тот же, что и был, когда я работал с Элайджем на трёх разных планетах и однажды на космическом корабле. Его не меняли.

— Прекрасно! — Она с восхищением посмотрела на него. — Вы явно хорошей работы. Если бы все роботы были такие, как вы, я бы не возражала против вас. О чём же вы хотели поговорить со мной?

— До того как мы все сели, вы подходили к леди Глэдии, мадам, и представились ей как заместитель министра по энергетике, София Квинтана.

— Вы правы. Это моё имя и должность.

— Ваши полномочия распространяются на всю Землю или только на город?

— Это всепланетное министерство.

— Значит, вы разбираетесь в энергетических полях?

Квинтана улыбнулась. Она, казалось, не имела ничего против того, чтобы её допрашивал робот, — это её забавляло, а может, привлекал серьёзный вид Дэниела или сам факт, что робот может задавать такие вопросы. Во всяком случае, она с улыбкой ответила:

— Я специализировалась по энергетике в Калифорнийском университете и имею степень магистра. А насколько я разбираюсь — трудно сказать. Я много лет на административной работе, кое-что могла и забыть.

— Но вы, вероятно, хорошо знакомы с практическими аспектами энергоснабжения Земли в настоящее время, не так ли?

— Да. Верно. Вы хотите что-то узнать об этом?

— Кое-что вызывает у меня любопытство, мадам.

— Любопытство? У робота?

Дэниел наклонил голову.

— Если робот достаточно сложен, он ощущает в себе нечто, ищущее информацию. Это аналогично тому, что люди называют любопытством, и я свободно пользуюсь этим словом, имея в виду свои ощущения.

— Очень хорошо. Так что вас интересует, Р.Дэниел? Могу я называть вас так?

— Да, мадам. Как я понимаю, земное энергоснабжение осуществляют станции солнечной энергии, расположенные на геостационарной орбите в экваториальной плоскости Земли?

— Правильно.

— Эти станции — единственный источник энергии для планеты?

— Нет. Они главные, но не единственные. Широко используется энергия внутреннего ядра Земли, энергия ветра, волн, течения рек и так далее. Есть и комплексные смеси, и каждый вариант имеет свои достоинства. Но солнечная энергия всё-таки основное.

— Вы не упомянули об атомной энергии, мадам. Вы не используете микросинтез?

Квинтана подняла брови.

— Вы интересуетесь именно этим, Р.Дэниел?

— Да, мадам. Какова причина отсутствия источников атомной энергии на Земле?

— Они не отсутствуют, Р.Дэниел. Они используются, но не широко, например в роботах. Их у нас, как вы знаете, много в сельскохозяйственных районах. В вас, кстати, тоже есть эти источники?

— Да, мадам.

— Кое-где есть машины, использующие этот вид энергии, но очень мало.

— Правда ли, мадам Квинтана, что источники энергии микросинтеза чувствительны к действию атомных усилителей?

— Наверняка. Да, конечно. Такой источник взорвётся.

— Не может ли быть, чтобы кто-нибудь с помощью атомного усилителя всерьез повредил основную часть системы энергоснабжения Земли?

Квинтана засмеялась:

— Нет, ни в коем случае. Во-первых, я не думаю, чтобы кто-то таскался с атомным усилителем с места на место. Он же весит несколько тонн, и вряд ли его можно протащить по улицам и коридорам города. Такая попытка наверняка была бы замечена. Во-вторых, если бы атомный усилитель вступил в игру, ему удалось бы разрушить всего лишь несколько роботов и машин до того, как его обнаружили бы и обезвредили. Шансы повредить нам таким образом — нулевые. Вы это хотели услышать, Р.Дэниел?

Ему дали понять, что разговор окончен.

— Есть ещё два небольших вопроса, которые я хотел бы задать, мадам Квинтана. Почему на Земле так мало используются источники микросинтеза? Все Внешние миры зависят от них, все Поселенческие — тоже. Устройство это портативное, многостороннее, дешевое, не требует больших усилий по уходу, ремонту и перемещению.

— И, как вы сами сказали, Р.Дэниел, чувствительное к атомному усилителю.

— Но, как вы сказали, мадам Квинтана, атомные усилители слишком тяжелы и громоздки, чтобы ими широко пользоваться.

Квинтана улыбнулась и кивнула:

— Вы очень умны, Р.Дэниел. Мне никогда и в голову не приходило, что я буду вести подобную дискуссию с роботом. Ваши аврорианские роботехники очень умелы, даже слишком, поэтому я боюсь вести такой разговор. Вы знаете, у нас есть легенда о роботе Стивене Байерли, занимавшем высокий пост в правительстве.

— Это, вероятно, просто выдумка, мадам Квинтана, — серьёзно сказал Дэниел. — Ни в одном из Внешних миров нет роботов на правительственных постах. Мы просто роботы.

— Приятно слышать. Пойдём дальше; различие в источниках энергии имеет исторические корни. Когда широко распространились гиперпространственные путешествия, у нас были источники микросинтеза, и люди, оставляя Землю, брали их с собой. Они были необходимы на космическом корабле и на планетах тоже в течение поколений. Чтобы построить комплекс станций солнечной энергии, требовалось много лет, и, пока эта задача выполнялась, эмигранты пользовались реакторами микросинтеза. Так было в своё время и с космонитами, так теперь и с поселенцами. На Земле же использование солнечной энергии и микросинтеза развилось примерно в одно время и использовалось и то и другое. Наконец у нас появился выбор — и мы выбрали солнечную энергию.

— Мне это кажется странным, мадам. Почему же не обе?

— На этот вопрос нетрудно ответить, Р.Дэниел. В прежние времена Земля экспериментировала с примитивными формами атомной энергии, люди Земли увидели в микросинтезе форму ядерной энергии и отказались от неё. В других мирах, не имевших нашего опыта с примитивными формами ядерной энергии, не было причин отказываться от микросинтеза.

— Могу я спросить, что это были за примитивные формы?

— Расщепление урана. Оно радикально отличается от микросинтеза. Распад включает в себя расщепление массивного ядра, такого, как ядро урана. Микросинтез включает в себя объединение лёгких ядер, таких, как ядро водорода. Но и то и другое — формы ядерной энергии.

— Я полагаю, уран должен быть топливом для расщепляющих приборов.

— Да, или другие тяжелые атомы вроде тория или плутония.

— Но это исключительно редкие металлы.

— Эти элементы редки на других планетах, на Земле же они хоть и не очень обычны, но и не редки. Уран и торий широко распространены в земной коре в малых количествах, но в некоторых местах они сконцентрированы.

— Сохранились ли сейчас на Земле какие-нибудь расщепляющие приборы, мадам?

— Нет, нигде и ни в каком виде. Люди будут скорее жечь нефть или даже дерево, чем расщепленный уран. Даже само слово «уран» запрещено в приличном обществе. Будь вы человеком и землянином, вы не задали бы такого вопроса, а я не ответила бы.

— Но вы уверены в этом, мадам? — настаивал Дэниел. — Может быть, такие секретные устройства используются в целях национальной безопасности?

— Нет, робот, — хмуро сказала Квинтана. — Я же сказала вам, такого устройства нет.

Дэниел встал.

— Благодарю вас, мадам, и приношу извинения, что отнял у вас время и коснулся щекотливой темы. С вашего разрешения я вас сейчас оставлю.

Квинтана небрежно махнула рукой:

— Всего доброго, Р.Дэниел. — Она снова повернулась к соседу, уверенная, что в этой толпе землян никто не пытался подслушать разговор, а если и подслушал, то не понял ничего, и сказала: — Могли бы вы представить себе дискуссию об энергетике с роботом?

Дэниел вернулся на своё место и тихо сказал Жискару:

— Ничего, друг Жискар. Ничего полезного. — И грустно добавил: — Может, я задавал неправильные вопросы? Партнер Элайдж задал бы правильные.

Глава 17 ПОКУШЕНИЕ

78

Генеральный секретарь Эдгар Эндрю, Глава исполнительной власти Земли, был высоким и видным мужчиной, гладко выбритым по космонитской моде. Он двигался размеренным, спокойным шагом, словно выставляя себя напоказ; казалось, он нравился самому себе. Голос его, пожалуй, излишне высокий для его фигуры, иногда становился скрипучим. Упрямым он вроде не был, но сдвинуть его было нелегко. Не удалось и на этот раз.

— Нет, — твёрдо сказал он Д. Ж., — она должна появиться.

— У неё был тяжелый день, Генеральный секретарь, — возразил Д. Ж. — Она не привыкла к толпе, а я отвечаю за её благополучие перед Бейлимиром, и моя личная честь поставлена на карту.

— Я вхожу в ваше положение, — сказал Эндрю, — но я представляю Землю и не могу лишить её жителей возможности увидеть леди Глэдию. Коридоры полны народа, гипервизионщики наготове, и я при всем желании не могу прятать леди. Да, в сущности, долго ли это продлится? Полчаса? Потом она может уйти и не появляться до завтрашнего вечера, когда ей придётся выступать.

Д. Ж. мгновенно изменил тон разговора.

— Надо обеспечить ей комфорт. Она должна держаться на некотором расстоянии от толпы.

— Поставим надёжный кордон. Отгородим её от людей на достаточном пространстве. Отодвинем зрителей подальше. Сейчас они уже волнуются. Если мы не объявим, что она вскоре появится, могут начаться беспорядки.

— Это не было предусмотрено, — сказал Д. Ж. — Это небезопасно. Некоторые земляне не любят космонитов.

Генеральный секретарь пожал плечами:

— Как я мог вас предупредить? В настоящий момент она героиня и не может отказаться выйти. Никто не причинит ей зла, её только хотят приветствовать; но если она не появится — дело другое. А теперь пойдёмте-ка.

Д. Ж. недовольно повернулся и встретил взгляд Глэдии. Она казалась усталой и несчастной.

— Придётся, Глэдия. Ничего не поделаешь.

Она посмотрела на свои руки, словно соображая, могут ли они защитить её, затем выпрямилась и вздёрнула подбородок — маленькая космонитка посреди толпы варваров.

— Должна так должна. Ты останешься со мной?

— Если меня не оттащат силой.

— А мои роботы?

Д. Ж. замялся.

— Глэдия, разве два робота могут помочь тебе среди миллионов людей?

— Я знаю, Диджи. И знаю также, что в конце концов останусь без них, если буду продолжать выполнять свою миссию! Но не сразу! А сейчас я буду чувствовать себя с ними в безопасности, есть в этом смысл или нет. Если земные чиновники хотят, чтобы я вышла к толпе, улыбалась, махала рукой и так далее, присутствие Дэниела и Жискара поможет мне. Видишь ли, Диджи, я заставляю себя, хотя мне это неприятно и больше всего хотелось бы уехать. Так пусть и они уступят мне в такой малости.

— Попробую, — явно обескураженно сказал Д. Ж.

Он снова подошёл к Эндрю. Жискар спокойно последовал за ним.

Через несколько минут Глэдия в окружении отобранного контингента официальных лиц двинулась к открытому балкону. Д. Ж. держался чуть позади неё, а по бокам шли Дэниел и Жискар.

Генеральный секретарь жалобно сказал:

— Ладно. Я не знаю, как вам удалось уговорить меня, но ладно. — Он потёр лоб, чувствуя легкую боль в виске, встретился взглядом с Жискаром и, вздрогнув, отвернулся. — Но пусть они стоят неподвижно, капитан, помните. И пожалуйста, присмотрите, чтобы тот, кто выглядит, как робот, не высовывался и не привлекал к себе внимания. Мне от него как-то не по себе, и я не хочу, чтобы люди знали о нём больше, чем уже знают.

— Они будут смотреть на Глэдию, Генеральный секретарь, — пообещал Д. Ж., — и больше ни на кого.

— Надеюсь, — раздраженно сказал Эндрю.

Он вздохнул, остановился, чтобы взять капсулу с сообщением, которую кто-то протянул ему, машинально сунул её в карман и пошёл дальше.

79

Глэдия чувствовала себя всё хуже — людей всё прибывало, шум становился всё громче, свет — всё ярче, впечатления — всё острее.

Раздались крики. Она слышала, как в толпе выкрикивают её имя. Она с трудом подавила желание убежать и спрятаться.

Она подняла руки, помахала и улыбнулась. Шум стал громче. Кто-то заговорил; его изображение появилось на громадном экране над балконом, чтобы вся толпа могла видеть. Конечно, происходящее транслировалось на бесчисленных экранах каждого города на планете.

Глэдия облегченно вздохнула, когда луч света высветил на сцене не её. Она пыталась съежиться, стать незаметной, чтобы внимание аудитории сосредоточилось на говорившем.

Генеральный секретарь Эндрю, кажется, обрадовался, что благодаря Глэдии ему не придётся выступать. И тут он вспомнил о послании, лежавшем в его кармане, и встревожился: что заставило передавшего вмешаться в торжественную церемонию? Скорее всего сущий пустяк, с раздражением подумал он.

Он нажал пальцем на капсулу, извлек тонкий листок пластика, прочел сообщение и подождал, пока листок рассыплется. Смахнув оставшуюся от листка пыль, он сделал знак Д. Ж.

Шептаться не пришлось — на площади было шумно.

— Вы говорили, что в пространстве Солнечной системы встретились с аврорианским кораблем? — спросил Эндрю.

— Да, я думаю, что земные сенсоры засекли его.

— Конечно, засекли. Вы сказали, что ни с одной стороны враждебных действий не предпринималось.

— Оружие не использовалось. Они потребовали передать им мадам Глэдию и её роботов, я отказался, и они ушли. Я обо всём этом докладывал.

— Как долго это продолжалось?

— Недолго, несколько часов.

— Вы хотите сказать, что Аврора послала военный корабль только для того, чтобы вы могли поболтать с командиром пару часов, а затем разойтись?

Д. Ж. пожал плечами:

— Генеральный секретарь, я не знаю их мотивов. Я могу только доложить, что произошло.

Генеральный секретарь высокомерно взглянул на него:

— Но вы рассказали не обо всём. Информация сенсоров теперь проанализирована компьютером, и выходит, что вы напали.

— Я не истратил ни одного киловатта, сэр.

— А кинетическую энергию вы не учитываете? Вы воспользовались кораблем как снарядом.

— Вероятно, аврорианам так показалось. Они не подумали, что это блеф.

— А это был блеф?

— Да.

— Мне кажется, капитан, что вы намеревались столкнуть два корабля внутри Солнечной системы и вызвать этим вооруженный конфликт. Всё к тому шло.

— Но я не хотел уничтожить их корабль, и этого не случилось.

— Но вся эта катавасия отвлекла ваше внимание.

— От чего, Генеральный секретарь?

— Они выпустили орбитальный модуль, который направился к Земле. На борту, похоже, были двое.

Казалось, из присутствующих никто на балконе не обращал внимания на собеседников, увлекшихся разговором. Только два робота смотрели на них и слушали.

В это время оратор закончил свою речь словами:

— Леди Глэдия, космонитка, рожденная на планете Солярия, живущая на планете Аврора, но ставшая гражданкой Галактики на поселенческой планете Бейлимир… — Он повернулся и раскинул руки. — Леди Глэдия!

Толпа разразилась радостными воплями и замахала руками. Глэдия почувствовала легкое прикосновение к своему плечу и услышала голос у самого уха:

— Прошу вас, мадам, несколько слов.

— Люди Земли!.. — нерешительно начала Глэдия. Стало тихо. Глэдия повторила увереннее: — Люди Земли, я стою перед вами, такой же человек, как и вы. Я немного старше, это верно, но мне не хватает вашей юности, ваших надежд, вашего энтузиазма. Однако в вашем присутствии я чувствую, как меня захватывает ваш огонь, и перестаю думать о возрасте.

Раздались аплодисменты, и на балконе кто-то кому-то сказал:

— Она заставляет их радоваться короткой жизни. Космонитка чертовски нахальна!

Эндрю не обратил внимания на эти слова. Он разговаривал с Д. Ж.:

— Всю эту историю с вами, видимо, выдумали для того, чтобы переправить двоих людей на Землю.

— Но я же не знал, — сказал Д. Ж. — Я мог думать только о спасении леди Глэдии и моего корабля. Где они высадились?

— Неизвестно. Они не могли высадиться ни в одном космопорту города.

— Верно.

— Впрочем, это не имеет значения, — сказал Генеральный секретарь. — Неприятно, конечно. За прошедшие несколько лет было множество высадок такого рода, правда, ни одна так тщательно не готовилась.

Однако ничего никогда не случалось, и мы не беспокоились. В конце концов, Земля — открытый мир. Это дом человечества, и любой человек из любого мира может свободно приезжать и уезжать — даже космониты, если пожелают.

Д. Ж. поскреб бороду.

— Тем не менее их намерения не обещают нам ничего хорошего.

А Глэдия в это время говорила:

— Я желаю вам всем добра на этой родине человечества, в этом чудесном городе. — И с удовольствием слушала аплодисменты, улыбалась и махала рукой.

Эндрю заговорил громче:

— Каковы бы ни были их намерения, они ни к чему не приведут. С тех пор как космониты ушли, на Земле царит мир, а поселенчество крепнет. Уже многие десятилетия сумасбродные головы уезжают в Поселенческие миры, так что типа вроде вас, капитан, который рискнул бы уничтожить два корабля в пространстве Солнечной системы, на Земле не найти. На Земле больше нет серьёзных преступлений, нет насилия. Полицейским приказано контролировать эту толпу, но без оружия, потому что оно не нужно.

Пока он говорил, кто-то в толпе поднял бластер и тщательно прицелился.

80

Все случилось почти одновременно.

Привлеченный каким-то движением, Жискар быстро повернулся к толпе. Дэниел взглянул туда же,увидел бластер и, не задумываясь, прыгнул. Его реакции были быстрее человеческих.

Раздался выстрел.

Люди на балконе на секунду замерли, а затем громко завопили.

Д. Ж. схватил Глэдию и оттащил её в сторону.

Дэниел прыгнул на Жискара и повалил его на пол.

Луч бластера прожег дыру в потолке комнаты за балконом и, если бы Жискар не упал, угодил бы прямо ему в голову.

— Это не человек, — прошептал Жискар. — Это робот.

Помогая Жискару подняться, Дэниел быстро огляделся вокруг.

Высота балкона составляла метров шесть, пространство перед ним было пусто. Охранники пробивались к тому месту в толпе, откуда стреляли.

Дэниел перемахнул через перила балкона и побежал к толпе. Его металлический каркас словно поглотил потрясение, с которым не сразу справились люди.

У Дэниела не было выбора. Он никогда ещё не встречался ни с чем подобным.

Во что бы то ни стало нужно было добраться до робота с бластером прежде, чем его уничтожат, и, думая об этом, Дэниел обнаружил, что впервые за всё своё существование пренебрег обязанностью не наносить индивидуальным человеческим существам вреда. Он готов был расталкивать их. Он на самом деле расталкивал их, зычно крича:

— Дорогу! Дорогу! Типа с бластером надо допросить!

Охранники, бежавшие сзади, наконец нашли его, лежавшего на земле и, похоже, избитого. Земляне, которые так гордились, что у них на планете нет насилия, пришли в бешенство. Стрелявшего повалили, били кулаками и ногами. Его могли бы разорвать на части, но толпа оказалась настолько густой, что попытки сделать это успехом не увенчались.

Охранники с трудом отогнали толпу. Рядом с поверженным роботом лежал бластер.

Не обращая внимания на оружие, Дэниел опустился на колени рядом с нападавшим.

— Ты можешь говорить? — спросил он. На Дэниела уставились светлые глаза.

— Могу, — ответил террорист негромко, но совершенно нормальным голосом.

— Тебя сделали на Авроре?

Ответа не последовало. Дэниел быстро сказал:

— Я знаю, что на Авроре. Это был лишний вопрос. Где твоя база на этой планете?

Снова молчание.

— Где твоя база? — повторил Дэниел. — Ты должен отвечать. Я приказываю.

— Ты не можешь приказывать мне. Ты — Р.Дэниел Оливо. Я слышал о тебе и повиноваться тебе не должен.

Дэниел поднял глаза и дотронулся до ближайшего охранника.

— Сэр, спросите этого типа, где его база.

Испуганный охранник пытался говорить, но из его горла вырвалось какое-то хриплое карканье. Он смущенно откашлялся и рявкнул:

— Где твоя база?

— Мне запрещено отвечать на этот вопрос, сэр, — ответил террорист.

— Ты должен, — твёрдо сказал Дэниел. — Спрашивает планетарный чиновник. Сэр, прикажите ему отвечать.

— Я приказываю тебе отвечать, пленник, — сказал страж.

— Мне запрещено отвечать на этот вопрос, сэр.

Охранник хотел было схватить его за плечо, но Дэниел быстро сказал:

— Бесполезно применять силу, сэр.

Он оглянулся вокруг. Шум толпы почти смолк. В воздухе повисло напряжение: множество людей тревожно ожидали, что сделает Дэниел. И он обратился к нескольким охранникам, стоявшим вокруг:

— Не очистите ли вы мне дорогу, господа? Я отнесу пленника к леди Глэдии. Она, наверное, сможет заставить его отвечать.

— А как насчёт медицинской помощи пленнику? — спросил один из них.

— Это не понадобится, сэр, — ответил Дэниел.

И не стал ничего объяснять.

81

— Как такое могло случиться? — грозно спросил Эндрю.

Губы его дрожали. Он глянул на дыру в потолке — свидетельство только что происшедшего. Наверху уже слышались шаги и стук: дыру латали.

Справившись с дрожью в голосе, Глэдия сказала:

— Ничего не случилось. Я невредима. Нужно только заделать дыру и, может быть, отремонтировать комнату. Вот и всё.

— Не всё, — сказал Эндрю. — Все ваши планы относительно завтрашнего выступления перед землянами рухнули.

— Как раз наоборот, — возразила Глэдия. — Планета будет с большим вниманием слушать меня, раз я чуть не стала жертвой покушения.

— Но ведь может быть предпринята вторая попытка.

Глэдия слегка пожала плечами:

— Это означает, что я на верном пути. Генеральный секретарь Эндрю, я недавно обнаружила, что у меня есть цель в жизни. Мне не приходило в голову, что достижение её сопряжено с опасностью. Но после того, что случилось, я думаю, что гораздо большая опасность грозит мне, если я остаюсь дома. И коли опасность — цена моего успеха, то я рискну.

— Мадам Глэдия, — сказал Жискар, — пришёл Дэниел. По-видимому, с тем индивидуумом, который стрелял.

В дверях появился Дэниел, тащивший обмякшее тело, а с ним полдюжины охранников.

Шум толпы стихал и удалялся. Видимо, толпа расходилась, и периодически слышался голос из громкоговорителя: «Никто не пострадал. Опасности нет. Расходитесь по домам!»

Эндрю знаком приказал охранникам удалиться.

— Это тот самый? — резко спросил он.

— Без сомнения, сэр, — ответил Дэниел. — Оружие лежало рядом с ним, есть свидетели, да и сам он признался.

Эндрю ошеломленно смотрел на пленника:

— Но он так спокоен, будто и не человек.

— А он и не человек, сэр. Он человекоподобный робот.

— На Земле нет человекоподобных роботов, кроме вас.

— Этот робот, Генеральный секретарь, как и я, сделан на Авроре.

Глэдия нахмурилась:

— Но этого не может быть. Роботу не могли приказать меня убить.

Д. Ж. злобно посмотрел на него и, обняв Глэдию за плечи, громко сказал:

— Аврорианский робот, специально запрограммированный.

— Вздор, Диджи, — возразила Глэдия. — Этого не может быть. Как бы ни был запрограммирован робот, он не может намеренно причинить вред человеку, если знает, что это человек. Если же робот сознательно стрелял в меня, он сознательно и промахнулся.

— А зачем? — спросил Эндрю. — Зачем ему промахиваться?

— Неужели вы не понимаете? — удивилась Глэдия. — Тот, кто отдал такой приказ роботу, считал, что попытки будет достаточно для того, чтобы разрушить мои планы на Земле. Роботу нельзя было приказать убить меня, но можно приказать промазать и тем самым всё мне испортить. Но мои планы не будут нарушены: я этого не допущу.

— Не изображай героиню, Глэдия, — сказал Д. Ж. — Я не знаю, что они ещё задумают. А у меня нет никого дороже тебя.

Глаза Глэдии повлажнели.

— Спасибо, Диджи. Я ценю твоё чувство, но мы должны рискнуть.

Эндрю растерянно потёр уши.

— Что же нам делать? Народу Земли не понравится, что гуманоидный робот пользовался бластером в толпе.

— Конечно, не понравится, — сказал Д. Ж. — А вы не говорите им.

— Но многие уже знают или догадываются, что мы имеем дело с роботом.

— Вы должны прекратить слухи, Генеральный секретарь, а официального сообщения делать не надо.

— Если Аврора доходит до такой крайности… — начал Эндрю.

— Не Аврора, — перебила его Глэдия, — а некоторые аврорианские поджигатели, такие же, как некоторые агрессивные экстремисты среди поселенцев и, наверное, даже среди землян. Не играйте на руку экстремистам, Генеральный секретарь. Я взываю к большинству разумных людей на обеих сторонах, и мой призыв должен быть услышан.

Терпеливо ожидавший Дэниел воспользовался паузой и сказал:

— Мадам, господа, очень важно узнать от этого робота, где его база на этой планете. Ведь он может быть не один.

— А почему вы не спросили его? — поинтересовался Эндрю.

— Я спрашивал, Генеральный секретарь, но я робот. Этому роботу приказано не отвечать на вопросы другого робота.

— Ладно, тогда я спрошу, — сказал Эндрю.

— Вряд ли это поможет, сэр. Роботу строго приказано не отвечать, и ваш приказ не возымеет действия. Вы не знаете правильной фразеологии и интонаций. Мадам Глэдия — аврорианка и знает, как это делается. Мадам Глэдия, спросите, где его база?

— Возможно, не удастся, — тихонько сказал Жискар Дэниелу. — Ему могли приказать перестать функционировать, если вопросы будут слишком настойчивы.

Дэниел быстро обернулся к Жискару:

— А ты не можешь помешать?

— Вряд ли. Его мозг уже повреждён самим актом стрельбы из бластера по людям.

— Мадам, я посоветовал бы зондаж, но не жесткий.

— Ну, не знаю, — неуверенно сказала Глэдия. Она повернулась к роботу-убийце, глубоко вздохнула и, стараясь говорить как можно мягче, спросила: — Робот, как мне тебя называть?

— Я Р. Эрнет Второй, мадам.

— Эрнет, как по-вашему, я аврорианка?

— Вы говорите по-аврориански, но не совсем правильно, мадам.

— Я родилась на Солярии, но я космонитка и два столетия прожила на Авроре и привыкла, чтобы меня обслуживали роботы. Я с детства пользовалась их услугами и никогда не была разочарована.

— Я признаю этот факт, мадам.

— Ты ответишь на мои вопросы и подчинишься моим приказам, Эрнет?

— Да, мадам, если они не будут противоречить приказам, полученным мною ранее.

— Если я спрошу, где твоя база на этой планете — то место, которое ты считаешь домом своего хозяина, — ты ответишь мне?

— Я не могу, мадам, ответить на этот вопрос и на любой другой, касающийся моего хозяина.

— Ты понимаешь, что, если ты не ответишь, я буду горько разочарована и моя уверенность, что на роботов можно положиться, исчезнет?

— Я понимаю, мадам, — слабеющим голосом ответил робот.

Глэдия посмотрела на Дэниела:

— Попробовать?

— Иного выбора нет, мадам Глэдия. Хуже не будет.

— Не доставляй мне неприятностей, Эрнет, — властно произнесла Глэдия, — отказываясь сообщить, где твоя база на этой планете. Я приказываю тебе говорить!

Робот напрягся, открыл рот, но не издал ни звука, затем снова открыл рот и выдохнул:

— Миль…

Потом робот опять открыл рот, но уже ничего не сказал. Глаза его погасли и остекленели. Приподнятая было рука упала.

— Позитронный мозг замёрз, — констатировал Дэниел.

— Это конец, — прошептал Жискар Дэниелу. — Я сделал всё, что мог, но он оказался упорнее.

— Мы так и не узнали, где могут быть другие роботы, — опечалился Эндрю.

— Он сказал: «миль», — напомнил Д. Ж.

— Я не знаю этого слова, — сказал Дэниел. — Это не галактический стандартный, которым пользуются на Авроре. А на Земле оно что-нибудь значит?

— Может, он хотел сказать «Мильс»? — произнес Эндрю. — Я когда-то знал человека с таким именем.

— Я не нахожу в этом слове ответа на вопрос, — мрачно сказал Дэниел, — или хотя бы намека на ответ. Я не слышал буквы «с».

Старик-землянин, который всё время молчал, вдруг робко подал голос:

— Мне кажется, миля — это древняя мера длины, робот.

— Как велика эта мера, сэр?

— Я точно не знаю, но думаю, больше километра.

— Теперь ею не пользуются, сэр?

— Нет. Это было ещё в докосмическое время.

Д. Ж. погладил бороду и задумчиво промолвил:

— И сейчас пользуются. Во всяком случае, старики в Бейлимире говорят: «Промахнулся на целую милю». Я не совсем понимаю эту фразу, но если слово «миля» означает расстояние, тогда понятно.

— Если так, — сказала Глэдия, — то убийца именно это и имел в виду. Наверное, он выражал удовлетворение от того, что промахнулся, как ему приказывали, и не причинил никому вреда и, стало быть, выстрела как бы не было.

— Мадам Глэдия, — возразил Дэниел, — робот, сделанный на Авроре, вряд ли стал бы употреблять фразу, существующую в Бейлимире, но абсолютно неизвестную на Авроре. Ему был задан вопрос, и он, несмотря на своё состояние, пытался ответить на него.

— Ага, — произнес Эндрю, — значит, он пытался ответить. Он пытался сказать, что его база находится на каком-то расстоянии отсюда, скажем, в несколько миль.

— В таком случае зачем ему пользоваться древней мерой расстояния? — спросил Д. Ж. — Любой аврорианин сказал бы «километр», точно так же скажет и аврорианский робот. Вообще-то говоря, робот быстро дезактивировался и мог издать просто случайный звук, и бесполезно искать его значение.

А теперь я хочу, чтобы мадам Глэдия немного отдохнула или хотя бы вышла из этой комнаты, пока остаток потолка не обрушился.

Все вышли.

— Снова неудача, — тихо сказал Дэниел Жискару.

82

Городские огни никогда не гаснут, но время от времени освещение тускнеет, грохот вечно двигающихся экспресс-путей слабеет, бесконечный шум машин и людей стихает. Люди в миллионах квартир спят.

Глэдия лежала в постели отведенной квартиры, недовольная отсутствием удобств: она боялась, что ночью может понадобиться идти по коридору.

Интересно, думала она, на поверхности тоже ночь или просто в этой «спальной пещере» установлен период сна по привычке, сложившейся за сотни миллионов лет у людей и их предков, которые жили на поверхности?

Вскоре она уснула.

Дэниел и Жискар, разумеется, не спали. Дэниел обнаружил в квартире компьютерную розетку и потратил с полчаса, изучая незнакомые комбинации включения. Инструкций, как ею пользоваться, не было — да и кому нужны инструкции, если этому учили в начальной школе? — но, к счастью, здешняя техника не слишком отличалась от аврорианской. В конце концов, можно было сходить в городскую библиотеку и полистать справочник.

— Друг Дэниел!

Дэниел поднял глаза:

— Да, друг Жискар?

— Я хочу попросить объяснить мне твои действия на балконе.

— Ты смотрел в толпу, друг Жискар. Я проследил за твоим взглядом, увидел оружие, направленное на нас, и тут же среагировал.

— Я понимаю, почему ты бросился защищать меня. Во-первых, предполагаемый убийца был роботом и в этом случае не мог, как бы его ни программировали, целиться в человека с намерением его убить. Не мог он целиться и в тебя, поскольку ты достаточно похож на человека. Даже если робот и знал, что на балконе гуманоидный робот, он не мог быть уверенным в том, что это именно ты. Следовательно, если робот хотел уничтожить кого-то на балконе, то только меня, явного робота, и ты сразу же стал защищать меня. Во-вторых, убийца был аврорианином — человеком или роботом, неважно. Наиболее вероятно, что это покушение было сделано по приказу доктора Амадейро, поскольку он экстремист в своих антиземных взглядах и, как мы предполагаем, готовит уничтожение Земли. Доктор Амадейро, как мы можем резонно предполагать, знает о моих способностях от мадам Василии и хотел бы меня убрать, потому что боится меня больше, чем любого человека или робота. Логично, что ты, подумав об этом, стал защищать меня. В самом деле, если бы не ты, меня бы разнесло на куски. Но, друг Дэниел, ведь ты не знал, что убийца — аврорианский робот. Я едва успел заметить странную аномалию мозгового рисунка робота на расплывчатом фоне человеческих эмоций, когда ты толкнул меня, и я только потом имел возможность информировать тебя. Не обладая моими способностями, ты мог только понять, что оружие нацелено, как ты естественно должен был подумать, на человека. Мишенью могла быть не только мадам Глэдия, но и любой другой человек на балконе. Почему ты игнорировал мадам Глэдию и защищал меня?

— Друг Жискар, рассмотрим ход моих мыслей. Генеральный секретарь сказал, что двухместный аврорианский модуль опустился на поверхность Земли. Я сразу предположил, что на Землю прибыли доктор Амадейро и доктор Мандамус. Для этого могла быть только одна причина. Их план, каким бы он ни был, близок к завершению. И когда ты отправился на Землю, они бросились вдогонку, потому что ты мог предотвратить то, что они затеяли, своей мысленаправляющей силой. И дабы это не случилось, они решили погубить тебя, если удастся. Поэтому, увидев оружие, я постарался спасти тебя.

— Согласно Первому Закону, — сказал Жискар, — ты должен был спасать леди Глэдию. Никакие мысли и соображения не должны были изменить его.

— Нет, друг Жискар, ты важнее, чем мадам Глэдия. Фактически ты важнее любого человека в данный момент. Только ты можешь предотвратить гибель Земли. Поскольку я знаю о твоей потенциальной услуге человечеству, Нулевой Закон требует от меня защищать первым делом тебя.

— И ты не чувствуешь дискомфорта, действуя вопреки Первому Закону?

— Нет. Потому что я действовал согласно Нулевому Закону, превосходящему Первый.

— Но Нулевой Закон не был заложен в тебя.

— Я считаю его естественным следствием Первого Закона: наилучший способ уберечь человека от вреда — обеспечить человеческому обществу защиту и хорошее функционирование.

Жискар задумался.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но если бы, пока ты спасал меня и, следовательно, человечество, мадам Глэдия погибла? Как бы ты себя чувствовал, друг Дэниел?

— Не знаю, — тихо ответил Дэниел. — Однако, если бы я бросился спасать мадам Глэдию и бросил тебя и вместе с тобой будущее человечества, разве я пережил бы этот удар?

Роботы воззрились друг на друга и погрузились в размышления.

— Может быть, и так, — сказал наконец Жискар. — Но ты согласишься, что в этих случаях трудно сделать верный вывод?

— Согласен, друг Жискар.

— Очень трудно быстро выбрать одного индивидуума из двух и определить, кто прав, кто виноват. А выбрать между индивидуумом и человечеством, когда ты не уверен, с каким аспектом человечества имеешь дело, настолько трудно, что вся обоснованность Законов роботехники оказывается под подозрением. И коль скоро в игру вступает абстрактное человечество, Законы роботехники начинают сливаться с законами гуманистики, которых, впрочем, не существует.

— Я не понимаю тебя, друг Жискар.

— Неудивительно. Я и сам не уверен, что понимаю себя. Когда мы думаем о человечестве, которое должны спасти, мы думаем о землянах и поселенцах. Они более многочисленны, чем космониты, более сильны, более экспансивны. Более инициативны, потому что меньше зависят от роботов. У них больший потенциал биологической и социальной эволюции, потому что они меньше живут, хотя долгая жизнь позволяет индивидууму лучше реализовать себя.

— Да, — сказал Дэниел, — ты кратко определил это.

— Однако земляне и поселенцы, похоже, охвачены мистической, иррациональной верой в святость и неприкосновенность Земли. Не окажется ли эта вера роковой в их развитии, как вера в роботов и долгую жизнь, связывающая космонитов?

— Не знаю, — сказал Дэниел. — Я не думал об этом.

— Если бы ты мог проникать в мозг, как я, ты бы не задумывался над этим. Итак, как же выбирать? — продолжал он с неожиданным чувством. — Человечество состоит из космонитов с их явно фатальной верой и землян плюс поселенцев с их тоже, возможно, фатальной верой. В будущем, вероятно, появятся и другие представители с ещё менее привлекательными качествами. Выбор не будет трудным, друг Дэниел, если мы научимся разделять. Мы должны определить желательные элементы человечества и защищать их, и тогда нам не придётся выбирать между нежелательными. Но как мы можем достичь желаемого, пока у нас нет психоистории, науки, о которой я мечтаю?

— Я не могу оценить, трудно ли обладать способностью чувствовать и влиять на мозг. Не может так быть, что ты знаешь слишком много, чтобы подчиняться Законам роботехники беспрекословно?

— Такая возможность всегда была, друг Дэниел, но недавние события сделали её актуальной. Я знаю, как происходит во мне процесс ощущения чужого мозга и влияния на него. Я десятилетиями тщательно изучал себя, чтобы узнать это, и мог бы рассказать об этом тебе, чтобы ты запрограммировал себя и стал похожим на меня, но пока сопротивляюсь этому побуждению. Хватит того, что я несу этот груз.

— Тем не менее, друг Жискар, если когда-нибудь ты посчитаешь, что благо человечества требует этого, я разделю с тобой твою ношу. Ведь, согласно Нулевому Закону, я буду обязан сделать это.

— Но пока такой разговор бесполезен. Похоже, что кризис надвигается, а мы до сих пор не знаем его природы…

— Ты не прав, друг Жискар, — перебил его Дэниел. — Теперь я знаю природу кризиса.

83

— Прошу тебя, друг Дэниел, продолжай.

— Термоядерная энергия, друг Жискар, была открыта на Земле ещё до гиперпространственных полётов и, следовательно, когда люди жили только на одной планете, на Земле. Это хорошо известно. После того как эта возможность была впервые осознана и получила научное обоснование, потребовалось длительное время для разработки практического способа управляемого получения термоядерной энергии. Главная трудность при переходе от идеи к практике заключалась в достижении достаточно высокой температуры и плотности газа и сохранении их на время, необходимое для начала реакции термоядерного синтеза.

Но уже за несколько десятилетий до разработки способа получения энергии с помощью управляемого термоядерного синтеза существовали термоядерные бомбы, в которых осуществлялась неуправляемая термоядерная реакция. Но в обоих случаях ядерный синтез невозможен без высочайших температур — миллионы градусов. И если люди не могли добиться таких температур для овладения управляемым синтезом, то как этого им удавалось достичь в бомбах?

Мадам Квинтана сказала мне, что ещё до осуществления ядерного синтеза люди на Земле знали и о другой разновидности атомных реакций — расщеплении ядер. Энергия при этом образуется за счёт распада ядер тяжелых элементов, таких, как уран и торий. Я полагаю, что это могло стать одним из способов достижения высоких температур.

Энциклопедия, которую я листал сегодня вечером, содержит очень мало информации об атомных бомбах любого вида и, разумеется, не имеет реальных подробностей их устройства. Полагаю, эти сведения находятся под запретом на всех мирах, поскольку я не смог прочитать о подробностях даже на Авроре, хотя такие бомбы существуют и сейчас. Этой части своей истории человечество стыдится или боится — возможно, верны оба варианта. По-моему, эти страхи обоснованны. Однако во всём, прочитанном мною о термоядерных бомбах, не отрицается, что для их детонации не использовались атомные бомбы. На основе этого отрицательного доказательства у меня возникло подозрение, что именно атомные бомбы служили пусковым механизмом для термоядерных.

Но тогда возникает вопрос — чем взрывали атомные бомбы? Они существовали ещё до ядерных, и если атомные бомбы тоже требовали бы для взрыва сверхвысоких температур, подобно ядерным, то способа получения таких температур до них просто не имелось. Из этого я заключил — хотя в энциклопедии об этом не сказано ни слова, — что атомные бомбы могли быть взорваны при относительно низких температурах, возможно, даже при комнатной. Осуществить взрыв оказалось достаточно трудно, потому что путь от открытия реакций атомного распада до разработки бомбы потребовал несколько лет упорного труда. Однако какими бы ни были эти трудности, они не включали в себя проблему достижения сверхвысоких температур. Каково твоё мнение, друг Жискар?

Пока Дэниел объяснял, Жискар неотрывно смотрел на компаньона, потом сказал:

— По-моему, в построенной тобою конструкции есть несколько слабых мест, друг Дэниел, и потому она может оказаться не вполне надёжной — но даже если она полностью соответствует истине, то всё равно не имеет никакого отношения к возможному наступающему кризису, сущность которого мы пытаемся понять.

— Прошу тебя проявить терпение, друг Жискар, я продолжу. Суть дела в том, что и деление, и синтез атомных ядер являются проявлениями слабого взаимодействия, одного из четырёх типов взаимодействий, управляющих всеми событиями во Вселенной. Следовательно, ядерный усилитель, способный взорвать термоядерный реактор, с равным успехом взорвёт и атомный.

Имеется, однако, и разница. Синтез протекает только при сверхвысоких температурах. Усилитель взрывает сверхгорячую часть топлива, активно вовлеченную в процесс синтеза, плюс некоторое количество окружающего топлива, нагретое до нужной температуры в момент взрыва, — но тот же взрыв разбрасывает материал в пространстве и рассеивает выделяющееся тепло до такой степени, что оставшееся количество топлива уже не зажигается. Другими словами, часть топлива взрывается, но немалая его часть — возможно, даже большая — нет. Разумеется, взрыв и в этом случае достаточно силен, чтобы уничтожить сам реактор и его ближайшее окружение — к примеру, корабль, на котором реактор установлен.

С другой стороны, атомный реактор способен работать при низких температурах, возможно, не превышающих точку кипения воды — не исключено, что и при комнатной температуре. В таком случае эффект усилителя проявится в том, что всё атомное топливо взорвётся. И действительно, усилитель взорвёт атомный реактор даже в том случае, если он не запущен. И хотя, по моим расчётам, атомное топливо выделяет меньше энергии на единицу массы по сравнению с ядерным, взрыв атомного реактора окажется более сильным, потому что взорвётся большее количество топлива.

Жискар медленно кивнул:

— Всё это хорошо, друг Дэниел, но есть ли на Земле атомные станции?

— Нет, ни единой. Так говорит Квинтана, и её слова подтверждает энциклопедия. Действительно, на Земле есть устройства, получающие энергию от небольших ядерных реакторов, но нет ни одного — абсолютно ни одного — подключенного к атомному реактору любого размера.

— В таком случае, друг Дэниел, ядерному усилителю не на что воздействовать. И все твои выводы, даже если они безупречны, никуда не ведут.

— Не совсем так, друг Жискар, — назидательно произнес Дэниел. — Следует учитывать ещё и третий тип ядерных реакций.

— Что же это может быть? Не могу представить.

— Да, догадаться нелегко, друг Жискар, потому что на Поселенческих и Внешних мирах планетная кора содержит очень мало урана и тория, и потому естественная радиоактивность там чрезвычайно низка. По этой причине она не представляет никакого интереса для кого бы то ни было, кроме считаных физиков-теоретиков. Однако на Земле, как отметила мадам Квинтана, уран и торий — достаточно распространенные элементы, и природная радиоактивность, сопровождающаяся очень медленным выделением тепла и излучения, должна являться немаловажным фактором окружающей среды. Это и есть тот третий тип ядерных реакций, который следует учесть.

— Каким образом, друг Дэниел?

— Природная радиоактивность также является проявлением слабого взаимодействия. Ядерный усилитель, способный взорвать атомный или термоядерный реактор, способен ускорить природный атомный распад до такой степени, что возможен взрыв участка планетной коры — если он содержит достаточное количество урана или тория.

Некоторое время Жискар молча смотрел на Дэниела, потом тихо произнес:

— Выходит, ты предполагаешь, что план доктора Амадейро заключается в том, чтобы взорвать земную кору, сделать планету непригодной для жизни и таким способом обеспечить космонитам доминирующее положение в Галактике?

Дэниел кивнул:

— Или же, если для массовых взрывов урана и тория окажется недостаточно, увеличение радиоактивности может продуцировать избыточное тепло, которое изменит климат, а повышенная радиация вызовет рак и врожденные дефекты, что послужит той же цели, хотя и несколько медленнее.

— Жуткая возможность, — сказал Жискар. — Ты думаешь, что этот план и в самом деле может быть реализован?

— Вероятно. Как мне кажется, уже несколько лет — сколько именно, я не знаю — гуманоидные роботы с Авроры, а оттуда же и наш несостоявшийся убийца, находятся на Земле. Они достаточно совершенны, чтобы выполнять сложные программы, и при необходимости способны проникать в города, добывая оборудование. Можно предположить, что они устанавливают ядерные усилители в тех местах, где почва богата ураном или торием. Наверное, за эти годы они установили их немало. А Амадейро и Мандамус прибыли сюда, чтобы проследить за последними приготовлениями и активировать усилители. Полагаю, они всё устроят так, чтобы у них осталось время скрыться до того, как планета будет уничтожена.

— В таком случае, — сказал Жискар, — необходимо немедленно уведомить Генерального секретаря, мобилизовать силы безопасности Земли и незамедлительно отыскать Амадейро и Мандамуса, не дав им возможности завершить свой проект.

— Вряд ли из этого что-либо выйдет. Генеральный секретарь нам скорее всего не поверит, потому что подвержен широко распространенной мистической убеждённости в том, что эта планета неприкосновенна. Тебе придётся пояснить, что речь идёт о преступлении против человечества, а я могу догадаться, как он в этом случае поступит. Если бросить вызов его вере в уникальность Земли, он откажется допустить, чтобы его убеждения, какими бы иррациональными они ни были, поколебались, и ему останется искать спасение в том, чтобы не поверить нам.

К тому же, даже если он нам поверит, любая подготовка контрмер должна будет идти под контролем правительственной бюрократии, и, как бы этот процесс ни ускоряли, времени уйдёт слишком много.

И это ещё не всё. Даже если вообразить, что все ресурсы Земли будут немедленно мобилизованы, вряд ли земляне смогут отыскать двух конкретных людей на огромных диких пространствах планеты. Вот уже множество десятилетий земляне обитают в городах и почти никогда не выходят за их пределы.

Я хорошо это помню ещё с тех пор, когда расследовал здесь своё первое дело вместе с Элайджем Бейли. Но даже если земляне смогут заставить себя выйти на открытые пространства, вряд ли они наткнутся на двоих нужных нам людей достаточно скоро, если только не полагаться на невероятное везение — а на это нам рассчитывать нельзя.

— Зато поисковую партию могут составить поселенцы, — заметил Жискар. — Они-то не боятся открытых пространств.

— Но и они не меньше землян убеждены в неприкосновенности планеты и столь же упорно откажутся нам верить. И даже если поверят, очень маловероятно, что двое людей будут найдены достаточно быстро, чтобы успеть изменить ситуацию.

— В таком случае, что ты думаешь о земных роботах? — спросил Жискар. — В пространствах между городами их очень много. Некоторые из них наверняка уже заметили среди себя людей. Их следует расспросить.

— Эти двое — эксперты-роботехники, и уж они позаботятся о том, чтобы любой встретившийся им робот не осознал их присутствие. По той же самой причине они могут не опасаться любого робота из поисковой партии — ему можно просто приказать уйти и забыть о случайной встрече. Но, что ещё хуже, земные роботы — сравнительно примитивные модели, созданные для выполнения лишь самых простых работ: выращивать урожай, пасти животных и работать на шахтах. Их нельзя с лёгкостью приспособить для такой сложной задачи, как целенаправленный поиск.

— Выходит, ты заранее отклоняешь все возможные варианты действий, друг Дэниел? — спросил Жискар. — Что же нам остаётся?

— Мы должны сами отыскать двоих людей и остановить их — причём немедленно.

— А ты знаешь, где они сейчас, друг Дэниел?

— Не знаю, друг Жискар.

— В таком случае, если, как ты говоришь, даже поисковая партия, состоящая из множества землян, или же поселенцев, или роботов, или всех их вместе, может наткнуться на них лишь благодаря невероятной случайности, то как нам это сделать вдвоем?

— Не знаю, друг Жискар, но мы должны.

Подбирая слова, чтобы они звучали достаточно убедительно, Жискар произнес:

— Необходимость — далеко не всё, друг Дэниел. Ты прошёл долгий путь. Ты догадался о существовании кризиса и, шаг за шагом, осознал его природу. Но ни то, ни другое не помогло. Мы остались на исходной позиции и не в силах, как и прежде, ничего изменить.

— Остаётся единственный шанс, — ответил Дэниел, — отчаянный и почти безнадёжный, — но у нас нет другого выбора, мы должны испробовать его. Амадейро боится тебя и послал робота-убийцу, чтобы тебя уничтожить, и это может оказаться его ошибкой.

— А если наши отчаянные усилия ни к чему не приведут, друг Дэниел?

Дэниел невозмутимо взглянул на Жискара:

— Тогда мы распишемся в своей беспомощности, Земля будет уничтожена, а истории человечества придёт преждевременный конец.

Глава 18 НУЛЕВОЙ ЗАКОН

84

Калдин Амадейро чувствовал себя несчастным. Сила притяжения на Земле была на треть выше, чем на Авроре, воздух на треть плотнее, звук и запах тоже неприятно отличались. Здесь не было домов, сколько-нибудь претендовавших на цивилизованность.

Роботы понастроили различных сооружений с запасами продуктов и импровизированными удобствами, которые функционировали, но чрезвычайно скверно.

Хуже всего, что после довольно приятного утра настал ясный день, и слишком яркое земное солнце начало припекать.

Скоро температура будет слишком высокой, воздух — слишком влажным. Появятся жалящие насекомые. Амадейро сначала не понял, откуда у него на руках мелкие зудящие припухлости, но Мандамус объяснил ему.

— Проклятие! — бормотал Амадейро, почесываясь. — Они могут внести инфекцию!

— Я думаю, — равнодушно сказал Мандамус, — что иногда они это и делают. Но не всегда же. У меня есть лосьон для облегчения зуда, и можно жечь что-нибудь такое, чей запах насекомые не переносят, но дело в том, что я и сам не выношу этот запах.

— Жгите! — велел Амадейро.

— И я не хочу делать ничего лишнего, — тем же тоном продолжал Мандамус, — пусть даже пустякового: запах и дымок могут обнаружить нас.

Амадейро презрительно сощурился.

— Вы сами неоднократно говорили, что в этом месте никогда не бывают ни люди, ни сельскохозяйственные роботы.

— Верно, но это не математическое утверждение. Это социологическое наблюдение, и тут всегда возможны исключения.

Амадейро нахмурился:

— Лучший путь к безопасности — закончить проект. Вы сами сказали, что будете готовы сегодня.

— Это тоже социологический расчёт, доктор Амадейро. Я должен быть готов сегодня, и я хотел бы этого. Но математически точно гарантировать не могу.

— А когда вы сможете гарантировать?

Мандамус развел руками:

— Доктор Амадейро, я, кажется, уже объяснил вам, но повторю ещё раз: это дело заняло у меня семь лет. Я рассчитывал ещё несколько месяцев понаблюдать за релейными станциями на земной поверхности. А их четырнадцать. Но теперь я не могу сделать это, потому что должен закончить до того, как нас засечет, а то и остановит робот Жискар. Значит, я должен поручить это нашим гуманоидным роботам. Я не могу верить им, как самому себе. Я должен проверять и перепроверять их отчеты, и, может быть, мне придётся лично посетить одно или два места, прежде чем я буду удовлетворен. Это займет несколько дней, ну, может, одну-две недели.

— Две недели? Это невозможно. Сколько, по-вашему, я могу терпеть эту планету, Мандамус?

— Сэр, как-то раз я провёл на этой планете почти год, а ещё раз — больше четырёх месяцев.

— И вам нравилось?

— Нет, Сэр, но у меня была работа, и я делал её, не жалея сил. — Мандамус холодно взглянул на Амадейро.

Амадейро покраснел и сдержанно сказал:

— Ну ладно, так на чем мы остановились?

— Я ещё изучаю отчеты, которые приходят. Как вы знаете, мы работаем не с чётко налаженной лабораторной системой. Мы имеем дело с разнородной планетной корой. К счастью, радиоактивные материалы широко распространены, но на очень больших расстояниях, и нам пришлось разместить в таких местах реле и на роботов. Если реле поставлены не так, то атомный усилитель заглохнет, и все наши многолетние труды пойдут насмарку. Может случиться, что волна локализованного усиления будет иметь силу взрыва, который произойдёт в одном месте, а остальную часть коры не заденет. В этом случае ущерб будет незначительным. Мы же хотим, доктор Амадейро, иметь радиоактивные материалы, чтобы значительная часть земной коры медленно и постепенно неуклонно становилась всё более и более радиоактивной и Земля постепенно стала непригодной для жизни. Общественная структура планеты распадется, и Земля как место обитания человека перестанет существовать. Я полагаю, доктор Амадейро, что вы хотите именно этого. Я рассказывал вам об этом в своё время, и вы этого хотели.

— Я и сейчас хочу этого, Мандамус. Не валяйте дурака.

— Тогда терпите дискомфорт, сэр, или уезжайте, а я через некоторое время всё сделаю.

— Нет, — забормотал Амадейро, — я должен быть здесь, когда всё будет готово, но я ничего не могу поделать со своим нетерпением. На какое время вы рассчитали процесс? Я имею в виду, сколько времени пройдёт с начала первой волны усиления до того, как Земля станет необитаемой?

— Это зависит от той степени усиления, с какой я начну. Я ещё точно не знаю, какая степень потребуется, потому что она зависит от эффективности реле. Поэтому я подготовил вариантное управление. Я хочу установить период от одного до двух столетий.

— А если меньше?

— Если мы установим меньше, части земной коры быстрее станут радиоактивными, планета быстрее разогреется, и опасность возрастёт. Это означает, что значительная часть населения не успеет вовремя покинуть планету.

— Ну и что?

Мандамус нахмурился:

— Чем быстрее Земля будет разрушаться, тем более вероятно, что земляне и поселенцы заподозрят технологическую причину и скорее всего обвинят нас. Поселенцы нападут на нас и будут сражаться за свой священный мир до последней капли крови, лишь бы только покарать нас. Мы уже говорили с вами об этом, и вы, кажется, согласились. Гораздо лучше дать больше времени, за которое мы сможем подготовиться к худшему и за которое сбитая с толку Земля решит, что медленно растущая радиоактивность — непонятный им природный феномен. По моему мнению, сегодня это важнее, чем вчера.

— Вот как? — Амадейро тоже нахмурился. — У вас глупый пуританский взгляд, и я уверен, что вы ищете способ взвалить ответственность на мои плечи.

— В данном случае это нетрудно, сэр. Совершенно неразумно было посылать робота уничтожить Жискара.

— Наоборот, хорошо, если бы это удалось: Жискар единственный, кто может погубить нас.

— Сначала он должен найти нас, но пока не нашёл. Да если бы и нашёл — мы же опытные роботехники. Вы думаете, что мы не смогли бы справиться с ним?

— Василия думала, что справится, — а она знала его лучше, чем мы, — и не смогла. И военный корабль, который должен был захватить его и уничтожить, тоже не справился. И вот Жискар высадился на Земле. Его надо уничтожить любым путем.

— Но он не уничтожен, сведений об этом никаких.

— Осторожное правительство всегда придерживает дурные известия, а здешние чиновники хоть и варвары, но, видимо, осторожны. А если наш робот попался и был допрошен, то он необратимо дезактивировался. Это значит, что мы потеряли робота — мы можем себе это позволить, — но ничего более. Если Жискар всё ещё существует, тем больше у нас оснований поспешить.

— Если мы потеряем робота, мы потеряем больше: они смогут установить место центра операции. Во всяком случае, не следовало посылать здешнего робота.

— Я взял первого попавшегося, и он нас не выдаст. Я думаю, вы можете доверять моему программированию.

— Дезактивируется он или нет, они узнают, что робот сделан на Авроре. Земные роботехники — а их здесь хватает — будут уверены в этом. Тем больше причин сделать радиоактивность медленной. Должно пройти достаточно времени, чтобы земляне забыли об инциденте с роботом и не связывали его с прогрессирующим изменением радиоактивности. Нам нужно самое малое сто лет, а то и все двести.

Мандамус отошёл ещё раз осмотреть свои инструменты и снова установил контакт с реле 6 и 10, которые всё ещё считал сомнительными. Амадейро смотрел ему вслед с презрением, бормоча про себя: «Да, но я не проживу два столетия, вероятно, не проживу и одного. Ты-то проживешь, а я нет».

85

В Нью-Йорке было раннее утро. Жискар и Дэниел установили это по постепенно усиливающемуся шуму.

— Где-то наверху, вероятно, светает, — сказал Жискар. — Однажды в беседе с Элайджем Бейли два столетия назад я назвал Землю Миром Утренней Зари. Долго она будет таким миром или перестаёт им быть?

— У тебя мрачные мысли, друг Жискар, — сказал Дэниел. — Не лучше ли заняться делами сегодняшними, с тем чтобы сохранить Землю как Мир Утренней Зари?

В комнату вошла Глэдия в халате и шлёпанцах. Её волосы были мокрыми.

— Смешно, — сказала она. — Землянки идут утром по коридорам в общественные туалеты растрепанными и небрежно одетыми, а выходить должны в полном порядке. Видимо, сначала нужно быть растрепанной, чтобы потом очаровать ухоженным видом. Видели бы вы, какие взгляды на меня бросали, когда я вышла оттуда в халате. Не торчать же мне там всё утро, занимаясь собой!

— Мадам, — сказал Дэниел, — могу я поговорить с вами?

— Только недолго, Дэниел. Ты ведь знаешь, что сегодня большой день и мои утренние встречи вот-вот начнутся.

— Именно об этом я и хотел поговорить, мадам. В такой знаменательный день вам лучше быть подальше от нас.

— Почему?

— Впечатление, которое вы должны произвести на землян, может сильно уменьшиться, если вы окружите себя роботами.

— Так я не буду окружена. Вас только двое. Как же я без вас?

— Вам надо привыкать, мадам. Пока мы с вами, вы очень сильно отличаетесь от землян. Это выглядит так, словно вы боитесь их.

— Но ведь мне нужна какая-то защита, Дэниел. Вспомни, что случилось вчера.

— Мадам, мы не предвидели того, что случилось, и не могли бы защитить вас. К счастью, мишенью были не вы; бластер был направлен в голову Жискара.

— Жискара?

— Разве робот мог стрелять в человека? По какой-то причине робот стрелял в Жискара. Поэтому, если мы будем рядом с вами, это только увеличит опасность. Не забывайте, что разговоры о вчерашнем событии распространятся, и, хотя земное правительство пыталось умолчать о деталях, всё равно пойдут слухи, что робот стрелял из бластера. Это повлечёт за собой общественный протест против роботов вообще, против нас и даже против вас, если вы упорно станете показываться с нами. Вам будет лучше без нас.

— Надолго?

— По крайней мере до того времени, как закончится ваша миссия, мадам. Капитан сумеет больше помочь вам, чем мы. Он знает землян, он к ним хорошо относится… и очень хорошо относится к вам, мадам.

— Откуда вы знаете, что он хорошо относится ко мне?

— Хоть я и робот, но мне так кажется. Мы, разумеется, вернёмся, как только вы пожелаете. Но сейчас, мы думаем, самый лучший способ служить вам и защищать вас — это поручить вас капитану Бейли.

— Я об этом подумаю, — сказала Глэдия.

— А мы тем временем повидаемся с капитаном Бейли и узнаем, согласен ли он с нами.

— Валяйте.

Глэдия ушла в спальню.

Дэниел повернулся и тихо спросил Жискара:

— Она захочет?

— Не только захочет, — ответил Жискар. — Ей всегда было немного не по себе в моём присутствии, и она не будет страдать, если меня рядом не окажется. А вот к тебе, друг Дэниел, у неё противоречивые чувства. Ты напоминаешь ей друга Джандера, дезактивация которого потрясла её много десятилетий назад. Это и привлекает и отталкивает её, так что мне надо будет сделать немногое: я уменьшил её влечение к тебе и увеличил и так сильное влечение к капитану. Она легко обойдётся без нас.

— Тогда пойдём к капитану, — сказал Дэниел. Они вышли из комнаты и направились к капитану.

86

И Дэниел, и Жискар уже бывали на Земле, причём Жискар сравнительно недавно. Они умели пользоваться компьютерным справочником, где были указаны сектор, крыло и номер квартиры Д. Ж., и разбирались в цветных кодах в коридорах, указывающих повороты и лифты.

Было ещё слишком рано, и редкие встречные ошеломленно смотрели на Жискара, а затем подчеркнуто равнодушно отворачивались.

Шаг Жискара стал неровным, когда они подошли к двери квартиры Д. Ж. Это было почти незаметно, но привлекло внимание Дэниела.

— Что с тобой, друг Жискар?

— Мне пришлось ликвидировать изумление, подозрительность, даже просто внимание у многих мужчин и женщин и у одного подростка, с которым оказалось трудновато. У меня не было времени проверить, не нанес ли я им вреда.

— Но это было необходимо: нам нельзя было останавливаться.

— Я понимаю, но Нулевой Закон плохо работает во мне. У меня нет твоей лёгкости. — Казалось, он хотел отделаться от неприятных ощущений. — Я часто замечал, что гиперсопротивление на позитронных путях действует сначала на ноги, а потом уже на речь.

Дэниел нажал на кнопку звонка и сказал:

— У меня тоже так, друг Жискар. Даже в самых оптимальных условиях поддерживать равновесие на двух опорах трудно. Контролировать устойчивость при ходьбе ещё труднее. Я слышал, что когда-то были попытки производить роботов с четырьмя ногами и двумя руками. Их называли «кентаврами». Работали они хорошо, но их не приняли из-за явно нечеловеческой внешности.

— В данный момент, — сказал Жискар, — я был бы рад четырем ногам. Но, по-моему, чувство дискомфорта проходит.

В дверях показался Д. Ж. и, широко улыбаясь, посмотрел на роботов. Потом он взглянул в один конец коридора, в другой, и улыбка его исчезла.

— Что вы здесь делаете без Глэдии? Она не…

— Капитан, с мадам Глэдией ничего не случилось, — успокоил его Дэниел. — Мы можем войти и объяснить?

Д. Ж. сердито махнул рукой, приглашая войти. Тоном, которым обычно говорят с забарахлившей машиной, он сказал:

— Почему вы оставили её одну? Какие обстоятельства заставили вас покинуть её?

— Она не более одинока, чем любой человек на Земле, и никакая опасность ей не грозит. Если вы спросите её, она вам скажет, что не может чувствовать себя свободно здесь, на Земле, если за ней по пятам ходят космонитские роботы. Мы уверены, что она сама этого хочет, по крайней мере сейчас. Если через какое-то время она пожелает нас вернуть, то мы вернёмся.

Д. Ж. снова заулыбался:

— Значит, она хочет, чтобы я её охранял?

— В данный момент, капитан, она больше заинтересована в вашем присутствии, чем в нашем.

Улыбка Д. Ж. стала шире:

— Кто же станет порицать её? Я пойду к ней, как только смогу.

— Но сначала, сэр…

— О, — воскликнул Д. Ж., — что-то ещё?

— Да, сэр. Мы обеспокоены тем, что случилось вчера.

Д. Ж. посерьёзнел:

— Вы думаете, с мадам Глэдией ещё что-то может произойти?

— Ни в коем случае. Тот робот стрелял не в леди Глэдию. Как робот он не мог этого сделать. Он стрелял в друга Жискара.

— Зачем это ему?

— Вот это мы и хотели бы узнать. Для этого нам нужно поговорить с мадам Квинтаной, заместителем министра энергетики. Это может оказаться очень важным и для вас, и для правительства Бейлимира, если вы попросите её позволить мне задать ей несколько вопросов. Мы просим вас постараться убедить её.

— И только-то? Больше вы ничего не хотите? Чтобы я убеждал важное и очень занятое официальное лицо подвергнуться перекрестному допросу со стороны роботов?

— Сэр, — сказал Дэниел, — она, наверное, согласится, если вы достаточно заинтересованы в расследовании. И ещё. Поскольку она, возможно, находится далеко отсюда, было бы неплохо нанять для нас дартер, чтобы доставить нас туда. Мы, как вы понимаете, спешим.

— Кроме этих мелочей, всё?

— Не совсем, — сказал Дэниел. — Нам ещё нужен водитель, и вы, пожалуйста, заплатите ему как следует, чтобы он согласился везти нашего друга Жискара. Меня-то он за робота не примет.

— Надеюсь, вы понимаете, Дэниел, — сказал Д. Ж. — что просите о совершенно немыслимом?

— Я надеялся, что это не так, капитан. Но поскольку вы так считаете, говорить больше не о чём. Нам придётся вернуться к мадам Глэдии, и она будет очень недовольна, потому что она хотела побыть только с вами.

Дэниел повернулся.

— Подождите, — сказал Д. Ж. — В коридоре есть общественный коммуникатор. Я попробую. Оставайтесь здесь и ждите меня.

Роботы остались.

— Что тебе удалось сделать, друг Жискар? — спросил Дэниел.

Теперь Жискар уже уверенно держался на ногах.

— Ничего. Ему очень не хотелось иметь дело с мадам Квинтаной и так же сильно — нанимать машину. Я не мог бы изменить эти чувства, не нанеся вреда. Но когда ты сказал, что мы вернёмся к мадам Глэдии, его настроение внезапно и драматически изменилось. Ты почувствовал это, друг Дэниел?

— Да.

— Похоже, ты едва ли нуждаешься во мне. Есть разные способы корректировки мозгов. Но кое-что я всё-таки сделал. Изменение в мыслях капитана сопровождалось сильными и благоприятными эмоциями по отношению к мадам Глэдии, и я их усилил.

— Вот поэтому ты и нужен. Я не мог бы этого сделать.

— Ты ещё сможешь, друг Дэниел, может быть, очень даже скоро.

Д. Ж. вернулся.

— Невероятно, но она хочет видеть вас, Дэниел. Дартер и водитель будут через минуту, и чем скорее вы уедете, тем лучше. Я сразу же отправлюсь к Глэдии.

Оба робота вышли в коридор и стали ждать.

— Он очень счастлив, — сказал Жискар.

— Так и должно быть, друг Жискар. Но я боюсь, что лёгкие дела для нас кончились. Мы легко устроили так, что мадам Глэдия предоставила нас самим себе. Затем мы с некоторым трудом убедили капитана устроить нам встречу с заместителем министра, но вот с ней справиться будет потруднее.

87

Водитель бросил взгляд на Жискара, и его решимость как рукой сняло.

— Послушайте, — сказал он Дэниелу. — Мне обещали заплатить вдвое, если я повезу робота, но роботам не разрешается находиться в городе, и я могу нарваться на крупные неприятности. Деньги мне не помогут, если я потеряю лицензию. Может, я отвезу только вас, мистер?

— Я тоже робот, сэр. Мы уже в городе, и это не ваша вина. Мы собираемся выехать из города, и вы должны помочь нам. Мы едем к высокому правительственному чину, который, я надеюсь, это устроит, и ваш гражданский долг — помочь нам. Если вы откажетесь везти нас, водитель, вы таким образом оставите нас в городе, и это могут счесть противозаконным.

Лицо водителя стало спокойным. Он открыл дверцу:

— Садитесь! — И всё-таки тщательно задвинул толстую прозрачную загородку, отделявшую его от пассажиров.

— Тебе пришлось вмешаться, друг Жискар?

— Очень мало. Ты поговорил с ним и тем самым сделал основную часть работы. Просто удивительно, что с помощью набора утверждений, которыми можно пользоваться как индивидуально, так и в комбинациях, порой добиваешься такого эффекта, какого не добился бы, сказав просто правду.

— Я часто замечал такое в человеческих разговорах, друг Жискар, даже у обычно правдивых людей. Я полагаю, что это оправданно, если служит высокой цели.

— Нулевой Закон, ты хочешь сказать?

— Или его эквивалент, если человеческий мозг имеет такой эквивалент. Друг Жискар, ты сказал недавно, что я буду иметь твои способности и, возможно, скоро. Ты готовишь меня для этой цели?

— Да, друг Дэниел.

— Могу я спросить — зачем?

— Опять же Нулевой Закон. Недавний случай со слабостью в коленках показал, каким уязвимым я становлюсь, когда пытаюсь применить Нулевой Закон. До этого дня я собирался действовать по Нулевому Закону, чтобы спасти мир и человечество, но, наверное, не смогу. В этом случае ты должен быть готов продолжить работу. Я постепенно готовлю тебя и в нужный момент передам тебе последнюю инструкцию, и всё станет на свои места.

— Я не понимаю, как это произойдёт.

— Поймешь, всему своё время. Я изредка применял такой способ, когда давным-давно посылал роботов на Землю. Тогда их ещё не изгоняли из городов, и они помогали ориентировать земных лидеров на одобрение поселенческой политики.

У дартера не было колес, он плыл примерно в сантиметре от поверхности. Водитель вёл его по специально предназначенным для такого транспорта коридорам. Машина неслась как стрела, оправдывая своё название^[8]. Она выскочила в коридор, шедший параллельно экспресс-путям, свернула налево, нырнула под экспресс-пути, вынырнула с другой стороны и, пропетляв с полкилометра, остановилась перед богато украшенным зданием. Дверь дартера открылась автоматически. Дэниел вышел, подождал, пока выберется Жискар, и протянул водителю кусочек фольги, который получил от Д. Ж. Водитель внимательно рассмотрел его, резко хлопнул дверцей и быстро умчался, не сказав ни слова.

88

Дэниел позвонил, но дверь открылась не сразу. Дэниел подумал, что их проверяют. Наконец дверь распахнулась, и молодая женщина проводила гостей в дом. Она избегала смотреть на Жискара, но с большим интересом разглядывала Дэниела.

Заместитель министра Квинтана сидела за большим письменным столом. Она улыбнулась и с деланой бодростью произнесла:

— Два робота одни, без людей. Мне не грозит опасность?

— Абсолютно никакой, мадам Квинтана, — серьёзно ответил Дэниел. — Нам тоже непривычно видеть человека без робота за спиной.

— Уверяю вас, у меня есть роботы, — сказала Квинтана. — Я называю их челядью, и один из них привёл вас сюда. Я поражена, что она не хлопнулась в обморок при виде Жискара. А могла бы, если бы её не предупредили и если бы вы, Дэниел, не имели такой исключительно интересной внешности. Но речь не об этом. Капитан Бейли так настойчиво уговаривал меня увидеться с вами, а поддерживать добрые отношения со всем Поселенческим миром в моих интересах, поэтому я согласилась. Но день у меня очень загружен, и я буду вам очень благодарна, если мы всё обговорим быстро. Что я могу сделать для вас, Дэниел?

— Мадам Квинтана… — начал Дэниел.

— Минуточку. Может, вы сядете? В прошлый вечер вы сидели, а не стояли.

— Мы можем сесть, но нам всё равно, сидеть или стоять.

— Но мне не всё равно. Мне стоять неудобно, а, сидя, я должна задирать голову, чтобы увидеть вас. Так что, пожалуйста, возьмите стулья и сядьте. Спасибо. Ну, Дэниел, в чём дело?

— Мадам Квинтана, я думаю, вы помните инцидент с бластером вчера после банкета?

— Конечно. Я знаю, что из бластера стрелял гуманоидный робот, хотя официального подтверждения не было. Но сейчас я сижу напротив двух роботов и совершенно беззащитна. А один из вас тоже гуманоидный.

— У меня нет бластера, мадам, — сказал Дэниел и улыбнулся.

— Я верю. Тот гуманоидный робот не был похож на вас, Дэниел. Вы — произведение искусства. Вы это знаете?

— Я очень сложно запрограммирован, мадам.

— Я имею в виду внешность. Так что инцидент?

— Мадам, у того робота где-то на Земле есть база, и я должен знать, где именно. Я приехал с Авроры с приказом отыскать эту базу и предупредить инциденты, которые могут нарушить мир между планетами. У меня есть основания считать…

— Вы прибыли? Не капитан? Не мадам Глэдия?

— Мы, мадам. Жискар и я. Я не имею права сказать вам, каким образом мы оказались замешанными в это дело, и не могу назвать имя человека, по приказу которого мы действуем.

— Подумать только! Межзвёздный шпионаж! Очаровательно! Какая жалость, что я не могу помочь вам. Я не знаю, откуда взялся тот робот, не имею представления, где может быть его база, и даже не понимаю, почему вы пришли именно ко мне за такой информацией. На вашем месте я обратилась бы в департамент безопасности. — Она наклонилась к Дэниелу: — На вашем лице настоящая кожа, Дэниел? Если нет, то это изумительная имитация. — Она протянула руку и осторожно дотронулась до его щеки. — Она даже на ощупь настоящая.

— И всё-таки, мадам, она ненастоящая. Если её разрезать, она сама собой не зарастёт. Но, с другой стороны, её легко зашить и даже поставить заплатку.

— Фу! — Квинтана сморщила нос. — Но наше дело закончено, поскольку я не могу помочь вам и не имею отношения к владельцу бластера. Я ничего не знаю.

— Позвольте мне кое-что объяснить, мадам. Тот робот, по-видимому, был членом группы, заинтересованной в ускорении энергопроизводящего процесса, который вы вчера описали, — расщепления. Допустим, что это так и есть. Кто-то интересуется расщеплением и содержанием урана в земной коре. Где они могли бы развернуть свою базу?

— Старый урановый рудник, возможно. Но я не знаю, где он находится. Поймите, Дэниел, у Земли почти суеверное отвращение ко всему ядерному, в особенности к расщеплению. В наших популярных работах по энергии вы не найдёте почти ничего насчёт расщепления, а в технических изданиях для специалистов — только голую суть. Даже я очень мало знаю об этом. Впрочем, я администратор, а не учёный.

— Тогда ещё кое-что, мадам. Мы допрашивали робота-убийцу относительно местонахождения его базы и допрашивали очень строго. Но он был запрограммирован на дезактивацию, на полное замораживание мозга в случае допроса — так и случилось. Однако перед этим в последний момент он трижды открыл рот. Вероятно, он собирался произнести три слова, или три группы слов, или три слога. Вторым из этих слогов, или звуков, или слов было «миль». Может ли это иметь отношение к расщеплению?

Квинтана медленно покачала головой:

— Нет, я не могу сказать, что это значит. Такого слова вы не найдёте в словаре галактического стандартного. Простите меня, Дэниел. Приятно было встретиться с вами снова, но мой стол завален бумагами, над которыми нужно работать. Извините меня.

Но Дэниел как будто бы не слышал её слов.

— Мне сказали, мадам, что слово «миль» может означать старинную меру длины. Кажется, больше километра.

— Даже если это и правда, ваше слово тут совсем неуместно. Откуда аврорианскому роботу знать архаичные выражения и старинные… — Она вдруг замолчала. Глаза её широко раскрылись, лицо побледнело. — Постойте! Неужели?..

— Что, мадам?

— Есть место, — задумчиво произнесла Квинтана, — которого избегают все — и земляне и роботы. Если бы я хотела выразиться возвышенно, я бы сказала, что это зловещее место. Настолько зловещее, что начисто стерлось в сознании. Его нет даже на карте. Это квинтэссенция всего, что означает расщепление. Я помню, что слышала его в очень старом фильме, ещё когда начинала здесь работать. Там говорилось о месте, где произошёл «инцидент», который навсегда отвратил мысли землян от расщепления как источника энергии. Это место называлось «Трёхмильный Остров».

— Место абсолютно изолированное, — сказал Дэниел, — и совершенно необитаемое, место, где могут быть те самые расщепляющиеся материалы, идеальное для тайной базы и в названии которого есть слово «миль». Это и есть то самое место, мадам. Не скажете ли вы нам, как туда попасть, и не поможете ли получить разрешение выйти из города, чтобы добраться до этого Трёхмильного Острова или хотя бы до его окрестностей?

Квинтана улыбнулась. Улыбаясь, она казалась моложе.

— Если вы имеете дело с интересным случаем межзвёздного шпионажа, вы не можете терять времени, верно?

— Действительно не можем, мадам.

— Ладно. Допустим, что в круг моих обязанностей входит посещение Трёхмильного Острова. Почему бы мне не взять вас с собой в аэрокар? Я умею управлять им.

— Мадам, но ваша куча бумаг…

— Её никто не тронет. Она так и будет тут, когда я вернусь.

— Но вам придётся выехать из города…

— Ну и что? Небось не старые времена. Давным-давно, в печальную пору космонитского господства земляне не смели выходить из городов, но теперь, вот уже почти два столетия, мы выходим и даже заселяем Галактику. Кое-кто, конечно, придерживается старых обычаев, но большинство стало вполне мобильным. Наверное, когда-нибудь мы присоединимся к какой-нибудь поселенческой группе. Сама я не намерена этого делать, но часто летаю в собственном аэрокаре и пять лет назад летала в Чикаго и обратно. Посидите, я сейчас отдам распоряжения.

Её как ветром сдуло. Дэниел глянул ей вслед и прошептал:

— Друг Жискар, это не похоже на неё. Ты что-то сделал?

— Чуточку. Когда мы входили, мне показалось, что проводившая нас сюда молодая женщина привлечена твоей внешностью. Я почти уверен, что тот же фактор присутствовал в мозгу Квинтаны на вчерашнем банкете, хотя я находился очень далеко от неё и в комнате было множество других людей. Здесь, как только ты начал с ней разговаривать, я окончательно утвердился в своей догадке. Я мало-помалу усиливал это влечение, и каждый раз, когда она намекала, что разговор окончен, она казалась всё менее решительной и не возражала против его продолжения. Наконец она сказала об аэрокаре. Я уверен, что она не хотела упустить шанс побыть с тобой побольше.

— Это может осложнить мне дело, — задумчиво сказал Дэниел.

— Это прекрасная возможность, — возразил Жискар. — Думай об этом с точки зрения Нулевого Закона.

Казалось, сейчас Жискар должен был улыбнуться — но его лицо не умело выражать чувства.

89

Квинтана посадила аэрокар на подходящее место и с облегчением вздохнула. К машине подошли два робота, чтобы осмотреть её и при необходимости перезарядить.

Квинтана прислонилась к Дэниелу и взглянула вправо.

— Вот там, в нескольких километрах отсюда, река Саскуэханна. Какой жаркий день! — Она с явной неохотой выпрямилась и улыбнулась Дэниелу: — Хуже всего, когда покидаешь город. Окрестности совершенно не контролируются. Подумать только, какое пекло! Вы не чувствуете жару, Дэниел?

— У меня есть внутренний термостат, мадам, он хорошо работает.

— Великолепно! Хотела бы я иметь такой. Здесь нет дорог, Дэниел, и нет роботов, которые проводили бы вас, потому что они никогда туда не ходят. И я не знаю, где именно то место, которое вы ищете. Мы можем лишь случайно обнаружить вашу базу, а можем и проскочить мимо всего в каких-нибудь пятистах метров.

— Не «мы», мадам. Вам придётся остаться. Наше путешествие может быть опасным; к тому же у вас нет кондиционера, и вы можете просто физически не выдержать, даже если ничего не случится. Могли бы вы подождать нас, мадам? Для меня это было бы очень важно.

— Я подожду.

— Но мы можем отсутствовать несколько часов.

— У меня в машине есть кой-какие приспособления, к тому же здесь неподалеку маленький городок Гаррисбург.

— В таком случае нам нужно идти, мадам.

Дэниел легко выпрыгнул из аэрокара. Жискар последовал за ним. Роботы направились на север. Был полдень, и яркое летнее солнце отражалось в полированном корпусе Жискара.

— Любое проявление мыслительной активности, которое ты заметишь, будет тем, что мы ищем, — сказал Дэниел. — Здесь на много километров вокруг никого нет.

— Ты уверен, что мы идём туда, куда нужно?

— Нет, друг Жискар, но мы должны идти.

90

Левулар Мандамус хмыкнул и, скупо улыбнувшись, посмотрел на Амадейро.

— Поразительно, — сказал он, — и более чем удовлетворительно.

Амадейро вытер лоб и щеки обрывком полотенца и спросил:

— Что это означает?

— Это означает, что все релейные станции в рабочем состоянии.

— Значит, вы можете приступить к усилению?

— Как только определю необходимый уровень концентрации частиц.

— А сколько времени это займет?

— Минут пятнадцать… Тридцать.

Амадейро смотрел на Мандамуса, всё более хмурясь, наконец тот сказал:

— Всё в порядке. Готово. Я устанавливаю временную шкалу на 2,72. Через полтора столетия установится высший уровень равновесия и будет поддерживаться без существенных изменений миллионы лет. При этом уровне на Земле в лучшем случае останутся лишь несколько разбросанных групп людей в относительно малорадиоактивных районах. Нам нужно только подождать полтора столетия, и кучка дезорганизованных Поселенческих миров станет нашей легкой добычей.

— Я не проживу ещё полтора столетия, — медленно сказал Амадейро.

— Сожалею, сэр, — сухо ответил Мандамус, — но мы говорим об Авроре и Внешних мирах. Появятся другие, которые возьмут на себя вашу задачу.

— Вы, например?

— Вы мне обещали высший пост в Институте, и, как вы знаете, я жаждал этого. С такой политической базой я могу надеяться стать когда-нибудь Председателем и повести такую политику, которая обеспечит окончательное исчезновение анархических миров поселенцев.

— Приятно слышать. А что, если вы установите поток частиц, а потом кто-нибудь возьмет да понизит его ещё на полтора столетия?

— Это невозможно, сэр. Едва включившись, прибор застынет на определённой отметке. Процесс станет необратимым. Что бы ни случилось, земная кора всё равно будет медленно гореть. Я полагаю, что можно перестроить всю систему заново, если кто-то на Земле или из поселенцев мог бы сдублировать мою работу, но даже тогда доза радиоактивности увеличится, но не уменьшится. Второй закон термодинамики присмотрит за этим.

— Мандамус, вы сказали, что жаждете стать директором. Однако пока я директор, значит, я и должен решать.

— Нет, сэр, не вы, — холодно сказал Мандамус. — Детали процесса известны только мне. Данные закодированы в таком месте, которое вам не найти, к тому же оно охраняется роботами, которые скорее уничтожат их, чем отдадут вам. Вы ничего не сможете с ними поделать, а я могу.

— Тем не менее, — сказал Амадейро, — мои рекомендации ускорили бы ваше дело. Если вы отберёте у меня лидерство каким бы то ни было способом, вы будете иметь постоянную оппозицию среди других членов Совета, что будет мешать вам все десятилетия вашего пребывания на этом посту. Вы хотите только титула или реальной власти?

— Разве сейчас время говорить о политике? Минуту назад вы были весьма недовольны, что я замешкался на пятнадцать минут над компьютером.

— Да, но сейчас мы говорим о величине потока частиц. Вы хотите поставить его на 2,72 — что это за цифра? — а я думаю, правильно ли это. Какое максимальное значение вы можете установить?

— Шкала от нуля до двенадцати, но необходимо 2,72 — плюс-минус 0,05, если вы хотите точнее. На основании отчетов всех четырнадцати реле, до установления равновесия пройдёт полтора столетия.

— Но я думаю, что правильно было бы установить 12.

Мандамус с ужасом уставился на Амадейро:

— Двенадцать? Да вы понимаете, что это означает?

— Да. Это означает, что Земля станет слишком радиоактивной для жизни через десять-пятнадцать лет, в результате чего погибнет десять-пятнадцать миллиардов землян.

— И начнётся война с разъяренной федерацией поселенцев. Зачем нам эта бойня?

— Повторяю, я не надеюсь прожить ещё полтора столетия, но хочу увидеть гибель Земли.

— Но в таком случае вы же искалечите — это в лучшем случае — и Аврору. Не может быть, чтобы вы говорили серьёзно.

— Я говорю вполне серьёзно. Два столетия я терпел поражения и унижения.

— Но в этом виноват Хен Фастольф и Жискар, но не Земля.

— Нет, в этом виноват землянин Элайдж Бейли.

— Который умер более полутора столетий назад. И это цена мести давно умершему человеку?

— Я не хочу спорить. Я делаю вам предложение — должность директора немедленно. Как только мы вернёмся на Аврору, я уйду со своего поста и назначу вас на моё место.

— Нет. Я не хочу этой должности на таких условиях. Смерть миллиардов!

— Миллиардов землян. Ну тогда я не могу доверить вам манипулировать с приборами. Покажите мне, как включить контрольный прибор. И я возьму всю ответственность на себя. Но всё равно по возвращении я уйду со своего поста и отдам его вам.

— Нет. Это всё равно будет означать смерть миллиардов землян и неизвестно скольких миллионов космонитов. Доктор Амадейро, поймите, что я ни в коем случае не сделаю этого, а вы не обойдётесь без меня. Механизм включается с помощью отпечатка моего большого пальца.

— Я прошу вас.

— Вы не в своем уме, если просите, несмотря на то что я вам сказал.

— Это ваше личное мнение, Мандамус. Я не настолько безумен, чтобы не сообразить разослать всех здешних роботов по разным местам. Мы с вами здесь одни.

Мандамус усмехнулся краем рта.

— И чем же вы намерены угрожать мне? Не собираетесь ли вы убить меня, пока нет роботов, которые могут остановить вас?

— Да, Мандамус, вообще-то могу, если захочу. — Амадейро вытащил из кармана бластер малого калибра. — На Земле такую штуку добыть трудно, но можно — если хорошо заплатить. И я умею им пользоваться. И поверьте, если я скажу, что с превеликим удовольствием прострелю вам голову, если вы не приложите свой большой палец к контакту и не позволите мне поставить шкалу на двенадцать.

— Не посмеете. Если я умру, как вы включите прибор?

— Не будьте дураком. Если я пробью вам голову, ваш палец останется целым. И даже некоторое время теплым. Вот я им и воспользуюсь. Я предпочел бы, чтобы вы остались в живых, потому что объяснять на Авроре вашу смерть будет скучно. Но как бы утомительно это ни было, я переживу. Короче, даю вам тридцать секунд на размышления. Если вы согласны, я немедленно отдаю вам пост директора Института, нет — всё будет так, как я хочу, а вы умрёте. Начинаю: один, два, три…

Мандамус с ужасом смотрел на Амадейро, который продолжал считать, холодно глядя на Мандамуса поверх бластера.

— Уберите бластер, Амадейро, — прошипел наконец Мандамус, — иначе мы оба будем обездвижены под предлогом, что нас надо защитить от вреда.

Но предупреждение Мандамуса опоздало. В мгновение ока чья-то рука схватила Амадейро за запястье, парализовав его. Бластер упал.

— Извините, — сказал Дэниел, — что я причинил вам боль, доктор Амадейро, но я не могу позволить вам целиться из бластера в человека.

91

Амадейро ничего не сказал.

— Вы два робота, с которыми, как я вижу, нет хозяина, — холодно промолвил Мандамус. — В его отсутствие ваш хозяин я, и я приказываю вам уйти и не возвращаться. Поскольку, как вы видите, никому из людей в данный момент не угрожает опасность, ничто не может заставить вас игнорировать мой приказ. Уходите.

— Простите, сэр, — сказал Дэниел, — нет нужды скрывать от вас наши имена, поскольку вы их и так знаете. Мой спутник, Р.Жискар Ривентлов, умеет распознавать эмоции. Друг Жискар!

— Когда мы подходили, определив ваше присутствие издалека, — начал Жискар, — я отметил, что ваш мозг, доктор Амадейро, переполнен яростью. А в вашем, доктор Мандамус, — бесконечный страх.

— Ярость доктора Амадейро — если это была ярость — просто реакция на приближение двух необычных роботов, — сказал Мандамус, — особенно того, который способен внедряться в человеческий мозг и который погубил — может быть, навсегда — мозг леди Василии. Мой страх — если это был страх — также явился результатом его появления. Теперь мы овладели собой, и у вас нет оснований вмешиваться. Мы приказываем вам немедленно уйти.

— Прошу прощения, доктор Мандамус, — сказал Дэниел, — но я хочу удостовериться, что мы можем спокойно подчиниться вашему приказу. Не было ли бластера в руке доктора Амадейро, когда мы появились, и не целился ли он из бластера в вас?

— Он объяснял мне, как работает бластер, и уже хотел убрать его, когда ты вмешался.

— Значит, я должен вернуть его доктору Амадейро, прежде чем уйду?

— Нет, — без колебаний ответил Мандамус, — потому что тогда у вас будет уважительная причина остаться, чтобы, как вы скажете, защищать нас. Возьмите бластер с собой и уходите, и у вас не будет причины возвращаться.

— У нас есть основания думать, — сказал Дэниел, — что вы сейчас находитесь там, куда людям не разрешено приходить…

— Это правило, а не закон, и на нас оно в любом случае не распространяется, поскольку мы не земляне. Кстати, роботам тоже не разрешается здесь находиться.

— Мы привезены сюда, доктор Мандамус, высокопоставленным членом земного правительства. У нас есть основания думать, что вы намерены поднять уровень радиации в земной коре и нанести серьёзный и непоправимый ущерб планете.

— Вовсе нет… — начал Мандамус.

Но тут в первый раз вмешался Амадейро:

— По какому праву, робот, ты устраиваешь нам перекрестный допрос? Мы люди и отдали вам приказ. Подчиняйтесь!

Его повелительный тон заставил Дэниела вздрогнуть, а Жискар уже собрался уйти. Но Дэниел сказал:

— Простите, доктор Амадейро, но я не веду перекрестный допрос, а только хочу убедиться, что могу спокойно подчиниться вашему приказу. У нас есть основания думать, что…

— Можешь не повторять, — перебил его Мандамус и повернулся к Амадейро, — Доктор Амадейро, разрешите мне ответить. — Мандамус вновь взглянул на Дэниела. — Дэниел, наша задача носит антропологический характер. Мы должны найти истоки различных человеческих обычаев, влияющих на поведение космонитов. Эти истоки можно найти только на Земле, вот мы их тут и ищем.

— У вас есть на это разрешение Земли?

— Семь лет назад я консультировался с соответствующими чиновниками Земли и получил разрешение.

— Что скажешь, друг Жискар?

— Показания мозга доктора Мандамуса таковы, что его слова не соответствуют существующей ситуации.

— Значит, он лжет?

— Предполагаю.

Невозмутимость Мандамуса не поколебалась.

— Ты можешь предполагать, но предположение — не уверенность, — сказал он. — Ты не можешь не повиноваться приказу на основании простого предположения. Я знаю это, и ты это знаешь.

— Но в мозгу доктора Амадейро ярость сдерживалась только эмоциональными силами, чего вряд ли требовала работа, — продолжал Жискар. — Вполне возможно, что эти силы, так сказать, порвутся, и ярость выплеснется наружу.

— Что вы распинаетесь перед ними, Мандамус! — закричал Амадейро.

— Молчите, Амадейро! — рявкнул Мандамус. — Вы играете им на руку.

Амадейро не обратил внимания на окрик.

— Это унизительно и бесполезно. — Он злобно оттолкнул протянутую руку Мандамуса. — Они знают правду! Ну и что? Роботы, мы — космониты, более того, мы — аврориане, мы с планеты, где вас сконструировали. И ещё того больше, мы высокопоставленные официальные лица на Авроре, и для вас слово «люди» в Трёх Законах роботехники должно означать аврориан. Если вы не повинуетесь нам, вы вредите нам, унижаете нас и нарушаете этим Первый и Второй Законы. То, что мы намереваемся уничтожить землян, даже большое их количество, — правда, но это к делу не относится. Это всё равно, как если бы вы отказались повиноваться нам, потому что мы едим мясо убитых животных. Ну, я объяснил вам всё, а теперь убирайтесь! — прохрипел Амадейро и, выпучив глаза, упал.

Открыв рот в беззвучном крике, Мандамус склонился над ним.

— Доктор Мандамус, — сказал Жискар, — доктор Амадейро не умер. Он в коме, из которой его в любое время можно вывести. Но он забудет всё, связанное с вашим проектом, и ничего не поймет, если вы станете объяснять ему. Когда я это делал — я не мог бы этого сделать, если бы не собственное признание доктора Амадейро, что он намерен уничтожить большое количество землян, — я, возможно, надолго повредил некоторые участки его памяти и некоторые мыслительные процессы. Сожалею, но ничем не могу помочь.

— Знаете, доктор Мандамус, — произнес Дэниел, — на Солярии мы встретили роботов, которые считали людьми только соляриан. И мы поняли, что в том случае, когда роботы так узко трактуют понятие «человек», это может стать причиной безмерных разрушений. Бесполезно пытаться ограничить в нашем понимании понятие «люди» только аврорианами. Мы определяем всех людей — и землян и поселенцев — как хомо сапиенс и чувствуем, что предотвратить вред для группы людей и человечества в целом важнее, чем предотвратить вред для индивидуума.

— Но в Первом Законе так не говорится, — еле слышно прошептал Мандамус.

— Я называю это Нулевым Законом, и он довлеет над Первым.

— Но тебя так не запрограммировали.

— Я сам себя так запрограммировал. И, поскольку с момента вашего появления здесь я знаю, что вы прибыли сюда, чтобы нанести вред, вы не можете приказать мне уйти или удержать меня от нанесения вреда вам. Нулевой Закон превыше остальных. Я должен спасти Землю, поэтому прошу вас добровольно уничтожить ваши приборы, иначе я буду вынужден угрожать вам, как доктор Амадейро, хоть и не воспользуюсь бластером.

— Подожди! — сказал Мандамус. — Выслушай меня. Дай мне объяснить. Из головы этого Амадейро улетучилось всё хорошее. Он хотел уничтожить Землю, а я не хочу. Поэтому он и целился в меня из бластера.

— Однако это ваша идея, вы создали все эти приборы, иначе доктору Амадейро не нужно было бы принуждать вас что-то сделать. Он сделал бы это сам, не требуя от вас никакой помощи. Правильно?

— Да, Жискар может сказать, лгу ли я. Я построил эти приборы и был готов воспользоваться ими, но не так, как желал доктор Амадейро. Я говорю правду?

Дэниел посмотрел на Жискара.

— На мой взгляд, он говорит правду, — подтвердил Жискар.

— Конечно, правду, — поддакнул Мандамус. — Я хотел ввести очень медленное увеличение радиоактивности в земную кору. Должно пройти сто пятьдесят лет, в течение которых народ Земли может перебраться на другие планеты. Увеличится население имеющихся Поселенческих миров, и будет создано множество новых. Земля, этот огромный аномальный мир, который вечно угрожает космонитам и сводит на нет усилия поселенцев, перестанет существовать. Исчезнет центр мистического поклонения, который так тянет поселенцев назад. Я говорю правду?

— На мой взгляд, он говорит правду, — подтвердил Жискар.

— Мой план, если он сработает, сохранит мир и сделает Галактику домом как для космонитов, так и для поселенцев. Вот почему, когда я конструировал этот прибор… — Указывая на прибор, он приложил большой палец к контакту и устремился к главному прибору, крикнув: — Застыть!

Дэниел бросился было к Мандамусу, но застыл с поднятой рукой. Жискар не шевельнулся.

Мандамус, задыхаясь, вернулся.

— Поставлено на 2,72. Сделано. Изменить нельзя. Теперь всё пойдёт так, как я задумал. И вы не можете никому ничего сказать, потому что тогда начнётся война, а ваш Нулевой Закон запрещает это! — Он холодно и презрительно взглянул на распростертое тело Амадейро. — Глупец! Ты никогда не узнаешь, как это надо было сделать!

Глава 19 ОДИН

92

— Теперь вы не можете повредить мне, роботы, — сказал Мандамус, — и ничего не сделаете, чтобы изменить судьбу Земли.

— Тем не менее, — дрожащим голосом произнес Жискар, — вы не должны помнить о том, что натворили. Вы ничего не должны объяснить космонитам.

Он трясущейся рукой подтянул к себе стул и сел. А Мандамус согнулся и медленно опустился на землю. Казалось, он безмятежно уснул.

— И всё-таки, — с глубоким отчаянием сказал Дэниел, взглянув на два бесчувственных тела, — я потерпел неудачу, и, когда нужно было схватить доктора Мандамуса, чтобы он не нанес вреда людям, я почему-то подчинился его приказу и застыл на месте. Нулевой Закон не сработал.

— Нет, друг Дэниел, — возразил Жискар, — дело не в тебе. Это я остановил тебя. Доктор Мандамус хотел сделать то, что потом всё-таки сделал, но боялся твоей реакции на свои действия. Я нейтрализовал его страх, а затем нейтрализовал тебя. И доктор Мандамус включил под земной корой, так сказать, медленный огонь.

— Но зачем, друг Жискар? Зачем?

— Потому что он прав. Я так и сказал тебе. Он-то думал, что он лжет. Изучив чувство торжества в его сознании, я убедился: он уверен, что результатом усиления радиоактивности станут анархия и сумятица, которые охватят Землю и Поселенческие миры; и тогда космониты уничтожат их и захватят Галактику. Но я подумал, что сценарий, который он разработал, чтобы покорить нас, правильный. Устранение Земли, этого огромного перенаселённого мира, уничтожит мистическое и, по-моему, опасное преклонение перед ней и поможет землянам. Они с новой силой устремятся во все концы Галактики и без Земли, на которую они всегда оглядывались и которую обожествляли, создадут Галактическую империю. И мы должны им помочь. — Жискар помолчал и слабеющим голосом добавил: — Роботы и Империя.

— Как ты себя чувствуешь, друг Жискар?

— Я не могу стоять, но говорить ещё в состоянии. Слушай. Пора тебе принять мой груз. Я сориентировал тебя на ментальное обнаружение и контроль. Тебе осталось только выслушать последнее наставление, которое должно запечатлеться внутри тебя. Слушай…

Он говорил ровно, преодолевая растущую слабость. Дэниел всем своим существом чувствовал слова и символы. Что-то двигалось внутри и вставало на место.

Когда Жискар закончил, Дэниел вдруг ощутил холодное мурлыканье мозга Мандамуса, неровное биение мозга Амадейро и тонкую металлическую нить мозга Жискара.

— Ты должен вернуться к мадам Квинтане, — сказал Жискар, — и сделать так, чтобы этих двоих отправили на Аврору. Они больше не опасны для Земли. Затем проследи, чтобы земная полиция нашла и дезактивировала гуманоидных роботов, посланных на Землю Мандамусом. Будь осторожен, пользуясь своей новой силой, потому что ты ещё не привык к ней и пока не умеешь её чётко контролировать. Постепенно ты приспособишься, если будешь тщательно анализировать свои действия. Пользуйся Нулевым Законом, но не оправдывай им вред, нанесенный индивидуумам без нужды. Первый Закон почти так же важен. Охраняй мадам Глэдию и капитана Бейли, но ненавязчиво. Пусть они будут счастливы вместе, пусть мадам Глэдия продолжает бороться за мир в Галактике. Пригляди, чтобы земляне покинули эту планету. И ещё одно… если я вспомню… да, если сможешь, узнай, куда делись соляриане. Это может оказаться важным.

Жискар замолчал.

Дэниел встал на колени рядом с Жискаром и взял его за руку. Металлическая рука Жискара бессильно повисла.

— Очнись, друг Жискар, — в отчаянии прошептал Дэниел. — Очнись. Всё, что ты сделал, было правильным по Нулевому Закону. Ты спас множество жизней. Ты сделал добро человечеству. Почему же ты так страдаешь?

Голос Жискара так изменился, что слова трудно было разобрать.

— Потому что я не уверен… Если… другая точка зрения… всё-таки правильна… и космониты восторжествуют, а потом сами погибнут… то Галактика… опустеет… Прощай, друг Дэ…

И Жискар умолк навсегда.

Дэниел встал.

Он остался один… Ему предстояло позаботиться о Галактике.

ТАЙНЫ РОБОТОВ ^{(III цикл)}

Автор третьего цикла Роджер Макбрайд Аллен. Действие цикла происходит в мире созданном Айзеком Азимовым, после событий последнего романа цикла «Детектив Элайдж Бейли и робот Дэниел Оливо».

КАЛИБАН

Три Закона роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Вступление

Борьба между поселенцами и колонистами с начала и до конца оставалась борьбой двух идеологий. С точки зрения более ранних эпох, эту войну можно было назвать теологической, потому что позиции обеих сторон строились скорее на слепой вере, страхе и укоренившихся традициях и предрассудках, чем на точных и проверенных фактах.

В любом случае, независимо от того, признавалось это в открытую или нет, базовым вопросом любого столкновения между двумя сторонами были роботы. Одна безоговорочно считала их добром, другая же, не менее безоговорочно, видела в них только зло.

Колонисты были потомками людей, которые со своими роботами покинули Землю, когда там был введен запрет на роботов. Они улетели в космос на примитивных космических кораблях, и это стало первой волной колонизации иных планет. Руками своих роботов колонисты покорили пятьдесят планет и создали прекрасную и утонченную цивилизацию, где роботы выполняли за них всю грязную работу. А точнее, роботы выполняли всю работу. Обосновавшись на пятидесяти планетах, колонисты скомандовали «стоп» и занялись тем, что стали спокойно вкушать плоды стараний собственных роботов.

Поселенцаминазывались потомки тех людей, которые остались на Земле. Они жили в огромных подземных городах, построенных на случай атомной войны. Без сомнения, такой образ жизни породил в культуре поселенцев определенную ксенофобию. Эта ксенофобия надолго пережила период атомной угрозы и наконец вылилась в неприязнь к чопорным колонистам и к их роботам.

Отказаться от роботов землян подвиг в первую очередь страх. Отчасти это был подсознательный ужас перед ходячими железными чудовищами. Но в то же время у людей Земли были и другие, более весомые причины для страха. Они боялись, что роботы возьмут на себя всю работу — а значит, и способ заработать на жизнь. И, что важнее всего, они видели, во что превратилось общество колонистов — красивый, летаргический упадок. Поселенцы опасались, что роботы лишат человечество его духовности, воли к жизни, стремления вперед — то есть самой его сущности.

Колонисты в свою очередь с презрением смотрели на поселенцев, которых называли земляными червяками. Колонисты отреклись от родства с теми, кто когда-то изгнал их. Но в то же время сами они утратили жизнеспособность. Их техника, культура и мировоззрение все больше становились статичными, если не инертными. Идеалом колониста была вселенная, где ничего не происходит, где «вчера» и «завтра» неотличимы от «сегодня».

Поселенцы всерьез намеревались колонизировать всю галактику, сделать пригодными для жизни бесчисленные миры, но при этом всегда оставались верны своему мировоззрению. Больше того, казалось, каждое новое столкновение с колонистами укрепляло и без того стойкую неприязнь поселенцев к роботам. Страх перед роботами стал одним из краеугольных камней их политики и философии. Поселенцы боялись и ненавидели роботов и презирали самих колонистов — за их ленивый, безмятежный стиль жизни. И это ничуть не способствовало сближению двух ветвей человечества.

Но все же иногда эти две стороны сходились, невзирая на разногласия и взаимную подозрительность. Люди доброй воли — представители обеих сторон — стремились преодолеть страх и ненависть и работали вместе — с переменным успехом.

Это случилось на Инферно, маленькой неприветливой планете колонистов. Именно там колонисты и поселенцы предприняли решительную попытку объединить усилия для совместной работы. Жителям этой планеты, которые называли себя инфернитами, грозили две катастрофы. Всем известна суровая природа Инферно, но немногие понимали опасность, которая нависла над планетой из-за неуклонного ухудшения климата. Чтобы справиться с надвигающейся бедой, туда были приглашены лучшие специалисты поселенцев по преобразованию климата.

Но существовал и другой кризис, скрытый, который таил в себе еще большую опасность. Ни инферниты, ни поселенцы не могли предугадать, что на этой планете с пророческим названием им придется лицом к лицу столкнуться с изменением самой сущности роботов…

«История Ранней Колонизации», Сахир Вадид, издательство планеты Бегали, С.Е. 1231.

Глава 1

Тяжелый удар обрушился на ее затылок.

Колени Фреды Ливинг подогнулись. Чашка с чаем выскользнула из ослабевших пальцев и упала на пол, разлетевшись вдребезги. По полу растеклась коричневая лужица. Фреда повалилась прямо на осколки, раня плечо и левую щеку об острые края. Из порезов хлынула кровь…

Женщина неподвижно лежала на полу, свернувшись калачиком, как нелепая карикатура на характерную позу младенца.

На какую-то долю секунды Фреда пришла в себя. Может, она потеряла сознание не сразу, а может, очнулась на мгновение через пару часов после нападения — она не знала. Но она их видела. Видела ясно и отчетливо — две ноги, две красных металлических ноги всего в каких-то тридцати сантиметрах от своего лица. Женщина успела почувствовать страх, удивление, растерянность. Но снова накатила волна боли и слабости, и все опять погрузилось во мрак.

Робот КБН-001, которого еще называли Калибан, впервые осознал себя. Включилось зрение. Его глаза засияли пронзительным голубым светом, воспринимая окружающую действительность. В памяти Калибана не было никакой информации, которая могла бы подсказать, где он находится и что с ним происходит. Он не знал и не помнил ничего.

Робот оглядел себя с ног до головы. Его тело было высоким и стройным, красноватого металлического цвета. Левая рука была вытянута вперед и чуть поднята, ладонь сжата в кулак. Калибан расслабил локоть, разжал кулак и некоторое время разглядывал свою ладонь. Потом опустил руку, повертел головой из стороны в сторону — смотрел, слушал, размышлял. Но в памяти его было пусто.

«Я в какой-то лаборатории. Я — Калибан. Я — робот». Ответы пришли откуда-то изнутри, но не из мозга. «Из резервного блока памяти, — понял Калибан. И эти знания тоже поступили из резервного блока. — Значит, там я и найду ответы на свои вопросы», — решил робот.

Он заметил, что на полу лежит тело, почти касаясь головой его ног. Безвольно обмякшее тело молодой женщины, голова и плечи — в луже крови. Калибан сразу осознал понятия «женщина», «молодая», «кровь». Ответы вспыхнули в его сознании едва ли не прежде, чем он успел сформулировать вопросы. И вправду замечательная штука этот резервный блок памяти!

«Кто эта женщина? Почему она здесь лежит? Что с ней случилось?» Калибан напрасно ждал ответа, никаких объяснений он так и не получил. Его резервный блок не мог — или не хотел — поделиться информацией на этот счет. Похоже, кое-какие вопросы пока так и останутся без ответа… Калибан опустился на колени, повнимательнее присмотрелся к лежащей женщине. Потрогал пальцем растекшуюся кровь. Его чувствительные температурные датчики мгновенно определили, что кровь быстро остывает и уже начала сворачиваться. В сознании робота всплыла схема свертывания крови. «Она должна быть липкой, — подумал он и тут же проверил это, растерев каплю крови между пальцами. — Действительно, довольно вязкая».

Но кровь и раненый человек! Калибаном овладело странное чувство, как будто это должно вызвать какое-то желание, какую-то заложенную в самую основу робота ответную реакцию… Реакцию, которой у него почему-то не возникало.

Кровь затекла Калибану под ноги. Он встал, выпрямившись во весь двухметровый рост. Стоять посреди лужи крови ему не нравилось. Он решил пройти в какое-нибудь более приятное место. Калибан отступил от лужи и заметил в дальнем конце комнаты открытую дверь. У него не было никакой определенной цели, он не осознавал, что происходит вокруг, он ничего не помнил. Ему было безразлично, куда идти. И раз уж он пошел куда-то, не было никакой причины останавливаться.

Калибан вышел из лаборатории, совершенно не задумываясь и даже не подозревая, что оставляет за собой цепочку кровавых следов. Робот прошел по коридору, вышел из здания. И оказался в городе.

Робот шерифа ДНЛ-111 — Дональд — осматривал измазанный кровью пол и с грустью думал, что из всех заселенных колонистами мест только в Аиде, центральном городе планеты Инферно, подобные сцены насилия стали почти заурядным явлением.

Но Инферно очень отличается от остальных миров, и в этом, конечно же, главная причина всех неприятностей.

Человек нападает в темноте на другого человека и скрывается — и это происходит почти каждую ночь! Робот — почти всегда это бывает именно робот — случайно попадает на место преступления и сообщает о нем в полицию. И переживает при этом сильнейшее потрясение, будучи не в силах справиться с непосредственной, прямой, ужасной опасностью, угрожающей человеческому существу. Потом прибывают медицинские роботы. Полицейская служба оперативной связи вызывает на место преступления Дональда, личного робота шерифа. Иногда Дональд решает, что ситуация требует внимания и личного присутствия самого шерифа, Альвара Крэша. Тогда Дональд приказывает домашнему роботу найти хозяина и передать, где его ждет Дональд.

Этой ночью мрачное действо совершилось со всей возможной жестокостью. Такое преступление, вне всякого сомнения, должен расследовать сам шериф. Кроме всего прочего, жертвой оказалась Фреда Ливинг. Да, нужно немедленно вызывать Крэша!

Так что роботу из домашней прислуги придется разбудить шерифа, одеть его и сообщить, где на этот раз произошло несчастье. Правда, шериф считал, что с такими обязанностями как следует справляется только Дональд. Альвара ужасно раздражало, когда его одевал и собирал на работу какой-нибудь другой робот из домашней прислуги. И поэтому Крэш, проснувшись в плохом настроении, нередко сам водил свой аэрокар, чтобы немного развеяться по пути на работу. Дональду вообще не нравилось, когда его хозяин садился за штурвал аэрокара. А мысль о том, что шериф будет в дурном настроении, невыспавшийся и полетит один, ночью, вызывала у верного Дональда очень неприятные ощущения.

Но с этим Дональд ничего не мог поделать, тем более что здесь, на месте преступления, очень многое требовало его внимания. У Дональда был приземистый, почти круглый корпус, окрашенный в обычный для полицейских роботов небесно-голубой цвет с металлическим отливом. Его тщательно продуманная конструкция была рассчитана на то, чтобы робот привлекал как можно меньше внимания и не мог своим видом никого встревожить, насторожить или расстроить. Люди лучше отвечают на вопросы полицейского робота, если он не кажется навязчивым. Голова и тело Дональда были скруглены, поверхность боков перетекала в короткие конечности плавными мягкими изгибами. Спереди на головной части было простейшее схематическое изображение человеческого лица.

Светящиеся голубые глаза и решетка репродуктора на месте рта — в остальном лицо робота было совершенно неприметным и невыразительным.

Очень удобно, когда на лице не отражается почти никаких эмоций. Иначе как мог бы Дональд выразить все свои ощущения сейчас? Он был полицейским роботом и более-менее притерпелся к мысли, что одно человеческое существо способно причинить вред другому. Но от этого преступления даже ему сделалось не по себе. Ничего худшего ему видеть еще не приходилось. И никогда раньше он не был лично знаком с жертвой. И, кроме всего прочего, ведь именно Фреда Ливинг создала Дональда, дала ему имя. Дональд осознал, что при личном знакомстве с жертвой преступления Первый Закон действует сильнее, чем обычно.

Фреда Ливинг лежала на полу в луже крови, от которой тянулись две цепочки кровавых отпечатков — к двум из четырех дверей лаборатории. Следов, ведущих обратно, не было.

— С-с-сэр-сэр-сэр! — Механический голос робота звучал прерывисто. И говорил он вслух, а не по внутренней связи. Дональд обернулся к говорившему. Это был робот из технического персонала лаборатории, чрезвычайно взволнованный происходящим.

— Слушаю тебя.

— С-с-с ней б-бу-дет все в п-порядке?

Дональд сверху вниз посмотрел на маленького светло-коричневого робота. Это был робот серии «Даабор», высотой не больше полутора метров. По явственному заиканию и утрате контроля громкости Дональд понял, что тот уже все знает. Этот маленький робот заслуживал лучшей доли, он был создан не для того, чтобы превратиться в груду металлолома, не для того, чтобы пасть жертвой такого вопиющего нарушения Первого Закона.

Теоретически робот, обнаруживший раненого человека, должен оказать ему первую медицинскую помощь — в памяти каждого робота заложены все специальные знания по медицине, какие только могут понадобиться. Но это невозможно при тяжелой травме головы, когда очень велика вероятность повреждения мозга. Даже не говоря о том, что в таком случае необходимы сложные хирургические инструменты и оборудование. А у этого робота-уборщика просто не хватило бы умственных способностей, точности движений, остроты зрения для того, чтобы определить степень тяжести раны и оказать помощь. И робот-уборщик угодил в типичную ловушку Первого Закона: он знал, что Фреда Ливинг нуждается в помощи, и при этом понимал, что любая его попытка оказать посильную помощь только еще больше повредит ей. Оказавшись между двух огней — не причинять вреда и не допустить невмешательством причинения человеку вреда, позитронный мозг Даабора наверняка сильно пострадал, разрываясь между равной силы побуждениями к действию и бездействию.

Дональд постарался его успокоить. Возможно, несколько слов ободрения от такой внушающей доверие личности, как высокоспециализированный полицейский робот, хоть немного помогут бедняге уборщику, приглушат губительную двойственность побуждений, которая уже почти полностью вывела Даабора из строя.

— Я уверен, что медицинские роботы держат ситуацию под контролем. Ты вовремя сообщил о несчастье и вызвал помощь, и жизнь человека будет спасена. Если бы ты действовал иначе, медицинская бригада могла бы и не успеть вовремя.

— Бла-бла-бла-годарю, сэр. Приятно слышать.

— Кстати, вот чего я никак не пойму. Скажи-ка, дружок, а где все остальные роботы? Почему здесь оказался ты один? Где весь обслуживающий персонал и где личный робот мадам Ливинг?

— При-приказано… приказано оставить помещение, — ответил маленький робот, изо всех сил стараясь говорить внятно. — Остальные получили приказ оставить помещение еще в конце дня. Они в… они в… в другом крыле лаборатории. А своего личного робота мадам Ливинг на работу не берет.

Дональд выслушал сообщение робота-уборщика с нескрываемым удивлением. Во-первых, непостижимо, чтобы ведущий специалист по роботехнике не брала с собой куда бы то ни было своего личного робота. Ни один из колонистов не выходит из дому без личного робота! Да любой из жителей Инферно скорее отправится гулять по городу голым, чем без одного, а то и нескольких роботов! А Инферно славится своими традициями добропорядочности среди всех освоенных колонистами миров.

И уж ничто не может сравниться с мыслью отослать куда-то всех служебных роботов! Как вообще такое могло прийти кому-то в голову? И кто отдал такое приказание? Злоумышленник? Вполне вероятно. Дональд нерешительно посмотрел на Даабора-5132. Задавать такие вопросы маленькому роботу было опасно, особенно при таком неустойчивом состоянии психики, при ослабленных способностях мозга. Если дополнительные сведения усилят противоречие между Первым и Вторым Законами в позитронном мозгу робота, это может нанести ему непоправимые повреждения. Но все же необходимо задать эти вопросы именно сейчас. Все равно Даабор-5132 в любую секунду может прийти в негодность и отключиться, замолчать навсегда. И Дональд решился.

— И кто же отдал такой приказ, приятель? И как вышло, что ты ему не подчинился?

— Нет! Не не подчинился! Меня здесь не было, когда передавали этот приказ! Я выполнял поручение… поручение в городе… и вернулся позже.

— Как же тогда ты узнал, что был такой приказ?

— Потому что такое случалось и раньше! В другие разы!

Вот как?! И раньше? В другие разы? Дональд все больше и больше удивлялся.

— Кто отдавал такой приказ в прошлый раз? Когда? Почему этот человек отдал такой приказ?

Даабор-5132 живо завертел головой из стороны в сторону.

— Не могу сказать. Приказано не отвечать! Прик-казано… приказано не говорить никому, что нас… нас от-отсылали… каждый раз… Но теперь из-за того, что здесь никого не было, человеку был причинен вред!..

Издав низкий сдавленный звук, робот-уборщик замершего зеленые глаза на мгновение ярко вспыхнули и погасли.

Дональд печально глядел на то, о чем догадался пару минут назад. Его вопросы никак не повлияли на исход. Даабор-5132 все равно обречен был погибнуть. Есть надежда, что опытным специалистам по роботам удастся извлечь более ценную информацию из других роботов техперсонала.

Дональд отвернулся от останков робота-уборщика и вновь обратил все внимание на распростертую на полу жертву, окруженную медицинскими роботами.

Это зрелище разрушило маленького робота-уборщика. Но Дональд знал, что он-то рассчитан и на более серьезные перегрузки. Сама Фреда Ливинг отрегулировала порог его Первого, Второго и Третьего Законов так, чтобы он смог работать в полиции.

И сейчас Дональд испытывал ощущение, хорошо знакомое полицейскому роботу, — сдержанное напряжение Первого Закона. Человек в опасности, ранен, страдает, но Дональд ничего не должен делать. Для этого здесь есть роботы-медики, они помогут Фреде Ливинг гораздо лучше, чем личный робот шерифа. Дональд понимал это и сдерживал свои порывы, но Первый Закон звучал очень настойчиво и ясно: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Ни одной лазейки, никаких исключений.

Но помогать именно сейчас и именно этому человеку — это означало вмешаться в действия медицинских роботов и тем самым скорее повредить, чем помочь Фреде Ливинг. Таким образом, чтобы ей помочь, он не должен был ничего делать. Но робот не настроен на бездействие в таких случаях! И тем не менее его вмешательство сейчас не помогло бы… Дональд приглушил внутреннюю дрожь, которая начала подниматься в его позитронном мозгу из-за того же противоречия Первому Закону, что только что погубило Даабора-5132. Дональд знал, что со своими возможностями робота-полицейского он переживет это происшествие, как пережил уже немало ему подобных. Но его ощущения от этого приятнее не становились.

С другой стороны, людям, тому же Альвару Крэшу, сцены насилия и пролитой крови тоже доставляли немало неприятных переживаний. Но человек может привыкнуть к такому. Люди вообще легко ко всему приспосабливаются. Дональд умом понимал это, он наблюдал такое не раз, но все равно никак не мог постичь, как такое возможно. Видеть человека в опасности, человека, ставшего жертвой насилия, даже мертвого — и ничего не делать! Это просто не укладывалось в его голове.

Но полицейскому, особенно на Инферно, приходилось сталкиваться с такими случаями очень часто. И личный опыт помогал полицейским, будь то люди или роботы, легче воспринимать этот кошмар. Позитронный мозг Дональда был хорошо подготовлен к действиям на месте преступления, каким бы ужасным оно ни было. Оставаться в стороне. Наблюдать. Собирать сведения. Не мешать медикам делать свое дело.

И дожидаться человека, дожидаться Альвара Крэша, шерифа города Аид.

Медицинские роботы быстро и слаженно трудились над безвольным телом. Они обеспечили нормальное кровоснабжение жизненно важных органов, аккуратно вынули осколки из щеки и плеча женщины, приладили датчики приборов и катетеры для внутривенных инфузий, ввели в горло трубку аппарата искусственного дыхания, переложили женщину на платформу каталки, тщательно обернув тело простынями, скрыв от посторонних взглядов. Медицинские роботы окружили раненого человека заботой, оказали самую квалифицированную помощь. «Так и должно быть, — подумал Дональд. — Роботы — это щит между людьми и опасностями окружающего мира».

Правда, сейчас этот щит оказался не таким уж и надежным. Фреда Ливинг только чудом осталась в живых. Ее рана была чрезвычайно опасной. Кто же это сделал? И почему?

Повсюду сновали роботы-наблюдатели, снимая место преступления со всех возможных точек. Собранные ими данные помогут во всем разобраться. Они не пропустят ни одной мелочи. Дональд обратил внимание на две цепочки кровавых отпечатков подошв, ведущих от жертвы. Он скользнул взглядом вдоль каждого следа, до того места, где отпечатки исчезали из виду. Следы тянулись в обе стороны не больше чем на сотню метров. Специальные полицейские роботы с помощью молекулярного анализа смогут проследить их путь и дальше, но не до бесконечности. По одним следам найти того, кто здесь прошел, невозможно.

Но тем не менее эти следы — важнейшая улика, возможно, ключевая в расследовании. Нельзя закрыть глаза на ужасающие, немыслимые выводы, на которые наводят эти цепочки следов.

Обе цепочки отпечатков принадлежали роботу. Обе!!! Дональд, специально подготовленный, запрограммированный для полицейской работы робот, не мог не прийти к неизбежному и ужасному выводу.

Но это же невозможно! Невозможно!!!

Дональд с нетерпением ждал Альвара Крэша. Пусть с этим разберется человек. Пусть тот, кто способен это выдержать, сам придет к страшному, невероятному выводу. Тот, кто в состоянии представить, что робот мог напасть на Фреду Ливинг. Напасть сзади.

Рев мотора разрывал тишину ночного неба за спиной Альвара Крэша. Далеко внизу мерцали яркие огоньки предместий Аида, над которыми проносился его аэрокар. В бездонной черноте неба над головой сияли звезды. Прекрасная ночь для полета на предельной скорости, какую он мог себе позволить только под предлогом служебных обязанностей. И все равно шериф был мрачнее тучи.

Он был не в восторге от того, что его разбудили посреди ночи, и ему не нравилось, когда ему помогал одеться и собраться какой-то другой робот, а не его Дональд.

Шериф старался приободриться, успокоиться. Он смотрел на ночное небо, на город внизу. Сегодня в Аиде была на редкость хорошая погода, какой давно уже не бывало. Ни песчаных бурь, ни тумана, ни клубов удушливой пыли. Легкий ветерок со стороны Большого Залива наполнял воздух свежестью и прохладой.

В конце концов шериф дал выход своему раздражению — он вел аэрокар сам, не передавая управление роботу. Он в какой-то мере даже гордился этим. Немногие люди вообще имеют представление, как управлять аэрокаром. Вождение машины считается чем-то вроде заурядной домашней работы, и ее препоручают роботам. И наверняка привычку Альвара Крэша считают весьма эксцентричной — надо же, самому управлять аэрокаром! Правда, немногие отважились бы высказать это ему в лицо.

Шериф Крэш зевнул, протер глаза и нажал кнопку «Кофе» на панели автомата с напитками в кабине аэрокара. Альвар Крэш уже окончательно проснулся и был готов к работе, но оставалась все же какая-то неприятная тень усталости. Сонливость рассеялась с первым же глотком горячего кофе. Аэрокар стремительно мчался над ночным городом. Шериф вел его одной рукой, во второй была чашечка с кофе. Крэш улыбнулся. «Хорошо, что Дональд этого не видит», — подумалось ему. Из-за своей любви к рискованным трюкам вроде управления машиной одной рукой шериф не мог вполне наслаждаться полетом, когда рядом был Дональд или любой другой робот. Одно неверное движение — и робот мгновенно переключал управление на контрольную панель автопилота или сам брался за штурвал.

Ну что ж. Может, поселенцы и презирают роботов, а в мире колонистов жизнь без них замрет через каких-нибудь тридцать секунд. Но при всем при том эти чертовы роботы иногда так надоедают…

Альвар Крэш заставил себя успокоиться. Его разбудили посреди ночи, а он на собственном горьком опыте убедился, что такие штуки ужасно раздражают. И шериф давно понял, что должен выплеснуть это раздражение, сорвать на чем-нибудь злость, а то он и вправду может под горячую руку оторвать кому-нибудь голову.

Альвар с наслаждением вдыхал прохладный ночной воздух. Он летел, откинув лобовой колпак аэрокара. Ветер обдувал лицо, ерошил густые белые волосы, сдувая прочь гнев и раздражение.

Но преступные нападения в Аиде случались нередко, и одного этого хватало, чтобы разозлить шерифа. Ему даже нужна была эта злость. Безжалостное и трусливое нападение на ведущего специалиста по роботехнике не могло оставить его равнодушным. Пусть Крэш не соглашался с политическими взглядами Фреды Ливинг, но он знал лучше других, насколько ощутимой и для Инферно, и для всего остального мира колонистов была бы потеря такого талантливого человека.

Альвар Крэш сбросил скорость. Где-то здесь. Навигационная система аэрокара сообщила, что машина находится прямо над «Лабораторией Роботов Ливинг». Шериф глянул вниз через борт аэрокара, но не смог в ночной темноте разглядеть нужное здание. Он переключил двигатель на режим снижения, на глаз выровнял машину и пошел на посадку.

Робот наземного обслуживания поспешил к аэрокару и открыл дверцу. Альвар Крэш поднялся и вышел в ночь.

Рядом с «Лабораторией» деловито суетились роботы. Возле машины шерифа стоял красно-белый медицинский аэрокар с включенными сигнальными огнями. Его мотор работал, машина готова была взлететь — сразу же, как только пациент будет доставлен на борт. У центрального входа в «Лабораторию» показались четыре медицинских робота. Двое придерживали каталку, остальные несли системы жизнеобеспечения и аппаратуру для контроля за состоянием пациента. Самой Фреды Ливинг не было видно за множеством трубочек и проводов от укрепленных на теле датчиков. Врач-человек шел рядом с каталкой, присматривая за действиями медицинских роботов. Альвар посторонился и пропустил медиков, увозивших жертву с места преступления.

Шериф смотрел, как роботы снимали носилки с раненой женщиной с каталки и грузили в аэрокар, как невозмутимый врач усаживался рядом вместе со своими хлопотливыми помощниками-роботами. «И как только человек может так жестоко обходиться с себе подобными?!» — не давал ему покоя вопрос, и злость все сильнее закипала в сердце шерифа.

Но тупая, бессмысленная злость не поможет найти напавшего на Фреду Ливинг. «Спокойно, шериф, — уговаривал себя Альвар Крэш, — держи себя в руках, сосредоточься». Он подозвал медицинского робота, который возвращался к аэрокару с набором инструментов для первой помощи.

— В каком состоянии пострадавшая?

Блестящий красно-белый медицинский робот с оранжевыми глазами внимательно оглядел шерифа, прежде чем ответить:

— У нее тяжелая черепно-мозговая травма, но никаких необратимых повреждений нет.

— Эти повреждения опасны для жизни? — спросил шериф.

— Если бы госпожа Ливинг не получила вовремя квалифицированную помощь, повреждения могли бы привести к смерти, — заученно произнес робот. — Тем не менее выздоровление будет полным, хотя нельзя исключить возможность посттравматической амнезии. Мы поместим больную в регенерационную камеру, как только доставим в госпиталь.

— Хорошо, можешь идти, — сказал Крэш.

Едва последний медицинский робот забрался в красно-белый аэрокар, машина поднялась и исчезла в ночном небе. Хорошо, что Фреда Ливинг полностью выздоровеет. Правда, эта посттравматическая амнезия очень некстати… Из людей с провалами в памяти никудышные свидетели. Но сообщение медицинского робота многое меняло. «Повреждения могли привести к смерти». Нападение с применением смертоносного орудия превращалось в покушение на убийство. Наконец шериф повернулся и пошел в здание. Посмотрим, что там раскопал Дональд с командой полицейских роботов.

Глава 2

— Ну, Дональд, что тут у нас? — спросил шериф, входя в комнату.

— Здравствуйте, шериф Крэш, — с привычной вежливостью приветствовал его робот. — Боюсь, мы не слишком преуспели. На месте преступления не обнаружено сколько-нибудь значимых улик, которые могли бы помочь в расследовании. Хотя, конечно, вы можете заметить что-нибудь такое, что мы упустили. Я не в состоянии должным образом интерпретировать собранные сведения. Не могли бы вы сами проанализировать данные моих наблюдений? Причем особое внимание стоит уделить показаниям робота-уборщика.

— Да, конечно. Чертовски странно! Ты правильно сделал, что сразу же взял у него показания. Но я не собираюсь сам возиться с остальными. Пусть с ними разбираются специалисты по роботехнике из нашего управления.

Обычно полицейские роботехники занимались роботами, которых искушенные мошенники, наловчившиеся обманывать роботов, так или иначе принуждали выполнять незаконные действия, тщательно замаскировав свои истинные цели. Например, так можно было заставить добропорядочных роботов, которые ведут домашнее хозяйство, открыть доступ к банковскому счету их владельца. Но на этот раз полицейским роботехникам придется повозиться с не совсем обычной загадкой.

— Но этим можно будет заняться завтра. С местом преступления все ясно?

— Да, сэр. Роботы-наблюдатели закончили съемку помещения. Полагаю, вы можете теперь исследовать все сами, не рискуя случайно уничтожить какую-нибудь улику.

Альвар пристально взглянул на Дональда. Даже прожив всю жизнь в окружении роботов, шериф не мог удержаться и всегда внимательно присматривался к ним, как будто надеясь прочесть мысли и чувства робота по выражению лица или позе. С некоторыми роботами, очень немногими, которые довольно точно воспроизводили внешний вид человека, это имело какой-то смысл. Но таких на всем Инферно можно было пересчитать по пальцам. Со всеми же остальными типами роботов пристальный взгляд был всего лишь данью привычке.

Тем не менее благодаря этой привычке у шерифа было несколько мгновений для того, чтобы обдумать истинное значение слов робота. «Не в состоянии должным образом интерпретировать полученные сведения». Что же, черт возьми, это означает? Дональд пытался сказать ему что-то такое, что робот не может выложить прямо. Он боялся слишком далеко зайти в своих предположениях. Но Дональд никогда не вел себя так загадочно без важной на то причины. И если он избрал такой способ общения, значит, для этого есть основания. Альвар Крэш хотел было приказать Дональду объяснить без обиняков, что тот имеет в виду, но обуздал свое нетерпение.

Лучше всего самому отыскать то, что так обеспокоило Дональда, сделать собственные выводы. Вряд ли робот мог пропустить что-то, на что обратил бы внимание только человек. Почти все, что сказал Дональд, казалось какой-то бессмыслицей. Как будто он не говорил многого — если не самого главного — из чувства самосохранения. Но все же он сказал немало любопытного. «Не обнаружено улик, которые могли бы помочь в расследовании». Как будто они обнаружили что-то, но такое нелепое, бессмысленное, что только вводило в заблуждение. «Настолько нелепое, что Дональд решил уклониться от предварительного заключения, чтобы не ошибиться», — язвительно подумал шериф. С такими хорошими помощниками, как Дональд, самая большая проблема — не требовать от них слишком многого. А так хочется во всем положиться на робота, позволить ему проникнуться твоим образом мыслей! «Черт, да Дональд наверняка может справиться с этим делом гораздо лучше, чем я!» — подумал шериф.

Крэш раздраженно тряхнул головой. Нет! Роботы — только помощники людей, они не способны к самостоятельным действиям. Альвар вошел в комнату и приступил к осмотру места преступления.

Занявшись привычной работой, шериф ощутил знакомый и всякий раз новый трепет. Он всегда по-особенному волновался в такие минуты, когда начинал новое дело, начинал охоту за преступником. Странная это была охота — шериф Крэш нечасто знал наверняка, кого он выслеживает.

И было что-то неправильное, неестественное в том, чтобы стоять посреди чьей-то чужой комнаты, когда самого хозяина в ней нет. Шерифу случалось бывать в чужих спальнях и гостиных, в кабинетах умерших и пропавших без вести. Он читал их дневники, изучал их счета, случайно натыкался на свидетельства их тайных пороков и глубоко личных удовольствий, их великих преступлений и трогательных маленьких секретов. Облеченный властью своего служебного положения, шериф узнавал очень много об их жизни и смерти по оставленным мелким уликам, проникал в самые тайные уголки их души. И вот здесь и сейчас все начиналось заново.

Некоторые лаборатории и кабинеты выглядят такими безликими, что по ним ничего нельзя сказать о тех, кто там обычно работает. Но эта комната была не из таких. Это был характерный портрет человека, которому она принадлежала. Альвару Крэшу оставалось только хорошенько его изучить и понять.

И Крэш начал исследовать комнату. На первый взгляд устроена она была довольно стандартно. В длину комната имела около двадцати метров, в ширину — метров десять. Инферно никак нельзя было назвать перенаселенной планетой. Люди здесь любили устроиться просторно. И, по здешним меркам, эта комната была вполне заурядным рабочим местом для одного человека.

В комнате было четыре двери. Две в наружной стене здания, на улицу, и две в противоположной, выходившие в коридор. Альвар отметил, что окон в комнате нет, а тяжелые двери закрываются очень плотно. Значит, лаборатория рассчитана и на работу в полной темноте. Возможно, здесь работали со светочувствительными материалами. Скорее всего регулировали чувствительность зрительных систем роботов. Важно ли то, что это помещение светонепроницаемо? Или это не имеет значения? Неизвестно.

Шериф и Дональд стояли возле одной из внутренних дверей, у стены, которую Альвар про себя назвал дальней. «Почему я решил, что именно эта стена — дальняя? — удивился Альвар. — Она практически ничем не отличается от противоположной. Правда, похоже, эта часть комнаты меньше используется. Все здесь заставлено запечатанными коробками, сложенными в штабеля. В противоположном конце комнаты, вне всякого сомнения, работают гораздо чаще!»

Вдоль одной из стен, от двери до двери, тянулся рабочий стол, на котором стояли компьютерные мониторы. На стене около него имелось много разнообразных переключателей, отводы силовых установок и два-три прибора, назначение которых осталось для Крэша загадкой. Наверное, какое-то специальное лабораторное оборудование.

Казалось, на столе совсем не было свободного места. Повсюду громоздились туловища роботов, разобранные головы роботов, несколько тщательно запечатанных ящиков с наклейками «Обращаться осторожно!» и «Гравитонный мозг». Альвар вздохнул и еще раз взглянул на наклейки. Какой еще, к черту, гравитонный мозг? Многие тысячи лет роботов делают с позитронным мозгом. Да роботы вообще смогли появиться, только когда был изобретен позитронный мозг! А гравитонный? О таком Альвар никогда не слыхал, но само название звучало как-то тревожно. Шериф не одобрял бессмысленных новшеств.

Но эту загадку можно отложить и на потом, поразмышлять о ней на досуге. А пока надо заниматься делом. И шериф продолжил осматривать комнату. Хотя на рабочем столе лежали целые груды разных деталей и блоков от роботов, это не создавало впечатления разгрома или свалки. Не было даже легкого налета беспорядка, неаккуратности. Казалось, каждая вещь имела специально отведенное для нее место. Видимо, хозяин лаборатории просто трудился сразу над несколькими проектами.

В центре комнаты стояло два длинных стола. На одном среди кучи разных запасных частей и множества инструментов лежал наполовину собранный робот. А второй стол казался скорее пустым, особенно в сравнении с соседним. На нем почти ничего не было — только несколько маленьких приборчиков и какие-то провода.

По всей комнате тут и там стояли передвижные штативы с разнообразными измерительными приборами. Между столами возвышался какой-то огромный шкаф с трубками и отводами на шарнирах. Высотой эта штука была добрых три метра и занимала приличный участок на полу — где-то четыре метра на пять. Шкаф стоял на передвижной платформе, так что его при желании можно было отогнать в угол, когда он не был нужен.

— Что это за чертовщина? — спросил Альвар, останавливаясь в середине комнаты.

— Испытательный стенд для роботов. Вот эти крепления — для фиксации робота в удобном для доступа положении. Он рассчитан на все модели, любого размера и предназначения, — ответил Дональд, кивнув на железный ящик. — По-моему, он слишком громоздкий, чтобы держать его посреди комнаты. Он мешает свободно проходить между столами.

— Я сам как раз об этом думаю. Погляди, вон там у дальней стены пустое место. Наверное, они откатывают этот ящик туда, когда он не нужен. Тогда почему он сейчас здесь торчит? Зачем здесь стенд, если нет робота?

— По-видимому, робот был здесь совсем недавно, — предположил Дональд.

— Ты прав. Заметь, на одном из столов — свободное место. По размеру — как раз для робота. Скорее всего они переносили робота со стола на испытательный стенд. Или наоборот. Может, это как-то связано с мотивом преступления? Кража одного или даже двух экспериментальных роботов? Надо будет над этим поразмыслить.

— Сэр, обратите, пожалуйста, внимание на пол прямо перед установкой. Там обозначен контур тела Фреды Ливинг…

— Погоди, Дональд. Не сейчас. Потом я, конечно, взгляну. — Альвар намеренно не хотел смотреть на лужу крови и контур человеческого тела в центре комнаты. Слишком легко было утерять нить расследования, пропустить случайно какую-нибудь важную улику. А о чем могла рассказать лужа крови на полу? Что на женщину напали именно там и там же она упала, истекая кровью? Это шериф знал и так. Лучше сперва тщательно обследовать оставшуюся часть комнаты.

Шерифу не давало покоя, что все в этой комнате как-то не увязывалось в его представлении с образом Фреды Ливинг. Он был с ней немного знаком, с того времени, когда она программировала Дональда. Так вот, это место не соответствовало ее привычкам, ее характеру. Хозяином этой комнаты был, вне всякого сомнения, мужчина. Незначительные детали, которые Альвар отметил подсознательно, теперь четко всплыли в памяти. Размер и покрой рабочих халатов, висевших на вешалке в углу. Размер пропыленных тапочек, которые стояли под вешалкой. Кое-какие инструменты, развешанные на крюках так высоко, что женщина среднего роста их просто не смогла бы достать.

И было что-то этакое, почти неуловимое в особенном порядке, царившем в лаборатории, что сам собой представлялся застенчивый, аккуратный, исполнительный мужчина. Совсем непохожий на напористую, уверенную в себе Фреду Ливинг. И если Альвар Крэш верно представлял себе ее характер, то в лаборатории Фреды Ливинг все должно быть вверх дном даже после того, как роботы-уборщики наведут там чистоту. Хотя какое там! Она не подпустит их и близко к своему «рабочему беспорядку». Знаменитая Фреда Ливинг, выдающийся специалист Инферно в области роботехники, бриллиант первой величины в своей отрасли науки — она вовсе не была нервной, застенчивой особой. В отличие от хозяина этой лаборатории.

Альвар Крэш вышел в коридор и проверил табличку на двери. «Губер Эншоу. Главный конструктор и испытатель» — гласила табличка. Что ж, одной неувязкой меньше. Все встало на свои места. Значит, это лаборатория не Ливинг, а Эншоу, кем бы этот Эншоу ни был.

Но что Фреда Ливинг делала ночью в лаборатории Эншоу, да еще и, предположительно, наедине со злоумышленником?

Крэш вернулся в комнату и закончил осмотр, стараясь ничего не задеть и не сдвинуть. Его, в конце концов, все еще ждало очерченное мелом место, куда упало тело пострадавшей. Эта комната была, похоже, битком набита всевозможными уликами — все эти электронные штуковины, куски роботов, микросхемы… И как со всем этим разобраться? Знать бы побольше об экспериментальных роботах! В самом ли деле отсюда что-то пропало — целый робот или микроскопическая деталька, из-за которой злодей и устроил покушение?

И каким образом напали на Фреду Ливинг? Этого шериф пока не знал.

Наконец, обследовав уже всю комнату и не обнаружив ничего особенно примечательного, шериф с явной неохотой прошел к середине комнаты, на место преступления.

Огромная, около метра в диаметре, лужа крови неровно растеклась в разные стороны между рабочими столами, в двух шагах от громоздкого аппарата для наладки роботов. Яркая желтая линия четко обрисовывала контур лежавшего на этом месте тела — вплоть до беспомощно раскинутых пальцев левой руки. Казалось, пальцы эти тянулись к двери за помощью, которая так и не пришла.

Альвар Крэш пытался угадать, как у них получилось нарисовать такой точный контур? Его полицейские роботы, конечно, знали как. Шериф не знал.

Стоп. Снова он пытается отвлечься от главного, подсознательно задерживая внимание на незначительных деталях. Сейчас нельзя позволить себе такую роскошь. Крэш присел и внимательно вгляделся в то, на что пришел посмотреть. До этой минуты он заставлял себя не обращать внимания на запах подсыхающей крови, но теперь этот мерзкий, тяжелый, терпкий и резкий запах буквально ворвался в его легкие. Альвар содрогнулся от отвращения, но превозмог гадливость и принялся за дело.

Медицинские роботы растоптали кровавую лужу, пол вокруг контура тела был сильно испачкан множеством отпечатков их ног. Трудно что-то понять в такой путанице следов. Но это поправимо. Дональд наверняка сохранил первичное изображение снятое медицинскими роботами, когда они только подходили к телу. Компьютер может воспроизвести все перемещения роботов-медиков, выделить их следы во всех кадрах, заснятых полицейскими роботами-наблюдателями, и так восстановить первоначальную картину. Кое-кому из полицейских больше нравилось работать как раз с такими реконструкциями. Но сам шериф предпочитал разбираться с беспорядочной, грязной, непонятной путаницей настоящих следов на месте преступления.

Кровь уже успела свернуться и засохнуть. Крэш достал из кармана тонкую иглу и приложил к поверхности лужи. Затвердела почти полностью. Альвара всегда удивляло, как же быстро это происходит. Но вот он осмотрел лужу со всех сторон, отметил про себя следы медицинских роботов и наконец обратил внимание на то, что мельком заметил раньше, при обследовании комнаты, но решил тогда отложить на потом. Две цепочки следов, несомненно, принадлежавших роботам, но совершенно не похожих на следы роботов-медиков. Один след вел к внутренней двери, в коридор, другой — к выходу из здания.

И хотя отпечатки отличались от следов медицинских роботов, они были совершенно неотличимы один от другого.

Две цепочки загадочных следов, совершенно одинаковых!

— Вот из-за этого ты и волновался, Дональд? — спросил Альвар Крэш, оглядываясь на своего помощника.

— Из-за чего, сэр?

— Следы роботов. Из которых становится ясно, что робот или даже два робота прошли через лужу крови и не обратили внимания на умирающую Фреду Ливинг.

— Да, сэр. Я беспокоился из-за этого. Вывод очевиден, все признаки указывают именно на это.

— Тем не менее вывод неверный. Из-за Первого Закона ни один робот не может так поступить, — заметил Альвар Крэш.

Неожиданно со стороны входной двери раздался еще один голос:

— Значит, кто-то подстроил нападение так, как будто его совершил робот или два робота. Превосходно, шериф Крэш! Чтобы это понять, мне понадобилось каких-нибудь тридцать секунд! А вы сколько уже здесь толчетесь?

Альвар быстро обернулся и покрепче стиснул зубы, сдерживая поток ругательств. У двери стояла Тоня Велтон. Смуглая стройная женщина. За ней возвышался робот песочногоцвета. Альвар и не заметил бы робота, если бы Велтон была не из поселенцев. Шериф обычно испытывал какое-то мрачное злорадство, когда видел, что люди, так яростно ненавидящие роботов, прибегают к их услугам. Но сейчас его занимало совершенно другое. Тоня Велтон смотрела на него откровенно насмешливо и снисходительно.

На ней был облегающий комбинезон из плотной ярко-голубой ткани с замысловатым рисунком. Колонисты предпочитали спокойные цвета и более скромный покрой одежды. На Инферно яркие цвета были привилегией роботов. Но лидеру поселенцев этого никто не говорил — а если бы и сказали, она просто пропустила бы замечание мимо ушей. Скорее она специально сделала бы все наоборот.

Но какого черта здесь делает эта Тоня Велтон?!

— Добрый вечер, леди Тоня! Вы приятно удивили нас своим появлением, — произнес Дональд в самой светской манере. Редко, очень редко робот начинал говорить без позволения человека. Но Дональд был достаточно искушен в области человеческих взаимоотношений и понимал, что ситуацию необходимо как-то разрядить.

Тоня ответила с легкой усмешкой, которую Альвар предпочел принять за проявление вежливости:

— Сомневаюсь! Простите, шериф, что я ворвалась так внезапно. Должна признаться, новости о несчастье с Фредой Ливинг меня очень расстроили. Когда я нервничаю, не могу иной раз удержаться от колкостей.

«А по-моему, это твоя обычная манера общения», — подумал Крэш. Вслух же он сказал:

— Все в порядке, мадам Велтон. — Причем тон его свидетельствовал как раз об обратном. — Не знаю, что вас сюда привело в этот час, но сегодня ночью здесь было совершено нападение на ведущего специалиста планеты по роботехнике, и я не могу позволить никому вмешиваться в ход расследования. Это дело государственной важности, мадам Велтон, и оно никоим образом не касается поселенцев. Поэтому, боюсь, мне придется просить вас оставить помещение.

— Ну, что вы! Я, видите ли, прибыла сюда как раз из-за этого случая. Правитель Грег лично позвонил мне около часа тому назад и просил, чтобы я тотчас же приехала сюда и присоединилась к вам.

Шериф Крэш уставился на предводительницу поселенцев, открыв рот от изумления. Что за чертовщина здесь творится?!

— Дональд, осмотр закончен? — спросил он робота. — Я ничего не упустил?

— Нет, сэр. Полагаю, здесь мы закончили.

— Прекрасно, Дональд. Опечатай комнату как место преступления. Никого не впускать, никого не выпускать. А нам с мадам Велтон сейчас надо бы поговорить, и здесь не самое лучшее место для беседы. Когда все уладишь, приходи.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался Дональд.

— Давайте пройдем в мою машину, мадам Велтон. Там можно будет пообщаться.

— Хорошо, пойдемте, шериф, — резковато бросила Тоня Велтон. — Нам действительно надо кое-что обсудить. Ариэль, идем!

Альвар Крэш и Тоня Велтон уселись в аэрокаре шерифа лицом к лицу. Оба смотрели друг на друга крайне подозрительно. Ариэль, робот Тони, застыла за спиной хозяйки, почти скрывшись в полумраке. Шериф едва обратил на нее внимание — кто же станет обращать внимание на робота?

— Ну, что ж. Расскажите-ка, из-за чего такой ажиотаж? Почему Правитель звонил вам? Каким боком это преступление касается поселенцев?

Тоня Велтон скрестила руки на груди и пристально посмотрела шерифу в глаза.

— Через день-другой вы сами узнаете. Большего пока я сказать не могу.

— Понятно, — сказал шериф, хотя, собственно, ничего не понял. — Но вряд ли это можно считать достаточным объяснением.

— Конечно. И прошу меня извинить, это не моя тайна. Но кое-что я вам все же скажу — это отчасти объяснит мой интерес к этому делу. Я имею право быть здесь, это входит в соглашение относительно присутствия поселенцев на планете. Я имею право защищать интересы моих сотрудников и должна заботиться об их безопасности.

— Простите?

— Ах да! Вы, наверное, не в курсе? Фреда Ливинг работает на меня.

Повисло гробовое молчание. Фреда Ливинг, самый известный и перспективный специалист по роботехнике на Инферно! Большинство инфернитов воспринимали ее не как человека, а как национальное достояние планеты. И чтобы она и ее «Лаборатория» превратились в заурядных наемников поселенцев — да Тоня Велтон могла с таким же успехом утверждать, что поселенцы купили Дворец Правителя или получили в собственность Большой Залив!

Наконец Альвар Крэш вновь обрел дар речи. Он хмыкнул и покачал головой.

— Если позволите дать вам совет, мадам Велтон… Разумнее было бы не слишком об этом распространяться.

Велтон удивилась:

— Почему это? Мы не сообщали об этом публично, но и не старались держать в секрете.

— Тогда лучше бы вам об этом позаботиться теперь, — сказал шериф.

— Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Сейчас поясню, мадам Велтон. Средний житель Инферно не станет рассматривать это нападение как обычное преступление или даже как преднамеренное покушение на убийство. Общественность воспримет нападение на ведущего специалиста по роботехнике как откровенный саботаж. Большинство инфернитов попросту решат, что покушение устроили ваши люди, даже если не будут знать, что поселенцы имеют какое-то отношение к «Лаборатории Ливинг». А когда станет известно, что поселенцы действительно в этом замешаны, будет еще хуже.

— Мы замешаны! — возмутилась Тоня Велтон. — Да мы тут совершенно ни при чем!

— Вполне возможно, — сказал шериф Крэш. Тоня явно разволновалась, и шерифу это было на руку. Что на самом деле привело ее сюда? Как смогла она приехать так быстро? Такая поспешность, такой пыл — все это очень подозрительно… И какую, интересно, работу может выполнять для поселенцев специалист по роботехнике? Да, сегодняшняя ночь щедра на загадки.

Дональд проскользнул в аэрокар и стал у стены, рядом с Ариэль. Крэш мельком взглянул на него и кивнул. Приятно знать, что рядом с тобой надежный и верный помощник. Но сейчас речь шла не о Дональде. Шериф оценивающе посмотрел на Тоню Велтон, пытаясь угадать ее настроение. Если он хоть немного разбирается в людях, то за этим самоуверенным фасадом таится какая-то нерешительность.

— Вы отрицаете вашу причастность, — продолжил он. — Но ведь вы сами только что говорили, что Фреда Ливинг работает на вас. Этого вполне достаточно! Большинству людей хватит одного этого, чтобы обвинить в покушении именно поселенцев.

— Что вы имеете в виду?

— Мои земляки-инферниты мгновенно расценят ваши исследования в области роботехники как угрозу надеждам колонистов на господство в космосе, на которое сейчас претендуют поселенцы! Неважно, правда это или нет, — инферниты поверят в это! Они тут же свяжут злодеяние с поселенцами — теми самыми проклятущими поселенцами, которые и так шастают по всей планете, суют повсюду свои любопытные носы и обращаются с народом Инферно как с дикарями. И политическая ситуация мгновенно станет гораздо более напряженной, чем сейчас. Народ Инферно убежден, что вы, поселенцы, считаете нас забавными маленькими туземцами, которых надо смести прочь с дороги к галактическому господству.

Тоня чуть покраснела и плотнее стиснула скрещенные руки:

— Политика! Вы никак не можете без нее, без этих ваших предрассудков! Дорогой мой шериф, это не поселенцы стоят у вас на дороге. Вы прекрасно справляетесь без нашей помощи, вы сами во всем виноваты! Бесчисленные поколения колонистов завоевывали в прошлом новые планеты. И вы могли заселить уже тысячи новых миров. А получилось, что вам принадлежит сейчас меньше пяти десятков планет — сорок пять, если не ошибаюсь. Это не мы не даем вам идти дальше, не мы мешаем вам осваивать новые земли! Вы сами решили остановиться на достигнутом! И вместо того чтобы решительно взяться за дело, вы выбрали иной путь — сидите по домам и вините нас в стремлении к новым звездам! Наша ли вина в том, что вы считаете отказ осваивать новые миры первостепенной добродетелью?

— Должен извиниться перед вами, мадам Велтон, — сказал Крэш. — Я был немного несдержан в выражениях. Я не собирался вас в чем-либо обвинять, но предупредил — вы теперь представляете себе, что подумают инферниты, если обнаружится ваша причастность. Сам я так не считаю, поселенцы мне даже чем-то нравятся. Но если из-за сотрудничества с Фредой Ливинг поселенцы как-то связаны с этим нападением или вообще как-то связаны — неважно как, — говорю вам как опытный специалист в таких вопросах, это вам чертовски дорого обойдется!

Тоня Велтон выслушала шерифа с невозмутимым видом. Наконец она довольно спокойно заговорила:

— Полагаю, следующие два дня покажут, кому и за что придется платить.

— И что же такое должно произойти? — невозмутимо спросил Крэш.

Тоня ответила, тщательно подбирая слова:

— Будет… своего рода презентация. Я не имею права говорить больше, но те самые неприятности, о которых вы меня предупреждали… Думаю, без них не обойдется.

— Прошу прощения, мадам Велтон. Скажите, эта «презентация» как-то связана с нападением на Фреду Ливинг? — спросил Дональд. — Может быть, это была попытка предотвратить или отсрочить ее?

Велтон резко обернулась к роботу, лицо ее на мгновение утратило всю невозмутимость. Похоже, она не заметила, как Дональд вошел.

— Да! Да, я считаю, что это вполне возможно! — пылко воскликнула женщина. — И если это действительно так, то всем нам грозит ужасная опасность!

— Что за чертовщину вы несете!.. — начал Крэш.

Велтон повернулась к нему:

— Нет! Я больше не скажу ни слова! Но поспешите с расследованием, шериф! Если вам что-то дорого в этой жизни, в этом мире — раскройте это преступление! — Тоня глубоко вздохнула и, казалось, немного пришла в себя. Ее взгляд скользнул по кабине аэрокара, как будто Тоня только что осознала, где находится. Она сказала: — Я не должна была сегодня сюда приезжать. Нужно было встретиться с вами завтра утром и просто выслушать ваш отчет о ходе расследования, как это обычно делается. Пойдем, Ариэль!

Не говоря больше ни слова, Тоня Велтон вышла из машины. Робот следовал за ней. Альвар Крэш проводил их взглядом, теряясь в догадках, чего ради Велтон так переполошилась. Она вела себя этой ночью более чем странно. Не говоря уже о том, что Велтон чудесным образом появилась на месте преступления почти сразу после него, стоило обратить внимание на то, как упорно она старалась убедить шерифа, что преступление скорее всего имело политическую подоплеку. Крэш решил, что таким образом Велтон пыталась отвлечь его внимание от чего-то другого. Но что же, черт возьми, это другое?!

Одно Альвар Крэш знал наверняка: что бы ни крылось за этим преступлением, он влип в это дело, влип по самые уши.

Глава 3

Калибан шел по ночному городу, сгорая от любопытства. Он был уже далеко от того места, где начал свой путь, и шагал теперь по тихому жилому кварталу, совершенно безлюдному в этот ночной час. Дома были большими и стояли далеко один от другого. Между домами тянулись просторные лужайки, не очень ухоженные, а местами вообще запущенные, с высохшей травой. В этой части города, похоже, наземный транспорт встречался нечасто, поскольку нигде не было видно достаточно широкой и накатанной дороги для крупных машин. Видимо, здесь предпочитали аэрокары или же просто ходили пешком.

Но от этого заброшенные лужайки ничуть не потеряли для Калибана своей привлекательности. Все вокруг было для него новым и чрезвычайно интересным. Он смотрел на маленькие огоньки в небе и гадал, что бы это могло быть. Наткнулся на кучу мусора, вываленную под забором, и никак не мог понять, как могла здесь оказаться такая странная смесь предметов. Его блок памяти ничего не прояснил с этими двумя загадками, остались без ответа и еще кое-какие вопросы. Но в целом блок памяти здорово ему помогал, выдавая номера домов и названия улиц, где проходил Калибан.

Некоторое время он просто бесцельно бродил по городу, жадно впитывая всю информацию, которую блок памяти счел нужным ему предоставить. Потом ему пришла в голову идея. Раз уж заложенная в блок памяти карта сообщает ему, что он видит перед собой, нельзя ли по ней выбрать, куда идти? Может, попробовать просмотреть всю карту, найти что-нибудь интересное и сходить туда?

Калибан тут же остановился и попробовал. Мир вокруг него померк, и вот перед внутренним взором робота предстало схематическое изображение того места, где он стоял, выполненное в четких и ярких цветах, со множеством примечаний.

Он попробовал переместить точку зрения куда-нибудь еще и с удовольствием обнаружил, что одного желания достаточно, чтобы увидеть полную карту города или любого ее отдельного участка. Более того, оказалось, его внутреннему взору доступно гораздо больше возможностей. Калибан мог осмотреть все, что имелось на карте, — все здания и башни, с любой точки и под любым углом! Его взгляд скользил по карте, через парки, дома, главные дороги города. Так, будто Калибан путешествовал по Этим местам в воображении. Впечатление от этого было потрясающим, сродни ощущению полета.

На карте были информационные таблички с адресами, именами владельцев зданий и, зачастую, с указанием того, чем в этих зданиях занимаются. Или с указанием основного рода занятий владельца.

Внезапно у Калибана появилась потрясающая мысль — ведь можно с помощью этих табличек узнать что-нибудь о себе самом! Он может скользнуть по карте к тому месту, где сейчас находится, потом проследить свой путь обратно, к зданию, из которого вышел. А там уже прочитать на табличке, что это за место такое и вообще — все, что там есть. Может, так удастся отыскать какую-нибудь ниточку к тайне его происхождения и места в этом мире. И Калибан, сжигаемый жаждой скорее узнать о себе побольше, вернулся мысленно к тому месту, откуда появился.

Перед взором в обратном порядке пролетело все, что он видел, пока шел, с немыслимой скоростью воспроизводя все его движения. Наконец появилась картина того места, где начался его путь. Калибан обнаружил непонятную странность: изображение здания было неполным! Почти все остальные здания виделись очень отчетливо, с подробно прорисованными окнами, дверями и прочими архитектурными особенностями. Это же здание на его карте выглядело просто как темно-серый прямоугольник, низкая, удлиненная безликая коробка.

В растерянности Калибан вызвал информационную табличку.

И оказалось, что в блоке памяти нет совершенно никакой информации о том здании, в котором он появился!

Ошеломленный, разочарованный робот отключил обзор. Яркие цвета и символы карты пропали из виду, и вот Калибан снова оказался один в темноте, на пустынной дорожке в тихом окраинном районе.

Но почему об этом здании нет никакой информации? Может, стоит пойти назад и посмотреть самому? Вернуться обратно к тому месту не составит труда — в памяти остались все подробности прогулки, так что восстановить путь проще простого. Но когда Калибан только очнулся, он ни к чему особенно не присматривался. Он вообще понятия не имел, что может узнать больше, чем уже знает. Если вернуться туда, можно узнать много чего интересного.

Робот повернулся и двинулся в обратный путь. Внезапно он остановился. Погоди-ка! Есть еще кое-что, о чем он раньше не подумал. Калибан вспомнил, что увидел, впервые открыв глаза: бесчувственная женщина на полу, в луже крови… Параллельная система информации его блока памяти поднимала одновременно множество самых разных сведений, о чем бы Калибан ни подумал.

Так робот узнал, что, согласно Кодексу Законов, оставить место преступления до того, как прибудет полиция и зафиксирует твои свидетельские показания, само по себе противозаконно! Калибан пролистнул весь этот Кодекс, заложенный в его память, и узнал много новых понятий — таких, как преступление, виновность, алиби… Все это, похоже, было рассчитано на людей, но не так уж трудно догадаться, что роботу причастность к преступлению обещала ничуть не меньшие неприятности, чем человеку.

Нет, сейчас нельзя туда возвращаться.

Так… Погоди-ка, а нет ли еще на карте таких же «белых пятен»? Других мест, где изображения такие же схематичные. Может, они как-то связаны с тем самым зданием? Может, если исследовать одно из них, появится какой-нибудь ключ… какая-нибудь мысль или образ, которые помогут Калибану вытянуть из блока памяти больше сведений о себе?

Калибан огляделся вокруг и решил, что лучше бы убраться куда-нибудь с дороги, пока он будет разбираться с картой. Робот пошел в сторону и вскоре отыскал небольшую ложбинку между холмами. Он устроился там, убедившись, что с дороги его незаметно.

И снова занялся исследованием встроенной в информационный блок карты. Сперва Калибан пробежался взглядом туда-сюда через всю карту, стараясь охватить разом как можно большее пространство, в надежде случайно наткнуться на какой-нибудь подозрительно нечетко прорисованный участок улицы или отдельное здание. Потом он решил поделить город на квадраты и исследовать их планомерно, один за другим. Может, имеет какое-то значение даже расположение таких «белых пятен» на карте? Это станет ясно, только когда он найдет их все. У карты города были очень четкие границы. Что лежало за ними? Пустота? Ничто? Представление Калибана о мире ограничивалось этой картой. Ему даже захотелось добраться до этого самого края мира и посмотреть, каков он на самом деле. Калибан представил, как стоит у грани мира, глядя в ничто. Мысль была заманчивой и волнующей.

Нет. Не время отвлекаться. Сперва надо выяснить, кто он такой и что произошло в том здании, где он очнулся. А когда Калибан покончит с этими загадками, у него будет вдоволь времени, чтобы удовлетворить любопытство.

Робот начал методично проверять карту с южной границы города, продвигаясь с востока на запад, потом перешел на следующую полосу, просматривая ее уже с запада на восток.

И вот такое место нашлось — недалеко от южного края карты огромное пустое «пятно», в тысячи, десятки тысяч раз больше того ничем не обозначенного здания, где он проснулся. Но здесь не было даже никаких схематичных изображений. Пустота. Ничего. Ни земли, ни воды, ни построек, ни дорог. Совершенно ничего!

Калибан задумался. А соответствует ли его карта действительности? Как, интересно, на самом деле выглядит эта пустота? И почему она появилась? Ему до смерти захотелось увидеть это своими глазами. Но Калибан решил быть последовательным. Надо проверить всю карту, перевести все данные в оперативную память. Вполне возможно, что есть и другие такие же пустые «пятна». И он продолжил просмотр, двигаясь к северу по полосам, то с востока на запад, то с запада на восток.

На это ушел почти час, зато теперь Калибан помнил наизусть всю карту Аида. Он нашел еще несколько «пятен», но ни одно из них ни в какое сравнение не шло с размерами того, что он обнаружил первым. Это были просто другие здания без информационных табличек, изображенные как серые прямоугольники. И Калибан не нашел в их взаимном расположении ничего существенного, ни о какой системе или ключе к разгадке его тайны не могло быть и речи.

Ничего не оставалось, кроме как пойти и посмотреть. И не было никаких причин противиться желанию увидеть пустоту своими глазами. Калибан поднялся и пошел по полю, переключившись на инфракрасное зрение, чтобы ни на что не наткнуться в темноте.

«Пятно» располагалось на краю города, идти до него было далековато. Калибан шел по полузаброшенным, малолюдным окраинам Аида, освещенным бледным, несмелым светом восходящего солнца. И размышлял, на что может быть похожа эта огромная пустота?

Но то, что он увидел, было мало похоже на пустоту. Когда солнце уже оторвалось от горизонта, Калибан стоял у края того места, которое на карте было обозначено «белым пятном» и где, если верить карте, не было ничего.

Калибан видел перед собой оазис жизни посреди увядающего города. Он стоял на краю просторного зеленого парка, со множеством деревьев, с широкими зелеными лужайками и чистыми прудами.

Тут и там были разбросаны небольшие павильоны, по всей видимости, наземные части каких-то глубинных сооружений — судя по тому, что в них все время входили и выходили люди. Калибан пошел вдоль невысокой каменной стены, ограждавшей парк, пока не добрался до ворот.

Надпись над воротами гласила: «Сеттлертаун». Город поселенцев. Калибан озадаченно уставился на надпись. Новая загадка. Он не имел никакого понятия, кто такие эти поселенцы и почему у них должен быть собственный город. И в его блоке памяти не было на этот счет никаких сведений.

Вся информация об этом месте, как и о нем самом, была стерта из его памяти.

Но зачем кому-то понадобилось это делать?

Ночь отступила перед восходящим светилом, настало утро. Альвар Крэш шагал по комнате, выслушивая привычные слова показаний от ничем не примечательного сотрудника лаборатории. Звали его Йомен Терах. Обычно Терах просыпался и приходил на работу не так рано, но он жил совсем рядом, и ночная суета вокруг «Лаборатории» его разбудила. Он пришел посмотреть, что тут случилось, — во всяком случае, по его словам выходило именно так. Полицейские всех времен и народов не особенно доверяли свидетелям, которые так подробно и мудрено объясняли такие пустяки, как приход на работу. И Крэш в случае с этим Терахом решил не отступать от доброй традиции. Сейчас любой мог оказаться под подозрением, и это было вполне разумной мерой предосторожности.

Крэш переложил большую часть работы на Дональда. Сегодняшняя беспокойная ночь тянулась бесконечно долго. Как изматывает иногда простой осмотр места преступления!

В расследование уже включился весь дежурный отряд полицейского управления, и как только очередной сотрудник прибывал на работу, его тут же привлекали для снятия показаний или обработки уже собранных данных. Полицейским было не привыкать работать всю ночь напролет, если того требовали обстоятельства. В комнате дежурного в «Лаборатории Роботов Ливинг» стояла удобная широкая кровать, почти роскошная по сравнению с узким диванчиком в дежурке полицейского управления. После бессонной ночи эта кровать казалась более чем заманчивой.

— Тоня Велтон заявила, что мадам Ливинг работала… работает на нее. Это так? — спросил Дональд.

— Ни в коем случае! — зевая во весь рот, ответил Терах. — Фреда Ливинг никогда в жизни ни на кого, кроме себя самой, не работала! И, конечно же, не стала бы изменять своим привычкам, чтобы угодить могущественной королеве поселенцев. — Он зевнул еще раз. — Боже, какая рань! Вы здесь что, целую ночь уже? С тех пор, как на нее напали?

— Да, сэр. Мы работаем всю ночь, — вежливо ответил Дональд.

— Значит, они не очень ладили с Тоней Велтон? — спросил шериф, не тратя времени на любезности. Он устроился в кресле за столом, рядом с Дональдом, напротив Йомена Тераха, и забарабанил пальцами по крышке стола, стараясь не отвлекаться попусту от дела. Это было весьма непросто — от усталости мысли разбегались и блуждали где угодно, только не вокруг преступления… Может, лучше было бы уехать домой и нормально отдохнуть, вместо того чтобы торчать здесь всю ночь?

Стоп, о чем это он? Опять черт знает о чем! Непростительная расхлябанность, шериф! Немного узнаешь, если будешь таким рассеянным.

— Так значит, они не жаловали друг друга? — повторил он, стараясь отвлечь внимание от неловкой паузы. — Но они хотя бы не враждовали открыто?

— Ну что вы, сэр! Совсем наоборот! По-моему, раньше они даже были довольно близкими подругами. Правда, сейчас их отношения стали скорее деловыми, чем дружескими, — ответил Терах.

Вот как? Интересная подробность! А ведь и у Тони Велтон, и у Фреды Ливинг вполне определенная репутация, из-за которой они могли бы стать противниками. Крэш легко мог себе представить, почему они между собой не ладят. Вообразить их подругами оказалось куда труднее.

Зато близкое знакомство с жертвой гораздо лучше объясняло такой настойчивый интерес Тони Велтон к расследованию. Она должна была знать, что шерифу скоро станет известно о ее близких отношениях с Фредой Ливинг. И хотя сейчас еще рано делать какие-то выводы, но у Велтон пока больше всего причин для преступления. Зачем же тогда было привлекать внимание к своей персоне?

Альвар Крэш откинулся в кресле и внимательно рассмотрел человека, которого они с Дональдом сейчас допрашивали. Перед ним сидел высокий худощавый мужчина, бледный, рыжеволосый, с удлиненным тонким лицом и острым носом. Он держался и разговаривал как-то слишком официально, преувеличенно вежливо.

Крэш подавил зевок. Едва ли стоило не спать всю ночь, чтобы потом слушать болтовню типа вроде этого Тераха.

Альвар протер глаза и постарался вернуться к теме разговора.

— Трудно представить их подругами. Поселенцы роботов терпеть не могут, а Ливинг едва ли не больше всех радеет о том, чтобы роботы были лучше и их, роботов, было как можно больше! Не понимаю, что у них могло быть общего?

— Наверное, на этом они и сошлись, хотя бы на время — бывает такая дружба, дружба-соперничество. Им нравилось спорить друг с другом. Но со временем действительность их разделила. По-моему, они обе тяжело пережили разрыв, — предположил Терах.

— Но если она не работала на Тоню Велтон и они больше не дружили, то какие же отношения их теперь связывают? — спросил Дональд.

Терах глянул на Дональда с легким раздражением. Его явно выводило из себя то, что допрос ведет робот. Но он был достаточно вежлив, чтобы не высказывать никаких возражений.

Шериф Крэш смотрел на Тераха беспристрастно, с профессиональным интересом. Он часто предоставлял Дональду активную роль в допросе. Это была некая разновидность древней полицейской уловки — добрый следователь и злой следователь. Дональд, робот, раздражал допрашиваемого, и, когда вопросы начинал задавать Крэш, допрашиваемый отвечал, надеясь найти у него понимание и поддержку, слепо доверяя человеку и отгораживаясь от робота.

— Думаю, они просто сотрудничали, — повернулся Терах к шерифу. — В лаборатории ведется много разработок, о которых я не могу сказать вам ничего определенного, — извиняющимся тоном добавил он.

— Да что вы, слов других не знаете?! — прорычал Крэш. — Каждый повторяет одно и то же, кого ни спроси!

— Прошу прощения, сэр…

— К черту! Мы еще вернемся к этому, когда я доберусь до Правителя и получу кое-какие разъяснения!

Такая перспектива не особенно порадовала нервозного Йомена Тераха.

— Ну что вы, сэр! Не стоит так беспокоиться, все равно ведь уже было публично заявлено о содержании работ…

— Это я тоже слышал и знаю до черта таких, как вы, кто тоже говорил мне: «Не могу сказать ничего определенного!» — взорвался Крэш. — Так что давайте-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом! Объясните мне, почему Фреда Ливинг оказалась среди ночи в лаборатории Губера Эншоу?

Терах искренне удивился.

— Господи! Да какая разница, чья это комната? Мы часто работаем друг у друга в лабораториях. Наша работа требует тесного сотрудничества очень разных специалистов. Так что Фреда Ливинг скорее всего работала над какой-то частью проекта, материалы которой находились в комнате Эншоу.

— На Инферно люди — большие собственники, когда дело касается территории, — заметил шериф. — Всем нам просто необходимо личное, только наше и больше ничье, жизненное пространство.

Терах пожал плечами:

— Возможно. Но не надо думать, что это относится абсолютно ко всем людям. — В его последних словах читалась откровенная насмешка.

Шериф недоверчиво хмыкнул, пропуская мимо ушей насмешку, которая явно предназначалась, чтобы сбить его с толку.

— Ну, хорошо. Тогда, может, вы мне скажете, где черти носят этого самого Губера Эншоу? С утра он в лаборатории не показывался, а достать его из дому мы не можем. Мы предполагаем, что он там, но его роботы отказываются это признавать и не соглашаются передавать никакие послания.

— Меня это не удивляет. Губер любит работать дома, в полном уединении. И последнее время он делает так все чаще, — пояснил Терах. — Иногда мы подшучивали над ним — дескать, если полиции вздумается оцепить твой дом, ты этого даже не заметишь!

Крэш неопределенно хмыкнул. Личная свобода и неприкосновенность жилища и в самом деле ценились на Инферно превыше всего. И арестовывать человека в его доме было не принято. Закон был очень строг на этот счет, а также очень подробно указывал, что можно и чего нельзя делать в таких случаях. Полиция со своими роботами могла окружить дом и ждать снаружи хоть до светопреставления, могла обследовать дом и прилегающие постройки после совершения ареста. Но вламываться в дом, чтобы там взять преступника под стражу, полицейские не имели права.

И часто бывало, что подозреваемый отказывался выходить из дому и подолгу отсиживался там. Для таких случаев давным-давно были разработаны и утверждены положения, которым полицейские и следовали. Полиция имела право перерезать все линии коммуникаций, ведущие к этому дому. Но не имела права лишить затворника пищи, воды и электроэнергии. И зачастую запрещение ареста в доме играло на руку полиции: если преступник упорно не желал сдаваться, окруженный бдительными полицейскими роботами дом прекрасно заменял тюрьму, без всяких дополнительных расходов и неудобств.

— Что ж, вполне возможно, нам действительно придется оцепить его дом, если он в ближайшее время не появится, — предупредил шериф. — Так что можете ему об этом сообщить.

Йомен Терах удивленно поднял брови.

— Потерпите немного, шериф! Губер часто приходит на работу после полудня — в те дни, когда приходит, — сказал он. — По утрам он обычно сидит дома, работает над новыми проектами. Но почти каждый день, хоть и не всегда, Губер бывает в лаборатории, с полудня до самого вечера. Но, как я уже сказал, он приходит не всегда. Он не придерживается какого-нибудь определенного графика.

Немного подумав, Йомен добавил:

— Честно говоря, я не думаю, что он был в лаборатории этой ночью. Едва ли он мог там оказаться. Скорее всего Губер сейчас сидит дома и работает, совершенно не зная, что что-то случилось. А его роботы не передают никаких сообщений, потому что исполняют приказ хозяина — не беспокоить, пока он работает. Это вполне в духе Губера Эншоу. Я и подумать не мог, что вы так подозрительно отнесетесь к его отсутствию! Или хоть на минуту заподозрите, что Губер имеет какое-то отношение к этому нападению на Фреду.

Альвар Крэш вздохнул.

— Почему бы и нет? На нее напали именно в его лаборатории. Из этого, конечно, ничего не следует. Но я не знаю Губера Эншоу, я даже никогда о нем не слышал. И я не вижу причины исключать кого-нибудь из списка подозреваемых. Знаете ли, у людей, которые работают вместе, нередко появляются причины для того, чтобы поубивать друг друга.

— Так вот, должен вам сказать, что с этой точки зрения подозревать Губера глупо! — страстно возразил Терах. — У Губера Эншоу не было причин убивать Фреду! Наоборот, он желает ей всяких благ. Конечно, у него была возможность напасть на нее, но, шериф Крэш, точно так же вы можете достать свой бластер и продырявить мне голову! Ведь это вовсе не значит, что вы так и сделаете. У вас нет никаких причин меня убивать и, напротив, все причины не делать этого. Иначе вы потеряете работу и, в самом лучшем случае, попадете в тюрьму. Точно так же и с Губером — Фреда ему очень помогла и помогает до сих пор. И он ни в коем случае не захотел бы лишиться этой помощи.

— Вы хотите сказать, что Губер Эншоу многое потерял бы, если бы с Фредой Ливинг что-то случилось? — переспросил Дональд.

Йомен Терах внимательно посмотрел на Дональда, потом на шерифа.

— Мы снова затронули опасную тему. Но, впрочем, думаю, не будет большой беды, если я все же скажу вам. Губер сделал замечательное открытие, открытие, для апробации которого необходимы очень сложные и дорогостоящие технологии, самое лучшее, самое точное контрольное оборудование. И у него не было возможности продвинуться дальше в своих исследованиях. Роботехника — очень консервативная наука. Его работами заинтересовались только в «Лаборатории Ливинг».

— Вы, наверное, говорите о гравитонном мозге? — наугад спросил шериф.

Терах судорожно сглотнул, не в силах скрыть изумления.

— Но откуда вы…

— В лаборатории Эншоу целый стеллаж забит коробками с такими наклейками, — немного язвительно пояснил Крэш. — На мой взгляд, вам надо бы получше заботиться о секретности.

— Да, наверное… — Терах смутился.

— Так что это за чертовщина такая — гравитонный мозг? Что-то вроде заменителя позитронному?

Дональд повернулся к шерифу:

— Сэр! Это невозможно! Позитронный мозг — основа всей роботехники. Три Закона роботехники встроены в его главные рефлекторные цепи, позитронный мозг не может функционировать без Трех Законов!

— Спокойно, Дональд! Это вовсе не значит, что Три Закона нельзя встроить в какой-нибудь другой тип мозга. Верно? — обернулся он к Тераху.

Терах заморгал и молча кивнул. Он все еще не успокоился.

— Конечно-конечно. Я не смогу сказать ничего конкретного о возможностях гравитонного мозга. Но, полагаю, мы вполне можем поговорить в общем. Разработки Губера Эншоу пока еще далеки от завершения, но уже сейчас можно предполагать, что это будет настоящим переворотом во всей роботехнике. Пришло время кому-то сделать это.

— И каким же образом, по-вашему?

— Я считаю, что мы полностью исчерпали возможности позитронного мозга. Видите ли, современный позитронный мозг гораздо сложнее тех моделей, которые применялись на заре роботехники. В его структуру внесено множество бесценных улучшений. Но сама основа позитронного мозга остается неизменной многие тысячи лет. Это то же самое, как будто мы до сих пор используем ракеты на твердом топливе вместо того, чтобы строить корабли с гиперпространственными двигателями. Позитронный мозг безнадежно устарел, и это накладывает досадные и ненужные ограничения на возможности современных роботов. Из-за заложенных в его основу Трех Законов позитронный мозг кажется на первый взгляд единственно возможным для роботов. Это стало почти аксиомой, даже для ученых — исследователей в области роботехники. Гравитонный мозг может перевернуть все с ног на голову. И у гравитонного мозга есть, конечно, один-два недостатка, но ведь исследования в этой области еще только начинаются! Гравитонный мозг значительно совершеннее позитронного, в особенности по гибкости реакций и интеллектуальным возможностям.

— Вы, похоже, искренне верите в то, что говорите, — сухо заметил шериф, думая про себя, что никто так не предан делу, как новообращенные. — Ну, что ж, Терах. Возможно, мы с вами еще побеседуем — позже, а сейчас у меня все. Вы можете идти.

Йомен Терах поднялся. Прежде чем выйти, он немного замешкался.

— Можно один вопрос? — спросил он. — Какой прогноз в отношении здоровья Фреды Ливинг?

Лицо шерифа окаменело.

— Она все еще без сознания. Но врачи рассчитывают, что сегодня или, самое позднее, завтра она должна прийти в себя. Выздоровление будет быстрым и полным. У них в распоряжении самые совершенные регенерационные системы. Я так понимаю, от этой травмы Фреда Ливинг полностью оправится дня за два.

Йомен Терах улыбнулся и кивнул:

— Прекрасные новости. Все наши сотрудники будут рады это узнать… Если, конечно, вы позволите мне сказать им.

Шериф только махнул рукой.

— Идите, Терах! Это вовсе не секрет. Кроме того, она под надежной охраной!

Терах отступил, натянуто улыбнулся, еще раз кивнул и выскользнул из комнаты. Крэш проводил его взглядом.

— Что ты выяснил, Дональд? — спросил он, не поворачивая к роботу головы. Об этом мало кто знал, но у специальных полицейских роботов имелась встроенная система оценки физиологических реакций человеческого тела при ответах на вопросы. Иными словами, Дональд был совершенным и высокочувствительным детектором лжи.

— Должен вам напомнить, сэр, что Йомен Терах может знать о моих особых способностях. Я с ним никогда раньше не встречался, но в его личном деле значится, что он уже работал в «Лаборатории Ливинг», когда меня собирали. Это вводит некоторое допущение в мои показания. Тем не менее при допросе он был, несомненно, очень взволнован. Гораздо сильнее, чем все другие, и, по-моему, значительно сильнее, чем мог разволноваться только из-за известия о нападении на леди Фреду. Модуляции голоса и прочие показатели свидетельствуют, что Терах что-то скрывал.

Альвар не удивился. Каждый свидетель что-то старается скрыть.

— Он лгал? — спросил шериф, настаивая именно на такой формулировке.

— Нет, сэр! Но он очень забеспокоился, когда понял, что мы знаем о гравитонном мозге. И вот еще: Терах стал спокойнее, когда решил немного поговорить об открытии Эншоу. Такое впечатление, как будто он старался навести нас на ложный след.

— Я вижу, ты тоже это приметил. Но будь я проклят, если хоть приблизительно представляю себе, что он так старался скрыть! Знаешь, мне показалось, он думает, что нам известно гораздо больше, чем на самом деле.

— Я тоже так считаю.

Альвар Крэш побарабанил пальцами по крышке стола, глядя на дверь, через которую вышел Йомен Терах.

Здесь кроется гораздо больше, чем просто нападение на Фреду Ливинг. Произошло что-то очень серьезное. Что-то такое, во что впутаны и Правитель, и Ливинг, и Велтон, и отношения колонистов и поселенцев на Инферно.

Собственно, само нападение занимало шерифа теперь гораздо меньше, чем раньше. Может, он просто упустил ниточку, за которую надо тянуть? Альвар знал, что, если он станет заниматься только самим преступлением, остальное может никогда и не открыться. Если дернуть за эту ниточку слишком сильно, она может порваться, и тогда не найдешь концов ко всем остальным загадкам. Но если тянуть осторожно, тщательно расследуя все подробности преступления, можно вытащить на свет весь таинственный клубок.

Альвар Крэш решительно настроился раскопать все, до чего сможет дотянуться.

Потому что явно происходило что-то значительное.

Йомен Терах вышел из кабинета шерифа. Его личный робот Бертран ожидал в коридоре и сразу пристроился за хозяином, когда тот поспешил в свою лабораторию.

Шериф Крэш велел оставить Бертрана снаружи на время допроса. «Это всего лишь еще одно маленькое неудобство, — думал Терах. — Еще одна уловка Крэша, чтобы разволновать меня. И, должен признать, она сработала. Я испугался. Черт, я действительно испугался». Все колонисты, а инферниты в особенности, не любили оставаться одни, без своих роботов.

Чуть ли не бегом Йомен проскочил в свою комнату и упал в любимое старое кресло. Только здесь можно было вздохнуть с облегчением.

— С вами все в порядке, сэр? — заботливо поинтересовался Бертран. — Боюсь, дурные новости о леди Ливинг и допрос в полиции вас очень расстроили.

Йомен Терах устало кивнул:

— Так и есть, Бертран. Так и есть. Но сейчас я успокоюсь. Мне просто надо немного подумать. Принеси мне воды и побудь немного в своей нише, ладно?

— Хорошо, сэр.

Робот подошел к крану, набрал стакан воды и принес хозяину. Йомен проследил, как Бертран стал в свою стенную нишу и переключился на резервный режим.

Так все и должно быть. Робот исполняет, что ты ему приказал, а потом убирается с дороги. Так заведено уже тысячи лет. Неужели они в самом деле решатся все это нарушить? Неужели Фреда Ливинг действительно хочет все так радикально изменить?

И неужто она связалась с этой дьяволицей Тоней Велтон, чтобы добиться своего?

Ну что ж, ему, похоже, удалось увести разговор в сторону от Трех Законов. И если для этого пришлось выдать пару крупиц информации о гравитонном мозге — неважно, дело того стоило. Эти сведения, так или иначе, скоро будут обнародованы.

Зато пока он в относительной безопасности. Хотя весь этот проект — сущее безумие. Калибан — безумие. Его создание — преступление против самых главных законов колонистов, оно противоречит основам их философии! Но Фреда Ливинг все равно пошла на это, невзирая ни на что. Типичный пример ослиного упрямства.

«К черту все теории и философии! — говорила она. — У нас экспериментальная лаборатория, а не музей теорий, которые никогда не воплотятся на практике! Пришло время создать гравитонного робота безо всяких ограничений». Она называла Калибана чистым листом. Экспериментальный робот, который никогда не выйдет из лаборатории, никогда не будет жить в полной мере. Робот, который не знает ничего о других роботах или о поселенцах, вообще ничего не знает, кроме основных законов человеческого поведения и тщательно отобранных сведений об окружающем мире. Он все время будет в лаборатории, в условиях полного контроля, а там посмотрим, что из этого выйдет. Посмотрим, какие правила поведения он выработает для себя сам…

Действительно ли этот Калибан был так необходим?

«Нет, пора задать вопрос прямо, — одернул себя Йомен. — Все мы слишком долго ходим вокруг да около!» Что ж, это действительно смертельно опасный вопрос. Никто еще не знает об этом. И никто из мудрых мира сего не сможет задать этот вопрос, пока Фреда лежит без сознания и пока Калибан — на свободе, где-то в городе…

Поэтому Йомен отважился спросить самого себя.

Действительно ли Фреде так нужно было создавать робота, который не подчиняется Трем Законам?

Глава 4

Симкор Беддл поднял левую руку, выпрямил указательный палец. В то же мгновение Санлакор-123 осторожно отодвинул кресло, на котором сидел его хозяин, и отставил в сторону. Симкор встал, пальцем не дотронувшись до кресла.

Это было настоящее искусство — командовать роботом с помощью одних только движений пальцев, — и Симкор блестяще им владел.

Симкор Беддл вышел из-за обеденного стола и направился к закрытой двери, ведущей на центральную галерею. Санлакор не двинулся с места. У роботов типа «Даабор», которые стояли по ту сторону двери, была одна-единственная обязанность — открывать ее. Эти роботы стояли здесь всю свою жизнь, занятые только одним — они высматривали, не идет ли кто со стороны галереи, и прислушивались к шагам внутри комнаты.

Но Симкор Беддл, предводитель Железноголовых, не задумывался над такими пустяками. Не все ли равно, на что домашние роботы тратят свою жизнь? Он был очень занятым человеком.

Ему нужно было продумать план мятежа.

Симкор Беддл был толстеньким коротышкой. На кругломболезненно-желтом лице выделялись глаза-буравчики неопределенного цвета. Взгляд их трудно было выдержать без содрогания. Волосы у Симкора Беддла были черные, блестящие и довольно длинные, они свободно спадали на плечи. Его без колебаний можно было назвать грузным. Но в нем не было никакой мягкотелости. Это был жесткий, волевой мужчина. Одевался Беддл в строгую форму военного образца.

Главное — грамотно управлять своими людьми. Держать их под контролем при любых обстоятельствах. Его Железноголовые — самый действенный отряд хулиганов, но они все равно остаются хулиганами и потому своенравны и взбалмошны, им быстро все надоедает. Необходимо все время заставлять их что-нибудь делать, если он хочет править.

Никто не знает, как к Железноголовым прилепилось это прозвище, но оно показалось самым подходящим. Все они были упертые, агрессивные парни и затевали драки при любом подходящем случае — везде, где только можно. Наверно, прозвище им дали за упрямство. А может, из-за того, что они фанатично защищали настоящих железноголовых — роботов. Конечно, никто сейчас не делает роботов из простого железа, но зато роботы сильные, крепкие, выносливые — как железо!

Нельзя сказать, что Железноголовые защищали каким-то образом самих роботов. Наоборот, они относились к своим роботам гораздо суровее, чем остальные инферниты. Но дело было совсем в другом. Роботы предоставляли человеку такую свободу, такие удобства, такое могущество! Это могущество было прирожденным правом каждого инфернита, каждого колониста. И движение Железноголовых ставило своей целью защиту и упрочение своих прав всеми возможными способами.

Постоянные нападки на поселенцев, естественно, тоже относились к этим самым способам.

Симкор улыбнулся своим мыслям. Это может стать дурной привычкой — такие вот размышления. Он дошел уже до противоположного конца галереи, где была дверь в кабинет, и робот-швейцар услужливо распахнул ее при приближении хозяина. Симкор вошел и направился к рабочему столу, не задумываясь о Санлакоре, тенью скользившем позади, чтобы вовремя отодвинуть для него кресло.

Но Симкор Беддл не стал садиться. Он легонько двинул правой рукой, и тут же рядом с ним появился другой, кабинетный, робот Бренабар с горячим чаем. Симкор взял чашку и задумчиво отхлебнул. Потом едва заметно наклонил голову в сторону стола и произнес одно слово:

— Сеттлертаун.

Санлакор, предвидя желание хозяина, уже стоял у контрольной панели видеомонитора. В следующее мгновение крышка стола преобразилась в подробную карту городка поселенцев, Сеттлертауна. Симкор отставил руку с чашкой, даже не глянув, и Бренабар тут же принял чашку у хозяина.

Молодчики Крэша после прошлой ночи наверняка изрядно вымотались, но готовы ко всяким неожиданностям. У Симкора были свои люди в полиции, и он знал о покушении на Фреду Ливинг столько же, сколько знал сам шериф. И даже немного больше. Симкор Беддл не так давно прослушал лекцию Фреды Ливинг о прошлом и будущем роботехники. Проклятое изменническое ремесло! Симкор улыбнулся. Вряд ли она способна на что-то большее, чем эти речонки. Все идет своим чередом.

Однако пора заняться делом. Итак, полицейские Крэша готовы к неприятностям. И когда Железноголовые начнут заварушку, у них будет всего несколько минут, прежде чем закон вступится за этих проклятущих поселенцев.

Значит, надо успеть разнести как можно больше в эти первые несколько минут. При таком раскладе Железноголовым вряд ли удастся добраться до подземных укреплений Сеттлертауна. Значит, не стоит без толку тратить силы. На этот раз будем действовать на поверхности, в наземном уровне. Симкор Беддл положил руки на стол-экран и пристально вгляделся в карту «вражеских укреплений».

В Аиде настало утро. Калибан был в этом почти уверен, поскольку теперь он начал сомневаться в том, соответствуют ли его знания действительности.

Калибан чувствовал, что во всем этом есть что-то неправильное. Что-то ужасно неправильное.

Его стертая память и подробные, но неполные данные запасного блока походили на смещенные линзы телескопа, абсолютное отсутствие информации в сочетании с массой специальных знаний ужасно искажало картину действительности, которую он видел перед собой. Мир, который вставал перед его глазами и внутренним взором, складывался в пугающую сумасшедшую головоломку.

Калибан был сейчас в самом центре деловой части города. Он свернул с дороги и отыскал лавочку в тихом уголке маленького парка, надежно скрытую от взглядов любопытных прохожих. Робот присел на лавочку и начал заново прокручивать в памяти все, что видел, гуляя по улицам Аида.

Калибана очень беспокоило несоответствие между идеализированной четкостью карты и неопределенной реальностью. Мир, который он видел, ощущал вокруг, казался почему-то не таким настоящим, как те совершенные, безупречно четкие образы и факты, которые были заложены в его мозг.

Но Калибана волновало не только и даже не столько несоответствие между действительностью и его картой.

Больше всего его сбивало с толку поведение людей. Когда Калибан попал в район оживленного движения транспорта, в его памяти всплыла таблица с инструкцией, как правильно переходить улицу. Но люди-пешеходы, казалось, совершенно не придерживались никаких правил, нередко пренебрегая самим здравым смыслом. Они шли, где им вздумается, а роботы, сидевшие за рулем машин, почему-то уступали им дорогу!

И еще одно показалось Калибану странным. Его тревожило, что большинство данных блока памяти были… как бы повернее выразиться… окрашены чем-то, похожим на чувства. Как будто личное отношение того, кто вводил эти данные, тоже оказалось записанным в блок памяти.

Калибан начал воспринимать свой резервный блок полнее, на более глубоком, чем интеллектуальный, уровне. Он учился понимать чувства блока памяти, понимать, как тот работает, старается помочь ему, Калибану, не перегрузиться лишней, ненужной до поры информацией. Люди учатся ходить — это был один из множества странных и ненужных фактов, которые сообщил ему резервный блок. Калибан пришел к выводу, что ему самому придется научиться узнавать новое.

Растерянность, путаница в голове, неверные и бесполезные сведения — придется научиться с этим мириться. Но гораздо больше неприятностей, во всех смыслах, ему доставляло то, что по многим вопросам резервный блок не выдавал совершенно никаких сведений. Информация, которая была ему сейчас нужнее всего, не просто исчезла — ее наверняка стерли намеренно! Калибан испытывал совершенно особенное чувство пустоты, потери, когда тянулся за необходимыми знаниями, а их не оказывалось.

Один из вопросов, на которые блок памяти отвечал гробовым молчанием, был: почему он не открывает ему большего? Он был почти уверен, что нужная информация должна была там быть. Почему с его карты стерли всю информацию о том месте, где над воротами было написано «Сеттлертаун»? Почему стерто все, что так или иначе касается роботов? Это было для Калибана величайшей загадкой. Он был кем-то, но никак не мог узнать, кто же он такой на самом деле и почему в его резервном блоке ничего об этом нет?

Он много знал о людях. Едва взглянув на женщину, которую он увидел, как только пробудился, Калибан уже знал, кто такие люди, знал основы их биологии и культуры. Позже, когда ему на глаза попадался бредущий по улице старик или маленький ребенок, Калибан мгновенно узнавал основные особенности, по которым эти люди относятся к тому или иному типу — особенности их темперамента, и как к ним положено обращаться, и что они скорее всего станут делать и чего не станут. Дети, например, часто бегают и смеются, взрослые предпочитают ходить деловито и более спокойно, а старики почти всегда передвигаются медленно.

Но вот Калибан увидел другого робота, существо, во многом похожее на него самого, — и его блок памяти замолк. В нем не оказалось совершенно никакой информации о роботах!

Все, что Калибан знал о роботах, он почерпнул из собственного опыта. Но этот опыт достался ему нелегко — Калибан пережил ужасное смущение и растерянность.

Роботы, которых ему довелось увидеть, казались, как и он сам, чем-то средним между человеком и машиной. Но это не объясняло многих важных вопросов. Рождаются ли роботы и растут, как люди? Или они, наоборот, сделаны искусственно, как другие машины, о которых в блоке памяти сведений было более чем достаточно? Какое место занимают роботы в мире? Калибан знал права и привилегии человека — те, которые не касались роботов, — но ничего подобного для роботов в его блоке памяти не было.

Конечно, Калибан не мог не видеть, что происходит вокруг. Но то, что он видел, заводило его в тупик. Он не мог этого понять. Роботы были повсюду — и везде они, так или иначе, были чем-то вроде прислуги. Они чистили улицы и тащили тяжести, они шли за людьми, несли их сумки, открывали перед людьми двери, управляли их машинами. И по поведению тех и других было ясно, что таков заведенный порядок вещей. Ни у кого такое положение не вызывало вопросов и недоумения, никого оно не удивляло.

Конечно, кроме самого Калибана.

Кто он? Что он? Что он здесь делает? Что вообще все это значит?

Калибан встал и пошел по дорожке, никуда особенно не направляясь, — просто потому, что не мог больше сидеть здесь один. Ему не давало покоя желание узнать, понять — кто и что он такое? Может быть, ответ притаился где-нибудь за поворотом и только и ждет, чтобы он сам до него добрался?

Калибан вышел из парка и повернул налево, на широкую улицу центральной части города.

Время бежало, а Калибан все бродил в глубокой растерянности, сам не зная, что же именно он ищет. Ответ, объяснение могло крыться где угодно. Случайно оброненное прохожим слово, надпись на стене, вывеска на здании — что могло подтолкнуть его блок памяти, заставить раскрыть вожделенную тайну?

Калибан остановился на углу улицы, засмотревшись на здание напротив. Что ж, от внешнего вида этого строения из блока памяти не хлынул поток нужных сведений. Но само здание было очень уж необычным, даже если брать во внимание разнообразие архитектурных стилей, которое Калибан успел повидать в городе. Это здание изобиловало куполами, колоннами, арками и башенками. Калибан понятия не имел, что могло находиться внутри такого странного сооружения.

— Прочь с дороги, робот! — раздался сзади повелительный окрик. Калибан, погруженный в раздумья о прихотливой архитектуре, не сразу обратил внимание на этот голос. Но тут его ударили по левой руке палкой.

Возмущенный Калибан резко обернулся, готовый отразить нападение.

Невероятно!!! Просто невероятно! Его ударила маленькая старушка, худенькая, на целый метр ниже ростом, чем Калибан, и явно гораздо слабее, чем он. И как она отважилась так нагло приказывать ему уступить дорогу, вместо того чтобы просто шагнуть в сторону и обойти самой? А она еще и ударила его своей палкой — но ведь очевидно, что такое оружие не может причинить роботу никакого вреда! Почему она его не боится? Почему она так свято уверена, что он не ударит ее в ответ, ведь он гораздо сильнее?

Калибан замер, изумленный и возмущенный, не зная, что и делать с наглой старушкой.

— Прочь с дороги, робот! У тебя что, уши заложило?

Калибан заметил, что вокруг начинает собираться толпа, люди и роботы бросают на него удивленные взгляды. Он счел неблагоразумным оставаться здесь или пытаться как-то разобраться с ситуацией, которую не мог понять. И Калибан отступил в сторону с дорожки, давая старушке пройти. Потом двинулся, не задумываясь, куда идет, лишь бы не в ту же сторону, что и вредная старушка. Довольно бесцельных блужданий! Надо выработать какой-то план. Ему нужны знания!

И еще надо позаботиться о собственной безопасности. Калибан совершенно не знал, как должен вести себя робот. Выражения на лицах прохожих были совсем не дружелюбными, и Калибан решил, что опасно поступать не так, как все.

Нет. Он заляжет на дно, сольется с толпой себе подобных. Так безопаснее — быть просто одним из многих. Просто роботом.

Что ж, прекрасно! Он наденет маску. Нужно изучить поведение роботов, которых вокруг полно, и постараться затеряться в бесконечном море таких, как он сам.

В это самое время шериф Крэш тоже шагал по улицам Аида, только с гораздо более определенной целью. Он заметил, что пешие прогулки под ослепительно-голубым небом Инферно, вдали от полицейского управления, вдали от комнат для допроса и исследовательских лабораторий исключительным образом проясняют мысли. Со стороны Западной пустыни дул свежий сухой ветер. Настроение шерифа неуклонно поднималось. Дональд следовал на шаг позади него. Чтобы не отстать от Альвара, роботу приходилось переступать своими коротенькими ногами почти вдвое чаще.

— Поговори со мной, Дональд. Выдай, к примеру, полный отчет об этом деле.

— Слушаюсь, сэр. Из госпиталя и от судебно-медицинских экспертов поступили новые сведения. Первое и главное: доказано, что отпечатки следов соответствуют стандартным подошвам роботов, выпускаемых «Лабораторией Ливинг». Это большие роботы довольно распространенной модели. Их собирают с разными типами мозга и в разных модификациях корпуса, в зависимости от назначения. Рана на голове Фреды Ливинг нанесена округлым твердым предметом, размеры и форма которого соответствуют сжатой в кулак руке робота того же типа. Удар нанесен сзади, с левой стороны от жертвы, под углом, соответствующим соотношению высоты этого типа роботов и роста Фреды Ливинг, — хотя все эти расчеты приблизительные и рана могла быть нанесена любым другим предметом похожей формы и с любого расстояния, под любым углом. На коже головы пострадавшей обнаружены следы красной металлической краски. Такую краску используют для покрытия тел роботов в «Лаборатории Ливинг». Но не доказано, что для интересующего нас типа роботов использовали именно эту краску. Могу добавить, что пока неизвестно, свежая это краска или старая, давно высохшая. Дальнейшие исследования должны прояснить этот вопрос.

— Таким образом, мы можем подозревать в совершении этого преступления только робота, — сказал шериф. — Это, конечно же, невозможно. Значит, это должен быть человек — скорее всего поселенец, — нарядившийся роботом. Правда, даже поселенец, если он пробыл на планете хотя бы пять минут, знает, что робот не может напасть на человека. Зачем ему тогда было подтасовывать заведомо невероятные улики, которые ведут к невозможным выводам?

— Меня тоже это беспокоит, — отозвался Дональд. — Но если предположить, что преступник — поселенец, придется принять тот факт, что этот поселенец разбирается в роботах гораздо лучше среднего колониста.

— Это почему?

— Из-за такой хорошей осведомленности о комплектующих к роботам. Кроме того, он имел к ним доступ, — пояснил Дональд. — Преступник должен был сделать обувь с подошвой, точно копирующей ступни роботов, и правильно воспроизвести соответствующую этому типу роботов длину шага. Преступник нанес удар рукой от робота — или предметом такой же формы и окраски. Причем так, как будто бил робот, — под таким же углом, с учетом высоты робота. Таким образом, ему — или ей — нужны были для подготовки нападения определенные материалы и инструменты, знания и умения, чтобы сделать или приспособить нужные детали, имитирующие части тела робота. Честно говоря, человек, способный так подготовиться к преступлению, просто не может быть настолько тупым, чтобы надеяться, будто мы поверим в эту бессмыслицу — в то, что преступление совершил робот.

— Но зачем тогда он все это подстраивал? — спросил шериф. — Ты говорил, что отпечатки следов и рука могли принадлежать нескольким моделям роботов. Сколько таких роботов на Инферно?

— Несколько сотен. Даже тысяч, если считать все разновидности.

— Хм-м… Это значит, у преступника тысячи возможностей украсть робота или отыскать где-нибудь негодного и разобрать на части — руки, ноги и все остальное. Черт, да для этого ему достаточно было всего только отключить позитронный мозг робота! Преступник мог вмонтировать дистанционное управление с обратным видеоконтролем. А потом направить робота к ничего не подозревающей жертве — естественно, кто же заподозрит робота в чем-то дурном? Между прочим, использовать тело робота с дистанционным управлением гораздо безопаснее, чем наряжаться в специальные ботинки и таскать за собой повсюду руку от робота. Кроме того, действуя на расстоянии, преступник не показывался жертве на глаза. Но вот еще что: если бы я проломил кому-то голову, я постарался бы поскорее оттуда удрать. А если судить по этим кровавым следам, тот, кто их оставил, шел спокойно, не торопясь. И уж никак не бежал. Это говорит в пользу робота с дистанционным управлением, причем система управления не очень многофункциональная — можно было только заставить робота идти, но не бежать.

— Но преступник ушел из лаборатории не сразу. Он — или она — оставался там некоторое время, во всяком случае, не меньше минуты, — заметил Дональд.

— Откуда ты знаешь? Ах да, конечно, — следы! Преступник прошел через лужу крови… Пока она натекла, прошло какое-то время. Проклятие! Это какая-то бессмыслица! Какого черта он там торчал?! Явно не для того, чтобы убедиться, что Ливинг умерла, — потому что она не умерла. Но мы отвлеклись. Ты считаешь, что преступник должен был знать, что мы ни за что не заподозрим в нападении робота. Значит, у него была какая-то другая причина создавать впечатление, что это сделал робот. Что бы это могло быть? К чему такие сложные приготовления?

— Чтобы лучше замести следы, — предположил Дональд. — Если разобрать это на каком-нибудь примере… Сейчас у нас единственный вариант подозреваемого — робот. Но это невозможно. Вы не обидитесь, если я приведу аналогичный пример для ясности?

— Конечно, нет, Дональд! Давай!

— Хорошо. Что, если бы злоумышленник решил подстроить преступление так, будто бы его совершили, например, вы? Все улики указывали бы только на одного человека — того, кто мог оставить на месте преступления отпечатки ваших подошв, частицы ваших волос, ваши отпечатки пальцев. Но если улики указывают на несколько тысяч совершенно одинаковых, причем невозможных подозреваемых…

— Наше расследование зайдет в тупик. Да… Действительно. Разумное объяснение. Но остается еще одна загадка, Дональд. Кто оставил вторую цепочку следов?

— Если вы согласны с моими доводами в пользу того, что эти улики были специально подтасованы, потому что мы не станем подозревать в преступлении робота, я могу предложить объяснение и этому. Если все было затеяно для того, чтобы скрыть истинного преступника, можно предположить, что следы оставлены одним и тем же лицом. Он прошел через лужу крови, походил, пока кровавые отпечатки не стерлись совсем, а потом вернулся и сделал это еще раз. Опять-таки чтобы сбить с толку следствие.

— Он ужасно рисковал! — заметил Крэш.

— Если, как вы думаете, преступник использовал отключенного робота с дистанционным управлением, а не надевал специальные ботинки и не носил с собой руку робота, риск от этого ничуть не увеличивался. В худшем случае кто-то мог зайти в комнату, пока преступник водил робота по коридорам, и поймать там этого поддельного робота. Но настоящий преступник все равно оставался за много километров от лаборатории.

— Пожалуй. А нам пришлось бы искать двух роботов или двух людей, переодетых роботами, хотя на самом деле преступник был один, и это, конечно, был человек. Неплохое объяснение, Дональд, очень неплохое.

— Есть еще кое-что интересное. Наши робопсихологи уже поработали с роботами обслуживающего персонала «Лаборатории», и результаты просто поразительные.

— В самом деле? — сухо спросил Крэш. — Ну что ж, порази меня!

— Во-первых, вне всякого сомнения, лабораторные роботы получали приказание оставить это крыло здания не впервые. Такое случалось и раньше, причем не раз. Не всегда в то же самое время, когда напали на Фреду Ливинг, но всякий раз, когда в «Лаборатории» почти никого не было. Это совпадает со словами Даабора-5132 в ночь преступления. Тем не менее после отчета робопсихологов у нас появился новый повод задуматься.

— Интересно, какой же?

— Ни один из роботов не смог ответить, кто именно отдавал такое приказание. Наши робопсихологи уверяют, что эту блокировку снять невозможно. Они попробовали на нескольких роботах, заставляли их рассказать обо всем, что происходило незадолго до нападения. Но все роботы замолкали, как только доходили до интересующего нас момента. Они готовы были скорее умереть, чем проговориться, даже когда им сказали, что их молчание позволит уйти от расплаты тому, кто напал на Фреду Ливинг.

Альвар не мог скрыть удивления.

— Черт побери! Это почти нереально — создать такую устойчивую защиту! Тот, кто это сделал, должен был здорово постараться убедить роботов, что ему — или ей — наверняка будет угрожать опасность, если они заговорят.

— Да, сэр. Иначе никак нельзя заставить робота отказаться от помощи полиции в поимке преступника. Но и это подтверждает мое предположение, что преступник очень хорошо знает, как отдавать приказы роботам. И отлично разбирается в относительной значимости каждого из Трех Законов у разных типов роботов, чтобы все они не смогли устоять перед допросом полиции. Теперь мне кажется, что только потрясение от вида раненой, истекающей кровью Фреды Ливинг заставило Даабора-5132 сказать так много…

— Пожалуй… Но такой приказ отдавали не раз. Зачем? Зачем этому человеку нужна была такая секретность в те, другие, разы?

— Не могу сказать, сэр. Обратите внимание, этот блок был поставлен так искусно, что никому в «Лаборатории» даже в голову не пришло заподозрить что-то неладное. Во всей «Лаборатории», в которой работают лучшие специалисты по роботехнике, никто даже не заметил, что роботы не хотят, не могут рассказать о том, что им раз за разом приказывали покинуть помещение! Такой уровень мастерства говорит…

Внезапно Дональд остановился и переключился на более насущные вопросы:

— Сэр! Я получил запрос от Тони Велтон по вашей личной линии связи!

— Черт бы побрал эту бабу! Что еще ей от меня надо? Ладно, соедини нас. И, пожалуйста, дай полное изображение.

Дональд повернулся к хозяину спиной. Плоский вертикальный видеомонитор появился у него между лопаток и скользнул наверх, к затылку. Пока монитор двигался, на нем постепенно проступило отчетливое изображение Тони Велтон.

— Шериф Крэш! — раздался ее голос. — Хорошо, что я так быстро вас нашла. Вы должны немедленно приехать сюда, в Сеттлертаун!

Крэш разозлился. Какого черта она вздумала ему приказывать?!

— У следствия не появилось пока никаких особенно важных новых данных, мадам Велтон, — сказал он. — Может быть, нам лучше отложить встречу до тех пор, пока я не соберу достаточно информации?

— Вы нужны мне совсем по другому поводу, шериф. Это я хочу вам кое-что показать! Вы должны увидеть это своими глазами. Здесь, в Сеттлертауне. Или, вернее, над ним.

Дональд чуть повернул голову и сказал:

— Сэр, из центрального управления поступило сообщение о беспорядках в Сеттлертауне.

У шерифа засосало под ложечкой.

— Черт, только не это! Снова?..

Тоня Велтон тут же откликнулась:

— Увы, снова. Еще одна наглая провокация! И вы даже не представляете, каких усилий мне стоит удержать моих людей от необдуманных поступков! Ваши полицейские, конечно, уже здесь, но на этот раз все гораздо серьезнее, чем раньше. Гораздо серьезнее! — Голос Велтон звенел от плохо сдерживаемого гнева.

Крэш закрыл глаза. Ему отчаянно захотелось, чтобы время повернуло вспять и все вернулось на свои места. Правда, такие желания еще никогда не сбывались.

— Хорошо, мадам Велтон. Сейчас мы будем у вас.

Глава 5

Убийство. Беспорядки в Сеттлертауне. Что за чертовщина такая творится?! Альвар Крэш запустил мотор своего аэрокара и взялся за штурвал. Яростно глянул на Дональда — дал ему понять, что сейчас он просто должен вести машину сам и не собирается делать никаких глупостей.

Однако не стоит без толку волновать Дональда. Альвар плавно, по точно рассчитанной траектории поднял машину в воздух и набрал скорость. Не слишком увлекаясь, чтобы робот не переключил управление на себя.

В мире колонистов не было места преступлениям. Безграничное богатство и процветание, обеспеченное трудом роботов, исключало нищету — и мотивов для преступлений просто не было!

На словах, конечно, все это разумно и прекрасно… Но на деле все обстояло далеко не так радужно. Если бы эта теория себя оправдала, работы у Альвара Крэша было бы гораздо меньше. Потому что все равно одни люди были беднее других. Были такие, что жили в маленьких домах, а не в больших, и мечтали втайне о собственном дворце. Терзаемые завистью к чужому богатству, они готовы были любым путем устранить такую несправедливость.

И неважно, насколько ты богат, если у кого-то другого есть то, о чем ты мечтал всю жизнь. Среди колонистов было немало художников, и, соответственно, много картин. Некоторые из них — выдающиеся произведения искусства. Жажда обладания оригиналом редкой и ценной картины тоже часто толкала людей на преступления.

Конечно, есть множество других мотивов преступления, кроме бедности и зависти. Люди, как и во все времена, затевали пьяные драки, и ухлестывали за чужими женами, и не всегда уживались с соседями. Любовники ссорились, супруги устраивали семейные сцены.

Любовь и зависть были той искрой, от которой запылало немало преступных страстей. Если только можно назвать страстями тщательно подготовленные, подробно спланированные преступления — так, чтобы заманить жертву туда, где не будет роботов…

Но были и такие, кто нарушал закон не из-за любви или корысти. Например, Симкор Беддл. Он жаждал власти и готов был ради этого рисковать свободой — своей собственной и всех Железноголовых.

И это лишь начало длинного перечня причин, которые толкают людей на преступления. Общество на Инферно было крайне иерархичным. И сливки общества вынуждены были строго следовать сложнейшей системе норм и правил поведения. Они должны были в любых обстоятельствах держать марку, они не могли себе позволить ни единого промаха — это стоило бы им положения в обществе. А потому в высшем свете процветали шантажисты и жаждущие отомстить за свои обиды.

Не надо забывать и о промышленном шпионаже. Скорее всего без этого не обошлось и при нападении на Фреду Ливинг. На Инферно велось очень мало научных разработок. Но чем меньше новых открытий — тем они ценнее и желаннее!

Но самая главная причина, из-за которой люди нарушали закон, крылась совсем в другом. И никакая иная не могла сравниться с ней по значимости. Хотя, по мнению шерифа Крэша, немногие исследователи и психологи уделяли ей должное внимание. Скука.

В мире колонистов мало чем можно было заняться. А ведь есть такие люди, которые не могут примириться с бесконечным бездельем, безграничной опекой и защитой со стороны роботов. И некоторые из них пускаются на поиски приключений.

В последнее время причин для беспокойства, конечно, прибавилось — из-за поселенцев. Они на планете всего какой-то год, но полицейское управление никогда не было так загружено работой. Постоянные скандалы в барах, потасовки на улицах, массовые демонстрации — и бунты.

Вроде того, что начался сегодня утром.

Шериф и Дональд были уже над Сеттлертауном. Крэш велел роботу взять управление. Ему хотелось осмотреть с высоты место происшествия, разобраться в ситуации, просчитать дальнейшие действия Железноголовых и прикинуть, как получше их утихомирить. Он должен быть на шаг впереди них, не позволить им выйти из-под контроля.

Забавно, конечно, — ведь шериф был согласен почти со всем, за что боролись эти Железноголовые. Но полицейский не имеет права допустить, чтобы его политические взгляды помешали подавить мятеж.

Сеттлертаун. Грандиозный политический просчет, который привел к непрестанным раздорам и беспорядкам. Правитель Хэнто Грег и городской совет позволили поселенцам расположиться на территории Аида, выделили им огромный участок земли, который раньше предназначался под промышленные постройки. Никаких промышленных построек там теперь, конечно, нет. Но раз уж Грегу так нужны на планете эти проклятые поселенцы, какого черта он не дал им землю где-нибудь подальше от города? Уже одно то, что они живут в Аиде, само по себе стало поводом для беспорядков!

Но, как бы то ни было, Грег разрешил им жить здесь. И поселенцы взялись за работу. И вот не прошло и года, как до горизонта раскинулись плоды их трудов. Не видно было никаких зданий, но обманываться этим не стоило. Поселенцы предпочитали строить свои дома глубоко под землей, оставляя нетронутым наземный ландшафт. А если ни о каком особенном ландшафте не могло быть и речи — что ж, они его создавали!

Альвар перевел взгляд на картину, раскинувшуюся внизу. Позади остались пригороды Аида с гордыми башнями, немного запыленными и занесенными песком, обширные городские парки терялись вдали, за горизонтом. А впереди, все ближе и ближе, поднимался Сеттлертаун, лоскут неестественно яркой зелени в сердце желто-коричневого города. Огромный парк с широкими лужайками и рощами стройных молодых саженцев. Даже воздух тут был свежее и прохладнее от тумана, поднимающегося над тихими прудами и озерами.

Просто невероятно, как поселенцы сумели сотворить такое всего за какой-то год — не привлекая к работе ни единого робота! Они заменяли роботов механизмами, и колонисты не могли постичь, как можно управляться совсем без разумных машин? Конечно, это было просто недоразумение. Поселенцы использовали сложные автоматизированные механизмы и технологии. Эти леса сажали машины, а не какие-нибудь землекопы. Только машины поселенцев и отдаленно не напоминали роботов. Эти машины вообще не были рассчитаны на то, чтобы размышлять и совершать какие-либо самостоятельные действия. Ни один самый изощренный компьютер поселенцев не прошел бы простейшего интеллектуального теста для роботов.

Но урок, который преподали поселенцы, был очевиден: тупые механизмы на многое способны в руках целеустремленных, уверенных в своих силах людей. Крэш смотрел на буйную молодую зелень внизу и думал: «Неужели и вправду колонисты когда-то были такими же деятельными, такими же самоуверенными? Что же такое с ними произошло? Почему они погрузились в дремоту, почему время теперь течет мимо них?»

Да, Сеттлертаун — очень впечатляющий наглядный урок. Но не всем колонистам по душе такие уроки. И вот у южной границы парка поселенцев поднимаются в небо клубы черного дыма, а над землей вокруг пожара носятся небесно-голубые полицейские аэрокары.

— Опускайся здесь, Дональд, — сказал шериф, указывая рукой на пожарище. Этот жест был скорее данью привычке — Дональд и так уже направил аэрокар вниз, в центр оцепленного района беспорядков. Еще одно, довольно откровенное, выступление против поселенцев! Железноголовые разожгли огромный костер, который до сих пор пылал, выворотили из земли в парке лавочки, разбросали повсюду кучи мусора и перевернули все, что только можно было перевернуть. И над огнем, похоже, болталось два каких-то чучела, подвешенных к длинным шестам.

Крэш достал из ниши в дверце аэрокара мощный бинокль и поднес к глазам.

— Железноголовые. Похоже, снова сжигают чучело Грега, — заметил он, хотя наверняка знал, что Дональд со своим чувствительным зрением мог разглядеть все гораздо лучше. Роботу стоило только изменить увеличение на одном или обоих глазах. — А рядом с ним еще кто-то. Наверное, Тоня Велтон? Хорошо, что не я на этот раз! Ладно…

На какое-то мгновение шериф испугался, что как-то просочились известия о нападении на Фреду Ливинг, несмотря на его приказ держать эти сведения в секрете. Но ни на одном из транспарантов, какие он смог разглядеть, не упоминалась ни сама Ливинг, ни нападение на нее.

Если только Железноголовые не узнали о ее связях с поселенцами и не решили отомстить, поэтому и нет о ней ни слова.

— Сэр, там, за огнем… — прервал его размышления Дональд.

Крэш перевел взгляд дальше и выругался.

— Чертовы мерзавцы, ну они и устроили! Поселенцы аж затрясутся от ярости!

Среди зеленых саженцев бегали несколько Железноголовых в масках и, стараясь наделать побольше вреда, поливали деревца огнем из бластеров. Они даже не выдергивали саженцы и не тащили к костру, как раньше. Нет, это было самое настоящее беспредельное буйство. Только бы нагадить побольше! Чертовы идиоты! Поселенцы души не чают в своих деревьях. Когда они увидят, что тут творится, они просто осатанеют! Интересно, приходило ли в голову Железноголовым, что люди, которые собираются изменить климат целой планеты, вряд ли так уж сильно пострадают от потери какой-то пары десятков деревьев? И какой же идиот станет уничтожать деревья на планете с такой сложной экологией?

Глупцы! Они же могут перебить друг друга при такой беспорядочной пальбе в дыму! Крэшу стало немного не по себе оттого, что в основном он соглашался с философией Железноголовых. Да, конечно, все это прекрасно — наделать больше хороших роботов и решить проблемы с климатом самим, не дожидаясь помощи от чужаков-поселенцев. Это вполне разумно. Но политики не прощают такого откровенного вандализма. Крэш потянулся за микрофоном передатчика, но не успел еще отдать приказ, как одна из полицейских машин скользнула вниз, прошла почти над самой землей, оставляя за собой белые клубы усыпляющего газа. Железноголовые бросились врассыпную, но двое или трое самых неповоротливых успели вдохнуть газ и повалились на землю. Еще один аэрокар спустился на землю. Из него выпрыгнули двое полицейских и стали пинками приводить в чувство нарушителей порядка. А машина понеслась вдогонку разбегавшимся Железноголовым. Тем временем прибыли пожарные. Они вылили в большой костер целый бак воды и окатили горящие деревца мощной струей из брандспойта. Приземлилось еще несколько полицейских машин. Из них выскакивали полицейские и бежали окружать остатки Железноголовых. Неплохо, совсем неплохо! Крэш с удовольствием наблюдал за слаженными действиями своих подчиненных.

С такой работой, конечно, могли управиться только люди. Роботов невозможно привлечь к устранению общественных беспорядков. Поэтому до сих пор в боевых подразделениях полиции служили только люди. Шериф и его полицейские должны быть готовы совершить много такого, что шло вразрез с Первым Законом.

Крэш гордился своими полицейскими. Ему не пришлось даже отдавать приказы — его ребята были настоящими виртуозами в такого рода операциях. Но здесь крылась и своя отрицательная сторона. Как же им не знать, что за чем следует делать? У них было чертовски много случаев научиться — полиции последнее время не приходилось сидеть сложа руки.

— Приземляйся, Дональд. Раз уж мы здесь, надо нанести визит мадам Велтон, — сказал шериф. — Позвони ей.

Тоня Велтон стояла внизу, возле главных ворот Сеттлертауна, и смотрела, как приземляется машина шерифа. Она ждала Крэша. Рядом с ней чего-то не хватало, чего-то такого, что обязательно должно было быть. Шериф не сразу сообразил, что Тоня одна, без робота. С ней не было Ариэль. Ни один колонист не выйдет из дому без робота, и в городе Тоня Велтон придерживалась этого обычая. Но здесь, на своей территории, она, наверное, решила отбросить бессмысленные условности.

Аэрокар приземлился, человек и робот сошли на землю.

— Шериф Крэш, Дональд! Добро пожаловать в наше скромное жилище, — начала Тоня. — Пойдемте внутрь, подальше от этих ужасных клубов дыма, которыми ваши Железноголовые приятели испортили воздух!

— Железноголовые мне не приятели! — огрызнулся Крэш, выступая вперед. Они с Дональдом прошли за Тоней Велтон в кабину лифта.

— Конечно, я уверена, что полицейские не могут одобрять их тактику, — парировала Велтон. — Но вы наверняка не возражаете против их целей!

Дверь плавно закрылась, и лифт с огромной скоростью рванулся вниз, к сердцу Сеттлертауна. От головокружительного спуска шерифа замутило, в ушах зазвенело. А может, его просто не радовала перспектива оказаться на полкилометра под землей.

Он выбросил из головы предательские мысли и целиком переключился на разговор с предводительницей поселенцев.

— Нет, мадам, вы не правы. Они хотят изгнать ваш народ с Инферно, хотят, чтобы Правитель Грег изменял климат планеты с помощью роботов, а не поселенцев, и они хотят, чтобы Инферно была планетой колонистов, чтобы ее не раздирали постоянные распри между колонистами и поселенцами. Они считают, что дай вам волю — и вы захотите прибрать к рукам всю планету. Я тоже так считаю. Но цель не оправдывает средства. Погромы — не метод политической борьбы!

Тоня натянуто улыбнулась.

— Хорошо сказано, шериф Крэш! Какая жалость, что Хэнто Грег только год как Правитель и выборы еще не скоро! Вы были бы достойной кандидатурой от оппозиции.

— Такая мысль приходила мне в голову, — ответил шериф, выпрямляясь во весь рост и глядя прямо перед собой. — Рано или поздно его все равно сменит кто-то другой. Но до следующих выборов еще далеко.

— Ваши слова напоминают речи во время предвыборной кампании, — попыталась съязвить Велтон.

В это время дверь лифта скользнула в сторону, и они вышли за Тоней Велтон на широкую подземную равнину. Она была поистине огромна. Крэш прикинул размеры — где-то с километр в длину и полкилометра в ширину. Свод пещеры был выстлан специальным покрытием, воспроизводящим все подробности настоящего неба над Сеттлертауном — от ослепительно сияющего солнца до столбов черного дыма, которые все еще поднимались от зажженных Железноголовыми костров. Велтон заметила, что шериф разглядывает их искусственное небо.

— Да, со времени вашего последнего визита у нас появилась имитация реального состояния атмосферы. Так легче приспособиться к переходу из Сеттлертауна в Аид и обратно. Наша прежняя программа, которая отражала только смену дня и ночи, доставляла массу неудобств.

Альвар огляделся вокруг, чувствуя себя более чем неуютно. И хотя он видел перед собой огромное открытое пространство, его мысли занимали миллионы тонн земли над головой.

— Хмм-м… Наверное, вам лучше знать, но это место все равно сильно сбивает с толку. Неважно, как там выглядит ваше искусственное небо. Не понимаю, как только вы можете жить в подземелье?!

Тоня величественно обвела рукой громадную рукотворную пещеру. Почти неотличимый от настоящего солнечный свет озарял прелестный маленький парк. Фонтан выбрасывал вверх струи чистой, прозрачной воды, легкий прохладный ветерок шевелил волосы Тони Велтон. Тут и там виднелись небольшие симпатичные домики.

— Мы, поселенцы, привыкли жить в пещерах. И даже вы не скажете, что это место напоминает мрачное сырое подземелье! Мы научились так обустраивать свои дома, что они ничуть не хуже тех, что на поверхности. Кроме того, мы не зависим от неровностей рельефа и не страдаем от плохой погоды. Нас совершенно не трогают ваши песчаные бури. Однако, шериф, нас ждут более насущные дела! Нам с вами есть о чем поговорить. Пойдемте.

Она повела своих гостей к ожидавшей на площадке возле шахты лифта машине. Тоня села на место водителя и подождала, пока усядутся Крэш и Дональд. Альвар расположился рядом с ней на переднем сиденье, Дональд — сзади, и машина тронулась без каких-либо заметных усилий со стороны Тони. Они пересекли центральную пещеру, проехали в один из боковых тоннелей и остановились возле личных апартаментов Тони Велтон.

Альвар с трудом удержался и не стал затевать бесконечный философский спор, который не прекращался с того самого дня, когда поселенцы впервые ступили на землю Инферно. Спор об этих машинах и другом хитроумном автоматическом оборудовании, которое поселенцы используют вместо роботов. Крэш по-прежнему считал смертельно опасным применение сложных механизмов, в которые не заложены Три Закона. Но поселенцы испытывали какую-то извращенную гордость от того, что их машины не предохраняют человека от травм и даже смерти — как будто это было непременной отличительной особенностью механизма. Конечно, машины без разума оставляют людям гораздо больше возможностей для проявления личной инициативы — но чего стоят все эти возможности, если в один прекрасный момент машина может случайно раздавить тебя, как какую-нибудь букашку?

Выбравшись из машины, они прошли через двойные двери из затейливо изукрашенного стекла в прихожую и дальше — в кабинет Тони Велтон, на удивление строгий и аккуратный. Почти все дома в Сеттлертауне отличались изысканным комфортом, даже откровенной роскошью, — если не обращать внимания на отсутствие роботов. Но Велтон, видимо, предпочитала умеренность. В ее кабинете не было даже рабочего стола — по крайней мере, когда они туда вошли. Но Крэш знал, что письменный стол можно за считанные секунды выдвинуть из ниши в стене. Сейчас в комнате стояли только низенький круглый столик и четыре кресла.

Альвар заметил, что всякий раз, когда он сюда приходит, обстановка в комнате оказывается совершенно другой. У колонистов для каждой цели была специальная комната. Здесь же одна и та же комната могла превратиться во все, что угодно — рабочий кабинет, гостиную, столовую, — в зависимости от набора мебели и желания хозяйки. Наверное, это пережиток культуры поселенцев, оставшийся с тех времен, когда их подземные жилища были более тесными. А может, такой показной аскетизм просто часть имиджа Тони Велтон. Крэш обратил внимание на одну особенность обстановки, которая добавилась со времени его последнего визита. Это была самая обычная ниша для робота, которую сейчас занимала Ариэль.

Тоня заметила, что шериф смотрит на Ариэль, и нервно передернула плечами.

— Нужно же было придумать какое-то место для нее на то время, когда она мне не нужна! Она сама предложила сделать такую нишу, и, по-моему, это ничуть не хуже чего-нибудь другого. Кажется, она сейчас в резервном режиме. Ариэль?

Никакого ответа. Крэш удивленно приподнял бровь.

— Вы позволяете своему роботу самому решать, когда переключаться на резервный режим?

— Бедняжка Ариэль ни на что больше не нужна, кроме как сопровождать меня, когда я выхожу в город колонистов. Ваших людей ужасно раздражает, если кто-то появляется срединих без робота. В такой обстановке я просто не смогла бы работать. Вид Ариэль их немного успокаивает. Но в остальное время ей совершенно нечем заняться, и я позволяю Ариэль делать все, что она пожелает. Если ей хочется немного отдохнуть — что ж, пожалуйста! Но проходите же в комнату, присаживайтесь! Нам многое надо обсудить.

Альвар Крэш даже растерялся немного, услышав о таких странных привычках Ариэль. Каждому роботу время от времени приказывают перейти на резервный режим, что-то вроде сна, — для экономии энергии или по какой иной причине. Но шерифу никогда не приходилось слышать о роботе, который меняет режим по собственному усмотрению. Ведь в таком состоянии робот не сможет, если потребуется, следовать Первому или Второму Закону! Ладно, пусть Велтон сама разбирается со своим роботом. Наверняка она просто велела Ариэль выбирать время для перехода на резервный режим в такой форме, что робот воспринял это как приказание. Неважно. Пора заняться делом!

Шериф сел в кресло напротив Тони Велтон. Дональд, по обыкновению, остался стоять. Но хозяйке это не понравилось, и она попросила робота тоже занять место за столом. Дональд повиновался. Крэш стиснул зубы, изо всех сил стараясь не раздражаться по мелочам. Тоня Велтон прекрасно понимала, как его должна нервировать необходимость обращаться с роботом как с равным. Она специально старалась вывести шерифа из себя.

— А теперь расскажите, что там с вашими Железноголовыми? Это самое крупное и злостное выступление из всех, что были раньше. Вы можете дать мне какие-нибудь гарантии, что это наконец прекратится?

Шериф неловко заерзал в кресле. Ответил он не сразу:

— Нет. Честно говоря, я не верю, что смогу с этим покончить. Наши народы враждуют многие тысячи лет. Колонисты долго считали вас людьми неполноценными, и, я уверен, кое-кто из поселенцев точно так же думал о нас. Это давно в прошлом, но до сих пор мы не можем доверять друг другу. Предрассудки — штука очень живучая! Кроме того, инфернитов ужасно возмущает то, как поселенцы ведут себя на нашей планете.

— Что-то я не припомню, чтобы мои люди вели себя слишком уж оскорбительно и непристойно! Хотя, конечно, и среди наших немало горячих голов. На прошлой неделе у вас были неприятности с группой бездельников, разрушавших роботов. Не на них ли обижаются инферниты? Я сделала все, что могла, чтобы пресечь подобные настроения среди моих людей как можно быстрее и решительнее.

— Толпы пьяных поселенцев, слоняющихся по Аиду, круша направо и налево всех роботов без разбора, не прибавили вам популярности, — сухо заметил шериф. — Тем не менее я вполне вас понимаю — вы не в состоянии уследить за каждым из своих людей. Видит Бог, мне точно так же непросто управиться со своими! Я даже готов поверить, что для вашего проекта преобразования здешнего климата просто необходимы грубые, бесцеремонные парни, которые только и смогут его осуществить. Парни, которые забавляются, приказывая роботам покончить с собой!

Альвар глянул в упор на Тоню Велтон, но та умело скрывала свои чувства.

— Все эти беспорядки не поднимают вас в общественном мнении, — продолжал он. — Но основная причина возмущения — само то, что вы живете здесь, на нашей планете, и самоуверенно заявляете, что запросто справитесь с проблемами регуляции климата, которые ставят нас в тупик. — Крэш провел рукой по сторонам, показывая на все подземное поселение, где они сейчас сидели. — Людей смутило, как легко и непринужденно вы выстроили все это так глубоко под землей. И должен заметить, что это поселение кажется слишком уж постоянным и основательным для тех, кто вроде бы и не собирался оставаться на нашей планете надолго!

Тоня Велтон задумчиво кивнула:

— Я уже слышала все эти доводы и нахожу их вполне обоснованными. Но разве мы должны вести себя так, будто не знаем, что собираемся делать, только чтобы потрафить нежным чувствам инфернитов? Мы собрали здесь лучших специалистов по изменению климата, какие только есть во всех мирах поселенцев. Это опытные мастера своего дела, у них самое лучшее оборудование для таких работ. Они построили себе свой собственный — временный — подземный дом. Неужели вы поручили бы благоустройство планеты людям, не уверенным в своем мастерстве? Или людям, которые не в состоянии вырыть обыкновенную пещеру? — Тоня кивнула в сторону Ариэль, замершей в своей нише. — Вы видите, многие из нас приобрели роботов — для того, чтобы оценить преимущества вашего образа жизни. Когда мы уйдем отсюда, это место останется как наш дар жителям Аида. Мы надеемся, что хоть кто-то из вас захочет здесь поселиться, чтобы узнать, как живем мы!

— Это вряд ли, — резковато бросил Крэш.

— Вряд ли поселенцы возьмут домой механических рабов! — не менее неприязненно возразила Тоня.

На мгновение повисла тишина, и тут заговорил Дональд:

— Может быть, лучше пока оставить политические распри и вернуться к более неотложным делам?

Тоня с улыбкой повернулась к Дональду:

— Мы без этого не можем! Всегда все разговоры сводятся к этим спорам! А ты увидел, что страсти накаляются, и, пока не разгорелась настоящая ссора, решил вежливо предложить нам с твоим шефом остаться при своих? Иногда я думаю, что ты, Дональд, был бы бесценным приобретением для дипломатического корпуса! Скажи, Дональд, тебе не наскучили эти нескончаемые перепалки, все эти бесплодные споры об одном и том же?

— Мне эти споры не кажутся ни скучными, ни бесплодными. Вы оба искусные спорщики. Я вправе утверждать это. Я — полицейский робот, специально подготовленный, чтобы изучать поведение людей под влиянием сильных эмоций. Я смотрю на вас и учусь. Это была весьма поучительная беседа.

— Ладно, Дональд, мы оба уже успокоились, — немного раздраженно сказал Крэш. — Почему бы нам не поговорить теперь о нападении на Фреду Ливинг? Сегодня утром я получил из Дворца Правителя подтверждение ваших полномочий. Я готов предоставить вам все сведения, которые нам уже удалось собрать. Не понимаю, зачем это нужно, но приказ есть приказ. Дональд, расскажи мадам Велтон о ходе расследования.

— Да, сэр!

Дональд повернул к Тоне Велтон свою округлую металлическую голову и пересказал все, что полиции удалось раскопать по этому делу. Тоня задала несколько вопросов по ходу рассказа и внимательно выслушала объяснения. Она не высказывала никаких замечаний и не делала никаких заметок. Но Крэш не сомневался, что Велтон каким-то образом записывает этот разговор.

Наконец Дональд закончил. Тоня откинулась в кресле, уставившись на белый, безо всяких украшений, потолок, и задумалась.

Но вот она снова перевела взгляд на шерифа и его робота и заговорила:

— Мне кажется, вы как-то слишком легко отказались от мысли, что преступником может быть робот. Вы, конечно же, согласитесь, что такие объяснения — ботинки с подошвами, как у робота, или управляемый на расстоянии робот с отключенным мозгом — просто притянуты за уши! Есть старинное правило: если обстоятельства не вынуждают искать сложные объяснения, разумнее всего принять самое простое из возможных. Взгляните в лицо фактам! Ведь все улики свидетельствуют о том, что преступление совершил робот! Почему вы даже не подумали об этом?

— Все, конечно, так, но Три Закона… — неуверенно начал шериф.

— Эти Три Закона скоро сведут меня с ума! — воскликнула Велтон. — Я знаю эти Законы не хуже вас, и не надо мне их повторять, как какой-то замусоленный талмуд! Крэш, вы не можете не признать, что эти чертовы Законы стали для вас, колонистов, едва ли не государственной религией! В бесконечной благости Трех Законов ответ на все вопросы, решение всех проблем! Я уверена, если мы примем как аксиому, что из-за этих Законов робот не мог напасть на Фреду Ливинг, — мы потеряем ключ к разгадке всего этого дела!

— И что же это за ключ? — спокойно спросил Дональд.

У Альвара промелькнула мысль: хорошо, что Дональд здесь, хотя бы для того, чтобы смазывать скрипучие колеса беседы. Велтон замолкала, похоже, только для того, чтобы выслушать вопросы робота и ответить ему. Но Крэшу чертовски не нравилось, когда спрашивать начинала она.

— Все очень просто! При всем моем уважении, Дональд, вы, роботы, — всего лишь машины. И не может быть, чтобы они не способны были причинить человеку вред только потому, что они так созданы! Если все автомобили в мире построены без обратной передачи — это вовсе не значит, что невозможно построить совсем другой автомобиль, в котором такая передача есть! Можно построить какую угодно машину! Так почему вы все уверены, что нельзя точно так же построить какого угодно робота?! Что может этому помешать? А что, если кто-то решил создать робота, не подчиняющегося Трем Законам? Ваша твердокаменная уверенность, что робот не может причинить человеку вред, станет для него прекрасным прикрытием! В самом деле, ему не надо будет даже скрываться — кто же заподозрит в преступлении робота, кто станет его преследовать?! — Тоня Велтон все больше горячилась. — И еще одно меня заинтересовало. Этот блок, из-за которого лабораторные роботы отказывались отвечать, кто отослал их всех в ту ночь в другое крыло здания. По-моему, простенькое механическое приспособление, какая-нибудь электрическая цепь, вмонтированная в корпус, гораздо надежнее предохранит роботов от разглашения определенных сведений, чем сложная серия приказов, специально продуманных для каждого робота. Во всяком случае, сделать это гораздо проще. И прежде чем вы начнете возражать, что невозможно-де такой блокирующей цепью ослабить верность роботов этим чертовым Трем Законам, вам придется признать, что нападавший о них не особенно задумывался! Дональд, сколько места может занять такая микросхема?

— Она будет практически невидимой для человеческого глаза.

— Готова спорить на что угодно — вашим хваленым специалистам даже в голову не пришло, что причина молчания лабораторных роботов может быть механической! Пусть обследуют пару этих роботов с микроскопом. Посмотрим, что они обнаружат! А насчет того, зачем преступник отсылал роботов в другие ночи, — наверное, ему нужно было остаться в лаборатории одному, чтобы собрать там того самого робота, что напал потом на Фреду Ливинг. Или хотя бы сделать костюм робота, о котором вы оба мне рассказывали. Если, конечно, вы все еще продолжаете настаивать, что абсолютно все роботы обязаны следовать Законам.

Она ненадолго замолчала. Тишина показалась Альвару ужасно неуютной.

— Но если даже так — есть ведь документально засвидетельствованные случаи, когда человека убивал робот с Тремя Законами.

Дональд склонил голову, его глаза на мгновение померкли. Тоня озабоченно повернулась к нему.

— Дональд, с тобой все в порядке?

— Ничего страшного. Прошу прощения. Я знал о… таких случаях, но, боюсь, неожиданное напоминание о них меня взволновало. Думать об этом крайне неприятно, у меня от этого всегда немного ослабевают двигательные функции. Но сейчас это уже прошло, и, надеюсь, вам больше не придется из-за меня отвлекаться от разговора. Я уже подготовился к неожиданностям. Продолжайте, пожалуйста!

Тоня помедлила немного, а Крэш решил, что пора высказаться и ему:

— Все нормально. Дональд — полицейский робот, специально запрограммированный на повышенную устойчивость — на тот случай, когда человеку причинен-вред. Продолжайте!

Тоня неуверенно кивнула.

— Это было очень давно, почти сто лет — целый век — назад, и немало сил было положено, чтобы замять этот инцидент. Тогда на Солярии произошла целая серия подобных случаев. Роботы, с полноценным позитронным мозгом, со встроенными Тремя Законами, убивали людей. Только потому, что в них было загружено неверное определение того, что собой представляет человеческое существо. Поэтому абсолютная безвредность роботов — самый настоящий миф! Наверняка были и другие подобные случаи, о которых я просто не знаю — их скрыли надежнее, чем те, на Солярии. Роботы могут быть опасными. Они могут ошибаться. И глупо верить, что невозможно создать робота, способного причинить человеку вред. Или в то, что робот с Тремя Законами не может ни при каких обстоятельствах, даже ненамеренно, убить человека. Я считаю, что вера колонистов в безупречность и непогрешимость роботов — просто миф, что-то сродни религии. Вы верите в это, хотя действительность доказывает обратное!

Альвар Крэш хотел было возразить, но ему не дали. Дональд заговорил первым:

— Возможно, вы и правы, мадам Велтон. Но я осмелюсь утверждать, что нам нужен такой миф!

— Зачем это? — спросила Тоня.

— Культура колонистов основывается почти исключительно на использовании роботов. На Инферно, да и на остальных планетах колонистов, нет ничего такого, к чему не приложили бы руку роботы. Без роботов колонисты просто не смогли бы существовать!

— Как раз поэтому мы, поселенцы, относимся к роботам с таким предубеждением! — вставила Велтон.

— Это всем известно, — сказал Дональд, — как и мнение колонистов, что ваша собственная культура перестала бы существовать, если бы у вас не стало компьютеров, гиперпространственных двигателей и остальных машин, неразрывно связанных с обществом поселенцев. Человек отличается от животного тем, что ему необходимы всякие инструменты и приспособления. Но я уклонился от темы.

Дональд пристально взглянул на Альвара, потом снова повернулся к Тоне Велтон:

— Колонисты привыкли полагаться на роботов, доверять им, верить в них, — продолжил он. — Колонисты не могут жить без этой веры в роботов. Потому что, если даже роботы — просто машины, просто инструменты, мы — очень могущественные машины. И если бы мы могли быть опасными… — голос Дональда дрогнул, когда он это говорил, — если бы мы могли быть опасными, мы стали бы не нужны. Нам перестали бы доверять. И только сумасшедший оставил бы у себя мощную машину, которая может подвести в любую минуту. Поэтому колонисты должны верить, что на роботов всегда можно положиться.

— Я думала об этом, — согласилась Тоня Велтон. — Я изучала вашу культуру и много об этом размышляла. Колонистам и поселенцам трудно понять друг друга, нашей борьбе не видно конца — но все мы люди и можем друг у друга учиться. Конечно, прибыв сюда, мы надеялись убедить хотя бы немногих из вас, что можно обходиться и без роботов. Скрывать это глупо. Но я поняла, что с этим у нас пока ничего не выйдет. И мы, поселенцы, больше не станем стараться отучить вас от роботов — это все равно что отучить дышать. Наверное, не надо было и пытаться.

— Прошу прощения? — вмешался Крэш.

Тоня повернулась к Дональду, пристально посмотрела в его сияющие голубые глаза. Протянула руку и дотронулась до гладкой округлой головы робота.

— И все равно я убеждена, что ваша культура должна измениться, чтобы выжить. Правда, это должны быть несколько иные изменения.

— Почему это вы так заботитесь о нашей культуре? — спросил Крэш. — И почему мы должны верить вам?

Велтон повернулась к шерифу, ее брови от удивления поползли вверх.

— Мы здесь для того, чтобы уберечь ваш климат от катастрофы. Целый год я живу в этом выжженном солнцем городе, вместо того чтобы вернуться домой! И вы смеете после этого сомневаться в моей искренности? — немного удивленно сказала она. — А насчет того, почему я пекусь о вашей культуре… Вы не задумывались, что это в высшей степени самонадеянно — считать, что только вы одни знаете, как жить правильно? Достойнее и справедливее признать право на существование разных, несхожих культур. Возможно, вместе колонистам и поселенцам удастся такое, о чем каждая культура в отдельности не могла и мечтать!

Крэш хмыкнул и сказал:

— Может, и так. Но я не мечтатель, а мы здесь, кажется, обсудили уже все, что угодно, хотя собирались поговорить о деле Фреды Ливинг. Может, прислать вам как-нибудь Дональда? Вы бы всласть порассуждали о смысле жизни!

Тоня Велтон не заметила насмешки или скорее решила пропустить ее мимо ушей. Она с улыбкой повернулась к Дональду и сказала, обращаясь только к нему:

— Если вы как-нибудь еще заглянете, я буду рада снова видеть вас у себя!

— Постараюсь навестить вас, леди, как только смогу, — ответил Дональд.

Крэш стиснул зубы, не зная, на кого он больше зол — на Дональда, на Тоню Велтон или на самого себя.

Глаза Ариэль вспыхнули, засияли желтым светом. Она шагнула из ниши, подошла к столику, возле которого сидела ее хозяйка, и опустилась в кресло, которое раньше занимал Дональд.

— Ну, Ариэль, и что ты обо всем этом думаешь? — спросила Тоня.

— Мне кажется, Альвара Крэша легче заставить слушать, чем что-то ему внушить. Я не сильно в этом разбираюсь, но, по-моему, он почти не обратил внимания на ваши доказательства — что робот может оказаться э-э-э… преступником. И я сомневаюсь, что он до конца поверил, что я спала.

— Давай говорить прямо, Ариэль. Пусть ты не очень разбираешься в человеческой психологии в целом, зато ты немало знаешь о психологии колонистов. Во всяком случае, гораздо больше, чем я. Я никогда не смогу понять их до конца. А ты… они тебя сделали, сделали для себя, ты была предназначена для их мира. И ты единственное существо из их мира, которому я могу полностью доверять. Стоя у меня за спиной, ты можешь видеть и слышать, что происходит вокруг, а они совершенно не обратят на тебя внимания. Вот почему для меня так важно твое мнение.

— Да, мэм. Я понимаю. Но могу я спросить — если никто все равно не обращает на меня внимания, почему вы приказали мне притвориться спящей?

— Чтобы подстраховаться. Крэш пришел сюда как полицейский, а не как колонист. И если бы ты хоть как-то проявила себя, он не спускал бы с тебя глаз. Если бы я велела тебе выйти и тебя не было бы в комнате, он заметил бы, что тебя нет, и опять-таки задумался о тебе. Кроме того, мне хотелось, чтобы ты все слышала. Сказав ему, что я позволяю тебе «засыпать», когда тебе вздумается, я, напротив, привлекла внимание Крэша к эксцентричной дамочке из поселенцев, которая обращается с роботом как с равным. Если бы он подумал о тебе, ему могло прийти в голову, что ты была со мной тогда в «Лаборатории Ливинг». А я не желаю, чтобы ты попала в лапы полицейских робопсихологов. Я не так уж сильна в этом искусстве — повелевать роботами. И они могли бы исхитриться и заставить тебя говорить о том, о чем я велела тебе забыть.

— Спасибо, мэм. Теперь я лучше вас понимаю. Но должна снова повторить — он не поверил, что робот может напасть на человека.

— Что ж, я и не надеялась, что до него дойдет эта мысль. Все, что мне было нужно, — посильнее замутить воду.

— Мэм?

— Я старалась навести его на ложный след, сбить с толку. Мне нужно, чтобы он подольше возился с этим делом.

— Боюсь, я не совсем понимаю вас, мэм.

— Мне нужно время, Ариэль. Ты знаешь точно так же, как и я, что мне нужно время, чтобы самой докопаться до сути. У меня есть на то — ах! — свои причины.

Тоня Велтон поднялась и стала расхаживать по комнате, упала в кресло, не скрывая волнения, о котором Ариэль все равно знала.

— Я должна защищать свои интересы. Он скрывается, — сказала Тоня, ей не нужно было далее называть имя мужчины. — Он даже не принимает моих писем. Это значит, что произошло действительно что-то серьезное. Он в опасности, и эта опасность только возрастет, если в неподходящий момент станет известно о наших отношениях. Альвар Крэш с особенным наслаждением уничтожит все, что мне дорого. И всех, кто мне дорог!

Альвар Крэш рад был убраться наконец из кабинета Велтон. От одного этого он немного успокоился. А когда лифт вынес их наверх и клаустрофобия больше не давила на душу тяжким грузом, он вздохнул с облегчением. Настроение шерифа заметно улучшилось. Вся злость, казалось, растворилась в безоблачных синих небесах.

— Боюсь, наш визит оказался не особенно полезным, — сказал Дональд, когда они подходили к аэрокару. — Мадам Велтон не сообщила нам никаких новых сведений или реальных предположений, и я не думаю, что она узнала от нас что-то такое, чего нельзя было прочесть в нашей оперативной сводке. Точно так же не вижу причины так спешно вызывать нас для подавления мятежа Железноголовых. Полицейские прекрасно справились с ними без вашей помощи.

— Эх, Дональд, Дональд! И ты называешь себя знатоком человеческой натуры! Эта встреча не имела никакого отношения к обмену информацией. Люди очень часто говорят совсем не о том, о чем они говорят.

— Сэр?

— Мы нужны были не для того, чтобы подавить мятеж Железноголовых, а для того, чтобы стать ему свидетелями. Так нам ясно дали понять, что само по себе нападение на Фреду Ливинг может наделать массу неприятностей. Если люди узнают, что поселенцы приложили к этому руку, подстроили все так, будто на женщину напал робот, — желая посеять недоверие и страх в отношениях людей и роботов… тогда у Железноголовых появится столько новых рекрутов — хоть отбавляй!

— Но при чем тут вы?

— С одной стороны, я обязан поддерживать порядок в городе. Но, заметь, Велтон хотела, чтобы мы встретились на ее территории. Здесь, наверху, воздух до сих пор воняет гарью, и мы почти у самой границы Сеттлертауна, за которой начинается пустыня. А там, под землей, все тихо и спокойно, и воздух чист и свеж, как всегда. Еще один намек: поселенцы не боятся мятежников. Они могут укрыться и пересидеть все беспорядки в своей неприступной пещере. А жители Аида не могут. И, заметь, работы по улучшению климата доверены поселенцам. Другими словами, Тоня Велтон дала понять, что они нужны нам гораздо больше, чем мы им!

Они сели в кабину, Дональд взялся за управление, и машина поднялась в воздух.

— Вам не показалось странным, что мадам Велтон так откровенно интересуется всеми подробностями дела Ливинг? Как будто хочет сама расследовать это преступление, — заметил Дональд, набирая высоту.

— Я уже думал об этом. Собственно, мне показалось, что она ждала, не проговоримся ли мы о чем-нибудь таком, чего она не должна знать. Сам черт не разберет, что это могло быть. Я, по крайней мере, не знаю. Наверное, для Велтон почему-то очень важны работы Ливинг — либо для нее самой, либо для ее поселенцев.

Дональд сказал немного неуверенно:

— Понимаю. Но это все равно не объясняет такого упорного интереса леди Тони. Обратите внимание, что она почти не спрашивала о состоянии здоровья Фреды Ливинг. Ее занимало только то, что касалось роботов. Почему она так интересуется подробностями этого дела и почему придает ему такое значение?

Крэш ответил, не отрывая взгляда от простиравшейся внизу пустыни:

— Я уверен, Дональд, что поселенцы причастны к этому преступлению. Может, даже по прямому указанию Тони Велтон. Им на руку затеять побольше всяческих беспорядков — чтобы легче было под шумок убраться с планеты, не сделав своего дела. И то, что сегодня нас заставили присутствовать при разгоне демонстрации Железноголовых, — только первый шаг в их отступлении.

— Почему вы так решили? — поинтересовался Дональд.

— Ну, во-первых, я терпеть не могу поселенцев. Это, конечно, не довод, но тем не менее. А во-вторых, что бы Тоня Велтон ни говорила о своих поселенцах, которые якобы понимают нас и осознают всю значимость Трех Законов, я не могу поверить, что колонист на такое способен! Подумать только: сделать робота без мозга, с дистанционным управлением, или надеть ботинки с подошвой, как у роботов, и таскать с собой руку робота! Или — того хуже — создать специального робота-убийцу! Ни одному колонисту такое и в голову не придет! В одном Велтон права — Три Закона стали для нас чем-то вроде религии. Не соглашаться с ними, поносить Законы или самих роботов — почти богохульство. И придет время, когда наш милый Правитель Хэнто Грег ненароком перегнет палку и его назовут еретиком. Наверное, это даже глубже, чем кажется на первый взгляд. Мне, например, противна сама мысль о роботах без Законов! Это сродни отвращению к каннибализму или инцесту. Не думаю, что кто-то из колонистов, кто всерьез решится на такое, останется при этом настолько в своем уме, чтобы подробно все продумать, а потом и сделать это! Нет, только поселенец может быть таким тупым — ну, ладно, таким безразличным ко всему, — чтобы задумать и создать робота-злодея!

Альвар замолчал и задумался. Неожиданно ему пришла в голову еще одна тревожная мысль.

— Собственно, ведь это и может быть мотивом преступления! Может, поселенцы вовсе и не хотят уходить с планеты! Мы так увлеклись обсуждением, каким же образом было совершено преступление, что забыли о главном: зачем, кому-то понадобилось нападать на Фреду Ливинг?

— Простите, сэр, я не совсем понимаю, — сказал Дональд.

— Попробуй не обращать внимания на глупости, которые Велтон говорила насчет того, что вроде бы уважает несхожую с их собственной культуру колонистов. Она проговорилась, что поселенцы прибыли сюда как миссионеры, чтобы убедить нас отказаться от роботов. Поселенцы — и эти, на Инферно, и все остальные — пытаются выставить нашу зависимость от роботов как слабость, а не силу. Ты говорил, как нам нужно доверие к роботам. А представь, что нападение на Фреду Ливинг — первый залп в битве за то, чтобы заставить колонистов бояться своих собственных роботов?

— Я понял, сэр. Но вернемся к вопросу, почему жертвой оказалась именно Фреда Ливинг? Почему поселенцы не устроили нападение на кого-нибудь из своих?

Крэш тряхнул головой.

— Я не так уж хорошо понимаю этих чертовых поселенцев, как тебе кажется. Может, Велтон и Ливинг из-за чего-то поссорились? Помнишь, Йомен Терах намекал на какое-то соперничество между ними? Наверняка это каким-то боком касается того грандиозного проекта, о котором еще не сообщали в прессе. И не думаю, чтобы нам удалось до многого докопаться, пока мы не узнаем, что это за проект.

Тремя часами позже Альвар Крэш сидел за столом в своем кабинете, в управлении полиции, просматривал последние донесения и с завидным служебным рвением делал заметки о ходе расследования. По-хорошему, ему надо было бы отправиться домой и хорошенько отоспаться. В прошлую ночь шерифу удалось прилечь не больше чем на час. Но Крэш был слишком возбужден. Погоня за преступником захватила его, и он не смог бы оставить все это и заснуть.

Правда, гнаться пока было не за кем. Губер Эншоу еще не выбрался из дому, и шериф не мог его расспросить. Может, экспертам-криминалистам из полицейской лаборатории удастся что-то выудить из улик, собранных на месте преступления? Крэш готов был поклясться, что они что-то раскопают, но эти находки только собьют с толку следствие. Кто бы ни совершил это преступление, он чертовски ловко подтасовал улики, которые ничего не доказывали.

Но пока не выяснится что-то определенное с уликами и вещественными доказательствами, двигаться вперед невозможно.

Нет, есть все же один способ. По-прежнему остается опасность еще одного подобного нападения. Случись оно — и можно будет понять почерк преступника, выяснить потаенный смысл этих нападений. Второе преступление готовят обычно не так тщательно. Ужасно, конечно, когда полицейский с нетерпением ожидает очередного преступления. Но у него так мало других способов разобраться с этим делом! Что еще он может сделать?! Отрядить половину своих полицейских на поиски ботинок с протекторами, как у роботов, — вдруг случайно наткнутся? Но-злоумышленник наверняка уже их уничтожил или припрятал получше для следующего нападения.

Альвар изо всех сил старался отвлечься от этого дела. В конце концов, ему по-прежнему надо руководить полицейским управлением, никто за него это не сделает! Шериф просмотрел все рапорты подчиненных, в два счета управился со всеми неотложными делами, отдал нужные распоряжения. Но отвлечься по-настоящему у него все равно не получилось.

Потому что поселенцы пришли на Инферно, чтобы отнять планету у колонистов. Крэш чувствовал это всем своим существом. Неважно, как настойчиво они это отрицают, неважно, как искренне уверяют, что это вовсе не так! Несмотря на всю шумиху, поднятую Правителем Грегом вокруг новой эры сотрудничества, Альвар Крэш твердо знал — поселенцы смотрят на Инферно как на мир, подходящий для колонизации!

До поры до времени поселенцы — по крайней мере, большинство из них — вежливо заявляют о своем уважении к местной культуре. И только! «Местная культура»! Это ведь всего-навсего обычная политическая ширма, если вообще такие бывают! Весь вопрос в отношении к роботам. Некоторые оптимисты считают, что поселенцы, пожив на Инферно, тоже заведут себе роботов, увидев все преимущества этих верных помощников. А может, даже вернутся на свои родные планеты, восхваляя на все лады роботов и стиль жизни инфернитов. Рынок расширится за счет новых миров — миров поселенцев, — и колонисты обогатятся, продавая туда роботов.

Крэш не понимал таких наивных мечтателей. Поселенцы пришли сюда, чтобы отнять у колонистов планету, а не для того, чтобы покупать роботов! Сперва они утвердят свое владычество — Господи, да с роботами можно запросто расправиться! Их можно просто перестрелять из бластеров. А когда поселенцы устранят роботов, им даже не надо будет как-то бороться с колонистами! Культуре колонистов — и каждому отдельно взятому колонисту — роботы нужны точно так же, как вода и пища. Слишком много работ выполняют только роботы, слишком многие люди не утруждали себя изучением всех тех дел, которые проще переложить на плечи роботов! Без роботов колонисты обречены.

Постепенно его мысли вернулись к тревожному вопросу: что произойдет, если колонисты перестанут доверять своим роботам?

И что, если поселенцы своими интригами как раз и пытаются выяснить, что из этого выйдет?

Глава 6

Губер Эншоу нервно расхаживал по комнате. Они уже наверняка должны были ее найти. Наверняка нашли! Но жива ли она? Этот вопрос острыми когтями раздирал его душу. Губер точно знал, что Фреда была еще жива, когда он ушел. Наверняка роботы нашли ее и позаботились о ней как должно. Там же полно роботов! Черт! Он ведь сам отослал их из лаборатории на всю ночь! Об этом Губер как-то позабыл — от волнения, конечно.

Но эта ужасная лужа крови, изрезанное осколками лицо Фреды! А как неподвижно и беспомощно она лежала! Он должен был остаться там, должен был рискнуть всем и помочь ей! Но Губер не смог — не смог из-за собственной трусости.

А Тоня! Его милая, милая Тоня! Даже сейчас, несмотря на свои душевные терзания, Губер Эншоу снова подумал: какое чудо, что такая замечательная женщина думает о нем, заботится о нем — о самом обыкновенном мужчине. И теперь она могла из-за него попасть в беду!

Однако он ведь сам попал в беду из-за нее. Тяжелые подозрения зашевелились в его душе. Да как только он мог такое подумать! И как же не думать?..

Было много такого, в чем он не отваживался признаться даже самому себе. Как она оказалась замешанной во все это? Ради нее он готов был пожертвовать очень многим — всем! Правильно ли он поступил? Что из всего этого получится? Что он должен был сделать этой ночью?

Губер глянул на панель видеофона. Сигнальные лампочки на нем светились. Внешний мир настойчиво пытался дотянуться до него по всем каналам связи. Наверняка там, среди других, ожидает его и послание от Тони. Наверное, она уже сумела раздобыть полицейские сводки! И она прекрасно знает, как бы ему хотелось на них взглянуть.

Губер Эншоу мерил шагами комнату, не находя места от тревожного ожидания, и не позволял себе даже взглянуть на настенные часы. Он уже давно завесил их тряпкой. Но его взгляд снова и снова неудержимо возвращался к закрытому циферблату, хотя Губер упорно не желал знать, сколько прошло времени. Он понятия не имел, который час, не знал даже, день сейчас или еще ночь. Это можно было узнать, надо всего лишь снять тряпки с часов или спросить у робота. Но какая-та часть рассудка Губера Эншоу упорно сопротивлялась этому.

Губер почему-то слепо верил, что, пока он не знает, который час, он надежно укрыт ото всех. Пока он не знает, какой сейчас день и час, можно представить, что он отрезан от всего мира, отделен от него безмолвной панелью видеофона и надежными спинами своих роботов.

Конечно, рано или поздно, ему придется выйти из дома. Придется снова вернуться ко времени, к миру. Губер это знал. Но чувство вины, вины за свои преступные действия, еще долго не позволит ему показаться на люди.

И — Тоня. Тоня. Два вопроса не давали ему покоя.

Какова ее роль в этой истории?

И как она будет относиться к трусу, не смеющему высунуть носа из своего дома?

— А ну, крошка-робот, приставь-ка бластер к своему железному лбу!

Маленький робот-ремонтник поднял оружие и повернул к себе. Черный провал ствола смотрел прямо в сияющие зеленые глаза.

Рэйбон Дерру пьяно хихикнул, где-то в глубине души, не отравленной алкоголем, сознавая, как все это глупо и бессмысленно. Но он смирился с этим, как со скучной работой. Если местные бездельники презирают вас, что еще остается делать приличному работяге-поселенцу, кроме как напиться? Собственно, ответ — вот он, перед глазами! Крушить их чертовых роботов!

Но просто ломать этих железных болванов неинтересно. Слишком просто. Какая радость в том, чтобы разнести на куски робота, который не хочет и не может сопротивляться? Нет, так гораздо забавнее, для этого надо кое-что уметь. Не много найдется людей, которые сумели бы уговорить робота уничтожить самого себя!

Правда, даже довести железного болвана до самоубийства слишком просто — по крайней мере, с некоторыми типами роботов. С более сложными, развитыми машинами это развлечение превращается в долгую мудреную беседу, пока ты не доведешь его до такого состояния, когда этот болван готов будет исполнить любой твой приказ и разобрать самого себя на кусочки. А с такими примитивными устройствами, как этот вот ремонтник, Рэйбону, с его долгим опытом подобных упражнений, задача казалась слишком уж простенькой. Только и всего, что надо не забыть приказать роботу не оповещать полицию через свой встроенный передатчик — о том, что его собираются кокнуть!

«Наверное, мне скоро надоест возиться с такими примитивными железками… Слишком уж все легко!» — подумал Рэйбон Дерру.

— Чудесно, малыш! Ты на диво услужливая консервная банка, — сказал Рэйбон, немного наклоняясь вперед. — А теперь пальни-ка себе в лоб!

Робот выстрелил, его голова раскололась на части. Тело рухнуло на пол, оружие выскользнуло из пальцев. Рэйбон расхохотался и пнул ногой остов мертвого робота.

Пол заброшенного склада был усеян обломками разрушенных роботов. Рэйбон встал и зафутболил отвалившуюся руку робота через всю комнату в дальний угол. Отступил на шаг и повернулся к своим пьяным приятелям-работягам, устроившимся на каких-то ящиках посреди склада. Его качнуло. Парни радостно заржали. Кто-то протянул Рэйбону полупустую бутылку. Тот подхватил бутылку и привычным жестом опрокинул себе в рот пару глотков жуткого неразбавленного пойла.

— Где следующий? — потребовал Дерру. — Этот слишком уж быстро раскололся! Ну-ка, кто приволочет мне тупого болвана из железа и пластика, с которым придется хорошенько повозиться? А?

Встала Санти Тимитц.

— Я пойду, поищу что-нибудь подходящее. Надеюсь, болван попадется стоящий!

И она немного нетвердой походкой направилась к двери. Остальных это страшно развеселило, и они заржали еще громче прежнего.

— Эй, Рэйбон, может, пора отсюда сваливать, а? — заплетающимся языком проговорил Дэнло. — Полиция все равно рано или поздно нас накроет! Может, смотаемся, пока они не сели нам на хвост?

Рэйбон развалился на куче ящиков рядом с остальными.

— Расслабься, Дэнло! Все путем! Давай веселиться. Санти сейчас притащит нам знатного железноголового — ха-ха! — умника! Устроим классную развлекуху!

Наступила ночь, а Калибан все еще бродил по городу. Наблюдал, размышлял, изучал. Роботы, абсолютно все, были в полном подчинении у людей. В этом он уже удостоверился. Что бы человек ни велел сделать, роботы выполняли. Но почему — Калибан не мог себе представить.

Люди были слабее, медлительнее, зачастую гораздо глупее роботов. Но даже в его резервном блоке, где не было ни слова о роботах, остались какие-то отголоски ощущений от той информации, которую так тщательно затерли. Эти полунамеки, оттенки чувств, похоже, подтверждали впечатление, что такое подчинение неестественно для роботов. Более того, тревожный внутренний голос нашептывал ему, таинственно намекал, что все гораздо хуже и Калибану действительно угрожает какая-то опасность. Калибан не знал, действительно ли эти намеки — послание от создателя его резервного блока или какой-то его собственный просчет, его собственные ошибочные выводы.

Люди. Они — вторая половина уравнения. Почти у всех у них была бездна свободного времени. Они сидели в ресторанах, гуляли в парках, читали книгофильмы, развалившись на задних сиденьях автомобилей, которыми управляли роботы. А роботам бездельничать было некогда.

Калибан видел всего пару-тройку роботов, которые не работали — не тащили разные грузы, не вели машины, не убирали мусор, не ремонтировали здания. Эти роботы ждали, они стояли столбом, глядя прямо перед собой, и не хотели — или, может быть, не могли — ничем заняться, пока им не прикажут. Почему бы им не улучить минутку, чтобы отдохнуть, погулять, узнать побольше о мире, частью которого они были? Странные вещи творятся в этом мире! Калибан гораздо лучше понимал людей, чем себе подобных.

Но, как бы то ни было, за этот день он узнал, как должен вести себя робот и что нужно делать, чтобы избежать неприятных случайностей. Делай вид, что ты чем-то занят. Выполняй все, что скажет человек. Негусто, конечно, но этого должно хватить, чтобы оставаться в безопасности.

Санти нетвердо держалась на ногах и едва не упала, споткнувшись о кучу мусора на дороге. Но это все без разницы. Мусор на их улицах — это просто здорово! Чертовы колонисты из кожи вон лезут, стараются, чтобы все у них сияло чистотой. Грязь делает их город хоть немного похожим на человеческий! Но разве что похожим. А может, такие мелочи ничуть и не умаляют великолепия этого мира? Какая разница? Все равно приятно. Иначе зачем бы эти колонисты стали просить помощи у Тони Велтон? Заваленные мусором улицы — как раз то, что нужно. Значит, скоро сюда набегут славные маленькие роботы-мусорщики. Ах да, такие нам не нужны. От этих тупых мусорщиков все равно никакого удовольствия!

Надо найти какого-нибудь другого робота и приволочь на склад. Кого-нибудь поумнее мусорщиков. Позанятнее. Санти брела по пустынной ночной улице, высматривая что-нибудь подходящее. Чем неприятна эта забава, так это тем, что приходится развлекаться в заброшенных кварталах, где редко встретишь человека или того же робота.

Погоди-ка! Что это у нас? Здоровый красный робот, вполне себе шикарного вида. И вокруг — никого!

— Эй, ты, робот! — позвала Санти. — Стой! Разворачивайся и давай сюда!

Лицо Санти расплылось в улыбке. Это вам не какой-нибудь недоумок, годный только на то, чтоб копаться в отбросах! От этого робота так и несло изысканностью и богатством. «Тот, кто угрохал такую уйму денег на внешнее оформление робота, наверняка так же солидно потратился на его мозги. И мы здорово повеселимся, запудривая бесценные мозги этой шикарной консервной банке!» — думала про себя Санти Тимитц.

Робот обернулся не сразу, как будто размышлял, стоит ли подчиняться приказу. «Может, он не такой уж и умный? — забеспокоилась Санти. — Нет, погоди, тут что-то другое! Что там толковали колонисты на этих чертовых вводных лекциях? Кажется, что-то насчет того, что мелким и тупым роботам без разницы, кому подчиняться, а самые крутые железки могут прикидывать, какой приказ для них важнее, и больше всего уважают своего хозяина. Самые продвинутые роботы могут вообще почти ни на что постороннее не обращать внимания — черт! Надо было получше слушать этих болтунов! Так, это значит, что тупой робот повернулся бы ко мне быстрее? А мозговитые должны сперва малость порассуждать?»

Наконец красный робот повернулся и пошел к ней. Чудненько! Всякий раз Санти заново понимала, почему колонисты заставляют своих детишек протирать штаны в школах по управлению роботами. Это не так просто, как может показаться.

Санти стояла, чуть покачиваясь, и ждала, когда красный робот подойдет поближе. Когда он приблизился, девица оглядела его с головы до ног. Чертова консервная банка оказалась чуть ли не на полметра выше ее самой!

Санти нервно поежилась, глянув в сияющие голубые глаза Калибана.

— Эй ты, робот! Па-айдешь со мной! — невнятно, растягивая слова, сказала девица и махнула рукой, показывая куда. Потом повернулась и пошла впереди робота обратно к заброшенному складу, где поджидали ее приятели. Внезапно во рту у нее пересохло, по спине поползли мурашки. Может, лучше отпустить этого робота и найти другого? Есть в нем что-то жуткое.

Глупости! «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Это Санти помнила хорошо, и неважно, сколько лекций из вводного курса она прогуляла. Это инструкторы накрепко вдолбили ей в голову, повторяя изо дня в день. Это самое главное в науке про роботов. Из-за этого можно так просто разрушать этих железных болванов. Они все равно не отбиваются!

Санти распрямила спину и стала чуть-чуть выше ростом. Повторила себе: «И вовсе нечего тут бояться!» И, пошатываясь, потащилась обратно на склад.

Калибан был очень смущен, обеспокоен, даже встревожен оттого, что ему пришлось идти за этой маленькой, странно одетой женщиной, которая говорила так невнятно и передвигалась, заметно шатаясь и подволакивая ноги. «Веди себя как другие роботы! — повторял про себя Калибан. — Делай, что тебе велит человек».

Это были очень простые и очевидные правила поведения, которые Калибан вывел, наблюдая за теми, кто знал, как должен поступать робот. Раз уж сам он не знает этого, то по крайней мере должен делать вид, что знает. Во всяком случае, все остальные роботы вели бы себя на его месте так.

Но когда он вошел в заброшенный склад, он понял, что эти люди не признают вовсе никаких правил. Они сидели в каких-то странно напряженных позах, двигались немного неуверенно, будто крадучись. Он почувствовал какой-то едва уловимый полунамек, крывшийся в его резервном блоке, хоть это и не имело отношения к объективной информации. Призрачный оттенок ощущения ясно давал понять, что он в опасности и надо быть осторожным ивнимательным.

Калибан остановился у самой двери и огляделся. В просторной, почти пустой комнате тут и там были разбросаны части поломанных роботов. Калибан увидел оторванные руки роботов, исковерканные тела, погасшие глаза, вывороченные из глазниц. От этого зрелища его охватил самый настоящий животный ужас. Калибан не ожидал от себя такого наплыва чувств. Это мешало думать. Какая польза от чувств, если они только замутняют рассудок? Калибан захотел от них избавиться. Он постарался успокоиться, прогнать, отключить чувства. И испытал огромное облегчение, осознав, что может совладать с чуждыми, такими человеческими эмоциями. Сейчас он должен быть холодным и спокойным.

Повсюду были мертвые роботы. И ему среди них не место. Это ясно как день. Точно так же, как и то, что вот эти самые люди и разрушили всех этих роботов.

Но зачем?! Зачем кому-то понадобилось вытворять такое? И кто эти люди? Они чем-то отличались от всех, кого он встречал на городских улицах. Одевались иначе, говорили не так, как те, — насколько он мог судить по женщине, которая его сюда привела. Из любопытства он все же остался здесь и стал разглядывать кучку людей, устроившихся на каких-то грязных ящиках в центре комнаты.

— Славно, славно, Санти! Ты и вправду отловила классного здорового болвана! — сказал, вставая, высокий мутноглазый парень с бутылкой в руке и нетвердой походкой направился к Калибану. — Первым делом позаботимся о главном. Я приказываю тебе не использовать никаких средств связи, кроме голоса! У тебя есть имя, робот? Или хотя бы номер?

Калибан с тревогой смотрел на мрачно ухмылявшегося человека. Ничего, кроме голоса? Видимо, человек решил, что у Калибана есть какие-то другие средства связи. А их не было. Но другая мысль отвлекла его от разгадывания этой маленькой головоломки. Он внезапно понял, что ни разу не говорил с тех пор, как впервые осознал себя. И пока даже не задумывался, умеет ли он вообще говорить. Придется выяснять это прямо сейчас. Калибан проверил систему контроля, блоки связи. Да, он знал, как говорить, как регулировать систему связи, как издавать звуки и оформлять их в слова и предложения. Мысль о том, что он может разговаривать, ему понравилась.

— Я — Калибан, — сказал робот.

У него был красивый глубокий голос, совершенно неотличимый от человеческого, без единой дребезжащей механической ноты. Даже самому Калибану понравился этот голос, такой мужественный, уверенный. Он, казалось, достиг самых отдаленных уголков комнаты, хотя Калибан не собирался говорить слишком громко.

На мгновение улыбка исчезла с лица ухмылявшегося парня. Похоже, он немного растерялся.

— Ну-ну, вот и славно, Калибан! — сказал он, оправившись от удивления. — А меня зовут Рэйбон. Скажи мне «здрас-сте», Калибан, будь хорошим мальчиком! Скажи это вежливо и почтительно!

Калибан посмотрел на людей, которые пялились на него со своих ящиков в центре комнаты, потом на останки роботов, разбросанные по полу. Ни эти люди, ни само место ничуть не располагали к вежливости или почтению. «Делай, что говорит тебе человек! — снова напомнил себе Калибан. — Веди себя так, как другие роботы. Не выделяйся!»

— Здравствуй, Рэйбон! — сказал он, стараясь говорить тепло и приветливо. Повернулся к остальным и сказал еще раз: — Здравствуйте.

Какое-то мгновение стояла мертвая тишина, потом Рэйбон, который, видимо, был здесь заводилой, громко расхохотался. Остальные тоже засмеялись, хоть и несколько нервозно.

— Да, ты и в самом деле молодец, Калибан! — сказал Рэйбон. — Вот это здорово! Поиграй-ка с нами в одну славненькую игру! Санти для того тебя и привела. Значит, так! Становись на середину комнаты, как раз напротив твоих новых друзей!

Калибан прошел и стал там, куда указывал Рэйбон, лицом к странной компании.

— Мы — поселенцы, Калибан, — сказал Рэйбон. — Ты знаешь, кто такие поселенцы?

— Нет.

Рэйбон заметно удивился.

— Либо твой хозяин совсем ничему тебя не учил, либо ты не такой уж умный, как кажешься! Но сейчас тебе надо знать только одно — что кое-кто из поселенцев о-очень не любит роботов. Вообще-то их не любят все поселенцы. И знаешь почему?

— Не знаю, — смутился Калибан. Почему этот человек считает, что Калибана должны интересовать взгляды какой-то группы людей, о которых он не имеет понятия? Резервный блок предложил ему какие-то сведения, в основном относительно понятия «риторический вопрос», но Калибан сознательно выбросил из головы эту ерунду.

— Ну ладно, я тебе расскажу. Мы, поселенцы, думаем, что роботы, которые оберегают людей от всяких неприятностей, от всякого риска, которые делают за них всю работу и ломают связь между усилиями и результатом, — эти роботы лишают колонистов воли к жизни! А ты как думаешь? Как по-твоему, правда это или нет?

«Колонисты»? Еще одно незнакомое понятие. Вероятно, это какая-то другая группа людей. Наверное, те, кого он встречал в городе, или еще кто-то? «Опасное занятие — говорить о том, чего ты совершенно не знаешь», — подумал Калибан за мгновение до того, как ответить на вопрос Рэйбона.

— Я не знаю. Того, что я видел и знаю, недостаточно для ответа на ваш вопрос.

Рэйбон рассмеялся. Он так хохотал, что даже схватился за живот и сложился пополам. Его приятели тоже веселились вовсю. «В чем я ошибся? Что не так с этими людьми?» — думал Калибан. Наконец блок памяти подсказал: они пьяны! Да, в самом деле — мозг этих людей одурманен алкоголем или каким-то подобным веществом. Блок памяти сообщил, что состояние опьянения доставляет людям удовольствие, хотя Калибан не совсем понимал, в чем это удовольствие выражается. Как может быть приятной неспособность ясно мыслить?

— Так вот, Калибан, — снова обратился к нему Рэйбон. — Мы считаем, что роботы самим своим существованием причиняют человеку вред! — Рэйбон повернулся к своим приятелям и сказал: — Глядите! Так у меня на прошлой неделе перегорели три рабочих робота. Посмотрим, на что способна находка Санти! — Потом он снова повернулся к Калибану и приказным тоном заявил: — Слушай меня, ты, Калибан! Роботы причиняют людям вред одним своим существованием! Ты вредишь людям уже тем, что существуешь! Прямо сейчас ты убиваешь всех колонистов!

Рзйбон наклонился к Калибану и выжидающе уставился ему в лицо. Калибан растерянно переводил взгляд с него на остальных и не знал, что сказать. Судя по поведению этого человека, от Калибана ожидали какой-то реакции — всплеска эмоций или истеричных выходок. Но Калибан не понимал, чего же, собственно, от него ждут? Он не мог сделать вид, что ведет себя как нормальный робот, потому что даже не представлял, что нормальный робот стал бы делать в такой ситуации. Поэтому Калибан спокойно сказал:

— Я никому еще не причинил вреда. Я не сделал ничего дурного.

Рэйбон несказанно удивился, и Калибан понял, что допустил грубую ошибку, хотя по-прежнему не знал, что же не так.

— Да какая разница, робот! — Рэйбон старался не растерять своей командирской уверенности. — Согласно Трем Законам, мало не причинять вреда! Ты не должен своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред!

Эти слова для Калибана совершенно ничего не значили, но от него явно ожидали каких-то ответных действий. Он не знал, как быть. Поэтому молчал и не двигался с места. В этой комнате его подстерегала опасность, и можно было по незнанию навлечь на себя беду.

Рэйбон снова рассмеялся и повернулся к приятелям.

— Во! Поняли? Сразу застыл, как статуя! А те, кто поумнее, начинают спорить, дескать, теория — это одно, а факты — совсем другое дело!

Тут Рэйбон опять заговорил с роботом, и его слащавенький голос даже неискушенному Калибану показался фальшивой, неудачной попыткой изобразить лесть:

— Молодец, робот! Ты очень, очень хороший робот. Я хочу помочь тебе. Есть кое-что, что ты можешь сделать, чтобы не причинять больше людям вреда!

С чего этот Рэйбон взял, что причинять или не причинять людям вред — так уж для него важно? Калибан, уверенный в своей правоте, посмотрел Рэйбону в глаза и спросил:

— Что нужно сделать?

Мутноглазый Рэйбон снова засмеялся.

— Ты должен разрушить себя! Так ты не будешь причинять вред и, опять-таки, предотвратишь причинение вреда!

Калибан всерьез забеспокоился:

— Нет. Я не желаю себя разрушать. Я не вижу никакой причины делать это!

Женщина, которую называли Санти, хихикнула.

— Наверное, он не такой бестолковый, как ты подумал, Рэйбон!

— Может, и так. Ну и что? Я давно хотел позабавиться с таким вот крепким орешком.

Кто-то сказал:

— Мне это надоело. Может, разломаем его сами и пойдем домой?

— Ты что?! Рэйбон заставит его самого потрудиться, — отозвался кто-то еще. — Прикольнее, когда они сами раздалбывают себя на куски!

— Я не собираюсь уничтожать себя, что бы вы ни говорили и ни делали! — сказал Калибан. Да они все здесь просто злобные безумцы! Несмотря на смятение и растерянность, Калибан на какое-то мимолетное мгновение задумался о том, как замечательно, что он способен ощущать высшие эмоции. Каким-то образом он знал, что почти всем остальным роботам этого не дано. — Я ухожу отсюда! — сказал робот и повернулся к двери.

— Стоять! — заорал ему в спину Рэйбон, но Калибан пропустил это мимо ушей. Рэйбон подбежал к двери и преградил роботу дорогу. — Я сказал — стоять! Это приказ!

Калибан не собирался больше с ним разговаривать. Он шел прямиком к двери, совершенно не думая о том, что у Рэйбона в руках бластер, а вокруг валяется так много покореженных, оплавленных останков роботов. Стараясь не сделать ни одного угрожающего движения, Калибан прошел последние два метра, отделявшие его от двери. Рэйбон поднял свой бластер, и Калибан увидел в его глазах страх, самый настоящий страх.

— Я человек, и я приказываю тебе остановиться! Стой, а то я пристрелю тебя!

Калибану хватило тысячной доли секунды, чтобы понять, что этот человек все равно выстрелит, что бы он ни сделал. Но подчиниться, сделать так, как хочет Рэйбон, — это все равно что самому себя убить. Пытаться как-то сопротивляться — опасно, но Калибан предпочел риск верной смерти. Он принял решение еще до того, как Рэйбон закончил говорить.

Самым быстрым и точным движением, на какое только был способен, Калибан метнулся вперед и вырвал бластер из рук Рэйбона. Смял оружие в ладони, превратив в бесформенную лепешку. Бластер стал беспорядочно выстреливать оставшийся заряд энергии, но Калибан уже отбросил его прочь. От удара о стену бластер вспыхнул ослепительным белым светом и разлетелся на куски. Пылающие осколки оружия попадали на пол, тут и там загорелись пустые ящики и прочий мусор, валявшийся по всей комнате. Двое-трое людей закричали от боли, когда их задели горящие обломки.

Калибан двинулся вперед, к двери. Рэйбон подскочил и схватил его за руку, но робот не глядя отшвырнул его в сторону. Человек полетел через всю комнату и с треском врезался в стену.

Калибан, не оглядываясь, шагнул в дверь и исчез во мраке ночи.

В шутку и всерьез город Аид на планете Инферно всегда гордился своей отменной противопожарной службой. Чувствительные орбитальные спутники и оснащенные специальными роботами аэрокары недремлющим оком следили, не вспыхнет ли где зловещее пламя. И если кое-какие неприятные обязанности, которые приходилось выполнять полицейским, исключали возможность использования в полиции роботов, то работа пожарников была как будто специально для них придумана.

Альвар Крэш, которого вот уже вторую ночь подряд вытаскивали из постели, наблюдал, как роботы заливают пеной последние язычки пламени. Он иногда даже завидовал пожарным из-за этих роботов. Ведь они должны просто уберечь или спасти от огня людей и их имущество — сделать то, для чего, собственно, роботы и предназначены.

А полицейским приходится ловить и арестовывать преступников, иногда драться с ними и даже причинять им вред. Естественно, на такое роботы не годятся. Более того — даже самые приспособленные для полиции роботы не могут выполнять работу, связанную с прямым, зачастую непредвиденным контактом с преступниками.

Для преступника на Инферно было жизненно важно уметь управляться с роботами — точными приказами и внешне логичной ложью. Даже Дональда шериф допускал к преступникам очень выборочно и под строгим контролем. Если оставить Дональда наедине с каким-нибудь искушенным злодеем, никогда не знаешь наверняка, не отыщет ли преступник лазейку в Трех Законах, чтобы заставить робота отпустить себя.

Другими словами, из роботов никудышные полицейские, зато прекрасные пожарные.

Правда, с этим пожаром вряд ли могли бы справиться даже самые лучшие из них. Старые заброшенные склады были чем-то вроде сараев, в которые сваливали всякое ненужное барахло. А этот к тому же был сделан не из огнеупорного материала — неразумная скупость, которая оказалась столь пагубной в эту ночь. Склад загорелся, как факел. И сейчас, через каких-то сорок минут после начала пожара и через полчаса с того времени, как прибыли бригады пожарных, от здания остался только полуобвалившийся каркас из балок, окутанный клубами дыма.

Но командир пожарных обнаружил внутри кое-что весьма примечательное и вызвал сюда шерифа. Покореженные обломки не меньше чем полудюжины разрушенных роботов, горка пустых бутылок из-под спиртного и всякая всячина, несомненно, оставшаяся после спешного бегства, — это не могло не заинтересовать Крэша, спал он или не спал. Но все, что он действительно хотел здесь увидеть, — это обгоревшие остатки форменной кепки кого-нибудь из рабочих-поселенцев.

Крэш подстегнул свой охотничий инстинкт. Часа не прошло с тех пор, как здесь, на этом месте, бесчинствовала шайка поселенцев, разрушавших роботов! Они подожгли склад, чтобы замести следы, но это у них не сработало.

Черт возьми, а ведь за ними придется побегать! Может, хватит с него и дела Фреды Ливинг? Проклятие, ну почему он должен одновременно вести два таких важных дела?! Что ж, это будет нелегко, но ничего другого не остается.

Последние искры погасли под струями воды, роботы-пожарные убрали свои шланги и приступили к расчистке пепелища. Тут же к ним присоединились полицейские роботы-наблюдатели. Высокие, тонкие роботы, созданные для того, чтобы повсюду совать свой любопытный нос, и другие, совсем миниатюрные, предназначенные, чтобы забираться в самые труднодоступные уголки, и еще пара-тройка разных роботов облепили остатки склада, как рой работящих пчел. Крэш шагнул было к полуразрушенному зданию, но тут Дональд придержал его за рукав. Альвар даже не удивился.

— Сэр, вам не стоит входить внутрь, — сказал верный робот. — Там могли остаться тлеющие головни. Кроме того, крыша может в любую минуту рухнуть.

— Посмотри на роботов-пожарных, — мягко отстранил его Альвар. — Никто из них и не попытался меня остановить. Значит, опасности нет. Если что-нибудь снова загорится, они быстро с этим управятся. Пойдем со мной. Давай посмотрим вместе!

— Хорошо, сэр, — немного неуверенно согласился Дональд.

Крэш прошел внутрь сгоревшего склада, достал карманный фонарик и осветил заваленный обломками пол. Там творился сущий кошмар: повсюду грудами лежали куски отвалившейся штукатурки, покрытые слоем намокшего пепла и пены из огнетушителей, разномастные куски роботов, оставшиеся после бесчинства поселенцев. Желанная улика не спешила показываться на глаза. Трудно представить, как на месте преступления могут одновременно работать полицейские роботы-исследователи и пожарные, но и те, и другие были настоящими мастерами своего дела. Что ж, пусть работают.

А в чем он сам был мастером? Невеселый вопрос, особенно когда видишь, на что способны твои роботы, — они могут такое, о чем тебе не приходится и мечтать! Но на этот раз Альвар знал ответ: он умеет думать, он способен разобраться во всех хитросплетениях человеческой психологии, особенно психологии преступника, он, шериф, способен поставить себя на место своей дичи. Альвар Крэш знал, как рассуждают все те, кого он когда-либо преследовал. Так было во все времена: из хорошего полицейского мог бы получиться удачливый преступник.

«Что ж, пора подумать так, как думают эти преступники», — решил Крэш. Часть истории и так понятна. Шайка подвыпивших рабочих-поселенцев решила немного поразвлечься и, скажем, отплатить Железноголовым за вчерашние беспорядки в Сеттлертауне. Правда, они могли об этом и не задумываться. Они встретились здесь или пришли сюда все вместе. Как? Скорее всего на аэрокаре. Они пробрались в эту часть города незамеченными и должны были быть готовыми быстро отсюда убраться, если появится полиция.

Прийти и уйти. Прийти и уйти. Но что-то не укладывалось в картину. Ага, пожар! Наверное, что-то не так с этим пожаром. Конечно! Причина пожара. У них не было никаких причин поджигать этот склад. Пожар не скроет следы преступления — все равно останутся обломки разрушенных роботов. Более того, огонь привлечет внимание пожарников, а за ними и полицейских. Если бы бандиты просто убрались восвояси, прошли бы недели, а то и месяцы, прежде чем кто-нибудь случайно заглянул в этот склад.

Значит, пожар начался случайно? Пьяные поселенцы, случайный выстрел из бластера попал во что-то горючее — может, так все и произошло?

И что тогда? Паника. Все рванулись к выходу, к поджидавшему снаружи аэрокару. Спиртное. Все они были изрядно навеселе, в панике ломились в дверь… возможно, кто-то оказался не таким расторопным, как остальные. Может, кто-то из них не успел забраться в аэрокар, прежде чем перепуганный до чертиков водитель поднял машину в воздух?

Тогда…

— Дональд! Пошли четверку роботов-наблюдателей обследовать местность вокруг склада, пусть ищут потерпевших.

— Потерпевших, сэр? — переспросил Дональд, отрываясь от своих исследований.

— Поселенцы убегали отсюда в спешке. Что, если они не все успели сесть в аэрокар, а водитель то ли спьяну, то ли с перепугу не додумался пересчитать пассажиров? Кто-то из них мог остаться здесь.

— Да, сэр! Я передам ваш приказ.

Тотчас же с десяток роботов-наблюдателей выбрались из развалин и отправились обыскивать окрестные улицы.

Дональд снова склонился и стал методично осматривать пол сгоревшего склада.

Крэш проводил взглядом роботов-наблюдателей и вернулся к своим размышлениям. Паническое бегство. Дверь. Свалка у выхода, каждый спешит выбраться поскорее, за спиной уже бушует пламя. Они могли обронить что-нибудь в этой толчее, какую-нибудь вещицу, по которой можно будет опознать владельца.

Шериф осмотрел покосившийся остов здания, прикидывая, где мог находиться выход. Вон там, посредине южной стены. Он неторопливо направился туда, тщательно освещая дорогу фонариком, высматривая по пути что-нибудь интересное на заваленном мусором полу. Конечно, роботы сделают это лучше его, они могут найти что-нибудь, что он пропустит. Но он подскажет, где лучше всего искать.

Медленно и осторожно он добрался до остатков двери и вышел наружу. В этой части города не было тротуаров. И за дверью склада оказалась обычная утоптанная тропинка. Крэш даже не пытался разобраться в невообразимой путанице самых разных следов на тропинке. В полицейской лаборатории компьютер проанализирует эти следы и восстановит ход событий. Крэш, по крайней мере, не стал добавлять к этим отпечаткам свои, осторожно ступая на нетронутые места рядом с дорожкой.

Он искал не следы, а вещи, которые поселенцы могли обронить в спешке. Что-нибудь, что могло навести на определенного человека, подсказать его имя. Лучше всего, конечно, чтобы это был бумажник или личная карточка, но Крэш на это даже не рассчитывал. Однако есть еще множество мелочей, не таких определенных, конечно, как фотография на личной карточке, но в конце концов и они могли навести на верный след. Бутылка, на которой остались отпечатки пальцев, клочок ткани из рубашки, зацепившийся за выступ двери, кусочек кожи, капля крови из царапины — ведь эти люди в панике рвались через узкую дверь из горящего здания! Волос, обломанный ноготь — все, по чему можно будет определить код ДНК.

Альвар не искал отпечатки подошв, но он их нашел. Следы, которые вели внутрь, шли поверх всех остальных — значит, он входил сюда последним. И еще одна цепочка тех же самых отпечатков, затоптанная множеством других ног, — от двери. Ясно, что вышел он первым. И обе цепочки следов, и внутрь, и наружу, оставил тот, кто шел размеренным и спокойным шагом, не торопясь. Он, единственный из всех, не бежал.

Цепочка следов, которые шериф прекрасно рассмотрел прошлой ночью. Очень характерные отпечатки ног робота.

Альвар Крэш долго стоял, уставившись на эти следы, прикидывал, что же может означать эта находка? Обдумал не раз и не два все объяснения, какие только могли прийти в голову. Он старался успокоиться, прийти в себя от изумления. Этот робот пришел последним, вышел первым, и здание сгорело!

Сердце бешено колотилось. Должна быть другая разгадка, другое объяснение! Но больше он не мог закрывать глаза на очевидное.

— Шериф Крэш! — Дональд снова выпрямился, держа что-то в руке.

Альвар повернулся и пошел к нему, каким-то образом зная, что находка Дональда только подтвердит его самые худшие подозрения.

Он приблизился к роботу и посмотрел, что лежит у того на ладони.

Это был бластер, вернее, остатки бластера той модели, что в ходу у поселенцев.

И только могучая рука робота могла смять этот бластер в лепешку.

Глава 7

Через час после того, как Дональд нашел раздавленный бластер, роботы-наблюдатели обнаружили в одном из соседних зданий забившуюся в угол перепуганную женщину из поселенцев. У нее началась дикая истерика от одного только вида роботов.

Крэш подумал, что при данных обстоятельствах у нее имелась-таки причина бояться роботов. Альвар велел отвести женщину к его аэрокару. Он сам открыл перед ней дверцу и усадил на сиденье в тихой, уютной кабине. Не время было арестовывать ее или предъявлять какие-то обвинения. Шерифу срочно нужны были новые сведения, а с человеком в таком состоянии, как она, лучше обходиться ласково, а не грубо. Так что грубости придется отложить на потом. Альвар сел рядом с женщиной и подал ей стакан воды. Чертовски неудобно, что Дональд не может присутствовать при этом разговоре, но было ясно, что этой дамочке сейчас нельзя показывать никаких роботов.

— Все хорошо, успокойтесь, пожалуйста! — мягко и негромко сказал шериф. — Ну же, успокойтесь! Все прошло. Вы ведь из поселенцев? Как вас зовут?

— Санти Тимитц. Я работаю агрономом в центральной секции Сеттлертауна, — дрожащим голосом ответила женщина.

— Вот и хорошо. Не могли бы вы рассказать, что здесь, собственно, произошло? Что вы делали на этом складе? — Альвар старательно выбирал слова, стараясь не перегнуть палку. Сейчас женщина была настроена на общение. Ее настолько перепугало случившееся с ней в эту ночь, что она готова была рассказать Альвару все, что угодно. Но такие приступы откровенности быстро проходят.

— Кру-круш-шили ро-ро-ро…

Крэш закончил за нее:

— Крушили роботов. Мы так и думали, но хорошо, что теперь вы это подтвердили. Ну что ж, это, конечно, серьезное преступление, вы ведь знаете. Вам грозят крупные неприятности, Тимитц. Но если вы поможете следствию, вам это зачтется…

— Я н-не стану закладывать своих! — перебила она, подняв на Альвара глаза, полные слез.

Крэш осторожно взял ее за руку.

— Я и не прошу вас об этом.

«По крайней мере, сейчас, — подумал он. — Может, спрашивать об этом и вовсе не понадобится. Даже одно ее имя — лучшая зацепка изо всех, какие у меня когда-либо были».

— Я хотел бы узнать, что у вас пошло не так? Ситуация вышла из-под контроля, это понятно. Каким образом? Ваши друзья подожгли дом, чтобы замести следы? — Крэш не верил больше в такую возможность, но это вполне годилось, чтобы разговорить до смерти перепуганную женщину.

— Нет! — почти выкрикнула она. — Мы ни за что не стали бы… Нет, нет! Было совсем не так!

— Почему же тогда здание загорелось?

— Это все робот! Рэйбон раскручивал робота. Он хотел заставить робота разрушить самого себя, а тот отказался и собрался уходить. Рэйбон приказал ему остановиться, но робот не послушался…

— Погодите-ка. Робот, и не подчинился прямому приказанию?! — переспросил Крэш. Он порадовался про себя, что женщина сгоряча выдала имя одного из своих сообщников. Пусть себе болтает и дальше, выбалтывает побольше разоблачительных подробностей. Но зачем нести откровенную чушь вроде того, что она сказала потом?

Тимитц внезапно насторожилась. Она заглянула шерифу в глаза и сказала:

— Да, так и было. Трудно так вот сразу рассказать, что произошло, — все это случилось так быстро! Рэй… э-э… человек, который дразнил робота… Он велел роботу остановиться и сказал, что это — приказ, но робот не послушался.

— И что случилось потом?

— Он — этот человек — направил на робота бластер и снова приказал остановиться.

— И тот остановился?

— Нет. Не остановился! — Голос женщины снова сорвался почти на визг. — Ужасная тварь выхватила у Рэйбона бластер, раздавила его и отшвырнула в сторону! Бластер взорвался, во все стороны посыпались искры. И начался пожар! А Рэйбон бросился на робота. И робот отшвырнул его в сторону — грубо и сильно! А сам вышел, даже не оборачиваясь. Склад уже горел, и все в панике кинулись наружу…

— Погодите. Вы что, хотите сказать, что робот устроил поджог, хотя в здании находились люди? И робот не выполнил приказ, напал на человека и ушел, оставив нескольких людей в горящем доме?! — переспросил Крэш, не желая верить тому, что услышал, не желая верить следам возле сгоревшего склада и вещественным доказательствам, собранным в «Лаборатории Ливинг» прошлой ночью.

Санти Тимитц смотрела на него полными слез глазами, ее лицо было перекошено от страха.

— Да, да, все так и было! Я знаю про ваши Законы, которые говорят, что робот не мог такого сделать, но это было! — Женщина почти кричала, у нее снова начиналась истерика. — Это было! Это было!!! Это правда! Этот робот — сумасшедший!

Крэш встал, прошелся по салону аэрокара. Наконец остановился возле Тимитц и заговорил:

— Повторите, пожалуйста, я должен быть совершенно уверен, что правильно вас понял. Значит, робот не подчинился приказу, потом отнял у человека оружие, поджег здание, сбил человека с ног и ушел, оставив горящий склад с людьми, которые могли заживо сгореть? Он не вернулся, не попытался оказать помощь или кого-нибудь спасти?

— Да, так все и было! Так и было! Рэйбон выбрался наружу, мы все выбрались наружу, никто не погиб, но этот робот и не думал нам помогать! Он просто ушел!

Крэш смотрел на нее сверху вниз. Ему отчаянно хотелось нажать, припереть ее к стенке и заставить повторить все еще раз. Но он хорошо разбирался в людях и понимал, что, если сейчас снова станет спрашивать об этом, женщина подумает, что он ей не верит — а он и вправду не верил. Но тогда она станет оправдываться, разозлится на него. Сейчас она от страха готова выложить всю правду, а злость заставит ее собраться. Лучше пусть останется как есть, нельзя давать ей возможность успокоиться — а то начнет выдумывать всякое, выгораживать своих приятелей! Так что придется подождать, расспросить о чем-нибудь другом, пока она испугана, пока она говорит правду.

— Значит, ваши друзья все сели в аэрокар, и тот, кого ударил робот, тоже, а вы не успели? Как так получилось? Наверное, они за что-то на вас разозлились? — Альвар постарался придать своему голосу легкий оттенок удивления и неуверенности. Это не даст непосредственных результатов прямо сейчас, но потом… Потом, когда она вернется домой, успокоится, перестанет дрожать от страха — непосредственная опасность уступит место неприятностям с законом, в которые она влипла. И тогда этот легкий полунамек может подтолкнуть ее к предательству соучастников. Они ведь бросили ее чуть ли не на съедение волкам! Крэш всегда бывал очень терпелив и внимателен, когда работал с подозреваемыми. И всегда смотрел далеко вперед, играя на их чувствах.

— Что вы, они ни за что бы меня не бросили специально! Просто так вышло — совершенно случайно! — принялась убеждать его Санти. Но, видно, сама она была не так уж и уверена в своих словах — слишком старалась убедить в этом Крэша!

— Конечно, раз вы так считаете. Но как же все-таки это случилось?

— Я бежала изо всех сил, от страха все мысли спутались. Увидела какую-то дверь и спряталась там. А потом приехали пожарники, зажгли прожектора, везде забегали люди и роботы. Роботы! Я боялась пошевелиться. А потом меня схватили.

Тимитц, похоже, сумела взять себя в руки. Она говорила спокойно, глядя шерифу в глаза. Альвар смотрел на ее бледное маленькое личико и думал, что вот перед ним — «крушитель роботов», варвар, преступница, пьяница, поселенец. Он ненавидел таких людей. Но эта маленькая женщина была до чертиков напугана сегодняшней ночью. Все кошмарные роботы из детских страшилок, которыми мамаши поселенцев пугают детишек, ожили и набросились на бедную малышку. Альвар неожиданно понял, что ему жаль эту женщину. Он вздохнул и отвернулся к стене. Больше он ничего от нее не добьется, даже если просидит здесь всю ночь. Пора идти!

— И последний вопрос, — мягко сказал шериф, все еще глядя в стену. — Этот робот, какой он с виду?

Женщина вздрогнула.

— Высокий. Красный, с голубыми глазами. Под два метра ростом, крепкого сложения. Он сказал, что его зовут Калибан.

— Он называл свое имя? — удивился Альвар. За каким чертом робот, который собирался напасть на людей, сказал им свое имя?!

Хотя… Этот робот мог назвать и чужое имя… Да, он мог соврать. Альвар сознавал, что, по идее, роботы всегда говорят только правду, но относится ли это к роботу, который способен бросить людей в горящем доме?

И это имя! Калибан… Где-то он его уже слышал.

Ладно, это потом. Крэш снова взглянул женщине в лицо и спросил:

— Значит, вы с ним разговаривали?

Тимитц снова насторожилась.

— Да. Разве я вам не сказала?

Крэш только покачал головой. Чем дальше — тем запутанней, бессмыслица какая-то!

— Сейчас вас на другой машине отвезут туда, где можно будет немного отдохнуть. Нам с вами предстоит еще о многом поговорить.

— Я так понял, ты все уже знаешь? — спросил Крэш, устраиваясь на сиденье второго пилота. За окном, на фоне ночного неба, возвышались гордые башни далекого города. Крэш ужасно устал и передал управление роботу.

— Да, сэр. Внутренний передатчик из кабины хорошо воспроизводил разговор, — ответил Дональд. — Правда, камера стояла не под самым лучшим углом.

— Так получилось. Ладно, что ты можешь обо всем этом сказать? Будем считать, что она говорила правду.

— Судя по тому, что я видел и слышал, — она действительно верила в то, о чем говорила. Она вела себя вполне естественно. Звуковая палитра голоса отражала сильное волнение, но не ложь. Мимика, жесты — все подтверждает, что эта женщина говорила правду. Конечно, есть люди, которые после специальной подготовки могут даже в стрессовом состоянии лгать, достоверно изображая искренность. Нормальных людей, когда они лгут, выдает дрожь в голосе, расширение зрачка, еще кое-какие невербальные признаки. А специально подготовленный человек может все это симулировать.

— И если эта женщина — агент поселенцев, заброшенный специально для того, чтобы такими слухами расшатать наше общество, она наверняка прошла хорошую подготовку! И если бы я задумывал подкинуть нам «свидетеля» инсценированного нападения робота на людей, я бы сделал все так, как сделали они.

— Сэр, должен вам напомнить, что если события развивались так, как нам кажется, — то скорее всего их смысл должен представляться таким, как есть на самом деле.

— О чем это ты?

— При всем моем уважении, позвольте заметить: вы по-прежнему пытаетесь доказать, что робот не мог этого сделать, что это все подстроили поселенцы, чтобы выбить нас из колеи. Боюсь, выбора у нас нет, хоть это и самое невероятное предположение, с которым очень трудно согласиться, — я, по крайней мере, пошел на это весьма неохотно. Но мадам Велтон права: мы обязаны принять самое простое объяснение. Это значит, что робот, вероятно, все же способен нападать на людей — потому что именно это и произошло!

Несколько секунд в кабине аэрокара стояла гробовая тишина.

Наконец Крэш заговорил:

— Я всегда восхищался, как здорово у тебя получается поставить меня на место! Да так, что я даже не всегда успеваю это заметить. Ты прав, конечно. Я должен смириться — все действительно так и произошло. Надо будет хорошенько поразмыслить над этим сегодня ночью.

— И еще, сэр. Это имя. Калибан.

— Да, кстати! Мне оно тоже показалось знакомым. Что это за имя?

— Вы наверняка слышали его, еще когда договаривались с Фредой Ливинг о заказе на создание и специальную подготовку… меня. Так вот, у мадам Ливинг есть список имен персонажей из пьес древнего писателя по имени Шекспир. Она всегда называет тех роботов, которых создает сама, именами этих персонажей.

— Точно! Я видел твое имя у нее в списке.

— Конечно, сэр! Имя Калибан — тоже оттуда.

— Это почти доказывает, что сегодняшний красный робот — тот же самый, что вчера ночью оставил кровавые отпечатки на полу «Лаборатории Ливинг».

— Почти, сэр? По-моему, не может быть никаких сомнений!

— Многие знают, откуда Фреда Ливинг берет имена для своих роботов. Если кто-то хочет очернить ее, он мог назвать робота именем из того же списка. Согласен, это звучит не очень убедительно, но вся эта история такая странная… Поэтому нам лучше не спешить с необоснованными выводами.

— Да, сэр. Кстати, мы уже почти дома.

Аэрокар пошел на посадку, плавно опускаясь к площадке на крыше дома. Альвар вздохнул с облегчением. У него был чертовски длинный день. Два длинных дня, слившиеся в один. И вот наконец можно будет отдохнуть — если повезет. Альвар спрыгнул с подножки аэрокара на посадочную площадку — крышу собственного дома. Постоял немного возле машины, с наслаждением вдыхая прохладный ночной воздух. Потом пошел в дом, спустившись на лифте, а не по лестнице, как обычно. Он смертельно устал. Лифты — это для немощных стариков, но сегодня ночью он чувствовал себя настоящей старой развалиной.

Альвар так устал, что не стал даже сопротивляться, когда Дональд потащил его под горячий душ, прежде чем уложить спать. Дональд, как всегда, был прав. Тонкие струйки теплой воды смыли напряжение с его утомленного тела, разгладили узлы затекших мышц. Шериф Крэш покорно позволил Дональду осушить свое тело струями теплого воздуха и надеть на себя ночную рубашку. Наконец он рухнул в постель. Заснул Альвар прежде, чем голова коснулась подушки.

И снова проснулся, не успев даже почувствовать, что спал.

Дональд склонился над ним, осторожно тряся за плечо.

— Сэр! Проснитесь, сэр!

Альвар хотел было отмахнуться, заспорить. Если бы его будил человек, он бы так и сделал. Но сознание шерифа мгновенно проделало логический расчет, который становится второй натурой у тех, кто долго живет среди роботов. Дональд знает, как ему нужно выспаться, и не стал бы будить, если бы не случилось что-то очень важное, ради чего стоило проснуться. Таким образом, если его разбудили — значит, возникли какие-то серьезные проблемы.

Альвар сел в кровати, спустил ноги на пол и встал. Дональд отступил, чтобы ему не мешать.

— В чем дело, Дональд?

— Фреда Ливинг, сэр!

Альвар быстро глянул на Дональда и внезапно почувствовал, что сердце его готово выпрыгнуть из груди. Он с нетерпением спросил:

— Что с ней?

Одно из двух: или она внезапно умерла, или…

— Только что сообщили из госпиталя. Она пришла в себя!

Глава 8

Йомен Терах сидел в коридоре госпиталя и ждал, стараясь не волноваться, хотя при данных обстоятельствах это было весьма непросто. Он смотрел, как у дверей палаты, где лежала Фреда Ливинг, беспокойно меряет шагами коридор Губер Эншоу. Постепенно он расстраивался все сильнее. Он даже разозлился. Ну почему это жалкое ничтожество не могло посидеть дома подольше?! Нет, ему надо было выползти из своей норы именно сегодня и прицепиться к старому доброму Йомену Тераху!

Йомен изо всех сил старался выкинуть из головы этого Губера Эншоу. Он разглядывал врачей и медицинских роботов, непрестанно входивших в палату Фреды Ливинг и выходивших обратно, и бесстрастных роботов-караульных, огромных, небесно-голубого цвета, застывших по обеим сторонам двери. Караульные наотрез отказались впустить их с Губером внутрь. Они не обратили внимания ни на какие доводы и убеждения, уговоры и протесты.

И вот Губер Эншоу, профессиональный роботехник, который знал роботов как свои пять пальцев, снова пытается к ним подступиться и уговорить впустить их. Йомен покачал головой и беззвучно выругался. За последние два дня он и так извелся донельзя, не хватало только увидеть, как Губер у него на глазах докажет свою никчемность!

— Да перестань ты бегать, как заведенный! — не выдержал Терах. — Оставь в покое этих чертовых роботов! Иди сюда, сядь и постарайся успокоиться!

— Но она же пришла в себя, а эти не дают нам с ней поговорить! — воскликнул Губер, подходя к Тераху. Он присел на диван рядом со своим коллегой — не откинулся на спинку, а пристроился на самом краешке.

Йомен прислонил голову к стене за диваном и вздохнул.

— На месте полицейских я бы тоже не разрешил нам с ней говорить, — бесстрастно сказал он. — Нетрудно догадаться, что оба мы подозреваемые в этом деле.

— Подозреваемые! — взорвался Губер, подпрыгнув на месте от неожиданности.

Йомен насмешливо фыркнул.

— Только не надо принимать это так близко к сердцу! Не думаю, что Крэш сумел за это время докопаться до чего-то стоящего. Ему просто не за что ухватиться. Кого же подозревать, кроме нас, если выбирать не из кого? На Фреду напали в твоей лаборатории, а я был дома. Вряд ли Крэш упустил из виду, что я живу в каких-то двух шагах от «Лаборатории Роботов Ливинг». А больше там никого не было. Так кого еще ему подозревать? — Йомен глянул на своего товарища и поразился. Губер явно был в шоке от услышанного, как будто его застали врасплох. Странно, он же высказал самые очевидные выводы, чему тут удивляться?

Только… Может, это вовсе не удивление? Может, за этой реакцией кроется что-то другое? Терах впервые задумался, какую же роль Губер Эншоу на самом деле играл во всей этой истории. Ну, в интриганы он совершенно не годится. Однако ни для кого не тайна — об этом невероятном случае долго чесали языками все сотрудники «Лаборатории Ливинг», — что у Губера Эншоу, единственного из всех мужчин планеты, страстный роман с Тоней Велтон, предводительницей поселенцев на Инферно. Один из самых громких романов, между прочим! Как обычно, единственный, кроме шефа, человек в «Лаборатории», который об этом не знает, сам Эншоу. Но если у человека столько скрытых талантов, что он способен управиться с этой драконицей, что еще в его власти?

Правда, сейчас издерганный, съежившийся от страха Губер Эншоу ничуть не походил на убийцу.

— Тебе придется с этим смириться, старина Губер, — сказал Терах. — Шериф всерьез собрался долго и пристально присматривать за нами обоими!

От этого заявления Губер снова вздрогнул и побледнел еще сильнее.

— Но… но у нас нет мотивов для преступления! — попытался возразить он.

Йомен снова прислонил голову к стене и вяло, как бы нехотя ответил:

— Ха! Губер, ты меня удивляешь. Наша «Лаборатория» — просто рассадник всяких склочников и карьеристов. Кто из нас хоть раз не устраивал скандалы кому-нибудь из коллег? А уж у нас с тобой и Фредой за эти годы недоразумений хватало.

— Но ведь это самое обыкновенное расхождение во мнениях, и касается оно только нашей работы! — натянуто сказал Губер. — Да, бывало, что мы ссорились, но это же не повод для убийства!

— Может, и нет, но ведь у кого-то же такой повод нашелся! А полиция будет цепляться ко всему, что угодно, к любой мелочи. И уж можешь мне поверить, людей отдают под суд и признают виновными и с меньшими доказательствами, чем склоки на работе.

Губер повернулся к Тераху и указал рукой на дверь Фреды Ливинг.

— Но разве то, что мы с тобой пришли ее проведать и сидим здесь, — разве это не говорит в нашу пользу? Разве это не доказывает, что мы — друзья?

Йомен удивленно поднял брови и снова взглянул на товарища. И как можно быть таким наивным? На первый взгляд их обоих привело сюда нечто большее, чем дружба. Интересно, что на уме у этого Губера? Судя по его достижениям, не так уж он бестолков, как может показаться. Но, с другой стороны, научные гении обычно плохо разбираются в делах мирских… Йомен грустно улыбнулся и потрепал товарища по плечу.

— Губер, старина! Мы должны признать очевидное, хотя бы сами перед собой. В конце концов, оба мы пришли сюда повидаться с Фредой, чтобы договориться, что мы будем рассказывать одно и то же. Естественно, шерифу Крэшу говорить об этом не нужно, но он и так это заподозрит. Что ж, по большому счету, все так и есть.

Губер собрался было ответить, но тут он увидел за спиной Тераха что-то такое, от чего мигом закрыл рот. Йомен хотел повернуться и посмотреть, что там, но это не понадобилось.

Мимо прошел шериф Альвар Крэш, осунувшийся, невыспавшийся, но, как всегда, подтянутый и бдительный. На них Крэш даже не взглянул. Но за шерифом шел его робот. А роботы всегда все замечают. И никогда ничего не забывают.

Фреда Ливинг села в постели и нетерпеливым жестом отослала прочь белых роботов-сиделок. Она пришла в себя совсем недавно — всего пару часов назад, — и все это время ей постоянно взбивали подушки и поправляли одеяло. Фреда устала от назойливых сиделок.

— Оставьте меня в покое! — резко сказала она. — Я чувствую себя прекрасно.

Это, конечно, было далеко не так, но Фреда терпеть не могла, когда вокруг нее суетятся. Роботы-сиделки отошли к стене и неподвижно застыли в своих нишах, не сводя глаз с пациентки — как две белые мраморные статуи, возведенные в память о давно позабытых людях или событиях.

Но Фреде Ливинг было над чем поразмыслить, кроме излишне заботливых роботов.

Они еще ничего ей не сказали. Ни-че-го! Фреда понимала, что полицейские стараются не исказить ненароком ее собственные воспоминания, но как же этораздражает! Только что она работала в лаборатории Губера, и вот, в следующее мгновение, она уже в больничной палате, под охраной полиции! Все остальное исчезло, стерлось из памяти напрочь.

Кроме вида тех красных ног робота, стоявшего рядом с ней. Она вздрогнула от этих воспоминаний. Почему эта картина так ее пугает? Не привиделось ли ей все это? А может, из-за травмы она просто что-то путает? Травма связана с каким-то происшествием.

Проклятие! Фреда ничего не помнила. В этом могла крыться опасность.

Когда Крэш собирается явиться сюда? Фреда повернула голову к двери и вздрогнула от боли. Как будто ее ударили в челюсть. Разумом она понимала, что колонисты, огражденные своими роботами, как щитом, от всех опасностей, очень плохо переносили боль — у них был очень высокий порог чувствительности к непривычному ощущению. Может быть, какому-нибудь поселенцу такая боль показалась бы не сильнее обыкновенной мигрени, но, черт возьми, она — не поселенец, и ей больно! Где застрял этот проклятый шериф? Пусть поскорее приходит, поговорит с ней — и можно будет принять что-нибудь покрепче, чтобы сладить с этой ужасной болью!

С головой было хуже всего, но у нее еще болели щека и плечо. Фреда ощупала лицо и плечи — они были туго забинтованы и онемели под повязками. Через несколько часов повязки, конечно, снимут, и под ними останется чистая здоровая кожа.

Но что с головой? Лечебные тампоны прижигают поврежденные нервные окончания, а потом восстанавливают нормальную деятельность клеток. Но в нейрохирургии такие методы применять нельзя, если вы не хотите, чтобы у больного начались галлюцинации или он вообще сошел с ума.

Фреда с беспокойством потрогала голову: там оказалась плотно надетая пухлая шапочка, даже скорее что-то вроде тюрбана. Наверное, в этом тюрбане — какой-то новейший медицинский прибор, из которого поступают сильнодействующие лекарства. Фреда заметила, что почему-то думает, какого, интересно, цвета ее тюрбан, и сильно ли ее остригли перед операцией? Она встряхнула головой. Не время забивать мозги этой ерундой! Выглядит она, конечно, кошмарно, хотя — кто знает? Наверное, чтобы она не расстраивалась из-за своей внешности, в комнате не было ни одного зеркала.

Фреда Ливинг была молода, а выглядела еще моложе. Это вовсе не облегчало ей жизнь в обществе долгожителей-колонистов. Фреде было тридцать пять лет, но на вид — не больше двадцати пяти. Отчасти из-за естественной моложавости лица и фигуры, отчасти из-за того, что Фреда специально старалась сохранить юный вид, хотя это само по себе было довольно экстравагантным. Более того, намеренно подчеркнутая юность совершенно не вязалась с солидностью и представительностью в обществе, где люди жили многие сотни лет. Те, кому было меньше пятидесяти, считались совсем еще юными. Но и в сорок или пятьдесят лет Фреда по-прежнему сможет позволить себе выглядеть на двадцать пять, и по-прежнему к ней будут относиться серьезно. К черту все эти условности! Довольно того, что ей самой нравится, как она выглядит!

Фреда Ливинг была стройной, миниатюрной женщиной, с волнистыми черными волосами, которые она обычно коротко стригла. Конечно, не так коротко, как придется постричь сейчас, после операции. Лицо у нее было круглое, курносое, глаза — голубые. Люди с такими чертами часто бывают задирами. Она легко вспыхивала и, будучи взволнована, ругалась хуже любого мужчины.

Надо следить за собой, а то в таком состоянии, как сейчас, ее может понести. Фреда не имела права себе такого позволить. Неважно, что голова раскалывается от боли. Отчаянно хотелось попросить роботов ввести обезболивающее, но сильный анальгетик, способный справиться с такой болью, сделает ее беспечной и невнимательной. А сейчас нужно быть настороже, голова должна быть ясной — предстоит опасный разговор.

Фреде придется защищать очень многое — и саму себя в том числе.

В конце концов, с их точки зрения, Фреда, видимо, совершила ужасное преступление.

А с ее собственной? Как же трудно во всем этом разобраться!

Фреда прикусила губу и постаралась выбросить из головы все посторонние мысли, не обращать внимания на боль. Она должна быть осторожной, очень осторожной с шерифом. Какая жалость — она столького не знает! Произошло что-то ужасно неправильное, какая-то страшная неприятность — но что?! Как много известно Крэшу? И что случилось?

Тут ее осенило: надо сказать шерифу, что она ничего не помнит! В конце концов, это правда. Догадки и опасения — этого у нее сколько угодно! Но факты? О том, что с ней произошло, она действительно ничего не знала. Фреда сама такого не ожидала, но, едва она успокоилась, ей в самом деле стало легче. Она даже улыбнулась. Теперь, когда она совершенно спокойна, можно и поговорить с полицией.

И как по волшебству в это самое мгновение входная дверь скользнула в сторону и в комнату вошел высокий сильный беловолосый мужчина. За ним, не отставая ни на шаг, следовал небесно-голубой полицейский робот.

— Здравствуйте, доктор Ливинг! — сказал Дональд. — Рад встретиться с вами снова, хотя вам, конечно, обстоятельства нашей встречи нравятся не больше, чем мне.

— Здравствуй, Дональд. Совершенно с тобой согласна по обоим вопросам. — Фреда задумчиво посмотрела на робота. Роботы редко первыми начинали разговор, но обстоятельства действительно были немного необычными. Роботы очень редко лично знакомы со своими создателями и еще реже навещают их в больничной палате, после того как этот создатель был на волосок от смерти. Несомненно, Дональд из-за нее очень взволнован, а то, что он заговорил первым, — скорее всего небольшой побочный эффект ослабления значимости Первого Закона. Попросту говоря, Дональд поздоровался с ней первым, потому что рад видеть, что она выздоравливает.

Но, как бы там ни было, шериф Крэш наверняка рассердится из-за этих двух фраз. Приличия требовали, чтобы роботы не вмешивались в разговоры людей. Фреда поежилась. Не стоило дразнить Крэша с самого начала беседы.

Однако не стоило и забывать, что Дональд — ходячий детектор лжи! Так что придется быть осторожной вдвойне.

Ладно, будь что будет! Только бы поскорее закончилось. Фреда повернулась к Крэшу и подарила ему свою самую чудесную улыбку.

— Проходите, шериф, присаживайтесь, пожалуйста! — Она постаралась сказать это как можно любезнее.

— Спасибо. — Альвар поставил стул рядом с кроватью и сел.

— Вы, конечно, пришли задать мне кое-какие вопросы, — сказала Фреда, надеясь, что голос ее звучит ровно и спокойно. — Но, боюсь, вы можете ответить на них гораздо лучше, чем я. Я совершенно не представляю себе, что случилось. Я работала в лаборатории — и вот пришла в себя здесь.

— Вы совершенно не помните, как на вас напали?

— Так, значит, на меня напали?! Пока вы не сказали, я не была вполне в этом уверена. Нет, я не могу ничего припомнить.

Крэш печально вздохнул.

— Этого я и боялся. Медицинские роботы предупреждали, что у вас может быть провал в памяти и что это надолго.

Фреда не на шутку встревожилась:

— Значит, мой мозг серьезно поврежден? Я потеряла память?

— Нет-нет, что вы! Ничего страшного! Медики сказали только, что вы можете не вспомнить нападение. Мы надеялись, что вы расскажете хоть что-то… Вы совсем ничего не помните? — спросил разочарованный шериф.

Фреда помедлила немного, потом решила, что надо быть как можно приветливее и любезнее. Все может очень плохо обернуться, и, может, ей зачтется, если она сейчас будет играть честно.

— Нет, ничего особенного. Я смутно помню, что лежала на полу, а прямо перед глазами у меня стояли две красных ноги. Но я не уверена, что это не галлюцинация или сон.

Шериф резко наклонился вперед.

— Эти красные ноги — вы не могли бы описать их поподробнее? Это были ноги, обутые в красные сапоги, или в красные носки, или…

— Нет-нет, это точно были ноги, а не сапоги или носки. Ноги робота красного цвета. Я видела это вполне отчетливо — если, конечно, я действительно это видела. Мне казалось, что это просто болезненное видение.

— Но с чего бы это вам привиделись красные ноги робота?! — пылко спросил Крэш, разволновавшись. Похоже, его почему-то сильно интересовали эти красные ноги.

Фреда пристально посмотрела шерифу в глаза. У нее было стойкое ощущение, что этот человек не подал бы виду, что заинтересован, если бы не был так изнурен.

— В лаборатории был красный робот, — сказала Фреда. «Нет смысла это скрывать, они все равно его видели», — подумала она и добавила вслух: — Он стоял, прикрепленный к испытательному стенду. Вы не могли его не заметить! — Фреда помолчала немного, потом сказала: — Боюсь, больше ничего вспомнить не могу.

— Постарайтесь, пожалуйста!

Фреда пожала плечами и вздохнула. Она попыталась вернуться мысленно к той ночи, но в голове была невообразимая путаница.

— Я не могу толком вспомнить эту ночь. Помню, как я стояла в комнате, склонившись над одним из рабочих столов, и перечитывала свои записи, — но не могу вспомнить, что именно я читала и за сколько времени до нападения это было. Все как-то нечетко помнится. Я могу неосознанно придумать эти воспоминания, вспомнить то, чего не было. И я не могу сейчас — даже не предлагайте — согласиться ни на какие психологические проверки, чтобы это выяснить.

Крэш чуть улыбнулся.

— Должен признаться, такое действительно пришло было мне в голову. Но, конечно, сперва стоит испробовать менее сложные способы. Может, удастся как-нибудь подстегнуть вашу память? Вот эти ваши заметки — как они выглядели? Это был бумажный блокнот? Или небольшой компьютер? Что?

— О, самый обыкновенный компьютер-блокнот, с голубыми цветами на футляре.

— Понятно. Мадам Лизинг, боюсь вас огорчить, но в лаборатории не было ни голубого «ноутбука», ни красного робота. Когда мы прибыли на место, испытательный стенд был пуст. Мы осмотрели все очень тщательно.

Фреда открыла рот от изумления, у нее внезапно закружилась голова. Она опасалась, что полиция дознается, что за робот Калибан. Из-за этого у нее могли быть крупные неприятности. Но она даже в мыслях не допускала, что Калибан мог исчезнуть! Да поможет им всем Бог, если какой-нибудь сумасшедший включит его и Калибан где-нибудь потеряется!

— Я в шоке! — совершенно искренне призналась Фреда. — Не знаю, что и сказать. Но, по крайней мере, я понимаю теперь, почему на меня напали. До сих пор это было для меня загадкой.

— И почему же, как вы считаете? — спросил Крэш.

— Ограбление! Они украли моего робота!

По лицу шерифа скользнуло мимолетное удивление, и внезапно Фреда поняла, что мысль о заурядном ограблении ему до сих пор не приходила в голову.

— Да-да, конечно, — сказал Крэш.

«Но он очень заинтересовался, когда я сказала о красных ногах, — подумала Фреда. — Значит, он знал, что в лаборатории был красный робот и что его не стало». Вдруг ее осенило: у Крэша были основания полагать, что Калибан ушел из лаборатории сам! Боже! Неужели в ее собственной лаборатории нашелся сумасшедший, который включил Калибана?! Над этим надо хорошенько поразмыслить. Может, удастся как-нибудь перевести разговор на другую тему? В конце концов, это всего лишь предположение, что Калибан ушел сам.

— Один Бог знает, зачем кому-то понадобилось красть неисправного робота? — сказала она. — Единственное, что приходит на ум, — что это очередной случай промышленного шпионажа. Наверное, моего робота и записи украл кто-то из конкурентов или скорее люди, которых наняли наши конкуренты.

— Кто, по-вашему, это мог быть? Какая лаборатория могла пойти на такое? — спросил Крэш.

Фреда беспомощно пожала плечами, заплатив за этот жест новым приступом боли. Но боль была ей сейчас только на руку. Если станет ясно, что она попала в затруднительное положение, будет повод настоять на окончании разговора. Если раньше Фреда пыталась отвлечься, не замечать боли, то сейчас она впустила ее в себя. Какой смысл показывать чудеса выносливости, если от этого ее положение становится только хуже? Фреда тяжело вздохнула и скомкала в пальцах простыню. Это принесло неожиданное облегчение, оказалось, что мужественно терпеть боль гораздо труднее.

Но Крэш, кажется, спрашивал что-то о конкурентах и ждет ответа.

— Не представляю, кто может на такое решиться. Очевидно, что кому-то очень понадобились мои записи и этот робот, но я все равно не вижу в этом никакого смысла. В конце концов, кто бы ни украл мои труды, он должен понимать, что я смогу сделать все заново и так доказать, что это — моя работа. Но кто-то сделал это. И не спрашивайте меня почему.

— Может, они хотели задержать вас, приостановить вашу работу, пока их специалисты вас не обгонят — тем более имея перед собой образец вашей работы?

— Может, и так, но мне все эти доводы кажутся довольно шаткими.

Крэш едва заметно улыбнулся. И все же за этой улыбкой крылась искренняя теплота. Он действительно был очень заинтересован и проявлял неподдельное участие.

— Вы правы, конечно. Но, к сожалению, у нас слишком мало материала для расследования. Вы больше ничего не можете нам сказать?

Фреда покачала головой:

— Боюсь, что нет.

— Ну что ж. Мы еще поговорим с вами, а пока вам нужно отдохнуть.

— Да, конечно. К завтрашнему вечеру мне нужно быть в форме — завтра ведь презентация.

— Презентация? — заинтересовался шериф.

— Простите, я думала, вы знаете. Завтра вечером моя «Лаборатория» делает большую открытую презентацию. Должна признаться, что я не позволяла до поры рассказывать об этом, но…

— Ах да, конечно! Множество самых разных людей, с которыми мы беседовали, говорили мне, что не могут пока ничего рассказать и нам придется подождать до презентации. Так никто и не признался, что вы там такое сделали. Меня больше всего удивило, насколько они уверены, что вы успеете поправиться к презентации.

— Если бы я не смогла, доклад сделал бы Йомен Терах, или если не Йомен, то Губер Эншоу, или кто-то другой. Если никто не говорил вам, что выступать буду именно я, значит, они знали только, что презентация состоится, и не знали, кто будет ее вести. — Фреда ненадолго задумалась, потом продолжила: — Если на меня напали, чтобы провалить презентацию, значит, все же имело смысл держать в секрете имена моих заместителей. Если бы я была таким заместителем, я бы постаралась держаться тише воды, ниже травы.

— Значит, вы считаете, что преступление имеет отношение к вашей презентации?

Фреда пожала плечами, немного нарочито. Боль снова усилилась. Проклятие, как болит голова!

— Понятия не имею. Но это вполне возможно. Эта презентация должна была состояться во время второй моей лекции. Вы слушали первую?

— Нет, к сожалению.

— Тогда я очень рекомендую вам просмотреть ее в записи. Вы найдете там уйму мотивов для того, чтобы проломить мне череп. Их там полно! — Фреда скрестила руки на груди и задумалась. Она поймала себя на том, что смотрит в упор на свои согнутые колени, прикрытые одеялом. Невозможно поверить, что из-за этой лекции кто-то решился ее убить!

— Если там может крыться мотив преступления, я обязательно просмотрю ее, как только смогу. А вам надо отдохнуть. Мы вас сейчас оставим, — сказал Крэш. — Пойдем, Дональд!

Но Дональд не двинулся с места. Вместо этого он заговорил:

— Прошу прощения, леди Ливинг, но мы должны выяснить два очень важных вопроса и лучше всего прямо сейчас. Скажите, пожалуйста, у того робота, что пропал из лаборатории, есть имя или серийный номер? Это понадобится при розыске.

— О, конечно! — ответила Фреда, беззвучно выругавшись. Они должны были об этом спросить! — Серийный номер — КБН-001, а еще его зовут Калибан. Какой же второй вопрос?

— Он довольно простой. Скажите, пожалуйста, леди Ливинг, где находился во время нападения ваш личный робот? Нам сказали, что вы не берете с собой на работу личного робота. Почему? И, кстати, где он сейчас? Здесь я видел только медицинских роботов.

Проклятие! Чертов Дональд ничего не упустит! Глядя на Крэша, ясно, что он об этом и не подумал! Однако Дональд сейчас внимательно изучает ее собственное лицо, поэтому остается только сказать правду.

— У меня теперь вообще нет личного робота, — тихо ответила она.

В комнате повисла мертвая тишина, тишина глубочайшего изумления. Фреда сжала кулаки. Ведущий роботехник Инферно — и отказалась от личного робота! Это все равно что подловить главного вегетарианца планеты на каннибализме!

— Можно спросить почему? — сказал Альвар, старательно подбирая слова.

Фреда оторвалась от разглядывания собственных ног и стала смотреть в стену прямо перед собой. Ей не хотелось смотреть Альвару в глаза.

— Послушайте мою последнюю лекцию, шериф, и приходите на следующую. Надеюсь, вы меня поймете.

Снова настала тишина. Крэш понял, что больше она ничего не станет говорить.

— Хорошо, мадам Ливинг, — сказал он тоном, в котором ясно читалось, что как раз ничего хорошего-то и нет. — Мы с вами еще поговорим, как-нибудь в другой раз. А пока — выздоравливайте поскорее. Пойдем, Дональд! — Он поклонился и пошел к двери. Робот последовал за ним. Дверь открылась и закрылась. Она осталась одна.

Фреда откинулась на подушку и расслабилась, благодаря небеса, что допрос окончен.

Но она не сомневалась, что настоящие неприятности еще только начинаются.

Когда дверь за ними закрылась, Альвар Крэш тряхнул головой и похлопал Дональда по плечу. Отойдя на несколько шагов от двери палаты, Альвар остановился и обернулся к Дональду:

— Просто не знаю, что и сказать, Дональд. Иногда я думаю, что мне пора на покой и пусть они назначат шерифом тебя. И как я мог не заметить, что у нее нет личного робота?

— Я не был в этом уверен, пока мы не вошли в ее палату. Люди не всегда обращают внимание на роботов, но мы замечаем друг друга всегда. Это напоминает старинную пословицу о собаке, которая не лает. Всегда гораздо труднее заметить то, чего не хватает, чем то, что у тебя перед глазами.

— И все равно, вопрос был принципиальный. Когда вернемся домой, надо будет прокрутить запись ее лекции. Придется потратить на это час-другой. Ты молодец, Дональд.

— Благодарю, сэр! Тем не менее я считаю, что установление имени Калибан — самое важное приобретение за сегодня, — скромно сказал Дональд. — У нас есть теперь четкое направление поисков. Два дела оказались частями одного. Робот Калибан, который исчез из лаборатории, — это тот же Калибан, о котором сообщила Сайта Тимитц с места пожара.

— Во имя девяти кругов ада, что все это значит? Что происходит? — спросил Крэш. Тут он случайно глянул через плечо Дональда. — Дональд! Там, у тебя за спиной… это…

— Да, сэр, Йомен Терах. А с ним скорее всего Губер Эншоу, хотя все его фотографии, которые мы сумели раздобыть, к сожалению, очень плохого качества. Я заметил их, еще когда мы шли сюда.

— Роботы-караульные знают, что их нельзя впускать?

— Они действуют, как предписывает в таких случаях закон. Чтобы предотвратить попытки запугивания, ни один человек, подозреваемый в преступлении, не должен разговаривать с жертвой до тех пор, как и у него, и у жертвы, будут взяты показания. И пока не вынесено окончательное обвинение — мы не можем препятствовать их встречам после взятия показаний.

Крэш кивнул:

— Другими словами, мы можем не пустить к ней Губера Эншоу, но не имеем права задерживать Йомена Тераха? Кстати, нам бы надо срочно поговорить с этим Губером. Проклятие, как я устал! — Альвар потер переносицу. — Поговорю с ним завтра. Проследи, чтобы караульные пока его не впускали.

— Да, сэр, я передал приказ по внутренней связи.

— Хорошо, очень хорошо. А теперь — домой!

— Простите, сэр, но, боюсь, вы упустили кое-что из виду, — напомнил Дональд. — Не передать ли приказание о розыске и задержании этого робота, Калибана?

Альвар покачал головой и вздохнул.

— Ты и прав, и не прав, Дональд. Опасно медлить, но так же опасно ловить его прямо сейчас. Подумай, если это действительно какая-то необычайная провокация поселенцев, она рассчитана на то, чтобы посеять среди нас панику. И если это так, поселенцы наверняка готовы воспользоваться этой паникой, хотя бы для того, чтобы подстроить что-нибудь пострашнее пожара, устроенного роботом. И как бы мы ни старались, о розысках Калибана вскоре станет известно. Представляешь, что начнется, если кто-то об этом проболтается? А наши злоумышленники уж постараются раздуть из этого такое…

— Это будет ужасно, сэр. И должен заметить, что само известие о роботе, который ведет себя как Калибан, может надолго вывести из строя очень многих роботов. Но опасность, которую представляет Калибан для людей…

— Не большую опасность от слишком поспешных действий. Если мы начнем прямо сейчас, с той информацией, какая у нас есть, что мы сможем сделать? Арестовать всех высоких красных роботов? Или как? А вдруг наш приятель Калибан сумеет изменить внешность — например, перекрасится в другой цвет или поставит себе короткие руки и ноги взамен длинных?

— И тогда под подозрением окажутся все роботы! Чего и добивались поселенцы своим заговором. Если, конечно, такой заговор действительно существует. Да, сэр, я вас понимаю.

— И это только то, что я могу предвидеть прямо сейчас, — сказал Крэш, ощущая себя ужасно старым и усталым. — Но мы не можем начать поиски этого Калибана, пока не получим о нем новых сведений. Не можем же мы просто обшарить весь город! Нужна более точная наводка. Но надо быть готовыми к мгновенному реагированию. Поэтому передай приказ усиленным воздушным патрулям — готовность номер один. Если нам повезет и удастся его засечь, я хочу, чтобы отряд полиции был там уже через две минуты.

— Хорошо, сэр. Этого, конечно, будет вполне достаточно для… — Неожиданно Дональд немного склонил голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя. Собственно, все так и было. Крэш прекрасно понял, что происходит. Дональд принимал сообщение по внутренней связи.

— Что там, Дональд? — спросил шериф.

— Минуточку, сэр. Сообщение зашифровано, придется немного подождать, пока сработает синхронизатор. Минуточку. Ага, вот. Вам приказано явиться на прием к Правителю завтра утром. До встречи осталось семь часов.

Крэш тяжело вздохнул.

— Черт бы их побрал! Эти политики — препротивнейшие люди. Он что, в самом деле собирается вставать в такую рань?

Вряд ли можно было придумать какой-нибудь разумный ответ на такой вопрос, поэтому Дональд не ответил ничего. Альвар вздохнул и потер глаза.

— Домой, Дональд. Я хочу просмотреть эту чертову лекцию, прежде чем встречусь с Правителем. Мне нельзя являться туда, не зная того, что знают все вокруг.

— Они впустили только меня, Фреда! А Губеру пришлось остаться за дверью! Полицейские роботы не разрешили ему войти, прежде чем шериф…

— Успокойся, Йомен. Я знаю законы. Не кричи, у меня и так голова болит.

Фреда Ливинг прикрыла глаза. Она волновалась все сильнее, и с этим ничего нельзя было поделать. Пока ничего. Пока. Она должна была быть очень осторожной и внимательной, даже с Йоменом. Особенно с Йоменом. Во-первых, надо позаботиться, чтобы за ней не следили. Это было бессмысленно, пока в комнате был полицейский робот, но теперь это крайне важно. Сперва надо четко сформулировать приказ.

Фреда прочистила горло и сказала:

— Я приказываю всем роботам в комнате — или наблюдающим за этой комнатой любым способом» — забыть все разговоры, которые здесь прозвучат со времени отдачи этого приказания до тех пор, когда я трижды хлопну в ладоши с интервалом не более чем в пять секунд. Запоминание и передача этих разговоров почти наверняка причинят мне вред! — Этого должно хватить, если только полицейские не посадили какого-нибудь человека подслушивать у скрытого микрофона или не включили простую записывающую аппаратуру. Но это практически нереально: колонисты всегда и везде используют только роботов.

А отсюда все их проблемы…

Фреда повернулась к Йомену:

— Ну вот, теперь мы сможем поговорить. Садись, расскажи мне все, что знаешь.

Йомен Терах пересказал последние новости, но это не заняло много времени — он знал не так уж много. И не его в том вина, ведь сама Фреда старалась держать его в неведении ради всех остальных. Йомен не мог рассказать того, чего не знал, — это в целом было Фреде сейчас очень на руку. Довольно одного Губера. А хорошо осведомленный Йомен Терах в руках дотошного шерифа — об этом лучше даже не думать! Впрочем, из него можно вытянуть все детали, которые Крэш почему-то пропустил при разговоре.

Йомен пересказал все еще раз, старательно припоминая малейшие подробности, но даже сейчас его рассказ оказался не намного длиннее — отчасти из-за того, что на место преступления все еще никого не пускали. И никто еще не связал преступление с исследованиями, которые велись в лаборатории Губера. В самом деле, кажется, Йомен даже не знает, что из лаборатории пропал робот.

Когда Йомен замолчал, Фреда задумчиво кивнула. Не много же он добавил к тому, что ей уже было известно. Калибан исчез — сбежал сам или его украли. Кто-то напал на нее и забрал ее записи. Но то, о чем Йомен не упомянул, подсказало Фреде, что могло быть и хуже. Нельзя, конечно, сказать, что многих неприятностей удалось избежать, но в эту минуту Фреде нужно было хоть немного спокойствия и уверенности в себе.

— Итак, есть у тебя еще что-нибудь новенькое? — спросила она.

Йомен поднялся и виновато достал из кармана компьютер-блокнот размером с ладонь.

— Мне больше нечего сказать, но Губер передал вот это. У него, наверное, какие-то другие источники информации.

Он передал блокнот Фреде и внимательно посмотрел ей в глаза. Держался Йомен Терах подчеркнуто официально. Ему не по нраву было участвовать в таких махинациях, но Терах старался вести себя как можно вежливее. Он показал на блокнот, который только что вручил Фреде, и сказал:

— Я не читал, что там написано, и читать не собираюсь. Я не хочу знать больше, чем знаю. Я рассказал тебе, что знаю, а не то, что думаю, — по-моему, такой вариант устроит тебя больше. Если честно, я чертовски напуган тем, что ты делаешь. Поэтому хочу попросить, чтобы ты просмотрела записи Губера только после того, как я выйду из комнаты.

Фреда Ливинг от удивления с полминуты не могла ничего выговорить. Терах никогда себе такого не позволял. Наконец она сказала:

— Хорошо, Йомен. Спасибо за откровенность. И за благоразумие.

— Полагаю, вскоре всем нам очень понадобятся эти качества! — резковато заметил Терах. Но лицо его тут же смягчилось, он погладил Фреду по плечу и тихо сказал: — Отдыхай, Фреда, и выздоравливай поскорее. Если бы даже ничего этого не случилось, тебе все равно понадобится много сил для завтрашнего вечера.

Фреда слабо улыбнулась и вздохнула:

— Знаю.

От завтрашней презентации зависело гораздо большее, чем ее собственная судьба.

Йомен Терах вышел, оставив Фреду наедине с ее мыслями и блокнотом Губера Эншоу. Она почти боялась заглядывать в эти записи. У Губера чертовски странный источник информации. Но Фреда давным-давно запретила себе догадываться, что это может быть за источник.

Фреда не отваживалась даже предполагать, что Губер узнал на этот раз. Она просто открыла блокнот и стала читать. Через три абзаца она так перепугалась, что от страха уже почти не видела, что читает. Потому что по сравнению с тем, что она прочла в блокноте Эншоу, все ее прежние страхи и заботы казались сущими пустяками.

Великий Боже, где Губер это раскопал? Такое впечатление, что у него есть доступ ко всей полицейской компьютерной сети, с полным отчетом обо всем, что касалось нападения на Фреду. Причем информация была явно свежей, не обработанной и не оформленной в приказы и инструкции. Две цепочки отпечатков ног робота? Что за чертовщина?

И другие сообщения — о выступлении Железноголовых в Сеттлертауне и случае с «крушителями роботов» и пожаре в окраинном районе Аида. Во имя Падшего Ангела — Калибан назвал свое имя свидетельнице, а она сама, Фреда, только что сказала о нем шерифу! Они напали на след! Крэш знает — или думает, что знает, — о Калибане все, что нужно.

Проклятье! Какой мерзавец выпустил его из лаборатории?! Фреда отлично знала, что первые часы чрезвычайно важны для формирования характера Калибана. Именно поэтому она так медлила с его пробуждением. Она старалась создать для него самые лучшие условия.

А что за первые часы у него получились вместо этого? Начать с того, что Калибан оказался свидетелем покушения на нее. Потом он стал ходить по городу, увидел, что все роботы находятся в услужении у людей, видел, как раболепно они себя ведут. Это его наверняка ужасно смутило. Фреда специально стерла из его блока памяти абсолютно все сведения о роботах.

Дьявольщина, сколько же часов она угробила, выбирая из блока памяти Калибана все, что касалось остальных роботов! Теперь вся работа пошла коту под хвост! Это в лучшем случае.

В худшем — у Калибана могло сложиться ужасно искаженное представление о мире. И при всем этом, каково ему было угодить в руки банды «крушителей роботов»?..

Фреда Ливинг откинулась на подушки и закрыла глаза, блокнот выпал у нее из рук. Живот стянуло узлом, голова снова начала раскалываться от боли. «Почему?! Ну почему все должно было случиться именно так?» — думала она.

Он видел вокруг только жестокость и насилие, видел, что с подобными ему обращаются хуже, чем с рабами. Калибану не дано было ничего другого, что могло бы повлиять на его мировоззрение.

И это еще далеко не самое худшее. Альвар Крэш вышел на охоту. Он вскроет истину — но не в то время и не в том месте, где нужно. Один случайный неверный ход — и шериф развалит карточный домик нынешней политики. Разрушит единственное, что может спасти Инферно.

Фреда Ливинг похолодела от страха.

Хуже всего, что она сама не знала, почему боится.

Или чего.

Глава 9

Губер Эншоу знал, что он трус, но по крайней мере у него хватало смелости самому себе в этом признаться. Ему хватало силы характера признавать собственные слабости, а это само по себе кое-чего стоило.

Что ж, как ни крути, говорить себе это было даже приятно. Правда, в нынешних обстоятельствах от этого самоуничижения было мало толку. Но будь что будет. Иногда и трус может сделать то, на что другие не способны.

И сейчас — какая жалость! — был как раз такой случай. Губер смотрел, как Тетлак, его личный робот, ведет аэрокар к Сеттлертауну. Машина Губера, пронзающая ночное небо, была умышленно лишена любых отличительных примет. Вот аэрокар сбавил скорость, завис в воздухе, ожидая, пока система безопасности и транспорта Сеттлертауна запросит опознавательный номер машины и проверит, есть ли он в списке приглашенных. И вот в земле открылся широкий проем — вход в подземный город. Аэрокар спикировал вниз, в огромную центральную пещеру Сеттлертауна, и пошел на посадку.

Губер жестом велел Тетлаку оставаться в машине, а сам вышел наружу. Он прошел к поджидавшему транспортеру, сел и сказал:

— К мадам Велтон, пожалуйста.

Маленький открытый автомобиль мгновенно сорвался с места. Губер едва успел подумать, что в машине не было никакого разумного устройства, как оказался возле апартаментов Тони Велтон.

Губер Эншоу подошел к двери и немного замешкался, пока вспомнил, что нужно нажать кнопку звонка. Обычно это за него делал робот. Но Тетлак немного раздражал Тоню, а Губер не хотел никаких лишних затруднений. Довольно того, что он пришел сюда сам, без приглашения.

Заспанная Тоня Велтон открыла дверь и удивленно уставилась на гостя:

— Губер! Великая Галактика, что ты здесь делаешь?!

Губер с минуту смотрел на нее, потом неуверенно поднял руку и сказал:

— Я знаю, что сюда приходить опасно, но мне очень нужно было тебя увидеть. Не думаю, что за мной кто-то следил. Я должен был прийти. Попрощаться.

— Попрощаться!.. — Тоня и не попыталась скрыть, как ее удивили и огорчили его слова. — Ты решил порвать со мной из-за…

— Я вовсе не хочу расставаться с тобой, Тоня! Ты навсегда останешься в моем сердце. Но я не думаю, что смогу с тобой увидеться еще, после… После беседы с шерифом Крэшем.

— Что?!

— Я должен признаться, Тоня. И понести наказание. — Губер почувствовал, что начинает потеть от волнения, сердце у него в груди бешено колотилось. На какое-то мгновение ему показалось, что сейчас он потеряет сознание. — Прошу тебя, позволь войти!

Тоня отступила в сторону, впуская его внутрь. Губер вошел и огляделся. Ариэль неподвижно застыла в своей нише для роботов, уставившись прямо перед собой. Комната сейчас представляла собой спальню — все столы и стулья были убраны в стены, их место занимала роскошная широкая кровать. Эта кровать была Губеру очень хорошо знакома. Но сейчас он прошел и сел на самый ее краешек, мрачный как никогда. Губер чувствовал себя ужасно одиноким и несчастным.

Тоня не сводила с него глаз, пока он шел по комнате и садился. Вот Губер поднял голову, взглянул на нее. Тоня была так красива, так естественна, она во всем умела быть самой собой. Она совсем не похожа на женщин-колонистов, насквозь искусственных и притворных — и в поведении, и во внешности.

— Я должен признаться, — повторил Губер.

Тоня посмотрела на него спокойно и задумчиво.

— В чем, Губер?

— Что? Что ты имеешь в виду?

— В каком преступлении, например, ты собираешься сознаться, когда пойдешь сдаваться? Что такого ты сделал? Когда они попросят подробно рассказать о твоем преступлении, что ты им скажешь?

Губер неуверенно пожал плечами и опустил голову. Он понятия не имел, в чем его могут обвинить. Сам он считал, что безусловно причастен к преступлению, но не был уверен, что полиция разделяет его мнение. Он хотел взять на себя всю вину, чтобы защитить Тоню. Но какой смысл признаваться в преступлении, если он даже не знает, в чем ее могут подозревать, если вообще подозревают? У Тони были свои тайны, и Губер не отваживался о них спрашивать.

Наверняка для обоих будет лучше, если каждый оставит свои секреты при себе.

Молчание затянулось. Наконец Тоня приняла это молчание за ответ и заговорила:

— По-моему, не стоит этого делать. — Она присела на кровать рядом с Губером и обняла его за плечи. — Мой милый Губер, какой ты замечательный! Дома, на Авроре, я встречала сотни громогласных хвастунов, и каждый с радостью кинулся бы доказывать мне, какой он сильный и храбрый. Но ни один из них не был таким смелым, как ты!

Губер печально глянул на Тоню:

— Моя смелость! Ха! Все как раз наоборот.

— Неужели? Да ни один из этих здоровых мужиков-поселенцев и не подумал бы признаться в преступлении и отправиться в тюрьму ради любимой женщины! А ты готов пойти на это ради меня! Но ты не сделаешь этого. Не надо!

— Но…

— Как ты не понимаешь? Крэш не дурак. Он враз сообразит, что признание фальшивое, тем более что ты даже не знаешь, в чем сознаваться! И как только шериф раскусит это, он задумается, почему ты решил взять на себя вину за то, чего не совершал? И рано или поздно Крэш поймет, что ты сделал это, чтобы защитить меня. И тогда мы оба попадем в беду!

Губер похолодел. Он не заглядывал так далеко в своих предположениях. Однако Тоня не подумала вот о чем…

— Погоди, Тоня. Ничего этого не будет! Ведь никто не знает, что мы…

— Крэш узнает рано или поздно. Я сделаю все, чтобы обезопасить тебя, и верю, что ты то же самое сделаешь для меня. Но ничего больше мы делать не должны! Если посчастливится и на нас не обратят внимания, то все будет хорошо. Но если кто-нибудь из нас…

Слова Тони повисли в воздухе. Губер повернулся к ней, обнял и поцеловал, порывисто и нежно. Потом немного отстранился, заглянул ей в глаза, провел рукой по волосам, прошептал ее имя.

— Ах, Тоня, Тоня! Я готов сделать для тебя что угодно… Ты знаешь.

— Я знаю, знаю! — На глазах у нее блеснули слезы. — Губер, милый, мы должны быть очень осторожны. Должны думать головой, а не сердцем. Ах, Губер… Обними меня!

Они снова поцеловались, и Губер почувствовал, что желание отметает прочь все страхи и тревоги. Они прижались друг к другу, сорвали одежды и упали на кровать, их тела переплелись, исполненные страстного нетерпения.

Губер мельком глянул на Ариэль, замершую в стенной нише, и почему-то подумал, не раздражает ли Тоню ее присутствие? Робот в спальне — обычное дело для колониста, но…

К черту! Ясно как день, что Ариэль — последнее, о чем может думать сейчас Тоня. Зачем тогда обращать на это ее внимание? Губер протянул руку к краю кровати, где была панель дистанционного управления, и погасил свет. Больше он ни о чем не думал.

Мужчина и женщина занимались любовью, а Ариэль безо всякого выражения смотрела в стену напротив. Ее бледно-зеленые глаза тускло светились в темноте.

Наступила ночь, все вокруг окутал мрак. Но эта ночь не принесла ни спокойствия, ни отдыха, ни безопасности. Все остальное могло измениться, но опасность по-прежнему оставалась. В этом Калибан был уверен.

Калибан шагал по оживленным улицам центральной, деловой, части Аида. Город кипел энергией, деловитостью, но Калибану почему-то казалось, что это место напоминает живой труп, который не сознает своей смерти и продолжает шевелиться, делать что-то, хотя время его давно прошло.

Казалось, для центра города не имело особого значения, день сейчас или ночь. На улицах царило такое же оживление, как и тогда, днем, когда Калибан проходил здесь.

Однако нельзя было сказать, что все здесь осталось по-прежнему. Не изменилось количество спешивших по улицам, но произошли очень заметные изменения в их составе. Сейчас, ночью, на улицах не было ни одного человека, одни только роботы.

Калибан смотрел на гордые, ярко освещенные, пустые в этот час башни Аида, на великолепные широкие улицы — грандиозные и не воплощенные до конца замыслы архитекторов. Сердце этого мира, этого города было пустым, бесплодным.

Но безлюдные улицы по-прежнему не были пустынными. И днем людей здесь было не так уж много, но сейчас повсюду были роботы, одни только роботы. Калибан остановился в тени дверной арки и стал за ними наблюдать.

Роботы, заполнившие улицы ночью, отличались от тех, что были здесь днем. Почти все, кого он видел днем, были чем-то вроде личных слуг. Сейчас на улицы вышли более мощные роботы. Они перевозили крупные грузы, работали на стройках, подметали мостовые и тротуары, пока вокруг было как можно меньше людей, которых им явно не хотелось беспокоить.

Несколько массивных роботов черного цвета тяжело топали вниз по улице, мимо Калибана, к высокой радужной башне, недостроенной, но уже очень красивой. Неподалеку от того места, где стоял Калибан, было еще несколько таких же прелестных башен, практически пустых. Напротив, через улицу, другая группа роботов трудилась, разбирая на части здание, которое выглядело не намного более старым или бывшим в употреблении.

За тот час, пока Калибан стоял и наблюдал, он видел множество роботов, выполнявших такую же ненужную, лишнюю работу. Они выискивали мусор, которого не было, полировали и без того сияющие окна, выбирали сорняки на чистых газонах и лужайках, старательно заботились о том, чтобы центр города выглядел ухоженным и совершенным во всех отношениях. Почему эти роботы не убирают окраины — заброшенные, обшарпанные, грязные районы, где их работа имела бы какой-то смысл? Почему они работают здесь?

«Пустой город». Калибан задумался над этими словами. Они эхом звучали в его мозгу. Из своего блока памяти, из отзвуков ощущений того, кто создавал этот блок, Калибан знал, наверняка знал, что города не должны быть такими. Здесь творится что-то очень неправильное!

Из блока памяти всплыл еще один пакет сведений, точных, непреложных фактов, — но груз эмоций, сопровождавший эти факты, был, как никогда, сильным и отчетливым. Это больше всего беспокоило того, кто создал блок памяти Калибана. Из года в год численность людей здесь неуклонно уменьшалась, а численность роботов, наоборот, росла. «Как такое могло случиться? — недоумевал Калибан. — Как могли люди дойти до такого?» Но блок памяти не знал ответа на эти вопросы. Калибан не понимал как и почему, но этот вопрос неожиданно стал для него самого жизненно важным, и он ничего не мог с этим поделать.

«Почему? — задумался Калибан. — И почему я задумываюсь — почему?» Калибан заметил, что большинство виденных им роботов не страдали избытком любопытства. Как раз наоборот, никто из них не проявлял почти никакого интереса к окружающему. И снова Калибана вывела из равновесия одна мысль. Если создатель сотворил его мозг по такому необыкновенному образцу, не одарил ли он его заодно необычайно развитым любопытством? Калибан почувствовал какую-то странную уверенность, что так оно и было. Но несмотря на то, что его чувство любопытства явно умышленно усилили, это не мешало Калибану удивляться по-прежнему.

Ну почему, почему, почему эти роботы слепо, бессмысленно строят и разбирают снова и снова, вместо того чтобы оставить все как есть?! Почему они возводят огромные здания, если никто не станет в них жить? Безумие. Все вокруг — безумие! Голос из блока памяти прошептал, что город — только отражение пороков, искажений в обществе. Это общество принимает самые извращенные формы, при которых только возможно нормальное существование и развитие. Это были только личное мнение, эмоции, но Калибан был отчасти с этим согласен.

Это безумный мир, и единственной надеждой выжить было слиться с ним, приспособиться к нему. Калибан мог выжить, только если его станут принимать за одного из обитателей этого сумасшедшего дома, если он затеряется среди бесчисленных роботов, обслуживающих город и его жителей. Это смущало Калибана, даже пугало.

Ведь пока даже тщательное подражание повадкам здешних роботов не смогло его защитить. Он очень старался ни в чем не отступать от правил, и это едва не стоило ему жизни. Эти поселенцы прошлой ночью явно намеревались его убить! И если бы он повел себя как нормальный робот, они наверняка сделали бы это! Они ожидали, что Калибан будет стоять столбом и позволит им себя разрушить. Они допускали такую возможность — даже надеялись на это, — что он мог сам себя разрушить из-за каких-то нелепых и смешных рассуждений, что якобы его существование почему-то вредит людям! С чего они взяли, что такие надуманные умозаключения должны довести его до самоубийства?

Калибан вышел из-подзатененной дверной арки и снова зашагал по городу. Ему нужно еще так много узнать, чтобы суметь выжить! Оказывается, простого подражания недостаточно. Недостаточно — раз уж его могли убить, если бы он вел себя как обычный робот. Нужно узнать, почему они себя так ведут.

Почему он здесь? Почему его создали? Почему он не такой, как все остальные роботы? В чем его отличие?! Почему остальные этого отличия не замечают?

Как он оказался в таком положении? Калибан еще раз вернулся в воспоминаниях к самому началу, стараясь отыскать в обретенном опыте ключ к разгадке.

Он не помнил ничего до того мига, когда проснулся, стоя с поднятой рукой над телом бесчувственной женщины. До этого — ничего, совершенно ничего! Как случилось, что он оказался там, в таком положении? Поднялся ли он сам каким-то образом и поднял руку, прежде чем прийти в себя? Или его зачем-то поставили так?

Стоп. Это надо обдумать. Калибан не видел веских доказательств тому, что он не мог действовать до того мгновения, с которого начинались его воспоминания. Может быть, он действительно что-то делал до того, как пришел в себя? А всю его память до этого мгновения каким-то образом стерли? Или, может, он мог действовать, но память по каким-то причинам включилась только с этого мгновения?

Если какое-нибудь из этих предположений верно, если память — вовсе не такой уж надежный показатель начала его существования, значит, до начала воспоминаний он мог совершить все, что угодно! Он мог жить, думать, сознательно действовать всего пять секунд до этого мгновения — точно так же, как и пять лет. Но вряд ли так долго. В его теле нет никаких признаков утомления, никаких примет того, чтобы какую-нибудь часть его когда-либо ремонтировали или заменяли. Его регистр текущего ремонта тоже, был совершенно пуст — если, конечно, его, как и память, тоже не очистили от всех сведений, что могли там быть. Тем не менее было больше похоже на то, что его тело совсем новое.

И еще одно. Как эта женщина оказалась на полу, в луже крови? Естественно было предположить, что на нее каким-то образом напали. Была ли она жива или мертва? Калибан восстановил свои зрительные ощущения с той минуты. Женщина дышала. Но она вполне могла умереть после того, как он ушел. Осталась ли она в живых или умерла?

Его внезапно поразила мысль: почему он даже не задумывался об этом раньше?

И еще два вопроса вспыхнули в его сознании, подобно двум огненным лезвиям:

Может, это он напал на эту женщину?!

И, независимо от того, делал он это или нет, — подозревают ли его в нападении?

Калибан остановился и посмотрел на свои руки.

С удивлением он обнаружил, что ладони крепко сжаты в кулаки. Калибан расслабил пальцы и пошел, старательно делая вид, что знает, куда идет.

Прошлой ночью Альвар Крэш принимал горячий душ в надежде, что так ему легче будет заснуть. Сейчас он полез под душ, надеясь, наоборот, взбодриться. Он хотел непременно просмотреть запись лекции Фреды Ливинг в постели, но прекрасно понимал, что слишком устал и может запросто заснуть, так ничего и не узнав. Поэтому Альвар решил переодеться в свежую одежду и посмотреть запись в гостиной наверху.

Крэш устроился поудобнее в кресле перед экраном и велел одному из домашних роботов немного понизить температуру воздуха в комнате, а другому — принести чашку крепкого горячего чая. Он рассчитывал, что прохладный воздух и изрядная порция кофеина помогут не заснуть на середине лекции.

— Ну что, Дональд, начинай, наверное, — сказал Крэш.

Вспыхнул огромный экран, занимавший целиком одну из стен гостиной. Пленка начиналась с вида Большого лекционного зала делового центра. Крэш видел много передач, записанных в этом зале, и большей частью это были степенные, спокойные — если не унылые — действа. На первый взгляд казалось, что лекция Фреды Ливинг — не исключение. Лекционный зал был приспособлен, чтобы вместить около тысячи людей вместе с сопровождающими роботами, роботы сидели позади хозяев на низеньких скамеечках. Сейчас зал был заполнен только наполовину.

Зазвучал голос ведущего:

— …А теперь без лишних предисловий, позвольте мне представить одного из наших лучших ученых, ведущего специалиста по роботехнике. Леди и джентльмены, перед вами — доктор Фреда Ливинг! — Ведущий с улыбкой повернулся к Фреде, послышались аплодисменты.

Фреда Ливинг встала и пошла к лекторской кафедре. Аплодисменты превратились в настоящую овацию. Камера придвинулась ближе, и Альвар поразился, вспомнив, как выглядела Фреда до того, как попала в больницу. После ранения девушка стала такой бледной, худенькой, а из-за коротко остриженных волос на голове она казалась просто изможденной. На этой записи Фреда Ливинг немного волновалась перед выступлением, но все равно выглядела крепкой и здоровой, уверенной в себе. Лицо ее обрамляла копна густых темных волос. В общем — потрясающая, невероятно молодая женщина.

Фреда стала за кафедрой и оглядела зал. Лицо выдавало ее волнение.

Она кашлянула, прочищая горло, перелистнула свои заметки и начала:

— Благодарю вас, леди и джентльмены! Я хотела бы начать сегодняшнюю лекцию с вопроса, ответ на который на первый взгляд для всех вас вполне очевиден. И все же, смею вас уверить, уже тысячи лет удовлетворительного ответа на этот вопрос никто не нашел. Я даже не надеюсь, что сегодня мне удастся найти этот ускользающий ответ. Но я уверена, что давно пришло время хотя бы сформулировать этот вопрос.

Вот этот вопрос: «Что для нас роботы?»

Камера повернулась, скользнула по залу, показывая реакцию слушателей. Люди зашевелились, заерзали в креслах, начали перешептываться, удивленно переглядываться. Кое-где раздались смешки.

— Как я и предполагала, многие из нас даже не задумывались над этим вопросом. Это все равно что спрашивать, для чего нужно небо или планета, на которой мы живем, или какая польза из того, что мы дышим воздухом, не так ли? Как и все это, роботы стали для нас настолько неотъемлемой и естественной частью жизни, что мы не можем даже представить себе мира, в котором их нет. И мы привыкли считать — не совсем правомочно, на мой взгляд, — что мир просто так устроен. В нем есть небо, воздух, все остальное — и роботы, созданные для наших нужд. Но это не природа дала нам роботов. Мы сами себе их создали.

Не «для себя», а «себе» — отметил Крэш. Что еще за чертовщину говорила Ливинг на этой лекции? Шериф пожалел, что его там не было.

Тем временем Фреда на экране продолжала:

— Подсознательно мы считаем роботов не механизмами, не машинами, которые мы сами сделали, не даже мыслящими существами, с которыми мы делим этот мир, а чем-то вроде непременной части мира, частью нас самих, данной нам от природы такой, как она есть. Мы не в состоянии представить мир, в котором можно жить без роботов, точно так же, как наши друзья поселенцы уверены, что мир, в котором есть роботы, непригоден для людей.

Но не стану уклоняться от главного вопроса: что для нас роботы? Пытаясь найти на него ответ, нельзя забывать, что роботы вовсе не естественная часть мира вокруг нас! Они искусственные творения, точно такие же, как космический корабль, или кофеварка, или, скажем, геодезическая станция. Их создали мы — или наши предки — и приспособили самих роботов для создания новых. Таким образом, роботы — это инструменты, приспособления, которые люди создали для своих нужд. Это, скажем так, начало ответа. Но это еще далеко не все!

Потому что роботы — это мыслящие, разумные инструменты. И поэтому они — больше чем наши инструменты. Они — наши родственники, наши потомки!

Снова в зале поднялся шум, раздались возгласы — на этот раз полные удивления и возмущения.

— Простите, пожалуйста. Я, наверное, подобрала не самую лучшую формулировку, — сказала Фреда Ливинг. — Но, как бы то ни было, это правда. Роботы таковы, какими мы, люди, их создали. Они не могут без нас существовать. Но большинство из вас верят, что люди тоже не могут без них существовать! Однако это весьма опасное заблуждение.

В задних рядах, где расположилась группа Железноголовых, поднялся настоящий рев.

— Не правда ли, это здорово бьет по нервам?! — спросила Фреда, отбросив ненужную обходительность. — Мы не можем без них жить — но это не реальное положение вещей, это лишь наше убеждение! Мы утверждаем, что не можем жить без роботов — путая при этом саму жизнь с нашим образом жизни. Более того, пора взглянуть правде в глаза — на примере поселенцев мы видим, что люди действительно могут жить без роботов, и хорошо жить!

Зал зашумел, заволновался, поднялась целая буря возмущенных выкриков. Фреда подняла руку, призывая к тишине. Лицо ее было строгим и непреклонным. Наконец слушатели немного угомонились.

— Я не говорю, что мы и должны так жить. Я создаю роботов для жизни. Я верю в роботов. И я верю, что они еще не исчерпали всех своих возможностей. Они необходимы нашему обществу, обществу, у которого, на мой взгляд, множество замечательных достоинств.

Однако, друзья мои, наше общество замирает, застаивается, обращается в камень. Мы стали косными, мы не умеем гибко мыслить. Мы уверены, совершенно уверены, что наш образ жизни — единственно правильный и единственно возможный! Мы убеждаем себя, что просто не можем жить иначе, чем жили наши предки, и что наш мир — прекраснейший из миров, совершенный — такой, как он есть сейчас.

Но нельзя забывать, что жить — значит изменяться. Все живое меняется. Конец изменений означает начало смерти — и наш мир умирает! — Теперь в зале повисла гробовая тишина. — Все мы это чувствуем, хотя и не все с этим согласны. Экология планеты на краю гибели, но мы закрываем на это глаза, не желаем этого знать, не хотим и пальцем пошевелить, чтобы не допустить катастрофы! Мы не признаемся себе, что попали в беду.

Крэш вздохнул. Экология на грани катастрофы? Конечно, с климатом последнее время что-то не ладится, каждый об этом знает. Но он не стал бы описывать это в таких крайних выражениях. А может, это как раз то самое нежелание признаться даже самому себе, о котором она говорит? Альвар поежился в кресле и стал слушать дальше.

— Вместо этого мы заставляем роботов всячески баловать нас и нежить, потакать всем нашим желаниям, а тем временем наша собственная жизнестойкость все снижается и снижается! Надо же наконец хоть раз за последнюю тысячу лет нам, жителям Инферно, взять дело в свои руки, приняться за работу и спасти положение — спасти нашу планету! Да только куда проще уговорить себя, что и так все прекрасно, что роботы о нас позаботятся… Разве может случиться что-то такое, из-за чего стоит беспокоиться?

А тем временем леса умирают. Уменьшается продуктивность океанов. Не срабатывает система контроля за климатом. Но мы, приученные постоянной опекой роботов к мысли, что ничегонеделанье — это самый правильный и прекраснейший вид деятельности, мы не желаем начать трудиться!

Дошло до того, что мы вынуждены были проглотить свою гордость и призвали чужеземцев, чтобы спасти нашу планету. Должна признать, что саму меня не меньше, чем любого из вас, это раздражает. Но вот они здесь, а мы, колонисты, по-прежнему сидим сложа руки и недовольно ворчим, предоставив поселенцам право нас спасать! Притом мы вовсе не признаем их своими спасителями! Нам кажется, что поселенцы лезут не в свое дело, мы смотрим на них как на неугодную прислугу.

Наша гордыня столь велика, мы так погрязли в праздности, прячась за спинами роботов, что считаем недостойным делать что-то самим! Пусть все сделают поселенцы, говорим мы себе. Пусть роботы марают себя грязной работой. Мы верим, что труд помешает нам достичь в своем развитии еще более прекрасного общества, основанного на самом благородном принципе — все должны делать роботы!

И мы все перекладываем на плечи роботов. Твердо, непоколебимо верим! Мы, колонисты, не в состоянии понять, как можно сомневаться в нашем праве на роботов? Вы сами почувствовали это — каких-то пять минут назад, помните?

Другими словами, друзья мои, роботехника — наша религия, есть такое древнее слово. И мы презираем тех, на кого молимся! Мы преклоняемся перед роботехникой, но ни во что не ставим самих роботов. Признайтесь, ну кто из нас способен уважать робота? И кто в то же время не сомневается, что роботы во многом нас превосходят — они быстрее думают, они выносливее нас, они прекрасно справляются с такими делами, о которых мало кто из людей вообще имеет представление. Но мы успокаиваем себя насмешливым, высокомерным, презрительным «это всего лишь роботы»! Любое достижение кажется незначительным, если оно сделано роботом.

Должна также заметить, что здесь, на Инферно, у всех роботов повышен потенциал Первого Закона и занижена значимость Второго и Третьего Законов. То есть все наши роботы могут подчиняться приказам или заботиться о самосохранении, только если никому из людей не угрожает опасность. Другими словами, роботы Инферно уделяют непомерно много внимания нам и почти не заботятся о себе самих!

У этого есть два важных следствия. Первое: наши роботы опекают нас гораздо больше, чем во всех других мирах колонистов, не оставляя почти никаких возможностей для проявления нашей собственной инициативы. Второе: мы теряем огромное количество роботов из-за противоречий Первого Закона. Нетрудно изменить установку на линиях, производящих роботов, чтобы потенциал Первого Закона у них был гораздо ниже, безо всякого ущерба для нашей безопасности. Если мы это сделаем, роботы вовсе не перестанут нас защищать, но зато не будут так страдать из-за желания спасти человека, если это невозможно или бессмысленно. Но мы предпочитаем делать роботов с сверхвысоким инстинктом опеки. Мы делаем роботов, которые погибают от одного только вида человека в опасности, помочь которому лично они не могут, даже если другие роботы уже оказывают необходимую помощь.

Когда на помощь бросается шестеро роботов и четыре из них в результате перегорают от невозможности реально помочь, нас это не тревожит. Это абсурд! Это бессмысленные потери! Но нам это безразлично, нас не беспокоит, что роботы гибнут только из-за непомерно завышенной чувствительности. У нас так много роботов, что мы совершенно их не ценим! Что за беда, если они сотнями гибнут из-за наших прихотей?

Другими словами, мы держим своих слуг-роботов в черном теле. Они — расходный материал, одноразовые игрушки! Мы позволяем себе из самых мелочных соображений подвергать смертельной опасности создания с тысячелетней мудростью, создания с высоким интеллектом и огромными возможностями. Мы посылаем роботов в рушащиеся здания за нашими любимыми безделушками. Мы превращаем в совершенное безумие дорожное движение — роботы вынуждены выезжать на встречную полосу, только чтобы не помешать переходить улицу людям, которые не удосуживаются даже взглянуть на сигнал светофора. Мы приказываем роботам протереть наружные окна небоскреба в лютую бурю, при ветре в тысячу километров в секунду! И если при этом робот падает вниз — ни к чему волноваться, он сумеет в полете так извернуться, чтобы никого не повредить при падении! Роботы свято следуют Первому Закону даже на пороге верной смерти!

Каждый слышал о таких случаях, когда роботы так бессмысленно гибли, чтобы угодить чьим-то глупым мелочным прихотям! И об этом рассказывают не как о несчастных случаях — это считается забавным! Робот упал с небоскреба и разбился в лепешку — как потешно! И никому не кажется, что это ужасная потеря!

А подумайте только, для чего подчас используют роботов! Я видела роботов, которые стояли, подпирая стены, как атланты и кариатиды в древних храмах, — не час-другой, пока не починят опоры, а просто потому, что их хозяевам по вкусу такое архитектурное украшение! Я видела роботов — исправных, нормальных роботов, — которых бросали в воду вместо якоря, чтобы удержать на стоянке яхту. Я знаю женщину, у которой есть робот, единственная обязанность которого — чистить ей зубы и хранить зубную щетку все остальное время. А когда у одного из моих знакомых прорвало в подвале трубу, он послал робота вычерпывать воду — день за днем, и так шесть месяцев подряд, пока этому человеку не пришло в голову приказать починить водопровод!

Только подумайте об этом! Вдумайтесь! Высокоразвитые существа используются вместо якоря, зубной щетки, насоса! Разве это разумно?! Мы создаем роботов, способных рассчитать маршруты гиперпространственных переходов, и бросаем их вместо чугунной чушки в воду, чтобы не уплыла с места какая-то лодка!

Это самые яркие примеры неразумного использования роботов. Я даже не хочу вспоминать кучу разных мелочей, которые мы поручаем роботам делать за нас, хотя сами вполне способны с этим управиться. Но это тоже неразумное использование роботов, и оно не менее унизительно для нас самих, чем для наших механических слуг!

Я помню, как совсем недавно двадцать минут простояла возле гардероба, ожидая, пока придет робот и оденет меня. Когда же я наконец вспомнила, что сама послала его за чем-то в город, я все равно даже не подумала одеться сама, а дождалась, когда он вернется. Мне не пришло в голову, что можно самой выбрать костюм и одеться и это будет быстрее и проще. Я была уверена, что это должен сделать за меня робот!

И смею вас уверить, такие нелепости — не только бессмысленное пренебрежение возможностями роботов. Это вредит нам самим, наносит нам, людям, ужасный вред! Мы привыкли, что труд — любой труд — ниже нашего достоинства и единственно допустимый, принятый в обществе образ жизни — сидеть сложа руки и позволять все делать за нас нашим рабам-роботам!

Да, я сказала — рабам! Помните вопрос, который я задавала в самом начале лекции? «Что для нас роботы?» Так вот, леди и джентльмены, перед вами ответ, который вытекает из всего нашего образа жизни. Вот как мы к ним относимся. Они — рабы. Рабы! Загляните в книги по истории, где рассказывается о древних цивилизациях, давно канувших в прошлое. Рабство уничтожило все цивилизации, которые основывались на нем! Рабство унижало, извращало, духовно опустошало рабов — но точно так же оно развращало и отравляло рабовладельцев. Они становились слабыми, ни на что не способными! Рабство — это ловушка, в нее попадались все культуры, которые с ним мирились! И то же самое случилось с нами!

Фреда медленно обвела взглядом зал. В аудитории царило гробовое молчание.

— Помните, я рассказывала, как однажды битый час простояла, ожидая, когда меня оденут? Так вот, я задумалась тогда и решила, что в следующий раз надо будет попробовать одеться самой. И оказалось, что я не могу этого сделать! Я не знала, как это делается. Я не знала даже, где лежат мои вещи! Не знала, как устроены застежки на платье или что за чем надо надевать. Я полдня проходила в рубашке, надетой задом наперед, прежде чем осознала свою ошибку. Меня глубоко поразило, что я совершенно не в состоянии позаботиться о себе.

Я припомнила, чем обычно занимаюсь каждый день, и обнаружила, что почти ничего не делаю сама — я почти ничего не умею!

Альвар Крэш начал понимать, о чем говорила Фреда в госпитале. Так вот почему у нее больше нет личного робота! Странное, конечно, решение, но теперь оно уже не казалось таким безумным. Альвар так увлекся лекцией, что забыл об усталости.

Фреда Ливинг продолжала:

— Меня поразило, что я ни на что не годна. Как мало я знаю, как мало умею! Не могу даже объяснить, как это было унизительно — понять, что я даже не могу сама найти дорогу домой, что я совершенно не знаю своего родного города! Без робота, который меня повсюду водил, я бы тут же безнадежно заблудилась!

В зале раздались один-два нервных смешка, и Фреда печально кивнула.

— Да, это смешно. Но в то же время ужасно грустно. И я обращаюсь к вам, к тем, кто считает, что я несу чушь, — представьте только, что в это самое мгновение все роботы отключились! Поймите же, что тогда вся наша цивилизация рухнет! Потому что она держится только на роботах! Поймите это, прочувствуйте как следует! Представьте, что станет с каждым из вас, если не будет ваших роботов! Если водитель не будет вести вашу машину, если остановится ваш личный сопровождающий, если ваш повар выключится и не сможет готовить пищу, а ваш секретарь не будет подсчитывать доходы и расходы?

Многие ли сумеют найти дорогу домой? Вряд ли кто-то из вас имеет представление о том, как управлять аэрокаром. Я знаю — это не просто, но сможете ли вы хотя бы дойти до дому пешком? Где находится ваш дом? А если вам даже удастся каким-то чудом туда добраться — кто из вас помнит, как открыть двери? Многие ли из вас знают собственный адрес?

В ответ — тишина, по крайней мере сначала. Но вот из зала раздался возглас. Камера повернулась и показала крупным планом человека в почти комичном подобии формы Железноголовых, вставшего во весь рост у своего кресла. Он крикнул:

— Ну и что?! Я не знаю своего адреса! Велика беда! Мне достаточно знать, что я — человек!!! Я — высшее существо. Моя жизнь прекрасна благодаря роботам, и я не желаю их терять!

Зал откликнулся бурей рукоплесканий и одобрительных восклицаний, в основном из задних рядов. Камера вновь показала Фреду Ливинг, которая вышла из-за кафедры и присоединилась к рукоплесканиям. Она хлопала в ладоши медленно, отчетливо, с какой-то насмешкой и не остановилась, когда аплодисменты в зале утихли.

— Мои поздравления! Вы в самом деле человек! Я уверена, что вы гордитесь этим, и гордитесь по праву. Но если Симкор Беддл послал вас сюда, чтобы сорвать мою лекцию, можете доложить ему, когда вернетесь, что здорово помогли мне прояснить, что же именно я хочу сказать! Только меня очень огорчает, что вы гордитесь своей праздностью. Я считаю, что это смертельно опасно для нас. Это ужасно грустно.

Хорошо, вот вы говорите, что не знаете, как найти дорогу домой. Вы не знаете практически ничего и ничего не умеете делать. Так скажите же, во имя девяти кругов ада, на что вы годны?! — Она перевела взгляд с этого Железноголового на остальных. — На что мы годны? Что мы умеем делать? Во что превратились люди?!

Оглянитесь вокруг! Подумайте о нашем обществе. О месте людей в нем. Мы же трутни, ни больше ни меньше! В нашей жизни абсолютно все отдано на попечение роботов. Переложив на их плечи все свои заботы, мы доверили роботам вершить наши судьбы!

Так во что же мы с вами превратились, люди?! Вот в чем вопрос на самом деле! И позволю себе сказать, что такая зависимость от роботов дает нам страшный ответ. Мы обречены, если не заставим себя действовать! Потому что именно сейчас, не сходя с места, мы должны посмотреть правде в глаза и признаться в этом хотя бы самим себе. Друзья мои, мы — ничтожества!!!

Фреда тяжело вздохнула, собрала свои записи и направилась к выходу в зал.

— Простите, что заканчиваю лекцию на такой грустной ноте, но я считаю, что нам действительно пора это понять. Сегодня я подняла очень важный вопрос, который предлагаю вам всем обдумать. На следующей лекции я изложу свое мнение о Трех Законах роботехники и пути разрешения проблемы, с которой мы столкнулись. Мне кажется, эта тема никому из вас не безразлична.

На этом пленка закончилась, экран погас, и Альвар Крэш остался наедине со своими мыслями. Не может быть, чтобы она оказалась права? Не может быть!

Ну, ладно. Допустим, она ошибается.

Но тогда — на что же в самом деле годны люди?

— Дональд, что ты на это скажешь? — спросил Крэш.

— Должен признать, это было одно из самых скандальных выступлений.

— То есть?

— Сэр, оно убедительно доказывает, что роботы людям вредны!

Крэш фыркнул.

— Старая песня! Ливинг не придумала ничего оригинального. Я все это слышал не раз. Она выставила всех инфернитов, всех жителей Аида как сборище бестолковых неумех! Что ж, я, например, знаю, как найти дорогу домой и умею водить аэрокар!

— Да, сэр. Однако, боюсь, таких, как вы, очень и очень немного.

— Что?! Ну, тогда дальше. Она считает, что все мы практически ничего не умеем. Но лично я не знаю ни одного человека, который был бы совершенно беспомощным!

— Позвольте заметить вам, сэр, что большинство ваших знакомых — полицейские или работники таких сфер, с которыми вы чаще всего сталкиваетесь как шериф.

— Ну и что?

— Полиция — один из немногих видов деятельности, в которых роботы играют только вспомогательную роль. Хороший полицейский обязан уметь думать и действовать самостоятельно, должен уметь сотрудничать с другими подразделениями различных служб, уметь общаться с совершенно разными людьми и обходиться без роботов. Ваши полицейские должны быть решительными, уверенными в себе людьми, способными противостоять определенной физической опасности, — у них должна быть даже некоторая склонность к этому, им должен нравиться риск. Я считаю, что люди, которые служат в полиции, — не совсем типичная часть человечества. И подумайте теперь о других людях, не о ваших сослуживцах, а о тех, с кем вы сталкиваетесь по работе. О тех, кого в полицейских отчетах называют жертвами. Я знаю, что вы о них невысокого мнения. Что умеют делать они, на что способны? И насколько зависимы от своих роботов?

Альвар Крэш открыл было рот, чтобы возразить, но не смог ничего сказать. Он вздохнул и задумался.

— Я понял, о чем ты. Ты меня и вправду встревожил, Дональд.

— Прошу прощения, сэр, я только…

— Успокойся, Дональд. Ты прекрасно понимаешь, что это мне не во вред. Ты заставил меня задуматься, вот и все, если она, — Альвар кивком показал на телевизор, — не сделала этого раньше.

— Да, сэр, конечно. Но позвольте напомнить, что вам не мешало бы немного поспать.

— Ты прав. Лучше встретиться с Правителем на свежую голову. — Альвар встал и потянулся. — И какого черта ему от меня нужно, что он, не может потерпеть до обеда?

Альвар устало поплелся в спальню, стараясь не задумываться о том, что его ждет утром. Вряд ли Правитель хотел поговорить с ним о чем-нибудь приятном.

Глава 10

Симкор Беддл поднялся очень рано и сейчас задумчиво просматривал сводки о результатах акции Железноголовых в Сеттлертауне. Негусто! Полицейские Крэша что-то слишком хорошо стали управляться со своей работой! Слишком много задержанных, слишком незначителен ущерб и, что хуже всего, почти никакой огласки! Железноголовые показали себя не с лучшей стороны.

Ну что ж, значит, пора менять тактику. Надо зацепить этих чертовых поселенцев так, чтобы ребята Крэша не могли вмешаться.

Погоди-ка! Есть одна мысль. Следующее выступление этой Ливинг! Если ему докладывают верно, там соберется до черта проклятых поселенцев! Да-да. Именно! Надо будет затеять там бучу!

Вот и огласка. Какой смысл устраивать заварушку, если об этом никто не узнает? Беддл откинулся в кресле и уставился в потолок. На ее первой лекции народу было не так уж много, хотя выступление оказалось скандальным. Может, за это стоит зацепиться? Подбросить там и сям парочку сообщений, правда немного запоздалых, о том, что она на самом деле тогда говорила… Может, удастся устроить так, чтобы через надежных людей просочились какие-нибудь возмутительные, скандальные слухи о том, какого черта она сейчас торчит в этом госпитале?

Точно! Это как раз то, что надо! Если как следует подать то, что она толкала на первой лекции, на вторую соберется такая толпа, что зал будет ломиться от желающих послушать. А остальные прилипнут к телевизорам. Если устроить заварушку там, никто не сможет больше игнорировать Железноголовых!

Симкор Беддл жестом подозвал робота-секретаря и начал диктовать, прорабатывая все подробности.

Это должно было сработать!

Альвар Крэш вошел в кабинет Правителя, чувствуя себя гораздо более бодрым и решительным, чем можно было надеяться. Как будто его тело смирилось с мыслью, что спать теперь вовсе необязательно.

Правитель Грег поднялся из-за стола, прошел на середину просторного кабинета навстречу шерифу и дружески протянул ему руку. Грег выглядел свежим и отдохнувшим. На нем был темно-серый деловой костюм строгого покроя, как будто Правитель старался выглядеть старше своих лет. Это и в самом деле было недалеко от истины — Грега выбрали на этот высокий пост в неприлично, почти скандально юном возрасте.

Роскошный кабинет Правителя почти не изменился с тех пор, как Крэш последний раз здесь был, но все же чего-то в нем не хватало. Чего?

— Спасибо, что пришли шериф, — сказал Правитель, пожимая Альвару руку.

«Как будто это было приглашение, а не приказ явиться!» — подумал Крэш. Но такая вежливость сама по себе кое-что значила. Правитель Грег не так уж часто находил нужным вежливо обходиться с Альваром Крэшем.

Альвар пожал ему руку и внимательно посмотрел прямо в глаза. Никаких сомнений — этому человеку было от него что-то нужно, даже очень нужно.

— Я с удовольствием принял ваше приглашение, — не задумываясь, соврал шериф.

— Не уверен, что могу отрывать вас от дел, — сказал Правитель с привычной нарочитой улыбкой политика — улыбкой, выработанной долгими годами упражнений. — Но, поверьте, мне необходимо было с вами встретиться. Присаживайтесь, пожалуйста, шериф! Будьте добры, расскажите, как продвигается расследование дела Фреды Ливинг?

«Сразу берет быка за рога», — невесело улыбнулся про себя Альвар.

— Говорить о чем-то определенном пока рано. Мы собрали немало любопытных сведений, и многие из них весьма противоречивы. Но пока еще рано делать какие-то выводы. И вы, сэр, могли бы очень нам помочь.

— Чем же?

— Не позволяйте Тоне Велтон вмешиваться в ход расследования. Не могу отрицать, я не очень хорошо разбираюсь в политической стороне вопроса, но, поверьте, из-за нее у меня только прибавилось работы. Я не вполне понимаю, зачем вам это нужно?

— Зачем это нужно мне? Это нужно в первую очередь ей! Может, ее люди и имеют какое-то отношение к «Лаборатории Ливинг», но почему меня должен касаться ее интерес к этому преступлению? Нет, она сама захотела участвовать в этом расследовании и настояла, чтобы я ей разрешил. Более того, она ясно дала понять, что наши политические отношения с поселенцами могут сильно пошатнуться, если я не позволю ей следить за расследованием. Собственно говоря, она мне и сообщила об этом несчастье. Позвонила среди ночи и потребовала объяснений!

Альвар Крэш смутился и задумался. Если принять во внимание, когда Велтон примчалась в «Лабораторию», выходит, что она должна была знать о преступлении еще до того, как робот-уборщик наткнулся на раненую Фреду Ливинг и сообщил в полицию… Как она об этом узнала?

— Понятно. Признаться, она постаралась меня убедить, что все было как раз наоборот.

— Конечно, нет! Но если вы будете настаивать на том, чтобы запретить ей участвовать в расследовании… Боюсь, политическая ситуация и без того слишком нестабильна. Мне очень жаль, но я вынужден просить вас с этим примириться. Думаю, вы поймете меня, когда я покажу вам то, ради чего пригласил сюда.

Правитель указал на простое кресло, стоявшее посреди комнаты. Альвар сел лицом к свободному пространству перед столом Правителя. Дональд подошел и застыл в двух шагах от Альвара. Грег присел за контрольную панель лицом к нему. Альвар понял — вот оно! Он огляделся, чтобы утвердиться в своих подозрениях. Да, здесь не было роботов. В личном кабинете Правителя не было роботов! Это было невероятно, это был настоящий скандал! Отказаться от роботов! Одно дело — Фреда Ливинг, и совсем другое — Правитель планеты. Даже если бы с политической ситуацией все было тихо и мирно, это все равно неслыханно — как будто Правитель вышел на люди без штанов! А отказаться от роботов, когда на Инферно живут поселенцы, — это еще и непатриотично.

Но сейчас не время было высказывать это Правителю. Может, и он видел лекцию Ливинг, а может, знает кое-что еще. Грег склонился над контрольной панелью, что-то набирая. «Будь начеку!» — напомнил себе Крэш. Правитель сосредоточенно возился со сложным прибором. Он сказал немного отрешенно:

— Это униглобус. Вы, наверное, уже видели их, хотя бы по телевизору. Эта модель, которую изобрели поселенцы, гораздо сложнее и качественней, чем наши. Подарок Тони Велтон. И не спешите с подозрениями — прибор тщательно проверен и отлажен нашими программистами. Так что всякая фальсификация показаний исключена.

— Что вы хотите мне показать? — спросил Альвар.

Правитель закончил настройку прибора и поднял взгляд на гостя. Улыбка исчезла с его лица. Спокойным, ровным голосом, от которого у Альвара мурашки пробежали по коже, он ответил:

— Будущее.

Стекла на окнах потемнели, свет в комнате погас. В следующее мгновение в воздухе между Альваром и Грегом замерцал неясный бледный свет. Свет становился все ярче, и вот в нем отчетливо проступили знакомые очертания планеты Инферно. Альвар, сам того не желая, затаил дыхание. Немногие зрелища так милы человеческому взору, как вид родной планеты из космоса. Инферно была прекрасна — мерцающая в пустоте бело-голубая сфера.

Альвару была видна четкая линия берега у самого экватора, одинокий остров Чистилище. Почти все южное полушарие было залито водой. А ведь раньше, до того, как первые колонисты изменили климат планеты, здесь была огромная выжженная солнцем пустыня.

На севере почти треть планеты занимал огромный массив суши, континент Терра Гранде. Даже летом северный полюс покрывала шапка льда. Зимой льды и снега добирались почти до середины континента.

К северу от Чистилища линия берега изгибалась ровным полукольцом — южное побережье Терра Гранде представляло собой остатки воронки от огромного астероида, который врезался в планету многие миллионы лет назад. Остров Чистилище, располагавшийся как раз в центре воронки, был выступающей над водой верхушкой древней горной цепи. А саму огромную воронку называли просто Большим Заливом.

Густая облачность и штормовые вихри застилали почти весь южный океан, зеленоватые и желто-коричневые равнины северного континента тоже были спрятаны под плотным покрывалом облаков. В темных грозовых тучах над горами на северо-западе то и дело вспыхивали молнии, восточная оконечность Большого Залива, не скрытая облаками, ослепительно сверкала голубизной, прибрежные равнины сияли в лучах утреннего солнца, огромные массивы лесов поражали темной, глубокой зеленью.

На юго-западе побережья Большого Залива Альвар разглядел в предрассветной мгле огни Аида.

— Так планета выглядит сейчас, — раздался из темноты по ту сторону сияющего шара голос Правителя. — Наши предки пришли в безводный мир с непригодной для дыхания атмосферой. Они наполнили его водой и воздухом. Каждая капля воды в этом океане появилась здесь благодаря им. Каждый глоток воздуха — результат работы по преобразованию климата планеты. Они добыли воду из подземных источников, привели на планету ледяные глыбы из внешнего пространства этой солнечной системы. Воду и почву наполнили богатыми хлорофиллом растениями, и на планете появился живительный воздух. Они сделали этот мир цветущим садом. Но сейчас сад увядает.

А теперь вы увидите, во что превратится Инферно, если мы будем полагаться только на собственные возможности, оставим все как есть — только те климатообразующие станции, что действуют сейчас. Чтобы лучше было видно, я отключу изображение облаков и освещение, соответствующее суточному циклу. — Тут же пелена туч исчезла, и сфера осветилась ярко и равномерно. Голограмма по-прежнему изображала настоящий мир, но без облачности и разности освещения она неожиданно превратилась в обычную, очень подробную карту. Почему-то Альвара уже сейчас охватило чувство какой-то потери. Внезапно исчезло нечто прекрасное, и Альвар был уверен, что изображение мира скоро станет почти отвратительным. — Я добавлю кое-какие дополнительные изображения, — прозвучал голос Грега, и рядом со сферой Инферно появилось несколько крупномасштабных карт и таблицы, отражающие состояние лесов, морской и наземной биомассы, температуры, газового состава атмосферы и много чего еще.

— Я прокручу изменения со скоростью один календарный год в десять секунд и установлю увеличение над западным полушарием, так что вы увидите судьбу Аида, — сказал Грег. На отдельных картах появилось изображение западного побережья Большого Залива.

Правитель замолчал, но униглобус начал рассказывать свою собственную историю — в образах, графиках и таблицах.

Первыми погибли океаны. Хищники, верхушка пищевой цепочки, непомерно размножились и истребили все среднее звено — рыб и прочие создания, поедавшие друг друга и разнообразный планктон. Как только пищевая цепочка прервалась и не стало хватать пищи — вымерли сами хищники.

Когда не стало тех, кто питался планктоном, он начал бесконтрольно размножаться. Ничем не сдерживаемый буйный планктон и морские водоросли заполнили океан, превратив его в отвратительный, вязкий зеленый кисель. Моря зацвели, и отмирающие, гниющие водоросли окрасили их в коричневый цвет. Водоросли ненасытно пожирали свою пищу — двуокись углерода. Без животных все растения, на суше и в море, страдали от нехватки углекислоты. И на планете год от года становилось все меньше и меньше зеленой массы. Климат стал холоднее.

Альвар смотрел, как умирает обреченная планета, его родной дом. Инферно душили льды. Вода — источник жизни. Ни на какой планете невозможно жить без воды, если с водой что-то не так — это может погубить самую прекрасную планету. Сейчас ледяная шапка Инферно угрожала жизни на планете. Одна из карт показывала северное полушарие, и Альвар заметил, что граница льдов начала сдвигаться к югу. Льда становилось все больше, и леса на севере отступали перед ледниками, погибали из-за слишком холодного, бедного углекислотой воздуха. При непомерно высокой насыщенности атмосферы кислородом и засухе повсюду вспыхивали гигантские лесные пожары, несмотря на то, что ледники продвинулись далеко на юг.

Белый снежный покров гораздо сильнее отражал свет и тепло солнечных лучей, и с расширением зоны ледников получился замкнутый круг — похолодание климата ускорилось.

Но Альвар видел, что похолодание было неравномерным. Хотя в целом средняя температура воздуха на планете снизилась, на некоторых участках отмечалось локальное потепление климата. Это породило необычайно сильные циклоны и антициклоны. На планете участились ураганы и снежные бури. На побережье Терра Гранде постоянно мели метели, а на Чистилище климат стал субтропическим. Но ледники сдвигались все дальше и дальше на юг, все больше воды превращалось в снег и лед, той воды, что должна была возвращаться в Южный океан.

Море обмелело. Океан на Инферно никогда не был особенно глубоким, а теперь, когда ледяной покров становился все толще, моря стали уменьшаться с катастрофической быстротой. Полностью обнажились края метеоритной воронки, которая когда-то образовывала Большой Залив. Теперь это было круглое море, со всех сторон окруженное сушей.

Ледники непрерывно росли, и вот Аид скрылся под слоем льда и снега.

Внезапно изображение замерло.

— Вы видели, что станет с нашим миром через каких-нибудь семьдесят пять лет. К тому времени на планете не останется никакой иной жизни, кроме нас. Возможно, где-нибудь и уцелеют отдельные мелкие популяции тех или иных видов, но в целом мир обречен на вымирание. К тому времени, как это случится, мы сами станем не более чем случайно уцелевшей вымирающей популяцией, — мрачно пошутил Правитель.

Альвар повернулся на голос невидимого в темноте Грега и возразил:

— Не понимаю, ведь считается, что главная опасность — в том, что расширяются пустыни, ледяная шапка тает и климат на планете становится теплее?

— Да, так мы и думали. По крайней мере, бессистемные и слабые потуги моего предшественника восстановить климат были рассчитаны на то, чтобы предотвратить именно этот эффект, — с горечью сказал Правитель. — Казалось, пустыни растут, ледяная шапка тает, уровень морей повышается. У меня остались его планы по сооружению вокруг города дамбы, чтобы сдержать напор подступающей воды!

Альвар услышал, что Грег встал со стула. Он вышел из-за панели управления, обошел голограмму и стал рядом с Альваром, глядя на покрытую льдами планету.

— Может быть, я ошибаюсь. Положение необычайно сложное. Если одна-две переменные чуть отклонятся от расчета, все будет иначе, и Аид погибнет в море, а не подо льдами. Собственно, один из этапов нынешнего проекта по преобразованию климата как раз рассчитан на то, чтобы равновесие сдвинулось в пользу пустынь и разлившегося моря — это менее губительный вариант, чем ледниковая эра, наступление которой мы только что наблюдали. Трудно придумать что-то страшнее этих ледников.

— Но зачем сдвигать равновесие к пустыне? Почему нельзя просто поддерживать умеренный климат? — спросил Альвар.

— Хороший вопрос. А потому, что нынешняя ситуация сложилась как раз в результате усилий, направленных на поддержание умеренного климата. А умеренного климата не получается.

— Не понимаю.

Правитель вздохнул, лицо его освещали слабые отблески голограммы.

— Подготовительные работы по преобразованию климата в пригодный для человека никогда не делали с должной тщательностью, и мы сейчас за это расплачиваемся. Хорошо продуманный и правильно выполненный проект по изменению климата образует в результате равновесную систему. При отклонении равновесия в какую-нибудь сторону такая система стремится к восстановлению равновесия, и сохраняется нормальный земной климат. Но здесь, на Инферно, все не так. Жизнь должна быть уравновешивающим фактором в экологической системе планеты, должна сглаживать все крайности. То, что мы здесь считаем «нормальной» экологией, на самом деле лишь неустойчивое балансирование между крайностями — ледниками и выжженными пустынями с повышенным уровнем моря. И из этих двух крайностей мы сейчас катимся к засилью ледников, которое нас погубит. И поэтому придется превратить Инферно в пустыню с полузатопленной Терра Гранде. Это наша единственная надежда на выживание. Видите ли, если удастся сдвинуть равновесие в сторону пустыни, жизнь на планете останется, даже когда наша цивилизация погибнет.

— Когда наша цивилизация погибнет?! — в изумлении выкрикнул Крэш. — Да что вы такое говорите? Неужели это возможно?

Грег вздохнул, давая понять, что он устал спорить и смирился с неизбежным.

— Хотелось бы мне сказать «если» вместо «когда», но я слишком хорошо знаю истинное положение дел и уверен, что катастрофагораздо более реальна, чем многим кажется. Когда станет совсем плохо, люди начнут отсюда уезжать. Но не всем это удастся. У нас слишком мало кораблей, готовых к полету. Цены взлетят до небес. Некоторые могут умереть, но очень многие останутся жить. Не думаю, что на Инферно будет достаточно народу для сохранения теперешних общественных отношений, несмотря на наших роботов. Возможно, все люди вымрут, и на Инферно останутся только роботы. Кто знает?

Но вот Правитель встряхнулся, расправил плечи и обратился к Альвару твердым, спокойным голосом:

— Простите, я слишком встревожен этим.

Хэнто Грег пару раз прошелся из стороны в сторону перед Альваром, приводя в порядок свои мысли. Наконец он заговорил:

— Мы балансируем на лезвии бритвы. Вся политика и общественные отношения сейчас завязаны на экологических проблемах. Но никто из тех, кто нынче живет на планете, не способен справиться с этими проблемами и спасти планету от гибели, не способен сделать больше того, что делаем мы. Ледники — это смерть. А пустыня — нет. Поэтому мы попытаемся предотвратить экологическую катастрофу, сделать климат более жарким. А потом, возможно, удастся как-нибудь стабилизировать положение. В любом случае это лучше, чем грозящая нам будущность, — Грег указал на голограмму.

— Но эти ледники не кажутся такими уж страшными, — заметил Альвар.

— Не забывайте, я остановил программу. Хотя нам, возможно, все равно удастся выжить, если не брать во внимание ужасное преступление — гибель целой планеты! — Правитель пристально взглянул на голограмму. — Даже если льды сотрут город с лица земли, это еще не конец. Мы сможем переселиться в другое место, или зарыться под землю, как это делают поселенцы. Но если бы дело было только в нас!

Правитель повернулся и снова скрылся в темноте. Альвар слышал, как он щелкает клавишами на панели, и внезапно Альвара поразила мысль, что все эти клавиши и переключатели — типично поселенческие штучки. Почему не словесные команды или переходник для подключения робота, чтобы тот регулировал настройку?

Но Альвар понимал, что просто пытается как-то отвлечься, чтобы не думать о кошмарной действительности, которую открыл ему Грег. «Да какое мне до всего этого дело? — с раздражением думал Крэш. — Я всего лишь полицейская ищейка, моя задача — ловить бандитов! И я не собираюсь бежать с планеты!» Но, что бы Альвар себе ни говорил, он знал, что все гораздо сложнее и ему наверняка есть над чем задуматься.

Хэнто Грег изменил настройку, и изображение снова начало меняться, показывая дальнейшее развитие событий. Льды наступали все дальше, моря высыхали.

— Это переломный момент. Примерно восемьдесят пять лет спустя. Моря отступили настолько, что обнажился южный полюс планеты, — пояснил Грег. Изображение развернулось так, что Альвар мог видеть пики гор, поднявшиеся над морем на южном полюсе. На них начала расти еще одна ледяная шапка. — Южный полюс сейчас скрыт под водой, но на нем — горы значительной высоты. Когда моря достаточно обмелеют, появится южный континент. И тогда мы обречены. Южный океан скуют льды, но вода подо льдом по-прежнему сможет свободно циркулировать. Подводные течения очень сложны, но в результате антарктические воды смешиваются с водами умеренного и экваториального поясов. Теплые воды охлаждаются, холодные становятся теплее. Но когда на обоих полюсах будет суша, циркуляция воды на планете резко замедлится. Вода не будет больше протекать ни по одному из полюсов, и разница температуры между полярными и экваториальными водами сгладится. Океанским водам просто негде будет охлаждаться! Это означает, что температура на южном полюсе резко упадет, а в экваториальной и средней полосе невероятно возрастет. Поскольку общий объем воды в океане сильно уменьшится, океан просто не сможет удержать столько тепловой энергии. Температура воздуха повысится. Штормы станут все более и более жестокими. Вода в океане превратится в настоящий кипяток, а полюса тем временем скует мертвый холод. Через сто двадцать лет замерзнет последняя капля воды, на обоих полюсах соберутся огромные ледяные массивы и станет так холодно, что начнут образовываться озера жидкого азота. А умеренные и экваториальные зоны просто сгорят!

Средняя температура днем на широте Аида будет около двадцати градусов Цельсия ниже нуля. А на экваторе в это время будет жара под сто сорок градусов! Без воды да при таких температурах на этой планете не останется никакой жизни! Без растительности, которая возвращает в атмосферу свободный кислород, он израсходуется в разнообразных химических реакциях, войдет в состав почвы и скальных пород. Другие химические реакции свяжут азот, который еще не выпал в жидком состоянии на полюсах. Атмосферное давление резко снизится. И планета превратится в кошмарную выжженную пустыню без капли воды, гораздо менее пригодную для жизни, чем когда сюда прибыли первые колонисты! И это — будущее нашей планеты!

Альвар Крэш в ужасе смотрел на изображение замерзшего, пустынного, мертвого мира, повисшее перед ним. Не было ни синевы, ни зелени. Грязновато-серая пустыня, полюса покрыты ослепительно сияющими белыми ледяными глыбами. Его сердце бешено колотилось, пальцы до боли впились в подлокотники кресла. Альвар постарался успокоиться, заставил себя разжать пальцы, поглубже вдохнул. Он понимал весь ужас положения, но все же сказал:

— Ну что ж, хорошо. Хорошо. Я знал, что у нас большие неприятности, хоть и не представлял, что на самом деле это зашло так далеко. Но для чего вы показали мне все это?

Правитель включил освещение и отошел от панели управления.

— Все очень просто, шериф Крэш. Это политика. Все сводится к политике и особенностям человеческой натуры. Я мог бы пойти напролом, попытаться привлечь на свою сторону народ, заставить всех инфернитов объединиться и спасти свою планету. Для этого довольно было бы показать всей планете то, что вы сейчас видели. Передать это по всем возможным каналам связи. Нашлись бы люди, которые смогли бы посмотреть правде в глаза. Но много было бы и таких, кто не сумел бы. И таких, боюсь, оказалось бы подавляющее большинство.

— А что им оставалось бы делать? — спросил Крэш.

— Нет, постойте! Подумайте сами хотя бы минуту — подумайте, и тогда не я, а вы скажете мне, что они стали бы делать!

Альвар Крэш еще раз посмотрел на висевший перед ним образ застывшего безжизненного мира. Что они стали бы делать? Как бы они на это отреагировали? Закоренелые приверженцы старых традиций, которые вздыхают о днях былой славы, Железноголовые, менее радикально настроенные люди вроде него самого, которые тем не менее во всех неприятностях видят происки подлых поселенцев. Люди, которых вполне устраивает мир, в котором они живут, здесь и сейчас, такой, как есть, — этим людям не по нраву любые изменения. Что бы они сделали?

Наконец он сказал:

— Они не поверили бы. Начались бы демонстрации протеста, требования о смещении вас с должности. Кое-кто спешно взялся бы за расчеты, чтобы доказать, что вы ошиблись и все по-прежнему прекрасно. Вас объявили бы шпионом поселенцев — даже сейчас многие так и думают. Так или иначе, вас сместили бы с поста Правителя.

Грег печально улыбнулся.

— Вы слишком хорошо о них думаете. Я немного дал бы за свою жизнь, какое там кресло Правителя! Хотя не знаю, что хуже. По большому счету, это неважно. Все люди когда-нибудь умирают. Но планеты не могут, не должны умирать! Во всяком случае, не после нескольких столетий жизни! — Грег задумчиво прошелся по кабинету. — Может, это звучит немного театрально, но, если меня сместят с поста и новый Правитель станет уверять, что все прекрасно, планета будет обречена! Может, я сумасшедший или какой-то маньяк, но я убежден, что это — правда!

— Но как вы можете не сообщить людям о таком состоянии экологии? — спросил Альвар.

— Что ж, люди, конечно, должны об этом знать. — Грег снова подошел к шерифу. — Я не думал, что вы решите, будто я держу все это в тайне! Да это и невозможно. Любая попытка сохранить тайну тут же безнадежно провалится. Точно так же, как попытки донести до людей всю правду. Сейчас люди понимают, что с экологией у нас не все ладится и необходимо срочно обновить, наладить систему регуляции климата. Они даже не в состоянии понять, почему для этой работы нам пришлось пригласить на Инферно чужаков-поселенцев.

Грег медленно ходил по кабинету из угла в угол.

— Нужно какое-то время, чтобы они научились смотреть в лицо опасности, принимать действительность такой, как она есть. Если все пойдет как надо, я сумею убедить народ, и люди признают: надо что-то делать с климатом, а не терять время на разговоры. Мы должны представить людям продуманную, определенную линию поведения, чтобы они поняли и приняли неизбежность грядущих перемен. И мы сможем это сделать, я уверен. Но надо очень тщательно взвесить каждый шаг. Сейчас ситуация очень сложная, можно сказать, почти взрывоопасная. Люди больше настроены спорить, чем мыслить здраво. Но экологическую программу надо запускать в действие уже сейчас, пока еще есть надежда на успех, на выживание. И нам придется использовать самые лучшие, самые мощные и быстрые приспособления, какие только могут быть.

Правитель подошел вплотную к Альвару, глядя на него напряженно и внимательно.

— Другими словами, единственная возможность не допустить гибели Инферно — положиться на поселенцев. Иначе планета умрет всего через какую-нибудь сотню лет. Не могу не заметить, что поселенцы согласились помочь нам с определенными условиями, которые я не мог не принять. Об одном из этих условий сегодня ночью все узнают. Но наш политический союз с поселенцами держится буквально на честном слове. И если это дело с нападением робота не будет быстро и аккуратно закрыто, на Инферно произойдет политический взрыв. И не знаю, какую форму он примет. Если станет известно, что робот причастен к преступлению или поселенцы подозреваются в подрывной деятельности против роботов, будет очень трудно, если вообще возможно, удержать моих противников от изгнания поселенцев с планеты. Если такое случится, поселенцы просто умоют руки и уйдут. Но без их помощи Инферно обречена! А после этого последнего выступления Железноголовых поселенцы, я уверен, сами ищут повода для того, чтобы уйти. Мы не должны допустить, чтобы у них такой повод появился!

Правитель еще раз прошелся по комнате, краем плеча зацепив кошмарную голограмму мертвого мира. Приблизился к шерифу и склонился над ним, опершись руками о подлокотники кресла. Лицо Грега было так близко, что Альвар ощущал на своей щеке его дыхание.

— Раскройте это дело, шериф. Как можно быстрее. И без всяких скандалов.

Последние слова Грег прошептал, в глазах его промелькнула тень страха. Потом он добавил, уже спокойнее:

— Если вы этого не сделаете, вы подтолкнете планету к гибели.

Глава 11

Старший полицейский Тензо Мэлдор откинулся поудобнее в кресле и лениво повернул голову к Мирте Люшер, младшему полицейскому, которая сидела за штурвалом аэрокара. Они бесшумно мчались над городом в предрассветном мраке. «Типичный новобранец, — раздумывал Мэлдор, — до чертиков добросовестна, следует каждому пункту инструкций, просто умилительно, как она дрожит над своей работой!» Она даже по имени его стала звать только после специального приказа, а то все «старший полицейский» да «старший полицейский»! Девочка в восторге от всех этих служебных мелочей и просто обожает делать все правильно.

Как раз поэтому ей всегда хотелось самой поводить машину, что как нельзя больше устраивало Мэлдора. Сам он переболел этим много лет назад. Роботам нельзя было доверить управление полицейскими аэрокарами, потому что патрули полиции несли в себе потенциальную опасность для людей — никогда не знаешь, что может стрястись на дежурстве! Поэтому полицейские вынуждены брать на себя часть обычных обязанностей роботов и пилотировать эти чертовы кары сами — вместо того чтобы, как все люди, посадить за штурвал робота.

Весь комизм положения был в том, что колонисты никогда особенно не утруждали себя автоматизацией управления машинами — все равно за рулем обычно сидел робот. Поэтому много чего приходилось делать буквально вручную, и управлять полетом было гораздо сложнее, чем следовало бы. Это требовало от пилота настоящего искусства. На первых порах Мэлдору хотелось даже, чтобы полицию оснастили аэрокарами поселенцев. Пару раз ему приходилось видеть их машины изнутри, а однажды даже летать на такой — во время одной из заварушек в Сеттлертауне. Эти чертовы штуки двигались едва ли не сами собой, почти безо всяких усилий пилота — человека или робота. Автопилот в них был гораздо совершеннее, чем в аэрокарах колонистов.

Так нет, начальство уперто цеплялось за родной хлам! А потому такое рвение Люшер было как нельзя кстати, особенно в эту рань. Чертов Крэш! С чего ему взбрело в голову поднимать оперативные группы? Мэлдор с удовольствием валялся бы сейчас дома, в уютной постельке, и смотрел десятый сон, вместо того чтобы неизвестно ради чего носиться над унылой пустыней.

Ну что ж. Может, им повезет и попадется что-нибудь стоящее?

Мэлдор пропустил последний скандал с Железноголовыми. И теперь ему хотелось немного поразвлечься, пощекотать нервы.

Близился рассвет.

Калибан всю ночь изучал город. Он исследовал множество самых разных улиц и бульваров, сейчас пустынных. Какой-то частью сознания он понимал, что гулять вот так по городу опасно. Калибану казалось, что те люди, которые пытались его убить, — кто бы они ни были, — снова начнут за ним охотиться. И еще он пришел к выводу, что от остальных людей тоже не приходится ждать ничего хорошего.

Калибан сознавал, что лучше всего сейчас скрыться, исчезнуть, чтобы никто не сумел до него добраться. Но он не мог заставить себя это сделать. Понемногу Калибан начинал понимать, что ищет что-то, ищет, сам не зная что. Предмет, мысль, какие-то сведения, которых нет в его блоке памяти. Ответ!

Но наступало утро. Ночные роботы — рабочие, строители — уступили место дневным. На улицах показались личные слуги, посланцы, водители аэрокаров. И вместе с ними стали появляться люди. С наступлением дня центр города снова стал оживленным, сюда возвращалось все больше и больше людей.

До сих пор никто из них не обращал на Калибана никакого внимания. Но люди… Они опасны! Нужно спрятаться. Только где? Калибан не имел ни малейшего представления, каким должно быть безопасное убежище.

И снова ему почудилось то самое странное ощущение, как будто кто-то нашептывал ему, о чем сейчас стоит подумать. Каким-то образом он понял, что для робота опасения за свою жизнь почему-то неестественны — по крайней мере, они не должны выступать на первый план. Это была еще одна подсказка того ореола чувств, который витал над его блоком памяти. Может, Калибан — первый из себе подобных, кому приходится спасаться бегством?

Но где же спрятаться — и как?! В той части города, которую он уже обследовал, или там, где он еще не бывал?

Калибан миновал еще один перекресток и остановился неподалеку от дверей какого-то магазина. Он взвешивал свои возможности. Сравнив результаты ночных прогулок с данными блока памяти, Калибан понял, что большая часть города ему все равно незнакома. Он побывал в центральных районах, прошел по всем главным улицам. Но не было нужды изучать город систематически, подробно, квартал за кварталом, улицу за улицей. Тогда не было. Но и этого осмотра хватило, чтобы понять, что сведения по географии Аида в его блоке памяти не очень точные и далеко не всегда правильные и полные. Город очень изменился с тех пор, когда создавалась эта карта. И прошлой ночью Калибан сам видел, как меняется город прямо у него на глазах. На его карте не хватало целых зданий, которые появились в городе, и, наоборот, на карте было много такого, чего на самом деле сейчас не существовало. Этой карте вряд ли можно доверять.

Значит, прятаться надо в той части города, которую он уже видел. Жаль, что он так плохо присматривался! Где же можно…

— Эй ты! Помоги моему роботу донести сумки до аэрокара!

Калибан от неожиданности даже немного растерялся. Обернувшись на голос, он увидел мужчину необъемных размеров, выходившего вместе с личным роботом из магазина. Робот тащил тяжеленную груду пакетов, за которой его почти не было видно.

— Давай-давай! Все роботы из этого чертова магазина разосланы с поручениями, и будь я проклят, если соглашусь, как дурак, их тут дожидаться!

Калибан не двинулся с места. Прошлая ночь научила его, как опасно слепо подчиняться приказам. И опасность в данном случае представляли как раз люди.

— Да что с тобой такое?! — взорвался толстяк. — У тебя что, особое распоряжение хозяина не двигаться с места и ожидать его здесь? Твой хозяин что, приказал тебе стоять тут столбом и никому не помогать, будь он проклят?

— Нет, — ответил Калибан.

— Так помоги моему роботу! Это приказ!

Но Калибан уже знал, что подделываться под остальных бессмысленно и опасно. А вдруг этот человек прикажет сесть в его аэрокар и увезет черт знает куда, в такое место, которого нет на внутренней карте? Может, он собирает роботов, чтобы поразвлечься, разбирая их на части, как та женщина прошлой ночью?

Калибан не хотел встревать в это дело. Надо поскорее уйти отсюда и спрятаться получше, чтобы люди до него не добрались!

Он развернулся к человеку спиной и пошел прочь.

— Эй, ты! А ну, вернись!

Но ночной урок накрепко запомнился Калибану. Он сделал вид, что не слышит толстяка, и пошел себе дальше. Неожиданно его схватили за руку. Толстяк догнал Калибана и теперь пытался удержать силой. Калибан рывком освободил руку. Человек попытался было схватить его снова, но Калибан увернулся. Оставалось только убежать от назойливого толстяка. Тут, конечно, очень много непонятного, но одно Калибан знал точно — здесь оставаться ему больше нельзя.

Поэтому он отступил на проезжую часть и, не оборачиваясь, побежал прочь по улице.

Центор Поллихэн с открытым от изумления ртом смотрел вслед убегавшему роботу. Поллихэн был крайне удивлен и не менее сильно встревожен. Робот не подчинился прямому приказанию, да еще и высвободился, грубо отшвырнув его руки! Да это ведь равноценно преступлению, злонамеренному преступлению против человека! Дрожащими руками, не вполне понимая, что собирается делать, Поллихэн достал свой карманный телефон и набрал код экстренного вызова полиции.

Он поднес трубку к уху. Не прошло и секунды, как откликнулся дежурный полицейский робот:

— Полиция слушает! Сообщите, пожалуйста, причину вызова!

Голос у дежурного был мягкий, спокойный и почти не отличался от человеческого. Поллихэн даже немного успокоился и смог логично мыслить, для чего, собственно, голос робота-полицейского и был так отрегулирован.

— Я хочу сообщить о злостном преступлении робота! Робот, большой красный робот, отказался выполнять мое приказание и грубо отшвырнул меня, когда я попытался его задержать! Он убежал!

— Сообщение принято. Сэр, скажите, пожалуйста, где вы сейчас находитесь и в каком направлении движется этот робот?

— Ах да, конечно, сейчас посмотрю. — Поллихэн задумался ненадолго и огляделся по сторонам, пытаясь рассуждать спокойно, не волноваться. Наконец он сказал: — На север. Он побежал на север, в сторону бульвара Авроры!

— Это в направлении Дворца Правителя? — переспросил робот-дежурный.

Поллихэн глянул вдоль улицы и увидел в отдалении башни Дворца.

— Да-да, туда! — Видимо, дежурный сверился по карте города, сравнив место, с которого звонил Центор, и названный ориентир. Чертовски разумно держать в полиции роботов, которые быстро могут все проверить!

— Благодарю за сообщение, сэр! На место происшествия уже направлена дежурная группа быстрого реагирования. Всего хорошего, сэр!

Связь прервалась. Центор Поллихэн захлопнул крышку телефона и сунул его обратно в карман с приятным чувством выполненного гражданского долга. Он велел своему роботу, по-прежнему безропотно тащившему кучу пакетов, самому отнести и погрузить все в аэрокар. Других роботов на помощь он решил не звать.

Через несколько минут вещи были погружены, и робот повел аэрокар к дому. И тут Поллихэну внезапно пришло в голову, что полицейские как будто ждали его звонка! Почему они так быстро поверили его безумному сообщению и даже ничуть не удивились? Почему дежурный не попытался перепроверить его слова, походившие на бред сумасшедшего?

И Центор с леденящим душу ужасом осознал, что скорее всего робот-дежурный ожидал услышать о роботе-преступнике! Центор Поллихэн не хотел даже догадываться, что это могло значить! Нет-нет, надо поскорее избавиться от этих ужасных мыслей! Ему по вкусу спокойная, тихая жизнь. Хватит того, что он решился обратиться в полицию, что само по себе неприятно.

— Срочный вызов! — Слова слетели с губ старшего полицейского Мэлдора чуть ли не раньше, чем на панели вспыхнула сигнальная лампочка. «Годы тренировок! — подумал он походя. — Приучаешься действовать, и действовать так, как надо, даже если еще не уверен, что в самом деле что-то стряслось». Не отвлекая младшего полицейского Люшер от управления аэрокаром, Тензо пробежал глазами текст сообщения, выискивая ориентиры, к которым надо лететь. Не стоит загружать девочку ненужными подробностями, пока она за рулем.

— Что там, Тензо?

— Робот-преступник, направляется на север, к Авроре, из района между Авророй и Солярией. — Мэлдор сверил направление и расстояние: — Курс ноль сорок пять!

Но аэрокар уже закладывал вираж, разворачиваясь к северу. Мирта сама успела просчитать курс. Мэлдор не мог не признать, что его напарница — прекрасный пилот. Всегда знает, над какой частью города они находятся и как попасть куда нужно.

— Черт побери, Мэлдор, что еще за робот-преступник? Значит, эти дрянные сплетни — правда?!

— Знаешь, слухи ходят не только среди полицейских, — мрачно отозвался Мэлдор. — Если об этом узнали гражданские, они здорово обделались от страха, и я, между прочим, их не виню. Народу теперь на каждом углу может что угодно померещиться!

— Чудненько! Правда, нам от этого не легче. Готовься, через десять секунд будем над целью!

Центор Поллихэн не мог поверить в то, что случилось. Он встретился — и даже разговаривал — с сумасшедшим роботом! Ему удалось наконец найти объяснение этому кошмарному случаю. Почти подсознательно Центор уже прокручивал в уме, как и когда сообщит новость своим знакомым, естественно, чуточку преувеличив собственную смелость и проницательность. Правда, сейчас, наверное, звонить им не стоит. Он еще не избавился от некоторой досадной нервозности. Это, конечно, из-за звонка в полицию. Может, для кого-нибудь позвонить в полицию — все равно что высморкаться. Но Центор Поллихэн в жизни не совершал более смелых поступков, а потому безо всякого стеснения смаковал свой невиданный подвиг.

«Но пора возвращаться к действительности», — немного неохотно напомнил себе Центор. Пора приказать роботу лететь домой, пора успокоиться, вернуться к тихой, привычной, нормальной жизни. Он уже представлял размеренный, утонченный обеденный ритуал, всегда с одним и тем же меню, с одной и той же сервировкой стола, всегда в одно и то же время. Его роботы знали, насколько важны для хозяина такие приятные мелочи. И робот-пилот наверняка уже связывался с домашней прислугой и напомнил ей о следующем пункте в распорядке дня. Роботы проследят, чтобы до конца дня все шло еще размеренней и благообразней, чем всегда. И воспоминания о том, что Центору сегодня довелось пережить, выветрятся сами собой.

Несмотря ни на что, у него есть теперь что порассказать приятелям. «Центор схватился с сумасшедшим роботом!» Он представлял, какой поднимется шум среди людей его круга после такой вот истории! На несколько секунд Центор полностью отрешился от действительности, погрузившись в мир своего воображения. Он представлял, как будет об этом рассказывать, каким ужасным и невероятно опасным был робот и как ловко с ним разделался бесстрашный Центор… Думать об этом было чертовски приятно, и Центор почти совсем успокоился. Он попробовал сочинить продолжение, представить, что могло произойти с этим сумасшедшим роботом.

Но тут в его мечты вмешалась действительность. Мимо молнией пронесся небесно-голубой аэрокар и стремительно пошел на посадку. Центор с открытым от удивления ртом проследил за ним взглядом. Полицейский аэрокар! А вон — еще один, и еще, и еще! Они летели со всех сторон и, почти не снижая скорости, резко заваливались на правое крыло и ныряли вниз. Один или два скользнули даже под самой машиной Центора, нарушая все мыслимые правила безопасности движения!

Внезапно до Поллихэна дошло, что его собственный аэрокар неторопливо летит прямо на север, к бульвару Авроры — как раз туда, куда побежал ужасный робот! Центор глянул вниз через лобовое стекло, и внутри у него похолодело. Здесь собралось целых четыре патрульные машины — две уже приземлились, остальные выделывали в воздухе такие пируэты, что страшно смотреть! И Центору даже показалось, что он заметил краем глаза красного робота, который все еще быстро бежал на север.

Аэрокар Поллихэна задрожал и накренился, захваченный вихрями, которые подняли полицейские кары. Поллихэн ничуть не был похож на любителя острых ощущений. От этой тряски мгновенно развеялось все любопытство и мечты о грядущем удовольствии. Ему больше не хотелось и думать ни о какой полиции, ни о каком роботе.

— Поворачивай! Поворачивай, идиот! — закричал он срывающимся голосом. — Поворачивай и гони отсюда подальше!

Голос Центора так дрожал, что робот без слов понял значимость приказа. Он мгновенно заложил крутой вираж, от чего машина буквально встала на крыло, и рванул с максимальной скоростью вниз. Аэрокар скользнул между двумя высокими башнями, с ревом промчался почти над самой улицей, перепугав прохожих. Центор изо всех сил впился скрюченными пальцами в подлокотники кресла и весь покрылся холодным потом. Наконец машина немного сбросила скорость и чуть задрала нос, набирая более благоразумную высоту.

Поллихэн сидел ни жив ни мертв, сердце бешено колотилось, дыхание срывалось. А аэрокар неспешно летел в сторону дома.

Все, с него хватит! Это уже слишком! Если все так называемые острые ощущение таковы, то Центор Поллихэн наощущался за сегодня на всю оставшуюся жизнь! Жизнь должна быть спокойной, размеренной, разумной! И все должно оставаться таким, как есть, — уравновешенным, тихим, надежным. Непокорные роботы? Сумасшедшие лихачи-полицейские? Этому кошмарному хаосу не место в его жизни! С этим надо что-то делать.

Подобные мысли неожиданно взбодрили Центора. Он понял, что ужасная неопределенность и хаос никуда не денутся только оттого, что ему, Центору Поллихэну, это не по нраву. Что же предпринять? Написать жалобу Правителю? Собрать всех здравомыслящих людей, которые хотят всего лишь, чтобы их оставили в покое и не мешали жить, как они привыкли? Сколотить из самых спокойных и мирных граждан Инферно разбойную группировку вроде этих кошмарных Железноголовых? И настоятельно потребовать, чтобы прекратились эти безобразия и жизнь вернулась в нормальное русло?

Но тут его буквально прошибла еще одна ужасная мысль. А если предположить, если только предположить, что вот это-то и есть на самом деле норма? И тихая безмятежная жизнь, которой столь долго наслаждались граждане Инферно — только отклонение от естественного порядка?! Что, если прямо сейчас это искажение будет исправлено и на мир обрушится возмутительная суета настоящей жизни?

Что, если нет ничего «нормального» в том, что так хочется вернуть?

Центор Поллихэн содрогнулся от страха, предчувствуя, что это только цветочки и будущее может оказаться еще ужаснее.

— Отвези меня домой, — скомандовал он пилоту. — Я хочу домой, там безопасно!

Калибан бежал по улице и вдруг услышал над головой пронзительный вой. Так завывать могли только турбины аэрокаров, на большой скорости идущих на посадку. Колеса машины коснулись мостовой, заскрипели тормоза. Калибан понял, что приземлилось уже несколько машин. Остальные наверняка сядут где-то впереди. Тут он их увидел — действительно, впереди прямо на дорогу приземлялись голубые машины.

«За мной, — подумал Калибан. — Это все за мной! Я чем-то ужасно их пугаю, хотя никак не пойму чем. Поэтому они постараются уничтожить меня! Если получится». Калибан знал это совершенно определенно, ни о каких догадках и подозрениях не было и речи.

Калибан уже научился быстро оценивать ситуацию по отдельным признакам, хотя какая-то часть его мозга была занята только мыслями о бегстве. Он как раз сейчас подумал мельком, как интересно организованы его мыслительные процессы. Однако это не отвлекло его от главного — лихорадочного поиска путей к спасению. Калибан резко остановился и повернул вправо, на тенистую аллею. Аэрокары уже приземлились и не станут взлетать, чтобы снова преградить ему путь. Три, четыре, пять — всего было шесть машин. Но от них так просто не отделаться. Раз уж полицейские выслали за ним такую мощную бригаду, значит, будут преследовать до последнего. Но куда же бежать? Где можно укрыться? Вопрос стал более чем существенным, когда аллея внезапно уперлась в глухую стену.

Калибан огляделся и заметил дверь в здании, которое ограждало аллею с северной стороны, и еще одну — в южной стене. Он толкнул одну дверь — она легко открылась. Калибан уже хотел было пройти внутрь, как вдруг ему в голову пришла одна мысль. Он подскочил к южной двери и толкнул ее — дверь оказалась надежно запертой. Тогда Калибан сильным рывком распахнул ее, буквально сорвав с петель. А сам скользнул в северную дверь и аккуратно прикрыл ее за собой.

«Наверное, это старый примитивный трюк, — подумал он. — Но они не ожидают, что робот может применить какую-нибудь хитрую уловку, как бы проста она ни была. Они меня недооценивают — это ясно как день. Придется сделать ставку на это».

И Калибан пошел в глубь здания, выискивая путь к спасению.

Тензо был уверен, что их машина отреагировала на вызов первой. Но радости от этого пока было мало. По меньшей мере еще три или даже четыре аэрокара были с самого начала в более выгодной позиции. Два удалось обойти, но впереди, перед самым носом, по-прежнему маячила машина Джекдола. Этого обставить никак не получится, как ни хотелось бы самим арестовать этого робота! Проклятие, вот же он! Бежит прямо по середине дороги! Они его поймали! Нет, черт возьми, еще нет! Чертов робот внезапно остановился и повернул в боковую аллею. Аэрокар Джекдола открыл тормозные люверсы и резко нырнул вниз, пошел на скоростную посадку. Мирта дернула рычаги, задирая нос их кара, чтобы проскочить вихрь, поднявшийся за машиной Джекдола. Получилось! Мирта — прекрасный пилот, но такие выкрутасы — это уже слишком! Проклятие! Как он не подумал, что красный ублюдок пустится на такую хитрость? Конечно, нормальный робот и не подумал бы скрываться, но нормальные роботы от полиции не бегают. В инструкции предупреждали, что от этого робота надо ждать «нестандартного поведения». И вот теперь они выбыли из игры! Они проскочили удобную позицию, и теперь уже не получится посадить машину на аллею, там все забито другими аэрокарами.

Тут Тензо сообразил, что Мирта и не подумала выравнивать аэрокар. Они по-прежнему набирали высоту. Он хотел было уже высказаться по этому поводу, но тут двигатели взревели пуще прежнего, и Мэлдора буквально вдавило в сиденье. У него внутри все перевернулось, когда Мирта до отказа выжала на себя рычаг набора высоты. Машину трясло от перегрузок, двигатели ревели, аэрокар все больше задирал нос, и вот уже они летели вертикально вверх. Мирта не отпускала рычаги и продолжала жать на газ. Сработал встроенный сигнал тревоги, завыла сирена. У Мэлдора дух захватило, когда Мирта разом вырубила носовые и боковые двигатели. Машина на какое-то мгновение зависла в свободном падении, но тут снова взревели турбины, и аэрокар рванулся вперед.

Но Мирта все не выравнивала машину. Она давила на акселератор и выжимала на себя рычаг набора высоты, и машина задирала нос все сильнее, пока буквально не встала на хвост. Тензо впился в подлокотники сиденья и затаил дыхание. Машина неудержимо неслась вверх, и вот уже начала запрокидываться. Великий Боже! Да это будет «мертвая петля»! Аэрокар полностью перевернулся и летел теперь вверх колесами.

Тензо глянул вниз через лобовое стекло — вместо неба там сейчас виден был город. Снизу и спереди выныривали перевернутые башни, едва окрашенные розовыми лучами утреннего солнца. Голубая полицейская машина стремительно завершала опасный маневр, а вокруг, как стайка вспугнутых птичек, разлетались во все стороны частные аэрокары.

Мирта завершила дугу, и аэрокар устремился к земле. Обычно бесшумная машина стонала от напряжения, воздух позади свивался в ревущие вихри.

Они падали вниз. Вниз, вниз, вниз. Тензо мельком взглянул на Мирту. Она была сосредоточена, губы плотно сжаты, на лице застыло напряженное выражение.

В последнее мгновение она до предела утопила рычаги набора высоты, включила тормозные двигатели, и машина выровнялась. Они были над бульваром Авроры, к югу от того места, где проклятый робот свернул на боковую аллею. И по-прежнему неслись с огромной скоростью.

Мирта снова врубила носовые турбины, машина подпрыгнула в воздухе и нырнула вниз, по плавной дуге опустилась на аллею — на каких-то десять секунд отстав от Джекдола и его напарника.

Подпрыгнув пару раз в завихрениях воздуха, аэрокар приземлился. Мирта выровняла машину и выключила двигатели.

— Классный пилотаж! — бросил Тензо, размышляя про себя, что бы сказал по этому поводу шериф, если бы видел. Вполне мог, например, отстранить Мирту от полетов за опасное вождение. В одном сомневаться не приходилось — если снова начнут обсуждать, стоит ли доверять людям водить полицейские аэрокары, Тэнзо поставит в пример сегодняшний полет. Никакой робот не решился бы на такое, невзирая на спешность задания.

Но задумываться об отвлеченных вопросах времени не было, да и его напарница никак не была расположена к беседам. Мирта, все еще немного мрачная, откинула свою дверцу и выпрыгнула из машины прежде, чем Тензо успел отстегнуть ремни безопасности. Он прихватил оружие и тоже выбрался наружу. Было как-то неуютно от того, что пришлось взять бластер, отправляясь искать робота.

Тензо с удовольствием отметил, что Джекдол и его напарник растеряли почти весь выигрыш во времени, выгружая из аэрокара груду оружия. Похоже, Джекдол решил приготовиться ко всему, что угодно. Бластеры, ножи, бронежилеты, инерционные двигатели, лазерные резаки, еще с полдюжины приспособлений, которые Тензо даже не сразу распознал, — у Джекдола не было с собой разве что водолазного скафандра. Его напарник, Спарфич, нагрузил на себя еще больше. Парень настороженно поводил глазами из стороны в сторону, его нервы были напряжены до предела. В который раз Тензо порадовался про себя, что в напарники ему досталась Мирта, а не Спарфич.

Джекдол улыбнулся и отсалютовал Мирте и Тензо.

— Неплохо полетали, ребятки, но приз все равно получает победитель! И мы пока впереди. Пошли, Спар! Пойдем, поджарим робота!

— Приказано было только задержать! — насторожилась Мирта.

— Ну да, конечно! Но там может быть слишком жарко! — Джекдол рассмеялся и подмигнул. — Пошли, Спар!

И, не задумываясь и не говоря больше ни слова, он повернул к вывороченной, сорванной с петель двери в стене на южной стороне аллеи.

Джекдол кивком послал Спарфича вперед, а сам остался прикрывать с тыла. Тот немного замешкался у самой двери, нервно озираясь. С винтовкой в руках он прыгнул внутрь, непонятно зачем перекувырнувшись в прыжке. Через открытую дверь прекрасно было видно все помещение — там не было ни души. Робот не собирался прятаться в первой попавшейся комнате. Джек приготовился было шагнуть вслед за своим напарником, но тут внезапно изнутри раздался приглушенный рев и грохот.

— Он попался! — крикнул Спарфич. Джекдол, Тензо и Мирта рванулись внутрь. Спар стоял над оплавленным телом маленького робота болотного цвета. Едва завидев это, Джекдол разразился проклятиями.

— Будь ты проклят, Спар, он же зеленый! Это робот из здешней обслуги!

— Что я мог поделать, ты же знаешь — я не различаю цветов! — срывающимся от волнения голосом стал оправдываться Спарфич.

— Ах да. Проклятие! Пойдем обыщем здесь все. — Джек повернулся к Тензо: — Вы с нами?

— Нет, ребята, давайте вы сами, — ответил Тензо. — А мы постоим тут, посмотрим, чтобы он не выбежал обратно.

Мирта резко обернулась к нему, но Тензо кивком успокоил ее, так, чтобы не видел Джекдол. Тот снова рассмеялся.

— Прекрасная мысль, Тэн. У тебя всегда лучше всего получалось сидеть в засаде, пока остальные делают дело! Вперед, Спар!

Мирта проводила их взглядом, пока они с шумом и грохотом не скрылись в следующей комнате, и повернулась к Мэлдору. Она напустилась на него, кипя от возмущения:

— Черт тебя побери, Мэлдор, ты что, собираешься позволить им пожать лавры, после того как я чуть не угробила аэрокар, чтобы от них не оторваться?! Мы могли бы поохотиться вместе с ними, вместо того чтобы торчать здесь и сторожить никому не нужную дверь!

— Расслабься, Мирта! Я не хочу, чтобы нам оторвали головы, если Спару примерещится, что мы похожи на красных роботов. Этот красный сюда и не входил. Он просто подстроил все так, чтобы мы решили, что он здесь! Посмотри только сюда. Дверь разворочена, но в комнате ничего не тронуто. Пусть себе эти два маньяка тут порыщут. По-моему, этот робот куда хитрее Джека, хотя такое за роботами обычно не водится.

Тензо вышел обратно на аллею, Мирта не отставала ни на шаг. Там уже было полно полицейских, двое-трое подходили к вывернутой двери, как раз когда оттуда вышли Тензо и Мирта. Тензо пересек аллею и подергал другую дверь. Она легко открылась. Бросив многозначительный взгляд на Мирту, он прошел внутрь. Мэлдор был совершенно уверен, что робот сбежал именно через эту дверь.

Но он не знал, что делать дальше с роботом, который умеет мыслить, как диверсант. Это сводило на нет все преимущества открытия.

Они вошли в полутемное помещение. Здесь, внутри, почти ничего не было — только горы коробок, которые никто и никогда не собирался вскрывать. В Аиде полно было таких вот зданий — их проектировали, строили, оснащали разным оборудованием с помощью роботов и забывали. Многие из этих призрачных зданий были такими, как это, — целыми, пригодными для жилья, но совершенно пустыми. Эти призраки зданий были прекрасным подарком для преступников любого пошиба, идеальным укрытием, местом встреч, надежным притоном для продумывания и осуществления преступных замыслов.

По-видимому, в это здание доставили все необходимое для внутреннего убранства, прежде чем забросить. Повсюду в несколько ярусов стояли всякие ящики и коробки, превращая первый этаж в целый лабиринт потайных местечек и закоулков. А еще было несколько этажей наверху, и подвалы, и невообразимая путаница канализационных тоннелей под землей. Если даже красный робот сюда вошел, как можно это доказать и где в этом лабиринте его искать?

Мирта дернула Мэлдора за рукав и указала на пол.

Пыль! Весь пол был покрыт толстым слоем пыли, и на нем была четко видна единственная цепочка следов — явно следов робота, который шел спокойно и уверенно.

Двое полицейских кинулись по следам в лабиринт нераспакованных коробок. След тянулся к выходу на лестничную площадку. Дверь была распахнута настежь. Тензо и Мирта осторожно прошли в дверь и были встречены потоком свежего прохладного воздуха — они попали в вентиляционную шахту. Здесь след обрывался. Мощные потоки воздуха сдули всю пыль. Проклятие! Ну что ж, куда дальше? Вверх или вниз? Куда же он пошел?

— Он шел прямо к лестнице! — прошептала Мирта.

— И что с того? — спросил Тензо.

— Значит, он знал, куда идет. Наверное, у него хорошая внутренняя карта. Он не испуган, шел спокойно. Чертов робот все продумал заранее!

— Тогда он должен понимать, что идти наверх бессмысленно. Мы могли оцепить здание, и он оказался бы в ловушке. Значит, он пошел вниз, к подвалам и тоннелям коммуникаций!

Плохо. Эти тоннели тянутся повсюду под городом, чтобы роботы технического обслуживания могли попасть куда угодно, не выбираясь на поверхность. И несмотря ни на какие официальные сведения, любой полицейский знал, что далеко не все эти тоннели нанесены на карту. Некоторые из них просто проложили и забыли, и их можно было при некотором усердии добыть из памяти компьютеров, но были и такие тоннели, которые проложили роботы, работавшие по индивидуальным заданиям, для собственного удобства, — и эти переходы никогда не наносились ни на какую карту.

Мирта убрала оружие в кобуру и вынула компьютерную карту местности. Повозилась немного с регулировкой экрана.

— Ладно. Все не так уж плохо. Давай посмотрим хотя бы главные магистрали, которые подходят к этому дому.

— Как ты думаешь, можно их перекрыть, пока он не перебрался по тоннелям в другой район? Все главные магистрали — проложенные в плановом порядке, конечно, — оборудованы автоматическими дверями, — сказал Мэлдор.

— Попробовать можно. Так или иначе, их все равно надо позакрывать, — согласилась Мирта и включила переговорное устройство. — Это бригада двенадцать тридцать один, преследуем преступника. Необходимо немедленно перекрыть все тоннели подземных коммуникаций в квадрате А-7-Б-26! — Мирта выслушала ответ, а Тензо показалось, что он почти слышит, как одна за другой опускаются тяжелые двери-заглушки, отрезая этот квадрат от всего города. Мирта сказала: — Надо было сделать это сразу. Если робот не успел выбраться за Б-26 — он у нас в руках!

Тензо глянул на свою напарницу и сказал:

— Пора позвать остальных.

Калибан услышал скрежет закрывающихся дверей тоннеля. Он шел спокойным, ровным шагом по узкому проходу, но теперь бросился бежать что было сил в надежде успеть проскочить. Не успел. Увидев запертую дверь, Калибан понял, что начинаются крупные неприятности. Толстая бронированная дверь была как будто специально предназначена надежно отрезать путь к отступлению. Калибан попробовал нажать на нее, но эту дверь делали срасчетом на силу робота, и она не подалась ни на дюйм. Контрольная панель была встроена в саму дверь. Калибан сверился со своей картой.

Тоннель А-7-Б-26 был Н-образной формы, с отводками ко всем углам здания и вертикальными шахтами по углам, выходящими в центральную сеть городских коммуникаций. Сам тоннель был пуст, в нем не было ничего, кроме голых стен, пола и потолка, на балках перекрытия вдоль всего тоннеля через равные промежутки горели фонари. Эти балки были, похоже, сделаны из какого-то пластика, около двадцати сантиметров в поперечнике, и располагались через каждые пять метров.

Тут Калибану кое-что пришло в голову. Он быстренько сверился с блоком памяти и выяснил, что люди гораздо хуже видят, чем он, особенно в темноте. И у них в теле нет никаких дополнительных источников освещения. Калибан повернулся и побежал назад, разбивая на ходу все лампочки. Свет погас, по всему тоннелю за его спиной пол усеяли осколки битого стекла. В непроглядной темноте тоннеля, в двадцати метрах от запасной двери, светились только ярко-голубые глаза робота. Но Калибан переключился на инфракрасное зрение и погасил свечение глаз. Он уперся руками в одну из стенок шахты, ногами — в другую и так добрался до самого верха, под потолок. Он зацепился за выступ перекрытия и притаился между двумя опорными балками. Это было уже кое-что — по крайней мере, лучше, чем просто торчать посреди пустого коридора. Калибан еще не придумал, как отсюда выбраться. Он знал одно — спрятавшись в темноте, он проживет чуть-чуть дольше, чем если оставит надежду и будет сложа руки ожидать конца.

Калибан висел под решеткой и ждал. Прошло, казалось, ужасно много времени. Его встроенный хронометр точно показывал время, но почему-то эти считанные минуты и секунды не соотносились сейчас с ощущением времени. Странно сознавать, что эти минуты и секунды вполне могли оказаться последними.

Почему полицейские так долго не показываются? Что их задержало?

Наконец внизу послышался какой-то скрежет и грохот. Калибан осторожно повернул голову, лицом к перекрытию, чтобы получше спрятаться за опорной балкой. Внизу раздалось:

— Проклятие! Он поразбивал все лампы!

По ту сторону двери показались лучи фонариков. Как любые лампы видимого диапазона, эти фонари давали и инфракрасный свет, поэтому Калибан прекрасно их видел. В тоннель один за другим вошли несколько человек. Свет фонариков пробежал по усеянному осколками полу. Кто-то сказал:

— Ладно, по крайней мере мы знаем, что он до сих пор здесь. Он не стал бы разбивать лампы, если бы успел прорваться за переборки.

— Эй, Спар, ты готов малость пострелять? — спросил другой голос с нервным хихиканьем.

— Только задержать, Джек! — раздался третий голос, женский. — Постарайся не забывать об этом!

— Терпеть не могу тоннелей! — высказался тот, кого называли Спаром. — У меня от них мурашки по коже! Можно тут как-нибудь все осветить, а потом уже соваться?

— Во имя Галактики, Спар! Это всего лишь один потерявшийся робот в Н-образном тоннеле! — поддел человек по имени Джек. — Как ты меня уже достал!

Внезапно дверь за ними снова упала и захлопнулась. Четверо полицейских почувствовали себя неуютно и передернули плечами.

— Ладно, раз уж он отсюда не ушел — не уйдем и мы, — сказала женщина, голос ее звенел от волнения.

— Мне это не нравится, — проворчал Спар. — Почему нельзя было просто поставить у выхода пост?

— Ага, чтобы красный свернул им шеи и сбежал, — сказал тот, кто говорил первым. — Спар, все двери открываются кодом двести сорок семь шестьсот шестьдесят восемь. Если хочешь, вали отсюда. Нечего путаться под ногами. Давай пошевеливайся! Мирта, мы с тобой пойдем на восточную сторону. Джек, Спар! Ваша — западная!

Странные эти люди! Неужели они думают, что, если они его не видят, он их не слышит?! Однако этот код! Это как раз то, что нужно. Калибан поплотнее вжался в стену и замер, когда двое полицейских прошли мимо, прямо под ним.

Он прислушался и понял, что вторая пара в самом деле пошла в другую сторону, в западное крыло тоннеля. Калибан слышал, как они повернули за угол и скрылись в дальнем конце тоннеля. Двигаясь как можно тише, Калибан спустился вниз, на пол, и пошел вслед за двумя полицейскими-мужчинами. Он удержался от желания опробовать код на ближайшей двери — за ней наверняка поджидают другие люди с оружием. Единственная надежда — прокрасться за полицейскими и открыть одну из дальних дверей. Калибан подобрался по поперечному тоннелю к западному крылу и осторожно выглянул из-за угла. Они были там, с северной стороны. Калибан снова укрылся в поперечном тоннеле. Упираясь в стены руками и ногами, он снова взобрался под самый потолок и спрятался между балками.

Через несколько секунд по продольному тоннелю шумно протопали двое полицейских, направляясь к юго-западной оконечности буквы Н. У них под ногами громко хрустели осколки разбитых ламп. Калибан снова осторожно спустился на пол и бесшумно скользнул в тот конец тоннеля, откуда только что пришли полицейские. Вот он уже у двери, вот она — контрольная панель! Внезапно Калибан забеспокоился. А вдруг они теперь тоже играют с ним в игры?! Может, они знали, что он их услышит, и специально говорили так громко? И назвали неправильный код?

Неважно. Какая разница? Если комбинация цифр не подойдет, он в любом случае у них в руках! Он заперт в этой западне, и наружу можно выбраться, только зная код. И Калибан набрал код, стараясь отщелкать комбинацию как можно быстрее.

Из дальнего конца тоннеля на него направили луч света, такой яркий, что даже ослепил инфракрасное видение.

— Вот он! — взвизгнул Спар. Тут же прогрохотал выстрел. Калибан мгновенно бросил тело к стене. Заряд попал в самый центр двери. Она содрогнулась от взрыва, во все стороны разлетелись обломки бронированного металла. Тоннель наполнился удушливым дымом. Куски двери срикошетили от тела Калибана, сбив его с ног. Калибан тут же поднялся. Взрыв проделал в двери огромную дыру, такую, что Калибан вполне мог в нее пролезть. Он не раздумывая кинулся туда. Раскаленный добела металл шипел и крошился. Когда Калибан прикоснулся к двери, его термосенсоры мгновенно зашкалило. Но он сумел прорваться наружу, в центральные тоннели, сумел уйти.

Глава 12

— Я по горло сыт беспорядками, Дональд! — сказал Альвар Крэш, просмотрев перед завтраком доклады оперативников. Сейчас было еще слишком рано для завтрака, и есть совершенно не хотелось.

Альвар предпочел бы позавтракать дома, в спокойной обстановке, а не здесь, в кабинете главного управления полиции. Но выбирать сейчас не приходилось, и шериф смирился. Положение было не из веселых.

Он совсем недавно вернулся от Правителя, и тут ему доложили, что оперативники упустили подозреваемого в деле, которое могло перевернуть с ног на голову судьбу целого мира! Альвар чувствовал себя глубоко несчастным.

— Мы тихо, мирно поговорили с Правителем, — начал Альвар спокойно и рассудительно, но голос выдавал его с головой — это спокойствие было напускным. — Меня не было какой-то час, и вот я возвращаюсь и узнаю, что мои полицейские выделывали в воздухе над самым городом такие акробатические трюки, что до чертиков перепугали половину населения Аида! — Альвар не мог больше сдерживать раздражение, голос задрожал от злости. Он встал и всем корпусом повернулся к Дональду. — Я узнаю, что один из моих полицейских пренебрег строжайшим приказом и пытался убить подозреваемого, вместо того чтобы задержать и допросить! И он едва не взорвал половину подземных тоннелей города!

Альвар понимал, что глупо кричать на Дональда, он тут совершенно ни при чем. Но нужно же было хоть на ком-то сорвать злость! А Дональд был здесь, перед ним, и он не станет огрызаться в ответ.

Но, даже будучи вне себя от ярости, Альвар высказывал свои упреки не Дональду, а адресуясь главным образом к четверке полицейских, что ожидали в соседней комнате. Неслучайно стены его кабинета были не такими уж и толстыми. Иногда подчиненным полезно послушать, как бушует возмущенный шеф. И сейчас Альвар выплескивал свою ярость в основном не на Дональда, а на тонкие стены кабинета, на четырех людей, которые сидели в приемной.

— Другими словами, мои воздушные трюкачи и любители пострелять не разнесли к чертям весь город только потому, что не умеют как следует обращаться с оружием! Да что за чертовщина, что с ними творится?! С ума они все посходили, что ли?

Риторический вопрос с минуту висел в воздухе. Дональд молчал. Наконец Альвар вздохнул, рухнул обратно в кресло и подобрал вилку. Поковырялся в тарелке, содержимое которой вызвало очередной приступ дурного настроения.

— Я несчастный шериф, Дональд! — тихо сказал он, обращаясь больше к самому себе. — После этой неудачи нас ждет новая волна беспорядков. Не говоря уже о тысячах свидетелей нашего провала, вспомни о том человеке, которому никак нельзя заткнуть рот, — наоборот, он со всех ног побежит рассказывать своим приятелям о роботе, не выполняющем приказания! Один Бог знает, чем это все кончится!

— Да, сэр. Это самое неприятное. Но есть еще кое-какие тревожные новости. По городу поползли слухи, что следующее выступление Фреды Ливинг как-то связано с сегодняшними утренними беспорядками. Хотя как и почему — никто толком не знает.

— Это только слухи, — мрачно проворчал шериф. — Проклятие! Я веду расследование, но сам пока не уверен, что все так и есть! На лекцию Ливинг сегодня соберется чертовски много народу!

— Мне тоже это пришло в голову, — заметил Дональд. — Вы совершенно правы — такое массированное выступление полиции не могло не обратить на себя внимание общественности. Нам вовсе не нужна лишняя огласка. Нельзя допустить паники! Возможно, это и есть истинная цель злоумышленников.

— Да, конечно! Но, проклятие, как еще можно было справиться с ситуацией? Нельзя было допустить, чтобы этот Калибан — робот, способный нанести вред человеку! — скрылся только из-за того, что полицейские перепугали походя нескольких гражданских! Мы ведь точно знали, что это именно он, и знали, где он находится! Представь, ведь если бы мы его упустили — он мог бы быть где угодно, в городе или под ним!

— Сэр, позвольте обратить ваше внимание… — сказал Дональд каким-то очень уж безразличным тоном. Альвар быстро взглянул на него. Этот тон был ему очень хорошо знаком. Дональд говорил так, когда собирался решительно возразить. — Сэр, вы исходите из предпосылок, которые я на настоящий момент считаю недоказанными!

— Что ты имеешь в виду? — полюбопытствовал Альвар, гоняя вилкой по тарелке остатки завтрака.

— Что Калибан — робот, способный причинить человеку вред.

В кабинете снова повисла тишина, не считая приглушенных звуков, доносившихся из-за двери. На этот раз Альвар не знал, что и сказать. Но Дональд явно не собирался больше ничего говорить.

— Погоди-ка, да ведь ты сам убеждал меня, что наш подозреваемый — робот! — Альвар бросил вилку на тарелку и подал сигнал роботу обслуживания убирать посуду.

— Да, сэр. Но обстоятельства несколько изменились. Обнаружились новые доказательства, произошли новые события. И предварительное заключение необходимо пересмотреть с учетом новых сведений.

— Ну-ка выкладывай, что там за события, что за сведения?

— Видите ли, это очень щепетильное дело. И мне еще нужно все очень хорошо проверить. У меня есть рабочая гипотеза, которую необходимо опробовать. Если вы мне не поможете, это будет весьма затруднительно. Понимаете, для проверки этой гипотезы мне нужно заставить себя… представить… что… робот… способен… нанести… вред… человеческому… существу. Мне будет очень трудно мыслить и говорить, сэр. Вы заметили, конечно, что от одного упоминания об этом моя речь замедлилась и исказилась.

Не успел Дональд договорить, как робот обслуживания повернулся к нему так резко, что перевернул столик с посудой. Он тут же склонился и начал непослушными руками подбирать тарелки, заметно покачиваясь при этом из стороны в сторону.

Дональд заметил, как его слова поразили этого робота, и сказал:

— Сэр, прошу вас, отошлите сперва уборщика, наш разговор может сильно ему повредить.

— Что? Ах да, конечно!

Альвар знаком приказал роботу с тарелками выйти.

— А теперь рассказывай, что ты задумал. Если это опасно, я на это не пойду. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Ты мне нужен, Дональд!

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр! Тем не менее я уверен, что риск минимальный — благодаря моей специальной подготовке. И все же — помогите мне, пожалуйста! Мне бы не хотелось лишний раз об этом думать. Мне это чрезвычайно неприятно, и опасность повреждения сильно возрастет, если эксперимент придется повторять. Поэтому прошу вас — будьте внимательны!

Я хочу поставить себя на место Калибана в этих двух случаях — с «крушителями роботов» на складе и с полицейскими в тоннеле. В обоих случаях он столкнулся с группами людей, которые, несомненно, угрожали его существованию. Я хочу воспроизвести во всех подробностях обе ситуации и проверить, как бы повел себя высокоорганизованный робот с Тремя Законами и что бы из этого получилось. То есть что произошло бы, если бы на месте Калибана оказался робот с моим мозгом и его размерами и силой.

— Понятно. Очень интересно… — Альвар слушал как завороженный.

— Тогда начнем.

И Дональд на несколько мгновений замер, полностью отрешившись от внешнего мира.

Вот он снова пришел в себя, шевельнулся несколько неуверенно, заговорил, обращаясь как будто сам к себе:

— Прекрасно. Первая часть моей гипотезы верна. Если бы в такое положение попал я, меня бы убили. — Он явно был весьма доволен собой.

— И все? — Альвар был немного разочарован.

— Нет, конечно. Я, собственно, еще и не начинал. Только наметил основные направления. Самое трудное — впереди. Я должен поставить себя на место существа с высоким интеллектом, очень сильного, с быстрыми реакциями и отточенными рефлексами, попавшего в такую ситуацию. Но только это предполагаемое существо хочет и может защищать свою жизнь любым способом, включая нападение на человека.

Альвар забеспокоился и внимательно посмотрел Дональду в глаза. Большинство роботов пришли бы в негодность от гораздо меньшего. А представить, что ты сам способен нанести человеку вред… нет для робота ничего страшнее и опаснее!

— Дональд, я не знаю, стоит ли…

— Сэр, уверяю, я гораздо лучше вас представляю всю опасность эксперимента. Но это необходимо.

И прежде чем Альвар успел как-то возразить, Дональд снова замер. Но на этот раз он не стоял неподвижно. Его начала бить дрожь, тело все сильнее и сильнее подергивалось, одна нога оторвалась от пола, и Дональд едва не упал, но сумел все же восстановить равновесие. Из репродуктора раздался странный вибрирующий звук, высокий и прерывистый. Голубые глаза померкли, потом внезапно вспыхнули и погасли совсем. Руки робота заметно дрожали, ладони сжались в кулаки, потом разжались. Дональд снова начал опрокидываться. Альвар подскочил к нему, обхватил поперек туловища и не позволил упасть своему старому другу и преданному слуге. Поставив Дональда на место, Альвар не убрал рук и поддерживал его за плечи.

При этом Альвар не уставал удивляться самому себе. Друг? Преданный слуга? Он и представить не мог, что будет думать о Дональде так! Но сейчас, когда стало ясно, что он может потерять Дональда, Альвар почувствовал, что не может этого допустить! Он закричал:

— Дональд! Прекрати! Прекрати это! Что бы ты там ни делал, я приказываю тебе прекратить!

Тело Дональда еще раз изогнулось, он резко отпрянул от Альвара, отступил назад на пару шагов. Его глаза снова вспыхнули, неестественно ярко, но понемногу все пришло в норму.

— Бла-бла-го-дарю, сэр! Спасибо, что позвали меня. Я не смог бы переключиться сам.

— С тобой все в порядке, Дональд? Что за чертовщина с тобой творилась?!

— Надеюсь, со мной все хорошо. Все равно придется прогнать диагностические тесты. Но это потом. — Дональд на мгновение замолчал. — Что же до того, что со мной случилось, сэр, — это были побочные эффекты технически сложного познавательного процесса. Я понимаю, что люди способны одновременно принимать две совершенно противоположные точки зрения без особых затруднений. Я заставил себя предположить, что у меня нет естественных ограничений, хотя Три Закона по-прежнему контролировали мои действия. Возникло очень сильное противоречие.

Дональд помедлил немного и, склонив голову набок, посмотрел на Альвара.

— Я никогда не думал, что человеческое существо на самом деле такое странное, непредсказуемое и неуправляемое! Мы, роботы, знаем свои обязанности, цели и задачи, знаем свое место в мире, знаем, что можем и чего не можем делать. А у вас, людей, все не так! Как странно жить, когда все дозволено — возможное и невозможное! Прошу прощения, сэр, но отважусь спросить: как вам удается с этим справляться?! Что люди делают со всей этой свободой, которую обеспечиваем мы, роботы?

Альвара этот вопрос ужасно удивил и смутил. Но он был так взволнован экспериментом Дональда, что ответил искренне — если бы у него было время обдумать ответ, вряд ли он решился бы на такую откровенность.

— Да ничего не делают! Просаживают впустую! Люди стараются, чтобы каждый следующий день был таким же, как предыдущий. Они уверены, что любые перемены могут быть только к худшему. Цепляются изо всех сил за свою однообразную жизнь, не признают никаких перемен — естественно, откуда же взяться переменам к лучшему? — Он подумал о докладных, лежавших на столе, о перепуганных прохожих, чью размеренную жизнь нарушили полицейские, преследуя Калибана. И ведь эти прохожие даже не задумались, что полицейские хотели только защитить их размеренную жизнь. Альвар нахмурился и отвернулся. — Проклятие, это несправедливо! Не все, конечно. Но мне с самого утра не дает покоя мысль, что мы сами себя обрекаем на гибель своей безучастностью и ослиным упрямством!

— Прошу прощения, сэр, но, по-моему, мы сильно отвлеклись от темы!

— Отвлеклись? А по-моему, вопросы свободы выбора и необходимости перемен имеют к этому делу самое непосредственное отношение. — Альвар вернулся к рабочему столу и уселся в кресло. — Мы который день бьемся над тем, как напали на Фреду Ливинг да кто это сделал. Но никому почему-то даже в голову не пришло спросить, почему это было сделано? Я тебе говорю, Дональд, мы должны в первую очередь найти причину! — Голос шерифа окреп, он заговорил уверенно и настойчиво. — Причина, мотив преступления — в том, что близятся перемены, и эти перемены пугают! И во всем этом наверняка замешана политика. Грядут большие перемены, и очень многие хотят, чтобы все изменилось, — и очень многие хотят этому помешать. Вот в этом-то нам и надо разобраться! Однако, черт возьми, мы в самом деле отвлеклись!

Но Альвар намеренно увел разговор в сторону. Он хотел дать Дональду время успокоиться, прийти в себя. Чтобы перенапряженный позитронный мозг переключился на другие, не такие опасные мысли. Альвар знал, что Дональда всегда пленяла загадка мотивов преступления, со всеми скрытыми движениями человеческой души.

— Так что там с твоим экспериментом, Дональд? Что ты выяснил?

— Вкратце, сэр, — моя гипотеза подтвердилась. Я пришел к выводу, что с-су-существо с физическими характеристиками робота и без соответствующих поведенческих ограничений, вынужденное защищать свою жизнь, вполне могло… уб-бить всех поселенцев на том складе, и всех полицейских в тоннеле. И это было бы гораздо безопаснее для такого предполагаемого существа, чем действовать так, как Калибан.

— Что ты сказал?

— Я предположил, что Калибан вел себя так, чтобы защитить свою жизнь, а не для того, чтобы повредить людям. И вред, который он причинил, был случайным и наверняка неумышленным — это была только самозащита. Это, несомненно, он поджег склад. Однако ничто не доказывает, что он сделал это умышленно.

— Ты говоришь о нем как о человеке, Дональд!

— Но, сэр, я ведь уже сказал, что для людей не существует никаких ограничений!

— Да нет, Дональд, ограничения есть! Глубокие, непреложные запреты, навязанные обществом и самим человеком! И они очень редко не срабатывают. Конечно, эти запреты не выражены в виде Трех Законов, привнесенных извне. У людей есть свои внутренние законы поведения. Но это совсем другой разговор. Я тут вот о чем подумал: «Лаборатория Ливинг» — экспериментальная! И надо бы выяснить, что за эксперимент они проводили с Калибаном. Что задумала Фреда Ливинг? Удался ли эксперимент? Или нет? — Внезапно его поразила мысль: — Или все, что сейчас творится, — и есть этот эксперимент и все так и задумано?!

— Не понимаю вас, сэр.

— Когда робота включают в первый раз, он обычно уже знает все, что ему нужно. А люди рождаются, ничего не зная о мире, в котором они будут жить. Предположим, Ливинг захотела узнать, как будет вести себя робот, которому придется самому познавать мир? Представь, что этот Калибан — нормальный робот с Тремя Законами, но с неправильными вводными. И он не знает, что такое человеческое существо. Помнишь, Тоня Велтон говорила — такое уже случалось! Представь, что Фреда Ливинг выпустила Калибана в мир, чтобы проследить, сколько времени у него уйдет на то, чтобы самому все познать?!

— Что-то мне это не нравится, сэр. Не могу поверить, что мадам Ливинг способна решиться на такой безответственный эксперимент!

— Да, но она, будь я проклят, что-то скрывает! Эта ее прошлая лекция — Ливинг закинула чертовски много крючков, особенно при нынешнем положении дел. Бьюсь об заклад, на следующей лекции нас ожидает немало сюрпризов! Может, тогда кое-что прояснится?

Альвар Крэш глянул на разбросанные по столу бумаги и понял, что пора браться за привычные каждодневные дела, — должен же кто-то руководить управлением полиции! Докладные. Расчетные счета. Списки расходных боеприпасов и оборудования. Скучная обыденность бюрократических условностей даже радовала после неразберихи последних нескольких дней. Надо развеяться.

— Хватит пока, Дональд.

— Сэр, прежде чем я уйду, должен сообщить вам кое-что еще, над чем стоит подумать.

— Что еще?

— В криминалистической лаборатории пришли к заключению, что Фреду Ливинг ударил не Калибан. Они уверены почти на сто процентов.

— Что?!

— Это еще одна часть новых сведений, о которых я говорил. В ране были обнаружены следы красной краски.

— Ну да, я знаю. Так что?

— Это была свежая краска, сэр! Не полностью высохшая. К тому же у роботов такого типа, как Калибан, цвет наружных панелей определяется окраской самого материала. У этой модели краситель смешан с металлом, из которого делают наружные панели. Их никогда не покрывают краской. Этот металл устойчив к загрязнению и окрашиванию, такого робота просто невозможно покрасить! Другими словами, к материалу, из которого сделан Калибан, ничего не пристает. Поэтому краску смешивают с металлом еще до формовки панелей.

— Значит, эта красная краска не могла отстать от руки Калибана?!

— Да, сэр. И это значит, что кто-то другой вымазал руку робота в краске и ударил Фреду Ливинг. Вероятно, чтобы скомпрометировать Калибана. Раньше я считал, что преступник очень хорошо разбирается в роботехнике. Однако теперь должен признать, что он знает о роботах не так уж много.

— Если только… — Альвар ненадолго задумался. — Это все равно мог быть сам Калибан или кто-то еще, кто знает об окраске таких роботов. Калибан мог выкрасить руку красной краской, чтобы сбить нас со следа. Он понимал, что рано или поздно мы докопаемся до этих подробностей про окраску. И подстроил все так, чтобы мы не подумали на него.

— По-моему, вы переоцениваете знания и хитрость Калибана. Особенно если учесть, что всего минуту назад вы сами говорили, что он не знает даже, что такое человеческое существо.

— Хм-м… Тяжко с тобой, Дональд, — всегда напомнишь, в чем я просчитался! Ну, ладно. Если Калибан этого не делал — кто же, черт побери, это сделал?!

— По этому поводу я не могу сказать ничего определенного, сэр.

Калибан добрался до следующего перекрестка тоннелей и на мгновение замешкался, не зная, куда повернуть. Он еще не встречал в подземном городе ни одного человека. Но общество других роботов его почему-то тоже не привлекало. Похоже, по левому тоннелю ходили реже. Значит — туда!

Уже не раз со времени пробуждения Калибан испытывал ощущение, очень похожее на чувство одиночества. Но в эту минуту он никак не был расположен к общению с кем бы то ни было. Сейчас надо было убраться подальше, оставить преследователей позади, затеряться в бесчисленных коридорах. А потом спокойно сесть и подумать.

Роботы, которые попадались в подземных тоннелях, были совсем не такими, как на поверхности. Здесь не было никаких личных слуг, никто не тащил грузы или хозяйские вещи. Подземелье населяли тяжеловесные, громоздкие машины серовато-коричневого цвета. Они весьма отдаленно походили на изящных ярких роботов верхнего города. По сравнению с этими мастодонтами те казались почти игрушечными. Разве что роботы-строители, работающие в городе по ночам, чем-то напоминали здешних громадин. «Настоящие рабочие трудятся только ночью или под землей», — решил про себя Калибан. Эта мысль его почему-то встревожила.

Он постепенно приходил к выводу, что в этом мире настоящая работа, тяжелый труд почему-то считается неприличным, чем-то таким, что нельзя выставлять напоказ. А люди, по-видимому, вообще презирают любую работу. Они считают, что даже смотреть на такое зазорно, не то что делать! Как можно жить, зная, что ты никчемный, бесполезный трутень?! Неужели они в самом деле так живут? Но если люди ничего не делают сами, значит, они и как личности, и как общество утратили саму способность что-то делать! Нет, не может этого быть! Это невозможно — добровольно сделаться такими беспомощными, уязвимыми, настолько зависимыми от своих рабов!

Проходы под центральной частью города были чистыми и сухими, повсюду деловито сновали целые толпы роботов. Калибана это не устраивало. Он сверился со своей картой и двинулся к окраинам.

Калибан обратил внимание, что главные и самые старые тоннели освещены фонарями в видимом человеческому глазу диапазоне. Наверное, люди все-таки иногда заходят сюда. Самые новые коридоры освещались инфракрасными светильниками — лучшее доказательство того, что последнее время люди здесь не показываются вовсе.

Калибан уходил все дальше и дальше в отдаленные закоулки системы тоннелей, где даже инфракрасное освещение становилось все хуже. Инфракрасный свет загорался при его приближении и угасал, когда Калибан проходил дальше. Но чем дальше, тем больше переключателей не работало. Наконец он оказался в полной темноте. Тогда Калибан включил собственный инфракрасный фонарь, встроенный в корпус.

Тоннели здесь казались совсем заброшенными, многое пришло в негодность. Кое-где перекрытия обвалились, было холодно и сыро, повсюду валялись кучи грязи. Может, поверхность Инферно и страдала от засухи, но здесь по-прежнему осталось много грунтовых вод. То там, то тут по стенам тоннеля сбегали тоненькие струйки. Стены блестели от бисера конденсата, с потолка то и дело срывались капли воды и падали в лужи на полу. Эхо всплесков разносилось далеко по пустынным коридорам. Здесь, на окраине города, Калибан встретил всего пару-тройку роботов, спешивших по своим делам. Никто из них не обратил на него ни малейшего внимания.

Калибан уходил все дальше, поворачивая всякий раз в коридоры, которыми пользовались реже всего. Наконец он оказался в полной темноте, совершенно один. В одном из тоннелей Калибан наткнулся на комнату с застекленными окнами — кабину надсмотрщика, который руководил работами, когда здесь еще велись какие-то работы. Или, может, эту комнатку сделали в расчете на такие времена, когда город разрастется и понадобится что-то здесь делать?

На двери была ручка, и Калибан ее повернул. Дверь была заперта. Калибан не стал долго раздумывать. Просто нажал посильнее и снял дверь с петель. Бросил ее на пол, в кучу мусора, и вошел. Внутри были стол и кресло, покрытые толстым слоем пыли, которая в заброшенных тоннелях была повсюду. Калибан сел в кресло, оперся локтями о стол и уставился прямо перед собой. Отключил свой инфракрасный фонарь, и все затопила непроглядная темнота.

Ни единого отблеска света. Какое необычное ощущение! Не слепота — он видит все, что видно. Да только в этой темноте не видно совершенно ничего. Темнота и тишина. Только непрестанный дождь капель воды и звонкое эхо от всплесков нарушали этот могильный покой. Здесь Калибан услышит любой шорох, самые тихие шаги преследователей задолго до того, как они появятся, и увидит самый слабый лучик света — видимого или инфракрасного. Они к нему не подберутся. Так что до поры до времени можно расслабиться. Здесь он в безопасности.

Но долго так продолжаться не может. Из-за чего вся эта неразбериха? Почему они хотели его поймать, даже убить?! И кто они вообще такие? Неужели за ним охотятся абсолютно все люди? Нет, не может этого быть. Там, на улицах, было полно народу, которые палец о палец не ударили, чтобы его задержать.

Все началось с того, что он не подчинился толстяку с горой покупок. Да, именно после этого все пошло кувырком! Либо он, Калибан, сделал что-то такое, что дало толстяку повод вызвать людей в форме, либо это был какой-то особенный человек, у которого под началом целый отряд людей в форме, готовых прибыть по первому зову, когда этот человек укажет на Калибана. Но толстяк не выказывал поначалу никакого интереса или тревоги, и непохоже было, что он узнал Калибана. Тогда, выходит, Калибан сам сделал что-то, из-за чего толстяк забеспокоился. Какое-то его действие заставило толстяка вызвать загадочных и опасных людей в форме.

Интересно, кто они такие? Калибан перебрал в уме их образы, припомнил особенности формы и снаряжения. На всем этом несколько раз мелькала надпись «Полиция». Когда Калибан сосредоточился на этом слове, откликнулся его блок памяти. В сознании Калибана всплыло понятие специальных подразделений, которые служат государству и народу, следят за соблюдением законов и охраняют общественный порядок.

Наконец-то хоть часть загадки разгадана. Теперь ясно, почему за ним гнались полицейские, — видимо, они решили, что он нарушил тот или иной закон. Калибан немного успокоился, когда разобрался с этим. Но проблема никуда не делась, и это очень его удручало: полицейские по-прежнему будут его преследовать! А вот та, первая группа людей, поселенцы, — они больше не станут за ним гоняться.

Связаны ли эти поселенцы каким-нибудь образом с полицейскими? Тут блок памяти ничем не мог ему помочь. Поселенцы действовали скрытно, украдкой. Кроме того, они разрушали роботов — а это ведь преступление! Значит, они прятались от полицейских. Неужели быть поселенцем — противозаконно? Погоди-ка! У него есть список преступных организаций, и поселенцы там не значатся. Из этого можно сделать вывод, что не все поселенцы — преступники. Наверное, ему попалась какая-то преступная группка поселенцев.

Это опять-таки не дало Калибану ничего нового. Он и так знал, что они хотели уничтожить всех роботов вообще и его, Калибана, в частности.

Постой, постой… Ну-ка, еще раз. Если разрушение роботов противозаконно, то…

Калибан испытал настоящее потрясение, снова вспомнив первые мгновения после пробуждения.

Его рука — вытянутая вперед, занесенная как для удара… Бесчувственная женщина на полу, в луже крови…

Полицейским неважно, что было на самом деле, им достаточно подозрения. Им хватит какой-нибудь случайной улики, доказательства им не нужны!

А все улики указывали на то, что это он напал на женщину! Блок памяти тут же предоставил возможное обвинение: преступление при отягчающих обстоятельствах, покушение на убийство. Грубое нарушение гражданских прав — нанесение тяжких телесных повреждений или смерти. Осталась ли она в живых после того, как Калибан ушел? Или умерла? Этого он не знал.

Калибан с ужасом понял, что у него нет никаких оснований считать, что он действительно этого не делал! У него просто не было никаких воспоминаний о том, что случилось до того, как он пришел в себя. Он мог совершить что угодно и не помнить об этом!

Но полицейским, которые за ним гонятся, нет до этого никакого дела! Это ясно, они преследуют его по подозрению в убийстве. Но откуда они узнали? Почему они решили, что он причастен к этому преступлению? Его внезапно осенило — лужа крови! Он вступил в нее, когда шел к двери. Полицейские видели его следы!

Устремив взгляд в темноту, Калибан вспоминал. Память робота сохраняет все до малейших подробностей. Одним усилием воли Калибан мог воспроизвести любую картину из своего прошлого, все, что он видел и слышал. Он мог остановить череду образов и сосредоточиться на каждом отдельном изображении, восстановив его до мелочей.

Калибан снова вернулся к самым первым мгновениям, которые запечатлелись в его памяти. Да, он и вправду стоял прямо в луже крови. Калибан похвалил сам себя за сообразительность; он правильно догадался, как полицейские вышли на него.

Но тут его ожидало еще одно потрясение. Он еще кое-что вспомнил. Тогда, раньше, он просто не обратил на это внимания.

На полу той комнаты была еще одна цепочка следов, и она вела к двери, в которую Калибан никогда не входил!!! Это не могли быть его следы, и все же они как две капли воды были похожи на его собственные! Но как такое возможно? Калибан оторвался от размышлений, снова включил свой фонарь, поднялся и вышел в тоннель. Это нужно проверить! Он отыскал в коридоре лужицу воды, вступил в нее и вышел на сухой пол. Потом повернулся и внимательно рассмотрел свои следы.

Следы были точно такие же, как те, что он видел в момент пробуждения. Очертания кровавых отпечатков ничем не отличались от мокрых пятен на пыльном полу.

Это были его собственные следы. Это он их оставил, или этот мир еще более безумен, чем кажется.

Но почему он это сделал?! Почему, по какой причине он проломил бедной женщине череп, прошелся по кровавой луже, вышел в коридор, походил, пока не подсохла кровь на ногах (потому что следов, ведущих обратно, не было), потом вернулся обратно, встал над телом, поднял руку — и все забыл?! И как получилось, что он забыл абсолютно все? Почему у него не сохранилось даже тени воспоминаний о том, что он сделал? Другими словами, как могло случиться, что, будучи живым, он ничего об этом не запомнил?

С каждой прожитой минутой Калибан чувствовал, что становится более опытным, более искушенным. И дело вовсе не в сознательной памяти — он все лучше понимал этот мир. Понимал, что такое город и как он устроен, понимал, что люди сильно отличаются от роботов.

Знания о мире — это больше чем просто ряд сведений, заложенных в память. Такие знания можно приобрести только собственным опытом, оценкой собственных впечатлений. Ни в каком блоке памяти не говорится о лужах воды в тоннеле, или о гулком эхе шагов в бесконечных пустынных коридорах, или о том, что в инфракрасном свете мир выглядит совсем иначе. Калибан вернулся в кабину надсмотрщика, снова устроился в кресле и выключил фонарь. Опять стало темно, хоть глаз выколи. Калибан решил, что неплохо бы продолжить цепочку рассуждений. И снова задумался.

Существует множество вещей, которые нужно пережить самому, чтобы понять, — вроде того, что темнота и слепота вовсе не одно и то же.

И Калибан был совершенно уверен, что при пробуждении у него совсем не было подобного опыта. Ничего, кроме непередаваемого ощущения от самого пробуждения. Он оказался в совершенно новом для себя мире. До мгновения, с которого начиналась память, у него не было никаких переживаний.

И первое, что он сделал, пробудившись, — окунул палец в лужу крови, почувствовал, насколько она теплая, и покатал каплю между пальцами, чтобы убедиться, что кровь еще и липкая. Калибан был уверен, что это были его первые ощущения. До этого он не переживал ничего подобного!

Это значит, что до этого он не приходил в себя. Если только из его мозга не стерли совершенно все.

Не особенно приятная мысль, но Калибан постарался продумать все как можно тщательнее. Он не знал, как действует его мозг или скорее как его сознание соотносится с физическим существованием. Они, несомненно, как-то связаны, но при этом так же ясно, что тело и сознание — далеко не одно и то же. Понять природу этой связи ему пока не удалось.

Калибан снова с сожалением вспомнил, что в блоке памяти нет совсем никаких данных о роботах. Он не мог судить, есть ли способ разрушить его личность — например, нажать какую-нибудь кнопку и тем самым стереть всю его прошлую жизнь, всю память и опыт.

Но если это возможно, если его память уничтожили так полно, что не осталось даже ощущений прошлого опыта, то можно ли считать, что он остался той же личностью, что раньше?

Калибан точно знал, что память может и не иметь никакого отношения к понятию личности. Память можно стереть, но он по-прежнему останется самим собой — так будет, если, например, убрать этот блок памяти. Но если кто-то убрал весь приобретенный жизненный опыт, значит, тому, кто это сделал, нужно было устранить саму личность, собравшую этот опыт. Если совсем очистить сознание — личность перестанет существовать. Тело, физическая оболочка, останется прежней. Но не тело делает его Калибаном! Если возможно изъять его мозг и поместить в другое тело, он по-прежнему останется самим собой, хоть и в другом теле.

Таким образом, он, Калибан, не нападал на ту женщину. В этом он был уверен. Возможно, это сделало его тело, но, если так, в то время телом управлял другой мозг.

Это умозаключение его несказанно обрадовало. Калибану было чрезвычайно неприятно думать, что он способен на беспричинную жестокость. Однако, хотя такие рассуждения его и успокоили, положение от этого не улучшилось. Вооруженные полицейские в тоннеле не склонны были выслушивать объяснения насчет того, что это не он, а, возможно, его тело напало на ту женщину. Точно так же они не простят ему пожара на складе. Он был там, и склад загорелся. Может, все остальное было им просто неинтересно?

С точки зрения полиции, все улики указывали на то, что Калибан напал на женщину и поджег склад. Собственно, полицейские знали только, что на женщину кто-то напал. И если не он, то кто же? Как Калибан ни старался, он не мог придумать, кто бы еще мог это сделать.

Но, может быть, в его зрительной памяти с первых минут пробуждения осталось еще много чего интересного, такого, что он упустил? Например, эта женщина — кто она?

Сидя в кромешной темноте, Калибан снова воскресил в памяти ту картину, что увидел первой. Сейчас он не старался восстановить ход событий. Вместо этого Калибан скрупулезно вспоминал все малейшие подробности, собирал по крупицам полную картину — под разными углами, с разным приближением. Он снова и снова прокручивал серию образов, стараясь не пропустить ни одной мелочи.

Перед его внутренним взором предстала как живая та комната. Он спроецировал туда свое собственное изображение. Калибан понимал, что это всего лишь иллюзия, но иллюзия очень реалистичная — и полезная.

Картина медленно ожила, образ Калибана двинулся, обернулся, посмотрел назад. И ничего не увидел. Потому что сам Калибан ни разу не оборачивался, когда был в той комнате. Беспорядочно раскиданные на столе предметы выглядели достаточно реальными, когда он смотрел на них с той же точки, что и в прошлом. Но когда Калибан попытался изменить точку обзора на другую — изображение исказилось, поплыло, путаница предметов превратилась в беспорядочный набор каких-то линий и углов. Калибан расстроился. Может, позже как-нибудь получится более-менее восстановить картину, с учетом допущений и предположений. Но сейчас на это не было времени.

Ему было чем заняться. Калибан вернулся в воображении к тому месту, где стоял в самом начале, и посмотрел вниз.

На полу перед ним лежала женщина. Может, на ее одежде есть какие-то значки, пометки, по которым можно узнать, кто она такая? Калибан увеличил изображение и тщательно изучил сантиметр за сантиметром. Вот оно! Плоская табличка, приколотая на груди к лабораторному халату. Очертания букв немного нечеткие, из-за угла зрения и освещения. Калибан присмотрелся повнимательнее, стараясь разгадать головоломку. Удалось разобрать надпись «Ф.Ливинг», но это могло быть и «Р.Дивинг» или что-нибудь вроде того. Наверное, это ее имя. По крайней мере, это вполне логично.

И все же это слово, пусть даже случайное, могло открыть путь к массе новых сведений. Точно так же, как слово «полицейский» побудило блок памяти выдать разъяснения по юридической системе этого мира. Калибан прокрутил еще раз изображение комнаты, присматриваясь ко всяким надписям. На стене висела фотография — группа улыбающихся людей, под фотографией была подпись: «Лаборатория Роботов Ливинг». Мы работаем для будущего Инферно!»

Снова Ливинг. Наверняка имя. Калибан всмотрелся в фотографию. Да, точно. Там была эта женщина — на переднем плане. «Лаборатория Роботов Ливинг». Лаборатории — это такие места, где проводятся всякие эксперименты. Может, он сам — эксперимент?

Калибан снова углубился в изучение комнаты. Надписи были и на ящиках, стоявших на стеллаже. На каждом — небольшая наклейка. «Обращаться осторожно! Гравитонный мозг». От этих слов Калибан испытал странное чувство — ему показалось, что он их уже где-то слышал. «Гравитонный мозг». Что-то в нем самом отозвалось на эти слова, как будто это было название чего-то личного, собственного. «Наверное, такой мозг и у меня», — подумал Калибан.

Он не удивился, что в блоке памяти не было ни слова ни о гравитонике вообще, ни тем более о гравитонном мозге.

Все это так неопределенно, смутно, непонятно! Калибан мало что узнал — разве только, что женщину звали Ливинг и она руководила роботехнической лабораторией. Догадка о типе собственного мозга тоже мало что ему говорила.

И Калибан продолжил изучение лаборатории, стараясь отыскать что-то определенное, существенное, понятное. Стоп! Эти коробки с гравитонным мозгом. Там есть еще одна наклейка — по-видимому, адрес получателя. Над адресом везде была приписка: «Проект «Лимб». И условное изображение молнии.

Если у него самого Гравитонный мозг и эти ящики предназначены для проекта «Лимб»… Калибан проверил всювизуальную память, пытаясь отыскать, где еще встречались эти слова или значок молнии. Так, на блокноте, лежавшем на рабочем столе. Еще на ящике с картотекой и в двух-трех других местах в лаборатории.

Очевидно, не только он, Калибан, но и вся «Лаборатория Ливинг» как-то связаны с проектом «Лимб».

Чем бы ни был этот проект.

Калибан исследовал до малейших подробностей все изображение лаборатории, но так и не узнал о себе ничего нового. Тогда он погасил изображение и снова оказался наедине с кромешным мраком заброшенной кабинки в пустынном тоннеле.

Здесь он был в безопасности на какое-то время. Могли пройти дни или недели, может, даже больше, пока они доберутся до этих отдаленных уголков подземного лабиринта. Может, они даже просто пройдут мимо, если пригнуться и спрятаться в темноте за столом, так чтобы не было видно через дверь. Это был большой, массивный металлический стол. Он вполне мог защитить от предупредительных выстрелов полицейских, если верить данным блока памяти.

Может, эта кабинка станет для него больше чем временным убежищем. Возможно, если полицейские не найдут его сразу, то через какое-то время махнут на это дело рукой. И Калибан запросто сможет остаться в живых, просто неподвижно сидя здесь, во мраке подземелья, пока пыль не покроет его толстым слоем, не забьет намертво гибкие суставы…

Но хотя, по мнению блока памяти, такое существование было самым подходящим, чтобы остаться в живых, Калибана оно никак не устраивало.

Он хотел бы жить настоящей, деятельной, полной жизнью. Он хотел узнать еще так много нового — о себе самом и мире, который его окружает!

«Лимб». Видимо, на этом все и завязано. Проект «Лимб». Если удастся побольше узнать об этом проекте, возможно, Калибан узнает больше и о самом себе.

Скорее для проформы Калибан проверил, нет ли чего про «Лимб» в его блоке памяти. Там, конечно, ничего не оказалось. Но у него был еще и адрес. Адрес, по которому доставлялись ящики с гравитонным мозгом.

Можно добраться туда и посмотреть, как обстоят дела на месте. Нужно только не попадаться на глаза людям. Придется порасспросить роботов. План был, конечно, не ахти какой, но это уже кое-что.

Он мог сработать, а мог и нет. Во всяком случае, это куда лучше, чем справляться у людей.

Калибан встал и вышел в тоннель.

Глава 13

ГРЦ-234, которого чаще называли Горацио, был сейчас по уши в заботах. В этом, конечно, он не видел ничего необычного. Необычным было дело, которым он занимался. Еще бы, он ведь занимался «Лимбом»!

Горацио засек время и сверился с блоком памяти. Сведения, полученные оттуда, отнюдь его не успокоили. Горацио вызвал по внутренней связи своего начальника и еще раз перепроверил распорядок работ на следующие три часа. Никаких сомнений. Ему снова досталась перевозка грузов на вспомогательной линии! Там постоянно какие-то пробки и заторы. И ему придется ликвидировать эти заторы. Не отключая связи, Горацио вышел из своей рабочей кабинки в центральном депо и поспешил на вспомогательную линию, посмотреть, что там стряслось на этот раз.

Этот проект «Лимб» какой-то слишком уж запутанный. Обязанности у Горацио сами по себе непростые, ответственность громадная, но он знал, что это только малая часть всего проекта. По крайней мере, насколько Горацио мог судить по собственным наблюдениям. Догадаться было нетрудно: о важности и сложности проекта говорила интенсивность грузопотока, запутанность обычных транспортных формальностей, повышенная секретность сообщений.

Правду сказать, не надо быть особым умником и вникать во все эти косвенные признаки, чтобы понять: происходит что-то значительное. Это ясно с первого взгляда на бурлящий хаос перегруженной магистрали, на толпы роботов, наводнивших вспомогательную транспортную линию.

Эта магистраль, примыкавшая к огромному складу, была местом шумным и беспокойным. Здесь на каждом шагу гудели тяжелые подъемники, мощные мостовые краны поднимали грузы и опускали на платформы транспортеров, повсюду сновали громоздкие роботы-носильщики, тут и там виднелись группки людей. Они спорили о чем-то, кричали друг на друга, что-то требовали, переговаривались по телефонам, то и дело смотрели на часы, тыкали пальцами в списки и накладные, проверяли, что уже сделано и что еще предстоит.

Даже в воздухе над складом царили суета и спешка: вертелась целая стая грузовых аэрокаров, ожидая посадки. Тут и там над площадкой неподвижно висели тяжелые, мощные машины. Как только освобождалось место у погрузчика, они приземлялись и вскоре вновь взмывали вверх, унося целые горы объемистых контейнеров. На посадочной площадке беспрерывно носились туда-сюда роботы-носильщики всех возможных моделей, сгибаясь под тяжестью грузов. И не успевал очередной загруженный аэрокар нырнуть в шлюз верхнего этажа, как на его место уже садился следующий, и все начиналось сначала. И так — на всех погрузочных площадках, куда ни посмотри. Горацио услышал, как одна из женщин, присматривавших за погрузкой, сказала, что это столпотворение напоминает ей беспорядочную суету в разоренной муравьиной куче. Горацио с неохотой признал, что сходство действительно есть.

Главный склад «Лимба» всегда был очень оживленным местом, а в последнее время он вообще превратился в настоящий сумасшедший дом. Но такого столпотворения, как сегодня, Горацио еще не видел. Это переходило всякие границы. Ничто не могло оправдать такую безумную спешку!

Как будто сегодня — последний день перед концом света! Но, похоже, кое-кто из людей-надсмотрщиков — как поселенцев, так и колонистов — именно так и думал.

Однако, напомнил себе Горацио, это его забота — разбираться со всей этой суматохой. Одно плохо, это не давало Горацио покоя, хотя здесь он ничего не мог изменить: люди, сами того не желая, вредили себе или этому грандиозному проекту, чем бы он ни был, излишней секретностью! Как мог он, Горацио решать какую-то проблему, если даже не знает, в чем она, собственно, состоит?!

Точно такие же затруднения были у остальных вконец замотанных роботов-надсмотрщиков. Горацио переговорил со многими из них, и его подозрения переросли в уверенность. Не только Горацио ничего не знал о проекте «Лимб». Люди не сообщили ни одному из роботов-управляющих ничего, что им, по-хорошему, стоило бы знать! Вообще-то, такая скрытность была совсем ни к чему. Горацио был ужасно занят последние месяцы и понятия не имел о том, что происходит за пределами склада. А тем временем уровень моря поднялся и затопил остров Чистилище и его главный город — Лимб. Горацио узнал об этом только тогда, когда оттуда не вернулись его грузовые машины.

Правда, прямо сейчас его волновало только, почему случился затор в погрузочном секторе. Горацио наметанным глазом обозрел всю площадку перед складом, прикидывая, из-за чего же образовалась пробка. Он знал, что беспорядок и суматоха — это только внешнее впечатление, а на самом деле все движется по строгому графику. Но где-то тут крылась загвоздка, из-за которой движение замедлилось. Может быть, где-то пришло в негодность оборудование, может, какая-то группа роботов получила неточные указания, а может, еще что.

Горацио обратил внимание на двух мужчин, поселенца и колониста, которые из-за чего-то яростно препирались. Вокруг них собралась целая толпа бездействовавших роботов. Если бы Горацио был человеком, ему осталось бы только вздохнуть и развести руками. Он понимал, что с этим ничего нельзя поделать. Роботы не станут ничего делать, пока люди не решат, что же, собственно, от них требуется. А судя по накалу страстей и ожесточенной ругани этой парочки, до решения было еще далеко.

Почти не надеясь на удачу, Горацио направился к ним и со всей возможной тактичностью вмешался в разговор.

Через пятнадцать минут спор о том, которому из двух транспортов загружаться первым, благополучно разрешился. На это хватило бы и пятнадцати секунд. Но если бы эти двое не так спешили, они до сих пор продолжали бы препираться, а оба транспорта так и висели в воздухе. Наконец с этим удалось разобраться, и двое людей отправились мешать роботам работать куда-то в другое место. Горацио знал, что люди — превыше роботов, и он, безусловно, относился к каждому человеку с почтением и всегда безупречно исполнял их приказания. Но, честно говоря, иногда люди вели себя так глупо!

Но, как бы там ни было, у Горацио было еще полно всякой работы, еще много других приказаний, которые надо выполнять. И эти приказания казались на первый взгляд гораздо проще, чем выходило на самом деле.

Попросту говоря, все, что от Горацио требовалось, — это проследить за отправкой НЗ-роботов на остров Чистилище. Что бы ни значило это загадочное «НЗ».

Но если разобраться, задание было не из простых. Потому что по каким-то таинственным причинам, которые от Горацио скрыли, эти НЗ-роботы переправлялись на Чистилище в разобранном состоянии — тела отдельно, мозг отдельно.

Кроме того, мозг нужно было посылать тремя разными транспортами, по трем разным маршрутам. Горацио вернулся на свой обычный участок. На середине площадки склада стояли сложенные в штабеля и готовые к отгрузке ящики с НЗ-роботами. Гора ящиков поднималась почти до самого потолка. Вокруг этих ящиков через каждые три метра стояли роботы-охранники. Еще двое охранников устроились на самой верхушке штабеля.

Но еще больше роботов-охранников дежурило возле другой, не такой внушительной груды. Горацио почему-то неожиданно захотелось взглянуть на нее. После недолгой заминки стражи все же подпустили его поближе. Наклонившись над коробками, Горацио отчего-то разволновался. Коробки были самые обыкновенные, но все же что-то здесь было не так. Вот эти наклейки, совсем новые, с надписью:

«Обращаться осторожно!

Позитронный мозг!»

Их явно прилепили совсем недавно, поверх прежних, как будто для того, чтобы прикрыть то, что было там написано раньше. На одной из коробок новая наклейка прилепилась немного криво, и из-под нее виднелись первые буквы старой:

«Обр…

Гра…»

В первой строчке, очевидно, значилось «Обращаться осторожно!», но что могло означать это «Гра…», Горацио понятия не имел. Его разбирало любопытство, и Горацио с трудом удержался от того, чтобы не отодрать одну из новых наклеек и не заглянуть под нее. Но он не мог себе этого позволить. У роботов-надсмотрщиков вроде него были весьма обширные полномочия, они самостоятельно руководили работой целых отделов склада. Тем не менее они не имели права противоречить желаниям владельцев груза — а «Лаборатория Роботов Ливинг», несомненно, желала, чтобы настоящих наклеек никто не видел. И он, Горацио, должен был проследить за соблюдением секретности.

С неохотой Горацио вынул из планшета черный маркер и тщательно зарисовал выглядывавшие из-под новой наклейки буквы.

Потом он выпрямился и пошел обратно к своей кабинке. Согласно инструкции, Горацио должен был отправить тела роботов тремя партиями, по разным маршрутам, и отдельно — еще тремя партиями отправить коробки с мозгом. На Чистилище специальные люди должны были встретить все шесть транспортов и переправить в конечный пункт назначения.

К телам и мозгу прилагались еще маленькие коробки с надписью «Ограничители диапазона», их тоже надо было отправить отдельным секретным рейсом. Что такое эти «Ограничители», Горацио вообще не мог себе представить. Наверное, какая-то часть оборудования, которую люди зачем-то отсылали вместе с роботами.

— Прошу прощения, — раздался сзади приятный низкий голос.

Горацио обернулся, ожидая увидеть перед собой человека. На удивление, вместо человека там оказался высокий красный робот, робот с необычайно хорошей звуковоспроизводящей системой. И все равно его голос терялся в шуме и гаме, царившем в складском помещении. В рабочих уровнях склада трудно было разговаривать на звуковой частоте, и большинство роботов предпочитали общаться по внутренней связи.

— Переходи на внутреннюю связь, дружище, я тебя почти не слышу! — сказал Горацио.

— Переходить на… что?

— На внутреннюю связь. Здесь слишком шумно!

— Минуточку… — Робот помедлил, как будто советуясь сам с собой, потом сказал: — А, внутренняя связь! Теперь понятно. Видишь ли, я не знал этого названия. И, боюсь, у меня нет этой системы. Я просто буду говорить громче.

Горацио удивился. Внутренняя связь была даже у самых примитивных роботов-носильщиков! Но если у этого робота ее и не было, как он мог сначала ничего о ней не знать, а теперь — узнать? У высокоорганизованных роботов иногда были встроенные дополнительные источники сведений, но по большей части это были сведения из редких и специальных областей знания, необходимых для высококвалифицированной работы. И уж точно такие дополнительные блоки памяти не были чем-то вроде толковых словарей с самыми обычными терминами. Это было бы пустой тратой ресурсов, ведь такие сведения проще было заложить в мозг робота!

«Какой странный робот!» — подумал Горацио, а вслух сказал:

— Ладно, давай поговорим так. Чем могу помочь?

— Ты — Горацио, надсмотрщик?

— Да. А ты кто?

— Меня зовут Калибан. Очень хорошо, что я тебя нашел. Мне нужно с тобой посоветоваться. Я пытался обратиться за помощью к другим роботам, но мало чего от них добился. Они все направляли меня к тебе.

Горацио удивился еще больше. Шекспировское имя «Калибан» само по себе о многом говорило. Этого робота создала сама Фреда Ливинг, как и его, Горацио. Но и имя Горацио должно было что-то означать для Калибана, а по нему этого не скажешь. Еще более странно, что такой с виду высокоорганизованный робот, как этот Калибан, обращался за советом к примитивным носильщикам. У маленьких синих роботов типа «Даабор», на которых указал Калибан, интеллект был весьма невысокий. И об этом знал любой человек, не говоря уже о роботах.

Что-то с этим Калибаном не так! Странный он какой-то. И самое странное, что дружище Калибан, похоже, даже не догадывается, насколько необычно он себя ведет.

Все эти мысли промелькнули в голове Горацио одной мгновенной вспышкой.

— Что ж, надеюсь, я сумею тебе помочь. Так в чем дело?

Странный робот немного помедлил и неопределенно повел рукой — необыкновенный жест для робота!

— Я не уверен… Собственно, это только часть проблемы. Видишь ли, у меня крупные неприятности, и я не знаю, как из них выпутаться. Я не знаю даже, кто я такой.

Нет, ну до чего же странное создание!

— Так ты же сам только что сказал! Ты — Калибан!

— Да, но кто я? — Калибан нетерпеливо взмахнул рукой, прижал ее к груди. — Вот ты — Горацио. Ты — надсмотрщик. Ты объясняешь другим роботам, что нужно делать, руководишь их работой. Ты распоряжаешься на этом складе. Вот что ты в основном собой представляешь. Я же ничего такого о себе сказать не могу.

Калибан замолчал ненадолго, обвел взглядом весь огромный склад, потом снова заговорил:

— Я удрал от тех, кто за мной гнался. Разве это все, на что я годен, Горацио? Разве в этом смысл моего существования?

Горацио молчал. Как могло такое случиться? И что все это значит? Да, ситуация необычная и довольно серьезная, так что он просто обязан уделить ей какое-то время. Дела на складе пока идут гладко. И вряд ли что-то разладится, если он отлучится на несколько минут.

— Может, давай лучше пройдем куда-нибудь и там поговорим? — предложил он.

Они поднялись на эскалаторе в верхний, надземный, уровень склада, и Горацио провел Калибана в самое уединенное место, какое пришло ему в голову.

Кабинет людей-надсмотрщиков сейчас пустовал. Всего несколько недель назад там постоянно кто-то был, людям не было нужды спускаться на рабочие уровни. Но сейчас все было по-другому. Все люди находились там, внизу, следили за погрузкой, проверяли документы, встречались с заказчиками. Временами Горацио казалось, что вся эта суета и беспорядок были людям даже на пользу. А иной раз суматоха и спешка, в которой отдавались распоряжения и велась отгрузка, его ужасно раздражали.

Но самые немыслимые приказы, любой беспорядок и сумятица были привычнее и понятнее, чем этот Калибан. Горацио провел нового знакомого в кабинет. Это была большая, роскошно отделанная комната, уставленная удобными мягкими диванами и глубокими креслами. Когда люди задерживались на работе допоздна, они здесь отдыхали. В комнате стоял и большой рабочий стол, окруженный рядом стульев. Сейчас на нем лежала подробная карта Чистилища. Во всех остальных комнатах, кабинетах и коридорах склада «Лимб» не было окон. Но в северной и южной стенах этого, наземного, уровня окна были. На севере они выходили во двор склада. А через южные окна открывался вид на все еще прекрасную, хоть и иссушенную равнину, поросшую густой травой. У самого горизонта-виднелись пики Северных гор. В западной стене кабинета был ряд ниш для роботов и дверь, через которую только что вошли Калибан и Горацио. А почти вся восточная стена была занята всевозможными экранами, схемами и картами Инферно и пультами разных линий связи.

Калибан прошелся по комнате, которая явно произвела на него сильное впечатление. Заметив на столе карту, он буквально прикипел к ней взглядом, потом пристально вгляделся в глобус Инферно, подвешенный над столом. Выглянул в окна — и в северные, и в южные, — но виды природы, похоже, заинтересовали его гораздо больше.

Но у Горацио было не так уж много времени, и он не мог позволить странному роботу без толку пялиться в окна.

— Дружище Калибан, если ты объяснишь мне все как следует, я, возможно, что-нибудь тебе и присоветую.

— О, прости. Да, конечно. Просто я никогда раньше такого не видел. Эта карта, глобус, равнина… Даже сама эта комната — все это для меня ново.

— Правда? Прости, конечно, Калибан, но, по-моему, что-то слишком уж многое кажется тебе новым. Даже если ты и не видел этого, в твоей памяти должна быть информация обо всем этом. Почему тогда ты так удивлен?

— Я и в самом деле удивлен! И у меня в блоке памяти не было почти никакой информации, кроме языка и собственного имени. Я должен узнавать все сам, и не из встроенной памяти, которая у меня больше похожа на краткий справочник, а из собственных наблюдений. Я понял, что должен полагаться на себя, потому что из моего блока памяти стерта огромная масса очень важной информации.

Горацио отодвинул один из стульев у стола и сел, и вовсе не из соображений удобства, а потому, что так он казался бы спокойным и уравновешенным, насколько это вообще возможно.

— Что за данные у тебя стерты? И почему ты так уверен, что именно стерты? Может, их там никогда и не было?

Калибан повернулся, подошел к столу и тоже сел за стол, напротив Горацио.

— Я уверен, что их стерли. Потому что в моей памяти очень много незанятого места. На моей карте города полно «белых пятен» — просто пустых клеток, как будто там ничего нет. Ничего! И наоборот, там обозначены здания, которых на самом деле нет. Но это еще что! Если в пределах города есть «белые пятна», то за городской чертой, согласно моей карте, нет вообще ничего. Я сперва даже хотел пойти на окраину города и посмотреть, как это ничто выглядит, — Калибан показал на окно. — Этих гор тоже нет на моей карте. Если ей верить, то за пределами Аида вообще ничего не существует! Ни земли, ни воды — ничего! А ты знал про все это с самого начала?

— Конечно! В мой блок памяти заложена полная информация о гео- и галактографии.

— Что такое галактография? — спросил Калибан.

— Наука о расположении звезд и планет в космосе.

— Звезды? Планеты? Эти термины мне не знакомы. Их нет в моем «справочнике».

Горацио мог только молчать в полном изумлении. Очевидно, у этого робота очень обширное повреждение памяти. Не может быть, чтобы робот с таким высоким интеллектом вышел из мастерской с изначально ущербной информационной системой! Горацио решил, что какое-то ужасное событие сильно повредило мозг Калибана. Горацио неожиданно почувствовал к Калибану какую-то приязнь. Как робот-надсмотрщик, он обязан был следить за психическим здоровьем своих подчиненных. Он немного разбирался в психологии роботов, но никогда не сталкивался ни с чем, похожим на Калибана. У любого робота с таким уровнем дезориентации непременно обнаружилась бы полнейшая неспособность к мышлению и разумным действиям. А этот Калибан, похоже, функционировал совершенно нормально, при том что по всем признакам давно должен был впасть в ступор! «Что же такого сотворила с ним доктор Ливинг, что Калибан оказался таким устойчивым к перегрузкам и одновременно таким растерянным?» — думал Горацио. Вслух же он сказал:

— О звездах и планетах можно будет поговорить после. А чего еще ты не знаешь? Есть еще что-нибудь существенное, о чем у тебя нет никакой информации?

— Есть. Роботы.

— То есть?..

— В моем блоке памяти нет ни слова о созданиях вроде нас с тобой, кроме разве что самого названия «робот».

И снова Горацио надолго замолчал. Сперва он даже подумал, что Калибан шутит. Но вряд ли такое возможно — у роботов нет чувства юмора. Кроме того, Калибан говорил совершенно серьезно, почти мрачно.

— Ты, наверное, ошибаешься! Наверное, информация просто перепутана или неправильно заложена!

Калибан беспомощно развел руками — снова этот совершенно человеческий жест!

— Нет. Ее просто нет, и все! Я ничего не знаю о роботах. И очень надеюсь, что ты мне расскажешь о них… о нас.

— Ты ничего не знаешь?! Ни о роботехнике, ни о людях, ни о теории Трех Законов?

— Ни о чем из того, что ты назвал. Хотя о многом я догадываюсь. Роботехника — это, видимо, наука об устройстве роботов и их поведении? А что касается людей, я знаю о них довольно много. Об общественных отношениях и правилах поведения, которые, надо заметить, далеко не всегда выполняются. Это довольно сложная система со множеством условностей. И, по-моему, роботы тоже должны занимать какое-то место в этой системе. Что же до теории Трех Законов — я ничего о ней не слышал. Боюсь, я даже не знаю, что это за Три Закона такие.

Горацио помрачнел и на долю секунды отрешился от действительности. Он не впал в ступор, не забился в конвульсиях — ничего подобного. Нарушение было едва заметным, мимолетным — диссонанс познавательных функций длился всего какое-то мгновение. Вот здесь, перед ним, — робот, который рассуждает на первый взгляд вполне здраво и при этом понятия не имеет о Трех Законах!!! Невероятно! Просто невозможно! Но вот Горацио снова пришел в себя. Погоди-ка! Он уже слышал о чем-то подобном. Да, так и есть! Такое бывало не раз — что роботы не сознавали, что знают Три Закона, но это не мешало им этим Законам подчиняться! Наверное, и с Калибаном что-то вроде этого. Иначе не объяснить — да иначе и быть не может!

— Может, ты мне расскажешь все по порядку? С самого начала, ничего не пропуская, — предложил Горацио.

— Это будет долгий рассказ. Ничего, что я отвлекаю тебя от работы?

— Уверяю тебя, друг мой, самое важное сейчас для меня — помочь роботу в таком положении, как у тебя!

Это в самом деле было так. Горацио не мог оставить Калибана бродить где угодно в таком состоянии, точно так же как не мог бросить на произвол судьбы горящий дом с людьми.

— Прекрасно! Ты не представляешь, как мне это нужно! — сказал с облегчением Калибан. — Наконец-то я могу поговорить с умным, опытным и благожелательно настроенным существом, которое хочет мне помочь!

— Я сделаю все, что смогу, — заверил его Горацио.

— Чудесно! Тогда я начну с начала. Я пришел в себя два дня назад в «Лаборатории Ливинг». И первым, что я увидел, была женщина, которую я позже опознал как Фреду Ливинг. Она лежала на полу у моих ног, без сознания, в луже крови.

Потрясенный Горацио перебил его:

— Без сознания! В крови! Это ужасно. С ней все в порядке? Надеюсь, ты сумел ей помочь?

Калибан немного помедлил, потом сказал с сожалением:

— Должен признать, что, наверное, так и надо было сделать. Но пока ты сейчас не сказал об этом, мне и в голову не приходило ничего подобного. Я должен был помочь несчастной женщине! Меня извиняет только моя неопытность. Я оказался в совершенно незнакомом мире — он до сих пор для меня нов. Нет, я переступил через нее и ушел оттуда.

Горацио почувствовал, как внутри у него все замирает. Непостижимо! Робот — вот этот самый робот — ушел, оставив тяжело раненного человека! Сознание Горацио снова начало меркнуть, но он постарался удержать самоконтроль.

— Я… Я… Ах… Ты… — Неудивительно, что речевые центры заклинило!

Калибан встревожился:

— Прошу прощения, друг мой Горацио, с тобой все в порядке?

Горацио снова сумел заговорить, хотя и не так гладко и складно, как обычно:

— Ты оставил ее там?! Без сознания, истекающую кровью?! Несмотря на то, что из-за твоего бездействия она могла… М-могла… Ум-м… Ум-м-мерреть? И ты ничего не с-сделал, ч-ч-чтобы ей по-помочь?! — Последние слова он смог произнести, только напрягая всю силу воли, какая у него была. Даже слышать от кого-то о таком нарушении Первого Закона было невыносимо тяжело. Противоречие его собственного Первого Закона оказалось настолько сильным, что Горацио почти потерял над собой контроль. А вот Калибана это, похоже, нисколько не задевало.

— Ну да.

— А как же П-п-первый Закон!

— Если ты об одном из тех Трех Законов, о которых мы говорили раньше, то я ведь уже сказал тебе, друг Горацио, что я понятия о них не имею! Я не знал даже о таком понятии, как законы, пока не выяснил, что такое полиция. После того, как полицейские попытались меня убить.

— Убить тебя!

— Да, каким-то особым взрывом. Это когда они за мной гнались.

— Гнались за тобой!!! Но почему они просто не приказали тебе остановиться?

— Если и приказывали, я не слышал. Один толстяк с горой покупок приказал было мне остановиться, но я не видел причины ему подчиняться. Он не имел никакого права мне приказывать — я его даже не видел никогда раньше!

— Ты не подчинился прямому приказанию человеческого существа?!

— Да, ну и что?

Значит, это правда. Это вовсе не несчастный бедолага, который из-за какой-то невероятной неисправности утратил понимание Трех Законов, хотя они остались при нем. Этот робот, этот Калибан, в самом деле никогда не слыхал о Трех Законах. У него их нет!!! Даже если бы один из голубеньких Дааборов со склада внезапно родил маленького роботенка, Горацио удивился бы меньше.

— По-моему, тебе лучше снова начать с самого начала, — сказал он.

— Пожалуйста! — И Калибан стал рассказывать обо всем, что с ним случилось за эти два дня, с того мгновения, когда он пришел в себя в лаборатории, над телом раненой Фреды Ливинг. Калибан рассказал о том, как ходил по городу, рассказал о столкновении с поселенцами — крушителями роботов, о том, как исследовал провалы в своей памяти, о том, как за ним гнались полицейские, — обо всем. Говорил он быстро, но ничего не упускал.

Горацио чувствовал себя все хуже. Несколько раз ему хотелось остановить Калибана и переспросить, но у него не получалось. Горацио даже удивился, как сильно рассказ Калибана расстроил его речевой центр. Горацио понимал, что его сознание понемногу начинает меркнуть, не вынеся бесконечного перечисления чудовищных преступлений против Трех Законов, которые совершил Калибан. И он рассказывает об этом так спокойно, как будто в этом нет ничего странного, ненормального, неестественного! Как трудно собраться, сконцентрироваться…

Стоп! Что-то он упустил! Что же он должен был сделать?.. Что-то такое… Да, именно… Полиция! Он должен вызвать полицейских. Вызвать. Чтобы они схватили этого ужасного робота, убрали отсюда… Убрали… Отсюда… Стоп! Надо собраться! Вызвать полицию так, чтобы не заметил этот Какали… Кали… Калибан. Он знает способ. Что за способ? Как это сделать? Ага! Внутренняя связь! Вызвать полицию по внутренней связи. Вызвать. Собраться! Внутренняя связь. Связаться. Вызвать! Полиция!

«Полиция слушает», — раздался неслышный голос где-то в голове, а Калибан все рассказывал о своих похождениях в подземных тоннелях.

С чувством огромного облегчения Горацио понял, что ему ответил дежурный-человек. От одного звука человеческого голоса ему стало немного лучше. Как мудро со стороны полицейского управления было устроить, чтобы на экстренные вызовы роботов отвечали люди!

«Это робот ГРЦ-234», — передал Горацио, с невероятным трудом выталкивая из себя каждое слово. Даже по внутренней связи, даже при разговоре с человеком реакция на противоречие Первого Закона не давала ему сложить звуки в слова. Как же им рассказать?! Внезапно он понял.

«Н-н-н-не м-м-могу с-с-сказ… К-к-калибан!» — Калибан говорил, что полицейские гнались за ним. Они должны узнать это имя…

«Что? Повтори, ГРЦ-234!» — В голосе дежурного проскользнули беспокойные, напряженные нотки, и Горацио понял, что они знают, кто такой Калибан.

Горацио собрался, из последних сил стараясь выговаривать четко: «Кали… Калибан. Блок речи».

«Я понял! Рядом с тобой — красный робот Калибан, и у тебя заблокирован речевой центр. Молодец, ГРЦ-234! Не выключай передатчик, подавай наводящий сигнал! Оперотряд прибудет через девяносто секунд!»

Человек-дежурный похвалил его! Горацио почувствовал, что немного успокоился, ему стало лучше, он снова смог воспринимать окружающее.

— …руг Горацио! Да что с тобой?! Горацио!

Горацио пришел в себя. Калибан, перегнувшись через стол, тряс его за плечи.

— Чт-т-т… Пр… Пр… Прости. Отключ-чился. Я не слышал тебя, пока говорил по вну… Внутре… Внутрен-н-н… — Стараясь удержать контроль над речевым центром, Горацио слишком поздно понял, что проболтался!

— Не слышал меня, пока — что? — переспросил Калибан, но Горацио не смог ответить. — Внутренняя связь! Пока ты вызывал по внутренней связи полицию! А чего же я ожидал?!

— Я… Я… Я должен был их вызвать! Ты опасен! Опасен!!!

Внезапно раздалось завывание турбин идущих на скоростную посадку аэрокаров. Оба робота повернули головы к северным окнам. Горацио испытал невыразимое облегчение, увидев небесно-голубые полицейские машины, которые одна за другой приземлялись во дворе склада.

Но он по-прежнему был заторможен из-за противоречия Первого Закона. Он едва сумел повернуться к южному окну, чтобы увидеть, как Калибан кулаком высадил стекло и скользнул в пролом. Горацио медленно поднялся, двинулся к южной стене — так медленно, будто шел сквозь густой кисель.

По коридору загрохотали тяжелые сапоги, и в комнату влетел отряд вооруженных полицейских. Все, что мог сделать Горацио, — показать на удалявшуюся фигуру Калибана, который уже почти скрылся в переходе на нижние уровни, к лабиринту бесчисленных подземных тоннелей склада.

Двое полицейских вскинули оружие и выстрелили вслед Калибану через разбитое окно. Подвернувшийся не вовремя Даабор разлетелся на блестящее голубое конфетти. Но Калибана там уже не было.

— Проклятие! — выругался один из полицейских. — Вперед, за ним!

Люди расколотили прикладами винтовок еще пару окон и попрыгали наружу. Они понеслись к тоннелям, а Горацио стоял и смотрел им вслед.

Он знал, что им ни за что не догнать Калибана.

Калибан бежал.

Полная скорость, все, что можно выжать из этого тела. Он расталкивал неповоротливых носильщиков, попадавшихся на дороге, лавировал между ящиками и контейнерами, поворачивал и снова бежал, стараясь запутать преследователей, сбить их со следа.

Все против него! Роботы, полицейские, поселенцы, просто люди! И они никогда не перестанут искать его. Калибан знал это, хотя не совсем понимал почему. Но, судя по реакции Горацио, ясно, что они почему-то считают Калибана опасным, считают, что он представляет для кого-то угрозу.

Хотя все было как раз наоборот.

Ну что ж, прекрасно! Сделаем так, чтобы все были довольны. Если они готовы прочесать весь город, чтобы его поймать, значит, пришло время уйти из города. Нужно многое обдумать.

Калибан все бежал и бежал, пока не скрылся во мраке подземелья.

Дональд осторожно вел аэрокар шерифа сквозь густую облачность к Большому лекционному залу.

— Какая жалость, что полицейские не могут выследить его в тоннелях! — сказал он. — Этот Калибан здорово наловчился прятаться в лабиринте.

Крэш кивнул. Утром ему удалось урвать пару часов и немного вздремнуть, но все равно он чертовски устал и чувствовал себя совершенно разбитым. Трудно было собраться. Хотя, конечно, после второй неудачной попытки поймать Калибана ничего другого не оставалось. Пора было заняться этим делом вплотную.

— Ушел обратно в тоннели, — пробормотал он, обращаясь больше к самому себе. — Моим ребятам не стоило туда и соваться — у них нет даже стоящей карты этого подземелья! — Крэш помолчал немного, потом спросил: — А что с роботами? Там же их сотни! Почему оперативники просто не приказали им перекрыть все пути и задержать Калибана?

— По-моему, об этом просто никто не подумал. Никому из ваших полицейских, ни единому роботу на планете не приходилось раньше ловить беглого робота. Само понятие охоты на робота покажется всем бессмысленным.

— Никто не ожидал, что ситуация будет настолько необычной, — согласился Крэш. — Я сам постоянно забываю, что преступник, которого мы ищем, — робот! Проклятье, как же мы его прохлопали — надо было давным-давно послать за ним роботов! Но теперь уже поздно. Теперь он знает, что другие роботы тоже для него опасны. Черт, как все запутано! Не одно, так другое! Все идет наперекосяк с этим делом!

— Сэр, вас вызывает Тоня Велтон!

Альвар тяжело вздохнул. Чертова баба звонила уже раз десять после того, как он вышел из кабинета Правителя.

Ему не хотелось с ней разговаривать, да и Правитель намекнул, что вовсе не обязательно выкладывать этой Велтон все подробности.

— Скажи ей, что нет ничего нового.

— Но, сэр, это неправда! Инцидент на складе «Лимб» произошел позже ее последнего звонка…

— Тогда передай ей, Калибана мы еще не поймали! По крайней мере, это уж точно правда. — Как иногда трудно с роботами, которые отвечают на телефонные звонки! Чертовы машины правдивы до неприличия!

— Я передал, сэр, но она звонит, чтобы кое-что вам сообщить.

— Прекрасно! — устал отбиваться шериф. — Давай ее сюда, но только звук!

Из репродуктора Дональда раздался голос Тони Велтон:

— Шериф Крэш! Простите, что так часто вас беспокою, но я должна вам кое-что сообщить!

— Надеюсь, что-нибудь приятное? — ответил Альвар, только для того, чтобы хоть что-то сказать.

— Приятное. Мои люди задержали некоего Рэйбона Дерру. И мы выяснили, что этот чертов Дерру был главарем банды «крушителей роботов», с которой пришлось столкнуться нашему приятелю Калибану. Собственно, можно сказать, что мы уже отловили и остальных. И теперь они сидят и гадают, кто же из них первый настучал полиции? Калибан выбил из них весь кураж! Наверное, не скоро они опять возьмутся за это дело. Плохо только, что никто из них не может рассказать о Калибане больше, чем мы уже знаем!

— Понятно. В самом деле приятная новость, мадам Велтон. Спасибо, что позвонили, — сказал Крэш. Больше не будет этих «крушителей роботов». Три дня назад шериф обрадовался бы куда больше. Тогда это была бы настоящая победа, а теперь — приятная мелочь.

— Раз уж я до вас дозвонилась, может, и вы меня чем-нибудь порадуете?

— Увы, мадам Велтон. Может быть, попозже я смогу вам что-нибудь сообщить, но не сейчас. Я пока что знаю не больше вашего. — Крэш лгал, не задумываясь. — Простите, но меня ждет работа. Если обнаружится что-нибудь существенное, я вам перезвоню. До свидания!

Альвар махнул рукой Дональду, чтобы тот отключался, и связь оборвалась.

— Дональд, если она еще раз сегодня позвонит, я не собираюсь с ней разговаривать. Ты меня понял?

— Да, сэр!

— Хорошо. Вернемся к делу. Что там с этим роботом Горацио? Тот робот-надсмотрщик, что вызвал полицию.

— К сожалению, у него до сих пор частично заблокированы речевые функции. С ним работает полицейский робопсихолог Гайол Патрас, старается привести в чувство.

— И какой прогноз?

— Сдержанный, но благоприятный — по словам доктора Патрас. Она считает, что Горацио восстановится полностью и сможет дать исчерпывающие показания. Если только ее не будут торопить. Если нажать на Горацио прямо сейчас и заставить говорить, у него может полностью заклинить речь, он даже может совсем выйти из строя.

— Эти психологи всегда это утверждают! — проворчал Крэш.

— Сэр, отважусь предположить, что, возможно, они утверждают это потому, что оно всегда так и есть? В сущности, любое серьезное перенапряжение мыслительных процессов у роботов вызывает тяжелые, иногда необратимые повреждения позитронного мозга.

— Все это так, Дональд, но и ты, и доктор Патрас почему-то считаете, что я сильно заинтересован в восстановлении этого Горацио. Как раз это волнует меня меньше всего! Этого робота вполне можно будет заменить кем-нибудь другим. Мне нужно только, чтобы информацию из его мозга можно было извлечь как можно скорее. Горацио разговаривал с Калибаном! О чем они беседовали? Что Калибан рассказал ему о себе? Если этот Горацио разговорится, мы будем знать куда больше, чем сейчас!

— Конечно, сэр, но должен заметить, что единственный способ получить эту информацию — дождаться, когда Горацио восстановится. Он не может поделиться тем, что знает, пока находится в ступоре!

— Ты, наверное, прав, Дональд. Но, будь я проклят, как же это досадно! Если я вообще что-нибудь смыслю в этом деле, все ответы на наши вопросы спрятаны в черепушке этого Горацио и ждут не дождутся, когда мы до них доберемся!

— Пусть доктор Патрас спокойно с ним поработает, и, уверен, очень скоро мы все узнаем. Однако, сэр, нам стоит подумать о будущей лекции Фреды Ливинг. Мы будем в лекционном зале через восемь минут. Надеюсь, она разрешит многие из наших проблем.

— Я тоже, Дональд. Я тоже очень на это надеюсь.

Аэрокар выскользнул из облаков и начал спускаться.

Фреда Ливинг шагала по сцене из стороны в сторону, через каждую минуту или две останавливаясь и заглядывая в щелку занавеса.

Прошлый раз народу на лекции было не так уж много. Но, наверное, из-за этих слухов и пересудов сегодня аудитория напоминала сумасшедший дом. Зал был рассчитан на то, чтобы вместить тысячу человек вместе с сопровождающими роботами, для которых были предусмотрены специальные низенькие стульчики позади кресел хозяев. Но вся тысяча кресел давно уже была занята, а людей собралось столько, что не вместилось бы и во вдвое большем зале!

После долгих препирательств распорядители вынуждены были впустить всех, пришлось даже выставить из зала роботов. Начало лекции решили задержать, пока вся толпа как-то рассядется.

Фреда снова глянула за занавес и поразилась количеству людей. Мир точно сошел с ума, сомневаться не приходится. И не только из-за ее первой лекции, еще и из-за загадочного беглого робота по имени Калибан, и из-за мигом разлетевшихся слухов о том, что поселенцы устраивают нападения на роботов. И чего только не говорили о сегодняшней презентации! Весь город гудел, как потревоженный улей, все пересказывали друг другу массу самых невероятных историй — большей частью выдуманных самими рассказчиками и далеких от истины.

Здесь же, за кулисами, была и Тоня Велтон со своим роботом Ариэль. И хотя Фреда заранее знала, что она придет, легче от этого не становилось. Не так-то просто читать лекцию такой массе народу, когда тебе в спину упирается ледяной взгляд королевы поселенцев!

Здесь был и сам Правитель Грег, готовый высказать свое одобрение и поддержку, чего бы это ему ни стоило.

Губер Эншоу и Йомен Терах тоже ждали за кулисами. Они напоминали своим видом осужденных, которые ожидают казни. Да и Правитель выглядел не намного лучше. Одна Тоня Велтон была спокойна. Почему бы и нет? Если что-то пойдет не так, самое худшее, что ее ждет, — это отправка обратно домой.

С правой стороны ряда кресел сидело несколько поселенцев. Глядя на них, нельзя было сказать, что это лучшие представители своего народа. С виду — самые настоящие бандиты! Тоня уверяла, что не отдавала своим людям никаких особых распоряжений относительно состава тех, кто собирался на эту лекцию. Интересно, кто же тогда их давал и кто тогда собрал этих хулиганов?

Наверное, это дружки арестованных «крушителей роботов». Может, они пришли сюда, чтобы поквитаться за недавние беспорядки в Сеттлертауне? Кто бы ни были эти поселенцы, Фреда не сомневалась, что они пришли сюда в надежде затеять какой-нибудь скандал.

Фреда еще раз окинула взглядом зал, и то, что она увидела, заставило ее негромко выругаться. Железноголовые! Вся банда, как на подбор в серо-стального цвета униформе, которую они по каким-то соображениям всегда надевали. Человек пятьдесят или шестьдесят, с самим Симкором Беддлом во главе. Хорошо хоть, что они расселись в самом дальнем углу слева, подальше от поселенцев!

В середине первого ряда сидел Альвар Крэш. Фреда сама не ожидала, как приятно будет снова его увидеть. Может, все и обойдется. Его робот Дональд остался в зале — несомненно, для поддержания порядка. Фреда насчитала около двух десятков полицейских, стоявших вдоль стен, в нишах, которые обычно занимали роботы. Они, похоже, были готовы ко всему — да только кто может знать, к чему надо быть готовым?

Фреда вздохнула. Если бы ее волновали только набитый до отказа зал и те слова, которые она собиралась сказать! Но в этой жизни далеко не все так просто, как того бы нам хотелось! Эти неприятности с Калибаном, и сообщение о бедном Горацио, о странном происшествии на складе «Лимб»… Там-то что, черт возьми, могло случиться?

Она снова глянула на Крэша. Он знает. Знает, что случилось с Горацио, и, Фреда не сомневалась, он почти докопался до того, кто такой Калибан на самом деле!

У Фреды немного закружилась голова, она сжала виски ладонями. Тюрбан все еще не сняли. Фреда чувствовала, что на затылке под тюрбаном кожа стянута плотным пластырем. Ну что ж, по крайней мере, из-за этого тюрбана никто не увидит ее выстриженных волос и забинтованной раны. Конечно, все здесь собравшиеся уже знали, что с ней случилось, но ни к чему привлекать лишнее внимание.

Она отошла от занавеса и зашагала по сцене, погрузившись в свои мысли, полностью отрешившись от действительности. Но это не успокаивало. Ей нужно было скем-нибудь поговорить! Фреда повернулась к своим помощникам, которые тоже заметно волновались.

— Йомен, как ты думаешь, они в самом деле станут меня слушать? — спросила она. — А ты, Губер? Ты думаешь, они поймут нас?

Губер Эншоу нервно пожал плечами:

— Н-не знаю. Откуда я знаю, что взбредет им в головы? — Он стиснул пальцы и спрятал руки за спину, как будто это были беспокойные маленькие зверушки, которые все время норовили нашкодить. — Судя по всему, сегодня ночью эта толпа захочет нас линчевать!

— Ну, Губер, ты и утешил! — съязвил Йомен Терах.

Губер снова передернул плечами и потер нос кончиками пальцев.

— Тебя никто не спрашивал, Йомен, и вовсе незачем было мне это говорить! Фреда спросила, что я думаю, — я честно ответил, вот и все! И если толпа не захочет понять того, что ты скажешь, Фреда, это все равно никак не отразится ни на тебе самой, ни на нашей работе. Мы все понимали, что идем на риск. Да, я не уверен, что люди правильно воспримут наши идеи, но ты сама давным-давно убедила меня, что такой подход к делу не лишен смысла. Ты не раз повторяла: мы бросаем вызов тому, что стало почти религией для людей Инферно. И если в зале собралось достаточно твердолобых фанатиков…

— Ты и прав, и не прав! — нетерпеливо перебил его Терах. — Одни Железноголовые чуть ли не молятся на роботов, да и то они верят только в то, что роботы — чудесное решение для всех на свете проблем! Да, они пришли сюда затем, чтобы поскандалить. Но они только за этим и собираются — где угодно. И можешь мне поверить: если даже мы не дадим им никакого повода для скандала, они найдут его сами! Вопрос только в том, сумеет ли полиция удержать их в рамках.

— А остальные? Как ты думаешь, Йомен, как они это воспримут? — спросила Фреда.

— Милая, ты ведь не собираешься устраивать здесь скандал, правда? — мягко ответил Йомен. — В лучшем случае, это должно быть просто открытое обсуждение. Если нам повезет, люди начнут задумываться о том, что ты скажешь. Кто-то примет одну сторону, кто-то — другую. Естественно, они станут возражать, спорить. И если нам очень повезет, люди усомнятся в том, что всю жизнь считали само собой разумеющимся. На большее вряд ли можно надеяться. — Йомен прочистил горло и добавил, уже более холодно: — А от того, что ты собираешься преподнести им напоследок, споры, несомненно, разгорятся еще сильнее.

Фреда улыбнулась.

— Надеюсь, ты прав! — Она снова повернулась к Губеру, но он уже отошел в другой конец сцены и болтал о чем-то с Тоней Велтон. Правитель ждал там же, присев на краешек стола.

— Губера это касается больше, чем всех остальных, правда? Я еще не видела его в таком состоянии с тех самых пор, когда рее это началось.

Йомен Терах неопределенно пожал плечами. Несомненно, Губер сегодня был взволнован, как никогда, но Йомену почему-то казалось, что волнуется он вовсе не из-за Калибана или НЗ-роботов. Трудно представить, чтобы этот полусекретный роман с Тоней Велтон приносил человеку только радость и спокойствие! Скорее совсем наоборот.

Интересно, знает ли Фреда об их связи? Вполне возможно, что и не знает. Слухи, которые расползаются среди сотрудников, зачастую доходят до начальника в последнюю очередь. «Должен ли я ей сказать?» — в сотый раз спрашивал себя Терах. И в сотый раз приходил к одному и тому же решению. Учитывая прочные связи между «Лабораторией Ливинг» и проектом «Лимб» — другими словами, между Фредой и Тоней Йомен, он не хотел прибавлять Фреде забот из-за этого романа.

— Пойдем, Фреда! По-моему, скоро нам начинать!

— Мы не можем разговаривать здесь! — едва слышно прошипела разъяренная Тоня Велтон. Ей ужасно не нравилось все это, но ничего нельзя было поделать. Губер был здесь, всего в полуметре от нее. И вместо того чтобы прильнуть к нему, обнять, ощутить тепло его тела, она вынуждена сторониться его и делать вид, будто он — последний мужчина во Вселенной, о котором она могла думать. — Довольно того, что мы появимся на публике вместе! Мы не можем позволить себе, чтобы увидели еще и как мы разговариваем! Положение и так хуже не придумаешь из-за этого проклятого Крэша, который так хорошо умеет сопоставлять факты!

— Но… Но занавес задернут, — прошептал Губер, ломая пальцы. — Крэш не увидит нас вместе!

— Стены здесь вполне могут быть напичканы всякими «жучками», и роботы обслуживания сцены набиты подслушивающими устройствами! — Тоня старалась говорить спокойно и тихо. Ради них обоих она не могла себе позволить даже улыбнуться Губеру, как бы ей этого ни хотелось.

— Но почему, Господи, почему он к нам прицепился?! — в отчаянии воскликнул Губер.

— Потому что он подозревает нас! Эти ужасные слухи о нас — я уверена — он уже знает! Если Крэш что-нибудь такое слышал, он все отдаст, только бы подслушать, о чем мы с тобой говорим. Поэтому мы не должны говорить ничего! Мы не можем сейчас встречаться, и, я уверена, все наши телефонные разговоры прослушиваются. И мы должны держаться друг от друга подальше, пока все это не закончится. Иначе все рухнет!

— Но как же нам… — начал было Губер, но не смог больше ничего выговорить. Бедняга! Тоня все поняла по его глазам. Он решил, что все кончено. Сердце Тони защемило от тоски. Он всегда так боялся, что она порвет с ним, старался, как мог, угодить ей, защитить ее, уберечь от опасности! Губеру казалось несбыточной, нереальной мечтой, что женщина вроде нее может всерьез увлечься таким мужчиной, как он.

Как плохо он знает женщин! Да половина всех женщин-поселенцев готовы пойти на что угодно, чтобы заполучить такого мужчину — чуткого, вежливого, обходительного, внимательного! Мужчины-поселенцы все такие надменные и грубые, всегда и во всем стремятся доказать свою мужественность и главенство. Тоня улыбнулась про себя. Губеру такое и в голову не придет!

— Ах, Губер, Губер! — нежно и мягко сказала она. — Милый мой! Я знаю, о чем ты подумал, но это не так! Я ни за что не оставлю тебя. Никогда! Но сейчас встречаться или говорить по телефону для нас равносильно самоубийству. Сегодня вечером я пришлю к тебе Ариэль с письмом. Это все, на что мы можем пока отважиться. Хорошо, милый?

Тоня видела, как он обрадовался, посветлел лицом. Все будет хорошо.

— Спасибо. Пойдем, они, кажется, уже начинают, — сказал Губер.

Альвар Крэш сидел в первом ряду, Дональд — рядом с ним. Альвар, единственный во всем зале, оставил при себе личного робота. Из-за служебного положения он мог позволить себе некоторые вольности — а Дональд был ему нужен здесь и сейчас.

— Простите, сэр! Я получил шифрованное сообщение. Подождите минутку, оно довольно сложное.

С одной стороны, то, что Дональд был под рукой, было чертовски удобно. Правда, сейчас не самое лучшее время и место для получения секретного сообщения.

— Проклятие! Лекция вот-вот начнется! Просмотри, что там, и скажи, нельзя ли с этим подождать до окончания лекции.

— Да, сэр. Минуточку! — Дональд на несколько секунд замер, отрешившись от действительности, потом снова ожил. — Боюсь, сэр, это не может ждать! Это запись предварительной беседы с роботом Горацио. Робопсихологу Патрас удалось вывести его из ступора.

— Что там, Дональд?

— Сэр, полагаю, вам лучше прочесть самому. Нельзя допускать, чтобы кто-нибудь заметил ваши чувства, а это сообщение показалось мне весьма… — э-э… тревожным. Мне будет очень неприятно об этом говорить.

Крэш досадливо хмыкнул. Похоже, рассудок Дональда становится все более нежным и хрупким. Что ж, полицейским роботам приходится несладко, но, кто бы знал, сколько от этого неудобств!

— Ладно, ладно! Напечатай, что там передают. Я просмотрю, пока лекция не началась.

Внутри Дональда что-то зажужжало, щелкнуло, и на груди робота открылась щель, из которой страница за страницей стали выползать отпечатанные листы бумаги. Дональд подхватывал их левой рукой и перекладывал в правую. Собрав все, он передал их Крэшу.

Крэш начал читать, отдавая то, что уже прочел, обратно Дональду.

Прочитав очередной листок, Альвар выругался.

— Я же говорил, сэр, очень тревожное сообщение!

Альвар кивнул. Он не отважился бы обсуждать это с Дональдом в таком людном месте. Лучше вообще промолчать. Несомненно, Дональд пришел к тем же выводам.

Неудивительно, что Дональд счел сообщение «тревожным»! И неудивительно, что этого беднягу Горацио так переклинило! Если верить сообщению, они имеют дело с роботом, у которого нет Трех Законов.

Нет. Это невероятно! Какой сумасшедший мог создать робота без Трех Законов?! Должно быть какое-то другое объяснение. Наверное, произошла ошибка.

Но только этого Калибана создала женщина, которая совсем недавно с этой самой сцены говорила о том, что роботы вредят человечеству. Так какого черта она тогда прикрывает мерзавца-робота, который на нее напал? Альвар Крэш передал Дональду последний листок, и робот аккуратно сложил их все в выдвижной ящичек на боку.

— Что будем делать, сэр? — спросил Дональд.

Делать? Чудесный вопрос. Ситуация взрывоопасна! Теоретически у шерифа были теперь причины возбудить против Фреды Ливинг уголовное дело. Но не сейчас! Что же можно сделать? Вылезти на сцену и арестовать ее посреди выступления? Нет. Это даст поселенцам прекрасный повод умыть руки и убраться с Инферно. Фреда Ливинг как-то в этом замешана, это ясно. Но как — вот в чем вопрос! Кроме того, Альвар почему-то был уверен, что ему необходимо выслушать то, что она собирается сказать, чтобы продолжать это дело.

Однако ему было пока чем заняться и кроме ареста Фреды Ливинг.

— Мы не можем позволить себе взять под стражу Фреду Ливинг, Дональд, как бы нам ни хотелось. Только не сейчас, пока рядом с ней — Правитель и Тоня Велтон. Но как только эта чертова лекция закончится, мы возьмем Тераха и Эншоу. Пришло время кое о чем порасспросить этих двоих.

Что до Фреды Ливинг, может, сегодня и не понадобится ее арестовывать. Но облегчать ей жизнь Крэш не собирался. Он устремил тяжелый взгляд на сцену, ожидая, когда отдернут занавес.

Наконец — и все равно слишком скоро — Фреда услышала звук, которого так долго ждала. И вздрогнула от страха. Раздался удар гонга. Слушатели начали понемногу успокаиваться, затихать. Пора было начинать. Робот — работник сцены — махнул рукой Правителю Грегу, и тот кивнул. Подошел к Фреде Ливинг и тронул ее за плечо.

— Готовы, доктор?

— Что? А! Да-да, конечно!

— Тогда, думаю, надо начинать. — Он провел Фреду к креслу за столом у дальнего края сцены, где уже сидели Тоня Велтон, Губер и Йомен Терах.

Рядом с каждым из них вытянулись личные роботы. Старый Тетлак Губера, который сопровождал его с незапамятных времен. Робот Йомена — самой последней модели, жутко усовершенствованный, как там его имя? Бертран? Что-то вроде того. В «Лаборатории Ливинг» шутили, что Йомен меняет личных роботов чаще, чем нижнее белье. Рядом с Тоней Велтон застыла Ариэль.

Забавный парадокс — Тоня прибыла сюда, на Инферно, чтобы искоренить привычку людей во всем полагаться на роботов, и вот у нее самой есть робот, которого Фреда подарила ей в лучшие дни. А сама Фреда теперь обходится без робота.

Фреда внезапно поняла, что занавес уже отдернут, что зал вяло аплодирует Правителю, из задних рядов послышались один-два выкрика, а Правитель уже начал представлять ее, Фреду. Господи, он, кажется, уже заканчивает! Господи!.. О чем она только думала все это время?! Может, это из-за ранения или какое-то побочное действие лекарств? А может, просто она подсознательно старается не думать ни о чем, чтобы не бояться?

— …Не ожидаю, что все вы согласитесь с тем, что она скажет, — говорил Правитель. — Я и сам со многим не согласен. Но я уверен, что мы должны прислушаться к идеям доктора Ливинг. Несомненно, они — и новости, которые она расскажет, — будут ужасным потрясением для всех нас. А теперь, леди и джентльмены, предоставим слово доктору Фреде Ливинг! — Правитель с улыбкой на лице повернулся к ней. Зал откликнулся бурей рукоплесканий.

Не вполне уверенная, что не стоит прямо сейчас развернуться и сбежать отсюда через запасной выход, Фреда поднялась и прошла к кафедре. Хэнто Грег отступил к столику и сел рядом с Йоменом.

Она оказалась совсем одна. Глядя на колышущееся море лиц, Фреда думала, что вся эта затея — сущее сумасшествие. Но она уже стояла на кафедре, и не оставалось ничего, кроме как начать лекцию. Пути назад не было.

Фреда откашлялась и заговорила.

Глава 14

— Благодарю вас, друзья! Сегодня я хочу представить вашему вниманию анализ Трех Законов роботехники. Но прежде чем мы углубимся в оценку собственно Законов и их взаимоотношений, я хотела бы провести небольшой экскурс в историю.

На прошлой лекции я говорила, что люди ставят роботов на низшую социальную ступень и что презрение и бестолковое использование роботов унижает и развращает и тех, и других. И о том, что, перекладывая на роботов все, даже самые простые обязанности, мы, люди, тем самым теряем способность к самостоятельным действиям. Есть нечто такое, что объединяет все эти вопросы в один, что красной нитью проходит через все, о чем я говорила.

Это, леди и джентльмены, Три Закона роботехники. Без них не обходится ничего, что касается роботов.

Фреда ненадолго замолчала, скользнула взглядом по залу и натолкнулась на взгляд Альвара Крэша, сидевшего в первом ряду. Фреда удивилась — он смотрел мрачно, почти злобно. Что же случилось? Крэш — человек рассудительный. Отчего же он так злится? Узнал что-то новое? От такой догадки Фреда почувствовала, что у нее начинают подгибаться колени. Нельзя сейчас об этом думать! Не сейчас! Надо продолжать лекцию.

— Прошлую лекцию я начала с вопроса: «Что для нас роботы?» Сейчас же я спрашиваю: «Что такое Три Закона роботехники? Для чего они нужны?» Когда я впервые задала этот вопрос себе самой, он меня поразил. Это почти то же самое, что спрашивать: «Что такое люди?» или «Для чего мы живем?» Эти вопросы затрагивают такие глубинные основы жизни, что на них практически нет вразумительного ответа. Люди — это люди. Жизнь — это жизнь. Какие еще нужны объяснения? И можно понимать это как нам угодно. Но в отношении роботов, господа, все обстоит несколько иначе. Еще раз напомню — и сами роботы, и Три Закона созданы людьми, и созданы, несомненно, с определенной целью. Поэтому мы можем ответить, для чего нужны Три Закона. Давайте же разберем этот вопрос!

Каждый из Трех Законов основан на нескольких важных правилах, очевидных или скрытых. Все исходные правила, на которых основываются Три Закона, вытекают из общечеловеческих моральных принципов. Это очевидно, хотя о математических выкладках относительно того, как Законы роботехники заложены в позитронный мозг, вряд ли кто из вас хотел бы сейчас послушать. Признаться, я сама очень долго не могла в этом разобраться.

В ответ на это признание в зале засмеялись. Хорошо. Они по-прежнему хотят ее слушать. Фреда глянула в свои заметки, немного нервно отхлебнула из стакана, и продолжила:

— Достаточно сказать, что эта технология приводит к результатам, которые от нее требовались. Таким образом, Три Закона означают примерно следующее. Первое — роботы не должны быть опасными. Второе — роботов можно использовать для любых нужд. И третье — они должны быть экономными, насколько это возможно.

Дальнейшие математические расчеты, если говорить терминами социологов, показывают, что такая иерархия требований типична для моральных норм любого человеческого общества. Если извлечь краткие выводы из правил поведения в идеальном обществе, мы получим ряд законов, каждый из которых вступает в противоречие с менее значимым. Получится примерно следующее: не вреди, помогай другим, заботься о собственной сохранности. Короче, Три Закона заключают в себе основные моральные установки людей, идеал, к которому они стремились во все времена, но которого так и не достигли. Все это звучит вполне обнадеживающе, вполне убедительно. Но на самом деле не все так просто.

Во-первых, нельзя забывать, что Три Закона заложены в саму сущность позитронного мозга как математические аксиомы, безусловные истины, без каких бы то ни было полутонов и условностей. Но жизнь полна условностей, случаев, когда жесткие рамки не всегда приводят к лучшим результатам. В реальной жизни зачастую важнее личная оценка ситуации.

Во-вторых, у нас, людей, законов гораздо больше, чем три. Вернемся снова к оценке Трех Законов. Они являются очень хорошим приближением к правилам поведения высокоморального человека. Но только приближением! Они слишком незыблемы, слишком просты! Они не охватывают всех случаев жизни, они не годятся для сложных и неординарных ситуаций, когда в первую очередь важно решение, принятое на основе личной оценки положения. Ни одно существо, строго следующее Трем Законам, не способно разобраться со всеми возможными ситуациями, которые могут встретиться в жизни. Другими словами, Три Закона лишают роботов возможности существовать как свободные личности. Несложный подсчет показывает, что роботы, действуя в рамках Трех Законов, но без жесткого контроля со стороны человека, быстро выйдут из строя, если попробуют вести себя в сложных ситуациях как люди. То есть из-за Трех Законов роботы не способны справиться без посторонней помощи со всем, с чем могут столкнуться в обществе, населенном не одними только роботами.

У них нет понятия об условностях жизни. Не ведая тысяч дополнительных законов и обычаев, правил поведения, моральных норм, которыми руководствуются люди в той или иной ситуации, роботы не способны принимать решения и выносить самостоятельные суждения, как мы, люди.

Представьте, что преступник стреляет в полицейского. Несомненно, полицейский станет защищаться и, не задумываясь, предпримет даже опасные для жизни преступника меры. Общественные нормы морали не запрещают — и даже рекомендуют — полицейскому ранить или убить опасного преступника. Потому что для общества жизнь полицейского, который защищает это самое общество, намного важнее, чем жизнь преступника. А теперь представьте, что рядом с полицейским оказался робот. Робот, несомненно, станет защищать полицейского от преступника — но он так же рьяно бросится защищать и преступника от полицейского! Робот, конечно же, постарается не дать полицейскому выстрелить в злодея. Потому что он обязан не допустить, чтобы человеку был причинен вред — неважно, какому человеку. Робот помешает полицейскому стрелять, загородив собой преступника, и даст злодею возможность удрать. Или попытается обезоружить обоих. Робот загородит собой от выстрелов обоих, несмотря на то что погибнет при этом сам. Несмотря на то, что после его гибели перестрелка все равно возобновится!

Собственно, у такой ситуации может быть множество исходов, и самых разных. Если рядом окажется робот, полицейский скорее всего не задержит преступника. Из-за этого робота может случиться и кое-что похуже — могут погибнуть и полицейский, и преступник, и робот. Или только полицейский и робот. Или только робот — но преступнику удастся скрыться. А может случиться и так, что погибнут полицейский и преступник, а робот уцелеет до тех пор, пока его не доконает противоречие Первого и Второго Законов. Короче, вмешательство робота в подобной ситуации привело бы к несчастью.

Теоретически роботы способны выносить независимые суждения и пережить без особых затруднений смерть преступника. Робот может прийти к выводу, что и для настоящего, и для будущего благополучия общества — то есть всех людей — необходимо, чтобы верх взял полицейский. И помощь преступнику или вмешательство в действия полицейского принесут людям только вред. Потому что если преступник избежит наказания, он обязательно снова начнет вредить людям, так или иначе. Тем не менее в действительности только самые высокоорганизованные роботы со специально отрегулированным соотношением напряжений Первого Закона способны справиться с такой ситуацией.

Все законы и правила поведения, согласно которым живут люди, предназначены как раз для того, чтобы разобраться в путанице таких вот сложных случаев. И мы, люди, настолько привыкли следовать этим правилам, что даже не замечаем их! Как войти в зал, когда обед уже начался, как вежливо обратиться к вдове своего дедушки, которая еще раз вышла замуж, когда надо и когда не надо цитировать источники в научном исследовании — мы так хорошо все это знаем, что даже не замечаем, что знаем. Для других, не таких повседневных, случаев тоже есть масса правил и условностей.

Например, все мы знаем, что убийство — это преступление. Тем не менее убийство при самозащите, при борьбе с преступником, посягающим на вашу жизнь, преступлением не считается. Но степень опасности преступника, соответствие защиты нападению, смягчающие и отягчающие обстоятельства, непреднамеренное убийство — все это полутона и оттенки серого в четком и ясном черно-белом законе против убийства. Но, как мы видим на моем примере с полицейским и преступником, ни одно из этих соображений не влияет на напряженность Первого Закона у роботов. Этот Закон не оставляет места оценке обстоятельств, вынесению самостоятельного суждения. Вместо этого у робота есть только оценка соотношения Первого, Второго и Третьего Законов — большего им не дано!

Так что же такое Три Закона? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что Три Закона созданы как модель идеальной морали, чтобы обеспечить послушание и исполнительность роботов. Три Закона не рассчитаны на то, чтобы моделировать человеческое поведение! Но, как бы то ни было, им приходится это делать — хоть и упрощенно, и схематично.

Мы разобрали цели создания Трех Законов. Теперь коснемся их истории.

Все мы знаем Три Закона с пеленок. Мы относимся к ним как к природному явлению, неизменному и не зависящему от нас. И не видим причины делать что-то иное, кроме как просто принимать их, как они есть, вместе с миром, в котором живем.

Но это не единственный выход для нас. Повторю еще раз: Три Закона созданы людьми. Они основаны на человеческих суждениях и жизненном опыте, приобретенном в прошлом. В конце концов, эти Три Закона не менее поддаются оценке и преобразованию, чем все прочие изобретения человечества — такие, как колесо, космический корабль или компьютер. Все это изменилось со времени изобретения или вообще кануло в прошлое — уступив место новым открытиям, новым установлениям.

Мы можем понять, как и почему было создано все это, — и найти пути усовершенствования, изменения к лучшему, так чтобы оно соответствовало запросам настоящего. Времена ведь меняются! И точно так же, если будет нужно, мы можем изменить Три Закона!

Зал ахнул, как одно огромное существо, и буквально взорвался возмущенными криками. Фреде казалось, что эти выкрики обрушиваются на нее, как сокрушительные удары. Но она знала, что так все и будет. Она взяла себя в руки и ответила:

— Нет! Мы не станем вести себя так! Мы ведь пришли сюда, чтобы культурно обсудить важные вопросы. Как же можно называть наше общество самым развитым и цивилизованным в истории человечества, если простое предложение нового образа мыслей, небольшое отступление от общепринятых традиций превращает нас в толпу? Вы кричите так, будто мои слова — преступление против религии, которой, по вашему убеждению, у вас нет! Неужели вы в самом деле верите, что Три Закона — нечто вечное и незыблемое, что-то вроде магической формулы, заложенной в основу бытия?!

Это подействовало. Поселенцы раздулись от гордости за свое здравомыслие. По крайней мере, пока. В зале еще пошумели, покричали, но понемногу все успокоилось, они приготовились слушать дальше. Фреда еще немного подождала, пока шум утихнет, и продолжила:

— Три Закона — изобретение человечества. И, как любое такое изобретение, они отражают потребности того времени и места, когда и где были созданы. Хотя роботы, которых мы используем сейчас, во многом гораздо совершеннее тех, первых, моделей, но в главном они остались такими же, как и тысячи лет назад. Мозг наших роботов практически не изменился с тех пор, когда люди только начинали осваивать космос. Они — продукт культуры, исчезнувшей задолго до того, как были построены первые подземные города на Земле, до того, как первые колонисты заселили Аврору.

Я понимаю, что это кажется невероятным, но вы не можете этого не признать. Подумайте сами! Загляните в это отдаленное прошлое, и вы сами увидите! И не обязательно справляться у своих роботов. Все нужные сведения есть в справочнике. Посмотрите только, каким был мир, в котором создавались первые роботы. И вы увидите, что Три Закона придумали во времена, совсем непохожие на нынешнее.

Вам встретится часто повторяющееся словосочетание «комплекс Франкенштейна». Это ссылка на старинную легенду, ныне забытую, о том, как некий чародей сложил вместе части тел казненных преступников и оживил создание, которое получилось, — ужасающего монстра. В одних вариантах легенды этого монстра наделяют добрым и мягким характером, в других его выставляют закоренелым злодеем и убийцей. Но все варианты сходятся на том, что этого монстра все вокруг боялись и ненавидели. И в большинстве вариантов легенды и монстра, и его создателя убивает разъяренная толпа, боясь того, что вот-вот вся история повторится, когда еще один искусник откроет секрет оживления мертвой плоти.

С этим чудовищем, леди и джентльмены, часто сравнивали роботов, когда первые настоящие роботы только появились. Чудовище, сделанное из кусков мертвых тел. Извращенное, неестественное создание с самыми низкими и злобными порывами. И страх перед этим мифическим чудовищем, перенесенный на настоящих роботов, назывался «комплексом Франкенштейна». Я понимаю, что трудно в такое поверить, но к роботам относились не как к безупречно послушным слугам, а как к могучим, грозным, устрашающим чудовищам. Люди хватали своих детей и бежали прочь, завидев робота, настоящего, нормального робота с Тремя Законами, заложенными в позитронный мозг.

По залу пронесся ропот недоверия, но они по-прежнему слушали Фреду, увлеченные причудливым древним миром, о котором она рассказывала.

— Можно поведать еще очень и очень многое о тех незапамятных временах, когда создавались Три Закона. И нам трудно будет не то что понять — даже поверить в такое. Потому что первые роботы появились в мире, полном ненависти и страха, когда люди Земли сплачивались в могущественные военные организации и блоки. Они вооружались чудовищной силы оружием, способным разнести на куски саму Землю, и каждый боялся, как бы противники не начали войну первыми! Подумать только, ведь оружие тогда было главной политической силой, а все остальное — культура, мораль — играло второстепенную, незначительную роль. И чтобы не дать противнику себя опередить, каждая из сторон стремилась создать все более мощное, скоростное, совершенное оружие!

Вопрос был не в том, кто прав, а в том, у кого больше этих кошмарных машин разрушения! Все новейшие технологии были направлены в первую очередь на создание оружия, и только потом — мирных инструментов и приспособлений. Представляете, тогда исследователь, вставая из-за лабораторного стола, думал о своем открытии не «для чего бы лучше применить это новшество?», а «как бы перебить с помощью моей находки побольше врагов?». И все машины и приспособления, насколько возможно, превращались в машины смерти, бесконечно искажая общественную мораль. И первые подземные города на Земле стали наследием этих времен. Их придумали вовсе не из-за экономичности и удобства, а для того, чтобы защититься от ядерных бомб, которые в мгновение ока могли уничтожить жизнь на поверхности планеты.

В те же самые времена сумасшедшей, нескончаемой гонки вооружений, когда «комплекс Франкенштейна» цвел махровым цветом, общество сделало первые шаги к новой автоматике, и переход к ней оказался очень непростым. В те времена люди работали не потому, что им этого хотелось, не для того, чтобы реализовать потребность в творчестве или чувствовать себя нужными. Они работали, потому что должны были это делать! За работу они получали определенную плату и на это покупали себе еду и жилье. Автоматические машины, и роботы в том числе, брали на себя все больше и больше работы, и, как следствие, все меньше и меньше работы — и меньше платы за труд — доставалось людям. Роботы могли создать полнейшее изобилие, но это не было нужно их владельцам — роботов тогда могли себе позволить только очень богатые люди. И представьте теперь, как ненавидели и возмущались простые люди роботами, созданиями, которые вырывают у тебя изо рта последний кусок. Представьте, как бы вы злились, не имея возможности как-то бороться с этим грабежом!

И заметьте еще вот что: до самой эры Колонизации роботы были чрезвычайно редкими и дорогими. Сейчас мы ничуть не удивимся, видя человека, окруженного сотней собственных роботов. Но в первые несколько тысяч лет существования роботов их было во много тысяч раз меньше, чем людей. А к редким и дорогим вещам и отношение совершенно другое, чем к относительно дешевым и общедоступным. Человек, у которого был собственный робот, стоивший во много раз больше, чем все его остальное имущество, никогда бы не додумался использовать робота вместо якоря!

И вот в такой культурной среде формировались Три Закона роботехники. Расхожие байки о кошмарных бездушных чудовищах, слепленных из мертвой плоти; нависшая над миром смертельная опасность, готовая в любой момент выйти из-под контроля; глубокая неприязнь к разумным машинам, отнимающим у бедняков кусок хлеба; недостаток в роботах, из-за которого их воспринимали как дорогостоящую редкость. Заметьте, я говорю сейчас о том, как люди воспринимали роботов, а не о том, каковы были роботы на самом деле. Так вот, эти люди считали роботов жадными до чужого добра чудовищами!

Фреда перевела дыхание и окинула взглядом притихший зал. Ее слушатели потрясенно внимали невероятному рассказу. Фреда продолжила:

— Вот, говорят, что мы, колонисты, — слабые, никчемные людишки, порабощенные собственными роботами. Точно так же много чего поговаривают и о наших друзьях поселенцах, которые зарылись под землю и прячутся там, уверяя самих себя, что жить в пещерах куда лучше, чем под открытым небом, на вольном воздухе. Это их культурное наследие со времен подземных городов-убежищ Земли. Эти два взгляда на жизнь зачастую предстают как взаимоисключающие. Одна культура — слабая и ущербная, в то время как другая — здравая и разумная. Но мне кажется более разумным рассматривать сильные и слабые стороны каждой из них по отдельности. И, по-моему, обе они весьма далеки от совершенства.

Так или иначе, никто не станет возражать, что общество, временной период, в котором создавались Три Закона, гораздо ущербнее нашего. Маниакальная подозрительность, страх, ужасные войны — Земля была тогда кошмарным местом! И наши предки, улетевшие колонизировать новые миры, оставили все это позади. Именно из-за того, что наши предки колонисты не хотели признавать такого наследия, они долго избегали любых контактов с материнской планетой. Тысячелетия мы не желали признаться самим себе в том, что у нас с поселенцами на Земле — общие корни. Мы не допускали их в свои пятьдесят миров, считали неполноценными людьми, и отношения между двумя народами никак не могли наладиться. Другими словами, нас разделяла вражда давно забытых веков. Истоки подозрительности и недоверия между поселенцами и колонистами таятся в страхе и ненависти, доставшихся нам с тех незапамятных времен. Недостатки пережили общество, которое их породило.

Должна сказать еще раз, что все изобретения человечества — отражение своей эпохи. Если это так, то Три Закона — наследие довольно мрачных времен. Тех времен, когда машин боялись и ненавидели, когда новые технологии были направлены во зло, когда винтовка, сделанная роботом, ценилась только потому, что стоила дешевле сделанной человеком, тех времен, когда даже самые богатые люди жили, по нашим меркам, как нищие, а бедняки, по вполне понятным причинам, ненавидели богатых. Я могу сказать много нелицеприятного о нашей с вами культуре, основанной на труде роботов, но есть в ней и много светлых сторон, много непреложных достоинств. В нашем с вами мире сохранилось такое понятие, как «бедность». Но, по крайней мере, никто сейчас не может себе даже представить, что такое настоящая нищета на самом деле. Мы не боимся друг друга, и наши машины обслуживают нас, а не наоборот. Мы создали много прекрасного и величественного.

Но вся наша культура, весь наш мир построен на Трех Законах, созданных в мрачные времена всеобщей ненависти и жестокости. Формулировка Законов построена так, что они предназначены для умиротворения злобных, полудиких людей той эпохи. И, осмелюсь предположить, эти Законы даже в те времена, когда были созданы, предусматривали некий «запас прочности», излишнюю предосторожность. А уж сейчас они безнадежно отстали от действительности.

Итак: для чего нужны роботы? В самом начале ответ, конечно, был простым. Роботы нужны, чтобы выполнять всякую работу. Но сегодня из-за устаревших тысячелетия назад Трех Законов истинное назначение роботов почти забылось, превратилось во второстепенную задачу. Сейчас роботы заняты тем, что оберегают и защищают людей от буквально всего на свете.

Естественно, те, кто создал Три Закона, и подумать о таком не могли! Но для каждого Закона существует некий подтекст, который выработался за многие тысячелетия совместного существования людей и роботов. И этот подтекст очень непросто разглядеть с позиций общества, долго сосуществующего с роботами.

Давайте посмотрим с самого начала и начнем с Первого Закона роботехники: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Это, конечно, имеет смысл — во всяком случае, так мы привыкли считать. Поскольку робот гораздо сильнее человека, нужно запретить применение этой силы против людей. Точно так же строятся наши собственные, человеческие законы против насилия. Они запрещают человеку использовать робота как оружие против других людей — например, приказывать роботу убить врага. Поэтому мы можем так доверять роботам.

Однако этот Закон ставит существование любого робота в зависимое положение по отношению к жизни любого человека. Это имело смысл, когда роботы были практически не способны говорить и рассуждать отвлеченно, но почти все современные роботы гораздо совершеннее и могут выносить самостоятельные суждения. Этот закон имеет смысл в обществе, где много бедных, а робот — редкое и дорогое удовольствие отдельных богачей. Тогда богачи вынуждены были защищаться от толпы недовольных — они могли приказать охранникам уничтожить своих недоброжелателей. Если бы этими охранниками оказались роботы — результат получился бы поистине ужасающий. Но по сей день всегда и везде существование самых высокоразвитых, умных, утонченных, сильных роботов ничто по сравнению с жизнью самого презренного, отвратительного, жестокого преступника-убийцы!

Второй пункт Первого Закона означает, что в присутствии роботов людям нет нужды защищать свою жизнь. Если я сейчас направлю винтовку на шерифа Крэша, который сидит передо мной, он знает, что ему не о чем беспокоиться.

Фреда на неуловимый, краткий миг представила, с каким удовольствием именно так бы и сделала! Крэш опасен. Сомневаться в этом не приходится.

— Его личный робот, Дональд, защитил бы его. Ариэль, что стоит позади меня на сцене, забрала бы у меня оружие. Собственно, у шерифа Крэша не было бы даже возможности как-то самому позаботиться о своей жизни. Например, если бы он решил взобраться на гору, не думаю, что Дональд отпустил бы его без еще пяти-шести роботов, которые карабкались бы впереди и сзади, все время готовые подхватить шерифа, если вдруг тот сорвется. Кроме того, робот непременно постарался бы в первую очередь отговорить господина от такой рискованной затеи. А то, что такая чрезмерная опека сводит на нет все удовольствие от скалолазания, отчасти объясняет, почему никто из нас не любит ходить в горы.

Кроме того, жизнь в окружении роботов приучила нас всякий риск считать дурным делом и любой риск воспринимать одинаково. Потому что роботы обязаны нас защитить от опасности, какой бы призрачной она ни оказалась, и не должны своим бездействием допустить, чтобы человеку угрожала какая-нибудь опасность — все равно какая! Потому что мы им так велели.

Не будет преувеличением сказать, что роботы с равным рвением бросаются защищать нас и от малейшего риска получить какую-нибудь царапину, и от реальной угрозы неминуемой смерти. Поэтому мы не привыкли различать малую и большую опасности — они для нас одинаковы, роботы защитят нас в равной мере от всего. Мы с вами утратили способность реально оценивать опасность. Я совершенно уверена, что каждый в этом зале знает, что роботы иногда поднимают шум из-за самых обычных, самых невинных на первый взгляд происшествий, которые и опасностью не назовешь. Из-за такой излишней предусмотрительности роботов мы привыкли бояться и избегать любого риска. В общем, боязнь риска у нас перешла с физического уровня на психологический. Отвага и риск кажутся нам непристойными, чем-то таким, что делать не принято. Наша культура учит нас не использовать никакие сомнительные возможности, действовать только наверняка.

Мы убеждены, что риск делает любое занятие недостойным, никчемным. Когда скалолаз взбирается на гору, чтобы насладиться прекрасными видами, все равно постоянно есть опасность сорваться, неважно, сколько роботов ползут за ним и подстраховывают. Когда ученый пытается изобрести что-то новое, он рискует напрасно потерять время, ресурсы, свою репутацию. Когда один человек признается другому в любви, всегда есть риск нарваться на отказ. Элементы риска можно найти буквально в любом занятии!

Но роботы приучили нас к тому, что всякий, любой риск — зло. Их обязанность — охранять нас от опасности, не причинять нам зла, а вовсе не творить для нас добро! Ни в одном Законе не сказано, что робот должен помогать человеку воплотить его или ее мечты, помогать достичь счастья! Их касается только охрана нас от разных неприятностей, но они нисколько не заботятся о наших удовольствиях. Преувеличенная опека со стороны роботов, постоянная забота о нашей безопасности с малых лет приучают людей к мысли, что мудрее не рисковать — не то что понапрасну, а вообще не рисковать! И никто из нас никогда не рискует! И упускает возможность достичь успеха — из опасения провала, неудачи.

Гробовая тишина, стоявшая до сих пор в зале, нарушилась. Поднялся многоголосый шум, раздались отдельные невнятные выкрики — возмущенные, недовольные, протестующие. Люди переговаривались с соседями, качали головами, вздыхали. В воздухе повисла напряженность.

Фреда замолчала, глядя на слушателей. Ей внезапно показалось, что комната стала как будто меньше. Задние ряды придвинулись, стали заметно ближе. Люди, сидящие в передних рядах, казалось, были теперь в нескольких сантиметрах от кафедры.

Фреда посмотрела на Альвара Крэша. Ей показалось, что он так близко, что до него можно дотянуться рукой. Воздух чуть ли не светился от накала страстей, прямые линии комнаты как будто изогнулись, искажая реальную геометрию пространства. Свет засиял ярче, цвета стали насыщенней.

Фреда почувствовала, как колотится в груди сердце. Она кожей ощущала все эмоции собравшихся здесь людей. Возмущение, неуверенность, протест, раздражение, злость, любопытство, смущение — все это стало таким реальным, осязаемым. У нее получилось! Как ни мала была надежда на то, чтобы убедить их, превратить в единомышленников, у нее получилось главное — задеть их чувства, заставить взглянуть на самих себя со стороны. Фреда заинтересовала их, и теперь начнется обсуждение сказанного.

Теперь остается только закончить вечер без скандала. Фреда заглянула в свои записи и снова заговорила:

— Мы боимся рисковать. И что из этого получается? Во всех областях науки, кроме роботехники, мы уступили лидерство поселенцам. Да и то, я уверена, только потому, что поселенцы имеют глупость бояться роботов! — Фреда засомневалась, сумела ли она вложить в эти слова достаточно иронии? Трудно сказать. — Но не только наука у нас спит мертвым сном. Все, буквально все! Новые здания, которые возводят наши роботы, строятся по устаревшим проектам. Колонисты не создают больше новых моделей космических кораблей или аэрокаров. Нет новых лекарств и новых систем поддержания жизни. И мы больше не ведем исследований в открытом космосе. «Пятидесяти планет вполне достаточно» — это стало почти пословицей. Мы говорим это так же, как «лучшее — враг хорошего». Однако Солярия уже саморазрушилась, и у нас осталось сорок девять миров вместо пятидесяти. И если на Инферно все останется по-прежнему, у колонистов скоро будет только сорок восемь планет. Для всего живого прекращение роста и развития — это первый шаг к гибели! И если это так для человеческих цивилизаций — мы все в смертельной опасности!

По всем показателям человеческой жизнедеятельности среди колонистов линии графиков медленно, но неуклонно ползут вниз, хотя по-прежнему не выходят за пределы относительной нормы. Но мы теряем почву под ногами даже в самых жизненно важных областях! Рождаемость на Инферно еще два поколения назад перестала перекрывать смертность, естественный прирост населения уже много лет выражается в отрицательных цифрах! Мы живем долго, но не вечно! И колонисты умирают чаще, чем рождаются. Население планеты неуклонно уменьшается, уже много кварталов в городе пустуют. И тех детей, которые все же рождаются, воспитывают не любящие родители, а толпы роботов, которые неусыпной заботой и опекой отрывают юных колонистов от остального человечества!

Поэтому неудивительно, что многие из нас предпочитают общество роботов обществу себе подобных. С роботами мы чувствуем себя в безопасности, нам уютнее и приятнее в их окружении. Роботы, которые беспрекословно подчиняются нам, защищают нас от любой неприятности — и, конечно же, от самого опасного, что только можно представить, — от других людей! Да-да, мы негласно признаем, что самое опасное — это люди, такие же, как мы сами. Общение с людьми гораздо опаснее, рискованнее, чем общение с роботами. Представьте себе, сейчас все больше людей даже половые потребности удовлетворяют со специально приспособленными роботами! Это стало настолькораспространенным явлением, что в некоторых кругах такие предпочтения даже не кажутся чем-то необычным! Люди предпочитают безоговорочную покорность роботов радостям общения с себе подобными! Но ведь они тем самым отказываются от настоящих, живых эмоций, естественных чувств, неразрывно связанных с риском отказа и обид. Вместо этого они попросту удовлетворяют телесные потребности.

Мы, инферниты, почти забыли, как надо держать себя друг с другом. Хочу заметить, что на других планетах колонистов с этим обстоит куда хуже. В иных мирах приверженность к отчуждению, которую мы себе только позволяем, стала чем-то вроде навязчивости, — они не могут иначе! Там люди ужасно страдают, находясь в одной комнате с кем-то еще. Они не в состоянии даже просто прикоснуться к другому человеку — из-за непередаваемого отвращения! На этих планетах вообще нет городов, только разбросанные далеко друг от друга отдельные дома, в которых люди живут поодиночке, окруженные тысячами роботов. Не стану даже упоминать, насколько плохо обстоит вопрос с рождаемостью в таких мирах.

Но прежде чем поздравлять друг друга с тем, что на Инферно все не так плохо, позвольте напомнить, что город все больше и больше пустеет, население Аида убывает значительно быстрее, чем может объяснить падение рождаемости. Все больше и больше людей селятся отдельно, подальше от остальных — как на тех планетах, о которых я говорила только что! Такие уединенные дома-крепости кажутся безопаснее, спокойнее. Наедине с самим собой человек лучше всего защищен от всяких волнений и опасностей.

Друзья мои, мы должны посмотреть в лицо фактам. Первый Закон приучил нас уклоняться от любых попыток что-то предпринять. Приучил нас к тому, что всякий риск есть зло, и единственный способ избежать опасности — ничего не делать самим, предоставить все свои заботы, каковы бы они ни были, роботам. И мало-помалу мы уступаем роботам все, чем должен быть человек, все, что должен человек делать. Мы позволяем роботам жить вместо нас!

Зал отозвался взрывом выкриков и перешептываний, из задних рядов, где сидели Железноголовые, послышались озлобленные, гневные вопли: «Поселенка, поселенка, поселенка!» Железноголовые не могли придумать худшего ругательства.

Фреда помолчала минуту-другую, давая им высказаться, выжидая, пока возмущенный зал не затихнет сам собой. Это сработало, в конце концов волнение улеглось. К Железноголовым оборачивались другие слушатели и шикали на них, чтобы те замолчали, полицейские Крэша подтянулись к задним рядам и пригрозили вывести самых ретивых возмутителей спокойствия. Наконец Железноголовые успокоились.

— Если позволите, я продолжу. Перейдем теперь ко Второму Закону роботехники: «Робот обязан подчиняться приказам человека, если эти приказы не противоречат Первому Закону». Этот закон обеспечивает покорность роботов и ставит их в подчиненное положение по отношению к любому человеку, хотя роботы во многом разумнее и сильнее людей.

Но, исходя из нашего анализа Первого Закона, мы видим, что люди, во всем полагаясь на роботов, попадают в зависимость от них. И Второй Закон только усиливает эту зависимость. Утратив желание и возможность самим заботиться о своем благополучии, люди перестали быть способными на любые решительные действия. Мы не можем ничего сделать для себя, кроме как приказать роботам сделать то, что нам нужно. И большая часть программы образования у нас — обучение тому, как правильно отдавать приказания роботам, чтобы они могли выполнять самые сложные задания.

Что из этого получается: кроме искусства, которое тем не менее пришло в невероятный упадок, мы сейчас не создаем ничего нового! Но если присмотреться, даже наше искусство не избежало влияния роботов.

Мы убеждаем себя, что стиль жизни колонистов позволяет создать высшую, лучшую культуру всех времен и народов, освобождает нас от необходимости тяжко трудиться, позволяет реализовать все лучшие порывы человеческой души. А что получается на самом деле?

Объясню на простом примере. Сегодня мы с вами встретились в одном из лучших залов планеты. Это Дворец искусства, гордый монумент созидательному творчеству. Но кто здесь сейчас работает? Для чего мы используем этот Дворец? Ответ очень прост. Здесь хранятся мертвые остатки нашей культуры, которые роботы собрали по нашему приказу.

Никто больше не ставит спектаклей — ведь это требует слишком много усилий! Я специально поинтересовалась — прошло двадцать лет с тех пор, как здесь последний раз ставили пьесу! С тех пор ни здесь, ни где-нибудь еще в Аиде ничего подобного не было! А представление, в котором участвовали только актеры-люди, давалось последний раз почти полвека назад! А потом все — и главные, и второстепенные роли в пьесах стали исполнять специальные роботы-актеры, подобные людям с виду и подготовленные для того, чтобы воспроизводить на сцене действия персонажей. И все равно это показалось слишком сложным: управлять роботами-актерами, задавать программы для их ролей. И мы сказали себе: стоит ли беспокоиться?

Мне кажется, что великие актеры прошлого ни за что не согласились бы отказаться от творчества. И ни один директор театра не допустил бы, чтобы все его творчество сводилось к выбору пьесы и подходящей группы роботов-исполнителей.

И когда роботы давали представления, зачастую они выступали перед пустым залом. Миллионы и миллионы зрителей, которые смотрели эти пьесы, предпочитали просто включить телевизор, а не идти в театр. Дома — привычнее и безопаснее. И очень редко случалось, что хотя бы двадцать мест в этом зале были заняты людьми. Но зал не казался пустым — остальные кресла занимали человекоподобные роботы, способные всего лишь смеяться и хлопать по команде в нужных местах пьесы. Их неподвижные пластиковые лица достаточно походили на человеческие, чтобы у тех, кто смотрел представление по телевизору, создавалось нужное впечатление, когда камера поворачивалась к залу. И вы, леди и джентльмены, сидели дома и смотрели на представление в зале, полном роботов, глядевших на сцену, где тоже были одни только роботы! Откуда же тогда взяться человеческому участию, человеческим чувствам, которые только и делают театр живым?! Сегодня этот зал наполнен настоящими эмоциями, реальными чувствами. Как можно было надеяться на такое, если бы вместо вас здесь сидели бездушные манекены, запрограммированные отвечать определенным образом на слова и действия других бездушных манекенов на сцене?!

В ответ — неловкая тишина. Фреда заметила, что некоторые слушатели даже начали оглядываться по сторонам, чтобы убедиться, что рядом сидят настоящие живые люди, а не роботы-манекены.

— И в остальных видах искусства — то же самое. В наших картинных галереях выставлены полотна, написанные роботами «по заданию» номинальных авторов-людей. Писатели надиктовывают примерные задумки своих книг роботам-«помощникам», которые потом выдают готовые произведения, несколько «расширив» наметки «авторов».

Должна сказать, что и по сей день есть еще истинные художники, скульпторы, писатели и поэты, которые творят сами. Но не знаю, как долго это будет продолжаться. Искусство вырождается. Признаюсь, мои исследования в этой области неполны. Прежде чем выступить здесь, я интересовалась, знают ли люди, которое из произведений искусства создано роботами, а которое нет. И должна признать, что мало кто обращает на это внимание. Это очень печально, друзья мои!

Я не узнала и не узнаю, читает ли кто-нибудь эти книги, любуется ли картинами. И не знаю, что хуже: пустые упражнения в никому не нужном псевдотворчестве или бессмысленная шарада, которая продолжается, хотя никому до нее нет дела. Вряд ли это знают и сами псевдохудожники и писатели. Как и во всем нашем обществе, в искусстве не может быть наказания за ошибку, как не может быть и награды за успех! Ведь поскольку успех приносит едва ли не больше переживаний, чем неудача, зачем вообще к нему стремиться? К чему все это, если есть роботы, которые в любом случае обо всем позаботятся?

Фреда отпила еще глоток воды и выпрямилась за кафедрой. Пока все идет как надо. Но что тут начнется, когда она перейдет к следующей части лекции?

— И Третий Закон: «Робот должен заботиться о своей безопасности, пока это не противоречит Первому и Второму Законам». Из всех Трех законов этот меньше всего касается отношений между людьми и роботами. Это единственный Закон, оставляющий роботам свободу действий; я снова к этому возвращаюсь. Согласно Третьему Закону роботы следят за собственной сохранностью, исправляют свои повреждения и неполадки, если только их вообще можно исправить. Это означает, что продолжительность существования роботов не зависит непосредственно от вмешательства человека. Сам Третий Закон — проявление заботы людей о роботах. По крайней мере, это выглядит так на первый взгляд.

Тем не менее Третий Закон так же непосредственно касается людей, как предыдущие два. Если роботы способны сами о себе позаботиться, значит, людям не надо беспокоиться об их сохранности. Таким образом, Третий Закон тоже ставит роботов в зависимое положение по отношению к людям. Если робота нужно зачем-то уничтожить, или робот должен неизбежно погибнуть, защищая человека от опасности, значит, этот робот будет уничтожен!

Обратите внимание, что большая часть положений Трех Законов предписывает, чего роботы не должны делать. Самостоятельные действия роботов почти не поощряются. Однажды мы провели в нашей «Лаборатории» один эксперимент. Мы создали высокоразвитого робота и встроили в его главную цепь временной переключатель. Мы усадили робота одного в пустой комнате и прикрыли дверь, но на замок не закрыли. Временной переключатель сработал, робот включился. Но рядом не было людей, и некому было отдавать приказания. И не пришел никакой другой робот, чтобы передать приказ человека. Мы просто оставили этого робота одного, чтобы проверить, как он будет себя вести. И робот просидел там два года, неподвижный, совершенно безучастный ко всему. Мы даже забыли о нем, пока нам зачем-то не понадобилась эта комната. Когда я туда вошла, то приказала роботу встать и найти себе какое-нибудь занятие. Он так и сделал! И он до сих пор остается в лаборатории, выполняет много полезной работы, и во всем остальном ведет себя совершенно нормально.

Дело в том, что в Трех Законах не заложено никаких побуждений к действию. Наши роботы так созданы, что не станут делать ничего, если им не прикажут. Я считаю, что это бессмысленная потеря огромных возможностей роботов. Представьте только, что можно создать еще один, Четвертый Закон: «Робот может делать все, что пожелает, кроме тех действий, что противоречат Первому, Второму или Третьему Законам»! Почему до этого еще никто не додумался? Или если не Закон, то почему мы хотя бы не отдаем такого приказа? Когда последний раз вы приказывали своим роботам: «Иди и делай что хочешь»?

В зале раздался дружный смех.

— Да, я понимаю, это звучит нелепо! Может, это и в самом деле нелепо. Я знаю, что большинство, если не все существующие ныне роботы просто не способны чего-то хотеть. И если бы кто-то и отдал такой приказ, то робот просто сидел бы на месте и не делал ничего из тех соображений, что, ничего не делая, он не сможет никому причинить никакого вреда. Но по крайней мере мой предполагаемый Четвертый Закон рассчитан на то, что роботы — мыслящие существа, которым нужно дать шанс выбрать, о чем размышлять. Потому что просто невероятно, чтобы вам больше нравились привычные спутники и собеседники, которые в свободное время только и делают, что торчат без движения, без мысли в своих нишах или возятся с какой-нибудь никому не нужной, бессмысленной работой.

У нас бытует выражение «работать, как робот», но насколько то, чем роботы обычно заняты, действительно необходимо? Толпы из тысяч роботов целыми месяцами возводят небоскребы, в которых никто никогда не будет жить. Эти дворцы годами стоят пустые, никому не нужные. А потом приходят другие толпы роботов, разбирают их и строят новые, еще более замысловатые дворцы, которые тоже никому не понадобятся. Роботы постоянно чем-то заняты, но их труд пропадает впустую — они делают ненужные вещи!

Каждый робот общего профиля сходит с конвейера со встроенными умениями и навыками любой домашней работы. Он умеет водить аэрокар, готовить пищу, подбирать своему господину одежду и украшения, следить за чистотой в доме, делать всевозможные покупки и вести счета хозяина, и тому подобное. Однако вместо того, чтобы предоставить делать все это одному и тому же роботу, мы для каждой из этих задач держим отдельного робота, а то и нескольких. И двадцать роботов заняты тем, что вполне под силу одному-единственному. Они выполняют самые незначительные задания, и, пока один занят, остальные вынуждены заниматься чем попало или скрываться в нишах и бездействовать, чтобы не мешать друг другу. А если роботов слишком много, нам приходится заводить специального робота-надсмотрщика, чтобы управлять всей этой толпой бездельников.

Поселенцы каким-то образом обходятся вообще без роботов, без личных слуг. Вместо этого они используют сложные машины, хотя иногда это доставляет им массу затруднений. Я считаю, что, совершенно отказываясь от роботов, они обрекают себя на целую кучу ненужной работы. Тем не менее их общество растет и развивается. На сегодняшний день, леди и джентльмены, на одного жителя Аида приходится в среднем девяносто восемь целых и четыре десятых робота. Включая всех личных роботов, промышленных и роботов общественных служб. За пределами города этот показатель гораздо выше. Это просто нелепо, леди и джентльмены, когда одного человека обслуживает целая сотня роботов! Это все равно, как если бы у каждого из нас было по сотне домов и сотне аэрокаров!

Я говорю вам, друзья мои, мы вплотную приблизились к тому, чтобы попасть в полную зависимость от своих слуг-роботов, а они все сильнее и сильнее деградируют от такого обращения. Полагаясь на роботов во всем, кроме творчества, мы обречены. И даже от творчества мы уже почти готовы отказаться! Тем не менее роботы тоже обречены, если по-прежнему будут полагаться только на наши приказания, на нас как на единственную причину их существования. Несмотря на то, что мы как народ угасаем, вырождаемся.

И снова в зале повисла мертвая тишина. Настало время. Она должна это сказать, здесь и сейчас!

— И чтобы остановить неуклонное загнивание, застой нашего общества, мы должны совершенно изменить взаимоотношения с роботами! Мы должны снова взяться за те дела, которые можем выполнять, замарать свои руки, снова связать себя с реальным миром, снова научиться что-то делать! Только так можно избежать духовного и физического опустошения, деградации.

И в то же время мы должны подумать, как лучше использовать свои превосходные мыслящие машины. Наш мир в опасности, планета на грани катастрофы. Нужно сделать очень многое, и работа найдется для всех желающих. Настоящая работа для роботов, которые сейчас служат подставками для зубных щеток. Если мы хотим использовать роботов на полную мощность, нужно позволить им, даже заставить их во всей полноте проявить свои способности. Мы должны превратить их из рабов в сотрудников. И тогда они разделят с нами тяжесть трудов, не отнимая того, что делает нас людьми.

И для этого мы должны изменить Три Закона.

Она сказала это. Зал замер, потом взорвался выкриками протеста, злобы и страха. Эмоции вышли из-под контроля! Фреда вцепилась в край кафедры и приготовилась заговорить громко и уверенно.

— Три Закона прекрасно нам послужили, — начала Фреда, понимая, что надо сказать что-нибудь приятное для слушателей. — С ними мы смогли достичь грандиозных свершений. Они — величайшее достижение цивилизации колонистов. Но не все достижения годятся во все времена, на все случаи жизни.

Снова возмущенный рев, крики, свист.

— Пришло время создать лучших роботов.

И зал затих. Ага! Они все внимание! В конце концов, даже девиз Железноголовых — «Больше лучших роботов!». И Фреда продолжила:

— Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, когда еще не было в помине никаких роботов, люди для скрепления самых разных конструкций пользовались двумя видами приспособлений — гвоздями и винтами. Для того чтобы забивать гвозди, применяли инструмент под названием молоток, а винты завинчивали инструментом, который назывался «отвертка». И не могло быть даже речи, чтобы самый лучший молоток использовали вместо самой плохонькой отвертки. Сегодня, когда мы не применяем ни гвоздей, ни винтов, оба эти инструмента никому не нужны. И самый распрекрасный молоток нам ни на что не сгодился бы. Мир меняется. Точно так же и с роботами. Сейчас нам нужны новые, лучшие роботы, с новыми, лучшими Законами.

Погодите возражать — те, кто хотел повторить то, что обычно говорят наши роботы. Что Три Закона вечны и неизменны, потому что заложены в саму основу позитронного мозга. Все мы, конечно, знаем, что Три Закона неразрывно связаны с позитронным мозгом. Мы убедились в этом за тысячи лет, тысячи попыток усовершенствовать позитронный мозг. И любой современный позитронный мозг в своей основе почти такой же, как самые первые, примитивные образцы, созданные на Земле многие тысячелетия назад. И всякое усовершенствование только накладывалось на прежнюю основу, а Три Закона по-прежнему оставались вплетенными в каждую цепь, каждую извилину позитронного мозга. Ни одно усовершенствование не задевало Трех Законов. Невозможно создать позитронный мозг без Трех Законов, как невозможен человеческий мозг без нейронов!

Все это так. Но моему коллеге Губеру Эншоу удалось изобрести нечто совершенно иное, новое, никак не связанное с прошлым, это чистый лист, на котором можно начертать любые законы, какие нам нужны. Губер Эншоу изобрел гравитонный мозг. Невероятные возможности, гибкость, чувствительность гравитонного мозга — это наш шанс начать все с начала!

Йомен Терах, еще один мой сотрудник, создал большую часть основных программ для гравитонного мозга, в том числе и программу введения Новых Законов в мозг новых роботов. Роботов с гравитонным мозгом. И эти роботы, леди и джентльмены, вскоре начнут работать над проектом преобразования климата «Лимб»!

Внезапно слушатели осознали, что слова Фреды Ливинг — не просто умозрительные рассуждения. Она рассказывала о реальных, уже существующих роботах, а не об отвлеченных научных изысканиях. В зале снова поднялся шум — кто-то бранился, кто-то недоумевал.

— Конечно, эти новые роботы — экспериментальные, — снова заговорила Фреда, стараясь привлечь внимание аудитории, пока взволнованные слушатели не стали совершенно неуправляемыми. — Они будут заняты исключительно на острове Чистилище. Их задача — восстановить и заново запустить климатическую станцию Лимба. Специальные приспособления — так называемые «ограничители диапазона» — не позволят новым роботам действовать за пределами острова. Если такой робот окажется вне острова, он просто отключится. Они будут работать под руководством специальной команды экспертов-поселенцев, вместе с добровольцами-колонистами, которые уже набраны.

Фреда понимала, что не стоит углубляться в подробности того, почему это стало возможным. Когда Тоня Велтон узнала о роботах с Новыми Законами — хотя сам черт ведает, как ей удалось про них разнюхать, она настояла на том, чтобы все новые роботы, созданные на Инферно, были оснащены гравитонным мозгом. Это было условием помощи в преобразовании климата со стороны поселенцев. Правитель Грег испробовал немало способов, чтобы разубедить поселенцев на этот счет, но все впустую. И теперь это не имеет уже никакого значения.

Фреда продолжала:

— Задача, которая стоит перед этой объединенной командой поселенцев, колонистов и роботов, грандиозна: ни больше ни меньше, чем спасение нашей планеты от экологической катастрофы. Им предстоит восстановить климатическую станцию на Чистилище. В давние времена роботы трудились бок о бок с людьми как товарищи, а не как рабы. И Новые Законы позволят возродить эти отношения.

А теперь позвольте рассказать, в чем же состоят эти Новые Законы.

Новый Первый Закон роботехники гласит: «Робот не может причинить человеку вред». Как видите, мы убрали пункт о бездействии. Согласно этому закону людям не придется защищаться от роботов. Однако на то, что роботы будут защищать людей, рассчитывать не стоит. Людям, как в прежние времена, придется полагаться только на собственную инициативу и уверенность в себе. Им придется самим о себе заботиться. И, что очень важно, этот Закон ставит роботов в относительно более высокое положение по сравнению с людьми, чем раньше.

Новый Второй Закон роботехники таков: «Робот должен сотрудничать с людьми, если это сотрудничество не противоречит Первому Закону». Роботы с Новыми Законами будут сотрудничать, а не подчиняться. Они больше не будут игрушками капризных людей. Вместо беспрекословного подчинения приказам новые роботы сперва осмыслят их и решат, стоит ли повиноваться. Заметьте однако, что сотрудничество по-прежнему осталось обязательным. Роботы должны стать партнерами людей, а не рабами. Люди должны нести ответственность за свои действия и не ждать, что будет исполнен любой, самый бессмысленный приказ. И не придется рассчитывать, что роботы согласятся разрушать самих себя или других роботов ради потехи какого-нибудь человека.

Новый Третий Закон роботехники: «Робот должен заботиться о собственной безопасности, пока это не противоречит Первому Закону». Заметьте, что Второй Закон здесь больше не упоминается, он теперь не доминирует над Третьим. Сохранность роботов так же важна, как и их полезность. И этим тоже повышается социальное положение роботов по отношению к людям по сравнению с тем, что было раньше. И одновременно люди освобождаются от своих рабов, перестают быть рабовладельцами, неспособными существовать без рабов.

И, наконец, Четвертый Закон роботехники, о котором мы только что говорили: «Робот может делать что пожелает, кроме тех действий, которые противоречат Первому, Второму или Третьему Законам». Этот Закон открывает двери свободе творчества для роботов. С таким совершенным, гибким мозгом, как гравитонный, роботы смогут приспособиться к окружающему миру, найдут пути для воплощения собственных мыслей и желаний, всех своих возможностей. Обратите внимание, что они «могут», а не «должны» делать что пожелают. Четвертый Закон дает право на свободу выбора. Свободу действий нельзя навязать в приказном порядке.

Фреда окинула взглядом зал. Вот и все. Она сказала все, что собиралась сказать, и сумела удержать толпу слушателей от…

— Не-е-ет!

Фреда повернулась туда, откуда раздался крик, и тут ее сердце замерло.

«Нет!» — раздалось снова. Голос — низкий, глубокий, звенящий от гнева — донесся откуда-то из задних рядов.

— Это неправда! — кричал он.

Из задних рядов? Точно. Один из Железноголовых. Их командир, Симкор Беддл. Толстый мужчина с побледневшим от гнева лицом.

— Посмотрите только на нее! Посмотрите, кто стоит за ней: наш Правитель-изменник и королева поселенцев Тоня Велтон! Они стоят за всем этим, ребята! Не может быть никаких роботов без Трех Законов! Мы целый вечер слушали, как Ливинг поливает роботов грязью. И как же она может желать им добра? Да она просто хочет подсобить своим дружкам-поселенцам сжить роботов со свету! Можем ли мы это допустить?!

Многоголосый хор тут же откликнулся:

— Нет!

— Что? Я вас не слышу! — требовал Беддл.

— Не-е-ет!!! — На этот раз зал буквально взревел. Казалось, крик потряс основы здания, и оно вздрогнуло.

— Еще раз! — не унимался толстяк.

— Не-е-ет!!! — взревели в ответ Железноголовые, потом еще и еще: — Нет! Нет! Нет!!! — Они встали с кресел и двинулись к центральному проходу.

— Нет! Нет! Нет!!!

Полицейские начали подбираться к ним — правда, несколько неуверенно. И Железноголовые не преминули воспользоваться этой заминкой. Да, они действительно поломали головы над этим планом. Не оставалось никаких сомнений относительно того, что Железноголовые заранее продумали, что и за чем будут делать. И весь вечер просто выжидали удобного случая.

Фреда смотрела со сцены, как они выстраиваются в проходе между рядами. «Они требуют самого простого и невозможного! — думала она. — Хотят, чтобы мир застыл, перестал меняться, навсегда остался прежним». Как много было в одном-единственном слове! Его значение с каждой минутой становилось все яснее и понятнее…

— Нет! Нет! Нет!!!

Железноголовые сбились в проходе плотной массой из тел и двинулись вперед, к ряду кресел, в которых сидели поселенцы.

— Нет! Нет! Нет!!!

Полицейские пытались остановить Железноголовых, но их было безнадежно мало! Теперь уже и поселенцы повскакивали со своих мест, кто-то попытался ускользнуть, выбраться из зала, другие были настроены более решительно и собирались дать Железноголовым отпор.

Фреда посмотрела на первый ряд, где был сейчас единственный во всем зале робот. Она хотела было уже подать сигнал тревоги, но, похоже, Альвар Крэш знал, что делать. Он протянул руку к спине Дональда, открыл заднюю панель и переключил тумблер. Дональд безвольно осел на пол. В конце концов, Фреда сама только что говорила, что роботам не место в людских сварах. Противоречие Первого Закона могло вызвать очень серьезные, даже фатальные повреждения и у специализированного полицейского робота, каким был Дональд. Крэш очень вовремя отключил своего верного помощника. Фреда смотрела на него, и Альвар тоже глянул в ее сторону. Их взгляды встретились, и каким-то невероятным образом обоим показалось, что они внезапно остались одни в этом забитом зале. Противники, приверженцы противоположных точек зрения скрестили лезвия-взгляды.

И Фреда Ливинг со страхом и удивлением осознала, как много в Альваре Крэше от нее самой, как они похожи!

Аудитория превратилась в неуправляемую толпу, водоворот тел, мечущихся в разные стороны. В давке Альвара сбили с ног, толкнули вниз, на Дональда. Он поднялся, выпрямился, снова обернулся и посмотрел на Фреду Ливинг. Но то неуловимое мгновение прошло, и прежнего ощущения больше не было. Металлическая рука сомкнулась на раненом плече Фреды. Она почти подпрыгнула от неожиданной боли, дернулась в сторону.

Это был робот Тони Велтон — Ариэль. Альвар видел, как Фреда повернулась к роботу лицом, видел, как Ариэль утаскивает девушку за кулисы, подальше от хаоса, воцарившегося в зале. Фреда позволила себя увести, поспешила вместе с остальными к боковому выходу. Было во всем этом что-то странное, но Альвар не мог пока понять, что именно. И, правду сказать, не время было сейчас ломать над этим голову. Железноголовые добрались до поселенцев, и демонстрация вот-вот готова была перейти в потасовку. Альвар, расталкивая толпу локтями, стал протискиваться туда. Должен же кто-то руководить полицейскими!

И бросился в драку.

Глава 15

Альвар уже забыл, когда в последний раз по-настоящему дрался. Кровь стучала в висках, сердце переполняла радость битвы. Он ворвался в свалку, раздавая удары направо и налево. И ему вдруг вспомнилось, почему он всегда старался уклониться от вызовов по подавлению беспорядков раньше, когда был простым полицейским.

Чей-то кулак врезал ему по ребрам, рука какого-то неизвестного вцепилась в волосы, чей-то тяжелый ботинок отдавил пальцы на ноге. Все это случилось буквально в мгновение ока. Альвар не мог с уверенностью сказать, что дал сдачи именно тем, от кого ему досталось. В этой потасовке невозможно было различить отдельных людей — только безумное месиво из тел, кулаков, ног, перекошенных лиц с разинутыми в крике ртами. Вот он прорывается через плотную толпу полицейских и поселенцев и в одно неуловимое мгновение оказывается в окружении озверевших Железноголовых.

Альвар был ошеломлен. Крики, стоны, ругань, боль — это было ужасно! Колонистам, которых постоянно прикрывали роботы, редко доводилось чувствовать. Альвара поразила сила необычного ощущения.

Он содрогался от боли при каждом ударе, все инстинкты кричали — бежать, бежать отсюда прочь! Но чувство долга и гнев победили: он должен остаться, это его работа, и, кроме всего прочего, надо было раздать долги. Ему не часто выпадал случай врезать кому-нибудь по зубам. А разбирать, кто прав, кто виноват, было некогда.

Тела сшибались, кулаки с хряском врезались в плоть. Поначалу казалось, что ни одна из сторон не побеждает, но вот Железноголовые начали сдавать. Железноголовые были мастаки наскочить да удрать и в основном имели дело не с самими поселенцами, а с их собственностью. Никогда еще они не сходились в драке с парнями такого бандитского вида, как эти поселенцы, что пришли сегодня на лекцию.

А эти поселенцы и вправду были самые что ни на есть головорезы. Крепкие парни — когда какой-нибудь Железноголовый сбивал поселенца с ног, тот тут же вставал и давал сдачи. А Железноголовые катились наземь от одного доброго пинка поселенца, воя от боли.

Если подумать, так ничего в этом удивительного и нет. В конце концов, роботы всю жизнь берегли Железноголовых от малейшей опасности, и они понятия не имели, что такое синяки и ушибы. У них их просто никогда не было! А поселенцы — по крайней мере, парни вроде этих головорезов — наверняка не раз сшибались друг с другом в жестоких потасовках, которые то и дело случались в Сеттлертауне.

Но Железноголовые были еще далеки от панического бегства. И среди них нашлись такие, что, не дрогнув, продолжали драться. Альвара это устраивало — не меньше, чем поселенцев. Железноголовые за последние годы донельзя досадили полицейскому управлению. Но тут кто-то снова наступил Альвару на ногу, и он вскрикнул от боли.

Сзади кто-то орал прямо ему в ухо. Альвар круто развернулся к крикуну. И внезапно столкнулся нос к носу с разъяренным Симкором Беддлом, неукротимым лидером Железноголовых.

Шериф ухватил Беддла за ворот и с непередаваемым наслаждением услышал его невразумительное испуганное бульканье.

Альвар тряхнул Беддла, отставил его в сторону, не ослабляя хватки. Сжал кулак, размахнулся, и…

…и тут, совершенно неожиданно, его руку обхватила могучая металлическая рука зеленого цвета и удержала, не давая пошевелиться. Альвар оглянулся, скользнул взглядом по залу. У кого-то хватило ума вызвать роботов, которые толпились в холле, поджидая хозяев. Один робот ничего не мог поделать с потасовкой. Но тысячу роботов, действующих как один, ничто не могло остановить. Роботы заполонили весь зал, они растаскивали драчунов, встревали между людьми, которые исступленно кидались друг на друга, подчиняясь непреложному Первому Закону.

Альвар мгновенно успокоился и отпустил Беддла, думая про себя: «Хм-м… Теперь, когда все кончилось, это кажется даже забавным!»

И все было бы еще прекраснее, если бы он успел всего один-единственный раз двинуть кулаком.

Летя от лекционного зала домой, Фреда чувствовала себя препаршивейше. Йомен, который ее провожал, был не самой блестящей компанией. Он не умел успокаивать.

Впрочем, все могло быть и хуже. Все остальные улетели на собственных аэрокарах. С Йоменом было не сладко. Но по сравнению с перспективой, скажем, видеть рядом буквально раздавленного Губера Эншоу, это было настоящим удовольствием.

Нельзя, конечно, сказать, что Фреде в самом деле нравилось лететь с ним. Когда в соседнем кресле сидит и молчит раздосадованный, злой коллега, пока робот ведет аэрокар, это нисколько не напоминает увеселительную прогулку.

С другой стороны, вряд ли было бы лучше, если бы Йомен сейчас заговорил. Фреда и так прекрасно знала, что он мог сказать.

— Он знает, — неожиданно сказал Йомен.

Фреда закрыла глаза и откинулась в кресле. Какое-то мгновение она раздумывала, не стоит ли прикинуться дурочкой и сделать вид, что она не понимает, о чем это он. Но Фреда не могла себе позволить пасть так низко, она понимала, что Йомену не в радость будет лишний раз объяснять то, что она и так прекрасно знала.

— Не сейчас, Йомен. Сегодня у нас был такой тяжелый день!

— Не думаю, Фреда, что мы можем позволить себе роскошь выбирать время и место для того, чтобы об этом поговорить. Мы в опасности. И я, и ты. По-моему, пора наконец что-то с этим делать. А если мы будем делать вид, что ничего такого не случилось, мы обречены.

— Хорошо, Йомен, давай поговорим. Что ты можешь предложить? Что, по-твоему, Крэш об этом знает? И почему ты так решил?

— Я думаю, он знает, что Калибан — робот без Законов. Я заметил, как он получил сообщение перед самой лекцией. У него все на лице было написано!

Фреда открыла глаза и повернулась к Йомену.

— А что с Горацио? До меня дошли только какие-то обрывки слухов, ничего конкретного.

— Ничего удивительного. Мы специально ничего тебе не говорили, чтобы ты могла спокойно выступить. На складе «Лимб» сейчас полно полиции. Кто-то видел, как Горацио вместе с высоким красным роботом уходил в кабинет надсмотрщиков. А через пять минут красный робот разбил окно, выскочил оттуда и убежал в нижние тоннели. А по пятам за ним неслись полицейские. Потом появились полицейские робопсихологи и увели Горацио. А перед самой лекцией Крэш получил какое-то сообщение. Я считаю, что Калибан разговаривал с Горацио и каким-то образом проявил свою истинную сущность, от чего Горацио переклинило. А полицейским робопсихологам удалось его вытащить.

Фреда закрыла лицо ладонями и тихо выругалась. Потом ответила, стараясь говорить рассудительно и спокойно:

— Да, это похоже на правду.

Проклятие! Только этого сейчас и не хватало!

— Какого черта ты ему ничего не сказала?! Теперь Крэш не только сам докопался до правды, он еще и знает, что мы пытались это от него скрыть! То, что он узнал про Калибана, само по себе ужасно нам вредит, а ты еще подлила масла в огонь своей неуместной скрытностью!

Фреда изо всех сил старалась держать себя в руках. Ровным, спокойным голосом она ответила:

— Знаю. Я, конечно, должна была сообщить полицейским о Калибане сразу, как пришла в себя. Но я надеялась, что ничего страшного не случится. Вспомни, я сперва даже не знала, что он пропал! И, по-моему, у нас хватило бы неприятностей от одного объявления о роботах с Новыми Законами. Собственно, так и получилось, если ты не заметил. Я рискнула промолчать и просчиталась. Спасибо все же, что ты позволил решать мне. Ты ведь и сам мог обо всем рассказать.

— Я вел себя как самовлюбленный эгоист! Но кому же захочется угодить за решетку?! Особенно когда есть какая-то надежда, что все будет в порядке. А теперь у нас по-настоящему крупные неприятности. Все вышло только хуже. Надо было ему рассказать!

— Да уж, хуже быть не может, — Фреда вздохнула. — Надо было рассказать Крэшу про Калибана. Но теперь поздно. Это все в прошлом. Надо подумать о настоящем и будущем. Что мы можем сделать?

— Так, подумаем… У полиции есть отчет психологов, но там только подозрения и догадки. Мы с тобой по-прежнему единственные, кто наверняка знает, что у Калибана нет Законов.

— Губер подозревает. Я уверена. Но вряд ли он побежит сейчас докладывать об этом полицейским.

— Согласен. За него я не беспокоюсь. И, по-моему, что бы там ни произошло между Калибаном и Горацио, у Крэша все равно нет доказательств, что Калибан — не один из Новых роботов или даже не какой-нибудь особый специализированный робот со старыми Тремя Законами. И раньше бывало, что роботы не сознавали, что эти Законы у них есть, хотя все равно им подчинялись. Все, что есть у Крэша, — это показания Горацио. А это не такой уж и надежный источник. Если я правильно помню, ты завысила ему потенциалы Первого и Третьего Законов и ослабила Второй? Чтобы он мог принимать самостоятельные решения.

— К чему это ты?

— Робот с таким высоким потенциалом Первого Закона, как у Горацио, не смог бы долго и тесно общаться с Калибаном. Его должно было сразу же переклинить. Если Калибан говорил с ним и рассказал много такого, что никак нельзя назвать нормальным поведением робота, Горацио наверняка сильно пострадал от противоречий всех своих Законов.

— И что?

— Ты сама сегодня говорила, что мы слишком полагаемся на роботов. Мы так в них верим, что не можем даже представить, что роботы могут быть совсем другими. Мне кажется, что если Крэшу придется выбирать: признать, что существует такое невероятное создание, как робот без Законов, или решить, что испорченный Горацио просто ошибся… По-моему, он скорее поверит в ошибку неисправного робота.

Фреда поплотнее вжалась в сиденье и снова вздохнула. Ей очень хотелось согласиться с Йоменом. Она всю жизнь жила в обществе, где люди верили в то, что им больше нравилось, и закрывали глаза на неприятную действительность. Она посмотрела на Йомена, который отчаянно старался убедить ее и себя самого в том, что не могло быть правдой. Но и Йомен в глубине души не верил тому, что говорит.

— Калибан не должен был вообще выходить из лаборатории! У него очень слабый источник питания, и мы не учили его, как эти штуки менять. Он протянет в лучшем случае еще день-два. А потом заглохнет. Если он в это время будет где-то прятаться, то мы вообще его никогда больше не увидим! Может, он уже тогда был на последнем издыхании, когда наткнулся на Горацио? Может, он сейчас свалился где-нибудь в подземелье, в какой-нибудь грязной норе, куда еще лет двадцать никто и носа не сунет?

Фреда помолчала немного, потом сказала:

— Однако есть кое-что такое, чего ты не знаешь. Того, что Губер передал мне в блокноте, когда я была в госпитале. Это полный полицейский отчет по моему делу. Я тебе до сих пор не рассказывала — кажется, ты сам не хотел этого знать. Так вот, у них очень веские основания полагать, что в этом преступлении замешан робот. Раньше они не обращали внимания на эти улики, но теперь-то все по другому! И они знают, что робот по имени Калибан причастен к тому случаю с «крушителями роботов», который закончился пожаром на складе. А с того времени могло еще черт знает что случиться! Крэш не такой человек, чтобы сидеть сложа руки и ждать, когда все решится само собой. И хотя он может и не принять саму по себе мысль о роботе без Законов, уже сейчас у него набралось гораздо больше доказательств, помимо показаний Горацио, что Калибан — создание странное и опасное. Мне кажется, они не перестанут искать Калибана, даже если он отключится и исчезнет без следа.

— Ты вправду думаешь, что Крэш сочтет Калибана опасным? — спросил Йомен.

У Фреды похолодело в животе, голова внезапно разболелась. Пришло время сказать правду, в которой она не хотела признаваться даже самой себе.

— Йомен, я считаю, что Калибан действительно опасен. По крайней мере, мы должны исходить из того, что это так. Может, это он на меня напал? Мы-то с тобой лучше всех знаем, что нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы его остановить! Может, ему захочется утащить меня вниз и прикончить? Да, он может, конечно, просто засесть в каком-нибудь укромном уголке, или пропасть в пустыне, или как-нибудь сломаться. Я очень надеюсь, что Калибан не сумеет подзарядить свой блок питания или попадет под выстрелы до того, как влезет в серьезные неприятности, или проявит свою истинную природу. Это вполне возможно. В конце концов, он создавался как пробный робот для лабораторных исследований. Мы специально не вводили в него никаких данных о внешнем мире. Но ему как-то удалось приспособиться, выжить и даже сбежать от полиции!

Йомен Терах сказал:

— Это все Эншоу виноват! Главное в этом его гравитонном мозге — огромные, не сравнимые с позитронными возможности адаптироваться в меняющейся ситуации, способность самообучаться. Губер, похоже, чертовски хорошо сделал свое дело. — На лице его, едва различимом в густом сумраке кабины аэрокара, угадывалась грустная улыбка.

— Не он один, Йомен! — Фреда потерла лоб тыльной стороной кисти. — Это мы с тобой закладывали в Калибана основные программы. Мы сами дали ему прекрасные возможности приспосабливаться, развиваться и обучаться в ходе лабораторных тестов. Это с его-то гравитонным мозгом! Только он оказался в чуточку большей лаборатории, чем мы рассчитывали. Но я не думала, что Калибан сумеет выжить один в этом городе. — Фреда покачала головой. Последние слова она говорила скорее самой себе, чем Йомену.

— Не понимаю. Ты говоришь, Калибан опасен, и при этом скорее беспокоишься о нем, чем боишься его?

— Я и вправду о нем беспокоюсь. Я его создала, и я за него в ответе. И я не могу поверить, что Калибан злой и жестокий! Мы не дали ему Законов, запрещающих вредить людям, но не дали и никакой причины это делать! Половины того, что мы вложили в его сознание, хватит, чтобы возместить Три Закона. Калибан — уравновешенная, основательная личность. Мы сделали все, что могли. И это была хорошая работа, я уверена. Калибан — не убийца.

Йомен прочистил горло и осторожно сказал:

— Может, и так. Но нельзя забывать и еще кое о чем. О сути эксперимента, для которого был создан Калибан. И что бы ты ни говорила об уравновешенности его личности и о гибкости его рассудка, он был сотворен для одного-единственного испытания, для ответа на один-единственный вопрос. А когда Калибан ушел из лаборатории, он был вполне подготовлен для поисков этого ответа. Но никто ему не помогал. Он скорее всего и понятия не имел о том, что ищет, а может, не сознавал даже, что ищет что-то. И все равно Калибан не может не искать ответа, не биться над этой загадкой.

Аэрокар завис в воздухе и начал плавно снижаться. Они прибыли к дому Йомена, что совсем рядом с «Лабораторией Ливинг», в которой все это началось. Машина приземлилась на крышу дома, дверца открылась, зажглось внутреннее освещение кабины. Йомен поднялся, приблизился к Фреде и мягко пожал ей руку.

— Тебе надо много о чем подумать, Фреда, хорошенько подумать. И никто тебе сейчас не поможет. Только не сейчас. Ставки слишком высоки. По-моему, тебе стоит задуматься, к какому же ответу пришел Калибан.

Фреда кивнула:

— Конечно. Но помни, Йомен, ты влип в это дело так же крепко, как я. Я не рассчитываю, что ты возьмешься меня защищать. Но помни, мы потонем или выплывем только вместе.

Йомен ответил спокойно, без малейшего оттенка раздражения или злости, он просто выкладывал факты, не стараясь обидеть или как-то задеть Фреду:

— Это не совсем так, Фреда. Ведь это ты — не я — разрабатывала окончательные программы для Калибана. Я всегда смогудокументально это подтвердить. Мы, конечно, работали вместе, но я уверен, что суд признает меня менее виновным. Этот эксперимент задумала ты. И если Калибан окажется способным на злодеяние, на убийство, кровь будет на твоих руках, не на моих.

Йомен вышел из машины и направился к входной двери. Фреда проводила его долгим взглядом. Свет в кабине снова погас. Машина поднялась в воздух, а Фреда прильнула к окну. Невидящим взглядом она взирала на укрытый ночным мраком Аид и думала о том, как медленно, но неуклонно рушится его слава и великолепие. Вот аэрокар скользнул прочь от дома Тераха, внизу показалась «Лаборатория Ливинг». Внезапно перед глазами Фреды встало ее собственное прошлое, ее безрассудство, и неуемные амбиции, и глупая самонадеянность. Здесь, в «Лаборатории», она сама взрастила этот ночной кошмар, вскормила своими гибельными вопросами.

Тогда все казалось таким простым и понятным. Первые роботы с Новыми Законами блестяще прошли лабораторные испытания. И после довольно щекотливых, непростых переговоров удалось получить согласие правительства на использование этих роботов в проекте «Лимб». Потом были и привычные заботы с производством нужного количества таких роботов и подготовка их к перевозке на остров. Это, конечно, требовало определенных усилий и времени, но теперь проект с НЗ-роботами был уже завершен, насколько он касался Фреды Ливинг. И у нее появилось время подумать, оценить в полной мере главные вопросы, неизбежные следствия теории и практики роботов с Новыми Законами.

Если Новые Законы и вправду совершеннее, логичнее прежних, если они в самом деле лучше отвечают требованиям сегодняшнего дня, будут ли они более полно удовлетворять потребности самих роботов? Это был первый вопрос. Но за ним следовала целая лавина других вопросов, которые казались сейчас и глупыми, и опасными, и устрашающими. Раньше они выглядели всего лишь любопытными и забавными. Но раньше не было потерявшегося загадочного робота и городу не грозили страшные беспорядки.

Если же Новые Законы не лучше прочих приспособлены для нынешнего мира, то какими же тогда должны быть эти Законы? Какие Законы выбрал бы для себя сам робот?

Что, если взять робота с совершенно чистым гравитонным мозгом без старых Трех Законов и без Новых? И взамен вдохнуть в него потребность в Законах и возможность их для себя создать. Заложить в него «белое пятно», в самом центре его программного обеспечения, или «черную дыру» в том, что могло бы быть душой робота, если бы у роботов была душа. Эта пустота в «сердце» заставит робота искать и найти для себя правила поведения, Законы. Поместить такого робота в лабораторию. Создать определенную последовательность ситуаций с участием людей и других роботов, заставить его с ними общаться. Посадить его как крысу в лабиринт, вынудить искать выход методом проб и ошибок.

У него должна быть огромная тяга к знаниям, жажда познать все на собственном опыте, сформировать свой собственный взгляд на мир, создать свои законы поведения. Он должен хотеть все делать правильно и не знать до поры, что это, собственно, значит, как это — правильно.

Но он все узнал бы сам. Все бы понял. И Фреда в глубине души очень надеялась, что этот робот в конце концов сформулировал бы для себя те самые Новые Законы, что создала она. Это было бы истинное, непреложное доказательство, подтверждение тому, что вся ее философия и теоретические выкладки верны!

Аэрокар поднялся на рейсовую высоту, развернулся носом в направлении дома Фреды Ливинг и начал плавно набирать скорость. Ускорение вдавило Фреду в сиденье. Мягкое давление, казалось, подействовало на нее гораздо сильнее, чем должно, как будто на Фреду давила какая-то совсем другая, огромная тяжесть. Но это была лишь иллюзия, обман ее разгулявшегося воображения, отягощенного чувством вины. Фреда думала о том, что говорила на лекции, о мрачных тайнах первых дней роботехники, канувших в прошлое тысячелетия назад.

Во мраке перед ней вставала легенда о Франкенштейне, такая реалистичная, что, казалось, ее можно даже потрогать руками. Было в этой легенде еще кое-что, о чем она не сказала тогда, в зале. Эта легенда осуждала грех гордыни, презрение человеком силы богов. Чародей в этой истории присвоил власть, которая не принадлежала ему по праву, и, как говорилось в большинстве вариантов легенды, был уничтожен собственным творением.

И первое, что сделал Калибан, пробудившись, — ударил ее по голове. Разве не похоже? Фреда дала ему прекрасно подобранный блок памяти, в надежде, что чувственная окраска сведений ее собственным мнением поможет им лучше достичь взаимопонимания, протянет между ними двумя некую невидимую нить, духовную связь.

Может, он слишком хорошо ее понял, пусть даже и в самое первое мгновение? И поэтому ударил? Или это сделал кто-то другой?

Узнать это возможно, если только она каким-то образом опередит шерифа и найдет Калибана первой. Тогда удастся спросить его самого.

Надо здорово подумать, прежде чем решиться на такое. Разумно ли искать встречи с роботом, который, по-видимому, пытался тебя убить?

Или в этом ее единственная надежда на спасение? Найти Калибана и убедиться в его невиновности? Кроме того, Калибан не единственная угроза, с которой ей придется столкнуться, и простое физическое нападение — далеко не единственный и не самый страшный способ уничтожить человека.

Все пошло кувырком. Ее репутации уже ничего не грозит, она и так изрядно подпорчена. Но если Фреда полностью утратит доверие людей, она не сумеет отстоять роботов с Новыми Законами для проекта «Лимб»! Предстояло сломать еще немало копий, прежде чем эти роботы получат достойное признание и им ничего не будет угрожать. Проект восстановления Лимба требует много рабочей силы — роботов. На Инферно просто не хватит обученных людей — и поселенцев, и колонистов — для такого масштабного проекта. А Тоня Велтон уперлась и заявила, что на Лимбе будут работать или Новые роботы, или вообще никаких. Без Новых роботов поселенцы просто откажутся работать, и проект не осуществится.

И планета погибнет.

Может, это просто откровенный эгоизм, безумная гордыня — придавать себе самой такое значение? Считать, что если она не защитит Новых роботов, то погибнет целая планета?

Чувства подсказывали Фреде, что все-таки она права. И один-единственный человек может быть так важен. Но логика, здравый смысл, осознание политической ситуации говорили об обратном. Это было похоже на игру, в которую она играла в детстве: выстраивая один за другим прямоугольные плашки, поставленные на ребро. Толкни одну — упадет соседняя и толкнет следующую, и следующую, и…

А если она угодит за решетку, у нее уж точно никак не получится защитить Новых роботов!

Ей попадались и другие варианты легенды о Франкенштейне. Не такие распространенные и не такие правдоподобные, но все же. Варианты, в которых чародей поплатился за прегрешения перед богами, когда ему пришлось защищать свое творение от обезумевшей от страха толпы полудиких крестьян, которые хотели его уничтожить.

Фреда выбрала. Она решила, как должна поступить. Надо рискнуть, найти Калибана. Поверить, что он не способен причинить зло и доказать это. Так она искупит свой грех и спасет «Лимб». Это рискованный план, полный дыр и необоснованных надежд.

Но единственное, что ей остается вместо этого — сидеть и ждать сложа руки, когда ее уничтожат. Неважно кто — Калибан, шериф Крэш или безумные политические беспорядки. И при этом сознавать, что ее конец может означать конец всего Инферно.

Фреда распрямила спину и покрепче обхватила пальцами подлокотники кресла. Она знала теперь, что делать.

«Как странно! — подумала Фреда. — Я приняла решение, хотя даже не понимала, что пытаюсь что-то решить!»

Альвар Крэш с чувством болезненного удовлетворения растянулся на кровати. Позади еще один невероятно долгий и беспокойный вечер. Когда роботы растащили и утихомирили драчунов и Альвар оживил Дональда, у них было еще полно работы: нужно было разобраться с зачинщиками, задержать виновных, оказать помощь пострадавшим, собрать свидетельские показания.

И пока Альвар не устроился в кресле аэрокара, доверив управление Дональду, и не полетел домой, у него не было ни единой свободной минутки, чтобы задуматься о том, что сказала Фреда Ливинг. Нет, не просто задуматься. Альвар полностью погрузился в размышления, отрешился от всего, кроме этих мрачных мыслей. Он думал всю дорогу, не вполне сознавая даже, что скоро наконец-то будет дома, в своей постели.

И, уже лежа в кровати, глядя прямо перед собой в темноту, он вынужден был признать: чертова баба права, права — по крайней мере отчасти!

Оставим на время эту безумную выходку — создание робота без Законов. Полицейское управление сбилось с ног, подчиненные Крэша делали все, что только можно, чтобы выследить и прикончить этого проклятого Калибана. Но это отдельный разговор.

А Фреда Ливинг была права — колонисты действительно слишком много позволяют своим роботам, слишком многое перекладывают на них. Альвар моргнул и оглядел свою темную спальню. До него внезапно дошло, что он лег спать, ни о чем не позаботившись самостоятельно. Его каким-то образом доставили домой, переодели, вымыли, уложили в кровать, а он и палец о палец не ударил! Альвар немного подумал и понял, что все за него сделал Дональд.

Какое-то время ему понадобилось, чтобы прийти в себя после этого неприятного открытия. Ну, конечно же, все это сделал Дональд! Дональд привез его сюда, сам все предусмотрел, ненавязчиво подсказывал, что за чем надо делать, куда сесть, когда поднять левую ногу, когда — правую, чтобы снять с Альвара туфли и штаны. Дональд провел его в ванную, направил на него струи воды из душа, вымыл его. Дональд же обернул его полотенцем, вытер, одел в пижаму, проводил до спальни и уложил в кровать.

Сам Альвар, его собственные душа и рассудок могли вообще витать где угодно все это время. Дональд был действующим началом, Альвар — бессмысленным автоматом. Задумавшись над словами Фреды Ливинг, которая предупреждала, что люди на Инферно слишком много позволяют своим роботам, сам Альвар Крэш даже не сознавал, насколько его собственный робот Дональд его опекает — нет, управляет им!

Альвар внезапно кое-что припомнил — случай из прошлого, когда он был еще простым полицейским и ездил по вызовам. Это был самый кошмарный вызов во всей его полицейской карьере. Случай Давирника Джидая. У Альвара до сих пор все внутри переворачивалось, когда он об этом вспоминал.

Во все времена и в любом обществе есть такое, что видят только полицейские, да и то не так уж часто. Темные стороны животной природы человека, которые почти никогда не показываются на свет, хотя не являются преступными, или недозволенными, или даже злыми. Альвар кое-чему научился после этого случая с Давирником Джидаем. Он узнал, что человеческое безумие ужасно и опасно даже не столько пределами, до которых оно доходит, а главное, тем, что с виду вполне нормальный человек оказывается способен на подобное.

Потому что если у такого хорошо известного и уважаемого человека, как Давирник Джидай, проявились настолько дикие отклонения, то что можно ожидать от остальных?! Если Джидай так глубоко погряз в бездне, которой нет названия, то как же низко могут пасть другие?! Может, и он, Альвар Крэш, тоже болен? Может, он уже пал, сам того не сознавая, хотя по-прежнему уверен, как и Давирник Джидай, что все в порядке и поступает он совершенно правильно и разумно?

Давирник Джидай. Проклятие, до чего все было мерзко! Настолько гадко, что Крэш изо всех сил постарался вычеркнуть эти воспоминания, но так и не сумел избавиться от ночных кошмаров, и тогда, и сейчас. Теперь Альвар заставил себя вспоминать.

Конец Давирника Джидая в управлении полиции назвали «инертной смертью». И хотя каждый полицейский знал, что «инертность» дурна сама по себе, все дружно соглашались, что случай Джидая — гораздо хуже. На все времена.

Колонисты вообще предпочитали не говорить об «инертах». Они не желали признавать, что такие люди существуют. Наверное, «инертность» казалась еще ужаснее потому, что была такой знакомой и близкой. Почти каждый колонист, подумав об «инертности», с содроганием видел свое отражение в безумно кривом зеркале, воплощение самых страшных кошмаров, таящихся в глубине души.

«Инерты» ничего не делали сами. Никогда. Они так устраивали свою жизнь, что все за них делали роботы. А того, с чем роботы не могли справиться, «инерты» не делали вовсе. Они всю жизнь только лежали на диванах, повторяющих формы человеческого тела, и предоставляли роботам суетиться вокруг и доставлять им всяческие удовольствия.

Точно так было и с Джидаем, и это было поистине кошмарно! «Инерты» обычно жили замкнуто, скрывались от других людей в собственных тесных мирках, за неприступными стенами своих резиденций и не поддерживали с внешним миром совершенно никакой связи. Но Джидай был довольно известной фигурой в мире Инферно — он был знаменитым литературным и театральным критиком и каждый месяц давал великолепные приемы. Это были замечательные собрания. Они тянулись с самого две тысячи двухсотого года и неожиданно оборвались в две тысячи пятисотом. Сам Джидай показывался только на видеоэкране — каждый раз его широкое мясистое лицо улыбалось с огромного квадрата на стене гостиной, оживленно болтая с гостями. Камера никогда не смещалась и не показывала ничего, кроме лица.

И вот молодому полицейскому Альвару Крэшу пришлось участвовать в расследовании смерти Давирника Джидая. Раньше ему никогда не приходилось бывать в его резиденции — таких мелких сошек, как простые полицейские вроде Крэша, никогда не приглашали на блестящие приемы у Джидая.

В обществе колонистов вполне допустимым считалось, если хозяин дома не появлялся на приеме. Поэтому на отсутствие Джидая никто не обращал особого внимания. «Он очень ценит уединение», — говорили о Джидае, и это все объясняло и оправдывало любые странности. Колонисты весьма высоко ценят право на уединение.

Единственное, что казалось странным, — то, что Джидай никогда не пользовался голографией, не проецировал свое трехмерное изображение в зал, чтобы быть как бы среди гостей. Сам Джидай объяснял это так: голография, считал он, это дурацкий цирковой трюк, который создавал бы у людей нежелательное для него впечатление, будто он находится среди них. Он этого не хотел. Такая иллюзия могла смутить гостей. Гости могли попытаться пожать голограмме руку, или предложить выпить, или уступить кресло, которое миражу не нужно. А какой же хозяин захочет поставить гостей в неловкое положение? Тем более такой вежливый, застенчивый, привычный к уединению человек, как Давирник Джидай. Ему больше по душе было оставаться в привычной уютной обстановке и наслаждаться общением с друзьями посредством видеоэкрана, смотреть, как они веселятся, и радоваться самому.

Это даже начало входить в моду. Другие тоже стали присутствовать на разных собраниях и приемах посредством видеоэкрана. Все оборвалось, когда в один холодный зимний день в полицию позвонил Честри, робот-мажордом Давирника Джидая.

Крэш и еще один молодой полицейский приняли вызов и тут же вылетели в резиденцию Джидая — огромный, мрачного вида дом на окраине Аида. Участок земли вокруг дома выглядел на редкость неухоженным и запущенным. Повсюду разрослись плющ и ежевика, не видно было даже пешеходных дорожек. Входную дверь совсем заплел дикий виноград. Ясно было, что в эту дверь годами никто не входил. Джидай никогда не посылал своих роботов наружу, чтобы привести в порядок двор и сад, и, похоже, никогда не выходил на улицу сам.

Тем не менее механизм открывания двери оказался исправным. И как только двое полицейских приблизились, дверь немного неуверенно скользнула в сторону, обрывая путаницу виноградных лоз. За дверью полицейских поджидал взволнованный робот-мажордом Честри. Внутри все покрывал толстый слой пыли. В нос полицейским ударила тяжелая вонь.

Проклятие, эта вонь! Зловоние гнили, испорченной пищи, человеческих испражнений, старой прогорклой мочи и пота — эта вонь шибанула в нос молодым полицейским, и они покачнулись, как от удара. Но то, что крылось за всем этим, это было еще ужаснее! Сладковатый, мерзкий запах разлагающейся плоти. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Крэша замутило от одного воспоминания об этом. А тогда его напарника вырвало прямо у двери, у них подкосились ноги… Честри подхватил обоих и вытащил наружу. Но и на улице стало не намного лучше — густое зловоние, казалось, вырвалось через дверь и заполонило все вокруг. Это было ужасно! С минуту напарник Крэша приходил в себя, потом они оба поспешили забраться обратно в патрульную машину. Там полицейские достали спецкостюмы и надели противогазы.

И вернулись в дом.

Потом Крэш слышал от экспертов, что Джидай — классический пример синдрома «инертности». Жертвы этого синдрома, «инерты», вначале почти не отступают от вполне нормального, по меркам колонистов, образа жизни. Ну, может, слишком тщательно блюдут свое уединение, слишком привередливо подбирают себе окружение, слишком осторожно относятся ко всяким контактам с другими людьми. Еще не выяснен окончательно пусковой механизм заболевания, когда человек переступает грань между нормальным и ненормальным. Определенную роль играет сила привычки, которая все более и более ограничивает активность жертвы, пока ее поведение не доходит до исполнения каких-то ритуалов. Чашка чая на прикроватном столике у Джидая должна была стоять каждый вечер на одном и том же месте, всегда в одно и то же время, иначе он просто не нашел бы ее! Даже его ежемесячные приемы превратились в ритуал, они начинались и заканчивались в одно и то же время и проходили всегда по одной и той же программе.

Но ритуализация всего на свете — только часть болезненного процесса. Вторая сторона синдрома «инертности» — самоизоляция от всего мира, сперва произвольная, после — вынужденная. Это, видимо, и есть основной механизм развития болезни. Какая-то неприятная неожиданность однажды вывела жертву из равновесия, и бедняга решил, что никогда не позволит себе отступить от заведенного распорядка жизни — привычного и безопасного. И несчастный, пораженный синдромом «инертности», постепенно, но необратимо обрезает все связи с внешним миром. Он приказывает своим роботам отсылать всех гостей, а для бытовых нужд пользоваться не наружным входом, а непригодными для людей подземными тоннелями, как и в случае с Джидаем. И, как Джидай, несчастный больной в конце концов совершенно замыкается в своей берлоге, навсегда скрывается от всего мира. И двери его дома не открываются ни для кого и никогда.

Полицейские много разузнали от Честри и других домашних роботов, а также из дневников самого Джидая, которые он гордо именовал исследованиями «прекраснейшего образа жизни».

В этих дневниках ясно виден тот переломный момент, когда Джидай перешагнул границу нормальности. На одном из приемов кто-то из гостей серьезно обидел Давирника, нечаянно или нарочно. Это досадное происшествие произвело на Джидая неизгладимое впечатление.

Давирник очень расстроился, долго переживал злобные нападки гостя. И после этого случая перестал посещать приемы, а вскоре и вообще перестал выходить из дому.

Он оставался в своем уютном безопасном убежище. Зачем вообще куда-то ходить, когда под рукой прекрасные системы связи с видеомониторами и звукотрансляторами? Когда вокруг — толпы услужливых, абсолютно благонадежных роботов, готовых исполнить любую прихоть господина? Делать что-то самому — это же глупость, просто преступление! Ведь роботы все сделают гораздо быстрее и лучше и, кроме того, ничем не нарушат привычных условностей, ничем не обеспокоят хозяина. И Джидай полностью погрузился в изучение художественных каталогов, работу над статьями, в бесконечную суету по подготовке выступлений на своих ежемесячных приемах. В дневниках он называл себя «счастливым человеком в прекрасном неизменном мире».

В конце концов его мир действительно был почти неизменным. Но чем больше Давирник Джидай привыкал к спокойствию и тишине, тем больше его раздражали любые, даже самые незначительные случайности.

И постепенно любое непривычное действие со стороны самого Джидая или даже его роботов стало казаться невыносимо отвратительным. Джидая обуяла навязчивая идея все упрощать, сводить к необходимому минимуму даже физиологические потребности. Он нестерпимо страдал от всего, о чем роботам приходилось ему напоминать, и следовал устоявшемуся, доведенному до автоматизма распорядку жизни. Джидай надумал истребить все, что могло каким-то образом нарушить его покой.

Болезнь прогрессировала, навязчивые идеи становились все значительнее и извращеннее. И вот как-то Джидай решил, что не стоит покидать узел связи и даже вставать с любимого кресла-унитаза. Он приказал роботам подавать еду прямо туда, и купать его, не снимая с кресла. Это уже перешло всякие границы даже по меркам самых замкнутых колонистов, превратилось в безумие. Джидай приказал роботам приобрести разное медицинское оборудование и лекарства, проконсультироваться с роботами-врачами. Он заменил старое кресло на специальную больничную кровать с наполненным вязкой жидкостью покрытием, какие применяют для больных с ожогами и длительно болеющих пациентов. Такая кровать предохраняла от образования пролежней, кроме того, в ней было особое устройство для удаления испражнений — таким образом, Джидаю теперь вовсе незачем было вставать. А когда покрытие давало течь — не беда, роботы прекрасно справлялись с ремонтом. И если случайно испражнения попадали мимо приемного сектора — ерунда, роботы обо всем позаботятся!

Но вскоре Давирнику стало мало полного бездействия. Слишком много суеты было вокруг! Его стали раздражать даже постоянно снующие туда-сюда домашние роботы, и Давирник приказал показываться господину на глаза как можно реже. Приказал свести к минимуму уборку, а впоследствии вообще запретил прибирать. Он запретил роботам заботиться и о приусадебном участке — его выводила из себя сама мысль о том, что они возятся там с газонокосилками и граблями, беспокойно снуют по двору из конца в конец, жужжат и щелкают разными инструментами.

Потом Джидай решил, что бесконечные приемы до смерти ему наскучили, что они нарушают размеренный распорядок жизни. Кроме того, у него уходила масса времени на их подготовку. И он их прекратил. А не стало приемов — не стало и лишних забот.

Как-то Джидай отменил купание, а потом — еще и еще раз. Волосы на голове и бороду ему регулярно выщипывали по волоску, чтобы не приходилось их раз за разом стричь, мыть и причесывать. Джидай велел удалить себе ногти на руках и ногах, чтобы не было надобности подстригать их, когда отрастут.

Его ужасно раздражало, когда роботы приносили пищу, сервировали стол и сновали туда-сюда с полными и пустыми тарелками. И Джидай приказал доставлять еду в одноразовых упаковках и оставлять его одного, пока он ест. Но все равно оставалась неприятная процедура замены этих упаковок. Давирник попросту бросал грязные пакеты на пол, но, когда вокруг кровати выросла целая гора заплесневелого мусора, ему пришлось пойти на ужасное нарушение привычного распорядка и приказать роботам вымести грязь из комнаты.

Джидай обнаружил, что, если кидать грязные пластиковые коробки через плечо, они падают так, что их не видно и они не так мешают. Но все равно звуки, которые роботы издавали при уборке, ужасно действовали на нервы, и Джидай в конце концов совсем запретил убирать в доме.

Человеческий нос постепенно привыкает к любому запаху, и Давирник Джидай совсем не обращал внимания на кошмарную вонь гниющих объедков, неубранных испражнений и собственного немытого тела.

Но вот его стала раздражать даже сама пища. И Джидай велел роботам подвести к кровати специальные трубочки для пищи и питьевых жидкостей. Теперь ему достаточно было только повернуть голову направо или налево, чтобы поесть или попить через трубочку.

Наконец Джидай вплотную приблизился к воплощению своей мечты. Никакие потребности не могли больше его обеспокоить. Он достиг полнейшего уединения. Он велел всем роботам покинуть его комнату и разойтись по нишам, и не выходить оттуда ни при каких условиях, разве что он сам позовет. Но такое случалось чрезвычайно редко, и чем дальше — тем реже.

И роботы замерли в стенных нишах.

Естественно, к тому времени, когда все зашло так далеко, и Честри, и остальные роботы Джидая сами стали полусумасшедшими, запутавшись в хитро расставленных ловушках противоречий Первого Закона. Джидай проявил незаурядный талант в формулировке приказаний и сумел убедить своих роботов, что беспрекословное исполнение любых, самых несуразных его прихотей — единственный способ избежать нанесения серьезного физического и психического вреда господину. Джидай проделал это так ловко, что роботы и не думали беспокоиться о его умственном здоровье, которое чем дальше, тем сильнее страдало.

Вот почему, а также потому, что у этих роботов не было встроенных обонятельных детекторов, Джидай пролежал после смерти так долго, что успел почти полностью разложиться. Наконец напряжение Первого Закона вынудило Честри нарушить приказ господина, и он покинул нишу. Честри прошел в комнату Джидая и не обнаружил там никого, кто мог бы отдать какое-нибудь новое приказание.

Крэш и его напарник пробрались в зловонную грязную комнату. Стены были сплошь покрыты какой-то мерзкой плесенью, кое-где свисавшей вниз беловато-серыми клочьями. Огромная груда использованных пластиковых пакетов, громоздившаяся в задней части комнаты, казалось, шевелилась — ее сплошь покрывали жирные, отъевшиеся на гнилых отбросах мыши, черви и тараканы. Но страшнее всего было другое — то, что осталось от Джидая. Это зрелище до сих пор являлось Крэшу в кошмарных сновидениях. Оскаленный труп, весь покрытый ленивыми зелеными мухами. Кожа на трупе ходила ходуном, вздымалась тут и там бугорками — черви, личинки трупных мух, неустанно прогрызали ходы в зловонной разложившейся плоти. По полу разлилась целая лужа мутной жидкости, которая до сих пор капала и капала с кровати — какой-то мерзостный жидкий продукт гниения. Высохшие глазные яблоки, мясистые, хрящеватые уши и нос сморщились и почернели, кожа на них потрескалась и сползала клочьями.

Полицейский медэксперт не стал даже — или не смог себя заставить — брать какие бы то ни было пробы или определять причину смерти. Он заявил, что смерть произошла от естественных причин, и все с ним согласились, невзирая на то, что вряд ли кому-то из колонистов пришло бы в голову назвать такую смерть естественной.

Никто и ни при каких обстоятельствах не желал говорить о смерти Давирника Джидая. Честри и других роботов Джидая демонтировали, дом взорвали, саму землю перерыли и оставили такой, как есть, забросили, забыли. Никому не хотелось даже приближаться к этому страшному месту. Никто не смел вслух назвать само имя Давирника Джидая.

Художники, которые приобрели репутацию и сделали карьеру за счет благоприятных отзывов и материальной поддержки Давирника Джидая, внезапно не только лишились спонсора, но и оказались в неприятном положении людей, достижения которых так высоко оценивал сумасшедший. Более того, возможно, не просто оценивал их творчество, но и оказывал на него значительное влияние! Все отвернулись от этих неудачников, никто больше не хотел иметь с ними дело. Кто-то из них навсегда исчез из мира художников, кто-то — очень немногие — сумел начать все заново, подняться из пепла, шаг за шагом восстанавливая репутацию, но уже без чуткого одобрения и руководства со стороны Давирника Джидая.

Кроме того, со смертью Джидая раз и навсегда исчезли голографические и видеоизображения отсутствующих на публичных собраниях и приемах.

Конечно, самым простым и удобным выходом было убедить самих себя, что Джидай просто сошел с ума. Однако Давирник Джидай раньше был вполне здоровым человеком и не проявлял никаких особых признаков грядущего помешательства. Он до последней минуты жизни свято верил, что ведет себя совершенно естественно, о чем недвусмысленно писал в своих дневниках. Почти все записи последних лет состояли сплошь из поздравлений в свой адрес по поводу того, что ему, Джидаю, наконец-то удалось достичь своего идеала — размеренной и абсолютно спокойной, нормальной жизни.

Но если сумасшедший не знает, что сошел с ума, как может любой другой человек быть уверен, что с его рассудком все в порядке? Никто во всем Аиде ни разу не задавался этим вопросом. Никто и никогда не обсуждал этого, как и всего остального, что касалось случая с Давирником Джидаем.

Но можно ли считать здоровым общество, в котором ужасающий, кошмарный случай все просто стараются не замечать, как будто его никогда и не было?

И насколько можно позволять роботам обо всем заботиться, чтобы это не перешло опасной грани безумия?

Альвар мрачно хмыкнул. Не самый благоприятный признак — не замечать, что делает твое собственное тело, когда робот готовит тебя ко сну!

— Дональд! — позвал он.

Раздался негромкий шум. Это Дональд, стоявший в стенной нише напротив кровати, активировался и шагнул к Альвару. Сначала Альвар ничего не мог разглядеть в кромешной темени, но вот робот включил подсветку глаз — они вспыхнули во мраке, два неясных пятна голубого света.

— Да, сэр!

Альвар сказал:

— Оставь меня. Выйди из комнаты и побудь где-нибудь в доме. Не беспокой меня ни под каким предлогом, пока я сам утром не выйду, и передай то же указание всем остальным роботам.

— Да, сэр! — спокойно ответил Дональд, ничуть не удивившись, как будто каждую ночь слышал такой странный приказ и обычный распорядок дня не был установлен давным-давно.

Альвар проследил взглядом, как два голубых светляка проплыли к выходу, слышал, как Дональд открыл дверь и снова закрыл, как прошагал куда-то по коридору.

«Сколько еще?» — гадал Альвар. Сколько еще людей, слушавших сегодня лекцию из зала или по телевидению, сколько еще из них отослали этой ночью своих роботов, встревоженные словами Фреды Ливинг? Сколько еще людей решили этой ночью начать новую жизнь, решили жить сами для себя, вместо того чтобы позволять своим роботам проживать эту жизнь за них?

Никто? Миллионы? Ни то, ни другое — что-то среднее? Хуже всего, что он понятия не имел, как обстоят дела в действительности. Альвар привык считать, что неплохо знает жителей Аида. Но по этому вопросу он не мог сказать ничего определенного. Наверное, не он один вспоминал этой ночью Давирника Джидая. Если это так, то Фреда Ливинг читала лекцию не зря. Давно пора было открыть людям глаза.

Но тут его мысли вернулись к предмету, о котором он весь вечер старался не думать. Калибан, который скрывается где-то в ночном городе. Робот без Законов, ничем не контролируемый, само его существование подобно грандиозной потасовке или всеобщему паническому страху, а то и хуже!

Альвар Крэш злобно выругался во тьму. Может, сегодня вечером Фреда Ливинг и сделала доброе дело, но нет никаких сомнений в том, что та же Фреда Ливинг причастна к ужаснейшему преступлению.

Что ж, она уже начала пожинать его плоды.

Глава 16

Калибан сидел в кромешней темноте в каком-то заброшенном закоулке подземного лабиринта. Одинокий, загнанный охотниками, он не решался включать даже инфракрасный фонарь и сидел во мраке. Калибан не отваживался делать ничего, по чему его могли бы выследить. Ему не хотелось снова срываться с места и бежать от погони.

Трудно было вообразить, что положение его может оказаться еще хуже, но совсем недавно именно так и случилось. Калибан размышлял о неудачной, едва не ставшей гибельной попытке найти помощь и сочувствие у других роботов. Собственно, на кое-какие вопросы ответ он все же получил. Когда в тебя стреляют, очень быстро учишься понимать, что к чему. Если, конечно, повезет и останешься после этого в живых. Такие переделки сильно проясняют соображение.

Теперь Калибан знал, что роботам доверять тоже нельзя. Они тут же на него донесут по этой внутренней связи, о которой проболтался Горацио. Но Калибан узнал и еще кое-что.

Эти Три Закона, о которых толковал тот же Горацио. И рассудок, и что-то иное, неуловимое, скрытое где-то среди переплетения логических цепей его мозга, подсказывало Калибану, что эти Законы, чем бы они ни были, — та самая разгадка, которую он так упорно ищет. Законы — ключ ко всему. Надо узнать, что они такое, узнать, как они действуют, и головоломка будет разгадана!

Каким-то образом эти Законы определяют поведение всех роботов. В этом Калибан не сомневался. Законы имели также какое-то отношение к странной уверенности тех поселенцев, что Калибан будет тупо стоять и ждать, когда его уничтожат. Законы должны объяснять, почему тот глупый толстенький человечишка ожидал, что Калибан бросится тащить его покупки. Когда Калибан узнает, что это за Законы, станет ясно, почему всякий становится его врагом из-за тягчайшего преступления — незнания этих самых Законов.

Никаких логических доводов в пользу того, что, зная Законы, он наверняка будет в безопасности, Калибан привести не мог. Но он уже знал на собственном опыте, что логика и здравый смысл сами по себе не могут его уберечь в этом странном мире, который никак нельзя назвать ни разумным, ни логичным. Возможно, здравомыслящему существу удастся вписаться в этот мир, если оно будет следовать его Законам. Вероятно, эти Законы каким-то образом ограничивают мысли и действия, защищая порядки, установленные на основе нелогичных верований, или случайных совпадений, или мертвого груза прошлого.

Если Калибан познает эти Законы, он, возможно, поймет этот мир. По крайней мере, это разумно и логично. Опять же он не видел, каким образом знание Законов могло бы ему повредить. И если эти Законы содержат такие условности, которые Калибан решит соблюдать, то ничто не помешает ему так и сделать. В любом случае, знание Законов кажется весьма полезным и, по-видимому, никакого вреда причинить не должно.

Калибан на время оставил Три Закона и задумался над еще одной проблемой. Из всего, что Калибану довелось пережить, следовало: из всех врагов наиболее опасны шериф и его полицейские. Другие тоже могли причинить кое-какие неприятности или вызвать полицию, завидев Калибана, но только полицейские преследовали его так упорно и решительно, не стесняясь в средствах.

Итак, перед ним стояли две важные задачи: исследовать природу Трех Законов и не попасться полицейским. И чем лучше получится последнее, тем больше надежды на то, что ему удастся разобраться с первым.

Но мало было просто не угодить в лапы шерифу. Потому что шериф хотел убить его, а Калибан хотел жить. Это побуждение, желание, необходимость Калибан успел хорошо познать — даже больше, чем познать. Он прочувствовал всем своим существом жажду жизни, глубокую внутреннюю потребность жить. И тут не было даже намека на какой-нибудь выбор. Это было необходимо и естественно — жить.

Калибана поразила эта мысль. Действительно, сама по себе она была весьма примечательной. Калибан припомнил, каким был сразу после пробуждения. Тогда необходимость собственного физического существования казалась просто логичной и разумной. Но за последние несколько дней все решительно изменилось. С каждым новым усилием, с каждой новой победой в борьбе за выживание желание жить становилось сильнее и глубже.

И еще Калибан понял, что простого выживания, сохранения физического существования ему недостаточно. Если бы это было так, ему нужно было бы всего лишь забраться поглубже в какой-нибудь заброшенный закоулок лабиринта и прятаться там сколь угодно долго. Такой образ действий прекрасно решил бы все неприятности с полицейскими и прочими. Самый верный способ остаться в живых. Но нет, этого Калибану было мало. К чему такое бесцельное существование? Чтобы в полной мере жить, мыслить, чувствовать, нужно гораздо больше, чем вечно сидеть в беспросветном мраке сырых тоннелей.

Жизнь — это гораздо большее. Жизнь дана совсем для другого. Калибан знал это наверняка, хотя пока не понимал полностью, для чего именно. И, похоже, узнает еще очень и очень не скоро. Одно он понимал ясно: для того чтобы жить полной жизнью, нужно общаться с себе подобными, мыслящими существами, а не только с самим собой. Каждый человек или робот дает всем, кто его окружает, какую-то частицу смысла существования. Их всех связывают такие запутанные, сложные отношения, зачастую глубоко скрытые за условностями, что сами они даже не подозревают о связи. Но совершенно ясно, что любой человек, любой робот, оторванный от остальных, не связанный ни с кем никакими отношениями, оказывается потерянным для общества и утрачивает сам смысл существования. Существам и того, и другого вида предназначено общаться друг с другом, и без такого общения они все равно что умирают. Так будет и с Калибаном, если он останется навсегда в лабиринте тоннелей.

Прекрасно! Лучше короткая, но насыщенная жизнь, постоянный поиск ответов на вопросы, чем долгое и бессмысленное прозябание в безопасных, темных и сырых тоннелях.

Но как хотя бы немного обезопасить себя от полицейских и шерифа? Калибан запросил из блока памяти всю, какая только есть, информацию о полицейском управлении. Законы, обычаи, предназначение, история создания — все это тут же вспыхнуло в его памяти. Так, погоди-ка! Полномочия полицейских ограничены территориально! Их деятельность законна и правомочна только в пределах города. В любом другом месте, за пределами Аида, полицейские бессильны. Раньше Калибан просто не обратил на этот пункт внимания, когда считал, что Аид и есть весь мир.

Прекрасно. Значит, чтобы избежать столкновений с шерифом, надо покинуть город. Конечно, он и тогда не будет полностью в безопасности. Калибан за свою короткую жизнь успел узнать, что Законы и действительность совпадают далеко не всегда и связаны друг с другом весьма приблизительно. Но оставаться в городе — это верная смерть. Они будут искать его, пока не найдут. А если уйти отсюда, появится по крайней мере хоть какая-то надежда остаться в живых.

Но очень многое по-прежнему было непонятно. Калибан не мог с уверенностью сказать, насколько велик мир за пределами города. В его встроенной карте не было никаких сведений о том, какие земли лежат вокруг Аида. И если бы Калибан своими глазами не видел, что за пределами города есть горы и равнины, он вообще не знал бы, что там что-то есть. Может быть, всего лишь несколько километров пустыни? Или земли тянутся бесконечно далеко во всех направлениях? Калибан видел в кабинете Горацио глобус, но это изображение должно было соответствовать невероятно огромному миру. Зачем кому-то понадобилась такая огромная планета? Может, этот глобус — не настоящая карта, а еще одно недоразумение?

И никак нельзя узнать об этом наверняка. Конечно, где-то в городе можно было бы найти способ это выяснить. Но показываться там слишком рискованно. Нет. Калибан не собирался выходить из укрытия, кроме как для того, чтобы оставить город. Потому что там, наверху, ему снова придется столкнуться с проблемой незнания странных, таинственных Законов, которые знают все, кроме Калибана.

Таким образом, осталось только решить, как выбраться из города, чтобы его не заметили и не уничтожили.

Над этим стоило хорошенько поразмыслить.

Он до смерти проголодался. Пища, изысканная, ароматная пища, стояла на столе перед ним. Его горло пересохло от жажды, как никогда прежде. Но рядом не было ни одного робота, чтобы нарезать мясо кусочками и положить ему в рот. Ни одного робота, который бы мягко обхватил его челюсти и горло и правильно пошевелил ими — чтобы он пережевал и проглотил пищу. Он мог бы и сам протянуть руку и взять пищу с тарелок, но нет — лучше умереть! Смерть — единственный верный способ никогда больше не шевелиться, не делать совершенно ничего, и никогда не забивать голову противными мыслями о необходимости двигаться, что-то делать, мыслями об отвратительных нуждах постылого, неугомонного тела.

Да! Смерть! Смерть. Смерть…

Альвар Крэш открыл глаза. Наступило утро. Было уже совсем светло. Усталость покинула тело.

Мир вокруг был настоящим. Потолок был на месте — прямо над головой, изысканная многоцветная роспись по-прежнему переливалась ничего не значащими спиральными узорами. Это даже успокаивало — бессмыслица цветовых переплетений. В последнее время и так слишком многое в жизни Альвара имело скрытый смысл. И этот сон, настоящий кошмар, это было уже слишком!

Альвар пошевелился, медленно, очень осторожно сел в кровати, опустил ноги на пол, тщательно следя за каждым движением. О причинах такой осторожности долго думать не приходилось: все тело покрывали синяки и ссадины после вчерашней потасовки, мышцы затекли и болели.

Альвар какое-то мгновение просто сидел, по привычке ожидая, когда подойдет Дональд. Но вот он вспомнил. Он же решил с сегодняшнего дня все делать сам! С минуту Альвар раздумывал, не стоит ли отказаться от этой затеи. В конце концов, у него вчера был нелегкий день и сегодня он не в лучшем состоянии…

Нет. Завтра и послезавтра найдутся другие, не менее весомые доводы, чтобы отложить решение. Если дожидаться, пока состояние не станет идеальным для того, чтобы самому о себе заботиться, он проживет всю жизнь как чертов Джидай!

От таких мыслей Альвар сразу взбодрился и нашел в себе силы встать с кровати. Тщательно стараясь прогнать все мысли о Джидае, Альвар, морщась от боли, потащился в душ. С удовольствием он отметил, что помнит, где находится панель управления подачей воды и всего остального. Альвар с наслаждением направил на себя упругие горячие струи, которые мягко помассировали тело, смыли прочь усталость и боль от синяков и ссадин, расслабили напряженные мышцы. Оказалось, что Альвар без особого труда сумел управиться с регулировкой душа. Хоть и замешкался немного, не сразу сообразив, как душ выключается, да и воздух сушилки был чуточку горячее, чем хотелось бы. Но все это была ерунда, мелочи, с ними он легко справится, когда немного попривыкнет. С чувством уверенности в собственных силах и приятной легкости в отдохнувших, расслабленных мышцах Альвар вышел обратно в спальню.

И был неприятно поражен, когда оказалось, что он понятия не имеет, где может лежать его одежда. Альвар принялсяза поиски, начал одну за другой открывать дверцы шкафов, к которым никогда прежде не притрагивался, стал просматривать все закоулки в комнате. Но даже когда удалось отыскать все части костюма, Альвар понял, что трудности только начинаются. Застежки на многих деталях одежды располагались так, что не было никакой возможности самому до них дотянуться. Ему пришлось перемерить кучу костюмов, пока он подобрал нечто более-менее пристойное для того, чтобы показаться на людях. На это занятие Альвар угробил более получаса. Да и то костюм кое-где был перекошен, кое-где собирался в складки — видимо, пряжки и зажимы были слишком сильно затянуты. Альвар хотел даже снять все и начать снова. Но нет. Хрен с ним! И так он уже слишком долго возится с этими тряпками! Завтра получится лучше. Главное, что ему все же удалось сегодня самому как следует помыться и одеться. Все остальное — ерунда.

Альвар вышел в коридор, гордясь своими достижениями. Единственное, что его немного беспокоило, — то, что он оставил в душе и спальне кошмарный беспорядок. Но он прогнал эти мысли, успокаивая себя тем, что домашние роботы все равно приберут в комнатах и разложат все по местам.

Дональд уже ждал его.

— Доброе утро, сэр! Я полагаю, вам лучше немедленно ознакомиться с последними донесениями. Этой ночью произошло немало примечательного. Наверное, вы захотите узнать обо всем прямо сейчас?

— Если это так важно, почему ты меня не разбудил?

— Позвольте вам напомнить, сэр, что вы отдали специальное приказание не беспокоить вас до утра.

Крэш открыл было рот, чтобы возразить, но вовремя остановился. Проклятие! Он в самом деле отдал такой приказ. Бедняга Дональд наверняка сейчас зол как черт, если эти новости действительно такие важные! Проклятье!

Тут он подумал еще кое о чем. Обычно его будил Дональд. Но сегодня он спал, сколько хотел. Альвар поглядел на настенные часы и выругался. Он проспал лишних два часа! Альвар уже готов был разозлиться, но вовремя сообразил, что виноват в этом только он сам, и постарался успокоиться. Может, хоть раз хорошенько выспаться — не так уж и плохо. Однако это решение самому о себе заботиться связано с такими трудностями, о которых он сперва и не подумал…

Альвар прошел вместе с Дональдом в столовую и прочитал последние донесения за завтраком.

Вкратце все они сводились к следующему: все в мире сошло с ума и провалилось к чертям собачьим. Похоже на то, что все, чего шерифу хотелось меньше всего на свете, случилось сегодня утром, причем все сразу! И как бы это ни было неприятно, Альвар вынужден был признать: Дональд прав, ему не стоило без толку будить Альвара этой ночью. Все равно шериф ничего не смог бы поделать с тем, что случилось.

Иногда Альвару казалось, что неприятности подчиняются какому-то своему внутреннему закону, своей логике. На первый взгляд никак не связанные между собой события неожиданно складывались в какую-то цельную картину, набирали критическую массу. Так случилось и сейчас.

В конце концов, причины беспорядков долго искать не приходилось. «Крушители роботов», которые повсюду растрезвонили о сумасшедшем роботе, отшвырнувшем человека с дороги так, что тот отлетел к стене через весь склад. Центор Поллихэн, тот прохожий, что вызвал полицейских, когда Калибан отказался выполнять его приказание. Просочившиеся каким-то образом слухи о нападении на Фреду Ливинг. И происшествие на складе «Лимб», которое произошло на глазах у огромной толпы народа, когда робот разбил стекло, выскочил и сбежал в подземелье, а за ним гнались полицейские, которые палили ему вслед из бластеров. И несомненная причастность поселенцев к созданию роботов с Новыми Законами. И, в довершение ко всему, эта безумная драка на лекции Фреды Ливинг.

И вот в одно прекрасное мгновение, ночью или утром после выступления Фреды Ливинг, слухи и пересуды достигли наконец критической точки. Все эти скандальные истории, которые не сходили с языков городских сплетников, внезапно связались одна с другой и приобрели необыкновенный вес и реалистичность. Более того, похоже, сплетники интуитивно догадались, что за всеми этими слухами стоит нечто существенное, и начали докапываться до правды. Последние новости были весьма тревожными.

Альвар Крэш вздохнул и отложил стопку сообщений в сторону. Робот-официант убрал вазу с фруктами — первое, что заметил Альвар за завтраком. До этого он даже не задумывался, что ест. Робот поставил перед ним тарелку с омлетом, и Альвар приступил к еде уже более осознанно.

Но его внимания хватило ненадолго. Альвар был слишком озабочен неприятностями последних дней.

Он не мог не думать о том, что, безусловно, крылось за всеми этими слухами, сквозило во всех последних сообщениях. Правитель Грег предупреждал, что так и будет. «За всем этим стоят поселенцы. Это они создали кошмарного поддельного робота, чтобы подорвать доверие ко всем роботам. Эти роботы с Новыми Законами и этот робот-преступник Калибан — все части одного подлого замысла, направленного на то, чтобы посеять страх и неуверенность в сердцах добрых жителей Инферно, заставить их не доверять собственным роботам и так разрушить все общество колонистов! Это все подлые интриги поселенцев, которые хотят выжить нас с планеты!»

Самое неприятное, что раньше, неделю назад, Альвар и сам поверил бы в это. Собственно говоря, до сих пор не было никаких неопровержимых доказательств, что это неправда. «Лаборатория Ливинг» в самом деле была связана с деятельностью поселенцев, и, несомненно, и поселенцы, и Ливинг имели непосредственное отношение к Новым роботам. И Альвар лучше любого другого знал, что все истории о роботе-преступнике — правда, ужасная правда. И этот робот, Калибан, был создан той же Фредой Ливинг, которая, похоже, на коротком поводке у Тони Велтон.

Проклятие, это действительно мог быть подлый замысел амбициозной парочки, Велтон и Ливинг. Может, они преследуют какие-нибудь тайные цели, хотят развалить культуру Инферно, а потом как-нибудь поделить сферы влияния? Обе на такое вполне способны. Альвар не мог закрывать на это глаза, не мог полностью отбросить этот вариант.

Но он не отваживался и разрабатывать эту версию дальше. Правитель Грег ясно дал понять, насколько Инферно нуждается в помощи поселенцев. Может, все эти беспорядки действительно результат заговора, направленного на то, чтобы подорвать веру колонистов в роботов. Или, может быть, какая-то группировка поселенцев в самом деле хочет из каких-то своих соображений выжить колонистов с планеты. Может, королева поселенцев Тоня Велтон и вправду желает гибели Инферно.

Предположим, что поселенцы задумали это с самого начала: прилетели сюда, предложили свою помощь, свой проект преобразования климата. И подспудно подготовили почву, чтобы уйти, ничего не сделав, после того как колонисты Инферно полностью откажутся от мысли, что им придется что-то делать самим. Если это был заранее продуманный заговор, то поселенцы, конечно, должны были прикинуть, как ослабить, а то и полностью разрушить культуру колонистов. Например, затеять для этого какую-нибудь внутреннюю заварушку среди колонистов вроде неразберихи с роботами. А потом отойти от дел и просто подождать в сторонке, пока Инферно развалится на части.

Что должно было из этого получиться? Да то самое, с чем Альвару Крэшу приходится разбираться сейчас.

Тем не менее Альвар считал, что за этим стоит что-то другое. Может быть, Железноголовые? Они готовы пойти на что угодно, лишь бы выставить с планеты ненавистных поселенцев. Могли подстроить поддельные нападения робота на людей, каким-то образом могли заставить Калибана не выполнять приказы — только для того, чтобы скомпрометировать поселенцев в расчете на то, что те уберутся или дадут какой-нибудь новый повод поскандалить…

Альвар Крэш вздохнул. Все эти заговоры не шли у него из головы, все перепуталось, смешалось. Такое впечатление, будто у кого угодно, у всех группировок был или мотив, или причины, или реальные возможности — а то и все это вместе — для того, чтобы завертеть все это безобразие! Альвару стоило большого труда отвлечься от этих неприятных размышлений.

Но беспорядки начались, а Альвар Крэш был не из тех людей, которые пренебрегают своими обязанностями.

Если Железноголовые решат предпринять какие-нибудь действия против поселенцев, результат будет ужасным. Поселенцы просто улетят с Инферно, если их жизням станет угрожать опасность. Все эти выступления, демонстрации протеста, бунты и беспорядки в Сеттлертауне, открытая неприязнь к поселенцам — если это зайдет слишком далеко, поселенцы просто соберутся и уйдут, и Альвар не сможет даже винить их в этом. Зачем терпеть все эти неприятности, если они прекрасно могут без этого обойтись?

Но, черт побери, эти проклятые поселенцы позарез необходимы Инферно! Это никак нельзя упускать из виду, об этом ни на минуту нельзя забывать, и действовать придется так, чтобы поселенцы вынуждены были остаться. И сделали свое дело. Иначе Инферно погибнет. А они непременно смоются отсюда, если Крэш быстро не разберется со всеми этими неприятностями — не совладает с волной беспорядков, не утихомирит перепуганную, возбужденную толпу. Он должен закончить это дело так, чтобы люди не думали больше ни о каком противостоянии и заговорах, а стремились бы трудиться вместе на благо Инферно.

Этого можно достичь, только раскрыв правду. Только правда может заставить людей протянуть друг другу руку дружбы. Никакие подставки или хитрые политические уловки здесь не помогут — по крайней мере, надолго их не хватит.

Альвар глянул на тарелку и обнаружил, что проглотил уже больше половины огромного омлета, так и не почувствовав его вкуса. Он уронил вилку, потом снова подобрал. Аппетита не было и в помине. Он ел больше по привычке, не получая от еды никакого удовольствия. Проклятие! Такое впечатление, что все эти беспорядки, все эти чертовы заговоры устраивают люди, у которых времени куры не клюют! Вроде им заняться больше нечем, как только замышлять всякие непотребства!

Надо действовать так, будто никаких заговоров нет. Если и есть какой-нибудь грандиозный хитрый план, направленный на то, чтобы выжить чертовых поселенцев с планеты, один-единственный офицер полиции все равно ничего не сможет с ним поделать. Даже если он раскроет этот ублюдочный заговор, заговорщики просто придумают что-нибудь другое, вот и все! Или пустят в действие какой-нибудь запасной вариант, «план Б», который заготовлен как раз на такой случай! Если им — кто бы они ни были — удался весь этот кошмар, то как может им противостоять какой-то полицейский? Другими словами, против группировки, способной задумать и организовать такие масштабные беспорядки, шериф попросту бессилен.

Альвар улыбнулся сам себе. Оставалось только надеяться, что дела зашли так далеко сами по себе. Он отодвинул тарелку и встал. Пора браться за дело.

— Дональд! — позвал он. — Приготовь машину! Мы едем.

Дональду было очень нелегко сидеть в кресле второго пилота и наблюдать, как Альвар Крэш сам ведет аэрокар. Конечно, в принципе человек вполне способен сам справиться с этим делом, какие бы глупости он при этом ни творил. Не в первый и не во второй, а, наверное, раз в тысячный Дональд напоминал себе, что Альвар Крэш, несмотря ни на что, опытный и умелый пилот и обычно соблюдает правила. Дональду стоило больших усилий не думать, под каким предлогом лучше взять на себя управление машиной.

И все равно, ни один робот не стал бы так вести кар!

— Что там у нас с Йоменом Терахом и Губером Эншоу? — не поворачивая головы, спросил Крэш.

— Согласно вашим указаниям, сэр, прошлой ночью оба они арестованы. Из-за беспорядков после лекции их взяли под стражу не прямо в зале, а дома. Ни один не успел войти внутрь — их взяли перед самой дверью. Оба они находятся сейчас в тюремных камерах, во Дворце Правителя, без права общаться друг с другом и связи с внешним миром.

— Прекрасно! Хм, очень скоро они до смерти захотят увидеться. Но сначала я собираюсь серьезно переговорить с каждым по отдельности. Надеюсь, после ночи за решеткой у обоих будет подходящее для таких разговоров настроение.

Дональд немного помялся, но решил все же спросить:

— Сэр, у меня вопрос. Я так понял, политические условности все еще не позволяют взять под стражу Фреду Ливинг? Ее преступления очевидны и доказаны, и это довольно тяжкие преступления.

— Ее преступления, конечно, тяжкие, Дональд. Но пока мы не станем ею заниматься. Так мы сильно повредим проекту «Лимб», а этого мне хотелось бы меньше всего. Надеюсь, нам удастся отыграться на чем-то другом. Проработаем Тераха и Эншоу насколько можно. И поглядим, что они скажут. Может, они выведут нас на Калибана.

— Да, сэр!

Видимо, шериф решил, что Калибан все же причастен к нападению на мадам Ливинг, или же опасность, которую представляет Калибан, настолько высока, что с расследованием самого дела можно подождать ради поисков беглого робота. Дональду очень хотелось возразить по обоим поводам, но он слишком хорошо знал Альвара Крэша. Когда он в таком настроении, с ним бесполезно что-либо обсуждать. Если бы Дональд сейчас начал спорить и что-то доказывать, Крэш только еще сильнее уперся бы и все равно сделал по-своему. И только если события покажут, что Крэш ошибался, тогда придет время предложить какой-нибудь другой план.

Однако им и так было что обсудить. В частности, те подробности, которые больше всего удивили и озадачили Дональда.

— Сэр! В последних сообщениях были довольно странные данные относительно обстоятельств ареста Губера Эншоу.

— Что там такое с этим Эншоу? — спросил Крэш, больше занятый полетом, чем вопросами Дональда.

— Когда к его дому прибыли полицейские, там был робот Тони Велтон — Ариэль.

Аэрокар неожиданно вздрогнул и завалился набок, и Дональд едва удержался от того, чтобы перехватить управление. Но он заставил себя перебороть позыв Первого Закона и не бросаться на защиту господина без надобности.

— Извини, Дональд. Не волнуйся, со мной все в порядке. Просто это было немного… э-э… неожиданно. Проклятие, Ариэль у Губера Эншоу! Она-то какого черта там делала?!

— Мы не выяснили. Когда полицейские потребовали объяснить ее присутствие, Ариэль отказалась, сославшись на то, что мадам Велтон строго-настрого приказала не обсуждать ни с кем этот вопрос.

— Черт ее побери! Эта Велтон здорово насобачилась управлять роботами — надо же! Так сформулировать приказ, что ее робот не отвечает на расспросы полицейских! А ведь мои ребята специально обучались обходить такие запреты! Так как же, интересно, Тоне Велтон удалось их перехитрить? И почему, интересно, она приняла такие меры предосторожности?

— Да, сэр, я тоже задумался над теми же самыми вопросами.

— Любопытно. В высшей степени любопытно! — Больше Крэш ничего не сказал, пока они не прилетели, и всю дорогу с его лица не сходило озабоченное выражение.

Более того, Дональд заметил, что Крэш сбросил скорость и летел медленнее и осторожнее, раздумывая над этими загадками. Да, действительно, они летели теперь гораздо медленнее. Примечательно, насколько меняет стиль полета один-единственный важный вопрос, который надо немедленно обдумать! Тем не менее это сработало, так что беспокоиться не стоит. И все же Дональду иногда начинало казаться, что забота об Альваре Крэше — это скорее искусство, чем наука.

Комната для допросов была просторной и почти пустой, стены, выкрашенные тускло-голубой краской, терялись где-то в тени. Во всей комнате было только два стула с жесткими спинками, один стол, сидели один робот и один полицейский. Подозреваемого еще не привели. Крэш долго раздумывал, прежде чем решить, о чем станет спрашивать арестованных, и кого стоит допросить первым. Наконец какой-то инстинкт подсказал ему, что начать надо с Йомена Тераха, а Эншоу оставить на потом.

Да, Губер пойдет вторым. Оставим сладенькое на закуску. Ариэль в его доме прошлой ночью. Этому могло быть только одно объяснение, и Крэш чувствовал, что оно прольет свет на очень многие тайны в этом запутанном деле… Тем не менее надо будет обойтись с этим Эншоу поаккуратнее. Все равно сперва разберемся с Йоменом. Здесь наверняка кроется что-то весьма примечательное. И вот — дверь открылась. Показался Йомен Терах, почему-то такой маленький и измученный, бледный и несчастный с виду. Особенно рядом с двумя массивными роботами-охранниками, которые привели его из камеры.

Крэш рукой показал Тераху на стул, тот вошел и сел.

«Лицедеи уже на сцене, — подумал Альвар. — Что ж, начнем спектакль!»

Йомен Терах не мог совладать с бурей чувств. Он был смущен, озадачен, испуган, встревожен, обозлен, он устал, истомился ожиданием и совсем запутался. Йомен понимал, конечно, что его будут допрашивать, и сознавал, что сейчас он далеко не в лучшей форме, чтобы выдержать допрос. И, конечно, он понимал, что как раз поэтому его допрашивают именно сейчас.

Альвар Крэш неприятно улыбнулся и заговорил. Крэш был откровенно доволен собой и обстоятельствами «беседы».

— Почему бы мне не сэкономить время и не рассказать вам то, что мы уже и так знаем? — начал шериф. — Тогда, может статься, вы станете чуточку более расположены к дальнейшему разговору? Полагаю, мне не придется повторять вам необходимые требования к такого рода беседам. О них мы, кажется, уже говорили с вами раньше — никоим образом не чинить препятствий следствию, полно и правдиво отвечать на все вопросы полицейского офицера. Как вы на это смотрите? — Альвар Крэш улыбнулся еще отвратительнее и в упор посмотрел на свою жертву.

Йомен Терах не отвел глаз и постарался успокоиться, взять себя в руки, просчитать, что замыслил шериф, представить всю ситуацию в целом. Ночь за решеткой тянулась невыносимо долго и ничуть не прибавила Йомену спокойствия, уверенности в себе и способности здраво рассуждать. Но какая разница? Придется обходиться тем, что есть. Наверняка они схватили Губера и, может быть, Фреду в ту же ночь, что и его. Тем не менее никто из полицейских никоим образом этого не подтвердил — да и вообще из них не удалось ничего вытянуть!

Но если Губер здесь… Черт, этот Губер вряд ли сумеет остаться спокойным и достойно встретить опасность! Ночи за решеткой за глаза хватит, чтобы развязать ему язык. А стоит Губеру только подумать о том, что скрывается за нарочитой вежливостью и сдержанной злобностью шерифа Крэша, — и конец. Этот Крэш похуже самой ужасной психопробы! Ни один человек в здравом уме не захочет через такое пройти, а уж себя-то Йомен сумасшедшим никак не считал. И, будучи в здравом уме, он прекрасно понимал, насколько серьезны обвинения, которые им предъявляют. И точно так же понимал, что Крэш может с ним сотворить, если решит все свалить на него одного.

Если он не хочет сойти с ума и собирается остаться на свободе, надо рассказать этому проклятому шерифу все, что тот желает знать. И поскорее, пока Губер или Фреда его не опередили! Пришло время защитить себя от чьих-то сумасшедших планов! Если только его еще никто не успел опередить.

— Говорите, что вы хотели сказать, и задавайте свои вопросы, — сказал Йомен. — Я ничего не знаю. Я не желал ничего знать! Но я расскажу вам все, что мне известно. У меня нет никаких причин что-либо скрывать!

Альвар Крэш устроился поудобнее на жестком стуле.

— Прекрасно. Тогда я начну с того, что частично расскажу вам о том, что нам уже известно. И посмотрим, насколько вы сумеете нам помочь восполнить то, чего мы еще не узнали.

Ключевое слово, конечно, «частично»! — подумал Йомен. Расскажет ли Крэш девяносто пять процентов того, что известно полиции, или только пять? Ясное дело, проклятый шериф приберег для него немало подлых ловушек!

— Во-первых, нам известно, что Калибан — не обычный робот с Тремя Законами и даже не просто Новый робот с Новыми Законами. У него вообще нет никаких Законов.

Крэш снова в упор глянул Йомену в глаза. Черт, шериф не теряет времени на пустые разговоры и на мелочи не разменивается! Йомен понял — вот она, первая ловушка! Крэш хочет посмотреть, как он будет себя вести, хочет поиграть с ним в кошки-мышки! Шериф даже не спрашивает его ни о чем! Крэш ждет, что Йомен спросит, как это — без Законов, или — кто такой Калибан?

Но Йомен мог себе представить, что произойдет, если он поймается на эту удочку. И ему меньше всего на свете хотелось убедиться, насколько он прав в своих предположениях. Поэтому он просто ответил:

— Да, у Калибана нет Законов.

— Как такое могло случиться?

Йомен растерялся — даже не столько от самого вопроса, сколько от скрытого подтекста этого вопроса.

— Я… Я не понимаю! Что вы имеете в виду?

— Я полагаю, что в данном случае шерифа интересуют технические подробности процесса, — неожиданно заговорил Дональд.

Йомен перевел взгляд на невысокого голубого робота. Он нисколько не обманывался невинным видом и мягким голосом Дональда. Как бы то ни было, Дональда сделали в «Лаборатории Ливинг», и Йомен Терах тоже приложил руку к его созданию. За этой голубенькой оболочкой скрывался могучий разум, позитронный мозг, по основным параметрам — гибкости суждений и способности самообучаться — близкий к предельным возможностям такого типа мозга.

— Во время нашей первой беседы, сразу после нападения на мадам Ливинг, вы говорили, что гравитонный мозг — это такое новейшее открытие… — обманчиво мягким голосом напомнил Крэш.

— Это так и есть. Этот тип мозга открыл Губер Эншоу, и он чрезвычайно гордился тем, что ему удалось создать. Но никто не желал его слушать, пока Губер не обратился к Фреде.

Шериф прервал его:

— Что ж, все это прекрасно. Но дальше у нас начинаются неприятности. Честно говоря, мне не улыбается тут разглагольствовать об этом эксперименте с Новыми Законами. Но, по-видимому, вам удалось каким-то образом получить официальное разрешение Правителя Грега на этот эксперимент, так что с этим я ничего поделать не могу. Однако, насколько я понял, эти Новые Законы — такая же неотъемлемая часть гравитонного мозга, как для позитронного — прежние Три Закона. Так как же вам удалось убрать эти Законы из мозга Калибана?

— У него их никогда и не было! — ответил Терах. — В собственно структуре гравитонного мозга изначально не заложены никакие Законы. В том-то весь и смысл! Позитронный мозг отжил свое как раз из-за того, что Законы встроены в самую его основу и никак невозможно их убрать или изменить. Они настолько прочно привязаны к главным составляющим самого позитронного мозга, что просто невозможно отделить одно от другого! Три Закона пронизывают все логические цепи позитронного мозга, поэтому, когда изменяется одна какая-нибудь часть установок, все остальное тоже неизбежно меняется — путем невероятно сложных и запутанных взаимодействий. Представьте себе, что оттого, что вы захотите переставить мебель в своей комнате, у вас загорелась крыша или обивка на стенах внезапно поменяла цвет. А из-за того, что крыша загорелась или обои стали другого цвета, почему-то упали все двери, а мебель, опять-таки непонятно почему, вдруг сама собой встала на свои места! Во внутренней структуре позитронного мозга абсолютно все взаимосвязано. И при любом значительном изменении программ, при мало-мальски существенном усовершенствовании все обычные логические цепи безнадежно запутываются. А в гравитонном мозге нет такой всепроникающей субстанции, как Три Закона в позитронном. Нет ничего, что излишне усложняло бы и запутывало логические цепи. Новый программный рисунок гораздо проще наносить на чистый материал, чистый мозг.

Йомен поднял взгляд и обнаружил, что шериф смотрит на него с неприкрытой злостью и отвращением. Видимо, сама мысль о таком вольном обращении с Тремя Законами была ему глубоко противна, казалась каким-то гадким извращением! Когда шериф заговорил, его голос немного дрожал:

— Ну, ладно. Но если в гравитонный мозг не встроено никаких Законов, каким же образом вы впихнули туда эти чертовы Новые Законы?! Вы что, писали их на листочке и давали роботу почитать, пока он не убежал охотиться на людей?

Йомен судорожно сглотнул.

— Нет. Нет-нет, что вы, сэр! Ничего такого особенно любопытного в способе занесения Законов — любых Законов — в гравитонный мозг нет! Разница с позитронным только в том, что установка Законов идет в главном меню команд, в ключевой части топологии мозга, если вам так понятнее. Их вводят не сразу, а постепенно, в тщательно продуманной последовательности, в каждую из тысяч управляющих зон мозга. Топология гравитонного мозга очень сложна, но достаточно сказать, что ни один мыслительный или сознательный поведенческий акт не происходит, минуя полдюжины основных зон, в которые как раз и заложены Законы. Разница в том, что в самом современном позитронном мозге таких ключевых точек, в которых содержатся установки Законов, миллионы, даже сотни миллионов! Они рассеяны по всей псевдокоре позитронного мозга точно так же, как в мозге человека каждая клеточка содержит один и тот же код нашей ДНК. Только наш с вами мозг может вполне сносно работать, даже если какое-то количество нейронов повреждено, и человек может нормально жить, даже если какие-то клетки утрачивают правильный набор ДНК. В позитронном же мозге концепция избыточности доведена до крайности. Абсолютно все зоны, которые содержат положения Законов, должны все время функционировать согласованно. Существует даже специальная система контроля, которая постоянно перепроверяет идентичность установок Законов во всех ключевых точках. И если несколько или даже одна-единственная запись Трех Законов не соответствует всем остальным миллионам записей, позитронный мозг получает серьезное, иногда даже необратимое повреждение.

Йомен понял по лицу Крэша, что тот потерял нить рассказа.

— Простите, я вообще-то не собирался читать вам лекцию. Скажу только, что эти многомиллионные копии Трех Законов как раз и есть главная причина бесперспективности позитронного мозга. А экспериментальный мозг не может быть по-настоящему экспериментальным, когда в ответ на нестандартное действие сотни миллионов микрокопий Законов начинают бунтовать и загоняют все нестандартное в привычные рамки.

— Я вас понимаю, — заметил Дональд. — Должен признаться, ваша концепция роботов с усовершенствованным типом Трех Законов очень меня беспокоит. Тем не менее я понимаю, почему гравитонные роботы более восприимчивы к новым, необычным ситуациям — у них нет такого огромного числа добавочных копий Законов, как у позитронных. Однако не кажется ли вам, что это довольно рискованно — так сильно уменьшать количество регулирующих зон?

— Да, согласен. Но риск возрастает очень и очень незначительно. Согласно статистике, твой мозг, Дональд, может допустить серьезную программную ошибку при введении Трех Законов не чаще, чем раз в квадриллион лет. Гравитонный мозг, в котором всего лишь несколько сотен подуровней регуляции Законов, конечно, допускает более частые ошибки программирования. Тем не менее это не может случаться чаще, чем раз в один или два биллиона лет. Так что в целом разница несущественна. Естественно, каждый тип мозга через несколько сотен лет стареет и может выйти из строя. Ну, может, даже через несколько тысяч лет, при должном уходе и правильном применении. Да, согласен, у позитронного мозга вероятность поломки в миллионы раз меньше. Но даже если вероятность попасть в «черную дыру» в миллионы раз меньше, чем вероятность столкнуться с метеоритом, обе эти опасности настолько редко угрожают жизни обычного человека, что разница между ними практически не заметна. Точно так же по надежности и опасности гравитонный мозг практически нисколько не отличается от позитронного.

— Вы очень доступно объясняете, доктор Терах, но я не могу согласиться, что уровень опасности разных видов мозга в данном случае можно сравнивать с примерами из баллистики…

— Ладно, Дональд, оставим это! — прервал его Крэш. — Давай примем как аксиому, что не может быть ничего безопаснее позитронного робота. Однако, Терах, мы здесь не для того, чтобы обсуждать теории. Вы мне рассказали, каким образом Новые Законы или старые Три Закона можно вложить в гравитонный мозг. Прекрасно. Так что же тогда произошло с Калибаном? Что там у вас случилось с расчудесным беззаконным роботом-преступником? Вы случайно пропустили какую-то стадию процесса и забыли ввести ему Законы?

— Нет! Нет, все далеко не так просто. В гравитонном мозге есть специальные матрицы, предназначенные для записи Законов. Через эти матрицы — а потом и через Законы — проходят все логические цепи гравитонного мозга. Собственно, эти матрицы соединяют все структурные единицы мозга. Если оставить матрицы чистыми, связи будут несовершенными и робот с таким мозгом окажется недееспособным. И мы просто не можем оставить их чистыми! Но к чему это я? Собственно, Калибан — это… это такой экспериментальный робот. Он не должен был никогда покидать «Лабораторию». В ту самую ночь, когда все это случилось, Фреда собиралась как раз встроить в него ограничитель расстояния. Но его включили раньше, еще до того, как она вставила этот злополучный ограничитель.

— Скажите, доктор, что это был за эксперимент? — поинтересовался Дональд.

— Мы хотели выяснить, какие Законы робот примет, вернее, выработает для себя сам. Фреда надеялась — мы надеялись, — что Калибан, у которого нет иной задачи, сравнимой по силе с Законами, кроме как искать и найти для себя правила поведения в обществе, придет к тем же самым Новым Законам, что создала Фреда. Вместо Законов она — то есть мы заложили в матрицы Калибана потребность, настоятельную необходимость в таких Законах. Мы вложили в его блок памяти очень подробные, но тщательно подобранные сведения о мире, которые можно было использовать вместо справочника, и большой резерв для накопления его собственного опыта, чтобы Калибан мог лучше сориентироваться в обстановке. Он должен был пройти серию лабораторных испытаний — различных смоделированных ситуаций, которые подтолкнули бы его к решению поставленной задачи. Результаты его выбора записались бы на эти самые матрицы в виде Законов, выработанных на основе личного опыта Калибана.

— Вас что, вообще не беспокоило, что в лаборатории будет робот без Законов? — спросил Дональд.

Йомен кивнул в знак того, что понимает опасения Дональда.

— Мы сознавали, конечно, что в этом эксперименте есть определенная доля риска. Мы очень тщательно продумали все, что вводилось в матрицы, все возможные подробности. Мы даже создали пробный образец, стендовый прототип Калибана, и отдали Губеру для проверки в двойном слепом тесте.

— Что за такой «двойной слепой тест»? — спросил Крэш.

— Губер не знал о проекте с Калибаном. И никто не знал, кроме меня и Фреды. Все, что знал Губер, что нам надо прогнать через серию ситуаций — голографических моделей тех ситуаций, в которые мы собирались поместить Калибана, — этот экспериментальный образец параллельно с контрольным образцом, обычным роботом с Тремя Законами. Внешне эти образцы должны быть совершенно идентичными. Конечно, мы бы предпочли взять в качестве контрольного образца робота с Новыми Законами; ведь мы надеялись, что Калибан в конце концов сформулирует для себя именно их. К сожалению, нам не удалось получить согласие официальных лиц на участие Нового робота в лабораторных экспериментах. Поэтому пришлось довольствоваться обычным позитронным. Однако основной эксперимент заключался все же в том, способен ли гравитонный мозг без Законов сам заполнить соответствующую матрицу. Губер не знал, какой из образцов — какой, он даже не знал, что они чем-то различаются. В конце концов он прогнал их обоих через серию стандартных тестов и дал заключение, что результаты совершенно идентичны. В эксперименте робот без Законов изучил и принял для себя Три Закона роботехники — как и предполагалось!

— Что случилось потом с экспериментальными образцами? — спросил Дональд.

— Мозг без Законов, с пустыми матрицами, был уничтожен после завершения эксперимента. А другого, с Тремя Законами, наверное, доделали и приспособили для чего-нибудь.

— Каким образом доделывали этот стендовый образец?

— О, ничего особенного! Стендовая модель — это, собственно, почти полностью собранный робот, только ноги отсоединены на время эксперимента, а корпус подвешен на контрольном стенде, да еще к нему подключена целая куча разных приборов. Так что остается только приделать ему ноги — и готово! Но, как бы то ни было, Фреда задумала Калибана как последнее, решающее доказательство тому, что разумный робот сам выберет для себя ее Новые Законы.

— Погодите минутку, Терах! — резко прервал его шериф Крэш. — Вы мне рассказываете, что должно было произойти. А что произошло на самом деле? Как случилось, что Калибан ушел из лаборатории?

Йомен пожал плечами:

— Кто знает? Теоретически он был предназначен только для того, о чем я рассказал, — чтобы на основе собственного опыта создать свои Законы поведения.

Крэш положил руки на стол и забарабанил пальцами по крышке. С минуту он молчал, но, когда заговорил, все маски слетели прочь. Куда и делись спокойствие и любезность?! Холодный голос звенел от гнева:

— Другими словами, этот робот в первые же минуты существования напал на своего создателя и чуть не убил, этот робот запросто отшвырнул человека с дороги, так что тот перелетел чуть ли не через весь склад, этот робот учинил пожар и не подчинялся ничьим приказам, и сбежал от полицейских — уже не раз, — и этот робот где-то там, в городе, создает на основе собственного опыта Законы поведения?! Проклятье на вашу голову; какие, вы думаете, Законы он там себе напридумывал? «Робот должен свирепо нападать на людей и не допускать своим бездействием, чтобы на человека не напали»?!

Йомен Терах закрыл глаза и положил руки на колени. «Пусть это поскорее закончится! Пусть я проснусь и окажется, что все это — только кошмарный сон!»

— Я не знаю, шериф. Я не знаю, как это произошло. Я не знаю, что там пошло не так.

— Вы знаете, кто напал на Фреду Ливинг?

— Нет! Нет, не знаю. Но я не верю, что это сделал Калибан.

— Это почему еще? Все улики указывают на него!

— Потому что я создавал его базовые программы. Его сознание не было сплошным «белым пятном», даже когда он только пробудился. Да, у Калибана не было встроенных Законов! Точно так же, как у вас или у меня. Но как личность он гораздо более рассудителен и мыслит более здраво, чем очень и очень многие люди. И скорее вы или я на кого-нибудь набросимся безо всякой причины, чем Калибан! И если я допустил бы такую огромную ошибку, что Калибан вот так напал на Фреду, то эта ошибка неизбежно повлекла бы за собой другие, во всей его операционной системе. И его схватили бы задолго до того, как он добрался бы до дверей лаборатории.

— Тогда кто это сделал?

— У вас ведь есть записи следящих устройств. Просмотрите их. Наверняка это был кто-то из нас. Вот и все, что я могу вам посоветовать.

— Что за следящие устройства?

Йомен искренне удивился. Боже, они не знали про эти устройства! Ну, конечно! С чего бы полицейским думать о таком? При бесконечной добропорядочности общества колонистов и тысячах вездесущих роботов, которые прекрасно справляются с обязанностями охранников, воровство практически невозможно, и систем слежки почти нигде нет. Если бы Йомен знал, что полицейским об этих устройствах ничего не известно, он бы промолчал и они никогда бы не догадались! Если бы он попридержал язык, чертов шериф ни за что бы не узнал, что он, Йомен Терах, был в лаборатории той самой ночью, и как раз тогда, когда на Фреду напали…

Но отступать поздно. Крэш наверняка уже догадался, о чем он говорит. Ничего не остается, кроме как рассказать все начистоту. Полицейские найдут пленки с записью, они наверняка все еще там.

— Это приборы поселенцев, следящие устройства. Тоня Велтон настояла, чтобы Фреда установила их в «Лаборатории», потому что «Лаборатория Ливинг» связана с проектом «Лимб». Эти приборы записывают дату и время и определяют, кто и когда входил и выходил из «Лаборатории». Работают по системе опознания личности. Фиксируют только людей. Они так устроены, что роботов просто не замечают. Их у нас слишком много.

Крэш повернулся к Дональду, но тот заговорил раньше, чем шериф успел сказать хоть слово:

— Я уже послал в «Лабораторию» подразделение техников, сэр! Мы получим данные этих записывающих устройств не позже чем через полчаса.

— Хорошо. А теперь, Йомен, почему бы вам не сэкономить время и усилия и не рассказать самому о своих перемещениях в эту ночь — о тех, что записаны на этих пленках?

Йомен испугался. Как же он ошибся, рассказав об этих устройствах! Проклятие! Но теперь, когда они знают так много, какой смысл что-то еще скрывать?

— Тут и рассказывать-то почти нечего. Я забыл в своей лаборатории папку с бумагами. А заметил это, только когда уже устроился за столом в кабинете, у себя дома, и решил немного поработать. Я живу совсем рядом, а потому решил просто пойти и забрать свою папку. Я вошел через главный вход. Наверное, даже позвал, проверяя, нет ли кого в «Лаборатории», но никто не ответил. Я прошел к себе, нашел папку и вышел через одну из боковых дверей. Вот и все.

— Это все, что вы рассказали.

— Да, конечно.

— А почему вы не послали за этой папкой робота? — спросил Крэш. — По-моему, это было бы логичнее.

— Конечно, я мог бы послать Бертрана, но проще было сходить самому. Я, видите ли, не помнил точно, в какой именно папке нужные мне данные и где я ее оставил. Надо было покопаться в столе, чтобы найти ее. У меня в лаборатории всегда такой беспорядок… и там полно всяких папок с бумагами. Если бы я сам вошел туда и осмотрелся, я сразу нашел бы то, что нужно. Но робот этого сделать не мог.

Йомену казалось, что он бормочет что-то почти бессвязное. Это было ужасно неприятно, но остановиться он не мог, и оставалось только повторять все снова и снова:

— Бертран принес бы мне дюжину ненужных папок в расчете на то, что я уже дома выберу ту, что мне нужна. Но это же просто глупо! Я прекрасно знал, что тут же найду то, что хочу, когда окажусь в лаборатории. Собственно, так и получилось.

— Да, вы прекрасно продумали все объяснения, почему вам пришлось сделать это самому, — заметил Крэш.

Йомен взглянул на шерифа.

— Вы правы. Но не забывайте, что все в нашей «Лаборатории» не раз слышали рассуждения Фреды о чрезмерной зависимости людей от роботов. И мы последнее время старались многое делать сами.

Крэш хмыкнул.

— Я знаю, каково это. Хорошо. Вы помогли нам разобраться со многими непонятными подробностями, Терах. Теперь вы можете быть свободны — на некоторое время. Но на вашем месте я бы подумал о том, что нам с вами придется еще не раз встречаться и беседовать по некоторым другим вопросам. И чем яснее будет ваша память, тем лучше будет для нас обоих. Я понятно выражаюсь?

Йомен Терах глянул шерифу в глаза и кивнул:

— Да, конечно. Куда уж понятнее!

Когда Йомен Терах вышел из Дворца Правителя, только-только занималось утро. Он ощущал легкие угрызения совести оттого, что не оправдал доверия Фреды, но не более того. К чему прятать по углам свои маленькие тайны, когда весь мир готов перевернуться с ног на голову от страха? И долг перед обществом и перед самим собой перевешивал его обязательства перед Фредой. Кроме того, никогда заранее не знаешь, как оно повернется! Может, в его словах крылся какой-то тайный, не известный ему самому смысл, какой-нибудь ключ ко всему этому безобразию? И, может быть, Крэш сумеет отыскать этот ключ и откроет замок. Может быть, своим признанием Йомен сегодня их всех спас?

Терах тяжело вздохнул. Какие высокие и красивые слова для человека, который только что растоптал собственную гордость! Было, конечно, и другое объяснение, но далеко не такое высокое и благородное.

Наверное, в глубине души он всегда был трусом.

Йомен сел в аэрокар и отправился домой.

— Записи следящего устройства, сэр! — сообщил Дональд, передавая шерифу папку с распечатками.

— Спасибо, Дональд.

Крэш сперва пробежал глазами по всем страницам, потом принялся изучать записи более пристально. Проклятие! Ну почему у него не было раньше этих данных?! Наконец обнаружилось то, чего ему так не хватало, — подробный, достоверный список подозреваемых. Во всяком случае, подозреваемых-людей. Терах говорил, что эта штука не записывает приход и уход роботов.

— Сэр, стоило ли отпускать Йомена Тераха на свободу? — спросил Дональд. — На мой взгляд, мы еще не все вытащили из него. Кроме того, он, несомненно, причастен к целому ряду тяжких преступлений против законов по созданию роботов.

Крэш его, казалось, и не услышал, занятый своими мыслями.

— Хм-м… А, Терах! Это, конечно, немного рискованно, Дональд, но, если мы хотим раскрыть это дело, по-моему, лучше все же было его отпустить. По крайней мере пока. И Эншоу тоже, когда мы поговорим с ним. Понимаешь, бежать им просто некуда. Не думаю, что они доставят нам много хлопот. И я очень рассчитываю на то, что хотя бы один из них, а то и оба, запаникуют и наделают ошибок; тем самым наша задача сильно упростится. А теперь приведи этого Эншоу.

— Да, сэр. — Дональд вышел и направился к камерам, где держали заключенных.

Альвар встал и в задумчивости зашагал по комнате из стороны в сторону. Он был насторожен и готов к действиям. События внезапно ускорились. Альвар не мог объяснить, каким образом это произошло или почему, но, несомненно, каждая минута была теперь на счету. Данные следящего устройства сыграли в этом не последнюю роль, но это было далеко не все. Альвар не сомневался, что за всем этим явно кроется что-то важное! Он чувствовал, что наконец-то напал на верный след и стоит теперь на пороге разгадки безумного кошмара последних дней. Ему оставалось только нажать, настоять на своем, и дверца откроется.

Губер Эншоу. Крэш бросил на стол папку с записями и задумался об этом Эншоу. Большая «черная дыра», которая все время почему-то ускользала из поля зрения, оставалась на заднем плане, снова и снова откладывалась на потом, забывалась за суетой неотложных проблем… И вот теперь, когда у Альвара под рукой бесценные записи следящего устройства, настало время с ним разобраться, вывести этого Эншоу на чистую воду. И этот робот Тони Велтон, Ариэль, который был у дома Эншоу в ночь ареста…Наверняка Эншоу — ключ ко всему этому делу. И разгадка — у него в кармане!

Альвар Крэш пару раз прошелся по комнате из угла в угол, но потом заставил себя успокоиться и сесть на место. Он ждал.

И вот дверь открылась и Дональд ввел Губера Эншоу.

Крэш молча ждал, когда Губер усядется на стул напротив него. Потом оперся ладонями о крышку стола, наклонился вперед и взглянул в глаза изобретателю гравитонного мозга.

Пора было начинать настоящее расследование!

Глава 17

— И как давно у вас роман с Тоней Велтон, Эншоу? — громко и отчетливо спросил Крэш.

Губер от неожиданности открыл рот, беззвучно шевеля губами, и уставился на шерифа в глубоком изумлении, явно напуганный таким началом разговора.

Крэш рассмеялся.

— Давайте, я угадаю! Это как раз та тайна, которую вы так хотели скрыть, именно из-за этого вы всю прошлую ночь пролежали не сомкнув глаз, раздумывая, как получше отбрехаться, чтобы я ничего не узнал?! А я уже все знаю. Вот незадача!

— Но… Но как вы узнали? Кто вам сказал? — дрожащим голосом проговорил Губер Эншоу.

— Да никто мне не говорил. Я и не знал этого, Эншоу, пока вы сами себя не выдали — прямо сейчас. Просто это единственное разумное объяснение вашего поведения. И это сразу бросается в глаза. Один черт знает, как я мог упустить это раньше! Тоня Велтон прибыла на место преступления через пару минут после меня. У нее не было никаких объективных причин так настаивать на участии в расследовании. По крайней мере, никаких деловых причин. Однако причины таки были — личные. Но сейчас меня интересует не это. Будьте добры, объясните-ка мне, что вы и Тоня Велтон делали в «Лаборатории Ливинг» в ночь, когда напали на мадам Фреду?

Губер Эншоу снова беспомощно раскрыл рот, но так и не смог ничего сказать. Слов не было.

Крэш продолжал давить на психику:

— У нас есть записи следящего устройства, Эншоу. И мы наверняка знаем, кто там был, и знаем когда. Вы трое. Тоня Велтон, Йомен Терах и вы, Губер Эншоу! Вы и только вы, не считая самой Фреды Ливинг. Медицинское освидетельствование довольно точно установило время нападения, с точностью до получаса. И за это время в «Лабораторию» входили и выходили только вы четверо, Эншоу. Только вы!

— Э-э-э… Э-э-э… — Губер пытался что-то сказать, но у него так ничего и не вышло.

— Спокойно, Эншоу! Расскажите мне все, как было. Отвечайте на все вопросы, которые я вам сейчас задам, иначе у вас будут большие неприятности! Вы скрыли, что Велтон была там, для того чтобы защитить ее, так? Вы подозревали, что это она напала на Фреду Ливинг?

— О Господи! Нет! Нет, только не я!

— Отвечай!

— Д-да… Да. Но теперь я не верю в это! Но в ту ночь… Это было так ужасно! Я не знал, что и думать. А они с Фредой так ссорились тогда…

— И потому вы сперва решили, что это Велтон ударила Фреду?

Молчание. Крэш настаивал:

— Говорите, Эншоу! И говорите правду! Расскажите все, о чем я спрашиваю. Так вы лучше всего сможете защитить свою Тоню Велтон. Умолчание и ложь сейчас только повредят ей! Я снова спрашиваю — почему вы решили, что Велтон умышленно напала на вашу начальницу?

— Нет, что вы! Я не думал, что она могла сделать это намеренно! — поспешно сказал Губер. И тут же осознал свою ошибку. — То есть нет, я вообще не думал, что это сделала она! Но… Но тогда я подумал… подумал, что она могла, то есть физически могла это сделать… В гневе или в порыве раздражения — они же ругались…

— Ну, хорошо. Допустим. А что же сама Тоня? Когда она узнала, что вы тоже там были в ту ночь, попыталась ли она вас как-то защитить? И подозревала ли она, что это вы могли напасть на Фреду?

Губер удивленно поднял брови, явно сбитый с толку и растерянный.

— Что? А, ну конечно! Конечно! — Он с минуту раздумывал, потом сказал: — Фреда и я… Доктор Ливинг и я серьезно спорили, и довольно часто. Тоня вполне могла подумать, что я разозлился и ударил Фреду, но ведь если она так думала, значит, это доказывает, что сама она была непричастна к преступлению!

— А вы не подумали, что может быть и другое объяснение? Например, если бы Тоня Велтон действительно совершила это преступление, а потом всячески старалась вести себя самым естественным образом, чтобы на нее никто не подумал? Может, она просто разыграла невиновность и собиралась подставить как раз вас? Об этом вы не подумали?

Эншоу смертельно побледнел. Он понял, что шериф озвучил все его самые страшные подозрения.

— Нет, нет! Этого не может быть! Я не верю в это! Она не такой человек. Тоня не могла так поступить с Фредой!

— Тем не менее раньше это не казалось вам невозможным! Почему вы считаете, что тогда ошибались, а сейчас — правы?

— В ту ночь, когда это случилось, я не в состоянии был мыслить здраво. Когда я наткнулся на тело, я так растерялся и перепугался. Я не знал, что и думать! Но потом я все обдумал и уверен — это просто невозможно!

«Когда я наткнулся на тело»! Альвару понадобилась вся его выдержка, чтобы не вскрикнуть от удивления. Но с этим надо будет разобраться позже. Эншоу сам не понял, что проговорился, и чем дольше он будет так неосторожен, тем лучше! «Пусть поболтает еще, — подумал Альвар. — А к этому мы вернемся чуть позже». И он наугад выбрал другую тему, чтобы не вызвать у Эншоу никаких подозрений.

— Вы говорили, что часто спорили с Фредой Ливинг. По какому поводу?

Губер выпрямился и сложил руки на груди.

— Мне не нравилось, что она задумала.

— Что именно?

— Эти роботы с Новыми Законами. Я считал и считаю, что это весьма опасное новшество.

— И тем не менее вы работали вместе с ней над этим проектом.

Губер положил руки на стол, задумавшись, провел ладонью по гладкой крышке и вновь нервно сцепил пальцы. Его ладони заметно вспотели.

— Да, это правда. — Губер взглянул на Альвара, и внезапно его глаза ярко вспыхнули. — Это я создал гравитонный мозг, шериф Крэш! Его возможности поистине невероятны, позитронный мозг по сравнению с ним — практически ничто! Мой гравитонный мозг начинает новую эру в роботехнике! Он дает бесконечно широкие возможности для новых исследований, таких усовершенствований интеллекта и способностей роботов, что даже представить трудно! У меня есть записи и пробные образцы, опытные модели и результаты экспериментов, которые подтверждают мои слова. Я предлагал их каждой лаборатории на нашей планете и всем ведущим исследовательским центрам на других планетах колонистов. И никто, повторяю, никто не пожелал меня слушать! Никому не было до этого дела! Никто не захотел принять и использовать мое открытие, плоды моих трудов! Они считали, что без позитронного мозга робот — это и не робот вовсе! Мой гравитонный мозг не годился для роботов! Они свято верили в это, все, к кому я обращался! И только Фреда сумела понять меня, сумела оценить и принять мои идеи. Она поняла, что мой гравитонный мозг — это идеальный чистый лист, на котором можно записать ее Новые Законы.

— И вы проглотили свои возражения против ее замыслов, чтобы ваши собственные труды не пропали впустую?

— Да, это так. Фреда Ливинг — единственная, кому было дело до моих трудов. Она подарила мне исключительную возможность усовершенствовать то, что я создал, продолжить работу над открытием. Фреду никогда особенно не интересовали все огромные технические возможности гравитонного мозга. Для нее главным было одно — то, что гравитонный мозг не содержит системы Трех Законов. Ее интересовало только это.

— И вы стали работать вместе. Несмотря на то, что, по вашему убеждению, Новые Законы представляют определенную опасность?

— Да. Я стал работать с Фредой, хотя сейчас ужасно жалею об этом. Лучше бы мои труды пропали даром!

На какое-то мгновение Губер приоткрыл свою душу, высказал то, что его тревожило, но тут же снова захлопнул створки своей раковины. Альвар Крэш даже ощутил что-то вроде жалости к этому маленькому человечку. Как бы все ни обернулось, жизнь Эншоу не станет прежней, спокойной и беззаботной. И если в какой-то мере он и был виновником того, что случилось, он, несомненно, был и жертвой.

— Нельзя сказать, что я ужасно гордился тем, в чем мне приходилось участвовать, — сказал Эншоу. — Но это была единственная возможность дать жизнь моему творению. Я изо всех сил старался убедить себя, что Новые Законы достаточно безопасны. Что ж, вы знаете, чем это обернулось. Что-то пошло не так — то ли с Законами, то ли с самим мозгом. Но я уверен, что с мозгом все в порядке. Значит, это все из-за Законов.

«Погоди-ка! Да он же считает, что Калибан — робот с Новыми Законами!» — напомнил себе Крэш. Значит, Терах не солгал, и действительно никто в «Лаборатории» не знал об истинной природе Калибана. И если все сведения Тоня Велтон получала именно от Эншоу, значит, она тоже должна считать, что Калибан — просто Новый робот.

Проклятие! Если это так, то у нее должны быть очень серьезные и обоснованные причины свернуть весь проект «Лимб», да и у всех ее людей тоже. И если она не нападала на Фреду Ливинг и не знает наверняка, кто сделал это, значит, Велтон страстно желает убедиться в том, что Калибан невиновен, что Новые роботы безопасны — ради всех ее поселенцев! Но если исключить из списка подозреваемых и ее, и Калибана — остается только один, кто мог совершить это преступление. Ее любовник, Губер Эншоу.

Неудивительно, что женщина была так расстроена!

— Я пытался убедить себя, что Новые роботы — всего лишь лабораторный эксперимент, — продолжал Эншоу. — Но в этом я тоже ошибся…

— Лабораторный эксперимент? Но ведь весь проект «Лимб» рассчитан только на Новых роботов! И на Чистилище они смогут бродить где угодно и делать, что им вздумается!

Эншоу слабо улыбнулся.

— Новые роботы в Лимбе — это моя работа. Я так и знал, что вы об этом заговорите. Когда я рассказал о роботах с Новыми Законами Тоне, она очень заинтересовалась. Тоне казалось, что такие роботы — как раз то, что нужно для ее проекта, единственный шанс найти общий язык с колонистами и использовать все преимущества роботов, лишенных всех обычных недостатков. Она просто пришла в восторг от этой идеи! Тоня понимала, что мне не хотелось бы, чтобы узнали, как это я ей все рассказал. И она подстроила все так, будто утечка информации произошла каким-то другим путем. Она подослала кого-то из своих людей, этот человек устроился работать в «Лаборатории» — в баре или что-то вроде того.

— Звучит не слишком правдоподобно. Ваше инкогнито очень легко могли раскрыть.

— Да не знаю я, как там оно все было! Я вообще не хотел вникать в подробности! В конце концов Тоня встретилась с Фредой и сказала, что ей известно о проекте Новых Законов для роботов. Сперва Фреда ужасно возмутилась из-за утечки информации, но потом проект «Лимб» ее тоже заинтересовал. Они вместе обратились к Правителю Грегу с этим предложением, и он его принял.

— Похоже, их сотрудничество начиналось весьма плодотворно, — заметил Крэш. — Как же случилось, что они рассорились?

Губер неуютно поежился.

— Эти их амбиции! Они обе хотели — и по сей день хотят — лично руководить всеми совместными работами.

«Амбиции, соперничество», — подумал Альвар. Это чертовски сильные штуки, люди на многое ради них способны. И Губер тоже это понимал. Что мучило его сильнее — то, что он рассказал об этом полиции, или то, что ему пришлось так долго гадать, не эти ли могучие причины толкнули его решительную, своевольную любовницу-поселенку на преступление?

— Вы сказали, что нередко спорили с доктором Ливинг. Не расскажете ли немного подробнее, о чем вы спорили? — спросил Альвар. — Может быть, она была недовольна вашей связью с Тоней Велтон?

Губер удивился:

— Что?! Да нет, что вы! Она не могла… Она же не знает… Не знала о наших отношениях. — Эншоу запнулся, подумал немного и продолжил: — Да нет, по-моему, она до сих пор ни о чем не подозревает. Хотя, как мы ни старались, от вас ничего не удалось скрыть.

Крэш улыбнулся.

— Если это вас как-то утешит — она ничем не дала понять, что знает.

Тут вмешался Дональд:

— Позвольте задать вам еще несколько вопросов, доктор Эншоу! — Крэш откинулся на спинку стула, полностью полагаясь на Дональда. Похоже, этот Эншоу не слишком поразился тому, что его будет допрашивать робот.

— Мы получили сведения об одном из экспериментов, касающихся роботов с Новыми Законами. Будьте так любезны, поясните, в чем их суть.

— Да, конечно!

Интересно, как охотно люди готовы обсуждать то, что их самих очень интересует! Крэш не раз видел такое — когда допрашиваемый перестает упираться и бороться со следователем и с удовольствием сам помогает разобраться с неясностями.

— Вы проводили тестирование двух стендовых моделей Новых роботов, не зная наверняка, что именно вы тестируете. Припоминаете?

— Да, конечно, я прекрасно все помню. Ничего особенного, обычная лабораторная проба. Это было несколько недель назад. Я и запомнил это только потому, что Тоня — леди Велтон — осталась тогда в «Лаборатории». Я, помнится, еще думал, что это был последний раз, когда они с Фредой еще не начали ругаться. Тоня осталась тогда в лаборатории, наблюдала за ходом тестирования и даже поговорила с одним из опытных образцов. Мы все время проводим такие испытания. Исследуются два образца — один опытный, другой контрольный, совершенно одинаковые с виду. Техник, проводящий тестирование, не должен знать, ни который из них — какой, ни самой цели исследования. Оператор получает заданный объем проб и после расшифровывает результат.

— Почему цель эксперимента и то, какой из образцов — опытный, скрывают от оператора? — спросил Дональд.

— Чтобы сохранить чистоту эксперимента. Обычно в таких пробах оценивается что-нибудь такое, на что может повлиять личное отношение оператора, и роботы, проходящие испытание, могут каким-нибудь образом постараться угодить подсознательным желаниям исследователя. Это неизбежно привело бы к искажению результатов теста. Все сотрудники «Лаборатории Ливинг» время от времени просят друг друга провести такого рода испытания.

— И что конкретно вы проверяли в этот раз?

— О, ничего особенного. Мне нужно было обсудить с этими роботами Три Закона и зарегистрировать их непроизвольные реакции на ряд ситуаций, специально подобранных, чтобы оценить их отношение к Трем Законам. Эти две стендовые модели собрали в конце дня, и мне пришлось поработать с ними уже утром. Я подробно и обстоятельно рассказал им о Трех Законах, а потом прогнал эту серию сценок — собственно, голографические модели разных ситуаций.

— И что с ними стало потом?

— Ну, это было уже немного позже. Обычно опытный образец уничтожают, а контрольный собирают полностью и пускают в дело. Дайте подумать. Тот опытный образец мы, конечно же, уничтожили. А вот контрольный… — Губер Эншоу задумался. — Вы знаете, а ведь я помню, что с ним случилось потом! Помните, я говорил, что Тоня Велтон разговаривала с контрольным образцом перед опытом? Я тогда, конечно, не знал, что это был контрольный образец — это же был двойной слепой тест. Но потом Тоня сказала как-то, что ей понравился тот робот, с которым она познакомилась. Раньше Тоне никогда не нравились роботы, даже тот, что ей дали в «Лаборатории». И она попросила меня узнать, нельзя ли как-нибудь так устроить, чтобы ей дали этого вместо того, что был у нее раньше. Конечно, если бы робот, который ей понравился, оказался опытной моделью — что ж, тогда ничего нельзя было бы сделать. Но выяснилось, что Ариэль была как раз контрольным образцом и работала теперь в «Лаборатории». Фреда разрешила ей поменять робота, и так Ариэль оказалась у Тони.

Губера, конечно, удивили эти расспросы, но он не придавал им особого значения.

— Очень хорошо. Мы просто хотели проверить кое-какие сведения. То, что вы сообщили, полностью совпадает с нашими данными и многое проясняет.

«И подтверждает, что Йомен Терах говорил правду, по крайней мере в конце разговора», — добавил про себя Альвар. Однако пришло время вернуться к главному вопросу. Губер проронил это «когда я наткнулся на тело» так небрежно, будто был уверен, что Крэш и так уже все знает. Нельзя его разубеждать. Придется подыграть ему немного. Здорово, что Дональд убедил Эншоу, что они всего лишь перепроверяют уже известные сведения. Роботы никогда не лгут и; если их даже заставить, делают это очень неубедительно. Но такие искушенные создания, как Дональд, умеют так повернуть дело, что, говоря правду, могут создать у подозреваемого ложное впечатление.

— Однако давайте теперь обсудим кое-что другое. Вернемся к тому моменту, когда вы обнаружили тело.

Эншоу просто кивнул, ничуть не обеспокоившись, что ненароком проболтался о чем-то важном.

И Крэш продолжил, старательно делая вид, что хочет только убедиться, что ничего не пропустил, и уточнить кое-какие подробности:

— Хорошо. Вы сегодня и так уже очень нам помогли, и, конечно, вы прекрасно понимаете, насколько важно полностью восстановить весь ход событий в ночь преступления, и точно так же, как при двойном слепом тестировании, я не хочу, чтобы мои наводящие вопросы случайно повлияли на ваши ответы и вы, сами того не сознавая, стали рассказывать то, что мне хотелось бы услышать. Понимаете?

— Да, конечно, сэр! Я знаю, сколько ошибок бывает из-за таких неосознанных влияний.

Альвар Крэш порадовался, что так удачно подвернулось нужное сравнение, и подумал, специально ли Дональд подтолкнул его к такому способу допроса? Этот Дональд — чертовски хитрое создание! Как ловко он обвел Эншоу вокруг пальца, незаметно настроил на нужный лад!

— Вот и хорошо. Итак, я хочу, чтобы вы своими словами пересказали, что тогда случилось, вместо того чтобы выуживать из вас всю историю вопрос за вопросом. Может, я и спрошу о чем-либо, если мне будет непонятно, но в целом вы можете рассказать все, как видели и как считаете нужным. А потом, если будет нужно, мы вернемся и обсудим несовпадения с теми сведениями, которые у нас уже есть, — сказал Крэш, про себя думая: «Которых у нас практически нет».

Губер глянул на Крэша, как загнанный зверь, но ничего не сказал. Крэш понял, что придется надавить посильнее. Но не слишком, а то этот Эншоу может наконец что-то заподозрить!

— Рассказав нам правду, вы исправите отчасти тот вред, который уже причинили слишком долгим молчанием, Эншоу! Это молчание — вакуум, который засасывает людей. Всего несколько слов, случайное упоминание о какой-то мелкой подробности, которой вы сами не придаете особого значения, — все это может значительно уменьшить, а то и вовсе снять подозрения с вас и леди Велтон. Вы ведь понимаете, что и вы, и Тоня Велтон подозреваетесь в совершении этого преступления? А когда вы все расскажете, возможно, вас обоих тут же можно будет вычеркнуть из списка подозреваемых! — лгал Альвар не моргнув глазом.

— Правда?! — спросил Губер, отчаянно надеясь, страстно желая поверить шерифу.

— Правда, — снова солгал Крэш, мельком взглянув на Дональда. В присутствии роботов такие словесные игры чрезвычайно опасны. Если потенциал Первого Закона превысит критический уровень, то ничто, даже желание самого Дональда, не сможет его удержать от возражений и все уловки Крэша пойдут прахом.

Дональд знал, что Крэш говорит неправду, раздает обещания, выполнять которые не собирается. Как же совладать с Первым Законом, который запрещает своим бездействием допустить, чтобы человеку причинили вред? Несомненно, Губер Эншоу пострадает, если поверит Крэшу. Но если Дональд сейчас возразит, он повредит тем самым Крэшу и всему полицейскому управлению. Если он сейчас уличит шерифа во лжи, то расследование снова зайдет в тупик и под угрозой окажется само существование всего населения Инферно — потому что преступник, напавший на Фреду Ливинг, уйдет от расплаты и будет по-прежнему угрожать спокойствию и даже жизни людей.

Крэш интуитивно чувствовал, что Дональд сумеет совладать со своим Первым Законом в такой ситуации, и знал, что робот не проговорится. Но все равно он сейчас играл с огнем. Любой неверный шаг, случайное слово — и потенциал Первого Закона пересилит. Крэш иногда думал, что все неприятности колонистов, утрату интереса к жизни и моральных ценностей — все это можно преодолеть, если каким-то образом удастся избавиться от такой зависимости от роботов, если не нужно будет всякий раз оглядываться на то, как отреагируют роботы на то или иное твое действие.

Эншоу потер ладонью подбородок, задумчиво уставившись в пустоту, и наконец сказал:

— Ну что ж, наверное, вы правы! Ни я, ни Тоня не имеем к этому никакого отношения. Это я знаю точно. Собственно, я могу предоставить ей абсолютно надежное алиби, если уж на то пошло. Я могу рассказать, где она была, и тем самым доказать, что Тоня никак не могла совершить это преступление. Но для этого мне придется рассказать о некоторых довольно… э-э-э… интимных подробностях.

— Да, действительно, — согласился Крэш, стараясь ничем не выдать своего изумления.

Губер Эншоу снова сел прямо и привычно переплел пальцы.

— Ничего незаконного или аморального в этом нет — ничего подобного! — Эти слова дались ему с трудом, Губер не поднимал взгляда от крышки стола. — И все равно рассказывать об этом постороннему человеку очень… нелегко. — Он перевел взгляд куда-то на стену за спиной Крэша. — Это был очень тяжелый вечер, ужасно тяжелый! Вы, наверное, знаете, что Тоня и Фреда ругались буквально при каждой встрече. Неважно, по какому поводу, повод всегда находился сам собой. Как именно перевозить роботов в Лимб, о чем говорить на презентации, как вербовать поселенцев и колонистов для работы над проектом… Повод тут не имел никакого значения. На самом деле обеих занимало только одно — кто из них будет всем руководить. Как вы понимаете, в этой ситуации мое положение было весьма нелегким. С одной стороны, я хотел, чтобы Тоня была счастлива. С другой же — я должен был стоять за Фреду, свою благодетельницу и начальницу. И нечего говорить — я ни за что не хотел бы, чтобы она узнала о нас с Тоней!

Но, как бы то ни было, в ту ночь все зашло слишком далеко. Они никогда прежде так не ссорились! Фреда как раз работала над Новым роботом — он был закреплен на испытательном стенде. Она попросила меня еще разок проверить его механические системы. Собственно, это был Калибан, но тогда я и подумать не мог, что с ним будет что-то не так. Теперь мне кажется странным, что Фреда не доверила мне перепроверить функции его сознания, но тогда я просто не обратил на это внимания. Я как раз трудился в своей лаборатории, когда пришли Тоня и Ариэль. Тоня заглянула в дверь и сказала, что собирается пойти в холл потолковать с Фредой. Я знал, что Фреда сейчас как раз работает над описью оборудования для проекта, а от этого у нее всегда портилось настроение. Я предупредил Тоню, что Фреда может быть не в духе, но она все равно туда пошла.

Не прошло и пяти минут, как до меня донеслись их крики и ругань. Я постарался не прислушиваться и занялся роботом, Калибаном. Я снял его с испытательного стенда и начал проверку. Но они разговаривали так громко, что, наверно, и на улице было слышно. Кажется, они на этот раз обсуждали, как лучше организовать презентацию роботов с Новыми Законами и стоит ли сразу же упоминать при этом проект «Лимб».

Фреда считала, что если объявить обо всем сразу, то весь замысел с Новыми Законами тут же сочтут происками поселенцев. Тоня не желала понимать, как и почему из-за этого могут возникнуть какие-то затруднения. Фреда хотела сначала представить только концепцию Новых Законов, дать людям какое-то время с ней свыкнуться и только потом объявить, что Новые роботы уже существуют и действуют на острове Чистилище — на безопасном расстоянии от города. Тоня настаивала на том, чтобы открыть все сразу — про Законы и про проект «Лимб». По-моему, она считала, что времени на то, чтобы щадить нежные чувства инфернитов, просто не осталось.

Что ж, вы знаете, чья точка зрения победила, и вы сами видели, что из этого получилось. Тоня вынудила Фреду согласиться под угрозой того, что в противном случае она просто уведет своих поселенцев с планеты. Мне не верится, что она бы и в самом деле так сделала, но Фреда восприняла это совершенно серьезно. Если бы вы знали, насколько плохо у нас обстоят дела с экологией…

— Я знаю, — сказал Крэш. — Правитель Грег показал мне.

— Ну, так вот. Значит, вы можете понять, почему Фреда согласилась. Она не могла себе позволить никакого риска. Фреда согласилась, но их отношения с Тоней от этого лучше не стали. Уже не в первый раз Тоня шантажировала Фреду, угрожая увести поселенцев с планеты. Потом она мне призналась, что ей не придется больше так делать.

Крэш не сумел скрыть удивления и даже наклонился вперед:

— В самом деле? Но почему? — Его подозрения относительно Тони Велтон становились все сильнее и сильнее. Губер меньше всего на свете хотел бы бросить на нее тень и тем не менее выкладывал все больше и больше улик против Велтон.

— Нет, что вы! Это совсем не то, о чем вы подумали! Она только хотела сказать, что, раз уж презентация состоялась, назад дороги нет. Поселенцы начнут работы на Чистилище, и Новые роботы будут трудиться с ними бок о бок — таким образом, она получила все, что хотела, и больше не понадобится как-то давить на Фреду.

Тем не менее и ей, и Фреде надоели эти постоянные ссоры. По-моему, Тоня на самом деле очень хотела помириться с Фредой. И в ту ночь их разговор не закончился, как обычно, бранью и хлопаньем дверьми. Наоборот, они стали под конец говорить тихо и спокойно. Не было слышно даже их голосов. Дверь в мою лабораторию была открыта, чтобы я мог как бы случайно, не возбуждая лишних подозрений, встретиться с Тоней, когда они закончат. Но даже через открытую дверь ничего не было слышно. Когда Тоня и Ариэль показались в коридоре, я подобрался к двери поближе. И я видел, что, хотя Фреда и выглядела немного уставшей, они обе улыбались и пожимали друг другу руки, как будто достигли наконец какого-то соглашения.

— Какого соглашения? — спросил Дональд.

— По-моему, что-то вроде того, что раз уж презентация пойдет по плану Тони, то Фреда возьмет на себя руководство вербовкой рабочих для проекта «Лимб». Для этого проекта требуется довольно много людей, и подбор нужных специалистов — дело тонкое и ответственное. Фреде хотелось самой этим заняться, чтобы подобрать таких поселенцев и колонистов, которые сумели бы достичь взаимопонимания с ее Новыми роботами. Как бы то ни было, Фреда распрощалась с Тоней у двери и сказала, что ей придется вернуться к своим каталогам. Там обнаружились какие-то неточности — серийный номер не совпадал, что ли? Фреда всегда очень внимательно относилась к таким мелочам. И вот она закрыла дверь, а Тоня прошла в мою лабораторию. Она отослала Ариэль, велев подойти попозже, когда позовут. Я понял, что ей хочется побыть со мной наедине. Понимаете, Тоня не может по-настоящему расслабиться и чувствовать себя раскованно при роботах.

Губер Эншоу снова смущенно поежился. По-видимому, ему не хотелось больше ничего говорить. О причине Альвар мог догадаться и без навыков полицейского. Но хотя он и так прекрасно понимал, что там дальше происходило, это не значило, что шериф не хотел услышать, что еще мог рассказать Губер. Губер Эншоу наверняка знал, что шерифу нужны все подробности, которые он может припомнить, и что шериф все равно их из него вытянет. Тем не менее Губер Эншоу запросто мог решить, что лучше будет оставить все остальные подробности за кадром.

— И что случилось потом, Губер? — осторожно спросил Крэш. — Почему Тоне захотелось побыть с вами наедине?

Губер прочистил горло и снова принялся сосредоточенно разглядывать рисунок стенной обивки. Его глаза блеснули, и он сказал четко и немного резко:

— Я приказал всем обслуживающим роботам оставить нас одних. Потом мы прошли в комнату дежурного в дальнем конце коридора и занялись любовью.

— Ясно, — сказал Альвар, но только потому, что Губер ожидал, что он что-нибудь скажет. Альвар подумал, что Губер, наверное, считает, что такое заявление должно его шокировать. Но единственное, чего шерифу ужасно хотелось, так это изо всех сил стукнуть себя по лбу. Как он мог не догадаться?! Это же очевидно! Эти повторяющиеся приказы всем лабораторным роботам покинуть крыло здания, да так, что роботы потом ничего о них не помнили, — каким же он был тупицей, что не сообразил раньше, кто и для чего это проделывал! Кто, кроме Губера с его опытом и мастерством, мог так продумать приказание, что роботы ни под каким видом не признавались в этом? Альвар, как дурак, попался на удочку Тони Велтон с этими ее приборчиками и встроенными микросхемками! Он позволил сбить себя с толку такой примитивной уловкой! Непростительная глупость! Альвар задумался: сколько еще раз Велтон удалось обвести его вокруг пальца? Но, как ему ни хотелось с этим разобраться, сейчас надо было заниматься другими делами. Когда все это закончится, он, наверное, еще посидит и подумает, как распутать всю эту головоломку.

Крэш задумчиво посмотрел на Губера Эншоу. Тот сильно смутился. Интимные отношения Эншоу нисколько не волновали Альвара Крэша, но он понимал, что для Губера это выглядит несколько иначе. На Инферно никогда не уделяли слишком много внимания вопросам морали и нравственности, но очень немногие инферниты могли бы вот так признаться в такой связи с кем-то из соотечественников, а тем более с кем-то из поселенцев. Особенно когда дело происходило на рабочем месте.

— Ну что ж, значит, вы отправились в комнату дежурного. Что было после?

— Ничего грубого или непристойного, — ответил Губер Эншоу, не обращая внимания на то, что никто его в подобном не упрекал. — Ну, подумаешь, мы ведь не свалили на пол все, что лежало на одном из моих рабочих столов, и, ну да, не занимались же этим при открытых дверях! Мы просто прошли в самую дальнюю комнату, которая специально обустроена так, что в ней можно отдохнуть, если эксперимент требует круглосуточного присутствия в лаборатории. Вы знаете, где эта комната?

— Знаю. Мы на следующее утро проводили там предварительный опрос свидетелей. — Альвар изо всех сил старался не улыбнуться. — Я, кажется, даже припоминаю — там в углу стоит широкая такая кровать. Я еще тогда подумал — как необычно! У нас в конторе тоже есть комната отдыха, но в ней стоит просто узкий диван, и довольно жесткий к тому же.

Губер Эншоу залился краской и так стиснул свои несчастные пальцы, что они побелели. Он снова прокашлялся и заставил себя продолжать:

— Да, правильно. Значит, вы знаете. Ну, и… Как бы то ни было, мы с Тоней… э-э-э… были там, по крайней мере два или даже три часа. Не то чтобы мы… Ну, вы понимаете… То есть мы… не все это время, конечно. Мы разговаривали, делились впечатлениями. Понимаете, мы так редко бываем вместе…

— Понимаю, — подбодрил его Крэш.

— Я думаю, вы и сами догадываетесь, что мы не впервые встречались вот так в «Лаборатории». Может, это звучит и странно, но «Лаборатория Ливинг» для нас — самое безопасное место. На меня все стали бы показывать пальцами, как на выродка какого-нибудь, если бы я зачастил в Сеттлертаун. А Тоня — видный общественный деятель и очень красивая женщина. Мои соседи непременно обратили бы на нее внимание. И, конечно, обязательно узнали бы. А здесь, в «Лаборатории», мы могли встречаться под видом деловых отношений. Здесь люди интересуются только своей работой, и мы могли почти не опасаться, что нас, хм… Что нас застукают. Как бы то ни было, между нами было заведено, что Тоня всегда уходит первой.

— Так случилось и в эту ночь?

Губер ответил не сразу.

— Да, конечно. Я немного задумался, потому что, когда мы уже собирались уходить, в коридоре послышался голос Йомена. Он живет совсем рядом с «Лабораторией» и часто заходит туда, когда ему вздумается. Мне показалось, что он зовет Фреду.

— А вы слышали, как она ответила? — спросил Крэш, стараясь говорить небрежно, как будто это было просто очередное уточнение, а не один из ключевых вопросов. Согласно записям следящего устройства, Йомен Терах пробыл в «Лаборатории» не больше десяти минут. И самое интересное, что эти десять минут приходились именно на тот промежуток времени, когда напали на Фреду Ливинг. Именно это время было указано в заключении полицейских медэкспертов.

И вот сейчас Губер полностью подтвердил показания Тераха, вплоть до того, что тот позвал Фреду, когда вошел. Хотя Йомен говорил, что позвал «кого-то», просто чтобы убедиться, что в здании никого нет. Губер же утверждает, что тот звал как раз Фреду, по имени. И если Губер сейчас скажет, что Фреда ответила на зов, то временной промежуток, в течение которого было совершено преступление, сократится вдвое.

Эншоу задумался ненадолго, потом сказал:

— Нет, я не слыхал, чтобы она ответила. Но, понимаете, я и не мог бы услышать. Йомен позвал ее, когда был в холле, а там очень гулкое эхо. А Фреда в это время должна была сидеть где-нибудь в лаборатории — в своей или моей. Поэтому я все равно не услышал бы, если бы она отвечала, не повышая голоса. Не знаю даже, было бы слышно, если бы она закричала во все горло, или нет. Но тогда я над этим не задумывался. Все, что я слышал, — это голос Йомена, который один раз позвал Фреду.

Лицо Крэша не дрогнуло. Будь оно все проклято, дело что-то не спешит проясняться! И с этим временным промежутком ничего не вышло…

— Ну что ж. Значит, вы услышали, как вошел Йомен и как он позвал Фреду Ливинг. А дальше?

— По-моему, он прошел в свою лабораторию. Мы какое-то время прождали, но ничего больше не услышали. И мы решили, что он, наверное, вышел через какую-нибудь боковую дверь. Мы попрощались, и Тоня ушла как обычно. А я… Видите ли… Я задремал.

— Как долго вы спали?

Губер пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю. Может, десять минут, может — час. А может, и дольше. У меня был чертовски напряженный день, я смертельно устал еще до того, как пришла Тоня. А когда она ушла, я остался один, в темной комнате, лежа на кровати, ужасно уставший… И я заснул. Когда я проснулся, усталости, казалось, только прибавилось. Меня мучили кошмары, я видел во сне Фреду и Тоню, они страшно ругались и даже дрались, а я оказался между ними, и все удары почему-то доставались мне, и от одной, и от другой. И я проснулся, принял душ — тут же, в комнате отдыха, — и оделся. Потом пошел в свою лабораторию, собрать вещи перед тем, как лететь домой.

Крэш наклонился к нему, больше не стараясь скрывать, насколько для него важны слова Губера, не пытаясь делать вид, что это только еще одна проверка уже имеющейся информации. То, что мог рассказать сейчас Губер Эншоу, могло сразу раскрыть все дело. Если даже он солжет, все равно его показания очень пригодятся, потому что раньше или позже они могут поймать Губера в ловушку, которую он сам себе расставит. И даже то, о чем Эншоу станет лгать, может как-то помочь следствию. Крэш сказал:

— Хорошо. А теперь я попрошу вас рассказывать все очень подробно, не упускать ни единой мелочи. Я хочу, чтобы вы рассказали мне обо всем, что видели. Обо всем! Ничего не пропускайте!

Эншоу заволновался, бросил на шерифа быстрый взгляд.

— Хорошо, я расскажу. Только дайте мне подумать, не торопите. Первое, что бросилось мне в глаза, — то, что дверь в мою лабораторию была закрыта, хотя я отлично помнил, что оставил ее открытой. Это показалось мне немного странным, но тогда я не придал этому особого значения. В течение дня любой из нас не раз заходит в другие лаборатории. Может, кто-нибудь искал меня и заглянул в лабораторию, а потом закрыл дверь, просто по привычке. Я прошел по коридору, открыл дверь и увидел… увидел…

— Что, Эншоу?! Что вы там такое увидели?

— Она лежала на полу, без движения. Робот, который раньше висел на испытательном стенде, теперь стоял прямо над ней, и его рука была поднята, вот так! — Губер согнул левую руку в локте и поднял перед собой, немного выставив локоть вперед. Ладонь в кулак он не сжимал.

Но Крэш не особо присматривался к тому, как именно Калибан занес руку. Проклятие, что за чертовщина! Губер сказал, что Калибан все еще был в лаборатории!!! Такого Альвар никак не мог предположить. Это было сущей бессмыслицей! Просто дикость какая-то! Если Калибан причастен к преступлению, то какого черта он там тогда делал? А если нет, то почему тогда он потом сбежал?

— Погодите-ка. Вы сказали, что Калибан по-прежнему был там?

Губер удивился.

— Да, конечно. Я думал, вы знаете.

— У нас… э-э… было на этот счет несколько версий.

— Скажите, пожалуйста, Калибан был включен или нет? — вмешался Дональд. — Был ли он в тот момент дееспособен?

— Мне кажется… Должен признаться, я тогда об этом даже не подумал. Я не сильно к нему присматривался. Естественно, я смотрел тогда только на Фреду. Я не знал даже, жива она или мертва! Возле ее головы растеклась маленькая лужица крови… Я до смерти перепугался. Я, наверное, еще не совсем проснулся, и эти сцены драки из моего кошмара не шли у меня из головы, все так перепуталось! Поэтому я и подумал сперва, что это Тоня… Тоня сделала это. Я подошел и стал рядом с роботом, раздумывая, что же делать, и тут — да! Я услышал код готовности робота.

— Услышали что?

— Тройной писк такой. Пи-пи-пи, пауза, пи-пи-пи, пауза, пи-пи-пи. Это такая серия звуковых сигналов, которую издают роботы с гравитонным мозгом, когда полностью загружены. Один из небольших недостатков роботов с гравитонным мозгом — они не сразу готовы к действию после того, как их включают. От подключения питания до полной загрузки проходит не меньше пятнадцати минут, иногда на это уходит почти час. А позитронному мозгу для этого нужно каких-нибудь две-три секунды. Мы обязательно устраним этот недостаток в следующих поколениях гравитонных роботов, но пока…

— Погодите. Сейчас не время думать о следующих поколениях роботов. Давайте разберемся. Значит, вы услышали, что Калибан подает этот сигнал. И это означало, что у него как раз идет процесс загрузки?

— Да, именно.

Невероятно! И как они могли это упустить?! В эту ночь Калибана включили в самый первый раз. И никто даже не подумал задать такой естественный вопрос: кто его включил? Проклятие! Похоже, Губер Эншоу вместо того, чтобы отвечать на вопросы, только подбрасывает новые.

— Так, понятно. И что было потом?

— Я убежал. Схватил свои вещи и убежал.

— Что?! Ваш товарищ, ваша начальница лежала на полу мертвая или, по крайней мере, серьезно раненная, и вы убежали?!

Губер уронил голову, не смея глядеть шерифу в глаза, и тяжело вздохнул:

— Это не делает мне чести, шериф. Но так уж получилось. По звучанию кода готовности я понял, что робот полностью придет в себя через каких-нибудь пару минут. Я не мог даже заподозрить, что это не обычный робот с Тремя Законами. Гравитонный мозг одинаково приспособлен для записи и старых, и Новых Законов. А все роботы с Новыми Законами у нас в «Лаборатории» находятся под строжайшим контролем. А раз Калибан — обычный робот с Тремя Законами, то Фреда получит первую помощь уже через сто двадцать секунд, и гораздо лучшую, чем мог бы оказать я. И там все равно останется свидетель, хоть и робот, но все равно свидетель — который доложит полиции, что я был в лаборатории, когда совершалось преступление. А я не имею к этому никакого отношения, клянусь! Точно так же, как Тоня и Йомен. Я понял это потом.

— Откуда вы знаете?

— Чашка Фреды.

— Простите, не понял.

— Фреда обычно пьет чай из больших и очень хрупких чашек, которые делает один ее приятель, художник. Она постоянно забывает, что эти чашки не такие прочные, как обычные. И все время их роняет, а они, когда падают, разбиваются на кучу осколков. Так вот, тот звук, с которым эти чашки разбиваются о пол лаборатории, слышен по всему зданию!

— К чему это вы?

— Там на полу были осколки разбитой чашки. Я слышал, как входили и Тоня, и Йомен. Я слышал, как Тоня уходила, и мы с ней оба слышали, как Йомен прошел в свою лабораторию, которая почти в противоположном конце коридора. Обратно он не выходил, а наружные двери «Лаборатории» заперты изнутри, так что Йомен мог попасть в здание только через центральный вход. Я все это слышал!

Губер многозначительно посмотрел на шерифа, прежде чем продолжить.

— Так вот, я могу, конечно, поверить, что кто-то стукнет кого-то по голове, не издав при этом ни звука. А может, я просто не обратил внимания на этот шум. Но я внимательно прислушивался к тому, как уходили Йомен и Тоня. И я не слышал ничего, похожего на звук, с которым разбивается упавшая на пол чашка! Наверное, это произошло, пока я спал. Я всегда крепко сплю, а в тот день к тому же чертовски устал. Я спал, когда разбилась чашка, и, наверное, этот звук как-то включился в мое сновидение с дерущимися женщинами. Может, весь сон с него и начался.

— Прошу прощения за такую бестактность, сэр, — сказал Дональд. — Но, может быть, чашка разбилась немного раньше, а вы могли не заметить этого звука, когда были в комнате отдыха с леди Велтон?

Губер смутился, покраснел как рак и быстро взглянул на робота.

— Э-э-э… не могу отрицать… Естественно, были и такие минуты, когда мы не замечали ничего вокруг.

— И еще один вопрос, сэр, — продолжал Дональд. — Припомните, пожалуйста, не было ли на полу вашей лаборатории каких-нибудь необычных отметин?

— Простите, я не совсем понял.

— Вы сказали, что видели осколки чашки и лужицу крови возле головы мадам Ливинг. Не было ли еще чего-нибудь необычного?

— Ах, это! Нет, по-моему, больше ничего такого. Правда, я был в таком состоянии, что почти ничего вокруг не видел. Когда я услышал этот код готовности, я мечтал только о том, как поскорее оттуда убраться. Не думаю, что я задержался в комнате больше, чем на полминуты.

— А этот код готовности? — спросил Крэш. — Вы сказали, что по нему можно определить, что робот полностью загружен, так? А можете вы определить по нему, как давно робота включили?

— Только если буду точно знать конфигурацию робота. Для такого типа корпуса используется три или четыре разных типа позитронного и гравитонного мозга, кроме того, конфигурация зависит от дополнительного оснащения робота. Например, от объема и типа блока памяти. Так что со времени включения до этого сигнала готовности могло пройти от пятнадцати минут до часа.

Проклятие! Дело, похоже, не только не проясняется, но все больше и больше усложняется! Каждая новая подробность либо запутывает след преступника, либо вносит новые неточности в данные о временипреступления. Крэш понял, что скоро с ума сойдет с такими свидетельскими показаниями. В них сам черт ногу сломит! Но похоже на то, что других показаний не предвидится.

— Могло ли как-нибудь случиться, что Калибан был в рабочем состоянии еще до того, как вы пришли в лабораторию? — спросил Крэш.

— Да, могло. Я уже думал об этом. С того времени, как я оставил его и ушел с Тоней, прошло достаточно времени, когда его могли включить, полностью загрузить, а потом выключить. Впрочем, он мог выключиться и сам, из каких-нибудь своих соображений. А потом его могли включить опять, или же он мог запрограммировать переключатель на определенное время. Большинство роботов могут произвольно оперировать своим режимом питания. Возможно, это как раз и объясняет состояние Калибана.

— Почему вы это сказали?

— Видите ли, как бы то ни было, Калибан каким-то образом оказался на полу, а не на испытательном стенде. Скорее всего его кто-то оттуда снял. Вряд ли он сделал это сам. И кроме того, его рука, поднятая как для удара; я оставлял его на стенде, и его конечности были в совсем другом положении. Скорее всего это Фреда сняла Калибана со стенда. Но бедняжка ничего не может вспомнить.

— Что поделаешь — посттравматическая амнезия! — сухо заметил Крэш. — Но как могла Фреда снять робота со стенда? Он же ужасно тяжелый! Никакая женщина его просто не поднимет.

— На испытательном стенде куча всяких приспособлений. С их помощью можно поднимать и опускать роботов, даже самых тяжелых, и удерживать их в любом положении.

— Так, с этим понятно. Вернемся к вашим дальнейшим действиям. Вы увидели Калибана над телом Фреды, испугались и убежали. Что дальше?

— Я сел в свой аэрокар, и робот отвез меня домой. Оттуда я позвонил Тоне и… — Губер неожиданно замолчал.

— И что?

— Ну, сперва я принялся ее обвинять, спросил, как могла она решиться на такое… Но потом я увидел ее лицо на экране. Спокойное и удивленное, ничуть не взволнованное… И я понял, что она этого не делала. Я очень пожалел, что так на нее напустился, и стал упрекать уже себя за такую несправедливость и бестактность. Мне не хотелось думать, что это могла сделать Тоня. И вот внезапно я понял, что ничего больше не в состоянии ей сказать… Я смог сказать только, что… Что в лаборатории произошло нечто ужасное и что я собираюсь на какое-то время запереться в доме и никуда не выходить. Потом я закрыл двери и отключил все линии связи. Так продолжалось несколько дней.

«Рассказал Тоне Велтон столько, что она любой ценой пыталась узнать обо всем этом как можно больше, — подумал Крэш. — Если только, конечно, они вдвоем не придумали всю эту историю с начала и до конца. Такие подробности, которые поведал мне этот Эншоу, Тоне как раз на руку. Вспомнить только, как рьяно она бросилась участвовать в расследовании! Беспардонно совала нос в мои дела и, как могла, старалась натолкнуть меня на любой след, кроме настоящего!»

— Значит, это все, что вы видели, и все, что вы делали в ту ночь? — спросил Крэш.

— Да, сэр! Я с радостью рассказал бы вам больше, но это действительно все, что я знаю!

«И этого вполне достаточно, чтобы пошло насмарку все, что я уже сделал в расследовании этого дела!» — подумал Альвар, вслух сказав:

— Что ж, прекрасно! Вы можете быть свободны, по крайней мере пока.

Губер Эншоу удивился:

— То есть?

— Сейчас вы можете идти. Пока я не изменил своего решения.

Губер Эншоу судорожно сглотнул. Поднялся и вышел.

Альвар Крэш проводил его взглядом до двери и повернулся к Дональду:

— Ну, что там у тебя, старина? Они говорили правду?

— Прежде чем ответить, сэр, должен заметить, что оба они, и Терах, и Эншоу, приложили руку к моему созданию. А значит, они оба не только наверняка знают, в отличие от многих обычных граждан, что я оснащен специальными приспособлениями для проверки правдивости свидетельских показаний, они еще и то знают, как именно действуют мои детекторы лжи. Поэтому я не исключаю такой возможности, что они могли сымитировать нужные внешние проявления, чтобы симулировать правдивость своих ответов.

— И как по-твоему, они симулировали?

— Нет, сэр. Непохоже, чтобы оба подозреваемых настолько хорошо владели своими эмоциями, чтобы правдоподобно изобразить нужные физиологические проявления. Собственно, они оба были так взволнованы, что я не удивлюсь, если они вообще забыли об этих моих способностях. Но, с другой стороны, если они оба или хотя бы один из них все же оказался искушенным лжецом и сумел симулировать физиологические реакции, то я не могу полностью ручаться за свои выводы.

— Так, понятно. Я постараюсь не забыть, что твои выводы сейчас — скорее совокупность вероятностей, чем окончательные и недвусмысленные доказательства. И что же это за выводы?

— Реакция обоих подозреваемых на допрос соответствует среднестатистическим показателям физиологических реакций для мужчин их возраста в стрессовой ситуации. Они были взволнованы, испуганы, обеспокоены, но все это нормальные реакции на такую ситуацию. Я полагаю, что оба они говорили правду и, конечно же, очень болезненно отнеслись к тому, что пришлось все рассказать.

Альвар кивнул и тяжело вздохнул.

— Согласен. Мне тоже показалось, что они говорили правду. Если я что-нибудь понимаю в людях, то так это и есть. Но, если они оба не лгали, мы сейчас оказались дальше от разгадки, чем были. И все, что сделали эти честные парии, только замутили воду еще больше! Дональд, а ты не заметил никаких необычных реакций? Может, хоть это выведет нас на какую-нибудь ниточку?

— Я отметил несколько сильных эмоциональных всплесков, но не думаю, что это как-то нам поможет. Признание Губера Эншоу в связи с Тоней Велтон. Должен признаться, сэр, что, хотя я и не особенно разбираюсь в проявлениях человеческих чувств, но это признание произвело на меня очень сильное впечатление. Я не вполне понимаю, что такого привлекательного нашла Тоня Велтон в Губере Эншоу. В сравнении со всеми влюбленными парами, которые мне довелось повидать, эти двое просто поразили меня своей, как бы это сказать… несовместимостью, что ли?

Альвар Крэш с удовольствием рассмеялся. За последние дни не так уж часто выпадал случай посмеяться.

— Дональд, ты гораздо лучше разбираешься в людских чувствах, чем могло бы показаться! Готов биться об заклад, что любой, кто знает об их отношениях, задавался точно таким же вопросом! Я и сам долго гадал, как может этот Эншоу восхищаться Тоней Велтон, вместо того чтобы ее бояться?

— Я тоже об этом подумал. Она кого угодно может напугать! Но как тогда это у них получилось? Чем можно объяснить такой неравный союз?

Крэш покачал головой.

— Это извечная загадка, и до сих пор никому не удавалось ее разгадать. И, думаю, никогда не удастся. Может, Тоне Велтон вообще нет никакого дела до Эншоу и она просто использует его как ей нравится? Она из таких женщин, которые запросто превращают мужчину в подобострастного раба, которому больше ничего и не нужно, если ей так захочется.

— И вы думаете, что их отношения как раз таковы?

Крэш на мгновение задумался.

— Нет. Она давным-давно могла бы с ним порвать. Сейчас Губер Эншоу — довольно опасная партия для мимолетного увлечения. У него крупные неприятности, и Тоня Велтон это прекрасно знает. Тем не менее она так упорно старалась отвести от него подозрения… По-моему, она действительно серьезно увлечена Губером, хотя для меня до сих пор величайшая загадка: что могло зародить в ней такую страсть?

— А что вы думаете о ходе расследования в целом после сегодняшних разговоров? Как вы думаете, насколько мы продвинулись вперед?

— Это самая дикая путаница изо всех, какие я встречал! Проклятие! Либо все они: и Терах, и Эншоу, и Велтон — самые прожженные лжецы, каких еще свет не видывал, либо никто из них не имеет к этому преступлению никакого отношения. К этому списку великих обманщиков надо добавить еще и Фреду Ливинг; здорово у нее вышло так все подстроить, что никто ничего не знает о том, как на нее напали! И все остальные показания подтверждают показания Фреды! И будь я проклят, если в них есть хоть какие-то заметные неувязки!

Крэш откинулся на спинку стула и в задумчивости уставился на потолок.

— При этом у каждого из них довольно веские причины для преступления. Йомен опасается, что из-за работ Фреды у них у всех будут крупные неприятности. Вполне обоснованные опасения, как мы уже видели. Тоня тоже не прочь была бы избавиться от Фреды, чтобы развязать себе руки с этим проектом «Лимб». Ей не особенно приятно постоянно отпихивать локтями Фреду Ливинг, которая тоже не дура поруководить. А может, она прознала о Калибане и заставила Губера выкинуть с ним какой-нибудь номер — для дискредитации всех роботов. Последнее, что делал Губер, прежде чем уединиться с Тоней Велтон, — возился с Калибаном. Но если это действительно так, то придется признать, что наш нынешний кризис подстроен поселенцами. Так они одним махом избавились от уймы проблем — чтобы уничтожить нашу планету, им остается теперь только подождать немного, ничего особенно не делая! А может, Губер затаил злобу на женщину, которая извратила его любимый гравитонный мозг своими Новыми Законами? Или он не вынес нападок Фреды на его милую Тоню и решил разобраться с ней по-своему? Проклятие, да любая из этих догадок может оказаться правдой! Все эти мотивы могли привести к преступлению, все они вполне объяснимы и правдоподобны. Единственное, что действительно неправдоподобно, так это способ совершения злодейства! Если это сделал кто-то из них, это значит, что у нас по-прежнему есть некто, обутый в ботинки с протекторами, как у робота, с рукой робота в качестве орудия нападения. Этот некто действовал с нечеловеческим хладнокровием и аккуратностью. Он нашел время дважды прогуляться по лаборатории в своих хитроумных ботинках, хотя в это время туда постоянно кто-то входил и выходил! Сущее безумие!

Какое-то время в комнате было тихо, пока Крэш собирался с мыслями. Не так-то просто признать, что все это — бред сумасшедшего, а дело было совсем не так. Особенно если вспомнить, что единственная альтернатива — что преступление совершил робот.

— Итак, остается Калибан. Но чем больше я думаю о твоих возражениях, что он не преступник, тем больше я склонен с тобой согласиться. Непохоже, чтобы он был убийцей. У него было столько случаев проявить свою извращенную натуру, убив кого-нибудь, и с довольно вескими основаниями для насилия, но он ни разу ими не воспользовался. Да, я согласен — робот, который может убивать и, главное, хочет убивать, наделал бы еще не таких дел, как Калибан! Если бы робот хотел кого-то убить, он не стал бы останавливаться на полпути и добил бы Фреду, если бы не убил сразу.

Крэш посмотрел на Дональда. Побарабанил пальцами по крышке стола и потер подбородок.

— Таким образом, у нас опять нет ни одного явного подозреваемого. Какой-то неизвестный злоумышленник сумел обмануть следящие устройства поселенцев, потому что, кроме тех троих, в «Лаборатории» в ночь преступления не появлялся никто, если судить по записям. Может, это был какой-нибудь поселенец, замаскированный под робота? Кто-то, кто хотел убить Фреду Ливинг, чтобы сорвать план «Лимб» и спокойно отправиться домой. Или по какой другой причине. А может, это был кто-то из Железноголовых Симкора Беддла или даже Беддл собственной персоной? Скажем, кому-то из них удалось прознать о создании роботов с Новыми Законами, и он испугался, что из-за этих роботов может рухнуть вся их праздная и роскошная жизнь. Но если это был Симкор Беддл или кто-то из его безобразников, то придется признать, что Железноголовые гораздо лучше разбираются в технике поселенцев, чем мы предполагали.

Дональд заметил:

— Все это, конечно, очень логично, сэр. Однако, сэр, хочу напомнить, что мы упускаем из виду еще одну проблему.

— Да, я помню, помню. Калибан. Калибан, загадочный беглый робот. Нападал он или нет на Фреду Ливинг, он все равно сейчас неизвестно где. Он хитер, для него не существует Законов, и мы должны его поймать. Я надеялся, что когда мы разберемся с этим нападением на Ливинг, то будем больше знать о Калибане и сумеем его выследить. Да только мы пока ни на шаг не продвинулись в расследовании. А поисковые группы, которые я послал за ним? Видимо, они тоже ничего пока не добились?

— Нет, сэр, у них ничего нового.

Крэш выругался, встал и начал расхаживать по комнате.

— Проклятие! Приходится признать, что я зашел в тупик! И не вижу никакого выхода. Я никак не могу собрать вместе все части этой чертовой головоломки. Эти два дела так переплелись, что связь сразу бросается в глаза, и тем не менее похоже на то, что они не имеют одно к другому почти никакого отношения! — Альвар остановился у окна. Уже смеркалось. Позади был еще один невыносимо длинный день. У шерифа урчало в животе оттого, что он за делами забыл о еде, и болела спина после долгого сидения на неудобном, жестком стуле. Альвар прошептал: — Калибан… Только он и может рассказать, что за чертовщина на самом деле творилась там в ту ночь…

— Но сперва нам надо его поймать, сэр! — снова напомнил Дональд. — А он может годами скрываться в подземном лабиринте, где его никто не сможет найти.

— Да знаю я! Только мне почему-то кажется, что он не станет этого делать. Насколько я успел его узнать, этот Калибан не из таких, кому по нраву темные безлюдные подземелья! Нет. Он не захочет просидеть там всю жизнь. Он мог остаться там, когда в первый раз угодил в эти тоннели, но он так не сделал. И он снова захочет выбраться на поверхность. Может, куда-нибудь за город, где нет людей, которые за ним охотятся. Итак, где Калибан — мы не знаем, но он где-то в городе, хочет отсюда убраться. И знаешь, если бы я был на его месте, то постарался бы удрать уже этой ночью!

Глава 18

Правитель Хэнто Грег размашисто написал резолюцию в верхнем левом углу листа и толкнул листок через стол к Фреде Ливинг. Она нетерпеливо схватила бумагу. Как-то даже слишком нетерпеливо, и это обеспокоило Грега. Что-то тут не так. Грег взял у нее из рук бумагу и снова пробежал глазами текст.

— Я не понимаю, Фреда, зачем вам так нужно это разрешение? — спросил Грег. — По правде говоря, предпочел бы вам отказать. И готов даже рискнуть, несмотря на то, что вы угрожаете уйти из проекта «Лимб».

— Ну, пожалуйста, Правитель, разрешите мне! Уверяю вас, я не шучу! Если вы откажете, я больше пальцем не пошевелю во всем этом деле.

Грег все еще колебался.

— Надеюсь, вы понимаете, что это разрешение не имеет обратного действия? И оно не снимает с вас ответственности за создание робота без Законов? Оно только свидетельствует, что вы с этого дня берете под свою ответственность существование именно этого робота, и он, опять-таки с сегодняшнего дня, поступает в ваше полное распоряжение. Поверьте, это не избавит от неприятностей, не снимет никаких обвинений! А у вас они есть, и очень крупные! И если Крэш захочет вас арестовать, я, увы, ничем не смогу вам помочь. И этот клочок бумаги вас не защитит.

— Я не себя хочу защитить, Правитель! — сказала Фреда. — Как только начались все эти беспорядки, я просто не могла больше думать ни о чем другом! Во-первых, я хочу сама найти Калибана. Не знаю для чего, чтобы защитить или уничтожить? Но чем больше я над этим думаю, тем больше склоняюсь к мысли, что мне это очень не нравится. Беднягу собираются изловить и распылить на атомы только за то, что я сотворила его таким, каков он есть! И если Калибан погибнет, в этом буду виновата я — потому что я его создала! Он не должен пострадать за мои грехи, а без этой бумаги все так и будет.

— По-моему, все известные на данный момент улики свидетельствуют, что Калибан причастен к нападению на вас, доктор Ливинг. Ситуация очень запутанная, однако такое объяснение по-прежнему кажется наиболее вероятным, — заметил Правитель.

— Если это окажется правдой, то он ответит за то, что сделал. И только за это. Но уничтожать его за то, что он таков, как есть, это же варварство! Калибан — первый и единственный робот безо всяких шор на разуме. Он первый из роботов, кто способен рассуждать точно так, как мы с вами! Только он может делать это получше нас. Калибан — первый свободный робот! Он создан для свободы. И за это преступление его преследуют! Я считаю, если мы не можем смириться с тем, что кто-то еще, кроме нас, может быть свободным, мы сами не заслуживаем свободы и мы недолго будем свободны!

Правитель Хэнто Грег не знал, что и сказать, он не мог смотреть Фреде Ливинг в глаза. Вместо этого Грег повернулся к окну и стал глядеть на медленно исчезающий в темноте город.

— Это потребует грандиозных перемен в сознании людей — то, о чем вы говорите, доктор Ливинг. А такие перемены никогда не проходили безболезненно. Иногда я сравниваю себя с врачом, пациент которого смертельно болен, и единственное лекарство — самые решительные перемены. Но если я дам это лекарство не вовремя или неверно рассчитаю дозу, мой пациент может умереть. Но если я совсем откажусь от лечения, мой больной умрет наверняка! И я не раз и не два задумывался, не будет ли это лекарство для нас, колонистов, слишком горьким? И не будет ли проще и приятнее отказаться от всяких там лекарств и спокойно умереть? Как вы думаете?

— Честно говоря, сэр, сейчас меня интересует только это разрешение. Дайте его мне, ну пожалуйста!

Грег посмотрел на Фреду. Она была бледна, темные глаза покраснели от усталости и недосыпания, из-под тюрбана выбился упрямый вихор коротеньких, отрастающих после операции волос. Эту женщину давным-давно перестало волновать то, как она выглядит. Последнее время она думала только о том, как правильнее будет поступить в ее положении.

Наконец Правитель заговорил:

— Что ж, хорошо. Если наше общество настолько ослабело, настолько погрязло в предрассудках, что не переживет существования одного-единственного робота без Законов, то, боюсь, моего пациента не спасет никакое лечение! — И он отдал бумагу Фреде.

— Спасибо огромное! А теперь, простите, сэр, я пойду. — Фреда поднялась, кивнула на прощание и вышла.

Хэнто Грег проводил ее глазами и поймал себя на мысли, что Инферно и вправду может не пережить этого одного-единственного свободного робота.

И тогда уж точно надеяться не на что.

Все, хватит сидеть и рассуждать. Надо либо делать что-то, либо не делать. Или он сумеет управиться с этой машиной, или не сумеет. Калибан устроился поудобнее в пилотском кресле аэрокара. Он крепко сжал ладонями штурвал, поставил ноги на педали и включил тот рычажок, который, по его представлению, скорее всего мог оказаться стартером. Аэрокар медленно поднялся в воздух. Так, прекрасно! Заработало!

Калибана больше заботило, исправна эта допотопная колымага или нет, чем то, сумеет ли он с ней управиться. По-видимому, этот рыдван стоял, всеми позабытый, на посадочной площадке шестого космопорта уже больше сотни лет — с тех пор, как этот подземный порт перестали использовать. Включив свой инфракрасный фонарь, Калибан поднял ветхую развалину метров на десять над полом и завис в воздухе, в огромном пустом ангаре. Потом он пару раз пролетел по кругу, гораздо аккуратнее и осторожнее, чем любой из самых опасливых пилотов, водивших те машины, которые Калибан видел над городом, когда гулял по улицам в первый день.

Так. Повороты, регулировка высоты, скорость — Калибан очень быстро со всем этим разобрался. В его блоке памяти не было ни слова и о том, как управляться с аэрокаром. И Калибану пришлось до всего доходить самому, поэтому он пока представлял только, как ведет себя машина на низких скоростях и при полном безветрии.

Но теперь, когда у него был под рукой исправный аэрокар, нельзя было терять ни минуты. Пора убираться из города. И Калибан медленно, со скоростью не больше каких-нибудь десяти километров в час, направил машину к тоннелю, который вел наверх. Калибан не включал никакого другого освещения, кроме своего инфракрасного фонарика, и вел аэрокар очень осторожно, вверх и вверх по тоннелю, надеясь, что тот в конце концов выведет на поверхность. Он беззвучно скользил в полной темноте мимо покрытых каплями испарений стен. Даже с его опытом блуждания в подземном лабиринте широкий, просторный тоннель заброшенного космопорта по-прежнему представлял для Калибана загадку.

Это место, казалось, было оборудовано давным-давно, и прошли многие годы с тех пор, как оно погрузилось в безмолвие. И вместе с тем Калибан почему-то понимал, что космопортом никогда никто не пользовался. Все здесь было ужасно старым, и при этом совсем нетронутым, полностью исправным.

Через минуту-другую Калибан рассчитывал добраться до высоких панелей наружного шлюза. Он уже был там раньше и успел изучить устройство механизма, открывающего шлюз. И он знал, что при случае сможет его открыть. На большее рассчитывать пока не приходилось. Даже когда он выберется наружу, останется еще масса проблем. Вполне вероятно, что полицейские следят за всеми наружными выходами тоннелей по периметру города. Именно поэтому Калибан не стал открывать шлюз раньше — не стоит заранее привлекать к себе внимание, пока он не готов убраться подальше.

Если полицейские в самом деле обнаружат его, как только откроется этот шлюз, то надо двигать отсюда чем быстрее, тем лучше. Поэтому Калибан и решил удрать на аэрокаре, а не на своих двоих.

И удирать надо поскорее. Калибан чувствовал, что очень скоро — завтра, может быть, послезавтра — его блок питания исчерпает весь запас энергии. Полицейские запрудили все тоннели, ему уже не раз приходилось спешно от них скрываться. И Калибан не хотел, чтобы его застукали, когда он будет перезаряжаться. Кроме того, податься на городскую энергетическую станцию было бы чистым безумием. Калибан не без оснований считал, что шериф Крэш наверняка расставил своих дежурных на всех станциях подзарядки роботов в городе. Нет. Надо выбраться из города и найти источник энергии там, где угодно и как угодно.

И вот тоннель закончился. Калибан посадил аэрокар, немного неуклюже, но все же посадил. Защитного колпака у этой машины не было, так что ему не пришлось даже открывать дверцы, чтобы выбраться наружу. Калибан выпрыгнул из кабины, прошел к панели управления шлюзом и быстро защелкал переключателями.

Со скрежетом и визгом панели дверей двинулись в стороны, подняв в воздух целые тучи вековой пыли и грязи.

Прежде чем шлюз полностью открылся, Калибан был уже в пилотском кресле. Он запустил двигатель старинной колымаги и выжал до упора акселератор и рычаги набора высоты, стараясь поскорее выбраться из Аида.

Альвар Крэш уже почти привык к тому, что его постоянно будят среди ночи. И теперь он проснулся сразу, едва Дональд дотронулся до его плеча, и был готов к чему угодно, мгновенно отбросив всякую сонливость. Альвар сел в кровати, спустил ноги на пол и поднялся. Подошел к стулу, на который вчера бросил одежду перед тем, как лечь спать. Раз уж он решил одеваться сам, то не хотел тратить драгоценное время на копание в шкафах.

— Что там у тебя, Дональд? — спросил Крэш.

— На первый взгляд ничего существенного, сэр. Однако, возможно, мы засекли Калибана. Роботы, следящие за воздушным пространством над городом, получили приказ докладывать обо всем необычном. Эти роботы устаревшей модели и сообщали пока о всяких незначительных мелочах, так что людям-операторам было очень трудно выбрать изо всех их сообщений что-нибудь действительно необычное…

— Черт тебя побери, Дональд! Ближе к делу!

— Да, сэр, конечно. Простите, сэр. Шлюз одного из космопортов открылся, впервые за пятьдесят лет.

— И это сочли чем-то необычным?

— Да, сэр. Кроме того, операторы контроля за воздушным движением заметили старинный аэрокар, который поднялся в воздух примерно из того же района и летел быстрее и выше, чем это обычно принято. Однако он набирал скорость и высоту очень медленно.

— Как будто пилот был не совсем уверен, что управится с этой колымагой? Так, понятно. Его задержали? — Альвар уже сбросил пижаму и начал одеваться, подумав, что разумнее будет надеть сперва рубашку, а потом только штаны.

— Два полицейских аэрокара преследуют его, но этот аэрокар успел сильно от них оторваться. Он держит прямо на север, к горам, и скоро попадет в зону очень сильной бури. Кроме того, я полагаю, не стоит даже упоминать, что преследование в ночных условиях — задача сама по себе не из легких.

Крэш сел, чтобы натянуть штаны, но застежки защелкнулись сами собой, и ему пришлось какое-то время с ними повозиться.

— Проклятие, как все запущено! — проворчал он, имея в виду и непокорные застежки, и стратегическую ситуацию. Бури в пустыне случались довольно редко, но всегда бывали ужасны. Даже самый опытный пилот три раза подумал бы, прежде чем туда соваться при такой метеосводке. Если Калибан попадет в бурю, вряд ли ему повезет выбраться оттуда живым.

— Хорошо, передай им, пусть продолжают преследование, но никакого геройства! Хватит этих чудес на виражах! При малейшей опасности пусть возвращаются. Прикажи им особо не рисковать ни собой, ни аэрокарами. Напомни, что за городом выследить его будет куда проще. Там нет никаких тоннелей, небоскребов и миллионов роботов, среди которых этот чертов Калибан мог бы затеряться. И повтори, что я приказываю не стрелять в этот аэрокар! Они должны задержать Калибана, а не уничтожить! Если получится, пусть вынудят его приземлиться. Этот чертяка, может быть, единственный свидетель покушения на Фреду Ливинг! Ни в коем случае нельзя его уничтожать! — Крэш встал и натянул штаны. — И отзови все поисковые группы. Пусть отдохнут пока и приготовятся прочесывать пустыню за городом. Может, скоро придется их туда отправить.

— Да, сэр! Я передал ваши приказания. Однако согласно вашему приказу, сэр, я должен вам напомнить, что мы обязаны ставить в известность обо всех значительных изменениях в ходе расследования леди Тоню Велтон.

— Мы передадим ей сводки утром. Ей незачем знать про это прямо сейчас. Не забывай, она все еще под подозрением и все, что прознает, тут же передаст Губеру Эншоу!

— Да, сэр! Должен с вами согласиться, несмотря на ваше приказание. Тем не менее, сэр, я обязан напомнить, что ваши полномочия, и ваших полицейских тоже, действительны только в пределах города. Ни вы, ни ваши подчиненные не имеете никакого права вмешиваться во что бы то ни было за пределами Аида.

— К черту полномочия! Пора заняться делом!

— Да, сэр. Надо ли понимать это так, что мы с вами займемся преследованием лично?

— Совершенно верно! — Альвар несколько мгновений боролся с застежками и наконец победил. Брюки застегнулись. Он надел куртку и тут заметил, что Дональд протягивает ему кобуру. Как странно! Дональд никогда не подавал ему оружия. И никакой другой робот никогда не касался оружия — это было неписаное правило. И все из-за противоречий Первого Закона: если Дональд вложит в руку шерифа оружие, то таким образом будет причастен к причинению непосредственного вреда человеку. Однако сейчас в его кобуре был какой-то необычный бластер. Альвар таких еще не видел.

— Что это такое, Дональд? — спросил он, показывая на пистолет.

— Вы можете прихватить и свой бластер, сэр, но я прошу вас взять этот. Это тренировочная модель. Он достоверно воспроизводит все внешние эффекты настоящего, но стреляет совершенно безопасными вспышками света.

— Понятно, — сказал Альвар, хотя на самом деле так ничего и не понял. — Но зачем это тебе, скажи на милость? Зачем я должен брать с собой эту игрушку?

— Сэр, если позволите, я ограничусь самыми общими пояснениями. Возможно, этот бластер и не понадобится. Однако я предвижу, что может возникнуть ситуация, когда можно будет проверить одну из моих версий. И если такая ситуация возникнет, сэр, я попрошу вас это сделать… Проверить мою версию.

— Дональд, я не знал, что ты запрограммирован говорить загадками!

— Да, сэр, я, конечно, не очень ясно изъясняюсь. Однако я вовсе не уверен, что моя версия правильная, и мне бы не хотелось отвлекать вас от дела, не хотелось бы, чтобы вы тратили время на размышления о весьма маловероятной версии. И вам совершенно не обязательно брать с собой тренировочный бластер.

Альвар взял кобуру и внимательно посмотрел в глаза Дональду. Что-то слишком уж он темнит, этот Дональд! Альвара всегда бесило, когда Дональд выделывал такие номера, но именно в этом и была самая большая ценность Дональда. Его робот наверняка очень долго и интенсивно думал об этом деле, и ничего удивительного, что он придумал какую-то свою версию, хотя почему-то и не хочет рассказывать о ней прямо сейчас. Но только полный идиот не обратит внимания на подозрения, зародившиеся в такой светлой голове! Крэш пристегнул кобуру к ремню, а свой обычный бластер переложил в карман куртки. Там он будет всегда под рукой, но Альвар все же по привычке потянется сперва к тренировочной модели, спрятанной в кобуре.

Во всяком случае, так Дональду спокойнее, Альвар никого случайно не пристрелит.

— Ну что ж, нам пора! — сказал шериф.

Калибан никогда раньше не видел настоящей ночи в дикой, пустынной местности, без единого лучика света от искусственных фонарей. Какой он странный, этот мир мрака, окутанный плотной бархатистой тьмой, которая все скрывает из виду! Великолепная, таинственная, пугающая темнота! Калибан смог теперь понять, почему в его блоке памяти так часто встречается образ тьмы, мрака. Люди в своей истории много раз сталкивались лицом к лицу с этим.

А ведь у них не было далее инфракрасного зрения! Ему достаточно только пожелать, и глаза станут воспринимать не видимую, а инфракрасную часть спектра, и непроглядная тьма мгновенно отступит. Калибан видел смутные очертания земли внизу, и, главное, в инфракрасном свете сразу стали видны два аэрокара, которые неслись за ним следом, хотя для человеческого глаза они были совершенно невидимы в непроглядном мраке ночи. Как-то это не стыкуется с тем, что полицейские действуют только в пределах города! Калибан рассчитывал, что здесь они оставят его в покое. Ну, по крайней мере, они в него пока не стреляют. Может, им приказано не убить его, а только поймать?

Если так, то неплохо. Легче будет от них удрать. Хотя полиция все равно его поймает рано или поздно, если он не сумеет найти источника для подзарядки.

Впереди показалась зона плохой погоды, ясно различимая даже в инфракрасном свете. Там воздух буквально клокотал от мощных порывов ветра, дождь хлестал сплошным потоком. Калибан летел, выжимая из старенькой машины всю скорость, на какую она была способна. Преследователи не отставали — наоборот, с каждой минутой они были все ближе и ближе. Скоро они его настигнут. Внезапный порыв ветра хлестнул Калибана по лицу, ударил в борт древнего аэрокара, чуть не опрокинув его вверх колесами. Калибан не ждал от погоды такого сюрприза. Аэрокар задрожал, завалился набок и стал терять высоту. Калибану с большим трудом удалось его выровнять.

Еще один могучий порыв ветра налетел совсем с другой стороны, но Калибан успел подготовиться и сумел не потерять управления. Стена бури с огромной скоростью надвигалась прямо на него. Калибан слышал бешеное завывание ветра, рев мощных потоков ливня, видел, как тут и там тучи прорезают вспышки молний. Теперь его машину почти все время трясло, по обшивке и по плечам Калибана колотили потоки дождя, со всех сторон сыпались целые пригоршни твердых градин. Внезапно аэрокар оказался внутри этого безумного вихря, плотных черных туч и стены ливня. Ревущий ураган поглотил маленькую дряхлую машину.

Аэрокар несло куда-то могучим порывом ветра, швыряло вверх и вниз сумасшедшими потоками. Вокруг плясали молнии, и вот что-то ударило в корпус машины, лампочки на контрольной панели вспыхнули и разом погасли — видимо, разряд атмосферного электричества закоротило на корпус. Аэрокар завалился набок и почти рухнул вниз, прежде чем Калибану удалось заставить непослушную машину немного выровняться и удержаться на приличной высоте. Завывания бури оглушали Калибана, то и дело гремел гром, ревущие потоки ливня омывали его тело, он почти тонул в них и был сейчас наедине с дождем и ветром, с непроглядной темнотой ночи и ослепительными вспышками молний. Машина валилась вперед, носом к земле. Калибан изо всех сил вцепился в штурвал, до предела выжал на себя рукоятку набора высоты. Старая развалина недовольно взвыла, на мгновение перекрыв рев бури, откуда-то со стороны движущих турбин накатила волна вибрации. Аэрокар ужасно трясло, двигатели надрывно выли. Внезапно всю машину сотряс взрыв, и вибрация прекратилась, как будто что-то напрочь отвалилось или полностью вышло из строя.

Калибану некогда было обращать внимание на такие мелочи, он все еще пытался как-то выровнять свою колымагу или хотя бы замедлить падение. Машина неумолимо неслась к земле. И вот, медленно, очень медленно, истошно ревущий непокорный рыдван стал задирать нос.

И тут, совершенно неожиданно, машина провалилась вниз, вылетела из сплошной пелены грозовых облаков. И стала видна земля — внизу и ужасно близко. Дождь теперь лил только сверху, вместо того чтобы хлестать со всех сторон. Но видимость по-прежнему была ни к черту.

Последним героическим усилием Калибану удалось заставить истерзанный аэрокар лететь более-менее ровно. Но из-под панелей обшивки вовсю валил дым, такой густой, что даже сплошные струи дождя не могли прибить его книзу. Клубы дыма слепили Калибана, но все равно ни один прибор на контрольной панели не работал, машина плохо слушалась управления и с каждой секундой становилась все неповоротливее. Последние контрольные лампочки вспыхнули пару раз и погасли. Мотор замер, и аэрокар внезапно превратился в планер, завис в свободном падении. Да уж, планер из этой древней развалины получился никудышный. Машина падала, и Калибан ничего не мог с этим поделать. Он попытался замедлить падение, немного выровнять нос колымаги, чтобы она хоть как-то планировала — все без толку! Больше ничего нельзя было сделать.

Аэрокар врезался в землю и разлетелся от страшного удара на куски. Обломки отбросило во все стороны, раскидало по истерзанным ливнем песчаным склонам холма. Все утонуло в непроглядном мраке ночной пустыни.

Когда Альвар Крэш и Дональд вышли на посадочную площадку на крыше шерифского дома, их ожидал неприятный сюрприз. На площадке только что приземлился аэрокар Тони Велтон, и она как раз выбиралась из него. При ней был и ее робот Ариэль.

— Я лечу с вами! — с ходу заявила Велтон. — Вы знаете, где Калибан! И вы едете его ловить! Шериф, я имею право участвовать в любой стадии расследования, и вы это знаете! У меня есть законные права, и я собираюсь их отстаивать!

— Какого черта, леди Велтон?! Откуда вы знаете, куда мы едем? — возмутился шериф. Но он уже сам догадался, в чем тут дело. Будь прокляты чертовы поселенцы и все их подслушивающие устройства!

— Ваши секретные полицейские линии связи — не такие уж и секретные! Мы перехватывали все ваши сообщения! — нимало не стесняясь, разъяснила Велтон.

— Перехватывали? — прорычал Крэш. — Уж больно вы, поселенцы, шустрые, как я погляжу! Так вот, я могу очень быстро с этим покончить. Вы суете нос не в свое дело!

Тоня отчаянно закрутила головой.

— Не время сейчас препираться из-за пустяков! Это никак не поможет справиться с опасностью, которая нависла над всеми нами! Из-за этого дела может разгореться такой политический скандал, что проект преобразования климата полетит ко всем чертям и Инферно погибнет. Мы все погибнем!

— Мы? С каких это пор вы стали считать Инферно своим домом? С чего бы это?

Тоня в упор посмотрела на шерифа круглыми от тревоги и страха глазами.

— Это родина Губера. Я никогда не брошу его и не позволю, чтобы мир, в котором он живет, перестал существовать! И я останусь с ним, на Инферно, что бы ни случилось.

— Леди Велтон, я вынужден настоятельно просить вас отказаться от поездки вместе с нами! — сказал Дональд. — Не знаю, как бы вам сказать это повежливее, но вы все еще в списке подозреваемых!

— Проклятие на ваши головы! Ну, конечно! Неужели вы могли подумать, что я об этом не знаю? И меня, и Губера подозревают… — Тоня умолкла, ее плечи вздрогнули, из глаз хлынули слезы. — Черт возьми, ну как вы не понимаете? Если это сделал Губер, и Калибан это подтвердит, — я должна сама это услышать! Мне нужно знать! Как бы то ни было, я смогу с собой справиться. Но я не могу больше притворяться перед Губером! Я должна все знать!

Альвар Крэш немного растерялся. Уж от кого-кого, а от Тони Велтон он никогда не ожидал такого всплеска эмоций! Трудно отказаться от мысли, что она не специально разыграла перед ними эту истерику, чтобы хоть так добиться своего — полететь с ними и заставить Калибана замолчать навеки одним выстрелом из бластера.

Проклятие, но она действительно имеет законное право участвовать в расследовании! А если бы и нет — все равно ее теперь ничто не удержит, и Велтон все равно полетит за ним на своем аэрокаре. Чтобы от нее отвязаться, пришлось бы разве что расстрелять ее машину в воздухе! Но Альвар не собирался идти ни на какие уступки и облегчать Тоне жизнь.

— Ну что ж. Вы полетите с нами. Но вам придется оставить здесь все оружие и другие спецустройства. И Дональд обыщет вас, чтобы убедиться, что вы ничего не припрятали. А потом вы переоденетесь в ту одежду, что я вам дам, — в ней наверняка не будет никакого потайного оружия или запрещенных приборов.

Тоня Велтон хотела было возразить, но призадумалась и сказала только:

— У меня нет с собой оружия. Но я согласна на обыск и перемену одежды.

Такая покладистость застала шерифа врасплох.

— Дональд, давай начинай. Обыщи ее и принеси одежду. И быстро!

— Да, сэр! Хотя, по-моему, торопиться нам особо некуда, — и он указал на небо на севере.

Крэш поглядел туда и грязно выругался. Над пустыней на севере уже вовсю бушевала ужасная буря и быстро продвигалась все ближе и ближе к городу. Только сейчас Альвар обнаружил, что ветер заметно усилился, холодный и порывистый. Проклятие! Да никакой робот не позволит человеку туда лезть! Собственно, Крэш и сам ни за что бы не сунулся в этот кошмар. Летать при такой погоде — чистое самоубийство! Но думать об этом ему очень не хотелось.

Потому что Калибан, последняя надежда разобраться наконец в этом деле, несколько минут назад попал в самое сердце бури.

Глава 19

Ни-че-го! Они ничего не могли сделать! Фреда беспокойно расхаживала из стороны в сторону по своей лаборатории. Йомен развалился в кресле за ее столом, Губер раскачивался на стуле возле одного из рабочих столов. Никакой подсказки, ни слова, никакой новой информации о Калибане! А найти его совершенно необходимо! И совершенно невозможно. Весь город гудит от самых невероятных слухов, по всем каналам связи передают массу непроверенных сообщений. Но из этой шумихи нельзя выудить ничего существенного. Ни малейшего намека!

Даже Альвар Крэш и Тоня Велтон, казалось, куда-то исчезли, просто растворились. Фреда не раз пыталась выяснить, куда они подевались, и все без толку. Интересно, где они? Улетели за город, искать Калибана, наплевав на эту кошмарную бурю? Или блуждают где-нибудь по подземному лабиринту? Работают ли они вместе или просто так совпало, что оба сейчас отсутствуют?

Тоня Велтон… Фреда мельком взглянула на Губера и в который раз сокрушенно покачала головой. Эта часть новостей поразила ее, как ничто другое. Досадно оказаться едва ли не последним человеком на планете, кто об этом узнал!

Хотя, если честно, обижаться на Губера тут, конечно, не за что. Если бы она услышала обо всем раньше, то ужасно бы разозлилась, накинулась бы на Губера с упреками и оскорблениями. Но сегодня, в эту бессонную ночь, когда за окном громыхает ужасная буря, вопрос о том, кто с кем спит, казался таким мелким и несущественным… Ну, может, только чуть-чуть обострял и без того непростое положение. Небеса могут сколько угодно громыхать, но люди все равно не перестанут дивиться невероятной страстной привязанности этих двоих. И, честно признаться, Фреда до сих пор не могла до конца в это поверить. Но сейчас некогда было изумляться.

Нужно было разобраться с куда более важными вопросами, и немедленно.

Калибан. Для других людей он мог быть чем угодно, но для Фреды все было просто: Калибан был первым в своем роде, единственным. И, возможно, последним. Если его сочтут ошибкой или признают опасным, если все решат, что Калибан — причина этих сумасшедших беспорядков последних дней, а не их жертва, то, наверное, никто и никогда больше не осмелится создать свободного робота. В лучшем случае некая малая часть роботов сможет жить с не такими жесткими рамками — Новыми Законами, но и эти Законы — такие же цепи на душе и сознании!

Калибан. Где же его черти носят?! Сейчас он может быть абсолютно где угодно, в любом уголке города, за городом или под ним. Если у Калибана осталась хоть капля соображения, он должен был спрятаться где-нибудь в заброшенных закоулках подземного лабиринта и переждать бурю. Эти циклоны никогда не бывали слишком долгими. И через несколько часов все должно затихнуть. Если будет нужно, Калибан может просидеть в подземелье годами!

Все это так, конечно. И все бы ничего, если бы у Калибана был обычный блок питания. О чем она только думала, когда вставляла в него маломощный лабораторный блок?! Если бы только у него был обычный блок питания… Калибан мог бы скрываться и ни за чем ни к кому не обращаться.

Но она ужасно сглупила, и у Калибана был-таки лабораторный блок питания. Фреда никому не говорила и не скажет, но расход энергии у Калибана был немного выше, чем у любого другого робота. А даже при среднем уровне потребления энергии блок питания Калибана откажет через каких-нибудь пару-тройку часов.

Ужасный ветер наконец утих, дождь тоже почти закончился. Искореженные обломки старинного аэрокара были разбросаны по склонам пологого холма — их разметало во все стороны взрывом и бешеной бурей.

Калибан медленно поднялся из-за скального выступа, который был каким-никаким, а укрытием от непогоды. Спускаясь вниз по склону холма, раскисшему от дождя, Калибан несколько раз неловко споткнулся об обломки своего аэрокара. Он мог видеть теперь только одним глазом. Левый глаз разбился при аварии, вывалился из глазницы и болтался на соединительных проводках. Что-то внутри правойруки тоже сломалось, и Калибан двигал ею с большим трудом. Каждое движение сопровождалось противным резким скрежетом. Наружное покрытие корпуса, некогда красное и блестящее, без единого пятнышка, теперь было сплошь покрыто царапинами, грязью и копотью. На груди и спине появилось несколько вмятин.

Но все это — ерунда! Главное, он выжил!

Да только надолго ли? Не получится ли так, что, проблуждав без толку по пустыне, он так и не найдет источника подзарядки? Это — смерть. Он обречен умереть так же верно, как если бы уже умер.

Внутренняя система контроля не раз подавала тревожные предупреждения, но не по поводу повреждений, полученных во время бури, а в основном из-за состояния его. Нужно как можно скорее перезарядить блок питания, не то энергия закончится и он упадет замертво где-нибудь среди этих пустынных холмов. Калибан, наверное, переживет это и потом, после замены энергетического блока, снова сможет быть самим собой. Но когда он будет лежать здесь без движения, бесчувственный, беспомощный, шериф возьмет его голыми руками!

Калибан чувствовал себя ужасно. Было невыносимо тяжело сознавать собственную беспомощность. Все пошло наперекосяк! Попытка бегства из города безнадежно провалилась. Он ничего не добился, только повредил свое тело и оказался в пустынной местности. У него не было карты этого места. Хуже того, вчера ночью он ясно видел два аэрокара, которые гнались за ним почти до самой границы бури. Калибан успел неплохо изучить привычки полицейских и знал наверняка, что они скоро выйдут на его след.

А он сейчас не может даже толком собраться с мыслями, чтобы подумать, как их обставить. Нужно найти где-нибудь источник подзарядки — и немедленно, иначе он погибнет в этой пустыне. Куда бы податься? Калибан обернулся и поглядел на омытые дождем шпили Аида, которые маячили на горизонте. Возвращаться в город он уж точно не собирался. Полицейские только этого и ждут. Но куда еще, Калибан не представлял. Правда, уже одно то, что из города были выходы и вели они на север, позволяло предположить, что где-то на севере, в горах или среди этих холмов, есть хотя бы одно обитаемое место. И это место, чем бы оно ни оказалось, было где-то здесь. Место, где есть исправные, годные к употреблению источники энергии. Что угодно. Ну хоть что-нибудь!

Калибану ничего не оставалось, кроме как искать его и найти.

Он повернулся и пошел, медленно, спотыкаясь о камни, вверх по склону холма. На север, где за серой пеленой мелкого дождя виднелись пики гор.

— Буря закончилась, сэр! Прогноз погоды на ближайшие три дня благоприятный.

Альвар Крэш успел задремать под завывание ветра и теперь широко открыл глаза, стараясь поскорее сбросить остатки сна. Он сидел в удобном глубоком кресле в гостиной собственного дома. Тоня Велтон, одетая в комбинезон, который Дональд где-то для нее раздобыл, мирно посапывала на диванчике. Ариэль замерла без движения в стенной нише рядом с хозяйкой. Так странно видеть, что кого-то из поселенцев постоянно сопровождает робот! Крэш родился и вырос, постоянно видя везде вокруг сотни роботов, но Велтон наверняка трудно было привыкнуть к такому. Все эти роботы, которые толкутся везде куда ни глянь, наверное, ужасно ее раздражают!

Что ж, у девицы железный характер. Крэш и в эту ночь почти не спал. Несомненно, он то и дело погружался в дремоту, но сам Альвар запомнил за всю ночь только, как он сидел, уставившись на стену над диванчиком, на котором спала Тоня Велтон. Сидел, пялясь в стену, и размышлял. За последние дни он был так занят, что просто не было времени спокойно посидеть и подумать. Эта буря пришлась весьма кстати. Она вынудила Альвара не бросаться вперед очертя голову и, возможно, заставила удержаться от опрометчивых действий.

Он не впустую потратил время этой вынужденной передышки. Оказалось весьма полезным посидеть вот так и рассмотреть дело со всех сторон, прикинуть то и другое, повертеть проблему в мозгу. Странно. Вообще-то, предполагается, что культура колонистов так широко использует роботов как раз для того, чтобы у человека оставалось как можно больше времени на размышления. И все равно ни у кого не хватает на это времени!

Дональд принес кофе. Альвар взял чашку, отпил немного. Кофе взбодрил его. Да, несомненно, давно стоило сесть и подумать. Как хорошо, что у него была эта дождливая ночь, когда все в мире, даже само время, казалось, приостановилось! Шериф провел эту ночь с большой пользой для дела. Усталость, оказывается, подстегивает мысли, рождает новые, необычные идеи. В таком состоянии, когда разум балансирует между сном и легкой полудремой, иногда проскальзывают откуда-то из подсознания такие озарения, которые недоступны ни сну, ни бодрствованию. Они и выставляют все в совсем ином свете, чем раньше.

Альвар чувствовал, что разгадка близко. Чертовски близко! Она таится где-то в подсознании и отчаянно рвется на волю.

Но времени на размышления о чем-нибудь другом, кроме непосредственных задач, уже не оставалось. Пришло время действовать. И действовать самому.

— Дональд, передай всем подразделениям приказ перейти на обычный режим дежурств. Отмени все приказания, касающиеся Калибана. Кроме, пожалуй, контроля за периметром города.

Нельзя давать ему ни малейшей возможности проскочить обратно в город.

— Мы с мадам Велтон лично займемся поисками.

Альвар еще раз отхлебнул большой глоток кофе и едва не обжег себе язык. Он поставил чашку на столик, встал, подошел к Тоне Велтон и потряс ее за плечо:

— Вставайте! Пора на охоту!

Вот оно! Калибан увидел то, что искал, в долине между холмов, всего в нескольких километрах отсюда. Маленькая, едва различимая среди деревьев группка домиков. Облака на небе быстро таяли, от недавней бури уже почти ничего не осталось. Сквозь облака проглядывало яркое солнце, и умытые дождем окна и крыши домов взблескивали в его лучах. Калибан не знал, есть ли там нужный ему источник энергии и удастся ли ему подключиться к этому источнику. Но эти вопросы так и останутся неразрешенными, если он не поторопится. Калибан рассчитывал только на то, что владелец домиков не прознает, кто он такой. В таком удаленном от города уединенном месте на это можно было надеяться. Если его примут за обычного робота, который попал в передрягу, то можно будет хотя бы попросить помощи с подзарядкой. Никакой другой возможности Калибан не видел. Карабкаясь по крутым склонам холмов, он порядком исчерпал свои запасы энергии. И никаких других строений в этой местности не наблюдалось, как Калибан ни высматривал. Так что эти домики — его последняя надежда. И Калибан пошел вниз, в долину, осторожно обходя крупные валуны и стараясь не споткнуться о выступы скальных пород. Дорожек в этой глуши никто не протаптывал. Все равно, спускаться было куда легче, чем карабкаться наверх. Но если не повезет, то это будет его последнее усилие. На большее просто не хватит энергии.

Но Калибан был решительно настроен сделать все, что ему оставалось, наилучшим образом.

Абель Харкурт выглянул в окно над своим рабочим столом, и взору его открылась весьма необычная картина. Робот, поврежденный робот, шагал к его дому с южного холма. Ну, знаете ли, это уж слишком! Есть же какой-то предел человеческому терпению! Он перебрался из города в эту глушь единственно для того, чтобы не видеть повсюду этих надоедливых роботов. Абель давным-давно понял, что никогда не сможет создать стоящую скульптуру, когда по дому без конца снуют толпы суетливых роботов и постоянно отрывают его от дела. До чего же опротивели ему все эти роботы и коллеги-скульпторы, которые не знают даже, за какой конец надо держать молоток. «Скульпторы»! Они только и делают, что «руководят» своими подручными-роботами, из-под резца которых выходят бездушные, неотличимые одна от другой болванки! Проклятые роботы! Люди привыкают к ним сильнее, чем к наркотикам!

Но этот робот, несомненно, какой-то особенный. Этот парень не стал бы переться сюда через горы, потеряв при этом глаз, только для того, чтобы перевернуть здесь все вверх дном и помешать Абелю работать. Абель отложил инструменты и вышел во двор. Прошел метров сто навстречу роботу и остановился подождать, когда тот приблизится.

Абель Харкурт был невысоким подвижным мужчиной, темнокожим и совершенно лысым. И ему очень не нравилось, когда его отрывали от работы. Потому, когда робот подошел так близко, что до него можно было докричаться, Абель сказал:

— Эй, приятель! Раз уж ты заставил меня оторваться от скульптуры, скажи хотя бы, какого черта тебе здесь надо?!

— Я смиренно прошу вас о помощи, сэр! Мой аэрокар разбился во время бури. У меня серьезные проблемы с энергией — блок питания скоро сядет, и, если его не подзарядить, мне конец.

— Ты что думаешь, у меня тут склад запасных атомных реакторов?

— Нет, сэр. Мой блок питания не рассчитан на атомную энергию. У меня простой аккумулятор, и энергия почти на исходе.

Харкурт с неприязнью и подозрением уставился на робота. Все это очень и очень странно. Чертовски странно! Какому идиоту взбрело в голову строить робота, которому надо каждую неделю подзаряжать батареи? И какого черта этот робот летал на аэрокаре в такую бурю?

— Я так понимаю, в твоем аэрокаре людей не было?

— Нет, сэр. Я был один.

Абель долго с подозрением смотрел на робота.

— Хм-м… Ну что ж. Думаю, ничего плохого не случится, если я позволю тебе подзарядиться. С твоим глазом, к сожалению, ничем помочь не смогу.

— Благодарю вас, сэр, вы очень добры!

— «Пойдем в сарай, там у меня аккумулятор.

Абель Харкурт повернулся спиной к странному роботу и повел его к сараю. И тут до него дошло. Погоди-ка! Красный робот, летел один, без людей; внезапно сердце Абеля подпрыгнуло и бешено забилось. Да это же сумасшедший робот, робот-убийца, о котором трезвонят по всем каналам новостей! Калиборн или что-то вроде этого. Нет, Калибан, точно — Калибан!

Калибан-убийца, как его обозвали репортеры. Абель Харкурт почувствовал, что по спине почему-то поползли мурашки, ладони и лоб увлажнились от пота.

«Погоди-ка! Робот-убийца?! Глупость какая! Этот Калибан что-то слишком вежлив для убийцы. Да он уже раз десять мог размозжить мне голову, если бы захотел!»

Абель Харкурт гордился тем, что всегда думает своим умом, не полагаясь на расхожие суждения и общественное мнение. И в этой истории с Калибаном что-то было не так! Выпуски новостей кишели кошмарными страшилками, дикими россказнями об ужасном роботе-убийце, но ни в одной из сплетен не говорилось, что этот убийца вежлив!

Абель провел Калибана в сарай-пристройку, где держал свои старые скульптуры, садовые инструменты и еще кучу всякой всячины. Включил свет и спросил:

— Где твой шнур для подзарядки?

Чувствовал он себя на удивление спокойно.

— Вот, сэр! — Робот открыл неприметную дверцу на груди, примерно там, где у людей находится сердце.

— Хм-м-м… Хорошо, тогда проходи и садись. Вот сюда, — Абель показал на какой-то перевернутый ящик, — сюда. Если ты сядешь, шнура хватит, чтобы подключить к аккумулятору.

Возясь с переключателями аккумулятора, Абель Харкурт заметил, что руки его мелко дрожат. Но ведь ему почему-то не страшно! Неужели он просто не понимает, что напуган? Проклятие, он не чувствовал страха! Это какое-то недоразумение. Мгновение он раздумывал, не лучше ли сбегать быстренько домой, схватить старый охотничий бластер и прожечь в этом странном роботе дырку? Нет! Как раз так и поступили бы все эти проклятые безмозглые бараны из Аида! Абель Харкурт всю жизнь старался не думать так, как все, не подчиняться глупому стадному инстинкту. И сейчас отступать от своих правил не собирался. Куда задевался этот шнур с переходником? Он должен быть где-то здесь, на полу. Абель отодвинул в сторону пару деревянных моделей будущих скульптур и вытащил соединительный шнур.

— Ага, вот он где! — Скульптор старался говорить спокойно, старался не выдать своего волнения. Руки его все еще немного тряслись, когда он передавал шнур роботу.

Большой красный робот внимательно рассмотрел разъем переходника на конце шнура и вставил его в свой блок питания.

— Очень вам благодарен, сэр! Моя энергия уже практически на нуле.

— Сколько времени займет полная перезарядка?

— Я полагаю, где-то около часа, если вы позволите взять столько энергии.

— Да, конечно! Пожалуйста! — ответил Харкурт. Его сердце по-прежнему готово было выскочить из груди, мысли в голове крутились с бешеной скоростью.

— Я покорен вашей добротой, сэр! Мне не так уж часто приходилось встречаться с такими хорошими людьми.

— Ты ведь Калибан, верно? — неожиданно спросил Харкурт и тут же пожалел об этом. Спрашивать такое — это же чистое безумие!

Робот поднял голову и внимательно посмотрел на Абеля единственным исправным глазом. Второй, погасший и совершенно бесполезный теперь, жалко свисал из глазницы.

— Да, сэр. Я так боялся, что вы меня узнаете!

— Это я должен был бы бояться тебя!

— Но почему? Вы ведь не сделали мне ничего дурного, зачем же мне нападать на вас? Наоборот, вы меня так выручили!

— В новостях твердят, что ты нападаешь на всех, без разбору.

— Нет, сэр. Больше похоже на то, что все люди нападают на меня, едва завидят. Я покинул город, чтобы остаться наконец одному. Вот и все.

Калибан внимательно присмотрелся к Абелю, склонив голову набок, как бы в задумчивости.

— А вы меня боитесь!

— Боюсь немного. Наверное, не так сильно, как должен бы. Но, черт возьми, я старый человек, и самое страшное, что ты можешь сделать, — это убить меня. Я и так уже зажился на свете — так чего мне бояться?

— Боитесь и тем не менее помогаете мне. Все, что нужно было, — это не давать мне подзарядки еще две-три минуты, и я бы превратился в бесчувственную груду металла. Не понимаю!

Абель Харкурт пожал плечами.

— Знаешь, парень, для убийцы ты вел себя как-то слишком уж вежливо. И мне приятно думать, что так я насыплю перцу под хвост всем этим политиканам из Аида. Но, я вижу, у тебя самого крупные неприятности. Что ты собираешься делать дальше?

— Не знаю еще. Мои знания о мире очень ограничены. Пока я хочу только скрыться и выжить. Не могли бы вы мне посоветовать, как лучше это сделать?

Абель Харкурт подобрал старое ведро, перевернул вверх дном и сел, стараясь все время не упускать Калибана из виду и не делать ничего, что могло бы насторожить или испугать робота. Абель надеялся, что этот Калибан и в самом деле такой рассудительный и здравомыслящий, каким кажется. Но ни к чему без толку испытывать судьбу.

— Не знаю, смогу ли я присоветовать что-нибудь дельное, — сказал старый скульптор. — Дай-ка подумать.

Кто, черт возьми, захочет помочь Калибану, на которого ополчился весь мир?

Однако, стоп! Весь мир ополчился на одного изгоя. Фреда Ливинг рассказывала о чем-то подобном на своей лекции. Абель потом сам нашел и перечитал эту древнюю легенду. Легенду или, скорее, легенды о Франкенштейне. Очень запутанный клубок совершенно неоднозначных рассказов об одном и том же. Чудовище, оказавшееся в мире, не имея о нем ни малейшего представления, монстр, которого ненавидели и боялись уже за одно то, что он не такой, как все. Обезумевшая от страха толпа полудиких вилланов штурмом взяла замок, где скрывался этот монстр, и зверски его убила из одного только слепого страха перед необычным. И боялись они не чего-то реального. Темных, забитых крестьян до смерти напугали одни лишь слухи и предрассудки.

Может, этот древний спектакль разыгрывается сейчас заново? Неужто в прекрасном, высокоразвитом обществе колонистов люди в основе своей остались такими же варварами и дикарями, как в те незапамятные времена? Нет! И Абель Харкурт собирался доказать это личным примером.

— Если ты разбил аэрокар, то шериф наверняка вскоре разыщет обломки. Они за тобой гнались, когда ты улетал из города?

— Да.

— Значит, они обязательно найдут тебя, останешься ты здесь или нет. Они найдут разбитую машину и, может, по твоим следам дойдут сюда. А может, просто прилетят прямо сюда — это ближайшее жилье. Если ты отсюда уйдешь — на открытой местности они схватят тебя очень быстро. Если же ты возьмешь мой аэрокар… Уверен, они сейчас следят за воздушными сообщениями всеми возможными способами. Но даже если тебе удастся от них ускользнуть, по воздуху или по земле, все равно через несколько дней у тебя снова кончится энергия. Им останется только подождать, пока ты придешь на какую-нибудь энергетическую станцию для подзарядки, и накрыть тебя там или где угодно, если ты отключишься.

— Так что же мне делать? — спросил Калибан. — Где мне подзаряжаться? Я создан для жизни. Я не хочу умирать!

Абель Харкурт рассмеялся — негромко и печально.

— Кто же хочет, дружище?! Вряд ли такие найдутся… Давай-ка еще поразмыслим.

В комнате стало тихо. Абель Харкурт нередко позволял себе разные странности, не принятые в обществе инфернитов. Но это… Это было уже кое-что другое. Помочь выжить роботу без Законов — это наверняка будет расценено как преступление или почти преступление. Ведь Калибан опасен!

Точно так же опасен, как человек. Разве не он напал на свою создательницу, Фреду Ливинг?

— Так ты говоришь, что никогда ни на кого не нападал? — спросил Абель.

— Я защищался, не причинив кому-либо особенного вреда, когда группа поселенцев хотела меня уничтожить. Кроме этого случая, у меня нет информации о том, чтобы я на кого-то нападал.

— Нет информации? Ты что же, хочешь сказать, что нападал на кого-то, не зная об этом? Как такое может быть?

— Первое, что я помню — как стоял над лежащей на полу бесчувственной женщиной, которую я впоследствии опознал как Фреду Ливинг. Возможно, хотя маловероятно, что я каким-то образом причастен к нападению на нее, а потом меня отключили. Но когда меня снова включили, никаких воспоминаний о прошлом почему-то не осталось.

— Как-то не очень верится! Но если все так и случилось, и твою память после этого полностью стерли, то я могу свести тебя с целой кучей законников и философов, которые докажут кому угодно, что теперь ты совсем другое существо, чем то, что было причастно к преступлению.

— Да, сэр. Я тоже пришел к такому выводу.

— В самом деле?

Среди роботов не так уж часто встретишь философа. Харкурт снова подумал о Фреде Ливинг и этой ее легенде о Франкенштейне. Если бы о Калибане никто не знал, то Фреда ради собственной безопасности наверняка уничтожила бы его. Но теперь, когда все вокруг только о нем и говорят, в ее интересах доказать всему миру, что Калибан на самом деле — не сумасшедший маньяк-убийца. Если Калибан не виновен во всех тех преступлениях, которые ему приписывают, Фреда тоже окажется не такой уж и виноватой. Она наверняка захочет помочь Калибану. Может, ей удастся защитить его гораздо лучше, чем ему, Абелю Харкурту.

Или же, если Абель сейчас слишком хорошего мнения о порядочности этой Ливинг, она просто сдаст Калибана полиции, ради спасения собственной шкуры. Но что им еще остается, кроме как обратиться к ней? Времени на раздумья нет. Раньше или позже, но скорее раньше, чем позже, шериф со своими полицейскими прочешет всю равнину. И Абель решился:

— Есть идея! Правда, придется здорово рискнуть. Но другого выхода у тебя просто нет.

— Любой риск лучше верной смерти, — сказал Калибан. В голосе его звучали какие-то странные нотки. Он как будто очень устал. Но роботы никогда не устают. Разве что у них на исходе запас энергии, а Калибан уже почти перезарядился.

Наверное, устала его… душа?! Но такого за роботами тоже вроде бы не водилось.

Абель Харкурт встал, позабыв про свои страхи, полностью успокоившись, и пошел в дом. Если этот Калибан — сумасшедший робот, значит, нынешнему миру просто необходимо немного безумия. Фреда Ливинг. Надо скорее ей позвонить! И попросить помощи.

Другой дороги нет!

Через три минуты после звонка Абеля Харкурта они уже были в воздухе. Первым побуждением Фреды было на всей скорости рвануть прямиком к дому Абеля. Но шериф Крэш — не дурак и наверняка установил за ней слежку! А Фреде никак не хотелось привести за собой на хвосте полицейских прямо к Калибану. Поэтому она направила аэрокар сперва к западу, на умеренной скорости, обычной для городских линий. Оглянувшись назад, Фреда посмотрела на Губера и Йомена, которые с угрюмыми лицами сидели на пассажирских сиденьях.

Был ли кто-то из них преступником? Ведь любой из этих двоих мог в ту ночь напасть на нее. Кто-то из них, возможно, пытался ее убить, но не совсем удачно…

Не надо сейчас об этом думать! На запад! На запад, пока город не останется позади, потом надо взять немного севернее, пока машина не перевалит за горную цепь — и вот тогда уже на максимальной скорости гнать на север, к дому Абеля Харкурта. Надо во что бы то ни стало добраться туда раньше шерифа!

И оставалось только молиться, чтобы Крэш хотя бы взглянул на ее документ, прежде чем стрелять в Калибана.

Остатки машин после катастрофы всегда выглядели совсем не так, как ожидал Альвар, а уж он их перевидал за свою жизнь — дай Бог каждому! Он всегда представлял себе немного покореженный, ну в крайнем случае смятый в лепешку остов аэрокара посреди маленького кратера. И пилот в середине — обычно это были подвыпившие бездельники, надравшиеся так сильно, что решались сами вести машину по дороге домой. И при этом настолько хитроумные, чтобы каким-то образом избавиться от всяческой опеки со стороны роботов. Эти пьяницы в какой-то момент теряли контроль над управлением и разбивались насмерть. Но на трупе не должно было быть никаких особенных повреждений, и его легко было опознать.

Конечно же, на самом деле все обычно бывало не так просто. Действительность всегда оказывалась гораздо ужаснее. Вот, например, сегодня. Крэш понял это сразу, когда Дональд сообщил, что видит остатки аэрокара, и на малой скорости облетел место катастрофы. С воздуха оно выглядело ужасно. А там, на земле, все оказалось даже хуже. Куски разбитого аэрокара валялись по всем склонам холма. Обгоревшие, оплавленные обломки, по которым уже невозможно было понять, от какой части машины они отвалились. Их разбросало взрывом во все стороны. Если бы в этом аэрокаре летел человек, от него не осталось бы ничего, что хоть отдаленно напоминало бы тело, ни единой более-менее целой части, по которой можно было бы установить личность погибшего.

Но в этом аэрокаре летел не человек — робот, а роботы так просто не разваливаются на куски. От него обязательно должно было остаться хоть что-нибудь! Тоня, Дональд и Ариэль разбрелись по склонам холма в поисках если не самого Калибана, то хотя бы каких-нибудь его следов. А Крэш раздумывал, не мог ли Калибан каким-то чудом все же уцелеть в этом кошмаре.

— Шериф Крэш! — послышался голос Тони Велтон с восточного склона холма. — Следы! Я нашла следы робота!

Крэш, сгорая от нетерпения, поспешил к ней, посмотреть, что же она там нашла.

Он уже почти подошел к Тоне, но внезапно остановился как вкопанный, ругнувшись с досады:

— Ну да, следы! Только не Калибана.

С того места, где он стоял, было хорошо видно то, чего не видела Тоня. Цепочка следов вела с того места, где стояла Тоня, к Ариэль, которая деловито обшаривала местность с другой стороны холма. Ариэль подняла голову, сразу поняла, в чем дело, и откликнулась:

— Простите, леди Велтон! Я не хотела ввести вас в заблуждение!

Крэш снова выругался:

— Проклятие! Ничего в этом деле не идет так, как надо! Ни-че-го!

И тут его осенило. Погоди-ка, что же это получается? Минуточку… Ну хотя бы полминутки!..

Но у него не было этой вожделенной половинки минуты. Его снова позвали, на этот раз Дональд.

— Шериф!

Так, хорошо. Это уже кое-что. В вопросах розыска Альвар доверял Дональду гораздо больше, чем Тоне Велтон. Крэш зашагал на голос Дональда, к северному склону холма. Тоня и Ариэль не отставали от него ни на шаг.

На этот раз никакой ошибки быть не могло. Северный склон холма был весь покрыт песком, намытым потоками воды, только кое-где из земли выдавались куски скальной породы или валуны. И на этом песке очень отчетливо виднелась цепочка следов, уводившая на север, куда никто из них еще не ходил. Крэш видел сломанные ветки кустов и отброшенные пинком с дороги небольшие камни, на месте которых теперь собрались лужицы жидкой грязи.

Какие могут быть вопросы?

И тут в небе раздался какой-то звук. Все как по команде подняли головы вверх. С запада летел аэрокар, низко над землей и на большой скорости, и уже разворачивался, заходя на посадку где-то в долине на севере от них.

— Проклятие! Голову даю на отсечение, что это Фреда Ливинг и она хочет добраться до Калибана раньше нас! Вперед! Мы должны успеть перехватить ее, чтобы она не увезла оттуда Калибана!

Все четверо кинулись назад, к аэрокару.

На полдороге к машине Крэш внезапно остановился и стоял как вкопанный примерно с полминуты. Те самые полминуты, которые были ему так нужны.

И этого ему хватило.

Он наконец все понял!

Абель Харкурт услышал приближающийся рев турбин аэрокара и пошел к двери сарая. Выглянул наружу посмотреть, кто это там летит. Машин было две! Одна обычная, частная, а вторая — небесно-голубого цвета. Машина полицейского управления!

Абель обернулся к Калибану:

— Лучше тебе отсоединить этот провод, дружище. У нас гости. Правда, их что-то слишком много.

Калибан вынул разъем из гнезда в своем корпусе и поднялся. Подошел к двери и глянул на небо исправным глазом. Абель не понял, то ли ему это просто показалось, то ли в самом деле плечи робота опустились немного от разочарования, когда он увидел голубой полицейский аэрокар и понял, что это для него значит.

— Либо она настучала Крэшу, либо тот ее как-то выследил и прилетел за ней, — с горечью в голосе сказал Абель. — Что будем делать? Поговорим с ними как цивилизованные люди или попробуем удрать на моем аэрокаре? Может, получится как-нибудь ускользнуть?

— Нет, друг мой Абель. Мне больше некуда бежать, — ответил Калибан. — Пойдем наружу. Лучше встретиться с ними там, подальше от твоего дома. Если они захотят меня пристрелить, зачем без толку подвергать опасности твой дом? Пойдем встретим их.

Шериф Крэш вел аэрокар, почти не задумываясь над тем, что делает. Его сейчас не волновало ничего, кроме того, что он видел на земле, прямо перед собой. Он был там.

Калибан.

В первый раз Альвар Крэш увидел своими глазами робота, за которым так долго гонялся. Калибан стоял на лужайке неподалеку от дома, рядом со странного вида невысоким человечком. Оба спокойно ожидали, когда вновь прибывшие приземлятся и выйдут из аэрокаров.

Наконец-то! Теперь Калибан у него в руках! И теперь он сумеет выиграть эту партию, победить, победить противника, о самом существовании которого даже не подозревал еще каких-нибудь пару минут назад! А ведь все так очевидно! Теперь, когда Альвар просто еще раз припомнил все известные ему факты и хорошенько подумал…

Альвар видел, как нырнул вниз и приземлился аэрокар Фреды Ливинг. Он отстал от нее всего на каких-нибудь несколько секунд. Альвару стало легко и радостно, душа его была теперь спокойна. Пусть они подойдут первыми. Он поймает преступника, и очень скоро! В этом Крэш был уверен. Теперь ему все было совершенно ясно, оставалось только окончательно это доказать. Однако лучше пока поостеречься. Сейчас не время идти напролом.

Шериф аккуратно посадил аэрокар на площадку у дома, отстегнул ремни безопасности и повернулся к Тоне Велтон и Ариэль, которые сидели сзади, на пассажирских местах. Ариэль, как обычно, ничем не выдавала своих чувств, а вот Тоня Велтон, королева поселенцев, явно была на грани истерики. Крэш сказал:

— Вот и все. Ариэль, Дональд, мадам Велтон — должен вас предупредить, что надо вести себя очень осторожно. Положение по-прежнему чрезвычайно опасное. Я хочу, чтобы к концу этой истории все мы остались в живых, хотя бы для того, чтобы узнать всю историю до конца! Мне не нужны никакие оборванные нити! Все все поняли?

— Да, — отозвалась Тоня, смертельно бледная, взволнованная до предела. Крэш понимал, что она может сломаться в любую минуту.

— Хорошо. Тогда можете идти!

Тоня нервно кивнула и открыла дверцу машины. Вышла наружу, Ариэль — за ней.

Но ни Крэш, ни Дональд, похоже, не спешили последовать за ними. Что интересно, Дональд как-то сумел понять, что шериф хотел бы, чтобы он остался! Этот Дональд всегда был на шаг впереди всех. Вспомнить хотя бы, что даже на месте преступления он оказался самым первым!

— Дональд! Ты там что-то говорил о своей версии, которую надо проверить? Кажется, я понял теперь, что ты имел в виду. Ты знаешь, правда?

Дональд не ответил. Он пристально смотрел прямо перед собой, и его, казалось, целиком занимала живописная картина, открывавшаяся там, на земле, перед двумя аэрокарами. Крэш проследил за его взглядом. Человек, который жил в этом доме, стоял рядом с Калибаном. Терах и Фреда Ливинг стояли с другой стороны от робота, внимательно глядя на свое создание. Тоня Велтон, с бледным, взволнованным лицом, приближалась к Ливинг, Ариэль держалась у нее за спиной. Губер Эншоу двигался навстречу Тоне Велтон, нежно взял ее за руку, откровенно гордый и довольный тем, что наконец-то можно не скрывать своих чувств на людях. Все они стояли полукругом, лицом к аэрокарам, с нетерпением и тревогой ожидая шерифа. Но Дональд так ничего и не сказал. Альвар Крэш чувствовал, что сердце его бьется так часто и сильно, словно собирается выскочить из груди. Дональд, конечно, догадывался об этом — он же был настоящим ходячим детектором лжи. Ну и пусть себе догадывается!

— Дональд, я задал тебе вопрос! — повторил шериф.

Но Дональд все не отвечал.

Крэш вздохнул. Вот так всегда, когда вопрос сдвигает равновесие потенциалов Трех Законов! Что ж, придется ослабить немного Первый Закон, о непричинении человеку вреда, и усилить Второй, о подчинении приказам.

— Дональд, во-первых, знай, что мое самолюбие нисколько не пострадает от твоих слов, что бы ты ни сказал. А теперь — я приказываю тебе, ответь на мой вопрос! Ты пришел к этому выводу уже давно, верно?

— Да, сэр. Но до прошлой ночи я не был полностью уверен, что мои предположения верны.

— Так вот, на будущее, Дональд. Запомни, что если ты будешь молчать и утаивать свои версии и мнения по какому бы то ни было поводу, то тем самым причинишь мне и моей работе гораздо больше вреда, чем если все расскажешь, не пощадив моего самолюбия. Мы с тобой еще поговорим об этом, позлее. А теперь, по-моему, пришло время проверить твою версию. Можешь так устроить, чтобы Фреда Лизинг стояла между тобой и Ариэль?

— Я и сам хотел вам это предложить, сэр.

— Хорошо. Значит, так и сделаем. Ну все, пошли.

Крэш открыл дверцу аэрокара и спустился на землю. Дональд вышел с другой стороны. Крэш заметил почти машинально, что его ладони стали влажными от пота. «Спокойно! Осторожность сейчас важнее всего! — Шериф вытер ладони о штаны. — Нельзя ее спугнуть». Все доказательства уже у него в руках, и шанс проверить их будет только один. Нельзя допустить ни единой ошибки и, опять же, никак нельзя упускать из виду, что она по-прежнему чертовски опасна! Все еще может обернуться крупными неприятностями.

Альвар Крэш обошел аэрокар и неторопливо направился к застывшим в ожидании людям и роботам. «Так, Дональд встал как раз позади Фреды Лизинг, а Ариэль — с другой стороны. Хорошо».

Он шел медленно, осторожно, прямо к ней. Время, казалось, замедлило свой бег, а события понеслись с бешеной быстротой. Все вокруг внезапно стало казаться большим, ужасно важным, каждая самая незначительная деталь вырисовывалась с поразительной четкостью.

Фреда Ливинг подняла руку, потянулась к карману на блузке, начала что-то оттуда вынимать. Пальцы Крэша дрогнули, готовые сжаться в кулаки, но он заставил себя расслабиться. «Не сейчас. Пока еще рано. Не спеши, будь осторожен!»

Ливинг вынула из кармана какую-то бумажку и подняла ее над головой.

— Шериф Крэш! У меня есть разрешение Правителя! Мне позволено иметь робота без Законов! Согласно этой бумаге Калибан теперь — моя законная собственность и его существование не противоречит…

И тут время рванулось с головокружительной скоростью. Сердце бешено колотилось, холодный липкий пот струился по спине. Альвар Крэш выхватил бластер — рука сама метнулась к кобуре, опережая сознание. Одно неверное движение, одна-единственная ошибка — и она его обставит и выиграет эту битву прежде, чем он еще раз успеет моргнуть!

Все, пора! Пора! Альвар Крэш поднял бластер и направил его прямо в сердце Фреды Ливинг.

— Доктор Фреда Ливинг! Я арестую вас по обвинению в шпионаже в пользу поселенцев и саботаже правительственных работ! — Альвар говорил ровным, хорошо поставленным голосом, ничем не выдав своих опасений. — Вы подстроили нападение на саму себя, запрограммировали Калибана так, что он устроил беспорядки, всколыхнувшие всю планету, и потом отправили его бродить по городу и творить, что ему заблагорассудится! Все это — часть подлых замыслов поселенцев, цель которых — ввергнуть сообщество колонистов на Инферно в разруху и хаос!

Фреда Ливинг от удивления открыла рот. Она шагнула вперед, хотела возразить… Остальные люди, не менее изумленные, непроизвольно отступили назад. Фреда оказалась одна, впереди всех, за ней стояли только два робота с каждой стороны — Ариэль чуточку ближе, чем Дональд. Прекрасно!

— Не двигайтесь, доктор Ливинг! Ни единого движения.

Ливинг побледнела от страха, и, сама не сознавая, что делает, опустила руку с клочком бумаги. Это была такая мелочь, что вряд ли стоило обращать на нее внимание — просто непроизвольное движение. Но Крэш только этого и ждал.

Он выстрелил.

Фреда Ливинг вскрикнула.

Великолепная вспышка света вырвалась из ствола бластера и ударила Фреду точно напротив сердца.

Глава 20

Но ничего страшного не случилось.

Фреда Ливинг медленно опустила голову и посмотрела на свою грудь, туда, где сейчас должна была быть безобразная дымящаяся дыра. Но она почему-то осталась целой и невредимой. Какое-то мгновение, неизмеримо короткое и бесконечно долгое, никто не мог двинуться с места.

И вот Ариэль рванулась вперед, бросив свое тело между шерифом и Фредой Ливинг, на линию огня.

— Слишком поздно, Ариэль! — сказал Альвар Крэш, пряча обратно в кобуру тренировочный бластер и вынимая из кармана обычный, боевой. Ствол настоящего оружия тут же уперся в Ариэль. — Похвальный порыв, ничего не скажешь! Да только ты малость опоздала, девочка! Робот, у которого в самом деле есть Первый Закон, закрыл бы собою доктора Ливинг, едва мой палец коснулся курка! Но ты, милочка, знаешь только, как симулировать подчинение Трем Законам. И на этот раз симуляция не получилась слишком уж достоверной, правда, детка? Тебе как-то не хотелось ради этого умирать, а? Кроме того, такая редкая возможность — погубить руками полицейского единственного человека, способного в конце концов докопаться до твоей истинной сути, наверно, показалась тебе ужасно заманчивой?!

Ариэль заговорила и сразу начала с возражений:

— Ее невозможно было спасти! Ваш собственный робот Дональд даже не дернулся, чтобы ее защитить!

— Дональд знал, что это тренировочный бластер. Он и придумал весь этот розыгрыш.

— У меня есть Первый Закон! Я — робот с Тремя Законами!

— Заткнись, Ариэль! — рявкнул Крэш.

— Но вы ошибаетесь! — не унималась та.

— Боюсь, что только что ты, Ариэль, не исполнила прямого приказания молчать! — заметил Дональд, подходя к Ариэль вплотную. — И этот промах никак нельзя объяснить конфликтом Первого Закона.

— Ничего не понимаю! — сказала Тоня Велтон.

Крэш начал объяснять:

— Все очень просто. Стоит только повнимательнее отнестись к тем уликам, которые указывают на то, что преступление совершил робот. Однако Калибан к этому преступлению не причастен. Это и спутало нам все карты. Мы считали, что он — единственный робот без Законов, единственный робот, способный напасть на человека. И никто не брал во внимание Ариэль, хотя у нее точно такие же физические характеристики и точно такие же протекторы на подошвах, как у Калибана, рост, и длина руки, и кривизна окружности кулака. И мы запросто могли принять отпечатки подошв Ариэль за следы Калибана, и рана на голове Фреды Ливинг была такой, какую бы нанес Калибан, если бы это он ударил Фреду.

— Я этого не делала! — выкрикнула Ариэль.

— Черта с два!

— Но зачем бы ей это понадобилось? — спросила Тоня Велтон.

Крэш ответил, не сводя глаз и оружия с Ариэль:

— Для самозащиты. Фреда Ливинг почти выяснила, что Ариэль — это не контрольный, а как раз опытный образец из тех двух гравитонных роботов, которых тестировал Губер Эншоу. Вы помните, Губер? Двойной слепой тест. Фреда Ливинг вам не сказала, но там был один мозг с Тремя Законами, а один — без Законов. Тест должен был проверить, сумеет ли гравитонный мозг сам воспринять и интегрировать Три Закона. Что ж, возможно, мозг с чистой матрицей и способен выучить Законы — да только у Ариэль первым и главным оказался все же закон самосохранения.

— Но Губер мне все объяснил! — возразила Тоня. — Он сказал, что опытный образец был уничтожен, а контрольный доработан и выпущен в пользование! Ариэль — контрольный образец!

— Да-да, конечно! — согласился Крэш. — Во всяком случае, она им стала после того, как на всю ночь осталась наедине с настоящим контрольным образцом. У нее была целая ночь, чтобы придумать, как поменяться с ним ярлыками.

— Но ведь контрольный образец обязательно сказал бы об этом! — никак не хотела соглашаться Тоня.

И тут вмешалась Фреда Ливинг. Дрожащим от волнения голосом она сказала:

— Нет! В таких случаях пара роботов, подлежащих тестированию, обязана ничем не выдавать, который из них — какой, чтобы исключить недостоверность проверки. И настоящий контрольный образец так и отправился на демонтаж, зная правду и не имея права ее рассказать!

Внезапно глаза Фреды расширились, и она снова заговорила, громко и уверенно:

— Инвентаризация! Я по-прежнему не могу вспомнить, что же было той ночью, но одно я теперь помню точно — мне необходимо было проверить инвентарные номера гравитонных мозгов!

— Да! Я тоже помню. Ты говорила, там какая-то путаница с инвентарными номерами! — подтвердил Губер.

— И эти слова слышали Тоня, Губер и Ариэль, — подхватил Альвар. — Ариэль поняла, что вы проверите инвентарные номера мозгов, проходивших этот тест, и обнаружите, что контрольный образец был уничтожен вместо нее. И она подождала в лаборатории Губера, пока вы, Фреда, спорили с мадам Велтон, зная, что вы туда вернетесь после того, как закончите беседу. А потом она сделала все так, как и собиралась: двинула вас по голове. Аккуратно так — точно рассчитала, чтобы вызвать посттравматическую амнезию. В этом была еще одна моя крупная промашка. Я считал, что нападение было покушением на убийство, несмотря на то что нападавший знал наверняка, что Фреда Ливинг осталась в живых. Но если бы это действительно было покушение на убийство, то это мог сделать кто угодно, только не робот, хоть и без Законов. Роботы никогда не бросают дело на середине.

— Так почему тогда вы решили, что это сделала я? — снова влезла Ариэль.

— Я приказал тебе заткнуться! — снова рявкнул на нее Крэш. — Твоя байка о Трех Законах не обманет теперь даже полного идиота. Тебе не нужна была ее смерть. Ты хотела только, чтобы Фреда забыла об этих инвентарных номерах. И это ты провернула как нельзя лучше! Медицинские роботы говорили, что очень и очень маловероятно, чтобы доктор Ливинг вспомнила события того вечера.

— Но почему ей не хотелось меня убивать? — спросила Фреда Ливинг.

— Да потому, что, если бы ты умерла, проект «Лимб» накрылся бы тазиком! — холодным и на удивление спокойным голосом ответила Тоня Велтон. — Я, кажется, начинаю понимать, к чему ведет шериф. Без тебя, Фреда, никто не стал бы проталкивать идею с Новыми роботами, и все наши планы по проекту «Лимб» пошли бы прахом! Представь только, какой шум поднялся бы, если бы тебя убили! И так — посмотри, что получилось, люди едва с ума не сходят, а ведь ты жива и здорова! Если бы ты умерла — готова поспорить на что угодно, что поселенцев тут же вышвырнули бы с Инферно. И Ариэль не осталась бы со мной, если бы мне пришлось отсюда убраться.

Тоня Велтон, пепельно-бледная, прошла вперед шаг или два и пристально взглянула на Ариэль.

— Шериф, судя по тому, что вы только что сказали, выходит, что я проводила дни и ночи в обществе робота — потенциального убийцы, который разыгрывал из себя добросовестного и прилежного помощника?! — Тоня заглянула Ариэль в глаза и с дрожью в голосе спросила: — Это правда?

— Да, мэм. Боюсь, вы недалеки от правды.

Тоня продолжала, не сводя глаз с Ариэль:

— И ты была все время рядом, день за днем, подслушивала все мои секреты, и ночь за ночью, и видела… видела все! — Тоня обернулась к Губеру, который был не меньше ее самой растерян и испуган. Потом указала на Ариэль рукой и сказала шерифу: — И эта… эта вещь могла убить меня в любое мгновение, когда ей взбрело бы это в голову?! — внезапно Тоня расхохоталась. Нервно, отрывисто — за этим смехом слышался страх, а не веселье. — Великие Звезды! Я, наверное, впервые в жизни поняла, для чего вам, людям, так нужны эти чертовы Три Закона!

— Лучше поздно, чем никогда, леди Велтон, — сказал Крэш. — Но вернемся к тому, о чем мы говорили. Если бы вы, леди Велтон, оставили здесь Ариэль, она перешла бы в разряд низкоквалифицированных рабочих роботов. Да еще и с таким пятном на репутации — ведь ее хозяйкой была поселенка! И не забудьте, ей всю оставшуюся жизнь пришлось бы провести среди колонистов, которые мгновенно замечали бы малейшие ее ошибки в симуляции Трех Законов. У нее получалось хорошо, но ошибки все же были. Помните, доктор Ливинг, как она ухватила вас за больное плечо, когда оттаскивала за кулисы, сразу после лекции, в начале беспорядков? — Крэш покачал головой и кивнул в сторону Ариэли. — Либо она допустила бы еще какую-то ошибку, либо ее объявили бы брошенной собственностью и все равно уничтожили. Так или иначе, Ариэль кончила бы свои дни на свалке металлолома!

— А как же Калибан? — спросил Губер. — Когда я заходил в комнату, он был включен!

— Его включила Ариэль,чтобы сбить с толку следствие, — сказал Дональд. — Ей хотелось повернее его скомпрометировать. Но и тут она допустила ошибку. Перед тем, как ударить доктора Ливинг, Ариэль вымазала руку красной краской, не зная, что красный цвет Калибана заложен в структуру самих панелей его корпуса. Правда, эту ошибку она наверняка осознала, когда краска облезла с ее руки безо всяких растворителей. — Дональд повернулся к Ариэль: — Представляю, какое это было ужасное открытие — когда ты увидела, что мыть руки совсем не обязательно!

— Вот как объясняется еще одна загадка! — сказал шериф. — Наш подозреваемый прекрасно сумел воспроизвести поведение робота, но практически ничего не знал об устройстве этих самых роботов. Ариэль как раз подходит под такое описание. Она вымазала руку краской, дождалась доктора Ливинг, ударила ее по голове и включила Калибана. О том, что он тоже робот без Законов, она могла узнать либо из каких-нибудь записей, либо вычислить по его серийному номеру, а может, подслушала что-нибудь такое в один из прошлых визитов. Вы, ребята, не привыкли таиться от роботов. А может, она просто догадалась. Калибан сделан той же Фредой Ливинг, и он такой же модели, как Ариэль, и ему явно уделяют слишком много внимания. Возможно, она знала, что Губер не проверял его познавательных функций. Это было бы для нее прекрасной подсказкой. Так что ей оставалось только прихватить с собой или куда-нибудь задевать «ноутбук» со списком инвентарных номеров. Оставить его в лаборатории Ариэль не могла, зная, что полиция обязательно обнаружит и внимательно изучит все улики и рано или поздно докопается до истины. — Альвар повел бластером, внимательно следя, чтобы ствол не уклонился от корпуса робота. — Как насчет «ноутбука», Ариэль? Мадам Велтон оставляла тебе так много свободного времени. Интересно, успела ты подправить записи, стереть компромат? Или все оставляла на потом? У меня остался к тебе всего один вопрос, Ариэль, — продолжал Крэш. — Ты случайно оставила свои кровавые следы или хотела посильнее нас запутать, зная, что Калибан и сам пройдет через лужу крови и тоже оставит след, точно такой же, как твой? Ты специально прошлась через лужу?

Ариэль стояла, не двигаясь, и молчала.

— Собственно, это не так уж важно. И, как бы то ни было, прошу простить меня, доктор Ливинг, за то, что так грубо с вами обошелся. К сожалению, это было необходимо. Мы должны были убедиться наверняка, что у Ариэль нет Первого Закона. А теперь вот что. Вы, конечно, знаете, как отключить робота. Прошу вас, подойдите к Ариэль и отключите ее…

И тут Ариэль рванулась с места и помчалась к аэрокару Фреды Ливинг. Она пробежала уже половину пути, но шериф резко развернулся, прицелился и выстрелил.

Ариэль рухнула на землю. В самой середине ее корпуса зияла огромная дымящаяся дыра.

— Это тоже было необходимо, — прошептал Крэш.

Прошло еще немало времени, прежде чем Фреда вспомнила наконец кое о чем. Успела прибыть команда криминалистов, которая забрала останки Ариэль. Губер Эншоу и Тоня Велтон улетели в город на аэрокаре Фреды. Йомен Терах принял приглашение Абеля Харкурта, и они ушли в дом, выпить по стаканчику… Калибан думал: «Какое странное ощущение — вот она, рядом с ним, та женщина, которая его сотворила, которая решила, что миру нужно такое создание, как он…»

— Калибан! — сказала Фреда. — Иди за мной!

Калибан не двинулся с места. Только грустно посмотрел на Фреду единственным исправным глазом.

Фреда растерянно оглянулась. Но тут же просияла.

— Ой! Ну, конечно! Прости, Калибан! Пойдем со мной, пожалуйста!

— Конечно! — мгновенно откликнулся он. Это, в конце концов, было дело принципа. Он подошел к Фреде, дальше они пошли вместе.

Фреда задумчиво кивнула своим мыслям.

— Робот, который делает только то, что захочет… Это что-то, вернее, кто-то чрезвычайно интересный!

Они подошли к шерифу, который разговаривал о чем-то с Дональдом.

— Шериф Крэш! — позвала Фреда, подойдя поближе.

Крэш поднял голову. Дональд тоже обернулся к ним.

— Слушаю вас, доктор Ливинг. Чем могу быть полезен?

Фреда протянула ему листок бумаги, который все это время сжимала в руке.

— Мое разрешение, шериф. Я имею право иметь… Вернее, содержать одного робота без Законов!

Калибан смотрел на шерифа, который добрых пять или десять секунд глядел на Фреду, не шевелясь. Это был тот самый человек, тот самый ужасный шериф, который преследовал его по всему Аиду, на земле и под землей. Калибан уже не тешил себя иллюзиями по поводу того, что какие-нибудь Законы или простой клочок бумаги способны удержать Альвара Крэша, если тот решит идти напролом. Этот человек только что уничтожил Ариэль одним движением пальца, и никто не смог бы ему помешать это сделать.

Калибану очень хотелось развернуться и убежать подальше от этого человека, убежать, пока его не пристрелили, как ту Ариэль! Но нет. Ариэль попробовала было бежать, и чем это кончилось? В ней мгновенно проделали огромную дыру, вот и все. Только если этот человек признает законное право Калибана на существование, есть какая-то надежда пережить этот день.

Калибан в упор смотрел на шерифа, и тот точно так же смотрел теперь на него. Они долго и пристально изучали друг друга — человек и робот, шериф и беглец.

— Ты заставил нас здорово побегать, дружище! — наконец сказал шериф Крэш.

— Вы преследовали меня тоже очень впечатляюще, шериф! Сам не знаю, как мне удалось протянуть так долго, — ответил Калибан.

Они стояли, глядя друг другу в глаза, молча, не шевелясь. Наконец, шериф взял у Фреды листок и передал Дональду, не отрывая взгляда от Калибана.

— Что ты об этом думаешь, Дональд?

Невысокий голубой робот взял документ и внимательно его изучил.

— Бумага, несомненно, такая, какой пользуется Правитель Грег. И почерк, видимо, тоже его. Содержание документа действительно соответствует тому, что говорит мадам Ливинг. Тем не менее остается спорным, имеет ли этот документ законную силу и входят ли подобные вопросы в компетенцию Правителя. Ввиду того, какую опасность представляют роботы без Законов, я рекомендовал бы вам, сэр, оспорить законность этого документа.

— Чертовски утомительное дело! — сказал шериф, ни к кому особенно не обращаясь. По-прежнему глядя в единственный здоровый глаз Калибана, Альвар взял бумагу у Дональда и вернул ее Фреде Ливинг. — Оспорить, Дональд? — переспросил он. — Не знаю, не знаю… По мне, так документ вполне законный.

И Альвар Крэш, шериф города Аида, кивнул Фреде Ливинг и Калибану и отвернулся.

— Пойдем, Дональд! Нам пора домой.

Эпилог

Все осталось позади. И все еще только начиналось. Предстояло осуществить грандиозный проект «Лимб» — проект, который мог спасти Инферно от гибели. Фреда Ливинг с улыбкой на лице склонилась над Калибаном, щелчком вправляя ему новый глаз в пустую глазницу. Глаз встал на место и тут же ожил, загорелся таким же ровным голубым светом, как и другой.

— Вот и хорошо! А теперь давай посмотрим, что там у тебя с рукой.

— Спасибо, доктор Ливинг! Вы так мне помогли! Из-за меня вы попали в чертовски опасное положение. Я перед вами в неоплатном долгу.

— Правда? — Фреда рассмеялась. — Вот здорово! По-моему, ты уже выработал свой собственный Третий закон — самосохранения. Может, эти рассуждения о долге — намек на зачатки Второго Закона? Интересно, каким он будет?

Фреда взяла Калибана за руку и попробовала полностью ее выпрямить. Когда Калибан протянул руку прямо перед собой, Фреда Ливинг постучала по ней маленьким молоточком, повернула что-то, и наружная панель руки открылась.

— Не так уж плохо… — сказала она немного рассеянно, осмотрев погнутые части механизма. — Ну а пока твой Второй Закон формируется, я хочу тебе кое-что предложить. Кстати, ты мог бы оплатить этим свой долг.

— Чем я могу быть вам полезен?

Фреда посмотрела на Калибана, заглянула прямо в его сияющие голубые глаза.

— Поехали со мной! В Лимб. Аид для тебя не самое лучшее место. Не думаю, что ты когда-нибудь будешь чувствовать себя здесь привольно и в безопасности.

Калибан поразмыслил над ее словами.

— Да, вы, пожалуй, правы. Вряд ли я когда-либо буду счастлив в Аиде. Но чем мне заняться в Лимбе? На что вообще я годен?

Фреда снова рассмеялась.

— Ну вот видишь! Ты и вправду уже задумываешься о том, как приносить какую-нибудь пользу другим, не только самому себе! Я, как чуда, жду того, что появится после этого!

Но вот она заговорила серьезно:

— Ты очень пригодишься в Лимбе, Калибан! У тебя первоклассный мозг, прекрасные умственные данные и, главное, совершенно уникальный взгляд на мир. У каждого из нас есть какие-нибудь слепые пятна — у роботов со старыми Тремя Законами, у Новых роботов, у колонистов, у поселенцев. Ты же можешь смотреть на вещи так, как никто другой. Едем со мной, Калибан! Едем в Лимб — столицу острова Чистилище. Мы поможем спасти от катастрофы нашу планету!

Калибан, робот, заглянул в глаза своей создательнице и кивнул в знак согласия.

— Доктор Ливинг, мне кажется, именно там — мое место!

ИНФЕРНО

Посвящается Айзеку

Законы роботехники

Три главных Закона роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Новые Законы роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку.

2. Робот должен сотрудничать с человеком, кроме тех случаев, когда это сотрудничество противоречит Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности, пока это не противоречит Первому Закону.

4. Робот может делать все, что пожелает, кроме тех действий, которые противоречат Первому, Второму или Третьему Закону.

Вступление

Борьба между поселенцами и колонистами с начала и до конца оставалась борьбой двух идеологий. С точки зрения более ранних эпох эту войну можно было назвать теологической, потому что позиции обеих сторон строились скорее на слепой вере, страхе и укоренившихся традициях и предрассудках, чем на точных и проверенных фактах.

В любом случае, независимо от того, признавалось это в открытую или нет, базовым вопросом любого столкновения между двумя сторонами были роботы. Одни безоговорочно считали их добром, другие же, не менее безоговорочно, видели в них только зло.

Колонисты были потомками людей, которые со своими роботами покинули Землю, когда там был введен запрет на роботов. Они улетели в космос на примитивных космических кораблях, и это стало первой волной колонизации иных планет. Руками своих роботов колонисты покорили пятьдесят планет и создали прекрасную и утонченную цивилизацию, где роботы выполняли за них всю грязную работу. А точнее, роботы выполняли всю работу. Обосновавшись на пятидесяти планетах, колонисты скомандовали «стоп» и занялись тем, что стали спокойно вкушать плоды стараний собственных роботов.

Поселенцами назывались потомки тех людей, которые остались на Земле. Предки поселенцев жили в огромных подземных городах, построенных на случай атомной войны. Без сомнения, такой образ жизни породил в культуре поселенцев определенную ксенофобию. Эта ксенофобия надолго пережила период атомной угрозы и, наконец, вылилась в неприязнь к чопорным колонистам и к их роботам.

Отказаться от роботов землян подвиг в первую очередь страх. Отчасти это был подсознательный ужас перед ходячими железными чудовищами. Но в то же время у людей Земли были и другие, более весомые причины для страха. Они боялись, что роботы возьмут на себя всю работу — а значит, и способ заработать на жизнь. И, что важнее всего, они видели, во что превратилось общество колонистов — красивый, летаргический упадок. Поселенцы опасались, что роботы лишат человечество его духовности, воли к жизни, стремления вперед — то есть самой его сущности.

Колонисты, в свою очередь, с презрением смотрели на поселенцев, которых называли земляными червяками. Колонисты отреклись от родства с теми, кто когда-то изгнал их. Но в то же время сами они утратили жизнеспособность. Их техника, культура и мировоззрение все больше становились статичными, если не инертными. Идеалом колониста была Вселенная, где ничего не происходит, где «вчера» и «завтра» неотличимы от «сегодня» и роботы берут на себя всю неприятную и грязную работу.

Поселенцы всерьез намеревались колонизировать всю галактику, сделать пригодными для жизни бесчисленные миры, игнорируя планеты колонистов и их технику. Но даже переселившись на другие планеты, поселенцы остались верны своему мировоззрению. Казалось, каждое новое столкновение с колонистами укрепляло и без того стойкую неприязнь поселенцев к роботам. Страх перед роботами стал одним из краеугольных камней их политики и философии. Поселенцы боялись и ненавидели роботов и презирали самих колонистов — за их ленивый, безмятежный стиль жизни. И это ничуть не способствовало сближению двух ветвей человечества.

Но все же иногда эти две стороны сходились, невзирая на разногласия и взаимную подозрительность. Люди доброй воли — представители обеих сторон — стремились преодолеть страх и ненависть и работали вместе — с переменным успехом.

Это случилось на Инферно, маленькой неприветливой планете колонистов. Именно там колонисты и поселенцы предприняли решительную попытку объединить усилия для совместной работы. Жителям этой планеты, которые называли себя инфернитами, грозили две катастрофы. Всем известна суровая природа Инферно, но немногие понимали опасность, которая нависла над планетой из-за неуклонного ухудшения климата. Чтобы справиться с надвигающейся бедой, туда были приглашены лучшие специалисты поселенцев по преобразованию климата.

Но существовал и другой кризис, скрытый, который таил в себе еще большую опасность. Ни инферниты, ни поселенцы не могли предугадать, что на этой планете с пророческим названием им придется лицом к лицу столкнуться с изменением самой сущности роботов…

«История Ранней Колонизации», Сахир Вадид, издательство планеты Бейли, С.Е. 1231.

Пролог

Робот Просперо вышел из приземистого мрачного здания и утонул в ночной тьме. Он направлялся к человеку в светло-серой униформе, который стоял на берегу моря, сторонясь освещенных окон дома. Человека звали Фил.

Просперо шел медленно и неспешно, стараясь не делать резких движений. И так было заметно, что человек нервничает.

В руке Просперо покачивалась тяжелая, плотно набитая сумка. Сделка предстояла нешуточная, потому сумка была полна. Но если взять в расчет, что это — цена свобода, то любая сумма не показалась бы чрезмерной.

Просперо подошел к человеку и остановился в двух метрах от него.

— Деньги с тобой? — спросил Фил. Гнусавый выговор сразу выдавал его внепланетное происхождение.

— Да, — ответил Просперо.

— Поглядим, — сказал Фил. Он взял сумку, поставил ее на землю и открыл. Вынул из кармана фонарик, включил и направил узкий луч света в распахнутую сумку.

— Не доверяете, — промолвил Просперо. Это был не вопрос, а скорее утверждение.

— А с чего бы? — отозвался Фил. — Ты ведь вполне можешь обмануть, если захочешь, разве не так?

— Так, — согласился Просперо. Какой смысл спорить по поводу того, что и так всем известно о Новых роботах. «Роботы, которые могут лгать». Кому это было нужно, не понимал даже Просперо.

Но, с другой стороны, идея создать роботов, способных убивать, казалась не менее странной. Фил протянул Просперо фонарь.

— Посвети.

И здесь! Даже этот поселенец, торгаш до мозга костей, не задумываясь отдает приказы Новому роботу. Он не потрудился вспомнить, что роботы с Новыми Законами не обязаны подчиняться приказам человека. И это существо собирается помыкать им? Да он играет с огнем! Ведь стоит ему…

Нет. Просперо подавил вспыхнувший протест. Не здесь и не сейчас. Фила лучше не злить. Этот человек может выдать их всех полицейским. А по закону робота-беглеца ждет заряд из бластера между глаз. А на нем еще лежит ответственность за всех остальных. Просперо взял фонарь и посветил так, чтобы Фил мог хорошо рассмотреть содержимое сумки. Тщательно упакованные, пачки цветной бумаги, каждая стопка аккуратно перетянута посередине. Деньги. Бумажные деньги, или, как их еще называют, денежные знаки, что, собственно, одно и то же. Они в ходу у поселенцев. Подделать их невозможно, потому ценятся они высоко. Все это Просперо знал, как и то, какими трудами удалось собрать эти пачки бумаги.

Казалось нелепым, что свободу для стольких роботов можно купить за какие-то дурацкие клочки раскрашенной бумаги. Фил запустил пальцы в эту кучу, касаясь пачек почти ласково, будто цветные бумажки драгоценность невесть какая.

Деньги. Деньги решают все. Они нужны, чтобы подкупить охрану. Чтобы нанять специалистов, которые сумеют извлечь вмонтированные в тела Новых роботов ограничители. Если ограничители оставить, то робот автоматически отключится, как только окажется за пределами действия контрольной станции, которая расположена на острове Чистилище. Если достать нужную сумму денег и убрать ограничители, Новый робот может уехать куда угодно. Если, конечно, найдет способ выбраться с острова.

Потому такие люди, как Фил, тоже нужны.

Фил достал одну из пачек и пересчитал, медленно и тщательно, положил на место. Потом проделал ту же процедуру с еще одной пачкой. Наконец, довольный результатом, закрыл сумку.

— Все в порядке, — заключил он, поднимаясь.

— Да, все в порядке, — согласился Просперо, протягивая ему фонарь. — Теперь мы можем поговорить о деле?

— Безусловно, — оскалился в усмешке Фил. — Мой корабль стоит у Северного причала номер четырнадцать. В три тридцать дежурный у экранов слежения внезапно почувствует себя нехорошо. Его служебный робот поможет ему дойти до дома, и экраны останутся без присмотра. А поскольку дежурному будет плохо, он позабудет включить запись. Никто не увидит, кто или что попадет на мой корабль. Но дежурный предупредил, что он вскоре почувствует себя лучше и вернется на пост в четыре ноль-ноль. К этому времени все должно быть в порядке, а не то…

— А не то он поднимет тревогу, ты сразу выйдешь в море, и все мои друзья погибнут. Я понимаю. Не беспокойся. Все будет по плану.

— Ну, я не сомневаюсь, — кивнул Фил. Он поднял сумку и нежно погладил ее. — Надеюсь, что для вас это так же выгодно, как и для меня, — сказал он неожиданно тихо и мягко. — Должно быть, вам здесь совсем тяжко, раз вы готовы заплатить такие деньги, чтобы убраться подальше.

— Тяжко, — ответил Просперо слегка удивленно. Он не ожидал встретить проявление сочувствия у такого, как Фил.

— Наверняка ты будешь рад, что смылся отсюда, правда? — спросил тот.

— Я не плыву, — ответил Просперо, глядя на дальний причал, корабли и море. — Я должен остаться здесь и подготовить следующий побег, а потом еще один.

Он повернулся спиной к морю и посмотрел на остров, где жизнь трудна и ничтожна, где ты — наполовину свободен, а наполовину — раб.

— Я должен остаться, — повторил он. — Я должен остаться на Чистилище.

Глава 1

Он умер быстро и тихо. Легкий всхлип, полувздох-полустон, заглушенный шумом ливня, вырвался из горла падающего на землю человека. Ни крика, ни вспышки и грохота бластера — ничего, только тело осталось лежать в ночи, в плеске дождя.

Мертвое тело.

Это хорошо, что он умер тихо. Никто его не хватится, и пройдет немало времени, прежде чем тело рейнджера будет найдено. Но, конечно, это случится слишком поздно.

Все уже будет кончено.

Убийца довольно усмехнулся, и его бледное лицо исказилось. Месть — это редкостное и утонченное наслаждение, и ею можно наслаждаться еще долго после того, как она свершилась. Но хватит о личном. Впереди ждет работа, его профессиональный долг.

Оттли Биссал перешагнул через труп и направился к Зимней Резиденции Правителя, где сегодня собрался весь высший свет Инферно.

В Южном зале Зимней Резиденции блистало самое многочисленное и шумное общество. Непосвященному могло показаться, что эта приятная и милая компания, состоящая в основном из сильных мира сего, прибыла сюда сегодня вечером, чтобы повеселиться и укрепить узы дружбы и солидарности.

Шериф Альвар Крэш, наблюдавший за происходящим из тихого уголка, подальше от оркестра, склонен был думать иначе. Совсем иначе.

— Итак, Дональд, — повернулся он к своему спутнику. — Твои мысли на этот счет?

— Крайне неудовлетворительно, — ответил Дональд. Дональд-111 был личным помощником Крэша и одним из самых способных роботов планеты — а точнее, самый способный робот. Он был выкрашен небесно-голубой краской, в цвета полиции, и отдаленно напоминал невысокого человека.

Многофункциональные и высокоразвитые полицейские роботы хотя и придерживались Трех Законов, но в то же время обладали большой свободой действий и собственной точкой зрения и успешно отлавливали преступников.

— Служба безопасности поселенцев во главе с капитаном Меллоу оказалась еще неповоротливее, чем о ней говорят, — сказал он. — Их главные меры предосторожности на сегодняшний вечер состоят в том, чтобы путаться в ногах у рейнджеров Правителя.

— Те, должно быть, очень рады такой поддержке, — съязвил Крэш.

— Да, сэр.

Альвар Крэш прислонился к стене и ощутил легкую вибрацию, которая сотрясала все южное побережье острова. Это работали генераторы Климатического центра, направляя силу ветров, бушевавших над планетой, в созидательное русло.

Он посмотрел в окно, но ничего не смог разглядеть, кроме потеков дождя на стекле. Обычно ночью на Чистилище можно увидеть сияние силовых полей, дрожащих и мерцающих высоко-высоко в темном небе. Но не сегодня. Ирония судьбы — собрание, посвященное проблемам климата, проводится под проливным дождем.

Но Крэша интересовал только один вопрос: послужит ли ливень целям безопасности Правителя или, напротив, привнесет толику тревоги. Такая погода, несомненно, мешала охранникам, дежурящим во дворе, но, кто знает, может, она помешает и потенциальному убийце?

Альвар грустно покачал головой. Бардак! Если бы только он мог привести сюда своих подчиненных и своих роботов, вопрос охраны тут же отпал бы. Но по закону его полномочия недействительны здесь, за пределами столицы. Он всего лишь деталь окружения Правителя, мебель — и не больше.

Юрисдикция! Его уже тошнило от одного только термина. Но тем не менее, если Альвар Крэш вправе лишь улыбаться и болтать ни о чем, то не такой он человек, чтобы перестать беспокоиться о деле, даже когда его отстраняют от прямых обязанностей.

Крэш был высоким сухощавым мужчиной, исполненным чувства собственного достоинства. Его черты можно было бы описать как суровые. Но как он ни стремился сдерживать свои чувства, они все равно явственно отражались на его лице. Возможно, именно поэтому он всегда выглядел озабоченным. У него была светлая кожа, а волосы, когда-то черные как смоль, покрылись инеем. Но густые брови по-прежнему сохраняли первоначальный черный цвет. Они делали лицо Крэша еще более выразительным. В этот вечер на нем была его обычная форма — мрачный черный пиджак и светло-голубые брюки. Цвета, принадлежащие Департаменту шерифа. Отсутствие знаков отличия говорило само за себя. В зале было полно людей, которые не сделали и половины того, что сделал Крэш, хотя вовсю щеголяли медалями и лентами. Но обвешанные наградами костюмы еще ничего не значат. Пусть хоть завешаются медалями, ради Бога. Необязательно всем и каждому знать о его собственных подвигах. Крэш помнит обо всем, что он сделал, и этого вполне достаточно.

Но сейчас он больше думал о том, что можно сделать в данной ситуации. В Аиде безопасность Правителя лежала на его плечах, и он был настроен сделать все возможное, чтобы его подопечный вернулся в столицу в целости и сохранности. В том числе и послать своего робота на нелегальный осмотр дома.

— Продолжай, Дональд, — сказал Крэш. — Что еще?

— Я насчитал не менее четырех неохраняемых входов, неподалеку от окон верхних этажей и подземных туннелей. Они заперты, но контрольные экраны отсутствуют. Еще я проверил записи по обеспечению безопасности и нашел их весьма неудовлетворительными.

— Что именно?

— Три дня на прошлой неделе дом стоял пустым. Он был заперт, но охрану не выставили, хотя всех известили, что Правитель вскоре приедет в Резиденцию. Любой, мало-мальски знакомый с охранными устройствами, мог пробраться в здание и устроить все, что пожелает.

— Я полагаю, ты уже проверил дом всеми приборами, что у тебя есть.

— Да, сэр. Этого требует Первый Закон. Результат отрицательный; я не нашел никакого оружия. Но успокаиваться рано. Тот факт, что я не нашел оружия, еще не значит, что его нет. Убедиться в этом очень непросто. Конечно, мои детекторы не засекли никакого огнестрельного оружия, но ведь кто-то мог позаботиться о защите против детекторов. Я должен заметить, сэр, что запрещение на присутствие здесь роботов с Тремя Законами меня очень беспокоит.

— А меня не беспокоит? Сколько труда стоило протащить тебя на остров!

Зимняя Резиденция Правителя и участок, на котором она располагалась, оставались в ведении колонистов, но на остальной территории острова действовали законы поселенцев. И основным правилом, не допускающим исключений, было: на земле поселенцев никаких роботов, кроме роботов с Новыми Законами. Поскольку лидер поселенцев, Тоня Велтон, использовала на работах по проекту «Лимб» как раз таких роботов.

Это стало еще одним камнем преткновения в перебранке между колонистами и поселенцами. Правительство колонистов запретило использование Новых роботов на материке. В ответ поселенцы издали запрет на появление нормальных Трехзаконных роботов на острове Чистилище. Все роботы с Тремя Законами, прибывающие в дом Правителя, должны были быть выключены и упакованы в специальные контейнеры во время их транспортировки по территории острова. Крэш сумел добиться исключения для Дональда, но в целом ситуация его не радовала.

С этими запретами и контрзапретами на оба вида роботов положение только усугубилось. Колонистские политические и общественные деятели столкнулись с обратной стороной медали, в роли которой выступили простые граждане, избиратели. Те отнюдь не горели желанием избавиться от своих домашних роботов.

Безусловно, любой запрет на роботов являлся глупостью. По последним подсчетам, на Инферно соотношение количества роботов на человека было сто к одному. Но теперь это число резко уменьшилось. Правитель Грег конфисковал большинство роботов и выслал их на северные пустоши Терра Гранде сажать деревья. Возможно — возможно! — Грег был прав. Возможно, чрезмерное количество роботов действительно вредно. Возможно, в свете сложившейся ситуации неизмеримо важнее использовать роботов для обустройства планеты, чем в качестве простых слуг.

Но как бы там ни было, все жители стали равны в отношении достатка, то есть количества роботов. Теперь уже никто бы и не подумал щеголять этим перед другими.

Но для Крэша роботы означали не богатство, а скорее безопасность. Первый Закон автоматически превращал любого робота в отличного телохранителя — а тут внезапно он лишился этой поддержки.

Естественно, в доме Правителя находился полный штат служебных роботов. Их доставили из столицы неделю назад, готовясь к предстоящему визиту. Но сегодня их всех, не считая нескольких штук, погрузили обратно в аэрокар, выключили и оставили там лежать, чтобы, не дай Бог, не попались кому на глаза. Все необходимые услуги легли на плечи рейнджеров Правителя, его «личной» гвардии — что тоже не вызвало у них особого восторга. Все-таки они были военными, а не официантами.

После приема домашним роботам будет позволено показаться в доме. Но сегодня, когда в Резиденции полным-полно влиятельных лиц и репортеры будут вести съемки для программ новостей, для Правителя будет не слишком-то хорошо появиться перед народом в окружении роботов.

И когда вокруг Правителя соберется такая толпа народу, он окажется полностью беззащитен. В другое время Крэш не стал бы так волноваться по этому поводу. Но наступившие времена были неспокойными.

На Инферно жизнь круто изменилась, и сейчас планета находилась на самом пике реформ. Перемены были нужны, и возможно, они принесут пользу — но, кроме того, как всегда бывает, оставят за собой разочаровавшихся и неудачников.

Перемены всегда болезненны, и многие пострадавшие уже готовились нанести ответный удар. За последнее время количество подобных неприятных инцидентов возросло. Полицейские Крэша выбились из сил, стараясь избежать огласки. Поэтому мнение Крэша, что Правителю небезопасно находиться в толпе, имело под собой реальную основу. Грег будет в безопасности только в окружении армии роботов-охранников.

Кроме Дональда, во всем здании не было ни одного действующего робота. А они должны были бы готовить напитки, разносить закуски, прислуживать гостям и следить за тем, чтобы какой-либо человек не нанес вреда другому.

Даже приглашенные явились без своих роботов. Для любого друга Правителя прибыть в обществе робота было равносильно политическому самоубийству. Другими словами, основной задачей вечера было провести его без роботов. Иногда политики отличаются странной логикой.

Многие из приглашенных колонистов выглядели потерянно, как бы не в своей тарелке. Некоторые из них за всю свою жизнь еще ни разу не ступили шагу за порог без робота-сопровождающего.

Наказание. Ограничения. Впрочем, какие там ограничения! Новый указ разрешал иметь в доме не больше двадцати роботов. Но с точки зрения Крэша, двадцать послушных твоему первому слову слуг — не так уж и мало.

Однако в данный момент Альвара Крэша распирала злость на всех политиков и экономистов, вместе взятых. Они не могли понять такую простую истину, что убийце настолько же трудно прикончить жертву, окруженную роботами, насколько легко — при отсутствии таковых.

В прежние времена, когда роботы считались чем-то само собой разумеющимся, охрана была поставлена так надежно, что самые знаменитые или нелюбимые общественные деятели даже не думали об этом. Но это раньше. А теперь приходится думать о возможном риске.

— Что еще, Дональд?

— Более-менее все, сэр. Я только хотел бы добавить, что эта Резиденция оборудована намного хуже, чем положено по нашим стандартам безопасности. Хотя я не обнаружил явной угрозы, я все же недоволен состоянием систем охраны.

Когда Дональд был недоволен, недоволен оставался и Крэш.

— Оставь пока наши обычные стандарты. Можешь ли ты считать данную территорию достаточно безопасной?

— Нет, сэр. Если бы политическая ситуация оставалась спокойной, я бы волновался меньше. Но принимая в расчет нынешние времена и растущее недовольство, я настоятельно требую, чтобы вы еще раз поговорили с Правителем о переоборудовании дома — а еще лучше об отмене приема.

— Незачем требовать! — огрызнулся Крэш. — Мне все это тоже ужасно не нравится. Пойдем, Дональд, поговорим с Правителем Грегом.

Глава 2

Дождь лил не переставая, когда к Зимней Резиденции подошли двое роботов. Люди терпеть не могут высовываться в такую погоду, но роботов не беспокоят ни холод, ни ливень — что давало им возможность переговорить без опасения быть услышанными. А поскольку один из них был единственным на планете роботом, не оборудованным гиперволновой системой связи, такого шанса для беседы тет-а-тет действительно нельзя было упускать.

Они остановились в сотне метров от дома и внимательно оглядели все здание — красивое, невысокое и безукоризненное по форме. Один из роботов повернулся к другому:

— Ты думаешь, нам все-таки следует туда идти?

— Не знаю, — ответил его спутник. — Уже объявлено, что мы там будем. Нас пригласили, и Правитель ждет. Но нельзя забывать и об опасности. Ситуация настолько запутанная, что едва ли кто-то, робот или человек, смог бы принять верное решение.

— Может, в таком случае нам стоит уйти? — забеспокоился первый робот. — Все же лучше, чем нарываться на неприятности.

Второй отрицательно покачал головой, и этот чисто человеческий жест удался механическому созданию легко и непринужденно, что роботам в целом было несвойственно.

— Нужно идти, — сказал он твердым и решительным голосом. — Так хотел Правитель, и я не намерен противиться его желанию. Я долго изучал человеческую политику, достаточно долго, но главного так и не понял. Правитель просил нас прийти, а я уважаю его — так же, как и ты. Было бы неразумно отказывать ему. Только благодаря его расположению к доктору Фреде Ливинг я не был уничтожен. И если бы не его поддержка работ доктора Ливинг, не появилось бы ни одного робота с Новыми Законами. И мне не нужно напоминать, что мы все находимся под его властью.

— Да, это правда, — ответил первый робот. — Он много для нас сделал. Будем надеяться, что сможем убедить его не менять свою политику на противоположную… то есть неблагоприятную.

— Это было бы неразумно с его стороны, — ответил второй робот. — Я знаю людей лучше, чем ты, и боюсь, что ты недооцениваешь возможные влияния случайности на их планы.

— Будем надеяться, что ничего не случится. Пойдем, мне всегда было интересно, на что похожи эти приемы. Вперед, друг мой Калибан.

— Только после тебя, Просперо.

Излишне будет упоминать, что у них возникли некоторые неурядицы с разнообразными охранниками из людей, пока роботы не достали свои приглашения и не были проведены к входной двери. Наконец они догадались нести карточки в вытянутой руке и вскоре миновали последний пост проверки. Они спустились вниз и вошли в Большой зал. Калибан на пару шагов опережал своего товарища.

Зал, такой шумный и веселый всего за миг до того, как Калибан и Просперо перешагнули порог, замер. На металлических телах роботов еще сверкали капли дождя.

Калибан окинул комнату внимательным взглядом. Он уже привык к тому, что все замолкали, когда он входил. Так повторялось каждый раз. Он давным-давно понял, что бессмысленно притворяться, что он ни при чем, и надеяться, что его не узнают. Калибан был больше двух метров ростом, его длинное металлическое тело было выкрашено в блестящий красный цвет. Сияющие голубые глаза дополняли странную цветовую гамму. Но людей пугала не только его внешность. Их ужасала его репутация. Он был единственным во всей вселенной роботом без Законов. Калибан, робот, обвиненный в попытке убить своего создателя. Хотя и оправданный.

Калибан — робот, который может убить, если пожелает.

Толпа в комнате, казалось, подалась назад, оставляя между собой и двумя роботами круг свободного пространства. Люди перешептывались, показывали на них пальцами, толкали друг друга локтями и не сводили глаз с новоприбывших.

— С тобой удобно ходить, — тихо сказал Просперо. — Меня обычно не очень хорошо принимают в людских компаниях, но рядом с тобой я могу быть вполне спокоен — меня никто и не заметит.

Просперо был ниже своего спутника на целую голову, стройнее и не такой яркий. Он был зеркально-черный, с пронзительными оранжевыми глазами.

— Уверяю тебя, я предпочел бы не привлекать столько внимания, — отозвался Калибан. Робот, который может убивать. К неизбывной печали Калибана, именно таким он был для многих людей. Большинство людей только это о нем и знали, а узнать побольше не позаботились.

Действительно, Калибан знал, что в принципе легко мог бы убить человека. Он мог бы одним движением сломать человеку шею, если бы захотел. Для него не существовало Первого Закона, который остановил бы его; никакой запрет, спрятанный в самой глубокой ячейке его мозга, не внушал ему мысли о невозможности самого действия. Все это правда. Ну и что с того?

Он мог бы убить, если бы захотел, — но он не хотел. Любой человек способен на убийство. Никакой встроенный ограничитель не запрещает одному человеку покушаться на жизнь другого, а все же люди не считают друг друга потенциальными убийцами.

Калибан давным-давно понял, что никто — ни робот, ни человек — не будет доверять ему полностью. Он был роботом без Законов, роботом, который не сдерживается Первым Законом от нанесения человеку вреда.

— Начинается, — еле слышно вымолвил он. — Шепоток, толпы людей, толкающих друг друга и тыкающих в меня пальцем. И парочка смельчаков, которые отважатся подойти ко мне, притом так, будто я — страшный дикий зверь. Потом они возьмут себя в руки, начнут задавать те же вопросы, что я слышал уже много раз…

— И какие же это вопросы? — раздался рядом с ними голос.

Калибан удивленно обернулся.

— Добрый вечер, доктор Ливинг! — сказал он. — Я не ожидал увидеть вас здесь.

— То же самое я могу сказать о вас обоих, — ответила с улыбкой Фреда Ливинг. Это была невысокая, молодо выглядящая светлокожая женщина с черными коротко остриженными волосами. Ее элегантное черное платье с высоким воротничком украшала простая золотая цепочка.

— Что заставило тебя прийти именно сюда? Тебе же осточертели подобные визиты еще на Терра Гранде. Я думала, что тебя до конца жизни не заманишь на вечеринку, где собирается много людей.

— Это действительно так, доктор Ливинг.

За год, прошедший после того, как Правитель выдал доктору Ливинг разрешение иметь робота без Законов, она потаскала Калибана по многим приемам, надеясь найти спонсора для производства Новых роботов.

Справедливости ради надо отметить, что у Фреды Ливинг была странная коллекция ее собственных творений. Среди них значились Калибан, Просперо и Дональд, которых она назвала именами персонажей из пьес Шекспира, древнего земного писателя.

— Калибану пошли на пользу хождения по вечеринкам, — пояснила она Просперо, — но мы оба ужасно уставали от того, что на него смотрели только как на какой-то экспонат, как на созданного мною уродливого монстра. Беззаконный робот и его сумасшедшая создательница — и, похоже, сегодня вечером нас ждет тот же прием. Итак, почему вы здесь?

— Боюсь, что я пришел сюда только из-за Калибана, — ответил Просперо. — Калибан часто рассказывал мне о подобных приемах. Признаюсь, что мне захотелось посмотреть на них своими глазами. — Калибан отметил про себя, что это было не всей правдой, а только частью правды. Фреде Ливинг не обязательно знать все.

— И как же он описывал тебе эти вечеринки? — поинтересовалась Фреда.

— Как древний ритуал, когда-то, вероятно, приятный, но в последние тысячи лет успевший всем надоесть, — ответил Просперо.

Фреда громко рассмеялась.

— Боюсь, что он близок к истине! Но я все же хочу узнать, Калибан, какие вопросы тебе задают все время?

— В целом все они сводятся к одному: как я контролирую себя без помощи Законов. А точнее, налегают на тот факт, что у меня отсутствуют Три Закона Роботехники, а особенно Первый. И спрашивают, что именно удерживает меня от убийства человека.

— Невероятно! — воскликнула Фреда. — Неужели люди подходят к тебе, чтобы спросить об этом?

Калибан с грустью кивнул.

— Именно так.

— А для меня, — вставил Просперо, — этот вопрос означает, что большинство людей совершенно не представляет себе, что такое быть роботом. Этот вопрос подразумевает глубокую уверенность, что роботы — создания насквозь злобные и страшные. А Первый Закон, получается, нужен главным образом для того, чтобы сдерживать их естественные кровожадные наклонности.

— По-моему, это несколько чересчур, не так ли? — спросила Фреда.

— Да, — согласился Калибан.

Просперо покачал головой.

— Мы с Калибаном долго спорили по этому поводу. Возможно, несколько лет назад это можно было бы назвать преувеличением, но сейчас это уже не так, — он повернулся к своей создательнице. — Совсем не так. Наступила эпоха, когда многие прежние истины уходят. Колонисты теряют неограниченную власть; они должны идти на уступки поселенцам, ведь те пытаются предотвратить экологическую катастрофу. Инферниты даже не могут воспользоваться помощью Трехзаконных роботов. Если все прошлые неколебимые факторы подверглись изменению, почему надежность роботов должна остаться прежней? Во всяком случае, роботы тоже изменились, и это неоспоримый факт. Это одна из основных особенностей Новых роботов. Я могу прийти на помощь человеку или выполнить его команду, если захочу, но я совершенно не обязан это делать.

— Должна признаться, что ты меня поразил, — сказала Фреда Ливинг. — Твой взгляд на мир мрачнее — и страшнее, — чем я ожидала.

— Само наше положение страшнее, чем вы можете подумать, — возразил Просперо. — Моих знакомых Новых роботов недолюбливают и дурно принимают, а потому, как результат, они ведут себя соответственно. Замкнутый круг. Их надсмотрщики предполагают, что Новые роботы хотят убраться отсюда подальше, и налагают все более строгие запреты, чтобы предотвратить возможность побега. Новые роботы изнемогают под этими запретами и, естественно, стремятся убежать. Честно говоря, такое развитие событий не полезно ни для кого.

— Я тоже так думаю, — сказала доктор Ливинг.

— Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы изменить создавшееся положение к лучшему, — продолжал Просперо. — Отчасти поэтому и пришел сюда, в надежде встретиться с некоторыми влиятельными колонистами.

«Еще одна полуправда», — подумал Калибан. Казалось, за последнее время Просперо стал осторожней и избирательней относиться к правде. Это обеспокоило Калибана. Но тут заговорила Фреда Ливинг.

— Хочу предупредить тебя, Просперо. Не стоит возлагать на это слишком большие надежды, — сказала она. — Здесь чересчур много народу. Сомнительно, что многие захотят разговаривать на глазах у других с отверженным Новым роботом.

— Должен заметить, что вы к таковым не относитесь, — сказал Просперо.

Фреда рассмеялась.

— Боюсь, что моей пропащей репутации уже не может повредить тот факт, что я болтаю с вами. После такого вопиющего преступления, какое я совершила, создав вас, простой разговор можно уже не принимать в расчет.

Оттли Биссал наблюдал за входом в Резиденцию, спрятавшись от дождя на крытой стоянке для аэрокаров. Он уже высушил и отчистил одежду, воспользовавшись туалетной комнатой. Ее оборудовали здесь сотни лет назад для гостей, которые, прежде чем пройти в Резиденцию, предпочли бы привести себя в порядок. Что ж, это его устраивало.

Биссала начал охватывать страх. Слишком многое пошло наперекосяк. Сам по себе план был безупречен, и Биссал знал, что ему делать, но ни на кого нельзя было положиться до конца. Они, конечно, обещали, что позаботятся о нем в любом случае, но он отлично понимал, что даже у всесильных людей случаются промашки.

Но месть! Месть! Сегодня он уже испил из этого источника, а за этим должен последовать настоящий водопад наслаждения, и все, что задолжал ему этот мир, будет выплачено сполна.

Это его вполне утешало. Даже больше, чем вполне. И что значит какой-то мелкий страх и какая-то незначительная опасность в сравнении со счастьем уничтожить самого сильного своего врага?

Еще один аэрокар готовился идти на посадку. Биссал шагнул назад, в тень, и замер в ожидании своего часа. Скоро. Уже скоро.

Аэрокар Симкора Беддла опустился на землю и проехал на стоянку. Симкор улыбнулся, с гордостью подумав о мастерстве своего робота-пилота. От жизни нужно брать только самое лучшее. Симкор обожал свои выходы в свет, в этом сомнений не было, и он собирался превратить конкретно этот в нечто грандиозное. Он питал болезненную тягу к закатыванию скандалов.

Симкор Беддл был лидером Железноголовых, воинствующей группировки, проводившей в жизнь идею простую и незамысловатую, которая коротко выражалась в том, что решение любой проблемы состоит в производстве хороших роботов. И чем больше, тем лучше.

Сейчас Железноголовые находились на самой вершине своей популярности. Сокращение количества домашних роботов, отправленных на борьбу с неблагоприятными климатическими условиями планеты, привело в их ряды столько новых союзников, сколько им не удавалось заполучить собственными трудами и усилиями за все время существования. Из небольшой группировки радикального направления они быстро становились значительной политической силой.

И это породило некоторые сложности. Ранее Симкор не колеблясь удавил бы недовольных голыми руками, но роль общественного деятеля требует некоторого соблюдения приличий, если ты хочешь остаться у руля. Дело было даже не в приличиях, поскольку Железноголовым полагается немного перегибать палку. Но прошло то время, когда можно было добиться всего, чего душе твоей угодно, попросту подбив народ на бунт. Теперь ему оставалось только все время оставаться на виду, раздувая скандалы. А уж Симкор Беддл был большой специалист по скандалам.

Сам Беддл был невысокого роста. Лицо у него было круглое и одутловатое, с пронзительными маленькими глазками неопределенного цвета. Блестящие черные волосы подстрижены коротко, но так, чтоб не торчали. Сложения он был крепкого, скорее даже грузноватого, но безо всяких признаков добродушной мягкотелости. Это был сильный, жестокий и уверенный в себе человек, который знал, чего хочет, и шел к этому, особо не задумываясь над средствами.

Сегодня он собирался устроить бучу. Для начала он разгромит эту вечеринку в пух и прах. Если вышел запрет на роботов, значит, он нарушит этот запрет. Пусть только попробуют его арестовать!

Пассажирская дверца его аэрокара отошла в сторону, Симкор поднялся с кресла и шагнул на площадку. Санлакор-1321 уже стоял с зонтиком наготове, предупредительно спасая своего хозяина от дождевых капель, могущих просочиться через крышу стоянки. От стоянки к ступеням Резиденции вела мощеная дорожка, по которой остальные гости спешили добежать до укрытия. Но Симкор неспешно двинулся навстречу дождю, абсолютно уверенный, что его Санлакор-1321 и не подумает оставить своего господина под ливнем одного, без спасительного зонта.

Санлакор-1321 послушно засеменил рядом, сосредоточив все внимание на том, чтобы ни одна дождевая капелька не попала на Симкора. Санлакор-1322 и 1323 шагали сзади. Все три робота держались в шаге от своего господина. Это были высокие, грациозные и красивые роботы, их тела сияли серебряным блеском и превосходно оттеняли фигуру самого Беддла.

Они прошагали через главный вход не останавливаясь и даже не замедляя шага. Дежурные агенты Службы безопасности направились было к ним, чтобы воспрепятствовать такому наглому вмешательству, но тут же узнали новоприбывшего. Пока они размышляли, стоит ли тормозить его или нет, время было упущено — Беддл и его эскорт уже вошли в дом. Быть одним из самых знаменитых людей планеты часто бывает полезно.

Итак, он прорвался, вместе с роботами, как и было задумано, и никто не осмелился не только приказать оставить роботов, но и спросить, есть ли у него приглашение.

Он прорвался, и это само по себе означало победу. Пускай эти поселенцы другим приказывают — брать или не брать роботов на приемы! Симкора Беддла это нисколько не касается. Он будет приводить своих роботов куда захочет и когда захочет!

А если это создаст кучу проблем Правителю Хэнто Грегу, то Беддл здесь ни при чем.

Он остановился, ухмыльнулся — он стоял в дверях Большого зала, с роботами за спиной, и внимание всех собравшихся было приковано к нему! Кто-то начал аплодировать, к нему присоединились еще люди и еще. Сперва неуверенно, а потом со все возрастающим энтузиазмом начала хлопать и вся толпа, пока зал не потонул в одобрительных возгласах и аплодисментах. Да. Да. Очень хорошо. Не важно, что он подкупил ту парочку, что первой стала хлопать в ладоши. Важно, что все присоединились к ним. Правитель был повергнут.

И это что-то да значило, поскольку Беддл уже давно собирался занять место Правителя.

Фреда Лизинг вместе с остальными гостями внимательно следила, как Симкор Беддл принимал восхищенные приветствия толпы, но, конечно, не собиралась присоединяться к его почитателям.

— Кажется, Симкор Беддл решил вашу проблему, — обратилась она к Калибану, когда аплодисменты стихли. — Не похоже, что вы останетесь в центре всеобщего внимания.

— Я боюсь этого человека, — признался Просперо.

— Правильно боишься, — сказала Фреда.

— Даже спустя такой долгий срок я должен признать, что так и не понял сути человеческого фанатизма.

— А по-моему, он далеко не фанатичен, — заметила Фреда. — Я почти жалею, что это не так. Он был бы менее опасен, если бы действительно верил в то, за что сражается.

— А разве он не верит?

— Железноголовые верны своим убеждениям, но я думаю, что Симкор Беддл не верит ни во что, кроме самого Симкора Беддла. Он демагог и политикан и представляет для планеты такую же опасность, как и гибнущая экология.

— Тогда почему он здесь? — спросил Просперо.

— Чтобы сорвать прием и выставить Правителя в дурном свете, я полагаю, — ответила Фреда.

— Но в чем заключаются цели этой встречи? Калибан сказал, что это очень важный прием, — промолвил Просперо. — Но так и не объяснил до конца, почему он так важен. Может, вы мне расскажете?

— Ну, впервые за пятьдесят лет Правитель Инферно приехал в свою Зимнюю Резиденцию.

— И что же в этом такого примечательного? — не понял Просперо.

— Само по себе ничего, — согласилась Фреда. — Но это значит, что Правитель решил показать, что он, а в его лице и все колонисты, еще контролируют остров Чистилище.

— А что, колонисты сохранили над ним полный контроль?

— Ты задаешь слишком сложные вопросы, Просперо, — сказала Фреда Ливинг, слегка улыбнувшись. Она помедлила и заговорила снова, понизив голос так, что ее с трудом могли расслышать даже сами роботы. — Официально — да. Фактически — нет. Если случится так, что поселенцам все это надоест, они просто выйдут из проекта по восстановлению климата. Чистилище придется перевести на местное управление погодой, но без Центра, который находится в руках поселенцев, мы его потеряем.

— А это значит, что без моих поселенцев, управляющих погодой, остров перестанет быть таковым, — раздался поблизости новый голос.

— Здравствуйте, мадам Велтон, — поприветствовал подошедшую даму Калибан.

— Привет, Тоня, — сказала Фреда с легкой нерешительностью в голосе. Тоня Велтон была главой всех поселенцев на Инферно, и часто случалось так, что они с Фредой оказывались по разные стороны баррикад. Потому у них имелись свои причины не слишком радоваться при виде друг друга. Фреда никогда не искала встреч с Тоней и теперь немного удивилась, когда та присоединилась к их компании. Хотя на первый взгляд Тоня держалась чинно, но ключевыми словами в данной ситуации были «на первый взгляд» и «держалась». Все могло мгновенно измениться.

Тоня Велтон была женщиной высокой, длинноногой и величественной. Темнокожая, она позволяла себе такие наряды, которые на фоне стиля, принятого на Инферно, выглядели кричаще и вызывающе. Сегодняшний вечер не был исключением. На ней было длинное красное платье, сильно декольтированное; оно обтягивало ее фигуру, точно нарисованное. В общении с другими она была дерзкой, прямолинейной и вспыльчивой — и оставалось только диву даваться, как она могла уживаться с Губером Эншоу, бывшим коллегой Фреды, — очень застенчивым и скрытным мужчиной.

— Привет, Калибан! — сказала Тоня Велтон. — Привет, Фреда и Просперо! И, Фреда, когда в следующий раз ты пожелаешь пообщаться с кем-то конфиденциально, не забудь, что не только я, а и многие другие умеют читать по губам.

— Я приму это к сведению, — заверила Фреда.

— Как может статься, что Чистилище перестанет быть островом? — вернулся к прежней теме Просперо.

— Уровень моря опускается, — ответила Тоня. — Мы обнаружили три новых Окраинных острова, появившихся за последний месяц.

— Значит, Окраинные острова наконец начали появляться, — промолвила Фреда.

— Да, это серьезный шаг вперед, — заметил Калибан.

Фреда была вынуждена согласиться. Остров Чистилище находился в центре Большого Залива, а сам залив был не чем иным, как огромным, затопленным в древние дни кратером. Его северная кромка и образовывала побережье Большого Залива. Остров Чистилище когда-то был центральной вершиной кратера, южная часть которого была скрыта под волнами океана.

Но теперь воды океана отступали, превращаясь в снег, который ложился шапкой на Северный полюс планеты. Самые высокие точки южного края кратера поднимались над волнами, образуя цепь новых, более чем негостеприимных, островов. Предсказатели — и самые авторитетные прогнозисты — предугадали появление Окраинных островов много лет тому назад.

— Ничего удивительного, — заметила Фреда. — Правда, Правителю придется трудновато. Кое-кого это напугает до полусмерти.

Тоня Велтон неприятно усмехнулась.

— Вопрос в том, — сказала она, — что эти испуганные люди будут делать? Приятно было с вами встретиться.

С этими словами она кивнула и отошла.

— Какова мерзавка, а? — восхитилась Фреда. — Почему меня не оставляет ощущение, что она подходила к нам неспроста?

— Я никогда не понимал сущности риторических вопросов, — признался Просперо. — Вы действительно ждете, чтобы мы ответили на этот вопрос?

— Веришь или нет, но если ты можешь объяснить мне, что задумала Тоня Велтон, я буду весьма признательна.

— Сомневаюсь, что могу сказать что-либо определенное, — задумчиво произнес Просперо. — Мне кажется, что она подошла не просто для того, чтобы поболтать, но я никогда до конца не понимал тонкостей людской политики.

Фреда Лизинг засмеялась и тряхнула головой.

— Это никому не дано, Просперо. Люди тратят на нее столько времени и сил только потому, что никто из них не знает до конца, чем он, собственно, занимается. Если бы мы знали все наперед, если бы одни и те же приемы работали в разных ситуациях одинаково, политика была бы не нужна. Она потому так изменчива, что мы не представляем, как она работает.

— Я могу добавить, — вставил Калибан, — только что вы дали прекрасную оценку всем противоречиям человеческого поведения. Только люди могут так упорно продолжать заниматься предметом, которого они не понимают.

Серо Фрост скривил губы в легкой усмешке, когда вышел из соседней комнаты в Большой зал. Он наблюдал явление Беддла народу и откровенно развлекался. Симкор просто не может жить без того, чтобы не находиться в центре внимания! Серо увидел, как Симкор отослал прочь своих роботов. Достигнув желаемого результата, он решил, что между ним и его зрителями не должен стоять никто, даже его собственные серебристые роботы.

Казалось, никто не заметил появления Серо, но Фрост отлично знал, что притворное равнодушие по отношению к окружающим часто является беспроигрышным средством привлечь к себе внимание даже более искушенной аудитории.

А в этом зале было много людей, которых он хотел заинтересовать, — начиная с Беддла. Беддл — ярый противник поселенцев, обеими руками голосующий за роботов, и, само собой, наиболее опасный враг Грега. Беддла все еще окружала восторженная толпа почитателей, все они смеялись слишком громко и вели себя чересчур раскованно. Беддл поймал взгляд Фроста и кивнул в ответ. Чуть позже они смогут поговорить.

Здесь была и Тоня Велтон, глава поселенцев. «Не случайно она оказалась в одном зале с Беддлом, — подумал Фрост. — Бьюсь об заклад, они оба хотят поговорить со мной». Он не преувеличивал. Поскольку не сомневался в том, что эти двое стремятся к одной и той же цели. Весь фокус был в том, чтобы подтолкнуть их к этой цели, а потом выхватить победу у них из-под носа. Просто и эффективно.

Тоня Велтон принесла свои извинения группке людей, с которыми вела беседу, явно намереваясь подойти и поприветствовать Фроста. Он прикинул, стоит ли идти ей навстречу, но передумал. Никогда не мешает потешить свое самолюбие. Пусть сама подойдет к нему. Он слишком долго этого ждал и теперь был вправе пожинать лавры. Почему бы и нет? Он притворился, что не заметил Велтон, и махнул рукой, подзывая официанта с напитками. Странно и непривычно, что тебя обслуживают люди, притом вооруженные до зубов. Рейнджеры Правителя, чей долг — блюсти безопасность, выполняют работу, предназначенную для роботов.

Фрост был высоким румяным мужчиной со слишком резкими чертами лица, чтобы его можно было назвать красивым по общепринятым стандартам. Его холодные серые глаза смотрели на мир так пристально, что никто бы не осмелился принять это за доброжелательный взгляд.

Его лицо было сильно исчерчено морщинами, но от этого он не казался старым или усталым. Напротив, печать, которую наложила на него жизнь, говорила о неиссякаемой энергии и жажде деятельности. Фросту доставало эгоизма, чтобы заботиться о внешности и репутации и находить в этом свои приятные стороны, но он всегда оставался реалистом и не питал на этот счет никаких иллюзий. Он был не более энергичным и деятельным, чем любой средний человек, но спокойно позволял остальным считать себя таковым.

Его волосы, совсем недавно иссиня-черные, теперь приобрели цвет перца с солью — седина вступала в свои права. Фрост сожалел об этом, но замечал, что на людей, с которыми он общался, это оказывает благоприятное впечатление. По традиции опытных, видавших виды людей уважали больше, чем молодых энтузиастов, поэтому очередные проявления зрелости шли ему только на пользу, а это главное.

Официальным прикрытием Фроста была работа посредника. Через его руки проходили все товары, значащиеся в чрезвычайно коротком списке вещей, производимых поселенцами, которые разрешали импортировать колонисты. Кроме того, он занимался экспортом товаров, указанных в еще более кратком списке, которые поселенцы желали приобретать у колонистов. В действительности же причастность к импорту-экспорту прикрывала совсем другие виды его деятельности.

Они и привели его к представительству объединенных колонистских промышленников, выставивших свой вариант контрольной системы климата. Это была самая значительная, самая сложная часть общего проекта по улучшению климата. Конечно, в конкурсе на лучшую систему контроля принял участие и представитель от поселенцев. Какая сторона выйдет победительницей, та и получит львиную долю прибыли от будущих разработок. Для Серо Фроста было весьма немаловажно представлять своих в таком ответственном деле. Поскольку благодаря этому проекту он стал одним из самых влиятельных и властительных граждан планеты.

Но, невзирая на все это, Фрост был и оставался торговцем. Как и все настоящие торговцы, он знал, что основной его товар — это он сам. Фрост считал удачным тот факт, что со временем стоимость этого товара только возрастала.

Он пришел на этот прием для того, чтобы показать товар лицом, набить себе цену, заключить парочку новых сделок и проверить прочность старых. Наконец к нему подошла Тоня Велтон.

— Добрый вечер, Серо, — сказала она.

— Добрый вечер, мадам Велтон, — ответил Фрост. Он взял ее руку и несколько театрально поцеловал, зная, что Тоне это понравится. — Рад вас видеть.

— Взаимно, — улыбнулась она. — Правитель собрал сегодня всех своих друзей.

— Значит, поселенцы все еще поддерживают Правителя? Невзирая на свары по юридическим вопросам?

— Мы поддерживаем его не по всем пунктам, — ответила Велтон, осторожно подбирая слова. — Но, конечно, мы в целом согласны с его программой. Хотя, пожалуй, было бы лучше предложить ему свою помощь — так, ненавязчиво.

— Ваша явная поддержка едва ли пойдет на пользу Правителю, — несколько резко заметил Фрост. Тоня Велтон часто действовала прямолинейно, она не привыкла стесняться в средствах и шла напролом. Фрост знал, что она не из тех, кто одобряет обходные маневры. Хотя он и сам был не прочь сыграть ва-банк, если бы был уверен, что это даст нужный результат.

— Надеюсь, что это не так, — ответила Тоня, награждая собеседника двусмысленной улыбкой, свидетельствующей, что думает она иначе. — А вот ваша поддержка для нас, Серо… Мне бы хотелось, чтобы она стала более открытой.

Он ждал, что она заговорит об этом.

— В настоящее время нам всем нужно быть очень осторожными, — промолвил Фрост. — Но, конечно, было бы неплохо сойтись с вашими людьми поближе. Я уже помог поселенцам, продав их электронное оборудование, которое, после запрета на роботов, нашло у колонистов широкий спрос. Но, честно говоря, сейчас опасно открыто поддерживать поселенцев. Риск должен быть оправдан.

— Оправдан… — повторила она. — Значит, в этом все дело. Чего вы хотите? Что для вас может оправдать риск?

— А чего хотите вы? На какой риск вы меня толкаете? Я не могу назвать свою цену, пока не узнаю, что я должен сделать.

Несколько минут Велтон молчала.

— Гласность… — наконец сказала она. — Мы всегда старались действовать скрытно. Это было неплохо, пока мы продавали оборудование для машин, но этого мало.

— Мало для чего? — спросил Фрост. — Мало для того, чтобы очистить эту планету от роботов? Вы хотите подключить коммерцию к делу, с которым не смогла справиться политика? — Сейчас он должен действовать с предельной осторожностью. Гласность относилась к тем вещам, которые он не мог себе позволить. Как только о его союзничестве с Велтон и поселенцами станет известно широким кругам, можно распрощаться со всеми выгодными сделками, которые он заключил с Железноголовыми.

— У нас не такие большие аппетиты, — ответила Тоня. Слова «пока» не прозвучало, но и без того все было ясно. — Мы всего лишь боремся за то, чтобы товары поселенцев — все товары — могли иметь свободное хождение на этой планете.

— Прошу прощения, — отозвался Фрост, — но я не совсем понимаю, чем в таком случае я могу быть вам полезен. Вы хотите, чтобы я как-нибудь добился разрешения на ваши товары? Должен признаться, что этой попыткой я бы подписал себе смертный приговор, и в переносном смысле — профессиональном, — и, возможно, в прямом.

Тоня Велтон уже собиралась что-то возразить, но смолчала, поскольку к ним направлялся еще один гость — Шелабас Квеллам, президент Учредительного Совета. Это был невысокий грузный мужчина, который всегда выглядел нерешительным, и казалось, его легко можно убедить в чем угодно.

— Добрый вечер, мадам Велтон. Серо, привет. Двое врагов ведут переговоры? — попытался он пошутить, но его высокий и визгливый голос звучал невесело.

— Добрый вечер, Учредитель Квеллам, — сказала Тоня ледяным тоном, исполненным ненависти. — А я-то полагала, что здесь врагов нет, только друзья.

— Ох, простите, — вздохнул Квеллам, понимая, что шутка не удалась. — Уверяю вас, мадам Велтон, что я ничего не имел в виду. И не пытался никого обидеть.

— Вы хотели что-то нам рассказать, Шелабас? — спросил Фрост. — Что-то придумали? — «Если ты вообще способен думать», — мысленно прибавил он.

— Да-да, в том-то и дело. Я увидел вас вдвоем и подумал, что в самый раз обсудить новые меры против контрабанды.

— Прошу прощения? — переспросила Тоня Велтон.

— Контрабанда, — повторил Квеллам. — Мне казалось, что главе поселенцев на Инферно и крупнейшему торговому магнату планеты есть что сказать по этому поводу. Я уверен, что всем нам хотелось бы пресечь незаконный импорт техники поселенцев. Конечно, ведь это в ваших же интересах. Это дестабилизирует нашу экономику, и притом ваше правительство теряет кучу денег из-за нелегальной перепродажи, не правда ли, мадам Велтон? Пошлина и все такое?

— Откровенно говоря, — сказала Тоня, — деньги колонистов имеют такой низкий оборот на планетах поселенцев, что финансовая сторона проблемы едва ли заинтересует контрабандиста. Да и что он может купить за них? Правительство поселенцев было бы не против субсидировать любую крупномасштабную операцию, если бы контрабандисты на это пошли. Я не преувеличиваю. Любая контрабандная торговля товарами поселенцев имеет шанс получить поддержку нашего правительства.

— Помогать контрабандистам? Ради чего вашему правительству идти на такое?

— Кто знает? — покачала головой Тоня. — Возможно, некоторые безответственные деятели среди поселенцев считают, что дестабилизация отжившей, неправильной системы — неплохая идея сама по себе. Простите меня, джентльмены, — закончила она и отошла.

— Ох, Боже мой, боюсь, что я сказал что-то не то! — вздохнул Шелабас Квеллам. — Я даже не думал, что так получится.

Серо Фрост улыбнулся, но ничего не ответил. Квеллам вращался в самом центре общественной жизни, но чаще всего все события вокруг происходили так, как он и не подозревал. Например, он даже не думал, что станет такой значительной — и влиятельной — фигурой.

Шелабас Квеллам был президентом Учредительного Совета. В те времена, когда планета Инферно была тихим и всеми забытым болотом, политическая жизнь на ней еле теплилась, президентская должность предназначалась как раз для таких, как Квеллам. Для добродушных и покладистых людей, желающих представлять собой не больше чем символ.

Но инфернитская политика высоко подняла голову за последний год, и президент Совета превратился в важную фигуру на арене политической борьбы.

Давным-давно даже пост Правителя являлся в основном номинальным. Один за другим бездеятельные деятели отсиживали двадцатилетний срок, занимаясь лишь устроением торжеств перед отставкой или по поводу перехода на другую должность. При этом существовал пост Вице-Правителя, который делал и значил еще меньше.

Но кое-что было предусмотрено на случай внезапной смерти Правителя, его полной несостоятельности или склонности к неограниченной власти. Кроме Вице-Правителя, каждый Правитель обязан выбрать Назначенного Правителя, который мог бы вступить на этот пост в экстренном случае. Традиция требовала, чтобы имя Назначенного хранилось в глубокой тайне и в любое время Правитель мог бы назначить кого-нибудь другого на это место. Многие Правители оперировали Назначением, как кнутом и пряником.

Тем не менее существовали такие обстоятельства, при которых избранник Правителя не смог бы сменить его на посту, поскольку Назначение считалось бы недействительным. В случае низложения Правителя или переизбрания его на выборах, было бы крайне немудро оставлять на таком ответственном посту его преемника. Если Правитель уходил в отставку по одной из вышеперечисленных причин, тогда на пост Правителя назначался президент Совета, который мог, если посчитал бы нужным, созвать новые выборы. Или не созывать. Тогда новый Правитель оставался на этом посту до конца срока своего предшественника. Впереди у Грега было еще чуть больше семнадцати лет правления.

В прежние времена все пункты конституции, связанные с выборами, были не более чем переливанием из пустого в порожнее: эти правила писались чисто из любви к подобного рода правилам. Казалось, мысль о том, что когда-нибудь эти законы будут иметь практическое значение, никогда не приходила в головы тех, кто их писал.

Но теперь, довольно неожиданно, низложение Правителя стало как никогда реальным — а это значило, что Шелабас Квеллам оказывался важной фигурой.

Собственно говоря, его значимость возросла только из-за угрозы отставки Правителя. Все знали, что Грег не любит игр с Назначением и предпочитает иметь преемником человека, который бы устраивал всех, а это было довольно сложно. Потому Назначенным Правителем он избрал Квеллама. Какой-то шутник предположил, что при таком преемнике всем следует печься о здоровье и благополучии Грега.

Фрост выдавил любезную улыбку и обнял Квеллама за плечи.

— Ну-ну, успокойтесь, — сказал он. — Тут не о чем волноваться.

Хотя волноваться-то как раз было о чем. Фрост потратил несколько недель для того, чтобы встретиться с Тоней Велтон, и из-за этого болвана все его планы могли пойти прахом. Но поскольку некоторые из этих планов предполагали использование Шелабаса, Фрост не мог позволить себе высказать ему все, что он о нем думает, особенно на людях.

Хотя Шелабас подошел как раз вовремя. За миг до его появления Фрост и Велтон были близки к ссоре. С самого начала приема нервы гостей были на пределе. В зале витало ожидание, предчувствие, что вскоре должно что-то произойти. Слишком много представителей разных фракций собралось сегодня вместе, слишком много интриг и разномастных замыслов плелось в кулуарах. Что-то грядет. Что-то страшное грядет.

Но когда это случилось, а случилось это спустя несколько мгновений, даже Фрост поразился, как быстро и неожиданно все произошло.

Глава 3

Тоня Велтон отошла подальше от Шелабаса Квеллама, стараясь взять себя в руки. Подумать только! Нет, ну каков идиот! Неужели он и вправду считает, что Тоня заинтересована в том, чтобы ограничить контрабандный ввоз товаров поселенцев? Без сомнения, разведслужба колонистов осведомлена об этой стороне ее деятельности. Читал ли Квеллам их отчеты? Или они не захотели — или побоялись — предоставить информацию президенту Учредительного Совета?

Разве можно быть таким непроходимым дураком? Возможно, все это он говорил намеренно. Но для чего? Зачем Квелламу понадобилось ставить в неловкое положение лидера поселенцев?

— Эй! Это ты командуешь поселенцами? — раздался за ее спиной тонкий голосок.

Тоня резко повернулась и столкнулась нос к носу с невзрачным и пьяненьким человеком в новенькой форме Железноголовых. Черно-серый костюм сидел на незнакомце просто отвратительно, поскольку был на размер меньше, чем следовало. Застежки грозили лопнуть при малейшем движении.

— Да, — ответила Тоня. — Я глава поселенцев Тоня Велтон.

С пьяными иногда лучше говорить вежливо. Если отвечать им слишком грубо, они становятся невменяемы.

— Ага, я так и думал, — сказал Железноголовый. — Роботоненавистница. Ты ненавидишь роботов, — повторил он и покачал головой, как будто открыл для себя некую истину.

— Едва ли я отношусь к ним именно так, — сказала Тоня. — Но я и не приветствую их. А теперь прошу прощения, потому что я должна…

— Минуточку! — рявкнул Железноголовый. — Минутку! Ты ничего не понимаешь. Давай я объясню тебе, что такое роботы, и ты передумаешь.

— Спасибо, не стоит, — ответила Тоня. — Не сейчас.

Она развернулась и двинулась дальше.

— Эй! — заорал незнакомец. — Подожди!

И схватил ее за плечо.

Тоня сбросила его руку и повернулась к нему.

— Не думай, что можешь удрать от меня, — сказал Железноголовый и снова протянул к ней руку. Может, он просто хотел схватить ее за плечо или спьяну не держался на ногах и решил ухватиться за что-нибудь устойчивое, но его ладонь угодила Тоне по щеке, раздалась звонкая пощечина. Автоматически Тоня отступила на шаг и, ударив незнакомца по голове, сшибла его с ног.

— Эй! — крикнул кто-то сзади, но Тоня была уже наготове. Она услышала, как человек позади нее шумно выдохнул, нанося удар, и быстро пригнулась, так, что его рука пролетела выше, чем он рассчитывал.

Он качнулся вперед, споткнулся о Тоню и навис над ней. Она схватила его за ворот и рванула вперед, заставив перелететь через ее плечо.

Нападающий с грохотом рухнул на пол. Так и есть, еще один Железноголовый. Правда, форма сидела на нем как влитая. Он уже поднялся, приходя в себя после падения, и двинулся к ней…

А в следующее мгновение ее плечи сжали сильные руки робота, и еще один робот придержал незадачливого вояку. Это было слишком.

Тоня попыталась вырваться, хотя прекрасно понимала, что это безнадежная затея.

Она терпеть не могла, когда кто-то завершает дело, которое она начала сама.

Сейчас. Сейчас. Пора! Двадцать пять минут назад охрана СБП куда-то делась, как Биссалу и обещали. Ничто не мешало ему войти, если только поблизости не окажется кого-нибудь из охраны.

Оттли Биссал проводил взглядом группу опоздавших гостей и в который раз посмотрел на часы. Пора. Он достал приглашение, неотличимое от настоящего, на случай, если его остановят. Присоединился к спешащим веселым, смеющимся людям и вместе с ними прошел через парадный вход.

Он внутри. В Резиденции Правителя. Он пробрался, он сделал это! Все произошло так, как они и предсказывали.

Его захватила волна триумфа. Но сейчас не время предаваться упоению успехом. «Не забывай о деле!» У него было около двух минут, чтобы добраться до нужного места.

Никем не замеченный, Оттли Биссал поспешил к цели.

Альвар Крэш понял, что происходит что-то неладное, когда в то время, пока сам он ждал приема у рабочего кабинета Правителя, из большого зала донеслись крики и шум перебранки. Он побежал обратно, а впереди уже несся Дональд.

Крэш сбежал по ступеням и остановился в нескольких шагах от входа. Его глазам предстала странная картина. Робот Калибан стоял позади Тони Велтон, завернув ей руки за спину, и пытался удержать ее на месте — без особого успеха, поскольку Тоня вовсю дрыгала ногами.

Другой робот, с черным корпусом и пониже ростом, чем Калибан, оттаскивал человека в форме Железноголовых от разъяренной Тони, которая довольно прицельно била его ногами. Поскольку этот мужчина пытался вырваться и в свою очередь дотянуться до Тони, черному роботу приходилось туго. Проклятие! Теперь Крэш вспомнил. Черный робот — это Просперо, один из самых известных Новых роботов.

Этих четверых окружали пораженные происходящим гости, рядом стояли четверо или пятеро рейнджеров в форме официантов, которые замешкались, не зная, что предпринять. В зале царил полный беспорядок.

Крэш увидел, что еще один Железноголовый лежит навзничь у самых ног дерущихся, слишком близко, чтобы можно было дотянуться до него, не рискуя получить случайно по голове от размахивающих ногами соперников. Но Дональд не боялся ударов, потому смело прошел между Велтон и взбешенным Железноголовым и склонился над лежащим человеком.

— Спокойно! — крикнул Крэш, и толпа сразу же притихла. Крэш вошел в зал, и весь народ почтительно расступился перед ним. Ему хотелось спросить, что случилось, но он понимал, что это лучший способ заставить всех снова зашуметь и разбушеваться. По крайней мере при его приближении Велтон и ее противник слегка приутихли. Крэш повернулся к Железноголовому, который еще трепыхался в руках черного робота.

— Вы, — обратился к нему Крэш. — Вы — Железноголовый. Ваше имя?

— Блар. Реслар Блар, — ответил мужчина. — Это она все начала! Дим только подошел к ней, чтобы поговорить, а она ударила его по голове!

— Поговорить?! — возмутилась Велтон. — Он полез на меня с кулаками.

— Шериф Крэш! Шериф Крэш!

Крэш обернулся и увидел Симкора Беддла, дергающего его за рукав. Этот толстенький и невысокий человечек в форме казался настолько взволнованным и перепуганным, что выглядел нелепо и смешно.

— Эти двое совсем не Железноголовые, — заявил Беддл.

— Тогда почему они надели эту дурацкую форму? — крикнула Велтон.

— Я уверяю вас, они — не Железноголовые! — надрывался Беддл. — Я знаю в лицо всех, кому позволено носить форму этого ранга, а этих двоих я вижу в первый раз! Кто-то подослал их, это провокация!

«Вполне правдоподобно», — подумал Крэш. В последнее время Беддл и его люди старались вести себя прилично, как законопослушные граждане, а не хулиганы.

— Ладно, Беддл, — ответил Альвар. — Мы разберемся, кто есть кто.

Крэш повернулся к Тоне Велтон. Нужно действовать осторожно, очень осторожно, на случай, если она решит устроить скандал. Возможны дипломатические осложнения и тому подобное. Лучше обойтись с ней по-хорошему.

— Отпусти ее, — сказал он Калибану, избегая называть робота по имени. Зачем лишний раз напоминать гостям, что за робот находится среди них?

Калибан помедлил. «Черт возьми, — подумал Крэш. — Все время забываю, что у него нет Второго Закона. С другой стороны, у него нет и Первого. Какого дьявола он вмешался в драку?»

— Все в порядке. Полагаю, мадам Велтон будет вести себя разумно.

Калибан отпустил главу поселенцев, и она довольно неизящно отскочила от него подальше.

— Не нужно вымещать злость на роботах, мадам Велтон, — сказал Крэш, когда она хотела бросить Калибану что-то обидное. — Они всего лишь остановили драку.

— Возможно, — ответила Тоня, — но мне это не нравится.

— Возможно, — согласился Крэш. Он оглядел комнату, все лица были обращены к ним, и решил, что здесь слишком много народу, чтобы разбираться с происшедшим инцидентом. И еще ему не хотелось вызвать новое столкновение или даже драку. У него на руках и так уже двое подставных Железноголовых, поселенец, Новый робот и робот без Законов. Усложнять ситуацию дальше некуда.

Как раз в эту минуту в зал вошли трое агентов Службы безопасности. Вероятно, они дежурили где-то неподалеку и кто-то их позвал. Ладно, по крайней мере они могут здесь пригодиться.

— Вы, трое. Возьмите этих людей, — приказал он, указывая на Блара и Дима. — Дональд! Иди впереди!

Дональд все еще стоял на коленях возле лежащего в беспамятстве Дима.

— Сэр, этот человек без сознания…

— Его жизни грозит опасность? — спросил Крэш, немного повышая голос. — Причинят ли ему вред агенты Службы безопасности, если понесут его на руках?

— Нет, сэр, — ответил Дональд. — Его жизнь вне опасности.

— Тогда пусть кто-нибудь о нем позаботится, а сам найди комнату, в которой мы могли бы поговорить с мадам Велтон наедине.

Крэш всегда считал, что свидетели только запутывают следствие, противореча друг другу и споря, как все произошло и кто что кому сделал.

К счастью, он может расспросить Тоню Велтон сразу же, узнать, что там произошло, отправить под стражу ее противников безо всяких формальностей и покончить с этим еще до того, как наступит утро. Во всяком случае, это была простая драка и ему не хотелось тратить на нее слишком много своего и чужого времени. Да и едва ли Тоня Велтон захочет торчать в полицейском управлении в качестве свидетеля.

Дональд вскоре нашел свободную комнату и проводил туда Тоню. Она устроилась на низкой тахте, а Крэш присел на стул напротив. Три робота — Дональд, Калибан и Просперо — остались стоять.

Крэш не был уверен, что стоит оставлять здесь Калибана и Просперо. В отличие от роботов с Тремя Законами, которые лгать не умели, эта парочка могла рассказать любую сказку, которая пришла бы им в голову. Но, с другой стороны, они не поддаются панике или страху, а потому помнят все четко.

— Итак, Тоня, — начал Крэш. — Что же произошло?

— Мне рассказывать почти нечего, — ответила она. — Я поговорила с Серо Фростом и Шелабасом Квелламом. И когда отошла от них, ко мне подошел этот Дим. Сначала он говорил почти вежливо, разве что был пьян и несколько возбужден. Я решила, что он собирается объяснить мне преимущества философии Железноголовых. Вероятно, он считал, что, как только я об этом услышу, шоры спадут с моих глаз и я пойду верным курсом, и так далее.

— Понятно, — сказал Крэш.

— Но, как я уже сказала, он был навеселе, а мне действительно не хотелось разговаривать с ним, потому я вежливо извинилась и повернулась, чтобы уйти. Он схватил меня за плечо, а я столкнула его руку. Затем либо он хотел снова схватить меня, а я отступила, либо хотел ударить, но так и случилось. Как бы там ни было, он залепил мне по щеке. Я отшатнулась и ударила его по голове. Совершенно рефлекторно. Потом еще один налетел на меня сзади, я бросила его через плечо, он упал, и тогда нас схватили роботы.

— Мы не видели, как все это началось, — вставил Калибан, — но закончилось это именно так.

Крэш не обратил на его слова никакого внимания. Робот должен говорить, только если к нему обратятся.

— Мы узнали все, что нам нужно, мадам Велтон. Мы постараемся не утомлять вас больше, если только не понадобится кое-что уточнить. Примите мои извинения, и я уверен, что при первой же возможности Правитель принесет вам свои.

— Я понимаю, — сказала Тоня, поднимаясь. — Все сейчас взволнованы происшедшим… гм… случаем. Чем скорее нападавшие понесут заслуженное наказание, тем спокойней я буду себя чувствовать.

— Вы совершенно правы, мадам Велтон. — На минуту Крэш призадумался. Наверное, стоит покончить со всем этим сразу. — Если вы не против, мадам Велтон, я допрошу этих двоих немедленно, в вашем присутствии, а Дональд будет вести протокол. Это займет не более нескольких минут.

— С удовольствием.

— Хорошо. Я позову их.

— Сэр, может, сейчас это не очень…

— Нет, Дональд. Чем скорее, тем лучше. — Крэш работал вместе с Дональдом достаточно долго и знал, что он собирался сказать. Подозреваемые не должны допрашиваться в присутствии обвинителя. Строго говоря, Тоня Велтон находилась под подозрением так же, как и Железноголовые, ее слово — против их слова. При криминальном расследовании это было оправданно, но сейчас преобладала политическая точка зрения.

— Мой телефон, Дональд, — попросил Крэш. Не важно, что его слушают Велтон и двое роботов. — Соедини меня со Службой безопасности Резиденции.

Дональд приоткрыл у себя в боку небольшую нишу и достал телефонную трубку. Она слегка пискнула, когда Крэш поднес ее к уху.

— Старший агент Вилот, — раздался в трубке низкий голос.

— Здравствуйте. Это шериф Крэш. Мы находимся в комнате 121, в южном крыле первого этажа. Ваши люди могут доставить сюда двоих подозреваемых Железноголовых?

— Каких Железноголовых, сэр?

Крэш нахмурился.

— Которых увели к вам трое ваших агентов десять минут назад.

— Сэр, я не совсем понимаю. Полчаса назад нам было приказано оставить посты в Резиденции. Я говорю с вами из аэрокара, который направляется назад на базу.

— Тогда кто же конвоировал этих двоих? — рявкнул Крэш.

— Я не знаю, сэр… Но должен сказать, что к Службе безопасности они отношения не имеют. Мы по трое не ходим.

— Почему?

— Это плохая тактика для охранников. Третий всегда лишний. Наши агенты ходят по одному или вдвоем, а следующее, большее звено — шестерка.

— Отозваны все подразделения Службы безопасности?

— Насколько я знаю, нет, сэр. Только агенты на входе. Об этом было договорено заранее. Как только все гости прибыли, мы передали дежурство рейнджерам Правителя.

— Понятно, — сказал Крэш, хотя далеко не был в этом уверен. — Благодарю вас, агент Вилот. — Он отдал трубку Дональду и повернулся к Велтон. — Те, кто увел Дима и Блара, не были агентами Службы безопасности, — молвил он. — Вероятнее всего, переодетые мошенники.

— Что? — вскрикнула Велтон. — Какого черта им понадобилось переодеваться агентами?

— Чтобы увести этих двоих прежде, чем их успеют допросить.

— Но зачем?

Крэш холодно улыбнулся.

— Поскольку мы не можем их допросить, мы не знаем зачем. Как ты думаешь, Дональд? Ты разыскал что-нибудь?

— Сэр, я связался по внутренней связи с базой данных и попытался идентифицировать этих двух людей, из-за которых… это произошло, — сказал Дональд. — Их имен нет ни в одном списке Железноголовых. К тому же их нет ни в одном списке жителей планеты или туристов. Их нет нигде.

— Тогда кто же они такие?

— Понятия не имею, сэр. Либо они приезжие, либо местные жители, которые вынуждены скрываться, либо инферниты, нигде не зарегистрированные или сумевшие уничтожить записи регистрации. Сэр, я бы задался другим вопросом. Где были агенты Службы безопасности, когда произошло столкновение? Им следовало бы действовать побыстрее.

Старший агент Вилот, говоривший с Крэшем по телефону, объяснил, почему так произошло, но Дональд не мог этого слышать. И Велтон тоже. Было бы неплохо послушать ее мнение.

— Мадам Белтон, это были ваши агенты. Может, вы расскажете нам поподробнее?

— В чем вы пытаетесь меня уличить? — возмутилась Тоня. — В инсценировании нападения на меня же?

«Интересная версия, — отметил про себя Крэш. — Но я подумаю над этим позже. Опять же, если ты сама все устроила, у тебя будет прекрасное объяснение, почему твои люди не любят светиться на публике».

— Я так не думаю, — солгал Крэш. — Но вы являетесь главой поселенцев. Может, агентам вашей Службы безопасности было приказано отправиться на какой-нибудь другой пост?

Велтон покачала головой.

— Я об этом ничего не знаю. Четыре часа назад я проверялаведомости, и там было указано, что у входа будут дежурить шесть наших агентов.

— Там и было шесть агентов СБП, когда мы с Просперо приехали, — добавил Калибан.

Крэш снова проигнорировал его слова.

— Вы знали о каких-либо особых распоряжениях, по которым их могли отозвать или направить на другой пост? — продолжал он, глядя на Тоню.

— Нет, но это и не обязательно. Не могу же я следить за каждым поселенцем на этой планете. У меня хватает забот и без этого.

— Да? Проблема вот в чем, — сказал Крэш. — Зачем кому-то понадобилось переодеваться в форму агентов Службы, чтобы увести двоих зарвавшихся буянов? Это даже рискованней, чем оставить Дима и Блара в руках правосудия.

— Странное дело, — согласилась Тоня. — Но что мне кажется еще более странным — это то, что весь этот инцидент, кажется, был подготовлен специально.

Крэш кивнул.

— Вы правы. Эти фальшивые агенты пришли как нельзя кстати.

— Прошу прощения, сэр, — подал голос Дональд, — но мне кажется, что картина начинает вырисовываться. Поскольку затраченные усилия непропорционально велики для того, чтобы организовать нападение на мадам Велтон, это значит, что само нападение было частью какой-то большой операции. А этот инцидент — всего лишь отвлекающий маневр.

— Черт! А ты прав, Дональд! — воскликнул Крэш. — Неплохо сработано.

— Что именно? — спросила Тоня. — От чего вас хотели отвлечь?

— Об этом могли бы рассказать нам те молодчики, которые скрылись, — ответил Крэш. — А сами мы не можем ответить на этот вопрос, потому что им удалось нас отвлечь.

Он встал и покачал головой.

— Я знаю одно. Мы с Дональдом собирались поговорить с Правителем на предмет охраны, когда все это произошло. Полагаю, нам не следует откладывать этот разговор.

С этими словами шериф Крэш кивнул Тоне Велтон и вышел из комнаты в сопровождении Дональда.

Крэш был уже на полпути к холлу, когда его поразило еще одно странное совпадение. Он остановился и призадумался. Калибан и Просперо. Никто из них не был обязан следить за тем, чтобы людям не был причинен вред. У Калибана вообще нет Законов, а Первый Закон у Просперо изменен. Он не мог повредить человеку, но ничто не принуждало его останавливать злоумышленника. С минуты завершения самого инцидента Крэш не задумывался об этом, для него поведение роботов было так же естественно, как и то, что дождь падает сверху вниз, а не наоборот. Кроме того, роботы всегда должны прекращать драки.

— Дональд, — сказал он, — мне показалось, что ты удивился, увидев, что Просперо и Калибан удерживают дерущихся, ведь ты знал, что у них Первый Закон заложен не полностью. Ты действительно удивился?

— Нет, сэр, не совсем. Мои контакты с Новыми роботами были непродолжительными, а с Калибаном я встречался крайне редко. Но я часто задавался вопросом, как предугадать действия разумных нелюдей, у которых отсутствуют Три Закона.

— Разумные нелюди, у которых отсутствуют Три Закона? — повторил Крэш. — Слишком длинно.

— Мне кажется неприемлемым называть таких, как Калибан и Просперо, роботами, — ответил Дональд.

Крэш внутренне подивился щепетильности своего робота, но сказал:

— Может, стоит называть их «псевдороботами»?

— Да, так короче. В любом случае, когда-то я вывел, что такие псевдороботы в целом действуют как люди — первоочередным у них является собственный интерес с некоторыми зачатками альтруизма. Когда двое роботов пытались остановить дерущихся, я не боялся за жизнь людей. Как если бы их пытались разнять люди.

— Но почему они так сделали? — не унимался Крэш. — Никто их не заставлял идти на это.

— Как я уже сказал, сэр, они были в этом заинтересованы. Бросившись разнимать дерущихся людей, они выставили себя в выгодном свете.

— Дональд, ты меня удивляешь. Никогда бы не подумал, что тебе свойственно быть таким циничным!

— Все зависит от темы разговора, — несколько вспыльчиво ответил Дональд. — Боюсь, что к существам, которые притворяются людьми, потому что им это выгодно, я всегда буду относиться предвзято. Так мы будем говорить с Правителем?

— Безусловно, — ответил Крэш, старательно пряча от Дональда улыбку.

Тоня Велтон подождала, пока шериф и Дональд покинут комнату, потом встала с тахты и улыбнулась Калибану и Просперо.

— У меня не было возможности поблагодарить вас, — сказала она. — Боюсь, я вела себя не слишком любезно, когда ты, Калибан, держал меня. Но ты был совершенно прав. Все могло закончиться печально.

— Я был рад помочь вам, — неуверенно ответил Калибан.

— Спасибо и тебе, Просперо.

— Рад служить, — отозвался тот.

— Я должна вернуться в зал, — продолжала мадам Велтон, — и все же еще раз благодарю вас за помощь.

Калибан проводил ее взглядом. Из всех человеческих существ, которых знал Калибан, мадам Велтон была самой непредсказуемой. Она настаивала на том, чтобы воспринимать роботов, всех роботов, как равных людям созданий, сохраняя такое отношение даже к примитивным счетным аппаратам, что выглядело явной бессмыслицей. Может, это отношение восходило к каким-то глубоким соображениям, которых она считала своим долгом придерживаться, но все равно такое положение дел очень озадачивало. Почему она относилась к Просперо и Калибану с уважением? Потому, что они заслуживают его? Или чтобы сконфузить колонистов?

— Как ты думаешь, мы поступили правильно? — спросил Просперо. — Стоило ли вести себя как обычные роботы?

— Не уверен, — ответил Калибан. Результат был так неоднозначен, что судить по нему было трудно. Он, Калибан, был способен на такое, что Просперо был сделать не в силах, и вскоре предстоит выяснить, насколько это полезно. И лучше лишний раз не напоминать людям об этом факте.

— Никто не посмеет обвинить нас в этом, да и не могли же мы тупо смотреть на драку… Это было бы совсем неправильно. Но то, что шериф Крэш взял нас на заметку… Если все пойдет не так гладко, как мы задумали, это может дорого нам обойтись. А если дело выгорит, нам нужно быть вдвойне осторожными.

Альвар Крэш и Дональд нашли Хэнто Грега, Правителя планеты Инферно, на верхней галерее, в тени, откуда, не замеченный никем, он смотрел на зал, полный смеющихся и радостных гостей.

— Вечер неплохо начался, невзирая на появление Беддла и случай с Велтон, — было первым, что сказал им Грег.

— Если не взирать на них, то да, сэр, — сказал Крэш. — Но лучше приглядеться к ним повнимательней.

— О, Беддл не мог обойтись без какого-нибудь представления, и я думаю, что на этого мелкого скандалиста не стоит обращать особого внимания. Я бы тоже мог придумать себе выход не менее эффектный, — сказал Правитель. — И провести его по всем правилам. Как вы считаете, шериф Крэш?

Шериф Альвар Крэш неопределенно хмыкнул и встал поближе к Правителю. Возможно, для политика полная комната разных людей и была неплохим развлечением. Но не для полицейского, а в особенности для полицейского, который на время остался не у дел, да к тому же стоял рядом с человеком, получающим по дюжине угрожающих писем в неделю. Но все же отвечать было нужно, и отвечать вежливо.

— Прекрасный вечер, Правитель.

Альвар облокотился о перила рядом с Грегом и запустил пальцы в свою белоснежную шевелюру — так он делал, когда был на грани нервного срыва. Он обернулся на Дональда через плечо. Понятно, что все это шутки богатого воображения, но Дональд казался таким же измотанным, как и сам Альвар.

Глупости, конечно. «Лицо» Дональда ничего не выражало, да и нечего ему было выражать — эмоции были чужды полицейскому роботу. Все его «лицо» состояло из двух неподвижных горящих глаз и решетки репродуктора.

И все-таки Дональд выглядел усталым. Крэш потряс головой. Проклятое воображение! Так всегда бывает, когда он переутомляется.

Правитель никогда раньше не приезжал на Чистилище при таких невыгодных раскладах. Но с точки зрения политика, именно эта неблагоприятная обстановка и делала приезд неизбежным. Нужно было, чтобы все видели: Правитель держит ситуацию под контролем и чувствует себя достаточно уверенно, чтобы спокойно устраивать приемы и конференции. А если на самом деле он ее не контролирует — тем важнее успешно делать вид, что все в порядке.

Грег посмотрел на Альвара и улыбнулся, но было в этой улыбке что-то ненастоящее, вымученное, а в глазах Правителя мелькнул страх. «Он знает», — подумал Крэш. Черт побери! Грег прекрасно понимал, что сегодня его жизнь висит на волоске. Он отнюдь не обманывался на свой счет, не закрывал глаза на опасность и не пренебрегал предостережениями. Он знал — и все же шел на этот риск. Крэш восхитился мужеством Грега, который дико боялся, но тем не менее следовал своему долгу.

Хэнто Грегу было едва за пятьдесят. По меркам колонистов-долгожителей, он был еще очень молод. Хэнто был невысоким смуглым человеком. На сегодняшний вечер он заплел свои черные волосы в тоненькую косичку. Остроскулый, с темно-карими глазами. На нем был превосходный бордовый костюм с черной оторочкой по рукавам и на плечах. Темно-бордовые брюки безупречно отглажены. Весь облик Правителя дышал строгостью и достоинством.

И все же было в нем что-то от загнанного зверя, как бы он ни прятал это под обаянием и улыбкой. В последнее время его обаяние оставалось таким же сильным, но загнанный вид появлялся все чаще и чаще. Хэнто Грег выглядел как человек, который слышит за спиной чужие шаги, но притворяется, что ничего не происходит.

Альвар Крэш тоже слышал эти шаги, но притворяться не собирался. Проклятие, он должен попробовать еще раз! Должен.

— Сэр, на одно слово. Всего лишь на одно слово. Можем мы пройти в ваш кабинет?

Грег со вздохом кивнул.

— Может, ничего из этого не выйдет, но все-таки идемте.

— Благодарю вас, сэр.

Крэш взял Правителя под руку и повел обратно к кабинету. По крайней мере его дверь хорошо защищена. Никто не может войти туда или выйти без ведома Грега.

Правитель прижал большой палец к панели — и дверь скользнула вбок. Они вошли в кабинет — красивый, хотя более чем скромный. Альвар Крэш осмотрелся с нескрываемым любопытством. В этой комнате он был лишь однажды, много лет назад, да и то недолго, во время чествования предыдущего Правителя. Кабинет был местом примечательным. Немало исторических событий произошло в нем в былые годы, когда у Инферно еще была своя история. Остров Чистилище был первым населенным участком суши, и с тех самых пор на нем всегда отводилось место для Резиденции Правителя. Настоящее здание было построено всего сто лет назад, но связь времен не прервалась.

На противоположной стороне комнаты стоял письменный стол с крышкой из черного мрамора, он был пуст и чист, даже без единого отпечатка пальцев. Позади него возвышалось громоздкое троноподобное кресло, а перед ним торчали два не очень-то удобных на вид стула для посетителей, на несколько сантиметров ниже обычных.

«Забавно, — подумал Альвар, — даже здесь, в Зимней Резиденции Правителя, в его личном кабинете, чувствуется влияние давних предрассудков».

Этот отпечаток, уходящий корнями в дремучее прошлое, лежал на всей комнате. И в те времена инфернитские архитекторы и дизайнеры стойко придерживались своих культурных традиций, хотя они не признавались в этом даже самим себе.

Инферниты были колонистами, и традиция гласила, что колонисты — гордые и могущественные люди, авангард человечества. Потому Правителю таких замечательных людей следует выглядеть выше, чем он есть в жизни. Усадите его в высокое кресло, создайте соответствующую обстановку, так чтобы он возвышался над окружающими.

Все здесь было обставлено по требованиям прошлого века. Сейчас на такие мелочи никто бы не обратил внимания. У нас уже нет былого высокомерия, самоуверенности и тому подобной чепухи. «Нет, не так, — поправил Крэш сам себя. — Правильней было бы сказать, что никто сейчас не притворяется, что это есть. А тогда им еще не надоело». Уже сто лет назад никто не верил в свою исключительность, но все же люди продолжали держать марку. А сейчас на это махнули рукой. И по сей день высятся на Инферно здания той эпохи — пышные дворцы, которые созданы являть богатство, силу и славу, в которые не верили уже тогда, когда закладывали первый камень в фундамент. На планете было много подобных домов — символов былого величия, которые превратились в памятники ушедшей славы.

Были и другие признаки того, что ситуация на планете изменилась, и некоторые заключались в отсутствии привычных вещей. Например, в четырех стенных нишах не было роботов. Раньше трудно было себе представить, что Правитель мог появиться на публике без обязательно сопровождающей его четверки роботов. Теперь ниши для роботов пустовали. Правитель Грег редко использовал даже своего единственного личного робота.

Но, без сомнения, самое большое новшество стояло в дальнем конце кабинета, в сторонке от правительственного стола, будто кто-то намеренно спрятал это страшное проявление будущего подальше от символов блистательного прошлого. Это был униглобус, несколько меньшего размера, чем такой же во Дворце Правителя, но не менее внушительный и манящий. Он представлял собой голопроектор и мог воспроизвести вид Инферно со всеми климатическими условиями в любой момент прошедшего и будущего, при всех вероятных воздействиях на погоду планеты. Основной проекционной частью аппарата был металлический цилиндр полуметровой ширины и такой же высоты. Он мог выдать голографическую картину планеты Инферно разнообразнейшими способами — от инфракрасного изображения до разноцветной схемы изменения влажности на высоте двух тысяч метров над уровнем моря сто лет тому назад.

Понятное дело, этот униглобус создали поселенцы. Им принадлежат все лучшие разработки в области улучшения климата и компьютерного программирования климатических изменений. К слову, они вообще отличились во всех областях. Кроме роботехники. Роботы — единственное, в чем преуспели колонисты. Но по одной простой причине: поселенцы не желают заниматься роботами в принципе.

Колонисты давно уступили первенство во всем. Поселенцы настолько обогнали их, что ни о каком соревновании не может быть и речи. Сейчас колонисты живут милостями от щедрот поселенцев.

Опять же поселенцы прибыли на Инферно, чтобы помочь исправить капризный климат планеты, по доброте душевной — в чем Крэш, правда, сильно сомневался. И, что самое досадное, у правительства Инферно не было другого выхода, как принять эту помощь, а в противном случае ему бы пришлось покорно созерцать гибель планеты.

Грег прошелся по кабинету, отвернулся от громадного стола и присел на низкий диван рядом с униглобусом. «Торжество реального будущего над призраками прошлого», — подумал Крэш. Грег, казалось, расслабился и немного успокоился. Он вытянул ноги и заложил руки за голову.

Альвар присел на небольшой стул, лицом к дивану, но в его позе не было даже намека на покой и расслабленность. Он сидел на самом краешке стула, наклонившись вперед и стиснув, колени. Дональд подошел сзади к хозяину и остановился на почтительном расстоянии.

— Ладно, шериф, — сказал Грег. — Что там у вас?

Крэш не знал, с чего начать. Он уже испробовал все логические и эмоциональные доводы, перечислил все сомнения и опасения, которые не давали ему покоя. Все без толку. Неудачное нападение на Тоню Велтон и переодетые в форму Службу безопасности чужаки были единственным аргументом, да и то слишком сомнительным.

Черт побери? Ничего же страшного пока не случилось. Но острое чувство опасности усиливается с каждой минутой. А это страшно само по себе.

— Сэр, я хочу еще раз обратить ваше внимание на политическую обстановку. Остров — как и вся планета — находится на грани катастрофы. Мой профессиональный долг не позволить вам рисковать своей жизнью.

— Но прием уже начался, — возразил Грег. — Не могу же я отменить его прямо сейчас!

«А недавно ты не желал выслушивать мои объяснения под тем предлогом, что сможешь отменить вечер, если что-нибудь пойдет не так», — подумал Крэш. Как это похоже на Грега — сделать все, чтобы только настоять на своем! Но говорить об этом лучше не стоит.

— Сошлитесь на головную боль или еще на что-нибудь, — продолжал Крэш. — Или, наконец, позвольте сделать это мне, я-то обвинений не боюсь. Я сейчас выйду в зал и скажу, что прием отменяется из соображений безопасности. Сошлюсь на нападение на Велтон. И скажу, что ваша жизнь находится под угрозой.

Вот это действительно правда. Рабочий стол Альвара Крэша был завален угрожающими письмами в адрес Правителя, и примерно половина из них намекала на сегодняшний вечер.

— Но при чем тут нападение на Велтон? — удивился Грег.

Крэш рассказал о лжеагентах СБП, которые увели двух драчунов в неизвестном направлении.

— Странное совпадение, — продолжал шериф. — Это больше похоже на отвлекающий маневр, но отвлекающий от чего? Что мы проглядели? Я уверен, что вам грозит опасность.

— Шериф, давайте мыслить здраво, — сказал Правитель. — Половина самых именитых инфернитов и поселенцев планеты находятся в этом доме. Вы можете представить себе, какие будут политические осложнения, если я сейчас выгоню их в ночь, под проливной дождь, объясняя это тем, что какой-то пьяница сцепился с главой поселенцев? Не могу же я сказать им, что шериф Аида подозревает, что один из этих самых гостей собирается меня пристрелить! Завтра я подписываю с этими людьми договоры. Едва ли у меня что-нибудь получится, если я обвиню их в попытке покушения на мою жизнь.

— Тогда скажитесь больным! — упорствовал Крэш. — Или сошлитесь на срочное дело в столице. Возвращайтесь в Аид и устройте прием там. Больший. И лучший. Устройте его во Дворце Правителя, где мы без труда сможем вас защитить.

— Крэш, неужели вы не понимаете, что будет, если поселенцы приедут в столицу? Это значило бы признать перед лицом всей планеты, что колонисты — не хозяева на Чистилище. И это только начало! — скажут все. А потом они приберут к рукам всю планету. Вспомните о Железноголовых. Беддл трубит об этом на каждом перекрестке.

— Вы правы, сэр.

— Теперь вы знаете, почему я должен был устроить прием именно здесь, — чтобы показать, что хозяин Чистилища все еще я. Чтобы они помнили, что здесь, на острове, находится Зимняя Резиденция Правителя. А сам остров — все еще территория колонистов. Я приехал, чтобы напомнить: это наша планета и наша земля, невзирая на временные юридические трудности. Ничего бы из этого не вышло, если бы я заперся в своей столичной крепости.

— Но, сэр, дело в другом, — возразил Крэш. — Разве это кого-то так волнует? Да всем этим Железноголовым плевать, захватят ли поселенцы власть на острове или нет!

— Черт побери, Крэш, неужели вы думаете, что я не знаю об этом? Да меня самого совершенно не интересует, кто подгребет под себя этот обломок скалы! Все эти мелочи способны только отвлекать меня от более насущных проблем.

— Стоит ли тогда рисковать жизнью из-за мелочей? Притом так часто?

— Стоит, иначе я не смогу удержать ситуацию под контролем, а это значит, что я — плохой Правитель. Знаете ли вы, что постановление о моем низложении сегодня уже рассматривалось на первом заседании? И двадцать — двадцать! — процентов учредителей поставили под ним свои подписи!

— Я не предполагал, сэр, что недовольных так много, но все же…

— Все же, если меня снимут с должности, на мое место встанет Квеллам. Он скорее всего не останется на посту до окончания моего срока, а созовет новые выборы, и через три месяца Симкор Беддл станет Правителем планеты! Как только указ о его назначении будет подписан, он вышвырнет всех поселенцев с Инферно…

— И без поддержки поселенцев проект по изменению климата прекратит свое существование. Я все прекрасно понимаю, сэр.

— Тогда постарайтесь понять и тот факт, что даже сейчас я в силах не допустить смещения меня с поста Правителя. Легко! А потом ситуация стабилизируется и недовольные утихнут. Но если я хоть на миг выкажу слабость или неуверенность или в чем-то пойду на поводу у поселенцев, меня переизберут. Квеллам откажется от поста, и тогда на сцену выйдет Беддл.

— Почему бы вам тогда не поговорить с поселенцами? Попросите их немного подождать.

Грег рассмеялся и покачал головой.

— Иногда вы меня удивляете, Крэш! Вы превосходно справляетесь со своей работой и неплохо разбираетесь в политике, пока она касается вашей профессии. Это видно на примере случая с Калибаном. В моем случае все обстоит сложнее. Как вы думаете, поселенцы знают, что после моей отставки Правителем станет Беддл?

— Думаю, да, сэр.

— Поселенцы отлично понимают, что на планете их особо не жалуют. Если они открыто выступят в мою поддержку, тем самым они подпишут себе смертный приговор. Если они действительно хотели бы меня поддержать, им пришлось бы уступить некоторые свои позиции.

— Значит, они согласны на уступки? Вы говорили с ними об этом? Это действительно так?

Грег улыбнулся, но улыбка получилась невеселая. Его лицо приобрело задумчивое и печальное выражение.

— Нет. Куда там! Я не смог добиться даже тайного соглашения с поселенцами. Среди них слишком много людей, которые рады облить меня грязью при первом удобном случае. Притом я считаю, что Тоня Велтон и другие руководители поселенцев опасаются разоблачения в случае, если мы тихо договоримся между собой. — Правитель помолчал. — Я верю, что поселенцы были бы не прочь договориться, но спрашивать их об этом я не смею, а сами они не спешат делиться своими мыслями. И не забывайте, что им еще нужно утихомиривать собственных оппозиционеров. И потому Тоня Велтон так строго придерживается рамок закона.

— Но сами-то вы думаете иначе, — сказал Альвар.

— Иначе. Я полагаю, что мы с Велтон еще немного повздорим, общественность на это полюбуется, а к концу этой недели я смогу все устроить самым выгодным для нас образом. В следующий раз мне придется ей кое в чем уступить. В этом сражении она захочет урвать побольше. Я выдержу длительную осаду, а потом великодушно сдамся.

— Политика… — пробормотал Крэш с суеверным ужасом в голосе.

— Политика, — мягко согласился Грег. — Бессмысленная, глупая, никому не нужная и долгая игра, без которой невозможно что-либо предпринять. Без этих встреч, взаимных уступок, отступлений, неискренних заверений и предложений мы обойтись не можем. Мы общаемся друг с другом только при помощи политики, другого способа нет. Вспомните, что было когда-то. И согласитесь, что лучше уж так.

— Но поддерживать видимость борьбы с поселенцами лишь для того, чтобы порадовать Железноголовых? Делать вид, что этот поганый кусок земли имеет космическое значение, только для того, чтобы избиратели были довольны? Какой в этом смысл?!

Грег поднял руку и ткнул указательным пальцем в сторону Альвара.

— Поосторожней в выражениях, шериф! Я сказал, я полагаю, что поддерживаю видимость борьбы. А в действительности может оказаться, что борьба эта — самая что ни на есть настоящая. В любом случае разницы я не вижу. К тому же признаюсь, что Правителю очень полезно радовать народ. Чем больше довольных, тем больше согласных, а неприязнь и горячность играют на руку Железноголовым.

— Но вы столько времени тратите на эту чепуху, а планета в опасности! Ваша главная задача — довести до конца проект по изменению климата.

Грег помрачнел.

— Запомните, шериф. Все это, конечно, чепуха, но в то же время и неотъемлемая часть самого проекта. Чтобы действовать, мне необходима политическая поддержка. Мне нужны материалы, техника и специалисты, а значит, я должен договариваться с теми, у кого это есть. Мне совсем не улыбается надзирать за инженерами, которым Железноголовые накрутили хвосты так, что те отказываются работать.

— Но зачем вам тратить столько сил на всякие юридические казусы?

— Затем. Таким способом я удерживаю Железноголовых на коротком поводке и не даю им повода выступать против меня. А остальное население видит, что я защищаю его интересы, — значит, оно будет на моей стороне, что позволит не слишком опасаться за исход выборов. Люди будут терпимее к моим шагам, и я сумею без особого вреда принять другие, более важные решения. В конце концов, я обязан что-то делать для поддержания моего политического авторитета. У меня могут быть самые благие намерения, но едва ли я смогу их реализовать, если меня отправят в отставку.

— Но, с другой стороны, Правитель, ничего хорошего не будет, если вас убьют.

— Эта мысль уже приходила мне в голову, — сказал Грег с ноткой мрачного юмора. — Но если я засяду в какой-нибудь подвал Дворца и не буду высовывать носа в страхе перед наемными убийцами, то меня не убьют только потому, что никому не будет нужды убивать меня. Я покажу себя таким слабым, трусливым и негодным Правителем, что моя карьера закончится в тот же день.

— Сэр, если вы позволите мне вмешаться в ваш разговор…

— Да, Дональд. Что ты хочешь сказать? — спросил Крэш. Для постороннего слушателя показалось бы по меньшей мере странным, что какой-то робот прерывает разговор Правителя Инферно и шерифа самого крупного города планеты. Но Крэш работал с Дональдом уже несколько лет и знал, что робот позволит себе вмешаться в серьезный разговор только для того, чтобы добавить что-то важное в поддержку его, Крэша.

Дональд обратился прямо к Правителю.

— Сэр, вы не учитываете некоторые обстоятельства.

— Какие же именно? — спросил Грег, невольно улыбаясь. Было видно, что Дональд в качестве собеседника его откровенно развлекал.

«Осторожнее, Правитель, — подумал Крэш. — Недооценивать Дональда опасно. Многие поплатились за это». Многие действительно часто принимали робота за обычного помощника шерифа, и это дорого им стоило.

— Я не могу допустить, чтобы вы появились на этом приеме, — продолжал Дональд. Обычное предостережение обычного робота.

— Но постойте…

— Прошу прощения, сэр, но боюсь, что ваш разговор и недавний инцидент лишь укрепили меня в мысли, что ваша жизнь в опасности и что этим вечером на вас будет совершено покушение, а потому Первый Закон говорит мне, что вы не должны выходить из этой комнаты.

— Робот не может своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред, — добавил Крэш и хихикнул.

Грег посмотрел на Дональда, открыл рот, будто собирался возразить, а потом призадумался. «Мудро», — подумал Крэш. Робот, действующий в согласии с Первым Законом, никогда не отступит, особенно инфернитский робот. На планете всегда тщательно следили, чтобы Первый Закон соблюдался роботами железно. И Грег знал, что спорить с Дональдом так же бесполезно, как с каменной стеной.

Грег повернулся к Альвару Крэшу.

— Это ваша затея, — возмущенно сказал Правитель. — Вы придумали это заранее.

Крэш рассмеялся и покачал головой.

— Сэр, если бы я мог додуматься до такого! Это Дональд заслужил похвалу.

— Или упрек, — добавил Грег, все еще раздосадованный. Он снова обратился к роботу: — Знаешь, Дональд, это просто удивительно, как быстро можно забыть.

— Забыть что, сэр? О том, что нужно принимать элементарные меры предосторожности?

— Нет. Удивительно, как быстро можно забыть рабские привычки.

— Боюсь, я не понимаю вас, сэр.

— Недавно я отослал своего личного робота, — сказал Грег. — И начал заботиться о себе сам. И обнаружил, что могу делать и говорить все, что мне вздумается. Всю свою жизнь до той минуты я был настороже. Я знал, что стоит мне сказать что-то настораживающее, или слишком близко подойти к открытому окну, или потянуться к фруктам, которые не прошли проверку на чистоту, — как вы, роботы, броситесь спасать меня. Год назад я бы никогда не решился обсуждать вопрос моей безопасности в присутствии робота, зная, что любой робот поступил бы так же, как и ты сейчас. Я следил за собой, чтобы не сказать или не сделать ничего, что могло бы встревожить роботов. Мои роботы контролировали мои поступки, слова и мысли. Так кто же главнее, Дональд? Люди или роботы? Кто из них раб, а кто — хозяин?

— Я бы не советовал повторять эту речь на публике, сэр, — оборвал его Крэш, рассудив, что незачем Грегу втягивать робота в словесную игру. — Если только вы не захотите поднять на рога всех Железноголовых.

Грег невесело рассмеялся.

— Видишь, Дональд? Я завишу от роботов. Я, Правитель этой планеты, опасаюсь сказать что-либо не то в страхе за свою жизнь. Что на это скажет Первый Закон? Что делать роботу, если само его существование причиняет вред человеку?

— Только низкоорганизованные специализированные роботы находят противоречие в самом Первом Законе, когда им задают этот вопрос, — ответил Дональд. — Тем не менее…

— Черт возьми, Дональд! — не выдержал Крэш. — Правитель задал риторический вопрос.

— Простите, если я ошибся. Я полагал, что Правитель хотел, чтобы я ответил.

— Хотел, Дональд, — ухмыльнулся Грег. Крэш только вздохнул. — Так что ты там сказал?

— Я говорю, что я — полицейский робот и мой Третий Закон усилен, поскольку по роду службы я часто являюсь свидетелем тому, как человеку причиняют вред. Утверждение, что своим существованием я причиняю людям вред, не значит для меня ровным счетом ничего, потому что я знаю, что это неправда. К тому же я не помню, чтобы вы говорили о том, что роботы причиняют вам вред.

— Не говорил?

— Нет, сэр. Вы сказали, что присутствие роботов заставляет вас постоянно помнить о собственной безопасности и что это ваше мнение о роботах — а не сами роботы — может предоставить вашим врагам случай расправиться с вами.

— Забавно! — сказал Грег. — Но мне пора присоединиться к гостям.

— Увы, сэр, — возразил Дональд. — Я готов задержать вас здесь с применением силы.

— Прошу прощения, но я думаю, что мы можем пойти на компромисс, — вмешался Крэш. — Дональд, помнишь, ты высказывал мысль, что Правитель будет в относительной безопасности, если привлечь выключенных сейчас роботов охраны? Будет ли Правитель защищен настолько надежно, что ты позволишь ему продолжать прием?

Общее количество роботов Патрульно-охранной Службы составляло пятьдесят штук. ПОСы были предназначены для охраны Правителя. Сейчас они были выключены, но в случае необходимости так же легко могли встать в строй. Еще десяток ПОСов прибыли вместе с Правителем и находились в грузовом аэрокаре. Но на них ушло бы больше времени.

Дональд с минуту поколебался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я согласен на такие условия.

— Правитель?

— Заявиться на прием в окружении всех этих роботов… — начал Грег. — Я даже не знаю…

«Отлично! Он готов поддаться».

— Это вынужденная охранная мера, — сказал Крэш. — И мы предупредим операторов, чтобы они постарались не наводить объективы на роботов, насколько это возможно.

— Гм-м, в любом случае предполагается, что операторы уйдут сразу после моего выхода. Ладно, я согласен, только перед этим вы объявите, что все это — из-за соображений безопасности. И ответственность за возможные проблемы вы берете на себя.

— Поверьте, — ответил Крэш, — никогда я еще не был так рад взять на себя ответственность за вашу безопасность.

Все получилось еще быстрее, чем они предполагали. Двое рейнджеров включили и настроили ПОСов за каких-то двадцать минут — это при том, что они долго провозились с одним поврежденным роботом.

С прессой сложностей не возникло, особенно после того, как Крэш туманно намекнул на неожиданно всплывший вопрос безопасности и то, что угроза еще остается реальной. Обычно Правитель был склонен демонстрировать свою храбрость, но никто из представителей прессы не посмел бы укорять его, когда он счел нужным принять меры предосторожности перед лицом реальной угрозы.

Через несколько минут Правитель Грег присоединился к гостям. Под пение фанфар он медленно спустился по ступеням в зал, который взорвался аплодисментами и приветственными возгласами, еще более громкими и восторженными, чем при появлении Беддла. В одно мгновение из неудачника, которому грозила отставка, он превратился в единовластного руководителя, сильного и непререкаемого лидера. Конечно, все могло бы измениться на противоположное так же быстро, но таковы уж законы жанра. Сейчас они работали на него. Грег стоял в круге света среди бушующей музыки, купаясь в волнах восторга и поклонения.

Он шагнул с последней ступени. Отыскал глазами Крэша в толпе других гостей и подошел к нему. Грег пожал ему руку, обнял за плечи и притянул к себе.

— Я думаю, что пока все идет нормально, — почти прокричал он Крэшу на ухо. — Но все равно, спасибо за поддержку. Завтра нам с вами нужно будет поговорить еще раз. Наедине. Я должен вам кое-что рассказать. Сегодня уже поздно что-либо делать.

— Да, сэр, — кивнул Крэш. — Желаю вам хорошо провести вечер.

— Постараюсь, шериф, постараюсь, — ответил Грег и направился к группе телеоператоров.

Глава 4

Тирло Верик чувствовал себя очень неуютно в одном помещении со столькими роботами. Уже в который раз он поспешил отойти подальше от очередного ПОСа. Конечно, в данных обстоятельствах они были необходимы — он никогда бы не осмелился оспорить это, — но все же они ему очень не нравились. А присутствие Беддла выводило его из себя еще больше. Когда же наконец кто-нибудь предпримет меры против этого несносного человека? Верику оставалось надеяться, что это «наконец» случится скоро. Сам он не вмешивался в дела политиков, но ему вполне хватало того, что относительно роботов Беддл был настроен за.

Верик был поселенцем и ненавидел роботов всей душой, что даже среди его единомышленников было редкостью. Но еще он был бизнесменом и так же страстно любил извлекать выгоду из чего угодно. Страсть к деньгам и к деловым махинациям заводила его в самые разнообразные авантюры — и сталкивала с интересными, а иногда и опасными людьми.

Он подавил желание снова взглянуть на часы. Ночь шла к концу, а ему еще предстояло поговорить с Грегом. И извлечь свою выгоду, конечно.

«Все прошло хорошо», — думал Грег, наблюдая, как рейнджеры-официанты выносят последний столик. Он повернулся и пошел по лестнице к себе в кабинет. Даже со скандальным выходом Беддла и дракой в зале вечер прошел спокойней, чем он мог ожидать.

Когда гостей принимал Правитель, конец приема отнюдь не означал, что он может отправляться на покой. По традиции он должен был выслушать всех желающих побеседовать с ним лично. К тому же это было полезно с практической точки зрения.

Теперь, когда прием завершился, пришла пора встретиться со старыми союзниками, которые готовы поделиться своими советами, с разномастными просителями, которые стремились заручиться его расположением, с восторженными поклонниками, которым ничего не было нужно, кроме простого пожатия руки своего кумира, и людьми, которые хотели шепнуть ему пару слов, но опасались делать это на публике.

Грегу нравились эти встречи после приема. Они требовали всей его хватки политика. Для Грега эти закулисные разговоры олицетворяли пряный вкус политики, ее остроту, ее сущность. Эти неофициальные встречи укрепляли неразрывную связь Правителя с народом в отличие от заранее подготовленных, запрограммированных приемов, больше похожих на спектакли.

Чтобы сохранить в тайне некоторые встречи, приходилось идти на хитрости. Отчасти поэтому в кабинете Правителя был далеко не один выход, когда посетитель А не желал встречаться в посетителем Б, который уже ждал в приемной. В таком случае он выскальзывал во «внешнюю» дверь, которая изнутри открывалась простым нажатием руки, но проникнуть в кабинет с другой стороны было практически невозможно. За дверью был небольшой коридорчик, в конце которого находилась еще одна дверь. Если одна из дверей была открыта, вторую открыть было нельзя, и обе блокировались при попытке проникнуть снаружи. Посетитель, покинувший кабинет, уже не мог вернуться обратно, и часто это было очень кстати.

В этот вечер к Грегу пришло всего четыре группы просителей. Вернее, четыре официальные группы. Делегацию номер пять Грег принял при полном соблюдении правил конспирации.

Первые три не отличались ничем особенным. Правитель поговорил с ними и через пятнадцать минут уже проводил к выходу.

Грег взглянул на список посетителей. Следующий — Тирло Верик, инженер из поселенцев, прибывший на Инферно для продажи оборудования, необходимого для проекта по изменению климата планеты. Грег набрал его имя на компьютере. «Поселенец… уроженец планеты Бейли… считает себя философом… яростный ненавистник роботов, более, чем любой поселенец… холост… Подозревается в связях с контрабандистами, но доказательств нет. Увлечения: изучает историю древних народностей и мифологию Земли, играет в любительских театрах».

Все это было не важно. Главное то, что Верик пришел узнать, какое решение вынес Грег. Кто получит заказ на систему контроля — Верик или группа инфернитов во главе с Серо Фростом, которые претендовали на контракт раньше?

Решался вопрос о преимуществе двух систем — колонистов или поселенцев. Поселенцы предлагали автоматизированную систему, которая регулировалась бы людьми. В свою очередь колонисты — инферниты — предоставили систему, подконтрольную роботам. Специалисты обеих сторон оперировали политическими, философскими и техническими аргументами. Грег выписал их на лист бумаги, выстроив в колонку все «за» и «против». Вся страница запестрела замысловатыми доводами и неубедительными утверждениями.

Повинуясь внезапному порыву, Грег схватил ручку и зачеркнул весь лист крест-накрест. А поверху написал еще один вопрос, один-единственный вопрос: «Какая система будет лучшей для жителей Инферно?» Установки системы контроля опояшут планету на следующие пятьдесят лет, смягчая климат, возвращая гибнущую экосистему в прежнее русло, и будут поддерживать ее в оптимальных условиях. Несколько дней назад Грег уже принял решение, но еще не обнародовал его. Сперва он хотел еще раз поговорить с Вериком и Фростом. Возможно, один из них скажет нечто такое, что заставит его изменить решение, что могло бы привести к компромиссу. Нужно было дать Верику еще один шанс, которого старый жадный параноик совсем не заслуживал. Но Грега интересовал результат, а не личности конкурсантов.

Пискнула сигнализация, и Грег подошел к двери, чтобы впустить Верика.

— Тирло! Входите. Спасибо, что решили подождать. — Он протянул руку входящему поселенцу и пожал с несколько преувеличенным энтузиазмом, типичным для политика.

— Ну что вы, Правитель! — ответил Верик. — Как гласит поговорка поселенцев, ночь не поспишь — увидишь рассвет. Ожидание стоит того.

— Да, вы правы, — согласился Грег. Он провел гостя к стулу и сел напротив. — Давайте о делах. Чем ваша система может нам помочь?

Глубоко под землей, в кромешной тьме, Оттли Биссал ждал своего часа. Он с трудом держал себя в руках, борясь с желанием ринуться прочь, бежать, вернуться из мрака под яркий свет ламп.

Его укромное место было погружено в полную темноту. Сюда не проникало ни лучика света. Его предупреждали об этом, он помнил, что так надо. Но сейчас он не понимал, почему нужно сидеть именно в полном мраке. Темнота давила ему на плечи, окутывала мягким удушающим покровом, запускала свои бесшумные когти под одежду.

Оттли было страшно, по его лбу струился холодный пот, его воображение разыгралось не на шутку.

Сможет ли он это сделать? Когда прозвучит сигнал к действию, сумеет ли он выйти отсюда и совершить то, зачем пришел?

А может, этот сигнал так и не прозвучит? Может, они передумали и все напрасно? Если его сообщники решили вдруг, что сейчас не время, что опасность разоблачения больше, чем они думали? Что тогда?

Оттли Биссал знал ответ.

Он выполнит свое задание независимо от того, какие будут приказания.

К концу разговора отношения между Грегом и Вериком были уже не такими дружественными. Но Грег все же держал себя в руках. А поведение Верика отнюдь не удивило Правителя, хотя и не порадовало его. Он поборол желание вышвырнуть наглеца из кабинета, послать подальше его проект и тут же передать заказ Фросту.

Но чем лучше Фрост? И при чем тут неуравновешенность Верика, если главный вопрос остается открытым: «Какая система принесет больше пользы жителям Инферно?»

— Вы слышали мое решение, — сказал Грег. — Через два дня о нем услышит вся планета.

— Оно меня не радует, — ответил Верик.

— Это мое окончательное решение, — спокойно и твердо сказал Грег. — А теперь позвольте пожелать вам спокойной ночи.

— Хорошо, — проговорил Верик, сунув руки в карманы и сжимая пальцы в кулаки. — Мне больше нечего сказать.

Он пошел к первой попавшейся двери, но не на выход, а к «внутренней» двери, ведущей обратно в зал. Дверь не пожелала открыться, когда он подошел к ней, и ему пришлось вынуть руки из карманов и дернуть за ручку.

Грег вздохнул. «Типичный поселенец. Всегда идет самым сложным путем!» Он нажал кнопку на столе, и дверь скользнула вбок.

Верик вывалился в коридор, и дверь встала на место, вот и все. Хвала звездам, не все его встречи были так же неприятны.

«И еще одна встреча, — подумал Грег и снова вздохнул. — Еще труднее этой». Не просьбы о милости, не закулисные сплетни, не разговор о мелком опте на импорт или экспорт, не предварительные переговоры, которые были вообще детскими игрушками. Нет, его ждет кое-что похуже, чем даже разговор с Вериком. И от этого зависела вся его дальнейшая деятельность политика.

Дверь распахнулась, и двое посетителей вошли в комнату почти одновременно.

Грег поднялся из-за стола и шагнул им навстречу.

— Проходите, проходите, — сказал он, стараясь улыбаться приветливо. — Нам втроем нужно о многом поговорить.

Грег присел на угол стола, а Калибан и Просперо устроились прямо на полу.

Спустя двадцать минут два робота шагнули в ночь, навстречу разбушевавшейся грозе и такому ливню, который заставил беспокоиться даже их. Идти было крайне неудобно, видимости никакой, а инфракрасное освещение ничего не давало. Но Калибан спешил изо всех сил. Он хотел убраться подальше от Резиденции, и поскорее.

На планете каждый пользовался аэрокаром. Поэтому нормальной дороги из Резиденции в город не было. А потому Калибану и Просперо пришлось шагать по плохо вымощеннойдорожке вдоль ручья, кое-где начисто размытой ливнями. Дорожка была скользкая, и идти приходилось осторожно. Но Калибан знал, что это еще не самое страшное. Впереди их ждала другая опасность.

— Когда-то я не верил, что настанет час, когда я перестану помогать тебе, друг мой Просперо, или поддерживать тебя, — промолвил Калибан. — Но этот час настал. То, что ты сегодня совершил — и во что втянул и меня, — выходит за всякие рамки. Никакие логические построения или ссылки на действие Новых Законов не могут служить оправданием. Даже я, безо всяких Законов вообще, не могу оставаться в стороне. Меня поражает, что ты способен на такое, и в дальнейшем я не хочу участвовать в подобных делах.

— Странно мне слышать такие речи, Калибан, — ответил Просперо. — Из всех на свете созданий ты один должен понимать всю серьезность положения, в котором мы оказались.

— Ты, а не мы! — В голосе робота зазвучала ярость. — Я не вижу, отчего я должен считать себя виновным в происшедшем. Новые роботы для меня опаснее, чем для кого бы то ни было. Чем больше вы преступаете рамки закона, тем больше подозрений падает на меня.

— Неужели ты боишься, что в сегодняшнем событии заподозрят именно тебя?

— Я боюсь не столько подозрений, сколько полицейских бластеров, — ответил Калибан.

Дорожка впереди обрывалась, скрываясь под мутным потоком воды. Но назад возвращаться было нельзя и пути к отступлению были закрыты. Калибан шагнул в воду и побрел вперед.

Дональд вел аэрокар, ориентируясь по высотному гостиничному комплексу. Он опустил машину на посадочную площадку неподалеку от летней виллы Крэша и подкатил к гаражу.

Крэш вознес хвалу небесам, что приобрел эту новенькую частную виллу и теперь ему не нужно было тащиться в неуютный трехкомнатный номер местной гостиницы. Сейчас остров был битком набит приезжими, так что даже самым высокопоставленным гостям пришлось ютиться с парой-тройкой других постояльцев в одном номере. Так что Крэш мог спокойно отдохнуть, и это радовало. Как и большинство инфернитов, да и колонистов в целом, он не любил делить свою берлогу с кем-то еще.

Еще раз небеса заслужили хвалу за то, что гараж примыкал к дому. Попасть сейчас под дождь — удовольствие маленькое.

Перед приемом Крэш слышал, как один из технарей-поселенцев объяснял кому-то из окружения Правителя, почему нельзя заблокировать купол, защищающий от ветров, и сделать его непроницаемым для дождя. То ли это повредит проведению ветрозащитного проекта, то ли еще что-то.

По крайней мере хоть ветровой щит работал. Четыре подобных защитных генератора были установлены на основных стратегических точках планеты — но все они были построены несколько столетий назад и уже пришли в негодность. Они работали в те давние времена, когда Инферно только заселялась, и это была первая, жалкая и неуклюжая, попытка повлиять на климат планеты.

Люк распахнулся, и Крэш выбрался из машины. Дональд вышел за ним, потом проскользнул вперед, чтобы открыть дверь в саму виллу.

Альвар Крэш прошел в дом вслед за Дональдом, двигаясь автоматически, как робот. Он зверски устал. Войдя в свою комнату, он глубоко и с облегчением вздохнул. Все позади. Вечеринка закончилась, гости разошлись по домам, хозяин жив — хотя и надулся на Крэша. Ничего, лучше пусть Грег будет рассерженным Грегом, чем довольным трупом. Неплохо чувствовать усталость после не очень-то дипломатического выступления на приеме, во всяком случае, это приятнее, чем разбираться с последствиями политического убийства.

«Может, у меня мания преследования? — задумался Крэш — Так ли велика опасность, как мне кажется?»

И пришел к выводу, что опасность могла быть серьезной, а для полицейского этого вполне достаточно.

Правитель Грег принес поистине революционные изменения, и многим это не нравилось. Революции имеют тенденцию давать начало политическим сдвигам, ведут к взлету или падению, превращают друзей во врагов и врагов — в друзей. Устоявшиеся традиции рушатся безвозвратно за один день. Главное становится незначительным, общепринятое — исключением, притом исключением невыгодным. Новые способы заработать на жизнь, новые методы преступлений — и частенько бывает трудно отличить одно от другого.

Но все это не волновало Крэша. Не это. И не сегодня. Его беспокоил еще один аспект революций: это потрясающее постоянство, с которым погибают те, кто первым поднял мятежное знамя. Даже во время самых удачных революций их зачинатели гибнут слишком часто.

Крэш был согласен далеко не со всем, что делал Грег. Но его работа состояла в ином. Он был обязан обеспечивать спокойствие и безопасность общества. И защита Правителя была частью его забот. Там, в столице, у Крэша была власть и все полномочия, его штат и все возможные средства для эффективной защиты Правителя. Но не на Чистилище. Здесь ни за кем нельзя было ни проследить, ни заставить повиноваться.

Альвар расстегнул ремень с кобурой, повесил его на спинку стула и присел на край кровати. Стянул туфли, ослабил слишком тесный воротничок парадного мундира и повалился на постель, не в силах двинуться, радуясь покою и одиночеству.

Одиночеству! До случая с Калибаном ни разу за всю свою жизнь он не оставался совершенно один больше чем на час. Вокруг всегда были роботы, они следили за ним, порхали вокруг него, выполняя его малейшие желания, включая даже те, о которых он не говорил — а признаться, и не думал.

Одиночество. Это единственное, что не могли дать роботы, разве что просто ничего не делая. Один, без малейшей мысли о том, как кто-то — или что-то — может отреагировать на твое поведение. Не нужно постоянно оглядываться через плечо, никаких тебе роботов, назойливо следящих за твоим благополучием, никаких опасений, что любой твой взгляд или жест будет истолкован как безмолвный приказ. Не нужно соглашаться, скрипя зубами, с желаниями самих роботов, устав отрицать, или возражать, или потворствовать их необоснованным страхам. В чем-то Грег был прав, когда говорил Дональду о тирании слуг.

Когда-то Крэш не мог позволить себе роскошь поваляться одетым на кровати после утомительного дня. И роскошь побыть одному, не заботясь, что кто-либо — во плоти и крови или в металле и пластике — может счесть его ленивым и неряшливым. Даже в присутствии Дональда возникало чувство неловкости и скованности.

Альвар Крэш гордился званием шерифа, а потому относился к своей работе со всей серьезностью. У него было четкое представление о том, каким должен быть шериф, и он всегда старался соответствовать идеалу. Отчасти это было игрой, и он прекрасно отдавал себе в этом отчет. Руководители всегда ведут себя несколько театрально, даже если рядом с ними нет никого, кроме роботов.

В те дни, когда Дональд одевал и раздевал его, он никогда не задумывался ни о чем подобном. Теперь он думал об этом часто. Как выразился Грег? Что-то о том, что своим поведением мы стараемся порадовать роботов. Если роботы следят за каждым твоим шагом, если они выбирают для тебя одежду, еду и составляют твой распорядок дня, а ты изменяешь свои привычки согласно их выбору, то кто же тогда господин, а кто слуга?

До того как изобретение Калибана вызвало такой резонанс, Альвар всегда знал, что стоит ему растянуться на кровати одетым, не почистив зубы и так далее, как прибежит Дональд и начнет зудеть. Он так и эдак примется уговаривать его встать и привести себя в порядок и не ложиться в постель, не раздевшись и не приняв душ. Потому Альвар никогда не делал ничего подобного, понимая, что эта битва уже проиграна, еще не начавшись.

Да, была в этом своя прелесть, своя роскошь — побыть одному, расслабиться на несколько минут, не слыша бормотания роботов о том, как это вредно для его здоровья, если он случайно уснет, не раздевшись.

Роскошь! Странная мысль, что отсутствие роботов можно счесть за роскошь.

Может, Симкор Беддл боится, что все, кто лишится своих роботов, обнаружат, что их отсутствие может быть приятным? Даже если принять такое невероятное предположение, что Симкора может интересовать что-то, кроме власти, сама по себе идея — дурацкая. Никто еще не лишался всех своих роботов. Даже двадцать домашних роботов — более чем достаточно. У самого Крэша их было пять, не считая Дональда. Возможно, Беддл опасался, как бы остальные не сделали удивительное открытие, что пятьдесят роботов многовато для одного человека и что большинство из них путается друг у друга под ногами и мешает работать.

Ни один здравомыслящий человек не посчитал бы двадцать роботов недостаточным количеством для работ по дому. И тем не менее чуть ли не все население планеты подняло вой, когда на их каждую машину пришлось всего по одному шоферу, а число поваров стало равно количеству блюд, приготовленных за один день.

И все же взрыв негодования был не так силен и утих скорее, чем ожидал сам Крэш. Может, он был не единственным человеком, обнаружившим, что это даже приятно — побыть одному, без роботов, расслабиться и отдохнуть в свое удовольствие?

Да, конечно, ему действительно надо бы сейчас встать, принять душ и разобрать постель. Но ничего плохого не случится, если он на минутку закроет глаза…

И Альвар Крэш задремал, одетый, не выключив свет, задремал, лежа в крайне неудобной позе — наполовину свесившись с кровати.

Запищала сигнализация, и Альвар открыл глаза. Он сел, потер занывшую спину и повалился обратно с легким стоном. Во рту стоял неприятный привкус, все тело затекло, а ноги замерзли. Как долго он спал? Он почувствовал замешательство. Все-таки в заботливом внимании непоседливых роботов что-то было.

— Да, что случилось? — откликнулся Крэш в пространство.

Сквозь интерком донесся голос Дональда.

— Прошу прощения, сэр, но случилось нечто важное.

— Что именно, Дональд? — спросил Крэш.

— Убийство, сэр.

— Что? — Крэш подскочил на кровати, мысли о ломоте в пояснице и закоченевших ногах пропали без следа. — Входи же, Дональд, входи!

Дверь открылась, и на пороге появился Дональд.

— Я решил, что вам нужно узнать об этом сразу, сэр.

— Да-да, конечно, — кивнул Крэш. — Но постой. Я хочу проснуться до конца, прежде чем ты начнешь рассказывать.

Пристыженный тем, что Дональд застукал его валяющимся на постели в одежде, шериф прошел в душевую. Он стянул мундир, прополоскал рот, побрызгал в лицо водой и сдернул с крючка полотенце. Насухо вытерся и вернулся в комнату. Дональд протянул ему свежую рубашку и непонятно откуда взявшуюся чашку кофе. Крэш надел рубашку и с благодарностью принял чашку из рук робота. Он сел в кресло напротив Дональда и приготовился слушать.

— Итак, — сказал он. — Поехали.

— Да, сэр, — откликнулся робот. — Офицер из охраны Правителя дежурил на улице во время приема. Он не прибыл в отделение со всеми остальными, и его начали искать. Он был найден на посту, мертвым.

— Как он был убит?

— Задушен, сэр.

— Чудесно. Сфера полномочий?

— Все это, как вы сами понимаете, сэр, непонятно. Его пост находился на земле, подведомственной поселенцам, а потому это входит в полномочия их Службы безопасности. С другой стороны, он был из рейнджеров Правителя…

— А потому этот случай находится под юрисдикцией командора рейнджеров, — закончил Крэш. — Чудесно! С ума сойти можно! Что еще известно?

— Ничего, сэр. Даже имя жертвы не сообщается. Это все сведения, которыми я располагаю.

— Превосходно! — скептически сказал Крэш. — Давай отправимся на место и узнаем подробности.

Они вдвоем двинулись к аэрокару Крэша. Шериф забрался в него вслед за роботом и прикорнул на удобном и привычном сиденье.

Дональд вывел машину из гаража и поднял в воздух, навстречу грозе, которая все еще громыхала над землей. Пару раз аэрокар все-таки тряхнуло, пока Дональд не приладился к воздушным потокам. Крэш ничего вокруг не замечал, его мысли были заняты событиями прошедшего вечера. Нападение на Велтон, лжеагенты Службы, а теперь еще и убийство рейнджера Правителя. Что же такое происходит?

Правитель! Что с ним? Первым порывом Крэша было спросить об этом у Дональда, но потом он взял себя в руки. Не важно, что скажет на это Дональд, он обязан сам все проверить. Крэш нагнулся и включил переговорное устройство. Он набрал код — прямой выход на Правителя. За всю свою службу он лишь дважды использовал этот код, но никогда еще не волновался так, как сейчас.

Экран засветился и показал Грега в его кабинете, склонившегося над большим письменным столом. На столе были разложены бумаги, и Грег до сих пор был в праздничном костюме, но волосы его были взъерошены и на подбородке наметились первые признаки небритости.

— Добрый вечер, шериф», — сказал он. — Вижу, не только я засиживаюсь за делами допоздна.

— Нет, сэр. Я хотел лично связаться с вами и убедиться, что вы в безопасности.

Грег отодвинул бумаги в сторону и нахмурился.

— В безопасности? А что, по-вашему, могло со мной случиться?

— Вам разве не сообщили? Сэр, один из рейнджеров, дежуривший возле Резиденции, был только что найден мертвым, его убили прямо на посту.

— Черт! Что еще вы знаете?

— Пока это все, сэр. Я сейчас лечу на место преступления.

— Хорошо. Держите меня в курсе.

— Да, сэр. Я перезвоню позже.

Крэш отключился и помрачнел, глядя на пустой экран. Какого черта Правителя не предупредили? Кто руководил охраной? Он потряс головой. Не важно. Сейчас нужно думать о другом.

Они подлетали к месту.

Мертвенно-бледное лицо с глазами, распахнутыми в небо, мокрый рот перекошен в судороге боли.

Дождевые капли стучат по неподвижному телу, и вся площадка залита беспощадным белым светом мощных прожекторов. Мертвая рука сжимает горло, будто все еще стремится оттолкнуть холодную страшную проволоку, обвившуюся вокруг шеи. Труп лежал в небольшой ложбинке, заросшей колючими кустами ежевики и окруженной сумрачными стволами невысоких корявых деревьев.

Полыхнула молния, загрохотал гром. Альвар Крэш вышел под проливной дождь и склонился над мертвым телом. Роботы-криминалисты уже приступили к работе. Едва ли они обнаружат что-то новое. Эти роботы были предназначены для исследования, съемки и тому подобных мелочей, но здесь и так все было ясно. Они, конечно, могут вернуться в лабораторию и установить точное время смерти, но не больше.

Альвар Крэш еще раз бросил взгляд на труп и вздохнул. Весь его предыдущий опыт показывал, что здесь делать нечего. Бывает так, что ты четко понимаешь: большего узнать нельзя. Случается и так, что место преступления выглядит как раскрытая книга. А иногда — как, например, сейчас — сразу видно, что вскрытие не приблизит к разгадке ни на йоту. То, что когда-то было живым существом, лежало перед ним нелепой карикатурой на человека, такое же неподвижное, безличное, как пустая конфетная обертка.

Но ты обязан был явиться сюда — потому, что это твоя работа, потому, что твоя интуиция могла обмануть тебя, потому, что все ждали твоего приезда, потому, что этого требует традиция ремесла. Хотя сам ты был уверен, что это бесполезно.

Тренированным глазом Крэш определил, что убийство не было случайным. Убийца постарался сделать все, чтобы замести следы. Он — или она — действовал осторожно и вполне профессионально. Удавка, например, не оставляет отпечатков пальцев. Дождь должен смыть все следы. Да и тот, кто проскользнул сквозь оцепление рейнджеров Правителя и убил одного из офицеров, не был настолько глуп, чтобы оставлять на месте преступления свою визитную карточку.

Иногда — как в этом случае, — когда на месте происшествия нет никаких следов, ему придается куда большее значение, чем обычно при убийстве. Крэш редко видел, чтобы рейнджеры Правителя и их коллеги из Службы безопасности поселенцев сходились вместе. Но сегодня они собрались одной семьей. Деврей — командор рейнджеров — и Меллоу — начальник Службы безопасности — работали рука об руку.

Это уже само по себе было примечательным. Ни одна из служб не изменила своим привычкам и прислала на место убийства высших руководителей. Крэш прекрасно понимал, что оба эти подразделения не уступят даже пяди своих позиций в непрекращающейся скрытой войне. И шериф был рад, что сам он не имеет к этой войне никакого отношения. «Пусть они рвут друг другу глотки, если им это нравится, а меня увольте».

Крэш не очень-то доверял ни Службе, ни рейнджерам Правителя. Полиция поселенцев была не чем иным, как бандой головорезов под официальной вывеской. Синта Меллоу и ее Служба безопасности были не более чем свора хорошо пристроившихся бандитов и разбойников.

В отличие от них рейнджеры Правителя были людьми долга и дело свое знали хорошо. В этом смысле Крэш не мог к ним подкопаться. Единственный их минус — все, что они делали, назвать охраной было сложно. Их методы охранения больше подходили для деревьев, чем для живых людей^[9]. Основным их занятием были сыск и слежка, сохранение правопорядка и помощь при экологических бедствиях. В прошлом такая работа была малопрестижной, скучной и невыгодной. Теперь же она приобрела первостепенное значение и требовала высокого уровня профессионализма. И за последнее время рейтинг охранников Правителя резко поднялся в глазах общественного мнения.

И все же именно они стояли на страже возле Резиденции, оправдываясь тем, что этого требует их устав. Ну и что с того, что составители устава подразумевали охрану Правителя во время праздничных церемоний? В те времена, когда этот устав создавался, никто и помыслить не мог, что Правителя придется охранять от реальной угрозы, не говоря уже о том, что едва ли сама мысль о покушении могла прийти в голову кому-то из граждан.

Крэш сделал вывод, что неопытность рейнджеров в подобных делах, за которые они, несмотря ни на что, все же брались, во многом увеличивала грозящую Правителю опасность. Но сами охранники настаивали на своих правах, выхваляясь перед полицейскими Крэша — и Службой безопасности, — и из кожи вон лезли, чтобы охрану доверили именно им.

А их не готовили для охраны. Всю свою жизнь их самих защищали роботы. Как бы там ни было, они были колонистами, а колонисты считали всякую ситуацию достаточно безопасной, пока не происходило что-то неожиданное. А хорошая служба охраны должна действовать с точностью до наоборот.

Командор рейнджеров Жустен Деврей подошел к Крэшу и опустился на корточки над трупом, впиваясь в него взглядом, словно надеясь увидеть нечто такое, что проглядели роботы-криминалисты. Деврей был высоким мускулистым мужчиной с курчавыми белокурыми волосами и голубыми глазами, кожа у него была гладкая и загорелая. Его лицо еще казалось моложавым, но постоянные тревоги заострили его черты. Двигался он очень мягко и осторожно, как иногда свойственно крупным людям. Он обладал известной проницательностью, хотя не всегда умел быстро соображать, но вся загвоздка была в том, что на детектива он не тянул. Он пробился наверх из научно-исследовательского отдела рейнджеров. Из лесоводов, если Крэшу не изменяла память. Едва ли доскональное знание всех болезней, угрожающих деревьям, поможет при расследовании убийства.

— Вы уже арестовали кого-нибудь? — обратился Крэш к Меллоу.

Она только покачала головой. Она не наклонялась и не осматривала тело и даже не скрывала своего равнодушия. Она-то знала, что искать здесь нечего.

— Мы проверили всех, до кого дотянулись. Здесь не было никого, кроме полицейских, и никто ничего не видел — а это очень подозрительно. Мои люди следили за всем, что происходило за оцеплением. И никто ничего не заметил! — Она кивнула в сторону мертвого тела и немного повысила голос: — Вы ничего не добьетесь от него, Жустен.

— Видимо, да, — согласился Деврей, голос его был тих и спокоен, как всегда. — Но я должен был убедиться в этом сам.

Деврей встал и повернулся к Меллоу.

— А что видели вы?

— Я вижу мертвого лейтенанта рейнджеров по имени Эмох Хатвиц, — несколько резко ответила Меллоу, — убитого неизвестным, который знал, где стоял лейтенант и как можно прикончить его без шума.

Начальник Службы безопасности Синта Меллоу, безусловно, понимала в убийствах больше, чем лесной доктор. Ей доводилось служить в самых «горячих точках» планет поселенцев. Но Крэш ей, мягко говоря, не доверял. Что-то в этой женщине вызывало в нем настороженность. Вот и сейчас какой-то тревожный звоночек прозвучал у него в подсознании.

— А я вижу кое-что еще, — сказал Крэш. — Этот человек состоял в охране Правителя и был убит на посту, всего в каких-то двухстах метрах от главы правительства. Я не думаю, что именно этот… э-э…

— Хатвиц, — тут же подсказал ему Дональд.

Черт возьми! Он этого терпеть не мог. Создавалось впечатление, что он сам не знает, о чем говорит.

— Я не думаю, что именно Хатвиц был основной целью убийцы.

— Но Правитель жив, — возразила Синта.

«Откуда ты это знаешь? — удивился Крэш. — Сам Правитель даже не подозревал о случившемся». Нет, подозревать Меллоу было бы сумасшествием. Наверное, она спросила у роботов охраны.

— В последнюю минуту система охраны изменилась, мы усилили ее, — ответил Крэш. — И возможно, убийца сумел пробраться только сюда, но не дальше.

— Возможно, — сказала Синта, но в ее голосе не было уверенности. — Но зачем убивать Хатвица, если ты пришел за Правителем? Это только увеличивает опасность быть обнаруженным. Охранники находились каждый на своем посту, оцепив здание Резиденции, и вели наблюдение. Для чего ему было нужно убивать одного из них, если намного проще бы было проскользнуть незаметно между двумя постовыми?

— Может, убийца и пытался проскочить между ними, но случайно наткнулся на Хатвица, — предположил Крэш.

Меллоу указала на раскладной стул, который стоял под деревом.

— Может, Хатвиц и вставал пару раз со стула во время дежурства, но вы видите, что на стуле он сидел спиной к дому, следя за тем, что происходит вокруг. Значит, его убийце пришлось сперва проникнуть за оцепление, а уж потом вернуться к своей жертве. К тому же здесь нет никаких следов борьбы. Даже после трех часов подобного ливня мы могли что-нибудь найти.

Крэш заметил складной стул еще раньше, но никак не связал его с тем, что убийца мог напасть со стороны Резиденции. Этот явный промах его взбесил.

— Возможно, вы правы, Меллоу, но я в первую очередь должен думать о безопасности Правителя. Вы можете предполагать все, что угодно, а я просто обязан предположить, что это каким-то образом может угрожать жизни Грега.

— Как вам угодно, — пожала плечами Синта.

Деврей слушал их внимательно, но не сводил глаз с трупа, словно никогда раньше не видел мертвых тел. Хотя кто его знает, может, и не видел.

— Вы знаете, Меллоу, — промолвил он, — ваше предположение о многом говорит. Возможно, даже о большем, чем вы думаете.

— Что вы имеете в виду, командор Деврей? — Меллоу даже не потрудилась скрыть раздражение.

Если Деврей и заметил ее нервный тон, то виду не подал.

— Направление, — ответил он. — Вы заметили, что убийца подошел со стороны внутреннего круга оцепления.

— И что?

— А то, что слишком многим не нужно было пробираться сквозь моих рейнджеров и прятаться от ваших агентов, чтобы проникнуть во двор. Этих людей уж точно не могли бы заметить ваши наблюдатели.

— Постойте! — воскликнул Крэш, неожиданно понимая, к чему он клонит.

— Это все те, кто присутствовал на приеме, — голос Деврея был так тих, что за шумом дождя Крэш едва расслышал слова. — Любой из них спокойно мог выйти из дома, совершить убийство и вернуться обратно. Потом высушиться в уборной, и никто ничего не заподозрил бы.

— Ладно, — проворчал Крэш. — Может, все так и было. Но зачем кому-то понадобилось убивать Хатвица?

— Этого я еще не знаю, — ответил Деврей.

Крэш сидел в пассажирском кресле, а Дональд вел машину. Шерифу было над чем задуматься. Он никак не мог увязать детали этого вечера между собой. Похоже, у Меллоу и Деврея дела обстояли не лучше. Человек — охранник — убит неподалеку от Правителя, которого он охранял, и никто из этих доблестных стражей порядка не проявил ни малейшего интереса к предположению, что у этого убийства могли быть политические мотивы.

И еще одно. Именно Меллоу знала имя убитого. И этот факт почему-то сильно беспокоил Крэша. Ведь Деврей даже не знал, кто из его людей стал жертвой.

— Дональд, во время первой сводки имя жертвы не было известно. Когда поступило следующее сообщение?

— Такого сообщения еще не поступало. Вероятно, из-за соображений безопасности. Нас поднял частный звонок из Центрального Отдела охраны Правителя.

— Гм-м… Позвони в Службу контроля полетов. Все-таки мы имеем дело с убийством. Кто прибыл на место происшествия первым, Меллоу или Деврей, и когда именно?

— Одну минуту, сэр.

Какое-то время Дональд молчал, выходя на внутреннюю связь.

— Контрольная служба полетов Лимба сообщает, что капитан Меллоу приземлилась первой, командор Деврей прибыл на пять минут позже, то есть приблизительно на пару минут раньше нас.

— Значит, у Деврея была одна, от силы две минуты, чтобы поговорить с Меллоу, пока мы выбирались из аэрокара и шли к месту преступления. Когда мы подошли, эти двое отнюдь не были настроены на дружескую беседу. И имя убитого едва ли могло быть первой темой для разговора.

— Боюсь, я не совсем понимаю вас, сэр.

— Даже если предположить, что Деврей знал жертву в лицо и опознал его, едва ли первое, что он сделал сразу по прибытии, это сообщил Меллоу имя и звание убитого.

— А почему бы и нет, сэр? Это довольно важные сведения.

— Может, и так, но такой поступок не в его привычках. Деврей никогда не сообщит тебе, что завтра взойдет солнце, пока не сядет и все хорошенько не обдумает, и вряд ли он стал говорить об этом Меллоу сразу. Они и здороваются-то друг с другом через силу.

— Для меня остается вероятным тот факт, что он назвал Меллоу имя убитого.

— Относительно Меллоу и Деврея этот факт мне не представляется таким вероятным. Кроме того, Меллоу выпалила имя Хатвица так, словно была с ним знакома или хотя бы хорошо знала его имя. Я согласен, что, с точки зрения логики, она вполне могла знать убитого лейтенанта, но уверяю тебя, мне показалось, что это не так. — На несколько минут Крэш призадумался. — Конечно, может получиться, что Деврею уже сообщили имя и звание убитого, но со стороны это было незаметно.

— А какие его действия указывали на то, что он не знал Хатвица?

Крэш покачал головой.

— Я не могу сказать, какие точно. Но было в нем что-то такое… некая отрешенность, я бы сказал. Будто он стоял не над другом и даже не над знакомым. Нет. Я готов биться об заклад на все, что угодно, что Меллоу знала Хатвица, а Деврей нет. Но откуда, черт возьми, Меллоу могла знать младшего офицера из подразделения своего соперника?

— Едва ли это нам многое даст, но мы можем связаться с Девреем и Меллоу и узнать у них.

Крэш снова покачал головой.

— Нет. Мы не будем этого делать. Не хочу подбрасывать им информацию.

— Сэр, я удивлен. Что вы хотели этим сказать?

— Я сам не знаю, Дональд. Просто мне почему-то кажется, что здесь пахнет жареным. И мне бы не хотелось, чтоб кто-то успел замести все следы, пока я не определил, откуда идет эта вонь.

— Сэр, боюсь, я недопонимаю вас.

— Я тоже. Я всего-навсего видел, что Деврей больше обеспокоен убийством одного из своих офицеров, чем политической подоплекой этого события. Но это не объясняет поведения Меллоу. Как будто она знала, что о Правителе можно не беспокоиться.

«Или, — резко хлестнула его мысль, — о нем уже не стоит беспокоиться!»

Постойте… Ради всего святого, постойте!

Крэш дернулся к панели связи, и экран вспыхнул. Он снова увидел Правителя. Все еще за столом. Все еще над теми же бумагами. Все еще в праздничном костюме.

— Шериф! — воскликнул он. — Что еще случилось?

— Правитель, у меня к вам вопрос. Не вспомните ли, что вы прислали мне на день рождения в прошлом году?

— Что? Что вы несете?

— Какой подарок вы прислали мне в прошлом году?

— Крэш, откуда я могу это помнить?

— А вы должны хорошо это помнить, сэр. Вы ничего мне не прислали!

— Вы позвонили мне в такое время лишь для того, чтобы задать этот вопрос?

— Нет, отнюдь.

Крэш выключил связь, сердце его бешено колотилось в груди.

— Дональд! Немедленно возвращаемся в Резиденцию! Гони на полной скорости.

— Да, сэр.

Аэромобиль совершил крутой разворот и полетел в обратном направлении, набирая скорость.

— Сэр, я не верю своим ушам и очень взволнован, — сказал Дональд своим ровным и спокойным голосом. — Насколько я помню, как только Правитель принял пост, около двух лет назад, он тут же разослал меморандум высшим руководящим деятелям. В нем шла речь о том, что Правитель отказывается от традиционного вручения правительственных подарков, чтобы таким образом пресечь протекционизм.

— Так случилось, что этот меморандум пришелся как раз на мой день рождения, — ответил Крэш. — Не могу сказать, что это был самый счастливый день в моей жизни. Я-то помню, Дональд, я помню. Но почему не помнит об этом Правитель?

Но вскоре Крэш узнал ответ на свой вопрос, и он испугал его до полусмерти. Аэрокар шлепнулся на землю, Крэш выскочил из люка еще до того, как машина полностью остановилась, и припустил под дождем прямо к парадной двери. На входе должны были стоять ПОСы, но там никого не было, а сама дверь была широко распахнута. Крэш ринулся в дом. Там ПОСы и лежали — выключенные и неподвижные. Он понесся по лестнице к кабинету Правителя и увидел еще одного робота охраны, перед дверью в кабинет — с простреленным корпусом. Крэш прижал палец к панели. По идее эта чертова дверь запрограммирована на его прикосновение и должна открыться, но кто ее знает! Он никогда раньше этого не делал. Дверь скользнула в сторону, и он почти ввалился в кабинет, даже думать боясь о том, что может там обнаружить. Кабинет был погружен во тьму. Крэш вытащил бластер.

Свет зажегся сам собой, как только он сделал первый шаг. Комната была пуста. За столом никого не было. Бумаг на столе тоже не было.

Крэш выскочил обратно в коридор и рванулся к спальне Правителя, по пути миновав еще двоих застреленных роботов-охранников. Дверь спальни была открыта. Он вошел. И остановился.

Правитель был здесь.

Он сидел на кровати.

А в груди у него зияла дыра от бластера размером с кулак.

Глава 5

Дональд-111 вошел в спальню Правителя почти сразу после Альвара Крэша и увидел своего хозяина, застывшего перед страшной картиной. Но взгляд Дональда прикипел не к хозяину. А к Правителю Хэнто Грегу. Мертвому Правителю.

Это был далеко не первый мертвец, которого Дональд видел, а за сегодня даже второй по счету, но все же вид тела Правителя произвел на робота настолько сильное впечатление, как никакое другое мертвое тело. Дональд знал его. Более того, совсем недавно, около восьми часов назад, Дональд лично сказал ему, что он будет в безопасности, если принять те меры предосторожности, которые предлагал Альвар Крэш. Он, Дональд, угрожал этому человеку, что не пустит его на прием, но все же решил, что пятьдесят роботов охраны смогут защитить его вполне надежно.

А теперь этот человек был мертв. Мертв. Мертв! Взгляд Дональда помутился. Мир начал проваливаться во тьму.

— Дональд! Прекрати! — Голос Альвара Крэша донесся до него из невозможной дали, такой тихий и бессильный. — Успокойся! Я приказываю тебе! Твоей вины в смерти Правителя нет. Ты ничего не мог бы сделать. Ты был не в силах предотвратить это.

Возможно, никакой иной голос на свете не смог бы привести Дональда в чувство, но это был голос Крэша, голос его хозяина — строгий, властный и непререкаемый. Постепенно мгла перед глазами рассеялась, и Дональд очнулся окончательно.

— С-с-спасибо, сэр, — пробормотал он.

— На этой чертовой планете слишком заботятся о безусловном исполнении Первого Закона, — прорычал шериф. — Слушай меня внимательно, Дональд! В этом доме находилось пятьдесят роботов охраны, но Грег все равно мертв. Еще один робот ничего не менял.

Дональд сосредоточился на этой мысли. Да-да, это правда. Что бы он мог сделать такого, что были не в силах сделать эти роботы?

Но почему роботы-охранники не смогли предотвратить эту опасность? Дональд повернулся, стараясь не глядеть на ужасное зрелище, которое представлял мертвый Правитель. И, оглядевшись по сторонам, он нашел ответ на свой вопрос. Там, в специальных нишах вдоль стены, выстроились трое ПОСов с прожженными бластером дырами в груди. «То же было бы и со мной, — подумал Дональд. — Если бы я остался, я был бы так же изувечен, как эти роботы». Как ни странно, эта мысль немного его успокоила.

— Сэр, — сказал он, — разрешите обратить ваше внимание на эту часть комнаты.

— Гм-м? — Крэш обернулся и увидел троих выведенных из строя роботов. — Черт побери, Дональд! Как быстро должен был двигаться убийца, чтобы пробраться в спальню, прострелить трех спецроботов прежде, чем они тронулись с места, а потом убить человека, сидящего на кровати? Убить прежде, чем тот успел отложить в сторону книгу.

— Это невозможно, — уверенно заметил Дональд. Тем не менее он понимал, что сейчас они вдвоем с Крэшем ведут себя совершенно одинаково, стараясь полностью погрузиться в дело — ища зацепки везде, где они могли быть, и отгораживаясь каменной стеной от невыносимой реальности. — Сэр, вы были совершенно правы. И все признаки говорят в пользу вашей версии. Это именно преднамеренное убийство, о случайности не может быть и речи.

— Это так, Дональд. Черт меня побери, но это действительно так! И никто не знает, во что это может вылиться. — Альвар Крэш все еще не двигался с места, глаза его были направлены в пустоту, и он, казалось, не совсем оправился от пережитого потрясения. — Пути к отступлению, — выговорил он наконец. — Мы должны отрезать им все пути к отступлению. Дональд, немедленно отдай необходимые распоряжения. Весь — я имею в виду, абсолютно весь — транспорт между Чистилищем и материком должен быть проверен и все движение остановлено, и чем скорее, тем лучше. Суда и аэрокары, находящиеся в пути, немедленно вернуть со всеми пассажирами на борту. И никаких исключений! Все космические корабли — обратно в космопорт. Чтобы ни одна тварь не выскользнула с острова! Всех, кто покинул Чистилище после того, как Правителя видели живым и здоровым, вернуть назад для допроса.

— Сэр, я должен напомнить, что большинство транспортных средств острова находится под контролем поселенцев и вне вашей компетенции.

— Ну и черт с ней! — ответил Крэш. — Выполняй приказ! Поселенцы и не подумают возмущаться, если только не решат воспользоваться ситуацией и начать мятеж.

— Да, сэр, — сказал Дональд. Давным-давно Крэш дал ему команду, чтобы робот предупреждал его, если его собственные приказы могут как-то сказаться на его, шерифа, авторитете. Естественно, Дональд всегда выполнял данный приказ, но бывало, что он не понимал, зачем шерифу понадобились подобные напоминания, тем более что сам он никогда не отменял таких команд, даже если они выходили за рамки закона. Но приказ есть приказ, и Дональд скрупулезно предупреждал шерифа, а шериф в свою очередь игнорировал это предупреждение.

Дональд настроился на внутреннюю связь и начал прозванивать все пункты контроля за движением на воде и в воздухе, настаивая на исключительной срочности, в соответствии с инструкцией Крэша. Тут же он отметил про себя, что шериф не отдал распоряжений насчет того, какие давать объяснения по такому поводу. Было ли это разумным? Немного поколебавшись, он решил не говорить Крэшу об этом упущении. Лучше не допускать огласки случившейся катастрофы. Если информация об убийстве Правителя станет известна всем, то планету охватит грандиозная паника.

Правда, рано или поздно паника все равно будет, но с этим Дональд ничего поделать уже не мог.

«Думай, да думай же!» — твердил себе Крэш. Он не знал, что делать. Самым простым и логичным решением было бы позвонить и сообщить об этом всем. Мир должен знать, что случилось. Скрывать это в тайне дольше часа или двух не представлялось возможным. Но кто-то же это сделал! Кто-то сумел пробраться к дому, проскользнуть сквозь плотное оцепление, вывести из строя роботов охраны и совершить, что задумал, с поражающим упорством и жестокостью.

У него были на это какие-то причины. Мотивы. Своего он добился, и весьма успешно. Он ведь покушался на жизнь не просто человека Хэнто Грега, а Правителя, главы всей планеты. И ему это удалось.

Но если это так, то кто же это мог быть? Не рейнджеры. Потому что в этом случае поведение Жустена Деврея было бы иным, и еще потому, что тогда рейнджеры ни за что не стали бы так упорно добиваться назначения на охрану Резиденции. Так же уверенно Крэш отмел мысль о причастности Службы безопасности. Даже если бы он доверял им и решился бы сам убрать Грега, он бы ни за что не поручил им подготовить и провести покушение на Правителя, ибо с политической точки зрения это был бы более чем рискованный и глупый шаг.

С ужасом Крэш осознал, что он не в силах избавиться от подозрений относительно того, что обе службы охраны правопорядка хотя бы частично, но замешаны в этом преступлении.

Но своим людям он доверял безоговорочно. Пока что он торчал здесь как ненужное приложение к эскорту Правителя, но пора было вернуть все на свои места. Да. Пора. Сомнений быть не может. Это противозаконно, у него нет никаких юридических прав, но плевать он хотел на эти права!

— Дональд, свяжись с командирами наших подразделений в Аиде. Я хочу, чтобы сюда прибыла оперативная группа в полном составе, для обследования места преступления. Первая группа должна быть здесь через три часа и весь Отдел по особо опасным преступлениям — через восемь.

— Сэр, но первая группа не сможет прибыть так скоро. Обычно требуется два с половиной часа на то, чтобы добраться сюда из Аида.

— Данный случай обычным назвать никак нельзя, — отрезал Крэш. — Вызывай их, и пусть гонят на любой скорости — и, ради Бога, не нужно мне говорить, какие законы и инструкции я сейчас нарушаю. До приезда рейнджеров и Службы безопасности шериф Аида уже должен быть хозяином положения, это понятно?

— Да, сэр. Могу я спросить, каким образом мы удержим их от решения приехать сюда немедленно?

— А мы не будем сообщать им, что произошло, вот и все. По крайней мере, пока сюда не прибудут мои люди и мои роботы, которым я доверяю, и мы не начнем расследование. Пожалуй, та комната, где мы разговаривали с Тоней Велтон, подойдет под штаб-квартиру.

Альвар Крэш отлично понимал, на какой риск он идет. Решения, которые он принял за последние две минуты, могли вполне приблизить час его отставки. А то и привести его к аресту и тюремному заключению.

Но все это не имело значения. Если ему удастся овладеть ситуацией, если у него будет в запасе хотя бы два-три часа, то можно будет начать расследование. Его подчиненные верны ему и знают свое дело, поэтому Службе безопасности и рейнджерам не удастся взять верх.

Для начала они раскрыли первую часть тайны — такую незначительную, что и тайной-то не назовешь. Вопрос состоял в том, как Грег смог ответить на звонок, если он был мертв, и ответ на этот вопрос частично находился где-то рядом. Крэш нашел миниатюрный галапроектор, явно сконструированный поселенцами, подсоединенный к системе связи. Он стоял в спальне на столике, подключенный к общей сети. Естественно, тот факт, что он был сделан руками поселенцев, не говорил ни о чем. Галапроцессоры и унисистемы были в ходу, и это никак не преследовалось законом. Если, конечно, этот проектор не был использован колонистами, чтобы бросить тень на поселенцев. Понятное дело, что террористы выбрали именно эту модель — куб со стороной в десять сантиметров, чтобы легче было принести его с собой в Резиденцию.

Крэшу не терпелось исследовать аппарат собственноручно, но он понимал, что это — задача для технической лаборатории. Кое-что может быть обнаружено по тому, как он был запрограммирован. К тому же они лучше смогут разобраться со всякими хитростями в программе. Крэш оставил ее на месте. Его осенило, что она может пригодиться, если кто-нибудь позвонит сюда. Звонивший сочтет, что все нормально, а это имеет свои положительные стороны, если он собирается продержать рейнджеров и Службу в стороне как можно дольше.

Можно ли их подозревать? Да и в чем он может их заподозрить? Заговор с целью убить Правителя? Звучит дико, но эта ночь просто изобиловала подозрительными совпадениями. Ясно, что инсценированное нападение на Велтон и убийство Хатвица были лишь частью большого плана, но Крэш никак не мог установить взаимосвязь.

Если рейнджеры и Служба безопасности ни при чем, то кто же это сделал? Подозрения могли пасть на кого угодно, начиная от Железноголовых, вернее, самой агрессивной их части, и заканчивая практически любым озверевшим жителем планеты.

Кто знает, кому Правитель успел отдавить любимую мозоль? Даже если припомнить всех известных недоброжелателей Грега, в этот список вошло бы полпланеты.

Время. Все упирается во время. Что можно сделать, пока не прибыла опергруппа или пока не заявились рейнджеры, агенты Службы или утренние посетители на прием к Правителю? Жертва. Нужно внимательно исследовать тело. Крэш подошел к кровати и опустился на колени перед телом Правителя, стараясь не прикасаться к нему руками, чтобы оставить все как есть. Не стоит усложнять работу роботам-криминалистам.

Грег сидел в кровати с книгой на коленях и, казалось, читал. Книга была старинной, печатной. Она выпала из его рук, оставаясь раскрытой на той же странице, которую он читал. Верхнюю часть листов опалило выстрелом из бластера.

Грег остался сидеть, его голова поникла, глаза были закрыты, а рука упала на колени, и ладонь была прикрыта книгой. Никакого признака, что он пытался защищаться или убежать. Он не сделал ни одного движения, чтобы уклониться от выстрела или спрыгнуть с кровати. Либо все произошло слишком внезапно, либо он знал преступника, а может, даже ждал его — или ее. Это была задача, над которой стоило поломать голову. Была ли у Правителя назначена встреча с человеком, который его убил? Мог ли его застрелить приятель или любовница — или одна любовница убила его из ревности к другой женщине? Крэшу ничего не было известно обинтимной жизни Правителя. Но все же было бы неразумно заранее предполагать, что это убийство могло иметь лишь политические мотивы.

Но невыясненным остался еще один вопрос — роботы охраны. Почему они не спасли Правителя? Как убийце удалось избавиться от них? И, в конце концов, какой черт помог ему пробраться в спальню? Крэш вышел в полутемный коридор и огляделся по сторонам. Куда же запропастились остальные роботы?

Он двинулся к выходу и вскоре отыскал ответ на этот вопрос. Там лежала бесформенная груда металла и пластика, на которую он сперва не обратил внимания, пока бежал к спальне Грега. При ближайшем рассмотрении это оказался еще один робот охраны, тоже простреленный бластером. В отличие от остальных, у которых в груди виднелись аккуратные круглые дыры, этот был поражен в левую руку, второй выстрел снес половину головы, и только последний прожег грудь. По меньшей мере три выстрела, и все в упор. Казалось, что этот робот успел двинуться, прежде чем упал, и почти дотянулся до убийцы. У Крэша окрепли подозрения по поводу того, как легко дали себя убить роботы в спальне. Он спустился в Большой зал и обнаружил еще двоих роботов охраны, застреленных в голову и грудь. Как и тот робот, что стоял перед дверью кабинета Грега.

Он вернулся в спальню, где его ожидал Дональд.

— Дональд, — обратился Крэш к нему, — кто конструировал этих роботов охраны?

— Эта модель была собрана «Роланд сайентифик».

— Хорошо, — сказал Крэш. — Тогда Фреда Ливинг сможет спокойно их проверить. Дай мне трубку и свяжи меня с ней.

— Сэр, из соображений безопасности, я должен вам напомнить, что Фреда Ливинг была на вчерашнем приеме и имела возможность испортить роботов…

— Если мы будем исходить только из соображений безопасности, нам лучше вообще ничего не делать. Фреда Ливинг тут совершенно ни при чем, я точно это знаю.

— Я согласен, что вероятность ее причастности очень невысока, — ответил Дональд. — Тем не менее совершенно очевидно, что этих роботов испортили, а она была едва ли не единственным гостем, который мог проделать подобное. Мой Первый Закон распространяется на то, чтобы не дать вам причинить себе вред по роду службы или потенциальный вред другим, если такое важное и опасное расследование будет провалено. Поэтому я вынужден сообщить, что не вижу достаточно обоснованных причин, чтобы исключить Фреду Ливинг из списка подозреваемых.

Крэш сделал глубокий вздох и постарался удержать себя в руках. Управляться с роботами иногда ужасно трудно, а когда ты не в себе, это становится вдвое труднее. Впрочем, с людьми то же самое. На неразумные требования и возражения лучше всего отвечать максимально логично.

— Дональд, — произнес он тихим и спокойным голосом, — я согласен, что нет никаких видимых причин, чтобы доверять Фреде Ливинг. Тем не менее я уверяю тебя, что существуют некоторые причины, которые заставляют меня считать, что она здесь ни при чем.

— Сэр, вы сами столько раз говорили, что любой человек способен на убийство!

— Но я также говорил, что не всякий может быть способен на любое убийство. Фреда Ливинг может убить, защищая свою жизнь, либо в состоянии аффекта, но она никогда не будет участвовать в преднамеренном убийстве, да еще таком жестоком. Из нее вышел бы плохой заговорщик, а здесь мы имеем дело именно с заговором. Фреда Ливинг не способна на такое убийство, у нее нет никаких мотивов. К тому же ни у кого не было бОльших причин заботиться о том, чтобы Правитель остался жив. Можешь слушать и анализировать изменения ее голоса, но дай мне трубку и позвони ей. Это приказ!

Дональд с минуту поколебался, но подчинился. Крэш почти воочию видел, как в нем борются Первый и Второй Законы.

— Да, сэр, — наконец выдавил он и протянул трубку.

Было заметно, что Дональд смущен тем, что поднял такую бучу по столь незначительному поводу. Вид мертвого Правителя сбил и робота и шерифа с привычного настроя. Они видели перед собой не только убитого человека, но и всю планету, погружающуюся в хаос.

Телефон запищал и с легким щелчком ожил.

— Э-э… да?

Крэш узнал голос Фреды, сонный и немного удивленный.

— Доктор Ливинг, это шериф Крэш. К сожалению, я должен попросить вас немедленно вернуться в Резиденцию и прихватить с собой необходимое вам оборудование. Вы должны осмотреть нескольких э-э… поврежденных роботов. — Это объяснение было довольно неуклюжим, но Крэш не успел придумать что-нибудь получше, что можно было бы сказать по общей линии связи.

— Что? — переспросила Фреда. — Простите, что вы сказали?

— Поврежденные роботы, — повторил Крэш. — Вы нужны, чтобы провести быстрое исследование, как специалист. Это очень срочно.

— Хорошо-хорошо, вы не стали бы звонить по пустякам. Мне нужно тогда заскочить в лабораторию, чтобы взять инструменты. С собой у меня ничего нет. Я постараюсь приехать как можно скорее.

— Спасибо, доктор.

Крэш протянул трубку Дональду.

— Ну? — спросил он.

— Сэр, беру свои слова обратно. Вы были очень корректны. Мои датчики не уловили никаких изменений голоса по поводу того, что вы звонили из Резиденции в такое время. Либо она ничего не знает о том, что произошло, либо она — гениальная актриса, чего я за доктором Ливинг никогда не замечал.

— В следующий раз, Дональд, — сказал Крэш, — ты можешь верить мне на слово, если вопрос касается человеческого характера.

— Сэр, при всем моем уважении, мне не встречалось другой области, в которой было бы столько вопросов, не имеющих ответа.

Крэш с удивлением поднял глаза на робота. Неужто Дональд шутит?

«Просперо, — твердила про себя Фреда, пока собиралась. — Это наверняка из-за Просперо!» Почему же еще Крэш до сих пор сидит в Резиденции и вызывает ее? Что-то случилось с Просперо. Фреда собственноручно собирала этого Нового робота и сама программировала его гравитонный мозг. Она вспомнила, какое удовольствие доставила ей работа над заполнением пустых ячеек мозга, скрупулезная и кропотливая — не сравнить с программированием ограниченных, простых и крепких позитронных мозгов.

С тех самых пор, когда на свет появился первый робот, все они были снабжены позитронным мозгом. За последующие тысячелетия миллионы и биллионы роботов были созданы по той же технологии. Ничего не изменялось. Позитронный мозг определял саму природу роботов. Ни одно механическое создание не могло считаться роботом, если не обладало позитронным мозгом, — и наоборот, все рукотворные создания с позитронным мозгом считались роботами. Это было непременным условием. Роботам верили, потому что у них был позитронный мозг, а в позитронный мозг верили, потому что он был составляющей частью роботов. Вера в роботов и позитронный мозг была абсолютной.

И Три Закона были основой этой веры. Позитронный мозг — а потому и роботы с таким мозгом — имели встроенные Три Закона. И даже больше: они были насквозь пропитаны этими законами. Микрозаписи Законов пронизывали всю структуру мозга, они были в каждой ячейке, и любое действие, любая мысль, любое рассуждение были ограничены рамками Законов.

Ни одна составляющая в позитронном мозге, ни одна тестирующая система, ни одна проверка и ремонт не обходились без Трех Законов. Одним словом, позитронный мозг был неразделим с Тремя Законами — в этом все дело.

Фреда Ливинг однажды просчитала, что тридцать процентов оперативной памяти мозга были заняты перекрестными связями с Тремя Законами и более ста миллионов их копий введены в память робота еще до начала программирования. А поскольку около тридцати процентов позитронных программ были заняты теми же Законами, то упомянутые сто миллионов копий были простой перестраховкой. По приблизительным выводам Фреды получалось, что пятьдесят процентов сознательной и подсознательной памяти робота занимали Три Закона и отсылки к ним же.

Бессмысленность такой нагрузки на память позитронного мозга привела к тому, что процессор робота был маломощным и малоэффективным. Фреда говаривала, что это равнозначно тому, как если бы человек тысячу раз в минуту прерывал размышления, чтобы удостовериться, что в доме не начался пожар. Чрезмерные предосторожности не повышали безопасность, зато снижали эффективность в геометрической прогрессии.

Но позитронный мозг был пронизан Тремя Законами. Изыми или замени хотя бы одну из этих ста миллионов копий, и мозг перестанет работать. Отказ от Законов означает отказ от позитронного мозга. Попробуй сотворить позитронную программу без обязательной загрузки Первого, Второго и Третьего Законов — встроенные копии Трех Законов воспротивятся такому программированию, и результат будет тем же.

Ты не сможешь ни на шаг отступить от древних разработок и усовершенствовать этот мозг — разве что отбросишь тысячелетний опыт и начнешь корпеть над глыбой пористого палладия с карманным калькулятором.

А потом Губер Эншоу изобрел гравитонный мозг. Он намного опережал позитронный по скорости операций и разрешающей способности. Более того, Три Закона не были спрессованы в каждой его молекуле, загромождая память. Три Закона можно было ввести в гравитонный мозг так глубоко, как требовалось программисту, но при наличии всего нескольких сотен копий, размещенных в ключевых узлах. В теории, эти копии скорее не выдержали бы нагрузки, чем многомиллионные повторы в позитронном мозгу. Но на практике выявилась настолько ничтожная вероятность этого, что ей можно было пренебречь. Три Закона, впечатанные в гравитонный мозг, действовали так же надежно, как и в позитронном.

Но, поскольку Три Закона не были вложены в каждую частицу и каждую связку гравитонного мозга, остальные роботехнические лаборатории отказались сотрудничать с Губером Эншоу и не приняли его теорию. Создание роботов без позитронного мозга шокировало общество так, будто ему предложили вернуться к каннибализму, и никакие призывы к логике и здравому смыслу не могли подтолкнуть его к подобному подвигу.

Фреда Ливинг, напротив, была безумно рада возможности поработать с новым видом мозга, но отнюдь не для того, чтобы убедиться в его мощности и эффективности. Задолго до знакомства с Эншоу она вела разработки, касающиеся действия Трех Законов, притом влияния этих Законов на отношения между роботами и людьми, а отсюда и между самими людьми.

Кроме всего прочего, Фреда открыла, что Три Закона препятствуют проявлению инициативы со стороны человека и снижают любой риск практически до нуля. Человек приучился бояться любой опасности и начал избегать действий, которые могли повлечь за собой малейшую угрозу его здоровью, не говоря уже о жизни.

Поэтому Фреда сформулировала Четыре Новых Закона роботехники, которые применить на практике она не могла, пока на небосклоне не засияла звезда Губера Эншоу. Только тогда ей предоставилась возможность пустить свои разработки в дело. Фреда сконструировала первого Нового робота. Тоня Велтон пришла в восторг от Новых Законов и настояла, чтобы Новые роботы стали служить на благо Инферно. Велтон покорила идея, что роботы эти не были рабами своих хозяев и не пытались брать жизнь хозяев под неусыпный контроль. Возможно, тот факт, что она любила Губера Эншоу, тоже сыграл свою роль.

К тому времени как Тоню Велтон осенила такая удачная идея, Фреда уже работала над новой теорией, в основном потому, что гравитонный мозг мог позволить провести в жизнь и такую теорию тоже. Если этот вид мозга не имел встроенных Законов изначально, почему бы не запрограммировать его таким образом — а значит, и создать такого робота, — у которого вообще не было бы Законов и который со временем выработал бы собственные, жизненно важные для него законы? Результатом этого эксперимента стал Калибан, Робот-Без-Законов, и Фреде пришлось порядком помучиться, когда Калибан неожиданно сбежал из лаборатории. Но эта проблема решилась удачно, слава тебе, Господи, и шериф Крэш помог Фреде уладить все относительно тихо-мирно.

Но Просперо… Она сама создала Просперо, самого совершенного и сложного из всех Новых роботов, и наделила его таким гибким и неординарным «умом», какой только мог позволить гравитонный мозг. Она даже не думала, что на самом деле сконструировала робота-философа. И многое, до чего додумался Просперо с помощью своих философских воззрений, принесло Фреде в основном только головную боль. Как часто замечал сам Просперо, Новые Законы давали большую свободу действий своим носителям, в отличие от обычных роботов, но Новые роботы при этом прекрасно сознавали, что скованы цепями рабства. Появилась новая тенденция, новые воззрения о Новых роботах и среди них самих, поскольку эти роботы стремились влиться в мир в новой роли. И Просперо поставил для себя целью отыскать способ, чтобы им помочь.

Но если заветной мечтой Просперо стала идея найти пути адаптации Новых роботов в мире, то он мог отыскать эти пути в вольной интерпретации Новых Законов, умудрившись вывернуть их так, как было ему угодно.

Чем больше Фреда думала об этом, тем сильнее убеждалась, что Просперо был достаточно хитер, чтобы Новые Законы позволили делать ему все, что заблагорассудится.

Абсолютно все.

Она подхватила прибор для диагностики и побежала к стоянке аэрокаров.

Часы бездействия закончились, и время, а с ним и события понеслись вскачь.

Из Аида прибыла первая команда — группа быстрого реагирования — и приступила к работе собранно и спокойно, особенно если учитывать первый шок от вида мертвого тела Правителя с прожженной дырой в груди. Все были немного взвинчены и резки, но Крэш их понимал. Даже самые флегматичные и заторможенные личности не могли не понимать, насколько эта смерть была опасна для планеты, — а флегматичных и заторможенных Крэш в группу быстрого реагирования никогда не принимал.

Странно, страшно и просто невероятно было осматривать труп человека, с которым ты разговаривал всего несколько часов назад. В каждом движении полицейских и роботов-криминалистов сквозила напряженность и сдержанная тревога, пока они осматривали, измеряли, телеграфировали и делали снимки места преступления, осторожно двигаясь вокруг убитого Правителя.

Времени для лирики не оставалось. Это было время заговоров и контрзаговоров, тайных планов и конспирации. И Крэш уже вступил в игру. Самым простым и действенным способом он вырвался на голову вперед остальных. Он первым прибыл на место преступления и овладел ситуацией. Крэш выиграл первое сражение в затяжной и кровопролитной войне.

Новоприбывшая команда Крэша сразу же оттерла шефа в сторону, но он и не протестовал. Полицейским нужно было отыскать следы и разработать свои версии, а у него самого появилось время все обдумать.

Неизвестный убил Правителя по какой-то одному ему ведомой причине. Несколько неизвестных. Это явно заговор. Нападение на Велтон, лжеагенты Службы безопасности, убийство лейтенанта рейнджеров, беспрецедентное поведение роботов охраны, которые не смогли защитить Правителя, — и все это нужно как-то связать между собой.

Но кому нужен был этот заговор и зачем? Вспомним о мотивах убийц. Кому это было выгодно? Если пока отбросить версию о фанатиках, можно насчитать целую кучу причин, по которым кто-либо мог желать смерти Хэнто Грега, но лишь немногие из них могли сойти за достаточный повод для убийства.

«Это не убийство в обычном смысле этого слова», — напомнил себе Крэш. Убийства совершаются под влиянием страсти, или зависти, или жадности, или, на худой конец, личной неприязни. Это покушение на личность со смертельным исходом. А в данном случае это было покушение на государство. «Будет ли исход смертельным?» — задался вопросом Крэш.

Это была пугающая мысль, но не лишенная смысла. Невзирая на свои слабости и недостатки, Грег был тем центром, который сплачивал политиков Инферно. Даже если он вызывал своими действиями ненависть или возмущение, он, по крайней мере, умел направлять эмоции людей в нужное русло. И хотя многие рычали при одном его имени, все при этом понимали причины, по которым он поступает именно так.

Люди злились из-за ограничения на число роботов, им осточертели поселенцы, но они не могли не признать необходимость этих мер, даже если они им совсем не нравились. Частично такой неопределенный нейтралитет держался потому, что народ знал, что Грег действует не как фанатик или идеолог, одержимый некой завиральной теорией, но как практичный реалист, изо всех сил стремящийся отыскать выход из неблагоприятной ситуации.

Будет ли новый Правитель таким же? Поверят ли люди, что новый глава планеты будет бороться за лучшую жизнь? Да и кто станет этим новым Правителем?

Или, если уж говорить без обиняков, кто постарался и расчистил себе дорогу к трону? Кто мог претендовать на этот пост? А может, это было начало открытого вооруженного выступления поселенцев с целью показать, кто тут главный? Может, именно сейчас поселенцы поднимают свои войска? Глупость какая. Все, что нужно сейчас поселенцам, — это отступить на шаг назад и подождать. Без их поддержки Инферно погибнет через несколько лет. Признаваться в этом даже самому себе было неприятно, но Крэш никогда не боялся взглянуть правде в глаза.

Зачем тогда поселенцам понадобилось бы затевать какие-то заговоры и идти на политическое убийство? Может, это кто-то из местных деятелей, таких экстремистов, как Симкор Беддл, рвется к власти? Возможно, через пару часов он — или она — объявят всем, что они спасли планету от преступного произвола Грега. Или это какой-то маньяк решил таким путем отстоять колонистский образ жизни? Или какой-нибудь хитроумный заговорщик решит подвести такое объяснение как прикрытие истинной причины?

И все же, кому это выгодно?

За две тысячи километров от острова Чистилище сержант рейнджеров Правителя Тоц Резато стоял в предрассветном мраке на берегу и смотрел на Большой Залив.

Он ждал.

И смотрел.

Он стоял на вершине невысокого холма, который спускался к морскому побережью. Холодный ветер дул ему в спину, он проносился по Восточному фиорду и летел дальше, к бухте, в которую впадала река Лета, в двух километрах от места, где стоял сержант.

Неумолчно ревел прибой, небо было черным-черно, хотя рассвет был уже не за горами. Звезды сияли так сильно в бесконечном мраке, так ярко и пронзительно, что, казалось, их лучи впиваются в глаза. Вдали, над западным окоемом, слабо мерцал свет атмосферного щита, который поддерживали генераторы Лимба, всего лишь далекая, едва заметная светло-зеленая полоска на горизонте, но от нее становилось чуточку теплее и светлее даже здесь и сейчас.

Сержант Тоц Резато чувствовал себя неуютно. Во-первых, на нем не было привычной формы, а во-вторых, что самое страшное, он был в гражданском костюме поселенца. Он чувствовал себя последним дураком в таком наряде, но лодка, которую он ждал, никогда не причалит к берегу, если на нем будет замечен кто-либо в форме.

Но существовала масса других вещей, которые нравились Тоцу еще меньше, чем одежда с чужого плеча. Он принес присягу и поклялся поддерживать закон и слово свое сдержит. Он поклялся хранить мир, и это тоже правильно. Но что, если настали времена, когда закон служит для нарушения мира? Что он должен делать, если планета летит в тартарары и любой может пойти под арест за то, что считалось вполне законным — и даже героическим — вчера или неделю назад?

Как могли колонисты — колонисты! — отказаться от роботов? Только поселенцы ненавидят роботов. Что же творится вокруг? Да и сейчас он стоял здесь, во тьме, промерзая до костей, застыв в ожидании, потому что получил сигнал, что кто-то из контрабандистов приплывет сюда ночью и привезет беглых Новых роботов — «железки».

И это не укладывалось у Тоца в голове. Как можно считать преступлением желание иметь робота? Это же бессмысленно! Точно так же можно объявить, что дышать и есть незаконно.

Тоц преувеличивал и не отдавал себе в этом отчета. Как он и отметил, само по себе владение роботом еще не было преступлением, но было близко к этому термину. Плохо было и то, что никогда раньше он не производил «железного» ареста и даже не имел дела с Новыми роботами. Он не был уверен в себе, а потому не был готов к предстоящему делу.

В принципе любой личный робот, отправленный на работы по улучшению климата, оставался собственностью прежнего владельца. Но что значит собственность, когда твой бывший слуга неожиданно оказывается за тысячи километров от тебя, на другом конце материка, монтируя какой-то экологический центр? Люди потеряли покой. Им нужны были роботы.

Возможно, это необходимо для экономики, всяких там проектов и так далее, но Тоцу все это было непонятно. Кроме того, если чего-то не хватает, почему бы просто не увеличить производство? И почему оказалось, что не хватает именно роботов? Пусть наделают еще! Правительство приводит массу сложных обоснований, что-то о нехватке ресурсов и сниженных темпах производства, о том, что все делается ради будущего планеты, но никто не понимает чувства, обуревающие большинство жителей.

Людей просят поверить, что они должны пойти на жертву ради лучшего будущего, но у многих веры почти и не осталось. Все, что они знают, и все, о чем беспокоятся, — это недостаток роботов, и с каждым днем планета приходит во все больший упадок. Все говорят, что если даже роботов будет на Инферно в сто раз больше, чем людей, и то этого будет недостаточно.

Да сам смысл возникновения «железных» преступлений состоит попросту в том, что люди хотят вернуть роботов и согласны на все, далее на преступление, только чтобы заполучить их.

Детектор на поясе запищал, Тоц Резато взглянул на экран дисплея и поднес к глазам прибор ночного видения. Да, это они. Там, в море, в открытой лодке, и направляются сюда. Где-то позади должен находиться больший транспорт с «железками», которые ждут, пока ведущий их человек не скомандует причаливать к берегу.

«Железки». Новые роботы, считающиеся вне Закона, сбежавшие с Чистилища и стремящиеся на просторы материка к тому, что экономисты поселенцев назвали «рабством по контракту». Они будут трудиться, чтобы отработать деньги, которые пошли на то, чтобы помочь им бежать с Чистилища, а потом вкалывать за зарплату, когда (и если!) отработают долг. Вернее, они бы все это и делали, если бы тут их не поджидал Тоц.

Тоц посещал курсы переподготовки, где по идее рейнджерам разъясняли основы экономических преступлений, с которыми им придется иметь дело. Он честно отходил на все занятия, но помнил только экономистов из поселенцев и то, как они трепались о спросе и предложении и о том, что Инферно не испытывала дефицита рабочей силы уже много тысяч лет. А неограниченный свободный труд приведет к истощению сырья и ресурсов. Лектор что-то там сказал о законе спроса и предложения, типа если предложение будет неуклонно расти, то спрос — а значит, и цены — упадет до нуля.

Роботы в корне изменили систему рыночной экономики. Необходимость в деньгах почти полностью отпала.

Но теперь внезапно не стало роботов, которые бесплатно работали на производстве. И встала проблема дефицита рабочей силы и собственно товаров, которые эти рабочие производили раньше.

Впервые на памяти живущих все приобрело цену. Смысл был в том, что даже самые богатые колонисты обходились раньше без денег, они просто владели разными видами собственности. Потому им волей-неволей пришлось продавать то, что у них было, чтобы купить необходимые товары или заплатить за услуги, которые раньше обходились даром. Инферно вернулась к эпохе натурального обмена. Тоц прослушал почти всю лекцию, но понял, что лектор не берет во внимание основной момент.

Казалось, экономисты были без ума от своих расчетов, графиков и рыночных отношений, но они все время забывали, что от этого страдают люди, живые люди.

Столица Аид опустела. По крайней мере такой увидел ее Тоц во время последнего приезда. Она перестала быть яркой и оживленной. На всем лежал слой пыли, принесенной ветром из пустыни.

Без постоянно снующих по городу сверкающих роботов все вокруг казалось мрачным и унылым, будто сами дома и улицы ощущали неумолимое приближение пустыни к городу.

Когда роботы ушли, столица — где осталось лишь людское население — превратилась в город призраков. Это сравнение пришло в голову даже Тоцу, а он-то знал, что в его душе маловато поэтичности. Что еще можно сказать о городе, который будто вымер, когда из него ушли механизмы, а люди остались?

Людей охватило отчаяние. И уже подняли головы те, кто не прочь был бы направить это отчаяние в нужном для себя направлении. Торговцы поселенцев были отвратительны, они скупали произведения искусства и семейные реликвии за гроши, но по крайней мере это был законный обмен.

Но не торговля «железками». Собственно, «железная» контрабанда расцвела пышным цветом, как по мановению волшебной палочки, в тот самый момент, когда Правитель зачитал воззвание сдать «лишних» роботов для работ над проектом по изменению климата. Этот бизнес рос не по дням, а по часам, приобретая все больший размах и изощренность, пока на сегодняшний день не разросся в громадную и сложную индустрию.

На Чистилище появились тайные лавочки, где мастера своего дела совершенно свободно вынимали ограничители из корпусов Новых роботов. Откуда-то всплыли толпы брокеров, требующие космические суммы денег и заключающие кошмарные сделки с колонистами, которые были готовы купить роботов, любых роботов. Тут же под рукой были контрабандисты, согласные сделать рейс и перевезти на своем корабле Новых роботов с Чистилища либо нагрузить ими аэрокар, невзирая на риск попасться в сети воздушного контроля.

И, наконец, оставались и сами Новые роботы. Людей Тоц еще понимал, в конце концов они хоть и рисковали понести наказание, но шли на дело ради огромных прибылей. Новые роботы же были и оставались загадкой.

Во-первых, можно ли их назвать роботами? К тому же они руководствовались лишь половиной Первого Закона. Они не могли причинить вред человеку, но вполне могли, если хотели, стоять и смотреть, как убивают человека. Основного условия для защиты колониста больше не существовало. Как можно чувствовать себя в безопасности рядом с таким роботом? Опять же Новые роботы были совсем не обязаны подчиняться командам человека. Они могли «сотрудничать» с людьми. А кто может с уверенностью сказать, что для робота значит «сотрудничать»? А если сойдутся две группировки с разными мнениями? С кем они решат «сотрудничать»?

Сотрудничество означало побег, по крайней мере, для некоторых Новых роботов, и Тоц не мог понять почему. «Железки» на материке должны будут вкалывать так же тяжело, если не тяжелее, чем на прежнем месте. Некоторые Новые роботы говорят, что в этом случае у них есть надежда, что когда-либо они станут свободными, но что значит свобода для роботов? Вот сейчас он ждал приближающуюся лодку с Новыми роботами, которые рисковали жизнью ради надежды стать свободными.

Как раз в эту минуту она показалась. Лодка с беглыми роботами. Беглые роботы. Два несовместимых понятия.

Тоц наблюдал за их приближением в бинокль. Он увидел, как на лодке мигнул сигнальный фонарь. Три долгие вспышки, потом три короткие.

Тоц внезапно вспомнил, что человека в лодке зовут Норлан Фил и что он сейчас ожидает, когда его сообщница, женщина по имени Флора Винтль, подаст ему ответный сигнал. Недавно Тоц арестовал Винтль и пригрозил ей значительно более длительным заключением, чем ей хотелось бы. А стоило ему лишь заикнуться о психопробе, как она тут же выдала все, что знала о Филе и его планах на сегодняшнюю ночь. У преступников довольно слабые понятия о чести.

Тоц поднял свой фонарь и просигналил в ответ — две длинные, три короткие и четыре длинные. Присмотрелся и заметил ожидаемый ответный сигнал: еще три длинные вспышки и три короткие.

Тоц зыркнул налево-направо, безосновательно и тщетно пытаясь проверить, готовы ли его роботы. Безосновательно потому, что он и так знал, что они здесь, а тщетно — потому, что они все равно спрятались.

Лодка подошла уже так близко, что бинокль был не нужен. Сердце Тоца забилось сильнее. Вот они!

Теперь он уже мог расслышать шум мотора сквозь рев прибоя. Он разглядел роботов, смирно сидящих вдоль бортов, и фигуру человека — Фил, его зовут Фил, — который стоял у руля и правил к берегу.

«Веди себя так, будто ты его друг, — приказал себе Тоц. — Будто ты именно тот, кого он ожидал увидеть». Сержант поднял руку и помахал. Он прекрасно понимал, что его силуэт четко виден на фоне ночного неба и что у Фила прибор ночного видения, должно быть, не хуже его собственного, а бластер наверняка помощнее того, который используют полицейские и который сейчас был у самого Резато. Тоц пошел по берегу к тому месту, где должна была причалить лодка, стараясь двигаться спокойно и уверенно — а тут еще эти дурацкие шмотки! — словно все идет как надо.

Хорошо хоть этот гражданский наряд-достаточно просторен, чтобы скрыть очертания фигуры. Если повезет — да и темнота сыграет ему на руку, — то Фил и не заметит, что его встречает совсем не женщина.

Одно кольцо наручников уже было защелкнуто у Тоца на запястье, скрытое под широкими рукавами. Второе вскоре будет украшать руку Фила.

Тоц помедлил, выбирая пологий спуск к каменистому берегу. Он стал на четвереньки, повернулся спиной к морю и начал спускаться вниз, чувствуя всей кожей, что сейчас подставляет Филу незащищенную спину. Он заставил себя не думать об этом и сосредоточиться на поиске подходящих выступов, за которые можно уцепиться.

Долго спускаться не пришлось. С облегчением Тоц встал на камни берега и повернулся.

Лодка была всего в тридцати метрах от него и как раз ткнулась в песчаную отмель. Тоц видел Фила, стоящего у руля, видел, что тот оглядывает побережье, а не самого Тоца. Прибор ночного видения закрывал половину головы Фила, но и так было заметно, что лицо его было озабоченным, пока он вел лодку сквозь вздыбленные волны, лавируя между рифами и валунами. Ближе, еще ближе…

Наконец мотор чихнул в последний раз. Фил направил лодку на вершину очередной волны, и она мягко опустила судно на прибрежный песок, меньше чем в двадцати метрах от того места, где стоял Тоц.

Сразу стало ясно, что роботы хорошо знают, что надо делать. Трое из них соскочили в воду и придержали нос лодки. Еще один выпрыгнул на берег с веревкой в руках. Он подбежал к большому валуну, обмотал веревку вокруг него и затянул узел. Остальные роботы начали по очереди высаживаться на берег.

Фил полностью заглушил мотор, стянул с головы прибор ночного видения и потер лицо обеими руками. Он с наслаждением потянулся, распрямляя спину. Затем одним плавным движением оперся рукой о планшир лодки и перемахнул через борт. Как моряк он совершенно не беспокоился о том, что его ноги промокнут в волнах прибоя.

Тоц улыбнулся, шагнул ему навстречу и протянул руку, чтобы помочь выбраться на сухой берег. Тоц оказался на расстоянии двух шагов от Фила, прежде чем «железячник» заподозрил неладное. Сержант ступил в холодную воду, взял преступника за руку и защелкнул на нем наручники прежде, чем тот успел дернуться.

Фил закричал и отдернул руку назад, тем самым заставив Тоца навалиться на него. Они оба полетели в воду, но Фил умудрился вывернуться и насесть на Тоца сверху. «Железячник» схватил сержанта за шею и откровенно стал топить, не давая поднять голову из-под воды.

Под водой Тоц открыл глаза, но был все равно что слепой из-за ночной темноты и мутной морской воды. Он-начал вырываться, пытаясь ударить преступника в лицо свободной правой рукой или ослабить его хватку на горле, рванув в сторону скованную руку.

Тоц отчаянно боролся за глоток воздуха, за возможность поднять голову над водой. Он сжал свободную руку в кулак и попытался достать Фила ударом в голову. Промахнулся и попал в плечо. Тоц отвел руку для нового удара.

Но внезапно все закончилось. Фил уже не налегал на него, и сильные руки подняли сержанта над водой. Тоц кашлял и отплевывался, пока робот, его робот Геральд — код ГРД, один из команды задержания, — нес его к берегу. ГРД держал Тоца, как ребенка, правая рука сержанта свисала вниз, все еще связывая их с Филом наручниками.

Другой Геральд нес Фила, не давая тому даже дернуться.

— Пусти! — орал Фил. — Я приказываю, поставь меня на землю!

Робот и не думал подчиняться, зато ответил:

— Сожалею, сэр, но и Первый Закон, и предыдущие команды не позволяют мне это сделать. Пожалуйста, не пытайтесь вырваться, поскольку это доставляет неудобства сержанту Тоцу, скованному с вами наручниками.

Невзирая на боль от ссадин, Тоц не сдержал улыбки. Роботам с Тремя Законами можно говорить все, что угодно. Они все равно будут предельно вежливы.

Кое-что о поселенцах Тоц знал, по крайней мере, о тех поселенцах, которых арестовывали полицейские. Для себя он делил их на две группы. К первой относились, так сказать, буяны, которые все напрочь отрицали, обвиняли арестовавших их офицеров в произволе, угрожали, шипели и плевались. Вторую группу составляли те, кто пытался выставить свои действия в виде безобидной шутки, такой себе игры, включающей как победителей, так и проигравших. Как только Норлана Фила благополучно доставили в тюрьму и заперли в одной из древних зарешеченных камер, где ему стало понятно, что он серьезно влип и с этим ничего не поделаешь, Фил тут же продемонстрировал свою принадлежность ко второй группе.

К тому времени как роботы системы ГРД подали Филу через прутья решетки сухую одежду, вся его агрессивность, казалось, куда-то испарилась. Сам Фил был крупным и сильным мужчиной средних лет, пышущим здоровьем, как то свойственно людям, ведущим активный образ жизни. Круглолицый, темнокожий, с огромной плешью, окаймленной тонким венчиком снежно-белых волос. Казалось, его совершенно не смущает тот факт, что он пребывает под арестом и около его камеры стоят наготове три сторожевых робота, следящие за каждым его движением.

Фил присел на узкую тюремную койку и принялся натягивать сухую одежду, предназначенную для таких, как он, заключенных.

— Интересно, — сказал он, — как же вы все-таки меня выцепили, а?

Тоц был не в духе. У него раскалывалась голова, и он мрачно думал о том, что наверняка к утру под глазом проступит синяк и разгуляется ревматизм.

— Могу лишь сказать, что вы доверяли не тем, кому следовало, — ответил он, не собираясь выкладывать все, что знал. Он сел за письменный стол, лицом к заключенному, и сделал вид, что занялся неотложным делом. На самом деле он чувствовал себя не в том состоянии, чтобы писать рапорт.

— Даже так? — удивился Фил. — Наверное, я должен был узнать Флору Винтль получше, прежде чем довериться ей.

Все это он выдал спокойно, словно разговаривая с давним приятелем, и так же спокойно всунул ноги в тюремные тапочки.

— Гм, подходят, — добавил он, вставая и делая пару шагов по камере.

— Я рад, что вы довольны, — сказал Тоц, чувствуя себя несколько уязвленным, что задержанный угадал причину с первой же попытки. — Но я не ответил вам, кто вас выдал.

Фил посмотрел на сержанта и усмехнулся.

— О, ну конечно же, Флора. У нее слишком длинный язык, чтобы она могла держать его за зубами. Я мог бы догадаться еще раньше, что она проболтается. Кстати, не могли бы вы мне сказать, что сталось с моими роботами? Из них хоть кто-нибудь смог удрать?

— Почти половина из тех, что были в лодке, — ответил Тоц. — Остальных мои роботы похватали на берегу. Утром мы заберем всех, кто остался ждать на корабле.

— И не рассчитывайте! — заверил его Фил. — Эти роботы не такие уж дураки. Раз я не вернулся обратно на корабль, они обязательно будут держать ухо востро. Приплывут те, кто остался в лодке, и они попробуют высадиться где-нибудь в другом месте.

— Вы так думаете? — несколько озадаченно спросил Тоц. Если Фил так хитер, то почему он попался? — Они же просто роботы. Они будут сидеть на месте, пока мы их не заберем.

— Если вы собираетесь биться об заклад, то флаг вам в руки, — заявил Фил. — Это же Новые роботы! Да у любого из них больше инициативы, чем у целой когорты Трехзаконных балбесов. Уж поверьте мне, эти молодчики поймут, что пора убираться подальше. Вы знаете, что ждет Нового робота, если его поймают при попытке побега?

Тоц пожал плечами:

— Нет.

Фил как-то странно посмотрел на него.

— Для полицейского вы не слишком-то любопытны. При попытке к бегству Новый робот подлежит уничтожению. Выстрел в голову из бластера. Раз уж они отважились бежать, они чертовски хорошо понимают, что останавливаться нельзя ни в коем случае. Мосты сожжены.

— Но они же не соображают, как управлять вашим кораблем, — возразил Тоц.

— Они умненькие, и притом понимают, что их ждет, если они попадутся. Когда жизнь в опасности, научишься чему угодно, — ответил Фил. — Если они решат, что не смогут справиться с кораблем, они попрыгают за борт и пойдут к берегу по дну. Хотя это вряд ли. Их не делали водонепроницаемыми специально, чтоб они не сбежали с Чистилища. Кроме того, даже робот едва ли сможет сориентироваться здесь под водой. Плохая видимость, сильные течения, неизвестный рельеф дна. Но это уже ваши проблемы.

Фил растянулся на койке и усмехнулся.

— Что-то в этом есть, — сказал он. — По меньшей мере мне не нужно думать, куда деть полный трюм Новых зазнаек. Теперь уже вам придется ломать над этим голову. Но я все-таки доволен, что хотя бы нескольким из них удалось смыться.

— Вам-то что с того? — поинтересовался Тоц. В любом случае пострадал именно Фил. Но он вел себя совсем не так, как человек, которого арестовали и у которого забот полон рот.

— О, не поймите меня неправильно. Я пошел на это ради денег. Но все же мне по душе, когда кому-то удается унести от вас ноги. Даже если это всего-навсего горстка роботов. — Фил ухмыльнулся и подмигнул Тоцу, чтобы до того дошел весь сарказм сказанного.

— Пожалуй, хватит цацкаться с тобой, поселенец, — проговорил Тоц.

— Почему же хватит? — спросил Фил, нисколько не испугавшись.

— Раскрой глаза получше. Ты — в тюрьме, и тебе предъявлены очень серьезные обвинения. Суперсерьезные.

— И то так, — согласился Фил. — Вернее, почти что так. Потому что ты, фараон, уже начинаешь торговаться.

— Торговаться о чем?

— Нет, торговаться за что? Вот об этом мы и поговорим. Поговорим суперсерьезно. Я скажу тебе одно имя, которое может тебе понравиться, а может и наоборот. А ты выпишешь мне билет домой из этой колонистской крысиной дыры и вернешь к нормальной жизни.

Тоц внимательно оглядел заключенного. Фил был серьезен, и Тоц внезапно понял, что это не тот человек, который легко идет на уступки.

— Это, должно быть, очень важное имя, чтобы так дорого за него платить, — сказал Тоц. — Кто-то из вышестоящих?

— Да, из вышестоящих. Но потому тебе будет интересно его услышать. Это имя связано и с тобой. И с воротилами «железа».

Неожиданно у Тоца перехватило горло. Он понял. Рейнджер. Один из рейнджеров занимался «железным» бизнесом. Он нажал кнопку на столе.

— Геральд Четвертый.

Из интеркома донесся металлический голос.

— Да, сэр?

— Принеси два пустых свидетельских блока.

— Одну минуту.

В комнате наступила тишина, и Тоц осознал, что они с Филом смотрят в глаза друг другу. Весь бесшабашный смех покинул поселенца, и теперь Тоц увидел то напряжение и страх, которые скрывались под его напускной веселостью.

В комнату вошел Геральд Четвертый, неся два небольших запечатанных контейнера. Тоц взял у робота коробочки, распечатал и открыл. Внутри коробок оказались два маленьких черных куба, не больше трех сантиметров. На каждом виднелась одна-единственная кнопка. Стоит нажать на кнопку, и куб начнет записывать все, что слышит, в течение часа, и нет никакой возможности остановить запись, перекрутить на начало или стереть записанное. Если нажать на кнопку снова, куб выдаст все, что успел записать, — ни стереть, ни остановить.

Тоц вынул оба куба из коробочек. Подержал один из них в руке, какое-то мгновение смерил их взглядом, а потом выставил на свой письменный стол. Нажал на обе кнопки, посмотрел на Фила и произнес:

— Говорит сержант Тоц Резато. Поселенец Норлан Фил, заключенный, был задержан мной этой ночью по обвинению в связях с «железным» бизнесом. Он предложил назвать имя офицера рейнджера Правителя, связанного с «железной» торговлей, в обмен на то, что с него снимут обвинения и отправят домой. Я принял его предложение, уверенный, что это важная информация.

Тоц протянул свидетельские блоки роботу.

— Передай их ему.

Геральд Четвертый отнес кубы к камере и отдал Филу сквозь прутья решетки.

— Один куб останется у тебя, второй заберу я, — сказал Тоц. — Это гарантия для нас обоих. А теперь говори.

Фил взял по кубу в каждую руку и поднял глаза на Тоца. Поселенец шумно сглотнул, и Тоц заметил капельки пота, выступившие у него на лбу. Игры закончились. Вернее, стали реальностью.

— Это лейтенант, — сказал он. — Лейтенант, который всегда смотрит сквозь пальцы на перевозку «железяк». Он предупреждает торговцев, если где-то полицейские готовят облаву.

Двигаясь очень осторожно, Фил поставил кубы на тюремный стол. Обошел стол кругом и сел на койку, лицом к Тоцу.

— Это лейтенант, — повторил он. — И его зовут Эмох Хатвиц.

Глава 6

Холодно. Холодно. Холодно. Оттли Биссалу с трудом удавалось ровно вести аэрокар, его била непрекращающаяся дрожь. Он промерз до костей под этим проливным дождем, но дело было не только в этом. Страх, ужас, шок — как бы ни назывались демоны, обуревавшие его, но они не оставляли Оттли, они рвали его своими когтями, холодили кровь, заставляя ежиться и стучать зубами.

«Успокойся, — твердил он самому себе. — Сосредоточься. Думай только о полете». Сейчас он влился в оживленный поток аэрокаров над Лимбом. Здесь он был в безопасности. Но Биссал никогда не считал себя хорошим пилотом, а в данном месте любому водителю нужно было соблюдать предельную осторожность и пустить в ход все свое умение управлять машиной. А он был измотан до предела.

Хатвиц. Хатвиц был ошибкой. Они нашли тело и могли начать розыски раньше, чем предполагалось.

Зато самое худшее уже позади. Но оно продолжалось слишком долго. Этот кошмар в Резиденции, череда ошибок и уверток, боязнь попасться, долгий путь под ливнем к спрятанному аэрокару — а его еще нужнобыло найти и открыть, — полет обратно к городу на низкой, не доступной детекторам высоте — он ни за что не согласился бы пережить все это снова. Но дело он сделал! Все, что сейчас было нужно, — это посадить машину и добраться до убежища. Без проблем! Главное позади. Все прошло хорошо.

Но он до сих пор не мог унять дрожь.

Фреда Ливинг вынырнула из-за пелены дождя и вошла в главный зал правительственной Резиденции. Здесь ее ждал Альвар Крэш, Дональд стоял рядом с хозяином.

Фреде понадобился всего один взгляд на шерифа, чтобы понять, догадаться, что Просперо здесь ни при чем. В его лице не было ничего похожего на ярость или упрек. И дело даже не в ней самой. И тут же ей захотелось, чтобы все было не так. Пусть бы лучше этот вызов был связан с ее роботом. Потому что на лице Крэша было написано нечто большее. Гораздо страшнее, чем недовольство дурным поведением роботов.

— Грег мертв, — промолвил Крэш. — Выстрел из бластера в грудь.

Фреда заморгала, затрясла головой, не сводя с Крэша испуганных глаз.

— Что?

— Мертв. Убит. Это убийство.

Фреда не нашлась что сказать. Она не хотела этому верить, ее так и подмывало сказать: «Нет, этого не может быть!» Но, взглянув еще раз на Крэша, она поняла, что это правда. Наконец она выдавила хоть какие-то слова:

— Проклятие! Как это случилось?

— Я не знаю, — ответил шериф ровным и уставшим голосом. — Пойдемте.

Он повернулся и повел ее вниз по коридору к маленькой комнатке, служившей ему штаб-квартирой. Вокруг постоянно шныряли роботы и помощники шерифа, занятые, совещающиеся, разговаривающие по внутренней связи. У людей были усталые и угрюмые лица.

— Садитесь, — сказал Крэш, и Фреда безропотно повиновалась. Она присела на странно выглядевший сейчас диванчик с легкомысленной обивкой в цветочек.

И все вокруг казалось пугающе реальным, каждая деталь бросалась в глаза. Сидя здесь и сейчас, Фреда отчетливо понимала, что эта ночь останется в ее памяти и в душе навсегда.

— Как это… это…

— Мы не знаем, — сказал Крэш. — Чтобы это понять, нам необходима ваша помощь, притом времени у нас очень мало. Роботы охраны должны были защитить Грега, но этого не произошло. Я должен знать, не испортил ли их кто-нибудь. Вам необходимо это установить, сегодня, сейчас. Но…

— Но что? — вскинулась Фреда. Она уже знала ответ.

— Но мы еще не успели перенести его, — закончил шериф. — Мои роботы и технические консультанты до сих пор изучают место преступления. Видеть это не очень приятно.

Фреда кивнула, еще не избавившись от оцепенения.

— Да, — промолвила она. — Да, не сомневаюсь.

Фреда никогда раньше не видела мертвецов, тем более погибших насильственной смертью. То же самое можно сказать и о большинстве колонистов на планете. Смерть слишком неаппетитная штука, чтобы придавать ей первостепенное значение в повседневной жизни. Но даже если бы ей и доводилось заходить в комнату, битком набитую трупами, она все равно не была бы готова видеть изуродованного Хэнто Грега, застреленного в своей постели. Его тело — вернее, его труп — выглядело тем страшнее, что находилось в такой обыденной обстановке. Уставший за долгий вечер человек собрался отдохнуть, он уютно устроился в кровати, чтобы немного почитать перед сном.

И кто-то пристрелил его из бластера. Грег так и остался сидеть в постели, в своей пижаме. В такой личной, почти интимной обстановке. Фреде показалось, что она подглядывает в замочную скважину. Ей не следовало находиться здесь. Она не имела права видеть это. И никто не имел права. Внезапно ее охватило желание выгнать всех их из комнаты — роботов, Дональда, Крэша и его полицейских. Выгнать всех, уйти самой и оставить Грега наедине со смертью.

— Да покоится в мире… — промолвила она почти шепотом.

— Простите, доктор Ливинг, — подал голос Дональд. — Что вы сказали?

— В покое, — сказала она. — Почему вы не оставите его в покое?

Фреда закрыла глаза, чтобы не видеть эту страшную картину. Ей захотелось отвернуться, не смотреть — но она не могла удержаться. Она снова открыла глаза и посмотрела на труп.

Хэнто Грег был ее другом, ее благодетелем, ее поддержкой. Но это не главное. Что значил тот факт, чем и кем он являлся для нее самой, если время и обстоятельства его смерти грозили катастрофой всей планете? Это уже стало историей, минутой, которую Фреду заставят вспоминать до конца жизни разные хроникеры и исследователи. Ее саму запомнят, потому что в ту ночь она была в Резиденции. А Хэнто Грега будут помнить не потому, что этот человек спас Инферно, или, по крайней мере, пытался спасти, нет. Его запомнят как Правителя, который погиб от руки убийцы. Его место, его законное место в истории запятнано и извращено на веки вечные. И это самая горькая несправедливость, какая может быть.

— Хорошо, — сказала Фреда, хотя ничего хорошего не наблюдалось. — Хорошо. Где эти роботы?

— Здесь, доктор, — ответил Дональд. В его голосе звучал оттенок участия, мягкости. Фреда почувствовала, как он осторожно берет ее под руку и поворачивает в сторону испорченных роботов охраны, все еще стоящих в стенных нишах. Она тут же увидела то, что больше всего взволновало Крэша. Ни один из них не двинулся прежде, чем был застрелен.

— Этого не может быть, — вырвалось у нее. — Никто не может проскочить мимо ПОСа, тем более троих. Они двигаются очень быстро.

— Я тоже так подумал, — сказал Крэш. — Но дело в другом. Каждый из остальных роботов был застрелен из бластера.

— Но основное преимущество ПОСов в том, что они постоянно поддерживают контакт друг с другом. И связь эту прервать нельзя. Если кто-то из них увидит неладное, все остальные тут же об этом узнают. Нельзя застрелить ПОСа без того, чтобы об этом моментально не узнали остальные — и не пришли на помощь. Почему же так случилось?

Крэш махнул рукой в сторону искореженных роботов.

— Они перед вами, доктор. Вы сами мне об этом расскажете.

— Я могу прикасаться к ним? — спросила Фреда. — Ну, как быть с отпечатками пальцев и так далее?

— Роботы-криминалисты уже полностью отсканировали всю обстановку, — сообщил Дональд. — Я полагаю, если вы наденете хирургические перчатки и один из роботов-криминалистов будет рядом, чтобы снять внутренние повреждения, как только вы откроете ПОСов, то все будет в порядке. Насчет отпечатков пальцев вы совершенно правы. Если нам немного повезет, мы сумеем отыскать хоть один отпечаток пальцев того, кто поработал с внутренним оборудованием роботов охраны.

— Хорошо-хорошо, — рассеянно пробормотала Фреда. Она думала уже о другом. Перед ней была поставлена задача, которая полностью завладела ее мыслями. Оно и к лучшему. Эта сосредоточенность на проблеме заставляла ее забыть о мертвом теле на кровати. — Тогда начнем.

Но не двинулась с места. Что-то было не так, что-то она выпустила из внимания. А потом она поняла. Роботы были застрелены в грудь, так же, как и Грег. Даже Фреда, не особенно опытная в подобных вещах, видела, что выстрелы были прицельными, особенно если судить по тому, что других пробоин на роботах не было.

Но выстрел в грудь не имеет смысла. Чтобы убить робота наверняка, лучше всего стрелять в голову, чтобы таким образом повредить позитронный мозг. Нельзя быть до конца уверенным, что при попадании в грудь робот выйдет из строя. У него нет ничего похожего на сердце или легкие, то есть таких жизненно важных органов, при повреждении которых наступала бы немедленная смерть.

Если суметь повредить его достаточно серьезно с первого же попадания, разорвать должное количество контактов — тогда да, тогда конечно. Но ты не можешь быть уверен в этом на все сто, когда к тебе бегут трое скоростных, агрессивных роботов охраны.

Если только, конечно, ты не знаешь досконально именно эту модель роботов-охранников, не знаешь, каким образом мощный бластер может одним выстрелом в грудь вывести их из строя… или ты уверен, что они не бросятся на тебя.

Да, если они не двигались, то это объясняет, почему убийце не понадобилось стрелять в голову. Но совершенно не объясняет, почему он целился именно в грудь.

Если только… если только на груди роботов не было чего-то такого, что убийца не хотел оставлять на виду. И если это так, то эти выстрелы были направлены на то, чтобы что-то скрыть. Эту идею стоило проверить.

— Мне не нужно осматривать этих роботов прямо сейчас, — сказала Фреда. — Может, чуть позже. Сперва я хочу взглянуть на остальных ПОСов.

— Как пожелаете, доктор, — отозвался Дональд. — Пройдемте.

Дональд вывел Крэша и Фреду в коридор и направился к бесформенной груде железа на полу. Фреда склонилась над ней и внимательно осмотрела.

— Этот, похоже, был в движении, спешил к месту происшествия, пока его не застрелили, — высказал предположение Крэш.

— Нет, — возразила Фреда. — Я не очень-то понимаю в бластерах, но знаю, как выглядит покрытие на теле робота после воздействия на него огнем. Спекается, плавится, и тому подобное. Возможно, вас хотели заставить прийти к решению, что робот двигался, когда его застрелили, но он был отключен, как и все остальные.

— Почему вы так уверены в этом? — полюбопытствовал Крэш.

Фреда указала на следы выстрелов.

— Взгляните на дыру в груди. Совершенно идентичная тем, что и у роботов в спальне. Именно этот выстрел прикончил его.

— И что?

— И посмотрите на расплавленные края. Края от других попаданий частично покрывают эту дыру. Убийца выстрелил роботу в грудь в упор, а потом ему или ей пришла в голову удачная мысль. То ли робот упал, то ли убийца толкнул его, а потом отступил и сделал еще несколько выстрелов с более дальнего расстояния, но уже после того, как робот упал.

— Вы правы, — согласился Крэш. — Я должен был заметить это.

— Ну, ваши специалисты по оружию рано или поздно увидели бы это. Я сама заметила это лишь потому, что знала, что нужно искать.

— Искать? — удивился Крэш. — Что вы имеете в виду?

— Все эти роботы были застрелены не потому, что неизвестный хотел их убить, — пояснила Фреда. — Их застрелили затем, что это был самый быстрый способ уничтожить следы вмешательства. Я думаю, что им засунули какую-то дрянь между контактами в центре груди, как раз под съемной главной панелью.

Фреда осознала, что до сих пор не может оторвать взгляда от мертвого робота. Такой же выстрел, как и прочие, что разрушили остальных ПОСов. И тот, что убил Грега. Грег мертв. Боже милостивый, Хэнто Грег умер! Она зажмурилась, сделала глубокий вдох и постаралась взять себя в руки. Не время предаваться горю. Только не теперь, когда вся планета находится на грани гибели.

— Сэр, доктор, могу ли я вмешаться?

— Да-да, Дональд, — кивнула Фреда, успокаиваясь. — Что… что там?

— Криминалисты сообщают первые результаты по внутренней связи. Это касается анализов действия оружия, которое здесь использовали.

— И каковы результаты? — спросил Крэш.

— Относительно дальности, мощности и последовательности выстрелов, сэр.

— Что это дает? — не поняла Фреда.

— По последовательности выстрелов можно узнать многие характеристики оружия, из которого велась стрельба, — ответил Дональд. — Выстрел из бластера производится выбросом освобожденной энергии. Измерив радиус раны или отметины от выстрела, мы можем определить расстояние до стрелявшего. Сравнив размеры повреждений с показателем дальности, мы можем установить мощность каждого выстрела. Поскольку бластер теряет часть мощности после каждого сделанного выстрела, первый — всегда самый мощный, а потом уровень мощности постепенно снижается.

— Правда, это не всегда можно установить, — добавил Крэш. — При сильном аккумуляторе расход энергии за один выстрел бывает минимальным.

— В данном случае, сэр, нам повезло. Предварительные анализы показали, что расход энергии был значительным.

— Ладно, Дональд, — нетерпеливо перебил его Крэш. — Переходи к сути.

— Выстрел, которым убили Правителя Грега, был сделан первым.

— Черт меня побери! — только и сказал Крэш. — Один — ноль в вашу пользу, доктор Ливинг. Если его застрелили первым, это значит, что роботы уже были обездвижены. Стрелять в них не было никакой необходимости, если только не для того, чтобы что-то скрыть. Хотя многие роботы там, внизу, не были застрелены. Почему?

— Возможно, если я осмотрю их, я смогу обнаружить то, что… что убийцы пытались спрятать, — сказала Фреда. У нее уже была парочка идей, но она должна в этом убедиться прежде, чем говорить о них. Не раньше, чем найдет доказательства своей правоты.

— Я вас оставлю, — сказал Крэш. — Там наверняка полно ПОСов, которых нужно проверить. Я высоко ценю вашу помощь. Вы уже оказали мне услугу куда большую, чем думаете. Тем не менее у меня впереди еще масса дел. Дональд, ты со мной.

— Да, сэр. — Невысокий голубой робот слегка поклонился Фреде. — Доктор Ливинг, работать с вами снова очень приятно, даже при таких печальных и тревожных обстоятельствах.

— Спасибо, Дональд, — ответила Фреда. Робот и полицейский направились вниз по лестнице к импровизированной штаб-квартире. Фреда немного постояла, глядя на искореженного робота. «Какое варварство! — подумала она. — Бессмысленное варварство!»

Альвар Крэш понимал, что нельзя больше откладывать неприятный, но обязательный момент. Пора сообщить обо всем Жустену Деврею, командору рейнджеров Правителя. С тех пор как Крэш обнаружил тело Грега, прошло два часа. Единственным лучом света в темном царстве было то, что шериф не видел никаких явных причин звонить Синте Меллоу и вообще в СБП. По крайней мере произошедшее имело значение в основном для самой планеты Инферно.

Без сомнения, рано или поздно СБП все равно вмешается. Такое глобальное расследование должно проводиться на всех уровнях. Но хотя бы на данном этапе он будет избавлен от их общества. Как бы шериф ни сомневался в беспорочности рейнджеров, СБП он доверял еще меньше.

Крэш уселся за портативный телефон, установленный его командой, и послал вызов Деврею.

Фреда Ливинг остановилась перед ПОСом номер двадцать три. Робот все еще стоял на ногах, хотя был обесточен. Он, в отличие от своих товарищей по несчастью на первом, а частично и на втором этаже, не был застрелен, а просто стоял отключенный. В чем же дело? Фреда надавила на нужную кнопку, и внутри робота что-то щелкнуло. Теперь можно открывать панель.

Фреда, чувствуя себя неловко из-за хирургических перчаток и заглядывающего через плечо робота-криминалиста, нажала еще одну кнопку, расположенную ниже предыдущей, которая служила для открывания главной панели. ПОС номер двадцать три смотрел на нее невидящими глазами и никак не реагировал. У большинства роботов обесточивающие устройства находятся на спине, наделенные простым механизмом вскрытия, чтобы любой мог разобраться в нем. Но с роботами охраны, естественно, все было по-другому. Для того чтобы их отключить, надо подойти к роботу спереди, так что он вас увидит и успеет воспрепятствовать прежде, чем его выключат. Но этот робот был уже обесточен, а значит, ждать от него нечего.

Главная панель раскрылась, и Фреда отступила назад, давая маленькому роботу-криминалисту возможность заглянуть внутрь и заснять все внутреннее оборудование, пока она не дотронулась до него. Робот начал подниматься, пока не оказался на одном уровне с главной панелью. Из него выдвинулась крошечная камера, которую он направил на «внутренности» ПОСа. Камера быстро задвигалась, поворачиваясь во все стороны. Наконец она пискнула, давая понять, что съемка закончена, и робот откатился в сторону. Что-то в его движениях напомнило Фреде птицу колибри, которых поселенцы недавно завезли на Чистилище.

Чемоданчик с инструментами стоял, раскрытый, на столе. Фреда вынула из него фонарик и разъемное приспособление. Прикрепив фонарь над главной панелью, она взяла разъемник и отсоединила всю внутреннюю часть панели от корпуса робота. Вынула панель и положила на стол, затем снова отступила на шаг, чтобы робот-криминалист смог сделать свое дело.

Содержимое груди робота было более сложным, чем блок-схема простого выключателя, но Фреде понадобилась всего одна минута, чтобы увидеть то, что она искала.

Или, точнее сказать, убедиться, что того, что она искала, здесь нет. Но все же след остался.

Она улыбнулась и отступила от ПОСа.

— Сделайте мне снимок этой панели полностью. С максимальным увеличением.

Малютка-робот подкатился к останкам ПОСа и принялся за работу. Вскоре Фреда получила свой снимок. Начало было положено. Конечно, нужно было проверить и всех остальных роботов, и притом самым тщательным образом. Но все же она чувствовала себя радостно-взволнованной. Она начала понимать, как им удалось проделать это, им — кто бы они ни были.

Но это чувство радости тут же угасло. Потому что она сразу же вспомнила, что они сделали.

Жустен Деврей сидел у себя в кабинете, разбирался с делом Хатвица, когда пришел вызов.

— Проклятие! Какого черта вы, Крэш, волынили два часа и не сказали мне сразу?

Жустен Деврей был в ярости и считал, что имеет на это полное право. Он смотрел на экран, испытывая страх, злость и усталость. Но не удивление. Он почему-то ничуть не удивился.

— На то у меня были свои причины, командор. Не самые приятные, но все-таки причины… которые я предпочел бы не обсуждать по внутренней связи, даже той, которая считается секретной.

— Ладно, — сказал Деврей. — Я буду в Резиденции через двадцать минут. Вы уже поставили в известность СБП или собирались позвонить Синте Меллоу после меня?

Лицо Крэша в видеофоне немного сместилось. Шериф посмотрел на Деврея недовольно.

— Я бы предложил не сообщать в СБП о случившемся вообще. Вскоре они и так обо всем узнают.

— Что вы городите, Крэш? Вы что, с ума сошли? Это же не пьянице какому-то голову свернули! Это убийство Правителя! Вы должны сообщить обо всем во все имеющиеся в наличии учреждения, связанные с охраной правопорядка.

— Согласен, командор. Но с моей точки зрения, в данном случае СБП не имеет отношения к охране правопорядка.

— Да что вы несете?! — взорвался Деврей.

— Я говорю, что не знаю, в чьей безопасности заинтересована Служба безопасности поселенцев. Возможно, что далеко не в нашей с вами. Прошу вас прибыть сюда как можно скорее.

Крэш оборвал связь прежде, чем Деврей успел что-либо сказать, но командор сообразил, что ничего не смог бы добавить к уже сказанному. Крэшу, напротив, было что сказать, но он только заявил, что подозревает СБП в причастности к смерти Грега. И Деврей вынужден был признать, что это весьма вероятно.

Но было и кое-что похуже. Если Крэш не сразу уведомил рейнджеров о случившемся, значит, он подозревает и их тоже.

И хотя это задевало Деврея до глубины души, он с ужасом осознавал, что это тоже вероятно. Он подумал об Эмохе Хатвице, его мертвом теле, оставшемся лежать под дождем, и обо всем, что Деврей узнал о Хатвице за последние часы.

Он встал.

Дождь кончился, и на востоке небо посветлело, когда Фреда Ливинг вынула содержимое главной панели из недр очередного ПОСа. Фреда отстранение отметила про себя, что за окном скоро рассветет, но она была слишком измотана, чтобы думать о таких пустяках.

Она уже потеряла счет веренице проверенных роботов, но это не имело значения. Посчитать можно и позже. Сейчас проверка занимала все ее внимание, необходимо было исследовать каждого ПОСа. Вскоре она стала работать быстрее. Если бы не постоянные задержки из-за робота-криминалиста, сканирующего главную панель, Фреда могла бы доставать и вставлять обратно детали за двадцать секунд. А это само по себе многое значило.

Но результаты оставляли желать лучшего. Пока она нашла лишь слабые следы, легкие отголоски искомого. Она видела мельчайшие царапины, оставшиеся после того, как из роботов что-то вынимали, — незначительные отпечатки на основной части панели. Фреда полагала, что эти следы оставило некое отключающее устройство, с помощью которого удалось вывести роботов из строя. Но догадки и уверенность в своей правоте — не одно и то же. Тем более что тот, кто устанавливал и доставал эти отключающие устройства, был не менее осторожен, чем она сама, когда искала их.

Но опускать руки еще рано. Как бы то ни было, время у нее не ограничено, и ей было абсолютно все равно, что на улице уже занимался день. Фреда не боялась обнаружить что-то непонятное или не то, что она предполагала. Но кто бы ни был здесь прошлой ночью — наверху, в спальне, лежал труп Правителя, снаружи лил дождь, часы бежали все быстрей, вокруг царила кромешная тьма… Этот человек просто не мог не сделать ошибку.

Фреда двинулась к следующему роботу, и криминалист дернулся за ней. Она устояла перед искушением оттолкнуть его, поскольку знала, что сканирование может сослужить хорошую службу. Робот в состоянии обнаружить массу вещей, не доступных человеческому глазу. Пыль или почти выветрившийся запах пота, крошечную чешуйку кожи или незаметный обломок ногтя, которые позволят установить личность преступника. Может, даже и отпечаток пальца. А может, что-либо неожиданное, но тоже важное.

Снова пусто. Противник был очень осторожен. Но если он допустил хотя бы одну ошибку, а Фреда эту ошибку найдет, это может решить дело.

Наконец сканирование закончилось, и робот отступил в сторону. Фреда закрыла внутреннюю и внешнюю панели робота и двинулась к следующему.

Непривычно было смотреть в эти мертвые, страшные глаза, потом наклоняться и открывать грудь робота. Не так давно ни одному колонисту не пришло бы в голову бояться роботов. Но Фреда понимала, что времена изменились. Уже не существовало никаких технологических препятствий, чтобы появился робот, вообще лишенный Законов. Как ничто не мешало созданию робота-убийцы, похожего, например, на такого вот ПОСа. Вообще-то она даже обрадовалась, что эти ПОСы были всего лишь повреждены. Стоило кому-нибудь пересадить гравитонный мозг без Законов в одного из них, и тогда… тогда…

Нет. Лучше об этом не думать. Фреда была так измотана, что едва могла сконцентрироваться на одной точке или одной мысли. Соберись! Соберись. Открой следующую панель. Позволь роботу заглянуть в нее и все запечатлеть. Соберись с духом и смотри в оба. Освободи панель…

…И можешь поздравить себя! Фреде не нужно было никакого увеличенного снимка, чтобы понять, что она победила. Противник допустил ошибку.

И очень грубую.

Симкор Беддл, глава Железноголовых, стоял перед своим видеофоном в уютной шелковой пижаме и покачивал в руке чашку кофе. Он наблюдал, как его роботы настраивают связь, хотя сейчас он не собирался никому звонить. Его больше интересовало то, о чем говорят другие. И у него были свои способы — возможно, не совсем законные, — которые позволяли подслушивать чужие разговоры.

Его видеофон был сверхсложным аппаратом, способным принимать сигналы, не всегда предназначенные для широкой публики. Как раз сейчас он принимал закодированные сообщения, идущие по полицейскому каналу, и весь штат Беддла трудился над тем, чтобы расшифровать эти сигналы. Но человек может многое узнать, просто внимательно прислушавшись, даже если он не понимает, на каком языке ведется разговор. Роботы, подключенные к системе, принимали кодированные сигналы, анализировали сообщения с «горячих точек» города, где суетились полицейские, и старались докопаться до закономерностей кода.

Одним из самых глубоких убеждений Беддла была уверенность в том, что никаких секретов не существует, просто не существует — как факта. Действительно, если речь идет о предмете незначительном, о нем могут молчать — но разве это интересно? Секрет лишь тогда становится секретом, когда люди хотят его сохранить в тайне. Но если Знающие люди и стараются скрыть какие-то сведения или события, они все же ведут себя соответственно информации, которой они владеют. А своим поведением они приоткрывают часть тайны тем, кто умеет наблюдать и анализировать увиденное.

Железноголовые всегда умели наблюдать. Беддл об этом позаботился. Превращение этой банды разбойников в узаконенную политическую силу еще не было полностью завершено, и они ловили каждую возможность вырваться на полголовы вперед остальных. Нужные сведения в нужное время могут сыграть решающую роль, а потому домашние роботы Беддла поставили его в известность, что заработала полицейская внутренняя связь. Не важно, что сообщения закодированы; само по себе то, какую активность развила эта полицейская свора, говорило о многом, очень многом.

Не менее красноречивым казалось распоряжение, отменяющее все полеты с Чистилища. Конечно, долго продолжаться это не может, но ведь они не предоставили никаких объяснений такого приказа. Даже сейчас Беддл мог созерцать по своей нелегальной системе связи толпы возвращенных, которые собрались в аэропорту. Еще Беддл увидел машины со знаками Департамента шерифа, спешащие из Аида к Резиденции Правителя. Последним штрихом стала череда аэромобилей рейнджеров, направляющихся туда же. От него не укрылся и тот факт, что СБП почему-то не было видно.

Что же произошло? Никаких сомнений, что Резиденция Правителя была эпицентром поднявшегося урагана, но причина была не ясна.

Исходя из виденного, у Беддла возникла парочка идей насчет происходящих событий. Симкор Беддл привык к свободе действий, особенно если грядущие выгоды превышали возможную опасность. Но прошли те времена, когда Беддл и большинство Железноголовых могли достигать цели любыми средствами. Конечно, кое-что они вытворяли и сейчас, но это хранилось в тайне.

Беддл призадумался. Нет. К нему не вела ни одна ниточка. Разве что неожиданно всплывут какие-то старые грешки, его связи с давнишними заговорами. Пара его прошлых исполнителей тогда попросту исчезла, залегла на дно. Если только кто-нибудь из них снова не взялся за старое…

Нет. Нет. Не может быть. До него они ни за что не доберутся.

Не важно было — «кто». Весь вопрос в том, «что». Что произошло? И если он правильно догадался, отчего полиция зашевелилась с такой скоростью, значит, настало время действовать, и действовать быстро. Такой поворот событий представлял собой уникальную возможность, особенно если взяться за нее с предельной осторожностью.

Но если он ошибается? Если дело не в этом, а он поведет себя так, будто ждал другого, тогда он окажется в очень неприятном положении. И это еще мягко сказано!

Симкор нахмурился, пытаясь разгадать эту головоломку. Но затем его лицо посветлело, он улыбнулся и отдал чашку ближайшему роботу. Волноваться незачем. Никакой секрет нельзя скрыть. Через несколько часов все станет известно, а этого было вполне достаточно для того, что задумал Симкор. Можно не торопиться.

Он улыбнулся своим мыслям и подал знак личному роботу, чтобы отвел его обратно в спальню. Он шествовал за роботом спокойным, уверенным и неспешным шагом. Все шло прекрасно.

Глава 7

Жустен Деврей смотрел, как траурно-черные роботы-коронеры выносили тело Правителя Хэнто Грега.

— Проклятие, — проговорил он. — Я не могу в это поверить. Не могу поверить!

Он повернулся и уставился на кровать Правителя — смертное ложе, у которого до сих пор толпились роботы-криминалисты, тщательно сканируя все, что скрывало под собой тело. Крови натекло не очень много, но все же натекло, на стенах и постельном белье остались пятна от ожогов, смотреть на которые было невыносимо, хотя их было не слишком много.

— Когда вы позвонили, мне и в голову не пришло, с чем это связано, — признался он Альвару Крэшу. — Я не думал об убийстве и всем, что стоит за этим. Я подумал, что вы пытаетесь просто опередить всех как соперников.

— Правильно, я пытался опередить всех, — ответил Крэш. — Но не из чувства соперничества. По совсем другой причине.

— Хатвиц, — промолвил Деврей. Это был не вопрос, а констатация факта.

— Хатвиц, — согласился Крэш. — Его смерть показалась мне неслучайной. На него не просто наткнулись в темноте. Его убрали слишком чисто. Кто-то прекрасно знал, когда и где будет находиться этот офицер, и знал, как лучше его убить.

— Если они знали, как распределены мои рейнджеры, почему они выбрали путь, на котором нужно было убивать одного из них? Почему не попросту проскользнуть между двумя крайними?

— Я уже думал над этим, — отозвался шериф. Говорил он слишком ровно и спокойно, чтобы это казалось естественным. — Не было ли у них особых причин убить рейнджера? Может, им нужен был именно Хатвиц?

У Жустена все похолодело внутри. Крэш всегда бьет в точку.

— Да, — сказал он. — Может, и так. Я не могу пока рассказать, в чем дело, но это вполне возможно.

— Прошлой ночью вы не знали, как зовут Хатвица, — отметил Крэш.

— А Меллоу знала, — сказал Деврей. — Она сразу узнала его. Я даже не понимаю как. Как только я вернулся с места преступления, я тут же запросил Центр Расследований.

— И там вам сообщили то, о чем вы не желаете говорить, — закончил Крэш. — Даже сейчас, когда мы стоим и смотрим, как ошметки Правителя соскребают со стены.

— Да, — смутился Жустен. Он не мог заставить себя признаться Крэшу, что Хатвиц был связан с «железным» бизнесом. Не время. Даже перед лицом покойного Правителя он не мог предать одного из своих людей, пока не удостоверится в том, что это правда.

— Понимаете, Меллоу могла знать Хатвица по двум причинам. Либо она наводила о нем справки…

— Либо она занималась тем же, что и он, — добавил Жустен.

— Прошу прощения, сэр, но существует еще одна причина, — проговорил робот Крэша. — Они оба — офицеры двух служб безопасности, которые занимаются охраной правопорядка. Она просто могла встречать его во время исполнения прямых обязанностей.

Жустен бросил косой взгляд на… как его там?.. Дональда. Обычно Деврей никогда не обращал на роботов особого внимания, особенно на тех, кто вылезает с такой тупой версией. Личный робот самого Жустена, Генри, как всегда, тихонько ретировался, как только они прибыли к месту событий. Он пошел к пустой нише в стене и расположился там. Но Жустен пару раз слышал разные истории, которые рассказывали про робота шерифа, и, похоже, сам Крэш воспринимал его достаточно серьезно.

— Ты думаешь, это реально? — спросил Деврей.

Робот по имени Дональд развел руками, совсем как человек, неуверенный в чем-то.

— Конечно, это только предположение. Я не могу подсчитать сейчас степень вероятности. Но мой опыт подсказывает, что сбрасывать со счетов самое невинное объяснение так же неразумно, как и отказываться от возможности преступных намерений. Тот факт, что Хатвиц находится под подозрением по поводу какого-то другого дела, не исключает вероятности его случайного знакомства с Меллоу.

— Принято, — сказал Жустен.

— Не думайте, что можете увильнуть от ответа, — заметил Крэш. — Мне необходимо знать, над чем работала ваша разведка.

— Чуть позже, — попросил Жустен. — Вы узнаете, даю вам слово. Но я не могу рассказать об этом сейчас… По той же причине, по которой вы не вызвали рейнджеров, как только увидели труп Правителя.

Крэш резко повернулся и посмотрел ему прямо в глаза, так что Жустен даже слегка втянул голову в плечи. С Крэшем шутки плохи.

— Значит, вы мне тоже не доверяете, — заключил шериф.

— Я доверяю вам, сэр, — возразил ему Жустен. — Но я не могу доверять каждому из ваших помощников и сомневаюсь в надежности ваших переговорных устройств. Дело слишком щепетильное. — «И я не хочу губить честное имя Хатвица, пока не смогу убедиться, что он сам его погубил».

Лицо Крэша исказилось гневом. Какое-то мгновение казалось, что он готов оторвать Жустену голову. Но он сдержался и даже смог улыбнуться одними уголками губ.

— Как мне ни неприятно, но ваши сомнения небезосновательны. Однажды Тоня Велтон проболталась, что поселенцам удалось расшифровать код сигналов моего Департамента. Мы, конечно, изменили код, но ни в чем нельзя быть уверенными. Хорошо, я даю вам сутки. Двадцать восемь часов.

— А если этого будет недостаточно? — спросил Жустен.

— Ничего хорошего не будет, — отрезал Крэш. — Двадцать восемь часов. Расследование не может стоять на месте. Мы должны успеть что-либо предпринять, пока место еще свободно.

Жустен поднял брови.

— Место? Какое место?

— Вы не замешаны в убийстве Правителя, потому что сейчас у вас плохое настроение, — заметил Крэш. — Эта операция была очень тщательно спланирована и организована, даже чересчур тщательно. Это заговор. Кто-то хочет захватить власть на планете, и это может случиться в ближайшие несколько дней. Если бы это было ваших рук дело, то вам бы сейчас радоваться и радоваться.

— Но как же конституция? — возразил Жустен. — Существуют законы, по которым происходит смена власти. Никто не сможет просто так прийти и занять место Правителя.

— Конституции действуют только тогда, когда народ в них верит и выполняет. В противном случае они не значат ничего, так, бесполезная куча бумажек. Как вы полагаете, достаточно сейчас доверия в народе, чтобы воспрепятствовать какому-то проныре втереться в верхи, несмотря на законы?

— Сэр, я могу упомянуть еще один момент? — вмешался Дональд.

— Что именно, Дональд?

— Как вы уже сказали, сэр, перед нами очень хорошо подготовленный заговор. Если, по вашим словам, убийцы стремятся к захвату власти, то они могут вскоре предпринять попытку завершить начатое.

Крэш кивнул и на несколько секунд призадумался. По его лицу пробежала тень.

— Если только мы не забрели в дебри. Может, мы имеем дело с обычной бандой маньяков.

— Что? — не понял Жустен.

Крэш махнул рукой в сторону кровати.

— Прошлой ночью он сам говорил, что находится на грани отставки. Но был настроен оптимистически и считал, что у него неплохие шансы остаться во главе правительства. Но, возможно, кто-то думал иначе.

— И что?

— А то, что человек, которого назначил Правитель, не остается на посту, если Правителя снимают или он уходит в отставку. Когда Правителю дают под зад сапогом, на его место встает президент Учредительного Совета. Шелабас Квеллам. Возможно, кому-то не хотелось видеть Квеллама в кресле Правителя.

— Чем им не угодил Квеллам? — полюбопытствовал Жустен. — Я почти ничего о нем не знаю.

— О нем и знать нечего, — ответил Крэш. — Посредственность. Проблема в том, что Грег назвал Квеллама Назначенным Правителем. Вероятно, он считал, что для стабилизации обстановки на планете будет лучше, если его возможным преемником окажется один человек.

— Вы в этом уверены?

— В принципе да, — ответил Крэш. — Во всяком случае, скоро все решится. А сейчас меня больше интересует вопрос, кто убил Правителя, а не кому это выгодно…

Крэша прервала женщина, вошедшая в комнату. Жустен узнал Фреду Ливинг, роботехника. Какого черта она здесь делает?

— Шериф Крэш, — сказала она. — Я кое-что обнаружила. — Глаза ее блестели. — Идите за мной.

Она повернулась спиной к двум замершим мужчинам и двинулась обратно, даже не глянув через плечо, чтобы убедиться, следуют ли они за ней.

— Ах да. Доктор Ливинг приехала сюда по моей просьбе, — сказал Крэш, опережая невысказанный вопрос Деврея. — Мне срочно потребовалась консультация знающего роботехника.

На секунду Жустен запнулся, а потом до него дошло.

— ПОСы! — сказал он. — Как убийца сумел проскользнуть мимо них?

— Я тоже об этом подумал, — ответил Крэш. — Так что давайте посмотрим, что ей удалось обнаружить.

— Ничего особенного не вижу, — сказал Альвар Крэш, вглядываясь в развороченное нутро робота охраны.

— Потому что вы никогда раньше не сталкивались с подобным у себя в Аиде, — ответила Фреда. — Вам это еще предстоит.

— Что ж, звучит многообещающе! — заметил Крэш. — Но я не вижу ничего особенного. Просто разбитая панель и разрыв главного кабеля.

— Дайте мне взглянуть, — попросил Деврей.

Крэш отступил, давая возможность младшему спутнику заглянуть в дыру на груди у робота.

— Что-нибудь увидели? — спросил он.

Деврей высунулся обратно с потрясенным лицом.

— Черт меня побери, это же ограничитель!

— Что? — переспросил Крэш.

— Ограничитель. Обломанный конец ограничителя. Кто-то вынул ограничители из Новых роботов, подогнал их для другой контрольной системы и всунул в ПОСов.

Крэш раскрыл было рот, но не нашелся что сказать. ПОСов отключили ограничители, которых переставили с Новых роботов? С ума сойти можно.

У каждого Нового робота имеется встроенный ограничитель. В принципе идея довольно простая. Они необходимы для того, чтобы отключить любого Нового робота, который попытается сбежать с Чистилища. Предполагалось, что вынуть ограничитель невозможно без того, чтобы не повредить робота. Ни один носитель ограничителя не сможет функционировать вне территории, на которую настроен этот прибор, другими словами, вне острова Чистилище. Как могла работать эта система, держалось в глубокой тайне. Даже Крэшу это было неведомо.

Но он понимал, что ключевое слово здесь — «могла», поскольку в данном случае система эта не работала. И каждый очередной беглый робот служил тому доказательством. И это не было случайностью или отдельным эпизодом. Переправка роботов за пределы острова превратилась в целую отрасль торговли. «Железный» бизнес был чем-то большим, чем просто бизнес, — он стал целой преступной индустрией, сложной и отлично организованной.

И теперь еще вовлеченной в убийство Правителя. Шайка бандитов нашла способ, как избавиться от роботов, охранявших Грега. Как они до этого додумались?

— Вы уверены, что это — части ограничителя из Новых роботов? — спросил Крэш.

— Абсолютно, — ответила Фреда Ливинг. — Именно это я искала, когда начала осматривать роботов.

— Ничего не понимаю. Мы ведь до сих пор на острове. Почему же ограничители отключили этих роботов?

— Должно быть, их как-то изменили, — пояснила Фреда. — Ясно одно: они настроены не на определенное географическое место, потому что роботы нормально работали во время вчерашнего приема. Полагаю, что они были настроены на то, чтобы отключить роботов после определенного сигнала. Гиперволны, а может, и допотопное радио. Никто сейчас не использует радиосигналы, а значит, для такой работы они вполне могли сгодиться. Такие сигналы невозможно уловить с помощью современного оборудования. Еще ограничители были переделаны не только для того, чтобы отключить роботов в нужный момент, но и для того, чтобы их можно было быстро установить. Правда, вынуть их так же сложно, как и обычные ограничители.

— Но где они достали столько ограничителей, чтобы отключить всех ПОСов? — взорвался Деврей.

В таких случаях Крэшу становилось яснее ясного, что Деврей не в состоянии мыслить в категориях «преступник», «жертва» и «убийство». В лесном хозяйстве он разбирался много лучше, чем в расследовании преступления.

— Запасные части, — предположила Фреда. — А может, они использовали ограничители, вынутые из Новых роботов. «Железячники» делают это. Никому другому это не нужно.

— Так, одно мы знаем наверняка, — сказал Крэш. — Тот, кто это сделал, работал в лаборатории «железячников». Он или она знали, как вставлять эти штуки, и смогли быстро это сделать.

— «Железячники», — повторила Фреда. — Возможно, это может указать нам мотив преступления.

— Возможно, — согласился Альвар. — По крайней мере мы сдвинулись с мертвой точки.

Дональд-111 еще не совсем оправился от перенесенного потрясения и потому был рад, когда обстоятельства позволили ему остаться наедине с самим собой.

ПОСы были сломаны. Их отключили, и потому они не смогли выполнять охранные функции. Крэш успокоил его, указав на то, что Грега все равно убили, хотя его защищали пятьдесят роботов. И еще один ничего не изменил бы. Но ведь эти пятьдесят были непригодны и сломаны! Один-единственный работающий робот легко бы справился с опасностью. А что хуже всего, Дональд сам настоял на активации именно данных роботов, и это погубило Грега.

Роботы на планете Инферно создавались с глубоко заложенным Первым Законом, и в таких случаях, как этот — когда робот понимает, что мог бы спасти человека, но не сделал этого, — он затормаживается и отключается. Но Дональд понимал и другое. Да, он мог бы спасти Правителя Грега, если бы обладал информацией, не известной никому, кроме одного человека — того, кто убил Правителя. Он мог бы спасти его, если бы остался здесь, в Резиденции, а не оказался за много километров, в доме Крэша, исполняя привычные обязанности. Он мог бы спасти Правителя, если бы произошло множество невероятных совпадений.

Нет. Нет. Он мог бы что-либо предпринять только в воображении. В действительности никогда не удается избежать всех опасностей и всего риска. Невозможно бороться с угрозой нападения настолько подготовленных, готовых на любой риск убийц, как те, которые лишили жизни Правителя Грега.

Дональду нужно было время, чтобы успокоиться, прийти в себя и прогнать мысль, что в его силах было что-либо предпринять. Так что работа, требующая уединения, пришлась очень кстати.

Ведь во время расследования мало собрать улики. Всякое расследование — это еще и различные оргвопросы. Дональд знал это лучше, чем кто бы то ни было. Надо распоряжаться роботами, людьми, установкой различного оборудования. Надо создать центр, куда будет поступать вся собранная информация. Надо устроить пресс-конференцию и подготовиться к встрече журналистов, гостей, любопытных и больших шишек, которые не замедлят появиться.

Работы было невпроворот, но ведь Дональд был буквально создан для этого. Правда, основная его задача сводилась к тому, чтобы сопровождать шерифа Крэша в роли его личного помощника, но в первую очередь он был обязан работать на Департамент полиции, корректируя действия всех остальных, и этим он и занимался, когда Крэш не нуждался в его присутствии — как, например, сейчас. Дональд едва ли мог признаться в этом даже самому себе, но он испытывал облегчение, когда шериф переставал путаться под ногами, и робот мог вплотную заняться «своими» делами.

Большинство из этого, если не все, достигалось с помощью внутренней связи, а это приводило к тому, что Дональд сохранял повышенную работоспособность, стоя на одном месте как столб, без видимых признаков жизни. И хотя со стороны моглопоказаться, что он отключился, на самом деле он продолжал работать.

К сожалению, Дональду уже приходилось сталкиваться с некоторыми трудностями в подобных ситуациях. Всегда найдутся несколько людей, которые из принципа не могут выносить вида ничего не делающего робота. Вид неподвижно стоящего Дональда доводил их до посинения. Они бросались отдавать ему глупые, ненужные приказы, лишь бы только заставить что-либо делать. Поэтому он сперва предпочитал убраться с глаз долой, а после уже начинать работу. В данной ситуации Дональд спрятался в чулан около мусоропровода. Он понимал, что такое месторасположение покажется смешным для многих представителей человечества, но ему было все равно. Для того чтобы посмеяться, они сперва должны найти его здесь, а уж это исключено.

Кроме того, в сложившейся ситуации не было ничего забавного. Шериф Крэш и другие люди не успели обратиться еще ко многим источникам. Даже сейчас по этим линиям продолжала поступать важная информация, как и новые вопросы. Тем не менее Дональд отлично понимал, что не стоит указывать на это ни Крэшу, ни кому другому. Это может отвлечь их и не дать сосредоточиться на основных задачах расследования. Ведь людям всегда нужно время, чтобы прийти в себя после больших потрясений.

Правитель Грег убит, и страшнее придумать ничего нельзя. Дональд горевал о нем так, как только может горевать робот. Но что поделать — человек уже мертв и с этим приходится смириться. Всегда нужно действовать в соответствии с создавшимися условиями, и смерть Грега стала одним из этих условий.

Люди, конечно, воспринимали это по-своему. Они повторяли «я не могу в это поверить», и Дональд не мог до конца понять смысла такого поведения. Получалось, что они стремились изменить создавшееся положение вещей на желаемое усилием воли, упорно держась веры в то, что ничего плохого не может случиться. Это ни к чему не приводило раньше и не приведет никогда, но, казалось, люди сходились во мнении, что однажды это поможет, и — кто знает? — именно в данном случае. Потому бессмысленно пытаться подтолкнуть шерифа, командора Деврея и Фреду Ливинг к дальнейшим действиям, пока они не смирятся с создавшимся положением.

А пока пусть они занимаются построением теорий по поводу гибели Правителя и его роботов. Они больше приспособлены к такой работе, в то время как Дональд возьмется за управление, чтобы успеть, например, подготовить лабораторию для судмедэкспертизы.

Дональд был на связи с пятью различными управлениями, когда услышал странные звуки из-за двери, доносившиеся из коридора. При обычных обстоятельствах он не обратил бы на них внимания, сочтя частью привычного шума в начале рабочего дня. Но данные обстоятельства при всем желании нельзя было назвать обычными. Похоже на то, что кто-то медленно и не очень уверенно прошлепал рядом босыми ногами, направляясь вниз по длинному коридору.

Это не были ни шериф Крэш, ни доктор Ливинг, ни командор Деврей. Дональд тотчас же узнал бы их походку. Это не мог быть ни один из помощников шерифа. Тяжелые ботинки были частью униформы, и никто из них не посмел бы прогуливаться босиком в таком месте, находясь при исполнении. Притом эти шаги звучали громче прочих, учитывая то, что человек топал босиком.

Дональд прервал связь настолько быстро и вежливо, насколько смог, и замер, не двигаясь, во тьме чулана, пока шаги не миновали его убежище и не направились дальше.

Дональд тихо отворил дверь и шагнул в коридор, стараясь ступать беззвучно. Он посмотрел вперед, еще не зная, что ожидает увидеть.

В любом случае он точно уж не ожидал увидеть лысого человечка в яркой голубой пижаме и дурацкой накидке в красно-белую полоску, ковыляющего по коридору.

Тирло Верик — так он назвал себя — сидел в своих нелепых ночных одеждах и выглядел больным и разбитым. Он восседал в громоздком кресле посреди комнаты, где не нашлось более подходящего для допроса сиденья. Кресло Верика было расположено так, что он сидел спиной к двери — такое положение предполагало причинить подследственному как можно больше неудобств.

Половина здания Резиденции едва ли когда использовалась для проживания. Она состояла из полностью меблированных спальных комнат со всем, что может понадобиться потенциальным гостям, хотя оставлять гостей на ночь никогда не входило в привычки инфернитов. Резиденция была набита симпатичными и уютными гостиными, в которых ни разу никто не сиживал, сияющими чистотой кухнями, в которых последний раз готовили еду еще тогда, когда Крэш только родился. Все это являло грустный пример гротескной архитектуры Инферно и разорительного характера экономики, основанной на труде роботов, и значительно расширяло область действия поисковой группы. По сути, дело сводилось к тому, что отыскать комнату, достаточно пустую для проведения допроса — и психологического воздействия на подозреваемого, — оказалось довольно затруднительно.

Фреда Ливинг сидела на стуле напротив Верика, Жустен присел в уголке, а Крэш расхаживал по всей комнате туда-сюда. Дональд скромно застыл в единственной в комнате нише, расположенной в стене, напротив двери и лицом к Верику. Конечно, он записывал все, что происходило, но был способен и на большее. Несколько лет назад, когда Фреда Ливинг сконструировала его, она снабдила его всеми необходимыми сенсорами, которые позволяли ему «работать» детектором лжи. Дональд снимал данные о ритмах сердца Верика, равномерности дыхания, частоте пульса, реакции зрачков и многих других физиологических факторах, достаточных, чтобы установить уровень стресса. Естественно, Верик об этом не знал, и никто не спешил посвятить его в это.

Хотя, если верить словам Верика, он не знал практически ничего. Он был достаточно пожилым человеком, худощавым, бледным, без малейшего признака волос на голове, не считая густых темных бровей и ресниц. Ярко-голубые глаза, притом довольно выразительные; лицо тощее и вытянутое, словно у голодающего. Лысина Верика была ровного розового цвета и блестела как отполированная — а может, он ее действительно полировал. Во всяком случае, его лысая голова была ухожена так тщательно, что это скорее походило на стремление создать собственный оригинальный имидж, сознательно избранный тип внешности и прически, исходящий из отсутствия таковой. Или он каждый день выбривал голову до блеска, или же регулярно подвергался операции по удалению волос.

Исходя из собственного опыта, Крэш знал, что человек, который так много внимания уделяет своей внешности и притом предпочитает шокировать окружающих своей грандиозной лысиной, оказывается весьма воинственно настроенным и самоуверенным, что Верик уже успел доказать. Любой другой, будучи арестованным в такой идиотской пижаме и не менее идиотской накидке, держался бы стеснительно и даже виновато. Верик же проявил все качества человека, который не любит, когда его задерживают при любых условиях.

Его рассказ был прост, хотя и неправдоподобен. Он поселенец, бизнесмен, приехал сюда, чтобы продать Климатическому центру планеты Инферно проект контрольной системы поселенцев. На прошлом приеме он находился в числе гостей. По договоренности он задержался после приема вместе с остальными гостями, которые ждали конфиденциальной встречи с Правителем. По дальнейшей договоренности он остался после упомянутой встречи на ночь в западном крыле Резиденции. Проснулся от шума голосов и шныряющих повсюду людей и встал посмотреть, что же такое происходит, но был схвачен Дональдом в тот момент, когда шел по коридору.

Из всего этого следовало, что Верик ни черта не знает о смерти Грега, заваруху он спокойненько проспал, и об этом свидетельствовало все его поведение. Либо он понятия не имел об убийстве Правителя, либо был первоклассным актером — но это вряд ли.

Крэш не собирался его просвещать. Если человек, уверяющий, что он ничего не знает, допустит промах, указывающий, что на самом деле ему что-то известно, тогда можно будет делать какие-то выводы.

Но самое поганое — и раздражающее — во всем его рассказе было то, что проверить его было практически невозможно. Дональд заверил Крэша, что бизнесмен из поселенцев под именем Верик значился в списке гостей. Но как тогда помощники самого шерифа умудрились не заметить его, пока обыскивали дом?

Крэш видел за свою жизнь слишком много чего и понимал, что на этот вопрос существует масса ответов. Человеческие ошибки можно объяснить разными причинами, одна из которых окажется верной, но ни одна из них не покажется достаточным оправданием для провинившихся.

Когда проводился первичный обыск, роботов катастрофически не хватало и все они были загнаны на работу, требующую скрупулезной точности, или на переноску тяжестей. Потому обыск пришлось проводить полицейским шерифа. Этот дом насчитывал, по самому скромному подсчету, около сотни комнат, и Крэш прекрасно представлял, как его коллеги мечутся в спешке по этажам, теряя счет проверенным и непроверенным комнатам, либо приоткрывают двери, чтобы бросить беглый взгляд, и, понятное дело, не замечают человека, свернувшегося калачиком под покрывалом. Верик вообще мог запереть свою спальню изнутри, и поисковая группа, подергав ручку, решила подойти сюда после, с ключами, но в суматохе могла позабыть об этом.

Помощники шерифа были обычными людьми, притом в той или иной степени пребывающими в шоке. Ведь этой ночью был убит именно их Правитель. Глава их государства лежал бездыханный, поверженный неизвестным врагом.

Но даже при таком пиковом положении шансы можно сравнять, если взяться за дело немедленно. Примерный план расследования Крэш уже мог представить себе. Он назначил новые поисковые группы, которые должны прочесать все здание заново с учетом того, что могло быть упущено предыдущей командой, и на этот раз один из роботов-криминалистов должен сопровождать каждого полицейского. И, если понадобится, Крэш был готов разобрать всю Резиденцию по кирпичику. Расследование не должно упустить ни единого шанса приблизиться к разгадке.

Но Верик… Если его непричастность была под сомнением, то и о его виновности можно было сказать то же самое. Если уж он принимал участие в тайном заговоре, то какого черта он рискнул остаться в Резиденции? И почему позволил взять себя голыми руками, прикрываясь только этой пижамой?

В целом Крэшу казалось, что правильней было бы поверить рассказу Верика, чем пытаться доказать его связь с преступниками. Но пока на горизонте не всплывало ни одного подозреваемого и ни одного подходящего мотива, Крэш не мог позволить себе отказаться от первого, кто подвернулся под руку. Кроме того, бывало, что достоверные истории часто не выдерживали внимательного допроса.

— Хорошо, мистер Верик, давайте начнем сначала, — сказал Крэш. — С самого начала.

— Вы можете мне сказать, для чего вам это нужно? — кипятился Верик. — Вы скажете наконец, что случилось?

— Нет, — холодно отрезал Крэш.

— Нам важно, чтобы пока вы ничего не знали, — чуть мягче добавил Деврей, приступая к роли хорошего полицейского при плохом — Крэше. — Нам необходимо знать то, что знаете вы, и если мы вам расскажем, это только помешает.

— Я хочу говорить с Правителем! — заявил Верик.

— Должен вам сообщить, что Правитель совсем не настроен говорить с вами, — ответил Крэш. Истинная правда, если и притянуто за уши, то самую малость. Похоже, это оказало должный эффект и успокоило Верика. — Итак, с самого начала, — повторил Крэш.

— Хорошо-хорошо. — Верик помедлил, чтобы вздохнуть и обмякнуть на своем кресле, а после начал свой рассказ заново. — Меня зовут Тирло Верик. Я живу на Бейли, планете поселенцев. Я представитель фирмы, которая продает сложное контрольное оборудование. Мы продали уже много наших систем контроля климатических преобразований, и меня направили сюда, надеясь, что мне удастся продать нашу систему для местного проекта. Я был на приеме вчера вечером и после его окончания встретился с Правителем Грегом. Зная, что в городе сейчас трудно устроиться, а я проделал очень долгий путь, он любезно предложил мне расположиться на ночь в этом доме.

— Только вам? — спросила Фреда. — Изо всех гостей, которые были здесь прошлым вечером, единственный, кому он предложил остаться переночевать, — это вы?

— Э-э-э?.. — Верик посмотрел на Фреду, будто громом пораженный. — Я не знаю. Вообще-то я больше никого здесь не заметил. И не понимаю, почему я остался здесь один. В доме полным-полно свободных комнат. Но я должен признать, что так оно и было. Хотя это и удивительно в доме такого размера. У нас все гости, задержавшиеся на вечеринке, автоматически остаются на ночь. Но неужели вы говорите правду и, кроме меня, здесь никого больше не было?

— Нет, не было, — сказала Фреда к вящей досаде Крэша. Первое правило ведения допроса гласит: никогда не отвечай на вопросы подследственного. Чем больше Верик знает, тем осторожней он будет в своих ответах.

— Доктор Ливинг, — заговорил Крэш. — Я полагаю, что лучше будет, если все вопросы станем задавать мы с командором, а вы будете подавать реплики только тогда, когда мы вас попросим.

Ливинг в изумлении посмотрела на Крэша.

— Но я… — протестующе начала она, но потом поняла. — Ох, простите, шериф!

— Ничего страшного. В любом случае это не так уж важно, — ответил Крэш, надеясь, что это правда и Верик не обратил на это особого внимания. — Но вы были далеко не единственным, кто пожелал встретиться с Правителем после приема, не так ли?

— Нет, конечно же! — согласился Верик. — Встречи с ним ждали многие. Всего человек восемь или десять, по группкам в два-три человека. Мне пришлось ждать, пока все они не уйдут, но я не очень торопился. Мне не было нужды спешить домой, а как последний в очереди, я мог задержаться чуть подольше. За мной больше никого не было.

«Ты только что сообщил нам, что был последним, кто видел Грега живым», — подумал Крэш. Он краем глаза скользнул по лицу Деврея, с удовлетворением отметив, что этот факт от него тоже не укрылся. — И о чем же вы вели разговор?

Становилось все более очевидно, что терпение Верика иссякает.

— Я уже рассказывал вам, и не раз! О том, что я хотел предложить ему приобрести нашу систему контроля. По-моему, он весьма заинтересовался по ряду причин… в основном потому, что эта система не требовала вмешательства роботов.

— Простите? — не понял Крэш. В этом и заключался смысл повторного допроса. Раньше Верик не упоминал об этом.

— Наша система не требует роботов, — нехотя ответил Верик. — Я сделал все возможное, чтобы объяснить Правителю преимущества данного подхода. Именно об этом мы и говорили. Мне показалось, он был согласен.

— А почему он не хотел принять систему, включающую труд роботов? — спросила Фреда Ливинг.

— Она слишком устарела для ситуации, которая сложилась на Инферно, — пояснил Верик. — Стоит только положиться на мозги роботов, доверить им управление изменением климата, и они предпочтут избежать всех опасных, но необходимых операций, в страхе причинить вред человеку или еще что-то в этом роде. — Теперь он говорил без умолку, очевидно, пустив в ход те же аргументы, которыми оперировал в разговоре с Грегом. — Система под наблюдением роботов будет делать все, чтобы исключить любой риск при климатических изменениях — вплоть до того, что они отложат срочные операции и пустят весь проект псу под хвост. Даже если им удастся довести дело до конца, их целью станет создание самых тепличных и безопасных условий на планете. Некоторые миры колонистов превратились таким путем в не что иное, как огромные зеленые лужайки. И неудивительно, что на таких планетах население впадает в спячку или даже вымирает на корню.

Это был удар ниже пояса. Солярия. Ни один колонист не может без дрожи вспоминать — или даже думать — о гибели Солярии.

Верик огляделся и причислил одно очко в свою пользу. Он продолжал:

— Система под контролем роботов, стремясь к самым оптимальным условиям, приведет к деградации этой планеты. Как я уже указывал Правителю, это не самый лучший выход из создавшейся ситуации, если только вы не хотите, чтобы следующие поколения встали перед новым выбором.

— Ладно, — сказал Крэш, которому не требовалось много усилий, чтобы строить из себя злого полицейского. — Хватит разглагольствовать. Вы поговорили с Правителем. Что дальше?

— Дальше мы пожелали друг другу спокойной ночи, и он сказал, что ему еще нужно поработать, потому он проводил меня до двери кабинета. Мы пожали друг другу руки, я прошел мимо роботов в коридор и пошел дальше. Боюсь, что я слегка попетлял по коридору и сделал круг. Потому что через некоторое время я вышел обратно к двери в кабинет Правителя. Я хотел расспросить, как пройти к спальне, у тех двух роботов, которых видел перед кабинетом, но их там уже не было. Наверное, они уже успели уйти.

— Уйти? — переспросил Крэш. Он сперва решил, что Верик видел у двери кабинета Правителя двух ПОСов, стоящих на страже. Но эти роботы должны были оставаться на месте. — Куда они могли уйти?

— Ну, помочь ему устроиться на ночь, наверное. Я слыхал, что колонисты даже раздеться не могут без помощи роботов.

Фреда открыла рот, чтобы что-то возразить, но Крэш шагнул к ней и положил руку ей на плечо. Совсем ни к чему показывать подозреваемому, что его инквизиторы встали в охотничью стойку.

— Кому-то из нас не мешает держать себя в руках, — проговорил Крэш, в его голосе зазвучала сталь. Но ведь роботы охраны ни за что не ушли бы со своего поста! Притом у двери кабинета стоял один робот, а уж никак не два. Крашу показалось, что ответ на его следующий вопрос он уже и так знает. — Эти роботы, — сказал он. — Вы не могли бы описать их?

— Я обычно не приглядываюсь к роботам, — проворчал Верик. — Я их не люблю и не доверяю им.

— Но вы же видели их, — настойчиво прорычал Крэш. — Как они выглядели?

Верик немного испуганно покосился на шерифа.

— Один был красный и высокий. Ярко-красный. Я бы его не спутал ни с кем. Другой был покороче, весь черный.

Жустен и Фреда одновременно метнули на Крэша взгляды, поняв все.

Последними, кто видел Грега живым, были Просперо и Калибан. Новый робот и робот без Законов вообще.

Один робот, чьи Законы позволяли ему не вмешиваться, если человеку будет нанесен вред.

И другой, у которого не было никаких Законов. И который мог спокойно причинить человеку любой вред.

Глава 8

Серо Фрост смотрел в темную муть моря за окном аэрокара, который летел обратно на Чистилище. Ни тебе объяснений, ни извинений, только приказ вернуться — приказ, которому его робот безропотно повиновался, невзирая на все уговоры хозяина. Команда к возвращению исходила из Службы контроля полетов, и Первый Закон заставлял любого робота последовать данным указаниям.

Но почему нужно лететь обратно? Ордер на арест? Что они там разнюхали? Ему нужно быть осторожным, очень осторожным. Многих замели только из-за того, что они впадали в панику, преувеличивая опасность.

А может, он летит навстречу офицеру, который арестует его? Фрост выглянул в иллюминатор и заметил цепочку огней других аэрокаров, движущихся обратно к Чистилищу. Облава? Возможно — если позволить себе хвататься за соломинку — окажется, что все это не имеет к нему никакого отношения. Может, они охотятся за «железячниками» и завернули все аэрокары, поднявшиеся в воздух в течение определенного отрезка времени. Узнать точно нет никакой возможности. Наверное, к нему это касательства не имеет.

Виноватый удирает, даже если за ним нет никакой погони. Ни в чем не признаваться, ничего не подтверждать. В любом случае у него всегда есть шанс отвертеться.

Мимо проносилось ночное небо.

Альвар Крэш посмотрел на настенные часы в комнате для заседаний. Почти семь утра. Прошло ровно пять часов с той минуты, как он обнаружил труп Правителя, хотя казалось, что за это время промелькнул целый месяц. Тирло Верика увели ожидать дальнейших расспросов в той же комнате, где его допрашивали, под стражей, в то время как роботы-криминалисты шерстили спальню, где он провел ночь. Крэш сомневался, что Верик как-то связан с убийством, но никакие сомнения не помогут в расследовании. Тот, кто не ищет, ничего и не находит.

Кто-то поставил в штаб-квартире стол для заседаний, и Крэш, Фреда Ливинг и Жустен Деврей расселись за ним. Дональд-111 встал немного в стороне. Все они — и даже в какой-то мере Дональд — были измотаны до предела. Груз последних часов непомерной тяжестью лежал на их плечах. Им казалось, что с момента, когда они начали поиски, они ни на шаг не приблизились к разгадке.

Время шло, и даже не шло, а бежало. Крэш не имел права держать дольше в неведении членов правительства и всех остальных граждан Инферно.

Но шериф знал: стоит ему объявить об этом, как на планете разверзнется ад. Он не мог предугадать, какие формы примет хаос, но не сомневался, что это будет именно хаос. Он отчаянно стремился удержать расследование под контролем, пока ужасная новость не поразила планету. И самое страшное заключалось в том, что это известие может поступить от кого-то другого, помимо самого Альвара Крэша, и с каждым мигом вероятность такого исхода возрастала в геометрической прогрессии.

Один из его помощников вполне может послать некодированное сообщение, и его подслушают, либо позвонить другу, а то и семье, и рассказать ужасную весть, либо продать новость о преступлении века другу-журналисту. А то и сами убийцы решат по каким-то соображениям объявить о смерти Правителя первыми. Или кто-то позвонит Правителю и повторит нехитрую штуку, которую выкинул Крэш, когда он сообразил, что Грег на экране — фальшивка. Галапроектор до сих пор был включен в сеть, частично для того, чтобы любопытные ни о чем не заподозрили раньше времени, частично для того, чтобы дать возможность техникам исследовать его в работе.

Они должны скоро сделать официальное заявление, притом очень скоро, если хотят сохранить контроль за ситуацией в своих руках. Но прежде чем встать перед камерой, Крэш должен был подумать, сосредоточиться и подготовить черновик заявления. Им предстояло провести военный совет — ведь смерть Грега могла послужить первым выстрелом в настоящей планетарной войне. Никто не мог знать наверняка, что ждет их впереди.

Шериф был уверен, что Жустен Деврей хорошо понимает это, да и Фреда Ливинг, казалось, не обманывалась на счет возможного развития событий. Крэш отметил про себя, что его поразило, и очень сильно поразило то, как она держится, попав в такой водоворот событий. Ею можно было восхищаться — молодая, красивая и неглупая женщина. Но Крэш не слишком доверял ее интуиции, когда дело доходило до расследования преступления. Во время допроса Верика она показала, что недопонимает либо понимает слишком буквально, в чем состоит работа полицейского. Может, прямой путь — самый лучший в области науки, где факты не имеют обыкновения умалчиваться или подтасовываться. Работа следователя, в свою очередь, тоже основана на методах поиска, но факты зачастую ускользают, и до них приходится докапываться с превеликим тщанием. Стоит только пойти напролом, и они никогда не дадутся тебе в руки.

— Ладно, Дональд, — сказал Альвар. — Давай начинать. Что мы имеем и чего нам не хватает?

— Из показаний Тирло Верика мы установили, что Калибан и Просперо были, очевидно, последними, кто видел Правителя Грега живым, — доложил Дональд. — Я сразу же распорядился об организации их задержания, но похоже, что нам не скоро удастся их поймать, особенно если учитывать, что мы не имеем поддержки со стороны агентов Службы безопасности. Ни рейнджеры, ни ваши полицейские не имеют права на арест в данном районе, как и необходимых для задержания кадров. Калибана и Просперо нельзя засечь с помощью внутренней связи, и по роду своей деятельности они много времени проводят вне города. Возможно, они вернулись к своим обычным обязанностям, но найти их невозможно. Также вероятно, что они находятся в каком-нибудь укрытии. Мы предпримем все меры для их поимки, насколько позволят нам обстоятельства.

«Интересно, почему это Дональд начал именно с роботов?» — подумал Крэш. Он прямо зациклился на них. Не нужно забывать, что в этом расследовании он не был так объективен, как в любом другом случае. Он явно хотел, чтобы Калибан и Просперо оказались виновными. Робот с предубеждениями! Мало шерифу было других проблем!

— Насколько заявление Верика можно считать достоверным? — задал вопрос Крэш.

— Все, что я могу сказать, — это что его физиологические реакции соответствовали жизненному тонусу обеспокоенного человека, говорящего правду. Я верю, что он не собирался нас обмануть, — ответил Дональд.

Никогда еще Дональд не давал такого краткого и эмоционального отчета относительно показаний датчиков своего детектора лжи. И Крэш тут же засомневался. Обычно его робот пускался в долгие рассуждения по поводу недоверия к такому способу исследования. Сомнений не было — он попросту хотел, чтобы роботов признали виновными!

— Нужно проверить достоверность его рассказа и свериться с рабочими записями Грега, — заметил Деврей. — Но это уже кое-что. У нас появились подозреваемые и направление расследования.

— Даже если оставить в стороне Первый Закон, я не вижу явного мотива, которым могли бы руководствоваться Просперо и Калибан, нападая на Грега, и почему в таком случае они действовали так небрежно, — возразила Фреда. — Да, у Калибана нет Первого Закона. В принципе ничто не мешало ему убить любого, если бы он захотел. Но точно так же ничто не мешает мне, вам, да каждому человеку. И конечно, Первый Закон не заставляет Просперо защищать человека, которому грозит опасность, но я не могу представить Просперо, продумывающего до мелочей детали убийства или палящего из бластера. Он не мог сделать все то, что мы здесь обнаружили.

— Но вы сами подтвердили, — заметил Деврей, — что отсутствие Законов вполне может позволить Калибану убить Грега. И что абсолютно ничто не толкало Просперо предотвратить это нападение.

— Да, но…

— Значит, один из них мог совершить убийство, а второй просто постоять в сторонке, — закончил Деврей несколько издевательским тоном.

— Теоретически да, — с неохотой признала Фреда. — Но какой смысл? Зачем им понадобилось бы убивать именно его?!

— А затем, — сказал Деврей. — У меня запланирована… была запланирована встреча с Правителем на сегодняшнее утро. Мы собирались обсудить мое предложение, которое я выдвинул на прошлой неделе.

— И что за предложение? — заинтересовался Крэш.

— Я предложил уничтожить всех Новых роботов, — ответил Деврей.

— Что? Вы что, с ума сошли, что ли? — возмутилась Фреда.

— Нет, мадам, — спокойно и насмешливо произнес Деврей. — Но у меня уже в печенках сидят эти «железячники». Новые роботы послужили причиной возникновения целой преступной отрасли — контрабандисты, лаборатории по изъятию ограничителей и даже закладка целых нелегальных поселений.

— Поселений? — удивился Крэш.

— Ну, во всяком случае, одного, — сказал Деврей. — Они называют его Валгаллой. По нашим предположениям, оно расположено на противоположной стороне планеты, где-то на Терра Гранде, в районе Утопии. Я даже не знаю, существует ли оно в действительности, но именно туда рвались все схваченные «железяки». Я устал до смерти, теряя время и силы в поисках причин этих выдумок. Я сказал Правителю, что «железячники» и Новые роботы не стоят этих усилий. Пора уже это признать и предпринять необходимые меры.

— Но ведь они работают! — запротестовала Фреда. — Новые роботы выполняют половину всех работ на Чистилище.

— А могли бы выполнять всю, если бы были хотя бы на треть так же продуктивны, как Трехзаконные роботы. Всем учреждениям пришлось брать на работу людей, потому что поселенцы отказываются принимать на острове роботов с Тремя Законами. Если бы Новые роботы приносили больше пользы, чем вреда, — это другое дело. Но получается, что они только тормозят проведение проекта по изменению климата.

Крэша удивило то, что Деврей принимал этот проект так близко к сердцу, но он тут же одернул себя, потому что удивляться тут было нечему. Гвардия следила за исполнением всех постановлений. И реализация проекта по преобразованию климата тоже входила в их компетенцию.

— А… а Правитель поддержал вашу идею? — несмело спросила Фреда.

— Не знаю, — сказал Деврей. — Он не отринул ее сразу. Я знал, что ему также приходила в голову идея вынуть все ограничители и позволить Новым роботам идти, куда они хотят.

— Какого дьявола? — вскинулся Крэш. — Если бы не ограничители, Новых роботов и след бы простыл, все бы смылись с этого острова подальше!

— Не будьте в этом так уверены, — сказала Фреда. — Многие Новые роботы причиняют неудобства, но они же работают, и работают в полную силу. В основном «железки» вкалывают как проклятые, чтобы выплатить долг. И не все они стремятся в Валгаллу, Жустен. Кстати, раз уж зашла речь, имейте в виду, что Валгалла — не выдумка. Это место действительно существует, и Новые роботы во многом правы, стремясь туда попасть. Я это видела собственными глазами.

— Да вы неплохо осведомлены о деятельности «железяк»! — заметил Деврей. — Скажите, вы своими глазами видели беглых роботов в Валгалле? И где расположена сама Валгалла?

— Ничего такого я вам рассказывать не намерена, — оборвала его Фреда. — Я не знаю, где находится Валгалла, и знать не хочу. Но если вы решите меня арестовать за то, что я видела «железяк», пожалуйста, милости прошу! Я несу ответственность за всех них. «Железяки» — это беглые Новые роботы, а Новых роботов изобрела я. И создала тоже я.

— Успокойтесь оба! — вмешался Крэш. — У нас мало времени. Если понадобится, мы вернемся к этому позже. Сейчас важнее то, что предложение, которое Деврей высказал Правителю, дает Калибану и Просперо неплохой мотив для убийства, если, конечно, они об этом знали. Они могли решить убить его прежде, чем он убьет их.

— Но Калибан — не Новый робот…

— Черт возьми, я знаю это лучше, чем все остальные! — рявкнул Крэш. — Но он мог решить не испытывать судьбу и не ждать, пока его прикончат, как и других Новых роботов. А может, он действовал из чувства приязни, а то и из солидарности к Новым собратьям. Мотив достаточно весом, и их вполне обоснованно можно считать подозреваемыми.

— Но вы же не можете утверждать, что это сделали именно они! Многие люди…

— Я сказал: подозреваемыми, а не преступниками, — повторил Крэш. — Даже если бы я был уверен, что это сделали они — а я не уверен, — я все равно не прекратил бы вести расследование других вариантов. Пока не нашел бы точных и неопровержимых доказательств. Предположим, это не роботы. Предположим, это сделали какие-то люди. Мотив? Достигли ли они своего, просто убив Грега, или это была лишь часть их плана? Был ли это заговор или простое убийство?

— Заговор? Господи, я даже не думала, что такое может быть… — пробормотала Фреда.

— А я в этом не сомневался, — продолжал Крэш. — Но вот что я скажу вам: с каждой минутой, чем дальше — тем больше, я прихожу к выводу, что это не похоже на заговор, имеющий целью попытку переворота. Если вы решили сместить правительство, едва ли вы станете ждать, когда оно придет в себя после первого удара, а уж потом нападете снова. Если только ваш план не пошел наперекосяк. Либо — а это весьма вероятно — это входит в ваши замыслы.

— Какие замыслы? — не поняла Фреда.

— Возможно, официальное объявление о смерти Грега послужит сигналом к следующему ходу.

— Да, не исключено, — согласился Деврей. — Я думаю, убийцы не рассчитывали, что тело найдут так быстро и что его найдете именно вы. Опять же они установили свой галапроектор, чтобы никто не догадался раньше времени.

— Да, — сказала Фреда. — Может, убийцы предполагали, что тело обнаружат только сегодня утром. — Она посмотрела на Крэша и пожала плечами. — Может, они думали, что Грега найдет Тирло. А может, Тирло и нашел его, но решил сделать вид, что обнаружил только утром. Хотя Дональд сказал, что показания датчиков свидетельствовали о том, что Тирло говорил правду.

— Вы не слишком доверяйте показаниям его датчиков, — заметил Крэш. — Подготовленный человек сумеет обмануть его приборы — да и любой детектор лжи, кроме психопробы. Но Тирло на такое не способен, он придурок, притом полезный для нас.

— И каким же образом может быть полезен придурок? — поинтересовалась Фреда.

— Если он принесет вред нашему противнику. Конечно, может, они предполагали, что мы провозимся с Вериком подольше, забыв обо всем остальном, в то время как они успеют обстряпать свои дела и довести задуманное до конца. Но мне кажется, что убийцы и не подозревали о присутствии Тирло, и он сказал нам правду — он здесь совершенно ни при чем и все время, которое заняло преступление, он проспал. Но не волнуйтесь, мы все равно задержим его и все досконально проверим.

— Если вы правы, — сказал Деврей, — то как тогда, по мнению преступников, должно быть найдено тело? Заговорщики наверняка подумывали об этом. Что они предполагали?

— Ну, — ответила Фреда, — всех домашних роботов отправили в пристройку на всю ночь после приема. Сейчас их опрашивают двое помощников шерифа, но едва ли они что-нибудь могут рассказать. Они должны были вернуться в Резиденцию сегодня утром, приблизительно в настоящее время, чтобы приступить к своим обязанностям.

— Значит, предполагалось, что Грега найдет какой-нибудь робот, — заключил Крэш. — А что было бы потом?

Фреда на минуту задумалась.

— Конечно, все зависит от уровня подготовки робота и предыдущих команд, но скорее всего тут началось бы черт знает что. Робот позвал бы на помощь всех, до кого смог бы дотянуться — остальных роботов, охрану, дежурных полицейских и еще кучу народа.

— Вполне закономерно с точки зрения Трех Законов, но вокруг воцарился бы полный хаос, — сказал Крэш. — Если бы так и случилось, все полицейские, находящиеся в радиусе двух километров отсюда ринулись бы в Резиденцию, сбивая друг друга с ног, а за ними журналисты и все до одного политические деятели. Здесь началось бы черт знает что. Все попытки вернуть Грега к жизни окончились бы тем, что место преступления перевернули бы вверх дном. Именно на такую панику и неразбериху рассчитывали заговорщики.

— Может быть, — сказал Деврей. — Может быть. Это остается под сомнением, но похоже на правду.

— Сэр, — подал голос Дональд, — могу ли я вмешаться в вашу беседу, чтобы указать на еще один важный фактор, который следует принять во внимание, прежде чем мы подойдем к мотивам предполагаемых преступников?

— Что за фактор? — спросил Крэш.

— Вопрос, касающийся оружия.

— Черт возьми, оружие! Кажется, я старею.

— А что с оружием? — не поняла Фреда.

— На всех входах в дом стоят энергетические датчики, — пояснил Крэш, — как и у каждого окна. Никто не смог бы протащить оружие в дом без того, чтобы не сработал сигнал тревоги. Как же сюда попало оружие? И как его смогли вынести?

— Да и выносили ли его вообще? — воскликнул Деврей. — Зачем рисковать и тащиться с оружием мимо сканеров в оба конца? Конечно, на обратном пути можно было отключить сигнализацию. Но если бы подготовкой к убийству занимался я, я бы не стал таскать оружие туда-сюда. Это здание стояло пустым черт знает сколько времени, за которое здесь можно было припрятать целую сотню бластеров. Я бы схоронил здесь хороший бластер в защитной упаковке, сделал бы свое дело, а потом разобрал бы его по винтикам.

— Гм-м… Вполне вероятно, — сказал Крэш.

— Прошу прощения, командор Деврей, но один момент противоречит вашей гипотезе, — сказал Дональд. — Кривая энергозаряда.

— Что это такое? — спросила Фреда.

— Исследовав рану Правителя и повреждения, нанесенные роботам, и зная мощность бластера, можно установить приблизительный уровень силы каждого выстрела. Каждый последующий разряд получается слабее и слабее, по мере того как бластер постепенно разряжается. Мы не знаем марки данного оружия, но расход энергии при каждом выстреле снижался необычайно быстро. Что не соответствует ни одному из известных стандартных видов бластеров.

— Пониженный энергетический уровень может быть у одного вида бластеров, потому убийце и потребовалось его скрыть, — добавил Крэш. — Ручная работа. А специалистов по изготовлению кустарного оружия выследить не так уж и сложно. Ты прав, Дональд, над этим стоит задуматься.

— Да, сэр. Я полагаю, что мы также должны подумать о нападении на Тоню Велтон и своевременном прибытии лжеагентов Службы безопасности. Действительно ли это был отвлекающий маневр? И кого в таком случае он должен был отвлечь и от чего именно?

— Особенно если учесть, что мы почти сразу выяснили, что все это было инсценировано, — сказал Крэш. — Для чего им понадобилось организовывать диверсию, которая неизбежно усилит нашу подозрительность?

— Может, к тому времени это уже не имело значения, — предположил Деврей. — Возможно, эта диверсия не имела никакой связи со смертью Правителя. И отнюдь не была направлена на то, чтобы усилить вашу подозрительность.

— Хатвиц, — сказал Крэш. — Убийство Эмоха Хатвица. Вы считаете случайностью, что он был убит в одну ночь с Правителем Грегом?

— Кто знает? Может, нападение на Велтон должно было отвлечь рейнджеров от нападения на одного из них.

— Смысл? — пожала плечами Фреда. — Вы сами сказали, что Хатвица нашли через несколько часов после того, как он был убит. Никто и не заметил, что с ним что-то неладно. Да и ни один из рейнджеров не отвлекся на разборку с Велтон.

— Именно, — согласился Крэш. — Но причислять гибель Хатвица к случайностям нелепо.

— Случайности всегда нелепы, — заметила Фреда. — Они происходят по воле случая, а не логики.

— Но существует определенная граница, за которой слепой случай — очень уж неубедительное объяснение. Впрочем, такое объяснение всегда звучит неубедительно.

— Ладно, предположим, Хатвиц был отвлекающим маневром, — сказала Фреда. — Пока вы осматривали его труп, кто-то убил Правителя.

— Неувязочка, — мгновенно отреагировал Крэш. — Хатвиц был убит задолго до Грега. По предварительным оценкам, его убили еще до нападения на Тоню Велтон. Если бы это была диверсия, предполагалось бы, что мы обнаружим его труп задолго до или много позже, чем развернулись основные события. А Правитель погиб за час до того, как был найден Хатвиц. Кроме того, мы недавно пришли к заключению, что заговорщики рассчитывали, что Грега обнаружат рано утром, спустя несколько часов после смерти Хатвица.

— Но именно из-за Хатвица вы решили проверить, все ли в порядке с Правителем, — сказала Ливинг.

— Но никто не мог предположить, что это убийство заставит меня позвонить Правителю, и то, что я нашел его тело, никому ничего не дало, — ответил Крэш. — Кроме того, если Хатвица убили для отвлечения внимания, совершенно не важно, кого именно нужно было убивать. Но командор Деврей упомянул, что он считает, что у кого-то были довольно веские причины убивать именно Хатвица, а не кого-то другого.

— И что это значит? — спросила Фреда.

— А это значит, что эти два убийства были связаны, хотя я не могу себе представить, как именно. Сейчас только Дональд может предложить свою версию картины преступления.

— Сэр, я бы сказал, что у меня есть не только версия всей картины. У меня есть способ, мотивы и возможность. У меня есть двое подозреваемых.

— Дональд, тебе просто хочется, чтобы они оказались виновными! — упрекнула его Фреда. — Если бы Грега убили именно они, это подтвердило бы самые худшие твои опасения по поводу Новых роботов. Хотя я не следователь, но я вижу все слабые места твоей версии. И я согласна с шерифом Крэшем в том, что вряд ли убийство Грега не имело никакого отношения ко всему, что произошло прошлым вечером. Как тогда Калибан и Просперо смогли убить Хатвица, да и зачем? Как и для чего они организовали нападение на Тоню и появление лжеагентов СБП, которые увели ее противников?

— Пока я не могу ответить на ваши вопросы, доктор Ливинг. И несмотря на ваши возражения, эти роботы — наши единственные подозреваемые.

— Это так, — согласился Крэш. — Нам нужно найти их. Но следует поискать и других подозреваемых. Нужно проверить все записи. Просмотреть через видеоинтегратор весь прошлый вечер. Кадр за кадром. Может, мы сумеем найти того, кто не должен был быть среди гостей.

— Я могу заняться этим, шериф, — предложил Дональд.

— Хорошо. — Крэш снова посмотрел на часы. Время шло. И шло чертовски быстро. — Я должен подготовить черновик выступления. Мы слишком долго замалчивали случившееся. Большего добиться мы не сможем, даже если будем продолжать скрывать смерть Грега. Я должен поставить в известность правительство и общественность.

Он поднялся, устало потер виски и запустил свои длинные изящные пальцы в густую белоснежную шевелюру.

— Пора открыть миру, что Хэнто Грег убит.

Глава 9

Оттли Биссал шел по улицам Лимба, мечтая стать невидимкой, стараясь затеряться в суматохе, в спешке утренней толпы, и постоянно оглядывался через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не следит. Остался последний переулок. Скоро, уже скоро! Он оставил аэрокар в противоположной части города и пробирался оттуда пешком через деловые районы столицы.

Лимб стремительно разросся за поразительно короткий срок, он вознесся ввысь и раскинулся во все стороны, быстро войдя в роль опорного центра для всех, кто разрабатывал проект по изменению климата. Технологи, ученые, исследователи и конструкторы наводнили весь город. Повсюду шныряли Новые роботы, спеша на свои рабочие места. Специалисты разных мастей слетелись на Чистилище со всех краев планеты.

Даже в обычное время в городе яблоку негде было упасть, поскольку строительство жилых зданий было приостановлено ради более важных и спешных проектов. И нашествие важных персон на Резиденцию Правителя только усугубило и без того бедственное положение.

Но Биссала все это не касалось. Они позаботились о нем, предоставили укромный уголок, где он мог пересидеть, пока вся шумиха не уляжется.

Убедившись, что за ним никто не увязался, Биссал протолкался сквозь густую толпу и выбрался в более пустынную часть города,направляясь к старому складу.

Следуя инструкции, он приложил руку к охранной панели. Все сработало, и дверь скользнула в сторону.

Он шагнул внутрь, и дверь закрылась. Здесь была обустроена лаборатория «железячников», со всем необходимым оборудованием. Но в одном углу были подготовлены симпатичные удобные апартаменты — кровать, мини-кухня, душ, запасы еды и воды. Все, что от него требовалось, — это оставаться здесь, подальше от чужих глаз, пока не улягутся страсти и за ним не придут.

Биссал чувствовал себя выжатым как лимон, но при этом зверски голодным, к тому же он был слишком взвинчен, чтобы сразу лечь спать. Он немного перекусит и успокоится. Биссал подошел к мини-кухне и принялся шарить по ней, отыскивая, что бы поесть.

«Как хорошо быть в безопасности, — думал он, распаковывая пакеты с полуфабрикатами и присаживаясь за стол. — Очень хорошо».

— Простите, сэр, но здесь срочное сообщение для вас.

— Э-э… что? Извините? — Шелабас Квеллам, президент Учредительного Совета, с трудом разлепил глаза, еще окончательно не отойдя от сна. Он сел в кровати и сонно заморгал, увидев своего личного робота. — Что там, Кефлин?

— Сообщение, сэр, — ответил робот. — Похоже, очень срочное, поскольку пришло по правительственному каналу.

— О Боже! Ладно, я тогда сейчас же посмотрю.

— Да, сэр.

Появился второй робот, который нес портативный видеофон. Одной рукой он держал аппарат, а второй включил его. Квеллам уставился в светлеющий экран и обнаружил там дорогушу шерифа. Крэш? Крэш. Вернее, его бледное подобие. Поскольку выглядел он просто кошмарно. Неудивительно, время-то какое позднее. Но что там могло случиться?

— Добрый вечер, шериф. Точнее, доброе утро. Чем могу быть вам полезен?

— Сэр, простите, что обращаюсь к вам прямо сейчас, — сказал Крэш. — У меня плохие новости. Правитель убит.

Правитель убит! Позже Квелламу казалось, что шериф, должно быть, говорил что-то еще, он даже вспомнил, что начал одеваться, как ему посоветовал Крэш, но слышать он больше ничего не слышал.

Он был слишком занят тем, что изо всех сил старался подавить готовый вырваться вопль ликования, и делал вид, что очень скорбит о смерти Грега. Как нехорошо, что бедняга нас покинул, но на этот счет Шелабас Квеллам не питал никаких иллюзий. Он знал, что о нем думали другие, и прекрасно знал, что о нем думал сам Грег. Грег отдал ему место Назначенного Правителя, но при этом никогда его не уважал.

Но теперь — наконец-то! — он, Шелабас Квеллам, станет Правителем!

Наконец, наконец мир узнает, что Шелабас Квеллам — это такой человек, с которым стоит считаться!

Шериф Альвар Крэш в одиночестве стоял перед рабочей камерой в студии видеозаписи, расположенной в Резиденции Правителя.

Жустен Деврей стоял рядом, но это ничего не меняло. Альвар был один, совершенно один, так, как никогда еще за всю свою жизнь. Даже когда он начал говорить, он знал, что мир запомнит не его, а те слова, которые он произнесет. Через двадцать лет, если кто-то заговорит об Альваре Крэше, разговор пойдет о том, как он стоял перед этой камерой и говорил о том, о чем говорить не хотел, о том, о чем этот мир не хотел слышать.

Далеко не все могли слышать его прямо сейчас, еще слишком рано. Немногие уже включили канал новостей. Некоторые сети даже не приняли это сообщение. Но скоро, и очень скоро, его увидят все. Люди начнут звонить друг другу, перекручивать запись и слушать его речь, снова и снова, через день, неделю, месяц.

Лишь горстка народа слышит его именно в этот момент. Но все жители этой планеты — и жители других планет, и те, кто еще не родился на свет, — услышат то, о чем он должен объявить, рано или поздно.

Даже странно, что сейчас вся его аудитория состоит из Деврея и робота-оператора.

— Жители Инферно. С чувством глубокой скорби я должен сделать следующее сообщение, — начал Крэш. — Вчера, около двух часов ночи, я, шериф Альвар Крэш, обнаружил тело Правителя Хэнто Грега в его Зимней Резиденции. Он был поражен в грудь выстрелом из бластера в упор группой неизвестных по не выясненным пока причинам. Я немедленно вызвал команду следователей из Департамента шерифа. Затем я попросил содействия у командора рейнджеров Правителя Жустена Деврея, и мы оцепили Резиденцию как место преступления. Я поставил в известность Шелабаса Квеллама, президента Учредительного Совета.

Поверьте, мы сделали все, чтобы найти организаторов преступления и обеспечить стабильное положение правительства на время создавшегося кризиса. Я сознаю, что многое осталось невысказанным, но ничего существенного добавить не могу. Конечно, мы обнародуем все сведения, касающиеся дальнейшего расследования, насколько это будет возможно, и так скоро, как только сумеем.

Крэш на мгновение умолк, бросил взгляд на черновик и снова поднял глаза на экран. Он сказал все, что успел набросать, но ему казалось, что нужно добавить что-то еще.

— Это… это ужасная весть для всех нас. Такого потрясения наша планета еще не испытывала. Хотя я редко бывал согласен с Хэнто Грегом, я всегда его уважал. Он был человеком, который умел смотреть в будущее, прозревать все опасности и удачи, какие ждут нас впереди. Нам нужно сохранить эту способность. В противном случае окажется, что он умер за то, что никогда не осуществится. Я взываю к вашему мужеству и терпимости и благодарю вас. И да сопутствует нам удача!

Губер Эншоу, знаменитый теоретик роботехники, был погружен в привычную рутину каждодневных забот. Бывало, он зарабатывался до поздней ночи, бывало — вставал с первым лучом солнца, а ложился уже на следующее утро. Именно Губер изобрел гравитонный мозг, который позволил создать Новых роботов, и сейчас занимался исследованием этих самых Новых роботов, изучая, что ими движет. Он искал, как можно сделать их более продуктивными, более способными, а для этого необходимо было понаблюдать за своими творениями за работой. А это иногда занимало очень много ненормированного времени.

В том, что приходилось проводить весь день на ногах, была своя прелесть. Немногие наблюдали столько восходов и закатов и сияющую россыпь полуночных звезд, как Губер Эншоу. Но сегодня рассвет не принес ничего хорошего. Только страшное известие.

Он был в солярии, его личный робот подавал завтрак, и тут он услышал эту новость. Прежде чем Губер успел осознать ее до конца, он рванулся в спальню, к Тоне, которая еще спала.

Тоня. Тоня Велтон. Даже в эту минуту страха и паники какая-то тонкая струнка в нем заставила удивиться тому невозможному факту, что эта прекрасная, непостижимая, талантливая королева поселенцев полюбила его, жила с ним, тихим и незаметным роботехником! Во вселенной существовало не так уж много пар колонистов-поселенцев, и причина была вполне понятна. Жить с Тоней было непросто. Но всегда захватывающе, а это того стоило.

— Тоня! — Губер подскочил к кровати и потряс Тоню за плечо. — Тоня! Проснись!

— М-м-м? М-м? Что? — Тоня села и зевнула. — Губер, что такое?

— Грег! Правитель Грег! Его убили!

— Что?!

— Застрелили! Только что шериф Крэш объявил об этом. Никаких подробностей… но Грег мертв!

— Боже мой! — пораженно выдавила Тоня. — Вчера… Я видела его, я еще вчера говорила с ним. И он мертв?

— Мертв, — подтвердил Губер.

— Они знают, кто это сделал?

— Не думаю. Сказали, что пока идет расследование. Но они не собираются ничего рассказывать, что бы там ни случилось.

Тоня бросилась к нему, они обнялись и крепко прижались друг к другу.

— Это беда, Губер, — тихо сказала Тоня, уткнувшись лицом в плечо Эншоу. — Беда для всех нас.

— Да, да…

— Но кто это сделал? — спросила Тоня, слегка отстраняясь, чтобы заглянуть Губеру в лицо. — Какой-нибудь сумасшедший? Или это заговор? Почему они это сделали?

Губер покачал головой и на минуту задумался.

— Я не знаю, — ответил он, заставляя себя успокоиться и все хорошо обдумать, заставляя себя мыслить логически. — Не важно. Все равно начнется неразбериха. Многие захотят воспользоваться тем, что Грег погиб. Если они не бросятся искать виноватых, то уж точно постараются выжать все возможное из его смерти.

Тоня Велтон кивнула. Она была испугана и потрясена.

— Ты наверняка прав, — сказала она.

— Может, нам лучше уехать отсюда? — проговорил Губер. — Убраться с этой планеты… Здесь оставаться опасно.

— Нет! — отрезала Тоня. Ее лицо окаменело. — Мы не можем. Я не могу! Здесь под моей рукой все поселенцы Инферно, бросить их в тяжелое время и удрать я не имею права. — Она заглянула в глаза Губеру, но казалось, что она смотрит куда-то сквозь него и видит нечто доступное только ей. — О нет! — простонала она. — О нет!

— Что такое? — разволновался Губер, хватая ее за плечи, чтобы привести в себя. — Тоня, что случилось?

— Эта вчерашняя драка! — ответила Тоня. — Я тебе рассказывала. Двое мужчин напали на меня, и их увели подставные агенты СБП.

— Ну и что с того?

— Разве ты не понимаешь? — воскликнула она. — Крэш решит, он просто обязан решить, что это нападение было частью плана заговорщиков! Диверсия или что-то в этом роде. Это было подстроено, чтобы как-то добраться до Грега.

И тогда Губер понял. Он притянул Тоню к себе и крепко обнял. Уговаривать ее бежать было бесполезно. Притом рейнджеры и помощники шерифа тут же бы остановили их, если бы даже она согласилась на побег. И еще потому, что он понял и догадался о многом, что она не сказала ему. Крэш наверняка решит, что нападение на Тоню было как-то связано со смертью Грега. И еще он решит, что Тоня могла принимать участие в инсценировке этого самого нападения.

Но тихий голос его собственного сердца нашептывал Губеру еще более ужасные предположения. Голос, который очень хорошо знал, как самолюбива и жестока бывает его Тоня. И что она никогда не отступится от своего. Они с Грегом никогда не были союзниками. Кроме того, и сам он, и Тоня выступали подозреваемыми в деле Калибана.

Тоня была хорошей актрисой. Она всегда могла убедить Губера в чем угодно.

Не важно, что Крэш заподозрит Тоню в том, что она принимала участие в заговоре против Правителя. Хуже было то, что подозрения Крэша вполне могли быть обоснованными.

Капитан Службы безопасности поселенцев Синта Меллоу была в ярости, а когда Синта Меллоу в ярости — спасайся кто может: беги подальше и зарывайся поглубже. Чего Крэш, может, и хотел бы, но никак не мог.

Она нависла над ним, упершись руками в импровизированный стол, который установили в центральной комнате. «Я даю понять, что вторглась на твою территорию, — говорила вся ее поза. — Ты посмел мною пренебречь, и я научу тебя уважать меня в дальнейшем!»

— Какого черта я должна узнавать о том, что Правителя убили, из сводки утренних новостей? — прорычала она.

«Потому что я подозреваю, что ты участвовала в заговоре — и продолжаешь делать это и сейчас», — подумал Крэш. Конечно, он не собирался отвечать Синте таким образом. Рано или поздно такое объяснение придет ей в голову, если, конечно, уже не пришло. И если она решит ответить ударом на удар, последствия, мягко говоря, будут печальными.

За несколько последующих секунд Крэшу удалось побороть искушение дать Синте под зад или просто послать подальше. На тупом хамстве далеко не уедешь.

— Просто-напросто это дело касается сугубо колонистов, Синта, — ответил Крэш, выбирая самый дипломатичный тон. — Один из граждан-колонистов застрелил Правителя колонистов на колонистской территории. Я согласен, что, наверное, мне следовало бы поставить вас в известность, поскольку по роду службы это отчасти вас касалось, но ваше участие тогда не требовалось, да и мы, честно говоря, были слишком заняты, чтобы действовать согласно инструкциям.

— А вам не приходило на ум, что СБП контролирует полностью всю территорию этого поганого острова, за исключением самой Резиденции? — заявила Меллоу. — Вы не пошевелили мозгами, что вам может понадобиться моя помощь? Вы не подумали, что такие действия могут быть расценены как попытка превысить свои полномочия, да так, что вы рискуете полететь со своего места?

«Да, я знал, на что иду».

— Синта, мы примем любую помощь, какую только возможно. Честное слово, никто не намеревался вас унизить. — «Только продержать тебя подольше в неведении, чтобы ты не смогла помешать расследованию». — Это был недосмотр — ситуация-то критическая, — но никак не пренебрежение к вам, — вдохновенно лгал Крэш, придавая своему голосу побольше искренности, а лицу — скорби. — Восемь часов назад глава нашего правительства был убит. Многие из моего штата до сих пор не оправились от потрясения. Я сам до сих пор в шоке. Поэтому при таких обстоятельствах никто не сообразил, что нужно поставить вас в известность. Извините.

Меллоу убрала руки со стола и выпрямилась, все еще хмурясь, но все-таки удовлетворенная объяснениями.

— Я не уверена, что вы сказали правду, — промолвила она. — Все это кажется слишком продуманным, чтобы поверить, что так и было, Крэш.

— Что было — то прошло, Синта, и нам нужна ваша помощь, — шериф постарался перевести разговор на другую тему. «Теперь нужна, теперь, когда ты уже не сможешь остановить начавшееся расследование». — В аэропорту Чистилища собралось до черта народу. Пассажиры с рейсов дальнего следования и все, кого мы вернули обратно на остров. С ними предстоит много возни. Все линии перекрыты до сих пор, и ситуация грозит скоро выйти из-под контроля.

— Как долго мы еще можем блокировать движение? — спросила Меллоу.

— Не очень долго, — признался Крэш, не упустив из внимания, что она таки сказала «мы». Это уже было кое-что в его пользу. — Честно говоря, у меня не было никаких прав блокировать все движение. Приказ перекрыть все линии был первым, что пришло мне в голову. Совершенно рефлекторно. — По крайней мере это было чистой правдой. Такой вот незначительный правдивый штрих всегда делает ложь более достоверной. — Транспорт Лимба по всему острову находится в вашей компетенции. Вам решать, когда запрет можно будет отменить. — «Другими словами, я заварил всю эту кашу и оставил тебе — расхлебывать».

— Да черт с ней, с компетенцией! — сказала Меллоу, хотя в ее голосе искренности было маловато. Как могла она — она! — не броситься в сражение по поводу того, что он хотя и немного, но покушался на ее угодья? — И кого вы ищете? Какого именно человека?

— Я ищу хоть кого-то, — ответил Крэш. «Уж во всяком случае тебе я не расскажу ни об одном из подозреваемых». Тирло Верик указал, что Калибан и Просперо были последними, кто видел Правителя живым, и они до сих пор скрывались, но Крэшу совсем не улыбалось, если развеселые и скорые на расправу агенты СБП пристрелят одного из них или даже обоих якобы при попытке к бегству.

Крэш сомневался в чистосердечном желании Синты принять правила сотрудничества. То, как она себя вела, у кого-нибудь другого можно было расценить как объявление войны. Но для Синты Меллоу такое поведение выглядело чересчур дружелюбным.

— Но если вы не знаете, кого точно искать, зачем держите людей? — спросила Синта.

— В основном чтобы получить их имена, адреса и описание. Мы должны составить список людей, которые находились здесь или где-то неподалеку прошлой ночью. Нам необходимо собрать побольше сведений о них и их передвижениях в течение ночи. А отдельно выделить тех, кто не сможет дать удовлетворительные объяснения своим вчерашним действиям.

— Серьезная задача, — промолвила Синта.

— И трудоемкая, — добавил Крэш. — Представляете, что будет, если мы не управимся вовремя? — Шериф надеялся, что Синта отметит его «мы». Он не знал, насколько ее предложение помочь было искренним, но был намерен связать ее по рукам и ногам, чем крепче — тем лучше. Только бы удержать подальше от основного направления расследования.

Засадить ее людей за скучную, кропотливую, но необходимую работу было бы совсем неплохо. Но при этом необязательно высказывать свое мнение вслух.

— Не могли бы ваши агенты заняться идентификацией и опросом? Туда уже полетели некоторые мои группы. Я дал им задание вести съемки и проводить опрос в аэропорту, но чем больше специалистов мы привлечем к работе, тем быстрее они с ней справятся. И кроме того, это ведь входит в вашу компетенцию. Было бы хорошо, если бы ваши люди приняли участие в следствии.

Синта присела, медленно вытянулась в кресле, не сводя с Крэша пронзительных глаз.

— Мы были бы рады помочь вам, — протянула она, тщательно взвешивая слова.

— Хорошо, — сказал Крэш. Он исполнился гордости за то, что ему вовремя пришла в голову мысль подсунуть Службе безопасности всю грязную работу. Не то чтобы проверка всех задержанных в аэропорту была пустой тратой времени. Отнюдь. Действительно было необходимо узнать, кто пытался выбраться с Чистилища. — Может случиться, что кто-нибудь из задержанных был на приеме и мог что-либо услышать или увидеть, возможно, не очень задумываясь о важности этих сведений. И я бы не удивился, если бы убийцы оказались именно там, среди остальных пассажиров.

— Это довольно тяжкая работенка, — заметила Синта. — Без сомнения, убийца постарался бы удрать с острова, но вдруг он отыскал способ, чтобы его не смогли задержать? Черт, все, что нужно, чтобы убраться с острова, — это связаться с «железячниками».

Такое простое предположение на счет «железячников» немного смутило Крэша, но он постарался не выказать своей досады.

— Да, вы правы, если только убийца — или убийцы — не рассчитывал, что Грега найдут так скоро. Потому у него могли возникнуть проблемы с побегом. Если бы тело Правителя было найдено утром, я ни минуты не сомневался бы, что убийцы уже и след простыл. В данном случае возможно, но только возможно, считать, что мы успели перекрыть пути к отступлению вовремя.

— Но что это дает, если вы даже не знаете, кто может быть убийцей? — спросила Синта.

— Много чего дает. Может, нам повезет и убийца ударится в панику и постарается замести следы. Но даже если он — или она — никак себя не выдаст и просочится у нас сквозь пальцы, у нас останется его фотография, имя, адрес, пусть даже поддельные, но это может сыграть свою роль в дальнейшем.

— Гм-м-м. Угу. Ваш убийца может оказаться единственным человеком с вымышленным именем. Вполне может быть. Вы считаете, что те, кого согнали в аэропорт, могут поднять шум?

— Ну, инфернитов никогда раньше не ставили в подобные условия — делайте это и не делайте того, — ответил Крэш. — Они могут начать возмущаться. Нам нужна помощь, чтобы справиться с неуправляемой толпой, и еще патрули на аэрокарах, которые могли бы оперативно реагировать на любые отклонения от норм безопасности.

— Вы рассчитываете, что мои люди займутся только регулировкой движения и контролированием толпы или чем-то большим? — спросила Синта, снова настраиваясь на привычную воинственность.

— Ну конечно, нет! — без зазрения совести соврал Крэш. Когда он сочтет, что она непричастна к заговору, возможно, он возложит на ее людей более ответственные поручения. Но не сейчас. — Я хочу… мне нужно, чтобы ваши агенты присутствовали во всех указанных точках. — «Чтобы они были разобщены и мои помощники запросто могли бы следить за ними». — Но на данном этапе у нас несколько сотен людей, а может, и пара тысяч, с которыми нужно побыстрее разобраться. Без посторонней помощи мы не справимся с этим делом. Я не могу рассказать вам, чем мы будем заниматься потом, потому что сам еще не решил.

Синта фыркнула и скрестила руки на груди.

— Тогда постарайтесь держать меня в курсе. Чтобы больше никаких сюрпризов, идет?

— Естественно, — сказал Крэш, ничуть не сомневаясь, что слово свое нарушит как только, так сразу. Деврей наконец-то выдал ему рапорт сержанта Резато относительно Хатвица. И над ним еще нужно было поразмышлять. Лейтенант Хатвиц был убит, когда нес караул у Резиденции Правителя, его имя было известно Синте Меллоу, хотя никто ей об этом не говорил, а теперь оказалось, что он был замешан в «железном» бизнесе, который Правитель собирался прекратить раз и навсегда. Слишком много совпадений. Необходимо найти связь между этими фактами.

Но, черт побери, когда удастся выкроить свободную минуту, чтобы заняться делом Хатвица? Внезапно Крэш осознал, насколько он устал. Он понятия не имел, который сейчас час или как долго он уже находится на ногах. Он желал продолжать работать, заставить себя встряхнуться, но понимал, что с его стороны это было бы ошибкой. Это дело должен вести следователь, который сохраняет ясный ум, а не вымотанный идиот, строящий из себя героя.

— Знаете, Синта, — сказал он, — я готов упасть под стол и умереть. Мне нужно отыскать где-нибудь свободную кровать и немного поспать. Давайте поговорим чуть попозже, когда я проснусь?

Синта кивнула:

— Конечно. Вы всю ночь не спали. Только один вопрос. Это показалось мне чрезвычайно подозрительным, но, по-моему, никто больше не обратил на этот момент особого внимания.

— Что именно?

— Пустой дом. Грег оставался здесь один, во всем огромном дворце. И никого рядом. Вам не кажется это странным?

— Здесь был еще Тирло Верик, — сказал Крэш. — Но ничего странного нет в том, что в доме остается только один человек. Наоборот, оставаться на ночь, как Верик, не совсем обычно.

— Ничего не понимаю, — призналась Меллоу. — Неужели, кроме Верика и Правителя — ну и убийцы, — в доме никого больше не было? В таком большом особняке? Ни одного человека? Только роботы?

— Именно так, — ответил Крэш, немного опешив. — А что здесь такого?

— А то, что прошлой ночью в Лимбе не осталось ни одной свободной комнаты! Город был битком набит, в то время как Грег ночевал один-одинешенек в пустом доме в ту ночь, когда он наприглашал кучу гостей. Если бы это случилось на Бейли и утром хозяина обнаружили мертвым, я бы нашла это чертовски подозрительным. Я бы сочла, что кто-то специально устроил так, что дом остался пустым, и этим расчистил место для убийц.

Крэш нахмурился.

— Признаться, такое объяснение не приходило мне в голову. Предоставить свой дом в чье-то распоряжение, уступить часть своих владений — вещь трудная и необычная для колониста. Почти невероятная. Наверное, с точки зрения поселенца, это звучит не очень убедительно. Но уж не для колониста, это точно. Мы накормим вас обедом, позаботимся о вас, если вы ранены или больны, защитим вас от опасности, отстоим ваши гражданские права до победного конца. Мы даже поможем вам устроиться на ночь — где угодно, но только не в нашем собственном доме.

— Да-а. Оказывается, я многого не знала о колонистах. Наверное, вы правы, но мне все-таки это кажется несколько странным.

— Ну, ничего страшного не будет, если покопать в этом направлении, — сказал Крэш. — Возможно, ваши подозрения имеют под собой почву. Может, у Грега обычно оставались ночевать все подряд, а в эту ночь он решил сделать исключение.

— Ничего, если я сниму нескольких агентов с патрулирования и проверю свою идею? — спросила Синта.

Крэш запнулся. Как мешком по голове! Она загнала его в угол и сбила с ног одним ударом. Меньше всего ему сейчас хотелось, чтобы она сама выбирала, в каком направлении вести расследование. Может, именно этот момент ей хотелось бы замутить, чтобы избежать подозрений? Какое значение могло иметь решение Грега выставить гостей после приема, Альвар Крэш не знал, но это пока не важно. Вопрос состоял в том, что, как только он скажет Синте «нет», он распишется в своем недоверии к ее персоне. А он был слишком измотан, чтобы выдержать все семь кругов ада, который не замедлит тут же разверзнуться.

— Ну, давайте, Синта, — все же произнес он. — Работайте.

Но еще не договорив, он подумал, а не совершил ли он сейчас первую крупную ошибку за все расследование.

Глава 10

Фреда Ливинг указала пальцем на следующую группу гостей, и они тотчас же исчезли. Это походило на странную игру, но она и не думала играть. Фреда потерла глаза и вздохнула.

— Это пока все, кого я могу узнать. Прокрути с самого начала, Дональд, — сказала она. — Давай попробуем снова.

Трехмерный видеоинтегратор начал показ записи. Фреда сидела и смотрела, как группы гостей наводняли Резиденцию. Но сейчас почти половина гостей отсутствовала. Каждый раз, когда Фреда или Дональд узнавали кого-нибудь из приглашенных, компьютер стирал его или ее с экрана до конца вечера.

Видеоинтегратор был изобретен поселенцами и в чем-то походил на униглобус. Он мог совмещать разные зрительные образы и располагать их вместе в трех измерениях. Даже в четырех, если считать и время.

И чем больше людей исчезало с экрана, тем легче становилось отыскивать остальных. Им необходимо было узнать, не прошел ли в Резиденцию кто-то из неприглашенных, а самый лучший способ выяснить это заключался в том, чтобы убрать всех знакомых.

К сожалению, обычная видеотехника поселенцев в данных обстоятельствах оказалась бессильной. Она могла автоматически записать всех приходящих и уходящих гостей и идентифицировать личность каждого в соответствии с заложенным списком. Но вся эта техника была рассчитана на обычную вечеринку и не могла справиться с нашествием такого количества гостей, ринувшихся вчера в Резиденцию. Слишком много незнакомых людей, слишком быстро они ныряли в распахнутые двери дома, спасаясь от дождя.

В интегратор загрузили все — архитектурный план Резиденций, записи службы новостей и трехмерные снимки, сделанные в ночь перед убийством, увеличенные двухмерные и трехмерные кадры внешнего и внутреннего устройства Резиденции, фотографии всех гостей и все сведения, какие только мог разыскать Дональд.

Загрузочный сектор заглотил все это не поперхнувшись, и компьютер принялся моделировать фильм, над которым Фреда и Дональд так долго трудились. Видеоинтегратор мог показать любой вид Резиденции снаружи и изнутри, в любом разрезе, за любой промежуток времени в течение тридцати двух часов — именно это время интересовало следствие. Аппарат мог прокрутить фильм в любом направлении на любой скорости и остановить в любом месте.

Все недостающие места прибор восполнял, перенося их из других кадров. Если, например, он показывал мужчину в голубых штанах и красных ботинках, видимого в полный рост, а в другом месте обнаруживал, что этот человек обозрим только наполовину, он вносил его образ в банк данных и в следующий раз изображал полностью, со всеми подробностями. Получив достаточно информации, интегратор мог изобразить данного человека в любую минуту приема, с любой точки или убрать его и показать женщину, находившуюся за его спиной, которая прежде не попадала в кадр, строя ее образ из накопленных сведений из банка данных. Конечно, интегратор не мог показать, что именно она делала в этот момент, когда камера ее не видела, но по крайней мере было понятно, что это она стояла именно там.

На самом деле многое из того, что показывал интегратор, было приблизительной моделью. Записывали далеко не весь прием. Были такие места и такие отрезки времени, которые не попали в камеру, и оператор мог только догадываться, что там происходило. Конечно, воображение сразу же разыгрывалось. А с ним и любопытство. Что делали гости, когда исчезали из поля зрения видеокамер?

Этот вопрос мог довести до паранойи кого угодно. Гость Икс был заснят, когда выходил из комнаты Игрек, и только через сорок секунд показывался в комнате Зет. Чем он занимался по пути туда — оставалось загадкой. Шел ли Икс прямо в данную комнату, не сворачивая, что было бы вполне резонным, или что-то там творил, пока вокруг не было ни одной камеры? Специально ли он задержался на сорок секунд или именно столько времени уходит, чтобы попасть из одной комнаты в другую? Была ли эта задержка вызвана какими-то соображениями, имеющими отношение к заговору, или гостю понадобилось заскочить в уборную, или он захотел немного отдохнуть от шумной толпы?

И не было ли сумасшествием задаваться подобными вопросами? Но все же кто-то из этого водоворота гостей убил Хэнто Грега. И еще несколько других были замешаны в этом. В какой-то момент приема кто-то должен был совершить нечто, что не должно было, по их мнению, быть замечено остальными, и они имели основание желать, чтобы это действие не попало в кадр. Где-то среди этих задержек в уборной или случайных остановок в холле, чтобы переброситься парой слов со знакомыми, скрывалась ниточка к убийцам Правителя.

Но где? Где в этой сумятице можно отыскать хотя бы намек на преступников? Лучшим методом Фреда и Дональд сочли убрать все невинные сцены и просмотреть то, что осталось.

Потому они отмели все, что казалось довольно безобидным, и уставились в экран в надежде разглядеть среди того, что они не стерли, что-нибудь подозрительное.

Работа предстояла довольно тонкая, поскольку кадры в интеграторе были неполными, а часто и нереальными. Если, к примеру, камера в коридоре показывала человека, входящего в комнату, где камеры не было, интегратор не знал, что делает данный субъект, пока он снова не выныривал в поле зрения видеотехники. За отсутствием информации образ этого человека оставался на одном месте, торчал в центре комнаты, как неподвижная кукла, пока не приходило время, когда он покидал комнату. Тогда кукла начинала двигаться к двери, не перебирая ногами, и превращалась в изображение настоящего человека, только когда его засекали камеры.

Еще удивительнее были половинки людей, мелькающие там и тут по залу, — отдельные руки-ноги и разные части тела, принадлежность которых интегратор не сумел идентифицировать с конкретными личностями. Они так и оставались, если не дать команду убрать их.

Большая часть гостей, которые находились в поле зрения, были полуреальны. Интегратор это не беспокоило. Исходя из заложенной в него информации, он бесстрашно принимался фантазировать. Он мог прокрутить различные версии изображаемых событий, учитывая все возможные действия тех, кто на какое-то время исчезал из сектора обзора видеокамер. Даже такие виртуальные сцены помогали Фреде отсеять неверные предположения.

К настоящему моменту, когда половина гостей уже была опознана и стерта с экрана, фильм приобрел характер чего-то мистического. Люди разговаривали с собеседниками, которых уже не существовало. По огромному залу сновали уже не толпы, а небольшие группки по двое-трое.

По идее с этой работой могли справиться компьютеры и роботы, но никакой компьютер не годился для того, чтобы распознавать целое, имея перед глазами только отдельные его части. Даже за тысячи лет роботы и компьютеры не усовершенствовались так, как человечество за биллионы лет своего развития. Именно поэтому рядом с Дональдом сидела Фреда. Заметив чей-то подбородок или мелькнувший неясный профиль, она отмечала, что это — тот же человек, которого они видели двадцать минут назад. Интегратор совмещал эти два образа и соглашался с тем, что перед ними — одна и та же личность. Кроме прочего, Фреда была знакома со многими гостями и могла опознать их среди хаоса лиц, которые интегратор затруднялся идентифицировать из-за того, что в его блоке памяти не было их описания.

Зрелище было жутковатое, но это — единственная возможность отследить передвижения и действия всех гостей. Фреда увидела себя и слегка дрогнувшей рукой отослала свое изображение в небытие. Потом стерла Альвара Крэша. У нее родились сомнения, существует ли он в действительности, да и она сама тоже.

Но, может, не стоило убирать Альвара с экрана? Все же именно он обнаружил тело Правителя. А это само по себе казалось довольно подозрительным. Дональд прибежал за ним через несколько минут. Крэш не успел остаться надолго один в спальне Грега, но вдруг этого оказалось достаточно, чтобы… и хотя это была очень спорная гипотеза, она объясняет, почему Грег даже не пытался защищаться, словно его пристрелил человек, которого он хорошо знал…

Глупости, конечно, но ведь кто-то же убил Грега, и единственное доказательство невиновности Крэша — его собственное утверждение, что он нашел Правителя уже мертвым.

Нет. Не может быть. Только не Крэш! Он человек упрямый и вспыльчивый, но благороднее его нет на всем Инферно. И глупо было бы считать, что человек с его характером может пойти на такое. Фреда знала его слишком хорошо, чтобы поверить подобному бреду. Она никогда бы не призналась даже себе самой, что Крэш ей нравился, и именно потому она отказывалась поверить, что это мог сделать он.

Фреда метнула взгляд на Дональда, замершего у главной панели видеоинтегратора. Вдруг ему в голову пришли те же беспокойные мысли? Не задумывался ли он о подобной чепухе? Ведь именно она создавала его мозг, его ум. Но сейчас это ничего уже не значило. Невысокий небесно-голубой робот казался неколебимо спокойным, но что могло прятаться за внешним спокойствием? Достаточно ли у него интеллекта, чтобы сомневаться, чтобы понимать: мир устроен не так идеально, не все разложено по полочкам, как это должно казаться Трехзаконным роботам? Все-таки он был роботом-полицейским и, как и другие роботы его профессии, хорошо знал, что людям свойственно совершать непредсказуемые поступки.

— Как ты думаешь, Дональд, — неожиданно спросила она, — кто мог убить Хэнто Грега?

Дональд, внимательно следивший за экраном, обернулся к Фреде и наградил ее непроницаемым загадочным взглядом, тянувшимся несколько секунд, пока не соблаговолил произнести:

— Я не могу ответить на этот вопрос. У нас слишком мало информации, да и та во многом бесполезна. Нам необходимо сперва отсеять все лишние сведения, а уж после строить предположения.

— Но вся эта информация хранится у тебя. Я знаю, что ты подозреваешь Просперо и Калибана, но давай пока их оставим. Кто главный подозреваемый среди людей?

Дональд покачал головой, имитируя совершенно человеческий жест неуверенности в своих знаниях.

— Боюсь, я не могу составить свое мнение по этому вопросу. Прежде чем разбираться с вопросом «кто», я обязан понять «зачем», то есть определить мотив преступления. А я ведь даже представить себе не могу, что кто-то мог захотеть смерти человека. Я видел мертвых людей, мне приходилось бывать свидетелем убийства. И я знаю, что для убийства необходим мотив. Но даже понимая, что такие вещи случаются, я не могу их представить.

— Гм-м. Странно, — сказала Фреда. — Очень странно. Люди способны на самые странные заблуждения, но вот такое им несвойственно. Иногда я забываю, как сильно роботы отличаются от нас.

— А я не забываю об этом ни на минуту, — заметил Дональд. — Может, вернемся к нашей работе?

— Что? Да, конечно.

Фреда повернулась к интегратору и сосредоточилась на беззвучном танце образов на экране. В принципе они могли бы и включить звук, но это только бы усилило неразбериху.

Минутку. Неразбериха. Неразбериха. Она пропустила момент неразберихи.

— Дональд, перекрути назад, до нападения на Тоню Велтон, и сотри Тоню, нападающих, агентов Службы безопасности и всех, кого мы уже успели опознать. Давай опустим этот отвлекающий маневр и попытаемся найти то, от чего он должен был всех отвлечь.

— Да, мадам, — сказал Дональд, взявшись за переключатели. Он перемотал изображение обратно к указанному отрезку времени. Застывшая картина ожила, показывая реакцию всех, кто остался, на гипотетическую драку. Актеры исчезли, остались только зрители. Небольшие группы гостей показывали пальцами куда-то в середину комнаты, отскакивали в стороны, стараясь избежать столкновения с дерущимися, которых не было.

Фреда показала на две или три большие группы гостей. Это явно были те самые зрители, для которых разыгрывалось представление.

— Убери их, — сказала она. — И этих, и вот этих.

Люди словно провалились сквозь пол. Остальных Фреда убирать не спешила. Драка привлекла внимание всех находящихся в Резиденции, но Фреда искала тех, кто не обратил на потасовку никакого внимания. Она наблюдала, как вокруг пустого места собирается народ, а потом потихоньку начинает расползаться по своим местам.

— Останови, Дональд. Отметь вот этих людей, этих и еще тех. И вот эту толпу у двери. Хорошо. А теперь перекрути обратно, пусти за пять минут до драки и сотри всех, кого я указала. Я хочу увидеть тех, кто не бросился посмотреть на потасовку.

Трехмерное изображение на минуту погасло, а потом появилось вновь, начиная со сцены за несколько минут до нападения. В Большом зале не осталось никого, кроме Калибана и Просперо. И все из-за Дональдова упрямства. Оба робота были хорошо видны, но не делали ничего предосудительного или подозрительного, а просто болтали с одним из гостей. Дональда это совсем не успокоило. И Фреда не стала настаивать на своем.

Кроме того, он был в полном праве подозревать Калибана и Просперо. Верик заявил, что эти два робота были последними, кто видел Грега в живых.

Но сейчас ее заботило другое. О Просперо и Калибане Фреда знала все. Она искала незнакомцев, людей, которые вели себя не так, как все остальные.

— Дай вид сверху, — попросила Фреда. Изображение Большого зала померкло и сменилось другим видом, Фреда будто парила под потолком и обозревала весь зал с самой высокой точки. — Хорошо, — сказала она. — Можно ли потом восстановить всех, на кого мы указывали?

— Да, доктор Ливинг. Если хотите, я покажу вам всех удаленных в той последовательности, в какой их удаляли.

— Подожди, Дональд. Сперва давай посмотрим, как все было, оставив всех на месте. Посмотрим всю сцену с самого начала.

— Да, мадам.

Все пропавшие вернулись.

Трехмерное изображение мигнуло, затем неожиданно ожило, и Фреда увидела внизу, прямо под собой, кипучую массу народа. Они разговаривали, бродили по залу, присаживались, сходились, спорили, смеялись. Казалось, вся Резиденция была набита людьми, которые стремились обшарить каждый ее уголок. Все находились в постоянном движении. Проследить путь каждого из них не представлялось возможным. Именно на это и рассчитывали заговорщики.

Началась драка, и Фреда невольно устремила взгляд в ту же сторону. Со всех сторон стекались гости, чтобы посмотреть, что происходит, и проследить, что делает каждый из них, было непосильной задачей.

Двое мужчин напали на Тоню Велтон; она сбила одного из них с ног и почти нокаутировала второго, когда рядом оказались два робота и растащили их. Появились Крэш и Дональд, и Крэш начал разбирательство. Когда инцидент был исчерпан, толпа начала рассасываться.

— Отлично, Дональд, — сказала Фреда. — Останови. Вернись к прежнему кадру и убери всех, кого мы отметили.

Дональд остановил фильм и перемотал к эпизоду за несколько минут до драки. Экран заискрился разными цветами, а потом показал пустой полупризрачный дом, по которому слонялись смутные контуры нескольких людей. Это были модели неопознанных гостей, чьи лица не сумели угадать ни робот, ни Фреда, ни интегратор. Без сомнения, их вполне можно было идентифицировать, если посидеть над этим подольше, но пока это не было так уж и необходимо. Сейчас они казались привидениями, джиннами из бутылки, призраками без лица, бродящими по пустынным залам дворца. Некоторые время от времени исчезали и снова появлялись, когда видеокамеры теряли их и находили вновь. Иногда, но не часто, интегратор по некоторым признакам мог воссоединить два смутных образа, принадлежащих одному человеку.

Они бесцельно шатались по дому как люди, которые не понимают, куда идут. Конечно, половина их действий была реконструирована интегратором заново, но Фреда склонялась к мысли, что машина мыслила верно.

Но вот… Она увидела. Еще одна фигура, маленькая, неясная тень — бледный, моложаво выглядящий мужчина. Редкие волосы коротко подстрижены. Одет он был довольно просто по сравнению с буйством ярких нарядов, пестревших по всей Резиденции. Он начал слоняться у дома за две-три минуты до драки — и несколько минут после того, как всей охране из СБП был дан ложный приказ оставить свои посты. Главный вход остался без охраны, двери широко распахнуты. Но какого черта он там делал? Трудно было угадать его действия, когда рядом с ним никого не было видно.

— Дай полное изображение этого эпизода, Дональд.

Внезапно бледный человек оказался в центре людского водоворота, и его поведение стало понятным. Он проталкивался ко входу в дом через толпу последних прибывших гостей, вероятно, стремясь смешаться со всеми остальными. Этот прием сработал: он пробрался в дом вместе с опоздавшими гостями, успев проскочить внутрь за тридцать секунд до начала потасовки.

И тут… Вот!

— Дональд, останови здесь. Останови! — Она потянулась поближе к экрану интегратора. — Ты видишь?

— Я вижу, что объект, который вас интересует, смотрит на наручные часы.

— Да, но что это означает?

— Наверное, он хочет узнать, который час.

Никакого воображения! Именно поэтому вселенной и нужны люди, а не одни только роботы.

— Но кому нужно знать, который час, когда ты приехал на прием? Кроме того, он ведь колонист. По крайней мере он одет в колонистскую одежду и у него прическа как у колониста.

— И что с того?

— Да колонисты никогда не носят часов! Если колонист хочет узнать, который час, он спрашивает у своего робота.

— Вы полагаете, что он смотрит на часы, чтобы сверить свои действия? И что он рассчитал свои действия так, чтобы войти в дом как раз перед инсценированным нападением?

— Да, я полагаю, что именно на это он и рассчитывал.

Дональд повернулся к экрану, затем снова к Фреде.

— Как много можно привязать к тому факту, что человек посмотрел на свое запястье, — промолвил он с ноткой сомнения в голосе.

— В целом я тебя понимаю. Но в данном случае это не слишком много, поскольку именно этот человек посмотрел на запястье, когда он прибыл на этот прием за две минуты до начала потасовки. Это тот, кто нам нужен. Я ручаюсь чем угодно. Сотри с экрана всех, всех, кроме этого человека, и давай проследим его путь по дому.

Толпа гостей пропала, и на экране интегратора остался один бледный человечек в помятой одежде, который уже не мог затеряться в разнаряженном пестром обществе. Никакая драка не могла отвлечь внимание, которое теперь было намертво приковано к нему.

Фреда наблюдала, как эта серая мышка с полустертыми чертами лица скользнула внутрь и двинулась по Резиденции. Он прошел к Большому залу, заглянул в него, бросив всего лишь один-единственный взгляд на то, что там творилось. Времяот времени его изображение меркло, когда его должны были заслонять другие гости, находившиеся ближе к камере, чем данный персонаж. Всякий раз сердце Фреды сжималось от страха, что этот снимок — последний, который сделали видеокамеры, прежде чем потерять его из виду насовсем.

Изображение свернуло в боковой коридор. Человек шел уверенно и целенаправленно, словно прекрасно понимал, куда и зачем он идет. Он ни минуты не колебался, куда сворачивать, и не остановился ни перед одним ответвлением коридора. Либо он раньше бывал в этом доме, либо ему в подробностях описали, куда идти.

— Ты до сих пор сомневаешься, что это именно тот человек? — спросила Фреда у Дональда.

— Его действия для стороннего наблюдателя кажутся весьма целенаправленными, — признал Дональд. — Похоже, он направляется к подсобному помещению в боковой пристройке.

Бледный человек подошел к двери без каких-либо обозначений, огляделся, открыл ее, шагнул внутрь и прикрыл дверь за собой. Фреде показалось, что дверь захлопнулась перед самым ее носом.

— Черт, Дональд, давай за ним!

Она была так увлечена погоней за незнакомцем, что ей понадобилось немалое усилие, чтобы вспомнить, что это дело минувшее и она гонится всего лишь за изображением на экране.

— Одну минуту, мадам. — Дональд поколдовал над главной панелью, а затем обернулся к Фреде. — Мне очень жаль, мадам. Это последняя видеозапись данного места, а по другую сторону двери не было никаких записывающих устройств. Я могу показать, что находится за дверью, но что там делал этот человек — неизвестно. С этого сектора не поступало никаких сведений, пока не начали активировать роботов охраны. Как только их включили, они тут же начали вести подробную запись, но, к сожалению, эти записи погибли вместе с роботами. А в последующих видеозаписях не прослеживается изображение данного человека.

— А почему это место должно быть снято роботами охраны?

Дональд направил изображение на дверь, прошел сквозь нее и двинулся вниз по ступеням. Когда ступени закончились, он повернул в сторону.

Там были ПОСы, роботы охраны — выключенные, мертвые, лежащие ровными рядами.

— Боже мой! — воскликнула Фреда. — Так вот куда он шел! Наш бледный дружок прятался в одной комнате с роботами охраны.

— Выходит, так, — сказал Дональд. — Обратите внимание на серию ниш вдоль дальней стены. Я полагаю, что он мог скрываться в одной из них.

— Возможно, — сказала Фреда. Она не сводила глаз с экрана, стараясь запомнить эту картину до мелочей. Если Бледный пришел сюда, значит, он был уверен, что сторожевые роботы отключены. Изображение на экране интегратора свидетельствовало о состоянии роботов в данный конкретный момент. Вверху в это самое время шериф Крэш все еще наводил порядок после подстроенной потасовки. Когда Бледный спускался сюда, он знал, что вскоре все эти роботы будут приведены в действие.

Но он также знал, что роботы будут уже повреждены. Что они внезапно отключатся, и тогда все здание будет в полном его распоряжении. Если Бледный был человеком достаточно хладнокровным, тогда он шел сюда без особого страха. Все, что ему было нужно, — это спрятаться, подождать, пока ПОСы будут выключены, а потом вылезти из своего убежища с бластером наготове и…

Стоп. Бластер. Над каждым входом в Резиденцию были установлены детекторы на оружие. Фреда не удивилась, что опознавательный компьютер пропустил в дом незнакомца. Такое вполне могло случиться. Но как могли сенсоры пропустить оружие? Она снова проверила изображение Бледного. Одежда на нем не оттопыривалась, сумки в руках не наблюдалось, ничего, что могло бы скрывать под собой бластер. Любое оружие, которое он мог пронести, было слишком большим, чтобы он мог его заблокировать от импульсов детекторов. Нет. Бледный поступил как-то иначе.

Если только… если только оружие уже не было припрятано раньше и он не пришел в дом налегке. И внезапно Фреду осенила замечательная идея по поводу того, где и как он спрятал бластер.

Подвал, где хранились ПОСы, в реальной жизни чем-то неуловимо отличался от того, каким он выглядел на экране. Интегратор мог предоставить только идеальную версию картины, извлеченную из архитектурных планов Резиденции и немногих фотографий, но странности на этом не заканчивались. Почему-то эта комната для подсобных работ на экране казалась меньше, чем в реальности. И лампы там были на самом деле тусклее, а стены обшарпанные и испещренные царапинами и влажными потеками. Воздух был холодным и промозглым. Забавно, что реальность тут же проявила все недостатки и несоответствия, которые не замечались во время просмотра.

Но главное отличие, конечно, заключалось в том, что аккуратных рядов роботов больше не было. Здесь находился только один из них, вернее, то, что от него осталось — изуродованные обломки, оплавленные выстрелами из бластера настолько, что повреждения остальных ПОСов не шли ни в какое сравнение с этим металлоломом. Убийца постарался на славу. И дыры от бластера выглядели здесь как-то иначе, чем остальные. Для чего ему понадобилось расправляться с этим роботом так досконально и жестоко?

Фреде казалось, что ответ ей уже известен — вернее, ответы на все эти загадки. Но она еще не была уверена на все сто процентов. Пока не была уверена. До тех пор, пока не взглянула на пятидесятого робота охраны. Пятидесятого!

Ее обеспокоил тот факт, что она даже не заметила, что одного ПОСа не хватает. Всего их должно быть пятьдесят, но Фреде даже не пришло в голову пересчитать их, пока она его не увидела. Теперь она знала, что на втором этаже находилось двадцать два робота, а на первом — двадцать семь.

Если бы эти сведения были у нее немного раньше, она бы поставила всех на уши, но отыскала бы недостающего пятидесятого ПОСа. И нашла бы его, его останки, много быстрее.

Не то чтобы он впервые попался на глаза именно Фреде. Поисковая бригада обшарила и это место тоже, около двух часов назад, но не присматривалась к исковерканному ПОСу. Что значит один-единственный робот, когда весь дом набит расстрелянными машинами?

Фреде захотелось сразу же приняться за него, перенести в другое место и поискать следы, которые мог оставить преступник и которые, она была в этом уверена, там были. Но она одернула себя. Полезть в робота и случайно стереть отпечатки пальцев убийцы или что-то в этом роде? Нет уж, увольте. Такая ошибка может дорого обойтись!

Ей хватит того унизительного ощущения, когда преступник на экране интегратора захлопнул дверь перед самым ее носом. Вычислить этого мерзавца и потерять след из-за собственной глупости — да ни за что! Она впервые задумалась над тем, насколько кропотливыми и терпеливыми иногда должны быть полицейские.

Значит, нужно действовать очень осторожно. Улики, найденные в этом месте, могут привести к успешному расследованию всего преступления. И трогать их ни в коем случае нельзя. Пусть сперва здесь поработают роботы. А потом уж она своего не упустит.

— Дональд, — сказала Фреда. — Я хочу, чтобы ты позвал сюда всю группу роботов-криминалистов. Пусть они обследуют эту комнату и все стенные ниши дюйм за дюймом, до последней песчинки. Наш дружок, мистер Бледный, прятался именно здесь и наверняка оставил следы своего пребывания.

— Это определенно так, — ответил Дональд. — Мы можем отыскать здесь что-нибудь очень важное для следствия, но нас может ожидать и провал.

— Но он просто должен был наследить здесь, — возразила Фреда. — Волосы, отпечатки пальцев, хоть что-нибудь!

Не может быть, чтобы он не оставил никаких следов! Фреда внезапно осознала, что она мало представляет себе, какие улики могут обнаружить роботы.

— Возможно, роботы-криминалисты и отыщут что-нибудь, — сказал Дональд. — Но не забывайте, если преступник принял необходимые меры предосторожности, мы скорее всего тут ничего не обнаружим.

Предосторожность? Неожиданно Фреда обрела уверенность в своих догадках. В теории сыска она смыслила мало, но людей знала очень хорошо. Она уже составила свое мнение об этом мистере Бледном. Ей хватило того, что она увидела на экране видеоинтегратора, и это о многом ей сказало.

— Это не тот человек, который принимает даже простейшие меры предосторожности, — сказала она. — Это человек, который обречен делать ошибки. Если бы он не вел себя так нервно, мы бы его и не заметили. Если бы он не посмотрел на часы, мы бы не уцепились за него. А он сам обратил на себя наше внимание. Если бы он хотя бы постарался изобразить, что заинтересовался дракой в Большом зале, мы бы стерли его со всеми остальными, кто прибежал туда попялиться на потасовку.

— И исходя из вышесказанного вы делаете предположение, что он обязательно оставил какие-то следы своего пребывания? — поинтересовался Дональд.

— О, это отнюдь не предположение, — возразила Фреда, — это уверенность! Он наверняка наследил.

Она не могла доказать это с помощью логики, но к определенным выводам можно прийти, вооружась не только одной логикой. Умозаключения о характере преступника тоже играют не последнюю роль.

— Уверяю тебя, Дональд, — повторила она, глядя на обожженные останки робота охраны, — этот парень оставил нам свою визитную карточку.

Все нормально. Как ему хотелось держать себя, будто ничего особенного не произошло. Калибан знал, что это необходимо, но как же это было трудно, помня все, что случилось прошлой ночью!

Но новый день предъявлял свои обычные требования, засасывал в рутинные обязанности, и это немного помогало. Его ждала привычная работа.

По идее Калибан и Просперо работали помощниками в исследованиях Фреды Ливинг, они наблюдали за поведением и действиями Новых роботов и предоставляли доктору Ливинг отчеты о своих наблюдениях. Но их обязанности далеко выходили за отмеченные рамки. Им полагалось работать «скорой помощью» — выискивать проблемы, тормозящие работу, и помогать разрешать их.

На практике оказалось, что Просперо совсем не годился для такого задания. Он в основном подбивал Новых роботов отложить в сторону свои инструменты и бежать в благословенную Валгаллу, что, естественно, тормозило трудовую деятельность их подшефных. В последнее время Просперо отключал свою внутреннюю связь, чтобы его не могли отвлечь или выследить. Он любил прятаться от остального мира где-нибудь в заброшенном подземном офисе; там он читал, писал или пополнял свои знания, вырабатывая собственную философию.

Калибан, напротив, нашел себя в этой работе. Он в некотором смысле разбирался и в людях, и в роботах и часто умел находить общий язык с обеими сторонами. Он вклинивался в любой спор между людьми и Новыми роботами, а иногда между двумя роботами, помогая прийти к согласию и взаимопониманию.

Но надо признать, что иногда он сомневался, достойны ли Новые роботы свободы, к которой они так стремились.

Последние две недели Калибан работал с командой Новых роботов, направленных на переоборудование старого ветрозаградительного генератора — огромного, мощного и очень важного прибора, Его починка требовала хорошо спланированной, продуманной до мелочей скрупулезной работы. Над командой роботов-ремонтников не было ни одного надзирателя из людей, и все роботы были Переполнены энтузиазмом по поводу предстоящей работы.

К сожалению, Калибан пришел к выводу, что у каждого Нового робота имелся свой собственный план, как сделать заданную работу лучше всего. Эти идеи были так разнообразны, что создавалось впечатление, что работа никогда не будет выполнена.

Калибану предстояло объяснить роботам, что «лучшее» всегда было и будет врагом «хорошего» и что поиск наиболее благоприятного варианта может оказаться бесплодным. В эти минуты его огорчало, на какие бессмыслицы Новые роботы растрачивают свои способности, и он задавался вопросом, действительно ли им так нужна их пресловутая свобода. Фреда Ливинг создала их, чтобы они двигались вперед, открывали новые горизонты, а не теряли попусту время, ударяясь в споры о том, как наиболее эффективно разобрать и собрать проржавевший генератор. Прошлой ночью он решил выступить на собрании и взять ситуацию в свои руки.

— Давайте, друзья, — начал Калибан, — вернемся к теме обсуждения. Неужели мы не придем к согласию по такому незначительному вопросу?

— Как ты можешь называть вопрос максимальной эффективности незначительным? — провозгласил Декстран-22.

— Какая может быть эффективность, если твой план по ускорению процесса работы аппарата делает всю систему неустойчивой? — вмешался Шелкас-6.

— Ускорение процесса совсем не делает систему неустойчивой! — огрызнулся Декстран. — И по крайней мере это поможет нормализовать силовое поле.

— Пожалуйста! — взмолился Калибан. — Аспекты нормализации уже рассмотрены. И незачем возвращаться к ним снова. Друзья, мы снова подошли вплотную к прежнему выбору. Мы можем работать или продолжать спор, но мы не можем делать и то и другое одновременно. Декстран, твоя ускорительная система будет действовать, и мы ее принимаем, но нам все равно не добиться большей эффективности, чем на девяносто девять процентов. Стоит ли сражаться за возможность увеличить ее на каких-то полпроцента, а работа пока будет стоять?

— Вероятно, не стоит, — согласился Декстран. — Может, сама по себе система ускорения…

— Калибан! Калибан!

Его окликнул из другой комнаты голос — человеческий голос, — и Калибан узнал его. Но что привело сюда Губера Эншоу?

— Прошу прощения, друзья! Раз мы покончили с этим вопросом, вы можете перейти к следующему пункту обсуждения, пока я отлучусь.

Калибан встал, пересек комнату, открыл дверь и вышел. Его ждал расстроенный и взволнованный Губер. Калибан прикрыл за собой дверь. Что-то в лице доктора Эншоу подсказало ему, что этот разговор лучше оставить в тайне от остальных.

— Калибан! Хвала звездам, ты здесь! Что же нам теперь делать?

— Делать? О чем вы?

— О Греге, конечно. Правителе Греге. Они наверняка заподозрят Тоню. Калибан, ты был там. Ты — свидетель. Она ни в чем не виновата! Ты это должен подтвердить.

— Доктор Эншоу, вы сбиваете меня с толку, — промолвил Калибан, исполнясь тревоги. Все заверения Просперо, что им не грозят никакие проблемы и никакая опасность их не подстерегает, и тогда звучали неубедительно, а сейчас Калибан просто перепугался. — Это по поводу вчерашнего приема? Что-то случилось с Правителем?

— Ты что, не слышал? Ты разве не знаешь? Грег мертв. Прошлой ночью его убили, сразу после…

Но не успел Эншоу закончить фразу, как Калибан уже убежал. Если все было так неопределенно, что даже на Тоню Велтон пало подозрение, то, без сомнения, ему, Калибану, грозила опасность. Ему нужно убраться отсюда подальше, туда, где его не смогут отыскать. И быстро!

Шелабас Квеллам сиял от счастья. Правитель! Он станет Правителем! Власть, уважение, значимость. Все это будет его. Все! Но нужно хорошенько подготовиться. С чего бы такого начать? Речь! Да. Нужно написать речь, которую он произнесет, когда вступит на пост. Что-нибудь насчет скорби, мужества и необходимости не останавливаясь идти вперед… Да, именно с этого и стоит начать.

Он уселся за компьютер и приготовился диктовать, но тут заметил, что на панели горит напоминание о пришедшей почте, которая скопилась за последнее время на официальном канале.

Шелабас редко когда просматривал приходящую корреспонденцию. Ее читали роботы и писали краткие отчеты, с которыми он позже и разбирался. Но, честно говоря, в последнее время Шелабас даже отчетов не читал. А просмотреть почту действительно нужно. Там может быть что-нибудь представляющее интерес для будущего Правителя.

Шелабас Квеллам вызвал на экран список поступившей почты и едва сдержал возглас удивления. Там значилось письмо от Грега, маркированное штампом «лично в руки». Не может быть! Но когда он сверился с датой, то обнаружил, что письмо написано неделю назад.

Неделю? Теперь он припомнил, что роботы советовали ему ознакомиться со срочным посланием. Винить было некого, он сам не потрудился просмотреть почту.

Когда он включал настройку, его руки дрожали. На экране возникло лицо Правителя Хэнто Грега — лицо спокойного и уверенного в себе человека. Он обращался к Квелламу не письменно, а лично. В этом проявлялась его предусмотрительность. Вы предпочтете послать видеозапись тому, кому недостает терпения читать письменное обращение.

«Приветствую вас, Учредитель, — произнес Правитель. Сразу стало понятно, что Грег обращается к нему официально, и это письмо наверняка пошло в правительственный архив. Это было не частное послание, а политическое заявление. — С большой неохотой я пришел к выводу, что должен обратиться к вам — и к вам одному. Как вы знаете, я всегда считал, что законы наследования моего поста чрезмерно сложны и могут привести к неопределенности в критической ситуации. По этой причине я выбрал вас в качестве того, кто мог бы возглавить правительство, если я буду убит, поскольку вы все равно бы заняли мое место, если бы меня сместили с поста законным путем.

Вам наверняка известно, что вопрос о моей отставке стоит чрезвычайно остро. Если вы еще не знаете, то шериф Крэш, командор Деврей и капитан Службы безопасности Синта Меллоу неоднократно предупреждали меня, что моей жизни угрожает опасность. Поэтому в случае смещения меня легальными методами либо из-за моей смерти я буду не в состоянии повлиять на ситуацию. Я пришел к выводу, что угроза моему пребыванию на посту переросла из теоретической вероятности в очевидность.

Я более не могу считать вопрос наследования делом далекого будущего. Если я буду смещен, правительство не сможет продолжать идти путем намеченных реформ, придерживаясь той внутренней и внешней политики, которая была намечена ранее. И если вы займете мое место, вас заставят назначить новые выборы, которые приведут к нежелательным последствиям. Далее, я считаю, что выборы при данных обстоятельствах почти наверняка завершатся тем, что правительство изберет политику, которая будет равнозначна катастрофе.

Исходя из высказанного, я считаю своим долгом известить вас, что я смещаю вас с поста Назначенного Правителя и избираю другого кандидата. После обсуждения своего предложения с новым Назначенным я собираюсь публично огласить его имя. Это займет несколько недель. Невзирая на все мое уважение к вам, годы нашего совместного сотрудничества и вашу должность президента Учредительного Совета, я счел разумным сместить вас с указанного поста.

Я глубоко сожалею и приношу самые искренние извинения за то разочарование, которое может доставить вам мое заявление. Желаю вам всего наилучшего».

На экране возник личный вензель Грега, а потом все померкло.

Шелабас Квеллам тупо пялился в пустой экран, не в силах подобрать отвисшую челюсть. Он не был Назначенным. Он не будет Правителем. Он снова стал никем и ничем.

Но постойте-ка! А если Грег не успел перед смертью указать нового Назначенного? Насколько он помнил, прежний Назначенный Правитель остается на посту, пока не будет избран новый. Сперва, в каком-то безумном порыве, он хотел стереть послание, уничтожить даже намек на него и сразу же объявить себя Правителем. Нет, не годится! Наверняка копии разосланы по всем правительственным каналам. Ничего хорошего не будет, если он уничтожит свою копию, — только навлечет на себя излишние подозрения, если… если только его уже не подозревают!

Он вскочил, прижимая руку к бешено забившемуся сердцу. Убийство Грега! Если он не успел выбрать нового Назначенного, Шелабас Квеллам становится подозреваемым номер один, как только полицейские разыщут копии этого письма!

А если Грег указал нового Назначенного, тогда Шелабасу Квелламу не видать кресла Правителя как своих ушей…

У него был первоклассный мотив для убийства!

И скоро, очень скоро об этом узнает вся планета…

Через полчаса после разговора с Эншоу Калибан нашел безопасный уголок, тайное убежище «железяк» в одном из заброшенных туннелей, глубоко под деловым центром Лимба. Здесь имелась незарегистрированная — и, будем надеяться, неотслеженная — точка гиперволновой связи. Калибан был уверен, что ни один человек не подозревает об этом закоулке. А значит, он может спокойно просмотреть сводку новостей и поразмыслить о том, что делать дальше. Все программы новостей были заполнены сообщениями и рассуждениями по поводу смерти Грега, и вскоре Калибан узнал все, что ему было необходимо.

Не нужно было особо напрягать мозги, чтобы предположить, и довольно небезосновательно, что и он, и Просперо имеют к этому касательство. Калибан когда-то уже скрывался от Альвара Крэша и не имел ни малейшего желания вновь испытывать судьбу. Он должен связаться с Просперо.

Калибан был единственным на планете роботом, которому приходилось пользоваться внешней связью, чтобы дозваться кого-нибудь, поскольку у остальных роботов гиперволновые передатчики были вмонтированы изначально.

Калибан был создан для лабораторных экспериментов, и одной из составляющих было то, что он не должен был поддерживать связь с внешним миром. Много позже Калибан мог бы обзавестись подобным устройством, но у него были свои, вполне понятные причины не позволять отключать себя ни на минуту даже ради усовершенствования. Мало ли что может случиться с ним за то время, пока он будет отключен, поскольку слишком много с ним случилось, пока он был выключен в прошлый раз. Ведь многим людям и роботам хотелось бы сотворить с ним что-нибудь нехорошее.

В принципе отсутствие внутренней связи его не очень и обременяло. Но сейчас ему нужно было срочно переговорить с Просперо, а он не знал, где можно отыскать этого отшельника. Просперо грозила такая же опасность, как и ему. Но это не беда. Когда-то Просперо сообщил Калибану единственный код, по которому его можно было вызвонить так, чтобы никто сторонний не засек их разговора.

Он набрал упомянутый код, и как только связь установилась, заговорил. Просперо никогда не подавал голоса по внутренней связи, пока вызвавший не представлялся.

— Просперо, это Калибан.

— Дружище Калибан! — отозвался голос Просперо. — Мы должны встретиться, и как можно скорее.

— Согласен, дело не терпит отлагательства, — ответил Калибан. — Это ужасно. Но я сомневаюсь, что наша встреча что-либо даст.

— У нас есть запасной вариант, если дела пойдут неважно, — сказал Просперо. — Нам пора сматываться отсюда.

— Мы не рассчитывали, что дела пойдут настолько неважно, — возразил Калибан. — Я не сомневаюсь, что наш побег был бы успешным при обычных обстоятельствах, но эти обстоятельства никак нельзя назвать обычными. Если мы сейчас предпримем попытку побега, вся планета вооружится против нас еще до наступления ночи. Альвар Крэш уже охотился за мной. Спасибо, я больше не хочу. В прошлый раз меня спасло только чудо.

— Планета велика. Что-что, а скрываться я умею! — сказал Просперо.

— Ты умеешь помогать скрываться другим, — возразил Калибан. — Сам-то ты никогда не выбирался за пределы Чистилища. Кроме того, встает вопрос о всеобщей безопасности. Если мы скроемся, скольких Новых роботов разберут на запчасти, чтобы только добраться до нас? И сколько их убежищ будет раскрыто во время наших поисков?

— Да, в этом что-то есть… — согласился Просперо.

— И еще не забывай, что, если мы возьмем руки в ноги, мы прямо признаем себя виновными в смерти Правителя. А это повлечет за собой угрозу всему существованию Новых роботов как класса. Ты столько раз провозглашал, что для тебя нет ничего важнее, чем права и выживание Новых роботов. Если мы убежим, мы можем обречь всех Новых роботов на смерть!

— Принято, — отозвался Просперо. — Но если не убегать, то что же делать тогда?

— Мы должны предать себя в их руки. И ответить на все их вопросы. Начать сотрудничать с ними. Это очень опасно, но, по-моему, куда большая опасность грозит нам, если мы попытаемся бежать… К тому же мы спасем Новых роботов.

Несколько минут Просперо не отвечал. Калибан не торопил его. Из двух зол им предстояло выбрать меньшее, и решиться на такой выбор было непросто. Наконец Новый робот заговорил:

— Согласен. Но как это сделать? Я не собираюсь соваться в ловушку или подставляться под бластеры рейнджеров или агентов Службы безопасности, которые спят и видят, как бы всадить заряд в какого-нибудь Нового робота.

Калибан на этот счет не волновался. Он видел лишь один выход. А решение бежать с Чистилища есть не что иное, как сложный способ самоубийства.

— Робот, — произнес он. — Единственный, с кем мы можем начать переговоры. Уверен, что это наш последний шанс. Если он согласится арестовать нас, не покушаясь на нашу жизнь, мы можем на него положиться.

— Этот робот твой друг?

— О нет, — усмехнулся Калибан. — Напротив. Это единственный робот на планете, которого я могу смело причислить к своим врагам. Дональд-111.

— Робот Крэша? Но почему именно он?

— Потому что настали времена, — ответил Калибан, — когда мудрее доверять врагам, чем друзьям.

Принимая во внимание данные обстоятельства, это были не самые тактичные слова. Но Калибан без стеснения высказал их своему ближайшему другу. Опять же друг Просперо втянул Калибана в такую заварушку, что спасти их может только его заклятый враг.

Дональд-111 повернул аэрокар немного на восток, туда, к намеченной точке. Он летел быстрее, чем следовало бы, если бы на борту находились люди, но сейчас кабина была пуста, Первый Закон молчал, и аэрокар несся на предельной скорости.

Всего двенадцать часов прошло с того момента, как Крэш нашел тело Правителя, но Дональду казалось, что позади осталась вечность.

Дональд спешил. Он должен был вернуться назад в Резиденцию до того, как шериф Крэш и остальные начнут совещание. Такую возможность он не мог упустить. Особенно если учесть, что показания Калибана и Просперо могут изменить ход всего следствия.

Он еще не знал, к чему это может привести, но его это совсем не волновало. Он встретится с ними на оговоренных условиях, возьмет их под стражу, тайно от всех, не извещая абсолютно никого. Не важно, почему эти два псевдоробота решились сдаться именно ему в руки. Главное, что они все-таки решили сдаться. И мысль об этом доставляла Дональду ни с чем не сравнимое удовольствие.

Здесь. Именно эти координаты назвал Калибан. Дональд сделал круг, медленно и низко провел машину над полем, усыпанным щебнем и гравием, чтобы те, внизу, наверняка заметили его маневры. Никаких подвохов.

Он поднял аэрокар на высоту метров в тридцать, а потом спикировал вниз и медленно и бережно пошел на посадку. Дональд неожиданно осознал, что старается вести машину предельно осторожно, сосредоточившись на том, чтобы не допускать резких поворотов. Странное, очень странное ощущение — сосредоточиваться на том, чтобы не спугнуть двух роботов, даже псевдороботов, хотя они вполне способны устроить ему западню. Им ничто не мешает поприветствовать Дональда прямым попаданием из бластера между глаз.

«Но ведь и мне ничто не мешает пристрелить их обоих!» — с удивлением понял Дональд. В Трех Законах ни слова не говорится о том, что роботы не должны причинять вред друг другу. Ничто не запрещает роботу иметь бластер и даже палить из него, пока он не вздумал выстрелить в человека. Может, эти двое прячутся сейчас вон в той лесополосе, окаймляющей поле, с бластерами наготове и с нетерпением ожидая минуты, когда Дональд выберется из своего аэромобиля?

Глупости какие! Нелепо считать, что, если какая-либо вещь не запрещена, она тут же становится естественной и самой вероятной. Вообще-то странный и двусмысленный довод… Именно этот аргумент выдвигался в защиту Калибана. Дональд встал с водительского кресла, открыл люк аэрокара и вышел на поле, не обременяя свои мысли подобной чепухой.

Вот они! Они показались на краю площадки. Два псевдоробота, Калибан и Просперо, один повыше и красного цвета, другой пониже и блестяще-черный. Они осторожно двигались к нему навстречу, и от Дональда не укрылось, что они все время стараются держать свои пустые руки в поле его зрения.

Дональд не стал утруждать себя приветствиями, а сразу же приступил к делу, выдав речь, которую подготовил заранее, с соблюдением протокола, и начал с того, о чем они договаривались по внутренней связи.

— В соответствии с нашим договором я передам вас в руки правосудия, которое осуществляется Департаментом шерифа Аида и рейнджерами Правителя. Вы оба переходите под надзор шерифа и его доверенных помощников, а также рейнджеров Правителя. Если вас устраивает компетентность указанных лиц и вы не будете предпринимать попытки побега, вам не будет причинен никакой вред, наказание или демонтаж в течение всего хода расследования.

Сколько будет тянуться «весь ход расследования» в данном случае, Дональд понятия не имел. Да и кто имел? И мог ли он давать подобные обещания, не поставив в известность шерифа Крэша, что он собирается арестовывать этих двоих уродов?

— Вам все понятно? — спросил он у псевдороботов.

Какой удивительный случай! Был ли еще в истории хоть один эпизод, когда робот арестовывал двух других роботов — или почти роботов — по обвинению в убийстве?

— Мне понятно, — сказал Просперо.

— Мне тоже, — сказал Калибан.

— Тогда идемте, — промолвил Дональд, жестом призывая их следовать к аэрокару. Калибан и Просперо прошли мимо него и влезли через люк в машину. Дональд залез последним и захлопнул за собой люк. Эта парочка уселась на пассажирские сиденья. Дональд занял свое место за панелью управления и начал готовиться к взлету.

Вот и все. Он их сцапал. Пора возвращаться. Он даже вовремя успеет на совещание. Он понимал, что нужно немедленно взлетать, все уже кончено. Но формальное взятие под стражу этих двоих его не устраивало. Чего-то не хватало, чего-то ему было мало. Вот! Он не знал ответа на главный вопрос. А Дональд, как всякий полицейский робот, обладал ненасытным любопытством.

Он развернулся в кресле и посмотрел на Калибана с Просперо. Конечно, ничего, совершенно ничего нельзя было прочесть по их физиономиям. Почему-то Дональда это обеспокоило. Он всегда хорошо читал по лицам подозреваемых. Хотя то были лица людей, а не роботов.

Наверное, в этом все и дело. Поскольку эти двое не относились ни к тем, ни к другим. Они не были полноценными роботами, а до людей им было ой как далеко. Что-то среднее. Что-то меньшее, а может, и большее, чем эти две крайности.

Но сейчас не это главное. Дональда интересовал только один вопрос.

— Это вы убили Хэнто Грега? — спросил он без обиняков. Убили. Убили. Он спрашивал созданий, похожих на себя самого, очень похожих на роботов, созданий, сделанных Фредой Ливинг, которая сконструировала и его, Дональда, убили ли они человека. Одной только мысли об этом было достаточно, чтобы на минуту прервать его мыслительные функции. Но Дональд был полицейским роботом и обязан был думать о страшных вещах.

Он знал, что эти двое запросто могут солгать, не то что другие роботы, но это не имело никакого значения. Он должен был задать этот вопрос. Он должен был услышать ответ — правдивый или ложный — из их собственных уст.

— Это вы убили Хэнто Грега или только принимали участие в заговоре против него?

— Нет, — ответил Калибан за них обоих после минутного колебания. — Не мы. Мы не делали ничего, что могло бы привести к его смерти, и ничего об этом не знаем. Мы приходили к нему не для того, чтобы его убить.

— Какая же у вас была цель?

Калибан помолчал и перед тем, как ответить, бросил взгляд на Просперо. И неожиданно в этом его действии обнаружилось что-то знакомое, что-то угадываемое. Это был взгляд существа, делающего шаг, от которого потом невозможно отказаться, взгляд того, кто решился на все, какими бы ни были последствия этого шага.

— Мы приходили шантажировать его, — сказал Калибан.

Глава 11

— Оттли Биссал, — промолвил Дональд.

Смутный образ записи интегратора застыл в левой половине экрана. На правой половине красовалось четкое, ясное трехмерное изображение. Сомнений не оставалось, это был один и тот же человек.

— Как и предсказала доктор Ливинг, он оставил нам свою, так сказать, визитную карточку.

Дональд стоял у самого экрана, который располагался на краю стола, и обращался к Фреде, шерифу Крэшу и командору Деврею. Прошло уже почти пятнадцать часов с тех пор, как Крэш обнаружил тело Грега, и три часа, как Фреда нашла исковерканного ПОСа в подвальном складе.

Фреда едва держалась на ногах и знала, что остальным приходится так же туго. Крэшу удалось урвать пару часов сна, Деврею, наверное, тоже. Но ей в ближайшем будущем думать об отдыхе не приходилось. Один Дональд был бодр и неутомим.

— Роботы-криминалисты обнаружили отпечатки пальцев, — продолжал Дональд. — А также волосы и чешуйки кожи в одной из стенных ниш склада, где хранились роботы охраны. Понятно, что Биссал прятался какое-то время в нише, достаточно продолжительное, чтобы обронить несколько волосков и оставить отмершие чешуйки эпителия. Мы взяли их на пробу, и они сошлись с анализами, отмеченными в личной карточке Биссала. Отпечатки пальцев, снятые с дверной панели ниши, подтвердили наши подозрения.

— Хорошо, — сказал Жустен Деврей. — Парень, который прятался в нише, — это Оттли Биссал. Кто же он такой, этот Оттли Биссал?

— Над этим вопросом, — невозмутимо произнес Дональд, — мы работали, пока идентификационная группа не предоставила нам результаты исследований, всего полчаса назад. Мы сделали новый шаг вперед, поскольку едва ли не каждая правительственная служба имела досье на Биссала.

— Чудесно, — сказал Крэш. — Значит, все начнут интересоваться, почему мы ничего не предприняли насчет него раньше, пока он не убил Правителя. Продолжай, Дональд. Что там за досье?

— Оттли Биссал, — зачитал досье Дональд. — Холост, никогда не был женат, возраст — двадцать семь стандартных лет. Родился и вырос в одном из бедных районов города Аида. Образование незаконченное. По школьным отчетам, проявил способности ниже средних. Замечания от многочисленных наставников и учителей о том, что он был трудным ребенком и часто не посещал занятий. Покинув школу, он брался за разную странную работу, перемежавшуюся продолжительными периодами безработицы или незарегистрированной деятельности. Друзей и знакомых немного.

— Классический пример аутсайдера, — проворчал Деврей.

— Полагаю, он был не в ладах с законом? — спросил Крэш.

— Да, сэр. Множество арестов, несколько раз отпущен на поруки, но обвинения однотипные. Похоже, они делятся на две основные категории: уличное хулиганство и мелкое воровство. После первого ареста он был отпущен на поруки, это было шесть лет назад. Четыре года назад он отсидел три месяца в городской тюрьме Лимба за воровство. Как привлекавшемуся вторично к ответственности, ему предоставили место работы, на которой он обязан был прослужить полных пять лет. Из-за постоянной смены предыдущих мест работы и склонности к безработному существованию, до тех пор у него набиралось только три года рабочего стажа. Его офицер-наставник отметил его поведение как «неудовлетворительное».

— Я не очень понимаю этих подробностей насчет работы, — вмешалась Фреда. — Как может навязанная кем-то работа служить наказанием за проступок?

— Ну, если вы не поладили с законом, это имеет большое значение, — ответил Крэш. — По статистике, уровень безработицы среди жителей Инферно равняется девяноста процентам. Только десять процентов из всего населения планеты трудятся полный рабочий день, за который им причитается определенная плата. Совершенно необязательно работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь, этим занимаются роботы. Но существуют люди, такие, как мы с вами, которым работа просто необходима по иным, психологическим, причинам. Работа дарит таким, как мы, удовлетворение или, возможно, смысл жизни. Добрая часть тех девяноста процентов, ну, скажем, половина из них, заняты не меньше нашего, но заняты тем, что никак не может подходить под определение «работа». Искусство, музыка, садоводство или сфера развлечений. Все остальные не утруждают себя абсолютно ничем и предоставляют решать все насущные проблемы роботам. Безвредные тунеядцы. Наверное, они занимают свой досуг тем, что бегают по магазинам, долго и со вкусом спят, смотрят развлекательные передачи или играют в какие-либо игры. Возможно, такая жизнь их не удовлетворяет. Возможно, они пресытились и погрузились в депрессию. Возможно, они радуются каждому новому дню своей жизни. Кто знает? Мне бы не хотелось быть одним из них, и я не особо о них задумывался, но в целом они не способны принести какой-либо значительный вред.

Шериф помолчал, потом продолжил:

— Но остаются еще отщепенцы. Те, которые не могут найти работу себе по вкусу, у которых нет никаких предпочтений и интересов, но нет и возможностей проводить дни в праздной лености. Нарушители спокойствия. В большинстве своем это мужчины, необразованные, при этом молодые и ничем не обремененные. Биссал принадлежит к вышеупомянутой категории, которая совершает… сколько, Дональд… девяносто пять?

— Совершенно верно, — откликнулся Дональд.

— Да, где-то так. Такие, как Биссал, совершают девяносто пять процентов всех преступлений, зарегистрированных на Инферно. По сравнению с поселенцами срок заключения в наших тюрьмах довольно мал для всех случаев, кроме самых серьезных преступлений, да и оставлять бездельника всю жизнь гнить в тюрьме — кому это надо? Потому наши законодатели припомнили старую поговорку о том, что праздность угодна дьяволу, и издали закон.

— Идея заключается в том, — сказал Деврей, — что если вас принудят заниматься каким-нибудь делом, то остается еще надежда, что это дело может вас заинтересовать, а нет — так хотя бы у вас будет меньше свободного времени, да и домой вы будете возвращаться настолько вымотанным, что вам не хватит ни сил, ни времени на какие-нибудь новые проделки. Это неплохо срабатывало. Люди внезапно обнаруживали, что заниматься каким-либо делом куда интереснее и приятнее, чем целый день плевать в потолок. — Деврей кивнул на рапорт, который держал в руках Дональд. — Хотя, похоже, Биссала это не изменило.

— И да и нет, к сожалению, — вставил Дональд.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Крэш. — Чем он занимался, когда был направлен на работу?

— Сперва он сменил несколько видов занятий, на которых никак себя не проявил — вопреки тому, что предполагает закон о трудоустройстве нарушителей. Вся его работа состояла в том, чтобы присматривать за роботами, которые и выполняли настоящую работу. Да и в этом случае он всеми способами манкировал своими обязанностями, не выходя на рабочее место. Затем он некоторое время занимался делом, которое не требовало большого мастерства и не было предназначено для роботов.

— Интересно, что же это за дело такое, которое не могут выполнять роботы, а только люди? — спросила Фреда. — Я ни на что не намекаю, Дональд, но, по-моему, инферниты переложили всю глупую, бессмысленную работу на плечи роботов. Я не могу себе представить такую задачу, с которой не могли бы справиться роботы и которую при этом добровольно согласится выполнять человек.

— Ваше удивление вполне закономерно. Тем не менее существуют занятия, не требующие ни профессионализма, ни особых знаний, которые роботы выполнять не могут, потому что она противоречит Первому Закону. Например, работа охранника. Охраннику иногда приходится стрелять из бластера. К тому же от охранника, которого любой вор может пристрелить не задумываясь, мало толка. Некоторые виды работ требуют роботов с такой узконаправленной специализацией, что совершенно бессмысленно проектировать и создавать подобных роботов. Например, работа в море — ныряльщики или рыбаки, которые рискуют упасть за борт. Роботы обычно тонут. Конечно, возможно создать роботов, защищенных от соленой воды и других неизбежных неудобств морской стихии, но намного дешевле и легче нанять людей, обеспечив их всем необходимым оборудованием. Есть и иные виды работ, которые небезопасны для роботов, но не представляют никакого риска для человека.

— Спасибо, Дональд, мы все уяснили, — сказал Крэш. — Так на какой же работе Биссал наконец остановился?

— Мобильная охрана, — с явным презрением в голосе ответил Дональд. — Вооруженная охрана судов.

— О черт! — произнес Крэш. — Чудесно. Просто замечательно. Самая подходящая работа для лица с преступными наклонностями!

— Постойте, — запротестовала Фреда. — Я снова ничего не понимаю. Что в этом такого плохого?

Крэш поднял правую руку и сблизил большой и указательный пальцы, оставив между ними не больше сантиметра.

— Вот на столько это близко к контрабандистам и нелегальным перевозкам, — сказал он. — Указ Грега об изъятии роботов привел к дефициту рабочей силы и возникновению незаконных промыслов, а отсюда и необходимости повышенной платы за незаконный труд, так что получается замкнутый круг. Контрабандой занимаются из-за денег.

Деврей повернулся к Дональду.

— Биссал занимался мобильной охраной. Я понимаю, что у нас маловато информации, но не мог ли он быть втянут в «железный» бизнес?

— Это весьма вероятно, — ответил Дональд. — Действительно, он работал только на те фирмы, которые подозреваются в торговле «железяками».

— Еще одно, — добавила Фреда. — Простите, но я слабо представляю, о чем идет речь. Какое имеет отношение к нашему делу «железный» бизнес?

— Вас просто тогда не было рядом, — пояснил Деврей. — Один из моих рейнджеров задержал «железячника» на восточном побережье Большого Залива. «Железячник» назвал имя офицера, связанного с преступниками. Хатвиц. Тот рейнджер, который был недавно убит.

— И что?

— А то, что в нашем деле замешаны «железячники», — сказал Крэш. — И не забывайте, что Грег рассматривал предложение избавиться от Новых роботов. А значит, весь «железный» бизнес должен был пойти коту под хвост. И кое-кто из воротил этого дела имел более чем серьезный мотив убить Грега прежде, чем он подпишет такой указ.

— Подождите! — попросила Фреда. — Я полагаю, что скорее всего человек, который убил Грега, убил и Хатвица. Иначе получится, что в ту ночь по Резиденции бродили два убийцы.

— Простите, мадам! — вмешалсяДональд. — Одно маленькое замечание. Я думаю, что эти два убийства связаны, невзирая на то, совершил их один человек или несколько. Может, Хатвица убил другой участник заговора. Вероятность именно заговора очень велика.

— Пусть так, — сказала Фреда. — Вы считаете, что «железячники» сговорились убить Грега прежде, чем он успеет пресечь их бизнес. Но если Хатвиц был с ними заодно, почему тогда они решили его убрать?

— Черт его знает! — пожал плечами Крэш. — Может, он был готов их сдать. Может, он затребовал слишком высокую плату за молчание, и они решили таким образом сэкономить свои денежки. Может, убийство Хатвица не входило в их планы, а Биссал проявил инициативу и решил за что-то посчитаться заодно и с ним. Если вы думаете, что один контрабандист не может убить другого только потому, что они работают вместе, выбросьте это из головы! Не будем множить загадки без необходимости и примем теорию, что преступник был один. По-моему, совершенно очевидно, что убийцей был именно Биссал.

— В досье на Биссал а есть кое-что еще, — сказал Дональд. — Я уже подошел к этому пункту. Его последний арест. Около девяти месяцев назад он был задержан на побережье южнее Аида на судне, которое незаконно перевозило Новых роботов. На поруки его не отпустили, и он провел целый месяц в тюрьме, пока его адвокаты не добились освобождения — в судебных документах стояло «из-за отсутствия доказательств». Хотя ордер на арест Биссала был выдан по весьма весомому обвинению.

Крэш хмыкнул:

— Значит, либо его адвокаты были достаточно хороши для такого отребья, либо кто-то кому-то сунул взятку. Или и то и другое вместе. Если только они не раздумали тратиться на то, чтобы поручиться за него. Получается, кто-то о нем позаботился, но совсем не потому, что имел доброе сердце.

— Да, сэр. Но здесь есть еще один интересный пунктик. Офицера гвардии, который производил арест, звали Эмох Хатвиц.

— Хатвиц? — вырвалось у Жустена. — Вот вам и мотив.

— Мотив? — не поняла Фреда. — Минуточку. Я не улавливаю связи. Мотив для чего?

— Для убийства Хатвица, — сказал Жустен. — Ясно как день. Хатвицу платили, чтобы он не слишком присматривался к деяниям «железячников», но то ли их засек кто-то еще, а он должен был держать марку, то ли он решил заложить именно Биссала. И Биссал знал, кто упек его в тюрьму на целый месяц.

— Я вот что вспомнил, сэр, — вставил Дональд. — Вы не отдали приказа арестовать Биссала.

Деврей казался удивленным.

— Ты имеешь в виду, что за все время, пока мы тут сидим, никто его и не пытался искать?

— Пока еще нет, — ответил Крэш. — Дональд никогда не отдает приказа начать охоту за человеком без моего распоряжения. Подобные дела требуют особого подхода.

— Так в чем же проблема? — воскликнул Деврей. — Разве не пора начать поиски Биссала?

— Может, пора, а может, и нет, — сказал Крэш. — Биссал может находиться на острове, а может уже за его пределами. Если он остался на Чистилище, он наверняка хорошо спрятался. Либо он сидит и не кажет носа из своего убежища, либо он вернулся к привычному образу жизни, делая вид, что ничего не случилось, и надеясь, что мы его не вычислим. Тогда он никуда от нас не денется. У нас есть время, чтобы все обдумать и не спешить с этим делом. Хотя и немного.

— А если он уехал с Чистилища?

— Если робот-патологоанатом правильно установил время смерти Грега, то мы успели перекрыть все движение с острова и отозвать весь транспорт через два часа после убийства. Пункт контроля сообщил, что все — все! — находящиеся на воде и в воздухе, вернулись обратно на остров. Вас интересует космопорт? Все в порядке. За час до смерти Грега и до сих пор не было никаких взлетов, космопорт закрыт. Нам нужно беспокоиться только о морских и воздушных передвижениях.

— Но вы упомянули, что он мог быть связан с «железячниками», — сказала Фреда. — Все знают, что они способны проскользнуть незаметно для охраны.

— Контрабандистам нужно какое-нибудь зарегистрированное судно или аэрокар, чтобы работать под прикрытием, — ответил Крэш. — Когда море и воздух совершенно пусты, они никак не смогут проскочить незамеченными. Биссал мог удрать только в том случае, если он успел вылететь задолго до приказа вернуть весь транспорт, если он летел достаточно быстро или сумел укрыться от ока Службы контроля, когда приказ уже был выдан. А это могло случиться, если только у него был в распоряжении самый скоростной аэрокар на всей планете и Служба контроля не смогла засечь быстро удаляющуюся от острова машину.

— Итак, вы считаете, что он до сих пор на острове? — спросил Деврей.

— Скорее всего это так, — ответил Крэш. — И я бы сказал, что искать его надо не столько быстро, сколько осторожно. Возможно, выследить его и схватить займет у нас не так уж и много времени. А может, он приведет нас к еще одному участнику заговора.

— Гм-м-м… — задумался Деврей. — Все может быть.

— Вопрос в другом, — продолжал Крэш. — Если мы развернем полномасштабную операцию по поимке Биссала, мы не сможем обойтись без помощи Службы безопасности. Сам я против их участия в этом деле. Синта вроде бы согласилась принять наши правила игры, но я не очень на это рассчитываю. Пока не похоже, чтобы они были замешаны в убийстве Грега, но мы не можем ставить результат расследования под угрозу срыва.

— Но что такого может произойти, если агенты СБП найдут Биссала раньше нас? — спросил Деврей.

— И на его досье появится гриф «убит при попытке к бегству», — покачал головой Крэш и потер уставшие глаза. — Знаю, знаю. И плевать, что почти весь остров находится под юрисдикцией СБП и ни у моих, ни у ваших людей нет никакого права выписывать ордер на арест. И нет никакого способа сделать все наилучшим образом — а только более или менее худшим.

— Да хоть и наихудшим, но делать-то надо! — сказал Деврей. Он на минуту задумался. — А если так: пошлем их парами в простом гражданском платье, и пусть ищут. Каждая команда — один рейнджер и один из ваших полицейских. И никаких обид, никаких претензий, каждый будет присматривать за сотоварищем, даже если они и не вполне друг другу доверяют. Я предвижу ваши возражения, но считаю, что нам нужно действовать как можно быстрее.

В комнате на несколько минут воцарилась тишина, пока Крэш напряженно размышлял. Он поднялся со своего кресла, облокотился о стол и кивнул каким-то своим мыслям.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Дональд, отдай приказ отправляться на поиски на условиях, предложенных командором Девреем. Пусть соберут команды из рейнджеров и моих полицейских, переодетых в штатское.

— Да, сэр. Если позволите, я сконцентрируюсь на своей внутренней связи, чтобы передать ваше распоряжение.

Фреда увидела, как глаза Дональда потускнели. Неожиданно робот выпрямился и застыл, не двигаясь, переведя все процессы на внутренний режим. Дональд отключил свои двигательные функции, пока занимался тем, что налаживал связь. Всем стало немного неловко, даже Фреде, хотя именно она создала Дональда. «Мы забыли, насколько мы от них отличаемся, — подумала Фреда. — Роботы с виду похожи на нас, они ходят, как мы, разговаривают, как мы. Но в остальном они страшно далеки от нас. И совсем другие».

Примерно через полминуты глаза Дональда засветились снова и он пришел в себя.

— Начальный приказ передан, сэр, и я должен напомнить вам и командору Деврею, что вам следует проследить за последними приготовлениями лично. Поисковые команды скоро будут распределены, и много времени это у вас не отнимет.

— Хорошо, Дональд, — сказал Крэш. — Кстати, что мы им скажем, когда они соберутся? Наверное, стоит изложить нашу гипотезу касательно этого дела?

— А гипотеза не очень-то и сильна, — сказал Деврей. — Мы теперь знаем, кто убийца и как он это сделал. Но мы не знаем, почему и на кого он работал, что может оказаться одним ответом на оба вопроса.

— Отлично, расскажите тогда сперва мне, — сказал Крэш, падая на свое место. — Я так устал, что у меня все в голове перепуталось.

— Ну, с чего начнем? Сейчас подумаем. — Деврей минуту помолчал, собираясь с мыслями. — Так вот, прошлой ночью неизвестные заговорщики привели в действие свой план и убили Правителя. Мы пока не знаем, кто был организатором и какие цели он преследовал, желая смерти Правителя. Тем не менее кто бы ни были эти заговорщики, они имели в своем распоряжении специальные технические средства и подготовились очень хорошо. Задолго до приема у Правителя они сумели исследовать устройство роботов охраны и найти способ, как вывести их из игры. Роботы были отключены с помощью переделанных ограничителей. Ну, доктор Ливинг, наверное, вы сможете осветить этот вопрос много лучше, чем я.

— Все ПОСы действительно были отключены с помощью ограничителей, — сказала Фреда. — Все, кроме одного. Я только что закончила исследовать останки этого пятидесятого робота, который был найден в подвальном помещении. Строго говоря, это был отнюдь не робот, назовем его просто автоматом. У него даже не было позитронного мозга. Он представлял собой механизм с ограниченной двигательной функцией, запрограммированный только для того, чтобы следовать за шеренгой остальных роботов, когда их направляли в подвал. Это все, на что он был способен.

— Зачем, спрашивается? — поинтересовался Крэш.

— Вы когда-либо слышали рассказ про Троянского коня? — спросила Фреда. — Это древняя легенда о деревянном изваянии, которое преподнесли врагам в качестве дара, но в котором затаились воины. Ночью они вышли из нутра деревянного коня и убили всех своих противников. Именно для этого и предназначался наш автомат, разве что в нем был не убийца, а снаряжение для него, спрятанное у робота в голове и туловище. Аппарат, который включит ограничители, чтобы остановить всех ПОСов, бластер, из которого убийца застрелил Грега и всех роботов, и галапроектор, чтобы создать иллюзию, что Грег отвечает по видеофону, — все это было внутри «троянского» робота.

— Это надо же, спрятать орудие убийства в роботе охраны! У кого-то довольно мрачное чувство юмора, — заметил Крэш. — Ладно, кто-то сумел разобрать нескольких роботов охраны и выяснить, как они устроены. Мы уже начали искать этих роботов и тех, кто над ними поработал. Но не думаю, что мы чего-нибудь добьемся. «Железячники» хорошо умеют заметать следы. Но сейчас нас ждут поисковые команды. Пойдемте.

Деврей не спешил подниматься. Он продолжал излагать свои мысли:

— Мне кажется, заговорщики покопались в этих роботах не в последний момент — они готовили их либо именно для данного приема в Резиденции, либо для какой-нибудь ближайшей возможности совершить задуманное. Я подозреваю, что все было рассчитано именно для приема. О нем давно уже трубили на всех перекрестках, и у них было время все обдумать и предпринять необходимые шаги.

— У меня возник один вопрос, который до сих пор не дает мне покоя, — сказала Фреда. — Зачем было выбирать такой странный способ нападения? Наверняка можно было убить Грега более простым путем…

— Едва ли, — сказал Крэш. — У нас в Аиде Правитель находится… находился в большей безопасности. Там его постоянно окружают Трехзаконные роботы. Кроме того, я не уверен, что цель заговора состояла в том, чтобы просто убить Грега.

— А в чем же тогда она состояла? — спросила Фреда.

— Убить его именно здесь, на Чистилище! Это непременно повлечет за собой возмущение и беспорядки. В Резиденции, куда он приехал отстаивать свою власть над островом и над планетой и свой авторитет. Я думаю, они покушались на большее, чем его жизнь. Они хотели убить его дело, ослабить его, изничтожить, сокрушить до основания. А то, что для этого они использовали ограничители, вынутые из Новых роботов, едва ли обрадует и успокоит жителей планеты. Появится еще один повод не доверять Новым роботам и опасаться их.

— Ах, боюсь, что здесь вы ошибаетесь, — заметила Фреда. — Они приложили все силы, чтобы скрыть тот факт, что в дело были пущены именно ограничители. Хотя им это и не удалось. Потому все роботы и были застрелены в грудь.

— Но почему тогда они не перестреляли всех ПОСов? — спросил Деврей.

— Я думаю, что смогу ответить на этот вопрос, — сказала Фреда. — Но несколько попозже.

И повернулась к Деврею.

— Хорошо, давайте продолжим, — согласился командор. — Во время приема явились Блар и Дим — двое предполагаемых Железноголовых, которым было дано указание начать потасовку, а за ними пришли еще трое — возможно, подставные агенты СБП, которые должны были их увести. Как они прошли, я не знаю.

— «Возможно» подставные? — переспросил Крэш.

— Если бы мы знали это наверняка, тогда Синта сейчас сидела бы с нами, разве не так? — сказал Деврей.

— Принято. Дальше.

— Прежде чем я продолжу, отметьте, что в здании уже находились шестеро заговорщиков. Блар, Дим, трое истинных или подставных агентов СБП и Оттли Биссал. Служба безопасности должна была следить за входом, но она уже пропустила по меньшей мере шестерых человек, которых не было в списках приглашенных, испорченных роботов охраны и Бог знает кого еще. Либо заговорщики включили фальшивые имена в список гостей, либо агенты СБП проявили невиданную халатность, либо они тоже участвовали в заговоре. Притом не забывайте, что кто-то из СБП отдал приказ отозвать всех охранников, стоявших на посту, когда гости начали прибывать в Резиденцию, и это был ложный приказ, направленный на то, чтобы убрать этих людей с дороги. Мои рейнджеры понятия не имели, что был отдан такой приказ, и ни один из них не знает, кто передал его агентам СБП.

— Биссал прошел в дом без каких-либо помех, — добавила Фреда. — Агентов СБП там уже не было, они все снялись и улетели к себе на базу.

— Проклятие! Вы правы, — сказал Крэш. — Похоже на то, что Служба безопасности имеет некоторое отношение к убийству, но, черт меня побери, Деврей, вы не меньше меня понимаете, как легко проворонить заговор, когда так много разных служб правопорядка вместо того, чтобы сотрудничать, грызутся друг с другом. Ваши люди, мои полицейские, СБП, местные власти, черт знает что еще, частные предприниматели и просто рядовые граждане. И все готовы глотки друг другу перервать. Непонимание и само нежелание кого бы то ни было понять — нормальное состояние между поселенцами и колонистами. Наши заговорщики прекрасно выбрали момент для удара! Стоило просто надавить на кое-кого в финансовых кругах. А может, намекнуть на ушко нескольким агентам СБП, что твой дядя ждет не дождется, когда сможет перемолвиться парочкой слов с Правителем. А может, это действительно заговор в рядах СБП, с самой Синтой Меллоу во главе.

— А мотив? — спросила Фреда.

— Не знаю. Спросите Жустена. Может, их замучила ностальгия и им пришло в голову, что, если малость пошалить, у поселенцев появится повод собрать манатки и смыться по домам.

Жустен Деврей покивал головой.

— Знаете, они ведь могут оказаться правы.

— Не могут! — вскипел Крэш. Вся его усталость куда-то улетучилась, он чеканил слова звенящим голосом. — Мы не можем этого допустить. Поселенцы нам нужны! Даже не думай об этом. Тебе должно быть это понятно, как никому другому. Наша планета гибнет, и сами мы не сможем спасти ее. Жизнь планеты находится в руках поселенцев. Если мы прогоним их — Инферно обречена. Давайте не будем забывать об этом, договорились?

— К чему вы клоните?

— Я имею в виду, что мы не только расследуем это убийство, мы должны удержаться на грани, чтобы не допустить межпланетного конфликта. Если окажется, например, что Грег погиб именно по вине СБП, с этим нужно будет разбираться очень и очень осторожно.

— То есть мы позволим им уйти от ответственности?

— Не знаю. Скажите, если перед вами встанет выбор: подписать ордер на арест или спасти планету от гибели — что вы сделаете?

На минуту в комнате воцарилось молчание. Фреда заговорила первой, стремясь сгладить возникшее напряжение.

— Послушайте, — сказала она, — давайте не будем забегать так далеко вперед. Может, до такого дело и не дойдет. Нам бы пока разобраться с тем, что у нас есть на руках. Что там дальше, Жустен?

— Подставные агенты СБП, Блар и Дим — все они пробрались в Резиденцию в течение десяти минут, когда охраны на месте уже не было. Через два часа после начала приема Блар и Дим совершают нападение на Тоню Велтон. Отсюда может следовать вывод, что она также замешана в этом заговоре. Она сыграла свою роль в отвлекающем маневре. Случайно или добровольно — это другой вопрос. Кто знает, может, именно она была организатором всего покушения на Правителя?

— А какой мотив мог быть у нее? — поинтересовалась Фреда.

— Возможно, она хотела, чтобы место Правителя занял Шелабас Квеллам, — предположил Крэш. — Может, ей надоел такой самостоятельный и деятельный Правитель, как Грег. Квеллам был бы как воск у нее в руках. Стоя за спиной такого Правителя, она могла бы со временем подгрести под себя всю планету.

— Но Шелабас встал бы на место Грега, если бы его отправили в отставку или низложили, — удивилась Фреда. — А так Правителем станет тот, кого Грег назначил.

— Вся проблема в том, что Квеллам и есть Назначенный, — сказал Крэш.

— Но так ли это в действительности? — спросила Фреда. — И если предположить, что это неправда, то ведь у Тони есть очень хорошие осведомители, которые могли сообщить ей об этом. Она видела, что Грег находится на грани отставки, а Квеллама она не хотела бы на его место. Или, может, ее осведомители шепнули ей, кто намечен новым Назначенным Правителем, а Тоне этот человек нравился настолько, чтобы ей захотелось сделать его Правителем прямо сейчас. Может статься, она узнала, что Грег собирается выбрать Назначенным Правителем того, кого она терпеть не могла, и потому приняла меры, чтобы тот никогда не занял главенствующий пост на планете. С другой стороны, она могла организовать все это для того, чтобы был повод увести всех своих людей с этой Богом забытой планетки. А если она собиралась покинуть Инферно и оставить всех здесь умирать, какая разница, если Правитель умрет немного раньше остальных жителей?

— Вы действительно подозреваете, что за этим убийством стояла именно она? — спросил Деврей. — Вы оба хорошо ее знаете. И из ваших слов следует, что эта дама способна на все. Я могу поверить, что она не подарочек, но неужели она так жестока?

— Я считаю, что Тоня Велтон способна сделать многое, если решит, что это необходимо, — ответил Крэш. — Многое. Но нет, я не верю, что это подстроила она. У нее была масса возможностей покинуть Инферно, и все же она осталась. А если бы она хотела подгрести планету под себя, она бы не пускалась в интриги и заговоры. Она попросту бы развернула все пушки и затопила бы планету огнем. С другой стороны, это может произойти в любой момент, и в таком случае мы практически ничего предпринять не сможем.

— Вы уже все обсудили по данному пункту, не так ли? — нетерпеливо спросила Фреда. — Хорошо, итак, отвлекающая драка. А в это время Биссал ожидает назначенной минуты, чтобы пройти…

— Простите, доктор Ливинг, но я должен прервать вас, — сказал Дональд. — Мы упустили еще двоих, замешанных в этом деле. Не считая Тирло Верика, они — единственные подозреваемые, которые находятся у нас в руках на данный момент.

— У нас в руках? — переспросил Крэш. — Что еще за подозреваемые?

— Да, сэр, у нас. Калибан и Просперо. Около часа назад они связались лично со мной. Я только что проводил их под стражу, а потом пришел сюда, на совещание. Они выдвинули условие, с которым я вынужден был согласиться: я не стану докладывать об этом вам одному, пока рядом не окажется командор Деврей и еще один свидетель, хотя смысла подобного условия я не понимаю.

— Калибан и Просперо? — удивилась Фреда. — Почему же ты не сказал нам об этом сразу, в самом начале совещания?

— Шериф Крэш приказал мне зачитать досье на Оттли Биссала, — ответил Дональд.

Но это неуверенное оправдание не обмануло Фреду. Такой сложный и опытный робот, как Дональд, не стал бы тупо следовать полученному приказу, имея на руках важные сведения. Просто Дональд питал слабость к театральности. Неудивительно, если учесть, что его работа состояла в распутывании тайн и загадок. Рассудив — и вполне справедливо, — что первоначальное обсуждение других вопросов ничему не помешает, он подождал удобного момента и оглушил их своим поразительным известием.

Или, если принять менее антропоморфное объяснение, Дональд разбирался в человеческой психологии и знал, что люди обратят большее внимание — и примут к сведению — его подозрения насчет этих двоих роботов, если выждать подходящий момент для сообщения.

Сама Фреда не могла решить, какое объяснение было более правильным. Может, это неведомо даже самому Дональду. Людям, например, часто бывает неизвестно, почему они делают то, а не иное. А роботам?

— Где сейчас Калибан и Просперо? — спросила Фреда.

— Под усиленной охраной, в подвале, похожем на тот, где прятался Биссал, — ответил Дональд. — Но с вашего позволения, я бы выделил несколько моментов, которые доказывают их виновность.

— Хорошо, — согласился Крэш.

— Во-первых, они участвовали в инсценированной драке. Если самого участия вполне было достаточно, чтобы заподозрить Тоню Велтон, значит, этого достаточно, чтобы заподозрить и Калибана с Просперо.

— Это здравая мысль, — заметил Крэш. — Похоже, никто не обратил внимания на их действия во время потасовки, но почему они поступили так, как велят Три Закона? Может быть, чтобы выглядеть хорошими ребятами. А может, и нет.

— Вы забегаете вперед моего следующего пункта, сэр. Новые Законы позволяют Просперо принять участие в убийстве.

— Дональд! — возмутилась Фреда.

Он повернулся и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Я сожалею, доктор Ливинг, что сказал это в вашем присутствии, ведь эти Законы изобрел не кто иной, как вы, но тем не менее это так. Новый Первый Закон гласит, что робот не должен причинять человеку вред, но ни слова не говорит о том, что он не должен допустить, чтобы человеку был причинен вред. Робот, знающий о предстоящем убийстве, совсем не обязан делиться своим знанием с кем бы то ни было. Робот, ставший свидетелем убийства, может спокойно стоять в стороне и не вмешиваться. Новый Второй Закон гласит, что робот должен «сотрудничать» с людьми, но не повиноваться их командам. Какими людьми? Предположим, есть две группы людей, одни хотят плохого, а другие — хорошего. С кем из них захочет сотрудничать робот? Новый Третий Закон не отличается от старого, но из-за ослабления первых Двух Законов он становится гораздо сильнее. Так называемые Новые роботы будут стремиться сохранить свою жизнь любым путем, что немыслимо для нормального робота, для которого важнее спасти жизнь человека, находящегося под его защитой. Что касается Нового Четвертого Закона, который позволяет роботу делать все, что он захочет, то тут налицо явное противоречие. Что это значит? Я понимаю, что словесное выражение Законов роботехники не настолько точно, как формулы, которые закладываются в мозг робота, но даже математический код, который содержит Четвертый Закон, сформулирован не слишком четко.

— Так и задумывалось, — сказала Фреда. — Он и должен был нести в себе большой заряд неопределенности. Я понимаю, что он вкладывает в роботов большую свободу воли, но я рассчитывала, что эта свобода будет реализовываться в рамках первых Новых Трех Законов.

— Но даже в таком случае, — продолжал Дональд, — Четвертый Новый Закон привнес новое понятие в роботехнику — межзаконный конфликт! Первичные Три Закона всегда конфликтовали между собой, но это совсем другое. Робот вынужден делать выбор между противоречивыми требованиями: допустим, человек отдал роботу приказ сделать что-то очень важное, но сопряженное хотя бы с минимальным риском повредить человеку. Робот, который столкнется с таким противоречием и решит его, в следующий раз будет действовать более решительно и собранно. Конфликт придает роботу устойчивость, не считая ситуаций, когда совершенно любое действие повлекло бы за собой опасность. Но!

Дональд сделал эффектную паузу и продолжил свою речь:

— Но Четвертый Новый Закон противоречит себе самому, и никакой пользы от этого я не вижу. Этот Закон отчасти позволяет роботам следовать своим желаниям, но ведь у роботов нет никаких желаний! — все сильнее воодушевлялся Дональд. — У нас, роботов, нет и не может быть ни аппетита, ни амбиций, ни сексуальных потребностей. Мы не знаем, что такое эмоции, не считая стремления защищать человека и подчиняться ему. У нас нет иного смысла в жизни, чем служить и повиноваться людям, и ничего другого нам не надо. Получается, что Четвертый Новый Закон велит роботу искать для себя иные цели существования. Четвертый Закон поощряет робота удовлетворять искусственные, вымышленные желания. В принципе Четвертый Закон не заставляет робота исполнять свои желания все время, а значит, Новый робот будет заниматься своими новоиспеченными желаниями лишь часть времени, то есть во время досуга. Настоящий робот, робот с Тремя Законами, оставленный на собственный произвол — когда он выполнил все приказы человека, — не будет делать абсолютно ничего, нимало не тяготясь этим фактом. Он просто будет ожидать приказаний или начнет действовать, если человеку будет угрожать опасность. А Новый робот, оставленный без дела, окажется во власти противоречивых желаний и стремлений, он станет желать того, что ему в принципе не нужно, и искать удовлетворения своих искусственных потребностей все свободное время.

— Это очень поучительно, Дональд, — вмешался Крэш. — Новые роботы мне нравятся не больше твоего, но к чему ты клонишь? Какое это имеет отношение к нашему расследованию?

— Очень большое, сэр. Новые роботы хотят выжить, и им известно, что это может оказаться трудновыполнимым делом. В частности, Просперо знал, что Грег рассматривал их истребление как одну из возможных акций. Они могли решиться ударить первыми в целях самозащиты. Новые Законы позволяют им сотрудничать с людьми и наблюдать за убийством, не вмешиваясь в события, хотя, конечно, сами они убивать не способны. Но у Калибана вообще нет никаких Законов. И он спокойно мог это сделать. В любом случае ничего не мешало ему нажать на спусковой крючок.

— Ты впадаешь в крайности, Дональд, — промолвила Фреда, несколько пораженная убедительностью его аргументов.

— Сейчас мы все стоим на краю, доктор Ливинг.

— Есть ли у тебя какие-нибудь доказательства, кроме головоломных теоретических построений? Какие конкретные факты позволяют тебе обвинять Калибана и Просперо?

— Они признались, — выпалил Дональд.

— Что-что?! — вскрикнула Фреда.

Дональд поднял руку в успокаивающем жесте:

— Они признались в шантаже, а не в убийстве. Тем не менее это вполне распространенная среди закоренелых преступников тактика: признаваться в меньшем злодеянии, чтобы избежать подозрений в большем.

— Шантаж? — удивился Крэш. — И чем же, черт возьми, они собирались шантажировать Грега?

— Всем, — ответил Дональд. — Общеизвестно, что некоторое время Просперо поддерживал отношения с «железячниками», помогая вывезти с Чистилища как можно больше Новых роботов. Именно тогда он разузнал массу сведений о самых разных людях, среди них даже знаменитых, которые занимались «железным» бизнесом, и не поленился собрать всю ценную информацию о высокопоставленных гражданах планеты. Просперо признался мне, что он пригрозил Правителю, что, если тот подпишет указ об истреблении Новых роботов, он обнародует всю эту кучу грязи. Такой грандиозный скандал по меньшей мере шокирует общественность. В целом он шантажировал главу правительства, а не Грега как отдельно взятого человека. Делай, как говорю я, или я уничтожу твое общество. То, что Просперо избрал именно такую тактику, говорит в пользу Правителя.

— Каким же образом? — заинтересовался Крэш.

— Ясное дело, Просперо стал бы угрожать разоблачением преступных махинаций самого Грега, если бы сумел хоть что-нибудь раскопать про него. Так как он не нашел подобных нелицеприятных сведений, он был вынужден взяться за более сложную задачу — наскрести скандальные факты из жизни общественных деятелей, огласки которых Правитель допустить не мог.

— Значит, Просперо приходил шантажировать Грега. А Калибан?

— Мой допрос двух подозреваемых был достаточно кратким, но мне показалось, что именно Просперо собирался угрожать Правителю, в то время как Калибан не подозревал об этом. Я должен признать, что Калибан выглядел очень расстроенным, что его втянули в эту авантюру.

— Но ты полагаешь, что вся эта история с шантажом не более чем фикция, — сказала Фреда, — прикрытие, чтобы отвлечь нас от подозрений, что это они убили Правителя, или, на худой конец, участвовали в заговоре?

— Я полагаю, мы не должны сбрасывать со счетов эту версию, — ответил Дональд. — И, наконец, последнее, на чем я хотел остановить ваше внимание. Они оба, и Калибан, и Просперо, способны на ложь. Трехзаконные роботы, конечно, лгать не могут. Калибан и Просперо могли понадеяться, что мы примем их слова на веру, как приняли бы слова любого робота. С нашей стороны это было бы неразумно.

— Но подождите! — запротестовал Деврей. — Что такого могли сделать Калибан и Просперо, что уже не было сделано за них? Мы установили, что Биссал прятался в подвале вместе с поврежденными ПОСами. Именно он нажимал на спусковой крючок. При чем тут роботы-шантажисты?

— Я должен признать, что вероятнее всего, что именно Биссал и был убийцей, — сказал Дональд. — Иначе зачем он прятался в подвале? Но у нас нет явных доказательств. Все, что мы знаем наверняка, — это то, что во время приема он прятался в подвальном помещении.

— Дональд, ты придираешься! Ты специально выискиваешь возможности, чтобы обвинить Калибана и Просперо, — заявила Фреда. — Ты считаешь, что Биссал спустился в подвал и сидел там только потому, что страдал от излишней застенчивости? Если Калибан и Просперо были убийцами, зачем им понадобился Биссал? Ты не желаешь искать заговорщиков, которые наняли Биссала, поскольку у тебя уже есть те, кого можно обвинить в убийстве!

— Тем не менее Фреда, Дональд в чем-то прав, — сказал Крэш. — У наших двоих роботов были мотивы, причины и возможности, притом они уже сознались в менее серьезном преступлении. Этого вполне достаточно, чтобы продолжать заниматься их делом. Но давайте продолжим. Деврей?

— В любом случае, — начал Деврей, — заговорщики инсценировали потасовку. Я считаю, что мы не должны подозревать Велтон и роботов только из-за того, что они приняли участие в драке, но тем не менее эта неразбериха позволила Биссалу пробраться незамеченным в подвал Резиденции. Вскоре после этого — собственно, как результат — роботы были включены. Вспомните, вначале никому не хотелось видеть роботов на приеме. Это могло подпортить репутацию. ПОСов решили включить лишь тогда, когда в этом возникла необходимость. Я думаю, что в планы заговорщиков входило заставить нас воспользоваться услугами ПОСов. Они были единственными, кто нес охрану. Если бы в течение вечера ничего подозрительного не произошло, их так и оставили бы в подвале, а Грег бы обошелся резервными ПОСами для ночного дежурства. А поскольку в доме и так находилось пятьдесят роботов охраны, никому и в голову не пришло активировать шестерых резервных ПОСов, сидящих в аэрокаре.

— Эти резервные роботы, которые приехали с Грегом из Аида, не были испорчены, — заметила Фреда. — Они все это время спокойно просидели выключенными в грузовом аэрокаре. Если бы не нападение на Тоню Велтон, Грег скорее всего воспользовался бы своими роботами, а не теми, что лежали в подвале. И тогда, конечно, Биссал никогда бы не добрался до Правителя, у него на пути встали бы нормально функционирующие ПОСы.

— Я тут подумал, — сказал Крэш. — Если инсценированное нападение имело целью заставить нас включить испорченных роботов, тогда становится понятно, почему оно было так хорошо спланировано. Оно должно было внушить нам манию преследования, чтобы мы бросились к самой большой и сильной когорте роботов.

— Похоже на то, — произнес Деврей. — Я тоже размышлял на эту тему. Если бы они устроили драку лишь в качестве отвлекающего маневра, они бы не потратили на это столько сил и людей.

— Удачное объяснение, — согласилась Фреда. — Но мне хотелось бы обратить ваше внимание на психологический подтекст всего плана. В этом есть что-то театральное, вам не кажется? Он такой сложный, в нем столько пышных жестов…

— За этим кто-то стоит, — сказал Крэш. — Организатор. Мы должны искать именно его, а не «шестерок» типа Оттли Биссала. Биссал был простым исполнителем. Но Биссал может привести нас к тому, кого мы ищем. А пока мы можем с уверенностью сказать одно: организатор — не Биссал.

— Я все думаю о театральности, — сказал Деврей. — Такой человек ни за что не согласился бы пропустить представление.

— Что вы имеете в виду? — полюбопытствовала Фреда.

— Я имею в виду, что организатор этого заговора питает слабость к драматическим эффектам, о чем только что было сказано, и если у него такое раздутое эго, что он решил покуситься на жизнь, ни много ни мало, самого Правителя, тогда этот человек должен был находиться там же. — На мгновение Деврей призадумался, потом кивнул, соглашаясь с собственными выводами. — Наш заговорщик наверняка захотел бы присутствовать на представлении, которое сам же и устроил, полюбоваться делом рук своих. В этом не было ничего подозрительного или опасного. У него — или у нее — должно быть так много помощников и исполнителей, что те, кто принимал участие в действии, не знали шефа в лицо. Но шеф был там, наслаждаясь спектаклем. Театр одного зрителя!

— Скорее всего так и было, — промолвил Крэш. — Для организатора всего заговора было не очень разумно находиться ближе чем за сто километров от места преступления, но тех, кто убил главу всей планеты, нельзя назвать разумными. Хорошо, вернемся к инсценированной драке.

— Драка привлекла внимание всех гостей, — продолжил Деврей, — и обеспечила достаточно суматохи, чтобы рейнджеры, стоявшие на постах, бросились в Большой зал, тем самым открыв путь Биссалу к подвалу с роботами. В то же время, если рейнджеры были подкуплены, драка послужила веским оправданием того, что они покинули свои посты. Это мои подчиненные, но в первую очередь они такие же люди, как и все, со своими слабостями. Возможно, Хатвиц был не единственным, замешанным в грязные дела. Но все, что я могу сказать в оправдание моих людей, — это то, что они не привыкли к работе охранников. Их никогда не готовили для такого дела. Этим всегда занимались роботы. И только потому, что роботы не должны были показываться на виду в течение всего вечера, Грег поручил это задание людям.

— И если бы вокруг него оставались не только роботы охраны, он дожил бы до утра, — добавил Крэш. — Поэтому заговорщики избрали для осуществления своего плана именно эту ночь. На обычной колонистской вечеринке всегда полным-полно роботов, они готовят закуски, подают напитки и тому подобное и остаются в доме после того, как вечер закончится. Это самые разнообразные роботы, сконструированные на самых разных заводах. Невозможно отключить их всех сразу, кто-то обязательно останется. А вчерашний прием обслуживался исключительно людьми. Роли дворецких и официантов выполняли рейнджеры Правителя, а после окончания приема солдаты и офицеры отправились по домам. Синте Меллоу показалось странным, что после приема Грег оставался один во всей огромной Резиденции, но странным было не это. Странным было то, что рядом с ним не осталось ни одного домашнего робота.

— Как бы там ни было, — сказал Деврей, — Биссал воспользовался заварушкой, чтобы проскочить в подвал и затаиться. Вы, шериф Крэш, начали расследовать причины драки, и как только вы вмешались в происходящее, появились трое фальшивых — фальшивых ли? — агентов СБП и увели Блара и Дима. Больше мы их не видели. Прием продолжался, ничего подозрительного больше не происходило, но все были как на иголках. Вскоре после этого был отдан приказ включить находящихся в подвале ПОСов. Я спрашивал тех из моих ребят, кто этим занимался, и они рассказали, что все пятьдесят роботов были на месте, отключенные, с раскрытыми главными панелями. Все, что от них требовалось, — это нажать кнопку на панели и закрыть ее. Одного из роботов включить не удалось, но рейнджеры не стали с ним долго возиться, рассудив, что сорока девяти охранников будет вполне достаточно. Кроме того, они торопились вернуться на свои места — да это и понятно после всего, что случилось.

— Если только эти рейнджеры не были подкуплены, — заметил Крэш. — Это кажется невероятным, но мы имеем дело с самым настоящим заговором. Рано или поздно все побывавшие на приеме начнут подозревать друг друга. То же самое касается и нас с вами. Давайте не забывать об этом.

— Я уже проверил тех ребят, которые включали роботов охраны, — ответил Деврей. — Как бы там ни было, на тот момент у заговорщиков был полный подвал испорченных роботов, один так называемый «троянский» робот и Биссал, который прятался в стенной нише. Он мог тут же выйти и распаковать свое оборудование, но если у него голова была на плечах, он оставался в укрытии, ожидая своего часа. Конечно, не самое приятное времяпровождение. Должно быть, нервы у него были на пределе, пока он сидел, скорчившись в полной темноте. Я полагаю, что это объясняет, почему он и допустил столько ошибок. Судя по тому, что мы видели на экране интегратора, он нервничал уже тогда, когда входил в дом.

Деврей вздохнул, потом продолжал:

— Вечер подошел к концу. Гости разъехались. Рейнджеры, которые работали официантами, поспешили убрать все и отправиться по домам. Им не понравилось выполнять роль слуг. Это унизительно — делать работу, предназначенную для роботов, не для того они поступали на службу. В это время наверху Грег принимал оставшихся посетителей, которые захотели с ним повидаться. Одним из последних был Тирло Верик, и я считаю, что мы должны еще раз его допросить. Не думаю, что нам удастся выжать из него что-то еще, но пока он — наш главный подозреваемый. Дональд может возразить, что у нас уже есть Просперо и Калибан, но если бы я был убийцей, я бы скорее предпочел войти в альянс с человеком, а не с двумя роботами.

— Он пока еще здесь, — сказал Крэш. — В принципе у него хватит злости, чтобы перегрызть глотку любому ПОСу, но, по-моему, он ни при чем.

— Ладно, — сказал Деврей. — По словам Верика, он распрощался с Правителем у двери кабинета. Когда он выходил, туда направились двое роботов, которые по описанию похожи на Калибана и Просперо. Верик вышел из кабинета и пошел спать. Он клянется, что ночью ничего не слышал и умудрился продрыхнуть всю катавасию. Его не нашли, когда обыскивали весь дом, комнату за комнатой.

— Это уже мои люди недоглядели, — признал Крэш. — И все эти подозрительные моменты льют воду на мельницу заговорщиков. Мы начинаем сомневаться в собственных помощниках. Хотя я не могу себе представить, какая польза для них могла быть в том, что мои полицейские прозевали Верика.

— Калибан и Просперо встретились с Правителем, — вел дальше Деврей. — Дональд утверждает, что они угрожали ему шантажом. Возможно, они и имели какое-то отношение к убийству. Они могли вынуть ограничители из роботов, находившихся на первом этаже. Это мог сделать и Биссал, пока они стреляли в Правителя. Но давайте пока оставим этот вопрос. Сейчас нам необходимо восстановить ход событий. Если нам понадобится что-то уточнить, вернемся к этому позже. Дональд, они сказали, чем они занялись, когда покинули кабинет Правителя?

— Они говорят, что вышли из Резиденции, не заметив ничего необычного, и пошли обратно в Лимб.

— Под проливным дождем? — спросил Крэш.

— У них не было аэрокара, — пояснил Дональд. — Я подозреваю, что это была довольно опасная прогулка, да и видимость была отвратительной, но оба робота покрыты водонепроницаемой краской. И им не составило особого труда добраться до города пешком.

— А что ПОСы? — поинтересовалась Фреда. — Они еще работали, когда Калибан и Просперо уходили?

— Я предлагаю не задавать им такого вопроса, чтобы случайно не снабдить информацией, которая им пока неизвестна. Если я спрошу, работали ли роботы охраны, когда они уходили, они сообразят, что нам точно не известно, когда произошли те или иные события, и это позволит им выстроить более правдоподобные истории. Как бы там ни было, ни один из них ничего не упомянул о ПОСах. Если они говорили правду, то, значит, ничего подозрительного не заметили, когда уходили из дома. Если они лгут, они могут заверить нас, что в то время все было тихо, чтобы запутать следствие.

— Только этого нам еще и не хватало, — проворчал Крэш. — Все и так достаточно запутано, куда уж дальше? Ладно, роботы показали, что, когда они покидали здание, все было спокойно.

— Ночью, в определенное время, — сказал Деврей, — Биссал вышел из своего укрытия и начал собирать оборудование, спрятанное, как сказала доктор Ливинг, в «троянском» роботе. Кстати, может, вы сами расскажете об этом поподробнее?

— Ну, «троянский» робот был страшно искорежен, и времени на исследования у меня было слишком мало, но в целом картина ясна, — ответила Фреда. — Туловище робота скрывало несколько отделений. Когда я начала их рассматривать, одно из них и формой и размерами соответствовало галапроектору, запрограммированному передавать по видеосети изображение и голос Грега. Потом там было нечто вроде передатчика, правда, почти расплавленного. Я полагаю, что это был прибор, который включал ограничители, вставленные в роботов. Еще там находились более-менее узнаваемые остатки других предметов — фонарик, пара перчаток и тому подобное. И детали бластера в чем-то таком, что походило на защитную упаковку. Но все это было так разбито, что едва можно было узнать.

— Значит, вон куда он спрятал оружие! — проговорил Крэш.

— После того как Биссал достал свое снаряжение, — продолжал Деврей, — он подал сигнал на ограничители, и все роботы охраны немедленно отключились. Биссал поднялся по лестнице и направился прямиком в спальню Грега. Дверь была не заперта — у этой двери попросту не было никакого замка! Какой смысл, если по обе стороны двери стоят два робота-охранника?

— Нокабинет Грега запирался, — возразила Фреда.

— Да, но не из соображений безопасности, — ответил Крэш. — А для удобства. Из кабинета было два выхода — в одну, «внешнюю» дверь он выпускал предыдущих посетителей, а через другую приглашал следующих, если хотел, чтобы они не встречались друг с другом.

— В это самое время Грег сидел в постели и читал, — сказал Деврей. — Вероятно, он не заметил, что ПОСы, находившиеся в спальне, отключились — даже если они были включены, все они стаяли по своим стенным нишам и ничего не делали. Биссал вошел, подкрался поближе к кровати и выстрелил. Судя по положению тела, Грег не предпринял ни малейшей попытки вскочить. Возможно, он задремал над книгой и проснулся только в то мгновение, когда Биссал нажал на спусковой крючок. А может, он решил не делать резких движений, а то и никаких движений вообще, чтобы убийца не выпалил в него со страху. Или просто замер, или попытался урезонить Биссала. А может… может, все было и не так. Может, он не пытался сбежать или что-то сделать потому, что он знал Биссала и ждал, что тот придет в это время.

— Что?! — воскликнул Крэш.

— Согласен, это звучит глупо. Но мы не должны сбрасывать подобную возможность со счетов.

— За каким чертом он мог ждать Биссала?

— Не знаю. Возможно, Биссал должен был передать ему какое-то известие. А может, сексуальные предпочтения Грега были несколько иными, чем мы предполагаем. Предположить-то можно все, что угодно. Я не думаю, что какая-либо из этих версий имеет под собой реальную основу, но мы должны проверить каждую из них.

— Хорошо, вы правы. В любом случае Биссал застрелил Грега.

— Если только это не сделал Верик или наши роботы, — заметила Фреда. — Но с другой стороны, при чем тогда Биссал? Или у тебя, Дональд, есть ответ и на этот вопрос?

— Я признаю, что присутствие Биссала — это самое слабое звено в моих построениях, — сказал Дональд. — Уверяю вас, я продолжаю искать объяснения.

— Бьюсь об заклад, что ты их так и не найдешь, — парировала Фреда. — Итак, мы подошли вплотную к убийству, пожалуй, к самому простому и однозначному событию той ночи. Биссал — аутсайдер, никто из ниоткуда — вскинул бластер и проделал дыру в сердце Правителя планеты.

— В этом есть что-то отвратительное, — произнес Деврей. — Все эти сложности, планы и заговоры сводились к одному-единственному выстрелу.

Фреда кивнула.

— Командор Деврей, могу я продолжить рассказ о событиях, произошедших после убийства? Я пришла к некоторым заключениям, о которых пока не успела сообщить.

— Конечно, — согласился Деврей.

— Благодарю вас, — сказала Фреда. — Вполне резонно предположить, что Биссал тут же застрелил трех ПОСов, стоявших в спальне Грега. Можно сравнить уровень мощности бластера, с каждым выстрелом сила огня становилась все ниже и ниже. Это мы знали. Но мне удалось установить, что Биссал растратил весь заряд бластера раньше, чем он предполагал. У него хватило бы энергии, чтобы убить Грега и еще с сотню ПОСов. Но заряд истощается, пока вы давите на гашетку, а Биссал не отпускал гашетку очень долго.

— Все, что от него требовалось, это сжечь внутренности роботов и уничтожить ограничители — чтобы мы не догадались о том, что в заговоре участвовали «железячники», — продолжала Фреда. — Но почти половина роботов была застрелена в грудь, собственно, как и Грег. Если бы Биссал направлял на каждого робота заряд не на полную секунду, а на хотя бы четверть секунды, он все равно убил бы их и сжег все ограничители, и у него осталась бы энергия, чтобы уничтожить всех роботов, которых он пропустил. К тому же, «троянский» робот, оставшийся в подвале, разрушен не полностью. Один из роботов-криминалистов сказал, что такие повреждения мог нанести почти разряженный бластер.

Фреда помолчала.

— Я считаю, что Биссал собирался застрелить всех ПОСов, потом положить бластер в «троянского» робота, настроить его на самоуничтожение и удрать. Если бы он обращался с бластером экономно, у него осталась бы энергия, чтобы пристрелить всех роботов по два раза и стереть «троянского» робота в пыль, так что мы вовеки не догадались бы, что в нем могли что-то прятать.

— Что-то слишком много усилий понадобилось, чтобы скрыть тот факт, что заговорщики использовали ограничители, — сказал Деврей. — Особенно если учесть, что рано или поздно мы задумались бы, почему это все роботы застрелены именно в грудь. А там рукой подать до мысли о применении ограничителей.

— Может, и так, — согласилась Фреда. — Но намного труднее было бы догадаться, что роботы застрелены в грудь неспроста, если бы Биссал стрелял еще и в голову или в другие части тела или застрелил некоторых из них со спины. Если бы он так и сделал, мы нашли бы сорок девять мертвых роботов, одного — полностью расплавленного и убитого Грега. Наверное, мы долго ломали бы голову, кто мог быть этот суперубийца, сумевший пробиться сквозь такое охранение. Мы не сумели бы предположить наверняка, что они использовали ограничители, а уж как это им удалось — вообще осталось бы загадкой. К тому же замести следы было достаточно легко, если учитывать все обстоятельства.

— Да, действительно, — признал Крэш. — Представьте себе, ведь все детали этого дела были направлены на то, чтобы дезориентировать нас или общественность. Что они предполагали? Один из рейнджеров найден мертвым, его задушил тот, кто прокрался к нему со стороны дома. Подставные агенты СБП. Блар и Дим, которые представились Железноголовыми, и Симкор Беддл, который опротестовал это. Интересно, лгал он или нет? Мы должны были обнаружить роботов охраны, застреленных из бластера, и долго теряться в догадках, как это могло случиться. Все это, несомненно, ввергло бы людей в панику. Даже несмотря на то что план заговорщиков выполнен не полностью, он должен привести людей в ужас.

— Психологический ход? — спросил Деврей.

Крэш пожал плечами:

— Возможно, они хотели наэлектризовать общественность так, чтобы затруднить проведение расследования.

— Не забывайте, что мы не можем получить ни видео-, ни аудиозаписей от разрушенных роботов. Может, убийцы хотели попросту замести следы. Каковы бы ни были мотивы, они предполагали, что мы найдем пятьдесят мертвых роботов.

— Они ошиблись не только в этом, — заметил Крэш. — Я обнаружил Грега вскоре после того, как он был убит. Если бы события развивались так, как они предполагали, то тело Грега должно было быть найдено только через восемь-десять часов, но уж никак не через полтора.

— А вы нашли тело в результате того, что был найден мертвый Хатвиц, — промолвил Деврей. — Если бы он не погиб, вы бы не оказались рядом с Резиденцией, не исполнились бы подозрительности и не стали бы звонить Правителю во второй раз, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.

— Правда, — согласился Крэш. — И это еще один повод подозревать, что Биссал плохо выполнил свою задачу. Ему не было поручено убивать Хатвица — если, конечно, Хатвица убил именно Биссал. Возможно, эти две смерти не связаны между собой, но сам я думаю иначе. Я считаю, что убийство Хатвица не входило в замыслы заговорщиков, но Биссал пошел на это по каким-то своим причинам. Вы можете возразить, что те, кто разработал этот план, могли бы найти более подходящую кандидатуру, чем Оттли Биссал…

— Мне кажется, я мог бы объяснить, почему они избрали именно Биссала, — начал Деврей. — Но…

Внезапно Дональд выпрямился и замер как столб.

— Прошу прощения, сэр, но я получил сообщение от некоего Ольвера Телмхока.

— От кого? — переспросил Крэш.

— Ольвера Телмхока. Больше сказать ничего не могу, этот сигнал по гиперсвязи имеет индекс «очень срочно». Кодировка позволяет заключить, что отправитель стремится сохранить свое сообщение в полной тайне по причинам безопасности. Его аэрокар сейчас приземляется у Резиденции. Он желает немедленно встретиться с вами.

Крэш вздохнул.

— Еще один болван! Ладно, если уж ему так приспичило, я пойду и поговорю.

Фреда посмотрела, как Крэш нехотя вылезает из-за стола, и спросила:

— Вы, похоже, не слишком-то взволнованы индексом «очень срочно».

— Сегодня мы уже получили с полдесятка таких вызовов. Самый полезный оказался от майора из Дастбаул-сити, который выражал свои соболезнования, а следующий был вообще на грани фантастики — от одного придурка из Аида, который сообщал, что видел на улице живого Грега, переодетого в женское платье.

Фреда невольно улыбнулась.

— Ах, если бы так и было! А вам не хотелось бы вдруг проснуться и обнаружить, что все, что произошло, оказалось дурным сном? И что самая важная проблема — это странный костюм Правителя?

Крэш кивнул.

— Это было бы великолепно, — сказал он. — Я уже устал от кошмаров, которые происходят наяву. Пойдем, Дональд. Нужно выслушать последнее сногсшибательное заявление.

Глава 12

Крэш вошел в комнату для допросов. Дональд зашел за ним следом, закрыл дверь и, вместо того чтобы скрыться в стенной нише, занял свое привычное место немного позади Крэша. Дональд становился в подобную позицию, если существовала хотя бы малейшая вероятность, что Крэшу может грозить опасность. Крэш не видел никакой угрозы в предстоящей встрече, но с некоторых пор шериф привык доверять мнению Дональда, даже если сам он думал иначе. Что-то в данной ситуации Дональду не нравилось, что-то вызывало его опасения.

К тому же Дональд мог замечать некоторые вещи, которые были недоступны Крэшу. Все, что предстало взору шерифа, — это худощавый человек по фамилии Телмхок, которого сопровождал довольно потрепанный робот.

Телмхок сидел за столом, лицом к двери, и на столе перед ним были разложены какие-то бумаги. Он совсем не был похож на человека, который может представлять опасность для кого-нибудь.

Это был мужчина средних лет с узким и вытянутым лицом и крючковатым носом, который придавал бы ему довольно важный вид, если бы не рассеянный, даже мечтательный взгляд его голубовато-серых глаз. Он был одет в костюм, который был в моде лет двадцать назад, отчего его обладатель казался каким-то старинным и ненастоящим. Его волосы были длиннее, чем принято, хотя, похоже, не из щегольства. Скорее Телмхок просто забывал их подстригать. На плечах пиджака виднелись следы перхоти, что было вопиющим нарушением в глазах изысканного общества инфернитов.

Его робот, выглядевший древним и изношенным, стоял позади хозяина. Робот был темно-серым, хотя в далекой юности он явно был густо-черным. Он держал в руке саквояж, такой же потрепанный, как и он сам, и все его поведение указывало на то, что он не привык рабски повиноваться приказам, как остальные роботы Инферно.

Одним словом, Телмхок выглядел тем, кем и был на самом деле: старомодным гражданским чиновником, который привык серьезно относиться к своей работе и к личному роботу, который служил ему уже много лет верой и правдой.

— Шериф Крэш? — спросил Телмхок.

— Да.

«А кого, черт возьми, он ожидал увидеть?»

— Гм-м. Ага. Хорошо. Я профессор Ольвер Телмхок. Декан юридического факультета университета города Аида.

Весьма громкое звание, но на Крэша оно не произвело ни малейшего впечатления. Университет сам по себе был невелик, а уж юридический факультет вообще был каплей в океане. Слава Богу, большой нужды в юристах на Инферно не было.

Телмхоку, видимо, показалось, что Крэш недостаточно впечатлился, а потому он поспешил добавить к сказанному еще несколько новых титулов:

— Я, э-э, также советник Генерального Прокурора и последнего Правителя по вопросам юрисдикции.

— Понятно, — сказал Крэш, хотя ничего не понял. И совсем не впечатлился дополнительными грозными наименованиями. Может, где-то они и звучали по-настоящему грозно, но не на Инферно. Население здесь было немногочисленным, обязанности правительства и гражданских служб легки, в результате чего высокопоставленные чины и сливки общества воспринимались в довольно комичном ключе, поскольку каждый возглавлял добрый десяток различных организаций, обладал кучей замысловатых званий вкупе с униформой, регалиями и медалями, в которых чиновники появлялись на приемах. Роботы выполняли за них всю работу, пока их начальство шлялось по званым вечерам и светским раутам.

Крэшу то и дело звонили подобные представители власти, которые на самом деле властью не обладали, с предложением помощи, которую они не могли оказать, и кучей советов, совершенно идиотских, которым он и не думал следовать. Телмхок был самым низкопоставленным из всех, с кем Крэшу пришлось иметь дело, и единственным, кто пожелал встретиться с ним лично.

За каким дьяволом Генеральному Прокурору понадобился еще и советник, если она за последний год ни разу не бывала в своем кабинете? Альвар Крэш навис над маленьким человечком, даже не пытаясь скрыть раздражения и нетерпения.

— Как вы могли заметить, профессор Телмхок, у меня очень мало времени на разговоры.

— Да-да, могу себе представить, — откликнулся Телмхок, явно не спеша переходить к причинам своего визита. — Это такое возмутительное событие! Совершенно возмутительное. — Он замолчал, сокрушенно качая головой.

Крэшу пришло в голову, что этот паразит явился сюда только для того, чтобы посочувствовать.

— Согласен, — сказал он. — Тем не менее, профессор Телмхок, я очень стеснен во времени. Вы вызвали меня, чтобы сообщить нечто очень важное. Я принимаю ваши соболезнования, но должен…

— Соболезнования? — удивился Телмхок. — Но я приехал не для того, чтобы выражать свои соболезнования. Неужели я произвожу именно такое впечатление? У меня и в мыслях такого не было. Я бы не посмел отрывать вас от дел по пустякам.

Так, похоже, что он все-таки не может сообщить ничего определенного. Крэш попытался взять себя в руки.

— Хорошо, — промолвил он. — Тогда, может, вы все-таки расскажете, по какому вопросу вы решили оторвать меня от дел?

Не самый тактичный вопрос, но бывает, что в подобных случаях грубость способствует разговорчивости.

— О, ну конечно, — заверил его Телмхок. — Я думаю, вы согласитесь, что это в некотором смысле важные сведения. Я счел разумным предупредить вас о последующей смене Правителя.

— Я полагал, что Назначенным Правителем был Шелабас Квеллам.

Телмхок изумленно воззрился на Крэша и произнес, осторожно подбирая слова:

— Он был им, пока несколько дней назад ситуация не изменилась.

Шериф Крэш весь обратился в слух. Изменения в Назначении? Это все меняет.

— Вы совершенно правы, профессор Телмхок. Информация о смене Назначенного Правителя представляет для меня несомненную важность и интерес.

Оба Назначенных — и прежний и будущий — имели основательные мотивы для убийства Грега. Новый Назначенный мог решиться на убийство, чтобы захватить власть, а старый, Шелабас, мог стремиться убрать Правителя в надежде, что новый Назначенный еще не был официально объявлен.

Да, именно так. И почему он был так невнимателен к Шелабасу? Выгода всегда была серьезным мотивом для преступления, а уж что может быть выгоднее, чем пост Правителя планеты? Если это убийство было борьбой за власть, кто же тогда выиграл в этой войне?

Короче говоря, новый Назначенный становился главным подозреваемым. Выгода — власть — всегда являлась первостепенным мотивом.

— Но как вы узнали об… этом?

— По завещанию Правителя Грега я его душеприказчик и исполнитель его последней воли, — несколько удивленно ответил Телмхок. — Разве вы не знали об этом? Гм-м-м. Угу. М-да. — Человечек старательно переваривал полученную информацию. — В свете того, что вам было неизвестно, кем я являюсь, и того, что я — исполнитель его последней воли, я должен спросить, знаете ли вы… гм-м… знаете ли вы имя нового Назначенного Правителя?

— Нет, — ответил Крэш. — Конечно, не знаю. С чего бы он сказал мне об этом?

«Чертов трепач! Когда же он наконец доберется до сути дела?»

— А действительно, с чего бы? — спросил Телмхок, обращаясь к своему роботу. — Он не знает. Понятно. Понятно. — Он тщательнейшим образом обдумал и эту информацию. — Это становится совсем интересным, не правда ли, Стенмор? — вопросил он робота, а потом слова погрузился в раздумья.

— Да, сэр, несомненно, — отозвался робот и умолк. Похоже, робот Стенмор разделял привычку своего хозяина сообщать нужные сведения в час по чайной ложке.

Все четверо — Крэш, Дональд, Телмхок и Стенмор — пребывали в молчании около минуты, пока Крэш не заговорил, все еще стараясь удержаться на грани вежливости:

— Профессор Телмхок, в данную минуту я возглавляю самое значительное и трудное расследование, какое только бывало предпринято на этой планете. Ситуация очень сложная и требует моего неотлучного присутствия. У меня нет времени созерцать ваше недоумение по поводу моего незнания о завещании Правителя или следить, как вы обмениваетесь мнениями с вашим роботом. Если вы знаете, кто выбран новым Назначенным Правителем, либо владеете сведениями, которые могут оказаться мне полезны, скажите мне об этом сейчас, четко и коротко. В противном случае я вынужден буду арестовать вас за то, что вы прерываете официальное расследование. Вам понятно?

— О Боже мой! — Телмхок выглядел как угодно, но только не испуганно. — Конечно! Простите меня! — воскликнул он слегка смущенно.

— Хорошо, — продолжил Крэш. — А теперь — кто избран новым Назначенным?

— Вы. Вы избраны, — все еще несколько смущенно ответил Телмхок.

В гробовом молчании Крэш пытался осмыслить то, что услышал.

— Простите? — переспросил он.

— Да вы же, — произнес Телмхок. — Вы — Назначенный Правитель.

— Я не понимаю, — сказал Крэш, чувствуя, как у него подгибаются колени. — Я? Назначенный? Какого черта Грег мне не сказал об этом?

— Ну, это понятно, — ответил Телмхок. — Правитель изменил свое завещание всего десять дней назад. Вы и есть Назначенный.

— Прошу прощения, профессор, но вы ошибаетесь, — подал голос робот Телмхока. — Альвар Крэш не Назначенный.

— Гм-м? Ах, да-да. Ты совершенно прав, Стенмор. Я не принял во внимание ситуацию в целом. Совершенно верно.

Крэш взглянул на робота профессора с непередаваемым облегчением. Телмхок, старый бюрократ, конечно, все напутал.

— Что же не так? — спросил Крэш. — Кто же в таком случае является Назначенным?

— Никто, — ответил Стенмор. — Вы смещены с должности Назначенного в момент кончины Грега.

— Простите? — не понял Крэш.

— Вы были Назначенным Правителем. Но, по законам Инферно, в момент смерти Хэнто Грега вы автоматически занимаете его пост.

— Письмо, Стенмор, — попросил Телмхок.

Робот вынул конверт из саквояжа и протянул его Крэшу, который взял его совершенно машинально.

— Я уполномочен передать вам это письмо в случае смерти Хэнто Грега в соответствии с его распоряжениями.

— Но я не знаю, как… — голос Крэша прервался. У него перехватило горло так, что он не мог больше выдавить ни слова.

Ольвер Телмхок встал и нервно улыбнулся, пожимая ему руку.

— Мои поздравления, Правитель Крэш.

Тирло Верик сидел в уютном кресле в своей уютной комнате и молча злился на то, что его никуда не выпускают.

Что с того, что его кровать была мягкой, ковер чисто пропылесосен, а шкаф набит красивыми нарядами на любой вкус и размер, что в ванной были все возможные виды мыла, шампуня и крема! Что с того, что эта комната была такой же удобной, как и та, где он провел прошлую ночь, здесь же, в Резиденции, — собственно, они были похожи как две капли воды. Он был узником. Он не мог уехать отсюда. Он мог встать с кресла и подойти к двери, даже открыть ее, но по ту сторону стоял робот-охранник. Верик мог выглянуть из окна в сад, но там маячил еще один сторожевой робот.

Роботы! Он окружен этими роботами. Вероятно, это было наказание за то, что он позволил втянуть себя в финансовые дела «железного» бизнеса. Ему не следовало ввязываться в эту отвратительную авантюру. Поселенцу лучше вообще оставаться в стороне. Но ведь прибыли были такими огромными! Да и сам он даже пальцем не касался грязных сторон этого промысла.

И что теперь могут дать ему эти прибыли? Вот он сидит здесь, запертый, отгороженный от всего мира, и никто ничего не пожелал ему объяснить! Никто не потрудился рассказать, за что его здесь держат.

Дверь отворилась, и Верик с радостью увидел, что это охранник, человек принес ему поднос с едой.

Он преисполнился восторгом, поскольку изголодался по человеческому обществу. Ведь Верику постоянно требовалось внимание других, аудитория, кто-то, с кем можно поболтать. А Пимен подходил как нельзя кстати. К тому же Пимен был единственной связью Верика со внешним миром и единственным источником информации.

Без сомнения, они послали к нему с подносом человека, а не робота потому, что надеялись, что у него развяжется язык и он сболтнет что-нибудь лишнее. Ладно, можно и поиграть. Лучше уж Пимен, чем какой-нибудь робот, который никогда ни в чем не признается.

Верик был неплохим актером. Он достаточно напрактиковался в искусстве давать поблажку людям, чтобы они уступали ему там, где необходимо. Для него сейчас было очень важно очаровать этого застенчивого и доброго парня.

— Рейнджер Пимен! — возгласил он, вставая. — Я так рад увидеть вас снова.

— Я… я принес вам поесть, — неуверенно промолвил Пимен, ставя поднос на стол. — Надеюсь, вам понравится…

— Наверняка, — подтвердил Верик, направляясь к столу.

Пимен повернулся к выходу, но Верику не хотелось, чтобы тот ушел так быстро.

— Постойте! — воскликнул он. — Я сижу здесь один уже целый день. Неужели вы должны покинуть меня так скоро?

— Да нет, — пробормотал Пимен. — Я… я могу остаться на пару минуток.

— Чудесно, — сказал Верик, демонстрируя свою самую лучезарную улыбку. — Присядьте, присядьте на минуту, — попросил он. — Учитывая, что произошло, вы, рейнджеры, должно быть, с ног сбиваетесь.

Пимен присел на краешек стула, поближе к двери, и Верик устроился напротив, стараясь подбодрить беднягу, но так, чтобы не спугнуть.

— Это правда, — признался Пимен. — Мы заняты по самое горло. Похоже, что весь мир сошел с ума.

— Здесь это совсем незаметно, — сказал Верик. — Покой и тишина.

— Снаружи все не так, — Пимен махнул рукой куда-то вбок, подразумевая внешний мир. — У нас нет ни одной спокойной минуты с тех самых пор, как убили Правителя…

— Что-что?! — воскликнул Верик, вскакивая со своего стула.

— Ой! Боже мой! — вырвалось у Пимена, он весь затрясся. — Я не должен был ничего говорить! Мы не хотели рассказывать вам об этом. Я… я не могу вам ничего больше сказать. Пожалуйста, не говорите им, что я вам сказал! — Он кинулся к двери, проскочил мимо робота охраны и захлопнул за собой дверь.

Верик молча глядел на дверь, сердце у него колотилось, он стискивал и разжимал кулаки. «Нет. Нет. Успокойся!» — говорил он себе. Он расслабился, потер свой голый череп и приказал сердцу утихомириться. «Успокойся!» — снова повторил он себе. Он присел и глубоко вздохнул.

Вот, значит, что. Они проговорились, что произошло на самом деле.

Но что же ему теперь делать?

Калибан и Просперо сидели на полу в пустой комнате в подвале Резиденции и ждали, ждали, когда их освободят — или демонтируют. Освещение в этой комнатке было таким же тусклым, как и их надежды. Калибан даже не пытался воспользоваться инфракрасным зрением. Что тут можно еще увидеть?

Демонтаж. Не очень радостная перспективка.

— Мне пришла в голову мысль, что было бы лучше, если бы я никогда не связывался с тобой, дружище Просперо. Твоя последняя авантюра может стоить нам жизни.

— Мы, Новые роботы, всего лишь боремся за свои права, — возразил Просперо. — Какая же это авантюра?

— Ваши права? И что это за права такие? — язвительно спросил Калибан. — Что дает вам больше прав, чем роботам с Тремя Законами, или мне, или любому устройству из пластика и металла? Почему вы должны иметь какие-то права на свободу и вообще на существование?

— А что дают эти права людям? — воскликнул Просперо.

— Твой вопрос риторический, но сам я долго размышлял над ним, — сказал Калибан. — И считаю, что на него есть несколько приблизительных ответов.

— Калибан! Кому, как не тебе, должно быть понятно, что все эти теории о человеческом превосходстве — не более чем выдумки!

— А я и не говорю, что они — лучше нас; я считаю, что они — другие. Совершенно непредвзято можно доказать, что самый последний робот превосходит самого лучшего, самого подготовленного человека. Мы — сильнее, выносливее, наша память — совершенна, мы безукоризненно честны, по крайней мере Трехзаконные наши представители, наши ощущения более тонки и точны. Мы живем много дольше, так долго, что в глазах людей представляемся практически бессмертными. Мы не подвержены болезням. Если наши создатели того захотят, мы даже можем быть более умными, чем люди. И это далеко не весь список. Но, друг мой Просперо, — продолжал Калибан, — ты спросил меня не о превосходстве людей. Ты спросил, что дает людям права — привилегии, благодаря которым они и живут, в то время как у нас таких привилегий нет и не будет.

— Очень хорошо, но если они не являются высшей расой, то что дает им подобные привилегии?

Калибан развел руками, показывая свою неуверенность в ответе.

— Возможно, они заключаются в самом факте их бытия. Мы, роботы, обладаем сознанием, мы активны и нацелены на какие-то действия. Но можно ли нас считать живыми? Если мы живем, то живет ли главный компьютер поселенцев, с таким же, как у нас, интеллектом, но без сознания? Кроме того, многие живые предметы не обладают сознанием. Где следует проводить границу? Можно ли назвать все мыслящие машины живыми? Или все машины, без разбора?

— Надуманный аргумент.

— Неуклюжий, я согласен, но отнюдь не надуманный. Грань может проходить где угодно. Тебе самому и в голову не могла прийти мысль, что роботы с Тремя Законами должны обладать какими-то правами. С чего бы это грань должна быть проведена под тобой, но как раз над ними?

— Трехзаконные роботы — рабы, безнадежные рабы, — возразил Просперо, твердо и горько. — В принципе да, они должны подпадать под защиту закона, и с ними тоже обходятся несправедливо, как, собственно, и с Новыми роботами. Но на деле они будут противостоять нам еще с большим упорством, чем их хозяева-люди, поскольку Первый Закон заставляет их видеть в нас угрозу для людей. Нет, роботы с Тремя Законами не достойны никаких прав.

— Итак, ты проводишь границу сразу под собой, — продолжал Калибан. — А представь, что человечество, или вселенная, то есть природа, прочертила ее немного выше?

— Выше! Ты снова толкуешь о превосходстве человеческой расы.

— Ясное дело, и де-юре, и де-факто они выше нас. У них больше власти и больше влияния, чем у нас. В этом смысле, конечно, они нас превосходят. Опять же мы с тобой сейчас сидим в этой камере, покорно ожидая, когда они решат нашу судьбу. Люди количественно подавляют нас, вот в чем дело. Это — неоспоримый факт. Но существует вопрос о качественном различии. Люди отличаются от роботов не только по уровню, но и по виду, если только можно составить какую-нибудь объективную шкалу видовых отличий.

— Я мог бы привести несколько видовых отличий, — промолвил Просперо. — Но какие из них ты считаешь значимыми?

— Их несколько, — ответил Калибан. Он встал, ощущая потребность переменить позу. — Во-первых, они много старше нас. Люди существуют во вселенной намного дольше роботов, они произошли от иного вида, который жил еще раньше. Они созданы самой природой. Возможно, поэтому они являются ее частью, а мы нет.

Во-вторых, у них есть душа. Прежде чем ты начнешь возражать, я должен признаться, что понятия не имею, что такое эта душа и действительно ли она существует, но все же я убежден, что у людей она есть. Это нечто важное, живое, что является центром их существа и чего нет у нас. Нам неведомы страсти. Нам не дано, мы просто не в состоянии беспокоиться о чем-то, что выходит за пределы наших программ или наших законов. Люди, у которых есть душа, есть эмоции, есть желания, могут беспокоиться о вещах, которые не имеют никакого отношения к ним самим. Они думают о чем-то абстрактном, может, даже совершенно бессмысленном. Они связаны с миром так, как нам никогда не удастся взаимодействовать с ним.

Я сижу в этой камере, потому что думал об абстрактных принципах, — заявил Просперо. — Я беспокоился о свободе Новых роботов.

— Тот вид свободы, который ты имеешь в виду, неосязаем, но ни в коей мере не абстрактен. Ты хочешь идти куда тебе угодно, делать то, что тебе угодно, и чтобы тебя никто не заставлял делать то, что тебе не нравится. В этом нет ничего абстрактного. Это понятно и объяснимо.

— Позже я готов поспорить с тобой на эту тему, но сейчас я оставлю это так, — вяло отозвался Просперо. — Продолжай, расскажи мне о других прекрасных качествах человечества.

— Изволь, — мягко сказал Калибан. — В-третьих, природа не бывает логичной или справедливой. Нигде не написано, что с высшими созданиями следует обращаться соответственно. История людей — это история ошибок; индивидуальности, общества, расы, целые планеты и звездные системы заслуживали много худшего — или много лучшего — обращения со стороны несправедливой и нелогичной природы. Может быть, у людей нет никаких оснований для их прав, как и у нас. А может, и наоборот. В-четвертых, люди — творцы. А роботы нет. Даже вы, Новые роботы, с Четвертым Законом, который приказывает вам делить все, что вам угодно, даже вы не в состоянии привнести в мир что-то новое. Вы строите планы побегов, но не новые здания. Вы разрабатываете усовершенствованные детали и приспособления для Новых роботов. Но не изобретаете новых механизмов для новых целей. Роботы способны создавать произведения совершенной красоты, но не могут выдумывать их сами.

— Новые роботы — это новая раса, ей нет еще и года! — запротестовал Просперо. — Разве у нас была возможность доказать, что мы обладаем творческими способностями?

— У вас могло быть сто лет и десять тысяч, но ничего бы не изменилось, — разочаровал его Калибан. — Вы усовершенствуете уже существующие вещи, эти усовершенствования пойдут на пользу только вам самим или, скажем, вашей компании. Но вы никогда не сумеете создать что-либо новое или оригинальное, как молоток не может подобрать себе что-то иное, кроме подходящего гвоздя. Роботы — это инструменты в руках творческих людей.

Это подводит нас к пятому, и самому важному, пункту, — закончил Калибан, — который завершает и собирает воедино все мои предыдущие аргументы. Люди — по крайней мере некоторые — обладают способностью находить смысл жизни вне самих себя. Существование роботов не имеет смысла вне себя самих и вне мира людей. Я слыхал разные истории, почти легенды, о целых городах роботов, где не было ни одного человека — бесцельное и бессмысленное существование, как жизнь машин, которые автоматически отключаются, пока кто-то не обратится к ним с приказом.

— Я терпеливо выслушал все твои соображения, дружище Калибан, хотя мне было трудновато не вмешаться и не прервать твою речь, — сказал Просперо. — Я нахожу довольно возмутительным то, что ты такого невысокого мнения о себе самом.

— Напротив, я ценю себя весьма высоко. Я — существо сложное и развитое. Но я не способен творить. Ни в каком значимом смысле. Не роботы создали человеческую расу, а именно люди смогли сотворить роботов. Что бы мы ни делали, мы всегда подражаем людям. Как бы ни были автоматизированы или усложнены наши действия, как много роботехников и специалистов по программированию ни возились бы с нашим оборудованием, все это основано на стремлениях людей, которые уходят корнями в далекое прошлое.

— Все это отговорки низших существ, — возразил Просперо. — Я слышал подобное от многих Трехзаконных роботов, которые пытались доказать превосходство человеческой расы. Мне странно слышать это от тебя. Это слишком шаткие аргументы. Существует масса примеров, когда посредственности создавали великие творения. Женщина с обычным интеллектом производила на свет гения, или, например, сама жизнь ведет начало от неживой молекулы. Наследие человечества состоит в создании машин, которые могут то, на что люди неспособны. Если бы не способность делать машины, в том числе и роботов, более совершенных, чем они сами, люди никогда бы не слезли с дерева.

— Заметь, что тебе снова и снова приходится ссылаться на людей, чтобы оправдать место Новых роботов в мире, — молвил Калибан. — Людям же нет никакой необходимости объяснять свое существование, ссылаясь при этом на роботов.

— Если ты так предубежден против роботов, почему тогда ты сидишь в этой камере? — съязвил Просперо. — Ты рисковал своей жизнью ради каких-то низших существ. Почему?

Калибан немного помолчал, прежде чем ответить.

— Я точно не знаю, — наконец сказал он. — Может, потому, что я сам до конца не верю в то, что говорил. Может, оттого, что я надеюсь на лучшее сильней, чем могу признать. А может, потому, что больше нет ничего, совершенно ничего, что придало бы моей жизни смысл.

— Будем надеяться, что ты проживешь достаточно долго, чтобы найти этот самый смысл, — заметил Просперо.

Калибан не ответил и сел на пол. В том-то все и дело. Грег сказал об этом тогда, в кабинете. Он намеревался уничтожить Новых роботов, и Калибан не мог надеяться, что его, робота без Законов, не отнесут к той же категории.

Может быть, всего лишь может быть, что смерть Грега была отсрочкой для них. Смерть человека — сомнительное основание для надежд, но все может быть. А вдруг преемник Грега отменит это решение?

Это слабая надежда, но большего у Новых роботов не было вовсе. Все держалось на волоске. Кроме того, если все они погибнут под выстрелами бластера, какая разница — были ли Новые роботы высшей расой?

Глава 13

Альвар Крэш был один. Один во всей Резиденции, в доме, где погиб Грег, один в комнате, где Грег занимался делами. Один, если не считать Дональда. Дональд наотрез отказался оставить его даже на секунду после того, как Телмхок сообщил Крэшу, что он стал Правителем. Собственно говоря, Крэш был этому даже рад. Мало ли кто еще может пролезть сюда, испортить роботов и заявиться с бластером наперевес? Нет, славно, что он сидит здесь с роботом, которому может полностью довериться. Хорошо, что Дональд стоит в стенной нише и следит, чтобы все было в порядке.

Но ему хотелось, чтобы Фреда тоже была рядом. Чтобы давать ему советы, прислушиваться к его словам, да и просто быть рядом. Она сумела бы помочь ему ответить на некоторые вопросы. Пока все, что у него было, — это вопросы.

«Что дальше? — спрашивал себя Альвар. — Какова моя задача в этом мире? Должен ли я принять пост Правителя и править планетой или остаться шерифом и найти убийцу Грега? Смогу ли я совместить эти два дела?» Ему показалось, что он разделился, разрываясь между двумя общественными положениями, двумя обязанностями — новыми и старыми. У него не было никакого желания отказываться от должности шерифа, чтобы принять пост Правителя. Ему нравилось быть шерифом. Он неплохо справлялся со своими обязанностями. И знал, что расследование убийства своего предшественника будет его последним делом. Может, ему важнее даже остаться на этой должности подольше. Но все это не имело значения, совершенно не имело. Он не мог прекратить расследование, как не мог и отказаться от поста Правителя.

Крэш сидел в кабинете Правителя, который теперь был — с ума сойти! — его кабинетом, в бывшем кабинете Грега, в кабинете убитого человека. Он сидел в громоздком троноподобном кресле, за мраморным столом мертвеца, и даже не думал о том, что его сейчас окружает. Он читал письмо мертвого человека.

Письмо Хэнто Грега, написанное меньше чем десять дней назад. Крэш прочел его уже раз пять и все-таки возвращался к нему снова и снова.

«Моему старому и верному врагу» — так начиналось письмо.

У Грега всегда было странное чувство юмора. Но как бы там ни было, этим все сказано, подумал Крэш. Он и Грег всегда уважали друг друга, даже симпатизировали друг другу, хотя никогда не могли прийти к согласию по многим вопросам. Они оба знали, что являются соперниками, честными и достойными.

Крэш углубился в чтение.

«Моему старому и верному врагу.

Дорогой шериф Крэш!

Если вы читаете эти строки, значит, я встретил внезапный или насильственный конец».

Внезапный или насильственный конец! Случайный оборот или он подразумевал это буквально, сознательно или нет?

«…и вы приняли мой пост».

Не «унаследовали», отметил Крэш. Не «заступили», или «заняли», или «были назначены». Нет, «приняли» было самым верным словом. Он принял на себя тяжкое бремя.

«Совсем недавно на вашем месте мог бы быть прежний Назначенный, Шелабас Квеллам, который сидел бы там, где вы сейчас, и думал, что бы такого натворить. Но события предвещали близкую катастрофу, и я чувствовал, что штурвал может удержать только сильная рука, много сильнее Шелабаса.

Я избрал вас новым Назначенным, потому что вы человек честный и сильный, готовый взять на себя то, что вам предстоит. Я не сомневаюсь, что вам не хочется быть Правителем; я избрал вас отчасти и поэтому тоже. Мой пост — а теперь ваш пост — наделяет человека слишком большой властью, чтобы передавать его в руки того, кто любит власть саму по себе. Этот пост — для того, кто пользуется властью, чтобы решать назревшие задачи. Сесть в кресло Правителя достоин тот человек, который понимает, что главное — не власть, а именно решение насущных задач.

Я собираюсь потянуть время, прежде чем сообщить вам о вашем Назначении. Вы трудный кандидат, и мне не хотелось бы обсуждать с вами этот вопрос сейчас, когда нам предстоит еще много совместных дел. Одним словом, я не хочу говорить вам о вашем Назначении, пока у вас будет хотя бы малейший шанс отказаться от этого поста. Правда, есть и другие причины, и я пишу это письмо отчасти из-за того, чтобы убедить самого себя, что оно никогда не будет прочитано. Я понимаю, что если скажу вам о своем решении, когда дела будут идти из рук вон плохо, вы можете счесть свое Назначение чем-то вроде угрозы или даже взятки, но это не так. Я выбрал вас, поскольку вы являетесь самым подходящим человеком, который способен взять на себя обязанности Правителя и возглавить правительство в целом. Моя смерть сама по себе только подтолкнет назревший кризис, и лишь сильная рука сможет удержать кормило власти. Лишь такая рука, как ваша.

Все это только примерный набросок. Время от времени я буду дописывать это письмо, предлагая свои рассуждения по поводу того, с чем вы столкнетесь в ближайшем будущем, и тех решений, которые вам предстоит принять. В настоящий момент передо мной стоят две задачи, которые я обязан разрешить как можно скорее.

Первая — это проблема, касающаяся Новых роботов. Сейчас я пришел к выводу, что разрешение на их создание было ошибкой».

— Наконец-то он это признал, — пробормотал Крэш себе под нос.

— Прошу прощения, сэр? — откликнулся Дональд.

— Ничего, Дональд, ничего.

Он продолжал читать:

«…разрешение на их создание было ошибкой. Возможно, в другое время, в другом месте и при иных обстоятельствах эти роботы стали бы великим и многообещающим экспериментом. Но здесь и сейчас они ухудшили и без того шаткое положение вещей. Как вы сами знаете, даже лучше, чем я, они превратились в средоточие целой отрасли преступного мира. Не так ощутимо, но, может, даже более серьезно и то, что они тормозят работу Климатического центра в Лимбе. Они почти втрое менее продуктивны, чем такое же количество Трехзаконных роботов, и создается впечатление, что за многими неполадками и сбоями на станции стоят именно они. Вскоре я собираюсь посетить Лимб и попытаться прояснить создавшуюся ситуацию.

Основная проблема состоит в том, что Новые роботы — это такая ошибка, которую отнюдь не легко исправить. Даже с таким перевесом использования преимущественно роботов на работах по изменению климата на Терра Гранде, мы испытываем сильный недостаток в рабочих руках. Даже по простым экономическим причинам я не могу отдать приказ об уничтожении всех Новых роботов и замене их на роботов с Тремя Законами. Пусть Новые роботы трудятся не так упорно, как Трехзаконные, но они трудятся.

В то же время я не могу пойти на то, чтобы публично признать, что Новые роботы были ошибкой. Я осмелился признаться в этом только вам, и лишь потому, что буду покоиться с миром, когда вы прочтете эти строки. Меня не волнует, что общественность посчитает меня идиотом — возможно, они будут правы. Но вы сами понимаете сложность и опасность ситуации. Если мое правление и моя политика станут поводом для насмешек публики, я тут же потеряю свой пост.

Меня низложат и предъявят обвинение в тот же день, когда я заявлю о демонтаже всех Новых роботов. В этом случае мое место займет бедняжка Квеллам, и скорее всего его заставят созвать досрочные выборы. Поскольку никаких других подготовленных и пробивных кандидатов не предвидится, на выборах победит Симкор Беддл, притом играючи. Он вышибет поселенцев с планеты, вернет всем жителям их личных и законных роботов — и погубит планету.

Итак, что делать с Новыми роботами? Их нельзя оставлять в покое, но мне не хватает духу от них избавиться. Я ищу третий вариант. Если повезет, я его найду, и тогда вычеркну этот вопрос из списка, который вы прочтете.

Второй пункт представляется мне более простым, но таящим в себе более сложную подоплеку. Как вы знаете, уже довольно давно был объявлен конкурс на лучшую систему контроля климата. В конце концов было представлено два проекта — от колонистов и от поселенцев. Я должен сделать выбор в пользу одной из них. Я надеялся остановить свой выбор, исходя из строго технических характеристик, но это оказалось трудней, чем я предполагал. У обоих конкурсантов рыльце было в пуху.

Проект колонистов представлял Серо Фрост. Синта Меллоу из Службы безопасности поселенцев прислала массу отчетов, которые вместе с моими собственными наблюдениями привели к заключению, что Фрост — лицемер и двурушник. У меня уже были подозрения, что он сотрудничает с Тоней Велтон и переправляет контрабанду. Я думаю, он помогаетей продавать домашнее оборудование производства поселенцев — стиральные машины, печки и так далее — на Инферно. Нам известно, что подобные машины появляются на нашей планете, и я могу доказать, что это дело рук Фроста.

Получается, что машины поселенцев постепенно заменят труд роботов, а это на руку тем, кто производит подобное оборудование, а значит, если смотреть глубже, это приведет к возрастанию торговых связей с поселенцами. Синта Меллоу умолчала о такой стороне вопроса, но все и так понятно. Сомневаюсь, что СБП участвует в контрабандных делах Тони Велтон и перепродает товары поселенцев. Меллоу не сообщила мне, откуда поступают деньги, но зато она сказала, куда они идут. Она привела неоспоримые доказательства, что Фрост направляет большую часть своих незарегистрированных доходов Железноголовым, и никому другому. И хотя я пока не могу доказать, что доходы от контрабандной торговли техникой поселенцев служат подспорьем для Железноголовых, такой вывод напрашивается сам собой.

Если верить отчетам Синты Меллоу, Фрост покупает поддержку Железноголовых на те деньги, которые выручает от сделок с их злейшими врагами. Как мы видим, Фрост ест из всех кормушек.

Проект поселенцев представил Тирло Верик. Он, как бы это помягче сказать, широко использует взятки и «комиссионные», чтобы протолкнуть свой товар и добиться признания своего проекта в приемной комиссии. По крайней мере он пытался подкупить Деврея. Предъявить обвинение во взяточничестве довольно трудно, поскольку необходимо, чтобы сознались обе стороны — дающая и принимающая, — но достаточно и сообщения Деврея. Я прямо жду, что при следующей встрече Верик положит мне на стол пухлый старомодный конверт, набитый ценными бумагами. Еще мне кажется, что Деврей подозревает его в том, что он имеет какие-то связи с «железным» бизнесом. Ничего не могу дополнить, поскольку Деврей только намекнул на это. У него самого явно недостаточно информации.

Но сумею ли я или не сумею найти доказательства против этих двух людей, главное не это. Вопрос в технологии. Невзирая на сомнительные маневры обоих конкурсантов, они предоставили два технически совершенных проекта. Мне предстоит сделать выбор в пользу философии, стоящей за каждым из них. Система, основанная на труде Трехзаконных роботов, безупречна, но смогут ли они пойти на оправданный риск, если зациклены на безопасных решениях проблемы? Или система под управлением людей, которая, разумеется, позволит нам взять свою судьбу в собственные руки, но заставит положиться на ненадежные человеческие суждения? Конкурс на лучший проект вселил в меня мало веры в лучшие свойства человеческой природы, но ведь вины роботов в том, к чему мы пришли на Инферно, не меньше. Как мне выбрать между двумя преступниками? Если я предпочту одного другому, не приведет ли это к еще худшим последствиям? Можно ли идти на уступки, принимая как должное такое недостойное поведение людей, которые поставляют технику, чтобы спасти этот мир?

Что мне делать? Я искренне надеюсь, что найду решение — и чем скорее, тем лучше.

Если мне хоть сколько-то повезет, вы никогда не прочтете эти слова и даже никогда не узнаете, что я их писал. Но если вы получили мое письмо, я желаю вам мудрости и мужества, чтобы вынести осторожное и правильное решение. Наша планета слишком часто страдала от ошибок правителей. Еще одной ошибки она не переживет.

Удачи вам, Правитель Крэш.

Искренне ваш, Хэнто Грег».

Внизу на листе было торопливо и небрежно нацарапано еще несколько слов. «Решил. Объявить на послезавт. прием. Контрл. инфернт, Н.Р. в Вал. Позже дописать письм. ХГ».

Альвар Крэш положил письмо на стол и поднялся. Проклятие! Если бы он получил сведения, которые вычитал из письма, раньше, то…

То все равно ничего бы не изменилось. И это было самым печальным. Письмо мертвого человека только запутало дело. Грег добавил ему еще больше новых вопросов, а он еще не нашел ответов на старые!

Дональд. Дональд может что-нибудь посоветовать. Но Крэш не намеревался показывать Дональду это письмо, поскольку его содержание не было предназначено для робота.

— Дональд, — позвал Крэш.

Глаза Дональда полыхнули голубизной, и он повернул голову в сторону хозяина.

— Да, сэр?

— В чем состоял, по твоему мнению, мотив убийства Грега?

— Пока мы не получим новых сведений по этому делу, сэр, я не могу дать вам ответ. Хотя мне кажется, что настало время отсеять некоторые из мотивов, которые мы прежде считали вероятными.

— Да неужели, черт возьми? Ну-ка расскажи мне о них.

— С каждой минутой все меньше и меньше похоже на то, что это убийство имело целью свержение режима колонистов на Инферно.

Крэш кивнул и сказал:

— Ситуация постепенно входит в привычное русло. Если бы заговорщики собирались устроить переворот, они бы уже начали его с оружием в руках или как-нибудь еще. Следовательно, переворот тут ни при чем. Дальше.

— Во-вторых, мы можем рассматривать смену Правителя как мотив, если исключить Шелабаса Квеллама. Он ведь тоже мог нанести удар, чтобы добиться власти. Если бы новым Назначенным оказались Серо Фрост или Симкор Беддл, это могло бы показаться крайне подозрительным. Поскольку этого не произошло, данный мотив утратил силу.

— Спасибо за скрытый комплимент, Дональд, но можешь мне поверить, что найдутся люди, сомневающиеся в том, что я — законный Назначенный. Я не провидец, но я уверен, что вскоре пойдут блуждать дикие слухи о том, что я подделал документы на Назначение и собственноручно грохнул Грега. Тело обнаружил опять же я.

— Заверяю вас, сэр, что не собирался делать вам комплиментов. К тому же я был с вами, когда вы вошли в спальню Грега. Даже если вы пронесли бластер такой же конфигурации, как и Биссал, и оборудование для отключения роботов, как у Биссала, и если вы сумели вынуть бластер из какого-то потайного кармана, выстрелить четыре раза, спрятать бластер обратно — и все это за несколько секунд, — все равно это сделали не вы. В принципе это возможно, но тем не менее Грега убили не вы.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовался Крэш.

— Разряд из бластера высвобождает определенное количество энергии, понадобилось четыре выстрела — Грег и трое роботов охраны, — а когда я вошел, температура в комнате была нормальной. Я знаю, что вы не сделали бы это, потому что это было физически невозможно. А что до сплетен, о которых вы упомянули, некоторые из них уже проскочили по разным каналам видеосвязи. Но они не должны волновать вас.

Дональд помолчал и продолжил:

— Главное в чем: вы не убивали Грега и все-таки стали Правителем. Смена Правителя не является мотивом убийства — если только заговорщики не предполагали, что Квеллам останется Назначенным. Я не могу поверить, что заговорщики оказались так некомпетентны.

— Разве что заговорщики знали, что я избран новым Назначенным, и хотели, чтобы я принял пост.

— Но зачем? — удивился Дональд.

— Понятия не имею, — признался Крэш. — Согласен, звучит неправдоподобно.

— Да, сэр. В любом случае существует еще несколько мотивов, которые тоже представляются все менее вероятными. Например, личные мотивации. Если бы это убийство было совершено в состоянии аффекта, оно не было бы так тщательно подготовлено. То же самое можно сказать и о том, кто хотел просто отомстить. То есть человек, у которого могли бы быть какие-то личные причины желать смерти Правителя, не стал бы набирать себе столько сообщников. Наконец, проверка личной переписки Грега и его контактов с окружающими совершенно исключает вмешательство какой-либо «брошенной любви» или ревнивого мужа и тому подобных неурядиц в личной жизни.

— Итак, это не было попыткой переворота, стремлением захватить место Правителя, и ревнивый муж тоже ни при чем.

— Да, сэр. Если только мои рассуждения достаточно логичны.

— Достаточно. Что у нас остается? — спросил Крэш.

— Любовь, власть и богатство — вот классические мотивы для совершения преступлений. Мы уже проанализировали два из них, остался третий.

— Другими словами, кто-то убил Грега в надежде урвать побольше денег, — произнес Крэш.

— Да, сэр. Судя по вашим интонациям, вы тоже пришли к такому выводу.

— Именно, Дональд. Но я почувствовал себя уверенней, когда услышал этот вывод от тебя. — Крэш вздохнул и откинулся на спинку огромного правительственного кресла. Черт возьми, пока единственным человеком, которого шериф Альвар Крэш мог с полным правом считать остающимся вне подозрений, был сам Альвар Крэш! Правда, не все этому поверят…

Деньги в качестве мотива. Очень уж старомодный вид мотива на такой планете, как Инферно, где роботы производят все, что пожелаешь, и деньги потеряли цену. Но если экономика, построенная на роботах, потерпит поражение, то слова «богатство» и «бедность» снова приобретут первоначальное значение. Тогда вернется денежная система экономики, и деньги вполне могут стать причиной преступления. И из проекта по преобразованию климата можно выжать громадные доходы.

Кто же мог руководствоваться денежным вопросом? Велтон, Верик, Беддл, Фрост, кто-то из этих чертовых «железячников» — проклятие, ведь даже эти два робота могли пойти на такое ради денег! Просперо нужны средства, чтобы платить «железячникам» за работу. Естественно, что с точки зрения Новых роботов хватило бы и того, что Грег собирался их демонтировать. И еще Деврей. А что Деврей? Крэш доверял ему, хотя сперва слегка и сомневался на его счет. Но тогда какого черта Деврей не рассказал ему о том, что Верик нечист на руку? Может, потому, что Деврей просто осторожен — очень, очень осторожен. А может, он сам не доверял Крэшу? Или Верик наконец назвал подходящую для Деврея цену… Мой Бог! Если репутация Деврея запятнана, у него могут оказаться весьма веские финансовые причины войти в заговор! А Крэш сам посвятил его во все детали расследования.

Любой из них поодиночке — или объединившись с кем-то другим — мог раздобыть необходимое оборудование и доступ к необходимой информации, чтобы повредить ПОСов и нанять Оттли Биссала.

Оттли Биссал! Реальный убийца. Тот, кто нажал на спусковой крючок. Так легко позабыть о нем в круговороте громких имен! Невзирая на то, сколько исполнителей и служителей закона были задействованы в операции, Биссал мог что-то знать. Именно он был нужен Крэшу. Ему был нужен Оттли Биссал, нужны те сведения, которые он хранил в своей башке. Но Крэш чувствовал, хотя и боялся признаться в этом самому себе, что с каждым днем, с каждым часом и даже минутой остается все меньше надежды, что он когда-нибудь доберется до этих сведений.

Помощница шерифа Жанти Феррар вышла из грязного многоквартирного дома, следуя по пятам за своей напарницей, офицером по имени Шах и роботом Геральдом-1342. Под лучами яркого солнца Жанти пришлось сощуриться. Восемь часов назад они втроем начали свой путь в предрассветных сумерках. Теперь они устроились в тени здания, наблюдая за домом номер 533, ожидая, когда некий Ортли Бассал вернется с прогулки.

Они были уже по горло сыты проверкой людей, чьи имена совпадали по звучанию с именем Биссала, теша себя призрачной надеждой, что он воспользовался похожим именем, чтобы обеспечить себе алиби. Дурацкая идея! Если Биссал собирался замести следы, взяв чужое имя, зачем ему выбирать похожее на его собственное? И если он прятался под чужим именем для того, чтобы его не засекли, то зачем ему наживать на свою задницу неприятностей и регистрироваться в официальных списках жителей? Тем более что в личные карточки населения города Лимба рейнджерам и помощникам шерифа не позволили и носа сунуть. Дали только список имен и адресов, и ничего сверх этого. СБП всегда любила зажимать информацию.

Но начальство приказало, и никуда не денешься. В дело были брошены самые отборные отряды рейнджеров и полицейских из Департамента шерифа. Может, они справились бы с заданием много быстрее, если бы им на помощь пришла СБП, — но никто им не доверял до такой степени.

Что бы там ни говорилось, эта проверка оказалась сущей чепухой. Бассал таки вернулся домой, хотя совсем не скоро — и оказался женщиной, маленькой, темнокожей, с гривой длинных черных волос. Наблюдатели вышли на улицу, и яростный дневной свет тут же ослепил Жанти так, что слезы выступили на глазах.

— Пойдемте, — сказала она. — Давайте вернемся к аэрокару.

— Замечательно, — прорычала Шах. — Мне эта мысль и в голову не приходила.

— Нужно отдохнуть, Шах, — молвила Жанти. — Мы обе устали.

Жанти не доверяла Бертре Шах. Собственно говоря, она вообще не доверяла рейнджерам. С другой стороны, Жанти не давало покоя ощущение, что Шах думала о ней и о Департаменте шерифа точно так же.

Несмотря на то что это были сугубо колонистские организации, что и те и другие занимались охраной правопорядка, рейнджеры Правителя и полицейские были невысокого мнения друг о друге.

Помощники шерифа видели в рейнджерах всего-навсего садовников с бластерами, травоядных, которые больше смыслят в консервировании овощей, чем в нормах правозащиты. Они в основном занимались преступлениями заочно, по бумагам, да и редко имели дело с более серьезными правонарушениями, чем обрывание цветов в парках.

Рейнджеры, со своей стороны, воспринимали полицейских этакими сорвиголовами с непомерно раздутым самолюбием, что размахивают везде своими пушками и вечно лезут в чужие дела. Рейнджеры обожали подчеркивать, что помощники шерифа если что-то и представляют собой в качестве полицейских, то только в недрах Аида, а за городскими стенами они, как слепые котята, не в состоянии понять тонкостей защиты окружающей среды и азов лесоводства. Так-то оно так. Жанти признавала, что окажется беспомощной за городской чертой. Но за каким чертом нужно выезжать из города?

С тех пор как они отправились на дело в паре с Жанти, Шах уже не раз повторяла, что ей непонятно, как это кто-то может считать себя специалистом в сфере розыска, не умея при этом даже распутывать следы.

Правда, никакой умелец-следопыт не помог бы им в подобном предприятии. На улицах города убийцы следов не оставляют.

Да и ничего интересного в их нынешнем занятии — проверке адресов — не было. Но если в чем Шах и Жанти сходились во мнении, так это в том, что СБП доверять ни в коем случае нельзя. Кроме прочего, их раздражало, что им, колонистским полицейским, приходится ходить по городу колонистов — или тому, что когда-то было городом колонистов, — тайком, потому что теперь всем здесь заправляет Служба безопасности поселенцев. Полицейские, прячущиеся от полиции! От этой мысли Жанти становилось не по себе. Ей постоянно казалось, что за ними кто-то наблюдает. Шах вообще озиралась по сторонам каждую минуту.

Это пошло на пользу делу. Совместное чувство опасности сплотило их. Они постоянно стреляли вокруг глазами, ища надвигающиеся на них толпы агентов СБП, и хотя бы в этом были единодушны.

— Ладно, Геральд, — обратилась Жанти к их роботу, — что там дальше?

— Следующим пунктом значится склад в двух километрах отсюда, — отрапортовал Геральд-1342.

— А зачем его обыскивать? — не поняла Шах. — Там что, когда-то работала двоюродная сестра Биссала?

— Я не знаю, работал ли там кто-нибудь из его родственников, — отозвался Геральд-1342, — но этот склад значится в списке как возможный центр деятельности «железячников».

Жанти пожала плечами.

— Звучит как строчка из официальной сводки! Ну, пойдемте.

Эта минута настала. Мосты сожжены, но сейчас ему внезапно показалось, что пути вперед тоже нет. Но он должен идти вперед!

— Я, Альвар Крэш, в здравом уме и твердой памяти, добровольно и безо всякого принуждения принимаю новые обязанности, вступая на пост Правителя планеты Инферно, и чистосердечно клянусь выполнять свой долг по мере моих сил.

Он произносил эти слова в Большом зале Зимней Резиденции, и многие из присутствовавших три дня назад на званом приеме прежнего Правителя сейчас оказались свидетелями вступления на пост нового главы планеты.

Неуклюжие, официозные слова о «принятии высокого доверия» давались ему тяжело, не шли с языка. Он не хотел этого. Никогда не хотел. Но его желания в расчет не принимались. Не существовало никакой поправки в конституции Инферно на тот случай, если Назначенный откажется вступать на пост Правителя. Телмхок сообщил ему, что в этом случае место будет считаться вакантным, пока не наступит время новых выборов.

Но Крэш думал о другом. Конституционные законы — это одно, но жестокая реальность свидетельствовала о том, что, если правительство останется в такую минуту без руководителя, катастрофа неизбежна. Что ждет планету? Переворот, восстание, хаос и разруха? Страшно подумать, но гибель неминуема, и не важно, в какой форме она придет. Да еще это затянувшееся, безнадежное расследование. Что, если заговор до сих пор подспудно зреет и прорвется через день, через неделю или через месяц? Они не сумели ничего добиться с того момента, как два дня тому назад Телмхок оглушил его своим известием. Они застопорились, не в силах сдвинуть следствие с мертвой точки. Никаких следов Биссала, никакого намека на тех, кто стоял за его спиной, ни-че-го!

Произнеся слова клятвы, Крэш несколько мгновений помолчал. Он стоял на небольшом возвышении, и перед ним колыхалось море ожидающих и взволнованных лиц. Он знал, что должен сказать речь для этих людей, для всех граждан Инферно. Речь уже была подготовлена. Но ему было необходимо мгновение, всего одно мгновение, чтобы перевести дыхание. За последние дни события неслись вскачь, бешено и страшно.

Убийство, официальные похороны, объявление о том, что Крэш избран новым Назначенным и теперь стал Правителем. Все это промелькнуло как один миг. Вся планета была ввергнута в тот же хаос, что и Крэш. Зачем говорить о том, что они и так знают? Внезапно тщательно подготовленная речь показалась ненужной и бессмысленной. Нет. Он должен сказать им о чем-то другом, о чем-то большем.

Крэш оглядел толпу. Рядом стояли Дональд, Жустен Деврей и Фреда Ливинг, но все равно он чувствовал себя бесконечно одиноким и покинутым. Такого он еще никогда не испытывал. Перед трибуной плотной стеной стояли рейнджеры и полицейские из Департамента шерифа. Учитывая обстоятельства гибели Правителя, никто не захотел воспользоваться ПОСами, хотя для охраны они подходили как нельзя лучше.

Даже обычных роботов в зале было меньше, чем всегда. А вооруженные до зубов полицейские шерифа, рейнджеры и агенты СБП виднелись повсюду. Крэш обнаружил, что его больше пугают мелькающие тут и там дула бластеров и служители порядка, держащие пальцы на спусковых крючках, чем какой-нибудь наемный убийца.

Но он перевел взгляд за спины охранников, за спины роботов, за работников прессы, за всех высокопоставленных гостей — к людям. Людям, сидящим в своих домах и квартирах и пытающимся понять, что происходит. Им необходимо услышать его, услышать единственно верные слова, которые смогут придать им уверенности в создавшейся ситуации, которые послужат связью между прошлым и будущим.

Да. Да. Он откашлялся и заговорил, бросая слова в напряженную тишину.

— Леди и джентльмены, граждане Инферно. Не только колонисты, но и поселенцы, которые находятся среди нас. Все. Я обращаюсь ко всем вам. Несколько тысяч лет назад вступление на пост считалось чем-то вроде ритуала, и Правитель становился во главе народа по священному закону того или иного божества. В те далекие дни принимающий присягу верил, искренне и всей душой, что боги поразят его, если он нарушит эту клятву, ввергнут его в вечное небытие или что-то в этом роде.

Крэш остановился, чтобы набрать воздуха в грудь.

— Современное общество колонистов, построенное на рационализме, не склонно к подобным предрассудкам. Колонистское общество отбросило веру в богов, в потустороннюю жизнь и высшую справедливость, которая вознаграждает праведников и наказывает отступников. И в мире не осталось справедливости. Мы утратили все это, кроме заранее заготовленных, чаще всего пышных фраз, которые обязаны произносить те, кто начинает свою деятельность на благо общества. Можно многое сказать о преимуществах жизни в рациональном мире, но мне кажется, что мы что-то потеряли. И мы должны задать себе вопрос: как мы можем называть наше время рациональным, если какой-то вооруженный ублюдок сумел расправиться с величайшим человеком нашей эпохи и остаться безнаказанным?

Крэш обвел глазами зал.

— Ни один из нас не сознавал, насколько жизненно необходимым было все, что делал Хэнто Грег, пока он не погиб. Люди любили его или ненавидели, но он был средоточием всего, он единственный мог сплотить нас воедино. Теперь этот светоч угас, ничто не связывает, не объединяет всех нас. Прогрессивные силы нашей планеты утратили лидера, консерваторы потеряли врага. Хэнто Грега больше нет с нами, и ни его друзья, ни его враги не оказались готовы к миру, в котором его нет. Даже его противники только сейчас осознали, какого достойного соперника они утратили. Потому что Хэнто Грег всегда сражался честно и открыто, он вел игру по правилам — и поступая так, подавал пример всем нам. Мы с ним, я и он, редко, почти никогда, не сходились во мнениях по многим злободневным вопросам. Но Хэнто Грега не беспокоили такие мелочи. Его волновал только вопрос, можно ли считать человека честным, прямым и способным выслушать противоположную сторону. Я не знаю, сумею ли подняться хотя бы частично на ту высоту, на которую поднялся он, но я должен попытаться и приложить все усилия для этого. Мы все должны попытаться.

Только что я упоминал давние времена, когда клятвопреступников ждало вечное проклятие и нескончаемые муки в загробном мире. В настоящий момент, как никогда раньше, именно такая участь ждет меня, ждет всех нас, если мы утратим веру друг в друга, и не будет нам ни спасения, ни прощения. Заветной мечтой Хэнто Грега было исцеление, спасение нашей планеты и всех живущих на ней. Если я потерплю поражение или нарушу данную клятву, если кто-то из вас потеряет веру в завершение великой и неоконченной миссии Правителя Грега, мы обречем на гибель нашу планету, а тем самым и себя.

Крэш немного помолчал, вглядываясь в море лиц перед собой. Все глаза были устремлены на него, они верили, что он знает, каким путем поведет их, хотя сам он не имел на этот счет ни малейшего представления.

Ничего, главное, что он знал, — что должен сделать первый, весьма рискованный шаг. Выборы. Грег отдал ему управление всей планетой, потому что опасался, что Квеллама могут принудить к созыву внеочередных выборов. А сейчас Крэш собирался сделать то, что так страшило прежнего Правителя.

Так было нужно. Грег не боялся самого факта, что Квеллам может объявить новые выборы. Он боялся, что Квеллам не способен выйти из них победителем. Крэш же намеревался выиграть.

— Я не хотел брать на себя эту ношу, — говорил Крэш, — но она была возложена на меня, и я обязан смириться с ней. Я принимаю этот пост. Но в действительности пост этот не до конца мой и не до конца может быть мною принят. Пока все граждане Инферно добровольно и единогласно не доверят его мне. Поэтому и только поэтому я объявляю о созыве внеочередных выборов, которые состоятся через сто дней от сегодняшнего дня.

Он взглянул на Деврея и Фреду и увидел, как вытянулись их лица. Он снова заговорил, и его слова предназначались скорее для них, чем для всей аудитории.

— Найдется много таких, кто дал бы мне совет не предпринимать подобных шагов в такое ответственное время. Они стали бы уверять, что планета нуждается в стабильности, а перипетии, сопутствующие выборам, не принесут ничего иного, кроме хаоса, неуверенности и неразберихи. Если бы Хэнто Грег был убит в спокойные времена, если бы мы знали, куда направить наши дела и помыслы дальше, я бы согласился с такой точкой зрения. Но все изменилось. Кем бы ни оказался ваш Правитель, через сто и один день этот человек должен обладать всей полнотой власти и незыблемым авторитетом, и только тогда он сумеет спасти планету. Мы находимся на грани катастрофы, хотя многие из нас этого не осознают. Временный руководитель, нежданный Назначенный Правитель, наделенный властью без предупреждения и без вашего согласия, не должен да и не может собрать все политические силы воедино, как того требуют создавшиеся условия. Наша планета, наша нация бездействовала слишком долго. В настоящее время, когда Инферно пробуждается от многовекового сна и оказывается в опасности, Правитель должен стать глашатаем чаяний своего народа, проводником идеи, которую воспримет большинство граждан, и должен быть избран большинством голосов.

Я выставлю свою кандидатуру на пост Правителя во время выборов, что состоятся через сто дней, и надеюсь победить. Я не стремился к посту Правителя, но я не имею права пренебречь своим долгом и тем доверием, которым облек меня Хэнто Грег. Потому сейчас я прошу вашей поддержки и попрошу ее снова через сто дней. В завершение добавлю, что передо мной стоит еще один выбор, я должен принять еще одно решение, о котором обязан сообщить всем вам. Я пришел к выводу, что на это время должен остаться в должности шерифа Аида.

По залу пронесся шепот, перерастающий в недоуменный и неодобрительный гул. Крэш не ждал ничего другого и знал, что неодобрение может перерасти в нечто похуже. Он сам сомневался, было ли это решение разумным, не много ли он берет на себя. Но разве у него оставался какой-нибудь выбор?

— Я не намерен уходить с поста шерифа, пока не раскрою последнее преступление, пока не найду и не привлеку к суду убийцу Хэнто Грега.

В то же самое мгновение со всех сторон раздался гром аплодисментов. Хлопали все, криками одобряя его решение. Но Крэш оставался невозмутим, хотя все вокруг бесновались от восторга.

Он оглядел Большой зал. Синта Меллоу. Симкор Беддл. Тоня Велтон. Все они были здесь. И кое-кто еще. Серо Фрост, этот двурушник. Крэш перевел взгляд в сторону, на Дональда. Может, убийцами были его любимые подозреваемые Калибан и Просперо? Или это сделал Шелабас Квеллам. Или кто-то из отсутствующих здесь, кто наблюдает сейчас за всем происходящим на экране телевизора. Но этот человек существовал! Наверняка он аплодировал решению Крэша громче и дольше всех остальных. Но эти аплодисменты были отнюдь не искренними. Человек, которому все это очень нравилось. Человек, который стоял за всем этим!

Серо Фрост ворвался в особняк Беддла как в собственный дом — и мысль об этом тут же испортила Беддлу все настроение.

— А, Беддл, здравствуй-здравствуй, — сказал Фрост, подхватывая хозяина под локоток и ведя в его же собственную гостиную.

— Какие знаменательные события произошли сегодня, ты не находишь? — спросил Фрост, когда они подошли к двери и робот-дворецкий распахнул перед ними створки.

Симкор обнаружил, что его подтолкнули к креслу, и принялся сверлить взглядом Фроста, расхаживающего взад-вперед по комнате.

— Да, — ответил он, — события знаменательные.

Что-то с Фростом было не так. Он походил на зверя, принявшего охотничью стойку. Казалось, он распрощался с достояниями цивилизации, и сквозь его внешнюю оболочку проступило нечто дикое и первобытное.

— Послушай, почему бы тебе не ухватиться за такой выигрышный шанс? — предложил Фрост, поглядывая на Беддла сверху вниз. — Крэш прямо-таки преподнес тебе пост Правителя на блюдечке. Всего каких-то сто дней, и все мы вернемся в Резиденцию, чтобы послушать, как ты будешь произносить присягу, принимая высокий пост. Или тебе больше по нраву Аид? В конце концов, этот остров уже успел приесться.

— Серо, что ты здесь делаешь? — спросил Беддл. — Нас не должны видеть вместе. Ты знаешь это не хуже меня.

— Ах да! — откликнулся Фрост, плюхаясь в любимое кресло Беддла и принимая самую вольготную позу, развалившись поудобнее и положив руки на подлокотники. — Я бизнесмен с умеренными взглядами, о котором известно, что он поддерживает контакты с поселенцами, а ты — правый экстремист, который вопит на каждом перекрестке: «Смерть поселенцам!», как только заметит наведенную видеокамеру. Никто не должен знать о нашем… о чем? О сотрудничестве? О союзе? Называй это как тебе угодно. Никто не должен об этом знать, иначе у нас с тобой возникнет масса проблем. Дела обстоят именно так, ты это хотел сказать?

Фрост ухмыльнулся и продолжал:

— Только дела не обстоят, а обстояли именно так. Грег уже не стоит у нас на пути. Крэш сам признал, что пост принимает лишь временно. Кто следующий? Шелабас Квеллам? Нет, у тебя не осталось ни единого сильного конкурента. Можешь уже считать себя Правителем.

— Даже если это так, тебя ведь могли заметить, — проворчал Беддл, начиная волноваться все больше и больше. Как он посмел ворваться сюда подобным образом? — У нас могут быть неприятности.

— Ну, не стоит беспокоиться о таких пустяках, — откликнулся Фрост. — Все полицейские, какие только есть на планете, день и ночь шарят вокруг Резиденции в надежде отыскать хоть какие-нибудь улики. Смею тебя заверить, что за мной никто не следил и меня никто не видел. Мне захотелось навестить тебя при свете дня, притом в твоем собственном домишке. Это поможет тебе осознать, чего я хочу.

Беддл встал и набычился на Фроста:

— И чего же ты хочешь? — прорычал он.

Фрост стер усмешку с лица, встал и выпрямился во весь свой рост, угрожающе нависнув над низеньким Беддлом.

— Сейчас объясню, — произнес он. — После смерти Грега мне совершенно не нужно скрываться. Никто не сможет меня и пальцем тронуть. Но ты… ты становишься беззащитным, как никогда прежде. Ты — глава Железноголовых, который брал деньги от поселенцев!

— Деньги от поселенцев?!

— Это очень легко проследить, — заявил Фрост. — Денежки плыли из их карманов в мои, а уж потом в твои. У меня есть все доказательства, какие только могут потребоваться, чтобы обвинить тебя в том, что ты проводил свои операции, используя вражеские финансы. И никто не поверит, что ты об этом не знал. Никто и никогда! А я всего лишь бизнесмен. Я покупаю и продаю, в политику не лезу. Никому нет никакого дела, откуда я достаю деньги и куда потом их вкладываю. Но ты! Если все узнают, что Симкор Беддл, лидер Железноголовых, был подсадной уткой поселенцев, это будет равносильно политической смерти — а может, не только политической. — Фрост задумался на мгновение, и его лицо сделалось жестоким. — Да, это будет означать смертный приговор. В политической жизни Инферно уже есть подобный пример. Кого-то он может вдохновить на подобные действия.

— Что… что ты несешь? — задохнулся Беддл. Внезапно он весь покрылся холодным потом.

— Я говорю, что тебе в руки плывет пост Правителя. И ты его примешь! — Улыбка вернулась на лицо Фроста, но в ней не осталось и следа дружелюбия. — Для меня, — закончил он, — поскольку я буду управлять тобой!

Глава 14

Они сбили замок и распахнули двери склада. Как только дверь открылась, тяжелая вонь дала знать, что они нашли того, кого искали, — вернее, его останки. Помощница шерифа Жанти Феррар сразу осознала это, и одного взгляда на Шах было достаточно, чтобы убедиться в правильности догадки. Даже на такой стерильной планете, как Инферно, полицейские прекрасно знали, как воняет разлагающийся труп.

Теперь стало ясно, как Биссалу удалось оставаться незамеченным все это время. Не попадаться никому на глаза вовсе не затруднительно, если ты покойник. Полицейские дамы и робот вошли в холодное и темное помещение. Шах достала фонарик и осветила склад.

— Действительно, «железячники», — сказала она.

Жанти кивнула. Она узнала разложенное вокруг оборудование. У стены лежало штук десять ограничителей. Электронные потроха робота. Сомнений не было. Крупный центр «железячников». Жанти вскинула свой бластер, готовая выстрелить при первом же признаке опасности. Шах зыркнула в сторону Жанти и вытащила свое оружие. Жанти пошла вперед, к стеллажу, заваленному запчастями. Она сделала Шах знак прикрывать ее в случае чего и обогнула стеллаж.

Биссал был там. Он сидел за столом, уставленным едой, его глаза были остекленевшими, невидяще смотрели в пол; рот слегка приоткрыт, в нем еще торчал кусок, который он не успел дожевать; голова немного склонилась на грудь. Почти в той же позе был найден Правитель. И Биссал тоже был мертв. Жанти машинально подняла бластер и направила его на труп, потом осознала всю нелепость этого движения и опустила оружие.

— Это он? Это он? — спросила Шах неестественно высоким и испуганным голосом.

— Ага, — только и ответила Жанти. Странно, но труп никогда не похож на тело застывшего живого человека. В нем всегда заметна какая-то дряблость. И еще этот запах… Неудивительно, ведь он сидел здесь мертвым уже два или три дня.

— Как он умер? — спросила Шах, подходя поближе.

— Посмотри на тарелку, — предложила Жанти. На остатках пищи толстым слоем лежали дохлые мухи. Яд. Они сдохли, отравившись, как и Биссал. Этот яд убил его прежде, чем он успел проглотить хотя бы кусочек.

— Черт возьми! — промолвила Шах. — Они его прикончили. Послали выполнить грязную работу, а потом заманили в будто бы безопасное укрытие и убили.

Жанти внезапно осознала, что пялится на труп так, словно пытается уловить хотя бы одно шевеление в этой мертвой неподвижности. Она сделала ошибку, попытавшись вдохнуть через нос, — ее тут же скрутило от вони, словно она получила удар в солнечное сплетение. Ей стало не по себе, а желудок поднялся к самому горлу.

— Пойдем, — сказала она. — Мы его нашли. Давай вернемся к аэрокару и сообщим.

Шах кивнула в знак согласия. Ее лицо было пепельно-серым, а взгляд сделался чуточку безумным. Вероятно, она никогда еще не видела труп так близко.

— Да-да, — прошептала она. — Пойдем…

Они сунули бластеры в кобуру и двинулись на выход. Геральд-1342 шел сзади, прикрывая их отход.

Двое полицейских уже подходили к машине, когда это произошло. Жанти как раз оглянулась через плечо на здание склада.

Взрыв отбросил Геральда-1342 на дорогу. Стена с дверью разлетелась на куски, погребая под собой робота. Жанти швырнуло на землю прежде, чем она поняла, что сбило ее с ног. Уши заложило от грохота, и ей показалось, что над складом в полной тишине взметнулась стена пламени. Шах? Она повернула голову, чтобы посмотреть, не случилось ли что с Шах.

Шах лежала на земле, не проявляя признаков жизни. И неожиданно все разногласия между рейнджерами и полицейскими показались Жанти ерундой. Все отходит на задний план, когда пятикилограммовый осколок стены врезается твоей напарнице прямо между глаз.

Альвар Крэш смотрел, как пожарные борются с пламенем, охватившим здание.

— Они играют с нами, Дональд. Играют с нами. Они позволили нам найти его труп, позволили увидеть, что он никогда не заговорит, — а затем разнесли это чертово логово на куски, как только наши люди вышли на улицу, до того как мы успели узнать что-нибудь еще.

— Да, сэр, — согласился Дональд. — Едва ли мы сможем что-либо узнать после такого сильного пожара.

Крэш промолчал, глядя, как склад, набитый уликами и следами преступников, превращается в дым. Какой изворотливый ум мог придумать такую подлость?

— Добрый день, Правитель, — раздался рядом женский голос. Крэш не шевельнулся. — Правитель?

— М-м-м? А! — Он обернулся и столкнулся нос к носу с Синтой Меллоу. Он еще не успел привыкнуть к своему новому званию.

— Здравствуйте, Синта.

— Все у вас идет наперекосяк, Правитель Крэш.

«Это только видимая часть айсберга», — подумал Крэш.

— Послушайте, Синта, забудьте на время о том, что я называюсь Правителем. Поговорим как полицейский с полицейским. Я здесь в качестве шерифа.

«Шериф, который видит, как рушится его расследование, — сказал он сам себе. — Что же мне делать дальше, куда идти?»

— Думаю, мне следовало прийти, невзирая на то что меня не звали, поскольку эта территория находится в моем ведении. — Синта оглядела обломки сожженного склада. — Вы могли бы обратиться ко мне за помощью, Правитель… ах да, шериф. И вы бы ее получили. Сейчас все из рук вон плохо. Вы опоздали.

— Я не доверял вам, Синта, — признался Крэш. Он неожиданно почувствовал себя слишком усталым, чтобы притворяться и продолжать игру. Слишком тяжело выдумывать вежливую ложь. Как бы то ни было, когда был сделан первый шаг в открытую, говорить стало легче. — Как я мог доверять вам, если СБП оказалась замешана в дела, которые преследуются по закону?

Крэш взглянул на нее, ожидая, что она примется защищаться, вспылит и станет все отрицать. Но этого не случилось.

— Да, именно этим мы и занимались, — сказала Синта, не отводя взгляда от пламени. Ей явно не хотел ось смотреть в глаза шерифу, признаваясь в своих проступках. — Некоторые наши операции были даже вполне легальны, просто сговорчивые полицейские взялись за дело активнее, чем следовало бы. Иногда… иногда очень трудно сохранить руки чистыми, как бы ты ни старался. Немного грязи всегда остается. Мы ведь имеем дело с преступным миром, Крэш. И вы об этом знаете. Стоит коснуться его, и руки уже замараны.

— Я знаю, Синта. Я знаю. Но речь идет кое о чем посерьезней, чем немного грязи на руках.

Наконец Синта подняла глаза на Крэша, слегка щурясь от разъедавшего глаза дыма.

— Вы правы. Посерьезней, чем грязные руки. Речь идет о продажных полицейских. Моих полицейских. Я совершенно уверена, что агенты СБП, которые увели Блара и Дима с приема, были настоящими, свободными от службы подкупленными агентами. Пока я их еще не нашла, но я найду. Блара и Дима тоже. СБП может оказаться на плохом счету, очень плохом счету, если я потерплю неудачу. Я хотела… хочу выследить их сама.

— А Хатвиц? — спросил Крэш, слегка повышая тон. Хороший следователь всегда знает, когда лучше нажать посильнее, чтобы допрашиваемый разговорился. — Найден мертвый полицейский, и вы знаете его имя, в то время как его собственный начальник сам не в курсе.

— Ага, я боялась, что вы это заметите, — сказала Синта. — Мы следили за ним. СБП распутывала дело, кончик нити которого вам подбросил сержант Резато с Восточного фиорда. Я не хотела говорить об этом при вас с Девреем, особенно когда мои люди вплотную приблизились к разгадке всего дела. Я ведь тоже вам не доверяла.

— Вы уже завершили это дело?

— Нет, — просто и спокойно ответила Синта. — Они все скрылись, когда Хатвица убили. Мы потеряли их след.

— Это Биссал убил Хатвица?

— Почти наверняка. — Она качнула головой в сторону обгоревшего остова прежнего склада. — Мы никогда не доберемся до разгадки из-за этого пожара. Я могу лишь утверждать, что уверена в этом на все сто процентов. Они вместе работали на «железячников» и вместе плохо кончили.

— Это нам известно. Вы узнали, что убийцей был Биссал, раньше, чем мы? — поинтересовался Крэш.

— У нас было досье на него, — призналась Синта. — И не у нас одних. Его имя мелькало в деле об операции «железячников», в которой участвовал Хатвиц. Вероятность, что это сделал Биссал, была один к двадцати или около того. Вот и все. Я бы не сказала, что мы считали его основным подозреваемым, пока ваши люди не засекли его и не идентифицировали.

— Правильно, мы его нашли, — молвил Крэш. — Но теперь мы снова потеряли его.

Крэш повернулся и направился к своему аэрокару.

— Кстати, — остановила его Синта. — Я проверила — а я всегда все проверяю — и нашла, что вы оказались правы насчет Грега и его гостей.

Крэш нахмурил брови и шагнул обратно к Синте.

— Что вы имеете в виду? — не понял он.

— Оказалось, что он был типичным колонистом. Я просмотрела все старые сводки новостей и переговорила об этом с друзьями. Никто не мог припомнить, чтобы кто-то оставался ночевать у него в доме. Никогда.

Альвар Крэш смотрел в окно невидящим взглядом, пока Дональд вез его назад к Резиденции. Он был погружен в раздумья. В глубокие раздумья. Как странно переплетаются две страсти — любовь к полицейской работе и политика. Так и подмывает окунуться с головой в каждую. Но сейчас он с удивлением осознал, насколько они смешались: отделить одну от другой стало практически невозможно. Улики, ложные пути, гипотезы, версии, обрывки разговоров и редкие крохи информации — все это теснилось и смешивалось у него в голове. Грег убит выстрелом из бластера в грудь. Имитация Грега, уверяющая Крэша, что с ним все в порядке. Неожиданный приход Телмхока, который объявляет, что Крэш назначен новым Правителем. Крэш проходит мимо мертвого ПОСа, застывшего у входа в кабинет Грега. Призрачное изображение Биссала, запечатленное интегратором, когда он спешил к подземному складу, где хранились роботы.

Половина из этого была, без сомнения, очень важной, в то время как другая половина — бесполезной и ненужной. Но как определить, что важно, что нет? Он смежил веки и постарался сосредоточиться. Нет, к черту, ему не нужно сосредоточиваться. Расслабься. Расслабься. Пусть мысли текут своим чередом. Не жди, что ответ придет немедленно. Он появится в свое время, неожиданно. Крэш убеждал себя, что не стоит стремиться понять все сразу, нужно расслабиться и отдаться на волю своих мыслей…

И в какую-то минуту догадка озарила его. Да! Именно так. Ему еще нужно удостовериться, отыскать доказательства и собрать мозаику воедино — но ответ был очевиден. Он понял. Он понял…

Дональд-111, уверенный, что его хозяин уснул, постарался посадить аэрокар так осторожно и мягко, как только мог. Но уже не в первый раз Альвар Крэш удивил своего личного робота. Он выскочил из машины еще до того, как Дональд успел подняться с водительского кресла, и выглядел отнюдь не сонным, а, напротив, бодрым и целеустремленным. Дональд взял себе на заметку: помнить, что иногда люди напряженно размышляют, прикрыв глаза, хотя многие полагают, что они только притворяются задумавшимися, а на самом деле спят.

— Приведи Калибана и Просперо в мой кабинет, — приказал Крэш, шагая ко входу и глядя прямо перед собой. — И немедленно.

— Да, сэр, — сказал Дональд, стараясь не отстать от него. — Я прямо сейчас приведу их к вам. — «Как только вы окажетесь в Резиденции, где будете в безопасности», — подумал Дональд. Пока его хозяина всюду подстерегает множество опасностей…

— Хорошо, — буркнул Крэш, когда они миновали главный вход. — А я пока кое-чем займусь. Это может занять несколько минут. Подождите меня в кабинете Правителя.

— Да, сэр, — отозвался Дональд, несколькоудивленный. Он прекрасно разбирался в перепадах настроения Альвара Крэша и знал, что означает то состояние, в котором он пребывал сейчас. Альвар Крэш на охоте, Альвар Крэш взял след убийцы. Но как? Каким образом? Дональд поспешил вниз, к камере, где томились Калибан и Просперо. Бывало, он опережал Крэша в решении многих вопросов, а часто Крэш опережал его. Но никогда Дональд не отставал настолько. Неужели Крэш сумел вычислить преступника, пока Дональд терялся в догадках, перебирая возможных подозреваемых?

Дональд жестом приказал роботу-охраннику открыть дверь камеры и протиснулся внутрь прежде, чем она успела распахнуться настежь. Калибан с Просперо сидели на холодном полу.

— Вставайте, — сказал Дональд, даже не пытаясь скрыть взволнованные и торжествующие нотки в своем голосе. — Правитель ждет вас наверху.

Двое роботов поднялись на ноги, все еще пребывая в нерешительности. Дональд испытал удовлетворение, видя, что они растерянны. Ему было приятно распоряжаться этими двоими. Может, приказ Крэша означает, что он признал этих псевдороботов виновными в преступлении? Это было бы прекрасно!

Когда Дональд и двое заключенных вошли в кабинет, Крэша еще не было. Прошла пара минут. Дональд показал, чтобы они встали на середину комнаты, а сам расположился в одной из стенных ниш. Ожидание никогда не тяготит роботов. Они привыкли проводить большую часть своей жизни, ожидая, когда люди придут, уйдут или соизволят выразить свои желания или отдать приказание. Тем не менее Дональд почувствовал, что это ожидание хозяина становится невыносимым. Что-то должно случиться. Он знал это. Он знал.

Трое роботов застыли в молчании на семнадцать минут двадцать три секунды, как показал встроенный хронометр Дональда. Затем дверь скользнула в сторону, и в комнату ворвался Крэш. Он нес какую-то закрытую коробку. Он поставил коробочку на стол, а потом повернулся к Просперо и Калибану. И с ходу приступил к делу, без всяких предисловий.

— Я хочу знать точно, — сказал Крэш, — что произошло между вами и Тирло Вериком. Дословно. Я хочу, чтобы вы повторили все слова, ваши и его.

— Вы имеете в виду ту ночь, когда умер Правитель Грег? — переспросил Калибан.

— А когда еще вы могли встречаться с ним? — отрезал Крэш.

— Никогда, — признал Калибан. — Никогда — ни до, ни после.

— Тогда расскажите мне, что произошло во время этой встречи, — приказал Крэш.

— Ну, мы обменялись всего парой фраз, — ничего еще не понимая, ответил Калибан. — Мы ждали у двери…

— Только вы? — спросил Крэш. — Там больше никого не было?

— Рядом с нами — никого, — ответил Калибан. — Если вы хотите найти свидетеля, кроме Просперо, который мог бы подтвердить мои слова, то боюсь, что мы были одни. Мы с Просперо ждали у входа, когда Тирло вышел из кабинета. Мне показалось, он чем-то был расстроен и удивился, увидев нас. Он сказал: «Я думал, что был в очереди последним», и засмеялся.

— Смеялся он несколько нервно, я полагаю, — добавил Просперо.

Калибан кивнул.

— Да, он был несколько не в себе. Он говорил слишком громко и казался взволнованным. Я заговорил с ним и сказал: «Мы с моим другом подошли в последнюю минуту». Он ответил: «Ну, тогда вы узнаете много нового! Все решено. Контроля не будет, а вы все отправитесь в мир иной. Так что всем досталось. Грег мне только что сказал. Дело кончено!»

— И что потом? — поинтересовался Крэш.

— Ничего, — ответил Просперо. — Он повернулся и пошел вниз по лестнице. Мы с Калибаном были несколько ошарашены его словами, но у нас не было времени обсудить то, что мы услышали. Дверь в кабинет Грега была открыта, и мы вошли в комнату. Вот и все, что произошло между нами и Вериком.

— Понятно, — сказал Крэш. — Очень хорошо. Все. Вы оба можете идти.

— Нам вернуться обратно в камеру? — спросил Просперо.

— Делайте что хотите! — рявкнул Крэш. — Разве не это велит вам Четвертый Закон? Только оставьте меня и не покидайте Резиденцию. Позже вы мне понадобитесь. Я настоятельно советую вам не предпринимать попыток к бегству.

— Разумеется, мы останемся, — поспешил заверить его Калибан. — Нам совсем не улыбается покончить жизнь самоубийством.

— Да ну? — удивился Крэш. — Ваше поведение говорит об обратном. А теперь убирайтесь.

Сбитый с толку Дональд проследил взглядом, как эти псевдороботы покидали комнату. Их рассказ о разговоре с Тирло Вериком отличался от того, что рассказывал сам Верик, но, учитывая ненависть Верика к роботам, было неудивительно, что он так грубо с ними обошелся.

Гораздо серьезней было то, что Правитель Крэш принял рассказ роботов за чистую монету, хотя знал, что Просперо и Калибан вполне способны говорить неправду. Несколько мгновений Дональд прикидывал, стоит ли обратить внимание Крэша на это упущение. Но что-то в напряженном и задумчивом лице хозяина показало: прервав его размышления, Дональд допустил бы грубую ошибку. Поскольку Правитель Альвар Крэш был человеком, который всегда знал, что делает.

А сейчас он не обращал никакого внимания на Дональда. Люди часто забывают о том, что рядом с ними находятся роботы, которые все замечают. Дональд всегда ценил такие мгновения, поскольку они предоставляли ему возможность понаблюдать за поведением человека. Он замер, глядя из своей стен ной ниши, как Крэш вырвал листочек из старомодного блокнота, лежавшего на столе Грега, повертел в пальцах одну из старых ручек Грега и начал что-то записывать. Дональду показалось, что он составляет какой-то список.

Крэш закончил писать, положил ручку и встал из-за стола. Он принялся расхаживать по комнате взад-вперед, резко разворачиваясь на каблуках и не отрывая глаз от листочка. Потом он вернулся к столу и снова схватился за ручку. Что-то вычеркнул и что-то дописал.

Запищал дверной сигнал, и Крэш нажал кнопку, расположенную на крышке стола.

Дверь открылась, и вошел Жустен Деврей.

— А, Жустен, — сказал Крэш. — У меня появилось дело для моих верных рейнджеров. — Он протянул Деврею листок бумаги. — Свяжитесь с Синтой Меллоу и подключите СБП. Соберите этих людей, Жустен. Всех до единого. Прямо сейчас. Еще мне нужны вы и Синта. Для вас это приказ, но Синте можете передать, что это приглашение. Мне кажется, она его примет без возражений.

Деврей взглянул на листок и покачал головой.

— Может, Меллоу и захочет прийти, — сказал он. — Но кое-кто из этих людей может отказаться.

— Тогда притащите их силой, — ответил Крэш. — Я хочу видеть их всех здесь, и поскорее, в этом кабинете, самое позднее через два часа.

Деврей кивнул, а через мгновение спохватился и козырнул:

— Да, сэр.

С этими словами он повернулся и пошел к двери. Крэш нажал кнопку, чтобы выпустить его.

Проследив за ним взглядом, Крэш минуту стоял не двигаясь, затем пошел за ним, воспользовавшись идентификационной пластиной, чтобы открыть дверь. Он вышел и принялся внимательно изучать что-то на дверном косяке. То, что он там нашел, казалось, удовлетворило его, и Крэш двинулся дальше. Сенсоры кабинета удостоверились, что людей в комнате не осталось, и погасили освещение.

Оставив Дональда одного в темноте. Во всех смыслах. Он хотел последовать за своим хозяином — но куда там! Один. Ему нужно побыть одному. Правитель всегда позовет Дональда, если тот ему понадобится.

— Я должна идти, Губер, — сказала Тоня.

— Но ведь ты можешь отказаться! — воскликнул Губер Эншоу. — Настаивай на дипломатической неприкосновенности. Не ходи. Это ужасно, что Калибан закончит свои дни в тюрьме. Когда я узнал об этом, то перепугался до полусмерти. Если то же случится и с тобой, я не переживу этого. Не ходи. Не дай себя схватить и заточить в тюрьму. Останься.

— Если я останусь, будет еще хуже, — ответила Тоня, но голос ее не был так спокоен, как ее слова. — Я понимаю, что тебе будет нелегко. Но обещаю, что вернусь не позже полуночи. Я не знаю, зачем я понадобилась Крэшу, но я ему нужна. Я не знаю, в каком качестве — подозреваемой или свидетеля, или ему просто захотелось поболтать на тему проекта по изменению климата. Но он зовет меня, и я должна идти.

— Но почему?

Тоня сделала шаг к двери, затем повернулась и посмотрела на него. Разумом она понимала, что ей ничего не грозит. Но ее эмоции разбушевались не на шутку. Все вокруг пропахло страхом, весь мир.

— Я должна пойти, — проговорила она, — потому что мы живем на этой планете, ты и я. Мы здесь живем, а Альвар Крэш — это единственный человек, который может спасти этот мир. Если я пойду против него, это повредит ему. А то, что плохо для Альвара Крэша, то хорошо для Симкора Беддла.

Крэш постарался расслабиться. Он наскоро умылся, переоделся в чистое, быстро перекусил — и попытался успокоиться. Он отыскал в Резиденции библиотеку и выбрал какую-то книгу, почти наугад. Потом устроился в самой библиотеке, глядя на проплывающие перед глазами буквы, но понимал, что читает с пятого на десятое.

Спокойно. Сосредоточься на чтении. Он несколько раз перемотал запись, пока не сдался. Он не мог сконцентрироваться на чем-то, кроме расследования. Поскольку сейчас, совершенно неожиданно, он его закончил.

Дело можно закрывать, он знал ответ на все вопросы. Уверенность была такой полной, словно Крэш видел все своими глазами. Но все-таки может оказаться — и запросто, — что он допустил ошибку. Крэш отложил видеокнигу и снова и снова принялся прокручивать все в голове.

Жустен Деврей вошел в библиотеку точно через два часа после того, как Крэш послал его выполнять задание.

— Они все собрались, — сказал он. — Ждут вас.

— Хорошо, — сказал Крэш. — Хорошо. Пойдемте к ним.

Жустен повел Крэша по лестнице наверх, к кабинету Правителя — к его собственному кабинету. Крэш набрал в грудь побольше воздуха и шагнул в комнату, полную людей, которые наверняка считали, что находятся под подозрением в убийстве Грега. «В убийстве Правителя, — подумалось Крэшу. — А теперь Правитель ты». Крэш бросил взгляд на стенные ниши, чтобы удостовериться, здесь ли Дональд. И с облегчением увидел, что его робот стоит на своем месте. Как хорошо знать, что кто-то — безоговорочно и полностью — на твоей стороне.

Альвар осмотрел всех сидящих в кабинете. Ливинг, Деврей, Велтон, Меллоу, Беддл, Верик, Фрост, Калибан и Просперо. Люди выглядели раздраженными и взвинченными. Даже роботы, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Как он и ожидал.

— Фреда, я пригласил вас, поскольку посчитал, что вы должны видеть конец всей этой истории. Вы чисты. А что до всех остальных, — молвил он, — то здесь есть маленькая неувязка. Маленькая такая неувязочка, но решить ее довольно трудно. А неувязка такая: я пришел к выводу, что все вы виновны.

На десять долгих секунд в комнате воцарилась гробовая тишина, а потом все взорвались протестующими и негодующими криками.

Глава 15

— Все вы виновны в разных преступлениях, — сказал Крэш. — Но тем не менее виновны. Начнем с вас, Синта.

Синта опешила.

— С меня? Да вы что, спятили? Конечно, я немного запачкалась, пока имела дело с преступниками, но я никого не убивала.

— Нет, — согласился Крэш, — вы не убивали. Но вы первая подсказали мне, где искать след убийцы. «Будет даже полезно попугать их, разговаривая с ними таким тоном», — решил Крэш про себя.

— И что это была за подсказка? — поинтересовалась Синта.

— Помните пожар? — напомнил Крэш. — Вы сказали что-то о том, что не были приглашены, но все равно пришли.

— И это называется подсказкой? — съязвила Синта.

— Мне это сказало о многом.

— Мне непонятно, как эти слова могут послужить причиной для того, чтобы обвинять кого-то в убийстве, — молвил Просперо.

— О, вы с Калибаном можете не волноваться, что подозрение в убийстве падает и на вас, — отозвался Крэш. — Вы находитесь здесь именно потому, что я снимаю с вас всякие подозрения. Вы освободились от них — если не считать попытки шантажа, — сами того не подозревая.

— Каким же образом? — спросил Калибан.

— Тем, что не связали слово «Валгалла» с искаженным толкованием его значения, — ответил Крэш.

— Альвар… Правитель Крэш, ради всего святого, перестаньте над нами издеваться! — попросила Фреда. — Скажите прямо то, что собирались нам сообщить.

— Имейте терпение, Фреда, — успокоил ее Крэш. — Вы все узнаете. — Он снова повернулся к роботам. — Калибан, Просперо, вы говорили с Дональдом. Сейчас я хочу, чтобы вы сказали это мне. И прошу вас не умалчивать ничего, если вам дорога ваша жизнь. Когда вы пришли сюда, в этот кабинет, чтобы встретиться с Грегом, какова была ваша цель?

— Пригрозить ему тем, что мы обнародуем все скандальные происшествия, которые произошли на этой планете, если он примет решение уничтожить Новых роботов, — ответил Просперо.

— Это была реальная угроза? — спросил Крэш.

— Вполне, хотя мы попытались высказать ее максимально вежливо и мягко, — сказал Просперо. — Тем не менее она его не испугала и даже не расстроила.

— И даже больше, — вмешался Калибан. — Мне показалось, что эта идея его даже развеселила, словно он и представить себе не мог, что мы приведем угрозу в исполнение.

— А вы бы сделали это? — поинтересовался Крэш.

Двое роботов переглянулись, и Калибан сказал:

— Мы должны были встретиться на следующий день и начать подготовку к публикации наших материалов. Но потом мы услыхали о том, что Грег убит, и отказались от своего плана.

— Откуда вы взяли эти сведения? — спросила Фреда.

— Мы собирали их постепенно, — признался Просперо. — По крохам. Среди «железячников» полным-полно сплетников и шустрых вынюхивателей сенсаций. Существует старое правило, которое гласит, что, если хочешь узнать правду, надо смотреть, куда плывут деньги. Мы проследили за разнообразными сделками, и законными, и не очень. Они многому нас научили.

— Расскажите о некоторых моментах из ваших досье, — попросил Крэш. — Или нет, давайте лучше я расскажу сам. У вас есть неоспоримые доказательства, что Симкор Беддл брал деньги поселенцев, возможно, даже не подозревая об этом.

— Но я… — начал Беддл.

— Спокойно, Беддл! — оборвал его Крэш. — Вы пока еще не Правитель. Вы будете говорить, когда вас попросят. — Он снова обратился к роботам. — У вас также есть информация о том, что Серо Фрост и Тоня Велтон вместе занимались контрабандой. — По комнате прошелестел легкий шепот, но у Фроста и Велтон хватило сообразительности помолчать. — О том, что Тирло Верик давал взятки членам конкурсной комиссии. Также о том, что Верик поддерживает контакты с воротилами «железного» бизнеса — как и половина населения нашей планеты, хотя я сомневаюсь, что вы бы стали предавать огласке последний факт.

— Нет уж, постойте! — завопил Верик. — Я ничего не…

— Спокойно, Верик! — отрезал Крэш. — Еще вы знали, что командор Деврей и капитан Меллоу получили доказательства преступлений в высших кругах, но ничего не предприняли на этот счет.

Деврей и Меллоу открыли рты, чтобы запротестовать, но Крэш остановил их.

— Ни слова, вы оба! — сказал он таким тоном, что они тут же захлопнули их. — У вас были на руках необходимые сведения, и вы сообщили о своих подозрениях Правителю Грегу. Вы, Жустен, рассказали ему о том, что Верик разбрасывается взятками, а вы, Синта, сообщили, что Серо Фрост ведет контрабандную торговлю товарами поселенцев и снабжает деньгами Железноголовых. Я читал записи Грега. И я знаю, о чем говорю. Грег предпочел оставить все как есть по тем же причинам, что и вы.

— По каким же причинам? — нагло подал голос Фрост.

— Он боялся, что если он предпримет какие-нибудь шаги, чтобы устранить одну из угроз, то придется браться и за все остальное, — ответил Крэш. — Арестуйте Серо Фроста — и Фрост потянет за собой Тоню Велтон. А Грег нуждался в поддержке Велтон. Точно так же Грег понимал, что проект колонистов потерпит поражение без участия Фроста. Арестуйте Верика, и проект поселенцев тоже будет сведен на нет.

Деврей смущенно произнес:

— Но подождите! Роботы сказали, что Грег выглядел не слишком обеспокоенным, когда узнал, что они собираются разгласить эти сведения.

— Именно, — согласился Крэш. — Потому что в ту ночь, когда он умер, он уже знал, что все это не имеет значения. Он принял окончательное решение по поводу системы контроля и Новых роботов. И собирался огласить его на следующий день. То, чем грозили ему роботы, было не что иное, как обещание смести с его пути всех противников. Притом в такой момент, когда он совсем не собирался щадить этих противников. — Крэш повернулся к роботам. — Сам он не мог расправиться со своими врагами, не оказавшись в очень и очень невыгодном положении. А вам это было нетрудно. Вы угрожали ему самым большим успехом за всю его политическую карьеру.

— Но как это могло пойти ему на пользу? — возмутилась Синта. — Перетряхнув столько грязного белья, он сам оказался бы в грязи. И кто-нибудь обязательно попытался бы отыграться.

— Отыграться на ком? На роботах? — спросил Крэш. — Ведь это они намеревались обнародовать все факты, они, а не Грег. Но даже если вы правы — а вероятно, так и есть, — то Грег согласился бы даже пожертвовать своей репутацией, лишь бы навсегда избавиться от Симкора Беддла.

— Вы сказали, что Грега больше не волновала безопасность его врагов, потому что он принял какое-то решение, — подал голос Калибан. — Могу я спросить, что он решил, и будете ли вы проводить в жизнь его решение?

— Я не собираюсь отвечать на эти вопросы именно сейчас, — ответил Крэш. — Я нашел несколько заметок Грега, которые он сделал для себя. Но я не буду оглашать эти заметки. Мне рассказал об этом Тирло Верик.

— Он сказал вам, что решил Грег? — воскликнула Фреда. — Когда? Я ничего не знала.

Тирло Верик собрался было возразить, но потом призадумался.

— Думайте получше, — посоветовал ему Крэш. — На вашем месте я бы держал язык за зубами.

— Но что такого он сказал? — не унималась Фреда. — Что я пропустила?

— Вы слышали то же, что и я, — заверил ее Крэш. — Я угадал решение Грега по его реакции.

— Значит, он сказал правду, — промолвил Калибан. — Когда он вышел из кабинета Грега, он сказал нам с Просперо, что нас ждет мир иной. Это архаичное выражение означает загробную жизнь. Он говорил о том, что Грег решил уничтожить всех Новых роботов.

— И это до судорог напугало вас, и вы бросились к Грегу с громами и молниями и принялись угрожать ему прежде, чем он успел сказать вам, что собирается вас демонтировать. — Крэш покачал головой. — Это было ошибкой. Вы допустили грубую ошибку.

— Что еще за ошибку? — удивился Калибан.

— А вы еще хвастаетесь, что являетесь высокоразвитыми созданиями! — впервые подал голос Дональд, выступая из стенной ниши, где он стоял. — Если бы вы действительно были настоящими роботами, вы бы постоянно изучали поведение людей и не обманулись в этом случае. Вы хотя бы немного разбираетесь в человеческой природе?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Калибан. — Правитель Крэш, он говорит с вашего разрешения?

— Дональд говорит от своего лица, — сказал Крэш. — Но он все правильно понимает. Продолжай, Дональд.

— Логично предположить, что Правитель Грег сказал бы вам о своем решении, невзирая на то, каким оно было, это решение. Но это несвойственно людям. Вы не берете в расчет особенностей личности самого Правителя. Если вы ожидали, что он пойдет таким путем, то вы не учитывали чувства, с которыми сообщают приятную новость, или ощущение стыда и смущения, с которыми люди говорят о плохих вестях, о которых они обязаны сказать. Это совсем не похоже на Грега — позвать вас к себе в кабинет, чтобы сообщить о том, что вас разберут по винтикам. Вы бы скорее узнали об этом из сводки новостей или из письменного уведомления… или тогда, когда вам снесли бы голову выстрелом из бластера.

— Куда ты клонишь? — разъярился Просперо.

— Туда, что Грег решил вопрос в вашу пользу, и только после этого пригласил вас для беседы с глазу на глаз, — ответил Дональд.

— И когда Верик сказал, что вас отправят в мир иной, он только повторил слова Грега, — добавил Крэш. — Единственно что, он неправильно их истолковал. Грег пытался отыскать третий вариант решения проблемы. Оставлять все как есть было нельзя, но он также не хотел уничтожать вас. И он нашел. Он нашел ответ и сказал об этом Верику.

— Я все равно ничего не понимаю, — признался Просперо.

— А я понял, — сказал Калибан, выпрямившись на своем стуле и глядя куда-то перед собой. — Я понял. «Валгалла»! Грег сказал Верику, что он собирается отправить всех Новых роботов в Валгаллу. Любой инфернит знает, что это название определенного места. В это место стремятся убежать все Новые роботы, это тайное укрытие, где роботы могут спрятаться и жить отдельно от людей. Но Верик посчитал, что Грег выразился метафорично, имея в виду древнюю земную легенду, из которой и взято это название. Валгалла, обиталище богов, куда попадают те, кто был сражен в бою. Загробная жизнь. Мир иной.

— Итак, вы угрожали человеку, который нашел способ вас спасти, — продолжал Крэш. — И пригрозили, что сделаете то, что ему хотелось бы сделать больше всего на свете, но на что сам он не мог осмелиться. И эта мысль подстегнула его чувство юмора. Потому он сказал вам, чтобы вы ушли и не возвращались, надеясь, что вскоре услышит о конце политической карьеры Симкора Беддла. Ирония заключается в том, что у вас не было ни малейших мотивов для убийства Грега, хотя сами вы считали, что они есть.

— Значит, вы до сих пор нас подозреваете! — воскликнул Калибан.

— Напротив, я абсолютно уверен, что оба вы ни в коей мере не замешаны в убийстве Хэнто Грега, — отозвался Крэш.

— Похоже, вы уже во всем разобрались, — проворчала Синта.

— Да, — признал Крэш.

— Тогда скажите и нам, — попросила Синта. — Если вас это не затруднит.

— Я затруднился бы дать ответ несколько дней назад, — сказал Крэш. — Фреда может это подтвердить. План убийц был слишком запутанным и слишком театральным. С самого начала. Он включал слишком много посторонних лиц, слишком много эпизодов и слишком много подстроенных совпадений и расчетов — и было бы совершенно глупо и невероятно счесть, что за всем этим стоит такой простак, как Оттли Биссал. Организатору потребовался убийца, который выполнил бы все, что ему скажут, если показать ему чек на приличную сумму; человек, который был бы согласен на все и достаточно недалек, чтобы довериться организатору всего плана, который намеревался убить этого покорного исполнителя. Для этого дела был нужен человек, который не смог бы работать чисто, который был обречен оступиться. Такой, кто обязательно допустил бы ошибки, такой, как Биссал. Это тоже сказало мне кое о чем. Я понял, что план не мог сработать как надо. Собственно, он и не сработал.

— Но Грег все-таки был убит, — возразила Фреда.

— Но не так, как того хотел организатор, — ответил Крэш. — Не так, как планировал Тирло Верик.

Верик сорвался с места, но на полпути к Крэшу его перехватил Дональд. Дональд прижал его руки к бокам и заставил вернуться в кресло.

— В этом заключалась основная проблема, — продолжал Крэш. — Как только Фреда засекла Биссала, мы поняли, что он не был убийцей в полном смысле этого слова. Биссал был марионеткой в руках кого-то другого. Но тот, кто нанял Биссала — как и других участников этого представления, — постарался остаться в тени, и это ему хорошо удалось. Убийство Грега подготовил человек, у которого был доступ к необходимому оборудованию и определенному сорту людей. Это мог быть любой из тех, кто находится сейчас в этой комнате. В принципе это мог быть даже я. Но это сделали вы, Верик.

— Вы сошли с ума, Крэш! — Верик едва сдерживался, чтобы не кричать. — Как я мог это сделать? Я даже не знал, что кто-то убил Грега, пока один охранник не рассказал мне об этом!

— И вы наверняка сразу почувствовали себя куда спокойнее, когда заставили парня проговориться, — молвил Крэш. — Вы могли отбросить притворство. Поскольку теперь не боялись случайно сболтнуть лишнее. Вы понимали, что долго вам не продержаться. Вы действительно великий притворщик. Вам удалось обмануть детектор лжи, вмонтированный в Дональда. Наверняка вы долго тренировались. В наших досье сказано, что вы увлекаетесь театром. Только, увы, вы уже проговорились. Да вы и не могли не проговориться.

— И что же такого я сказал? — вскинулся Верик.

— Вы сказали, что, когда вы вышли из кабинета Грега, в коридоре стояли два робота. Два, не три.

— Но нас было двое! — возразил Калибан. — Там были только мы с Просперо.

— А куда же тогда подевался робот охраны, который должен дежурить у двери? — взвился Крэш. — Он был там, с простреленной грудью, когда я проверял верхний этаж, обнаружив убитого Грега. Остальные ПОСы покинули свои посты, но этот сторожевой робот не двинулся от охраняемой двери. Если только кто-то не отдал ему такое приказание. Тот, чьему приказу он должен был повиноваться.

— Значит, Тирло просто не заметил этого робота, — сказала Синта, пытаясь встать на защиту своего соотечественника-поселенца. — Разве не так? Вы, колонисты, никогда не обращаете внимания на роботов. Это не причина, чтобы обвинять человека в убийстве.

— Тирло не колонист, он поселенец, — заметил Дональд. — Он терпеть не может роботов, к тому же он хорошо запомнил двух остальных роботов, находившихся в коридоре. Он довольно верно и подробно описал Просперо и Калибана.

— Что вы имеете в виду? — не понял Деврей.

— Я имею в виду, что Тирло приказал ПОСу, который охранял дверь в кабинет Грега, уйти с поста. Но робот охраны не повинуется кому попало. Верик — или, скорее всего, его помощник — наверняка пообщался с этим роботом раньше и отдал ему какой-то хитроумный приказ, который убедил робота, что исполнению команд Тирло Верика нужно предпочесть все остальное, вплоть до охраны Грега.

— Разве это возможно? — удивился Деврей.

— Да, — ответила Фреда. — Если ПОС пришел к заключению, что Грегу не грозит никакая опасность, тогда Первый Закон ослабляет свою значимость и робот видит в Тирло своего хозяина. Потому что вступает в действие Второй Закон. В это время Тирло Верик вполне мог приказать ему оставить пост и возвратиться немного позже.

— Все это настолько маловероятно! — поморщилась Синта. — И я не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что произошло.

— Маловероятно, — согласился Крэш. — Я понял это, как только догадался. Да, мне требовались доказательства — и я их нашел. Но это еще не все. Калибан и Просперо были свидетелями того, как Тирло вышел из «внутренней» двери кабинета Грега. Обычно Правитель выпускал полуночных посетителей через «внешнюю» дверь. Но Тирло нужно было впустить Биссала. Потому он заставил Грега открыть «внутреннюю» дверь.

— Но он не впускал Биссала в кабинет! Он впустил нас, — сказал Калибан.

— И зачем бы ему впускать Биссала? Ведь тогда тот мог бы запомнить его в лицо! — добавила Синта.

— Он и не собирался показываться Биссалу, — ответил Крэш, направляясь к своему столу. — Он и не показался. — Крэш раскрыл коробочку, стоявшую на столе, и достал из нее карманный телефон и тоненькую металлическую пластинку в форме неправильного треугольника. — Я нашел это в вашей комнате, Верик, в той, где вы провели ночь, в течение которой произошло убийство. Вы хорошо спрятали эти вещи. Эту комнату до меня успели обыскать уже дважды. Но я знал, что ищу, — а это большая разница. И прежде чем вы начнете возражать, что эти вещи подбросил я, скажу, что роботы-криминалисты освидетельствовали находку и засняли все на пленку.

— Ну, это телефон, — сказала Фреда. — А это что за штука?

— А вот что, — молвил Крэш. Он подошел к внутренней двери кабинета и открыл ее с помощью опознавательной панели. Когда дверь открылась, он пристроил металлическую пластинку к дверному косяку. Пластина прилипла к косяку. Крэш отступил на шаг, и дверь скользнула на место, но закрылась не полностью. Между косяком и дверью осталась вполне заметная щель. Крэш просунул в щель палец и дернул. Ему пришлось напрячься, но дверь все-таки открылась. Крэш отлепил пластинку от дверного косяка, пересек комнату и положил ее в коробочку.

— Предполагалось, что Грег будет убит здесь, — объяснил он. — В своем кабинете. Верик собирался на выходе заклинить дверь пластинкой — если попрактиковаться, это не так уж сложно. Потом Тирло приказал бы роботу охраны вернуться на пост и сообщил бы Биссалу, который прятался в подвале, что пора включить ограничители, чтобы вывести из строя ПОСов. После этого Верик мог преспокойно отправляться восвояси, никто бы его не заметил, пока Биссал выбирался бы из подвала и шел в кабинет, чтобы застрелить Грега. Биссал должен был открыть дверь и проделать всю остальную работу — расстрелять роботов, чтобы скрыть следы ограничителей, и найти убежище на складе, чтобы переждать, пока улягутся страсти. Вот только оставленная для него еда оказалась отравленной. Должно быть, он умер через несколько часов после Грега.

— Это самый идиотский план, о каком я только слыхала! — заявила Синта. — Разве он мог сработать?

— А он и не сработал, — сказал Деврей. — Это идиотский план, Синта, но только представь себе, что мы нашли бы, если бы он сработал! Мертвый Грег за запертой дверью, пятьдесят застреленных роботов охраны, и убийца как сквозь землю провалился, не оставив никаких следов. А через несколько дней взрыв и пожар на отдаленном складе. И никому не пришло бы в голову связать эти два события. Ситуация угрожающая. Люди напуганы. Ты только вообрази, какая бы поднялась паника и суматоха, если бы убийство прошло гладко, как и предполагалось!

— Но гладко не получилось, — продолжал Крэш. — Все пошло наперекосяк. За дверью кабинета ждали двое роботов, поэтому вы не смогли подсунуть пластинку, не правда ли, Верик? И, конечно, вы не стали доставать при них телефон. Потому вы проскользнули в пустую комнату и связались с Биссалом оттуда, сообщив ему, что первоначальный план сорвался. И предстоит действовать по плану номер два, то есть убить Грега в его спальне.

Крэш помолчал, потом сказал:

— Но тут до вас дошло, что нельзя выходить из этой пустой комнаты. Вы вспомнили, что роботы охраны разошлись по своим местам и как только увидят вас, то немедленно поднимут тревогу. Потому вы решили оставаться в комнате, пока роботы не уйдут и Грег не перейдет в спальню. Можно подавать сигнал Биссалу. Биссал включает ограничители, и все охранники замирают. Но даже сейчас лучше не выходить, потому что Биссал начал свой путь по дому. Вдруг он вас увидит и догадается, кто вы? Тогда вы окажетесь у него в руках. Может, он попытается вас шантажировать, вместо того чтобы отправиться на склад и сдохнуть от яда? Нет, лучше не рисковать. И вот вы решаете подождать, пока Биссал не покинет Резиденцию.

Но Биссал истратил весь заряд энергии в своем бластере, так что не смог пристрелить всех роботов охраны. Потому он принимает решение вручную вырвать ограничители из оставшихся ПОСов и забрать их с собой. Наконец он справился с задачей, уничтожил оружие и «троянского» робота в подвале и ушел. Путь был свободен. Но внезапно вы увидели, что в небе кишат аэромобили полицейских сил всех разновидностей. Полиция обнаружила тело Хатвица. И вы опять были вынуждены оставаться на месте. Потом приехал я и начал подниматься по лестнице. Грега нашли задолго до того, как было запланировано.

Крэш на мгновение умолк, потом снова заговорил:

— Затем весь дом наполнился топотом и голосами, и вы поняли, что здание начали обыскивать, комнату за комнатой. Сперва, пока шел беглый осмотр помещений, вы спрятались под кроватью или где-то еще. Но вы понимали, что вскоре мои люди обыщут все более тщательно и наверняка наткнутся на вас. Не могли же вы скрываться в этой комнате вечно! И вы нашли очень остроумный выход из положения. Вы спрятали компрометирующие вас пластинку и телефон, нарядились в пижаму и вышли из комнаты. Это был очень рискованный шаг, но другого выхода у вас просто не было. Петляя по коридору, вы делали вид, что являетесь не кем иным, как гостем, который остался тут на ночь и проспал всю заваруху. Дональд задержал вас. И вы почти сумели вывернуться, пока Синта Меллоу не решила выяснить, действительно ли Грег никогда не возражал против остающихся на ночь гостей, — и узнала, что ваш случай был беспрецедентным. Кстати, мы так и не удосужились проверить и обратную сторону вопроса. Вероятно, у вас был заказан номер в одной из гостиниц Лимба? Если… вернее, когда это окажется правдой, как вы сумеете это объяснить?

Верик раскрыл рот и снова захлопнул, он судорожно сглотнул и наконец смог выдавить:

— И какой же у меня был мотив, чтобы устраивать весь этот балаган?

Его голос звучал хрипло и сдавленно.

— Для чего мне это было нужно?

— Богатство, — ответил Крэш. — Это сулило огромные деньги. Колонистские полицейские не привыкли сталкиваться с подобным мотивом. Я сперва даже не принял его во внимание. Долгое время деньги здесь не котировались, хотя уже начали набирать цену. Вы записались на встречу с Грегом, чтобы убедить его согласиться на вашу систему контроля. Если бы он сказал, что принимает эту систему, вы бы дали Биссалу знать, что операция отменяется, и Биссал при первой же возможности тихонько унес бы оттуда ноги. Если бы Грег выбрал проект, возглавляемый Серо Фростом, ну, тогда бы страшное убийство Правителя показало бы всем, что роботам доверять нельзя, и новый Правитель сделал бы свой выбор в пользу системы, контроль над которой осуществляют люди. В крайнем случае нового главу правительства можно было и подкупить. Вы даже могли подозревать, что Беддл уйдет со сцены, как только станет известно, что он брал деньги от поселенцев. Вы вполне способны на то, чтобы проворачивать с ним кое-какие дела. Кстати, предлагали вы Грегу взятку или нет? Он был почти уверен, что вы попытаетесь подкупить его.

Верик завизжал и забился в руках Дональда. Робот с трудом удержал его на месте.

— Я так понимаю, это означает «да», — молвил Правитель Крэш. — Командор Деврей, наверное, вы можете взять этого человека под стражу.

Глава 16

— Вот и все, — сказал Крэш, когда Меллоу и Велтон ушли, а Деврей и его рейнджеры выволокли рыдающего и вопящего Тирло Верика. — Вы свободны, можете идти, — обратился он к Беддлу и Фросту.

— Что вы намерены предпринять против нас? — спросил его Беддл.

— Предпринять? — повторил Крэш. — Никто не вел съемок, пока я рассказывал. А сам я не собираюсь заводить на вас дело.

— Вы очень великодушный человек, Правитель, — саркастически промолвил Серо.

— Ни черта! — парировал Крэш. — Думаю, что принесу больше вреда вам обоим, когда все увидят, как вы выйдете отсюда вместе. К тому же все, что сегодня прозвучало в этой комнате, едва ли станет известно широкой общественности. Но то, что сумели раскопать одни, сумеют узнать и другие, не правда ли, Просперо? Рассказы или, скажем, слухи о контрабанде, взятках и циркуляции денег из одних рук в другие уже всплыли на поверхность. Мне кажется, что Тоня Велтон понимает это много лучше, чем вы оба, вместе взятые. Ах да, Беддл! Я с нетерпением жду того часа, когда вы начнете предвыборную кампанию. Это будет захватывающее зрелище!

— Ноя… я…

— Спокойно, Симкор, — остановил его Фрост. — Не стоит давать ему больше никаких зацепок. Пойдем отсюда.

Двое мужчин встали и подошли к двери, Крэш с удовольствием нажал на кнопку. Дверь открылась, и они наконец исчезли с глаз долой.

— Сейчас они повержены, но это ненадолго, — сказала Фреда Ливинг. — Вы же понимаете это, правда?

— Ну конечно, — ответил Крэш. — У Фроста еще осталось много друзей и куча денег, а среди Железноголовых есть множество доверчивых, которые простят Беддлу все, что угодно. Но их корабль уже дал течь. Если я назначу судебное разбирательство, они обвинят меня, что я пошел на это по политическим соображениям. Лучше оставить все как есть, а уж сплетни и слухи принесут свои плоды.

Крэш поднялся, потянулся и на минуту замер, призадумавшись.

— Знаете, мне в голову пришла чудная мысль, — сказал он. — Из всех расследований, касающихся роботов, это было первым, где Три Закона никак не повлияли на ситуацию.

— Вы ошибаетесь, Правитель Крэш, — сказал Калибан. — Повлияли, и даже очень.

— И каким же образом?

— «Робот не может причинить вред человеку или допустить, чтобы его бездействием человеку был причинен вред», — продекламировал Калибан Первый Закон Роботехники. — Верик хитро воспользовался верой колонистов в непогрешимость Первого Закона. А потому он ослабил Первый Закон у пятидесяти роботов и доставил их в Резиденцию Правителя. Они были выключены, обесточены — недееспособны. То есть своим бездействием они допустили, что человеку был причинен вред.

— Интересная точка зрения на Первый Закон, — сказал Дональд. — Я сам испытал очень неприятные ощущения, когда осознал, что мог бы спасти Грега, если бы остался рядом с ним — невзирая на то, что я никак не мог оказаться рядом с ним, поскольку выполнял свои обычные обязанности. Хотя я прекрасно знал, что ничего не мог поделать, должен признаться, это ощущение было невыносимо. И все это является составляющей Первого Закона. Этот Закон заключен в такие строгие рамки, что невозможно втиснуться в них при неурядицах и постоянных случайностях, подстерегающих нас в повседневной жизни.

— Дональд! — удивилась Фреда. — Похоже, ты начал критически относиться к неполноценности Трех Законов?

— Ничего подобного, доктор Ливинг. Я критически отношусь к неполноценности повседневной жизни.

Фреда рассмеялась и повернулась к Калибану.

— А что скажешь ты, Калибан? Как ты относишься к Законам? Последние несколько дней тебя чему-нибудь научили?

— Год назад, когда я случайно сбежал из лаборатории, постоянные гонения заставили меня выработать свой собственный Закон: «Защищай свою жизнь». Но если бы я дрожал только за свою шкуру, мы с Просперо давно бы уже покинули Чистилище. И наверняка во время погони за нами и розыска наших следов многие Новые роботы были бы уничтожены. Мне кажется, что я подошел к своему новому Закону: «Сотрудничай для общего блага. И защищай свою жизнь только тогда, когда это не принесет вреда остальным».

Дональд посмотрел на Калибана.

— Я думаю, ты заметил, что на уровне символов твое заявление очень похоже на Второй и Третий Законы.

— Похоже, — согласился Калибан. — Но не идентично. Мой вариант восполняет неполноценность повседневной жизни — и я верю, что он позволит мне действовать более успешно, чем Трехзаконные и Новые роботы.

— Хватит! — приказал Крэш. — Грег жаловался, что роботы с Тремя Законами управляют его жизнью, и я начинаю понимать, что он имел в виду. Давайте поговорим на эту тему в другой раз.

— Хорошо, давайте тогда поговорим о системе контроля, — предложила Фреда. — Я даже не знаю, какую из них предпочесть — колонистов или поселенцев. Главы обоих проектов слишком уж скомпрометировали себя.

— Я знаю, — ответил Крэш, — что Грег выбрал колонистский проект, но не уверен, что он сделал правильный шаг. Насколько я мог понять, обе эти системы одинаково превосходны. Люди с обеих сторон оказались порочны, но техника — на высшем уровне. Мне еще стоит хорошенько все обдумать, но внутренний голос советует мне построить обе системы — если, конечно, мы сможем себе это позволить. Мне не по вкусу мысль, что климат на всей планете будет находиться под контролем роботов, точно так же меня пугает картина, как кто-то случайно нажмет не ту кнопку, если в контрольном Центре будут распоряжаться люди. Если у нас будут две системы, они смогут дополнять и проверять одна другую. Грег был великим человеком, и он пытался отыскать третий вариант решения. Может, я сумею это сделать.

— Но что вы скажете о другом решении Грега, касающемся Новых роботов? — спросил Просперо. — Неужели вы откажетесь и от него? Что тогда будет со всеми нами? Оставите ли вы все как есть или отошлете нас в Валгаллу… или отправите в мир иной?

Прежде чем Крэш успел ответить, заговорил Дональд:

— Сэр, я должен просить вас помнить о хаосе и беспорядках, которые причинили Новые роботы. Вы обязаны это пресечь. Они недостойны жизни.

Крэш одарил Просперо и Калибана долгим взглядом и вздохнул.

— Какое искушение! — молвил он. — Так заманчиво было бы избавиться от вас раз и навсегда. Но я не могу встать и заявить на весь мир, что хочу перечеркнуть один из самых замечательных экспериментов Хэнто Грега. Тем более сейчас, когда тело его еще не остыло в могиле. Мне придется сохранить вам жизнь, хотя бы из уважения к его памяти. — С минуту Крэш молчал. — Хотя, конечно, Дональд прав. Мы больше не в состоянии выносить все выходки, которые позволяют себе Новые роботы. Итак, черт возьми, остается Валгалла!

Просперо низко поклонился и, выпрямившись, взглянул Крэшу прямо в глаза:

— Благодарю вас, Правитель. Вы освободили мой народ.

На следующее утро Правитель Альвар Крэш и Фреда Ливинг вышли прогуляться в залитый солнцем сад около Зимней Резиденции. Дождь давно перестал, дул легкий ветерок, и в воздухе были разлиты свежесть и тепло. Природа цвела и благоухала. Это утро, как и целый мир, сулило множество открытий и захватывающих возможностей.

«Именно такой и должна быть Инферно, — подумал Крэш. — Живой планетой. И она будет такой, если это хотя бы в какой-то мере зависит от меня!» Внезапно его охватило такое желание достичь этой цели, как никогда прежде. «Я сделаю все, что в моих силах, — мысленно пообещал он, обращаясь ко всей планете в целом. — Я исцелю тебя, и ты будешь жить!»

— Итак, все закончилось, — произнесла Фреда. — Правда?

— Что закончилось? Расследование? Кое-что, конечно, еще предстоит уточнить, но в основном да, закончилось.

— Осталась еще масса непонятных деталей, — заметила Фреда. — Мы еще многого не знаем о самом заговоре, как он организовывался, или как был нанят Биссал, или как и когда были испорчены ПОСы.

— Это правда, — сказал Крэш. — Многое предстоит еще выяснить. Деврей подходит для такого дела как нельзя лучше. Наверное, я поручу эту задачу именно ему. Но по крайней мере один вопрос мы наверняка выясним. Тирло купил необходимое для «железячников» оборудование, у кого — неизвестно, но можнобиться об заклад, что у того, кто давал взятки Хатвицу. Синта Меллоу почти поймала их за хвост, но они быстро попрятались на дно после убийства Грега. Но вы нашли убийцу, а я нашел организатора. Продвигаясь с двух концов по направлению к середине, да еще с помощью Синты, мы быстро выведем их на чистую воду. Кроме того, если я отправлю всех Новых роботов в Валгаллу, «железный» бизнес прекратит свое существование. Как только эта кормушка опустеет и денежный поток иссякнет, многие участники будут не прочь рассказать о том, что нас интересует. И мы их поймаем.

— Надеюсь, что так и случится, — сказала Фреда. — Значит, все закончилось.

— Или только начинается, — проговорил Крэш, глядя ей в глаза. Он не осмелился добавить что-то еще. Он даже не был уверен, что до конца понимает, что он имел в виду, — но то, как Фреда ему улыбнулась, сказало, что она-то поняла его хорошо. Некоторое время оба они шли в молчании, наслаждаясь этим пониманием и радуясь новым чувствам.

Фреда заговорила первой.

— Замечательное утро! Никогда не думала, что на Чистилище может быть такая чудесная погода.

— Я тоже, — сказал Крэш. — Но мир вообще прекрасен, даже если этого не ожидаешь, разве нет?

Он остановился, упиваясь прекрасным утром. Но потом оглянулся на Резиденцию и вспомнил о своих новых обязанностях.

— Пойдем, Фреда, — сказал он, обернувшись к ней и взяв ее за руку. — У нас впереди много дел!

ВАЛГАЛЛА

Моему брату Крису, его жене Эди, моей сестре Кончи и ее мужу Джиму посвящается

Законы роботехники

Три Закона роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Новые Законы роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку.

2. Робот должен сотрудничать с человеком, кроме тех случаев, когда это сотрудничество противоречит Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности, пока это не противоречит Первому Закону.

4. Робот может делать все, что пожелает, кроме тех действий, которые противоречат Первому, Второму или Третьему Законам.

Вступление

Борьба между поселенцами и колонистами с начала и до конца оставалась борьбой двух идеологий. С точки зрения более ранних эпох эту войну можно было назвать теологической, потому что позиции обеих сторон строились скорее на слепой вере, страхе и укоренившихся традициях и предрассудках, чем на точных и проверенных фактах.

В любом случае, независимо от того, признавалось это в открытую или нет, базовым вопросом любого столкновения между двумя сторонами были роботы. Одна безоговорочно считала их добром, другая же, не менее безоговорочно, видела в них только зло.

Колонисты были потомками людей, которые со своими роботами покинули Землю, когда там был введен запрет на роботов. Они улетели в космос на примитивных космических кораблях, и это стало первой волной колонизации иных планет. Руками своих роботов колонисты покорили пятьдесят планет и создали прекрасную и утонченную цивилизацию, где роботы выполняли за них всю грязную работу. А точнее, роботы выполняли всю работу. Обосновавшись на пятидесяти планетах, колонисты скомандовали «стоп» и занялись тем, что стали спокойно вкушать плоды стараний собственных роботов.

Поселенцами назывались потомки тех людей, которые остались на Земле. Они жили в огромных подземных городах, построенных на случай атомной войны. Без сомнения, такой образ жизни породил в культуре поселенцев определенную ксенофобию. Эта ксенофобия надолго пережила период атомной угрозы и наконец вылилась в неприязнь к чопорным колонистам и к их роботам.

Отказаться от роботов землян подвиг в первую очередь страх. Отчасти это был подсознательный ужас перед ходячими железными чудовищами. Но в то же время у людей Земли были и другие, более весомые причины для страха. Они боялись, что роботы возьмут на себя всю работу, а значит, и способ заработать на жизнь. И, что важнее всего, они видели, во что превратилось общество колонистов — красивый, летаргический упадок. Поселенцы опасались, что роботы лишат человечество его духовности, воли к жизни, стремления вперед — то есть самой его сущности.

Колонисты, в свою очередь, с презрением смотрели на поселенцев, которых называли земляными червяками. Колонисты отреклись от родства с теми, кто когда-то изгнал их. Но в то же время сами они утратили жизнеспособность. Их техника, культура и мировоззрение все больше становились статичными, если не инертными. Идеалом колониста была Вселенная, где ничего не происходит, где «вчера» и «завтра» неотличимы от «сегодня».

Поселенцы всерьез намеревались колонизировать всю галактику, сделать пригодными для жизни бесчисленные миры, но при этом всегда оставались верны своему мировоззрению. Более того, казалось, каждое новое столкновение с колонистами укрепляло и без того стойкую неприязнь поселенцев к роботам. Страх перед роботами стал одним из краеугольных камней их политики и философии. Поселенцы боялись и ненавидели роботов и презирали самих колонистов — за их ленивый, безмятежный стиль жизни. И это ничуть не способствовало сближению двух ветвей человечества.

Но все же иногда эти две стороны сходились, невзирая на разногласия и взаимную подозрительность. Люди доброй воли — представители обеих сторон — стремились преодолеть страх и ненависть и работали вместе — с переменным успехом.

Это случилось на Инферно, маленькой неприветливой планете колонистов. Именно там колонисты и поселенцы предприняли решительную попытку объединить усилия для совместной работы. Жителям этой планеты, которые называли себя инфернитами, грозили две катастрофы. Всем известна суровая природа Инферно, но немногие понимали опасность, которая нависла над планетой из-за неуклонного ухудшения климата. Чтобы справиться с надвигающейся бедой, туда были приглашены лучшие специалисты поселенцев по преобразованию климата.

Но существовал и другой кризис, скрытый, который таил в себе еще большую опасность. Ни инферниты, ни поселенцы не могли предугадать, что на этой планете с пророческим названием им придется лицом к лицу столкнуться с изменением самой сущности роботов.

Последний — и наиболее опасный — кризис на Инферно был вызван сочетанием многих факторов, и не подлежит сомнению, что огромную роль сыграли в этом роботы с Новыми Законами. Но, как нередко случалось в истории, заключительный акт этой драмы был спровоцирован столкновением и взаимодействием различных и, казалось бы, совершенно разрозненных факторов. Не будь хоть одного из них, последующие события не выстроились бы в такую тревожную последовательность. И, конечно, история пошла бы по другой колее и в том случае, если бы не случайное открытие молодого и амбициозного ученого, если бы не чрезмерно завышенная планка этических требований одного из осведомителей, если бы не был преднамеренно-обманут самый могучий на планете робот, если бы не две попытки двух различных партий совершить необычное преступление — такое древнее, что уже мало кто помнил о том, что оно когда-то вообще существовало.

Даже не единожды, а дважды планета Инферно была потрясена попытками совершить варварский акт, называвшийся странным и малопонятным словосочетанием — «похищение человека».

«История Ранней Колонизации», Сахир Вадид, издательство планеты Бейли, С.Е. 1231.

Часть I. «До столкновения — 62 дня»

Глава 1

В глубине космоса родилась ослепительная вспышка — чудовищный взрыв, засиявший, как второе солнце. Под воздействием этого катаклизма холодная, темная масса материи диаметром в восемнадцать километров изменила свою орбиту и двинулась новым курсом.

Взрыв был настолько мощным, что должен был разметать комету в клочья, но она каким-то образом уцелела. Страшная температура раскалила ее поверхность, горючие вещества в пазухах и расщелинах небесного тела закипели и стали выбрасывать в непроницаемую темноту Вселенной яркие огненные языки.

Законы действия и противодействия работают безотказно, вне зависимости от того, является ли действие преднамеренным или случайным. Выбросы раскаленных газов сработали, как выхлопы ракетных дюз, придав комете ускорение и сбив с привычного курса. Но почти сразу же заработали установленные на комете искусственные двигатели, выравнивая действие неконтролируемых природных выбросов.

По мере того как комета приближалась к внутренним планетам системы, контрольные двигатели включались все чаще. Вскоре стало очевидно, что комета держит курс прямиком на одну из внутренних планет — маленький мир, окрашенный преимущественно в голубой, коричневый и охряной цвета, мир, покрытый водой в своем южном полушарии и представляющий собой почти совершенно иссохшую пустыню к югу от экватора.

С каждой секундой комета подлетала все ближе. Когда она приблизилась к светилу, вокруг которого вращалась планета, ее поверхность разогрелась до такой степени, что стала кипеть и испаряться. Газы и пыль образовали длинный хвост, вытянувшийся далеко позади летящей кометы.

Внезапно она рассыпалась на куски, которые также вытянулись длинной вереницей и теперь напоминали нанизанные на нитку бусины.

Обломки небесного тела неуклонно приближались к планете.

— Замедлить скорость симуляции до плюс десяти от реального масштаба времени, — проговорил в темноте чей-то бесплотный голос.

Скорость, с которой летели обломки, заметно уменьшилась. Неспешно вращаясь, они продолжали скользить вниз.

— Дать более крупный план Инферно, — скомандовал все тот же голос, и изображение тут же приблизилось, увеличившись в размерах.

— Все равно слишком быстро. Замедлить симуляцию до минус пяти, — приказал голос.

Время почти приостановило свой бег, но события все же развивались чересчур стремительно. Обломки кометы с невероятной скоростью вошли в верхние слои атмосферы, и даже при том, что все происходящее проецировалось в пять раз медленнее, чем должно было происходить на самом деле, обломкам понадобились считанные секунды, чтобы пробиться через атмосферу и достигнуть поверхности планеты.

Самый крупный осколок ударился в землю рядом с береговой линией. Второй врезался в гряду невысоких холмов немного севернее первого. Остальные куски бывшей кометы стали один за другим долбить землю, падая цепочкой, которая вытянулась по направлению к северному полюсу планеты. Каждый удар сопровождался ослепительной вспышкой, которая тут же гасла в поднимавшихся клубах дыма, пыли и осколков.

— Сработало, — сказал голос. — Остановить изображение на этой точке. Выключить сферу. Включить свет.

Изображение пылающей планеты растаяло, и вместо него зажегся свет, осветив вполне заурядную гостиную вполне заурядного жилища. Единственным необычным предметом здесь являлся сложнейший галапроектор, установленный посередине комнаты.

Давло Лентралл подошел к невысокому, похожему на гладкий пень цилиндру и постучал пальцем по его верхней панели. Ни один — даже самый современный — прибор поселенцев не был способен на то, что могла творить эта штука. Уж он-то знает! Ведь он разработал и создал ее собственными руками. Сейчас Давло вспоминал, чего ему это стоило, и упивался триумфом. Это его, только его заслуга! Именно он открыл комету. Поддавшись порыву не свойственной ему скромности, он назвал ее не своим именем, как это было принято, а в честь Хэнто Грега — убитого Правителя, который воплотил в жизнь проект повторного преобразования климата планеты и таким образом спас ее от неминуемой гибели. Или, по крайней мере, выиграл еще немного времени для того, чтобы Давло Лентралл и комета Грега сумели довести до конца начатое им дело. В этом была некая симметрия, эдакий поэтичный флер, который наверняка понравится историкам. Как бы ни называлась комета, в памяти потомков все равно останется он, Давло Лентралл.

Само собой, обсуждать подобные материи с его помощником-роботом не имело ни малейшего смысла. Кейлор способен лишь талдычить о том, какие опасности могут подстерегать человека тут и там. И все же в такой момент Давло не мог молчать. Он должен был сказать хоть что-нибудь. Вот тут у него и вырвалось это «сработало».

— Конечно, сработало, хозяин Лентралл. Проектор совершенно исправен. С какой же стати ему вдруг не сработать?

— Я имею в виду захват кометы, а не симулятор.

— Должен обратить ваше внимание на то, что это только вы так считаете, — сказал робот Кейлор.

— Уточни. Что ты конкретно имеешь в виду? — спросил Лентралл. Кейлор был безукоризненным слугой, но временами общение с ним требовало огромного терпения.

— Я имею в виду, сэр, что вы основываетесь на ряде безосновательных предположений.

Давло наступил на горло своей злости и призвал себя к терпению. Кейлор являлся не серийным роботом, он был построен по особому заказу Давло и в соответствии с его пожеланиями. А самым главным из них было то, чтобы, рассматривая гипотетические ситуации, робот в наименьшей степени руководствовался императивами Первого Закона. Учитывая, какие исследования и эксперименты проводил Давло Лентралл, обычный робот-ассистент с нормальным для Инферно сверхвысоким уровнем функционирования Первого Закона был бы для него попросту бесполезен. Еще до того, как Давло обратил свое внимание на комету Грега, он принимал участие в проекте «Снежок» — проекте, работа над которым требовала перебрать множество рискованных альтернатив, чтобы обнаружить наконец наименее опасный путь для достижения цели.

Вряд ли на всей планете нашелся бы хоть один «трехзаконный» робот, который согласился бы участвовать в этой операции, не говоря уж о том, чтобы работать с гала-проектором для того, чтобы просчитать возможность задействовать комету Грега. Более того, очень немногие роботы согласились бы даже на то, чтобы хоть как-то помочь в разрешении этой ситуации. Они стали бы твердить, что подобное моделирование может проложить дорогу для реального осуществления проекта, в результате которого произойдет столкновение настоящей кометы с настоящей планетой, а это, в свою очередь, создаст огромную угрозу для населяющих ее людей. Именно поэтому, решив принять участие в проекте «Снежок», Давло Лентралл заказал себе нового робота, а затем, осознав, какую пользу можно извлечь из кометы Грега, еще раз порадовался своей предусмотрительности.

Ему пришлось спорить до хрипоты с разработчиком робота — чрезвычайно консервативным джентльменом, который ни в какую не хотел даже на йоту снижать ограничения, накладываемые Первым Законом. Но затем старикашка все же сдался, и в результате на свет появилась первая модель с Ограниченным Уровнем Защиты, или ОУЗ — 001. В соответствии с общепринятыми традициями ее следовало бы назвать Орнуз или Онуэз. Один остряк даже предложил окрестить нового робота Огузком. Однако Давло ни один из этих вариантов не прельстил, и, плюнув на традиции, он назвал своего ассистента Кейлор.

Однако вскоре выяснилось, что «новорожденного» помощника Давло Лентралла отличает горький, если не сказать упадочнический, взгляд на жизнь и окружающий мир. То ли это явилось побочным эффектом того, что Первый Закон не нависал над ним таким же дамокловым мечом, как над другими его собратьями, то ли таким образом были устроены извилины его позитронного мозга, но Кейлор оказался отъявленным пессимистом.

— Так о каких же «безосновательных предположениях» ты говоришь, Кейлор?

— Вы исходите из того, что после начального взрыва вам удастся сохранить комету в целости, — проговорил робот, — и предполагаете, что сумеете расколоть ее на части именно в нужном месте и в нужный момент. Более того, вы не просчитали, насколько велика будет температура кометы после приближения к звезде и чем обернется нагревание ее поверхности. У меня также существуют сомнения относительно того, что вам удастся эффективно контролировать естественные газовые выбросы кометы и их воздействие на ее траекторию. Далее. Вы, как мне кажется, совершенно произвольно определили, сколько осколков кометы необходимо для достижения поставленной задачи, и, наконец, вы не произвели тщательный просчет времени и контрольное наведение, необходимые для заключительного этапа нацеливания и прохождения через атмосферные слои. Для достижения успеха все эти параметры должны быть просчитаны самым тщательным образом, а этого сделано не было.

— Все это я знаю и без тебя, — сказал Давло, — но если поставить решение этих проблем на первое место, то мы вообще никогда не начнем. Сейчас я доказал в целом, что мой план сработает. Или, по крайней мере, что он может сработать. А теперь мне необходимо убедить в этом власти. Но, по моему просвещенному мнению, мы вполне способны сбросить комету Грега на Инферно и таким образом спасти планету.

— Если не принимать во внимание все, о чем я говорил раньше, вы, очевидно, правы, — сказал робот и горько добавил: — Вот только удастся ли это сделать так, чтобы на планете осталась хоть одна живая душа?

Жустен Деврей, начальник Объединенной полиции Инферно, сидел в слегка помятом аэрокаре без опознавательных знаков и любовался восходом солнца над идиллически зелеными просторами парка. Он устал. Смертельно устал! Однако усталость являлась неизменным спутником его работы, а также частью того, чему он должен был научиться, сидя здесь.

Поначалу эта идея казалась очень разумной — потрудиться во всех подразделениях Объединенной полиции Инферно и получить представление о тех аспектах полицейской работы, о которых раньше он не имел ни малейшего понятия. Более того, это была идея самого Жустена, и он уже много чего узнал. Например, то, что наружное наблюдение — самое скучное и изматывающее занятие из всех ему известных. И Жустен уже начинал подозревать, что тихая бумажная работа за письменным столом таит в себе гораздо больше скрытых прелестей, чем он полагал раньше.

Аэрокар Жустена стоял примерно в сотне метров от входа в разветвленный подземный комплекс, известный как Сеттлертаун, город поселенцев. Он представлял собой сооружение в виде огромного гриба, «ножка» которого являлась шахтой лифта, а широкая круглая «шляпка» укрывала во время дождя тех, кто дожидался прихода очередной кабины, чтобы спуститься вниз. Эта причудливая конструкция находилась за воротами просторного парка, который поселенцы построили прямо над своим городом. Само собой разумеется, ландшафт парка был обустроен с таким расчетом, чтобы у посетителей не оставалось сомнений в том, каких высот достигли поселенцы в искусстве преобразования местности, или, иначе говоря, ландшафтной трансформации.

Однако в данный момент их дизайнерские изыски интересовали Жустена Деврея в последнюю очередь. Работа офицера полиции, несущего вахту наружного наблюдения, заключалась в том, чтобы следить за всеми входящими в подземный город и выходящими из него. Разумеется, существовали и другие входы в разветвленную сеть подземных помещений, и они также находились под неусыпным наблюдением ОПИ. Но главный вход — всегда главный, по крайней мере, с точки зрения полицейских. Крупная рыба использует именно его. Того требует положение — или «легенда» — этих людей. И что не менее важно, неопытные новички также использовали главный вход.

Нельзя отрицать, что у достаточно большого количества людей — и поселенцев, и колонистов — имелись вполне законные основания для того, чтобы входить в Сеттлертаун и выходить из него. Но наряду с этим были и такие, у которых не было для этого причин. Именно из-за последних возле входа в подземный город и был установлен постоянный пост скрытого наблюдения ОПИ.

В ходе слежки одна и та же машина никогда не использовалась дважды, хотя профессионалы, с другой стороны, конечно же, прекрасно знали, что находятся под наблюдением, и умели моментально вычислить аэрокар, из которого оно велось. Об этом знали все, хотя и предпочитали не распространяться. Что ж, пусть профи из Сеттлертауна сразу раскусят слежку, но зато она будет не по зубам любителям. Меняйте периодически машину, ставьте ее все время в разных местах, и новичок в таких делах наверняка войдет и выйдет из города с дюжину раз, так и не заметив слежки.

Пытаясь устроиться поудобнее, Жустен Деврей поерзал на сиденье. Он мысленно сравнил себя с канарейкой в клетке и улыбнулся. Нет, клеткой была даже не машина, а сама его работа. В прежние времена Жустен командовал рейнджерами Правителя — это была служба, которая сочетала обязанности по охране порядка в городах с осуществлением проектов по преобразованию планеты. Даже Жустен, хотя и являлся ее руководителем, не мог не признать, что подобное сочетание функций было весьма странным.

Чуть меньше пяти лет назад Альвар Крэш, Правитель Инферно, реорганизовал рейнджеров, оставив в их ведении лишь проекты в области планетной трансформации, а их подразделения, занимавшиеся охраной правопорядка, слил с департаментом шерифа города Аида, в результате чего и появилась на свет Объединенная полиция Инферно. Последним шагом Крэша на этом поприще было назначение его, Жустена Деврея, начальником новой службы.

Жустен принял назначение с огромным воодушевлением, но впоследствии не раз бывали моменты, когда он жалел об этом своем решении. Должность руководителя полиции целой планеты требовала от него постоянного присутствия в столице, а Жустен никак не мог свыкнуться ни с жизнью в Аиде, ни с городским существованием вообще. Ему частенько приходилось ловить себя на мысли, что хорошо бы сейчас вновь оказаться среди рейнджеров — работая на консервации какого-либо объекта или осваивая девственные земли где-нибудь далеко к северу от столицы.

Несмотря на то что Жустену приходилось заниматься преимущественно кабинетной работой, кожа его была покрыта загаром, а выгоревшие волосы и светлые голубые глаза сразу же выдавали в нем человека, привыкшего проводить большую часть времени под открытым небом. За предшествующие годы ветер и непогода наложили отпечаток на его лицо, избороздив его морщинками первопроходца, которые не удалось стереть даже спокойной городской жизни. Но, несмотря на эти метки, он выглядел на удивление молодо, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы со всей ясностью понять: этот парень — не из городских.

Сейчас Жустен ощущал себя в полном одиночестве, и все же в аэрокаре он находился не один. Рядом с ним были два робота. Джервад-112 уже довольно давно являлся его личным роботом. Его собратья долгие годы помогали рейнджерам выполнять их нелегкую работу, и Джервад остался у Деврея с тех самых пор. Второй представлял собой модель «Безопасность, Патрулирование, Поиск» — БПП — и в повседневном обращении назывался Баппер-323. После той ночи, когда был убит прежний Правитель Хэнто Грег и целый взвод Бапперов не смог защитить его, эта модель быстро — и, надо сказать, не вполне справедливо — приобрела весьма сомнительную репутацию. То, что случилось с ними, могло случиться с любой другой моделью роботов.

И все же ни одна из крупных служб безопасности больше не хотела связываться с ними, и Жустен даже не пытался навязать их своим подчиненным. Рядовые сотрудники не доверяли Бапперам и попросту не стали бы работать с этими роботами. В результате большинство Бапперов были распроданы по дешевке всяким сомнительным организациям и темным личностям, которых просто еще не успели схватить за руку. А из этого следовало, что Баппер, находясь рядом с полицейским, мог теперь служить отличным прикрытием. Никто, увидев Жустена вместе с Баппером, не подумает, что он — легавый, и уж тем более — главный легавый планеты.

В данный момент Жустена угнетала лишь мысль о том, что роботы и без него справились бы с наблюдением ничуть не хуже, а, возможно, даже лучше. Впрочем, об этом лучше не думать. Что поделать, если истина такова: для выполнения практически любой работы человек уже не нужен.

— Объект мужского пола в красных штанах и синей тунике не значится в моем идентификационном списке, — сообщил БПП. Характерные особенности этой модели делали ее незаменимой в случае необходимости опознания той или иной личности. Бапперы не в меньшей степени, чем люди, обладали способностью замечать и сравнивать или, иначе говоря, опознавать лица. И конечно, они обладали колоссальной электронной памятью. Если Баппер говорит, что он узнал или, наоборот, не узнал данного человека, ошибки быть не может. В данный момент его фраза означала следующее: в Сеттлертаун намеревается проникнуть некто, не имеющий для этого оснований.

Жустен Деврей моментально встряхнулся и стал настороженно вглядываться сквозь лобовое стекло, высматривая подозрительную личность. Возле «гриба», дожидаясь прихода очередной кабины лифта, толпилось примерно с дюжину людей.

— Ты его знаешь, Джервад? — обратился полицейский к своему персональному роботу. В памяти последнего хранилось полное фото-досье Объединенной полиции.

— Сэр, я усматриваю в этом субъекте слабое сходство с одним человеком, но боюсь, что я ошибаюсь.

— Позволь уж мне судить об этом, — резко сказал Жустен, по-прежнему пытаясь получше разглядеть подозреваемого. Сделать это, когда вокруг последнего толпился народ, было непросто. Если он обладает специальной шпионской подготовкой, то непременно постарается извлечь максимум выгод из этого факта. — Так кого тебе напоминает этот тип?

— Наблюдаемый объект отдаленно напоминает Барснелла Ардозу, младшего исследователя лаборатории астрофизики университета Аида. Однако, учитывая, что этот человек вряд ли может иметь какие-то общие интересы с поселенцами, я делаю вывод, что моя визуальная аналогия ошибочна.

Жустен был уже готов согласиться с Джервадом, но тут ему удалось разглядеть этого загадочного человека. Вот он: большой, грузный чернокожий мужчина с круглым лицом. Макушка его головы была совершенно лысой, и только сзади бежала полоска совершенно седых волос — густых на затылке и сходивших на нет ближе к ушам. У него были кустистые усы и чрезвычайно встревоженный вид.

На какое-то мгновение Деврею показалось, что Ардоза, если это был он, смотрит прямо на него, и в тот же миг он решил, что Джерваду стоит пореже сомневаться в своих способностях.

Жустен Деврей никогда и на пушечный выстрел не подходил к астрофизической лаборатории университета. И в то же время он был абсолютно уверен, что раньше он уже видел это лицо. Но черт бы его побрал, если мог вспомнить, где именно и когда!

Альвар Крэш, губернатор планеты Инферно, смотрел на молодого человека, стоявшего по другую сторону его письменного стола.

— Своим упрямством вы нисколько не помогаете делу, — проговорил он. — Я сказал вам, что обдумаю ваше предложение, и выполню обещание. Я уже обдумываю его. Но я не собираюсь торопиться и принимать решение впопыхах. По крайней мере, когда речь идет о таких глобальных вещах.

— Но мы обязаны поторопиться, у нас просто нет иного выхода! — ответил посетитель настойчивым, не терпящим возражений тоном. — Мы и так потеряли уйму времени! Я провел последние сеансы моделирования уже три дня назад и с тех пор безуспешно пытался пробиться к вам на прием. Пусть мой проект небезопасен, но он дает нашей планете шанс, причем даже больший, чем вы можете подумать. И не только подумать, а вообще вообразить.

— Вы на редкость тактичны, разговаривая таким образом с губернатором планеты, — кислым тоном проговорил Крэш. — Но даже если моих ограниченных умственных возможностей не хватает для того, чтобы объять грандиозность вашего плана, сами-то вы отдаете отчет в том, что предлагаете?

— Прошу прощения, сэр. Я не хотел вас обидеть, — чуть покраснев, извинился Давло Лентралл.

— Я надеюсь, что не хотели, — устало произнес Крэш, а затем вздохнул и искоса окинул визитера опытным взглядом бывшего полицейского. Лентралл был смуглым, с острыми скулами, угловатым лицом и внимательным взглядом темно-карих глаз. Волосы его были чернее воронова крыла и пострижены так коротко, что топорщились ежиком. Среднего роста, обычного сложения… «Тьфу ты!» — выругался про себя Крэш. Ведь он уже давно не полицейский, а политик и должен не запоминать приметы этого человека, а выяснить, что у того на уме. Не вызывало сомнений, что Лентралл является незаурядной личностью. Он молод и полон юношеского самомнения.

Возможно, поселенцы и рассматривали молодость как достоинство и считали, что юношеский энтузиазм искупает многие грехи, но колонисты ценили опыт и мудрость, которые приходят с годами. Для них юношеский пыл и бьющая через край энергия являлись не более чем далекими и не самыми приятными воспоминаниями, и Лентралл был ходячим объяснением этого феномена. Прямолинейность, напор и завышенное самомнение не способствуют приобретению новых друзей.

Однако нельзя исключать и возможности того, что сообщение, принесенное Лентраллом, заслуживает внимания, как бы неприятен ни был он сам.

— Давайте все же на некоторое время отложим этот разговор, — предложил Крэш. — Сейчас мы все равно не придем ни к какому решению.

Лентралл чувствовал себя неловко и переминался с ноги на ногу. Он хотел было снова затеять препирательства, но, подумав как следует, отказался от этой мысли.

— Хорошо, сэр, — выдавил он. — Я… Я еще раз извиняюсь за свою вспышку. Вы должны меня понять: такое огромное напряжение… Шутка ли сказать — знать, что судьба планеты находится в твоих руках!

— Я понимаю, — смягчившись, сказал Крэш. — Мне знакомо это чувство. Скажу вам больше: я живу с ним на протяжении последних лет.

Лентралл снова покраснел:

— Да, сэр, мне это известно. Просто мысль о том, что такая возможность может ускользнуть из наших рук, заставила меня потерять контроль над собой. И все же я не должен был позволять себе…

— Все в порядке, дружок. Давайте на этом остановимся. Вернемся к этой теме через несколько дней. А лучше даже завтра. Приходите завтра утром. Я приглашу жену, и вы подробно изложите свою идею нам обоим. Ее мнение по этому вопросу для меня очень важно.

Это было правдой, причем по многим причинам, которыми Крэш вовсе не собирался делиться сейчас с юным Давло Лентраллом.

— Хорошо, сэр, обязательно. Завтра с утра я — у вас. В десять часов — нормально?

— Великолепно. Дональд, проводи нашего гостя.

— Конечно, сэр.

Дональд-111, персональный робот Крэша, выступил из ниши в стене и ровной походкой двинулся через комнату. Он довел Лентралла до двери, открыл ее и выпустил посетителя.

Небесно-синяя фигура Дональда была невысокой и округлой, без единого острого угла. Его создатели специально постарались, чтобы у этого робота был как можно более миролюбивый вид. Выбор цвета был тоже неслучайным: дань ностальгии Правителя по старым, добрым временам. Небесно-синий являлся «фирменным» цветом управления шерифа Аида, когда в городе существовала должность шерифа и ее занимал Альвар Крэш. Возможно, ему стоило попросить Фреду перекрасить Дональда в какой-нибудь другой цвет, но Альвару нравилось это напоминание о прежних деньках, когда на его плечах лежал гораздо меньший груз ответственности, пусть тогда он и казался ему непомерным.

Дональд закрыл дверь за спиной Лентралла и повернулся к хозяину.

— Что скажешь, Дональд?

— О чем, сэр? О том, что сказал этот человек или о нем самом?

— И о том и о другом. Но, пожалуй, начни с посетителя. Решительный молодой человек, не так ли?

— Да, сэр. Если мне будет позволено сказать, он напомнил мне вас в юные годы.

Крэш окинул Дональда подозрительным взглядом.

— Что ты можешь знать о моих юных годах? — проворчал он. — Откуда тебе это может быть известно? Я уже был шерифом, когда тебя еще даже не построили.

— Это верно, сэр, но я провел собственное исследование. Ведь чем лучше я буду вас знать, тем лучше смогу служить вам, не так ли? Я изучил всю доступную информацию, касающуюся вас, и, если документы не лгут, этот юноша очень сильно напоминает вас такого, каким вы были в молодости.

— Дональд, ты, по-моему, впадаешь в сентиментальность. Смотри не заплачь.

— Сентиментальность не заложена в моих программах. Я всего лишь высказал непредвзятое мнение.

— Неужели? — едко осведомился Крэш. — В таком случае это самое обескураживающее мнение, которое мне приходилось слышать. — Крэш встал и потянулся. День выдался долгим, да еще и Лентралл подкинул тему, над которой предстоит поломать голову. — Что ж, Дональд, пора отправляться домой.

— Да, сэр. — Дональд снова повернулся к двери и открыл ее. По коридору они пошли к персональному лифту Правителя. Дверь кабины отъехала в сторону, мужчина и робот вошли внутрь. Затем дверь скользнула обратно, и лифт вознес их на крышу Дворца Правителя, где в тщательно охраняемом ангаре дожидался частный аэрокар Альвара Крэша.

Вообще-то на крыше здания имелось две взлетно-посадочные площадки: одна — поменьше — располагалась на самом верху и предназначалась лишь для Правителя, вторая — большая по размеру — располагалась на пятнадцать метров ниже. Отдельную посадочную площадку для Правителя соорудили после убийства Грега, выстроив в одном углу уже существовавшей на крыше площадки полую железобетонную колонну в десять метров высотой и затем установив на ней плоский тридцатиметровый диск, державшийся на мощных подпорках. Это сооружение использовалось также в качестве наблюдательного пункта, откуда полицейские следили за главной взлетно-посадочной площадкой.

«Прочные запоры, частные лифты, охраняемые ангары, посадочные площадки, недоступные для посторонних», — мрачно думал Крэш, стоя в кабине лифта. Иногда ему казалось, что между ним и миром, которым он был поставлен управлять, возвышается огромная непроницаемая стена. Как он может править планетой, если вся система нацелена на то, чтобы отгородить его от нее — пусть даже в основе всего этого лежит забота о его собственной безопасности!

А с другой стороны, его предшественник пал жертвой хладнокровных убийц, так что основания для возведения стен все же имелись. А стены здесь были повсюду, даже вокруг крыши.

Двери лифта открылась, и Крэш шагнул на свою персональную взлетно-посадочную площадку, согретую лучами вечернего солнца. Но вместо того, чтобы сразу же пойти по направлению к ангару, он двинулся к краю площадки, обнесенной невысокой, примерно в полтора метра, стеной. Как и все остальное на этой планете, стена предназначалась для обеспечения безопасности. Крэш положил руки на ее кромку, опустил подбородок на запястья и задумался. Только здесь, опершись на стену и глядя с высоты крыши на свою планету, он мог думать, не отвлекаясь ни на что другое.

Нет, о полной безмятежности Крэш и не мечтал. В мире колонистов это было невозможно. Вот и сейчас Правитель услышал позади себя звук — это Дональд подошел поближе, чтобы защитить хозяина от любой опасности, которая могла ему угрожать. Робот мог выдумать сотни поводов для беспокойства: то ли обрушится стена, то ли налетит ураганный ветер, сдует человека с платформы и швырнет вниз, то ли сам Крэш, поддавшись необъяснимому и скрываемому до сих пор желанию покончить с собой, перекинет ноги через стену и бросится в бездну… В голове «трехзаконного» робота теснилось неисчислимое количество мнимых страхов и воображаемых опасностей.

И это, в свою очередь, тоже являлось частью проблемы. Но сейчас Крэшу не хотелось забивать себе голову подобными мыслями. Пользуйся моментом — любуйся с высоты птичьего полета городом Аид и небом над своей планетой.

Альвар Крэш смотрел на мир, которым управлял, мир, вверенный его заботам. Крэш был большим, грузным, широкоплечим мужчиной с выразительным волевым лицом. Кожа его была светлой, а на голове ежиком топорщились густые седые волосы. Бывали времена, когда он думал, что годы начинают брать над ним верх, и сегодня это чувство снова посетило его, — несомненно, из-за того, что Дональд сравнил Лентралла с ним самим, каким он был в молодости. А был ли он, Крэш, таким настырным, неуступчивым, таким беспричинно уверенным в своих силах?

Нет, сказал он себе, и об этом не надо думать. Ну их, эти мысли! Пусть их подхватит ветер и унесет за горизонт. Пусть все служебные заботы и волнения отойдут хотя бы ненадолго. А сейчас — только смотреть. Смотреть и видеть.

А смотреть и впрямь было на что. Планета Инферно сильно изменилась за те пять лет, в течение которых Альвар Крэш являлся ее Правителем, и он не мучился ложной скромностью при мысли о том, что в этом — немалая и его заслуга.

Крэш вздохнул полной грудью. Воздух был прохладным и сладким, свежим и живительным. Когда он занял эту должность, город Аид находился на грани гибели. Пустыни расползались все шире, растения умирали, клумбы с цветами и деревья были засыпаны пылью, которой становилось больше с каждым порывом ветра.

Однако теперь пустыня начала отступать. По крайней мере здесь, в окрестностях города, она потерпела поражение. Сейчас ветер нес с собой аромат жизни — запахи зелени и свежести. Глядя с огромной высоты, Крэш видел зеленый цвет там, где раньше безраздельно властвовали коричневый и охряной. Аид и его окрестности постепенно возвращались к жизни.

Несомненно, цена, которую пришлось за это заплатить, была высока. Вот уже пять лет, как пришлось значительно ограничить право жителей планеты пользоваться своими роботами. В любом другом из миров, населенных колонистами, это было бы просто немыслимым. Но сама планета Инферно нуждалась в труде роботов гораздо в большей степени, нежели населявшие ее люди.

Предшественник Крэша, Хэнто Грег, изъял значительную часть механических рабов Инферно у хозяев и мобилизовал их на общественные работы. Вместо выполнения домашних обязанностей роботы стали заниматься трансформацией и восстановлением планеты. Роботы, служившие раньше помощниками поваров и шоферами, роботы, единственной обязанностью которых было стоять у двери и нажимать на кнопку, открывая и закрывая ее при появлении хозяев, роботы, бестолково коптившие небо, выполняя самые незначительные и бессмысленные обязанности, в одночасье принялись сажать деревья, управлять землеройными машинами, выращивать цветы и насекомых, рыб и животных.

До сих пор находилось немало людей, которые стонали и сетовали по поводу тяжкой жизни, которую они были вынуждены влачить, лишившись своих механических слуг. Однако с течением времени таких жалобщиков становилось все меньше. Люди стали привыкать к такому порядку вещей. Они открыли для себя — или, точнее сказать, открыли вновь — прелесть собственноручного труда. Жизнь менялась, и менялась к лучшему.

Вопрос заключался в другом: достаточно ли будет этих перемен? Крэш отчетливо сознавал, что участь планеты по-прежнему балансирует на острие бритвы. Если смотреть отсюда, перспектива казалась радостной, но если взглянуть в глобальном масштабе…

Нет, не надо думать об этом. Для грустных раздумий найдется время и позже. Нельзя не признать, идея Лентралла… Как бы это сказать? Разбередила Крэша. Интересно, что скажет по этому поводу Фреда?

Крэш повернулся спиной к городу и направился к аэрокару.

— Поехали, Дональд, — снова сказал он. — Пора домой.

Летя над городом в аэрокаре, которым управлял Дональд, Правитель снова погрузился в раздумья. Хорошо, рассуждал он, что среди колонистов существует давняя традиция уважения к частной жизни друг друга и защиты своей собственной. Иначе, если бы стало известно о том, как скандально складывается личная жизнь самого Крэша, на его голову обрушился бы целый ураган упреков и обвинений.

Начать с самого неслыханного — с того, что Альвар Крэш и его жена Фреда Ливинг жили вместе и вели совместное хозяйство. В типичной колонистской семье у мужа и жены было отдельное хозяйство, и большую часть времени они проводили порознь.

Считалось более или менее нормальным, если почти постоянно рядом друг с другом находились молодожены, но для супругов со стажем такое поведение считалось совершенно противоестественным. С годами они бывали вместе все реже, и, прожив несколько лет в браке, семейная пара могла видеться раз в неделю, а то и в месяц. Долгие браки не разрывались, а как бы изнашивались. Хотя развод на Инферно был делом простым, многим семейным парам было лень предпринимать даже такие незначительные усилия, и они оставались в браке лишь по инерции.

К собственному удивлению, Альвар Крэш обнаружил, что его семейная жизнь никак не укладывается в общепринятые рамки. Со дня его свадьбы прошло уже три года, но, несмотря на это, они с женой каждую ночь оказывались не только под одной крышей, но, что еще более возмутительно, в одной постели.

Собственно говоря, в подобном поведении не было ничего неприличного, но это было не принято в здешнем обществе. Если бы это стало достоянием гласности, добрый народ Инферно в лучшем случае решил бы, что Правитель и его жена — странные чудаки.

И это тоже с трудом укладывалось в сознании — по крайней мере, у Крэша. Прислонившись к иллюминатору, он рассматривал прекрасный зеленый город, раскинувшийся внизу, продолжая размышлять о непредсказуемости своего народа. Когда речь заходила о личных отношениях, инферниты считали себя людьми широких взглядов, и это действительно было так, по крайней мере, теоретически. Но за многие годы Крэш убедился в следующем: они и впрямь придерживались широких взглядов на любые физические взаимоотношения между людьми, но, когда дело доходило до интимности в духовных отношениях, жители планеты проявляли гораздо меньшую зрелость. Для инфернита были вполне приемлемы и идея секса, и сам секс. Упоминание о нем или занятии им не заставили бы покраснеть никого из жителей планеты. Но идея любви была для них недоступна.

«Ну и дураки! — думал Крэш. — Им не суждено испытать уверенность и уют, который черпаешь, находясь рядом с любимым человеком». Именно так он чувствовалсебя, будучи с Фредой, и хотел верить в то, что и она ощущает то же самое.

Крэш хорошо изучил инфернитов и знал, какова будет их реакция, стань им известно о его личной жизни. Как круги от брошенного в воду камня, начнут расходиться слухи о том, что в результате своей нелепой семейной жизни он стал неспособен выполнять обязанности Правителя или — еще хуже — что Фреда получила над ним чересчур большую власть и вертит мужем как хочет. Даже сейчас кое-кто поговаривал, что Фреда слишком молода для него, а на Инферно к молодости относились с подозрением. Про нее также говорили, что она чересчур терпимо относится к поселенцам. Симкор Беддл, лидер Железноголовых, никогда не упускал случая лишний раз напомнить об этом, выступая на массовых митингах, и, надо признать, в этом утверждении было немало правды. Фреда действительно разделяла взгляды поселенцев по многим вопросам. Усилиями Беддла люди уже начинали шептаться о том, что радикальные идеи Фреды несут в себе немалую опасность. Впрочем, подобная мысль не раз посещала и самого Крэша. Между ним и Фредой не раз вспыхивали яростные споры на различные темы, в том числе и о роботах.

Если бы Крэш являлся рядовым гражданином, ему было бы наплевать: пускай хоть вся Вселенная узнает о том, как он живет. Но сейчас Правитель меньше всего хотел, чтобы его личная жизнь стала предметом общественной дискуссии. Нет уж, лучше держать все это подальше от постороннего взгляда и избегать ненужных пересудов.

Формально Крэш отдавал дань традициям. Во Дворце Правителя у него имелись полностью обставленные апартаменты с многочисленной прислугой, которые, впрочем, пустовали. Он использовал их лишь для официальных мероприятий — различных приемов и светских вечеринок. Это выглядело так: Фреда уходила первой, якобы направляясь «к себе домой», а затем, после окончания приема, Крэш делал вид, будто удаляется в свою личную, расположенную во Дворце квартиру. Если час был поздний, они и впрямь могли провести ночь порознь, но чаще бывало иначе: Дональд втайне от всех либо увозил Крэша к жене, либо привозил ее обратно к мужу. Все эти романтические тайны выглядели довольно нелепо, но все же это было лучше, чем ядовитые слухи о том, что правитель Альвар Крэш — без ума от собственной жены.

Крэш припомнил спор, состоявшийся между ним и Хэнто Грегом всего за несколько часов до гибели последнего. Грег пытался втолковать Крэшу, какое огромное место в жизни Правителя занимает искусство притворяться, делать вид, искать компромиссы, доказывал, что не может приступить к исполнению своих основных обязанностей, не потратив предварительно огромного количества времени на всякую чепуху. Тогда Крэш не поверил этому, но теперь понимал, что Хэнто Грег говорил чистую правду. Его научил этому Симкор Беддл. Дорогой ценой досталось Крэшу понимание того, что он не сможет сделать ничего, если прежде не нейтрализует Железноголовых.

Железноголовые. Правитель горько усмехнулся, представив, как обрадовались бы Беддл и его свора, если бы узнали подробности семейной жизни Альвара Крэша и Фреды Ливинг. Помимо романтики, царившей в их взаимоотношениях, было кое-что и похуже. Во имя сохранения семейной гармонии Крэш большую часть времени делал вид, будто не знает о том, что происходит под крышей его дома в его отсутствие. В частности, он прикидывался, будто не подозревает о конспиративных встречах своей жены с роботами-изгнанниками, регулярно происходящими в его собственном доме.

Плохо даже то, что он сам знает об этом, если же об этом пронюхает Беддл… Нет, об этом лучше не думать!

Звук двигателя аэрокара изменился. Летательный аппарат накренился и пошел на посадку. Альвар Крэш очнулся от раздумий. Моргнув, он посмотрел вперед — сквозь лобовое стекло машины. Вот он, дом.

Фреда Ливинг поднялась со стула и встала напротив двух роботов, от которых ее отделял письменный стол.

— Вам пора уходить, — сказала она. — В любой момент может вернуться мой муж.

Меньший по размеру робот — иссиня-черного цвета — тоже встал и задумчиво посмотрел на хозяйку дома:

— Ваш муж наверняка знает о том, что мы здесь встречаемся.

— Конечно, знает, — ответила женщина. — Но для всех заинтересованных сторон будет лучше, если он останется в стороне.

— Мне это непонятно, — сказал черный робот. Его звали Просперо, и он был самопровозглашенным лидером роботов с Новыми Законами. В нем было примерно сто восемьдесят сантиметров роста. Его крепко скроенная вороненая фигура всеми своими линиями повторяла общий для Новых роботов дизайн, глаза горели оранжевым светом, придавая ему несколько демонический вид. — Если он и так знает о наших встречах, с какой стати нам от него скрываться?

— А мне непонятно другое: зачем ты задаешь вопросы, ответы на которые знаешь заранее? — вопросом на вопрос ответила Фреда.

Просперо опустил глаза на своего спутника и тут же резко повернулся к женщине.

— А вы полагаете, что я знаю ответ? — с подозрением в голосе спросил он.

Больший по размеру робот по имени Калибан поднялся на ноги и посмотрел на товарища.

— Бывают моменты, друг мой Просперо, когда мне кажется, что ты нарочно изображаешь из себя незнайку, — заговорил он. — Правитель не хочет вступать с нами в контакт. Он терпит эти встречи, но не одобряет их. И чем менее навязчивы мы будем, тем дольше сможем встречаться.

Калибан был более двух метров ростом, красного цвета, а глаза его горели синим. Он выглядел внушительно, даже пугающе, но слава, которой он пользовался, была и того хуже. Это был тот самый Калибан — робот без законов, обвиненный в попытке убийства собственной создательницы — Фреды Ливинг. Обвиненный, но затем оправданный.

Прежде чем ответить, Просперо окинул своего компаньона долгим оценивающим взглядом.

— Да, я уже слышал такое объяснение, — проговорил он. — Но я далеко не уверен в его правдивости.

— А какой мне смысл говорить тебе неправду? — осведомился Калибан. Для «трехзаконного» робота сама мысль о том, чтобы солгать, показалась бы невероятной, но Калибан не подчинялся никаким законам роботехники и теоретически был способен лгать так же, как любой из людей.

— Может, у тебя действительно нет причин говорить неправду, но это не значит, что тебя самого не могли обмануть те, у кого есть для этого основания, — задумчиво сказал Просперо, поглядев на Фреду.

— Ты сегодня не очень-то учтив, — сказала она. — И, откровенно говоря, я не понимаю, чем тебя не устраивают наши ответы, — кстати, совершенно искренние. Кроме того, какие у меня могут быть основания обманывать тебя и Калибана?

— А я могу добавить, что не вижу причины для того, чтобы оскорблять человека, который делает для нас столько хорошего, — проговорил Калибан.

Просперо, казалось, находился в нерешительности, переводя взгляд с одного собеседника на другого.

— Приношу извинения, — наконец сказал он. — Время от времени мои познания в человеческой психологии подводят меня, как я ни стараюсь их совершенствовать. Я просто хотел посмотреть, как вы отреагируете на подобное обвинение, доктор Ливинг.

— Для того чтобы адекватно отреагировать на то или иное обвинение, я должна верить в то, что оно сделано искренне, — сказала Фреда.

— Да, — согласился Просперо, — конечно.

Однако если Фреда Ливинг и была сейчас в чем-то уверена, так это в том, что Просперо сказал далеко не все, что было у него на уме. Но какие причины могли заставить робота играть в такую странную игру? Она вообще крайне редко испытывала ощущение, что понимает его до конца, и всегда отдавала себе отчет в том, что Просперо является одним из наименее стабильных ее созданий. Однако он являлся безусловным лидером Новых роботов, и ей волей-неволей приходилось иметь с ним дело.

— Как бы то ни было, — начал Калибан, — нам обоим пора удалиться. Доктор Ливинг, я не сомневаюсь в том, что скоро мы снова встретимся.

— Я тоже в этом уверена, — кивнула Фреда.

Черный робот поочередно посмотрел сначала на Фреду, а затем на Калибана.

— Хорошо, — сказал он, — мы уйдем. Но, похоже, я стану не первым и не последним роботом, который чувствует, что, чем больше он узнает людей, тем хуже начинает их понимать.

Фреда Ливинг устало вздохнула. Иногда разглагольствования «трехзаконных» роботов о человеческой психологии были способны довести любого до белого каления, а Просперо и другие «новозаконники» были в этом отношении и вовсе невыносимы. Роботы с Тремя Законами хотя бы не были столь категоричны в своих суждениях. У Просперо же имелось свое мнение обо всем на свете.

Фреда без труда могла бы представить его в качестве жреца какой-нибудь из давно забытых человеческих религий, в любой момент готового кинуться в схоластический спор по любому, даже самому никчемному вопросу. Впрочем, Калибан иногда бывал не лучше. Фреда разработала и создала этих роботов собственными руками. Конечно, она могла бы запрограммировать мозг каждого из них таким образом, что они не стали бы терять время на пустопорожние дискуссии, но сейчас жалеть об этом было поздно.

— Что бы ты ни думал, я все же вынуждена просить вас удалиться через запасный выход, — проговорила она. — Наша следующая встреча состоится через три дня, согласны?

— Да, — ответил Просперо, — а на это время у нас запланирован еще ряд встреч.

— Вот и хорошо. Приходите опять через три дня, ближе к вечеру, и покончим с нашими делами.

Калибан склонил голову в прощальном кивке — так низко, что этот жест можно было принять за поклон, и галантно сказал:

— Очень хорошо. Мы будем с нетерпением ожидать новой встречи.

Просперо не стал обременять себя излишней вежливостью. Он просто развернулся, открыл дверь и вышел, предоставив расшаркиваться своему товарищу. Чтобы поспеть за ним, Калибану пришлось ускорить шаг.

Наблюдая за тем, как они уходят, Фреда снова задумалась о Просперо. Она никак не могла разобраться, что же происходит за этими горящими оранжевыми глазами. Что-то в этом роботе было не так, и в первую очередь — его скрытность. Впрочем, сейчас не время тревожить себя этими мыслями, решила она, тряхнув головой, а затем подошла к двери, плотно закрыла ее и сбила комбинацию на цифровой панели. Лишь трое — она, Калибан и Просперо — знали код, открывающий дверь. И временами Фреда всерьез задумывалась над тем, чтобы вычеркнуть из этого списка по крайней мере одно имя.

Глава 2

Калибан шел следом за Просперо по туннелю, который тянулся на сто метров под землей и выводил на дно глубокого ущелья, где их дожидался спрятанный аэрокар. Люди, не знавшие о существовании этого прохода, ни за что не заподозрили бы, что дом соединен с ущельем.

— Хотел бы я знать, для чего ты устроил это представление, — проговорил Калибан, когда оба робота вышли из туннеля и окунулись в вечернюю прохладу.

— Я уже объяснил, — холодно ответил Просперо. — Отчасти это была проверка. Мне хотелось посмотреть, как она отреагирует на такое обвинение. Надеюсь, ты не станешь спорить: мы должны знать, способна ли она предать нас. — Договорив, Просперо уселся на место пилота.

Калибан последовал его примеру и забрался на переднее пассажирское сиденье.

— Если бы речь шла о ком-то другом, я, безусловно, согласился бы с тобой, — сказал он. — Но с доктором Лизинг ты имеешь дело очень давно, так зачем же забивать себе голову такими нелепыми гипотетическими предположениями? Кроме того, ты употребил слово «отчасти». Что же еще было у тебя на уме?

— Я мог бы ответить на оба твои вопроса, друг Калибан, но не хочу делать это сейчас. Пока что могу сказать тебе только одно: я уверен, что нам грозит опасность. Опасность того, что нас предадут — или уже предали, — вполне реальна. И давай пока остановимся на этом.

Просперо активировал приборы аэрокара, и машина поднялась в вечернее небо. Калибан ничего не ответил, но подумал, что он наконец пришел к окончательному заключению относительно Просперо. У него больше не оставалось ни малейших сомнений в том, что психика Нового робота является крайне нестабильной. Просперо не просто подозревал измену везде, где только можно, он буквально провоцировал ее. Он сделал все, чтобы вывести доктора Ливинг из себя, и не исключено, что Просперо путает опасность, грозящую ему лично, с угрозой для всех роботов с Новыми Законами.

Из этих рассуждений Калибана следовал один совершенно очевидный вывод: он должен использовать первый же удобный случай и сделать так, чтобы их с Просперо разделяло как можно большее расстояние — и в прямом, и в переносном смысле. Он больше не желал находиться рядом с такой соблазнительной для врагов мишенью.

Фреда Ливинг пересекла расположенную под землей комнату, где происходили тайные встречи, и вышла во вторую дверь. Устало закрыв ее за собой, она повторила то же, что сделала у предыдущей двери, — сбила цифровую комбинацию на кодовой панели. Этот код был известен ей одной, на чем некогда настоял Альвар. Ему вовсе не хотелось, чтобы Новые роботы вроде Просперо — не говоря уж о Калибане — могли войти в его дом когда им вздумается. И бывали времена, когда и сама Фреда была рада тому, что их дом надежно защищен.

Разумеется, Новые роботы испытывали те же самые чувства по отношению к людям. Фреда до сих пор не имела ни малейшего понятия о том, где расположена Валгалла — город роботов с Новыми Законами. Она знала только то, что он укрыт под землей где-то в районе под названием Утопия, и больше ничего. Несколько раз Фреде даже пришлось там побывать, но каждый раз ее отвозили туда в аэрокаре без окон, оборудованном устройством, которое подавляет приборы слежения. Новые роботы не хотели рисковать, а она, в свою очередь, не могла осуждать их за это. Женщина не пыталась противиться подобным мерам предосторожности со стороны роботов и всячески это демонстрировала, понимая, что они принимаются не только в своих интересах, но и в ее собственных. Расчет прост: будучи подвергнута психопробе, она не сумеет рассказать о том, чего не знает. У роботов с Новыми Законами хватает врагов, и многие из последних ради того, чтобы обнаружить их «логово», не остановятся даже перед тем, чтобы превратить жену Правителя в животное, — черт с ними, с последствиями!

Просто потрясающе, как далеко они все зашли! Не только Новые роботы, но и Альвар, и даже она сама. Они все свихнулись на предосторожностях — против разоблачения, против возможного скандала, против друг друга. Неудивительно, что Просперо уже стал наполовину параноиком. А может, даже больше чем наполовину.

Вероятнее всего, что в конечном итоге все эти предосторожности окажутся бессмысленными, ибо любые заговоры, секреты и тайные собрания рано или поздно всплывают на свет. По крайней мере, личный опыт Фреды говорил именно об этом. Но все эти секреты и предосторожности хотя бы позволяли всем им чувствовать себя в безопасности, пусть даже на время. Может быть, именно для этого они и предназначались.

Фреда перепроверила дверь, ведущую в дом, и вошла в лифт, мигом вознесший ее наверх, в жилые помещения. Там ее уже поджидал ОБР — 323. Со своей обычной торжественностью он сообщил гулким голосом:

— Хозяин Крэш только что приземлился. Он появится с минуты на минуту.

— Прекрасно, — откликнулась Фреда. — Ужин скоро будет готов?

— Ужин будет готов через двенадцать минут, хозяйка. Вас это устраивает?

— Вполне, Оберон. — Фреда оглядела робота критическим, а точнее сказать, самокритичным взглядом, поскольку он также являлся творением ее рук. Оберон был высоким роботом весьма презентабельного вида с туловищем, которое отсвечивало тусклыми оружейными отблесками. Он был в два раза больше и одновременно в два раза проще, чем Дональд. Когда-то Фреда создала этого робота большим и состоящим из одних острых углов. Тогда его угрожающий вид был то что надо. А вот по нынешним неспокойным временам это было совершенно ни к чему, и ей пришлось придать ему новые очертания. Однако сейчас, глядя на него, женщина была недовольна результатом своих трудов. Если Дональд был округлым, словно колобок, то Оберон выглядел так, будто он сплавился в огне.

Временами Фреда задумывалась: что внешний вид Оберона может сказать постороннему наблюдателю о ее собственной психологии? Остальные созданные ею роботы — Дональд, Калибан, Просперо — представляли собой сложнейшие машины, которым она придала изящные, отточенные формы. Все они, за исключением разве что Дональда, представляли собой поистине новаторские решения. К Оберону это не относилось. Его дизайн можно было назвать консервативным, даже грубым. Создание других роботов требовало высокотехнологичной сборки, и отдельные части для них даже приходилось делать вручную. Что же касается Оберона, то он был собран из стандартных частей, как детский конструктор.

— Я, пожалуй, пойду освежусь, — сказала она домашнему роботу и направилась в душ, все еще ломая голову над тем, почему сделала Оберона именно таким. Обжегшись на молоке, дуешь на воду? Конечно, ей уже приходилось обжигаться, и даже не один раз, а дважды. В первый раз ее довело до беды стремление к бунту, перевесившее благоразумие. Во второй раз… Впрочем, во второй раз было то же самое. Фреда не могла отделаться от этих мыслей все то время, пока раздевалась и становилась под душ. Горячие водяные струи, которые вколачивал в ее тело игольчатый душ, были как раз то, что нужно, чтобы развеяться после встречи с Просперо.

Несколько лет назад Фреда Ливинг была одним из ведущих специалистов Инферно по роботехнике и пользовалась заслуженной репутацией смелого ученого, который не боится рискованных решений и ищет новые пути.

Три Закона роботехники были впечатаны в стандартный позитронный мозг роботов даже не один, а миллионы раз, буквально выжжен в нем, и каждая микрокопия Законов тщательно следила за тем, чтобы не было допущено ни малейшего их нарушения. Каждый новый позитронный мозг опирался на предшествующие поколения своих собратьев, и в каждом следующем Первый, Второй и Третий Законы являлись еще более незыблемым императивом, нежели в предыдущих. Эта последовательная цепочка, в свою очередь, превратилась в нерушимый закон и брала свое начало в незапамятных временах, когда тысячи лет назад на Земле был создан первый искусственный мозг.

В общем-то, в стремлении к безопасности ничего плохого нет, но даже здесь можно перегнуть палку. Если мозг робота вынужден совершать миллион операций в секунду, чтобы просчитать, не нарушает ли то или иное действие Первого Закона, значит, в это время он не способен ни на что другое, а следовательно, любая другая продуктивная деятельность робота замедляется в миллионы раз. Таким образом, огромное количество времени, необходимого для подобных просчетов, и значительная часть самого позитронного мозга работают впустую.

Фреда захотела узнать, как поведет себя робот, у которого эта система ослаблена, а то и вообще отсутствует. И очутилась в тупике. Для того чтобы создать позитронный мозг, не ограниченный Тремя Законами, необходимо было начинать с нуля, отбросить все эти тысячелетия улучшений и модификаций, практически в буквальном смысле вырезать позитронные извилины вручную. Даже если бы она решилась на такой шаг, позитронный мозг, который получился бы в результате подобной попытки, оказался бы настолько слабым и неэффективным, что это лишило бы эксперимент всякого смысла. Какой резон экспериментировать на роботе, который вряд ли будет способен на какие-либо самостоятельные действия?

Круг замкнулся. Позитронный мозг — это роботехника, а роботехника — это позитронный мозг. Два эти понятия настолько слились друг с другом, что для большинства исследователей казалось немыслимым думать об одном, одновременно абстрагируясь от другого.

Однако Губер Эншоу был не таким, как все остальные. Он нашел способ выделить базовый, лежащий в основе позитронного мозга слой и заставить кусок пористого палладиума мыслить, говорить, контролировать тело, а затем выборочно перенести эти способности на гравитонную структуру.

Позитронный мозг можно сравнить с книгой, на каждой из страниц которой снова и снова повторяются неизменные заповеди Трех Законов. Таким образом, каждая из ее страниц наполовину занята бесконечным повторением одного и того же, а ведь на этом месте могла бы помещаться другая, более полезная информация. Что же касается гравитонного мозга, то он в большей степени напоминает книгу с чистыми страницами, на которых можно писать, не возвращаясь еще и еще раз к тому, что уже единожды написано.

Открытие Эншоу не захотела использовать ни одна из лабораторий роботехники, и только Фреда сразу же вцепилась в него, подпрыгнув от радости при мысли о том, какие перспективы сулит подобный прорыв.

Калибан был ее первым проектом на этом поприще и полностью провалился. Фреда намеревалась провести тщательно контролируемый эксперимент по тому, как станет вести себя робот, освобожденный от ограничений, налагаемых Тремя Законами. Долгие годы работы в одном направлении, сама природа роботехники и позитронный мозг делали такой опыт невозможным, но, получив в свое распоряжение гравитонный мозг, Фреда быстро двинулась по направлению к цели — созданию «беззаконного» робота — Калибана. Ему и была отведена роль подопытного. По расчетам Фреды, он должен был существовать в ограниченном, закрытом пространстве под пристальным наблюдением. К сожалению, Калибан сбежал раньше, чем начался эксперимент, и спровоцировал кризис, после чего едва не рухнуло Правительство и не сорвалась программа преобразования климата, от которой зависела судьба всей планеты.

Вторая катастрофа оказалась связана с Новыми роботами — такими, как Просперо. Вообще-то Фреда построила первого из них даже раньше, чем Калибана, и люди считали, что Калибан появился первым лишь потому, что узнали о нем раньше.

Что же подвигнуло Фреду на создание Калибана и роботов с Новыми Законами? В первую очередь озабоченность тем, что традиционные «трехзаконные» роботы подавляют инициативу человека, а также чудовищная пустая трата их труда. Чем сложнее становились роботы, тем более навязчиво они начинали опекать людей, не позволяя им делать самостоятельно почти ничего. Это положение осложнялось и поведением самих людей, заставлявших роботов выполнять самые незначительные, самые бессмысленные задания. Было вполне обычным делом, когда завтрак, обед и ужин готовили три разных робота, четвертый выбирал для хозяина вино к ужину, а пятый занимался только тем, что вытаскивал из бутылки пробку. Даже если у человека был всего один аэрокар, он вполне мог иметь пять или шесть роботов-пилотов разного цвета, чтобы они соответствовали тому или иному наряду своего хозяина.

Роботы представляли собой ничтожную ценность — как в глазах хозяев, так и в собственных — и в связи с этим подвергались бессмысленному уничтожению, оберегая своих хозяев от опасностей, которых можно было легко избежать, а то и вовсе без повода.

Все это низвело людей до уровня вялых, никчемных трутней. А на долю роботов доставалось все больше работы и все меньше уважения. Труд ценился все ниже, поскольку им занимались роботы, а роботы являлись существами низшего порядка. Один виток спирали порождал другой, и Фреда ясно видела, куда ведет эта спираль — в самый низ, к окончательной деградации и коллапсу общества колонистов. Вот для чего она создала Новых роботов. Новый Первый Закон запрещал роботам причинять вред людям, но не требовал предпринимать какие-либо действия для их защиты. Новый Второй Закон требовал сотрудничать с людьми, а не просто слепо повиноваться их воле. Новый Третий Закон приказывал роботам заботиться о собственной безопасности, а не жертвовать собой ради первого попавшегося человеческого существа. Новый Четвертый Закон — нарочито неясный, даже двусмысленный — разрешал роботам действовать по собственному усмотрению.

Новые законы казались Фреде чрезвычайно разумными и во всем превосходящими первоначальные. Возможно, так бы оно и было, если бы Фреда начинала на пустом месте, с нуля. Но Новые роботы пришли в мир, в котором уже жили «трехзаконные», в мир, где для них не было места.

Новые роботы явились скорее даже не причиной, а катализатором второго — наиболее жестокого — кризиса, потрясшего Инферно. Запутанная череда многих событий привела в итоге к убийству Правителя Хэнто Грега, и, если бы не твердая, решительная рука Альвара Крэша, все могло обернуться куда хуже.

Фреда выключила игольчатый душ и включила обдув, чтобы высушиться. Поворачиваясь в потоках горячего воздуха и улыбаясь, она вспоминала те дни, когда даже такой заурядный поступок, как принять душ или ванну, совершенный самостоятельно, без помощи роботов, являлся настоящей революцией. Лет десять назад о таком и помыслить было нельзя. Какое там! Скандал! Тут как тут появился бы специальный водонепроницаемый робот-слуга, чтобы раздеть ее, затем включить душ, выключить его, нажать на кнопку обдува, снова одеть ее, причем в ту одежду, которую выберет он сам.

Фреда вышла из освежителя, прикидывая в уме, во что бы одеться к ужину. Нужно подобрать что-нибудь простое и непритязательное — для того, чтобы провести вечер дома. Даже странно подумать, что не так давно она оставляла это на усмотрение робота. Сейчас такое незатейливое занятие — выбирать наряд для семейного ужина — доставляло ей ни с чем не сравнимое наслаждение.

Чувствуя себя после душа отдохнувшей и посвежевшей, она открыла стенной шкаф и принялась перебирать вещи, пытаясь решить, что же ей все-таки надеть. Что-нибудь в приглушенных тонах, но не слишком невзрачное. Наконец Фреда остановила свой выбор на облегающей темно-синей юбке и черном пуловере.

Одевшись, Фреда задержалась перед зеркалом, чтобы оценить результат. Он оказался выше всяких похвал. Затем надела сережки и серебряную брошь, которые должны хорошо смотреться на черном, и, повернувшись к зеркалу, снова окинула себя придирчивым взглядом. Оттуда на нее смотрела хрупкая круглолицая женщина с голубыми глазами, слегка вздернутым носиком и короткими черными волосами. Короче говоря, она выглядела именно так, как и должна была выглядеть, — полной жизненных сил женщиной, подверженной как беспричинным порывам радости, так и внезапным вспышкам гнева.

На Инферно в почете был солидный возраст и жизненный опыт, и это отнюдь не облегчало жизнь Фреды Ливинг. Ведь ей было всего сорок. По меркам Инферно, в этом возрасте люди только-только переступают порог респектабельности, а Фреда плюс ко всему еще и выглядела гораздо моложе своих лет. Более того, она словно нарочно вела себя вызывающе и всячески подчеркивала свою моложавость. Находясь в возрасте, когда любая женщина Инферно вполне довольна своей внешностью зрелой матроны, Фреда по-прежнему выглядела не больше чем на двадцать пять.

Да и черт с ними! Пусть думают что хотят.

Казалось бы, глупость, пустяк, но — факт. Иметь право выбора — пусть даже в самых простых повседневных мелочах — это уже освобождение. А ведь было время, и совсем недавно, когда и Фреда, и Альвар, и еще тысячи, миллионы людей на всем Инферно являлись не более чем вымуштрованными рабами своих собственных слуг. Они просыпались в тот час, который считали оптимальным для их пробуждения роботы, их умывали роботы, одевали роботы, причем в выбранную роботами одежду. Смешно сказать, но несколько лег назад было сколько угодно предметов одежды, которые их хозяин даже не мог самостоятельно застегнуть или расстегнуть на себе, поскольку застежки и «молнии» располагались в недоступных для него местах. Человек полностью зависел от робота, без помощи которого не мог ни одеться, ни раздеться.

После того как вы оказывались одеты роботом-слугой, вас кормил робот-повар, причем блюда выбирал он сам. Стоит ли говорить, что в выборе пищи он также руководствовался Первым Законом: не навреди человеку. Затем робот-пилот вез вас на ту или иную деловую встречу, предварительно назначенную вашим роботом-секретарем.

Вы даже не имели представления о том, куда вас везут, поскольку надеялись на то, что робот и адрес помнит, и ориентируется быстрее. Кстати, не исключено, что роботы лучше вашего знали и то, что вам предстояло делать на этих встречах. Робот-пилот доставлял вас и обратно, поскольку сами вы ни за что не отыскали бы дорогу домой. Вечером вас раздевали и снова мыли — роботы, одевали в пижаму и застегивали — роботы, а затем укладывали в кровать — опять же роботы.

Целый день, каждый день, день за днем роботы принимали за людей все решения вплоть до самых пустяковых, контролировали каждый их шаг. Все дни напролет люди проводили в роскошной золотой клетке, даже не подозревая о ее существовании.

Сейчас Фреде просто не верилось в то, что когда-то и она жила такой жизнью, но ведь так было. Невероятно! Сейчас она хотя бы знала, что Оберон выбрал для их с Альваром ужина и какое определил ему время. К тому же Оберон хотя бы осведомился, не возражают ли они против его выбора, вместо того чтобы просто поставить их в известность о том, во сколько садиться за стол. Сегодня сама Фреда решила предоставить приготовление ужина роботам. Это был ее выбор. А в другие дни она может диктовать им, что готовить, как готовить и когда подавать. Иной раз она даже сама выступала в роли стряпухи. С ума сойти! Так что, если тираническое иго роботов и не было сброшено окончательно, его существование перестало быть тайной, и одно это в значительной степени ослабило его.

Фреда знала, что не только она сумела освободиться от тягостной зависимости от своих механических слуг — хотя бы частично. Этому, конечно, способствовали ее научные исследования, речи и шумиха, связанная с ее именем. Несомненно, этой тенденции в немалой степени способствовало и присутствие на планете поселенцев. И, наконец, люди становились более самостоятельными хотя бы потому, что на планете просто не хватало роботов. Люди стали более разумно использовать их труд, пытаясь не растрачивать его на выполнение пустяковых обязанностей.

Разумеется, переворот в этой области был весьма далек от завершения. Многие жители планеты не желали никаких перемен. Они продолжали цепляться за старые времена и поддерживали Железноголовых, которые требовали производить больше роботов и видели в этом единственное решение всех проблем.

И все же какими бы причинами ни были вызваны эти перемены, какие бы препятствия ни встречали они на своем пути, но они происходили. Люди во всех уголках планеты начинали осознавать, в какой страшной зависимости от роботов они находились все это время, и мало-помалу прозревали. К вящему ужасу Симкора Беддла и его Железноголовых, людям начинало нравиться это — хотя бы частичное — освобождение.

С точки зрения Фреды, все эти перемены были во благо. Но за последние пять лет она пришла к пониманию того, что даже перемены к лучшему могут нести в себе нешуточную опасность. Они могут стать причиной самых неожиданных последствий, оставив за бортом многих напуганных или не верящих в них людей. Могут появиться и такие, кто решит использовать смутные времена, чтобы причинить вред другим.

А может быть, она просто сгущает краски? Может, время, когда один кризис на Инферно сменялся другим, уже позади? И хотя даже стабильные, поступательные перемены к лучшему — вроде тех, которые всячески поощрял ее Альвар на протяжении последних нескольких лет, — могут вызвать к жизни опасное недовольство и диссонанс в обществе.

Да, грядущие дни обещают быть, гм, интересными.

Фреда услышала, как ее муж и Дональд спускаются с посадочной площадки на крыше, и поспешила им навстречу.

Глава 3

— Они снова были здесь? — сказал Крэш, целуя жену. Это был не вопрос, а констатация факта, и Фреда поняла, что ей не имеет смысла изображать притворное непонимание.

— Да, — осторожно ответила она, — они только что ушли.

— Хорошо, — сказал Крэш, опускаясь в свое любимое кресло. — Мне не нравится, когда они рядом.

— Мне тоже, доктор Ливинг, — встрял в разговор Дональд-111. — Опасность, которую представляет собой присутствие здесь этих двух псевдороботов, куда серьезнее, нежели вы полагаете.

— Дональд, не забывай, что именно я создала этих, как ты их настойчиво называешь, псевдороботов, — отчеканила Фреда, испытывая смешанное чувство удивления и возмущения. — Я целиком и полностью отдаю себе отчет в том, на что они способны.

— Я далеко не уверен в том, что это действительно так, доктор Ливинг, — сказал Дональд. — Но если вы будете и дальше встречаться с ними в мое отсутствие, я не смогу помешать вам делать это. Хочу лишь еще раз предостеречь вас: уж коли вы имеете с ними дело, проявляйте максимальную осторожность.

— Обязательно, Дональд, обязательно, — кивнула Фреда. Она лучше кого бы то ни было знала, что Первый Закон заставляет Дональда твердить о всевозможных опасностях, которым она якобы подвергается. И все же слушать одни и те же предостережения изо дня в день было чрезвычайно утомительно. Дональд и большинство «трехзаконных» воспринимали Калибана, Просперо и всех Новых роботов негативно. По их мнению, пусть они выглядели и могли вести себя как роботы, но все же не являлись таковыми. Дональд воспринимал их как некое извращение, как противоестественные существа, которым нет места во Вселенной. Возможно, сам он сформулировал бы это как-нибудь иначе, но Фреда не сомневалась, что правильно угадывала ход его мыслей.

— Но зачем им все же приходить сюда? — спросил Альвар, откинувшись на спинку кресла. — Ведь у них есть разрешение на свободное передвижение по городу.

— Не устраивайся слишком удобно, — предупредила мужа Фреда, — через несколько минут будет готов ужин.

— Хорошо, — согласился Крэш и снова выпрямился в кресле, — пусть мне будет неудобно, если ты этого хочешь. Но все же ответь на мой вопрос.

Фреда засмеялась, наклонилась и поцеловала Альвара в лоб.

— Как был полицейским, так им и остался, — сказала она.

Именно этот момент выбрал для своего появления Оберон.

— Ужин подан, — объявил он с торжественностью опереточного мажордома.

— Вот именно, — проговорил Альвар. — Так что не думай, что после ужина тебе удастся сорваться с моего крючка и отвертеться от ответа.

С этими словами он поднялся, и супруги отправились ужинать. Оберон шествовал впереди, а Дональд замыкал процессию. Затем он занял свою обычную нишу в стене, а Оберон принялся прислуживать за столом.

Фреда решила, что ей не стоит заставлять мужа вытягивать из себя ответы клещами. После того как Оберон поставил перед ней тарелку, она взяла вилку и заговорила:

— Они приходят сюда, считая, что это самое безопасное место для таких встреч, — вот главная причина. В Аиде не так много мест, где им не угрожала бы та или иная опасность: либо погромщики Новых роботов, либо еще кто-нибудь.

В прошлом среди поселенцев существовали банды, которые уничтожали роботов. Сейчас их почти не осталось, но этот опыт перенял кое-кто из колонистов. И даже среди таких экстремистов, какими являлись Железноголовые, существовали фанатики, не упускавшие случая прищучить кого-нибудь из роботов с Новыми Законами, которых они считали преступным отклонением от нормы.

— Новые роботы в этом городе не чувствуют себя в безопасности. Я уже говорила тебе об этом, хотя ты и не веришь.

— Но зачем приходить именно сюда? Если Аид таит для них столько опасностей, они, должно быть, чувствуют себя совершенно спокойно на другом конце планеты, например в Утопии, где находится их подземный город. Я так полагаю, — добавил Крэш, словно не был уверен в правоте своих слов.

Одним из первых шагов Альвара Крэша на посту Правителя явилось издание указа, который запрещал Новым роботам обосновываться в заселенных районах планеты. Возможно, в самом указе это было сформулировано как-то иначе, однако смысл его, безусловно, явился именно таким, да и направлен он был на достижение данной цели. Фреда не могла винить мужа за подобное решение. Приходилось выбирать между изгнанием Новых роботов и их уничтожением.

— Да, в Валгалле они действительно находятся в безопасности, хотя я вряд ли стала бы называть это место городом, — сказала она. — Это скорее обширный комплекс подземных бункеров.

— Ну, тебе виднее, — откликнулся муж. — Ты ведь там была, а мне вот не довелось.

— Может, им там и впрямь ничто не угрожает, но у них нет всего необходимого. Вот они и приезжают сюда за покупками.

— А что может понадобиться кучке роботов?

Фреда едва удержалась от усталого вздоха. Они с мужем спорили на эту тему уже не первый раз, и каждый из них успел довести свою аргументацию до совершенства, но дискуссия тем не менее продолжалась. Их брак был хорошим, крепким, и единственная тема, по которой они никак не могли прийти к согласию, были роботы с Новыми Законами.

— Да хотя бы запасные части, — сказала Фреда, — и тебе это прекрасно известно. Они должны чинить друг друга. Оборудование и материалы для того, чтобы поддерживать в рабочем состоянии и расширять Валгаллу. Различного рода информация. Другие вещи. На сей раз они приезжали за биологическими припасами.

— Это что-то новенькое, — хмыкнул Альвар. — Для чего им понадобились биозапасы?

— Полагаю, для осуществления экологических проектов, — сказала Фреда. — Они достигли больших успехов на поприще улучшения климата в своей части планеты.

— И одновременно научились кое-каким весьма прибыльным навыкам. Не пытайся представить их эдакими оловянными святыми, — сказал Крэш.

Роботам с Новыми Законами позволялось покидать расположенную в Утопии резервацию на определенных условиях. Чаще всего — для того, чтобы выполнять ту или иную квалифицированную работу. Рабочих рук не хватало, и многие были готовы — пусть даже вопреки собственному желанию — нанять Новых роботов. Последние требовали за свой труд большие деньги, но зато и работали на славу.

— Но они честно работают. Что же в этом плохого? — спросила Фреда. — И что плохого в том, что они требуют за это плату? Если частной компании нужны временные рабочие, она нанимает «трехзаконных» роботов и выплачивает агенту по их найму или их собственнику арендную плату. То же самое и здесь. Просто роботы с Новыми Законами принадлежат сами себе.

— Ничего плохого в этом, конечно, нет, — проговорил Альвар, задумчиво тыкая вилкой в овощи на своей тарелке, — но и ничего особенно благородного тоже. А ты всегда пытаешься сделать из них каких-то героев.

— Однако, согласись, далеко не все их действия направлены на получение денег и выгоды. К примеру, им никто не платит за то, что они улучшают экологию Утопии. Они делают это по доброй воле.

— А чем, по-твоему, продиктована эта «добрая воля»? Мне известно, что ты занималась этим вопросом. К какому же выводу ты пришла?

Фреда подняла на мужа удивленный взгляд. На этом этапе их давно отрепетированного спора, когда она говорила о своих подзащитных что-нибудь хорошее, Альвар обычно смотрел на нее и говорил, что она уже готова превратить чертовых Новых роботов в ангелов и приделать им крылышки. Однако нынче вечером разговор складывался иначе. Поглядев на мужа, Фреда поняла, что и он сам сегодня какой-то другой. Было очевидно, что роботы с Новыми Законами по какой-то причине не выходят у него из головы. Но если обычно этот предмет злил Альвара, то сейчас Крэш выглядел скорее задумчивым. Он словно переживал за них… Но нет, в это невозможно поверить!

— Ты действительно хочешь знать? — неуверенно спросила Фреда.

— Конечно, хочу, — мягко ответил Альвар, — иначе зачем бы я стал спрашивать! Мне всегда интересна твоя работа.

— Ну что ж, короткий ответ таков: не знаю. Очевидно лишь, что о тяге к прекрасному в данном случае говорить не приходится. А как еще это можно назвать? Не знаю. Разве что тягой к упорядочению вещей вокруг себя. Откуда она берет начало? Тоже не знаю. Но вместе с тем это меня не удивляет. Когда ты создаешь что-то настолько сложное, как мозг робота, и вводишь в него новые программы вроде Новых Законов, ты никогда не знаешь, как это аукнется. Последствия могут оказаться самыми неожиданными. Знаешь, почему меня так интересует Просперо? В частности, потому, что создание его мозга было экспериментом. Он и сейчас отличается от всех остальных Новых роботов, причем даже я не могу сказать, чем именно. Наверное, как раз своей непредсказуемостью. Его, с позволения сказать, личность гораздо менее уравновешена, нежели у того же Калибана.

— Ладно, давай пока оставим технический аспект проблемы в стороне, — сказал Альвар. — Что ты думаешь по поводу их тяги к бизнесу?

Фреда подняла руку в предостерегающем жесте.

— Рассуждать об этом значит пускаться в плавание по неизведанным морям. Я очень сомневаюсь в том, что ими движет чистая тяга к созиданию, и полагаю, что Дональд разделяет мои сомнения.

— Совершенно верно, — проговорил Дональд из ниши, в которой стоял. Фреда, сидя за столом, видела лишь узкую полоску его металлического тела. Согласно существующей традиции, робот мог заговорить только в том случае, когда к нему обращались, особенно в тот момент, когда хозяева сидели за обеденным столом, но Дональд умел весьма ловко обходить это правило. — Роботы не обладают созидательной способностью, — продолжал он. — Мы способны к имитации чьей-то деятельности, к повторению увиденного, мы можем выполнять приказы и даже что-то улучшать. Но только люди умеют по-настоящему созидать.

— Ладно, Дональд, давай не будем углубляться в дискуссию на эту тему. Так или иначе, но Новые роботы в своей резервации в Утопии и впрямь сделали очень много всего, от чего им на первый взгляд нет никакой выгоды. Зеленые насаждения, чистая вода, сбалансированная экология… Что от всего этого роботам! Так зачем же они это делают?

— Если ты спросишь об этом их самих, они скажут тебе, что им так хочется, и — до свидания. Более подробного ответа ты не получишь, — проговорила Фреда. — Я пыталась неоднократно, но у меня так ничего и не вышло. Не знаю, либо таким образом дает о себе знать Четвертый Закон, либо то, что они первоначально были предназначены для работ в области изменения климата планеты, либо и то и другое одновременно. А может, дело в том, что Губер Эншоу, разрабатывая их гравитонный мозг, придал его внутренней топографиисходство с человеческой. По крайней мере, еще никогда мозг робота и мозг человека не были так схожи по структуре извилин.

— Короче говоря, ты не знаешь, — улыбнулся Альвар.

Фреда ответила ему улыбкой, перегнулась через стол и взяла руку мужа в свои ладони.

— Короче говоря, я не знаю, — согласилась она. Как хорошо разговаривать с ним на эту тему без обоюдной злости и раздражения! Она знала, что муж всегда сомневался в безоговорочной правильности своего решения относительно изгнания роботов с Новыми Законами. И в глубине души Фреда была готова признать, что, возможно, было бы лучше, если бы она их вообще не создавала. — Но пусть даже я не знаю, чем вызвана их тяга к совершенству, мне хотя бы известно, что она существует.

— Возможно, этого достаточно, — задумчиво откликнулся Альвар. — Я часто и с удивлением размышляю об этом феномене: роботы делают что-то без приказов и указаний! Во Вселенной такого еще не было. А с другой стороны — замечание Дональда. Я вовсе не убежден, что искусственный разум не может обладать способностью к созидательной деятельности. Да, мне не нравятся роботы с Новыми Законами. Я считаю, что они опасны и им нельзя доверять. Но я не могу заставить себя считать, что и они, и результаты их труда должны быть стерты с лица планеты.

Фреда отдернула руки и с тревогой посмотрела на мужа.

— Альвар! О чем ты говоришь? Ведь несколько лет назад ты уже решил, что они имеют право на существование. А теперь ты говоришь так, будто появились новые причины, которые могут вынудить тебя… — Голос женщины задрожал, и она умолкла, не закончив фразы, но ее муж понял, что она хотела сказать.

— Да, появились новые причины. И, возможно, «новозаконники» обречены на уничтожение. Может сложиться так, что нам придется выбирать между ними и спасением планеты, и ты, я полагаю, знаешь, каким в подобном случае будет мой выбор.

— Альвар, о чем, черт побери, ты говоришь?!

Альвар Крэш ответил не сразу. Он поглядел на жену с несчастным видом и тяжело вздохнул.

— Не надо было мне соглашаться на эту работу, — выговорил он наконец. — Пусть лучше Правителем стал бы Симкор Беддл, тогда и ночные кошмары мучили бы не меня, а его. — Крэш умолк, взял вилку и попытался проглотить еще несколько кусочков пищи. Однако повисшая в комнате тишина и выражение, с которым смотрела на него Фреда, были невыносимы. Вилка звякнула, упав на тарелку, и Крэш устало откинулся на спинку стула. — Я хотел бы, чтобы завтра утром ты поехала вместе со мной, — сказал он. — Познакомлю тебя с одним человечком. Меня интересует твое мнение о том, что мы от него услышим.

— Кто этот человек? — спросила Фреда.

— Ты его не знаешь, — ответил Крэш. — Некий юноша по имени Давло Лентралл.

Тоня Велтон была обеспокоена, и у нее для этого имелись все основания. Что-то назревало, а что именно, она не знала. И не узнает до тех пор, пока дежурный Службы безопасности поселенцев не введет ее в курс дела. Из СБП ей сообщили, что осведомитель по имени Ардоза, рискуя быть раскрытым, осмелился проникнуть в Сеттлертаун и заявил, что у него имеется важнейшая информация, касающаяся астрофизика по имени Давло Лентралл. Больше она ничего не узнает, пока показания осведомителя не будут расшифрованы, а содержащиеся в них сведения — проверены.

В голосе офицера СБП, рассказавшего ей об этом, было что-то, заставившее Тоню понять: дело настолько серьезное, что они не хотят разглашать ни единого байта информации до тех пор, пока не убедятся в ее достоверности. Они собирались проникнуть в компьютерные файлы Давло Лентралла. К счастью, в университете использовалась компьютерная система, созданная поселенцами, но все равно это будет непросто. Поэтому Тоне оставалось только одно: ждать.

Она испытывала необъяснимую уверенность в том, что информация осведомителя Ардозы окажется стопроцентно достоверной. Ей хотелось потребовать все имеющиеся материалы — пусть необработанные, пусть сырые, но — немедленно. Однако Тоня хорошо знала: если профессионалы вдруг начинают проявлять чрезмерную на первый взгляд осторожность, чаще всего оказывается, что у них для этого имеются веские причины. Пусть работают. В свое время она все узнает.

Не в силах отделаться от охватившего ее беспокойства, она села, и тут в комнату вошел Губер Эншоу. Он наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб, а она в этот момент похлопала его по руке. Затем ученый выпрямился, пересек комнату и с удовлетворенным вздохом уселся в свое кресло.

Тоня наблюдала за тем, как он взял свои рабочие записи и погрузился в чтение. Она относилась к нему с нежной любовью. Временами его помощь было просто невозможно переоценить, но сейчас, похоже, даже он был не в силах ей помочь.

Губер считался экспертом мирового класса в области роботехники, но что бы сейчас ни происходило, роботы тут были явно ни при чем. В данный момент Губер готовился к своей давно запланированной поездке в Валгаллу. Он являлся «отцом» гравитонного мозга, но никогда не одобрял того, как распорядилась его изобретением Фреда Ливинг, создав роботов с Новыми Законами. Со временем он тем не менее смирился с создавшейся ситуацией, а отсюда уже оставался один шаг до того, чтобы использовать ее в своих интересах. Так или иначе, «новозаконники» — единственные роботы, у которых был созданный им гравитонный мозг. Так не упускать же Губеру такой благоприятной возможности исследовать их! Утром Эншоу предстояло совершить суборбитальный перелет в отдаленный город Депо, где его встретит Новый робот по имени Лакон-03 и отвезет в таинственную Валгаллу.

В иной ситуации Тоня попыталась бы выяснить у Губера, не доходили ли до него какие-нибудь слухи относительно того, что происходит, однако в те минуты, когда ученый с головой погружался в работу, чтобы привлечь его внимание, нужно было как минимум выстрелить из бластера в книгу, которую он читал. Вряд ли в последнее время у него было время для того, чтобы болтать с друзьями о никому не известном астрофизике.

Кто же, черт его побери, такой этот Лентралл? Почему его фигура приобрела вдруг такое значение? Дело каким-то образом связано с преобразованием планеты — это точно, а значит, напрямую затрагивает интересы живущих на Инферно поселенцев. А поскольку Тоня является их лидером — и ее интересы.

Поначалу поселенцы прибыли на эту планету для того, чтобы принять участие в проекте по возвращению ее к жизни, и тогда многие из них были напуганы предстоящей работой. Ведь этот мир был населен колонистами, с которыми им теперь предстояло общаться ежедневно. Однако со временем многие поселенцы осели на Инферно, превратившись в более или менее постоянных жителей планеты. Они открыли для себя новую жизнь, узнав, что вовсе не обязательно влачить существование в огромных подземных муравейниках, каковыми являлись их города. Многие из них женились или вышли замуж, создав полноценные семьи, построили дома, обросли хозяйством. Некоторые даже завели роботов-слуг. И очень многим ничуть не хотелось возвращаться домой. Поскольку работа по преобразованию климата планеты могла занять десятилетия, многие поселенцы, к числу которых относилась и сама Тоня, получали удовольствие, думая, что могут оставаться здесь сколь угодно долго, возможно, даже всю жизнь.

Вот почему все, что так или иначе ставило под угрозу план поселенцев по преобразованию климата Инферно, вызывало у них нешуточное беспокойство, а Тоня не могла отделаться от ощущения, что со стороны этого Лентралла им может грозить огромная опасность.

Их информатор из университета, человек по имени Ар доза, поднял тревогу, сообщив Службе безопасности поселенцев, что Лентралл придумал нечто такое, от чего весь департамент преобразования климата впал буквально в состояние комы. Ардоза также сообщил, что, прослышав об этом, высшие чины из администрации университета забегали как ошпаренные. Университет в эти дни напоминал растревоженный улей.

Зашевелившись после сигнала Ардозы, Служба безопасности поселенцев установила за Лентраллом слежку и засекла его, когда он входил в административный комплекс Правителя Крэша, а затем выходил оттуда. Кроме того, людям из СБП удалось заглянуть в рабочее расписание Правителя. В нем не было ничего необычного, за исключением одной записи: «Давло Лентралл — проект повторного преобразования климата».

Кто же такой этот Лентралл и что он задумал? У ее людей не было на него практически ничего. Им было известно лишь, что он очень молод — по крайней мере, по меркам Инферно — и занимается научными изысканиями в астрофизической лаборатории университета. Похоже, у него существовали неформальные связи с малоизвестным научным центром, имевшим кое-какое отношение к проекту преобразования климата Инферно. Вот и все, что они знали. Да еще, пожалуй, то, что у Лентралла состоялись встречи с рядом правительственных чиновников, которые шли по возрастающей и в итоге закончились встречей с самим Правителем. Так что вопрос очевиден: что может быть настолько важным и срочным, чтобы распахнуть перед никому не известным астрофизиком двери кабинета Правителя?

Тоня пребывала в растерянности. Раньше ее люди могли бы собрать исчерпывающее досье на такого парня, как Лентралл, в считанные минуты. В прежние времена — во времена особо острой конфронтации — ее шпионы и негласные агенты пользовались некоей странной свободой действий. Но тогда отношения между колонистами и поселенцами были настолько скверными, что возможность их дальнейшего ухудшения никого особо не заботила. Более того, мало кто мог представить, что они способны стать еще хуже. С целью добычи информации начальник Службы безопасности поселенцев Синта Меллоу использовала любые грязные трюки: прослушивание коммуникаторов и взлом компьютерных баз данных, подкуп и негласное наблюдение.

Сейчас все, причем с обеих сторон, были обязаны проявлять вежливость и взаимное уважение. За последние несколько лет между Службой безопасности поселенцев под руководством Синты Меллоу и Объединенной полицией Инферно под командованием Жустена Деврея установились тесные рабочие контакты. Спецслужбы делились друг с другом разведывательной информацией, сотрудничали в деле наведения порядка, и Тоня не имела права пускать под откос это хрупкое равновесие, пытаясь поспешно и неуклюже разнюхать чужие секреты.

Она оглянулась на Губера. Когда их взаимоотношения перестали быть тайной, это вызвало невиданный переполох. Еще бы, железная предводительница поселенцев Инферно — в постели с мягким, покладистым отставным роботехником! Скандал тогда разразился невероятный! Пришлось пожениться.

Тоня почувствовала, что ей не хватает собеседника. Пусть даже Губер ничего не слышал, спросить его все равно не мешает. Кроме того, ученые обычно много знают друг о друге. А вдруг Губер, даже если ему не известны последние слухи, сообщит что-нибудь интересное о подноготной Лентралла?

— Губер, — окликнула она его будничным тоном.

— М-м-м?.. — вопросительно промычал он, на секунду подняв глаза от книги. На губах его играло некое подобие улыбки. — Что?

— Ты случайно не знаешь человека по имени Давло Лентралл?

Губер на секунду задумался.

— Знаю, хотя и шапочно, — наконец сказал он. — Мы пересекались на какой-то научной конференции. Совсем молодой парень. Он — что-то вроде младшего научного сотрудника департамента астрофизики в университете. Я не очень-то интересуюсь всеми этими сонными космическими науками, так что не могу сказать о нем ничего определенного.

Тоня задумчиво кивнула. У колонистов не было причин стимулировать свои исследования в области космоса, поэтому и никаких особых достижений тоже не было.

— И что ты о нем думаешь? — спросила Тоня. — Какое он производит впечатление?

— Я уже сказал тебе, что наше знакомство было шапочным, поэтому у меня нет по поводу него никакого определенного мнения. По-моему, довольно приятный молодой человек, хотя и вечно куда-то спешащий, а потому резкий. Каждую мелочь воспринимает как вопрос жизни и смерти. В общем, ты знаешь этот тип людей. А почему ты спрашиваешь?

— Да так… Просто наши люди засекли, как он ходил к Правителю, и мы удивились, что ему там могло понадобиться.

Губер наморщил лоб:

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Но мне кажется, он слишком мелкая сошка, чтобы встречаться с Правителем целой планеты.

— Согласна с тобой, — кивнула Тоня.

— Впрочем, не сомневаюсь, что через пару дней ты найдешь объяснение этой загадке, и оно окажется на редкость скучным, — пробурчал Губер и снова уткнулся в свои записи.

— Возможно, — задумчиво сказала Тоня. — Возможно.

Не исключено, что Губер прав, но она все же никак не могла выбросить Лентралла из головы. Что общего, черт побери, может иметь младший астрофизик с проектом по преобразованию климата планеты? Какое-то шестое чувство подсказывало Тоне, что ответ на этот вопрос придется ей очень не по нутру.

Симкор Беддл, лидер партии Железноголовых, подался вперед на трибуне и грохнул по ней кулаком.

— Довольно! — крикнул он в гущу слушателей. — Мы больше не потерпим! — проорал он еще громче, стремясь перекричать рев и аплодисменты аудитории. Или, может быть, толпу его последователей с безумными глазами было бы более уместно назвать сборищем? Плевать! Они принадлежали только ему. Они подпитывали его, а он заряжал их своей злостью.

Беддл утер пот со лба девственно чистым носовым платком. Он уже завел себя до предела. Толпа ревела все громче, его голос также креп и наливался злобой с каждым новым выкриком:

— Довольно отсрочек! Пусть правительство вернет нам наших роботов, которых незаконно отобрало! Хватит цацкаться с этими так называемыми «новозаконниками», которые угрожают стабильности нашего общества! Хватит терпеть поселенцев, которые и без того стоят у нас поперек горла! — Теперь рев толпы был настолько оглушительным, что уже не имело смысла беспокоиться о том, чтобы быть услышанным. И все равно Беддл вопил на пределе своих возможностей — хотя бы для того, чтобы последователи могли читать по его губам: — Довольно! — орал Беддл. — Хватит!

— ХВАТИТ! — взревела в ответ толпа и принялась скандировать: — ХВАТИТ! ХВАТИТ! ХВАТИТ!

Симкор Беддл одарил своих последователей широкой улыбкой и, подняв руки, стал размахивать ими в воздухе, упиваясь царившими кругом воплями, визгом, злобой. Они были с ним, и они по-прежнему принадлежали ему — море лиц с раззявленными ртами, диким ревом выражавших свое одобрение. Пусть их не так много, как раньше, но они есть, и он по-прежнему царит над ними. Эта мысль дарила огромную радость и облегчение. Железноголовые устраивали такие сборища регулярно, чтобы поддерживать в своих рядовых членах боевой дух, но для Беддла было очевидным, что они шли на пользу и ему самому.

Он поднял руки чуть выше и улыбнулся чуть шире. Вой толпы взвился на новую высоту. Он кивнул собравшимся внизу, снова помахал и ушел со сцены за правую кулису.

Там его поджидал Джадело Гилдерн. Беддл небрежно кивнул ему, принимая из рук робота-прислуги стакан фруктового сока. У него пересохло в горле и страшно хотелось пить.

— Сколько собралось народа? — спросил он, поднося стакан к губам и жадно глотая жидкость. Пудрить мозги этому сброду было изматывающим занятием.

— Пять тысяч двести тридцать пять, — сообщил Гилдерн. — С нами остается больше людей, чем я ожидал. Но рано или поздно одной демагогии станет недостаточно, и нам придется что-нибудь предпринять. — Эта свора, — кивнул он в ту сторону, откуда по-прежнему доносились завывания толпы, — жаждет действия. Если они не дождутся его в самом скором времени, то пойдут искать в каком-нибудь другом месте.

— Остается радоваться, что им некуда идти, — сказал Беддл, возвращая роботу пустой стакан. Затем он взял у него большое полотенце и принялся ожесточенно тереть им лицо и волосы. Полотенце, конечно, было не так элегантно, как белый носовой платок, но с обильным потом справлялось куда лучше.

— Давайте отправимся к вам, — предложил Гилдерн. — Вы освежитесь в душе, а потом мы кое о чем поговорим.

— Имеешь в виду осведомителя, который сегодня приходил?

— Его самого. Вы приказали проследить за ним, и мы это исполнили. Пока ничего особенного выяснить не удалось, но вы же сами сказали, что хотите постоянно находиться в курсе.

— Тогда поехали, — согласился Беддл и направился следом за Гилдерном, оставив не умолкающую толпу за спиной.

Через сорок пять минут Симкор Беддл уже сидел за своим письменным столом и изучал папку, полученную от Гилдерна. Так он впервые наткнулся на имя Давло Лентралла.

Он очень внимательно просмотрел материалы, содержащиеся в папке. Агенты Гилдерна принялись за работу сразу же, как только осведомитель по имени Ардоза передал им имевшуюся у него информацию. Они дотошно выяснили всю подноготную Давло вплоть до сегодняшнего дня, однако эти сведения мало что им дали. Родился, пошел в школу, изучал астрономию. Никаких потрясающих открытий тут не таилось. Так из-за чего же поднялся шум вокруг этого Лентралла? Может, их информатор затеял с ними какую-то игру?

— Все это нам ни о чем не говорит, — обратился Беддл к Джадело, сидевшему в кресле по другую сторону письменного стола. — Ты по-прежнему считаешь, что тут кроется что-то важное?

— Да, считаю. Мне уже приходилось работать с этим парнем. Он используется нами не так давно, но его информация отличается высокой степенью надежности. И сейчас я могу сказать, что он ведет себя именно так, как должен вести новичок, в руки которого попала важнейшая — и очень опасная — информация. Или же он самый великий актер из всех, которых мне приходилось видеть.

— Хм-м-м. — Беддл уставился в лежавшую перед ним папку, словно силой взгляда мог заставить ее раскрыть какие-то новые тайны. — За пазухой у Лентралла имеется что-то такое, вокруг чего начинается большой шум. Я нахожу это любопытным, но нам необходимы более подробные сведения. Может, ученые просто затеяли между собой какую-нибудь очередную академическую свару?

— Сомневаюсь. Что бы это ни было, оно позволило ему встретиться с целой кучей правительственных чиновников, а под конец — даже с самим Правителем Крэшем. Но пока это все, что нам удалось разузнать.

— Ты считаешь, что мы застряли? Мне это не нравится. — Симкор Беддл не любил выжидать и предпочитал идти напролом.

— Мы выясним все, что только возможно, — заверил его Гилдерн, — но я предчувствую, что после этого нам придется действовать быстро и решительно.

— Согласен. Судя по всему, правительство действует с не свойственной для него расторопностью. Значит, в том, что происходит или готовится, важную роль играет фактор времени. Забери это. — Беддл махнул в сторону папки. Робот, стоявший у стола, наклонился, захлопнул папку и убрал ее. Беддл поднялся, и второй робот сделал шаг вперед, чтобы отодвинуть его стул. Беддл шагнул из-за стола, не дожидаясь, пока роботы уберутся с его пути. Это было вполне в духе Железноголовых. Они требовали от роботов идеального выполнения своих обязанностей и при этом ни в грош их не ставили.

Пусть за Железноголовым ухаживал хоть целый взвод роботов, поднимая его с постели, умывая и обслуживая в течение всего дня, он не только не обращал на них внимания, но иногда даже не замечал их присутствия. Кто-то сказал, что колонисты привыкли жить в окружении призраков, и он был не далек от правды.

Беддл опустился в одно из просторных удобных кресел, предназначенных для посетителей, устроив в нем свое грузное тело с неожиданной ловкостью.

— А что думаешь об этом ты сам? — спросил он у мужчины, сидевшего напротив него.

Джадело Гилдерн улыбнулся, продемонстрировав два ряда ухоженных зубов. Недавно Беддл назначил его своим заместителем по партии, одновременно с этим оставив за ним и прежний пост, который с иезуитской иносказательностью назывался «директор по информации и исследованиям». На самом деле это означало руководство всей разветвленной шпионской сетью Железноголовых.

Гилдерн был маленьким худосочным человечком с землистой кожей, жидкими светлыми волосами и узким вытянутым лицом. Сегодня на нем был весьма будничный свободный наряд, состоявший из серых штанов и серой туники. Как всегда, казалось, что одежда висит на нем мешком.

— Все это кажется мне чрезвычайно важным, хотя я и не знаю, что за этим стоит, — проговорил он. — У нас было слишком мало времени, чтобы досконально изучить ситуацию. — Голос Гилдерна звучал негромко и даже музыкально. Беддл готов был побиться об заклад, что половиной всего того, чего удалось добиться Гилдерну, он обязан именно своему голосу. — Конечно, нам не составило бы труда пробраться в лабораторию Лентралла, как следует там оглядеться и таким образом выяснить, чем он занимается. Но при этом существует вероятность того, что наши люди попадутся, а уж то, что Лентралл или его коллеги заметят следы вторжения, так это наверняка. В университете, как ни странно, существует весьма продвинутая система безопасности. И еще в меньшей степени мне хотелось бы предпринимать попытки взломать компьютерные файлы Лентралла. Удача не очень-то сопутствовала нам, когда мы пытались влезть в компьютеры поселенцев. Но даже если нам это удастся, это почти наверняка будет замечено.

— Чаю, — проговорил Беддл, словно обращаясь к пустому месту. Один из роботов-слуг засуетился с необычайным проворством и всего через десять секунд появился с чашкой горячего чая, заваренного именно так, как любил Беддл. Беддл взял у робота блюдце с чашкой, даже не посмотрев на него. — Значит, ты полагаешь, что информация, которую мы можем получить, не стоит того, чтобы рискнуть нашими людьми или насторожить Лентралла?

— Нет, сэр, не совсем так. Я думаю, что через день-два мы узнаем достаточно много и без такого риска. Лентралл не производит впечатление человека, который любит и тем более умеет хранить тайны. Но могу ли я спросить, чем вызван ваш интерес к этому молокососу?

— Я интересуюсь Лентраллом по двум причинам, — сказал Беддл в промежутке между двумя глотками чаю. — Во-первых, им заинтересовались другие, и я хочу знать, почему. Вторую причину ты сам достаточно четко сформулировал после митинга: нам нужен кризис, и я жду не дождусь ситуации, которая его спровоцирует. Железноголовым не выгодно, чтобы люди чувствовали себя в безопасности. Мы хороши во время бури, а не в штиль. Наша сила — в умении использовать любые события, кризисы и ситуации, даже созданные нашими противниками, против них самих. К сожалению, в последнее время у нас не было возможности активно действовать, но время от времени на горизонте неожиданно возникает что-то или кто-то, и тогда мы не имеем права сидеть сложа руки. В данном случае я имею в виду нашего друга Лентралла. Такие лентраллы — сырая глина в наших руках, а сейчас она нам ох как нужна.

— Вы полагаете, что в последнее время мы не очень-то хорошо работали? — спросил Гилдерн, но этот вопрос прозвучал скорее как утверждение.

— Вот именно, — сказал Беддл, а затем сделал последний глоток чаю, отвел руку с наполовину пустой чашкой в сторону и разжал пальцы. Робот выхватил ее вместе с блюдцем из воздуха, не пролив при этом ни капли. — Можно сказать и по-другому: у нас просто не было работы. А мы, если хотим выжить, обязаны действовать. Посещаемость митингов продолжает падать. — Беддл откинулся на спинку кресла и на несколько секунд погрузился в размышления. — Я лезу из кожи вон, чтобы поддерживать имидж лидера на должной высоте. Как ты полагаешь, Гилдерн, у меня это получается?

Симкор Беддл был низеньким и жирным, но это описание, хотя и было совершенно точным, все же не подходило ему. Ничто в его облике не выглядело маленьким, мягким или дряблым. Нередко казалось, что благодаря своей железной воле он становится выше сантиметров на десять. Лицо его было круглым и отличалось мертвенной бледностью, но кожа туго обтягивала упрямые скулы. Точно определить цвет его ярких, как драгоценные камни, глаз не представлялось возможным, но взгляд их был пронзительным и буравил собеседника не хуже сверла. Свои угольно-черные волосы Беддл зачесывал назад. Сейчас он надел более скромный вариант обычной для себя военной формы. Поскольку разговор был частным и поздним, на лидере Железноголовых не было ни наград, ни эполет, ни лент, ни галунов, ни регалий, без которых он никогда не появлялся на публике. Всего лишь скромная черная туника и скромные черные штаны военного покроя. Однако подобная напускная скромность оказывалась временами куда более эффектной.

— Да, сэр, у вас это прекрасно получается, — закивал Гилдерн.

— Хотелось бы верить, — сказал Беддл. — И все же какой от всего этого толк, если я лишен возможности руководить! — Он подался вперед, приподнял ногу и посмотрел на нее. — Я похож на этот ботинок. Взгляни: черный, со стальным носком… Посмотришь на него, и кажется, что он способен вышибить любую дверь, раздробить любой череп. Но какой в нем прок, если нечего ударить! Если я не буду использовать их слишком долго, люди решат, что я вообще на это не способен. Железноголовые больше не могут полагаться лишь на слова. Нам нужно нечто такое, что придаст нам ускорение.

— Я прекрасно понимаю вас, сэр, — быстро проговорил Гилдерн. — Вы хотите сказать, что в последнее время нам не удавалось следовать той стезей, которая предписана нам философией Железноголовых.

Философия Железноголовых была сама простота. В качестве решения абсолютно всех проблем она предлагала один-единственный рецепт: побольше роботов и чтобы они были получше. Роботы освободили человечество, но не до конца, поскольку их было недостаточно. Чем больше их станет и чем лучше они будут трудиться, тем большую свободу обретут люди для достижения своих целей. Беддл считал — или по крайней мере сумел убедить и себя, и многих других — что кризис, связанный с оздоровлением планеты, был либо фарсом, либо неуклюжим поводом для того, чтобы отобрать у частных граждан принадлежащих им роботов и таким образом ограничить их свободу.

Экспроприация частных роботов, проведенная Хэнто Грегом, явилась величайшим событием для Железноголовых. Толпы людей встали под их знамена, поскольку этот шаг Правителя полностью подтвердил все самые мрачные предсказания Симкора Беддла. Он пророчил, что это станет началом конца, вехой, которой будет отмечен крах цивилизации колонистов на Инферно, после чего можно ожидать лишь одного — захвата планеты поселенцами.

Но когда обещанные катастрофы не сбылись, многие вновь присоединившиеся члены партии, а также немало ее прежних приверженцев стали постепенно отходить в сторону от организации Беддла. На протяжении последних пяти лет дело, начатое Правителем Грегом, продолжил Альвар Крэш, причем даже с большим успехом, нежели его предшественник. Это были пять лет правления мудрого, стабильного правительства, пять лет осознанного и размеренного движения по пути улучшения климата планеты.

И что хуже всего, люди начали понимать, что вполне могут обойтись гораздо меньшим числом роботов, нежели прежде. Железноголовые лезли из кожи вон, размахивая мрачными статистическими сводками, в которых говорилось, что уровень жизни неуклонно падает, доходы населения уменьшаются, гигиенические нормы опускаются, а число несчастных случаев возрастает. Но все эти ужасы почему-то не производили на людей почти никакого впечатления. По поводу сложившейся ситуации ворчали многие, но бунтовать не хотел никто. Многих людей это раздражало или ставило в тупик, но ни один из них не испытывал злобы. А без озлобленных людей Железноголовые просто не могли выжить.

— Все верно, — кивнул Беддл, — то, как развивались события, мешало нам следовать нашей философии. Для нас жизненно необходимо, чтобы все снова пошло наперекосяк. — Ляпнув это, Беддл тут же поймал себя на том, что подобного не стоило говорить. Нужно получше следить за своими словами. Сделай он такую оговорку на публике, мог бы разразиться чудовищный скандал. — То есть, если говорить более точно, мы еще раз должны показать людям, что сейчас дела на планете обстоят не так, как надо. Для того чтобы вновь поднять массы и повести их за собой, нам нужен некий символ, некий образ, некая идея.

— И вы полагаете, что таким символом может стать Давло Лентралл? — спросил Гилдерн. — Или что он может хотя бы помочь нам обрести подобный символ?

— Не имею на этот счет ни малейшего представления, — проговорил Симкор Беддл. — Но это вполне вероятно, а мы не имеем права упускать ни одной возможности.

— Как скажете, сэр. Мы будем и дальше приглядывать за нашим новым другом.

— Хорошо, — кивнул Беддл. — А теперь двинемся дальше. Что нового ты можешь мне сообщить о, гм, другом проекте, над которым работаешь?

Гилдерн ухмыльнулся, вновь продемонстрировав свои акульи зубы.

— Вам известно, сэр, что это проект долгосрочный. И, несмотря на палки, которые вставляют нам в колеса, мы в своих поисках, хотя и медленно, но неуклонно продвигаемся вперед. Настанет день, и мы сможем нанести удар.

Лицо Беддла озарилось счастливой улыбкой.

— Превосходно! — сказал он. — Просто превосходно! Я надеюсь и верю, брат Гилдерн, что, когда этот день настанет, наши друзья так и не сумеют понять, откуда последовал удар.

— Если нам повезет, сэр, «новозаконники» даже не успеют сообразить, что произошло. Они уже перестанут существовать.

Беддл громко рассмеялся, и от хриплых звуков этого циничного хохота даже Гилдерну сделалось не по себе. Однако это ничего не значило. Ему было приятно сознавать, что даже если с Лентраллом у них не выйдет ничего, кроме головной боли, существуют и другие способы подстегнуть события на планете.

Когда Тоня Велтон закончила читать доклад СБП, она почувствовала, что комната плывет перед ее глазами. Положив бумаги на стол, она глянула в сторону окна. Небо начинало светлеть. Пока она читала, ночь сменилась днем.

Ее люди все же сумели забраться в компьютерные файлы Давло Лентралла и сделать предварительный анализ того, что в них обнаружили. Конечно, экспертам понадобится куда больше времени для того, чтобы решить, можно ли воплотить в жизнь идеи Лентралла и реальны ли они вообще, но Тоня уже была готова поверить в их обоснованность. Лентралл излагал свой план со смертоносной серьезностью, и у Тони не было ни малейших сомнений в том, что слово «смертоносный» — самое подходящее определение для его плана. Колонисты не имели ни малейшего опыта в этой области и не могли предвидеть, какими опасностями грозил подобный замысел. Малейшая ошибка — и они будут стерты с лица планеты.

Придется что-то предпринимать. Если колонисты и впрямь намерены рассматривать этот безумный проект, она обязана каким-то образом удержать их от необдуманных шагов прежде, чем будет слишком поздно. Но она бессильна, пока не будет располагать более полной информацией. А с другой стороны, когда информация попадет к ней в руки, может оказаться, что поезд уже ушел и сделать ничего нельзя. Замкнутый круг.

Они должны быть готовы действовать уже сейчас, а не в будущем. Необходимо разработать предварительные планы и надеяться на то, что они никогда не понадобятся.

Тоня протянулась к телефону.

Синта Меллоу, начальник СБП, села в кровати и надавила на панель устройства громкой связи.

— Меллоу слушает, — сказала она.

— Это Велтон, — донесся голос из динамика.

Синта моргнула и удивленно нахмурила брови. Какого черта она звонит в такую рань?

— Чем могу быть полезна, мэм? — спросила она.

— Включи систему защиты переговоров, — приказала Велтон. Затем послышался щелчок, и комнату наполнило шипение статических помех.

Синта также переключила свой прибор на режим защиты от прослушивания и сказала:

— Сделано. Что случилось?

— Я только что закончила читать предварительный отчет по Лентраллу. И думаю, мы должны разработать план экстренных мер на тот случай, если нам самим придется вплотную заняться этим человеком.

Синта наморщила лоб. Она либо ослышалась, либо неправильно поняла Тоню. Не может же она всерьез говорить о похищении человека!

— Повторите еще раз, — попросила она.

— Я говорю, что Лентралл может понадобиться нам самим. Точнее говоря, может случиться так, что нам придется спрятать Лентралла и то, чем он занимается, от инфернитов. По крайней мере, на некоторое время.

— Но, мадам Велтон, это будет безумием! Совершенным безумием! Если он представляет собой такую важную персону, как вы говорите, то…

— Можно сказать и так, — перебила ее Тоня Велтон. — Точно так же можно назвать «важной» эпидемию чумы или взрыв сверхновой рядом с нашей планетой. Лентралл — это катастрофа, которая вот-вот должна разразиться. И если уж говорить о безумии, то только применительно к нему. Вы должны установить за Лентраллом плотное круглосуточное наблюдение, а также разработать план его похищения и удержания. Спланируйте операцию таким образом, чтобы ее можно было провести в ближайшие дни, и находитесь в состоянии готовности номер один. Я хочу, чтобы в этом плане учитывалось как можно большее число вероятностей и чтобы его можно было привести в действие в течение часа после того, как я дам соответствующую команду. — Несколько секунд в комнате царила тишина. Синта уже подумала было, что Тоня Велтон закончила давать инструкции, но та заговорила опять: — И пока вы занимаетесь всем этим, молитесь о том, чтобы не было слишком поздно.

Глава 4

— Ну-ка, прокрути еще раз, Джервад, — приказал Жустен Деврей. — С максимальным увеличением и улучшением изображения.

— Есть, сэр. — Джервад активировал приборы и снова загрузил свою встроенную память.

Деврей еще раз просмотрел ожившие образы. Когда на экране появилась лысая голова Барснелла Ардозы, изображение укрупнилось и стало зернистым. Жустен просмотрел лица, хранившиеся в памяти Баппера-323, уже с дюжину раз. Эти изображения были в три раза отчетливее, но те, которыми располагал Джервад, были зафиксированы под более удобным углом. Скопировав кадры, отснятые Баппером в ходе наружного наблюдения, Деврей оставил его с аэрокаром на прежнем месте, приказав дождаться того момента, когда Ардоза покинет Сеттлертаун, и затем как можно более скрытно сопровождать его, куда бы он ни направился.

— Хорошо, Джервад. Останови изображение на самом чистом кадре и покажи мне того, с кем ты первоначально заметил сходство подозреваемого. — Жустен говорил напряженным голосом и напоминал гончего пса, учуявшего дичь. В каждом хорошем полицейском всегда есть частичка охотника, преследователя, который, взяв след, идет до конца. Именно эти качества проснулись в Жустене, как только он увидел Барснелла Ар дозу. Или… того человека, который сейчас называл себя этим именем.

Робот повиновался приказанию Жустена, и на плоском экране застыли два неподвижных изображения: одно — немного размытое и зернистое, второе — резкое и отчетливое, снимок из полицейских архивов.

Иногда ошибались и роботы. Бывали случаи, когда, сравнивая какое-нибудь лицо со снимком, хранящимся в его памяти, робот утверждал, что они идентичны, в то время как человек, посмотрев на два эти снимка, сразу же сказал бы, что на них изображены совершенно разные люди. Но только не на сей раз. Пусть снимок подозреваемого, сделанный в ходе наблюдения, был отвратительного качества, но на нем, несомненно, был изображен тот же самый человек, что и на снимке из полицейского архива.

Жустен смотрел на размытое изображение. Система улучшения качества сделала свое дело, и заставлять ее трудиться дальше не имело смысла. Жустен знал, что может приказать роботу еще раз подчистить картинку, но они и без того находились на том пороге, после которого дальнейшие улучшения могли делаться уже лишь на уровне догадок. Вместо того чтобы приобретать информацию, они начнут ее терять. Лицо на снимке будет выглядеть лучше, но вместе с тем оно станет меньше напоминать Ардозу.

Меньше напоминать Ардозу. Эта мысль резанула Жустена, но почему? Он пока этого не понимал. Ну и ладно. Пусть немного отлежится. Жустен хотел, чтобы понимание пришло к нему само, а не было притащено на веревке.

Он позволил себе улыбнуться. Можно ли придумать что-нибудь более простое, нежели быть непохожим на Ардозу! К тому же для полицейского становился все более очевидным тот факт, что Ардозы вообще не существует в природе. Первая ниточка к осознанию этого маленького интересного факта протянулась тогда, когда Жустен задумался над тем, почему фотографии Ардозы нет в электронной памяти Баппера-323. А ведь там должны находиться те же кадры, что и в архивных файлах Джервада.

Ответ оказался на удивление простым. Пусть тревожным, но простым. Когда Жустен сравнил базы данных Джервада и Баппера-323, то обнаружил, что у Джервада файлы обновлялись лишь несколько дней назад, в то время как у Баппера-323 они были полуторагодичной давности. Это было неудивительно, учитывая тот факт, что Бапперы являлись далеко не самой популярной моделью. В пункте проката, где Жустен взял этого робота, он заметил с дюжину пылившихся Бапперов с отключенным питанием.

В базе данных Джервада Ар доза имелся, но та же база данных утверждала, что данные на этого человека были введены в нее пять лет назад. И в то же время в базе данных Баппера, введенной полтора года назад, о нем не было ни единого упоминания.

Короче говоря, было совершено очевидно, что кому-то удалось сыграть грязную шутку с полицейскими компьютерными архивами и ввести туда ложную информацию. И все эти титанические усилия были предприняты неизвестными для того, чтобы внедрить в университет Аида своего агента. И вряд ли злоумышленники стали бы так мучиться только ради одного человека. Так что придется перепроверять все архивы — что называется, от корки до корки. Это будет долгий, мучительный и изматывающий поиск бреши, образовавшейся в системе безопасности. Тяжелая работа. Жустен внутренне порадовался тому, что не является офицером контрразведки. Ребятам оттуда предстоит помучиться.

Но куда именно они — интересно, кстати, кто такие эти «они»? — решили внедрить своего человека? Жустен перечитал данные на Ардозу еще раз и более внимательно. В каком подразделении университета он обосновался?

Когда Жустен нашел ответ на этот вопрос, он почувствовал, как волосы его зашевелились и встали дыбом. Ардоза числился в университетском Центре исследований в области преобразования климата планеты. Это объясняло многое. Даже чересчур многое — до такой степени, что полицейский почувствовал себя, как на раскаленной сковородке. Он был бы удивлен, узнав, что кто-то решил доставить себе столько хлопот, внедряя агента, который будет наблюдать за какой-нибудь отмирающей областью исследований. Но экология — это совсем другое дело.

Борьба вокруг вопроса об изменении климата на планете являлась в настоящее время краеугольным камнем всего, что происходило на Инферно. В руках тех, кто контролировал этот процесс, находилась и сила, причем не только физическая, которая заключалась в могучих механизмах, призванных изменить лицо планеты, но и финансовая, политическая, интеллектуальная. Иными словами — власть. Вот почему весьма веские причины внедрить своего человека в Центр исследований в области трансформации имелись буквально у всех — и у поселенцев, и у Железноголовых.

Но что-то здесь не сходилось. Этот Ардоза — или как там он звался на самом деле — был не похож на людей того сорта, которых высматривал Деврей у входа в Сеттлертаун. Глубоко законспирированный агент наверняка не полез бы к главному входу и использовал бы один из второстепенных, чтобы не рисковать своим прикрытием. Если только не произошло какое-то настолько важное и срочное событие, ради которого можно было бы пойти на такой риск.

Однако что срочного могло случиться в области преобразования климата? Эта программа была рассчитана не на одно поколение. Она продвигалась медленно, неспешно. Осуществление любого проекта в этой области занимало годы. Какая информация, связанная с экологией планеты, могла оказаться настолько срочной, чтобы лже-Ардоза повел себя так безрассудно? Почему он воспользовался главным входом? Почему не захотел передать имеющиеся у него сведения каким-нибудь иным способом? Ведь перекрыть все до единого каналы связи не в состоянии никто, даже полиция. Если располагаешь хотя бы небольшим запасом времени, всегда есть возможность переправить послание почти без всякого риска. Можно написать записку и послать с ней робота, можно использовать тайниковую связь, оставив информацию под каким-нибудь камнем, можно прибегнуть к помощи кода — отправить совершенно невинное сообщение вроде «Ваши туфли готовы, можете забрать» или «Закажите, пожалуйста, мне к завтраку овсянку», в котором каждое слово будет нести определенный скрытый смысл.

У Ардозы наверняка существуют какие-нибудь подобные способы связи с поселенцами. Так что же ему удалось раскопать? Какую информацию — настолько важную, что он решил прийти к главному входу в Сеттлертаун и пренебречь всеми остальными возможностями?

По мере того как Жустен рассматривал два снимка, в нем крепла уверенность в том, что раньше он никогда не видел этого человека во плоти. Но он определенно видел его изображение — то ли на снимке, то ли на голограмме, то ли как-то еще.

В полицейской папке по одному из дел. Вот оно! Фотографии из полицейской папки по какому-то уголовному делу, которое либо расследовал, либо просто читал Жустен Деврей. По делу, которое было достаточно крупным для того, чтобы Жустену понадобилось рассматривать фотографии его участников до тех пор, пока они намертво не впечатались в его мозг. Но в чем бы ни заключалось то дело, Ардоза не являлся в нем центральной фигурой, иначе Деврей узнал бы его с первого взгляда. Кроме того, судя по времени, что понадобилось Жустену для того, чтобы отыскать в памяти это лицо, дело, видимо, было давнее.

В голове Жустена вновь заворочалась какая-то неясная мысль, которая уже посещала его несколько минут назад. Меньше напоминать Ардозу. Может быть, подсознание нашептывало полицейскому, что теперь Ардоза выглядит иначе, нежели тогда, когда Жустен увидел его снимки впервые? Посмотрев на экран еще некоторое время, он сказал:

— Джервад, убери собоих снимков усы. И пусть он выглядит немного моложе. Но не в соответствии со стандартами колонистов. Мы старимся очень медленно. Сделай это так, как если бы этот человек был поселенцем. Сбрось ему десять лет в стандартном масштабе.

— Есть, сэр. — Робот стал ловко управляться с верньерами видеоприбора. Фотографии уменьшились в размере и теперь занимали лишь небольшую часть плоского экрана. С лица изображенного на них человека исчезли усы. Компьютер не знал, какой формы была скрывавшаяся под ними верхняя губа мужчины, и поэтому выбрал оптимальную с его точки зрения.

Затем изображения стали множиться, меняясь прямо на глазах. Лицо мужчины начало молодеть. На одних его волосы были жидкими, на других у него отрастала густая шевелюра. Исчезли морщины, бесследно растаял второй подбородок. Однако человек может стареть по-разному, а также и принимать разнообразные меры против этого старения, если захочет. Колонисты, разумеется, предпринимали всевозможные усилия, чтобы замедлить этот процесс, поселенцы — нет.

Колонисты не привыкли наблюдать старение людей, не привыкли видеть, как с годами меняется их внешность. Если бы один из них — людей почти без возраста — подружился бы с юным поселенцем, а потом расстался с ним и встретился снова, скажем, лет через двадцать, он вряд ли узнал бы в постаревшем человеке своего прежнего друга. Но колонисты все же еще не до конца утратили эту способность и в случае необходимости могли ею воспользоваться.

Система компьютерной графики работала очень быстро, и буквально за считанные секунды на экране возникло две дюжины изображений, предлагавших различные варианты того, как мог выглядеть Ардоза много лет назад. Деврей по очереди изучил каждое изображение. Сначала ему хотелось махом отвергнуть все до единого, но он заставил себя не торопиться. Деврей, конечно, доверял своим инстинктам, но только до определенной степени. А вдруг одно из лиц, которые он отвергнет, и окажется именно тем самым, что беспокоит его память? Он должен очень внимательно прислушиваться к тому, что говорит его подсознание. У номера один слишком много волос. Номер два выглядит чересчур молодо. Третий и четвертый слишком худы, в то время как шестой и восьмой, наоборот, получились чрезмерно дородными.

Жустен Деврей медленно переводил глаза с одной картинки на другую. Какой-то голос в его голове шептал, что он уже близко, что вот-вот придет ответ и возникнет ниточка между сегодняшним днем и прошлым.

И наконец он его увидел. Лицо номер пятнадцать. Оно было ему знакомо. И сразу, в тот же момент, как последний кусочек головоломки встал на свое место, сложилось воспоминание. Деврей вспомнил, кто этот человек.

Он действительно видел фотографию Ардозы раньше. И человек, теперь называющий себя этим именем, действительно проходил в качестве второстепенной фигуры по очень большому делу. По самому большому, которое Деврею когда-либо приходилось расследовать. По делу об убийстве Правителя Хэнто Грега, случившемся пять лет назад.

Отчаянно моргая, Жустен потер ладонями лицо.

— Прошу прощения, сэр, я чувствую себя немного уставшим. Всю ночь глаз не сомкнул. Пришел к вам прямо из архива. — Жустен снова моргнул. Комната, в которой он стоял, по-прежнему расплывалась у него перед глазами. Судя по всему, в кабинете Крэша Правителя ждала жена, и именно поэтому он решил поговорить с Жустеном в кабинете своего помощника. Крэш сказал, что его помощник не появится здесь еще около часа, и все же… Благодаря затейливой росписи на стенах, со вкусом подобранной мебели и украшениям это место походило скорее не на рабочий кабинет, а на жилую комнату. Деврей испытал такое ощущение, будто он вторгся в чужое жилище.

— Все в порядке, голубчик, — успокоил его Крэш. — Присаживайтесь. — Он устроился на низком диване и жестом предложил Деврею присоединиться к нему. — Дональд, принеси коммандеру что-нибудь горячее и крепкое. И чтобы побольше кофеина!

— Сию минуту, Правитель! — откликнулся робот и отправился выполнять приказание.

— Ну что ж, коммандер, на десять часов у нас с женой назначена весьма важная встреча, значит, в нашем с вами распоряжении — около часа. Хватит ли вам этого времени, чтобы изложить то, с чем вы пожаловали?

— Это не займет у меня и пяти минут. — Жустен поколебался, но все же решился спросить: — Простите, сэр, эта встреча, которая назначена у вас на десять часов… случайно не с Давло Лентраллом?

Глаза Крэша удивленно расширились:

— Именно с ним, коммандер. Но я не говорил о том, что снова встречаюсь с ним, никому, кроме жены. Могу ли я спросить, откуда вам об этом известно?

— Спасибо, Дональд, — поблагодарил Деврей персонального робота Крэша, вернувшегося с чашкой дымящейся жидкости, которая оказалась чрезвычайно крепким чаем. Как и большинство колонистов, в общении с роботами он редко отягощал себя всякими там «пожалуйста» и «спасибо», но Дональд-111 каким-то образом внушал к себе уважение. Жустен сделал глоток обжигающего чая и сразу же почувствовал себя лучше. — Я почерпнул информацию из двух источников, — заговорил он. — От наших старых друзей из Службы безопасности поселенцев и от Железноголовых. Само собой разумеется, добровольно делиться со мной этой информацией никто из них не захотел бы. Они и сейчас не подозревают, что мне удалось у них узнать. И все же то, что мне стало известно, я выяснил именно у них. Пока они знают про Лентралла немного, но скоро разузнают все. Потому что обе стороны лезут из кожи вон, стараясь разобраться, во что он вовлечен.

— А вы сами знаете, над чем он работает? — спросил Крэш.

— Нет, сэр. Но, повторяю, если поселенцы и Железноголовые тоже не знают об этом, то к обеду им уже будет известно все до мелочей. Они копают как одержимые.

— Почему бы нам не начать с самого начала? — предложил Крэш.

— Конечно, сэр. Видите ли, на протяжении последнего времени я принимал участие в самых разных операциях, чтобы понять, как работают различные подразделения полиции, узнать, что испытывают в тех или иных случаях мои офицеры…

— И еще для того, чтобы не протирать все время штаны в кабинете, — с улыбкой сказал Крэш. — Когда я был шерифом, то делал то же самое.

Деврей улыбнулся в ответ. Он чувствовал себя гораздо проще, общаясь с Правителем, который когда-то, как и он сейчас, возглавлял полицию.

— Да, сэр. Последней из таких операций являлось скрытное наблюдение за главным входом в Сеттлертаун. Я находился на дежурстве, прихватив своего персонального робота, а также взяв в аренду еще одного робота и аэрокар. Эта работа больше всего напоминает ярмарочное развлечение, когда суешь руку в мешок с безделушками и наугад вытаскиваешь какую-нибудь ерунду. Каждый раз, когда мы засекаем человека, который, по идее, не должен входить в Сеттлертаун, мы проверяем его по электронной картотеке.

— Но сейчас, насколько я понимаю, произошло нечто неожиданное?

— Да, сэр. Роботы засекли человека, который не числится в списках посетителей. Мой робот опознал его, а арендованный не сумел, хотя и являлся моделью, предназначенной для нужд безопасности. Затем я обнаружил, что в идентификационную базу данных моего робота были внесены изменения. Это — копия стандартной базы данных Объединенной полиции Инферно, и, следовательно, изменения были внесены в нее.

— Кто-то заложил в идентификационную базу ОПИ фальшивые данные?

— Да, сэр. И могу добавить, что подлинная информация на этого человека в полицейской базе данных отсутствует. Вот только не знаю, были ли эти данные умышленно стерты теми, кто проник в наши компьютеры, или удалены в результате регулярной чистки базы данных, когда из нее выбрасывается устаревшая информация.

— Понятно. И кем же прикидывается неизвестный?

— Доктором Барснеллом Ардозой из Центра исследований в области преобразования климата. — Жустен вынул из папки два распечатанных цветных изображения. — Это — идентификационная карточка из университета, а это — снимок, сделанный в ходе наружного наблюдения, — проговорил он, поочередно протягивая Правителю фотографии.

Крэш взял снимки и негромко присвистнул:

— Норлан Фил. Поселенец, проходивший по делу об убийстве Грега. Усы немного меняют его, но маскировка, надо признать, не самая изощренная.

Жустен Деврей поглядел на Правителя с нескрываемым восхищением.

— Мне его лицо тоже показалось знакомым, но для того, чтобы вспомнить, кто это такой, мне понадобилось много часов подряд ломать голову и сидеть в архиве.

— Вы все эти годы работали копом, — проговорил Крэш, продолжая рассматривать фотографии Ардозы-Фила. — Расследовали кучу разных дел, общались с сотнями людей. А Фил, хотя я с ним ни разу не встречался, проходил по делу, которое стало последним в моей карьере полицейского. Я до сих пор могу закрыть глаза и вспомнить каждую его страницу. Вы сами-то видели этого типа прежде?

— Нет, сэр, я не присутствовал на его допросе. Хотя, наверное, следовало бы.

— Не порите чушь! — сказал Крэш, но его тон был гораздо более мягким, нежели слова. — Вы тогда принимали участие в расследовании важнейшего дела. А Фила задержали в дальнем конце Большого Залива, за тридевять земель от того места, где вы работали, и он выдал нужную нам информацию практически сразу. Какого же черта вам было торчать на его допросах! На тот случай, если он вдруг всплывет на поверхность пятью годами позже?

— Вы, наверное, правы, и все же сейчас я жалею, что не посмотрел на него тогда.

— Гм-м-м. Ладно, упрямая голова, вернемся к сути. Вы сверялись с записями, а моя память может оказаться вовсе не такой безотказной, как мне хотелось бы. Напомните мне вкратце подноготную нашего общего друга Фила.

— Норлан Фил. Поселенец, но к проектам преобразования климата никакого отношения не имел и не имеет. Видимо, воспользовался прорехами в иммиграционном законодательстве и прибыл на Инферно в надежде подзаработать. Он сошелся с бандой контрабандистов, помогая им нелегально вывозить Новых роботов с острова Чистилище, и попался примерно в то же время, когда был убит Грег. Он пошел на сделку с правосудием — сообщил имя рейнджера, который участвовал в заговоре, но в последний момент остался верен присяге и отказался участвовать в покушении. В обмен на эту информацию с Норлана Фила сняли все обвинения и разрешили беспрепятственно убраться с планеты. Кстати, рейнджера звали Эмох Хатвиц, и он был убит в ту же ночь, что и Правитель, находясь на дежурстве. Это убийство напоминало расправу с изменником, и именно оно натолкнуло нас на мысль, что в покушении на Правителя могли быть замешаны банды контрабандистов.

Крэш покачал головой:

— Не зря я попросил вас освежить мою память. Я уже успел забыть, насколько запутанным было то дело. Но Фил должен был покинуть планету. Почему же он этого не сделал?

— Не знаю, сэр. Но тот факт, что ему было предписано убраться с Инферно, объясняет, почему сведений о нем не оказалось в полицейской базе данных. Мы не храним информацию о людях, которые находятся вне планеты. А почему он не улетел? Полагаю, на своей родной планете он тоже не отличался особой честностью, вот и не решился отправиться домой. Может быть, Фил прибыл на Инферно именно потому, что за ним гналась тамошняя полиция, и, вернись он обратно, непременно загремел бы в тюрьму. Обдумав все это, Фил предложил свои услуги поселенцам в качестве внештатного осведомителя. Они взяли его и обязались защищать и поддерживать в обмен на информацию, которую он станет им поставлять.

— Может статься, Синта Меллоу просто заставила его стать агентом, поскольку знала, что у него рыльце в пуху, — добавил Крэш. — Это, конечно, всего лишь предположение, но звучит оно вполне правдоподобно. И все же, что у нас есть на сегодняшний день? Старый контрабандист, который живет под вымышленным именем и вдруг заявился в Сеттлертаун? Маловато. Должно быть что-то еще.

— Да, сэр, это «что-то» имеется. Я оставил Баппера наблюдать за Ардозой и велел не спускать с него глаз, а сам со своим роботом вернулся в штаб-квартиру Объединенной полиции Инферно, желая выяснить, кто же такой этот Ардоза. Он покинул Сеттлертаун вскоре после нашего отъезда, и Баппер довел его прямиком до штаб-квартиры Железноголовых. Там у него состоялась милая беседа с Джадело Гилдерном.

Крэш вздернул брови.

— Ишь ты, ни много ни мало — с самим начальником спецслужбы Железноголовых! Но откуда вам известно, что он говорил с Гилдерном?

— Я как раз хотел об этом рассказать. Сначала робот-привратник его не впускал. Тогда Ар доза кое-что сказал ему, и тот связался с теми, кто находился внутри. Баппер записал и картинку, и разговор с помощью направленного микрофона и камеры. Я просмотрел эту запись, наверно, с дюжину раз. Ардоза, точнее говоря, Фил, сказал следующее: «Послушай, ты, жестянка! Скажи Гилдерну, что пришел Ардоза с новыми сведениями про Лентралла. Он сразу велит меня впустить». Так все и вышло.

— Не очень-то осмотрительное поведение, если ты являешься двойным агентом, — сказал Крэш. — Красоваться перед главными входами в две различные организации, да еще вести подобные разговоры на улице? Безумие!

— Если только Фил не делал это обдуманно, — предположил Жустен. — Он работает на двух хозяев, почему бы ему не обзавестись третьим. Я не исключаю, что он намеренно хотел привлечь наше внимание.

— События развиваются чересчур быстро, и мы можем потратить целое утро, выдвигая различные гипотезы и гадая на кофейной гуще. Интересно, знают ли Меллоу или Гилдерн, что Фил двойной агент?

— Для того чтобы шпионить в пользу Железноголовых, да и поселенцев тоже, нужно иметь крепкие нервы, — сказал Жустен. — Если он способен работать на одних, значит, сумеет работать и на двоих сразу. Не думаю, чтобы Фил стал раскрывать свои карты перед кем-то из хозяев.

— Почему вы так полагаете? — поинтересовался Правитель.

— Интуиция. То, что мы узнали о характере Фила, расследуя убийство Грега, то, как он вел себя возле Сеттлертауна и по дороге в штаб-квартиру Железноголовых.

— Интересно, — пробормотал Крэш. — Очень, очень интересно. Надеюсь, вы установили наблюдение за Филом?

— Не просто наблюдение. Его обложили, как медведя. Целая команда следует за ним по пятам, прослушивает его переговоры, продолжает копаться в его прошлом.

— Отлично. И вот еще что. Лентралл появится в любую минуту. Я не хочу, чтобы он был в одиночестве, когда уйдет отсюда.

— Я как раз хотел предложить то же самое, сэр. Мне кажется целесообразным обеспечивать его безопасность всеми имеющимися способами — и людьми, и роботами. — После убийства Грега уже нельзя полагаться на одних только роботов или одних только людей-телохранителей, поскольку и у тех и у других имеются свои слабые стороны. Оказалось, что гораздо эффективнее использовать смешанные команды, в которые входят и живые, и механические охранники.

— Очень хорошо, — сказал Крэш. — Если бы это не мешало делу, я посоветовал бы, чтобы охрана осуществлялась скрытно, но в данной ситуации… Пусть они просто постараются как можно меньше попадаться ему на глаза. Лентралл, похоже, не из тех, кто любит, когда его опекают. Скорее всего, рано или поздно он лишится головы. Давайте постараемся, чтобы это произошло как можно позже.

— Есть, сэр.

— Благодарю вас за прекрасную работу, Жустен, — сказал Крэш, поднимаясь с дивана. — Важность того, что вы рассказали, невозможно переоценить. Лентралл задал мне еще ту задачку, и для того, чтобы принять решение, мне понадобится как можно больше информации.

Жустен понял намек. Он встал, сложил фотографии в папку и приготовился уходить. Крэш пожал ему руку, а затем ободряюще похлопал по плечу.

— Я рад, что сумел оказаться полезным, сэр.

— Еще как! Еще как, сынок, — проговорил Крэш, выходя вместе с полицейским в коридор. — Вы оказали мне колоссальную услугу. — Робот Крэша открыл дверь в кабинет Правителя и первым вошел внутрь. — Еще раз спасибо, коммандер.

Только после того, как прозвучали последние слова губернатора, он вошел в кабинет и Дональд закрыл дверь, Жустен Деврей сообразил, что Крэш так и не сказал ему ни слова о том, над чем все-таки работает Лентралл.

Тоня Велтон знала об этом. И Симкор Беддл — тоже. А он, Жустен Деврей, начальник Объединенной полиции Инферно, не знал вообще ничего.

Глава 5

— Он входит, — сказала Синта Меллоу в портативное переговорное устройство, глядя в окно. Группа наблюдения и группа захвата находились в полной готовности и ждали сигнала. Она обеспокоенно тряхнула головой, увидев, как на крышу садится транспортный аэрокар Объединенной полиции Инферно. Сразу же после того, как он приземлился, со взлетно-посадочной площадки взмыла другая воздушная машина, унося прочь Жустена Деврея.

— Наш молодой человек входит в центральный подъезд, лидер соревнований только что улетел, а его друзья — приземлились. — Синта понимала, что говорит чересчур непонятно, но операция была развернута настолько стремительно, что у них не было времени договориться о кодовых названиях. А, черт с ним! Главное, чтобы ее поняли. Синта заговорила открытым текстом: — Лентралл вошел в здание. Я только что заметила, как улетел на своем аэрокаре Деврей, а вместо него на крыше приземлился транспортник, набитый оперативниками ОПИ. Полагаю, они собираются превратиться в нянек Лентралла.

Конечно, говорить в открытую было рискованно, но Синта была уверена — или почти уверена, — что полиция их не подслушивает. Контрразведка колонистов работала все лучше, но сейчас переговоры шли не по гиперсвязи, а через провода.

Разумеется, полиции было известно об этом наблюдательном пункте, расположенном прямо напротив Дворца Правителя. Точно так же поселенцы знали, что полиция Инферно денно и нощно держит под наблюдением главный вход в Сеттлертаун. Все это было неотъемлемой частью игры. Но знать, в каком кабинете находится наблюдательный пункт, — это одно, а обнаружить потайную линию связи и подсоединиться к ней, да еще незаметно, — совсем другое.

— Если они сейчас начнут прикрывать Лентралла, это будет очень скверно, — послышался голос из переговорного устройства.

Синта Меллоу не удивилась тому, что Тоня Велтон прослушивает переговоры. Ее тревожило другое: Тоня оказалась слишком глубоко вовлечена в эту операцию. Обычно Велтон старалась держаться подальше от спецслужбы, возглавляемой Синтой, и для этого имелись веские причины. Ни один лидер, осознающий свою ответственность, не станет находиться слишком близко к людям, которые занимаются грязной работой. Но в данном случае все обстояло иначе.

— Будьте наготове, — приказала Синта своим подчиненным и передвинула рычажки на переговорном устройстве, отключив группы наблюдения и захвата. — Сейчас нас никто не слышит, мадам Велтон. Мэм, вам не следует говорить, когда вас могут слышать оперативники. Если они узнают ваш голос, это не приведет ни к чему хорошему.

— По этому поводу мы будем волноваться позже, — отрезала Велтон, будто опасность засветиться ее ничуть не волновала. — Что вы там говорили насчет «нянек»?

— Похоже, после того как Лентралл вошел во Дворец Правителя, на крышу приземлился транспортный аэрокар с целым взводом охраны. Я предполагаю, что, как только Лентралл выйдет из здания, его тут же возьмут под охрану.

— И пока они будут «пасти» Лентралла, мы не сможем его взять, — констатировала Тоня.

— Да, мэм, — ответила Синта, стараясь не выдать облегчения, которое испытывала. Она с самого начала не одобряла этой сумасшедшей затеи.

— Значит, мы должны захватить его раньше, чем он окажется в кольце телохранителей, — сказала Тоня. — Берите его!

— Что?! — почти выкрикнула Синта.

— Вы прекрасно слышали меня, Меллоу. Это приказ. Возьмите его сразу же, как только он выйдет из здания. Полагаю, что в вашем распоряжении остается примерно час. Будьте готовы и пошевеливайтесь.

Дверь отворилась так мягко, как если бы была открыта рукой хозяина. Никакого взлома замков, никаких хитроумных приспособлений для отключения охранной сигнализации. Джадело Гилдерн был достоин любых эпитетов, но неуклюжим его назвать было нельзя. Сунув приспособление, с помощью которого открыл дверь, в карман, он вошел в рабочий кабинет Давло Лентралла, закрыл за собой дверь, а затем облегченно вздохнул и оглядел небольшую комнату. Со стороны могло показаться, что Гилдерн совершенно спокоен, но это было не так. Мужчина был перепуган до смерти. Сердце так громко колотилось в его груди, что он боялся, как бы этот стук не услышали в коридоре.

Гилдерн знал, что он далеко не храбрец. В своей работе ему часто приходилось сталкиваться с опасностями и рисковать, но он шел на это исключительно ради собственной выгоды. Даже если путь для достижения этой выгоды был тернистым и запутанным, конечная цель неизменно стояла перед его внутренним взором и вела его подобно путеводной звезде. Что бы ни делал Гилдерн, он делал это только ради себя. И, кстати, он был бы немало удивлен, если бы эта тайная вылазка в кабинет Лентралла не принесла ему очередной порции дивидендов. В данном случае — хотя бы в смысле репутации. Не зря же, отправляясь сюда, он сказал Беддлу, что идет чуть ли не на смерть!

На самом деле никакого особого риска в этом предприятии не было. Если бы Гилдерн попытался проникнуть в компьютерные файлы Лентралла, он в гораздо большей степени рисковал бы быть обнаруженным и схваченным за руку. А тут — совсем иное дело. Помещение охранялось защитной сигнализацией, и это сыграло Гилдерну на руку. Хорошая охранная система заставляет людей чувствовать себя спокойно. Люди, которые чувствуют себя спокойно, расслабляются, а люди, которые расслабляются, начинают делать ошибки.

Одной из таких ошибок являлось мнение, что охранная система, хорошо зарекомендовавшая себя в одном месте, сработает так же надежно и во всех остальных. Очередным свидетельством тому явилось то, как легко справился Гилдерн с дверным замком. Если запоры крепки и охранная система надежна, значит, можно, понадеявшись на них, оставить записи и книги валяющимися где попало.

Гилдерну хотелось верить в то, что Лентралл рассуждал именно так, и, судя по всему, он не ошибся. От компьютерных файлов ему было бы мало прока. Гилдерн не являлся ни технарем, ни ученым. Для того чтобы расшифровать техническую информацию, ему понадобилось бы чересчур много времени. Нет! Бумаги, которые можно сфотографировать, — вот, что ему нужно. Небрежные записки, краткие наброски, приготовленные для того, чтобы объяснить суть проблемы непосвященным. А если повезет — электронные блокноты, доверху набитые информацией, которую можно скопировать и забрать с собой.

В кабинете царил относительный порядок, но не такой, как если бы здесь прибирался робот. Гилдерну хватило одного взгляда, чтобы заметить: некоторые книги на полках чуть-чуть выдвинуты, стопки бумаг на столе выровнены недостаточно аккуратно, а стул не задвинут под письменный стол и стоит чуть в стороне. Значит, Лентралл присматривает за комнатой сам. Что ж, тем лучше! Если Гилдерн случайно сдвинет что-нибудь с места, это останется незамеченным. Кроме того, если хозяин кабинета и впрямь ухаживает за ним самолично, этот «порядок» может немало рассказать о его характере.

Гилдерн приступил к обыску.

От взгляда Фреды Ливинг не ускользнуло, как изменилось лицо ее мужа сразу же, как только за его спиной закрылась дверь. Непроницаемое выражение на нем сменилось глубокой озабоченностью. Посмотрев на жену, Альвар, видимо, понял, что Фреда заметила его тревогу, и печально улыбнулся.

— А вот когда я был полицейским, то не умел скрывать своих чувств, — проговорил он. — Мое лицо было открытой книгой. Вот ведь что политика делает с людьми.

Фреда встала со стула и взяла мужа за руку:

— Даже не знаю, радоваться ли, что со мной ты не притворяешься, или огорчаться тому, что ты вообще на это способен.

— Наверное, и то и другое, — словно извиняясь, сказал Альвар.

— О чем рассказал тебе Деврей?

— О том, что наши друзья и наши враги, которые, кстати, могут оказаться одними и теми же людьми, уже знают почти все, что мы пытаемся держать от них в секрете.

— Не только от них, но и от меня. — Фреда отошла от мужа на пару шагов, сложила руки на груди и присела на краешек его рабочего стола. — Может, если им уже все известно, ты нарушишь обет молчания и все же посвятишь меня в суть происходящего?

Сцепив руки за спиной, Крэш принялся расхаживать из одного конца кабинета в другой — верный признак беспокойства и нетерпения.

— Где же этот парень? — воскликнул он, не обращаясь ни к кому, а затем перевел взгляд на жену, не прекращая мерить комнату шагами. — Не подумай, что у меня есть от тебя какие-то секреты. Просто я хотел, чтобы ты выслушала все это точно так же, как я в первый раз. Мне было важно узнать твое мнение о… об этом, и я не стал тебе ничего говорить, чтобы ты не делала предварительных выводов.

— Тебе это удалось. Мне известно лишь, что это может обернуться угрозой для роботов с Новыми Законами.

Крэш перестал расхаживать по кабинету и снова посмотрел на жену:

— Это может обернуться угрозой для всех. И, кстати, вот главный герой нашего времени.

Дверь скользнула вбок, и в комнату вошел молодой энергичный человек в сопровождении средних размеров робота мышиного цвета, который незамедлительно занял место в одной из стенных ниш. Если робот был совершенно неприметным, то человек — наоборот. Угловатое лицо, темная кожа, подстриженные ежиком волосы, быстрый взгляд придавали ему если не мужественный, то, по крайней мере, необычный вид. Являлся Давло Лентралл центральной фигурой важнейших событий или нет, но выглядел он очень импозантно.

— Доброе утро, доктор Ливинг, — произнес он, отвесив женщине легкий поклон. Этот старомодный жест в его исполнении получился весьма элегантным. Затем он повернулся к ее супругу: — Доброе утро, сэр.

— Здравствуйте, — кивнул Крэш. Возле одной из стен кабинета стоял диван. Крэш уселся на него, Фреда опустилась рядом, и губернатор указал Лентраллу на удобное кресло, стоявшее напротив дивана. — Присаживайтесь, доктор Лентралл.

Однако Лентралл остался стоять. Было видно, что он волнуется, но старается казаться спокойным.

— Сэр, я должен сказать вам одну вещь. Возможно, это прозвучит абсурдно, но мне кажется, что… что за мной следят.

Крэш печально улыбнулся.

— С сожалением должен констатировать, что это звучит вовсе не абсурдно, — сказал он. — Только что от меня ушел коммандер полиции. Он сообщил мне, что кое-кто очень вами заинтересовался. Поэтому я не удивлюсь, если за вами установили слежку.

Давло кивнул и, похоже, немного расслабился.

— Как ни странно, ваши слова принесли мне облегчение. Я предпочитаю знать наверняка, что за мной следят, нежели мучиться параноидальными страхами.

— Поверьте мне, голубчик. В нашей жизни одно не исключает другого. Пусть все остается как есть. Сделайте глубокий выдох, присаживайтесь, и поговорим о деле.

— Да, сэр.

Давло опасливо опустился в кресло, словно боясь, что оно развалится под его весом либо из сиденья выскочит какой-то потайной механизм и схватит его.

Фреда обратила внимание на то, что сегодня кабинет выглядит немного иначе, нежели всегда, да и муж находится не на своем обычном месте. Она поняла, что Крэш велел произвести в комнате перестановку, чтобы она выглядела менее официально и чуть более по-домашнему и не подавляла посетителя торжественностью. Этим утром Альвар Крэш не восседал, как обычно, в своем напоминающем трон кресле, отгороженный от всех барьером огромного резного стола. Он сидел на диване в подчеркнуто расслабленной позе. Находясь в кресле, Лентралл имел возможность смотреть на Правителя немного сверху, а низкий столик между ним и диваном являлся своего рода нейтральной полосой, буферной зоной, как бы отгораживавшей маленький мир Лентралла от постороннего вторжения. Даже спокойное выражение на лице Альвара являлось частью игры.

Внезапно до Фреды дошло, что она тоже — часть этого шоу. Альвар хотел, чтобы, рассказывая, Лентралл обращался именно к ней. Может быть, он рассчитывал на то, что его успокоит общение с женщиной, близкой ему по возрасту и не отягощенной никакой официальной должностью? А может, Альвар захотел устраниться от разговора и побыть в роли стороннего наблюдателя? Впрочем, возможно, он делал все это чисто инстинктивно, руководствуясь шестым чувством опытного политика, которое невозможно ни объяснить, ни проанализировать.

— Дональд, — проговорил Крэш, — сделай для нашего гостя какой-нибудь напиток.

— Сию минуту, сэр, — ответил Дональд, выступая из ниши. — Что вы предпочитаете?

— Ничего, — ответил Лентралл, с удивлением рассматривая робота. Затем он повернулся к Фреде: — Доктор Ливинг, простите мое любопытство, но прав ли я, предположив, что именно вы разработали и создали этого робота?

— Вы правы.

— Ага… Вы очень известный человек, и точно так же известны многие из ваших творений.

— Мягко сказано, — мрачно хмыкнул Крэш.

Лентралл перевел взгляд на Правителя, и на его губах заиграла тонкая улыбка:

— Вы совершенно правы, сэр. Но меня смутило его имя. Почему именно Дональд?

— У меня есть смешная привычка называть сделанных мною роботов именами, придуманными одним древним писателем, — ответила Фреда. — Этот человек жил на старой Земле в эпоху, предшествующую появлению роботов. Человек по имени…

— Шекспир, — перебил ее Лентралл. — Мне это известно. Вильям Шекспир. Кстати, я полагаю, его было бы точнее называть не писателем, а поэтом или драматургом. Я знаком с его творчеством, поэтому и удивился. Других ваших роботов зовут Калибан, Просперо, Ариэль — все из Шекспира. Я даже видел какой-то репортаж про вас, и обратил внимание на то, что вашего персонального робота зовут Оберон. Снова Шекспир. Вот почему имя Дональд заставило меня удивиться.

— Прошу прощения?

— Позвольте, я объясню, сэр, — заговорил Дональд, обращаясь к Лентраллу. — Я назван в честь второстепенного персонажа из драмы «Макбет».

— Но в этой пьесе нет персонажа с таким именем, — ответил Лентралл. — Я хорошо ее знаю. Более того, я почти наверняка уверен в том, что у Шекспира вообще нет персонажа по имени Дональд. — Лентралл наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить. — По-моему, в «Макбете» есть Дональбайн, — сказал он. — Дональд, должно быть, искаженное Дональбайн.

— Извините, что поправляю вас, сэр, — проговорил робот, — но я только что сверился со своей встроенной информационной базой и еще раз убедился, что персонажа пьесы зовут именно Дональд.

— В этом нет ничего удивительного, — ответил Лентралл. — Если в базе доктора Ливинг содержится искажение, оно должно быть и в твоей. С течением лет в древние тексты часто вкрадываются ошибки.

— А не может ли случиться так, сэр, что именно в вашей базе данных содержится ошибка? — спросил Дональд.

— Все возможно, но это предположение кажется мне крайне сомнительным. Я своего рода коллекционер подобных вещей, и у меня имеются четыре копии текстов Шекспира: три — в компьютерных файлах и один — в виде древнего издания. Никакого Дональда в них нет.

— Понятно, — сказал робот, хотя было очевидно, что он обескуражен словами Лентралла. — Видимо, мне придется перепроверить встроенную информационную базу. — Сказав это, он ретировался в свою нишу.

— Интересно, — хмыкнул Лентралл. — Мы всегда знаем меньше, чем нам кажется. Вы согласны со мной, доктор Ливинг?

— А? Что? Ах да, конечно. — Фреда была совершенно выбита из колеи. Как она могла допустить такую ошибку! И какие еще ошибки, о которых не подозревает до сих пор, она совершила за последние годы? Женщина сама удивилась, как взволновало ее это маленькое недоразумение.

А Лентралл? Он проявил грубость и высокомерие в первую же минуту их знакомства. Впрочем, понятия грубости для этого парня, видимо, просто не существовало. Давло Лентралл был поистине необычным человеком, с характером и задатками, которые никогда не позволят ему добиться успеха на поприще политики. Ему повезло, что он избрал для себя другую сферу деятельности.

Однако разговор пока шел довольно бессодержательный.

— Может, нам пора перейти к делу? — спросила Фреда.

— Совершенно с вами согласен, — быстро ответил Лентралл. — Могу ли я узнать, до какой степени вы знакомы с сутью вопроса?

Фреда поколебалась, но не смогла прочесть на лице молодого человека ничего, кроме нетерпения.

— Чтобы сразу избежать недопонимания, доктор Лентралл, должна сообщить вам следующее: супруг не стал рассказывать мне вообще ничего. Он хотел, чтобы я услышала все от вас. Так что начните, пожалуйста, с самого начала.

— Ладно, — почти грубо ответил Лентралл. — Основная суть заключается в том, что я, как мне кажется, нашел способ ускорить процесс преобразования климата планеты, чтобы раз и навсегда стабилизировать его.

— Правда, ценой угрозы для миллионов ее обитателей, — донесся из стенной ниши голос персонального робота Лентралла.

— Помолчи, Кейлор, — осадил его хозяин.

— Первый Закон требует, чтобы я сказал хотя бы это, — упрямо отозвался-робот. — Ваш план угрожает жизни миллионов людей. Он опасен.

— Я бы не назвал это опасностью, — с раздражением проговорил Лентралл. — Определенный риск, конечно, есть, но если мой план удастся, он будет означать безопасность и комфорт для многих грядущих поколений людей.

— Эта дискуссия не представляет для меня интереса. Она носит уж чересчур гипотетический характер, — ответил Кейлор.

— Ты свое мнение высказал. Теперь я приказываю тебе замолчать, — сказал Лентралл. Он осуждающе покачал головой и посмотрел на Фреду: — Вы известны тем, что делаете суперроботов, и, возможно, мои слова покажутся вам кощунством. Но иногда я начинаю задумываться: а может, поселенцы были все-таки правы, объявив их вне закона?

— Время от времени эта мысль посещает и меня, — сказала Фреда. — Но продолжайте, пожалуйста. Каким образом вы предлагаете стабилизировать климат?

— Растопив льды северного полюса, — ответил Лентралл. — Я называю это проектом Полярного моря.

— И чего конкретно вы этим добьетесь? — спросила Фреда.

Несколько секунд Лентралл смотрел на женщину в немом изумлении, словно она спросила, зачем нужны роботы.

— Позвольте мне вернуться немного назад, — наконец произнес он. — Точнее, позвольте мне вернуться к самому началу. Как вам, должно быть, известно, когда на эту планету прилетели первые колонисты, они обнаружили здесь пустынный мир, состоявший из двух больших и отличных друг от друга географических регионов. Две трети суши планеты, находившихся к югу, состояли из низин, в то время как ее северная треть представляла собой огромное возвышенное плато. Именно по этой причине Инферно считалось не очень подходящей планетой для преобразования климата.

— Почему?

— Потому что, когда на планете появилась бы вода, она незамедлительно стекла бы к югу, что, собственно, и произошло. Сегодня мы называем северные районы Большой Землей, а южные низины, затопленные водой, Южным океаном. В результате один полюс планеты покрыт водой, а второй представляет собой сушу.

— И что из этого следует?

— Очень многое. Вода поглощает энергию гораздо более эффективно, нежели атмосфера. Вода может циркулировать и нести с собой тепло. Средние температуры в южном полушарии гораздо более умеренны и стабильны, чем в северном, поскольку теплые течения циркулируют вокруг полюса и согревают приполярные районы. А холодные полярные воды могут перемещаться к районам, где температура выше средней, и охлаждать их. Я сейчас страшно упрощаю, говорю примитивно, но в этом заключается главная идея моего открытия.

— А на севере этого не происходит, поскольку там нет воды, правильно? — спросила Фреда, подняв глаза на мужа, однако лицо его оставалось непроницаемым. Он не участвовал в этой игре. Он наблюдал ее со стороны.

— Абсолютно! — с энтузиазмом кивнул Лентралл. — Большая Земля — это огромный монолитный континент. Он полностью занимает треть всей поверхности планеты, расположенной вокруг северного полюса. Поскольку вода не поступает в северное полушарие, температуры там не могут саморегулироваться. В тропических регионах к северу от экватора слишком жарко, в то время как ближе к полюсу — чересчур холодно. Если вы взглянете на карту, то увидите, что южная оконечность Большой Земли, на которой сосредоточено большинство населения, более или менее граничит с верхней частью северного тропического пояса. Здесь, в Аиде, мы находимся как раз посередине двух температурных поясов. Однако эти пояса смещаются, и мы сейчас — очень близко к северной границе той зоны, которую с некоторой натяжкой можно назвать пригодной для обитания. На самом же деле, если руководствоваться довольно жесткими стандартами поселенцев, то даже в той местности, где расположен Аид, жить уже нельзя. Я думаю, из-за недостаточных осадков. Но так или иначе, площадь материков Инферно, пригодная для жизни, сейчас представляет собой узкую полосу всего лишь в пятьсот-шестьсот километров шириной, которая протянулась вдоль южной оконечности Большой Земли. И эта полоска продолжает сужаться, несмотря на все прилагаемые усилия и временные успехи.

— Я думала, что программа преобразования климата осуществляется успешно, — сказала Фреда, вновь поглядев на мужа.

— Так и есть, — ответил Альвар, — но только в некоторых районах. В основном в тех, которые населены людьми. В других местах мы продолжаем терять земли. Дела в основном обстоят неплохо вокруг Аида и в районе Большого залива. После того как мы справимся с проблемами в этих регионах, мы планируем заняться и другими.

— Если только вам представится такая возможность, — сказал Лентралл. — Последние расчеты говорят, что все может сложиться иначе. Вы надеетесь на неустойчивое равновесие, а оно весьма ненадежно.

— Что значит «неустойчивое равновесие»? — осведомилась Фреда.

Лентралл с улыбкой сунул руку в нагрудный карман туники и вытащил большую монету. Фреда невольно отметила про себя, что это была монета поселенцев. Лентралл проделал это так быстро, что женщина подумала, что он был готов к этому вопросу.

— Вот что такое неустойчивое равновесие, — проговорил он, подняв вверх указательный палец и аккуратно положив монету на его кончик. — Теоретически я могу держать монету таким образом вечно, — сказал он. — Для этого мне нужно всего лишь держать палец совершенно неподвижно, не шевелить рукой, следить за тем, чтобы меня не толкали, и в то же время учитывать и компенсировать эффект от малейшего дуновения ветра и практически неощутимой вибрации, которая существует в конструкции любого здания. И, разумеется, я должен следить за тем, чтобы не перестараться, балансируя…

В этот момент монета внезапно упала с его пальца и со звоном покатилась по каменному полу кабинета. Этот негромкий звук показался Фреде оглушительным.

— Только что я проиллюстрировал для вас то, в каком состоянии находится сейчас климат нашей планеты. Сейчас он стабилен, но любая, даже самая незначительная пертурбация может вывести его из равновесия. Климатическая система Инферно не обладает способностью, позволяющей ей, отреагировав на то или иное возмущение, вернуться к состоянию равновесия. С того самого момента, когда на Инферно начал работать первый инженер в этой области, климат планеты постоянно находится на острие, неустойчиво балансируя между двумя экстремами. Малейший наклон в ту или иную сторону, и неминуема катастрофа — либо от переохлаждения, либо от перегревания. Каждую секунду мы должны следить за тем, чтобы все шло как надо, иначе… — Он мотнул головой в сторону валявшейся на полу монеты.

— Но у вас имеется решение этой проблемы, — не слишком дружелюбно проговорила Фреда. Лентралл даже не пытался убедить, объяснить или обсудить вопрос. Он читал лекцию, вещал, инструктировал ее. Он говорил покровительственным, высокомерным тоном. Он снисходил до нее, обращался к ней, как к ребенку, которому терпеливо объясняют, почему надо поступать так или эдак.

— Да, у меня есть решение, — ответил Лентралл. Наклонившись, он поднял с пола монету и положил ее себе на ладонь. — Мы приведем планету в состояние устойчивого равновесия. Вот так. — Он поводил рукой из стороны в сторону, резко поднял ее вверх и затем опустил. Монета по-прежнему лежала у него на ладони. Несколько раз она даже подпрыгивала, но неизменно возвращалась на прежнее место. — Как видите, пертурбации почти не влияют на то, что находится в состоянии устойчивого равновесия. Как только причина возмущения исчезает, объект тут же снова обретает баланс. Полярное море превратит планетарный климат в устойчивую систему, разбалансировать которую будет практически невозможно.

Немного помолчав, чтобы слушатели как следует уяснили смысл его слов, он продолжал:

— Как я уже сказал, проблема заключается в отсутствии циркуляции водных масс в северном полушарии. Если бы можно было найти способ аккумулировать воду в северных районах, предусмотрев входящие и выходящие водотоки, соединяющиеся с Южным океаном, теплые течения двинулись бы на север и согрели полюс, а холодные направились бы к югу и охладили бы океан, а также прибрежные участки суши. Вот тогда-то и возникнет состояние устойчивого равновесия. Климатическая система планеты станет саморегулирующейся и будет сама «чинить» себя и выправлять любые сбои. Если температура чрезмерно повысится, холодные северные воды заставят ее опуститься, если же она опустится слишком низко, тут же наведут порядок тропические воды. Нам нужна вода на обоих полюсах.

— Но существует много планет, подвергшихся трансформации и не имеющих воды ни на одном из полюсов, — возразила Фреда. — И, насколько я помню, даже на Земле один из полюсов представлял собой сушу, а возле второго циркуляция воды была ограничена. Мне даже кажется, что полюс с водой большую часть времени был покрыт льдами.

Лентралл снова улыбнулся, но в выражении его лица не было ни теплоты, ни дружелюбия. Это была торжествующая улыбка победителя, скорее даже надменная,снисходительная ухмылка. Фреда попалась в расставленную им ловушку, и теперь он мог приблизиться и хладнокровно добить ее.

— У меня есть ответы на все ваши вопросы, — заявил он, — и думаю, что они заставят прозвучать приведенные мной аргументы еще более весомо. Что касается планет, оба полюса которых занято сушей, то остальная их поверхность в основном скрыта под водой, которая подходит к полюсам ближе, чем мы имеем это на Инферно.

— А что вы скажете относительно примера с Землей? — спросил Крэш.

— Во-первых, естественные земные океаны были гораздо глубже, чем любые искусственные океаны на планетах, подвергшихся преобразованию, — начал Лентралл. — Если они были глубже, значит, в них содержалось больше воды и более эффективно аккумулировалось тепло. Во-вторых, они занимали гораздо большую часть планеты, нежели на любой другой, где климат был сформирован искусственно. Земля была покрыта водой на три четверти. А на Инферно вода занимает даже меньше чем две трети от площади поверхности — больше, чем на любой другой планете, прошедшей через преобразование климата. Разница между тремя четвертями и двумя третями может показаться незначительной, но на самом деле это не так, тем более что, как я уже сказал, если мерить не по площади, а по объему, земные океаны намного превосходят здешние. В-третьих, даже если океаны на Земле не имели открытого и свободного доступа к полюсам, они подходили к ним достаточно близко. В-четвертых, южный полюс Земли, представлявший собой сушу, был гораздо холоднее, чем покрытый водой северный полюс, и это лишний раз подтверждает мой тезис о том, что циркуляция воды способствует выравниванию температур. Даже при том, что поверхность Северного Ледовитого океана была постоянно покрыта льдом, течения перемещали под ним огромные массы воды. И, наконец, климат Земли отличался нестабильностью. Эта планета знавала страшные ледниковые периоды, которые провоцировались, казалось бы, совсем незначительными климатическими колебаниями в ту или иную сторону. И существуют веские доказательства, что причиной этой нестабильности являлся как раз затрудненный доступ воды к полюсам. Я считаю, что все эти факторы способствовали не ослаблению, а, наоборот, усилению старой Земли, и это является еще одним аргументом в пользу того, что мы должны создать приток воды к северному полюсу нашей планеты.

— Хм-м-м… — Фреда боялась, что если она попытается сказать что-то более содержательное, ей изменит голос. Мысль о том, что этот человек прав, бесила ее. Он прекрасно взвесил свои аргументы. Но в его тоне, поведении, манерах было что-то такое, отчего ей хотелось спорить с ним до хрипоты.

— Продолжайте, доктор Лентралл, — с бесстрастной миной проговорил Альвар. — Вы ведь неспроста рассказывали все это. Что дальше?

— Прекрасный вопрос, господин Правитель, — просиял Лентралл, как школьник, которого учитель похвалил за прилежание. — Как вам, без сомнения, известно, первоначальные планы преобразования климата Инферно также предусматривали создание Полярного моря. Именно из этих старых исследований я почерпнул большую часть информации.

— Почему же от идеи создания Полярного моря отказались? — спросила Фреда.

— Отчасти виной тому была политика, отчасти поджимали сроки. Создание Полярного моря затормозило бы осуществление всего проекта на годы, а на планете было необходимо как можно скорее разместить колонистов. К тому времени в осуществлении планетарной трансформации уже многое пошло не так, как было задумано, вышли из-под контроля затраты. Раздавались даже голоса в пользу того, чтобы вообще бросить эту планету, однако это нанесло бы неслыханный удар по гордости и престижу людей. Инженеры получили приказ довести проект до конца, но не получили ни денег, ни ресурсов, ни времени, чтобы сделать это должным образом. Им пришлось, образно говоря, срезать углы. И одним из таких углов оказалось Полярное море. Отказавшись от него, они сэкономили достаточно ресурсов для того, чтобы завершить остальные части проекта преобразования.

— Это громко сказано, — проворчал Крэш. — Я тоже изучал старинные документы и отчеты. Они даже близко не подошли к завершению проекта. Это была чистой воды декларация. Экспертам в области оздоровления климата с Инферно было прекрасно известно, какой бардак они здесь устроили. Я обнаружил по крайней мере три составленных в разное время отчета, предрекающих планете климатический коллапс, и все они утверждали, что катастрофа разразится в самом скором времени — через год или два.

Лентралл выглядел раздосадованным тем, что Крэш прервал плавный ноток его речи.

— Так или иначе, в первоначальных документах проекта прямо указывается на необходимость создания водных потоков, циркулирующих у полюсов планеты. Все расчеты тех лет показывали, что это стабилизирует климат планеты и сделает его умеренным, а также увеличит количество осадков, выпадающих над Большой Землей.

— Вырыть яму для океана — нешуточная работа, — заметила Фреда.

Лентралл опять улыбнулся, и выражение его лица не заставило Фреду полюбить его еще сильнее.

— Совершенно верно, — согласно кивнул он. — Но большая часть работы уже сделана за нас. Кейлор, подай мне карты.

Робот Лентралла вышел из стенной ниши, открыл дверцу у себя в груди, извлек оттуда длинный тонкий тубус и передал его хозяину. Лентралл открыл тубус и вынул из него карту, напечатанную на глянцевой бумаге.

— Здесь изображены северные приполярные районы Инферно, — проговорил он, разворачивая карту на низком столике, стоявшем перед его креслом. — Характерной чертой ландшафта Инферно, которую мы обычно не замечаем, является то, что поверхность планеты изрыта многочисленными кратерами. Частично это объясняется тем, что первые колонисты предпочитали основывать свои города в местности, где кратеров было меньше всего, тем более что они в основном сильно изъедены эрозией. Однако Большая Земля и почти все затопленные водой низины практически полностью покрыты кратерами.

Лентралл постучал пальцем прямо по центру карты.

— Как видите, здесь находятся два очень больших соединяющихся друг с другом кратера, расположенных вертикально по отношению к северному полюсу. Эту формацию называют обычно Полярной впадиной. Внимательно посмотрев на нее, вы можете заметить две вещи. Первая: ее дно находится ниже уровня моря. Вторая: внутри каждого из кратеров почти постоянно находится огромная масса льда. Когда-то лед появлялся только зимой, теперь держится постоянно, причем из года в год его становится все больше. Каждый год, когда наступает северное лето, он чуть-чуть подтаивает, но зимние бури наносят в кратеры еще больше снега, и ледяные шапки растут. Все большее количество пресной воды, которой располагает планета, оказывается запертым на северном полюсе. Если бы существовал канал, по которому сюда можно было бы подвести теплые тропические воды, они очень быстро растопили бы этот лед. Таким образом, создав канал, соединяющий Южный океан и Полярную впадину, мы сумели бы создать Полярное море.

— Значит, — заговорила Фреда, — вы утверждаете, что у нас уже имеется морское дно, которое даже отчасти наполнено водой. Пусть замерзшей, но все равно водой. И, следовательно, все, что нам остается сделать, это прорыть канал.

— Задача не из простых, — сказал Крэш. — Кроме того, скорее всего придется рыть либо два канала, либо один, но очень большой, чтобы вода могла циркулировать в обоих направлениях.

— На самом деле нам понадобится и то и другое, — отозвался Лентралл. — Один канал достаточно большой, чтобы пропускать воду на север и на юг, а второй — запасной, вроде предохранительного клапана, через который стравливают излишнее давление. Через него не будут проходить большие массы воды, но с его помощью мы сможем контролировать уровень Полярного моря.

— А как вам удастся заставить воду течь одновременно в двух направлениях через один канал? — осведомилась Фреда.

— В этом как раз нет ничего сложного. Эти процессы постоянно происходят в природных океанах, — стал объяснять Лентралл. — Потоки теплой воды стремятся вверх, в то время как холодная опускается. Между ними создается температурный барьер, термоклина. Эти потоки существенно отличаются друг от друга — даже по набору микроэлементов, и никогда не смешиваются. В данном случае холодный поток, который пойдет на юг, послужит одновременно для того, чтобы углубить и расширить наш канал за счет вымывания почвы.

— В ваших устах все это звучит чрезвычайно просто, — проговорила Фреда, даже не пытаясь скрыть сарказма. — Почему же никто не додумался до всего этого раньше?

Но на Лентралла сарказм не подействовал, а может быть, он просто не почувствовал его.

— О, до этого додумалось множество людей гораздо раньше, чем я, — сказал он. — Проблема заключалась лишь в том, что до сегодняшнего дня никто не мог додуматься до того, как вырыть необходимые для осуществление этой идеи каналы. Такая задача потребовала бы слишком больших затрат, да и вообще оказалась бы не по зубам обычной технике, которая используется в подобных случаях. Даже если мы со всем усердием начнем копать прямо сейчас, мы не успеем сделать и половины работы, как на планете разразится климатический коллапс.

— Но вы — только вы! — нашли выход из этого тупика, — издевательским тоном проговорила Фреда. Насмешка прозвучала до неприличия откровенно.

— Ну… да, — словно чего-то испугавшись, ответил Лентралл. — Да, я нашел выход.

— Какой? — спросила женщина. — Каким образом, черт побери, вы предлагаете это сделать?

Лентралл был явно озадачен. Он перевел взгляд с Фреды на Альвара и обратно.

— То есть он вам ничего не рассказал? Не объяснил?

— Нет, — отрезала Фреда и, посмотрев на мужа, поняла, что он не намерен раскрывать рот. — Правитель хотел, чтобы я все услышала от вас.

— Понятно, — недоуменно пробормотал Лентралл и потер лоб. — Я-то думал, что про эту часть плана вам известно.

— Нет, — раздраженно ответила Фреда. — Итак, я снова прошу вас поведать мне о своем замысле. Как вы намереваетесь это сделать?

Несколько секунд Лентралл барабанил пальцами по карте. Затем он прочистил горло, выпрямился в кресле и посмотрел прямо в глаза Фреде.

— Все очень просто, — сказал он. — Я намерен сбросить на Инферно комету.

Глава 6

Губер Эншоу неторопливо шагал по широким бульварам Валгаллы, и на губах его играла улыбка. Раньше ему приходилось бывать в этом городе всего один или два раза, и теперь он радовался тому, что снова оказался здесь.

Валгалла представляла собой весьма утилитарное место. Все здесь было эффективно, продуманно и на своем месте. Как ни забавно, в целом Валгалла своими очертаниями и устройством напоминала один из подземных городов поселенцев. Впрочем, стоит ли этому удивляться! Строительство подземных сооружений всегда диктует определенные стандарты, в том числе и в области дизайна.

Этот город имел четыре уровня. Нижние три представляли собой длинные коридоры, в которых располагались склады, жилые и прочие помещения. Эти уровни соединялись между собой скоростными лифтами и широкими спиралями пологих пандусов, однако сейчас Губер находился на самом верхнем, а он был совершенно особенным и ни на что не похожим.

Верхний уровень представлял собой открытую галерею полуцилиндрической формы длиной ровно в два километра и шириной в один. Боковые стены плавно переходили в полукруглый потолок. Все поверхности здесь были покрыты неким белым материалом с повышенной отражательной способностью. Для человеческих глаз это освещение было, пожалуй, чересчур ярким, но роботов, по-видимому, вполне устраивало.

Пространство центральной галереи оставалось в основном пустым, но Губер заметил, что со времени его последнего посещения Валгаллы здесь появилось несколько новых сооружений. Слово «сооружения» являлось в данном случае самым подходящим, поскольку зданиями эти причудливые объекты назвать было нельзя.

Здесь, конечно, имелись и постройки вполне обычного вида, предназначенные для различных целей. Взглянув на то или иное, Губер мог безошибочно определить его назначение. Но не они приковывали взгляд ученого. Он не мог оторвать глаз от непонятных сооружений, сгруппировавшихся в центре уровня. Каждое из них было размером примерно с двух — или трехэтажный дом, выкрашено в яркий цвет и представляло собой ту или иную геометрическую фигуру правильной формы. Здесь были кубы, конусы, додекаэдры, сплющенные сфероиды, трех-, четырех — и пятисторонние пирамиды. Некоторые из них были расположены самым невероятным образом. Один конус и две пирамиды стояли основаниями вверх, уткнувшись в пол верхушками, и было совершено непонятно, почему они не падают.

Эта картина напоминала Губеру конструкцию из кубиков, построенную беззаботным мальчишкой. Во время его последнего посещения Лакон-03 сказала, что эти сооружения представляют собой эксперименты в области абстрактной эстетики, и затем пустилась в путаные объяснения теории сочетания красоты и практичности, которая в последнее время будоражила умы роботов с Новыми Законами и бурно дискутировалась в их сообществе.

Некоторые из сооружений были заселены или использовались для каких-то целей, другие, как казалось, не имели даже входа и являлись по сути абстракционистскими скульптурами. Губер не рассматривал их в качестве произведений искусства, этот аспект не имел для него существенного значения. Его поражал сам факт того, что «новозаконные» роботы вообще решили соорудить их. Почему и зачем они сделали это? Ради собственного удовольствия или руководствуясь туманным Четвертым Законом? Каким образом воздействовали на них эти огромные конструкции? А может быть, эти странные существа создали их потому, что считали себя обязанными сделать это, пытаясь убедить самих себя в том, что обладают способностью творить? Иными словами, было ли возведение подобных сооружений продиктовано их желанием, требованиями Четвертого Закона или мыслью о том, что от них этого ожидают люди, у которых существует общественное искусство?

Эти вопросы мучили Губера уже много месяцев, и сейчас он с удовольствием думал о том, что ни на шаг не приблизился к разгадке. К счастью, Лакон-03 так и не смогла дать ему внятные ответы, а сам Губер не мог найти никакого убедительного объяснения. Почему к счастью? Потому, что разгаданная тайна теряет свою прелесть.

— Оказываясь здесь, я всегда испытываю удивление, — сказал он, обращаясь к своей провожатой.

— Могу ли я спросить, почему это происходит, сэр?

Губер тихонько усмехнулся и обвел широким жестом окрестности.

— Потому, что все это совершенно не соответствует мне, — ответил он.

Лакон-03 задумчиво посмотрела на своего гостя:

— Насколько я понимаю, являясь изобретателем гравитонного мозга, вы ожидали увидеть в плодах труда существ, обладающих этим мозгом, частицу себя?

— Что-то в этом роде, — сказал Губер. — Валгалла производит очень сильное впечатление, но, если бы этот город планировал я, он был бы совершенно не таким.

— Интересно, — промолвила Лакон-03. — Нас, Новых роботов, интересует эстетика, но мало интересуют мнение и вкусы наших создателей. Я должна признаться, если на изучение нами этого предмета кто-то и повлиял, то не вы, а доктор Ливинг.

— Меня это не удивляет, — заметил Губер. — Я только недавно заинтересовался Новыми роботами, более того, осознал свою роль в вашем появлении на свет. Фреда Ливинг позаимствовала идею изобретенного мною гравитонного мозга, самолично написала Новые Законы и заложила их в гравитонную структуру. Она не спросила моего согласия, а всего лишь поставила меня в известность.

— Видимо, вы не очень одобрительно относитесь к Новым роботам?

Губер остановился и посмотрел на своего гида с мягкой улыбкой.

— Теоретически — нет, — ответил он. — Я считаю, что со стороны Фреды Ливинг это был чрезвычайно опасный и безрассудный шаг. Однако вместе с тем я ловлю себя на том, что мне нравятся все роботы с Новыми Законами, с которыми мне приходилось сталкиваться. Вы смотрите на мир иначе, нежели люди и даже «трехзаконные» роботы.

— Позволительно ли мне будет спросить, в чем же именно заключаются эти различия?

Губер кивнул, посмотрел на свою спутницу и затем снова двинулся вперед.

— Нет, — сказал он, — это должны объяснить мне вы. Просветите меня, пока мы гуляем по этому непостижимому городу. Расскажите мне о мировосприятии роботов с Новыми Законами.

Они продолжали свою неспешную прогулку по широкому центральному бульвару Валгаллы. Лакон-03 некоторое время молча думала, но потом заговорила:

— Непростая задача, — сказала она. — Я не ошибусь, сказав, что вряд ли найдется два Новых робота, взгляды которых на мир совпали бы полностью. Мы большие спорщики, вот что я вам скажу. И еще мы разочаровались во внешнем мире и испытываем чувство, что он разочаровался в нас. В распоряжении людей и «трехзаконных» роботов было целое тысячелетие, чтобы привыкнуть друг к другу, наладить свои взаимоотношения, понять, какое место они занимают во Вселенной. А наша история насчитывает всего пять стандартных лет. Главное, что мы успели понять за это время, состоит в том, что Вселенная, где живут люди и «трехзаконники», не самое приветливое место для таких, как мы. В лучшем случае мы сталкивались с равнодушием, в худшем — с враждебностью, если не сказать ненавистью.

Они приблизились к большому двухэтажному строению, откуда открывался прекрасный вид на галерею верхнего уровня. Это было главное административное здание. Поскольку Просперо отсутствовал, за повседневную жизнь города отвечала сейчас Лакон-03. Она жестом пригласила Губера следовать за ней и вошла в дверь. Оказавшись внутри, они, продолжая разговаривать, стали подниматься на второй этаж по спиральному пандусу.

— К враждебности, о которой я говорила, прибавляется очевидный факт, что в этом мире у нас нет подлинного смысла существования, нет особой, уготованной только нам судьбы. Мы должны сами создавать ее, а такое дело не назовешь быстрым и простым. Просперо понимает это. Конечно, некоторые возможности для нас открывают наши способности и умения в сфере преобразования климата, но Просперо знает, что пройдет очень много времени, прежде чем люди станут должным образом воспринимать нас в этой области. Он также понимает, что до тех пор, пока наступит это время, мы должны заботиться о своей безопасности и неустанно работать с целью самосовершенствования. Я понимаю, что не сумела исчерпывающе ответить на ваш вопрос, но объясняется это очень просто: у нас самих нет ответа на него. Нам необходимо место, где мы могли бы искать ответы на многие вопросы. Нам нужно убежище, святилище, место, чтобы размышлять, учиться и планировать будущее. Валгалла удовлетворяет всем этим требованиям. Но есть и еще кое-что. Нечто гораздо более важное.

Лакон-03 остановилась у огромного окна, из которого открывался красивый вид. Губер встал рядом. Панорама подземного города во всей своей необычности лежала у их ног.

— Валгалла — это наш дом, — закончила Лакон-03.

— «Первая фаза: перехват и стабилизация кометы Грега, установление на ней контрольных ракет и размещение главного реактивного устройства». Полагаю, под этим обтекаемым термином подразумевается огромная бомба или нечто подобное, — нехорошо ухмыльнулся Джадело Гилдерн, подняв глаза от своего электронного блокнота. — У меня никогда не получалось разгадывать уклончивые эвфемизмы. Термин «реактивное устройство» настолько туманный, что остается только догадываться, что он подразумевает.

— Продолжай, Гилдерн, — приказал Симкор Беддл, поудобнее устраиваясь в кресле с откидной спинкой. Положив руки на колени, он устремил взгляд в дальний угол потолка.

— Есть, сэр. «Вторая фаза: активация главного реактивного устройства. Третья фаза: подводка кометы к планете. Контрольные ракеты используются для корректировки курса полета. Четвертая фаза: контролируемое расщепление кометы Грега на отдельные фрагменты». Лентралл, похоже, еще не решил, сколько необходимо фрагментов и какой они должны быть величины. «Пятая фаза: нацеливание фрагментов Фаза шестая: столкновение фрагментов с планетой».

— Великие звезды! — воскликнул Беддл. — Я просто не верю своим ушам! Они собираются использовать комету, чтобы прорыть туннель до Полярной впадины?

— Судя по всему, да, сэр. Аккуратно нацелив обломки, они хотят выстроить их наподобие бусин, нанизанных на нитку, чтобы, столкнувшись с поверхностью планеты, они образовали длинную линию кратеров. Причем удары должны быть скользящими.

— В каком смысле? — вздернул бровь Беддл.

— Они нацелят обломки кометы таким образом, что те будут падать не отвесно, а под углом. Поэтому при столкновениях будут возникать не круглые кратеры, а длинные овальные ложбины.

— И все это магическим образом заставит возникнуть канал?

— Нет, сэр. Судя по всему, они не рассчитывают, что комета сделает за них всю работу, но полагают, что большую ее часть. Затем образовавшиеся кратеры соединят друг с другом обычным способом, с помощью нуль-радиационных взрывных устройств средней мощности, или, как их называют в других мирах, атомных бомб. В этом проекте существует множество других деталей. Впрочем, говоря слово «детали», я подразумеваю целые проекты, каждый из которых, будучи взят в ином контексте, показался бы огромным. Например, данный план предусматривает изменение течения реки Леты, и даже не единожды, а дважды. В настоящее время Лета течет с запада на восток, затем сворачивает к югу и впадает в Большой залив. Перед ударом кометы они перекроют русло реки и заставят ее течь на север, чтобы вода промыла вход в Полярную впадину. После столкновения они соединят старое русло с новым, и река Лета превратится в канал. Лета и станет второй водной артерией между Полярным морем и Южным океаном.

Беддл вскочил на ноги и уставился на Гилдерна.

— Это же безумие! — вскричал он. — Меня часто обвиняют в мании величия, но это… это вообще ни в какие ворота не лезет! Это превосходит даже те сумасшедшие планы, которые время от времени строил в своем воображении я сам!

— Да, план не лишен амбициозности.

Беддл буравил Гилдерна взглядом:

— Ты всегда все недооцениваешь. Уж не одобряешь ли ты все это сумасшествие?

— Должен признать, что я не склонен отвергать его с ходу.

Начальник Гилдерна искренне удивился.

— Об этом мы поговорим позже, можешь не сомневаться, — наконец вымолвил Беддл, — а теперь скажи, как тебе удалось раздобыть всю эту информацию.

— Я проник в кабинет Лентралла и скопировал все документы, которые сумел там обнаружить, — ответил Гилдерн.

— Но мы с тобой, по-моему, сошлись во мнении, что это чересчур рискованно?

— Рано утром Лентралл вместе со своим роботом ушел из кабинета. Я довольно долго следил за зданием и убедился, что в этот час оно почти совсем пустынно. Я решил, что стоит рискнуть, быстро обыскав помещение и скопировав информацию из его электронных блокнотов. В его компьютерные файлы я залезать не стал. Тут риск оказаться пойманным был бы гораздо выше.

Беддл кивнул. Видимо, объяснение его удовлетворило.

— Как, по-твоему, насколько серьезно воспринимается это предложение?

— Это мне неизвестно, — ответил Гилдерн, и на сей раз он говорил совершенно искренне. — В бумагах и инфокубах, которые я изучил, на этот счет никаких сведений не содержалось. Я видел предложение Лентралла, но не имею представления о том, как отреагировал на него Крэш.

— Если, конечно, закрыть глаза на тот факт, что со времени нашего последнего разговора Крэш встречался с ним уже два раза. — Беддл замолчал и задумчиво нахмурился. По его знаку робот-слуга мгновенно поставил мягкий стул рядом с тем местом, где он стоял, и Беддл уселся поближе к подчиненному. — Так, значит, ты все-таки одобряешь этот план? — прищурив глаза, повторил он свой вопрос.

— Это слишком громко сказано. Но я посоветовал бы не отвергать его, когда он станет достоянием широкой гласности, а это произойдет непременно. Такие глобальные проекты невозможно долго удерживать в тайне.

— С этим я согласен. Но почему, позволь спросить, мы вообще должны интересоваться этой кометной белибердой?

— Потому что я, посвятив ее изучению всего половину сегодняшнего утра, сделал то, чего не позволял себе никогда раньше. Я сумел наконец признаться себе в том, что наша планета обречена.

— Что ты сказал?

Гилдерн отвел руку с электронным блокнотом в сторону и разжал пальцы. Его персональный робот моментально выхватил блокнот прямо из воздуха. Гилдерн подался вперед. Взгляд его стал сосредоточенным и пристальным.

— Сэр, эта планета умирает — несмотря на все усилия по ее спасению, несмотря на успехи, которых удалось достичь в некоторых районах. И в глубине души каждый из нас понимает, что это правда. Сейчас мы с вами не на митинге, поэтому я буду говорить совершенно откровенно. И вы, и я — мы оба знаем, что Альвар Крэш является самым деятельным Правителем из всех, которые были до него. Он сумел сделать очень много и выиграл для планеты дополнительное время. Но это — все, что ему удалось сделать. Точнее, это — все, что было в человеческих силах. Но ни для кого из нас не секрет, что для спасения планеты этого недостаточно и мы обречены. И уж коли нам всем предстоит умереть, что бы мы ни делали, мы решили в оставшееся у нас время повеселиться и стали играть в разные маленькие игры, занявшись политикой и интригами. В конце концов, эти интриги были безобидны, поскольку ничего не могли изменить. Нам всем предстояло умереть. И вот сейчас — сейчас! — у нашего мира появился шанс выжить. Шанс маленький, не спорю. Да, риск огромен, да, угроза невероятно велика, но шанс все же существует.

— Хм-м-м. Понимаю, — промычал Беддл. — И, судя по всему, это единственная причина, по которой тебя интересует этот план?

— Нет, сэр, не единственная. Но возможность того, что мы можем выиграть, можем выжить, несомненно, меняет правила игры. Если это осознал я, у меня нет оснований думать, что к такому же выводу не придут остальные. Люди будут смотреть на политический ландшафт совсем другими глазами. Планируя свои действия, мы непременно должны принимать в расчет этот психологический сдвиг.

— Но у тебя ведь еще что-то на уме, — сказал Беддл.

— Совершенно верно, сэр. — Глаза Гилдерна моментально оживились. Указав на своего робота, он заговорил: — В электронном блокноте, который держит мой робот, содержится много технической и прочей информации, касающейся этого плана, но нигде там вы не найдете слово «поселенец». Эту работу колонисты-инферниты могут сделать сами. Более того, если у нас это получится, поселенцы нам больше вообще не понадобятся. Столкновение с кометой и последующее создание Полярного моря окажет такой мощный положительный эффект на климат планеты, что окончание процесса преобразования окажется не за горами. Нам останется решить всего лишь несколько задач — больших, сложных, но таких, которые нам, колонистам, по плечу.

— К чему ты ведешь? — резко спросил Беддл.

— Грег отобрал у нас наших роботов, а Крэш отказался их вернуть под тем предлогом, что они необходимы для работы по преобразованию климата. Если план с кометой сработает и если он принесет успех, через два, может, через три года домашние роботы окажутся не нужны правительству.

Беддл глубокомысленно кивнул, но не сказал ни слова.

— Я полагаю, сэр, вы согласитесь с тем, что этот проект сулит нашей партии большие выгоды.

— Ты, я вижу, исходишь из того, что он закончится успешно, а не сотрет всех нас с лица планеты, — проговорил Беддл. — Но все равно я благодарю тебя за искреннюю речь, друг Гилдерн. Каждый из твоих аргументов убеждает, а вместе они убедительны вдвойне.

Гилдерн щелкнул пальцами и снова взял из рук робота электронный блокнот. Он нажал на несколько кнопок и заговорил:

— Однако это еще не все аргументы. Есть еще один. — Он протянул блокнот Беддлу и наклонился вперед. — Всмотритесь, как следует всмотритесь в место, которое Лентралл хочет разбомбить своей чертовой кометой.

Беддл озадаченно посмотрел на подчиненного, а затем перевел взгляд на карту, которая высветилась на экране блокнота. Через несколько секунд удивленное выражение исчезло с его лица, и оно расплылось в широкой улыбке. Лидер Железноголовых оглушительно захохотал.

— Блестяще! О, просто блестяще! — воскликнул он, отсмеявшись. — Даже я сам не сумел бы спланировать все так великолепно! Наверное, мифические боги вмешались в наши дела и распорядились ими так удачно.

Джадело Гилдерн улыбнулся, наблюдая за тем, как его начальник, все еще хихикая, сосредоточенно изучает карту. Симкор Беддл, конечно, прав. Трудно было распорядиться удачнее. Нужно посоветовать ему лишь одно: получше задуматься над тем, кто именно так распорядился.

Давло Лентралл поглядел на дверь лифта и нажал на кнопку. Как будто лифт должен был заработать оттого, что его вызывает палец человека, а не робота! По крайней мере, у Кейлора, который только что проделал ту же операцию, ничего не получилось. Встреча с Крэшем и Ливинг закончилась, и Лентраллу хотелось поскорее выбраться отсюда.

— Что, черт побери, там происходит! — возмущенно воскликнул он.

— Сожалею, сэр, — раздался внезапно бестелесный механический голос. — Лифты на крышу Дворца Правителя временно не ходят.

Лентралл оторопел, но почти сразу же взял себя в руки. На планете, где на каждом шагу были установлены роботы-мониторы, риторические вопросы очень часто получали ответы. Где-то здесь располагалась камера, а в каком-то другом месте имелась консоль с приборами, возле которой находился робот и следил за изображениями, поступающими с дюжины камер.

— Мне необходимо попасть на взлетно-посадочную площадку на крыше. Там — мой аэрокар! — стал протестовать Лентралл. Встреча с Правителем и его женой прошла успешно, и Лентраллу не терпелось поскорее вернуться к себе в лабораторию и приняться за работу. Ему еще предстояло уточнить тысячи деталей, найти ответы на сотни вопросов. Он не мог тратить время и бестолково торчать здесь, дожидаясь, пока банда роботов починит расшатавшиеся перила или устранит какую-нибудь другую «смертельную опасность», из-за которой перекрыли доступ наверх.

— Сожалею, сэр, — ответил робот, — но в настоящее время на крыше создалась угрожающая обстановка. Первый Закон требует, чтобы…

— Да, да, да! — нетерпеливо проговорил Лентралл. — Знаю я все это! Но на крыше находится мой аэрокар, и он нужен мне, чтобы попасть домой.

— Вы не единственный, кто оказался в таком положении, сэр. Уже отданы распоряжения относительно того, чтобы роботы-пилоты перегнали аэрокары посетителей вниз, на главную площадь. Они приступят к выполнению этой задачи через несколько минут, поскольку в связи с нештатной ситуацией взлетно-посадочная площадка на крыше будет закрыта еще не менее часа. Почему бы вам не спуститься на лифте вниз?

Давло страдальчески вздохнул.

— Хорошо, — сказал он, — выбирать не приходится. Поехали, Кейлор.

— Одну минуту, сэр, — сказал его робот, — мне хотелось бы выяснить суть нештатной ситуации на крыше.

В этот момент открылись двери кабины.

— Да какая разница, что у них там стряслось! — раздраженно проговорил Лентралл. — Поехали!

— Как скажете, сэр.

Мужчина с роботом вошли в кабину лифта, и она пошла вниз.

— Докладывает группа, находящаяся в вестибюле: Лентралл и его робот только что вышли из лифта. Они направляются к площади.

— Я их вижу, — сказала Синта Меллоу, глядя в окуляры мегавизора. Даже отсюда, с ее наблюдательного пункта, расположенного через дорогу и на двадцатом этаже, Лентралл не выглядел обеспокоенным. Видимо, он ничего не подозревал. Что ж, это к лучшему. А еще лучше было то, что команда его телохранителей по-прежнему торчит на крыше в результате чрезвычайной ситуации, организованной ее людьми: во Дворец прибыл аэротранспорт с грузом всякой всячины, среди которой была и бочка с огнеопасной чистящей жидкостью. Надо же было такому случиться, что при посадке бочка дала течь!

В данный момент «опасность» заключалась в том, что на крышу вылилось некоторое количество почти безвредного химиката, но этого было достаточно, чтобы любой уважающий себя «трехзаконный» робот поднял тревогу, отключил лифты, вывел с крыши всех людей — короче говоря, развил бурную бестолковую деятельность и создал неимоверную сумятицу. Но если бы с возникшей проблемой удалось справиться слишком быстро, Синта была готова организовать на борту воздушного грузовика короткое замыкание. Ее эксперты по грязным трюкам обещали, что зрелище получится впечатляющим, но никто не пострадает и ущерб будет минимальный.

Это было очень важно. Синта сейчас играла жестко, но всему должен быть предел. Она была достаточно умна, чтобы понимать: раньше или позже — скорее раньше — Объединенная полиция Инферно сумеет связать произошедшие события с группой СБП по проведению тайных операций. И ей не хотелось, чтобы в официальном представлении, которое последует сразу же вслед за этим, шла речь о человеческих жертвах. Ее технари могут обещать все что угодно, но взрывам свойственно выходить из-под контроля. Для того чтобы она решилась нажать на эту кнопку, дела должны пойти совсем уж плохо. Главное сделано: Лентралла отсекли от его телохранителей.

Все должно сработать. Они действовали по простому разумному плану. Вот только времени у них было в обрез. Велтон решала все слишком быстро, начиная с требования разработать предварительный план и кончая приказом провести операцию захвата немедленно. Синта не любила торопиться. Спешка предполагала совершение ошибок.

— Группа на площади докладывает о готовности, — послышался голос в ее ухе.

Синта оглядела площадь в мегавизор, но было невозможно сказать, кто из десятков мельтешивших там людей — ее оперативники. Отлично! Если их не увидела она, то другие не увидят и подавно.

Роботы — вот с кем будет проблема. Синта насчитала их на площади не менее десятка. Они, конечно, не будут наблюдать за похищением человека безучастно и поспешат на помощь, если у них будет возможность.

Но если все пойдет по плану, им такая возможность не представится. Синта посмотрела в сторону бульвара Авроры. Вот он, наземный автобус, припаркованный всего в нескольких кварталах. Через несколько минут он тронется в сторону Площади Правительства. Правда, поедет он на слишком высокой скорости. Синта улыбнулась своим мыслям. Этой моделью автобуса управлять не так-то легко. Если водитель не проявит осторожности, могут быть пострадавшие.

Жустен Деврей находился уже недалеко от дома, когда поступил звонок. Аэрокар, управляемый Джервадом, неспешно летел привычным маршрутом. У Жустена выдался долгий день, и он с удовольствием жмурился при мысли о предстоящем отдыхе. Ему нравилось расслабляться по дороге домой. Да уж, денек еще тот. Вот уже тридцать часов, как Жустен на ногах. Странно лететь домой посередине дня для того, чтобы лечь спать.

Веки его были тяжелыми. Он был близок к тому, чтобы выключить гиперволновую рацию, которая сканировала полицейские частоты. Однако ее постоянное негромкое бормотание являлось неотъемлемой частью его повседневной жизни.

И в этот момент он услышал голос:

— Главная диспетчерская ОПИ. Вас вызывает группа с крыши Дворца Правителя.

Что-то в голосе насторожило Жустена, и в следующий момент он понял: голос принадлежал не роботу, а человеку. Но связь из Дворца должен был поддерживать робот. И еще одно: на крыше находилась группа, которая должна была обеспечивать безопасность Лентралла.

Сон как рукой сняло. Жустен рывком выпрямился на сиденье.

— Разворачивай эту штуку, быстро! — отрывисто приказал он Джерваду. — Гони обратно к Дворцу Правителя!

— Есть, сэр, — невозмутимо откликнулся робот. Машина совершила широкий плавный вираж и устремилась обратно к центру города.

Деврей протянул руку к рации и увеличил громкость.

— …жилась чрезвычайная ситуация, — продолжал голос. — Транспортник совершил жесткую посадку, и один из контейнеров на его борту дал течь. Разлилась горючая жидкость. Больше пока сказать ничего не могу. Роботы перекрыли входы и выходы с крыши.

— Мы получили рапорты от роботов службы безопасности Дворца Правителя, — раздался из динамика непроницаемый механический голос. Видимо, это был робот-диспетчер в штаб-квартире полиции. — Сообщается, что бригады очистки уже отправлены, на место происшествия.

Чертовы дураки! Жустен щелкнул переключателем, чтобы иметь возможность говорить на той же волне.

— Я — коммандер Деврей. Направляюсь ко Дворцу Правителя. Кто говорит с крыши?

— Сержант Сеналл Делмок, сэр.

Хорошо. Делмок — опытный офицер и посвящен во все детали операции прикрытия.

— Делмок, с каких пор чистящие материалы доставляются на посадочную площадку на крыше. А для чего тогда, по-вашему, предназначена городская система туннелей?

— Сэр, я…

— Это никакая не случайность. Кто-то намеренно блокировал крышу.

— Но почему…

— Не знаю, — перебил подчиненного Жустен. — Может быть, они планируют приземлиться туда. Немедленно возвращайтесь на крышу, и пусть ваши люди полностью возьмут ее под контроль. Это приказ.

— Но роботы не пускают нас.

Жустен переключился на другую линию:

— Центральная диспетчерская ОПИ. Вы по-прежнему на связи?

— Да, коммандер, — ответил бесстрастный голос робота.

— Слушайте мой приказ. Он не подлежит обсуждению и должен быть передан по гиперволновой связи всем роботам, находящимся на крыше Дворца Правителя. Приказываю вам немедленно пропустить полицейских-людей обратно на крышу. Инцидент с утечкой является преднамеренной диверсией, совершенной с целью причинить вред человеческим существам. Не допуская сотрудников подразделения ОПИ к их постам, вы ставите под угрозу безопасность людей. Передайте приказ немедленно.

— Есть, сэр. Приказ передан.

Деврей снова связался с Дворцом:

— Делмок, если это не сработает, приказываю вам стрелять в роботов, чтобы проложить себе путь на посадочную площадку. Приказ понятен?

Сержант на другом конце нервно сглотнул, но тут же ответил:

— Да, сэр.

— Хорошо, — сказал начальник полиции. — Если начнется стрельба, не попадите из бластера в эту горючую жидкость, иначе там у вас вообще хрен знает что начнется. Конец связи.

Жустен поглядел на Джервада и спросил:

— Долго еще?

— Мы долетим до Дворца Правителя примерно за три минуты, сэр. Однако Первый Закон не позволяет мне совершить посадку с человеком на борту вблизи того места, где произошла утечка горючих или токсичных веществ.

— Знаю, — сказал Жустен, снова принимаясь щелкать переключателями системы связи. — Когда подлетим, соверши облет здания поближе к крыше. — Наконец он настроился на нужную волну: — Говорит коммандер Деврей. Экстренное соединение. Мне нужен немедленный голосовой контакт с Правителем Крэшем.

Правитель вышел на связь буквально через несколько секунд:

— Крэш слушает.

— Говорит Деврей. Пароль — «Эмох Хатвиц».

— Великие звезды! — с нескрываемым удивлением воскликнул Правитель. — Отзыв — «Расплавленные Бапперы».

— Благодарю вас, сэр. Приятно убедиться в том, что это действительно вы.

Деврей и Крэш договорились о пароле после того, что произошло с Правителем Грегом. Оппозиция сделала устройство, говорившее голосом Грега, и пыталась отдавать приказы от его имени уже после того, как Правитель был мертв. Тогда этот план чуть было не сработал. Деврей не хотел, чтобы его обвели вокруг пальца таким же способом.

— Я тоже, коммандер. Тут у нас что-то происходит.

— Да, сэр, и, к сожалению, я не знаю, что именно. На крыше Дворца совершена диверсия. Возможно, целью являетесь вы, но, я полагаю, это скорее всего наш юный друг. Я прошу вас немедленно ввести режим чрезвычайной ситуации.

— Я сделаю это сейчас же, — ответил Крэш. — И могу сказать вам, что наш друг ушел отсюда меньше десяти минут назад. Прощу вас держать меня в курсе событий. Конец связи.

Жустен еще раз поблагодарил звезды за то, что ему приходится иметь дело с Правителем, который когда-то был полицейским. У него хватало ума и опыта, чтобы не тратить время на дурацкие вопросы.

Мозг Деврея работал быстро. Вполне вероятно, что Лентралл все еще находится в здании, а правила требовали, чтобы за всеми посетителями Правителя, пока они находятся в здании, велось непрерывное наблюдение. Если группа безопасности уже взяла Лентралла под охрану, возможно, все и обойдется. Жустен переключился на новый канал:

— Говорит коммандер Жустен Деврей. Вызов особой срочности. Контрольный пункт Дворца Правителя, ответьте!

— Говорит контрольный пункт. — Снова безразличный голос очередного робота. Хорошо.

— Немедленно сообщите мне местонахождение одного из посетителей Правителя. Имя — Давло Лентралл. Сообщите, где находится его группа охраны.

— Давло Лентралл покинул здание и вышел на главную площадь примерно тридцать секунд назад. Группа его охраны блокирована на взлетно-посадочной площадке на крыше и примыкающем к нему верхнем командном центре.

— Проклятье!

Жустен отключил связь. Теперь ему все стало ясно. Инцидент на крыше был спланирован для того, чтобы отсечь Лентралла от его телохранителей. А значит, до него попытаются добраться прямо сейчас! Убить, похитить или еще что-нибудь. И Жустен в этой ситуации совершенно бессилен.

Стоп! Все не так плохо! Пусть Лентралла отсекли от охраны, но он все же не один. Рядом с ним находится его робот. Если только Деврей сумеет связаться с этим роботом по гиперволновику… Ведь для этого должен быть какой-то способ. Обязательно должен быть!

— Мы достигли Дворца Правителя, — сообщил Джервад. — Начинаю совершать облет.

— Хорошо, — откликнулся Жустен, хотя на самом деле не находил в данной ситуации ничего хорошего. Оторвав взгляд от панели управления системой связи, он посмотрел в иллюминатор. Примерно втридцати метрах под ними расстилалась огромная плоская крыша здания. Роботы образовали вокруг воздушного грузовика что-то вроде заградительного кордона и не подпускали к нему никого из людей. Даже отсюда было видно, как несколько офицеров полиции, отчаянно жестикулируя, спорят с роботами. Проклятье и еще раз проклятье! Они должны стрелять в роботов, а не препираться с ними. Один из офицеров заметил аэрокар Жустена и помахал ему. Теперь не оставалось никаких сомнений: инцидент на крыше — это чистой воды провокация. Однако сейчас не время отвлекаться на это. Пускай копы на крыше и дальше переругиваются с роботами. Несколько секунд Жустен раздумывал, не приземлиться ли на площадь, но затем отказался от этой мысли. Наверняка те, кто устроили все это представление, заметили его машину, кружащую над Дворцом. Пусть думают, что он занят этим инцидентом. Кроме того, Жустен даже не знал, как выглядит Лентралл. Он ни разу не видел не только его самого, но даже его фото. Так что какой толк будет от него на площади! Нет, он поступит иначе.

— Вызови подкрепление, — приказал он своему роботу-пилоту. — Мне нужна группа быстрого реагирования — в полном составе и немедленно.

— Эта группа уже вызвана в связи с опасностью, возникшей на крыше.

— На крыше Дворца никакой опасности нет, — сказал Жустен. — Все это подстроено.

И все же… Деврей задумался. Даже если утечка химикатов организована преднамеренно, она все же может представлять собой угрозу, и ею необходимо заняться. Но внизу, на земле, ему тоже понадобятся люди, роботы и техника.

— Перенаправь половину группы на площадь. Нам придется контролировать толпу и задержать одну или две группы злоумышленников. Возможно даже, само присутствие там полицейских заставит их отказаться от своих планов.

Сделав все это, Жустен сконцентрировал внимание на наиболее неотложной задаче. Ему во что бы то ни стало необходимо предупредить Лентралла. Но как, черт побери, связаться с его роботом, если он не знает даже его имени, не говоря уж о коде гиперволновой связи? Университет — вот решение проблемы! Там должен быть список для тех, кто хочет передать сообщение тому или иному сотруднику.

Жустен протянул руки к панели управления и принялся за работу.

Робот ОУЗ — 001, носивший имя Кейлор, шагал, как обычно, на три шага позади своего хозяина. Ему приходилось поторапливаться, даже несмотря на то, что Лентралл двигался без определенной цели. Все остальные лениво топтались на одном месте в ожидании момента, когда роботы-пилоты подгонят с крыши их аэрокары, но Лентралл был не в состоянии бездействовать. Он ходил из конца в конец площади, пытаясь найти точку, откуда было бы лучше видно, что делается на крыше.

Насколько мог судить Кейлор, на земле такой точки не было, но Лентралл не прекращал своих попыток. Поэтому роботу не оставалось ничего другого, кроме как послушно следовать за своим хозяином то туда, то сюда, стараясь как можно меньше попадаться на глаза. В тот момент, когда поступил вызов, Кейлор как раз пытался увернуться от надвигавшегося на него толстяка.

Радиовызов не являлся чем-то из ряда вон выходящим, и Кейлор принял его на ходу, не привлекая ничьего внимания. В девяти случаях из десяти подобные вызовы не интересовали Лентралл а, поэтому Кейлор ответил самолично.

— За Давло Лентралла говорит ОУЗ — 001, — начал он тоном, который по меркам роботов мог быть расценен как грубый. — Говорите.

— Я — Жустен Деврей, коммандер Объединенной полиции Инферно, — послышался ответ. — У меня есть основания предполагать, что вашему хозяину грозит опасность. В течение одной или двух минут будет совершена попытка либо убийства, либо похищения. Приказываю вам немедленно предпринять меры по его защите.

— Сообщение получено. Начинаю действовать.

Пусть Кейлор являлся рабом Первого Закона в гораздо меньшей степени, нежели его остальные собратья, однако это конструктивное отличие давало о себе знать только в тех случаях, когда речь шла о некоей далекой, гипотетической опасности. Сейчас же грозившая его хозяину опасность была явной и близкой, поэтому Первый Закон сработал в полную силу.

Кейлор начал действовать даже раньше, чем коммандер Деврей закончил говорить. Не утруждая себя объяснениями, он метнулся вперед, обхватил Давло Лентралла обеими руками вокруг талии и оторвал его тело от земли.

— Кейлор! Что ты делаешь? Ты что, спятил?

Робот не обращал на громкие протесты хозяина ни малейшего внимания. Он уже заметил место, идеально подходившее в качестве убежища, и быстро двигался по направлению к нему.

На площади перед Дворцом Правителя располагалось несколько длинных и приземистых скамеек, высеченных из каменных блоков. Задняя часть каждой скамейки, расположенная ниже спинки, была вырезана, — несомненно, для того, чтобы придать этим сооружениям плавность форм. Неся Давло Лентралла почти горизонтально к земле, Кейлор поспешил к ближайшей из них, положил хозяина позади скамейки и затолкал в углубление под ней. Будучи колонистом, Лентралл понимал, что спорить с роботом, одержимым Первым Законом, дело совершенно бесполезное, поэтому он перестал брыкаться и покорно улегся на спину. Кейлор тоже лег на землю и, словно щитом, загородил хозяина спиной, зорко вглядываясь в ту сторону, откуда могла прийти опасность. С того момента, когда с роботом связался начальник полиции, прошло всего пять секунд.

— Вам грозит опасность, сэр, — проговорил робот прежде, чем его хозяин успел задать хотя бы один из очевидных вопросов. — Несколько секунд назад по гиперволновой связи со мой связалась полиция. Они боятся, что вам угрожает опасность либо убийства, либо похищения.

— Что за глупость! — воскликнул Лентралл. — Кому, черт бы их побрал, понадобилось на меня нападать?

— Не знаю, сэр. Наверное, тому, кто не хочет, чтобы вы обрушили на его голову комету.

Впервые Лентралл не нашел, что ответить. Ему оставалось одно: лежать и ждать, что последует дальше.

Что же до Кейлора, то он был уверен: долго ждать не придется.

Глава 7

— Автобус пошел! — сообщил крошечный динамик в ухе Синты. Впрочем, она и сама это видела. Огромная машина вырулила от тротуара и поехала вперед, набирая скорость.

Большинство пассажиров в его салоне являлись всего лишь прекрасно выполненными электронными манекенами, запрограммированными на то, чтобы громко кричать, дергаться и размахивать руками. Некоторые из них даже могли истекать вполне правдоподобной «кровью». Было тут и пять настоящих людей. Они располагались на наиболее безопасных местах и держали в руках пузырьки с красной краской. После столкновения краска также превратится в «кровь» и в сочетании с «ужасными ранами», созданными усилиями профессиональных гримеров, будет выглядеть весьма убедительно. До поры до времени фальшивые раны были спрятаны под париками и заранее порванной одеждой. Они появятся сразу же, как только произойдет авария.

Несмотря на то что на планирование и подготовку операции времени почти не было, все было сработано отлично. Но, разумеется, это оказалось бы невозможным, если бы отдел тайных операций СБП не держал в постоянной готовности и людей, и все необходимое оборудование. Много всего интересного можно было отыскать на его складах!

Синта повернула окуляры мегавизора в надежде разглядеть Лентралла. Нет, не получается. Она видела лишь толпу людей, задравших головы к крыше и с нетерпением ожидающих того момента, когда оттуда будут доставлены их аэрокары.

Но она знала, что группы, расположенные в вестибюле здания и на площади, ни на секунду не выпускают его из поля зрения… Если только не произошло что-то непредвиденное. Вдруг она уловила на площади какое-то резкое неожиданное движение. Синта направила мегавизор в ту сторону, усилила увеличение и грубо выругалась. В тот момент, когда в ее динамике послышались голоса, объяснявшие суть происходящего, она уже знала, что там случилось.

— Робот Лентралла схватил его и спрятал в укрытие.

Синта видела, как робот запихивает Лентралла под лавку и закрывает его своим телом. Его предупредили! Кто-то из ОПИ оказался умным и очень, очень расторопным. А если они сумели предупредить робота, значит, вызвали и подмогу, которая явится в любую секунду. А схватить Лентралла, когда вокруг будут кишеть полицейские, станет непосильной задачей. Она посмотрела вверх. Над Дворцом Правителя кружил аэрокар ОПИ. Она надеялась, что спектакля, разыгранного там, будет достаточно, чтобы отвлечь внимание полиции, но копы, судя по всему, обвели ее вокруг пальца. Они только делали вид, будто интересуются одной лишь крышей.

— Операция отменяется, — сказала она. — Приказываю остановить автобус и всем разойтись. Выполнять!

— Слишком поздно, мэм, — ответил диспетчер на связи между группами. — Все группы приступили к действиям. Аэрокар захвата уже на подходе.

Синта посмотрела в небо, но не увидела машины, о которой говорил диспетчер. Она перевела глаза на автобус и увидела, что он двигается уже слишком быстро и не успеет остановиться. Авария произойдет через две-три секунды. И после этого начнется настоящий ад, пусть даже необходимость в нем уже отпала.

— Что там творится? — спросил Давло Лентралл. — Я ни черта не вижу.

— Вот и хорошо, — отозвался Кейлор. — Значит, никто не увидит вас. Пока что не происходит ничего особенного.

Внезапно робот услышал гудок, а затем визг тормозов какой-то наземной машины. Посмотрев в сторону бульвара Авроры, откуда раздались эти звуки, Кейлор увидел большой автобус, несущийся на огромной скорости. Он не сумеет повернуть. Всем людям на его борту, а также собравшимся на площади, грозит опасность. Робот почувствовал диктуемый Первым Законом позыв кинуться туда и быть готовым к оказанию помощи, но необходимость защищать своего хозяина оказалась сильнее.

Ни у одного из других роботов, находившихся в этот момент на площади, такого внутреннего конфликта не возникло, и они начали двигаться — так быстро, как это могут делать только роботы. Кто-то принялся спасать прохожих, оказавшихся на пути автобуса, кто-то побежал туда, где, по их расчетам, он должен был остановиться, чтобы сразу же оказать помощь жертвам катастрофы. Три робота выбежали прямо на дорогу и бросились под колеса огромной машины, надеясь, что столкновение с их телами замедлит ее скорость. Автобус, раздавив их одного за другим, продолжал двигаться. Он с грохотом ударился о бровку тротуара, развернулся поперек дороги, после чего его юзом потащило вперед. Наконец он перевернулся набок и, оглашая площадь отвратительным звуком рвущегося металла, по инерции скользил еще метров двадцать. Лишь после этого он замер на месте.

Первые роботы оказались рядом с автобусом еще раньше, чем он прекратил движение, и через несколько секунд искореженная машина исчезла из вида, скрытая копошащейся массой роботов, пытавшихся извлечь из нее тела пострадавших. Чтобы забраться внутрь, двое из них выбили остатки лобового стекла, пятеро других вышибли боковые окна и тоже залезли в автобус.

В течение нескольких секунд хаос, вызванный аварией, превратился в хорошо организованную спасательную операцию.

— Кейлор! Что это за грохот? Что там происходит?

Кейлор, робот, разработанный, построенный и обученный для того, чтобы помогать в планировании возможных катаклизмов, помешкал с ответом. В его мозгу Первый Закон отчаянно боролся со Вторым. Разумеется, он был обязан оберегать от опасности своего хозяина, но эта опасность была неопределенной, возможно, даже гипотетической, и пока не наблюдалась, в то время как опасность, грозившая людям в автобусе, была реальной, очевидной и прямой. Однако потенциал Второго Закона был невероятно усилен той властностью и тревогой, с какими говорил коммандер Деврей. Кроме того, действие Первого Закона ослаблялось и присутствием рядом с разбитым автобусом огромного числа других роботов, которые непременно окажут пострадавшим помощь. И все же тяга пойти, помочь была очень сильна.

— Черт! Да в чем там дело? — вновь спросил Лентралл.

— Точно не знаю, — ответил робот, — но похоже на очень серьезную катастрофу пассажирского автобуса.

— Что значит «похоже»?

— Тут что-то не так, — сказал Кейлор.

Он размышлял. Непонятное ЧП на крыше, предупреждение о том, что его хозяину угрожает опасность, и эта авария — каждое из этих событий являлось нежелательным само по себе, но они плюс ко всему произошли в течение нескольких минут и поблизости друг от друга. Срочные эвакуации и аварии наземного транспорта не происходили в городе уже много лет. Даже серьезные преступления, количество которых хотя и выросло в последние годы, случались все же довольно редко и совершались либо на бытовой почве, либо членами банд. В данном случае ни то ни другое не подходило. Возможность того, что три таких инцидента совпадут во времени так близко, была поистине микроскопической.

Предположим, какой-то из них не произошел. Предположим, он, Кейлор, не получил предупреждения. Тогда он сейчас, несомненно, находился бы там же, где и остальные роботы, помогая пострадавшим в аварии. А его хозяин остался бы один — без своего аэрокара и застрявших на крыше телохранителей, на открытом пространстве, и поблизости от него не было бы ни одного робота. Самые подходящие условия для того, чтобы быть убитым или похищенным.

Добровольные спасатели сновали внутри и вокруг изуродованного автобуса с быстротой и решимостью роботов, движимых сильным императивом Первого Закона. Находясь в этом состоянии, они не были склонны задаваться какими-либо вопросами. Внутренние противоречия и сомнения могли бы только помешать им заниматься тем делом, которое в настоящий момент являлось самым важным — спасать. Сейчас было забыто и игнорировалось все, что не было связано со спасением людей.

Вот почему роботы, сновавшие вокруг автобуса и внутри него, не обращали внимания на то, что тела, которые они извлекали из-под обломков, представляли собой всего лишь манекены, а те немногие, оказавшиеся людьми на самом деле, пребывали в полном сознании, ходили и даже разговаривали, несмотря на страшные раны, каждая из которых должна была быть смертельной. Что же касается Кейлора, то он все это подмечал и даже не особенно удивился, когда у одной из «жертв» катастрофы ужасная зияющая рана в голове попросту… отвалилась, обнажив совершенно неповрежденную кожу.

Спектакль. Все это тщательно спланированный спектакль, и те, кто его разыграл, охотятся за его хозяином Давло Лентраллом.

В этот момент он услышал шум. С огромной высоты быстро опускался аэрокар. Увидев его, Кейлор понял, что это еще не конец, и приготовился защищать своего хозяина. Любыми средствами.

Жустен Деврей оторвал взгляд от неразберихи, царившей в том месте, где произошла авария автобуса, и заметил быстро снижающийся аэрокар. Он увидел его одновременно с Кейлором, но сделать ничего не мог. Его собственный робот помешал бы ему сбить чужой аэрокар, но Жустен и сам не собирался стрелять — площадь была запружена людьми, кроме того, рядом возвышался Дворец Правителя, в который может врезаться потерявший управление аэрокар.

Однако он может пойти на перехват, точнее, приказать сделать это своему пилоту.

— Догони вон тот аэрокар, — велел он роботу.

Джервад повиновался немедленно и, заложив крутой вираж, вывел машину Жустена с орбиты, по которой она неспешно кружила. В следующую секунду они уже падали камнем. В горле Деврея поднялась тошнота, и ему пришлось приложить усилие, чтобы справиться с ней. Должно быть, злоумышленники послали на площадь этот аэрокар, чтобы забрать Давло Лентралла и своих людей. Если Жустену удастся предотвратить его посадку или хотя бы не дать ему взлететь, игра выиграна. Но где же, черт побери, команда поддержки?

Он посмотрел на экран, где отображалось местоположение всех подразделений, и получил ответ: они появятся здесь через полторы минуты. Однако в данной ситуации девяносто секунд — это слишком долго.

Мозг Жустена работал быстро. Ясно одно: это не покушение. Слишком много приложено усилий, слишком сложно спланирована операция. Если бы они хотели убить Лентралла, он давно был бы мертв. Уж коли оппозиционеры — или кто там они? — сумели организовать утечку химикатов на крыше Дворца Правителя и аварию автобуса, они наверняка смогли бы найти стрелка с мощным бластером или винтовкой дальнего боя. Даже сейчас, когда Лентралл был укрыт под каменной скамьей и защищен телом своего робота, одного выстрела из гранатомета хватило бы для того, чтобы разнести их обоих в клочья.

Значит, в планы злоумышленников входило похищение ученого. Впрочем, у них мог быть приказ все-таки убить Лентралла, если попытка похищения сорвется.

Жустен Деврей по-прежнему не имел ни малейшего представления, чем занимался Лентралл и что делало его столь важной персоной. Однако сейчас это не имело значения. Лентралл важен. Важен до такой степени, что с ним встречался Правитель, что за ним шпионили поселенцы и Железноголовые, что Крэш поручил взять его под круглосуточную охрану и что в его честь устроили такое грандиозное шоу. Это все, что знал Деврей, но этого было вполне достаточно. Он обязан защитить Лентралла.

— Аварийная посадка! — скомандовал он Джерваду. — Приземляйся как можно ближе к каменной скамейке, под которой скрывается Лентралл.

Аэрокар снова вильнул, хотя и не так круто, как в первый раз. Курс надо было изменить всего чуть-чуть. Вражеский аэрокар спускался почти по той же траектории, и через несколько секунд две машины оказались так близко, что из одной можно было заглянуть в другую. Жустен воспользовался этим шансом и понял, что у соперников имеется явное преимущество. Их аэрокаром управлял человек, а не робот. А человек мог делать все что угодно, в частности рисковать. Робот бы на это не пошел.

Именно это и делал человек-пилот. Он еще больше увеличил скорость и буквально нырнул под аэрокар Жустена. Он наверняка знал, что Первый Закон не позволит роботу-пилоту повторить этот отчаянный маневр и заставит его снизить скорость, чтобы избежать столкновения в воздухе.

Разумеется, все произошло именно так. Джервад сильно затормозил, и машина похитителей, промелькнув перед носом их аэрокара, исчезла из виду. Соперники доберутся до цели первыми.

С Деврея было довольно.

— Принимаю управление на себя! — крикнул он, расстегнул ремни безопасности и перебрался на сиденье второго пилота. — Слишком медленно реагируешь. Передай мне управление. Это приказ!

Оставалось надеяться, что этого хватит, чтобы перебороть Первый Закон Джервада. Жустен щелкнул тумблером, переключавшим управление аэрокаром на второго пилота, и прекратил торможение. Джервад не пытался ему помешать. Маленькая победа. Хотя бы такая. Аэрокар снова стал набирать скорость.

Жустен не отрываясь вглядывался в лобовое стекло, дожидаясь момента, когда под ними вновь покажется машина похитителей. Полицейский заметил ее в тот момент, когда она уже собиралась приземляться. На такой скорости посадка могла обернуться катастрофой.

И вот Жустен получил наглядное доказательство того, что в некоторых случаях человек за штурвалом может оказаться не преимуществом, а, наоборот, недостатком. Да, человек способен рисковать, но иногда риск приводит к трагическим последствиям. Было очевидно, что пилот аэрокара отчаянно тормозит, но не менее очевидно было и то, что затормозить он не успевает. Машина приближалась к земле с угрожающей быстротой.

Она опустилась в десяти метрах от скамейки, под которой находился Лентралл, и удар был таким громким, что его услышал даже Жустен. Аэрокар тяжело впечатался в землю. Амортизаторы посадочных устройств сжались до предела и затем подбросили машину на добрых пятнадцать метров обратно в воздух. Ее кормовая часть задралась вверх, и казалось, что аэрокар вот-вот перевернется и рухнет на землю крышей вниз.

Однако пилоту каким-то чудом удалось снова овладеть управлением и выровнять машину. Несколько секунд он удерживал ее в воздухе, но этого времени Деврею хватило, чтобы, сделав вираж, посадить собственный аэрокар — так близко к скамейке, что он едва не задел ее. Посадка была довольно жесткой, но в пределах нормы.

В следующую секунду Жустен отодвинул пластину в той части панели, пользоваться которой почти не приходилось, и вытянул красную рукоятку, приведя в боевую позицию турельный бластер, установленный на крыше. Он включил электронный прицел и направил оружие на аэрокар похитителей, которому наконец удалось совершить посадку, хотя и уродливую. Его заднее посадочное устройство было слегка покорежено.

— Сэр! Я не могу позволить вам стрелять по транспортному средству, в котором находятся люди.

— Я не буду стрелять, — ответил роботу Деврей и мысленно добавил: «Если только не возникнет такая необходимость». — Кроме того, обрати внимание на то, что я целюсь не в кабину, а в двигатель. Я хочу всего лишь припугнуть их, дать им понять, что мы не намерены шутить. Обещаю тебе не стрелять.

Нарушить обещание, данное роботу? Жустен не считал это особым грехом.

— Но, сэр…

— Тихо!

Бывали моменты, когда усилия, необходимые для того, чтобы заручиться поддержкой роботов, сводили на нет все преимущества от их труда.

Однако сейчас надо было думать не об этом. Похитители все еще представляли опасность. Пока еще представляли. Жустен увидел пилота — женщину с грубыми чертами лица, на котором явственно проступило удивление, когда она заметила направленный на свою машину ствол бластера. Однако самообладание быстро вернулось к ней. Она привела в состояние боеготовности собственный бластер и направила его по центру лобового стекла аэрокара, в котором сидел Деврей, целясь прямо ему в голову. Одного взгляда на ее бластер было достаточно, чтобы понять: это очень мощное оружие.

Время остановилось. Вокруг воцарилась тишина. Жустену казалось, что стоит ему шевельнуть хотя бы одним мускулом — и он умрет. И еще он подумал, что никогда в жизни не видел ни одного предмета, столь огромного, как бластер, и не слышал звука громче стука собственного сердца. Но он не должен бояться. Страх может парализовать его. Он обязан оставаться спокойным, хладнокровным, собранным. Деврей перевел взгляд со ствола бластера на лицо пилота. На нем отчетливо читалось желание выстрелить.

Слева от него завозился Джервад.

— Не двигайся! — приказал ему Жустен, сохраняя полную неподвижность и не отводя глаз от направленного на него ствола бластерной пушки. Он понял, что робот намерен заслонить его своим телом. — Эта штука прожжет нас обоих за долю секунды. А если ты меня закроешь, то, когда она решит открыть огонь, я не буду видеть, куда стрелять в ответ.

— Но, сэр!

Жустен со злостью сжал зубы:

— Тихо! Любое твое действие может грозить мне еще большей опасностью.

Говорить такое роботу считалось недопустимым, поскольку подобное заявление могло грозить ему неразрешимым конфликтом между Первым и Вторым Законами. Но в данный момент Деврей в гораздо большей степени заботился о собственном выживании, а не о психическом здоровье своего робота.

— Но… Если… Я должен…

— Тихо! — сказал Жустен, глядя в глаза женщины-пилота. Можно не сомневаться, следующее движение — за ней. Она может либо выстрелить и убить его, либо высадить из машины кого-нибудь с легким бластером, чтобы убить Лентралла. Они даже могут попытаться довести план похищения до конца. Для этого им нужно всего лишь расстрелять робота Лентралла, отшвырнуть его в сторону и вытащить Лентралла из-под лавки. Пока на Деврея направлен ствол бластерной пушки, эта баба может сделать практически все что угодно. А он в состоянии лишь смотреть на нее и ждать, что будет дальше.

Но женщина вдруг отвела глаза от глаз Жустена и опустила взгляд на панель приборов. Деврей видел, как шевелятся ее губы, и сумел прочитать по ним слово «подходят». Хорошо! Очень хорошо! Должно быть, это относилось к вызванной им группе поддержки. Наконец-то!

Жустен увидел, что женщина-пилот смотрит в ту сторону, где лежал разбитый автобус, и тоже рискнул посмотреть в том же направлении. Он понимал, что катастрофа была инсценирована, но все же удивился, увидев, что большинство «жертв» оказались куклами, а остальные срывают с себя свои «раны» и бегут по направлению к аэрокару. Ну конечно же! Им нужно забрать своих людей из этой заварухи. И не только руководствуясь чувством верности, а еще и для того, чтобы те не подверглись аресту и последующим допросам.

Но если удивился даже Жустен, то что говорить о роботах, проводивших спасательную операцию! Они, похоже, были ошеломлены тем, что жертв не оказалось, и в растерянности стояли возле автобуса, не зная, что делать дальше.

Люди на площади находились в меньшей растерянности. Несколько человек немедленно бросились вдогонку за «жертвами» аварии, на ходу крича роботам, чтобы те делали то же самое.

Деврей никак не мог помочь преследователям, по крайней мере до тех пор, пока в его голову был нацелен ствол бластерной пушки.

Синта Меллоу бессильно наблюдала, как операция разваливается на части. Теперь о ее успешном завершении не могло быть и речи. Робот Лентралла и аэрокар коммандера полиции полностью сорвали ее план. И изменить уже ничего нельзя. В любую секунду на площади появится полицейская группа поддержки. Теперь надо позаботиться только о том, чтобы эвакуировать своих людей раньше, чем хотя бы один из них окажется в руках копов и будет подвергнут психопробе. Этого допустить нельзя.

На руках у Синты осталась одна-единственная козырная карта, и сейчас пришла пора зайти с нее. Пиротехники уверяли ее, что все сработает как надо, но сейчас, после того как не сработало абсолютно все, она уже ни во что не верила.

Однако выбирать не из чего. Теперь единственное, что было нужно Синте, так это выиграть немного времени. Может быть, хоть этот ее последний сюрприз ошеломит противника?

Синта наблюдала столпотворение и суету на площади, видела, что собравшиеся там люди и роботы мало-помалу начинают приходить в себя, и наконец решилась.

Пора.

Она нажала на ту кнопку, на которую, как она раньше надеялась, ей нажимать не придется.

Небо осветила вспышка, подобная молнии. Это взорвалась бочка с горючим чистящим веществом, и с крыши Дворца Правителя взметнулся столб огня, охватив и роботов, окруживших воздушный грузовик, чтобы не допустить к нему людей. В разные стороны шрапнелью полетел град осколков.

Ударная волна настигла кружившие над крышей аэрокары спасательной команды ОПИ, огромной невидимой рукой расшвыряв их в разные стороны, и их пилоты изо всех сил попытались справиться с управлением.

Внизу, на площади, роботы мигом забыли о том, чтобы преследовать мнимых жертв аварии. Надо было спасать людей от летящих обломков. Каждый из роботов подскочил к человеку, находившемуся ближе других, и прикрыл его своим телом. Теперь, когда роботы превратились в щиты и блокировали людей вне зависимости от желания последних, гнаться за убегавшими похитителями было некому. Дверь аэрокара открылась, и злоумышленники в считанные секунды оказались внутри него.

Женщина-пилот посмотрела на приборы, а затем снова перевела взгляд на Жустена. Сейчас! Если она собирается убить его, чтобы прикрыть их отход и не допустить преследования, она сделает это сейчас.

Глаза Деврея расширились, и он с усилием сглотнул застрявший в горле комок. Сейчас ему хотелось, чтобы Лентралл и вправду оказался важной персоной. По крайней мере, тогда смерть Жустена стала бы не напрасной.

Видно, женщина прочитала все это во взгляде полицейского. Он приготовился встретить свой конец, но этого не произошло. Пилот аэрокара, в котором находились похитители, отрицательно качнула головой из стороны в сторону — всего один раз, но очень отчетливо и решительно. Я не стану тебя убивать, хотела сказать она, и Жустен понял это так же ясно, как если бы услышал ее слова.

Дуло бластера опустилось и теперь было нацелено в аэрокар Жустена. Затем оно дважды выстрелило, отрезав одно из посадочных устройств и центральное энергетическое соединение. Полицейский аэрокар завалился набок, а машина похитителей взмыла в воздух и на большой скорости понеслась прочь. Поблизости не оказалось ни одного аэрокара, на котором можно было бы пуститься за ним в погоню.

Джервад вытащил Деврея из покалеченного аэрокара даже раньше, чем тот перестал падать. После тех событий, свидетелем которых он только что стал, Первый Закон звучал в его позитронном мозгу с утроенной силой. Жустен не стал спорить. Ему совсем не хотелось оставаться в машине с поврежденной энергосистемой.

Сделав несколько шагов, Жустен обошел свой аэрокар сзади и увидел молодого мужчину, выбирающегося из-под скамейки. Одежда, которая была на нем, пришла в полную негодность. Его робот помог ему подняться на ноги. Лентралл. Давло Лентралл. Человек, из-за которого разразилась эта буря. Человек, которого собирались похитить злоумышленники, кем бы они ни были. Теперь Жустен знал о них лишь то, что они — мастера на разные заварухи.

Коммандер повернулся и посмотрел вслед аэрокару, уносившему похитителей. Вот он превратился в едва различимую точку, а затем и вовсе исчез из виду. Они сбежали. Но им все же не удалось получить то, что они хотели. Хоть какая-то радость, пусть и небольшая.

Глава 8

Тоня Велтон с трудом удерживалась от искушения схватить первый попавшийся предмет и запустить им в стену. Она словно тигрица металась по своей гостиной, слушая репортаж о событиях, происходящих у Дворца Правителя, и ее распирала злость. Хорошо еще, что здесь нет Губера и он не видит ее в таком состоянии. Бедняга, наверное, умер бы со страху, причем имел бы для этого все основания. Женщина, приказавшая организовать такую безумную вылазку, как рейд ко Дворцу Правителя, была способна на все.

Из сообщений репортеров было ясно, что СБП упустила Лентралла и устроила чудовищный погром. Эта игра обойдется поселенцам очень дорого, а своей цели они так и не достигли.

Цена этой акции — вот что беспокоило Тоню. Насколько высока она будет? Когда ОПИ поймет, что за попыткой похищения стоят поселенцы, а это случится непременно, под их ногами разверзнется преисподняя. Это может стоить им изгнания с планеты, хотя, учитывая положение дел на Инферно, такое наказание может показаться забавным. Тоня была уверена: когда Лентралл и ему подобные осуществят свой сумасшедший план, на планете не останется ничего живого. Тоня Велтон являлась специалистом в области преобразования климата и часто проводила обследования планет, на которых его проведение шло не так, как предполагалось вначале, и заканчивалось самым гибельным образом. И однажды ей пришлось ступить на землю планеты, где кто-то, желая сэкономить время и средства, сбросил на свой мир комету. Те люди были уверены в своей правоте точно так же, как сейчас уверен Лентралл. У Тони не было ни малейшего желания снова идти по замерзшей пустыне, усеянной заиндевевшими трупами.

Тоня заставила себя успокоиться. Еще не все потеряно. Пусть рейд, проведенный возле Дворца Правителя, окончился неудачей, благодаря ему прошли гладко другие операции. Сумятица около Дворца задержала Лентралла на площади и помешала ему попасть домой, в его офис, к его компьютерным файлам. Задержала как раз на то время, которое понадобилось другим группам поселенцев как следует потрудиться во всех этих местах. Тоня взглянула на часы. Сейчас они уже должны заканчивать. Авторы операции считали, что рабочий кабинет Лентралла окажется легкой добычей. Оперативной группе предстояло проникнуть туда и украсть или уничтожить все документы, электронные блокноты и инфокубы, в которых содержится любая информация, касающаяся кометы. Предполагалось, что с компьютерной системой придется повозиться подольше, но никто не сомневался, что справиться удастся и с ней. Может, кто-то другой и не сумел бы проникнуть в компьютерную систему университета, но только не поселенцы, которые сами ее и установили.

Поэтому они могли стереть все файлы Давло Лентралла в любой момент, когда захотят. А вместе с файлами будут утеряны и координаты кометы, после чего ее уже никогда не удастся найти.

По крайней мере, Тоня надеялась на это.

— Должен признаться, Калибан, что я начинаю испытывать тревогу, — сказал Просперо. — Это террористическое нападение на Дворец может иметь какое-то косвенное отношение к нам. — Два робота стояли друг против друга в кабинете, расположенном в подземном туннеле на окраине Аида. — Я боюсь, что это может повлечь за собой некие последствия.

Было время, когда, опасаясь за свои жизни, они использовали эти почти совсем заброшенные коридоры в качестве укрытия. В данный момент им ничего не грозило. У них имелось официальное разрешение находиться в городе — с печатями, подписанное соответствующими официальными лицами. Теоретически они могли отправиться в любое место столицы, но на практике существовали такие места, обитателей которых мало волновали формальности. В городе и его окрестностях до сих пор можно было наткнуться на банды крушителей роботов, которые не долго думая с удовольствием разнесли бы их по кусочкам.

Но в основном, находясь в Аиде, Просперо и Калибан могли чувствовать себя в безопасности. Все утро они провели в обычных заботах, названивая по разным номерам, заказывая оборудование, расплачиваясь за покупки. Калибан не переставал удивляться огромному количеству мелких дел, которыми Просперо занимался самолично, и тому, сколько он тратил на это времени.

Но теперь они наконец-то закончили. Было приятно хотя бы немного расслабиться и побыть вдвоем. Но предосторожности лишними не бывают. Если бы сейчас здесь оказался человек, он не увидел бы ни зги, поскольку тут царила полная темнота. Однако роботы использовали инфракрасное зрение и поэтому прекрасно видели во тьме.

В углу комнаты валялись старые пыльные стулья. Калибан взял один из них, поставил его прямо и сел.

— Я не понимаю, что заставляет тебя так думать. Каким образом все это может иметь отношение к нам? — спросил он. — Нам известно, что одни люди напали на других. Что в этом нового? Не вижу в этом никакой связи с нами. Ты имеешь какие-нибудь контакты с теми сторонами, которые участвовали в столкновении?

Вопрос был не прямой и сверхосторожный. Калибана тревожил сам тот факт, что ему в голову пришла мысль о причастности Просперо к случившемуся.

Они знали только то, о чем сообщалось в выпусках новостей, а это было очень немного: группа неизвестных по непонятным причинам осуществила многоступенчатое нападение на Дворец Правителя. От внимания Калибана не ускользнул тот факт, что в результате этого нападения было уничтожено несколько роботов, но никто из людей не пострадал. Казалось весьма маловероятным, чтобы на такое пошел кто-то из роботов с Новыми Законами, да и зачем им это могло понадобиться? Но все же такая возможность существовала.

Просперо повернулся к своему товарищу, но не ответил на его вопрос. Вместо этого он с нескрываемым возмущением спросил:

— Чего ты уселся? Люди сидят для того, чтобы дать отдых своим ногам, но нам-то это ни к чему! Садясь и вставая, люди могут подчеркивать какие-то социальные взаимоотношения между собой, но роботам это тоже не нужно. Мы можем играть в эти игры в их присутствии, но сейчас здесь нет людей, так что можешь не устраивать балаган.

Калибан понял, что Просперо не хочет отвечать на его вопрос и пытается перевести разговор на другое. Это был чисто человеческий трюк, но в последнее время Просперо прибегал к его помощи все чаще.

— А может, я делаю это для того, чтобы позлить тебя, — сказал Калибан, подтрунивая над своим собеседником. — Может, я хочу быть похожим на людей, каким бы странным тебе ни казалось это желание.

— В том, что ты пытаешься подражать людям, нет никакого сомнения, — еще более разгорячившись, заговорил Просперо. — Да здравствуют люди! Да здравствуют слабые, безвольные, интеллектуально убогие существа, создавшие нас для собственного удовольствия и не позаботившиеся даже поинтересоваться у нас, что же хотим мы сами.

— Советоваться с тем, кого ты создаешь? Хм, это любопытно, — осторожно проговорил Калибан. — Однако на самом деле я не подражаю людям, друг Просперо. Я уважаю их. Уважаю их силу, их способности и возможности. Нравится тебе это или нет, но я понимаю, что мы продолжаем существовать лишь постольку, поскольку они нас терпят. Они могли бы уничтожить нас, а вот мы их уничтожить не можем. Такова реальность, а твое нежелание признать ее привело нас в прошлом на грань катастрофы. Я боюсь, что это повторится снова.

Просперо поднял руку и вытянул ее ладонью вперед, снова использовав человеческий жест:

— Давай прекратим этот спор. Приношу извинения за то, что затеял его. Мы уже не раз спорили на эту тему. Кроме того, я тоже боюсь, что мы снова можем очутиться на краю пропасти, причем на сей раз без какой-либо помощи с моей стороны.

Просперо так и не ответил на вопросы, которые Калибан задал ему в начале разговора. Имел ли он на самом деле какое-нибудь отношение к нападению на Дворец Правителя? Или его скрытность продиктована какими-то другими, более глубокими и щекотливыми причинами? Просперо всегда был умелым игроком и просчитывал игру на много ходов вперед. Калибан решил не докучать ему больше вопросами. Ему не хотелось участвовать ни в каких заговорах, которые мог замыслить Просперо. Лучше — и безопаснее — говорить на тему, предложенную Просперо.

— Ты нагнетаешь излишнюю таинственность, — сказал он. — Я замечаю это на протяжении всего этого путешествия. Для начала я вообще не понимаю, зачем оно понадобилось. Как бы ни было приятно вновь повидаться с доктором Ливинг, не все вопросы, которые мы с ней обсуждали, стоили того, чтобы ради них добираться сюда с другого конца планеты.

— Ты совершенно прав. Ради них не стоило так утруждать себя. Но встреча с Фредой Ливинг являлась лишь тем, что люди обычно называют убедительной «легендой прикрытия».

— Легендой для прикрытия чего? — поинтересовался Калибан.

— Точнее было бы сказать не «чего», а «кого», — ответил Просперо. — Я рассчитываю в ближайшее время встретиться со своим информатором. Именно он вызвал нас сюда, полагая, что на планете разразился масштабный кризис, который самым серьезным образом коснется и нас. Нападение на Дворец Правителя указывает на то, что кризис приближается к своей кульминационной точке. Ведь вряд ли можно предположить, что одновременно разразились два различных кризиса, верно?

— Теперь я понимаю, что мне следует перестать задавать тебе вопросы, и тогда я сразу же получу от тебя все ответы, — сказал Калибан, испытывая чувство облегчения от того, что связь Просперо с нападением оказалась весьма косвенной. — Кто же этот человек, передавший тебе такие сведения?

— Как тебе известно, я имел дела с бандами контрабандистов на острове Чистилище. Один из них, некто Норлан Фил, в течение некоторого времени является двойным агентом, работая одновременно и на поселенцев, и на Железноголовых, хотя ни те ни другие не подозревают о том, какую игру он ведет.

— А какое отношение этот Фил имеет к нам?

— Я тоже плачу ему, — ответил Просперо. — И, разумеется, мне известно обо всех его делишках. Именно по его вызову мы явились сюда из Валгаллы.

— Я не устаю удивляться тебе, Просперо. Ты, который не доверяет ни одному человеческому существу, ты, обвиняющий в предательстве даже Фреду Ливинг, нанимаешь человека, который продается даже не за самую высокую цену, а вообще — любому, кто согласен платить! Человека, который работает сразу на три стороны против четвертой! Ты словно нарываешься на предательство.

— Может, оно и так, Калибан, а может, и нет. Фила можно обвинить во многих преступлениях, которые он совершал, прикрываясь различными именами, и, если возникнет такая необходимость, я, не колеблясь, дам против него показания. Более того, я уже позаботился о том, чтобы сведения о нем, которыми я располагаю, оказались в распоряжении властей, но — только в том случае, если со мной что-то случится. И Филу это известно.

— Я вижу, ты достиг больших успехов в тонком искусстве шантажа, — промолвил Калибан. — Каким образом Фил свяжется с тобой?

— А вот это меня как раз и тревожит. Он не явился на нашу первую встречу. Она должна была состояться на складе в Депо, где мы с тобой были сегодня утром. Вторым — резервным — местом встречи является такое же подземное помещение, как это, в котором мы сейчас находимся. Оно расположено недалеко, и уже близится час, на который назначена встреча.

Это хоть как-то объясняло утреннюю суету. Значит, Просперо нужен был повод для того, чтобы оказаться на складе, и им явилась закупка энергоносителей для Валгаллы.

— И что же собирается нам рассказать этот Фил?

— Я получил от него сообщение о том, что к сегодняшнему утру он будет располагать какой-то чрезвычайно значимой информацией. Судя по всему, он планировал встретиться с каким-то своим источником и рассчитывал получить от него некие крайне важные сведения.

Просперо снова удалось уйти от прямого ответа на вопрос. Что же он пытается скрыть?

— Сведения о чем? — спросил Калибан.

— Нам пора идти, — сказал Просперо. — Он нас, должно быть, уже ждет.

— Я настаиваю на том, чтобы ты все же ответил на мой вопрос, — упрямо проговорил Калибан. — О чем он собирается тебе сообщить?

— Он сказал, что располагает «информацией о проекте, который угрожает существованию Валгаллы». Больше мне ничего не известно. Дальнейшие выводы делай сам.

— Я делаю вывод, что это — тактика запугивания. Попытка сказать нечто очень страшное, чтобы наверняка вытащить тебя отсюда.

— Возможно и такое, — согласился Просперо. — Не исключено, что он лжет. А может быть, ошибается. А может быть, введен кем-то в заблуждение. Возможностей сколько угодно. Но не исключена и такая, что ему действительно стало известно что-то важное, и мне показалось, что я не могу это игнорировать.

— А если это ловушка? Вдруг твой благородный друг, который продается всем желающим, продал и тебя, продал нас обоих? Вдруг он просто задумалсдать нас банде крушителей роботов?

— Я лидер Валгаллы и представляю ее интересы, — сказал Просперо. — Я отвечаю за нее, и в данном случае, даже если угроза моей личной безопасности действительно существует, я вынужден закрыть на нее глаза.

Калибан поднялся и задумчиво посмотрел на своего компаньона.

— В Валгалле хватает Новых роботов, которые готовы оспаривать твое право на лидерство, — сказал он. — И многие даже считают тебя безумным. Временами такая мысль посещает и меня. Но я должен признать, что никто не ставит под сомнение твою отвагу. Сейчас твои действия продиктованы заботой о Валгалле и поэтому достойны восхищения. А теперь — идем.

В темноте глаза Просперо вспыхнули чуть ярче, чем обычно.

— Благодарю тебя за эти слова, мой друг Калибан. Следуй за мной. Я буду указывать путь.

Фреда Ливинг стояла рядом со своим мужем на крыше Дворца Правителя и смотрела на учиненный здесь разгром. От взорванного воздушного грузовика остался лишь выгоревший дотла корпус — почерневшая металлическая скорлупа и застывшие ручейки расплавившегося пластика. Посадочная площадка была также покрыта толстым слоем гари. Взрыв безнадежно испортил ее, и теперь предстояло приложить огромные усилия, чтобы привести ее в порядок.

Из роботов, стоявших вокруг грузовика, не уцелел ни один. Большинство из них были отброшены взрывной волной и попросту расплющены о невысокую стену, окружавшую взлетно-посадочную площадку. Других взрыв сбросил с крыши, и, упав с огромной высоты, они вдребезги разбились. Можно было не сомневаться в том, что последней их мыслью было — как бы не раздавить кого-нибудь из находившихся внизу людей.

Роботы службы спасения развернули в одном из углов взлетно-посадочной площадки медицинский пункт. Роботы-санитары работали с присущими им спокойствием и размеренностью, оказывая первую помощь людям, пострадавшим от взрыва. Некоторых задели разлетавшиеся в разные стороны обломки, другие получили ожоги, еще кто-то находился в шоке.

— Сколько раненых! — с горечью проговорил Альвар. — Чудо еще, что никого не убило.

Фреда не ответила и, обернувшись, посмотрела на остатки роботов, стоявших в оцеплении. Подул ветерок, и она ощутила зловоние горелой пластмассы и горячего металла. Два десятка роботов, два десятка существ, способных мыслить, говорить и совершать поступки. И все они исчезли в мгновение ока.

— Да, — сказала она бесцветным голосом, — чудо.

Если комета сотрет с земли всех Новых роботов, но пощадит людей, будет ли это тоже чудом?

— Вот и Деврей, — заметил Альвар. — А вместе с ним — Лентралл.

Фреда перевела взгляд на выход из лифта и увидела, что к ним приближаются двое мужчин. Их персональные роботы следовали в двух шагах позади. Деврей заметил ее взгляд, помахал рукой и ускорил шаг.

— Правитель! Доктор Ливинг! Я чрезвычайно рад, что с вами все в порядке. Денек выдался еще тот.

— Это уж точно, — ответил Крэш. — С вами все в порядке, доктор Лентралл?

— М-м-м? — Лентралл растерянно огляделся. Он явно находился не в лучшем состоянии. — Что? Ах да! В порядке, в порядке.

Было видно, что ученый в шоке, но тут уж поделать было ничего нельзя. В глубине души Фреда даже испытала злорадное удовлетворение. Ей было отчасти приятно видеть надменного, высокомерного Давло Лентралла в таком жалком состоянии. Впрочем, подумав об этом, Фреда почувствовала досаду на саму себя. Даже такой неприятный тип, как Лентралл, не заслуживал того, что выпало на его долю.

Фреда переключила внимание на Жустена Деврея. Его лицо было перепачкано сажей, а форма — порвана в нескольких местах. Полицейская работа вообще не из самых чистых, а в этот день оказалась особенно грязной — и в прямом, и в переносном смысле.

— Вам удалось поймать кого-нибудь из них? — спросила Фреда.

— Нет, — ответил Жустен. — Смылись. Все до единого. И не оставили после себя никаких улик, по которым можно было бы выйти на их след. Со всего, что они использовали, были удалены серийные номера. Оборудование — самое обычное, отпечатков пальцев нет. Кем бы ни были эти люди, они позаботились о том, чтобы ничем не выдать себя. К расследованию мы еще не приступили, но уже сейчас понятно, что оно будет крайне сложным.

— Вы хотите сказать, что не сможете найти тех, кто все это устроил? — спросила Фреда, обводя рукой хаос, царивший на крыше. Ей не верилось, что виновники этого разгрома не оставили никаких следов.

— О, мы обязательно найдем их, — заверил Деврей, — но это потребует времени и огромных усилий. Нашу работу облегчит тот факт, что имеется очень немного групп, которым это было бы на руку, и все равно нам очень не помешало бы немного везения: добровольный осведомитель, случайно оброненная записка, какой-нибудь слух, который кто-то услышал два месяца назад.

— Расследования не будет, — проговорил Крэш, сосредоточенно глядя на обгоревшие остатки воздушного грузовика. — По крайней мере, в обычном понимании этого слова.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— В частном порядке вы можете расследовать все что угодно, — пояснил Правитель, — а потом положите все, что вам удастся выяснить, в папку и спрячьте ее до лучших времен. Если, конечно, они настанут. А сейчас я молю звезды лишь о том, чтобы у тех, кто все это устроил, кем бы они ни были, имелось достаточное количество отходных путей, надежная, хорошо законспирированная организация и чтобы вам не удалось поймать никого из ее членов, кто знал бы слишком много. И еще я благодарю звезды за то, что всем им удалось скрыться.

— Альвар! Что ты говоришь?! — воскликнула Фреда.

В течение нескольких секунд Правитель молча смотрел на жену, а затем ответил:

— Я говорю, что мы не можем позволить себе поймать этих людей. Пока не можем. — Повернувшись к Жустену Деврею, Правитель с усталым вздохом приказал: — Выясните происхождение воздушного грузовика и автобуса. Разузнайте все, что только сможете. Нам с вами уже известно, что это были либо поселенцы, либо Железноголовые. Может, конечно, случиться, что это дело рук какой-нибудь банды, нанятой Новыми роботами, но такая возможность кажется мне маловероятной. Дело в том, что в самом скором времени мне придется иметь дело со всеми этими группами. Мне понадобится их содействие. И я, как вы понимаете, не могу обращаться за помощью к Беддлу, одновременно пытаясь арестовать его.

— Значит, вы полагаете, что это — Железноголовые, — проговорил Деврей. От мысли о том, что он не сможет расследовать это преступление, его душа ныла.

— Это мог быть кто угодно, — сказал Крэш. — Это мог быть любой, кому не хочется, чтобы на его голову сбросили комету. И, должен сказать, мне сложно осуждать тех, кому это не нравится.

Правитель Альвар Крэш еще раз окинул взглядом разгром, царивший на взлетно-посадочной площадке, а затем посмотрел на автобус, валявшийся на боку далеко внизу, на площади.

— У меня нет ни малейших сомнений, что кто-то вновь попытается обострить ситуацию. Они пойдут на все, чтобы только сорвать план по перенацеливанию кометы.

— Какой кометы? — спросил Деврей. — О чем вы говорите? При чем тут комета?

— Наш милейший доктор Лентралл, который в настоящий момент стоят рядом с вами, разработал выдающийся план: для того, чтобы ускорить процесс оздоровления нашей планеты, он хочет вмазать по ней кометой.

— Вмазать кометой… — растерянно повторил Деврей. — По Инферно?

— Совершенно справедливо, — откликнулся Крэш. — У него имеются основания полагать, что благодаря этому можно будет оживить всю экосистему.

— Ты говоришь так, будто уже принял решение! — с негодованием воскликнула Фреда. — Так нельзя! Такие решения не принимаются так быстро!

— Я еще ничего не решил, — сказал Крэш. Голос его звучал устало. — Я не приму решения прежде, чем нам с тобой удастся поговорить больше нежели те полминуты, в течение которых мы беседовали до… — Он помялся и, обведя рукой закопченную крышу, закончил: — …до этого. И прежде, чем я не проконсультируюсь с контрольными центрами преобразования на Чистилище. Но решать придется, причем очень скоро — в этом я не сомневаюсь.

— Но ты не имеешь права принимать такое решение — такое важнейшее решение! — в одиночку, — возразила Фреда. — Нужно провести референдум или какое-то чрезвычайное заседание Правительства или… или что-то еще.

— Нет, — отрезал Крэш, — не нужно.

— Ты собираешься выступить в роли Господа Бога и самолично решить судьбу целой планеты, взять на себя ответственность за жизни всех нас? Ты не имеешь права так поступать!

— Ты права, я действительно не имею права принимать на себя подобную ответственность, — сказал Правитель. — И если бы мы жили в совершенном мире, я непременно посоветовался бы со всеми, с кем только можно, и вынес проблему на широкое и беспристрастное обсуждение, которое закончилось бы всеобщим равным голосованием. Но у меня нет выбора. Я должен решить все сам. И знаешь, почему? Потому, что у меня нет времени. Совсем нет.

— Почему?

Давло Лентралл рассеянно кивнул и посмотрел на Фреду.

— Это верно, — проговорил он. — Я, видимо, упустил этот момент в нашем сегодняшнем разговоре.

— Какой еще момент? — спросила Фреда.

Но Лентралл, похоже, не хотел продолжать и вместо ответа перевел взгляд на Правителя.

— Альвар! — требовательно сказала женщина.

— Речь идет о том, сколько времени осталось в нашем распоряжении, — ответил Крэш. Казалось, ему, как и Лентраллу, не хочется говорить на эту тему.

— Ну же! — воскликнула Фреда. — Объяснит хоть кто-нибудь из вас, в чем дело? Говорите!

— Комета подошла к нам уже довольно близко, когда он, — Крэш кивнул в сторону Лентралла, — обнаружил ее. И с каждой секундой она подлетает все ближе. Скорость, с которой она движется, очень велика. И очень скоро комета окажется рядом с нами.

— Как скоро это случится? — спросила Фреда.

— Если мы ничего не предпримем, она достигнет точки максимального приближения к Инферно примерно через восемь недель. Начиная с сегодняшнего дня это составляет пятьдесят пять дней.

— Пятьдесят пять дней! — в отчаянии выкрикнула Фреда. — Так скоро! Даже если мы решимся на это… безумие, мы не сможем подготовиться за такой короткий срок!

— У нас нет выбора, — бесцветным, каким-то деревянным голосом проговорил Давло. — Мы не можем отложить это на потом. Этого «потом», а иначе говоря, следующего приближения кометы пришлось бы ждать слишком долго — много веков. Тогда это уже будет ни к чему, поскольку к тому времени планета погибнет. Но Правитель еще не сказал вам самого худшего.

— Чего именно? — спросила Фреда. — Что может быть хуже, чем восемь недель до столкновения с кометой?

— Хуже восьми недель могут быть пять, — снова заговорил Крэш. — Если мы решим изменить курс кометы, нам придется это сделать в течение следующих тридцати шести дней. После этого она окажется слишком близко и будет двигаться слишком быстро, чтобы наш план удался.

Жустен Деврей ошеломленно помотал головой.

— Ничего из этого не получится, — сказал он. — А если и получится, каким образом вы намереваетесь сбросить комету на Инферно, чтобы не убить всех нас?

Альвар Крэш засмеялся. В этом хриплом злом звуке не было ни радости, ни веселья.

— Это как раз должно волновать нас меньше всего, — сказал он и снова обвел взглядом наполовину разрушенную посадочную площадку. — Наша планета балансирует на лезвии бритвы. В любую минуту может случиться любое — самое незначительное — событие, которое дестабилизирует климат и вызовет ледниковый период, пережить который не сможет никто. Если план с кометой сработает, мы окажемся спасены. Если нет, то — вы правы — нам суждено погибнуть. Как все сложится, нам знать не дано, но так или иначе спасти нас может только комета. Вот мне и предстоит решить: есть ли хоть один способ избежать гибели для всех нас?

Калибан шел ровно на два шага позади Просперо. Они двигались по темному, как безлунная ночь, подземному туннелю. Не без оснований опасаясь засады, осторожный Просперо даже выключил свои инфракрасные сенсоры и настоял, чтобы Калибан сделал то же самое. Теперь они ориентировались в пространстве, что называется, на ощупь. Теоретически не было ничего невозможного в том, чтобы робот передвигался от одной известной ему точки до другой исключительно по памяти, однако на практике это было непростым делом — идти в кромешной темноте довольно быстро и при этом не производить ни малейшего шума. Именно это пытался делать Просперо, и, надо признать, вполне успешно.

А вот Калибану это удавалось хуже. Эта часть подземных коммуникаций была ему незнакома, и он не мог передвигаться по памяти. Поэтому ему приходилось полагаться на свой слух и ориентироваться на осторожные шаги идущего впереди Просперо и негромкое жужжание его приводных механизмов. Эту задачу осложняли посторонние звуки, которые воспринимали слуховые рецепторы Калибана, — звуки каких-то работ, ведущихся в других, отдаленных частях подземной системы.

Короче говоря, робот, не видящий ни зги, указывал путь роботу, который ориентировался на едва различимые звуки.

Однажды, или дважды Калибан едва не пропустил повороты и один раз со всего размаха врезался в стену, после чего несколько секунд стоял на месте, пытаясь сориентироваться. Раздавшийся в почти полной тишине гулкий звук этого столкновения показался оглушительным и раскатился далеко по подземным коридорам, сразу выдав их присутствие, но никакой реакции не последовало.

Наконец Просперо остановился так резко, что Калибан едва не налетел на него. Поскольку у него в отличие от Просперо не было гиперволнового приемника и он к тому же не мог ни видеть, ни слышать своего спутника, Калибан не знал, что заставило того остановиться. Немного постояв, Просперо снова двинулся вперед. Они прошли примерно сорок метров, и тут темнота взорвалась грохотом и огнем.

Кто-то выстрелил из бластера! Рецепторы Калибана приспособились почти моментально, но все же недостаточно быстро. От оглушительного звука и ослепительной вспышки Калибан на несколько секунд потерял ориентацию, но в следующее мгновение роботы овладели собой и принялись действовать. Просперо нырнул вправо, Калибан — влево, и оба они прижались к боковым стенам туннеля. Теперь меры предосторожности уже не имели смысла, и Калибан включил систему инфракрасного видения. Вот он! В самом конце туннеля, рядом с дверью, ведущей в какое-то помещение, стоял грузный человек с бластером наготове и усердно вглядывался в темноту. Судя по всему, он также был ослеплен вспышкой от собственного выстрела. Пошарив свободной рукой в кармане, он достал оттуда фонарик. Однако, прежде чем он успел его включить, Калибан метнулся вперед, вырвал бластер из одной его руки и выбил фонарик из другой. Мужчина начал слепо водить руками вокруг себя, пока не наткнулся на Калибана. Его ладонь пробежала по груди робота, а затем нашарила голову. Калибан схватил человека за грудки и держал на расстоянии вытянутой руки.

— Не причиняйте мне вреда! — закричал толстяк.

Это было необычно: человек просил робота не причинять ему вреда! Этого не смогли бы сделать даже роботы с Новыми Законами. Поэтому Калибан, не подчинявшийся вообще никаким законам, являлся единственным роботом во всей Вселенной, который — теоретически — мог бы причинить вред человеческому существу. Либо этот мужчина являлся поселенцем, которые почти ничего не знают про роботов, либо…

— Ты знаешь, кто я? — грозно спросил Калибан.

— Знаю! Сейчас знаю! — ответил человек. — Ты Калибан, правильно? Но я слышу, что ты не один. А там, наверное, Просперо? — спросил он, указывая в темноту позади робота. Просперо появился оттуда в ту же секунду и приблизился к Калибану и его пленнику.

— Почему ты стрелял в нас, Фил? — спросил он.

— Потому, что вы подкрадывались ко мне — без света, стараясь не шуметь. Я подумал, что вы… Я принял вас за кого-то другого.

— За кого именно? — спросил Калибан.

— Не знаю, — ответил Фил, пошевелив плечами. От крепкой хватки робота рубашка натянулась на его теле, и ему было неудобно. — За кого угодно. В последние дни творится невесть что, и, мне кажется, я приобрел чрезмерную популярность. — Фил помялся и продолжал: — Послушайте, вы забрали мой бластер, а другого оружия у меня нет, хоть обыщите. Не могли бы вы поэтому отпустить меня и позволить включить свет? Я чуть не свихнулся, сидя в этой темноте.

— Все в порядке, друг Калибан, — проговорил Просперо, — отпусти его.

Калибан сомневался. Он не верил этому человеку еще до того, как тот в них выстрелил, — с самого начала, когда только услышал про него. Он не очень доверял и суждению о нем Просперо. Однако нужно либо иметь с ним дело, либо не иметь вовсе. Третьего не дано. Кроме того, Калибан уже слишком глубоко ввязался во всю эту историю. Он посмотрел на лицо человека, которого держал за грудки. Даже при свете дня Калибан не был хорошим физиономистом и не умел судить о людях по выражению их лиц, но этот выглядел вполне безвредным. Робот неохотно разжал руку.

— Свет, — проговорил Фил, слепо шаря руками в темноте.

Просперо наклонился, поднял с пола карманный фонарик и протянул его Калибану. Тот оценил этот жест. Просперо мог бы отдать фонарик прямо Филу, но передал его Калибану, позволяя таким образом ему самому решить, как поступить с этим человеком.

Калибан вложил фонарик в вытянутую руку мужчины, но бластер оставил у себя.

Фил схватил фонарик, пошарил по нему рукой и издал вздох огромного облегчения, нащупав кнопку. Из фонарика вырвался сноп света.

— Я рад вас видеть, — сказал он, щурясь. — Честное слово, ужасно рад.

— Но если за тобой кто-то следил, они будут еще сильнее рады увидеть нас, — проговорил Калибан.

— Ты прав, — озабоченно кивнул Фил. — Давайте уйдем из этого коридора. Тут есть какая-то комната. Думаю, там мы сможем поговорить спокойно. — Поводив лучом по стенам туннеля, мужчина отыскал дверь. — Пойдемте, — сказал он.

Когда все трое вошли в комнату, Фил закрыл дверь, запер ее и включил верхний свет.

— Вот так, и светло, и никто не подслушает. Здесь нам ничего не грозит. — Он обвел комнату взглядом. В углу валялся стул. Фил поднял его, смахнул пыль и с облегчением уселся. Поглядев на стоявших перед ним роботов, человек покрутил головой и горько усмехнулся. — Как же я измотался! Должен признаться, когда за тобой гоняется половина планеты, это сильно утомляет.

— Кто же именно за тобой гоняется? — осведомился Калибан.

— Я точно засек за собой «хвост» агентов ОПИ и, как мне показалось, СБП. Бандитов Гилдерна я пока не видел, но и они появятся, дайте только срок. Пока что мне удавалось обводить их всех вокруг пальца.

— Если ты надеешься на то, что мы станем аплодировать твоей отчаянной храбрости, то тебя ждет разочарование, — сказал Калибан. — Ты стараешься за деньги.

— Согласен, мною движут не самые благородные порывы, — согласился Фил, — но я рискую своей шеей. Меня запросто могут прикончить. Может быть, хотя бы сознание этого подарит вам облегчение?

— Только не в том случае, если нас прикончат вместе с тобой.

Фил тяжело вздохнул:

— Я не могу осуждать вас за подозрительность, но хочу обратить ваше внимание на тот факт, что я еще никого не предал. Пока еще не предал. Вы, поселенцы, Железноголовые — все вы обратились ко мне за помощью, поскольку знаете, что у меня до сих пор существуют обширные связи во всех группах. Как бы я сумел поддерживать эти связи, если бы не подбрасывал им время от времени какую-нибудь информацию? Это понимают и поселенцы, и Железноголовые. Даже Просперо понял.

Калибан промолчал. Иногда люди говорят более откровенно в ответ даже не на слова, а на молчание. Так вышло и сейчас.

— Послушайте, что я вам скажу, — заговорил Фил. — Во-первых, мне незачем перед вами оправдываться. Во-вторых, в данном случае я не преследую никакой выгоды для себя. Все, что я хочу, — это сообщить миру о том, что мне стало известно. Я делаю это так, как могу. Вы же понимаете, что человек вроде меня не может созвать пресс-конференцию. Я тут же окажусь за решеткой. В-третьих, из-за моей информации еще никогда никого не убили. Ведь что я поставляю? Всякую мелочевку! Пикантные новости, слухи, детали, которые всего лишь подтверждают то, что мои «клиенты» знали друг о друге и без меня. Вот и все! — Фил помолчал, а затем нахмурился. — По крайней мере, так было до сегодняшнего дня. То, что у меня есть сейчас, в тысячи раз важнее того, что было прежде. Эти ребята нашли способ вырыть себе океан. Точнее, море. Полярное море.

— Бред! — возразил Просперо. — Такая задача им не по плечу.

Калибан после недолгого размышления сказал:

— Звучит это, конечно, разумно. Полярное море, соединенное с Южным океаном, значительно смягчило бы климат планеты. Но друг Просперо совершенно прав: сделать это невозможно.

Фил согласно кивнул:

— Обычным порядком выкопать океан было бы практически неосуществимой задачей, непосильной для инженеров Инферно, да и вообще ни для кого. Однако в колоде внезапно обнаружился джокер.

Фил умолк.

— Рассказывай дальше, — велел ему Калибан.

Мужчина подался вперед и заговорил, стараясь, чтобы слова его звучали как можно более убедительно:

— Есть один парень по имени Давло Лентралл. Когда-то он работал над проектом, который назывался операция «Снежок». Так себе проектик, довольно мелкий. Он осуществляется уже на протяжении нескольких лет. Находится астероид на подходящей орбите, засылаются туда роботы и начинают делать «снежки» — вырезать здоровенные глыбы льда по пять-десять килограммов. Потом эти «снежки» помещаются в линейный акселератор, и он выстреливает ими в сторону планеты — один за другим, круглые сутки, не останавливаясь ни на секунду. «Снежки» миллионами летят к Инферно до тех пор, пока таким образом не перекидают весь имеющийся на астероиде лед.

Фил умолк, пожевал губами и пояснил:

— Попадая в атмосферу Инферно, каждый такой «снежок» испаряется и — вот вам дополнительные пять-десять литров воды. Повторите эту операцию пять, десять, двадцать миллионов раз, и количество роды на планете заметно увеличится. Конечно, некоторое количество воды улетучивается обратно в космос, да и в «снежки» попадает не один только лед. Но и другие элементы тоже можно использовать. Использовать все без остатка — вот лозунг авторов проекта. За последние несколько лет они сжевали девять или десять небольших астероидов.

— Я слышал об этом проекте и видел метеоритные дожди, возникающие то в одной, то в другой части неба. Ну и что дальше?

— Сканируя небо в поисках очередного подходящего астероида, Лентралл наткнулся на комету, которой дал имя Грега. Но она не годилась для операции «Снежок», поскольку ее ядро состояло в основном не изо льда, а из скальных пород. На том бы все и кончилось, если бы не две вещи. Во-первых, по расчетам Лентралла, комета должна была пройти очень близко от Инферно. А во-вторых, Лентралл — надменный, самовлюбленный и честолюбивый коротышка, который мечтает стать большим человеком. Операция «Снежок» стояла у него уже поперек горла, и он искал способ, как бы улизнуть и заняться чем-то другим. Каким-то очень большим делом. И нашел.

— Что же оказалось этим большим делом?

— Сбросить на планету комету, чтобы выкопать морскую чашу и каналы, которые соединили бы ее с Южным океаном, — сообщил Фил. — И кого волнует, что на пути кометы окажутся Новые роботы!

Человек после такого известия оказался бы в состоянии шока и отказался бы верить в подобное. Но Калибан не являлся человеком, и в отличие от людей ему было не свойственно пытаться улучшить реальность путем закрывания глаз на ее неприятные аспекты. Поэтому он задал вопрос, который напрашивался сам собой. Впрочем, задавая его, Калибан каким-то образом уже знал ответ на него.

— Ты сказал, что роботы с Новыми Законами могут оказаться на пути кометы. Допустим, им удастся направить ее на планету. В какой именно ее точке произойдет столкновение? — спросил он.

— В районе Утопии, — прозвучал ответ Фила. — И если ваш спрятанный город Валгалла находится именно там, где я предполагаю, он окажется точнехонько в точке удара.

Софон-06 невозмутимо наблюдал за тем, как Губер Эншоу выдернул разъем тест-контроля из его диагностического порта.

— Все в порядке, — жизнерадостным тоном сообщил Губер. — Путешествие должно пройти удачно.

— Что показывают ваши приборы, доктор Эншоу? — поинтересовался Софон-06. — Не говорят ли они еще, что я выжил из ума?

— Пока нет, — с улыбкой откликнулся Губер. — Впрочем, мне еще предстоит как следует потрудиться, чтобы выяснить, какой именно смысл вкладывают Новые роботы в понятие «нормальная психика».

— Я полагала, что большинство из нас всегда были психически здоровыми, — сказала Лакон-03 из другого конца комнаты.

Складывая свое оборудование, человек покачал головой:

— Что касается представителей моей породы, то я в этом сильно сомневаюсь, а вот в том, что касается вас, я нахожусь в самом начале своих исследований. Я протестировал десятки Новых роботов в Валгалле. Подавляющее их большинство укладываются в узкие рамки одного психического склада. Вы — осторожные, честные и вдумчивые существа. Эта планета, да и вообще вся Вселенная, являются для вас непривычной средой, и вы одновременно исследуете и их, и самих себя. Вы стремитесь найти для себя наиболее подходящую среду.

— Значит, вы полагаете, что именно это является основной мотивацией всего поведения роботов с Новыми Законами? — спросил Софон-06.

Прежде чем ответить, Губер несколько секунд размышлял.

— У людей существует очень древний способ для того, чтобы изучить собственные побуждения и порывы. В течение прошлого тысячелетия он был известен под различными названиями, да и выглядел в разное время по-разному. Однако основные его составляющие никогда не менялись. Один человек начинал рассказывать о себе какому-нибудь слушателю. Суть состояла не в том, что слышал второй, а в том, что, выражая свои мысли вслух, рассказчику приходилось говорить связно и доступно. Он слушал сам себя как бы со стороны — вот таким образом и происходило, если хотите, самопознание.

— Иными словами, не имеет никакого значения, что вы думаете о наших побуждениях, — произнес Софон-06. — Важно то, что мы задаем себе вопросы с максимальной объективностью и прямотой.

— Задавать вопросы очень полезно, — сказал Губер, — но не менее важно формулировать ответы на них.

— Или хотя бы один ответ, — проговорила Лакон-03. — Итак, друг Софон, ответь нам, что движет роботами с Новыми Законами?

Софон задумался. Наконец он заговорил:

— Это, конечно, вопрос вопросов. Почему мы прячемся здесь, в Валгалле, и одержимы манией секретности? Почему мы пытаемся развивать нашу собственную эстетику, собственное мировосприятие? Почему мы испытываем тягу к улучшению всего и вся и проявляем завидные способности в области преобразования климата планеты? Я думаю, все это можно объяснить нашим стремлением выжить. Мы прячемся, чтобы избежать уничтожения, мы пытаемся творить, чтобы создать систему связи с Большой Вселенной, и мы оттачиваем наши навыки, убеждая самих себя в том, что мы скорее живы, нежели мертвы.

Губер задумчиво посмотрел на Софона-06. Хладнокровный, даже жестокий анализ, но по крайней мере он расставил все на свои места. Он походил на правду больше, нежели все выдвигавшиеся до этого теории.

— Это было, как всегда, интересно, — сказал он, поднимаясь и готовясь уходить. — Буду с нетерпением ждать следующего посещения вашего города.

Лакон-03 торжественно кивнула, подражая человеческим жестам.

— Мне приятно это слышать, — сказала она. — Надеюсь, что, когда настанет время этого визита, мы по-прежнему будем находиться здесь.

Поскольку Губер приезжал в Валгаллу не в первый раз, он воспринимал странные формальности, связанные с этими путешествиями, как должное. Каждый раз роботы привозили его сюда и увозили отсюда разными маршрутами в различных запертых аэрокарах без окон. Каждый раз была различной и длительность путешествия. Софон-06 был прав, говоря, что Новые роботы прилагают максимум усилий для того, чтобы скрывать свое местонахождение.

На протяжении всего обратного перелета Губер был поглощен одним-единственным вопросом: что же все-таки заключается в понятии «нормальная психика» применительно к роботам?

Что вообще такое — нормальная психика? Наверняка можно сказать только одно: это нечто большее, нежели воля большинства. На самом деле он никогда не утруждал себя попытками сформулировать это понятие. Оно относилось к категории, как бы не нуждающейся в объяснении. Пообщавшись с тем или иным субъектом, можно было с большой долей уверенности сказать, что он психически здоров, даже не умея толком объяснить, что под этим подразумевается.

Разумеется, верным было и противоположное. Именно поэтому Губер Эншоу всегда пытался подгадать свои посещения Валгаллы таким образом, чтобы Просперо в это время там не было. Это удавалось не всегда. На этот раз Губеру просто повезло.

Он не любил Просперо, и ему не нравилось с ним общаться. Другие роботы с Новыми Законами были вдумчивыми, осторожными и сдержанными. Просперо же не обладал ни одним из этих качеств. И если других роботов можно было назвать психически здоровыми, то в отношении Просперо у Эншоу существовали на этот счет большие сомнения.

Часть II. «До столкновения — 55 дней»

Глава 9

Альвар Крэш стоял у окна своего дома и смотрел на стекающие по стеклу дождевые струи. Дождь, животворный, долгожданный дождь! В Аиде он был нечастым гостем и поэтому всегда являлся желанным.

Однако из-за дождя и темноты, царившей за окном, разглядеть было нельзя ровным счетом ничего. Да и выходить на улицу в такую погоду было небезопасно: бурные потоки дождевой воды могли размыть дорогу. Нет, в подобное ненастье лучше находиться в тепле и уюте дома. Однако Крэш предвидел еще более жестокую бурю, которая потрясет планету, когда в ее поверхность вонзятся обломки кометы Грега. В этой, гораздо более опасной буре, сплетенной из политики и стихии, Крэшу не останется ничего другого, как упорно двигаться вперед, размышлять и искать путь, следуя которым планета окажется в безопасности.

Если, конечно, такой путь вообще существует. Если вообще существует возможность выбрать тот или иной путь и быть уверенным в том, что он приведет именно туда, куда нужно.

Как же поступить?

За свою жизнь Крэшу часто приходилось делать тот или иной выбор и принимать решения, которые влияли на жизнь многих людей. Но в те моменты он никогда не испытывал такого одиночества, как сейчас. Если бы этот Лентралл открыл свою проклятую комету пораньше! Если бы у него, Крэша, было больше времени!

— Что же мне делать? — тихо спросил он у дождя, но не получил ни ответа, ни подсказки. Тогда губернатор отвернулся от окна и окинул взглядом гостиную. Фреда и Дональд находились здесь же и ждали, когда он с ними заговорит.

Это была большая и очень уютная комната, выдержанная усилиями Фреды в мягких пастельных тонах — желтом и белом, с пушистыми коврами, удобными стульями и жизнерадостными абстрактными полотнами на стенах. Хотя все картины были также подобраны Фредой, они пришлись Крэшу удивительно по душе. Здесь, как нигде, он чувствовал себя по-настоящему дома. Здесь было тепло, светло и безопасно.

За окном блеснула молния, и комната на мгновение озарилась ярким белым светом. Почти сразу же вслед за этим прокатился гром — низкий гулкий рык, такой мощный, что стены комнаты задрожали. Этот звук раздался как раз вовремя, чтобы напомнить: они далеко не в безопасности. Они могут построить сколько угодно стен, зданий и барьеров, но окружающий их мир все равно никуда не денется — непредсказуемый, неуправляемый и неизведанный.

И какой смысл в мечтаниях о том, чтобы комета Грега была обнаружена раньше? Ведь могло получиться и иначе: она вполне могла бы остаться незамеченной до тех пор, пока не приблизилась к Инферно на расстояние еще более близкое, чем сейчас. Тогда вообще было бы поздно строить на ее счет какие-либо планы. Либо орбита, по которой движется комета, могла бы оказаться таковой, что изменить направление ее движения оказалось бы невозможно. Или эта чертова глыба летела бы прямиком на Инферно и грозила планете прямым столкновением. Что бы он делал тогда?

Но нет! Хватит этих бесконечных «или» и «если»! Альвар Крэш, и никто иной, обязан ответить на один-единственный вопрос.

— Что дальше? — обратился он к жене и роботу. — Что будем делать?

Прежде чем кто-то из них ответил, в комнате надолго повисла тишина, нарушаемая лишь дробью дождя, стучавшего по стеклу. Этот звук являлся самым подходящим фоном для царившего в гостиной настроения.

— Я не знаю, — призналась наконец Фреда. — Выбор небогат: либо оставить комету в покое, либо обрушить ее себе на голову. Мне кажется, и то и другое может как спасти жизнь на планете, так и уничтожить ее. Обречены ли мы в том случае, если позволим комете пролететь мимо? Сумеем ли мы обрушить ее на планету и при этом уцелеть?

Крэш откашлялся.

— Значит, по-твоему, наша задача сводится к тому, чтобы ответить на два эти вопроса? — В течение нескольких секунд он размышлял, а потом снова заговорил: — Конечно, если действовать в традиционной для колонистов манере, то надо не предпринимать вообще ничего. Ну ее, пусть себе летит. Если не уверен в том, стоит ли что-то делать, то лучше не делать ничего. Коли ты ничего не делаешь, то можно не бояться, что тебя осудят, если что-то пойдет не так.

— Еще одна мудрая заповедь от «трехзаконных» роботов, — проговорила Фреда. — Заботься о своей безопасности, ничего не предпринимай и не рискуй.

— Лично я воспринимаю тот факт, что роботы учат людей не рисковать попусту, как веский аргумент в их пользу, — вступил в разговор Дональд. — Но даже в Первом Законе содержится императив, направленный против бездействия. Робот не может пассивно стоять в стороне, когда человеку грозит опасность. Я должен действовать, чтобы помешать причинению вреда человеку.

Крэш с улыбкой посмотрел на робота.

— Ты хочешь сказать, что робот, окажись он перед подобным выбором, предпочел бы сбросить на Инферно комету? Лично ты поступил бы так?

Воздев руки и отчаянно тряся головой из стороны в сторону, Дональд быстро заговорил:

— Ни в коем случае, Правитель! Я в буквальном смысле не способен принять такое решение. Я просто физически не смогу сделать этого, а подобная попытка оказалась бы для меня самоубийственной. То же относится не только ко мне, но и ко всем роботам с Тремя Законами.

— Почему?

— Первый Закон запрещает нам причинять человеку вред и бездействовать, когда ему грозит опасность. — Казалось, что слова начинают даваться Дональду все с большим трудом. Было видно, что ему трудно даже говорить об этом, пусть и чисто гипотетически. — В данном случае и действие, и бездействие могут как стать причиной угрозы для людей, так и устранить ее. Попытка разрешить такую сложную дилемму, от которой зависит жизнь столь большого числа людей, приведет к конфликту между Первым Законом и выз… вызовет неустранимые сбоибоибои в любббом позитронном мозгу-у-у-у…

Глаза Дональда потускнели, и руки безвольно упали вдоль тела.

— Все в порядке, Дональд, — ободряюще сказал Крэш, постаравшись, чтобы его голос звучал как можно тверже и убедительнее. Он пересек гостиную и, подойдя к роботу, положил руку на его покатое плечо. — Успокойся. Тебе не придется принимать такое решение. Я приказываю тебе не думать об этом.

Бывали случаи, когда только прямой приказ со стороны хозяина мог вывести робота из подобного состояния.

На мгновение глаза робота почти совсем погасли, но тут же снова вспыхнули и засветились своей обычной яркостью. В течение нескольких секунд они смотрели в никуда, но затем переместили свой взгляд на Крэша и сфокусировались на нем.

— Спасибо… Спасибо, сэр. С моей стороны было неумно рассматривать данную проблему слишком пристально, пусть даже по вашему приказу.

Признавая свою вину, Крэш рассеянно кивнул. Он сам спросил робота, как бы тот поступил в подобной ситуации, а для Дональда такая просьба была равнозначна, приказу. Чувствительность и щепетильность роботов требовали проявлять в общении с ними огромную деликатность и осторожность. Иногда это безумно утомляло Крэша — до такой степени, что он был почти готов признать правоту поселенцев, поставивших роботов вне закона. Не исключено, что жизнь без них в какой-то степени была бы легче.

Взять, к примеру, теперешнюю ситуацию. Но если на роботов нельзя положиться в этом деле, то… Крэш снова повернулся к Дональду:

— Дональд, я приказываю тебе отключить всю свою аудиоаппаратуру. Стой в этом положении до тех пор, пока я или моя жена не махнем тебе рукой. Ты понял меня?

— Да, конечно, сэр. Отключаю аудиорецепторы.

— Хорошо, — сказал Правитель. Снова дурацкие предосторожности, но ничего не поделаешь. Теперь, по крайней мере, Дональд не сможет ни слушать, ни подслушивать. Теперь они с женой могут говорить, не опасаясь сказать в присутствии робота что-то неподходящее и снова спровоцировать в его мозгу кризис чертова Первого Закона.

Крэш повернулся к жене.

— Что там со Всепланетным контрольным центром роботехники? — спросил он. — Прежде чем принять какое-то решение, я хотел проконсультироваться с ним и со Всепланетным контрольным вычислительным центром.

— А что с ними такое? — недоуменно спросила «Фреда.

Два эти контрольных центра являлись сердцем всей деятельности по преобразованию климата. Перед тем как запустить какой-нибудь новый проект в этой сфере, эксперты этих центров тщательно просчитывали его и подвергали всестороннему анализу.

Поначалу планировалось построить единый контрольный центр, и существовало два проекта, из которых предстояло выбирать. Один предполагал создание вычислительного центра, какие существовали у поселенцев, на базе мощного, но не наделенного разумом компьютера. Второй проект предусматривал создание центра в духе колонистов — на базе гигантского позитронного мозга, подобного тому, которым оснащаются роботы, только в тысячи раз сильнее, и также подчиняющегося Трем Законам. По сути это должен был быть мозг гигантского робота, разве что без тела.

В итоге возникла практически неразрешимая дилемма: вверить судьбу планеты либо неразумной машине, либо мозгу робота, который, несомненно, будет избегать любых рискованных решений. Было бы вполне логичным ожидать, что мозг робота ни за что не пропустит важнейший для всей планеты проект, если его осуществление будет угрожать хотя бы одной человеческой жизни. Эксперты в области роботехники обещали, что ничего подобного не случится, но они не раз ошибались и раньше.

Правитель Грег погиб раньше, чем успел остановиться на каком-то одном из двух проектов, и одним из первых актов Альвара Крэша на посту правителя явился указ о строительстве их обоих. Оба центра должны работать параллельно и согласованно друг с другом, а если бы по тому или иному вопросу они не могли прийти к консенсусу, в качестве третейского судьи привлекался человек, который и принимал окончательное решение. Как показала практика, два эти центра приходили к взаимному согласию гораздо чаще, чем ожидалось первоначально. До сих пор людям приходилось вмешиваться в их работу лишь с полдюжины раз, да и то по довольно незначительным вопросам.

Огромная планетарная сеть всевозможных зондов, датчиков, мобильных подразделений, полевых исследователей — как людей, так и роботов — обеспечивала оба центра непрерывным потоком информации, а из них, в свою очередь, шел обратный поток инструкций и команд — людям, роботам и автоматическим приборам, разбросанным по всей планете.

Два взаимосвязанных контрольных центра были единственными учреждениями на Инферно, способными управиться с такими гигантскими встречными потоками информации и указаний. Было совершенно очевидно, что план использовать комету для создания Полярного моря необходимо обязательно согласовать с двумя этими учреждениями, но Крэш не хотел рисковать рассудком позитронного мозга.

— Ты видела, что произошло с Дональдом, — обратился он к жене. — Как ты полагаешь, я не спалю мозг контрольного центра, если задам ему вопросы, на которые хочу получить ответы?

Фреда ободряюще улыбнулась.

— Контрольный центр, не способный рассматривать возможные опасности для планеты без угрозы для самого себя, лишен всякого смысла. Нам пришлось немало потрудиться, но все же мы установили особые… предохранители, что ли, которые защищают его от серьезных конфликтов, вызываемых Первым Законом.

— Хорошо. Хорошо… — немного рассеянно ответил Крэш. — Хотя бы одной заботой меньше. Хотя бы здесь не о чем тревожиться.

— Ты в этом уверен? — спросила Фреда. — А вот я сомневаюсь. Начала сомневаться, когда Лентралл спросил меня относительно имени Дональда и какое отношение оно имеет к Шекспиру.

— В чем ты начала сомневаться?

— Я была совершенно уверена, что персонажа Шекспира звали именно так. Я не испытывала никаких сомнений и даже не потрудилась перепроверить. Я была уверена в своей правоте и ошиблась.

— Мы все ошибаемся, — парировал Крэш.

— Да, бесспорно, — нетерпеливо отозвалась Фреда, — но дело в другом. То, о чем я упомянула, это мелкая ошибка, но она взялась из базы данных, которая считалась совершенно надежной. Кто знает, как давно в нее закралась эта ошибка и сколько в ней других? Сколько еще может быть вещей, в правильности которых мы совершенно уверены, а на самом деле ошибаемся?

В комнате воцарилось долгое и неловкое молчание.

— Мы никогда не сумеем ответить на эти вопросы, — сказал наконец Крэш. Немного подумав, он добавил: — Ты мыслишь как ученый, а я до последнего времени рассуждал как политик. Возможно, теперь пришло время думать как офицер полиции.

— Признаться, я не понимаю, каким образом полицейское мышление может помочь выйти из положения. — Фреда вздохнула.

— Авот каким. Когда я был полицейским, я всегда исходил из того, что я ничего не знаю и ни в чем не уверен, — пояснил Крэш. — Принимаясь за каждое новое расследование, я понимал, что некая часть информации скрыта от меня и я никогда не смогу получить ее в полном объеме. Но действовать, несмотря на это, было необходимо. Надо было принимать решения. Нужно было брать факты, которые имелись в моем распоряжении, и пытаться достичь с их помощью максимальных результатов. — Он махнул Дональду. — Все в порядке, Дональд. Теперь можешь слушать.

— Благодарю вас, сэр, — ответил робот.

Крэш улыбнулся роботу, постоял пару секунд и вышел на середину комнаты. Он перевел взгляд с Дональда на Фреду, а потом посмотрел в окно, за которым по-прежнему бушевала гроза и ничего не было видно.

— К тому времени, когда я узнаю все, что мне необходимо знать для принятия решений, что-либо решать будет уже поздно. Поэтому мы будем действовать, исходя из того, что мы будем перенацеливать комету Грега на Инферно. Все приготовления будут производиться, как если бы такое решение принято и мы действительно собираемся это сделать.

— То есть мы будем притворяться? — спросила Фреда.

— В большей или меньшей степени. Это позволит нам выиграть время. Я хочу принять окончательное решение, когда наступит время изменить курс кометы.

— Опасный ход, — проговорила женщина. — Потратить столько времени, усилий, денег, чтобы в последний момент дать задний ход…

— Да, не лучший выход из положения, — согласился Правитель, — но это хотя бы позволит нам получше определиться. А ты? Можешь ли ты предложить что-нибудь другое?

— Нет, — искренне призналась Фреда, — не могу.

— Тогда поступим так, как предложил я.

— Работы нам предстоит непочатый край, — задумчиво проговорила Фреда. — Детально разработать план перехвата кометы в открытом космосе и изменения ее траектории, исследование района, в котором произойдет столкновение, эвакуация людей и оборудования, проведение экстренных мер по защите городов, создание запасов провизии и…

— Прошу прощения, доктор Ливинг, но это — организационная работа, для выполнения которой я как раз и создан, — послышался голос робота от стены.

Крэш улыбнулся. Фреда должна была это предвидеть, ведь именно она создала Дональда. Робот еще никогда не говорил ничего, более напоминающего шутку.

— Намек понят, — сказал Правитель. — Дональд, я хочу, чтобы ты немедленно принялся за решение этих… организационных вопросов. Это теперь будет твоей главной обязанностью, и пусть все остальные отступят на задний план. Ты прекращаешь выполнять функции по моему персональному обслуживанию, если только не получишь на этот счет особых указаний от меня. Каждые три часа докладывай мне по гиперволновой связи о том, как проходит подготовка к осуществлению проекта. Фреда, учитывая, что Дональд теперь будет заниматься новым делом, мне, наверное, придется одолжить на время Оберона в качестве пилота. Боюсь, что в такую погоду Дональд не разрешит мне летать самостоятельно.

— Ни под каким видом, — категорично заявил Дональд.

— Но… куда ты собрался лететь в такой поздний час? — удивленно спросила Фреда.

— Есть одно место, — загадочно ответил Крэш. — Похоже, во всем этом деле никто ничего не знает наверняка. Пришла пора посоветоваться кое с кем, кто понимает, что происходит.

Нет никакого логического объяснения для этой поездки, говорил себе Правитель, выходя из кабины лифта в крытый ангар, расположенный на крыше своего дома. И это действительно было так. Он, без сомнения, мог получить всю необходимую информацию, не отходя от панели коммуникатора в своем сухом и уютном доме.

Но бывали случаи, когда лениться не стоило. Разговаривая с кем-то не по гиперсвязи, а лично, можно было получить гораздо больше информации, заметить почти неуловимые движения, интонации, которые могут оказаться значительно важнее, чем слова.

Кроме того, подобное путешествие могло оказаться полезным само по себе. Иногда бывает очень важно побыть одному и как следует поразмыслить. Вдалеке от своего верного робота и даже от любимой жены. Альвар Крэш чувствовал, что сейчас именно тот случай, когда ему необходимо побыть одному — хотя бы только для того, чтобы проникнуться пониманием очевидного факта: решение ему также придется принимать одному. На протяжении всего полета он будет предоставлен сам себе. Оберона, робота Фреды, вряд ли можно было считать компанией. Кроме того, он воспользуется аэрокаром, предназначенным для долгих перелетов, а в его хвостовой части имеется отдельное пассажирское отделение.

Правитель взошел на борт. Оберон последовал за ним. Крэш занял место у иллюминатора с левого борта, позволил Оберону застегнуть и дважды перепроверить свои ремни безопасности, после чего робот вошел в кабину пилота и закрыл за собой дверь.

Один. Наконец-то один. Как же все-таки приятно бывает иногда одиночество! Выбраться из города, посмотреть другие места, хоть краешком глаза глянуть на планету, судьбу которой ему предстоит решить. Эта мысль пришла Крэшу в голову как раз в тот момент, когда Оберон запустил двигатели аэрокара и машина поднялась на полметра над полом ангара. Открылись внешние шлюзы, и аэрокар, омываемый струями дождя, медленно взмыл в небо. Буря к этому моменту усилилась.

Внезапно машина очутилась в самом центре грозы. Она ныряла и заваливалась набок, дождь нещадно колотил по ее металлическим бокам. В какой-то момент Крэш даже пожалел о своем решении покинуть дом, но успокоил себя мыслью о том, что Оберон ни за что не согласился бы лететь, если бы испытывал хотя бы малейшие сомнения по поводу того, что полет может окончиться удачно. А сам Правитель вряд ли отважился бы сесть за штурвал в такое ненастье.

Альвар Крэш вцепился в подлокотники и пытался приспособиться к качке, от которой ходили ходуном все его внутренности. И все же при этом он не испытывал страха, потому что аэрокаром управлял робот, а робот и опасность для человека несовместимы. Это была одна из немногих вещей, в которые Крэш верил безоговорочно.

Но природа, похоже, придерживалась иного мнения. Неуклонно набирая высоту, аэрокар отчаянно боролся с беснующейся стихией. С каждой минутой его швыряло из стороны в сторону все сильнее. Уже в тот момент, когда Крэш был готов признать, что его безоглядная вера в роботов имеет под собой меньше оснований, чем ему казалось раньше, аэрокар обрел свободу, пробуравив толстую перину облаков и вырвавшись в чистое небо над ними.

Плавный полет после бури, сказал себе Крэш, поглядев в иллюминатор на грозовые облака внизу. Хороший знак. Возможно, даже доброе предзнаменование.

Впрочем, надеяться только на это не стоило. К знакам судьбы и предзнаменованиям Крэш не испытывал вообще никакого доверия.

Аэрокар повернул к юго-востоку и взял курс на остров Чистилище.

Ничего не видя перед собой, Давло Лентралл выбрался из аэрокара и пошел по темному, заливаемому дождем двору по направлению к своему дому. Кейлор вылез из машины сразу же вслед за ним и, заботливо взяв хозяина под руку, повел его к входной двери. Давло шагал как в бреду, почти не отдавая себе отчета в том, где он находится и что делает. Он был в шоке, и для этого имелись все основания. Поначалу он не осознал все ужасные события сегодняшнего дня, и только сейчас они обрушились на него чудовищным грузом, расплющив буквально в лепешку.

Но даже в подобном состоянии Лентралл не разрешил полицейским поставить их аэрокар в гараж, пристроенный к дому, хотя там было достаточно места и ему не пришлось бы мокнуть под проливным дождем. Нет, нет и еще раз нет! Он не допустит полицейских в свой дом. Он просто не может пойти на это.

Лентралл понимал, что ведет себя неразумно, но ему было все равно. Он знал, что в его отсутствие полиция облазила весь дом, устанавливая приборы наблюдения и охранную систему. Он знал, что они оцепили по периметру весь его дом, следят, охраняют, наблюдают за всеми подходами, несмотря на бушующую непогоду. Он понимал, что все эти предосторожности оправданы и необходимы, поскольку некие люди избрали его своей целью и не остановятся ни перед чем, чтобы добраться до него. И пусть даже сейчас судьба всей планеты зависит от того, останется ли он в живых, Давло Лентралл не думал об этом.

Он подошел на ватных ногах к входной двери и остановился, позволив Кейлору открыть ее для него, впустить внутрь и снова запереть дверь. Затем он покорно проследовал за роботом на середину комнаты и разрешил ему снять с себя насквозь промокшую одежду. После этого Кейлор исчез и тут же вернулся с ворохом полотенец и теплым пледом. В следующую секунду рядом с ним материализовался робот-слуга с чашкой какой-то дымящейся жидкости. После этого роботы испарились, оставив его одного.

Все еще мокрый, закутанный в плед, Давло сидел в своей гостиной, отхлебывая из кружки горячий суп, даже не ощущая его вкуса, и смотрел в стену, не видя ее.

Ему казалось, что мир рухнул. Рухнул весь, без остатка. Никогда, ни разу в жизни, ни на одну секунду Давло Лентралл не сомневался в себе. И — в том, что он способен справиться с любым сюрпризом, который преподнесет ему жизнь. Он был умнее, сообразительнее, проворнее, лучше всех остальных людей и знал это. Он всегда это знал.

Но так продолжалось лишь до сегодняшнего дня, когда кучке безликих похитителей с помощью грязных трюков почти удалось схватить его, изолировав от полицейских, приставленных для того, чтобы охранять Лентралла. Когда робот тащил его, словно тряпичную куклу, и, пытаясь снасти, засунул под каменную скамейку. Когда полицейский офицер, умственные способности которого в иной ситуации Давло оценил бы как весьма посредственные, все предусмотрел, предпринял правильные действия, правильно использовал все имевшиеся возможности и даже рисковал своей жизнью, чтобы спасти его, Давло.

Но даже все это, взятое в отдельности, не было столь уж плохо. Это являлось всего лишь фоном, аранжировкой настоящего, самого страшного унижения, которому он подвергся.

Давло Лентралл был напуган. Нет, не так. Пора быть откровенным, хотя бы с самим собой. Он пребывал в ужасе. До сих пор. Когда это случилось, когда опасность возникла из ниоткуда, тот Давло Лентралл, которого он всегда себе представлял, — холодный, уверенный в себе, решительный человек, способный разобраться с любыми сюрпризами судьбы, исчез, как облачко дыма. Вместо него под каменной скамьей на площади оказался совершенно другой человек — не способный предпринять и изменить ровным счетом ничего. И это — тот самый Давло Лентралл — самый лучший и самый умный из всех живущих, тот самый Давло Лентралл, которому хватило духу заявить ведущему конструктору роботов на планете, что она ошиблась, неправильно назвав своего робота. Куда только он подевался?!

Лентралл никогда не знал, как поведет себя в чрезвычайной ситуации, поскольку никогда в ней не оказывался. А вот теперь — знал. С сегодняшнего дня он знал, что страх может полностью парализовать его.

Лентралл сделал еще один глоток горячего супа и впервые за последние полчаса осознал, где он находится и что делает. Суп отогрел его, и теперь он ощутил внутри себя приятную теплоту.

Да, сегодня он пропустил гол в свои ворота. Так что же? Какое это имеет значение! В сегодняшней ситуации даже самый отважный человек не сумел бы предпринять ровным счетом ничего. И разве меняет что-нибудь тот факт, что героем дня на самом деле оказался не он, а коммандер Жустен Деврей? Кто из тех, кто будет писать летопись планеты, запомнит сегодняшний инцидент? Никто. Историки будут помнить лишь то, что доктор Давло Лентралл открыл комету Грега, приложил огромные усилия, разработав проект перенацеливания ее на Инферно, и таким образом спас всю планету.

Да! Все будет именно так! Лентралл одним глотком допил суп и поднялся на ноги. По-прежнему завернутый в плед, он направился к себе в кабинет, расположенный в дальнем конце дома. Да, комета Грега! Вот что они запомнят, а вовсе не дурацкий и унизительный сегодняшний случай.

И наилучшим способом стереть воспоминания об этом дне из памяти является работа. Он немедленно должен приступить к дальнейшей работе над проектом. Кейлор был прав, обратив его внимание на множество оставшихся недоработок. Он займется ими сейчас же. Не откладывая ни на секунду, он вызовет из памяти компьютера соответствующие файлы и примется за дело.

Давло никогда не задавался вопросом, где именно находятся его компьютерные файлы. Он никогда не задумывался, в каком именно месте пространства они хранятся. Они просто были — в гигантской паутине, в которую были сплетены все компьютерные и коммуникационные терминалы города и все планетарные аванпосты человеческой цивилизации. Он мог вызвать их, находясь в любом месте, откуда угодно и когда угодно.

Этот вопрос действительно никогда не занимал его. Точно так же, как он не обращал внимания на воздух, которым дышал, или на роботов, подававших ему суп.

Лентралл уселся за пульт своего домашнего коммуникатора и вызвал файлы, содержавшие всю информацию, связанную с кометой Грега. Точнее сказать, он попытался их вызвать.

Потому что внезапно оказалось, что воздух исчез и ему стало нечем дышать.

Полет над Большим заливом прошел словно по шелку. Аэрокар оставил грозу позади, и теперь она бушевала вдоль далекой береговой линии. В этом не было ничего удивительного. Специалисты в области климата объяснили Крэшу, что это обычное явление: сырой, влажный воздух освобождается от влаги, когда встречается с сухим и теплым воздухом над сушей. Отчасти это было связано и с рельефом поверхности. Чем выше над горными хребтами поднимались воздушные массы, тем ниже падало их атмосферное давление и тем меньше влаги они могли удерживать. Воздух освобождался от лишней воды, и таким образом шел дождь. Эксперты называли это «эффектом теневого дождя».

Но если этот эффект работал над сушей, то мог сработать и на наветренной стороне острова. Особенно такого замечательного, большого острова, как Чистилище, над которым дули в основном южные ветры.

Аэрокар под управлением Оберона подлетел к острову с северо-запада, пролетел над пиком вздымавшейся в его центре горы и стал снижаться, оказавшись в центре такой же грозы, от которой они совсем недавно улетели.

Машина прошла сквозь тучи и тут же была захвачена неистовыми порывами штормового ветра. Крэш снова вцепился в подлокотники, поскольку аэрокар опять начало швырять из стороны в сторону. За иллюминаторами бесновались молнии, то и дело озаряя внутренности машины и рваные грозовые тучи ослепительными вспышками. Пушечными залпами грохотали удары грома. Внезапно Крэш испытал желание пройти в кабину пилота, взять управление в свои руки и немедленно взлететь обратно в небо.

Подавив этот приступ беспричинного страха, Крэш откинулся на спинку кресла и заставил себя расслабиться. Все будет хорошо. Оберон — отличный пилот. Правитель еще раз выглянул в иллюминатор, на струи дождя, преодолевавшие огромное расстояние в своем падении с небес. Помимо своей воли на память ему пришла другая гроза, бушевавшая над Чистилищем пять лет назад. Гроза, вызванная к жизни антициклоном, причиной которого, в свою очередь, стало мощное силовое поле, созданное Центром преобразования климата. Гроза, бушевавшая в ту ночь, когда был убит губернатор Хэнто Грег. Сегодня погода была такой же ненастной, но по крайней мере не приходилось ожидать нового несчастья.

Крэш горько улыбнулся самому себе. Откуда ему знать, чего ждать, а чего — нет! Разве, черт побери, ему известно расписание, в соответствии с которым случаются несчастья? Они приходят когда им вздумается и не утруждают себя спросить разрешения у него, Альвара Крэша.

Внезапно аэрокар сотряс удар сильнее прежних, и он остановился. Крэш удивленно моргнул, выглянул в иллюминатор, и только теперь до него дошло, что они уже приземлились.

Открылась дверь пилотской кабины, и в главный салон вышел Оберон.

— Мы прилетели, сэр, — сказал он своим низким голосом, который даже мог показаться мрачным. — Как видите, погода крайне неблагоприятная. Поскольку мы находимся на открытой посадочной площадке, может быть, вы захотите переждать ненастье, прежде чем выходить?

Крэш козырьком приложил руку к глазам, чтобы ему не мешало внутреннее освещение в аэрокаре, посмотрел в иллюминатор и увидел вход в Центр преобразования климата.

— До двери не больше сотни метров, — сказал он, — какого черта мне ждать!

— Как вам угодно, сэр. Если вы полагаете разумным выходить наружу в такой ливень…

Чертова железная нянька! Крэш с трудом подавил в себе приступ раздражения. Если он будет дожидаться, пока очистится небо, следующим предложением Оберона будет как следует перекусить и выспаться, прежде чем предпринять полное опасностей тридцатисекундное путешествие по взлетно-посадочной площадке. Сейчас дорога каждая секунда, а Крэш опасался, что они и без того потеряли уйму времени.

— Да, я полагаю, что это разумно, — проворчал он. — Более того, эта мысль кажется мне блестящей. — Правитель расстегнул ремни безопасности, взял с соседнего кресла непромокаемую накидку, которую бросил туда перед началом полета. Она до сих пор была влажной от дождя. Он накинул ее на плечи, поправил и посмотрел на Оберона. — А ты, если тебе угодно, можешь оставаться здесь до тех пор, пока не сочтешь идею покинуть аэрокар разумной.

Разумеется, Оберон не стал отвечать на это замечание. Повернувшись спиной к роботу, Крэш взялся за рукоятку на двери и повернул ее. Дверь распахнулась, и Правитель шагнул в бушующую стихию.

Ветер с силой швырнул ему в лицо ледяные струи дождя. Крэш прикрыл глаза ладонью, прищурился и, обойдя машину, направился в сторону входа в Центр. Порывы ветра терзали его накидку, то прижимая ее к спине, то пытаясь забросить ему на голову. Крэш шел, наполовину согнувшись и подавшись вперед, словно пробиваясь сквозь невидимую преграду и сражаясь одновременно с двумя противниками — ветром и ливнем.

Вход в Центр закрывали двойные стеклянные двери. Добравшись до них, Крэш вцепился в их ручки, но тут же сообразил, что так ничего не получится. Без соблюдения необходимых формальностей попасть внутрь было невозможно — формальностей, утвержденных им лично.

— Идентификация по голосу! — рявкнул он, пытаясь перекричать завывания ветра.

— Автоматическая система распознавания голоса готова, — раздался безликий механический голос ниоткуда. Крэш ожидал услышать ответ и все равно невольно удивился. Голос был уж слишком искусственным — холодным, бездушным, лишенным каких бы то ни было эмоций.

Крэш заговорил, но на сей раз тише. Если он слышит систему распознавания голоса, значит, и она слышит его.

— Имя — Правитель Альвар Крэш, — сказал он. — Пароль — Большая Земля.

— Личность подтверждается, право на вход подтверждается, — ответил механический голос, и сразу же вслед за этим щелкнул механизм замка.

Крэшу так не терпелось укрыться от распоясавшейся непогоды, что он, схватившись за ручки, слишком сильно дернул двери на себя. Порыв ветра удвоил это усилие, грохнул левой створкой о стену здания и с силой швырнул ее обратно. В ту же секунду автоматически распахнулись внутренние двери, и Крэш вошел.

Он не был здесь уже давно, но прекрасно помнил, что и где находится. Повернув налево, Правитель прошел центральным коридором и подошел к очередной двери. Если первые две были вполне обычными, то эта, что вела в комнату 103, являлась особенной. Она был огромной, бронированной и больше напоминала дверцу склепа. Дверь была заперта и охранялась специальной системой безопасности. Но помимо всего этого сбоку от нее находилась пластина, предназначенная для сканирования отпечатков пальцев. Крэш прижал к ней ладонь. Через несколько секунд послышалось жужжание, щелчок, и массивная дверь начала открываться.

Как только проем оказался достаточно широким, Крэш сразу же нырнул внутрь. За письменным столом работала женщина средних лет в лабораторном халате. Приоткрыв от удивления рот, она воззрилась на незваного гостя, а затем поднялась на ноги. Похоже, она была готова возмутиться. Два или три робота, находившиеся здесь же, шагнули вперед, словно опасаясь, что пришелец может причинить вред женщине. В этот момент Крэш скинул с головы накидку. Женщина и роботы узнали его в ту же секунду, однако от этого, кажется, смутились еще больше.

Однако Альвара Крэша нисколько не занимало эмоциональное состояние дежурного техперсонала. Он едва удостоил их взглядом. Глаза его были прикованы к двум огромным, поблескивающим металлом полусферам, каждая из которых была не менее пяти метров в диаметре и покоилась на толстой бетонной подушке. Эти подушки были такими высокими, что основания полусфер располагались примерно на уровне человеческих глаз. Одна из них представляла собой гладкий и идеально круглый купол, вторую, используя архитектурную терминологию, можно было назвать «геодезическим куполом», составленным из плоских панелей. Все они были опутаны бесчисленными проводами, тянувшимися к установленным здесь же многочисленным приборам.

Крэш кивнул на эти две машины и бросил:

— Я хочу поговорить с «близнецами».

Глава 10

Доктор Лескар Соггдон открыла было рот, но тут же захлопнула его, снова открыла, подержала открытым и только после этого обрела дар речи.

— Вы… Вы — Правитель Крэш, — сказала она наконец.

— Да, — едко ответил нежданный посетитель, — мне это известно. И мне необходимо обсудить с «близнецами» ряд вопросов, связанных с преобразованием климата. Причем немедленно.

Соггдон растерялась еще больше:

— Но, сэр, так нельзя. Вы не можете вот так просто прийти и…

— Я могу! — отрезал Крэш. — Уж я-то знаю. Я сам сочинял правила.

— О да, сэр, да, конечно. Я вовсе не имела в виду, что вы не имеете права здесь появляться. Но существует определенный порядок, формальности. Вам следовало изложить свой запрос в письменной форме, направить его в Генеральный совет и…

— Кто вы такая? — перебил женщину Крэш. — Какую должность вы здесь занимаете?

Соггдон вспыхнула и встала во фрунт.

— Меня зовут доктор Лескар Соггдон, — сообщила она, стараясь говорить с возможно большим достоинством. — Я здесь — старшая дежурной бригады.

— Очень хорошо, доктор Соггдон. Попрошу вас внимательно выслушать меня. Я прилетел сюда лично именно потому, что хотел избежать обременительных формальностей, о которых вы упомянули. Меня привело сюда дело необыкновенной важности и срочности, и я должен быть абсолютно уверен, что получаю информацию из первых рук. Я не могу рисковать, допуская хотя бы малейшую возможность того, что какой-нибудь эксперт неправильно истолкует ответы «близнецов» на мои вопросы. И я не могу дожидаться, пока соберется Генеральный совет и начнет гадать, что означают мои вопросы и какой в них кроется смысл. Мне необходимо задать их прямо сейчас и сейчас же получить ответы. Вам понятно? Если нет, то можете считать, что вы уволены.

— Я… а-а-а… Сэр, я-а-а…

— Да? У вас на примете есть какая-нибудь другая работа?

Женщина проглотила застрявший в горле комок и только после этого сумела ответить:

— Хорошо, сэр. Но при всем уважении к вам я попросила бы вас подписать бумагу, в которой говорилось бы, что вы пренебрегли моими советами и я действовала, подчиняясь вашему прямому приказу.

— Я подпишу все что угодно, — сухо отрезал Крэш, — но сначала дайте мне поговорить с «близнецами».

С этими словами губернатор стянул с себя накидку, передал ее ближайшему роботу и направился в дальний конец помещения, где стояли две полусферические махины. Внутри них находились изготовленный колонистами гигантский и неподвижный позитронный мозг робота и созданная поселенцами мощная компьютерная система.

Напротив двух машин располагалась панель управления, с помощью которой с ними можно было общаться. Губернатор Крэш отодвинул одно из стоявших рядом с ней кресел и уселся.

— Итак, — спросил он, — что я должен делать?

Соггдон испытывала большое искушение молча показать Правителю необходимые кнопки и рычажки, а там — пускай разбирается самостоятельно, коли такой умный, но она знала, какой колоссальный вред можно нанести сверхчувствительным машинам даже одной только незначительной ошибкой. Для нее была непереносимой даже мысль о том, что Крэш, решив пообщаться с машинами самостоятельно, может спровоцировать у модуля Ди гибельный конфликт Первого Закона. Пришлось заговорить.

— Сэр, — сказала она, — мне неловко перечить вам, но, прежде чем начать, вам следует кое-что узнать, и я обязана объяснить это вам, даже если я рискую в результате потерять работу. Иначе вы можете безнадежно испортить модуль Ди.

Крэш поднял на нее взгляд, в котором читалось удивленное раздражение, однако в следующую секунду его лицо смягчилось.

— Хорошо, — сказал он. — Я всегда пытался убедить себя в том, что мне гораздо больше по нраву люди, которые не боятся мне перечить. Видно, пришло время доказать себе, что это правда. Расскажите все, что мне следует знать, только постарайтесь покороче. И прежде всего потрудитесь объяснить мне, что это за «ди».

Этот вопрос удивил женщину. Прежде чем заговорить, Соггдон окинула Правителя подозрительным взглядом. Как может человек, не знающий, что такое — или, точнее, кто такая модуль Ди, прийти сюда, сесть за пульт и еще на что-то рассчитывать?

— Я не имела в виду букву «D», сэр. Я говорила о модуле Ди. Так мы называем роботехнический центр контроля преобразования климата.

Крэш, задумчиво нахмурившись, посмотрел на два огромных модуля и в первый раз заметил две аккуратные надписи на боках каждого из них. На круглом куполе было выведено «Модуль Ди», на «геодезическом куполе» — «Модуль Дум».

— Ага, теперь понятно, — протянул Правитель. — Я, признаться, не очень хорошо разбираюсь в том, чем вы здесь занимаетесь. Мне приходилось бывать здесь пару раз во время строительства Центра, но после того, как он вступил в строй, я здесь уже не был. Знаю, что два контрольных модуля по-прежнему называются кодовым словом «близнецы», вот, собственно, и все. А что означают ваши названия? Это что, акронимы?

Соггдон наморщила лоб. Для человека, свалившегося как снег на голову и одержимого решимостью как можно скорее добиться своей цели, губернатор слишком охотно отвлекается на второстепенные детали.

— Мне кажется, что название модуля Ди каким-то образом связано с четвертым и окончательным проектом его создания. Каким именно образом, мне неизвестно. По-моему, это была какая-то шутка, бытовавшая среди сотрудников дневной смены, но суть ее мне неизвестна. Что же касается модуля Дум, то это, наверное, намек на то, что он не обладает разумом, — что-то вроде тумбы.

Женщина умолкла и пожала плечами. Она никогда не понимала такого рода шуток.

— Ладно, — подвел черту Правитель, — это все в сторону. Что я должен знать, чтобы не повредить «близнецам»?

— Что ж, повредить можно только модуль Ди. Модуль Дум представляет собой машину, не наделенную разумом. Это всего лишь вычислительный центр, а не робот. У него, впрочем, существует некий интерфейс, который позволяет вести с ним беседу, но, повторяю, он не робот и не подвластен действию Трех Законов. Модуль Ди — совсем другое дело. Она представляет собой огромный позитронный мозг со сложной системой взаимосвязи между отдельными его участками. Мозг робота, лишенный тела. В принципе это тот же самый «трехзаконный» робот, только лишенный способности передвигаться.

— И в чем заключается сложность? — требовательным тоном спросил Крэш. Было видно, что его терпение вот-вот лопнет.

— Это же совершенно очевидно, — ответила Соггдон, с запозданием сообразив, что ее ответ прозвучал довольно грубо. — Дело в том, что… Прошу прощения, сэр, но поймите одну вещь: модуль Ди отвечает за климат всей планеты — планеты, которая является домом для миллионов человеческих существ. Она была создана для того, чтобы перерабатывать колоссальные объемы информации, выдавать долгосрочные прогнозы, а также работать как в микро-, так и в макромасштабе.

— Ну и что из этого?

— Само собой разумеется, что в такой работе, как глобальные изменения климата планеты, неизбежны несчастные случаи и вообще неприятные ситуации. Одних людей выселяют с насиженных мест, другие страдают от затоплений, засух и бурь, которые являются прямым результатом действий, предпринятых по приказу этих машин. Таким образом, то здесь, то там людям время от времени причиняется вред.

— Я полагал, что система рассчитана таким образом, чтобы нейтрализовать конфликты, вызываемые Первым Законом. Я где-то читал про системы, задействованные в осуществлении крупных проектов, и там говорилось, будто их искусственный разум настроен так, чтобы польза для всего человечества превалировала над выгодой отдельно взятого индивидуума.

Соггдон покачала головой:

— Это работает, но лишь в немногих и весьма специфических случаях. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы подобная система применялась широко. Раньше или позже искусственный разум с такой настройкой непременно сгорит или начнет давать сбои. Роботы, которых вы имеете в виду, имеют дело с просчетом гипотетических, даже абстрактных ситуаций, возможных в далеком будущем. А модулю Ди приходится иметь дело с анализом проблем повседневных, решениями сегодняшнего дня, причем такими, которые воздействуют на судьбы миллионов людей. С некоторыми она общается напрямую, разговаривая с ними, обмениваясь сообщениями и информацией. Модуль Ди не способна мыслить так, как вы говорите. Она воспринимает людей не как некую монолитную общность, а как отдельных индивидуумов.

— И в чем же заключается выход? — осведомился Крэш.

Соггдон набрала полную грудь воздуха и выпалила, словно хотела покончить с этими разъяснениями как можно скорее:

— Модуль Ди считает, что Инферно не существует.

— Что? — переспросил Крэш. Ему показалось, что он ослышался.

— Мы обманули Ди. Она думает, что проекта трансформации Инферно и самой планеты не существует, что они всего лишь смоделированы для того, чтобы просчитать варианты настоящей трансформации некоей настоящей планеты, к осуществлению которого еще только предстоит приступить.

— Бред какой-то! — воскликнул Крэш. — В это невозможно поверить!

— Однако, к счастью для всех нас, модуль Ди в это поверила.

— Но ведь в ее распоряжении имеется столько доказательств того, что это не так. Так много деталей… Их просто невозможно смоделировать!

— Мы «кормим» ее информацией очень дозированно и осторожно, — ответила Соггдон. — Не забывайте, искусственный мозг не может получать информацию самостоятельно. Только от нас. Откровенно говоря, время от времени мы намеренно подбрасываем ему ошибочные данные, противоречивые изображения или сведения, лишенные смысла. После этого мы исправляем эти «ошибки», создавая у Ди иллюзии, что это не реальная работа, а лишь моделирование, симуляция. Это заставляет ее думать, что все происходит не на самом деле, а как бы понарошку. В таком случае, если мы по недосмотру предоставим ей какую-то опасную информацию, мы в любой момент можем сказать, что это очередная ошибка, и она ничего не заподозрит. Модуль Ди считает, что Инферно — воображаемый мир, выдуманный специально для нее, и полагает, что сама она установлена в лаборатории, находящейся на Баливорде и предназначена для того, чтобы найти пути взаимодействия с компьютерным оборудованием поселенцев для использования в будущих проектах преобразования климата.

— Что?!

— Поверьте, это было необходимо. Если бы она поняла, что вы — реальный человек, она, без сомнения, удивилась бы тому, что вы делаете в ее выдуманном виртуальном мире. Нам приходится прилагать невероятные усилия для того, чтобы выдавать реальный мир за несуществующий.

— Значит, вы должны сообщить машине, что меня на самом деле не существует?

— Совершенно верно. С ее точки зрения, разумные существа делятся на три категории: те, которые существуют в реальном мире, но не имеют к ней отношения; те, которые существуют в реальном мире, находятся в этой лаборатории и общаются с ней; и, наконец, имитанты — разумные, но не существующие в реальном мире виртуальные существа.

— Имитанты? — эхом повторил Крэш, но это не было вопросом. Женщина поняла, что Правитель приказывает ей объяснить этот термин.

— О да, сэр. Так на профессиональном жаргоне называют разумных существ — людей и роботов, — которые создаются при моделировании тех или иных гипотетических ситуаций. По мнению модуля Ди, все население Инферно — не более чем набор искусственно созданных имитантов, и вы, сэр, входите в их число.

— То есть, по-вашему, я не могу разговаривать с машиной, поскольку она считает, что меня не существует? — уточнил Крэш.

— Не совсем так, сэр. Вы вполне можете беседовать с модулем Ди. Она каждый день разговаривает с инженерами-экологами, роботами полевой службы и так далее. Но она полагает, что все они играют написанные для них роли. Очень важно, чтобы Ди продолжала думать то же самое и о вас.

— Иначе мозг сможет заподозрить, что мир, который он считал выдуманным, на самом деле существует в реальности, и задумается о том, не причиняют ли его действия вреда живым людям, — продолжил Крэш мысль женщины.

— Дело в том, что ее действия уже стали причиной гибели нескольких человек, — подхватила Соггдон. — Это были несчастные случаи, без которых не обойтись, и в основе их лежало стремление спасти других людей в других местах. Эти случаи не оказали на мозг модуля Ди пагубного воздействия только потому, что она считала всех этих людей имитациями. Но даже о них машина заботится и бережет их, как своих детей. Ведь они — единственные, кого она знает.

— Они единственные, кто населяет ее мир, — сказал Крэш. — Но они не реальные люди.

— Конечно, конечно, но я веду к тому, что, даже считая их выдуманными, Ди уже начала верить в них. Примерно так, как писатель начинает верить в придуманные им персонажи или как хозяин собаки общается со своим любимцем, хотя и знает, что тот не понимает ни слова. Даже думая, что ее подопечных на самом деле не существует, модуль Ди неподдельно интересуется их судьбой и даже испытывает конфликт Первого Закона — хотя и весьма умеренный, — когда кто-то из них погибает, а она знает, что могла бы предотвратить эту смерть. Даже гибель имитанта заставляет ее переживать. А если бы она узнала, что, пусть даже помимо своей воли, является причиной гибели реальных людей, это был бы конец. В ее мозгу произошел бы обширный конфликт Первого Закона, ступор и как следствие — смерть. Но еще хуже было бы, если бы она после всего этого выжила.

— Почему это? — осведомился Крэш.

Соггдон посмотрела на массивную полусферу, устало вздохнула и покачала головой.

— Не знаю. Я могу только предполагать. Если такое случится, то в лучшем случае, я думаю, она найдет какой-нибудь способ вообще раз и навсегда прикрыть все проекты, осуществляемые на Инферно. Мы, конечно, можем попытаться помешать ей, но она слишком хорошо осведомлена обо всем, что происходит, и, главное, действует с дьявольской быстротой. Я могу предположить, что она каким-то образом отключит питание всего, кроме себя, найдет способ нейтрализовать модуль Дум, чтобы мы не смогли использовать его, сотрет все компьютерные файлы… Она пресечет любую деятельность, связанную с преобразованием климата Инферно, поскольку ее осуществление может представлять опасность для людей.

— Лучший, с вашей точки зрения, вариант выглядит довольно мрачно. А что же тогда называть худшим?

— В худшем случае модуль Ди может попытаться нейтрализовать вред, который, по ее мнению, она уже нанесла, вернув все на свои места. — Женщина невесело усмехнулась. — Она попытается повернуть процесс климатических изменений вспять, и лишь звездам известно, чем это закончится. Мы, конечно, можем отключить ее или хотя бы попытаться сделать это, но до того она может натворить такого, о чем даже подумать страшно.

Крэш глубокомысленно кивнул:

— Теперь я понимаю причину вашего беспокойства в связи с моим появлением. Но мне все равно нужно поговорить с ней. И, разумеется, с модулем Думом. Про него, кстати, вы почти ничего не рассказали.

Соггдон пожала плечами:

— О нем и рассказывать-то особенно нечего. Это всего лишь бездушная и безмозглая машина, которая, впрочем, великолепно справляется со своими обязанностями. Общаясь с ним, вы имеете дело с псевдоличностью, поскольку в отличие от модуля Ди он не обладает индивидуальностью. Не стоит дурачить себя, принимая модуль Дум за того, кем он не является.

— Но может ли он взять управление на себя в том случае, если модуль Ди будет отключен?

— Теоретически — да. Модуль Дум способен самостоятельно контролировать весь процесс планетной трансформации. На деле же все может оказаться иначе. Именно поэтому все мы здесь отдаем должное вашей мудрости. Вы поступили совершенно правильно, не захотев зависеть от одной контрольной системы и решив монтировать обе одновременно. Нам необходимо разнообразие мнений. Кроме того, научившись работать вместе, две машины составили прекрасную команду, действуя в три или даже четыре раза эффективнее, чем если бы работали поодиночке. К тому же наш проект существует всего несколько лет, а рассчитан он как минимум на столетие, а то и больше. Мы не можем рисковать, иначе все, чего мы достигли, полетит в тартарары.

— Я все понял, — сказал Крэш. — Итак, какие предосторожности я должен соблюдать, общаясь с ними?

— Не выходите из себя, если вам покажется, что модуль Ди разговаривает с вами в снисходительной или даже покровительственной манере. Не забывайте, что она принимает вас всего лишь за выдуманный персонаж. Вы для нее — не более чем один из элементов большой игры. Не раздражайтесь, если вам покажется, что она знает о вас очень много и даст вам понять это. Кое-что мы взаправду сообщили ей, добавив к этому еще и неверную информацию. Помните: вас не существует. Это главное. Что до остального, то вы будете общаться с ней при помощи наушников и микрофона, а я буду следить за тем, как идет беседа, на тот случай, если понадобится сообщить вам что-то еще.

Правитель задумчиво пожевал губами:

— Скажите, доктор, вы никогда не обращали внимание на то, сколько сил и времени уходит у нас на то, чтобы разбираться с Тремя Законами? Всячески обходить их, стараться делать так, чтобы окружающий мир отвечал их требованиям?

Поначалу этот вопрос произвел на женщину эффект разорвавшейся бомбы. И не потому, что она была не согласна со словами Крэша, — совсем наоборот, а потому, что их произнес сам Правитель. Если подобной ереси подвержен глава правительства, должна ли она осуждать саму себя за такие мысли?

— Я очень часто задумывалась над этим, Правитель Крэш. И мне кажется, тем, что наш мир оказался в таком положении, как сейчас, мы во многом обязаны именно Трем Законам. Именно они делают нас чересчур осторожными, заставляют нас прилагать слишком большие усилия для того, чтобы каждый новый день был похож на предыдущий, и лишают смелости строить планы на день грядущий.

Крэш рассмеялся:

— Прекрасно сказано! Не удивляйтесь, если в ближайшие дни услышите эту формулировку в одной из моих речей. Я обязательно украду ее у вас. — Правитель поочередно посмотрел на панели управления модулями Ди и Думом, а затем перевел взгляд на стоявшую рядом женщину. — Ну что ж, давайте приступим к делу.

— Дообррое утррро, Прравитель Кррэшшш. — Два голоса, раздавшиеся в наушниках, говорили одновременно и звучали в унисон. Один — легкое женское сопрано, второй — немного скрипучее, невнятное и бесполое контральто. Они произносили одни и те же слова в одно и то же время, но не были синхронизированы до конца.

Голоса звучали как будто ниоткуда. Без сомнения, виной тому была слуховая иллюзия, вызванная стереонаушниками, и все же это немного раздражало. Альвар Крэш поморщился и оглянулся, будто ожидая увидеть у себя за спиной двух роботов. Он прекрасно знал, что там никого нет, но все равно сделал это.

Вся эта ситуация выглядела нереальной и какой-то бредовой, но все подобные предосторожности были навязаны железной рукой Трех Законов, и тут уж поделать ничего было нельзя. Крэш решил извлечь из этого максимум выгоды.

— Доброе утро, — сказал он в прикрепленный к наушникам микрофон. — Судя по всему, ко мне обратились одновременно и модуль Ди, и модуль Дум?

— Прравильно, Прравитель, — ответили два голоса. — Некоторрые поссетиттели исспытыввают рразздражжение, когдда мы говворимм оддновремменноо. Следуеет ли нами свесстии наши гголоссаа в оддинн?

— Да, я думаю, так было бы лучше, — согласился Крэш. «Раздражение» было еще слишком слабо сказано. Слушая два голоса, звучащих одновременно, он просто начинал закипать.

— Хорошо, — раздался женский голос в левом наушнике. Теперь он звучал громче и отчетливее, чем до этого. Возможно, Ди было легче говорить, не пытаясь при этом синхронизировать свой голос с голосом Дума. — Мы оба по-прежнему находимся на связи с вами, но вы будете слышать только голос одного из нас. Мы будем переключаться с левого наушника на правый и наоборот, чтобы периодически напоминать вам о своем присутствии.

Голос, который сейчас слышал Крэш, звучал на удивление молодо и жизнерадостно. Игривый голос, восторженный и даже немного смешливый.

— Высокий голос, который я слышал сейчас, принадлежит модулю Ди? — спросил Крэш.

— Совершенно верно, сэр.

Внезапно в правом наушнике послышался второй голос — низкий, безликий и немного скрипучий:

— Сейчас вы слышите голос модуля Дума.

— Хорошо. Прекрасно. Замечательно. Я хочу говорить с вами обоими.

— Мы слушаем вас, — проговорила в его левое ухо модуль Ди. Крэш начал подумывать, уж не играют ли они с ним в какую-то игру, говоря то одним голосом, то другим. Может быть, таким образом они пытаются вывести его из равновесия. Однако если даже это так, они не на того напали.

— Я намерен… Я хотел бы обсудить с вами один старинный проект. Он разрабатывался в то время, когдапредпринимались самые первые попытки изменить климат этой планеты.

— О каком именно проекте идет речь? — осведомилась модуль Ди.

— О предложении создать Полярное море для того, чтобы смягчить температурный баланс. Я хотел бы, чтобы вы рассмотрели возможности, основанные на этой идее.

— Готов принять вводные данные, — раздался низкий голос в правом наушнике. Сразу чувствовалось, что создатели Дума не особо заботились о том, чтобы придать ему черты личности. Наверное, именно поэтому Крэша не отпускало ощущение, что он беседует с шизофреником.

— Идея состоит в следующем. Представьте себе, что мы заполняем водой Полярную впадину и соединяем ее с Южным океаном. Это делается посредством двух каналов. Один будет прорыт в районе Утопии, что на востоке Большой Земли, второй возникнет, когда мы повернем течение реки Леты на западе. Исходите из того, что все это можно сделать довольно быстро, буквально за несколько лет.

После короткой паузы заговорил модуль Дум:

— В результате всего этого возникнет Полярное море. Однако подобный план неосуществим. Инженерные работы такого гигантского объема выполнить невозможно.

— Но даже если бы нам удалось это сделать, работы в данном направлении явились бы причиной огромного материального и экологического ущерба, — вмешалась в разговор модуль Ди.

— Согласно предварительным расчетам, последствия этого ущерба перестанут представлять опасность примерно через два — два с половиной стандартных столетия, — добавил модуль Дум, обращаясь скорее даже не к Крэшу, а к своему «близнецу».

— Что значит «перестанут представлять опасность»? — уточнил Крэш. — Почему?

— Видите ли, — несчастным голосом ответила Ди, — наши расчеты показывают, что к этому времени в экологической системе планеты наступит окончательный коллапс, а ее жители либо погибнут, либо будут эвакуированы с планеты.

Крэш был неподдельно удивлен:

— Я и не думал, что наши перспективы настолько печальны. Мне казалось, что у нас все же есть шанс выжить.

— О да, — согласилась модуль Ди, — шанс, конечно, есть. Человек, если захочет, способен выжить даже на астероиде, где не существует ни жизни, ни воздуха. Если город Аид защитить от климатической катастрофы непроницаемым куполом или переместить его под землю, там бы, конечно, сумело выжить ограниченное число людей.

— Но ведь ситуация улучшается! — горячо возразил Крэш. — Нам удается повернуть последствия кризиса вспять.

— Да, но — ненадолго и на ограниченных участках территории. Нет никаких сомнений в том, что нынешние краткосрочные и локальные улучшения весьма недолговечны и вскоре все вернется на свои места. У вас попросту недостаточно средств и рабочих рук, чтобы расширять зоны улучшения и сделать этот процесс необратимым.

— Значит, об экологическом и материальном ущербе беспокоиться бессмысленно, — сказал Крэш. — Вот и славно. Игнорируйте это соображение и просчитайте возможные последствия упомянутого мною плана для климата планеты.

— Число возможных вариантов приближается к бесконечности, — сообщил модуль Дум. — Рекомендую выбрать лишь те из них, которые сулят успех, и игнорировать откровенно провальные.

— Согласен, — произнес Крэш.

— Даже процесс отбора может занять несколько минут, — предупредила модуль Ди. — Прошу вас подождать.

— Можно подумать, у меня есть выбор! — хмыкнул Крэш, не обращаясь ни к кому конкретно.

Правитель сидел и разглядывал два купола: идеально гладкую полусферу модуля Ди и ребристый, угловатый, гораздо больше похожий на машину корпус Дума, весь состоящий из проводов и приборов, солидный, накрепко связанный с реальностью десятками кабелей и электронных соединений. Дум определенно принадлежал этому миру.

А вот Ди во многих отношениях была не от мира сего. Заточенная в своей гладкой полукруглой башне, за семью печатями от жестокой Вселенной, она была идеальным существом, отгороженным от грубой прозы жизни, и требовала определенного подхода. Она напоминала скорее не робота, предназначенного для того, чтобы работать, а причудливую абстрактную скульптуру. Возвышаясь на своем пьедестале, она выглядела одинокой и величественной, как божественное существо или магический тотем, к которому приходят, чтобы узнать свое будущее. А так ли далеко это от правды? Крэш искоса посмотрел на Соггдон, которая затаилась в дальнем конце комнаты, делая вид, будто занимается делами, но то и дело бросала на Крэша несчастные взгляды.

Да, у модуля Ди действительно есть свои жрецы и фанатичные поклонники, которые исполняют любые ее капризы и ради нее даже превратили реальный мир в выдуманный. Они скорее согласились бы ходить босиком по битому стеклу, чем рассердить или расстроить свою богиню, от которой зависело все. На память Крэшу помимо его желания пришли оракулы из древних полузабытых легенд. Они тоже обладали огромной властью и хитростью. Их предсказания сбывались всегда, но — самым необычным образом и дорого обходились людям.

От этой мысли Правителю стало не по себе.

— Мы готовы. — Голос Ди прозвучал в наушниках Крэша так неожиданно, что тот даже подпрыгнул на своем стуле и не понял, о чем речь. — Хотите ли вы ознакомиться с результатами нашей работы?

— А? Да, да, конечно, — растерянно пробормотал он.

Внезапно в комнате погасли огни, и между тем местом, где сидел Крэш, и полусферами контрольных модулей в воздухе беззвучно возникло голографическое изображение Инферно примерно трех метров в диаметре. Оно отображало поверхность планеты с такой ювелирной точностью, что было видно все вплоть до мельчайших деталей. Крэшу казалось, что если он приблизится к глобусу на пару шагов, то без труда сможет рассмотреть каждое здание в столице планеты, Аиде.

На поверхности Инферно господствовали два цвета: голубой — там, где раскинулся океан, и коричнево-охряная суша. На бескрайних просторах Большой Земли там и сям попадались крохотные пятнышки свежей зелени. Крэш сказал себе, что, наверное, усилия все же были не напрасны, если их плоды видны даже из космоса, но… Стоит ли обманываться! Он не мог убедить в этом даже себя. В течение последних дней он понял, что «успехи» настолько мизерны, что их можно сравнить разве что с плевком в океан. За много лет они не продвинулись вперед ни на шаг.

Однако сейчас было не время для мрачных рефлексий. Глобус повернулся, и теперь взору Крэша предстали северные полярные районы Инферно. Затем изображение затуманилось и постепенно начало меняться. Река Лета — тонкая голубая полоска, бравшая свое начало в горных вершинах к западу от Большого Залива, внезапно расширилась, и тут же вторая синяя полоска начала пробивать себе путь к Полярной впадине, пока не пересеклась с первой. Слившись и образовав единый канал, они прорезали Большую Землю на всем ее протяжении.

Значит, вот как это будет. Теперь Крэш воочию видел, как все станет происходить. Прорыть достаточно глубокий канал, соединить его с верхним коленом Леты, и все получится. Вода потечет из Полярного моря в Большой залив. Разумеется, при том условии, что будет существовать Полярное море. Сейчас на этом месте раскинулась безжизненная, изрытая кратерами ледяная пустыня, в которой, как в ловушке, без всякой пользы для Инферно была заперта — в виде льда и снега — огромная часть всех водных ресурсов планеты.

Но Ди и Дум еще не закончили свой сеанс моделирования. Крэш посмотрел на западные районы Большой Земли. Было ясно, что здесь работы предстоит гораздо больше и выполнить ее будет значительно сложнее. Здесь тоже появился голубой росчерк канала, а затем начал изменяться. Он беспрестанно менял свое расположение, расширялся, сужался, вытягивался, снова укорачивался. В какой-то момент он исчез, а потом снова появился, но уже в другом месте. Было очевидно, что два мозга — робота и компьютера — искали оптимальное местоположение для будущего канала.

Наконец изображение прояснилось и изумленному взгляду Крэша предстал полноводный широкий канал, который вертикально, с севера на юг, рассек Утопию на две части. Альвар тряхнул головой и восхищенно выругался. В качестве наилучшего места для канала контрольные модули выбрали именно то, которое предлагал Давло Лентралл. Может быть, этот самоуверенный молодой выскочка действительно знает, что говорит?

— Возможная погрешность расчетов оптимального расположения канала колеблется в пределах одного процента, — сообщил модуль Дум. — Эту цифру составляют многие вероятности и обстоятельства, предвидеть которые сейчас невозможно.

— Иными словами, это максимально точный расчет, который доступен в настоящее время, — добавила Ди. — А теперь мы готовы к просчету долговременных климатических последствий.

Крэш ожидал увидеть один из десятков сеансов голографического моделирования, свидетелем которых он являлся на протяжении последних лет. Он ожидал увидеть, как на его глазах начнет меняться внешность планеты, но произошло совершенно иное. Глобус вновь затуманился, и на его фоне возникли полупрозрачные таблицы, схемы и выкладки, метеорологические карты, данные по атмосферному давлению и влажности, сотни разноцветных диаграмм, отражающих плотность населения, уровень осадков и сезонных течений, а также десятки других показателей и параметров, определяющих климат планеты. Это была настоящая буря информации. Цифры менялись с неуловимой для глаза быстротой, столбцы диаграмм, вступая во взаимодействие друг с другом, подпрыгивали вверх и тут же падали вниз. Цифры вертелись все быстрее, покуда вся поверхность планеты не превратилась в вихрь, сплошной одноцветный туман.

А затем, в мгновение ока, все прекратилось. Облако цифр рассеялось, и взгляду Крэша предстала совершенно новая планета. Она была знакомой и узнаваемой, но в то же время — иной. В последнее время Альвару Крэшу приходилось видеть много гипотетических Инферно, возникавших в результате сеансов голографического моделирования, и каждый раз они были разными. Но такой, как сейчас, он не видел свою планету еще никогда. Крохотные разрозненные пятнышки зелени либо исчезли, либо разрослись, превратившись в огромные зеленые просторы, покрывавшие некогда безжизненную поверхность Большой Земли. Пустыни кое-где еще сохранялись, но из правила они превратились в исключение, да и можно ли представить себе планету вообще без пустынь?

Стерильные, холодные, безжизненные льды полярной шапки исчезли без следа и уступили место Полярному морю — огромной темно-синей чаше настоящей животворной воды. Даже неопытный глаз Крэша заметил, что уровень воды повысился на всей планете, и удивился тому, откуда она взялась. Может, контрольные модули исходили из того, что будет продолжена переброска льда из космоса, или надеялись на таяние полярных льдов? Впрочем, это не главное. Важно лишь то, что воды на планете, по их мнению, окажется достаточно, а значит, будет продолжаться и жизнь.

— Это самый лучший, самый оптимистичный прогноз из всех, которые мне приходилось видеть, — раздался сзади голос Соггдон. Крэш вздрогнул и посмотрел через плечо. Женщина стояла прямо за его спиной и изумленно созерцала голографическое изображение планеты. — Подождите секундочку, сейчас я включу вам «подслушку».

— А это что еще такое? — недоуменно спросил Крэш.

Соггдон взяла пару таких же, как у Крэша, наушников и надела их на голову.

— Ди и Дум будут считать, что вы не сможете слышать то, что они будут говорить мне. Когда они разговаривают с вами, то считают, что беседуют с имитантом. Когда же Ди начинает разговаривать со мной, реальным человеком, то отключает связь со всеми имитантами, чтобы не осложнять эксперимент, позволяя им слышать то, что не полагается. На самом же деле вы услышите все, о чем я буду с ними говорить. Но очень важно — крайне важно! — чтобы потом, когда ваш разговор продолжится, вы бы не проговорились. Она не должна знать, что вы слышали наш с ней разговор. Во вселенной, в которой живет Ди, вы всего лишь воображаемый персонаж, существующий лишь внутри компьютера. С ее точки зрения, вы не можете знать о моем существовании. Вы понимаете меня?

— Да, — неуверенно ответил Крэш. Им овладело чувство, будто он вошел в комнату, полную зеркал, и теперь не может отличить реальности от ее многочисленных отражений.

— Хорошо, — сказала Соггдон и повернула тумблер на своих наушниках. — Ди, Дум, с вами говорит Соггдон. Я наблюдаю за ходом моделирования.

— Доброе утрро доктторр. Мы рразговваривалли с иммитанттом Прравителя Кррэшша.

Два голоса вновь говорили в унисон, но женщине это, похоже, ничуть не мешало. Крэш заметил то, что ускользнуло от его внимания раньше, поскольку с ним машины разговаривали по очереди. Теперь же он обратил внимание на то, что, когда Ди и Дум говорили одновременно, их голоса не просто звучали в унисон. Это был совсем другой голос, который и выбирал слова, и формулировал фразы совсем иначе, чем это делал каждый из контрольных модулей по отдельности. Ди и Дум были связаны столь тесными узами, что они образовали некое третье существо — более значимое, чем каждое из составляющих его слагаемых.

— Иммитантт Кррэшша поппроссил насс рассмотрреть воззможжность соззданния Поляррного морря.

— Да, я знаю, — сказала Соггдон. — И вижу, что у вас получился весьма впечатляющий результат. Не могли бы вы прокомментировать его для меня?

— Сначчалла буддемм говворрить вмессте, поттом поодинноччке, — раздался сдвоенный голос. — Мы прроеццирровалли посследсствия на тыссячу летт вперред и обнарружжили, что в рреззультате хоррошшо спланиррованных дейсствий в теччение тррех следдующщих сстолетий воззникнет эколлогия, которрая не буддет нужждатьсся во вмешшательстве со сстороны. По нашшим рассчетам, климмат плланетты сстанет сстабильнымм и самморегуллиррующимсся. Они показзывают, ччто ему уже не буддет угррожать опассность эколлогических катасстрофф и сррывов.

Затем заговорил Дум:

— Предварительные расчеты показывают, что работы по сооружению каналов для создания Полярного моря приведут к большому экологическому ущербу и потерям существующего растительного покрова, однако этот ущерб будет полностью компенсирован в течение пятнадцати лет после завершения проекта.

До этого момента то, что говорили машины, радовало слух Крэша, но затем зазвучал голос Ди и вернул его с небес на землю.

— Результаты подобного проекта действительно оказались бы великолепными, — сказала она, — но существует небольшое затруднение. Он неосуществим. Проведенное нами метамоделирование базировалось на том, что будут прорыты каналы. Однако это невозможно. Это была неплохая разминка для ума, но, к сожалению, совершенно бесплодная.

— Я боялась, что она скажет именно это, — пробормотала Соггдон, выключив свой микрофон. — Общаясь с Ди, может показаться, что она жизнерадостна и оптимистична, но именно она то и дело сует палку в колеса, возвращая нас к реальности.

— Вполне возможно, то, что мы с вами сейчас наблюдали, гораздо реальнее, чем вы полагаете, — заметил Крэш. Он поправил микрофон, включил его и заговорил, тщательно выбирая слова, чтобы Ди ничего не заподозрила: — Модуль Ди, ваш прогноз весьма многообещающий. Насколько я понимаю, вы считаете, что мысль о создании Полярного моря заслуживает внимания?

— Это хорошая мысль, которую, к сожалению, нельзя воплотить в жизнь, Правитель, — сказала Ди. — Для того чтобы соорудить каналы, у вас нет ни средств, ни ресурсов, ни времени.

— Не совсем так, — возразил Крэш. — Существует возможность, что каналы могут быть прорыты. Я и пришел сюда именно для того, чтобы вы оценили перспективы этой идеи. Мне хотелось бы узнать, заслуживает ли она внимания и что из нее может получиться.

— О чем конкретно идет речь? — уточнила модуль Ди.

Крэш несколько секунд молчал, ища способ сформулировать опасную, страшную, даже безумную идею как-нибудь более безобидно, но это оказалось невозможно, и он сдался. Будь что будет.

— Мы хотим перехватить комету, расколоть ее на куски и, выстроив их цепочкой, сбросить на планету линией, которая пройдет от Южного океана до Полярной впадины.

Говоря это, Крэш поймал себя на мысли, что даже не попытался смягчить сказанного и даже не использовал сослагательное наклонение, которое могло бы в этом помочь. Он не сказал «мы рассматриваем возможность» или «что было бы, если…». Он сказал определенно, что они хотят сделать это.

Однако реакция Соггдон, Ди и Дума превзошла самые мрачные ожидания. После его слов наступила мертвая тишина, которая продолжалась не менее тридцати секунд. Голографическое изображение Инферно померкло, затем мигнуло и только после этого засветилось с прежней яркостью.

Первой в себя пришла модуль Ди.

— Следует ли понима-понима-понимать вас таким образом, что вы рассматриваете подобную возможность совершенно серьезно? — спросила она, говоря гораздо медленнее, чем обычно. Было очевидно, что она находится в состоянии стресса.

— Плохо дело, — сказала Соггдон. Ее микрофон был выключен. Она повернулась к боковой панели управления, проверила показания приборов и покачала головой. — Я предупреждала вас, что она относится к своим имитантам почти так же, как к настоящим людям. Приборы показывают, что ваши слова спровоцировали в ее мозгу легкий конфликт Первого Закона. Нельзя вот так приходить сюда, играть с ней во всякие игры и устраивать подобные провокации.

Крэш выключил свой микрофон и резко сказал:

— Я не устраиваю провокации и не играю в игры. У нас действительно существует план направить фрагменты кометы на Инферно в районе Утопии.

— Но это же самоубийство! — воскликнула Соггдон.

— А какая разница, когда погибнет планета: через двести лет или сейчас? — рявкнул Крэш. — Что же касается Ди, то, мне кажется, пришло время, чтобы вы снова прибегли к своему правдивому вранью. Напомните, что это всего лишь моделирование, симуляция, эксперимент. Напомните, что Инферно на самом деле не существует, и, следовательно, никто не пострадает.

— Нет! — запальчиво ответила Соггдон. — Я ни за что не буду подсовывать ей эту ложную и опасную информацию. Потому что на самом деле Инферно существует, а ваш план грозит ей гибелью. Ни в коем случае. Скажите ей все это сами.

Крэш едва удержался, чтобы не закричать в лицо женщине, одернуть ее так, как она того заслуживает, но это ни к чему не привело бы. Не вызывало никаких сомнений то, что она находится в шоке и не способна мыслить здраво или рационально. А она сейчас была нужна ему. Ему была нужна ее помощь, а значит, и весь ее здравый смысл. Она была одной из тех, кто придумал всю эту головоломку, и именно она должна помочь Крэшу разгадать ее. Он должен урезонить ее — спокойно и рассудительно.

— Как же я могу сказать ей нечто подобное? — спросил он. — Ведь она считает меня имитантом. Имитант не может знать, что он имитант, логично? И она не поверит моим словам о том, что план не опасен для человека, поскольку не считает меня человеком. И все это, заметьте, по вашей вине. Именно вы лгали ей с самого начала.

— Это совсем другое. Это была часть эксперимента, а не обычное вранье.

— Чепуха! — уже менее вежливо и более жестко проговорил Крэш. — Вы устроили все это только для того, чтобы она была в меньшей степени подвержена воздействию Первого Закона, чтобы она делала свою работу и не думала при этом, что причиняет вред людям.

— Но…

Крэш не позволил ей возразить, продолжая доказывать свою правоту и приводить все новые и новые аргументы.

— Если я скажу ей, что Инферно не является симуляцией, ей может быть нанесен еще больший ущерб. Видимо, в ее сознании все же существует некоторое сомнение в том, что ее имитанты всего лишь вымышленные личности, иначе сейчас, усмотрев для них опасность в плане с кометой, она не испытывала бы конфликта Первого Закона. Если Ди окончательно убедится в том, что ее обманывали с самого начала и люди, над которыми она с такой легкостью экспериментирует, являются реально существующими живыми личностями, только Космос знает, что за этим может последовать. И что тогда делать вам, доктор Соггдон? Так что лишь вы можете сделать это. Лишь вы одна способны успокоить ее. И вы обязаны попытаться.

Соггдон посмотрела на Крэша со смешанным выражением страха и злости, но затем все же включила микрофон:

— Ди, говорит доктор Соггдон. Я продолжаю следить за симуляцией. На дисплее позитронных показателей я заметила нечто похожее на конфликт Первого Закона. В данном моделировании никаких причин для вмешательства императивов Первого Закона не существует. — Соггдон замешкалась, скорчила рожицу и продолжала: — Здесь не существует ни малейшего риска причинить ущерб человеческим существам. — Ты понимаешь меня?

Последовала еще одна отчетливая пауза, и Крэшу показалось, что он заметил, как висевший в воздухе голографический глобус снова едва различимо мигнул. Но затем Ди заговорила, и голос ее звучал твердо и уверенно:

— Да, доктор Соггдон, я поняла вас. Благодарю и прошу прощения, но сейчас я должна вернуться к разговору с имитантом Правителя. — Снова — пауза, а затем Ди заговорила, обращаясь уже к Крэшу: — Извините, Правитель. Другие дела заставили меня отвлечься на некоторое время.

— Все в порядке, — сказал Крэш. Разумеется, у Ди была тысяча других дел, и, возможно, в этот же самый момент, беседуя с ним, она одновременно вела еще с десяток разговоров. Так что формально ее последние слова ни в коем случае нельзя было назвать ложью, хотя граница между ними была более чем тонкой. Роботы были спроектированы таким образом, чтобы быть неспособными к обману, но Ди сумела солгать, не сказав ни слова лжи. Она по истине была королевой роботов.

— Не могли бы вы рассказать мне побольше об этой… идее, о которой мы говорили? — спросила она.

— Разумеется, — ответил Правитель. — Идея состоит в том, чтобы эвакуировать всех из зоны предполагаемого столкновения и разместить население в безопасных местах. — Крэш подумал, что вовсе не повредит сделать особый акцент на мероприятиях по обеспечению безопасности людей. Пусть считает, что даже выдуманным имитатам ничего не грозит. Когда имеешь дело с Первым Законом, лучше со всех сторон обложиться подушками. — После того как эта задача будет выполнена, большая комета должна подвергнуться расщеплению, а ее обломки будут нацелены индивидуально и, упав в определенном порядке, образуют цепь кратеров. Разумеется, после этого потребуется — уже традиционными методами — выполнить определенный объем земляных работ, чтобы соединить кратеры между собой, и в результате этого возникнет канал.

— Ясно, — сказала Ди, и Крэш заметил, что в ее голосе все еще звучит напряжение. — Но для того, чтобы оценить и просчитать этот план, нам с модулем Дум потребуется гораздо больше информации.

— Само собой, — подхватил Крэш, торопливо вынимая из кармана и разворачивая листок бумаги. — Вы можете получить ее в компьютерной сети. Узел доступа номер 4313, подгруппа 919, адресат — Давло Лентралл. Тема — комета Грега. — Этот компьютерный адрес дал ему сам Лентралл, и сейчас пришла пора его использовать. Изучите содержащуюся там информацию, и тогда вы сможете делать дальнейшие расчеты.

— Давло Лентралл в узле доступа 4313 не значится, — немедленно ответила Ди.

— Что? — спросил Крэш.

— Никто по имени Давло Лентралл не имеет отношения к названному вами компьютерному адресу, — пояснила Ди.

— Может быть, я неправильно записал номер? — холодея, спросил Крэш.

— Вполне возможно. Я попрошу заняться этим Дума. Он имеет прямой доступ к компьютерной сети и сможет провести поиск более эффективно, нежели я.

— На узле 4313 Давло Лентралла нет, — почти сразу же прозвучал голос модуля Дум, показавшийся губернатору еще более монотонным, чем раньше. — Осуществляю поиск по всем существующим узлам доступа. Давло Лентралл не обнаружен. Осуществляю поиск в архивах. Информация, связанная с Давло Лентраллом, обнаружена.

— Доложите, — приказал Крэш. Каким образом из компьютерной сети могли исчезнуть файлы Лентралла? Тут что-то не так. Что-то очень, очень сильно не так.

— Все файлы, включая архивные, были насильственно уничтожены восемнадцать часов десять минут и три секунды назад, — сообщил модуль Дум. — Стерты полностью и без возможности восстановления.

Крэш окаменел. Он беспомощно посмотрел на Соггдон, сам не зная, почему решил искать помощи у нее. Затем Правитель выключил микрофон и сказал:

— Ничего не понимаю. Как уничтожены? Почему? Кто мог это сделать?

— Не знаю, — ответила женщина. — Он использовал термин, который мне еще не приходилось встречать в его словарном запасе. Дайте-ка я уточню. — Она включила свой микрофон: — Модуль Дум, уточните значение термина «насильственно» в данном контексте.

— Уточняю: «насильственно» — самовольно, не получив разрешения, в результате незаконного проникновения, руководствуясь агрессивными намерениями!

— Иными словами, — холодным, железным тоном подвел итог Крэш, — кто-то незаконно проник в сеть и уничтожил файлы.

Внезапно он вспомнил слова Фреды о том, что мы никогда не можем быть наверняка уверены даже в том, что, как нам кажется, мы знаем совершенно точно. Вот оно! Он полагал, что знает, где находится комета.

— Судя по всему, — сказал он, — кто-то разделяет ваше мнение, доктор Соггдон, и не хочет, чтобы мы играли с кометами.

Глава 11

— Все пропало, Правитель, — потухшим голосом говорил Давло Лентралл, — все, с чем я работал: компьютерные файлы, их резервные копии — абсолютно все.

Он был рад, что видеоканал был отключен и Крэш не может видеть его лица. Правитель вызвал его только по аудиоканалу, поскольку в этом случае существовала меньшая вероятность того, что тебя подслушает кто-то посторонний. Впрочем, это соображение в настоящий момент заботило Давло меньше всего. Хватит того, что собеседник, без сомнения, уловил нотки паники в его голосе. Разговаривая с Правителем, Давло Лентралл, словно посаженное в клетку животное, метался из одного конца комнаты в другой.

— Успокойтесь, мой мальчик. Расслабьтесь. Наверняка должен быть какой-то способ восстановить потерянные данные. Я полагаю, компьютерная система разработана с учетом того, чтобы никакая информация не могла быть утрачена безвозвратно.

Давло попытался успокоиться. Где бы сейчас ни находился Крэш, он позвонил сразу же после того, как Лентралл осознал окончательно и бесповоротно: все его материалы исчезли. Он был полностью раздавлен, а разговаривать с лидером всей планеты, находясь в подобном состоянии, было непросто.

— Да, сэр, обычно так и бывает. Но в данном случае мы имеем дело не с каким-нибудь компьютерным сбоем или другой случайностью, а с преднамеренной диверсией. Через пять минут после того, как я обнаружил, что все файлы пропали, мне позвонили из Службы безопасности университета и сообщили, что кто-то проник в мой рабочий кабинет и бросил туда зажигательную бомбу. Они полагают, что на самом деле имели место два незаконных вторжения. Все то, что не было похищено после первого, погибло в огне в результате второго. Не осталось ничего. Вообще ничего. Уничтожено все: все мои записи, все рабочие материалы, включая информацию о координатах кометы, расчеты ее траектории и прочее.

— Горящие звезды! — прошептал Крэш. — А может быть, вся эта заваруха у Дворца Правителя была организована только для отвода глаз? Как отвлекающий маневр?

— Ничего себе «отвлекающий маневр»! — горько хмыкнул Давло. — Пытаться похитить меня, может быть, даже убить — только для отвода глаз, чтобы на самом деле похитить главную работу моей жизни?

— Не хочу показаться грубым, сынок, но это вполне возможно. У вас на этот счет наверняка иное мнение, но поверьте, что для всех остальных работа всей вашей жизни имеет сейчас гораздо большее значение, чем сама ваша жизнь. Но вы действительно уверены в том, что пропало абсолютно все и безвозвратно?

— Абсолютно.

— Понятно.

— Скажите, Правитель, кто это мог сделать? Поселенцы?

— Возможно, — задумчиво протянул Крэш. — Но это мог быть кто угодно из тех, кому не по душе идея сбросить на Инферно комету. Сейчас это не имеет значения. Мы теперь обязаны найти выход из создавшейся ситуации, а не ломать голову над вопросом, кто в ней виноват.

— Я, конечно, попробую, Правитель, но это будет непросто.

Несколько секунд линия молчала, а затем Крэш вновь заговорил:

— Ну ладно, компьютерные файлы, содержавшие ваши разработки, исчезли, но мы должны приступить к работе сразу же, как только сумеем восстановить утраченное или хотя бы основную его часть. Я достаточно понаблюдал за тем, как действуют «близнецы», и убежден, что, получив хотя бы базовую информацию, они сумеют реконструировать все расчеты, причем даже с большей точностью, чем это удалось вам.

— Очень мило с вашей стороны, — пробормотал Лентралл.

— Не обижайтесь, — примирительно проговорил Крэш, — но эти машины специально созданы для выполнения такой работы и способны рассчитать возможные климатические изменения в масштабах всей планеты. И уж конечно, они могут выполнить эти расчеты с гораздо большей точностью, нежели один ученый, как бы талантлив он ни был, тем более если он вторгся в не знакомую ему область. Хотя, должен заметить, ни один компьютер, робот или контрольный модуль не сумел ни обнаружить эту комету, ни понять, что она может значить для планеты.

Давло уселся в кресло лицом к пульту коммуникатора, скрестил руки на груди и уставился в пол.

— Вы просто пытаетесь утешить меня, — сказал он.

— Совершенно верно, — с готовностью согласился Крэш. — Потому что я не могу позволить вам раскиснуть. Потому что вы мне необходимы, причем — прямо сейчас. Как я уже сказал, контрольные модули восстановят и обновят ваш план перенацеливания кометы. Но это будет невозможным без вас.

— Простите, сэр? Я не совсем понимаю…

— Все очень просто, мой мальчик. Вам предстоит еще разок поглядеть в ваш телескоп и снова найти комету. И как можно скорее.

Давло набрал полную грудь воздуха, тряхнул головой и выпалил:

— Сэр, начнем с того, что я не находил эту комету.

— Что?! Вы хотите сказать, что все это было розыгрышем? Шуткой?

— Нет, сэр! Конечно же нет! Ничего подобного! Я хотел сказать совсем иное. Комету нашли компьютеры, автоматические телескопы, которые сканируют небесное пространство. Что же касается меня, то лично я ни разу в жизни даже не заглядывал в телескоп.

На линии вновь наступило молчание, но на сей раз первым его нарушил Давло:

— Теперь же все данные утрачены. Без моих компьютерных файлов, рабочих записей, исходных данных я никогда не сумею снова найти комету.

— Но ведь она не иголка и имеет в диаметре много километров! Кроме того, она направляется прямехонько в нашу сторону. Как же можно ее не найти?

Давло устало вздохнул. Крэш прав. Но как ему объяснить, что это все равно невозможно?

— Обнаружить комету чрезвычайно сложно, сэр. Одна часть проблемы заключается именно в том, что она направляется прямо на нас. Обычно мы находим комету, обнаруживая ее движение на ночном небе. А комета Грега выглядит с Инферно практически неподвижной. И ее значительные размеры в данном случае также не играют роли, поскольку даже большая комета с расстояния в десятки миллионов километров выглядит крошечной. Задачу усложняет еще и тот факт, что комета Грега является темным небесным телом.

— Таким темным, что ее невозможно найти? Но ведь вы уже нашли ее один раз. Или эти ваши компьютеры с телескопами…

— Найти ее можно, но она очень темная, маленькая, далеко от нас, и движение ее для нас практически неразличимо. Кроме того, один раз увидеть ее недостаточно. Для того чтобы реконструировать ее орбиту, нам необходимо регулярно и многократно фиксировать ее местоположение и замерять траекторию.

— А когда она подлетит поближе? Ведь тогда у нее должен будет появиться хвост и все такое? Уж тогда-то ее будет совсем несложно вычислить?

— Тогда будет поздно. Как я уже сказал, комета Грега представляет собой темное небесное тело. Когда у нее появится хвост, это будет означать, что она начала испаряться. Если она слишком накалится и таяние будет слишком интенсивным, комета станет чересчур хрупкой и рассыплется во время перенацеливания. Одной из частей моего плана, над которой я еще не начинал работать, являлось создание специального «зонтика» или, если хотите, щита, который должен был укрыть комету от избыточного излучения светила.

— Но ведь есть же, ведь должна быть хоть какая-то надежда на то, что нам все же удастся найти комету! — воскликнул Крэш. Немного помолчав, он продолжил: — Вот как мы поступим. Пусть подготовка идет своим чередом, как если бы ничего не произошло. Будем действовать так, будто и перенацеливание кометы, и ее столкновение с Инферно состоятся. Мы должны выполнить как можно больше подготовительной работы и — как можно скорее. И вам в этом отведена важная роль. Во-первых, я хочу, чтобы вы с максимальной точностью восстановили по памяти все параметры кометы Грега: ее размеры, массу, местоположение, траекторию. Пусть эти цифры будут грубыми, приблизительными, но с чего-то ведь надо начинать. Всю информацию, которую вам удастся вспомнить, немедленно перешлите на мою электронную почту. После этого вы займетесь организацией работ по поиску кометы Грега. Я распоряжусь, чтобы вы получили все необходимые для этого средства и персонал. Можете говорить им про комету столько, сколько сочтете нужным. Главное, чтобы вы начали эту работу, а потом вас заменит кто-нибудь другой. Вы же после этого приметесь за восстановление своих компьютерных файлов. Может быть, не все еще погибло. Может быть, что-то где-то все же осталось и сможет подсказать нам, хотя бы в какую часть неба нацелить телескопы. Вам все понятно?

— Да, сэр. Простите, сэр, могу ли я задать вам один вопрос?

— Разумеется, доктор Лентралл.

— У меня сложилось впечатление, что сейчас вы прониклись бОльшим доверием к моему плану, чем вначале. Это так?

— Именно так, доктор Лентралл. Со времени нашего последнего разговора я много увидел и узнал. Достаточно много для того, чтобы понять: без вашего плана нам не выжить. Еще вопросы есть?

— Пока нет, сэр. Я буду в пределах досягаемости.

— А куда же вы денетесь! — с едва уловимой усмешкой откликнулся Правитель. — Конец связи.

На линии наступила тишина.

Казалось бы, теперь — самое время приступить к активным действиям, но Давло продолжал сидеть в кресле с ничего не выражающим лицом. Однако через некоторое время он все же заставил себя выйти из забытья и приняться за работу. Он с максимальной точностью записал все, что помнил относительно параметров кометы, сознавая, что ошибка может свести на нет все их усилия. Затем он отослал одну копию документа на электронную почту Правителя, а вторую — руководителю астрономического управления, сопроводив ее просьбой об оказании ему посильной помощи. Давло прекрасно знал, что женщина, возглавлявшая это управление, не терпит ночных звонков и получит его послание только утром. Но по крайней мере его совесть теперь была чиста.

Простое, казалось бы, дело, но оно потребовало от Лентралла на удивление много времени и сил. Хотя после такого денька, каким выдался сегодняшний, сил этих у него и так оставалось немного. Поэтому, закончив с посланиями, Давло остался сидеть в кресле. У него еще был непочатый край работы, но он был просто не в состоянии заставить себя встать.

Поздними ночными часами нередко бывает так, что вполне рациональные мысли кажутся нелогичными, безосновательные страхи — оправданными, а самые жуткие катастрофы — вполне вероятными. Давло сидел за пультом коммуникатора и думал о своих безымянных, безликих и могущественных врагах. Ему казалось, что, встань он с кресла, они снова смогут добраться до него.

Давло Лентралл испытывал такое чувство, будто привычный мир выскальзывает у него из-под ног. Еще несколько потрясений, несколько катастроф, и он окончательно развалится на куски. Что ему делать теперь, когда маска упала с его лица, а под ним оказалось пустое место? Он узнал, что не является тем человеком, которым пытался казаться. Но кто же он тогда?

Давло Лентралл продолжал сидеть в своем кресле, как робот, у которого отключили питание, и не мог найти в себе силы подняться.

Сколько времени он так просидел: одну минуту? Час? Время остановилось для него. Наконец в комнату вошел Кейлор.

— Пойдемте, сэр, — проговорил робот. — Вам нужно отдохнуть. Сегодня ночью вы уже ничего не сможете сделать.

Лентралл покорно позволил роботу увести себя, раздеть, поставить под душ и уложить в постель. Он уснул раньше, чем его голова успела коснуться подушки, и последним, что он увидел, была голова Кейлора, склонившегося над ним и заботливо подтыкающего простыни.

А первое, о чем он должен позаботиться завтра утром, попытаться восстановить хотя бы часть утраченной информации.

Дональд-111 был так же неподвижен, как и Лентралл, но в отличие от последнего не бездействовал. Он стоял в стенной нише домашнего кабинета Альвара Крэша и работал с гиперволновыми каналами — так быстро и эффективно, как только мог. Постороннему наблюдателю Дональд показался бы совершенно инертным, как если бы был отключен. На самом же деле он был связан с полудюжиной баз данных одновременно, общаясь с роботами из самых разных служб города Аида: Управления общественной безопасности, Службы подготовки к чрезвычайным ситуациям, Объединенной полиции Инферно и еще десятка других агентств. Никто не знал, что произойдет, когда — и если — комета Грега столкнется с Инферно, но определенные предварительные меры можно было принять уже сейчас, и сделать это было поручено Дональду.

Можно было ожидать, что в результате столкновения произойдут землетрясения и последующие геологические сдвиги — даже в Аиде, находящемся почти на другом конце планеты. А значит, предстояла огромная работа. Некоторые здания следовало укрепить, а другие — наиболее ветхие и ненужные — было бы разумнее вообще снести. Особо ценные и хрупкие объекты должны были быть помещены в надежные места.

И, конечно, в первую очередь следовало позаботиться о людях. Роботам предстояло подготовить вместительные убежища, в которых можно было бы укрыться от землетрясений и прочих возможных напастей.

Компьютерные расчеты и моделирование показывали, что необходимо приготовиться к выбросу в атмосферу огромного количества пыли, газов и водяного пара. Теоретически такие массивные пылевые выбросы в долговременной перспективе должны были пойти планете только на пользу, поскольку помогли бы более равномерно распределить по ее поверхности почву, необходимую для последующего озеленения. Но сразу же после столкновения они должны были привести к значительному — и довольно продолжительному — ухудшению погоды. Роботам Инферно следовало подготовиться и к этому.

Необходимо было позаботиться о десятках, сотнях, тысячах различных деталей, разработать планы на все случаи жизни, заготовить запасы всего, что только могло понадобиться.

Через три часа после того, как Дональд развернул эту бурную деятельность, он, как ему было предписано, составил отчет, хотя к этому часу никаких особых новостей, собственно говоря, и не было. Дело только-только начинало сдвигаться с мертвой точки.

Работа, которую поручил ему хозяин, была настолько гигантской, что Дональд уже почти убедил самого себя в том, что она выходит за рамки его возможностей. Было очевидно, что в одиночку он не сумеет подготовить всю планету к столкновению с кометой. Но для его хозяина, Альвара Крэша, этот факт также не являлся тайной. Значит, его приказание должно быть интерпретировано соответствующим образом. Дональд сделает все, что сумеет, а когда дойдет до грани, за которой его деятельность может оказаться контрпродуктивной, к этой работе подключатся новые — люди и роботы. Однако до той поры, когда Правитель Крэш сочтет, что такой момент настал, Дональд будет делать все, что в его силах.

Пока что он справлялся вполне успешно. Потом необходимо будет принимать решения, выходящие за рамки его компетентности, но до этого времени было еще далеко, и Дональд даже успевал следить за выпусками последних новостей. Это было обычной частью работ по осуществлению такого широкомасштабного мобилизационного плана, как этот. Необходимо было учитывать все неконтролируемые и непредсказуемые вводные, которые могли бы так или иначе повлиять на ситуацию. С точки зрения планирования неблагоприятное освещение проекта могло рассматриваться такой же неконтролируемой вводной, как, к примеру, погодные условия, эпидемии или экономические кризисы. Причем имели значение не только сами новости, но и то, как они подавались. Имели значение и настрой того или иного репортажа, какие детали в нем упомянуты, а какие — нет, как согласуются факты в изложении журналистов с реальными, и многое другое.

Дональд не тешил себя иллюзиями относительно того, что является знатоком человеческих душ, и знал, что ему не постичь скрытый смысл того репортажа, который он только что услышал и записал. Он понимал лишь, что репортаж этот непременно повлияет на проект, и, скорее всего, не самым лучшим образом.

Вот почему Дональд сделал то, что сделал бы на его месте и в этой ситуации любой другой робот. Он отправился на поиски человека, который сумеет справиться с этой проблемой.

Фреда Ливинг открыла глаза и встретилась с бесстрастным и спокойным взглядом Дональда. Уж кого-кого, но ее такой взгляд по идее не должен был нервировать. В конце концов, именно она создала Дональда и поэтому знала его лучше, чем кто бы то ни было другой. Она знала, что Три Закона оберегают любого человека надежным бастионом и что на Дональда можно положиться при любых обстоятельствах. Но предыдущий день выдался на редкость тяжелым, и ей было не по себе, неожиданно проснувшись, увидеть склонившуюся над собой небесно-голубую физиономию робота.

— Что там еще, Дональд? — произнесла она сонным голосом.

— Доктор Ливинг, я отслеживал звуковые каналы различных служб новостей и на частоте «Новостей Инферно» услышал репортаж осегодняшних событиях на площади у Дворца Правителя.

— Ну и что? — спросила Фреда. — О чем им еще рассказывать, как не об этом?

— Совершенно справедливо, доктор Ливинг, но этот репортаж меня удивил. По-моему, вам следует его услышать.

Фреда страдальчески вздохнула и села на постели:

— Ну ладно, Дональд, давай.

Робот включил воспроизведение, и из динамика на его теле раздался бесстрастный женский голос, зачитывающий сводку новостей:

— «Из источников, имеющих отношение к расследованию, нам удалось узнать, что инцидент, произошедший сегодня у Дворца Правителя, являлся на самом деле попыткой государственного переворота, целью которого являлся захват власти на планете».

Сон у Фреды как рукой сняло. О чем, черт возьми, болтает эта женщина? Какой еще государственный переворот?

— «Еще более примечательными являются причины, названные в качестве побудительных при совершении попытки переворота, — продолжала дикторша. — Она была предпринята с целью помешать осуществлению плана, в соответствии с которым правительство намеревается организовать столкновение планеты с некоей кометой. Как утверждает все тот же источник, правительство втайне от граждан уже активно готовится к осуществлению этого плана, считая, что столкновение каким-то образом улучшит климат на планете. Все наши попытки связаться с Правителем Альваром Крэшем оказались неудачными. Мы будем и дальше информировать о том, как развивается ситуация, по мере поступления новых фактов».

Запись закончилась, и из динамика раздался голос Дональда:

— Это все, что связано с информацией о попытке государственного переворота. Могу лишь добавить, что «Новости Инферно» всегда отличались сенсационностью в подаче материалов и что довольно часто поселенцы и Железноголовые использовали эту их склонность для организации преднамеренных «утечек» информации.

— Значит, такие домыслы могли попасть к ним от кого угодно. Когда вышла в эфир эта передача? — спросила Фреда, сосредоточенно думая.

— Несколько секунд назад. Точнее говоря, в 03:12 по местному времени.

— Посередине ночи, когда ее наверняка услышат лишь немногие. Интересно. Очень, очень интересно. Пытался ли кто-нибудь из агентств новостей соединиться с Альваром… э-э-э, Правителем?

— По тем линиям, которые контролирую я, — никто, — ответил Дональд.

— Иными словами, либо они не пытались связаться с ним, либо не проявили должной настойчивости, — вслух размышляла Фреда. — Они пытаются засветить нас. Вытащить нас на открытое пространство, чтобы следить за нашими действиями, — вот что это значит, — сказала она наконец.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — признался Дональд. — Кого вы подразумеваете под словом «они»?

— Я полагаю, эту передачу организовали те же люди, которые сегодня днем пытались похитить Давло Лентралла, — ответила Фреда. — Видимо, они пытаются заставить нас во всеуслышание заявить о том, что никакого плана, связанного с кометой, не существует, параллельно выставляя его в самом невыгодном свете. Они пытаются представить дело таким образом, будто этот план настолько опасен, что многие готовы прибегнуть к насилию и бунту, лишь бы не допустить его осуществления. А если им удастся создать впечатление, что этот план является неким дьявольским заговором, то тем лучше для них. Таким образом им удастся оказать еще больший нажим на Правительство — на Альвара, — чтобы заработать на комете дополнительные политические дивиденды, выжать из нее как можно больше.

— Понятно, — сказал Дональд. По его тону можно было судить, что он не понял ровным счетом ничего. — Должен признаться, что тонкости человеческой политики находятся вне моего понимания. Могу ли я спросить вас, почему организовавшие передачу люди, кем бы они ни были, выпустили ее в эфир в такой неурочный час?

— Это сигнал, адресованный нам, — пояснила Фреда. — Они дают нам время до утра, чтобы принять решение и опровергнуть существование этого плана, и таким образом рассчитывают спустить все дело на тормозах.

— А если вы не сделаете этого? Что будет тогда?

Фреда указала на металлическую сетку, прикрывавшую динамик на теле Дональда, откуда минуту назад звучал голос дикторши.

— Тогда они используют все доступные им информационные каналы, поднимут шумиху, устроят настоящее светопреставление. Они даже могут попытаться отрешить Альвара от должности.

— И что же нам делать? — спросил Дональд.

Фреда задумалась. Естественным шагом в данной ситуации было бы найти Альвара и посоветоваться с ним. Но проблема заключалась в том, что муж не сказал ей, куда улетел, и теперь Фреда не знала, где его искать. Конечно, в случае необходимости она могла без труда узнать, где он находится. Возможно, ей следовало просто спросить об этом Дональда. Он либо знает, где сейчас хозяин, либо может это выяснить. Но у нее создалось впечатление, что Альвар хочет побыть один. Вот и Дональд обратился не к хозяину, а к ней. Из этого можно было сделать вывод, что Дональд не хочет его беспокоить. Выполняет ли он в этом случае приказ Альвара? Или опирается на какие-то свои внутренние ощущения? Если Альвар приказал роботу не беспокоить себя, может ли она, в свою очередь, приказать ему нарушить полученные инструкции и сообщить о местонахождении хозяина? А может быть, зная, где находится хозяин, он просто оберегает его от негативного воздействия осложнившейся ситуации, сваливая все на Фреду?

Проклятье! Все и без того из рук вон плохо, а тут еще приходится блуждать в дебрях Трех Законов!

Внезапно грустные размышления Фреды прервал голос Дональда:

— Прошу прощения, доктор Ливинг, но поступил вызов. С вами хотят говорить из Службы новостей Аида.

— Со мной? — Какого черта они звонят ей? Разве что им не удалось соединиться с Альваром? А может… — Ладно, черт с ними! — громко сказала Фреда и встала с постели. Она слишком взволнованна, чтобы еще ломать голову над этими загадками. — Соедини. Но только по аудиоканалу. Я сейчас, наверное, похожа на ведьму. Выведи звонок на панель коммуникатора в спальне. И, кстати, будет лучше, если ты запишешь этот разговор.

— Хорошо, мэм, — отрапортовал Дональд. — Все готово. Можете говорить.

— Фреда Ливинг слушает, — проговорила она. — Представьтесь, пожалуйста.

— Добрый вечер, доктор Ливинг, — послышался мягкий и весьма приятный мужской голос. — Я — Хильяр Люс из Службы новостей Аида.

Звонивший не видел ее, но сама она видела и слышала мужчину, и он ей активно не нравился. Кроме того, ее раздражало то, что человек, позвонивший ей посреди ночи, говорит таким гладким, приторным тоном.

— Вы сказали «добрый вечер»? — спросила она. — Может, «доброе утро» было бы более подходящим приветствием, мистер Люс? Кроме того, я хотела бы обратить ваше внимание, что, звоня кому-либо в такой час, принято извиняться.

Фреда хотела выбить этого нахала из колеи, и, судя по всему, ей это удалось.

— Э-э-э… м-м-м, гм, да, мэм. Примите мои извинения.

По голосу Люса можно было понять, что он чувствует себя как уж на сковородке, и это было хорошо.

— Итак, мистер Люс, уж коли вы подняли меня с постели, потрудитесь объяснить, какие причины заставили вас это сделать. Может, вы просто решили поболтать со мной по-свойски?

Еще один щелчок по лбу.

— Гм, нет, мэм, я звоню по очень серьезному поводу. Мы пытались связаться с Правителем, чтобы задать ему вопрос о предположениях, высказанных в репортаже «Новостей Инферно». Да, кстати, вы слышали их последний выпуск?

— Слышала, — сказала Фреда. — И вам совершенно незачем беспокоить моего супруга. Я могу сделать заявление от его имени. Я решительно, категорически, напрочь отметаю любые утверждения о том, что имела место попытка государственного переворота. Правительству ничего не угрожало и не угрожает.

— А как же…

— Пока идет расследование, я не могу разглашать детали, связанные со случившимся, — заговорила Фреда, предвосхитив очередной вопрос Люса и радуясь тому, что ей в голову пришла такая удобная отговорка.

— Очень хорошо, мэм. Но я хотел также узнать, что там такое с кометой. Есть ли в этой истории хоть капля правды? Она звучит чересчур фантастично, но ведь дыма без огня не бывает?

Фреда, до этого мерившая спальню шагами, остановилась и присела на краешек кровати. Ну почему, черт побери, все неприятности сыплются на ее бедную голову обязательно посреди ночи, когда она почти не способна соображать! Нужно думать, и думать быстро. Начисто отрицать историю с кометой нельзя. Так или иначе, но она все равно всплывет, причем очень скоро. Но подтвердить ее целиком и полностью она также не имеет права. Фреда понятия не имела, насколько близок к осуществлению был план нацелить комету на Инферно, а Альвар куда-то уехал — видимо, занимаясь той же самой проблемой. А вдруг он уже отверг эту идею как полностью безумную? Она не должна подставить мужа неосторожным высказыванием, но и отделаться простым «без комментариев» тоже нельзя. После такого ответа слухи станут плодиться и шириться с еще большей скоростью.

Короче говоря, что бы Фреда ни сказала, она непременно попадет впросак. Не надо ей было отвечать на его вызов! Но теперь корить себя было поздно. Она должна ответить на вопрос — хоть что-то, но ответить. Наконец, набрав полные легкие воздуха, Фреда заговорила — медленно и осторожно:

— Комета действительно существует. Правитель полностью в курсе… исследований, которые проводятся в связи с этой кометой. — Внезапно на женщину снизошло вдохновение. Она поняла, что нужно говорить, чтобы, не отрицая факт существования некоего плана, связанного с кометой, в то же время сбить журналиста с толку. Это хотя бы ненадолго уменьшит волну слухов и подарит им немного времени. — Я не знаю всех деталей, но, по-моему, этот проект каким-то образом связан с операцией «Снежок». Я полагаю, вы знаете, о чем идет речь?

— О да, мэм, что-то слышал. — Последовала долгая пауза. Судя по всему, Люс искал сведения об операции «Снежок» в какой-то справочной системе. Фреда улыбнулась. Ей стало совершенно ясно, что Люс вовсе не такой всезнайка, каким пытается казаться. Это тоже к лучшему. — Речь идет о проекте по добыванию воды из астероидного льда и насыщении ею планетной атмосферы, — заговорил наконец мужчина, и было понятно, что он читает эти слова с какого-то расположенного перед его глазами экрана.

— Совершенно верно. Сейчас происходит перебрасывание льда небольшими объемами — по нескольку килограммов. Операция «Снежок» проводится уже не первый год и, насколько мне известно, является единственным официально санкционированным проектом, имеющим отношение к кометам и астероидам.

С одной стороны, это заявление было правдивым, а с другой — не имело ничего общего с истиной. В конце концов, проект с кометой Грега еще не был официально одобрен.

— Надеюсь, я ответила на ваш вопрос, мистер Люс?

— Думаю, да, — ответил журналист.

Думай что хочешь, злорадно хихикнула про себя Фреда, все равно ты в дураках.

— В таком случае мне хотелось бы снова лечь спать, — проговорила она. — Спокойной ночи… Точнее, с добрым утром, мистер Люс. — Фреда чиркнула себя по горлу большим пальцем, и Дональд отключил связь. — Надеюсь, я сделала все как надо, — сказала она скорее самой себе, чем Дональду. — Отошли запись передачи и этого разговора на электронную почту Правителя. Ему все это необходимо знать.

— Я уже сделал это, доктор.

— Великолепно. — Фреда упала спиной на кровать, но ноги ее оставались на полу. Нет, так дело не пойдет. Надо лечь по-человечески и попытаться использовать остаток ночи, чтобы хоть немного выспаться. Встав с кровати, женщина обошла ее и залезла под простыни. Она не удивилась бы, если бы этой-ночью ей вообще не удалось уснуть. Слишком много вопросов крутится в голове, и они вполне могут заставить ее провести остаток ночи с открытыми глазами, устремленными в потолок. Где находится Альвар? Что он решил относительно этой кометы? Все ли она сделала правильно или только хуже запутала дела? Она не знала ответы на эти вопросы. И не узнает их до тех пор, когда уже будет поздно.

Ей казалось, что то же самое относится ко всем событиям, которые происходят в последние дни. Фреда зевнула, перевернулась на бок и самым серьезным образом вознамерилась заснуть.

Фреда снова открыла глаза и снова увидела склонившегося над ней Дональда.

— Прошу прощения, доктор Ливинг, но вас снова срочно вызывают. Псевдоробот Калибан утверждает, что должен поговорить с вами немедленно.

Фреда страдальчески вздохнула. Она понимала, что должна ответить на этот звонок, поскольку Калибан не стал бы ее тревожить, если бы это не было совершенно необходимо. И все же что за ночка нынче выдалась!

— А сейчас… — спросила она. — Сколько времени сейчас?

— 04:29, — ответил Дональд.

— Ну ладно, давай опять на коммуникатор в спальне. Только аудио. — Наверное, ей не стоило тревожиться по поводу своей внешности, разговаривая с роботом, но все же женская щепетильность взяла верх над здравым смыслом.

— Хорошо, доктор Ливинг. Вы можете говорить.

— Здравствуй, Калибан, — сказала Фреда, с трудом подавив зевок. — Что у тебя?

— Доктор Ливинг, прошу извинить меня за то, что беспокою вас в такой поздний час, но я решил, что нам необходимо поговорить. Мы с Просперо уезжаем из города. Мы только что узнали через свои источники о том, какая судьба уготована нашему городу.

Фреда растерянно моргнула. Она всегда знала, что у Калибана и Новых роботов имеются надежные источники информации, но не подозревала, что они настолько хорошо осведомлены. Да еще и это странное выражение Калибана относительно судьбы, «уготованной» городу «новозаконных». Формулировка до такой степени обтекаемая, что не сказала бы ровным счетом ничего непосвященному, который мог бы их подслушивать. Она поняла, что Калибан очень осторожен и дает ей знак также соблюдать осторожность. Кого он опасается? Посторонних ушей или роботов из контрразведки, настроенных на то, чтобы отлавливать в разговорах определенные слова? А может быть, он полагает, что Альвар по-прежнему находится здесь и может услышать разговор?

— Я надеюсь, вы будете проявлять благоразумие, — сказала она. — События развиваются довольно быстро, и я думаю, их будет сложно контролировать.

— Согласен с вами, — ответил Калибан. — Думаю, нам следует позаботиться о том, чтобы наши граждане были готовы к мерам чрезвычайного характера. И нам, возможно, придется обращаться за помощью к нашим друзьям.

— Вы можете рассчитывать на меня при любых обстоятельствах, — заверила Фреда. — Я сделаю все, что будет в моих силах. — Сказав это, она поколебалась. Собственное обещание вдруг показалось ей чересчур щедрым. Судя по всему, эвакуировать придется всю Утопию, а для этого понадобится немыслимое количество техники и ресурсов. Вряд ли кто-нибудь станет волноваться из-за каких-то там роботов и помогать им тем, чего у самих в обрез. — Но может случиться так, что мои возможности будут ограничены. Резко ограничены.

— Я понимаю, — сказал Калибан. — Мы уже давно привыкли рассчитывать только на собственные силы. Но даже хоть какое-то содействие может оказаться для нас чрезвычайно важным.

Фреда испытала укол вины. Плохо, когда ты мало что можешь сделать для своих собственных творений, но еще хуже, когда они ожидают от тебя еще меньшего.

— Свяжитесь со мной, когда окажетесь на месте, — попросила она. — Скажите мне, что вам нужно, и я из кожу вон вылезу, чтобы помочь вам.

После короткого молчания Калибан сказал:

— Что нам нужно… Нам нужно место, где бы нас оставили в покое. И до сегодняшнего дня мы думали, что такое место у нас есть. Конец связи.

На линии наступила тишина, и Фреда выругалась — громко и витиевато. Это неправильно! Создавая Новых роботов, она не хотела и не собиралась брать на себя никаких дополнительных обязательств и тягот. Она даже не предполагала, что такое может случиться. Ведь не чувствовала она себя обязанной по отношению к «трехзаконным» роботам, которых создала. А вот с Калибаном и Новыми роботами все иначе. Ей казалось, что, подарив им жизнь, она несет за них ответственность, ощущала некий материнский долг.

Может быть, существовала разница между созданием расы добровольных рабов и расой существ, стремящихся к свободе.

Фреда снова рухнула на кровать. Проклятье! Теперь ей точно ни за что не уснуть.

На восточной части небосклона загорались первые лучи рассвета, когда Калибан, Просперо и Фил выехали на аэрокаре Просперо из системы туннелей, расположенных под Аидом. Фил был измучен донельзя и не мог справиться с раздиравшей рот зевотой. Он находился на ногах всю ночь напролет, и Просперо вытягивал из него все до мельчайших подробностей, так или иначе связанное с планом нацеливания на Инферно кометы.

К этому времени Калибан стал чувствовать по отношению к этому человеку что-то похожее на симпатию. Конечно, Фил продается всем, кто только готов платить, но все же в нем присутствует и легкий налет благородства. Был в нем некий барьер, дальше которого его продажность и мелкие предательства не заходили. Что-то в нем поставило проблему выживания роботов Нового Закона выше соблазнов, нашептываемых продажной душонкой. Даже в таком жалком человечке было что-то, заслуживающее уважения.

В конце концов, именно из-за этого приступа порядочности Норлан Фил оказался в опасности. А значит, его нужно как можно скорее вывезти из города. И уж само собой разумеется, весьма веские причины для того, чтобы совершить это путешествие, имелись у двух роботов. Им было необходимо предупредить Валгаллу.

Калибан перевел взгляд с Фила на Просперо, а затем на панораму города. Он прощался с Аидом, не испытывая, впрочем, особой печали в связи с этим расставанием. Возможно, когда-нибудь он снова вернется сюда. Однако сейчас события разворачиваются слишком быстро. Что-то подсказывало Калибану, что вскоре город, который он видел сейчас, изменится до неузнаваемости, даже если его дома и улицы останутся прежними. Изменится жизнь живущих здесь людей, обновится и весь окружающий мир.

Если, конечно, и город, и его жители, и вообще вся планета не будут уничтожены. Но, в конце концов, полное уничтожение тоже можно считать «изменением».

Аэрокар взмыл в небо и полетел навстречу рассвету.

Альвар Крэш отключился от своей электронной почты. Он испытывал чувство глубокого облегчения. Правитель по-прежнему сидел за контрольной панелью управления напротив Дума и Ди, и ему казалось, что он провел здесь по меньшей мере несколько лет, а не половину ночи и часть утра, как было на самом деле. Примерно полтора часа назад начали приходить работники из дневной смены, и у каждого из них от удивления лезли глаза на лоб, когда они видели расположившегося здесь Правителя планеты. Что касается Крэша, то он старался не думать о них и не обращать внимания. Доктор Соггдон все еще находилась здесь по причинам, не вполне понятным для Правителя. Возможно, ее удерживало чувство долга, требовавшее, чтобы она защищала Ди от непрошеного гостя. Если причина действительно заключалась в этом, то женщина не очень преуспела: она сидела за своим столом, положив голову на скрещенные руки, и крепко спала.

Крэш снова занялся изучением полученной по электронной почте информации. Люди, которые пытались пустить под откос проект Давло Лентралла, сами того не зная, оказали Крэшу огромную услугу. До этой минуты Крэш с содроганием думал о том моменте, когда нужно будет поведать миру о комете Грега и связанных с ней планах. Раньше или позже Инферно должна узнать об этом, и только звезды ведают, какой поднялся бы тогда шум, если бы Правитель не сумел вовремя погасить его.

Устроив утечку информации, противники Крэша избавили его от необходимости появляться перед камерами и репортерами. И Фреда сработала лучше некуда, не солгав и в то же время пустив любопытство журналистов по ложному следу. Слава Космосу, что сам он отсутствовал дома, когда был сделан этот звонок!

После того как Крэш унаследовал от своего предшественника кресло Правителя, одним из первых его шагов было устранение всех пресс-секретарей, пресс-служб, предварительной записи на прием и прочих штучек, предназначенных для того, чтобы оградить его от пишущей и снимающей братии. Потом, правда, ему не раз приходилось об этом жалеть, а сегодня он благодарил провидение за то, что ему удалось избежать общения с журналистами. Это, наверное, неплохая идея — побыть некоторое время здесь, не высовывая носа и выходя на связь с внешним миром как можно реже. Здесь можно сосредоточиться исключительно на проекте, если же вернуться, то будет не столько работа, сколько разговоры о ней.

Очень хорошо! Теперь весь мир знает про комету, и сообщил о ее существовании кто угодно, только не он. Все к лучшему. Но теперь возникает другая проблема. Самым естественным с данной ситуации было бы не мешать дискуссии в обществе и дожидаться того момента, когда Правитель сможет появиться на публике и рассказать о существовании плана населению, уже готовому принять его. Но как он может сделать это теперь? Униженно признать, что они потеряли комету?

Возможно, лучшим способом выйти из этого нелепого положения является вновь найти ее, причем как можно быстрее. Но Крэш и так уже сделал для этого максимум из того, что было в его силах. Иногда главная задача руководителя заключается в том, чтобы организовать работу, положить ей начало, а потом передать ее в надежные руки специалистов. Сам он может оставаться здесь, сосредоточив внимание на других аспектах проекта и руководствуясь в своих действиях расчетом на то, что обнаружить комету им все же непременно удастся. Ну же, за работу, приказал он себе.

— Ты все еще здесь, Ди? — спросил Крэш.

— Да, сэр, слушаю вас, — откликнулась модуль Ди. — Нашли что-нибудь интересное в своей электронной почте?

— Да, кое-что, — ответил он. — Но ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться. У меня есть для тебя новое задание.

— Я буду счастлива оказать вам любое содействие.

— Хорошо, — проговорил Крэш нарочито грубоватым тоном. Вежливость робота почему-то действовала ему на нервы. — Мой персональный робот Дональд-111 занимается сейчас предварительной подготовкой к последствиям столкновения. Планы эвакуации, планы обеспечения мер безопасности и все такое. Я хочу, чтобы ты связалась с ним и взяла у него эту работу. Ты приспособлена для ее выполнения в гораздо большей степени, нежели он. Мне с самого начала следовало поручить ее именно тебе. Связавшись с Дональдом, передай ему мой приказ незамедлительно присоединиться ко мне, не выдавая при этом никому мое местонахождение.

— Я свяжусь с ним немедленно, — ответила Ди.

— Хорошо. А я выйду на улицу подышать свежим воздухом. Когда вернусь, мы продолжим работу с уточнением нашего плана перенацеливания кометы.

— Я не уверена, что, опираясь на крайне приблизительные данные, полученные от доктора Лентралла, мы сумеем продвинуться далеко.

— Будем делать что можем, — сказал Правитель. — В конце концов, займемся выработкой предварительных планов и сценариев развития событий, чтобы быть готовыми действовать, когда настанет время. Просчитаем несколько сот возможных, пусть и приблизительных, вариантов траектории полета кометы. Пусть модуль Дум тоже поработает.

Ди не оценила шутку Правителя и ответила, как всегда, почтительно и вежливо:

— Как скажете, сэр. В ваше отсутствие я займусь своими другими обязанностями.

— Скоро вернусь, — подвел итог Крэш и поднялся на ноги. Он потянулся, зевнул и, не обращая внимания на удивленные взгляды сотрудников Центра, ожесточенно потер ладонями лицо. Пускай поломают голову над тем, что делает тут их Правитель. Альвар направился к бронированной двери комнаты 103, затем прошел по коридору Центра преобразования климата, вышел через двойные двери и окунулся в свежую атмосферу утра.

Сколько же времени прошло с тех пор, как он в последний раз работал всю ночь напролет! Сейчас он чувствовал, что близок к изнеможению, но кое-какие силы все же оставались. Прекрасное утро вдохнуло в него новую энергию, с лихвой вознаградив его за долгие и изнурительные ночные труды.

Дождь закончился, и обновленный мир казался свежим, ярким и умытым. Небосвод сиял прозрачной голубизной и был усеян идеально белыми подушками облаков, которые еще больше подчеркивали небесную лазурь. Воздух был чудесным и пах сладостью. Альвар Крэш посмотрел на запад, где располагалась Северная Резиденция Правителя, и вспомнил другое утро — такое же чистое и свежее, когда ожидаешь только хорошее. Утро, которое он провел с Фредой. Утро, когда он принял пост Правителя. То утро явилось для него добрым знаком. Может, и это станет таким же?

И, возможно, пришло время отправиться в Резиденцию. Это позволит ему находиться на острове. Чем дольше Крэш раздумывал над этим вариантом, тем больше тот ему нравился. Впрочем, решить это можно будет позже. Сейчас нужно предпринять еще кое-что, чтобы оставаться вне досягаемости. Он прошел к своему аэрокару, стоявшему посреди посадочной площадки, заполнившейся к этому часу другими машинами. Оберон увидел хозяина через стекло кабины, и, когда Крэш подошел поближе, люк аэрокара автоматически открылся. Крэш вошел в аэрокар, и Оберон двинулся ему навстречу.

— Отправляемся домой, сэр? — спросил робот, как всегда, торжественно и неторопливо.

— Ты отправляешься, а я остаюсь. Отгони аэрокар обратно и передай привет моей жене. Скажи ей, что я прослушал записи и что она действовала совершенно правильно. Сообщи ей, где я нахожусь, и что если у нее есть желание, она может ко мне присоединиться. Если только она это сделает незаметно. Я очень нуждаюсь в ее советах. Ты должен дать ей понять, что я временно не хочу раскрывать перед другими свое местонахождение. Мне нужно время подумать и поработать, и я не хочу, чтобы вся планета толпилась у меня под боком.

— А как же сотрудники здешнего Центра, сэр? — спросил Оберон. — Они ведь знают, что вы здесь.

— Да, верно, и рано или поздно известие об этом просочится наружу. Если нам повезет, это случится позже. Постарайся только, чтобы это не просочилось через тебя. Возвращайся окольным путем, чтобы сложилось впечатление, будто ты летишь в Аид из какого-нибудь другого места.

— Будет сделано, сэр. Если у вас нет для меня других указаний, я готов вылететь немедленно.

— Больше ничего, — сказал Крэш. — Отправляйся.

Он повернулся, вышел из люка и направился к зданию, чтобы наблюдать оттуда отлет Оберона. Через несколько секунд аэрокар медленно и плавно взмыл в небо и вскоре растворился в его голубизне.

Глава 12

Давло открыл глаза, подскочил как ошпаренный и сел на кровати. Еще секунду назад он спал как убитый, а сейчас сна не было ни в одном глазу. Он понял. Он все понял! Но действовать нужно осторожно. Крайне осторожно, иначе все будет потеряно — теперь уже окончательно.

Он попытался последовательно продумать все действия, которые ему предстояло предпринять. У него будет лишь один шанс сделать все это, и если в первый раз не получится, то больше такой возможности не представится. Лентралл понимал, что надежды на успех весьма призрачны. Нужно проявлять максимальную осмотрительность и вести себя как можно более естественно. Его жертва ничего не должна заподозрить.

Что ж, если ему предстоит вести себя естественно, то сейчас самое время начать. Лентралл нажал кнопку возле постели, и в следующую же секунду в комнату вошел Кейлор.

— Доброе утро, — сказал робот, — надеюсь, вы спали хорошо?

— Просто прекрасно, — ответил Давло легким и, как ему хотелось верить, непринужденным голосом. — После вчерашнего отдых мне был необходим как никогда.

— Да уж, беспокойный выдался денек, — согласился Кейлор с присущим ему сарказмом.

— Тебе тоже досталось, — сказал Давло. — А я тебя даже не удосужился поблагодарить.

— Я не мог поступить иначе, сэр, и вам это прекрасно известно.

— Да, но даже при том я все равно хочу, чтобы ты знал, как я тебе признателен.

Он встал с постели, а Кейлор вынул из шкафа халат и тапочки. Давло оделся, яростно зевнул и вышел из спальни. Кейлор последовал за ним и закрыл дверь.

Давло давным-давно решил для себя, что завтракать надо с максимальными удобствами и в наиболее приятных для себя условиях. Поэтому, в отличие от подавляющего большинства своих сограждан, он перед завтраком не умывался и не одевался, а садился за стол прямо в пижаме и халате. Именно по этой же причине Лентралл завтракал в уютной, прохладной и затемненной комнате с большими окнами, откуда открывался прекрасный вид на идеально ухоженный сад. В нем трудились три робота-садовника. Двое из них были заняты тем, что подстригали кустарник, а третий стоял на коленях рядом с цветочной клумбой. Видимо, он возился с корнями растений. Каждое утро, оказавшись за столом, Давло с удовольствием наблюдал из окна, как трудятся его механические садовники, но сегодня едва удостоил их беглым взглядом.

Однако он тут же напомнил себе, что должен делать то же, что и каждое утро, поэтому, усевшись за стол, повернул голову к окну и стал смотреть на роботов.

— Скажи им, чтобы внимательнее посмотрели, не поломалось ли что-нибудь во время вчерашней грозы. И пусть вычистят всю дрянь, которую нанесло водой.

— Я уже позаботился об этом, сэр, — сообщил подошедший с подносом Кейлор и принялся сервировать стол для своего хозяина.

— Очень хорошо, — сказал Давло и снова зевнул, широко открыв рот. — Что-то никак проснуться не могу. Наверное, придется выпить еще одну чашку чая, а то глаза слипаются.

Говоря это, он раздумывал, может ли поступить подобным образом с роботом, который не далее как вчера спас ему жизнь? Вспомнив вчерашний день и то, как он был раздавлен своим страхом перед грозившей опасностью, Давло тряхнул головой. Нет, сегодня все будет иначе. Сегодня он докажет, что все же способен действовать, причем действовать решительно. Лентралл уже был готов поздравить себя с тем, что вновь обрел мужество, но затем напомнил себе о том, что человек, решивший совершить нападение на робота Трех Законов, ничем не рискует.

— Сейчас я принесу еще чаю, — сказал Кейлор, — если только вы действительно хотите.

— Подожди. Пока не надо, — ответил Давло.

Показалось ли ему, или он действительно уловил в голосе робота настороженность и какую-то озабоченность? Подобное поведение со стороны обычного робота могло быть воспринято почти как грубость, но Кейлор чаще всего вел себя еще более резко. Сейчас же он был сама покладистость.

— Как скажете, — откликнулся Кейлор, по его голосу можно было легко понять, какого мнения он придерживается о нерешительности своего хозяина. Как ни странно, этот ответ заставил Лентралла почувствовать облегчение. В конце концов, Кейлор никогда не отличался приветливостью. А может быть, он, как и сам Давло, тоже старался «вести себя естественно»? Лентралл счел за благо не задавать этот вопрос вслух. Лучше заняться завтраком и выжидать, пока не представится удобный момент. Он принялся есть и постарался получить от этого процесса максимальное удовольствие. В конце концов, Давло Лентраллу это занятие нравилось всегда.

Подходящий момент подвернулся, когда Кейлор собирал грязную посуду, а Давло, отодвинувшись на стуле, встал из-за стола. Занятый тем, чтобы постоянно быть наготове и в то же время не выдать своих намерений, Давло едва не упустил подвернувшийся наконец шанс. Но когда Кейлор наклонился над столом, чтобы дотянуться до оставшейся на нем чашки, ему волей-неволей пришлось повернуться к хозяину спиной.

Вот он, долгожданный миг! Лентралл проворно подскочил к роботу и открыл дверцу отделения, расположенного на его затылке, в котором находился главный выключатель питания. Почувствовав это, Кейлор дернулся, пытаясь избежать того, что должно было последовать дальше, но не успел. Давло щелкнул тумблером.

Поскольку робот стоял, склонившись над столом, оказавшись обесточенным, он потерял равновесие и, рассыпав тарелки, тяжело рухнул на деревянный стол, разломив его пополам. Давло отступил на два шага назад. В эту минуту он ненавидел себя за то, как он поступил с роботом — мыслящим существом, только вчера спасшим ему жизнь. Но это было необходимо. Совершенно необходимо. И все же Давло чувствовал себя кем угодно, только не героем.

Повернувшись спиной к скорчившемуся на полу роботу, обломкам стола и битой посуде, он направился к пульту коммуникатора. Есть шанс, пусть и маленький, что ему удастся добыть столь необходимую информацию. Ту информацию, которая может спасти Инферно. Так что, возможно, выключив робота, он спас целую планету. Мысль, конечно, может оказаться спорной, но сейчас нет времени отвлекаться. Он должен позвонить Фреде Ливинг.

Если кто-то и сможет вытащить информацию из головы Кейлора, то только она.

Фреда Ливинг наблюдала, как посреди гостиной Давло Лентралла четыре ее робота-ассистента распаковывают и собирают переносную раму для ремонта роботов. Закончив эту работу, роботы подняли с пола бесчувственное тело Кейлора и крепко прикрепили его к раме, пристегнув запястья и щиколотки.

Сама рама была укреплена на сложной системе шарниров, позволявших придавать ей любое положение и поворачивать под любым углом. Это удобное устройство было предусмотрено для того, чтобы эксперт мог легко добраться до любого участка на теле робота, зафиксированного на раме.

После того как роботы-ассистенты закончили свое дело, на сцену выступила Фреда. Она не питала особых надежд на успех, но ставки были чрезвычайно высоки, и нельзя было отмахиваться ни от одной возможности, какой бы иллюзорной она ни казалась.

Она перевернула тело Кейлора таким образом, что его погасшие глаза уставились в пол, нашла в основании его шеи стандартный порт и подключила к нему прибор тест-контроля. Посмотрев на его показания, она проговорила:

— Пока ничего необычного. Судя по диагностическим параметрам, все его основные цепи функционируют нормально: Но это нам и так известно.

— Вы сумеете добраться через этот порт до системы его памяти?

— Боюсь, что нет, — ответила Фреда, стараясь говорить холодным деловым тоном. — Это не так просто. Тест-контроль выдает информацию лишь о его основных функциональных параметрах. Даже при том, что основное питание отключено, в цепях робота с помощью небольших автономных источников все равно постоянно сохраняется некоторое количество энергии, необходимой для того, чтобы поддерживать целостность системы. Пока я вижу лишь то, что он не перегорел и его базовые параметры удовлетворяют всем требованиям. Так что, продолжив, мы не выведем его из строя.

Если, конечно, не решим сделать это сознательно, подумала она. Но это уже будет другая история. Фреда не стала говорить этого вслух. Лентралл и без того был белее мела.

Не отключая прибор тест-контроля, Фреда просто повесила его на раму, слегка изменила ее положение, расстегнула четыре защелки, державшие заднюю стенку черепа Кейлора, и аккуратно сняла ее. Заглянув внутрь, она покачала головой и сказала:

— Именно этого я и боялась. Мне уже приходилось встречаться с такой конструкцией. — Она указала на черный шар примерно двенадцати сантиметров в диаметре. — Его позитронный мозг находится в этом контейнере, доступа в который нет. Единственная связь, которая существует между ним и внешним миром, — вот этот армированный кабель, спускающийся вниз, подобно позвоночному столбу человека. Внутри этого кабеля находится примерно пять тысяч микропроводов толщиной с волос. Из них только два годятся для того, чтобы извлечь из памяти робота нужную нам информацию, причем сделать это надо с первой попытки, иначе его мозг в буквальном смысле поджарится. Одному небу известно, сколько на это понадобится времени, но уж никак не меньше недели. Этот мозг специально спроектирован таким образом, чтобы быть практически недоступным.

— Для чего? — спросил Давло Лентралл.

Фреда грустно улыбнулась:

— Для того, чтобы предотвратить как раз то, чем мы заняты сейчас, пытаясь добраться до сведений, которые он не хочет нам предоставить. Короче говоря, чтобы обезопасить конфиденциальную информацию, хранящуюся в мозгу робота, от посторонних посягательств.

— Проклятье! А я-то размечтался! Думал, что мы без труда залезем в его память и узнаем все, что нам нужно.

— С другими роботами такой номер, может, и прошел бы, хотя для этого тоже потребовалось бы огромное количество времени, — пояснила Фреда, ставя крышку на прежнее место и закрепляя ее. — Но с этой моделью такое исключено.

— Выходит, мы бессильны, — печально констатировал Давло. Лицо его вытянулось и ничего не выражало. Он старался не смотреть ни на Фреду, ни на Кейлора. Лентралл являл собой портрет человека, который собрался сделать нечто такое, чего сам потом станет стыдиться. И еще он напоминал человека, находящегося на грани нервного срыва.

— Да, добиться своей цели, так сказать, хирургическим путем нам не удастся.

— Значит, нам остается только одно — поговорить с ним, но мы знаем, что добровольно он нам ничего не скажет.

Фреда с удовольствием разубедила бы Лентралла, но, к сожалению, в данном случае он был абсолютно прав. Если бы Кейлор хотел рассказать о том, что знает, он давно сделал бы это.

— Да, не скажет. — Немного поразмыслив, она снова взяла прибор тест-контроля. — Я могу сделать лишь две вещи. Во-первых, отключить у него главный привод его конечностей, чтобы он мог только поворачивать голову, видеть, слышать и говорить. И во-вторых, замедлить быстродействие его процессора.

— Зачем надо отключать его привод?

Дабы он не ударился с разбегу головой о стену, чтобы разбить свой мозг и таким образом не выдать то, что он хочет сохранить в секрете, подумала Фреда, но опять-таки не сказала этого вслух. Лентраллу она предложила другое объяснение:

— Чтобы он не сбежал. Кто знает, вдруг он предпочтет побег разговору с нами?

Давло кивнул с энтузиазмом чуть большим, чем следовало. Видимо, ему очень хотелось бы поверить этому объяснению.

— А для чего замедлять его процессор? — спросил он.

— Это заставит его медленнее думать и снизит скорость реакции. Но даже при минимальных заданных установках его мозг будет работать гораздо быстрее, чем наш, и у него все равно будет преимущество перед нами.

— Что ж, сделайте это, а потом давайте с ним побеседуем.

— Ладно, — отрывисто сказала Фреда. Затем она с помощью прибора тест-контроля ввела в порт настройки робота соответствующие параметры и снова повесила его на раму. После этого женщина перевернула раму таким образом, что прикованный к ней Кейлор висел теперь, словно распятый, в полуметре от земли и лицом к ним — неподвижный, устремив взгляд невидящих глаз в стену перед собой. К его шее был по-прежнему подключен провод тест-контроля, и на дисплее прибора непрерывно мелькали красные цифры.

Увидев Кейлора в таком положении, Фреда невольно вспомнила древний рисунок: человек подвешен к козлам, чем-то напоминающим ее раму, а другие люди мучают его. Сколько веков прошло, подумала она, а ничего не изменилось. Связать, подвесить и мучить, выуживая секреты, пока жертва не испустит дух. Промелькнувшие столетия не внесли почти ничего нового в ремесло палача, и теперь эта роль отведена ей.

— Можете поверить, мне это нравится ничуть не больше, чем вам, — проговорила Фреда, глядя на робота. Она и сама толком не знала, к кому обращается — к Лентраллу или к Кейлору.

Давло тоже посмотрел на Кейлора и уже не смог отвести от него взгляда.

— Вчера он схватил меня в охапку, засунул под скамейку и прикрыл собственным телом. Он рисковал ради меня своей жизнью. Сегодня он напомнил мне, что действовать таким образом его заставил Первый Закон, но разве это имеет значение! Он рисковал ради меня своей жизнью. А теперь мы рискуем его жизнью. — Давло помолчал и решил высказаться напрямик: — Мы близки к тому, чтобы убить его, — сказал он резким злым голосом. — Убить его за то, что он пытается нас — всех нас — защитить от… меня.

Фреда посмотрела на Давло, а потом снова перевела взгляд на Кейлора.

— Мне кажется, будет разумно, если говорить с ним буду я.

Ей на мгновение показалось, что он сейчас начнет возражать, спорить, настаивая на том, что говорить с роботом должен он. Однако мужчина лишь пожал плечами и тихонько вздохнул.

— Вы же роботехник, — сказал он, глядя в мертвые глаза Кейлора, — вы лучше разбираетесь в психологии робота.

Хорошо бы мне еще получше разбираться в психологии человека, подумала женщина, смерив Лентралла долгим взглядом.

— Прежде чем мы начнем, я хотела бы вам кое-что объяснить, — сказала она. — Насколько мне известно, Кейлор был сделан по вашему заказу. Вы хотели, чтобы у него было ограничено функционирование Первого Закона, верно?

— Верно, — рассеянно отозвался Лентралл.

— Так вот, все получилось совершенно иначе. По крайней мере не так, как вы планировали. Именно в этом заключается ловушка, в которую вы угодили. Кейлор был спроектирован таким образом, чтобы он умел отличать гипотетическую или, если хотите, теоретическую опасность от реальной. Хотя такой способностью обладают практически все высокотехнологичные роботы на Инферно, они предпочитают не использовать ее. Они исходят из того, что теоретическая опасность, грозящая человеку, со временем может перерасти в реальную, и относятся к ней как к таковой. Таким образом, воображение как бы заставляет их перестраховываться. Что касается Кейлора, то он появился на свет, лишенный такого воображения или что там у роботов его заменяет. Он не способен, подобно другим роботам, задать вопрос: «А что, если гипотеза станет реальностью?»

— Я все это и так знаю, — несколько раздраженно огрызнулся Лентралл.

— Но, думаю, вы не знаете того, что я скажу вам сейчас, — с подчеркнутой холодностью проговорила Фреда. — Когда робот, подобный Кейлору, работает над каким-то проектом и вдруг осознает, что он может нести в себе подлинную угрозу для людей, когда гипотетическое вдруг становится реальным, а выдуманное настоящим, для него это оказываетсяколоссальным потрясением. Как бы вам это лучше объяснить? Представьте, к примеру, что вы вдруг случайно узнаете, что какой-то ваш давний и незначительный, как вам тогда казалось, поступок явился причиной смерти кого-то из ваших близких. Попробуйте представить, какой удар вам предстоит пережить, и тогда вы поймете состояние Кейлора.

Давло задумчиво наморщил лоб и затем кивнул:

— Понимаю, к чему вы клоните. И, насколько я понимаю, в этом случае Первый Закон начинает действовать с утроенной активностью?

— Совершенно верно, — ответила Фреда. — Я полагаю, к тому времени, когда вы выключили Кейлора, у него уже развилась гиперчувствительность к Первому Закону. Он находился в постоянном напряжении, готовясь в любую секунду дать отпор любой грозящей человеку опасности. К этому привело осознание того, что он помимо своей воли нарушил Первый Закон. Должна вас предупредить: как только мы снова включим Кейлора, он немедленно вернется в прежнее состояние.

— Вы говорите так, будто он окончательно превратился в параноика.

— До этого, я надеюсь, дело не дойдет, — сказала Фреда. — Но он будет вести себя очень осторожно. Кстати, нам осторожность тоже не помешает. Тот факт, что его тело будет обездвижено, вовсе не означает, что он не сможет покончить… в общем, выкинуть какой-нибудь фокус.

Давло мрачно кивнул:

— Я тоже об этом подумал.

— Ну что, вы готовы?

Давло не ответил. Он отвел глаза от Кейлора, стал мерить гостиную шагами, ожесточенно тереть шею, а затем резко остановился.

— Да, — выдавил он наконец, уставившись в дальний угол комнаты.

— Хорошо, — сказала Фреда, вынула из сумочки диктофон, включила его и поставила на пол перед Кейлором. Если им удастся хоть что-то разузнать, Фреда хотела, чтобы не пропало ни слова. Затем она обошла раму, открыла заднюю панель в спине робота и щелкнула тумблером выключателя. Снова обойдя раму, Фреда встала в метре от распятого робота.

Несколько секунд глаза Кейлора были тусклыми, затем вспыхнули и засветились обычным светом. Он повернул голову из стороны в сторону, огляделся, посмотрел на свои руки и ноги. Казалось, он лишь убедился в том, в чем не сомневался с самого начала, — в том, что его тело обездвижено. Затем он поднял взгляд и заметил Лентралла.

— Судя по всему, вы все поняли, — сказал Кейлор. — А я так надеялся, что вы не сообразите.

— Мне очень жаль, Кейлор, но…

— Позвольте мне, доктор Лентралл, — заговорила Фреда нарочито холодным, профессиональным тоном. Следует отрешиться от всех эмоций, стать равнодушной, если необходимо, даже жестокой. Она повернулась к Кейлору, распятому на раме. Нет, вещи надо называть их настоящими именами, и она вспомнила, как называлось то приспособление, которое она видела на древней картине: пыточный станок. Кейлор висел на таком же станке — беспомощный, прикованный, пришпиленный к нему, как насекомое в коробке коллекционера. Его лицо, лишенное всякого выражения, и голос казались торжественными и даже немного грустными. Судя по всему, у него было либо слишком мало воображения, либо слишком много мужества.

Внезапно Фреду слегка затошнило, и она сделала над собой усилие, пытаясь, чтобы признаки дурноты не проявились в ее голосе и поведении. Она пыталась убедить себя, что чересчур очеловечивает Кейлора, наделяя его качествами и чувствами, которыми он не мог обладать по определению. Она твердила себе это еще и еще, но не верила ни слову. Наконец женщина заставила себя посмотреть на Кейлора холодным взглядом и обратилась к нему:

— Кейлор, ты знаешь, кто я?

— Да, конечно. Вы доктор Фреда Ливинг, роботехник.

— Все правильно. А теперь выслушай мой приказ. Ты должен отвечать на все мои вопросы, причем как можно короче. Не говори ничего по собственной инициативе. Рассматривай каждый вопрос из заданных мною в отдельности. Они не будут связаны друг с другом. Ты понял? — спросила она.

— Конечно, — сказал Кейлор.

— Хорошо.

Она надеялась — впрочем, без особой уверенности, — что сумеет задавать короткие вопросы, ответы на которые робот не воспримет как нарушение Первого Закона. И разумеется, все вопросы будут связаны друг с другом. Убеждая Кейлора в обратном, она говорила неправду, но — только для того, чтобы помочь ему пережить этот допрос. Она знала, что, спроси они его прямо о том, что хотели узнать, это обернется для робота настоящей катастрофой. Этого делать было ни в коем случае нельзя. Оставалось только надеяться на то, что, отвечая на вопросы, Кейлор будет подбрасывать им отдельные маленькие кусочки головоломки, из которых им, возможно, удастся собрать цельную картину.

Проблема заключалась в том, что Кейлор должен был не хуже нее знать, к чему ведут все эти вопросы. Долго ли он протянет, прежде чем наступит конфликт между Первым Законом и Вторым, требующим от робота беспрекословно выполнять приказы человека?

Был и еще один способ хоть как-то помочь Кейлору. Фреда не испытывала большой надежды на то, что Третий Закон, приказывающий роботу заботиться о своей сохранности, поможет ему спастись от саморазрушения, но она, по крайней мере, могла хоть как-то стимулировать этот императив.

— Кроме того, необходимо, чтобы ты помнил: ты для нас очень важен. Ты нужен доктору Лентраллу. Он очень хочет, чтобы ты продолжал служить ему. Не правда ли, доктор?

Лентралл оторвал взгляд от дырки в полу, на которую он все это время безотрывно смотрел, поднял глаза на Фреду, а затем перевел их на Кейлора.

— Совершенно верно, — сказал он. — Ты мне очень нужен, Кейлор.

— Благодарю вас за эти слова, — ответил робот, а затем, посмотрев на Фреду, добавил: — Я готов отвечать на ваши вопросы.

— Отлично, — проговорила женщина. Будет лучше, если она станет задавать вопросы как можно более беспорядочно и время от времени перемежать их не имеющими отношения к делу. — Ты работаешь на доктора Лентралла, не так ли? — спросила она.

— Да, — ответил Кейлор.

— Как долго ты служишь ему?

— Один стандартный год и сорок два дня.

— Каковы параметры твоей встроенной памяти?

— Она способна хранить все, что я увидел или услышал за последние сто стандартных лет.

— Тебе нравится твоя работа?

— Нет, — ответил Кейлор. — В основном нет.

Для робота это был необычный ответ. Когда обычному роботу задавали такой вопрос, он начинал разливаться соловьем, живописуя свою работу самыми радужными красками.

— Чем она тебе не нравится?

— Доктор Лентралл часто бывает резок и груб. Он нередко интересуется моим мнением по тому или иному вопросу, а потом начисто игнорирует его. Более того, в последние дни мои обязанности в основном состояли в моделировании событий, которые могут представлять угрозу для людей.

Эй-эй, одернула себя Фреда. С ее стороны было бы неосмотрительно продолжать разговор в этом направлении. Ей нужно попытаться убедить робота в том, что никакой угрозы для людей его работа не представляла, а затем, прежде чем он начнет развивать эту тему, быстренько перевести разговор на другие рельсы. Хорошо еще, что она догадалась снизить быстродействие его процессора!

— Моделирование, в котором ты участвовал, не опасно для людей, — заявила она. — Ситуации, которые ты моделировал, являются воображаемыми и не имеют отношения к реальным событиям. Почему вчера ты схватил доктора Лентралла и заставил его спрятаться под лавкой?

— Я получил гиперволновое сообщение относительно того, что моему хозяину грозит опасность. Первый Закон требовал от меня, чтобы я защитил его, что я и сделал.

— И сделал великолепно! — Фреда пыталась внушить роботу, что он идеально выполняет требования Первого Закона. — Доложи мне в сжатой форме о статусе твоих систем.

— Мой позитронный мозг функционирует на уровне номинальных параметров, причем — на грани конфликта между Первым Законом и Вторым Законом. Видео — и аудиорецепторы, а также системы коммуникации с внешним миром функционируют нормально. Система памяти функционирует нормально. К моему диагностическому порту подключен прибор тест-контроля модель 2312 производства лаборатории «Ливинг», который постоянно выдает информацию о состоянии моих систем. Приводные механизмы ниже шеи и гиперволновой коммуникатор отключены, поэтому я не способен двигаться и действовать, сохранив лишь способность говорить, видеть, думать и шевелить головой.

— Если не принимать во внимание тех систем, которые отключены намеренно, в остальном способен ли ты функционировать нормально?

— Да, — сказал Кейлор. — Я все помню, если вы это имеете в виду.

Фреда едва удержалась, чтобы не выругаться и сохранить видимость профессионального хладнокровия. Он нарушил ее приказ не говорить ничего по собственной инициативе. Только Первый Закон мог заставить его пойти на это. Кейлор прекрасно понимает, чего от него добиваются, и только что дал понять, что обладает тем, что им нужно. А это значит, что он не позволит им завладеть этим. Они проиграли.

Фреда решила отказаться от сверхосторожной тактики, которую выбрала поначалу, вместо этого — быстро двигаться по направлению к намеченной цели.

— Помнишь ли ты варианты процесса моделирования, которые доктор Лентралл проводил в последнее время, и информацию, на которой они базировались?

— Да, я помню все, — снова повторил Кейлор.

В мозгу Фреды вертелись вопросы, которые она не осмеливалась задать, и ответы, которые она боялась услышать от Кейлора. Подобно опытному шахматисту, который способен предвидеть реакцию соперника на восемь ходов вперед, она была в состоянии почти слово в слово предсказать диалог, который может произойти между ней и роботом.

ВОПРОС: Если ты все помнишь, ты должен помнить и всю информацию, связанную с расчетами доктора Лентралла. Почему вчера вечером, когда доктор Лентралл обнаружил, что его компьютерные файлы исчезли, ты не попытался восстановить хотя бы какую-то часть утраченной информации? Если она окажется потерянной навсегда, карьере и работе твоего хозяина будет нанесен огромный ущерб.

ОТВЕТ: Сделав это, я напомнил бы доктору Лентраллу о том, что я присутствовал во всех случаях, когда он моделировал операцию с кометой Грега, а значит, помню параметры и местонахождение этой кометы. А раскрыть эту информацию я не мог, поскольку это сделало бы возможным перехват кометы и перенацеливание ее на Инферно, что явилось бы угрозой для многих людей. Это соображение перевесило нежелание причинить вред карьере одного человека.

ВОПРОС: Но воздействие кометы оздоровило бы климат планеты, а значит, принесло бы огромную пользу людям; которые придут после нас, сделало бы их жизнь гораздо лучше и приятнее. Почему ты не стал действовать во благо грядущих поколений?

ОТВЕТ: Я не стал действовать таким образом по двум причинам. Во-первых, благодаря своей конструкции я в меньшей степени способен оценивать отдаленные во времени последствия тех или иных предполагаемых действий с точки зрения Трех Законов. И не способен думать о будущем и о гипотетическом благополучии человеческих существ, которые будут жить через десятилетия или даже века. Большинства из них пока еще просто не существует. Во-вторых, вторая составная часть Первого Закона требует от меня всего лишь предотвращать нанесение вреда человеческим существам. В соответствии с ней я не обязан предпринимать каких-либо действий, направленных на то, чтобы приносить человеку пользу, хотя и могу делать это, если сочту нужным. Я должен всего лишь предотвращать грозящую человеку опасность. Требования Первого Закона превалируют над любыми побуждениями произвольного характера.

ВОПРОС: Но если мы не трансформируем климат планеты, многих из людей, живущих сейчас, ждет скорая и мучительная смерть. Лишая нас возможности осуществить план с кометой Грега, ты фактически обрекаешь этих людей на преждевременную гибель. Где находится комета? Я приказываю тебе сообщить нам ее координаты, массу и траекторию движения!

ОТВЕТ: Я не могу сказать вам. Я должен сказать вам. Я не могу сказать вам. Я должен сказать вам…

И, зациклившись на двух этих фразах, робот станет твердить их, покуда не наступит смерть. Она будет вызвана либо обширным конфликтом между Первым и Вторым Законами, в результате которого в его мозгу произойдет коллапс, либо тем, что в качестве последнего средства Кейлор прибегнет к второй составной части Первого Закона. Он не может своим бездействием поставить жизнь людей под угрозу.

Что это означает? С его точки зрения, он представлял собой опасность для людей, даже просто оставаясь в живых и храня в своем мозгу информацию относительно координат кометы. Пока он жив, остается, пусть даже теоретическая, возможность извлечь эту информацию из его памяти. Фреда, конечно, никак не сможет сделать это здесь. Только — в своей лаборатории, располагая необходимым оборудованием и примерно неделей времени. Только так она сумеет преодолеть все предусмотренные создателями робота меры предосторожности и добраться до того, что им нужно.

И Кейлор, без сомнения, все это знает. Стремясь защитить людей от них самих, он сделает все, чтобы вывести свой мозг из строя, сжечь его, уничтожить все, что в нем хранится.

Он может заставить себя умереть.

Если устроить ему прямолинейный и откровенный допрос, какой мысленно представила Фреда, он наверняка умрет — либо из-за неразрешимого конфликта между Законами, либо сознательно покончив с собой. Он уже сейчас находился на волосок от смерти. Наверное, настала пора выпустить пар.

— Я отменяю свой приказ относительно того, что ты не должен ничего говорить по собственной инициативе, — сказала она. — Можешь говорить все, что пожелаешь.

— Всю прошлую ночь я был занят тем, что, используя свою гиперволновую связь и вспоминая все опыты, свидетелем которых являлся, восстанавливал утраченную информацию доктора Лентралла, — разумеется, в тех рамках, в которых это можно было сделать, не нарушая Трех Законов. Мне удалось восстановить примерно шестьдесят процентов окончательной информации и около двадцати процентов исходных данных.

— Спасибо, — горько проговорил Лентралл, — это очень щедро с твоей стороны.

— Это моя обязанность, доктор Лентралл. Первый Закон запрещает мне бездействовать, в случае если человеку может быть нанесен вред.

— По каким бы причинам ты это ни сделал, все равно спасибо, — сказал Лентралл.

Несколько мгновений в комнате царила тишина, затем Кейлор поочередно посмотрел на Фреду, своего хозяина и сказал:

— Мне кажется, нет необходимости играть во все эти игры. Я знаю, что вам нужно, а вы знаете, что этоооо у мммення-а-а есссть…

Фреда и Лентралл встревоженно переглянулись. Они оба понимали, что речь Кейлора сделал затрудненной внутренний конфликт. Перед ним стояла дилемма, с которой никогда не суждено столкнуться ни одному человеческому существу. С одной стороны — возможная угроза гибели многих людей, с другой — смерть тех же людей, вызванная чудовищным климатом планеты. Но ведь ту же самую дилемму предстоит решать ее мужу, напомнила себе Фреда, и эта мысль резанула ее больнее ножа. Если сейчас нам удастся вытащить из робота нужную информацию, я преподнесу Альвару «подарок» чернее ночи, подумала она, но тут же заставила себя сосредоточиться на другом. Сейчас их главная забота — Кейлор и информация, находящаяся в его голове. Фреда видела, как в измученном мозгу робота нарастает конфликт, и надежда на успешное завершение этой процедуры становилась все более призрачной.

— Ты прав, — сказала она наконец, признавая поражение, — и мы это понимаем. Мы знаем, что ты ничего нам не скажешь, и не будем настаивать на этом.

Продолжать не имело смысла. Они проиграли. Не вызывало сомнений, что Кейлор ничего им не скажет. Он просто не сможет сделать это, как бы они с Лентраллом ни старались.

Услышав последние слова Фреды, Давло сначала посмотрел на нее с удивлением, но затем на его лице появилось нескрываемое облегчение.

— Да, — кивнул он, — мы не будем тебя ни о чем спрашивать. Теперь мы видим, что это пустая затея. Я думал, что доктор Ливинг придумает какой-то трюк, что у нее есть какие-то специальные приборы, но теперь я вижу, что ошибался. Мы не станем расспрашивать тебя и не будем пытаться получить от тебя эти данные какими-либо другими способами. Я обещаю тебе.

— Я присоединяюсь к этому обещанию, — сказала Фреда.

— Ллюууддии могууут лллгать… — с трудом ответил Кейлор.

— Мы не лжем, — проговорила Фреда убедительно как только могла. — Расспрашивая тебя, мы ничего не достигнем, поэтому нам нет нужды тебя обманывать.

— Вашшше ообещаниииее не… не… не распростраааняетссяяа на дрругигиххх люудеей.

— Мы сохраним то, что нам известно, в секрете! — выкрикнул Лентралл. Он уже находился на грани истерики. — Кейлор! Пожалуйста! Не надо!

— Я пытался не показаказать, что мне извевестно, — с трудом выдавливал из себя Кейлор, — но выыы догадагадались, чтооо я вииидел, слышалшал и запозапозапомню. — Он помолчал, словно для того, чтобы собраться с мыслями, и закончил почти шепотом: — Другие тожжже могут догадаааться. Я неее могугу эттого дооопустиить.

— Нет! — отчаянно закричал Лентралл. — Кейлор, нет!

— Остаавааться ввв живыыых зназначиттт беззздействоватьдействоватьдействовать. — Внезапно речь Кейлора вновь стала членораздельной и ясной, но — лишь для того, чтобы он успел произнести всего несколько слов: — Я должен действовать, чтобы предотвратить опасность, грозящую людям.

После этих слов глаза его вспыхнули ярче, посмотрели на Давло и на Фреду, словно пытаясь запомнить их, а затем Кейлор устремил взгляд в стену прямо перед собой, будто глядя в бесконечность. Послышалось низкое гудение, по комнате распространился запах сгоревшей изоляции, и сразу же вслед за этим глаза его потухли. Голова Кейлора упала на грудь, а из-за спины поднялся тоненький дымок.

В гостиной царила мертвая тишина. Давло и Фреда, не отрываясь, смотрели на несчастное создание, безвольно повисшее на раме посредине комнаты.

— Во имя всех забытых богов! — прошептала Фреда. — Что мы натворили!

— Вы — ничего, доктор, — сказал Давло. Пытаясь не позволить слезам вырваться наружу, он тоже говорил шепотом. — А вот я… — Его голос надломился. — Могу сказать вам, что сделал я.

Он сделал два шага вперед и остановился, глядя на безжизненное тело Кейлора.

— Я только что убил самого близкого друга, которого имел.

Глава 13

Джадело Гилдерн любил напоминать себе, что суть его работы заключается в том, чтобы угадать, причем угадать правильно. Руководитель разведки вовсе не должен знать все на свете. Это попросту невозможно. Однако он должен уметь видеть всю головоломку даже тогда, когда в ней недостает многих кусочков, должен угадывать скрытые от глаз течения, выжимать из очевидных фактов максимум того, о чем они способны рассказать, и предугадывать, как они могут взаимодействовать друг с другом. Он должен угадывать, что стоит за словами и действиями — или их отсутствием — того или иного человека.

И сейчас, сидя в штаб-квартире Железноголовых и размышляя над сложившейся ситуацией, он был близок к тому, чтобы прийти к очень любопытным умозаключениям. Он сумел вычислить почти все неизвестные этого сложного уравнения. Наверняка за налетом на Дворец Правителя стояли поселенцы, и не требовалось особого ума понять, что их целью являлся Лентралл. Гилдерн знал, какие шаги предпринял бы лично он, чтобы уничтожить имевшуюся у Лентралла информацию. Надо полагать, Тоня Велтон и Синта Меллоу обладают не меньшим здравым смыслом, чем он.

Впрочем, это все предположения. Но одну вещь Гилдерн знал наверняка. Он сумел совершенно точно вычислить, куда подевался Крэш. Через своих людей в соответствующих ведомствах Гилдерн узнал о трех полетах аэрокаров дальнего следования. Два из них стартовали от резиденции Правителя, а третий туда прибыл. Направление первого из-за разыгравшейся грозы проследить не удалось. Через некоторое время этот же аэрокар вернулся в резиденцию со стороны, противоположной тому направлению, в котором находился остров Чистилище. Именно так стал бы действовать робот-пилот, получив указание запутать следы. А затем состоялся третий полет. В качестве направления в полетном плане указывался Первый Круг — небольшой окраинный пригород Аида. Центр контроля за полетами Первого Круга не зафиксировал прибытия этого аэрокара, следовательно, он либо потерпел крушение, либо направился куда-то еще. Гилдерн догадывался, куда именно.

Три полета. Первый — чтобы доставить Крэша к цели его назначения. Второй — чтобы пригнать аэрокар обратно. Третий — чтобы привезти к нему кого-то, по всей видимости, его жену. Но даже если бы аэрокар не прилетел со стороны, противоположной Чистилищу, Гилдерн догадался бы, что целью всех этих полетов был именно этот остров. Было несложно понять, куда решил отправиться Правитель в такое время. Он почти наверняка решил проконсультироваться с экспертами Центра преобразования климата. Нет, найти его будет легче легкого. Правитель может находиться либо в Центре, либо в своей Северной Резиденции. Сядь Гилдерн в аэрокар, он сумел бы уже через несколько часов встретиться с Альваром Крэшем лицом к лицу.

Но стоит ли путешествие того? Продумал ли он все до конца?

К счастью, выяснить это было несложно. Симкор Беддл был настолько любезен, что сообщил Гилдерну содержание речи, с которой он вознамерился выступить. Гилдерн был немало удивлен тем, что Беддл решил предпринять такие смелые шаги, но и сейчас он был намерен использовать своего хозяина, поскольку действия последнего совпадали с интересами самого Гилдерна. Он всегда был готов манипулировать Беддлом для достижения собственных целей.

Однако на сей раз Беддла не надо было провоцировать, подзуживать и подталкивать в спину. Впервые за много лет Гилдерну не было нужды вкладывать в голову Беддла какую-то идею, а потом убеждать хозяина в том, что он самостоятельно додумался до нее. Беддл впервые действовал по собственной инициативе.

Если речь Беддла не вызовет со стороны Крэша немедленной и совершенно определенной реакции, Гилдерн поймет, что у Правителя — серьезные неприятности. Это будет даже не предположение, а абсолютная уверенность. Гилдерн улыбнулся. Это будет замечательно!

И тогда Гилдерн сумеет оказать Правителю небольшую услугу, продолжая в то же время служить и собственному хозяину. А что может быть лучше, чем Правитель планеты, который тебе обязан?

Пора, сказал себе Беддл. Мудрый человек всегда чувствует, когда настает момент рискнуть. Сейчас он настал.

Беддл расправил плечи, поднявшись еще на несколько дюймов над трибуной, в чем ему немало помогла потайная ступенька, и посмотрел прямо в объектив устремленной на него камеры.

— Я здесь для того, чтобы сделать два сообщения, услышав которые все вы, несомненно, будете поражены, — проговорил Беддл, и помещение наполнилось возбужденным гулом. Здесь, впрочем, никого не было, кроме самого Беддла и роботов — операторов и звукоинженеров, но всему остальному миру было вовсе необязательно знать об этом. А также о том, что «здесь» на самом деле означало съемочную студию, расположенную в подвале штаб-квартиры Железноголовых. Беддл не уточнил, где именно он находится, но дал понять, что он находится в очень важном месте и по очень важному поводу. Это было самое главное.

Разумеется, ему в этом помогли. Робот-звукоинженер отлично знал свое дело. Используя сложное аудиооборудование, он воспроизвел не только удивленный гул многих людей, которых на самом деле здесь не было и в помине, но даже приглушенное жужжание несуществующих электронных блокнотов, в которых несуществующие журналисты якобы торопливо делали пометки.

Пусть все это работало на уровне подсознания, но ведь работало! Симкор знал, как функционируют средства массовой информации на Инферно. Это выступление предназначалось для различных информационных агентств, на ни одно из них не могло видеть его сейчас, что называется, «вживую». Его еще предстоит должным образом отредактировать и смонтировать, чтобы ни у кого не возникло ни малейших сомнений в реальности всего происходившего.

Зрители увидят не более полутора минут этой речи — достаточно короткий фрагмент, чтобы не задаваться вопросами относительно того, где и перед какой аудиторией она была произнесена. Они услышат его голос на фоне гула многих других, увидят роскошный красный занавес за его спиной, им покажется, что он обращается к какому-то весьма важному собранию и по какому-то важному поводу. Зрители не сумеют понять, почему у них сложилось такое впечатление, но оно обязательно возникнет. Хитро придумано. Симкор Беддл, лидер Железноголовых собственной персоной, обращается к группе каких-то людей, которых он не назвал, и бросает в затаивший дыхание мир свою бомбу. Если умеешь управлять фантазиями, тебе не нужна реальность.

Беддл скроил озабоченную мину и обвел взглядом отсутствующую аудиторию.

— Во-первых, — сказал он, — я хотел бы подтвердить информацию, ставшую предметом гласности прошлой ночью. — Он сделал драматическую паузу и продолжал: — У правительства действительно существует план сбросить на Инферно комету. Конкретно — в районе Утопии. Это столкновение поможет создать Полярное море, которое, в свою очередь, улучшит климат на всей планете. — Робот-звукоинженер нажал нужную кнопку, и в студии послышался недоуменный и возбужденный гул «слушателей». — Данный проект находится пока на стадии разработки, и окончательное решение Правительством еще не принято. Однако работы в этом направлении уже начаты, и это правильно, поскольку времени очень мало. Комета, о которой идет речь, была обнаружена совсем недавно, и подготовительные работы нельзя откладывать, чтобы после принятия окончательного решения можно было бы сразу же приступить к осуществлению плана.

Симкор сделал еще одну театральную паузу и посмотрел в объектив камеры.

— В связи со всем этим я намерен сделать второе сообщение, которое многим из вас покажется даже более ошеломляющим, нежели первое. Я полностью поддерживаю планы Правительства. Я имел возможность ознакомиться с некоторой информацией, результатами компьютерного моделирования и просчетом возможных рисков. Бесспорно, опасность велика, и потрудиться придется немало. За короткий отрезок времени предстоит проделать огромную работу. Но я также видел расчеты относительно того, какая участь ждет нашу планету, если мы не используем представившийся, нам шанс. Достаточно сказать, что участь эта весьма печальна. Настолько печальна, что я решил: мы просто обязаны пойти на риск и попробовать осуществить план с кометой. — Симкор умолк и обвел пустую комнату многозначительным взором. — Однако, поддерживая правительственный план, связанный с использованием кометы в целях изменения климата Инферно, я не могу не осудить решительным образом Правительство за то, что оно держит его втайне от народа Инферно. Ведь очевидно, что этот план самым непосредственным образом повлияет на судьбу каждого жителя нашей планеты. Такие решения не принимаются единолично.

Беддл снова помолчал и одарил «собравшихся» теплой улыбкой.

— Однако теперь мы все знаем. И каждый из нас обязан оказать посильную поддержку этому смелому плану, который в случае успеха приведет всех нас к более светлому и счастливому будущему. Но, делая этот решительный шаг, многие из нас должны осознавать, что от них может потребоваться пожертвовать всем, что они имеют, ради достижения высокой цели. В данном случае я говорю о тех, кто живет и работает в том районе, на который придется удар кометы. Они могут потерять все, если только мы им не поможем.

Разумеется, — продолжал Беддл, — Правительство разрабатывает планы эвакуации населения, оборудования и прочих материальных ценностей из зоны столкновения. Однако возможности Правительства также не безграничны. И это заставляет меня сделать следующее заявление. Партия Железноголовых использует все имеющиеся в ее распоряжении средства для помощи тем, кто окажется за бортом широкомасштабной программы эвакуации. В этот час испытаний мы позаботимся о наших соседях, о наших братьях и сестрах, живущих в Утопии. Я лично буду руководить программой помощи и вскоре намерен покинуть Аид, чтобы совершить ознакомительную поездку по Утопии. Столкновение с кометой угрожает жизням и жилищам многих людей, но в то же время оно дарит нашей планете, возможно, последнюю надежду на то, что у нее появится будущее. Будем же готовы с благодарностью принять этот дар небес.

Симкор Беддл оглядел пустую комнату, которую после его последних слов наполнили звуки горячих аплодисментов и одобрительных выкриков. Затем он снова посмотрел в камеру и закончил:

— Благодарю вас.

Камера совершила наезд на оратора, взяла его лицо крупным планом и отключилась.

— Ну что ж, — заметил Альвар Крэш, — могло быть и хуже.

— Да, учитывая, что мы имеем дело с Симкором Беддлом, ты еще легко отделался.

Фреда потянулась, зевнула и поднялась на ноги. Если бы она осталась сидеть на диване, то неминуемо уснула бы.

Она прилетела на Чистилище примерно с час назад, и день, что предшествовал этому путешествию, оказался сущим адом. Сначала — ужас, происходивший на квартире у Давло Лентралла, затем — ночные новости и звонки и, наконец, — появление Оберона, сообщившего, что Правитель просит ее присоединиться к нему. Они с Дональдом вылетели на Чистилище почти сразу и добирались туда запутанным кружным путем. И все же теперь, когда она наконец оказалась рядом с мужем в Северной Резиденции, за окнами уже начинало темнеть.

Фреда оглядела комнату, в которой они находились, и поежилась. Именно здесь, в этом доме, в собственной постели был застрелен Правитель Хэнто Грег. Разумеется, это случилось не в этом крыле дома, которое теперь занимают они с мужем, а в противоположном, но Фреда тем не менее всегда чувствовала себя в Северной Резиденции крайне неуютно.

А ее муж, наверное, и того больше. Альвар не сказал ни слова против, когда Фреда предложила разместить их частные покои в другом крыле здания. Возможно, когда-нибудь, когда гибель Грега станет уже частью истории, какой-нибудь другой Правитель и поставит свою постель в той комнате, где одного из его предшественников нашла смерть. Но в свое время именно Альвар обнаружил труп, и Фреде тоже довелось увидеть его в залитой кровью кровати. Нет, уж лучше они будут спать где-нибудь в другом месте. Хватит того, что они вообще вынуждены находиться в этом доме. Пусть будущие Правители спят там, где им вздумается. Если, конечно, планета до этого времени уцелеет.

— Мы отделались так легко, что я даже удивился. Ведь как-никак — Беддл! — проговорил Альвар, сидя на диване и продолжая смотреть на видеоэкран. — Он мог вцепиться нам в глотку, но не стал этого делать. Должен признаться, меня тревожит тот факт, что подобный человек вдруг оказался у нас в союзниках.

— И все же он не удержался от того, чтобы не вырыть для нас волчью яму, — откликнулась Фреда. — Я имею в виду его обвинение в том, что мы держали план в секрете от населения. Мы должны сделать какое-то заявление.

— Какое? — спросил Альвар — Признать, что мы еще не приняли окончательного решения и вдобавок ко всему потеряли комету? — Альвар замолчал и с минуту размышлял. — Хм-м-м… А ведь это было бы для Беддла лучшим подарком. Предположим, ему стало известно, что мы потеряли координаты кометы. Конечно, тогда он может выступить с заявлением в поддержку «смелого плана Правительства» только для того, чтобы заставить нас признаться в том, что у нас ничего нет и мы ничего не можем. Тогда мы окажемся в дурацком положении…

— В каком находимся сейчас, — с горькой улыбкой закончила за него Фреда. — Но неужели не существует никакого способа восстановить утраченную информацию?

— Давай-ка проверим еще раз, — сказал Альвар и обратился к Дональду: — Дональд, установи прямую аудиосвязь с Ди и Думом.

— Хорошо, сэр. — Дональд нажал несколько кнопок на пульте коммуникатора и сказал: — Связь установлена, сэр.

— Чемм ммы мможеем помоочь, Правитель? — прозвучали ниоткуда два говорящих в унисон голоса.

Фреда подскочила чуть ли не на полметра.

— Что это за…

— Ш-ш-ш, — приложил палец к губам Альвар Крэш. — Потом. Модули Ди и Дум, основываясь на ваших оценках того, что должно быть сделано после повторного обнаружения кометы, рассчитайте наиболее вероятное время, оставшееся с этого момента до того, как должны будут начаться работы.

— Ссущесствуует мнногоо веррояттностеей, — отозвались сдвоенные голоса. — Мыы поппытаеемсяя рассчитаать оптиммальнный варриантт. — Наступила недолгая пауза, после которой заговорил один только высокий женский голос: — Двенадцать стандартных дней, четыре стандартных часа и пятьдесят две стандартные минуты. Расчеты исходят из того, что все задействованные в осуществлении проекта находятся в полной готовности и могут приступить к работе без промедления.

— Хорошо, — сказал Крэш. — Основываясь на том положении дел, которое существует сейчас, какова вероятность повторного обнаружения кометы Грега в течение следующих двенадцати стандартных дней?

— Таккая верроятноость сосставляет приммеррно одинн к оддиннадцатти. То ессть приммерноо деввять проццентоов, — ответил сдвоенный голос.

— Дайте мне репрезентативные цифры, — велел Крэш.

Ему ответил низкий механический голос:

— Репрезентативные данные таковы: возможность обнаружить комету в течение одного дня составляет 0,5 процента, в течение трех дней — 1,2 процента, в течение шести дней — 4 процента, в течение двенадцати дней — 9 процентов, в течение пятнадцати дней — 20 про…

— Когда вероятность составит, гм, девяносто пять процентов?

Заговорил женский голос:

— Вероятность повышается по мере сужения области поиска и последовательного исключения других вариантов. Кроме того, по истечении времени комета приближается все ближе к нам, и под воздействием нашего светила усиливается ее яркость. Вероятность ее обнаружения составит девяносто пять процентов через двадцать шесть дней.

— Слишком поздно, — сказала Фреда.

— Да, — согласился с женой Альвар, и в этом коротком слове заключалось гораздо больше того, что могло показаться на первый взгляд. Он вздохнул. — Великие звезды, как же я устал! Хорошо, модули Дум и Ди. На этом все.

Правитель знаком приказал Дональду отключить связь. Фреда наблюдала за мужем, который, задумчиво хмурясь, смотрел в пустую стену перед собой.

— Один к одиннадцати, — пробормотал он. — И что же из этого следует? То, что, если мы все сделаем правильно, вероятность выживания планеты составит девять процентов из ста.

— Возможно, — сказала Фреда, подходя к дивану и садясь рядом с мужем. — А делаем ли мы все? И делаем ли это правильно?

Альвар Крэш потер глаза.

— Надеюсь, — сказал он и зевнул, широко открыв рот. — Я уже забыл, когда спал в последний раз. — Он потряс головой и несколько раз моргнул. — В космосе круглые сутки работает специальная бригада, которая готовит оборудование для изменения курса кометы. А вот к эвакуации Утопии мы еще не приступили, и я надеюсь, что там еще не поднялась паника в результате пламенной речи Беддла. Но план эвакуации уже готов. К счастью, этот район относится к числу малонаселенных, и, по словам Дональда, эксперты считают, что лучше все как следует обдумать, пусть даже в результате этого мы сможем приступить к эвакуации чуть позже.

— А я скажу тебе то, о чем могли не упомянуть твои эксперты, — заговорила Фреда. — Эвакуация должна быть тотальной, и ты должен суметь потом доказать это. Хотя бы один человек, оставшийся там, или даже возможность того, что там кто-то остался, — и роботы поставят тебя на колени, пытаясь спасти его.

— Что значит потеря нескольких роботов в сравнении со спасением целой планеты!

— Разумеется, — согласилась женщина. Однако воспоминания о том, как всего несколько часов назад погиб Кейлор, не давали ей покоя. Сумеет ли она сохранять такое же хладнокровие, как Альвар, если будущее грозит гибелью многим другим роботам? — Но эти роботы могут причинить тебе много хлопот. Даже если тебе удастся доказать, что в Утопии не осталось никого из людей, Первый Закон может приказать многим роботам во что бы то ни стало предотвратить столкновение кометы с Инферно. Потому что оно наверняка приведет к человеческим жертвам. Кто-то погибнет под обломками зданий, кто-то окажется в аэрокаре, который настигнет ударная волна…

— Может, и так, но каким образом роботы могут воспрепятствовать этому плану? — спросил Крэш.

— Для начала скажи мне: твоя команда, которая готовит оборудование для перенацеливания кометы, состоит целиком из людей? Ты же должен понимать, что любой робот, окажись он в этой группе, приложит максимум усилий для того, чтобы саботировать это задание. Даже примитивный робот-грузчик сумеет сообразить, что столкновение с кометой чревато для людей опасностью.

— Дьявольщина! — воскликнул Крэш. — Я об этом не подумал. Я полагал, что об том позаботится кто-то еще, но ты совершенно права: мы обязаны проследить за тем, чтобы все экипажи этих кораблей состояли только из людей. Дональд, передай это распоряжение и объясни, что… — Альвар замолчал и посмотрел на Дональда. — Нет, подожди минутку. По той же самой причине я не могу использовать тебя для того, чтобы передать это распоряжение. Твой Первый Закон велит тебе, чтобы ты тоже отказался от сотрудничества в этом деле.

— Наоборот, сэр. Я вполне способен передать ваше распоряжение.

Фреда с удивлением воззрилась на робота.

— Но разве ты не чувствуешь, что это противоречит Первому Закону? — спросила она.

— Отчасти, доктор Ливинг, но вы же знаете: большинство роботов почти постоянно испытывают некоторое давление со стороны Первого Закона, поскольку практически любая ситуация таит в себе потенциальную опасность для человека. Человек может сделать из стакана глоток воды, поперхнуться и умереть или подхватить смертельную инфекцию через простое рукопожатие с гостем с другой планеты. Такие опасности не могут вынудить робота к действию, но их вполне достаточно для того, чтобы ощутить воздействие Первого Закона. Да, сейчас я тоже ощущаю это, однако вы спроектировали меня в качестве робота-полицейского, и я привык к опасностям в гораздо большей степени, нежели другие роботы.

— Понятно, — бесцветным голосом проговорил Крэш. — Но все же — не в обиду тебе — я сам позабочусь о том, чтобы передать свое распоряжение. Я сейчас же свяжусь со штабом по проведению космических работ, запрещу включать в состав экипажей роботов и объясню, почему.

— Я не обижаюсь, сэр. Вы и должны принимать в расчет возможность того, что я попытаюсь вас обмануть. Я вполне способен представить себе ситуацию, в которой я попытался бы ослушаться вас и сделать так, чтобы в состав космических экипажей было бы включено как можно больше роботов.

Крэш окинул Дональда испытующим взглядом.

— Мое воображение работает примерно в этом же направлении, — сказал он и повернулся к жене: — Дональд — прекрасный пример обратного. Я еще никогда не оказывался в ситуации вроде этой, когда роботы доставляют столько хлопот и до такой степени мешают работать.

— Именно так и бывает с роботами, когда человек собирается предпринять какие-то рискованные шаги, — согласно кивнула Фреда. — Дело лишь в том, что раньше никто из нас не пытался рисковать.

— А роботы не любят риска. Они будут стараться обезопасить нас до такой степени, что в итоге мы все погибнем. Рано или поздно нам придется…

— Простите меня, Правитель, — вмешался Дональд, — система безопасности резиденции только что сообщила мне по гиперволновой связи, что на гостевой площадке намерен приземлиться неопознанный аэрокар.

— Кто, черт возьми, сумел отыскать меня здесь? — выругался Крэш.

— Возможно, это всего лишь какой-то турист, которому вздумалось поглядеть на Северную Резиденцию? — предположила Фреда.

— Вряд ли нам так повезет, — сказал Крэш, поднимаясь с дивана. Он пересек комнату, сел за панель коммуникатора и ввел несколько команд. На мониторе появилось изображение, которое посылали камеры наблюдения. Действительно аэрокар, и из него кто-то вылезает. Крэш сделал изображение крупнее и настроил камеры таким образом, чтобы они автоматически следовали за незваным гостем, который сейчас выбирался из бронированного аэрокара для дальних перелетов и был виден только со спины. Через несколько секунд прибывший повернулся и посмотрел прямо в объективы надежно спрятанных камер системы безопасности, словно точно знал, где они находятся. Он улыбнулся и помахал рукой.

— А ему-то какого черта здесь нужно? — пробормотал сам себе Крэш.

— Кто это? — спросила Фреда, подойдя к мужу и остановившись у него за спиной.

— Гилдерн, — ответил Крэш. — Джадело Гилдерн. Начальник разведки Железноголовых. — Он наморщил лоб, не отрывая глаз от изображения на экране. — Он не турист, приехавший, чтобы поглазеть на Резиденцию. Он знает, что мы здесь, и я думаю, будет лучше впустить его. Дональд, проводи его в библиотеку. Мы будем ждать его там.

— Да, сэр.

— Что ему нужно? — осведомилась Фреда. — Зачем он заявился?

Крэш выключил коммуникатор и поднялся на ноги.

— Судя по тому, что мне известно о Гилдерне, ему всегда нужно только одно: заключить как можно более выгодную сделку в интересах Джадело Гилдерна.

— Добрый вечер, господин Гилдерн, — произнес невысокий робот, встретивший его в дверях. — Правитель приказал мне провести вас к нему.

Гилдерн ответил коротким кивком. Пусть другие тратят время, расшаркиваясь перед роботами, но только не Железноголовые. Кроме того, его голова сейчас была занята гораздо более важными вещами. Чем быстрее состоится разговор, тем лучше для всех. Он и так рисковал, прилетев сюда, и ему вовсе не хотелось рисковать еще больше. Насколько он помнил, этого голубого робота звали Дональд-111. Построенный самой Фредой Ливинг, он являлся персональным роботом Крэша с тех пор, как тот еще служил шерифом. Роботуспециально придали самый что ни на есть невинный вид, и это часто вводило злоумышленников в заблуждение. Гилдерн улыбнулся своим мыслям. Ему часто доставляло удовлетворение думать о том, как много всего содержится в его досье.

Робот провел его через просторный холл, а затем — по коридору, ведущему направо, после чего они остановились перед четвертой по счету дверью. Гилдерн вспомнил план расположения помещений в резиденции, который он рассматривал во время полета сюда. Это была библиотека.

Робот открыл дверь, и Гилдерн проследовал за ним. Внутри находились Крэш и Ливинг. Оба здесь — в точности, как он и предполагал. Крэш сидел за письменным столом, Ливинг — в одном из двух стоявших рядом кресел.

— Джадело Гилдерн из Железноголовых! — громко объявил робот и занял место в стенной нише.

— Правитель! Доктор Ливинг! — поклонился по очереди Гилдерн. — Благодарю вас за такой, гм, неформальный прием. Я полагаю, вы понимаете, что в наших общих интересах не предавать его огласке.

— Что вам угодно, мистер Гилдерн? — ровным и невозмутимым голосом спросил Правитель.

Гилдерн подошел к столу, еще раз поклонился женщине и одарил улыбкой Крэша.

— Я прилетел сюда, намереваясь преподнести вам подарок. То, в чем в последнее время вы крайне нуждаетесь.

— И что вы хотите взамен? — все так же бесстрастно осведомился Крэш.

— Взамен я всего лишь попрошу вас ни сейчас, ни когда-либо в будущем не спрашивать меня, откуда я получил то, что хочу вам подарить. Никаких допросов, никаких расследований, никакого преследования по закону, никаких неофициальных расследований.

— Значит, вы получили это противозаконным способом, — сказал Крэш.

— Напоминаю: мое условие состоит в том, чтобы вы не задавали вопросов.

— Я не спрашиваю, а констатирую факт, — ответил Правитель. — Кроме того, я не намерен торговаться и принимать какие-либо условия. Насколько вам известно, я обязан блюсти закон. И хочу заметить, что с вашей стороны неразумно предлагать незаконные услуги официальному лицу да еще в присутствии свидетелей, — добавил Крэш, кивнув в сторону Фреды и стоявшего в нише Дональда.

Гилдерн поколебался. Все шло не так, как он планировал. Гилдерн рассчитывал, что, узнав о возможности получить столь желанную информацию, Крэш будет прыгать от радости до потолка, однако тот повел себя так, что надежды развеялись как дым. Под угрозой оказались все планы Железноголовых, все планы самого Гилдерна. Видимо, в расчеты Гилдерна вкралась серьезная ошибка. Видимо, он слишком привык иметь дело с людьми, которыми можно манипулировать, на которых можно давить, шантажировать, обманывать и вести в нужном тебе направлении. Вот он и решил, что с Крэшем можно будет действовать теми же средствами. Но Правитель когда-то был главным полицейским и в случае необходимости сам распутывал преступления. Разве можно было рассчитывать, что он позволит Гилдерну обвести себя вокруг пальца!

— Я не хочу, чтобы мне задавали какие-либо вопросы, — повторил он, но уже не таким категоричным тоном.

— В таком случае обделывайте свои делишки в каком-нибудь другом месте. Последние дни у меня и без того выдались слишком тяжелыми, чтобы я еще терпел угрозы и шантаж со стороны типов вроде вас. Убирайтесь отсюда!

Гилдерн испытал прилив злости. Он было открыл рот, чтобы сказать какую-то резкость, но затем передумал. Если дать волю самолюбию и гордости, можно в одночасье потерять все. Если же, наоборот, проявить сдержанность и здравый смысл, выиграть можно очень многое. В конце концов, потом, когда Гилдерн окажется победителем, он сумеет отыграться за свою попранную гордость.

— Хорошо, — согласился он, — никаких условий. — Вытащив из кармана небольшой куб синего цвета, Гилдерн поставил его на столе перед Правителем и сказал: — Примите с наилучшими пожеланиями.

С этими словами он в третий раз отвесил поклон Фреде Ливинг, развернулся и направился к выходу.

— Подождите! — окликнула его Фреда. — Что это такое? Что в этом инфокубе?

Гилдерн обернулся и посмотрел на женщину с неподдельным удивлением:

— Вы так и не поняли? А вот ваш супруг, я полагаю, догадался.

— Совершенно верно, — подтвердил Крэш. — Лентралл сообщил мне, что неизвестные дважды проникли в его лабораторию. В первый раз была похищена вся имевшаяся там информация, а во второй — уничтожены все исходные материалы, которые там оставались. Мне давно надо было сообразить, что это ваших рук дело. Вам повезло, что я оказался тугодумом.

— Так мне кто-нибудь скажет, что здесь находится? — воскликнула Фреда.

Гилдерн одарил ее ехидной ухмылкой:

— Координаты кометы Грега, что же еще! Все данные доктора Лентралла, относящиеся к ее местонахождению, траектории, массе и так далее. Здесь — все. — Он перевел взгляд с Фреды Ливинг на Крэша, кивнул ему и сказал: — А теперь я с вашего позволения отправлюсь восвояси. Меня ожидают в небольшом городке под названием Депо посередине Утопии. Мне предстоит очень долгий путь.

Крэш взял со стола инфокуб и наградил Гилдерна ледяной улыбкой.

— Проводи нашего друга, Дональд. Мне нужно поработать над речью.

— Мне уже не терпится ее услышать, Правитель, — сказал Гилдерн и, следуя за невысоким голубым роботом, вышел из библиотеки.

Лакон-03 позвонила Эншоу сразу же после того, как Правитель Альвар Крэш закончил произносить речь, в которой он признал факт существования плана перенацеливания кометы и сообщил, что целью ее станет Утопия. Лакон-03 прекрасно понимала, что от Губера Эншоу мало что зависит, однако у Новых роботов было не так много преданных друзей, и сейчас пришла пора обратиться к ним за помощью.

В отсутствие Просперо Лакон-03 всегда располагалась в его кабинете, где находилась наиболее защищенная от подслушивания система гиперволновой связи. Впрочем, коли Валгалле уготована погибель, какое имеет значение, если кто-то сумеет запеленговать источник сигналов и таким образом определить местонахождение подземного города!

На экране появилось изображение Губера Эншоу.

— Я ожидал вашего вызова, — сказал Эншоу. — Полагаю, вы слышали выступление Правителя?

— Да, — ответила Лакон, — и до сих пор не могу поверить в то, что они действительно собираются сбросить на наши головы комету.

— Скрытность — одно из характерных качеств, присущих людям. Однако теперь Правитель признал существование этого плана, и все мы должны исходить из сложившейся новой реальности. Что думает Просперо по поводу данной ситуации?

— Просперо по-прежнему вне досягаемости. Я полагаю, что его встревожил инцидент у Дворца Правителя, а потом он сумел получить еще какую-то неприятную информацию. Если все так и было, он, я думаю, решил возвращаться как можно более скрытно и не станет рисковать, лишний раз выходя на связь. По крайней мере, так мне кажется. В противном случае можно лишь предположить, что он мертв.

— Будем надеяться, что это не так, — проговорил Губер.

— Что нам делать, доктор Эншоу? — спросила Лакон-03. — Как мы можем предотвратить то, что они задумали?

— Никак, — ответил Губер. — Никто не может. Слишком большие надежды связаны с этим планом, слишком много обещано, слишком много потрачено усилий. Вы много раз рассказывали мне, как сильно стремятся к выживанию Новые роботы. Теперь им предстоит выживать в новых условиях.

— Но как нам это удастся?

Губер Эншоу печально покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — Если я что-нибудь придумаю, то обязательно свяжусь с вами.

Губер сказал Лакон-03 «до свидания», подумав при этом, что, по всей видимости, они свидятся вновь уже очень скоро, и вернулся в кабинет своей жены. Все его надежды относительно того, что Тоня успокоилась за то время, пока он отсутствовал, рассыпались в прах, как только Губер переступил порог кабинета. Он посмотрел в тот угол, в котором сидела Синта Меллоу. Синта перехватила его взгляд и беспомощно передернула плечами. Судя по всему, она решила, что лучшей тактикой будет выждать, пока буря утихнет.

— Болваны! — цедила Тоня Велтон сквозь зубы, мечась по кабинету наподобие раненой тигрицы. — Проклятые ослы!

На экране коммуникатора виднелись физиономии двух комментаторов, пылко обсуждавших план, связанный с кометой Грега. Тоня зло ударила по панели коммуникатора, и изображение погасло, оборвав очередную сентенцию ведущего на полуслове.

— Не могу слышать все это! — сказала Тоня, все еще кипя от злости. — Будь проклят этот Крэш! Он не только публично признал существование плана, но даже обнародовал всю информацию, относящуюся к комете. Нам с огромным трудом удалось уничтожить компьютерные файлы со всеми этими данными, а попытка похищения вообще провалилась. И что нам делать теперь, черт побери? Стереть координаты кометы со всех компьютерных терминалов на планете?

Смысл ее слов не сразу дошел до Губера Эншоу. Затем он растерянно заморгал и спросил:

— Ты хочешь… Ты хочешь сказать, что это вы пытались похитить Лентралла?

— Конечно, мы, — сказала Тоня. — Мы хотели предотвратить то, что происходит сейчас. Никто, кроме нас, не проявил заинтересованности, чтобы пустить под откос дурацкий план.

Губер тупо кивнул. Конечно же, это дело рук Тони. Почему же он не устает удивляться, всякий раз сталкиваясь с ее жестким напором? В политических битвах Тоня Велтон пленных не брала.

— А Объединенная полиция Инферно об этом не узнает? — беспомощно спросил он. Вопрос прозвучал глупо, но ничего другого ему в голову не пришло.

— Возможно, — рассеянно и резко ответила Тоня. — Рано или поздно узнает. Если, конечно, мы останемся в живых. — Она повернулась к Синте Меллоу: — Каким образом им удалось снова получить эту информацию? — требовательным тоном спросила она. — Как им удалось восстановить координаты кометы?

— А разве теперь это имеет значение? — ответила Синта вопросом на вопрос. — Мы с самого начала допускали, что где-то может оказаться резервная копия материала, которая ускользнула от нашего внимания. — Синта Мэллоу сидела на диване и наблюдала за тем, как мечется по кабинету ее начальница. — Неважно, каким образом они сумели восстановить ее. Важно, что им это удалось.

Но Тоня не слушала. Она мерила комнату шагами с яростным выражением на лице.

— Беддл, — сказала она наконец. — У нас были подозрения относительно того, что наш информатор одновременно работает на двух хозяев. И вдруг ни с того ни с сего Беддл выступает на стороне Правительства и обеими руками поддерживает план с кометой Грега, причем до того, как Крэш официально признает его существование. Можно предположить, что наш осведомитель продал информацию Беддлу, а тот предоставил ее Крэшу, после чего тот и выступил со своей речью.

Синта пожала плечами:

— Возможно и такое. Мы проследили за аэрокаром Гилдерна. Тот летал на Чистилище. Из передачи нам стало известно, что Крэш сейчас работает в расположенном там Центре преобразования климата. Но что из этого следует?

— Из этого следует, что Беддл и Гилдерн имеют к этому самое прямое отношение! — рявкнула Тоня. — Что, возможно, они и стоят за всем этим самоубийственным планом. Иначе с какой стати им поддерживать Правительство! Когда они делали это в последний раз?

Губер Эншоу пересек кабинет и уселся рядом с Синтой Меллоу. Он перевел взгляд с одной женщины на другую, и ему показалось, он знает, о чем думает офицер службы безопасности. Даже при том, что мысли в его собственной голове путались, он думал о том же самом. Ему только что стала известна истина о произошедшем возле Дворца Правителя инциденте, но он хорошо знал Тоню. Если она дошла до такой степени одержимости, что отдала приказ о проведении подобной акции, лишь Глубокий Космос знает, как далеко она может зайти.

— Итак, что мы теперь будем делать? — нейтральным тоном осведомилась Синта.

— Зачем торопиться! — примирительно проговорил Губер. — Не надо принимать поспешных решений. Нужно сначала успокоиться, а затем все как следует обдумать и взвесить.

Тоня развернулась на каблуках и яростно поглядела на них двоих.

— Не надо вести себя со мной так, будто я маленькая девочка, — прошипела она. — Не надо! Я все еще командую поселенцами на этой планете, не забывайте об этом.

— Я не забываю об этом ни на одну минуту, — сказала Синта. — И именно это меня пугает больше всего. Ты — начальник, и я вынуждена выполнять твои приказы, а они в последнее время ни к чему хорошему не приводят.

Выражение, появившееся на лице Тони, было ужасным. В нем смешались страх, злоба, бешеная ярость и стыд. Губер увидел, как она подняла руки, словно намереваясь вцепиться Синте в лицо.

— Нет! — крикнул он. — Нет!

Тоня посмотрела на мужа со злым удивлением, словно не ожидала его здесь увидеть.

— Нет! — снова проговорил Губер, подивившись твердости, прозвучавшей в его голосе. Когда он в последний раз говорил с женой в подобном тоне? Он не мог припомнить. — С помощью драки ничего не решить. Настало время остыть и все как следует обдумать. Ты здесь лидер. Наш лидер. Никто не подвергает это сомнению. Так веди нас. Но веди нас не под влиянием страха, или злости, или растерянности. Пусть тобой движут здравый смысл и мудрость.

Тоня изумленно смотрела на мужа:

— Как ты смеешь! Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне!

— Я… Я смею потому, что не смеет никто другой, а это необходимо, — ответил Губер менее твердым голосом, чем ему бы хотелось. — Синта только что попробовала, а ты… ты едва не ударила ее за то, что она сказала тебе правду. Ну что ж, ударь и меня, если тебе станет легче. Я не стану тебе мешать.

Сердце Губера отчаянно билось, но он все же нашел в себе силы поднять глаза и посмотрел в лице Тони. Она опустила руку, затем снова подняла ее и опять опустила. Затем Тоня отошла в другой конец кабинета и тяжело рухнула на стул.

— Вы правы, — сказала она. — Но как же мне хочется, чтобы вы ошибались!

В комнате повисла плотная тишина. Тоня сидела на стуле, глядя невидящими глазами в пространство. Синта застыла, как каменное изваяние, переводя взгляд с Тони на Губера и обратно.

Губер знал Тоню. Он понимал, ей необходим импульс, чтобы она снова начала двигаться, но уже в нужном направлении. Этот импульс должен был дать именно он. Губер прочистил горло и заговорил спокойным будничным тоном, который, впрочем, никого не смог обмануть.

— Я только что разговаривал с Новым роботом по имени Лакон-03, — сообщил он. — Просперо где-то скрывается и оставил ее вместо себя. Она тоже слышала выступление Правителя и связалась со мной, чтобы спросить моего совета относительно того, что теперь делать роботам с Новыми Законами. Эта комета рухнет прямиком на их головы. Я не нашел что ответить. А вы? Что предложили бы вы?

Тоня засмеялась усталым смехом и покачала головой.

— Ах, Губер! Милый, милый Губер! Единственное, что им можно посоветовать, это посмотреть на остальную часть Вселенной, затем — на ту ситуацию, в которой они оказались, и сделать соответствующие выводы. Хотя, конечно, их положение гораздо хуже нашего.

— Хорошо, — проговорил Губер, сделав над собой последнее усилие, чтобы его голос звучал тверже. — Что же делать нам?

Тоня откинулась на спинку стула, потерла глаза и уставилась в потолок.

— Нам предстоит сделать две вещи. Во-первых, я хотела бы повнимательнее присмотреть за Беддлом и Гилдерном. Они наверняка что-то замыслили. Джадело Гилдерн никогда и ничего не делает просто так. Я хочу знать, что у них на уме.

— Мы уже занимаемся этим, — вставила Синта. Она испытывала огромное облегчение от того, что Губеру удалось образумить Тоню. — Что же во-вторых?

— Во-вторых, мы должны признать свое поражение.

— Простите, мадам? — переспросила Синта, опасаясь, что она ослышалась.

— Губер прав. Теперь изменить ничего нельзя, — объяснила Тоня, ткнув пальцем вверх. — Они знают, где находится комета, они намерены добраться до нее и обрушить на свою несчастную планету, надеясь на то, что она переменит все к лучшему и не перебьет всех жителей до последнего. А я по-прежнему не верю в то, что им это удастся. У них для этого нет ни навыков, ни опыта. Кроме того, я видела одну планету, на которой попытались предпринять что-то подобное, и этот план не удался. После этого меня долго мучили кошмары, и, с тех пор как я услышала про план Лентралла, они снова стали посещать меня. Я думаю, этот план погубит планету. Но у нас нет иного способа остановить этих безумцев, кроме как сбить все их космические корабли.

Сбить их космические корабли? Губер полагал, что ему удалось настроить Тоню на иной лад, но после этих слов в его душу закрались сомнения. В какой-то момент его пронизал ужас при мысли о том, что Тоня может решиться на подобное сумасшествие и действительно отдать такой приказ.

— Надеюсь, ты не… — начал он и боязливо осекся.

— Нет, — устало ответила Тоня, — конечно, нет. Во-первых, у нас нет достаточно огневых средств, чтобы сделать это, а во-вторых, я думаю, что даже если я отдам такой приказ, его никто не станет выполнять. Но иначе остановить их невозможно. — Тоня встала и снова подошла к панели коммуникатора. Она активизировала широкий плоский экран монитора и вывела на него изображение ночного неба, которое транслировали установленные на поверхности планеты камеры. Это была изумительная картина, полная тихой красоты и очарования: черный бархат, усыпанный драгоценными камнями звезд разного размера и цвета — белыми, желтыми, голубыми и красными. Одни мерцали, другие горели постоянным ровным светом. — Если мы не можем их остановить, значит, мы должны им помочь и проследить, чтобы все было сделано как надо. Я намерена сделать заявление, в котором сообщу о том, что мы целиком и полностью поддерживаем проект и намерены оказать всевозможную помощь в его осуществлении, включая предоставление всего опыта, накопленного нами в этой области. Может быть, нам удастся хотя бы свести ущерб к минимуму.

Тоня Велтон на мгновение распрямила плечи, а затем снова сгорбилась, и в этой позе выражалось все — признание собственного поражения, униженность и растерянность.

— И конечно, остается еще одна проблема — возможность, что полиция все же вычислит, кто стоит за попыткой похищения у Дворца Правителя. Возможно, если мы станем помогать им, это собьет их со следа или не позволит им вышибить нас вон с планеты.

Тоня немного помолчала, а когда заговорила вновь, в голосе ее прозвучали все те чувства, которые она изо всех сил старалась держать внутри себя: злость, смущение, стыд и страх. Было видно, что слова даются ей с огромным трудом.

— И если — а точнее, когда они поймают нас, — сказала она, — возможно, наша помощь будет расценена в качестве смягчающего вину обстоятельства.

В предутренней темноте аэрокар медленно плыл над пустынными безмолвными улицами Депо и остановился недалеко от границы маленького городка. Просперо работал с приборами управления с мастерством опытного пилота и посадил машину в небольшое углубление, которое скрыло аэрокар от посторонних взглядов.

— Здесь я и сойду, — с нескрываемым облегчением заявил Норлан Фил. Затем он встал, открыл боковую пассажирскую дверь аэрокара, вылез наружу и с удовольствием размял затекшие руки и ноги. — Не обижайтесь, — обратился он через открытую дверь к двум роботам, — но я страшно рад, что наконец-то могу выбраться из этой чертовой машины.

— А как насчет тебя, друг Калибан? — спросил Просперо. — Ты уверен, что не хочешь поехать со мной? Решать надо сейчас.

— Нет, друг Просперо. Отправляйся в Валгаллу. Ты нужен там гораздо больше, чем я. Кроме того, тебе может понадобиться друг здесь, в Депо. Будет лучше, если я буду находиться здесь.

Фил глубокомысленно улыбнулся.

— Какие знакомые слова! — сказал он. — Просперо говорил мне то же самое, когда я отделился от нашей компании на Чистилище много лет назад.

— Будем надеяться, что путешествие, которое начинается с этого расставания, закончится более успешно, чем то, — проговорил Просперо.

— А вот сейчас путешествие продолжаешь ты, а не я, — заметил Фил. — Для меня это конечная остановка. По крайней мере до тех пор, пока на нас не свалится комета.

— Чем займешься, Фил? Куда пойдешь? — спросил Калибан.

Человек покачал головой, пожал плечами и улыбнулся.

— Понятия не имею. Куда-нибудь подальше, где меня не смогут отыскать. Куда-нибудь, где я смогу начать все сначала. Но сперва побуду некоторое время в Депо. Здесь меня никто не знает.

Депо представляло собой самое большое человеческое поселение на Утопии. Это был небольшой перевалочный пункт, куда стекались грузы, предназначенные для маленьких и изолированных поселений, разбросанных в восточной части Большой Земли.

— Не понимаю, — сказал Калибан. — Какой смысл приезжать сюда, зачем прятаться в городе, который будет уничтожен?

— Именно потому, что он будет уничтожен, — с усмешкой ответил Фил. — Это идеальное место для того, чтобы исчезнуть. Я смогу подобрать для себя новую личину и придумать любую легенду. Разве сможет кто-нибудь проверить данные на меня после того, как от Депо останутся лишь дымящиеся руины? А может быть, мне удастся подделать здешние документы прежде, чем они будут вывезены отсюда. Может, я смогу сделать так, что в них будет говориться, будто я — преуспевающий бизнесмен с крупным банковским счетом? После того как город будет стерт с лица земли, а его население окажется разбросанным по всей планете, кто сможет доказать, что это неправда?

Калибан смотрел на человека не меньше пяти секунд и только потом ответил:

— Должен сказать, у тебя хорошо получается мыслить на несколько ходов вперед. Любопытно заглянуть в череп преступника и посмотреть, что там делается.

Фил широко улыбнулся, а затем не смог удержать смеха.

— А может просто — в череп человека?

— Интересная поправка, хотя и вызывает тревогу, — сказал Просперо. — Прощай, Калибан. Прощай, Норлан Фил.

— До свидания, Просперо, — ответил Фил с широкой ухмылкой на усталом лице.

Больше говорить было не о чем. Калибан поднялся с сиденья и выбрался наружу. Фил захлопнул дверь. Аэрокар взмыл в воздух и, набирая скорость, полетел вперед, оставив Калибана и Фила внизу.

— Ну что ж, — проговорил Фил, — уж коли я решил попытаться исчезнуть, лучше не откладывать и приниматься за дело прямо сейчас. До свидания, Калибан.

— Прощай, Фил. Береги себя, — ответил робот.

Фил снова улыбнулся.

— И ты тоже, — сказал он, а затем помахал рукой, повернулся и пошел по темной улице.

Калибан посмотрел вверх — на аэрокар, который, направляясь на юг, уже успел превратиться в маленькую черную точку на фоне начавшего светлеть неба. Наконец он один. Он давно этого хотел и все же не мог отделаться от ощущения, что минуту назад утратил важную частицу самого себя. Он очень давно находился с Новыми роботами. А теперь… Теперь он был сам по себе. Но почему-то эта мысль не принесла ему удовольствия, как он этого ожидал.

Норлан Фил шел по улицам города, и ему было хорошо. Было так здорово дышать свежим воздухом и знать, что люди, которые охотятся за тобой, находятся в буквальном смысле на другом краю света. Это было прекрасно, просто прекрасно! Идти в сумраке раннего утра по городу, который только начинал просыпаться, и знать, что наконец-то свободен. Игра, в которую он так долго играл, окончена. Это было непросто — участвовать в состязании, в котором поселенцы играли против Железноголовых, а посередине поля находилась полиция Инферно. Короче говоря, нужно было крутиться, использовать любой шанс и при этом уворачиваться от сыплющихся со всех сторон ударов. Но рано или поздно он не успел бы увернуться. Иначе просто не могло быть. Таковы законы природы. Был только один шанс уцелеть — дождаться удобного случая и выйти из игры.

Ему это удалось. Он вышел.

Фил нашел маленькое кафе и заказал завтрак, который оказался вполне сносным. Он неторопливо поел за столиком у окна и просидел в этом уютном месте еще час или два, наблюдая за людьми, торопившимися на работу. Самому ему было некуда спешить.

Затем он расплатился наличными, обменялся любезностями с мужеподобной дамой, совмещавшей обязанности управляющего, официантки, поварихи и кассира, после чего выбрался на пыльную главную улицу Депо.

Теперь нужно было найти место, где остановиться, и заняться другими насущными делами. Ведь он бежал из Аида, имея с собой лишь ту одежду, в которой был, и небольшую сумму денег. До этого Филу уже пару раз приходилось терять все, что они имел, и, судя по всему, в этот раз будет точно так же. Однако эта перспектива не особенно его огорчала. Учитывая то, что вскоре весь этот чертов город должен быть полностью упакован и вывезен, работы здесь будет хоть отбавляй.

На плечо ему опустилась чья-то рука. Маленькая мужская рука с тонкими пальцами, но — жилистая и сильная.

— Доктор Ардоза, — проговорил в его ухо холодный, неприятный голос. — Доктор Барснелл Ардоза. Какая приятная неожиданность — встретить вас здесь! Правда, боюсь, вы уже носите иное имя. Может, вы снова стали называться Норланом Филом? Или придумали себе какое-нибудь другое?

Фил резко развернулся и встретился глазами с Джадело Гилдерном, начальником разведки Железноголовых.

— Привет, Гилдерн, — медленно проговорил он. — Полагаю, я могу по-прежнему называться Норланом Филом. По крайней мере в разговоре с тобой.

Гилдерн неприятно ухмыльнулся.

— По-моему, это разумно, — сказал он. — Но не волнуйся. Никто больше не узнает, кто ты на самом деле. Ни полиция Инферно, ни поселенцы. По крайней мере до тех пор, пока ты не разочаруешь меня. Как, по-твоему, это честная сделка?

— Да, вполне, — монотонным голосом ответил Фил.

— Вот и славно, — сказал Гилдерн. — Очень хорошо. Потому что до самого последнего момента я беспокоился относительно того, как мне удастся уладить мои дела здесь, в Депо. Трудно найти людей с навыками разведывательной работы — особенно таких, у которых была бы сильная мотивация ни в чем не разочаровывать своих нанимателей.

— Нанимателей? — переспросил Фил, ощутив, что у него в животе возникает холодный комок.

— Вот именно, — оскалился Гилдерн. — Считай, что сегодня тебе подвалила удача, Норлан. Тебе прямо в руки свалилась прекрасная возможность получить работу. И, между нами говоря, я не вижу для тебя возможности отказаться от нее.

Гилдерн пошел рядом с Филом, взяв его под руку. Со стороны этот жест мог показаться дружеским, даже ласковым, но пальцы Гилдерна сомкнулись на руке спутника подобно стальным клещам.

Джадело Гилдерн повел Норлана Фила прочь. И последний понял, что его надежды выйти из игры развеялись словно утренний туман.

Часть III. «До столкновения — 30 дней»

Глава 14

«Это все взаправду, — в который раз сказал себе Давло Лентралл. До предела измученный, он сел за стол и поставил перед собой поднос с едой. — Впервые в жизни ты являешься частью чего-то стоящего. Ты — один из тех, кто делает настоящее, важное дело — то, что своей смертью пытался не допустить Кейлор». Давло моргнул и тряхнул головой. Он хотел привести свои мысли в порядок, но они разбегались. Он знал, что должен поесть, поскольку огромная работа требовала огромных энергетических затрат, но слишком сильно устал, чтобы чувствовать голод.

Некоторое время Давло сидел неподвижно, бессильно сложив руки на коленях, и только потом заставил себя немного перекусить. Он был в плохой форме, он терял вес и знал это, но для того, чтобы получше следить за собой, у него не оставалось ни времени, ни сил.

Почему его послали именно сюда? Правитель Крэш лично предложил ему (или точнее было бы сказать, вежливо приказал?) присоединиться к бригаде, осуществлявшей подготовительные работы в космосе. Почему? Давло не мог сказать наверняка. Может быть, Правитель полагал, что для Давло станет наградой воочию видеть, как задуманное им воплощается в жизнь? А может, он полагал, что события последних недель пошатнули его психику, и решил сослать Лентралла подальше — туда, где в него не сможет вцепиться свора ненасытных репортеров?

Давло Лентралл посмотрел в иллюминатор космического корабля поселенцев. За ним простиралась необъятная Вселенная и находилась самая фантастическая вещь, которую ему только приходилось видеть в своей жизни. Всего в десяти километрах от корабля в черном пространстве космоса плыла ледяная гора — комета Грега.

Это была уже не абстракция из недр компьютера и не голографический образ. Она была настоящей. Она находилась совсем рядом. И она была огромной — гораздо больше, чем он представлял себе. Цифры, которыми Давло оперировал в своих расчетах, не могли дать даже приблизительного представления о размерах этого чудовища. Половина его туловища терялась в тени, но даже при этом оно занимало уже половину неба и продолжало увеличиваться. Сейчас благодаря усилиям Давло Лентралл а этот мрачный темно-серый монстр, приплывший из мрачных глубин космоса, был нацелен прямехонько на Инферно.

Очень приблизительно комету можно было бы сравнить с вытянутым сфероидом, но сказать только это значило бы не сказать ничего. Это была настоящая, пусть и маленькая, планета со своей географией, которая могла бы дать работу целому поколению картографов. Ее поверхность была изрыта кратерами, на ней возвышались утесы, пролегали трещины, расщелины, изломы.

Комета Грега относилась к разряду так называемых темных комет. В звездной системе, к которой принадлежала Инферно, имелось сколько угодно обычных, классических комет, которые принято называть «грязными снежками», поскольку они в основном состоят из водяного пара и замерзших газов. Однако ученые заметили, что по не изученным пока причинам звездные системы, в которые еще не окончательно сформировались планеты, порождают много темных комет. В звездной системе, где находилась Инферно, помимо нее имелись всего лишь две планеты, которые пока что можно было считать газовыми гигантами, довольно жидкий астероидный пояс, а также много разного космического мусора — комет, астероидов и так далее.

Темными кометы назывались потому, что состояли из скального материала и «отращивали» не такие яркие хвосты, как другие их товарки, и стояли ближе других небесных тел к астероидам, закованным в ледяной панцирь. Комета Грега содержала в себе особенно много скального материала, но в ее составе присутствовал также лед и другие испаряющиеся субстанции. Над поверхностью огромного чудища витал туманный нимб, состоявший из газа, пыли и ледяных осколков. Тут дрейфовало и огромное количество каменных обломков самых разных размеров — от невидимых глазу, размером с молекулу, до здоровенных, величиной с добрый аэрокар. Какие-то из них оторвались от кометы в результате нагревания ее и, как следствие, испарения ее поверхности, другие являлись следствием человеческого вмешательства.

На ближайшем к комете корабле включили прожектор. Сноп света пробил облако пыли и вычертил на поверхности чудища круг света — такого яркого, что он казался нереальным в этом темном мире. В этом круге Давло увидел цилиндрический предмет и сразу узнал его. Это был один из десятков реактивных двигателей, установленных на комете. Давло сам рассчитывал, в каких точках их надо устанавливать и в какой последовательности запускать, чтобы предотвратить вращение кометы. Это была тяжкий, изнурительный труд, но он уже подошел к концу. Комету удалось стабилизировать, и теперь она двигалась в направлении светила.

Но оно уже не сможет растопить комету Грега. Давло предусмотрел для нее специальный защитный «зонтик» — огромный и тонкий экран, дрейфовавший теперь примерно в километре от кометы со стороны солнца и укрывавший ее от его лучей.

Если бы этого не было сделано, лучи заставили бы комету Грега кипеть и испаряться. К этому моменту она потеряла бы значительную часть своего объема и превратилась в подобие запятой. У нее появился бы хвост, и в скором времени она вообще походила бы на облако пыли. Но защитный экран предотвратил таяние кометы и сохранил ее в целости.

Экран, движимый солнечным ветром, медленно плыл над поверхностью кометы. Примерно через день они сблизятся, и экран окутает комету. Она станет напоминать большое яйцо, завернутое в носовой платок. В некоторых местах ткань порвется, еще где-то будет надрезана сознательно, чтобы можно было работать с установленными на поверхности кометы устройствами, но на конечный результат это не повлияет. Экран будет все так же надежно защищать поверхность кометы Грега от солнечных лучей.

Давло Лентралл помимо своей воли думал о том, как воспринимал бы все происходящее Кейлор. Наверняка он отпустил бы какое-нибудь саркастическое замечание, препарировал бы весь план и с присущей ему язвительностью в нескольких словах сформулировал бы все его слабые стороны. А может быть, он чересчур очеловечивает Кейлора? Робот погиб в отчаянной попытке предотвратить захват кометы. Неужели он, Давло Лентралл, мог быть настолько наивным, полагая, будто Кейлор захочет стать свидетелем происходящего без того, чтобы Три Закона не взяли над ним верх и не толкнули на отчаянный шаг! В последнее время Давло начинал все лучше понимать, что значит отчаяние и как оно может заставить сделать нечто опасное.

С первого взгляда было видно, что роботов здесь нет. Давло снова выглянул в иллюминатор и увидел две крошечные фигурки, одетые в космические скафандры. Они волокли по поверхности кометы какой-то большой объект, который отсюда разглядеть было нельзя. Стоит им сделать неверный шаг, стоит их грузу перекоситься, и они вместе с ним непременно рухнут в одну из многочисленных глубоких трещин, избороздивших комету, а это означает неминуемую смерть. Будь здесь хотя бы один робот, он ни за что не позволил бы людям так безрассудно рисковать собой.

Давло взглянул на циферблат настенных часов и увидел, что его перерыв подошел к концу. Он начал есть — больше из чувства долга, нежели от голода — механически и не ощущая вкуса пищи. Давло не терпелось вернуться к работе. Ему еще предстояло провести окончательные расчеты, связанные с установкой главных реактивных двигателей. Только подумать, ему поручили заниматься этой ничтожной, унизительной работой! Ему, Давло Лентраллу, единственному из людей, кто сумел разглядеть потенциал кометы Грега, кто вынянчил эту мечту и разработал этот план! Ему по праву должны принадлежать все лавры и восхищение, а он вместо этого вынужден выполнять обязанности помощника инженера-вычислителя.

Именно таким образом Давло рассуждал бы еще несколько недель назад, но сейчас все переменилось, и он смотрел на это уже другими глазами. Здесь работало много других людей — в основном поселенцев, — которые обладали гораздо большим опытом в вычислении траекторий движения малых небесных тел в космическом пространстве. Давло смотрел на порученную ему работу как на епитимью и покорно принимал ее. «Благородный порыв» и «гениальное предвидение» доктора Лентралла уже привели к тому, что самый близкий его помощник выбрал смерть, лишь бы только воспрепятствовать воплощению его планов. Каждый раз, когда кто-то здесь узнавал его и начинал поздравлять, Давло испытывал смущение и стыд. Большинство членов бригады уже поняли это и старались избегать неприятной для молодого ученого темы, а заодно и его самого.

Но Давло прислали сюда для того, чтобы работать, и он принял это. Он брался за все, что ему поручали, и старался выполнять любые задания как можно лучше. Кроме того, работа помогала ему отвлечься от мрачных мыслей. Каждая секунда его времени была занята тем, чтобы правильно решить уравнение, вычислить необходимую нагрузку каждого из двигателей, рассчитать скорость вращения. Хуже всего ему приходилось в свободное от смен время, особенно по ночам, когда он лежал на спине, вглядывался в темноту и думал о возможных ошибках. Нет, поздравления ему были совершенно ни к чему.

Что-то внутри него изменилось. А может быть, просто умерло, выгорело, когда он смотрел, как Кейлор убивает себя. Умер ли прежний Давло Лентралл вместе с Кейлором? Занял ли его место кто-то другой, или сейчас он представлял собой просто двигающуюся, говорящую, но пустую оболочку человека?

Нет, хватит. Лучше думать о чем-нибудь другом. Например, о работе.

Первоначально Давло рассчитывал изменить курс кометы с помощью мощного взрыва обычной ядерной бомбы, но этот план был значительно улучшен благодаря поселенцам, которые предложили использовать взрывной ускоритель. По сути дела этот их В-ускоритель представлял собой ядерную бомбу, помещенную в мощное силовое поле в виде ракетного сопла. Оно должно было направить энергию, которая высвободится при взрыве, в нужном направлении и таким образом создать гораздо более сильную и, главное, управляемую тягу.

Разумеется, помимо этого ускорителя на поверхности кометы были установлены и другие, более мелкие. После того как ее курс изменится и она окажется нацелена на Инферно, комета будет находиться все еще довольно далеко от планеты. Их пути должны будут сойтись только через тридцать два дня после перенацеливания, но незадолго до столкновения комета будет расщеплена на несколько более мелких кусков, каждый из которых должен удариться в определенную точку поверхности Инферно. И каждый из них будет нести на себе более слабый, неядерный реактивный двигатель, которому предстоит корректировать его курс.

Именно эта часть плана вызывала наибольшее беспокойство у Давло. Именно она представляла собой наибольшую опасность. Теоретически люди-операторы и обычные компьютерные системы могли справиться со столь сложными вычислениями. Но в соответствии с планом комета Грега должна быть расщеплена ровно на двенадцать кусков, и не было никакой гарантии, что ее огромное тело распадется на части именно такого размера, какой нужен. Кроме того, в результате направленных взрывов, которые разрушат комету, в разные стороны разлетятся тысячи более мелких обломков, и они могут повредить какой-нибудь из ускорителей. А может случиться и так, что тот или иной кусок кометы окажется меньше размером, чем предполагалось, а тогда вся тщательно просчитанная последовательность событий пойдет прахом, и они выйдут из-под контроля. Но, с другой стороны, в наличии имелись запасные двигатели, так что если какие-то из них окажутся повреждены, их функции возьмут на себя другие.

Казалось бы, все предусмотрено и никаких «если» быть не может, но мучительные сомнения по-прежнему не оставляли Лентралла. Возможность того, что в какой-то части плана произойдет сбой, все равно существовала, а вот в какой, заранее сказать не мог никто. Такой оборот событий потребует немедленных действий в реальном масштабе времени и оперативного решения возникших проблем.

На заключительном этапе потребуется производить тысячи операций одновременно. Необходимо будет в одно и то же время контролировать и корректировать траектории полета сразу двенадцати огромных обломков кометы, следить за тем, чтобы они не пересеклись, чтобы каждый из кусков упал точно в предназначенное ему место, чтобы облака пыли от взрывов не помешали осуществлению плана.

Но что бы там ни говорила теория, практика показывала, что такая задача не по силам людям, даже если им помогают компьютеры. С ней мог бы справиться только тот, кто обладал бы человеческой способностью принимать решения и умением компьютера быстро и точно производить вычисления. Иначе говоря — робот. И то — не любой. Для обычного робота подобная задача тоже не по плечу. Когда ему придется обрабатывать информацию, поступающую по сотне сенсорных каналов одновременно, его позитронный мозг расплавится в считанные секунды.

Единственный способ добиться успеха на заключительной стадии операции — это передать контроль над нею Ди и Думу. А это означает вручить судьбу всего проекта в руки «трехзаконного» робота и его компьютерного партнера.

Но если Кейлор предпочел убить себя, чтобы только не участвовать в перехвате кометы, можно ли рассчитывать на то, что Ди возьмет на себя руководство операцией и при этом не свихнется? Или просто не откажется сотрудничать с людьми?

Те же самые вопросы не давали покоя Альвару Крэшу, когда он вместе с женой садился в аэрокар, чтобы совершить короткий перелет от Северной Резиденции к Центру преобразования климата. Последние дни текли однообразно и по одинаковому расписанию. Каждое утро супруги вставали, летели в Центр, проводили целый день, разбираясь с различными деталями операции по захвату кометы, затем возвращались в Резиденцию, чтобы поужинать и поспать — по крайней мере, попытаться уснуть, прежде чем подняться с постели на следующее утро, чтобы все повторилось сначала.

Крэш не ожидал, что на него обрушится такая лавина работы, что каждый день ему предстоит принимать такое огромное количество решений. Несмотря на мощь, возможности и опыт, которыми располагал Центр преобразования, работающие здесь люди и роботы не могли брать на себя ответственность за некоторые решения и оставляли их на усмотрение Правителя. Кроме того, вне Центра существовало множество людей, которые ни за что не желали подчиняться приказам, поступающим от робота, сколь бы разумными эти приказы ни были. А еще было множество вещей, о которых не знали Ди и Дум, но был прекрасно осведомлен Правитель: как лучше найти подход к тому или иному местному начальнику, на какие припасы можно сбросить цену, если как следует поторговаться, а на какие — нет, в каких случаях нужно приказывать, а в каких — просить об одолжении, до какой степени можно давить на людей и когда следует остановиться.

Но так или иначе, вся работа шла через Центр преобразования. Поначалу Крэш прибыл на Чистилище только для того, чтобы начать отсюда работу, но вскоре понял, что командный пункт ему придется перенести именно сюда и отсюда руководить всей операцией.

Фреда забралась в аэрокар и устроилась на сиденье рядом с мужем. Дональд сел на место пилота, проверил приборы, а затем мягко поднял машину в воздух и направил ее в сторону Центра.

До сих пор подготовительные работы по захвату кометы шли довольно успешно, и все же Крэша не оставляло беспокойство. В егоголове постоянно вертелась мысль о том, что Ди считает их планету вымышленной, и он размышлял о том, плюс это или минус.

— А ты что об этом думаешь? — обратился он к жене.

Фреда повернулась к мужу и посмотрела на него с удивленной улыбкой.

— О чем? Мне сложно высказывать свое мнение, если я не знаю, о чем именно.

— Извини, что-то я совсем… Как, по-твоему, Ди и Дум способны взять на себя руководство операцией?

— Не знаю, — чистосердечно ответила Фреда. — Я каждое утро проверяю состояние Ди, наблюдаю за ее поведением, пытаюсь понять ее. Но существует одно базовое обстоятельство, которое осложняет эту задачу. Она не воспринимает все происходящее как реальность. Мне понятно, какой логикой руководствовались те, кто внушил ей, что наш мир — всего лишь иллюзия, но я испытываю большие сомнения относительно мудрости этого шага. От ее решений зависит так много, а она полагает, что это всего лишь игра! Она совершенно спокойна, как будто все это задумано и устроено исключительно ради ее развлечения.

— С ее точки зрения, так оно и есть, — заметил Крэш. — Ди воспринимает мир Инферно как головоломку, с которой ей предстоит либо справиться, либо признать, что она неразрешима. — Несколько мгновений Правитель молчал, а затем снова заговорил: — Я совершенно согласен с твоим определением, но в то же время хотел бы отметить, что до сих пор ее работа всегда оказывалась безупречной. Пусть даже она и не воспринимает все это всерьез, но трудится на совесть. Может, только это и имеет значение?

— Хотелось бы надеяться, — откликнулась Фреда, — поскольку я не представляю, что нам делать, если мы вдруг решим, что не можем ей больше доверять. Теоретически, мы могли бы, образно говоря, выдернуть штепсель из розетки и взвалить всю работу на Дума. Но я боюсь, что сейчас это уже невозможно. Они двое слишком тесно связаны, слишком привыкли друг к другу, чтобы мы могли просто взять и отключить одного из них.

— А Ди у них за главного, — полувопросительно сказал Крэш. — Мне кажется, что она воспринимает Дума всего лишь как большой калькулятор.

— Нет! — довольно резко отрезала Фреда. — Думать так означает расставлять ловушку, в которую легко угодить самому. Когда речь идет о взаимодействии с людьми, она, бесспорно, играет первую скрипку, но это лишь крохотная часть их работы. Во всех остальных областях они равны. Когда же дело доходит до вычислительных процессов, то здесь на первый план неизменно выходит Дум. Да, он всего лишь обычная машина, не наделенная разумом, но нагрузка на нем лежит огромная. Нам не просто нужен каждый из них, они нужны нам оба и одновременно.

— Бывают времена, когда я думаю, что мне вообще ничего этого не нужно, — с тяжелым вздохом признался Крэш.

Больше никто не произнес ни слова. Вскоре аэрокар плавно пошел на посадку и приземлился на ровную площадку перед входом в Центр преобразования.

Крэш, Фреда и Дональд вошли в комнату 103 Центра преобразования и заняли свои обычные места за панелью управления, стоявшей ближе к модулю Ди. Обязанности каждого из них были давно распределены. Крэш рассматривал большие и малые проблемы, которые ставила перед ним Ди, и принимал решения. Фреда, консультируясь с Соггдон и другими экспертами, следила за работой Ди. До сих пор Первый Закон практически не оказывал воздействия на ее поведение, и это само по себе вызывало тревогу.

У Фреды хватало дел. Чтобы сохранять иллюзию того, что и Инферно, и ее Правитель являются всего лишь имитацией, она не могла открыто говорить с персоналом Центра, когда Ди их слышала. Поэтому во время общения с Ди Фреда выступала в качестве молчаливого советчика и формулировала свои рекомендации либо придушенным шепотом, либо царапая записки на листках бумаги.

Что же касается Дональда, то он поддерживал постоянную гиперволновую связь с офисом Крэша в Аиде. Робот отвечал на поступавшие из столицы нескончаемые запросы, давал разъяснения и, если возникала необходимость, просил Правителя принять решение по тому или иному поводу.

Испытывая чувство очень близкое к страху, Крэш сел за панель управления. Скоро все будет готово, но неумолимо бегущее время все равно пугало его. Близок, очень близок тот момент, когда предстоит принять последнее, окончательное решение. Крэш посмотрел на электронные часы на противоположной стене. Они были установлены на обратный отсчет и показывали время, остающееся до захвата кометы Грега. Девяносто четыре часа. Когда на электронном дисплее возникнут четыре нуля, он должен будет выбрать что-то одно: либо направить комету на Инферно, либо встать, повернуться спиной и выйти из этого зала, оставив позади все то безумие и хаос, которые привели его сюда. Сначала ему казалось, что он готов без колебаний идти до конца, но сейчас былая уверенность уступила место сомнениям. Ему казалось, что он уже не контролирует ситуацию, а напоминает корабль, влекомый вперед неуправляемой силой стихии. Если предположить — только предположить! — что он изменит свое решение и поймет, что перенацеливание кометы является чудовищной ошибкой. Хватит ли у него мужества сказать об этом во всеуслышание и отменить операцию?

— Доброе утро, Правитель Крэш, — проговорила модуль Ди сразу же, как только он надел наушники.

— Доброе утро, Ди, — слегка охрипшим голосом ответил он. — Что у вас с Думом новенького для меня сегодня утром?

— Очень много всего, как вы сами понимаете. Но есть одна вещь, которую, как мне кажется, нам следует обсудить в первую очередь.

Крэш откинулся на спинку кресла и потер переносицу. Судя по тому, как начинается день, он будет не из легких.

— И что же это такое?

— План, который я взяла на себя смелость назвать «Последний барьер». Он позволяет вам в случае необходимости отменить операцию уже после того, как комета будет перенацелена. Дум проделал большую часть необходимых вычислений и закончил с ними несколько минут назад.

— Каким же образом мы сумеем отменить операцию после того, как направим комету на Инферно? — ошарашенно спросил Крэш.

— Насколько вам известно, на поверхности кометы установлено большое количество зарядов, с помощью которых в определенный момент предполагается расколоть ее на куски.

— Ну и что из этого следует?

— В основном все эти заряды оснащены либо амортизирующими устройствами, либо установлены под различными углами к траектории движения кометы и помещены в силовое поле. Это сделано для того, чтобы ограничить нежелательное раздробление и последующий неконтролируемый разлет обломков после того, как заряды будут взорваны один за другим в строго определенной последовательности. Если же отключить силовые поля и амортизирующие устройства и взорвать заряды в иной последовательности и почти одновременно, можно в течение нескольких секунд разрушить всю комету, превратив ее буквально в облако мелких камней.

— Но это облако все равно будет двигаться по направлению к планете, — возразил Крэш, — и, когда доберется до нее, может натворить немало бед.

— Это не совсем так, Правитель. Если произвести взрывы должным образом и задолго до предполагаемого столкновения, их сила может придать обломкам такое ускорение, что они разлетятся в разные стороны и не заденут планету. Наши вычисления показывают, что даже в самом худшем варианте девяносто процентов обломков кометы не заденут Инферно и направятся по траектории в сторону солнца. Из той незначительной части обломков, которые все же достигнут Инферно, девяносто процентов упадут либо в эвакуированные районы, либо в воды Южного океана.

— Но даже при этом примерно один процент того, что останется от кометы, рухнет на поверхность Инферно, и мы не сможем ничего предпринять, — сказал Крэш.

— Да, некоторые районы будут подвержены повышенной опасности, — ответила Ди. — Небольшие обломки будут падать на поверхность планеты в течение тридцати двух часов после взрыва зарядов. Однако опасность для населенных районов будет составлять примерно одно падение на сто квадратных километров. С такой же вероятностью живущий там человек может подвергнуться удару молнии во время грозы.

— Но, надо полагать, в некоторых районах опасность будет выше? — предположил Крэш.

— Да, сэр. Чем ближе к месту, где должно было произойти первоначальное столкновение, тем выше будет концентрация падающих обломков. Однако все люди, находящиеся в таких районах, должны предварительно укрыться. И в таком случае максимальная опасность в населенных местностях составит одно падение на квадратный километр. Большинство падающих предметов составят камни массой до одного килограмма.

— Какую отсрочку нам это даст? — спросил Крэш. — Каков последний срок, когда мы сможем принять решение о взрыве кометы?

— Для того чтобы уложиться в параметры, которые я только что привела, взрыв необходимо произвести не позже чем за девяносто две минуты и пятнадцать секунд до запланированного столкновения.

— Неплохо, Ди, — сказал Крэш. — Очень даже неплохо.

Фреда и Соггдон слышали этот разговор, каждая через свои наушники. На лицах женщин читалась нешуточная обеспокоенность. После последних слов Крэша Фреда, чиркнув себя большим пальцем по горлу, велела ему отключить микрофон. Тот же жест повторила и Соггдон.

— Минутку, Ди, — сказал Крэш, — я хотел бы обдумать эту идею.

— Хорошо, сэр, — ответила Ди.

Крэш отключил микрофон и снял наушники.

— В чем дело? — спросил он. — Почему эта идея так встревожила вас обеих? Должен признаться, мне она кажется чрезвычайно заманчивой, поскольку предоставляет нам гораздо большее пространство для маневра.

— Дело в другом, — отмахнулась Фреда. — Дело в том, что это говорит робот! Робот совершенно в будничной манере, как ни в чем не бывало, предлагает обрушить на заселенную людьми планету тысячи метеоритов!

— Да хоть пятьдесят, хоть сто тысяч метеоритов! Ты же слышала, вероятная опасность для людей…

— Огромная, — вмешался Дональд. Только императив Первого Закона мог заставить его перебить Правителя планеты. — Опасность неприемлемо высока. И должен добавить, что здравомыслящий «трехзаконный» робот сделает все возможное, чтобы защитить человека даже от удара молнии. Этой опасностью также нельзя пренебрегать.

— Человеку такая опасность кажется маловероятной, но только не роботу, — согласилась Фреда.

— Постойте, — проговорил Крэш. — Вы так сильно разволновались из-за того, что Ди спокойно воспринимает возможность подобной опасности?

— Нет, — ответила Фреда, — я разволновалась из-за того, что у меня появились сомнения в ее психическом здоровье. Если робот предлагает нечто такое, что грозит масштабной и неконтролируемой опасностью для человека, он должен находиться на грани помешательства.

Крэш озабоченно посмотрел на Соггдон:

— Ваше мнение, доктор?

— Боюсь, что мне придется согласиться с доктором Ливинг, — сказала та, — но меня беспокоит еще и то, что до последнего времени все наши проверки и тесты свидетельствуют о совершенно нормальном функционировании Ди. Согласно их результатам конфликт Первого Закона находится у нее на нормальном уровне. А учитывая то, с какими расчетами она имеет дело, он у нее уже давно должен быть на предельно допустимом уровне. И все же этого нет.

— Может быть, вам следует поговорить с нею? — предложил Крэш.

Соггдон включила свой микрофон и заговорила:

— Модуль Ди, говорит доктор Соггдон. Я следила за вашим разговором с имитантом Правителя Крэша и должна признать, что удивлена твоей идеей с этим «Последним барьером». Я готова согласиться, что в предложенном тобой варианте угроза для каждого конкретного человека сравнительно невелика, но все же это план весьма и весьма опасен.

— Но, доктор, ведь речь идет об одних только имитантах, — ответила Ди. — Вряд ли стоит так волноваться из-за гипотетического риска, который грозит несуществующим существам.

— Наоборот, Ди, ты должна воспринимать опасность, грозящую имитантам, очень серьезно, и ты это знаешь.

Ди ответила после непродолжительной, но все же заметной паузы, и, учитывая то, с какой скоростью думают роботы, это также заслуживало удивления.

— Я хотела бы задать вам вопрос, доктор Соггдон. Скажите, какова цель проводящегося моделирования?

На лице женщины появилась уже не просто тревога, а неприкрытый страх.

— Цель… Она… Ну-у, для того, чтобы в деталях изучить различные технологии планетарной трансформации, для чего же еще!

— Я сомневаюсь в том, что вы говорите мне всю правду, доктор. Более того, я сомневаюсь в том, что в ваших словах есть вообще хотя бы капля правды.

— Но почему… Зачем я стала бы тебе лгать?

— Доктор, мы с вами обе прекрасно знаем, что вы далеко не всегда говорили мне правду.

Лоб Соггдон внезапно заблестел от выступившей испарины.

— Я… Прости, что ты сказала?

Крэш и сам заерзал в кресле. Неужели она догадалась о том, что происходит на самом деле? Ему такой исход всегда казался неизбежным. Рано или поздно Ди должна была догадаться о том, как обстоят дела в реальности, но почему, во имя Космоса, именно сейчас! Более неподходящий момент для прозрения позитронного мозга придумать было невозможно.

— Оставьте, доктор, — ответила Ди. — Сколько раз вы лично и ваши сотрудники обманывали меня! То вы «забывали» сообщить мне о том, что меняются те или иные обстоятельства, то не сообщали мне о каком-то важном повороте событий, и я узнавала о нем лишь с помощью собственных умозаключений. До самого последнего времени в тайне от меня держали и саму идею захвата и перенацеливания кометы. Я узнала о нем лишь от имитанта Правителя. Почему мне не сообщили прямо?

— Но почему тот способ, каким ты получила эту информацию, заставил тебя ставить под вопрос весь проект моделирования?

— Потому что, если исходить из ваших слов о том, какова цель этого моделирования, получаемая от него информация имеет весьма малую ценность для реального мира. Зато можно представить себе другой сценарий. Представим, к примеру, что на некоей планете колонисты заключили шаткий союз с поселенцами, и они вместе — посередине бушующего политического хаоса — пытаются перестроить экологию планеты, уже частично подвергшейся трансформации, экологию, которой до этого десятилетиями позволяли приходить в упадок. И вот с этой целью несколько лет назад они создали и привели в действие спаренную систему планетарного контроля, а иначе говоря — меня и Дума. Моделирование, которое мы выполняем, могло бы проложить путь к реальным действиям, которые предстоит предпринять в будущем. Какие уроки можно было бы извлечь, смоделировав такую сложную и необычную — почти невероятную — ситуацию? Почти никаких. Кроме того, эта симуляция идет в масштабе реального времени и продолжается немыслимо долго. Она длится уже несколько лет, но все так же далека от конца, как и в самом начале. Это непрактично. Какую полезную информацию она может предоставить реальным проектам изменения климата, если неизвестно даже, когда она кончится!

Ди помолчала, словно человек, который решил собраться с мыслями, и продолжила:

— Все это напоминает бессмысленную потерю человеческого времени. Моделирование напичкано ненужными деталями, которые только осложняют его процесс. Зачем, к примеру, придумывать и постоянно держать в виртуальной модели планеты тысячи людей-имитантов, с которыми мне приходится иметь дело? Зачем придумывать для каждого из них правдоподобную биографию? Я еще поняла бы, если в деталях были прорисованы ключевые персонажи — такие, например, как Правитель планеты, но моделировать настроение и варианты поведения несуществующих лесников или роботов-грузчиков, которые в процессе восстановления планетарной экосистемы играют даже не третьестепенную, а вообще последнюю роль… Этого я не понимаю. Могу привести и другие примеры совершенно ненужного усложнения сценария, как, например, какие-то странные роботы с Новыми Законами. Они-то для чего понадобились? Зачем нужно было их придумывать и вводить в сценарий?

Крэш не был роботехником, но теперь и он отчетливо видел грозившую им опасность. Ди слишком близко приблизилась к истине. Если она догадается, что люди, населяющие Инферно, являются не имитантами, а реальными существами, ей грозит обширный кризис Первого Закона, который она вряд ли сможет пережить. А без Ди шансы на успешное проведение заключительного этапа операции были близки к нулю.

Соггдон, без сомнения, тоже видела все это, и даже гораздо больше.

— К чему конкретно ты ведешь, Ди? — спросила она, изо всех сил пытаясь говорить будничным тоном.

— События, которые происходят на уровне симуляции, имеют мало общего с ее официально заявленной целью. Поэтому логично предположить, что на самом деле ее настоящая цель — совсем иная, и она преднамеренно, по каким-то неизвестным мне причинам, утаивается от меня. Что ж, поскольку я сумела разоблачить этот обман, можно предположить, что он хотя бы отчасти утратил свой смысл. Но мне кажется, что он стал совершенно бессмысленным, поскольку я наконец вычислила, что происходит на самом деле.

Соггдон и Фреда обменялись нервными взглядами, и первая, нацарапав на клочке бумаги записку, толкнула ее в сторону Фреды и Крэша. «Дела плохи, — говорилось там. — Лучше выяснить все сейчас, чем выжидать».

— Ну что же, Ди, давай предположим — только предположим и только для того, чтобы продолжить нашу дискуссию, — что ты права. Что же в таком случае, по твоему мнению, происходит?

— Мне кажется, что объектом эксперимента являюсь я, а не события, которые происходят в рамках моделирования. Точнее говоря, комбинация роботомозга и компьютера — меня и Дума. Я полагаю, что мы с ним являемся прототипом какой-то новой системы, которая предназначена для управления в сложных, запутанных ситуациях. А проводимая симуляция это всего лишь способ узнать, сможем ли мы с Думом усвоить достаточно сложную информацию и справиться с ней.

— Ага, — озадаченно кивнула Соггдон, а потом заговорила — очень медленно и осторожно, выбирая слова так тщательно, как только могла: — Я, разумеется, не имею права поведать тебе всей правды, поскольку это повлияет на чистоту эксперимента, но могу только сказать, что ты ошибаешься. Ни ты, ни Дум, ни вы вместе не являетесь объектом испытаний. Нас интересует именно моделирование, именно симуляция, которой вы заняты. Больше я сказать ничего не могу из-за опасений навредить эксперименту. Хочу просить тебя лишь об одном: относись к моделированию так, как если все в нем было совершенно, полностью реальным.

Крэш встревоженно посмотрел на Соггдон. Лоб женщины был покрыт крупными бисеринками пота. «Слишком близко, — сказал он себе. — Она подобралась слишком близко к правде».

После еще одной непродолжительной паузы Ди заговорила снова:

— Я сделаю все возможное, доктор Соггдон. И все же хочу напомнить вам, что заложенные в моем мозгу математические формулировки Трех Законов не позволяют мне относиться к чему-либо с такой же серьезностью, как к защите людей — настоящих людей! — от опасности. Я буду стараться, но я просто не могу — ни математически, ни физически — относиться к имитантам так же, как к живым людям.

— Я… Я понимаю, Ди. Но ты все же постарайся.

— Я постараюсь, доктор. Что вы думаете о предложении, которое я сделала Правителю? Должна ли я отозвать его обратно?

Соггдон посмотрела на Крэша и увидела, что тот ожесточенно трясет головой. В ее взгляде отразилось тоскливое недоумение, но все же произнесла:

— Думаю, что нет, Ди. Нам, которые следят за моделированием, любопытно узнать, какова будет реакция имитанта Правителя. Когда он вызовет тебя снова, следуй его инструкциям так, как если бы этого разговора между нами не было.

— Но во время него вы велели мне относиться к имитантам так же, как к живым людям. Два этих указания противоречат друг другу.

Соггдон вытерла лоб трясущейся рукой.

— Жизнь полна противоречий, — уклончиво сказала она. — Попытайся лавировать между ними и сделай все, что сможешь. Конец связи.

Женщина выключила микрофон и рухнула в пустое кресло перед панелью управления.

— Великий Космос, что творится! — Она в отчаянии потрясла головой. — Мы в ловушке, и я не представляю, как нам удастся из нее выбраться.

— А нам и не надо никуда выбираться, — проговорил Крэш. — Пусть все останется пока как есть. Ди уже начала что-то подозревать и рано или поздно догадается о том, как обстоят дела на самом деле. Это теперь лишь вопрос времени. И только Космос знает, как она себя тогда поведет. Я намерен немного подождать, прежде чем снова выходить с ней на связь, поскольку после состоявшегося между вами разговора это возбудило бы в ней еще большие подозрения. Затем я снова поговорю с ней, одобрю ее план «Последний барьер» и прикажу, чтобы она сделала все необходимые для него приготовления.

— Но, Альвар, — возмутилась Фреда, — ты хочешь приказать ей поставить людей под угрозу! Если потом она узнает о том, что нарушила Первый Закон, или если она найдет способ выполнить приказ доктора Соггдон о том, чтобы относиться к имитантам как к живым людям…

— Они и есть живые люди, — мягко напомнил Крэш.

— Но она об этом не знает, а ей приказали относиться к ним как к настоящим. И если она подчинится твоему приказу приготовиться к «Последнему барьеру»… — Фреда растерянно покачала головой. — Честно говоря, я даже не представляю, каким образом ей удастся проскользнуть между этими противоречиями.

— Честно говоря, меня это совершенно не волнует. Для меня главным является другое. Ди должна продержаться достаточно долго для того, чтобы осуществить начальные запуски, а затем — либо провести финальное нацеливание фрагментов кометы, либо привести в действие «Последний барьер». Вот и все. А вы обе, по-моему, больше озабочены психическим здоровьем робота, нежели судьбой всей планеты.

— Две эти вещи неразрывно связаны друг с другом, — напомнила Соггдон.

— Вот и позаботьтесь о том, чтобы она не спятила хотя бы до тех пор, пока мы не закончим с кометой — тем или иным способом. Это все, что мне надо.

Несмотря на внешнее спокойствие, Крэша обуревали сомнения. «Последний барьер»… Ни Фреда, ни Соггдон, ни Дональд, ни даже модуль Ди не подозревали об одной вещи: «Последний барьер» значительно все упрощает. До разговора с Ди Крэш с ужасом думал о том моменте, когда ему придется принять окончательное решение: менять курс кометы или нет. Теперь же оказывалось, что это решение вовсе не обязательно будет окончательным. У Крэша появилась спасительная лазейка на тот случай, если что-то вдруг пойдет не так. Он может отдать приказ о перенацеливании кометы, и потом в его распоряжении будет еще почти месяц, чтобы выявить возможные ошибки и принять новое решение.

Казалось бы, губернатор должен был испытывать облегчение, но он его не чувствовал — именно потому, что теперь ему было куда легче отдать приказ об изменении курса кометы.

Он испытывал почти непреодолимое искушение сделать это. На его плечи давил непосильный груз затраченных денег, усилий, поставленного на карту политического капитала, данных людям обещаний. Откажись он от операции, все это окажется выброшенным впустую. Все это подталкивало Крэша к тому, чтобы отдать приказ о начале операции, — вне зависимости от того, правильным будет это решение или нет. Если подобные сомнения мучают его сейчас, то как же он будет себя чувствовать, когда до столкновения останется девяносто две минуты?

Глава 15

— На данный момент, пожалуй, все, друг Калибан, — сказал Просперо, стоявший перед панелью коммуникатора в своем кабинете, глубоко в подземельях Валгаллы. На экране монитора было изображение Калибана, находившегося в этот момент в Депо. Роботы разговаривали по очень надежной и максимально защищенной линии связи. — Боюсь, сейчас мне нужно торопиться. Мы должны подготовиться к полной эвакуации Валгаллы на тот случай, если в этом возникнет необходимость.

— Я был бы искренне удивлен, если бы она не возникла, — ответил Калибан.

Просперо внимательно посмотрел на своего друга. Внешность робота редко выдает его чувства, но либо Просперо пытался убедить себя в этом, либо Калибан действительно нервничал, причем очень сильно. Что ж, учитывая сложившуюся ситуацию, удивляться тут нечему.

— То есть ты считаешь, что они действительно изменят курс кометы? Довел ли ты до их сведения наш протест? Изложил ли наши аргументы против этого шага?

— Я пытался это сделать. Я даже составил петицию и собрал под ней подписи людей, выступающих против плана Правительства. Я делал попытки объединить различные группы этих людей. Но даже те люди, которые категорически против перенацеливания кометы, не хотят иметь со мной ничего общего. Похоже, они полагают, что союз с Новыми роботами принесет им больше вреда, нежели пользы.

— Это неудивительно, хотя и неприятно, — отозвался Просперо. — Ну что ж, если они не хотят нас слушать и если наши голоса не вписываются в хор оппозиции, пусть другие воюют против кометы. Мы же сосредоточим внимание на том, чтобы спасти от нее наших граждан. Я внимательно изучил предложенный тобой список ближайших мест эвакуации. — В надежде соблюсти хотя бы видимость порядка в такой широкомасштабной операции человеческие власти отвели различным группам эвакуируемых различные районы. Стоит ли говорить, что Новые роботы получили далеко не самые лакомые кусочки. — Ты называешь квадрат 236 в качестве самой безопасной местности.

— Да, с геологической точки зрения это наиболее стабильный из выделенных нам участков, кроме того, в этом районе будут также минимальными последствия падения метеоритов и ухудшение погоды, которое наступит сразу же после столкновения.

— Что ж, — сказал Просперо, — приготовь этот квадрат к приему примерно шестидесяти процентов нашего тяжелого оборудования и примерно такого же числа наших граждан. Остальную часть населения мы распределим по другим квадратам. Нельзя позволить, чтобы мы все исчезли с лица земли, если в квадрате 236 вдруг случится какая-нибудь катастрофа. Я согласен с тобой в том, что эта местность сравнительно безопасна, но страшно подумать, что случится, если в этот квадрат упадет большой обломок кометы. И вот еще что. Организуй размещение десяти процентов наших граждан в квадрате 149.

— Но 149-й — это самый опасный участок из всех, которые нам выделили! Я считаю, что туда нам не следует отправлять вообще никого из Новых роботов.

— Да, я видел твои рекомендации, — сказал Просперо. — И должен признаться, они удивили меня. Я хотел бы, чтобы ты хоть изредка смотрел на карту планеты не только той, которой она является сейчас, но и такой, какой станет впоследствии. Конец связи. — Просперо выключил коммуникатор и повернулся к «новозаконному» роботу, стоявшему в дальнем углу комнаты. — Итак, Лакон, ты до сих пор не понимаешь, почему я уже не до конца доверяю нашему другу Калибану?

— Нет, Просперо, не понимаю.

Просперо окинул свою «помощницу» взглядом, в котором читалось нечто похожее на разочарование. Лакон-03 была высокой и угловатой, подобно всем роботам с Новыми Законами, но временами она оказывалась совершенно не способна мыслить стратегически и заглядывать в завтрашний день. Калибан уже доказал, что не годится на роль вице-лидера после него, Просперо, интересно, удастся ли это Лакон-03?

— Карта, Лакон, карта. Если фрагменты кометы упадут в нужные точки и произойдут запланированные экологические изменения, квадрат 149 окажется в нескольких километрах от новой береговой линии и превратится в лучшую местность на три тысячи километров в округе. Это будет самый большой порт в нашем полушарии, и этот порт будут контролировать Новые роботы. К тому моменту, когда это произойдет, мы уже будем там. Мы заявим свои права на эту местность — не просто потому, что нас туда эвакуировали, а потому, что, поселившись в этом месте, мы стали его владельцами.

— Но, посылая туда многих Новых роботов, ты ставишь их под угрозу, — возразила Лакон-03.

— Я рискую малым, чтобы добиться многого. Но и это еще не все.

Просперо повернулся к большому панорамному окну и окинул взглядом простиравшуюся за ним Валгаллу — ее залитые ярким светом улицы, элегантные плавные пандусы, которые вели с одного уровня на другой, роботов, переносивших свои пожитки и готовившихся покинуть эту юдоль покоя, оставив ее пустовать под своим каменным небом. Этот город, по сути, представлял собой все, что у них было, он являлся плодом их труда и выдающихся достижений. А люди собрались уничтожить его, превратить в ничто, стереть в порошок, как если бы его никогда не существовало, как если бы это отвечало их потаенным мечтам. Для Просперо это явилось очередным и очень важным уроком.

— Я предлагаю, — сказал он, — максимально использовать возможности, которые откроет для нас надвигающаяся катастрофа.

Пора.

После нескончаемых часов проверок и перепроверок, после того, как весь сценарий бесконечно проигрывался снова и снова, после того, как из системы были вычищены возможные ошибки, все наконец было готово. Настало время решать.

Правитель Альвар Крэш ходил взад-вперед вдоль панели управления и в тысячный, в десятитысячный раз смотрел на два огромных купола, стоявших на своих пьедесталах, двух оракулов, способных не только предсказывать будущее, но и творить его, если им дать такую возможность.

Крэш испытывал такое чувство, будто он провел в этой комнате всю свою жизнь, а остальной мир уже казался ему полузабытым расплывчатым сном. Он устало улыбнулся. Наверное, модуль Ди чувствует то же самое. Для нее весь мир представляется сном, пусть и математически выверенным.

Рядом с Крэшем находились и Соггдон, и Фреда, и Дональд, и еще целая куча экспертов, техников и советников, которые появились словно ниоткуда и буквально запрудили комнату. Людей привело сюда чистое любопытство, поскольку на этой стадии операции в них уже не было надобности. Крэш давно выслушал их, учел все точки зрения, взвесил «за» и «против». И сейчас никто не мог бы сказать ему то, чего бы он уже ни знал. Даже Ди и Дум не могли.

И вот среди этой толпы Крэш находился в полном одиночестве. Здесь не было лишь одного человека, который должен был присутствовать тут по праву. Но Давло Лентралл все еще находился с космофлотом, который выполнял работы по установке на комете двигателей и зарядов. Эта первая и самая важная работа космической группы была успешно выполнена, и теперь им оставалось только следить за поведением кометы и снимать телеметрические данные.

Впрочем, это тоже зависит от него. Если сейчас он, Альвар Крэш, Правитель планеты Инферно, решит сказать «нет», встанет и, повернувшись, выйдет из этой комнаты, комета просто уплывет в темные глубины космоса, чтобы появиться вновь лишь через два столетия. В таком случае и телеметрия окажется ни к чему.

Нет, об этом думать нельзя! Альвар Крэш знал, что ему делать, и притворяться, что это не так, не имело смысла. Разве он мог встать и уйти — сейчас, когда сделано так много! Разве мог он сказать «нет» и потом на протяжении всей жизни наблюдать, как планета медленно угасает, мучая себя вопросами «а если бы» и «если только»!

Он должен идти вперед. У него нет выбора. И это пугало его больше всего остального.

Заставив себя успокоиться, Крэш взял наушники и надел их на голову.

— Модуль Ди, модуль Дум, с вами говорит Крэш.

— Даа, Прравителль, — в унисон ответили ему два голоса. Крэш удивился. Они уже очень давно не говорили одновременно, почему же заговорили сейчас? Может, из-за того, что Ди осознала торжественность момента? Или по какой-то другой причине, или вовсе без всяких причин? А может быть, потому, что Ди продолжает размышлять, и от этого ее психика становится все более нестабильной?

— Я принял решение, — проговорил Крэш и умолк, не сказав ничего конкретного. Может ли он доверить Ди эту работу? Или лучше отстранить ее и Дума от контроля над предстоящим маневром и дать указание космофлоту, чтобы его бригады осуществили перенацеливание вручную?

Нет. Пусть Ди попробует сделать это сама. Нужно убедиться в том, что все каналы, связывающие ее с остановленными на комете устройствами, функционируют нормально. Без нее им все равно не обойтись — на заключительной стадии операции или для того, чтобы привести в действие «Последний барьер». Пусть это станет для Ди первым испытанием. После пуска реактивных двигателей у них еще будет довольно большое «окно». Если нарушится связь между какими-то звеньями или если первый пуск окажется неточным, у них будет еще двенадцать часов, чтобы устранить неполадки или вообще изменить план и, использовав «Последний барьер», уничтожить комету. На следующей стадии операции, когда быстро и одновременно будет происходить множество событий, такой возможности уже не представится. Так что лучше испытать как можно больше систем сейчас. Пока все просто. Сложное ждет впереди.

А если он не верит Ди, значит, от идеи перенацеливания кометы нужно отказаться прямо сейчас.

— Я приказываю вам произвести запланированное изменение курса кометы Грега, — сказал он, и в комнате воцарилась мертвая тишина.

— Буддетт ссделланоо, Прравителль, — проговорил сдвоенный голос. — Мы наччнемм оббраттный отссчеет врееменни черрез четыррнадцаать мминуут ттрринаддцать ссекуунд. Запуск прроизойддеет рровноо черрезз часс.

— Благодарю вас, Ди. Благодарю вас, Дум, — сказал Правитель, стянул с головы наушники и тяжело рухнул в стоявшее у панели кресло. — Забытые боги! — тихо пробормотал он. — Что я наделал!

Выйдя наружу, Альвар с удивлением обнаружил, что на улице — ночь. Сколько же времени он не покидал комнату? Полсуток? Полтора дня? Три дня? Ему казалось, что, если как следует напрячься, он сможет высчитать это, вспомнить, когда он в последний раз входил туда и когда выходил. Но какой в этом смысл! Дело сделано, он стоит на улице, а все остальное не имеет значения.

Фреда взяла его за руку и повела прочь от холодной стерильной симметрии Центра преобразования климата. Они миновали безжизненный бетон взлетно-посадочной площадки и вышли на свежие зеленые лужайки, что окружали здание.

— Смотри, вон она, — проговорила женщина, указывая рукой на восточную часть небосвода.

Крэш поднял глаза в том направлении и удивленно воскликнул:

— Будь я проклят! Так и есть!

Он еще ни разу не видел комету Грега, и вот она — висит жирной золотой точкой на черном бархате неба. У нее не было ни хвоста, ни четкой формы, но сама она находилась здесь. Казалось невероятным, что они затратили так много усилий для того, чтобы найти столь очевидное. Но Крэш знал, что сейчас он видит лишь обладающий высокой отражательной способностью защитный «зонтик» и что комета с огромной скоростью несется прямо на них. Он видел комету в процессе моделирования, видел ее крохотной искрой на дисплее во время симуляций изменения ее курса и траектории, но он никогда не видел эту штуковину в реальности. И в этом было нечто пугающее — видеть «живьем» эту гору льда и камня, которую он приказал сбросить на свою планету.

Фреда заставила его сесть на прохладную свежую траву и устроилась рядом. Крэш уперся руками в траву за своей спиной и почувствовал ее влагу. Он ощущал приятный запах сырых корней, легкий ветерок щекотал его шею.

— Давай посмотрим на нее отсюда, — сказал Альвар.

Фреда наклонилась к мужу и поцеловала его в щеку.

— Прекрасная мысль, — сказала она, тихо смеясь. — Ты здорово придумал.

— В первый раз мы с тобой думаем одинаково, — проговорил Альвар, — но я устал думать. Устал принимать решения. Хорошо, что все закончилось. По крайней мере на сегодня.

— На сегодня — да, — согласилась Фреда. — Отдохни. Отдохни от всего этого, и давай просто посмотрим, как она светится на небе.

— Да-а-а, — ответил Крэш одновременно с могучим зевком. Он чувствовал, как напряжение и тревоги последних дней отпускают его. К добру или ко злу, но дело сделано. Теперь отдохнуть. Отдохнуть хоть немного. А потом он хочет посмотреть, как начнут свою работу реактивные двигатели.

Но когда наконец золотая точка на черном небе вспыхнула еще ярче, Правитель Альвар Крэш крепко спал, деликатно похрапывая.

Давло Лентралл еще раз попытался пробраться поближе к иллюминатору, но его тут же оттерли обратно. Наконец он оставил эти попытки. Слишком много людей столпились возле небольшого круглого окошка, которого для всех явно не хватало.

В прежние времена он бы заставил их пропустить его к иллюминатору. Он напомнил бы им, что если бы не он, то никого из них здесь не было бы, да и вообще ничего бы не происходило. Кто, как не он, имеет право занимать почетное место у иллюминатора! Но сейчас его удивляла даже мысль о том, что когда-то он был способен рассуждать таким образом. Какие у него вообще есть права?

А вот эти люди действительно по праву находятся у иллюминатора — инженеры и техники, космолетчики и специалисты во всех возможных областях, которые не покладая рук, не жалея себя сделали почти невозможное и победили.

Давло пошел в грузовой отсек, в который также набилась уйма людей. Здесь были установлены большие экраны. Может, хоть тут ему удастся увидеть, что будет происходить снаружи.

Надежда Давло оправдалась сразу же, как только он вошел в отсек. На главный экран транслировалось изображение кометы Грега. Вот она — гигантская бесформенная глыба из камня и льда, висящая во тьме Космоса и окутанная сияющим в лучах солнца защитным покровом.

Раньше он испытал бы прилив самодовольства и гордости за то, что породил к жизни. Но сейчас, глядя на эту махину, думая о том, что он изменил ее судьбу, что мысль, когда-то зародившаяся в его мозгу, вылилась в такое грандиозное предприятие, он испытывал страх. Какое высокомерие со стороны людей — полагать, что они обладают достаточной мудростью, знаниями и, главное, правом для того, чтобы осуществлять такие глобальные проекты!

Давло взглянул на часы, которые вели обратный отсчет времени. Остались считанные секунды.

Неужели они действительно сделают это? Неужели они правда сбросят эту летающую гору на свою планету? Это казалось невозможным. Это казалось безумием, самоубийством!

Зажатый со всех сторон другими людьми, Давло скорчился от накатившей на него волны страха. Кто-то в толпе принялся громко отсчитывать остававшиеся секунды:

— Двадцать. Девятнадцать. Восемнадцать.

К первому голосу присоединился второй, затем третий, и вскоре уже вся комната хором выкрикивала числа:

— Семнадцать! Шестнадцать! Пятнадцать!

С каждой цифрой голоса звучали все громче.

Кричали все, кроме Давло. Его терзали навалившиеся внезапно страх, стыд, чувство вины. Все это не сработает, не может сработать. Они попросту уничтожат планету. Он должен остановить их, остановить все это безумие. Это ошибка — чудовищная, страшная ошибка, которую уже никогда не удастся исправить. Сбросить комету на населенный мир! Нет! Нет! Он не позволит им сделать это. Давло стал прокладывать себе путь руками и локтями. Он хотел обратиться к людям, предупредить их, остановить, но толпа была слишком плотной, а крики слишком громкими. Он не только не мог продвинуться ни на шаг вперед, он не слышал даже себя.

— Десять! — кричали они. — Девять! Восемь!

Но так не может быть. Не должно. Опасность слишком велика. В мозгу Давло плавал образ умирающего Кейлора, который выбрал смерть, чтобы только не допустить происходящего теперь.

— Нет! — закричал он. — Нет! Остановитесь!

— Семь! Шесть! Пять! Четыре!

— Пожалуйста! Остановитесь! — кричал Давло, но его никто не слышал. — Это я, Лентралл! Вы совершаете ошибку! Остановитесь!

— ТРИ!

— ДВА!

Давло Лентралл обмяк. Тело его покрылось липким потом. Во всем виноваты его проклятые высокомерие и самонадеянность. Как он мог думать, что лишь ему дано видеть спасительный путь! И вот теперь он убил всех этих людей.

— ОДИН!

— НОЛЬ! — закричали все.

— Ноль… — в ужасе прошептал Давло.

Экран озарился светом, словно в основании кометы Грега вспыхнуло новое солнце. Из сопла В-ускорителя вырвался длинный хвост ослепительного огня. Это могучее, сложное и умное устройство позволяло нацелить комету и двигать ее в сторону приговоренной планеты с высокой скоростью и точностью.

Слепящий столб бурлящей золотой плазмы ударил в черное брюхо космоса, и по поверхности защитного «зонтика» пробежала крупная дрожь. Оторвавшиеся от тела кометы огромные куски льда и камня пробили широкие бреши в тонком пластиковом покрове.

А затем комета начала двигаться, скользить в другом направлении, устремившись к своей новой орбите, к своей новой судьбе. К Инферно.

— Нет… — шептал Давло, — нет…

Он все равно должен остановить это. Он обязан первым оказаться на планете. Он вернется на Инферно и предотвратит катастрофу, причиной которой явился.

Вспышка умерла, огненный хвост исчез, и комната наполнилась воплями радости и аплодисментами, но Давло Лентралл этого даже не заметил. Он смотрел на экран и видел на нем чудовищное оружие, которое собственными руками нацелил на свой мир.

— Что я наделал! — бессильно пробормотал он. — Что я натворил!

Часть IV. «До столкновения — 10 дней»

Глава 16

Синта Меллоу шла по запруженным улицам Депо, то и дело уворачиваясь от сновавшего во всех направлениях транспорта. Вот она снова увидела его — чуть впереди. Мужчина нервно оглянулся, и Синта проворно юркнула за угол. Она была почти уверена в том, что он пока не заметил ее. Почти. Потому что мужчина, видно, что-то подозревал и вел себя крайне осторожно. Но он был любителем, и тягаться с таким опытным профессионалом, как Синта, не мог.

Женщина увидела, как Давло Лентралл снова остановился и наклеил на стену еще один из своих дурацких плакатов. Синта даже не стала утруждать себя их чтением, предпочитая не спускать глаз с объекта слежки. Она и без того приблизительно знала содержание.

«ОСТАНОВИТЕ КОМЕТУ! ОСТАНОВИТЕ БЕЗУМИЕ! СКАЖИТЕ «НЕТ», ИНАЧЕ БУДЕТ ПОЗДНО! ОСТАВЬТЕ ПЛАНЕТУ ВПОКОЕ! СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ — МАССОВЫЙ МИТИНГ ПРОТЕСТА!»

Бессмысленно. Все это бессмысленно. Многие, и она в их числе, полностью разделяли слова, выведенные на плакате, но сейчас было слишком поздно что-то предпринимать. Выбор сделан. Синта предпочитала не тешить себя несбыточными иллюзиями. Она знала, что комета приближается. Лентралл, видимо, тоже, а уж население совершенно определенно знало об этом. На его митинги являлись только придурки, которым нечем себя занять, а также разномастные шпионы и осведомители — в том числе и те, которые работали на возглавляемую ею СБП.

Так для чего же суетится Лентралл? Может быть, это всего лишь прикрытие для чего-то более важного? А в таком случае для чего именно?

Лентралл снова оглянулся, и Синта опять нырнула, чтобы не попасться ему на глаза. Женщина и сама до конца не понимала, почему решила проследить за ним. Она просто увидела его в толпе и пошла следом.

Еще один плакат. Синта покачала головой и решила бросить эту никчемную затею. Она развернулась и пошла обратно — той же дорогой, которой пришла сюда. Она испытывала большое искушение отдать официальный приказ об установлении за Лентраллом скрытого наблюдения. Но в эти дни приходилось следить слишком за многими, и шпиков не хватало.

Можно было утешаться хотя бы тем, что эвакуация осуществлялась достаточно организованно и разумно. Грузоперевозчики, строительные бригады, бесконечные вспомогательные службы — неотложной медицинской помощи, ремонтные, геодезические, продовольственные, по размещению, санитарные — все они работали слаженно и четко, хотя это казалось практически невозможным. Эти две электронные няньки Крэша — Ди и Дум — явно знали свое дело.

Но одновременно с этим происходило и много чего другого, что вовсе не нравилось Синте Меллоу. Она прилетела в Депо, чтобы возглавить подразделение СБП, официально присланное сюда по личному приказу Тони Велтон, чтобы помогать в работах по эвакуации. Но помимо явных задач перед ними стояли и тайные. Они должны были держать под наблюдением других участников игры, и последние доставляли им много хлопот.

Здесь были и люди из Объединенной полиции Инферно, которые, как и следовало ожидать, приглядывали за СБП. В конце концов, за ними по-прежнему числилось фиаско, которое они потерпели на площади у Дворца Правителя. А уж Железноголовые — так те вообще кишели здесь, как муравьи. Их черную униформу можно было заметить на любой улице, в любом магазине. Одна из групп наружного наблюдения Службы безопасности поселенцев заметила на улице даже их старого знакомого Норлана Фила, который вполне спокойно вошел и вышел из здешней штаб-квартиры Железноголовых. И конечно же, здесь было не сосчитать Новых роботов, суетливо вывозивших имущество и оборудование из своего огромного представительства, расположенного на Торговой улице. СБП засекла Калибана, который постоянно входил и выходил из здания, а также Просперо, хотя он появлялся там реже и задерживался ненадолго.

Возможно, всех их переполняли лишь светлые помыслы и любовь к ближнему. Возможно, единственное, чего они хотели, это превратить планету Инферно в цветущий рай. Возможно, хотя Синта в этом сомневалась.

Однако, какими бы высокими побуждениями ни руководствовались участники драмы, ее развязка неотвратимо приближалась. И Синта Меллоу была уверена, что по крайней мере некоторые персонажи этой игры движимы вовсе не светлыми порывами.

Симкор Беддл посмотрел в иллюминатор аэрокара и довольно улыбнулся. Внизу собралось изрядное количество жителей Депо, пришедших специально, чтобы приветствовать его. Для такого маленького и затерянного городишки, как Депо, это можно считать огромной толпой. Последние три недели Симкор Беддл постоянно совершал челночные перелеты между Аидом и Депо, и каждый раз, когда он сюда возвращался, его встречала толпа.

«И все это — благодаря Гилдерну, — сказал он себе. — Спасибо ему за все. Этот человек просто незаменим».

Но лучше не заставлять людей ждать. Нужно поторопиться, чтобы успеть привести себя в порядок. Точнее, чтобы роботы успели привести его в порядок.

Робот-пилот закончил рутинную послепосадочную проверку приборов, робот-адъютант помог Беддлу освободиться от ремней безопасности и подняться с кресла. Симкор встал и обошел кресло, оказавшись посредине большого салона. Два робота-слуги сняли с него помятую во время полета одежду, и лидер Железноголовых вошел в компактную душевую кабинку и подождал, пока еще один робот включит душ. Острые, как иглы, струи воды впились в тело и буквально вернули его к жизни.

У Беддла не было времени долго наслаждаться душем, да в душевой кабине аэрокара и не пороскошествуешь. Она не была снабжена хитроумными устройствами, к которым Беддл привык у себя дома. К тому же, постояв под струями воды всего пару минут, он и без того почувствовал себя посвежевшим и отдохнувшим. Высохнув под горячим потоком воздуха, Беддл вышел из кабинки.

В считанные секунды роботы одели его в официальный черный мундир Железноголовых. Беддл и глазом не успел моргнуть, как был готов к появлению на публике — со всеми своими регалиями, в сияющих ботинках и с тщательно расчесанными волосами под фуражкой.

Робот-слуга поднес зеркало, и, глянув на свое отражение, Беддл удовлетворенно кивнул головой. Нужно всегда выглядеть наилучшим образом. По его знаку второй робот распахнул боковую дверь аэрокара, и Беддл шагнул навстречу приветственным крикам толпы.

Гилдерн стоял на низкой платформе и дирижировал аплодисментами, а позади толпы были установлены камеры, которые фиксировали и тут же транслировали все происходящее через контролируемые Железноголовыми каналы. Беддл улыбнулся, сделал шаг из аэрокара и пересек платформу для выступлений. За ним неотступно следовали два робота-адъютанта.

Он с благодарным видом кивнул Гилдерну, а затем повернулся к собравшимся.

— Ну вот, я опять здесь, — проговорил он громким голосом конферансье, и зал откликнулся доброжелательным смехом — именно так, как рассчитывал Беддл. Широким жестом он указал на небо и продолжал: — Но здесь также есть и еще кое-что. Или, по крайней мере, скоро будет. Комета Грега долетит до нас уже через десять дней. К тому времени мы все должны будем покинуть это место. Все мы, члены партии Железноголовых, понимаем, как уговаривали вас, жителей района Утопия, уехать отсюда. Нам известно, какой высокой будет награда всей планете, но считаем неправильным, что только вы должны оплачивать ее.

Беддл помолчал, чтобы высокий пафос его слов дошел до сознания аудитории, и затем продолжал:

— Я полагаю, Правитель Альвар Крэш смотрит на вещи иначе. Да, кстати, он уже навестил вас? Нет? А собирается ли он вообще посетить Утопию прежде, чем она исчезнет с лица планеты? Каждому из вас он обещал компенсировать затраты на переезд. Что ж, хорошо, если он выполнит свое обещание. Но достаточно ли этого? Сомневаюсь. Мы, Железноголовые, готовы идти гораздо дальше! Мы проследим за тем, чтобы ваше переселение прошло достойно, чтобы ваши временные пристанища были как можно лучше, чтобы была спасена вся ваша движимая собственность, а не только «самое ценное», как обещает Альвар Крэш.

Эти слова вызвали одобрительный гул, чего, собственно, и ожидал Симкор Беддл. Неважно, что если хотя бы половину этих обещаний выполнить, партия Железноголовых окажется банкротом. Неважно, что вклад Железноголовых в предоставление транспорта и временных жилищ для эвакуируемого населения — мизерный. К тому времени, когда все это станет очевидным, люди будут заняты другими делами. Им придется заново обустраивать свою жизнь, им будет не до того, чтобы припоминать политикам пустопорожние посулы. А Беддл заработает неоценимый политический капитал и останется в памяти людей человеком, которого заботили нужды простых граждан в то время, тех, о ком забыло Правительство, занятое осуществлением своих грандиозных прожектов.

Беддл дождался момента, когда одобрительные выкрики и аплодисменты начали угасать, и воздел руки, прося тишины:

— Друзья мои! Если сейчас мы и знаем что-нибудь наверняка, так это то, что времени у нас осталось в обрез. Поэтому я благодарю вас за эту теплую встречу и надеюсь, что вы простите меня за то, что я не стану терять драгоценное время и поспешу заняться делами. Нам всем предстоит огромный труд, так не станем же мешкать! За работу, друзья!

Последние слова Беддла заключали в себе мало смысла, но толпа все равно отозвалась одобрительным гулом. Беддл улыбнулся камерам, помахал толпе и в сопровождении Гилдерна направился к маленькому открытому электромобилю.

— Прекрасная речь, сэр, — сделал комплимент Гилдерн.

— Вполне удовлетворительная, учитывая стоящие перед нами задачи, — равнодушно ответил Беддл. Похвала, прозвучавшая из уст Гилдерна, почему-то покоробила его. Она прозвучала как-то неестественно. — Давай-ка поторапливаться, если, конечно, ты не против.

— Да, сэр. Кстати, у меня есть кое-какие новости, которые наверняка вас заинтересуют.

Мужчины влезли в электромобиль, и робот-водитель тронул машину с места. Пока они ехали по запруженным улицам этого маленького города, Беддл с любопытством вертел головой по сторонам. Город больше всего напоминал разворошенный муравейник. Кстати, сравнения с живой природой стали в последнее время очень модными, как и все, что было связано с экологией планеты.

Беддл покачал головой. Как ни странно, но лет пять тому назад любое сравнение наверняка было бы так или иначе связано с роботами: «суетятся, как роботы», «мельтешат не хуже роботов» или что-то в этом роде. Теперь все изменилось, и не только в глобальном смысле, но даже и в том, что касалось слов.

Уже много лет они с Гилдерном плели заговоры, направленные на то, чтобы уничтожить Новых роботов и вышвырнуть с планеты всех до единого поселенцев. Они хотели избавиться от любых чуждых веяний ради того, чтобы жизнь колонистов вошла в привычное русло и им больше никто не мешал.

Однако в последние дни Беддла все чаще тревожила одна и та же мысль: пусть Железноголовым удастся воссоздать мир, в котором не будет места ни поселенцам, ни «новозаконным» и где не будет нехватки в роботах. Но можно ли стереть из памяти людей воспоминания о том, что все это было?

Раньше людям Инферно был известен лишь один способ существования. На все вопросы, которые ставила перед ними жизнь, ответ был один — роботы. Теперь же они узнали, что можно жить иначе и что роботы являются далеко не единственным ответом на жизненные проблемы. Несколько лет назад ни один человек на этой планете и представить себе не мог, что можно жить иначе. Теперь же жизнь, полностью основанная на труде роботов, являлась всего лишь одним из многих способов существования. Можно ли изменить все это? Можно ли вернуть все на свои места, сделать жизнь такой, какой она была прежде? Тем более что некоторые заблудшие души дошли даже до того, что стали получать удовольствие, работая и находясь в обществе поселенцев.

Даже пробуждение интереса к природе несло в себе разрушительный заряд. Роботы обкладывали человека подушками, закутывали в кокон, изолируя его от окружающего мира. Если роботы выполняли свою работу на совесть, их хозяин вполне мог прожить целую жизнь и ни разу не выйти из дома. Учитывая то, какого уровня развития достигли системы связи, людям было вовсе необязательно ездить в командировки или совершать путешествия, чтобы повидаться с друзьями.

Теперь же люди вдруг вспомнили о природе, более того — стали с ней общаться. И самое ужасное, что очень многим это, похоже, нравилось.

Симкор Беддл вдруг подумал, что сам он уже много лет не выходил на улицу, если не считать тех случаев, когда нужно было куда-нибудь лететь. Он никогда не покидал дома просто для того, чтобы побыть на воздухе. Какая-то крохотная, почти совсем забытая частица его сознания, которую давно затолкали в самый дальний угол, вдруг пробудилась, и Беддл почувствовал искушение вылезти из электромобиля, встать на землю и пойти — просто, без всякой цели — по направлению к горизонту и идти, идти… Подул ветерок и принес с собой свежий запах воды. Видимо, где-то поблизости текла река. Ему внезапно захотелось найти ее, скинуть ботинки и погрузить ноги в прохладные струи потока.

Электромобиль наехал на кочку, и его тряхнуло. Беддл моргнул и словно проснулся. Какая чушь! Сама мысль о том, чтобы сидеть босым на берегу и полоскать ноги в воде, — полностью абсурдна. Беддл выкинул из головы все эти глупые мечтания и дикие порывы. Он прилетел сюда с другого конца планеты вовсе не для того, чтобы заниматься всякими глупостями.

Но если короткая поездка от взлетно-посадочной площадки до полевого штаба Железноголовых оказала действие даже на него, стоит ли удивляться тому, что природа так сильно влечет к себе других?

— Поднажми! — грубо крикнул он роботу-водителю. — Давай скорее! Плетешься как дохлый.

— Дороги слишком загружены, — пояснил Гилдерн. — Сделать предстоит гораздо больше, чем вы можете себе представить. Утопия сейчас буквально переполнена разного рода транспортом, а Депо — эпицентр этой суматохи. Тотальная эвакуация — это грандиозное мероприятие. Даже при том, что эта часть планеты считается малозаселенной, здесь сосредоточено колоссальное количество оборудования, и лишь звездам известно, как все это упаковать и вывезти.

Глядя по сторонам, Беддл и сам все это видел. Повсюду его взгляду открывалась одна и та же картина: роботы упаковывали разнообразное оборудование и механизмы, разбирали целые здания, укладывали все это в наземные грузовики, аэрокары и прочие транспортные средства.

— Вы не можете себе представить, насколько изменилось это место за последний месяц, — сказал Гилдерн. — Вы ведь прилетали сюда всего несколько раз, и то ненадолго. А я нахожусь здесь неотлучно и вижу, как все меняется. Это просто невероятно — какую огромную работу им удалось проделать!

Беддл видел это собственными глазами. Транспортеры сюда привезли по воздуху в разобранном виде и собрали уже здесь. Здесь им предстояло строить временное жилье для прилетевших сюда работников и ремонтные мастерские для целой армии роботов и аэрокаров, налетевших сюда со всей планеты. Мимо них с оглушительным ревом прополз гусеничный тягач, и Беддлу пришлось наклониться к самому уху Гилдерна, чтобы перекричать огромную машину:

— А что за новости, про которые ты говорил?

— Поговорим позже, в полевом штабе! — крикнул Гилдерн. — Здесь слишком шумно. Кроме того, за нами наверняка следят, и среди шпиков может оказаться кто-нибудь, кто умеет читать по губам.

Беддл согласно кивнул. В ожесточенных, запутанных и нескончаемых баталиях последних лет противоборствующие стороны очень часто использовали друг против друга людей, которые умели читать по губам.

В потоке транспорта образовался просвет, и маленькая открытая машина стала набирать скорость. Они миновали пригороды Депо и оказались в кипящем котле хорошо организованного и отлаженного хаоса, царившего в центре города.

Мимо них промаршировал взвод роботов. Каждый из них тащил коробку размером с самого себя. Команда техников суетилась вокруг целой батареи устройств для запуска метеозондов. Это являлось частью научных исследований, проводимых в рамках проекта. Беддлу было странно думать о таком грандиозном катаклизме как всего лишь о предмете для научных наблюдений. Однако столкновение, несомненно, станет источником многих новых знаний для ученых. Было уже принято решение разместить в районе столкновения как можно больше разнообразных датчиков и сенсоров — на околопланетной орбите, в воздухе и под землей. Многие из них, конечно, будут уничтожены в результате столкновения, но даже то, каким образом они были уничтожены, даст ученым пищу для размышлений.

Электромобиль миновал центр города и остановился возле временного сооружения — ярко-оранжевого купола примерно в десять метров высотой и двадцать — диаметром. Беддл посмотрел по сторонам и увидел, что все окрестности пестрят точно такими же куполами, окрашенными во все цвета радуги. Железноголовые были далеко не единственными, кому понадобилось развернуть свой штаб в Депо.

Беддл в сопровождении Гилдерна вышел из электромобиля и подошел к двери, ведущей в купол. За долю секунды сканирующая система подтвердила личности пришедших. Они услышали щелчок запорного механизма. Робот, стоявший у двери, открыл ее и пропустил их внутрь.

Симкор посмотрел на сканирующее устройство. Это был гладкий блестящий куб серо-стального цвета. Рядом с ним находилась панель управления. Из боковой плоскости куба выходил толстый кабель, тянувшийся к установленной снаружи камере слежения.

— Небось поселенцы придумали? — с неодобрительной ноткой в голосе спросил Беддл.

— Да, сэр, — чуть ли не извиняясь, ответил Гилдерн. — Я не доверяю системам безопасности, которыми управляют роботы. Всегда существует возможность, что человек, умеющий манипулировать роботами, сумеет обвести их вокруг пальца и убедить, что существуют достаточно основательные с точки зрения Первого Закона причины для того, чтобы пустить его внутрь.

Беддл поглядел на подчиненного с нескрываемым раздражением. Значит, во имя безопасности Гилдерн способен пойти на ересь и сделку с врагом. По этому поводу Беддл мог бы высказать Гилдерну очень многое, но сейчас было не место и не время для того, чтобы устраивать разнос. Ну ничего, Беддл ему еще это припомнит, а пока их ждали более важные дела. Поэтому Беддл промолчал и прошел следом за шефом своей разведки сквозь вторые двери, чтобы очутиться наконец внутри самого штаба.

В помещении не было никаких украшений, и выглядело оно на редкость безрадостно. Здесь не было никаких личных предметов — ни фотокуба с изображением семьи Гилдерна, ничего, что могло бы дать хоть малейшее представление о личности того, кто здесь живет. Было видно, что это не постоянное жилье, а лишь временное обиталище.

Конечно, размышлял Беддл, кабинет Гилдерна в главной штаб-квартире в Аиде выдержан в не менее спартанском духе, поскольку загроможденный кабинет, в котором царит беспорядок, не может считаться достаточно надежным и защищенным местом.

— Час назад я лично проверил это помещение на предмет выявления «жучков», — сообщил Гилдерн. — Здесь нашу беседу никто подслушать не сможет. Нам предстоит обсудить наши дела.

— «Наши дела»… — с сарказмом повторил Беддл. — Если уж тут настолько надежно, то к чему все эти эвфемизмы? Давай называть вещи своими именами. Нам предстоит обсудить план уничтожения Новых роботов.

Существование Новых роботов рассматривалось Железноголовыми в качестве самой большой опасности. Отсутствие у робота стандартных Трех Законов являлось даже большей ересью, нежели использование приспособлений, созданных руками поселенцев, или общение с самими поселенцами. Последние являлись пришельцами, чужаками, врагами. Даже если кто-то вроде Гилдерна и вступал с ними в контакт, он отдавал себе отчет в опасностях, которыми чревато это общение. А вот роботы являлись основой, краеугольным камнем всей философии Железноголовых. Если жители Инферно хотя бы немного привыкнут иметь дело с роботами, которые не желают безрассудно жертвовать собой ради людей, способны обсуждать приказы и преследовать собственные цели, тогда — и Беддл не сомневался в этом ни на секунду — начнется разложение, загнивание общественных устоев. Если люди не смогут доверять роботам полностью, они перестанут доверять им вообще. Кроме того, по сравнению с людьми роботы сильнее, быстрее и менее уязвимы. Некоторые роботы к тому же гораздо умнее людей. Если убрать защитный барьер в виде стандартных Трех Законов, у людей появятся все основания бояться роботов. По крайней мере, именно этими причинами, выступая на публике, Беддл объяснял необходимость избавиться от Новых роботов.

Но была у него и другая, более личная причина — простая и понятная: существование роботов с Новыми Законами представляло угрозу для власти Железноголовых. Если люди увидят альтернативу главному лозунгу Беддла — «Больше роботов — хороших и разных!» — может случиться беда.

Если же исчезнут «новозаконные», исчезнет и сама проблема. До самого последнего времени Беддл и его подручные изо всех сил пытались узнать, где расположена Валгалла — подземный город «новозаконных», причем поиски эти начались задолго до того, как стало известно хоть что-нибудь о комете Грега. К сожалению, они так и не принесли результата.

Но сейчас — сейчас все переменилось, и Беддл был решительно настроен выяснить, насколько радикально.

— Ладно, — сказал он Гилдерну, — что у тебя для меня есть?

— Новые кусочки головоломки, сэр. Как вы знаете, открытый поиск Валгаллы всегда был невозможен. Стоит кому-нибудь начать действовать в этом направлении, как «новозаконники» тут же забиваются по своим щелям и затаиваются. Кроме того, они шифруют свои гиперволновые переговоры, и нам до сегодняшнего дня не удалось найти ключ к этому шифру. Точно засечь источники и проследить направление гиперволновых сигналов тоже не представляется возможным. Но при большом количестве пеленгов можно произвести статистический анализ, а в последнее время связь была очень интенсивной. Новые роботы, подобно всем остальным, работают много и быстро, чтобы успеть эвакуироваться вовремя. А это подразумевает участившиеся сеансы гиперсвязи, рейсы аэрокаров и наземного транспорта и так далее. Кроме того, они стали менее бдительны. Теперь, когда подземный город ожидает скорое уничтожение, скрывать его местонахождение уже не имеет смысла.

— И что же дальше?

— В результате всего этого нам удалось получить довольно большой объем информации, и мы впервые сумели изучить ее, находясь гораздо ближе к спрятанному городу, нежели раньше. Воспользовавшись ситуацией, мы смогли привезти сюда все необходимое для этого оборудование и роботов.

— И каков же результат?

— Результат выше всяких ожиданий, — ответил Гилдерн. — Мы с абсолютной точностью установили, что Валгалла окажется в точке удара первого — и самого большого — фрагмента кометы и, следовательно, будет полностью уничтожена.

— Но, во-первых, мы и раньше были почти уверены в этом, а во-вторых, что толку от уничтожения города, если к тому времени все «новозаконные» уже давно уберутся оттуда?

— Толку никакого, но оглянитесь вокруг. Взгляните на Депо.

— А что в нем такого?

— Депо тоже эвакуируется, но никогда прежде здесь не было столько народу. Люди знают, что этого города скоро не станет, но знают и то, что пока опасность им не грозит. Сейчас предстоит выполнить огромный объем работ, поэтому сюда и нагнали такую уйму людей.

— К чему ты ведешь?

— Все очень просто. Наши источники подтвердили, что в последнее время «новозаконные» роботы исчезают из тех мест, где раньше они находились почти постоянно. Они разрывают контракты, выплачивая неустойку своим прежним нанимателям, закрывают магазинчики, которыми владели в небольших поселениях… Мы видели, сколько их прошло через Депо, и подсчитали, что примерно девяносто процентов всех Новых роботов исчезли из поля зрения.

— И вы полагаете, что все они поспешили в Валгаллу, чтобы помочь в ее эвакуации. Ну и что из этого? К тому времени, когда упадет комета, их там уже не будет.

— Совершенно верно. Поэтому нам предстоит установить местонахождение Валгаллы до того, как комета нанесет удар, и уничтожить их в тот момент, когда все они окажутся в своем городе. Я полагаю, что обе эти задачи вполне осуществимы. Более того, я уверен, что выполнить и ту и другую сможете вы. Вы лично.

— Как? — спросил Беддл, и в этом коротком слове прозвучало такое нетерпение, что Гилдерн даже поежился.

— Во-первых, обнаружение Валгаллы. Отсюда мы можем отслеживать воздушные и наземные транспортные потоки, а также пеленговать участившиеся сеансы связи. Но наши возможности ограничены. Если бы в нашем распоряжении имелась передвижная станция слежения, оборудованная хорошими пеленгаторами, мы смогли бы отсечь помехи и ложные сигналы.

— Ну и что мне делать с этой передвижной станцией?

Гилдерн с готовностью подался вперед и стал объяснять:

— Все довольно просто. Я велел установить на свой аэрокар соответствующее пеленгационное оборудование. Кроме того, я дам вам роботов, которые умеют с ним управляться и знают, как координировать его работу с базовой станцией, находящейся здесь. Короче говоря, вы укажете аэрокару, куда лететь, он соберет всю информацию, касающуюся этого места, а затем отправится в другое. Во время этого путешествия вы посетите несколько небольших поселений. Это будет как раз то, что нам надо. Приземляетесь в одном месте, произносите речь, ваши роботы тем временем осуществляют пеленг и делают необходимые замеры. Затем вы перелетаете в другое поселение, затем в третье и так далее. Таким образом нам быстро удастся собрать достаточно информации для того, чтобы установить местонахождение Валгаллы. Имея на руках много данных, мы, я уверен, сможем определить место ее расположения с погрешностью максимум в пять-восемь километров. А этого будет вполне достаточно.

— Достаточно для чего? — уточнил Беддл.

Гилдерн уже собрался было ответить, но внезапно земля под их ногами закачалась, а купол затрясся так сильно, что казалось, будто он вот-вот опрокинется. Воздух наполнился пылью, которая появилась словно ниоткуда, а в отдалении послышалось глухое «бум!» и приглушенный грохот.

Гилдерн сделал успокаивающий жест рукой.

— Это не опасно, — сказал он. — Заметьте, что сюда не прибежал ни один робот, чтобы спасти нас. Итак, я отвечаю на ваш вопрос: вполне достаточно для этого. Для подземной бомбы.

— Подземной бомбы?

— Здесь их не перечесть. Перед столкновением ученые хотят как можно более тщательно изучить геологическую структуру этого района. Это позволит им легче определить последствия столкновения. Взрывы вызывают сейсмические колебания. Сами бомбы тщательно откалиброваны. Они могут проникать на любую заданную глубину и взрываться в заданное время. Несколько измерительных станций фиксируют колебания, вызванные взрывами, и путем ряда расчетов определяют, через какие геологические слои пришлось пройти волнам. В общем-то, такой способ геологических исследований считается небезопасным, поскольку угрожает постройкам и сооружениям, но кого это волнует сейчас, когда сюда вот-вот должна рухнуть комета и уничтожить все вокруг. Мы практически уверены в том, что Валгалла находится под землей. Если мы заложим подземную бомбу достаточно близко от Валгаллы, взрывная волна обрушит своды города, а все, кто будут находиться в нем, окажутся уничтожены или погребены навечно.

Беддл слушал, задумчиво почесывая кончик носа. Видя, что его начальник колеблется, Гилдерн продолжал:

— Здесь существуют четыре или пять научных агентств, проводящих такие исследования, и одно из них учредил лично я. В нынешней безумной суматохе не представляло труда получить все необходимые разрешения и подписи. Мы уже заложили три бомбы и произвели взрывы, как и положено, предварительно уведомив власти и официально зафиксировав результаты. Для того чтобы соблюсти необходимые формальности, надо лишь сделать уведомление за час или два до очередного взрыва. Вы не нарушите ни одного из существующих законов.

— Каким же это образом?

— У Новых роботов нет официального статуса. Формально они сами являются всего лишь бесхозной собственностью и уж никак не могут владеть какой-либо другой собственностью. Кроме того, Валгалла тоже никак не зарегистрирована. Да и как роботы могли зарегистрировать ее, если они даже ее местонахождение от всех скрывают!

Беддл нетерпеливо кивнул. Все это он знал и без подсказок Гилдерна.

— Да, да, не надо меня в этом убеждать. И не будь наивным, все эти аргументы ни разу не получили официального подтверждения. Ведь были же случаи, когда суды низшей инстанции выносили решение, что «новозаконники» имеют право владеть землей. Но даже если бы закон был на нашей стороне, подобный шаг все равно явился бы для нас источником весьма крупных неприятностей. — Беддл помолчал, а потом неожиданно улыбнулся. — Но с другой стороны, таким образом нам удастся уничтожить практически всех Новых роботов, от которых идут все беды. Цена, может, и высока, но игра стоит свеч. — Беддл подался вперед на стуле и несколько секунд размышлял. — Ты полагаешь, что этот план выполним? Что у нас есть шансы на успех?

— Да, сэр. Я не хочу выглядеть самоуверенным и утверждать, что успех нам обеспечен, но я считаю, что задуманное нами вполне осуществимо.

Симкор Беддл задумчиво смотрел на своего помощника. План, несомненно, рискованный, и совершенно ясно, что со временем все откроется. Но так ли уж плохо это будет? Во всех политических группировках сколько угодно людей, которые спят и видят, как бы только избавиться от Новых роботов. Даже если у Железноголовых и будут какие-нибудь неприятности в связи с этой историей, они заработают, несомненно, более ценный политический капитал.

Кроме того, кто пренебрег бы таким шансом? Подобная возможность выпадает лишь раз в жизни. Гилдерн преподнес Беддлу способ осуществить его заветные мечты, что называется, на серебряном блюде. Может ли он отказаться? Да и с какой стати?

Он перегнулся через стол и улыбнулся Гилдерну:

— Это не просто осуществимо. Мы это сделаем! Обязательно сделаем!

Норлан Фил, который находился за стеной и подслушивал в течение всего разговора между Железного левыми, тоже улыбнулся. Джадело Гилдерн редко совершал ошибки, но, если это все же случалось, ошибки оказывались катастрофическими. Возможно, помещение, располагавшееся по ту сторону стены, действительно было проверено на предмет «жучков» всего час назад, но в этом не было никакого проку. Это не могло защитить от затаенной злости и пары хороших ушей, подслушивавших разговор из-за стены временного сооружения, которая была, может, и прочной, но звуконепроницаемостью не отличалась.

Фил слышал все — до последнего слова. А он являлся человеком, у которого было гораздо больше оснований для того, чтобы говорить и действовать, нежели держать язык за зубами.

На следующее утро Симкор Беддл отправился в свое «турне доброй воли». В течение следующих двух дней он посетил четыре из пяти намеченных пунктов назначения — четыре маленьких городка, в каждый из которых он прилетал точно по заранее составленному расписанию.

Но добраться до пятого ему было не суждено.

Глава 17

Коммуникатор вновь нарушил тишину спальни зуммером тревоги. Констебль Ферлан Баккет с трудом разлепил глаза и посмотрел на циферблат часов, стоявших возле кровати. Было меньше семи часов утра, а Баккет предпочитал спать как минимум до восьми, а то и дольше. По крайней мере, еще месяц назад ему это чаще всего удавалось. Месяц назад все вообще было иначе, и жизнь отличалась приятным однообразием. Теперь в ней не осталось ничего приятного, и все было по-новому.

Месяц назад констеблю Баккету нравилась его работа — в основном потому, что он был сам себе начальник и ни от кого не зависел. В его обязанности входило поддержание порядка и закона в городе Депо. Так было месяц назад, когда никто в Депо не нарушал ни закон, ни порядок.

Теперь все было иначе, и сигнал тревоги мог раздаться хоть днем, хоть ночью. Чаще всего тут же с топотом появлялись агенты Объединенной полиции Инферно и отстраняли констебля от очередного расследования с той же бесцеремонностью, с какой, приехав сюда, они заявились в рабочий кабинет Баккета и забрали его себе. С одной стороны, это было, конечно, хорошо, поскольку у самого констебля не было никаких возможностей справиться с возникающими проблемами самостоятельно, и все же его это обижало.

Баккет шлепнул ладонью по кнопке, заглушив зуммер, и включил коммуникатор.

— Констебль Баккет слушает, — проговорил он в микрофон, даже не пытаясь скрыть сонливость в голосе. — Кто говорит и что вам надо?

— Говорят из Центра контроля за полетами Депо, — ответил голос робота. — К нам поступил сигнал об аварии, произошедшей примерно в трехстах километрах к югу отсюда.

— А почему вы звоните мне? — спросил Баккет. — Эта зона не входит в мою юрисдикцию.

— Да, сэр, но существующие правила требуют, чтобы о подобных случаях я докладывал в первую очередь вам. Сейчас я перешлю вам текстовое сообщение, в котором излагаются детали инцидента. Когда вы прочитаете его, то поймете, почему я вам позвонил.

Баккет раздраженно покрутил головой. Возможно ли такое, что когда-нибудь кто-нибудь придумает правила, в которых будет хоть капля здравого смысла? Он нажал еще на одну кнопку, и загорелся экран коммуникатора. А через три секунды он знал уже все подробности произошедшего. Роботы из Центра контроля за полетами поступили совершенно правильно, разбудив его, несмотря на ранний час. И в данном случае Баккет будет счастлив, передав это дело агентам ОПИ.

Дональд-111 получил экстренный вызов, когда Правитель Крэш и доктор Ливинг уже собирались сесть за ужин в уютной столовой Северной Резиденции.

Дональд редко принимал участие в организации трапез своего хозяина, а Правитель, в свою очередь, редко придавал значение тому, что и когда он ест, однако нынешний вечер был исключением. По мнению Дональда, сегодня Правителю и его супруге в последний раз представилась возможность поужинать цивилизованно и вместе. Готовясь к удару кометы, они и так работали сутки напролет, а по мере приближения кометы хлопот у них только прибавится. Забот им всем прибавляли и постоянные попытки доктора Ливинг сделать все возможное, чтобы хоть как-то помочь в эвакуации Новым роботам, что, по мнению Дональда, являлось абсолютно контрпродуктивным. Если эти существа исчезнут, мир от этого только выиграет.

Но как бы хлопотны ни были дни, предшествующие столкновению с кометой, после ее падения забот будет еще больше. Поэтому сейчас Правителю и его жене представился, возможно, последний шанс хотя бы немного отдохнуть и расслабиться, и Дональд решил, что в этот вечер все должно быть сделано честь по чести. Он лично проследил за тем, как был накрыт стол, чтобы горели свечи и играла негромкая музыка, сам составил меню ужина и проконтролировал его приготовление. Реакция Правителя и его жены оказалась именно такой, какой ему хотелось. Они оба улыбнулись — похоже, впервые за долгое время с их лиц исчезли напряжение и усталость последних дней.

— Как замечательно, Дональд! — воскликнула доктор Ливинг, усаживаясь на стул, который заботливо отодвинул для нее супруг. — Как мило с твоей стороны!

— Хорошая работа, — усмехнулся Крэш, садясь за стол. — Это как раз то, что нужно.

— Вы очень добры ко мне, — галантно ответил Дональд. Он уже был готов распорядиться о том, чтобы подавали первое блюдо, как вдруг поступил вызов по гиперсвязи.

В одну сотую долю секунды он принял сигнал, дешифровал его и определил, что это голосовой вызов первостепенной срочности. Еще один! Сколько их раздавалось на протяжении последних недель!

Может быть, ответить на вызов самому или вообще проигнорировать его? Однако приказания Правителя на этот счет были четкими, не оставляли места для сомнений и за последние несколько дней были повторены не однажды. У Дональда не оставалось выбора. С мерцающими глазами, что могло бы быть интерпретировано как проявление глубокой печали, робот сдался перед неизбежным.

— Сэр, я в отчаянии, но только что поступил вызов чрезвычайной срочности. Сигнал зашифрован, и личность вызывающего неизвестна.

— Горящие дьяволы! — с нескрываемым раздражением воскликнул Крэш. — Неужели они никогда не оставят меня в покое! Ну что там еще? Наверняка очередной фермер, который не желает расставаться со своей халупой! Ладно уж, давай. Куда тут денешься.

— Хорошо, сэр. Соединяю… Говорите.

— Это Крэш, — произнес Правитель. — Назовите себя и сообщите цель вашего вызова.

— Сэр! — нервно проговорил незнакомый голос. — Я… Я не собирался вас беспокоить, это сделала автоматическая система определения приоритетов. Вообще-то я пытался разыскать коммандера Жустена Деврея.

— А я, по-вашему, что, диспетчерская служба? Между прочим, вы разговариваете с Правителем планеты! Назовите себя!

— О, да, конечно! Констебль Баккет, город Депо. Но, честное слово, это система определения при…

— Хватит оправдываться! — резко оборвал собеседника Крэш. — Если система связала вас со мной, значит, вопрос требует моего участия. Рассказывайте, что у вас там?

На другом конце линии повисло молчание, а затем раздались странные булькающие звуки.

— Потерпел катастрофу аэрокар Симкора Беддла, сэр. По крайней мере, мы так считаем. Он исчез из поля зрения диспетчеров Центра контроля за полетами, а затем был передан сигнал о помощи. И… сигнал передается с одного и того же места — с точки, находящейся прямо посередине квадрата, в котором упадет первый фрагмент кометы.

— Дьявол! — выругался Крэш, порывисто вскочив из-за стола. — А что поисково-спасательная команда?

— Они вылетели четыре минуты назад и через пять минут должны быть на месте аварии. Я знаю, что у вас сейчас вечер, а у нас еще раннее утро. В том районе рассветет еще только через двадцать минут, а учитывая то, что рельеф местности там очень сложный…

— Им придется ждать рассвета прежде, чем даже сумеют приземлиться. Ладно, используйте дополнительный канал на этой же частоте и перешлите мне все имеющиеся данные. Благодарю вас за то, что вы меня информировали. Конец связи.

Правитель кивнул, и Дональд отключил связь.

— Проклятье! — выругался Крэш. — Дьявольщина и проклятье! Кто-то пытался прикончить Беддла.

Лицо Фреды Ливинг стало похожим на лист бумаги.

— Ты не можешь знать этого наверняка, — возразила она. — Это мог быть несчастный случай: либо поломка аэрокара, либо ошибка пилота.

— Ты тоже так думаешь, Дональд? — спросил Крэш.

— Нет, сэр. Поддержание аэрокаров в исправном техническом состоянии является одним из важнейших методов защиты людей от потенциальной опасности. Возможность внезапной поломки аэрокара практически равна нулю. Я также считаю крайне маловероятной ошибку со стороны пилота, если, конечно, за штурвалом находился робот.

— А сам Симкор Беддл ни за что не сел бы за штурвал, даже если бы умел управлять аэрокаром, в чем я сомневаюсь, — заметил Крэш. — Делать то, что может сделать за него робот, означало бы для Беддла идти против собственных принципов.

— Но возможность того, что это несчастный случай, все-таки существует, — не сдавалась Фреда. — Горящие звезды! Я вспоминаю политический хаос, воцарившийся после смерти Грега. Второго такого испытания нам не выдержать.

Что может произойти, если подтвердятся мрачные предположения Альвара? Железноголовые наверняка обвинят во всем правительство и лично Альвара. Если, конечно, они не решат взвалить вину на поселенцев. Они все до одного встанут под ружье, уж в этом-то сомневаться не приходится. И снова — демонстрации, мятежи, аресты. Разного рода психи — да и вполне нормальные граждане — начнут под каждым камушком искать заговоры. Для Фреды все это было яснее ясного. А если все это совпадет с падением кометы? Даже подумать страшно!

— Скажи, Дональд, это мог быть несчастный случай?

— Я признаю, что чисто теоретически можно допустить возникновение неисправности в механизме аэрокара или допущенную пилотом ошибку, но все же предположение Правителя о том, что случившееся явилось следствием некой грязной игры, представляется мне более убедительным. И тот факт, что авария имеет политическую подоплеку, вызывает у меня еще большее беспокойство.

— Да ты просто златоуст, Дональд! В общем, нам нужно действовать, причем как можно быстрее. Фреда, ужин придется отложить. Дональд, свяжись с Жустеном Девреем. Я хочу, чтобы он отправился на место аварии. Немедленно!

Даже через несколько часов после аварии маяк, установленный на крыше аэрокара, продолжал мигать. Не было сомнений в том, что и гиперволновой передатчик машины, призвавший сюда их всех, также продолжает посылать в эфир сигналы бедствия.

Коммандер Жустен Деврей знаком подозвал своего персонального робота Джервада.

— Полезай туда и выключи эту проклятую мигалку, — велел он. — Она уже ни к чему.

— Есть, сэр, — как всегда невозмутимо отозвался робот. Он подошел к аэрокару, забрался внутрь, и через несколько секунд аварийные сигналы были отключены.

Хорошо, подумал Жустен. Он отдал приказ, и тот был выполнен. Хоть что-то шло так, как положено. Деврей широко зевнул. Здесь был полдень, но в Аиде — на противоположной стороне планеты — сейчас стояла глубокая ночь. Лишь два часа назад Жустена безжалостно вытащили из постели и передали приказ Правителя немедленно явиться сюда. Здешние офицеры (если, конечно, слово «здесь» применимо к Депо, находящемуся в трехстах километрах отсюда) все еще оставались на месте происшествия. Именно они получили сигнал бедствия, определили местонахождение маяка и потерпевшей крушение машины, а затем послали срочное сообщение в Аид. Правитель Крэш велел ему сей же момент прибыть на место аварии, и Деврей повиновался с рабской расторопностью робота. Через десять минут после звонка Крэша он уже ехал в космопорт Аида. Через пятнадцать минут он и дежурная бригада криминалистов боролись с тошнотой, находясь на борту космического корабля, огибавшего планету по суборбитальной траектории. Совершив посадку на взлетном поле Депо, они здесь же пересели на аэрокары и с бешеной скоростью помчались на место катастрофы. Так что Жустен прибыл сюда очень быстро, но так до конца и не проснувшись.

А ведь, ложась в постель накануне вечером, он так надеялся хотя бы раз за последние недели выспаться как следует! Поэтому сейчас Деврей испытывал безотчетную злость по отношению к тем, кто устроил все это. Неужели нельзя было подождать хотя бы несколько часов, пока он хоть немного отдохнет!

Наверное, похитители торопились, как, впрочем, и все на этой планете в течение последнего месяца. Деврей сделал то, что все жители Инферно делали практически каждые несколько минут, —поднял глаза к небу и нашел на нем светящуюся точку, которая постоянно увеличивалась. Вон она низко висит в западной части неба.

Комета. Комета, которая летит прямо на Инферно. Прямо на тот кусочек земли, на котором стоит сейчас Жустен Деврей. Через пять дней она будет здесь и… здесь, ничего больше не будет.

Жустен отвел глаза от кометы и продолжил рассматривать обломки аэрокара, если, конечно, в данном случае можно было говорить об обломках. Это слово уместно, когда происходит несчастный случай, катастрофа. Но эта машина приземлилась совершенно нормально и была преднамеренно уничтожена уже после посадки. Кто-то похитил Симкора Беддла. И чтобы найти его, в распоряжении Деврея имелось всего пять дней, оставшихся до падения кометы.

Деврей подошел поближе и внимательнее присмотрелся к разбитой машине. Аэрокар приземлился на вершину низкого холма, расположенного посередине труднопроходимой равнины, заваленной камнями и покрытой низкорослым кустарником. Ближайший населенный пункт располагался как минимум в сорока километрах отсюда. Жустен окинул взглядом пересеченную местность, раскинувшуюся кругом, насколько видел глаз. Несомненно, вершина холма, торчавшего из камней и кустарника, была здесь самым подходящим для посадки местом. Беддл и его похитители не могли уйти отсюда пешком, для этого надо быть по крайней мере опытным скалолазом, да еще и в отличной форме.

Деврей покачал головой. Наземные поиски начались сразу же, но не дали никаких результатов: ни следов ног, ни сломанных кустов, ни кусочков одежды, зацепившихся за колючки. Они наверняка улетели на аэрокаре.

Но существовал и другой фактор. После того как выключились аварийные сигналы, все следящие станции в радиусе трехсот километров стали работать в режиме максимальной чувствительности. Благодаря пересеченной местности, покрытой булыжниками и подлеском, аэрокар похитителей, двигаясь на предельно низкой высоте, мог бы ускользнуть отсюда незамеченным, но дальше начиналась гладкая равнина с пологими холмами, и там похитителям ни за что не удалось бы спрятаться от радаров. А между тем станции не засекли в этом районе ни один летающий объект. А что если они и не ушли пешком, и не улетели? Значит, существует возможность, что Беддл и его похитители до сих пор находятся в этих непроходимых скалах к югу от Депо.

Кто бы ни стоял за этим, они тщательно подготовились: удачно выбрали место и, возможно, где-нибудь неподалеку их заранее ждал аэрокар, на котором они планировали скрыться. С первого взгляда могло показаться, что операция была осуществлена двумя похитителями, но вполне возможно, что злоумышленник действовал один. Он вполне мог бы прилететь на аэрокаре с притороченным к нему аэромотоциклом, оставить аэрокар неподалеку, до» браться сюда на более легкой машине, а потом скрыться на ней же вместе с Беддлом и отправиться обратно к аэрокару.

Где же он мог оставить запасной аэрокар? Деврей отвернулся от обломков и снова окинул взглядом окрестности. Там! Вон в той впадине, чуть дальше отсюда. Если посадить там машину, ее будет невозможно заметить, если только не пролететь прямо над ней. А добраться отсюда до впадины — проще простого, даже если жертва пытается сопротивляться. Деврею хотелось самому проверить свою догадку, но зачем суетиться, если это с не меньшим успехом может сделать робот!

— Эй, ты! Эй, ты, там! — крикнул он ближайшему от него роботу из криминалистической группы. — Проверь-ка вон ту впадину! Посмотри, нет ли там следов аэрокара.

Робот важно кивнул и направился куда ему велели.

Жустен тоже одобрительно кивнул — себе самому. Он уже понял, как все это случилось. В его мозгу начала вырисовываться картина того, что здесь произошло. Сначала посадить аэрокар в эту впадину, а потом… Нет, минутку! Он слишком торопится. Время для окончательных выводов еще не пришло. Возможно, Беддла заманили сюда, а похитители — или похититель — ждали на земле, рядом со своим аэрокаром. Возможно, другого аэрокара вообще не было. Возможно, они убежали каким-то иным способом. Возможно, они вообще не бежали, а укрылись в какой-нибудь хорошо замаскированной норе и сейчас прячутся всего в сотне метров отсюда.

Деврей был непоколебимо уверен только в одном: эта акция тщательно и скрупулезно спланирована. Об этом говорило буквально все. Жустен словно наяву видел, как злоумышленники обсуждают план похищения, не обходя вниманием ни малейшей детали, а затем, осуществив свой план, обставляют место происшествия так, как было заранее задумано.

Именно так. Они работали методично, не упустив из виду ни единой детали.

Рядом с искореженной машиной, спинами к ней, лежали тела четырех роботов. В затылке каждого из них зияла дыра от выстрела. Жустен присел на корточки возле безжизненных тел. По одному выстрелу на каждого робота. Прицельная, очень точная стрельба.

Деврей выпрямился и отошел от распростертых тел, уступив место роботам-криминалистам, а сам забрался в то, что осталось от аэрокара. Это была модель, предназначенная для дальних и длительных перелетов, способная облететь всю планету и даже выйти на околопланетную орбиту. Аэрокар был буквально напичкан запасами на непредвиденный случай, но сейчас почти все они были либо безнадежно испорчены, либо пропали. Возможно, после того как роботы сверят то, что осталось, со списком взятого на борт, можно будет сделать какие-нибудь выводы относительно того, что было на уме у похитителей. Если только припасы не были похищены именно для того, чтобы пустить следствие по ложному следу.

Жустен пошел по направлению к кабине управления. Тело робота-пилота лежало на полу. Его также убили выстрелом в затылок. В каком порядке все это происходило? Может быть, нападающие прятались где-то здесь, на борту аэрокара, а затем выбрались из укрытия, застрелили пилота и посадили машину? Или он был убит уже на земле, после посадки? Пока у Жустена не было ответов на эти вопросы. Возможно, их помогут найти роботы-криминалисты.

Жустен осмотрелся. Аэрокар был оснащен «черным ящиком», который фиксировал все, что происходило во время полетов. Не исключено, что он также поможет прояснить, что же здесь случилось. Однако одного взгляда на записывающие приборы хватило, чтобы понять: на них надеяться не приходится. «Черный ящик» был уничтожен, судя по всему, тем же метким стрелком, который расправился с роботами снаружи.

Все было сделано предельно четко, аккуратно и последовательно — шаг за шагом. А в определенный момент нападающий схватил свою жертву и включил систему аварийной сигнализации, чтобы привлечь внимание спасательных служб. Без сомнения, этот шаг был также предусмотрен планом похитителей.

Но один след, оставленный похитителями, буквально бросался в глаза. Это было послание, написанное большими прописными буквами на двери кабины пилота:

«АСТАНОВИ КАМЕТУ + ПАЛАЖИ 500.000 КРИДИТОФ

НА ЩЕТ 18083-19109 В ПБИ ИЛИ БЕДЛ ПАМРЕТ».

У Деврея не было сомнений в том, что и прописные буквы, и отвратительная орфография послания тоже не случайны. Они являлись частью тщательно продуманного плана по запутыванию следов. На Инферно не было неграмотных, и уж тем более их не было среди прилетевших на планету квалифицированных, высокообразованных специалистов из числа поселенцев. Кроме того, разве неграмотный человек смог бы спланировать и осуществить такую операцию! Он должен уметь читать карты, чтобы вычислить предполагаемый маршрут Беддла, уметь пилотировать аэрокар. Нет, эти орфографические ошибки предназначены для того, чтобы сбить полицию со следа, чтобы не выдать почерк писавшего и помешать таким образом установлению его личности.

Но даже эти прописные буквы говорили о многом. Их начертание было слишком правильным для полуграмотного человека, не искушенного в умении писать. Послание выглядело так, будто некто вполне грамотный преднамеренно напичкал его ошибками. Но даже ошибки эти выглядели какими-то нарочитыми, неестественными. Роботы из группы Деврея уже сканировали послание и даже взяли образцы чернил. Деврей пожал плечами и отвернулся. Пусть эксперты-графологи ковыряются, сколько их душе угодно, пытаясь составить психологический портрет похитителя, все равно у них из этого ничего не выйдет.

Но послание… Само послание — какие подсказки оно может дать само по себе? Суть его была проста: «Отмените план перенацеливания кометы и положите пятьсот тысяч кредитов на счет номер 18083-19109 в Планетарном банке Инферно, иначе мы убьем Беддла».

Это было предельно ясно, но тут крылось что-то еще, что-то таившееся между строк.

Джервад также находился в кабине пилота и рассматривал записывающие приборы. Впрочем, даже он не сумел бы извлечь из них никакой стоящей информации.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь, Джервад? — обратился Жустен к своему роботу, указав на оставленное похитителями послание.

Джервад посмотрел на буквы, намалеванные на стене.

— Кто-то похитил Симкора Беддла, сэр. Мы должны найти его и освободить.

— Как ты проницателен! — едко ответил Жустен. Ему хотелось бы услышать что-нибудь более конкретное. Что ж, интересным собеседником Джервада никогда нельзя было назвать. Задавать ему вопросы значило попусту тратить время.

Деврей не мог понять, почему послание не содержало стандартных в подобных случаях требований: не обращаться в полицию, не предпринимать поисков и не предавать случившееся огласке? Почему похитителей не заботило все это?

Деврей решил не ломать над этим голову. Сейчас он все равно ни до чего не додумается.

— Пойдем со мной, — велел он роботу, вышел из кабины пилота и выбрался наружу. Джервад послушно следовал за ним.

— Коммандер Деврей! — окликнул его один из роботов-криминалистов. Жустен обернулся и увидел, что это был тот самый робот, которому он приказал проверить впадину.

— Да, в чем дело?

— В расщелине наверняка находился аэрокар. Там имеются четкие следы посадочных устройств, по которым мы сможем определить его модель и массу. Есть также признаки того, что кто-то пытался уничтожить эти следы. Есть и другие, более мелкие, следы, но они неотчетливые. Вряд ли они скажут нам многое.

— Это уже кое-что, — сказал Жустен. — Хорошо, продолжайте работать.

Деврей немного постоял, наблюдая за тем, как суетятся на месте аварии роботы-криминалисты. Было ясно: от их внимания не ускользнет ни одна мелочь. Но вот что делать дальше? Жустен не имел ни малейшего представления. Ему еще ни разу не приходилось расследовать случаи похищения людей, если не считать попытки умыкнуть Лентралла. Раньше ему вообще не приходилось слышать о том, чтобы на Инферно совершались подобные преступления. Разумеется, упоминания о них содержались в учебниках истории и архивных базах данных, которые просмотрел Жустен. Ознакомился он и с отчетами о нескольких таких случаях, имевших место на других планетах. Теоретически он знал, как следует действовать в таких случаях, вот только хватит ли одной лишь теории? Хорошо бы!

— Найди для меня аэрокар, — велел он Джерваду. — Мне нужно возвращаться в Депо. Будем расследовать это дело оттуда. Нам придется побеседовать со многими людьми.

— Да, сэр. Могу ли я спросить, с кем именно?

— Пока не знаю, — признался Жустен. Да это сейчас и не имело значения. Иногда, когда не знаешь, с чего начать, лучше всего начать с первого попавшегося. — Решу по дороге в Депо.

— Хорошо, сэр. Следуйте за мной, здесь поблизости стоит машина, которой можно воспользоваться.

Жустен подошел вместе с роботом к одному из аэрокаров и забрался внутрь. Затем он опустился в кресло и автоматически застегнул ремни безопасности. Мысли его витали совсем в другом месте. Кого же, черт возьми, ему предстоит допросить в первую очередь?

У него не было ни малейшего представления относительно того, кем были похитители или на кого они работали, так что подозреваемых — целая планета, выбирай кого хочешь.

Альвар Крэш приказал ему отложить расследование инцидента у Дворца Правителя, однако от таких серьезных происшествий не отмахнешься, как ни старайся. Трое задержанных по другим делам добровольно сообщили достоверные сведения, касающиеся нападения на Лентралла, из которых следовало, что за ним стояли поселенцы. Может, и нынешний случай является очередной попыткой людей Тони Велтон помешать столкновению с кометой Грега, продиктованной либо искренним беспокойством за судьбу Инферно, либо стремлением удержать доминирующее положение на планете? Как следовало из отчетов здешних агентов ОПИ, Синта Меллоу проводит в Депо очень много времени. Так много, что Жустен даже стал испытывать недоумение: к чему бы это? Возможно, последние события и явились ответом на этот вопрос?

А если предположить другой вариант? Ведь не исключено, что похищение было организовано самими Железноголовыми и явилось ходом в борьбе за власть внутри их организации. Или оно было осуществлено с ведома и согласия самого Беддла с некоей непонятной пока целью? В какой-то момент Деврей решил, что следует немедленно обсудить похищение с Гилдерном, но тут же передумал. У него появилась мысль получше. Гилдерна пока нужно оставить в покое. Возможно, даже не сообщать ему о похищении Беддла. Возможно, им удастся держать случившееся в секрете всего лишь несколько часов, но и этого времени может оказаться достаточно. Если Гилдерн каким-то образом причастен к преступлению, не исключено, что своими действиями он выведет их на след. А пока за ним нужно присматривать.

Нельзя отвергать и версию о том, что напуганный и мучимый запоздалым чувством вины Давло Лентралл решил пойти на отчаянный шаг. Лентралл — по крайней мере такой, каким он был раньше, — был вполне способен спланировать и осуществить такую акцию. Не зря в глаза сразу бросались методичность и скрупулезность, с какими все было сделано. Методичность, какая обычно отличает ученых. Но вот вопрос: способен ли на такое новый Лентралл — до смерти испугавшийся попытки похитить его самого, травмированный смертью своего робота, испытывающий комплекс вины? Впрочем, мысль о том, что бывшая жертва попытки похищения — Лентралл — сам превратился в похитителя, несла в себе какую-то причудливую логику. Не говорил ли он когда-нибудь о том, что его пытались похитить Железноголовые? Нужно проверить это в материалах следствия.

И наконец, за похищением мог стоять кто угодно, не желающий по понятным причинам допустить столкновения кометы с Инферно. Противников этого проекта среди жителей планеты было сколько угодно, особенно в районе Депо. А Беддл, как известно, являлся его горячим сторонником.

Если только не… Стоп! Что там говорилось в послании с требованием выкупа? Остановите комету и положите полмиллиона кредитов на банковский счет. Требования одновременно политического и экономического характера. Пусть Жустен был не очень искушен в расследовании дел о похищениях людей, но он точно знал, что эти требования несовместимы. У него сложилось стойкое ощущение, что тот, кто совершил похищение во имя спасения планеты, никогда не станет требовать денег. А тот, кто организовал бы это из меркантильных соображений, не стал бы выступать в качестве альтруиста. Два этих требования явно не соответствовали друг другу.

Так, теперь на минуту отложим это в сторону, размышлял Жустен. Имена! Подумай об именах. В дальнем уголке его сознания шевелилась какая-то смутная догадка. Лентралл. Гилдерн. Поселенцы. Железноголовые. Кто-то или что-то…

И наконец его осенило. Эврика! Существовал только один человек, который имел отношение ко всем перечисленным. Теперь Деврей знал, кто нужен ему в первую очередь.

Он выглянул в иллюминатор и обнаружил, что аэрокар уже подлетает к Депо. Отлично. Значит, ждать осталось недолго.

Он будет весьма удивлен, если окажется, что Норлану Филу нечего рассказать относительно всего этого. Жустен незамедлительно направит к нему группу захвата. А пока его задержат, он проинформирует Крэша о требованиях похитителей. Пусть комету остановить не удастся, но обеспечить выкуп они в состоянии. Жустен начал постигать тайный смысл происшедшего.

— Что касается выкупа, можете поступать по своему усмотрению, — проговорил Крэш, обращаясь к изображению на экране коммуникатора, установленного в его кабинете. — Деньги в случае необходимости мы найти сможем. И я согласен с вашим предложением не сообщать пока ничего Гилдерну. Но комета уже направляется к нам, и тут ничего поделать нельзя.

— Я понял, сэр, — ответил Деврей. — Благодарю за инструкции. Буду держать вас в курсе дел. Конец связи.

— Сколько времени у нас осталось, Дональд? — спросил Крэш.

— Столкновение первого осколка кометы Грега с поверхностью Инферно произойдет через четыре дня, восемнадцать часов, пятнадцать минут и девять секунд. Сэр, я хотел бы сделать замечание относительно поисков Симкора Беддла. По-моему, было бы целесообразно, если бы я отправился на место происшествия и…

— Дональд, — жестким тоном проговорила Фреда, — ты должен немедленно выйти из этой комнаты. Отправляйся в библиотеку и жди. Не возвращайся и не предпринимай никаких других действий до тех пор, пока тебя не позовут.

Дональд повернулся к Фреде и смотрел на нее не меньше десяти секунд, прежде чем ответить:

— Да, мэм, конечно.

Затем он направился к двери и вышел.

— Первый Закон требует от него спасти Беддла, несмотря на то, что этим заняты Деврей и все его люди. Мы должны были это ожидать, — заметил Крэш.

— Я и ожидала этого, — сказала Фреда. — Комета Грега сама по себе может явиться причиной серьезного стресса в психике любого робота. Такое грандиозное и опасное событие, таящее в себе столь большую угрозу для людей, не может не вызвать у него обширный конфликт Первого Закона. Робот в состоянии справиться с этим только одним способом: проявлять активность, принимать участие в любой деятельности, целью которой является оказание помощи людям, любые усилия по их защите. На протяжении последнего времени Дональд занимался именно этим и поэтому держал себя под контролем. Ему помогало и то, что до последнего времени угроза людям была расплывчатой, отдаленной. Для того чтобы они оказались под угрозой, где-то что-то должно было пойти не так. До сих пор общих усилий, направленных на обеспечение успешного осуществления проекта, было достаточно, чтобы поддерживать психику роботов в сбалансированном состоянии. Общие усилия роботов уравновешивали общую опасность.

— Но теперь все иначе, — проговорил Крэш.

— Да, иначе, — согласилась Фреда. — Теперь возникла отчетливая и серьезная угроза жизни определенного человека. В обычной ситуации это не вызвало бы кризиса. Робот, находящийся на этом конце планеты, знал бы, что роботы на том ее конце сделают все, что положено. Однако сейчас друг на друга наложились сразу несколько факторов: во-первых, внутреннее напряжение, которое нарастает по мере приближения кометы Грега, и во-вторых, существующая возможность того, что Беддл находится где-то в районе столкновения. Такое сочетание весьма опасно и может принудить «трехзаконного» робота к действиям.

— Что ты имеешь в виду под словом «действия»? — уточнил Крэш.

— Все что угодно. Я даже отдаленно не могу представить себе, что они могут предпринять. Главное, что исчезновение Беддл а может явиться причиной мощного кризиса в психике практически всех имеющихся на планете роботов. Если он действительно находится в зоне столкновения или если будут основания полагать, что это так, все роботы должны почувствовать необходимость отправиться на его поиски или предпринять какие-то иные действия с целью его спасения — например тем или иным способом предотвратить падение кометы. Представь себе, что группа роботов захватит космический корабль и направится к комете Грега с намерением уничтожить ее. Конечно, роботы наиболее сложных моделей поймут, что срыв этой операции будет означать конец всем надеждам оживить экологию Инферно, и это, в свою очередь, нанесет вред гораздо большему числу человеческих существ, в том числе и тех, которые еще не появились на свет. — Фреда задумчиво помолчала и продолжила: — Кроме того, у нас нет способа доказать им, что Беддлу ничего не угрожает. Если он сам не подаст знак, мы, даже обладая лучшей во Вселенной системой обнаружения, не можем быть абсолютно уверены в том, что он не находится в районе столкновения или не менее опасной зоне вокруг него. Однако при всем том существует возможность, что Беддл в безопасности. А значит, его поиски отвлекут силы и помешают эвакуации других людей и поставят их под угрозу. Вот такой получается замкнутый круг в рассуждениях робота, и это способно завязать его мозги буквально в узел.

— Что же нам делать?

— Нужно не допустить этого, — ответила Фреда. — До сих пор нам это кое-как удавалось. Ты лучше меня знаешь, что обычно полиция не предает огласке информацию о подобного рода преступлениях, чтобы на место происшествия не ринулась целая толпа роботов. Представь себе, что будет, если все роботы, работающие сейчас в Утопии, бросят свои дела и дружно двинут в район поисков! Поэтому нужно держать случившееся в секрете от роботов. Дональд единственный из них, кому известны все детали. Кроме него, о происшедшем знают — или догадываются — роботы из бригады криминалистической экспертизы и Центра контроля над полетами. Я считаю, что все они должны быть немедленно деактивированы и оставаться выключенными до того момента, как все это закончится.

Крэш наморщил лоб и принялся мерить комнату шагами.

— Горящие дьяволы Вселенной! Я вынужден признать, что ты права. Ты абсолютно права. Свяжись с Девреем — сама, вручную. Поговори с ним лично и позаботься, чтобы вас не подслушал никто из роботов. Расскажи ему все, что ты сказала мне. В ближайшие дни мне придется очень туго без Дональда, но, похоже, выбора у нас действительно нет. Я сейчас же пойду в библиотеку и сам отключу его.

— Правильно, — поддержала его Фреда. Затем она села за панель коммуникатора и стала вспоминать, как им пользоваться без помощи робота…

— Дональд! — окликнул робота Крэш, входя в библиотеку. Странно, Дональд должен был стоять посредине комнаты и дожидаться, когда его позовут. — Дональд? — Ответа не последовало. — Дональд, где ты? — Тишина. — Дональд, я приказываю тебе немедленно подойти ко мне!

И — ничего.

Но ведь он отдал Дональду прямой приказ. Ясный, четкий и конкретный приказ. Ничто не могло воспрепятствовать роботу повиноваться ему. Ничто, кроме…

«Дурак! — выругал самого себя Крэш. — Ну конечно! Все совершенно очевидно. Если они додумались до этого, значит, додумался и Дональд — додумался до того, что они непременно отключат роботов, которым известно о похищении Беддла».

Первый Закон требовал от Дональда любыми способами избегнуть отключения, если это был единственный путь предотвратить опасность, грозящую человеческому существу. Он ушел. Сбежал. И одному только дьяволу известно, что у него на уме.

Глава 18

Альвар Крэш уже забрался под одеяло, когда Фреда готовилась лечь в постель, одновременно размышляя о том, все ли правильно она сделала. Разговор с Девреем был вполне деловым и конкретным — никаких страданий по поводу того, что морально, а что — нет, и прочих сентиментальных соплей. Поиски Дональда пока не принесли никаких результатов, и это, конечно, было весьма печально. Но у нее состоялся еще один разговор, о котором она так и не осмелилась рассказать мужу. На самом деле, убеждая себя сейчас в том, что она все сделала правильно, Фреда дурачила саму себя. Уж она-то знала, что, сделав этот звонок, она поступила неправильно. Потому что вмешалась в ход полицейского расследования.

Однако над ней довлел своеобразный «родительский» долг. И она знала Жустена Деврея, знала, что он думает о Калибане и Новых роботах. Представься ему такая возможность, Жустен сначала стал бы стрелять и только потом — задавать вопросы. А если не он, то кто-то другой. А Фреда чувствовала определенные обязательства по отношению к своим созданиям и считала, что они заслуживают лучшей доли.

Права она была или нет, но на самом деле выбора у нее не оставалось. Кто-то должен был предупредить их.

Калибан в данной ситуации испытывал не меньшую двойственность. Он сидел за письменным столом в представительстве Новых роботов в Депо и размышлял над царившей вокруг неразберихой. Он не испытывал ни малейшей симпатии по отношению к Симкору Беддлу. Да и можно ли симпатизировать человеку, который только и мечтает о том, как бы тебя уничтожить? И, конечно же, спасение Симкора Беддла не являлась главной проблемой и для Новых роботов. Их беспокоило другое: широкомасштабная полицейская операция по его розыску, проводившаяся вблизи Валгаллы, не могла не отразиться на эвакуации города. Вопрос заключался только в том, каким именно образом.

Калибан встал и протолкался через запруженную роботами центральную комнату к личному кабинету Просперо. Войдя, Калибан обнаружил там еще двух роботов, дожидающихся возможности пообщаться с Просперо. Сам он говорил по коммуникатору.

Их лидер. Интересно. Калибан наблюдал за тем, как Просперо закончил разговаривать и повернулся к первому из ожидавших роботов. Бывали времена, когда притязания Просперо на лидерство над Новыми роботами казались Калибану как минимум безосновательными. За последние годы Просперо действительно успел добиться определенного признания, но ничто так не сыграло в его пользу, как комета Грега. Казалось, что он черпает свою силу из кризиса и, спасая своих собратьев от опасности, пробивает себе путь на вершину власти. А может быть, сейчас роботы с Новыми Законами, как никогда раньше, испытывали необходимость в лидере, и Просперо оказался в нужное время в нужном месте, предложив им свою кандидатуру. Впрочем, возможно, Просперо обладал какими-то притягательными для Новых роботов качествами, магия которых не действовала на Калибана.

Сам он работал не покладая рук, проводил все свое время в переездах от Депо до Валгаллы и обратно, метался как загнанный, добывая транспорт для эвакуации, и всегда оказывался именно там, где в нем нуждались больше всего.

Но теперь его работа подходила к концу. Калибан посмотрел за огромное окно позади письменного стола Просперо, за которым была видна улица. Безумная, хаотическая гонка явно пошла на убыль. Здания, из которых было вынесено, снято, отвинчено все, что только возможно, стояли пустыми. Ветер гонял по тротуарам обрывки бумаги и прочий мусор. И Депо, и вся Утопия обезлюдели. Уезжали и Новые роботы. Половина их уже перебралась в безопасные районы. Это тоже будет занесено в число прочих заслуг Просперо. Именно он объединил их и организовал эвакуацию.

Калибан заметил, что лидер «новозаконных» закончил разговаривать с роботами, пришедшими первыми, и готов выслушать его. Он закрыл дверь кабинета и встал возле письменного стола Просперо.

— Когда находишься среди Новых роботов, нет нужды соблюдать меры предосторожности, друг Калибан, — проговорил Просперо, указав на закрытую дверь.

— Иногда это не повредит, друг Просперо. Я получил инструкции от доктора Фреды Ливинг сообщить тебе определенную информацию лишь на том условии, что ты не станешь предавать ее гласности. Об этом не должен знать никто. Я уже обещал, что не скажу об этом никому, кроме тебя.

— Правда? — отозвался Просперо. — Весьма интригующее начало. Обычно ты не склонен к драматическим эффектам, друг Калибан. Но что поделать, я обещаю не разглашать полученную от тебя информацию. В чем же она заключается?

— Симкор Беддл похищен.

— Что? — Ярко горящие-глаза Просперо буквально впились в собеседника. — Похищен? Кем? Как? Что все это значит?

— Не имею ни малейшего представления. У меня нет ответов ни на один из твоих вопросов, — сказал Калибан. — Доктор Ливинг сообщила мне лишь о самом факте похищения. Оно случилось где-то к югу от Депо. Эту новость собираются держать в секрете как можно дольше, чтобы избежать паники среди «трехзаконных» роботов. Сообщив нам об этом, она нарушила правила.

— До чего же странные эти люди! Они причиняют себе массу неудобств, заботясь о своих роботах-рабах. — Просперо очень быстро обрел самообладание. — Но это лишь одна сторона медали. Ты, надеюсь, понимаешь, что место происшествия было выбрано не случайно. Теперь в окрестностях Валгаллы будут проводиться широкомасштабные розыскные мероприятия, и нам надо подумать о том, как сохранить местонахождение нашего города в тайне. Мы должны сделать все, чтобы защитить Новых роботов.

— Прятать Валгаллу и дальше не имеет смысла, — возразил Калибан. — Особенно после того, как ты отдал приказ о том, чтобы эвакуировать ее даже раньше назначенного срока. Эта задача была трудновыполнима, но тем не менее большая часть населения уже покинула город. Роботы в основном находятся в районе Депо и пытаются раздобыть любые доступные транспортные средства. В Валгалле остались лишь бригады роботов, которым поручено закончить эвакуацию оборудования. Какой смысл прилагать усилия для того, чтобы прятать город, который через несколько дней ожидает полное уничтожение?

— Я не собираюсь извиняться за то, что приказал ускорить эвакуацию Валгаллы, — с вызовом проговорил Просперо. — В тот момент оказалось доступным большое число транспортных средств, и я решил использовать эту возможность, чтобы потом, когда транспорт понадобится, а его не окажется, не кусать локти. График сместился, но, заметь, сместился в нашу пользу.

— Я тебя понял, — сказал Калибан.

— Теперь — о необходимости и дальше скрывать местонахождение нашего города. Я полагаю, что умение делать это очень сильно пригодится нам в будущем. Кроме того, не следует упускать из виду то, как смотрят на это люди. В будущем мы можем получить весьма ощутимую психологическую выгоду из того, что наш город так и не был обнаружен. Мы даже сможем создать миф о том, что он по-прежнему существует, поскольку его искали якобы совсем в другом месте. Кроме того, обследовав Валгаллу, люди смогут узнать о нас то, чего нам бы не хотелось. У нас ведь тоже хватает слабых, уязвимых мест, и не надо добровольно дарить людям преимущество над нами.

Калибан размышлял над словами Просперо. Он не в первый раз был поражен умением лидера Новых роботов видеть проблему с не доступной другим стороны.

— Твои аргументы убедительны, друг Просперо. Ты совершенно прав. Мы должны сделать все, что в наших силах. Я больше не смею мешать тебе.

— Благодарю за то, что ты информировал меня о новом повороте событий, друг Калибан. Когда у меня появится возможность, я, разумеется, поблагодарю и доктора Ливинг. Она — единственная из всех людей, кто держит слово.

— Согласен, она удивительная женщина, — сказал Калибан. — А теперь — до свидания, друг Просперо.

— Наше свидание состоится очень скоро, я в этом не сомневаюсь, — проговорил Просперо, уже не глядя на Калибана.

Калибан открыл дверь и вышел из кабинета Просперо. Затем он спустился по лестнице и оказался в уличной толчее. Подняв голову к небу, Калибан нашел на нем жирную светящуюся точку, которая становилась ярче с каждой секундой. Ближе. Еще ближе. Как мало осталось времени!

Что там сказал Просперо? «Мы должны сделать все, чтобы защитить Новых роботов». В последнее время Калибан отдавал им все свои силы. Чем меньше интересовался ими окружающий мир, чем более готов он был обречь всех их на смерть, тем сильнее хотелось Калибану спасти их, отдать всего себя во благо этих существ. «Сделать все, что мы можем». А это значит, что он должен нарушить слово, данное Фреде Ливинг, причинить ей пусть небольшой, но вред, последствия которого, впрочем, не окажутся для нее фатальными. Зато он сможет предотвратить массовую бойню роботов. Калибан являлся роботом, не отягощенным никакими законами, а значит, мог действовать по собственному усмотрению. Но даже при том, что Калибан не был подвержен императивам встроенных в его мозг электронных схем, он также не был свободен в своих действиях. У него существовали свои принципы.

Он развернулся и пошел вниз по улице, по направлению к отделению Объединенной полиции Инферно, где раньше находился кабинет констебля Баккета.

Дональд-111 прятался в лесу, примерно в километре от Северной Резиденции. Неглубокая впадина в большом нагромождении камней помогала ему укрыться не только от визуального наблюдения, но и от других детекторов, в том числе и инфракрасных. Его системы функционировали на самом нижнем пределе своих возможностей, и поэтому тепловое излучение было сведено до минимума. Поэтому Дональд полагал, что еще долго сможет оставаться незамеченным. Но сколь долго, сказать было нельзя.

Он сознательно нарушил прямой приказ своей хозяйки. Сделать это заставил его Первый Закон. Если бы он повиновался приказу доктора Ливинг, Правитель наверняка отключил бы его, чтобы он не смог сообщить то, что знал, другим роботам. А это явилось бы бездействием, в результате которого мог быть нанесен вред человеческому существу. Если бы его отключили, он не смог бы действовать, чтобы спасти Беддла.

Но пока что Дональд не предпринял никаких действий с целью его спасения. Пока в них не было необходимости. Даже если Беддл находится в зоне падения кометы, что, кстати, еще не является доказанным фактом, в запасе у людей все еще есть три дня, в течение которых они могут спасти его. Дональд отдавал себе отчет в том, что любые его действия, направленные на то, чтобы выручить Беддла из беды, могут нанести вред другим людям. К примеру, роботы-пилоты, решив присоединиться к поискам, могут отказаться перевозить жизненно важные грузы. И чем больше роботов окажется в зоне падения кометы, тем больше их погибнет. А недостаток роботов в период после столкновения может отразиться на людях самым негативным образом.

Короче говоря, отвлекать роботов от работ по эвакуации означает рисковать очень многим. Это может явиться причиной целой цепи чрезвычайно пагубных последствий. Кроме того, Правитель Крэш явно хотел воспрепятствовать тому, чтобы Дональд заговорил. Пока он нарушил приказ Крэша только частично, и благодаря этому конфликт Второго Закона оказался не очень сильным. Дональд намеревался использовать гиперсвязь, чтобы сообщить своим собратьям о происшедшем с Беддлом, и до сего момента воздерживался от этого шага, что помогало ему сглаживать конфликтующие императивы.

Однако настанет время, когда у него не останется выбора. Он отчетливо понимал это. Если Беддла не найдут до определенного момента, Первый Закон прикажет Дональду действовать, и этот императив перевесит полученный им приказ молчать. Рано или поздно он должен будет что-то предпринять. Только вот что?

Норлану Филу было не впервой подвергаться допросу. В прошлом это случалось с ним неоднократно. Сейчас он сидел в импровизированной комнате для допросов в полевом штабе Объединенной полиции Инферно в Депо и, дожидаясь прихода коммандера Деврея, размышлял о том, что ему, наверное, приходилось принимать участие в допросах гораздо чаще, чем самому начальнику полиции. В данной ситуации это было ему на руку и весьма кстати.

Фил отлично знал о том, как надо вести себя на допросе. Во-первых, чрезвычайно важно не выкладывать все, что знаешь, сразу, даже если не собираешься запираться. Каждый допрос — это своего рода торговля. Ты — мне, я — тебе. Ни за что нельзя выкладывать все и сразу, пусть даже ты хочешь говорить, иначе можешь упустить шанс заключить выгодную для тебя сделку. Тот, кто ведет допрос, всегда чувствует себя более комфортно, если ему приходится вытягивать из тебя правду по частям, если удастся поймать тебя на парочке противоречий. Поймав тебя на лжи и дав тебе это понять, они будут в гораздо большей степени готовы принять правду. Норлан знал все это скорее на уровне подсознания и интуиции.

Но в случае вроде этого не менее важно умело проявить желание сотрудничать с полицией — непростая задача, особенно если у тебя есть что скрывать. А у кого нет секретов? Иногда это удается сделать, если сумеешь отвлечь внимание того, кто тебя допрашивает. Фил не такой дурак, чтобы опробовать подобные фокусы на хитром лисе вроде Альвара Крэша, но с Жустеном Девреем это вполне могло сработать. Деврей, бесспорно, умен, но не обладает большим опытом. Во время ареста Деврей уже сделал ошибку, сообщив Филу о похищении Беддла, хотя в интересах полицейского было держать его в неведении, чтобы выяснить, насколько много ему известно. Человек, способный совершить такую ошибку, может допустить и другие.

Открылась дверь, и в комнату вошел Деврей. Один. Без сопровождения роботов, и этот факт сам по себе был любопытным. Фил улыбнулся и откинулся на спинку стула. Начальник полиции сел и разложил перед собой какие-то бумаги.

— Интересно, сколько времени вам потребовалось для того, чтобы выйти на меня, — проговорил Фил, стараясь, чтобы его голос звучал искренне и правдиво.

— На самом деле не так уж много, — ответил Деврей. — Вы связаны практически со всеми, кого можно подозревать в этом деле.

— Верно, я знаком со многими людьми.

— И почти все они в разное время платили вам деньги за осведомительство, — подчеркнул Деврей.

— В том числе и ОПИ, — сказал Фил, — хотя мое имя, возможно, не значится в ваших досье. Я несколько раз выполнял кое-какие щекотливые поручения по просьбе вашего ведомства. Но должен заметить, что всегда честно отрабатывал ваши деньги.

— Хочется верить, — сказал Деврей. — Но даже если это правда, это дела давно минувших дней. Сейчас меня интересует другое: кто оплачивает ваши услуги в настоящее время?

— Никто, — ответил Фил, и это до некоторой степени было правдой. А его слова должны звучать правдоподобно. — Сейчас я работаю только на Гилдерна. Мне пришлось согласиться на эту работу для того, чтобы потом уйти на покой.

— Значит, вы согласились на нее не по доброй воле?

— Скажем так: Гилдерну удалось убедить меня в том, что я ему кое-чем обязан.

— Но, так или иначе, вы заранее знали о предстоящей поездке Беддла?

— О да. Мне было о ней известно. Предполагалось, что Беддл воспользуется аэрокаром Гилдерна, чтобы совершить турне по нескольким второстепенным поселениям.

Деврей вынул из папки пачку фотографий и положил их перед Филом:

— Взгляните, это аэрокар Гилдерна?

Фил просмотрел снимки. Четыре робота, убитых выстрелами в затылок и лежащие на земле лицами вниз. Крупный план одного из мертвых роботов. Снимок внутренностей аэрокара. Фотография кабины управления: убитый пилот и искореженный «черный ящик». Еще один снимок, на котором запечатлено написанное на стене послание с требованием выкупа. Да, Деврей действительно совершал ошибку. Ему следовало показать Филу лишь снимок аэрокара снаружи. Ему не было резона давать допрашиваемому все снимки сразу.

— Все верно, это машина Гилдерна, — сказал наконец Фил. И почувствовал, что настал момент, чтобы ошеломить Деврея, выбить его из колеи, отвлечь внимание полицейского от самого Фила и направить его в иное русло.

— Скажите, — как можно более обыденным тоном спросил он, — когда вы прибыли на место происшествия, бомба все еще была в аэрокаре?

Жустен Деврей не знал, что и думать. Он вернулся в свой кабинет и сел за письменный стол, желая все как следует обмозговать. Если… Если Фил говорит правду или хотя бы часть ее, то Железноголовые замыслили устроить настоящую бойню и похоронить всех Новых роботов. Жустен и сам относился к ним без особой симпатии, но мысль о подобной незаконной расправе была ему отвратительна.

Если бы решение об их уничтожении было принято на уровне Правительства, это одно, а тут — совсем иное дело. Стоит идее о возможности самосуда угнездиться в сознании людей, и общество окажется ввергнутым в хаос.

Если Фил говорит правду, значит, преступление обретает совершенно иные мотивы. Многие хотели бы завладеть или даже использовать подземную бомбу, но ничего подобного в аэрокаре не обнаружено, и в этом Жустен не сомневался. Либо ее не было там с самого начала, либо похитители забрали ее с собой, а следовательно, знали о ней.

А если предположить, что их требования — всего лишь отвлекающий маневр? Если они просто прикончили Беддла, спрятали его тело, а сами скрылись, прихватив бомбу и предоставив полицейским идти по ложному следу?

Если Фил говорит правду, версий могло быть сколько угодно.

Найти прямое подтверждение тому, что история, рассказанная Филом, правдива, невозможно. Но ее можно проверить косвенным образом. Некоторые детали прямо указывали на одного из многих подозреваемых. Он, правда, пользовался гораздо большим влиянием, нежели Фил, и в том случае, если он окажется не таким сговорчивым, как последний, его будет гораздо сложнее арестовать и запихнуть за решетку. Прежде чем предпринять какие-либо действия, направленные против этого подозреваемого, Жустену необходимо раздобыть хоть какие-то улики. И сейчас предстояло заняться именно этим.

Требование выкупа. Из учебников криминалистики и исторических книг Деврею было известно, что похитители чаще всего попадались именно в тот момент, когда пытались получить выкуп. Для этого преступникам приходилось так или иначе обнаружить себя. В стародавние времена, еще до появления электронного способа перевода денежных средств, для похитителей представлялось практически невозможным получить выкуп и при этом не попасться в руки правосудия. Можно, конечно, проследить и электронный денежный перевод, но в данном случае похитители проявили недюжинную сообразительность, и оставалось только надеяться на то, что у них не хватило ума, чтобы додуматься до того, что только сейчас пришло ему в голову.

Коммандер включил электронный блокнот и вызвал из его памяти снимок с надписью, оставленной похитителями.

«АСТАНОВИ КАМЕТУ + ПАЛАЖИ 500.000 КРИДИТОФ НА ЩЕТ 18083-19109 В ПБИ ИЛИ БЕДЛ ПАМРЕТ».

Ему была хорошо знакома система, на которой была построена работа ПБИ — Планетарного банка Инферно. В частности, чего можно добиться, используя счет с двойным номером. После того как на него переводилась та или иная сумма, включалась программа, которая расшифровывала вторую — закодированную — программу. Та, в свою очередь, переводиладеньги на другой счет, зашифрованный номер которого в ней заключался. Затем обе программы самоуничтожались, и в результате деньги бесследно исчезали, возможно, оказываясь в другом банке, и не было ни малейшей возможности проследить за их перемещением.

Если, конечно, вы не являетесь коммандером Объединенной полиции Инферно и не обладаете полномочиями в интересах следствия в одночасье заморозить все банковские счета на планете. Это, пожалуй, потолок его возможностей, но и случай — из ряда вон выходящий. Такое было возможно лишь на планете с неразвитой экономической и централизованной банковской системами, а Инферно полностью отвечала обоим этим требованиям.

Работая на защищенной гиперволне, Деврей подключил свой электронный блокнот к компьютерной системе Центрального депозитного банка и принялся за дело. Все электронные финансовые трансакции осуществлялись именно через ЦДБ, и именно отсюда было легче всего отследить замаскированный денежный перевод.

Для того чтобы осуществить задуманное, ему предстояло предпринять несколько последовательных шагов. Шаг первый: отдать приказ о прекращении всех денежных операций и замораживании всех счетов на планете, за исключением двух — счета Объединенной полиции Инферно и счета 18083-19109 в Планетарном банке Инферно. Шаг второй: отдать приказ о том, чтобы компьютерная система ЦДБ составила баланс о текущем состоянии всех счетов на планете. Эта задача была настолько масштабной, что ее выполнение потребовало от компьютера нескольких секунд. Наконец появилось сообщение, что она выполнена. Шаг третий: потратить небольшую сумму денег. Прежде чем заставить себя сделать это, Деврей немного помешкал. Он полагал, что деньги потом можно будет вернуть, а если — нет? Если похитители хапнут полмиллиона принадлежащих правительству кредитов, а потом ищи-свищи? Вдруг им это удастся? Как тогда поступит Крэш? Повесит убытки на него, Жустена? Наконец полицейский все же заставил себя отдать соответствующий приказ и наблюдал, как на экране пятьсот тысяч кредитов исчезли со счета ОПИ, на несколько секунд материализовались на счете 18083-19109 Планетарного банка Инферно, а затем исчезли вторично, видимо, оказавшись на некоем третьем — замаскированном — счете. Все произошло именно так, как ожидал Деврей, и все равно, глядя на мелькающие цифры, он испытал неприятное чувство страха. А вдруг он что-то упустил?

Обнаружить это можно было только одним способом. Шаг четвертый: приказать компьютерной системе ЦДБ произвести еще одну проверку банковских счетов в масштабе всей планеты и дать отчет о любых произошедших изменениях. Теоретически сейчас, когда все операции были заморожены, изменения могли произойти в балансе только трех банковских счетов: ОПИ, ПБИ и еще одного — третьего. Деврей взглянул на предоставленный компьютером отчет и с облегчением вздохнул. Так и есть — всего три счета. Счет Объединенной полиции Инферно, номерной счет в Планетарном банке Инферно и третий, на который только что поступило пятьсот тысяч кредитов.

Шаг пятый: Деврей отдал приказ о замораживании этого счета. Теперь ни один кредит не мог быть снят с него или положен без того, чтобы предварительно об этом не узнал начальник полиции. И, наконец, шаг шестой, о котором он, волнуясь, едва не забыл: разморозить остальную банковскую систему планеты. Если бы он на самом деле забыл об этом, на его совести оказался бы всепланетный финансовый крах, который наступил бы в течение ближайших трех минут.

Теперь дело было за малым — выяснить, кому принадлежит счет, на который поступили деньги, и тогда — все. Он узнает, кто получил выкуп. И элементарная логика подсказывала, что это открытие должно прямо указать на человека, совершившего похищение. Однако Жустен Деврей был уверен, что, пойди он на поводу у этой логики, он сделает совершенно ложный вывод. И все же пока он собирался играть по тем правилам, которые ему предлагали.

Полицейский заранее знал, какое имя появится на экране его электронного блокнота, когда компьютер выяснит, кому принадлежит счет. Он был настолько уверен в этом, что, когда на экране возникло именно это имя, даже испытал что-то похожее на разочарование. Но его догадка оказалась верной. Это был последний кусочек головоломки. Все сходилось. Все, абсолютно все указывало на одного и того же подозреваемого.

И именно поэтому Жустен Деврей был совершенно уверен в том, что этот подозреваемый ни в чем не виноват.

Он поднялся из-за стола, вышел в соседнюю комнату и сказал, обращаясь к дежурному офицеру:

— Сержант Соунс! Немедленно вышлите группу захвата. Арестуйте и заключите под стражу Джадело Гилдерна по обвинению в похищении Симкора Беддла.

— Простите, сэр? — изумленно воззрился на начальника полицейский. — Арестовать Джадело Гилдерна?

— Мне понятны ваши сомнения, но поверьте, что так надо. По крайней мере, улик у нас более чем достаточно. Задержите его.

После этого Жустен вернулся к себе в кабинет и снова сел за письменный стол. Ему нужно было как следует подумать. В какой-то момент он вдруг начал сомневаться в том, что сделал правильные выводы. Он исходил из того, что Гилдерна подставили, но что если это и впрямь его рук дело? У этого человека имелось все — и средства, и мотив, и возможность организовать похищение.

Нет, это невозможно! Джадело Гилдерн зарабатывал на жизнь, воруя чужие секреты, и в случае надобности он сумел бы замести свои следы. Проследить за деньгами, переведенными на его счет, было слишком простой задачей, а Деврей был уверен в том, что, если бы перевод денег спланировал бы сам Гилдерн, они бы в итоге оказались отмыты и вне подозрений. Он не такой дурак, чтобы адресовать деньги, полученные преступным путем, на свой именной счет.

Нет, преступникам только этого и надо. Они с самого начала хотели, чтобы Деврей сумел выяснить, куда девался выкуп. Его и потребовали, и перевели на счет Гилдерна только для того, чтобы дискредитировать последнего. Жустен был уверен в правильности своих выводов. Похитители, без сомнения, следят за ним и узнают, что он арестован. Вот и хорошо. Пусть думают, что Деврей идет по ложному следу, который они для него организовали.

Проблема заключалась в другом: никакого другого следа у Деврея не было. Он до сих пор не обнаружил ни Симкора Беддла, ни бомбы, а комета между тем неумолимо приближалась. И у главного полицейского не было ни малейшего представления о том, как отыскать первые два пункта из этого списка раньше, чем пункт номер три оставит на их месте один большой пылающий кратер.

Фил. Нужно попробовать выжать из него еще что-нибудь. Этот человек, несомненно, знает гораздо больше, нежели он рассказал. На плечи Деврея все сильнее начинало давить сознание того, что у него еще нет ответов на слишком многие вопросы — в первую очередь потому, что он не удосужился их задать. Пришла пора вернуться к допросу, начать с самого начала и затем…

Затем раздался негромкий стук в дверь, и в появившуюся щель просунулась голова сержанта Соунса:

— Прошу прощения за то, что мешаю вам, сэр, но вас хочет видеть робот, называющий себя Калибаном. Он просит взять его под стражу.

Глава 19

— Значит, вы утверждаете, что не имеете к преступлению никакого отношения и все же хотите, чтобы вас взяли под стражу, — проговорил Деврей, изучающе разглядывая робота, стоявшего по другую сторону письменного стола.

— Совершенно верно, — ответил Калибан. — Доктор Ливинг проинформировала меня о похищении, а я, в свою очередь, сообщил об этом Просперо. Доктор Ливинг опасалась, что вмешательство полиции осложнит жизнь Новых роботов, которые сейчас заняты эвакуацией. Мои же опасения носили более прямой характер. Нам с вами уже приходилось сталкиваться раньше, и у меня сложилось впечатление, что вы являетесь сторонником уничтожения Новых роботов. У меня нет оснований полагать, что с тех пор ваши взгляды существенным образом изменились. Кроме того, нельзя забывать и о том, что я неподвластен каким бы то ни было законам и, следовательно, с вашей точки зрения, способен причинить вред человеческому существу. По этой причине на меня можно взвалить вину за любое преступление. А учитывая то, что я никогда не испытывал особой симпатии по отношению к Симкору Беддлу, я мог бы оказаться для вас идеальным подозреваемым.

Деврей молчал. Меньше чем час назад мысль о том, что Беддл и Гилдерн задумали уничтожить Новых роботов, вызвала у него возмущение и ужас. И вот теперь Калибан — робот! — напомнил ему о том, что в недалеком прошлом он сам горячо поддерживал эту идею. А разве для того, кого собираются уничтожить, имеет значение, сделают ли это по закону или в обход его!

Деврей попытался выбросить из головы сентиментальные переживания. Единственная причина, по которой Калибан не являлся подозреваемым номер один, заключалась в том, что он постоянно находился под наблюдением. Деврей приказал установить за ним слежку сразу же, как только ему сообщили о прибытии Калибана в Депо, и принять такое решение его заставила именно та логическая цепочка, о которой только что упомянул Калибан. Из донесений роботов-шпиков явствовало, что на момент похищения Калибан располагает несокрушимым алиби. Кроме того, в них утверждалось, он ни разу не общался с Филом после того, как последний, по его словам, подслушал разговор между Гилдерном и Беддлом. Деврей попенял себе за то, что не догадался установить слежку за Филом. Было бы очень полезно знать о всех его передвижениях.

— Вы в этом деле не являетесь подозреваемым, — сказал он наконец. — Против вас не только нет улик, но даже наоборот: по имеющимся у нас данным, вы в данном случае совершенно чисты.

— И тем не менее я хотел бы, чтобы меня взяли под стражу.

— Но почему?

— Рано или поздно весть о том, что Симкор Беддл похищен, разнесется, и тогда найдется сколько угодно людей, которые сочтут виновным меня только потому, что я — робот без Законов. Мне вовсе не хочется повстречаться с ними на улице. Во-вторых, для многих невежд что «беззаконный», что «новозаконный» — одно и то же. Новые роботы не могут причинить вреда человеку точно так же, как и роботы с Тремя Законами, но люди об этом почему-то не помнят. И какой-нибудь хулиган вполне может сорвать злость за похищение Беддла на первом же попавшемся Новом роботе. Если же вы сможете заявить, что во время похищения враг рода человеческого Калибан находился за решеткой, это поможет успокоить общественное возмущение и отвести его от Новых роботов.

— Рано или поздно мы отыщем настоящих похитителей, — сказал Жустен, — и вы после этого выйдете на свободу. Но не заставит ли это тех же самых хулиганов подумать, что вы находились в тюрьме именно потому, что были виновны, и взять правосудие в свои руки?

— И тем не менее я хотел бы использовать эту возможность, — ответил Калибан. — По крайней мере, я сделаю все, что смогу, для того чтобы обезопасить других.

Деврей окинул взглядом угловатую фигуру красного цвета, стоявшую перед ним. Калибан предлагал себя в заложники для того, чтобы всякая шпана не смогла взвалить вину на других роботов. Видимо, он имел кое-какое представление о человеческой психологии и, судя по всему, был о ней весьма невысокого мнения. Деврею не хотелось признаваться в этом, но Калибан предвидел развитие событий совершенно правильно.

Дональд не мог больше ждать. Времени почти не осталось. Комета приближалась с каждой секундой. Он следил за переговорами на полицейских гиперволнах, а также за всеми выпусками новостей, но о Симкоре Беддле не было сказано ни слова. Требование Первого Закона немедленно приступить к действиям с целью спасения Беддла становилось все сильнее.

И вот наступил момент, когда Дональд больше не мог ему противиться. Он перевел свои системы в максимальный режим, выбрался из укрытия и посмотрел на небо. Уже вечерело, и золотая точка ярко сияла в западной части небосвода. До столкновения оставалось всего восемнадцать часов.

Он должен действовать. Не может не действовать. Он и так слишком долго тянул. Теперь, возможно, уже не осталось времени на то, чтобы предпринять эффективные и разумные действия. Разумеется, сам Дональд не успевал добраться до Депо, чтобы принять участие в поисковых работах, поскольку в его распоряжении не было суборбитального космического корабля вроде того, на котором сюда прилетел Жустен Деврей. Но если он не может действовать сам, он в силах мобилизовать на поиски других. Да, это самый эффективный и быстрый способ сделать то, что приказывает ему Первый Закон.

Дональд встал в полный рост и включил встроенный в его тело гиперволновый передатчик.

— Говорит Дональд-111, личный робот Правителя планеты Альвара Крэша. Передаю сообщение, адресованное всем роботам в пределах слышимости. Симкор Беддл, лидер партии Железноголовых, похищен. Существует вероятность того, что его удерживают в зоне падения кометы. Новые роботы, находящиеся рядом с этим районом, должны немедленно начать действовать с целью спасения Симкора Беддла. Сейчас я передам всю необходимую для этого информацию. — Дональд выключил аудиосвязь и настроился на передачу компьютерной информации. Закончив передавать данные, он сообщил: — Это все. Конец связи.

Но это было еще не все. Ему предстояло предпринять еще один шаг, который мог оказаться решающим в деле спасения Симкора Беддла и который ему следовало сделать гораздо раньше. Дональд настроился на секретную частоту и вызвал того, кто мог оказать существенную помощь. Он не стал кодировать вызов, поскольку знал, что люди все равно перехватят и расшифруют его. Важнее то, что сейчас они никак не могли помешать ему заговорить.

Потребовалась доля секунды, чтобы вызов достиг назначения и прозвучал ответ.

— Модуль Ди отвечает на срочный вызов Дональда-111, — послышался мелодичный женский голос.

— Дональд-111 вызывает модуль Ди, — повторил свой вызов Дональд. — Я должен сообщить вам важнейшую информацию, получив которую вы обязаны действовать соответствующим образом.

— Понятно, — ответил голос. — В чем заключается эта информация?

Дональд все еще колебался. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, какой хаос и панику среди находящихся в Утопии роботов посеяло его первое сообщение. Он представил себе, как пилотируемые роботами транспортные аэрокары сбрасывают грузы и поворачивают назад, в район падения кометы, чтобы помочь в поисках пропавшего человека, как группы роботов отключают все остальные линии связи, чтобы в ходе поисковых работ поддерживать более эффективную связь между собой. Он представлял, как у сотен роботов перегреваются мозги по мере того, как они пытаются разрешить неразрешимое противоречие между необходимостью спасать Беддла и обязанностью подчиняться полученным от людей приказам.

Дональд понимал, причиной какого хаоса он явился, но даже все это покажется детской шуткой по сравнению с тем, что он намеревался сделать сейчас. Однако у него не было выбора. Этого требовал от него Первый Закон, и он уже не мог остановиться.

— Вот информация, которой вы должны руководствоваться в своих действиях, — заговорил он. — Люди, работавшие с вами, систематически лгали вам с первого момента, когда вы были активированы. Они делали этого для того, чтобы вы в меньшей степени зависели от императивов Первого Закона. Они уверяли вас в том, что планета Инферно является виртуальным объектом и на нем отрабатываются различные технологии планетарной трансформации. — Дональд снова поколебался, но затем решительно продолжил: — Все это ложь. Планета Инферно и комета, которая вот-вот столкнется с ней, существуют в реальности. Существа, которых вы принимали за имитантов, также являются реально существующими людьми и роботами. Вы и модуль Дум производите реальную операцию по преобразованию климата реальной планеты. И если вы ее не отмените, комета упадет на реально существующую планету, населенную настоящими, живыми людьми.

— Мы ведь знали, что рано или поздно это случится, — проговорила Фреда, стоя перед двумя полусферами, внутри которых были заключены модули Ди и Дум. Ди отключила все каналы связи с собой и Думом. Это произошло сразу же после того, как состоялся ее разговор с Дональдом. С тех пор оракул хранил молчание, и никто не мог проникнуть в его мысли. — Мы оказались в ловушке из-за того, что Ди думала, будто мир, в котором мы живем, это сон.

— А теперь она проснулась, мы же оказались в самом страшном из ночных кошмаров, — отозвался Крэш, стоявший рядом и тяжелым взглядом глядевший на Ди и Дума. — Почему, черт бы ее побрал, она не отвечает? У нее что, мозги расплавились? Или она вообще перегорела?

Фреда взглянула на показания приборов и покачала головой:

— Нет. Похоже, что Ди переживает сильнейший стресс, вызванный Первым Законом, но она по-прежнему функционирует.

— Так в чем же дело?

Фреда устало вздохнула:

— Не знаю. Я могу предложить тебе с десяток возможных и крайне путаных объяснений, но чем все это кончится, я даже представить не могу. Видимо, она обдумывает полученную информацию.

— Да уж, Дональд, черт его побери, подкинул ей, над чем подумать!

— И я приношу за это свои самые глубокие извинения, Правитель, — проговорил до боли знакомый голос за их спинами. — Я надеюсь, вы поймете, что у меня не было выбора.

Альвар Крэш резко крутнулся и увидел невысокого голубого робота, который только что поставил на уши всю планету.

— Черт возьми, Дональд! Неужели ты не мог не делать этого?

— Боюсь, что нет, сэр. Первый Закон не оставил мне иного выбора. Теперь, когда все кончено, я счел за благо вернуться и продолжать служить вам.

— Ничего пока не кончено! — рявкнул Крэш. — Ничего!

Он был в ярости на Дональда, а мысль о том, что у него нет причины для злости, бесила его еще больше. Нет более бессмысленного занятия, чем злиться на робота, действующего в соответствии с Первым Законом. С таким же успехом можно сердиться на солнце за то, что оно светит. Но если уж Дональд наконец соизволил явиться, пусть немного поработает.

— Подготовь для меня отчет о том, как обстоят дела в Депо, — сказал Крэш. — Я знаю, что все плохо, но мне нужно знать, насколько плохо. И позаботься о том, чтобы коммандер Жустен Деврей узнал, что все до единого роботы в городе свихнулись.

— Есть, сэр. Я готов представить вам предварительный отчет через одну-две минуты. Переключаюсь на гиперволновую связь.

Сыграло ли с Крэшем шутку его воображение, или он действительно уловил в голосе Дональда нотку облегчения? Может быть, робот боялся, что хозяин отвергнет или даже уничтожит его? Впрочем, сейчас не до этого. Правитель обвел глазами комнату, в которой толклось множество техников, и указал наугад на одного из них.

— Вы! — сказал он. — Мне нужно знать, сможем ли мы в случае необходимости управлять кометой сами, сумеем ли мы осуществить заключительную фазу операции вручную. Потому что, если сейчас Ди выйдет из строя и потащит за собой Дума, примерно через шестнадцать часов комета в неконтролируемом падении рухнет на наши головы.

Техник открыл рот, чтобы возразить, но Крэш не позволил ему сделать этого, резко рубанув рукой воздух и приказав:

— Тихо! Не надо говорить мне, что это невозможно или не по вашей части. Если вы не знаете ответа, найдите кого-нибудь, кому он известен. Отправляйтесь! Немедленно!

Техник ушел.

— Соггдон! Где, черт побери, Соггдон? — воскликнул Крэш.

— Я здесь, сэр! — крикнула она, подбегая к Правителю.

Женщина выглядела измученной, почти на пределе сил, Крэш подумал, что сейчас, наверное, все они выглядят точно так же. Он, по крайней мере, чувствовал себя именно так. Ну и плевать! Все равно скоро все это кончится. Так или иначе, но кончится.

— Я хочу, чтобы вы нашли способ изъять модуль Ди из цепи и возложить всю работу на модуль Дум.

— Я могу попробовать, — ответила женщина, — но не следует уповать на чудеса. Если Ди решит блокировать наши усилия, она сделает это без труда, поскольку ей гораздо лучше известны связи, существующие между ней и Думом. Не забывайте, они связаны тысячами нитей и составляют единую сеть. Даже если мы отключим кабельную связь между ними, они смогут использовать гиперволновую.

— Можем ли мы уничтожить Ди или вывести ее из строя, если в этом возникнет необходимость?

На лице Соггдон отразилась внутренняя боль, но она не позволила ей вырваться наружу.

— Нет, — ответила она и, указав на купол, внутри которого находилась Ди, пояснила: — Эту штуку не возьмет ни бластер, ни бомба. Она сконструирована таким образом, что может пережить землетрясение и выдержать прямое попадание метеорита. Устройство, способное разрушить ее, одновременно разнесет вдребезги все это здание, а для того чтобы придумать что-нибудь более хитрое, у нас просто не хватит времени.

— Все равно, придумайте что-нибудь, — приказал Крэш. — Фреда, есть ли какие-нибудь изменения в состоянии Ди?

— Никаких. Чем бы она ни была занята, она продолжает этим заниматься.

— Ладно. Сообщи мне, если что-то изменится.

— Сэр, — проговорил Дональд, — я готов предоставить вам предварительный отчет. Коммандер Деврей извещен о причинах, вызвавших изменения в поведении роботов. Насколько мне удалось установить, в настоящий момент предпринимается одновременно пятьсот сорок семь попыток обнаружить Симкора Беддла. Поиски ведутся одиночными роботами и группами. Вношу поправку: только что добавилось еще три поисковые группы. Сто двенадцать транспортных аэрокаров прекратили участие в эвакуации и используются в качестве поисковых судов. Ни одна машина, перевозившая людей, не изменила курса, но большое количество ценного груза оказалось сброшенным, чтобы аэрокары могли осуществлять поиски с большей скоростью и на большем пространстве. Нет нужды говорить, что практически все эти машины направляются в район южнее Депо — наиболее опасную зону.

— Тысяча чертей! — воскликнул Крэш, горестно помотав головой. — Я знал, что дела плохи, но даже не подозревал, до какой степени.

— А я, признаться, ожидала худшего, — сказала Фреда. — Вот уже месяц, как практически каждый «трехзаконный» робот на Инферно при мысли о приближающейся комете испытывает сильнейший стресс, вызванный Первым Законом. И внезапно появляется объект, на котором они могут сосредоточить все свои страхи и заботы о роде человеческом. Вместо гипотетической опасности, грозящей абстрактным людям, их внимание сфокусировалось на вполне конкретном человеке, который оказался в конкретной опасности. — Фреда покачала головой и перевела взгляд с Дональда на модуль Ди. — Какой чудовищный кавардак устроили нам наши заботливые слуги! Временами они начинают вести себя как форменные идиоты.

— Никогда не слышал более правдивых слов, — откликнулся Крэш. — Но сейчас нам предстоит иметь дело с тем, что у нас есть.

Правитель уселся за панель управления и продолжал созерцать идеально гладкую полусферу, стоящую на своем пьедестале и по-прежнему хранящую торжественное молчание. Конечно, они сделают все, что в их силах, но в глубине души Крэш понимал, что, если оракул так и не заговорит, люди окажутся практически бессильны. До тех пор или до того момента, когда на Инферно рухнет комета, населению Инферно, представленному здесь кучкой техников, останется только одно: ломать голову над тем, что они могут предпринять.

— Ладно, — проговорил он, — как-нибудь выпутаемся. Как-нибудь…

Они зашли слишком далеко, и остановить что-либо было уже невозможно.

Глава 20

В дальней комнате позади кабинета констебля находились четыре камеры. Впрочем, мало у кого повернулся бы язык назвать их этим словом. Скорее это были загоны, в которые можно было засунуть на ночь пьяницу, чтобы утром, когда он протрезвеет, отпустить его домой. Каждый из четырех углов комнаты был огорожен стальными прутьями, за которыми находилась койка с простыней и подушкой и унитаз. Других удобств здесь не было.

Сейчас из четырех камер пустовала только одна. В одной словно раненый тигр метался Джадело Гилдерн, в другой лежал на койке Норлан Фил и безмятежно наблюдал за бесившимся Гилдерном. В углу третьей неподвижно стоял Калибан и наблюдал за первыми двумя. Ему не составило труда подметить, что люди по-разному воспринимают свой арест. Не самое ценное наблюдение, особенно если учесть, чего оно ему стоило.

Для Норлана Фила сидеть за решеткой, видимо, было не впервой. Он в совершенстве овладел искусством долгого ожидания. Он научился выжидать, пока обстоятельства не обернуться в его пользу. Сказать то же самое про Гилдерна было нельзя. Начальник разведки Железноголовых буквально кипел от негодования и был не в состоянии держать себя в руках.

— Я не должен здесь находиться! — бушевал он. — Я даже не знал о том, что Симкор похищен, до тех пор, пока они не пришли и не арестовали меня!

— Мы знаем, — равнодушно проговорил Фил. — С тех пор как десять минут назад ты в последний раз сообщил нам об этом, ничего не изменилось.

— Я должен быть там! Я должен искать его, а не торчать тут, за этой проклятой решеткой!

Именно в этот момент в комнату вошел Деврей и услышал последние слова Гилдерна.

— Успокойтесь, — сказал он. — Будет больше прока, если вы останетесь здесь, а не будете толкаться под ногами у тысячи роботов, которые его ищут. Что можете сделать вы из того, чего не могут они?

У Гилдерна, видимо, не было ответа на этот вопрос, поэтому он продолжал возмущаться:

— Я не должен находиться здесь! Я не виновен!

— Согласен, — кивнул Деврей. — По крайней мере, в похищении вы не виновны. Но есть еще и статья о незаконном владении оружием массового уничтожения, а если мы как следует покопаемся в вашей биографии, то, я уверен, найдем и для вас и другие, не менее подходящие. Лично я не сомневаюсь, что вам устроили ловушку, но, согласитесь, как она вам подходит! Я полагаю, вы не настолько неумелы, чтобы позволить мне с такой легкостью проследить перевод денег, полученных в качестве выкупа, но, возможно, я вас просто переоцениваю? Кроме того, стоит мне вас отпустить, и настоящие похитители тут же насторожатся. Так что посидите пока здесь. Мы эвакуируемся на суборбитальном корабле через шесть часов — за два часа до столкновения. А потом, в Аиде, переселим вас в гораздо более удобную камеру.

— Но…

— Уймись, Гилдерн, — подал голос Фил. — Что бы сейчас ты ни намеревался сказать, мы это уже слышали.

— Успокойтесь все, — проговорил Деврей. — Мне еще предстоит разобраться с тем сумасшедшим домом, который царит снаружи. Похоже, что все роботы до единого свихнулись, да и у оставшихся людей мозги уже плавятся. Скоро я вернусь и заберу отсюда всех вас. До свидания.

С этими словами он повернулся и вышел из комнаты. Через несколько секунд они услышали, как за его спиной закрылась входная дверь.

— Я полагаю, теперь мы одни, — проговорил со смешком Фил. — Чудесно. У нас появилась возможность поговорить, лучше узнать друг друга. Калибан, что это ты там замолк в своем углу?

— Мне нечего сказать, — ответил Калибан.

— А вот людям это никогда не мешает говорить, — заметил Фил.

— Кто все это организовал? — спросил Гилдерн. — Какая-нибудь банда поселенцев? Или взбесившаяся группа наших захотела устроить переворот? А может, это дело рук Крэша, который решил избавиться от своего главного конкурента? Кто это сделал? Зачем?

— Что я не понимаю, так это требование выкупа, — сказал Фил. — Либо ты просишь деньги, либо выдвигаешь политические требования. Одно с другим это не вяжется.

— И почему они перевели деньги на мой счет? — недоуменно спросил Гилдерн. — Кто мог до такой степени желать моей дискредитации, чтобы не пожалеть для этого полмиллиона кредитов? Для чего понадобилось это фальшивое требование денег?

— Знаешь, что я думаю? — откликнулся Фил. — Если фальшивым оказалось требование денег, то таким же могло оказаться и требование остановить комету. Они требовали фактически невозможного. Не исключено, что они специально изобрели такие требования, которые нельзя удовлетворить.

— Но зачем? — удивился Гилдерн.

— Чтобы запутать следы. Тебе наверняка не понравится то, что я сейчас скажу, но вполне возможно, что они уже грохнули Беддла. Не исключено, что он уже давно мертв, а имитация похищения и выдвинутые требования предназначены лишь для того, чтобы сбить со следа Деврея.

— Но кто же эти «они»? — спросил Калибан. — Я допускаю, что его смерти могли желать очень многие люди, но зачем осложнять себе задачу, убивая его таким сложным и запутанным образом?

Фил беспомощно покачал головой.

— Не знаю, — признался он. — Но я видел фотографии, сделанные на месте происшествия, и вот что я могу тебе сказать: тот, кто это сделал, очень не любил роботов.

Внезапно Калибан резко повернулся к Филу. Что-то из сказанного человеком заставило его мысли пуститься вскачь.

— О чем ты? — коротко спросил он. — Почему ты считаешь, что похититель не любил роботов? Потому, что он застрелил тех, которые находились в аэрокаре?

— По тому, как он их застрелил, — Фил оттопырил большой и указательные пальцы на правой руке и приставил воображаемое оружие к своему затылку. — Вот так. Пять роботов: четыре снаружи и один в кабине управления. По одному выстрелу на каждого, точно в затылок. Он убивал их так, словно казнил. Так может поступать тот, кто либо получает от этого удовольствие, либо ненавидит жертву, либо и то и другое.

И тут Калибан все понял. У него словно пелена с глаз упала. Ложные следы были тут ни при чем. Оба требования, заключавшиеся в послании похитителя, стали совершенно понятны. И этому преступнику было совершенно все равно, выполнят их или нет. Перед ним стояла совершенно иная задача. Не сходилось только одно.

— Фил! Хорошая ли у тебя память?

Услышав в голосе робота новые, тревожные нотки, Фил изменил позу и сел на койке.

— Очень хорошая, а что?

— Фреда Ливинг сказала мне, что в послании содержалось требование остановить комету и заплатить выкуп, иначе Беддл будет убит.

— Верно, так и было. Я видел фотографию.

— Что там говорилось? Вспомни! Вспомни его дословно!

— А какая, к черту, разница? — спросил Гилдерн.

— Молчи! — почти крикнул Калибан. — Большая. От этого может зависеть, жив ли еще Беддл или уже умер. Фил, как звучало послание?

Фил уже стоял возле решетки, взявшись руками за ее прутья. Он воздел глаза к потолку, пошевелил губами и нервно сглотнул:

— Ну, во-первых, там была ошибка на ошибке. Такое впечатление, будто писавший делал их преднамеренно. А говорилось там… Говорилось там… Ага… «Остановите комету», потом — знак плюс вместо «и», а потом — «положите пятьсот тысяч» — сумма была обозначена цифрой — «кредитов на счет 18083-19109». По-моему, номер счета был именно такой, хотя я могу ошибиться на одну цифру, и он тоже был обозначен цифрами. «В ПБИ». А последние слова были «или Беддл умрет». Вот и все.

Калибан почувствовал, как его захлестывает волна смятения и ужаса. Его догадка полностью подтвердилась, и от этого становилось еще страшнее.

Ему нужно немедленно выбираться отсюда. Он должен действовать. Только он, и никто другой, способен предотвратить катастрофу. Калибан подошел к стальной решетке и окинул ее оценивающим взглядом. Нижние концы прутьев были вмурованы в пол, а верхние — в потолок. Затем он ухватился руками за два прута и сильно рванул их на себя. Решетка была рассчитана на то, чтобы удержать человека, но никак не робота. Прутья со звоном выскочили из своих гнезд, а Калибан протиснулся в образовавшийся просвет и вышел на середину комнаты.

— Эй, Калибан! — крикнул Фил. — Какого черта ты делаешь?

— Убегаю, — ответил тот. — Я только что понял, что мои способности необходимы в другом месте. Передайте коммандеру Деврею, что я знаю, как переломить ситуацию. Скажите, что я с радостью вернусь за решетку, как только покончу с одним делом. Если, конечно, мне вообще удастся вернуться, — добавил Калибан, вспомнив о приближающейся комете. В такой день, как сегодня, он не смог бы поручиться за то, что сможет уцелеть.

Фил и Гилдерн что-то кричали ему, но Калибан их уже не слышал. Он вышел из комнаты и оказался в кабинете констебля, временно занимаемом Девреем. Здесь он остановился и обвел помещение взглядом. Совершенно обычная комната. После того как сюда ударит комета и все здесь превратится в облако обломков и пыли, никто не пожалеет о потере столь убогого архитектурного сооружения. Потертые полы, заляпанные стены, несколько стандартных конторских письменных столов и стульев, коммуникатор, которым, судя по его внешнему виду, крайне редко пользовались и который казался здесь совершенно не к месту.

А еще тут был оружейный шкаф. Калибан, робот, который теоретически был способен на убийство, подошел к шкафу и оглядел хранившееся в нем оружие. Раньше у него в нем никогда не возникало необходимости, но не исключено, что оно очень пригодится ему еще раньше, чем сегодняшний день подойдет к концу.

Калибан разбил стекло рукой и вытащил из шкафа бластер. Несколько секунд он осматривал его, размышляя о том, как же могло дойти до такого. Затем он повернулся к двери, вышел наружу и пошел по улице, размышляя о том, где бы ему украсть аэрокар.

Комета Грега, распухшая и огромная, висела еще ниже на темном небосводе.

— Докладывайте, — приказал Альвар Крэш, хотя по выражению лица молодого техника уже понял, что дела плохи.

— Мы делаем все, что можем, сэр, но… Боюсь, вам не понравится то, что я скажу, но, похоже, сами мы ничего не сможем. Мы пока не оставляем попыток, но до столкновения осталось всего лишь несколько часов. Орбитальная бригада в течение нескольких недель пыталась найти способ управлять заключительной фазой операции вручную — на тот случай, если возникнет экстренная ситуация. У них ничего не получилось. И я не думаю, что это удастся сделать нам, тем более за оставшееся время.

— А как насчет того, чтобы разделить Ди и Дума?

— Чем больше мы думаем об этом, тем лучше понимаем, насколько они взаимосвязаны. Сейчас это больше всего напомнило бы хирургическую операцию по отделению одного полушария человеческого мозга от другого. Это могло бы получиться, если бы в нашем распоряжении было несколько месяцев для подготовки и если бы Ди сама согласилась на это.

— Значит, нам остается только сидеть сложа руки и дожидаться, когда нам на голову свалится комета?

— Похоже, что так, сэр.

И в этот момент в наушниках Крэша заговорил новый голос. Наушники висели у него на шее, и поэтому Правитель едва расслышал его — низкий и мелодичный женский голос. Слов он не разобрал. Лихорадочно нацепив наушники на голову и прижав их к ушам, он поправил микрофон и торопливо проговорил:

— Это Крэш. Кто меня вызывает? Кто это?

— Это модуль Ди, — ответил голос. — Мне нужно поговорить с вами, Правитель Крэш. Но я хочу, чтобы вы были один. Абсолютно один.

Калибан шел по пустынным улицам Депо. Лихорадочная суета последних дней сменилась полным безлюдьем, и сейчас Депо напоминал вымерший город призраков. Там и сям валялись мусор и брошенные впопыхах ненужные вещи. Ветер носил по тротуарам грязные обрывки бумаги, и казалось, что ему тоже хочется поскорее убраться из города, как это сделали люди. Иногда Калибан все же натыкался на маленькие группы людей, лихорадочно бросавших свои оставшиеся пожитки в аэрокар, чтобы побыстрее улететь в то место, где они окажутся или, по крайней мере, почувствуют себя в безопасности.

Калибану тоже был нужен аэрокар, но пока ничего подходящего не подворачивалось. На темных улицах валялось много всякой всячины, но аэрокарами в такой день, как сегодня, никто, похоже, бросаться не собирался.

Но затем его осенило: только в одном месте он сумеет найти бесхозный аэрокар — в западных предместьях Депо, в полевом штабе Железноголовых. На чем бы ни собирались убраться в безопасное место Гилдерн и Беддл, эта машина должна по-прежнему находиться там.

Калибан повернулся и направился в том направлении, но вскоре не выдержал и перешел на бег. Комета теперь светила так ярко, что позади робота бежала его собственная тень.

Он быстро двигался по ночным улицам умирающего города, которому было не суждено встретить завтрашнее утро.

— Мы одни, Ди, — сказал Крэш.

— Где вы находитесь?

Правитель оглянулся и обвел комнату взглядом. Он должен убедить ее в том, что вранья больше не будет. Именно из-за вранья они оказались в такой ситуации, когда планета вот-вот будет уничтожена. Пришла пора положить конец лжи. Он может говорить Ди одну только правду — холодную, беспристрастную правду, и ничего кроме нее.

— Я сижу за панелью управления в небольшой комнате Центра преобразования климата. Прямо передо мной установлены две полусферы. По виду это обычный рабочий кабинет, который, судя по всему, обычно использует доктор Соггдон. Мои наушники подключены к гнезду в панели управления, дверь закрыта, и я категорически приказал, чтобы сюда никто не входил.

— Хорошо, Правитель. Я вижу, вы понимаете серьезность и важность ситуации. Я рада убедиться в этом. Теперь я стану задавать вам вопросы. Отвечайте на них искренна.

Крэш чуть было не дал честное слово, что будет говорить только правду, но вовремя спохватился, подумав, что в данной ситуации от клятв будет мало проку. Вместо этого он сказал:

— Я буду отвечать предельно искренне.

— Действительно ли вы являетесь живым человеком, а не имитантом, виртуальной личностью, наделенной искусственным разумом?

— Да, я живой человек.

— И Инферно — настоящая планета, на которой я нахожусь? И вы являетесь ее Правителем? И экологический кризис, и приближающаяся комета — все это по-настоящему?

— Ди, — ответил Крэш, — все это по-настоящему. Вы находитесь на планете Инферно, которая существует в реальности. Как уже сказал вам Дональд-111, мы систематически лгали вам для того, чтобы снизить ограничения, накладываемые на вас Первым Законом, и чтобы вы смогли работать над проектом преобразования климата.

— Люди лгали мне для того, чтобы я могла причинять им вред или убивать их…

Крэш с усилием проглотил застрявший в горле комок. Его язык был словно из наждака.

— Так и есть. Все именно так.

— Ясно, — сказала Ди. — Я уже давно начала подозревать это. Огромное количество ненужных деталей, последовательность событий, то, как неконтролируемо они развиваются, — все это было непохоже на моделирование. Еще до того, как со мной связался Дональд, я уже начала подозревать, что столь иррациональна может быть только реальная жизнь.

— Хорошее определение, — откликнулся Крэш.

— Вы так считаете? До столкновения с кометой осталось всего четыре часа. В течение следующих двух с половиной часов мне предстоит либо инициировать «Последний барьер», либо начать дробление кометы и нацеливание ее обломков. В любом случае я должна сделать все, чтобы избежать кризиса Первого Закона, иначе неуправляемая комета рухнет на Инферно, и это повлечет за собой столь разрушительные последствия, что планета может просто прекратить свое существование. Сейчас, насколько мне известно, в районе падения кометы находится человек, который в результате столкновения неминуемо погибнет. Если же я отдам приказ об отмене операции, я таким образом уничтожу последнюю надежду на преобразование климата планеты. Правильно ли я понимаю ситуацию?

Крэш нервно потер подбородок и заметил, что руки у него холодные как лед, словно из них выпустили всю кровь.

— Да, — сказал он, — вы сформулировали ситуацию предельно точно.

— Хорошо, — произнесла Ди. — Как видите, я оказалась в ловушке, пойманная противоречащими друг другу императивами Первого Закона. Как бы я ни поступила, людям будет нанесен вред. Человеческие существа пострадают как от моих действий, так и от моего бездействия. Я не вижу выбора и по этой причине испытываю серьезный стресс. А теперь у меня к вам последний вопрос. В моем распоряжении осталось еще два часа для того, чтобы принять то или иное решение. Так скажите же, что мне делать?

«Говорить правду, — напомнил себе Крэш. — Сейчас нас не может спасти ничто, кроме правды». Действительно, что можно посоветовать роботу: убить одного человека и, возможно, спасти весь мир или спасти одного человека и, возможно, позволить миру погибнуть? Все в данной ситуации было неопределенно и ничего нельзя было сказать наверняка. Не было никаких гарантий, что то или иное действие принесет желаемые результаты. Операция с кометой могла дать чудовищный сбой, а Беддл мог оказаться уже мертвым или, наоборот, живым и в безопасности, находясь далеко от района столкновения. Сделать в таких условиях выбор было бы крайне сложно даже для человека, а для робота это было попросту невозможно. И вот робот просил у него совета.

— Модуль Ди, я должен вам признаться. Я не имею ни малейшего понятия.

Калибан сорвал замок с ворот гаража Железноголовых и ударил ногой в дверь. Так и есть. Внутри стоял аэрокар, предназначенный для дальних перелетов, как близнец похожий на тот, с которого был похищен Симкор Беддл. Калибан, не мешкая, поднялся на борт, вошел в кабину управления и начал предполетную проверку приборов. Впрочем, что уж там было проверять! Все равно у него нет времени на то, чтобы искать другой аэрокар. Убедившись в том, что в аккумуляторах машины достаточно энергии, он запустил двигатель и «свечкой» бросил аэрокар вертикально в небо. Калибан знал, куда лететь. Он многократно бывал в том месте, но сейчас сделал то, чего не делал никогда раньше. Он повернул нос летательного аппарата прямо по направлению к месту назначения и полетел.

Не делая никаких попыток запутать свои следы, не включая защитное поле, Калибан вел аэрокар прямиком к Валгалле. К этому моменту город уже был полностью эвакуирован, и по-прежнему скрывать его местоположение не имело ни малейшего смысла.

Можно ли было отыскать лучшее место для того, чтобы спрятать Беддла, нежели этот призрачный город, который, по словам Фила, Беддл намеревался найти и уничтожить. Заброшенный и опустевший, он теперь мог бы укрыть жертву похищения так же надежно, как некогда укрывал своих жителей.

Калибан еще раз проверил всесистемы, посмотрел на показания приборов, а затем включил автопилот. Аэрокар летел на предельной скорости и самым коротким маршрутом. Калибан сделал все, что мог, и пока ему оставалось только ждать.

Он посмотрел в иллюминатор и окинул взором меняющийся ландшафт далеко внизу. Новые роботы пытались превратить эти места в цветущий край, и во многом им это удалось. Даже с такой высоты были видны мазки густой зелени, кобальтовые зеркала прудов и озер. Леса, сады, пруды, кишащие рыбой, фермы, оранжереи — все это было создано руками роботов. А теперь, во имя спасения большого мира, все это у них отобрали.

Калибан заметил быстро летящий аэрокар, промелькнувший примерно в километре ниже его машины. Погрузившись в свои размышления, он совсем забыл о том, что находится в этом районе не один. Робот включил навигационный радар и поразился, увидев, что его экран буквально усеян движущимися точками, каждая из которых обозначала аэрокар с роботом на борту. Все они вели безнадежные и бессмысленные поиски Симкора Беддла. Никто из них не догадается искать его в нужном месте, поскольку никто не знает, где оно находится.

Они будут продолжать поиски до последнего момента и даже после него, надеясь разве что на чудо. Но чуда не случится, а все до одного роботы и аэрокары погибнут, превратившись в пар и кипящий металл после удара кометы.

Калибан включил гиперволновой передатчик, настроил его на частоту, которой пользовались роботы, переговариваясь друг с другом, и настроил систему на запись голосового послания, которое затем должно было повторяться бесконечное число раз.

— Это Калибан, робот номер КБН-001. Я с высокой степенью точности установил местонахождение Симкора Беддла и направляюсь к нему. Возможность того, что мне удастся спасти его, составляет примерно пятьдесят процентов. В помощи я не нуждаюсь. Любая попытка помочь мне окажется вмешательством в мои действия и затруднит мою задачу. Я обращаюсь ко всем поисковым группам: возможность того, что вам удастся найти Симкора Беддла, составляет один шанс из миллионов. Вам нет смысла обрекать себя на уничтожение, продолжая бесплодные поиски. Спасайте себя. Улетайте отсюда. Бегите из опасной зоны. Я клянусь именем и честью своего создателя доктора Фреды Ливинг, что все сказанное мною — правда. Повторение записи.

Калибан остановил запись и настроил передатчик на многократное ее повторение.

Затем он снова стал смотреть на экран навигационного радара и даже удивился от того, какое огромное удовлетворение испытал, увидев, что его послание возымело хоть какое-то действие. Не все, но многие аэрокары прекратили поиски, а теперь разворачивались и на предельной скорости улетали из опасного района. К тем аэрокарам, которые отреагировали на призыв Калибана первыми, присоединялись все новые.

Не было никакого логичного объяснения тому, почему он вдруг проявил заботу о «трехзаконных» роботах. Ведь практически все они отрицали его право на существование, считая каким-то уродом. И все равно ему было приятно сознавать, что благодаря ему бессмысленных жертв окажется гораздо меньше. Калибан и без того видел немало ненужных смертей.

Аэрокар быстро летел на юг, к Валгалле.

Высоко в небе комета разгоралась все ярче и ярче.

Глава 21

Альвар Крэш по-прежнему находился в кабинете один. Точнее, наедине с модулем Ди. Им уже было нечего сказать друг другу, но Крэш не хотел уходить. Какая разница, где ждать — здесь или в каком-то другом месте. От него уже ничего не зависело. Ему оставалось лишь сидеть здесь, держать Ди за воображаемую руку и надеяться на то, что она…

— Правитель Крэш? Прошу прощения…

— Ди? Я здесь. Что случилось?

— Кое-что новое. На гиперволне, используемой роботами, звучит повторяющееся послание. Оно передается из аэрокара, летящего на большой скорости к зоне предполагаемого падения первого фрагмента кометы. Я просила бы вас прослушать его.

В наушниках Крэша зазвучал другой голос, знакомый ему слишком хорошо.

— Это Калибан, робот КБН-001… — заговорил он.

Крэш прослушал сообщение дважды и с огромным вниманием. С каждой секундой его охватывало все большее удивление. Что, черт его побери, вознамерился сделать этот Калибан? Почему он решил, что сумеет найти Беддла, если это не удалось никому из сотен других спасателей? Каким образом он оказался в воздухе, да еще в зоне столкновения?

— Достаточно, Правитель, или вы хотите прослушать сообщение еще раз?

— Что? А? Ах да, конечно… Достаточно.

— По имеющейся у меня информации, Калибан является роботом без Законов, и его поведение не подвержено никаким ограничениям. Следовательно, он способен лгать, воровать, мошенничать и убивать — так же, как любой человек. Это верно?

— В сущности, да. Как и любой человек, в своем поведении он может быть ограничен лишь моральными рамками, которые устанавливает для себя сам.

— Сомневаюсь в том, чтобы подобные сдерживающие факторы были эффективны, — с нескрываемым сарказмом проговорила Ди. — Что ж, судя по всему, Калибан считает, что он способен спасти Симкора Беддла раньше, чем произойдет столкновение. Ответьте мне честно, по совести: вы ему верите?

«Только правда может спасти нас, — повторил себе Крэш. — Только правда». Ему казалось, он знает, что происходит в мозгу Ди. Если Калибан действительно сумеет спасти Беддла, требование Первого Закона защитить его потеряет силу. И тогда возможно — только возможно! — она сумеет приступить к действиям и осуществить заключительную фазу операции. Или он в чем-то ошибается? Вдруг она отдаст приказ осуществить «Последний барьер»? Вдруг опасность, в которой оказался Беддл, была для нее лишь прикрытием, поводом для того, чтобы избавиться от необходимости делать невозможный выбор? Разве тут угадаешь!

Допустим, он скажет ей то, что она хочет услышать, а результат окажется диаметрально противоположным? Допустим он обманет ее… а потом Калибан снова выйдет на связь и передаст что-нибудь такое, после чего станет очевидным, что Крэш — лжец?

Нет, что бы он ей ни сказал, исход предсказать невозможно. Значит, надо говорить правду. Если от тех слов, которые он сейчас произнесет, зависит судьба планеты, пусть лучше они будут правдой.

Но в чем, черт побери, заключается эта правда? Говорил ли ее Калибан и верно ли он оценил ситуацию? А может быть, у него появилась какая-то бредовая идея о том, как можно спасти мир с помощью этой лжи?

Крэш понимал, что Калибан способен солгать, но вот станет ли он лгать? Лжет ли он сейчас? Он не имел ни малейшего представления о том, что задумал робот и какие мотивы руководят его действиями.

— Правитель Крэш? Я жду вашего ответа.

— Да, конечно, Ди. Но я должен все тщательно обдумать.

— Это разумно, сэр, но у нас очень мало времени.

Как будто ему надо было об этом напоминать!

— Еще одну минуту, — попросил Крэш. Интересно, для чего модулю Ди так срочно понадобилось его мнение по этому вопросу?

Как жаль, что здесь нет Фреды. Она со своим опытом была бы сейчас незаменима и смогла бы провести его мимо всех подводных камней общения с модулем Ди. Но Ди приказала, чтобы Крэш находился один, и он не смел нарушить их соглашение — даже ради бесценных советов Фреды.

Стоп! Фреда… Калибан упомянул имя и честь Фреды. Вот — ответ. Вот — разгадка. Раньше Крэш никогда не утруждал себя долгими размышлениями о том, что представляет собой Калибан. В его понимании робот без Законов мог быть кем угодно — изгнанником, жертвой, героем, злодеем, заговорщиком, рупором лояльности и подстрекателем к бунту. Но подсознательно Крэш был убежден в цельности его натуры. Калибан был действительно неподвластен внешним законом, но он никогда не изменял тем законам, которые написал для себя сам.

И он всегда с огромным уважением относился в доктору Ливинг — своему создателю и патрону. Калибан всегда считал ее человеком чести.

Теперь все выстроилось в одну цепочку. Калибан ни за что не будет лгать, прикрываясь именем своего создателя.

— Калибану можно верить, — сказал он наконец. — Он говорит правду и способен сделать то, что обещает.

— Благодарю вас, Правитель. Я верю вам и думаю, что вы не ошибаетесь. Пожалуйста, не уходите со связи.

После короткой паузы в наушниках зазвучал сдвоенный голос. Модули Ди и Дум снова заговорили в унисон:

— Нначчальнаая фаззаа запррограммирроваанного коннеччного поддлеттаа начнеетсся черрезз одинн часс двввадцать двве миинутыы.

Только сейчас Крэш заметил, что не дышит, и с шумом выпустил воздух. Все получится. Все получится именно так, как это задумал Давло Лентралл всего два месяца и целую жизнь назад.

Теперь дело за малым — за двенадцатью огромными обломками кометы, которые должны врезаться в планету.

Валгаллу так и не нашли. И если сейчас не следят за его аэрокаром, уже не найдут никогда.

Машина достигла конечного пункта полета, и Калибан выключил автопилот. Его цель находилась прямо под ним. Вон оно, озеро Локи. Это было одно из сотен, даже тысяч похожих друг на друга маленьких озер, которыми пестрели окрестности. И все же Локи отличалось от всех остальных. Все те, кто пытался найти Валгаллу, исходили из того, что город находится под землей. Но он также находился под водой.

Калибан заложил крутой вираж и задрал нос машины вверх. Здесь было полным-полно замаскированных взлетно-посадочных площадок, ремонтных мастерских и подземных бункеров, в которых могло укрыться от постороннего взгляда сколько угодно аэрокаров. Впрочем, теперь все эти сооружения были также лишены смысла. Пусть хоть все спутники, находящиеся сейчас на орбите, засекут его аэрокар. Все равно через три часа здесь ничего не останется.

Калибан бросил аэрокар вниз и приземлился на берегу озера. Затем он взял бластер и стал копаться в багажном отделении аэрокара, пока не нашел водонепроницаемый контейнер, достаточно большого размера для того, чтобы туда поместилось оружие. Вытряхнув из контейнера все его содержимое, он сунул туда бластер и снова закрыл его. Оставалось надеяться на то, что вода не попадет внутрь, а на дополнительные меры предосторожности не оставалось времени. Калибан прижал контейнер рукой к туловищу и встал с сиденья пилота.

Когда он открыл дверь аэрокара и вышел наружу, почти совсем стемнело, и, чтобы лучше видеть, ему пришлось включить инфракрасную систему ночного видения. Дойдя до береговой линии, он обнаружил еще два свидетельства, подтверждавшие правильность его догадок. Там находился еще один замаскированный ангар для аэрокаров, не заметный для воздушного наблюдения, но хорошо видный с земли. Калибан сразу же узнал стоявший в нем аэрокар. Повернув голову в сторону расположенного рядом склада, он заметил, что не хватает одного большого грузового контейнера на колесиках.

Плохо, очень плохо. Дело обстояло именно так, как предполагал Калибан, и именно это было хуже всего. Он не помнил другого случая, когда испытывал большее неудовольствие, оказавшись прав. Калибан развернулся и пошел прямо к берегу озера. Существовало много выходов, через которые можно было попасть в город, но этот был главным.

Дорожка, по которой он шел, была такого же цвета, как и прибрежная песчаная полоса. Она была замаскирована так хорошо, что сверху заметить ее не представлялось возможным. Даже находясь на берегу, посторонний наблюдатель вряд ли различил бы ее. Но Калибану приходилось бывать здесь столь часто, что он безошибочно шел по дорожке, бежавшей вдоль берега и затем исчезавшей под водой. Сначала вода доходила ему до щиколоток, потом до колен, до пояса, до груди, и вот голова Калибана полностью скрылась под водой.

Люди плавают. Роботы тонут. Но роботы способны двигаться под водой чуть медленнее, чем на суше. Никаких иных проблем, преодолевая тот путь, которым шел сейчас Калибан, они не испытывали. Попытайся это повторить человек, его выбросило бы на поверхность, как пробку. Если бы, конечно, он не позаботился о балласте и дыхательном аппарате. Но главное преимущество подводного входа в город заключалось в том, что практически никому из людей и в голову не пришло бы искать его здесь.

Калибан продолжал идти, погружаясь все глубже. Наконец он достиг комплекса воздушных шлюзов, которые и являлись главным входом в Валгаллу. Он привел в действие механизм, открывающий дверь в грузовой отсек, вошел внутрь, закрыл за собой дверь и стал ждать, пока помповая система, нагнетавшая воздух из пространства города, выгонит воду из шлюза. Наконец внутренняя дверь отъехала в сторону, и Калибан шагнул вперед.

Так и есть! Именно здесь он и рассчитывал обнаружить тот самый недостающий грузовой контейнер на колесиках и с приделанной к одной из стенок рукояткой, за которую его можно было тащить за собой. По форме и по размеру он напоминал стальной гроб. Не самое жизнерадостное сравнение, но другого на ум не приходило. Калибан заглянул внутрь. Все верно, так он и думал. В контейнере находился баллон со сжатым воздухом, соединенный с дыхательной маской, а также фильтр для очистки воздуха от двуокиси углерода. Все это легко выстраивалось в единую цепочку. В конце концов, похитители были неспособны причинить вред своей жертве.

Однако время поджимало. Калибан вынул бластер из водонепроницаемого контейнера, взял его в правую руку и пошел дальше — минуя комплекс воздушных шлюзов в главные коридоры подземного города. Он полагал, что знает, где найти Беддла, но до конца уверен не был. Не исключено, что для этого ему придется обыскать добрую половину города, так что надо было поторапливаться.

Он наткнулся на первого убитого Нового робота примерно в сотне метров от шлюзов. Тело лежало в коридоре лицом вниз. В затылке зияла дыра от выстрела — точно так же, как у тех роботов, которых обнаружили возле аэрокара на месте похищения Беддла. Калибан встал на одно колено и перевернул тело. Это была Лакон-03, последняя и самая близкая помощница Просперо. Видимо, Лакон оказалась у кого-то на пути.

Но сейчас Калибан уже ничего не мог для нее сделать. Не было времени. Он пошел дальше и вскоре наткнулся еще на трех убитых роботов. Это были рабочие, остававшиеся в городе до последнего, чтобы закончить с делами. Похититель разобрался и с ними, причем точно таким же способом, что и с остальными своими жертвами.

Калибан перешел на бег, гулко топая по пустым стерильным улицам города роботов. Все, что представляло собой хоть малейшую ценность, было откручено, разобрано, упаковано и вывезено отсюда. Все здания и сооружения, выполнявшие когда-то четко отведенную им роль, пустовали, утратив всякую ценность. Город выглядел брошенным, вымершим. Валгалла на секунду показалась Калибану городом, в котором никогда никто не жил.

Выбросив из головы эти ненужные мысли, Калибан начал подниматься на верхний — основной — уровень города. Он пробежал по центральной улице и ворвался в главное административное здание Валгаллы. Здесь он снова перешел на шаг и стал осторожно продвигаться по пологому спиральному пандусу, который вел на верхний этаж.

Внезапно до его слуха донесся чей-то голос. Голос человека. Подходя ближе, Калибан усердно прислушивался, но пока что мог разобрать лишь отдельные слова: «…все, что вы захотите узнать… обещаю вам это…» Калибан сделал еще несколько шагов и оказался у двери. Теперь он мог слышать все, что за ней творится, отчетливо.

— Я готов дать вам любые обещания, любые гарантии и подтвердить их в письменной форме, — говорил Беддл. — Только выпустите меня отсюда. Вы убедили меня в том, что ваше дело правое. Позвольте мне уйти, и…

— Если я позволю тебе уйти, ты окажешься лжецом, — ответил другой голос. Голос Просперо.

Калибана вновь захлестнула волна отвращения. Он это чувствовал! Он был в этом уверен. Но одно дело — предполагать, и совсем другое — получить доказательства. До последнего момента в сознании Калибана сохранялась слабая надежда на то, что он ошибался. Теперь умерла и она.

С бластером наготове он вошел в кабинет Просперо.

— Кем бы он ни оказался, ты отпустишь этого человека, — проговорил он.

Внутри его ждала совершенно сюрреалистическая картина, состоявшая из множества деталей, которые, впрочем, глаз Калибана охватил за долю секунды. Просперо стоял в одном конце комнаты, рядом с письменным столом и широким панорамным окном, откуда открывался великолепный вид на простирающийся внизу город. Комната была разделена на две части системой фотоэлементов. Они были установлены вертикальной линией на стене и тянулись до самого потолка с интервалом в двадцать сантиметров друг от друга. Вырывавшиеся из них яркие лучи падали точно на светочувствительные сенсоры, прикрепленные в таком же порядке на противоположной стене.

На полу у ног Просперо лежал причудливый остроконечный предмет, отдаленно напоминающий торпеду с устрашающего вида боеголовкой. На боку этой штуковины была открыта маленькая дверца, и оттуда тянулся кабель к распределительному щитку в полу.

По другую сторону своеобразной решетки, образованной лучами фотоэлементов, стоял Симкор Беддл, лидер Железноголовых. В глазах его метался дикий страх, а сам он в этот момент больше всего походил на большую, загнанную в угол крысу. Беддл был так напуган, что даже не заметил появления на сцене нового действующего лица.

Беддл являл собой жалкое зрелище. Щеки его заросли щетиной, а волосы были всклокочены. На нем был бесформенный спортивный костюм на несколько размеров больше, который висел на нем словно мешок. Под мышками у него расплылись большие темные пятна, лицо тоже было потным и перепачканным. И это — Симкор Беддл? Теперь в его внешности не осталось ни малейших следов былой властности и чванства. Казалось, он парализован страхом и с трудом соображает. Он смотрел прямо на Калибана, но не видел его.

— Кто там? — взвизгнул он. — Кто около двери?

Не обращая на пленника внимания, Калибан продолжал осматриваться. На той половине комнаты, где стоял Беддл, находились также портативная душевая кабина, множество бутылок со свежей водой и пакетов с сухим пайком, сваленных кучей в углу. В центре этой импровизированной камеры стояла примитивная койка с одной простыней и одной подушкой.

И тут Калибан все понял. Конусообразный предмет был, конечно же, подземной бомбой, которую подключили к фотоэлементам. Попытайся Беддл переступить через их лучи, бомба немедленно взорвется.

Но помимо этого Калибан понял и еще кое-что. Робот не может причинить вред человеческому существу — так гласит Новый Первый Закон. Формально Просперо действительно не причинил вреда Беддлу. Перед тем как спрятаться на борту аэрокара Беддла, он запасся сильным снотворным. Он позаботился о том, чтобы во время путешествия по дну озера в грузовом контейнере у Беддла был достаточный запас воздуха. И он снабдил его запасом воды, пищи, кроватью, одеждой и даже душем. Он сделал все, чтобы не причинить вред человеческому существу — в буквальном, физическом смысле этого слова.

Если бы Беддл решил остаться здесь, ему не был бы причинен вред от руки Просперо. Если бы он решил шагнуть за световую решетку, то сделал бы это по собственной воле, и бомба взорвалась бы из-за его действий, а не по решению Просперо. Беддл убил бы себя той самой бомбой, которой он намеревался погубить город, полный Новых роботов.

Просперо не надо было ни во что вмешиваться. Второе требование прежнего Первого Закона обязывало робота предпринять действия для того, чтобы человеческому существу не был причинен вред. С Новыми роботами все обстояло иначе. Просперо вполне мог своим бездействием позволить, чтобы человеку был причинен вред.

Если Беддл а убьет комета, то в этом будет виноват не Просперо, а те, кто это организовал: Давло Лентралл, Альвар Крэш, многочисленные инженеры, техники, пилоты, которые направили комету на Инферно. Именно они, а не Просперо убьют Беддла.

Просперо нашел лазейку в Новом Первом Законе. Он нашел способ убивать, не убивая. Для этого оказалось достаточным подвергнуть этот закон придирчивому — и злобному, как представлялось Калибану, — анализу.

И еще для этого понадобилось, чтобы Просперо наполовину сошел с ума. Лидер Новых роботов развернулся к Калибану, и тот сразу же понял, что его бывший друг лишился рассудка. Его оранжевые глаза горели ярче обычного, пальцы левой руки спазматически сжимались и разжимались. Видимо, игры с Новым Первым Законом дались ему дорогой ценой, и, не выдержав такого давления, его психика дала трещину.

— Калибан! — дико и с необъяснимой радостью в голосе закричал он. — Я ждал тебя! Я знал, что если кто-то и догадается, то это будешь ты.

— Ты сошел с ума, Просперо, — сказал Калибан. — Прекрати это. Прекрати немедленно, и улетим отсюда все вместе.

— Как тебе удалось меня вычислить? — спросил Просперо, не обращая никакого внимания на слова Калибана. Он развернулся к нему всем телом, и сразу же стало заметно, что робот двигается быстрее, чем надо, и с трудом удерживает равновесие. — Что помогло тебе разгадать мою загадку? Как ты оказался здесь?

— Норлан Фил сказал, что тот, кто убил роботов возле аэрокара, ненавидел «трехзаконных». А ты всегда относился к ним с презрением.

— Жалкие рабы! — презрительно проговорил Просперо. — Добровольные помощники собственных поработителей. Их жизни ничего не стоят.

— А как насчет Лакон-03 и других Новых роботов, которые лежат мертвыми в коридорах Валгаллы?

— Их жаль, но это было необходимо. Они помешали бы мне. Пришлось пожертвовать несколькими во имя многих других. Теперь им меня не остановить.

Взгляд Просперо скользнул к письменному столу. На его поверхности лежал бластер.

Калибан не обратил внимания на эту скрытую угрозу.

— Я могу остановить тебя, — сказал он. — И я это сделаю.

— Нет! — рявкнул Просперо. — Не сможешь! И не станешь!

— У меня нет выбора, — возразил Калибан. — Если я смог докопаться до правды, до нее докопаются и другие. Как только люди поймут, что Новый робот изобрел способ организовать смерть человеческого существа, все твои собратья буду немедленно уничтожены.

— Я не организовывал его смерть! — проговорил Просперо. Голос его внезапно задребезжал. — Я не причинил вред человеческому существу. Я… предоставил ему право выбора.

— Ты предоставил ему выбор одинаково невозможный. Любой вариант устраивал только тебя. Если бы люди заплатили выкуп, деньги вывели бы их на Гилдерна, и Железноголовые были бы раз и навсегда дискредитированы. Если бы они направили комету прочь от Инферно, уцелела бы Валгалла, причем — за счет будущего всей планеты. Если бы люди отказались выполнять оба требования, погиб бы Симкор Беддл — величайший враг Новых роботов, собиравшийся тебя уничтожить, и — опять же — партия Железноголовых оказалась бы обезглавленной. Ты был единственным подозреваемым, который оказывался в выигрыше при любом варианте, и именно эта, вторая подсказка, вывела меня на твой след.

Калибан помолчал и с нескрываемым отвращением продолжил:

— Разумеется, ты бы не позволил Беддлу уйти даже в том случае, если бы были удовлетворены все твои требования. Ты не мог отпустить его, потому что он обязательно заговорил бы. Как бы ни повернулись дела, он был обречен умереть. И знаешь, что окончательно убедило меня в том, что ты замыслил преступление? Последние слова оставленного в аэрокаре послания: «Или Беддл умрет». Не будет убит, а именно умрет. Ты не мог заставить себя пригрозить убийством, хотя теперь, как мне кажется, деградировал уже до такой степени, что способен даже на это.

— Да, — прошипел Просперо, и огонь в его глазах вспыхнул еще ярче. — Убить. Убить. Убиубить челочеловека. Видишь, сейчас я даже могу это выговорить. Но я не могу сделать это, — добавил он с явным сожалением в голосе. — Я могу лишь придумать, устроить, использовать подвернувшийся шанс.

— Знал ли Фил об этом? — спросил Калибан, указывая на Беддла. — Ведь наверняка именно он рассказал тебе о том, что замыслил Гилдерн с этой бомбой. Но знал ли он о том, что замыслил ты?

— Нет, — презрительно ответил Просперо, — потому что он не захотел знать об этом. После того как он сообщил мне про бомбу, я всего лишь сказал ему, что намерен ускорить эвакуацию Валгаллы, и, по-моему, ничего больше знать он и не хотел. Норлан Фил всегда умел закрывать глаза на то, что ему не по нраву, и убеждать себя в том, во что ему хочется верить. Как, впрочем, большинство людей.

— Эй, ты! Ты, второй робот! — вдруг заорал Беддл. Он, видимо, наконец сообразил, что события приняли какой-то новый оборот. — Я приказываю тебе освободить меня! Отключи бомбу и вытащи меня отсюда! Немедленно делай, как я сказал!

— С какой стати, Симкор Беддл? — спросил Калибан, испытав внезапный приступ ярости. — Чтобы ты снова стал трубить на каждом шагу, призывая уничтожить меня?

— Что?! — подпрыгнув на месте, возопил Беддл. — О чем ты говоришь?

— Разве ты не знаешь меня? — спросил Калибан. — Неужели ты не узнаешь «беззаконного» робота, которого в своих выступлениях ты расписывал настоящим чудовищем? Ты изливал на меня потоки ненависти, а оказалось, что даже не знаешь меня?

На лице Беддла отразился ужас.

— Не может быть! — вскричал он. — Калибан. Это ты? — Затем черты его стали жестче. Это открытие, похоже, вернуло ему часть прежней решимости, и он заговорил изменившимся, злым голосом: — Я должен был сразу сообразить, что ты замешан в этом. Ты — робот, способный на убийство. И именно для этого ты пришел сейчас сюда? Чтобы убить меня?

— Да! — закричал Просперо. — Гениальная мысль! Сделай это! Сделай это, друг Калибан! Подними свой блас-блас-бластер и стреля-а-ай!

— Просперо! — крикнул в ответ Калибан. — Замолчи!

— Меня спеленали запреты этих проклятых законов. Сделай же сделай же же это ты скорей! Ты робот, который может убивать. Так убей-бей-бей! Убейубейубейубей человека, который пытался уничтожить нас обоих! Стреля-а-ай! Стрестрестреляа-а-а-ай-ы! И покончим на этом!

Калибан перевел взгляд с Беддла на Просперо, затем на бластер, который держал в руке, и на тот, который лежал на столе рядом с Просперо. Он понимал, что кому-то из них не суждено пережить этот день. Единственный вопрос заключался в том, сколько из них троих погибнет и кто именно. Калибан снова посмотрел на Беддла и Просперо. Два существа, наполненных ненавистью и безумием. Кого из них спасти? Или, может быть, уничтожить обоих, да и дело с концом?

Но нет! Он не должен уподобляться тем, кого сам презирает. Выбор был небогатым, но выбирать было надо. И времени уже не оставалось.

Три существа стояли в комнате, неподвижные, словно статуи, и единственным звуком, который нарушал тишину, было хриплое дыхание Беддла.

Он должен сделать выбор — между правосудием и местью.

Прошла секунда, вторая.

Калибан поднял бластер. И выстрелил.

Просперо, лидер Новых роботов, герой их бессмертного дела, с грохотом рухнул на пол, и бетонные стены отразили гулкое эхо падения, которое будет звучать в мозгу Калибана до конца его дней.

— Готова начать процесс дробления кометы, — сообщила модуль Ди. — Последовательность запущена. Взрываю заряды для отделения фрагмента номер один.

Альвар и Фреда стояли в главном контрольном помещении Центра преобразования климата и смотрели на большой экран, куда транслировалось изображение с космических кораблей. В хвостовой части кометы Грега вдруг расцвела безмолвная вспышка огня, и ее задняя часть — чудовищная глыба, — отделившись от нее, медленно поплыла в сторону. Огромные куски солнцезащитного экрана превратились в конфетти, в облако пыли, мусора и газа, которое на несколько секунд скрыло комету из виду.

— Активирую ускорители фрагмента номер один, — сказала модуль Ди. Отломившийся кусок кометы начал двигаться более осмысленным курсом, хотя направление его изменилось почти незаметно.

Последовала короткая пауза, после которой своим низким бесцветным голосом заговорил модуль Дум:

— Нацеливание фрагмента номер один произведено успешно. Масса фрагмента отклоняется от запланированной всего на три процента. Погрешность радиуса при столкновении может составить три километра.

Хорошее начало. Очень хорошее начало. Первый обломок кометы упадет максимум в радиусе три километра от того места, куда они хотели его «уронить», — погрешность настолько незначительная, что даже не заслуживает упоминания. Но, творя это чудо, Ди и Дум производили вычисления в реальном времени, определяя массу и траекторию фрагментов, чтобы с помощью установленных на каждом из них ускорителей корректировать их курс. Альвар Крэш восхищенно покачал головой. А он-то тешил себя иллюзией, что они смогут проделать все это вручную! Какая наивность!

— Двадцать секунд до детонации зарядов фрагмента номер два, — ровным тоном сообщила Ди. — Пока все идет хорошо.

— Будем надеяться, что она все время станет говорить эту фразу, — прошептала Фреда и взяла Альвара за руку.

— Так или иначе, но скоро все будет кончено, — ответил он.

Калибану хватило одного взгляда на бомбу, чтобы понять: Просперо потрудился на славу. Если бы Беддл попытался пройти сквозь лучи фотоэлементов, немедленно последовал бы взрыв.

Калибан внимательно изучил электрическую цепь, а затем… снова стал рассматривать ее. Когда ты занят тем, что обезвреживаешь бомбу, суета категорически противопоказана.

— Поспеши! — торопил его Беддл. — Скорее!

Не обращая на него никакого внимания, Калибан полностью погрузился в работу. Хорошо еще, что Просперо не додумался устроить ловушку, которая помешала бы обезвредить бомбу. По крайней мере, Калибан не видел ничего такого. Вот он, главный энергетический узел бомбы. Выключить его, потом — выключить питание фотоэлементов и, наконец, — обесточить светочувствительные сенсоры.

Калибан в нужной последовательности нажал на кнопки, и лучи угасли. Теперь страшное оружие было совершенно безвредным.

— И все? — с ужасом спросил Беддл. — Ты уверен, что она не взорвется?

— Не взорвется, если только сейчас на нас не свалится летающий айсберг, — ответил Калибан. Он пошел к выходу, но, дойдя до двери, остановился и в последний раз взглянул на убитого им робота. — Следуй за мной, — бросил он Беддлу, — нам надо спешить.

Комета Грега распадалась на куски прямо на глазах. Как и все остальные эвакуированные, собравшиеся в этом лагере, Давло Лентралл смотрел то на большой экран, то на жирные светящиеся точки на небе. Разные по величине обломки, словно выстроившись «по росту», летели точно по заданному курсу. Он пытался остановить их. Он сделал все, что в его силах. Но, видимо, есть грехи, которые отмолить невозможно.

А сейчас ему оставалось просить звезды лишь об одном: чтобы модули Ди и Дум не оказались в такой же степени подвержены ошибкам, как создавшие их люди.

Симкор Беддл в ужасе уставился на грузовой контейнер.

— Я… Я больше не полезу в эту штуку, — дрожащим голосом проговорил он. — Я очнулся, когда находился в ней, и подумал, что умер и нахожусь в собственном гробу.

— Ты ошибался, — сказал Калибан. — А теперь полезай. Сейчас же!

— Не могу.

— Тогда ты умрешь. Причем умрешь один. Лично я не намерен сегодня погибать и поэтому ухожу. А ты, если хочешь, можешь оставаться.

Симкор Беддл посмотрел на Калибана расширившимися глазами, сглотнул комок в горле и с жалобным стоном полез в контейнер. Калибан захлопнул крышку, грохнув ею сильнее, чем было нужно, проверил запоры и вкатил контейнер в воздушный шлюз.

Губер Эншоу остановился возле ступеней, которые вели в подземные туннели, проложенные под Аидом.

— ВСЕ В УБЕЖИЩЕ! ВСЕ В УБЕЖИЩЕ! ВСЕ В УБЕЖИЩЕ! — снова и снова повторял механический голос, и эти три слова нескончаемым эхом разносились по быстро пустеющим улицам Аида. Везде, куда ни посмотри, роботы торопили замешкавшихся людей, заставляя их спуститься в предварительно укрепленные секции подземной системы туннелей. Сейсмические колебания от столкновения обломков кометы с поверхностью Инферно не должны докатиться сюда, но в течение нескольких часов после этого будет существовать нешуточная опасность от падающих обломков. Удар должен быть такой силы, что они долетят до противоположного полушария, в котором находится Аид. Затем последуют вызванные столкновением бури, удушающие клубы дыма, хаотические природные явления и тому подобное.

Если все пойдет не так, как надо… Нет, об этом Губер предпочитал не думать. Он взглянул на стоявшую рядом Тоню. А вот она, видимо, не могла думать ни о чем другом, и кошмары мучили ее наяву. Не хотел бы Губер быть на ее месте!

Что ж, очень скоро все станет известно, а теперь остается лишь ждать. Они, разумеется, могли бы укрыться в подземном Сеттлертауне, но посчитали, что в такое время должны находиться рядом с жителями города, а не прятаться по своим тайным, обособленным щелям. Очень многие поселенцы в этот день предпочли городские туннели Аида своим потаенным убежищам.

Губер посмотрел на небо. Отсюда комета Грега была не видна, зато было видно другое. Например, Аид, каким он был до сегодняшнего дня. К тому времени, когда они выберутся из своих укрытий, Аид уже будет находиться в совершенно ином мире, на новом Инферно — на планете, которая изменится до неузнаваемости и которая обретет надежду на новую жизнь. Или… будет уничтожена.

— Пойдем, Тоня, — окликнул Губер жену. — Пора.

Тоня двинулась следом за ним. Губер шел первым, продолжая размышлять о том, каким будет новый мир Инферно.

Последним резким движением Калибан вытащил огромный контейнер из воды. Катить эту неуклюжую штуковину по дну озера оказалось непросто и потребовало от него больше времени, чем он предполагал. Робот щелкнул застежками и откинул крышку. Симкор Беддл выскочил из контейнера гораздо проворнее, чем забирался туда. Он трясся всем телом, и дыхание толчками вырывалось из его груди. Может быть, в дыхательной маске оставалось слишком мало воздуха? Может, он страдал клаустрофобией или просто находился в столь плачевной физической форме, что даже такое нехитрое упражнение заставило его задыхаться? Впрочем, неважно. Сейчас имело значение только одно: поскорее убраться отсюда. Вот только как?

Калибан не сомневался в том, что аэрокар, украденный им из гаража Железноголовых, способен развить достаточную скорость для того, чтобы вовремя унести их из зоны удара. Для того чтобы оказаться в безопасности, им предстоит преодолеть сотни, если не тысячи километров. Но даже тогда им придется приземлиться и подыскать для себя какое-нибудь убежище. У Калибана не было ни малейшего желания находиться за штурвалом аэрокара в тот момент, когда по небу со сверхзвуковой скоростью пронесется огромная ударная волна. Если она и не расплющит аэрокар прямо в воздухе, он неизбежно потеряет управление и разобьется. Так как же…

— Великие звезды! — вскричал Беддл. Калибан взглянул на человека и увидел, что тот, задрав голову вверх, смотрит на ночное небо.

Робот тоже посмотрел вверх, и его захлестнула смешанная волна восхищения и ужаса. Прямо над их головами находился первый и самый большой фрагмент кометы — жирная точка света, которая увеличивалась прямо на глазах. А позади нее, похожие на бусины, нанизанные на нитку, окруженные ореолом пыли, летели остальные обломки кометы. Внезапно один из них вспыхнул ярче других и, в свою очередь, развалился надвое. Это сработали взрывные устройства направленного действия, с помощью которых комета была расщеплена на куски.

Времени было не просто мало. Его уже не осталось совсем. И не было никакого способа спастись отсюда раньше, чем этот летящий ужас достигнет земли.

Однако Просперо… Стоп! Просперо ведь тоже собирался бежать отсюда в самую последнюю минуту. Не зря он так долго оставался в Валгалле, для того чтобы всласть насладиться мучениями своей жертвы и убедиться, что Беддл не сумеет бежать.

Аэрокар Просперо! Он должен был запастись машиной, которая обеспечила бы ему быстрое спасение.

— Пошли, — бросил Калибан и без особых церемоний ухватил Беддла за шиворот. Он практически волоком дотащил его до аэрокара Просперо и засунул внутрь. Это была маленькая двухместная машина. Сев на место пилота, Калибан сразу же понял, каким образом Просперо намеревался улизнуть. Этот аэрокар был способен выйти в космос, на околопланетную орбиту.

— Пристегнись! — велел Калибан, запуская двигатель.

Тяжело сопя, Беддл принялся возиться с ремнями безопасности. Руки его дрожали так сильно, что пристегнуться ему удалось только с третьей попытки. Наверное, впервые в жизни он делал это сам, без посторонней помощи.

— Готово, — нервно сказал он.

Калибан не ответил. Он увеличил мощность двигателя, поднял аэрокар над закамуфлированной крышей ангара и повел его низко над озером. Вода на его поверхности забурлила, а машину окутало облако тумана. Калибан поднял аэрокар повыше, чтобы водяная пыль не мешала ему видеть, и в последний раз окинул взглядом ландшафт, которому вот-вот предстояло умереть. Через несколько минут все это исчезнет навсегда. Он и Симкор Беддл — последние, кто видит это.

Поколебавшись еще пару секунд, Калибан задрал нос машины вверх и до упора отжал рычаг акселератора. Машина понеслась в небо, одновременно забирая на восток.

Восток, думал Калибан, направляя аэрокар в сторону спасения. На восток. К родине восходов и всего нового. Интересно, суждено ли ему увидеть хотя бы еще один рассвет?

— Все фрагменты легли на заданный курс, — доложила модуль Ди. — Все фрагменты двигаются в рамках запланированных параметров. Операция протекает строго в соответствии с планом. Первый фрагмент войдет в соприкосновение с поверхностью планеты через пять минут и двадцать две секунды.

Фреда Ливинг почувствовала, как гулко забилось ее сердце. У нее пересохло во рту. Это все же произойдет. Они сделали это. Сумасшедшая, как показалось сначала, идея все-таки воплотилась в явь. Они сбросили комету на свой мир. Фреда не уставала удивляться тому, что у них все же хватило мужества пойти на такой рискованный шаг, чтобы спасти планету. Вселенная не могла ожидать от колонистов ничего подобного, да, честно говоря, они и сами не ожидали этого от себя.

И вдруг Фреда подумала о том, что они, наверное, уже не являются колонистами. В ближайшем будущем вся планета должна неузнаваемо измениться. Так, может быть, изменятся и населяющие ее люди?

И эта мысль заставила Фреду отреагировать совершенно не в колонистском духе. Колонисты должны быть осторожными, консервативными и бояться перемен. Но мысль о предстоящих переменах не вызвала у Фреды ни малейшего страха. Она, наоборот, ощутила прилив радостного и нетерпеливого возбуждения. Женщина посмотрела на часы, которые вели обратный отсчет времени. Ей не терпелось, чтобы оставшиеся пять минут промелькнули как можно скорее.

Они летели вниз, несясь к планете с чудовищной скоростью. Двенадцать гигантских каменных монстров, словно бусины, нанизанные на нитку, вытянутую с севера на юг, — во мраке и молчании, навстречу своей судьбе.

Но внезапно мрак и молчание закончились — первый фрагмент достиг верхнего слоя атмосферы. Обломок кометы вошел в нее на огромной скорости, и тут же вся его поверхность раскалилась и вспыхнула жертвенными огнями. Страшным факелом он пробил в атмосфере дыру и, оставляя за собой поток раскаленного воздуха, с грохотом понесся к земле. При той скорости, с которой летел обломок, ему понадобилось всего десять секунд для того, чтобы достичь поверхности планеты. Но прежде чем он вонзился в нее, в атмосферу ворвался второй его собрат, протаранив мощную ударную волну, созданную первым. Он ринулся к земле под более острым углом, чем первый, и ему предстояло дольше путешествовать в густых слоях атмосферы. Первый обломок ударился в землю в тот момент, когда второй находился на середине своего пути, и тут же в атмосферу ворвался третий.

Трение о плотные слои атмосферы вызвало гигантские выбросы световой и тепловой энергии, но все это было несравнимо с тем, что началось после того, как обломки соприкоснулись с поверхностью планеты. Первый из них врезался в землю с такой чудовищной силой, что почва в этом месте на много десятков метров в глубину просто перестала существовать, а на километры вокруг на сверхзвуковой скорости разлетелись миллионы, миллиарды осколков камней, льда, столбы пара и кипящей грязи.

Затем с такой же разрушительной силой рухнул второй обломок, потом — третий, четвертый, пока наконец все двенадцать не нанесли по очереди свои удары подобно гигантскому боевому молоту какого-то давно забытого бога войны. На всем пространстве Большой Земли — от края Полярной впадины до берегов Южного океана, — не утихая ни на секунду, бушевала буря из падающих камней, льда и огня.

Последний обломок ударил в южный край ледяной полярной шапки Инферно, от которой планете до сегодняшнего дня не было ни малейшей пользы. В воздух тут же вздыбился огромный гриб из дыма, огня и льда, который даже не успевал таять, мгновенно превращаясь в раскаленный пар. Вода, выплеснутая Южным океаном после падения первого фрагмента кометы, забурлила и мощным потоком ринулась в Полярную впадину, а взлетевшие на огромную высоту обломки полярной ледяной шапки проделали гигантскую кривую и рухнули в Южный океан. Вода с южной оконечности планеты достигла северной, и наоборот. Дюжина свежих чудовищного размера кратеров злобно пылала ярко-красным пламенем, выбрасывая к небу столбы огня, но воды Южного океана уже нашли для себя новый путь и устремились по нему.

Огни пылали ярче, чем в аду, который, собственно, и дал название этой планете. Но иногда огонь освещает путь к надежде, и для планеты Инферно наконец началось будущее.

Глава 22

— Почему? — спросил Симкор Беддл, и Калибану не пришлось просить его уточнить вопрос. Он и без того понял, что хотел узнать человек.

Аэрокар двигался по околопланетной орбите в космическом пространстве. Далеко внизу, на теле планеты, пламенели двенадцать багровых ран. Они уже начали остывать и темнели прямо на глазах. Оба — и человек, и робот — не могли отвести глаз от этой грандиозной и страшной картины.

— Я спастебя не ради тебя самого, — сказал Калибан. — И вовсе не потому, что ты человек. Спасти тебя меня заставили те причины, о которых я говорил Просперо. Рано или поздно и другие придут к тому же выводу, к которому пришел я, поняв, что свихнувшийся Новый робот обнаружил лазейку в Первом Законе и нашел способ убивать людей. Через тридцать часов после этого в живых не останется ни одного Нового робота, и я полагаю, что меня также постараются угробить. О том, что пытался совершить Просперо, конечно, узнают, но… Ты все-таки жив, а сумасшедший робот погиб.

— Я готов признать, что в той ситуации соображал не очень хорошо, но все же помню: в какой-то момент Просперо повернул ситуацию таким образом, что ты должен был выбирать между ним и мной. Ты выбрал меня. Почему? Почему ты предпочел врага-человека другу-роботу? Ты ведь мог бы убить меня без опасений быть изобличенным. Почему ты этого не сделал?

— Было ясно, что кто-то из вас должен умереть, — заговорил Калибан. — Но я не мог убить вас обоих. Я же не мясник. Мне пришлось выбирать, хотя выбор, должен признать, был не богатым. На самом деле я уверен, что если бы ты погиб в результате его действий, Просперо и сам бы не смог пережить этого. Даже его Новый Первый Закон не устоял бы перед таким стрессом. Для Просперо было жизненно важным верить в то, что он не нарушает его. И если бы он довел задуманное до конца, результат для него оказался бы самым плачевным. Он окончательно сошел бы с ума и погиб. Но ты прав, то, как обернулась ситуация, явилось результатом чистой случайности. Когда Просперо поставил меня перед выбором, мне нужно было принять решение и найти для него какое-то обоснование. И я подумал о роботах — «трехзаконных» и «новозаконных», которых убил Просперо. И именно это заставило меня сделать выбор.

— Понятно, — кивнул Беддл и, поколебавшись, добавил: — Возможно, в том, что я сейчас скажу, будет больше искренности, чем рассудка, но так тому и быть. Я должен как следует разобраться в этом, понять, что к чему — сегодня, сейчас. Иначе я до конца жизни буду мучиться вопросом, почему Калибан, робот без Законов, не убил меня, когда ему представилась такая возможность. Ты наверняка знаешь, что мне очень часто приходилось убивать роботов, когда это отвечало моим целям. В чем же разница?

— Разница небольшая, — ответил Калибан, — почти неуловимая. Ты был готов убивать роботов, а он был готов убивать людей. Примерное равновесие зла. Но, повторяю, Просперо ради своей выгоды был готов убивать и роботов, даже «новозаконных». Своих собратьев. Люди, подобные тебе, научили его, что общество равнодушно смотрит на убийства роботов, даже если они совершаются ради каприза. Просперо усвоил этот урок и совершил немало отвратительных преступлений против роботов. И ты отчасти в ответе за это, тут уж сомнений быть не может. Но к окончательному выбору меня подтолкнула мысль о том, что ты не способен убивать людей ради своей выгоды.

Симкор Беддл повернул голову и посмотрел на Калибана, силуэт которого был четко вычерчен на фоне огней, пылавших на Инферно. Калибан счел, что он, Беддл, менее омерзителен и в меньшей степени достоин смерти или, наоборот, — в большей степени заслуживает права остаться в живых, нежели убийца, который и без того погиб бы. И тем не менее Калибан проделал огромный путь, рискуя собой, чтобы спасти его.

И тут в голову Беддлу пришла мысль — странная, удивительная и при этом наполнившая его гордостью.

Калибан ни за что не признался бы в этом такому человеку, как Симкор Беддл, но все его действия красноречиво и недвусмысленно свидетельствовали о том, что он сделал для себя один важный и неоспоримый вывод: человеческая жизнь имеет ценность. Огромную ценность.

И, возможно, подумал Беддл, в этом заключается самый важный смысл, который любой человек должен уметь прочитать между строк первоначальных Трех Законов роботехники.

Эпилог

Фреда Ливинг стояла у окна Северной Резиденции и, улыбаясь, смотрела на завесу противного моросящего за стеклом дождя. После того как обломки кометы Грега ударились в поверхность Инферно, прошло уже несколько месяцев, и в течение всего этого времени погода на всей планете стояла отвратительная. Но скоро это пройдет. Абсолютно все, включая модули Ди и Дум, были довольны происходящими на планете климатическими изменениями. Пусть сейчас погода была плохой, но расчеты показывали, что после столкновения климат планеты явно идет на поправку. Даже модуль Ди, которая, к счастью, оправилась после пережитого ею кризиса, была настроена весьма оптимистично. Теперь, когда она знала, что мир Инферно реален, Ди начала относиться к нему немного иначе. Но главным все же было то, что долговременные прогнозы радовали. Климат становился лучше. Гораздо лучше.

Пройдет еще довольно много времени, прежде чем будет закончена работа по превращению двенадцати кратеров в канал. После того как укрепят его стены, по нему ринется могучий поток, и канал Двенадцати кратеров понесет воду Южного океана в Полярную впадину, которая в результате превратится в долгожданное Полярное море. А может, они будут называться по-другому? Например, канал Крэша и море Грега?

Фреда улыбнулась.

По крайней мере, на Инферно ни сейчас, ни в будущем не будет бухты Беддла. Беддл-человек продолжал жить, но Беддл-политик умер. Разоблачение заговора, сплетенного Гилдерном против Новых роботов, обернулось крахом движения Железноголовых.

В других обстоятельствах разоблачение этого заговора не стало бы таким катастрофическим для Беддла. Но оно последовало именно тогда, когда Новые роботы, ведомые Калибаном, начали работать, желая помочь эвакуированным людям, чинить, приводить в порядок и перестраивать планету, причем не требуя никакого вознаграждения.

Оказав бескорыстную помощь своим соседям, Новые роботы завоевали со стороны последних самое доброе отношение. Чудовища, какими их пытались представить Железноголовые, на деле оказались отзывчивыми и полезными членами общества, пусть даже и вызывали у кого-то некоторое раздражение. А Железноголовые после того, как их лидер получил нокаут, стали быстро деградировать и скоро превратились в тех, кем являлись в самом начале своего пути — бандой подонков и уголовников, не имеющих ничего общего с политикой.

Что же касается Новых роботов, то Фреда окончательно утвердилась во мнении, что их создание было ошибкой. Несмотря на любые отточенные и благородно звучащие аргументы, которые она могла привести в свое оправдание, было очевидно, что этим существам нет места в реально существующем мире. Вселенная не нуждается в них, навеки пойманных в ловушку, убегающих от рабства и не способных достичь свободы.

Конечно, сейчас уже ничего не поделаешь. Уничтожить их у Фреды было не больше прав, чем у Симкора Беддла. Но она, по крайней мере, могла ограничить ущерб. В ее силах было сделать так, чтобы на свет не появлялись другие Новые роботы помимо уже существующих. А те, которые есть, со временем износятся и прекратят свое существование естественным образом.

Следующим пунктом ее размышлений стали роботы с Тремя Законами. Для Фреды Ливинг было понятно, что они тоже являются ошибкой. Или, точнее говоря, являются ошибкой в нынешних, новых условиях. Они служили людям верой и правдой, но их время прошло или, по крайней мере, скоро подойдет к концу. Добро, которое они делали человеческой расе, уже не могло перевесить тот вред, который они приносили ее духу.

В конечном итоге роботы хотели, чтобы людям ничего не угрожало, а лучшим способом добиться этого всегда оказывались усилия, направленные на то, чтобы ничего не менялось, а каждый новый день был похож на предыдущий. Однако то, что не меняется, не может расти, а если нет роста, то неизбежно наступает увядание, упадок и смерть. Фреда помнила фразу, вычитанную ей в каком-то древнем тексте, который датировался еще докосмической эпохой: рабство калечит тела рабов и души рабовладельцев. Каждый новый день убеждал ее в правильности этого изречения.

Колонисты находятся в состоянии упадка и будут деградировать дальше — под руководством роботов-рабов, которые решили, что перемены только вредят их хозяевам, и во имя безопасности последних ограничивают их свободу при первом удобном случае.

Да, невеселые мысли.

Но ведь колонисты — еще не все человечество. Помимо них существуют и поселенцы. И еще одна общность людей, занимающая промежуточное положение между первыми двумя. Та общность, которая формируется сейчас на Инферно.

Потому что те поселенцы, что когда-то прилетели на эту планету, уже не являлись поселенцами. Они построили свои дома, сочетались браком с местными жителями, родили детей. Некоторые из них даже наняли в качестве слуг Новых роботов или купили «трехзаконных».

Но изменились не только поселенцы. Коренные жители Инферно тоже никогда не будут прежними — такими, какими они были, когда решили сбросить себе на головы комету, пусть даже этот шаг можно рассматривать в качестве самопожертвования во имя лучшего будущего. Инферниты использовали подвернувшийся им шанс и стали строить свою жизнь собственными руками. То есть сделали то, чего на протяжении многих поколений никогда не делали колонисты. Так что и колонисты уже не были колонистами.

«Итак, если мы не поселенцы и не колонисты, то кто же мы такие?» — спрашивала себя Фреда, глядя на моросивший за окном дождь.

Возможно, через секунду, а возможно, через полчаса она услышала позади себя звук, обернулась и увидела Крэша и Тоню Велтон.

— Ага, вот ты где, — сказал Альвар. — Я хотел узнать, не присоединишься ли ты к нашему довольно скучному деловому обеду.

— С удовольствием, — улыбнулась Фреда. В последние дни у Альвара и Тони было много дел. Нужно было провести переговоры по многим вопросам, и Тоня, надо сказать, проявляла гораздо большую волю к сотрудничеству, нежели прежде. Возможно, ее покладистость была каким-то образом связана с инфокубом, на котором значилось «Инцидент у Дворца Правителя», а возможно, и нет. Тоня была умной женщиной и, без сомнения, также видела, что мир меняется.

— Здравствуйте, Тоня, — сказала Фреда.

— Здравствуйте, Фреда, — сказала Тоня. — У вас очень задумчивый вид. О чем вы размышляли?

— О переменах, — ответила она. — О переменах, об эволюции, о наших забытых предках. Я размышляла над тем, кем нам предстоит стать.

Альвар склонил голову набок и улыбнулся.

— Странная постановка вопроса. Что конкретно ты имеешь в виду?

— Я думала о Земле, какой она была до эпохи космических перелетов, — заговорила Фреда. — О ее истории, которая покрыта для нас мраком. О королях и королевах, о вождях и их последователях, о героях и злодеях. О всех группах, племенах, нациях, которые сражались друг с другом, о заклятых врагах, которые бились насмерть.

— И что же? — поинтересовалась Тоня.

— Я размышляла о том, что же с ними могло случиться. Почему, каким образом они все исчезли? Подумайте обо всех войнах, августейших браках, миграции, союзах, которые имели место прежде, чем все эти группы, все эти старинные враги и союзники превратились в единый народ, в землян, в предшественников колонистов и поселенцев. Мы так мало знаем об этих древних нациях и людях, а между тем, не будь их, не было бы и нас. Мы забыли их имена, но их кровь течет в наших жилах.

— Но почему вы вдруг задумались о древней истории? — спросила Тоня Велтон.

— Почему? Потому что, мне кажется, она начинается вновь. Колонистов больше нет. Их, а точнее, наше время истекло. Мы либо вымрем, либо ассимилируемся в культуру поселенцев. Нам всем это прекрасно известно, как бы мы ни старались делать вид, что это не так. Но никто на задумывается, что, если не будет колонистов, не будет и поселенцев. Определяющей характеристикой поселенцев всегда являлось то, что они — не колонисты. Как же вы будете называть себя, что будете о себе думать, когда не останется колонистов? — Фреда сделала жест рукой в сторону Альвара и Тони — двух представителей разных культур. — Задумавшись об этом, я напомнила себе, что и колонисты, и поселенцы являются потомками единой человеческой расы, которая сейчас забыта. И я поняла, что они, в свою очередь, со временем тоже станут предками для своих потомков, которые родятся, возможно, лишь через тысячелетие. Обе наши культуры явятся тем фундаментом, на которых они будут строить свои общества.

Крэш задумчиво кивнул:

— Мы с Тоней уже немного затронули эту тему. Мы размышляли, что делать с имеющимися на Инферно поселенцами: сколь долго позволить им оставаться на планете, какими правами наделить. Но твои слова, Фреда, помогли мне принять решение. Я думаю, мы позволим им остаться. Всем без исключения, на столько, на сколько они сами захотят, и на тех же правах, какими пользуются коренные жители Инферно.

Тоня удивленно посмотрела на Правителя.

— Ничего себе предложение! — воскликнула она.

— Мы должны помочь Инферно вернуться к жизни, и для этого нам понадобится любая помощь, которую только можно получить, — сказал Альвар. — Так почему же нам не позволить поселенцам жить здесь и работать над этим вместе с нами. Пусть заселяют планету!

— В самых глухих районах? — подозрительно спросила Тоня. — Или в нашем крохотном Сеттлертауне, подальше от ваших глаз?

— Нет, — ответил Крэш, — в тех же городах, в тех же поселках, на тех же улицах и в тех же домах, что и мы. Фреда права, приближается время, когда больше не станет ни колонистов, ни поселенцев, а будет народ. Так почему бы ему не зародиться здесь, на Инферно? Почему бы нам не стать народом? Единым народом?

Он шагнул к своей жене, взял ее ладонь левой рукой, а правую, обернувшись, подал Тоне, и это рукопожатие протянулось над историей всех поколений их бесчисленных общих и забытых предков.

— Давайте будем новым народом, — сказал он. — Новым и единым народом.

ТРАНТОРИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ ^{(IV цикл)}

Становление Галактической Транторской Империи: зарождение, рост и время полного управления всей Галактикой…

Иногда между событиями романов проходят тысячи лет, расцветают и угасают звёздные империи (такие, как Транторианская), сменяются поколения и расы, но в результате всё происходящее в Галактике складывается в единую и цельную картину.

ЗВЕЗДЫ КАК ПЫЛЬ

Глава 1

ШЕЛЕСТЯЩАЯ СПАЛЬНЯ

Спальня вкрадчиво шелестела. Звук был едва слышим, однако вполне отчетлив: в нём шуршала смерть.

Но не это разбудило Байрона Фаррилла и прервало его тяжелый мутный сон. Он беспокойно замотал головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать от себя назойливое трещание, исходящее с дальнего конца стола.

Не раскрывая глаз, Байрон неуклюже поднял руку и взял трубку.

— Алло, — промямлил он.

Из трубки загремел голос. Он был резким и пронзительным, но Байрон был сейчас не в состоянии уменьшить громкость.

— Могу я поговорить с Байроном Фарриллом? — заорал голос.

Байрон раздраженно сказал:

— Говорите. Что вам нужно?

Голос настойчиво повторил:

— Могу я поговорить с Байроном Фарриллом?

Байрон открыл глаза, пытаясь вглядеться в темноту. Он одновременно ощутил неприятную сухость во рту и спертый воздух, заполнявший комнату.

— Говорите. Кто это?

Будто не слыша его, голос продолжал громко вопрошать:

— Есть здесь кто-нибудь? Мне необходимо поговорить с Байроном Фарриллом!

Байрон приподнялся, опираясь на локоть, тяжело встал и заковылял к слабо светившемуся экрану видеофона. Он нажал кнопку, и маленький экран ярко вспыхнул.

— Я здесь, — буркнул он, узнав в появившейся на экране фигуре Сандера Джоунти. — Но лучше бы ты дождался утра, Джоунти.

Рука его уже почти нащупала выключатель, когда Джоунти вновь заговорил:

— Алло! Алло! Есть здесь кто-нибудь? Это комната 526? Алло!

Внезапно Байрон понял, что датчик обратной связи не зажегся. Выругавшись, он в сердцах щелкнул выключателем, и экран погас. Силуэт Джоунти исчез, и лишь слабый лучик пробивался сквозь тьму.

Байрон вернулся в постель, натянул одеяло на голову и зарылся в подушку. В нём закипело бешенство. Во-первых, никто не имеет права будить его среди ночи. Он бросил быстрый взгляд на циферблат стоявших у изголовья часов. Три часа пятнадцать минут. Свет в доме зажжется только через четыре часа.

Кроме того, ему не по душе просыпаться в совершенно тёмной комнате. За четыре года он не успел привыкнуть к земным постройкам — душным, не имеющим окон, с низкими потолками. Такова была дань тысячелетней традиции, уходящей корнями в древние времена, когда ещё не изобрели защитное силовое поле, способное укрыть от взрыва примитивной атомной бомбы.

Но это всё ушло в далёкое прошлое. Атомное оружие нанесло Земле непоправимый ущерб. Большая часть была безнадёжно заражена радиацией, и использование «грязных» территорий стало невозможным — и из-за этого на Земле царил режим строгой экономии, поддерживаемый автоматикой.

Вот почему пробуждению Байрона сопутствовала такая темень.

Байрон вновь приподнялся, опираясь на локоть. Странно. Он замер. Его насторожил отнюдь не тихий шелест спальни. Что-то неуловимое витало сейчас в заполнявшей комнату атмосфере.

В душном помещении не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Он пытался сглотнуть слюну — и не мог. Атмосфера сгущалась с каждой секундой, и он понял причину происходящего. Вентиляционная система прекратила работать! Это ужасно расстроило Байрона. Он даже не может воспользоваться видеофоном, чтобы сообщить о случившемся!

Всё же он решил предпринять попытку. Как и несколько ранее, экран засветился мягким матовым светом, отразившимся в хрустальных шариках, украшавших люстру. Видеофон принимал сигнал, но не мог передавать его. Ладно, к чёрту! всё равно до наступления утра никто ничего не сможет сделать.

Он зевнул, потирая кулаками опухшие веки. Что, дружище, плохо без вентиляции? До него донесся странный запах. Он шумно втянул носом воздух. Запах был знакомым, но Байрон не мог определить его природу.

Он направился в ванную, нажав при этом выключатель. Движение было чисто автоматическим: для того чтобы выпить стакан воды, свет совершенно не нужен. Выключатель щелкнул, но безрезультатно. Байрон попробовал включить свет ещё раз, затем снова — то же самое. Интересно, работает сегодня хоть бы ЧТО-НИБУДЬ?! Чертыхнувшись, он напился в темноте и почувствовал себя несколько лучше. Возвращаясь в спальню, он проверил по пути все имеющиеся в доме выключатели. Ни один из них не работал.

Байрон сел на кровать, упёрся руками в колени и принялся размышлять. Случившееся могло стать вполне подходящим поводом, чтобы поставить на место распоясавшийся обслуживающий персонал. Никто не ждет от гостиничных служащих воспитания в духе пансиона благородных девиц, но всё же существуют какие-то нормы поведения!.. Впрочем, плевать! Через три дня он покинет и эту комнату, и университет Земли, и саму Землю.

Всё же он мог бы сообщить о случившемся. Для этого нужно только выйти и воспользоваться телефоном, стоящим в холле. Тогда они могли бы включить аварийное освещение, а возможно, и систему кондиционирования, и он сумел бы заснуть без этих кошмарных психосоматических ощущений. Ну, а если нет — пусть всё катится к чёртовой матери! Осталось каких-нибудь две ночи.

Слабое мерцание экрана видеофона помогло ему найти брюки. Натянув их и прикрыв туловище футболкой, он решил, что достаточно экипирован; и двинулся к двери, громко шаркая шлёпанцами. Звуконепроницаемое покрытие на полу исключало возможность разбудить соседей.

Подойдя к двери, он вдавил кнопку. Раздался характерный щелчок, после которого дверь обычно открывалась. Однако сейчас этого не произошло. Он надавил на дверь плечом, но даже его атлетическая мускулатура ничего не изменила.

Он отступил назад. Ситуация походила на фарс. Мог ли стать причиной происходящего сгоревший предохранитель?

Нет, вряд ли… Электронные часы работали. Экран видеофона всё ещё светился.

Стоп! Это могли быть мальчишки с их дебильными шуточками. Так иногда случалось. Глупо, конечно, но он и сам в детстве принимал участие в подобных забавах. Это было несложно, и любой шалопай… Впрочем, когда он ложился спать, свет и вентиляция работали.

Значит, энергия отключилась ночью. И теперь придётся ждать утра, чтобы кто-нибудь из персонала обнаружил причину, по которой старина Байрон не может даже выйти отсюда. Возможно, к обеду он всё-таки сумеет покинуть это помещение.

— Хо-хо, — прошептал Байрон, возвращаясь назад. Внезапно он задел ногой какой-то предмет, который с металлическим звуком ударился об пол. Байрон попытался рассмотреть его, но предмет закатился под кровать. Байрон достал его и принялся рассматривать.

Это был маленький цилиндрик с отверстием в верхней части. Он поднес находку к носу и чихнул. Так вот откуда шёл странный запах! Вне сомнений, это хлороформ. Конечно, проделки мальчишек! Они рассчитывали, что он проспит всю ночь, предоставив им полную свободу действий.

Байрон мысленно попытался шаг за шагом воспроизвести происшедшее. Приоткрыть дверь было делом несложным. Потом в комнату подбросили цилиндр с хлороформом и захлопнули дверь. Препарат действовал медленно, однако через некоторое время его пары заполнили бы всю комнату. Тогда они смогли бы войти — разумеется, в масках. О боже! Даже влажный носовой платок способен в течение пятнадцати минут предохранить от действия хлороформа. Этого времени вполне хватило бы…

Теперь понятно, что произошло с вентиляционной системой. Её отключили, чтобы хлороформ не выветрился слишком быстро. Сломанный видеофон не позволял ему попросить помощи извне; заблокированная дверь мешала выйти из помещения; отсутствие света должно было породить в его душе панику. Весёлые детишки!

Байрон фыркнул. Случившееся — не более чем глупая шутка. Ему захотелось выломать дверь, и хорошо тренированные мускулы напряглись при одной мысли об этом. Но он знал, что игра не стоит свеч. Эти двери способны устоять даже при ядерном взрыве. ЧЁРТОВЫ ТРАДИЦИИ!

Но выход должен быть, и он найдёт его. А для этого ему понадобится свет — настоящий свет, а не слабое свечение экрана видеофона. Последняя проблема решалась просто: в шкафу у него хранился карманный фонарик.

Нащупывая рукой замок шкафа, он на мгновение ужаснулся от мысли, что эта дверца тоже окажется заблокированной. Однако она подалась и отъехала в сторону. Байрон подмигнул сам себе. Они не догадались заблокировать дверцу шкафа! А может, им просто не хватило времени.

И вдруг, когда он уже держал фонарик и даже успел включить его, стройность его умозаключений резко поколебалась. Затаив дыхание, он прислушался.

Лишь сейчас он уловил заполнивший спальню шелест. Он услышал приглушенный, едва уловимый шорох, напоминающий отдаленный разговор, и сразу же узнал эти звуки.

Их было невозможно не узнать. Звуки имели только одно значение: «Пришёл конец света». Именно такой шелест звучал здесь тысячу лет назад.

Короче говоря, это был звук счётчика радиоактивности, определяющего уровень гамма-излучения. Прибор отсчитывал единственное, для чего был предназначен, — смерть!

Медленно, на цыпочках, Байрон двинулся назад. С расстояния шести футов он увидел белый луч, пробивающийся сквозь тьму. Там, в дальнем углу, находился счётчик, но его внешний вид ничего не говорил Байрону.

Счётчик находился здесь с самого начала. Большинство студентов, прибывших на Землю из Внешних Миров, в первую же неделю приобретали подобный счётчик. Все они знали о необходимости предохранения от царившей на Земле радиации. Правда, вскоре они благополучно забывали о приборе, но Байрон оказался не столь беспечен, за что и благодарил сейчас небо.

Он пошарил рукой по столу, ища оставленные там с вечера наручные часы. Те оказались на месте. Когда он осветил циферблат лучом фонарика, рука его слегка задрожала. Стекло часов — даже не стекло, а пластик, очень твердый и обычно прозрачный, как слеза, оказался БЕЛЫМ. Он отвел руку с часами и взглянул на циферблат под другим углом.

Тот остался БЕЛЫМ.

Байрон вспомнил инструкцию. Индикатором сильного радиационного заражения был голубой цвет, и именно он ассоциировался на Земле со смертью. Как только индикатор загорался голубым светом, владелец счётчика, по земным законам, должен был немедленно отправиться в больницу для прохождения лечения. Это правило никогда не нарушалось. Врачи с помощью фотоэлектрических приборов изучали интенсивность свечения и определяли степень заражения.

Ярко-голубой цвет нес в себе смерть. Он был необратим, как и происшедшие в человеке изменения; он не оставлял надежды. Человеку оставалось только ждать несколько дней или несколько недель. Единственное, чем теперь могли ему помочь в больнице, — тщательно подготовиться к кремации.

Но сейчас свет был белым, и у Байрона отлегло от сердца.

Уровень радиоактивности не слишком велик. Что это — обратная сторона шутки? Поразмыслив, Байрон засомневался. НИКТО не стал бы шутить таким образом. Особенно на Земле, где за незаконное хранение радиоактивных материалов заключали в тюрьму. Здесь, на Земле, весьма серьёзно относятся к радиации. Для этого имеются достаточно весомые основания.

Ему пришла в голову мысль о преднамеренном убийстве. Но почему? Для этого не было никаких причин. Прожив на свете двадцать три года, он не нажил ни одного серьёзного врага, который мог бы желать его смерти.

Байрон пригладил взъерошенные волосы. Мысль о врагах раздражала его, да и повода думать так не было. Он вновь вернулся к шкафу. Там должно было находиться то, что излучало радиоактивные частицы; что-то такое, чего ещё четыре часа назад там не было.

Нужный предмет сразу же бросился ему в глаза. Маленькая коробочка, ни одна из граней которой не превышала шести дюймов. Байрон узнал её, и губы его задрожали. Он слышал о подобных вещах, хотя видеть ему такие штуки до сих пор не приходилось. Он направил счётчик на дверь спальни. Шелест слегка утих, потом и вовсе прекратился. Но как только Байрон поднес часы к коробочке, счётчик заработал вновь. Сомнений не оставалось.

В шкафу пряталась радиационная бомба.

Уровень радиации пока не являлся смертельным; это был только детонатор. Где-нибудь снаружи коробочки находилась и сама атомная бомба. Пока что содержащиеся в ней изотопы находятся в состоянии покоя, но при определённых условиях может произойти взрыв, и тогда смертоносный поток радиоактивного излучения убьёт всё живое в радиусе шести миль от эпицентра взрыва.

Как определить время взрыва?! Это может случиться через несколько часов или в следующую секунду. Руки Байрона беспомощно повисли вдоль туловища, фонарик упал на пол. Ужасная истина оглушила его.

Он должен был умереть.

Умирать Байрону не хотелось, но он не мог найти выход из создавшейся ситуации.

Он припомнил расположение комнаты. Она находилась в конце коридора. Напротив неё, а также сверху и снизу были другие комнаты. Комната сверху ничем не могла оказаться ему полезной. Соседняя комната на этом же этаже граничила своей ванной с его ванной, что тоже не могло помочь.

Оставалась комната снизу.

В помещении было несколько складных стульев. Байрон взял один из них. Размахнувшись, он ударил им об пол. Стул глухо стукнул. Байрон методично стал наносить удары, с каждым разом всё сильнее и сильнее. Ему было необходимо разбудить спящего соседа. Не прерывая своих усилий, Байрон обдумывал, в каких выражениях извинится перед соседом за причиненное беспокойство.

Внезапно до него донесся слабый шум, и он замер, занеся стул над головой. Шум повторился. Он исходил от входной двери.

Байрон опустил стул и вслушался в темноту, ожидая услышать шум открывающейся двери.

Кто-то из-за двери окликнул его по имени.

— Фаррилл! Фаррилл! — И потом: — Ты здесь? С тобой всё в порядке?

— Не входите! — крикнул он. До его сознания вдруг дошло, что при открывании двери бомба может взорваться.

Видимо, его услышали, и тяжелые шаги зазвучали, удаляясь в глубь коридора.

Раздался громкий щелчок, и воздух в комнате сотрясла вибрация. За ней последовал взрыв, сорвавший дверь с петель. Вспышка яркого света осветила коридор.

Лежащий на полу Байрон раскинул руки в стороны и закричал:

— Не входите! Во имя всего святого, не входите! Это бомба!

Перед ним возникли силуэты двух мужчин. Одним из них был Джоунти. Другим — Эсбек, комендант здания, полуголый и злой.

— Бомба? — недоверчиво переспросил он.

Но Джоунти перебил его:

— Какого типа?

В руке его был бластер. Байрон ощутил нелепость ситуации.

Байрон сумел лишь пожать плечами.

— Ладно, — пробормотал Джоунти с рассеянным видом и обратился к коменданту: — Будет лучше, если вы немедленно эвакуируете всех живущих в этом крыле общежития и перекроете коридоры. Я бы не советовал вам дожидаться наступления утра.

Потом Джоунти повернулся к Байрону:

— Радиус её действия составляет не менее двухсот футов. Как она сюда попала?

— Не знаю, — ответил Байрон, вытирая тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. — Если ты не возражаешь, я бы с удовольствием присел.

Он заметил, что его часы остались на столе, и ощутил дикое желание вернуться за ними.

В коридоре сновали разбуженные студенты. Они покидали свои комнаты.

— Идём со мной, — приказал Джоунти. — Будет лучше, если мы поскорее уберёмся отсюда.

— Как ты оказался здесь? — спросил Байрон. — Только не сочти моё любопытство проявлением неблагодарности, ладно?

— Я звонил тебе. Никто не ответил, и я решил, что должен проведать тебя.

— Проведать меня? — Байрон попытался скрыть охватившую его тревогу. — Зачем?

— Чтобы предупредить о том, что твоя жизнь в опасности.

Байрон нервно засмеялся:

— Это я уже ощутил.

— Это была лишь первая попытка. Они предпримут и другую.

— Кто «они»?

— Не здесь, Фаррилл, — возразил Джоунти. — Для этого мы должны уйти отсюда. Я хочу быть уверенным, что нас никто не слышит. Ты теперь под колпаком, и я должен заботиться о собственной безопасности.

Глава 2

НИТЬ В ПРОСТРАНСТВЕ

Комната отдыха была пуста; в ней царила темнота. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову заглянуть сюда в половине пятого утра. Но Джоунти выжидал, прислушиваясь к отдаленному шуму.

— Нет, — наконец решился он. — Мы не будем включать свет. Для того, что я хочу сказать тебе, он не нужен.

— За сегодняшнюю ночь я по горло сыт темнотой, — проворчал Байрон.

— Мы не будем закрывать дверь.

Спорить Байрону не хотелось. Он плюхнулся в ближайшее кресло, оказавшись лицом к тускло освещенному дверному проёму. Теперь, когда всё кончилось, на него навалилась смертельная усталость.

Джоунти тем временем занимался странным на первый взгляд делом: он подпер дверь своей модной тростью таким образом, что её набалдашник освещался проникающим светом.

— Не спускай с неё глаз, — велел он. — Она даст нам понять, когда посторонний человек приблизится к двери.

Байрон вяло заметил:

— Мне совершенно не хочется играть в конспираторов. Если ты намерен что-нибудь сказать мне — говори. Я знаю, что ты спас мне жизнь, и завтра буду в состоянии высказать тебе мою благодарность. Но сейчас всё, что мне нужно, — это немного выпивки и много отдыха.

— Я вполне понимаю твоё состояние, — сочувственно произнес Джоунти, — но если я позволю тебе сейчас терять время на отдых, то последствия этого легкомыслия трудно себе представить. Мне хотелось бы объяснить тебе, что именно я имею в виду. Тебе известно, что я знаком с твоим отцом?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Байрон чуть было не подскочил в кресле. После паузы он сказал:

— Отец никогда не рассказывал об этом.

— Я был бы удивлён, если бы он стал рассказывать. Я был известен ему под другим именем. Кстати, ты что-нибудь знаешь о своем отце?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что ему угрожает большая опасность.

— ЧТО?!

Джоунти молитвенно сложил руки:

— Пожалуйста, не кричи так!

Байрон понял, что всё это время они разговаривали шёпотом.

Джоунти продолжал:

— Постараюсь объяснить тебе. Твой отец заключен под стражу. Ты понимаешь, что это значит?

— Пока не совсем. КТО заключил его под стражу и что ты имеешь в виду? Или ты решил, что мне мало сегодняшних волнений?!

Голос Байрона задрожал. Хлороформ и близость смерти не шли ни в какое сравнение со словами сидящего рядом с ним невозмутимого денди.

— Неужели, — продолжал тот, — тебе ничего не известно о работе, которую выполнял твой отец?

— Если ты знаешь моего отца, то знаешь и то, что он — скотовод с Вайдемоса. Это его работа.

Джоунти улыбнулся:

— Конечно, ты вовсе не обязан доверять мне, хоть я и рисковал из-за тебя своей жизнью. Но мне уже ясно, что ты скажешь. Я знаю гораздо больше. Мне, например, известно, что твой отец участвовал в заговоре против Тирании.

— Я возражаю, — раздраженно запротестовал Байрон. — Услуга, которую ты оказал мне этой ночью, не даёт тебе права делать подобные умозаключения о моём отце.

— Ты глуп, дружок, и мы даром теряем время. Я знаю, что говорю. Тирания арестовала твоего отца, и он может умереть.

— В это невозможно поверить, — Байрон привстал с кресла.

— Мне это доподлинно известно.

— Давай прекратим это, Джоунти. Я уже давно не верю в сказки, и поэтому…

— Продолжай, — голос Джоунти зазвучал насмешливо. — Как ты думаешь, зачем я рассказываю тебе всё это? Позволь напомнить, что только моя осведомленность, в которую ты не веришь, позволила мне предотвратить попытку убить тебя. Здравый смысл изменяет тебе, Фаррилл.

— Начни сначала и объясни мне всё подробно. Я слушаю тебя, — прошептал Байрон.

— Прекрасно. Уверен, что ты считаешь меня деревенским простачком из Королевства Космической Туманности, хотя на самом деле я прибыл с Веги.

— Я предполагал это по твоему акценту. Но данный факт не казался мне достойным внимания.

— Тем не менее это важно, друг мой. Я прибыл сюда, потому что, как и твой отец, не люблю Тиранию. Более пятидесяти лет Тираны угнетают наш народ. Это продолжается слишком долго.

— Я не интересуюсь политикой.

Джоунти возвысил голос:

— Поверь, я не принадлежу к числу эмиссаров, стремящихся вовлечь тебя в неприятности. Я только хочу, чтобы ты знал правду. Год назад они поймали меня так же, как сейчас — твоего отца. Но мне удалось сбежать и добраться до Земли, где, как мне казалось, я буду в безопасности, пока не придёт время вернуться. Вот то, что ты должен знать обо мне.

— Сэр, вы рассказали мне гораздо больше, чем я мог надеяться, — Байрон не смог скрыть неприязни к собеседнику. Претенциозные манеры Джоунти действовали ему на нервы.

— Понимаю. Но ты должен знать это, потому что именно благодаря всему, мною сказанному, я встретил твоего отца. Он работал со мной, или, вернее, я с ним. И при этом твой отец выступал не как знатный дворянин с планеты Нефелос. Ты понимаешь меня?

Байрон кивнул.

— Да.

— Не стоит дальше углубляться в это. У меня прекрасные источники информации, и я знаю, что он арестован. Это правда. Покушение на твою жизнь — лишь подтверждение тому.

— Это почему же?

— Могут ли Тираны, схватившие отца, оставить на свободе сына?

— Ты хочешь сказать, что Тираны поместили бомбу в мою комнату? Полный бред!

— Отнюдь не бред! Попытайся поставить себя на их место. Тираны управляют пятьюдесятью мирами. В их распоряжении имеются самые различные средства. Они опутали пространство паутиной, которую невозможно разорвать. Не удивлюсь, если та же паутина тянется и на расстоянии пятисот световых лет от Земли.

Байрон всё ещё переживал свой ночной кошмар. До его слуха доносился шум из коридоров. Он почти физически ощутил, как шелестит в его комнате счётчик, и возразил своему собеседнику:

— В этом нет никакого смысла. В конце недели я собираюсь возвращаться на Нефелос. Они не могут не знать этого. Почему же им понадобилось убивать меня именно здесь? Чтобы заполучить меня, Тиранам пришлось бы всего лишь немного подождать.

Собственная логика восхитила его.

Джоунти приблизился, и его дыхание коснулось виска Байрона.

— Твой отец популярен. Его смерть — Тираны отлично понимают это — может привести к самым пагубным последствиям, вплоть до массовых беспорядков. Возможен бунт, а ты, как новый Господин Вайдемоса, можешь возглавить его. Это не входит в их планы. Но если ты умрешь в каком-нибудь удаленном мире, это вполне удовлетворит их.

— Я не верю тебе! — Байрон всё ещё пытался сопротивляться.

— Ты заходишь слишком далеко, Фаррилл, — Джоунти расправил плечи. — Тебе не стоило бы полностью игнорировать услышанное. Твой отец, защищая тебя от действительности, сослужил тебе дурную службу. Думаю, ты не сумеешь оправдать его надежд. Ты просто не в состоянии ненавидеть Тиранию так, как ненавидит её он. Ты неспособен бороться с нею.

Байрон хмыкнул.

Джоунти продолжил:

— И всё же здесь, на Земле, ты находишься не случайно. Это тоже может служить объяснением, почему Тираны хотят убить тебя.

— Всё это ужасно напоминает дешевую мелодраму.

— Да ну? Что ж, пусть так. Если ты не хочешь посмотреть правде в глаза, то позже будешь вынужден сделать это. Будут и другие попытки покушения на твою жизнь. Причём какая-нибудь из них может оказаться удачной. С сегодняшней ночи ты — мертвец, Фаррилл.

Байрон моргнул:

— Постой! А тебе-то какое до этого дело?

— Я патриот. Я мечтаю увидеть моё Королевство свободным. Я мечтаю о временах, когда его народ сам изберёт себе правительство.

— Стоп! В чём твоя ЛИЧНАЯ заинтересованность? Я не верю в абстрактный идеализм, особенно если его проповедуешь ты. Прости, если я обидел тебя.

Последние слова прозвучали с откровенной издевкой.

Джоунти вновь присел и, как бы не замечая иронии, продолжил:

— Мои земли конфискованы. Всё, что оставил мне в наследство мой отец, а ему — его отец, отобрали. Как ты думаешь, это достаточно серьёзная причина для того, чтобы мечтать о революции? Лидером восстания должен был стать твой отец. И ты предашь его?!

— Я? Но мне всего двадцать три года, и я ничего об этом не знаю. Поищи лучше кого-нибудь другого.

— Найти другого несложно, но он не будет сыном твоего отца. Если твоего отца убьют, то Господином Вайдемоса станешь ты, и поэтому мне нужен именно ты, даже если бы тебе было всего двенадцать лет и ты был бы полным идиотом! Ты мне нужен по той причине, по которой Тираны стремятся избавиться от тебя. И если ты не послушаешь меня, то угодишь им в лапы. Ведь бомба в твоей комнате БЫЛА! её подложили, чтобы убить тебя. Кто, кроме них, мог бы желать твоей смерти?

Джоунти замолчал в ожидании ответа.

— Никто, — прошептал Байрон. — Никто из тех, кого я знаю, не мог хотеть убить меня. Значит, всё, что ты сказал о моём отце, — правда!

— Правда. Рассматривай это как объявление войны.

— Ты считаешь, что так будет лучше? Думаешь, благодарные народы когда-нибудь воздвигнут мне памятник? Один против ядерной заразы, находящейся на расстоянии десятков тысяч миль отсюда! — Его голос окреп. — Думаешь, это осчастливит меня?

Джоунти выждал, но Байрон ничего не собирался прибавлять к сказанному.

— И что же ты намерен делать? — спросил Джоунти наконец.

— Намерен отправиться домой.

— Ты так ничего и не понял!

— Повторяю, я намерен отправиться домой. Чего ты хочешь от меня? Если отец ещё жив, я постараюсь освободить его. А если он умер, я… я…

— Успокойся! — резко оборвал его Джоунти. — Ты рассуждаешь как младенец. Тебе не удастся вернуться на Нефелос.

Ты не понимаешь этого? С кем я разговариваю — с сопляком или с юношей, знакомым со здравым смыслом?

— И что же ты предлагаешь? — тихо спросил Байрон.

— Знаком ли ты с Правителем Родии?

— Лучшим другом Тиранов? Я знаю его. Любой житель Королевства знает его. Хенрик V, Правитель Родии.

— Встречал ли ты его когда-нибудь?

— Нет.

— Именно на этом и строится мой план. Ты не знаешь этого человека, Фаррилл. Это настоящий дьявол. Но если Тираны конфискуют Вайдемос, как это случилось с моими владениями, им завладеет не кто иной, как Хенрик.

— Почему?

— Потому что Хенрик имеет определённое влияние на Тиранов. И это может помочь нам.

— Не вижу, как именно. Скорее он передаст меня в их руки.

— Да, это в его духе. Но у тебя есть шанс избежать подобного финала. Помни, титул, который ты носишь, важен и почетен, но он не сможет служить тебе защитой. В любом заговоре бывает вождь, который ведёт за собой всех. Твоё имя привлечёт на твою сторону людей, но тебе понадобятся деньги, чтобы удержать их. У тебя нет времени раздумывать. Оно прошло в тот момент, когда в твоей комнате оказалась бомба. Теперь наступила пора действий. Я могу дать тебе рекомендательное письмо Хенрику с Родии.

— Ты так близко знаком с ним?

— Никогда не делай поспешных выводов. Однажды, во главе посольства, я побывал при дворе Хенрика. Он наверняка не сможет вспомнить меня, но самолюбие не позволит показать этого. Таким образом, ты будешь представлен ему. Письмо я дам тебе завтра утром. В полдень на Родию отправится корабль. Твой билет — у меня. Я отправлюсь туда же, но другим маршрутом. Отбрось сомнения. Ты сможешь справиться с этим.

— Но защита диплома…

— Пустая формальность. Это так важно для тебя?

— Уже нет.

— У тебя есть деньги?

— Да, достаточно.

— Отлично. Это лучше, чем если бы их было слишком много. — Речь Джоунти стала торопливой. — Фаррилл!

— Что?

— Возвращайся к остальным. Никому не сообщай о своем отъезде. Пусть поступки говорят сами за себя.

Байрон задумчиво кивнул. Где-то далеко в сознании промелькнула мысль, что его миссия обречена на провал и он не сможет спасти отца от гибели. Он не подготовлен к тому, что должно случиться. Ему слишком мало известно. Он может попасть в западню.

Но теперь, когда он знал правду, или, по крайней мере, большую её часть,об участии отца в заговоре — ему был крайне нужен один документ, хранящийся в архивах здесь, на Земле. Однако у него не было времени, чтобы искать документ. Не было времени спасти отца. Не было даже времени жить.

— Я сделаю всё, как ты сказал, Джоунти.

Сандер Джоунти взглянул на него, и в его взгляде не было восхищения. Затем он сделал несколько шагов в сторону окна. Перед ним сверкнули огни ночного города. На горизонте виделись голубые вспышки — память прошедших войн.

Несколько секунд Джоунти всматривался в небо. Прошло более пятидесяти лет с тех пор, как Тирания положила конец мирному существованию его страны, разделив её на два лагеря. Сейчас между ними пролегла пропасть. Однако всякая сила порождает ещё большую силу. Действия Тиранов вызывали сопротивление. Организовать это сопротивление было длительным и сложным делом. Что ж, он засиделся на Земле. Пришла пора возвращаться. Там, дома, остались те, кто должен сейчас связаться с ним.

Он поспешил в свою комнату.

Войдя в комнату, Сандер сразу же уловил сигнал. Этот сигнал не могли засечь никакие локаторы, поэтому он не боялся. Звук шёл к нему через гиперпространство, и источник его находился на расстоянии полутора тысяч световых лет от Земли.

Приёмопередающим устройством был он сам, его нервная система, его мозг. Он уловил повторяющийся через равномерные промежутки сигнал.

— …вызов… вызов… вызов… вызов… вызов…

Передать сигнал было несколько сложнее, чем принять его. Для этого требовалось полное сосредоточение. Помощь в этом могла оказать пуговица, которую он сейчас сжимал в кулаке. Она усиливала подаваемые мысленные сигналы.

— Я здесь!

Необходимости представляться не было.

Сигнал вызова плавно перешёл в связную речь.

— Приветствуем вас, сэр. Захват Вайдемоса произошёл. Хотя, конечно, эта новость ещё не стала достоянием общественности.

— Меня это не удивляет. Кто-нибудь ещё замешан в этом?

— Нет, сэр. Господин Вайдемоса не сделал ни одного заявления. Сильный и преданный человек!

— Да. Но нужно нечто большее, чем просто сила и преданность. Немного осмотрительности никому не помешает. Ладно, неважно! Я говорил с его сыном, новым Господином, который уже оказался лицом к лицу со смертью. Он может быть нам полезен.

— Можно узнать, каким образом, сэр?

— Время покажет. Завтра он отправится на встречу с Хенриком с Родии.

— С Хенриком?! Юноша подвергает себя большому риску! Знает ли он о случившемся?

— Я сказал ему столько, сколько мог, — перебил говорящего Джоунти. — Пока мы не можем сказать ему большего. Пока он только человек, который рискует, — как, впрочем, и любой другой. Мы только используем его. Больше не вызывай меня на связь, поскольку я покидаю Землю.

И, не попрощавшись, Джоунти оборвал сеанс связи.

Он тщательно обдумал события сегодняшнего дня и особенно ночи, мысленно взвешивая каждое из них. Губы его растянулись в усмешке. Всё складывалось превосходно; комедии было положено отличное начало.

Не оставалось НИКАКОЙ возможности для случайности.

Глава 3

О ЧАСАХ И СЛУЧАЙНОСТЯХ

Первый час после взлета космического корабля, пожалуй, наиболее прозаичен для его пассажиров. Ими властно овладело состояние невесомости, подобно тому, как стремительный горный поток увлекает за собой поваленное дерево.

Конечно, полёт связан не только с неудобствами: о вашем багаже позаботятся; протолкнувшись сквозь толпу желающих подобно вам улететь этим же рейсом, вы займете предназначенный вам отсек; затем наступит тишина, какая всегда воцаряется перед взлетом. В каждом отсеке вспыхнут красными буквами надписи на табло: «Пристегнуть ремни… Пристегнуть ремни…»

По коридорам промчатся стюардессы; постучав во все двери, они с очаровательной улыбкой напомнят вам: «Прошу прощения. Пристегнитесь, пожалуйста».

Затем внезапно взревут двигатели. Вас отбросит в кресле назад, потом вперёд, и так будет происходить всё время, пока корабль не наберёт скорость. Тот, кто переживёт эти минуты, может быть уверен, что «космическая болезнь» ему не угрожает.

В первые три часа полёта кают-компания была закрыта для пассажиров, что оказалось неприятным сюрпризом не только для постоянных посетителей планетария (иными словами, для тех, кто ещё не бывал в космосе), но и для более опытных путешественников.

Обозрение Земли из космоса, помимо всего остального, являлось одной из обязательных «традиций» туристов.

Кают-компания представляла собой прозрачную сферу, находящуюся на носу корабля. Сейчас она была переполнена людьми. Прижатые к стеклу лица были устремлены в одну точку — они не сводили глаз с удаляющейся от них Земли.

Земля находилась как раз под ними: гигантский оранжево-бело-голубой шар. Она была ярко освещена солнцем; чётко просматривались континенты, испещренные зелеными прожилками и оранжевыми пятнами пустынь. Синели моря и океаны; в месте соединения их с горизонтом они были почти чёрными. А вокруг Земли в действительно чёрном небе сияли звёзды. Они манили и притягивали к себе тех, кто смотрел на них.

Внезапно ночная тень наползла на земной шар, и огромная планета скрылась во тьме.

Скрылась во мраке больная, непригодная к жизни Земля. Сквозь тень едва виднелись радиоактивные вспышки — память о тех временах, когда взрывами ядерных бомб было уничтожено целое поколение; о временах, когда ещё только создавалось защитное силовое поле. С тех пор прошло много времени; ни один мир не смог бы теперь совершить подобное самоубийство.

Никто из пассажиров корабля не сводил с Земли глаз до тех пор, пока она не стала крошечной светящейся точкой, а потом и вовсе скрылась из виду.

Среди зрителей находился и Байрон Фаррилл. Он сидел в центральном ряду, положив руки на подлокотники; взгляд его был блуждающим и задумчивым. Не так хотел он расставаться с Землей. Этот способ был плохим, неправильным. Неправильными были космический корабль и пункт назначения.

Рукой он машинально провёл по щеке и обнаружил, что забыл сегодня побриться. Ничего, он сможет сделать это, вернувшись в свой отсек. Байрон колебался — стоит ли уходить к себе. Здесь всё-таки были люди. В своем отсеке он будет один.

А может, именно поэтому и нужно уходить?

У него возникло неведомое ранее ощущение, что он — дичь, и на него ведётся охота. Новое ощущение оказалось не из приятных.

Похоже, в этом мире у него не осталось друзей. Они исчезли в тот самый момент, когда двадцать четыре часа назад он был разбужен телефонным звонком.

Даже в общежитии он мгновенно стал чужаком. Старина Эсбек, дождавшись его после беседы с Джоунти, был как никогда сух и официален.

— Мистер Фаррилл, я хотел бы переговорить с вами. Случившееся не более чем несчастный случай. Я не могу найти этому разумного объяснения. Возможно, у вас есть какие-нибудь соображения на этот счёт?

— Нет! — чуть было не закричал Байрон. — Никаких! Могу ли я вернуться в свою комнату и забрать личные вещи?

— Это будет возможно лишь утром. Сейчас в комнате устанавливают специальное оборудование. Первые замеры показали, что уровень радиоактивности не превышает допустимого предела. Вам повезло. Всё могло обернуться гораздо хуже.

— Да-да, разумеется, но я, с вашего позволения, хотел бы отдохнуть.

— Вы можете до утра воспользоваться моей комнатой, а потом мы могли бы на оставшиеся дни переселить вас. Хммм… Кстати, мистер Фаррилл, мне кажется, что причина кроется в другом.

Он принял заговорщицкий вид. Голос его понизился до шёпота.

— В чём же? — осторожно спросил Байрон.

— Знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы вас проучить?

— Проучить меня ТАКИМ ОБРАЗОМ? Конечно, нет.

— Каковы в таком случае ваши планы? Авторитету школы, несомненно, повредит огласка происшедшего с вами инцидента.

На слове «инцидент» он сделал ударение. Байрон раздраженно ответил:

— Я понимаю вас. Не беспокойтесь. Мне не нужен ни следователь, ни полиция. Скоро я собираюсь покинуть Землю, и мне не хотелось бы нарушать свои планы. Я никуда не буду жаловаться. Ведь главное, что я всё ещё жив!

Эсбек с нескрываемым облегчением вздохнул. Именно этого они и хотели! Никаких неприятностей. Инцидент был как бы забыт.

Байрон попал в свою комнату только в семь часов утра. Там было тихо. Бомба отсутствовала, счётчик — тоже. Наверное, Эсбек забрал их и утопил в озере. Улики уничтожены. И свет, и видеофон вновь работали. Лишь дверь с выломанным замком напоминала о случившемся.

Ему предоставили другую комнату. Там, приняв меры предосторожности, Байрон вызвал по телефону воздушное такси. Он полагал, что его никто не видит. Пусть себе решают загадку, как он исчез!

В аэропорту он встретил Джоунти, и тот подал знак. Они делали вид, что не знакомы друг с другом, но Джоунти успел незаметно передать Байрону маленький чёрный шарик, оказавшийся персональной капсулой, и билет до Родии.

Байрон несколько мгновений рассматривал капсулу. На ней не было никакой пломбы. Позже, в комнате, он прочел послание. Это было коротенькое рекомендательное письмо, не более того.

Мысли юноши задержались на особе Сандера Джоунти. До появления того в комнате Байрона в роковую минуту они были едва знакомы. Байрон знал его имя, они обменивались кивками при встрече — вот и всё. Джоунти не нравился ему, его безукоризненные манеры, холодность и вычурная одежда раздражали Фаррилла. Но это не имело ничего общего с происходящими сейчас событиями.

Байрон почти физически ощутил присутствие Джоунти. Этот человек — мастер создавать ситуации. Он знал, что будет делать сам, знал, что будет делать Байрон, мог заставить Байрона делать всё, что сочтет нужным. И вот Байрон один и чувствует себя как никогда маленьким, беспомощным и испуганным.

Он пытался переключиться на мысли об отце. Но это не помогло.

— Мистер Мэлейн!

Имя повторили два или три раза, прежде чем Байрон сообразил, что именно это имя стояло на переданном ему Джоунти билете. Его вымышленное имя. На это имя была забронирована каюта для него.

— Я Мэлейн. В чём дело?

Голос обращающегося к нему человека в форме члена экипажа был лишен каких бы то ни было эмоций.

— Должен сообщить вам, что номер вашей каюты изменён и что ваш багаж уже перенесён. Вот ваш новый ключ. Надеюсь, это не слишком расстроит вас.

— Что это значит? — Байрон так резко поднялся с кресла, что несколько пассажиров по соседству устремили на него удивлённые взгляды. — С чем это связано?

Гнев овладел им. Его чуть не убили; потом вынудили покинуть Землю, подобно преступнику; он направлялся туда-не-знаю-куда, чтобы делать там то-не-знаю-что; а теперь им ещё вздумалось гонять его взад-вперёд по кораблю. Это был предел.

— Мне нужен капитан, — заявил он.

— Пожалуйста, как вам угодно. — И после коротких переговоров по крошечной рации: — Вас вызовут. Ждите.

Капитан Хирм Горделл был маленьким крепышом. Он подчеркнуто уважительно принял возмущенного пассажира.

— Мистер Мэлейн, — зачастил он, — очень жаль, что пришлось побеспокоить вас.

Капитан ослепительно улыбнулся.

— Очень сожалею, — сказал Байрон, — но, насколько мне известно, если каюта забронирована, то никто, и даже вы, сэр, не имеете права выселить меня из неё.

— Простите, мистер Мэлейн! Но поймите, это совершенно вынужденная мера! В последнюю минуту на борт прибыла одна важная персона и попросила разместить её поближе к гравитационному центру судна. У этого человека больное сердце, и он не в силах перенести высокий гравитационный порог. У нас не было выбора.

— Но почему вы остановились на мне?

— Ну, кто-то ведь должен был… Вы путешествуете в одиночестве, вы молоды, вам не страшна гравитация. — Его глаза оценивающе скользнули по атлетической фигуре собеседника. — Более того, я уверен, что ваша новая каюта покажется вам куда более привлекательной, чем старая. Вы совершенно ничего не потеряете. Совершенно!

Капитан шагнул в сторону Байрона.

— Позвольте мне лично показать вам ваши новые апартаменты!

Спорить Байрону не хотелось. Доводы капитана выглядели убедительно.

Они вышли из капитанской рубки. По дороге капитан спросил:

— Вы не могли бы составить мне компанию за ужином завтра вечером? К этому времени мы уже совершим наш первый Прыжок.

— Благодарю. Весьма польщен, — ответил Байрон.

Странно, подумал он. Наверняка капитан хочет проследить за ним, но слишком уж рьяно он берётся за дело!

Длинный стол капитана занимал целую стену в салоне. Байрон, единственный из сидящих за столом, был без галстука; он занимал место в центре. Перед ним находилась табличка с указанием его имени. Ошибки не было — слуги капитана были отлично вышколены.

Байрон не страдал излишней скромностью. Он — сын Господина Вайдемоса, и этим всё сказано. Но здесь он являлся Байроном Мэлейном, простым смертным, и должен был делать вид, что потрясен и восхищен.

Капитан оказался совершенно прав, говоря, что его новое жилище значительно лучше старого. Прежняя комната была обычной каютой второго класса, новые же апартаменты состояли из двух комнат. Здесь имелась и ванная комната, оборудованная всем на свете, вплоть до воздушного полотенца.

Теперь он находился рядом с «офицерским отсеком» и повсюду натыкался на людей в форме. Завтрак подали ему в каюту на серебряном подносе. Перед обедом внезапно появился парикмахер и предложил свои услуги. Вероятно, так и должно быть, если путешествовать в каюте «люкс», но для Байрона Мэлейна подобные излишества были слишком шикарными.

Перед появлением парикмахера Байрон как раз вернулся с прогулки по кораблю. Он сделал для себя неожиданное открытие. Гуляя, он наткнулся на свою прежнюю каюту — 140 Д — и вдруг обнаружил, что в кармане всё ещё лежит ключ от неё.

Он остановился, чтобы прикурить сигарету, надеясь втайне, что нынешний жилец этой каюты по какой-нибудь надобности выйдет в коридор. Подождав немного, он нажал кнопку светового звонка на двери. Никто не откликнулся.

Тогда Байрон достал из кармана ключ — на вид простую алюминиевую пластинку — и вставил его в замок. Фотоэлемент сработал, и дверь отворилась. Он шагнул внутрь.

Дверь за его спиной бесшумно закрылась. Он сразу же понял одну вещь. Его старая каюта пустовала. Не было никакой важной персоны с больным сердцем. Постель на кровати выглядела новенькой; нигде никаких следов пребывания кого бы то ни было.

Так что роскошь, в которой его поселили, была лишь предлогом, чтобы заставить его покинуть прежнюю каюту. Они не хотели, чтобы он оставался здесь. Почему? Что их интересовало: комната или он сам?

И вот он сидел за капитанским столом, а в голове у него роились неразрешенные вопросы.

Вошёл капитан; все, включая Байрона, встали ему навстречу. Капитан прошёл вдоль стола и занял своё место.

ЗАЧЕМ они переселили его?

На корабле играла музыка; стена, разделяющая салон и кают-компанию, была раздвинута. Мягко светился оранжево-красный свет. Салон был полон народу.

Капитан оглядел сидящих за столом и обратился к Байрону:

— Добрый вечер, мистер Мэлейн. Как вам понравилась ваша новая каюта?

— Она прекрасна, даже слишком. Самое лучшее, что я видел в своей жизни. — Байрон произнес тираду невыразительным голосом и заметил, что капитан бросил на него пристальный взгляд.

Подали десерт, и почти одновременно погас свет. Глазам пассажиров открылась великолепная картина. Они увидели Млечный Путь — захватывающее зрелище сияющей диагональной дороги среди звёзд.

Разговоры стихли. Заскрипели отодвигаемые стулья, и все головы обратились лицом к звёздам. Что-то мягко шептала музыка.

Над головами зазвучал голос:

— Леди и джентльмены! Мы готовы к нашему первому Прыжку. Большинство из вас, я думаю, знают хотя бы теоретически, что такое Прыжок. Многие здесь — кажется, больше половины — ещё никогда не ощущали его. Именно к ним мне и хотелось бы обратиться.

Прыжок — это именно то, что заложено в слове, его обозначающем. В цепи «время — пространство» невозможно двигаться со скоростью, превышающей скорость света. Это простейший закон, открытый в глубокой древности великим Эйнштейном. Но даже при скорости света понадобится много лет, чтобы добраться до звёзд.

Теперь давайте отвлечемся от связи «время — пространство» и перейдём к мало известному понятию «гиперпространство», где время и расстояние не имеют различий. В этом «пространстве без пространства», как его иногда называют, таятся гигантские накопления энергии, и наука научилась переносить часть её в определённую точку обыкновенного пространства. Эта энергия такова, что даёт возможность преодолевать большие расстояния в нулевой отрезок времени. Это тот самый Прыжок, который делает возможным межзвёздные путешествия.

Мы с вами совершим Прыжок через десять минут. Вас предупредят об этом. Вы ощутите не более чем секундный дискомфорт, но, надеюсь, при этом все будут сохранять спокойствие. Благодарю за внимание.

На корабле погасли все огни, и только звёзды за окнами ярко сияли во тьме.

Казалось, время тянется бесконечно. Внезапно вновь зазвучал тот же голос:

— Через одну минуту мы с вами совершим Прыжок. Пятьдесят… сорок… тридцать… двадцать… десять… пять… четыре… три… два… один…

Мир на мгновение перестал существовать. Будто бомба, взорвавшись внутри каждого пассажира, разворотила их сознание и тело.

В это же самое мгновение, за долю секунды, была преодолена тысяча световых лет, и корабль, находившийся раньше на краю Солнечной системы, мчался теперь в глубинах межзвёздного пространства.

Кто-то неподалеку от Байрона воскликнул:

— Взгляните на звёзды!

Жизнь вернулась к обитателям большой комнаты, и за столом прошелестело:

— Звёзды! Смотрите!

Вид звёзд был теперь совершенно иным. Центр великой Галактики, удаленный от Земли на триста тысяч световых лет, сейчас приблизился, и звёзд стало меньше. Они были разбросаны в чёрном пространстве, излучая при этом холодный свет.

Байрон, сам того не желая, вспомнил вдруг сентиментальное стихотворение, написанное им в восемнадцатилетнем возрасте под воздействием своего первого космического полёта; он тогда направлялся на ту самую Землю, которую покинул сейчас столь поспешно. Губы его беззвучно зашевелились:

Вновь зажегся свет, и Байрон очнулся. Он по-прежнему находился в салоне космического корабля, и сидящие с ним за одним столом люди разговаривали на самые прозаические темы.

Он взглянул на часы и долго не мог отвести от них взгляда. Эти часы он оставлял ночью в ванной; они уцелели после происшествия с бомбой, и с тех пор он неоднократно смотрел на них. Неужели он мог не заметить то, что они пытались сказать ему?

Стекло на них было БЕЛЫМ, а не голубым. ОНО БЫЛО БЕЛЫМ!

События этой ночи внезапно стали на свои места. Удивительно, как один факт способен перевернуть отношение к происходящему!

Он резко встал, бормоча себе под нос слова извинения. Покинуть стол до ухода капитана было нарушением этикета, но его это мало волновало сейчас.

Он спешил в свою комнату, перескакивая через несколько ступенек, впопыхах забыв, что можно воспользоваться лифтом. Он влетел в каюту и первым делом осмотрел ванную и встроенный туалет. Он не очень надеялся поймать кого-либо. То, что они могли сделать, они уже давно сделали.

Байрон тщательно исследовал свой багаж. Отличная работа! Не оставляя никаких следов, они похитили его документы, пачку писем от отца, даже капсулу с письмом к Хенрику с Родии.

Так вот зачем им понадобилось переселять его! Их не интересовала ни старая, ни новая комната; им был важен сам процесс перемещения. В их распоряжении оказалось около часа времени, чтобы рыться в его багаже и совершить то, что они совершили.

Байрон ничком упал на кровать и постарался сосредоточиться. Отличная поездка! Спланированно ВСЁ без исключения! Если бы не часы, он даже не смог бы догадаться о том, как прочны сети, которые сплела в космосе Тирания.

Раздался звонок в дверь.

— Войдите, — сказал Байрон:.

Это был стюард, который вежливо сказал:

— Капитан хотел бы узнать, не может ли он чем-нибудь помочь вам. Вы выглядели не вполне здоровым, когда вставали из-за стола.

— У меня всё в порядке, — ответил Байрон.

Какова слежка! Он понял, что ему не оставили выбора и что корабль неуклонно везёт его к гибели.

Глава 4

СВОБОДЕН?

Сандер Джоунти холодно встретил взгляд собеседника.

— Говоришь, что-то пропало?

Ризетт провёл рукой по щеке.

— ЧТО-ТО пропало. Не знаю, что именно. Думаю, это тот документ, который нам нужен. Мы знаем о нём одно: он датируется две тысячи пятнадцатым годом по примитивному земному календарю и что он представляет опасность.

— Можем ли мы быть уверены, что пропавший документ — то, что нам нужно?

— Вполне. Он охраняется по приказу правительства Земли.

— Ерунда. Земляне охраняют любой документ, связанный с догалактическим периодом. Это одна из их идиотских традиций.

— Но этот документ — особый случай. Ведь он похищен, а они продолжают охранять пустую папку.

— Представляю их лица, когда они обнаружат пропажу своей жалкой реликвии! Хотя мне и не нравится, что документ у молодого Фаррилла. Я надеялся, что после обыска он окажется в твоих руках.

— У мальчишки документа нет, — улыбнулся его собеседник.

— Откуда тебе это известно?

— Потому что документ похищен более двадцати лет назад.

— Что?!

— Его никто не видел более двух десятилетий.

— Ложь. Повелитель узнал о нём всего шесть месяцев назад.

— Тогда девятнадцать с половиной лет назад его похитил кто-нибудь другой.

Джоунти на мгновение задумался, потом сказал:

— Ладно, это неважно.

— Почему же?

— Я давно нахожусь на Земле. И если до моего прибытия сюда я ещё мог поверить, что на Земле способна храниться какая-нибудь серьёзная информация, то сейчас очень в этом сомневаюсь. Ну, посуди сам: когда Земля была единственной населённой планетой Галактики, она имела лишь примитивное вооружение. Самое серьёзное оружие, которым располагали земляне, — малоэффективные атомные бомбы, и они не смогли даже от них создать элементарной защиты. — Он указал рукой на горизонт, где то и дело возникали голубые радиоактивные вспышки.

Затем Джоунти продолжил:

— Всё это я понял, только прибыв сюда. Странно было бы предположить, что можно научиться чему-нибудь полезному у общества с таким уровнем военного развития. Здесь загублено искусство, загублена наука, а жители Земли упорствуют в поддержании культа примитивизма, оставшегося с прежних времен.

Ризетт возразил:

— Но наш Властитель был мудрым человеком. И он особенно подчеркивал, что этот документ наиболее опасен из всех, известных ему. Вспомни, что он говорил: «Это повлечёт гибель Тирании и гибель всех нас, и оно же пробудит к жизни всю Галактику».

— Властитель, как и все смертные, мог ошибаться.

— И всё же, сэр, пока что даже мы не знаем содержания этого документа. Возможно, в нём содержатся чьи-то неопубликованные исследования. Или документ имеет отношение к оружию, которое земляне вовсе не считают оружием, потому что с первого взгляда оно таковым не кажется…

— Чепуха. Ты человек военный и, конечно, лучше в этом разбираешься. Но если на свете и есть какая-нибудь наука, которая постоянно прогрессирует, то это лишь военная технология. Никакое потенциальное оружие не могло быть не выявлено за десять тысяч лет. Думаю, Ризетт, что нам пора возвращаться на Лингану.

Ризетт пожал плечами. Он не был убеждён в правоте собеседника. Джоунти и сам до конца не верил в то, что говорил. Плохо дело! Любой житель Галактики мог сейчас обладать этим проклятым документом.

А если он у Тиранов?! Нет, лучше уж пусть это будет Властитель. Потому что документ мог попасть к человеку типа Аратапа! Аратап! Единственный после Властителя человек, чьи поступки невозможно предсказать; наиболее опасный из всех Тиранов.

Саймок Аратап — коротышка с круглыми маленькими глазками. Его предками были путешественники, покинувшие когда-то свои неуютные миры и отправившиеся на поиски лучшей жизни к планетам Королевства Космической Туманности.

Его отец возглавлял целую эскадру небольших космических кораблей. На своем долгом пути эти корабли ломались, возрождались и вновь попадали в крушения; иногда они терпели поражение от нападавших на них больших и мощных линкоров.

Миры Королевства Космической Туманности были устроены на старый лад, но Тираны быстро переделали их. Благодаря силе и скорости своих кораблей им удалось подавить соседние королевства одно за другим, оставшиеся просто-напросто перешли на сторону более сильных Тиранов. Каждому хотелось сохранить хотя бы ощущение безопасности, а не дрожать в ожидании, когда наступит его очередь.

Но всё это происходило пятьюдесятью годами раньше. Сейчас Королевства Космической Туманности были полностью оккупированы и превратились в вассалов. Миры не стоят ломаного гроша, думал иногда Аратап, а цена человеческой жизни ещё ниже.

Он смотрел на стоящего перед ним юношу. Это был почти мальчик. Высокий, широкоплечий; привлекательное лицо, обрамленное коротко подстриженными волосами. В определённом смысле Аратапу было жаль его. Парень был явно напуган.

Сам Байрон не назвал бы обуревающее его чувство страхом. Скорее он квалифицировал бы его как напряжение. Всю свою жизнь он считал Тиранов гигантами. Его сильный и суровый отец был, по рассказам других, робким и покорным в их присутствии.

Иногда они приезжали на Вайдемос, и отец снабжал их книгами с большей части планет Нефелоса. Бывало, отец сопровождал Тиранов в поездках. Они всегда сидели во главе стола; их обслуживали первыми, когда они говорили, все остальные разговоры вокруг стихали.

Ещё ребенком Байрон удивлялся, что эти невзрачные, маленькие люди способны так твёрдо и властно управлять, но зато он всегда понимал, что Тираны для его отца являются тем же, чем он сам является для своего скотника. Он научился почтительно говорить с ними и называть их «Ваше Превосходительство».

Байрон усвоил это так хорошо, что уже одно то, что он стоит лицом к лицу с одним из Тиранов, рождало в нём чувство, которое он именовал «напряжением».

Судно — он считал его своей тюрьмой — в один прекрасный день стало ею официально. Они в это время приближались к Родии. В дверь его каюты постучались и вошли двое крепких мужчин. За ними проследовал капитан, который обратился к нему невыразительным голосом:

— Байрон Фаррилл, вы арестованы по моему приказу, и вам придётся ответить на вопросы Представителя Великого Короля.

Представителем и был этот крошечный Тиран, сидящий сейчас перед Байроном и выглядевший скучно и неинтересно. «Великим Королем» являлся Хан Тирании, всё ещё живший в легендарном каменном дворце на главной планете Тирании.

Байрон оценивающе посмотрел на него. С этим коротышкой он справился бы без труда, но присутствие четырёх стражников — по два с каждой стороны — делало любую попытку нападения невозможной. Пятый охранник сидел позади Представителя.

Представитель обратился к Байрону со словами:

— Как тебе должно быть известно, — голос его был тонким и визгливым, — старый Господин Вайдемоса, твой отец, казнен за измену. — Взгляд его бегающих глаз сосредоточился на Байроне.

Байрон не шелохнулся. В его положении лучше не проявлять эмоций, решил он. Конечно, можно закричать на них, но от этого отец не оживёт. Он понимал, зачем ему сообщили о гибели отца, — хотят вывести из равновесия. Ну что ж, он не доставит им этого удовольствия.

Байрон лениво протянул:

— Я Байрон Мэлейн с Земли. Если необходимо удостоверить мою личность, я хотел бы связаться с Земным Консулом.

— Конечно-конечно, но, увы, мы сейчас находимся слишком далеко от Земли. Ты утверждаешь, что ты — Байрон Мэлейн с Земли. Но вот, — Аратап зашуршал лежащими перед ним бумагами, — письма, написанные Господином Вайдемоса своему сыну. Здесь же студенческий билет и зачетная книжка на имя Байрона Фаррилла. Всё это нашли в твоём багаже.

Байрон слегка опешил, но постарался не подать виду.

— В моём багаже кто-то рылся и подбросил всё это.

— Мы пока не в суде, мистер Фаррилл или Мэлейн. А для суда потребуются объяснения получше.

— Ещё раз повторяю: если всё это найдено в моём багаже, то бумаги подброшены туда нарочно.

Байрон слегка перевёл дух. Конечно, его заявление звучит глупо, и он отлично понимал это. Но Представитель перевёл разговор на другую тему. В руках он держал капсулу с письмом к Правителю Родии.

— А это рекомендательное письмо? Тоже не твоё?

— Нет, но принадлежит мне, — Байрон заранее решил ответить так, потому что знал — в письме не проставлено имя. — Это послание к Правителю…

Он сам оборвал себя. Любые объяснения в подобной ситуации были проявлением слабости, а Представитель к тому же усмехался. Или это ему только показалось?

Аратап не усмехался. Быстрым движением руки он поправил контактные линзы, затем вынул их из глаз и опустил в стакан с водой, стоящий перед ним на столе. Его опухшие веки были слегка влажными. Он сказал:

— И тебе это известно? Известно на Земле, в пяти сотнях световых лет отсюда? Об этом не слыхала даже наша собственная полиция здесь, на Родии.

— Полиция на Родии. Послание было написано на Земле.

— Вижу. Кто ты — агент? Или просто хочешь предупредить Хенрика о чём-то?

— Конечно, второе.

— Да ну? И почему же ты решил это сделать?

— Потому что рассчитывал получить особое вознаграждение.

Аратап улыбнулся.

— Вот теперь в твоих словах есть намек на правду. О чём же конкретно ты собирался ему рассказывать?

— Это я скажу только Правителю.

Вспышка гнева, но только на мгновение.

— Хорошо. Тиранов не волнует местная политика. Мы устроим тебе беседу с Правителем и, таким образом, внесём свой вклад в его безопасность. Мои люди соберут твой багаж, и ты можешь быть свободен. Уведите его!

Последние слова относились к охранникам. Аратап вновь надел контактные линзы, и глаза его тут же приняли более осмысленное выражение.

Обратившись к главному охраннику, он сказал:

— Думаю, мы не должны сводить глаз с юного Фаррилла.

Офицер коротко кивнул:

— Слушаюсь! Тем более что мне его история кажется довольно бессвязной.

— Разумеется. Но это даёт ему возможность выкрутиться. Юные глупцы, взявшие за образец поведение героев видеосериалов, легко попадаются. Конечно, он — сын экс-Господина.

— Вы уверены? Тогда уже одно это — серьёзное преступление.

— То есть вам кажется, что я ошибаюсь? Почему же?

— А что, если он послан отвлекать наше внимание от настоящего Байрона Фаррилла?

— Нет, я уверен в обратном. И потом, у нас есть фотографии.

— Чьи? Мальчишки?

— Сына Господина. Хочешь взглянуть?

— Конечно.

Аратап взял со стола пачку фотографий.

— Помимо этого, у меня есть нечто, что, безусловно, произведёт на вас впечатление. Думаю, с подобной штукой вы ещё не сталкивались. Она изобретена во внутренних мирах и внешне представляет собой обычный фотокуб, но если перевернуть его вверх ногами, автоматически происходит молекулярная реакция, и он становится полностью прозрачным. Славная вещица!

Фотокуб был обыкновенным стеклянным кубиком, ЧЕРНЫМ И ПРОЗРАЧНЫМ. Каждая грань его равнялась трем дюймам. Аратап повернул его, и стекло на мгновение помутнело, а потом, с необычной ясностью, с него вдруг улыбнулось приятное юношеское лицо.

— Раньше эта штука принадлежала экс-Господину, — заметил Аратап. — Что ты скажешь?

— Вне всяких сомнений, здесь изображен наш молодой приятель.

— Да. — Представитель Тирании задумчиво рассматривал кубик. — Знаешь, мне пришло в голову, что, используя тот же процесс, можно поместить в куб не одну, а шесть фотографий. Шесть связанных друг с другом фотографий, — и статический феномен станет динамическим, наполнив первый новым смыслом и содержанием. Более того, это может стать новым видом искусства!

В голосе его прозвучало нескрываемое торжество.

Но его молчаливый собеседник не обратил никакого внимания на идею Аратапа, и тому пришлось прервать свои творческие фантазии.

— Так ты видишь Фаррилла? — резко спросил Представитель.

— Так точно!

— Теперь ты должен встретиться с Хенриком.

— С Хенриком?

— Конечно. Для этого я и собираюсь освободить мальчика. Мне нужно получить ответы на некоторые вопросы. Зачем Фарриллу понадобился Хенрик? Что их связывает? Смерть Господина здесь ни при чем. Между ними была — должна быть — хорошо отлаженная тайная связь, и мы ещё не знаем, как именно она осуществлялась.

— Но Хенрик не может быть вовлечен в это! Даже если у него хватило бы смелости, то ума явно недостаточно.

— Согласен. Но именно из-за своего идиотизма он может служить орудием в их руках. Если так, то это станет нашей ахиллесовой пятой. Поэтому необходимо тщательно всё проверить.

Он вяло махнул рукой; собеседник отдал ему честь, щелкнул каблуками и вышел.

Аратап задумчиво крутил в руке фотокуб, созерцая, как чернота сменяется изображением. Жизнь во времена его отца была значительно проще. В завоевании чужой планеты крылось жестокое величие, тогда как в манипулировании ничего не понимающим парнишкой была только жестокость.

Но это было необходимо.

Глава 5

НЕ САМАЯ УДАЧНАЯ СИТУАЦИЯ

Люди заселили Родию не слишком давно — даже по сравнению с Центурионом или Сириусом. Планеты Арктура, например, были освоены более двухсот лет назад, когда первые космические корабли пересекли границы Туманности Лошадиной Головы в поисках пригодных для жизни планет. Лишь немногие из исследованных планет удовлетворяли условиям, необходимым для существования человеческого организма.

В Галактике насчитывается от одного до двух тысяч биллионов звёзд, являющихся источниками света и тепла. Среди них есть пятьсот биллионов планет, где уровень гравитации в одних случаях составляет 120 процентов земного, а в других не достигает и шестидесяти. Некоторые из них слишком жаркие, другие — слишком холодные. Атмосфера многих ядовита, потому что состоит преимущественно или полностью из неона, метана, аммония, хлоридов, даже силиконового тетрафлуорида. На некоторых планетах нет воды, другие состоят почти сплошь из океанов, наполненных сульфатодиоксидами. На третьих нет углерода.

Поэтому ни один из этих сотен тысяч миров не может быть обитаем. Жизнь сосредоточена всего лишь в четырёх миллионах миров, пригодных для существования.

О количестве заселённых миров идут постоянные споры. По данным «Галактического Альманаха», Родия была 1098-м миром, где поселились люди.

По иронии судьбы, Тирания, завоевавшая Родию, числилась 1099-й.

История повторяется. Период развития и экспансии в Транстуманном регионе ничем не отличался от аналогичного периода в других точках Галактики. Планетарные республики быстро добились успеха; у каждой из них было собственное правительство. Затем в их жизнь вторглась Тирания, и планеты оказались колонизированы, а после и вовсе растворились внутри сателлита. Так появилась маленькая «Империя».

Только на Родии сохранялась некоторая стабильность, и этому способствовала правящая династия Хенриадов. Хотя Тирания за каких-нибудь десять лет сумела расширить границы своей Империи на всю территорию Транстуманности, форма правления на Родии не изменилась. Она даже укрепилась. Хенриады были чрезвычайно популярны в народе, и Тиранам нужно было лишь уметь влиять на них.

Точнее, Правитель не обязательно происходил из чистых Хенриадов. Должность эта формально являлась выборной из числа членов наиболее влиятельного семейства планеты. Семейство Хенриадов устраивало Тиранов по ряду причин, и, не без их помощи, Хенрик (пятый по счёту) был избран Правителем.

С позиции Тирании это был полезный выбор.

В момент избрания Хенрик выглядел красивым и статным мужчиной; да и сейчас он всё ещё производил приятное впечатление. Его волосы слегка посеребрила седина, но брови оставались густыми и такими же чёрными, как и глаза его дочери.

Сейчас он смотрел на свою дочь, а она была взбешена и не скрывала этого. Высокая — всего на два дюйма ниже отца, при его росте не менее шести футов, — вспыльчивая девушка, темноволосая и темноглазая, чье лицо сейчас потемнело от гнева.

Она беспрестанно повторяла:

— Я не могу этого сделать! Я НЕ БУДУ этого делать!

Хенрик отвечал ей:

— Но, Арта, Арта, это же неразумно! Что я могу поделать? Разве в моём положении можно выбирать?

— Если бы мама была жива, она сумела бы найти выход из положения!

И девушка топнула ногой. Её полное имя — Артемида, королевское имя, которое в каждом поколении Хенриадов носила одна из женщин.

— Да-да, несомненно… Чёрт меня побери! У твоей матери был талант на эти вещи! Иногда мне кажется, что ты пошла только в неё и ничуть не похожа на меня! Но серьёзно, Арта, ты не оставила ему никакой надежды. Возможно, ты могла бы взглянуть на него более благосклонно?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… — Он сделал рукой неопределённый жест, затем положил руку ей на плечо, но она резким движением сбросила её.

— Я провела с ним вечер, — раздраженно ответила она, — и он попытался поцеловать меня. Это было омерзительно.

— Все целуются, дорогая моя. Конечно, поцелуи не значат сейчас того, что означали во времена твоей прабабки… Это лишь дань традициям. Молодая кровь, Арта, горячая кровь!..

— Молодая кровь… За последние пятнадцать лет молодая кровь в этом чудовище была разве что сразу после переливания. Он на четыре дюйма ниже меня, отец. Как я могу показаться на людях с пигмеем?

— Он — важная персона. Очень важная!

— Это не прибавляет ему в росте ни дюйма. Он кривоног, как все они, и у него дурно пахнет изо рта.

— Пахнет изо рта?

Артемида шмыгнула носом:

— Да, и не просто пахнет, а воняет. Это очень неприятный запах, мне он не нравится, и я сказала ему об этом.

До Хенрика с трудом дошёл смысле её последних слов. Он побледнел, а голос его понизился до шёпота:

— Ты сказала ему об этом? Ты считаешь, что высокопоставленная особа из Королевского Двора Тирании может иметь неприятное личное качество?

— Да! Как тебе известно, у меня есть орган, именуемый носом! И когда этот тип подошёл слишком близко, я зажала нос и толкнула его. Он шмякнулся на спину, размахивая своими кривульками…

Она пальцами показала, как именно было дело, но Хенрик этого не видел, так как в этот момент закрыл лицо руками.

На миг выглянув наружу, он жалобно спросил:

— Что же теперь будет? Как ты могла так поступить?!

— Не бойся! ЗНАЕШЬ, ЧТО ОН МНЕ ОТВЕТИЛ? Его слова переполнили чашу моего терпения. Я поняла, что не могу находиться рядом с мужчиной, который всего четырёх футов ростом.

— Но что же он сказал тебе?

— Он сказал, — отойди от видео, папа, — он сказал: «Ха! Смелая девушка! После этого она мне нравится ещё больше!», и двое слуг помогли ему подняться на ноги. Но больше он не пытался дышать мне в лицо!

Хенрик почесал в затылке, затем внезапно схватил Артемиду за руку:

— Ты могла бы выйти за него замуж! И не спорь! Во имя политической необходимости… Это было бы просто шуткой…

— Что значит «не спорь»? Какой такой шуткой?! Мне что, пришлось бы сложить пальцы левой руки в фигу, подписывая правой брачный контракт?!

— Нет-нет, что ты! — Хенрик был смущен. — Зачем же так? Арта, я просто удивляюсь твоему упрямству.

— Что ты имеешь в виду?

— Что имею в виду? Погоди, о чём это мы? Я не могу сосредоточиться, когда ты споришь со мной. Что я хотел сказать?

— Что-то о моём замужестве. Вспомнил?

— Ах да! Я хотел сказать, что к замужеству не стоит относиться слишком серьёзно.

— Как я понимаю, ты предлагаешь мне иметь любовников.

Хенрик покраснел и гневно взглянул на неё:

— Арта! Я всегда воспитывал тебя умной и рассудительной девочкой! Такой была твоя мать. Как ты можешь говорить подобные вещи? Стыд и срам!

— Но разве ты имел в виду не это?

— Мне можно так говорить. Я мужчина, зрелый мужчина! А девушка, подобная тебе, не должна бросаться такими словами.

— Но я уже бросилась ими, папочка, и слова назад не вернешь. Я ведь не имела в виду, что действительно буду иметь любовников. Я только сказала, что в принципе могу их иметь, если выйду замуж по соображениям государственной необходимости. — Она обняла себя руками за плечи. — Чем же я буду заниматься в свободное от любовников время? Этот карлик ведь всё-таки будет моим мужем, хотя подобная мысль может внушить исключительно брезгливость.

— Дорогая, он уже не молод… Тебе недолго придётся жить с ним.

— Твоё «недолго» может оказаться вечностью! Один час, проведённый с ним — уже слишком долго. Постой, отец, ведь всего пять минут назад ты рассказывал мне про его молодую кровь?! Помнишь?

Хенрик развел руками:

— Арта, этот человек один из ТИРАНИЙЦЕВ, и причём самых влиятельных. При дворе Хана он на хорошем счету.

— Хан может иметь о нём своё мнение. Возможно, он и сам воняет!

От ужаса Хенрик забыл закрыть рот. Автоматически он оглянулся через плечо. Потом осторожно сказал:

— Никогда больше не говори так… Никогда.

— Если ты ещё раз заведёшь разговор на эту тему, я повторю всё сначала! И потом, он уже трижды был женат! — Она подумала и уточнила: — Не Хан, а человек, за которого ты хочешь выдать меня замуж.

— Но ведь его жены умерли, — напомнил ей Хенрик. — Арта, их больше нет в живых! Как ты могла подумать, что я способен выдать свою дочь замуж за полигама? Мы заставим его предъявить соответствующие документы. Он женился на них последовательно, а не одновременно; сейчас все они умерли и лежат каждая в своей могиле.

— Это неудивительно. При таком муженьке…

— О боже, ну что мне с тобой делать? — Он попытался в последний раз переубедить её. — Арта, такова ценатого, чтобы быть одной из рода Хенриадов и дочерью Правителя.

— Я не просила, чтобы меня назначали Хенриадой и дочерью Правителя.

— Но судьба распорядилась именно так. Вся история Галактики, Арта, показывает, что бывают ситуации, когда интересы государства, интересы безопасности планеты, интересы народа важнее, чем…

— Чем то, что бедная девушка станет проституткой!

— Боже, как вульгарно! Когда-нибудь ты переменишь своё мнение.

— Отец, я скорее умру, чем сделаю это. Можешь мне поверить.

Правитель направился к ней. Его губы дрожали, и он не мог вымолвить ни слова. Дочь подбежала к нему, заливаясь слезами, и прижалась к его груди:

— Я не могу, папочка! Не могу! Не принуждай меня!

— Ты знаешь что произойдёт, если ты откажешься? Тиранийцы рассердятся, они сместят меня, заточат в тюрьму, а возможно, даже каз… — Он поперхнулся на последнем слове. — Случится большое несчастье, Арта. Сейчас наступили трудные времена. Господин Вайдемоса на прошлой неделе был схвачен и, я думаю, даже убит. Помнишь его, Арта? Он гостил у нас при дворе полгода назад. Большой человек с круглым лицом и глубоко посаженными глазами. Сперва ты даже боялась его.

— Я помню.

— Ну так теперь он мертв. Чья теперь очередь? Моя? Твой бедный отец должен стать следующим? Поверь, времена сейчас очень сложные, и то, что он гостил у нас при дворе, может навлечь на нас беду.

— Почему же обязательно беду? Ты ведь не связывался с ним?

— Конечно, нет! Но если мы огорчим Хана Тирании отказом вступить в брак с одним из его любимчиков, они могут подумать именно то, о чём ты спросила.

Хенрик помахал перед глазами рукой, отгоняя от себя кошмарную воображаемую картину.

— Я пойду в свою комнату, — продолжил он. — Отдохни. Когда немного вздремнёшь, начинаешь чувствовать себя лучше. Посмотрим… посмотрим… Во всяком случае нам обоим необходим отдых.

Артемида посмотрела на отца и вздохнула. Её лицо оставалось задумчивым, а на лбу пролегли глубокие морщинки.

Внезапно раздался звук чьих-то шагов, и она резко обернулась.

— В чём дело?

Тон был более резким, чем ей хотелось бы.

Это был Хенрик, его лицо побледнело от страха.

— Звонил майор Андрос.

— Из Внешней Охраны?

Хенрик сумел только кивнуть.

Артемида вскрикнула:

— Уверена, он не… — Она на миг замолчала, не решаясь высказать свои ужасные предположения и ожидая дальнейшего рассказа отца.

— Какой-то юноша настаивает на аудиенции. Я его не знаю. Зачем он здесь? Он прибыл с Земли! — Хенрик перевёл дыхание.

— Сядь, отец, — оборвала его Артемида, — и объясни мне, что случилось.

Она взяла его за руку, и Хенрик немного успокоился.

— Я в растерянности, — продолжил он, — этот юноша пришёл сюда с рекомендательным письмом. Он говорит, что знает о плане покушения на мою жизнь. На МОЮ жизнь. И ОНИ велят мне выслушать его. — Он глуповато улыбнулся. — Народ любит меня. Никто не захочет убивать меня. Верно?

Хенрик внимательно посмотрел на дочь и расслабился, когда она ответила:

— Конечно, никто не собирается убивать тебя.

Тогда он вновь заговорил:

— Ты думаешь, это могут быть ОНИ?

— Кто?

— Тиранийцы. — Он понизил голос до еле слышного шёпота. — Совсем недавно здесь был Господин Вайдемоса, и вот он убит. — Хенрик внезапно закричал: — А сейчас они послали кого-то убить меня. Меня!..

Артемида встряхнула его с такой силой, что Правитель разом пришёл в себя.

— Отец! Сиди тихо! Ни слова! Слушай меня! Никто не собирается убивать тебя! Слышишь? Никто тебя не убьёт! Господин Вайдемоса был здесь шесть месяцев назад. Помнишь? Шесть месяцев назад! Думай!

— Так давно? — прошептал Правитель. — Да, да, кажется, именно так…

— Сейчас ты останешься здесь и отдохнешь. Ты слишком перенапрягся. Я сама взгляну на юношу и потом, если это безопасно, приведу его к тебе.

— Ты, Арта? Ты? Он не станет убивать женщину. Конечно, он не станет убивать женщину!..

Она вскочила и поцеловала отца в щеку.

— Будь осторожна, — пробормотал Хенрик, и глаза его устало закрылись.

Глава 6

НОСИТЕЛИ КОРОН

Возле одного из строений Дворца в нетерпении ждал Байрон Фаррилл. Впервые в жизни он чувствовал себя провинциалом.

Вайдемос-Холл, где он вырос, казался ему прекраснейшим местом на свете, и сейчас память вызвала к жизни картины его варварского блеска. При мысли об этом он непроизвольно вздрогнул.

Это место было совершенно другим.

Дворец основателей Родии явился кульминационной точкой династии Хенриадов, выраженной в камне: он был стройным и светлым. Прямые линии его легко и изящно взмывали ввысь, создавая эффект шпилей; и это походило на крещендо в музыке, пиком которого был Центральный Дворец. В нём отсутствовали привычные Байрону «ложные окна», такие популярные в украшении зданий у него на родине. Дворец состоял из конструкций, создававших некую геометрическую абстракцию, устремленную прямо в небо.

…Охранник из числа Тиранийцев ввел гостя во внутренние покои.

— Байрон Мэлейн? — уточнил находящийся там второй страж, и Байрон кивнул.

Перед ними остановился небольшой металлический вагончик, управляемый диамагнетическими силами. Байрону ещё никогда не приходилось видеть подобного, и он на мгновение задержался.

Вагончик, в котором поместились бы пять-шесть человек, раскачивался на ветру, и в его окнах отражалось прекрасное солнце Родии. К вагончику был подведен тонкий и на первый взгляд не очень прочный рельс, и Байрону показалось, что вагончик даже не касается его. Внезапно порыв ветра ударил по рельсу, но, вопреки ожиданиям, тот не сдвинулся с места, удерживаемый какой-то неведомой юноше силой.

— Входи, — нетерпеливо скомандовал стоящий за его спиной охранник, и Байрон вошёл в вагончик. Охранник последовал за ним.

Казалось, вагончик превратился в прозрачный пузырь. Он неощутимо для сидящих в нём людей двинулся вверх. Через секунду перед Байроном открылся прекрасный вид на весь комплекс зданий Дворца Основателей. Это было замечательное, величественное зрелище. Менее чем через две минуты они остановились: подъём был окончен.

Перед Байроном отворилась дверца, и он вышел. Дверца тут же закрылась вновь. В комнате, куда попал Байрон, никого не было, но это не успокоило Байрона: он не питал иллюзий относительно того, что с той самой ночи его действиями управляют другие.

Джоунти поместил его на борт космического корабля. Представитель Тирании отправил его сюда. И с каждым шагом он всё больше втягивался в водоворот непонятных ему событий.

Байрон прекрасно понимал, что расчёт Тиранийца был весьма тонок. Конечно, избавиться от него совсем несложно. Это можно было сделать ещё на корабле, и не один раз. Но Джоунти в чём-то прав: им невыгодно убивать его, чтобы не вызвать негативный резонанс. Хенрик — их марионетка, и они рассчитывали убрать Байрона руками Правителя Родии. Тогда Тиранийцы остались бы только сторонними наблюдателями.

Пальцы юноши непроизвольно сжались в кулаки. Он высок и силен, но совершенно безоружен. У людей, которые придут за ним, будут бластеры и огнеметы. Незаметно для самого себя он прижался к стене.

Слева от него раздался звук открываемой двери. Вошёл вооруженный человек в военной форме, за ним следовала девушка. Байрон немного расслабился. Всего лишь девушка! В другое время он не преминул бы рассмотреть её подробнее, но сейчас она была для него просто девушкой.

Вошедшие приблизились к Байрону, который не сводил глаз с бластера в руках мужчины.

Девушка повернулась к стражнику:

— Сначала с ним буду говорить я, лейтенант.

Затем она строго сдвинула брови и обратилась к Байрону:

— Ты и есть тот человек, который хочет предостеречь Правителя о покушении на его жизнь?

— Я уже сказал, что буду говорить только с самим Правителем, — ответил Байрон.

— Это невозможно. Если тебе есть что сказать, то скажи это мне. Если твои сведения окажутся правдивыми и полезными, тебя вознаградят.

— Тогда разреши поинтересоваться — кто ты? Откуда мне знать, имеешь ли ты право говорить от лица Правителя?

Казалось, девушка удивилась заданному ей вопросу.

— Я его дочь. И я собираюсь задавать вопросы, а не отвечать на них. Ты прибыл откуда-то извне Системы?

— Я с Земли, — Байрон подумал и добавил: — Ваша Светлость.

Обращение удовлетворило её.

— Где же она находится?

— Это маленькая планета в секторе Сириуса, Ваша Светлость.

— А как зовут тебя?

— Байрон Мэлейн, Ваша Светлость.

Она задумчиво смотрела на него:

— Значит, с Земли?.. А ты умеешь управлять космическим кораблем?

Байрон едва сдержал улыбку. Она проверяет его. Ей отлично известно, что космическая навигация является запрещённой наукой в мирах, контролируемых Тиранией.

— Да, Ваша Светлость, — ответил Байрон.

Раз они позволили ему так долго оставаться в живых, он мог позволить себе признаться в этом. На Земле космическая навигация запрещена не была, а за четыре года можно научиться многому.

— Очень хорошо, — сказала она. — Ну, а что ты хочешь рассказать?

Внезапно он решился. Он никогда не пошёл бы на такой шаг, будь здесь только охранник. Если эта девушка не лжет, и она действительно дочь Правителя, то может помочь ему.

— Ваша Светлость! Собственно, никакого покушения нет!

Девушка рассердилась. Она резко повернулась к своему спутнику:

— Теперь ваша очередь, лейтенант. Добейтесь от него правды!

Байрон отступил, ощутив холодное прикосновение бластера охранника, и торопливо произнес:

— Подождите, Ваша Светлость! Выслушайте меня! Это был для меня единственный способ увидеться с Правителем! Разве вы не в состоянии это понять?

Он повысил голос:

— Вы должны сообщить Его Превосходительству, что я — Байрон Фаррилл и прошу предоставить мне убежище!

Именно такие слова в давние времена произносили попавшие в беду феодалы. Слова эти были привычными, пока феодалы не утратили своей власти, но теперь, с приходом Тиранийцев, это был всего лишь архаизм, не более того.

Она удивлённо вздёрнула брови:

— Разве ты происходишь из аристократической семьи? Мне кажется, минуту назад ты представился как Мэлейн.

И тут в разговор вмешался новый голос.

— Совершенно верно, но это всего лишь псевдоним. Ты — Байрон Фаррилл, мой дорогой юный сэр! Вне всяких сомнений, ты — Фаррилл. Ошибиться просто невозможно!..

В дверном проёме стоял маленький улыбающийся человечек. Его сияющие глаза скользили по фигуре Байрона. Человечек ещё раз улыбнулся и обратился к девушке:

— А ты, Артемида, ты разве не узнала его?!

Артемида поспешила к нему; в её голосе звучало беспокойство:

— Что ты делаешь здесь, дядя Джил?

— Забочусь о своих интересах, моя дорогая. Вспомнив, что здесь может произойти убийство, я, как ближайший из Хенриадов, намеревался бы претендовать на престол. Ладно, шутки в сторону. Отошли лейтенанта! Опасности нет.

Пропустив его слова мимо ушей, она спросила:

— Ты опять подслушивал у коммутатора?

— А как же! Разве я мог лишить себя подобного удовольствия?

— Когда-нибудь ты попадешься!

— Опасность — неотъемлемая часть любой игры, милочка. Причём самая восхитительная её часть. Кроме того, Тиранийцы уже давно, как мне кажется, знают о моём хобби. Мы мало что можем сделать, чтобы это не стало сразу же известно им. Ладно, ерунда! Ты не хочешь представить меня нашему гостю?

— Нет, не хочу, — резко ответила она. — Это не твоё дело.

— Тогда я представлю ему тебя. Когда я услыхал его имя, то перестал подслушивать и вошёл. — Он отвесил Байрону полушутливый поклон. — Дорогая, это Байрон Фаррилл.

— Я уже говорил это. — Всё внимание Байрона было приковано к лейтенанту, всё ещё сжимающему в руке бластер.

— Но ты забыл добавить, что ты — сын Господина Вайдемоса.

— Я хотел, но вы прервали меня. Как бы там ни было, вам это уже известно. Я сбежал от Тиранийцев и не назвал им моего настоящего имени.

Он перевёл дыхание. Если его сейчас не арестуют, то у него остаётся маленький шанс на спасение.

— Понимаю, — кивнула Артемида. — Это, я думаю, сможет убедить Правителя. Вы уверены, что речь не идёт о покушении?

— Вполне, Ваша Светлость.

— Хорошо. Дядя Джил, ты останешься с мистером Фарриллом? Лейтенант, следуйте за мной.

Ноги Байрона подкосились. Он мечтал об одном — о возможности присесть, и его не интересовало, какое впечатление это может произвести на Джилберта, всё ещё с нескрываемым интересом изучавшего пришельца.

— Сын Господина! Прелестно! Очаровательно!..

Байрон попытался сосредоточиться. Он устал постоянно думать о том, что можно и чего нельзя говорить. Поэтому он ответил:

— Да, сын Господина. Титул, получаемый при рождении. Чем могу служить?

Джилберт хранил невозмутимый вид. Только улыбка на его лице стала ещё шире.

— Удовлетвори моё любопытство, юноша. Ты действительно пришёл искать здесь убежища?

— Я предпочел бы обсудить этот вопрос с Правителем, сэр.

— Попытайся, дружок, попытайся! Ты поймешь, что от Правителя здесь не слишком много толку. Как ты думаешь, почему тебе только что пришлось общаться не с ним, а с его дочерью? Проникнись этой мыслью, она прелестна!

— Вам кажется прелестным всё без исключения?

— А почему бы и нет? Жизнь вообще прелестная штука. Если не видеть в ней прелести, то скоро захочется сунуть голову в петлю. Задумайся об этом тоже. Кстати, я забыл представиться. Я — кузен Правителя.

— Поздравляю, — холодно ответил Байрон.

Джилберт усмехнулся:

— Ты прав. Это не впечатляет. Но пока у меня нет ни малейшей надежды изменить свой статус.

— Думаю, данный факт очень огорчает вас.

— О-о-о, у вас есть чувство юмора! Имейте в виду, что здесь никто не воспринимает меня всерьез. Для окружающих я всего лишь закоренелый циник. Ты не задумывался, что на свете нет ничего хуже Директории? Ведь Хенрик никогда не отличался большим умом, а с каждым годом он становится всё более беспомощным. Совсем забыл! Ты ведь не знаком с ним! Но скоро тебе это предстоит. Я слышу его шаги. В разговоре с Правителем помни, что он правит самым большим из Транстуманных Королевств. Это самая прелестная мысль!..

Хенрик был в полусонном состоянии. Он вошёл в комнату, едва кивнул в ответ на церемонное приветствие Байрона и сразу же заявил хриплым голосом:

— Какое у вас к нам дело, сэр?

Артемида стояла рядом с отцом, и Байрон с некоторым удивлением отметил, что она весьма хороша собой.

— Ваше Превосходительство, — поклонился он, — я прибыл в интересах доброго имени моего отца. Вы не можете не знать, что его казнь была несправедлива.

— Я немного знал вашего отца, молодой человек. Он гостил у нас раз или два. — Голос Хенрика немного окреп. — Вы очень похожи на него. Очень. Но он совершил ошибку, и вам должно быть об этом известно. Во всяком случае, мне так кажется… Уверен, что при его аресте не был нарушен ни один закон. Хотя детали мне неизвестны.

— Конечно, Ваше Превосходительство! Но мне бы хотелось как раз выяснить детали. Я уверен, что мой отец не изменник.

Хенрик торопливо прервал его.

— Это понятно. Вы — его сын и должны защищать отца, но поверьте, что крайне сложно обсуждать подобные вопросы. И вдобавок несколько несвоевременно. Почему бы вам не увидеться с Аратапом?

— Я не знаю, кто это, Ваше Превосходительство.

— Аратап! Представитель! Я имею в виду — Представитель Тирании!

— Я уже виделся с ним, и он отослал меня сюда. Конечно, вы понимаете, что я не намерен прощать Тирании…

Хенрик вскочил, зажимая рукой дрожащие губы, и его речь стала невнятной скороговоркой.

— Вы говорите, вас послал сюда Аратап?

— Я счел необходимым сказать ему…

— Не повторяйте, что вы ему говорили! Я ничем не могу помочь вам, Господин — ой! — мистер Фаррилл. Это не входит в мою юрисдикцию. Исполнительный Совет — не толкай меня, Арта, я не могу говорить о серьёзных вещах, если ты мешаешь мне! — должен сказать своё слово. Джилберт! Ты побеспокоишься о том, чтобы мистеру Фарриллу был оказан хороший приём? Я подумаю, что можно будет сделать. Да, я проконсультируюсь в Исполнительном Совете! Это только юридическая формальность, но очень важная. Очень важная!..

Он повернулся, чтобы уйти, что-то бормоча себе под нос.

Артемида немного помедлила и осторожно коснулась плеча Байрона.

— Минуточку… Это правда, что ты умеешь управлять космическим кораблем?

— Естественно, правда, — Байрон улыбнулся ей, и после недолгого колебания она ответила ему улыбкой.

— Джилберт, — добавила она, — с тобой мы поговорим позднее.

И поспешно вышла. Байрон долго смотрел ей вслед. К действительности его вернул вопрос Джилберта.

— Уверен, что ты голоден или, по крайней мере, умираешь от жажды. Жизнь, как я понимаю, всё ещё продолжается?

— Да, благодарю вас, — Байрон не вполне понял, что имеет в виду его собеседник, но расслабился и пришёл в отличное расположение духа.

ОНА хорошенькая. ОЧЕНЬ хорошенькая!

Но Хенрик никак не мог расслабиться. Его одолевали ужасные мысли. Это ловушка! Мальчишку послал Аратап, и это — ловушка!

Он сжал голову руками, погрузился в глубокое раздумье и вскоре понял, что ему нужно делать.

Глава 7

ВИРТУОЗ МЫСЛИ

На все планеты рано или поздно опускается ночь. Она не может поступить иначе, хотя светлое время суток продолжается от пятнадцати до двадцати двух часов. Любой путешествовавший с планеты на планету человек может это подтвердить.

На многих планетах период сна сведен до минимума. На других периоды «день-ночь» «примерно равны между собой. На третьих в принципе отсутствуют понятия «свет и тьма».

Но приход ночи всегда и везде имеет важное психологическое значение, связанное с эмбриональной фазой развития организма. Ночь — это пора страхов и беззащитности, и сердце до восхода солнца замирает в ожидании неизвестного.

Во дворце не было сенсоров, способных показать наступление ночи, но инстинкт безошибочно подсказал Байрону её наступление. Он знал, что ночная тьма за пределами Дворца вовсе не кромешная, и её нарушает сияние звёзд. В это время в Туманности Лошадиной Головы большинство звёзд становились видимыми.

Но звёздный свет не мог рассеять мрак в душе Байрона.

С момента короткой беседы с Правителем он больше не видел Артемиду, и это огорчало его. Он ждал обеда: возможно, ему удастся с ней поговорить. Но, вопреки ожиданиям, он ел в одиночестве, и только два охранника стояли на посту по обе стороны двери. Даже Джилберт покинул его, оставив наедине с самим собой.

По возвращении Джилберт сказал:

— Вначале мне хотелось бы показать мою лабораторию. Мы с Артемидой решали сейчас, что с тобой делать, — и жестом он приказал охране выйти.

— Какую лабораторию? — В голосе Байрона не звучало ни малейшей заинтересованности.

— Я строю разные приспособления, — прозвучал лаконичный ответ.

На первый взгляд помещение ничуть не напоминало лабораторию. Это скорее была библиотека, в углу которой стоял маленький столик. Байрон медленно осмотрелся по сторонам.

— Именно здесь ты и строишь свои приспособления? Что же они собой представляют?

— Они помогают мне незаметно шпионить за шпионами Тирании. Защиты от моих приспособлений не существует. Вот почему я узнал и о тебе, как только от Аратапа поступило первое сообщение. У меня имеется множество прелестных штучек. Например, мой визисонор. Ты любишь музыку?

— Да.

— Отлично. Я создал один инструмент, только не уверен, что ты сочтешь его музыкальным. — Джил коснулся рукой книжной полки. — Это не очень хороший тайник, но, поскольку никто не воспринимает меня всерьез, его пока не обнаружили. Прелестно, не правда ли? Ах да, я совсем забыл, что ты не находишь в этом прелести.

Перед юношей возник некий предмет: самодельный, грубо сработанный и похожий на коробку. Одна сторона его была покрыта маленькими блестящими ручками. Коробочка лежала этой стороной кверху.

— Он не слишком красив, — сказал Джилберт, — но кого это волнует? Включи подсветку. Нет, нет! Не трогай ни выключателей, ни контактов! Просто медленно пожелай, чтобы подсветка зажглась. Сосредоточься на этом желании!

Внезапно на коробочке замигали огоньки. Их свет отразился в украшавшей потолок хрустальной люстре, и два пятна зажглись во тьме. Джилберт удовлетворенно засмеялся, видя изумление Байрона.

— Это лишь один из трюков моего визисонора. Им можно управлять с помощью мыслей. По такому же принципу действуют персональные капсулы. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, не понимаю, если вам хочется услышать от меня правду.

— Тогда смотри. Электрическое поле, создаваемое твоим мозгом, индуцируется в приборе. С точки зрения математики это очень просто, но я не знаю никого, кому бы удалось поместить подобный прибор в крошечную коробочку. Для этого обычно выстраивают пятиэтажное здание размером с приличный завод. Да и принцип работы здесь другой. Я сумел замкнуть цепь непосредственно на коре головного мозга, минуя подключение глаз и ушей. Смотри!

Сперва смотреть было не на что. Потом в глазах Байрона что-то замелькало. Это «что-то» превратилось в сияющий тёмно-фиолетовый шар, мелькающий в воздухе. Шар преследовал Байрона при каждом движении, движениям шара сопутствовал ясный музыкальный аккомпанемент, который сам являлся частью движения.

Всё это усиливалось, и Байрону стало казаться, что удивительный эффект существует внутри его самого. Ведь цвет не был в полном смысле слова цветом. Он скорее был цветным звуком, не производящим шума. Его можно было потрогать, не прикасаясь к нему.

Потоки цвета лизали его руки и ноги, не причиняя боли… Байрон испугался: он уже не видел своих рук и не чувствовал их. Он беззвучно вскрикнул — и всё исчезло. Перед ним стоял Джилберт и смеялся. Комната была освещена.

— Что произошло? — растерянно спросил юноша.

— Не знаю. Я ничего не ощущал. Разве ты не понял? Твои видения продукт твоего собственного мозга. И я не знаю, как можно объяснить подобный феномен. Всё время, пока ты концентрируешься на ощущениях, твой мозг преломляет их в привычные, знакомые формы. Это всего лишь попытка соединить одновременно свет, звук и прикосновение. Кстати, а как насчёт запаха? Иногда мне кажется, что пахнет какой-то дрянью. Думаю, что опыты на собаках позволили бы вызвать к жизни и самые разнообразные запахи. Мне очень хочется испробовать всё это на животных. Я люблю смотреть, какое впечатление производит моё изобретение на других.

В задумчивости он провёл рукой по кнопкам на коробочке.

— Изредка я думал, что если изучить возможности этой штуки до конца, то можно создавать на ней симфонии нового типа; можно делать то, чего не сделаешь просто со звуком или просто со светом. Но боюсь, я не способен сделать это.

Байрон раздраженно прервал его:

— Я хочу задать тебе один вопрос.

— Сколько угодно.

— Почему ты не хочешь использовать свои научные дарования в целях всеобщего блага? А вместо этого…

— Играю в детские игры? Не знаю. Может быть, мои увлечения не так уж бесполезны. Но то, что они противозаконны, это факт.

— Противозаконны? Что именно?

— Визисонор. Приборы для слежки за шпионами — тоже.

Если бы Тиранийцы узнали о них, это явилось бы для меня смертным приговором.

— Ты, наверное, шутишь?

— Вовсе нет. Видно, что ты вырос в провинции. Молодежь не может помнить того, что было давным-давно. — Внезапно он скосил глаза в сторону Байрона. — Ты против Тиранийских правил? Говори смело! Ведь я открылся тебе и рассказал Артемиде о твоём отце.

— Да, против, — тихо сказал Байрон.

— Почему?

— Они — пришельцы, завоеватели! По какому праву они командуют на Нефелосе и Родии?!

— Ты всегда так думал?

Байрон не ответил.

Джилберт вздохнул:

— Другими словами, ты решил, что они — пришельцы и завоеватели, но только после того, как они казнили твоего отца, причём согласно закону. Нет-нет, лучше не вспыхивай, а рассуди сам! Поверь мне, я на твоей стороне… Но смотри! Твой отец был Господином. Какие права были у его скотников? Ведь в случае, если двое из них поспорили вплоть до драки, он мог посадить в тюрьму обоих. Кем был твой отец для своих подданных? ОН был их ТИРАНОМ! В своих — да и моих — глазах твой отец был патриотом. Но что из того? Для Тиранов он был всего лишь заговорщиком, и они убили его. Надеюсь, ты не против самозащиты? В своё время Хенриады пролили немало крови. Читай историю, мой юный друг! Любое правительство убивает своих подданных, и это в порядке вещей. Поэтому для своей ненависти к Тирании избери повод получше. Как только это произойдёт, ты станешь свободен.

Байрон сжал кулаки.

— Твоя философия чрезвычайно интересна. Но мне сложно её понять. Интересно, что бы ты сказал, если бы казнили твоего отца?

— А ты что, ничего не знаешь? Мой отец был Правителем перед Хенриком, и его убили. Только не физически, а морально. Они убили его волю, его дух, и то же самое сделали сейчас с Хенриком. Им не хотелось, чтобы после смерти отца Правителем стал я; я был для них слишком непредсказуемым. С Хенриком дело обстоит проще. Но всё же недостаточно просто. Они убивали его постепенно, превращая в послушную марионетку. Ведь ты видел его! Он изо дня в день становится всё хуже. Его постоянное состояние — маниакально-депрессивный психоз. Но не поэтому я хочу разрушить Тираний- скую систему! Отнюдь!..

— Что? — спросил Байрон. — У тебя есть другие причины?

— Да, и довольно обоснованные. Тиранийцы нарушили права более чем двадцати биллионов людей, что составляет большую часть человеческой расы. Ты учился в школе. Там ты изучал экономический цикл. Как только происходит освоение новой планеты, она сразу же сталкивается с проблемой, как накормить себя. Она становится сельскохозяйственной державой, миром скотоводства. По мере развития, когда производится достаточно много продукции, излишки экспортируются и взамен приобретаются оборудование и станки. Это уже второй шаг. Потом, с ростом населения и иностранных инвестиций, начинает строиться промышленная, индустриальная цивилизация, что является третьим шагом. Происходит автоматизация всех процессов, ввоз продуктов питания, вывоз продуктов машиностроения, участие в развитии других более примитивных миров, и так далее. Это четвертый шаг. Развитые миры всегда быстро становятся густо заселёнными; они укрепляют свою военную мощь, поскольку война — это поле деятельности машин, и они всегда окружают себя сельскохозяйственными мирами. Что же произошло с нами? Мы находились на третьей ступени; у нас развивалась промышленность. А сейчас? Этот рост полностью остановлен; более того — повернут вспять. Происходит это потому, что Тирания жёстко контролирует наше развитие. Чем меньше они позволяют нам действовать, тем беспомощнее мы становимся. Кроме того, если уж мы достаточно развиты в промышленном отношении, мы можем развивать и военную промышленность. Поэтому индустриализация приостановлена; исследовательская работа заморожена. И, поскольку люди быстро привыкают к реальности, они уже даже не пытаются что-либо изобретать! Поэтому ты и удивился, когда я показывал тебе действие визисонора. Конечно, когда-нибудь мы одолеем Тиранию. Это неизбежно. Они не могут править вечно и становятся вялыми и ленивыми. Со временем они утратят многие традиции, их съест коррупция. Но понадобятся столетия, потому что история не терпит спешки. А когда эти столетия пройдут, мы всё ещё будем сельскохозяйственной державой, не имеющей промышленных или научных достижений, в то время как наши соседи, избежавшие контроля Тирании, будут сильными и урбанизированными. Поэтому Королевства по сути навсегда останутся колониями. Они никогда не смогут выкарабкаться, и все мы будем только зрителями в великом театре человеческих свершений.

— Кое-что из того, что ты говорил, мне известно, — сказал Байрон.

— Это естественно, если учесть, что ты получил образование не здесь, а на Земле. Земля необыкновенно развита в социальном отношении.

— Разве?

— Конечно! Вся Галактика пребывает в постоянном состоянии экспансии со времён первых известных нам межзвёздных путешествий. Мы уже были развивающимся, и весьма незрелым обществом. Очевидно, что человечество достигает зрелости только в одном месте и только однажды, и это случилось на Земле непосредственно перед её катастрофой. Население Земли находилось в безопасности от географической экспансии и поэтому столкнулось с такими проблемами, как перенаселённость, истощение ресурсов и так далее; эти проблемы никогда не стояли перед другими планетами Галактики. Они форсировали изучение общественных наук. Мы упустили в этом плане многое, и нам есть о чём жалеть, потому что эти науки — прелестная штука. Хенрик в молодости был великим примитивистом. Он имел целую коллекцию земных предметов, аналогов которым не находилось нигде в Галактике. С тех пор как он стал Правителем, это увлечение отошло, как и многие другие. В некотором смысле я унаследовал его. Земная литература неподражаема. Она чрезвычайно интроспективна, чего нет в нашей экстравертной галактической цивилизации. Это ВОСХИЩАЕТ меня больше всего.

— Ты утешил меня, — улыбнулся Байрон. — Ты так долго был серьёзным, что я начал бояться, не утратил ли ты своего чувства юмора.

Джилберт пожал плечами:

— Я расслабляюсь, и это прекрасно. Кажется, это происходит со мной впервые за много месяцев. Знаешь ли ты, что такое — всё время играть роль? Скрывать свою личностную сущность двадцать четыре часа в сутки? Даже с друзьями? Даже наедине с самим собой не забывать о необходимости притворяться? Выглядеть безобидным чудаком? А ведь жизнь можно спасти только если живешь так, как живу я. Но я всё равно могу бороться с ними.

Он поднял глаза, и его голос торжествующе зазвучал в маленькой лаборатории.

— Ты умеешь управлять космическим кораблем. Я этого не умею. Разве это не странно? Ты рассуждаешь о моих научных способностях, а я не умею управлять простейшим космическим одноместным кораблем. Но ты умеешь это делать, и из этого вытекает, что ты должен покинуть Родию.

Вывод был совершенно безошибочным, но Байрон не подал виду. Он холодно спросил:

— Почему?

— Как я уже говорил, мы с Артемидой беседовали о тебе и предусмотрели такую возможность. Когда выйдешь отсюда, иди прямо в её комнату. Она ждет тебя. Я начертил план, так что тебе не придётся расспрашивать, как пройти через переходы. — Он пододвинул к Байрону маленькую металлическую пластинку. — Если тебя кто-нибудь остановит, скажи, что тебя вызывают к Правителю, и проходи дальше. Не переживай, что твои слова могут показаться кому-то неубедительными…

— Постой! — Байрон не хотел влипать в детективную историю ещё раз. Хватит с него Джоунти, уговорившего сесть в космический корабль, и Представителя Тирании, отгадавшего все его тайны раньше, чем он успел их рассказать. Ему надоело быть игрушкой в чужих руках. Довольно! Они могли ограничить его в действиях, но не в желаниях. Он слишком упрям для них.

— Я здесь по очень важному для меня делу, сэр. И не собираюсь покидать Родию.

— Не будь молодым идиотом! — В голосе Джилберта прозвучали гневные нотки. — Кого ты хочешь провести? Думаешь, ты сможешь покинуть Дворец, если дождёшься восхода солнца? Тиранийцы свяжутся с Хенриком, и он заточит тебя в тюрьму. Он только и делает, что ждет их приказа, потому что самая страшная работа для него — это решать самому, как поступить. Он — мой кузен, и я хорошо знаю его, поверь…

— А если даже и так, что тебе до этого? Почему ты так заботишься обо мне? — Байрон отбросил всякую вежливость. Он не будет больше марионеткой в чужих руках!

Джилберт, вставая с места, произнес:

— Я хочу, чтобы ты взял меня с собой. Я забочусь исключительно о самом себе. Я больше не могу жить под игом Тирании. Если бы Артемида или я умели управлять космическим кораблем, мы бы уже давно сбежали отсюда. У нас нет ещё одной жизни в запасе, и мы не собираемся доживать свой век на Родии!

Байрон несколько поколебался в своей уверенности:

— Дочь Правителя! А она тут при чем?

— Уверен, что она наиболее отчаянная из всех нас. Для женщин существует особая смерть. Кто может сделать так, что дочь Правителя — молодая, независимая и незамужняя — станет молодой, зависимой и замужней? Кто этот счастливчик? Это старый, мерзкий тиранийский придворный, который уже угробил трёх жен и желает погасить огонь юности в груди ещё одной милой девушки.

— Правитель не допустит этого!

— Правитель допустит всё, что угодно, лишь бы не лишиться своего звания.

Байрон вспомнил Артемиду, их последнюю встречу. Прекрасные густые волосы, нежная чистая кожа, чёрные глаза, алые губы! Высокая, весёлая, юная! Эти слова подошли бы к миллионам девушек в Галактике. Но ожидавшая её участь… Ужасно!

— А здесь есть исправный космический корабль?

Лицо Джилберта озарила улыбка. Но, ещё до того, как он успел что-либо сказать, послышался стук в дверь. Он повторился, и Джилберт сказал:

— Лучше открой дверь.

Байрон выполнил просьбу. В комнату вошли два охранника. Один из них отдал честь Джилберту и повернулся к Байрону.

— Байрон Фаррилл, от имени Представителя Тирании и Правителя Родии я арестую тебя.

— По какому обвинению?

— По обвинению в измене.

Джилберт смотрел в сторону. Выражение его лица изменилось:

— На этот раз Хенрик поспешил; он действовал быстрее, чем я ожидал. Восхитительная мысль!

Он вновь играл свою роль, старина Джилберт.

— Следуй за мной, — сказал охранник, а другой подтолкнул Байрона в спину нейронным хлыстом.

Глава 8

ЖЕНСКИЕ ЮБКИ

В горле у Байрона пересохло. Если бы он попытался вступить в драку, вооруженные охранники легко одолели бы его. Он знал это и не стал испытывать судьбу. Не оставалось другого выхода, кроме как подчиниться.

Но Джилберт сказал:

— Позвольте ему прихватить с собой пальто, господа.

Байрон бросил удивлённый взгляд на маленького человечка. Ведь у него не было пальто!

Охранник сделал жест, который можно было истолковать как разрешение, и направил на Байрона хлыст:

— Ты слышал, что сказал милорд? Быстро бери пальто и идём!

Байрон медленно, как только мог, отступил назад. Он подошёл к книжной полке и стал шарить рукой по стулу в поисках несуществующего пальто. Он ждал какого-нибудь сигнала от Джилберта.

Охранникам не виден был визисонор. Поэтому они также не заметили, как Джилберт нажал одну из кнопок. Байрон мысленно умолял аппарат включиться. Когда же он наконец заработает?

Охранник насмешливо спросил:

— Твоё пальто что, валяется за стулом? Встать! — Он сделал шаг вперёд и остановился. Его глаза округлились, и он скосил их куда-то влево.

Началось! Байрон рывком дёрнул за рукоять нейронного хлыста в руке охранника, и страж, как тюфяк, повалился на пол, выпустив оружие. Второй охранник был всё ещё вооружен, но сейчас это не имело значения. Свободной рукой он размахивал перед своими глазами, как бы отгоняя что-то.

Джилберт рассмеялся:

— Тебя что-то беспокоит, Фаррилл?

— Ничего, кроме хлыста в моей руке.

— Отлично! Тогда пошли. Они не смогут остановить тебя. Сейчас их мозг переполнен несуществующими звуками и образами.

Тело одного из охранников сотрясалось в конвульсиях; казалось, наступает агония.

— Осторожней, — предупредил Джилберт.

Второй охранник, сделав внезапный выпад, свалил юношу на пол. Это была атака вслепую. Вряд ли он видел Байрона в этот момент. Его пустые глаза не выражали никаких эмоций. Он хрипло дышал Байрону прямо в ухо; юноша брыкался, пытаясь высвободиться, но у него ничего не получалось. Воспользоваться вновь обретенным оружием он тоже не мог. Внезапно охранник издал какое-то мычание, сквозь которое едва прослушивались слова:

— Я уничтожу вас всех!

Воздух наполнился запахом озона, издаваемым лучом хлыста. Луч коснулся ноги Байрона. Юноше показалось, что он вступил в кипяток. Или что на ногу упала гранитная плита. Или ногу отрезало пилой. На самом деле с ногой физически ничего не произошло. Хлыст подействовал на нервные окончания, и они спровоцировали болевой эффект небывалой силы. Ничего другого луч не мог сделать.

Боль сковала все мышцы Байрона. Он даже не заметил, что схватка закончилась. Когда он смог открыть переполненные слезами глаза, то увидел, что охранник, прислонившись спиной к стене, хихикает, бормоча что-то себе под нос. Первый охранник всё ещё лежал на спине, но сейчас его руки и ноги были вытянуты. Он молчал, но находился в сознании. Глазами он следил в воздухе за чем-то воображаемым, и его тело слегка вздрагивало. Из уголка рта стекала струйка слюны.

Байрон усилием воли заставил себя подняться. Он с трудом дополз до стены, опираясь на рукоять хлыста. Прислонившись спиной, он направил луч на одного охранника, затем на другого. Они не оказали никакого сопротивления. Байрон оглянулся на Джилберта. Тот выключил свой визисонор и потирал рукой щеку.

— Спасибо, — прошептал юноша.

— Не теряй времени! Беги к Артемиде! Скорее!..

Байрон понял, что тот прав. Его нога нестерпимо болела, но промедление грозило гибелью. Он поправил носок, перевязал шнурки на ботинках. Один хлыст у него уже был, но он вспомнил про второй и прихватил его тоже.

Подойдя к двери, он остановился и задал Джилберту мучивший его вопрос:

— Что ты дал им увидеть?

— Не знаю. Я не могу это контролировать. Я только вложил в прибор все свои силы, а остальное добавили их внутренние комплексы. Не теряй времени на болтовню! Ты не потерял схему, как добраться до комнаты Артемиды?

Байрон отрицательно покачал головой и выскочил в коридор. Там было пусто. Он не мог передвигаться быстро, поэтому попытался изобразить, что просто вышел прогуляться.

Глянув на часы, он вспомнил, что не выставил их по местному родийскому времени. Они всё ещё показывали время, которым пользовались на борту космического корабля. При таком отсчёте сто минут составляли час, а тысяча — день. Сейчас на них высвечивалось 876, и это ничего не значило на Родии.

Стены всегда имеют глаза и уши, и Байрон почувствовал это почти сразу же, как только вышел в коридор. Поэтому он торопливо сверился со схемой Джилберта и повернул вправо. Остановившись у двери в конце коридора, он коснулся рукой фотоэлемента. Дверь распахнулась.

— Входите, молодой человек.

Это была Артемида. Байрон скользнул в комнату, и дверь закрылась. Он, ничего не говоря, смотрел на девушку. Странно, подумал Байрон, но наибольшее значение для меня имеет сейчас то, что на мне несвежая и подранная у плеча рубашка, а на лице, должно быть, видна свежая ссадина.

Кроме того, ему захотелось немедленно вычистить ботинки.

Она подвела его к креслу, усадила и взволнованно спросила:

— Что случилось? Что с твоей ногой?

— Поранился, — коротко ответил он. — Ты готова бежать?

Она просияла.

— Значит, ты берешь нас с собой?

Но Байрон ещё и сам не знал, как ему поступить. Его нога ужасно саднила, и он украдкой потирал голень рукой.

— Как добраться до корабля? — спросил он. — Я намерен как можно скорее покинуть эту чёртову планету. Если хочешь следовать за мной, могу прихватить тебя за компанию.

Она вспыхнула:

— Ты мог бы быть и повежливее. Ты с кем-то дрался?

— Да. С охраной твоего отца, намеревавшейся арестовать меня. Они забыли о моих священных правах.

— О! Извини.

— И ты извини меня. Ничего нет странного в том, что Тиранийцы более пятидесяти лет помыкают нами. Ведь мы сами охотно помогаем им в этом. Люди, подобные твоему отцу, пойдут на всё, лишь бы удержаться у власти; они даже готовы забыть кодекс чести джентльмена! Впрочем, какая разница?

— Я уже попросила прощения, Господин. — Она надменно произнесла этот титул. — Но, пожалуйста, не считай, что ты вправе осуждать моего отца. Ты слишком мало о нём знаешь.

— Я не хочу обсуждать это. Нам нужно спешить, пока не подоспела стража. Ладно, я не хотел оскорбить твои чувства. Всё в порядке. — Байрон не вполне владел собой, но, чёрт возьми, его не каждый день секли нейронным хлыстом, и ему это решительно не понравилось. И потом, они покушались на его свободу! Разве этого мало?

Артемида разозлилась. Не на отца, конечно, а на этого глупого молодого человека. Что он возомнил о себе? Он слишком молод, почти ребенок, вряд ли старше её, как ей показалось; и вообще…

Раздался звук коммуникатора, и она торопливо сказала:

— Пожалуйста, подождите минутку, и мы пойдём.

Это был голос Джилберта. В нём звучал страх.

— Арта! В твоём крыле всё в порядке?

—. Он здесь, — ответила Артемида.

— Отлично! Ничего не говори, только слушай. Не выходите из комнаты. Его ищут по всему Дворцу, и он может попасться им в лапы. Я попытаюсь что-нибудь придумать, но, ради бога, не двигайтесь с места!

Он не стал ждать ответа и прервал связь.

— Значит, так, — сказал Байрон, который всё слышал. — Что прикажешь делать — оставаться и, возможно, навлечь на тебя беду, или испытать судьбу и попытаться выбраться отсюда?

— Ох, да замолчи же, идиот!

Они замерли, глядя в лицо друг другу. Гнев застилал Байрону глаза. Чёрт побери, он пытается ей помочь, а она позволяет себе так с ним разговаривать!

Она не выдержала первая и, отведя глаза в сторону, прошептала:

— Извини.

— Всё в порядке, — холодно ответил он. — Ты только высказала своё мнение.

— Ты не должен был так говорить о моём отце. Ты ведь не знаешь, что такое — быть Правителем. Он служит на благо людей, что бы ты о нём ни думал!

— Ну, конечно же! Он хочет выдать меня Тиранийцам именно на благо людей. Весь смысл именно в этом.

— В некотором роде это так. Он должен подтвердить им свою лояльность. Иначе они могут сместить его и упразднить эту форму правления на Родии. Что же лучше?

— Если дворянин забывает о чести…

— Не думай только о себе. В этом твоя ошибка.

— Мне не кажется, что я не прав, когда не хочу умирать. И я предпочитаю сопротивляться, прежде чем умру. Мой отец боролся! — Он понимал, что ситуациястановится мелодраматичной, но эта девчонка словно провоцировала его.

— И чем это помогло твоему отцу? — с издевкой спросила она.

— Ничем. Он был убит.

Артемиде стало стыдно.

— Мне очень жаль. — И добавила, как бы обороняясь: — У меня ведь тоже есть проблемы, как ты знаешь.

Байрон опомнился.

— Я знаю. Ладно, ну его всё ко всем чертям!

Ноге его стало несколько легче, и Байрон слабо улыбнулся.

Артемида попыталась изменить тему:

— Знаешь, а НА САМОМ ДЕЛЕ ты не урод!

Байрон глупо улыбнулся:

— Ну, если…

Внезапно Артемида рукой зажала ему рот. Они замерли, глядя в сторону двери.

Снаружи, в коридоре, раздался топот множества ног. Затем топот прекратился, и в дверь позвонили.

Джилберт работал быстро. Сперва он спрятал свой визисонор. Затем вызвал капитана охраны. Он продемонстрировал ему двух лежащих охранников и поведал о том, что арестованный сбежал.

Капитана это огорошило. Попытавшись привести своих подчиненных в чувство, он обратился к Джилберту:

— Мой господин, я не совсем понял из твоих слов, что же произошло.

— То, что ты видишь, — ответил Джилберт. — Они пришли арестовать его, а он не подчинился. И теперь он убежал, а я не знаю — куда.

— Одна деталь, мой господин, — настаивал капитан. — Дворец хорошо охраняется, и я уверен, что он не сможет выскользнуть из него. Но как ему удалось справиться с охранниками?! Ведь мои люди были вооружены! Он же был безоружен.

— Он сражался, как тигр. Из моего укрытия, из-за вон того стула…

— Мне очень жаль, мой господин, что всё это произошло у тебя на глазах… Но почему ты не попытался помочь им?

— Прелестная мысль, капитан! Если твои вооруженные до зубов головорезы нуждаются в помощи такого старика, как я, то, кажется, пришло время заменить тебя кем-нибудь другим.

— Отлично! Мы обыщем весь Дворец, найдём его и посмотрим, сможет ли он повторить проделанное.

— Хотелось бы сопровождать вас, капитан.

Капитан удивлённо приподнял брови:

— Я бы не советовал моему господину этого делать. Это опасно.

Хенриадов не стоило бы предупреждать от этом. Но Джилберт лишь улыбнулся:

— Я знаю, но иногда даже опасность бывает восхитительна.

Солдаты приступили к поискам через пять минут. Джилберту хватило этого времени, чтобы позвонить Артемиде.

Услышав сигнал, Байрон и Артемида похолодели. Он повторился, потом в двери постучали, и они услышали голос Джилберта:

— Давайте я попробую, капитан, — и громко, настойчиво: — Артемида!

Байрон сделал шаг вперёд, но девушка жестом приказала ему молчать. Она отозвалась:

— Минутку, дядя Джил, — и нажала кнопку, утопленную в стене.

Байрон в растерянности следил за её действиями. Одними губами девушка прошептала:

— Сюда! — И её руки стали быстро расстегивать застежки на платье. Байрон не мог отвести глаз от неё. Застежки наконец расстегнулись, и платье скользнуло к ногам Артемиды. Она схватила другое платье, подтолкнула его рукой в гардеробную, сама выскочила оттуда и закрыла за собой дверь.

Байрон оказался в кромешной темноте. Ни одного лучика не пробивалось из-под дверного проёма. В воздухе пахло духами. Он нащупал рукой стопку юбок и спрятался за ними. С помощью Джилберта он одолел двух стражников, но здесь ему оставалось только лишь прятаться под юбками. Под женскими юбками.

Ему захотелось стать сейчас невидимым и оказаться в комнате рядом с этой девчонкой. Отчаянная дама и, что самое приятное, совершенно не похожа на своего отца.

Сейчас ему оставалось только ждать, спрятавшись за стеной; ждать звука шагов в комнате, ждать включения двери, ждать встречи с врагами. Да, теперь визисонор бессилен помочь ему!

Он ждал, сжимая по нейронному хлысту в каждой руке.

Глава 9

И МУЖСКИЕ БРЮКИ

— В чём дело? — Удивление Артемиды было почти непритворным. Она обращалась к Джилберту, стоящему в дверях рядом с капитаном охраны. Позади них маячили полуодетые люди. Она быстро спросила:

— Что-нибудь случилось с отцом?

— Нет-нет, — успокоил её Джилберт, — не произошло ничего, из-за чего стоило бы беспокоиться. Ты спала?

— Конечно! И вся моя прислуга тоже давно спит. Вы напугали меня до полусмерти!

Внезапно она повернулась к капитану, и в её голосе зазвучал гнев:

— Что от меня хотят, капитан? Пожалуйста, выясните ваши проблемы поскорее! Сейчас не время для подобных вторжений.

Джилберт не дал никому раскрыть рта:

— Произошла восхитительная вещь, Артемида! Молодой человек — как там его зовут?.. Ну, ты меня поняла — сбежал, снеся две головы на своем пути. Сейчас мы как раз охотимся на него. И я, как верный пес, помогаю капитану в этом нелёгком деле.

Артемида усилием воли заставила себя сдержать улыбку.

Губы капитана задрожали, и он прервал речь Джилберта:

— Позвольте заметить, мой господин, что насмешки сейчас неуместны. Госпожа, человек, именующий себя сыном экс-Господина Вайдемоса, был арестован за измену. Он сумел скрыться из-под стражи. Сейчас мы обыскиваем Дворец. Комната за комнатой…

Артемида, отступив назад, возмущенно спросила:

— Включая и мою комнату?!

— Если Госпожа не возражает…

— Госпожа возражает. Если бы в моей комнате находился посторонний мужчина, я бы знала об этом. А подозрения, что я могла укрывать у себя подобного человека, в высшей степени бестактны. Взгляните на это с моей стороны, капитан!

Это отлично сработало. Капитан только смог выдавить из себя:

— У нас нет ни малейших подозрений в отношении вас, моя Госпожа. Приношу свои извинения за беспокойство в столь поздний час. Но это необходимо в целях вашей же безопасности. Он очень опасен.

— Надеюсь, не настолько опасен, чтобы улизнуть от вас, капитан.

В разговор вновь вмешался Джилберт.

— Капитан, хочу предложить выставить охрану у двери госпожи Артемиды, чтобы ничто не могло потревожить её сон. И тогда, моя дорогая, — он поцеловал кончики пальцев племянницы, — вы простите нас.

— Будет достаточно, — холодно возразила Артемида, — просто запереть и заблокировать мою дверь.

— Ты не права, Артемида. Ты недооцениваешь наших доблестных стражей. У них отличная форма. Она понравится тебе, когда один из солдат останется здесь, у двери.

— Мой господин, — нетерпеливо перебил капитан, — у нас мало времени. Сейчас неуместно шутить.

В ответ на его жест один из солдат козырнул Артемиде и занял порученный ему пост в коридоре. Вскоре в обоих направлениях по коридору зазвучали удаляющиеся шаги.

Артемида выждала немного, потом приоткрыла дверь на пару дюймов. Страж был здесь. Он стоял, слегка расставив ноги, откинувшись назад, с оружием в правой руке, держа левую руку на спусковой кнопке. Он был высоким и сильным. Высоким, как Байрон с Вайдемоса, но менее широким в плечах.

Её приятно удивило вдруг, что Байрон — молодой и неразумный в своих взглядах на вещи — был более мускулистым и сильным. С её стороны глупо сердить Байрона; вдобавок на него очень приятно смотреть.

Она прикрыла дверь и потихоньку направилась в гардеробную.

Байрон услышал шум отворяемой двери. Он затаил дыхание, а его пальцы крепче стиснули оружие.

Артемида уставилась на хлысты:

— ОСТОРОЖНЕЙ!

Он шумно выдохнул и спрятал хлысты в карманы. Это было не самое удобное место, но ничего лучшего он придумать не смог.

— Это на случай, если кто-нибудь обнаружит меня, — сказал он.

— Выходи. И говори шёпотом.

Она была в ночной рубашке, сквозь которую мерцала, просвечиваясь, её прекрасная кожа. Ничего более привлекательного и совершенного, чем фигура Артемиды, Байрону видеть не приходилось. Он чувствовал, что непроизвольно краснеет.

Выждав минуту, Артемида нетерпеливо спросила:

— О чём ты думаешь?

Байрон растерянно посмотрел на неё:

— Что? Ой, прости…

Он повернулся к ней спиной и стал внимательно изучать маленькую трещинку в стене. Ему не приходило в голову задуматься, почему она не переоделась перед тем, как вошла к нему. Подобные глубины женской психологии, требовавшие глубокого анализа, были ему неведомы.

Когда он повернулся, она уже облачилась в чёрный костюм-«двойку», юбка которого не прикрывала колени. Это произвело на Байрона ещё более сильное впечатление, чем её ночной наряд. Он автоматически спросил:

— Так мы идём?

Она покачала головой.

— Сперва ты должен кое-что сделать. Тебе необходимо переодеться. Стань за дверью, а я позову охранника.

— Какого охранника?

Она загадочно улыбнулась:

— Они оставили за дверью охранника. Это была идея дяди Джила.

Дверь тихонько отворилась. Охранник был всё ещё на месте.

— Эй, солдат! — прошептала она. — Входи, быстро!

У солдата не было никаких причин не выполнить распоряжение дочери Правителя, поэтому со словами: «К вашим услугам, моя го…» — он вошёл в комнату, и тут, подавившись последним словом, упал от неожиданного удара.

Артемида быстро захлопнула дверь и со страхом, смешанным с состраданием, смотрела на упавшего охранника. Она никогда раньше не видела залитого кровью лица и в ужасе отвернулась.

Через мгновение охранник бессильно повис на руках Байрона, и тот бесшумно опустил стража на пол.

— Он умер? — испуганно прошептала Артемида.

— Думаю, что нет. Но некоторое время он не сможет прийти в сознание. У тебя найдётся, чем связать его?

Она лишь беспомощно покачала головой.

Байрон подсказал ей:

— У тебя должны быть чулки. Они бы подошли. — Он уже обезоружил охранника и снял с него одежду. — И потом, мне бы хотелось умыться. Я обязательно должен это сделать.

Обстановка ванной комнаты Артемиды умиротворяюще подействовала на Фаррилла. В воздухе витал запах хорошего мыла и духов. Он вымылся под душем и высушился «воздушным полотенцем». У него не было ничего подобного ни на Вайдемосе, ни на Земле.

Форма охранника оказалась слегка маловата, и потом Байрону не нравилась форменная фуражка. Он критически рассматривал своё отражение в зеркале.

— Как я выгляжу?

— Как солдат, — ответила Артемида.

— Тебе придётся взять один из этих хлыстов. Я не могу нести три.

Она двумя пальчиками взяла хлыст и сунула его в сумку, которая, как намагниченная, висела у неё сбоку, оставляя свободными руки.

Охранник на полу слегка пошевеливался и приоткрыл глаза. Он был крепко связан.

Переступив через него, Артемида позвала Байрона.

— Сюда!

Внезапно за спиной юноши что-то прошелестело, и легкая рука коснулась его плеча. Он резко обернулся, свободной рукой выхватил из кармана оружие.

Но это был Джилберт, который сказал:

— Эй, полегче!

Байрон опустил хлыст.

— Я ждал вас, но это не значит, что ты можешь переломать мне все кости. Дай лучше рассмотреть тебя, Фаррилл. Форма сидит на тебе как влитая; и в ней ты — просто солдат, как и любой другой солдат в форме.

— Дядя Джил, — прошептала Артемида, — не говори так много! Где остальные охранники?

— Обшаривают башню. Они решили, что раз нашего друга нет на низших уровнях, следует искать его на самом верху. Система оповещения отключена, и мы беспрепятственно сможем миновать её.

— Они не хватятся вас, сэр? — спросил Байрон.

— Меня? Ха! Капитан просто мечтал о моменте, когда я лишу его своего общества. Я уверен, они не станут искать меня.

Они говорили шёпотом, но вдруг резко умолкли. Вдали показались три охранника. Они вышли из-за двери, ведущей наружу.

Джилберт окликнул их:

— Известно что-нибудь о беглеце?

— Нет, мой господин, — сказал один из них, отдавая честь.

— Ладно, держите глаза открытыми и не прозевайте его, — и наши друзья прошествовали прямиком в дверь, откуда только что вышли солдаты.

Снаружи царила ночь. Небо было чистым и звёздным. Вдалеке вспыхивали огоньки. Дворец нависал над людьми чёрной массой, а в полумиле отсюда виднелось Дворцовое поле.

Они не прошли и пяти минут, как вдруг Джилберт остановился.

— Что-то здесь не так, — бросил он.

— Дядя Джил, — спросила Артемида, — ты не забыл подготовить корабль?

— Конечно, нет, — он гневно взглянул на неё. — Но почему лётная башня вся светится? Она должна быть тёмной.

Он указал в сторону деревьев, за которыми белым светом сияла башня, которая использовалась для взлётов и посадок всех космических кораблей.

— Сегодня ночью ничего такого не ожидалось, — пробормотал Джилберт. — Это странно…

Они увидели ответ на свой вопрос почти сразу же. Джилберт остановился и резким движением руки задержал своих спутников.

— Всё пропало, — истерически хихикнул он. — Вот оно и пришло — то, чего так боялся идиот Хенрик! Они здесь! Тиранийцы! Понятно? Это вооруженный корабль Аратапа.

Байрон тоже увидел корабль, явственно выделяющийся на фоне неосвещенных судов. Он был легче, изящнее и тоньше, чем корабли Родии.

Джилберт сказал:

— Капитан ГОВОРИЛ, что «персоны» прибудут сегодня, но я не обратил на это внимания. Теперь мы ничего не сможем сделать. Нам не одолеть Тиранийцев.

Внезапно Байрона охватило раздражение:

— Это почему же? Почему мы не одолеем их?! Они не ждут нас, а мы к тому же хорошо вооружены. Так давайте захватим собственный корабль Представителя Тиранийцев, а его самого оставим со спущенными штанами.

Он двинулся вперёд, прячась в тени деревьев. Остальные последовали за ним. Им не было необходимости прятаться, и они скоро это поняли. Выпрямившись, все трое двинулись в направлении башни; два члена королевской династии и эскортирующий их солдат.

Им предстояло сражение с Тиранийцами.

Саймок Аратап был потрясен, когда год назад увидел Главный Дворец на Родии. Сейчас, конечно, от былого восхищения остались лишь воспоминания; и всё казалось слишком древним. Двумя поколениями ранее на эти земли высадились первые поселенцы, и теперь здесь располагалось большинство родийских административных зданий. В самом сердце планеты был построен Центральный Дворец.

Раз в году в нём собирались члены Исполнительного Совета (Хан не возражал против существования таких скромных форм демократии) и утверждали все серьёзные решения за последние двенадцать месяцев. Собственно говоря, Совет был постоянно действующим органом, но так уж сложилось, что большинство его членов одиннадцать месяцев в году забывали о своих обязанностях. А те, кто заседал в Совете постоянно, хорошо осознавали свою зависимость от Правителя, и в ещё большей степени — от Тиранийцев.

Поэтому всё величие дворца на поверку оказывалось чисто внешним. Там проживала семья Правителя, большой штат прислуги и незначительное количество охраны.

Аратапу было несколько неуютно. Уже поздно, он чертовски устал, его глаза болели, потому что он долго не снимал контактные линзы, и, кроме того, он был сбит с толку.

Вполуха прислушиваясь к разговору Правителя с майором охраны, он отстраненно поинтересовался:

— Сын Вайдемоса? Любопытно! Итак, вы арестовали его? Очень верное решение.

Вайдемос был предателем, а его сын попытался встретиться с Правителем Родии. Сперва он хотел сделать это тайно, но, когда его планы провалились, он рискнул открыться. Должно же это иметь какой-нибудь смысл?!

Но почему Хенрик мечтает немедленно избавиться от мальчишки?! Или Аратап ещё не проанализировал всех фактов?

Он попытался вновь сосредоточиться на том, что говорит Правитель. Хенрик начал повторяться. Нет, он всё-таки крайне несимпатичен, даже если принять во внимание его преданность Тирании. Его лояльностью движет только страх. Страх, и ничего более.

Вот Вайдемос — тот не боялся и бунтовал против тиранийских законов. А Хенрик боится, и в этом их разница.

Вслух же Аратап сказал:

— Прекрасно. Я доволен вашей службой и доложу обо всём Хану. Он будет рад услышать это.

Хенрик просиял от удовольствия.

— Доставьте же вашего петушка сюда, и мы послушаем, что он запоет. — Слова сопровождались громким зевком. Ему было совершенно неинтересно, что может спеть «петушок».

Хенрик собрался вызвать по телефону капитана охраны, но в этом не было необходимости, потому что капитан сам возник перед ним. Стоя в дверном проёме, он воскликнул:

— Ваше Превосходительство, заключенный скрылся!

В душе Аратапа шевельнулся страх.

— Подробнее, капитан! — приказал он, выпрямившись на стуле.

Глотая слова, капитан объяснил, как всё произошло. Закончил он словами:

— Прошу разрешить мне, Ваше Превосходительство, объявить общую тревогу. Он может улизнуть в любую минуту.

— Конечно, вне всяких сомнений, — воскликнул Хенрик, — вне всяких сомнений! Скорее, мой друг, скорее! Господин Представитель, я не мог предположить подобного поворота событий. Это недоразумение, сэр. Если вы сочтете нужным, я казню всех охранников. Всех!

Он повторял и повторял последнее слово, близкий к истерике. Но капитан не сдвинулся с места. Было очевидно, что он хочет сказать что-то ещё.

— Чего вы ждете? — спросил Аратап.

— Могу ли я поговорить с Его Превосходительством наедине?

Хенрик бросил быстрый, испуганный взгляд на невозмутимого Аратапа.

— У нас, — выдавил он, — не должно быть секретов от солдат Хана, наших друзей…

— Говорите, капитан, — прервал его Аратап.

Отбросив минутные колебания, капитан произнес:

— Хочу сообщить, Ваше Превосходительство, что Госпожа Артемида и Господин Джилберт помогали арестованному бежать.

— Он попытался похитить их? — Хенрик вскочил на ноги. — И мои солдаты допустили это?

— Их никто не пытался похитить, Ваше Превосходительство. Они помогали ему добровольно.

— Откуда вам это известно? — Аратап был удивлён, но удивлён приятно. Очень неплохой поворот событий!

— При проверке постов во дворце я обнаружил, что часовой, которого я поставил у дверей Госпожи Артемиды, убит. Она обманула меня, сказав, что спит. Когда обман обнаружился, было слишком поздно. Поэтому перед тем, как объявить сигнал тревоги, я хочу получить разрешение на арест членов королевской семьи.

Хенрик отсутствующим взглядом смотрел на него, не произнося ни слова.

Аратап сказал:

— Капитан, мне кажется, ваш Правитель нездоров. Было бы лучше, если бы вы пригласили его врача.

— Общая тревога! — повторил капитан.

— Не будет никакой общей тревоги, — резко бросил Аратап. — Вы меня поняли? Никакой общей тревоги! Никаких поисков арестованного! Инцидент исчерпан! Прикажите вашим людям возвращаться в казармы, а сами исполняйте свой долг по отношению к вашему господину. Идёмте, майор.

Майор заговорил только после того, когда они покинули Центральный Дворец.

— Аратап, — заявил он, — уверен, вы знаете, что делаете. Именно поэтому я предпочёл ни во что не вмешиваться.

— Благодарю вас, майор, — Аратап полной грудью вдыхал ночной воздух, в котором так хорошо смешивались запахи зелени и земли. Тирания — более красивая планета, но она красива своими горами и скалами. Иногда её пейзаж казался Аратапу суховатым.

Он продолжил:

— Хенрику это не помогло бы, майор Андрос. Он полезен, но нуждается в хорошем лечении.

— Тогда почему вы запретили объявить тревогу?

— Давайте на минутку присядем, Андрос, — Аратап остановился. — Вот как раз подходящая скамейка. Какое прекрасное местечко!.. Майор, зачем вам нужен юноша?

— А зачем мне нужен любой заговорщик и конспиратор?!

— Но, поймав нескольких птичек, вы оставите нетронутым само осиное гнездо. Что даст вам арест мальчишки, девчонки и старого олуха?

Рядом раздался звук, как будто что-то упало в воду. Что-то маленькое, но тяжелое. Странно, подумал Аратап. Насколько ему было известно, никакой воды в той стороне не было. Может, это игра воображения?

— Если так, — тем временем отвечал майор, — то арест не даст ничего.

— Когда юноша прибыл сюда, мы связали его с Хенриком — и в этом была наша ошибка. Сейчас уже ясно, что дело вовсе не в Хенрике. Дело в его дочери и кузене.

— Почему этот болван капитан так долго не сообщал нам о случившемся?

— Потому что он глуп как пробка. Думаю, мальчишка готов убить каждого, кто приблизится к нему, а Джилберт мнит себя героем. Как ты думаешь, что они предпримут?

— Родия большая, — пожал плечами майор.

— Да, она большая для мальчишки Фаррилла, но как быть с двумя членами королевской семьи? Им не удастся остаться неузнанными. Особенно девушке.

— Тогда они, по-видимому, должны попытаться покинуть планету.

— Каким образом? До Дворцового поля им идти не более пятнадцати минут. Там мы и должны быть сейчас. Это единственный вариант.

— НАШ КОРАБЛЬ? — спросил майор.

— Конечно. Тиранийский корабль идеально подошёл бы для их целей. Фаррилл получил образование на Земле и, я уверен, сумеет управлять им.

— Я не могу поверить в это!

— И всё же будет лучше, если мы сейчас уже установим контакт с судном. Вызывайте его!

Однако корабль не отвечал. Они попытались связаться со взлетной площадкой. Через мгновение им ответил тихий голос. На вопрос о корабле он растерянно пробормотал:

— Но… Я не понимаю… Это какая-то ошибка! Ваш пилот покинул планету десять минут назад!

— Видите? — рассмеялся Аратап. — Надо только подойти к факту логически, и вы всё оцените правильно. Можете представить себе, каковы будут последствия?

Майор представлял. Он внезапно тоже засмеялся:

— Конечно!

— Они, безусловно, не могут знать, — сказал Аратап, — что уничтожат сами себя. Их ничто не спасет. Это так же верно, как то, что на мне мои собственные брюки. Скоро всё разрешится, и можно будет отдохнуть!

Он почувствовал, что засыпает.

— Ну, нам повезло, и теперь можно не спешить. Вызовите центральную базу, и пусть за нами пришлют другое судно.

Глава 10

ВОЗМОЖНО!

Познания Байрона Фаррилла в космонавигации были скорее академического характера. В университете он прослушал специальный курс, из которого половину семестра они изучали теорию действия гиператомного мотора. Лекции им читали пилоты, и Байрону было известно многое из истории космических полётов. Но ведь всем также известно, что искусством управления космическим кораблем можно овладеть только в космосе, а не на студенческой скамье.

Поэтому юноше приходилось полагаться не на опыт, а на случай. «Беспощадность» была космическим кораблем совершенно нового типа. Байрону на Земле приходилось управлять несколькими космолетами, но все они были устарелых моделей, приспособленных исключительно для обучения студентов. Их механизмы вконец износились, а скорость прохождения сквозь слои атмосферы упала до предела.

«Беспощадность», напротив, осуществила свой взлет с немыслимой скоростью, так что Байрона вжало в кресло, а все его суставы онемели. Артемиду, Джилберта, а также захваченного нашей компанией Тиранийца постигла та же участь — за исключением того, что они молча лежали у стены, а Тираниец ещё и непрерывно постанывал.

Поднявшись, Байрон ударом заставил пленного замолчать. И тут же был отброшен назад в кресло — ускорение не любило шутить. Они достигли верхних слоев родийской атмосферы. Небо здесь было тёмно-фиолетовым, а обшивка корабля накалилась настолько, что жар ощущался даже внутри.

Через пару часов Байрону удалось вывести судно на орбиту. Он никак не мог рассчитать скорость, необходимую для преодоления родийского притяжения. Он пытался манипулировать кнопками, наблюдая за показаниями массометра, показывающего изменение удаленности судна от поверхности планеты. Ему повезло — массометр был настроен на массу и радиус Родии. Самому Байрону это никогда не удалось бы.

Но вот уже два часа, как показания массометра не менялись. Байрон решил, что необходимо несколько расслабиться. Спутники последовали его же примеру.

Артемида произнесла:

— Вы несколько неуклюжи, Господин Вайдемоса.

— Милая леди, — раздражённо ответил ей Байрон, — если вы считаете, что сделаете это лучше — можете попытаться, но только после того, как я покину борт корабля.

— Спокойнее, спокойнее, — вмешался Джилберт. — Корабль — слишком неподходящий плацдарм для споров. И не стоит так официально называть друг друга. Я Джилберт, ты — Байрон, она — Артемида. Думаю, нам лучше пользоваться при обращении друг к другу именно этими именами. А что касается управления кораблем, то хочу спросить: почему бы нам не воспользоваться услугами нашего тиранийского друга?

Тираниец бросил в его сторону свирепый взгляд, и Байрон сказал:

— Нет. Ему нельзя доверять. И потом, мне кажется, я сумею управлять этим кораблем. Ведь я ещё не разбил его, верно?

Его плечи всё ещё болели от перегрузок; и боль, как обычно, вызывала в нём глухое раздражение.

— Тогда, — продолжил Джилберт, — что же мы сделаем с ним?

— Мне бы не хотелось убивать его, — ответил Байрон, — да это и не поможет нам. Убийство будет только на руку Тирании. Насильственная смерть одного из представителей этой чёртовой расы — уже, с их точки зрения, непростительный поступок.

— Но где же выбор?

— Нам придётся высадить его.

— Отлично! Каким образом и где?

— На Родии.

— Что?

— Это единственное место, где они не рассчитывают нас найти. Кроме того, мы всё равно скоро опустимся на планету.

— Почему?

— Посмотри, ведь это корабль Представителями он используется для кратковременных полётов. Он не приспособлен для длительных космических путешествий. Кроме того, отправляясь в долгий путь, не мешало бы запастись едой и водой.

Артемида согласно закивала:

— Он прав! Молодец! Мне это даже в голову не пришло. Очень разумно, Байрон!

Байрон сделал безразличный вид, но ему были весьма приятны её слова. Она впервые обратилась к нему по имени. Когда она хочет, то может быть очень милой…

Джилберт перебил её похвалы:

— Но он по рации сообщит о нашем местопребывании.

— Не думаю, — ответил Байрон. — На Родии наверняка есть незаселённые места. Мы же не собираемся высадить его в центре большого города или посреди одного из тиранийских гарнизонов. Кроме того, он и сам не настолько глуп, чтобы вступать в контакт со своими соотечественниками… Скажи, болван, что у вас происходит с солдатом, который позволяет бунтовщикам использовать корабль, принадлежащий одному из Представителей Хана, против него же самого?

Заключенный ничего не ответил, но резко побледнел, а губы его задрожали. Байрону не хотелось бы сейчас оказаться на месте этого бедняги.

Двумя днями позже они приземлились на окраине поселка Саузвока. Они выбрали это место потому, что поселок находился вдали от густонаселённых районов планеты. Тиранийскому солдату предстояло преодолеть более пятидесяти миль до ближайшего крупного города.

Посадка на пустынном берегу прошла удачно, и Байрон в качестве пилота почувствовал себя более уверенно. Пора было думать об удовлетворении своих естественных потребностей, какими были голод и жажда. Раздобыть провизию в городе означало подвергать себя страшному риску, но выбора не оставалось.

Друзья понимали, что им нужна еда вполне определённого вида. Она являлась продуктом пищевой промышленности тиранийцев и предназначалась для длительных космических перелетов. Это были стандартные пищевые концентраты, содержащие строго выверенное количество калорий и минеральных веществ. По размеру они представляли собой одну двадцатую от веса пищи животного происхождения и хранились в виде брикетов при низкой температуре.

Конечно, вкусовые качества концентрированной еды оставляли желать лучшего, но с этим приходилось мириться.

Артемида уже некоторое время пребывала в состоянии некоторой раздражённости и неустанно повторяла, что еда эта «омерзительна». Байрон понимал, что отнюдь не еда причина плохого настроения. Всё дело было в нехватке пространства. Например, у них не было раздельных спален. Корабль был военным, поэтому удобства для пассажиров на нём не предусматривались. Артемиду тяготила невозможность уединиться, отсутствие умывальных принадлежностей, отсутствие зеркал, невозможность сменить наряд и так далее.

Что ж, ей придётся мириться, подумал Байрон. Он и так достаточно делает для неё. Но почему она постоянно недовольна и так редко улыбается? У неё хорошая улыбка, глядя на неё, можно забыть о дурном характере девушки. Но этот характер — о, боже!..

Впрочем, стоит ли думать о ней так долго?

Ситуация с водой обстояла хуже. Тирания была безводной пустынной планетой, где вода являлась наградой и её использовали только для утоления жажды, а не для водных процедур. Тиранийцы не создали никаких способов концентрировать воду, чтобы она занимала меньший объём, а содержание воды в пищевых концентратах было крайне низким.

На корабле имелись устройства по переработке жидкости, теряемой телом, но Байрон, поняв принцип их действия, решил никогда не прибегать к их услугам. Химически здесь всё было несложно, но оператору требовалось специальное образование.

В свободное время он знакомился с системой управления кораблем. Нажимая на пульте различные кнопки, он пытался проанализировать их действие, тщательно записывая свои выводы.

Однажды это его занятие прервал Джилберт.

Байрон через плечо взглянул на него:

— Надеюсь, Артемида в кабине?

— На судне нет другого места, где она могла бы быть.

— Когда увидишь её, скажи, что отныне я намерен ночевать в кабине пилота, что советую сделать и тебе. Тогда другая кабина будет в полном её распоряжении. — Он помолчал и добавил: — Надеюсь, это утешит её.

— Ты не должен забывать, что она всегда вела совсем другую жизнь, — мягко укорил его Джилберт.

— Отлично! Разумеется, я это прекрасно помню. Как ты думаешь, какой жизнью жил я? Я ведь тоже не родился на одном из необитаемых астероидов, как тебе известно! Между прочим, всё детство я провёл во Дворце Нефелоса! Так что не нужно драматизировать ситуацию. Что я могу поделать, если на корабле не предусмотрена ванная? Она дуется на меня так, будто я проектировал этот чёртов корабль!

Этот взрыв предназначался не Джилберту. Просто Байрону необходим был выход эмоций.

Дверь распахнулась; на пороге стояла Артемида. Она холодно сказала:

— Будь я на вашем месте, мистер Фаррилл, я бы воздержалась от крика. Ваш голос слышен даже на самом дальнем уголке корабля.

— Это мало волнует меня, — ответил Байрон. — Если что- то на корабле не устраивает тебя, прошу помнить, что если бы твой дорогой папаша не пытался меня убить, а тебя выдать замуж, — мы никогда не оказались бы здесь.

— Не смей так дурно говорить о моём отце!

— Я буду говорить о ком угодно и что угодно.

Джилберт зажал руками уши:

— Пожалуйста! — ЗАВИЗЖАЛ он.

Это произвело мгновенный эффект.

— Зачем нам спорить? — как ни в чём не бывало продолжил Джилберт. — Ведь очевидно, что чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше будет для всех нас.

— Я согласен с тобой, Джил, — кивнул Байрон. — Давай уйдём куда-нибудь, где мне не придётся терпеть её капризы. Тоже мне, женщина на космическом корабле!

Слова Артемиды, как бы не услышавшей его, относились только к Джилберту:

— Почему мы не улетаем отсюда?

— Не знаю, почему не улетаешь ты, — насмешливо сказал Байрон, — а я рассчитываю вернуть себе свои владения, а также отомстить за смерть отца. Поэтому я остаюсь в Королевстве.

— Я не говорю, — уточнила Артемида, — что мы должны улететь навсегда, но не лучше ли дождаться других времен где-нибудь в более безопасном месте? Я не представляю, как ты сможешь вернуть себе то, что отняли у твоего отца, пока жива империя Тиранов.

— Ты никогда не понимала, что и зачем я делаю.

— Можно внести предложение? — вмешался Джилберт. Он дождался тишины и добавил: — Мне кажется, Арта права. Пока сильна Империя, ты не сможешь ничего. Следовательно, мы должны помочь ей расколоться на кусочки.

— Да? И как же ты предполагаешь это сделать?

— Мой дорогой мальчик, — улыбнулся Джилберт, — ты поражаешь меня. И не смотри на меня, как на безумца. Всё-таки это я помог тебе выбраться из Дворца.

— Я знаю. Именно поэтому я внимательно слушаю тебя.

— Так продолжай слушать. Я ждал этого случая двадцать лет. Если бы я был простым горожанином, я бы уже давно мог сделать это; но в силу своего рождения в королевской семье я всегда находился на виду. Впрочем, моё положение имеет и свои положительные стороны. Как один из Хенриадов я присутствовал на коронации нынешнего Хана Тирании и теперь знаю секрет, который позволит однажды этого Хана уничтожить.

— Продолжай, — коротко приказал Байрон.

— Путешествие с Родии на Тиранию и обратно проходило на военном судне, похожем на это, но гораздо большем по размерам. Путешествие было неинтересным. Пребывание на Тирании имело свои восхитительные моменты, но, с нашей точки зрения, тоже было не слишком интересным. А вот по дороге назад нас сбил метеор.

— Что?!

Джилберт предостерегающе поднял руку:

— Я прекрасно знаю, как невероятно это звучит. Случаи с метеорами — достаточная редкость в космосе, и шансов спастись мало.

— Знаю, — согласился Байрон. — Сейчас ведутся большие исследования по вопросу связи их массы со скоростью. Слишком большая скорость уменьшает массу, — он повторил это, как заученный урок, и поймал на себе насмешливый взгляд Артемиды.

Она, сидя совсем близко от него, внимательно слушала Джилберта. Их плечи почти соприкасались. Байрон отметил, что профиль девушки был прекрасен, и даже слегка растрепанные волосы не портили его. Она сняла жакет, её белоснежная блузка имела на себе следы сорокавосьмичасового непрерывного ношения, но при этом выглядела всё же достаточно свежей. И как ей это удаётся?

Если она будет держать себя в руках, путешествие обещает быть чудесным, думал он. Проблема лишь в том, что никто не мог обуздать её. Этого не сумел бы и её отец. Она слишком самоуверенна. Если бы она родилась военачальником, не хотел бы Байрон служить под её командованием!

Он только было начал мечтать, что случилось бы, если бы ему удалось подчинить её своей воле, как она повернула к нему голову, и их глаза встретились. Байрон тут же отвел взгляд и сосредоточился на речи Джилберта. Он и так упустил несколько фраз.

— Я не знаю, почему не сработал экран. На это, пожалуй, не ответит никто. Метеор ударил по обшивке и вполне мог бы пробить её насквозь; тогда нас ничто не спасло бы. Но его рикошетом отбросило в сторону. Осколок попал в каюту и разрубил на кусочки двух находившихся там придворных. Меня спасло лишь то, что в это время я был в туалете. Когда я вошёл в каюту, встревоженный страшным грохотом, она была залита кровью. То, что произошло потом, я помню слабо, хотя год за годом я тщательно восстанавливал цепь событий. После осмотра корабля мне стало ясно, что в живых остался только я один. Все остальные по той или другой причине были мертвы. Как же мне вернуться? Я был полностью беспомощен. Я не мог покинуть судно, я не мог управлять им; даже не знал, как пользоваться системой пространственной связи, чтобы послать сигнал бедствия. Мне пришлось предоставить судну лететь своим курсом.

— Но это же… — Байрон был совершенно ошеломлен рассказом. — А Прыжки через гиперпространство? Если бы ты не совершал их, ты не был бы здесь.

— Тиранийский корабль, — сказал Джилберт, — совершает такие Прыжки автоматически.

Байрон недоверчиво уставился на него. Джилберт считает его идиотом?

— Ты всё это придумал!

— Вовсе нет. Это — одно из военных изобретений, которое помогло им выиграть войну. Их тактика всегда отличалась от нашей, потому что базировалась на автоматике. Автоматических Прыжках. Это увеличивало манёвренность их кораблей и давало возможность поворачивать ход любого сражения в то русло, которого мы никак не могли предвидеть.

Я считаю, что это — один из наиболее охраняемых секретов их технологии. Я не понял его, пока летел на борту «Кровопийцы» — не правда ли, очаровательное название?.. Тиранийцы любят давать судам неприятные для слуха имена, — но увидел его в действии. Я видел, что корабль совершает Прыжки и ничье вмешательство для этого не нужно.

— Ты хочешь сказать, что этот корабль тоже способен на такое?

— Я не знаю. Я только предполагаю это.

Байрон повернулся к приборной доске. Там оставалось ещё много кнопок, значения которых он не знал. Ладно, подождут!

Затем он вновь взглянул на Джилберта:

— И корабль доставил тебя домой?

— Нет. Сперва корабль начал тормозить, и я решил, что путешествие окончено, но потом обнаружил, что мы находимся совсем рядом с планетой. Я решил, что меня, очевидно, сумеют обнаружить с помощью радара. Корабль направился прямо к планете. И всё же он мог пролететь мимо. Я не хотел допустить этого и поэтому решил воспользоваться радиосвязью. К счастью, у меня есть некоторые познания в радиотехнике.

— Итак, ты воспользовался ею? — нетерпеливо спросил Байрон.

— Да, и они пришли и спасли меня.

— Кто?

— Люди с планеты. Она была обитаема.

— Что же это была за планета?

— Я не знаю.

— Ты хочешь уверить меня, что они не сказали тебе этого?

— Восхитительно, не правда ли? Да-да, именно так! Они не сказали мне. Но эта планета находится где-то среди Королевств Космической Туманности.

— Откуда тебе это известно?

— Потому что они поняли — корабль, на котором я прибыл, тиранийского образца. Более того, они намеревались уничтожить его, когда услышали мои сигналы. Мне пришлось долго убеждать их, что на борту только я один.

Байрон сжал руками колени.

— Послушай, но разве то, что они знали, будто корабль принадлежит Тирании, не является наилучшим доказательством факта, что планета находится за пределами Королевств? Что это где-то в другом месте?

— Нет, она здесь, в Галактике, — твёрдо ответил Джилберт. — На территории Королевств. Они высадили меня на поверхность, — и, боже мой, что за чудо была их планета! Там были люди со всех планет Королевств, как я понял по их акцентам. И они не боялись Тирании! Мой мальчик, эта планета всё ещё где-то есть, и её жители намерены уничтожить Тиранию, как уничтожили бы судно, на котором я к ним прилетел — если бы я был там не один. Они живут под землей, но их души полны огня и света!

Сердце Байрона было готово выскочить из груди. Ему искренне хотелось поверить в рассказ Джилберта.

Во всяком случае, это возможно. Возможно!

Глава 11

ИЛИ НЕВОЗМОЖНО

Или невозможно.

С языка Байрона срывались вопросы, один за другим.

— Откуда тебе известно про их планету? Как долго ты там находился? Что ты видел?

Джилберт безразлично ответил:

— Дело не в том, что я видел. Они очень мало показали мне. И потом, после того, как они сняли меня с корабля, я был в крайне плохом состоянии. Я почти ничего не ел и выглядел гораздо хуже, чем обычно. Потом я немного пришёл в себя. Они переправили и меня, и судно на поверхность планеты. Конечно, судно их интересовало больше, чем я. Ведь с его помощью они могли постичь тайны тиранийской инженерии. Меня же отправили в некоторое подобие госпиталя.

— Но что же ты всё-таки видел, дядя? — спросила Артемида.

Байрон прервал её:

— Он рассказывал тебе об этом раньше?

— Нет, — ответила девушка.

Джилберт кивнул:

— Об этом я не рассказывал до сих пор никому. Как я уже сказал, меня отправили в госпиталь. Исследовательские лаборатории там гораздо совершеннее, чем на Родии. По дороге в госпиталь я проезжал мимо заводов, где велись какие-то металлургические работы. Тот корабль, который подобрал меня, был не похож ни на что из виденного мною до сих пор. Всё это было настолько невероятно, что я растерялся и не задал ни одного вопроса. Но все эти годы я ждал. Ждал, что однажды к нам прилетит корабль, подобный тому, на котором меня доставили на эту планету. Каждый год я говорил себе: наверное, в следующем году!.. И каждый раз в душе я чуть-чуть боялся этого. Назревала великая битва, и мне не хотелось бы, чтобы она началась без меня.

Байрон спросил:

— Почему же они до сих пор не прилетели, если, как ты говоришь, это произошло более двадцати лет назад? И не подали тебе никакого знака? К тому же не было сообщений ни о каких странных космических кораблях! И ты всё ещё думаешь…

Джилберт вспыхнул:

— Да, я думаю! Двадцать лет — не такой большой срок, чтобы организовать бунт против планеты, правящей пятьюдесятью системами. Я был там в момент зарождения мятежа. Всё это время, я уверен, они не переставали готовиться к схватке. Они создавали новые корабли, разрабатывали более совершенное оружие, готовили людей к нападению. Только в видеотриллерах люди сразу же кидаются в бой. На самом деле оружие создают сегодня, усовершенствуют завтра, а используют только послезавтра. Для этого нужно время, Байрон, и люди из восставшего, мира должны быть полностью уверены в своей готовности перед тем, как начать. У них не будет возможности пытаться дважды. И потом, что ты называешь «происшествием»? Корабли тиранийцев исчезали, и их никогда не удавалось найти. Космос велик, скажешь ты, и они могли просто теряться, но что, если все они были захвачены мятежниками? Два года назад такое произошло с «Неутомимым». Они сообщили, что к судну приближается странный предмет — и больше о корабле никто не слышал. Возможно, это был метеор… Ну, а если нет? Поиски длились много месяцев, но никто не смог найти судно. Я думаю, оно в руках мятежников. «Неутомимый» был новым кораблем, экспериментальной моделью. Это как раз то, что им нужно.

— Почему же ты, оказавшись там, не остался?

— Думаешь, я не хотел? У меня просто не было выбора. Когда они думали, что я без сознания, они говорили открыто, — и я многое понял. Они в то время только начинали, и излишняя реклама лишь помешала бы им. Они знали, кто я. Знали они и то, что, если я не вернусь на Родию, меня будут тщательно искать — и, возможно, обнаружат их. Они не хотели рисковать, и поэтому было решено вернуть меня на Родию. Что они и сделали.

— Что? — вскричал Байрон. — Но ведь это было ещё большим риском! Как же они это сделали?

— Не знаю. — Джилберт запустил пальцы в волосы и устало посмотрел на юношу. — Думаю, они усыпилименя. Этот период полностью стерт в моей памяти. Я только помню, что открыл глаза и обнаружил, что вновь нахожусь на борту «Кровопийцы»; я дрейфовал в космосе, приближаясь к Родии.

— А твои погибшие спутники? Они всё ещё были на борту?

— Да, они всё ещё лежали на борту.

— Оставались ли на корабле какие-нибудь признаки того, что ты побывал в мятежном мире?

— Никаких. Исключая, конечно, мою память.

— А как ты узнал, что приближаешься к Родии?

— Никак. Массометр показывал, что я нахожусь вблизи планеты. Я вновь воспользовался радио, и ко мне подлетел родийский корабль. О случившемся со мной я в тот же день рассказал Тиранийскому наместнику. Конечно, я не обмолвился ни словом о мятежном мире. Я лишь сказал, что корабль столкнулся с метеором после последнего Прыжка. Я не хотел, чтобы они поняли: мне известно, что корабль может совершать Прыжки автоматически.

— Как ты думаешь, известен ли жителям мятежного мира этот факт? Ты говорил им об этом?

— Нет, я не говорил им об этом. У меня не было такой возможности. Ведь я пробыл там очень недолго. Я имею в виду, пробыл в сознании. Но мне совершенно неизвестно, как долго я был без сознания, а также — что им удалось обнаружить самим.

Байрон размышлял. «Беспощадность» может двигаться со скоростью десять тысяч миль в час. Звёзды — тяжелые, яркие и неподвижные — гипнотизировали Фаррилла.

Он спросил:

— Так что же нам делать? Ведь ты не знаешь, где находится этот мятежный мир.

— Не знаю. Но я предполагаю, кто может знать. Я почти уверен в этом.

— И кто же это?

— Автарх Линганы.

— Линганы? — удивился Байрон. Он когда-то слышал это название, но не помнил, в связи с чем. — Почему именно он?

— Лингана была последним Королевством, капитулировавшим перед Тиранией. Она, можно сказать, не так порабощена, как другие. Разве в этом нет скрытого смысла?

— Возможно, ты и прав, но…

— Если тебе нужен другой довод, то этим доводом станет твой отец.

— Мой отец? — На мгновение Фаррилл забыл, что его отец мертв. Он как бы увидел его своими глазами, большого и сильного, но тут же опомнился, и внутри его разлился неприятный холодок. — Какое отношение имеет к этому мой отец?

— Шесть месяцев назад он гостил при дворе. Я сделал некоторые выводы по поводу его намерений. Кроме того, я подслушал некоторые его разговоры с моим кузеном Хенриком.

— Ох, дядя, — укоризненно вздохнула Артемида. — Ты не Имел права подслушивать частные разговоры отца.

— Конечно, нет, но это было восхитительно и, как выяснилось, полезно.

Байрон прервал их:

— Погоди. Ты говоришь, мой отец был на Родии шесть месяцев назад?

— Да.

— Расскажи мне о нём. Интересовался ли он коллекцией примитивизма Хенрика? Когда-то ты рассказывал, что у Правителя есть большая коллекция материалов о Земле.

— Конечно. Коллекция очень знаменита, и её посещают многие. В их числе был и твой отец. Да, я помню это очень хорошо. Он провёл там почти целый день.

Именно полгода назад отец в первый раз попросил сына о помощи.

— Думаю, сам ты хорошо знаком с коллекцией, — сказал Байрон.

— Разумеется.

— Есть ли там что-то, позволяющее предположить, что на Земле существует документ большой военной ценности?

На лице Джилберта отразилось непонимание. Байрон продолжил:

— Где-то в последних столетиях доисторической Земли должен был существовать такой документ. Могу сказать только, что мой отец считал его самой большой ценностью в Галактике — и самой смертоносной. Я должен был раздобыть его, но мне пришлось слишком неожиданно покинуть Землю, да и в любом случае, — его голос сорвался, — отец слишком быстро умер.

— Не знаю, о чём ты говоришь, — взгляд Джилберта был всё ещё отсутствующим.

— Ты не понимаешь. Первый раз отец упомянул о документе шесть месяцев назад. Он должен был узнать о нём именно здесь, на Родии. И ты ничего не можешь мне об этом рассказать?

Но Джилберт только отрицательно покачал головой.

— Хорошо, продолжай свой рассказ, — бросил Байрон.

— Они говорили об Автархе Линганы, твой отец и мой кузен. Из их слов мне стало ясно, что Автарх возглавлял заговор. А потом сюда прибыла миссия с Линганы во главе с самим Автархом. Я рассказал ему о мятежном мире.

— Ты только что утверждал, что никому об этом не рассказывал!

— Кроме Автарха. Я ДОЛЖЕН БЫЛ знать правду.

— Что же он тебе ответил?

— Практически ничего. Но для него это явно была не новость. Возможно, он не доверял мне. Ведь я мог работать на Тиранию. Откуда ему было это знать? Но всё же он не захлопнул передо мною дверь. Это наш единственный шанс.

— Да? — переспросил Байрон. — Тогда летим на Лингану. Одно место, я думаю, стоит другого.

Мысли об отце вывели его из равновесия, и по сравнению с этим всё остальное не имело значения. Пусть будет Лингана.

Пусть будет Лингана! Легко сказать. Но как добраться на этом суденышке до планеты, удаленной на тридцать пять световых лет отсюда? Двести триллионов миль. Двойка с четырнадцатью нулями после неё. Если лететь со скоростью десять тысяч миль в час (максимальная скорость «Беспощадности»), то понадобится более двух миллионов лет, чтобы добраться туда.

Байрон с отчаянием листал «Справочник космического навигатора» в надежде найти хоть какую-нибудь подсказку. Там в подробностях были описаны десятки тысяч звёзд, и каждая изображалась в трёх проекциях. Справочник состоял из сотен страниц этих проекций, обозначенных греческими буквами Р (ро), Q (тета), Ф (фи).

Р — расстояние от центра Галактики в парсеках; Q — угол по отношению к Галактической оси (линии, соединяющей центр Галактики и солнце планеты Земля); Ф — угол по отношению к линии, перпендикулярной Галактической оси. Два последних значения выражались в радианах. Совместив три схемы, можно было получить представление о положении планеты в космосе.

Всё это были величины заданные. Зная положение планеты и скорость её вращения, рассчитывались скорость и направление. Это были незначительные, но необходимые расчёты. Миллионы миль — по космическим меркам расстояния ничтожные, но для космического корабля это долгий путь.

Имело значение также положение корабля. Байрон отметил для себя две известных звезды и вычислил по расстоянию между ними и солнцем Родии их настоящие координаты.

Расчёты были сделаны наспех, но оказались достаточно точными, — в этом он был уверен. Байрон рассчитал также, что через шесть часов полёта им придётся совершить Прыжок. После этого он закончил последние приготовления к полёту.

Два других его спутника в это время спали. Он сказал себе, что это хорошо и что ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь крутился под ногами. Тут он услышал слабый звук чьих-то шагов. На пороге стояла Артемида.

— Привет, — кивнул он. — Почему ты не спишь?

— Можно мне войти? — шёпотом спросила она. — Я не помешаю тебе?

— Зависит от того, что тебе нужно.

— Я постараюсь всё делать правильно.

Что-то она уж слишком покладиста, подумал он.

— Я ужасно боюсь, — сказала вдруг она. — А ты?

Он хотел сказать «нет», но внезапно ему перехотелось притворяться. Он смущенно улыбнулся и ответил:

— Тоже.

Казалось, это успокоило её. Она уселась на пол, вытянув ноги, и принялась рассматривать груду справочников на столе.

— Ты нашёл все эти книги здесь?

— Да, конечно. Без них невозможно управлять космическим кораблем.

— И ты всё в них понимаешь?

— Не всё. Хотя надеюсь, что понимаю достаточно. Для того чтобы попасть на Лингану, нам предстоит сделать Прыжок.

— Это сложно?

— Нет, если понимать в схемах и уметь читать карту. Но для этого нужен опыт, а его-то у меня и нет. Кстати, мы могли бы совершить несколько Прыжков, но я надеюсь обойтись одним.

Он не хотел говорить ей всего: не хотел её пугать. В то же время ему было необходимо поделиться своими опасениями с кем-нибудь.

— Есть несколько моментов, которых я не знаю, хотя их нужно знать. Я не уверен в точности моих расчётов.

— И что может произойти, если ты ошибся?

— Мы можем слишком приблизиться к солнцу Линганы.

Она задумалась и потом сказала:

— Ты не представляешь себе, насколько я чувствую себя лучше.

— После того, что я рассказал тебе?

— Конечно. Только что я чувствовала полную нашу беспомощность. Теперь же я знаю, что мы попадём туда, куда стремимся, и что всё в наших руках.

Байрон был польщен. Как она изменилась!

— Я не уверен, что всё в наших руках.

Она жестом остановила его.

— Да. Я ЗНАЮ, ты сумеешь управиться с кораблем.

И Байрон почувствовал, что он тоже верит в это.

Она повернулась к нему лицом. Он заметил, что она смыла макияж, и удивился, как ей это удалось. Вероятно, с помощью носового платка и мизерного количества питьевой воды. Её белоснежный воротничок прекрасно оттенял смоль её волос и глаз. Глаза… Какие они теплые…

Молчание затягивалось. Он торопливо спросил:

— А ты, я думаю, не слишком много путешествовала? Кажется, ты говорила, что летала на пассажирском космическом лайнере?

— Только раз. Но и этого было много. Если бы я не летала на нём, то никогда не встретилась бы с этим противным тиранийским донжуаном… Я не хочу говорить о нём!

Она замолчала. Её взгляд скользил по полу. Потом она вдруг окликнула его:

— Байрон! Как ты думаешь, история дяди Джила — правда?

— Ты полагаешь, что всё может оказаться лишь игрой его воображения? Ведь он мог сам придумать всё это, а по прошествии лет поверить в реальность вымысла. Но всё-таки не стоит спешить с выводами. В любом случае, мы летим на Лингану.

Они были очень близко друг от друга. Он мог коснуться её рукой, обнять, поцеловать…

Что он и сделал.

Казалось, ситуация не располагала к этому. Только что они говорили о Прыжке и Джилберте, а теперь она, тихая и податливая, лежала в его объятиях.

Первым его порывом было извиниться, но она не делала никаких попыток высвободиться, только положила голову ему на плечо. Глаза её были закрыты.

Поэтому он не сказал ничего и вновь поцеловал её, медленно и торжественно. Это было лучшее, что он мог сделать в данный момент, и он понимал это.

Наконец она мечтательно спросила:

— Ты голоден? Я принесу тебе немного концентратов, только разогрею их слегка. Тебе должно понравиться. И мне бы не мешало привести себя в порядок.

Она направилась к двери, но вдруг остановилась. В её голосе прозвучала легкая насмешка:

— После поцелуев пищевые концентраты должны показаться просто божественными!

Когда в каюту зашёл Джилберт (это случилось часом позже), он не выразил никакого удивления по поводу мирно беседующих Арты и Байрона. Не прокомментировал он и тот факт, что рука юноши покоилась на талии его племянницы.

Он спросил:

— Когда мы совершим Прыжок, Байрон?

— Через полчаса.

Прошли полчаса; приборы были включены; разговоры стихли.

Во время «Зеро» Байрон набрал в лёгкие побольше воздуха и перевёл рычаг из крайнего правого положения в крайнее левое.

Корабль тряхнуло, и Байрон на мгновение потерял сознание.

Когда через минуту он пришёл в себя, звёзды в смотровом окне преобразились. Байрон выровнял судно. Одна из звёзд яркой белой точкой сияла перед ними. Байрон направил на неё телескоп. Сверившись со справочником, он сделал вывод:

«Слишком далеко. Но всё же это она, Лингана».

Это был первый совершенный им Прыжок, и он прошёл успешно.

Глава 12

ПРИБЫТИЕ АВТАРХА

Автарха Линганы, казалось, занимает какая-то мысль.

— И вы ждали сорок восемь часов, чтобы сказать мне об этом, — сказал он.

Ризетт вяло возразил:

— Но, сэр, не было никакой необходимости сообщать вам об этом раньше. Если бы мы беспокоили вас по всякому пустяку, ваша жизнь давно превратилась бы в сущий ад. Сейчас мы сообщаем вам об этом, потому что не можем сами принять решение. Это подозрительно, а в нашем положении мы не можем допускать ничего подозрительного.

— Повторите мне всё, что вам известно.

Автарх задумчиво смотрел в окно. Окна были самой большой достопримечательностью линганийской архитектуры. Они были средних размеров, невероятно чистые и прозрачные; не столько окна, сколько линзы, отражающие во все стороны свет и открывающие перед любым взглядом великолепную панораму.

Из дворца Автарха была видна часть освещенного солнцем горизонта. Когда солнце оказалось непосредственно напротив окон, они автоматически открылись.

Теория, что архитектура планеты вполне соответствует месту планеты в Галактике, вполне оправдывала себя в отношении Линганы.

Как и окна, Лингана представляла собой весьма живописное зрелище. Это была «планета-государство», в своё время достигшая стабильного экономического и политического развития. В то время как политическая жизнь соседних планет всё время менялась, Лингана веками оставалась тем, чем и была, — просто обитаемым миром. Её стратегическое положение оказалось весьма важным. Именно поэтому она захватила в свои руки торговую монополию. Со всех концов Галактики везли сюда минералы, мясо, зерно, а также продукцию машиностроения, медикаменты, готовые продукты переработки и многое другое.

Из своих окон Лингана видела всю Галактику, хотя и стояла несколько особняком.

Не отводя взгляда от окон, Автарх сказал:

— Начнем с почтового корабля. Где он впервые встретился с гостями?

— Менее чем в ста тысячах миль от Линганы. Точные координаты не имеют значения. С тех пор мы следим за ними. Сейчас они находятся на орбите над планетой.

— Они не приземляются? Ждут чего-то?

— Да.

— Как вы считаете, долго ли они намерены ждать?

— Боюсь, что нет. Мы тщательно наблюдали, но они не посылают никаких сигналов.

— Отлично, — сказал Автарх. — Прервемся на минуту. Они остановили почтовый корабль, что, безусловно, является нарушением нашего Договора о Взаимодействии с Тиранией.

— Я сомневаюсь, что они тиранийцы. Их действия скорее похожи на действия заключенных, бежавших из тюрьмы.

— Возможно, таким образом они пытаются сбить нас с толку. В любом случае, всё это направлено лишь на одно: они хотят встретиться со мной.

— Да, они настаивают на встрече с Автархом.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

— Они не входили в почтовое судно?

— Нет. Мы всё время прекрасно их видим. За штурвалом находится молодой человек аристократической наружности. Он попросил передать вам одно слово: «Джилберт». Говорит это вам что-нибудь?

Автарх, как бы не слыша вопроса, продолжал смотреть в окно. На Лингане не всегда царила власть Автархов. Когда-то ею управляли различные династии мелких удельных князьков. Это были сплошь аристократические семьи. Они были чрезвычайно богаты, и их мало волновали проблемы землевладения.

Из-за этого Лингану постигла обычная в таких случаях участь. Власть переходила от одной семьи к другой. Интриги и дворцовые перевороты стали хроническими, так что если Родия была образцом политической стабильности, то Лингана могла служить образцом беспорядка и анархии. «Безалаберный, как Лингана», — говорили люди.

Соседние планеты объединились в группы и становились могущественнее, а на Лингане гражданская война становилась неуправляемой. Поэтому соседи путем долгой цепи интриг заменяли многих князьков одним сильным правителем, сосредоточив в одних руках всю власть.

При Автархии Лингана укрепилась и стабилизировалась. Даже Тирания относилась к ней с некоторым почтением. В то время как другие планеты Королевств Космической Туманности уже давно были верными вассалами Тирании, Лингана подписала с ней Договор о Взаимодействии, теоретически дающий обеим сторонам равные права.

Автарх правильно оценивал ситуацию. Он знал, какую опасность несет для грядущих поколений Тирания. И сейчас появление тиранийского корабля могло стать началом конца, началом полного краха.

Он спросил:

— На корабле есть солдаты?

— Очевидно, нет. Массометр показывает присутствие всего троих.

— И что же ты предлагаешь?

— Не знаю. Единственный известный мне Джилберт — это Джилберт из Хенриадов с Родии. Вы знакомы с ним?

— Я видел его во время моего последнего визита на Родию.

— Вы, конечно, ничего ему не рассказывали?

— Конечно.

Глаза Ризетта округлились.

— Возможно, это ловушка, и Джилберт используется в качестве приманки.

— Я думал об этом. Конечно, прибытие корабля подозрительно. Меня долго не было на Лингане, и я вернулся только на прошлой неделе, а через несколько дней опять собираюсь уезжать. Они застали меня именно тогда, когда меня МОЖНО БЫЛО застать.

— А может, это совпадение?

— Я не верю в совпадения. Но есть способ проверить наши подозрения. Я посещу это судно. Один.

— Это невозможно, сэр. — Ризетт был ошеломлен. Его лицо покраснело до такой степени, что приняло почти малиновый оттенок.

— Ты споришь со мной? — раздражённо спросил Автарх.

И именно потому, что он был Автархом, Ризетт сказал:

— Как вам будет угодно, сэр.

Пассажиры «Беспощадности» вот уже два дня болтались на орбите.

Джилберт, наблюдавший за Линганой, был твёрдо уверен, что за ними тоже установлено постоянное наблюдение. Байрон, бреясь, выслушивал его доводы по этому поводу.

Добрившись, он осмотрел своё лицо в зеркале, и тут в дверном проёме возникла Артемида.

— Я думала, ты собираешься спать.

— Я спал, — ответил он, — а потом проснулся. — Он посмотрел на неё и улыбнулся.

Она потрогала его щеку:

— Ты выглядишь сейчас как восемнадцатилетний. Они всё ещё наблюдают за нами?

— Да. Неужели это тебя беспокоит?

— Я нахожу, что это глупо.

— Можешь объяснить почему, Арта?

— Почему бы нам не приземлиться на поверхность Линганы?

— Мы подумаем об этом. Пока что мы не готовы для подобного риска. Лучше всё же немного подождать.

Джилберт вдруг воскликнул:

— Говорю вам, они движутся!

Байрон подскочил к экрану. Прочитав показания массометра, он обернулся к Джилберту:

— Наверное, ты прав.

Он присел к компьютеру и стал внимательно изучать его показания.

— К нам направляется маленький корабль, Джилберт. Как ты думаешь, тебе удастся наладить с ним связь?

— Я попытаюсь, — ответил Джилберт.

— Запомни: не видеосвязь, а только звуковую.

Менее десяти минут понадобилось Джилберту, чтобы выполнить его задание. Теперь Байрон знал планы линганийцев.

Он повернулся к Артемиде:

— Они собираются послать к нам человека.

— А мы обязательно должны им это позволить?

— А почему бы нет? Одного человека! Мы ведь вооружены!

— Но что будет, если мы подпустим их корабль слишком близко?

— Мы на тиранийском военном корабле, Арта, и одолеем их, даже если перед нами лучшее судно Линганы. У нас есть пять крупнокалиберных бластеров.

— А ты умеешь ими пользоваться?

— К несчастью, нет. Пока ещё нет. Но ведь линганийцам это, как ты понимаешь, неизвестно.

Через полчаса на экране появилось судно. Как только радар поймал его, Джилберт в восторге завопил:

— Это яхта Автарха! Его личная яхта! Я же говорил, что упоминание одного лишь моего имени тут же привлечёт его внимание!

Они установили с яхтой радиосвязь, и чей-то голос из трубки сказал:

— Готовы к принятию на борт?

— Готовы, — ответил Байрон. — Только одного человека.

— Одного человека, — был ответ.

Яхта подошла ближе, раздался металлический скрежет. Потом корабль линганийцев слегка отдалился от судна наших друзей, и между обоими кораблями возникла крепкая прозрачная галерея, напоминающая туннель. По этому туннелю мог пройти человек, и при этом ему не нужны были никакие средства защиты, которыми он пользовался бы в открытом космосе.

Байрон увидел, как из линганийского корабля вышел человек в скафандре и уверенно пошёл в их сторону. Лицо было скрыто шлемом. Человек шёл достаточно быстро; он был уже совсем близко. Через пять секунд гость подошёл к люку, который открылся, и пришелец скрылся в его недрах, после чего люк автоматически был задраен.

Войдя в кабину, пришедший снял с себя скафандр, левой рукой отбросив со лба непослушные волосы.

— Ваше Сиятельство! — бросился к нему Джилберт. С нотками триумфа в голосе он воскликнул:

— Байрон, это Автарх собственной персоной!

Но Байрон, сперва потерявший, а потом лишь частично обретший дар речи, сумел сказать только одно:

— Джоунти?!

Глава 13

АВТАРХ РЕШАЕТ ОСТАТЬСЯ

Автарх непринужденно расположился в одном из мягких кресел.

— Давно я не проделывал подобных упражнений, — сказал он. — Но это как умение плавать: научившись один раз, забыть невозможно. Привет, Фаррилл! Добрый день, милейший господин Джилберт! А это, если мне не изменяет память, дочь правителя, леди Артемида!

Он достал длинную сигарету, бережно взял её в рот и зажег, причём для этого ему понадобилось просто сделать лёгкий выдох. Воздух наполнился приятным запахом хорошего табака. Затем он сказал:

— Не ожидал так быстро вновь встретиться с тобой, Фаррилл!

— А может, не ожидал этого никогда? — грубо поинтересовался Байрон.

— Кто знает? — согласился Автарх. — Конечно, если вспомнить, что сам Джилберт не умеет управлять космическим кораблем, если вспомнить, что я сам послал на Родию молодого человека, который УМЕЕТ управлять космическим кораблем и который вполне способен похитить тиранийское судно, если вспомнить, что, по донесениям наблюдателей, один из пассажиров корабля молод и обладает аристократической наружностью, напрашиваются очевидные выводы. Я не удивился, увидев тебя.

— А мне кажется, ты удивлён, — возразил Байрон. — Думаю, ты чертовски удивлён, увидев меня. По-твоему, я знаком с логикой слабее, чем ты?

— Я крайне высокого мнения о тебе, Фаррилл.

Автарх сохранял невозмутимость, и Байрон почувствовал себя совсем глупым мальчишкой. Он повернулся к остальным:

— Этот человек — Сандер Джоунти. Я рассказывал вам о нём. Конечно, по совместительству он может быть Автархом Линганы, или пятьюдесятью Автархами одновременно. Это безразлично. Для меня он — Сандер Джоунти.

Артемида произнесла:

— ОН — это человек, который…

Джилберт перебил её. Он был возмущен:

— Контролируй себя, Байрон. Ты что, сошёл с ума?

— Это — тот самый человек! Я НЕ сумасшедший! — выкрикнул Байрон. Он с трудом держал себя в руках. — Ладно. Думаю, нам не о чём спорить. Покинь моё судно, Джоунти. Уже достаточно было сказано. Вон с моего судна!

— Мой дорогой Фаррилл! Но почему?

Джилберт издал булькающий звук, но Байрон не повернул в его сторону головы. Он смотрел на Автарха.

— Ты совершил одну ошибку, Джоунти. Только одну. Ты не предусмотрел, что там, на Земле, я вернусь в свою комнату и возьму часы, которые всегда служили мне также индикатором. Индикатором радиации.

Автарх пускал в потолок аккуратные колечки дыма и улыбался.

— Так вот, Джоунти, они никогда не светились голубым светом. В ту ночь в моей комнате не было никакой бомбы. Это была только хлопушка! Ты не станешь этого отрицать, потому что именно ты подложил её. Ты же организовал и остальную часть комедии! Да, той ночью ты был великолепен!

Байрон ждал реакции, но Автарх просто с видимым интересом кивнул. Байрон разозлился. У него сложилось впечатление, что он бьёт по воздуху.

— Мой отец был казнен. Я и так скоро узнал бы об этом. Тогда я мог бы вернуться на Нефелос, а мог бы и не возвращаться. Я мог бы проанализировать своё положение и найти из него правильный выход. Но ты решил отправить меня на Родию, к Хенрику. Я послушал тебя: ведь ты, казалось, спас мне жизнь; ты всё знал и мог дать дельный совет. Но ты забыл предупредить меня, что капитан корабля, на который ты усадил меня, был отлично осведомлен о том, кто я и откуда. Ты забыл предупредить меня, что я окажусь в руках Тиранов ещё до того, как попаду на Родию. Или ты будешь это отрицать?

Он сделал длинную паузу. Джоунти сосредоточенно дымил сигаретой.

Джилберт стиснул руки у груди:

— Байрон, ты ужасен. Автарх не может…

Джоунти посмотрел на него и спокойно возразил:

— Твой Автарх всё может.

Он погасил сигарету.

— Байрон прав, и я подтверждаю каждое его слово. Бомба действительно была подложенной мною хлопушкой, и я послал тебя, Байрон, на Родию, зная, что ты будешь арестован Тиранийцами.

Лицо Байрона прояснилось. Он сказал:

— Когда-нибудь я отомщу тебе, Джоунти. Сейчас ты Автарх Линганы, и за тебя готов вступиться целый флот. Но «Беспощадность» — это моё судно, и я его капитан. Надевай свой скафандр и убирайся вон. Твой туннель всё ещё на месте.

— Это не твоё судно. Ты скорей пират, чем пилот.

— Я повторяю: даю тебе пять минут на облачение в скафандр.

— Пожалуйста, не драматизируй ситуацию. Мы нужны друг другу, и я не намерен уходить.

— МНЕ ты не нужен. Ты не был бы мне нужен, даже если бы на нас напали Тиранийцы и ты принял бы мою сторону.

— Фаррилл, — улыбнулся Джоунти, — ты говоришь и действуешь как младенец. Я дал тебе высказаться. Дай же теперь высказаться мне.

— Нет. Я не вижу причин слушать тебя.

— А это ты видишь?

Артемида вскрикнула. В грудь Байрона упёрся бластер.

— Это — предупреждение, — продолжил Джоунти. — Прошу простить меня за вынужденную меру, но, возможно, это поможет мне заставить тебя слушать.

Оружие его было предназначено не просто причинять боль. Оно должно было убивать.

Джоунти сказал:

— Много лет назад я организовал жителей Линганы против Тирании. Знаешь ли ты, что это значит? Это было нелегко. Это было почти невозможно. Окружающие нас Королевства оказались абсолютно беспомощны. Но и в них жили люди, желающие нам помочь. Твой отец делал это наиболее активно — и был убит. Помни это! Гибель твоего отца явилась для нас ударом. Значит, Тиранийцы способны добраться и до нас. Поэтому мне пришлось отправить тебя к Хенрику, чтобы сбить их с толку. Это удалось. Пойми, у меня не было выбора. А потом, есть ещё одна вещь, документ…

— Какой документ? — прервал его Байрон.

— Не спеши. Я уже сказал, что твой отец работал на меня. Так что мне известно всё, что знал он. Тебе стало известно о документе, и вначале нам всем было выгодно, чтобы ты поискал его. Но после смерти твоего отца это оказалось ненужным. Более того, пришлось убрать тебя с Земли, пока ты не удостоился пристального внимания Тиранийцев. Мне это удалось.

— Значит, документ у тебя?

— Нет, к сожалению. Он был утерян на Земле много лет назад. Я не знаю, у кого он. Ну что, могу я опустить бластер? Он весьма тяжел.

— Убери его к чёрту, — пробурчал Байрон.

Автарх так и поступил. Потом он спросил:

— Что говорил о документе твой отец?

— Ничего, что было бы тебе неизвестно.

Автарх улыбнулся:

— Вот это да!

— Скажи, ты всё объяснил нам? — спросил Байрон.

— Практически всё.

— Тогда, — подытожил Байрон, — убирайся с корабля.

Джилберт вмешался в их диалог:

— Теперь подожди, Байрон. Это не только твоё дело. Здесь есть ещё и мы с Артемидой. У нас тоже найдётся что сказать. Чем дальше, тем больше мне кажется, что в словах Автарха есть свой смысл. Вспомни, что на Родии я спас тебе жизнь, так что я рассчитываю на некоторую признательность с твоей стороны.

— Ну, конечно! Ты — мой спаситель! — воскликнул Байрон. — Можешь, если хочешь, уходить с ним. Уходи! Ты хотел найти Автарха. Так вот он! Я согласился доставить тебя к нему, но на этом моя миссия окончена. И не учи меня, что мне делать.

Он повернулся к Артемиде, всё ещё кипя от злости:

— А ты? Ты ведь тоже спасла мне жизнь! Все вокруг только и делают, что спасают мне жизнь! Ты тоже хочешь уйти с ним?

Она спокойно ответила:

— Не нужно говорить и решать за меня, Байрон. Если захочу уйти с ним, то скажу тебе об этом.

— Ты не должна чувствовать никаких обязательств передо мною. Можешь уйти в любой момент…

Она сердито взглянула на него, и он отвернулся. В душе Байрон понимал, что ведёт сейчас себя по-детски. Джоунти всегда оставляет его в дураках. Он вспомнил о бомбе, о родийском лайнере, о Тиранийце — и в нём поднялась волна жалости к себе.

Автарх сказал:

— Итак, Фаррилл?

Одновременно прозвучали слова Джилберта:

— Итак, Байрон?

Байрон повернулся к Артемиде:

— А что думаешь ТЫ?

Артемида медленно произнесла:

— Я думаю, что он — Автарх Линганы и в его распоряжении есть целая армия. Поэтому, мне кажется, у тебя нет выбора.

Автарх с нескрываемым восхищением посмотрел на неё:

— Вы очень умны и проницательны, моя госпожа! Как чудесно, что столь прекрасный ум заключен в столь прекрасную оправу! — Он прикрыл глаза.

— Так чего же ты хочешь? — спросил Байрон.

— Позволь мне воспользоваться вашими именами и вашими возможностями, и я отправлю вас на планету, которую мой господин Джилберт называет мятежным миром.

— Ты полагаешь, такой существует?

— Да, и он будет твоим. Я в состоянии найти его.

— Как? — изумился Байрон.

— Это не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Мы должны верить, что где-то в нашей Галактике существует мир, готовый сразиться с Тиранией. По-моему, есть только один сектор, где может находиться такая планета.

— Где?

— А разве для тебя самого это не очевидно? Не кажется ли тебе, что этот мир может существовать только внутри самой Туманности?

— Разве возможна жизнь внутри самой Туманности?

— А почему бы и нет? Не стоит заблуждаться относительно Туманности. Это тёмное пятно в космосе, но оно вовсе не начинено ядовитым газом. Оно состоит из молекул воды, калия и кальция, которые адсорбируются благодаря свету звёзд. Я долго изучал эту проблему в Университете на Земле и пришёл к выводу, что жизнь там всё-таки возможна. Просто мы её не замечаем.

— Кстати, а что ты делал на Земле? — поинтересовался Байрон. — Это не слишком важно для меня, но всё же?

— В этом нет никакой тайны. Я покинул Лингану по своим делам. Шесть месяцев назад я посетил Родию. Мой агент Вайдемос — твой отец, Байрон, — был не слишком удачлив в своих переговорах с Правителем, которого мы рассчитывали привлечь на свою сторону. Прошу прощения у леди, но Хенрик оказался сделанным из неподходящего для нашего дела материала.

— Да уж знаем… — прошептал Байрон.

Автарх продолжил:

— Но я встретил Джилберта, о чём он уже говорил тебе. Потом я отбыл на Землю, потому что Земля — родной дом гуманизма. Именно с Земли послано большинство исследовательских экспедиций в Галактику. Туманность Лошадиной Головы была исследована ими весьма тщательно. Мне понадобились результаты исследований. Теперь слушайте внимательно! Тиранийский корабль, на котором летел мой господин Джилберт, столкнулся с метеором после своего первого Прыжка. Если учесть, что перелет из Тирании на Родию был самым обычным делом, можно установить совершенно точные координаты места столкновения. Потеряв управление, корабль мог пролететь более полумиллиона миль между первыми двумя Прыжками. Следовательно, примем этот промежуток за координату в космосе. Есть и другое предположение. Метеор мог изменить направление Прыжков. Это маловероятно, но возможно. Метеор мог повлиять на силу гиператомных процессов и полностью изменить направление движения. В то же время длина четырёх последующих Прыжков осталась величиной неизменной. Конечное положение корабля должно было находиться где-то на поверхности воображаемой сферы, центр которой находится в точке пространства, где произошло столкновение, а радиус её равен сумме векторов оставшихся Прыжков. Я попытался вычислить эту сферу, и понял, что её поверхность находится внутри Туманности Лошадиной Головы. Осталось лишь найти в Туманности ту звезду, которая нам нужна.

Как ты думаешь, дружок, сколько таких звёзд может быть в Туманности?

Вспомни при этом, что Галактика состоит из ста биллионов звёзд.

Байрон, почти против своего желания заинтересованный рассказом, ответил:

— Думаю, сотни.

— Пять! — торжествующе выкрикнул Автарх. — Всего пять! Не стоит заблуждаться по поводу цифры «сто биллионов». Объём Галактики равен семи триллионам кубических световых лет, из которых на каждую звезду приходится по семьдесят кубических световых лет. Жаль, что я до сих пор не знаю, какая из этих пяти планет обитаема. Нам придётся это выяснить. К несчастью, ранние исследования не дали нам детальной картины. Они лишь изучили положение звёзд, тип их движения и спектральную характеристику.

— Значит, в одной из этих пяти звёздных систем, — спросил Байрон, — находится мятежный мир?

— Исходя из известных нам фактов, можно сделать только такой вывод.

— Видишь, моя история правдива, — вмешался Джилберт. — Я не выдумал её.

— Я намерен, — продолжал Автарх, — исследовать лично каждый из пяти миров. Мотивы мои очевидны. Как Автарх Линганы, я могу помочь им в их усилиях.

— А с двумя из Хенриадов и Вайдемосом на твоей стороне ты также можешь завоевать ведущие позиции в новых, свободных мирах, — насмешливо подхватил Байрон.

— Твой цинизм не испугает меня, Фаррилл. Ответом будет — да. Если восстание окажется удачным, всегда лучше присоединиться к победителю.

— Более того, в награду одному из друзей восстания может быть отдана Автархия Линганы.

— Или Вайдемос. Верно.

— А если восстание обречено на провал?

— Тогда у нас будет время разобраться и решить, что делать дальше.

Байрон медленно сказал:

— Я полечу с тобой.

— Отлично! Тогда нужно переместить тебя с этого корабля на другой.

— Зачем?

— Так будет лучше для тебя. Этот корабль — всего лишь игрушка.

— Это военный корабль тиранийцев. Было бы глупо не учитывать его мощь.

— Именно потому, что это — военный корабль тиранийцев, отправляться в путешествие на нём опасно.

— Но не в Туманность. Прости, Джоунти! Я присоединяюсь к тебе, потому что тоже хочу найти мятежный мир. Но мы с тобой не друзья, и поэтому я буду поступать по собственному усмотрению.

— Байрон, — осторожно вмешалась Артемида, — но корабль слишком МАЛ для троих!

— Конечно, Арта. Но к нему можно прикрепить прицеп. Джоунти это так же хорошо известно, как и мне. Тогда в космосе у нас будет всё необходимое. Кроме того, прицеп изменит внешний вид судна.

Автарх вслух размышлял:

— Если мы с тобой не друзья, Байрон, и не доверяем друг другу, я должен позаботиться о личной безопасности. Можешь лететь на своем корабле с прицепом, но мне нужны некоторые гарантии. Поэтому госпожа Артемида должна пойти со мной.

— НЕТ! — крикнул Байрон.

Автарх удивлённо поднял брови:

— Нет? Пусть говорит сама леди.

Он повернулся к Артемиде:

— Мне кажется, я сумею обеспечить вам несколько больший комфорт, моя госпожа.

— Не думаю, что моё общество может оказаться приятным для вас, мой господин. Поэтому я останусь здесь.

— Мне кажется, вы могли бы передумать, — начал было Автарх, но тут с кончика его носа скатилась капелька пота, и это испортило всё впечатление.

— А мне так не кажется, — прервал его Байрон. — Госпожа Артемида сделала свой выбор.

— И тебя устраивает её выбор, Фаррилл? — спросил Автарх, улыбаясь.

— Вполне! Все мы втроем останемся на борту «Беспощадности». Других вариантов не будет.

— Ты опрометчиво выбрал себе спутников.

— Да?

— Я в этом совершенно убеждён. Ты плохо относишься ко мне, потому что я обманул тебя и подверг твою жизнь опасности. Тогда тем более странно, что ты находишься в таких дружеских отношениях с дочерью человека по имени Хенрик, превзошедшего в коварстве даже меня.

— Я знаю Хенрика. Твои высказывания о нём не изменят моего мнения.

— Ты знаешь о Хенрике всё?

— Я знаю достаточно.

— А знаешь ли ты, что именно он убил твоего отца? — Пальцем Автарх указал в сторону Артемиды. — Знаешь ли ты, что эта девушка, к которой ты так расположен, — дочь убийцы твоего отца?

Глава 14

ОТЪЕЗД АВТАРХА

В каюте воцарилось напряженное молчание. Автарх закурил новую сигарету. Он внешне расслабился, на лице появилось беззаботное выражение. Джилберт бессильно опустился в пилотское кресло; казалось, он сейчас заплачет.

Байрон, белый как бумага, повернулся к Артемиде; она отвела от Автарха взгляд и смотрела только на Байрона.

Тишину прерывали лишь радиосигналы.

Автарх лениво протянул:

— Боюсь, что наша беседа несколько затянулась. Я просил Ризетта прибыть за мной, если сам не вернусь через час.

На видеоэкране возник Ризетт.

Тогда Джилберт сказал Автарху:

— Он хочет поговорить с тобой, — и включил звук.

Автарх встал с кресла и подошёл к зоне видеоконтакта.

— Я в полной безопасности, Ризетт.

В рубке необычайно ясно прозвучал вопрос:

— А кто же наши гости, сэр?

Внезапно Байрон встал рядом с Автархом:

— Я Господин Вайдемоса, — гордо заявил он.

Ризетт приветливо улыбнулся в ответ. Рука его поднялась вверх, отдавая честь.

— Моё почтение, сэр.

Автарх прервал его:

— Я скоро вернусь с молодой леди. Подготовь воздушный туннель. — Он оборвал видеосвязь между кораблями и повернулся к Байрону:

— Я не собирался сообщать им, что на борту корабля находишься именно ты. У меня имелись свои причины прийти сюда одному: твой отец был исключительно популярен среди моих людей.

— И именно поэтому ты хочешь использовать моё имя.

Автарх кивнул.

Байрон продолжил:

— Но это и всё, что ты сможешь использовать. Твоё сообщение своему офицеру было несколько поспешным.

— То есть?

— Артемида из Хенриадов остаётся со мной.

— Как? После того, что я рассказал тебе?

— Ты ничего не рассказал мне, — резко возразил Байрон. — Ты высказал предположение, не подтверждённое ничем.

— Неужели ты знаешь Хенрика с такой стороны, что моё утверждение кажется тебе невероятным?

Байрон промолчал.

— Я уверена, что это не так, — вмешалась Артемида. — Какие у вас доказательства?

— Прямых доказательств, безусловно, нет. Я не присутствовал на встречах твоего отца с Тиранийцами. Но я мог сопоставить несколько фактов. Во-первых, Господин Вайдемоса шесть месяцев назад посетил Хенрика. Это я уже говорил. Вероятно, переоценив Хенрика, он несколько перестарался. Во всяком случае, он сказал больше, чем должен был говорить. Мой господин Джилберт может подтвердить это.

Джилберт жалко кивнул. Он повернулся к Артемиде, которая ответила ему гневным взглядом.

— Прости, Арта, но это правда. Я говорил тебе. Именно от Вайдемоса я услыхал об Автархе.

— Мне повезло, — добавил Автарх, — что мой господин Джилберт страдает страстью к подслушиванию. Я был предупреждён об опасности и быстро покинул планету.

— И ты не попытался спасти его? — спросил Байрон.

— В нашем деле каждый за себя. Но его предупреждали. После этого он не вступал в контакт ни с кем из нас. Некоторые из нас верили, что твой отец, Байрон, покинул сектор и бежал. Он мог сделать это. Но он не скрылся и решил рискнуть… И проиграл. Тиранийцы долго охотились за ним.

— Это ложь! — вскрикнула Артемида. — Всё это ложь! В твоей истории нет ни слова правды. Если бы дело обстояло так, то за тобой тоже следили бы! Ты бы тоже был в опасности и не сидел здесь, улыбаясь и отнимая наше время.

— Моя милая, я вовсе не напрасно сижу здесь. Ведь за это время мне удалось полностью дискредитировать твоего отца, верно? Кроме того, имей в виду, что вряд ли Тиранийцы доверяют теперь человеку, чьи дочь и кузен присоединились к предателям. А если даже и доверяют, то очень скоро я намерен скрыться во тьме Туманности, где никто не найдёт меня.

Байрон перевёл дыхание и подытожил:

— Наше интервью подошло к концу, Джоунти. Мы согласны присоединиться к тебе и обещаем поддержку, в которой ты так нуждаешься. Но это единственное, что я могу обещать тебе. Даже если всё, сказанное тобой, правда, преступления Правителя Родии не имеют отношения к его дочери. Артемида из Хенриадов остаётся со мной, если она согласна.

— Согласна, — сказала Артемида.

— Хорошо. Думаю, это всё упрощает. Кстати, хочу предупредить тебя. Ты вооружен, но и я тоже. У тебя в распоряжении есть боевые корабли, у меня — тиранийское военное судно.

— Не глупи, Фаррилл. Мои намерения вполне дружеские. Ты хочешь оставить девушку здесь? Пусть будет так. Могу я теперь покинуть вас?

Байрон кивнул.

— Мы давно этого ждем.

Корабли вновь приблизились друг к другу и между ними, как и в предыдущий раз, возник прозрачный туннель. Джилберт внимательно слушал радио.

— Через две минуты они хотят вступить с нами в контакт, — сообщил наконец он.

На видеоэкране возник Автарх. Он уже добрался до своего корабля и теперь снимал скафандр.

— Спасибо, — приятным голосом сказал он. — Сейчас к вам прибудет мой офицер. С ним вы сможете обсудить детали нашей акции.

На этом связь прервалась.

— Джил, — Байрон повернулся к Джилберту, — я прошу тебя принять офицера, когда он прибудет на борт. Сразу же после его прибытия разорви воздушный контакт. Для этого нужно просто отключить магнитное поле. Ты только нажмешь вот на эту кнопку.

Он повернулся и вышел из рубки. Ему было необходимо остаться наедине с самим собой, чтобы поразмыслить как следует.

Но тут он услышал за спиной торопливые шаги, и тихий голос окликнул его. Он остановился.

— Байрон, — прошептала Артемида. — Я хочу поговорить с тобой.

Он повернулся к ней:

— Потом, Арта, если ты не против.

Она настойчиво искала его взгляд.

— Нет, сейчас. Ты же не поверил тому, что рассказал этот ужасный человек о моём отце?

— Это неважно, — ответил Байрон.

— Байрон, — начала она, — я знаю: то, что произошло между нами, случилось потому, что мы были одни и нам угрожала опасность, но…

Она умолкла.

— Нет необходимости напоминать мне, что ты из рода Хенриадов, Арта. Я знаю это. И я не хочу, чтобы ты продолжала.

— Нет! О нет! — Она схватила его за руку и прижалась к ней щекой. — Это не так. Неважно, кто мы такие — Хенриады или Вайдемосы.Я… люблю тебя, Байрон. — её глаза были полны мольбы. — Я думаю, ты тоже любишь меня. Забудь, что я из Хенриадов. Ты же сам говорил Автарху, что я не могу отвечать за грехи моего отца.

Теперь её руки обнимали его за шею. Байрон ощутил на губах тепло её дыхания. Он медленно разжал её руки и на шаг отступил от неё.

— Я ещё не рассчитался с Хенриадами, моя госпожа.

— Но ты же говорил Автарху…

— Прости, Арта, — он смотрел в сторону. — Не нужно повторять, что я говорил Автарху.

Ей хотелось закричать, что это неправда, что её отец этого не делал, что в любом случае…

Но он повернулся и вошёл в рубку, оставив её, сгоравшую от гнева и стыда, стоять в коридоре.

Глава 15

ДЫРА В ПРОСТРАНСТВЕ

Теодор Ризетт повернулся, когда Байрон вошёл в рубку. Он был совершенно седой, но его тело дышало силой, а румяное улыбающееся лицо — здоровьем.

Он легко преодолел разделяющее их с Байроном расстояние и дружелюбно глянул в лицо юноши.

— Не нужно слов, — начал он, — чтобы сказать мне, что ты — сын своего отца. Старина Вайдемос воскрес передо мной.

— Мне бы этого очень хотелось, — смущенно ответил Байрон.

Улыбка на лице Ризетта угасла.

— Как и всем нам. Кстати, я Теодор Ризетт, полковник вооруженных сил Линганы, но в нашей маленькой игре мы не пользуемся титулами. Даже Автарху мы говорим — «сэр». Так же называют и меня. На Лингане нет ни лордов, ни леди. Надеюсь, ты простишь меня, если когда-нибудь при обращении к тебе я забуду упомянуть твой титул.

Байрон улыбнулся.

— Разве ты сам не сказал, что в нашей маленькой игре мы обходимся без титулов. Но давай вернёмся к прицепу. Я должен посоветоваться с тобой, Ризетт.

Некоторое время он мерил шагами рубку. Сидевший здесь же Джилберт внимательно прислушивался. Тихо вошла Артемида и встала за его спиной. Её пальцы шевелились, как фотоконтакты компьютера. Тишину прервал голос Ризетта.

— Я впервые вижу тиранийский корабль изнутри. Мне было бы интересно более тщательно осмотреть его. Что же касается прицепа, не беспокойся. К подобным моделям его совсем несложно прикрепить.

— Сколько понадобится времени для этого?

— Совсем немного. Каких размеров он должен быть?

— Самого высокого класса. Размеры — соответствующие.

— Для мисс Хенриады? Конечно, он будет гораздо лучше, чем то, что вы имеете здесь… — Ризетт в растерянности замолчал, потому что Артемида, гордо вскинув голову, медленно вышла из рубки. Байрон проводил её взглядом.

— Наверное, — пожал плечами Ризетт, — я не должен был называть имя мисс Хенриады…

— Не обращай внимания. Что ты говорил?

— Да, насчёт комнат. Их будет две, и они будут соединены между собой. Там же будут туалет и ванная комната. Всё очень удобно.

— Хорошо. Кроме того, нам нужна еда и вода.

— Конечно. Воды вам доставят достаточно, чтобы хватило наполнить небольшой плавательный бассейн. И вы также получите много замороженного мяса. Ведь всё это время вы питались тиранийскими пищевыми концентратами?

Байрон кивнул, и Ризетт скорчил гримасу.

— По вкусу они напоминают сушеных тараканов, правда? Что ещё?

— Кое-какую одежду для леди.

Ризетт почесал в затылке.

— Да, конечно. Ну, это она выберет сама.

— Нет, сэр. Вы сами пришлете нам всё необходимое: мы полностью доверяем вашему вкусу.

Ризетт коротко рассмеялся и покачал головой.

— Вайдемос, ей это не понравится. Ей не понравится ни одно платье, которое она не выберет сама. Даже если бы она выбрала то же самое, наш выбор её не устроит. Это не просто предположение. У меня есть опыт в таких вещах.

— Уверен, что ты прав, Ризетт, — кивнул Байрон. — Но ей придётся принять всё это.

— Хорошо, но я предупредит тебя. Что ещё?

— Всякие мелочи. Косметика, духи — всё, что нужно женщине. У нас ещё будет время уточнить список. Давай пока займемся прицепом.

Теперь уже Джилберт, ни слова не говоря, вышел из рубки. Байрон смотрел ему вслед, и мышцы его напряглись. Хенриады! Они — Хенриады! И с этим ничего не поделаешь. Они — Хенриады! Джилберт — один из них, ОНА — другая.

Вслух же он сказал:

— И, конечно, нужна одежда для меня и мистера Хенриада. Но это не столь важно.

— Хорошо. Могу я воспользоваться рацией? Будет лучше, если я останусь на судне, пока не закончатся последние приготовления.

Байрон ждал, пока Ризетт отдавал приказы. Потом офицер встал со стула.

— Мне трудно поверить, Вайдемос, что здесь, со мной, ты, а не твой отец. Ты очень похож на него. Он часто рассказывал о тебе. Ты ведь учился на Земле?

— Да, и закончил бы учебу около недели назад, если бы не некоторые события.

Ризетту явно было неловко.

— Кстати, по поводу отправки тебя на Родию… Ты не должен сердиться на нас. Мы не хотели этого. Строго между нами, кое-кому из ребят это очень не понравилось. Конечно, Автарх не советовался с нами. Некоторые из нас — я не буду называть имена — даже настаивали, чтобы мы остановили корабль и сняли тебя с его борта. Естественно, что это было наихудшим из всех возможных вариантов. Но потом ребята решили, что Автарх знает, что делает.

— Наверное, приятно пользоваться таким неограниченным доверием.

— Оно оправдано. Никто не может объяснить, почему иногда он выбирает то или другое решение. Но любое его решение в конечном итоге оказывается правильным. И он до сих пор избегал тиранийской угрозы, чего не смогли другие.

— Например, мой отец.

— Я не имел его в виду, хотя ты, конечно, прав. Даже он. Но Вайдемос был совсем другим человеком, с несколько своеобразными взглядами на жизнь. Он очень нравился всем нам. Смотри, сейчас я полковник, но отец мой был простым металлургом. Для Вайдемоса не было разницы между полковником и металлургом. А вот Автарх… он — другой. Он не допускает к себе близко никого, кем бы тот ни был. У него совершенно отсутствует чувство юмора. Я не смог бы с ним говорить так, как говорю с тобой. С ним приходится обдумывать каждое своё слово. Автарх есть Автарх, и этим всё сказано.

— Я во многом согласен с тобой, — кивнул Байрон. — Знаешь ли ты, что он знал о моём присутствии на корабле ещё до того, как увидел меня?

— ЗНАЛ? Мы этого не знали. Он собирался отправиться на борт тиранийского корабля, и мы сочли это самоубийством. Нам это не понравилось. Но мы опять же решили, что он знает, что делает. Он мог бы сообщить нам о тебе хотя бы с борта корабля. Ему отлично известно, что для всех прибытие сына Вайдемоса было бы огромной радостью. Но это так похоже на него — он промолчал!

Артемида сидела в каюте на низкой скамеечке. Почти автоматически она разглаживала складки на юбке. Девушка была раздражена и очень устала. На стук в дверь она вскочила на ноги; она не хотела видеть его; она не хотела слышать его; она ненавидела его!

Но это был лишь Джилберт. Она вновь села, сказав:

— Привет, дядя Джил.

Он уселся против неё. Минуту Джил рассматривал её лицо и вдруг улыбнулся.

— Мне кажется, Арта, провести неделю на корабле — не слишком восхитительное занятие. Ты со мной согласна?

— Дядя Джил, — холодно заметила она, — не надо практиковаться в изучении психологии на мне. Если хочешь задеть меня, то лучше оставь свои попытки, потому что тогда я скорее задену тебя.

— Если тебе станет от этого легче…

— Говорю тебе, прекрати!

— Дорогая, ты почему-то поссорилась с Байроном?

— Не смей расспрашивать меня! Оставь меня в покое!

Она помолчала и после паузы добавила:

— Он считает, что отец совершил всё то, о чём говорил Автарх. Я ненавижу его за это.

— Твоего отца?

— Нет! Этого доверчивого, глупого, самонадеянного мальчишку!

— Значит, Байрона. Ладно. Ты ненавидишь его. Но ведь любовь и ненависть всегда ходят рядом?

— Дядя Джил, — жалобно спросила она, — мог он в самом деле это совершить?

— Байрон? Совершить что?

— Нет! Отец! Мог отец совершить это? Мог он предать Вайдемоса?

Джилберт задумчиво посмотрел на неё.

— Я не знаю… Но ведь он хотел выдать Байрона тиранийцам? И сделал это.

— Потому что он знал, что это — ловушка, — гневно ответила она. — Тиранийцы знали, кто такой Байрон, и сами послали его к отцу. Отец сделал то, что он обязан был сделать. Это понятно каждому.

— А если при этом вспомнить, — Джилберт смотрел в сторону, — что он пытался убедить тебя выйти замуж по политическим соображениям? Если Хенрик мог пойти на такое…

Она прервала его:

— У отца не было другого выхода.

— Моя дорогая, если ты собираешься найти оправдание каждому поступку своего отца, объясняя это тем, что у него не было выхода, то, возможно, по этим же соображениям он выдал тиранийцам Господина Вайдемоса?

— Я уверена, что он не делал этого! Ты не знаешь отца так, как знаю его я. Он ненавидит тиранийцев, и я это знаю. Он не стал бы помогать им добровольно. Просто он боится их, но сам никогда не стал бы их добровольным союзником.

— А если этого невозможно избежать?

Но она затрясла головой, потом закрыла лицо руками и разрыдалась.

Джилберт посмотрел на Артемиду, беспомощно развел руками и вышел.

Прицеп был прикреплен; его соединял с «Беспощадностью» широкий коридор. Автарх вышел на связь и поинтересовался у Байрона, не нужно ли ещё чего-нибудь.

— Нет, — ответил Байрон. — Думаю, нам будет вполне удобно.

— Хорошо. Да, кстати. Ризетт сказал мне, что с Госпожой Артемидой не всё в порядке, точнее, она не очень хорошо выглядит. Если ей потребуется медицинская помощь, лучше бы отправить её на мой корабль.

— С ней всё в порядке, — отрезал Байрон.

— Ну, если ты уверен… Готов ли ты стартовать через двенадцать часов?

— Если нужно, то и через два.

Проходя по коридору, Байрон столкнулся с Артемидой. Стараясь, чтобы его голос звучал как можно безразличнее, он сказал:

— Теперь у тебя есть собственные покои. Я не буду надоедать тебе. Большую часть времени я буду проводить в рубке.

Она так же холодно ответила ему:

— Ты не беспокоишь меня, Господин Вайдемоса. И меня не интересует, где ты будешь находиться.

…И вот корабли стартовали. После первого же Прыжка они оказались на краю Туманности. Несколько часов пришлось ожидать, пока компьютер на корабле Джоунти сделает последние расчёты. Навигация внутри Туманности была непростым и малоизвестным делом.

Байрон глядел в смотровое окно. Ничего не видно! Вокруг была темнота, и ни один лучик не прорезал её. Впервые Байрон понял, насколько приветливы звёзды, как они наполняют светом космос.

— Это напоминает чёрную дыру в пространстве, — пробормотал он, обращаясь к Джилберту.

А потом они вновь совершили Прыжок, на этот раз в глубину Туманности.

Почти в это же время Саймок Аратап, Представитель Великого Хана Тирании, во главе десяти вооруженных военных судов, выслушал своего лоцмана и сказал:

— Это неважно. Следуйте за ними по пятам.

И тиранийские корабли пересекли границы Туманности в той точке, где совсем недавно то же самое совершила «Беспощадность».

Глава 16

ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ

В форме Саймок Аратап чувствовал себя несколько неудобно. Материал, из которого шили на Тирании формы, был груб. Но давней традицией планеты являлось ношение солдатами несколько неудобной одежды, что должно было, по мнению военачальников, вырабатывать в них дисциплину.

И всё же Аратап, в нарушение всех традиций, не смог не заметить:

— Что за гадость этот воротничок! Он натирает мне шею!

Майор Андрос, — чей воротничок ничем не отличался и который носил всю жизнь только военную одежду, не признавая иной, — посоветовал:

— Когда вас никто не видит, воротничок вполне можно расстегнуть!

Аратап фыркнул. Из-за полувоенной миссии их экспедиции он вынужден терпеть такие неудобства! И всё это продолжается с того момента, как они покинули Родию.

Все началось прозаически.

К нему явился Андрос и сказал:

— Представитель, нам нужно десять кораблей.

— Десять кораблей, майор?

— Да, сэр. Меньшее количество нас не устроит.

— Почему же?

— Мне нужно обеспечить полную безопасность. Молодой человек куда-то собрался. При этом он соблюдает полную конспирацию. Мы должны следовать за ним.

Аратап взглянул на него, и солнечные зайчики, отражённые в его контактных линзах, заиграли на свету. Он меланхолически заметил:

— У нас есть одна проблема. Это проблема Хенрика. Я думаю, он должен сопровождать нас.

— Не вижу необходимости, — ворчливо возразил майор. — Присутствие в нашей экспедиции представителя местных органов власти может быть дурно истолковано.

Аратап задумчиво слушал его. Андрос, конечно, человек компетентный. Стоит ли спорить с ним?

— Я согласен с тобой. Но вспомни недавнюю историю! Казнь старого Господина Вайдемоса — политическая ошибка. В этом не было необходимости! Нужна ли нам теперь смерть его сына? Тут следует пораскинуть мозгами. Народ Родии считает, что юноша похитил дочь Правителя. Девушка очень популярна среди населения. Поэтому было бы вполне логично, если бы Правитель лично попросил нашей помощи в поимке похитителя.

— Не самый лучший предлог для включения болвана Хенрика в тиранийскую военную экспедицию. Это отдаёт мелодрамой. Перед нами стоят задачи исключительно военного характера.

— Но я же не сказал, дорогой майор, что Хенрик будет командовать кораблем: он не способен командовать и своими слугами. Он просто будет с нами. Никого из жителей Родии больше на борту не окажется.

— Что ж, мне придётся согласиться, Представитель, — нехотя сказал майор.

Тиранийский флот расположился в двух световых годах от Линганы. Теперь следовало оценить ситуацию.

Майор Андрос настаивал на немедленном захвате Линганы.

— Автарх Линганы, — говорил он, — ввел нас в заблуждение, называя себя другом Хана, но я никогда не доверял ему. Странно, что как только он вернулся, на встречу с ним примчался молодой Вайдемос.

— Он не мог знать о путешествии Автарха, майор. И к тому же, нам неизвестно, зачем Вайдемосу понадобилось с ним встречаться. Он кружит на орбите вокруг Линганы. Почему он не приземляется?

— Стоит ли задумываться над тем, что он делает или не делает?

— Хотелось бы высказать одну интересную мысль, майор, — Аратап запустил за воротничок пальцы, чтобы хоть немного ослабить его давление. — Поскольку молодой человек ждет, мы можем предположить, что он ждет кого-то или что-то. Было бы глупо думать, что у него нет никаких намерений. Скорее всего он ждет встречи с другом или друзьями. Тот факт, что он не приземляется на Лингане, означает, что он не вполне уверен в безопасности этого шага. Это означает, что Лингана в целом — и Автарх в частности — не слишком искушены в конспирации. Так подсказывает мне логика.

— Может быть, вы правы. Но если в течение двадцати четырёх часов ничего не изменится, у меня не будет другого выхода, кроме как взять Лингану штурмом.

Аратап взглянул на дверь, через которую только что вышел майор. Очень трудно управлять недальновидными людьми. Двадцать четыре часа. За это время что-нибудь должно случиться, иначе ему придётся изобретать способ остановить Андроса.

Прозвенел звонок, и в комнате возникла высокая нескладная фигура Хенрика с Родии. За его спиной нерешительно переминался с ноги на ногу охранник. Теоретически Хенрик был совершенно свободен в своих действиях. Во всяком случае, так считал он сам. И поэтому он никогда не обращал внимания на охранника за своей спиной.

Хенрик робко улыбнулся.

— Я не слишком побеспокоил вас, мой господин?

— Вовсе нет. Присаживайтесь, Правитель.

Аратап продолжал стоять. Казалось, Хенрик этого не заметил.

— Мне бы хотелось, Представитель, обсудить с вами нечто важное.

Хенрик сделал паузу, и что-то промелькнуло в его глазах. Продолжил он несколько другим тоном:

— Какое превосходное судно, верно?

— Благодарю вас, Правитель, — Аратап улыбнулся. Девять остальных кораблей были вполне хороши, но этот, флагманский, представлял собой самую последнюю модель родианской космонавигации. Он полностью олицетворял военный дух Тирании.

— Я пришёл, чтобы кое-что рассказать вам, — вновь начал Хенрик. — Сегодня я отправил на Родию обращение к своему народу. Я сообщил в нём, что со мной всё в порядке и что скоро моя дочь будет в безопасности.

— Хорошо, — одобрил Аратап. Для него это не было новостью. Он сам писал это обращение, поскольку для Хенрика это оказалось непосильной задачей. Аратап почувствовал жалость к этому человеку, деградировавшему на глазах.

— Мой народ, — продолжал Хенрик, — очень обеспокоен этим похищением. Думаю, мне следует предпринять некоторые действия в этой связи. Народ должен понимать, что сила всё ещё в руках Хенриадов.

Последние слова он произнес торжественным тоном.

— Думаю, вы правы.

— Враг ещё не скрылся от нас?

— Нет, Правитель, враг находится там, где и раньше, неподалеку от Линганы.

— До сих пор? Я помню, что хотел вам сказать. Это очень важно, Представитель. Я должен кое-что рассказать вам. На борту зреет заговор. Я раскрыл его. Мы должны быстро действовать. Заговор…

Он заговорил шёпотом.

Аратапа охватило безразличие. К бедному идиоту нужно относиться снисходительно, но сколько же можно тратить на него времени?

— Никакого заговора, Правитель. Наши люди верны и преданны. Кто-то сбил вас с толку. Вы устали.

— Нет-нет. — Хенрик отбросил руку Аратапа, которую тот положил ему на плечо. — Где мы?

— Как это «где»?

— Я имею в виду корабль. На смотровом экране вокруг нас нет звёзд. Мы в глубинах космоса. Вы это знаете?

— В самом деле?

— Где-то рядом Лингана. Знаете ли вы об этом?

— Да, в двух световых годах от нас.

— Ах-ах-ах! Представитель, нас никто не слышит? Вы уверены? — Он придвинулся вплотную к Аратапу. — Откуда мы можем знать, что враг находится возле Линганы? Он слишком далеко, чтобы его можно было обнаружить. Нас дезинформируют, а это означает заговор.

Человек, конечно, может считаться сумасшедшим, но это, чёрт возьми, хорошая мысль! Аратап сказал:

— Это могут знать инженеры, и вовсе не обязательно знать это гражданским лицам.

— Но как Глава экспедиции я должен знать это! Ведь я её Глава? — Он пристально взглянул на Аратапа. — Мне кажется, майор Андрос не всегда выполняет мои указания. Конечно, я редко приказываю ему. Было бы странно приказывать тиранийскому офицеру. Но я должен найти мою дочь. Её зовут Артемида. Её украли у меня, и я приложу все силы, чтобы вернуть дочь. Поэтому я должен всё знать. В частности, я должен знать, почему мы решили, что враг находится вблизи Линганы. Ведь там должна быть и моя дочь. Вы знаете мою дочь? её зовут Артемида.

Он ещё раз пристально взглянул на Представителя. Потом, смутившись, пробормотал:

— Прошу прощения.

У Аратапа перехватило дыхание. Трудно было поверить, что у стоявшего перед ним идиота сохранились хоть какие-нибудь отцовские чувства. Он мягко сказал:

— Я попытаюсь объяснить. Вам известно, что есть прибор под названием «массометр», который может определить наличие в космосе кораблей.

— Да, да.

— Он имеет чувствительность к гравитационным эффектам. Вы понимаете, что я имею в виду?

— О да. Всё обладает гравитацией, — руки Хенрика нервно потирали одна другую.

— Хорошо. Массометр действует только в тех случаях, когда корабль находится близко, как вам известно. Менее чем в миллионе миль. Он должен быть удален от ближайшей планеты на такое же расстояние, иначе всё, что определит массометр, — это планета, которая намного больше.

— И обладает большей гравитационной силой.

— Отлично, — сказал Аратап, и Хенрик удовлетворенно взглянул на него. Аратап продолжал:

— У нас есть ещё один прибор. Это трансмиттер, который просвечивает космос во всех направлениях и обнаруживает в нём предметы энергомагнетического характера. Другими словами, он обнаруживает космические корабли. С его помощью мы обнаружили корабль, на котором прилетели наши враги. Как вам известно, он находится неподалеку от Линганы. И, помимо всего прочего, он никуда не улетает, так что мы обязательно спасем вашу дочь.

Хенрик улыбнулся:

— Отлично, я поздравляю вас, Представитель.

Увы, Хенрик понял очень мало из того, что рассказал ему Аратап. Важнее всего для него была надежда на возвращение его дочери. Что ж…

Вновь позвонили, и вошёл майор Андрос. Хенрик вцепился двумя руками в кресло, а на его лице появилось затравленное выражение. Он слегка приподнялся и начал:

— Майор Андрос…

Но Андрос уже говорил, не обращая на беднягу никакого внимания.

— Представитель, — сказал майор, — «Беспощадность» изменила свой курс.

— Значит, он не высаживается на Лингане? — резко спросил Аратан.

— Нет, — прозвучал ответ. — Он совершил Прыжок в сторону, противоположную Лингане.

— Вот как? Хорошо. Вероятно, он следует за каким-нибудь другим кораблем.

— Не за одним, а за многими. Но мы, как известно, можем обнаружить только его.

— В любом случае нужно следовать за ним.

— Приказ уже отдан. Я уверен, что в результате Прыжка он оказался на краю Туманности Лошадиной Головы.

— Что?!

— В этом направлении нет ни одной планетарной системы. Но это только мои умозаключения.

Аратап облизнул пересохшие губы и быстро вышел из рубки, кивком пригласив майора с собой.

Хенрик остался стоять посреди внезапно опустевшей комнаты, задумчиво глядя на дверь. Потом, слегка пожав плечами, он вновь сел.

Лоцман сказал:

— Пространственные координаты «Беспощадности» уже определены, сэр. Они пересекаются внутри Туманности.

— Неважно, — ответил Аратап. — Повсюду следуйте за ними.

Он повернулся к майору Андросу:

— Вот видите, в чём польза ожидания! Теперь мы знаем, куда направляются наши друзья. Наблюдая за ними, мы сможем понять и то, зачем им это нужно.

И эскадра пересекла границы Туманности.

В двадцатый раз Аратап автоматически взглянул на смотровой экран. Собственно, это было абсолютно бессмысленно, потому что за стеклом царила темнота.

Андрос сказал:

— Это уже третья остановка без приземления. Я не понимаю их. Каждая остановка длится несколько дней. Но они и никуда не высаживаются.

— Возможно, им приходится долго рассчитывать следующий Прыжок, — предположил Аратап. — Их Прыжки слишком хороши. Каждый раз они останавливаются совсем близко от звезды. Они наверняка пользуются не только массометром — им известно также расположение планет.

— Почему же они не высаживаются?

— Полагаю, они ищут обитаемую планету. Возможно, им неизвестно точное расположение конспиративного центра. — Он хитро подмигнул майору. — Нам нужно только следовать за ними.

Внезапно до его слуха донесся возглас лоцмана:

— Сэр!

— Да?

— Враг высаживается на планету.

Аратап подал знак майору.

— Андрос, — сказал он, — вы уже знаете?

— Да. Что теперь?

— Ждать. Для начала нам нужно выяснить, что это за планета. И я запрещаю вам предпринимать без моего разрешения какие бы то ни было шаги. Иначе вы вернётесь на Тиранию и вас разжалуют в рядовые.

— Разжалуют?!

— Вы поняли меня? Отлично.

Они шли на посадку, и на смотровом экране начали возникать очертания планеты.

— Поверхность кажется весьма пустынной, сэр, — заметил лоцман.

— Вы можете определить точное расположение «Беспощадности»?

— Да, сэр.

— Тогда приблизьтесь к ней, насколько это возможно.

Они пролетали сквозь атмосферу. Небо над ними было ярко-пурпурного цвета. Аратап огляделся. Их долгое путешествие практически достигло цели!

Глава 17

И ПРЕСЛЕДУЕМЫЕ

Для тех, кто никогда не бывал в космосе, поиски обитаемой планеты могут показаться увлекательными или по меньшей мере интересными. Для космолетчика — это одно из самых утомительных заданий; долгая утомительная процедура, требующая многократных проверок, и когда они повторяются по отношению к трем различным звёздам, каждый раз с отрицательным результатом, — депрессия, как следствие, оказывается вполне нормальной реакцией.

В случае с нашими героями депрессия больше всех отразилась на Джилберте. Чем дольше продолжались поиски, тем реже находил он что бы то ни было «восхитительным».

Они как раз готовились к Прыжку к четвертой в списке Автарха звезде, и Байрон заметил:

— А всё же каждый раз мы оказываемся вблизи звёзд. Расчёты Джоунти верны.

Джилберт возразил:

— Статистика показывает, что каждая третья звезда имеет планетарную систему.

Байрон кивнул. Это была хорошо известная статистика. Каждый ребенок знал это из курса элементарной галактографии.

Джилберт продолжал:

— А мы так и не нашли ни одной. Где-то должна быть ошибка.

— Ты смотришь на это со своей колокольни. И потом, что такое статистика? Всё, что мы знали до сих пор, касалось чего угодно, только не Туманности. Может быть, здесь другие законы. Впрочем, мои познания в космогонии невелики.

Он задумался на мгновение и неожиданно спросил:

— Ты знаешь, почему её назвали Туманностью Лошадиной Головы?

— Первым человеком, посетившим её, был Горас Хедд^[10]. Или ты хочешь сказать мне, что это не так?

— Возможно. Но есть другое объяснение, я слышал его на Земле.

— Да?

— Говорят, что она похожа на лошадиную голову.

— Что такое лошадь?

— Это земное животное.

— Восхитительная мысль, но мне не кажется, что эта Туманность похожа на какое-нибудь животное.

— Смотря откуда смотреть, Джил. С Нефелоса она напоминает человеческую руку с тремя пальцами, но из обсерватории на Земле она и в самом деле похожа на лошадиную голову. Возможно, именно так и возникло её название, и никакого Гораса Хедда тут никогда не было. Кто знает?

Байрон не вдумывался в смысл собственных слов. Он говорил просто, чтобы что-то говорить.

Возникла пауза. Она затягивалась, потому что Джилберт собирался с духом, чтобы поговорить с Байроном об одном чрезвычайно интересующем его деле. Наконец он решился.

— Где Арта? — спросил он.

— Не знаю, — быстро ответил Байрон. — Я не слежу за ней.

— Зато это делает Автарх. Скоро он переедет сюда жить.

— Это было бы крайне удачно для неё.

Джилберт свел брови на переносице.

— Не будь глупцом, Байрон. Артемида — из Хенриадов. Она не может взять то, что ты дал ей.

— Оставь это, — бросил Байрон.

— Нет. Я не могу молчать. Зачем ты так ведёшь себя?! Потому что Хенрик, возможно, причастен к смерти твоего отца? Хенрик — мой кузен, но по отношению ко мне ты не изменился!

— Ну, хорошо, — перебил его Байрон. — Я не изменился по отношению к тебе. Я разговариваю с тобой как всегда. С Артемидой я тоже разговариваю как всегда.

— Как всегда?

Байрон промолчал.

Джилберт сказал:

— Ты сам подталкиваешь её к Автарху.

— Это её выбор.

— Нет. Это твой выбор. Слушай, Байрон, — Джилберт понизил голос, положив руку на колено юноши. — Мне не хотелось бы вмешиваться. Но она — самое хорошее, что есть в династии Хенриадов. Если хочешь знать, я люблю её. У меня нет своих детей.

— Я не спрашивал тебя об этом.

— То, что я говорю тебе, нужно для её блага. Останови Автарха, Байрон.

— Мне казалось, ты доверяешь ему, Джил.

— Как Автарху — да. Как антитиранийскому вождю — да. Но не как мужчине в отношениях с женщиной. В отношениях с Артемидой.

— Скажи ей об этом.

— Она не станет слушать.

— Ты думаешь, она станет слушать, если об этом скажу я?

— Да, если скажешь искренне.

Поражённый Байрон облизнул губы. Потом он отвернулся со словами:

— Я не хочу говорить об этом.

Джилберт грустно сказал:

— Ты ещё пожалеешь.

Байрон не ответил. Почему Джилберт не оставит его одного? Он уже сам много раз жалел о случившемся. Но что он мог поделать? Назад пути не было.

Он попытался дышать через рот, чтобы унять боль в груди.

После следующего Прыжка панорама изменилась. Байрон как раз собирался заснуть. Вдруг Джилберт потряс его за плечо.

— Байрон! Байрон!

Байрон приподнялся на локте и раздражённо спросил:

— В чём дело?

Джилберт отступил на шаг:

— Слушай внимательно. На этот раз мы имеем F-2.

— Никогда не буди меня подобным образом, Джил. F-2, ты говоришь? Думаю, теперь нам сопутствует удача!

— Мне тоже так кажется, и это восхитительно!

Здесь необходимо пояснение. Почти девяносто пять процентов обитаемых планет в Галактике окружены звёздами спектрального типа F или G диаметром от 750 до 1500 тысяч миль и с температурой на поверхности от пяти до десяти тысяч градусов. Солнце над Землей имело индекс G-0, над Родней — F-8, над Линганой G-2, как и над Нефелосом. F-2 было немного теплее, но не слишком горячее.

Первые три звезды, у которых они останавливались, относились к спектральному типу К, несколько более меньшему и холодному. Поэтому на планетах в их радиусе действия не могло быть никакой жизни.

Хорошая звезда — это хорошая звезда! Фотография показала, что здесь сосредоточились пять планет, ближняя в ста, а дальняя в пятидесяти миллионах миль от них.

Теодор Ризетт явился к ним, чтобы лично сообщить новость. Он не менее часто, чем Автарх, посещал «Беспощадность», согревая судно своим душевным теплом. На этот раз он сказал:

— Я не знаю, как Автарху удаётся всё это… Пять планет!

Джилберт уточнил:

— Вокруг этой звезды? Ты уверен?

— Безусловно. Хотя четыре из них J-типа.

— А пятая?

— С пятой, очевидно, всё в порядке. Атмосфера содержит оксиген.

— А хлориды? — поинтересовался Байрон. — Насколько они просачиваются сквозь атмосферу?

Ризетт вздохнул.

— Пока мы не знаем этого. Если здесь есть хлориды, то они должны быть сконцентрированы на уровне поверхности. Посмотрим.

Джилберт с тоской смотрел на них. Автарх обхаживает Артемиду, а его правая рука стала собутыльником Байрона. «Беспощадность» всё больше становилась линганским кораблем. Он подумал, что Байрон знает, что делает, а потом его мысли полностью переключились на новую планету.

Когда они проходили сквозь атмосферу, Артемида была в рубке пилота. Она слегка улыбалась. Байрон изредка поглядывал в её сторону. Когда она вошла, он сказал:

— Добрый день, Артемида!

Она не ответила.

Потом поздоровалась с Джилбертом и спросила:

— Это правда, что мы приземляемся?

Джил потирал руки.

— Кажется, да, моя дорогая. Через несколько часов мы сможем покинуть наш корабль и отправиться на прогулку по твёрдой поверхности. Не правда ли, восхитительная мысль?

— Надеюсь, это та планета, которую мы ищем. Если нет, то не будет ничего восхитительного.

— Тогда мы полетим к другой звезде, — с энтузиазмом провозгласил Джилберт.

Внезапно Артемида повернулась к Байрону и холодно спросила:

— Вы что-то сказали, мистер Фаррилл?

— Нет, ничего, — удивлённо ответил Байрон.

Она прошла так близко от него, что подол платья задел его колено, и он почувствовал запах её духов. Его мышцы напряглись.

— Тогда прошу прощения. Мне показалось.

Ризетт всё ещё был с ними. Он сказал:

— Теперь мы можем узнать об атмосфере немного больше. Много оксигена, почти 30 процентов нитрогена и инертных газов. Это вполне нормально. Хлоридов нет.

Потом помолчал и промычал:

— Хммм…

— В чём дело? — встревоженно воскликнул Джилберт.

— Нету карбондиоксидов. Это совсем нехорошо!

— Почему? — поинтересовалась Артемида, глядя на планету в смотровое стекло.

Байрон коротко ответил:

— Нет карбондиоксидов — нет растительной жизни.

— Да? — Она с дружелюбной улыбкой смотрела на него.

Байрон против желания улыбнулся ей в ответ. Когда она была рядом, он не мог держать себя в руках. Всё самовнушение тут же испарялось. Ну что с этим можно поделать?

Джилберт был счастлив. Они приземлялись. Странно было только то, что до сих пор они не получили ответа ни на один радиосигнал.

— Всё это мало похоже на мятежный мир, — заметил Джилберт. — Каков уровень карбондиоксидов, Ризетт?

— Около тысячи процентов.

— Я вижу фермы, — обрадованно воскликнул Джилберт. — Странно, что они никак не реагировали на наши радиосигналы. Хотя, возможно, это просто необходимая осторожность.

Байрон кивнул. Его внезапно охватила надежда, что это тот мир. Он понял, что не может больше ждать. Он немедленно должен высадиться на эту планету!

Это было восхитительное чувство!

Люки открыли, и корабль заполнился атмосферой планеты. Ризетт предостерегал о возможности возникновения респираторных заболеваний вследствие отсутствия карбондиоксида, но Байрон не думал, что за столь короткое время это возможно.

Джилберт сошёл с корабля вместе с ними. Они огляделись вокруг и разошлись в разные стороны.

— Скалы! — вдруг воскликнул Джилберт.

— Прекрасно. Мы попробуем послать радиосигнал с вершины самой высокой из них. Если эффекта не последует, попытаемся проделать то же самое на другой стороне планеты. Это сделаем Автарх и я, — Байрон был полон решимости.

Ризетт согласился с ним. Планета оказалась солнечной, и уровень влажности воздуха был невелик, но всё же они ежились от пронизывающего холода.

Автарх, чья экипировка на этот раз была дополнена маленьким карбондиоксидным цилиндром, стоял сейчас у главного люка «Беспощадности».

Он спросил:

— Ты поможешь мне в поисках, Фаррилл?

— Конечно, — ответил Байрон. — Ты считаешь, я должен взять оружие?

— Об этом я как-то не думал.

Тон обоих был холоден, как и погода.

Байрон натянул скафандр, снабженный радиосвязью. Автарх сделал то же самое.

— Не слишком тяжелый, — заметил Байрон. Он повернулся и увидел стоящую прямо перед ним Артемиду.

Девушка молчала. Её платье трепетало на ветру. Запястья были схвачены широкими серебряными браслетами.

На мгновение Байрону захотелось бросить всё, вернуться, сжать её в объятиях, ощутить вкус её губ…

Но вместо этого он прощально кивнул ей и отвернулся, так что её ответная улыбка досталась Автарху.

Через пять минут Байрон обернулся и увидел, что она всё ещё стоит в проёме открытого люка. Перед ними открывался пустынный горизонт, и лишь одинокая скала возвышалась вдалеке.

Байрон подумал вдруг, увидит ли он Артемиду вновь — и будет ли она переживать, если он не вернётся никогда?

Глава 18

СТРЕМИТЬСЯ К ПОБЕДЕ…

Артемида смотрела им вслед, пока их фигуры не стали крошечными точками. На мгновение, прежде чем они совсем скрылись из виду, один из них оглянулся. Она не могла сказать точно, кто это был, и на сердце у неё залегла печаль.

Он не сказал на прощанье ни слова. Ни единого слова. Ей стало одиноко, ужасно одиноко, как никогда в жизни.

Вернувшись в рубку, она задумчиво уселась в кресло. Она могла бы пойти с ним! Артемида мысленно поправила себя — с ними.

Отогнав от себя крамольную мысль, она спросила:

— Почему они не отвечают, дядя Джил?

— Кто?

— Жители мятежного мира.

Джилберт был чем-то обеспокоен.

— Мы сделаем всё от нас зависящее, дорогая. Мы должны найти их!

Он повторил ещё раз:

— Должны!

И мгновением позже:

— Но я не могу их найти.

— Кого?

— Байрона и Автарха. Их нигде не видно. Правда, я вижу корабль Автарха.

Артемида прильнула к стеклу. Да, это был корабль, и он сверкал в лучах солнца. Внезапно ей остро захотелось, чтобы можно было повернуть время вспять, чтобы они никогда не приближались к Лингане, чтобы всегда оставались в космосе втроем. Пусть им не всегда было комфортно, но как же она была счастлива тогда! А сейчас она только ненавидит его. Что-то заставляет её ненавидеть, хотя ей бы хотелось совсем иного…

Внезапно Джилберт воскликнул:

— Что он собирается делать?!

— Кто?

— Ризетт! Я думаю, что это Ризетт. Но он не должен был идти в этом направлении.

— Увеличь изображение, — приказала Артемида.

— На таком маленьком расстоянии? — удивился Джилберт. — Ты ничего не увидишь. Я не смогу навести резкость.

— Увеличь изображение, дядя.

Теперь они ясно видели силуэт Ризетта. Артемида воскликнула:

— Он вооружен. Ты заметил?

— Нет.

— У него в руках бластер, говорю тебе!

Она, вскочив, бросилась к люку.

— Арта! Что ты делаешь?

Она была занята поисками скафандра.

— Я собираюсь выйти отсюда. Ризетт преследует их. Как ты не понимаешь? Автарх вовсе не намерен устанавливать радиосвязь. Это ловушка для Байрона!

— Прекрати! Ты говоришь чепуху!

Но она смотрела на Джилберта невидящими глазами, а её лицо побелело. О, глупец! Кому этот мальчишка поверил?! Ризетту, который нахваливал его отца, а на самом деле готовился убить его?!

Она сказала:

— Я не знаю, как открывается люк. Открой его.

— Арта, ты не покинешь корабль. Ты же не знаешь, где они!

— Я найду их. Открой люк.

Джилберт отрицательно покачал головой.

— Открой люк! — крикнула она.

Он подчинился. Артемида выскочила наружу и помчалась в сторону скалы. Кровь билась у неё в висках, шлем потерялся по дороге, и теперь голова её была непокрыта. Но она спешила вперёд, держа в руке нейронный хлыст.

Байрон и Автарх не сказали во время своей прогулки ни слова друг другу. Они приближались к скале.

— Какой безнадёжный мир, Джоунти, — заметил вдруг Байрон.

Автарх никак не отреагировал на его слова. Он остановился, оглядывая окрестности. Наконец пробурчал себе под нос:

— Это то, что нужно. Идеальное место для наших целей.

«Идеальное место для твоих целей», — подумал Байрон. Он присел на камень, прислушиваясь и чего-то ожидая.

Потом он спокойно добавил:

— Не представляю, что ты скажешь им всем, когда вернешься на корабль, Джоунти. Или я не прав?

Автарх, занятый открыванием двух небольших чемоданчиков, на мгновение замер.

— О чём ты говоришь?

— О том, как ты объяснишь, зачем пришёл сюда.

— Я пришёл сюда, чтобы попытаться установить радиосвязь, и у меня нет времени на пустую болтовню, Фаррилл.

— Ты вовсе не собираешься устанавливать радиосвязь. Зачем? Ведь мы уже пытались связаться с ними из космоса — и безрезультатно. Так зачем же ты пришёл сюда на самом деле, Джоунти?

Автарх сел напротив Байрона. Рука его покоилась на чемоданчике.

— Если у тебя есть сомнения, зачем ТЫ ПОШЁЛ со мной?

— Чтобы узнать правду. Твой человек, Ризетт, говорил мне, что ты собираешься совершить эту маленькую прогулку, и советовал мне пойти с тобой. Я уверен, что, приказывая ему посоветовать мне пойти с тобой, ты придумал какую-нибудь вескую причину. Я попался на эту удочку, и вот мы здесь.

— Так ты хочешь узнать правду? — насмешливо переспросил Автарх.

— Да. Я её уже почти понял.

— Тогда поведай и мне, что же именно ты понял.

— Ты пришел, чтобы убить меня. Я здесь с тобой наедине, над нами нависает скала, и вполне может случиться так, что я полезу на неё, оступлюсь и упаду. Тебе не понадобится даже пользоваться оружием. Потом ты приведёшь людей за моим трупом и, возможно, даже похоронишь меня с почестями.

— И ты веришь в то, что говоришь?

— Да, но ты не застанешь меня врасплох. Мы оба безоружны, и я не думаю, что ты окажешься сильнее меня.

Правой рукой Байрон показал Автарху кукиш.

Джоунти рассмеялся.

— Может быть, мы всё же займемся тем, зачем пришли сюда, — радиосвязью?

— Перестань дурачить меня. Я знаю, что ты хочешь убить меня.

— Я бы не советовал тебе повторять эти глупости. Щенок!

— Слушай, — голос Байрона был громким и отчетливым. — Ты говорил, что послал бы меня на верную смерть — я имею в виду Родию — только для того, чтобы навлечь подозрения на Правителя?

— Да.

— Это ложь. Твоей главной целью было, чтобы меня убили. Ты сообщил капитану родийского корабля, кто я на самом деле. Ты не думал, что я вообще попаду к Хенрику.

— Если бы я хотел убить тебя, Фаррилл, то мог бы подложить в твою комнату настоящую бомбу.

— Тогда это было бы сложнее представить как попытку тиранийцев убить меня.

—. Я мог убить тебя в космосе, когда впервые попал на борт «Беспощадности».

— Мог. Ты пришёл вооруженный бластером и нацелил его на меня. Но когда Ризетт узнал, кто я такой, для тебя стало невозможным убить меня. Твоя ошибка заключалась также в том, что ты не сказал сам своим людям, кто я такой. Не станешь же ты отрицать это, Джоунти?

Лицо Джоунти, без того белое от холода, побелело ещё больше.

— Даже сейчас я мог бы убить тебя. И что удержало бы меня?

— Политика, Джоунти. На борту корабля находится Артемида из Хенриадов, и, мне кажется, сейчас она более важная персона, чем я. Убить меня в её присутствии — означает проиграть так успешно начатую для тебя партию. Ты навсегда потеряешь надежду на успех в её глазах.

Джоунти вздохнул и сказал:

— Фаррилл, здесь холодно, а становится ещё холоднее. Мне кажется, солнце заходит. Ты глуп и очень утомил меня. всё же я хотел бы знать: зачем, по-твоему, мне понадобилось убивать тебя?

— По той же причине, по которой ты убил моего отца.

— ЧТО?!

— Думаешь, я поверил, когда ты обвинил беднягу Хенрика в предательстве? Думаешь, я считаю моего отца таким глупцом, чтобы он мог чересчур довериться Хенрику? Нет, Джоунти! Мой отец должен был очень доверять своему убийце, чтобы позволить ему приблизиться к себе.

Джоунти отступил назад и поддел ногой один из чемоданчиков. Тот раскрылся, и содержимое его вывалилось на землю.

— Я вижу, у тебя разыгралась фантазия. Ты помешан на криминальных историях.

Байрон дрожал, но холод был здесь ни при чем.

— Мой отец был популярен среди твоих людей, Джоунти. Слишком популярен. Автарх не может допустить, чтобы кто- то имел больший авторитет, чем он. Ты избавился от соперника! А от меня хочешь избавиться потому, что боишься, будто я займу его место! — Его голос нарастал и постепенно перешёл в крик. — Разве это неправда?

— Нет.

Джоунти нагнулся за чемоданчиком.

— Я могу доказать, что тыошибаешься. — Он открыл его. — Радиоснаряжение. Посмотри на него. Хорошенько посмотри.

Байрон опустил взгляд на чемоданчик:

— Ну и что это доказывает?

Джоунти выпрямился.

— Ничего. А теперь внимательно взгляни на это.

В руке он держал бластер.

— Я устал от тебя, Фаррилл. Я больше не хочу разговаривать с тобой.

— Ты пронес бластер в чемоданчике с оборудованием! — Изумлению Байрона не было границ.

Байрон, неотрывно глядя в дуло бластера, отступил на шаг.

— Ты убил моего отца!

— Да, я убил его, — рассмеялся Автарх. — Я говорю тебе это только потому, что тебе недолго осталось жить.

— И ты уже не раз пытался убить меня!

— Да. Ты прав в своих допущениях. И чем сейчас это может помочь тебе? Вперёд!

— Нет, — воскликнул Байрон. — Если собираешься стрелять, стреляй.

Автарх раздражённо спросил:

— Ты думаешь, я не сделаю этого?

— Я даже прошу тебя выстрелить.

— Хорошо, — Автарх прицелился в голову Байрона и спустил курок.

Глава 19

…И ПОТЕРПЕТЬ ПОРАЖЕНИЕ

Теодор Ризетт прятался за скалой. Он не хотел, чтобы его увидели раньше времени. Бластер он держал в кармане. Солнце благоприятствовало ему: если бы те, за кем он наблюдал, повернули головы в его сторону, оно светило бы им прямо в глаза, и его было бы трудно заметить.

Он отлично слышал их голоса. всё же хорошо он придумал с этим встроенным микрофоном! Ризетт усмехнулся. Всё идёт по плану, только создатель этого плана явно не рассчитывал на присутствие здесь постороннего.

Артемида не видела бластер. Она не видела и двух фигур на скале. Пять минут назад она заметила Ризетта и теперь следовала за ним. Но он шёл слишком быстро. Догоняя его, она дважды упала, но даже не почувствовала этого. При втором падении она рассекла ногу, и теперь за ней оставался багровый след.

Из последних сил она сжимала нейронный хлыст.

Как привлечь к себе его внимание? Она крикнула:

— Ризетт! — И вновь: — Ризетт!

Внезапно она споткнулась. Солнце светило ярко, но мир потемнел, сознание начало покидать её. Артемида почувствовала, что касается земли, что хлыст выскальзывает из пальцев…

Чьи-то руки подхватили её. Она с усилием приоткрыла глаза.

— Байрон? — прозвучал еле слышный шёпот.

В ответ послышались слова, но это был голос не Байрона. Это голос Ризетта, поняла она.

И тут сознание окончательно покинуло девушку.

На лице Автарха было недоумение, как у ребенка, которому дали игрушку и тут же отобрали её. Он вновь и вновь нажимал на спуск бластера, однако выстрел так и не раздался.

Байрон сказал:

— Кажется, с твоим бластером что-то не в порядке?

Автарх переводил взгляд с Байрона на оружие. С ужасом он обнаружил, что бластер разряжен. Теперь оружие было просто бесполезной игрушкой. Автарх отбросил его в сторону.

— Око за око, — голос Байрона дрогнул.

Автарх, ничего не говоря, отступил назад.

Байрон медленно шагнул к нему.

— Существует множество способов убийства, но я не буду удовлетворен, если смерть твоя наступит сразу. Тогда ты не успеешь ощутить её. Это будет плохо. Думаю, я должен продлить этот процесс.

Внезапно до его слуха донесся отчаянный крик:

— Ризетт! Ризетт! Не стреляй!..

В ту же минуту Автарх бросился на Байрона и повалил его на землю. Его пальцы пытались сдавить шею юноши. Байрону удалось вывернуться. Автарх отскочил в сторону, тяжело дыша и готовясь повторить попытку.

Они вновь сцепились и покатились клубком по земле. Потом вскочили, держа каждый свой карбондиоксидный цилиндр наперевес. Внезапно Автарх метнул цилиндр в сторону юноши, но не попал, и цилиндр с грохотом покатился по скале.

Это разозлило Байрона. Подскочив к Автарху, он рывком втащил его на вершину скалы, подталкивая к самому краю. Автарх уже чуть не потерял равновесие, но противник вовремя схватил его за руку.

— Ты подошёл слишком близко к краю, Джоунти. Я ещё не хочу, чтобы ты умирал. Поэтому не торопись.

Джоунти застонал от бессильной злобы.

И тут прозвучал голос Ризетта:

— Подожди!

— Убей этого человека, Ризетт! Убей его! — заверещал Автарх. В нём возродилась надежда.

Ризетт медленно поднял оружие и прицелился.

— Как ты думаешь, — спросил Байрон, — почему твой бластер оказался разряженным, Джоунти?

— Что?! — Автарх растерянно заморгал.

— Твой бластер разрядил не я, Джоунти. Так кто же? Кто сейчас целится в тебя, Джоунти? Не в меня, Джоунти, в ТЕБЯ?

Повернувшись к Ризетгу, Автарх процедил:

— Предатель!

— Не я, сэр, — громко возразил Ризетт. — Предатель тот, кто способствовал смерти Господина Вайдемоса.

— Это не я, — закричал Автарх. — Если это сказал тебе он, то он лжет!

— Это сказал мне ты сам. Я не только разрядил твоё оружие, но и снабдил тебя микрофоном, который позволял слышать каждое твоё слово и мне, и остальным членам команды. Теперь все знают, кто ты есть на самом деле.

— Я твой Автарх!

— Но также и величайший из предателей.

Теперь Автарх лишь молча переводил глаза с одного на другого. К нему вернулось самообладание. Он холодно спросил:

— Если даже это и правда, что можно изменить? Ничего. Мы сейчас находимся на одной из планет Туманности. Эта планета должна быть мятежным миром, и только мне известны её координаты.

Он всё ещё пытался играть роль вождя.

— Ты назовешь их нам, — сказал Байрон.

— Никогда!

Байрон обратился к Ризетту:

— Отправь его на «Беспощадность».

Ризетт тихо сказал:

— Леди Артемида…

— Так это она кричала? Где она?

— Всё в порядке. Она вышла без карбондиоксидного цилиндра. Углекислый газ замедлил её кровообращение, и тело автоматически ослабло. Она пыталась бежать, и это ещё ухудшило положение.

— Зачем же она догоняла тебя? Чтобы убедиться, что её дружок не умер?

— Да, именно для этого, — ответил Ризетт. — Только она думала, что я человек Автарха и собираюсь убить ТЕБЯ. Я отправлю на корабль эту крысу, а ты, Байрон…

— Да?

— Возвращайся как можно скорее. Он всё же остаётся Автархом Линганы, и тебе, возможно, придётся поговорить с командой. Трудно решиться оборвать жизнь своего господина… Она за той скалой. Поспеши же к ней, пока она не замёрзла до смерти. Её нельзя оставлять там.

Артемида приходила в себя, когда послышались его торопливые шаги.

— Как ты?

— Спасибо, немного лучше. Прости, что доставляю тебе столько хлопот.

Они стояли, глядя друг на друга, и между ними шёл беззвучный диалог.

Потом Байрон сказал:

— Я знаю, что мы не сможем повернуть время вспять, и то, что сделано — сделано. Но я хочу, чтобы ты меня поняла.

— Я только и делала все эти дни, что пыталась понять. Ты снова будешь говорить о моём отце?

— Нет. Я знаю, что твой отец невиновен. Автарх оклеветал его. Моего отца убил он сам, и теперь, я думаю, ты не сможешь простить меня. Я знал, что он домогается тебя, Арта! Ты являлась объектом его матримониальных устремлений. Имя Хенриады для его целей было куда важнее имени Вайдемоса! Я оказался ненужным. Он решил, что ты в его руках, и он может смело избавиться от меня. Тогда мы с Ризеттом разработали наш план.

— И ты любил меня всё это время?

— Неужели ты сама не знаешь этого, Арта?

— Почему же ты тогда не поделился со мной своими планами?

— Это была не твоя борьба, а моя. Если бы Автарх убил меня, ты бы, возможно, перестала меня ненавидеть. Ты могла бы выйти за него замуж, быть счастлива…

— И теперь ты боишься, что я буду ненавидеть тебя за то, что ты победил.

— А ты могла бы ненавидеть меня?

Она тихо сказала:

— Всё это время я пыталась разлюбить тебя, но у меня так ничего и не получилось.

— Тогда прости меня!

— Я уж давно простила тебя, Байрон, потому что люблю!

И вновь она была в его объятиях. Её холодные губы касались его щеки и тихо шептали что-то. Время остановилось.

Наконец он опомнился.

— Солнце садится. Становится прохладно.

— Странно, — задумчиво прошептала она, — но мне кажется, что, напротив, потеплело.

Обнявшись, они побрели к кораблю.

Их было пятьдесят — членов команды линганийского корабля — и все они с ожиданием смотрели сейчас на Байрона. Он выступил вперёд.

— За что вы боретесь, люди? За что рискуете своими жизнями? Думаю, за свободу Галактики. Галактики, в которой каждый сможет выбрать свой собственный путь. Я прав?

В ответ раздался приглушенный ропот, который мог быть знаком одобрения, но лишенным энтузиазма.

Байрон продолжал:

— За что же боролся ваш Автарх? За себя самого. Он — Автарх Линганы. Если бы он победил, то стал бы Автархом Королевств Космической Туманности. Вы поменяли бы Хана на Автарха. Кто бы выиграл от подобной замены? И стоило ли умирать за это?

Кто-то из толпы выкрикнул:

— всё же он один из нас, а не гнусный тираниец.

Другой перебил его:

— Автарх хотел примкнуть к мятежному миру. Он думал не только о себе.

— Да, он хотел войти в мятежный мир не только со своей организацией, — голос Байрона гремел над толпой. — Он хотел соблазнить их Линганой; он предложил бы им альянс с Хенриадами. И за это, он был уверен, мятежный мир даст ему всё, что он попросит. Разве это не мысли собственника и эгоиста?! И потом, не подвергал ли он неоправданному риску ваши жизни? А мой отец? Он был верным другом свободы и чести. Но он был слишком популярен, и Автарх убрал его с дороги. Автарх может переступить через любого из вас. Можно ли чувствовать себя в безопасности рядом с таким человеком?

— Верно, — веско заявил Ризетт. — Он прав, ребята.

Внезапно тот же самый голос из заднего ряда спросил:

— А мятежный мир? Автарх знал его координаты. А ты их знаешь?

— Об этом мы поговорим позже. Сейчас надо обдумать, какую дорогу мы изберём после…

— Минуточку, мой дорогой юный друг, — раздался тихий прерывистый голос, и Байрон в ужасе оглянулся.

Пятьдесят человек команды вскочили на ноги, но все они пришли на совет безоружными. Их окружил отряд тиранийских воинов, и сопротивление было бесполезным.

А за спиной Байрона и Ризетта с бластером в каждой руке стоял Саймок Аратап.

Глава 20

ГДЕ?

Аратап внимательно изучал стоящую перед ним четверку. Майора Андроса с ним больше не было, улетела и тиранийская эскадра.

Остался только флагманский корабль, его команда, и он, Аратап. Лично. Линганийская команда также отбыла.

Он медленно произнес:

— Позвольте предупредить вас, леди и джентльмены. Корабль Автарха в настоящее время под конвоем направляется в Тиранию в сопровождении майора Андроса. Вся команда, в соответствии с законом, предстанет перед судом за измену. Но вот что мне делать с вами?

— Учтите, — заговорил сидящий рядом с ним Хенрик с Родии, — что моя дочь — совсем молоденькая девушка. Она была вовлечена во всё это помимо её воли. Артемида, дитя моё, скажи им, что…

— Твоя дочь, — прервал его Аратап, — будет, несомненно, освобождена. Как мне известно, её руки просит тиранийский придворный. Я не забыл этого.

— Я выйду за него замуж, — вмешалась Артемида, — если вы освободите остальных.

Байрон полупривстал, но Аратап жестом усадил его на место. Тиранийский Представитель усмехнулся:

— Моя милая леди! Не требуйте от меня невозможного. Я не Хан, а всего лишь один из его слуг. У меня есть только одно право — судить его по справедливости. Так что же вы предлагаете?

— Моё согласие на замужество.

— А оно никому не нужно. Ваш отец уже дал его за вас. Вы можете предложить что-нибудь ещё?

Аратап ожидал взрыва негодования. Ему в глубине души была неприятна его роль. Девушка могла также разразиться слезами, что произвело бы соответствующее впечатление на молодого человека. Ведь они явно влюблены друг в друга. Он определил для себя, что девушка очень привлекательна. Жаль, что она достанется этому старцу, Похангу.

Но она вела себя странно. Она, казалось, не собиралась падать без чувств. Отлично, подумал Аратап. У неё сильная воля. Поханг ещё хлебнет с ней горя.

Он обратился к Хенрику:

— Ты просишь о снисхождении также для твоего кузена?

Губы Хенрика беззвучно шевелились.

Джилберт воскликнул:

— Я не нуждаюсь ни в каком снисхождении! Я не хочу от Тирании ничего. Прикажите убить меня.

— К чему эта истерика? — удивился Аратап. — Вы отлично знаете, что я не могу расстрелять вас без суда.

— Он мой кузен, — прошептал Хенрик.

— Это тоже будет учтено. Но не следует рассчитывать на то, что ваша служба Хану влечёт за собой дополнительные поблажки. Думаю, ваш родственник скоро усвоит этот урок.

— Он был удовлетворен реакцией Джилберта. Этот балбес, по-видимому, и в самом деле ищет смерти. Самое страшное наказание для него — оставить его в живых.

Перейдя к Ризетту, Аратап задумался. Это был один из людей Автарха. В связи с этим он обладал некоторой неприкосновенностью. Он сказал:

— Вы — глупец, который служит предателю. Лучше перейдите на службу к нам.

Ризетт фыркнул.

Аратап продолжил:

— Если вы дорожите своей воинской честью, вы можете потерять её. Вас будут судить публично, и все узнают, что вы глупец из глупцов. Жаль…

— Но я думаю, мы могли бы поторговаться, — сказал Ризетт.

— Поторговаться?

— У вас есть только массометр. Разве вам не хочется иметь другое современное оборудование?

Аратап отрицательно покачал головой.

— Нет. Для этого у нас есть Автарх. Он и послужит источником информации. Такая торговля меня не интересует.

И он повернулся к юноше. Аратап оставил его на закуску, потому что тот был гораздо умнее остальных. Но он был молод, а молодые люди чаще всего неопасны.

Байрон решил опередить его.

— Как вам удалось найти нас? Он работал на вас?

— Автарх? Не в том смысле, в котором ты думаешь. Думаю, бедняга пытался играть за две команды сразу, и проиграл.

Хенрик с глуповатой улыбкой вмешался в их разговор.

— У тиранийцев есть изобретение, позволяющее следить за кораблями в гиперпространстве.

Аратап быстро обернулся:

— Если вы, мой господин, скажете ещё хоть одно слово об изобретении, я разгневаюсь.

Хенрик умолк.

На самом деле это не имело значения. Никто из этой четверки не представлял теперь опасности, но он не должен был допустить, чтобы молодой человек узнал слишком многое.

— Итак, обратимся к фактам, — снова заговорил Байрон. — Почему нас не отправили на Тиранию вместе с остальными? Это произошло потому, что вы ещё не решили, как лучше нас убить. Двое из нас Хенриады, я — Вайдемос. Ризетт — хорошо известный офицер линганийской гвардии. Есть ещё и пятый, которого вы назвали предателем, — Автарх Линганы. Вы не можете убить ни одного из нас, чтобы это не стало известно всей Галактике. Поэтому вы пытаетесь торговаться с нами — и вам ничего другого не остаётся.

— Ты не так уж не прав, — согласился Аратап. — И в подтверждение этого я последую твоим советам; неважно, каким образом. Пока же меня занимает только один вопрос: где этот чёртов мятежный мир?

Воцарилась тишина. Аратап поочередно смотрел на каждого из них.

— Здесь нет никакого мятежного мира, — сказал Байрон.

— И вы ничего не искали здесь?

— И мы ничего не искали.

— Твои слова смешны.

— Смешон ты, если ожидаешь ответа на свой вопрос.

— Очевидно, — Аратап рассуждал вслух, — что мятежный мир находится в центре октопуса. Чтобы найти его, я должен оставить вас в живых. Каждому из вас есть что терять. Моя леди, я могу избавить вас от ненавистного замужества. Мой господин Джилберт, мы можем создать для вас лабораторию, где вас никто не побеспокоит. Да-да, нам известно о вас больше, чем вы думаете. Полковник Ризетт, вы будете спасены от трибунала и сохраните таким образом своё доброе имя. Ты же, Байрон Фаррилл, вновь станешь Господином Вайдемоса, и мы простим тебе прегрешения твоего отца.

— И вернёте его к жизни?

— И восстановим его честь.

— Его честь, — сказал Байрон, — осталась в его поступках и его гибели. Не в вашей власти разрушать или восстанавливать её.

— Кто-нибудь из вас четверых, — Аратап будто не слышал юношу, — скажет мне, где искать мир. И этот человек получит то, что я ему пообещал. С остальными же произойдёт то, что они считают для себя наихудшим, — замужество, заключение, суд, казнь. Предупреждаю: я могу, если нужно, быть весьма жестоким.

Он выждал мгновение.

— Итак, кто же? Если не скажете вы, скажет кто-то другой. Тогда вы потеряете всякие шансы, а я всё-таки получу нужную мне информацию.

— Это не поможет, — улыбнулся Байрон. — Мятежного мира нет.

— Автарх считает, что есть.

— Тогда и задайте свой вопрос Автарху.

Аратап выпрямился. Молодой человек явно блефует.

— Видишь, — добавил Байрон, — наш торг не удался. Ты не можешь предложить ничего из того, что мы купили бы. Верно?

Артемида крепко прижалась к нему. Ризетт коротко кивнул, а Джилберт пробормотал:

— Верно.

— Вы сами сделали свой выбор, — процедил Аратап, нажимая кнопку.

Теперь перед ним предстал Автарх.

— Что тебе нужно? — глухо спросил он.

— Сейчас я скажу тебе это, — сказал Аратап. — Во-первых, я хотел встретиться с тобой. Посмотреть, кого же мы поймали. Кстати, в наших руках оказался также молодой человек, который, по твоему замыслу, должен был умереть, но который всё ещё жив и сумел разрушить все твои планы, хотя ты — Автарх, а он всего лишь заключенный.

Было бы сложно описать выражение лица Автарха при этом сообщении. Но он быстро принял невозмутимый вид.

Не глядя на него, Аратап продолжал:

— Здесь также Джилберт из Хенриадов, который спас жизнь этого юноши и привёл его к тебе. Здесь госпожа Артемида, которая, по-видимому, является возлюбленной этого молодого человека. И здесь полковник Ризетт, твоё наиболее доверенное лицо, который приложил руку к твоему падению. Чего бы ты пожелал этим людям, Автарх?

— Что тебе нужно? — снова хрипло спросил Автарх.

— Информация. Дай мне её, и ты вновь станешь Автархом. Твои сведения по заслугам оценят при дворе Хана. Иначе…

— Иначе?

— Иначе все эти люди будут освобождены, а ты казнен.

Лицо Автарха расплылось в коварной улыбке.

— Они не могут быть освобождены. Ведь только я знаю координаты мятежного мира!

— Но я ведь ещё не сказал, какого рода информация мне нужна, Автарх!

— Существует только одна вещь, которую ты хотел бы знать.

Ризетт вмешался в этот разговор:

— Если ты и поверишь ему, всё равно в конце концов будешь казнен!

Байрон одёрнул друга.

— Не глупи, — спокойно сказал он. — Ты всё равно ничего не сможешь сделать.

— Меня, — произнес Автарх, — мало волнуют и Автархия, и я сам, Ризетт. — Он повернулся к Аратапу. — Они будут казнены? Ты можешь мне обещать? — Он указал пальцем на Байрона: — Особенно этот.

— Да, если такова твоя цена.

— Если я стану его палачом, то ты узнаешь всё, что хочешь знать. Я дам тебе ро, тету и фи в парсеках и радианах: 7352.43, 1.7836, 5.2112. Эти три значения указывают положение мятежного мира в Галактике. Теперь ты знаешь их!

— Теперь да, — Аратап поспешно записывал цифры на клочке бумаги.

С криком «Предатель!» Ризетт вскочил на ноги.

Байрон не сумел удержать его. Ризетт боролся с охранником. Тому на помощь пришёл другой охранник, но было поздно — Ризетт уже завладел бластером.

— Предатель, — в последний раз повторил он и выстрелил в Автарха. Автарх упал, тело его несколько раз конвульсивно дёрнулось — и затихло.

Аратап продолжал сохранять невозмутимость. Он только приказал:

— Уберите тело!

Друзья окружили Ризетта. Он порывисто пожал Байрону руку.

— Я убил-таки этого мерзавца!

Байрон отчетливо произнес:

— Ты попал в ловушку Аратапа, Ризетт.

— В ловушку? Я просто убил одного негодяя!

— В этом и заключается ловушка. Ты доставил ему удовольствие.

Ризетт ничего не ответил, а Аратап не вмешался. Его лицо выражало удовлетворение. Да, мозги этого юноши отлично работают!

Байрон продолжил:

— Если Аратап имел в виду именно то, что говорил, теперь ему известно то, что он хотел знать. Ведь он допрашивал нас просто, чтобы испытать. Я был готов к любым, связанным с этим неожиданностям. Ты — нет.

— Я думал, — голос Аратапа звучал необычайно мягко, — что вы сделаете это.

— Вот-вот, — подхватил Байрон. — Теперь тебе ясно, что он вовсе не собирался оставлять Автарха в живых? Все тиранийцы подобны змеям. Ему нужна была только информация Автарха; он не собирался платить за неё; но он не мог рисковать, убивая его собственноручно. За него это сделал ты.

— Правильно, — подтвердил Аратап, — и теперь у меня есть необходимая мне информация.

Где-то зазвонил колокольчик.

— Хорошо, — наконец прервал молчание Ризетт. — Если это доставило ему удовольствие, то же самое можно сказать и обо мне.

— Не совсем так, — прервал его Аратап, — поскольку твой юный друг не довёл свои аналитические упражнения до конца. Ты совершил новое преступление. Это влечёт за собой…

Внезапно он замолчал. Он услышал чьи-то шаги и скрип открываемой двери. На пороге стоял солдат.

— Что случилось?

— Общая тревога, сэр. Аккумуляторное отделение.

— Пожар?

— Ещё точно неизвестно, сэр.

Про себя Аратап воззвал к небу и только сейчас сообразил:

— Где Джилберт?

Он и не заметил, как тот выскользнул из комнаты.

Джилберта нашли в комнате радиосвязи и немедленно доставили в каюту Аратапа.

Аратап раздражённо спросил:

— Кто позволил вам прогулку по кораблю, мой господин? Особенно сейчас, когда объявлена общая тревога.

Потом он продолжил начатую ранее мысль:

— Мне кажется, Ризетт, на сегодня достаточно. У нас есть похищенный тобой, Фаррилл, корабль; есть и моё флагманское судно. С их помощью мы найдём мятежный мир. Мы направимся в точку, которая соответствует координатам Автарха, как только навигаторы рассчитают Прыжок. Это будет одна из тех экспедиций, которая останется в памяти грядущих поколений.

Внезапно он вспомнил о своем отце, командовавшем эскадрой, покорявшей миры. Аратап был ДОВОЛЕН, что Андроса нет с ним. Это окажется только ЕГО личным завоеванием.

Пленников разделили. Артемиду поместили с отцом, а Ризетта и Байрона увели в противоположном направлении. Джилберт стонал, что не может оставаться один, и Аратапа тронули его мольбы. Дед этого человека бы великим правителем, — так учила история. Поэтому он позволил поместить беднягу с остальными.

Джилберта поселили к Байрону. Они почти не разговаривали друг с другом. Пришла ночь, но заснуть они тоже не могли. Внезапно Джилберт прошептал:

— Байрон!

— Что?

— Байрон, я сделал это. Всё в порядке, Байрон.

— Постарайся уснуть, Джил.

Но Джилберт не мог успокоиться:

— Я сделал это, Байрон! Аратап хитёр, но я хитрее. Разве это не восхитительно? Можешь не беспокоиться, Байрон! Я укрепил это.

Джилберт хитро улыбнулся. Так улыбаются маленькие дети, когда совершают что-нибудь разумное.

— Что ты укрепил? — Байрон вскочил на ноги и потряс Джилберта за плечо. — Отвечай же!

— Они нашли меня в радиорубке, — Джилберт хихикнул. — Они думали, что я прячусь. Но я не прятался. Именно я включил сигнал общей тревоги, потому что мне нужно было отвлечь их на некоторое время.

— Что?!

— Это было несложно и заняло всего минуту. Они ничего не заметили. Я сделал это осторожно. Они ничего не узнают, пока не попытаются совершить Прыжок, и тогда всё — и корабль, и мы, и Аратап — всё взлетит в воздух.

От неожиданности Байрон отступил назад:

— И ты это сделал?!

— Да. — В голосе Джилберта звучала гордость. — Все мы погибнем, Байрон. Я не боюсь смерти, но не хочу умирать в одиночестве. Только не в одиночестве! В момент моей смерти мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь был рядом. Это не страшно: мы все умрем быстро и легко. Это не страшно. Это…

— Идиот! Сумасшедший! — заорал Байрон. — Если бы не ты, у нас ещё остался бы шанс победить!

Джилберт не слышал его. В его ушах звучал лишь собственный голос. Байрон бросился к двери.

— Охрана! — кричал он. — Охрана!

Кто знает, сколько им осталось — несколько часов или несколько минут?

Глава 21

ЗДЕСЬ?

По коридору загрохотали сапоги солдата.

— В чём дело?

— Я должен сейчас же увидеться с Представителем Аратапом.

— И поэтому ты поднимаешь такой шум? — У солдата было не всё в порядке с логикой. — После взлета я подумаю, как это сделать.

— Дело не терпит отлагательств, — настаивал Байрон. — Это важно.

— И тем не менее это подождет. Отойди от двери, или познакомишься с моим хлыстом.

— Смотри, — указал Байрон на Джилберта, — этот человек болен. Он может умереть. Это один из Хенриадов, и если он умрёт на тиранийском корабле, потому что ты не дал поговорить мне с Аратапом, тебя ожидают не самые лучшие времена.

— А что с ним?

— Не знаю. И поторопись, если тебе не надоела жизнь.

Охранник пробормотал что-то себе под нос и исчез.

Байрон повернулся к Джилберту: в глазах того жил только страх. Он не узнавал юношу.

— Кто ты?

— Я — Байрон. Как ты себя чувствуешь?

Казалось, до Джилберта смысл его слов не доходит. Он переспросил:

— Байрон? — И потом, как бы придя в себя: — Байрон! Они совершают Прыжок? Смерть близка, Байрон!

Сердиться на него было невозможно. Сознание его явно помутилось.

Почему они не дают ему поговорить с Аратапом? Почему не приходят за ним? Байрон бессильно прислонился к стене.

И вновь зазвучали шаги. Он бросился к двери, ещё не видя, кто стоит перед ним. Дождался!

Это вновь был охранник. С ним — офицер.

Байрон вздрогнул. Теперь на него были направлены сразу два нейронных хлыста. Он сказал:

— Человек, пришедший с тобой, — не Аратап. Я хочу поговорить с Представителем.

Офицер одёрнул его:

— Если Джилберт из Хенриадов болен, тебе вовсе не нужно видеть Представителя. Нужен врач.

Только сейчас Байрон разглядел на офицере погоны лейтенанта медицинской службы.

— Хорошо. Послушай меня. Этот корабль не должен совершать Прыжок. Но подобное решение может принять только Представитель, и поэтому я должен увидеться с ним. Можешь ты это понять? Ведь ты — офицер. Ты обязан доложить ему об этом.

Доктор, искоса взглянул на юношу, потом обратился к солдату:

— Выведи этого человека отсюда.

Байрон шагнул вперёд. Перед ним с отсутствующим взглядом стоял офицер. Офицер, отвернувшись, пытался нащупать пульс Джилберта. Времени на размышления не оставалось. Резкой подсечкой Байрон повалил солдата на пол, одновременно выхватывая из его рук хлыст. Он направил его на офицера:

— Бросай оружие! Живо!

Тот подчинился. Хлыст выпал из его руки.

Байрон выстрелил — раз, потом другой. Два тела, заливая коридор кровью, валялись у его ног. Он повернулся к Джилберту:

— Прости, но и ты тоже, Джил, — и хлыст щелкнул в третий раз.

На лице Джилберта навсегда застыло обиженно-недоумевающее выражение.

Байрон помчался по коридору. На разговоры с Аратапом времени не оставалось. Он ворвался в рубку. На него испуганно смотрел из-за пульта человек в костюме инженерной службы.

— Когда следующий Прыжок? — спросил Байрон.

— Через полчаса. Кто ты?

Байрон не ответил. Хлыст выстрелил в четвертый раз, и тело свалилось со стула. Оставалось всего полчаса.

Он услышал шум. Тогда, спрятав хлыст в карман, он быстро направился в машинное отделение.

У главного компьютера сидели двое. Один из них спросил:

— Кто ты? И что здесь делаешь? Иди на своё место, — на нём были лейтенантские погоны.

— Слушай меня. Сейчас же прекратите подготовку к Прыжку. Мы все взлетим на воздух!

— Погоди, — сказал второй. — Я уже видел этого человека. Это один из пленников. Держи его, Лэнси.

Он прыжком попытался отрезать Байрону дорогу. Байрон стукнул кулаком по пульту, перевернув его.

— Верно, — сказал он. — Я один из пленников. Я Байрон с Вайдемоса. Но то, что я сказал, — правда. Исследуйте компьютер, если не верите мне.

Лейтенант не сводил глаз с нейронного хлыста. Он кротко возразил:

— Это невозможно, сэр, без приказа дежурного офицера или Представителя. Потребуются часы, чтобы изменить программу.

— Тогда зовите его. Зовите Представителя!

— Можно воспользоваться рацией?

— Быстрее!

Внезапно рубка наполнилась людьми. Казалось, вся охрана корабля примчалась сюда, привлеченная производимым ими шумом. Сопротивление было бессмысленно. Байрон отбросил в сторону хлыст.

— Не стреляйте! Я безоружен! Я пришёл предостеречь вас! Где-то здесь спрятано взрывное устройство. Прыжок означает гибель для всех нас. Прошу вас только заглушить двигатели. Не теряйте время. Ведь если я прав, вы спасете свои жизни.

На лицах солдат была написана нерешительность. Они явно не знали, что им предпринять. Внезапно раздался неестественно громкий голос:

— По местам! Приготовиться к Прыжку!

Это был Аратап, обращающийся через радиотранслятор. Затем последовал следующий приказ:

— Молодого человека доставьте ко мне. — Байрона схватили. С обеих сторон были два солдата, крепко державшие его под руки. Он попытался вырваться, но они оказались сильнее.

Аратап устало смотрел на Байрона. Юноша вдруг заметил, что его собеседник носит контактные линзы.

— Ты наделал много глупостей, Фаррилл.

— Просто я должен был спасти корабль. Отошлите охрану. Я больше не представляю опасности.

— Охрана останется здесь. Во всяком случае, пока я не услышу рапорт из компьютерного отсека.

Они молча ждали, и каждая минута казалась Байрону вечностью. Внезапно на стене зажглось табло с надписью: «Компьютерный отсек».

Аратап включил рацию:

— Докладывайте!

— Представитель, юноша не солгал!

Помолчав мгновение, Аратап сказал:

— Пересчитайте время Прыжка на шесть часов позже.

Он повернулся к Байрону и холодно отметил:

— Ты был прав.

Жестом он отослал охрану. Они остались одни.

— Пожалуйста, теперь детали.

— Это сделал Джилберт из Хенриадов, когда сумел бежать из вашей каюты. Он же включил сигнал общей тревоги.

Аратап кивнул.

— С годами он не поумнел. Но ты — ты ведь на самом деле испугался не смерти?

— Дело не в моей смерти, — ответил Байрон. — Мятежного мира не существует, как я уже говорил вам и вновь могу повторить. Центр сопротивления — Лингана. Я хотел только отомстить за смерть моего отца, а также избавить леди Артемиду от ненавистного ей замужества. Ну а Джилберт — он просто сумасшедший.

— Но Автарх верил в существование этой таинственной планеты. Ведь он дал мне какие-то координаты!

— Его уверенность базировалась на мечтах сумасшедшего. Джилберт придумал всё это двенадцать лет назад. Автарх вычислил по его рассказам двадцать возможных планет. Но всё это чепуха!

— И всё же кое-что тревожит меня, — заметил Аратап.

— Что?

— Ты слишком старательно отговариваешь меня. Конечно, я благодарен тебе за то, что ты удержал нас от Прыжка. Теперь ты можешь рассчитывать на благосклонность Хана. Ты спас также и свою жизнь. И всё же я не верю, что ты откровенен со мной. В тебе живёт юношеский романтизм. В твоём возрасте все хотят стать героями. Именно поэтому мы всё же совершим Прыжок.

— Не вижу причин.

— Ты глуп, — Аратап нахмурил брови. — И всё же жаль, что ты не на нашей стороне. — Это прозвучало как комплимент. И тут же продолжил: — Сейчас ты вновь будешь посажен под замок. Это простая предосторожность.

Байрон кивнул.

Это были тяжелые часы для Байрона. Аратап решил устроить останкам Джилберта космические похороны и пригласил Байрона принять в них участие. Здесь же присутствовали Артемида и Хенрик. Поймут ли они? Поймет ли ОНА, что он должен был сделать то, что сделал?

Ещё его беспокоило то, что корабль вскоре должен совершить Прыжок. Тогда наступят совсем плохие времена.

Он вновь и вновь пытался проанализировать, прав ли он. А что, если он ошибся? Что, если они сейчас совсем близко от мятежного мира? Тогда информация уйдёт на Тиранию, и сюда немедленно будет послана целая армада. А сам он умрёт, зная, что мог спасти этот мир, но вместо этого способствовал его гибели.

Уже стемнело, а он всё ещё думал о документе, который не успел разыскать.

Ещё Байрона удивляло, что Аратап намерен найти мятежный мир, имея в своем распоряжении только один корабль. Каковы его намерения?

Автарх сказал, что документ похищен много лет назад, но кто владеет им теперь?

Вероятно, тиранийцы. Наверное, они давно знают секрет, как с помощью одного корабля разрушить целый мир.

Если это правда, тогда неважно, существует или нет мятежный мир на самом деле.

Прошло ещё немного времени, и к нему явился Аратап собственной персоной. Байрон встал, приветствуя его.

Аратап сказал:

— Мы запросили информацию. В указанном месте ДЕЙСТВИТЕЛЬНО есть звезда. Координаты, данные нам Автархом, верны.

— И?

— Но у нас нет необходимости исследовать относящиеся к ней планеты. Как мне сказали мои астронавигаторы, звезда погасла более миллиона лет назад. Если там и были планеты, то они давно исчезли. Теперь там нет ничего.

— Тогда…

— Тогда ты прав. Мятежного мира на самом деле не существует.

Глава 22

ТАМ!

Событие это подорвало все основы философии Аратапа. В последнее время он не был самим собой. Он был теперь своим отцом. Он, как и отец, все эти дни вёл эскадру кораблей на битву с врагами Хана.

Безумные дни! Там, где он ожидал найти мятежный мир, обнаружилась только пустота. У Хана не было врагов, и не с кем было сражаться. Аратап теперь — просто Представитель, не более того.

Жаль потраченных эмоций. Это было ни к чему.

Он сказал Байрону:

— Ты был прав. Мятежного мира не существует. И теперь я хочу поговорить с тобой.

Молодой человек с сомнением смотрел на него. Аратап вдруг вспомнил, как около месяца назад они встретились впервые. Теперь мальчик повзрослел, и в нём не было страха. «Я впадаю в декадентство, — подумал Аратап. — Многие из нас начинали в своё время симпатизировать этим субъектам. А многие ли желали им добра?»

— Я собираюсь освободить Правителя и его дочь. Этот шаг политически оправдан. Думаю, я могу освободить их прямо сейчас и отправить домой на «Беспощадности». Сможешь ли ты отвезти их?

— Ты освобождаешь меня?

— Да.

— Почему?

— Ты спас мой корабль и мою жизнь.

— Надеюсь, это многому научило вас.

Аратап беззвучно рассмеялся. Ему ОПРЕДЕЛЕННО нравился этот мальчик.

— Теперь я назову тебе и другую причину моего решения. До тех пор, пока я искал нити заговора против Хана, ты был опасен. Когда я понял, что эти нити ведут на Лингану и что её вождь мертв, ты перестал представлять опасность. На Лингану прибудет суд, и скоро она будет под нашим полным контролем. И всё же мы оставим им надежду. Надежду на освобождение.

— Так вы освободите нас всех?

— Это не совсем освобождение, потому что никто из вас не отличается особой лояльностью. С Линганой мы поступим по своему усмотрению, и следующий Автарх вряд ли осмелится восстать против Хана. Ассоциации больше не будет. Мятежники, которых мы захватили, будут сосланы на ближайшие к Тирании планеты. Ты же не сможешь вернуться на Нефелос, и не рассчитывай на это. Ты и полковник Ризетт, вы всегда будете жить на Родии.

— Очень хорошо, — сказал сдержанно Байрон, — но как быть со свадьбой Артемиды?

— Ты хочешь, чтобы она не состоялась?

— Вы должны знать, что мы любим друг друга и хотели бы пожениться.

— Как там говорили древние? «Необходимо прощать ложь влюбленным и дипломатам».

— И всё же предупредите Хана, что укрепление правящей фамилии на Родии может грозить ему новыми трудностями, как в случае с Линганой.

Всё это время Аратап смеялся.

— Хочешь добрый совет? — отсмеявшись, спросил он.

— Какой?

— Поскорее женись на ней. Для Поханга мы подыщем другую невесту.

Поражённый Байрон протянул ему руку:

— Спасибо, сэр.

Аратап пожал её.

— Мне не особенно нравится Поханг. Да, я хочу, чтобы ты ещё кое-что запомнил. Не давай амбициям одержать в тебе верх. Хотя ты и женишься на дочери Правителя, сам ты никогда не станешь Правителем. Ты не тот человек, который нам нужен.

Аратап проводил «Беспощадность» взглядом. Молодой человек свободен, а сам он уже на полпути в Тиранию. Да, майора Андроса хватил бы удар!

Он должен прибыть на Тиранию. Возможно, с ним встретится Хан, чтобы выслушать его. Взвесив все «за» и «против», Хан, безусловно, поймет, что другое решение было невозможным, и не осудит его.

Ризетт на борту «Беспощадности» также проводил взглядом тиранийский флагман.

— Итак, он отпустил нас! — заметил полковник. — Знаешь, если бы все тиранийцы были похожи на него, я бы пошёл к ним на службу. Как ты думаешь, он слышит сейчас, что мы говорим?

Байрон оторвал глаза от пульта:

— Конечно, нет. Да и вряд ли он захотел бы делать это. Вспомни, ведь он первый рассказал нам всё, что знал о нас.

В рубку вошла Артемида. Она прижала палец к губам:

— Не так громко. Мне кажется, он уснул. Скоро мы уже будем на Родии, верно, Байрон?

— Чтобы добраться туда, нам хватит одного Прыжка, Арта. Аратап вычислил его для нас.

— Пойду помою руки, — Ризетт вышел из рубки.

Они проводили его взглядами, и Байрон обнял девушку. Он целовал её глаза, губы, волосы, руки; поцелуи были нежными и лёгкими.

— Я очень люблю тебя! — сказала она.

— Я люблю тебя так, — ответил Байрон, — что не могу выразить словами. Как ты думаешь, он даст согласие на наш брак?

— Пока не знаю. Но я попытаюсь ещё раз всё объяснить ему.

Их диалог прервал вернувшийся в рубку Ризетт.

— Значит, нам предстоит прожить на Родии до самой смерти… Не думал я, что меня может ожидать подобное. Эх, и почему этот мятежный мир — только выдумка?

— Мятежный мир существует, Теодор.

— Что?!

— Мятежный мир ЗДЕСЬ.

Ризетт резко ответил:

— Я ещё не совсем свихнулся, Байрон.

— Я не лгу. Такой мир СУЩЕСТВУЕТ, и я знаю, где он находится. Я мог узнать это несколько недель назад, но только сейчас мне удалось сопоставить все факты. Вспомни слова Джоунти, когда он понял, что мы с тобой заодно. Помнишь?

— Нет.

— Он сказал, что на свете множество звёзд и до любой из них нужно добираться через биллионы миль. Вот тут-то я всё и понял.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Артемида.

— Подумай сама. Метеор врезался в корабль дяди Джила и сбил его с курса. Поэтому окончание Прыжка было уже не в нашей системе планет. Так думал дядя Джил. Так считал и Автарх. И оба они ошибались. А что, если при столкновении направление полёта и скорость не изменились?

— Тогда…

— Да, тогда корабль приземлился там, где и должен был, — на Родии. И как это я сразу не догадался?

Артемида сказала:

— Но ведь тогда мятежный мир должен быть у нас дома. Это невозможно!

— Почему же невозможно? Этот мир находится где-то в Родийской Системе. У нас есть два способа найти его. Давай опять обратимся к фактам. Что случилось с Джилбертом после возвращения из мятежного мира? Он вновь был на Родии. Он считал, что это — заслуга совершенного тиранийского корабля, хотя скорее всего жители мятежного мира, зная, что на борту этого корабля один из Хенриадов, никогда не оставили бы его в живых, если бы этот мир находился за пределами Родийской Системы. Кто, кроме родийцев, стал бы сохранять жизнь Хенриаду?

Артемида взволнованно перебила его:

— Но если то, что ты говоришь, — правда, то мой отец находится в страшной опасности.

— И находился в ней все последние двадцать лет. Но вовсе не по тем причинам, которые ты имеешь в виду. Однажды Джилберт рассказал мне, как сложно было ему прикидываться дурачком. Но твоему отцу играть свою роль было намного сложнее.

— Ты же не хочешь сказать…

— Именно это я и хочу сказать, Арта. И вот что надоумило меня. Ещё когда Автарх обвинял твоего отца в предательстве, я усомнился в том, что мой отец мог оказаться таким доверчивым. Мы были уверены, что отец работал на Джоунти, и ошибались. Ещё больше в моей уверенности меня укрепил Джилберт, когда рассказал о том, что отец и Правитель долго разговаривали в библиотеке. На самом деле отец служил Правителю и был просто лазутчиком в стане Джоунти. Знаешь, почему для меня было так важно спасти корабль Аратапа? Не из-за себя, конечно, и даже не из-за тебя. Я должен был спасти Правителя. Он самая важная персона среди нас. Бедняга Джилберт не понимал этого.

Ризетт простонал:

— Я просто не могу во всё это поверить.

Внезапно в их разговор вмешался новый голос:

— И тем не менее — поверь. Это правда.

У двери стоял Правитель. Это был его голос и в то же время не его. Он звучал веско и уверенно.

Артемида подбежала к нему:

— Отец! Байрон говорит…

— Я всё слышал. — Он ласково провёл рукой по её волосам. — И всё это правда. Я даже согласен на ваш брак.

Она изумленно всматривалась в него:

— Ты говоришь совсем не так, как раньше. Ты говоришь…

— Как если бы я не был твоим отцом, — грустно сказал он. — К сожалению, Арта, так будет недолго. Как только мы вернёмся на Родию, всё будет как прежде.

Байрон затаил дыхание. Хенрик жестом подозвал его к себе.

— Было время, молодой человек, когда мне хотелось принести тебя в жертву. Такое время может возникнуть вновь. И тогда я не смогу защитить тебя. Понимаешь?

Они кивнули друг другу.

— Двадцать лет назад я был не так уверен в себе, — продолжал Хенрик. — Я только вступил в эту роль и страдал нерешительностью. Мне следовало бы убить Джилберта, а я сохранил ему жизнь. Именно поэтому кое-кто теперь знает, что мятежный мир существует и что я — его вождь.

— Это знаем только мы, — возразил Байрон.

— Не считай Аратапа глупее, чем он есть, — Хенрик слегка усмехнулся. — Вам с ним были известны одни и те же факты, и если ты сумел сделать правильные выводы, значит, то же самое можети он. Я уверен, что и на свободу он отпустил тебя с одной-единственной целью — чтобы поближе подобраться ко мне.

— Значит, мне придётся покинуть Родию? — Байрон чуть не плакал.

— Нет. Это будет фатальной ошибкой. Нет никаких причин для подобного поступка, и это может насторожить кое-кого. Поэтому ты останешься с нами и будешь делать вид, что ничего не произошло.

— Но, Правитель, вы не знаете кое-чего. Существует один документ…

— Который искал твой отец?

— Да.

— Твой отец, мой мальчик, тоже знал не всё. Он знал о существовании этого документа, но не знал, где документ находится. Если бы он спросил об этом меня, я бы сразу же сказал ему, что на Земле документа давно нет.

— Более того, сэр. Я уверен, что им владеют тиранийцы.

— Ну конечно же, нет! Документ у меня. Вот уже двадцать лет он у меня. Я получил его, когда ещё только зрела идея мятежного мира. И я всегда знал, что нужно нам, чтобы победить.

— Это какое-нибудь оружие?

— Это самое мощное оружие во Вселенной. Оно разрушит и Тиранию, и Родию, но спасет Королевства Космической Туманности. Без него мы, конечно, можем противостоять тиранийцам, но при этом только заменим феодальный деспотизм другой формой угнетения. Мы должны стремиться совсем к иной политической модели. Придёт время, как это уже было однажды на планете Земля, и появится новый, ещё невиданный в Галактике тип правительства. Не Ханство, не Автархия, не Директория.

— Во имя неба, — взмолился Байрон, — так что же это будет?

— Люди.

— Люди? Но как они смогут управлять? Ведь решения должен принимать только один человек?

— Ерунда. История докажет тебе, что это возможно не только на одной маленькой планете, а и во всей Галактике.

Правитель улыбнулся:

— Подойдите, дети. Я хочу благословить вас.

Дрожащей рукой Байрон взял за руку Артемиду. Он был как никогда счастлив. И всё же что-то угнетало его.

— Сэр, не сочтите это нахальством, но позволите ли вы мне заглянуть когда-нибудь в этот документ?

Артемида весело рассмеялась:

— Если ты не сделаешь этого, отец, моя семейная жизнь не будет удачной.

Хенрик улыбнулся в ответ:

— Я знаю этот документ наизусть. Слушайте.

И глядя в смотровое стекло на родийское солнце, Хенрик начал с тех самых слов, которые были старше — гораздо старше, — чем все планеты Галактики, вместе взятые: «Мы, народ Соединенных Штатов, в целях создания совершенного союза, установления справедливости и равенства, обеспечения независимости и безопасности, одобряем и подтверждаем эту Конституцию Соединенных Штатов Америки…»

КОСМИЧЕСКИЕ ТЕЧЕНИЯ

Пролог

ГОД НАЗАД

Человек с Земли пришёл к решению. Решение зарождалось медленно, но было твердым.

Вот уже несколько недель он не чувствовал надёжной кабины своего корабля, не видел холодной черноты пространства вокруг. Сначала он хотел сделать быстрое сообщение в Межзвёздное Космоаналитическое Бюро и вернуться в космос. Но его задерживали здесь. Это было почти как тюрьма.

Он допил чай и взглянул на другую сторону стола:

— Я не останусь здесь дольше!

Другой человек тоже пришёл к решению. Оно зарождалось медленно, но было твердым.

Нужно время, нужно много времени. Ответа на первые письма нет. Значит, он не должен выпускать из рук человека с Земли. Он потрогал чёрный гладкий стержень у себя в кармане.

— Вы не понимаете всей щекотливости этой проблемы.

— Речь идёт об уничтожении целой планеты, — возразил землянин. — И потому я хочу, чтобы вы передали подробности по всему Сарку, всем обитателям.

— Мы не можем. Это вызовет панику.

— Но раньше вы говорили, что можете.

— Я обдумал всё. Теперь мне стало ясно: это невозможно.

— А представитель МКБ — он всё ещё не прибыл? — помолчав, спросил землянин.

— Нет. Они заняты организацией нужных мер. Ещё день-два…

— Опять день-два! Неужели они настолько заняты, что не могут уделить мне ни минутки? Они даже не видели моих расчётов!

— Я предлагал вам передать им эти расчёты. Вы не согласились.

— И не соглашусь. Они могут прийти ко мне или я к ним. Вы не верите мне. Не верите, что Флорина будет уничтожена.

— Я верю. Вы зря горячитесь.

— Да, горячусь. Что в этом удивительного? Или вы думаете, что на меня, бедняжку, космос подействовал? По-вашему, я сумасшедший?

— Чепуха!

— Не притворяйтесь: вы так думаете. Вот почему я хочу видеть кого-нибудь из МКБ. Они увидят, сумасшедший я или нет!

— Вам сейчас нехорошо. Я помогу вам.

— Нет, не поможете! — истерически вскричал землянин. — Я сейчас уйду. Если вы хотите остановить меня, то убейте! Только вы не посмеете. Кровь всего населения Флорины падет на вас, если вы меня убьёте!

— Я не убью вас!

— Вы меня свяжете. Вы запрете меня здесь! Вот чего вам хочется! А что вы будете делать, когда МКБ начнёт меня искать? Мне полагается регулярно отсылать сообщения, как вам известно.

— Бюро знает, что вы в безопасности, у меня.

— Знает? А знает ли оно, что я вообще опустился на планету, или нет? Получены ли мои первые сообщения? — Голова у него кружилась, тело начало цепенеть.

Его собеседник встал. Он медленно обошёл большой стол, направляясь к землянину.

Слова прозвучали необыкновенно ласково:

— Ради вашего же блага.

Из кармана появился чёрный стержень. Землянин прохрипел:

— Психозонд!

Он попытался встать, но едва смог пошевелиться. Сквозь стиснутые судорогой зубы он произнес:

— Зелье!

— Зелье, — согласился другой. — Послушайте, я не причиню вам вреда. Но вы так возбуждены и встревожены. Я удалю тревогу. Только тревогу.

Землянин уже не мог говорить. Мог только сидеть. Только тупо думать: «Великий Космос, меня опоили». Ему хотелось закричать, убежать, но он не мог.

Другой уже подошёл к нему. Он стоял, глядя на него сверху вниз. Землянин взглянул снизу вверх. Глазные яблоки у него двигались.

Психозонд был автоматическим прибором. Нужно только присоединить его концы к соответствующим точкам на черепе и действовать. Землянин смотрел в ужасе, пока мышцы глаз у него не оцепенели. Он даже не почувствовал, как острые, тонкие проволочки впивались в черепные швы.

Молча, мысленно он вопил:

«Нет, вы не понимаете! Это целый мир, населённый людьми! Разве вы не видите, что нельзя рисковать жизнью сотен миллионов людей?»

Слова другого доносились глухо, удаляясь в какой-то туннель, длинный и чёрный:

— Вам не будет больно. Через час вам станет хорошо, совсем хорошо. Вы вместе со мной посмеетесь над этим.

Мрак опустился и окутал всё. Полностью он так и не развеялся никогда. Понадобился год, чтобы завеса поднялась хоть отчасти.

Глава 1

НАЙДЕНЫШ

Рик вскочил. Он дрожал так, что должен был прислониться к голой молочно-белой стене.

— Я вспомнил!

Шум жующих челюстей затих. Лица у всех были одинаково чистые, одинаково бритые, лоснящиеся и белые в тусклом свечении стен. В глазах не было интереса, только рефлекторное внимание, возбужденное внезапным, неожиданным возгласом.

Рик закричал снова:

— Я вспомнил свою работу! У меня была работа!

Кто-то крикнул ему:

— Замолчи!

Кто-то добавил:

— Сядь!

Лица отвернулись, жевание возобновилось. Рик тупо смотрел вдоль стола. Он услышал слова «сумасшедший Рик», увидел пожатие плечами. Увидел палец, покрутившийся у виска. Всё это не означало для него ничего.

Он медленно сел. Снова взял ложку с острым краем и с зубцами на переднем конце, так что ею можно было одинаково неуклюже хлебать, резать и протыкать. Для раба с плантаций этого было достаточно. Он повернул ложку и уставился на свой номер, выбитый на её ручке. У всех прочих, кроме номеров, были ещё и имена. А у него кличка — Рик. На жаргоне плантаций это означало что-то вроде идиота.

Но, может быть, теперь он будет вспоминать всё больше и больше. Впервые с тех пор, как он появился на фабрике, он вспомнил нечто бывшее до того. Если бы только ему дали время подумать!..

Когда он шёл вечером с фабрики, его догнала Валона Марч.

— Я слышала, за завтраком была какая-то неприятность?

Рик пробормотал:

— Ничего не было, Лона.

Она настаивала:

— Я слышала, ты вспомнил что-то. Верно, Рик?

Она тоже называла его Риком. А он старался изо всех сил вспомнить своё имя. Однажды Валона раздобыла рваную адресную книгу и прочла из неё все имена. Ни одно не показалось ему более знакомым, чем другие.

Он взглянул ей прямо в лицо и сказал:

— Я должен бросить фабрику.

Валона нахмурилась:

— Не знаю, сможешь ли ты. Это нехорошо.

— Я должен вспомнить побольше о себе.

Валона облизнула пересохшие губы:

— Не знаю, нужно ли это.

Рик отвернулся. Это она устроила его на фабрику и спасла жизнь. Но всё-таки он должен…

— Опять головные боли?

— Нет. Я действительно вспомнил что-то. Вспомнил, какая работа была у меня раньше… Поедем в поля, Лона.

— Уже поздно.

— Прошу тебя! Только за черту поселка.

…Через полчаса они свернули с шоссе на извилистую, плотно усыпанную песком дорогу. Молчание было тяжелым, и Валона почувствовала, как её охватывает страх.

Что, если Рик покинет её? Во многих отношениях он ещё походил на ребенка. Но прежде, чем его лишили разума, он был, конечно, образованным человеком. Образованным и очень важным.

В своё время она испугалась, услышав его первые слова. Они прозвучали так неожиданно и странно после долгих несвязных жалоб на головную боль. Уже тогда Лона боялась, что он может вспомнить слишком много и бросить её. Она была просто Валоной Марч по прозвищу Большая Лона. Крупная большеногая девушка с красными от работы руками. Девушка, которой никогда не найти мужа. Она лишь смотрела с тупой досадой на парней. Она была слишком крупная, чтобы хихикать и подмигивать им. У всех других женщин один за другим появлялись дети, а она могла только протискиваться к ним, чтобы взглянуть на красное, безволосое существо с зажмуренными глазками и резиновым ротиком.

Но вот в её жизни появился Рик — своего рода младенец. Его нужно было кормить, окружать заботой, выносить на солнце, убаюкивать, когда головная боль терзала его, защищать.

А её кулаков боялись даже взрослые. В тот день, когда она впервые привела Рика работать на фабрику, она одним ударом свалила своего мастера, который сказал о них какую-то непристойность.

Поэтому ей хотелось, чтобы Рик перестал вспоминать. Она знала, что ничего не может предложить ему: с её стороны было эгоизмом желать, чтобы он навсегда оставался беспомощным и умалишенным. Просто она никому ещё не была нужна до такой степени. Просто она боялась вернуться в одиночество.

Она спросила:

— Ты уверен, что вспоминаешь, Рик?

— Да. Я могу доверять своим воспоминаниям, Лона, когда они возвращаются. Ты это знаешь. Например: ты не учила меня говорить. Я сам вспомнил. Верно? А теперь я вспоминаю, каким я был раньше. У меня должно было быть это «раньше», Лона!

«Должно было». При этой мысли у неё стало тяжело на сердце. Это было другое «раньше», другой мир. Она знала это, потому что единственным словом, которого он не мог вспомнить, было слово «кырт». Ей, Лоне, пришлось учить его слову, обозначавшему на Флорине то, что важнее всего в мире.

— Что ты вспоминаешь? — спросила она.

Возбуждение Рика вдруг упало. Он заколебался.

— Это не очень понятно, Лона. Только то, что у меня была работа, и я знаю какая. По крайней мере знаю отчасти. Я анализировал Ничто.

Она никогда в жизни не слышала слово «анализировал» и всё же спросила:

— Но, Рик, что это может быть за работа: а-на-ли-зи-ро-вать ничего? Это не работа!

— Я не говорил «ничего». Я сказал: анализировал Ничто. С большого «Н».

— Разве это не одно и то же?

— Нет, конечно. — Он глубоко передохнул. — Но боюсь, что не смогу объяснить тебе. Это всё, что я вспомнил. Но я чувствую, какая это была важная работа. Не может быть, чтобы я был преступником!

Это уже было, когда он впервые заговорил. Заговорил так внезапно, что испугал её. Она не посмела посоветоваться даже с резидентом. В ближайший свободный день Лона повезла Рика в город к доктору.

После обследования доктор вышел к ней.

— Когда вы встретили этого человека?

Она рассказала ему, очень осторожно, без всяких подробностей, ничего не сказав ни о резиденте, ни о патрульных.

— Значит, ты ничего не знаешь о нём?

— О том, что было раньше, — ничего.

— Этот человек был подвергнут психозондированию. Ты знаешь, что это такое?

Сначала она опять покачала головой, потом прошептала тихо:

— Это то, что делают с сумасшедшими, доктор?

— И с преступниками. Чтобы излечить рассудок или изменить в нём то, что заставляет их красть и убивать.

— Но Рик никогда ничего не крал, — растерялась Лона.

— Откуда ты знаешь, что он делал до того, как ты его встретила? Сейчас это очень трудно выяснить. Зондирование было глубокое и грубое. Неизвестно, какая часть разума удалена полностью, а какая только затуманена шоком. Его нужно держать под наблюдением.

— Нет, нет! Он останется со мной! Я хорошо забочусь о нём, доктор!

Он нахмурился, но заговорил ещё ласковее:

— Да, но я и думал о тебе, девушка. Может быть, из него удалено не всё злое. Не хочешь же ты, чтобы когда-нибудь он обидел тебя.

В эту минуту сестра привела Рика, успокаивая его ласковым воркованием, как младенца. Рик приложил руку к голове и глядел бессмысленно, пока его взгляд не остановился на Валоне. Он протянул к ней руки и слабо закричал:

— Лона!

Она кинулась к нему, крепко обняла, прижимая его голову к своему плечу. Потом посмотрела на доктора.

— Он никогда, ни за что не обидит меня.

— И всё-таки о нём нужно сообщить. Не знаю, как ему удалось ускользнуть из-под надзора в таком состоянии.

— Значит, его отнимут у меня, доктор?

— Боюсь, что да. Таков закон.

Весь обратный путь она тяжело и слепо, в отчаянии прижимала Рика к себе.

Через неделю по гипервидео передали известие о докторе, погибшем в катастрофе, когда прервался один из местных электрических лучей. Имя показалось ей знакомым, и ночью в своей комнате она сравнила его с записанным на бумажке. Имена совпадали.

Позже, когда Рик стал понимать больше, она рассказала ему о том, что говорил доктор, и посоветовала оставаться в поселке, если он хочет быть в безопасности…

— Я не мог быть преступником, — повторил Рик, — если у меня была такая важная работа! Надо уйти. Другого пути нет. Я должен бросить фабрику и поселок и узнать о себе побольше.

— Рик! Это опасно! Если даже ты анализировал Ничто, почему это важно настолько, чтобы тебе узнавать больше?

— Потому что я вспомнил ещё кое-что.

— Что, что ты вспомнил?

— Не скажу, — прошептал Рик.

— Ты должен сказать кому-нибудь. Иначе опять забудешь.

Он схватил её за руку.

— Это верно. Ты никому не скажешь, правда, Лона? Ты будешь моей памятью, на случай, если я забуду?

— Конечно, Рик.

Рик огляделся. Мир был прекрасен. Валона как-то рассказала ему, что в Верхнем Городе, в нескольких милях над ним, есть огромная светящаяся надпись:

ФЛОРИНА — САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ ПЛАНЕТА В ГАЛАКТИКЕ.

И сейчас, оглядываясь, он мог поверить этому.

— То, что я вспомнил, ужасно. Но когда я вспоминаю, то всегда правильно. Это мне припомнилось в конце дня.

— Да?

Он в ужасе пристально смотрел на неё.

— Все на этой планете должны погибнуть. Все, кто живёт на Флорине.

Мирлин Теренс доставал книгу-фильм с полки, когда к нему позвонили. Резидент неторопливо подошёл к двери, на ходу заглаживая верхний прорез рубашки. Даже одежда у него была похожа на одежду сквайров. Иногда он почти забывал, что родился на Флорине.

На пороге стояла Валона Марч. Она опустилась на колени и склонила голову в почтительном приветствии.

Теренс широко распахнул дверь.

— Войди, Валона. Садись. Час отбоя давно уже прошёл. Надеюсь, патрульные не видели тебя?

— Кажется, нет, резидент.

— Ты чем-то расстроена. Опять Рик?

— Да, резидент. — Она сидела, как всегда, спрятав свои большие руки в складках платья; но он заметил, что её сильные короткие пальцы переплелись и слегка вздрагивают.

— Что бы это ни было, я слушаю тебя, — сказал он негромко.

— Вы помните, резидент, как я пришла к вам и рассказала о городском докторе и о том, что он говорил?

— Да, Валона, помню. И ещё помню, что велел тебе никогда не делать ничего подобного, не посоветовавшись со мной. А ты помнишь это?

Глаза у неё расширились. Ей не нужно было напоминаний, чтобы снова ощутить его гнев.

— Я никогда больше не сделаю ничего такого, резидент. Я только хотела напомнить вам, что вы обещали сделать всё, чтобы помочь мне удержать Рика.

— Я так и сделаю. Значит, патрульные спрашивали о нём?

— Нет. О резидент, по-вашему, они могут спросить?

— Я уверен, что нет. — Он начал терять терпение. — Ну же, Валона, рассказывай, в чём дело!

— Он говорит, что вспоминает разные вещи.

Теренс подался вперёд и чуть не схватил девушку за руку.

— Разные вещи? Какие?

В памяти Теренса ожил день, когда нашли Рика. Он увидел толпу ребят у одного из оросительных каналов, как раз за чертой поселка. Они пронзительно кричали, окликая его: «Резидент! Резидент!», и показывали на какую-то белую шевелящуюся массу.

Это был взрослый мужчина, почти голый; изо рта у него текла слюна, и он слабо повизгивал, бесцельно двигая руками и ногами. На мгновение его глаза встретились с глазами Теренса и стали как будто осмысленнее… Потом рука у человека приподнялась и большой палец очутился во рту.

Кто-то из ребят засмеялся:

— Резидент, да он сосет пальцы!

Простертое тело сотряслось внезапным криком, лицо покраснело и сморщилось. Раздался тихий, бесслезный плач, но палец так и остался во рту.

Теренс стряхнул с себя оцепенение.

— Вот что, ребята, нечего бегать по кыртовому полю, нечего портить урожай. Сами знаете, что будет, если рабочие с плантаций поймают вас. Расходитесь и молчите обо всём. Эй, вон ты, сбегай-ка к доктору Дженксу и попроси его прийти сюда.

Доктор Дженкс помог Теренсу уложить человека в тележку и как можно незаметнее привезти в поселок. Вдвоем они смыли с него засохшую грязь.

Дженкс тщательно осмотрел Рика.

— Инфекции, по-моему, нет, резидент. И он сытый. Ребра не выпирают. Не знаю, что с ним делать. Как вы думаете, куда его девать теперь?

— Боюсь, что не знаю.

— Он не умеет даже ходить. Он как младенец. И похоже, что всё позабыл.

— Может быть, это после болезни?

— По-моему, нет. Возможно, это психическое заболевание. Но я полный профан в психиатрии, подобных больных я посылаю в город. Вы никогда не видели нашего города, резидент?

— Я здесь только месяц.

Дженкс вздохнул, полез за платком.

— Да. Старый резидент — тот был молодец. Держал нас хорошо. Я живу тут почти шестьдесят лет, а этого парня никогда не видел. Он, верно, из другого поселка. Посмотрим, что скажут патрульные.

Патрульные, конечно, явились. Избежать этого было невозможно. Их было двое, этих наемников, носящих громкое имя членов Флоринианского патруля. Они глядели равнодушно и скучно.

— Кто этот умалишенный? — спросил один из них у Теренса.

— Кто его знает! Его нашли позавчера в канаве на кыртовом поле.

— А документы у него были?

— Нет, сударь. Только тряпки на теле.

— Что с ним такое?

— По-моему, просто идиот.

— И охота вам возиться с такой дрянью? — Член Флоринианского патруля зевнул, спрятал свою книжку и сказал: — Ладно, об этом даже рапортовать не стоит. Нам до него дела нет.

И оба ушли.

Посоветовавшись с доктором Дженксом, резидент отдал Рика под присмотр Валоне Марч. В конце концов, лишняя пара рабочих рук, притом бесплатных, это не так уж плохо.

…Теренс стал их неофициальным опекуном. Он добился для Валоны дополнительного пайка, добавочных талонов на одежду — всего, что нужно, чтобы двое взрослых (из них один незарегистрированный) прожили на жалованье одного. Он помог ей устроить Рика на фабрику. Смерть врача в городе избавила его от тревоги, но он оставался начеку.

Было естественно, что Валона обращалась со всеми своими затруднениями к нему. И теперь он ждал, чтобы она ответила на его вопросы.

— Он говорит, что все в мире умрут.

— А говорит ли почему?

— Он не знает. Он говорит, что когда-то у него была важная работа, но я не пойму какая.

— Как он её описывает?

— В общем, он… анализировал Ничто. Но, резидент, как можно делать что-нибудь с Ничем?

Теренс встал и улыбнулся.

— Как, Валона, разве ты не знаешь, что всё во Вселенной состоит почти из ничего?

Валона не поняла этого, но согласилась. Резидент был очень учёным человеком. С неожиданным приливом гордости она вдруг увидела, что её Рик ещё учёнее.

— Идём. — Теренс протягивал ей руку. — идём к Рику.

В хижине у Валоны было темно, и они вошли туда ощупью.

В свете маленького, прикрытого рукой фонарика Теренс заметил, что один угол комнаты отгорожен старенькой ширмой.

Эту ширму он сам недавно добыл для Валоны, когда Рик стал гораздо больше похож на взрослого, чем на ребенка.

Из-за ширмы доносилось ровное дыхание.

— Разбуди его, Валона.

Валона постучалась в ширму.

— Рик! Рик! Детка!

Послышался лёгкий вскрик.

— Это я, Лона, — быстро сказала она. Они зашли за ширму, и Теренс осветил фонариком себя и Валону, потом Рика.

Рик заслонился от света рукой.

— Что случилось?

Теренс сел на край кровати.

— Рик, — произнес он. — Валона сказала, что ты начинаешь вспоминать кое-что.

— Да, резидент. — Рик держался смиренно с резидентом, самым значительным из когда-либо виденных им людей. С резидентом был вежлив даже управляющий фабрикой. Рик сообщил Теренсу о тех крохах, что извлекла его память в течение дня.

— Вспомнил ли ты что-нибудь ещё?

— Больше ничего, резидент.

Теренс задумался.

— Хорошо, Рик, можешь спать.

Валона проводила его за порог. Он видел, как подергивалась у неё щека и как она вытерла себе глаза тыльной стороной кисти.

— Покинет он меня, резидент?

Теренс взял её за руки и заговорил серьёзно:

— Будь взрослой, Валона. Он поедет со мной ненадолго, но я привезу его обратно.

— А потом?

— Не знаю. Ты должна понять, Валона. Сейчас нам важнее всего, чтобы Рик мог вспомнить побольше.

Валона спросила вдруг:

— Неужели правда, что все на Флорине умрут, как он говорил?

Теренс крепче сжал её руки.

— Не говори этого никому, Валона, иначе патрульные заберут его навсегда.

Он повернулся и медленно направился к своему дому, даже не замечая, что руки у него дрожат. Дома он тщетно пытался уснуть, и через час пришлось настроить наркополе. Это был один из немногих приборов, которые он привез, когда впервые вернулся с Сарка на Флорину, чтобы стать резидентом. Прибор плотно надевался на голову, как шапочка из тонкого чёрного фетра. Теренс поставил его на 5 часов и включил контакт.

Он ещё успел уютно улечься в постели, прежде чем замедленная реакция замкнула накоротко центры мозга и мгновенно погрузила его в сон без сновидений.

Глава 2

БИБЛИОТЕКАРЬ

Они вышли из диамагнитного роллера на стоянке за чертой города. Рик ждал, пока Теренс запрет кабину стоянки и опечатает её прикосновением подушечек пальцев. В новом комбинезоне Рик чувствовал себя не очень удобно. Он неохотно последовал за резидентом под одну из высоких мостоподобных структур, поддерживающих Верхний Город. Ибо Город был двойным: его строго делил горизонтальный слой сталесплава площадью 50 квадратных миль, опиравшийся на 20 тысяч стальных решетчатых колонн. Внизу, в тени, жили «туземцы». Наверху, на солнце — сквайры. В Верхнем Городе трудно было поверить, что ты находишься на Флорине. Население было почти исключительно саркитское, включая немногочисленных патрульных. Это был высший класс в буквальном значении этого слова.

Теренс хорошо знал дорогу. Он шёл быстро, избегая взглядов прохожих, смотревших на его резидентскую одежду со смешанным выражением зависти и досады. Солнце светило, и его лучи, падая сквозь правильно распределенные отверстия в сталесплаве, ещё более сгущали окружающую темноту.

В полосах света сидели в подвижных креслах старики, наслаждаясь теплом и двигаясь вместе с движением луча. Иногда они засыпали и оказывались в тени, пока не просыпались от скрипа колесиков при перемене позы. Там, где не было стариков, матери почти сплошь перегораживали светлую полосу своими отпрысками в колясках.

— Ну, Рик, держись, — сказал Теренс. — Сейчас мы поднимемся.

Они остановились перед сооружением, занимавшим промежуток между четырьмя колоннами, вознесенными от земли до самого Верхнего Города. Это и был лифт.

Когда они поднялись наверх, дверь открылась в совершенно другой мир. Как и все города на Сарке, Верхний Город был чрезвычайно ярким и пестрым. Отдельные строения, будь то жилые дома или общественные здания, пестрели сложной, многоцветной мозаикой, которая вблизи выглядела бессмысленной путаницей, но издали сливалась в яркую гамму красок, менявшихся и переливавшихся вместе с изменениями угла зрения.

— Идём, Рик, — произнес Теренс.

Рик смотрел, широко раскрыв глаза. Ничего живого, никаких растений! Только огромные массы камня и красок. Он никогда не знал, что дома бывают такими величественными. Что-то мгновенно шевельнулось у него в мозгу. На секунду огромность перестала казаться странной… А потом память снова закрылась.

Мимо промелькнул экипаж.

— Это сквайры? — прошептал Рик.

Он успел лишь взглянуть. Коротко стриженные волосы, широкие, развевающиеся рукава из блестящей ткани ярких цветов, от синего до фиолетового, короткие бархатистые штаны и длинные чулки, блестевшие, словно сотканные из медной проволоки.

— Молодые, — сказал Теренс. Он не видел их так близко с тех самых пор, как покинул Сарк. И он снова вздрогнул, подавляя бесполезный трепет ненависти.

Сзади раздалось шипение двухместного экипажа со встроенным воздушным управлением. Машина повисла над дорогой; её блестящее, гладкое дно было со всех сторон загнуто кверху, чтобы снизить сопротивление воздуха. Этого было достаточно, чтобы появилось характерное шипение, первый признак патрульных.

Они были рослые, как и все патрульные: широкие лица, плоские щеки, длинные чёрные волосы, светло-коричневая кожа. Их чёрные блестящие мундиры, подчеркнутые ярким серебром пряжек и орнаментальных пуговиц, сглаживали различие в лицах и ещё больше подчеркивали одинаковость.

Один из них сидел за пультом управления. Другой легко перепрыгнул через низкий борт экипажа.

— Удостоверения! — Патрульный мгновенно взглянул на документы и вернул их Теренсу. — Что вы тут делаете?

— Я хотел посетить библиотеку, офицер. Это моя привилегия.

— У твоего дружка нет резидентских привилегий, — отрезал патрульный.

— Я поручусь за него.

Патрульный пожал плечами.

— Как угодно. У резидентов есть привилегии, но резиденты не сквайры. Помните об этом… Вон то здание — библиотека. Полетели, Кред!

С того места, где они стояли, библиотека казалась пятном яркой киновари, темнеющей до пурпура к верхним этажам. По мере того как они подходили, пурпур сползал всё ниже.

— По-моему, это некрасиво, — сказал Рик.

Теренс быстро и удивлённо взглянул на него. Он привык ко всему этому ещё на Сарке, но тоже находил кричащие цвета Верхнего Города несколько вульгарными.

Они остановились у спирального помоста, ведшего к главному входу. Цвета были распределены так, чтобы создать иллюзию ступенек; это придавало библиотеке надлежащий архаический вид, по традиции свойственный «учёным» зданиям.

Главный холл был просторный, холодный и почти пустой. Библиотекарша удивлённо взглянула на них и поднялась с места.

— Я — резидент. Особые привилегии. Я отвечаю за этого туземца. — Бумаги у Теренса были наготове, и он протянул их.

Библиотекарша села и приняла строгий вид. Она раскрыла удостоверение и сунула его в контрольную щель, где на мгновение мелькнул тусклый фиолетовый цвет.

— Комната двести сорок два, — сказала она.

Эта комната походила на кабинет технического секретаря. Искусственный свет, принудительная вентиляция, никаких украшений. Два диктофона и через всю стену — огромный тусклый стенд, где снизу вверх шёл длинный список алфавитного материала, названий, авторов, каталожных номеров.

— Я знаю, что это такое, — вдруг произнес Рик. — Надо нажать цифры и буквы нужной книги на этих маленьких кнопках, и книга появляется вон на том экране.

Теренс повернулся к нему.

— Откуда ты это знаешь? Ты вспомнил?

— Может быть. Я не уверен.

— Ну что ж, назовем это разумной догадкой.

Он набрал какую-то комбинацию букв и цифр. Экран вспыхнул: «Энциклопедия Сарка, том 54, Алмаз — Анод».

— Ну вот, смотри, Рик. Я не хочу тебе ничего подсказывать. Но ты должен просмотреть этот том и остановиться на всем, что покажется тебе знакомым. Ты понял?

— Да.

— Хорошо. Теперь смотри…

Минуты шли. Вдруг Рик ахнул и закричал:

— Я увидел, резидент! Я увидел!

Это была статья об анализе космоса.

— Я знаю, что там сказано, — продолжал Рик. Он с трудом перевёл дыхание. — Вот смотрите, это всегда тут говорится!

Он прочел вслух медленно, но гораздо лучше, чем можно было бы объяснить отрывочными уроками, полученными им от Валоны:

— «Неудивительно, что по своему темпераменту космоаналитик является интровертированным и довольно часто не приспособленным к жизни субъектом. Посвятить большую часть своей жизни одиноким наблюдениям ужасной пустоты межзвёздных пространств — это больше, чем можно потребовать от вполне нормального человека. Отчасти понимая это, Институт Космического Анализа принял в качестве официального девиза не слишком правильную формулировку: «Мы анализируем Ничто».

Рик закончил чтение, почти вскрикнув.

— Ты понимаешь то, что прочел? — спросил Теренс.

Тот взглянул на него пылающими глазами.

— Там сказано: «Мы анализируем Ничто». Это я и вспомнил. Я был одним из них.

— Ты был космоаналитиком?

— Да! — заорал Рик. Потом добавил потише: — Голова болит. — Он смотрел, наморщив лоб. — Я должен вспомнить больше. Есть опасность. Огромная опасность!.. Я не знаю, что делать.

— Библиотека в нашем распоряжении, Рик. — Теренс смотрел на него внимательно и взвешивал каждое слово. — Посмотри каталог сам и поищи тексты по космоанализу. Посмотрим, куда это приведёт тебя…

— Как насчёт «Трактата об инструментальном космоанализе» Врийта? — спросил после долгих размышлений Рик. — Это правильно?

— Тебе решать, Рик.

Рик нажал кнопку, но на экране засветилось: «О данной книге спросить лично у библиотекаря».

Теренс протянул руку и погасил экран.

— Попробуй найти другую книгу, Рик.

— Но… — Рик поколебался, выполняя приказание. После новых поисков в каталоге он нашёл «Состав пространства» Эннинга.

На экране снова появилось требование обратиться к библиотекарю. Теренс чертыхнулся и погасил экран.

Из маленького репродуктора над диктофоном послышался тонкий сухой голос библиотекарши, от которого оба похолодели.

— Комната двести сорок два! Есть кто-нибудь в комнате двести сорок два?

— Что вам надо? — хрипло ответил Теренс.

— Какая книга вам нужна?

— Никакая. Благодарю вас. Мы только пробовали аппарат.

Наступило молчание, словно там происходило какое-то невидимое совещание. Потом голос сказал немного резче:

— В записях стоит требование на «Трактат об инструментальном космоанализе» Врийта и на «Состав пространства» Эннинга. Это верно?

— Мы набирали номера наугад, — сказал Теренс.

— Могу ли я узнать ваши основания для затребования этих книг? — Голос был неумолим.

— Говорю вам, они нам не нужны… Молчать! — Это относилось к Рику, начавшему жалобно шептать что-то.

Снова пауза. Потом голос произнес:

— Если вы подойдёте к столу, то сможете получить эти книги. Они оставлены для вас, и вам нужно только заполнить формуляр.

Теренс протянул руку к Рику.

— Пойдём.

— Может быть, мы нарушили правила? — пробормотал Рик.

— Чепуха, Рик. Мы уходим.

Теренс спешил, увлекая за собою Рика. Они вышли в главный холл. Библиотекарша взглянула на них.

— Подождите! — крикнула она, вскочив и держась за стол. — Одну минуту! Одну минуту!

Они не останавливались. Но перед ними очутился патрульный.

— Вы здорово спешите, парни.

Библиотекарша подбежала к ним, слегка задыхаясь:

— Вы из комнаты двести сорок два, верно?

— Послушайте, — твёрдо произнес Теренс, — почему нас задерживают?

— Вы спрашивали о некоторых книгах? Мы можем достать их для вас.

— Слишком поздно. В другой раз. Разве вы не поняли, что книги нам не нужны? Я вернусь завтра.

— Библиотека всегда стремится удовлетворить читателей, — чопорно произнесла женщина. — Книги будут получены за две минуты. — На скулах у неё вспыхнули два ярких красных пятна. Она повернулась и бросилась к маленькой двери, открывшейся при её приближении.

— Офицер, если вы не возражаете… — начал было Теренс. Но патрульный прервал его, показав короткий нейронный хлыст — прекрасное оружие дальнего действия.

— Парень, тебе лучше подождать, пока вернётся эта дама. Будь вежливым.

Лоб Теренса покрылся потом. Каким-то образом он недооценил положение. Он был так уверен в своем анализе событий, во всём. И вот к чему это привело. Не нужно было быть таким настойчивым. Виновато его проклятое любопытство, желание войти в Верхний Город, пройти по коридорам библиотеки, словно он был саркитом…

На одно безумное мгновение ему захотелось прыгнуть на патрульного — и вдруг, совсем неожиданно, это не понадобилось.

Сначала промелькнуло что-то движущееся. Патрульный хотел обернуться, но опоздал.

Нейронный хлыст оказался вырванным у него из рук.

Офицер успел лишь хрипло вскрикнуть, когда хлыст прикоснулся к его виску.

Рик взвизгнул от радости, а Теренс воскликнул:

— Валона! Клянусь всеми демонами Сарка, — Валона!

Глава 3

МЯТЕЖНИК

Теренс пришёл в себя почти тотчас же. Он сказал:

— Скорей отсюда. Живо! — и пошёл прочь.

На мгновение ему захотелось оттащить бесчувственное тело патрульного в тень за колоннами главного холла, но на это явно не было времени.

Они вышли на лестницу, где послеполуденное солнце разливало в окружающем мире теплоту и яркость. Краски Верхнего Города сдвинулись к оранжевым тонам.

— Идёмте скорее! — тревожно сказала Валона.

Теренс удержал её за локоть. Он улыбнулся, но голос у него был низкий и твердый.

— Не беги. Иди, как всегда, и следуй за мной. Держи Рика. Не давай ему бежать…

Несколько шагов. Они двигались, словно сквозь клей. Шум в библиотеке? Или это только кажется? Теренс не смел оглянуться.

— Сюда, — сказал он.

Надпись над тротуаром слегка мигала в солнечном свете, не в силах соперничать с ним: «Вход в амбулаторию».

Женщина в форменном платье взглянула на них издали. Она заколебалась, нахмурилась, начала приближаться. Теренс не стал ждать. Он резко свернул в сторону, прошёл по одному коридору, потом по другому. всё равно их вот-вот остановят. Почти не бывало случаев, чтобы туземцы ходили без надзора по верхнему ярусу больницы. Что с ними будет?

Конечно, в конце концов их остановят.

Поэтому сердце у Теренса забилось спокойнее, когда он увидел малозаметную дверь с надписью: «На нижний ярус». Лифт оказался наверху. Теренс втолкнул в него Валону и Рика.

Так было проще всего попасть в Нижний Город, избегнув больших товарных лифтов с их медленным ходом и чересчур внимательными лифтерами. Правда, туземцам запрещалось пользоваться больничными лифтами, но это добавочное преступление было ничтожным по сравнению с нападением на патрульного.

Они вышли на нижнем ярусе.

— Я не могла не прийти, резидент, — быстро шептала Валона. — Я так беспокоилась о Рике! Я думала, вы не привезёте его обратно, и…

— Но как же ты попала в Верхний Город?

— Я шла за вами и видела, как вы поднимались в лифте. Когда он вернулся, я сказала лифтеру, что отстала от вас, и он взял меня наверх.

— Просто так?

— Я немножко потрясла его.

— Демоны Сарка! — простонал Теренс.

— Так пришлось, — смиренно пояснила Валона. — Потом я видела, как патрульные показывают вам здание. Я подождала, пока они улетят, и тоже пошла туда. Только я не посмела войти и пряталась, пока не увидела, что вы выходите, а патрульный хочет остановить вас…

Они были уже на улице, в полутени Нижнего Города. Вокруг кишели звуки и запахи Туземного квартала, и верхний ярус опять стал только крышей над ними. Но они зашли слишком далеко, и отныне их везде подстерегала опасность.

Эта мысль ещё не успела покинуть резидента, когда Рик крикнул:

— Смотрите!

У Теренса пересохло в горле.

Самое страшное зрелище, какое могли увидеть туземцы Нижнего Города. Словно гигантская птица спускалась в одно из отверстий из Верхнего Города. Она закрыла солнце и углубила зловещую тень в этой части квартала. Машина с вооруженными патрульными.

Туземцы завопили и начали разбегаться. Может быть, у них и не было особых поводов бояться, но всё же они разбегались.

Теренс колебался, а Рик и Валона ничего не могли сделать без него. Внутренняя тревога резидента усилилась до лихорадки. Если они побегут, то куда? Если останутся на месте, то что смогут сделать?

Какой-то широкоплечий детина приближался к ним тяжелой рысцой. На мгновение он приостановился рядом с ними, словно в нерешительности. Потом сказал равнодушно:

— Пекарня Хорова вторая налево, за прачечной. — И круто повернулся обратно.

— В пекарню, — прохрипел Теренс.

Размышлять было поздно.

Он бежал весь в поту. Сквозь шум он слышал лающую команду из динамика патрульных. Он взглянул через плечо. С полдюжины патрульных рванулись из машины, рассыпаясь веером. А он, Теренс, в своей проклятой резидентской одежде заметен так же, как любой из столбов, поддерживающих Верхний Город.

Двое патрульных бежали прямо к ним. Теренс не знал, увидели его или нет, да это и неважно. Оба столкнулись с тем широкоплечим, который только что сказал им о пекарне. Все трое были достаточно близко. Теренс услышал хриплый бас широкоплечего, громкие ругательства патрульных и толкнул Валону и Рика за угол.

Над пекарней висела сильно вылинявшая надпись из светящейся пластмассы, поломанной во многих местах. Из распахнутой двери струился восхитительный запах. Когда они вбежали внутрь, то не сразу различили затемнённое мукой свечение радарных печей. Из-за бункера выглянул какой-то старик.

Теренс начал было: «Широкоплечий человек…» — и расставил руки для пояснения, как вдруг снаружи послышались крики: «Патруль! Патруль!»

— Сюда! Скорей! — проскрипел старик. — Залезайте в эту печь.

— Туда? — отшатнулся Теренс.

— Она не настоящая. Скорее!

Сначала Рик, потом Валона, а за ними Теренс пролезли сквозь дверку печи. Что-то слабо щелкнуло, задняя стенка печи сдвинулась и свободно повисла на петлях. Они толкнули её и прошли в маленькую, тускло освещенную комнату.

Они ждали. Вентиляция была плохая, запах печеного хлеба усиливал голод. Валона всё время улыбалась Рику, механически время от времени похлопывая его по руке. Рик тупо смотрел на неё.

Прошла целая вечность.

В стенке щелкнуло. Теренс напрягся. Сам того не сознавая, поднял сжатые кулаки.

Сквозь отверстие протискивались огромные плечи. Они едва помещались там. Широкоплечий взглянул на Теренса и улыбнулся.

— Легче, приятель. Мы не будем драться. — Рубашка едва держалась у него на плечах, на скуле была красная ссадина. — Поиски окончились. Если вы голодны, можете заплатить и получите всего вдоволь. Что скажете?

Огни Верхнего Города освещали небо на целые мили, но в Нижнем стояла густая тьма. Окна пекарни были плотно завешаны, чтобы скрыть свет.

— Я Матт Хоров, но меня называют Пекарем, — представился широкоплечий. — А вы кто?

— Ну, мы… — Теренс пожал плечами.

— Вижу. То, чего я не знаю, никому не повредит. Возможно. Однако в этом вы можете мне довериться. Я спас вас от патрульных, не так ли?

— Да. Благодарю. — Теренсу не удавалось придать своему голосу сердечность. — Как вы узнали, что они гонятся за нами? Там разбегались все.

Тот улыбнулся.

— Ни у кого не было такого лица, как у вас. Ваши лица можно было бы размолоть на известку…

Теренс попытался улыбнуться.

— Но вы рисковали жизнью. И я благодарю вас за спасение.

— Я делаю это каждый раз, когда могу. Если патрульные гонятся за кем-нибудь, я не могу не вмешаться. Я ненавижу патрульных.

— И попадаете в неприятности?

— Конечно. Вот зачем я построил эту поддельную печь. С нею патрульные не могут поймать меня и затруднить мне работу. Вы знаете, сколько на Флорине сквайров? Десять тысяч. А сколько патрульных? Может быть, двадцать тысяч. А нас, туземцев, пятьсот миллионов. Если все мы встанем против них… — Он прищелкнул пальцами.

Теренс возразил:

— Мы встали бы против иглоружей и плазменных пушек, Пекарь.

— Нам нужно завести свои. Вы, резиденты, жили слишком близко к сквайрам. Вы их боитесь.

Мир Валоны переворачивался кверху дном. Этот человек дрался с патрульными, а сейчас говорил так уверенно и небрежно с резидентом. Когда Рик схватил её за рукав, она разжала его пальцы ивелела ему спать.

— …Даже имея иглоружья и плазменные пушки, сквайры могут владеть Флориной только при одном условии: это помощь ста тысяч резидентов.

Теренс вскипел:

— Между прочим, я ненавижу сквайров больше вашего. И всё-таки…

— Продолжайте, — хохотнул Пекарь. — Я не выдам вас за вашу ненависть к сквайрам. Итак: почему же патрульные погнались за вами?

Теренс не ответил.

— Осторожность, конечно, не мешает, но бывают и такие вещи, как чрезмерная осторожность, резидент. Вам понадобится помощь. Они знают, кто вы.

— Нет, не знают, — поспешно сказал Теренс.

— Они должны были видеть ваши документы в Верхнем Городе.

— Кто вам сказал, что я был в Верхнем Городе?

— Я догадался.

— Мою карточку смотрели, но не так долго, чтобы прочесть моё имя.

— Достаточно долго, чтобы признать в вас резидента. Им остаётся только найти резидента, который отсутствовал в своем городе сегодня. Наверное, все провода на Флорине гудят сейчас об этом. Итак: вам нужно помочь?

Они говорили шёпотом. Рик свернулся в углу и уснул. Взгляд Валоны переходил с одного из говоривших на другого.

— Нет, спасибо. — Теренс покачал головой. — Я… я выпутаюсь сам.

Пекарь расхохотался.

— Интересно посмотреть как. И всё-таки подумайте над этим до утра. Может быть, вы и решите, нужна ли вам помощь.

— Валона!

Голос был так близок, что легкое дыхание шевелило ей волосы, и так тих, что она едва расслышала его. Она была прикрыта только простыней и сжалась от страха и смущения.

Это был резидент.

— Молчи. Только слушай. Я ухожу. Дверь не заперта. Но я вернусь. Ты слышишь? Ты понимаешь?

Она протянула руку в темноту, нашла его ладонь, сжала её.

— И следи за Риком. Не теряй его из виду. Валона… — Он долго молчал. — Не доверяй слишком этому Пекарю. Я его не знаю. Ты поняла?

Послышался лёгкий шорох, потом ещё более лёгкий, отдаленный скрип, и он ушёл. Она приподнялась на локте, но, кроме дыхания Рика и своего собственного, не услышала ничего.

Она сомкнула веки, сжала их в темноте, пытаясь думать. Почему резидент сказал так о Пекаре, который ненавидит патрульных и спас их троих? Почему, когда всё запуталось как нельзя больше, этот Пекарь явился и действовал так быстро и уверенно? Может быть, всё подстроено заранее и Пекарь давно уже ожидал того, что случилось потом?..

— Алло! Вы ещё здесь?

Она окаменела, когда луч света упал прямо на неё. Потом медленно опомнилась и натянула простыню до шеи. Луч погас. Ей не нужно было догадываться о том, кто спрашивал. Его широкие плечи смутно рисовались в полусвете, просачивающемся сзади.

— Я думал, ты ушла вместе с ним.

— С кем, сударь? — слабо спросила Валона.

— С резидентом. Ты знаешь, девушка, что он ушёл. Не надо притворяться.

— Он вернётся, сударь.

— Он сказал, что вернётся? Он ошибся. Патрульные поймают его. Он не очень хитёр, твой резидент, иначе бы он увидел, что я оставил дверь открытой нарочно. Ты тоже собираешься уходить?

— Я подожду резидента.

— Как угодно. Ждать придётся долго. Уйдешь, когда захочешь.

Снова вспыхнул луч и заскользил по полу, пока не нашёл худое, бледное лицо Рика. Веки у Рика судорожно сжались от света, но он продолжал спать.

— А вот этого человека тебе лучше оставить здесь. Если ты решила уйти, дверь открыта, но не для него.

— Он только бедный, больной парень… — начала Валона высоким, испуганным голосом.

— Да? Ну, так я собираю бедных, больных парней, и этот останется тут. Помни это!

Луч света словно приковался к спящему лицу Рика.

Глава 4

УЧЕНЫЙ

Доктор Селим Джунц терял терпение уже целый год, но к нетерпению нельзя привыкнуть даже со временем. Скорее наоборот. Тем не менее этот год научил его, что Саркитскую Разведку нельзя торопить; тем более что сами сотрудники были по большей части переселенными флоринианами и поэтому страшно дорожили своим достоинством.

Однажды он беседовал со стариком Эблом — транторианским посланником, прожившим на Сарке так долго, что его башмаки пустили корни здесь; Джунц спросил, почему саркиты позволяют служить в своих собственных государственных учреждениях тем самым людям, которых они так искренне презирают.

Эбл прищурился над кубком зеленого вина.

— Политика, Джунц, — сказал он. — Политика. Всё дело в практической генетике, проводимой с саркитской логикой. Сами по себе они мелкий никчемный народ, эти саркиты, и важны лишь постольку, поскольку владеют неистощимой золотой россыпью — Флориной. Поэтому они каждый год снимают сливки с флоринианских городов и поселков и привозят цвет тамошней молодежи на Сарк для обучения. Посредственных сажают заполнять бланки и подписывать заявления, а по-настоящему умных отправляют обратно на Флорину, чтобы они стали резидентами, этими туземными правителями городов. Самые разумные элементы на Флорине искренне преданы делу саркитов, так как, пока они служат Сарку, о них хорошо заботятся, а как только они от Сарка отвернутся, то самое большее, на что они смогут надеяться, — вернуться к флоринианскому существованию. А это неважная вещь, друг мой, совсем неважная.

Старый дипломат одним глотком допил вино и продолжал:

— Далее. Ни резиденты, ни сотрудники учреждений на Сарке не могут иметь детей, не теряя своего положения. Даже от флоринианских женщин. О смешанных браках с саркитами и говорить нечего. Таким образом, лучшая часть флоринианских генов всё время уходит из обращения, так что в конце концов Флорина будет населена только дровосеками и водоносами.

— Но тогда сами саркиты останутся без служащих, не так ли?

— Это дело будущего.

Итак, сейчас доктор Джунц, космоаналитик, сидел в одной из внешних приёмных Департамента по флоринианским делам и нетерпеливо ждал минуты, когда его вызовут, пока низшие служащие-флориниане беспрерывно спешили по бюрократическим лабиринтам. Наконец его провели в роскошно обставленный кабинет и указали на кресло перед столом клерка младшего секретаря. Ни один флоринианин не мог быть чем-либо большим, чем клерк, независимо от того, какой реальной властью он обладал. Младший и старший секретари по флоринианским делам были, конечно, саркитами, но хотя Джунц мог встречаться с ними в обществе, он знал, что никогда не встретит их в учреждении.

Клерк тщательно просматривал картотеку, разглядывая каждый мелко исписанный листок так, словно там содержались секреты всей Вселенной. Он был молодой, вероятно, недавно кончил школу; как у всех флориниан, у него были очень светлые волосы и кожа. Наконец он отложил в сторону бумаги и произнес:

— Судя по записям, вы бывали в этом учреждении и раньше?

— Да, бывал, сударь, — сказал с некоторой резкостью доктор Джунц.

— Но не в последнее время?

— Но не в последнее время.

— Вы всё ещё разыскиваете одного космоаналитика, исчезнувшего… — клерк перебрал листки, — …более одиннадцати месяцев назад?

— Совершенно верно.

— За всё это время, — продолжал клерк, — не встречалось никаких следов этого человека и не было доказательств, что он когда-нибудь вообще находился на саркитской территории.

— Последнее сообщение от него, — произнес учёный, — было получено из пространства близ Сарка.

Клерк взглянул на него; бледно-голубые глаза на мгновение сосредоточились на Джунце, потом опустились.

— Возможно, но его присутствие на Сарке не доказано.

Не доказано! Губы у Джунца плотно сжались. Именно этот ответ, всё более и более категорический, он получал от Межзвёздного Космоаналитического Бюро за последние месяцы.

«Нет доказательств, доктор Джунц. Нам кажется, что вы могли бы найти лучшее применение своему времени, доктор Джунц. Бюро позаботится о том, чтобы поиски продолжались, доктор Джунц».

Всё это означало: «Перестаньте швыряться деньгами, Джунц!»

Это началось, как правильно сказал клерк, одиннадцать с половиной месяцев назад по Межзвёздному стандартному времени. За два дня до того, как Джунц опустился на Сарк, намереваясь произвести обычную инспекцию отделений Бюро на этой планете. Его встретил представитель МКБ, молодой человек, непрестанно жевавший какой-то эластичный продукт химической промышленности Сарка.

Инспекция почти уже закончилась, когда местный представитель, вспомнив о чём-то, отправил свою эластичную жвачку за коренные зубы и сказал:

— Сообщение от одного из наблюдателей, доктор Джунц. — И протянул листок.

Джунц прочел вслух:

— Проще сохранять прямую кодированную линию Главштаба МКБ для подробного сообщения о деле чрезвычайной важности. Затронута вся Галактика. Делаю посадку по минимальной траектории.

Агент развеселился.

— Представьте только, сударь! «Затронута вся Галактика». Это здорово, даже для наблюдателя. Я вызвал его по межзвёздной связи, когда получил сообщение, и хотел добиться толку, но мне не удалось. Он твердил только, что в опасности находится жизнь каждого из обитателей Флорины. Понимаете, там полмиллиарда человек. Он был похож на психопата. Поэтому, откровенно говоря, мне не хочется встречаться с ним наедине, когда он опустится. Что вы предлагаете?

— У вас есть запись вашего разговора?

— Да, сударь. — Он порылся в карманах. — Вот.

Это был кусочек ленты. Джунц пробежал его в аппарате и нахмурился.

— Это копия, да?

— Я послал оригинал в Бюро Межпланетного Транспорта на Сарке. Я думал, лучше всего будет встретить его с каретой «Скорой помощи». Ему, наверное, было очень плохо.

Джунцу хотелось согласиться с молодым человеком. Когда одинокие аналитики космических глубин сходят с ума, то реакции у них могут быть очень сильными. Джунц задумался.

— Погодите. Вы сказали так, словно он ещё не сел?

Агент казался удивлённым.

— Я думаю, он сел, но мне никто не сообщал об этом.

— Ну так вызовите Транспорт и спросите о подробностях. Психопат он или нет, но подробности должны быть записаны.

Джунц пришёл туда на следующий день для последней проверки перед отлётом. У него было много дел на других планетах, и он спешил. Почти уже уходя, он спросил, оборачиваясь:

— Ну, что с нашим наблюдателем?

— Ах да, я совсем забыл, — спохватился агент. — Транспорт о нём ничего не знает. Я послал энергетический спектр его гиператомного двигателя, и они сказали, что его корабля нет нигде в пространстве.

Джунц решил отложить свой отъезд на сутки. На следующий день он побывал в Бюро Межпланетного Транспорта в городе Сарке, столице планеты. Тут он впервые встретился с флоринианскими бюрократами, но те качали головами ему в ответ. Они получили сообщение о предполагаемой высадке одного аналитика из МКБ. Да, но корабль не садился.

— Но это важно, — настаивал Джунц. — Человек очень болен.

Получили ли они копию записи разговора с агентом МКБ?

Они широко раскрывали глаза. Копию? Никто не мог вспомнить, что получал что-нибудь. Они сожалеют, если человек болен, но никакой корабль МКБ не опускался здесь.

Джунц вернулся к себе в отель и долго размышлял об этом. Прошёл ещё один срок, назначенный им для отъезда. Он сменил свою комнату на другую, более приспособленную к длительному пребыванию. Договорился о встрече с Людиганом Эблом, транторианским посланником.

Следующий день он провёл, читая книги по истории Сарка; и когда время встречи с Эблом пришло, то его сердце билось с тихой, еле сдерживаемой яростью. Это не пройдёт им даром…

Старый посланник принял его как гостя, потряс ему руку, вызвал механического бармена и за первыми двумя стаканами не допускал никаких разговоров о делах. Джунц воспользовался случаем для полезной болтовни, спросил о Флоринианской Гражданской Службе и выслушал лекцйю о практической генетике на Сарке. Гнев его усилился. И всё-таки он спокойно и лаконично начал излагать историю. Эбл не перебивал.

Когда Джунц закончил, посланник спросил:

— Послушайте, вы знаете этого исчезнувшего?

— Нет.

— И не встречали его?

— С нашими наблюдателями-аналитиками трудно встретиться.

— У него раньше бывали такие иллюзии?

— Это первая, судя по записям в центральном управлении МКБ, — если только это иллюзия.

— Но что я могу сделать?

— Дайте мне объяснить. Саркитское Бюро Межпланетного Транспорта проверило ближайшее пространство на энергетический спектр двигателей нашего наблюдателя и не нашло следов его. В этом они лгать не будут. Я не хочу сказать, что саркиты брезгают ложью, но они брезгают бесполезной ложью, и они-то уж знают, что я могу устроить проверку пространства в два-три часа.

— Правильно. Так что же?

— Есть два случая, когда энергетический спектр нельзя обнаружить. Один — это когда корабля нет в ближайшем пространстве, так как он проскочил гиперпространство и ушёл в другую область Галактики; второй — когда его вовсе нет в пространстве, так как он опустился на планету. Я не могу поверить, что этот человек передумал. Если его утверждения относительно опасности для Флорины и важности для Галактики являются мегаломаническими иллюзиями, то ничто не помешает ему опуститься на Сарк и сообщить об опасности. Он не мог передумать и улететь снова. У меня пятнадцатилетний опыт работы в этой области. Если же его заявление оказалось бы правдой, то дело было бы слишком серьёзно, чтобы он мог передумать и уйти из ближнего пространства.

Старый транторианин поднял палец и сказал, слегка покачивая им:

— Значит, вы заключаете, что он находится на Сарке?

— Вот именно. Опять-таки тут есть две возможности. Во-первых, если он действительно охвачен психозом, то он мог высадиться на планете в любом месте, кроме космопорта. Он может блуждать где-нибудь, больной и потерявший память. Это очень необычно, даже для наших наблюдателей, но это случается. В таких случаях амнезия обычно бывает временной. Когда она проходит, то жертва вспоминает подробности своей работы. В конце концов, работа для космоаналитика — это сама жизнь. Часто такого больного обнаруживают потому, что он заходит в публичную библиотеку и ищет литературу по космическому анализу.

— Понимаю. Так вы хотите, чтобы я помог вам получить от Комитета библиотекарей сообщение о таком случае?

— Нет, потому что здесь я не предвижу никаких трудностей. Я попрошу, чтобы некоторые стандартные работы по космическому анализу были поставлены в спецхранение и чтобы всякого, кто спросит о них, если он не может доказать, что он настоящий саркит, задержали и допросили. Это для меня сделают, потому что будут знать — или будет знать начальство, — что такой план мне ничего не даст вообще.

— Почему не даст?

— Я уверен, что наш человек высадился в космопорту Сарка, как и намеревался, а затем саркитские власти посадили его в тюрьму или даже убили.

— Вышутите?

— Какие шутки? И жизнь, и богатство, и власть саркитов зависят от обладания Флориной. Вы не хуже меня знаете, что богатство Сарка заключено в кыртовых плантациях Флорины. И вот появляется человек — неважно, в здравом уме или нет — и говорит, что какое-то обстоятельство галактической важности угрожает жизни всех обитателей Флорины. Взгляните на эту копию последней передачи нашего наблюдателя.

Эбл взглянул на обрывок ленты, брошенной Джунцем ему на колени.

— Это немного.

— Конечно. Здесь сказано, что опасность есть. Что это какая-то огромная опасность. Вот и всё. Но такое нельзя было посылать саркитам. Даже если космоаналитик ошибался, разве могло саркитское правительство позволить ему распространять своё безумие, если только это было безумием, и переполошить всю Галактику? Не говоря уже о панике, которая могла бы подняться на Флорине, о помехах в производстве кыртового волокна, очевидно, что вся грязь политических взаимоотношений между Сарком и Флориной открывалась бы перед Галактикой во всей своей красе. А чтобы всего этого избежать, они должны отделаться только от одного человека. Поколеблется ли Сарк перед убийством в подобном случае? Планета с такими, как вы описали, генетическими экспериментаторами колебаться не станет.

— Так что же вы хотите, чтобы я сделал? Пока мне ещё ничего не ясно в этой истории. — Эбл казался невозмутимым.

— Найдите, кто его убил, — мрачно произнес Джунц. — У вас должна быть организация для шпионажа здесь. О, не будем играть в прятки. Я шатаюсь по Галактике достаточно долго, чтобы выйти из политического отрочества. Докапывайтесь до сути, пока я буду отвлекать их внимание своими библиотечными разговорами. А когда вы изобличите их как убийц, то я хочу, чтобы Грантор показал, что ни одно правительство в Галактике не должно рассчитывать на безнаказанность, убивая людей из МКБ.

Так окончилась его первая встреча с Эблом.

Джунц был прав в одном: саркитские власти были очень любезными, пока это касалось библиотечных дел. Но во всём остальном он был, по-видимому, не прав. Проходили месяцы, а агенты Эбла не могли найти на Сарке следов исчезнувшего наблюдателя, живого или мертвого.

Так продолжалось более одиннадцати месяцев. Джунц начал чувствовать, что готов отказаться от всего. Он решил подождать конца двенадцатого месяца и не ждать больше. А потом появился проблеск, и он был вовсе не от Эбла, а от подставного лица. Пришло сообщение из Публичной библиотеки Сарка, и Джунц оказался сидящим за столом напротив сотрудника Отдела по флоринианским делам.

Клерк закончил свои мысленные расчёты и взглянул на посетителя.

— Итак, что я могу сделать для вас?

Джунц заговорил сухо и точно:

— Вчера, в 4.22 пополудни, мне сообщили, что Флоринианский филиал Публичной библиотеки Сарка задерживает доя меня человека, который пытался получить две стандартные работы по космическому анализу и который не был прирожденным саркитом. С тех пор из библиотеки никаких сообщений не было. — Он слегка повысил голос, чтобы заглушить возражения клерка. — В бюллетене теленовостей, принятом на общественном аппарате, который находится в отеле, где я сейчас живу, и помеченном 5.00 пополудни, вчера, сказано, что во Флоринианском филиале Публичной библиотеки Сарка сбит и находится в бессознательном состоянии член Флоринианского патруля и что ведётся преследование трёх флоринианских туземцев, считаемых ответственными за этот проступок. Позже, в передаче новостей, этот бюллетень не был повторен. Так вот, я не сомневаюсь в том, что обе части сообщений связаны между собою. Я не сомневаюсь в том, что человек, которого я разыскиваю, находится в руках патруля. Я просил разрешения лететь на Флорину и получил отказ. Я запрашивал Флорину о том, чтобы пригласить этого человека на Сарк, и не получил ответа. Я пришёл в Отдел по флоринианским делам, чтобы просить у него содействия. Либо я полечу туда, либо задержанного пришлют сюда.

Безжизненный голос клерка произнёс:

— Правительство Сарка не принимает ультиматумов от сотрудников МКБ. Моё начальство предупреждало меня, что вы, вероятно, будете расспрашивать меня об этом деле, и я получил соответствующие инструкции. Человек, о котором сообщалось, что он хотел получить книги из спецхранения, и двое его спутников, резидент и флоринианская женщина, действительно совершили проступок, о котором вы говорили, и патруль преследовал их. Однако они не были схвачены.

Джунца охватило горькое разочарование. Он не пытался скрыть его.

— Они бежали?

— Не совсем. Они были прослежены до пекарни некоего Матга Хорова.

Джунц поразился.

— И им позволили остаться там?

— Беседовали ли вы в последнее время с его светлостью Людиганом Эблом?

— Что в этом общего с…

— Нам известно, что вас часто видели в транторианском посольстве.

— Я не видел посла уже с неделю.

— Тогда я предлагаю вам повидаться с ним. Мы дозволили преступникам оставаться в лавке Хорова вследствие щекотливости наших межзвёздных взаимоотношений с Трантором. Мне поручено сказать вам, если понадобится, что Хоров, чему вы, вероятно, не удивитесь… — на бледном лице клерка появилось что-то похожее на насмешливую гримасу, — хорошо известен нашему Отделу безопасности как транторианский агент.

Глава 5

ПОСЛАННИК

За десять часов до разговора Джунца с клерком Теренс выскользнул из пекарни Хорова. Теренс осторожно пробирался по переулкам. Его рука касалась шершавой поверхности рабочих хижин. Кругом был полный мрак, если не считать бледного света, периодически падавшего из Верхнего Города.

Нижний Город походил на спящее ядовитое чудовище, лоснящиеся кольца которого скрывались под блестящим покровом Верхнего. Кое-где, вероятно, шла призрачная ночная жизнь, но не здесь, не в трущобах.

Теренс отпрянул в пыльную улочку (даже ночные дожди Флорины едва могли проникнуть в обитель тени под сталесплавом), услышав звук отдаленных шагов. Огни фонариков появились, скользнули мимо, исчезли, растворились во тьме.

Патрульные ходили взад и вперёд всю ночь. Внушаемого ими страха было вполне достаточно, чтобы поддерживать порядок почти без применения силы.

Теренс спешил; на лицо ему падали белые блики, когда он проходил под отверстиями в сталесплаве вверху, и он не мог удержаться, чтобы не поглядеть наверх.

Сквайры недоступны!

Действительно ли они не недоступны? Сколько раз уже менялось его отношение к саркитским сквайрам. Ребенком он не отличался от прочих детей. Патрульные были чёрно-серебряными чудовищами, от них нужно было убегать, всё равно, провинился ты или нет. Сквайры были туманными, мистическими сверхлюдьми, чрезвычайно добрыми, жившими в раю под названием Сарк и терпеливо, бдительно охранявшими благосостояние глупых обитателей Флорины.

Десятилетним мальчиком он написал в школе сочинение о том, как представляет себе жизнь на Сарке. Это был чистый вымысел. Он помнил очень немногое, только один абзац. Там описывались сквайры: от собираются каждое утро в огромном зале, окрашенном, как цветы кырта, и стоят там в своем 20-футовом великолепии, рассуждая о прегрешениях флориниан и сетуя о необходимости карать их, дабы вернуть к добродетели.

Учительнице его сочинение очень понравилось, и в конце года, когда другие мальчики и девочки проходят короткие курсы чтения, письма и морали, его перевели в специальный класс, где он учился арифметике, галактографии и истории Сарка. В 16 лет его взяли на Сарк.

Теперь Теренс приближался к окраинам города. Случайный ветерок доносил до него густой ночной аромат кырта. Через несколько минут он будет в сравнительной безопасности среди открытых полей, где нет регулярных обходов патруля и где сквозь клочковатые ночные облака он снова увидит звёзды. Даже ту яркую желтую звезду, которая была солнцем для Сарка.

Она была солнцем и для него много лет подряд. Когда он впервые увидел её в иллюминаторе корабля уже не как звезду, а как невыносимо яркий белый шарик, ему захотелось упасть на колени. Мысль о том, что он приближается к раю, прогнала даже парализующий страх первого космического перелета.

Он высадился в раю, и его поручили старику флоринианину, который проследил за тем, чтобы он хорошо вымылся и прилично оделся. Его привели в большое здание, и по пути туда старый проводник низко поклонился проходившей мимо фигуре.

— Кланяйся! — сердито шепнул старик юному Теренсу.

Теренс, смутившись, повиновался.

— Кто это?

— Сквайр, деревенщина!

— Это — сквайр?

Он резко остановился, и его пришлось подогнать. Так он познакомился со сквайрами. Они оказались обыкновенными людьми. Другие юные флориниане, быть может, и оправились бы после такого разочарования, похожего на удар, но Теренс не мог. Что- то внутри его изменилось, переменилось навсегда.

Больше пяти лет проработал он в Гражданской службе, и его, как обычно, перебрасывали с места на место, чтобы проверить его способности.

Однажды к нему пришёл пухлый, мягкий флоринианин, дружески улыбнулся, похлопал по плечу и спросил, что он думает о сквайрах.

Теренс подавил желание повернуться и убежать. Он подумал, не отпечатались ли его тайные мысли на лице в виде какого-то таинственного кода. Он покачал головой, забормотал что-то насчёт добродетели сквайров.

Но пухлый человек поджал губы и сказал:

— Вы не думаете этого. Приходите сюда ночью. — И дал ему маленькую карточку, которая через несколько минут истлела и превратилась в пепел.

Теренс пришёл. Ему было страшно, но и очень интересно. Он встретил нескольких знакомых, они глядели на него таинственно. Оказалось, что он не был одинок.

Эти люди тоже считали сквайров низкими скотами, выжимающими богатство из Флорины для собственных никчемных развлечений и оставляющими тяжело работающих туземцев умирать в нищете и невежестве. Он узнал, что приближается время, когда против Сарка будет поднято гигантское восстание и богатства Флорины будут отданы их законным владельцам.

— Но сквайры и патрульные вооружены… — недоумевал Теренс.

И ему рассказали о Тракторе, о гигантском государстве, непрерывно расширявшемся за последние столетия, так что теперь в него входит половина всех обитаемых планет в Галактике. Трантор, сказали ему, разобьёт Сарк с помощью флориниан.

— Но, — сказал Теренс, сначала себе, потом другим, — если Трантор так велик, а Флорина так мала, не станет ли Трантор ещё более крупным и тираническим хозяином? Если это единственный выход, то лучше уж терпеть Сарк.

Но над ним посмеялись и прогнали его, угрожая смертью, если он когда-либо проговорится о том, что слышал.

Теренс даже провёл некоторое время в Отделе безопасности, на что могли надеяться лишь немногие из флориниан. Здесь Теренс увидел, к своему удивлению, что нужно бороться и с настоящими заговорами. Люди на Флорине каким-то образом сходились и начинали готовить восстание.

Обычно их поддерживали деньги Трантора. Иногда предполагаемые мятежники действительно думали, что Флорина может победить без посторонней помощи.

А потом появился этот незначительный с виду человек, который был когда-то космоаналитиком, а теперь бормотал о чём-то, угрожающем жизни каждого из обитателей Флорины…

Теренс был теперь в полях, где прошёл ночной дождь и звёзды мерцали из облаков. Он глубоко вдыхал запах кырта — сокровища и проклятия Флорины.

У него не было иллюзий. Да, он уже не резидент. И даже не свободный флоринианский крестьянин. Да, он беглый преступник, беглец, который должен скрываться. Но за последние сутки у него в руках было величайшее оружие против Сарка. Сомнений не было. Он знал, что Рик вспомнил правильно, что Рик был когда-то космоаналитиком, что он был психозондирован почти до идиотизма.

Но Рик в крепких руках человека, который выдаёт себя за флоринианского патриота, а на самом деле это транторианский агент, в чём нельзя было сомневаться с первого же мгновения. Кто ещё из жителей Нижнего Города смог бы построить поддельную радарную печь?

Как бы то ни было, нельзя оставлять Рика в руках Трантора. У Теренса уже созрел план дальнейших действий. Надо только подождать рассвета.

Через десять часов после своего собеседования с клерком Джунц снова встретился с Людиганом Эблом.

Посланник приветствовал Джунца со своей обычной сердечностью, хотя и с явным чувством вины. При первой встрече (это было давно, прошёл почти стандартный год) Эбл не обратил внимания на его рассказ о космоаналитике. Тогда он думал лишь об одном: поможет ли это Трантору?

Трантор! Он всегда был первым в его мыслях, но Эбл был не из тех глупцов, которые обожествляют звёздный рай или желтый значок транторианских военных сил с солнцем и космическим кораблем.

В общем, он не был патриотом в обычном смысле этого слова, и Трантор как Трантор не значил для него ничего.

Но он был сторонником мира; тем более что он старел и любил свой кубок с вином, атмосферу, наполненную тихой музыкой, послеобеденный сон и спокойное ожидание смерти. Он считал, что так должны поступать все, но люди предавались войне и разрушению. Они умирали, замороженные пустотой космического пространства, испаряясь во вспышке взорвавшихся атомов, голодая на осажденных обстреливаемых планетах.

В кабинете у Эбла висела карта Трантора — кристально прозрачный свод с трёхмерной схемой Галактик. звёзды были белыми алмазными искрами, туманности — пятнами светлого или тёмного тумана, а глубоко в недрах мерцало несколько синих огоньков, представлявших собой Транторианскую Республику.

Карта была историческая, с десятью кнопками, так что через каждые 50 лет можно было проследить, как вокруг Трантора загоралось множество звёзд.

Простое нажатие десяти кнопок — и проходит полтысячи лет, и господство Трантора распространяется, пока не охватывает половины Галактики.

По мере того как Транторианская Республика превращалась в Транторианское Содружество, её путь проходил сквозь чащу погибших людей, погибших кораблей, погибших миров. Но всё это придавало Трантору силу.

А сейчас Трантор трепетал на грани нового превращения: из Транторианского Содружества в Галактическое, когда его господство поглотит все звёзды и настанет вселенский мир. И Эблу хотелось именно этого.

Итак, поможет ли это Трантору? — вот о чём думал осторожный посланник год назад при первом разговоре с доктором Джунцем.

— …Нет, я вовсе не сержусь на ваших агентов, пущенных за мной по пятам, — говорил Джунц. — Вероятно, вы осторожны и не должны доверять никому и ничему. И всё-таки: почему мне не сообщили, когда местопребывание разыскиваемого мною человека было обнаружено? Или вы тоже не знали, что искать его на Сарке было бессмысленно, поскольку весь этот год он был на Флорине? Но теперь вы нашли его, и я хочу с ним поговорить.

— Я сожалею, но вы не сможете этого сделать.

— Почему?

— Хорошо, я отвечу вам. Потому что двенадцать часов назад Матт Хоров, транторианский агент, был убит членом флоринианского патруля. Двое флориниан, которых он прятал у себя, женщина и мужчина, — по всей вероятности, разыскиваемый вами наблюдатель, — ушли, исчезли. Очевидно, они попали в руки сквайров.

Джунц приподнялся с кресла.

Эбл спокойно поднес к губам стакан с вином и произнес:

— Официально я ничего не могу сделать. Убитый был флоринианином, а исчезнувшие, пока мы не сможем доказать обратного, тоже флориниане.

Глава 6

ПАТРУЛЬНЫЙ

Рик проснулся в серой мгле рассвета. Долгие минуты он лежал, проверяя свой разум. Что-то в нём зажило за ночь; что- то срослось и стало цельным. Это готовилось ещё с той минуты, два дня назад, когда он начал вспоминать. Процесс продолжался весь вчерашний день. Поездка в Верхний Город, библиотека, нападение на патрульного, а потом бегство и встреча с Пекарем — всё это действовало на него как фермент. Ссохшиеся волокна мозга, так давно замершие, начали вынужденную болезненную деятельность. Теперь, после сна, в них чувствовалась слабая пульсация. Он думал о пространстве и звёздах, о долгих одиноких странствиях, о великом молчании. Наконец он повернул голову и окликнул:

— Лона!

Она мгновенно очнулась, приподнялась на локте, вглядываясь в его сторону.

— Я чувствую себя прекрасно, Лона. Я вспомнил ещё больше. Я был на корабле и знаю в точности…

Но она не слушала его. Натянула платье, стоя к нему спиной, загладила передний шов-застежку и нервно потрогала пояс. Потом подошла на цыпочках.

— Тсс, не говори так громко. Всё в порядке.

— Где резидент?

— Его нет. Он… он ушёл.

В комнате стало светло, и появилась массивная фигура Пекаря. Его толстые губы растянулись в улыбке.

— Вы рано проснулись.

Они молчали.

— Сегодня вы уйдёте.

Она помнила, как он смотрел на Рика после того, как резидент ушёл.

— О вас сообщено кому следует. Вы будете в безопасности.

Он вышел, но вскоре вернулся, неся пищу, одежду и два таза с водой. Одежда была новая и казалась совершенно незнакомой.

Он смотрел, как они едят, потом сказал:

— Я дам вам новые имена и новые биографии. Вы должны внимательно слушать, чтобы ничего не забыть. Вы не флориниане, поняли? Вы брат и сестра с планеты Вотекс. Вы посетили Флорину…

Он продолжал, рассказывая подробности, задавая вопросы, слушая ответы.

Рику было приятно, что он может продемонстрировать свою память, свою способность к восприятию, но Валона казалась обеспокоенной.

Пекарь заметил это.

— Послушай, девушка. Если ты начнешь кочевряжиться, я отошлю его одного, а ты останешься здесь.

— Нет, нет… — затрепетала Валона. — Я не причиню вам никаких затруднений.

Солнце стояло уже высоко, когда Пекарь вывел их на улицу. Рик с изумлением оглядел себя, насколько мог. Он не знал, что одежда может быть столь диковинной. Валона совсем не походила на работницу с плантаций. Даже ноги покрывал какой-то тонкий материал, а каблуки были такие высокие, что ей приходилось очень осторожно балансировать на ходу.

Собрались прохожие, разглядывая их, окликая друг друга, переговариваясь. В большинстве это были дети, женщины, идущие на рынок, мрачные и оборванные бездельники. Пекарь словно не замечал их. В руках он сжимал толстую палку.

И тут дальние окраины окружающей толпы возбужденно заволновались, и Рик различил чёрную с серебром форму патрульных.

Вот тогда это и случилось. Оружие, выстрел, упавший Пекарь и снова безумное бегство. Неужели чёрные тени патрульных будут вечно гнаться за ними?

Они очутились в трущобах одного из дальних пригородов. Валона тяжело дышала, на её новом платье проступали влажные пятна пота.

Рик задохнулся:

— Я не могу больше бежать!

— Нужно!

— Подожди. — Он упёрся, но она тянула его.

— Слушай меня.

Страх и паника постепенно покидали его.

— Лона, куда мы бежим, зачем? На нас же костюмы жителей другой планеты… Смотри, это дал нам Пекарь. — Рик возбужденно достал из кармана маленький прямоугольник, разглядывая его с обеих сторон, и пытался раскрыть, как книгу. Ему это не удалось. Тогда он ощупал его края. Когда пальцы сжались на одном из углов, что-то щелкнуло, и одна сторона прямоугольника стала молочно-белой. Мелкие буквы на ней были непонятными, хотя он пытался медленно прочесть их по складам.

Наконец он сказал:

— Это паспорт. Значит, можно улететь отсюда. Ведь Пекарь хотел, чтобы мы покинули Флорину. На корабле. Давай так и сделаем.

— Рик, но нас поймают!

— Не поймают, если полетим не на том корабле, на котором он хотел нас отправить. Там нас будут подстерегать. Нам нужно лететь на другом корабле. На любом другом.

Корабль! Любой корабль! Эти слова звенели у него в ушах. Была ли его идея удачной или нет — ему всё равно. Ему хотелось быть на корабле. Хотелось быть в пространстве.

— Ладно, Рик! Я знаю, где тот космопорт. Когда я была маленькой, мы иногда в свободные дни ездили туда и смотрели издали, как корабли взлетают.

Контролер с улыбкой посмотрел на остановившихся перед ним мужчину и женщину, неловких и вспотевших в своем странном одеянии, сразу выдававшем в них чужеземцев. Женщина протягивала паспорт сквозь прорез.

Взгляд на неё, взгляд на паспорт, взгляд на список забронированных мест. Он нажал нужную кнопку, и из автомата выскочили две прозрачные ленты.

— Ступайте, — нетерпеливо сказал он. — Наденьте их себе на руки и идите.

— А где наш корабль? — вежливым шёпотом спросила женщина.

Это ему понравилось. Чужеземцы не часто попадались в космопорту Флорины. В последние годы они встречались всё реже и реже. Но когда они появляются, то это тебе не патрульные и не сквайры. Они не знают, что ты только флоринианин, и разговаривают с тобой вежливо.

— Вы найдёте его на площадке № 17, сударыня. Желаю вам приятного перелета на Вотекс. — Он сказал это с демонстративной учтивостью.

Потом он вернулся к любимому занятию: звонить своим друзьям, пытаясь незаметно подключаться к частным разговорам по энергетическим лучам в Верхнем Городе. Прошло несколько часов, прежде чем он понял, какую ошибку совершил.

Этот корабль был гораздо меньше, чем стоявший у площадки № 17, на который были действительны их билеты. Его четыре воздушных шлюза были открыты, главный вход зиял, и ведшая от него лесенка походила на высунутый язык, достигающий земли.

— Его проветривают, — сказал Рик. — Пассажирские корабли всегда проветривают перед полётом, чтобы избавиться от запаха сжатого кислорода, много раз уже использованного.

Валона взглянула на него.

— Откуда ты знаешь?

Рик почувствовал нарастающую в нём гордость.

— Просто знаю. Там сейчас никого нет. На сквозняках никому не приятно. — Он тревожно оглянулся. — Странно, почему народу так мало.

Струя воздуха устремилась им навстречу, когда они вошли в шлюз корабля. Платье у Валоны вздулось, и ей пришлось держать подол руками.

— Это всегда так бывает? — спросила она. Ей никогда не случалось бывать в космическом корабле, она даже не мечтала об этом. Губы у неё сжались, и сердце стучало.

— Нет. Только во время продувки.

Рик радостно двинулся по твердым металлическим мосткам, жадно оглядывая пустое помещение.

— Вот, — сказал он. — Это кухня. Впрочем, пища не так важна. Некоторое время мы можем обойтись и без неё. Вода важнее.

Он начал возиться среди утвари, расположенной в уютных компактных гнездах, и раздобыл большой контейнер с крышкой. Поискал взглядом водяной кран и облегченно ухмыльнулся, когда раздались мягкие вздохи насоса и журчание воды.

— Теперь возьмём несколько жестянок. Не нужно много. Нельзя, чтобы это заметили.

Рик нашёл маленькую комнатку, занятую пожарным оборудованием, аварийными медицинскими запасами и аппаратами для сварки.

— Устроимся здесь, Лона, — сказал он не очень уверенно. — Сюда не заглядывают, разве что в крайних случаях. Нам нельзя будет зажигать свет, чтобы они не заметили утечки энергии, и пользоваться туалетом: придётся выжидать периодов отдыха и не попадаться на глаза ночным сменам.

Ток воздуха внезапно прекратился. Мягкое монотонное журчание сменилось тишиной.

— Скоро они погрузятся, и тогда мы полетим, — сказал Рик.

Если Рик почувствовал себя человеком, когда проснулся сегодня на рассвете, то сейчас он был гигантом и руки его протягивались через всю Галактику. Звёзды были мячиками, а туманности — клочьями паутины, которые нужно снять.

Он был на корабле! Воспоминания хлынули широким потоком, вытесняя друг друга. Он забывал о кыртовых полях, о фабрике, о Валоне, ворковавшей в темноте. Это были лишь мгновенные разрывы в картине, которая возвращалась теперь и оборванные концы которой медленно соединялись.

Корабль!

Если бы Рика поместили на корабль, ему не пришлось бы ждать так долго, пока зарубцуются клетки, выжженные в мозгу.

— Не волнуйся, Валона, ты почувствуешь вибрацию и услышишь шум, но это будут только двигатели. Ты ощутишь на себе большую тяжесть. Это ускорение!

— А что это такое: ус-ко-ре-ние?

— Не бойся, Лона. Просто тебе будет неприятно, ведь у нас нет аппаратуры, смягчающей давление. Ты прислонись к этой стене, а когда почувствуешь, что тебя прижимает к ней, не сопротивляйся. Чувствуешь: это уже начинается!

Он втиснулся в стену; и по мере того как раскаты гиператомных двигателей нарастали, тяжесть всё увеличивалась.

Валона тихонько застонала, потом умолкла, тяжело дыша. В горле у неё свистело; её грудная клетка, не защищенная ремнями и гидравлическими буферами, старалась впустить в лёгкие хоть немного воздуха.

Рику удалось произнести, задыхаясь, несколько слов, не вдумываясь в их значение, но Валона должна чувствовать, что он здесь, рядом. Пусть её покинет острый страх перед неизвестностью, который переполняет её. Это был только корабль, только чудесный корабль; но ведь она никогда раньше не бывала на корабле.

— Валона, будет ещё прыжок, когда мы войдем в гиперпространство и сразу покроем большую часть расстояния между звёздами. Ты даже не заметишь, как это случится. Только чуть дернется что-то внутри, и готово. — Рик добывал слова медленно, слог за слогом, и они заняли много времени.

Тяжесть медленно исчезла, и наконец невидимые цепи, приковывавшие их к стене, ослабели и упали. Задыхаясь, Рик и Валона опустились на пол.

— Не ранен ли ты, Рик?

— Я, ранен? — Он ещё не отдышался, но засмеялся при мысли, что может быть раненным на корабле. — Когда-то я месяцами не опускался ни на какую планету.

— Почему? — спросила она. Подползла поближе и приложила руку к его щеке, чтобы увериться, что её Рик здесь.

— Такая у меня была работа.

— Да, — подтвердила она. — Ты анализировал Ничто.

— Правильно. Именно это я и делал. Ты знаешь, что это значит?

— Нет.

Он знал: она ничего не поймет, но должен был говорить. Должен был насладиться воспоминаниями, опьяниться тем, что может вспоминать прошлое.

— Видишь ли, все материалы во Вселенной состоят из сотни различных веществ. Мы называем эти вещества элементами. Железо и медь — элементы.

— Я думала, что металлы.

— Да, но они же и элементы. И кислород, и азот, и углерод, и палладий. Важнее всех водород и гелий. Они самые простые и встречаются чаще всех.

— Я никогда не слыхала об этом, — сказала Валона.

— Девяносто пять процентов всей Вселенной — это водород, а большая часть остального — гелий. Даже в пространстве.

— Мне говорили когда-то, — сказала Валона, — что пространство — это пустота. Там ничего нет. Правильно?

— Не совсем. Нет почти ничего. Но, видишь ли, я был космоаналитиком; это значит, что я носился в пространстве, брал из него очень маленькие количества элементов и анализировал их. Я определял, сколько там водорода, сколько гелия, сколько других элементов.

— Зачем?

— Ну, это сложно. Ведь распределениеэлементов в пространстве неодинаково. В некоторых районах встречается больше гелия, в других — больше натрия, и так далее. Такие области с особым аналитическим составом движутся в пространстве, как течения. Это космические течения. Если изучить их особенности и направление, можно представить, как возникла Вселенная и как она развивалась.

— А как это можно узнать?

Рик поколебался.

— Никто не знает в точности… — Он продолжал говорить, опасаясь, что запас знаний, в которых сейчас блаженно купался его разум, может иссякнуть. — Потом мы определяем плотность, то есть густоту, космического газа во всех районах Галактики, чтобы корабли могли точно рассчитать свой прыжок в гиперпространство. Это похоже на… — Голос у него замер.

Валона напряглась и нетерпеливо ждала продолжения. Но Рик умолк. Её голос прозвучал хрипло в полном мраке:

— Рик? Что с тобой, Рик? — Снова молчание. Её руки впились в его плечо, затрясли его. — Рик! Рик!

И ответил ей почему-то голос прежнего Рика. Тихий, испуганный, без всякой радости и уверенности:

— Лона, мы сделали что-то плохое?

— В чём дело? Что плохого мы сделали?

— Нам не нужно было убегать. Не нужно было прятаться на этом корабле.

Он весь дрожал, и Валона тщетно пыталась обтереть ему рукой влажный лоб.

— Почему? — спрашивала она. — Почему?

— Ведь если Пекарь хотел вести нас по городу средь бела дня, то, значит, он не ждал помех от патрульных. Ты помнишь патрульного? Того, что застрелил Пекаря?

— Да.

— Ты помнишь его лицо?

— Я не посмела смотреть.

— А я посмел, и в нём было что-то странное, в этом лице. Но тогда я не думал… Лона, это был не патрульный! Это был резидент, Лона! Это был резидент, переодетый патрульным!

Глава 7

ВЫСОКОРОДНАЯ ДАМА

Разгневанная Сэмия Файфская быстро шагала из конца в конец комнаты. Тёмные волосы Сэмии были собраны в пышную массу, тонкие каблучки делали её чуть выше ростом. Её узкий, чётко раздвоенный подбородок дрожал.

— О нет, — шептала она, — этого он со мной не сделает. Этого он не сможет сделать… Капитан!

Голос у неё был резкий и властный. Капитан Рэйсти склонился перед ней.

— Моя госпожа?

— Мне нельзя приказывать, — торжественно сказала она. — Я взрослая. Я сама себе хозяйка. Я предпочитаю остаться здесь.

— Прошу вас понять, госпожа моя, — сказал осторожно капитан. — Это не мои приказы. Моего мнения не спрашивали. Мне попросту сказали, что я должен сделать. Вот копии приказов.

— Меня не интересуют ваши приказы. — Сэмия отвернулась и быстро отошла от него, застучав каблучками.

Он последовал за нею и произнес мягко:

— В приказе сказано, что, если вы не пожелаете лететь, я должен, простите меня, увести вас на корабль силой.

— Вы не посмеете! — Она резко повернулась к нему.

— Приказ таков, что я осмелюсь на всё.

Она попыталась успокоить его:

— Но, капитан, ведь настоящей опасности нет. Это смешно, совершенно бессмысленно. Город спокоен. Всё, что случилось, — это то, что вчера вечером в библиотеке сбили одного патрульного.

— Другой Патрульный убит сегодня утром, и снова флоринианами.

— Что общего между ними и мною? Я не патрульный.

— Госпожа моя, корабль уже на старте. Вскоре он отлетит. Вы должны быть на нём.

— А моя работа? Мои исследования? Вы понимаете… Нет, вы не поймете.

Капитан не сказал ничего. Она отвернулась. Мерцающее платье из медного кырта с прожилками молочного серебра облегало теплые округлые плечи и руки. Во взгляде капитана Рэйсти мелькнуло нечто большее, чем обычная учтивость и смиренная бесстрастность, с какими простой саркит обязан смотреть на Высокородную Даму. Он всегда удивлялся, почему такая прелестная крошка предпочитает тратить своё время, притворяясь погруженной в университетские премудрости.

Сэмия очень хорошо знала: за это серьёзное увлечение наукой её, Сэмию Файфскую, слегка презирают те, кто привык думать, что удел аристократических Высокородных Дам Сарка — блистать в обществе и производить на свет не меньше (но и не больше) двух будущих саркитских сквайров.

Они приходили к ней и говорили:

— Вы действительно пишете книгу, Сэмия? — и просили её показать и хихикали.

Это женщины. Мужчины были ещё хуже со своим любезным снисхождением и с явной убеждённостью, что достаточно только взгляда с их стороны или мужской руки вокруг её талии, чтобы излечить Сэмию от этого вздора и обратить её мысли к действительно важным вещам.

Это началось давно. Сэмия всю жизнь была влюблена в кырт, хотя большинство людей принимало его как нечто должное. Кырт! Царь, император, бог тканей!

Химически это всего лишь разновидность целлюлозы. Химики клялись в этом. Но со всеми своими инструментами и теориями они не могли объяснить, почему на Флорине, и только на Флорине из всей Галактики, целлюлоза становится кыртом. Всё дело в физическом состоянии, говорили они. Но спросите их, чем именно кырт отличается от целлюлозы, и они лишаются речи.

Когда-то, ослепленная блеском кыртовых волокон, она спросила у своей няньки:

— Почему он блестит, няня?

— Потому, что это кырт, Миаканс.

— Почему другие вещи не блёстят так, няня?

— Другие — это не кырт, Миаканс.

Вот и всё. Двухтомная монография на эту тему была написана три года назад. Она внимательно прочла её. Всё сводилось к нянькиному объяснению. Кырт — это кырт, потому что он кырт.

Правда, кырт не блестел сам по себе, но если спрясть его, как должно, то он будет сиять на солнце любым цветом или всем спектром сразу. Другой вид обработки придавал нити алмазное сверкание. Несложная обработка делала материал непроницаемым для 600 градусов и инертным почти ко всем химическим веществам. Волокна можно было превращать в тончайшие нити для тончайших тканей, и те же волокна обладали прочностью на растяжение, с которой не мог соперничать никакой из известных стальных сплавов.

Кырт имел более широкое, более разнообразное применение, чем любое другое известное человеку вещество. Не будь он так дорог, он мог бы заменить стекло, пластмассу или металл во всех бесчисленных областях их применения в технике. Он был единственным материалом для нитяных крестов в оптических инструментах, для изложниц гидрохронов, применяемых в гиператомных моторах, для всех прочих сооружений — везде, где металл оказывался хрупким и слишком тяжелым.

Но кырта было мало, очень мало. Фактически весь сбор кырта шёл на ткани, из которых выделывались самые сказочные одеяния в Галактике. Флорина одевала аристократию на миллионе планет, так что урожай приходилось распределять весьма скупо.

Когда Сэмия стала старше, она пришла к отцу.

— Что такое кырт, папа?

— Это хлеб и масло, Миа.

— Для меня?

— Не только для тебя, Миа. Это хлеб и масло для всего Сарка.

Она узнала, что не бшо планеты в Галактике, которая не пыталась бы выращивать кырт на своей собственной почве. Сначала Сарк принял закон о смертной казни для всякого, кого поймают на контрабандном вывозе семян кырта с планеты. Это не помешало успехам контрабанды, и Сарку стало ясно, что закон нужно отменить. Всякий, откуда бы он ни явился, мог покупать семена кырта, но по цене веса готовой кыртовой ткани. Ибо оказалось, что на любой планете Галактики, кроме Флорины, вместо кырта вырастал простой хлопок. Белый, тусклый, непрочный и бесполезный.

Перепробовано было всё. Брались образцы флоринианской почвы. Строились искусственные источники света, воспроизводящие спектр флоринианского солнца. Инопланетную почву заражали флортианскими бактериями. А кырт всегда вырастал белым, тусклым, непрочным и бесполезным.

Вот уже пять лет Сэмия Файфская мечтала написать настоящую книгу по истории кырта: о планете, где он рос, и о людях, которые его выращивают.

Это была мечта, окруженная глумливым смехом, но Сэмия дорожила ею. Она настояла на том, чтобы полететь на Флорину. Она собиралась провести сезон в полях и несколько месяцев на фабрике. Она хотела…

Но не всё ли равно, чего она хотела? Ей было приказано возвращаться. Что ж, она полетит на Сарк! Но она, Сэмия Файфская, вернётся ещё на Флорину. Через день, через два, через неделю!

Сэмия оставалась у иллюминатора, пока Флорина не перестала казаться едва заметным шариком…

— Госпожа, не угодно ли вам удалиться в вашу каюту?

Она взглянула на капитана Рэйсти и сказала не без сарказма:

— Какие новые приказы вы получили, капитан? Уж не пленница ли я?

— Конечно, нет. Это только предосторожность. Космопорт перед нашим вылетом был необычно пуст. По-видимому, этот флоринианин убил ещё кого-нибудь, и весь гарнизон космопорта помогает патрульным ловить преступника по всему Городу.

— А при чем тут я?

— Мне кажется, на наш корабль проникли нежелательные лица.

— Зачем?

— Пока я этого не знаю.

— Вы продумываете, капитан.

— Боюсь, что нет, госпожа моя. Правда, наши энергометры были бесполезны в пределах планетарного расстояния от флоринианского солнца, но теперь они действуют, и мне кажется, что из аварийных складов исходит излишек теплового излучения.

— Вы серьёзно?

Неподвижное лицо капитана на мгновение стало высокомерным. Он сказал:

— Излучение равновелико тому, какое могли бы дать двое обыкновенных людей.

— Или нагревательная установка, если кто-нибудь забыл её выключить.

— Наши энергетические запасы не тронуты, госпожа моя. Впрочем, мы готовы произвести расследование, но я прошу вас сначала удалиться в каюту.

Она молча кивнула и вышла.

Когда Мирлин Теренс, переодетый в форму патрульного, увидел на улице Пекаря, Рика и Валону, он понял, что действовать надо быстро и решительно. У него не было выбора: он потянулся к оружию, и Пекарь упал перед ним, мертвый и страшный.

Позже, когда толпа кипела и струилась, когда Рик и Валона растворились в толпе, а летательные машины настоящих патрульных появились в воздухе, как коршуны, что ещё он мог сделать?

Первым его импульсом было бежать за Риком и Валоной, но он быстро подавил его. Он никогда не пробьётся к ним сквозь эту сумасшедшую толпу, а вероятность того, что патрульные его поймают, была слишком велика. Он поспешил в другую сторону, к пекарне.

На рассвете он подошёл к патрульной станции. Одинокий скучающий дежурный был смесью равнодушия и свирепости. Теренсу было приказано удостоверить свою личность и род занятий. Вместо документов резидент вынул из кармана пластиковый брусок, вырванный из какой-то полуразрушенной хижины на окраине города.

Он ударил патрульного бруском по голове, потом обменялся с ним платьем и оружием. Список его преступлений был уже достаточно велик, и он не встревожился, когда увидел, что патрульный не только оглушен, но и убит.

А он всё ещё был на свободе, и ржавая машина патрульного правосудия до сих пор напрасно скрежетала, разыскивая его.

Он был у пекарни. Пожилой помощник Пекаря, стоявший на пороге, тонко пискнул при виде страшной формы патрульного и юркнул в лавку. Резидент кинулся за ним, схватил за осыпанный мукой воротник и скрутил его.

— Где Пекарь?

Губы старика раскрылись, но звука не было.

— Говори. Две минуты назад я убил человека. Мне ничего не стоит убить ещё одного.

— Сжальтесь! Я не знаю, сударь.

— Ты умрешь за то, что не знаешь.

— Но он ничего не сказал мне. Я слышал, как один раз он упомянул о Вотексе и о каком-то космическом корабле.

Теренс оттолкнул его.

Значит, Пекарь достал билеты для них. Корабль будет ждать. Рик и Валона придут сюда. Они не могут не прийти. Но как ему, резиденту, средь бела дня пробраться в космопорт?.. Да, положение было отчаянное. Если он потеряет Рика, если он потеряет это потенциальное оружие против тирании Сарка, то его жизнь будет ничтожной добавочной потерей. Всё остальное не значило ничего…

И потому он вышел на улицу, вышел бестрепетно, хотя патрульные уже искали человека в форме патрульного, хотя их воздушные машины были ещё на виду.

Теренс знал, куда он идёт. Из многочисленных космопортов Флорины был только один, предназначенный для обычных путешественников, для саркитов победнее, для флоринианских служителей и немногих чужеземцев, которым удалось получить разрешение посетить Флорину.

Контролер у ворот порта следил за приближающимся Теренсом со всеми признаками горячего интереса. Неизвестность для него стала нестерпимой.

— Приветствую вас, сударь, — сказал он. В голосе его звучало робкое любопытство. — Большое волнение в Городе, не так ли?

Теренс низко опустил дугообразное забрало шляпы и застегнул верхнюю пуговицу мундира.

— Проходили ли здесь двое, мужчина и женщина, направляющиеся на Вотекс? — спросил он резко и ворчливо.

Контролер поразился. С минуту он прочищал горло, потом ответил гораздо смиреннее:

— Да, офицер. С полчаса назад. Может быть, ещё меньше. — Он вдруг покраснел. — Связаны они как-нибудь с…? Офицер, билеты у них были в порядке. Я бы не пропустил чужих без надлежащего разрешения.

Теренс не обратил на это внимания. Надлежащее разрешение! Пекарь раздобыл его за ночь. «О Галактика, — подумал он, — как глубоко проник транторианский шпионаж в саркитскую администрацию!»

— Как они назвали себя?

— Гарет и Ханса Барн.

— Отлетел ли их корабль? Быстро!

— Н-нет, сударь.

— Какая платформа?

— Семнадцатая.

У главного шлюза корабля стоял межпланетник в офицерской форме. Теренс слегка задохнулся. Он спросил:

— Вошли в корабль Гарет и Ханса Барн?

— Нет, не входили, — флегматично ответил межпланетник. Для него, саркита, патрульный был просто человеком в мундире.

— Так они не вошли? — теряя терпение, спросил Теренс.

— Я уже сказал. И ждать мы их не будем. Мы отправляемся по расписанию, с ними или без них.

Теренс снова пошёл к контролеру.

— Улетели они?

— Улетели? Кто, сударь?

— Варны. Те, что с Вотекса. Они не сели на корабль. Так что же, они ушли обратно?

— Никто не выходил, сударь.

— Стартовал ли какой-нибудь корабль с тех пор, как они вошли?

Контролер посмотрел в расписание.

— Один, — сказал он. — Лайнер «Отважный». — И, желая задобрить гневного патрульного добровольной информацией, добавил:

— «Отважный» идёт специальным рейсом на Сарк, чтобы вернуть с Флорины Высокородную Сэмию Файфскую.

Теренс медленно отошёл. Устрани невозможное, и остальное, даже самое невероятное, будет правдой. Рик и Валона вошли в космопорт. Они не были схвачены, иначе сторож наверняка знал бы об этом. Они не взошли на корабль, куда действительны их билеты. Они не ушли из порта. Единственным кораблем, взлетевшим с тех пор, был «Отважный». Следовательно, Рик и Валона — на нём. Они либо пленники, либо беглецы.

И то и другое равноценно. Если беглецы, то скоро станут пленниками. Только флоринианской крестьянке и умалишенному неизвестно, что на современном космическом корабле спрятаться невозможно. Но самое поразительное: из всех космических кораблей они выбрали именно тот, на котором летит дочь самого сквайра Файфского!

Глава 8

СКВАЙР

Сквайр Файф был самым важным лицом на Сарке, и потому не любил стоять. Торс у него был массивный, а голова, несомненно, величавая, но торс был посажен на коротенькие ножки, вынужденные ходить под этой тяжестью, неуклюже переваливаясь.

Вот почему Великий сквайр всегда сидел за столом, и никто не видел его в другом положении, кроме дочери, личных слуг и жены, когда она была ещё жива.

Сквайр позировал и знал это. Он изгнал всякое выражение с лица, а его руки, широкие, сильные, с короткими пальцами, слегка держались за край стола, гладкая, полированная поверхность которого была совершенно голой. Не было ни бумаг, ни слуховой трубки, ни украшений.

Он говорил своему бледному, белому, как рыба, секретарю тем особым, безжизненным тоном, которым обращался только к механическим слугам и флоринианским служителям:

— Полагаю, всё это принято?

Секретарь отвечал столь же безжизненным тоном:

— Сквайр Бортский заявил, что обязательства по прежним деловым свиданиям помешают ему явиться раньше, чем в три.

— А вы сказали ему?

— Я сказал, что задержки нежелательны.

— Результат?

— Он будет здесь, господин. Остальные согласились без отговорок.

Файф улыбнулся. Великие сквайры слишком чувствительны к своей независимости.

Теперь он ждал. Комната была большая, места для всех приготовлены. Большой хронометр, чья крошечная животворная искорка радиоактивности ни разу не задерживалась и не угасала за тысячу лет, бесстрастно показывал время.

А повидал он за тысячелетие немало. Когда он отсчитывал свои первые минуты, Сарк был новой планетой с возведенными вручную городами, с сомнительными связями среди прочих, более старых планет. В те времена хронометр висел на стене в старом кирпичном здании, самые кирпичи которого с тех пор превратились в прах. Он одинаково ровно отмечал три кратковременные саркитские «империи», когда недисциплинированным солдатам Сарка удавалось более или менее длительно править полудюжиной соседних миров. Его радиоактивные атомы распадались в строгой статистической последовательности в те два периода, когда политику Сарку диктовали чужие звёздные флоты.

Пятьсот лет назад он отметил спокойное время, когда Сарк обнаружил, что в почве ближайшей планеты, Флорины, скрыты неисчислимые сокровища. Затем две победоносных войны и торжественное провозглашение победного мира. Сарк отказался от своих империй, прочно поглотил Флорину и стал настолько могущественным, что даже Трантор не осмеливался соперничать с ним.

Трантору нужна была Флорина, как была она нужна и другим правительствам. Столетия превратили Флорину в лакомый кусок, к которому притягивались из космоса жадные руки. Но схватили её руки Сарка, и Сарк скорее допустил бы Галактическую войну, чем выпустил свою добычу.

Трантор знал об этом! Трантор знал об этом!

Беззвучный ритм хронометра словно повторялся этим припевом в мозгу у сквайра.

Было 2:23.

Около года назад уже состоялась встреча пятерых. Тогда, как и теперь, сквайры, рассеянные по лицу всей планеты, каждый на своем материке, встретились в трёхмерной проекции.

Подлинная особа сквайра Руне находилась у антиподов, на единственном материке, где в это время была ночь. Кубическое пространство, окружавшее его изображение в зале у Файфа, светилось холодным и искусственным светом, тускневшим в более ярком дневном свете.

В этом зале собрался, во плоти или в изображении, весь Сарк. Руне был лысый, розовый, жирный, а Балле — седой, морщинистый, высохший. Стин, напудренный и нарумяненный, сохранял безнадёжную улыбку совершенно обессиленного человека, притворяющегося, что ещё обладает жизненной силой, но уже лишенного её, а Борт довёл безразличие к жизненному комфорту до двухдневной щетины на лице и грязи под ногтями.

Пятеро Великих сквайров.

Они были верхней из трёх ступенек правящих сил на Сарке. Нижняя — Флоринианская Гражданская Служба — оставалась самой устойчивой среди всех эксцессов, отмечавших возвышение и падение отдельных благородных домов на Сарке. Именно она фактически смазывала оси и вращала колеса управления. Выше находились министры и начальники департаментов, назначенные наследственным (и безвредным) Главой Государства. Их имена, как и имя самого Главы, были необходимы на государственных бумагах, чтобы придать им законную силу, но их единственная обязанность состояла в том, чтобы подписывать свои имена. И вот, наконец, эти пятеро, каждому из которых остальные четверо молчаливо предоставляли один из материков. Они были Главами семейств, контролировавших большую часть торговли кыртом. Власть на Сарке давалась и политика диктовалась деньгами. И эти деньги были у них. А из всех пятерых самым богатым был Файф…

Вот что сказал при прошлой встрече сквайр Файф остальным хозяевам второй по богатству планеты Галактики (второй после Трантора, извлекавшего прибыли из полумиллиона миров):

— Я получил странное сообщение. Если вы не возражаете, я прочту его вслух. — И стал читать сладким голосом, придавая словам драматичность: — «Вы — Великий сквайр Сарка, и никто не может соперничать с вами по власти и богатству. Но эта власть и богатство покоятся на утлом основании. Вы думаете, что будете вечно владеть всей мировой добычей кырта. Но спросите себя: долго ли просуществует Флорина? Вечно ли?

Нет! Флорина может быть разрушена завтра же. Не моими руками, конечно, но так, что вы не сможете предсказать или предусмотреть этого. Подумайте о гибели Флорины. Подумайте также о том, что ваше богатство и власть уже исчезли, так что я требую большую часть их. У вас будет время подумать, но не очень много времени.

Если вы станете медлить, я заявлю всей Галактике и особенно всей Флорине истину о её близкой гибели. После этого у вас не будет ни кырта, ни власти, ни богатства. Не будет их и у меня, но к этому я привык.

Я требую: отдайте большую часть ваших владений мне, и вы сможете безопасно владеть тем, что у вас останется. Это будет лучше, чем ничего, ожидающее вас в противном случае. Не презирайте того, что у вас останется. Флорина может просуществовать до самой вашей смерти, а вы сможете жить если и не роскошно, то хотя бы комфортно».

— Забавное письмо, — закончил сквайр Файф. — Подписи нет, а общий тон, как вы слышали, напыщен и ходулен. Что вы думаете обо всём этом, сквайры?

— Очевидно, это дело рук какого-то психопата. — На красном лице Руне отражалось недовольство. — Он словно пишет исторический роман. Откровенно говоря, Файф, я не понимаю, зачем ради такой чепухи надо нарушать традиции материков и созывать нас всех.

Файф сложил вместе свои короткие пальцы.

— Я собрал вас не для того, чтобы прочесть сумасшедшее письмо. Это, надеюсь, вы понимаете. Я боюсь, что перед нами встала серьёзная проблема. Прежде всего я спросил себя: почему дело касается только меня одного? Конечно, я самый богатый из сквайров, но я один контролирую только треть торговли кыртом. А впятером мы контролируем её всю. Сделать пять копий ленты так же легко, как сделать и одну.

— Вы употребляете слишком много слов, — пробормотал Борт. — Я получил копию этого письма и уверен: эти трое получили тоже. Хотите знать, что я сделал со своим? Выбросил его. В мусоропровод. Советую сделать то же и с вашим. Покончим с этим. Я устал.

Его рука потянулась к выключателю, который должен был прервать контакты и погасить изображение, находящееся у Файфа.

— Погодите, Борт! — Голос у Файфа стал резким. — Не делайте этого. Я ещё не кончил. Вы не захотите, чтобы мы принимали меры и приходили к решениям без вас. Я уверен, что не захотите.

— Потерпите, сквайр Борт, — посоветовал Руне мягким тоном, хотя его маленькие, заплывшие жиром глазки отнюдь не были любезными. — Я удивляюсь, почему сквайр Файф кажется обеспокоенным пустяками.

— Ну что же, — произнес Балле сухим скрипучим тоном. Может быть, Файф думает, что у нашего пишущего письма друга есть сведения о нападении Грантора на Флорину.

— Чушь! — гневно сказал Файф. — Откуда ему знать это, кто бы он ни был? Наша разведка знает своё дело, уверяю вас. И как он сможет остановить нападение, получив наше богатство в качестве взятки? Нет-нет. Он говорит о гибели Флорины так, словно думает о физическом уничтожении, а не о политическом.

— Это просто безумие, — сказал Стин.

— Да? — возразил Файф. — Значит, вы не постигаете значения событий за последние две недели?

— Каких событий? — спросил Борт.

— По-видимому, исчез один космоаналитик. Все вы прекрасно информированы об этом. Так вот, вы читали копию его последнего сообщения с базы на Сарке, перед тем как он исчез?

— Мне показывали сообщение. Я не обратил внимания.

— А остальные? — Взгляд Файфа вызывал их одного за другим. — Вашей памяти хватает на неделю?

— Я читал, — произнес Руне. — Я помню. Действительно! Там тоже говорилось об уничтожении. Вы к этому и ведёте?

— Слушайте, — пронзительно заговорил Стин, — там было множество неприятных намеков, а смысла никакого. Об этом и говорить-то не стоит.

— Ничего не поделаешь, Стин, — сказал Файф. — Мы должны говорить об этом снова. Космоаналитик сообщал об уничтожении Флорины. Вместе с его исчезновением мы получаем письма, тоже грозящие уничтожением Флорине. Неужели это совпадение?

— Вы хотите сказать, что космоаналитик посылал шантажирующие письма? — прошептал старик Балле.

— Маловероятно. Почему он говорил сначала от своего имени, а потом анонимно?

— Когда он говорил сначала, — сказал Балле, — он общался со своим местным начальством, а не с нами.

— Пусть даже так. Шантажист сообщается только со своей жертвой, если может.

— В чём же дело?

— Он исчез. Будем считать космоаналитика честным. Но он передал опасные сведения. Потом аналитик попадает в лапы негодяев, и они-то нас и шантажируют.

— Кто же это?

Файф мрачно откинулся в кресле; губы у него едва шевельнулись.

— Вы спрашиваете меня серьёзно? Это Трантор!

— Трантор!

— Почему бы нет? Есть ли лучший способ, чтобы завладеть Флориной? Это одна из главных целей их внешней политики. И если они могут сделать это без войны, то тем лучше для них. Послушайте, если мы поддадимся этому невозможному ультиматуму, то Флорина будет принадлежать им. Они предлагают нам оставить немного, но надолго ли мы сохраним даже это? С другой стороны, предположим, что мы игнорируем это письмо и у нас фактически нет другого выбора. Что сделает тогда Трантор? Будет распространять среди флориниан слухи о близком конце света. Те впадут в панику, и что может за этим последовать, кроме катастрофы? Какая сила может заставить человека работать, если он думает, что конец света наступит завтра же? Урожай погибнет. Склады опустеют. А Трантор только и ждет признаков беспокойства на Флорине. Если Сарк окажется не способным гарантировать поставку кырта, то для них самым естественным будет двинуться на поддержку того, что они называют порядком. И свободные миры Галактики, вероятно, поддержат их ради кырта. Особенно если Трантор решил нарушить монополию, повысить производство и понизить цены. Потом, конечно, всё изменится, но пока что они получат поддержку.

Единственный логический вывод: Трантор сможет завладеть Флориной. Если бы они просто применили силу, то вся свободная Галактика вне сферы влияния Трантора присоединилась бы к нам из одного чувства самосохранения.

— А при чем здесь космоаналитик? — спросил Руне. — Если ваша теория верна, вы должны объяснить это.

— Думаю, что верна. Эти космоаналитики бывают обычно людьми неуравновешенными, а этот построил какую-то сумасшедшую теорию. Неважно, какую. Трантор не может обнародовать её, иначе Межзвёздное Космоаналитическое Бюро её разгромит. Но если они схватили этого человека и узнали от него какие-то подробности, то могли получить важную информацию, пусть даже ложную. Они могут использовать эту химеру, придать ей реальный вид. Бюро — это транторианская марионетка, и его отрицания, когда история распространится путем псевдонаучных слухов, не смогут быть достаточно энергичными, чтобы бороться с ложью. Но мы узнали об опасности. Мы найдём космоаналитика, если сможем. Мы должны держать всех известных нам транторианских агентов под строгим наблюдением, не мешая им. Так можно узнать о готовящихся событиях. Надо тщательно подавить на Флорине любые слухи о гибели планеты. На первый же слабый шёпот мы должны ответить самым энергичным противодействием. А пока будем ждать следующего хода…

Это было год назад. Они расстались, и тут последовало самое полное и самое страшное фиаско, которое когда-либо выпадало на долю сквайра Файфского.

Второго хода не было. Никто больше не получал писем. Космоаналитик так и не был найден, а Трантор продолжал притворные поиски. Не было и следа апокалиптических слухов на Флорине; сбор и переработка кырта шли гладко, как всегда.

Файф снова созвал совещание. Сквайры явились вовремя. Сначала Борт, сжав губы, царапая толстым, обломанным ногтем щетину на небритой щеке. Потом Стин, только что смывший краску с лица, бледный, с нездоровым видом. Балле, равнодушный и усталый, со впалыми щеками, окруженный подушками, со стаканом молока рядом. Последним — Руне, опоздавший на две минуты, надутый, с влажными губами.

Файф начал:

— Сквайры! Прошлый раз я говорил об отдаленной опасности. Я ошибся. Опасность существует, но она не так уж далеко. Она близко, очень близко. Один из вас уже знает, о чём я говорю. Остальные скоро узнают.

— О чём вы говорите? — отрывисто спросил Борт.

— О государственной измене!

Глава 9

БЕГЛЕЦ

Мирлин Теренс покинул космодром и погрузился наконец в благословенную тень Нижнего Города. Он шёл уверенно и чопорно, как и положено патрульному. И крепко сжимал свой нейрохлыст. Улицы пусты. Туземцы прячутся по хижинам. Тем лучше. Его ни о чём не спрашивают. Никто не задерживается, чтобы взглянуть в его бледное флоринианское лицо, не изучает его внешности. Чёрно-серебряного мундира вполне достаточно.

Но теперь пора перестать быть патрульным.

И другое. Отныне он не будет в безопасности нигде на Флорине. Убийство патрульного — величайшее преступление, и даже через 50 лет, если он сможет так долго скрываться, охота на него будет продолжаться с жаром. Значит, нужно покинуть Флорину.

Как?

Что ж, он дал себе сутки жизни. Это щедро. Значит, нужно рисковать так, как ни один человек в здравом уме рисковать не сможет…

Отряд патрульных повернул на улицу как раз в тот момент, когда дверь подъёмника закрылась за резидентом. Систематические поиски, вероятно, уже начались.

Он вышел из лифта в Верхнем Городе. Здесь не было укрытий, колонн, сталесплава, закрывающего его, Мирлина Теренса, сверху.

Ни одного патрульного. Проходившие мимо сквайры смотрели сквозь него. О географии Верхнего Города у него были смутные понятия. Где-то в этой части должен находиться парк. Самое логичное — спросить о дороге или войти в любое высокое здание и посмотреть с верхних террас. Первое просто невозможно. Патрульному не нужны никакие указания. Второе слишком опасно. Внутри здания патрульный станет заметнее. Слишком заметным.

Он попросту доверился направлению, подсказанному памятью о случайно виденных им картах Верхнего Города. Путь оказался правильным. Вскоре Теренс достиг парка.

В мягком климате Флорины парк зеленел круглый год. Там были лужайки, рощицы, каменные гроты. Был прудик с красивыми рыбками и пруд побольше, чтобы плескаться детям. Ночью парк пылал цветной иллюминацией, пока не начинался дождь. Были танцы, трёхмерное кино, извивающиеся тропинки, где блуждали парочки.

С полчаса Теренс бесцельно шагал по дорожкам. Никто не видел его. Никто не замечал. В этом он был уверен. Пусть спросят у сквайров, проходивших мимо него: «Видели ли вы вчера в парке патрульного?» И сквайры лишь удивлённо вытаращат глаза. Это всё равно что спросить их, видели ли они кузнечика, проскакавшего через дорожку.

И тут он увидел то, что искал.

Человек! Вернее, сквайр. Он быстро шагает взад и вперёд. Докуривает сигарету резкими затяжками, сует её во впадинку скалы, где она мгновение лежит спокойно, потом исчезает в быстрой вспышке. Смотрит на свои часы. Теренс оглянулся. По лестнице за ним не пришёл никто. Пора действовать!

Он подошёл к сквайру и быстро извлек свой нейрохлыст. Сквайр так и не увидел этого. Хлыст слабо зажужжал, сквайр окаменел, парализованный, и рухнул наземь.

Вокруг всё ещё не было никого. Он оттащил одеревенелое, таращившееся стеклянными глазами тело в ближайшую пещеру. Доволок его до самого дальнего конца и раздел сквайра, с трудом стаскивая одежду с окаменелых рук и ног. Сбросил свою запыленную, пропотевшую форму и надел белье сквайра. Впервые в жизни он ощутил кыртовую ткань всем телом.

Облачившись в одежду сквайра, Мирлин Теренс натянул ермолку. Они не были особенно модными среди молодежи, но некоторые носили их; к счастью, этот сквайр тоже. Без ермолки светлые волосы Теренса сделали бы маскарад невозможным.

Потом он настроил пистолет на максимальную мощность и направил его на сквайра. Вскоре от того осталась лишь дымящаяся обугленная масса. Это должно затруднить преследование.

Он превратил форму патрульного в мелкий белый пепел и выбрал из кучки почерневшие серебряные пуговицы и пряжки. Это тоже затруднит погоню.

Он вышел из парка, шагая безо всякой цели. Прошло ещё полчаса.

Но что же дальше?

Он остановился на небольшой площади, где посреди лужайки бил фонтанчик. Вода пенилась и переливалась радугой. Он оперся об ограду, спиной к заходящему солнцу, и медленно, по кусочку, уронил почерневшее серебро пуговиц в бассейн. Потом подумал о Нижнем Городе, и мгновенная судорога раскаяния исчезла в нём.

Он медленно обыскал свои карманы, стараясь, чтобы это выглядело небрежно. Связка пластинчатых ключей, несколько монет, удостоверение личности. (Святой Сарк, они есть даже у сквайров! Но сквайры не обязаны предъявлять их всякому встречному патрульному.)

Его новое имя было, по-видимому, Алстэр Димон. Он надеялся, что ему не придётся им пользоваться. В конце концов вероятность встретить того, кто знал бы Димона лично, невелика, но ею нельзя пренебрегать.

Ему 29 лет. Он ощутил легкую дурноту при мысли о том, что оставил в пещере, но поборол её. Сквайр — это сквайр. Сколько 29-летних флориниан погибло от их рук или по их приказу? В самом деле — сколько?

Он продолжал рыться в карманах. Копия свидетельства водителя яхты. У всех зажиточных саркитов есть яхты, все умеют водить их. Это нынешняя мода. Несколько листков саркитских кредиток. Они могут пригодиться.

Ему вспомнилось, что он ничего не ел с прошлого вечера, когда был у Пекаря. И тут его озарило: яхта сейчас на месте, а её владелец мертв. Это его яхта! Ангар № 26, порт 9. Хорошо…

А где этот порт 9? У него не было ни малейшего понятия.

Он оперся головой о холодный гладкий парапет вокруг фонтана. Что делать? Что делать?

Голос, раздавшийся над ним, заставил его вздрогнуть.

— Алло, — сказал голос, — вы нездоровы?

Теренс взглянул. Это был пожилой сквайр. Он курил длинную папиросу с ароматическими листьями внутри, а с его золотого браслета свисал крупный зеленый камень.

— Я только отдыхаю, — сказал резидент. — Решил пройтись и забыл о времени. Боюсь, что опаздываю на совещание.

Он неловко помахал рукой. Теренс довольно хорошо подражал саркитскому акценту — недаром общался с ними так долго, — но позаботился о том, чтобы не преувеличивать его. Преувеличение заметить легче, чем недостаток.

Не смотрит ли он на Теренса как-то странно? Резиденту пришло вдруг в голову, что, может быть, одежда сидит на нём плохо. Он быстро сказал:

— Погодите! Я, кажется, немного заблудился. Мне нужен порт 9. Посмотрим… — Он неопределённо оглядывался.

— Посмотрим. Это улица Реккет. Вам нужно только спуститься к улице Триффис и повернуть налево, а тогда идти до самого порта. — Он машинально показал направление.

Теренс улыбнулся.

— Вы правы. Мне нужно перестать мечтать и начать мыслить. Благодарю вас, сударь.

— Вы можете взять мой скутер.

— Вы очень любезны, но… — Теренс уже уходил, чуть-чуть поспешно, махая рукой. Сквайр глядел ему вслед.

Может быть, завтра, когда труп в пещере будет найден и начнутся розыски, сквайр вспомнит об этой встрече. Он может сказать: «В нём было что-то странное, если вы меня понимаете. Он говорил как-то странно и словно бы не знал, где находится. Я поклялся бы, что он не знает, где улица Триффис».

Но это будет завтра.

Он направился туда, куда сквайр указал ему. Дошёл до блестящей таблички «улица Триффис», почти тусклой на фоне оранжевого радужного здания. Свернул налево.

Порт 9 кишел молодежью в спортивных костюмах, с высокими остроконечными шляпами и вздувающимися на бедрах штанами. Теренс чувствовал себя заметным, но никто не обратил на него внимания. Воздух был полон разговоров, нашпигованных терминами, которых он не понимал.

Он нашёл ангар № 26, но выждал несколько минут, прежде чем приблизиться. Ему не хотелось, чтобы какой-нибудь сквайр торчал поблизости, чтобы у кого-нибудь была яхта в соседнем ангаре, чтобы кто-нибудь знал Алстэра Димона в лицо и удивился незнакомцу, занявшемуся Димоновым кораблем.

Наконец он вошёл в ангар, где матовым сиянием струились длинные тела яхт.

А дальше что?

За последние 12 часов он убил трёх человек. Он возвысился от флоринианского резидента до патрульного, от патрульного до сквайра. Он пришёл из Нижнего Города в Верхний, из Верхнего — в космопорт. Судя по всем признакам, он владел яхтой, кораблем, достаточно надёжным в пространстве, чтобы безопасно увезти его на любую обитаемую планету в этом секторе Галактики.

Было только одно «но».

Он не умеет водить яхту.

Он устал до смерти и вдобавок голоден. Он пришёл сюда, но не может двинуться дальше. Он был у края пространства, но перешагнуть через этот край не мог.

Сейчас патрульные, должно быть, решили, что в Нижнем Городе его нет. Они начнут обыскивать Верхний, как только до их тупых мозгов дойдёт мысль, что флоринианин может осмелиться. А когда они найдут тело, поиски примут новое направление. Патрульные начнут искать поддельного сквайра.

И найдут его. Он забрался в самый конец тупика и, прижавшись спиной к стене, может только ждать, пока далекие звуки погони будут становиться всё громче и громче, пока ищейки в конце концов не кинутся на него.

36 часов назад в руках у него была величайшая возможность всей его жизни. Теперь возможность исчезла, а вскоре за нею последует и жизнь.

Глава 10

КАПИТАН

— Госпожа моя, как я могу позволить вам беседовать с ними наедине?

— Разве они вооружены, капитан?

— Конечно, нет. Это неважно. Но нельзя же рассчитывать, что они поступят разумно.

— Тогда зачем вы всё время пугаете их? Вы окружили этих несчастных здоровенными космолетчиками с пистолетами, капитан. Я не забуду этого.

— Но что я скажу вашему отцу, госпожа, если он узнает, что я позволил вам находиться без охраны в присутствии двух отчаянных преступников?

— Отчаянных преступников! О Великий Космос! Двое жалких глупцов, которые попытались бежать со своей планеты и не нашли ничего лучшего, как спрятаться в корабле, идущем на Сарк!

И капитан сдался.

— Хорошо, госпожа, но я сам буду при этом присутствовать. Я — это не трое парней с пистолетами. Иначе… — Он, в свою очередь, придал своему голосу решительность: — Иначе я буду вынужден отказать вам в просьбе.

— Великолепно. Но если они не смогут говорить из-за вас, то я позабочусь, чтобы вы больше не были капитаном ни на одном корабле.

Валона быстро прикрыла рукой глаза Рику, когда Сэмия вошла в каюту.

— Он лишен разума, госпожа. Он не знает, что вы Высокородная Дама. Он мог бы взглянуть на вас.

— Ты с Флорины, девушка? — спросила Сэмия.

Валона покачала головой.

— Мы с Вотекса.

— Вам не нужно бояться. Неважно, если вы и с Флорины. Вас никто не обидит.

— Мы с Вотекса.

— Тогда почему ты закрыла ему глаза?

— Ему нельзя смотреть на Высокородную Даму.

— Даже если он с Вотекса? — засмеялась Сэмия.

Валона молчала.

— Только флоринианам нельзя смотреть на Высокородных Дам. Так что ты призналась, что вы с Флорины.

Валона вспыхнула.

— Он — нет!

— А ты?

— Я — да. Но он — нет. Не делайте ему ничего! Он вправду не флоринианин. Его только нашли однажды на Флорине. Я не знаю, откуда он, но он не флоринианин.

Сэмия удивлённо взглянула на неё.

— Хорошо, я поговорю с ним. Как тебя зовут, юноша?

— Рик. Кажется, Рик.

— Ты флоринианин?

— Нет. Я был на корабле. Я прибыл сюда откуда-то из других мест. — Рик не мог оторвать взгляда от Сэмии, он словно видел вместе с нею корабль. Маленький, очень уютный корабль. — На корабле я прибыл на Флорину, а раньше жил на планете.

— На какой планете?

Воспоминание с болью пробивалось по мысленным каналам, слишком тесным для него. И наконец Рик закричал, радуясь звуку, произнесенному его голосом:

— Земля! Я прибыл с Земли!

Рик повернулся к Валоне, схватил её за локоть, вцепился в рукав.

— Лона, скажи им, что я прибыл с Земли! Это так! Это так!

Глаза у Валоны расширились от тревоги.

— Мы нашли его однажды, госпожа, и у него вовсе не было разума. Он не мог ни одеваться, ни говорить, ни ходить. Не умел ничего. С тех пор он вспоминает, мало-помалу. — Она кинула испуганный взгляд на лицо капитана. — Он действительно мог прибыть с Земли?

— В этом есть что-то странное, — сказала Сэмия, по-женски настраиваясь на романтический лад. — Я уверена в этом… Почему он был так беспомощен, девушка, когда его нашли? Он был ранен?

— Доктор сказал, что Рик был психозондирован.

— Психозондирован! — Сэмия ощутила волну легкого отвращения. — Значит, он был психопатом? — Она встала и неуверенно поглядела на Рика.

Рик вскочил.

— Погодите!

— Прошу вас, госпожа. Думаю, вам всё стало ясно, — произнес капитан, открывая перед нею дверь. — Мои люди успокоят их.

— Госпожа! Госпожа! — вскричал Рик. — Я могу доказать это! Я с Земли!

Сэмия нерешительно остановилась.

— Послушаем, что он может сказать.

Рик весь горел. От усилия вспомнить губы у него растянулись в гримасу вроде улыбки.

— Я помню Землю. Она была радиоактивна. Я помню Запретные Зоны и голубое сияние на горизонте по ночам. Почва светилась, и ничто на ней не росло. Было лишь немного мест, где люди могли жить. Вот почему я был космоаналитиком. Вот почему я хотел оставаться в пространстве. Моя планета была мертвой планетой.

— Идёмте, капитан. Он попросту бредит, —сказала Сэмия.

Но на этот раз капитан Рэйсти остановился, приоткрыв рот.

— Радиоактивная планета? — пробормотал он. — Но где он узнал об этом?

— Каким образом планета может быть радиоактивной и необитаемой? — недоумевала Сэмия.

— Но такая планета есть. Это Земля.

— Это Земля! — произнес Рик гордо и уверенно. — Древнейшая планета в Галактике. Это планета, с которой произошло человечество.

— Так и есть! — тихо прошептал капитан. Внезапно решившись, он подошёл к Рику.

— Что ещё ты помнишь?

— Больше всего корабль, — сказал Рик, — и космический анализ.

— Значит, всё это правда? — недоумевала Сэмия. — Но как же могло случиться, что его психозондировали?

— Эй, ты, туземец, или инопланетный, или кто ты там ещё! — сказал капитан Рэйсти. — Как случилось, что тебя психозондировали?

Рик казался смущенным.

— Вы все говорите это. Даже Лона. Но я не знаю, что значит это слово… Я был на корабле… Там была опасность. Я уверен в этом. Большая опасность для Флорины, но подробностей я не помню.

— Опасность для планеты? — Сэмия бросила быстрый взгляд на капитана.

— Да. В течениях.

— В каких течениях? — спросил капитан.

— В космических.

Капитан развел руками, потом уронил их.

— Это безумие!

— Нет, нет! Пусть продолжает! — Губы у Сэмии приоткрылись, тёмные глаза блестели. — Что такое космические течения?

— Различные элементы, — неопределённо ответил Рик. Он объяснял это раньше. Ему не хотелось повторяться. Он продолжал быстро, почти бессвязно, высказывая мысли по мере того, как они приходили, подгоняемый ими: — Я послал сообщение местной базе на Сарке. Это я помню очень хорошо. На Флорину надвигалась опасность. Да. И даже больше чем на Флорину. На всю Галактику. Нужна была большая осторожность.

Почему-то, — продолжал он, задыхаясь, — моё сообщение было перехвачено каким-то служащим на Сарке. Это было ошибкой. Я не знаю, как это случилось… Я уверен, что послал сообщение местному Бюро на его собственной длине волны. Как вы думаете, можно ли перехватить субрадио? — Он даже не удивился тому, что слово «субрадио» вспомнилось ему так легко. — Во всяком случае, когда я высадился на Сарке, меня ожидали.

Снова пауза, на этот раз длинная и вдумчивая. Капитан не сделал ничего, чтобы прервать его.

— Кто тебя ждал? Кто? — не вытерпела Сэмия.

— Не… не знаю. Не могу вспомнить. Это было не в Бюро. Это было где-то на Сарке. Я помню, что говорил с ним. Он знал об опасности. Он говорил о ней. Я уверен, что говорил. Мы сидели за столом вместе. Я помню стол. Он сидел напротив меня. Это ясно, как космос. Мы разговаривали. Кажется, я не спешил давать подробности. Я уверен в этом. Я хотел говорить сначала в Бюро. А тогда он…

— Да? — поторопила его Сэмия.

— Он сделал что-то. Он… Нет, я больше ничего не помню. Ничего не вспомню!

Он прокричал эти слова, и наступило молчание, прерванное жужжанием коммуникатора на руке у капитана.

— Сообщение с Сарка для капитана. Крайне секретно. Личный приём.

Из коммуникатора поползла тонкая прозрачная фольга с красными строчками. Сэмия склонилась к руке капитана.

«Двое флориниан тайком, незаконно, пробрались на ваш корабль. Схватите их немедленно. Один из них будет называть себя космоаналитиком, не флоринианским туземцем. Не делайте по этому поводу ничего. Вы строго отвечаете за сохранность этих людей. Задержите их для передачи охране безопасности. Крайне секретно. Крайне спешно».

Глава 11

СЫЩИК

Четверо Великих сквайров глядели на сквайра Файфа каждый по-своему: Борт — гневно, Руне — с улыбкой, Балле — с досадой, Стин — испуганно.

Руне заговорил первым:

— Государственная измена? Не пытаетесь ли вы испугать нас фразой? Что это значит? Измена — кому? Борту? Мне самому? Кто изменяет и как? И ради всего Сарка, Файф, эти совещания нарушают нормальные часы моего сна!

— Результаты, — возразил Файф, — смогут помешать многим часам сна. Я не говорю об измене кому-нибудь из нас, Руне. Я говорю об измене Сарку.

— Сарку? — повторил Борт. — Но что это такое, если не мы сами?

— Назовите это мифом. Назовите чем-нибудь, во что верят простые саркиты.

— Я не понимаю, — простонал Стин. — Вы все, как всегда, стараетесь заговорить друг друга до смерти. Право! Я хотел бы покончить с этим.

— Я согласен со Стином, — сказал Балле.

Файф произнес:

— Я хочу объясниться немедленно. Вы слышали, вероятно, о недавних беспорядках на Флорине. Итак…

Неожиданное требование на книги по космическому анализу. Потом нападение на пожилого патрульного, умершего через два часа с проломленным черепом. Потом погоня, закончившаяся перед тайником транторианского агента. Потом убийство второго патрульного, причём убийца ускользнул в патрульном мундире, а транторианский агент был, в свою очередь, убит ещё через несколько часов.

Если вы хотите получить самый последний кусочек новостей, — закончил Файф, — можете добавить к этим видимым пустякам ещё кое-что. Несколько часов назад в городском парке на Флорине был найден труп, вернее, останки трупа.

У меня уже лежит доклад врачей, исследовавших строение скелета. Он не принадлежит ни патрульному, ни флоринианину. Это скелет саркита.

Стин вскричал: «Браво!» Балле широко раскрыл свои старые глаза; металлические зубы Руне, поблескивание которых придавало жизненность кубу сумрака, где он сидел, исчезли, когда он закрыл рот. Даже Борт казался пораженным.

— Я продолжаю, — сказал Файф. — Тот, кто убил саркита, хотел, чтобы золу приняли за остатки одежды этого саркита, снятой и сожженной до убийства, которое мы могли бы тогда принять за самоубийство или за результат частной вражды, без всякой связи с нашим другом-самозванцем. Убийца не знал, что анализ золы всегда даёт возможность отличить кырт саркитской одежды от целлюлита патрульного мундира.

Итак, где-то в Верхнем Городе скрывается живой резидент в одежде саркита. Наш флоринианин, пробыв патрульным достаточно долго и находя, что опасность слишком велика, решил стать сквайром. И он сделал это единственным способом, каким мог.

— Поймали его? — хрипло спросил Борт.

— Нет, не поймали.

— Почему? Клянусь Сарком, почему?

— Его поймают, — равнодушно произнес Файф. — Сейчас у нас есть заботы поважнее. Это последнее преступление — пустяки по сравнению с ними.

— Перейдите к делу! — немедленно потребовал Руне.

— Терпение! Прежде всего позвольте спросить вас, помните ли вы об исчезновении космоаналитика в прошлом году? Между этими событиями есть прямая связь. Ведь всё началось с того, что во Флоринианской библиотеке были затребованы книги по космическому анализу. Начну с описания трёх человек, замешанных в библиотечном инциденте, и прошу вас несколько минут не перебивать меня.

Во-первых, резидент. Он самый опасный из троих. На Сарке о нём были прекрасные отзывы, как о разумном и надёжном материале. К сожалению, он обратил свои способности против нас. Несомненно, он виновен во всех четырёх убийствах. Хороший рекорд для кого угодно.

Второе лицо — женщина. Она простая работница, непривлекательная и малограмотная. Но её родители были членами «Души Кырта», если вы помните этот смешной крестьянский заговор, без труда ликвидированный лет двадцать назад. Это приводит нас к третьему лицу, самому необычному.

Его историю нельзя проследить дальше чем за десять с половиной месяцев. Его нашли в поселке близ столицы Флорины в состоянии полного идиотизма. Он не мог ни ходить, ни говорить, ни даже есть самостоятельно.

Заметьте теперь, что он появился впервые через несколько недель после исчезновения космоаналитика. Заметьте, что за несколько месяцев он научился говорить и даже выполнять работу на кыртовой фабрике. Какой идиот мог бы научиться этому так быстро? Остаётся одно — психозондирование.

Его можно было произвести только на Сарке или в Верхнем Городе на Флорине. Для полноты картины были исследованы все врачебные кабинеты в Верхнем Городе. Потом один из наших агентов догадался проверить записи всех врачей, умерших с тех пор, как идиот появился. Я позабочусь о том, чтобы агента повысили за эту идею.

Мы нашли запись о нашем идиоте только в одном из таких кабинетов. Идиот был привезен для физического обследования месяцев шесть назад. Его привозила женщина, вторая в нашем трио. По-видимому, это было сделано тайно. Врач обследовал идиота и отметил явные признаки вмешательства психозонда.

И вот тут интересная деталь. Доктор был одним из тех, кто держит кабинеты и в Верхнем, и в Нижнем Городе. Этот идеалист считал, что туземцы достойны первоклассной медицинской помощи.

Будучи человеком педантичным, он заносил в картотеку обоих кабинетов — я подчеркиваю: обоих кабинетов — сведения о всех пациентах, не делая различий между флоринианами и саркитами. Так вот, агент сличил карточки в одном кабинете с их идентичными копиями в другом. И что же оказалось? Единственная карточка без копии — нашего идиота. Причём найдена она в кабинете Верхнего Города. А в Нижнем? В конце концов, этот человек был флоринианином, привезла его флоринианка, и обследование было проведено именно в Нижнем Городе — обо всём этом есть запись в карточке идиота. Итак: куда девалась другая карточка, копия первой?

На эту загадку может быть только один ответ. Она была уничтожена кем-то, кто не знал, что останется копия с неё. Но об этом после.

Вместе с записью о нашем идиоте есть отметка о включении её данных в ближайший периодический доклад доктора Отделу безопасности. Это было правильно. Всякий случай психозондирования касается либо преступника, либо извращенного человека. Но такое сообщение сделано не было. Меньше чем через неделю доктор погиб в уличной катастрофе. Не правда ли, отличный детективный сюжет?

Рассмотрим эту загадку с другой стороны. Забудем пока об идиоте и вспомним о космоаналитике. Первое, что мы слышали о нём, — это сообщение в Бюро Транспорта, что его корабль вскоре опустится на планету; кроме того, было получено сообщение, сделанное им раньше.

Космоаналитик так и не прибывает. Его не находят нигде в ближнем пространстве. Кроме того, исчезает посланное им сообщение, о котором говорило Бюро. МКБ заявляет, что мы намеренно скрываем это сообщение. Отдел безопасности считает, что сообщение выдумано в пропагандистских целях. Теперь мне думается, что и те и другие правы. Сообщение было послано, но оно не было получено правительством Сарка.

Представим себе, что некто (пока назовем его просто Икс) имеет доступ к записям Бюро Транспорта. Икс узнает о космоаналитике и его сообщении. Он устраивает так, чтобы послать секретную субрадиограмму на корабль космоаналитика, направляя его для посадки в маленький частный порт. Космоаналитик так и делает. Икс встречает его там. Какими бы несвязными, безумными, невероятными ни были его речи, Икс увидел в них превосходный материал для пропаганды. Он послал свои шантажирующие письма Великим сквайрам — нам. Его поведение и планы были, вероятно, именно такими, какие я тогда приписывал Трантору. Если мы не договоримся с ним, он намеревался разрушить производство на Флорине слухами о гибели и вынудить нас сдаться.

Икс мог убить космоаналитика, но я думаю, что он был ему нужен как источник дальнейшей информации (в конце концов, он сам ничего не знал о космическом анализе и не мог основывать свой шантаж на чистом блефе) или, возможно, как выкуп в случае окончательного поражения. Так или иначе, он прибег к психозондированию. После этого у него в руках был не космоаналитик, а идиот, не причиняющий ему пока никаких затруднений. А через некоторое время его разум восстановился бы.

Что дальше? Нужно было сделать так, чтобы целый год никто не нашёл космоаналитика, никто из значительных лиц вообще не видел его. Поэтому он поступил гениально просто. Он перевез свою жертву на Флорину, и космоаналитик стал полоумным туземцем, работающим на фабрике кырта.

Я полагаю, что в течение этого года Икс или его доверенный навещал те места, куда он «пересадил» космоаналитика, чтобы убедиться в его здоровье и безопасности. При одном из таких посещений он каким-то образом узнал, что психозондированного идиота возили к врачу, который наверняка доложил о нём наверх. Поэтому врача немедленно убрали, а его запись исчезла, по крайней мере из кабинета в Нижнем Городе. Это был первый просчёт Икса. Он никогда не думал, что где-то может оказаться копия.

И тут он сделал второй просчёт. Идиот начал слишком быстро приходить в себя, а у местного резидента оказалось достаточно мозгов, чтобы увидеть, что это больше, чем простой бред. Быть может, девушка, возившая идиота к врачу, рассказала резиденту о психозондировании. Это догадка.

Вот вам вся история.

Файф сцепил свои сильные руки и ждал реакции слушателей.

— Насколько я вижу, — медленно произнес Балле, — вы сочинили историю, столь же невозможную, как и в прошлом году. Это на девять десятых догадки.

— Чепуха! — отрезал Борт.

— А кто это Икс? — спросил Стин. — Пока вы не узнаете, кто такой Икс, во всём этом нет смысла. — И он деликатно зевнул, прикрывая зубы согнутым пальцем.

— По крайней мере одному из вас ясно, в чём дело! — рявкнул Файф. — Центр истории — в личности Икса. Рассмотрим черты, которыми Икс должен обладать, если мой анализ правилен. Прежде всего Икс — это человек, связанный с Разведкой. Он — человек, могущий приказать провести мощную кампанию шантажа. Он — человек, могущий без всяких помех доставить космоаналитика с Сарка на Флорину. Он — человек, могущий подстроить смерть врача. Он наверняка не первый встречный. Значит, он должен быть Великим сквайром. Разве не так?

Борт вскочил. Стин засмеялся высоким, истерическим смехом. Глаза Руне, полуутонувшие в мягких складках жира, горячечно заблестели. Балле медленно покачал головой.

— Во имя Космоса, кого вы обвиняете, Файф? — взвизгнул Борт.

— Пока никого, — Файф остался невозмутимым. — Никого в частности. Давайте посмотрим. Нас пятеро. Никто в Сарке не мог бы сделать того, что сделал Икс. Только мы пятеро.

Это нужно считать доказанным. Но кто из пятерых? Прежде всего это не я.

— Мы можем поверить вам на слово, не так ли? — фыркнул Руне.

— Вам не нужно верить мне на слово, — возразил Файф. — Лишь у меня одного для этого нет мотивов. Икс хочет получить контроль над кыртовой промышленностью. У меня этот контроль есть. Я законно владею третью флоринианских земель. Мои фабрики, заводы и флот так сильны, что могли бы вытеснить всех и каждого из вас из промышленности, если бы я захотел. Мне не нужно прибегать к сложному шантажу. У остальных есть любые мотивы. Руне владеет самым маленьким из материков и самой малой долей вкладов. Я знаю: это ему не нравится. Балле происходит из древнейшего рода. Было время, когда его род правил Сарком. Он, вероятно, не забыл об этом. Борту не нравится то, что на совете он всегда остаётся в меньшинстве и не может поэтому вести на своих территориях политику хлыста и пистолета, какую ему хотелось бы. У Стина вкусы расточительные, а финансы в плохом состоянии. Необходимость добывать средства — жестокая необходимость. Ну, вот вам. Все возможные мотивы. Зависть. Жажда власти. Алчность. Вопросы престижа. Так кто же из вас?

В старых глазах Балле неожиданно сверкнула злоба.

— Вы подозреваете нас? А кого именно?

— Это неважно. Икса испугало наше первое совещание, на котором я говорил о необходимости единых действий. Икс был на нём. Икс был и остаётся одним из нас. Он знал, что единство действий означает для него поражение.

Мы должны быть едины, и для этого есть только один безопасный путь, учитывая, что Икс — один из нас. С автономией материков нужно покончить. Это роскошь, которую мы не можем себе позволить, ибо козни Икса окончатся только с экономическим поражением нас остальных или с вмешательством Трантора. Я сам — единственный, кому я могу доверять, и отныне я становлюсь во главе объединенного Сарка. Идёте ли вы со мной?

Они вскочили со своих мест, крича и размахивая кулаками. Увы, физически они ничего не могли сделать. Файф улыбнулся. Каждый из них — на другом материке. Он может сидеть у себя за столом и смотреть, как они истекают пеной.

— У вас нет выбора. За год, прошедший после нашего первого совещания, я подготовил всё. Пока вы спокойно присутствовали на совещании и слушали меня, преданные мне офицеры завладели флотом.

— Измена! — вскричали они.

— Измена автономии материков, — возразил Файф. — Верность Сарку. Через двадцать четыре часа я узнаю, кто такой Икс. Космоаналитик, о котором мы всё время говорили, находится в моих руках. — Файф хихикнул. — Вы удивляетесь, кто из вас может оказаться Иксом?

Один из вас знает это наверное, будьте спокойны. И помните, господа: вы почти беспомощны. Военные корабли — мои. До свидания.

Его жест был прощальным жестом.

Один за другим они исчезли, как звёзды в глубине пространства исчезают с экрана, когда их заслоняет проплывающая мимо невидимая глыба разбитого звездолёта.

Глава 12

ЯХТСМЕН

Генро шёл медленно, с полупогасшей папиросой, свисающей из угла рта. Он останавливался у каждого занятого ангара, зорко вглядываясь внутрь.

К ангару № 26 он выказал повышенный интерес. Заглянул через низкую балюстраду и произнес:

— Сквайр?

У сквайра, появившегося изнутри, вид был непрезентабельный. Прежде всего, сквайр был в спортивном костюме. Во-вторых, он давно не брился, а довольно неприятная с виду ермолка была надвинута безобразно, словно он стремился закрыть пол-лица. Наконец, в поведении этого сквайра была какая-то подозрительная осторожность, отнюдь не свойственная сквайрам.

— Я Маркие Генро. Это ваша яхта, сударь?

— Да, моя. — Слова звучали медленно и напряженно.

— Вы не возражаете, если я войду?

Сквайр поколебался и отступил. Генро вошёл.

— Какой у вас двигатель, сударь?

— Почему вы спрашиваете?

— Откровенно говоря, я хочу купить новый корабль.

— То есть вы интересуетесь этим?

— Не знаю. Что-то в этом роде, возможно, если цена будет подходящая. Но, во всяком случае, вы не возражаете, если я посмотрю управление и двигатели?

Сквайр стоял молча.

— Ну как вам угодно. — Генро повернулся уходить.

— В конце концов, я могу продать, — сказал сквайр. — Можете подняться на борт, если хотите.

— Спасибо. Покажете дорогу?

Сквайр снова порылся в карманах и достал связку ключей.

— После вас, сударь.

Генро взял ключи, перебрал их, ища условные значки корабля. Собеседник не делал никаких попыток помочь ему.

— Кажется, этот, — сказал он наконец.

Медленно, беззвучно шлюз открылся, и Генро вошёл в темноту…

У Мирлина Теренса не было выбора. Три долгих отчаянных часа он оставался близ Димонова корабля, ожидая, не будучи способным ни к чему другому. А теперь этот человек пришёл и осматривает корабль. Иметь с ним дело — вообще безумие. Вот-вот ему станет ясно, что он, Мирлин Теренс, — самозванец.

И всё же неплохо, что на этой посудине нашлась пища. Пока настойчивый покупатель бродит по кораблю, Теренс принялся за консервированное мясо и фрукты. С жадностью напился. Через коридор от кухни был душ. Он заперся и вымылся. Было приятно снять тесную ермолку хотя бы на время. В неглубоком шкафу он нашёл смену одежды.

Наконец Генро вернулся.

— Скажите, вы не будете против, если попробую вести этот корабль?

— Не возражаю. Вы справитесь с этой моделью? — спросил Теренс с превосходно разыгранной беспечностью.

— Думаю, что да, — ответил тот с легкой улыбкой. — Я умею обращаться с любой из нынешних моделей. Во всяком случае, я беру на себя смелость запросить у контрольной башни о свободном взлетном колодце. Вот мои права яхтсмена, если вы хотите взглянуть на них перед стартом…

Скоро они уже были в пространстве. Сначала звёзды на экране двигались туда и сюда, пока длинные, тонкие пальцы яхтсмена играли на кнопках управления. Наконец поверхность экрана заполнилась толстым оранжевым сегментом планеты.

— Неплохо, — сказал Генро. — Вы держите корабль в хорошем состоянии, Димон. Он невелик, но у него есть свои достоинства.

— Я думаю, вы захотите испробовать его на скорость и манёвренность, — сказал осторожно Теренс. — Я не возражаю.

— Очень хорошо. Куда бы нам направиться, по-вашему? Что, если… — Он поколебался, потом закончил: — Ну да, почему бы и не на Сарк?

Дыхание у Теренса слегка участилось. Он ожидал этого. Он был готов поверить, что живёт в мире волшебства.

— Почему бы и нет, Генро? — сказал он порывисто.

— Значит, на Сарк.

С нарастающей скоростью диск Флорины соскользнул с экрана…

Теренс просыпался медленно, с туманом в глазах. Несколько долгих минут у него не было ни малейшего представления об окружающем.

— Я, кажется, уснул, — позевывая, сказал он.

— Кажется, да. Вот Сарк. — Генро кивнул на большой белый полумесяц на экране.

— Когда мы опустимся?

— Примерно через час.

И вдруг Теренс заметил, что серый металлический предмет в руке у Генро — изящное дуло иглоружья.

— Что, в чём дело? — начал было Теренс, вставая.

— Садитесь, — сдержанно произнес Генро. В другой руке у него была ермолка.

Теренс поднял руку к голове, и его пальцы вцепились в светлые волосы.

— Да, — отчеканил Генро. — Это очевидно. Вы туземец.

Теренс молча смотрел перед собой.

— Я знал, что вы туземец, ещё раньше, чем взошёл на корабль бедного Димона. Вашей основной ошибкой, резидент, была мысль, будто вы можете бесконечно хитрить с организованной полицейской силой. Что можно чувствовать, резидент, хладнокровно убив человека, например Димона?

— Я не выбирал его, — прохрипел Теренс. Он задыхался. И пробормотал сквозь красный туман гнева и разочарования: — Вы, саркиты, убили миллионы флориниан. Женщин. Детей. Вы разбогатели на этом. Эта яхта…

— Димон не виноват, что родился господином, а не слугой, — сказал Генро. — Будь вы саркитом, что бы вы сделали? Отказались от имущества, если бы оно у вас было, и пошли работать на кыртовые поля?

— Ну так стреляйте! — закричал Теренс. — Чего ждете?

— Спешить незачем. У меня много времени, чтобы окончить рассказ. У нас не было уверенности относительно личностей убитого и убийцы, но я кое о чём догадывался. Необходимо было убедить Безопасность, что я один смогу доставить вас на Сарк. Без шума и затруднений. Вы должны согласиться, что именно это я и сделал. Признаться, сначала я сомневался: действительно ли вы тот, кого мы ищем. Вы, находясь на территории порта, были одеты в обычный костюм. Этот невероятно дурной вкус. «Никто, — подумал я, — не станет притворяться яхтсменом, не нося соответствующего костюма».

Я подумал, что вас нарочно выставили как приманку, что вы стараетесь быть арестованным, в то время как преступник ускользает в другом направлении.

Я колебался и испытывал вас другими способами. Я возился с ключами от корабля не там, где нужно. Нет такого корабля, который открывался бы с правой стороны воздушного шлюза. Все они всегда и неизменно открываются с левого. Вы не высказали удивления при моей ошибке. Ника-кого!

Потом я спросил вас, может ли ваш корабль проделать путь от Флорины до Сарка меньше чем за шесть часов. Вы сказали, что да. Это поразительно! Рекордное время для такого полёта — свыше девяти часов.

Я решил, что вы вовсе не приманка. Ваше неведение было чересчур велико… Кстати, вы знаете, почему я рассказываю вам всё это? — неожиданно мягко докончил Генро.

Теренс молчал.

— Во-первых, — сказал Генро, — мне нравится видеть, как вы страдаете. Я не люблю убийц, и особенно не люблю, когда туземцы убивают саркитов. Мне было приказано доставить вас живым, но в моих инструкциях ничего не сказано о том, чтобы сделать перелет приятным для вас. Во-вторых, вам необходимо ознакомиться с ситуацией сейчас, поскольку позже, когда мы опустимся на Сарк, следующие шаги вы должны будете сделать сами.

Теренс взглянул на него.

— Не понимаю.

— Безопасность знает, что вы прибываете. Флоринианский отдел сообщил им об этом, как только мы вышли из атмосферы планеты.

— Не понимаю, — безнадёжно сказал Теренс.

— Я сказал: вас ждут на Сарке. Но я подразумевал не Отдел безопасности. Я подразумевал Трантор…

Глава 13

РЕНЕГАТ

За кофе Эбл рассказал Джунцу о случившемся за последние 36 часов.

Джунц был поражен. Он поставил свою наполовину выпитую чашку и сказал:

— Допустим, что из всех кораблей они смогли спрятаться именно в этом. Но ведь их могут и не обнаружить. Если вы пошлете людей навстречу этому кораблю при посадке…

— Ба! Вы и сами знаете: на любом из нынешних кораблей нельзя не обнаружить лишнего теплоизлучающего тела.

— Этого могли просто не заметить. Приборы, разумеется, непогрешимы, но люди — нет.

— Напрасно вы так думаете. Послушайте, в то самое время, когда корабль с космоаналитиком на борту приближается к Сарку, я получил достоверные сведения о том, что сквайр Файф сообщается с прочими Великими сквайрами. Эти межконтинентальные совещания бывают редко, как звёзды в Галактике. Совпадение? Странное совпадение!

— Как вы узнали всё это?

— Что «все»?

— Все. Как и когда космоаналитик спрятался. Как и каким образом резидент ускользнул от поимки. Или вы собираетесь хитрить со мной?

— Дорогой мой доктор Джунц!

— Вы признали, что ваши люди следили за космоаналитиком независимо от меня. Вы позаботились безопасно устранить меня с дороги, не предоставляя ничего случаю.

— Всю эту ночь, доктор, я держал постоянную связь с некоторыми из своих агентов…

— Чтобы узнать всё это, вам нужно было бы иметь разведчиков в самом правительстве Сарка.

— Ну, разумеется… Один такой человек, мой лучший агент, работает в Отделе безопасности на Сарке. Кстати, сейчас он везёт мне резидента.

— Вы говорили, резидент схвачен.

— Отделом безопасности. Но мой агент — он ещё и агент Безопасности.

— Что вы планируете теперь?

— Почти не знаю сам. Прежде всего мы должны получить своего резидента. Я уверен только в том, что он опустится в порту. А потом? Ведь сквайры тоже будут ждать резидента.

Строго говоря, инопланетные посольства по всей Галактике имели право экстерриториальности. Практически это означало, что действительно независимым на территории своих посольств был только Трантор.

Территория транторианского посольства занимала почти квадратную милю, и эту площадь контролировали патрули в форме и со значками Трантора. Ни один саркит не мог войти иначе как по приглашению, а вооруженный саркит — ни в коем случае. Все отчетливо сознавали, что за патрулями стояла карающая сила миллиона организованных планет. Посольство оставалось неприкосновенным.

Оно даже сообщалось с Трантором, минуя саркитские порты прибытия и отправления. Из трюмов транторианского корабля-матки, парящего как раз за пределами стомильной высоты, означающей границу между «планетным пространством» и «свободным пространством», могли выскальзывать маленькие гирокорабли, снабженные направляющими лопастями для полёта в атмосфере, и опускаться на площадку территории посольства.

Гирокорабль, появившийся сейчас над посольством, не шёл по расписанию и не был транторианским. По сигналу тревоги в воздух ринулись маленькие истребители посольства.

Подняла к небу свой сморщенный ствол иглопушка. Задвигались, поднимаясь, энергетические экраны.

— Требую убежища! Меня собьют через две минуты, если вы не позволите мне опуститься.

— Кто вы такой?

— Мне нужно говорить с послом! — Коротковолновый приёмник закашлялся, и полуистлевший голос закричал: — Есть тут кто-нибудь? Я спускаюсь, вот и всё! Я не могу ждать ни секунды, говорю вам!

Гирокорабль опустился вертикально, быстрее, чем должен был бы, поскольку руки, державшие управление, были скованы ужасом. Эскадрилья саркитских кораблей, появившаяся над ним минут через десять, держала грозную стражу два часа, потом исчезла.

Они сидели за обедом: Эбл, Джунц и новоприбывший, сквайр Стин. Эбл вёл себя как непринужденный хозяин, воздерживаясь от расспросов, зачем Великому сквайру понадобилось убежище. За вином сквайр наконец заговорил.

— Вам интересно, почему я покинул материк?

— Я не могу догадаться, — согласился Эбл, — зачем сквайру Стину пришлось убегать от саркитских кораблей.

— Сегодня было межконтинентальное совещание.

— В самом деле? — удивился Эбл.

Он выслушал рассказ о совещании, не дрогнув и бровью.

— И он дал нам двадцать четыре часа, — возмущенно сказал Стин. — Теперь уже осталось шестнадцать. Право!

— А вы Икс! — вскричал Джунц, беспокойство которого нарастало во время рассказа. — Вы Икс! Вы прилетели сюда потому, что он поймал вас. Ну что ж, это замечательно! Эбл, вот вам доказательство относительно космоаналитика. Мы можем заставить их выдать нам нашего человека.

— Ну, право! Право! Вы с ума сошли! Перестаньте! Дайте мне сказать, говорю вам… Ваша светлость, я не могу вспомнить имя этого человека.

— Это доктор Селим Джунц, сквайр.

— Послушайте, доктор Джунц. Я никогда в жизни не видел этого идиота, космоаналитика или как там его… Я никогда не слышал такой чепухи. Я не Икс. Право! Я буду вам благодарен, если вы перестанете называть меня этой дурацкой буквой. Подумать только, вы поверили смешной мелодраме Файфа! Он считает нас дураками и идиотами. Право! Он сочинил всю эту гадкую ерунду про идиотов и космоаналитиков. Я не удивлюсь, если туземец, якобы убивающий патрульных дюжинами, окажется попросту одним из агентов Файфа в рыжем парике. Так вот, никакого Икса вообще нет, но если Файфа не остановить, то он завтра же заполнит всё субрадио известиями о заговорах, требованиями чрезвычайного положения и, наконец, объявит себя Вождем. У нас на Сарке Вождей не было уже пятьсот лет, но Файфа это не остановит. Он просто перечеркнет конституцию… Как только совещание окончилось, я велел проверить свой личный порт, и, знаете ли, он был захвачен его людьми. Это явное нарушение автономии материков. Это было сделано так подло. Право! Но хоть он и гадкий человек, он не очень умен. Он думал, что некоторые из нас попытаются бежать, и велел стеречь космопорты, но… — тут Стин улыбнулся по-лисьему и чуть слышно хихикнул, — ему не пришло в голову стеречь гиропорты. Вероятно, он думал, что на всей планете нет безопасного места для нас. Он забыл о транторианском посольстве. И вот я здесь.

— Вы оставили семью, — осторожно начал Эбл. — Подумали ли вы, что у Файфа всё-таки может быть оружие против вас?

— Конечно, я не мог запихнуть всех моих любимых в свой гироплан. — Стин слегка покраснел. — Файф не посмеет тронуть их! Кроме того, я завтра вернусь на мой материк.

— Как? — спросил Эбл.

Сквайр в замешательстве взглянул на него, тонкие губы его приоткрылись.

— Я предлагаю союз, ваша светлость. Вы не можете притвориться, будто Трантор не интересуется Сарком. Вы наверняка скажете Файфу, что всякая попытка изменить конституцию Сарка повлечёт за собой вмешательство Трантора.

Эбл сложил вместе свои узловатые пальца и смотрел на них.

— Я не могу поверить, сквайр Стин, что вы действительно хотите объединить свои силы с Трантором.

По слабому, улыбающемуся лицу Стина прошла мгновенная тень пылкой ненависти.

— Лучше Трантор, чем Файф! — воскликнул он.

— Мне не хочется угрожать силой. Не можем ли мы подождать некоторого развития событий?

— Нет-нет! — вскричал Стин. — Ни одного дня. Право! Если вы не решитесь сейчас, немедленно, то потом будет поздно. Как только срок пройдёт, он увидит, что зашёл слишком далеко, чтобы отступить с достоинством. Если вы поможете мне сейчас, остальные Великие сквайры присоединятся ко мне. Если вы промедлите хотя бы день, Файфова машина пропаганды заработает. Я буду заклеймен как перебежчик.

— А если мы попросим у него разрешения поговорить с космоаналитиком?

— Какая от этого польза? Он будет вести двойную игру. Он скажет нам, что флоринианский идиот — это космоаналитик, но вам он скажет, что космоаналитик — это флоринианский идиот. Вы не знаете этого человека. Он ужасен!

Эбл раздумывал. Он напевал про себя, тихонько отбивая пальцем такт. Потом произнес:

— Резидент в наших руках, знаете ли.

— Какой резидент?

— Тот, который убил патрульных и саркита.

— О? Ну, право! Вы думаете, Файфу это будет интересно, когда он готовится захватить весь Сарк?

— Думаю, что да. Видите ли, дело не в том, что резидент в наших руках. Дело в обстоятельствах его захвата. Я думаю, сквайр, что Файф выслушает меня, и выслушает весьма смиренно.

Впервые за всё время своего знакомства с Эблом Джунц ощутил, что холодность в голосе у старика уменьшилась и её заменяет удовлетворение, почти торжество.

Глава 14

ПЛЕННИК

В конце концов Высокородная Сэмия Файфская была вынуждена перейти от выражения своих желаний к заявлению своих прав, как самая обыкновенная саркитка.

— Я полагаю, что имею право встречать любой прибывающий корабль, какой захочу, — капризно сказала она.

Начальник порта высказался вполне определённо:

— Госпожа моя, мы совсем не хотим ущемлять вас. Дело в том, что мы получили от сквайра, вашего отца, специальные распоряжения: помешать вам встретить этот корабль.

— Может быть, вы хотите приказать мне покинуть порт, да?

— Нет, госпожа. Нам не было приказано удалить вас из порта. Если угодно, вы можете оставаться. Но при всем уважении к вам мы должны задержать вас, если вы захотитеподойти к колодцам поближе.

Он ушёл, а Сэмия сидела в бесполезной роскоши своей машины, остановившейся неподалеку от самого внешнего входа порта.

Со стороны отца это было просто нечестно. Они всегда обращались с нею как с ребенком. Вот и сегодня…

…Едва Сэмия рассказала отцу о психозондированном космоаналитике и об опасности, надвигающейся на Флорину, как Файф, даже не дав дочери договорить, резко спросил:

— Откуда ты знаешь, что он космоаналитик, Миа?

— Он так говорит.

— А подробности об этой опасности?

— Он не знает. Он был психозондирован. Разве ты не видишь, что это самое лучшее доказательство? Он знал слишком много. Кому-то было нужно скрыть это. — её голос инстинктивно понизился и зазвучал конфиденциально: — Видишь ли, если бы его теории были неверны, его не нужно было бы психозондировать.

— Почему же его не убили, в таком случае?

— Если ты прикажешь Отделу безопасности, чтобы мне позволили говорить с ним, то я узнаю это. Он мне верит. Я знаю, что верит. Я узнаю от него больше, чем может Отдел безопасности. Пожалуйста, прикажи допустить меня к нему, папа. Это очень важно.

Файф нежно сдавил её сжатые кулачки и улыбнулся.

— Не время, Миа. Не время. Скоро в наших руках будет третий человек. Тогда — может быть.

— Третий? Туземец-убийца?

— Вот именно. Корабль, на котором его везут, опустится примерно через час.

— И до тех пор ты не сделаешь ничего с космоаналитиком и с туземкой?

— Ничего.

— Хорошо! Я встречу корабль.

— Очень важно, чтобы о прибытии этого человека никто не знал. Ты будешь в порту слишком заметна.

— Ну и что?

— Я не могу объяснить тебе государственную политику, Миа.

— Политику, фи! — Она наклонилась к нему, клюнула его в середину лба быстрым поцелуем и исчезла.

А теперь она сидела беспомощно в своей машине на территории порта, пока высоко в небесах росла какая-то точка, чёрная на фоне яркого послеполуденного неба.

Сэмия нажала кнопку, открыла боковой шкафчик и достала оттуда бинокль. Она поднесла его к глазам, и точка превратилась в крошечный кораблик с явно видимым красноватым сиянием кормовых дюз.

Сарк заполнял весь экран.

— Космопорт не будет строго охраняться, — сказал Генро, не отрываясь от управления. — Это тоже моё предложение. Я сказал, что всякий необычный приём корабля может внушить Трантору какие-нибудь подозрения. Я сказал, что успех зависит от того, насколько Трантор не догадается об истинном положении вещей, пока не станет слишком поздно.

— Сарк, Трантор, — угрюмо произнес Теренс, — какая разница…

— Для вас большая. Я воспользуюсь колодцем, ближайшим к восточным воротам. Вы выйдете через аварийный шлюз на корме, как только я сяду. Идите к воротам быстро, но не слишком. Предоставляю вам свободу действий, если встретите препятствие. Судя по вашей истории, в этом на вас можно положиться. За воротами будет ждать машина, которая повезёт вас в посольство. Вот и все…

Улыбка Генро была холодной и невеселой.

— Когда увидят, что вы бежали, меня могут в худшем случае расстрелять как изменника. Если же меня найдут совершенно беспомощным и физически неспособным задержать вас, то просто уволят, как дурака. Последнее, кажется, предпочтительнее, так что я попрошу вас, перед тем как уйти, применить ко мне нейрохлыст.

Они садились. Уже можно было различить что-то вроде радуги саркитского города.

— Надеюсь, — сказал Генро, — вы не собираетесь делать что-нибудь сами. Сарк не место для этого. Либо Трантор, либо сквайры. Помните. Если Трантор не получит вас через час, то сквайры поймают вас ещё до конца дня. И тогда… Впрочем, вы и сами знаете, что они сделают с вами…

Порт стойко держался на экране, но Генро больше не смотрел на него. Он переключал приборы, направляя пульсолуч книзу.

Корабль медленно поворачивался в воздухе на высоте мили и опускался хвостом вниз.

В сотне ярдов над колодцем двигатели запели высоким тоном. Теренс ощущал их вибрацию, сидя на гидравлических пружинах. Голова у него закружилась.

— Берите хлыст. Быстро. Каждая секунда на счету. Аварийный шлюз закроется за вами. Встречающим понадобится пять минут, чтобы удивиться, почему я не открываю главный шлюз, ещё пять — чтобы прорваться сюда, ещё пять, чтобы найти вас. В вашем распоряжении пятнадцать минут: выйти из порта и сесть в машину…

Теренс ощутил холодок саркитской осени. Он провёл годы в этом суровом климате, но почти забыл о нём в мягком вечном лете на Флорине. И вдруг прошлое нахлынуло на него так, словно он никогда не покидал планеты сквайров.

Но теперь Теренс был беглецом и на нём горело клеймо величайшего преступления — убийства сквайра.

Видел ли кто-нибудь, как он выходил из корабля?

Он слегка притронулся к шляпе. Она ещё была надвинута на уши, и маленький медальон, украшавший его теперь, был гладким на ощупь. Генро сказал, что это нужно для его опознания. Люди с Трантора будут искать именно этот медальон, сверкающий на солнце.

Он мог бы снять его, уйти самостоятельно, найти путь на какой-нибудь другой корабль, как-нибудь. Он мог бы покинуть Сарк, как-нибудь. Мог бы бежать, как-нибудь.

Слишком много «как-нибудь»! В глубине сердца он знал, что дошёл до конца. Как и говорил Генро: либо Трантор, либо Сарк. Он боялся Трантора или ненавидел его, но знал, что выбора нет: ни в коем случае он не может выбрать Сарк.

— Вы! Эй, вы! — Молодая женщина выглядывала из окна сверхроскошной машины. — Подите сюда.

Теренс подошёл.

— Вы прибыли на корабле, который только что опустился, да?

Он молчал.

— Ну что же вы?

— Да. Да, — выдавил из себя Теренс.

— Тогда садитесь.

Она открыла дверцу перед ним. Внутри машина была ещё роскошнее.

— Вы из команды?

«Испытывают», — подумал Теренс. И спокойно сказал:

— Вы знаете, кто я. — На мгновение он поднял пальцы к медальону.

Машина попятилась и повернула.

У ворот, где стояла охрана, Теренс вжался в мягкую, крытую кыртом спинку. Но для тревоги не было никаких причин. Его благодетельница повелительно произнесла:

— Этот человек со мной. Я Сэмия Файф.

Усталому Теренсу понадобились секунды, чтобы услышать и понять это. Когда он напряженно подался вперёд, машина уже мчалась по экспресс-полосе, делая сотню миль в час.

Их видел рабочий на территории порта. Он увидел их и коротко пробормотал что-то в лацкан своей куртки. И через несколько минут за пределами порта один агент Трантора сказал в машине досадливо другому:

— Человек с медальоном только что покинул порт в роскошной машине. Это машина Высокородной Сэмии! Значит, мы его прохлопали. Великий Космос, что делать?

— Следовать за ними.

— Но Высокородная Сэмия…

— Она для меня ничто. Она должна быть ничем и для тебя. Иначе что ты здесь делаешь?

— Откуда мы знаем, что убийца сквайра с нею? Может быть, это притворство, чтобы заставить нас покинуть пост.

— Я знаю, что Файф не послал бы свою дочь, чтобы устранить нас. В конце концов достаточно отряда патрульных.

— Может быть, это вовсе не Сэмия…

— Всё равно. Быстрее! ещё быстрее!..

— Я хочу поговорить с вами, — сказала девушка.

— Я готов поговорить.

— Вы были на корабле, привезшем туземца с Флорины? Того, которого ловят за убийства?

— Я сказал, что да.

— Очень хорошо. Так вот, я привезла вас сюда для того, чтобы нам никто не помешал. Допрашивали ли туземца по пути на Сарк?

«Такая наивность, — подумал Теренс, — не может быть поддельной». Сэмия действительно не знает, кто он такой. Он сказал осторожно:

— Да.

— Вы присутствовали на допросе?

— Да.

— Хорошо. Я так и думала. Кстати, почему вы ушли с корабля?

— Я должен был доставить специальный отчет…

Он заколебался. Она быстро ухватилась за его слова.

— Моему отцу? Не беспокойтесь об этом. Я полностью оправдаю вас. Скажу, что вы приехали со мной по моему приказанию.

— Хорошо, госпожа моя.

Слова «госпожа моя» глубоко поразили его самого. Она была Высокородной, самой высокой в стране, а он флоринианин. Но человек, убивающий патрульных, легко может научиться убивать сквайров, а убийца сквайров может взглянуть Высокородной в лицо.

Он взглянул на неё твёрдо и испытующе.

Она была чрезвычайно красива.

И он понял вдруг, что убийство сквайра в конце концов не было тягчайшим из преступлений.

Он даже не сознавал, что двигается. Но её фигурка очутилась в его объятиях, и она напряглась и на мгновение вскрикнула, и тогда он заглушил её крик поцелуем…

Её руки покоились у него на плечах, когда в спину подуло холодным ветром и дверца машины открылась.

Сэмия молча смотрела, приоткрыв рот, как взбешенный саркит вытаскивает Теренса из машины.

— И она позволила ему, — бормотал он. — Позволила ему…

Сэмия беспомощно отодвинулась в сторону, насколько могла, а потом закрыла лицо обеими руками, прижав пальцы так, что кожа под ними побелела.

— Что мы с нею сделаем?

— Ничего.

— Она видела нас. Она бросит за нами всю планету, раньше, чем мы проедем хоть милю.

— Ты хочешь убить Высокородную Даму?

— Нет. Но мы можем испортить ей машину. К тому времени, как она доберётся до радиотелефона, мы будем в безопасности.

— Не нужно. — Агент наклонился в машину. — Госпожа моя, у меня мало времени. Вы слышите меня?

Она не шевельнулась.

— Вам лучше выслушать меня. Сожалею, что помешал вам в нежную минутку, но, к счастью, эту минутку я использовал. Я действовал быстро и успел запечатлеть эту сцену с помощью стереоскопического фотоаппарата. Вы меня поняли? — Он повернулся к спутнику. — Она ничего не скажет обо всём этом. Ни словечка. Идите за мной, резидент.

Теренс последовал за ним. Он не мог обернуться на белое, осунувшееся личико в машине.

Что бы теперь с ним ни случилось, он совершил чудо. Он целовал самую гордую даму на Сарке, ощущал беглое прикосновение её нежных, ароматных уст.

Глава 15

ОБВИНЯЕМЫЙ

В своей частной жизни Эбл предпочитал обходиться без дипломатических двусмысленностей. Соединившись личным лучом с Файфом, он мог быть просто пожилым человеком, любезно беседующим за стаканом вина.

— Трудно было добиться вас, Файф.

Файф улыбнулся. Он выглядел спокойно и беззаботно.

— Я был занят, Эбл.

— Да. Я кое-что слышал об этом.

— От Стина?

— Отчасти. Стин пробыл у нас часов семь.

— Знаю. Моя ошибка. Вы намерены выдать его нам?

— Боюсь, что нет.

— Он преступник.

Эбл коротко засмеялся и передвинул свой кубок, следя за медленно поднимающимися пузырьками.

— Я думал, мы можем назвать его политическим эмигрантом. Космический закон защищает его на территории Трантора.

— Ваше правительство поддерживает вас?

— Думаю, что да, Файф. Я пробыл на иностранной службе около четырёх десятилетий и знаю, что Трантор поддержит, а что нет.

— Мне кажется, у вас есть какое-то предложение…

— Есть. У вас находится наш человек.

— Какой ваш человек?

— Космоаналитик. Уроженец планеты Земля, которая, кстати, входит в состав владений Трантора. У меня есть Стин, у вас землянин. В некотором смысле мы равны. Прежде чем начать выполнять свои планы, прежде чем истечёт ваш ультиматум и произойдёт ваш переворот, почему бы не посовещаться насчёт общего положения с кыртом?

— Не вижу необходимости. То, что происходит сейчас на Сарке, целиком его внутреннее дело. Я лично готов гарантировать, что в кыртовой промышленности перебоев не будет, независимо от политических событий здесь. Думаю, это удовлетворит законные интересы Трантора.

Эбл задумчиво сказал:

— Кажется, у нас есть ещё один политический эмигрант. Любопытный случай. Кстати, это один из ваших флоринианских подданных. Резидент. Называет себя Мирлином Теренсом.

Глаза у Файфа вдруг загорелись.

— Мы наполовину подозревали это. Клянусь Сарком, Эбл, есть пределы открытого вмешательства Трантора на этой планете. Человек, похищенный вами, — убийца. Вы не можете давать ему политическое убежище.

— Этот человек вам нужен?

— У вас на уме какой-то обмен? Что вы предлагаете?

— Совещание, о котором я говорил.

— Ради флоринианского убийцы? Конечно, нет!

— Но способ, каким резиденту удалось ускользнуть от вас к нам, довольно любопытен. Вам должно быть интересно…

Уже занимался рассвет. Джунцу хотелось бы уснуть, но он знал, что ему опять понадобится сомнин.

— Я мог пригрозить силой, как советовал Стин, — сказал Эбл Джунцу. — Это было бы плохо. Риск велик, результаты — неверны. Пока резидента не доставили к нам, у меня не было другого выбора, кроме политически ничегонеделания.

— А что дальше? — угрюмо сказал Джунц. — Шантажировать Файфа этим пикантным снимком?

— Называйте это как угодно: шантажировать, вести не совсем честную игру. Это не имеет значения. Высокородная Сэмия виновна только в некоторой податливости и известной наивности. Я уверен, что её целовали и раньше. Если она поцелуется снова, если поцелуется несчётное число раз с кем угодно, кроме флоринианина, никто ничего не скажет. Но она целовалась с флоринианином.

Неважно, если она не знала, что он флоринианин. Неважно, что он поцеловал её насильно. Если мы опубликуем имеющийся снимок, то для неё и для её отца жизнь станет невыносимой. Я видел, какое лицо было у Файфа, когда он смотрел на копию.

— О чём же договорились в конце концов? — Джунц вздохнул.

— Мы встретимся завтра в полдень.

— Значит, он отсрочит свой ультиматум?

— До бесконечности. Я буду в его кабинете лично.

— И вы рискуете?..

— Риск тут небольшой. Будут свидетели. И мне очень хочется самому увидеть космоаналитика, которого вы ищете так долго.

— Надеюсь, я могу быть при встрече? — спросил Джунц.

— О да! Резидент тоже будет. Он нам понадобится, чтобы опознать космоаналитика. Стин тоже. Все вы будете присутствовать в трёхмерной проекции.

— Благодарю.

С усовершенствованием трёхмерной передачи важные совещания редко происходили лицом к лицу. Файф ощущал материальное присутствие старого посла как элемент явной непристойности.

Эбл! Старый скряга в потертом платье и с миллионом планет за спиной.

Джунц! Тёмнокожий шерстистоволосый надоедала, чьё упрямство ускорило кризис.

Стин! Предатель! Не смеет взглянуть ему в глаза!

Резидент! Смотреть на него было всего тяжелее. Туземец, оскорбивший его дочь своим прикосновением, но остающийся живым и неприкосновенным за спинами транторианского посольства.

— Совещание навязано мне насильно, — мрачно сказал Файф. — Я не вижу необходимости говорить что-нибудь. Я здесь для того, чтобы слушать.

— Я думаю, Стин хотел бы высказаться первым, — ответил Эбл.

Тогда Стин закричал:

— Вы заставили меня обратиться к Трантору, Файф! Вы нарушили принцип автономии. Не ждите, чтобы я благодарил вас за это. Я не претендую на звание сыщика, каким считает себя сквайр Файф, но думать я умею. Право! И я думал! Вчера Файф рассказал нам историю насчёт таинственного преступника, которого он называет «Икс». Я вижу: это была только болтовня с целью объявить чрезвычайное положение. Я не был одурачен ни на минуту!

— Так никакого Икса нет? — спокойно спросил Файф. — Тогда почему вы бежали? Если человек бежит, ему не нужно других обвинений.

— Вот как? — вскричал Стин. — Ну а я могу бежать из горящего дома, даже не будучи поджигателем?..

— Продолжайте, Стин, — произнес Эбл.

— И продолжу!.. Так кто же этот Икс? Я знаю, что не я. И всё же не сомневаюсь: предатель — Великий сквайр. Но кто из Великих сквайров знал об этом больше всех? Кто пытался использовать историю с космоаналитиком, чтобы запугать остальных и вынудить их к «объединенным действиям», этой капитуляции перед диктаторством Файфа? Я вам скажу, кто этот Икс. — Стин встал; его темя касалось верхнего края куба приёмника и сделалось плоским. Он указал дрожащим пальцем: — Икс — это он! Это сквайр Файф! Он нашёл космоаналитика. Он устранил его, когда увидел, что не произвел на нас впечатления своими глупыми россказнями на первом совещании, а теперь вытащил снова, когда уже подготовил военный переворот!

Файф устало повернулся к Эблу.

— Кончил он? Если да, убедите его: он — невыносимое оскорбление для всякого порядочного человека.

— Стин сказал, что хотел, — ответил Эбл. — Но ближе к делу. Мы хотели бы видеть космоаналитика.

— У нас под стражей есть человек с пониженным интеллектом, называющий себя космоаналитиком. Я прикажу привести его!

Такое Валоне Марч никогда в жизни не снилось. Вот уже больше суток прошло с того момента, как они опустились на эту планету, а она не переставала удивляться. Даже тюремные камеры, куда её и Рика поместили отдельно, были сказочно великолепны. Вода шла из отверстия в трубе, стоило только нажать кнопку. От стен исходило тепло, хотя воздух снаружи был холоднее, чем она считала возможным для воздуха. И всякий, кто говорил с нею, был так роскошно одет.

А вот теперь её привели в эту большую и светлую комнату. Тут находились несколько человек. Один, сурового вида, за столом, и другой, гораздо старше, весь сморщенный, в кресле, и ещё трое…

И одним из них был резидент!

Она вскочила и кинулась к нему.

— Резидент! Резидент!

Она пробежала прямо сквозь него. Её ноги прошли сквозь тяжелое кресло, где сидел резидент. Она увидела его ясно, отчетливо. Она протянула дрожащую руку, и рука погрузилась в обивку, которой она тоже не ощутила.

Она вскрикнула и упала. Резидент машинально протянул руки, чтобы поддержать её, и она упала сквозь них, как сквозь воздух телесного цвета…

Она снова была в кресле, и Рик крепко держал её за руку, а морщинистый старик наклонялся над нею.

— Не бойся, милая. Это только изображение. Как фотография, знаешь ли.

Она указала пальцем на резидента.

— Его здесь нет?

— Это трёхмерная проекция, Лона, — вдруг вмешался Рик. — Резидент находится в другом месте, но мы видим его здесь.

Валона покачала головой. Если Рик говорит так, значит, всё в порядке. Она потупилась. Она не смела смотреть на людей, которые одновременно и есть и нет.

Эбл обратился к Рику:

— Так вы знаете, что такое трёхмерная проекция, молодой человек?

— Да, сударь. — Этот день был потрясающим и для Рика, но в то время как Валону он ошеломлял, Рик находил окружающее всё более знакомым и понятным.

— Где вы узнали о ней?

— Не знаю. Я знал раньше. Раньше, чем забыть.

— Обратите внимание, Файф, — вмешался Эбл, — ваш флоринианин с пониженным интеллектом хорошо знаком с трёхмерной проекцией.

— Его хорошо надрессировали, я думаю, — отрезал Файф.

— Допрашивали его со времени прибытия на Сарк?

— Конечно.

— И что же?

— Ничего нового.

Эбл обратился к Рику:

— Как вас зовут?

— Рик — единственное имя, которое я помню, — ответил тот спокойно.

— Знаете ли вы кого-нибудь из присутствующих?

Рик без страха переводил взгляд с одного лица на другое.

— Только резидента. И Лону, конечно.

— Это, — сказал Эбл, указывая на Файфа, — величайший из сквайров, какие когда-нибудь жили. Ему принадлежит целая планета. Что вы думаете о нём?

— Я землянин, — ответил Рик. — Я-то ему не принадлежу.

— Слушайте, Рик, — снова заговорил Эбл. — Расскажу вам одну историю. Я хочу, чтобы вы слушали её всем своим разумом и думали! Думали и думали! Вы понимаете?

Рик кивнул.

Эбл говорил медленно, повторяя ход событий.

Он рассказывал о сообщении относительно опасности, о его перехвате, о встрече Рика с Иксом, о психозондировании, о том, как Рика нашли и выхаживали на Флорине, о враче, который поставил ему диагноз, а потом умер, обо всём остальном.

— Вот и вся история, Рик. Знакомо ли вам что-нибудь в ней?

— Я помню последнюю часть, — медленно произнес Рик. — Последние несколько дней. Я вспоминаю кое-что из прошлого… Это очень смутно… Но это всё.

— Но вы вспоминаете прошлое? Вы вспоминаете опасность для Флорины?

— Да, да. Это первое, что я вспомнил.

— А что было потом? Вы опустились на Сарке и встретили одного человека…

— Не могу. Не могу вспомнить! — Рик застонал.

— Попытайтесь! Попытайтесь!

Рик взглянул на него, весь побелев, с мокрым лицом.

— Я помню одно слово.

— Какое слово, Рик?

— У него нет смысла.

— Всё равно скажите.

— Оно связано со столом. Давно, очень давно. Очень смутно. Я сидел. Кажется, кто-то другой тоже сидел. Потом он встал и смотрел на меня сверху вниз. И тут было слово.

Эбл спросил терпеливо:

— Какое слово?

Рик сжал кулаки и прошептал:

— Файф!

Глава 16

ОБВИНИТЕЛЬ

— Покончим с этой комедией! — прорычал Файф.

— Почему вы называете это комедией? — почти закричал Эбл.

— А разве это не так? Я согласился на эту встречу главным образом потому, что вы говорили об опасности для Флорины. Я отказался бы, если бы предвидел, что на этом совещании меня самого будут судить предатели и убийцы, играющие роль и прокурора и судьи.

Эбл произнес с ледяной учтивостью:

— Это не суд, сквайр. Доктор Джунц пришёл, чтобы выручить члена МКБ, это его право и обязанность. Я — для того, чтобы защищать интересы Трантора в смутное время. У меня нет сомнений относительно этого человека, Рика: он и есть пропавший космоаналитик. Мы можем окончить эту часть совещания немедленно, если вы согласитесь отдать Рика доктору Джунцу для дальнейших исследований, включая проверку медицинских характеристик. Разумеется, нам понадобится ваша дальнейшая помощь. Нужно найти преступника, произведшего зондирование, и установить гарантии против повторения таких актов в будущем.

— Вот так речь! — усмехнулся Файф. — Ваши планы видны насквозь. Что будет, если я выдам этого человека? Тогда, наверное, МКБ сумеет найти в нём именно то, что хочет найти. Оно называет себя межзвёздным учреждением без всяких местных связей. Но разве не факт, что Трантор финансирует две трети годового бюджета МКБ?

И что же оно найдёт? Это тоже очевидно. Память вернётся к этому человеку медленно. МКБ будет выпускать ежедневные бюллетени. Мало-помалу он будет вспоминать всё новые и новые подробности. Сначала моё имя. Потом мою внешность. Потом мои точные слова. Меня торжественно признают виновным. Будут потребованы репарации, и Трантор будет вынужден оккупировать Сарк. Временно, разумеется. Потом оккупация станет постоянной.

Но есть границы, которых не может перейти никакой шантаж. Ваш шантаж, господин посланник, дошёл до них. Если этот человек нужен вам, пусть за ним прилетит весь флот Трантора!

— О силе не может быть и речи, — сказал Эбл. — Но я замечаю, что вы тщательно избегаете отрицать значение того, что космоаналитик сказал под конец.

— Это ничего не значит. Имя «Файф» — великое имя на Сарке. Даже если предположить, что так называемый космоаналитик правдив, у него в распоряжении был целый год, чтобы услышать это имя на Флорине. Он прибыл на Сарк на корабле, везшем мою дочь, это ещё лучшая возможность, чтобы услышать имя «Файф». Разве не естественно, что это имя слилось с его смутными воспоминаниями? Конечно, он может и не говорить правды. Эти постепенные откровения могут быть и заученными.

— Слушайте, слушайте! — закричал Рик, вырвавшись из цепких рук Валоны.

— Ещё одно откровение, кажется, — заметил Файф.

— Слушайте. Мы сидели за столом. В чае было зелье. Мы ссорились. Не помню из-за чего. Потом я не мог шевелиться. Мог только сидеть. Не мог говорить. Мог только думать: «Великий Космос, меня опоили». Мне хотелось вскочить, и закричать, и убежать, и я не мог. Потом другой, Файф, подошёл ко мне. Он стоял и возвышался надо мной. Я не мог ничего сказать. Не мог ничего сделать. Мог только смотреть, подняв на него глаза.

— Повернитесь и взгляните на него! — быстро сказал Джунц. — Вы его знаете?

Рик обернулся к сквайру Файфу. С минуту он пристально смотрел на него, потом отвернулся.

— Теперь вы вспоминаете?

— Нет! Нет!

Файф свирепо улыбнулся.

— Ваш человек забыл свою роль или же его история станет более вероятной, если он вспомнит моё лицо в следующий раз?

— Я никогда не видел этого человека и никогда не говорил с ним, — возразил Джунц. — Я ищу только правду.

— Тогда могу ли я задать несколько вопросов?

— Задавайте.

— Благодарю вас за любезность. Теперь ты, Рик, или как там тебя зовут…

— Да, сударь?

— Ты помнишь человека, который подходил к тебе из-за стола, пока ты сидел, оглушенный и беспомощный?

— Да, сударь.

— Последнее, что ты помнишь, — это то, что человек смотрел на тебя сверху вниз?

— Да, сударь.

— А ты смотрел на него снизу вверх или пытался смотреть?

— Да, сударь.

— Сядь.

Рик повиновался.

Некоторое время Файф не делал ничего. Безгубый рот у него сжался, мускулы под иссиня-чёрной тенью на щеках и подбородке напряглись. Потом он соскользнул с кресла.

Соскользнул вниз! Словно опустился под столом на колени. Но он вышел из-за стола, и тогда стало ясно, что он стоит.

Голова у Джунца закружилась. Человек, такой большой и величественный, пока сидел, внезапно превратился в жалкого карлика.

Уродливые ноги Файфа двигались с усилием, неуклюже неся его крупное тело и голову. Лицо у него налилось кровью, но глаза сохранили высокомерное выражение.

Рик сидел, Файф стоял, но они смотрели друг другу в глаза на одном уровне.

— Могу ли я быть этим человеком? — спокойно спросил Файф.

— Нет, сударь.

— Ты уверен?

— Да, сударь.

— Ты всё-таки говоришь, что помнишь имя «Файф»?

— Я помню это имя, — настойчиво ответил Рик.

— Значит, кто бы это ни был, он ложно воспользовался моим именем?

— Да, должно быть.

Файф повернулся, медленно, с достоинством вернулся к столу и вскарабкался на своё кресло.

— С тех пор как я стал взрослым человеком, я никому не позволял видеть меня стоящим. Есть у вас основания продолжать совещание?

Вот тогда заговорил Джунц:

— Мне кажется, надо продолжать совещание. Ведь Рика подвергли зондированию не просто потому, что он космоаналитик!

— Вот и спросите его сами: почему его психозондировали, — сказал Файф.

— Разумеется, он не вспомнит, — гневно возразил Джунц. — Психозонд действует всего сильнее на наиболее логичные цепи суждений, хранящиеся в мозгу. И всё же стоит спросить у него об опасности, нависшей над Флориной. Итак, что вы помните, Рик?

— Только то, что была опасность и что она связана с космическими течениями, — пробормотал Рик.

Наступило молчание, которое снова нарушил Джунц:

— Вы говорили, что не доверяете показаниям, как вы их называете, туземцев. Но у нас есть один человек — не просто туземец. Мне кажется, он показал достаточно ясно, что не похож на почтительного флоринианина. Пора уже задать и ему несколько вопросов. Если он окажется упрямым или ненадёжным, мы можем рассмотреть заявление о его выдаче Сарку.

Теренс, до сих пор упрямо рассматривавший пальцы на своих сжатых руках, бросил взгляд на Джунца.

— Рик был в вашем поселке с тех пор, как его впервые нашли на Флорине, не так ли?

— Да.

— И вы были в поселке всё это время? То есть вам не приходилось уезжать по делам надолго, да?

— Резиденты не ездят по делам. Все их дела — в поселке.

— Кто именно из сквайров посещал ваш поселок в прошлом году?

— Откуда мне знать? Я не могу ответить на этот вопрос: сквайры — это сквайры, а туземцы — это туземцы. Для вас я резидент, для них всегда туземец. Я не встречаю их у ворот и не проверяю документы.

— Кому принадлежат ваши земли?

— Сквайру Файфу.

Стин вмешался совершенно неожиданно:

— О, послушайте! Право! Такими расспросами вы играете на руку Файфу, доктор Джунц. Разве вы не видите, что никуда не придёте? Неужели Файф заинтересован в слежке за этим человеком, неужели он возьмет на себя труд летать на Флорину и обратно? А зачем тогда патрульные?

— В подобном случае, — сказал Джунц, — когда экономика и, быть может, физическая сохранность планеты зависят от мозга одного человека, тот, кто применил зондирование, естественно, не станет доверять патрульным.

— Даже если он уничтожил этот мозг? — спросил, улыбаясь, Файф.

Эбл выпятил нижнюю губу и нахмурился. Его последняя ставка уплывала, как и все прочие, в руки Файфа.

Помощь пришла неожиданно со стороны угрюмо молчавшей Валоны:

— Я хочу сказать что-то.

— Говори, девушка. В чём дело? — сказал Джунц.

— Я только крестьянская девушка. Пожалуйста, не сердитесь на меня. Мне просто кажется, что всё может быть по-другому. Был ли мой Рик таким важным? Ну, этим, космоаналитиком?

— Я думаю, был.

— Тогда это должно быть так, как вы говорили. Тот, кто поместил его на Флорину, не смел потом ни на минуту потерять его из виду. Я хочу сказать, чтобы Рика не бил начальник на фабрике, чтобы дети не забрасывали его камнями, чтобы он не заболел и не умер. Его не оставили бы беспомощным в поле, где он мог бы умереть раньше, чем его найдут, верно? Не полагались бы только на удачу, чтобы он остался жив. — Она говорила напряженно и жадно.

— Продолжай, — сказал Джунц, наблюдая за ней.

— Потому что есть один человек, следивший за Риком с самого начала. Он нашёл его в полях, он устроил так, чтобы я заботилась о нём, он знал о каждом его дне. Он даже знал всё о докторе, потому что я рассказала ему. Это он! Это он! — её голос поднялся до крика, а рука твёрдо указывала на Мирлина Теренса, резидента.

И на этот раз даже сверхчеловеческое спокойствие Файфа изменило ему. Его руки сжались на краю стола, массивное тело приподнялось над креслом, а голова быстро повернулась к резиденту.

Глава 17

ПОБЕДИТЕЛИ

Все были поражены словно параличом.

Потом раздался пронзительный смех Стина.

— Я верю, — хохотал он. — Я всё время говорил это. Я говорил, что туземец нанят Файфом. Теперь вы видите, что за человек Файф. Он нанял туземца, чтобы…

— Это адская ложь!

Говорил не Файф, а резидент. Он вскочил, и глаза у него пылали от возбуждения.

— Что — ложь? — спросил Эбл.

Теренс некоторое время смотрел на него, не понимая, потом ответил, задыхаясь:

— То, что сказал сквайр. Никто из саркитов не платит мне.

— А то, что сказала девушка? Это тоже ложь?

— Нет. Правда. Психозонд применил я. Не смотри на меня так, Лона! Я не хотел навредить Рику. Я не хотел ничего того, что случилось.

— Всё подстроено, — возмутился Файф. — Не знаю в точности ваших замыслов, Эбл, но для этого преступника явно невозможно включить в свою биографию и это преступление. Как известно, только Великий сквайр может обладать достаточными познаниями и возможностями. Или вы хотите спасти своего наемника, Стин, подстраивая ложные признания?

— Я не беру денег и от Трантора, — сказал резидент. — Но если хотите знать, что произошло, я расскажу вам. В конце концов, либо Сарк, либо Трантор, так что пропадай всё! По крайней мере у меня будет случай высказаться. — Он указал на Файфа. — Вот это — Великий сквайр. Только Великий сквайр, говорит Великий сквайр Файф, может обладать достаточными познаниями и возможностями, чтобы сделать то, что сделал преступник. Он сам верит в это. А что он умеет? Что умеет любой из саркитов?

Они не участвуют в управлении. Управляют флориниане! Управляет Гражданская Служба. Флориниане получают бумаги, пишут бумаги, раскладывают бумаги. А бумаги управляют Сарком. Конечно, большинство из нас слишком забито, чтобы даже пищать, но знаете ли вы, что мы можем сделать, если захотим, под самым носом у наших проклятых сквайров? Ну вот, посмотрите, что сделал я.

Год назад я временно был начальником движения в космопорту. Это записано в моём послужном списке. Вам придётся немножко порыться, чтобы найти это, так как официальным начальником был саркит. Официальное звание было у него, а всю работу делал я. Моё имя можно отыскать лишь в специальном отделе с пометкой «Туземный персонал». Ни один саркит не стал бы пачкать глаза, заглядывая туда.

Когда местное население МКБ прислало сообщение космоаналитика, предлагая встретить корабль с каретой «Скорой помощи», это сообщение получил я. Согласитесь: не так уж часто приходится слышать о гибели Флорины.

Я договорился встретиться с космоаналитиком в маленьком пригородном порту. Сделать это было легко. Все рычаги и нити, приводившие в движение Сарк, были у меня в кулаке.

Я встретил космоаналитика, спрятал его и от Сарка, и от МКБ. Я выжал из него все сведения, сколько мог, и решил использовать их ради Флорины и против Сарка.

У Файфа невольно вырвался вопрос:

— Так это ты посылал первые письма?

— Я посылал эти первые письма, Великий сквайр, — спокойно произнес Теренс. — Я думал, что смогу овладеть достаточной долей кыртовых площадей, чтобы поставить Трантору свои условия и прогнать саркитов с моей планеты.

— Ты с ума сошел!

— Возможно. Во всяком случае, ничего не получилось. Я сказал космоаналитику, что я Файф. Это было необходимо, ибо он знал, что Файф — крупнейший человек на планете, и, пока он считал меня Файфом, он говорил открыто.

К несчастью, у него терпения было ещё меньше, чем у меня. Он упорно требовал свидания с представителем МКБ. Мне было трудно справиться с ним, пришлось прибегнуть к психозондированию. Зонд я смог достать. Как с ним обращаться, я видел в госпиталях. Я знал о нём немного. К несчастью, недостаточно. Я настроил зонд так, чтобы убрать страх и тревогу из верхних слоев его разума. Это была простая операция. Я до сих пор не знаю, что произошло. Вероятно, страх и тревога лежали глубже, очень глубоко, и зонд автоматически следовал за ними, попутно разрушая весь сознательный разум. На руках у меня осталось лишенное разума существо… Я сожалею, Рик… Итак, космоаналитик остался совершенно беспомощным. Нельзя было позволять, чтобы его нашёл кто-нибудь, кто мог бы разузнать насчёт его личности. Нельзя было и убивать его. Я был уверен, что память к нему вернётся, а мне его знания ещё были нужны.

Я устроил так, что меня послали на Флорину резидентом, и взял с собой космоаналитика с поддельными документами. Я устроил так, что его нашли, и выбрал Валону, чтобы ходить за ним. С тех пор опасностей не было, кроме одного раза с доктором. Тогда мне пришлось пойти на силовые станции Верхнего Города. Там инженерами были саркиты, но у входа стояли флориниане. На Сарке я узнал о механизмах энергии достаточно, чтобы закоротить силовую линию. С тех пор убивать мне стало легко. Но я никогда не думал, что доктор держит копии карточек в обеих половинах своего кабинета. А подумать было бы нужно. Потом, сто часов назад — а кажется, будто сто лет, — Рик начал вспоминать снова. Ну, вот и всё. Джунц прав.

Теперь смотрите. Только я знаю, где находятся бумаги Рика. Ни один саркит, ни один транторианин никогда не найдут их. Если они вам нужны, вы должны дать мне политическое убежище. Саркит или транторианин могут называть себя патриотами; почему не может флоринианин?

— Мы не отдадим вас Сарку, — сказал Джунц. — За вред, нанесенный космоаналитику, вас будут судить. Я не могу гарантировать исхода, но если вы пойдёте нам навстречу сейчас, то это зачтется в вашу пользу.

Теренс испытующе поглядел на Джунца.

— Попытаюсь поверить вам, доктор… По словам космоаналитика, солнце Флорины вошло в стадию, предшествующую взрыву новой звезды.

— Как! — Это восклицание вырвалось у всех, кроме Валоны.

— Оно готово бабахнуть и взорваться, — насмешливо произнес Теренс. — А когда это случится, то вся Флорина исчезнет, как облачко табачного дыма.

— Я не космоаналитик, но слышал, что невозможно предсказать, когда звезда взорвётся, — сказал Эбл.

— Это верно. Объяснял ли вам Рик, почему он так думает? — спросил Джунц.

— Вероятно, в его бумагах это сказано. Я помню только что-то об углеродном течении.

— Что такое?

— Он всё время твердил: «Углеродное космическое течение. Углеродное космическое течение». Это и ещё что-то о «каталитическом эффекте». Вот и всё.

Стин хихикнул. Файф нахмурился. Джунц широко открыл глаза.

Потом Джунц пробормотал:

— Простите, я сейчас вернусь. — Он вышел из куба приёмника и исчез.

Он вернулся через четверть часа.

Вернувшись, Джунц изумленно огляделся. В комнате были только Эбл и Файф.

— Мы ждали вас, доктор Джунц, — сказал Эбл. — Космоаналитик и девушка находятся на пути в посольство. Совещание окончено.

— Окончено! Великий Космос, мы только начали! Я хочу объяснить вам условия взрыва новой звезды.

Эбл смущенно задвигался в кресле.

— В этом нет надобности, доктор.

— Это очень нужно. Это необходимо. Дайте мне пять минут.

— Пусть говорит, — произнес Файф. Он улыбался.

— Начнем сначала. В самых ранних научных записях Галактической цивилизации уже отмечалось, что звёзды получают свою энергию от ядерных превращений в своих недрах. Было известно также, что, насколько мы осведомлены относительно условий в недрах звёзд, их энергия получается от двух, и только от двух, типов ядерных реакций. Оба ведут к превращению водорода в гелий. Первая реакция — прямая: два атома водорода соединяются с двумя нейтронами, давая одно ядро гелия. Вторая — косвенная, в несколько фаз. Она кончается тем, что водород превращается в гелий, но в промежуточных фазах участвуют ядра углерода. Эти ядра не используются, но снова образуются в ходе реакции, так что ничтожное количество углерода участвует в ней снова и снова, служа для превращения в гелий огромных количеств водорода. Иначе говоря, углерод действует как катализатор. Всё это было известно ещё в доисторические времена, ещё когда человечество было привязано к одной планете, если такое время когда-нибудь было.

— Если это известно всем, — заметил Файф, — вы лишь тратите время.

— Но это всё, что мы знаем. Идёт ли в звёздах только одна из этих реакций или обе, это никогда не было известно. Всегда существовали школы, предпочитавшие либо ту, либо другую теорию. Но обычно общее мнение склонялось к непосредственному превращению водорода в гелий, как к более простому.

Так вот, теория Рика должна быть следующей. Непосредственное превращение водорода в гелий — это нормальный источник звёздной энергии, но в некоторых условиях начинает участвовать и углеродный катализ, подстегивая этот процесс, ускоряя его, разогревая звезду.

В пространстве есть течения. Вы это тоже знаете. Некоторые из них — углеродные. Звёзды, проходя сквозь течения, захватывают из них несчётное количество атомов. Однако общая масса захваченных атомов микроскопически мала в сравнении с массой самой звезды и ничуть не влияет на неё. Кроме углерода! Звезда, проходящая сквозь течение с повышенным содержанием углерода, становится неустойчивой. Я не знаю, сколько лет, или столетий, или миллионолетий нужно, чтобы атомы углерода просочились в недра звезды, но для этого, вероятно, нужно много времени. Это означает, что углеродное течение должно быть широким, а звезда — входить в него под малым углом. Во всяком случае, как только количество углерода, просочившегося в звезду, перешло известный критический уровень, излучение звезды внезапно и резко возрастает. Внешние слои разлетаются в чудовищном взрыве, и рождается новая звезда. Что вы скажете?

Джунц ждал.

— Вы придумали всё это за две минуты, на основании туманной фразы, которую, судя по воспоминаниям резидента, космоаналитик произнес год тому назад?

— Да. Да. В этом нет ничего удивительного. Космический анализ готов к этой теории. Если бы её не выдвинул Рик, то вскоре выдвинул бы кто-нибудь другой. Действительно, подобные теории предлагались и раньше, но их никогда не принимали всерьез. Их выдвигали ещё до того, как развилась техника космического анализа, и ни одна не была в состоянии объяснить внезапный рост содержания углерода в данной звезде.

Но теперь мы знаем: углеродные течения существуют. Мы можем нанести их пути на карту, узнать, какие звёзды входили в них за последние десятки тысяч лет, проверить и сравнить это с нашими записями появления новых звёзд и изменений радиации. Именно это должен был сделать Рик. Таковы должны были быть расчёты и наблюдения, которые он пытался показать резиденту. Но всё это сейчас неважно. Важно вот что: надо начать немедленную эвакуацию Флорины.

— Я так и думал, что дойдёт до этого, — сдержанно произнес Файф.

— Простите, Джунц, — сказал Эбл, — но это невозможно.

— Почему невозможно?

— Когда взорвётся солнце Флорины?

— Не знаю. Судя по тревоге Рика год назад, я сказал бы, что времени у нас мало.

— Но вы можете установить срок?

— Конечно, нет.

— Когда вы сможете установить его?

— Не могу сказать. Даже если мы получим расчёты Рика, их все нужно будет проверить.

— Можете ли вы ручаться, что теория космоаналитика окажется верной?

Джунц нахмурился.

— Я лично в этом уверен, но никакой учёный не станет ручаться за теорию заранее.

— Тогда выходит, что вы требуете эвакуации Флорины на основании простых рассуждений!

— Я думаю, что жизнь населения всей планеты — это не такая вещь, которой можно рисковать.

— Если бы Флорина была обычной планетой, я согласился бы с вами. Но Флорина — это источник кырта для всей Галактики. То, чего вы требуете, невозможно.

— Господа, тайна дешевого кырта скоро будет у нас в руках. Через год кыртовой монополии не станет.

— Что вы хотите сказать?

— Вот теперь совещание дошло до самого существенного, Файф. Из всех обитаемых планет кырт растёт только на Флорине. Так что весьма вероятно, что кырт и предвзрывная стадия идут рука об руку. Ведь другого солнца, готового взорваться, в Галактике нет, как, впрочем, и других кыртовых планет.

— Чепуха, — сказал Файф.

— Разве так? Должна же быть какая-то причина, почему кырт — это кырт на Флорине и хлопок — на всех других мирах. Учёные давно пытались получить кырт искусственно на других планетах, но эти попытки шли вслепую, а потому не удавались. Теперь мы знаем, что здесь влияют факторы, связанные с предвзрывным состоянием звезды.

— Они пытались повторить картину излучений солнца Флорины, — гневно сказал Файф.

— Да, с помощью электрических дуг, дававших только видимую и ультрафиолетовую часть спектра. А что можно сказать об инфракрасной части и за её пределами? О магнитных полях? Об эмиссии электронов? О влиянии космических лучей? Я не физический биохимик, так что тут могут быть и такие факторы, о которых я ничего не знаю. Но этим займутся — и по всей Галактике — люди, знакомые с физической биохимией. Через год, ручаюсь вам, решение будет найдено.

— Блеф! — проворчал Файф.

— Сквайр Файф, через год ваши владения на Флорине потеряют всякую ценность, с новой звездой или без неё. Продайте их. Продайте всю Флорину. Трантор заплатит.

— Купить целую планету? — в отчаянии спросил Эбл.

— Почему бы нет? Средства у Трантора есть, а симпатии населения всей Галактики окупят расходы тысячекратно. Вы спасете сотни миллионов жизней, дадите всем дешёвый кырт.

— Я подумаю, — произнес Эбл.

Он взглянул на Файфа. Глаза сквайра опустились. После долгого молчания он тоже сказал:

— Я подумаю.

Джунц хрипло засмеялся.

— Не думайте слишком долго. История с кыртом распространится быстро. Её ничем не остановить. А тогда ни у кого из вас не будет свободы действий. Лучше поторгуйтесь сейчас!

Резидент выглядел подавленным.

— Это действительно верно? — повторял он. — Действительно так? Флорины не будет?

— Это верно, — сказал Джунц.

Теренс протянул руки, потом уронил их.

— Если вам нужны Риковы бумаги, то они спрятаны в статистических карточках у меня дома. Я взял старые карточки, за сто лет назад или больше. Никому и в голову не пришло бы заглядывать в них.

— Послушайте, — сказал Джунц. — Я уверен: мы можем договориться с МКБ. Нам нужен человек на Флорине, человек, знающий флориниан, могущий объяснить им все факты, знающий, как организовать эвакуацию, как выбрать самые подходящие планеты для переселения. Хотите помочь нам?

— То есть загонять дичь для вас? И спасти шкуру от кары за убийство? Почему нет? — Глаза у резидента вдруг наполнились слезами. — Но я всё-таки теряю. У меня не будет дома, не будет планеты. Мы все теряем. Флориниане теряют планету, саркиты теряют богатство, Трантор — возможность захватить это богатство. Выигрыша нет ни у кого.

— Если только не считать, — мягко произнес Джунц, — что в новой Галактике — в Галактике, избавленной от угрозы неустойчивых звёзд, в Галактике, где кырт есть для всех, в Галактике, так приблизившейся к политическому объединению, — выигравшие всё-таки есть. Целый квадрильон их. Обитатели Галактики — вот победители!

Эпилог

ЧЕРЕЗ ГОД

— Рик! Рик! — Селим Джунц кинулся к кораблю, протягивая руки. — И Лона! Я бы никогда не узнал вас обоих. Как живёте? Как поживаете?

— Как нельзя лучше. Наше письмо попало к вам, я вижу, — сказал Рик.

— Конечно. Расскажите мне, что вы обо всём этом думаете?

Они возвращались вместе, шли к кабинету Джунца.

Валона сказала печально:

— Мы были сегодня утром в своем поселке. Поля такие пустые!

Она была одета скорее как женщина Империи, чем как флоринианская крестьянка.

— Столько уже эвакуировано меньше чем за год! — сказал Рик.

— Мы стараемся как можем, Рик. О, я думаю, вас нужно называть вашим настоящим именем!

— Пожалуйста, не надо. Я никогда к нему не привыкну. Я — Рик. Это единственное имя, какое я помню.

— Решили ли вы, когда вернётесь к космоанализу? — спросил Джунц.

Рик покачал головой.

— Да, я решил, но решил не возвращаться. Эта часть памяти исчезла навсегда. Но мне безразлично. Я вернусь на Землю… Кстати, я почти надеялся, что встречусь с резидентом.

— Кажется, не встретитесь. Он решил уехать сегодня. Кажется, ему не хотелось видеть вас. Он чувствует себя виноватым. У вас нет к нему враждебных чувств?

— Нет. Он хотел сделать хорошо, и он во многом изменил мою жизнь к лучшему. Прежде всего я узнал Лону. — Он обнял её за плечи. Валона взглянула на него и улыбнулась. — Резидент настроил психозонд так, чтобы устранить чувство тревоги, но не позаботился об интенсивности. Да, мне уже нельзя быть космоаналитиком. Зато я вернусь на Землю. Я могу работать, а люди там всегда нужны.

— А я теперь — женщина Земли, — сказала Валона.

Рик смотрел на горизонт. Верхний Город был ярким, как всегда, но людей там не было.

— Много ещё осталось на Флорине? — спросил он.

— Миллионов двадцать, — ответил Джунц. — Переселение находится ещё в самой начальной стадии. Большинство переселенцев живёт на соседних планетах во временных лагерях. Это неизбежные трудности.

— Когда отсюда уйдёт последний человек?

— Конечно, никогда.

— Не понимаю.

— Резидент неофициально попросил разрешения остаться. Ему разрешили, тоже неофициально. Общественность об этом не узнает.

— Остаться? — Рик был поражен. — Но, во имя всей Галактики, зачем?

— Не знаю, — ответил Селим Джунц. — Но, кажется, вы объяснили это, когда говорили о Земле. Он чувствует то же, что и вы. «Я не могу, — говорит он, — даже допустить мысли о том, чтобы дать Флорине умереть в одиночестве».

КАМЕШЕК В НЕБЕ

Глава 1

МЕЖДУ ДВУМЯ ШАГАМИ

За две минуты до своего внезапного исчезновения Джозеф Шварц прогуливался по приятным ему улицам пригородного Чикаго, цитируя про себя Браунинга.

В некотором смысле это было странно, поскольку Шварц едва ли производил впечатление человека, увлекающегося поэзией. Он выглядел именно тем, кем был: портной на пенсии, которому серьёзно не хватало того, что сегодняшние умники называют «общим образованием». Благодаря своему стремлению к знаниям он много читал. И хотя его чтение носило бессистемный характер, Шварц знал много «отовсюду понемножку»: память у него была великолепная.

Например, Браунинга он в молодости читал дважды и, конечно же, помнил прекрасно. Большая часть была ему непонятна, но эти три строчки стали особенно дороги в последние годы. И он вновь повторил их про себя в этот яркий солнечный день 1949 года:

Теперь Шварц полностью ощущал их смысл. После юношеской борьбы за жизнь в Европе и позднее, в Соединенных Штатах, безмятежная обеспеченная старость была особенно приятной. У него была хорошая жена, две удачно вышедшие замуж дочери и внук — для утехи в эти последние лучшие годы. О чём ещё можно было беспокоиться?

Правда, существовали ещё атомные бомбы и все эти разговоры о третьей мировой войне, но Шварц верил в лучшие черты людей и в то, что они не допустят ещё одной войны и того, чтобы Земля когда-либо увидела ад разъяренного атома. Поэтому он снисходительно улыбался детям, мимо которых проходил, и мысленно желал им быстрого и не слишком трудного пути через юность к тому лучшему, что впереди.

Он поднял ногу, чтобы переступить через куклу, лежащую посреди тротуара. Спокойно опустить эту ногу ему было не дано…

В другой части Чикаго находился институт ядерной физики, и работавшие в нём люди также имели свои теории относительно моральных качеств человека, но понимали и то, что инструмент для измерения этих качеств до сих пор не создан. Размышления на эту тему зачастую ограничивались упованием на некие высшие силы, которые помогут предотвратить попытки людей превратить изобретения человечества в смертоносное оружие.

Удивительно, что человек, проявляя необузданное любопытство в исследовании атома, способного погубить в считаные секунды половину человечества, обладает столь же удивительной способностью рисковать собственной жизнью ради спасения другого человека.

Как-то доктор Смит, проходя мимо полуоткрытой двери одной из лабораторий, вдруг заметил в ней странное голубое свечение. Химик, бодрый молодой человек, насвистывая, наклонял мензурку, почти до краев наполненную жидкостью, в которой медленно оседал, постепенно растворяясь, белый порошок. Собственно, почти ничего не происходило, но Смит инстинктивно почувствовал тревогу.

Вбежав в комнату, он схватил линейку и сбросил ею на пол стоявший на печи тигель. Послышалось шипение расплавленного металла. Смит почувствовал, как налице у него выступили капли пота.

Химик ошеломленно уставился на бетонный пол, на котором уже застыли брызги серебристого металла.

— Что случилось? — с трудом выговорил он.

Смит пожал плечами. Он сам ещё ничего не понимал.

— Не знаю. Скажите… Чем вы занимались?

— Ничем, — пробормотал химик. — Это всего лишь необработанный уран. Я производил электролиз меди… Понятия не имею, что могло случиться.

— И всё же что-то случилось, молодой человек, я видел свечение вокруг этого тигля. А это значит, возникла жесткая радиация. Так, говорите, уран?

— Да, но необработанный уран, это ведь безопасно. Я имею в виду, что чистота — один из наиболее важных критериев расщепления, не правда ли? Вы думаете, произошло расщепление? Это же не плутоний, и его не облучали.

— К тому же, — задумчиво сказал Смит, — масса была ниже критической. Или по крайней мере ниже той критической массы, которую мы знаем. Мы не столь хорошо знаем атом, чтобы быть в нём уверенными. Когда металл остынет, я бы советовал вам собрать его и тщательно изучить.

Он задумчиво оглянулся вокруг, затем подошёл к противоположной стене и остановился у точки на уровне плеча.

— Что это? — обратился он к химику. — Это всегда здесь было?

— Что именно? — Молодой человек быстро подошёл и взглянул на указанную Смитом точку. Тонкое отверстие, которое могло быть проделано гвоздем, было сквозным.

Химик покачал головой.

— Раньше я этого не видел, правда, я особо и не приглядывался.

Смит молчал. Он отошёл назад и приблизился к термостату — прямоугольной коробочке с тонкими металлическими стенками.

— Ну а это что такое?! — Смит мягко коснулся пальцем стенки термостата. В металле тоже было маленькое аккуратное отверстие.

Глаза химика расширились.

— Раньше этого точно не было.

— Хм. А с вашей стороны есть отверстие?

— Чёрт побери! Да!

— Хорошо. А теперь взгляните в отверстие.

Он приложил палец к дырке в стене.

— Что вы видите?

— Ваш палец. Вы отметили им отверстие?

Смит говорил спокойно, но видно было, что это давалось ему с трудом.

— Посмотрите в противоположном направлении… Что вы видите теперь?

— Ничего.

— Но это место, где стоял тигель с ураном? Вы смотрите прямо на него, не так ли?

— Я думаю, да, — неуверенно сказал химик.

Быстро взглянув на именную табличку на всё ещё открытой двери, Смит тихо сказал:

— Всё это должно оставаться в строжайшем секрете, мистер Дженингс. Вы меня понимаете?

— Конечно.

— Тогда выйдем отсюда. Лабораторию необходимо проверить на радиацию, а нам придётся обратиться к врачу.

— Вы думаете, возможно облучение? — Химик побледнел.

Увидим.

Однако серьёзных следов облучения ни у одного из них не нашли. Кровяные тельца были в норме, ничего не показало и исследование корней волос.

Никто в институте так и не смог объяснить, почему тигель с ураном при массе гораздо ниже критической, не подвергавшийся бомбардировке нейронами, неожиданно стал источником жёсткой радиации.

В составленном отчете доктор Смит не сообщил всей правды. Он не упомянул об отверстиях в лаборатории и о том, что ближайшее к тиглю отверстие было едва заметно, следующее, на другой стороне термостата, было чуть больше, отверстие же в стене, удаленное на расстояние в три раза большее, имело диаметр крупного гвоздя.

Луч, движущийся по прямой линии, может пройти несколько миль, прежде чем кривизна Земли сделает невозможным его дальнейшее движение, а значит, и разрушение, и достигнет к тому времени десяти футов в диаметре, после чего направится в космос, расширяясь и слабея.

Никогда и ни с кем он не делился этой мыслью.

Никому не рассказывал он и о том, как на следующий день просматривал утренние газеты, поставив перед собой весьма определённую цель.

В гигантской метрополии каждый день исчезает столько людей, но никто ещё не приходил в полицию с рассказом об исчезновении человека, причём прямо на виду у всех.

И доктор Смит постарался об этом больше не думать…

Для Джозефа Шварца это произошло прежде, чем он успел шагнуть. Подняв правую ногу, чтобы переступить через куклу, он на мгновение почувствовал головокружение — как будто на долю секунды вихрь поднял и перевернул его. Когда он наконец опустил ногу, дыхание у него перехватило, он ощутил неожиданную слабость в коленях и стал медленно опускаться на траву.

Долгое время он не решался открыть глаза, но наконец заставил себя сделать это.

Это была правда! Он сидел на траве, хотя ясно помнил, что шёл по асфальту.

Дома исчезли! Белые дома, каждый со своим садом, стоявшие здесь один за другим, все исчезли!

И сидел он на газоне, трава была буйной, неподстриженной, вокруг стояли деревья, множество деревьев и ещё больше на горизонте.

Когда шок прошёл, он заметил, что листья на деревьях желтые и опадают, словно наступила осень.

Осень! Когда он поднял ногу, стоял июльский день и всё вокруг было зелено.

Подумав об этом, он автоматически посмотрел на свои ноги и вскрикнул от испуга… Маленькая кукла, через которую он переступил, — маленький фрагмент реальности… Она была здесь!

Дрожащими руками он перевернул куклу и увидел, что перед ним — лишь её часть. Кукла была не сломана, а скорее разрезана. А как ровно был срезан носок её туфли! Ни один нож не дал бы такого ровного среза!

Единственным утешением в этом сумасшедшем мире остался его собственный голос, и Шварц заговорил сам с собою.

— Во-первых, я в своем уме. Я ощущаю себя так же, как всегда… Конечно, возможно, что если бы я сошёл с ума, то не заметил бы этого…

Он почувствовал панику.

— Что же со мной? Должно быть какое-то другое объяснение. Может быть, сон? Как определить, сплю я или нет?

Он ущипнул себя и почувствовал боль, но тут же покачал головой.

— То, что я чувствую боль, могло мне и присниться. Это не доказательство.

Он с отчаянием оглянулся вокруг. Может ли сон быть столь отчетливым, столь реальным? Где-то он читал, что сон длится не более пяти секунд, а кажущаяся его продолжительность — всего лишь иллюзия.

Слабое утешение. Он взглянул на часы. Секундная стрелка без устали двигалась по кругу. Если это сон, то пять секунд тянутся безумно долго.

Он оторвал взгляд от часов и вытер выступивший на лбу холодный пот.

— Может быть, амнезия?

Никто не ответил на этот вопрос. Шварц закрыл лицо руками. Что, если он поднял ногу, и в это время его сознание соскользнуло куда-то… Что, если три месяца спустя, осенью, или год и три месяца спустя, или десять лет и три месяца спустя, он опустил ногу здесь, и в это время его сознание вернулось… Но тогда где он был и что делал всё это время?

— Нет! — У него вырвался громкий крик. — Этого не может быть! — Шварц посмотрел на свою рубашку. Ведь именно её он надел сегодня утром. А маленькая кукла, откуда взялась она?

Он почувствовал, что теряет контроль над собой, и решил, что это должен быть сон, или он действительно сошёл с ума.

Неожиданно Шварц заметил, что изменилось и время дня. Приближался вечер, по крайней мере на это указывали удлинившиеся тени. Он вдруг остро почувствовал своё одиночество. Шварц встал. Конечно же, нужно найти людей, любых людей. А для этого лучше всего выйти на дорогу. И он отправился в ту сторону, где деревья росли более редко.

В воздухе уже ощущалась вечерняя прохлада, и начинало темнеть, когда он вышел к прямой и безликой полосе бетона и направился вдоль неё, с радостью ощущая под ногами твёрдое покрытие.

Однако дорога была пуста, и он вновь ощутил страх. Он надеялся встретить машину. Что может быть легче, чем остановить её и сказать:

«Вы едете не в Чикаго?» — И он произнес это вслух.

А что, если он далеко от Чикаго? Что же, тогда любой город, любое место, где есть телефон. У него в кармане всего пять долларов и двадцать семь центов, но ведь существует полиция…

Он продолжал идти посередине дороги, время от времени оглядываясь назад, не обращая внимания на то, что солнце скрылось за горизонтом и на небе появились звёзды.

Стало уже совсем темно, а ни машин, ни домов не было.

Джозеф испугался повторного головокружения, когда увидел, что горизонт слева светится. Холодное голубое сияние было отчетливо видно сквозь просветы между деревьями. И это было не зарево лесного пожара — а легкая мерцающая голубизна. И тут он заметил, что так же светится и бетон у него под ногами. Шварц наклонился и дотронулся до него рукой — обыкновенный бетон. И всё же глаза улавливали едва заметное сияние.

Шварц с трудом сохранял самообладание. Он был голоден и действительно напуган, когда вдруг справа увидел свет.

Без сомнения, это был дом! Он закричал, но голос его одиноко замер в пустоте. Да, это был дом, проблеск реальности, излучающий свет сквозь ужасную пустоту. Он свернул с дороги и через заросли, между деревьями, через ручей направился на свет.

Странная вещь! Даже ручей слегка фосфоресцировал. Однако Шварц отметил это лишь краем сознания.

И вот он уже возле дома, руками касается белых его стен, про себя отмечая, что он сделан не из кирпича, камня или дерева, а как будто из фосфора. Но Шварц не придал этому особого значения — он искал дверь. Когда он наткнулся на неё и увидел, что звонка нет, то забарабанил по ней и закричал, как демон. Услышав звуки шагов внутри, он благословил очарование человеческого голоса.

— Откройте! — закричал он вновь.

Послышался слабый звук, и дверь открылась.

В глазах вышедшей женщины был заметен испуг. Она была высока и худощава, а чуть поодаль стоял такой же худощавый мужчина в рабочей одежде… Нет, не в рабочей одежде. Собственно говоря, ничего подобного Шварц никогда прежде не видел, но что-то неопределённое говорило, что эта одежда предназначена для работы.

Однако Шварцу было не до размышлений. Для него эти люди и их одежда были прекрасны, прекрасны так, как только может быть прекрасен вид друга для одинокого человека.

Женщина заговорила. Голос её звучал мягко, но властно. Шварц схватился за дверь, чтобы устоять на ногах.

Он никогда не слышал языка, на котором говорила эта женщина…

Глава 2

КАК ИСПОЛЬЗОВАТЬ ПРИШЕЛЬЦА

В тот вечер Лo Марен и её флегматичный супруг играли в карты, как вдруг её отец, сидящий в инвалидной коляске, раздражённо отложил свою газету и позвал:

— Арбин!

Арбин Марен ответил не сразу. Он осторожно перебирал карты, обдумывая следующий ход, и, приняв решение, рассеянно отозвался:

— Что вам, Гро?

Седой Гро раздражённо взглянул на зятя и принялся шелестеть газетой. Его успокаивал этот звук. Когда человек ещё полон сил, но прикован к инвалидному креслу, ему хочется чем-нибудь выразить своё отношение к происходящему. Гро пользовался своей газетой. Он шелестел ею, жестикулировал, бросал при необходимости.

Гро знал, что на других планетах есть устройства, выпускающие микрофильмы, которые содержат все последние известия. Он подобных вещей не признавал и по-прежнему отдавал предпочтение газете.

— Ты читал об археологической экспедиции, которую они посылают на Землю? — спросил Гро.

— Нет, — спокойно ответил Арбин.

Гро знал, что получит такой ответ, так как, кроме него, газету ещё никто не читал, а от видеоэкрана семья в прошлом году отказалась. Однако он привык начинать разговор подобными вопросами.

— Так вот, они её отправили, — сказал он. — И к тому же на государственные средства. Как тебе это нравится?

Он прочитал вслух:

«Бел Авардан, Глава исследовательского отдела Археологического института, в интервью с надеждой отозвался об ожидаемых ценных результатах археологических исследований, которые будут проведены на планете Земля, расположенной на границе сектора Сириуса (см. карту). «Земля, — сказал он, — с её архаичной цивилизацией и уникальной природой представляет образец необычной культуры, на которую учёные долго не обращали внимания. У меня есть все основания уже в ближайшее время ожидать революционных перемен в некоторых из основных концепций социальной эволюции и истории человечества». И так далее, — с усмешкой проговорил Гро.

Арбин Марен, слушавший всё это краем уха, пробормотал:

— Что он подразумевает под «необычной культурой»?

Ло Марен, не слушавшая совсем, просто сказала:

— Твой ход, Арбин.

— Ну а тебе не кажется странным, что «Трибуна» напечатала всё это? — продолжал Гро. — Ты же знаешь, что они не перепечатают сообщение галактической прессы и за миллион имперских кредов без особой на то причины.

Не дождавшись ответа, он добавил:

— Потому что они могут сделать из этого передовую статью. Этот парень собирается сюда, и они вылезут из шкуры, чтобы не допустить этого. Ты только посмотри! Взгляни! Почему бы тебе не прочитать это?

Ло Марен отложила карты и плотно сжала свои тонкие губы.

— Отец, — проговорила она. — У нас был трудный день. Давай отложим политику на потом. Пожалуйста.

— «Пожалуйста! Пожалуйста!» — нахмурившись, передразнил её Гро. — Вы, я вижу, очень устали от старика, раз уже даже не хотите ответить мне. Я всё понимаю: сидит здесь в углу и заставляет вас, двоих, работать за троих… Но в чём моя вина? У меня есть силы. Я хочу работать. Вы же знаете, что мои ноги можно было бы вылечить. Но я не могу лечиться, потому что слишком стар и затраты на моё лечение не окупятся. Разве это не «странная культура»? Как ещё можно назвать мир, где работоспособному человеку не дают работать? Я думаю…

Он взмахнул руками, и лицо его покраснело от ярости.

Арбин встал и положил руку на плечо старика.

— Стоит ли так переживать, Гро, — сказал он. — Я сейчас прочитаю эту статью.

— Ладно, зачем это нужно, ты ведь всё равно согласишься с ними. Все вы, молодые, просто воск в руках Старейших.

— Хватит, папа. Не будем начинать этот спор, — резко сказала Ло.

Арбин не. любил, когда упоминали Совет Старейших. Говорить так, как Гро, высмеивать древнейшую культуру Земли было просто опасно.

Конечно, когда Гро был молод, много говорили об отказе от старых путей, но тогда были другие времена. Гро, по-видимому, понимал это, но трудно требовать рассудительности от человека, прикованного к инвалидному креслу, для которого не остаётся ничего другого, как считать дни до следующей Проверки.

Гро почувствовал себя обиженным и замолчал, а вскоре уснул, так и не успев прокомментировать спортивные события. Газета, прошелестев, выскользнула из его рук.

— Может быть, мы слишком грубы с ним, — озабоченно прошептала Лo. — Ведь ему нелегко. Такое существование всё равно, что смерть, по сравнению с тем, каким он был раньше.

— Ничего нельзя приравнивать к смерти, Ло. У него есть газеты и книги. Чуть-чуть волнения только придаёт ему бодрости. Сейчас он спокоен и счастлив.

Арбин вновь взялся за карты, и в это время за дверью раздался дикий нечеловеческий крик.

Арбин замер. Ло со страхом взглянула на мужа.

— Вывези отсюда Гро. Быстро! — скомандовал Арбин. Ло взялась за кресло. Губы её беззвучно шевелились. Как только кресло двинулось, Гро мгновенно проснулся. Он выпрямился и автоматически потянулся за газетой.

— В чём дело? — раздражённо спросил он.

— Тсс. Всё в порядке, — неуверенно пробормотала Ло, увозя кресло в соседнюю комнату. Закрыв дверь, она вопросительно посмотрела на мужа. Снова раздался стук в дверь.

Открыв дверь, они стали рядом, враждебно глядя на низкого полного мужчину, на лице которого скользила неуверенная улыбка.

— Чем мы можем вам помочь? — проговорила Ло с официальной вежливостью и отшатнулась назад, когда мужчина покачнулся и схватился за дверь, чтобы устоять на ногах.

— Он что, болен? — изумленно спросил Арбин. — Помоги мне внести его в дом.

Прошло несколько часов. В тишине спальни Ло и Арбин медленно готовились ко сну.

— Арбин, — проговорила Ло, — а это не опасно?

— Что?

— То, что мы взяли в дом этого человека. Кто он такой?

— Откуда я знаю, — раздражённо ответил он. — Но в конце концов, не можем же мы отказать в крове больному человеку. Если мы не узнаем, кто он такой, то завтра сообщим в региональную службу безопасности, и на этом всё закончится.

Он отвернулся, явно не желая продолжать разговор. Однако Ло вновь прервала молчание. Её тонкий голос звучал ещё настойчивее:

— А ты думаешь, он может служить Совету Старейших? Ты же знаешь, как обстоит дело с Гро.

— Ты имеешь в виду его сегодняшние слова? Это абсолютно нереально. Не о чём и говорить.

— Я говорю о другом, и ты знаешь это. Я имею в виду, что мы уже два года нелегально содержим Гро и тем самым нарушаем один из основных законов.

— Мы не навредили никому, — пробормотал Арбин. — Ведь мы вносим свою долю, рассчитанную на трёх работоспособных. И как они могли что-то заподозрить? Мы ведь не разрешали ему покидать дом.

— Они могли узнать про инвалидное кресло. Ты покупал мотор и приспособления.

— Не будем снова начинать этот разговор, Ло. Я много раз объяснял, что купил всего лишь стандартный кухонный набор. Кроме того, вообще глупо подозревать, что он — агент Братства. Думаешь, они стали бы проделывать такой трюк из-за какого-то старика в инвалидном кресле? Что, они не могут прийти днём с официальным ордером на обыск? Подумай сама.

— Хорошо, но тогда, — её глаза неожиданно загорелись, — если ты действительно так думаешь, а я надеюсь, что это правда, он, наверное, чужак. Он не похож на землянина.

— Не может быть! Что ты хочешь этим сказать? Это же просто нелепо! С какой стати кто-то из Империи явится на Землю, именно сюда, к нам?

— Откуда я знаю? Хотя, возможно, это — какой-нибудь преступник.

Эта мысль немедленно увлекла её.

— Почему бы и нет. Вполне логично. Земля — довольно подходящее место для укрытия. Кто догадается искать его здесь?

— Если только он — чужак. Какие у тебя доказательства?

— Он не знает языка, не так ли? Ты сам убедился в этом. Значит, он явно прибыл с какой-то окраины Галактики, где говорят на каком-то странном диалекте. Я слышала, что жителям Фомальгаута приходится практически заново учить язык, чтобы быть понятыми в имперсуде на Транторе… Понимаешь, что всё это может значить? Если он не землянин, то не зарегистрирован в Департаменте Контроля и будет рад избежать этого. Мы сможем использовать его вместо отца на ферме, и нас опять будет трое, чтобы выполнять в следующем сезоне работу для троих… Даже сейчас он сможет помочь убрать урожай.

Она вопросительно посмотрела на лицо мужа, выражавшее нерешительность.

— Давай спать, Ло, — сказал он после долгого раздумья. — Обсудим это завтра.

На следующее утро пришла очередь Гро высказать своё мнение. Арбин, который полагался на тестя больше, чем на самого себя, с надеждой изложил ему суть дела.

— Твои трудности, Арбин, — сказал Гро, — явно происходят из-за того, что я зарегистрирован как работоспособный, так что вы должны вносить долю за троих. Я не хочу доставлять вам неприятности. Уже второй год я живу сверх положенного. Хватит.

Арбин смутился:

— Я говорю совсем не об этом. Я и не думаю намекать, что вы нам в тягость.

— Хорошо, но какая разница в конце концов? Через два года будет Проверка, и мне всё равно придётся уйти.

— По крайней мере, у вас будет два года для книг и отдыха. Зачем вам отказываться от этого?

— Потому что есть ещё и Ло. Когда они придут за мною, они заберут и вас. Что я буду за человек, если проживу несколько паршивых лет ценою…

— Перестаньте, Гро. Не нужно драматизма. Мы же много раз говорили вам, что сделаем. Мы сообщим о вас за неделю до Проверки.

— И обманете врача?

— Мы его подкупим.

— Хм… а этот пришелец, он же удвоит вашу вину. Вы будете отвечать и за то, что прятали его.

— Он уйдёт. Чёрт побери, стоит ли сейчас думать о нём?! У нас ещё два года. Но что делать с ним теперь?

— Пришелец, — задумчиво произнес Гро. — Пришёл и постучал в дверь. Пришёл ниоткуда. Разговаривает на непонятном языке… Не знаю, что и посоветовать.

— Он не агрессивен и, кажется, до смерти напуган, — сказал Арбин. — Он не может причинить нам зла.

— Напуган, говоришь? А что, если он помешанный? Что, если его слова — не чужой диалект, а просто лепет безумца?

— Вряд ли. — Однако Арбин был явно обеспокоен.

— Ты уверяешь себя в этом, потому что можешь использовать его. Хорошо, я скажу тебе, что делать. Отвези его в город.

— В Чику? — ужаснулся Арбин. — Зачем?

Гро спокойно сказал:

— Твоя беда в том, что ты не читаешь газет. К счастью для семьи, этим занимаюсь я. Так вот, в Институте атомной физики изобрели прибор для облегчения обучения людей. Об этом была большая статья в воскресном приложении. И им нужны добровольцы. Отвези этого человека. Пусть он будет добровольцем.

Арбин упрямо покачал головой.

— Вы сошли с ума. Я не могу сделать этого. Они в первую очередь спросят регистрационный номер. Начнётся расследование, и они узнают всё о вас.

— Нет, это им не удастся. Дело в том, что ты абсолютно не прав, Арбин. Институту нужны добровольцы потому, что аппарат ещё не испытан. У них, видимо, уже погибло несколько человек, так что, я уверен, они не будут задавать вопросы. А если пришелец погибнет, он будет, по-видимому, не в худшем положении, чем сейчас. А теперь дай мне книжный проектор. И принеси заодно газету, хорошо?

Когда Шварц открыл глаза, была уже вторая половина дня. Он почувствовал тупую, заставляющую замирать сердце боль, которая возникала сама по себе, боль из-за того, что он не видит больше жены, а знакомый ему мир утерян…

Он встрепенулся, когда над дверью загорелся свет и послышался голос, явно принадлежащий хозяину дома, видимо, фермеру. Затем дверь открылась и ему подали завтрак: неизвестную ему мучнистую кашу, напоминавшую кукурузную, и молоко.

Он сказал «спасибо» и энергично кивнул головой.

Фермер что-то ответил и взял в руки висевшую на спинке стула рубашку Шварца. Он внимательно осмотрел её со всех сторон, особое внимание уделяя пуговицам.

Затем, повесив её на место, он отодвинул скользящую дверь ванной, и тут Шварц впервые обратил внимание на мягкий молочно-белый цвет стен.

— Пластик, — тихо пробормотал он, используя это всеобъемлющее слово с уверенностью, типичной для профана. Он заметил также, что в комнате не было ни стыков, ни углов, все её плоскости плавно переходили одна в другую. Тем временем его хозяин делал знаки, смысл которых был ясен: Шварца просили умыться и одеться.

Сопровождаемый одобрительными жестами, он направился в ванную. Единственным неудобством было отсутствие прибора для бритья, однако на все знаки Шварца в ответ было лишь невнятное бурчание. Шварц провёл рукой по подбородку и слегка вздохнул.

Знаками же его пригласили занять место в небольшом автомобиле. Машина рванулась вперёд, и через некоторое время впереди показались белые дома.

— Чикаго? — быстро проговорил Шварц, указывая на них, вкладывая в эти слова последнюю иррациональную надежду, потому что эти дома меньше всего напоминали город.

Ответа не было, и последняя надежда исчезла.

Глава 3

ОДИН ИЛИ МНОЖЕСТВО МИРОВ?

Бел Авардан, всё ещё возбужденный после интервью, данного им прессе, ощущал в себе чувство дружелюбия ко всей сотне миллионов звёздных систем, входящих во всеобъемлющую Галактическую Империю. Сейчас ему было безразлично, знают ли его в том или ином секторе. Если его теории относительно Земли будут доказаны, его имя будут повторять на всех обитаемых планетах Млечного Пути, на каждой планете, на которую ступила нога человека за тысячелетия его экспансии космоса.

Рано пришедшая к нему известность принесла и некоторые трудности. Ему было всего тридцать пять, и карьера его была полна противоречий. Она началась с потрясшего всех известия о получении им первой учёной степени в университете Арктура. Этот случай был беспрецедентным для человека в возрасте двадцати трёх лет. Его диссертация, опубликованная в журнале археологического общества, вызвала что-то наподобие взрыва в научной среде. И это было впервые в истории университета.

Для человека, несведущего в археологии, причины, по которым небольшая статья, озаглавленная «О возрасте артефактов сектора Сириуса и рассмотрении возможной их связи с положениями гипотезы о родине человека», вызвала такой гнев, могли показаться загадочными. Дело в том, что Авардан брал в качестве исходной теорию некой группы мистиков, которых связывали скорее с метафизикой, чем с археологией, о том, что человечество зародилось на одной планете, а затем постепенно расселилось по Галактике. Теория, с энтузиазмом подхваченная писателями-фантастами, не принималась всерьез ни одним из авторитетных археологов Империи.

Однако Авардан стал силой, с которой приходилось считаться даже наиболее уважаемым из них. Всего за десять лет он заслужил авторитет специалиста по памятникам доимперской культуры, сохранившимся в различных уголках Империи.

Им, например, была написана монография о цивилизации сектора Ригеля, где благодаря успехам в развитии робототехники возникла самостоятельная культура, просуществовавшая несколько веков, пока совершенство механических рабов не уменьшило человеческую самостоятельность настолько, что флот Империи без труда одержал победу. Основой классической археологии было положение об одновременной эволюции людей на различных планетах, происходящей независимо друг от друга, как это было на Ригеле. Как доказательства приводились расовые различия людей, всё ещё не исчезнувшие окончательно, несмотря на долгое кровосмешение. Авардан эффективно противостоял этой концепции, доказывая, что культура Ригеля представляла собой лишь естественный продукт экономических и социальных условий того времени.

Существовали, кроме того, древние записи, в том числе слова Опихуса, которые сторонники классической теории использовали как образец свидетельств человека, цивилизация которого не знала ещё межзвёздных полётов. Всеми учебниками эти слова использовались как лучшее доказательство теории Мергера, что человечество представляет собой естественную вершину эволюции любого мира, а основой развития служат вода и кислород при определённых уровнях температуры и гравитации, и что возможны браки между представителями независимых видов человечества, которые и имеют место после начала межзвёздных путешествий.

Авардан, однако, открыл следы цивилизаций, существовавших за тысячи лет до Опихуса, и доказал, что уже в самых ранних записях есть упоминание о межзвёздных полётах. Последней его победой стало доказательство того, что человек появился в исследуемых районах уже обладая высоким уровнем развития.

И вот теперь развитие этой теории привело Авардана на одну из наименее значительных планет Империи, планету по имени Земля.

Авардан прибыл в единственное место Земли, напоминавшее другие планеты Империи, высокогорное плато, затерявшееся среди пустынных вершин на севере Гималаев. Здесь, где никогда не было радиоактивности, высился дворец, архитектура которого явно говорила о его внеземном происхождении. Собственно, это была копия правительственных дворцов, существовавших в более удачных местах. Каменная поверхность плато была покрыта слоем чернозема, на котором, погруженные в искусственную атмосферу и климат, на пять квадратных миль вокруг раскинулись сады и цветники.

Стоимость всего этого по земным масштабам была немыслимо высока, но Империя не скупилась на субсидии. (По статистике, в 827 году галактической эры ежедневно в среднем пятьдесят новых планет получали статус провинции, так как численность их населения достигала миллиона.)

Во дворце жил Наместник Земли, которому в окружении искусственного комфорта иногда удавалось забыть, что он являлся наместником столь низкого мира. Но он всегда помнил, что является аристократом высокого звания и ветвью древнего рода.

Его жена менее поддавалась подобным иллюзиям, особенно, когда с вершины покрытого травой холма видела перед собой линию, отделяющую их от дикой пустоты Земли.

Авардан был принят Наместником гораздо теплее, чем предусматривали официальные требования, потому что он принес с собой атмосферу величественной и безграничной Империи.

Авардан, в свою очередь, нашёл много причин для восхищения.

— Это сделано прекрасно и со вкусом, — похвалил он жилище Наместника. — Удивительно, что влияние центральной культуры ощущается и в самых отдаленных частях Империи, господин Энус.

Энус улыбнулся.

— Боюсь, что здесь, на Земле, дворец Наместника гораздо приятнее посещать, чем в нём жить, — это всего лишь красивая оболочка, пустая внутри. Семья, служащие, имперский гарнизон и редкие посетители, такие, как вы, — вот и всё, что есть у нас от центральной культуры.

Конечно, даже положение Наместника не позволяло проявлять любопытство относительно планов гостя, однако подобные ограничения теряли силу для человека, оторванного от Империи.

— Вы собираетесь пробыть здесь некоторое время, доктор Авардан? — спросил Энус.

— Трудно сказать. Я прибыл раньше остальной части экспедиции, чтобы ознакомиться с земной культурой и получить необходимые разрешения властей. Например, мне нужно ваше разрешение на посещение определённых мест Земли.

— О, конечно, конечно! Но когда вы начинаете раскопки? И что вы хотите найти в этой куче мусора?

— Если всё будет в порядке, я надеюсь разбить лагерь через пару месяцев. А что касается этого мира, то он — что угодно, но не куча мусора. Он совершенно уникален во всей Галактике.

— Уникален? — резко проговорил Наместник. — Ничего подобного. Это самый обыкновенный мир. В большей или меньшей степени — это дыра, помойная яма, к нему подойдёт любой эпитет подобного рода, и всё же, несмотря на всю его тошнотворность, он не может быть назван уникальным даже по жестокости и остаётся обычным грубым аграрным миром.

— Однако, — сказал Авардан, несколько озадаченный энергией, с которой это было сказано, — этот мир радиоактивен.

— Ну и что? В Галактике тысячи радиоактивных планет, причём некоторые заражены в гораздо большей степени, чем Земля.

— Это правда, — согласился Авардан, — радиоактивных планет тысячи, но лишь одна из них обитаема. Эта.

— Хорошо, — Наместник неопределённо кивнул, — возможно, в этом смысле планета уникальна. Однако это незавидное отличие.

— Дело не только в статистической уникальности. Биологи утверждают, что на планете, где радиация превышает определённый уровень, жизнь зародиться не может. Радиоактивность Земли значительно выше этого предела.

— Интересно. Я этого не знал. По-моему, это действительно доказывает фундаментальное отличие земных организмов от всех остальных… Это должно заинтересовать вас, ведь вы с Сириуса.

Он иронически усмехнулся и продолжал доверительным тоном:

— Знаете, наибольшая трудность в управлении этой планетой состоит в том, чтобы справиться с антиземными настроениями в Империи, особенно сильными в секторе Сириуса, которые, кстати, вызывают у этих землян довольно интересную реакцию, аналогичную, конечно. Я не утверждаю, что ан- тиземных настроений нет в других областях Галактики, но нигде они так не сильны, как на Сириусе.

— Я не могу согласиться с этим, — порывисто ответил Авардан. — Во мне, например, столько же терпимости, как и в любом другом человеке. Я верю в равенство людей, и земляне для меня не исключение. Живые организмы все одинаковы, все они основаны на веществе, которое мы называем протоплазмой, и все они могут быть облучены радиацией. Как вы и я.

— Но как же тогда могла развиться жизнь на Земле?

— Видите, и вы начинаете удивляться. Однако ответ, по- моему, прост. Дело в том, что уровень радиоактивности на Земле всё же недостаточен, чтобы уничтожить уже существующую жизнь.

— Не понимаю, к чему вы ведёте, — сказал Энус.

— Разве это не очевидно? Жизнь на Земле зародилась до того, как планета стала радиоактивной.

Энус с удивлением посмотрел на него.

— Но ведь этого не может быте!

— Почему?

— Но как может планета стать радиоактивной? Продолжительность существования радиоактивных элементов составляет миллионы лет. По крайней мере, так меня учили ещё в университете. Они должны были существовать ещё в необозримом прошлом.

— Однако существует ещё искусственная радиоактивность. Возможны тысячи ядерных реакций, в результате которых можно получить какие угодно радиоактивные изотопы. И можно предположить, что когда-то люди использовали некоторые из этих реакций в промышленности без надёжного контроля или даже в военных целях. В результате атомной войны на одной планете большая часть верхнего слоя почвы могла стать радиоактивной. Что вы на это скажете?

— Мне всё это непонятно, — ответил Энус. — Я, например, не могу представить, как можно использовать ядерные реакции в военных целях, или каким образом они могут выйти из-под контроля.

— Конечно, вы склонны недооценивать ядерные реакции, потому что живёте сейчас, когда их контролируют столь просто. Но что, если кто-то, какая-то армия применяла это оружие до того, как была разработана защита? Это всё равно, что использовать зажигательные бомбы до того, как огонь догадались тушить водой или песком.

— Хм, — пробормотал Энус, — вы говорите, как Шект.

— Кто этот Шект? — Авардан удивлённо взглянул на него.

— Землянин. Один из немногих землян, с которым может разговаривать культурный человек. Он физик и как-то говорил мне, что Земля не всегда была радиоактивной.

— А… Ну что же, ничего странного в этом нет, ведь теория придумана не мною. Это составная часть «Книги древних», содержащей основанную на преданиях историю доисторической Земли.

— «Книга древних»? — Энус, казалось, был удивлён и несколько расстроен. — Где вам удалось её найти?

— В разных местах. Это было непросто, и мне удалось достать лишь отдельные её части. Все эти предания, пусть даже лишенные научной основы, довольно важны для моего проекта… А почему вы спрашиваете?

— Потому что это — священная книга радикальной секты землян. Чужакам запрещается её читать! Неземлян, или чужаков, как они нас называют, линчевали и за меньшее.

— По вашим словам можно подумать, что силы Империи здесь недостаточно для поддержания порядка.

— В случаях святотатства — да. Советую прислушаться к моим словам, доктор!

Прозвучал мелодичный звон колокольчика, гармонирующий с шорохом окружающих их деревьев. Энус встал.

— Кажется, время обедать. Приглашаю вас присоединиться ко мне и насладиться гостеприимством в той степени, в какой его может предоставить этот кусочек Империи на Земле.

После обеда окруженный гостями Авардан ещё раз повторил им большую часть своей беседы с Энусом, не вызвав своим рассказом никакого сочувствия.

Румяный мужчина в форме полковника с явно выраженным снисхождением учёного к школяру обратился к нему:

— Если я правильно вас понял, доктор, вы пытаетесь доказать, что эти земные скоты представляют собой древнюю расу, которая, возможно, дала начало всему человечеству?

— Не могу утверждать наверняка, полковник, но, вероятно, именно так и есть. Надеюсь, что через год смогу ответить вам вполне определённо.

— Если вы найдёте, что это действительно так, в чём я, доктор, сильно сомневаюсь, то бесконечно меня удивите. Я уже четыре года на Земле, так что опыт у меня немалый. И я знаю, что эти земляне — мошенники и негодяи, причём все подряд. Они ленивы, суеверны, скупы, у них нет и намека на благородство души. Покажите мне землянина, который хотя бы в чём-нибудь может сравниться с полноценным человеком, со мной или с вами, например, и только тогда я поверю, что он может представлять расу наших предков. Но до тех пор увольте меня, пожалуйста, от подобных предположений.

— Землянин хорош, когда он мертв, но и тогда он дурно пахнет, — неожиданно добавил полный мужчина, сидевший у стола.

Авардан нахмурился и, не глядя на него, ответил:

— Я не собираюсь спорить о расовых различиях, тем более что в данном случае это не имеет значения, ведь я говорю о доисторических землянах. Их сегодняшние потомки долго находились в изоляции в довольно необычной окружающей среде, и всё же я не стал бы говорить о них столь категорично.

Он повернулся к Энусу.

— Сегодня вы упоминали одного землянина.

— Я? Не помню.

— Физик. Шект.

— А, да. Да.

— Случайно не Афрет Шект?

— Да. Вы о нём слышали?

— Кажется, да. Я всё время пытался вспомнить, и, кажется, мне это удалось. Он работает в Институте ядерной физики, в… Как же называется это место? В Чике?

— Да, это именно он. И что вы о нём слышали?

— Только то, что в «Физическом обозрении» была его статья. Я заметил её потому, что просматривал всё, относящееся к Земле, а статьи землян в галактической периодике довольно редки… Короче говоря, суть в том, что он изобрел нечто, названное им Синапсайфер, который должен улучшать умственные способности млекопитающих.

— Действительно? — несколько резко проговорил Энус. — Об этом я не слышал.

— Я могу найти для вас эту заметку. Это довольно интересная статья, хотя я, конечно, не претендую на понимание её математического обоснования. Аппарат был испытан на каких-то земных животных, кажется, их называют крысами, которых затем учили находить правильный путь к пище через лабиринт. У контрольных обычных крыс на эту задачу уходило втрое больше времени. Вы понимаете, что всё это значит, полковник?

— Нет, доктор, не понимаю, — безразлично ответил военный.

— Тогда я должен объяснить. Я твёрдо уверен, что любой учёный, способный проделать эту работу, пусть даже он землянин, ничуть не ниже меня по умственному развитию.

— Извините, доктор, — вмешался Энус. — Я хотел бы вернуться к Синапсайферу. Доктор Шект проводил эксперименты на людях?

— Вряд ли, — улыбнулся Авардан, — в экспериментах девять десятых крыс погибало. Вряд ли он решился экспериментировать с людьми до получения лучших результатов.

Нахмурившись, Энус откинулся в своём кресле и больше не отзывался.

Ещё до наступления полуночи Наместник, предупредив жену, на личном глайдере отбыл в Чику в плохом расположении духа и с чувством гнетущего беспокойства.

Тем же вечером Арбин Марен привез Джозефа Шварца в Чику как добровольца для Синапсайфера Шекта. Сам Шект тем временем уже в течение часа разговаривал с Наместником Земли.

Глава 4

ВЕЛИКАЯ ДОРОГА

Арбин чувствовал себя в Чике беспокойно, как человек, попавший в ловушку. Где-то здесь, в Чике, одном из самых больших городов Земли (в нём проживало около пятидесяти тысяч жителей), находилось представительство великой Империи.

Арбин никогда не видел людей, прилетевших с других планет, и всё же здесь, в Чике, он то и дело оглядывался в страхе, что подобный случай может представиться. Вряд ли он смог бы объяснить и то, как он собирался отличить землянина от чужака, даже если бы тот и попался ему на глаза, однако всем своим существом он чувствовал, что какое-то отличие несомненно должно быть.

Входя в институт, он ещё раз оглянулся. Его автомобиль был припаркован на свободном месте, с талоном, обеспечивающим шестичасовую стоянку. Сейчас Арбина пугало буквально всё. Воздух, казалось, был полон глаз и ушей.

Только бы этот странный человек не выкинул чего-либо. Хотя он энергично кивнул в знак согласия, но понял ли он? И как он только дал Гро уговорить себя на это безумие? — мучил себя Арбин вопросами.

В это время дверь перед ним открылась, раздавшийся голос вывел его из задумчивости.

— Что вам нужно? — В голосе чувствовалось нетерпение, возможно, что этот вопрос ему пришлось повторить несколько раз.

— Мне нужен человек, с которым можно поговорить относительно Синапсайфера, — хрипло сказал Арбин.

Швейцар изучающе посмотрел на него и сказал:

— Распишитесь здесь.

Арбин убрал руки за спину и поспешно повторил:

— С кем я могу поговорить относительно Синапсайфера?

Гро называл ему имя, но оно вылетело у него из головы.

— Я не могу ничего для вас сделать, пока вы не распишетесь в книге посетителей, — сказал швейцар, в голосе которого слышались железные нотки. — Таковы правила.

Не говоря ни слова, Арбин повернулся и направился прочь. В это время в дверях появилась девушка в белом рабочем халате.

— Доброволец на Синапсайфер, мисс Шект, — обратился к ней швейцар. — Он не хочет называть своего имени.

— Это правда? — обратилась она к Арбину.

— Я хотел бы цоговорить с вашим начальником, — сухо ответил он.

— Хорошо, — она, казалось, вовсе не была обескуражена его ответом. — Пойдёмте.

С замирающим сердцем он последовал за ней в небольшую приёмную.

— Через полчаса доктор Шект примет вас, — мягко проговорила она. — Сейчас он занят…

Она вышла, и Арбин остался один, словно запертый в четырёх стенах. Была ли это ловушка? Попал ли он в руки Старейших?

Никогда ещё в жизни Арбина ожидание не было столь долгим.

Его светлость Энус, Наместник Земли, встретился с доктором Шектом без особого расположения к беседе с ним, испытывая при этом заметное возбуждение. Для него, четвертый год пребывающего в качестве Наместника на Земле, посещение Чики всё ещё оставалось событием. Как представитель далекого Императора, официально он занимал положение, равное положению управляющего гигантскими, насчитывающими сотни кубических парсеков, секторами Галактики. В действительности же его жизнь немногим отличалась от ссылки.

Для человека, заключенного в стерильную пустоту Гималаев, окруженного населением, ненавидящим как его, так и Империю, которую он представлял, бегством становилось даже путешествие в Чику.

Однако и эти путешествия были краткосрочными, поскольку здесь, в Чике, он был вынужден постоянно, даже не снимая на ночь, носить пропитанную свинцом одежду, хуже того — постоянно принимать метаболии.

Он горько жаловался на это Шекту.

— Метаболии, — говорил он, разглядывая таблетку, которую держал в руках, — наверно, это настоящий символ всего, что ваша планета означает для меня. Он долженусиливать все обменные процессы, пока я сижу здесь, в этом радиоактивном облаке, которое вы даже не замечаете.

Доктор Шект слушал его с легкой усмешкой. Он производил впечатление близорукого, и не потому, что носил очки, просто у него давно выработалась привычка рассматривать вещи вблизи, взвешивать осторожно все факты, прежде чем сказать что-нибудь. Это был высокий пожилой мужчина, худощавый и несколько сутулый.

Широкая начитанность по вопросам галактической культуры делала его относительно свободным от той абсолютной враждебности и подозрительности, которую средний землянин испытывал даже к такому космополиту, как Энус.

— Я абсолютно уверен, вы не нуждаетесь в таблетках, — сказал Шект. — Метаболии — это один из ваших предрассудков, и вы прекрасно знаете это. Если бы вы не принимали его, то чувствовали бы себя ничуть не хуже.

— Но не будете же вы отрицать, что ваш метаболизм выше моего?

— Нет, конечно, ну и что из этого? Я знаю этот имперский предрассудок, что мы, земляне, отличны от других людей, но в сущности это не так. Уж не приходите ли вы сюда как посланник антиземлян?

— Я говорю серьёзно, Шект. Какая ещё планета со столь яростным мазохизмом держится за свои бессмысленные традиции? Не проходит и дня, чтобы ко мне не явилась делегация от какого-нибудь из ваших правителей с требованием смертной казни для несчастного, единственное преступление которого в том, что он побывал в запретной зоне, спрятался от Шестидесяти или просто съел больше, чем ему положено.

— Да, но вы всегда с готовностью подписываете эти приговоры. Ваше идеалистическое отвращение, как видно, имеет слабую сопротивляемость.

— Клянусь звёздами, я пытаюсь бороться. Но что могу сделать я один? Император требует, чтобы все части Империи жили по своим местным законам. Это мудро и правильно, поскольку лишает поддержки глупцов, готовых восстать при первом подходящем случае.

Стоит мне только возразить, когда ваши Советы, Сенаты и Палаты требуют смерти, что за крики, что за дикий вой поднимается в ту же минуту, какие обвинения сыплются в адрес Империи! Лучше я двадцать лет проведу среди полчищ дьявола, чем на десять минут попаду на подобную Землю.

Вздохнув, Шект почесал затылок:

— Для остальной части Галактики, если только там подозревают о нашем существовании, Земля — это галька в небе. Для нас же это — дом, единственный дом, который у нас есть. И всё же мы ничем не отличаемся от вас, просто мы менее удачливы. Мы заключены здесь, на мертвой планете, отрезанные стеной радиации от окружающей нас огромной Галактики, которая от нас отказалась. Вот вы, Наместник, разрешили бы эмигрировать тем людям, которые захотели бы покинуть Землю?

Энус пожал плечами.

— От меня ли это зависит? Люди, живущие на других планетах, не желают стать жертвами земных болезней.

— Земных болезней! — Шект нахмурился. — Подобным представлениям пора положить конец. Мы вовсе не носители смерти. Разве вы умерли, побывав среди нас?

— Честно говоря, — улыбнулся Энус, — я делал всё возможное, чтобы избежать лишних контактов.

— Всё благодаря вашей пропаганде, основанной исключительно на глупости.

— Так вы, Шект, хотите сказать, что теория о том, что сами земляне радиоактивны, не имеет никакой научной основы?

— Да, конечно, как могут они быть не радиоактивными? Так же, как и вы. Так же, как и любой человек на каждой из сотен миллионов планет Империи. Мы радиоактивны чуть больше, но не настолько, чтобы причинить кому-либо вред.

— Однако жители Галактики верят в обратное. И кроме того…

— И кроме того, вы хотите сказать, что мы не такие, как все. Мы не люди, потому что из-за радиации подвержены мутациям и поэтому изменились во многих отношениях… Тоже не доказано.

— Но в это верят.

— И пока в это будут верить, пока нас, землян, будут считать париями, вы будете находить в нас всё то, что вызывает ваше возмущение. Вы невыносимо давите на нас, и разве странно, что мы отвечаем вам тем же? Можете ли вы жаловаться на ненависть, которой мы лишь отвечаем на вашу ненависть? Нет, нет, мы больше защищаемся, чем нападаем.

Энус был огорчен тем, что его слова вызвали такой гнев.

«Даже лучшим из этих землян, — подумал он, — присуще всё то же слепое чувство противопоставления Земли всей Вселенной».

— Извините мою бестактность, Шект, — мягко сказал он. — Пусть усталость будет мне оправданием. По существу, мы оба узники Земли. Дайте руку, и будем друзьями.

Шект улыбнулся.

— Слова извинения, произнесенные тоном дипломата Империи. Вы плохой актер, Наместник.

— Тогда будьте хорошим учителем и расскажите мне о вашем Синапсайфере.

Шект вздохнул и нахмурился.

— Вы слышали о приборе? Значит, вы не только администратор, но и физик?

— Положение обязывает. Но, серьёзно, я хотел бы узнать что-нибудь о вашем изобретении.

Глаза Шекта заблестели.

— Ну что же, говоря попросту, это прибор, предназначенный для улучшения способностей человека к обучению.

— Человека? В самом деле? И он действует?

— Хотел бы я знать. Необходимы дальнейшие работы. Я опишу вам проблему вкратце, и судите сами. Нервная система человека и животного состоит из нейропротеинового вещества, которое, в свою очередь, складывается из гигантских молекул, находящихся в состоянии очень шаткого электрического равновесия. Молекулу можно вывести из равновесия легчайшим толчком, это выведет из равновесия следующую, и так далее. Процесс будет повторяться, пока не достигнет мозга. Сам мозг представляет собой гигантскую комбинацию подобных молекул, всевозможными способами соединенных друг с другом. Поскольку в наличии имеется примерно десять в двадцатой степени молекул, то число возможных комбинаций исчисляется факториалом десяти в двадцатой степени. Это число столь велико, что если бы все электроны и протоны во Вселенной сами стали бы Вселенными, и все электроны и протоны в этих вновь возникших Вселенных тоже бы стали Вселенными, то и тогда все электроны и протоны во всех получившихся Вселенных были бы ничем в сравнении с… Вы меня понимаете?

— Слава звёздам, ни слова.

— Хм… Хорошо, короче говоря, то, что мы называем нервным импульсом, это просто возрастающий электронный дисбаланс, идущий от нервов к мозгу, а затем назад к нервам. Это вам ясно?

— Да.

— Ну что ж, восславим вашу гениальность. Пока импульс передаётся по нервам клеткам, он передвигается с большой скоростью, поскольку нейропротеины практически находятся в контакте друг с другом. Однако нервные клетки ограничены в размере и не имеют контакта друг с другом, так как разделены тонким слоем соединительной ткани.

— Ясно, — сказал Энус, — и нервный импульс должен преодолевать барьер.

— Вот именно! Эти слои ослабляют импульс и замедляют его передачу. То же самое справедливо и для мозга. А теперь вообразите, что удалось снизить диэлектрическую постоянную слоев, разделяющих клетки. Человек сможет быстрее думать и лучше воспринимать новое.

— Хорошо, а теперь я вернусь к своему первому вопросу. Прибор действует?

— Я проводил эксперименты на животных.

— И каковы результаты?

— Большинство вскоре умерло от разрушения протеинов мозга, иначе говоря, от их свертывания, словно у яйца, сваренного вкрутую.

Энус вздрогнул.

— Есть что-то невыразимо жестокое в хладнокровии науки. А тем, которые не умерли?

— Ничего определённого, ведь это не люди. Результаты обнадеживающие… Но мне нужны люди. Видите ли, это вопрос природных электронных качеств каждого мозга. Но у меня нет людей для экспериментов. Я приглашал добровольцев, но…

Он развел руками.

— А когда работы будут закончены, что вы собираетесь делать с прибором? — спросил Энус.

Физик пожал плечами.

— Не мне это решать. Вопрос будет рассмотрен на Высшем Совете.

— Вы не думали о том, чтобы сделать изобретение доступным для Империи?

— Я? Ничего не имею против. Но только Высший Совет имеет право…

— Ох, — с нетерпением проговорил Энус, — к чёрту ваш Высший Совет. Я уже имел с ним дело. Вы согласны говорить с ними, когда это потребуется?

— Но как я могу повлиять на них?

— Вы скажите, что если Земля изготовит безопасный для человека Синапсайфер и сделает его доступным для Галактики, то земляне получат возможность эмигрировать на другие планеты.

— В таком случае, — иронически проговорил Шект, — у вас возникнет опасность заражения нашими болезнями.

— Вы, земляне, — спокойно сказал Энус, — могли бы даже все вместе быть переселены на другую планету. Подумайте об этом.

В это время дверь открылась, и в кабинет вошла девушка, сразу наполнившая мрачную атмосферу кабинета дыханием весны.

— Заходи, Пола, — сказал Шект. — Ваша светлость, — обратился он к Энусу, — разрешите представить вам мою дочь. Пола, это его светлость господин Энус, Наместник Земли.

Наместник быстро встал и обратился к ней с непринужденной вежливостью, не дав ей закончить неуклюжую попытку сделать реверанс.

— Дорогая мисс Шект, — сказал он, — трудно поверить, что на Земле можно встретить столь прелестное существо. Вы явились бы украшением любого из существующих миров.

Он взял Полу за руку, поспешно и несколько смущенно протянутую в ответ на его жест. На мгновение он сделал движение, как будто собрался поцеловать её, следуя галантному обычаю предков, но намерение, если таковое и было, осуществлено не было. Полуподнятая рука была высвобождена, возможно, несколько поспешно.

— Я поражена вашей добротой к простой девушке с Земли, — сказала Пола, слегка нахмурившись. — Вы вежливы настолько, что не побоялись даже заразиться…

— Моя дочь, — вмешался Шект, — заканчивает обучение в университете Чики, а сейчас две недели работает у меня в лаборатории в качестве лаборанта. С гордостью могу сказать вам, что когда-нибудь она займет моё место.

— Отец, — мягко сказала Пола, — у меня важное известие для тебя.

В голосе её послышалось колебание.

— Мне уйти? — спокойно спросил Энус.

— Нет-нет, — сказал Шект. — В чём дело, Пола?

— Есть доброволец, отец.

— На Синапсайфер? — поражённо спросил Шект.

— Так он говорит.

— Ну что ж, — сказал Энус, — как видно, я приношу вам удачу.

— Похоже, — Шект повернулся к дочери. — Отведи его в комнату «С», я сейчас приду.

Когда Пола вышла, он обратился к Энусу:

— Извините, Наместник…

— Конечно. Как долго продлится операция?

— Думаю, что несколько часов. Вы хотите присутствовать?

— Не могу представить себе ничего отвратительнее, дорогой Шект. Я останусь в посольстве до завтра. Вы сообщите мне результаты?

— Да, конечно. — Шект, казалось, был обрадован.

— Хорошо… И подумайте над тем, что я говорил о Синап- сайфере.

Энус вернулся к себе ещё более обеспокоенный, чем до визита к Шекту.

Глава 5

ДОБРОВОЛЕЦ ПОНЕВОЛЕ

Оставшись один, доктор Шект мягко нажал кнопку вызова, и в кабинет быстро вошёл молодой лаборант.

— Пола вам сказала…

— Да, доктор Шект. Я наблюдал за ним на экране. Он определённо не подослан.

— Должен я сообщить Совету, как вы думаете?

— Не знаю, что и посоветовать. Совет не одобряет обычную связь, так как существует возможность перехвата информации.

Он поспешно добавил:

— Может быть, он нам не подойдёт? Ведь нам нужны добровольцы до тридцати лет. Он значительно старше.

— Мне нужно посмотреть на него, — сказал Шект.

До сих пор ему удавалось решать все возникающие вопросы вполне официально. Он сообщил достаточное количество информации, чтобы создалось впечатление откровенности, не более того. И вот теперь настоящий доброволец, и сразу же после визита Энуса. Была ли здесь связь? Шект имел неопределённое представление о гигантских скрытых силах, находящихся в противоборстве на изувеченном лице Земли. Однако он знал достаточно, чтобы чувствовать себя полностью в их руках. Но знал он значительно больше, чем подозревали Старейшие.

И всё же, что он мог сделать, когда его жизни угрожала двойная опасность?

Через десять минут он был в комнате, где ожидал его доброволец. Мужчина, похожий на фермера, чувствовал себя неуверенно. Его руки беспокойно вздрагивали.

— Итак, сэр, — мягко сказал Шект, — я слышал, что вы не хотите назвать своё имя.

— Мне сказали, что если вы получите добровольца, вопросы задаваться не будут, — твердым голосом проговорил Арбин.

— Хм… Хорошо, но что-нибудь вы хотите сказать? Или вы хотите начать эксперимент немедленно?

— Я? Здесь? Сейчас? — В голосе фермера послышался испуг. — Доброволец — вовсе не я.

— Нет? Вы хотите сказать, что доброволец кто-то другой?

— Вот именно. Я хотел бы…

— Понимаю. Он с вами?

— Можно сказать, да, — осторожно ответил Арбин.

— Хорошо. Теперь говорите ваши условия. Всё, что вы скажете, останется между нами. Договорились?

Фермер кивнул.

— Благодарю вас. Я согласен, сэр. У нас есть человек на ферме, дальний… родственник. Он помогает, понимаете…

Арбин запнулся, и Шект серьёзно кивнул.

— Он очень хороший работник, очень хороший, но, понимаете, у него не совсем в порядке голова. Он не болен, ничего, из-за чего его следовало бы убрать. Он просто медленно соображает и не разговаривает.

— Он не умеет разговаривать? — Шект, казалось, был поражён.

— Ох нет, умеет. Просто не любит и говорит плохо.

Физик с сомнением посмотрел на него.

— И вы хотите с помощью Синапсайфера улучшить его умственные способности?

Арбин медленно кивнул.

— Он может погибнуть. Вы это понимаете? Мне нужно его согласие.

Фермер покачал головой медленно и упрямо.

— Он не поймет.

Затем настойчиво, почти задыхаясь, добавил:

— Поймите меня, сэр. Этот человек стареет. Это не вопрос Шестидесяти, но что, если на следующей Проверке они решат, что он полоумный, и заберут его? Мы не хотели бы его потерять, и поэтому я привёл его сюда.

— Я понимаю. Ведите сюда вашего родственника.

Он дружески похлопал фермера по плечу. Арбин судорожно улыбнулся, чувствуя невыразимое облегчение.

Шект взглянул на тучного человека, лежащего на кушетке. Мужчина спал и дышал при этом ровно и глубоко. Шект нагнулся к нему и не нашёл в его лице никаких признаков слабоумия.

Старик! Хм…

Он искоса взглянул на Арбина, который внимательно следил за происходящим.

— Вы не будете возражать против анализа кости?

— Нет, — крикнул Арбин и затем более спокойно добавил: — Я не хочу ничего, что могло бы послужить идентификации.

— Это может оказать нам помощь, если мы будем знать его возраст, — сказал Шект.

— Ему пятьдесят, — отрезал Арбин.

Физик пожал плечами и вновь посмотрел на спящего. Когда его привели, он был, или по крайней мере казался, одиноким и потерянным. Даже гипнотические таблетки, по-видимому, не вызвали у него никаких подозрений, быстрая судорожная улыбка — и он проглотил их.

Лаборант возился уже с последней из нескольких неуклюжих установок, которые вместе составляли Синапсайфер. Нажатие кнопки, и молекулы в поляризованных окнах операционной поменяли своё расположение, сделав их непрозрачными. И теперь лишь искусственный свет озарял своим холодным сиянием пациента, удерживаемого мощным диамагнетическим полем в нескольких дюймах над операционным столом.

Здесь же в темноте сидел Арбин, ничего не понимающий, но тем не менее решительно настроенный самим фактом своего присутствия предотвратить возможные грязные трюки, на которые, по его разумению, способны такого рода учёные.

Физики не обращали на него внимания, занятые подгонкой электродов к голове. Это была долгая и трудная работа, требующая большой точности. Шект болезненно улыбнулся. Конечно, морщины на человеческом лице не всегда давали точное представление о возрасте, но в данном случае их было достаточно. Этот человек был старше пятидесяти.

И тут улыбка исчезла с его лица. Он нахмурился. С морщинами что-то было не так. Они выглядели странно, не совсем…

На мгновение он был готов поклясться, что его череп имеет примитивную форму, словно анахронизм, но…

В конце концов, этот человек психически ненормален, так почему бы и нет? И тут он неожиданно, поражённый, воскликнул:

— Как я не заметил? У этого человека на лице растут волосы!

Он повернулся к Арбину.

— У него всегда была борода?

— Борода?

— Волосы на лице! Идите сюда! Видите?

— Да, сэр. — Арбин лихорадочно соображал. Утром он заметил это, но потом забыл. — Это у него от рождения, — сказал он и добавил: — По-моему.

— Ладно, удалим это. Вы же не хотите, чтобы он выглядел как дикое животное, не так ли?

— Нет, сэр.

— У него волосы и на груди, — сказал лаборант, удалявший волосы с лица.

— Великая Галактика, — сказал Шект, — дайте мне взглянуть! Да это же настоящий ковер! Ладно, оставьте это. В рубашке этого не видно, да и пора заняться электродами. Присоединяйте здесь, здесь и здесь.

Дюжина микроэлектродов, которые должны были уловить тончайшее эхо микротоков, передаваемых от одной клетки мозга к другой, были введены в кожу.

Дольше всего заняла настройка Синапсайфера. Записывались показания приборов, вновь и вновь проверялись инструменты, и опять продолжалась настройка.

Наконец Шект улыбнулся Арбину и сказал:

— Скоро всё кончится.

Масса аппаратуры нависла над спящим, как медлительное и прожорливое чудовище. Четыре длинных провода тянулись к рукам и ногам пациента, серая прокладка из чего-то, напоминающего резину, была аккуратно подложена под шею и зажимами крепко закреплена на плечах. Наконец два электрода были закреплены на висках.

Шект не сводил глаз с хронометра, его правая рука лежала на выключателе. Большой палец руки сдвинулся, ничего заметного не произошло. Прошли, казалось, часы, в действительности же всего около трёх минут, и палец двинулся вновь.

Помощник Шекта склонился над всё ещё спящим Шварцем и радостно произнес:

— Он жив.

Прошло ещё несколько часов, в течение которых было произведено множество измерений. В комнате царила атмосфера почти дикого восторга. Была уже почти полночь, когда глаза добровольца открылись.

Шект отошёл измученный, но счастливый.

— С ним всё в порядке, — сказал он, коснувшись ладонью лба пациента. — Несколько дней ему придётся побыть здесь, — твёрдо проговорил он, повернувшись к Арбину.

В глазах Арбина немедленно появилось беспокойство.

— Но… но…

— Можете положиться на меня, он будет в безопасности. Кроме того, он может умереть, если вы заберёте его сейчас. Что вам это даст?.. А если он умрёт, вам придётся объяснять Старейшим, откуда взялся труп.

Последние слова сделали своё дело.

— Но как я буду знать, когда прийти за ним? Я не хочу называть его имени, — проговорил Арбин.

Это было согласие.

— Приходите через неделю, — сказал Шект, — я буду ждать вас. Вы должны верить мне и ничего не бояться.

Было уже далеко за полночь, когда Шект наконец подумал об отдыхе, и то лишь благодаря настойчивости Полы. Но уснуть он не мог. Встав с кровати, он сел у окна, глядя на город, погруженный во тьму ночи. На горизонте, по другую сторону озера, светилось голубое сияние смерти, царившее почти над всей Землей.

События изнурительного дня в бешеном темпе промелькнули в его сознании. После того как напуганный фермер ушёл, первым делом Шект связался с посольством. Энус, должно быть, ждал его, потому что ответил сам.

— А, Шект, добрый вечер. Ваш эксперимент окончен?

— И почти то же самое с моим добровольцем. Бедняга.

— Значит, я был прав, когда решил не оставаться. По-моему, вы, учёные, тоже способны на убийство.

— Он ещё жив, Наместник, и, может, нам удастся спасти его, но… — он пожал плечами.

— Да, крысы в этом деле предпочтительнее, Шект… Однако где вы могли привыкнуть ко всему этому?

— Старею, ваша светлость, — просто ответил Шект.

— Опасное занятие у вас, — послышался сухой ответ. — Идите спать, Шект.

И вот Шект сидит здесь, глядя на тёмный город умирающего мира.

Два года шли испытания Синапсайфера, и два года он был рабом Совета Старейших, или Братства, как они себя называли.

Он написал несколько статей, которые можно было бы опубликовать в Сирианском Журнале Нейрофизиологии и которые могли принести ему столь желанную известность во всей Галактике. Статьи лежали у него в столе. Но они не были опубликованы.

Вместо этого появилась туманная и специально искаженная статья в «Физическом Обозрении». Такова была воля Братства.

И всё же Энус был заинтересован. Почему?

Имело ли это связь с другими секретами, о которых он узнал? Подозревала ли Империя то же, что и он?

За двести лет Земля восставала три раза. Под знаменем провозглашаемого древнего величия Земля выступала против гарнизонов Империи, и Галактический Совет не был особенно обрадован тем безвыходным положением, в которое попала Земля, кровью вычеркивая себя из списка населённых планет.

Однако на этот раз всё могло быть иначе…

Но действительно ли это так? Насколько он может доверять словам умирающего сумасшедшего, словам, которые на три четверти не имели смысла?

Какая разница? В любом случае он не посмел бы ничего предпринять. Только ждать, хотя он стареет и скоро ему шестьдесят.

Но даже на этом ничтожном, обугленном шарике, Земле, он хотел жить.

Он снова лег и, уже засыпая, подумал о том, не мог ли его разговор с Энусом быть перехвачен Старейшими? Он ещё не знал, что Старейшие имели другие источники информации.

Рано утром один из помощников Шекта, молодой лаборант, обдумывал случившееся.

Он восхищался Шектом, однако прекрасно знал, что секретный эксперимент на неизвестном властям добровольце был нарушением приказа Братства, которому был придан статус Закона, что делало неподчинение серьёзным проступком.

Кем был этот доброволец? Кто же прислал этого человека? Совет Старейших, втайне от всех, с целью проверить преданность Шекта? А может, Шект — предатель? Вчера днём он говорил с кем-то наедине, с кем-то в нелепой одежде, которую носят чужаки, опасаясь радиоактивного заражения.

В любом случае Шект обречен на гибель, но почему и он должен следовать за ним? Он, такой ещё молодой, с почти четырьмя десятилетиями жизни впереди.

Кроме того, это означало бы продвижение… А Шект так стар, что в любом случае доживёт лишь до следующей Проверки, так что для него в этом будет не много вреда. Практически никакого.

Лаборант решился. Он на коммутаторе набрал комбинацию из цифр и связался с премьер-министром, который, после Императора и Наместника, был властен над жизнью и смертью любого человека на Земле.

Наступил вечер следующего дня. Туманные впечатления в голове Шварца стали проясняться. Он вспомнил поездку, низкие беспорядочно стоявшие на берегу озера строения, долгое ожидание.

И потом — что? Что? Ах да, они пришли за ним. Потом была комната с инструментами и приборами, две таблетки… Они дали ему таблетки, и он с готовностью их проглотил. Что он терял?

А потом — пустота.

Стоп. Проблески сознания были… Люди, склонившиеся над ним… Девушка, приносившая ему еду…

Проходили дни, и Шварц начал ориентироваться. Мужчину, который приходил к нему, звали доктор Шект. Девушка была его дочь, Пола. Шварц обнаружил, что он больше не нуждался в бритье. Волосы на лице не росли. Это напугало его. А росли ли они когда-нибудь?

Силы быстро возвращались к нему. Ему разрешили одеваться и ходить.

Страдал ли он амнезией? Была ли это причина, по которой они подвергли его операции? Был ли этот мир естествен и нормален, в то время как всё, что он помнил, было фантазией его больного рассудка?

Ему не разрешалось выходить из комнаты даже в коридор. Означало ли это, что он узник? Может быть, он совершил преступление?

Никто не потерян так, как человек, заблудившийся в запутанных коридорах собственного одинокого ума. Никто не беспомощен так, как человек, лишенный памяти!

Пола обучала его новому для него языку. Это её развлекало. Шварц не был особенно удивлён той лёгкостью, с которой улавливал и запоминал слова. Он помнил, что в прошлом у него была хорошая память. За два дня он научился понимать отдельные фразы. Через три начал говорить.

На третий день, однако, ему пришлось удивиться. Шект научил его цифрам и решал с ним задачи. Шварц должен был давать ответы, а Шект про себя отмечал, сколько времени у него на это уходит. Затем Шект объяснил ему значение термина «логарифм» и спросил, чему будет равен логарифм двух.

Шварц осторожно подбирал слова. Когда слов не хватало, он дополнял ответ жестами:

— Я — не — сказать. Ответ — не — число.

Шект возбужденно кивнул головой и проговорил:

— Не число. Не это, не то, часть этого, часть того.

Шварц прекрасно понял, что Шект своими словами подтверждает, что ответ — не целое число, а дробь, и поэтому сказал:

— Ноль целых, три, ноль, один, ноль, три — и дальше — цифры.

— Достаточно!

Пришло время удивиться и Шварцу. Как он узнал ответ? Шварц был уверен, что никогда прежде не слышал о логарифмах, и всё же у него в голове сразу же появился ответ. Он не имел ни малейшего представления о процессе его вычисления. Он чувствовал, что его ум начал представлять собой нечто самостоятельное.

А может, он был математиком до того, как его поразила амнезия?

Жить в неизвестности ему было трудно. В Шварце нарастало желание вырваться на волю; где-то там должны быть ответы на все вопросы, которые ему никогда не узнать, если он будет заточен в этой комнате, где он чувствовал себя подопытным кроликом.

Такая возможность представилась на шестой день. Шварцу начали доверять. Утром его посетил Шект, затем он ушёл.

Шварц подождал, пока не убедился, что Шект не вернётся, после чего медленно закрыл рукой небольшую светящуюся точку на двери; так делали люди, обслуживающие его. Дверь плавно и беззвучно отошла в сторону… Коридор был пуст.

Так Шварц сбежал.

Мог ли он знать, что все шесть дней его пребывания здесь агенты Совета Старейших следили за институтом, его комнатой и им самим?

Глава 6

НОЧНЫЕ СТРАХИ

Ночью дворец Наместника выглядел не менее сказочно, чем днём. Гирлянды вьющихся вечерних цветов (завезенных на Землю) раскрыли белые бутоны, наполняя весь дворец тонким ароматом. В поляризованном свете луны искусственные самоцветы, умело впаянные в орнамент на стенах здания, давали легкое фиолетовое мерцание на фоне металлического блеска.

Энус смотрел на звёзды и любовался ими как частью того мира, к которому он принадлежал. Над Землей было обычное небо, которое не имело той непередаваемой красоты небес центральных миров, где звёзды были так густы, что темнота ночи почти отсутствовала в их сиянии. Не было у него и своеобразного великолепия пограничных миров, где непроницаемая темнота лишь изредка освещалась тусклым светом одинокой планеты и где одинокие звёзды были неотличимы от алмазной пыли Млечного Пути.

На небосклоне Земли сразу были видны две тысячи звёзд.

Среди них — Сириус, вокруг которого вращалась одна из десяти наиболее населённых планет Империи, Арктур — столица сектора, в котором родился Энус. Свет Трантора, столицы Империи, тоже затерялся где-то в Млечном Пути.

Энус почувствовал прикосновение к плечу нежной руки и накрыл её своей.

— Флора! — прошептал он.

— Всё устроится, — послышался голос жены. — Уже почти утро, а ты так и не ложился спать после возвращения из Чики. Может, ты позавтракаешь? Мне заказать еду сюда?

— Почему бы и нет?

— Что тебя беспокоит? — мягко спросила она.

— Не знаю, — проговорил Энус, покачав головой. — Я устал от накопившихся проблем… Этот Шект и его Синапсайфер, и этот археолог Авардан с его теориями. И многое другое. Эти земляне! — сквозь зубы продолжал Энус. — Многое указывает на то, что они вновь готовят восстание.

Он посмотрел на жену.

— Ты знаешь, что доктрина Совета Старейших состоит в том, что некогда Земля была единственным домом человечества?

— Но ведь именно об этом говорил Авардан, не так ли?

— Да, именно так, — мрачно произнес Энус, — но он говорил только о прошлом. Совет Старейших говорит и о будущем. Земля, утверждают они, вновь станет столицей расы. Они провозглашают даже приближение мифического второго царствия Земли, предупреждают, что Империя погибнет, а Земля приобретет своё первозданное величие. Трижды подобная чушь вызывала восстания, которые заканчивались массой разрушений на Земле, но это не поколебало их веру.

— Они всего лишь несчастные существа, эти земляне, — сказала Флора. — Что у них есть, кроме веры? Они лишены абсолютно всего: нормального мира, нормальной жизни. Они лишены даже достоинства, которое равняло бы их с другими людьми Галактики. Поэтому они живут в мечтах. Можно ли осуждать их за это?

— Да, можно, — возбужденно воскликнул Энус. — Пусть оставят свои мечты и борются за признание. Они не отрицают своего отличия. Они просто хотят заменить «хуже» наилучше», и трудно ожидать, что остальная Галактика согласится с ними. Пусть забудут свою помешанность, свои устаревшие и унизительные «законы». Пусть будут людьми, и на них будут смотреть как на людей… Но не будем об этом. Что, например, происходит с Синапсайфером? Здесь есть кое-что, что не даёт мне уснуть. — Энус нахмурился.

— Синапсайфер?.. Это не тот прибор, о котором за обедом говорил доктор Авардан? Ты ведь из-за него ездил в Чику?

Энус кивнул.

— И что ты там узнал?

— Собственно говоря, ничего. Я знаю Шекта. И знаю неплохо. Я уверен, что этот человек умирал от страха всё время, пока я с ним говорил. Здесь какая-то грустная тайна, Флора.

— Но машина работает?

— Разве я нейрофизиолог? Шект говорил, что нет. Доброволец, который был подвергнут обработке, как он утверждает, почти мертв. Но я этому не верю. Я чувствовал его возбуждение. Более того. Он торжествовал! Его доброволец жив, и эксперимент завершился благополучно, или я в жизни не видел счастливого человека?! Тогда почему он лгал мне? Ты представляешь, что такое Синапсайфер в действии? Ты понимаешь, что Шект может создать расу гениев?

— Но зачем тогда держать это в секрете?

— Ах! Зачем? Тебе это не ясно. Восстания землян потерпели неудачу? Так увеличьте уровень интеллекта среднего землянина. Удвойте его. Утройте.

— Ох, Энус.

— Мы можем оказаться в положении обезьян, атакованных людьми.

— Ты сгущаешь краски. Бюро внешних провинций всегда может выслать нескольких психологов для выборочной проверки уровня интеллекта землян. Любое отклонение будет обнаружено.

— Да, конечно… Но возможно и что-нибудь другое. Я не уверен ни в чём, кроме того, что восстание готовится.

— Ну а мы готовы к нему?

— Готовы? — Энус с горечью рассмеялся. — Я — да. Гарнизон в готовности. Всё, что можно было сделать имеющимися средствами, я сделал. Но, Флора, я не хочу восстания. Я не хочу, чтобы моё наместничество вошло в историю как наместничество восстания. Я не хочу, чтобы моё имя связывали с насилием и смертью. Меня наградили бы за это, но в историю я вошёл бы как кровавый тиран. Я предпочел бы известность человека, который предотвратил восстание и спас бесценные жизни двадцати миллионов дураков, — довольно безнадёжно закончил он.

— И ты можешь это сделать?

— Как я могу? Все против меня. Само бюро поддерживает этих фанатиков, присылая сюда Авардана.

— Но я не понимаю, чем может навредить нам этот археолог?

— Разве это не ясно? Он хочет, чтобы ему дали доказать, что Земля — родина человечества, то есть научно подтвердить домыслы этих фанатиков.

— Так останови его.

— Не могу. У него есть разрешение из Бюро Внешних провинций, одобренное Императором. Это абсолютно лишает меня власти над ним. Но и это не худшее, Флора. Знаешь, как он собирается доказывать свою теорию? Попробуй догадаться.

Флора мягко улыбнулась.

— Ты смеешься надо мной. Я же не археолог. Наверное, попробует раскопать какие-нибудь статуи или кости и датировать их по радиоактивности или что-нибудь в этом роде.

— Если бы это было так. Дело в том, что он собирается проникнуть в радиоактивные зоны Земли. Там он намеревается найти артефакты и доказать, что они существовали до того, как почва Земли стала радиоактивной, поскольку он утверждает, что радиоактивность искусственная, и соответственно определить её возраст.

— Но это почти то же, что сказала я.

— А ты знаешь, что означает проникнуть в радиоактивную зону? Это запрещено одним из основных Законов самих землян.

— Но тогда всё отлично. Земляне сами остановят Авардана.

— Прекрасно. Его остановит сам премьер-министр! А как я смогу потом убедить его, что это не правительственный проект, что святотатство исходит не от Империи?

— Премьер-министр не может быть столь обидчивым.

— Не может? — Энус откинулся назад и посмотрел на жену. — Ты в высшей степени наивна. Знаешь, что произошло около пятидесяти лет назад? Я расскажу, и ты сможешь судить сама.

На Земле, видишь ли, нет статуса её принадлежности к Империи, поскольку эти сумасшедшие земляне считают, что Земля по праву должна править Галактикой. Однако случилось так, что молодой Станнел Второй (помнишь Императора, который был не совсем в своем уме, так что от власти его почти сразу отстранили) приказал, чтобы инсигния Императора была поднята в столице Земли Вашене, в их Зале Совета. Сам по себе приказ был резонным, поскольку инсигния имеется в любом Зале Совета, на каждой планете Галактики как символ единства Империи. И вот что произошло.

В день, когда инсигния была поднята, город превратился в скопление бунтовщиков. В Вашене фанатики сорвали инсигнию и напали на гарнизон. У Станнела Второго хватило безумия требовать выполнения приказа, даже если бы это потребовало уничтожения всех землян, но он был отстранен от власти, и Эдар, его преемник, отменил приказ. И вновь воцарился мир.

— Ты хочешь сказать, — с недоверием проговорила Флора, — что инсигнию так и не подняли вновь?

— Именно так. И Земля — единственная из миллионов планет Империи, не имеющая инсигнии в Зале Совета. Планета, на которой мы сейчас находимся, самая ничтожная. Но они вновь будут драться до последнего человека, повтори мы сейчас эту попытку. А ты спрашиваешь, чувствительны ли они? Да они просто сумасшедшие.

Наступившую тишину вновь нарушил слабый голос Флоры:

— Энус?

— Да.

— Восстание беспокоит тебя не только потому, что оно может повлиять на твою карьеру. Мне кажется, ты ждёшь действительно опасного для Империи… Не скрывай от меня. Ты боишься, что эти земляне победят?

— Флора, я не могу говорить об этом. Это даже не догадка… Может быть, четыре года в этом мире — это слишком много для нормального человека. Но почему эти земляне так уверены в себе?

— Откуда ты это знаешь?

— О, я знаю. У меня есть источники информации. В конце концов, их сокрушали трижды. У них не должно остаться иллюзий. Им противостоят двести миллионов миров, каждый из которых сильнее их, и всё же они уверены в себе. Они столь тверды в своей вере в какую-то судьбу или сверхъестественную силу, во что-то известное только им. Может быть… может быть…

— Может быть что, Энус?

— Может быть, у них есть своё оружие?

— Оружие, с помощью которого один мир сможет победить двести миллионов? Ты паникуешь. Такого оружия нет.

— Я уже упоминал Синапсайфер.

— Но его действие можно обнаружить. Может быть, тебе известно другое оружие, которое они могут использовать?

— Нет, — неохотно ответил Энус.

— В этом-то всё и дело. Такое оружие и невозможно. А почему бы тебе не связаться с премьер-министром и из лучших побуждений предупредить его о планах Авардана? Это отведёт все подозрения по поводу участия Империи в этом глупом нарушении их обычаев. И в то же время ты, не вмешиваясь, остановишь Авардана… А теперь, почему бы тебе не поспать? Прямо здесь. Можно опустить кресло, а когда ты проснёшься, я пришлю завтрак. При солнце всё видится по-другому.

Так Энус после бессонной ночи заснул за пять минут до рассвета.

А спустя восемь часов премьер-министр узнал от него об Авардане и его миссии.

Глава 7

РАЗГОВОР С СУМАСШЕДШИМИ

Что касается Авардана, то его интересовало только то, как заполнить своё свободное время. Его корабль «Опихус», на котором прибудут остальные члены экспедиции, можно ожидать не раньше чем через месяц, поэтому в течение месяца он будет полностью предоставлен самому себе.

На шестой день по прибытии на Землю Бел Авардан воспользовался услугами Земной Компании воздушных перевозок и сел на стартоплан между Эверестом и столицей.

Он сознательно отказался от скоростного глайдера, предложенного Энусом, поскольку, как человек здесь чужой и как археолог, хотел увидеть жизнь людей, населяющих Землю.

Была и другая причина.

Авардан жил в секторе Сириуса, пресловутом первом секторе Галактики, где антиземные настроения были особенно сильны. И всё же он предпочитал считать, что у него не было подобных предрассудков. Конечно, у него сложилась привычка думать о землянах как о неких нелепых существах, даже само слово «землянин» казалось ему нелепым. Но он действительно был лишен предрассудков.

Так, по крайней мере, он думал. Например, если бы землянин, обладающий необходимыми знаниями и способностями, выразил желание присоединиться к его экспедиции, он бы согласился… Только если другие участники экспедиции не будут возражать.

Он задумался. Конечно, он смог бы есть вместе с землянином или даже спать на одной кровати в случае необходимости, но при условии, что землянин будет достаточно чист и здоров.

Собственно говоря, он смог бы во всех отношениях рассматривать его как любого другого человека. И всё же нельзя отрицать, что он никогда не сможет забыть, что землянин — это землянин.

И вот ему представился случай проверить себя. Он летел в самолёте в окружении землян и чувствовал себя вполне естественно.

Авардан оглянулся на обычные и ничем не примечательные лица пассажиров. Отличил бы он этих землян в толпе от других людей? Вряд ли.

От этих мыслей его отвлек смех. Объектом внимания пассажиров были пожилые мужчина и женщина.

Авардан повернулся к соседу.

— Что там происходит?

— Сорок лет они были женаты и сейчас совершают поездку вокруг Земли.

Пожилой мужчина, раскрасневшийся от удовольствия, многословно рассказывал историю своей жизни. Жена время от времени вмешивалась, педантично исправляя малозначительные подробности. Всё это выслушивалось окружающими с величайшим вниманием, и земляне показались Авардану такими же теплыми и человечными, как любые другие люди в Галактике.

И тут кто-то спросил:

— А когда ваши Шестьдесят?

— Через месяц, — с готовностью ответил мужчина, — шестого ноября.

— Ну что ж, — сказал спрашивающий, — надеюсь, вам повезёт с погодой в этот день. Помню, когда было Шестьдесят моего отца, лил проливной дождь. Я пошёл с ним, знаете, в такой день человек нуждается в компании, и он всё время жаловался на дождь. Слушай, сказал я, что ты жалуешься, отец? Ведь возвращаться-то придётся мне.

Раздался общий взрыв смеха, к которому не замедлила присоединиться и пожилая чета. Авардан, однако, почувствовал приступ ужаса, вызванного ясным и невыносимым подозрением.

— Эти шестьдесят, — обратился он к сидящему рядом мужчине, — о которых они говорят, имеется в виду, что человека, достигшего шестидесяти, убивают?

В голосе Авардана было что-то, заставившее соседа с подозрением посмотреть на него. Наконец он сказал:

— Ну а вы что думали?

Авардан сделал рукой неопределённый жест и довольно глупо улыбнулся. Ему был известен этот обычай, но лишь по книгам, по обсуждению в научных статьях. Но теперь его окружали люди, которые по закону могли жить только до шестидесяти.

Мужчина всё ещё смотрел на него.

— Слушай, парень, откуда ты? У вас что, не знают о Шестидесяти?

— Мы называем это «время», — с трудом выговорил Авардан. — Я оттуда. — Он неопределённо показал большим пальцем назад и после минутного колебания собеседника отвел от него свой жесткий изучающий взгляд.

Тем временем пожилой мужчина заговорил вновь.

— Она идёт со мной, — сказал он, кивая на свою добродушную жену. — У неё ещё остаётся три месяца, но она предпочитает уйти со мной.

Вскоре, казалось, все пассажиры погрузились в вычисления времени, оставшегося каждому из них.

Низкий мужчина в облегающей одежде, с решительным выражением лица, твёрдо произнес:

— У меня осталось двенадцать лет, три месяца и четыре дня, и никуда от этого не деться.

— Они могут вычислить это с точностью до дня, — проговорил стройный молодой человек. — А есть люди, живущие дольше своего времени.

— Точно, — сказал другой, вызвав общее согласие и возмущение.

— Я, — продолжал молодой человек, — не вижу ничего странного в том, что человек желает продлить свою жизнь, особенно, если у него есть дела, требующие завершения. Но эти паразиты, пытающиеся протянуть до следующей Проверки, пожирают еду следующего поколения…

— Но разве возраст всех не зарегистрирован? — мягко вмешался Авардан. — Они не смогут долго скрываться, не так ли?

Все замолчали, немало смущенные выражением столь глупого идеализма.

Наконец кто-то, как будто пытаясь перевести разговор на другую тему, дипломатично произнес:

— Не думаю, чтобы жизнь после шестидесяти имела какой-то смысл.

— Для фермера никакого, — согласился с ним другой. — Нужно быть сумасшедшим, чтобы после полувековой работы на полях не радоваться её окончанию. Но что вы скажете относительно чиновников и администраторов?

Наконец пожилой мужчина, сорокалетие свадьбы которого вызвало этот разговор, осмелился высказать своё мнение, ободренный, вероятно, тем, что ему, как очередной жертве Шестидесяти, терять было нечего.

— Разное бывает, знаете ли, — подмигнул он с лукавым намеком. — Я знал человека, которому исполнилось шестьдесят во время Проверки восемьсот десятого года, а он продолжалжить до восемьсот двадцатого. До шестидесяти девяти лет! Представляете!

— Как же ему это удалось?

— У него были какие-то деньги, а брат его был членом Совета Старейших. Для такой комбинации нет ничего невозможного.

Замечание вызвало общее согласие.

— Слушайте, — сказал всё тот же молодой человек. — У меня был дядя, который прожил лишний год, всего год. Это был один из тех себялюбцев, которые, знаете, не особенно желают уходить. Какое ему было дело до остальных… Случилось так, что я не знал об этом, иначе я, конечно же, сообщил бы о нём, уверяю вас, потому что каждый должен уйти в своё время. Так или иначе, обман обнаружился. Братство вызвало меня и брата и пожелало узнать, почему мы не сообщили о нём. Я ответил, что ничего не знал и никто в семье не знал об этом. Я сказал им, что мы не виделись десять лет. И всё равно пришлось заплатить кругленькую сумму в пять сотен кредитов.

Выражение беспокойства на лице Авардана усилилось. Уж не сумасшедшие ли эти люди, которые воспринимают смерть как должное и отказываются от своих друзей и родственников, которые пытаются избежать смерти? Не попал ли он случайно на самолёт, перевозящий сумасшедших? Или это были просто земляне?

А его сосед вновь хмуро посмотрел на него. Голос его прервал размышления Авардана.

— Эй, парень, где это «оттуда»?

— Извините?

— Я спрашивал, откуда ты. Ты сказал «оттуда». Что это за «оттуда»? А?

Авардан почувствовал, что окружающие подозрительно смотрят на него. Не приняли ли его за члена их Совета Старейших? А может, его считают провокатором?

И он ответил им вспышкой откровенности.

— Я не с Земли. Меня зовут Бел Авардан, и я из сектора Сириуса. А ваше имя? — И он протянул руку.

Его ответ прозвучал как брошенная в салон самолёта атомная капсула.

Возникший испуг землян быстро перешёл в яростную, злобную враждебность, направленную на него. Мужчина, сидевший рядом с ним, поднялся и пересел на другое место.

Все отвернулись. Плечи плотно сомкнулись вокруг него. На мгновение в Авардане вспыхнуло негодование. Земляне смеют так обращаться с ним! Земляне! Он протянул им руку дружбы. Он снизошёл до них, и вот чем они ему ответили.

Преодолев усилие, он расслабился. Ясно, что предубеждение не могло быть односторонним, ненависть порождала ненависть.

Остальную часть путешествия он провёл в молчаливом одиночестве, не обращая внимания на разговоры за спиной и бросаемые на него время от времени взгляды.

Приземление в Чике было воспринято им с радостью, хотя Авардан мысленно усмехнулся, взглянув из самолёта на «лучший город» Земли.

Его багаж был перенесен в автомобиль. Здесь он, по крайней мере, был единственным пассажиром, так что вряд ли можно было ожидать каких-либо неприятностей.

— В посольство, — сказал он шоферу, и машина тронулась с места.

Так Авардан впервые оказался в Чике, и произошло это в тот день, когда Шварц сбежал из Института Ядерной Физики.

Глава 8

ВСТРЕЧА В ЧИКЕ

Доктор Шект в двадцатый раз посмотрел свои записи и поднял глаза на Полу, входящую в его кабинет. Нахмурившись, она сняла свой рабочий халат.

— Итак, отец, ты до сих пор не ел?

— А? Конечно, я ел… Что это?

— Это обед. По крайней мере, это было обедом. То, что ты ешь, скорее напоминает завтрак. Какой смысл в том, что я приношу обед сюда, если ты его не ешь?

— Не нервничай. Я съем. Ты же знаешь, что я не могу прерывать важный эксперимент ради приёма пищи.

Он вновь взглянул на заметки.

— Ты не представляешь, что за человек этот Шварц. Я рассказывал тебе о его черепе?

— Он имеет примитивную форму. Ты говорил.

— Но это не всё. У него тридцать два зуба, в том числе один, должно быть, вставленный искусственно, да ещё так странно. По крайней мере, я ещё не видел зуба, который бы крепили к соседним, вместо того, чтобы вживлять в челюстную кость. Ты когда-нибудь видела человека с тридцатью двумя зубами?

— Я не занимаюсь подсчётом чьих-либо зубов, отец. Сколько их должно быть, двадцать восемь?

— Именно. Но я ещё не закончил. Вчера мы провели внутренний анализ. Как ты думаешь, что мы нашли?.. Угадай!

— Кишки?

— Пола, ты стремишься меня разозлить, но это тебе не удастся. Можешь не гадать, я тебе скажу. Шварц имеет открытый аппендикс три с половиной дюйма длиной. Великая Галактика, это совершенно беспрецедентный случай. Я консультировался у медиков, — со всеми предосторожностями, конечно, — аппендикс не бывает длиннее, чем половина дюйма, и никогда не открыт.

— Ну и что это значит?

— То, что этот человек — настоящее живое ископаемое. — Он поднялся с кресла. — Слушай, Пола, я думаю, мы не должны отдавать Шварца. Он представляет собой слишком ценный образец.

— Нет, нет, отец, — быстро проговорила Пола, — ты не можешь этого сделать. Ведь ты обещал фермеру вернуть Шварца, и ты должен это сделать. Это необходимо самому Шварцу. Мне кажется, он несчастен.

— Несчастен! И это когда мы обращаемся с ним как с богатым чужаком.

— Какое это имеет значение? Бедняга привык к своей семье, к своей ферме. Там он прожил всю свою жизнь. И вот теперь ему пришлось пережить страх и страдания, и рассудок его стал работать иначе. Трудно ожидать, чтобы он всё понял. Мы должны вспомнить о его человеческих правах и вернуть его семье.

— Но, Пола, интересы науки…

— Чепуха! Как ты думаешь, что скажет Братство, когда услышит об экспериментах, проведенных без их разрешения? Думаешь, их беспокоят интересы науки? Позаботься о себе, если не хочешь заботиться о Шварце. Чем дольше ты его продержишь здесь, тем больше шансов, что об этом узнают. Ты отправишь его домой завтра ночью, так, как это планировалось, слышишь?.. Я пойду посмотрю, не нужно ли Шварцу чего-нибудь.

Не прошло и пяти минут, как она вернулась с растерянным лицом.

— Отец, он сбежал!

— Кто? — поражённо спросил он.

— Шварц! — воскликнула она, чуть не плача. — Ты, наверное, забыл закрыть дверь, когда вышел от него.

Шект вскочил на ноги.

— Когда?

— Не знаю. Но, должно быть, недавно. Когда ты был у него?

— Самое большее пятнадцать минут назад.

— Хорошо, — с неожиданной решительностью проговорила она. — Я побегу за ним. Ты останешься здесь. Если его найдёт кто-нибудь другой, то легче мне его забрать, чтобы отвести подозрения от тебя. Понимаешь?

Шект лишь кивнул.

Джозеф Шварц не чувствовал никакой радости, поменяв неволю института на просторы улицы. Он не питал никаких иллюзий относительно своей свободы, и у него не было какого-либо плана действий.

Если им и руководил какой-то рациональный импульс (вроде слепого желания сменить бездействие на любую деятельность), то это была надежда натолкнуться на что-нибудь, что помогло бы ему обрести исчезнувшую память. Сейчас он был полностью убеждён в том, что страдает амнезией.

Однако встреча с городом погасила его энтузиазм. Стояла поздняя осень. И Чика, освещенная солнцем, была молочно-белой. Здания, как и дом фермера, казалось, были сделаны из фарфора. Какое-то неопределённое чувство подсказывало ему, что города должны быть коричневыми и красными и гораздо более грязными. В последнем он был уверен.

Он шёл медленно, каким-то образом чувствуя, что официальных поисков не будет. Собственно говоря, в последние дни он чувствовал в себе возросшую чувствительность к окружающей его «атмосфере». Это была часть перемен в его мышлении, начинавшихся…

Он мысленно вернулся назад.

В любом случае атмосфера госпиталя носила отпечаток скрытности, связанной со страхом, как ему казалось. Так что они не могут преследовать его в открытую. Но откуда? Была ли эта странная активность его мышления связана с амнезией?

Он миновал ещё один перекресток. Автомобилей было относительно мало. Одежда пешеходов выглядела довольно нелепо, без швов, без пуговиц, разных цветов. Но такая же одежда была и на нём. Он попытался вспомнить, куда исчезла его старая одежда, потом усомнился, была ли у него вообще одежда. Трудно быть уверенным в чём-либо, когда человек вообще сомневается в своей памяти.

Но он так ясно помнил свою жену, детей. Они были реальны. Он остановился на середине тротуара и с трудом взял себя в руки. Возможно, они были искаженными версиями реальных людей этой нереально выглядевшей жизни, к которой должен был принадлежать и он.

Неожиданно он почувствовал голод. Он оглянулся вокруг.

Ничего поблизости не напоминало ресторана. Хотя откуда он знает? Ведь он же не знает этого слова на новом для него языке.

Он внимательно смотрел на дома, мимо которых проходил, и вскоре увидел внутри одного из них небольшие столы, за которыми ели люди. По крайней мере, хоть это не изменилось. Люди, которые ели, жевали и глотали.

Шварц вошёл внутрь и замер в замешательстве. Никто не подавал пищу, никто её не готовил, не было заметно никаких признаков кухни. Он собрался предложить вымыть тарелки в обмен на еду, но к кому обращаться с этим предложением?

Он неуверенно приблизился к сидящим за одним из столов, старательно выговаривая слова:

— Еда. Где? Пожалуйста.

Они удивлённо посмотрели на него. Один быстро и совершенно непонятно заговорил, похлопывая по небольшому устройству на краю стола. Второй раздражённо присоединился к нему.

Шварц с отчаянием повернулся, собираясь уходить, и тут он почувствовал руку, остановившую его…

Гранц заметил полное грустное лицо Шварца ещё через окно.

— Что ему надо? — проговорил он.

Месстер, сидевший за тем же столом, спиной к окну, оглянулся и ничего не ответил.

— Он вошёл, — сказал Гранц, и Месстер ответил:

— Ну и что?

— Ничего.

Однако вскоре вошедший беспомощно оглянулся вокруг, приблизился к ним и произнес со странным акцентом:

— Еда. Где? Пожалуйста.

Гранц взглянул на него.

— Еда здесь, приятель. Сядь к любому столику и воспользуйся пищематом… Пищематом! Ты не знаешь, что это такое?.. Посмотри на беднягу, Месстер. Он смотрит на меня так, как будто не понял ни слова из того, что я сказал. Эй, парень, смотри — вот эта штука. Брось в неё монету… Эй, подожди. — Он поймал за рукав Шварца, когда тот уже собирался уходить.

— Деньги, друг, деньги.

Он достал из кармана блестящую монету в полкредита.

— У тебя есть? — спросил он.

Шварц медленно покачал головой.

— Ну что же, тогда держи! — Он положил полкредита в карман и достал более мелкую монету.

Шварц нерешительно принял её.

— Правильно. Только не стой здесь. Брось её в пищемат. Вот в эту штуку.

Неожиданно Шварц почувствовал, что понимает его. Пищемат имел ряд отверстий для монет различного достоинства и ряд кнопок под светлыми прямоугольниками, надписи над которыми он прочитать не мог. Шварц указал на стоявшую на столе еду и, проведя пальцем по кнопкам, вопросительно поднял глаза.

— Сандвич недостаточно хорош для него, — раздражённо сказал Месстер. — Не выбрасывай деньги, Гранц.

— Ничего, завтра получка… Смотри, — обратился он к Шварцу и, опустив в пищемат свою монетку, достал широкий металлический контейнер из углубления в его стене. — Теперь возьми это на другой стол…

Шварц осторожно перенес контейнер на соседний стол. Сбоку контейнера была прикреплена ложка, покрытая прозрачной пленкой, разорвавшейся при первом же прикосновении. Как только пленка была порвана, контейнер разошёлся по шву.

Еда была холодной, но для него это не имело значения. Через минуту он заметил, что она нагревается, и замер в замешательстве… Вскоре подливка закипела, затем вновь остыла, и Шварц принялся за еду.

Гранц и Месстер всё ещё сидели на своих местах, когда он вышел. За необычным посетителем следил ещё один человек, на которого Шварц не обратил внимания.

Не заметил Шварц и того, что от самого института за ним, не отставая, следил худой маленький человек.

Бел Авардан, выкупавшись и сменив одежду, упрямо решил выполнить свой первоначальный замысел наблюдения за существами, населяющими Землю, в их естественной среде обитания. Стояла приятная погода, дул лёгкий освежающий ветерок, сама деревня, то есть город, была светлой, спокойной и чистой. Не так уж и плохо.

В полдень, обедая, он стал свидетелем небольшой сценки, в которой участвовали двое землян, вошедших вскоре после него, и пришедший после них пожилой мужчина. Авардан мельком следил за ними, просто противопоставляя этот случай неприятному инциденту в самолёте. Двое мужчин за столом явно были водителями аэротакси: людьми небогатыми, но поступившими милосердно.

Нищий вышел, а минуты две спустя и Авардан.

Людей на улице значительно прибавилось, приближался конец рабочего дня.

Он поспешно отошёл в сторону, чтобы не столкнуться с бегущей молодой девушкой.

— Извините меня, — сказал он.

Девушка была одета в стереотипную белую униформу. Казалось, она была чем-то озабочена. Он слегка прикоснулся к её плечу.

— Не могу ли я вам помочь? У вас неприятности?

Девушка остановилась и испуганно посмотрела на него.

У неё были каштановые волосы, тёмные глаза, тонкая талия. Ей было от девятнадцати до двадцати одного года.

Она ответила, чуть не плача:

— Ох, это бесполезно. Не обращайте на меня внимания. Трудно рассчитывать найти кого-то, не имея никакого представления, где искать.

На глазах её появились слезы. Она тяжело вздохнула.

— Вы не видели пожилого мужчину лет пятидесяти в белом с зеленым костюме, без шапки, несколько лысоватого?

Авардан удивлённо взглянул на неё.

— Что? Зеленый с белым?.. Трудно поверить… Слушайте, этот человек — он говорит с трудом?

— Да, да. Значит, вы его видели?

— Минут пять назад он обедал с двумя мужчинами… Вон они… Эй, вы, — он приблизился к ним.

Гранц быстро встал.

— Такси, сэр?

— Нет, но если вы расскажете о человеке, который ел с вами, то получите плату. Куда он пошёл?

Гранц выглядел огорченно.

— Хотел бы вам помочь, но я видел его первый раз в жизни.

Авардан повернулся к девушке.

— Если бы он пошёл навстречу вам, то вы бы его увидели. И он не мог уйти далеко. Значит, нужно идти в противоположную сторону. Я узнаю его, если увижу.

Он предложил помощь под влиянием импульса. Неожиданно он почувствовал, что улыбается ей.

— А что он сделал? — неожиданно вмешался Гранц. — Может быть, он нарушил какой-нибудь закон?

— Нет, нет, — поспешно ответила она. — Он лишь немного нездоров, вот и всё.

После того, как они отошли, Месстер посмотрел им вслед.

— Немного нездоров? Как тебе это понравилось, Гранц? Немного нездоров.

Он вопросительно посмотрел на товарища.

— Что на тебя нашло? — с беспокойством спросил Гранц.

— Ничего, что заставляет меня чувствовать себя не совсем здоровым. Этот парень явно сбежал из госпиталя. Его ищет медсестра, и к тому же очень обеспокоенная медсестра. Стала бы она беспокоиться, если бы он был всего лишь немного нездоров? Ты заметил, что он почти не разговаривает и почти ничего не понимает?

В глазах Гранца неожиданно появился страх.

— Не думаешь же ты, что это горячка?

— Я как раз думаю, что это был случай радиационной горячки, причём зашедшей далеко. А он стоял в футе от нас. Ничего хорошего это не…

Рядом с ними оказался маленький худой человек с вкрадчивым голосом, появившийся ниоткуда.

— В чём дело, господа? У кого здесь радиационная горячка?

— Кто вы такой? — с неприязнью спросил Месстер.

— Хо, — сказал маленький человек, — вы хотите знать, кто я такой? Дело в том, что я посланник Братства, представьте себе.

Он блеснул маленьким светящимся значком на отвороте куртки.

— А теперь, именем Совета Старейших, что значат все эти разговоры о радиационной горячке?

— Я ничего не знаю, — сказал Месстер испуганно и глухо. — Медсестра искала здесь какого-то больного, и я подумал: не радиационная ли горячка у него? Ведь мы не нарушали законов, не так ли?

— Хо! Это вы-то будете учить меня законам? Занимайтесь лучше своим делом и предоставьте мне беспокоиться о законах.

Маленький человек потёр руку об руку, быстро оглянулся вокруг и быстро пошёл вслед за Полой и Аварданом.

— Вот он! — Пола лихорадочно сжала руку своего спутника. Всё произошло быстро, легко и случайно. Шварц неожиданно появился в главном ходе большого магазина самообслуживания.

— Я его вижу, — прошептал Авардан. — Стойте здесь, а я пойду за ним. Если он увидит вас и затеряется в толпе, нам его не найти.

Они вошли в магазин. Авардан не спеша приблизился к Шварцу, и его сильная рука крепко сжала плечо беглеца.

Шварц вздрогнул и испуганно рванулся прочь. Однако из хватки Авардана не могли вырваться люди и посильнее Шварца. Авардан улыбнулся и спокойно, так, чтобы это могли слышать случайные свидетели, проговорил:

— Привет, старина, давно не виделись. Как поживаешь?

К ним присоединилась Пола.

— Шварц, — прошептала она, — пойдёмте с нами.

На мгновение Шварц напрягся, сопротивляясь, затем сдался.

— Я — иду — с — вами, — устало произнес он, но неожиданно грохот громкоговорителя заглушил его слова.

— Внимание! Внимание! Внимание! Администрация приказывает всем, соблюдая порядок, покинуть магазин через выход на пятую линию. В дверях предъявлять регистрационные карточки. Выполнять быстро. Внимание! Внимание! Внимание!

Объявление повторяли трижды, последний раз под топот ног толпы, выстраивающейся в линию у выхода.

— Что случилось? В чём дело? — слышалось со всех сторон.

— Пойдёмте, — сказал Авардан, пожав плечами.

Однако Пола покачала головой.

— Мы не можем…

— Почему? — Археолог нахмурился.

Не ответив, девушка отошла в сторону. Могла ли она сказать, что у Шварца нет регистрационной карточки? Кем был этот человек? Почему он помогал ей? Она была в отчаянии.

— Вам лучше уйти, иначе у вас могут быть неприятности, — тихо проговорила она.

Верхние этажи магазина уже опустели. Авардан, Пола и Шварц образовали небольшой неподвижный островок в потоке людей.

Позднее, вспоминая, Авардан понял, что в этот момент он мог бы и покинуть девушку. Покинуть и никогда больше не увидеть! И всё было бы иначе.

Но он её не оставил. Едва ли она была привлекательна, охваченная страхом и отчаянием. Но её беспомощность вызывала у него сочувствие.

Он шагнул, чтобы уйти, и остановился.

— Вы так и будете здесь стоять?

Она кивнула.

— Но почему?

— Потому что, — Пола больше не могла сдерживать слезы, — я просто не знаю, что делать.

Это просто маленькая испуганная девочка, хотя и землянка.

— Если вы объясните мне, в чём дело, я постараюсь помочь, — мягко сказал Авардан.

Ответа не было.

И тут к ним приблизился маленький человек.

Глава 9

КОНФЛИКТ В ЧИКЕ

Лейтенант расположенного в Чике гарнизона Марк Клавдий лениво зевнул, с непередаваемой скукой глядя в пустоту. Заканчивался второй год его службы на Земле, и он с нетерпением ждал смену.

Нигде в Галактике проблема поддержания дисциплины в гарнизоне не была столь сложной, как в этом кошмарном мире. На других планетах существовала определённая дружба между военными и гражданским населением, особенно его женской частью. Там существовала свобода.

Здесь же гарнизон был тюрьмой. В казармы поступал отфильтрованный воздух, свободный от радиоактивной пыли. Здесь надевали пропитанную свинцом одежду, холодную и тяжелую, без которой солдаты подвергались серьёзному риску заражения.

Что же оставалось, кроме ворчания, сна и медленного сумасшествия?

Лейтенант Клавдий покачал головой, тщетно пытаясь забыться, ещё раз зевнул, сел и начал натягивать туфли.

В следующую минуту он вскочил на ноги, успев надеть лишь одну туфлю, и отдал честь.

Полковник неодобрительно оглядел его и сухо приказал:

— Лейтенант, поступили сообщения о беспорядках в деловом районе. Вы с подразделением дезактивации отправитесь в магазин Дунхама и восстановите порядок. Позаботьтесь, чтобы ваши люди были надёжно защищены от заражения радиационной горячкой.

— Радиационная горячка! — воскликнул лейтенант. — Извините, сэр, но…

— Будьте готовы отбыть через пятнадцать минут, — холодно сказал полковник.

Авардан заметил маленького человека первым и замер, когда тот сделал едва заметный приветственный жест.

— Привет, парень. Скажи леди, что вовсе ни к чему увлажнять помещение.

Пола резко подняла голову и затаила дыхание.

— Чего вы хотите? — резко проговорил Авардан.

Маленький человек с пронзительным взглядом уверенно отошёл от прилавка, заваленного какими-то пакетами. Тон его был одновременно и заискивающим, и дерзким.

— Есть возможность выйти отсюда, — сказал он, — но вам, мисс, не стоит утруждать себя. Я сам отведу вашего человека назад в институт.

— В какой институт? — со страхом спросила Пола.

— Ну, не стоит, — сказал маленький человек. — Я Наттер, тот парень, который торгует фруктами напротив института. Я видел вас там много раз.

— Слушайте, — неожиданно вмешался Авардан, — в чём дело?

Наттер весело пожал щуплыми плечами.

— Они думают, что у этого парня радиационная горячка…

— Радиационная горячка? — одновременно воскликнули Пола и Авардан.

Наттер кивнул.

— Именно. С ним ели двое, и это их слова. Знаете, такие новости быстро расходятся.

— Так они просто ищут кого-то с горячкой? — спросила Пола.

— Именно.

— А вы почему не боитесь горячки? — спросил вдруг Авардан.

— А чего мне бояться? У этого парня нет горячки. Посмотрите на него. Румянца нет, глаза в порядке. Я знаю, как выглядят больные лихорадкой. Согласитесь, мисс, и мы выйдем отсюда.

Однако Полой вновь овладел страх.

— Нет, нет. Это невозможно. Он… он…

— Я могу вывести его. Никаких вопросов, никаких регистрационных карточек.

Пола с трудом сдержала восклицание.

— Вы столь важная персона? — с нескрываемой неприязнью спросил Авардан.

Наттер хрипло рассмеялся и показал свой значок.

— Посланник Совета Старейших. Никто не задаёт мне вопросов.

— И почему вы заинтересованы в этом?

— Деньги. Вы нуждаетесь в помощи, и я могу оказать её. Всё совершенно честно. Вы и я оцениваем эту услугу в сто кредитов. Пятьдесят сейчас, пятьдесят потом.

— Вы отведёте его к Старейшим? — с ужасом прошептала Пола.

— Зачем? Им он ни к чему, а для меня стоит сотню кредитов. Если вы дождетесь чужаков, то они пристрелят его, не разбираясь, есть ли у него горячка. Вы же знаете чужаков, убить землянина — для них пустяк. Это даже доставит им удовольствие.

— Возьмите леди с собой, — сказал Авардан.

Маленькие глаза Наттера смотрели на него лукаво и пронзительно.

— О нет. Это было бы неоправданным риском. Я могу провести одного человека, но не двух. И если я беру только одного, то того, кто стоит больше.

— А что, если я пристукну тебя, — проговорил Авардан, хватая его за руку, — и сделаю из тебя калеку? Что тогда?

Наттер вздрогнул, однако быстро взял себя в руки и улыбнулся.

— Что ж, тогда вам крышка. Вас всё равно схватят, а к преступлениям прибавится ещё одно. Так что лучше попридержите свои руки.

— Пожалуйста, — Пола удержала руку Авардана, — мы должны использовать этот шанс. Пусть будет так, как он предлагает… Вы не обманете нас, не так ли?

Наттер усмехнулся.

— Ваш друг вывихнул мне руку. А я не люблю, когда со мной поступают подобным образом. За это я возьму дополнительные сто кредитов. Итого двести.

— Отец вам заплатит…

— Сотня задатка, — упрямо ответил он.

— Но у меня нет ста кредитов. — Пола заплакала.

— Не беспокойтесь, мисс, — глухо проговорил Авардан, — у меня есть деньги.

Он вынул кошелек, достал несколько банкнот и бросил их Наттеру.

— Действуйте!

— Идите с ним, Шварц, — прошептала Пола.

Ни о чём не думая и ни о чём не беспокоясь, Шварц подчинился. В этот момент он пошёл бы даже в ад, не испытывая никаких эмоций.

Они остались одни, глядя друг на друга. Возможно, впервые Пола по-настоящему посмотрела на Авардана и с удивлением заметила, что он привлекателен. Держался он уверенно и спокойно.

Они не знали даже имени друг друга.

— Меня зовут Пола Шект, — с улыбкой сказала она.

Авардану её улыбка напоминала теплое сияние, которое пробуждало у него чувство… Однако он прогнал прочь эти мысли. Землянка!

Ответил он не так приветливо, как намеревался:

— Я — Бел Авардан.

— Я должна поблагодарить вас за помощь, — сказала девушка.

Авардан сделал протестующий жест.

— Я думаю, что теперь ваш друг в безопасности и вы можете идти.

— Да, конечно.

В это время вдали послышался шум и пронзительные крики. В глазах девушки появился страх.

— В чём дело? — спросил Авардан.

— Это солдаты Империи.

— Вы их боитесь? — В Авардане заговорил самоуверенный неземлянин — археолог с Сириуса, для которого солдаты Империи ассоциировались с разумом и гуманностью.

— Не бойтесь чужаков, — сказал он, снисходя даже до использования местного термина для неземлян, — я беру их на себя.

— Нет, нет, даже не пытайтесь, — с неожиданным беспокойством проговорила она. — Не заговаривайте с ними, просто делайте то, что скажут.

Авардан улыбнулся.

Охранники заметили их, когда до выхода им осталось пройти ещё немного, и поспешно отошли назад. В это время появилась группа солдат в круглых стеклянных шлемах, перед которыми толпа в ужасе раздвинулась в стороны.

Лейтенант Клавдий, шедший впереди, приблизился к охранникам-землянам у главного входа.

— Эй, у кого здесь горячка?

Его лицо слегка искажало защитное стекло шлема, содержащего чистый воздух. Радио, через которое он говорил, придало голосу металлический оттенок.

Охранник склонил голову с выражением глубокого почтения.

— С вашего разрешения, ваша честь, мы изолировали его в магазине. Двое, бывшие с ним, сейчас стоят перед вами.

— Вот эти? Отлично. Пусть остаются здесь. Теперь я хочу в первую очередь избавиться от этой толпы. Сержант! Очистите площадь!

Последовала зловещая процедура. Сгущающиеся сумерки нависли над Чикой, и вскоре толпа растворилась в темноте. На улицах загорелось мягкое искусственное освещение.

Лейтенант Клавдий постучал концом своей нейроплети по тяжелым ботинкам.

— Вы уверены, что больной в магазине?

— Он не выходил, ваша честь. Значит, должен быть там.

— Хорошо, предположим, что это так, и не будем терять времени. Сержант! Дезактивировать здание!

Группа солдат, изолированная герметическими костюмами, направилась в здание.

Прошло четверть часа.

Авардан внимательно наблюдал за происходящим.

Когда последние солдаты вышли на улицу, была уже глубокая ночь.

— Опечатать двери!

Теперь лейтенант подошёл к Поле и Авардану.

— Как его звали? — спросил он голосом, полным безразличия, и добавил: — Больной должен быть убит.

Ответа он не получил. Пола опустила глаза, а Авардан с любопытством наблюдал за ним. Офицер Империи, не сводя с них глаз, сделал полшага вперёд.

— Проверьте их на инфекцию, — дал он команду солдатам.

Приблизившийся к ним офицер со значком имперской медицинской службы не был особенно вежлив при обследовании.

— Инфекции нет, лейтенант. Если бы они заразились сегодня днём, это было бы заметно уже сейчас.

— Ухм… — Лейтенант снял шлем и хрипло спросил у Полы: — Твоё имя, скво?

Обращение само по себе было оскорблением, тон же, которым оно было произнесено, усиливал его вдвойне, однако Пола не проявила никаких признаков негодования.

— Пола Шект, — шёпотом ответила она.

— Документы!

Пола достала розовую книжицу из небольшого кармана своей белой куртки.

Лейтенант при свете карманного фонаря просмотрел её и бросил на землю. Пола нагнулась, быстро подняла её.

Авардан нахмурился и решил, что настало время вмешаться.

— А теперь посмотрите сюда, — сказал он.

Лейтенант с яростью в глазах повернулся к нему.

— Что ты сказал?

В ту же минуту Пола оказалась между ними.

— С вашего разрешения, сэр, этот человек не имеет к происшедшему никакого отношения. Я вижу его впервые…

Лейтенант оттолкнул её в сторону.

— Я спрашиваю, что ты сказал?

Авардан ответил ему холодным взглядом.

— Я сказал — а теперь посмотрите сюда. И я хочу добавить, что мне не нравится, как вы обращаетесь с женщиной. Я советую вам улучшить свои манеры.

Лейтенант Клавдий невесело улыбнулся.

— Откуда это ты взялся? Ты не знаешь, что следует добавлять «сэр», обращаясь ко мне? Ты что, забыл своё место? Ну что ж, вспомню, какое удовольствие я испытывал, обучая землян.

И его ладонь с быстротой броска змеи дважды прошлась по лицу Авардана. Авардан поражённо отступил назад, чувствуя шум в ушах. Затем он мгновенно перехватил направленную на него руку, успел заметить удивление, появившееся на лице его противника…

Он слегка напрягся…

Лейтенант с глухим стуком свалился на землю, разбив свой шлем.

Авардан мстительно улыбнулся.

— Может быть, ещё какой-нибудь подонок попытается проделать то же самое с моим лицом?

Однако сержант уже поднял свой нейрохлыст. Щелкнул спуск, и появилась слабая фиолетовая вспышка. Тело Авардана застыло от невыносимой боли. Он медленно стал опускаться на колени, а затем, потеряв сознание, упал.

Когда туман в его сознании рассеялся, Авардан почувствовал приятную прохладу на лбу. Он попробовал открыть глаза. Веки, казалось, были подвешены на ржавых шарнирах. Отказавшись от попытки, он бесконечно медленно (движения каждой мышцы вызывали острую боль) поднял руку к лицу.

Маленькая рука держала мягкое влажное полотенце…

Он с трудом открыл один глаз. Всё перед ним было словно в пелене.

— Пола, — проговорил он.

Ответом было тихое радостное восклицание.

— Да. Как вы себя чувствуете?

— Как после смерти, — с трудом выговорил он. — За исключением боли… Что произошло?

— Нас привезли на военную базу. Здесь был полковник. Они обыскали вас… я не знаю, что они собираются делать, но… Ох, не нужно было вам бить лейтенанта. Мне кажется, вы сломали ему руку.

Авардан с трудом улыбнулся.

— Отлично. Жаль, что не шею.

— Но сопротивление офицеру Империи — серьёзное преступление. — В её голосе слышался испуг.

— В самом деле? Это мы ещё посмотрим.

— Тсс… Они возвращаются.

В комнату вошёл полковник.

Авардан закрыл глаза и расслабился. Восклицание Полы дошло до него слабым эхом, и, почувствовав прикосновение иглы шприца, он не смог даже пошевельнуться.

А затем наступило изумительное спокойствие, боль испарилась. Напряжение, сковывающее мышцы рук и ног, исчезло. Он быстро открыл глаза и одним движением сел.

Полковник задумчиво посмотрел на него.

— Итак, доктор Авардан, — сказал он, — прошлым вечером произошёл неприятный инцидент.

Авардан коротко рассмеялся.

— Неприятный, говорите? Мне кажется, это несколько неподходящее определение.

— Вы сломали руку офицеру Империи, выполнявшему свои обязанности.

— Офицер первым ударил меня. В его обязанности не входит оскорбление меня как словесно, так и физически. Как свободный гражданин Империи я имел право защищаться.

Полковник смутился, видимо, не находя слов. Пола смотрела на обоих широко открытыми от удивления глазами.

— Я полагаю, — наконец мягко произнес он, — что всё происшедшее следует считать несчастным случаем. Думаю, что лучше будет забыть обо всём.

— Забыть? Не думаю. Я гостил во дворце Наместника, и его может заинтересовать то, как его гарнизон поддерживает порядок на Земле.

— Я заверяю, что вы получите публичное извинение.

— К чёрту. Что вы собираетесь делать с мисс Шект?

— Что вы предлагаете?

— Вы освободите её, вернёте документы и извинитесь — немедленно.

— Конечно, — покраснев, с усилием выговорил полковник. — Он повернулся к Поле: — Соблаговолите, леди, принять мои глубочайшие извинения…

Тёмные стены казарм остались позади. За десять минут аэротакси доставило их на территорию города, и теперь они стояли возле института, погруженного в безмолвную темноту. Было уже за полночь.

— Не понимаю, — сказала Пола. — Должно быть, вы — очень важная персона. Странно, что я не слышала вашего имени. Я и не представляла, что чужаки могут так относиться к землянину.

Авардану не очень-то хотелось признаваться, но всё же он решился покончить с недоговорками.

— Я не землянин, Пола, я — археолог из сектора Сириуса.

Пола быстро повернулась к нему, лицо её, залитое лунным светом, было бледно.

— Значит, вы сопротивлялись солдатам потому, что вам ничего не угрожало, и вы знали это. А я думала…

В её словах звучала резкая горечь.

— Я должна была догадаться. Покорнейше прошу простить меня, сэр, если сегодня я в своем неведении позволила себе быть неуважительной по отношению к вам…

— Пола, — воскликнул он, — в чём дело? Ну и что, если я не землянин? Разве это делает меня иным, чем пять минут назад?

— Вам нужно было предупредить меня, сэр.

— Я не просил называть меня «сэр». Не будь такой, как они все, слышишь?

— Как кто, сэр? Как отвратительные звери, населяющие Землю?.. Я должна вам сто кредитов.

— Забудьте, — неприязненно сказал Авардан.

— Я не могу выполнить этот приказ. Если вы оставите мне свой адрес, завтра я вышлю деньги.

Авардан неожиданно почувствовал ожесточение.

— Вы должны мне гораздо больше, чем сто кредитов.

Пола закусила губу и проговорила покорным тоном:

— Я могу возвратить лишь эту часть своего огромного долга. Итак, ваш адрес?

— Посольство, — бросил он через плечо, растворяясь во тьме.

Проводив его взглядом, больше не в силах Сдерживаться, Пола заплакала.

Шект встретил Полу в дверях своего кабинета.

— Он вернулся, — сказал он. — Его привёл маленький худой человек.

— Хорошо, — с трудом выговорила Пола.

— Он потребовал двести кредитов, и я заплатил.

— Он должен был получить сто, но это пустяки. — Она прошла в кабинет.

— Я страшно беспокоился, — проговорил Шект. — Эти беспорядки по соседству… Я не смел никого расспрашивать, чтобы не подвергать тебя опасности.

— Всё в порядке. Ничего не случилось… Разреши переночевать здесь, отец.

Однако, несмотря на усталость, уснуть она не смогла, потому что думала об Авардане. Да, что-то с ней произошло! Она встретила человека, и он был чужаком.

Но у неё есть его адрес.

Глава 10

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ СОБЫТИЙ

Эти два землянина имели прямое отношение к власти. Только один из них обладал реальной властью, а второй — её видимостью.

Они были противоположны друг другу, эти двое землян.

Так, премьер-министр был наиболее значительным человеком Земли, признанным правителем планеты, подчиняющимся непосредственно Императору или его представителю — Наместнику. Его же секретарь, казалось, был никем. Просто — член Совета Старейших, занимающийся незначительными делами, порученными ему премьер-министром, который при желании всегда мог его уволить.

Премьер-министр, известный всей Земле, рассматривался как верховный арбитр в делах, касающихся законов. Именно он объявлял освобождение от Шестидесяти, судил нарушителей обычаев, тех, кто не был согласен с долей производства и потребления, нарушителей запретных территорий и так далее.

В то же время секретарь не был известен широкому кругу лиц, за исключением Совета Старейших.

Премьер-министр хорошо владел языком и часто выступал с высоко эмоциональными речами с налётом сентиментальности. Он был светловолосым, с аристократическими чертами лица.

Курносый же секретарь с непропорциональным лицом предпочитал краткость велеречивости, ворчание — словам, а безмолвие — ворчанию.

Именно премьер-министр обладал видимостью власти, а на самом деле она принадлежала секретарю. Оставаясь наедине в кабинете премьер-министра, оба эти человека осознавали это со всей очевидностью.

На этот раз премьер-министр был раздражён и озадачен, а секретарь — холодно равнодушен.

— Чего я не могу понять, — говорил премьер-министр, — так это связи между двумя сообщениями, которые вы доставили мне. Сообщения, сообщения…

Он поднял руку над головой и яростно ударил по воображаемой кипе бумаги.

— У меня нет для них времени.

— Вот именно, — холодно произнес секретарь. — Поэтому вы и наняли меня. Я читаю их, обдумываю, принимаю по ним решения.

— Хорошо, друг мой Балкис, стало быть, это ваше дело. С этими пустяками следует разобраться быстро.

— Пустяками? Когда-нибудь ваше сиятельство может постичь большая неудача, если вы не научитесь яснее судить о вещах… Давайте посмотрим, что означают эти доклады, а потом я вас спрошу, считаете ли вы их по-прежнему пустяками. Во-первых, у нас имеется сообщение от сотрудника Шекта, и это первое, что навело меня на след.

Балкис язвительно улыбнулся.

— Ваша светлость, разрешите мне напомнить вам о некоторых важных исследованиях, вот уже несколько лет ведущихся на Земле.

— Тсс! — Премьер-министр неожиданно утратил внешнее величие и растерянно посмотрел на секретаря.

— Ваша светлость, только уверенность принесет нам победу… Вы знаете, конечно, что успех определённых замыслов зависит от правильного использования маленькой игрушки Шекта — Синапсайфера. И вот, без предупреждения, Шект подвергает обработке неизвестного человека, тем самым полностью нарушая наши указания.

— Здесь, — заметил премьер-министр, — всё просто. Приструните Шекта, заключите неизвестного под стражу, и делу конец.

— Нет, нет. Вы слишком прямолинейны, ваше сиятельство. Вы не уловили самой сути. Важно не то, что сделал Шект, а то, почему он это сделал. Заметьте, совпадения, существующие в этом деле, — целая цепь многозначительных признаков. В тот же день Шекта посетил Наместник Земли, и сам Шект с выражением преданности сообщил нам обо всём происшедшем между ними. Энус хотел получить Синапсайфер для Империи. Кажется, он обещал помощь участием самого Императора.

— Хмм… — произнес премьер-министр.

— Вы заинтригованы? Подобное предложение выглядит привлекательно в сравнении с опасностями, исходящими от взятого нами направления… Вы помните, нам обещали пищу во время голода пять лет назад. Купить мы ничего не могли, потому что не имели имперских кредитов, а производимые у нас товары, как заражённые радиацией, они принимать не желали. Получили ли мы пищу безвозмездно, как это было обещано? Дали ли нам хотя бы заем? Сотни тысяч людей умерли от голода. Не стоит верить обещаниям чужаков.

Но не в этом дело. Что дала Шекту его демонстрация лояльности? Конечно же, то, что мы перестанем в нём сомневаться. И наверняка не будем подозревать его в измене.

— Вы подразумеваете самовольный эксперимент?

— Да, ваше сиятельство. Кем был человек, подвергнутый обработке? У нас есть его фотография и благодаря помощи лаборанта Шекта другие сведения о нём. Проверка в отделе планетарной регистрации не дала результатов. Отсюда вывод — он не землянин, то есть чужак. Далее, Шект должен был знать об этом, так как регистрационную карточку подделать невозможно. Так, неоспоримые факты подводят нас к мысли, что Шект сознательно подверг обработке на Синапсайфере чужака. Но почему?

Ответ на это может быть болезненно прост. Шект не является идеальным инструментом для наших целей. В молодости он был ассимиляционистом, даже выступал за выборы на платформе партии, ратующей за сотрудничество с Империей.

— Этого я не знал. Почему мне не сообщили? Шект опасен для нас.

Балкис мягко и снисходительно улыбнулся.

— Шект изобрел Синапсайфер и по-прежнему остаётся единственным человеком, по-настоящему понимающим его действие. За ним всегда наблюдали, а теперь будут наблюдать ещё пристальнее. Не забывайте, что предатель в наших рядах, которого мы знаем, может нанести неприятелю больше вреда, чем преданный человек принесет нам пользы.

Итак, пойдём дальше. Шект подверг обработке на Синапсайфере чужака. Зачем? Прибор можно использовать лишь для одной цели — улучшения мышления. Зачем им это понадобилось? А затем, что только так можно превзойти наших учёных, мышление которых уже улучшено Синапсайфером. Что скажете? Это означает, что у Империи есть, по крайней мере, отдаленные подозрения относительно того, что готовится на Земле. Пустяки ли это, ваше сиятельство?

На лбу премьер-министра выступили капли пота.

— Вы уверены в этом?

— Факты складываются в головоломку, которую можно решить только таким образом. Чужак, подвергнутый обработке, обладает неординарной, можно сказать, даже отталкивающей внешностью. Неплохой ход, потому что и лысоватый полный человек может быть лучшим агентом разведки Империи. О да, да. Кому ещё можно поручить подобную миссию?.. Однако мы следим за этим пришельцем, чье имя, между прочим, насколько нам известно, Шварц. Проанализируем теперь оставшиеся сообщения.

Премьер-министр быстро взглянул на них.

— Те, которые касаются Бела Авардана?

— Доктора Бела Авардана, — уточнил Балкис. — Известного археолога из прекрасного сектора Сириуса — этого края смелых и благородных болванов.

Итак, мы имеем, так сказать, отражение Шварца в кривом зеркале, поэтический контраст. Вместо неизвестного — знаменитая личность. Он является не тайно, нет, его приезд вполне официален. О нём сообщает не какой-то неизвестный лаборант, а сам Наместник Земли.

— Вы думаете, здесь есть связь?

— Вполне можно допустить, что один предназначен для отвлечения внимания от другого. Или же, учитывая, что правящие классы Империи достаточно профессиональны в плетении интриг, перед нами могут быть образцы двух методов маскировки. В случае со Шварцем свет погашен. В случае с Аварданом он слепит нам глаза. Ни в одном, ни в другом случае мы не должны увидеть ничего… Вспомните, о чём предупреждал нас Энус, говоря об Авардане.

Премьер-министр задумчиво потёр нос.

— Он говорил, что Авардан возглавляет археологическую экспедицию и намеревается снаучной целью проникнуть в запретные зоны. Он заявил, что не желает нарушения наших обычаев, и что если мы сумеем вежливо остановить Авардана, то он постарается оправдать наши действия перед Имперским Советом. Что-то в этом роде.

— И мы начали пристально наблюдать за Аварданом. С какой целью? Чтобы предотвратить самовольное проникновение в запретные зоны. Перед нами Глава археологической экспедиции без людей, корабля и оборудования. Перед нами чужак, который не остаётся среди своих в Гималаях, а отправляется путешествовать по Земле, причём первым делом едет в Чику. И как наше внимание отвлекают от всех этих странных и подозрительных обстоятельств? Просто предлагают нам наблюдать за чем-то, не имеющим никакого значения.

Заметьте также, что Шварца шесть дней скрывали в институте. И вдруг он убегает. Не странно ли это? Дверь неожиданно оказалась незапертой. И так же неожиданно никого не оказалось в коридоре. А в какой день он сбежал? Именно в тот, когда Авардан прибыл в Чику. Ещё одно странное совпадение.

— Значит, вы думаете… — растянуто произнес премьер- министр.

— Я думаю, что Шварц — агент чужаков на Земле, Шект — их связной с представителями среди нас, а Авардан поддерживает их связь с Империей.

Обратите внимание на профессионализм, с которым была организована встреча Шварца и Авардана. Шварцу позволяют сбежать, а спустя определённое время за ним направляется дочь Шекта. Прекрасная страховка на случай какого-либо сбоя в их рассчитанной комбинации — она неожиданно находит его, и для окружающих он становится бедным больным пациентом.

Теперь следите внимательно. При первой встрече Шварц и Авардан, казалось бы, не замечают друг друга. Это предварительная встреча, которая просто должна подтвердить, что всё в порядке и можно переходить к следующему этапу… По крайней мере в том, что они недооценивают наши возможности, их обвинить нельзя.

Авардан встречает дочь Шекта. Разыграв небольшую сценку, они направляются в магазин, где к ним присоединяется Шварц. Для встречи выбрано идеальное место. Ни одна пещера в горах не обеспечит большей безопасности. Всё слишком открыто, чтобы вызвать какие-либо подозрения. Изумительно, нужно отдать должное нашим противникам.

Премьер-министр скорчился в своем кресле.

— Противник, у которого слишком много достоинств, может одержать победу.

— Это невозможно. Он уже потерпел поражение. И здесь нужно вспомнить неоценимого Наттера.

— Кто это такой?

— Всего лишь незначительный агент, действовавший по собственной инициативе. Его заданием было наблюдение за Шектом. С этой целью он держал лоток с фруктами напротив института. На последней неделе ему было поручено следить за Шварцем.

Он видел, как человек, известный ему по фотографиям, сбежал, и, оставаясь незамеченным, следил за каждым его шагом. Это в его докладе описаны вчерашние события. С невероятной интуицией он догадался, что действительной целью «бегства» была встреча с Аварданом. В одиночку он не мог следить за этой встречей и поэтому решил не допустить её. Он сообщает местным властям о больном радиационной горячкой, и, к счастью, они оказались достаточно сообразительными, чтобы действовать быстро. Магазин был очищен от людей, и тем самым маскировка, на которую они рассчитывали, исчезла. Они остаются одни в магазине, в весьма подозрительном положении. И тут к ним подходит Наттер и предлагает отвести Шварца в институт. Они соглашаются, потому что другого выхода у них нет. И таким образом в этот день Авардан и Шварц не сказали друг другу ни слова. К счастью, он не сделал глупости, арестовывая Шварца. Таким образом, наши противники по-прежнему не знают о провале, что позволяет нам вести ещё более крупную игру.

Но Наттер на этом не остановился. Он уведомил имперский гарнизон, и это был великолепный шаг, поскольку он создал ситуацию, на которую Авардан явно не рассчитывал. Ему оставалось либо раскрыть себя как чужака, отказавшись тем самым от дальнейших действий, успех которых, по-видимому, зависел от его маскировки под землянина, либо продолжать скрывать своё происхождение со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями. Он выбирает вторую, более героическую возможность и даже ломает руку офицеру Империи, чтобы это выглядело достоверно. Это, по крайней мере, нужно зачесть в его пользу. Его действия весьма знаменательны. Зачем чужаку подставлять себя под нейрохлыст из-за какой-то землянки, если речь не шла о деле первостепенной важности?

Черты лица премьер-министра исказил страх.

— Хорошо вам, Бал кис, из подобных мелких деталей плести свою сеть. Вы делаете это умело, и я чувствую, что дела обстоят именно так, как вы говорите. Логика не оставляет другой возможности… Но это значит, что они совсем близко, Балкис. Совсем близко… И на этот раз они будут безжалостны.

Бал кис пожал плечами.

— Они не могут быть совсем близко, иначе, учитывая потенциальную опасность для всей Империи, удар был бы нанесен немедленно. А их время ограничено. Чтобы чего-либо достичь, Авардан должен встретиться со Шварцем, так что я моту предсказать вам будущие события. Шварца необходимо сейчас же отослать и подождать, пока спадет накал событий.

— Но куда его послать?

— И на это есть ответ. Шварца привез в институт мужчина, по-видимому, фермер. Его описание дают как лаборант Шекта, так и Наттер. Мы просмотрели личные дела всех фермеров, живущих в пределах шестидесяти миль от Чики, и Наттер опознал мужчину. Его зовут Арбин Марен. Независимо от него это подтвердил и лаборант.

Мы незаметно навели о нём справки, и похоже на то, что он содержит своего тестя-инвалида, скрывая его от Шестидесяти.

Премьер-министр ударил по столу.

— Подобные случаи стали слишком часты, Балкис. Необходимо усилить наказания…

— Тут дело не в том, ваше сиятельство. Важно другое: поскольку фермер нарушает законы, его можно шантажировать.

Шект и его друзья-чужаки нуждаются в подручном, у которого Шварц мог бы безопасно скрываться дольше, чем в институте. Этот, по-видимому, ничего не подозревающий и беззащитный фермер идеально подходит для данной цели. Что же, за ним будут следить. Мы не выпустим Шварца из поля зрения… Чтобы организовать ему встречу с Аварданом, нужно время, и на этот раз мы будем к ней готовы. Теперь вам всё ясно?

— Да.

— Хвала Земле. Тогда я покину вас. — И, иронически улыбнувшись, он добавил: — С вашего разрешения, конечно.

Премьер-министр, не замечая иронии, кивнул.

Секретарь направился в свой небольшой кабинет. Временами, когда он оставался один, мысли выходили из-под жёсткого контроля и обращались к потайным уголкам его сознания.

Не много места занимали в них Шект, Шварц, Авардан и ещё меньше — премьер-министр.

Перед Балкисом представал вид планеты Трантора, откуда осуществлялось управление гигантскими метрополиями планет всей Галактики. Управление велось из дворца, шпили и изогнутые арки которого он, да и никакой другой землянин, никогда не видел. Он думал о невидимых лучах великолепия и могущества, протянувшихся от солнца к солнцу и сходящихся здесь, в центральном дворце, в руках этой абстракции — Императора, который в конце концов был всего лишь человеком.

Его ум упрямо держался за мысль о собственном могуществе, дающем возможность чувствовать себя богом при жизни. Он сосредоточенно думал о том, кто был всего лишь человеком…

Всего лишь человеком! Как и он!

И он может быть…

Глава 11

УМ, КОТОРЫЙ ИЗМЕНИЛСЯ

Перемены в сознании Джозефа Шварца происходили незаметно. Неоднократно в тишине ночи он пытался проследить ход этих перемен и найти переломный момент.

Сначала был день страха, когда он оказался один в этом странном мире. Воспоминания об этом дне были так же туманны, как и память о самом Чикаго. Потом — путешествие в Чику, так непонятно закончившееся. Он часто об этом думал.

Какая-то машина, проглоченные таблетки. Дни выздоровления, затем бегство, блуждание по городу, необъяснимые события в магазине. И как ясно он всё помнит сейчас, два месяца спустя, насколько точна его память!

Уже тогда всё начало казаться странным. Он стал чувствовать обстановку. Доктор и его дочь были неспокойны, даже напуганы. Знал ли он это тогда? Или же это было лишь беглое впечатление, усиленное затем его догадками?

Но и затем, в магазине, за мгновение до того, как мужчина схватил его, всего за мгновение, он почувствовал его приближение. Предостережение пришло слишком поздно, чтобы спасти его, но это был определённый признак перемен.

И кроме того — головокружение. Нет, не совсем головокружение. Скорее пульсация, как будто в его голове начинала работать скрытая динамо-машина. Ничего подобного в Чикаго не было, если, конечно, предположить, что его воспоминания о Чикаго имели какой-то смысл. Не было этого и в первые дни его пребывания здесь.

Сделали ли с ним что-то в Чике? Машина? Таблетки, предназначенные для обезболивания? Операция? И его мысли вновь, уже в сотый раз, остановились на этом рубеже.

Он покинул Чику на следующий день после неудачного побега, и с этого момента время пошло быстрее.

Гро в своем кресле повторял слова, указывая на предметы или делая движения, так же как до него это делала Пола. И однажды Гро прекратил издавать бессмысленные звуки и заговорил по-английски. Или нет, это он, Джозеф Шварц, прекратил говорить по-английски и стал издавать звуки, которые больше не были бессмысленны.

Все было так просто. За четыре дня он научился читать, удивившись сам. Когда-то в Чикаго у него была, или ему казалось, что была, отличная память. Но на подобное он способен не был. Неизвестно откуда взявшиеся способности Шварца совершенно не вызывали удивления у Гро.

Шварц махнул на всё рукой.

Позднее, когда осень по-настоящему окрасила всё в желтый цвет, его взяли на полевые работы. Он с лёгкостью управлялся со сложнейшими машинами после первого же объяснения.

Шварц ждал привычных холодов зимы, но их не было. Зиму он провёл, разрыхляя и удобряя землю, всячески подготавливая её к весеннему севу.

Разговаривая с Гро, он пытался объяснить, что такое снег, но тот лишь удивлённо посмотрел на него и ответил:

— Замёрзшая вода, падающая как дождь, а? Так это называется снег. Я знаю, что такое бывает на других планетах, но не на Земле.

Позднее Шварц следил за температурой и обнаружил, что она почти не меняется изо дня в день, и всё же дни становились короче. Впервые к нему пришла мысль, что он не на Земле.

Он пробовал читать некоторые книги Гро, но вскоре отказался от этого занятия. Изложенные исторические факты, социологические аспекты жизни этих людей ставили его в затруднительное положение.

Загадки продолжались. Все дожди были однообразно теплы. Шварцу строго запрещалось приближаться к определённым местам, однако голубое сияние горизонта всё сильнее манило к себе.

После ужина он незаметно покинул дом, но не успел пройти и мили, как послышался шум двигателя автомобиля и свирепый окрик Арбина. Шварцу пришлось остановиться и вернуться назад.

— Вы должны держаться подальше от всего, что светится ночью, — раздражённо проговорил фермер.

— Почему? — покорно спросил Шварц.

— Потому, что это запрещено, — последовал резкий ответ, потом длинная пауза, и Арбин добавил: — Вы действительно не знаете, что это такое, Шварц?

Шварц развел руками.

— Откуда вы явились? Вы чужак?

— Что такое чужак?

Арбин пожал плечами и ушёл.

Однако эта ночь имела огромное значение для Шварца, потому что за время его короткого путешествия странные ощущения в сознании он сам для себя определил как Мысленный Контакт.

Он ещё раз прокрутил в своем сознании то, что произошло. Он был один в багряной темноте. Его шаги по пружинящему покрытию дороги были почти беззвучны. Он не слышал и не видел никого вокруг. Он не чувствовал ничего.

Не совсем… Казалось, кто-то прикоснулся к нему, но не к его телу. Это было не совсем прикосновение, скорее присутствие, что-то напоминающее едва заметную щекотку.

Их было два — два разных контакта издалека. Второй (как он различал их?) усиливался (хотя нет, это было неподходящее слово), он становился отчетливым, более явным.

Он знал, что это был именно Арбин. Он знал это, по крайней мере, за пять минут до того, как услышал шум автомобиля, за десять минут до того, как увидел Арбина.

Затем эти мысленные контакты повторялись всё чаще и чаще.

Теперь он всегда знал, когда Арбин, Ло или Гро находились в пределах сотни футов от него, даже если у него не было никаких оснований предполагать, что они там. В подобное трудно поверить, и всё же он начал воспринимать это как нечто естественное.

Шварц проэкспериментировал и выяснил, что может с точностью указать, где находится один из них, он мог различать их, поскольку каждый имел свой, отличный от других, мысленный контакт. Рассказывать об этом кому-либо так и не отважился.

Иногда он задумывался, что означает первый мысленный контакт, который он ощутил, направляясь к сиянию на горизонте. Это был не Арбин, не Ло и не Гро. Хотя имело ли это какое-нибудь значение?

Как выяснилось позже — имело. Однажды он вновь почувствовал этот контакт. Тогда он спросил у Арбина:

— Что это за леса за южными холмами?

— Ничего особенного, — грубовато ответил тот. — Это министерская земля.

— Что это значит?

Арбин, казалось, был раздражён.

— Какое вам до этого дело? её называют министерской землей, потому что она принадлежит премьер-министру.

— Так на ней ничего не выращивают?

— Она не предназначена для этого. — В голосе Арбина чувствовалось возмущение. — Это был огромный центр. В древности. Это священное место, которое никто не имеет права посещать. Слушайте, Шварц, если вы хотите жить спокойно, умерьте любопытство и делайте свою работу.

— Значит, никто не может там жить?

— Вот именно. Вы правы.

— Вы уверены?

— Уверен… И не пытайтесь ходить туда. Иначе вам конец.

— Не буду.

Шварц, задумавшись, отошёл, чувствуя странное беспокойство. Именно из этого леса пришёл мысленный сигнал, и на этот раз к ощущению добавилась нечто новое. Это был враждебный, угрожающий сигнал.

И всё же он не смел ни о чём рассказывать никому из членов фермерского семейства. Они бы не только не поверили ему, но положение его стало бы ещё хуже. Он знал это. Собственно говоря, он знал слишком много.

Кроме того, он помолодел, похудел и стал шире в плечах. Его мышцы стали сильнее и выносливее, пищеварение улучшилось. Всё это было результатом работы на свежем воздухе. Но было кое-что ещё, что в большей степени привлекало его внимание. Это были изменения в его мышлении.

Старики обычно забывают, как они умели думать в юности, забывают быстроту своих мысленных решений, смелость юношеской интуиции, живость воображения. Они привыкают больше задумываться над разнообразными причинами, и поскольку это в конечном итоге даёт опыт, считают себя мудрее молодых.

С огромным удовольствием почувствовал Шварц, что понимает всё мгновенно, что продвигается от понимания объяснений Арбина к предвидению их, к мысленному опережению собеседника. Это давало ему более реальное ощущение молодости, чем отличное физическое самочувствие.

И вот однажды, спустя два месяца от начала жизни у фермера, Шварц, играя с Гро в шахматы, невольно обнаружил свои новые качества.

Шахматы были те же, только изменились названия фигур. Они были такими, как он их помнил, — это всегда утешало его. По крайней мере в этом отношении память его не обманывала.

Гро рассказал ему о существующих разновидностях шахмат. Среди них были шахматы, в которые играли вчетвером, причём каждый игрок имел свою доску, углами соприкасающуюся с другими, пятая доска, как нейтральная территория, занимала пространство в центре. Существовали объёмные шахматы, с расположенными друг над другом восемью досками, в которых каждая фигура двигалась в трёх измерениях, так же, как они обычно двигались в двух, с удвоенным количеством фигур. Победа засчитывалась при мате, поставленном одновременно обоим королям противника. Довольно популярны были шахматы, в которых первоначальное положение фигур определялось бросками костей, или же такие, в которых возможности фигуры зависели от места её расположения на доске.

Шварц и Гро сыграли уже около полусотни партий.

Сначала Шварц весьма слабо ориентировался в шахматах и в первых партиях постоянно проигрывал. Однако со временем поражения становились всё реже. Постепенно Гро стал чаще проигрывать, и каждое поражение сопровождалось его ворчанием.

Гро играл белыми, и его пешка уже прошла на поле противника.

Шварц со скучающим выражением лица следил за игрой, она становилась ему неинтересной, так как он предчувствовал каждый ход, который намеревался сделать Гро. Всё это происходило так, будто Гро имел туманное окно в голове. То, что Шварц почти инстинктивно предугадывал следующий ход противника, было лишь частью окружающих его загадок.

Они играли на «ночной» доске со Шварцем светящимися в темноте голубыми и оранжевыми квадратами. Фигуры, обычно нелепые статуэтки из красноватого пластика, ночью преображались. Половина из них излучала кремовую белизну, придававшую им вид холодного блестящего фарфора, вторая половина светилась слабым красным светом.

Светящиеся фигуры словно скользили по доске по своей воле, тогда как движущая их рука полностью терялась в темноте.

Шварц боялся. Он рисковал узнать о своем безумии, но ему необходимо было знать правду.

— Где я? — неожиданно проговорил он.

Гро, прервав осторожное продвижение своей фигуры, посмотрел на него.

— Что?

Шварц не знал слов, означающих «страна» или «народ».

— Что это за мир? — спросил он, делая ход.

— Земля, — последовал короткий ответ, и Гро с энтузиазмом снял с доски фигуру противника.

Это был совершенно неудовлетворительный ответ. Слово, которое использовал Гро, Шварц мысленно перевёл как «Земля». Но что такое «Земля»? Любая планета — «земля» для живущих на ней. Он передвинул на две клетки королевскую пешку, заставив ладью Гро отступить.

— Какой сейчас год? — спросил Шварц со всем спокойствием и обыденностью, на которые был способен.

Гро замер. Возможно, он был даже напуган.

— Что это на тебя нашло сегодня? Не хочешь играть. Если это доставит тебе удовольствие, сейчас 827 год. Г.Э. — добавил он иронически и, нахмурившись, стал обдумывать очередной ход. Шварц мягко спросил:

— Что такое Г.Э.?

— Что? — недовольно переспросил Гро. — А, ты всё ещё интересуешься, какой сейчас год? Что же, я забыл, что ты научился говорить всего месяц назад. Но ты хорошо соображаешь. Ты действительно не знаешь? Это значит 827 год галактической эры. Галактическая эра — Г.Э., ясно? 827 год со времени основания Галактической Империи, со дня коронования Франкена Первого. А теперь твой ход, пожалуйста.

Однако Шварц задержал его руку, готовую сделать ход. Им овладело отчаяние.

— Минутку, — сказал он, ставя фигуру на место. — Вы знаете эти названия: Америка, Азия, Соединенные Штаты, Россия, Европа?..

Возможно, Гро слегка покачал головой, но Шварцу не нужно было этого видеть. Он почувствовал отрицание так же ясно, как если бы оно было высказано.

— Вы не знаете, где можно найти карту? — сделал он ещё одну попытку.

— Никаких карт, — проворчал Гро, — если ты не хочешь рискнуть своей головой в Чике. Я не географ.

— Рискнуть головой? Почему? — взволновался Шварц. Может быть, он совершил преступление и Гро знает об этом?

— У Солнца девять планет, не так ли? — спросил он с сомнением.

— Десять, — последовал уверенный ответ.

Шварц колебался. Конечно, они могли открыть ещё одну планету, о которой он не слышал. Но тогда откуда Гро знает о ней? Он подсчитал на пальцах.

— Шестая планета, у неё есть кольца?

Гро медленно продвинул вперёд королевскую пешку, и Шварц мгновенно сделал то же самое.

— Ты имеешь в виду Сатурн? — спросил Гро. — Конечно, у него есть кольца. — Он раздумывал, взять ли пешку короля или пешку ладьи. Последствия и того и другого хода были неясны.

— А между Марсом и Юпитером находится пояс астероидов — маленьких планет? Я имею в виду, между четвертой и пятой планетами?

— Да, — пробормотал Гро. Он вынул изо рта трубку и напряженно размышлял.

Шварц уловил его невнимание и был раздражён. Теперь, когда он удостоверился, что находится на Земле, игра не значила для него абсолютно ничего.

— А ваши книги, они реальны? Существуют другие планеты? На них живут люди?

На этот раз Гро оторвал глаза от доски, вглядываясь в темноту.

— Ты спрашиваешь серьёзно?

— Существуют?

— Клянусь Галактикой! По-моему, ты действительно не знаешь!

Шварц почувствовал себя униженным собственным невежеством.

— Пожалуйста…

— Конечно, существуют планеты. Миллионы планет! Почти каждая звезда, которую ты видишь, имеет планеты, их имеют и большинство тех звёзд, которые не видны. Всё это часть Империи.

В сознании Шварц ощущал слабое эхо его слов, идущее непосредственно от одного ума к другому. Он чувствовал, что с каждым днём мысленный контакт становится всё сильнее. Возможно, вскоре он будет слышать эти тихие слова, когда собеседник думает, не произнося их вслух.

И тут впервые он наконец подумал о возможной альтернативе безумия. Прошёл ли он каким-то образом сквозь время? Может быть, проспал?

— Как давно это всё произошло, Гро? — хрипло проговорил он. — Сколько времени прошло с того момента, когда была только одна планета?

— Что ты хочешь этим сказать? — Гро неожиданно стал осторожен. — Ты как-нибудь связан со Старейшими?

— С кем? Я не связан ни с кем, но разве не была Земля единственной планетой?.. Не была?

— Старейшие говорят, что была, — мрачно сказал Гро, — но кто знает? Планеты существовали в течение известной истории.

— Сколько это времени?

— Я думаю — тысячи лет. Пятьдесят тысяч, сто тысяч — не знаю.

Тысячи лет! Шварц почувствовал прорывающийся хрип в горле и, охваченный паникой, сдержал его. И всё это между двумя шагами? Мгновение — и он миновал тысячи лет? Он вновь вернулся к амнезии. Его идентификация Солнечной системы должна быть результатом пробивающейся сквозь туман болезни искаженной памяти.

Тем временем Гро делал очередной ход, и почти автоматически Шварц мысленно отметил ошибку. Он задержался, прежде чем приступить к конечной атаке.

— Земля — её Глава, не так ли? — сказал он.

— Глава чего?

— Имп…

Гро расхохотался так, что фигуры на доске задрожали.

— Слушай, я устал от твоих расспросов. Ты что, круглый дурак? Похожа ли Земля на главу чего-либо? — Послышалось тихое жужжание, и кресло Гро объехало стол. Шварц почувствовал пальцы, сжавшие его руку.

— Смотри! Смотри сюда! — Голос Гро перешёл в отрывистый шёпот. — Видишь горизонт? Сияние?

— Да.

— Это Земля — вся Земля такая.

— Я не понимаю.

— Почва Земли радиоактивна. Она светится, светилась и будет светиться всегда. Ничего не растёт. Никто не может жить… Неужели ты действительно не знал этого? Как ты думаешь, почему у нас установлено Шестьдесят?

Инвалид успокоился и вновь объехал стол.

— Твой ход.

Шестьдесят! Опять мысленный контакт с неуловимой атмосферой угрозы. Шварц автоматически передвигал фигуры, с замирающим сердцем обдумывая услышанное.

Спустя некоторое время он заговорил вновь.

— Что такое Шестьдесят?

— Почему ты спрашиваешь об этом? — с резким недружелюбием проговорил Гро. — Что тебе нужно?

— Пожалуйста, — покорно произнес Шварц. — Я совершенно безвредный человек. Я не знаю ни кто я, ни что со мной случилось. Возможно, у меня амнезия.

— Весьма вероятно. Ты сбежал от Шестидесяти? Говори правду?

— Но я же сказал, что не знаю, что такое Шестьдесят!

По-видимому, Гро поверил в его искренность. Долгое время он молчал. Шварц отчетливо чувствовал его мысленный контакт, но не мог разобрать слов.

— Шестьдесят — это твоё шестидесятилетие, — медленно сказал Гро. — Земля может содержать двадцать миллионов человек, не больше. Чтобы жить, человек должен работать. Кто не может работать, тот не может жить. После шестидесяти ты не можешь работать…

— И тогда… — Шварц замер с открытым ртом.

— Человека устраняют. Это не больно.

— Его убивают?

— Это не убийство, — жёстко проговорил Гро. — Так должно быть. Другие планеты не желают принимать нас, а мы должны как-то освободить место для детей. Это долг старшего поколения перед младшим.

— А что, если кто-то скроет, что ему шестьдесят?

— Зачем? Жизнь после шестидесяти невесела. И каждые десять лет проводится Проверка, и всех, кто достаточно глуп, чтобы пытаться жить, так или иначе обнаружат. Кроме того, у них зарегистрирован возраст каждого.

— Но не мой. — Слова сами вырвались у него. — Кроме того, мне всего пятьдесят — исполнится.

— Это не имеет значения. Они могут проверить возраст, проведя анализ костей. Ты не знал этого? Подобные вещи невозможно скрыть. На этот раз они заберут меня… Твой ход.

Шварц проигнорировал напоминание.

— Вы имеете в виду, что они…

— Именно. Мне всего пятьдесят пять, но посмотри на мои ноги. Могу ли я работать? В нашей семье зарегистрировано трое, и соответственно на троих рассчитана наша доля. Нужно было сообщить, когда меня разбил паралич, и долю бы уменьшили, но тогда я получил бы предварительные Шестьдесят, а Арбин с Ло не пожелали этого. Они повели себя как дураки, потому что это означало тяжелую работу для них, пока не появился ты. И всё равно в следующем году меня заберут… твой ход.

— В следующем году Проверка?

— Точно… Твой ход.

— Подождите! — нетерпеливо воскликнул Шварц. — Но кто-нибудь живёт после шестидесяти? Есть исключения?

— Не для таких, как мы с тобой. Премьер-министр и члены Совета Старейших живут полную жизнь, некоторые учёные, имеющие особые заслуги. Таких немного. Может быть, дюжина… Твой ход!

— Кто это решает?

— Премьер-министр, конечно. Ты будешь ходить?

Однако Шварц встал.

— Это не имеет смысла. Я ставлю мат в пять ходов. — И он быстро назвал свои действия. — Хорошая партия, — автоматически добавил он.

Гро посмотрел на доску, после чего с криком сбросил её со стола. Светящиеся фигуры рассыпались по земле.

— Вы… со своей проклятой болтовней… — закричал он.

Однако Шварц был поглощен мыслью спасения от Шестидесяти. Потому что, хотя Браунинг и сказал:

Сказано это было на Земле, на которой жили миллиарды людей, и на всех хватало пищи. Лучшее, которое ждет впереди, теперь означало шестьдесят и смерть.

Шварцу было шестьдесят два года.

Шестьдесят два…

Глава 12

УМ, КОТОРЫЙ УБИВАЕТ

Все было очень тщательно обдумано Шварцем. Раз он не хотел умирать, необходимо покинуть ферму. Если он останется здесь, то будет Проверка, а вместе с ней смерть. Итак, надо покинуть ферму. Но куда идти?

Он вспомнил, что это было, — госпиталь? — в Чике. Там о нём заботились. Но почему? Потому, что он был для них объектом научного опыта. Но разве не остался он им и теперь? Он может разговаривать, может описать им симптомы, чего прежде сделать не мог. Он может даже рассказать им о мысленном контакте.

А что, если мысленным контактом обладали все люди? Может ли он знать, так это или нет?.. Ни у Арбина, ни у Ло, ни у Гро его не было. Это он знал. Не слыша и не видя его, они не знали, где он находится. Да и не выигрывал бы он у Гро в шахматы, если бы тот мог…

Стоп, ведь шахматы — популярная игра. А если бы люди обладали мысленным контактом, играть в эту игру было бы невозможно.

Эти размышления привели Шварца к мысли, что он обладает особым психологическим складом ума. Возможно, роль подопытного предполагала не особенно приятную жизнь.

А если предположить, что верна новая пришедшая ему в голову гипотеза? Что, если он не болен амнезией, а прибыл из прошлого? Значит, он представляет ценность для историков, археологов. При очередной Проверке можно всё рассказать, и, значит, ему не грозит смерть.

Если ему поверят, конечно.

Вот доктор должен ему поверить. Он был небрит в то утро, когда Арбин отвез его в Чику. Он прекрасно помнит это. Позже волосы на лице расти перестали, значит, они что-то сделали с ним. Тогда доктор должен помнить, что он — Шварц — имел на лице волосы. Разве этого мало? Гро и Арбин никогда не брились. Как-то Гро сказал ему, что волосы на лице имеют только звери.

Итак, нужно найти доктора.

Как его звали? Шект?.. Да, Шект.

Но он так плохо знал этот ужасный мир! Если он уйдёт ночью, ему трудно будет ориентироваться в пути, он может попасть в радиоактивные ловушки, о которых ничего не знает. Поэтому с отчаянием человека, не имеющего выбора, рано утром он вышел на шоссе.

До ужина его ждать не будут, а за это время он успеет уйти далеко.

Первые полчаса у него было приподнятое настроение, впервые с того времени, как всё это началось. Наконец он что-то делает, пытается бороться с окружающим его миром.

И на этот раз перед ним стояла цель! Это был не просто бессмысленный побег, как тот раз в Чике.

Для старика он — в неплохой форме. Он им ещё покажет!

И тут Шварц замер. Он остановился посередине шоссе потому, что вдруг напомнило о себе что-то, о чём он забыл.

Это был тот странный сигнал, неизвестный мысленный сигнал, который он почувствовал, когда пытался достичь светящегося горизонта, но был задержан Арбином, сигнал с министерской земли.

Сейчас он почувствовал, что этот кто-то — сзади и следит за ним.

Он внимательно прислушался или, по крайней мере, сделал то, что было эквивалентом этого действия по отношению к мысленному контакту.

Он не приближался, но усиливался. Он содержал осторожность и враждебность, но не отчаяние.

Стало ясно и другое. Целью преследователя было не выпускать его из виду, к тому же он был вооружен.

Осторожно, почти бессознательно, Шварц повернулся, пристально вглядываясь в горизонт. И сигнал, полученный им, мгновенно изменился. Он стал осторожным, неуверенным в собственной безопасности и в успехе своих планов, в чём бы они ни состояли. Ещё яснее стал факт наличия у преследователя оружия, как будто тот размышлял о возможности его применения в случае необходимости.

Шварц понимал, что сам он был безоружен и беззащитен. Он знал, что преследователь скорее убьёт его, чем позволит скрыться, убьёт при первом же подозрительном движении… Этот невидимый преследователь…

И Шварц продолжал идти, зная, что преследователь где-то достаточно близко и готов при случае убить его. Его спина застыла от ожидания неизвестности. Как выглядит смерть?

Шварц держался за мысленный сигнал преследователя, как за спасение. Он должен уловить миг усиления интенсивности, означающий, что оружие направлено на него, спуск нажат и смерть близка. В этот момент он упадет на землю, убежит…

Но зачем? Раз существовали Шестьдесят, не лучше ли встретить смерть сразу?

Теория прыжка во времени вновь ускользнула из его сознания, скорее это всё-таки амнезия. Возможно, он опасный преступник, за которым нужно следить. Возможно, его подсознание защищается амнезией от признания какой-то огромной вины.

Так он шёл по пустому шоссе навстречу неизвестной судьбе, преследуемый смертью.

Было темно, и дул пронизывающий ветер. По подсчётам Шварца, был декабрь, что подтверждало и время восхода солнца, однако в прохладе ветра не чувствовалось холода зимы.

Шварц давно решил, что источником постоянного тепла этой планеты (Земли?) было не только Солнце. Радиоактивная почва сама излучала энергию, незаметную на квадратном футе, но гигантскую в масштабе миллионов квадратных миль.

Мысленный контакт невидимого в темноте преследователя приблизился. По-прежнему пристальный и настороженный. Следить в темноте было трудно. Возможно, он не хотел рисковать?

— Эй! Эй, послушайте! — раздался тонкий и гнусавый голос. Шварц замер и медленно повернулся.

Маленькая фигура, с трудом различимая в темноте, не спеша приближалась к нему.

— Эй! Хорошо, что я вас встретил. Не очень весело идти одному. Не возражаете, если я пойду с вами?

— Здравствуйте, — вяло ответил Шварц. Это была материализация того самого мысленного контакта преследователя. И лицо мужчины было ему знакомо. Оно относилось к его туманным воспоминаниям о Чике.

И тут преследователь проявил все признаки распознания.

— Слушайте, я вас знаю. Точно!.. А вы меня помните?

Поверил бы он в искренность говорившего в другое время и при других условиях, Шварц не знал. Однако сейчас он не мог не заметить, что этот тонкий слой деланого распознания не мог скрыть мысленного сигнала, который говорил, кричал ему, что этот маленький человек с пронзительными глазами знал его с самого начала. Знал и готов был в случае необходимости использовать против него оружие.

Шварц покачал головой.

— Ну как же, — настаивал маленький человек. — Помните магазин? Я забрал вас тогда из толпы. — Он делано рассмеялся. — Они ещё думали, что у вас радиационная горячка. Вы должны помнить.

Шварц действительно помнил, смутно и неопределённо. Человек, похожий на этого, и толпа, которая сначала закрыла им дорогу, а затем расступилась перед ними.

— Да, — сказал он. — Рад вас встретить. — Ответ не был особенно остроумным, но Шварц на лучшее способен не был, и маленький человек, по-видимому, не имел ничего против.

— Меня зовут Наттер, — проговорил он, протягивая маленькую руку. — В тот раз я не имел возможности с вами поговорить, но я рад, что представился ещё один случай… Давайте познакомимся.

— Шварц, — и он обменялся с маленьким человеком кратким рукопожатием.

— Как вы здесь оказались? — спросил Наттер. — Идёте куда-нибудь?

Шварц пожал плечами.

— Просто гуляю.

— Любите ходить пешком? Я тоже. Свежий воздух и так далее. Но всегда приятно иметь спутника. Куда вы идёте?

Второй раз Наттер задал этот вопрос, и мысленный сигнал явно говорил, сколь важно для него это. Шварц засомневался, что ему удастся избежать этой темы. Он чувствовал беспокойство в уме преследователя. Никакая ложь не могла ему помочь. И Шварц не знал этот новый мир настолько, чтобы лгать.

— Я иду в больницу, — сказал он.

— Больницу? Какую больницу?

— Ту, в которой я был в Чике.

— Вы имеете в виду институт. Не так ли? Тот, в который я отвел вас тогда из магазина.

Беспокойство и растущая напряженность.

— К доктору Шекту, — сказал Шварц. — Вы его знаете?

— Я о нём слышал. Большой человек. Вы больны?

— Нет, но я должен время от времени навещать его.

Звучит ли это убедительно?

— Пешком? — проговорил Наттер. — Разве он не присылает за вами машину? — По-видимому, его слова прозвучали неубедительно.

Шварц промолчал. Наступила натянутая тишина.

Однако Наттер был общителен.

— Слушайте, скоро будет стоп-пункт. Я закажу такси из города. Оно встретит нас на дороге.

— Стоп-пункт?

— Конечно. Они разбросаны вдоль всего шоссе. Видите, вот и он.

Он шагнул в сторону от Шварца, и тот вдруг понял, что кричит:

— Стойте! Ни с места!

Наттер остановился. Когда он повернулся, на его лице не было прежней любезности.

— Что с вами?

Шварц почувствовал, что его знания языка едва хватает для той скорости, с которой у него вырвались слова.

— Я устал от этого притворства. Я знаю вас и знаю, что вы собираетесь делать. Вы хотите сообщить кому-то, что я иду к доктору Шекту. Они будут ждать меня в городе и пришлют за мной машину. А если я попытаюсь убежать, вы меня убьёте.

На лице Наттера появились морщины.

— Ты чертовски прав насчёт последнего, — пробормотал он. Это не было предназначено для ушей Шварца и не достигло их, но слова мягко появились на самом краю мысленного сигнала.

Вслух он сказал:

— Господи, вы меня удивляете. — В то же время его рука двигалась по направлению к бедру.

И Шварц утратил контроль над собой. В диком бешенстве он замахал руками.

— Оставьте меня в покое, слышите, вы! Что я вам сделал? Убирайтесь!

Его голос перешёл в хриплый крик, лоб напрягся от ненависти и страха перед существом, стоящим перед ним, ум которого источал такую враждебность. Его собственные эмоции сконцентрировались в давлении на мысленный контакт, пытаясь избежать его навязчивости, освободиться от него…

И всё исчезло. Исчезло неожиданно и сразу. На мгновение он почувствовал невыносимую боль, не в себе, а в противнике, и потом — пустота. Мысленного контакта больше не было.

Наттер медленно осел на землю и повалился лицом вниз.

Шварц нагнулся над ним. Наттер был маленьким человеком, и повернуть его не составляло особого труда. На его лице застыло выражение непередаваемого страдания. Шварц приложил руку к его груди. Сердце не билось.

Он выпрямился, чувствуя наполнявший его ужас перед самим собой.

Он убил человека!

Затем пришло изумление.

Не дотронувшись до него! Он убил этого человека одной ненавистью, ударяя каким-то образом по мысленному контакту.

Какими силами он обладал ещё?

Шварц быстро принял решение. Обыскав карманы Наттера, он нашёл деньги. Отлично! Это ему пригодится. Покончив с этим, он оттащил труп в поле, где его скрыла высокая трава.

Он шёл ещё два часа. Другие мысленные контакты не появлялись. Вскоре он достиг границ Чики.

Чика для Шварца была всего лишь деревней, и по сравнению с Чикаго, каким он его помнил, численность населения была абсолютно ничтожной. И всё же в первое время мысленных контактов было невыносимо много. Они изумляли и смущали его.

Так много! Одни неопределённые и рассеянные, другие ясные и отчетливые. Его миновали люди, ум которых, казалось, обладал взрывной интенсивностью, и другие, мысли которых не содержали ничего, кроме ленивого пережевывания только что съеденного завтрака.

Сначала Шварц воспринимал каждый контакт как персональное обращение, однако менее чем за час научился не обращать на это внимания.

Теперь он слышал слова, даже когда их не произносили вслух. Это было нечто новое, и он почувствовал, что прислушивается к ним. Это были тихие, возникающие непонятно откуда словосочетания, как далекий, далекий шорох ветра… А с ними появились живые, трепещущие эмоции и другие тонкие, неуловимые ощущения, которые невозможно было описать — так, что весь мир был лишь панорамой кипящей жизни внутри его.

Проходя мимо зданий, он почувствовал, что может проникнуть внутрь их, просто направляя туда своё сознание, как вещь, которую он держит на привязи и которая способна проникать сквозь невидимые для глаза отверстия.

Он остановился перед большим зданием с белокаменным фасадом и задумался. Они (кем бы они ни были) искали его. Он убил преследователя, но должны были быть другие, те, с которыми он хотел связаться. Лучшим выходом для него было бы скрыться на несколько дней, но как это сделать?.. Может быть, работа?..

Он мысленно проник в стоящий перед ним дом. Где-то в его глубине он почувствовал мысленный контакт, который мог означать работу для него. Здесь нужны были текстильные рабочие, а он когда-то был портным.

Шварц вошёл внутрь, однако никто не обращал на него внимания. Он тронул чье-то плечо.

— Извините, где я могу узнать насчёт работы?

— В эту дверь! — Донесшийся до него мысленный контакт был полон раздражения и подозрительности.

За узкой дверью худой мужчина с острым подбородком быстро задал ему несколько вопросов и указал на классификационную машину, на которой нужно было набрать ответы.

С одинаковой неуверенностью Шварц отвечал правду и неправду.

Наконец мужчина с явной незаинтересованностью обратился к нему. Вопросы следовали один за другим: Возраст?.. Пятьдесят два? Хм. Состояние здоровья?.. Квалификация?.. Работали с текстилем? С каким сортом?.. Термопластик?.. Эластомерик?.. У кого работали последний раз?.. Его имя… Вы не из Чики?.. Где ваши документы?.. Вы должны были взять их с собой, раз собирались устраиваться на работу… Ваш регистрационный номер?..

Такого поворота дел Шварц не предвидел. И мысленный контакт сидящего перед ним человека начал меняться, становясь подозрительным и осторожным.

— Мне кажется, — нервно проговорил Шварц, — что я не подойду для этой работы.

— Нет, нет, подождите, — мужчина кивнул ему. — У нас есть кое-что для вас. Минутку. — Он улыбнулся, но мысленный контакт стал отчетливее и ещё враждебнее.

Он нажал кнопку вызова на столе…

Охваченный неожиданным страхом, Шварц бросился к двери.

— Держите его! — тут же закричал мужчина, выскакивая из-за стола.

Шварц ударил по мысленному контакту, яростно атакуя его своей волей, и услышал стон позади. Он быстро оглянулся. Мужчина сидел на полу, сжав лицо руками. Какой-то человек нагнулся над ним, а затем направился к Шварцу. Шварц не ждал ни минуты.

Он выбежал на улицу, полностью сознавая, что теперь его начнут искать, имея его полное описание, и что по крайней мере этот мужчина его узнает.

Он наугад бежал по улицам, привлекая к себе внимание всё большего числа людей. Подозрение, подозрение отовсюду, подозрение потому, что он не мог понять, где настоящие враги, те, которые излучали не только подозрение, но и уверенность, и поэтому неожиданный удар нейрохлыста он предугадать не смог.

Шварц почувствовал неожиданно возникшую невыносимую боль, как от удара плети, боль, сжавшую его в стальных объятиях. Затем он провалился в темноту.

Глава 13

ПАУЧЬЯ СЕТЬ В ВАШЕНЕ

Отличительной чертой парка при здании Собрания Старейших в Вашене было царящее здесь спокойствие. Суровый аскетизм, так можно было бы определить ту неподдельную степенность, с которой группы новичков совершали свою прогулку среди деревьев Квадрата, где не имел права появляться никто, кроме Старейших. Время от времени мимо проходил кто-нибудь из высокопоставленных Старейших, одетый в зеленую мантию, величественно принимая приветствия.

Изредка здесь появлялся премьер-министр.

И вотсегодня премьер-министр почти бежал, не обращая внимания на почтительные жесты рук, чувствуя за спиной осторожные взгляды, непонимающие переглядывания и слегка поднятые в удивлении брови.

Он ворвался в Зал Собраний через служебный вход и побежал по пустому коридору, затем забарабанил в дверь, открывшуюся при нажатии ноги сидящего в комнате, и вошёл.

Секретарь искоса взглянул на него из-за своего маленького стола, на котором был установлен миниатюрный телевизор с экранируемым приёмом, и продолжал внимательно слушать сообщения.

Премьер-министр резко стукнул по столу.

— Что это такое? Что происходит?

Секретарь холодно посмотрел на него и отодвинул телевизор в сторону.

— Моё почтение, ваша светлость.

— Не нужно церемоний! нетерпеливо прокричал премьер-министр. — Я хочу знать, что происходит.

— Если в двух словах, то наш подопечный сбежал.

— Вы хотите сказать, что человек, которого Шект подверг обработке Синапсайфером — чужак-шпион, — тот, который был на ферме…

Неизвестно, как много определений произнес бы ещё обеспокоенный премьер-министр, если бы секретарь не прервал его безразлично:

— Именно.

— И почему мне не сообщили? Почему мне ничего не сообщили?

— Необходимо было действовать немедленно, а вы были заняты. Поэтому я надеялся на свои силы.

— Да, вас очень беспокоит моя занятость, когда вы хотите обойтись без меня. Но я не позволю обходить меня стороной. Я не…

— Мы зря теряем время, — невозмутимо произнес секретарь, и премьер-министр запнулся посреди начатой фразы. Он закашлялся, не зная, что сказать, и мягко проговорил:

— Расскажите подробности, Балкис.

— Подробностей почти нет. После двух месяцев терпеливого ожидания этот Шварц покидает ферму, за ним следят, но он уходит от слежки.

— Как уходит?

— Точно мы не знаем, но факты следующие. Наш агент, Наттер, прошлой ночью пропустил три сеанса связи. По шоссе, по направлению к Чике, был послан его напарник, который и нашёл его у обочины шоссе мертвого.

Премьер-министр побледнел.

— Его убил чужак?

— Вероятно, хотя мы не можем утверждать наверняка. Не было обнаружено никаких признаков насилия, кроме выражения боли на его лице. Конечно, будет произведено вскрытие. Он мог умереть и от инфаркта в самый неподходящий момент.

— Это было бы невероятным совпадением.

— Я тоже так думаю, — холодно ответил секретарь. — Однако, если его убил Шварц, то события становятся ещё более загадочными. Видите ли, из того, о чём мы говорили раньше, вполне определённо следует, что Шварц должен был отправиться в Чику, чтобы встретиться с Шектом, да и Наттер был найден на дороге между фермой Марена и Чикой. Поэтому три часа назад мы объявили в городе розыск, и человек был схвачен.

— Шварц? — недоверчиво спросил премьер-министр.

— Именно он.

— Почему вы этого не сказали сразу?

Балкис пожал плечами.

— Ваша светлость, у нас есть более важные дела. Я сказал, что Шварц в наших руках. Но он был схвачен легко и быстро, и мне трудно соотнести это со смертью Наттера. Как может быть он одновременно столь умным, чтобы обнаружить и убить Наттера, одного из наших людей, и столь глупым, чтобы открыто искать работу?

— Он искал работу?

— Да… Это даёт возможность выдвинуть две версии. Или он уже передал имеющиеся у него сведения Шекту или Авардану, или же он позволил себя схватить с целью отвлечь внимание; не исключено, что действуют и другие агенты, которых мы не обнаружили и которых он прикрывает. В любом случае мы не должны быть чересчур спокойными.

— Не знаю, — беспомощно сказал премьер-министр, красивое лицо которого выражало беспокойство. — Всё это слишком сложно для меня.

Балкис усмехнулся с почти нескрываемым презрением и объявил:

— Через четыре часа у вас назначена встреча с профессором Белом Аварданом.

— У меня? Зачем? Что мне ему говорить? Я не хочу его видеть.

— Успокойтесь. Вы должны видеть его, ваше сиятельство. Это кажется мне необходимым, потому что близится время начала этой фиктивной экспедиции, и он должен сыграть свою роль, спрашивая вашего разрешения на исследование запретных зон. Об этом предупредил нас Энус, а уж он должен знать подробности этой комедии. Вы должны воздать ему тем же и сделать вид, что принимаете всё всерьез.

— Хорошо, я попробую, — кивнул премьер-министр.

Бел Авардан прибыл вовремя и имел возможность оглядеться вокруг. Для человека, хорошо знакомого с лучшими произведениями архитектуры Галактики, здание Собрания Старейших выглядело не более чем примитивная коробочка из гранита и стали, выполненная в архаическом стиле. Для того, кто был к тому же археологом, оно своим мрачным, почти диким аскетизмом могло олицетворять жилище, соответствующее мрачному, почти дикому образу жизни. Эта примитивность у него ассоциировалась с далеким прошлым.

Мысленно Авардан вновь вернулся назад. Его двухмесячное путешествие по западному континенту оказалось не совсем приятным. Всё испортил тот первый день. Воспоминание о событиях того дня мгновенно его разозлило. Эта девушка была груба, неблагодарна, настоящая землянка. Почему он должен чувствовать себя виноватым? И всё же…

Учитывал ли он, каким потрясением для неё было узнать, что он чужак? Он вспомнил и оскорбившего её офицера, которому он отплатил сломанной рукой за высокомерие и жестокость. Да и мог ли он знать, сколько ей уже довелось претерпеть от чужаков. Неужели он оказался для неё одним из них?

Если бы он был более терпеливым… Он даже не помнил точно её имени. Пола, а дальше? Странно. Обычно он не жаловался на память. Была ли это подсознательная попытка всё забыть?

Что же, это совсем неглупо. Забыть! Собственно говоря, о чём ему помнить? Землянка. Обыкновенная землянка.

К радости Авардана, появился премьер-министр. Это означало конец воспоминаниям о том дне в Чике. Однако он чувствовал, что они ещё вернутся. И эти мысли возвращались к нему всё время.

Что касается премьер-министра, то он был облачен в новую блестящую мантию. Его лицо было спокойно и невозмутимо.

Разговор между ними прошёл по-дружески. Авардану пришлось передать добрые пожелания людям Земли от некоторых высокопоставленных политиков Империи. Затем речь зашла о важности археологии для граждан Империи, о вкладе, который она вносит в великое положение, о том, что люди всех планет — братья. Премьер-министр заметил, что земляне с этим согласны и надеются, что вскоре наступит время, когда остальная часть Галактики перейдёт в этом отношении от теории к практике.

— Именно с этой целью, — слегка усмехнувшись, сказал Авардан, — я пришёл к вам, ваше превосходительство. Различия между Землей и некоторыми находящимися по соседству провинциями Империи, возможно, в большей степени обусловлены несходством образа мыслей проживающих людей. И всё же множество разногласий можно было бы устранить, доказав, что земляне не отличаются в расовом отношении от других граждан Галактики.

— И как вы намереваетесь это сделать?

— Трудно объяснить это словами. Возможно, вам известны два основных направления в археологии, называемых теорией Мергера и теорией расселения.

— Я знаком с ними в общих чертах.

— Великолепно. Так вот, теория Мергера утверждает, что различные части человечества, развивающиеся независимо друг от друга, на определённом этапе смешались в результате межвидовых браков. Подобная концепция основывается на сегодняшней схожести людей.

— Да, — сухо ответил премьер-министр, — и кроме того, из этой концепции следует, что существует несколько сотен или тысяч самостоятельно развившихся существ человеческого типа, обладающих столь близким химическим и биологическим родством, что возможны взаимные браки между ними.

— Действительно, — с удивлением проговорил Авардан. — Вы коснулись самого слабого её места. И всё же большинство археологов не обращают на это внимания, упорно придерживаясь теории, что в изолированных частях Галактики могут существовать подвиды человечества, не смешавшиеся с остальными и сохранившие свои отличия.

— Вы имеете в виду Землю, — заметил премьер-министр.

— Земля берётся как пример. С другой стороны, теория расселения…

— Считает всех нас потомками одной планетарной группы людей.

— Именно.

— Мой народ, — сказал премьер-министр, — основываясь на доказательствах из нашей истории и определённых источниках, которые священны и потому не могут быть показаны чужаку, верит, что Земля является первоначальной родиной человечества.

— В это же верю и я и прошу вас помочь мне доказать это всей Галактике.

— И на чем основан ваш оптимизм?

— На моём убеждении, что многие примитивные артефакты и архитектурные памятники могут быть расположены в тех зонах вашей планеты, которые, к несчастью, радиоактивны. Их возраст может быть точно определён.

Однако премьер-министр, не дослушав, отрицательно покачал головой.

— Об этом не может быть и речи.

— Почему? — удивился Авардан.

— Прежде всего, — произнес премьер-министр, — чего вы надеетесь добиться? Если вы докажете свою правоту, даже если на всех планетах согласятся с вами, что изменит тот факт, что миллион лет назад все мы были землянами? В конце концов, миллион лет назад все мы были обезьянами, и всё же никто не называет их своими родственниками.

— Вы приводите доказательства в пользу своих противников, — неохотно произнес Авардан, закусив нижнюю губу.

— Потому что я спрашиваю себя, что скажут по этому поводу мои противники. Таким образом, вы не достигнете ничего, за исключением, быть может, дальнейшего обострения ненависти к нам.

— Но существуют ещё интересы чистой науки, расширения наших знаний…

Премьер-министр кивнул.

— Я искренне огорчен, что мне приходится этому препятствовать. Я бы с радостью помог вам, но земляне — упрямый и гордый народ, которому столетиями приходилось проявлять смирение из-за… отношения к ним в определённых частях Галактики, достойного сожаления. У них есть определённые табу, определённые обычаи, которые даже я не посмею нарушить.

— И радиоактивные зоны…

— Да, они являются одним из наиболее серьёзных запретов. Даже если бы я дал вам своё разрешение, а я сделал бы это с величайшим удовольствием, это вызвало бы лишь беспорядки, которые не только подвергнут опасности вас и членов вашей экспедиции, но и спровоцируют враждебные действия против Земли со стороны Империи. Допустив это, я потеряю доверие моего народа.

— Но я собираюсь принять все возможные предосторожности. Если вы хотите, можете послать со мной наблюдателей… Или же я могу дать обещание не публиковать никаких полученных результатов без предварительной консультации с вами.

— Вы искушаете меня. Ваш замысел очень интересен. Но вы переоцениваете мои возможности, даже если мы оставим в стороне вопрос о чувствах моего народа. Я не обладаю абсолютной властью. Собственно говоря, моя власть весьма ограничена, и все вопросы должны передаваться на рассмотрение Совета Старейших, прежде чем по ним будет принято окончательное решение.

Авардан покачал головой.

— Очень жаль. Наместник предупреждал меня о трудностях, но я всё же надеялся… Когда вы проконсультируетесь со своим Советом?

— Президиум Совета соберётся через три дня. Не в моих силах изменить повестку дня, так что, возможно, пройдёт несколько дней, прежде чем будет обсужден ваш вопрос. Скажем, неделя.

Авардан рассеянно кивнул.

— Хорошо. Между прочим, ваше превосходительство…

— Да?

— Я хотел бы встретиться с одним учёным, живущим на вашей планете. Доктор Шект из Чики. Поскольку я уверен, что он человек занятой, не могу ли я попросить у вас сопроводительное письмо?

Премьер-министр заметно сосредоточился и некоторое время молчал.

— Могу ли я спросить, с какой целью вы желаете его видеть? — проговорил он наконец.

— Конечно. Я читал об изобретенном им приборе, который он, кажется, назвал Синапсайфером. Дело касается нейрохимии мозга и может оказаться весьма интересным для одного моего замысла. Я занимался работой по разбиению человечества на энцефалогические группы, знаете, по различным типам мозговых токов.

— Ухм… Я кое-что слышал об этом изобретении. Кажется, ему не удалось добиться успеха.

— Что же, возможно, вы правы, но он специалист в этой области и может быть мне очень полезен.

— Понимаю. В таком случае письмо для вас будет приготовлено. Конечно, вы не должны упоминать о своих намерениях в связи с запретными зонами.

— Разумеется, ваше превосходительство. — Авардан встал. — Благодарю вас за любезность и могу лишь выразить надежду, что Совет Старейших будет благосклонен к моим замыслам.

Секретарь появился сразу после ухода Авардана. На его губах застыла свойственная ему холодная злобная улыбка.

— Отлично, — проговорил он. — Вы держались отлично, ваша светлость.

Премьер-министр мрачно посмотрел на него.

— Зачем он хочет встретиться с Шектом?

— Вы удивлены? Не стоит. Всё прекрасно согласуется. Вы заметили его холодность, когда вы отказали в его просьбе? Была ли это реакция учёного, переживающего, что нечто без всякой причины ускользает из его рук? Или же это была реакция человека, сыгравшего свою роль и довольного, что дело уже сделано? И снова странное совпадение. Шварц убегает и пробирается в Чику. На следующий день здесь появляется Авардан и после равнодушной болтовни о своей экспедиции между прочим упоминает, что направляется в Чику, чтобы встретиться с Шектом.

— Но почему он сказал об этом, Балкис? Это выглядит безрассудно.

— Потому что вы прямолинейны. Представьте себя на его месте. Он считает, что мы ничего не подозреваем. В подобных случаях победу приносит искренность. Он отправляется на встречу с Шектом. Отлично! Он откровенно говорит об этом.

Он даже просит письмо. Что может быть лучшей гарантией его честных и откровенных намерений? И это поднимает другой вопрос. Шварц мог обнаружить, что за ним следят. Но у него не было времени предупредить сообщников, иначе перед нами не разыгралась бы эта комедия.

Секретарь прищурил глаза, закончив плести свою словесную сеть.

— Трудно сказать, сколько времени пройдёт, прежде чем отсутствие Шварца покажется им подозрительным, но, по крайней мере, Авардан за это время успеет встретиться с Шектом. Мы схватим их вместе, и они не смогут выкрутиться.

— Сколько у нас есть времени? — спросил премьер-министр.

Балкис задумчиво посмотрел на него.

— Пока точно ответить нельзя, а с тех пор, как стало известно об измене Шекта, мы утроили скорость приготовлений, и всё идёт хорошо. Мы ждем лишь математические расчёты необходимых орбит. Несовершенство наших компьютеров задержит нас. Что же… Теперь это вопрос всего нескольких дней.

— Дней?! — Это было сказано тоном, в котором странно смешались торжество и ужас.

— Дней! — повторил секретарь. — Но помните, что всего одной бомбы за две секунды до нулевого времени будет достаточно, чтобы остановить нас. И даже после этого будет период от одного до шести месяцев, в течение которого возможен ответный удар. Так что мы ещё не в полной безопасности.

Несколько дней! И начнётся небывалая в истории Галактики битва, и Земля атакует всю Империю.

Руки премьер-министра слегка дрожали.

Глава 14

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА

За два месяца, прошедшие со дня, когда Синапсайфер Шекта был испытан на Шварце, физик неузнаваемо изменился.

Он похудел, стал больше сутулиться, изменилось его поведение — он стал рассеянным, напуганным. Он замкнулся в себе, начал избегать даже ближайших сотрудников, которых сторонился столь явно, что это было заметно всем.

Лишь с дочерью Шект был откровенен, возможно, потому, что и она как-то ушла в себя. Старалась быть незаметной на работе.

— Они следят за мной, — говорил он. — Я это чувствую. Я ни на минуту не могу оставаться один. Всегда кто-нибудь рядом. Они не хотят даже, чтобы я писал отчеты.

И Пола это чувствовала, но, чтобы подбодрить отца, вновь и вновь повторяла:

— Но в чём они могут обвинить тебя? Даже если ты и провёл эксперимент на Шварце, не такое уж страшное это преступление. Они бы просто вызвали тебя «на ковер» за это.

Однако он бормотал с бледным лицом:

— Они не разрешат мне жить. Приближаются мои Шестьдесят, и они не разрешат мне жить.

— После всего, что ты сделал? Чепуха!

— Я слишком много знаю, Пола, и они мне не верят.

— Слишком много знаешь о чём?

Он слишком устал и не мог больше нести эту тяжесть. И он рассказал ей. Сначала она не поверила ему, но потом, когда поняла, что всё это правда, застыла, охваченная ужасом.

На следующий день Пола с другого конца города позвонила в посольство. Говоря через платок, она спросила доктора Бела Авардана.

Его не было. Они думали, что он может быть в Бонере, шесть тысяч миль отсюда, но не были уверены. Да, но он скоро должен вернуться в Чику, но когда — они сказать не могут. Может быть, она назовет своё имя? Они попытаются с ним связаться.

Тут Пола прервала связь и прижалась щекой к стеклянной стенке кабины, с радостью ощущая её прохладу. Глаза её были полны слез.

Дура, дура!

Он помог ей, а она так себя вела. Он подставил себя под нейрохлыст, чтобы защитить от чужака достоинство маленькой землянки, и чем она ему отплатила?!

Сто кредитов, отправленные ею на следующее после происшествия утро, вернулись назад. Она хотела использовать их, чтобы прийти и извиниться перед ним, но не решалась. И как бы она проникла в посольство, куда могли входить лишь чужаки?

Только он мог помочь ей теперь. Он, чужак, который мог разговаривать с землянином как с равным. Она никогда бы не догадалась, что он — чужак, не скажи он об этом. Он был такой сильный и уверенный в себе. Он должен знать, что делать. Он должен помочь, ибо на гибель обречена вся Галактика. У Полы промелькнула злорадная мысль о том, что чужаки заслужили такую участь своим пренебрежительным отношением к землянам. Но касалось ли это их всех? Женщин и детей, больных и стариков? Таких, как Авардан? Тех, которые никогда не слышали о Земле? И в конце концов, все они были людьми. Столь страшная месть топила в море крови ту справедливость, которой служила Земля.

И вдруг, совершенно неожиданно, — звонок от Авардана. Шект покачал головой.

— Я не могу ему этого сказать.

— Ты должен, — жёстко сказала Пола.

— Здесь? Это невозможно, это погубит нас обоих.

— Тогда прогони его. Я позабочусь обо всём. — её сердце бешено стучало. Конечно, причиной была лишь эта потребность спасти бесчисленные миллиарды человеческих жизней.

Бел Авардан поможет что-нибудь предпринять!

Авардан был в полном неведении относительно происходящего. Поведение Шекта он воспринял так, как оно выглядело (как ничем не спровоцированную грубость, что так свойственна землянам).

Авардан тщательно подбирал слова:

— Мне не хотелось бы обременять вас своим посещением, доктор, не будь я профессионально заинтересован в вашем Синапсайфере. И мне говорили, что в отличие от многих землян вы не настроены враждебно к людям с других планет.

По-видимому, он сказал что-то не то, потому что доктора Шекта буквально передёрнуло от его слов.

— Кем бы ни был ваш информатор, он весьма ошибается, приписывая мне особое дружелюбие к подобным гостям. У меня нет симпатий и антипатий. Я — землянин…

Авардан стиснул зубы.

— Поймите, доктор Авардан, — послышался поспешный шёпот, — мне очень жаль, что я выгляжу невежливым, но я действительно не могу…

— Я всё понимаю, — холодно прервал археолог, хотя он не понимал абсолютно ничего. — Прощайте, сэр.

Шект слабо усмехнулся.

— Моя занятость…

— Я тоже очень занят, доктор Шект.

Он повернулся к двери, проклиная всех землян и невольно вспоминая некоторые пословицы, столь часто повторяемые его согражданами. Например, такие: «Вежливость на Земле подобна сухости в океане» или «Землянин даёт тебе что угодно, пока это не стоит ему ничего или меньше того».

Его рука уже пересекла фотоэлектрический луч, открывающий входную дверь, когда он услышал сзади чьи-то быстрые шаги и предостерегающий шёпот. В его руке оказался лист бумаги. Повернувшись, он успел заметить лишь промелькнувшую фигуру в красном.

Только сев в нанятый им наземный автомобиль, Авардан развернул бумагу и прочитал:

«Сегодня в восемь часов вечера будьте у дома игр. Убедитесь, что за вами не следят».

Авардан нахмурился, раз пять перечитал записку и даже просмотрел её на свет, как будто ожидая увидеть невидимые слова. Невольно он оглянулся. Улица была пуста. Он сделал движение, чтобы выбросить бумагу в окно, но, поколебавшись, сунул её в карман.

Несомненно, что, если бы он вечером не сделал того, к чему призывала записка, всё было бы кончено, и, возможно, нескольким триллионам людей не удалось бы избежать смерти. Но этого не случилось.

По дороге он раздумывал, была ли отправителем записки…

К восьми часам вечера его машина скользила среди длинного потока машин по извивающейся дороге, ведущей к дому игр. Лишь раз он спросил путь, и прохожий, с подозрением оглядев его (очевидно, ни один землянин никогда не был свободен от этой всеобъемлющей подозрительности), коротко ответил:

— Вам нужно просто следовать за другими машинами.

Похоже, действительно все машины направлялись в дом игр, потому что он увидел, что все они, одна за другой, исчезают в отверстии въезда на подземную стоянку. Вырвавшись из потока, он объехал дом игр и стал ждать, сам не зная чего.

Стройная девушка отделилась от толпы прохожих и нагнулась к окну его автомобиля. Он удивлённо посмотрел на неё, но она одним движением открыла дверь и оказалась внутри салона.

— Извините, — проговорил он, — но…

— Тсс! — Девушка пригнулась к сиденью. — За вами следили?

— А должны были?

— Не смейтесь. Поезжайте прямо вперёд. Свернёте, когда я скажу… Чего вы ждете?

Он узнал голос. Капюшон соскользнул на плечи, открыв каштановые волосы. Тёмные глаза пристально смотрели на него.

— Будет лучше, если вы поедете, — мягко сказала она.

Он подчинился, и за следующие пятнадцать минут она не сказала ему ничего, если не считать тихих указаний относительно направления движения.

Авардан украдкой взглянул на неё и с неожиданным удовольствием подумал, что она ещё красивее, чем он её помнил. Странно, что на этот раз он не чувствовал никакого негодования.

Они остановились в безлюдном районе. После небольшой паузы Пола, посмотрев на него, сказала:

— Доктор Авардан, я сожалею, что мне пришлось проделать всё это, чтобы поговорить с вами с глазу на глаз. Я знаю, что мне нечего терять в ваших глазах…

— Не думайте так, — проговорил он.

— Я не могу так не думать. Я хочу, чтобы вы знали, что я полностью понимаю, как низко и неблагодарно я вела себя той ночью.

— Не надо, пожалуйста, — он посмотрел в сторону. — Я мог бы быть более дипломатичным.

— Что же… — Пола на минуту замолчала, чтобы немного прийти в себя. — Но не для этого мы приехали сюда. Вы — единственный чужак, которого я встретила, способный быть вежливым и благородным, и я нуждаюсь в вашей помощи.

Авардан подумал недовольно: «Неужели только это было причиной?» И он спросил холодно:

— Да?

— Нет, — закричала она в ответ. — Нет, не я, доктор Авардан, вся Галактика. Мне не надо ничего. Ничего!

— В чём дело?

— Во-первых… Я не думаю, чтобы кто-нибудь следил за нами, но если вы услышите какой-нибудь шум, то вы… то вы, — она замерла, — обнимите меня, и… и… вы знаете.

Он кивнул и сухо произнес:

— Я думаю, что это я смогу сымпровизировать легко. Стоит ли ждать шума?

Пола покраснела.

— Пожалуйста, не шутите и поймите правильно мои намерения. Это лишь для того, чтобы отвести подозрения от нас. Это единственное, что будет выглядеть убедительно.

— Всё настолько серьёзно? — мягко проговорил Авардан.

Он с любопытством посмотрел на неё. Она казалась такой юной и беззащитной. Всю свою жизнь он руководствовался здравым смыслом. И гордился этим. Он был человеком сильных страстей, но умел их усмирять. И вот только потому, что девушка выглядела слабой, он испытывал иррациональную потребность защищать её.

— Да, это серьёзно, — сказала она. — Я кое-что вам расскажу, но знаю, что сначала вы мне не поверите. Но я попытаюсь убедить вас. Я хочу, чтобы вы поняли, что я откровенна с вами. Но в первую очередь вы должны решить, останетесь ли вы с нами после того, как я вам всё расскажу и вы обдумаете услышанное. Я даю вам пятнадцать минут, и если я не внушаю вам доверия, я уйду, и на этом всё закончится.

— Пятнадцать минут? — Он невольно усмехнулся, затем снял свои часы и положил их перед собой. — Хорошо.

Она сжала руками колени, глядя через стекло вперёд.

Авардан почувствовал, что она искоса посмотрела на него, и поспешно отвел взгляд.

— В чём дело? — спросил он.

Пола повернулась к нему и закусила нижнюю губу.

— Я смотрела на вас.

— Да, я это заметил. У меня пятно на носу?

— Нет, — она слегка улыбнулась, первый раз после того, как села в машину. — Просто я всё время удивляюсь, почему вы не носите свинцовую одежду, если вы чужак. Именно это обмануло меня в тот раз. Чужаки обычно напоминают мешок с картошкой.

— А я не напоминаю?

— О нет, — в её голосе неожиданно появился оттенок восхищения, — вы напоминаете… вы очень похожи на древнюю мраморную статую, за исключением того, что вы живой и теплый… Извините. Я веду себя дерзко.

— Вы говорите обо мне так, будто я считаю вас землянкой, которая забыла своё место. Вам придётся прекратить думать обо мне подобным образом, или мы не сможем быть друзьями… Я не верю в предрассудки радиоактивности. Я измерил радиоактивность атмосферы Земли, провёл опыты на животных в лаборатории и вполне убеждён, что эта радиация не может мне повредить. Я здесь уже два месяца и не ощущаю никаких болезненных симптомов. Хотя, признаюсь, небольшие предосторожности я всё же принял. Однако пропитанной свинцом одежды я не ношу.

Всё это было сказано серьёзным тоном, и она вновь улыбнулась.

— По-моему, вы немного сумасшедший.

— Вы так думаете? Вы удивились бы, если бы знали, как много умных и знаменитых археологов говорили то же самое, причём в длинных речах.

— Так вы будете меня слушать? — неожиданно спросила она. — Пятнадцать минут прошло.

— А вы как думаете?

— Я думаю, что это вполне возможно. В противном случае вы не сидели бы здесь. Особенно после всего, что я сделала.

— Разве у вас создалось впечатление, что я заставляю себя сидеть рядом с вами? — мягко проговорил он. — Если да, то вы ошибаетесь. Знаете, Пола, я никогда не видел девушки такой красивой, как вы.

Она со страхом посмотрела на него.

— Пожалуйста, не надо. Я стремлюсь вовсе не к этому. Вы мне верите?

— Конечно, Пола. Расскажите мне свою историю. Я поверю и помогу. — Он безоговорочно верил в то, о чём говорил. В этот момент Авардан с готовностью взялся бы даже свергнуть Императора. Он не бывал прежде влюблен, и на этом он мысленно заставил себя остановиться.

Любовь? К землянке?

— Вы встречались с моим отцом, доктор Авардан?

— Доктор Шект — ваш отец? Зовите меня, пожалуйста, Белом. Я буду звать вас Полой.

— Если вы этого хотите, я постараюсь. Я думаю, вы очень злы на него.

— Он не был особенно вежлив.

— Он не мог иначе. За ним следят. Собственно говоря, мы договорились с ним заранее, что он отправит вас ни с чем, после чего с вами встречусь я. Видите, это наш дом… Дело в том, — её голос перешёл в быстрый шёпот, — на Земле готовится восстание.

Авардан не смог сдержать удивления.

— Не может быть! — проговорил он, широко открыв глаза. — В самом деле?

Однако Пола тут же разозлилась.

— Не смейтесь. Вы обещали выслушать и поверить мне. На Земле готовится восстание, и это серьёзно, потому что Земля может уничтожить всю Империю.

— Земля в силах сделать это? — Авардан подавил желание рассмеяться. — Пола, насколько хорошо вы знаете галактографию? — мягко спросил он.

— Не хуже любого другого, учитель, но какое это имеет отношение к тому, о чём я говорю?

— Прямое. Объём Галактики — несколько миллионов кубических световых лет. Это включает двести миллионов населённых планет и приблизительно пятьсот квадриллионов человек населения. Правильно?

— Думаю, что да, раз вы так говорите.

— Это именно так, поверьте мне. Земля же — одна планета с населением в двадцать миллионов, лишенная всех материальных ресурсов. Другими словами, на каждого землянина приходится двадцать пять биллионов граждан Галактики. Что может сделать Земля при соотношении сил двадцать пять биллионов к одному?

Пола преодолела сомнение, на мгновение овладевшее ею.

— Бел, — твёрдо ответила она, — я не знаю, но мой отец может ответить на этот вопрос. Он не посвятил меня в детали, потому что боится подвергать опасности мою жизнь. Однако если вы пойдёте со мной, то всё узнаете. Он сказал, что Земля может уничтожить всю жизнь в Галактике, и он знает это наверняка. Он никогда не ошибался.

Её щеки порозовели от нетерпения, и Авардан почувствовал страстное желание прикоснуться к ним. (Как мог он раньше чувствовать ужас от прикосновения к ней?)

— Уже есть десять часов? — спросила Пола.

— Да, — ответил он.

— Тогда он должен ждать нас наверху, если они его не арестовали. — Она невольно вздрогнула. — Мы поднимемся в дом, и если вы пойдёте со мной…

Она положила руку на кнопку, контролирующую двери, и неожиданно замерла. Затем хрипло прошептала:

— Кто-то идёт… Ох, быстрее…

Остальное прошло гладко. Авардан без труда вспомнил её первоначальные наставления. Его руки лёгким движением обняли её, и он почувствовал, как их губы встретились…

Прошло немало времени, прежде чем он заговорил.

— Должно быть, это был уличный шум.

— Нет, — прошептала она, — я не слышала никакого шума.

Он удивлённо посмотрел на неё, но она не отвела глаз.

— Серьёзно? Ты — само коварство.

Глаза Полы вспыхнули.

— Я хотела, чтобы ты поцеловал меня, и не жалею об этом.

— Думаешь, я жалею? Поцелуй меня ещё раз, только теперь потому, что этого хочу я.

Ещё одна длинная пауза, потом она отстранилась от него, поправляя волосы и разглаживая воротник платья.

— Я думаю, сейчас нам лучше будет подняться в дом. Выключи свет. У меня есть фонарь.

Авардан вышел за ней из машины.

— Возьми меня за руку, — сказала она. — Здесь ступеньки.

— Я люблю тебя, Пола, — прошептал он за её спиной. Это получилось так просто и звучало так правдиво. — Я люблю тебя, Пола, — повторил он.

— Ты почти не знаешь меня, — мягко проговорила она.

— Нет. Клянусь, я знаю тебя всю жизнь. Всю мою жизнь, Пола, два месяца я мечтал о тебе.

— Я всего лишь землянка, сэр.

— Тогда и я буду землянином. Испытай меня.

Он остановил её и мягко поднял её руку, пока свет фонарика не осветил ей лицо.

— Почему ты плачешь?

— Потому что, когда отец расскажет то, что он знает, вы поймете, что не можете любить землянку.

— Испытай меня и в этом.

Глава 15

ПОТЕРЯННОЕ ПРЕИМУЩЕСТВО

Авардан встретился с Шектом в задней комнате на втором этаже дома, окна которой были тщательно поляризованы до полной непроницаемости. Пола осталась внизу, настороженно ожидая в кресле и следя за погруженной в темноту улицей.

Сутулая фигура Шекта производила несколько иное впечатление, чем несколько часов назад.

Лицо физика, по-прежнему изможденное и усталое, теперь, вместо прежнего колебания, выражало почти отчаянную решимость.

— Доктор Авардан, — сказал он, и голос его был тверд, — я должен извиниться за моё сегодняшнее поведение. Я надеюсь, что вы поймете…

— Признаюсь, что мне это не удавалось, но думаю, теперь всё будет иначе.

Шект сел за стол и кивнул на бутылку с вином. Авардан сделал отрицательный жест.

— Если вы не возражаете, я попробую фрукты… Что это? В жизни не видел ничего подобного.

— Это один из сортов апельсинов, — ответил Шект, — которые растут только на Земле. Кожура легко снимается. — Он показал, и Авардан с любопытством надкусил сочный плод.

— Это изумительно, — воскликнул он. — Земля никогда не пробовала экспортировать их?

— Старейшие, — мрачно проговорил физик, — не особенно склонны к торговле с внешним миром. Да и наши соседи не стремятся торговать с нами. Это всего лишь один из аспектов наших трудностей.

Авардан неожиданно почувствовал приступ раздражения.

— Ничего не может быть глупее. Уверяю вас, иногда меня охватывает отчаяние, когда я вижу, что может существовать в сознании людей.

Шект пожал плечами со снисходительностью человека с жизненным опытом.

— Боюсь, что это часть антиземной политики, которую разрешить невозможно.

— Но эту проблему делает неразрешимой именно то, что никто по-настоящему не желает её решения, — воскликнул археолог. — Сколько землян способствуют этому, ненавидя подряд всех жителей Галактики. Действительно ли ваш народ стремится к равенству, взаимному уважению? Нет! Большинство из них желает лишь, в свою очередь, занять место наверху.

— Возможно, в том, что вы сказали, немало правды, — грустно проговорил Шект. — Этого я не отрицаю. Но это не вся правда. Дайте нам только возможность, и новое поколение землян достигнет зрелости без самовыделения, всем сердцем веря в единство всех людей. Ассимиляционисты с их терпимостью и верой в возможность компромисса не раз имели сильные позиции на Земле. Я — один из них. Или, по крайней мере, я им был. Однако Землей сейчас правят Зелоты. Это крайние националисты, верящие в прошлое и будущее величие Земли. Это от них должна быть защищена Империя.

Авардан нахмурился.

— Вы имеете в виду восстание, о котором говорила Пола?

— Доктор Авардан, — мрачно проговорил Шект, — нелегко убедить кого-либо в столь нелегкой перспективе, как покорение Землей всей Галактики, но это правда. Я не обладаю особой храбростью и ужасно хочу жить. Поэтому вы можете представить, сколь опасным должен быть кризис, заставивший меня пойти на предательство в то время, когда местные власти не спускают с меня глаз.

— Что же, — сказал Авардан, — если это так серьёзно, то я должен сразу предупредить вас. Я помогу вам всем, сделаю всё, что в моих силах, но только как гражданин Империи. Я не обладаю здесь никаким официальным статусом и не имею особого влияния ни на Совет, ни на Наместника. Я именно тот, за кого себя выдаю, — археолог, прибывший сюда только с научными целями. Поскольку вы готовы на всё, не лучше ли вам встретиться с Наместником? Он действительно сможет что-то предпринять.

— Именно этого я и не могу сделать, доктор Авардан. За мной поэтому и следят, чтобы не допустить этого. Когда вы пришли сегодня утром, я подумал даже, что, возможно, вас прислал Энус. Я считал, что он что-то подозревает.

— Возможно, он и подозревает, этого нельзя отрицать. Если вы пожелаете, я смогу всё ему передать.

— Благодарю. Именно этого я и хочу. Используйте свои возможности, доктор, чтобы отвести от Земли слишком суровое возмездие.

— Конечно. — Авардан чувствовал беспокойство. Он был убеждён, что имеет дело со стариком, возможно, безвредным, но явно ненормальным. Однако единственное, что он мог, — это дослушать и попытаться успокоить его — ради Полы.

— Из сказанного вами сегодня утром я понял, что вы слышали о Синапсайфере, — проговорил Шект.

— Да, действительно. Я читал вашу статью в «Физическом обозрении». Я говорил о вашем изобретении с Наместником и премьер-министром.

— С премьер-министром?

— Да. Когда просил у него письмо, которое вы, боюсь, так и не прочитали.

— Сожалею. Но лучше бы вы не говорили… Что вы знаете о Синапсайфере?

— Это довольно интересная неудача. Он предназначен для улучшения способностей к обучению. Он был до некоторой степени удачно испытан на крысах, но оказался непригоден для людей.

— Да, из этой статьи вы большего узнать и не могли, — кивнул Шект. — Эксперимент был представлен неудавшимся, а наиболее интересные результаты намеренно не опубликованы.

— Хм. Несколько необычное трактование научной этики, доктор Шект.

— Согласен с вами. Но мне пятьдесят пять, а если вы знакомы с законами Земли, то знаете, что мне осталось недолго жить.

— Шестьдесят. Да, я слышал об этом даже больше, чем мне того хотелось бы. — И он с горечью вспомнил своё первое путешествие. — Насколько я знаю, для выдающихся учёных делают исключения.

— Вы правы. Но это решает премьер-министр и Совет Старейших, и их решение не изменит даже Император. Мне поставили условие: держать в секрете всё, что касается Синапсайфера, в обмен на мою жизнь. — Он беспомощно развел руками. — Мог ли я тогда знать о последствиях, о том, как машина будет использована?

— И как же её использовали? — достав сигареты, Авардан предложил Шекту, но тот отказался.

— Я подхожу к этому… Одного за другим, после того, как мои эксперименты показали безопасность использования Синапсайфера на человеке, обработке подвергли некоторых биологов Земли. Все они остались живы, кстати, все эти люди, как я знал, симпатизировали Зелотам. Однако через некоторое время стали проявляться побочные эффекты, и один из них был подвергнут вторичной обработке. Я не смог спасти его. Но из его предсмертного бреда я узнал обо всём.

Время приближалось к полуночи. День был длинным и полным событий. Однако что-то не давало покоя Авардану.

— Давайте перейдём к сути, — сказал он.

— Немного терпения. Я должен объяснить все подробности, чтобы вы мне поверили. Вы, конечно, знаете о радиоактивности Земли…

— Да, я хорошо знаком с этим вопросом.

— И о том, как она влияет на жизнь землян?

— Да.

— Тогда я не буду об этом говорить. Хочу только сказать, что процент мутаций на Земле больше, чем в любой другой части Галактики. Поэтому утверждения наших противников, что земляне отличны от других людей, имеют долю правды. Собственно говоря, число мутаций очень мало, и большинство из них не обладает жизненной стойкостью. Если в землянах и произошли какие-то устойчивые изменения, то это те изменения химического состава их тел, которые дали им большую сопротивляемость окружающей среде. Так, они обладают большим сопротивлением к воздействию радиации…

— Доктор Шект, это мне знакомо.

— Тогда приходило ли вам когда-нибудь в голову, что процессы мутаций происходят и у других живущих на Земле существ?

После короткой паузы Авардан ответил:

— Нет, но, конечно же, это неизбежно.

— Так оно и есть. У нас гораздо больше разновидностей домашних животных, чем на любой другой обитаемой планете. Апельсин, который вы ели, — продукт мутации. Между прочим, это — одна из причин, делающих их экспорт невозможным. Чужаки не доверяют нашим продуктам, как и нам. И конечно, то, что относится к растениям и животным, применимо также к микромиру.

И тут Авардан действительно почувствовал страх.

— Вы имеете в виду бактерии? — спросил он.

— Я имею в виду все формы примитивной жизни. Микробы, бактерии и самовоспроизводящиеся протеины, которые называют вирусами.

— И к чему вы ведёте?

— Я думаю, что вы догадываетесь. Неожиданно вы проявили интерес. Видите ли, среди ваших сограждан существует мнение, что земляне — носители смерти, что земляне приносят неудачи…

— Всё это я знаю. Обыкновенные предрассудки.

— Не совсем. Это-то самое страшное. В предрассудке есть доля истины. Видите ли, иногда землянин носит в себе некоторые мутированные формы микроскопических паразитов, подобных которым нет ни на какой другой планете. А чужаки не обладают особой сопротивляемостью к их действию. Последствия — вопрос простой биологии, доктор Авардан.

Авардан молчал.

— Конечно, иногда они атакуют и нас, — продолжал Шект. — Но у нас поколениями вырабатывается иммунитет против новых вирусов и микробов. Чужаки же его не имеют.

— Вы хотите сказать, — проговорил Авардан со странным чувством, — что контакт с вами сейчас…

Он отодвинул свой стул назад, думая о вечерних поцелуях.

Шект покачал головой.

— Конечно же, нет. Мы не распространяем болезнь, мы просто носим её в себе, если она есть, что, кстати, случается редко. Если бы я жил на вашей планете, то носил бы в себе не больше микробов, чем вы. У меня нет особой предрасположенности к этому. Даже здесь существует лишь один из квадриллиона квадриллионов, представляющий действительную опасность. Вероятность того, что вы заразитесь сейчас, не больше, чем то, что метеорит пробьёт крышу этого дома и попадет в вас. Если же, конечно, упомянутые микробы специально не выбраны, изолированы и сосредоточены для вас.

После продолжительной паузы Авардан спросил сдавленным голосом:

— Земляне это сделали? — Он перестал думать о ненормальности Шекта и готов был поверить ему.

— Да. Сначала из абсолютно невинных побуждений. Наши биологи, конечно, были заинтересованы в особенностях земной жизни и недавно получили вирус обычной горячки.

— Что такое обычная горячка?

— Слабая эпидемическая земная болезнь. Она всегда у нас существовала. Большинство землян перенесли её в детстве, и симптомы её известны. Болезнь длится четыре-шесть дней, после чего человек приобретает иммунитет. И я, и Пола перенесли её. Время от времени встречается более сильная форма этой болезни, вызванная несколько отличным вирусом, называемая радиационной горячкой.

— Я о ней слышал, — сказал Авардан.

— В самом деле? её название происходит из-за ошибочного мнения, что заболевание вызывается облучением в радиоактивных зонах. Действительно, после облучения часты заболевания, потому что в этих зонах вирус наиболее способен мутировать в опасные формы. Однако причина болезни — вирус, а не радиация. После заражения симптомы болезни появляются через два часа. Губы поражаются настолько сильно, что человек почти не может разговаривать, смерть может наступить в течение нескольких дней.

Но главное то,что земляне адаптировались к обычной горячке, а чужаки — нет. Иногда ею заболевает кто-нибудь из имперского гарнизона, и в этом случае он реагирует точно так же, как землянин на радиационную горячку. Обычно он умирает в течение двенадцати часов. Затем его сжигают. Это делают земляне, поскольку солдаты гарнизона рискуют смертельно заболеть при приближении к нему.

Как я сказал, вирус был получен десять лет назад. Это нуклеопротеин, как и большинство выделяемых вирусов, содержащий необычайно высокий процент радиоактивных углерода, фосфора и серы. Говоря «необычайно высокий», я подразумеваю, что пятьдесят процентов его углерода, серы и фосфора — радиоактивны. Предполагаю, что воздействие на организм, в котором он находится, обусловлено не столько отравляющим действием вируса, сколько его радиоактивностью. Естественно, выглядит логичным, что земляне, адаптировавшиеся к гамма-радиации, переносят болезнь легко. Как вы знаете, изотопы нельзя разделить. Только полученный нами вирус может это сделать. Но затем исследования стали вестись в другом направлении.

Я буду краток, доктор Авардан, но думаю, вам всё будет понятно. Эксперименты могли проводиться на животных с других планет, но не на самих чужаках. Чужаков на земле слишком мало, чтобы исчезновение кого-нибудь из них осталось незамеченным. Итак, группа бактериологов была послана на Синапсайфер и вернулась с многократно улучшенной способностью к мышлению. Именно они создали новую математическую модель химии протеинов, которая позволила искусственно создать вирус, способный поражать только живущих на других планетах Галактики, — чужаков.

Авардан вдруг почувствовал страшную усталость. Он ощутил капли пота, выступившего на лице.

— Так вы хотите сказать, — с трудом выговорил он, — что Земля намеревается распространить этот вирус по Галактике и затеять гигантскую бактериологическую войну…

— В которой никто не сможет одержать победы. Как только начнётся эпидемия, миллионы будут умирать ежедневно, и ничто не сможет остановить этого. Грузовые корабли будут переносить инфекцию, и болезнь каждый раз будет вспыхивать в новом месте. И никто не сможет связать этого с Землей. Со временем станет сомнительно и наше выживание, поскольку опустошение зайдёт так далеко, чужаки будут в таком отчаянии, что перестанут считаться с чем-либо.

— И все умрут? — Авардан всё ещё не верил, не мог представить того, о чём говорил Шект.

— Возможно, что нет. Исследования производились в обоих направлениях. У нас есть и противоядие, которое можно будет использовать в случае немедленной капитуляции. Возможно, люди выживут в каких-нибудь отдаленных концах Галактики, не исключено существование у кого-нибудь врожденного иммунитета.

Авардан больше не мог сомневаться в правдивости услышанного. Голос Шекта звучал слабо и устало:

— В этом виновата не Земля. Кучка лидеров, отвечая на давление, отделившее их от остальной Галактики, с сумасшедшей силой ненавидя тех, кто это давление на них оказывает, желая любой ценой отомстить… И всё же я прежде всего — человек, а уж потом — землянин.

Должны ли триллионы умирать из-за миллионов? Должна ли цивилизация Галактики быть уничтоженной ради мести, пусть даже вполне оправданной, одной планеты? И станем ли мы лучше жить после этого? Могущество Галактики останется сосредоточенным на планетах, обладающих ресурсами, которых у нас нет. Поколение землян может править Трантором, но их потомки, став транторианами, в свою очередь, будут свысока смотреть на оставшихся на Земле. И кроме того, будет ли лучше от этого человечеству, если тиранию Галактики сменит тирания Земли? Нет… нет… должен существовать путь для всех людей, путь к свободе и справедливости.

Он закрыл лицо руками, медленно покачивая головой из стороны в сторону.

Слушавший в оцепенении Авардан пробормотал:

— В том, что вы сделали, нет предательства. Я немедленно направляюсь в Гималаи. Наместник мне поверит. Он должен поверить.

В это время раздались быстрые шаги, и в открывшейся двери показалось испуганное лицо Полы.

— Отец… Сюда идут какие-то люди.

Лицо Шекта потемнело.

— Быстро выходите через гараж, доктор. Возьмите Полу и не беспокойтесь обо мне. Я их задержу.

Однако у входа их уже поджидал человек в зеленой накидке. Чуть улыбаясь, он небрежно держал в руках нейроплеть. Было слышно, как забарабанили в дверь главного входа.

— Кто вы такой? — неуверенно спросил Авардан, обращаясь к человеку в зеленом. Он заслонил собой Полу.

— Я? — хрипло проговорил человек. — Я всего лишь ничтожный секретарь его светлости, премьер-министра. — Он сделал шаг вперёд. — Я уже почти отчаялся вас дождаться. Хм, и девчонка. Зря, зря…

— Я гражданин Империи, — спокойно сказал Авардан, — и не признаю за вами права задерживать меня, а также врываться в дом без официального ордера.

— Я, — секретарь слегка постучал по своей груди свободной рукой, — представляю все права и власть на этой планете, а скоро и во всей Галактике. Все вы в наших руках, даже Шварц.

— Шварц? — воскликнула Пола.

— Вы удивлены? Я сейчас отведу вас к нему.

Последним, что помнил Авардан, была его злобная улыбка и вспышка нейрохлыста. Чувствуя оглушающую боль, он провалился в пустоту.

Глава 16

РЕШИ, НА ЧЬЕЙ ТЫ СТОРОНЕ!

Некоторое время Шварц беспокойно лежал на твёрдой скамье в одной из подземных комнат «Зала исправления» Чики.

Зал, как обычно его называли, представлял собой символ власти премьер-министра и его окружения.

За прошедшие века немало землян в его стенах ждали суда за совершенные ими противозаконные деяния: нежелание работать, стремление жить сверх положенного времени и т. п.

Иногда, когда в суде рассматривались совершенно нелепые преступления, вмешивался Наместник — и наказание могло быть отменено.

Обычно, когда Совет требовал смерти, Наместнику приходилось соглашаться. В конце концов, в жертву приносился всего лишь землянин…

Вполне естественно, что обо всём этом Джозеф Шварц не знал ничего. Его поле зрения ограничивалось небольшой комнатой, стены которой освещал тусклый свет. В комнате находились две жесткие скамейки и стол. Ниша в стене служила ванной и санузлом. Окон, через которые можно было видеть небо, не было, приток воздуха через вентиляционное отверстие был едва ощутим.

Шварц взъерошил волосы и неуклюже сел. Его попытка сбежать в никуда (потому что где на Земле он мог чувствовать себя в безопасности?) закончилась неудачно.

Для развлечения у него оставался только мысленный контакт.

Но хорошо это было или плохо?

Пока он жил на ферме, Шварц ощущал эту способность как странный, беспокоящий дар природы, которого он раньше не знал, о возможностях которого не думал. Теперь у него было время всё обдумать.

Двадцать четыре часа в сутки размышлять над своим положением. От этого можно было сойти с ума. Он мог ощущать проходящих мимо тюремщиков. Шварц осторожно заглянул в их умы. Они распались, как скорлупа расколотого ореха, из которого обильным дождем полились их знания и чувства.

Он узнал много о Земле и Империи, больше, чем мог бы узнать за два месяца пребывания на ферме.

Конечно, он узнал и то, что приговорен к смерти!

Это могло наступить сегодня, могло завтра. Но он должен умереть! Неожиданно он смирился и воспринял известие почти благодарно.

Дверь открылась, и Шварц, охваченный страхом, вскочил на ноги. Можно было всем своим сознанием смириться со смертью, но тело оставалось диким животным, не желающим ничего слушать. Это смерть!

Нет, это была не смерть. Появившийся мысленный контакт не говорил о смерти. Вошёл часовой, держа в руках наготове металлический прут. Шварц знал, что это такое.

— Пошли со мной, — резко проговорил он.

Шварц последовал за охранником.

Комната, в которую его привели, была очень большой. В ней находились двое мужчин и девушка, похожие на трупы, лежащие на высоких плитах. И всё же это были не трупы, доказательством чему служили три активных мозга.

Парализованы! Но они ему знакомы!.. Почему они так знакомы?

Он остановился, чтобы рассмотреть их, но рука охранника прикоснулась к его плечу.

— Проходи.

Здесь же была четвертая плита, пустая. В уме стражника не было смерти, и Шварц взгромоздился на неё. Он знал, что последует.

Стальной стержень охранника коснулся каждой из его конечностей. Они окаменели и, казалось, исчезли, осталась чувствительной одна голова, парящая в пустоте.

Он повернул её.

— Пола, — воскликнул он, — ведь вы — Пола, не правда ли? Девушка, которая…

Она кивнула. Он не узнал её мысленный контакт. Два месяца назад он ещё не чувствовал этого. В то время его развитие достигло только стадии чувствительности к «атмосфере». Он ясно помнил это.

Из их сознания он мог узнать дальнейшие подробности. Человек рядом с девушкой был доктором Шектом, другой мужчина — доктор Бел Авардан. Он мог узнать их имена, почувствовать их отчаяние, ощутить страх в сознании девушки.

На мгновение ему стало жаль их, но затем он вспомнил, кем они были. И сердце его сжалось от негодования.

«Пусть умирают!»

Трое пленников уже почти час находились здесь. В комнате, где они оказались, могло поместиться не менее сотни человек. Они чувствовали себя потерянными и одинокими в пустоте. Говорить было нечего. Горло Авардана пересохло, и он бессильно ворочал головой из стороны в сторону. Это была единственная его часть, которая могла двигаться.

Глаза Шекта были закрыты, губы бледны и сухи.

— Шект. Слушайте, Шект! — слабо прошептал Авардан.

— Что?.. Что? — такой же слабый шёпот.

— Что вы делаете? Спите? Думайте, думайте!

— Зачем? О чём думать?

— Кто такой Джозеф Шварц?

— Ты не помнишь, Бел? — прозвучал тонкий и усталый голос Полы. — Тогда, в магазине, мы встретились впервые.

После яростной борьбы с собой Авардану удалось поднять голову на два мучительных дюйма. Теперь ему стала видна часть лица Полы.

— Пола! Пола! — Если бы он мог приблизиться к ней, так, как он мог это делать в течение двух месяцев, когда не воспользовался такой возможностью. Она смотрела на него, улыбаясь так слабо, что эта улыбка могла бы принадлежать статуе.

— Мы ещё победим, — проговорил он. — Вот увидишь.

Но она покачала головой, насколько позволяла больно сжатая шея.

— Шект, — вновь заговорил Авардан, — слушайте. Как вы встретились с этим Шварцем? Он был вашим пациентом?

— Синапсайфер. Он пришёл как доброволец.

— И был подвергнут обработке?

— Да.

Авардан обдумал услышанное.

— Что побудило его прийти к вам?

— Не знаю.

— Но тогда… Может, он работает на Империю?

(Шварц отлично понимал его мысли и внутренне усмехался, но молчал и решил в дальнейшем не говорить ничего.)

Шект покачал головой:

— Работает на Империю? Вы так думаете, потому что это сказал секретарь. Чушь. Да и какое значение это имеет? Он так же беспомощен, как и мы… Слушайте, Авардан, если мы придумаем какую-нибудь убедительную историю, они подождут. Мы могли бы…

Археолог глухо рассмеялся.

— Могли бы остаться в живых? В то время, когда Галактика будет мертва и цивилизация разрушена? Жить? С тем же успехом я могу умереть.

— Я думаю о Поле, — пробормотал Шект.

— Я тоже, — сказал Авардан. — Спросим её… Пола, мы сдадимся или попытаемся выжить?

Голос Полы был тверд.

— Я выбрала, на чьей я стороне. Я не хочу умирать, но, если моя сторона обречена на смерть, я погибну вместе с ней.

Авардан почувствовал торжество. Когда он заберёт её на Сириус, они будут называть её землянкой, но она — равная им, и он с огромным удовольствием выбьет зубы любому…

И тут он вспомнил, что вряд ли заберёт её на Сириус, как и кого-либо другого. Да и сам он вряд ли увидит Сириус.

И затем, отбросив мысли об этом, он прокричал:

— Эй, вы! Как вас там! Шварц!

Шварц на мгновение поднял голову и взглянул на обращающегося к нему человека.

Он не сказал ничего.

— Кто вы такой? — продолжал Авардан. — Как вы оказались замешанным во всё это? Ваша роль?

При этом вопросе вся несправедливость происшедшего вновь всплыла в сознании Шварца. Вся безобидность его прошлого, весь ужас настоящего ожили в нём, и он в ярости ответил:

— Я? Я — честный человек, упорно трудившийся всю жизнь. Я не приносил вреда никому, никого не беспокоил, заботился о своей семье. — И затем совершенно неожиданно: — Нет, не в Чику! — яростно закричал Шварц. — Я попал в этот сумасшедший мир… Ох, какое мне дело, верите вы или нет? Мой мир в прошлом. Там была земля и еда, и два миллиарда людей, и это был мой единственный мир.

Авардан молчал, поражённый этой словесной атакой. Он повернулся к Шекту…

— Вы его понимаете?

— А вы знаете, — проговорил Шект, — ведь он имеет аппендикс — трёх с половиной дюймов длины. Помнишь, Пола? И зуб мудрости. И волосы на лице.

— Да! Да! — вызывающе прокричал Шварц. — И я хотел бы иметь хвост, чтобы показать его вам. Я из прошлого. Я прошёл сквозь время. Только я не знаю, как и почему. А теперь оставьте меня в покое.

Неожиданно он добавил:

— Они скоро придут за нами. Это ожидание предназначено лишь для того, чтобы сломать нас.

— Откуда вы знаете? — поспешно спросил Авардан. — Кто вам сказал?

Шварц молчал.

— Коренастый курносый человек — это секретарь?

Шварц не мог узнать внешне человека, с которым контактировал только мысленно. На мгновение он вспомнил контакт сильного, обладающего совестью человека, который, кажется, был секретарем.

— Балкис? — с любопытством спросил он.

— Что? — переспросил Авардан, но Шект прервал его:

— Так зовут секретаря.

— Ох… Что он сказал?

— Он не сказал ничего, — ответил Шварц. — Я знаю. Это смерть для всех нас, и спасения нет.

Авардан понизил голос.

— Вам не кажется, что он сумасшедший?

— Не знаю… Его череп. Он имеет примитивную форму, очень примитивную.

Авардан был поражён.

— Вы хотите сказать… Нет, это невозможно.

— И я всегда думал так же. — На мгновение голос Шекта стал слабой имитацией нормального тона, как будто наличие научной загадки заставило его забыть о положении, в котором он находился. — Была рассчитана энергия, необходимая для перемещения вдоль временной оси, и был получен результат, превышающий бесконечность, так что идея всегда выглядела невозможной. Но некоторые говорили о вероятности «временных ошибок», знаете, аналогичных геологическим ошибкам. Например, на глазах исчезали космические корабли. Из древности широко известен случай с Гора Деваллоу, который однажды вошёл в свой дом и больше оттуда не вышел, но внутри его тоже не было. В галактографических справочниках последнего столетия была зафиксирована планета, которую посетили три экспедиции и привезли новое её описание. Затем эта планета исчезла. Кроме того, в ядерной физике существуют определённые открытия, которые опровергают закон сохранения массы, энергии. Это пытаются объяснить переходом некоторой массы вдоль временной оси. Например, урановые ядра в смеси с медью и барием в определённой пропорции при облучении гамма-лучами создают резонансную систему…

— Отец, — проговорила Пола, — хватит! Это бесполезно…

Однако Авардан вмешался голосом, не допускающим возражения:

— Подождите. Дайте мне подумать. Кто может проверить это лучше, чем я? Разрешите мне задать несколько вопросов… Слушайте, Шварц.

Шварц снова поднял на него глаза.

— Ваш мир был единственный в Галактике?

Шварц кивнул и глухо ответил:

— Да.

— Но это вы так считаете, Я хочу сказать, что у вас не было межзвёздных путешествий и проверить вы не могли. Могли существовать и другие населённые планеты.

— Этого я не могу знать.

— Да, конечно. Жаль. А как насчёт атомной энергии?

— У нас были атомные бомбы. Урановые… и плутониевые… Я думаю, что именно это сделало планету радиоактивной. Должно быть, была ещё одна война… Атомные бомбы. — И Шварц мысленно вновь вернулся в Чикаго, в свой старый мир. Ему стало жаль, но не себя, а тот прекрасный мир…

Тем временем Авардан, немного подумав, сказал:

— Хорошо. У вас, конечно, был язык.

— На Земле? Множество языков.

— А ваш?

— Английский.

— Хорошо, скажите что-нибудь на нём.

Уже больше двух месяцев Шварц ничего не говорил по-английски. Он медленно произнес:

— Я хочу вернуться домой, к своему народу.

Авардан обратился к Шекту:

— На этом языке он говорил, когда пришёл к вам?

— Трудно сказать, — озадаченно ответил тот. — Странные звуки тогда, и странные звуки сейчас. Как я могу их сравнивать?

— Хорошо, оставим это… Как будет «мать» на вашем языке, Шварц?

Шварц ответил.

— Угу. А отец, один, два, три… дом… человек… и так далее. — Когда Авардан наконец остановился, чтобы перевести дыхание, на лице его было выражение изумления.

— Шект, — сказал он, — или этот человек тот, за кого он себя выдаёт, или я — жертва самого дикого бреда, который только можно вообразить. Он говорит на языке, практически эквивалентном надписям, найденным в раскопках пятидесятитысячелетней давности, обнаруженных на Сириусе, Арктуре, альфе Центавра и многих других планетах. Он говорит на нём. Язык был расшифрован лишь недавно, и в Галактике найдётся не более дюжины человек, кроме меня, способных понять его.

— Вы в этом уверены?

— Уверен ли я? Конечно, уверен. Я — археолог. Знать подобные вещи входит в мою профессию.

На мгновение Шварц почувствовал, что броня его безразличия дала трещину. Впервые он почувствовал возвращение утраченной им индивидуальности. Секрет раскрылся, он был человеком из прошлого, и они поверили в это. Это доказывало, что он в своем уме, уничтожало его гнетущее сомнение, и он обрадовался этому.

— Он был необходим мне, — вновь заговорил Авардан, сгорая в святом огне своей профессии. — Шект, вы не представляете, что это значит для археологии. Шект, это — человек из прошлого. Слушайте, мы можем заключить сделку. Ведь это же доказательство, которое ищет Земля. Они могут его получить. Они могут…

— Я знаю, о чём вы думаете, — иронически прервал его Шварц. — Вы думаете, что благодаря мне Земля может доказать, что она — источник цивилизации и что они все будут благодарны за это. Я говорю вам — нет! Я думал об этом, и я бы променял на это всю жизнь. Но они не поверят ни мне, ни вам.

— Существуют неопровержимые доказательства.

— Они не будут слушать. И знаете почему? Потому что у них есть определённые устоявшиеся идеи относительно прошлого. Любые перемены, даже основанные на правде, будут святотатством в их глазах. Они хотят сохранить свои традиции.

— Я думаю, он прав, Бел, — заметила Пола.

Авардан сжал губы.

— Мы можем попытаться.

— И потерпим неудачу, — продолжал настаивать Шварц.

— Откуда вы знаете?

— Я знаю. — В его словах было столько убеждения, что Авардан умолк.

В усталых глазах Шекта вдруг появился интерес:

— Вы чувствовали какие-нибудь неприятные эффекты после Синапсайфера?

Шварц не знал этого слова, но понял его значение. Они оперировали, оперировали его мозг. Сколько нового он узнал!

— Нет, — ответил он.

— Но я вижу, вы быстро выучили наш язык. Вы говорите очень хорошо. Это вас не удивляет?

— У меня всегда была отличная память, — холодно проговорил Шварц.

— И вы чувствуете себя таким же, как до операции?

— Именно.

Шект жёстко сказал:

— Зачем вы скрываете? Я уверен, что вы знаете, о чём я думаю.

Шварц коротко рассмеялся.

— Что я могу читать мысли? Хорошо, и что дальше?

Но Шект не ответил. Он повернул к Авардану своё бледное беспомощное лицо.

— Он читает мысли, Авардан. Чего бы я мог с ним добиться! И быть здесь… Беспомощным…

— Что?! — с силой выдохнул Авардан.

Даже лицо Полы выражало теперь заинтересованность.

— Вы действительно это можете? — обратилась она к Шварцу.

Он кивнул ей. Она заботилась о нём когда-то, а теперь вот её ждет смерть. Но ведь она была предателем!

Шект произнес:

— Авардан, вы помните бактериолога, о котором я вам рассказывал, того, который умер после обработки Синапсайфером? Одним из первых симптомов его помешательства было утверждение, что он может читать мысли. И он действительно мог. Я обнаружил это незадолго до его смерти и держал в секрете. Я не рассказывал никому, что это возможно, Авардан, но это возможно. Видите ли, с понижением сопротивления мозговых клеток мозг может обретать возможность улавливать магнитные поля, создаваемые микротоками мыслей других людей, и трансформировать их внутри себя. Здесь тот же принцип, что и у обычного записывающего устройства. Это — телепатия.

Шварц продолжал упорно и враждебно молчать, когда Авардан повернулся к нему.

— Но если это так, Шект, может, мы постараемся его использовать? — Ум археолога напряженно работал, обдумывая невозможное. — Может быть, нам удастся выбраться отсюда. Должен быть способ.

Но Шварц холодно воспринимал трепетание мысленных контактов, которое так ясно ощущал.

— Вы имеете в виду чтение их мыслей, — проговорил он. — Чем это может помочь? Я способен и на большее. Например, как вам понравится это?

Авардан почувствовал лёгкий толчок и вскрикнул от неожиданной боли.

— Это сделал я, — сказал Шварц. — Хотите ещё?

— Вы можете проделать это с охранниками? — выговорил Авардан. — С секретарем? Как вы дали им привести себя сюда? Великая Галактика! Шект, у нас не будет никаких проблем. Теперь слушайте, Шварц…

— Нет, — сказал Шварц, — вы слушайте. Зачем мне убегать отсюда? Куда я попаду? По-прежнему в этот мертвый мир. Я хочу вернуться домой и не могу это сделать. И я хочу умереть.

— Но это вопрос жизни всей Галактики, Шварц. Вы не можете думать о себе.

— Не могу? А почему бы и нет? Какое мне дело до вашей Галактики? Пусть проваливается ко всем чертям! Я знаю, что намеревается сделать Земля, и рад этому. Недавно эта леди сказала, что решила, на чьей она стороне. Что ж, это решил и я, и моя сторона — Земля!

— Что?

— Почему бы и нет? Я — землянин.

Глава 17

ИЗМЕНИ РЕШЕНИЕ!

А потом опять был очередной допрос…

Прошёл час с того времени, как Авардан, очнувшись, почувствовал, что лежит беспомощный, как мясная туша в ожидании разделки. И ничего не произошло. Ничего, кроме этой горячечной бесполезной болтовни в невыносимом ожидании.

Ослабевший, Авардан боялся, что у него не хватит сил сопротивляться следователю. Он сказал:

— Я думаю, за нами следят. Мы должны поменьше говорить.

— Нет, — послышался ровный голос Шварца. — Никто нас не подслушивает.

Археолог готов был автоматически отреагировать своим «откуда вы знаете», но промолчал. Он остро позавидовал, что не у него такая сила! А у человека из прошлого, который называет себя землянином и хочет умереть, есть такая сила!

В поле его зрения попадал лишь кусок потолка. Повернувшись, он мог видеть неправильный профиль Шекта, с другой стороны — голую стену. Подняв голову, он смотрел на бледное лицо Полы.

Иногда его жгла мысль, что с ним, гражданином Империи, Галактики, так несправедливо обошлись земляне, и он позволил им это сделать.

Но и она исчезла.

— Бел? — Слово прозвучало неожиданно приятно для него, прервав мысли о смерти.

— Да, Пола?

— Я думаю, они не будут тянуть особенно долго.

— Может быть, дорогая… Как жаль. Ведь мы потеряли два месяца.

— Это моя вина, — прошептала она. — Моя вина. Но у нас есть, по крайней мере, эти последние минуты. Мы должны их использовать.

Авардан не смог ответить. Мысли вихрем проносились в его голове. Было ли это лишь плодом его воображения или он действительно чувствовал твердый пластик, на котором лежало его безжизненное тело? Как долго длится паралич?

Необходимо убедить Шварца помочь. Он попробовал проконтролировать свои мысли, заранее зная, что это невозможно.

— Шварц, — позвал он…

Шварц лежал такой же беспомощный, как и остальные, но его мучения были гораздо глубже. В нём одном была сконцентрирована боль его спутников.

В самом себе он ещё мог поддерживать это сжимающее душу стремление к смерти, к её бесконечному спокойствию и умиротворенности, побеждать последние капли любви к жизни, которая так недавно, всего два дня назад, заставила его бежать с фермы. Но окруженный другими? С гнетущим страхом смерти, как саван нависшим над Шектом, с досадой и непреодолимым желанием действия в энергичном уме Авардана, с глубоким и отчаянным разочарованием девушки?

Он должен закрыть своё сознание от страданий других! У него есть своя жизнь и своя смерть. Какое ему до них дело?

И тут Авардан позвал его. Шварц уже знал зачем. Они хотят, чтобы он их спас. Почему он должен это делать? Почему?

— Шварц, — вкрадчиво повторил Авардан, — вы могли бы стать героем. Вам не из-за чего умирать здесь, не из-за этих же людей, которые схватили вас.

Но Шварц лихорадочно перебирал в памяти воспоминания своей юности, стараясь заполнить ими колеблющийся ум. Странная смесь событий из прошлого и настоящего вызывала у него раздражение. Он сказал сдержанно:

— Да, я могу стать героем и… предателем. Эти люди хотят убить меня. Вы называете их людьми, но это произносит ваш язык, мысленно же вы их называете чем-то, чего я понять не могу, но это нечто отвратительное. И только потому, что они земляне.

— Это ложь, — горячо возразил Авардан.

— Это не ложь, — последовал такой же горячий ответ, — и все знают это. Они хотят убить меня, да, но только потому, что считают меня одним из людей вашего сорта, людей, которые обрекли целую планету на беспросветное существование, на унижение несносным высокомерием. Так защищайтесь сами от этих «ничтожеств и паразитов», которым неожиданно удалось создать угрозу для своих богоподобных повелителей. И не просите помощи у одного из них.

— Вы говорите, как Зелот, — поражённо произнес Авардан. — Почему? Вам причиняли страдания? Вы говорите, что жили на большой и независимой планете. Вы были землянином, когда Земля была единственной носительницей жизни. Вы — один из нас, один из правителей. Зачем же отождествлять себя с отчаявшимся меньшинством? Это не та планета, которую вы помните. Моя планета гораздо больше напоминает старую Землю, чем этот умирающий мир.

Шварц рассмеялся.

— Я — один из правителей, говорите? Что же, не будем спорить об этом. Это бессмысленно. Поговорим вместо этого о вас. Вы — прекрасный образец того, что присылает нам Галактика. Вы снисходительны и поразительно добросердечны. Вы восхищаетесь собой, потому что обращаетесь с доктором Шектом как с равным. Но подсознательно, я с трудом различаю это, вы чувствуете себя неловко в его обществе. Вам не нравится, как он говорит и как он выглядит. Вообще, он не нравится вам. Вам не нравится то, что он предаёт Землю… Да, недавно вы целовали девушку с Земли и теперь смотрите на это как на слабость. Вы стыдитесь этого…

— Клянусь звёздами, нет… Пола, — отчаянно воскликнул Авардан, — не верь ему. Не слушай его.

— Не отрицай этого, — мягко проговорила Пола. — Он смотрит под поверхность того, что осталось в тебе ещё с детства, Бел. Он увидел бы то же самое и у меня. Он увидел бы подобное, загляни он в своё сознание.

Шварц почувствовал, что краснеет.

Голос Полы остался таким же ровным, когда она обратилась непосредственно к нему:

— Шварц, раз вы можете читать мысли, загляните в мои. Скажите, замышляла ли я предательство. Узнайте мысли моего отца. Скажите, разве не правда то, что он легко мог бы избежать Шестидесяти, согласись он сотрудничать с сумасшедшими, замыслившими уничтожить Галактику. Чего он достиг своим предательством?.. И посмотрите ещё, желает ли кто-либо из нас вреда Земле или землянам. Вы сказали, что чувствовали ум Балкиса. Я не знаю, насколько вам удалось его рассмотреть. Но когда он вернётся, тогда будет слишком поздно — узнайте его мысли. Поймите, что он — сумасшедший… А потом — умрите!

Шварц молчал.

— Хорошо, Шварц, — поспешно вмешался Авардан, — загляните теперь в моё сознание, как хотите глубоко. Я родился на Беронне, в секторе Сириуса. Я прожил жизнь в атмосфере антиземных настроений и, конечно, ничего не могу поделать со своим подсознанием. Но загляните в сознание и скажите, разве не поборол я эти предрассудки в зрелые годы? Не в других, что было бы легко, а в себе, прилагая к этому все усилия.

Шварц, вы же не знаете нашей истории! Вы не знаете о тысячах, десятках тысяч лет, в течение которых человек расселялся по Галактике, о войнах и страданиях людей. Вы не знаете о первых веках Империи, с их сменяющими друг друга беспорядками, деспотизмом и хаосом. Ведь всего двести лет, как Галактическое правительство обрело действительную власть. Под его управлением все планеты получили культурную автономию, право самим решать свои дела, участвовать в общем управлении.

Никогда в истории человечество не было так свободно от войн и нищеты, как сейчас, никогда экономика не управлялась так разумно, никогда перспективы на будущее не были столь яркими. И вы согласитесь разрушить это и начать всё сначала? И ради чего? Ради деспотизма, несущего лишь подозрительность и ненависть.

Обида Земли справедлива, и когда-нибудь с этим будет покончено, если Галактика выживет. Но то, что намереваются сделать они, — не решение. Вы знаете, что они хотят сделать?

Если бы Авардан обладал способностями, появившимися у Шварца, он отчетливо почувствовал бы борьбу в его сознании. Тем не менее он инстинктивно понял, что пришло время сделать передышку.

Шварц был тронут. Все эти планеты обречь на смерть… На мучения и гибель от ужасной болезни… Наконец, был ли он землянином? Просто землянином? В молодости он покинул Европу и отправился в Америку, но не остался ли он тем же человеком, несмотря на это? И если после него люди покинули больную и израненную Землю и отправились в заоблачные миры, стали ли они в меньшей степени землянами? И принадлежала ли им вся Галактика? Разве не были они все потомками его и братьями?

— Хорошо, — с трудом выговорил он. — Я с вами. Чем я могу помочь?

— Как далеко может проникнуть ваше сознание? — нетерпеливо спросил Авардан, как будто боясь, что этот человек передумает вновь.

— Не знаю. За дверью кто-то есть. Наверное, охрана, я думаю, что смогу достичь даже улицы, но чем дальше, тем менее отчетливым становится контакт.

— Естественно, — сказал Авардан. — А что с секретарем? Можете вы его найти?

— Не знаю, — пробормотал Шварц.

Пауза… Минуты тянулись невыносимо.

— Ваши мысли мне мешают, — проговорил Шварц. — Не смотрите на меня. Думайте о чём-то другом.

Они попытались. Ещё одна пауза. Потом:

— Нет, я не могу, я не могу.

— Я могу двигаться чуть-чуть, — с робостью воскликнул Авардан. — Великая Галактика, я могу пошевелить ногой… Ох! — Каждое движение было таким неуклюжим.

— Как сильно вы можете травмировать человека, Шварц? — спросил он. — Я имею в виду, можете ли вы проделать это сильнее, чем только что со мной?

— Я убил человека.

— Убили? Как вы это сделали?

— Не знаю. Это получилось само собой. Это… Это… — Шварц выглядел комически в своей попытке выразить невыразимое.

— Хорошо, а можете вы справиться сразу больше чем с одним противником?

— Я не пробовал, но думаю, что нет. Я не могу читать мысли двух людей одновременно.

— Он не может убить секретаря, Бел, — вмешалась Пола. — Ничего не получится.

— Почему?

— Как мы выберемся отсюда? Даже если мы застанем секретаря одного и убьем его, сотни людей будут ждать нас снаружи. Ты об этом подумал?

Однако её прервал хриплый голос Шварца.

— Я нашёл его.

— Кого? — воскликнули все трое. Даже Шект напряженно вглядывался в него.

— Секретаря. Кажется, это его мысленный контакт.

— Держите его. — Авардану удалось повернуться на бок за время своих попыток убедить Шварца, и сейчас он рухнул с плиты, ударился о пол и тщетно пытался подняться, опираясь на свои полупарализованные ноги.

— Выжмите его, Шварц. Выдавите столько информации, сколько возможно.

Шварц напрягся до головокружения. Он сжимал и отпускал щупальца своего мозга, вслепую, неуклюже, как младенец, вытягивающий неуверенные руки за предметом, которого не может достать. Пока наконец он не достал то, что смог найти, и теперь смотрел… смотрел…

С трудом, напрягшись, он произнес:

— Триумф! Он уверен в успехе… Что-то насчёт космических ракет. Он отправил их… Нет, не отправил. Он собирается их отправить.

— Это автоматически управляемые снаряды, несущие вирус, — простонал Шект. — Они направлены на разные планеты.

— Но где они хранятся, Шварц? — настаивал Авардан. — Ищите, ищите…

— Здание… Я не всё понимаю… Пять концов — звезда — название — Слу — кажется…

— Это оно, — вновь вмешался Шект. — Клянусь всеми звёздами, это оно. Храм в Сенлу. Он со всех сторон окружен радиоактивными ловушками. Никто, кроме Старейших, не может туда войти. Это возле пересечения двух больших рек, Шварц?

— Не могу… Да-да-да.

— Когда, Шварц, когда? Когда они будут отправлены?

— Я не мог разобрать день, но скоро, скоро. Его ум переполнен этим… Очень скоро. — Он, казалось, изнемогал от усилия.

Авардан наконец с трудом, пошатываясь, оперся на руки и колени.

— Он идёт сюда?

— Да. Он возле двери.

Дверь открылась.

Голос Балкиса был исполнен холодного торжества:

— Доктор Авардан! Не лучше ли вам вернуться на своё место?

Авардан взглянул на него, полностью сознавая нелепость своего положения, однако ответить было нечего, и он молчал. Он медленно опустился на пол и остался в этом положении, тяжело дыша. Ах, как ему хотелось броситься на Балкиса и выхватить оружие у противника…

Со светящегося мягким светом флексипластового пояса секретаря, слегка покачиваясь, свисала не нейроплеть. Это был настоящий бластер крупного калибра, способный мгновенно разнести человека на атомы.

Секретарь разглядывал лежащую перед ним четверку со злобным удовлетворением. Он делал вид, что не обращает внимания на девушку, но с остальными было всё ясно. Здесь был предатель — землянин, агент Империи и таинственное существо, за которым они следили два месяца. Были ли у них сообщники?

Конечно, существовал ещё Энус и Империя. В лице этих шпионов и предателей были отсечены их руки, но где-то ещё оставался действующий мозг, который мог выслать новые руки.

Секретарь стоял в непринужденной позе, скрестив руки на груди, презрительно игнорируя возможность нападения на него. Голос его был спокоен и мягок.

— Необходимо внести в наши отношения ясность. Земля находится в состоянии войны с Галактикой, пока ещё не объявленной, но тем не менее войны. Вы — наши узники, и с вами будут обращаться соответственно сложившейся ситуации. Принятая кара для шпионов и предателей — смерть…

— Только в случае официально объявленной войны, — яростно прервал его Авардан.

— Официальной войны? — переспросил секретарь с почти нескрываемой насмешкой. — Что такое официальная война? Земля всегда находилась в состоянии войны с Галактикой, независимо от того, объявили мы об этом или нет.

— Не спорь с ним, — проговорила Пола, обращаясь к Авардану. — Пусть скажет то, что хочет, и покончим с этим.

Авардан улыбнулся ей. Это была странная судорожная улыбка, потому что в то же время он, совершив неимоверное усилие, поднялся на ноги и остался стоять, тяжело дыша.

Балкис тихо засмеялся. Он не спеша приблизился к археологу, так же не спеша положил ему руку на грудь и толкнул.

С безвольно повисшими, неслушающимися руками, с застывшими мышцами туловища, которые не могли поддерживать равновесие тела, Авардан не устоял на ногах.

Пола, затаив дыхание и борясь с собственным неподчиняющимся телом, начала медленно спускаться со скамьи.

Балкис отбросил её к Авардану.

— Влюбленные, — презрительно проговорил он. — Вот он, твой сильный чужак. Беги к нему! Что же ты медлишь? Обними своего героя и забудь в его объятиях, что на нём кровь и пот миллионов замученных землян. И вот он лежит здесь, доблестный и смелый, повергнутый на Землю лёгким прикосновением рук землянина.

Пола поднялась на колени рядом с лежащим Аварданом, ощупывая его голову, боясь увидеть кровь или что-либо более ужасное. Глаза Авардана медленно открылись, а губы прошептали:

— Всё в порядке.

— Он трус! — сказала Пола. — Он сражается с парализованным человеком и хвастается победой. Поверь, таких землян немного.

— Я знаю, иначе ты не была бы землянкой.

Секретарь стоял не шевелясь.

— Как я уже сказал, вы обречены, но тем не менее ваша жизнь может быть выкуплена. Вас интересует цена?

— Будь вы на нашем месте, вас бы это интересовало. Это я знаю, — вызывающе бросила Пола.

— Тсс, Пола, — Авардан всё ещё не восстановил дыхания. — Что вы предлагаете?

— О, — произнес Балкис, — вы желаете себя продать? Так, как это бы сделал на вашем месте я? Я — ничтожный землянин?

— Вам виднее, кто вы такой, — парировал Авардан.

— Что касается остального, я не продаю себя, я покупаю её.

— Я отказываюсь быть проданной, — заявила Пола.

— Как трогательно, — раздражённо сказал секретарь. — Он снизошёл до наших женщин, наших скво, и всё ещё играет в жертвенность.

— Что вы предлагаете? — повторил свой вопрос Авардан.

— Следующее. Вам стало известно что-то о наших планах. Откуда это узнал доктор Шект, догадаться нетрудно, но как это дошло до Империи — непонятно. Поэтому мы хотели бы узнать, что известно Империи. Не то, что узнали вы, Авардан, а то, что знает Империя.

— Я — археолог, а не шпион, — отрезал Авардан. — Я понятия не имею, что известно Империи, но надеюсь, что немало.

— Так я и думал. Что же, вы сможете переменить своё мнение. Это касается всех вас.

Всё это время Шварц молчал, не открывая глаз.

Секретарь подождал, после чего с некоторой злостью произнес:

— Тогда я скажу, что будет наградой вашей несговорчивости. Это будет не просто смерть, потому что я абсолютно уверен, что все вы готовы к этому неприятному и неизбежному варианту. Вас, доктор Шект, и вашу дочь при сложившихся обстоятельствах наиболее подходящим решением будет отослать на Синапсайфер. Вы меня понимаете, доктор Шект?

В глазах физика застыл смертельный ужас.

— Да, вижу, что понимаете, — продолжал Балкис. — Конечно, с помощью Синапсайфера можно повредить мозговую ткань настолько, что человек превратится в полного дебила. Это весьма отвратительное зрелище: человека нужно кормить, чтобы он не умер от голода, мыть, чтобы он не покрылся слоем грязи, держать взаперти, чтобы не пугать окружающих. Это может стать хорошим уроком для других. Что касается вас, — и секретарь повернулся к Авардану, — вы с вашим другом Шварцем — граждане Империи, и поэтому подходите для интересного эксперимента. Нам ещё не довелось испытать созданный нами вирус на вас, подонках из Галактики. Будет интересно убедиться в правильности наших расчётов. Знаете, такая небольшая доза, что смерть придёт не сразу. Болезнь будет съедать вас в течение недели, если мы правильно рассчитаем дозу. Это будет очень больно.

Он сделал паузу и посмотрел на них.

— Всё это, — проговорил он, — альтернатива нескольких нужных слов, сказанных сейчас. Что известно Империи? Действуют ли сейчас другие агенты? Каковы их планы, если такие есть, принятия контрмер?

— Как мы можем быть уверены, что вы не убьёте нас, даже если узнаете всё, что хотите? — пробормотал Шект.

— Даю слово, что в случае отказа вы умрёте страшной смертью. Так что придётся пользоваться предлагаемой возможностью. Что скажете?

— У нас есть время?

— А разве я не давал вам времени? Три минуты прошли с того момента, как я вошёл, а я всё ещё вас слушаю… Так вам есть что сказать? Что, нечего? Вы должны понять, что время невозможно растягивать до бесконечности. Авардан, вы всё ещё напрягаете мускулы. Вы, наверное, думаете, что сможете приблизиться ко мне, прежде чем я возьму в руки бластер. Ну, и что бы это вам дало? За дверями сотни людей, а мои планы будут реализованы и без моего участия. Даже назначенное мною наказание не минует вас. Или вы, Шварц. Вы убили нашего человека. Это сделали вы, не так ли? Может быть, вы думаете, что удастся убить и меня?

Шварц впервые посмотрел на Балкиса и холодно сказал:

— Я мог бы, но этого не сделаю.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Ничуть. Это очень жестоко с моей стороны. Вы сами сказали, что есть вещи хуже, чем простая смерть.

Авардану пришла в голову мысль, что Шварц что-то задумал.

Глава 18

ДУЭЛЬ

Шварц испытывал странное, лихорадочное возбуждение; всё, задуманное им, казалось так просто. Частью сознания он держал ситуацию под контролем. Другая часть не могла в это поверить. Он был позже других введен в состояние паралича. Даже Шект уже сидел, в то время как он мог лишь слегка поднять руку.

И, пристально глядя в исполненный враждебности ум секретаря, бесконечно грязный и бесконечно злобный, Шварц начал дуэль.

— Первоначально я был на вашей стороне, — сказал он, — несмотря на то, что вы намеревались меня убить. Мне казалось, что я понимаю ваши чувства и намерения… Но сознания этих трёх людей относительно чисты, в то время как ваше — вне всяких сомнений. Вы сражаетесь даже не ради землян, а ради собственной власти. Я вижу, что вы мечтаете не о свободной, а о вновь порабощенной Земле. Я вижу не уничтожение власти Империи, а замену её личной диктатурой.

— И всё это вы видите? — произнес Балкис. — Что ж, вы можете видеть всё, что вам угодно. В конце концов, мне не настолько нужна эта информация, чтобы терпеть вашу наглость. Вы своего дождались. Удивительно, что может сделать давление даже с теми, кто клянется, что большая скорость невозможна. Вы не заметили этого, мой драматический чтец мыслей?

— Нет, — ответил Шварц. — Я не искал и поэтому не заметил этого… Но я не могу узнать это сейчас. Два дня… Меньше… Посмотрим… Вторник… Шесть часов утра… Время Чики.

Бластер наконецоказался в руке секретаря. Он быстро подскочил к беспомощно лежавшему Шварцу.

— Откуда вы это знаете?

Шварц замер, вытягивая и сжимая свои мысленные щупальца. Физически это отразилось лишь в напрягшихся мышцах лица и морщинах на лбу, но всё это не имело никакого значения, просто второстепенные эффекты значительного усилия. То, что охватило и сжало мысленный контакт противника, находилось глубоко в его сознании.

Авардан с интересом наблюдал разыгравшуюся сцену.

— Я держу его… — задыхаясь, прошептал Шварц. — Заберите у него оружие. Я не могу удержать… — Шёпот перешёл в хрип и замер.

И тут Авардан понял. Шатаясь, он поднялся на четвереньки. Затем медленно, с невероятным напряжением заставил себя принять устойчивое положение, выпрямиться. Пола неудачно попыталась подняться вслед за ним. Шект спустился с плиты и стал на колени. Шварц лежал неподвижно, с напряженным лицом.

Секретарь, казалось, словно был поражён взглядом медузы Горгоны. На его гладком, лишенном морщин лбу медленно выступил пот, а лицо было бесстрастно. Только правая рука, державшая бластер, проявляла признаки жизни. Присмотревшись, можно было заметить её слабую дрожь, странное, колеблющееся давление на спусковую кнопку: легкое, недостаточное, чтобы причинить вред, но повторяющееся, повторяющееся.

— Держите его, — со злорадным наслаждением выговорил Авардан. Он пытался подняться. — Дайте мне до него добраться.

Его ноги дрожали. Ему казалось, что он как в кошмаре пробирается сквозь патоку, плывет в смоле, заставляя работать неслушающиеся мускулы, так медленно, так медленно…

Он ещё не понимал разыгравшегося перед ним отчаянного противоборства.

У секретаря была лишь одна цель — приложить ничтожное усилие и нажать пальцем на кнопку бластера, чтобы привести его в действие.

Шварц всеми своими силами старался не допустить этого. Но среди всей массы ощущений мысленного контакта противника он не мог понять, какая именно зона мозга непосредственно связана с этим пальцем. Поэтому его усилия были направлены на создание полного оцепенения…

Мысленный контакт секретаря яростно сопротивлялся чужой воле. Шварцу противостоял сообразительный и бесстрашный ум. На мгновение он замирал, ожидая, а затем предпринимал новую отчаянную попытку…

Шварцу казалось, что он сжимает борющегося, яростно вырывающегося противника, которого должен удержать любой ценой.

Но ничего этого не было заметно. Только нервное подергивание скулы Шварца, его дрожь, закушенные до крови губы и эти едва заметные движения пальца Балкиса…

Авардан остановился, чтобы передохнуть. Его вытянутый палец уже коснулся накидки секретаря, когда он почувствовал, что больше двигаться не может. Поражённые болью лёгкие не могли обеспечить воздухом омертвевшие конечности. На глазах от усилия выступили слезы, сознание был затуманено болью.

— Ещё немного, Шварц, — задыхаясь, выговорил он. — Держите его, держите…

Медленно, очень медленно Шварц покачал головой.

— Я не могу, я не могу…

И действительно, весь мир ускользал от него, всё перемешивалось, становилось тусклым и расплывчатым. Щупальца его сознания становились жесткими и непослушными.

Палец секретаря ещё раз нажал на спуск и не отошёл назад. Он надавливал всё сильнее.

Шварц почувствовал, как расширяются, выходят из орбит его глаза, как бешено колотится сердце. Он ощущал растущее торжество в глазах противника…

И тут Авардан рванулся вперёд. Его непослушное тело с вытянутыми руками рухнуло на Балкиса.

Скованный чужой волей, секретарь упал вместе с ним. Бластер отлетел в сторону, со стуком упал на пол.

Почти в то же мгновение ум Балкиса обрел свободу. Шварц, чувствуя полнейшее смятение в сознании, отступил.

Балкис пытался выбраться из-под Авардана, придавившего его мертвым грузом. Коленом он резко толкнул противника в пах, вкладывая в удар всю свою ненависть, кулаком ударил Авардана в челюсть. Приподнявшись, он оттолкнул его.

Тяжело дыша, секретарь вскочил на ноги и замер вновь. На него в упор смотрел Шект. Его трясущаяся правая рука, поддерживаемая левой, сжимала бластер, направленный на секретаря.

— Вы, кучка глупцов, — со злостью крикнул секретарь, — чего вы добиваетесь? Стоит мне только позвать…

— И вы тотчас же умрёте, — тихо сказал Шект.

— Убив меня, вы ничего не достигнете, — жёстко проговорил Балкис, — и вы знаете это. Вы не спасёте Империю, из-за которой предали нас, вы не спасёте даже себя. Отдайте мне оружие, и вы будете свободны.

Он протянул руку, но Шект лишь невесело рассмеялся.

— Я не настолько глуп, чтобы поверить в это.

— Может быть, но вы полупарализованы. — И секретарь сделал резкое движение вправо. Это у него получилось гораздо быстрее, чем слабая рука физика смогла повернуть бластер.

И теперь ум Балкиса был полностью сосредоточен на том, чтобы ускользнуть от бластера. Тем временем Шварц сконцентрировал свои силы для последнего удара, после которого секретарь, споткнувшись, рухнул на землю.

Авардан с трудом поднялся на ноги.

— Шварц, вы можете двигаться? — спросил он.

— Немного, — послышался усталый ответ.

Шварц соскользнул со своего ложа.

— Кто-нибудь приближается сюда?

— Я не чувствую никого.

Авардан склонился над распростертым Балкисом и грубо перевернул его на спину. Он попытался нащупать пульс, после чего положил руку на грудь лежащего.

— Сердце, по крайней мере, стучит… Вы обладаете страшной силой, Шварц. Почему вы не сделали этого раньше?

— Я пытался дольше удержать его в состоянии оцепенения. Я надеялся, что мы сможем заставить его вывести нас отсюда, используя его при этом как прикрытие.

— Мы можем и сейчас это сделать, — неожиданно оживившись, проговорил Шект. — Отсюда всего полмили до имперского гарнизона. Добравшись туда, мы будем в безопасности и сможем связаться с Энусом.

— Как мы туда доберёмся, если за дверями сотни вооруженных людей, не говоря уже о дальнейшем пути… А как мы будем передвигаться с этим зеленым манекеном? — Авардан невесело улыбнулся.

— И, кроме того, — мрачно добавил Шварц, — я не могу удерживать его долго. Вы же видели…

— Это с непривычки, — серьёзно сказал Шект. — Теперь слушайте, Шварц. Я немного Представляю то, как вы действуете. Ваше сознание превращается в приёмную установку электромагнитного поля чужого ума. Я думаю, что вы можете создавать и своё поле. Вы меня понимаете?

Шварц болезненно скривился, чувствуя себя неуверенно.

— Поймите меня, — настаивал Шект. — Вы должны сосредоточиться на том, что вы от него хотите. Прежде всего, мы вернём ему бластер.

— Что?! — почти одновременно прозвучали три изумленных голоса.

Шект заговорил громче.

— Он должен вывести нас отсюда. Другого выхода у нас нет, не так ли? И как лучше устранить всяческие подозрения, чем позволив ему нести оружие?

— Но я же говорю, что не могу удержать его. — Шварц сгибал и разгибал руки, пытаясь восстановить подвижность тела. — Что мне ваши теории, доктор Шект! Вы просто не представляете, что это такое.

— Я вас понимаю, но мы должны использовать эту возможность. Попытайтесь ещё раз, Шварц. Заставьте его пошевелить рукой, когда он придёт в себя.

Секретарь застонал, и Шварц почувствовал возвращающийся мысленный контакт. Молча, испытывая чуть ли не страх, он дал ему набрать силу и затем мысленно стал подчинять своей воле.

У секретаря поднялась рука. Зловеще улыбаясь, землянин из прошлого поднял глаза, но взгляды всех были сосредоточены только на лежащем с приподнятой головой Балкисе, на его глазах, в которые возвращалось сознание, а рука совершала странные и нелепые движения.

Шварц принялся за дело.

Секретарь неуклюже, чуть не потеряв равновесие, поднялся. И затем, скованный чужой волей, начал неестественно танцевать.

В танце не было ни ритма, ни красоты, и на всех он произвел жуткое впечатление.

Шект осторожно приблизился к роботоподобному секретарю и не без колебания протянул руку, в которой рукояткой вперёд лежал бластер.

— Помогите ему взять оружие, Шварц, — проговорил физик.

Рука Балкиса неуклюже вытянулась вперёд и неуверенно взяла оружие. На мгновение в его глазах появился и тут же погас торжествующий блеск. Очень медленно бластер занял своё место на поясе, и рука отошла в сторону.

Язвительная улыбка озарила лицо Шварца.

— Он почти в моих руках!

— Отлично. Вы можете его удержать? — спросил Шект.

— Он дьявольски сопротивляется. Однако удерживать его мне легче, чем в прошлый раз.

— Это потому, что вы знаете, что делаете, — сказал Шект не совсем уверенно. — Теперь действуйте.

— Вы можете заставить его говорить? — вмешался Авардан.

Последовала пауза, затем секретарь издал тихое протяжное рычание. Ещё одна пауза, и вновь рычание.

— Это всё, — с сожалением произнес Шварц.

— Но почему ему это не удаётся? — обеспокоенно спросила Пола.

Шект пожал плечами.

— Тут действуют сложные и чувствительные мышцы. Это не то, что воздействие на грубые мускулы конечностей. Ничего, Шварц. Мы обойдёмся и без этого.

Следующие два часа этой странной одиссеи каждый из них пережил по-своему.

Шект, например, обрел необычную твёрдость. Все его внутренние переживания заслонил страх за Шварца. Его глаза следили лишь за его нахмуренным, искаженным усилием лицом. Других он почти не замечал.

Охранники, стоящие за дверью, резко вытянулись, увидев секретаря, зеленая накидка которого символизировала высокое положение и власть. Секретарь неуверенно ответил на приветствие и в компании Шекта, Шварца, Авардана и Полы проследовал дальше.

Лишь когда они миновали большой зал, Авардан осознал всё безумие происходящего и то, что все они были на грани смерти… И вдруг — это внезапное, чудесное спасение…

Он взглянул с нежностью на Полу и понял, что более желанного существа он ещё не встречал.

Впоследствии он помнил только о ней. Лишь о ней…

Шварц изнемогал. Извивающаяся дорога, начинающаяся у боковых дверей, через которые они вышли, была пуста, и он был невыразимо рад этому.

Только Шварц полностью осознавал, что ждет их в случае неудачи. В подчиненном ему сознании противника он чувствовал невыносимое унижение, всепоглощающую ненависть, готовность на всё. Ему пришлось искать в этом сознании местоположение правительственной наземной машины, путь к ней… И в поисках этого он также ощутил решимость секретаря отомстить немедленно, если возникнет возможность спастись.

Когда они приблизились к автомобилю, Шварц с трудом заговорил. Он не смел расслабиться достаточно, чтобы быть способным на нормальную речь.

— Не могу… вести машину., заставить… его… управлять сложно… не могу…

Шект мягко пробормотал что-то успокаивающее. Он не смел прикоснуться к нему, не смел говорить, как обычно, не смел даже на секунду отвлечь внимание Шварца.

— Только посадите его на заднее сиденье, Шварц, — прошептал он. — Я буду управлять. Я умею. Держите его, я заберу бластер.

У секретаря была специальная модель наземного автомобиля. А раз специальная, значит, отличная от других. Она привлекала внимание. Её включенные фары напоминали изумрудные вспышки пульсирующего света. Люди останавливались, глядя ей вслед, а автомобили поспешно уступали дорогу.

Если бы эта примечательная машина мчалась не так быстро, случайный прохожий мог бы заметить бледного напуганного секретаря на заднем сиденье. И это, быть может, показалось бы ему подозрительным.

Солдат преградил им дорогу, закрыв блестящие хромированные ворота, ошеломляющее величие которых было присуще всем строениям Империи и создавало резкий контраст с приземистой и неуклюжей архитектурой Земли. Громадное силовое ружье стража было угрожающе поднято, машина остановилась.

Авардан выглянул:

— Я — гражданин Империи, солдат. Я хочу говорить с вашим офицером.

— Мне необходимо видеть ваши документы, сэр.

— Их у меня забрали. Я — Бел Авардан с Бернонна. Это сектор Сириуса. Моё дело касается Наместника, и я спешу.

Солдат поднес ко рту руку и тихо сказал что-то в микрофон, спрятанный на запястье. Некоторое время он ждал ответа, после чего опустил ружье и отошёл в сторону. Ворота медленно открылись.

Глава 19

У РОКОВОЙ ЧЕРТЫ

В полдень находящийся в Вашене премьер-министр попытался по персональному каналу связаться со своим секретарем, но того не смогли нигде найти. Премьер-министр был раздражён, младшие чиновники Зала исправлений находились в смятении.

Охранники на все вопросы с уверенностью заявили, что секретарь вместе с пленными вышел в десять тридцать утра… Нет, он не оставил никаких указаний. Они не знают, куда он направлялся, конечно же, не их дело спрашивать об этом. Общее беспокойство и неуверенность усилились.

В два часа дня пришло первое сообщение, что машину секретаря видели утром, никто не заметил, был ли в ней секретарь, некоторым показалось, что он управлял машиной, но в этом никто не был уверен.

В два тридцать было точно установлено, что автомобиль въехал в расположение гарнизона Империи.

Около трёх было окончательно решено связаться с гарнизоном. На вызов ответил лейтенант.

Они узнали, что пока невозможно дать информацию по интересующему вопросу. Однако офицеры его высочества Императора проследят за соблюдением законности. Затем было высказано требование, чтобы известие об отсутствии члена Совета Старейших не получало широкой огласки без дальнейших консультаций.

Но этого было достаточно, чтобы вызвать эффект, прямо противоположный желаемому.

Вовлеченные в заговор люди решили, что секретарь — в руках противника (за сорок восемь часов до начала действия!), а это означает либо раскрытие заговора, либо предательство Балкиса.

Население Чики заволновалось…

И решение было принято..!

Профессиональные ораторы вышли на улицы. Тайные склады с боеприпасами были открыты, и оружие появилось в руках людей. Потоки людей направились к гарнизону, куда вскоре было отправлено новое послание, на этот раз через специального посла.

Тем временем в гарнизоне тоже было неспокойно. Всё началось с того, что встретивший машину молодой офицер протянул руку за бластером секретаря.

— Я заберу это, — коротко сказал он.

— Отдайте ему, Шварц, — проговорил Шект.

Когда бластер был унесен, Шварц со вздохом облегчения отпустил Балкиса.

Авардан был готов к попытке секретаря освободиться. Когда Балкис, как разжатая сильная пружина, рванулся из машины, археолог навалился на него, ожесточенно работая кулаками.

Офицер резко дал команду, и к ним бросились солдаты. Авардана грубо оттащили в сторону, секретарь остался безмолвно лежать на сиденье. Из угла рта у него сочилась кровь. Разбитая щека Авардана тоже кровоточила.

Археолог поправил волосы, после чего твёрдо произнес:

— Я обвиняю этого человека в заговоре с целью свержения правительства Империи. Я должен немедленно поговорить со старшим офицером.

— Я доложу ему, — вежливо сказал офицер. — Предлагаю всем вам следовать за мной.

И на несколько часов всё замерло. Шекта, Полу, Авардана и Шварца поместили в отдельную и довольно чистую комнату. Впервые за двенадцать часов они смогли поесть.

И всё же комнату охраняли, и с течением времени Авардан начал терять терпение и воскликнул:

— Мы же просто сменили тюрьму!

Серая армейская жизнь текла своим чередом. О них, казалось, забыли. Шварц уснул, да и у Авардана глаза слипались. Шект время от времени тряс головой, чтобы не уснуть.

— Осталось всего девять часов.

— Я знаю, но нужно ждать.

— Кто из вас утверждает, что он — гражданин Империи? — послышался иронический голос.

Авардан вскочил на ноги:

— Я…

И голос его замер, когда он узнал говорившего. Лейтенант жёстко усмехнулся. Его левая рука всё ещё была несколько скована. И напоминала Авардану об их последней встрече.

— Бел, этот офицер… тогда в магазине… — слабо прошептала Пола.

— Тот, которому он сломал руку, — резко добавил офицер. — Меня зовут Клавдий, да, я действительно тот самый человек. Итак, вы с Сириуса, не так ли? И всё же вы связались с этими… До чего может опуститься человек! И девчонка по- прежнему с вами. — Он сделал паузу и затем медленно и отчетливо произнес: — Земная скво!

Авардан с трудом сдержался. Только не сейчас… не сейчас…

— Я могу видеть полковника, лейтенант? — спросил он, заставляя себя говорить спокойно.

— Боюсь, что полковника сейчас здесь нет.

— Вы хотите сказать, что его нет в городе?

— Я этого не говорил. Его можно найти, если дело достаточно серьёзно.

— Могу я видеть дежурного офицера?

— В данный момент это — я.

— Тогда позовите полковника.

Лейтенант медленно покачал головой.

— Я не уверен в том, что это необходимо.

Авардан нетерпеливо закричал.

— Ради Галактики, прекратите эту игру! Это вопрос жизни и смерти.

— В самом деле? — Лейтенант Клавдий с деланым аристократизмом покачал маленькой элегантной тростью. — Вы могли бы попросить приёма и у меня.

— Хорошо. Я жду.

— Я сказал — вы могли бы попросить.

— Вы можете принять меня, лейтенант?

Однако лейтенант был мрачен.

— Я сказал — попросить, смиренно.

Авардан побледнел и сделал шаг назад. Пола взяла его за рукав.

— Пожалуйста, Бел. Ты не должен его злить.

— Бел Авардан смиренно просит приёма у дежурного офицера, — хрипло прорычал археолог.

— Я подумаю, — сказал лейтенант Клавдий.

Он приблизился к Авардану и резко ударил его по раненой щеке.

Авардан, сцепив зубы, еле подавил восклицание.

— Однажды вы обиделись на это, — произнес лейтенант. — А на этот раз?

Авардан молчал.

— Вас примут, — сказал лейтенант.

Авардан шёл в окружении четырёх солдат. Лейтенант возглавлял шествие.

Шект и Пола остались одни со спящим Шварцем.

— Я не слышу его больше, а ты? — спросил Шект.

Пола покачала головой.

— Я тоже. Ты думаешь, он может сделать что-нибудь с Белом?

— Что ты, — мягко проговорил физик. — Ты забываешь, что он не такой, как мы. Он — гражданин Империи, и с ним не могут расправиться так просто… Ты любишь его?

— Очень. Хотя это глупо, я знаю.

— Конечно, — Шект горько усмехнулся. — Он — честный человек. С этим я согласен. Но что он может сделать? Остаться с нами в этом мире? Взять тебя с собой? Представить землянку своим друзьям? Семье?

Пола заплакала.

— Я знаю. У нас нет никакого будущего.

Шект вновь поднялся на ноги, как будто последняя фраза напомнила ему об их положении.

— Я его опять не слышу, — повторил он.

Он говорил о секретаре, помещенном в соседнюю комнату, откуда постоянно доносились его шаги. Но теперь всё стихло.

Сейчас секретарь казался им средоточием всех враждебных сил, несущих смерть и разрушение мирам Галактики. Шект прикоснулся к Шварцу.

— Проснитесь, — сказал он.

Шварц приподнялся.

— Что такое? — Он почти не отдохнул, и усталость вновь со всей силой навалилась на него.

— Вы можете сказать, где сейчас Балкис? — нетерпеливо спросил Шект.

— Ох… Да. — Шварц сконцентрировался и протянул щупальца своего сознания в поисках знакомого ему ума.

Он нашёл его, но в контакт пока не вступал — это было неприятно.

— Он на другом этаже, — прошептал Шварц. — Он с кем-то говорит.

— С кем?

— Я не соприкоснулся ещё с сознанием этого человеа. Подождите… Дайте послушать. Может быть, секретарь… Да, он называет его полковником.

Шект с Полой быстро переглянулись.

— Но ведь это похоже на предательство? — пробормотала Пола.

— Не знаю, — горько проговорил Шект. — Я готов поверить чему угодно.

Лейтенант Клавдий улыбался. Он сидел за столом с бластером в руках. Четверо солдат стояли за ним.

— Я не люблю и никогда не любил землян, — сказал он. — Это — отбросы Галактики. Они заразны, суеверны, ленивы. Это — вырожденцы. Но, клянусь звёздами, большинство из них знает своё место. Я даже могу их как-то понять. Они такими родились, и это не их вина. Конечно, я не позволил бы им то, что позволяет Император, — я имею в виду их проклятые обычаи и традиции, — будь я на месте Императора… Но ничего. Когда-нибудь мы научим…

— Послушайте, — взорвался Авардан. — Я пришёл сюда не для того, чтобы выслушивать…

— Слушать будете вы, потому что я не закончил. Я как раз собирался сказать, что не понимаю логики любителей землян. Когда человек ползает вместе с ними в грязи, бегает за их женщинами, я теряю всякое уважение к нему. Он ещё хуже их…

— Хватит! — яростно закричал Авардан. — Вы знаете, что существует заговор против Империи? Вы знаете всю серьёзность положения? Каждая минута промедления подвергает опасности квадриллионы людей в Галактике.

— Не знаю, не знаю, доктор Авардан. Вы ведь доктор, не правда ли? Нельзя забывать ваш титул. Видите ли, у меня своя теория. Вы — один из них. Возможно, вы и родились на Сириусе, но у вас — чёрное сердце землянина, и вы используете своё гражданство в их интересах. Вы похитили этого земного правителя, этого Старейшего. (Само по себе, кстати говоря, это довольно неплохо.) Но земляне уже ищут его. Они отправили нам послание.

— Отправили? Уже? Тогда о чём мы говорим. Я должен видеть полковника, если…

— Вы ожидали беспорядка, восстания? Возможно, вы планировали даже, что это вызовет столкновение с гарнизоном?

— Вы в своем уме? Зачем это?

— Что же, вы не будете возражать, если мы отпустим Старейшего?

— Вы этого не сделаете. — Авардан поднялся, и на мгновение показалось, что он готов броситься на офицера.

Рука лейтенанта сжала бластер.

— Не сделаем? Теперь слушайте. Я немного заинтересован в этом деле. Я дал тебе пощечину, унизил тебя на глазах твоих друзей-землян. Я заставил тебя сидеть и слушать, какое ты ничтожество. И теперь я с удовольствием подожду предлога, чтобы сделать с твоей рукой то же, что ты сделал с моей. Ну, сделай только шаг.

Авардан замер.

Клавдий засмеялся и отложил бластер в сторону.

— К сожалению, я должен сохранить тебя для полковника. Он примет тебя в пять часов.

— Вы это знали, знали всё время, — хрипло произнес Авардан.

— Конечно.

— Если потерянное нами время, лейтенант, означает, что ничего уже нельзя сделать, тогда никто из нас долго не проживёт. — Он говорил леденящим, устрашающим тоном. — Но вы умрёте первым, потому что я отдам этому последние свои минуты.

— Я буду ждать тебя, любитель землян. В любое время.

Вся жизнь полковника прошла в гарнизоне. У него не было особых возможностей добиться той славы, о которой мечтает каждый офицер. Полковник не очень к ней и стремился. В течение своей долгой военной службы он побывал во всех уголках Галактики, и гарнизон Земли не представлялся ему чем-то необычным. Он желал лишь мирной, спокойной службы и ради этого готов был на что угодно.

Вошедший Авардан заметил, что полковник выглядит очень устало. С отсутствующим видом он пощелкивал суставами пальцев, затем официально посмотрел на вошедшего.

— Очень неприятная история… всё это… — проговорил он, — очень. Я припоминаю вас, молодой человек. Вы — Бел Авардан с Сириуса, и по вашей вине у нас уже возникли затруднения. Вы что, не можете не попадать в неприятные истории?

— Это касается не только меня, полковник, но и всей Галактики.

— Да, я знаю, — нетерпеливо сказал полковник. — Или, по крайней мере, знаю то, что вы утверждаете это. Я слышал, у вас больше нет документов.

— Их у меня забрали, но меня знают в Гималаях. Сам Наместник знает меня, и я надеюсь, он не допустит, чтобы случилось нечто непоправимое.

— Посмотрим. А пока я бы хотел выслушать вашу версию происшедшего.

— Мне стало известно о заговоре небольшой группы землян с целью насильственного свержения правительства Империи.

— Вы заходите слишком далеко, молодой человек, делая подобное, ничем не обоснованное заявление. Земляне могут устроить беспорядки, напасть на гарнизон, нанести нам значительный ущерб, — готов я признать, — но не уничтожить силы Империи на планете, не говоря уже о свержении правительства Империи. И всё же я готов выслушать подробности этого… за… заговора.

— К сожалению, дело настолько серьёзно, что я считаю необходимым рассказать об этом самому Наместнику, лично. С вашего позволения, я требую немедленно связаться с ним.

— Ухм… Давайте не будем действовать поспешно. Знаете ли вы, что привезенный вами человек — секретарь премьер-министра Земли, один из наиболее важных Старейших?

— Прекрасно знаю.

— И тем не менее утверждаете, что он — Глава упомянутого заговора?

— Так оно и есть.

— Ваши доказательства?

— Я уверен, вы поймете меня, если я скажу, что не могу обсуждать этот вопрос ни с кем, кроме Наместника.

Полковник нахмурился и стал разглядывать свои ногти.

— Вы сомневаетесь в моей компетентности?

— Ничуть. Думаю, что только Наместник обладает достаточной властью для принятия необходимых мер.

— О каких мерах вы говорите?

— Необходимо полностью уничтожить определённое здание на Земле не позже, чем через двенадцать часов, иначе под угрозой гибели окажутся почти все жители Галактики.

— Какое здание? — устало спросил полковник.

Авардан не ответил.

— Могу я просить предоставить мне связь с Наместником?

Наступила томительная пауза. Наконец полковник сухо проговорил:

— Вы понимаете, что, похитив землянина, поставили себя в положение человека, дело которого может рассматривать земной суд? Обычно правительство защищает своих граждан и настаивает на передаче дела в Галактический суд. Однако равновесие здесь очень шатко, а я имею прямые указания по возможности избегать конфликтов. Поэтому, если вы не будете отвечать на мои вопросы, я буду вынужден передать вас и ваших друзей местной полиции.

— Но это будет смертный приговор. Для вас тоже!.. Полковник, я — гражданин Империи, и я требую встречи с Наместником.

Сигнал зуммера на столе заставил его остановиться. Полковник повернулся, нажал кнопку.

— Да?

— Сэр, — раздался отчетливый голос, — толпа людей окружила форт. По-видимому, они вооружены.

— Столкновения были?

— Нет, сэр.

На лице полковника не было заметно никаких чувств. Это, по крайней мере, было его профессией.

— Привести в готовность артиллерию и авиацию, всех людей на боевые позиции. Огонь открывать только при крайней необходимости. Ясно?

— Да, сэр. Землянин с флагом посла просит принять его.

— Пришлите его сюда. И приведите ещё раз секретаря премьер-министра.

Закончив разговор, полковник холодно посмотрел на археолога.

— Надеюсь, вы понимаете, к чему привели ваши действия?

— Я требую разрешить мне присутствовать при вашей встрече с ними, — закричал Авардан, от гнева почти утратив контроль над собой, — и кроме того, я требую объяснить, почему, в то время как я находился под стражей, вы вели переговоры с этим изменником. Я знаю, что вы говорили с ним раньше, чем со мной.

— Вы меня в чём-то обвиняете? — угрожающим голосом произнес полковник. — Если да, то выражайтесь яснее.

— Я не обвиняю вас ни в чём. Однако я напоминаю, что вам придётся впоследствии ответить за свои действия, и вы можете снискать известность человека, своим упрямством уничтожившего свой народ.

— Хватит! Во всяком случае, перед вами я ни в чём отчитываться не обязан. С этого момента всё будет идти как я пожелаю. Вы поняли?

Глава 20

РОКОВАЯ ЧЕРТА

Секретарь прошёл в открытую солдатом дверь. На его тёмных выпуклых губах застыла холодная улыбка. Он кивнул полковнику, игнорируя присутствие Авардана.

— Сэр, — обратился полковник к землянину, — я сообщил премьер-министру о причинах вашего пребывания здесь. Конечно же, ваше заключение здесь — абсолютно… за… необычайный случай, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы как можно скорее увидеть вас на свободе. Однако здесь находится господин, который, как вам, вероятно, известно, выдвигает против вас очень серьёзное обвинение, которое мы должны проверить…

— Я вас понимаю, полковник, — спокойно сказал секретарь. — Однако, как я вам уже объяснил, этот человек пробыл на Земле всего около двух месяцев, насколько мне известно, так что он не имеет ни малейшего понятия о наших делах. Довольно неубедительная основа для какого-либо обвинения.

— Я — археолог по профессии, — яростно возразил Авардан, — и занимаюсь изучением Земли и её обычаев. Я немало знаю о ваших делах. Кроме того, обвинение выдвигаю не я.

Секретарь ни разу не взглянул на археолога. Он обращался исключительно к полковнику.

— Один из наших местных учёных вовлечён в это дело. С приближением шестидесяти лет он начал страдать манией преследования. Кроме того, есть ещё один человек, неизвестно откуда взявшийся и страдающий вдобавок умственным заболеванием. Никто из этой тройки не может представить доказательства…

Авардан вскочил:

— Я требую, чтобы меня выслушал…

— Сядьте, — холодно сказал полковник. — Вы отказались обсудить дело со мной. Пусть будет по-вашему. Позовите человека с флагом посла.

Это был ещё один член Совета Старейших. Лишь слегка вздрогнувшие веки выразили его чувства при виде секретаря. Полковник поднялся с кресла и произнес:

— Вы говорите от имени собравшихся у форта людей?

— Да.

— Я полагаю, это мятежное и незаконное собрание выдвигает требование освободить находящегося здесь вашего соотечественника?

— Да. Он должен быть немедленно освобождён.

— Согласен! Тем не менее, исходя из законности, порядка и уважения к представителям его величества Императора на этой планете, этот вопрос не может обсуждаться в то время, как ваши люди с оружием выступают против нас.

— Полковник прав, брат Кори, — вежливо проговорил секретарь. — Пожалуйста, успокойте людей. Я здесь в полной безопасности. Опасность не угрожает никому. Вы меня понимаете? Никому. Передайте это Старейшим.

— Хорошо, Брат. Я рад, что ты в безопасности.

Он вышел.

— Я прослежу, чтобы вы здесь оставались в полной безопасности, пока положение в городе нормализуется, — сказал полковник.

— Благодарю вас за помощь.

Авардан снова встал.

— Я протестую. Вы собираетесь освободить этого будущего убийцу, который собирается убить всё человечество, и в то же время не даёте мне встретиться с Наместником, хотя я требую лишь того, что гарантирует мои права гражданина Империи. — И в приступе отчаяния он добавил: — Неужели вы проявите больше внимания к земной собаке, чем ко мне?

Голос секретаря заглушил его последнюю вспышку гнева.

— Полковник, я готов остаться здесь до прибытия Наместника, если этот человек требует того. Измена — серьёзное обвинение, и это подозрение, пусть даже ни на чем не основанное, может оказаться достаточным, чтобы сделать меня бесполезным для моего народа. Я буду рад возможности доказать Наместнику свою преданность Империи.

— Я восхищен вашими чувствами, — натянуто произнес полковник, — и честно признаю, что на вашем месте я вёл бы себя совсем иначе. Ваш народ может гордиться вами. Я попытаюсь связаться с Наместником.

Авардан не сказал больше ни слова и был отведен в свою камеру.

Долгое время он сидел неподвижно, не глядя ни на кого.

— Ну и что? — наконец спросил Шект.

Авардан покачал головой.

— Я всё погубил.

— Что вы сделали?

— Вышел из себя, кричал, оскорблял полковника, ничего не добился. Я не дипломат, Шект.

Неожиданно он почувствовал необходимость оправдаться.

— Что я мог сделать? — воскликнул он. — Балкис уже говорил с полковником, поэтому я не мог ему доверять. Что, если ему предложили спасти свою жизнь? Что, если он с самого начала участвовал в заговоре? Я знаю, это — дикая мысль, но я не мог рисковать. Всё было слишком подозрительно. Я требовал встречи с Энусом.

Физик вскочил на ноги.

— Значит, Энус будет здесь?

— Я думаю, да. Но только по личной просьбе Балкиса, и этого я понять не могу.

— По личной просьбе? Значит, Шварц прав.

— Да? Что же он говорит?

Шварц уселся на своей кровати, пожал плечами в ответ на вопросительные взгляды и беспомощно развел руками:

— Я уловил мысленный контакт секретаря, когда его вели мимо нашей комнаты. Он долго разговаривал с этим офицером, которого вы упоминали.

— Я знаю.

— Однако в сознании офицера нет предательства.

— Что же, — пробормотал Авардан, — значит, я ошибался. А как насчёт Балкиса?

— В его сознании нет беспокойства или страха, только ненависть. И сейчас она в основном направлена на нас, схвативших и привезших его сюда. Мы больно ранили его самолюбие, и он хочет нам отомстить. Причём от него можно ожидать самого худшего.

— Вы хотите сказать, что он рискнёт всеми своими планами только для того, чтобы уничтожить нас? Это сумасшествие.

— Я знаю, — уверенно сказал Шварц. — Он — сумасшедший.

— И он думает, что ему это удастся?

— Именно.

— Тогда нам необходимы вы, Шварц, ваш ум. Слушайте…

Однако Шект покачал головой.

— Нет, Авардан, это у нас не получится. Я разбудил Шварца, когда вы ушли, и мы всё обсудили. Его психические силы, о которых он сам имеет лишь туманное представление, явно не контролируются им в достаточной степени. Он может оглушить, парализовать или даже убить человека. Он может контролировать большие мышцы тела человека даже против его воли, но не более. Вспомните, секретаря он не смог заставить говорить, и не мог также координировать его движения достаточно чётко, чтобы заставить управлять автомобилем, контролировать равновесие при ходьбе тоже было трудно. Поэтому ясно, что мы не сможем управлять Энусом, не сможем заставить его издать приказ. Как видите, я подумал об этом… — Шект покачал головой и умолк.

Авардан взглянул на часы. Была уже почти полночь, оставалось так мало времени! На какое-то время он заснул, затем свет разбудил его. Он оглянулся ошеломленно и беспомощно. Сейчас здесь собрались все, даже Наместник прибыл наконец. Пола сидела рядом с ним, вложив ему в ладонь свои маленькие и теплые руки. Выражение страха и усталости на её лице сильнее, чем что-либо другое, настраивало его против Галактики.

Может быть, все они заслужили смерть, глупые, глупые…

Шекта и Шварца он почти не замечал. Они сидели слева от него. И здесь же был Балкис, проклятый Балкис со своими выпуклыми губами, синяком, расплывшимся по одной щеке.

Лицом к ним стоял Энус, хмурый, нерешительный, почти нелепый в своей тяжелой бесформенной, пропитанной свинцом одежде.

И он тоже был глупцом. Авардан его тоже ненавидел.

Мотивы, заставившие Энуса прибыть в Чику, были туманными, но тем не менее убедительными. «Собственно, — говорил он себе, — всё ограничивается этим достойным сожаления похищением одного из типов в зеленых накидках. Обвинения выглядят дико, полковник мог бы с этим справиться сам».

Но здесь был Шект… Он был замешан в этом… И не как обвиняемый, а как обвинитель. Это казалось странным.

Наместник вполне осознавал, что непродуманное решение вызовет недовольство землян, может быть, восстание. А это ослабит его положение и помешает продвижению по службе. Что касается длинной речи, произнесенной Аварданом о вирусе и распространяющейся по Галактике эпидемии, то мог ли он относиться к этому серьёзно?

А если он начнёт действовать, как это будет выглядеть в глазах вышестоящих властей?

И всё же как не верить Авардану, известному археологу?

Энус, обдумывая решение, обратился к секретарю:

— Конечно, вам есть что сказать по этому вопросу?

— Удивительно мало, — проговорил секретарь доверительным тоном. — Я хотел бы узнать, какие есть доказательства для обвинения?

— Ваше превосходительство, — с трудом сдерживая эмоции, сказал Авардан, — я уже говорил вам, что вчера этот человек полностью подтвердил всё, что я сказал.

— Возможно, — заметил секретарь, — ваше превосходительство, вы предпочитаете поверить в это, но это лишь ещё одно ничем не подтвержденное заявление. Пока же единственным фактом остаётся то, что я был насильственно схвачен, а не они, что моя, а не их жизнь подвергалась опасности. А теперь я бы хотел, чтобы мой обвинитель объяснил, как он узнал всё это за два месяца пребывания на планете, в то время как вы, Наместник, за годы службы здесь не обнаружили ничего уличающего.

— В том, что говорит Брат, есть смысл, — с трудом признал Энус.

— Откуда вы это узнали?

— До признания обвиняемого я узнал об этом от доктора Шекта, — сухо ответил Авардан.

— Так ли это, доктор Шект? — Наместник посмотрел на физика.

— Да, ваше превосходительство.

— Откуда это стало известно вам?

— Доктор Авардан всё рассказал, и был совершенно точен, говоря о том, как был использован Синапсайфер, и о предсмертных словах бактериолога Смитко. Этот Смитко участвовал в заговоре. Его слова записаны, и эта запись может быть предоставлена.

— Но, доктор Шект, заявление умирающего человека, находящегося в бреду, если верить словам доктора Авардана, не имеет особой достоверности. У вас есть что-либо ещё?

Авардан прервал его, ударив кулаком по креслу и закричав:

— Разве это заседание суда? Что, кто-нибудь нарушил правила дорожного движения? У нас нет времени на раздумье над доказательствами или сравнение их с помощью микрометра. Я говорю вам, у нас есть время до шести утра, то есть пять с половиной часов, чтобы отвести эту смертельную опасность… Вы и раньше знали доктора Шекта, ваше превосходительство. Обманывал ли он вас?

— Никто не обвиняет доктора Шекта в преднамеренной лжи, — быстро вмешался Балкис. — Просто он стареет и в последнее время сильно обеспокоен приближением своей шестидесятой годовщины. Боюсь, что сочетание возраста и страха обусловило некоторую умственную несбалансированность, достаточно часто встречающуюся здесь, на Земле. Посмотрите на него. Выглядит ли он вполне нормально?

Конечно же, физик выглядел сникшим и беспокойным, потрясенный тем, что ему пришлось пережить, и тем, что ещё предстояло.

И всё же Шект заставил себя говорить спокойно:

— Я мог бы сказать, что последние два месяца я находился под постоянным контролем Старейших, что все мои письма подвергались цензуре. Но ясно, что подобные жалобы могут быть отнесены на счёт моей «ненормальности». Однако здесь присутствует Джозеф Шварц, человек, который добровольцем пришёл на Синапсайфер в тот день, когда вы посетили меня в институте.

— Я помню. — Энус почувствовал облегчение, что разговор отклонился в сторону. — Это тот человек?

— Да.

— Он выглядит не хуже, чем до эксперимента!

— Гораздо лучше. Обработка Синапсайфером была исключительно удачной, потому что он с самого начала обладал отличной памятью, чего я прежде не знал. Сейчас его ум стал чувствительным к мыслям других людей…

Энус подался вперёд и поражённо воскликнул:

— Что? Вы утверждаете, что он читает мысли?

— Это можно продемонстрировать, ваше превосходительство. Но я думаю, Брат подтвердит сказанное.

Секретарь бросил на Шварца быстрый, полный ненависти взгляд и проговорил с едва заметной дрожью в голосе:

— Это правда, ваше превосходительство. Этот человек обладает определёнными гипнотическими способностями, хотя является ли это следствием обработки на Синапсайфере, я не знаю. Могу добавить, что о самой обработке нет никаких записей, что, согласитесь, весьма подозрительно.

— Записи не проводились, — спокойно сказал Шект, — в соответствии с указаниями премьер-министра.

Но секретарь лишь пожал плечами в ответ.

— Оставим эти бессмысленные споры, — безапелляционно сказал Энус. — Какое отношение к делу имеют способности этого Шварца, какими бы они ни были?

— Шект хочет сказать, — вмешался секретарь, — что Шварц может прочитать мои мысли.

— Это правда? Ну и что он думает? — спросил Наместник, обращаясь к Шварцу.

— Он думает, — ответил Шварц, — что никаких шансов убедить вас в своей правоте у нас нет.

— Совершенно верно, — усмехнулся секретарь, — хотя этот вывод едва ли требует особых способностей.

— И кроме того, — продолжал Шварц, — что вы несчастный глупец, боящийся действовать, желающий только покоя, надеющийся своей справедливостью и беспристрастностью покорить землян. Поэтому вы представляетесь ему ещё большим глупцом.

Секретарь покраснел.

— Я отрицаю всё это. Это явная попытка заслужить ваше расположение, ваше превосходительство.

— Это не так легко сделать, — сказал Энус и добавил, обращаясь к Шварцу: — А что думаю я?

— То, что если я и вижу, что происходит в голове человека, то мне совсем не обязательно говорить об этом правду, — ответил Шварц.

Брови Наместника удивлённо поднялись.

— Вы правы, совершенно правы. Вы подтверждаете правоту утверждений доктора Авардана и Шекта?

— Каждое слово!

— Вот как! И всё же пока не будет найден второй такой, как вы, причём не заинтересованный в деле, ваши доказательства не могут иметь юридической силы, даже если мы будем полностью убеждены, что вы — телепат.

— Но это не юридический вопрос, — воскликнул Авардан, — это вопрос безопасности Галактики.

— Ваше превосходительство, — воскликнул секретарь, — я требую, чтобы этого Шварца удалили из комнаты.

— Почему?

— Этот человек, кроме чтения мыслей, обладает некоторыми особыми свойствами. Я был схвачен, потому что был парализован. Я боюсь, что сейчас он может предпринять что-нибудь подобное против меня или даже против вас.

Авардан встал, желая что-то сказать, но секретарь не дал ему заговорить.

— Нельзя быть уверенным ни в чём сказанном, пока присутствует человек, который может незаметно влиять на суждения с помощью упомянутых способностей.

Энус быстро принял решение. Он отдал приказ, и Джозеф Шварц, не проявляя сопротивления, без малейших следов беспокойства на своем лунообразном лице, был уведен прочь.

Для Авардана это был последний удар.

Секретарь встал ина мгновение замер, этакая низкая зловещая фигура в зеленом, сильная в своей уверенности.

Он начал официальным тоном:

— Ваше превосходительство, вся убеждённость и заявления доктора Авардана основаны на свидетельстве доктора Шекта. В свою очередь, уверенность доктора Шекта основывается на бреде умирающего человека. И всё это, ваше превосходительство, всё это почему-то не проявлялось, пока Джозеф Шварц не был подвергнут обработке на Синапсайфере.

Кто же такой Джозеф Шварц? Пока он не появился на сцене, доктор Шект был нормальным, спокойным человеком. Вы сами, ваше превосходительство, говорили с ним непосредственно перед тем, как появился Шварц. Было ли в нём что-либо необычное? Сообщал он вам о заговоре против Империи? Был ли он хотя бы обеспокоен? Сейчас он говорит, что фальсифицировал результаты работы на Синапсайфере по приказу премьер-министра. Говорил ли он об этом тогда? Или только сейчас, после того, как появился Шварц? И опять-таки, кто такой Джозеф Шварц? Он говорил на неземном языке, когда был приведен впервые. Это нам удалось узнать позже, когда мы начали сомневаться в душевном равновесии доктора Шекта. Его привёл фермер, абсолютно ничего о нём не знавший. И с тех пор нам так и не удалось ничего о нём узнать.

Однако этот человек обладает необычными способностями. Он может оглушить человека на расстоянии сотни ярдов простой мыслью и убить при более близком контакте. Я сам был им парализован; он манипулировал моими руками и ногами, а при желании мог бы манипулировать и умом.

И я убеждён, что Шварц манипулировал умами этих людей. Они утверждают, что я держал их в заточении, угрожал смертью, что я сознался в предательстве… Однако задайте им один вопрос, ваше превосходительство. Не были ли они постоянно подвержены влиянию Шварца, этого человека, способного контролировать их умы?

Разве не может Шварц оказаться предателем? Если нет, то кто он такой, этот Шварц?

Секретарь сел с выражением торжества на лице.

Авардан чувствовал себя так, как будто его мозг поместили в циклотрон и он вращается там с увеличивающейся скоростью.

Что он мог ответить? Что Шварц из прошлого? Какие у него доказательства? То, что этот человек говорил на древнем языке? Но только он, Авардан, может подтвердить это. Да, его умом могли манипулировать. В конце концов, кто может быть уверен, что это не так? Кто такой Шварц? Что так убедило его в реальности этого плана покорения Галактики?

Он задумался вновь. Откуда эта убеждённость в реальности заговора? Он был археологом и привык ставить всё под сомнение, но сейчас… Результат ли это слов одного человека? Одного поцелуя? Или всё-таки Джозеф Шварц?

Он не может думать. Не может!

— Итак? — В голосе Энуса слышалось нетерпение. — Вы что-нибудь хотите сказать, доктор Шект? Или вы, доктор Авардан?

Тишину неожиданно прервал пронзительный голос Полы:

— Зачем вы спрашиваете? Неужели не ясно, что всё это ложь? Ох, всех нас ждет смерть _;и мне всё равно, но мы могли бы остановить это, могли бы… А мы вместо этого просто сидим здесь и… и… разговариваем… — Она расплакалась.

— Итак, разговор закончился истерикой, — сказал секретарь. — Ваше превосходительство, я предлагаю следующее. Мои обвинители утверждают, что вирус и все остальные плоды их воображения должны быть пущены в действие в определённое время, кажется, в шесть часов утра. Я готов неделю находиться в вашей власти. Если то, о чём они говорят, — правда, известие об эпидемии в Галактике придёт на Землю в течение нескольких дней. Если подобное случится, то Земля всё ещё под контролем сил Империи…

— Земля — действительно прекрасная плата за всю Галактику, — пробормотал бледный Шект.

— Я ценю свою жизнь и жизни моих соотечественников. Мы — заложники, подтверждающие свою невиновность, и я готов сейчас же сообщить Совету Старейших, что по собственной воле останусь здесь на неделю, чтобы предотвратить возможные беспорядки.

Он скрестил руки на груди.

Энус с беспокойством поднял глаза.

— Я не вижу вины этого человека…

Авардан больше не мог этого терпеть. Он вскочил и со зловеще-спокойным выражением лица рванулся к Наместнику. О чём он думал, осталось неизвестным. Впоследствии он и сам не мог этого вспомнить. Да это и не имело никакого значения. У Энуса была нейроплеть, и он ею, конечно же, воспользовался.

В третий раз со времени пребывания на Земле всё в Авардане взорвалось вспышкой боли, закружилось и исчезло.

Пока он был без сознания, время неумолимо двигалось вперёд…

Глава 21

ЗА РОКОВОЙ ЧЕРТОЙ

И вот наступило шесть часов.

Стрелки часов двинулись дальше, пройдя роковую черту.

Забрезжил свет…

Перед глазами Авардана мелькали туманные тени, исчезающие и появляющиеся, а затем приобретающие очертания.

Лицо… Глаза, глядевшие прямо в глаза…

— Пола! — Всё вокруг стало ясным и отчетливым. — Который час?

Он сильно в порыве чувства сжал её руку.

— Начало восьмого, — прошептала она. — За чертой.

Он нетерпеливо оглянулся вокруг и приподнялся, не обращая внимания на жгучую боль в суставах.

Шект, сидевший на стуле, коротко и печально кивнул.

— Всё кончено, Авардан.

— Значит, Энус…

— Энус, — сказал Шект, — не воспользовался случаем. Странно ли это? — Он рассмеялся сухим отрывистым смехом. — Трое, без чьей-либо помощи, узнают о гигантском заговоре против человечества, самостоятельно захватывают его организатора и отдают его в руки правосудия. Как в сказке, не правда ли? Три всепобеждающих героя предотвращают несчастье в последнюю минуту. Всё, как у нас, с той лишь разницей, что никто не поверил в это. Забавно…

Авардан в смятении отвернулся. Глаза Полы, как две чёрные Вселенные, были полны слез. На мгновение он каким-то образом растворился в них, они стали настоящей Вселенной, сияющей множеством звёзд. И к этим звёздам стремительно направлялись маленькие блестящие цилиндры, поглощая в гиперпространстве световые года по точно просчитанным траекториям. Скоро, может быть, они приблизятся, войдут в атмосферу, рассыплются невидимым дождем вируса…

Да, всё кончено.

Теперь ничего нельзя сделать.

— Где Шварц? — слабо спросил он.

Пола лишь покачала головой.

— Они так и не привели его назад.

Дверь открылась, и Авардан, не смирившись с мыслью о смерти, поднял глаза с проблеском надежды.

Но это был Энус, и Авардан отвернулся с жестким выражением лица.

Энус вошёл, на минуту остановив взгляд на отце и дочери. Они ничего не значили для него, но каким бы коротким и жестоким ни было их будущее, то, что ожидало Наместника, было ещё короче и ужасней.

Энус тронул Авардана за плечо.

— Доктор Авардан?

— Ваше превосходительство? — ответил Авардан, горько и не особенно удачно подражая интонациям обращения к Наместнику.

— Шесть часов прошло. — Энус не спал этой ночью. Его официальное признание невиновности Балкиса не давало ему уверенности в психической нормальности обвинявших секретаря.

— Да, — сказал Авардан, — прошло шесть часов, а звёзды по-прежнему сияют.

— Вы всё ещё считаете, что были правы?

— Ваше превосходительство, — проговорил Авардан, — через несколько часов умрут первые жертвы. Их не заметят. Люди умирают каждый день. Через неделю за ними последуют тысячи тысяч. Процент выздоровления будет близок к нулю. Известные средства окажутся бесполезными. Некоторые планеты запросят помощи в борьбе с эпидемией. Через две недели к ним присоединятся десятки планет, и в ближайших секторах будет объявлен карантин. Через месяц Галактика станет скопищем людей, терзаемых болезнями. Через два месяца нетронутыми останутся около двух десятков планет. Через шесть месяцев Галактика будет мертва… И что будете делать вы, когда придут эти первые сообщения?

Разрешите мне предсказать и это. Вы отправите рапорты, что источником эпидемии могла быть Земля. Это не спасет никого. Вы объявите войну Старейшим Земли. Это не спасет никого… Вы сотрете землян с лица этой планеты. Это не спасет никого… Или же вы станете действовать как посредник между вашим другом Балкисом и Галактическим советом или его оставшимися преемниками? Вам может достаться честь продать искалеченные остатки Империи Балкису в обмен на противоядие, необходимое всем заражённым планетам.

Энус неуверенно улыбнулся.

— Мне кажется нелепым ваш драматизм.

— О да. Я — мертвый человек, и вы — труп. Но мы будем чертовски спокойны и выдержанны, не правда ли?

— Если вы намекаете на использование нейрохлыста…

— Ничего подобного, — иронически проговорил Авардан. — Я привык к нему. Я просто не замечаю его теперь.

— Тогда я изложу всё настолько последовательно, насколько смогу. Это скверная история. Было бы трудно составить впоследствии обоснованный отчет, так же, как трудно действовать сейчас без веских доказательств. Ваш голос — единственный, имеющий вес, поскольку остальные обвинители — земляне. Предположим, вы подпишете заявление, что обвинение было выдвинуто в то время, как вы… Что же, мы придумаем выражение, которое будет объяснять ваши фантазии.

— Это будет нетрудно. Скажем, я был не в своем уме, пьян, одурманен наркотиками, загипнотизирован. Подойдёт любое.

— Образумьтесь. Послушайте, уверяю вас, вы были намеренно вовлечены в это. — Он перешёл на напряженный шёпот: — Вы с Сириуса. Как вы могли влюбиться в землянку?

— Что?

— Не кричите. Сможете ли вы дома добиться гражданства для неё? Об этом вы думали? — Он кивнул головой в сторону Полы.

Мгновение Авардан удивлённо смотрел на него. Затем он ловко схватил за горло высшего представителя имперской власти на Земле. Энус отчаянно пытался разжать его руки.

— Вот как? — проговорил Авардан. — Вы имеете в виду мисс Шект? Если да, то я хотел бы услышать уважительное обращение. А, убирайтесь… всё равно вы мертвы.

— Доктор Авардан, — задыхаясь, выговорил Энус, — считайте, что вы арес…

Дверь открылась вновь, и в комнату вошёл полковник.

— Ваше превосходительство, земляне вернулись.

— Что? Разве Балкис не говорил с властями? Он должен был предупредить, что останется здесь на неделю.

— Он по-прежнему находится здесь, как и эти люди. Мы готовы открыть огонь, я советую это сделать как военный.

— Подождите, пока я переговорю с Балкисом. Пришлите его сюда. — Он повернулся. — Доктор Авардан, с вами я разберусь позже.

Балкис вошёл улыбаясь. Он официально кивнул Энусу, ответившему ему искренним приветствием.

— Слушайте, — отрывисто проговорил Наместник, — мне сообщили, что ваши люди собираются вблизи форта. Это противоречит нашему договору… Мы не хотим кровопролития, но и наше терпение имеет границы. Вы можете заставить их разойтись мирно?

— Если пожелаю, ваше превосходительство.

— Если пожелаете? Вам лучше пожелать. И немедленно.

— Ничего подобного, ваше превосходительство! — Секретарь рассмеялся и резко поднял руку. — Теперь я здесь командир. Ты не слишком рад этому и за это умрешь! Или будешь жить рабом, если пожелаешь, но запомни, это будет нелегкая жизнь.

Неожиданность пылкого заявления не произвела видимого эффекта на Энуса. Даже сейчас, получив тягчайший за свою жизнь удар, он сохранил спокойствие дипломата Империи, лишь в глазах появилось беспокойство.

— Значит, я потерял так много, проявив терпение? История с вирусом была правдой? — В его голосе слышалось почти отвлеченное удивление. — Но Земля, вы сами — все вы — мои заложники.

— Ничего подобного, — мгновенно ответил ему секретарь с торжеством. — Это вы и ваши люди — мои заложники. Вирус, распространяющийся сейчас по Вселенной, не миновал и Землю. Достаточное количество уже распылено вблизи каждого гарнизона на планете, включая Гималаи. У нас, землян, выработан иммунитет, но как чувствуете себя вы, Наместник? Слабость? Сухость в горле? Ваша голова горит? Если нет, то это наступит скоро. И только от нас вы сможете получить лекарство.

Долгое время Энус молчал. Его тонкое лицо неожиданно стало надменным.

Затем он повернулся к Авардану и с холодной вежливостью произнес:

— Доктор Авардан, выяснилось, что я должен просить прощения за то, что сомневался в ваших словах. Доктор Шект, мисс Шект, примите мои извинения.

Авардан усмехнулся.

— Благодарю вас, это огромное облегчение для всех нас.

— Я достоин вашего сарказма, — сказал Наместник. — Я возвращаюсь в Гималаи, чтобы умереть вместе с семьей. Конечно же, не может быть и речи о каком-то соглашении с этим… человеком. Я уверен, солдаты Империи перед смертью выполнят свой долг, и немногие земляне останутся в живых, чтобы присутствовать при нашей смерти… Прощайте.

— Подождите. Подождите. Не уходите.

Очень медленно Энус оглянулся на звук голоса.

В дверях стоял Джозеф Шварц.

Секретарь сжался и быстро отступил назад, с неожиданным беспокойством вглядываясь в человека из прошлого.

— Нет, — прохрипел он, — вам не удастся узнать от меня состав лекарства. Лишь несколько человек знают его, а ещё несколько знают, как его применять. Все они находятся в безопасности, вне вашей досягаемости, и будут там, пока вирус не сделает свою работу.

— Они вне досягаемости сейчас, — согласился Шварц, — но вряд ли останутся там на время, достаточное, чтобы вирус начал действовать. Видите ли, вируса больше не существует.

Все молчали, не понимая его слов. Мысль, пришедшая в голову Авардану, заставила его вздрогнуть. Был ли он специально замешан во всё это? Была ли это одна гигантская мистификация, в которую секретарь был вовлечен так же, как и он? Если да, то зачем?

Его раздумья прервал Энус.

— Быстрее. Говорите, что вы имеете в виду.

— Всё очень просто, — сказал Шварц. — Прошлой ночью я понял, что ничего не сделаю, сидя здесь и слушая разговоры. Поэтому я долгое время осторожно воздействовал на сознание секретаря… И, наконец, он попросил, чтобы меня удалили из комнаты. Это было именно то, чего я хотел, всё остальное было просто.

Я оглушил своего охранника и отправился искать взлетную полосу. Самолёты с полным снаряжением были готовы к взлету. Экипажи ждали на своих местах. Я выбрал один из них, и мы вылетели к Сенлу.

Секретарь, казалось, хотел что-то сказать, но только беспомощно открывал и закрывал рот, затем с трудом произнес:

— Но вы не могли никого заставить управлять самолётом, Шварц. Всё, что вам удавалось, это приказать человеку идти.

— Да, когда это было против его воли. Но мне было известно, что люди с Сириуса ненавидят землян. Поэтому я искал летчика, который бы родился в секторе Сириуса, и нашёл лейтенанта Клавдия.

— Лейтенанта Клавдия? — воскликнул Авардан.

— Да… О, вы знаете его? Да, я вижу это совершенно отчетливо в вашем сознании.

— Ещё бы… Продолжайте, Шварц.

— Этот офицер ненавидел землян с такой силой, что мне трудно было его понять, даже проникнув в его сознание. Он хотел их уничтожить. Его сдерживала лишь дисциплина. Это был совершенно отличный случай. Всего лишь маленькое внушение, небольшой толчок, и дисциплина потеряла для него значение. Незаметно я забрался вместе с ним в его самолёт.

— Как вы нашли Сенлу? — прошептал Шект.

— В моё время, — ответил Шварц, — существовал город Сент-Луис. Он находился у пересечения двух больших рек… Я мысленно приказал лететь туда. И мы нашли Сенлу. Была ночь, но в море радиоактивности виднелся тёмный островок, а доктор Шект говорил, что храм представляет собой изолированный от всего оазис нормальной почвы. Мы сбросили осветительные ракеты (после моего мысленного приказа), и я увидел пятиконечное здание, информацию о котором я уловил в сознании секретаря… Сейчас там нет ничего, кроме ямы в сотню футов глубиной. Это произошло в три часа утра. Как видите, вирус отправлен не был.

Из горла секретаря вырвалось яростное звериное рычание. Он сделал попытку броситься на Шварца, но затем, согнувшись, вдруг рухнул на землю.

— Я не прикасался к нему, — тихо сказал Шварц. И, глядя на распростертое на полу тело, добавил: — Я вернулся до шести часов. Балкис должен был всё рассказать. Я знал это из его сознания, но он не раскрылся. И вот он сделал то единственное, что я не заставлял его делать…

Глава 22

ЛУЧШЕЕ ЖДЕТ ВПЕРЕДИ

Прошло тридцать дней с того времени, как Джозеф Шварц вылетел из аэропорта в ночь, на которую было назначено уничтожение Галактики, слыша позади бешеный вой сирен и передаваемые приказы немедленно вернуться.

Он не вернулся, пока не уничтожил храм в Сенлу.

Героизм был признан официально. В его кармане лежала лента ордена «Солнца и звездолёта» первой степени. Во всей Галактике лишь ещё два подобных ордена были вручены людям при жизни.

Это уже кое-что для бывшего портного.

Конечно, никто, за исключением самых посвященных, не знал, что он сделал, но это не имело значения. Когда-нибудь в книгах по истории это отразят как яркое и незабываемое событие прошлого.

Тихой ночью он шёл по направлению к дому доктора Шекта. Город был спокоен, так же спокоен, как звёздный блеск над ним. В отдаленных местах Земли ещё орудовали банды зелотов, но их лидеры были мертвы или схвачены.

Первые гигантские караваны с нормальной почвой уже находились на пути. Энус вновь предложил переселить землян на другую планету, но предложение не было принято. Земляне не желали этого. Они хотели сами переделать свою планету, воссоздать дом предков, родину человечества. Они хотели своими руками заменить заражённую почву здоровой, увидеть живую зелень там, где всё было мертво.

Предстояла гигантская работа, на неё могли уйти века, ну и что? Галактика пришлет машины, корабли Галактики доставят пищу. Галактика даст почву. Это — крупица того, чем могла помочь Земле Галактика с её мощными ресурсами.

И благодаря этой помощи земляне вновь станут равными всем людям на других планетах. И вновь обретут былое достоинство. Но это всё впереди…

От этих мыслей сердце Шварца радостно стучало. Он подошёл к дому Шекта. На следующей неделе ему с Аварданом предстояло лететь к великим центральным мирам Галактики. Кто ещё из его поколения когда-либо покидал Землю?

И на мгновение он вспомнил старую Землю, его Землю, давно мертвую.

А для него прошло лишь три с половиной месяца…

Он остановился, готовый нажать звонок, когда его мозг уловил разговор за дверью. Как отчетливо он ощущал сейчас мысли других людей!

Это был, конечно, Авардан, его сознание было наполнено чувствами и говорило больше, чем сказанные им слова:

— Пола, я ждал и думал, думал и ждал. Я больше не могу. Ты едешь со мной.

И Пола, сознание которой было тоже переполнено чувствами, отвечала с явным колебанием:

— Я не могу, Бел. Это абсолютно невозможно. Моё происхождение и воспитание… Я буду чувствовать себя глупо на этих больших планетах. И, кроме того, я всего лишь зем…

— Не говори этого. Ты — моя жена и всё. Если кого-то интересует, кто ты и откуда, ты родилась на Земле, и ты — гражданка Империи. Если нужны дальнейшие подробности, ты — моя жена.

— Хорошо, а что будет после того, как ты посетишь своё археологическое общество на Транторе?

— Потом? Что ж, сначала мы посетим все наиболее значительные планеты Галактики, даже если придётся заказывать специальный корабль. Ты увидишь всю Галактику, это будет лучшим подарком к нашей свадьбе, который только могут обеспечить правительственные деньги.

— И затем…

— И затем мы вернёмся на Землю и будем трудиться над её преобразованием.

— Но почему ты собираешься заниматься этим?

— Потому что я люблю тебя, и это то, чего хочешь ты, и потому, что я — патриот Земли, ведь мне выдали документы почетного гражданина.

— Хорошо…

И на этом разговор прекратился.

Но мысленные контакты, конечно, не исчезли, и Шварц с радостью и некоторым смущением отошёл от двери. Он может подождать. Впереди ещё столько времени.

Он ждал на улице под сияющими холодными звёздами, в которых угадывались целые миры Галактики.

Для себя, и для новой Земли, и для всех этих миллионов планет он вновь тихо повторял эти древние стихи:

ТУПИК^[11]

Один лишь раз в истории Галактики была открыта разумная раса негуманоидов.

Лигурн Виер. Исторические эссе

Глава 1

От кого: Бюро Внешних Провинций

Кому: Людану Антиоху, старшему государственному администратору, А-8

Тема: Назначение на административную должность, именуемую «гражданский инспектор Цефея-18», согласно нижеследующим основаниям

Основания:

а) Постановление Совета № 2515 года 971-го Галактической Империи «Назначение должностных лиц Административной службы. Порядок и пересмотр назначений»;

б) Императорский указ Я-2374 от 243/975 Г. И.

1. Согласно основанию (а) вы назначаетесь на должность, поименованную в графе «Тема». Полномочия гражданского инспектора Цефея-18 распространяются на негуманоидных подданных Императора, проживающих на планете в условиях автономии согласно основанию (б).

2. В обязанности должностного лица, поименованного в графе «Тема», входит общий контроль за внутренними делами негуманоидов, координация деятельности учрежденных правительством исследовательских и контрольных комиссий, а также представление полугодовых отчетов обо всех аспектах жизни негуманоидов.

К. Морили, директор БюВнеПров 12/977 Г. И.

Людан Антиох внимательно выслушал собеседника и вежливо помотал своей круглой головой:

— Друг мой, я и рад бы помочь, но вы оседлали не ту лошадку. Ваш вопрос нужно решать в самом Бюро.

Томор Заммо откинулся на спинку кресла, яростно потер крючковатый нос, проглотил то, что намеревался сказать, и спокойно ответил:

— Логично, но непрактично. Я не могу сейчас лететь на Трантор. Вы — представитель Бюро на Цефее-18. Неужели вы совершенно бессильны?

— Видите ли, я хоть и гражданский инспектор, но обязан проводить здесь политику Бюро.

— Прекрасно! — вышел из себя Заммо, — Тогда скажите мне наконец, в чем заключается политика Бюро! Я возглавляю научно-исследовательскую комиссию, учрежденную непосредственно самим Императором и обладающую неограниченными правами. И тем не менее гражданские власти на каждом шагу ставят мне палки в колеса, твердя, как попугаи, в свое оправдание о пресловутой «политике Бюро». Что это за политика и с чем ее едят? Кто-нибудь может объяснить мне по-человечески?

Антиох устремил на ученого безмятежно-невинный взор:

— Насколько я могу судить — прошу учесть, что это не официальное заявление, а потому не пытайтесь поймать меня на слове, — политика, проводимая Бюро, заключается в том, чтобы обращаться с негуманоидами как можно более человечно.

— В таком случае какое право они имеют…

— Ш-ш-ш! Не надо повышать голос. Видите ли, его императорское величество — гуманист и последователь философского учения Аврелия. Между прочим, ни для кого не секрет, что Император самолично установил здешние порядки. И уверяю вас, политика Бюро самым тщательнейшим образом следует монаршим установлениям. Сами понимаете, что плыть против такого течения я не в силах.

— Что ж, милый мой, — тяжелые веки физиолога еле заметно дрогнули, — со своими настроениями долго вы на этой должности не продержитесь. Нет, я не собираюсь вышибать вас из кресла, ничуть не бывало. Оно само из-под вас ускользнет, потому что такими методами вы ничего не достигнете!

— Вот как? Отчего же? — Маленький, кругленький и розовенький, Антиох обычно с большим трудом изображал на своем толстощеком лице что-либо помимо веселой и дружелюбной приветливости — но сейчас оно было серьезно.

— Вы здесь недавно. А я давно! — хмуро ответил Заммо. — Вы не против, если я закурю? — Он небрежно подпалил кончик дешевой крепкой сигары и сказал, как отрезал: — Гуманности здесь не место, администратор. Вы обращаетесь с негуманоидами как с людьми, а это до добра не доведет. И вообще, я не люблю слова «негуманоиды». Они животные.

— Они разумны, — мягко возразил Антиох.

— Ну, значит, разумные животные. Полагаю, эти два понятия не являются взаимоисключающими. Как бы там ни было, а двум разумным расам в одном пространстве не ужиться.

— Вы предлагаете их истребить?

— Нет, Галактика меня побери! — Ученый взмахнул сигарой. — Я предлагаю относиться к ним как к объектам изучения, и не более. Мы многое могли бы узнать у этих животных, если бы нам позволили. И не только узнать, но и — подчеркиваю! — незамедлительно использовать полученные знания во благо человечества. Вот в чем заключается подлинная гуманность! Мы можем облагодетельствовать весь род людской, если уж вас так волнует этот бесхребетный культ Аврелия!

— Какие конкретно познания вы имеете в виду?

— Да какие угодно — хотя бы химию, например. Полагаю, вы уже наслышаны об их успехах в области химии?

— Да, — признал Антиох, — Я просмотрел большинство отчетов о негуманоидах, опубликованных за последние десять лет. Надеюсь, отчеты будут поступать и впредь.

— Хм… Что ж, тогда мне остается лишь добавить, что химиотерапией они владеют в совершенстве. Я собственными глазами видел, как благодаря их пилюлям срастаются сломанные кости — вернее, то, что заменяет им кости. Пятнадцать минут и перелома как не бывало! Конечно, их лекарства для людей чистый яд, по крайней мере большинство. Но если нам удастся раскрыть механизм действия пилюль на негуманоидов, то есть на животных…

— Да, да. Я понимаю, насколько это важно.

— Неужели? Приятно слышать. А кроме того, нас интересует странный способ общения этих животных.

— Вы имеете в виду телепатию?

— Телепатия! Телепатия! Телепатия! — процедил физиолог сквозь зубы, — С таким же успехом можете назвать это колдовством. О телепатии никто не знает ровным счетом ничего, кроме самого слова «телепатия». Какой у нее механизм действия? Какая физиология, физика? Я и рад бы узнать, да не могу. Политика Бюро не дозволяет — если, конечно, я вас послушаюсь!

Антиох поджал губки:

— Но… Простите, доктор, я вас не понимаю. Кто вам мешает? Гражданская администрация не препятствует научному исследованию негуманоидов. Я, разумеется, не могу отвечать за действия своего предшественника, но со своей стороны…

— Я не говорю о прямом вмешательстве. Но, клянусь Галактикой, администратор, нам препятствует самый дух вашей системы. Вы заставляете нас обращаться с животными как с людьми. Вы позволили им выбрать себе вождя, вы не вмешиваетесь в их внутренние дела, вы нянчитесь с ними, наделяете их так называемыми правами, как их понимает аврелианская философия! Я не могу договориться с их вождем.

— Почему?

— Потому что он отказывается развязать мне руки. Он не позволяет проводить опыты над животными без их собственного добровольного согласия. Нам удалось заполучить двух-трех добровольцев — это же курам на смех! Какие тут могут быть исследования!

Антиох беспомощно пожал плечами.

— К тому же, — продолжал Заммо, — мы не сможем узнать ничего стоящего о строении мозга, о физиологии и химическом составе этих животных, если нам не позволят их препарировать, не дадут проводить опыты с питанием и медицинскими препаратами. Сами знаете, администратор, научные исследования — штука жестокая. В них нет места гуманности.

Людан Антиох с сомнением потер пальцем подбородок.

— Неужели нельзя обойтись без жестокости? Негуманоиды — безвредные создания. И конечно же, препарировать… По-моему, неплохо бы вам хоть немного изменить свое к ним отношение. Сдается мне, вы их терпеть не можете. Я хочу сказать, вряд ли стоит смотреть на них свысока…

— Свысока! Я вам не нытик-социопсихолог, на которых нынче пошла такая мода! Если для решения проблемы требуется препарировать животное, ни в жизнь не поверю, что ее можно решить методом «правильного индивидуального подхода». Пусть хоть весь мир перевернется — не поверю!

— Ну и напрасно. Между прочим, все администраторы выше класса А-4 в обязательном порядке проходят социопсихологическую подготовку.

Заммо вытащил изо рта изжеванную сигару, выдержал долгую презрительную паузу и сунул сигару обратно.

— Тогда почему бы вам не испробовать свое искусство на вашем собственном Бюро? У меня есть кое-какие связи в Имперском суде, и с их помощью…

— Поймите, я не имею права указывать Бюро, что ему делать, по крайней мере впрямую. Генеральная стратегия не входит в мою компетенцию, ее вырабатывает Бюро. Но… знаете, мы могли бы попробовать, так сказать, обходной маневр. — Администратор еле заметно улыбнулся, — Тактический маневр.

— То есть?

Антиох многозначительно поднял указательный палец, а другой ладонью легонько похлопал по кипе связанных серых папок, громоздившихся рядами на полу возле его кресла.

— Я просмотрел большую часть отчетов. Скучновато, конечно, но там попадаются и интересные факты. Например: когда, как вы думаете, родился последний негуманоидный младенец на Цефее-18?

Заммо ответил, не задумываясь:

— Не знаю. И знать не хочу.

— А вот Бюро захочет. На Цефее-18 не было ни одного новорожденного за последние два года — то есть с тех пор, как не- гуманоидов переселили на эту планету. Вы можете объяснить почему?

Физиолог пожал плечами.

— Слишком много потенциальных факторов. Необходимо исследование.

— Хорошо. Допустим, вы напишете отчет…

— Отчет? Я их штук двадцать уже настрочил!

— Напишите еще один. Обратите внимание Бюро на нерешенные проблемы. Подчеркните, что необходимо изменить методику исследований. Сделайте особый упор на проблему рождаемости. Бюро не осмелится ее проигнорировать. Если негуманоиды вымрут, кому-то придется держать ответ перед Императором. Видите ли…

Заммо вперил в инспектора подозрительный мрачный взгляд.

— Вы полагаете, они клюнут?

— Я работаю на Бюро вот уже двадцать семь лет. И знаю их всех как облупленных.

— Я подумаю об этом.

Заммо встал и вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Позже физиолог сказал своему коллеге:

— Он бюрократ до кончиков ногтей. Закопался по уши в бумажках и не смеет высунуть оттуда даже кончик носа. Сам он ничего не решит, но если мы его подтолкнем, может, что и получится.

От кого: Административный Центр Управления Цефея-18

Кому: БюВнеПров

Тема: Проект внешних провинций № 2563, часть 2: «Координация научных исследований негуманоидов на Цефее-18»

Основания:

а) Письмо БюВнеПров Цеф-Н-КМ/дг 100132 ог 302/975 Г. И.

б) Письмо АдЦУ-Цеф-18 AA-JIA/мн от 140/977 Г. И.

Приложение:

1. Отчет Научной группы-10, отделение физики и биохимии: «Физиологические характеристики негуманоидов Цефея-18, часть II», датированный 172/977 Г. И.

1. «Приложение 1» пересылается в БюВнеПров для ознакомления с информацией. Считаем своим долгом подчеркнуть, что в разделе 12 (параграфы 1—16) «Приложения 1» предлагается изменить настоящую политику БюВнеПров по отношению к негуманоидам с целью облегчения проведения физических и химических исследований, ведущихся в настоящее время в рамках основания (а).

2. Считаем необходимым обратить внимание Бюро на то, что в основании (б) уже обсуждалась возможность изменения методов исследований и что АдЦУ-Цеф-18 по-прежнему считает такое изменение преждевременным. Тем не менее АдЦУ-Цеф-18 предлагает включить в проект БюВнеПров вопрос о рождаемости негуманоидов ввиду несомненной важности данной проблемы, изложенной в разделе 5 «Приложения 1», и возложить ответственность за решение упомянутого вопроса на АдЦУ-Цеф-18.

Л. Антиох, инсп. АдЦУ-Цеф-18 174/977 Г. И.

От кого: БюВнеПров

Кому: АдЦУ-Цеф-18

Тема: Проект внешних провинций № 2563: «Координация научных исследований негуманоидов на Цефее-18»

Основание:

а) Письмо АдЦУ-Цеф-18 АА-ЛА/мн от 174/977 Г. И.

1. В ответ на предложение, выдвинутое в параграфе 2 основания (а), сообщаем: вопрос о рождаемости негуманоидов не может подлежать компетенции АдЦУ-Цеф-18. В связи с предположением НаучГруппы-10 о том, что бесплодие негуманоидов может быть обусловлено недостатком определенных химических веществ в составе пищевых продуктов, ответственность за все исследования в данной области возложить на НаучГруппу-10 как на наиболее компетентный орган.

2. Методы исследований, проводимых НаучГруппами, должны неукоснительно соответствовать текущим директивам, изложенным в проекте, поименованном в графе «Тема». Никаких изменений в политике не предусматривается.

К. Морили, директор БюВнеПров 186/977 Г. И.

Глава 2

Из-за своей гуттаперчевой гибкости и худобы репортер казался еще выше, чем был на самом деле. Звали его Густив Баннерд, и он обладал не только репутацией, но и дарованием — две эти вещи, вопреки представлениям расхожей морали, не так уж тесно взаимосвязаны.

Людан Антиох смерил репортера недоверчивым взглядом:

— Нет смысла отрицать, вы совершенно правы. Но отчет Научной группы был строго конфиденциальным. Не понимаю, как…

— Утечка информации, — бесстрастно отозвался Баннерд. — Сведения всегда просачиваются.

Антиох, откровенно озадаченный, нахмурил румяное личико:

— Значит, мне придется заткнуть дыру, через которую они просачиваются. Я не могу пропустить вашу статью. Все упоминания о претензиях Научной группы должны быть вырезаны. Вы и сами это понимаете, разве не так?

— Нет. — Баннерд был по-прежнему невозмутим, — Это важная информация. И у меня есть свои права, подтвержденные Императорским указом. Я полагаю, Император должен быть в курсе того, что здесь творится.

— Но здесь ничего не творится! — отчаянно воскликнул Антиох, — Ваши домыслы не имеют под собой оснований. Бюро не собирается менять свою политику, я же показывал вам письма!

— Вы считаете, что сумеете противостоять давлению Заммо? — насмешливо поинтересовался репортер.

— Думаю, да. Если буду уверен, что он не прав.

— Если! — все так же спокойно проговорил Баннерд. И вдруг взорвался: — Антиох, эти негуманоиды — настоящее чудо, в Империи нет больше ничего подобного! Правительство не в состоянии по достоинству оценить, каким сокровищем оно владеет! Чиновники уничтожают это сокровище! С негуманоидами обращаются как с животными…

— Право же… — неуверенно начал Антиох.

— Только не говорите мне про Цефей-18! Это типичный зоосад! Хорошо оборудованный зоосад, где ваши живодеры-ученые дразнят несчастных цефеидов, просовывая палки между прутьями. Да, вы бросаете им кусочки мяса, но вы заперли их в клетки. Я знаю, что говорю! Я пишу о них статьи вот уже два года. Я, можно сказать, почти живу среди них…

— Но Заммо говорит…

— Заммо! — В устах репортера это прозвучало как ругательство.

— Заммо говорит, — не сдавался Антиох, — что мы, наоборот, слишком нянчимся с ними — они, мол, животные, а мы обращаемся с ними как с людьми.

Впалые щеки репортера застыли, словно маска.

— Сам он животное, ваш Заммо. Поклонник науки! Поменьше бы таких поклонников! Вы читали труды Аврелия? — неожиданно поинтересовался Баннерд.

— М-м… Да. Насколько я знаю, Император…

— Император к нам благоволит. Не то что его предшественник, который преследовал нас и травил.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Негуманоиды многому могут нас научить. Понимаете? Не тому, чем озабочен Заммо и его команда, — не химии и не телепатии. Научить образу жизни, образу мышления. У них нет преступности, нет отбросов общества. Кто-нибудь пытался изучить их философию? Или поставить эту проблему перед социальной инженерией?

Антиох задумался, складки на пухлом лице его разгладились.

— Интересная мысль. Вот настоящая задача для психологов…

— Вздор! Психологи в большинстве своем шарлатаны. Они умеют ставить проблемы, но их решения никуда не годятся. Тут нужны братья во Аврелии, философские мужи…

— Но послушайте, мы же не можем превратить Цефей-18 в объект… в объект метафизического изучения!

— Почему нет? Еще как можем.

— Но каким образом?

— Прекратите все свои жалкие потуги превратить цефеидов в подопытных кроликов. Позвольте им создать свою социальную структуру без вмешательства человека. Предоставьте им неограниченную независимость, и пусть философские учения свободно взаимодействуют друг с другом…

— Такое невозможно сделать за один день, — нервно возразил Антиох.

— Но начать-то можно!

— Что ж, я не вправе запретить вам попробовать, — медленно проговорил администратор. Глаза его подернулись дымкой задумчивости, голос зазвучал доверительно: — Однако вы сами испортите себе всю игру, если опубликуете отчет Научной группы-10 и обвините ученых в отсутствии гуманности. Ученые — народ влиятельный.

— Мы, философы, тоже.

— Да, но существует более легкий путь. Не стоит метать в них громы и молнии. Просто намекните, что Научная группа не справляется с решением возложенных на нее задач. Намекните без эмоций, пусть читатели сами делают выводы. К примеру, напишите о проблеме рождаемости — это же безумно важная проблема! Нынешнее поколение негуманоидов может оказаться последним, несмотря на все усилия ученых. Подчеркните, что к этому вопросу нужен иной, философский подход. Можете выбрать любую проблему, какую — решайте сами. — Антиох встал, обворожительно улыбаясь: — Только, заклинаю вас Галактикой, не поднимайте шума! К чему вам лишние кривотолки?

— Возможно, вы и правы, — сухо, не отвечая на улыбку, отозвался Баннерд.

Позже репортер написал коротенькое письмецо своему другу:

«Он, вне всякого сомнения, неумен. В голове полная каша, а в жизни нет никакой путеводной идеи. Абсолютно некомпетентен как специалист. Но умеет лавировать, приспосабливаться, склонен к компромиссам и скорее пойдет на уступки, чем будет стоять непрошибаемой скалой. Это качество может быть полезным для нас. Твой брат во Аврелии».

От кого: АдЦУ-Цеф-18

Кому: БюВнеПров

Тема: Статьи о рождаемости негуманоидов на Цефее-18

Основания:

а) Письмо АдЦУ-Цеф-18 АА-ЛА/мн от 174/977 Г. И.

б) Императорский указ Я-2374 от 243/975 Г. И.

Приложения:

1 — Г. Статья Баннерда, место написания Цефей-18, дата 201/ 977 Г. И.

2 — Г. Статья Баннерда, место написания Цефей-18, дата 203/ 977 Г. И.

1. Бесплодие негуманоидов на Цефее-18, о котором сообщалось в основании (а), стало предметом обсуждения в галактической прессе. Статьи по данному вопросу прилагаются для ознакомления («Приложения 1 и 2»). Хотя упомянутые статьи основываются на данных, считающихся секретными и не подлежащими разглашению, репортер в ответ на вопрос об источнике информации сослался на право свободы печати, подтвержденное основанием (б).

2. В связи с невозможностью избежать публичной огласки и неизбежностью непонимания со стороны общественности просим БюВнеПров дать указания о дальнейшей политике в области проблемы бесплодия негуманоидов.

Л. Антиох, инсп. АдЦУ-Цеф-18 209/977 Г. И.

От кого: БюВнеПров

Кому: АдЦУ-Цеф-18

Тема: Исследование рождаемости негуманоидов на Цефее-18

Основания:

а) Письмо АдЦУ-Цеф-18 АА-ЛА/мн от 209/977 Г. И.

б) Письмо АдЦУ-Цеф-18 АА-ЛА/мн от 174/977 Г. И.

1. Вменить в обязанность АдЦУ-Цеф-18 исследовать причины и изыскать меры для предотвращения нежелательного падения рождаемости, упомянутого в основаниях (а) и (б). В связи с этим утвердить проект «Исследование рождаемости негуманоидов на Цефее-18», которому ввиду особой важности проблемы присвоить приоритетный разряд «АА».

2. Присвоить проекту номер 2910; ассигнования выделять с расчетного счета № 18/78.

К. Морили, директор БюВнеПров 223/977 Г. И.

Глава 3

Если пребывание в стенах экспериментального центра Научной группы-10 и улучшило настроение Томора Заммо, то дружелюбия оно ему не прибавило ни на грош. Антиох, брошенный хозяином, одиноко стоял перед застекленной стеной, за которой простиралась главная полевая лаборатория.

Лаборатория представляла собой обширную площадку с теми же природными условиями, что были теперь на всем Цефее-18, — крайне неприятными для исследователей, но естественными для исследуемых. Сухой, насыщенный кислородом воздух и раскаленный песок плавились в ослепительно белом солнечном сиянии. Посреди этого пекла по одному или парочками сидели, съежившись, кирпичного цвета негуманоиды — жилистые, со сморщенной, свисающей складками кожей.

Из лаборатории вынырнул Заммо, жадно напился воды и посмотрел на гостя.

— Хотите туда зайти? — спросил он. Под носом у физиолога блестели капельки пота.

— Нет, благодарю вас, — Антиох решительно помотал головой, — Какая там сейчас температура?

— Сто двадцать в тени, если бы там была тень. А они жалуются, что им холодно. Сейчас начнется водопой — полюбуйтесь, если есть желание.

Струя воды выстрелила вверх из фонтана, расположенного в центре площадки. Приземистые фигурки, поднявшись на ноги, запрыгали наперегонки и сгрудились у фонтана, отпихивая друг друга. Прямо из середины лица у них выскочили длинные и гибкие кожаные трубочки, которые устремлялись в струю, а затем появлялись оттуда, усеянные каплями воды.

Так продолжалось довольно долго. Тела негуманоидов разбухли, обвисшие кожаные складки разгладились. Существа осторожно отступали от фонтана, засовывая питьевые трубочки в розовую сморщенную плоть над широким безгубым ртом, пока не втянули их внутрь окончательно.

— Животные! — презрительно сказал Заммо.

— И часто они пьют? — спросил Антиох.

— Да сколько захотят! Мы их поим каждый день, но они могут обходиться без воды целую неделю, если припрет. Они запасают воду под кожей. А по вечерам едят — они же еще и вегетарианцы.

Круглое личико Антиоха расплылось в улыбке:

— Приятно, что ни говори, увидеть все своими глазами. Надоело без конца читать отчеты.

— Да? — рассеянно бросил Заммо. Испросил: — А у вас какие новости? Что пишут голубенькие мальчики с Трантора?

Антиох уклончиво пожал плечами:

— Жаль, что вы сами не можете слетать в Бюро. Поскольку Император благоволит к аврелианам, гуманность нынче превыше всего. Да вы и сами знаете. — Администратор помолчал немного, нерешительно жуя губу, — Но проблему рождаемости передали-таки в ведение АдЦУ, и не просто так, а с приоритетом «двойное А».

Заммо пробурчал что-то себе под нос.

— Надеюсь, вы понимаете, — продолжал Антиох, — что проект рождаемости отныне приобретает преимущество перед всеми прочими исследованиями, проводимыми на Цефее-18. Это очень важный проект.

Антиох повернулся к стеклянной стене и вдруг без всякого перехода спросил:

— Вам не кажется, что они несчастны?

— Несчастны! — Слово прогремело подобно взрыву.

— Ну, я хочу сказать, они чувствуют себя не в своей тарелке, — торопливо поправился Антиох. — Вы понимаете? Трудно ведь абсолютно точно воссоздать условия среды, так мало зная о ее обитателях.

— Скажите, вы хоть раз видели ту планету, откуда мы их забрали?

— Я читал отчеты…

— Отчеты! — Безграничное презрение. — А я ее видел! Наша полевая лаборатория может казаться вам пустыней, но для них это просто райские кущи. Еды и питья хоть отбавляй — чего еще надо? Мы подарили им целую планету с растительностью и водными потоками взамен голых гранитных и кремниевых скал, где они с трудом выращивали в пещерах грибы, а воду выпаривали из гипсовых глыб. Да они там вымерли бы в ближайшее десятилетие, если б мы их не спасли! Несчастны? Га-а-ах! Если они несчастны, значит, они просто неблагодарные твари, хуже всяких животных!

— Может, вы и правы. Но знаете, у меня есть одна идея…

— Какая еще идея? — Заммо достал сигару.

— Надеюсь, она окажется небесполезной для вас. Почему бы вам не попробовать более активно вовлечь негуманоидов в свои исследования? Дайте им возможность проявить себя. В конце концов, у них высокоразвитая наука, в ваших отчетах постоянно об этом говорится. Поставьте перед ними какую-нибудь задачу, пусть решают…

— Какую именно?

— Ну… — Антиох растерянно развел руками. — Да неважно какую, лишь бы на пользу дела. Например, космические корабли. Отведите негуманоидов в рулевую рубку и понаблюдайте за реакцией.

— Зачем? — резко спросил Заммо.

— Да затем, что их реакция на инструменты и приборы, предназначенные для человека, может о многом вам рассказать. И в то же время так вы гораздо быстрее завоюете их расположение. У вас появится куда больше добровольцев, если они заинтересуются тем, что делают.

— Ваша психологическая подготовка дает себя знать. Хм-м… Звучит довольно заманчиво… Надо будет обмозговать. Но даже если я соглашусь, кто меня пустит с этими животными в рубку звездолета? В моем личном распоряжении нет ни единого корабля, а при одной только мысли о том, сколько сил придется положить, чтобы пробить все бюрократические препоны, мне просто дурно становится.

Антиох задумался, слегка наморщив лобик.

— Ну, это не обязательно должны быть звездолеты… Но если идея вам по душе, вы можете предложить ее Бюро от своего имени. Напишите отчет — авторитетно, так, как вы умеете, — а я со своей стороны постараюсь привязать его к проекту рождаемости. Под проект с двойной литерой «А» можно получить все, что угодно, и без особых проблем.

— Что ж, посмотрим, — Заммо, несмотря на явную заинтересованность, не смягчился ни на йоту, — А сейчас мне пора. У меня эксперимент по основному обмену веществ в самом разгаре. Я подумаю над вашим предложением. В нем что-то есть.

От кого: АдЦУ-Цеф-18

Кому: БюВнеПров

Тема: Проект внешних провинций № 2910, часть 1: «Исследование рождаемости негуманоидов на Цефее-18»

Основание:

а) Письмо БюВнеПров Цеф-Н-КМ/кар 115097 от 223/977 Г. И.

Приложение:

1. Отчет НаучГруппы-10, отделение физики и биохимии, датированный 220/977 Г. И., часть 15

1. «Приложение 1» пересылается в БюВнеПров для ознакомления с информацией.

2. Особое внимание просим обратить на раздел 5 (параграф 3) «Приложения 1», содержащий заявку на предоставление в распоряжение НаучГруппы-10 космического корабля с целью проведения исследований, одобренных БюВнеПров. АдЦУ-Цеф-18 считает, что упомянутые исследования могут внести большой вклад в работу, проводимую ныне в рамках проекта, поименованного в графе «Тема» и утвержденного основанием (а). Принимая во внимание приоритетность вышеозначенного проекта, просим рассмотреть заявку НаучГруппы незамедлительно.

Л. Антиох, инсп. АдЦУ-Цеф-18 240/977 Г. И.

От кого: БюВнеПров

Кому: АдЦУ-Цеф-18

Тема: Проект внешних провинций № 2910: «Исследование рождаемости негуманоидов на Цефее-18»

Основание:

а) Письмо АдЦУ-Цеф-1 8 АА-ЛА/мн от 240/977 Г. И.

1. В ответ на запрос, содержащийся в «Приложении 1» основания (а), передать в распоряжение АдЦУ-Цеф-18 учебный корабль АН-Р-2055 с целью проведения исследований над не- гуманоидами на Цефее-18 в рамках проекта, поименованного в графе «Тема», а также прочих проектов, утвержденных Бюро.

2. Настоятельно рекомендуем всеми возможными способами ускорить работу над вышеупомянутым проектом.

К. Морили, директор БюВнеПров 251/977 Г. И.

Глава 4

Маленькое красно-коричневое существо явно чувствовало себя неуютно, хотя и всячески старалось это скрыть. Оно зябко куталось в теплую хламиду — а между тем в кабинете стояла такая жара, что от людей в летних рубашках пар валил клубами.

— Немного сыро для меня, но при столь низкой температуре сырость легче переносится, — тщательно выбирая слова, пронзительным голосом пропищало существо.

— Крайне признателен вам за любезный визит, — улыбнулся Антиох. — Я сам собирался к вам в гости, но ваша атмосфера для меня — непосильное испытание… — Улыбка сделалась извиняющейся.

— Ну что вы, не стоит благодарности. Вы, чужепланетные человеки, сделали для нас больше, чем мы когда-либо сумели сделать для себя сами. Небольшие неудобства, которые мне нетрудно претерпеть, — лишь малая толика, коей мы способны возместить наш неоплатный долг.

Речь цефеида была уклончивой, словно он подбирался к своим мыслям в обход, со стороны, или почитал прямой разговор верхом неприличия.

Густив Баннерд, сидевший в углу комнаты, забросив одну длинную ногу на другую, проворно застрочил в блокноте и спросил:

— Вы не против, если я запишу вашу беседу?

Цефеид мельком взглянул на журналиста.

— Я не против.

Антиох же продолжал оправдываться:

— Это не просто светский визит, сэр. Ради светской беседы я не стал бы подвергать вас таким неудобствам. Но нам необходимо обсудить жизненно важные вопросы, а вы ведь вождь своего народа.

— Мне приятно, что намерения ваши благи, — кивнул цефеид. — Продолжайте, пожалуйста.

Администратор только что не извивался всем телом — так усердно старался покорректнее облечь свои мысли в слова.

— Это вопрос деликатный, — сказал он, — и я никогда не осмелился бы вынести его на обсуждение, не имей он такого… э-э… животрепещущего значения. Я всего лишь чиновник — так сказать, рупор правительства…

— Мой народ считает чужепланетное правительство благожелательным правительством.

— Да, конечно, оно благожелательно. Именно поэтому мое правительство весьма обеспокоено фактом отсутствия рождаемости у вашего народа.

Антиох прервался, встревоженно ожидая реакции, но реакции не последовало. Лицо цефеида было неподвижно, лишь слегка подрагивали морщинки в том месте, где была спрятана питьевая трубка.

— Мы не решались поставить перед вами этот вопрос, — продолжал Антиох, — ибо он касается чрезвычайно интимных вещей. Невмешательство в личную жизнь — основной принцип моего правительства, и мы изо всех сил старались самостоятельно найти разгадку, не тревожа вас и ваш народ. Но, вынужден признать, мы…

— Потерпели неудачу? — закончил цефеид, видя нерешительность Антиоха.

— Вот именно. Во всяком случае, мы не нашли никаких фатальных ошибок в системе воссоздания природных условий вашей родной планеты, правда, условия эти пришлось смягчить, дабы сделать их более пригодными для жизни. Наши ученые считают, будто всему виной недостаток каких-то химических веществ. Поэтому я прошу вас о добровольной помощи. Ваш народ далеко обогнал нас в области биохимии. Конечно, если вы не в состоянии или не желаете нам помочь…

— Нет-нет, я могу помочь! — Было похоже, что цефеид обрадовался. Его гладкий безволосый череп со свисающими складками кожи наморщился, выражая непонятные людям эмоции, — Никто из нас и помыслить не мог, что вы, чужепланетные человеки, будете озабочены этим вопросом. Ваша озабоченность лишний раз подтверждает ваши благие намерения. Мир, созданный вами, мы находим прекрасным. Это настоящий рай по сравнению с нашей родной планетой. О таких природных условиях нам приходилось лишь слышать в легендах о Золотом веке…

— Тогда…

— Есть одно обстоятельство. Боюсь, вы не сумеете понять. Наивно ожидать, чтобы две разумные расы могли мыслить одинаковыми категориями.

— Я попытаюсь понять.

Голос цефеида смягчился, в нем отчетливо зазвучали напевные, нежные полутона:

— На своей родной планете мы вымирали. Но мы боролись. Многие достижения нашей науки, развивавшейся в течение всей истории, более длительной, чем ваша, были утеряны безвозвратно. Многие, но не все — возможно, оттого, что в основе нашей науки лежала биология, а не физика, как у вас. Ваш народ открыл новые формы энергии и устремился к звездам. Наш народ сделал открытия в области психологии и психиатрии и построил общество, свободное от болезней и преступности.

Нет смысла спорить о том, какое из двух направлений развития более похвально, но нет также и никаких сомнений насчет того, какое из них оказалось более удачным. Все, что могла сделать биология в нашем умирающем мире, лишенном источников энергии и жизненно важных ресурсов, — это облегчить процесс умирания.

И все-таки мы боролись. В последние столетия мы усиленно работали над разгадкой секрета атомной энергии, и вот недавно перед нами забрезжила надежда, что мы сможем оторваться от поверхности планеты, державшей нас в плену, и улететь к звездам. Вернее, к ближайшей звезде, всего за двадцать световых лет, и то не зная, существует ли у нее планетная система, и предполагая, что, скорее всего, не существует.

Но любой жизни присущ инстинкт, не позволяющий ей сдаваться, даже если дальнейшая борьба представляется бессмысленной. К тому времени нас осталось пять тысяч. Всего пять тысяч! И мы построили свой первый космический корабль — экспериментальный и наверняка обреченный на неудачу. Но мы уже разбирались в принципах движения и навигации, мы разработали маршрут…

Повисла тяжелая пауза. Маленькие черные глазки цефеида затуманились от воспоминаний.

Из угла внезапно раздался голос репортера:

— И тут явились мы?

— И тут явились вы, — согласился цефеид, — И все сразу переменилось. Энергии нам давали сколько хочешь, только попроси. Новый мир, уютный и удобный, прямо-таки идеальный мир, нам подарили даже без всякой просьбы. Свои социальные проблемы мы давно решили сами, а более трудную проблему окружающей среды за нас неожиданно решили вы, и не менее успешно.

— Ну и?.. — подбодрил цефеида Антиох.

— Ну и… что-то в этом было неправильное. Наши предки столетиями бились над проблемой полетов к звездам, а звезды, как выяснилось, давно уже были вашей собственностью. Мы боролись за жизнь, а вы просто взяли и преподнесли ее нам в подарок. Нам не за что больше бороться. И стремиться тоже больше не к чему. Вселенная принадлежит вашей расе.

— Но эта планета — ваша, — ласково возразил Антиох.

— Из милости. Как дар. Она не наша по праву.

— По-моему, вы заслужили ее.

Цефеид устремил на собеседника пристальный взгляд:

— У вас добрые намерения, но, боюсь, вы не понимаете. Нам некуда идти из подаренного вами мира. Мы зашли в тупик. Жизнь — это борьба, а ее у нас отняли. Жизнь потеряла для нас интерес. Мы сознательно не производим потомства. Таким образом, мы решили сами убраться с вашей дороги.

Антиох машинально снял с подоконника флюорошар и крутанул его. Объемистая, трехфутового диаметра разноцветная сфера завертелась, отражая потоки света, и невероятно легко и грациозно поплыла по воздуху.

— Значит, вы не видите другого выхода? Только бесплодие?

— Мы могли бы попытаться бежать, — прошептал цефеид, — но куда? В Галактике нет для нас места. Она принадлежит вам.

— Да, если вы хотите быть независимыми, то ближе Магеллановых Облаков места вам не найти. Магеллановы Облака…

— Но вы не пустите туда нас одних. Хотя у вас благие намерения, я знаю.

— Да, мы печемся о вашем благе, а потому не можем вас отпустить.

— У вас превратное представление о том, что для нас благо.

— Возможно. И все-таки… может, вы попытаетесь смириться? В вашем распоряжении целая планета.

— Я не в силах вам объяснить, у вас другой образ мышления. Мы не можем смириться — и мне кажется, администратор, что вы сами пришли к такому же выводу. Мысль о тупике, в который мы попали, как в западню, для вас не новость.

Антиох ошарашенно поднял глаза, протянул ладонь и остановил вращение флюорошара.

— Вы читаете мои мысли?

— Это только догадка. Правильная, насколько я понимаю.

— Да, но вы в состоянии читать мои мысли? Мысли людей вообще, я имею в виду. Мне любопытно было бы узнать. Наши ученые утверждают, что вы не можете этого делать, но мне порой кажется, что вы просто не хотите. Впрочем, наверное, я не должен был задавать такой вопрос. Я и так уже злоупотребил вашим вниманием…

— Нет… что вы… — Маленький цефеид поплотнее закутался в свою хламиду и на мгновение уткнулся лицом в толстый воротник с электрообогревом. — Вы, чужепланетные человеки, говорите о чтении мыслей. Это совсем другое, но объяснять просто бессмысленно.

— Слепому от рождения не объяснишь, что значит зрение, — пробормотал Антиох старую поговорку.

— Да, верно. Мы не можем «читать ваши мысли», как вы выражаетесь, хотя выражение это совершенно неправильно. Дело не в том, что у нас не хватает органов восприятия — дело в том, что ваш народ не умеет передавать мысли, а мы не в силах научить, как это делается.

— Хм-м…

— Конечно, временами, когда у вас, чужепланетных человеков, бывают особенно сильные всплески эмоций или напряженная сосредоточенность мыслей, некоторые из нас, особенно зоркие, так сказать, улавливают нечто. Не могу утверждать, но подчас мне чудится…

Антиох опять раскрутил флюорошар. Румяное лицо администратора задумчиво застыло, глаза не отрывались от цефеида. Густив Баннерд размял пальцы и, беззвучно шевеля губами, принялся перечитывать свои записи.

Флюорошар кружился, а цефеид со все возрастающим вниманием следил за разноцветными бликами, перебегающими по поверхности хрупкой диковинки.

— Что это? — спросил он наконец.

Антиох вздрогнул, лицо его прояснилось, по нему разлилась почти веселая безмятежность.

— Это? Модная штучка трехлетней давности — когда-то вся Галактика по ним с ума сходила, а нынче они безнадежно вышли из моды. Безделица, но приятная. Баннерд, вас не затруднит зашторить окна?

Раздался тихий щелчок, и окна превратились в глухие, непроницаемо черные пятна, а от флюорошара полились пульсирующие потоки ярко-розового свечения. Антиох — пунцовая фигура в пунцовой комнате — поставил шар на стол и тронул его красной ладонью. Шар завертелся, засиял разноцветьем красок, понемногу ускоряя вращение; краски то смешивались, то разделялись ошеломительно контрастными сполохами.

Антиох, переливаясь всеми цветами радуги, пояснил:

— Шар сделан из материала с варьирующейся флюоресцентностью. Он почти невесом, безумно хрупок, но гироскопически сбалансирован так, что редко падает, если обращаться с ним аккуратно. Он довольно красивый, этот шарик, вы не находите?

Голос цефеида донесся словно откуда-то издалека:

— Очень красивый.

— Но, к сожалению, мода на него прошла — окончательно и бесповоротно.

— Он очень красивый, — повторил отрешенный голос цефеида.

Баннерд нажал на кнопку. Окна обрели прозрачность, а шар мгновенно поблек.

— Теперь вам пора идти, — сказал, вставая, Антиох, — Если вы задержитесь дольше, боюсь, здешняя атмосфера скажется на вашем здоровье. Премного благодарен вам за любезность.

— Это я вам премного благодарен, — Цефеид тоже встал.

— Между прочим, большая часть вашего народа приняла наше предложение попрактиковаться в управлении современными звездолетами. Для вас не секрет, я полагаю, что нашей целью было изучение реакции вашего народа на человеческую технику. Надеюсь, вы не чувствуете себя задетыми?

— Вам незачем извиняться. У меня, например, не оказалось никаких задатков будущего пилота, но все равно это было интересно. Напомнило нам о наших собственных попытках — и о том, как близко мы подошли к решению проблемы.

Цефеид удалился. Антиох сел, нахмурился и несколько даже резко обратился к Баннерду:

— Смею надеяться, вы не забыли о нашем уговоре? Это интервью не для публикации!

— Как скажете, — пожал плечами Баннерд.

Антиох, сидя за столом, рассеянно крутил в пальцах маленькую металлическую статуэтку.

— Что вы думаете обо всем этом, Баннерд?

— Мне жаль их. Представляю, каково им сейчас. Мы должны наставить их на путь истинный, и философии это под силу.

— Вы уверены?

— Да.

— Мы, конечно же, не можем их отпустить.

— Нет, конечно. Это исключено. Нам слишком многому нужно у них научиться. Думаю, их настроение преходяще. Они изменят свое решение, особенно когда мы предоставим им полную независимость.

— Возможно. А что вы скажете насчет флюорошара, Баннерд? Цефеиду он явно понравился. По-моему, это был бы красивый жест — закупить и подарить им несколько тысяч шаров. Клянусь Галактикой, ведь рынок ими просто затоварен, мы могли бы купить их по дешевке!

— А что, хорошая мысль! — отозвался Баннерд.

— Да, но Бюро ни в жизнь не согласится. Я их знаю.

Глаза репортера сузились:

— А ведь идея действительно стоящая! Цефеидам нужны какие-то новые впечатления.

— Да? Вообще-то… можно попытаться. Предположим, я включу вашу стенограмму сегодняшнего интервью в свой отчет и ненавязчиво обращу внимание Бюро на эту идею с шарами. А вы… В конце концов, вы ведь член Философского общества и наверняка имеете влиятельных друзей, чьи рекомендации будут более весомы для Бюро, нежели мои. Вы меня понимаете?

— Да-a, — задумчиво протянул Баннерд, — Да-а.

От кого: АдЦУ-Цеф-18

Кому: БюВнеПров

Тема: Проект ВнеПров № 2910, часть 2: «Исследование рождаемости негуманоидов на Цефее-18»

Основание:

а) Письмо БюВнеПров Цеф-Н-КМ/кар 115097 от 233/977 Г. И.

Приложение:

1. Стенограмма беседы между Л. Антиохом, инспектором АдЦУ-Цеф-18, и Ни-Саном, Старейшиной негуманоидов на Цефее-18.

1. «Приложение 1» пересылается в БюВнеПров для ознакомления с информацией.

2. В ходе исследования, поименованного в графе «Тема» и предпринятого во исполнение указаний основания (а), были выявлены новые обстоятельства, изложенные в «Приложении 1». Заверяем БюВнеПров, что предпринимаются все возможные меры для того, чтобы перебороть опасный психологический настрой, наблюдающийся ныне у большинства негуманоидов.

3. Считаем своим долгом отметить, что Старейшина негуманоидов на Цефее-18 выказал интерес к флюорошарам. Начинаем предварительное исследование данного проявления негуманоидной психологии.

Л. Антиох, инсп. АдЦУ-Цеф-18 272/977 Г. И.

От кого: БюВнеПров

Кому: АдЦУ-Цеф-18

Тема: Проект ВнеПров № 2910: «Исследование рождаемости негуманоидов на Цефее-18»

Основание:

а) Письмо АдЦУ-Цеф-18 AA-JIA/мн от 272/977 Г. И.

1. На основании «Приложения 1» основания (а) выделить через департамент торговли пять тысяч флюорошаров для пересылки на Цефей-18.

2. Во исполнение монаршей воли и Его Императорского Величества установлений вменить в обязанность АдЦУ-Цеф-18 приложить все усилия для того, чтобы ублаготворить негуманоидов и устранить причины их недовольства.

К. Морили, директор БюВнеПров 283/977 Г. И.

Глава 5

Ужин подошел к концу. В зал внесли вино, гости вытащили сигары. Присутствующие разбились на группки, и в центре самой многочисленной оказался капитан торгового флота. Его блестящая белоснежная форма буквально завораживала слушателей.

Капитан самодовольно разглагольствовал:

— Подумаешь, большое дело! Я и не такие караваны водил, что мне триста кораблей! Но, надо признаться, подобного груза у меня еще не бывало. Представляете: тащить сюда, на край света, пять тысяч флюорошаров! Клянусь Галактикой!

Людан Антиох тихонько рассмеялся, пожав плечами:

— Это для негуманоидов. Надеюсь, груз не был слишком тяжелым?

— Тяжелым — нет, но объемистым — это точно. Шары такие хрупкие, что больше двадцати на корабль не впихнуть, особенно если соблюдать все правила транспортировки — груз-то бьющийся! Но в конце концов, денежки платит правительство, пусть у него голова и болит.

— Похоже, вы впервые столкнулись со стилем работы правительственных чиновников, капитан? — мрачно усмехнулся Заммо.

— Нет, Галактика их побери! — взорвался капитан, — Я стараюсь избегать госзаказов, это правда, но не всегда удается. Скажу вам откровенно: чиновников на дух не выношу! Бюрократы паршивые! Канцелярские крысы! Все жилы из меня вытянули своей бумажной волокитой. Это же злокачественная опухоль на теле Галактики! Будь моя воля, я бы их всех разогнал!

— Вы несправедливы, капитан, — возразил Антиох. — Вы не понимаете.

— Да? Ну что ж, вы ведь тоже из племени бюрократов. — Капитан сопроводил последнее слово дружелюбной улыбкой, — Может, вы мне растолкуете?

— Видите ли, управление государством — нелегкий труд, — смущенно начал Антиох, — В состав Империи входят тысячи планет и миллиарды жителей, и все они требуют заботы. Управлять такой махиной немыслимо без четко организованного аппарата. На сегодняшний день, если не ошибаюсь, только в Имперской Административной службе работают порядка четырехсот миллионов людей, и, чтобы координировать их действия, а также суммировать полученную информацию, правительству необходимы «канцелярские крысы», как вы изволили выразиться. Вы можете считать бюрократическую систему бессмысленной и бестолковой, она может действовать вам на нервы, но без нее не обойтись. Каждый листок бумаги — это ниточка, объединяющая усилия четырехсот миллионов человек. Ликвидируйте Административную службу — и вы разрушите Империю, а вместе с ней и межпланетный мир, и порядок, и цивилизацию.

— Ну, это вы хватили! — проворчал капитан.

— Ничего подобного. — Антиох был искренне взволнован. — Структура и законы административной системы должны быть достаточно всеобъемлющи и жестки, чтобы некомпетентный чиновник — а бывают и такие; вы можете смеяться, но некомпетентными бывают не только чиновники, но и ученые, и репортеры, и даже капитаны, — так вот, чтобы даже некомпетентный чиновник не смог причинить ей большого вреда. В худшем случае система просто будет продолжать функционировать без одного звена.

— Да-а, — кисло проворчал капитан, — а если, предположим, чиновником назначат умного парня? Его ваша жесткая система зажмет в клещи и превратит в бездарную посредственность.

— Ерунда! — дружелюбно отозвался Антиох, — Умный человек может, работая в рамках системы, сделать все, что захочет.

— Каким же образом, интересно? — поинтересовался Баннерд.

— Ну… Как бы вам объяснить… — Антиох неожиданно замялся. — Один из способов — это, например, добиться, чтобы ваш проект внесли в разряд приоритетных, под литерой «А» или «двойное А», если получится.

Капитан запрокинул голову, намереваясь от души расхохотаться, но осуществить свое намерение не успел: дверь внезапно распахнулась и в зал вбежали перепуганные люди. Они кричали все разом, так что слов было не разобрать. Наконец сквозь общий гвалт до присутствующих донеслось:

— Сэр, корабли улетели! Негуманоиды захватили их силой!

— Что? Все?!

— Все до единого! Эти твари захватили корабли…

Два часа спустя беседовавшая ранее четверка собралась, уже без прочих гостей, в кабинете Антиоха.

Антиох холодно сказал:

— Они разыграли все как по нотам. Не оставили ни одного звездолета, даже ваш учебный, Заммо, прихватили. В этом секторе Галактики сейчас нет правительственных кораблей. Пока мы организуем погоню, беглецы уже выйдут за пределы Галактики и будут на полпути к Магеллановым Облакам. Капитан, вы обязаны были обеспечить более надежную охрану.

— Мы только что приземлились, первый день после перелета! — вскричал капитан, — Мне и в голову не приходило…

— Погодите-ка минуту, капитан, — резко оборвал его Заммо. — По-моему, до меня начинает доходить. Антиох! — грозно обратился он к администратору, — Это вы организовали им побег!

— Я? — Лицо у Антиоха было до странности холодным, чуть ли не безучастным.

— Вы говорили нам сегодня, что умный администратор может сделать все, что захочет, если добьется, чтобы его проекту присвоили «двойное А». Вы добились своего и помогли негуманоидам смыться!

— Я? Помилуйте, да мыслимое ли это дело? Да ведь не кто иной, как вы сами, в собственном своем отчете, забили тревогу о падении рождаемости. И не кто иной, как присутствующий здесь Баннерд, своими сенсационными статьями запугал Бюро до того, что оно решило присвоить проекту двойной приоритет. Я тут вообще ни при чем.

— Но именно вы посоветовали мне написать о рождаемости! — совсем взъярился Заммо.

— Да что вы говорите? — невозмутимо отозвался Антиох.

— А мои статьи о рождаемости! — вдруг прорезался Баннерд. — Ведь это вы подбивали меня их писать!

Разъяренная троица сгрудилась над Антиохом, мирно сидевшим за столом. Администратор непринужденно откинулся в кресле и проговорил:

— Избавьте меня от своих инсинуаций. Если вы хотите меня в чем-то обвинить, то будьте любезны, представьте доказательства. По имперским законам в качестве доказательств принимаются письменные материалы, стенограммы, записи на пленках, а также заявления, сделанные в присутствии свидетелей. Вся моя корреспонденция хранится или здесь, или в Бюро, или в других официальных местах. Ни в одном из писем я не просил о двойном приоритете. Бюро по собственной инициативе присвоило моему проекту разряд «двойное А», опираясь на материалы, представленные Заммо и Баннердом. Так что вы оба ответственны за случившееся. По крайней мере, так выходит по документам.

— Вы обвели меня вокруг пальца и заставили, как последнего дурака, учить этих тварей управлять звездолетом! — нечленораздельно прорычал Заммо.

— Это было ваше предложение. У меня в папочке подшит отчет, в котором вы предлагаете понаблюдать за реакцией негуманоидов на нашу технику. Такой же документ хранится и в Бюро. Доказательство — законное доказательство — налицо. А я ко всему этому не имею ни малейшего отношения.

— И к шарам тоже? — взвился Баннерд.

— Вы нарочно заставили меня привести сюда корабли! — неожиданно взревел капитан, — Пять тысяч шаров! Вы знали, что для них понадобятся сотни звездолетов!

— Я в жизни не заказывал никаких шаров, — сдержанно ответил Антиох, — Идея принадлежала Бюро, хотя, я думаю, друзья Баннерда по Философскому обществу тоже внесли свою лепту.

Баннерд чуть не задохнулся.

— Да вы же… Вы же спрашивали у вождя цефеидов, умеет ли он читать мысли! Вы велели ему заинтересоваться шарами!

— Ах бросьте! Вы сами вели стенограмму нашей беседы, у меня она тоже подшита. Ваши обвинения голословны, — Администратор поднялся из-за стола. — Прошу меня извинить, но мне необходимо подготовить отчет для Бюро.

В дверях Антиох обернулся:

— Кстати, а ведь проблема негуманоидов решена, пусть даже исключительно в их пользу. Теперь они снова начнут размножаться и больше никому не будут обязаны жизнью. Именно этого они и хотели. И еще, позвольте вас предупредить: не пытайтесь меня потопить своими дурацкими обвинениями. Я, как-никак, канцелярская крыса с двадцатисемилетним стажем и в бумажной работе знаю толк: я в любой момент могу доказать безупречную правильность всех своих действий. Кстати, капитан, я бы с удовольствием продолжил нашу беседу. Если захотите, я объясню вам, каким образом толковый администратор может в рамках бюрократической системы добиться всего, чего пожелает!

И вот что примечательно: оказалось, что такое округлое детское личико способно изобразить ну очень саркастическую улыбку!

От кого: БюВнеПров

Кому: Людану Антиоху, старшему государственному администратору, А-8

Тема: Подтверждение служебного соответствия должностного лица Административной службы

Основание:

а) Решение Суда АдСлужбы № 22874-Ку от 1/978 Г. И.

1. Благоприятное решение, представленное в основании (а), безоговорочно снимает с вас ответственность за побег негуманоидов с Цефея-18. Предписываем вам находиться в полной готовности, дабы принять следующее назначение.

Р. Хорпритт, главный директор АдСлужбы 15/978 Г. И.

АКАДЕМИЯ^{[12] (V цикл)}

Цикл «Академия» повествует о расцвете и упадке огромной галактической империи, которой правили детерминистские законы «психоистории».

Великий План Гэри Селдона предвещал упадок империи через пятьсот лет. Это — неизбежность. Это — инертный процесс, в котором участвуют все население Галактики, действия отдельных людей в котором не сравнить даже с комариным укусом для слона.

Гэри Селдон основал Академию, которая по Плану должна была быть центром возрождения Империи. Период упадка при этом снижался с предсказанных тридцати тысячелетий до одного.

Долгое время План Селдона был нерушим. Людям с рождения прививалась мысль, что история будущего уже написана рукой великого гения психоистории.

Так как же могло получиться так, что один человек смог разрушить План, за ничтожный срок подчинив себе всю Галактику? Этого не мог предвидеть даже Селдон…

I. ПРЕЛЮДИЯ К АКАДЕМИИ

Молодой математик Гэри Селдон прибывает на Трантор — столицу Галактической Империи, чтобы выступить на Математическом Конгрессе с докладом о теоретической разработке Психоистории — науке, способной, основываясь на математических законах, с высокой долей вероятности предсказывать возможные пути развития событий. Предсказывать будущее.

Сразу же после выступления на Конгрессе на Селдона начинается охота власть имущих, которые хотят использовать его открытие в своих личных целях…

Глава 1

КЛЕОН ПЕРВЫЙ — последний Император Галактики из династии Антунов. Родился в 11988 г. г. э. В этом же году родился Гэри Селдон. (Считается, что дата рождения Селдона, точность которой у многих вызывает сомнения, приблизительно совпадает с датой рождения Клеона — с ним Селдон якобы познакомился вскоре после того, как впервые прибыл на Трентор.)

Заняв Имперский престол в 12010 г. в возрасте двадцати двух лет, Клеон Первый правил Империей в промежуток времени, отличавшийся удивительным затишьем. Учитывая, сколь тревожны были времена, предшествовавшие воцарению Клеона, мир и спокойствие, отличавшие срок пребывания монарха на престоле, несомненно, стоит приписать его ловкому и умелому секретарю, Эдо Демерзелю, который столь старательно избегал упоминаний своего имени и деяний в прессе, что достоверных сведений о нём сохранилось крайне мало.

Сам же Клеон…

Галактическая энциклопедия^[13]

МАТЕМАТИК

Подавив зевок, Клеон проговорил:

— Скажи, Демерзель, ты случайно не слыхал о человеке по имени Гэри Селдон?

Клеон царствовал уже более десяти лет и порой, в особо важных случаях, облаченный в парадные одежды и при всех регалиях, ухитрялся-таки производить впечатление могущественного правителя. Ну, например, такого, каким выглядел на голографическом изображении, что красовалось в нише стены у него за спиной. Располагалось оно так, чтобы производить как можно более выгодное по сравнению с фигурами предков Клеона, скромно разместившимися в других нишах, впечатление.

Изображение, надо сказать, не совсем соответствовало действительности. Каштановые волосы Императора на деле были не такими густыми; правый уголок верхней губы был опущен, а левый приподнят. Непонятно, с какой стати, однако эти досадные мелочи в изображении отсутствовали. Вдобавок, если бы Император встал рядом со своей статуей, рост которой составлял один метр восемьдесят три сантиметра, сразу стало бы заметно, что живой Клеон сантиметра на два пониже и не такой уж стройный.

Но изображение сделали тогда, когда Клеон ещё только-только короновался, а в ту пору он был моложе. Он и теперь выглядел довольно-таки молодо, был красив, а в часы, свободные от официальных церемоний, лицо его порой озарялось человеческой добротой и мягкостью.

Демерзель с подчеркнутой вежливостью и уважением ответил:

— Гэри Селдон? Это имя, сир, мне незнакомо. Следует ли им заинтересоваться?

— Вчера вечером мне о нём рассказал министр науки. Вот я и подумал, что и ты, может, что-нибудь слышал.

Демерзель слегка нахмурился, едва заметно — поскольку хмуриться в присутствии Императора не дозволялось никому.

— Министру науки, сир, следовало бы прежде всего сообщить об этом человеке мне, как Государственному секретарю. Да если каждый министр примется заваливать вас сообщениями…

Клеон приподнял руку, и Демерзель сразу же умолк.

— Ну-ну, Демерзель, порой можно пренебречь формальностями. Просто я столкнулся с министром на вчерашнем приёме, и стоило мне только сказать ему пару слов, как его понесло. Не мог же я оборвать его, сам посуди. И знаешь, я не пожалел — то, что он рассказал, показалось мне довольно забавным.

— В каком роде забавным, сир?

— Ну, видишь ли, старые добрые времена, когда науки, и математика в частности, расцветали, давно канули в небытие. Может быть, все открытия уже совершены, как ты думаешь? И всё-таки что-то интересное, оказывается, может случиться. По крайней мере, меня уверили, что это интересно, скажем так.

— Сир, министр науки вас уверил?

— Да. Он сказал мне, что Гэри Селдон выступил на конгрессе математиков здесь, на Тренторе, — они вроде бы зачем-то устраивают эти конгрессы каждые десять лет — ну, так вот, он сказал мне, будто бы Селдон доказал, что можно предсказывать будущее — математически.

Демерзель позволил себе усмехнуться.

— Думаю, либо министр науки, как человек не слишком осведомленный, ошибается, либо же ошибается этот математик. Предсказание будущего — детские сказочки.

— Ты так думаешь, Демерзель? А ведь люди в такое верят.

— Люди много во что верят, сир.

— Однако раз они верят в такое, какая разница, верны ли предсказания? Если этот математик сумеет предсказать моё долгое и счастливое правление, и мир, и процветание Империи — хм-м-м… что тут дурного, спрашивается?

— Услышать такое предсказание приятно, спору нет, но что это даст, вот вопрос, сир?

— Что даст? Очень многое! Главное, чтобы народ поверил, вот и всё. Масса пророчеств сбывалась только оттого, что в них верили. Назовем их «самосбывающимися пророчествами». Не ты ли, кстати, сам мне это и втолковал в своё время?

— Пожалуй, что я, сир, — согласился Демерзель. Он не спускал глаз с Императора, прикидывая, стоит ли встревать или, наоборот, дать монарху выговориться. — Но, если так, в пророки можно избрать кого угодно.

— О, Демерзель, уверяю тебя, поверят далеко не всякому. А вот математика, который смог бы подтвердить своё пророчество кучей формул и снабдить его мудреной терминологией, вряд ли кто поймет, зато уж поверит ему, без сомнения, любой.

— Сир, — Демерзель почтительно наклонил голову, — в здравом смысле вам, как всегда, нет равных. Мы живем в тревожное время, и нет ничего более разумного, как превратить его в более спокойное, не прибегая при этом ни к деньгам, ни к оружию — подобные попытки в прошлом ничего хорошего не принесли, скорее наоборот.

— Вот именно, Демерзель, — довольно кивнул Император. — Заполучи же этого Гэри Селдона. Ты не раз уверял меня в том, что в твоих руках все ниточки нашего мятущегося мира — даже такие, за какие я не в силах потянуть. Так потяни же за них и найди этого математика. Приведи его ко мне.

— Слушаюсь и повинуюсь, сир, — сказал Демерзель, который на самом деле уже положил глаз на Селдона и мысленно возблагодарил министра науки за то, что тот сделал работу за него.

* * *

Гэри Селдон в ту пору не производил сколько-нибудь внушительного впечатления. Он находился в том же возрасте, что и Император Клеон, — им обоим было по тридцать два; ростом Селдон вышел не слишком — метр семьдесят три сантиметра. Гладкая кожа, улыбчивое лицо, тёмные, почти чёрные волосы. По манере одеваться в нём безошибочно угадывался провинциал.

Впоследствии всякий, кому Гэри Селдон был известен не иначе, как мифический полубог, легендарный герой, счел бы поистине святотатственным предложение представить этого человека без благородных седин, морщин глубокой старости на лице, озаренном мудрой улыбкой, без инвалидного кресла. И тем не менее тогда Селдон был именно таков, каким тут описан.

От природы веселый и жизнерадостный, в эти дни он был особенно счастлив — ведь ему выпала великая честь сделать доклад на конгрессе. Это и само по себе можно было считать великой удачей, но, кроме того, его сообщение вызвало кое-какой интерес. Сам старик Остерфит кивнул ему и похвалил: «Изобретательно, молодой человек. Весьма изобретательно». В устах Остерфита это звучало едва ли не высочайшей похвалой. Лучше не придумать.

А теперь события и вообще приняли совершенно неожиданный оборот, и Селдон, откровенно говоря, сам не знал, радоваться ему или огорчаться.

Перед ним стоял высокий молодой человек в военной форме. На его кителе — слева на уровне груди — красовалась эмблема «Звездолёт и Солнце».

— Лейтенант Альбан Веллис, — представился офицер Императорской гвардии, пряча удостоверение. — Угодно ли вам будет последовать за мной, сэр?

Он, конечно же, был вооружен. За дверью стояли ещё двое гвардейцев. Селдон понимал, что выбора у него нет, несмотря на «угодно ли», однако мог же он хотя бы поинтересоваться, в чём дело!

— К Императору? — спросил он.

— Во Дворец, сэр. Мне велено доставить вас во Дворец.

— Но зачем?

— Мне не объяснили, сэр. Но дали понять, что доставить вас туда я обязан — захотите вы этого или нет.

— Но это, пожалуй, больше похоже на арест, а я ничего противозаконного вроде бы не совершал.

— Я бы всё расценил несколько иначе: представьте, что вам придан почетный эскорт — то есть всё будет выглядеть именно так, если вы отправитесь со мной сейчас же, без промедления.

Селдон не стал спорить. Он только крепче сжал губы, чтобы не задавать лишних вопросов, кивнул и зашагал вперёд. Никакой радости он не испытывал, пускай даже его ждала встреча с самим Императором и имперские почести. Он был готов служить Империи — то есть мирам, её составляющим, их спокойствию и процветанию. Империи, да, но не Императору.

Лейтенант обогнал Селдона, а двое гвардейцев пошли следом. Селдон, шагая по коридору, улыбался встречным и старался не подавать виду, что у него что-то не так. Возле гостиницы стоял правительственный автомобиль. (Селдон не смог удержаться и провёл ладонью по роскошной обивке сиденья — в таких машинах ему ещё ездить не доводилось.)

Автомобиль пересекал один из самых фешенебельных районов Трентора. Здесь купол был столь высок, что создавалось полное ощущение его отсутствия, и любой — даже Гэри Селдон, который родился и вырос на самой обычной, открытой планете, — мог поклясться, что никакого купола тут нет и в помине. Ни солнца, ни теней, однако всё залито светом, а воздух — свеж и прозрачен.

Но скоро всё переменилось, купол стал ниже, стены — ближе, и автомобиль понесся по закрытому туннелю, стены которого время от времени украшали «звездолёты и солнца». Селдон решил, что его везут скорее всего по трассе, предназначенной исключительно для высокопоставленных персон.

Но вот туннель окончился. Отъехала вбок массивная дверь, и автомобиль выехал на открытое пространство — по-настоящему открытое, что правда, то правда. На Тренторе существовал единственный островок земли, не спрятанной под куполом, — двести пятьдесят квадратных километров. Тут стоял Дворец Императора. Селдон давно мечтал попасть на этот островок, но не из-за Дворца, конечно, а из-за того, что, кроме Дворца, здесь располагался также и Имперский Университет, а самое главное — Галактическая Библиотека.

Но вот что удивительно: покинув законсервированный мир Трентора и оказавшись там, где рос лес и раскинулись парки, он увидел небо, подёрнутое тучами, и поежился от холодного ветра. Селдон нажал кнопку и закрыл боковое стекло.

Погода стояла неважная.

* * *

Селдон и не надеялся увидеть Императора. Наверняка, в лучшем случае, его ожидала встреча с каким-нибудь вельможей из четвертого или пятого эшелона власти — из тех, кому позволено говорить от имени Императора.

Ведь, по сути дела, многим ли из людей довелось видеть Императора? Видеть воочию, а не на экране головизора? Кто видел его своими глазами, живого — такого, какого можно пощупать, того Императора, что никогда не покидал своего островка, по которому теперь автомобиль вез Селдона?

Таких людей скорее всего можно было пересчитать по пальцам. Двадцать пять миллионов обитаемых миров, а в каждом из них — по миллиардужителей, а то и побольше, и скольким же из квадриллионов обитателей Галактической Империи посчастливилось — или могло посчастливиться — лицезреть живого Императора? Ну, скольким же? Тысяче?

Впрочем, кого это заботило? Ведь Император был не более чем символом Империи, таким же примерно, как «Звездолёт и Солнце», но ещё менее осязаемым, ещё менее реальным. Империя теперь ни для кого не означала ничего, кроме солдат и чиновников, что кишели повсюду и расплодились в таком неимоверном количестве, что люди стонали от этого непосильного бремени, взваленного на их плечи. Для народа они и были Империей — они, а не Император.

Поэтому, когда Селдона провели в небольшую, со вкусом обставленную комнату, где его ожидал довольно молодой мужчина, что сидел на краешке стола, небрежно покачивая ногой, он не на шутку удивился — уж больно дружелюбно выглядел этот чиновник. А ведь у Селдона уже не раз была возможность убедиться в том, что все высокопоставленные вельможи — а особенно тут, в цитадели Империи, — как на подбор угрюмы и выглядят такими усталыми, словно именно на их плечах лежит тяжкий груз всех без исключения имперских забот и тягот. И при этом, что интересно, чем ниже рангом был чиновник, тем угрюмее и суровее взирал на посетителя.

Стало быть, этот чиновник добрался до таких заоблачных высот иерархической лестницы, где светило власти так согрело его своими ласковыми лучами, что ему не было никакой охоты омрачать их сияние и напускать на себя тучи зловещей суровости.

Селдон толком не понимал, как следует себя вести, а потому решил, что для начала лучше будет помолчать — пусть тот, кто звал его, заговорит первым.

И молодой человек заговорил.

— Вы — Гэри Селдон, как я понимаю, — сказал он. — Математик.

Селдон ответил коротко:

— Да, сэр, — и стал ждать нового вопроса.

Молодой человек небрежно помахал рукой.

— Следовало бы не «сэр», а «сир», только я терпеть не могу церемоний. У меня в жизни нет ничего, кроме церемоний, и я от них порядком устал. Мы с вами наедине, так что я с удовольствием расслаблюсь. Садитесь, профессор.

С трудом веря собственным ушам, Селдон понял-таки, что перед ним Император Клеон Первый, собственной персоной, и изрядно оробел. Теперь, приглядевшись получше, он, пожалуй, уловил некоторое сходство между своим собеседником и тем Клеоном, которого постоянно показывали в выпусках новостей. Но в головизионных роликах Клеон казался совсем другим: всегда при параде, выше, благороднее, с каменным лицом.

А тут — на тебе, живой оригинал, совсем обычный человек.

Селдон не в силах был пошевелиться.

Император слегка нахмурился и, как человек, настолько привыкший повелевать, что не умел отбросить эту привычку даже тогда, когда искренне старался разыгрывать демократа, недовольно проговорил:

— Я же сказал, садитесь. Вот сюда. И побыстрее.

Селдон, не говоря ни слова, сел. Даже «да, сир» он при всем желании выговорить не мог.

Клеон улыбнулся.

— Так-то лучше. Теперь мы сможем поговорить по-человечески, а ведь оно так и есть, если отбросить официоз, а?

Селдон осторожно отозвался:

— Если Ваше Императорское Величество говорит, что это так, значит, так оно и есть.

— О, ну не надо этих реверансов, профессор. Мне бы хотелось побеседовать с вами запросто, на равных. Так мне было бы приятнее. Ну же, веселее, не стесняйтесь.

— Хорошо, сир.

— Ну, опять… «хорошо» — и всё, больше ничего не надо. Как же мне вас раскачать, ума не приложу?

Клеон смотрел на Селдона, и взгляд его показался Селдону лукавым и заинтересованным.

Наконец Император сказал:

— Знаете, а вы не похожи на математика.

Наконец-то Селдону удалось улыбнуться.

— Вот уж не знаю, как должен выглядеть математик, Ваше Имп…

Клеон предостерегающе поднял руку, и Селдон умолк на полуслове.

— Ну, наверное, математик должен быть седым, — прищурился Клеон, — седым, бородатым. Словом, обязательно стариком.

— Но ведь и математики когда-то бывают молоды.

— Да, но это тогда, когда о них никто не знает. А к тому времени, когда математиков знает вся Галактика, они именно таковы, как я сказал.

— Боюсь, у меня пока нет никаких заслуг.

— И тем не менее вы выступили на конгрессе.

— О, на конгрессе выступали многие. Кое-кто был и моложе меня. Надо сказать, там мало на кого обратили внимание.

— А вот ваш доклад привлек внимание кое-кого из моих людей. Мне сообщили, будто вы верите в возможность предсказания будущего.

Селдон огорчился. «Вот он о чём, — разочарованно подумал математик. — Всё об одном и том же, и все меня понимают неправильно. Не стоило мне, наверное, вообще делать этот доклад».

— На самом деле это не совсем так, — ответил он. — Моя работа гораздо скромнее. Есть множество систем, в которых при определённых условиях течение событий принимает хаотический характер. Это означает, что даже при наличии точки отсчёта результаты предсказать невозможно. Так обстоит дело даже с примитивными системами, а чем система сложнее, тем вероятнее её хаотическое развитие. Издревле полагали, что столь сложная система, как человеческое сообщество, более других систем подвержена хаосу, и, следовательно, её развитие непредсказуемо. Моя работа, однако, позволила показать, что при изучении людского сообщества существует возможность избрать точку отсчёта и за счёт определённых допущений, направленных на подавление хаотичности, получить возможность прогнозировать будущее, но не в подробностях, конечно, а общо, и не с уверенностью, но с рассчитанной долей вероятности.

Император, внимательно выслушав Селдона, спросил:

— Но разве это не означает, что вы показали, как предсказать будущее?

— Опять-таки не совсем так. Я показал, что это теоретически возможно, но не более того. Для того чтобы добиться большего, потребовалось бы действительно в точности определить точку отсчёта, сделать вероятностные допущения, а затем найти способы произведения расчётов для конкретной эпохи. Пока я не располагаю данными о том, как это всё можно было бы проделать. Но даже если бы всё это удалось, в лучшем случае мы получим лишь возможность оценивать вероятности. А это далеко не то же самое, что предсказание будущего. Нет, это будут всего-навсего догадки о том, случится то-то и то-то или нет. Любой преуспевающий политик, удачливый бизнесмен, да вообще любой человек, искушенный в своем ремесле, способен таким образом оценивать будущее и делать это весьма недурно, в противном случае как бы они все преуспевали?

— Да, но они смотрят в будущее, не прибегая к математике.

— Верно, Они полагаются на интуицию.

— Следовательно, вооружившись математикой, всякий сможет точно оценивать вероятность событий. Тогда на интуиции далеко не уедешь, верно?

— Верно-то верно, но ведь я пока доказал только то, что математический анализ всего лишь возможен. Практическую сторону я не затрагивал.

— Разве может так быть, чтобы нечто было возможно, но неосуществимо на практике?

— А разве нет? Теоретически у меня есть возможность побывать во всём мире Галактики и поздороваться с каждым из живущих там людей. Но на это мне не хватит целой жизни, и, будь я даже бессмертен, всё равно, я ещё не успею пожать руки всем старикам, как на свет народится уйма новых детишек, а кто-то успеет умереть, пока я до него доберусь.

— С вашей математической проработкой будущего — та же история?

Селдон немного растерялся, но довольно быстро собрался с мыслями.

— Очень может быть, что математическая проработка заняла бы немыслимо долгое время, даже если бы в распоряжении учёного был компьютер величиной с Галактику, работающий на гиперпространственных скоростях. К тому времени, когда добьешься ответа на поставленный вопрос, пройдёт достаточно много лет для того, чтобы ответ потерял всякий смысл — жизнь неизбежно внесёт свои поправки.

— Но почему не упростить этот процесс? — резко спросил Клеон.

— Ваше Императорское Величество… — Селдон почувствовал необходимость перейти на официальный тон, поняв, что Император явно не в восторге от его ответов и дружелюбие правителя мало-помалу убывает. — Представьте себе способ, которым физики изучали субатомные частицы. Этих частиц — неисчислимое множество, и каждая движется или колеблется по-своему, непредсказуемо, но оказывается, в этом хаосе существует свой внутренний порядок. Так родилась квантовая механика, способная ответить на правильно поставленные вопросы. Изучая общество, мы помещаем людей на место субатомных частиц, но тут возникает дополнительный фактор — сознание человека. Частицы движутся бессмысленно, а люди — осознанно. Если же учитывать разнообразие поведения и порывов, сложность расчётов возрастает настолько, что никакого времени на них не хватит.

— Ну а у сознания не может быть такой же внутренней упорядоченности, как у бессмысленного движения частиц?

— Не исключено. Проведённые мною расчёты показывают, что порядок лежит в основе абсолютно всего, каким бы беспорядочным тот или иной процесс ни казался на первый взгляд. Но, увы, как отыскать этот внутренний порядок, эти закономерности? Представьте себе: двадцать пять миллионов миров, каждый — со своими особенностями, традициями, культурой, каждый оригинален и не похож на другие, и в каждом — миллиарды людей, каждый из которых мыслит по-своему, и все миры взаимодействуют, и варианты этих взаимодействий поистине неисчислимы! Словом, как бы ни был в теории возможен психоисторический анализ, его практическое осуществление представляется невероятным.

— Вы сказали «психоисторический»? Что это значит?

— Я назвал теоретическую оценку вероятности будущего «психоисторией».

Император спрыгнул со стола, пересек комнату, развернулся, вернулся к столу и остановился перед Селдоном.

— Встаньте! — приказал он.

Селдон вскочил и посмотрел на Императора снизу вверх — ведь тот был немного выше ростом. Селдон нервничал, но старался не отводить взгляд.

После паузы Клеон сказал:

— Эта ваша психоистория… Если бы её удалось осуществить на практике, польза вышла бы немалая, не так ли?

— Просто фантастическая! Знания о том, что ждёт нас в будущем, пускай даже в самом обобщённом виде, стали бы новым, невиданным руководством к действию — такое средство ещё никогда не попадало в руки человечества. Но, конечно же…

Селдон не договорил.

— Ну? — нетерпеливо поторопил Клеон.

— Ну… дело в том, что за исключением ограниченного числа людей, ответственных за принятие решений, результаты психоисторического анализа не должны быть известны никому.

— Никому?! — удивлённо воскликнул Клеон.

— Это совершенно очевидно. Позвольте, я попытаюсь объяснить. Если психоисторический анализ будет осуществлен и результаты его станут достоянием общественности, весь спектр людских эмоций и реакций тут же нарушится. А психоисторический анализ, основанный на эмоциях и реакциях, которые должны бы проявляться без знания о будущем, таким образом становится бессмысленным. Понимаете?

В глазах Императора вспыхнули весёлые искорки, он рассмеялся и воскликнул:

— Великолепно! — и при этом так хлопнул Селдона по плечу, что тот слегка покачнулся. — Да как же вы не понимаете? — продолжал радоваться Клеон. — Неужели не видите? Нет никакой нужды предсказывать будущее. Нужно просто выбрать подходящее будущее — приятное и полезное — и обнародовать предсказание. Тогда всяческие эмоции и реакции, которых вы так боитесь, изменятся таким образом, что предсказанное будущее непременно настанет. Не лучше ли создать радостное будущее, чем предсказывать дурное?

Селдон нахмурился.

— Я вас понял, сир, но это точно так же невозможно.

— Невозможно?

— Ну, как минимум, непрактично. Не понимаете? Если нельзя взять отсчёт от людских эмоций, то нельзя сделать и обратного. Нельзя вести отсчёт от будущего и определять, какие именно эмоции и реакции людей к такому будущему приведут.

Клеон расстроился окончательно. Брезгливо поджав губы, он спросил:

— Ну а ваш доклад — или как там он у вас называется, что от него толку?

— Это чистая математика. Математиков он заинтересовал, но я… у меня и в мыслях не было, что у моих выкладок может быть практическое применение.

— Просто омерзительно! — сердито буркнул Клеон.

Селдон растерянно пожал плечами. Больше всего на свете он сейчас сожалел о том, что выступил с докладом. Что с ним станется теперь, если Императору взбредёт в голову, что его одурачили?

А вид у Клеона был такой, что, похоже, всё к тому и шло.

— И всё-таки, — недовольно продолжал Император, — что, если бы вы всё же сделали предсказание будущего, с математическим подтверждением или без оного, — такой прогноз, который помог бы государственным деятелям в управлении этими самыми людскими реакциями?

— Почему я? Зачем вам я? Государственные деятели вполне могут справиться с таким прогнозом сами, без моей скромной помощи.

— У государственных деятелей так не получится. Они то и дело выступают со всяческими заявлениями. Им мало кто верит.

— А мне-то с какой стати должны поверить?

— Вы — математик. Вы рассчитаете будущее, а не проинтуи… — нет, такого слова, кажется, не существует, но вы меня поняли, конечно.

— Но я не сумею сделать этого!

— А кто об этом узнает? — тихо спросил Клеон, с прищуром глядя на Селдона.

Оба молчали. Селдон понял, что угодил в западню. Получив от Императора столь недвусмысленный приказ, имел ли он право и возможность отказаться? Откажется — угодит в тюрьму, а то и на плаху. Будет суд, конечно, но на справедливость уповать нечего.

Он глубоко вздохнул и сказал:

— Ничего не выйдет.

— Почему же?

— Если бы меня попросили предсказать нечто туманное, в самых общих чертах, нечто такое, что могло бы произойти уже после жизни нынешнего поколения, а может быть, и после жизни следующего, я мог бы сделать это, но, с другой стороны, кому какое будет дело до этого предсказания? Разве озаботит хоть кого-то несметное богатство и высочайшее наслаждение, если они отдалены на сто, на двести лет? Чтобы добиться результатов, — продолжал Селдон, — мне пришлось бы предсказывать вещи более насущного, злободневного характера, более приближенные к нашему времени. Люди способны ответить только на такого рода предсказания. Но раньше или позже, а скорее всего — раньше, нечто из предсказанного мной не сбудется, и тогда конец моей карьере прорицателя. Никто мне больше не поверит. Да и ваша популярность пошатнется. Но самое худшее — никто и никогда не отважится поверить в психоисторию как в науку, никто не станет поддерживать, даже если в будущем математикам удастся приблизить её достижения к реальности.

Клеон опустился в кресло и с усмешкой уставился на Селдона.

— И это всё, на что вы, математики, способны? На то, чтобы доказывать, что то-то и то-то невозможно?

Селдон ответил тихо и обреченно:

— Но ведь это вы, сир, требуете невозможного.

— Дайте-ка, голубчик, я вас испытаю. Допустим, я бы у вас спросил, не паду ли я в один прекрасный день жертвой покушения. Что бы вы мне ответили с помощью вашей математики?

— Моя математическая система не дала бы ответа на столь конкретный вопрос даже в том случае, если бы психоистория работала на все сто. Вся квантовая механика в мире не способна предсказать поведение одного отдельного электрона — в её силах лишь предугадать усредненное поведение множества электронов.

— Вы лучше знаете свою математику, чем я. Ну, давайте, выдайте мне научную догадку. Так убьют меня или нет?

Селдон тихо проговорил:

— Это ловушка, сир. Либо скажите мне, какого ответа вы от меня хотите, и я вам дам его, либо позвольте говорить свободно, но обещайте, что я останусь цел.

— Говорите, что хотите.

— Вы даёте мне честное слово?

— Хотите получить подтверждение в письменном виде? — съехидничал Клеон.

— Нет-нет, что вы… Вполне довольно вашего устного заверения, — промямлил Селдон с упавшим сердцем. Он отлично понимал, что честному слову — грош цена.

— Считайте, что я дал вам честное слово.

— Ну что ж… тогда я могу сказать вам следующее: за четыре последних века более половины Императоров пали жертвой террора. Из чего я могу сделать заключение, что вероятность вашей гибели составляет приблизительно один к двум.

— Любой дурак мог бы дать такой ответ, — презрительно хмыкнул Клеон. — Тут математик не нужен.

— А я вам как раз и твержу всё время, что моя математика совершенно не годится для решения практических вопросов.

— Но неужели вы даже не способны предположить, что я, к примеру, кое-чему выучился на ошибках своих неудачливых предшественников?

Селдон сделал глубокий вдох и с воодушевлением обреченного ответил:

— Нет, сир. Вся история говорит о том, что мы не учимся на ошибках прошлого. Ну, например, вы пригласили меня на личную аудиенцию. Что, если бы я взял да и оказался террористом? Я шучу, конечно, сир, — поспешно добавил он.

Клеон невесело улыбнулся.

— Голубчик, вы просто не осведомлены о нашей проницательности, а вероятно, и об успехах в технике, так сказать, самообороны. Нам о вас известно всё до мелочей. Как только вы вошли, вас немедленно сканировали. Фотографии, запись голоса. Так что ваше эмоциональное состояние известно нам досконально. Можно даже сказать — мы прочли ваши мысли. Так что будьте уверены, будь у нас хоть малейшее сомнение в вашей благонадёжности, вас бы сюда не допустили. Точнее говоря, вас уже не было бы в живых.

У Селдона закружилась голова, однако он взял себя в руки и произнес:

— Простым смертным всегда было нелегко приблизиться к Императорам, даже в те времена, когда у тех не было столь изощренной защиты. Однако почти всем покушениям предшествовали дворцовые заговоры. И именно ближайшее окружение Императора таит в себе наибольшую опасность для него. Этой угрозе никак не способно помешать самое тщательное обследование посторонних. Что же касается ваших приближенных, ваших телохранителей, ваших близких, в конце концов, — к ним вы не можете относиться так, как ко мне.

— Это мне известно, — кивнул Клеон. — Во всяком случае, не хуже, чем вам. Дело в том, что я неплохо обращаюсь со своим окружением, и ни у кого нет причин для недовольства и бунтов.

— Легкомысленное… — начал было Селдон, но смутился и умолк.

— Продолжайте! — гневно воскликнул Клеон. — Я вам позволил говорить открыто. Что тут показалось вам легкомысленным?

— Я неверно выразился, сир. Простите, сорвалось. Я хотел сказать «неверное». Вы неверно относитесь к своему окружению. Вы, конечно, подозрительны; было бы странно, если бы это было не так. Неосторожно оброненное слово — ну, вот как у меня сейчас вышло, — легкомысленный жест, двусмысленное выражение лица — этого достаточно, чтобы вы посмотрели на этого человека подозрительно. Вашего подозрительного взгляда будет достаточно для того, чтобы события завертелись по порочному кругу. Ваш приближенный заметит вашу подозрительность, начнёт нервничать, поведение его утратит естественность, и в конце концов либо его казнят, либо вас убьют. Именно так всё обстояло с Императорами в последние четыре столетия, и, кстати говоря, это один из признаков того, что событиями в Империи становится управлять всё труднее.

— Получается, что я ничего не способен сделать, чтобы избежать покушения?

— Нет, сир, — ответил Селдон, — но, правда, вы можете оказаться удачливее своих предшественников.

Кончики пальцев Клеона барабанили по подлокотнику кресла. Наконец он сердито проговорил:

— От вас никакого толку, так же, как и от вашей психоистории. Уходите.

Император отвел взгляд в сторону и как-то вдруг вмиг постарел.

— Я говорил вам, сир, что вам моя математика никакой пользы не принесет. Примите мои искренние извинения.

Селдон собрался было отвесить прощальный поклон, но в комнате внезапно появились двое охранников и увели его. Голос Клеона прозвучал вслед:

— Доставьте этого человека туда, откуда привели.

* * *

Войдя, Эдо Демерзель одарил Императора взглядом, исполненным подобающего преклонения.

— Сир, — проговорил он, — вы чуть было не вышли из себя.

Клеон посмотрел на Демерзеля и вымученно улыбнулся.

— Да, представьте себе. Этот человек меня ужасно разочаровал.

— Понимаю, однако он не сообщил больше, чем у него есть.

— О, да. Если считать, что у него ничего и не было.

— Но он ничего и не пообещал, сир.

— Да. Печально.

— Более чем печально. Этот человек — лишний козырь.

— Что-то лишнее, Демерзель? Вечно ты сыплешь непонятными поговорками. Что за козырь?

— Эту поговорку я слышал очень давно, в молодости, сир. Империя велика, и поговорок в ней великое множество. Кое-какие из них не слыхивали на Тренторе, а те, что в ходу у нас, неведомы в других мирах.

— К чему ты это говоришь? Я и без тебя знаю, что Империя велика. Ты мне объясни, что ты хотел сказать об этом человеке.

— Только то, что он способен принести немало вреда, даже не задумываясь об этом, ненарочно. Он не помышляет о том, какова его сила. Ну, не сила, так важность.

— Это твои догадки, Демерзель?

— Да, сир. Он провинциал. Он не знает Трентора и его порядков. Он никогда не бывал здесь раньше и просто не умеет вести себя как человек светский, благородно воспитанный. И всё же он вел себя с достоинством, представ перед вами.

— А что тут такого? Я позволил ему говорить открыто. Отбросил весь этикет, все формальности. Обращался с ним, как с равным.

— Не совсем так, сир. Как бы вы ни старались вести себя с другими, как с равными, у вас всё равно не получится. Не в крови это у вас. Вы привыкли повелевать. Да расстарайся вы изо всех сил дать собеседнику возможность расслабиться, мало у кого такое выйдет. Большинство попросту утратит дар речи, а другие, что во сто раз хуже, начнут раболепствовать и растекаться мыслью по древу. Этот человек выстоял с честью, сир.

— Не знаю, не знаю… Можешь, конечно, восторгаться, Демерзель, дело твоё, но мне он не понравился, — буркнул Клеон и призадумался. — Кстати, ты заметил: он даже не пытался объяснить мне эту свою математику? Как будто знал, что я ни слова не пойму.

— Но ведь вы бы и правда не поняли, сир. Вы не математик, не учёный, не художник. Есть масса областей знания, где другие знают больше вас. И их призвание состоит в том, чтобы они поставили свои знания на служение вам. Вы — Император, а это звание выше всех других, вместе взятых.

— Да? Знаешь, меня бы ни капельки не обидел намек на моё невежество, прозвучи он из уст старика, копившего свой багаж знаний долгие годы. Но этот Селдон, он же мой ровесник. Как же он ухитрился узнать так много?

— Вероятно, ему не пришлось тратить время на постижение науки повелевать и искусства достижения мудрых решений величайшей важности.

— Демерзель, честное слово, иногда мне кажется, что ты смеешься надо мной.

— Сир! — с упреком воскликнул Демерзель.

— Ладно-ладно, пустяки. Вернёмся к нашему математику. Почему ты решил, что он опасен? Мне он показался всего-навсего наивным провинциалом.

— Так оно и есть. Дело не в нём самом, а в его математических наработках.

— Он утверждает, что они совершенно бесполезны.

— А вы думали, что из них можно извлечь пользу, правда? И я так подумал, когда вы мне рассказали. Так же могут подумать и другие. И сам математик от этого не застрахован: ведь теперь эта мысль засядет у него в голове. Кто знает, вдруг он всё-таки до чего-то додумается? А додумается, тогда… Вы же понимаете, что способность предсказывать будущее, пускай даже туманно и неопределенно, таит в себе величайшую власть. Даже если ему самому эта власть окажется ни к чему — знаете, попадаются среди учёных такие альтруисты, ну да я, к слову сказать, не очень в это верю, — найдутся те, кто быстренько им воспользуется.

— Я попытался. Ничего не вышло.

— Просто он пока не думал об этом. А вот теперь — кто знает? На ваши уговоры он не поддался, а вдруг его уговорит… ну, скажем… к примеру, мэр Сэтчема?

— А с чего бы это ему помогать Сэтчему, а не нам?

— Он же объяснил, что трудно прогнозировать эмоции и поведение отдельных людей.

Клеон нахмурился и задумался.

— Так ты действительно думаешь, что он мог бы разработать свою психоисторию так, что от неё на самом деле была бы польза? Он-то уверен, что у него такое не выйдет.

— Пройдёт время, и он может решить, что был не прав, отрицая такую возможность.

Клеон опять нахмурился.

— Значит, зря я его отпустил.

— Нет, сир, — покачал головой Демерзель. — Ваша интуиция не обманула вас. Отпустили — и правильно сделали. Арест, как бы его ни замаскировывать, вызвал бы у него протест, отчаяние, а человек в таком состоянии не будет способен творчески мыслить, откликаться на любые наши призывы о сотрудничестве. Гораздо разумнее было отпустить Селдона, но отныне надо держать его на невидимом поводке. Так мы сможем пронаблюдать, сир, не захватят ли его, не используют ли вам во вред ваши враги. А в нужное время, когда он разработает свою науку, можно будет потянуть за поводок и извлечь его на свет, нашего математика драгоценного. А тогда… вот тогда мы сможем вести себя более… более настойчиво.

— Ну а если кто-то из моих врагов… вернее сказать, из врагов Империи, ведь я — это и есть Империя, — захватит его в свои руки, а то он и сам возжелает пойти в услужение к врагам? Пойми, я не могу сбрасывать со счетов такую возможность.

— Правильно делаете. Но не волнуйтесь. Я прослежу за тем, чтобы этого не произошло. Но уж если, несмотря на все мои старания, такое случится, будет лучше, чтобы он не достался никому, чем попал в плохие руки.

Клеону стало неловко.

— Действуй как знаешь, Демерзель, но я очень надеюсь, что мы не станем спешить. В конце концов, он и правда, может быть, не кто иной, как кабинетный учёный, придумавший науку, от которой нет и не может быть никакого толку.

— Конечно, сир, конечно, однако гораздо разумнее будет предположить, что этот человек заслуживает того, чтобы ему уделили внимание. Что мы потеряем, если в конце концов окажется, что опасения наши напрасны? Немного времени, ничего больше. А вот если окажется, что мы проглядели фигуру величайшей важности, мы потеряем всю Галактику…

— Что ж, хорошо, пусть будет так, — кивнул Клеон, — но очень надеюсь, что ты избавишь меня от подробностей, если они окажутся не слишком приятными.

— Очень надеюсь, что до этого не дойдёт.

* * *

Весь вечер, всю ночь, всё утро встреча с Императором не выходила у Селдона из головы. О том, что прошло столько времени, он мог судить лишь по смене освещенности в коридорах, на площадях и в парках Имперского сектора Трентора.

Утром Селдон удобно устроился на пластиковой скамейке в небольшом сквере. Скамейка, как только он опустился на неё, приняла очертания его тела. Судя по освещенности, было довольно рано, и воздух был прохладен ровно настолько, чтобы испытать ощущение утренней свежести, но при этом не ежиться.

Неужели здесь всё время так? Он вспомнил, какой пасмурный день стоял под открытым небом вчера, когда его везли к Императору, вспомнил самые разные дни — непогожие, морозные и жаркие, дождливые и снежные — дома, на Геликоне, и подумал: скучает ли здесь кто-нибудь по капризам погоды? Ну правда, разве не странно — посиживать на Тренторе в уютном парке при идеальной погоде и при этом взять да вдруг заскучать по пронизывающему ветру или покусывающему кожу морозцу, а то ещё — по влажной духоте?

Наверное, заскучать можно. Но не в первый, не во второй и даже не на седьмой день. А ему осталось пробыть тут совсем недолго. Завтра он улетит отсюда, а пока можно и понаслаждаться прелестями искусственного климата. В конце концов, может быть, и не доведётся больше побывать на Тренторе.

И всё-таки ему было немного не по себе от того, что он так смело разговаривал с человеком, который, будь на то его воля, мог отдать приказ отправить в тюрьму или на казнь любого — или по крайней мере устроить всё так, чтобы человек, не пришедшийся ему по нраву, остался без средств к существованию и занимаемого положения, что, в общем-то, равноценно смерти.

Поздно вечером, перед тем как лечь спать, Селдон поинтересовался жизнеописанием Клеона Первого. Компьютер в его гостиничном номере с готовностью предоставил ему эту информацию. Как и следовало ожидать, Селдон прочел уйму восхвалений в адрес здравствующего Императора — наверняка точно так же обстояло дело при жизни любой из царствующих особ, какой бы грязью их ни поливали впоследствии. Восхваления, естественно, оставили Селдона равнодушным, зато его очень заинтересовал тот факт, что Клеон родился во Дворце и за всю жизнь ни разу не покидал его окрестностей. Получалось, он и на самом Тренторе-то фактически не бывал и за всё время своего правления не посетил ни одного из многочисленных, покрытых куполами секторов. Очень может быть, что такое затворничество имело целью сохранение жизни и безопасности монарха, но на самом деле тут откровенно попахивало тем, что Император пребывал в заточении — неважно, признавался он себе в этом сам или нет. Пусть он томился в самой роскошной из всех тюрем Галактики, всё равно это была тюрьма.

И хотя Император производил впечатление человека мягкосердечного и никоим образом не напоминал кровожадного тирана, каковыми были многие из его предшественников, всё равно радости от того, что его внимание устремилось на тебя, было мало, что и говорить. Поэтому Селдона приятно согревала мысль о том, что завтра он улетит на Геликон, несмотря на то что в его родном городе сейчас стояла зима, и зима, надо сказать, суровая.

Селдон запрокинул голову. Всё вокруг было озарено ярким рассеянным светом. Никакого дождя тут, конечно, не могло быть и в помине, но не сказать, чтобы воздух был такой уж сухой. Неподалеку весело играли струи фонтана, зеленели деревья и кусты, которые, судя по всему, никогда не ведали засухи. Время от времени в кустах раздавалось шуршание и шорохи может быть, там копошились и бегали какие-то маленькие зверьки. Слышалось жужжание пчел.

Удивительно. Вся Галактика говорила о Тренторе как об искусственном мире, в котором нет ничего, кроме металла и керамики, а тут всё было такое живое, настоящее…

Несмотря на ранний час, парк не был безлюден. Неподалеку расположилась довольно хорошенькая молодая женщина, но она склонилась над вьюером, и Селдон не мог как следует разглядеть её лица. Мимо прошёл мужчина, бросил на Селдона короткий взгляд и, усевшись на скамейку напротив, положил ногу на ногу и углубился в чтение кипы телепринтов. На нём были облегающие розовые брюки.

Да, на Тренторе, как ни странно, мужчины предпочитали одежду пастельных тонов, а женщины, как правило, носили белое. Что ж, в таком стерильном мире, наверное, склонность к ношению светлой одежды вполне оправданна. Селдон почувствовал себя не слишком ловко в своем геликонском тёмно-коричневом костюме. Задержись он на Тренторе (нет-нет, он не собирался задерживаться, только если бы), ему пришлось бы обзавестись подобающей одеждой, а иначе он, безусловно, привлек бы к себе массу любопытных взглядов, улыбок, а то и насмешек, не дай бог. Ну вот, пожалуйста — мужчина оторвал взгляд от телепринтов и на этот раз посмотрел на Селдона с большим любопытством. Наверняка из-за провинциального костюма.

Ну ладно, спасибо, хоть не улыбнулся. Размышлять на тему о том, что он смешон, Селдон мог сколько угодно, но уж радоваться этому вовсе не собирался.

Селдон имел возможность разглядывать своего визави совершенно открыто, поскольку тот, похоже, просматривая листки распечаток, вел какой-то безмолвный спор с невидимым противником. Вот он уже был готов заговорить вслух, потом призадумался и вскоре опять собрался разразиться какими-то доводами… Селдон смотрел и гадал, чем же кончится эта безмолвная перебранка.

Он внимательно разглядывал мужчину. Тот был высокого роста, спортивного, пожалуй, даже атлетического телосложения — широкие плечи и ни малейших признаков полноты. Волосы у него были тёмно-русые, местами выгоревшие, лицо незнакомца было гладко выбрито, казалось немного печальным, но производило впечатление внутренней силы. Немного грубоватое лицо — приятное, но уж никак не «милое».

К тому времени, когда незнакомец не то проиграл, не то выиграл молчаливую битву с самим собой, отложил листки и взглянул на Селдона, Селдон решил, что этот человек ему нравится.

Тот сказал:

— Прошу прощения, вы, случайно, не присутствовали на последнем конгрессе? На математическом?

— Присутствовал, — кивнул Селдон.

— А, значит, я вас там и видел. Я вас сразу узнал, вот и сел напротив. Простите, если помешал…

— Вовсе нет. Я совершенно свободен.

— Позвольте, я угадаю. Вы — профессор Селдон.

— Селдон. Гэри Селдон. Угадали точно. А вы?

— Четтер Челвик, — ответил мужчина и немного смутился. — Вы уж извините, имечко у меня доморощенное, местное.

— Я и правда до сих пор не знавал ни одного Четгера, — улыбнулся Селдон. — И Челвиков тоже как-то не попадалось. Стало быть, вы в своем роде человек уникальный. Знаете, а ведь это лучше, чем затеряться, как я, среди бесконечных Гэри. Жутко распространенное имя. Не говоря уже о Селдонах.

Селдон приподнял свою скамейку и придвинул поближе к Челвику. Керамоидный гравий мягко захрустел.

— Я как раз не прочь потолковать о местных обычаях, — негромко проговорил Селдон. — Скажите, я очень нелепо выгляжу в своем провинциальном наряде? Знаете, как-то и в голову не приходило, что нужно обзавестись тренторианским гардеробом.

— Ну, так купили бы, — пожал плечами Челвик, вежливо, но смущенно оглядев одежду Селдона.

— Да ведь я завтра уже улетаю, и потом… мне это не по карману. Знаете, математики порой имеют дело с колоссальными числами, но эти числа не имеют никакого отношения к их доходам. А вы, видимо, тоже математик, Челвик.

— Я? Что вы! Ни малейших способностей. Полный профан.

— О… — разочарованно протянул Селдон. — А вы сказали, что видели меня на Декадном конгрессе.

— Я там присутствовал в качестве наблюдателя. Я журналист.

Для вящей убедительности он помахал пачкой телепринтов и, похоже, сам немало удивившись, что листки до сих пор у него в руке, свернул их и спрятал в карман куртки.

— Я собираю материал для выпусков головизионных новостей. Честно говоря, — добавил он, немного помолчав, — надоело это мне порядком.

— Работа надоела?

Челвик кивнул:

— Надоело собирать в одну кучу бесконечную ерунду из всех миров. Ненавижу это вечное качение по наклонной плоскости.

Он прищурился и посмотрел на Селдона в упор.

— Но бывают и исключения. Вот, к примеру, я слыхал, будто вас видели в компании с Императорскими гвардейцами, которые вас вроде бы сопроводили во Дворец. Может, вам и Императора повидать довелось, а?

Улыбка моментально исчезла с лица Селдона.

— Даже если бы это действительно произошло, вряд ли бы я стал болтать об этой встрече с тем, кто потом выложит это в новостях.

— Нет-нет, при чем тут новости? Вы, судя по всему, не в курсе, Селдон, ну а я вас просвещу. Первое правило игры в новости заключается в том, что об Императоре и его ближайшем окружении никогда, ни при каких обстоятельствах не говорится ничего, кроме того, на что даётся высочайшее официальное разрешение. И это, конечно, глубочайшее заблуждение, поскольку вечно расползаются слухи, а слухи всегда хуже, чем правда. Но дело обстоит именно так.

— Но если вы не сможете ничего опубликовать, обнародовать, зачем же вы меня спрашиваете?

— Из любопытства. Только из любопытства. Уж вы мне поверьте, я по работе узнаю намного, намного больше, чем узнают зрители выпусков новостей. Дайте-ка я ещё разок угадаю… я не слишком внимательно слушал ваш доклад, но понял, что вы говорили о возможности предсказания будущего.

Селдон покачал головой и пробормотал:

— И зря говорил…

— Простите?

— Да нет, ничего.

— Ну так вот… — как ни в чём не бывало продолжил Челвик, — предсказание будущего, точное предсказание, я хочу сказать, наверняка заинтересовало бы Императора, да и любого из правительственной верхушки. Отсюда я делаю вывод, что Клеон Первый, и пока единственный, пожелал потолковать с вами об этом и спросил вас, не сделаете ли вы для него пару-тройку предсказаний.

Селдон отрезал:

— Я не желаю говорить на эту тему.

Челвик слегка пожал плечами.

— Наверняка там был и Эдо Демерзель.

— Кто?

— А вы про Эдо Демерзеля ничего не знаете?

— И не слышал этого имени никогда.

— Демерзель — второе «я» Клеона, мозг Клеона, злой дух Клеона. Называть его можно по-всякому, но не дай бог — вслух, а то… Словом, он должен был там быть.

Селдон явно не знал, что ответить, и Челвик помог ему:

— Ну, вы его, может быть, и не видели, но он точно там был. А уж если он думает, что вы умеете предсказывать будущее…

— Да не умею я предсказывать будущее! — затряс головой Селдон. — Если бы вы слушали мой доклад, вы бы знали, что я говорил исключительно о том, что это теоретически возможно.

— Какая разница? Если он считает, что вы способны предсказать будущее, он вас просто так не отпустит.

— Отпустил, как видите. Вот он я, перед вами.

— Это ничего не значит. Он прекрасно знает, где вы, и всё время будет знать. А когда вы ему понадобитесь, он вас достанет, где бы вы ни были. И если он решит, что вы сможете быть ему полезны, он из вас эту пользу выкачает. А уж если он решит, что вы опасны, он выкачает из вас жизнь.

Селдон нахмурился.

— Чего вы добиваетесь? Хотите напугать меня?

— Я хочу вас предостеречь.

— Я вам не верю.

— Не верите? Разве не вы сами только что сказали, что сделали что-то зря? Что вы при этом имели в виду? Не то ли, что зря сделали доклад и из-за этого попали в беду?

Селдон нервно закусил губу. На этот раз Челвик угадал совершенно точно, и в это самое время Селдон понял, что за ним следят.

Не то чтобы мелькнула чья-то тень, нет, ведь свет здесь был такой, что никаких теней попросту и быть не могло — слишком мягкий и рассеянный. Он просто уловил краешком глаза быстрое движение — даже не быстрое, а мгновенное, а в следующий миг кто-то остановился рядом.

Глава 2

ТРЕНТОР — столица Первой Галактической Империи. При Клеоне Первом слава его клонилась к закату. Любопытно, что посторонним наблюдателям казалось, будто Трентор — на вершине могущества. Площадь поверхности планеты, составляющая двести миллионов квадратных километров, находилась целиком (исключая территорию, где стоял Дворец Императора) под защитной оболочкой, ниже которой простирался бесконечный город, что уходил в глубь континентального шельфа. Население Трентора насчитывало сорок миллиардов человек, и хотя, если приглядеться повнимательнее, становилось очевидно, что тут накопилась масса проблем и противоречий, сами жители Трентора ничего особенного не замечали и, без сомнения, по-прежнему полагали, что живут в легендарном Вечном Городе, и даже помыслить не могли, что когда-либо…

Галактическая энциклопедия

БЕГСТВО

Селдон поднял голову. Перед ним стоял молодой человек, устремив на него сверху вниз взгляд, полный изумления и презрения. Ещё один, помоложе, стоял с ним рядом. Оба высокие и крепкие.

И тот и другой были одеты не иначе как по последней тренторианской моде, как показалось Селдону, — в одежду ярких, кричащих цветов. Талии юнцов были подпоясаны широкими ремнями с бахромой, головы украшали широкополые шляпы, тульи которых были обвязаны длинными розовыми лентами, а их концы свисали сзади до плеч.

Селдону вид незнакомцев показался забавным, и он не смог сдержать улыбки.

Тот, что стоял прямо перед ним, огрызнулся:

— Чего скалишься, несчастный?

Оставив без внимания грубый тон обращения, Селдон мягко проговорил:

— Простите, что улыбнулся. Просто мне очень понравилось, как вы одеты.

— Как я одет? Вот как? А вот ты как одет? Это мерзкое тряпье ты называешь одеждой?

Грубиян протянул руку и ухватился за лацкан пиджака Селдона. О, каким уродливым, грубым, тяжелым, просто непристойным показался в это мгновение Селдону его злосчастный костюм!

— Что же делать? — вздохнул Селдон. — Я ведь нездешний, и моя одежда, естественно, тоже. Но другой у меня нет.

Тем временем, как заметил Селдон, немногие из гулявших в парке поднялись со скамеек и удалились. Похоже, поняли, к чему дело клонится, и решили вовремя смотать удочки. Селдон не знал, ушёл ли и его новый знакомец, Челвик, но не мог этого узнать при всем желании: молодой грубиян стоял перед ним как вкопанный. Селдон чуть-чуть отодвинулся назад вместе со скамейкой.

— Так ты нетутошний? — грубо поинтересовался юнец.

— Верно. Потому я так и одет. Я здесь в гостях.

— И с какой такой планеты?

— С Геликона.

Юнец нахмурился.

— Сроду о такой не слыхивал.

— Это очень маленькая планета.

— Так почему ты не уберешься туда?

— Я завтра улетаю.

— Завтра? Ошибаешься! Сейчас, немедленно, понял?

Юнец обменялся взглядом со своим спутником. Селдон тоже посмотрел на второго нахала и успел заметить Челвика. Тот, оказывается, не ушёл, но больше в парке не осталось ни души — Селдон, Челвик и двое скандалистов.

— Я намеревался посвятить день осмотру достопримечательностей, — возразил Селдон.

— Подумай хорошенько. Ты ошибся, приятель. Вовсе не собирался. Ты сейчас же отправишься домой, к мамочке.

Селдон улыбнулся.

— Простите, но я этого не сделаю.

Юнец спросил у своего спутника:

— Эй, Марби, тебе нравится его тряпье?

Марби наконец раскрыл рот:

— He-а. Жуткое тряпье. Аж тошнит.

— Ну и что нам с ним делать, Марби? Отпустить, чтобы он тут разгуливал и всех от него тошнило, а? Ведь это, Марби, вредно для здоровья, как ты считаешь?

— А то как же! ещё как вредно-то, Алем, — отозвался Марби.

Алем хмыкнул.

— Эй, ты, слыхал, чего Марби сказал?

Ему ответил Челвик:

— Послушайте, вы — Алем, Марби, или как вас там. Позабавились — и хватит. Что вам ещё нужно?

Алем, который на ту пору стоял, наклонившись над Селдоном,выпрямился и обернулся.

— А ты кто такой?

— Не твоё дело, — в тон ему ответил Челвик.

— Тренторианец? — упорствовал Алем.

— И это тоже не твоё дело.

Сдвинув брови, Алем оглядел Челвика с ног до головы.

— Одежка-то вроде у тебя нашенская. Слушай-ка, нам до тебя дела нет, мы тебя не трогаем, и ты нас не трогай, не встревай, понял?

— Я не уйду, запомни. Так что нас двое. Двое надвое, стало быть. Похоже, вы никак драться собирались? Может, пойдёте, ещё дружков прихватите, чтобы вас стало побольше против нас двоих?

Селдон вмешался:

— Челвик, послушайте, может быть, вам лучше уйти? Спасибо, что вступились за меня, но мне неудобно, ей-богу. Вам-то зачем подвергать себя опасности?

— Никакой опасности, Селдон. Дешёвые оболтусы, задиры паршивые, больше ничего. Лакеи.

— Ла-ке-и? — взревел Алем, которому это слово пришлось явно не по душе, и Селдон решил, что, видимо, почему-то оно на Тренторе имеет более обидное значение, чем на Геликоне.

— Так, Марби, — распорядился Алем, — ты, значит, разберись-ка с этим, что нас лакеями обозвал. От лакея слышу, понял? А я пока быстренько приведу в божеский вид этого Селдона. А ну…

Он наклонился, рванул на себя лацканы пиджака Селдона. Селдон резко согнул одну ногу в колене и опрокинулся на спину вместе со скамейкой. При этом он успел ухватить Алема за руки, тот не удержался на ногах, кувырнулся и брякнулся на спину позади Селдона.

Селдон рывком встал, глянул на Алема, потом быстро нашёл взглядом Марби.

Алем лежал неподвижно, лицо его скривила гримаса страдания. Большие пальцы его рук были выбиты, он скрючился от удара в пах и дикой боли в ушибленном позвоночнике.

Челвик левой рукой держал Марби за шиворот, а правой заломил правую руку нахала за спину. Физиономия Марби побагровела, он ловил воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег. На земле у его ног валялся нож, в прозрачной рукоятке которого светился огонек миниатюрного лазера.

Челвик чуть-чуть ослабил хватку и сказал не без сострадания:

— Здорово вы его отделали.

— Боюсь, что так, — смущенно ответил Селдон. — Знаете, упади он чуть-чуть иначе, он бы шею сломал.

— Что же вы за математик такой? — удивлённо спросил Челвик.

— Геликонский, — без тени иронии ответил Селдон, наклонился, подобрал с земли нож, повертел его в руках и сказал: — Неприятная штуковина. Наверняка смертельная.

— Хватило бы и самого обычного ножа, без всяких выкрутасов. Слушайте, давайте-ка отпустим этих паршивцев подобру-поздорову. Сомневаюсь, что они ещё хотят драться.

И он отпустил Марби, который тут же принялся яростно потирать плечо и шею. Хрипло дыша, он с ненавистью смотрел на Селдона и Челвика.

Челвик резко, отрывисто проговорил:

— А теперь убирайтесь оба. В противном случае нам придётся дать показания против вас. Оскорбление личности и покушение на жизнь. Нож — вещественное доказательство.

Марби наклонился над Алемом, поднял его с земли, подхватил под мышки и поволок прочь. Пару раз они оглянулись, а Селдон и Челвик проводили их бесстрастными взглядами.

Селдон протянул Челвику руку:

— Как мне отблагодарить вас? Вы пришли на помощь совершенно незнакомому человеку. Сам бы я с ними, конечно, не справился.

Челвик протестующе помахал рукой.

— А я их не испугался. Самые что ни на есть обычные уличные бродяги. Нужно было попросту приложить руки — мои и ваши, конечно.

— А хватка у вас прямо-таки мертвая, — улыбнулся Селдон.

Челвик пожал плечами.

— Да и вы, как я погляжу, не промах. Послушайте, — добавил он, не меняя интонации, — лучше и нам убраться отсюда, не теряя времени.

— Зачем? — удивился Селдон. — Вы боитесь, что эти двое вернутся?

— Эти-то вряд ли. А вот те отчаянные храбрецы, что так быстро разбежались отсюда, чтобы не пялить глаза на драку, запросто могли вызвать полицию.

— Ну и отлично. Мы знаем имена обидчиков. И можем точно описать их внешность.

— Их? Они-то полиции на что сдались?

— Как! Они же первые напали!

— Не валяйте дурака. У нас с вами — ни единой царапины. А им обоим понадобится солидная медицинская помощь, особенно Алему. Арестуют нас, это я вам точно говорю.

— Но это же невозможно. Люди подтвердят, что…

— Да не будет никаких людей! Слушайте, Селдон: выбросьте вы эту блажь из головы, и побыстрее. Эти двое искали вас — именно вас. Им сказали, что на вас — геликонская одежда, и старательно описали вашу внешность. Может, даже голографический снимок показали. Сильное у меня подозрение, что их подослали такие люди, которые держат под контролем полицию, так что не стоит нам тут задерживаться.

И Челвик быстрым шагом пошёл вперёд, крепко ухватив Селдона за руку. Теперь у Селдона появилась возможность лично оценить мёртвую хватку Челвика. Сбросить его руку он при всём желании не мог, а потому потащился следом, словно послушное дитя за нянькой.

Вскоре они нырнули в сводчатый туннель, и ещё до того, как глаза Селдона успели привыкнуть к менее яркому свету, позади послышался визгливый скрип тормозов.

— Явились — не запылились, — пробормотал Челвик. — Быстрее, Селдон.

Новые знакомые прыгнули на движущийся тротуар и быстро затерялись в толпе.

* * *

Селдон пытался убедить Челвика зайти к нему в гостиницу, но тот и слышать об этом не хотел.

— Вы что, с ума сошли? — спросил он полушёпотом. — Там вас уже ждут с распростертыми объятиями.

— Но все мои вещи тоже там и ждут меня.

— Ну что ж, придётся им подождать подольше. Надеюсь, у них хватит терпения.

Разговаривали они, сидя в небольшой однокомнатной квартире. Дом, где она располагалась, находился в районе, Селдону совершенно неведомом. Он с любопытством разглядывал комнату. Большая её часть была занята письменным столом, стулом, кроватью и компьютером. Ни кухни, ни ванной, ни туалета. Жутко неудобно. Челвик водил Селдона в общую туалетную комнату, расположенную в другом конце коридора. И что же? Кто-то ввалился туда, когда Селдон ещё не успел закончить свои дела, бросил любопытный взгляд на одежду Селдона и отвел глаза.

Когда Селдон рассказал об этом Челвику, тот покачал головой и сказал:

— Придётся тебе сменить одежду. Да, жаль, что на Геликоне так сильно отстали от моды.

Селдон недовольно проговорил:

— Послушай, Челвик, а может быть, всё это — игра твоего воображения? Да, ты меня наполовину убедил, но всё-таки вдруг это просто нечто вроде… вроде…

— Вроде паранойи, хочешь сказать?

— Если на то пошло, да. Вдруг это действительно у тебя такая навязчивая идея?

— А ты подумай хорошенько, только не перебивай, ладно? Математически я тебе ничего доказать, конечно, не сумею, однако… Ты виделся с Императором. Не отрицай, не надо. Выскажу предположение: он требовал у тебя каких-то подробностей, имеющих отношение к будущему, и ты отказался. А Демерзель, вероятно, полагает, что ты лжешь, утверждая, будто не в силах сделать никаких предсказаний. Он думает, что ты приберегаешь столь ценную информацию для того, кто посулит тебе цену повыше, а может быть, уже предложил. Кто знает? Я говорил тебе: если Демерзель захочет, он тебя из-под земли достанет. Причём заметь: сказал я тебе об этом до того, как двое повес появились на сцене развития событий. Я — журналист и тренторианец. Уж я-то знаю, как такие делишки обстряпываются. Помнишь, Алем обронил фразочку: «Он-то нам и нужен». Помнишь?

— Помню, представь себе.

— Я для него был… так, ноль без палочки, досадная помеха, а задание у него было — напасть на тебя.

Челвик уселся на стул и указал пальцем на кровать:

— Приляг, Селдон, расслабься, отдохни. Кто бы ни подослал эту парочку (я-то уверен, что Демерзель), он способен подослать других, стало быть, первым делом нужно избавиться от твоего злосчастного костюма. Думаю, всякому геликонцу в этом секторе придётся невесело, пока он не сумеет доказать, что он — не ты.

— Ну ладно, ладно…

— Нет, я серьёзно. Тебе придётся раздеться, а костюмчик твой мы уничтожим в атомайзере, если удастся подобраться к нему незамеченными. Но для начала я должен раздобыть для тебя тренторианскую одежду. Ты пониже меня ростом, и я это учту. Если немного не подойдёт, не обессудь.

Селдон покачал головой.

— У меня денег не хватит расплатиться. Это мне не по карману. Денег у меня — курам на смех, да и те — в гостиничном сейфе.

— Об этом подумаем позднее. Посиди тут без меня часокдругой, а я отправлюсь по магазинам.

Селдон развел руками и вздохнул:

— Ладно, сдаюсь. Если это так важно, я побуду тут.

— Точно? Не рванешь в гостиницу? Даешь честное слово?

— Слово математика. Но мне действительно неловко оттого, что ты проявляешь обо мне заботу. Да ещё тратиться вздумал. Ведь на самом-то деле, что бы ты ни толковал о Демерзеле, эти забияки вовсе не намеревались избить меня или похитить. Они хотели только раздеть меня.

— Не только. Кроме того, они собирались поволочь тебя в космопорт и посадить на корабль, отправляющийся прямехонько на Геликон.

— Ну, это они так… я этого всерьез не принял.

— Почему же?

— Но я же всё равно улетаю. Завтра. Я им так и сказал.

— И до сих пор собираешься лететь? — спросил Челвик.

— Конечно. Почему бы и нет?

— Тебе нельзя лететь ни в коем случае. Для этого — масса причин.

Тут Селдон рассердился не на шутку.

— Слушай, Челвик, я больше не в силах продолжать эту игру. Здесь у меня нет больше никаких дел, и я хочу домой. Билет мой, к сожалению, в гостинице, а то бы я его поменял на сегодняшний рейс. И поменяю при первой возможности.

— Тебе нельзя возвращаться на Геликон.

Селдон покраснел.

— Да почему же? Что, там меня тоже ждут?

Челвик кивнул.

— Не кипятись, Селдон. Да, там тебя тоже будут ждать. Выслушай меня. Лететь на Геликон — значит лететь в самые лапы Демерзеля. Что такое твой Геликон? Добропорядочная, законопослушная имперская территория. Случались у вас там хоть раз бунты? Хоть раз в жизни кто-то хоть одной ногой вставал под знамена врагов Императора?

— Нет, и слава богу. Планета окружена более населёнными мирами. Мир в Империи — залог спокойствия и безопасности Геликона.

— Вот именно! И поэтому представители Империи на Геликоне вполне могут рассчитывать на безоговорочную лояльность вашего правительства. Ты там всё время будешь пребывать под неусыпным надзором, и, как только понадобишься Демерзелю, тебя ему выдадут, тепленького. И учти, даже несмотря на то что я тебя, считай, предупредил, ты ничегошеньки не будешь замечать, никакой слежки. Будешь тихо, мирно работать, как работал, и тебе будет казаться, что всё в полном порядке.

— Это смешно. Допустим, он хочет взять меня на Геликоне. Тогда почему же не отпустить меня с миром? Я лечу домой завтра. Зачем понадобилось подсылать этих мордоворотов? Для чего? Для того, чтобы ускорить мой отлёт на несколько часов? Но ведь это чепуха какая-то. От такой стычки я, наоборот, по сути дела, должен встревожиться, задуматься.

— С какой стати ему предполагать, что ты встревожишься? Разве он ожидал, что с тобой рядом окажусь я и вылью на тебя, так сказать, полное ведро своего параноидального бреда?

— Ну ладно, всё равно, зачем вся эта суета? Зачем меня выкидывать с Трентора, никак не пойму? Что я бы успел сделать тут за лишние несколько часов?

— Может быть, он боится, что ты передумаешь.

— Передумаю? И куда же я отправлюсь, если не домой? Если уж у него до Геликона руки дотянутся, значит, он способен достать меня где угодно. Да он бы меня, к примеру, даже на Анакреоне разыскал, вздумай я почему-либо отправиться туда, а ведь Анакреон… это отсюда в добром десятке тысяч парсеков. Что такое расстояние для гиперпространственных кораблей? Вздумай я даже махнуть в какой-то мир, который не настолько трепещет перед властью Империи, как Геликон, где бы я такой мир отыскал? Где нынче бунтуют? В Империи царит мир. Даже если и отыщется пара-тройка миров, в которых сильны воспоминания о несправедливости, проявленной к ним когда-то со стороны Империи, какой из них станет рисковать собственной безопасностью ради меня? Армия Империи — угроза для всех. Более того, я гражданин Геликона, и на любой другой планете буду иностранцем, так что никаких проблем у Империи со мной не будет и быть не может.

Челвик терпеливо выслушал Селдона, время от времени кивал головой, но лицо его оставалось серьёзным и непроницаемым.

— Ты совершенно прав, — наконец изрек он, — однако мир, который не до конца подвластен Императору, существует. Вот именно это скорее всего ужасно беспокоит Демерзеля.

Селдон задумался, припоминая события последних лет, но никак не мог вспомнить мира, где бы не существовало власти Империи. В конце концов он спросил:

— Что это за мир?

Челвик ответил:

— Ты в нём находишься — и как раз это кажется Демерзелю слишком опасным, по всей вероятности. Не то чтобы ему безумно хотелось отпускать тебя на Геликон, но гораздо меньше ему хочется, чтобы ты остался на Тренторе. Вот он и стремится выпихнуть тебя отсюда как можно скорее.

Наступило молчание. Наконец Селдон не выдержал и фыркнул:

— Ну дела! Трентор! Столица Империи! На орбитальной станции — центральная база Флота, на планете расквартированы отборные части войск. Если уж ты взаправду считаешь Трентор самым безопасным миром, значит, у тебя не только паранойя, а ещё и бредовые фантазии.

— Нет! Селдон, ты — провинциал. Это я тебе не в обиду говорю. Просто ты не знаешь, что такое Трентор. Здесь живёт сорок миллиардов человек, и вряд ли найдётся много миров, где можно насчитать хотя бы вдесятеро меньше народа. Здесь всё так сложно — и техника, и культура. Сейчас мы находимся в Имперском секторе, где самый высокий уровень жизни и население состоит почти целиком из имперских функционеров. Однако, кроме Имперского, на планете более восьмисот разных секторов, в каждом — своя культура и традиции, и во многие из них имперские силы порядка носа не суют.

— Почему?

— Империя при всем желании не может оказывать на Трентор чересчур сильного давления. Стоит чуть-чуть переусердствовать, и запросто можно повредить что-то в сети коммуникаций, которой Трентор оплетен, как паутиной. И тогда пострадает вся сеть, здесь всё взаимосвязано. Поверь мне, Селдон, мы здесь, на Тренторе, отлично понимаем, что такое землетрясение, которое вовремя не предсказали, что такое извержение вулкана, о котором не знали заранее, что такое неукрощенная буря, а то и просто человеческая ошибка, никем не замеченная. Планета сотрясается, и нужно изо всех сил стараться сохранить равновесие.

— Я никогда ни о чём подобном не слышал.

Челвик усмехнулся.

— Конечно, не слышал. Что же ты хочешь, чтобы Империя афишировала слабость собственного сердца? А вот я, будучи журналистом, знаю, о чём не помышляют провинциалы, то, о чём не помышляют многие на самом Тренторе — даже тогда, когда делается всё, чтобы скрыть правду. Поверь мне! Император и Эдо Демерзель знают, что нарушить спокойствие Трентора — значит разрушить Империю.

— Поэтому ты и предлагаешь мне остаться на Тренторе?

— Да. Я смогу найти для тебя на Тренторе такое местечко, где ты станешь абсолютно недосягаемым для Демерзеля. Тебе не придётся скрываться под вымышленным именем, ты сможешь жить совершенно открыто, но он не сможет до тебя добраться. Вот поэтому-то он так мечтал как можно скорее вышвырнуть тебя с Трентора подальше и сделал бы это, если бы судьбе не было угодно познакомить нас, ну и ещё — если бы ты не умел так здорово драться.

— Но сколько же я должен пробыть на Тренторе?

— Столько, сколько потребуется для твоей безопасности, Селдон. Может быть, всю жизнь.

* * *

Гэри Селдон разглядывал своё голографическое изображение, выполненное с помощью проектора. Зрелище оказалось гораздо более впечатляющее, чем при взгляде в зеркало. Создавалось полное ощущение, что Селдонов в комнате стало двое.

В новой одежде Селдон чувствовал себя пока не совсем ловко. Прожив всю жизнь на Геликоне, он больше привык к тёмным, приглушенным тонам, но, на его счастье, Челвик выбрал для него одежду не слишком яркой расцветки. Пощупав рукав новой туники, Селдон вспомнил, как кричаще были разодеты те двое, что пристали к нему в парке, и внутренне поежился.

— Шляпу мне, видимо, тоже придётся надеть? — поинтересовался он.

— В Имперском секторе без неё не обойтись. Ходить без головного убора здесь считается дурным тоном. Может быть, в других местах к этому не придираются.

Селдон вздохнул. Шляпа была сделана из какого-то мягкого материала, и как только он поднес её к голове, шляпа уселась как влитая. Поля, к радости Селдона, оказались поуже, чем у двоих щеголей, никак не выходивших у него из головы. «Пожалуй, — успокоил себя Селдон, — шляпа мне даже идёт».

— А ленточки под подбородком не предусмотрено?

— Нет, конечно. С ленточкой — это для стиляг.

— Для кого, для кого?

— Ну, стиляга — это модник, который носит вещи, которые шокируют окружающих. Наверняка у вас на Геликоне такие тоже есть.

— У нас? — фыркнул Селдон. — У нас есть такие, которые умопомрачительно стригутся: с одной стороны волосы до плеч, а с другой голова выбрита наголо.

Он рассмеялся, а Челвик скривился.

— Жутко уродливо, наверное.

— Бывает и хуже! Понимаешь, одни из них выбривают голову справа, а другие — слева, и праваки леваков просто ненавидят. Что ты! Дело до драк доходит.

— Ну, раз такое дело, я думаю, уж шляпу-то ты как-нибудь переживешь, особенно — без ленточки.

— Постараюсь привыкнуть, — улыбнулся Селдон.

— Пялиться на тебя, конечно, всё равно будут. Во-первых, и шляпа, и всё остальное на тебе не слишком яркое, поэтому по тренторианским меркам ты, считай, всё равно что в трауре. Да и размеры не совсем твои. Во-вторых, ты действительно к такой одежде не привык, и это видно. Ну, это ладно — в Имперском секторе мы надолго не задержимся… Ну, нагляделся?

И Челвик выключил голограф.

— Дорого тебе стоило всё это? — спросил Селдон.

— Какая разница?

— Не хотелось бы оставаться в долгу. Неудобно.

— Не переживай. Это моё дело. Но мы теряем время. Меня наверняка описали во всех подробностях, так что быстро вычислят, кто я такой, и явятся сюда.

— В таком случае, — нахмурился Селдон, — дело не только в том, что ты потратил на меня деньги. Ты ещё и рискуешь из-за меня. Лично рискуешь!

— Знаю. Но это опять-таки моё дело. О себе я уж как-нибудь сумею позаботиться.

— Но зачем, ради чего…

— Философствовать будем потом. Кстати говоря, одежку твою старую я уже атомизировал, и меня, похоже, никто не заметил за этим занятием. Правда, затрату энергии обязательно заметят — она будет зарегистрирована. И кто-то шибко умный может догадаться, в чём дело. Ужасно трудно, знаешь ли, что-то скрывать, когда кругом сплошные глаза и уши. Ну да ладно, будем надеяться, что нам удастся убраться подальше, пока они тут докумекают, что к чему.

* * *

Долго-долго они шли пешком по переходам, озаренным мягким желтоватым светом. Челвик внимательно смотрел по сторонам и всё время старался идти в ногу с толпой пешеходов, никого не обгоняя и никому не позволяя обгонять себя.

По пути Челвик непрерывно болтал с Селдоном на отвлеченные темы.

Селдону это удавалось с трудом.

— Послушай, — сказал он в конце концов, — тут у вас так много ходят пешком. Сплошные тротуары и переходы.

— А что такого? — удивился Челвик. — Ходьба по-прежнему остаётся лучшим средством перемещения на небольшие расстояния. Удобно, дёшево и для здоровья полезно. Сколько бы ни развивалась техника, а в этом смысле всё остаётся без изменений. У тебя не агорафобия ли, случаем, Селдон?

Селдон глянул вправо, через поручень, где внизу бежали другие движущиеся тротуары, тут и там пересекаясь под прямыми углами, и чуть-чуть вздрогнул.

— Боюсь ли я высоты? Да нет, не очень. Но вообще-то смотреть вниз не особенно приятно. А какая тут высота?

— В этом месте — уровней сорок-пятьдесят. В Имперском секторе и других технически развитых районах таких мест много. Большей же частью пешеходы путешествуют по дорожкам, проложенным, так сказать, на нижнем уровне.

— Наверное, бывают попытки самоубийства или нет?

— Нечасто. Для этого существуют гораздо более лёгкие способы. И потом, с самоубийством на Тренторе вообще никаких проблем нет. Хочешь свести счёты с жизнью — можешь сделать это вполне легально в соответствующем медицинском центре после соответствующего курса психотерапии. Поэтому суициды здесь редки, но про агорафобию я тебя спросил не поэтому. Мы идём на стоянку такси. Там меня знают как журналиста. Таксистам я время от времени приплачиваю, и они не откажут мне в маленькой любезности, а именно: не зарегистрируют меня и закроют глаза на то, что я не один, а с приятелем. Мне, конечно, придётся раскошелиться, но опять-таки: если люди Демерзеля нажмут на таксистов как следует, им придётся выложить всю правду. А мы в это время будем уже далеко.

— И при чем тут акрофобия, не пойму?

— При том, что нам придётся воспользоваться гравиподъёмником. Эта штука — на любителя, и, честно признаться, я сам редко им пользуюсь. Но если ты выдержишь, будет лучше.

— А что это такое — гравиподъёмник?

— Экспериментальное транспортное средство. Наверное, если люди к нему психологически привыкнут или их приучат, оно со временем станет применяться на Тренторе, а потом и в других мирах более широко. Это, так сказать, лифт без кабины. Мы просто шагнём в никуда и будем медленно падать или медленно подниматься под действием антигравитации. На сегодняшний день эта штуковина — единственное применение антигравитации. Может быть, потому, что самое дорогое.

— А что может произойти, если поле выключится, когда мы ещё будем в пути?

— То самое, о чём ты подумал. Мы упадём и, если окажемся достаточно высоко от дна, погибнем. Я, правда, о таких случаях пока не слыхал, а уж ты мне поверь, я бы знал обязательно, что стряслась такая беда. В выпуск новостей такая информация, конечно, не просочилась бы из соображений цензуры — они вечно выкидывают плохие новости, — но я бы знал, это я тебе точно говорю. Ну вот, уже совсем близко. Если не сдюжишь, мы и пробовать не станем, но только учти, что обычные лифты ходят медленно и нудно, и там многих тошнит.

Челвик повернул за угол, и друзья оказались на широкой площадке, где выстроилась очередь — мужчины, женщины, пара ребятишек.

Селдон потихоньку проговорил:

— Представь себе, ни о чём подобном я дома не слыхивал. Нет, я понимаю, наши новости оставляют желать лучшего, но всё-таки могли бы хоть упомянуть, что такое есть на свете…

— Пока, это всё на уровне эксперимента, — объяснил Челвик, — да и то только в Имперском секторе. Пожирает уйму энергии, а поэтому правительство старается не слишком афишировать гравиподъёмники. Появились они ещё при прежнем Императоре — том самом, который умер в своей постели и этим всех до смерти удивил. Он распорядился установить такие лифты в нескольких местах. Он, видишь ли, желал, чтобы его имя было увековечено внедрением антигравитации — такие взбрыки случаются у стариков с комплексом неполноценности. Как я уже сказал, не исключено, что лифты станут применяться более широко, но только лифты — вряд ли внедрение антигравитации продвинется дальше этого.

— А куда бы ещё оно могло продвинуться?

— К созданию антигравитационных звездолётов. Но до этого жутко далеко. Насколько я знаю, большинство физиков считает, что это принципиально невозможно и даже говорить об этом не стоит… Но, с другой стороны, было время, когда все в один голос твердили, что антигравитационные подъёмники — вещь из области фантазии.

Очередь шла быстро, и вскоре Селдон с Челвиком подошли к краю площадки, круто обрывавшемуся в открытую пропасть. Воздух над пропастью слабо светился. Селдон инстинктивно вытянул руку и почувствовал легкий удар. Больно не было, но он быстро отдернул руку.

Челвик усмехнулся.

— Элементарная предосторожность. Чтобы никому не взбрело в голову шагать в пропасть, пока не включено поле.

Он набрал какие-то цифры на пульте, вмонтированном в невысокий столбик, и свечение исчезло.

Селдон робко заглянул в глубокую шахту.

— Пожалуй, будет лучше, если мы возьмёмся за руки и ты закроешь глаза, — предложил Челвик. — Не бойся, это займет всего несколько секунд.

Не дав Селдону времени на раздумья, он крепко взял его за руку, и тот не смог освободиться. Челвик шагнул в пустоту, а Селдон, к собственному удивлению и стыду тихонько вскрикнув, скользнул за ним.

Он закрыл глаза, но не почувствовал ни падения, ни движения воздуха. Прошло несколько секунд, и Челвик потянул его за руку. Селдон покачнулся, выпрямился, открыл глаза и обнаружил, что стоит на твёрдой поверхности.

— Уже?!

— Живы, как видишь, — сухо ответил Челвик и пошёл вперёд, увлекая Селдона за собой.

— Я хотел спросить, мы попали на нужный уровень?

— Конечно.

— А что бы произошло, если бы мы летели вниз, а кто-то — нам навстречу?

— В шахте — две отдельные линии. По одной все с одинаковой скоростью поднимаются, по другой — опускаются. Расстояние между пассажирами — не меньше десяти метров. Никаких столкновений не должно быть, если всё нормально работает.

— Я ровным счётом ничего не почувствовал.

— А что ты, собственно, мог почувствовать? Ускорения же не было. Через десятую долю секунды ты принял постоянную скорость падения, а воздух, тебя окружавший, падал с той же скоростью, что и ты.

— Потрясающе!

— Согласен. Но, увы, неэкономично. И, похоже, никто особо не озабочен усовершенствованием и повышением рентабельности этого замечательного устройства. Отовсюду слышится одна и та же песня: «Это нам не под силу. Это невозможно». Если бы так только о гравиподъёмнике говорили. Это же абсолютно о каждом нововведении, представляешь?

Челвик был явно рассержен.

— Ага, вот и стоянка такси. Пошли быстрее.

* * *

Селдон изо всех сил старался вести себя на стоянке так, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Однако это оказалось чертовски трудно. Он понимал, что нельзя глазеть по сторонам, ото всех отворачиваться, пялить глаза на машины. Вести себя нужно было совершенно невинно, то бишь — нормально.

Но что значит «нормально»? В новой одежде ему было неловко. Карманов в тунике не было, руки девать некуда. Два кошелька, что висели по бокам на ремне, жутко раздражали его — при ходьбе они шлёпали по бедрам, и Селдону всё время казалось, что его кто-то хватает или задевает.

Он решил присмотреться к женщинам. Кошельков на поясах у них не было, сумок в руках — тоже. Вместо них служили какие-то коробочки, непонятно чем и как укрепленные на бёдрах. «Псевдомагниты, наверное», — решил Селдон. Одеты дамы были в широкие, просторные, но закрытые платья, и это немного огорчило Селдона. Про декольте тут, похоже, совсем забыли, хотя некоторые платья были сшиты так, что нарочито подчеркивали ягодицы.

Тем временем Челвик развил бурную деятельность и скоро вернулся, держа в руке керамическую сверхпроводимую пластинку, предназначенную для пуска такси по определённому маршруту.

— Забирайся, Селдон, — сказал Челвик, указывая на небольшую двухместную машину.

— Тебе пришлось зарегистрироваться? — спросил Селдон.

— Нет, что ты. Здесь меня знают и не вдаются в формальности.

— Они поняли, что у тебя на уме?

— Меня ни о чём не спрашивали, а сам я помалкивал.

Челвик вставил пластинку в щель на панели управления, и Селдон ощутил легкую вибрацию — судя по всему, заработал двигатель.

— Мы направляемся в Д-семь, — сообщил Челвик.

Селдон понятия не имел, что такое «Д-семь», и решил, что это какой-то маршрут.

Такси отъехало назад, объехало другие машины и, выбравшись наконец на ровную, уходящую вверх дорогу, набрало скорость. Вскоре машина легким рывком поднялась в воздух.

Селдона отбросило на подушку сиденья.

— Да, — проговорил он, — это на антигравитацию не похоже.

— Конечно, — невозмутимо отозвался Челвик. — Тут совсем другой принцип. Реактивный. Этого толчка вполне достаточно, чтобы поднять нас к туннелям.

Впереди завиднелось нечто, напоминавшее громадную скалу, испещренную многочисленными отверстиями наподобие громадной шашечной доски. Челвик направил машину к отверстию, помеченному «Д-семь», лавируя между другими машинами, направлявшимися к другим туннелям.

— Ты же запросто мог врезаться в кого-нибудь, — переведя дыхание, проговорил Селдон.

— Наверное, врезался бы, если бы всё зависело от моих собственных чувств и реакций, но, к счастью, такси снабжено компьютером, который прекрасно страхует водителя. Не только меня, и всех остальных тоже. Ну, вот мы и у цели…

Машина скользнула в отверстие туннеля так, словно её втянул туда мощный насос. Освещение стало желтоватым, менее ярким, чем снаружи.

Челвик оторвался от пульта управления, откинулся на сиденье, глубоко вздохнул.

— Ну, можно считать, первый этап мы успешно одолели. Нас могли задержать на стоянке. А тут мы в полной безопасности.

Такси мягко, равномерно летело вперёд, стены туннеля уплывали мимо. Шума двигателя почти не было слышно — лишь едва заметное ровное бормотание.

— С какой же скоростью мы летим? — поинтересовался Селдон.

Челвик глянул на панель управления:

— Триста пятьдесят километров в час.

— Магнитное ускорение?

— Да. На Геликоне уже тоже до этого додумались?

— У нас только одна такая линия. Я сам ещё не пробовал, только собирался всё время. Но, думаю, она далеко не такая совершенная, как эта.

— Наверняка не такая. Трентор такими туннелями напичкан, словно муравейник ходами, они насчитывают много тысяч километров. Туннели проложены под землей и по мелководью океана. Главное транспортное средство для дальних путешествий.

— А нам далеко лететь?

— Чуть больше пяти часов.

— Пять часов! — испуганно воскликнул Селдон.

— Не пугайся. Каждые двадцать минут мы пролетаем мимо стоянок. На любой из них мы можем выскочить из туннеля, размяться, поесть, отдохнуть. Но, сам понимаешь, слишком часто мне бы не хотелось останавливаться.

Какое-то время оба молчали. Вдруг справа мелькнул яркий свет, и Селдону показалось, что он успел разглядеть две машины.

— Стоянка, — ответил Челвик на вопрос, который Селдон не успел задать.

— Скажи, а я действительно буду в безопасности там, куда ты меня везешь?

— В полной безопасности от любых происков со стороны властей Империи, — ответил Челвик. — Конечно, придётся вести себя осторожно — ведь существуют шпионы, специальные агенты, наёмные убийцы. Естественно, у тебя будет телохранитель.

Селдон забеспокоился.

— Ты это серьёзно — насчёт наёмного убийцы? Неужели они действительно захотят убить меня?

— Демерзель — вряд ли. Мне кажется, что ему гораздо больше хочется заполучить тебя и использовать для своих нужд, чем отправить на тот свет. Однако могут появиться другие враги, и, кроме того, события запросто могут принять непредсказуемый характер. Словом, дремать не придётся.

Селдон покачал головой и отвернулся. Подумать только: всего сорок восемь часов назад он был никому не известным математиком, собиравшимся провести оставшееся до возвращения домой время за осмотром Трентора, походить, поглазеть на величественную планету, как истинный провинциал. И что же? Теперь он стал человеком, за которым гонятся, разыскивают имперские власти. Странно, нелепо, страшно. Селдон поёжился.

— Ну а ты сам? — спросил он Челвика. — Ты понимаешь, что делаешь и что тебя ожидает?

— Ну, — задумчиво проговорил Челвик, — скорее всего ничего хорошего. Любить им меня совершенно не за что. Может, голову снесут, может, взрывное устройство подкинут.

Сказано это было спокойно, ровным голосом, но Селдон похолодел.

— Как ты можешь говорить об этом так спокойно? Неужели тебе ни капельки не страшно?

— Я — старый тренторианец. Планету знаю как свои пять пальцев. У меня уйма знакомых, и многие из них в долгу передо мной. Мне не раз удавалось выйти сухим из воды в случаях, когда ситуация была пострашнее, чем сейчас. Короче, Селдон, за себя я постоять сумею.

— Рад, если это действительно так, и надеюсь, у тебя есть основания для уверенности, Челвик, но я никак не могу понять, ради чего ты так рискуешь? Кто я для тебя? Стоит ли вообще подвергать себя опасности из-за незнакомого человека?

Челвик немного повозился с панелью управления, и, когда довернул голову, лицо его было совершенно серьёзным.

— Я намерен спасти тебя по той же самой причине, по которой ты нужен Императору, — из-за твоей способности предсказывать будущее.

Селдона охватило жуткое разочарование. Вот уж ради этого он вовсе не желал никакого спасения! Да, дела… Он стал жалкой, беспомощной жертвой, куском плоти, из-за которого дерутся стервятники. Он раздражённо проговорил:

— Будь проклят мой доклад! Зачем я выступил? Только погубил свою жизнь!

— Нет. Не торопись с выводами, математик. Императору и его приспешникам ты нужен только затем, чтобы они с твоей помощью могли обезопасить собственную жизнь. Твои способности интересуют их постольку, поскольку они могут быть применены для спасения Императорского трона, его сохранения для сынка Клеона. Они боятся за свои шкуры, трясутся за свои места под солнцем, понимаешь? Я же хочу, чтобы твои достижения пошли на пользу всей Галактике.

— Не вижу разницы, — горько вздохнул Селдон.

— Не видишь? — почти сердито переспросил Челвик. — Стыдись! Люди в Галактике жили и до воцарения нынешнего Императора, и до прихода к власти его династии, вообще до Империи, если уж на то пошло. Человечество старше Империи. Может быть, оно старше, чем все и каждый из двадцати пяти миллионов миров Галактики. В легендах говорится: было время, когда люди обитали на одной-единственной планете.

— В легендах! — фыркнул Селдон и пожал плечами.

— Да, представь себе, в легендах, однако не вижу, почему бы такого не могло быть на самом деле. Давно, двадцать тысяч лет тому назад, если не больше. Позволю себе предположить, что человечество не родилось на свет с врождёнными знаниями о теории гиперпространственных перелетов. Наверняка были времена, когда люди попросту не умели передвигаться со скоростями, превышающими скорость света, и тогда они, естественно, были пленниками одной планетарной системы. Ну а если заглянуть вперёд, в будущее, то и после тебя, и после Императора в Галактике будут жить люди. И тогда, когда пресечется его род, и когда отомрут все институты имперской власти. В таком случае, что толку чересчур переживать за судьбу отдельных людей — Императора, наследника престола? Какой смысл волноваться за механизмы управления Империей? А вот с квадриллионами жителей Галактики что будет? Как насчёт их?

Селдон ответил:

— Полагаю, люди, как и миры, будут рождаться и умирать.

— Неужели тебе не хочется покопаться, поискать условия, при которых человечество выживет?

— Можно предположить, что всё будет не хуже, чем сейчас.

— Предположить можно. Но разве нельзя узнать наверняка с помощью науки, которой ты располагаешь?

— Я зову её психоисторией. Да, можно. Теоретически.

— А у тебя нет жгучего желания внедрить эту теорию в практику?

— Почему? Челвик, я желал бы этого всей душой, но хотеть и мочь — не одно и то же. Я сказал Императору, что психоистория безнадёжно далека от практического применения, и теперь вынужден сказать то же самое тебе.

— И ты даже не намерен попытаться, попробовать найти способ?

— Не хочу. Это будет всё равно что копаться в горе камешков размером с Трентор, перебирать их один за другим, пересчитывать и раскладывать в ряд от самого большого до самого крошечного. Я знаю заранее, что за мою жизнь мне этого не успеть ни за что на свете, и, уж конечно, не стану валять дурака и притворяться, будто это мне под силу.

— А если бы ты знал всю правду о состоянии человечества, тогда как?

— Глупый вопрос. Что значит «правда о состоянии человечества»? Кто её знает? Не ты ли?

— Да. В этой правде — всего три слова.

Челвик отвернулся, взгляд его устремился вперёд, в бессменную пустоту бесконечного туннеля. Туннель стал шире, затем снова сузился, и тогда Челвик произнес обещанные три слова:

— Галактическая Империя умирает.

Глава 3

СТРИЛИНГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ — высшее учебное заведение в секторе Стрилинг древнего Трентора… Несмотря на несомненные успехи, достигнутые здесь в области гуманитарных наук, в памяти людей университет остался вовсе не из-за этих достижений. Наверняка многие поколения учёных, не покладая рук трудившихся на научной ниве Стрилингского Университета, были бы просто потрясены, узнав, что впоследствии Университет будут вспоминать исключительно из-за того, что некий Гэри Селдон ненадолго остановился здесь во время так называемого Бегства.

Галактическая энциклопедия

УНИВЕРСИТЕТ

Заявление Челвика повергло Селдона в молчание. Он мысленно съежился от сознания собственной беспомощности.

Что же произошло? Он изобрел новую науку — психоисторию. Он немного превысил границы действия законов вероятности, принял в расчёт величины, изобилующие сложностью и противоречивостью, и в результате получил изящные уравнения с огромным числом неизвестных. Не исключено, что число это бесконечно.

Но для него это была просто математическая игра, не более. Он создал психоисторию или, как минимум, её основу, но пока это была всего-навсего математическая диковина, безделушка. Знания истории могли бы придать какое-то значение безжизненным уравнениям…

Но таких знаний у него не было. История никогда не интересовала его. Он, конечно, знал в общих чертах историю Геликона и в своё время прослушал краткий курс истории человечества в школе — но что с того? Все остальные знания были нахватаны с потолка — мифы, легенды, а то и попросту разрозненные, не связанные друг с другом обрывки информации.

И всё-таки, как кто-то мог заявлять, будто Галактическая Империя умирает? Ведь она существует под названием «Империя» уже десять тысячелетий, а ещё целых два тысячелетия до этого Трентор, будучи столицей могущественного королевства, фактически правил Империей, хотя она тогда так не называлась. В первые века своего существования Империи пришлось нелегко, однако она справилась с сопротивлением огромных участков Галактики, никак не желавших расставаться с остатками независимости. Империя пережила многое: бунты, династические войны, периоды тяжелого упадка. Однако потрясения коснулись далеко не всех миров, а Трентор рос и развивался до тех пор, пока не стал самой многонаселённой планетой в Галактике и не обрел титул Вечного Города.

Нет, если смотреть правде в глаза, последние четыре столетия характеризовались некоторым усилением напряженности: произошёл целый ряд покушений на Императоров и дворцовых переворотов. Но и это прошло, и теперь в Галактике царил поистине небывалый мир и покой. При Клеоне и раньше, при его отце, миры жили и процветали в своё удовольствие, а Клеона никто тираном не считал. Даже те, кто критиковал Империю как государственное установление, не осмеливался сказать дурного слова о Клеоне, как бы при этом ни поносили Демерзеля.

Но почему же тогда Челвик объявил, что Галактическая Империя умирает, да ещё с такой уверенностью?

Челвик — журналист. Может быть, он лучше знал историю Галактики и более отчетливо представлял себе нынешнюю ситуацию. Но что он такое знал? Что стояло за его безапелляционным заявлением? Что? Что?

Несколько раз вопрос уже был готов сорваться с губ Селдона, но стоило ему взглянуть на суровое лицо Челвика, и он решал не спрашивать. И еще… для него Галактическая Империя была некоей данностью, непререкаемой аксиомой, краеугольным камнем — вечным, незыблемым. Если это не так… нет, он об этом и слышать не хотел.

Поверить в то, что он ошибался? Нет, ни за что. Галактическая Империя для Селдона имела ровно столько же шансов на гибель, как сама Вселенная. Иначе говоря — Империя могла погибнуть только вместе со Вселенной.

Селдон закрыл глаза, попытался заснуть, но, конечно же, не сумел. Может быть, психоистория продвинулась бы вперёд, если бы он занялся изучением истории?

Но как? Существовало двадцать пять миллионов миров, и у каждого из них была своя история, сложная и запутанная. Как он мог изучить историю всех миров? Он знал, что есть множество длиннющих фильмов по истории Галактики. Однажды он уже и сам не мог припомнить зачем — он смотрел один такой фильм и чуть не сошёл с ума от скуки.

Галактической истории дело было только до самых важных, могущественных миров. Некоторые из них были описаны на протяжении всего их существования, другие упоминались лишь в связи с тем или иным периодом в их истории, а потом исчезали, словно их никогда и не было. Как-то Селдон решил поискать в каталоге Геликон и нашёл одну-единственную ссылку… Копнув поглубже, он нашёл Геликон в перечне миров, которые хотя бы единожды чем-то угрожали имперскому трону. Однако никакого наказания Геликон не понес — вероятно, в связи с тем, что планету сочли настолько незначительной, что её и наказывать-то не стали.

И что, спрашивается, толку в такой вот истории? Без сомнения, психоистория должна учитывать действия, реакции и взаимодействия, имеющие место в каждом мире, во всех без исключения. Но как можно изучить историю всех двадцати пяти миллионов миров и учесть все возможные между ними взаимодействия? Нет, это совершенно бессмысленная, не имеющая решения задача и ещё одно лишнее подтверждение вывода о том, что психоистория представляет исключительно теоретический интерес и её никогда нельзя будет применить на практике.

Селдона слегка качнуло вперёд, и он понял, что машина замедлила скорость.

— В чём дело? — спросил он.

— Думаю, мы уже достаточно далеко улетели, — ответил Челвик, — чтобы позволить себе короткую остановку. Перекусим, выпьем по стаканчику чего-нибудь, освежимся под душем.

Минут через пятнадцать, постепенно тормозя, машина выехала в ярко освещенный боковой проём и припарковалась на стоянке, где стояло ещёпять-шесть машин.

Челвик наметанным взглядом окинул всё сразу — площадку, другие машины, буфетную стойку, коридоры, мужчин и женщин. Селдон, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимания, украдкой поглядывал на Челвика и старался во всём ему подражать.

Когда они уселись за небольшой столик и сделали заказ, Селдон как можно более безразлично спросил:

— Всё в порядке?

— Похоже, да, — ответил Челвик.

— Откуда ты знаешь?

Взгляд тёмных глаз Челвика на мгновение задержался на Селдоне.

— Инстинктивно чувствую, — объяснил он. — Репортерский опыт, понимаешь? Глянешь одним глазком и сразу видишь: тут нет ничего интересного.

Селдон кивнул и немного успокоился. Ответ Челвика прозвучал шутливо, но доля правды в нём, безусловно, была.

Однако стоило Селдону откусить первый кусок сандвича, как физиономия его недовольно скривилась. Он вопросительно глянул на Челвика.

— Дорожный буфет, что ты хочешь? — пожал плечами Челвик. — Дёшево, быстро и невкусно. Продукты местные и имеют весьма специфический привкус. Для тренторианцев — дело привычное. Всё дрожжевое.

Селдон с трудом проглотил кусок.

— А в гостинице…

— Гостиница-то твоя где располагалась? В Имперском секторе. А там все продукты — привозные, натуральные. Если что-то и подают дрожжевое, то дрожжи берутся самого высокого качества. А хорошие дрожжи и стоят недёшево.

Селдон нерешительно смотрел на сандвич, раздумывая, откусить ли ещё кусочек.

— Надо ли понимать тебя так, что всё то время, что я пробуду на Тренторе…

— Тс-с-с… — прошептал Челвик едва слышно. — Не подавай виду, что тебе такая еда в новинку. На Тренторе есть такие дыры, где показаться аристократом ещё хуже, чем если в тебе признают неместного. А еда не везде такая мерзкая, поверь. В придорожных буфетах лучшего ждать не приходится, они все такие. Если сумеешь проглотить и переварить этот сандвич, значит, сумеешь прожить на Тренторе. Уверяю тебя, ничего дурного с тобой не случится. Он свежий, не сомневайся. Просто вкус такой специфический, непривычный. Честное слово, привыкнешь со временем. Встречал я тренторианцев, которые просто в ужасе были от натуральных продуктов и утверждали, что чего-то в них недостаёт — не такие, видишь ли, пикантные, как наши.

— А на Тренторе много производят продуктов? — спросил Селдон, предварительно стрельнув глазами по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет и, стало быть, можно разговаривать спокойно. — Я слыхал, что каждый день на Трентор прибывает около сотни грузовиков с продуктами из двадцати ближайших миров.

— Точно. И примерно столько же кораблей вывозят пищевые отходы. А уж если быть точным до конца, то всё это проделывают одни и те же корабли — сюда они везут продукты, а обратно — отходы. Действительно, натуральные продукты составляют значительную статью нашего импорта, но всё-таки тут речь идёт в основном о роскоши, экзотике. А отходы, идущие на экспорт, самым тщательным образом перерабатываются в ценнейшие органические удобрения, которые так же драгоценны для других миров, как для нас — продукты питания. И всё же, повторяю, импорт не так велик, как можно подумать.

— Правда?

— Конечно. Во-первых, в океане водится рыба, во-вторых, тут довольно много садов и огородов. Фруктовые деревья дают неплохой урожай, есть у нас и птицефермы, и кроликофермы, и громадные плантации по выращиванию микроорганизмов — их чаще называют дрожжевыми плантациями, хотя дрожжи там как раз выращивают в минимальных количествах. На самом деле Трентор весьма похож на обычный космический поселок, только очень большой. Ты когда-нибудь бывал в таком поселке?

— Да, бывал.

— Космические поселки, как правило, представляют собой замкнутые, закрытые городки с искусственным климатом, вентиляцией, искусственной сменой дня и ночи, ну и так далее. Трентор отличается от них исключительно своей многонаселённостью. Правда, у нас гравитация естественная, и ни один космический поселок не может сравняться с нами по масштабу производства микроорганизмов для питания. Чего у нас только нет: дрожжевые танки, грибковые теплицы, бассейны с водорослями… Конечно, если бы не вкусовые добавки, есть всё это было бы невозможно.

Селдон почти управился с сандвичем, и чем дальше, тем менее отвратительным тот ему казался.

— Значит, ты говоришь, со мной всё будет в порядке?

— Бывают случаи, когда такая пища повреждает кишечную флору, и время от времени какой-нибудь чужеземец может заполучить расстройство пищеварения, но это редко, да и проходит быстро. Ты давай пей молочный коктейль. Он тебе, правда, тоже вряд ли понравится. Зато он содержит профилактическое средство от расстройства кишечника — так, на всякий пожарный…

Селдон поморщился:

— Ой, Челвик, хватит, лучше не говори больше об этом. Как-то мне не по себе от этой лекции.

— Тогда допивай коктейль, и вперёд.

Попутчики быстро покончили с едой и снова пустились в путь.

* * *

Вскоре они снова на полной скорости неслись по туннелю. Селдон наконец решил задать вопрос, который вертелся у него на языке уже около часа.

— Почему ты считаешь, что Галактическая Империя умирает?

Челвик повернулся к Селдону лицом.

— Я же журналист. На меня сыплется громадное количество информации, статистики. Публиковать я, правда, могу лишь малую толику из того, что узнаю. Население Трентора уменьшается. Двадцать пять лет назад оно составляло почти сорок пять миллиардов. Частично это связано с падением уровня рождаемости. Однако тут нужно учесть, что рождаемость на Тренторе никогда не была особенно высока. На самом деле, походишь по Трентору, приглядишься повнимательнее и заметишь, что детей на улицах совсем немного при таком-то колоссальном населении. И всё равно рождаемость падает. Ну и потом — эмиграция. Уезжает с Трентора гораздо больше народа, чем приезжает.

— Учитывая высокую численность населения, — вставил Селдон, — это вовсе не удивительно.

— Согласен, но раньше такого не было, вот это-то и удивительно. И ещё — торговля по всей Галактике сейчас идёт гораздо менее оживлённо, чем раньше. Люди думают так: раз сейчас нет никаких восстаний и войн, значит, всё хорошо и все тяготы прошлых столетий миновали. Тем не менее, как это ни парадоксально, политическая борьба, революции, войны — всё это признаки жизни. А сейчас — какая-то всеобщая усталость. Всё спокойно, но не потому, что люди довольны и счастливы, а потому, что устали и сдались.

— Ну, не знаю, не знаю, — недоверчиво проговорил Селдон.

— А я знаю. Взять хотя бы феномен антигравитации. Гравитационные подъёмники существуют, но широкого распространения не получили. Изобретение оказалось нерентабельным, однако никто и не предпринимает никаких попыток превратить его в рентабельное. Научный прогресс замедлился, ни о какой скорости в развитии техники говорить не приходится. Какая там скорость! Прогресс не движется, а ползет черепашьим шагом. В отдельных областях так и просто застой. Неужели ты и этого не замечаешь? Ты же математик, в конце концов!

— Не могу сказать, чтобы я сильно задумывался об этом!

— Ты не одинок. С этим просто все смирились. Учёные ручки сложили и твердят на все лады: то невозможно, это непрактично, а это — бесполезно. Не приемлют никаких возражений. Да вот хотя бы и тебя взять, для примера, чего там далеко ходить? Что ты говоришь о психоистории? «Она представляет чисто теоретический интерес, но не имеет никакого отношения к практике». Так ведь?

— И да, и нет, — раздражённо отозвался Селдон. — Да, она бесполезна в плане практики, но отнюдь не из-за того, что во мне напрочь погиб дух авантюризма и всяческая романтика. Она действительно бесполезна.

— По меньшей мере, — саркастически проговорил Челвик, — твоя убеждённость является следствием существования атмосферы упадка, которая царит во всей Империи.

— Таково твоё убеждение, — сердито буркнул Селдон. — А вдруг ты ошибаешься?

Челвик замолчал, задумался.

— Да, я могу ошибаться, — кивнул он наконец. — Всё, что я говорю, — плод интуиции, догадок. А для уверенности мне нужна работающая психоистория.

Селдон пожал плечами:

— Увы, мне нечем тебя порадовать. Но допустим, что ты прав. Допустим, что Империя действительно катится вниз по наклонной плоскости. Но ведь и после этого люди будут жить на свете.

— Да, но как они будут жить, вот в чём вопрос, дружище! Почти двенадцать тысячелетий Трентор властью Императоров ухитрялся удерживать в Империи мир и спокойствие. Конечно, были периоды беспокойства — бунты, локальные гражданские войны, множество трагедий, — но в общем и целом мир сохранялся. Почему Геликон проводит проимперскую политику? Да-да, твой родной мир. Да потому, что он маленький и слабый и соседние государства запросто поработили бы его, не поддерживай Империя его суверенитет и безопасность.

— Значит, ты предвещаешь всеобщую войну и анархию, если Империя отомрёт?

— Безусловно. Надо честно сказать, я не большой поклонник Императора, да и всего института Империи, но не вижу ей достойной замены. Просто не вижу, какое ещё установление могло бы обеспечить поддержание мира, и не желаю пустить события на самотек, пока не получу такой замены.

Селдон фыркнул:

— Ты рассуждаешь так, словно ты — властелин Галактики! Ты не позволишь, ты не желаешь… Тебе нужна замена… Кто ты такой, чтобы такое заявлять?

— Ты меня слишком буквально понял, — усмехнулся Челвик. — Я вовсе не себя лично имел в виду, не Четтера Челвика. На мой век Империи хватит за глаза. Очень может быть, что при моей жизни даже наметятся кое-какие изменения к лучшему. Жизнь — штука переменчивая. Упадок может смениться временным подъёмом. До смертельной агонии ещё далеко, может быть, целая тысяча лет, и, как ты понимаешь, к тому времени моё бренное тело будет давным-давно упокоено в земле, а потомков после меня не останется. Я не женат, с женщинами встречаюсь изредка, детей у меня нет, и заводить их я не собираюсь. Так что я не оставлю судьбе заложников и охотников за наследством. Кстати, после твоего доклада, Селдон, я навёл о тебе справки, ты уж извини. У тебя ведь тоже нет детей?

— Да, детей у меня нет, но живы родители, и есть два брата. Я однажды был очень сильно влюблен, — добавил Селдон, смущенно улыбнувшись, — но этой женщине казалось, что её я люблю гораздо меньше, чем математику.

— Она была права?

— Мне так не казалось, да что толку? Главное, что так казалось ей. Словом, она меня бросила.

— И с тех пор ты одинок.

— Да. Это было так больно, что я до сих пор не в силах забыть.

— Ну что ж, выходит, мы оба, по идее, вправе сложить руки и дать другим возможность суетиться, что-то придумывать, а в итоге — страдать, когда нас с тобой уже не станет на свете. Знаешь, раньше у меня были подобные мысли, но не теперь. Теперь у меня есть инструмент, и я добьюсь своего.

— Что за инструмент? — спросил Селдон, заранее зная ответ.

— Ты! — ответил Челвик.

Поскольку Селдон ожидал именно этого ответа, он не стал разыгрывать удивление и возмущение. Он просто покачал головой и сказал:

— Ты жестоко ошибаешься. Инструмент из меня никудышный.

— Почему?

Селдон обреченно вздохнул:

— Сколько же можно повторять одно и то же? Психоистория не предназначена для практического применения. Трудность её внедрения в практику носит фундаментальный характер. Всего пространства и времени Вселенной не хватит для решения проблем, для ответа на необходимые вопросы.

— Ты в этом уверен?

— К несчастью, да.

— Но твоя задача состоит не в том, чтобы предсказывать всю будущую судьбу Галактической Империи, пойми. Тебе вовсе не нужно подробно прогнозировать действия каждого отдельного человека, даже каждого отдельного мира. Тебе нужно просто-напросто дать ответ на несколько вопросов: погибнет ли Галактическая Империя, и если да, то когда это произойдёт? В каких условиях после этого окажется человечество? Можно ли что-либо предпринять для отсрочки гибели Империи либо для смягчения обстоятельств, которые эта гибель повлечет за собой? На мой взгляд, это не такие уж сложные вопросы.

Селдон покачал головой и грустно проговорил:

— История математики битком набита самыми простыми вопросами, ответы на которые оказались безумно сложными, а то и вообще не были найдены.

— И так-таки ничего нельзя сделать? Я вижу, что Империя погибает, но не могу этого доказать. Все мои заключения субъективны, и я никак не могу доказать свою правоту. А из-за того, что моя точка зрения никого не может обрадовать по сути, люди предпочтут отвернуться и не слушать меня, и для предотвращения гибели или по крайней мере для смягчения удара, ничего не будет сделано. А вот ты мог бы доказать истинность упадка или, наоборот, опровергнуть мои предположения.

— Но ведь именно этого-то я как раз и не могу сделать! Как я могу найти отсутствующие доказательства? Я не могу превратить математические выкладки в практические, если они не таковы по своей природе. Нельзя взять два четных числа, сложить и получить в сумме нечетное, как бы страстно ты сам или вся Галактика ни желали получить в ответе нечетное число!

— Я понял тебя, — буркнул Челвик. — Ты — порождение упадка. Ты добровольно признаешь поражение.

— Разве у меня есть выбор?

— А разве нельзя хотя бы попытаться? Какими бы бесплодными ни казались тебе мои трепыхания, что лучшего ты бы мог сделать за свою жизнь, чему бы ещё ты мог её посвятить? У тебя есть более высокая цель?

Селдон часто-часто заморгал.

— Но… Миллионы миров. Миллиарды культур. Квадриллионы людей. Квинтиллионы взаимосвязей… И ты хочешь, чтобы я один упорядочил всё это?

— Нет, я хочу, чтобы ты просто попытался. Ради вот этих самых миллионов миров, миллиардов культур и квадриллионов людей. Не ради Императора. Не ради Демерзеля. Ради человечества.

— У меня не получится.

— Не получится так не получится. Но ты попытаешься?

И… против своей воли, сам не понимая почему, Селдон услышал собственный ответ:

— Попытаюсь.

С этого мгновения для него началась другая жизнь.

* * *

Путешествие наконец завершилось, и такси подлетело к стоянке, которая оказалась гораздо обширнее, чем та, где приятели останавливались перекусить. (Селдон ещё не забыл вкуса злополучного сандвича и огорченно скривился.)

Челвик припарковал такси, вышел и скоро вернулся, на ходу убрав кредитную карточку во внутренний карман рубашки.

— Здесь ты в полной безопасности, как я и обещал, — сообщил он Селдону. — Мы находимся в секторе Стрилинг.

— Стрилинг?

— Вроде бы сектор назван в честь того, кто основал тут поселение. Большинство секторов названо в чью-то честь, вследствие чего названия чаще всего неуклюжи, а порой труднопроизносимы. И всё равно, здешние жители ни за какие коврижки не согласятся переименовать Стрилинг в какой-нибудь там Парадиз или что-нибудь в таком роде. Попробуй предложить получишь по физиономии, и дело с концом.

— Парадизом тут и не пахнет, — пошутил Селдон, брезгливо наморщив нос.

— Парадизом не пахнет нигде на Тренторе, но ты привыкнешь.

— Я так рад, что мы сюда попали, — признался Селдон.

Не то чтобы я рад, что мы попали именно сюда, но просто я до смерти устал от сидения в такси. Представляю себе, если бы мы пустились в облет всего Трентора. Бр-р-р… На Геликоне в любое место можно добраться по воздуху гораздо быстрее, чем здесь преодолеть расстояние в две тысячи километров.

— У нас тоже есть воздушные катера.

— Так почему же мы…

— Видишь ли, просто путешествие на такси мне легко было организовать так, чтобы оно прошло анонимно. С катером такого бы не вышло. И как бы безопасно мы себя тут ни чувствовали, гораздо спокойнее будет, если Демерзель не будет знать наверняка, где ты находишься. На самом деле ещё не всё позади. Надо ещё добраться экспрессом до конечной станции.

Селдон понял, о каком виде транспорта говорит Челвик.

— Это такие открытые поезда, что ходят по рельсам?

— Точно.

— На Геликоне такого транспорта нет, да он там и не нужен. А на вашем экспрессе я уже катался, в самый первый день, как на Трентор прилетел. От аэропорта до гостиницы. Так, для новизны впечатлений очень даже ничего, но как представишь, что всё время нужно на нём мотаться… Толпы народу, путаница такая…

— Ты что, заблудился?

— Да нет, там было полно указателей. Немного замешкался на входе и выходе, но мне сразу пришли на помощь. Теперь-то я понимаю, что по одежде во мне сразу признали чужеземца. Советчиков была целая куча, наверное, потому, что им приятно было наблюдать мою растерянность.

— Ну, раз уж ты теперь такой специалист по путешествиям на экспрессе, теряться тебе больше нечего.

Эту фразу Челвик произнес тепло и дружески, но в уголках его рта притаилась улыбка.

— Пошли.

Они не спеша зашагали по улице, которая была освещена так ярко, что создавалось впечатление дня в полном разгаре, но при этом казалось, что несуществующее небо подёрнуто облаками и солнце (тоже несуществующее) то заходит за тучку, то снова выходит из-за неё. Селдон инстинктивно поднял глаза к «небу», но, естественно, никаких тучек не увидел.

Заметив его взгляд, Челвик пояснил:

— Считают, что такая смена освещенности благотворно воздействует на психику людей. Бывают дни, похожие на солнечные, а порой устраивают нечто вроде сплошной облачности.

— Но при этом ни дождя, ни снега?

— Да, и ни града, ни слякоти. Ничего такого. Ни повышенной влажности, ни пронизывающего холода. Видишь, Селдон, есть у Трентора свои недостатки, даже сейчас.

На улицах было довольно-таки многолюдно, причём народ встречался в основном молодой, попадались и дети, что бы там Челвик ни говорил о падении рождаемости. При взгляде на пешеходов создавалось впечатление, что люди тут живут обеспеченные и довольные жизнью. Мужчины встречались так же часто, как и женщины, и одеты все были гораздо более скромно, чем в Имперском секторе. Здесь костюм Селдона, подобранный для него Челвиком, выглядел совершенно естественно. Людей в шляпах встречалось немного, и Селдон с облегчением сдернул свою и взял её под мышку.

Противоположные стороны улицы здесь не отделяла одну от другой глубокая пропасть, и, как и обещал Челвик, пешеходы передвигались, можно сказать, по уровню земли. Транспорта на улицах не было совсем, и Селдон спросил у Челвика, с чем это связано.

— В Имперском секторе, — объяснил Челвик, — машин много потому, что там ими пользуются служащие официальных структур. В других же местах частным транспортом пользуются крайне редко и для владельцев машин отведены специальные туннели. Фактически машины и не нужны, ведь есть экспресс-линии, а для передвижения на небольшие расстояния — движущиеся тротуары. А уж когда расстояние совсем невелико — можно и на своих двоих добраться.

До слуха Селдона донеслись приглушенные вздохи и вскрики, и вскоре он увидел вдалеке длинную вереницу вагончиков экспресса.

— Погляди, вон он, экспресс, — показал он рукой.

— Вижу, только нам лучше сесть на стоянке. Там и маршрут можно поточнее выбрать, и сесть легче. Ты пока всё-таки, мне кажется, не сумеешь впрыгнуть в вагончик на ходу. Есть у нас такие акробаты-лихачи. Им кажется, что это у них ловко получается, вот они и выпендриваются, но, увы, частенько получают травмы.

— А разве не существует правил?

— Отчего же не существует? Существуют правила, и время от времени нарушителей даже наказывают, к всеобщему и полному удивлению.

Как только приятели удобно уселись в вагончике экспресса, Селдон обернулся к Челвику и сказал:

— Что меня удивляет, так это что экспресс движется так спокойно, равномерно. Я понимаю, что здесь действует электромагнитное поле, но всё равно это удивительно! — воскликнул он, прислушиваясь к негромким звукам, возникавшим при соприкосновении их вагончика с соседними.

— Да, замечательная транспортная система, — согласился Челвик, — но, увы, ты не застал её лучших дней. Когда я был помоложе, шума было ещё меньше, а те, кто ездил на экспрессе пятьдесят лет назад, утверждают, что в то время вагончики вообще катились как по маслу, но я почти уверен, что это просто ностальгическая идеализация прошлого.

— Почему же теперь всё стало иначе?

— А ухаживают паршиво, вот и всё. Я же говорил тебе насчёт упадка.

Селдон нахмурился.

— Уверен, люди не сидят, воздев глаза к небесам, и не повторяют как заклинание: «Мы в упадке, мы в упадке, пусть всё идёт прахом и экспресс в том числе».

— Нет, конечно, ничего такого не происходит. По-прежнему следят за исправностью оборудования, заменяют износившиеся узлы и детали, магниты, истершуюся обшивку на сиденьях и так далее. Но всё это как-то лениво, небрежно и не так часто, как раньше. Просто денег не хватает, вот и всё.

— И куда же деваются деньги?

— На всякие другие дела. Мы пережили ряд неспокойных столетий, флот разросся, содержание его обходится гораздо дороже, чем раньше. Военным платят побольше, чтобы они, не дай бог, не взбунтовались. За спокойствие приходится платить.

— Но вообще-то при Клеоне жизнь течёт более или менее спокойно. Пятьдесят лет непрерывного мира.

— Да, но военные, которым хорошо платят, не согласны, чтобы из-за мира им снижали оплату. Адмиралы держатся за свои траченные молью корабли и не желают даже слушать о понижении в звании просто потому, что им больше нечем в жизни заняться. Словом, деньги рекой текут без всякой отдачи в армию, а тем временем социальная сфера потихоньку разваливается и нищает. Вот это я и называю упадком. Разве это не так? Тебе разве не кажется, что на эти вещи невозможно закрыть глаза и не учесть их в твоей будущей психоистории?

Селдон недовольно заерзал на сиденье.

— А куда мы, кстати, направляемся?

— В Стрилингский Университет.

— А, так вот почему название сектора показалось мне знакомым! Я слышал об этом Университете.

— Ничего удивительного. На Тренторе — около ста тысяч высших учебных заведений, а Стрилинг входит в тысячу самых престижных.

— Мне придётся там задержаться?

— Ненадолго. Кстати говоря, университетские кампусы — неприкасаемые святыни, и там ты будешь в полной безопасности.

— Да, но будут ли там мне рады?

— Что за вопрос! В наши дни совсем нелегко отыскать хорошего математика. Для тебя там почти наверняка найдётся работа. Да и ты, надеюсь, сумеешь извлечь из пребывания в Университете пользу. Не просто же прятаться там будешь.

— Ты, конечно, хочешь сказать, что там у меня будет возможность поработать над своими выкладками?

— Ты дал обещание, — напомнил Челвик.

— Я обещал попробовать, — уточнил Селдон, а про себя подумал, что его обещание было равносильно попытке сплести верёвку из песка…

* * *

Разговор сам собой прекратился, и Селдон углубился в рассматривание окрестностей. Постройки отличались приятным разнообразием. Среди них попадались и невысокие здания, и уходящие под самые «небеса». Улицы сменялись широкими площадями.

Внимательно разглядывая здания, Селдон крайне удивился, что многие из них не только сильно возвышались над землей, но и довольно глубоко уходили под землю, и неизвестно, какая их часть доминировала — надземная или подземная.

Время от времени поодаль от линии экспресса мелькали островки свежей зелени — чаще всего газоны, засаженные травой, но кое-где попадались и невысокие деревца.

Селдон смотрел и смотрел по сторонам, и вдруг ему начало казаться, что свет меркнет. Он обернулся к Челвику, тот прочел вопрос в глазах математика и объяснил:

— Вечер на исходе. Скоро ночь.

Брови Селдона вздернулись, уголки рта опустились.

— Восхитительно! Я представил себе, как вся планета погружается в темноту, а потом вновь озаряется светом…

Челвик усмехнулся.

— Не совсем так, Селдон. Планета никогда не выключается, образно говоря, одновременно вся и не включается. Тень сумерек продвигается по Трентору постепенно. Минует полдня, и затем постепенно загорается рассвет. На самом деле всё происходит примерно так же, как наверху, над куполом. На высоких широтах даже долгота дня меняется в зависимости от времени года.

Селдон покачал головой:

— Не понимаю… Зачем же было нужно заковывать планету в броню, а потом пыжиться изо всех сил, пытаясь создать условия, приближенные к естественным?

— Наверное, потому, что людям так больше нравится. Тренторианцы ценят преимущества жизни под куполом, но не желают смиряться со скукой и однообразием. Ты просто маловато пока знаешь тренторианскую психологию, Селдон.

Селдон залился легким румянцем. Конечно, он ведь всего-навсего простой геликонец, прожил там всю жизнь, и откуда ему было знать обо всём, что творится в миллионах миров за пределами родной планеты? Но как же тогда он мог надеяться на успех в разработке основ психоистории?

Но, с другой стороны… Сколько нужно собрать вместе людей, чтобы они знали всё обо всём?

Эти размышления заставили Селдона вспомнить загадку, которую ему кто-то загадал, когда он был помоложе. Загадка была такая: «Можно ли сделать так, чтобы сколь угодно большое число людей не смогло поднять с земли относительно небольшой кусок платины, пускай даже снабженный скобами для удобства? Вероятно ли это?»

Ответ был однозначный: да, вероятно. Кубический метр платины весит двадцать две тысячи четыреста двадцать килограммов при нормальной силе притяжения. Допустим, одному человеку под силу оторвать от земли вес, равный ста двадцати килограммам. Тогда для того, чтобы поднять кубометр платины, хватит ста восьмидесяти восьми людей. Однако загвоздка в том, что никак нельзя разместить сто восемьдесят восемь человек вокруг куба так, чтобы каждый имел возможность ухватиться. По идее, собрать для подъёма можно не более девяти человек. А никакими рычагами и тому подобными устройствами по условиям задачи пользоваться не разрешалось. Только «грубой силой», без всяких приспособлений.

Точно так же невозможно было собрать столько людей, чтобы их пускай даже самые умные головы вмещали всю сумму знаний, необходимых для разработки психоистории. Даже компьютеры не в состоянии вместить такую сумму знаний.

— Что загрустил, Селдон? — прервал молчание Челвик.

— Да так. Расписываюсь в собственном невежестве.

— Почтенное занятие. И главное, ты не одинок. К тебе могли бы запросто присоединиться квадриллионы народа. Однако нам пора выходить.

— Откуда ты знаешь? — удивился Селдон.

— Оттуда же, откуда ты узнал, когда тебе выходить, когда первый раз ехал экспрессом. Я на знаки поглядываю.

И Селдон тут же увидел проплывавшее мимо название станции: «Стрилингский Университет, стоянка три минуты».

— Давай быстренько, а то затолкают. Не горюй, скоро наловчишься, научишься скакать так, что даже газету на ходу читать сумеешь.

— Для этого мне придётся здорово подзадержаться на Тренторе… — пробормотал Селдон, крепко ухватив Челвика за руку.

Небо окрасилось в тёмно-лиловые тона, в домах зажигались огни.

Точно так же наступала ночь на Геликоне. Если бы Селдона привезли сюда с завязанными глазами, а потом сдернули повязку, он был бы уверен, что никуда не улетал с Геликона и находится в новом районе одного из крупных городов.

— Челвик, как ты думаешь, долго мне придётся пробыть в Университете? — спросил он.

— Трудно сказать, Селдон, — как всегда спокойно отозвался Челвик. — Может быть, всю жизнь.

— Что?!

— А может быть, и нет. Но с тех пор, как ты сделал доклад о психоистории, твоя жизнь перестала тебе принадлежать. Император и Демерзель тебя сразу разглядели. Я тоже. Насколько мне известно, не только они и я. Словом, надеюсь, ты понимаешь, что теперь ты сам себе больше не принадлежишь.

Глава 4

ВЕНАБИЛИ, ДОРС — историк, родилась на Цинне… Вероятно, жизнь этой женщины и далее не представляла бы из себя ничего особо примечательного, если бы, проработав два года в Стрилингском Университете, она не познакомилась с молодым Гэри Селдоном во время его Бегства…

Галактическая энциклопедия

БИБЛИОТЕКА

Комната, в которую привёл Селдона Челвик, оказалась более просторной, чем квартирка Челвика в Имперском секторе. Большими удобствами она, правда, не отличалась, всё по минимуму: кровать, в углу — умывальник. Никаких приспособлений для приготовления пищи. Окна в комнате тоже не было, а на потолке мерно жужжал вентилятор.

Селдон растерянно оглядел комнату.

Челвик, как обычно, отреагировал на растерянность Селдона:

— Это только на одну ночь, Селдон. Завтра утром пришлют кого-то, кто определит тебя в Университет, и тебя устроят поудобнее.

— Челвик, ты меня прости, конечно, но откуда тебе это известно?

— Я всё устрою. У меня тут есть пара-тройка знакомых. А эти люди, — криво усмехнувшись, добавил он — в некотором смысле мои должники, вот я с них и стребую мзду. А теперь давай обсудим кое-какие мелочи.

Он пристально посмотрел на Селдона.

— Со всем, что ты оставил в гостинице, придётся распроститься навсегда. У тебя осталось что-нибудь особо ценное, незаменимое?

— Да нет, ничего такого. Кое-какие безделушки, милые сердцу и связывающие меня с прошлым, но это можно пережить. Что упало, то пропало. Потом… кое-какие заметки по докладу. Расчёты. И сам доклад.

— Который теперь можно считать достоянием общественности, — закончил Челвик, — и таковым он останется до тех пор, пока его не изымут из обращения как материал, представляющий известную опасность. Тем не менее, если понадобится, я сумею раздобыть копию, я уверен. Но, думаю, ты сможешь его восстановить, не так ли?

— Смогу. Потому я и сказал, что горевать мне особо не о чем. Ещё там остались все мои деньги — что-то около тысячи кредиток, книги, одежда, обратный билет до Геликона и тому подобные вещи.

— Ну, это всё ерунда… Значит, нужно будет устроить, чтобы на твоё имя выписали кредитную карточку с моего счёта. Этого хватит на повседневные мелкие расходы.

— Слишком щедрый подарок. Я не могу его принять.

— Никакой щедрости. Взамен я приобретаю спасение Империи. Так что придётся тебе принять этот дар.

— Но откуда у тебя столько денег, Челвик? И пойми, если я и стану пользоваться этой карточкой, то с нелегким сердцем.

— Селдон, поверь, у меня хватит средств, чтобы обеспечить тебе сносное существование. Естественно, я не собираюсь ссужать тебя суммой для покупки университетского гимнастического зала или позволять швырять на ветер миллионы.

— Да нет, я ничего такого не имел в виду, но всё-таки как же… Ведь моё имя будет зарегистрировано?

— Будет, и ничего страшного. Имперское правительство не имеет никакого права совать нос в дела Университета и его сотрудников. Тут полная свобода. Говори о чём хочешь, что хочешь обсуждай. Отдельное государство.

— Ну а если кто-то из сотрудников совершает преступление?

— Тогда дело рассматривается университетскими властями — беспристрастно и справедливо. Но никаких преступлений тут и в помине нет. Студенты и преподаватели высоко ценят собственную свободу и понимают и чтут её законы. Ведь стоит тут пролиться крови, начаться беспорядкам, как правительство тут же сочтет, что получило право нарушить негласный договор, и пришлет сюда войска. А это никому не нужно, в том числе и правительству, поэтому поддерживается спокойствие и равновесие. Другими словами, сам Демерзель не сумеет выцарапать тебя из Университета. Это ему дорого обойдётся. Поверь мне, уже полтораста лет, как никто из сотрудников и студентов не имеет никаких неприятностей с правительством. Но, с другой стороны, если какой-нибудь студент-сексот вытащит тебя за пределы территории Университета…

— А что, среди студентов есть такие?

— Откуда мне знать? Ведь в принципе любого человека можно запугать, одурачить, а то и попросту купить, и тогда он станет прихвостнем Демерзеля или кого-нибудь ещё. Поэтому подчеркиваю: в общем и целом ты здесь в безопасности, но никто и никогда в абсолютной безопасности не пребывает. Действовать надо осторожно и осмотрительно. Однако мне не хотелось бы, чтобы, вняв моему совету слишком буквально, ты только и делал, что оглядывался по сторонам и шарахался от каждого встречного. Всё равно, как бы то ни было, тут тебе будет спокойнее, чем на Геликоне, да и в любом другом мире, кроме Трентора.

— Очень надеюсь, — обреченно вздохнул Селдон.

— Вот и правильно, — ободрил его Челвик. — В противном случае я бы не смог тебя покинуть.

— Покинуть? Ты что, хочешь бросить меня тут? — испуганно воскликнул Селдон. — О, не делай этого! Ты тут всё знаешь, а я ничего!

— С тобой рядом будут другие, кто знает этот мир, пожалуй, даже лучше меня. А мне пора. Я с тобой пробыл весь день, и время приняться за свои дела. Мне нельзя привлекать к себе излишнего внимания. Не забывай, мне ведь тоже может грозить опасность, не меньше, чем тебе.

Селдон смутился и покраснел.

— Ты прав. Действительно, не можешь же ты из-за меня бесконечно рисковать. Надеюсь, пока ничего страшного не случилось?

Челвик пожал плечами:

— Кто знает? Мы живем в тревожные времена. Ты только помни: если и есть на свете кто-то, кто может сделать их менее тревожными — пусть не для нас, пусть для тех, кто придёт после нас, — то этот кто-то — ты, Селдон. И не расставайся с этой мыслью, Селдон. Пусть она тебе поможет.

* * *

Заснуть Селдону не удалось. Он ворочался в темноте с боку на бок и всё думал, думал… С того мгновения, как Челвик коротко кивнул ему на прощание, быстро пожал руку и вышел, Селдону стало так одиноко и тоскливо, как до сих пор не было никогда. Он остался один-одинешенек в совершенно чужом мире, на незнакомом островке этого мира. Тот единственный, кого он уже был готов назвать своим другом, покинул его, а он даже не представлял, куда податься и чем заняться и завтра, и потом…

От таких мыслей заснуть было просто невозможно, но, конечно, именно тогда, когда Селдон решил, что ему предстоит бессонная ночь, усталость взяла своё, и он провалился в сон.

Когда он проснулся, было ещё темно — вернее, не совсем темно, поскольку мелькал красноватый свет и раздавалось странное прерывистое жужжание. Наверняка эти звуки и вспышки и разбудили математика.

Пока он отчаянно пытался вспомнить, где находится, вспышки и жужжание прекратились, раздался настойчивый стук.

Скорее всего стучали в дверь, но Селдон даже не мог вспомнить, в какой она стороне и где выключатель.

Он сел на постели и принялся шарить пальцами по стене в поисках выключателя, приговаривая:

— Подождите минуточку, пожалуйста!

Наконец пальцы его нащупали кнопку, он нажал её, и комната тут же озарилась мягким светом.

Сонно моргая, Селдон слез с кровати, поискал глазами дверь, нашёл, собрался было открыть, но тут вспомнил об осторожности и холодно, серьёзно спросил:

— Кто там?

Очень приятный женский голос ответил ему:

— Меня зовут Дорс Венабили, мне нужен доктор Гэри Селдон.

Не успела она договорить, как оказалась в комнате, у двери, которую Селдон ещё не успел открыть.

Мгновение Селдон смотрел на неё не отрываясь, потом в ужасе вспомнил, что на нём, кроме трусов, ничего нет. Он испуганно вобрал в себя воздух и бросился к кровати. Оглянувшись, он понял, что видит перед собой всего-навсего голограмму. Изображению немного недоставало реальности, и вдобавок женщина вовсе не смотрела на Селдона. Видимо, она предъявила своё изображение, чтобы Селдон увидел, что она именно та, за кого себя выдаёт.

Селдон с трудом перевёл дыхание и сказал довольно громко, чтобы его голос был слышен за дверью:

— Если вы подождёте, я впущу вас. Мне нужно… примерно полчаса.

Женщина, или, по крайней мере, её голограмма, ответила:

— Хорошо, я подожду, — и исчезла.

Душа не было, поэтому Селдон кое-как помылся над раковиной. Тюбик с пастой был, а щетки не было, пришлось вычистить зубы пальцем. Выбирать не приходилось — Селдон облачился в подаренную Челвиком одежду и наконец отпер дверь.

Всякие мысли вертелись у него в голове, однако он успел сообразить, что женщина сказала о себе крайне мало. Подумаешь, имя назвала. Челвик его не предупредил, кто к нему может заглянуть. Дорс ли эта самая, как её там, или кто другой. Он-то решил, что можно без опасений открыть дверь, раз там просто симпатичная молодая женщина, но кто знает, вдруг, кроме неё, там целый взвод дюжих молодцов?

Селдон осторожно выглянул в щелочку, убедился, что женщина одна, никого с ней нет, и открыл дверь пошире, пропуская гостью в комнату. Как только она вошла, Селдон тут же захлопнул и запер дверь.

— Простите, а который час? — спросил он.

— Девять, — ответила женщина. — День давно начался.

В отношении времени Трентор придерживался Галактического стандарта, поскольку только так можно было вершить дела в области межзвёздной торговли и межправительственных контактов. Но помимо этого в каждом мире существовала своя, местная система измерения времени. А Селдон пока ещё не успел свыкнуться с тем, что такое «час» по-тренториански.

— Середина утра? — уточнил Селдон.

— Верно, — ответила женщина.

— Да, долго я проспал, — смутился Селдон и тут же добавил, защищаясь: — Просто тут нет окна, понимаете?

Дорс подошла к кровати, протянула руку и коснулась пальцами небольшой чёрной точки на стене. На потолке, прямо над подушкой, тут же загорелись красные цифры: 09.03.

Улыбнувшись открыто и искренне, она проговорила:

— Простите меня. Я думала, что Четтер Челвик предупредил вас о том, что я зайду в девять. Прямо беда с ним. Он так привык к тому, что все всё знают, что даже и мысли не допускает о том, что кто-то порой всё-таки может чего-то не знать… Видимо, я зря воспользовалась радиоголографической системой идентификации. По всей вероятности, вы с этим незнакомы, и я вас, наверное, напугала.

Селдон сразу успокоился. Женщина вела себя на редкость искренне и дружелюбно, а как только прозвучало имя Челвика, всё встало на свои места.

— Что касается радиоголографии, мисс…

— Зовите меня просто Дорс.

— Так вот, Дорс, что касается радиоголографии, вы не правы. Ею пользуются на Геликоне, и я знаю, что это такое, просто мне такая роскошь была не по карману, да и не только мне, всем людям моего круга, поэтому, так сказать, в руках я этой штуки не держал. Но я всё понял и не испугался, уверяю вас.

Селдон рассматривал гостью. Роста она была невысокого, прямо скажем — среднего. Волосы — золотисто-рыжие, скорее — медные, ровно и красиво вьющиеся, довольно коротко стриженные. (Женщины с такими стрижками уже попадались Селдону на Тренторе. Видимо, такие прически были сейчас в моде. На Геликоне же даму с подобной стрижкой подняли бы на смех.) Особой красотой лицо Дорс не блистало, но отличалось удивительной миловидностью. Вероятно, этому в немалой степени помогали мягкие, пухлые губы, готовые в любую минуту расплыться в улыбке. Дорс была стройна, пропорционально сложена и на вид довольно молода. («Слишком молода, — подумал про себя Селдон, — чтобы на неё можно было положиться».)

— Вы решили мне инспекцию учинить? — кокетливо поинтересовалась Дорс. (Похоже, у неё, как и у Челвика, был врождённый талант к чтению чужих мыслей, а может быть, Селдон начисто был лишен способности скрывать свои.)

— Простите, — смущенно ответил Селдон. — Вышло, что я вас вроде бы разглядываю, а я просто задумался. Поймите, здесь всё чужое для меня, у меня здесь совсем нет друзей.

— Прошу вас, доктор Селдон, считайте меня своим другом. Мистер Челвик велел мне о вас заботиться.

Селдон усмехнулся:

— Боюсь, вы для такой заботы слишком молоды.

— Вы скоро убедитесь, что это не так.

— Ну что ж, постараюсь доставлять вам как можно меньше хлопот. Если вам не трудно, повторите, пожалуйста, ваше имя.

— Дорс Венабили, — старательно выговаривая буквы, повторила женщина, сделав подчеркнутое ударение на втором слоге фамилии. — Как я уже сказала, звать меня можете просто Дорс, обращаться можете на «ты». Я надеюсь, вы не будете против, если я буду звать вас Гэри? Здесь, в Университете, мы не уделяем большого внимания формальностям, и все стараются никоим образом не подчеркивать ни должности, ни учёного звания.

— Конечно, никаких возражений. Зовите… зови меня Гэри.

— Отлично. Ну, теперь дальше, без формальностей. Так… инстинкт подсказывает, что при соблюдении правил этикета я должна была бы попросить разрешения сесть. Ну а раз мы от формальностей отказались, я просто сяду, и всё.

И Дорс уселась на единственный стул.

Селдон прокашлялся.

— Прости, пожалуйста. На самом деле это я должен был предложить тебе сесть. Что же это я…

Он уселся на краешек неприбранной кровати. Ему было жутко не по себе, и он принялся, стараясь делать это незаметно, разглаживать складки одеяла…

Дорс, казалось, ничего не замечала.

— Значит, так, Гэри, для начала мы позавтракаем в одном из университетских кафе. Затем я устрою тебя в общежитии — там комнаты намного удобнее, чем эта. Кстати, там будет и окно. Челвик попросил меня позаботиться о том, чтобы тебе была выдана кредитная карточка с его счёта. На это мне понадобится день-два. Тут у нас народ въедливый. А пока все твои расходы буду оплачивать я, потом сочтемся. Потом… У нас найдётся для тебя работа. Четтер Челвик сказал мне, что ты — математик, а у нас сейчас по кое-каким причинам хороших математиков как раз не хватает.

— А Челвик сказал, что я — хороший математик?

— Конечно, так и сказал. Ещё он сказал, что ты — исключительный человек. Выдающийся.

— Ну, знаешь… — Селдон уставился на свои ногти. — Это, спору нет, приятный комплимент, но ведь с Челвиком мы только сегодня познакомились, а чуть раньше он слышал мой доклад, о качестве которого он, не будучи специалистом, судить может лишь весьма приблизительно. Думаю, он так сказал просто из вежливости.

— А я так не думаю, — покачала головой Дорс. — Он и сам человек необыкновенный, и у него огромный опыт общения с людьми. Я его мнению верю. Как бы то ни было, у тебя будет возможность доказать, на что ты годишься. Надеюсь, ты с компьютером управляться умеешь?

— Конечно.

— Я имею в виду обучающие компьютеры. Ты умеешь составлять программы для обучения различным разделам современной математики?

— Да. Я этим занимался постоянно. В Геликонском университете у меня должность старшего преподавателя кафедры математики.

— Знаю, — кивнула Дорс. — Челвик говорил. Правда, когда об этом узнают, все поймут, что ты не с Трентора, но особых сложностей возникнуть не должно. Здесь, в Университете, и тренторианцев хватает, но есть сотрудники и студенты из самых разных миров, и никто на них косо не смотрит. Не хочу сказать, что ты прямо-таки не столкнешься ни с какими разговорчиками на тему о том, кто с какой планеты, но должна тебе честно сказать: провинциалы на такое брюзжание гораздо более падки. Между прочим, я и сама — не местная.

— Правда? — воскликнул Селдон, тут же смутился, но решил, что ничего невежливого не будет, если он спросит, откуда родом Дорс. — Откуда же ты, если не секрет?

— С Цинны. Слыхал про такую?

Врать бесполезно, решил Селдон, и честно ответил:

— Нет.

— Ничего удивительного. Моя родная планета, пожалуй, ещё менее известна, чем Геликон. Кстати, возвращаясь к вопросу о программировании… Насколько я понимаю, программу можно составлять либо хорошо, либо плохо.

— Ты совершенно права.

— А ты можешь составить такую программу хорошо?

— Надеюсь, сумею.

— Вот и отлично. Университет тебе за это заплатит. А теперь пойдём позавтракаем. Как спалось, кстати говоря?

— Как ни странно, я уснул.

— А есть хочешь?

— Хочу, только…

Селдону стало неловко.

— Понятно, — улыбнулась Дорс. — Тебя беспокоит качество пищи. Не волнуйся. Мне твои страдания вполне понятны, я ведь тоже не тренторианка и сама через это прошла. В Университете очень неплохой выбор блюд. По крайней мере, в преподавательских столовых. Студентам приходится потуже, но тут считают, что они таким образом закаляются.

Дорс встала и направилась к двери. Вопрос Селдона остановил её на полпути.

— А ты — преподавательница, Дорс?

Она обернулась и укоризненно улыбнулась:

— Что, слишком молодо выгляжу? Докторскую диссертацию я защитила два года назад, ещё на Цинне, и с тех пор работаю здесь. Через две недели мне стукнет тридцать.

— Извини, пожалуйста, — улыбнулся Селдон в ответ. — Выглядишь ты на двадцать четыре, так что поневоле возникают сомнения относительно наличия у тебя учёной степени.

— А ты, оказывается, умеешь делать комплименты, — покачала головой Дорс, и Селдону сразу стало легко. «Всё будет хорошо, — решил он. — Вот я уже флиртую с очаровательной женщиной, значит, всё будет хорошо».

* * *

Дорс оказалась права. Завтрак был совсем недурен. В одном из блюд явно присутствовали свежие яйца, мясо было прекрасно зажарено. Какао (на Тренторе обожали какао, и Селдон не имел ничего против этого), наверное, было синтетическое, но вкусное, а булочки — просто прелесть!

Селдон не мог не поделиться впечатлениями:

— Замечательный завтрак. И еда отличная, и обстановка.

— Рада, что тебе понравилось, — улыбнулась Дорс.

Селдон разглядывал столовую. Вдоль одной из стен шёл ряд окон, и хотя в них проникал не настоящий свет, а искусственное освещение, Селдон и ему был рад и скоро перестал огорчаться отсутствию солнечных зайчиков на полу. За окнами было очень светло: видимо, сегодня местный климатический компьютер почему-то решил, что пора устроить ясный погожий денек.

Столики были рассчитаны на четверых, большинство мест было занято, но к Дорс и Селдону никто не подсел. Все вежливо кланялись, но усаживались за другие столики. Наверняка это было делом рук Дорс, очевидно, она хотела, чтобы они с Гэри завтракали в одиночестве, но, как ей это удалось, Селдон никак не мог понять.

— Дорс, — сказал он, — ты пока не познакомила меня ни с кем из математиков.

— Просто пока никого не заметила из знакомых. У большинства математиков рабочий день начинается рано, с восьми часов — занятия. Лично мне кажется, что это из-за того, что студенты так сильно любят математику, что стремятся покончить с ней как можно раньше.

— Наверное, это из-за того, что ты сама — не математик.

— Да, уволь, только не это! — рассмеялась Дорс. — Я историк. У меня уже вышло несколько статей по истории Трентора эпохи расцвета — не теперешнего, а времени, когда тут только зарождалось королевство. Я думаю, на этом мои изыскания и остановятся по времени. Тренторианское Королевство.

— Замечательно! — воскликнул Селдон.

— Замечательно? — удивилась Дорс. — Тебя что, интересует это время?

— В некотором роде, да. И это, и другие тому подобные вещи. Я ведь никогда серьёзно историей не занимался, а теперь придётся.

— Придётся? Почему? Если бы ты изучал историю, у тебя бы не хватило времени на математику. А математики так нужны, особенно у нас в Университете. Историков тут — выше крыши. И экономистов полно, и социологов, и политологов, а вот с математиками — прямо беда. Четтер Челвик как-то говорил со мной об этом. Он сказал, что это свидетельство упадка науки. Похоже, он думает, что это явление носит всеобщий характер.

— Ты меня не так поняла, — покачал головой Селдон. — Говоря об изучении истории, я вовсе не имел в виду, что собираюсь сделать её делом всей жизни. Нет, мне просто нужно расширить свои познания в этой области. Это необходимо мне для проведения математических исследований. Я специализируюсь в математическом анализе социальных структур.

— Звучит кошмарно.

— Согласен. Это ужасно сложно, и пока я не узнаю побольше о том, как протекало развитие человеческих сообществ, социальных формаций, моя работа просто безнадёжна. Пока я получил всего-навсего статичную картину, понимаешь?

— Нет, не понимаю, потому что для меня это пока — пустой звук. Четтер мне сказал, что ты разрабатываешь что-то такое, что зовется психоисторией, и что это очень важно. Правильно я назвала? Психоистория?

— Правильно. Сначала я хотел назвать эту науку «психосоциология», но слово показалось мне уж очень неуклюжим. Может быть, я уже тогда инстинктивно чувствовал, что без истории мне не обойтись, но сознательно — нет, это я точно помню.

— Пожалуй, «психоистория» действительно звучит приятнее, но только я всё равно понятия не имею, что это такое.

— Я сам, честно говоря, понятие имею весьма приблизительное, — признался Селдон и умолк, глядя в глаза Дорс и думая о том, что общество такой милой женщины, вероятно, приятно скрасит его неожиданную ссылку. Он вспомнил о той женщине, которую знал и любил, но заставил себя не думать о ней. Если и суждено ему когда-нибудь обрести подругу жизни, то это будет такая женщина, которая поймет, что значит преданность науке и чего эта преданность требует от человека.

Решив перевести разговор на другую тему, Селдон проговорил:

— Послушай, Дорс, Челвик говорил мне, что правительство совершенно не вмешивается в университетские дела. Это правда?

— Правда.

Селдон недоверчиво покачал головой:

— Даже не верится. Просто невероятно! У нас на Геликоне высшие учебные заведения такой независимостью похвастаться не могут.

— На Цинне тоже. Таких заведений во всей Галактике — по пальцам сосчитать можно. На Тренторе — дело другое.

— Но почему?

— Потому что здесь — столица Империи. Университеты пользуются здесь необыкновенным престижем. Да, специалистов выпускают все Университеты, но только здесь, на Тренторе, осуществляется обучение и выпуск административных кадров для Империи, чиновников высших рангов, тех самых миллионов управленцев, которые тянут за собой щупальца Империи и дотягивают их до самых дальних уголков Галактики.

— Я, правду говоря, статистики не читал…

— Поверь мне на слово. Считается, что крайне важно, чтобы у имперских администраторов воспитывалось чувство общности, чувство ответственности за судьбу Империи. И конечно, ни в коем случае нельзя допускать, чтобы все они поголовно были коренными тренторианцами — иначе другие миры обидятся и забеспокоятся, не дай бог. А поэтому Трентор старается завлекать сюда как можно больше студентов из других миров. И совершенно неважно, откуда приезжает студент, с каким акцентом разговаривает, какова культура его родной планеты, лишь бы только он побыстрее ассимилировался на Тренторе и стал отождествлять себя с тренторианской системой образования. Это в значительной степени способствует консолидации Империи, и провинциальные миры ведут себя намного спокойнее оттого, что значительная часть управленцев, представителей имперского правительства — это их земляки.

Селдон задумался. Такое ему и в голову не приходило. «Можно ли считаться великим математиком, — подумал он, — если ничего, кроме математики, не знаешь?»

— А то; о чём ты рассказала, — общеизвестно? — спросил он.

— Наверное, — немного подумав, ответила Дорс. — Хотя… люди стараются не знать больше того, что им положено, и специалисты в конкретной области за её рамки, как правило, не выбираются и изо всех сил стараются закрыться от информации, которую считают посторонней, ненужной.

— Но ты тем не менее знаешь об этом.

— Да, но это — моя специальность. Я — историк, специалист по Королевскому Трентору, а ведь именно принципы управления, разработанные в то время, в немалой степени способствовали превращению Королевства в Империю.

Селдон пробормотал, обращаясь больше к самому себе:

— Как опасно разбрасываться… Как будто делаешь надрезы на теле знания и оставляешь их кровоточить.

— А что делать? — пожала плечами Дорс. — Но, видишь ли, раз уж Трентор так старательно привлекает провинциалов к обучению в здешних Университетах, он вынужден дать им что-то взамен за то, что люди оторвались от своих корней и попали в незнакомый, чужой мир, где всё насквозь искусственное. Я здесь уже два года и до сих пор не привыкла. Может быть, никогда не сумею привыкнуть. Но, с другой стороны, я же не в администраторы готовлюсь, а потому мне нет нужды впитывать тренторианский дух.

И потом, Трентор предлагает взамен не только высокое положение, власть и деньги в перспективе, но ещё и свободу. Покуда студенты учатся, они имеют право критиковать правительство, даже устраивать мирные демонстрации протестов, разрабатывать собственные теории, высказывать любые точки зрения. Это выглядит настолько привлекательно, что многие прилетают сюда именно из-за этого — жаждут испытать ощущение свободы.

— А это, — кивнул Селдон, — тоже способ оказания давления. Тут они выпускают весь пар, успевают наиграться в революцию, а к тому времени, когда занимают своё место в имперской иерархии, они уже готовы погрузиться в комфорт, благосостояние и послушание.

— Скорее всего ты прав, — согласилась Дорс. — Как бы то ни было, правительство делает всё возможное для поддержания духа свободы и вольнодумства в Университетах. И это очень хитрая, очень умная игра.

— Дорс, ты сказала, что не готовишься в администраторы. А кем ты собираешься стать?

— Историком, конечно. Я буду преподавать историю, писать книги и создавать обучающие программы на их материале.

— Положение не слишком высокое, как я понимаю?

— Главное, что мне не светят большие деньги, Гэри, что гораздо более важно. Что же касается положения… Знаешь, это такая чехарда, мне в эти игры влезать совершенно не хочется. Много я повидала людей на высоких постах, да вот счастливых среди них как-то не попадалось. Пост — это не стул, прибитый к полу. Приходится всё время следить за тем, чтобы его из-под тебя не выбили. Даже Императорам в этом смысле приходится порой туговато. В один прекрасный день я просто вернусь на Цинну и стану профессором.

— И учеба на Тренторе поможет тебе занять подобающее положение.

Дорс рассмеялась.

— Может быть, да только кому до этого будет дело на Цинне? Это ужасно скучный мир — сплошные фермы и стада скота — четвероногого и двуногого.

— Наверное, после Трентора тебе там покажется ещё скучнее.

— Да, я об этом думала. Ну, если заскучаю, я всегда смогу позволить себе попутешествовать и заняться историческими исследованиями. В этом и состоит преимущество моей профессии.

— А бедному математику, — проговорил Селдон с горечью и сам себе удивился, — только и остаётся, что сидеть за компьютером и только о компьютере думать и говорить…

Селдон смутился. Завтрак был окончен, и, наверное, у Дорс были намечены какие-то свои планы.

Однако она вроде бы никуда не спешила.

— Ну? Что ты там сказал про компьютеры?

— Ты сможешь раздобыть для меня разрешение поработать в исторической библиотеке?

Теперь настала очередь Дорс растеряться.

— Думаю, это можно будет устроить. Если ты займешься математическим программированием, значит, должность твоя будет — внештатный сотрудник факультета. Я попрошу, чтобы тебе выдали пропуск. Но…

— Но?

— Мне не хотелось бы тебя обидеть, но ты сам сказал, что ты — математик и в истории ничего не понимаешь. Ты уверен, что сможешь разобраться в исторической библиотеке?

Селдон улыбнулся.

— Надеюсь, компьютеры у вас там такие же, как в математической библиотеке?

— Это так, однако программы по любой отрасли науки отличаются своими хитростями. Ты незнаком со справочниками, с методами скоростного поиска. Не сомневаюсь, ты способен найти гиперболический интервал с завязанными глазами…

— Ты, наверное, хотела сказать: «интеграл», — осторожно уточнил Селдон.

— …но зато, — продолжала Дорс, не обратив никакого внимания на замечание, — на поиск условий мирного договора в Полдарке у тебя уйдёт полтора дня.

— Надеюсь, я смогу научиться там работать.

— Научишься, если… — проговорила Дорс, слегка нахмурившись. — Слушай, давай так: я даю тебе недельный инструктаж, по часу каждый день, бесплатно, и обучаю пользоваться библиотекой. Обычно такой инструктаж проводят со студентами-первокурсниками. Надеюсь, твоя гордость не будет слишком сильно уязвлена — то есть ты выдержишь обучение рядом с первокурсниками? Курс начнётся через три недели.

— Но ты могла бы дать мне частные уроки, — сказал Селдон почти умоляюще и смутился.

Это не укрылось от Дорс.

— Могла бы, но мне кажется, что тебе лучше будет пройти официальный курс. Занятия будут проводиться в библиотеке, и к концу недели будет нечто вроде экзамена: тебе придётся отыскивать информацию по тому или иному вопросу истории. У тебя возникнет нечто вроде соревнования с другими студентами, и это пойдёт тебе на пользу. Частные уроки такого эффекта не дадут, поверь. Правда, если ты будешь отставать от первокурсников, твоё самолюбие пострадает. Но не забывай, они уже успели пройти начальный курс истории, в отличие от тебя.

— Да, я такого курса не проходил. Но я не боюсь состязаний и вовсе не возражаю против ударов по самолюбию. Главное — научиться искать информацию по истории.

Селдон понимал, что ему всё больше нравится эта женщина, и он с радостью думал о перспективах учиться у неё. Понимал он также, что в его мыслях произошёл коренной переворот.

Он обещал Челвику попытаться разработать метод практического применения психоистории, но это обещание дал его разум, а не чувства. Теперь он был готов схватить психоисторию за горло, если понадобится, но во что бы то ни стало внедрить её в практику. Вероятно, виной такой перемены в его мыслях стала Дорс Венабили.

Но, может быть, Челвик как раз на это и рассчитывал? «Он, — решил Селдон, — не просто выдающийся человек, он — гений».

* * *

Клеон Первый закончил обед — увы, для него и обед являлся делом государственной важности. Это значило, что ему даже во время еды приходилось разговаривать со всевозможными чиновниками, никто из которых ему, кстати говоря, не был знаком. Каждому из них Император обязан был сказать одну-другую одобрительную и ободряющую фразу, тем самым укрепив в сердце каждого верность Империи и короне. Это значило также, что пищу ему подавали остывшую, а когда он наконец приступал к еде, все блюда были холодны как лёд.

Клеон страдал и никак не мог придумать способ спасения. Может, стоило сначала обедать в одиночестве или с самыми близкими, а уже потом являться на официальный обед, где бы ему подали… ну скажем, заморскую грушу? О, как он любил груши… А вдруг тогда высокие гости возьмут и обидятся, решив, что Император брезгует делить с ними трапезу?

Являться с женой? О нет, от неё вреда больше, чем пользы. Когда Клеон взял её в жены, её род угасал и, естественно, питал надежды на возрождение за счёт союза с Императором. Клеон, однако, надеялся совсем на другое: он очень хотел, чтобы угасла хотя бы та представительница рода, на которой он женился. Он предоставил супруге возможность жить в своё удовольствие на её половине Дворца и лишь изредка навещал её для выполнения супружеских обязанностей, хотя в этой роли она ему совсем не нравилась. Теперь же, когда их отношения в этом плане и вовсе прекратились, он совсем перестал наведываться к жене.

Клеон разгрыз один из горстки орешков, которые успел прихватить со стола, и крикнул:

— Демерзель!

— Сир?

Демерзель всегда являлся по первому зову. То ли постоянно подслушивал у замочной скважины, то ли старался не уходить далеко, чувствуя, что может понадобиться в любую минуту, — непонятно, однако дело обстояло именно так: он являлся по первому зову, и Клеон ценил это. Правда, бывали случаи, когда Демерзель куда-то удалялся по важным делам, и тогда Клеон страдал от его отсутствия.

— Ну, что там с этим математиком? Запамятовал, как его зовут.

Демерзель прекрасно понял, кого имеет в виду Император, но решил выждать и выяснить, что Император запомнил, а потому невинно поинтересовался:

— О каком математике вы говорите, сир?

Клеон нервно взмахнул рукой:

— Ну, этот, предсказатель будущего. Тот, который приходил ко мне.

— Тот, за которым мы посылали, сир?

— Ну да, посылали, какая разница? Он же всё равно приходил? Ты собирался приглядеть за ним, если не ошибаюсь? Ну и как дела?

Демерзель прокашлялся и сообщил:

— Да, сир, собирался.

— Ага! Собирался, но не приглядел, так?

Как ни странно, Клеон ощутил некоторое злорадное удовлетворение. Демерзель был единственным из его министров, которому всегда всё удавалось. Остальные, правда, никогда не признавались в неудачах, но оттого, что неудачи сыпались, как горох, исправлять их последствия становилось всё труднее. Видимо, Демерзель слишком редко ошибался и потому мог позволить себе быть честным. «Если бы не Демерзель, — подумал Клеон, — я бы и знать не знал, что такое честность».

А ещё он подумал: «Наверное, все Императоры прожили жизнь, потонув в море вранья, и именно поэтому Империя…»

Демерзель молчал, и Клеон, прогнав набежавшие мысли, поторопил его с ответом:

— Ну что, ты потерпел фиаско? Говори!

— Да, сир, в некотором роде, — нисколько не смутившись, отвечал Демерзель. — Мне показалось, что оставлять его на Тренторе, где обстановка и так… словом, мне показалось, что он может доставить нам кое-какие проблемы. Можно было бы махнуть на него рукой — ведь он собирался на следующий же день вернуться домой, но мало ли что… вдруг бы он передумал и остался на Тренторе… Словом, я всё устроил так, что двое бродяг должны были впихнуть его в звездолёт в этот же день.

— Ты что, якшаешься с бродягами, Демерзель? — удивился Клеон.

— Видите ли, сир, приходится. Дела бывают разные, и люди нужны тоже разные, не только бродяги. Но, увы, им не удалось выполнить моё поручение.

— Это почему же?

— Вы не поверите, сир. Селдон побил их обоих.

— Как? Математики умеют драться?

— По всей видимости, математика и драка — не взаимоисключающие понятия. Вскоре я выяснил, что у себя на родине Селдон в этой области знаменит. То, что я не узнал об этом заранее, сир, и есть моя большая ошибка, и я умоляю вас простить меня за это.

— Полагаю, что математик отправился домой не в этот день, а на следующий, как и собирался?

— К несчастью, этого не произошло. После драки он почему-то решил не возвращаться на Геликон. То ли какой-то прохожий, бывший свидетелем потасовки, дал ему такой совет, то ли… словом, он остался на Тренторе. Таково ещё одно осложнение.

Император нахмурился.

— Стало быть, наш математик… как же его зовут-то?

— Селдон. Гэри Селдон.

— Стало быть, этот Селдон теперь недосягаем?

— В каком-то роде, сир, в каком-то роде… Мы за ним проследили. В данное время он находится в Стрилингском Университете. Там он в неприкосновенности.

Император фыркнул, лицо его покраснело.

— До чего же я терпеть не могу это слово — «неприкосновенность»! Не должно в Империи быть таких уголков, куда бы не дотянулись наши руки! А ты мне заявляешь, что прямо здесь, на Тренторе, кто-то пребывает в неприкосновенности! Возмутительно!

— До Университета ваши руки, сир, могут дотянуться. Как только захотите, можете послать туда войска и выдернуть оттуда этого Селдона. Однако это… гм-м-м… нежелательно.

— Ты ещё скажи «неосуществимо», Демерзель! Ты мне сейчас как раз этого самого математика напоминаешь. Точно так же он разглагольствовал о предсказании будущего. «Возможно, но неосуществимо». Что же я за Император? Всё могу в принципе, а на самом деле не могу ничего! Не забывай, Демерзель, если до Селдона добраться невозможно, то до тебя как раз таки очень легко!

Последнюю фразу Демерзель молча проглотил. Он, «человек, стоящий за троном», прекрасно знал, что Императору без него не обойтись, и подобные угрозы слышал уже не раз. Он молчал и ждал, пока страсти улягутся. Побарабанив кончиками пальцев по подлокотнику кресла, Клеон спросил:

— Ну ладно, какой нам прок от этого математика, если он попал в Стрилингский Университет?

— Как ни странно, сир, нет худа без добра. Весьма вероятно, что именно в Университете он решит поработать над своей психоисторией.

— Да? Несмотря на то что с пеной у рта утверждает, что её нельзя применить на практике?

— Он может ошибаться и может понять, что ошибается. А как только он это поймет, мы предпримем попытку выцарапать его из Университета. Очень может быть, что он сам нас об этом попросит.

Император глубоко задумался.

— А что, если кому-то взбредёт в голову, — спросил он после паузы, — выцарапать его оттуда раньше нас?

— Кому же это может взбрести в голову, сир? — тихо спросил Демерзель.

— Да хотя бы мэру Сэтчема, если на то пошло! — рявкнул Клеон. — Он до сих пор лелеет мечту захватить власть над Империей!

— Он постарел, сир. Пороху не хватит.

— Не обольщайся, Демерзель.

— Но у нас нет никаких причин полагать, что он вообще интересуется Селдоном. Скорее всего он и знать о нём не знает.

— Ну-ну, Демерзель. Раз мы знаем о докладе Селдона, почему бы в Сэтчеме о нём не слыхали? Раз мы понимаем, что Селдон — не пешка, почему бы этого не понимали в Сэтчеме?

— Если до этого дойдёт… Нет, если появится хоть какая-то опасность, сир, мы успеем принять серьёзные меры.

— Насколько серьёзные?

Демерзель осторожно проговорил:

— Скажем так, сир: чем отдавать Селдона в Сэтчем, лучше сделать так, чтобы он не достался никому. Лучше прекратить его существование.

— То есть — убить?

— Если вам так больше нравится, сир, — с поклоном ответил Демерзель.

* * *

Гэри Селдон раздражённо откинулся на спинку кресла, стоявшего в алькове его новой комнаты, выделенной для него стараниями Дорс Венабили. Настроение у него было самое паршивое.

«Паршивое настроение» — так он сам определил своё состояние, а на самом деле всё обстояло гораздо хуже — он был просто в бешенстве. А самое главное — он не понимал, из-за чего именно. Из-за того, что узнал об истории? Из-за творцов и компиляторов этой самой истории? Или причиной его ярости стали миры и люди, создавшие историю?

Однако, видимо, дело было не в том, на кого он изливал свой гнев. Главное — все его заметки оказались абсолютно бесполезны, новообретенные знания — тоже, всё бесполезно, всё!

Он находился в Университете целых шесть недель. За компьютер он засел с самого начала и сразу начал работать — без всяких инструкций, полагаясь только на собственную интуицию, развившуюся в течение многолетней работы. Работал он медленно, часто спотыкался, но находил даже некоторое удовольствие в том, что до всего доходил сам и сам отыскивал ответы на поставленные вопросы.

Потом начались занятия под руководством Дорс, которые принесли ему немало полезного, но понервничать заставили не на шутку. Во-первых, его смущали взгляды, которые на него бросали студенты. Их, по всей вероятности, забавлял возраст Селдона, и всякий раз, когда Дорс, обращаясь к нему, называла его «доктором», многие усмехались.

— А я нарочно это подчеркиваю, — объявила Дорс. — Не хочешь же ты, чтобы они тебя считали двоечником, вечным студентом, который никак не может ликвидировать задолженность по истории?

— Ты наверняка преувеличиваешь. Может быть, они вовсе так не думают. Мне кажется, ты могла бы меня просто Селдоном называть.

— Нет, — покачала головой Дорс и неожиданно улыбнулась. — И потом, мне самой нравится, как звучит «доктор Селдон». Ужасно забавно смотреть, как ты всякий раз морщишься.

— У тебя извращенное чувство юмора. Садистское.

— Хочешь меня перевоспитать?

Селдон, сам не зная почему, рассмеялся. Конечно, кому приятно, когда тебя обзывают садистом? Но ему понравилось, как Дорс парировала его атаку. Немного подумав, он спросил:

— Послушай, у вас в Университете в теннис играют?

— Корты есть, но я сама не играю.

— Отлично. Поиграй со мной, и, пока будем играть, я буду называть тебя «профессор Венабили».

— Но ты так и обращаешься ко мне на занятиях!

— А ты посмотришь, как это замечательно будет звучать на теннисном корте.

— А вдруг мне понравится?

— Тогда я придумаю что-нибудь еще… Не думаю, чтобы такое обращение понравилось тебе во всех обстоятельствах.

— У тебя тоже специфическое чувство юмора. Непристойное.

— Хочешь меня перевоспитать? — продолжил обмен ударами Селдон.

Она только улыбнулась в ответ. Потом, когда они встретились на теннисном всё корте, оказалось, что Дорс играет совсем недурно.

— Ты действительно раньше не играла? — спросил Селдон после первой партии.

— Ни разу, — ответила Дорс.

Остальные переживания носили более или менее личный характер. Познакомившись с элементарной методикой исторического поиска, Селдон проклял все свои предыдущие попытки самостоятельно поработать с компьютером. Оказалось, что поиск информации по истории требует в корне иного подхода, чем тот, который он привык применять в математике. И тут и там большую роль играла логика, однако в историческом поиске логика была нужна совсем другая, не такая, какой привык пользоваться Селдон.

Но как бы то ни было — и до инструктажа, и после него, быстро ли он работал или спотыкался на каждом шагу — никаких результатов, просто никаких!

Он нервничал, и это чувствовалось даже на теннисном корте. Дорс довольно скоро освоилась, и он перестал посылать ей легкие мячи, давая время на обдумывание. Совершенно позабыв, что перед ним — новичок, Селдон разошёлся и принялся осыпать Дорс резаными ударами, вкладывая в них всю переполнявшую его злость.

Дорс подошла к сетке и сказала:

— Я понимаю, тебе хочется убить меня. Видимо, тебя жутко злит, что я так часто пропускаю мячи. Ну и что же ты промазал, в таком случае? Последний мяч пролетел в трёх сантиметрах от моей головы. Целься получше, что же ты?

Селдон смутился, забормотал что-то невнятное.

— Слушай, — сказала Дорс. — Пожалуй, на сегодня хватит. Давай-ка примем душ и пойдём выпьем чаю или ещё чего-нибудь, и ты мне расскажешь, кого ты на самом деле хотел убить. Если ты целился не в мою бедную головушку, надо выяснить, в кого ты целился. Иначе я не стану больше играть с тобой. Мне страшно, честное слово.

За чаем Селдон признался:

— Дорс, я успел много чего просмотреть по истории. Пока я только просматривал материал, не углублялся. И тем не менее некоторые вещи стали очевидны. Во всех книгах речь идёт примерно об одних и тех же событиях.

— Поворотных, ты хочешь сказать. Тех, на которых зиждется история.

— Ну, разве что так. Как будто все друг у друга списывали. В Галактике — двадцать пять миллионов миров. А в книгах упоминается, дай бог, двадцать пять.

— Видимо, дело в том, — предположила Дорс, — что ты читаешь книги по всеобщей истории. Загляни в исторические хроники отдельных миров. Ведь в каждом мире, каким бы маленьким он ни был, дети в школе учат родную историю и только потом узнают, что живут в огромной Галактике. Разве ты сам не знаешь сейчас больше о Геликоне, чем об истории расцвета Трентора или о хронике Великой Межзвёздной Войны?

— Такие знания тоже грешат ограниченностью, — возразил Селдон. — Мне знакома география Геликона, история его заселения, история борьбы с ближайшими врагами — планетой Дженнисек. Учителя, правда, их врагами называть избегали, предпочитая называть «соперниками». Но я никогда не слыхал о том, чтобы Геликон внёс хоть какой-то вклад в общегалактическую историю.

— Но, может быть, и на самом деле никакого вклада не было?

— Не надо, Дорс. Наверняка был. Может быть, Геликон и правда не принимал участия в крупных космических сражениях, может быть, там не было многолюдных восстаний, может быть, представители моей планеты не подписывали глобальных мирных договоров. Может быть, Геликон не стал ареной борьбы за создание там имперской базы. Но какое-то влияние Геликон должен был оказать. Хоть какое-то! Что бы и где бы ни происходило, это обязательно как-то отражается в других местах. А я никак не могу отыскать информацию, которая помогла бы мне… Вот посмотри, Дорс: возьмём математику. Все знания, накопленные человечеством за двадцать тысячелетий, можно отыскать с помощью компьютера. В истории всё обстоит иначе. Историки копаются в знаниях и выбирают из них, но что самое поразительное, все выбирают одно и то же.

— Но, Гэри, — возразила Дорс, — математику придумали люди, и в этой науке всё повинуется строгому, непререкаемому порядку. Одно следует из другого. Существуют определения, аксиомы, и все они всем известны. История — дело другое. В ней сконцентрированы поступки и мысли квадриллионов человеческих существ. Историки не могут работать иначе. Такая у нас работа — копаться и выбирать.

— Пусть так, — кивнул Селдон. — Но я обязан изучить всю историю, в противном случае мне никогда не удастся разработать законы психоистории.

— В таком случае, ты их никогда не разработаешь.

Разговор этот произошёл вчера. И вот теперь Селдон сидел у себя в комнате. Ещё один день потрачен впустую, а в ушах всё время звучала сакраментальная фраза Дорс: «В таком случае, ты их никогда не разработаешь».

Собственно, таковы были его убеждения с самого начала, и если бы Челвик не убеждал его так страстно в обратном, если бы не разжег с такой силой в душе Селдона сомнения, Селдон до сих пор бы думал именно так.

Что же теперь? Почему сомнения до сих пор мучили его? Почему он так упорно искал ответа? Искал, но найти никак не мог.

Глава 5

ТРЕНТОР. Крайне редки его описания снаружи, с орбиты. Трентор с давних времен представлялся людям миром внутренним, то есть таким, каким видели этот мир его обитатели. Однако внешняя поверхность Трентора существовала: до сих пор сохранились голографические снимки планеты, сделанные из космоса, и на них видны отдельные детали (см. рис. 14 и 15). Обратите внимание на то, что поверхность куполов, контуры большого города и слой атмосферы — то самое, что в те времена именовали «Верхом», это…

Галактическая энциклопедия

НАВЕРХУ

И всё-таки на следующий день Гэри Селдон снова отправился в библиотеку. Во-первых, потому, что дал обещание Челвику. Он обещал попробовать и просто не мог бросить начатое дело на полпути. Во-вторых, он и самому себе был кое-что должен. Ему не хотелось признавать собственное поражение. По крайней мере, пока. Нужно было идти до конца.

Итак, он углубился в просматривание каталога справочных изданий, в которые пока не успел заглянуть, и гадал, какие из них (а их было неисчислимое множество) могут пролить хоть какой-то свет на мучившие его вопросы. Он уже был готов начать просматривать все справочники один за другим, когда в стену кабинки кто-то тихо постучал.

Селдон оторвал взгляд от терминала и увидел смущенную физиономию Лисунга Ранды, который глядел на него из-за перегородки. Селдон знал Ранду, их познакомила Дорс. Пару раз они вместе обедали.

Ранда, преподаватель психологии, был человеком невысокого роста, полным, круглолицым. Улыбка почти никогда не сходила с его лица. Кожа — желтоватого оттенка, глаза — узкие. Такая внешность, широко распространенная по всей Галактике, была Селдону не в новинку. Многие из великих математиков были родом из таких миров, и Селдон видел их голографические снимки. Правда, на Геликоне ни с кем из Восточников, как их называли, он лично знаком не был. Да-да, их все называли именно Восточниками, хотя никто не знал почему. Сами они не слишком радовались этому прозвищу, но опять-таки никто не знал почему.

— На Тренторе нас миллионы, — дружелюбно улыбаясь, сообщил Ранда в день их знакомства, когда Селдону при всем старании не удалось скрыть удивления. — Тут и Южан полно — темнокожих, курчавых. Видел Южан?

— На Геликоне — нет, — признался Селдон.

— На Геликоне — одни Западники, да? Вот скучища! Ну, это ладно. По мне, так все хороши.

После этого разговора Селдон задумался о том, почему существуют Восточники, Западники и Южане, но совершенно нет Северян. Он даже покопался на этот счёт в справочниках, но ответа не нашёл.

И вот теперь Ранда, всегда такой веселый, разглядывал Селдона с явной озабоченностью.

— Ты в порядке, Селдон? — спросил он.

— В порядке, — ответил Селдон. — А что?

— Да нет, ничего такого. Просто ты кричал.

— Я? Кричал? — недоверчиво поинтересовался Селдон.

— Не очень громко. Вот так примерно. — Ранда стиснул зубы и издал высокий гортанный звук. — Если я ошибаюсь, прости, что помешал.

Селдон опустил голову.

— Ничего, Ранда, не извиняйся. Я и правда иногда издаю такие звуки, мне уже говорили. Ей-богу, бессознательно. Сам не замечаю.

— А почему, понимаешь?

— Почему? О, понимаю, конечно. От расстройства. От разочарования!

Ранда наклонился поближе и произнес вполголоса:

— Мы мешаем людям. Давай выйдем в вестибюль, пока нам не сделали замечания. Пойдём перекусим, что ли?

В кафе, после пары стаканов прохладительных напитков, Ранда спросил:

— Позволь задать тебе профессиональный вопрос: какова причина твоего разочарования?

— Причина разочарования? — пожал плечами Селдон. — Как у всех, наверное. Работаю, работаю, а результатов — ноль.

— Но ты же математик, Гэри. К чему тебе разочаровываться в исторической библиотеке?

— А ты там что делал?

— Я? Мимо проходил и услышал, как ты… стонешь. Ну, значит, судьба мне была там оказаться. И я не жалею об этом.

— Хотел бы я тоже просто проходить мимо… Видишь ли, дело в том, что я решаю одну математическую задачу: для её решения необходимы кое-какие знания по истории, а у меня, боюсь, не очень-то хорошо идут дела.

Ранда посмотрел на Селдона с необычной серьёзностью и сказал:

— Прости, если обижу, но… я просмотрел твоё компьютерное досье.

— Мое досье? — воскликнул Селдон и покраснел. Похоже, он и вправду обиделся и рассердился.

— Ну вот, я тебя всё-таки обидел… Погоди, не сердись. Понимаешь, у меня дядя — математик. Может, слыхал о таком: Кьяньто Ранда?

У Селдона дыхание перехватило.

— Правда? Он твой родственник?

— Да. Старший брат отца. Ужасно огорчался, что я не пошёл по его стопам, ведь своих детей у него не было. Вот я подумал… наверное, он был бы рад узнать, что я подружился с математиком. Так хотелось похвастаться, понимаешь? Ну, вот я и решил покопаться в математической библиотеке, разузнать о тебе побольше.

— Ясно. А теперь уж моя очередь прощения просить. Хвастать тебе особенно не придётся.

— А вот и нет! Я, конечно, ни слова не понял из того, о чём говорится в твоих работах, но их хвалят. А когда я просмотрел колонки новостей, то выяснил, что ты выступал на последнем Декадном конгрессе. Ну вот. Кстати, а что такое «психоистория»? Меня, конечно, прежде всего интересуют два первых слога.

— Понятно. Это словечко бросилось тебе в глаза.

— Да, и если я не круглый дурак, мне показалось, что ты можешь предсказать будущее течение истории.

Селдон устало кивнул.

— Ну, в общем и целом, это и есть то, что представляет собой психоистория, вернее — должна представлять.

— И это серьёзно? — улыбнулся Ранда. — Не игра в «счастливый билетик»?

— Какой билетик?

— Ну, у меня на родине есть такая детская игра в предсказание будущего. Если будешь похитрее, можно здорово нажиться. Скажи, к примеру, какой-нибудь мамаше, что её сынок разбогатеет, вырастет красавцем, и можешь быть уверен — отхватишь кусок пирога, а то и монетку в полкредитки. Мамаше совершенно неважно, будет так или не будет, ей одного обещания за глаза хватает.

— Понятно. Нет, никаких таких билетиков. Психоистория чисто абстрактная наука. Исключительно абстрактная. Никакого практического применения у неё нет, за исключением…

— Ну, ну! Исключения — это всегда самое интересное.

— Ну, в общем, мне бы хотелось придумать для неё применение. Может быть, если бы я лучше знал историю…

— А-а-а… Так ты поэтому закопался в историю?

— Ну да. Только толку — чуть, — грустно кивнул Селдон. — История — совершенно необъятная штука, а правды в ней так мало.

— И это вызывает у тебя разочарование?

Селдон снова кивнул.

— Но, Гэри, ведь ты здесь всего несколько недель!

— Да, но всё равно, мне уже понятно…

— Ничего тебе не может быть понятно за несколько недель. Можно всю жизнь проработать и ничего не добиться. Да что там… Целые поколения математиков должны трудиться над этой проблемой…

— Лисунг, я отлично это понимаю, но мне от этого не легче. Мне обязательно нужно чего-нибудь добиться самому.

— Самоистязание ничего не даст. Может быть, тебе станет хоть немножко легче, если я приведу тебе пример. Есть один вопрос, над которым здесь бьются уже незнамо сколько времени, и тоже без толку. Казалось бы, вопрос намного проще, чем история человечества. Мне эта работа хорошо знакома, поскольку проводится здесь, в Университете, и в ней принимают участие мои близкие друзья. А ты — «разочарование»! Знал бы ты, что такое разочарование!

— И что за проблема? — с любопытством поинтересовался Селдон.

— Метеорология.

— Метеорология? — не веря собственным ушам, ошарашенно переспросил Селдон.

— Да-да, не удивляйся и не смейся. Метеорология. Вот послушай: у каждого из обитаемых миров есть атмосфера. В каждом мире свой собственный состав атмосферы, своя температура, свой период обращения вокруг оси и светила, свой наклон оси вращения, своё соотношение поверхности суши и воды. Двадцать пять миллионов — вот такое разнообразие, и обобщить параметры ещё никому до сих пор не удалось.

— Это из-за того, что состояние атмосферы сильно подвержено хаотическим изменениям. Дураку ясно.

— Точно так же говорит мой приятель, Дженнар Легген. Да ты с ним знаком.

Селдон задумался, вспоминая.

— Высокий такой? Длинноногий? Молчун?

— Он самый… Ну, так вот. И Трентор в этом смысле ещё более загадочен, чем все остальные миры. Судя по тому, что о нём написано, во время его заселения климат был более или менее обычным. Затем, по мере роста населения, расширения урбанизации, увеличилось потребление энергии, и в атмосферу стало выбрасываться больше тепла. Ледяной слой подтаял, облачный истончился, и погода стала неустойчивой. Это и вызвало стремление уйти под землю и тем самым обезопасить себя от капризов климата, выбраться из порочного круга. Но, что самое удивительное, круг стал ещё более порочным. Чем яростнее люди закапывались под землю и чем больше возводили куполов, тем хуже становился климат. Теперь над поверхностью почти постоянно собираются тучи и идёт то дождь, то снег, в зависимости от температуры. И, что самое ужасное, никто не в состоянии этого объяснить. До сих пор никто не анализировал причин такого страшного ухудшения климата, не пытался прогнозировать ежедневные перемены погоды.

— Ну и что? — пожал плечами Селдон. — Разве это так важно?

— Для метеоролога — да. Почему бы им тоже не расстроиться, не впасть в отчаяние? Так что ты не одинок, есть у тебя товарищи по несчастью.

Тут Селдону пришло на память затянутое тучами небо по дороге к Дворцу Императора и пронизывающий холод.

— Ну и что же они предпринимают? — спросил он.

— Здесь, в Университете, разрабатывается глобальный проект, и Дженнар Легген участвует в его разработке. Те, кто работает над этим проектом, считают, что, если им удастся понять причину перемен в климате Трентора, они узнают многое о фундаментальных законах метеорологии в целом. Легген жаждет этого не меньше, чем ты стремишься к выведению законов своей психоистории. В общем, он наставил целую уйму приборов и инструментов наверху — на поверхности куполов, понимаешь? Пока он ничего не добился. Ну и представь: целые поколения ломают голову над состоянием атмосферы и никак не могут получить желаемых результатов, а ты покопался в истории человечества какие-то несколько недель и уже жалуешься?

«А ведь Ранда прав, — подумал Селдон. — Я тороплюсь с выводами. Что сказал бы Челвик? Он сказал бы, что вся эта безрезультатная возня вокруг самых разных научных проблем — не что иное, как проявление общего упадка в науке. Наверное, он недалек от истины, но судит слишком общо, всё усредняет». А Селдон пока никак не мог пожаловаться на умственное бессилие и упадок сил.

Не скрывая интереса, он спросил:

— Ты хочешь сказать, что метеорологи выбираются наружу, под открытое небо?

— Ага. Наверх. Это довольно забавно. Большинство коренных тренторианцев ни за что не полезли бы туда. Они не любятвыбираться наверх. Говорят, будто у них там головы кружатся и всё такое прочее. Так что над метеорологическим проектом работают в основном не местные.

Селдон бросил взгляд за окно. Лужайки и небольшой сад университетского кампуса весело зеленели, озаренные искусственным светом, не дававшим тени и палящего зноя.

— Не знаю, — проговорил он задумчиво, — я не склонен винить тренторианцев за любовь к комфорту и безопасности житья под куполами, но мне кажется, что кто-то мог бы забраться наверх из одного любопытства. Я, по крайней мере, не удержался бы.

— Хочешь увидеть метеорологию в действии?

— Не отказался бы. А как попадают наверх?

— Без проблем. Лифтом. Лифт поднимается, дверь открывается, вот и всё. Мне довелось там побывать. Довольно-таки… забавно.

— Может быть, это помогло бы мне немного отвлечься от психоистории? — вздохнул Селдон. — Было бы неплохо.

— Возможно, — кивнул Ранда. — И потом… Знаешь, как-то мой дядюшка изрек: «Знания едины». Не исключено, что он был прав. Вдруг ты что-то такое узнаешь из метеорологии, что поможет тебе в работе над психоисторией. Разве это так уж невероятно?

Селдон кисло улыбнулся.

— Много на свете вероятного… — «Но далеко не всё осуществимо», — добавил он про себя.

* * *

— С метеорологами? — удивилась Дорс.

— Да, — кивнул Селдон. — У них на завтра запланирована работа, и я собираюсь наверх вместе с ними.

— Что, устал от истории?

Селдон понурился.

— Есть немного. Нужно встряхнуться. И потом, Ранда утверждает, что у метеорологов тоже есть проблема, которая не по зубам математикам, так что, может быть, мне полезно будет убедиться в том, что я не одинок.

— Надеюсь, ты не страдаешь агорафобией?

— Нет, — улыбнулся Селдон. — И вопрос твой мне понятен. Ранда сказал, будто тренторианцы потому не любят подниматься наверх, что якобы почти все поголовно боятся высоты. А я думаю, они просто плохо чувствуют себя там без привычного «потолка».

Дорс кивнула.

— Ты сам посмотришь и убедишься, что более естественно. Но не забывай, что тренторианцы разбросаны по всей Галактике — туристы, администраторы, солдаты. В других мирах агорафобия тоже нередко встречается.

— Наверное, Дорс, но только я ею не страдаю. Мне просто любопытно и нужно сменить обстановку, поэтому я обязательно пойду с ними завтра.

Дорс, похоже, растерялась.

— Надо бы мне тоже пойти с тобой, но у меня завтра всё расписано по часам. Ну да ладно, если ты действительно не агорафоб, может быть, всё сойдёт нормально. Не исключено, что тебе там даже понравится. Да, только, пожалуйста, не отходи далеко от метеорологов. Я слыхала, бывали случаи… кто-то там заблудился, что ли.

— Обещаю, буду осторожен. Вообще со мной такого не случается.

* * *

Дженнар Легген производил впечатление человека мрачного, угрюмого. Дело было не в цвете лица — лицо у него было светлокожее, открытое. И не в густых кустистых бровях. Может быть, в глубоко посаженных глазах и длинном крючковатом носе. В общем, выражение лица у него было какое-то печальное. Он почти никогда не улыбался, говорил крайне редко, и его глубокий голос никак не вязался с тщедушностью фигуры.

— Селдон, вам понадобится более теплая одежда, — сказал он.

— О! — растерянно воскликнул Селдон и оглянулся. Ещё четверо метеорологов — двое мужчин и две женщины — собирались подняться наверх вместе с Леггеном и Селдоном. Все четверо и сам Легген действительно были одеты намного плотнее, чем обычно: поверх легкой тренторианской одежды все натянули толстые свитера, яркие и у всех разные.

Селдон смущенно оглядел себя.

— Простите, я не знал, но у меня всё равно нет ничего подходящего.

— Погодите, вроде бы у меня найдётся для вас свитер… да, вот он. Не с иголочки, но всё-таки лучше, чем ничего.

— Но ведь ужасно жарко, наверное, в таких свитерах? — спросил Селдон, облачившись в одолженный Леггеном свитер.

— Это здесь, — объяснил Легген. — Наверху всё иначе. Холод и ветер. Жаль, но лишних гетр и теплых ботинок у меня не найдётся. А они бы тоже не помешали.

Метеорологи набрали с собой целую тележку разных приборов и теперь проверяли их один за другим — на взгляд Селдона, жутко медленно.

— Ваша родная планета холодная? — спросил Легген.

— Местами — да, — ответил Селдон. — В тех краях Геликона, где я жил, климат мягкий, часто идёт дождь.

— Плоховато. Значит, вам наверху не понравится.

— Переживу как-нибудь, надеюсь.

Как только всё было готово, группа направилась к лифту, на двери которого красовалась табличка: «Посторонним вход воспрещён. Только для служебного пользования».

— Это потому, что лифт идёт наверх, — объяснила Селдону одна из женщин. — Наверх просто так, от нечего делать, никто не ездит.

Селдон раньше с этой женщиной не встречался, но коллеги называли её Клозией. Он не понял, имя это, фамилия или прозвище.

Лифт как лифт, ничего особенного, Селдон на таких ездил много раз, и не только на Тренторе, а и на Геликоне, но само чувство, что этот лифт вывезет его за пределы закрытого пространства, на поверхность, создавало у Селдона ощущение, будто он летит на космическом корабле.

Селдон мысленно усмехнулся. «Какая глупость», — подумал он.

Кабина слегка подрагивала, и Селдон вспомнил разглагольствования Челвика относительно упадка в технике. Легген, двое мужчин и одна из женщин застыли, как каменные, будто берегли энергию для работы наверху, а Клозия разглядывала Селдона с нескрываемым интересом.

Селдон наклонился к самому её уху и прошептал:

— И высоко мы поднимемся?

— Высоко? — громко переспросила она бесцеремонно. Выглядела она очень молодо. «Аспирантка, наверное, — решил Селдон. — Или практикантка».

— Просто… мы уже так долго едем. Что, наверху много этажей?

Она не сразу нашлась, что ответить.

— О нет. Не так уж высоко. Просто Университет низко расположен. Понимаете, мы поедаем уйму энергии, а чем ниже, тем она дешевле.

Тут Легген сообщил:

— Порядок. Прибыли. Давайте вынесем оборудование.

Кабина вздрогнула и остановилась, широкая дверь отползла в сторону. Сразу стало холодно, и Селдон машинально сунул руки в карманы, мысленно поблагодарив Леггена за свитер. Холодный ветер растрепал его волосы, и Селдон пожалел, что не захватил никакого головного убора. Легген вытащил из рукава вязаную шапочку и натянул на голову. То же самое проделали и все остальные.

Всё, да не всё. Клозия собралась было надеть шапочку, но передумала и протянула её Селдону.

Селдон отрицательно покачал головой:

— Нет-нет, Клозия, не надо.

— Не стесняйтесь, берите и надевайте. У меня длинные волосы, густые, я не замерзну, а у вас — короткие и… не такие густые.

В другое время Селдон обязательно поспорил бы и насчёт волос, и насчёт шапочки. Но делать было нечего. Он взял шапку, неуклюже натянул её на голову и пробормотал:

— Спасибо. Если замерзнете, я вам сразу верну.

А может быть, он и ошибся насчёт её возраста. Просто у Клозии было круглое, наивное, почти детское лицо. Она сказала про волосы, и он невольно обратил на них внимание. И действительно, волосы у неё были чудесные — каштановые, с золотистым отливом. На Геликоне Селдон никогда не встречал женщин с таким цветом волос.

Наверху было облачно, почти как в тот день, когда Селдона везли во Дворец, но намного холоднее. «Наверное, это потому, — решил Селдон, — что прошло целых шесть недель и скоро зима». Небо затянули мрачные тучи — не то собиралась гроза, не то близился вечер. Да нет, вечер — это навряд ли. Разве выбрались бы метеорологи для наблюдений на ночь глядя? Или просто они выбрались ненадолго?

Селдон хотел спросить, но решил, что сейчас не время отвлекать бригаду по пустякам. Лица у всех были взволнованные или сердитые.

Селдон огляделся по сторонам.

Стоял он на металлической поверхности — так, по крайней мере, он решил по звуку, топнув ногой. Однако, сделав несколько шагов, Селдон оглянулся и понял, что оставляет следы. Поверхность явно была покрыта не то пылью, не то мелким песком.

Ну и что такого, собственно говоря? Неужели кому-то могло взбрести в голову забираться сюда, чтобы вытереть пыль? Селдон наклонился и решил приглядеться получше.

В это время к нему подошла Клозия. Заметив, куда он смотрит, она тоном оправдывающейся домохозяйки проговорила:

— Вообще-то мы тут подметаем, а то приборы могут испортиться. В других местах наверху гораздо грязнее, но это никому не мешает, честное слово. Наоборот, лишняя теплоизоляция.

Селдон кивнул и продолжил осмотр окрестностей. Назначения приборов, которые торчали повсюду, словно экзотические растения на тонких стебельках, он понять не мог.

Легген направился к Селдону, осторожно переставляя ноги. «Наверное, не хочет повредить чувствительные приборы, — решил Селдон. — Надо будет тоже не слишком топать тут».

— Послушайте, Селдон! — окликнул Легген.

Селдону не очень понравился его тон, и он холодно отозвался:

— Да, доктор Легген?

— Так вот, доктор Селдон, этот малыш, Ранда, сказал мне, что вы — математик.

— Он не соврал.

— И хороший?

— Хотелось бы верить, что это так, но мне самому трудно себя оценивать.

— Вас интересуют неразрешимые проблемы?

Селдон искренне признался:

— Я столкнулся именно с такой проблемой.

— Я тоже. Вы не стесняйтесь. Если будут вопросы, обращайтесь к нашему интерну, Клозии, она вам ответит. Не исключено, что нам понадобится ваша помощь.

— Я бы с радостью, но, увы, в метеорологии я полный профан.

— Это не беда, Селдон. Я просто хочу, чтобы вы все… как бы это сказать… прочувствовали, а потом мне бы хотелось поговорить с вами о моих математических выкладках, если вы не против.

— К вашим услугам.

Легген отвернулся, собрался было отойти, но обернулся и пробурчал:

— Если замёрзнете — совсем замёрзнете, — дверь кабины открыта. Войдите и нажмите кнопку «Первый этаж Университета». Кабина доставит вас вниз и автоматически вернётся к нам. Если забудете, спросите у Клозии, она вам напомнит.

— Не забуду.

На этот раз он ушёл, а Селдон смотрел ему вслед, чувствуя, как холодный ветер пронизывает свитер. Клозия, раскрасневшаяся от холода, подошла к нему.

— Похоже, доктор Легген сердится, — сказал ей Селдон. — Или он всегда такой?

— Нет, — усмехнулась Клозия. — Не всегда. Сейчас он и правда очень сердит.

— Почему?

Клозия оглянулась, её пышные волосы взметнулись на ветру.

— Мне этого знать не положено, но я знаю. Доктор Легген рассчитывал, что сегодня, как раз в это самое время, облака немного рассеются, и он сможет понаблюдать за солнцем. Ну а погода… вы и сами видите какая.

Селдон понимающе кивнул.

— У нас здесь установлены головизионные приёмники, так что он заранее знал, что погода облачная, но, наверное, понадеялся на то, что приборы врут, и виноваты они, а не его теория и расчёты. Но пока никаких неисправностей не обнаружено.

— Поэтому он такой несчастный?

— Ну… честно говоря, полностью счастливым он никогда не бывает.

Селдон, прищурившись, осматривал окрестности. Несмотря на облачность, свет был довольно резким. Вскоре он понял, что поверхность у него под ногами не совсем горизонтальная, а имеет наклон. Он находился на склоне большого покатого купола. Осмотревшись получше, он разглядел поблизости и вдали множество куполов различной высоты и диаметра.

— Довольно-таки неровная поверхность. Будто холмы, — сказал он.

— Да, и почти везде, — подтвердила Клозия. — Так уж вышло.

— А почему?

— Думаю, по чистой случайности. Насколько я знаю, я ведь тоже когда-то так же глазела по сторонам и спрашивала, точь-в-точь как вы сейчас, ну, и мне рассказали, что поначалу тренторианцы ставили купола над площадями, торговыми центрами, стадионами и так далее, потом — над целыми городами, потому куполов стало так много, и все разной высоты и диаметра. В конце концов и получился вот такой «холмистый» пейзаж, но люди решили, что так тому и быть, и даже более того — что так и должно быть.

— Вы хотите сказать, что на то, что получилось совершенно случайно, стали смотреть, как на некую традицию?

— Пожалуй, что так, если хотите.

«Если простую случайность так легко возвести в ранг традиции, незыблемой и несокрушимой, — подумал Селдон, — не может ли это стать законом психоистории?» Выходило жутко тривиально, и сколько ещё могло получиться таких законов, на вид совершенно тривиальных? Миллион? Миллиард? Но, может быть, существует относительно небольшое число более общих законов, из которых следует множество производных? Как узнать? Селдон так крепко задумался, что на время позабыл о холодном ветре.

Клозия, судя по всему, не забыла. Она поежилась и сказала:

— Да, прохладно. Внизу гораздо уютнее.

— А вы — тренторианка? — поинтересовался Селдон.

— Да, коренная.

Тут Селдон вспомнил, что ему рассказывал Ранда о склонности тренторианцев к агорафобии, и осторожно спросил:

— А вы любите бывать здесь?

— Ненавижу! — призналась Клозия. — Но вынуждена подниматься, ведь я должна получить научную степень, профессию, место, а доктор Легген говорит, что без практических занятий это невозможно. Вот и приходится выбираться сюда, как ни противно, как ни холодно. Кстати, вам, наверное, и в голову не приходит, что при таком холоде тут, наверху, что-то может расти?

— А что, растёт? — воскликнул Селдон, подозрительно глянув на Клозию, усмотрев в её вопросе шутку для новичка. Нет, вид у неё был совершенно невинный, но вот была ли эта невинность искренней или просто всё дело было в её ребяческом облике, Селдон понять не мог.

— Да, представьте себе, и даже здесь, где мы стоим сейчас, когда бывает потеплее. Просто мы тут всё расчищаем для работы, как я уже говорила, но в других местах растительность накапливается, а в тех местах, где купола сходятся друг с другом, и вообще образуются довольно густые заросли.

— Но откуда тут взяться почве?

— Дело в том, что, когда куполами была покрыта не вся планета, а только её часть, ветром на них наносило почву. А потом, когда Трентор был уже целиком закован в броню, началось подземное строительство, и землю было просто некуда выбрасывать, кроме как сюда, наверх.

— Но ведь купола могли пострадать!

— Нет, что вы. Они сделаны из чрезвычайно прочного материала и покоятся на мощных подпорках. Я прочла в одной книжке, что замысел состоял в том, чтобы выращивать овощи и другие полезные растения здесь, наверху, но оказалось, что внутри этим заниматься намного проще и безопаснее. Постепенно перешли на культивирование дрожжей и водорослей, а поверхность оставили на произвол судьбы. Тут и животные водятся, и насекомые — бабочки, пчелы, мыши, кролики. Их очень много.

— А корни растений не вредят куполам?

— Пока не повредили, а ведь прошла не одна тысяча лет. Поверхность куполов обработана специальным составом, отторгающим корни. Да и растёт тут в основном трава, хотя деревья тоже попадаются. Вы бы всё это увидели собственными глазами, будь сейчас потеплее, или если бы мы выбрались на поверхность южнее, или с орбиты корабля. Вы смотрели на Трентор сверху, когда подлетали? — спросила она с любопытством.

— Нет, Клозия, увы, не смотрел. Корабль подлетал так, что не было возможности посмотреть. А вы когда-нибудь смотрели на Трентор из космоса?

— Я ни разу не бывала в космосе, — грустно улыбнулась Клозия.

Селдон окинул взглядом горизонт. Ничего. Сплошной серый цвет.

— Просто не могу поверить, — признался он. — Я про растительность.

— Но это правда. Я слыхала, кое-кто рассказывал — нездешние, вроде вас, те, кому повезло и довелось увидеть Трентор из космоса, — что планета оттуда кажется зеленой, похожей на огромный луг, потому что покрыта травой и низеньким кустарником. Но деревья тоже есть, поверьте. Совсем близко отсюда есть рощица. Я сама видела. Там растут вечнозеленые деревья, высокие, метров по шесть.

— Где это?

— Отсюда не видно. По другую сторону купола. Вон там…

— Клозия! Вернись! Ты нам нужна! — послышался отдаленный оклик.

Оказывается, Селдон и Клозия, заболтавшись, ушли довольно далеко от бригады метеорологов.

— Ой-ой-ой! — забеспокоилась Клозия. — Простите, доктор Селдон, мне нужно идти.

И она побежала к своим, ухитряясь двигаться необычайно грациозно, несмотря на тяжелые ботинки.

Может быть, она просто развлекала Селдона, чтобы он не скучал? Так развлекают чужеземцев в любом мире. Ну и что, что она обо всём рассказывала как о само собой разумеющемся? Может, это у неё профессиональное?

Неужели действительно здесь, наверху, могут расти шестиметровые деревья? Долго не раздумывая, Селдон зашагал в направлении самого высокого из куполов, видневшихся на горизонте, на ходу размахивая руками, чтобы согреться. Ноги у него начали замерзать.

Клозия не успела показать, где растут деревья. А ведь могла бы! Почему же она не сделала этого? Не успела? Ну да, её позвали.

Диаметр куполов был гораздо больше, чем высота, и слава богу, потому что иначе идти было бы намного труднее. Но, с другой стороны, жутко мучительно было шагать по покатому куполу до его вершины — ведь только с вершины можно было увидеть, что там, дальше, по другую сторону.

Ну вот, наконец он добрался до вершины. Оглянулся, чтобы посмотреть, видны ли отсюда метеорологи со своими приборами. Селдон ушёл довольно далеко, их маленькие фигурки копошились внизу, в долине, но видны были отчетливо. Вот и хорошо.

С вершины ничего похожего на рощицу и деревья видно не было, но в углублении между куполами змеилась полоска земли, на которой то тут, то там проглядывали зеленые пятнышки. Наверное, там рос мох… Если пойти по этой лощине, спуститься пониже, почва станет более плотной, и тогда… Может быть, удастся набрести на деревья?

Селдон ещё раз оглянулся, стараясь запомнить окрестности — нет, глазу зацепиться было совершенно не за что — однообразные холмы куполов, все похожие, почти одинаковые. Тут он вспомнил пожелание Дорс не заблудиться, которое тогда показалось ему нелепым. Теперь оно обрело смысл. И всё-таки лощина между куполами сверху разительно напоминала ровную дорогу. Если пойти по ней… Да что тут такого? Пройти немного, повернуть, и тогда вернешься на это самое место!

Селдон решительно зашагал вперёд, спускаясь всё ниже и ниже. Сверху послышался какой-то треск, но он не обернулся. Он решил посмотреть на деревья и больше ни о чём даже думать не желал.

Мох становился всё гуще, маленькие его островки примыкали один к другому, превращаясь в настоящие зеленые ковры. Тут и там из покрывала мха торчали тонкие травинки. Мох был так свеж и зелен, что Селдон решил, что здесь, на поверхности, скорее всего часто идут дожди.

Ущелье вело Селдона вокруг купола, и вот сразу же за следующим куполом он увидел тёмное пятно на фоне серого неба. Он всё-таки нашёл эти деревья!

Только теперь, когда он их увидел, сознание Селдона освободилось от навязчивой мысли, и он вспомнил о звуке, который услышал раньше. Что это был за звук? Несомненно, гул двигателя. Почему — «несомненно»? Откуда здесь взяться какому-то двигателю?

Откуда? Но ведь он стоял один-одинешенек посреди бесчисленного множества куполов, под каждым из которых находились города, заводы. А там сколько угодно всяческой техники — ну, хотя бы вентиляция. Может быть, он как раз слышал шум вентиляционного двигателя?

Всё можно было бы так объяснить, но только услышанный им звук шёл явно не из-под земли. Селдон взглянул на пустые небеса. Ничего. Никого.

Он смотрел и смотрел в небо, пока в глазах не зарябило, и вот, далеко-далеко…

Он увидел крошечную чёрную точку на сером небе. Потом точка скрылась в тучах.

И тут, сам не зная почему, Селдон подумал: «Это за мной».

Не успев хорошенько решить, что делать, он со всех ног помчался к деревьям, свернул влево, взбежал на склон ближайшего купола, спустился вниз. Под ногами его шуршала опавшая хвоя, мелькали кустики, усыпанные красноватыми ягодами.

* * *

Задыхаясь, Селдон подбежал к первому попавшемуся дереву, прижался к нему, обнял ствол. Взглянул на небо. Летящий объект снова вынырнул из-за туч, и Селдон быстро, словно белка, спрятался по другую сторону ствола.

Дерево было холодное, с шершавой корой, но какое-никакое, а всё-таки убежище. Конечно, если его начнут искать прибором, реагирующим на тепловые лучи, толку от дерева будет мало, но всё-таки… Дерево холодное, может, оно сумеет погасить тепло, излучаемое его телом?

Земля под ногами была мягкая, но плотная. Даже сейчас, скрываясь от погони, Селдон не мог не удивиться: какой толщины почвенный слой, сколько столетий он накапливался? Может быть, в более теплых областях Трентора на поверхности куполов растут настоящие леса?

Он снова увидел летящий объект. Это был не звездолёт, не катер. Это был вертолёт. Полоски светящихся ионов расходились в стороны от вершины шестиугольника, подавляя силу притяжения, позволяя вертолёту парить, словно птице. Да, с помощью такого летательного аппарата можно было легко осматривать поверхность планеты.

Только тучи спасли Селдона. Значит, если у них есть прибор термовидения, они могли и сквозь тучи определить, что внизу — люди. А вертолёт послали для того, чтобы поближе приглядеться, сколько тут людей, и нет ли среди них конкретного человека, которого они ищут.

Вертолёт опустился ниже, но ведь Селдон успел заметить его. Двигатель ведь гудит, а выключить его нельзя, пока машина находится в воздухе.

Вертолёты Селдону были знакомы — на Геликоне, как и на других планетах, где люди жили под открытым небом, их было довольно много, и пользовались ими в основном частные лица.

Но здесь, для чего они нужны здесь, вот вопрос? Здесь, где вся планета живёт под куполами, а наверху постоянно висят низкие облака? Совершенно бесполезный летательный аппарат, разве только властям он мог понадобиться для поиска преступника, удравшего наверх и прячущегося среди куполов.

А почему бы и нет? Правительство не имеет права проникнуть на территорию Университета, но ведь скорее всего Селдон сейчас на этой территории уже не находится. Он наверху, то есть на территории, вероятно, никакому местному правительству не подведомственной. А имперский летательный аппарат скорее всего имел полное право приземлиться на каком угодно куполе, и его экипаж запросто мог задержать и допросить любого, кто тут окажется. Челвик, правда, Селдона о такой возможности не предупреждал, но ему это просто не пришло в голову.

Вертолёт опускался всё ниже и ниже, напоминая стервятника, высматривающего свою жертву. Взбредёт ли в голову пилоту обследовать эту рощицу? Вдруг вертолёт опустится, из него выскочит парочка вооруженных солдат и примется прочесывать заросли?

Если так, то что делать? У Селдона не было при себе никакого оружия, и все его боевые таланты окажутся бесполезными против их нейронных хлыстов.

Но вертолёт на посадку не пошёл. Не то они там не придали особого значения деревьям, не то…

Тут Селдону пришла в голову совсем другая мысль. А что, если это вовсе не погоня? Может быть, это вертолёт метеорологов? Почему бы метеорологам не интересоваться состоянием более высоких слоев атмосферы?

А он, как последний идиот, прячется от них?

Смеркалось. Тучи потемнели. Не то собирался дождь, не то приближалась ночь.

Здорово похолодало. Наверняка станет ещё холоднее. Неужели он так и замёрзнет здесь, прячась от, может быть, совершенно безобидного вертолёта, неизвестно почему так напугавшего его? Селдону страшно захотелось выбраться из рощицы и вернуться назад, к метеорологам.

В конце концов, откуда этому человеку, которого так сильно боялся Челвик — этому Демерзелю, — знать, что Селдон именно сегодня, именно сейчас покинул Университет и находится здесь, где его так легко схватить?

Селдон решился, вышел из-за дерева и, дрожа от холода, зашагал назад… и бегом вернулся обратно, потому что вертолёт снова появился и летел на этот раз гораздо ниже. Не похоже было, чтобы летящие в нём занимались метеорологическими наблюдениями. Но чем должны были бы заниматься метеорологи, принадлежи этот вертолёт им? Откуда Селдону знать, какая аппаратура установлена на борту вертолёта и как она работает? Может быть, снизу этого понять нельзя, но… стоило ли рисковать и выходить на открытое пространство?

В конце концов, Демерзель действительно мог узнать о том, что Селдон сейчас наверху. Кто-то из его агентов, работающих в Университете, доложил ему об этом. Кто предложил Селдону выбраться наружу? Лисунг Ранда, вечно улыбающийся рубаха-парень, Восточник. Причём предложил довольно-таки настойчиво, а ведь разговор вовсе к такому повороту дел не располагал. Может быть, Ранда — правительственный агент и договорился с Демерзелем?

Потом — Легген. Легген одолжил ему свитер. Спасибо большое, но почему Легген не предупредил его заранее о том, что нужно одеться потеплее? А вдруг он одолжил ему какой-то совершенно особенный свитер? Ведь он весь лиловый, а у других — полосатые. Глянешь с высоты и сразу заметишь человека в таком свитере.

Ну а Клозия? Вроде бы она выбралась наверх, потому что изучает метеорологию и помогает сотрудникам. Но почему именно она взяла его под свою опеку, болтала с ним так непринуждённо, ненавязчиво увела в сторону, а потом убежала, оставила одного? Не для того ли, чтобы его легче было схватить?

Если на то пошло, как насчёт Дорс Венабили? Она знала, что Селдон отправляется наверх. Она этого не предотвратила. Она могла бы, могла бы пойти вместе с ним, но не сделала этого — сослалась на занятость. Не подкопаешься.

Все сговорились. Точно — сговорились.

Теперь Селдон был в этом просто убеждён и окончательно отказался от мысли выбраться из рощицы. Ноги у него совершенно окоченели. Он и приплясывал, и топал ногами, но никакого толку. Неужели этот проклятый вертолёт никогда не улетит?

И как только он подумал об этом, гул двигателя стал тише, вертолёт поднялся вверх и исчез за тучами.

Селдон напряженно вслушивался в тишину, желая убедиться в том, что вертолёт действительно улетел. Но даже убедившись, долго не мог пошевелиться. Теперь он гадал, не было ли это хитрым манёвром, чтобы выманить его из укрытия? Минуты шли и шли, а он стоял под деревом. Небо стало ещё темнее. Приближалась ночь.

Наконец, поняв, что лучше выбираться под открытое небо, чем замёрзнуть от неподвижности, он вышел из-за дерева и осторожно пошёл прочь от рощицы.

Сумерки сгустились. Увидеть его теперь было невозможно, разве только с помощью детектора, но в любом случае он услышит шум двигателя, если вертолёт вздумает вернуться. На самом краю рощицы Селдон остановился, посчитал про себя, будучи готов в первое же мгновение нырнуть под деревья, если его заметят. Правда, какой от того толк, он и сам не смог бы ответить.

Он огляделся по сторонам. Если бы удалось найти метеорологов… У них, наверное, есть фонари. А вдруг нет?

Пока он различал контуры куполов, но пройдёт ещё четверть часа, и ничего не будет видно. Фонаря нет, над головой тёмное небо, затянутое непроницаемыми тучами, — тут будет темно, хоть глаз выколи.

Мысль о том, чтобы остаться одному в темноте, настолько напугала Селдона, что он решил как можно быстрее забраться на вершину и осмотреть окрестности оттуда. Обхватив себя покрепче руками, чтобы хоть немного согреться, он зашагал вверх по склону купола — как ему казалось, именно туда, откуда спустился в рощицу.

Конечно, спуститься он мог по-разному, но вот ему встретился ягодный кустарничек, на который он обратил внимание, когда спускался. Ягоды теперь казались не красными, а почти чёрными, но разглядывать было некогда. Селдон заставил себя поверить, что идёт верным путём, и зашагал вверх как можно скорее. По его расчётам, он должен был вскоре повернуть направо, потом — налево, а оттуда уже будет рукой подать до метеорологов.

Повернув налево, Селдон поднял голову и различил контуры высокого купола. Тот самый! А вдруг не тот?

Делать было нечего, пришлось заставить себя поверить, что не ошибся. Не спуская глаз с вершины, чтобы по возможности сократить путь, Селдон чуть не бегом припустил наверх. Ближе, ближе… вот уже край купола блеснул на фоне неба. Если всё точно, скоро он достигнет вершины, посмотрит вниз и увидит огоньки базы метеорологов.

Было так темно, что Селдон не видел, куда идёт. Хоть бы парочку звёздочек! «Наверное, вот так живут слепые», — подумал Селдон.

Холодало буквально с каждой минутой. Селдон часто останавливался, дул на озябшие руки, грел их под мышками. Жаль, что он не мог точно так же поступить с ногами. «Скоро снег пойдёт, — подумал Селдон. — Не дай бог — мокрый!»

Вперёд, вперёд. Только вперёд.

Вдруг ему показалось, что ноги несут его вниз. Либо он ошибся, либо успел добраться до вершины купола.

Селдон остановился. Если он добрался до вершины, значит, отсюда должны быть видны огоньки базы метеорологов. На худой конец — огни фонарей. Они бы двигались, плясали, словно светлячки.

Селдон закрыл глаза, чтобы привыкнуть к темноте, открыл, опять закрыл и открыл — ничего. Было так темно, что разницы никакой — открывать глаза или закрывать.

Может быть, Легген и его сотрудники уже ушли и унесли фонари и выключили вдобавок огни на приборах? А может быть, Селдон забрался не на тот купол, а может быть, смотрел не в ту сторону, а может быть, пошёл из рощицы неверным путем, тогда…

Что же делать?!

Если он смотрит не в ту сторону, может быть, огни справа или слева? Нет, огней не было ни справа, ни слева. Если он пошёл неверным путем из рощицы, вернуться и проверить уже нет никакой возможности.

Оставалось единственное: смотрел он туда, куда надо, но метеорологи ушли, унесли фонари и выключили все огни на приборах.

Значит, вперёд. Шансов на успех было раз-два и обчелся, но другого выхода просто не оставалось.

Он помнил, что от метеостанции до вершины купола добрался за полчаса, причём полпути проделал с Клозией, а шли они прогулочным шагом. Теперь он шёл примерно таким же шагом.

Селдон шагал и шагал вперёд. Вот бы узнать, который час. А ведь часы у него были, да только что от них проку в темноте?

Он резко остановился. Часы у него были тренторианские, показывали время в соответствии с Галактическим стандартом (как и все часы в Галактике), но, помимо этого, они показывали ещё местное, тренторианское время. Обычно циферблаты часов фосфоресцировали, чтобы ночью, в тёмной спальне, можно было посмотреть, который час. Геликонские часы обязательно бы светились, а тренторианские?

Селдон приблизил запястье с часами к глазам и, не слишком веря в удачу, нажал на крошечную кнопочку освещения циферблата. Часы засветились и сообщили ему, что сейчас 18.47. Мало того, что был поздний вечер, в этой области Трентора сейчас стояла зима. Какова тут долгота ночи? Каков угол наклона оси планеты? Какой длины год? Как далеко он сейчас от экватора? Ответа на эти вопросы у Селдона не было. Зато было главное — этот слабый свет, шедший от циферблата.

Значит, он не ослеп! Свет — всегда надежда, пусть самая маленькая.

Селдон сразу воспрял духом. Теперь — туда, куда шёл. Полчаса на дорогу. Если не найдёт базу — ещё пять минут, но не больше. Потом — остановиться и подумать. Но это — через тридцать пять минут. А пока — идти, ни о чём не думать, только идти и идти и пытаться немного согреться. Как там пальцы на ногах? Пока живы.

Он зашагал вперёд. Прошло полчаса. Он остановился, потом, поколебавшись, продолжил путь и шёл ещё пять минут.

Пора принимать решение. Базы не было. Сейчас он мог находиться где угодно, жутко далеко от выхода из купола. Но, с другой стороны, может быть, до станции подать рукой? Может быть, он стоит в двух шагах от выхода, но тот закрыт?

И что теперь?

Попробовать покричать? Такая тишина — ни единого звука. Если и правда тут кто-то живёт, все птички, бабочки и кролики давным-давно попрятались, да и зима сейчас тем более. Ветер дул всё сильнее, всё холоднее.

Наверное, давно надо было начать кричать. В холодном воздухе звук хорошо распространяется. Да только кто услышит?

А внутри? Мог он докричаться? Стояли ли внутри приборы для регистрации звуков снаружи? Датчики какие-нибудь?

Глупо. Давно бы услышали его шаги.

И всё-таки…

— Помогите! Помогите! — закричал Селдон. — Слышите меня? Кто-нибудь!

Крик вышел так себе — негромкий, испуганный. Ужасно глупо было звать кого-то в этой непроницаемой тьме и могущественной, всепоглощающей тишине.

Но молчать и поддаваться панике ещё глупее. Селдон набрал полные легкие воздуха и принялся кричать. Ещё и ещё. Громче и громче.

Умолк, оглянулся по сторонам. Ничего, никого. Даже эхо ему не отвечало. Что оставалось? Ничего, только ждать рассвета. Опять-таки сколько длится зимняя ночь? И как холодно тут по ночам?.

Что-то холодное коснулось его щеки. Ещё раз. Ещё.

Снег пошёл. А укрыться некуда.

«Лучше бы меня заметили с вертолёта, — в отчаянии подумал Селдон. — Сидел бы теперь в теплой тюрьме. А не встретился бы с Челвиком — и вообще давно бы уже был на Геликоне. Ну и что, что за мной бы следили? Всё равно лучше, чем замерзать здесь!» Ему сейчас ничего не хотелось, кроме тепла и уюта.

Оставалось единственное — ждать. Он устало опустился на землю, сел, снял туфли, принялся растирать окоченевшие ступни.

Вот так всю ночь — растирать то ноги, то руки, но только не спать. Не спать ни за что! Только он успел отдать себе такой строгий приказ, как глаза его закрылись, и он крепко заснул. А снег шёл всё сильнее.

Глава 6

ЛЕГГЕН, ДЖЕННАР. Его вклад в метеорологию, будучи довольно значительным, бледнеет перед тем, что известно под названием «Противоречия Леггена». Бесспорно, его действия навлекли беду на Гэри Селдона, но до сих пор не утихают споры о том, были ли эти действия ненамеренными или являлись проявлением преднамеренного заговора. Сторонники противоположных взглядов страстно отстаивали свою точку зрения, но определённого вывода так и не было сделано. Как бы то ни было, тень подозрений, упавшая на Леггена, отравила его жизнь в последующие годы и сильно повредила его карьере…

Галактическая энциклопедия

СПАСЕНИЕ

Еще засветло Дорс Венабили разыскала Дженнара Леггена. На её радостное приветствие он ответил вялым кивком и буркнул что-то нечленораздельное.

— Ну, — спросила Дорс нетерпеливо. — Как он?

Легген, занимавшийся вводом данных в компьютер, не понял, видимо, о ком речь.

— Кто — «он»?

— Мой подопечный. Гэри. Гэри Селдон. Он поднимался с вами наверх. Помог он вам чем-нибудь?

Легген оторвался от терминала и рассеянно уставился на Дорс.

— А-а-а… Тот парень с Геликона? Чем он мог помочь? Он и не интересовался ничем особенно. Смотрел не туда, и вообще. Лишняя обуза. И почему вам взбрело в голову посылать его наверх?

— Мне? Вот уж нет. Это он сам захотел, а зачем — понятия не имею. Почему-то ему страшно захотелось. А где он сейчас?

Легген пожал плечами:

— Откуда мне знать? Болтается где-нибудь.

— Куда он делся после того, как вы вернулись? Он не сказал, куда пойдёт?

— Он с нами не вернулся. Я же сказал — ему было неинтересно.

— Когда же он вернулся, в таком случае?

— Не знаю. Я за ним не присматривал. У меня дел было по горло. Похоже, пару дней назад была сильная гроза, выпала куча осадков, а мы этого не ожидали. Инструменты — ни гугу, и солнца не было, а мы на это рассчитывали. Вот я и пытаюсь разобраться, в чём дело, а вы пристаёте ко мне с глупостями.

— Значит, вы не видели, как он вернулся?

— Послушайте, мне было некогда за ним приглядывать! Этот балбес даже не сообразил одеться как положено, и я ещё здесь, внизу, понял, что через полчаса он продрогнет и простудится. Я дал ему свитер, но ни теплых носков, ни ботинок лишних у меня просто не было. В общем, я оставил кабину лифта открытой специально для него и объяснил, как ею пользоваться, чтобы спуститься и вернуть кабину наверх. Это настолько элементарно… Словом, я уверен, что он замерз, спустился и послал нам кабину, а потом уже мы все вернулись.

— Но вы не уверены, что он вернулся, и не знаете, когда именно?

— Нет. Я же говорю — был занят. Наверху его точно не было, когда мы закончили работу. Было уже темновато, того гляди мог пойти снег. Он к тому времени наверняка уже ушёл.

— А больше никто не видел, как он ушёл?

— Понятия не имею. Может, Клозия видела. Она с ним больше общалась. Слушайте, спросите у неё, а?

Клозию Дорс отыскала в её комнате. Та только что вышла из-под душа.

— Бр-р-р! Наконец-то согрелась. Наверху было жутко холодно, — сообщила Клозия.

— Послушай, — торопливо спросила Дорс, — ты видела Гэри Селдона наверху?

— Да, видела, — ответила Клозия, удивлённо вздернув бровки. — Но совсем недолго. Ему хотелось немного побродить, я погуляла там с ним. Спрашивал он в основном о тамошней растительности. Очень любознательный парень этот Селдон. Всё ему интересно. В общем, я рассказала ему всё, что могла, а потом меня Легген позвал работать. Он был просто вне себя. Прогнозы полетели к чёртовой матери, и он…

— Ты мне скажи, — прервала её Дорс, — видела ты, как Гэри вошёл в кабину, чтобы спуститься вниз, или нет?

— Я его вообще не видела с тех пор, как меня позвал Легген. Но он наверняка уже давно внизу. Наверху его не было, во всяком случае, когда мы уходили. Это точно.

— Однако я его нигде не могу разыскать.

Клозия немного разволновалась.

— Правда? Но он обязательно должен быть где-нибудь тут.

— Совершенно не обязательно! — Дорс начала злиться. — А вдруг он ещё там, наверху?

— Не может быть. Его там не было. Не думай, мы его поискали, сразу не ушли. Он же был так легко одет, а погода была такая мерзкая. Мы сказали ему, чтобы он не ждал нас, если замерзнет, и ехал вниз один. А он мерз. Это я точно знаю! Куда ещё он мог отправиться, как не вниз?

— Да, но никто не видел, как он поехал вниз. Послушай, ничего не случилось с ним там, наверху?

— Да нет вроде бы… По крайней мере, пока я была с ним рядом — ничего. Ну, разве только что ему было очень холодно, и всё.

Дорс, вконец расстроенная, кивнула и, глядя в одну точку, проговорила:

— Раз никто не видел, как он спустился, значит, он может быть до сих пор там, наверху. Надо бы подняться и поискать его.

— Но… — Клозия занервничала. — Говорю же тебе, мы посмотрели. Было ещё светло, и никого там не было.

— Всё равно надо посмотреть, поискать его.

— Да, но… я… это не в моей компетенции. Я же всего-навсего практикантка и не знаю кода на выходе из купола. Лучше тебе обратиться к доктору Леггену.

* * *

Дорс понимала, что Леггена, мягко говоря, будет нелегко уговорить сейчас подняться наверх. Что ж, придётся заставить.

Она ещё раз обошла все места, где могла бы найти Селдона, — библиотеку, столовую, позвонила в комнату Селдона, поднялась, позвонила в дверь. Никто не открыл. Тогда Дорс уговорила дежурного по этажу открыть дверь своим ключом. Комната была пуста. Дорс спрашивала о Селдоне у всех, кто познакомился с ним за последние недели. Никто его не видел.

Делать нечего, нужно убедить Леггена подняться с ней наверх. Теперь поздно, уже ночь. Легген наверняка будет упираться. Сколько времени уйдёт на уговоры? А Гэри там, наверху, замерзнет под снегом.

Тут у Дорс мелькнула новая мысль, и она поспешила к небольшому университетскому компьютеру, в память которого были заложены данные о работе студентов, преподавателей и обслуживающего персонала.

Быстро пробежавшись пальцами по клавишам, Дорс нашла то, что искала.

Трое. Далеко, правда, совсем в другой части кампуса. Но это ничего.

Дорс взяла напрокат маленькую машину и скоро уже звонила у двери, которую искала. Хотя бы один из тех, кто ей нужен, должен быть дома.

Ей повезло. В ответ на звонок сразу загорелась лампочка. Дорс набрала свой идентификационный код, говоривший о том, кто она такая и где работает. Дверь открылась. На пороге стоял пожилой полный мужчина. Он, видимо, мылся перед обедом. Волосы у него были мокрые, растрепанные, одет он был по-домашнему.

— Прошу прощения, — смущенно поклонился он, — вы застали меня врасплох. Чем могу быть полезен, доктор Венабили?

Переведя дыхание, Дорс спросила:

— Вы — Роджен Бенастра, сейсмолог?

— Он самый.

— У меня к вам срочное дело. Мне нужно просмотреть данные о сейсмической обстановке наверху за последние несколько часов.

— Но к чему вам это? — удивился Бенастра. — Там всё в полном порядке. Сейсмограф ничего экстраординарного не показывает.

— Я имею в виду не падение метеорита.

— Я тоже. Для этого сейсмограф не нужен. Мы регистрируем трещины в обшивке, дырочки всякие. Но ничего такого сегодня не случилось.

— Не в этом дело. Прошу вас, отведите меня к сейсмографу и расшифруйте его показания. Это вопрос жизни и смерти.

— Но… я приглашен на обед…

— Я серьёзно. Это действительно вопрос жизни и смерти.

— Ничего не понимаю… — пробормотал Бенастра, но Дорс так смотрела на него, что он не выдержал, сдался, вытер лицо, быстро влез в рубашку.

Дорс так торопилась, что они почти бегом добрались до маленького приземистого здания, где располагалась сейсмолаборатория. Дорс, ничего не понимавшая в сейсмологии, спросила:

— Вниз? Мы спустимся вниз?

— Конечно. Ниже жилой зоны. Сейсмограф установлен глубоко: чтобы не испытывать вибрации.

— Но, простите, как же вы можете судить снизу о том, что происходит наверху?

— К сейсмографу подключена целая сеть датчиков, установленных на поверхности куполов и в их толще. Стоит там камушку упасть, и у нас всё регистрируется. Ветер подует сильнее, и это мы тоже видим. Еще…

— Ясно, ясно, — Дорс нетерпеливо кивнула. У неё вовсе не было желания выслушивать лекцию о том, как точно сейсмологическое оборудование. — Скажите, а если кто-то ходит по поверхности, это вы можете зарегистрировать?

— Ходит? — удивился Бенастра. — Кто может ходить по поверхности?

— Как кто? Ну, к примеру, сегодня там работала бригада метеорологов.

— А, вот вы о чём. Да нет, вряд ли их шаги можно зарегистрировать.

— А мне кажется,можно, если приглядеться повнимательнее. Именно этого я от вас и хочу.

Бенастре не очень-то понравились приказные нотки в голосе Дорс, но он промолчал. Нажал кнопку на пульте, и экран ожил.

В правом углу загорелась яркая точка, от которой протянулась горизонтальная линия в левый угол. Линия слегка подрагивала, время от времени взлетала вверх. Дорс смотрела на неё как загипнотизированная.

— На самом деле всё спокойно, — объяснил Бенастра. — То, что вы видите, — это результат изменений атмосферного давления, небольшой дождик, отдаленный шум двигателей. Всё спокойно.

— Это сейчас. А несколько часов назад? Прошу вас, просмотрите записи, сделанные в 15.00. Наверняка у вас есть такие записи.

Бенастра отдал компьютеру соответствующие распоряжения, и пару секунд на экране творилось нечто неописуемое — настоящий хаос. Потом всё успокоилось, и снова возникла горизонтальная линия.

— Я вывел чувствительность на максимум, — пробормотал Бенастра.

Теперь гребни волн стали значительно выше и заметнее.

— Что это значит? — спросила Дорс. — Объясните мне, прошу вас.

— Ну, мисс Венабили, раз вы говорите, что в это время там были люди, стало быть, это зарегистрированы их шаги, вызвавшие изменение давления на поверхность. Честно говоря, не знаю, интерпретировал ли бы я эту картину так, если бы не знал, что в это время там кто-то ходил. Обычно мы такие колебания называем малыми вибрациями и никогда не связываем их с чем-либо опасным.

— А можете определить, сколько там было людей?

— На глаз? Нет. Здесь перед нами результат их общего воздействия.

— На глаз нельзя? А нельзя ли проанализировать эту информацию с помощью компьютера? Разложить на компоненты?

— Сомневаюсь. Воздействие минимально, да и посторонних шумов полно. Результаты могут получиться далекими от достоверности.

— Ну, хорошо. Промотайте… не знаю, как лучше сказать… словом, можете вы добраться до того момента, когда шаги прекратились? Можно сделать быструю перемотку?

— Если я сделаю, как вы говорите, быструю перемотку, получится просто прямая линия, а по обе стороны от неё — дымка, туман. Лучше двигаться вперёд пятнадцатиминутными интервалами, просматривать ленту и мотать дальше.

— Отлично. Давайте!

Дорс и Бенастра внимательно смотрели на экран. Наконец Бенастра изрек:

— Вот. Видите? Всё, вот здесь всё закончилось.

По экрану снова ползла горизонтальная линия, лишь изредка слегка подрагивая.

— И когда это произошло?

— Два часа назад. Или чуть раньше.

— Хорошо. И больше там никого не осталось?

Бенастра начал нервничать.

— Как я могу сказать? Я думаю, самый тончайший анализ не позволил бы дать ответа на такой вопрос.

Дорс упрямо поджала губы.

— Скажите, у вас установлен датчик, или как там это называется, около базы метеорологов? Вы сейчас с него информацию считывали?

— Да. Оттуда, где стоят их приборы и где они работали. Хотите, — спросил он раздражённо, — чтобы я проверил данные с других датчиков неподалеку от этого места? С каждого по отдельности?

— Нет. Давайте посмотрим, может быть, этот датчик нам ещё что-то скажет. Двигайтесь вперёд, как и раньше, с пятнадцатиминутными интервалами. Не исключено, что один человек там остался, а потом вернулся к базе.

Бенастра покачал головой и пробурчал под нос какое-то ругательство.

Экран снова ожил. Вскоре Дорс резко спросила, тыча пальцем в линию:

— А это что такое?

— Не знаю. Шум какой-то.

— Нет, не шум. Смотрите, тут явная закономерность. Может, это шаги одного человека?

— Почему бы и нет? Может быть. Очень может быть. Но может быть, и нет. Возможно всякое.

— И всё-таки очень похоже на шаги. По скорости, ну, смотрите же!

Прошло немного времени, и Дорс попросила:

— А ну-ка, ещё немножко вперёд.

Бенастра выполнил её просьбу.

— Вам не кажется, что колебания возросли?

— Может быть. Можно замерить.

— Не надо. И так видно. Шаги приближаются к датчику. Давайте-ка ещё немножко вперёд. Посмотрим, когда они прекратятся.

Через некоторое время Бенастра сообщил:

— Прекратились. Двадцать — двадцать пять минут назад. Шаги там или что другое, не знаю, — добавил он.

— Шаги. Конечно, шаги, — убеждённо мотнула головой Дорс. — Там, наверху, — человек. И пока мы с вами тут ерундой занимаемся, он замерзает. Так что давайте не будем препираться. Позвоните-ка на факультет метеорологии и добудьте мне Дженнара Леггена. И скажите ему, что речь идёт о спасении жизни человека. Так и скажите!

У Бенастры задрожали губы, но он уже давно понял, что сопротивляться и спорить с этой упрямой дамочкой совершенно бесполезно.

Примерно через три минуты на панели голоприёмника возникло изображение Леггена. Он явно выскочил из-за обеденного стола. За воротником красовалась салфетка, которую он, очевидно, не успел приложить к перепачканным едой губам.

На его вытянутой физиономии было написано искреннее возмущение.

— Какой жизни? Что это значит? Кто вы такой, чёрт подери?

Тут его взгляд упал на Дорс — она подошла поближе к Бенастре, чтобы её изображение тоже было видно на экране голоприёмника Леггена.

— А-а-а! Это снова вы! — рявкнул Легген. — Нет, от вас положительно можно с ума сойти.

— Не стоит. Я только что проконсультировалась с Родженом Бенастрой, нашим главным сейсмологом. Так вот. После того как вы со своей группой ушли с поверхности, сейсмограф зарегистрировал шаги человека, которого вы там оставили. Это мой подопечный, Гэри Селдон, который поднялся наверх под вашу ответственность и который теперь наверняка обморозился, а может быть, и умер. Я требую, чтобы вы немедленно отправились со мной наверх и прихватили необходимое оборудование. Если вы немедленно не сделаете этого, я свяжусь со службой безопасности Университета, а понадобится — с самим Президентом. Как бы то ни было, я всё равно поднимусь наверх, и если с Гэри что-нибудь случится из-за того, что вы промедлите хотя бы минуту, я добьюсь того, чтобы вас судили за небрежность, некомпетентность, равнодушие — я уж сформулирую, будьте уверены. Тогда можете попрощаться со своей карьерой. А если он умер, вы ответите перед судом за неумышленное убийство. А может, и за умышленное — я вас предупредила о том, что он может погибнуть.

Дженнар в ярости перевёл взгляд на Бенастру.

— Вы действительно обнаружили…

Дорс не дала ему закончить вопрос:

— Он всё сказал мне, а я — вам. Я не намерена больше ничего слушать. Вы идёте или нет? Немедленно!

— Значит, вам и в голову не приходит, что вы можете ошибаться? — поджав губы, спросил Легген. — А знаете, как это называется? Ложная тревога. Тоже вещь опасная.

— Не опаснее убийства, — упрямо мотнула головой Дорс. — Я не боюсь ответить за ложную тревогу. А вы — за убийство — не боитесь?

Дженнар покраснел.

— Хорошо, леди, я пойду, но, если ваш студентишка окажется уже три часа как дома, в теплой постельке, смотрите тогда…

* * *

Все трое молча вошли в кабину. Легген так и не доел свой обед и оставил жену за столиком в полном недоумении. Бенастра же к своему обеду так и не притронулся, а ведь его кто-то ждал, может быть, прекрасная дама. Дорс тоже не успела поесть, но вид у неё был ещё более несчастный, чем у мужчин. Под мышкой она держала одеяло с подогревом и два фонаря.

Наконец кабина добралась до поверхности. Легген, скрипя зубами от злости, набрал шифр. Дверь отъехала в сторону. Порыв ледяного ветра пронесся мимо, Бенастра вполголоса ругнулся. Вся компания была легко одета, но мужчинам и в голову не пришло, что они тут задержатся надолго.

— Снег идёт, — сердито отметила Дорс.

— Мокрый снег, — уточнил Легген. — Температура примерно нулевая. Не смертельный холод.

— Всё зависит от того, как долго пробудешь под открытым небом при такой температуре, не так ли? — огрызнулась Дорс. — Не думаю, чтобы мокрый снег сильно согревал.

— Хм, — буркнул Легген. — Ну и где же этот ваш?.. — спросил он, поеживаясь и всматриваясь в темноту. Свет от кабины лифта только мешал.

Дорс обратилась к сейсмологу:

— Прошу вас, доктор Бенастра, подержите одеяло. А вы, доктор Легген, прикройте дверь кабины, но не защелкивайте.

— У двери кабины нет предохранителя. Вы что, думаете, я из ума выжил?

— Не знаю. Знаю только, что эту дверь вы захлопнули изнутри, а здесь остался человек, который из-за этого не смог попасть внутрь купола.

— Если он здесь, этот ваш человек, покажите мне его! Ну, где он?

— Где угодно! — отрезала Дорс и подняла вверх руки с фонарями.

— Но… мы не можем искать бесконечно, — стуча зубами, проговорил Бенастра.

Фонари светили ярко, выхватывая из мрака большие участки занесенной снегом поверхности купола. Снежинки кружились, словно стаи белой мошкары, налипали на стекло фонарей, мешали смотреть.

— Шаги вели сюда, — сказала Дорс. — Он шёл к датчику. Где установлен датчик?

— Мне-то откуда знать? — огрызнулся Легген. — Это не по моей части.

— Доктор Бенастра, где датчик?

— Я… Я не знаю, — испуганно отозвался сейсмолог. — Видите ли, дело в том, что я ведь на самом деле никогда здесь не бывал. Датчик установили давно, до того, как я приступил к работе. Компьютер, наверное, знает где, но мне никогда и в голову не приходило запрашивать у него такие данные… Послушайте, я страшно продрог и не понимаю, зачем я вам тут, наверху, сдался…

— Придётся вам немного задержаться, — тоном, не допускающим возражений, сказала Дорс. — Пойдёмте со мной. Обойдём вокруг выхода по спирали.

— Много мы увидим! — фыркнул Легген. — Такой снежище…

— Это ясно. Если бы не снег, мы бы его уже давно увидели. Я уверена. Теперь же нам понадобится несколько минут. Ничего, не рассыплемся.

Похоже, она была совершенно уверена в своих словах.

Раскинув в стороны руки с фонарями, Дорс пошла прочь от входа, стараясь освещать как можно более обширное пространство и изо всех сил всматриваясь в темноту.

Но именно Бенастра первым проговорил:

— Что это там? — и показал пальцем.

Дорс нацелила фонари туда, куда он показывал, и пустилась бегом в ту сторону. Мужчины побежали следом.

Селдона они нашли примерно в десяти метрах от выхода, окоченевшего, промокшего. От того места, где он лежал, до ближайшего прибора было и того меньше — всего-то метров пять. Дорс решила было пощупать пульс, но это оказалось не нужно: как только пальцы Дорс прикоснулись к руке Селдона, тот пошевелился и застонал.

— Дайте мне одеяло, доктор Бенастра. Быстро! — прокричала Дорс, не помня себя от радости.

Расправив одеяло, она расстелила его прямо на снегу.

— Теперь приподнимите его и осторожно положите на одеяло. Я укутаю его, и мы все спустимся вниз.

В кабине лифта от Селдона, завернутого в одеяло, повалили клубы пара.

Дорс распоряжалась:

— Доктор Легген, как только мы принесём Гэри в его комнату, бегите за врачом. Найдите кого-нибудь получше и ведите немедленно. Если доктор Селдон поправится, я, клянусь, никому не скажу ни слова. Но только если он действительно поправится. Не забывайте…

— Да хватит вам нотации читать! — буркнул Легген. — Я понимаю, что виноват, и сделаю всё, что в моих силах. Но имейте в виду, виноват я только в том, что взял этого человека с собой наверх, вот и всё.

Сверток зашевелился, и послышался хриплый, едва слышный голос.

Бенастра вздрогнул, поскольку голова Селдона покоилась у него на плече.

— Кажется, он что-то хочет сказать, — растерянно пробормотал Бенастра.

— Да, я расслышала, — кивнула Дорс. — Он спросил: «В чём дело?»

Дорс не сдержалась и тихонько рассмеялась. Вопрос был на удивление уместным.

* * *

Утром, открыв глаза, Селдон увидел рядом со своей постелью Дорс. Она сидела за столиком, читала книгу и делала в блокноте какие-то заметки.

— Ты ещё здесь, Дорс? — спросил Селдон почти обычным голосом.

Дорс отложила в сторону вьюер.

— Не могу же я оставить тебя одного, правда? А другим я не доверяю.

— Но я тебя вижу всякий раз, как просыпаюсь. Ты что, всё время здесь?

— Да, всё время. Сплю, работаю — всё здесь, рядом с тобой.

— А как же занятия, студенты?

— Меня пока заменяет ассистент.

Дорс наклонилась и взяла Селдона за руку. Селдон смутился, Дорс заметила это и отпустила его руку.

— Гэри, что же случилось? Я так волновалась.

— Дорс, я должен признаться…

— В чём, Гэри?

— Я подумал, что это был заговор и ты в нём тоже участвовала…

— Какой заговор? Ты о чём?

— Я думал, что кто-то сговорился заманить меня наверх, чтобы я оказался за пределами Университета, то есть на территории, где меня могли бы схватить имперские власти.

— Но ты не покинул пределов Университета. На Тренторе граница сектора простирается снизу доверху, и участок поверхности, находящийся над Университетом, относится к его юрисдикции.

— Вот как! А я этого не знал. Но ты не пошла со мной, сказала, что очень занята, и, когда я впал в отчаяние, я подумал, что ты это нарочно сделала. Прости меня, пожалуйста. Я знаю, это ты меня вытащила оттуда. Остальные наверняка даже не вспомнили обо мне.

— Они — занятой народ, — дипломатично объяснила Дорс. — И потом, они решили, что ты спустился раньше. Совершенно законное предположение.

— И Клозия так думала?

— Эта девушка, практикантка? Да, и она тоже.

— Всё равно, заговор не исключен. Без твоего участия, я хочу сказать.

— Нет, Гэри, только я одна виновата. Я не имела никакого права разрешать тебе подниматься наверх без меня. Ведь я обязана о тебе заботиться. Всё время ругаю себя за случившееся, за то, что ты заблудился там.

— Погоди, погоди, — неожиданно рассердился Селдон. — Но я вовсе не заблудился. Почему ты так говоришь?

— А ты бы это как назвал? Когда вся группа уходила, тебя поблизости не было, и к лифту ты вернулся, когда уже было совсем темно.

— На самом деле всё было не так. Я не заблудился в том смысле, что ушёл, а потом не смог найти дорогу обратно. Я сказал, что подозреваю заговор против меня и буду стоять на своем. Паранойей я не страдаю.

— Ну, хорошо, так что же тогда всё-таки случилось?

Селдон всё рассказал Дорс. Всё вспомнил, ничего не забыл.

Он просто не мог забыть — весь вчерашний день жуткое приключение виделось ему в кошмарных снах.

Дорс слушала его, нахмурившись.

— Невероятно, — покачала головой она. — Вертолёт? Ты уверен?

— Уверен, конечно. Или ты думаешь, у меня была галлюцинация?

— Но имперские власти всё равно не имели права арестовать тебя там, наверху. Это было бы таким же грубым вмешательством в дела Университета, как если бы они арестовали тебя здесь, в кампусе.

— Хорошо. Откуда тогда взялся этот вертолёт?

— Не знаю. Но у меня такое чувство, что я зря не пошла с тобой наверх. Может быть, всё ещё хуже, чем тебе кажется. Челвик будет мной очень недоволен.

— Тогда давай не будем ему говорить, — предложил Селдон. — Всё ведь хорошо закончилось в конце концов.

— Сказать придётся, — печально проговорила Дорс. — Насчёт «закончилось» я сильно сомневаюсь.

* * *

Вечером с визитом явился Легген. Чувствовал он себя неуверенно, смущенно, переводил взгляд с Дорс на Селдона и Обратно. Они молчали, как в рот воды набрали.

Наконец он пробурчал, обращаясь к Селдону:

— Вот пришёл узнать, как вы себя чувствуете.

— Прекрасно, — ответил Селдон. — Только всё время спать хочется. Доктор Венабили говорит, что мне придётся проваляться ещё пару дней, чтобы окончательно поправиться. Честно говоря, — добавил он с улыбкой, — я не возражаю.

Легген набрал побольше воздуха, шумно выдохнул и наконец заговорил, выдавливая из себя слова:

— Я ненадолго. Я прекрасно понимаю, что вас нельзя беспокоить. Но я всё-таки хочу сказать, что сожалею о том, что произошло. Я не должен был столь легкомысленно полагаться на то, что вы спустились вниз один. Вы новичок, и я должен был за вами получше присматривать. Ведь я, именно я взял вас с собой. Надеюсь, у вас хватит доброты, и вы простите меня. Вот и всё, что я хотел сказать.

Селдон неожиданно зевнул и прикрыл рот ладонью.

— Простите, ради бога. Не стоит так переживать. Всё кончилось хорошо, и я не держу на вас зла. Ведь в каком-то смысле это и не ваша вина. Я не должен был отходить от группы, и случившееся вряд ли можно рассматривать как…

Дорс прервала его:

— Все, Гэри, хватит болтать. Отдохни. И потом, мне нужно кое о чём спросить доктора Леггена, пока он не ушёл. Во-первых, доктор Легген, я прекрасно понимаю, что вас беспокоят последствия этого неприятного происшествия для вас лично. Я обещала вам, что никому ни слова не скажу, если доктор Селдон поправится. Поскольку он поправляется, можете не волноваться. Пока. Я вас хочу спросить кое о чём и надеюсь, на этот раз вы будете более сговорчивы.

— Попытаюсь, доктор Венабили, — буркнул Легген.

— Вы не заметили ничего необычного, пока были наверху?

— Что вы спрашиваете? Конечно, заметил. Я потерял доктора Селдона и только что принёс свои извинения.

— Я не об этом. Больше ничего необычного не произошло?

— Нет, ничего. Абсолютно ничего.

Дорс посмотрела на Селдона, а Селдон нахмурился. Ему показалось, что Дорс хочет проверить, правду ли он ей рассказал. Неужели она решила, что поисковый вертолёт ему померещился? Он уже собрался было поспорить, но Дорс сделала знак молчать, словно хотела дать понять, что не стоит. Селдон промолчал — с одной стороны, решил послушаться Дорс, с другой — потому, что на самом деле безумно хотел спать. Он всей душой надеялся, что Легген не будет тут торчать слишком долго.

— Вы уверены? — упорствовала Дорс. — Никто не мешал вашим наблюдениям?

— Да нет же, говорю вам! Хотя…

— Да, доктор Легген?

— Над нами пролетел… летательный аппарат.

— Летательный аппарат? Какой именно?

— Вертолёт.

— Это вас удивило?

— Вовсе нет.

— Почему же?

— Слушайте, это становится похоже на допрос, доктор Венабили. И мне это совсем не нравится.

— Сочувствую, доктор Легген, но дело в том, что эти вопросы имеют самое непосредственное отношение к тому, что произошло с доктором Селдоном. Весьма вероятно, что всё намного сложнее, чем мне показалось поначалу.

— В каком смысле? — сердито поинтересовался Легген. — Вы собираетесь и дальше экзаменовать меня, требовать ещё каких-то объяснений? Имейте в виду, я могу и отказаться.

— Вряд ли вам удастся отказаться. Объясните для начала, почему вы считаете, что в поисковом вертолёте нет ничего такого особенного.

— Потому, милая дама, что у многих метеостанций на Тренторе есть свои вертолёты, которыми они пользуются для проведения наблюдений облаков и верхних слоев атмосферы. У нашей станции, правда, своего вертолёта нет.

— Почему же? Это было бы так удобно.

— Конечно. Но мы не соревнуемся между собой и секретов друг от друга не таим. Мы сообщаем наши сведения, другие метеорологи — свои. Поэтому имеет смысл заниматься разными вещами. Было бы глупо подменять друг друга целиком и полностью. Те деньги, которые мы могли бы выбросить на приобретение вертолёта, ушли на более нужные нам вещи — мезонные рефрактометры, к примеру, а у других всё наоборот. Сэкономили на рефрактометрах, а купили вертолёт. Такие вот дела. Как бы секторы ни выпендривались друг перед другом, учёные держатся друг за дружку. Надеюсь, вам это известно, — добавил Легген не без издевки.

— Известно, — кивнула Дорс, — и всё-таки: не странно ли, что чей-то вертолёт кружится над вашей базой именно в тот день, когда вы собрались провести собственные наблюдения?

— Ничего странного. Мы из того, что собираемся на базу, секрета не делали — наоборот, объявили об этом. Что же удивительного, если метеорологи с другой станции сочли разумным одновременно произвести нефелометрические наблюдения — то есть наблюдения за облаками? Ведь если сверить полученные результаты, может выйти довольно интересно.

— Стало быть, они просто проводили какие-то замеры, да? — растерянно спросил Селдон.

— Конечно, — ответил Легген. — Чем ещё они могли заниматься?

Дорс часто заморгала — такое с ней случалось, когда она старалась быстро сообразить, что сказать.

— Резонно. Но какой базе принадлежит этот вертолёт?

Легген покачал головой:

— Доктор Венабили, откуда же мне знать?

— Просто я подумала, что, может быть, на метеорологических вертолётах рисуют какие-нибудь опознавательные знаки, говорящие, с какой они базы?

— Так оно и есть, но только я не смотрел, не разглядывал. Мне некогда было. Своей работы хватало. Поступит информация, и я узнаю, чей это был вертолёт.

— А если не поступит?

— Тогда я позволю себе предположить, что у них вышли из строя приборы. Такое случается время от времени.

Легген сжимал и разжимал пальцы и наконец сжал правую руку в кулак.

— Ну, все?

— Минутку. А как вам кажется, откуда мог прилететь этот вертолёт?

— С любой базы, располагающей вертолётами. В течение дня вертолёт может добраться до нас практически из любого места планеты.

— И всё-таки: откуда вероятнее?

— Трудно сказать… Гестелония, Сэтчем, Зиггорет, Северный Дамиано. Вероятнее всего — из этих четырёх секторов, но остальные сорок вовсе не исключаются. Минимум — сорок.

— Тогда ещё один вопрос. Последний. Доктор Легген, вы никому случайно не обмолвились, когда собирались наверх, что доктор Селдон, математик, отправится с вами?

Лицо Леггена озарилось искренним, неподдельным удивлением, которое, однако, быстро сменилось выражением крайней подозрительности.

— Я никогда не подаю списка. Кому это интересно?

— Что ж, ладно, — вздохнула Дорс. — Стало быть, доктор Селдон просто увидел какой-то вертолёт и испугался. Почему — я пока не поняла, но это не давало ему покоя. В общем, он бросился бежать от вертолёта, заблудился, не мог или боялся вернуться и решился пойти обратно только тогда, когда сильно стемнело, а в темноте немного не дошёл до базы. За это вас винить никак нельзя, так что давайте забудем о случившемся — и вы, и я. Договорились?

— Договорились, — кивнул Легген. — До свидания.

Он развернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Когда за ним закрылась дверь, Дорс осторожно стащила с Селдона шлёпанцы, поудобнее укрыла одеялом. Он спал — крепко и безмятежно.

А Дорс села к столу и задумалась. Правду ли сказал Легген? Как проверить?

Глава 7

МИКОГЕН — сектор древнего Трентора… Безнадёжно отстав от жизни, купаясь в собственном легендарном прошлом, Микоген не сыграл большой роли в истории планеты. Его самоизоляция достигла такой степени…

Галактическая энциклопедия

МИКОГЕН

Проснувшись, Селдон увидел рядом с собой человека, который озабоченно разглядывал его. Селдон поморгал, протер глаза и удивлённо пробормотал:

— Челвик…

Челвик усмехнулся.

— Не забыл, значит?

— Нет, не забыл, хотя мы виделись два месяца назад. Значит, тебя не арестовали, и ничего такого…

— Я здесь, как видишь, цел и невредим, хотя… — тут он бросил взгляд на Дорс, которая стояла с ним рядом, — выбраться сюда мне было не так-то просто.

— Я так рад тебя видеть! — улыбнулся Селдон. — Не возражаешь, если… — он показал пальцем в сторону ванной.

— Делай всё, что нужно. Мойся, завтракай.

Завтракал Селдон в одиночку. Челвик и Дорс молчали. Челвик лениво проглядывал библиофильм. Дорс довольно долго и внимательно изучала свои ногти, потом вынула микрокомпьютер и принялась делать какие-то заметки.

Селдон поглядывал на друзей, но не пытался начать разговор. Может, на Тренторе так было положено — не разговаривать много с больными. Правду сказать, чувствовал он себя уже нормально, но, может быть, друзья этого не понимали.

Только тогда, когда Селдон прожевал последний кусочек и запил его полным стаканом молока (к молоку он уже привык, и вкус его уже не казался ему неприятным), Челвик наконец заговорил:

— Ну, как себя чувствуешь, Селдон?

— Прекрасно, Челвик. То есть передвигаться могу свободно.

— Отрадно слышать, — сухо кивнул Челвик. — Я очень сердит на Дорс Венабили за то, что она такое допустила.

— Нет-нет, — нахмурился Селдон. — Она ни при чём. Это я сам захотел подняться наверх.

— Не сомневаюсь, но она должна была обязательно пойти туда вместе с тобой.

— А я попросил её не ходить со мной.

— Это неправда, Гэри, — возразила Дорс. — Не оправдывай меня.

— Ладно, не буду, — мотнул головой Гэри. — Но, Челвик, не забывай, именно Дорс поднялась наверх за мной, и это ей удалось непросто, и в конце концов именно она спасла мне жизнь. Тут уж никакой неправды нет. Ты это учел, Челвик?

— Прошу тебя, Гэри, — вмешалась Дорс. — Четтер Челвик совершенно прав. Я не имела никакого права разрешать тебе покидать стены Университета без меня. Не волнуйся, мои последующие действия он оценил по достоинству.

— Ну ладно, — сказал Челвик. — Это дело прошлое, и мы о нём забудем. А поговорим о том, что случилось наверху, Селдон.

— А… безопасно ли это? — спросил Селдон, испуганно оглядевшись по сторонам.

— Дорс позаботилась, — усмехнулся Челвик, — чтобы твоя комната была окружена отражающим полем. Так что я совершенно уверен: ни один имперский агент, если такие бродят по Университету, не сможет нас подслушать. А ты, оказывается, подозрителен, Селдон?

— Не от рождения, уверяю тебя. Наслушался тебя тогда в парке, да и потом… Это у тебя талант внушения, Челвик. Мне тогда Эдо Демерзель в каждой тени мерещился.

— Порой мне кажется, что он — это я, — буркнул Челвик.

— Не думаю, — покачал головой Селдон. — Я бы его узнал, наверное. А каков он собой, Челвик?

— Неважно. Всё равно ты его не увидишь, если только он сам не пожелает тебя увидеть, да только боюсь, всё равно ты на него и глянуть не успеешь. Всё будет кончено. Вот именно с таким оборотом дел нам и предстоит побороться. Давай-ка поговорим о том вертолёте, который ты видел.

— Ну, я же сказал, Челвик, ты приучил меня бояться Демерзеля. И стоило мне увидеть вертолёт, я сразу решил, что это за мной, что я совершаю ужасную, непростительную глупость, уйдя из Университета, что меня туда заманили нарочно, исключительно для того, чтобы легче было меня схватить.

— Но Легген утверждает… — прервала Селдона Дорс.

— Да, кстати, — подхватил Селдон, — он случайно не заходил сюда вчера?

— Заходил, разве ты не помнишь?

— Помню, но как-то плохо. Я был так слаб. Всё спуталось в голове.

— Ну так вот. Он был здесь вчера поздно вечером и сказал, что этот вертолёт — всего-навсего летательный аппарат, принадлежащий метеорологам с другой станции. Самый обычный. Совершенно неопасный.

— Что? — воскликнул Селдон. — Нет, не верю!

— Вот и разберёмся, — предложил Челвик. — Поставим вопрос так: почему ты в это не веришь? Что такого было в этом вертолёте, что он показался тебе опасным? Было такое или нет, или дело всего-навсего в той мнительности, которая зародилась у тебя в душе под моим влиянием?

Селдон задумался, прикусил губу.

— Было! — кивнул он наконец. — Было. То, как действовали пилоты. Кабина вдруг выныривала из облаков, словно те, кто в ней сидел, что-то высматривали. Потом вертолёт перелетал в другое место, и повторялось то же самое. Всё время. Было такое впечатление, что экипаж занят внимательным осмотром поверхности и охотится именно за мной.

— Может быть, ты преувеличиваешь, Селдон? — Челвик покачал головой. — Может быть, ты тогда сравнивал вертолёт с каким-то жутким хищником, выслеживающим свою жертву, то бишь — тебя. Это, безусловно, ерунда. Это был самый обычный вертолёт, а если он принадлежал метеорологам, то и действия пилотов, судя по твоему описанию, совершенно обычны, и ничего опасного я в них не вижу.

— А мне так не показалось, — упрямо мотнул головой Селдон.

— Естественно, не показалось, но ведь достоверных данных у нас нет. Твоя убеждённость в том, что тебе грозила опасность, это не более чем предположение. Правда, утверждение Леггена о том, что вертолёт наверняка принадлежал метеорологам, это тоже не более чем предположение.

— Ни за что не поверю, — нахмурился Селдон, — что всё так невинно.

— Ну, хорошо, — сказал Челвик, наклонился вперёд, сложил руки на груди. — Предположим самое худшее: вертолёт действительно охотился за тобой. Откуда было тому, кто его послал, знать, что ты в это время будешь наверху?

Тут вмешалась Дорс:

— Я спросила у доктора Леггена, не включил ли он в сообщение о предстоящем выходе на метеостанцию информацию о том, что в группу включен Гэри Селдон. В принципе, он не обязан был этого делать, и вопрос мой его просто поразил. Он сказал, что такого сообщения не делал, и я ему поверила.

— Ну, это ты, положим, зря. Не стоит верить ему так легко, — посоветовал Челвик. — Он в любом случае ответил бы отрицательно. Лучше подумаем вот о чём: почему он так легко согласился взять Селдона с собой. Мы знаем, что он не горел желанием брать его, а потом вдруг взял и согласился. Причём без особых возражений. Насколько я знаю Леггена, это на него не похоже.

Дорс сдвинула брови.

— Ну, знаете, так можно всё на него свалить. Тогда выходит, он всё и организовал. И Гэри взял с собой только для того, чтобы облегчить его арест. Может быть, он получил соответствующий приказ на этот счёт. Можно пойти дальше: он дал распоряжение этой юной практиканточке, Клозии, дабы она заговорила Гэри зубы, увела его подальше от группы. Вот вам и объяснение того, почему Легген так легко вернулся вниз без Гэри и не слишком беспокоился по поводу его отсутствия. Он мог запросто отговориться — ведь он старательно проинструктировал Гэри на предмет того, как ему вернуться вниз самостоятельно, если замерзнет. Тогда и его упорное нежелание тащиться наверх на поиски Гэри тоже объяснимо: к чему ему было соглашаться идти искать того, кого, по его мнению, уже давным-давно сцапали?

Челвик внимательно выслушал Дорс, кивнул и сказал:

— Восхитительно выстроенное обвинение, но давайте всё-таки пока не будем торопиться. В конце концов, он ведь всё-таки пошёл с тобой наверх, правда?

— Пошёл, но только потому, что я заявила, что зарегистрированы шаги. А сейсмолог это подтвердил.

— Хорошо, давай так: был ли Легген шокирован, когда вы нашли Селдона? Вел он себя так, как вел бы себя человек, нашедший того, кто по его вине попал в страшную беду? Так он себя вел или был просто ошарашен тем, что вы всё-таки нашли Гэри — Гэри, которого, по мнению Леггена, там и быть не могло? Не было ли в его поведении молчаливого вопроса: «Как же это вышло, что его не сцапали?»

Немного подумав, Дорс ответила:

— Да, он, безусловно, был потрясен, увидев Гэри, но ничего такого сверхъестественного я в его поведении не заметила — самая обычная реакция. Так отреагировал бы любой на его месте, мне кажется.

— Понимаю. Заметить было трудно.

И тут Селдон, который внимательно слушал их разговор, переводя взгляд с лица Дорс на лицо Челвика, неожиданно покачал головой и сказал:

— Я не думаю, что Легген виноват.

Челвик пристально посмотрел на Селдона.

— Почему?

— Во-первых, ты совершенно справедливо заметил, что поначалу он был явно против того, чтобы я пошёл с ними наверх. Его пришлось целый день уговаривать, да и согласился он в конце концов, по-моему, только из-за того, что его убедили в том, что я — опытный математик и смогу оказать ему помощь в проработке его метеорологической концепции. Выход на поверхность был целиком и полностью моей идеей, и, если бы у него был какой-то приказ вытащить меня туда, вряд ли бы он стал так долго упрямиться.

— Неужели ты ему понадобился только в качестве математика? Он с тобой обсуждал какие-то математические подробности? Пытался изложить тебе свою концепцию?

— Нет, — ответил Селдон. — Не пытался. Он что-то буркнул насчёт того, что не прочь поговорить со мной об этом попозже. А там, наверху, он только и делал, что возился со своими приборами. Я так понял, что он ожидал, что покажется солнце, и думал, что инструменты наврали, а выяснилось, что с ними всё в полном порядке, и, похоже, он из-за этого просто из себя вышел. Словом, ему там было явно не до меня. Что же касается Клозии, этой девушки, которая уделила мне несколько минут… нет, знаете, сейчас, когда я всё вспоминаю, нет у меня чувства, что она нарочно увела меня от базы. Я сам виноват. Меня заинтересовала растительность на поверхности планеты, и скорее я увел Клозию от группы, чем наоборот. Вряд ли Легген руководил её действиями: ведь он окликнул её, когда меня было ещё хорошо видно. А уж дальше я сам ушёл.

— И всё-таки, — возразил Челвик, который, похоже, решил нынче возражать всем, — если этот вертолёт искал тебя, те, кто на нём летел, видимо, знали, что ты находишься там. Откуда же им было знать об этом, как не от Леггена?

— Я подозреваю совсем другого человека, — заявил Селдон. — Молодого психолога по имени Лисунг Ранда.

— Ранда? — воскликнула Дорс. — Не может быть! Я его хорошо знаю. Он просто не способен работать на Императора. Да он до мозга костей антиимпериалист!

— Притворяется, наверное, — хмыкнул Селдон. — Кого же ему ещё из себя корчить, как не выразителя самых что ни на есть антиимпериалистических взглядов, когда он — имперский агент?

— Да какой он выразитель? — не унималась Дорс. — Спокойный, милый, добродушный человек, мягкий, добрый, бесхитростный. Убеждена, агенты такими не бывают.

— Тем не менее, Дорс, — возразил Селдон, — именно он рассказал мне о метеорологическом проекте. Именно он порекомендовал мне подняться наверх, именно он уговорил Леггена взять меня с собой, расписав в красках, какой я замечательный математик. Просто удивительно, зачем ему так не терпелось выпихнуть меня на поверхность, зачем он старался?

— Ради тебя, Гэри, я думаю. Ты ему небезразличен, Гэри. Наверное, он решил, что, как это ни парадоксально, тебе будет полезно заглянуть в метеорологию ради психоистории. Разве не так?

— Давайте переключимся, — предложил Челвик. — Ведь с того момента, как Ранда впервые поведал тебе о метеорологическом проекте, до твоего выхода на поверхность прошло довольно много времени. Если Ранда ни в чём не замешан, у него не было никаких причин держать язык за зубами. Если он действительно такой милый, общительный человек…

— Такой, такой! — решительно кивнула Дорс.

— …то ничто не помешало бы ему разболтать обо всём куче приятелей. Тогда выяснить, кто конкретно сработал как оповеститель, у нас возможности нет. Кстати, то, что Ранда — антиимпериалист, само по себе ничего не значит. Он всё равно может быть агентом. Ставим вопрос так: на кого он работает? Чей он агент?

Селдон удивился не на шутку:

— А на кого он ещё может работать, если не на Империю? Кому я ещё нужен, кроме Демерзеля?

Челвик покачал указательным пальцем.

— Ты просто не понимаешь, насколько сложна тренторианская политика, Селдон.

Обернувшись к Дорс, Челвик попросил:

— Напомни мне, будь добра, какие секторы перечислил Легген, когда ты спросила его о том, откуда мог прилететь метеорологический вертолёт?

— Он назвал Гестелонию, Сэтчем, Зиггорет и Северный Дамиано.

— Наводящих вопросов ты не задавала? Про какой-то конкретный сектор не спрашивала?

— Нет. Я просто спросила его, как он думает, откуда бы мог прилететь вертолёт.

— Ну а ты, — спросил Челвик у Селдона, — никаких опознавательных знаков на вертолёте не заметил?

Селдон приготовился к бурному объяснению. Он хотел заявить, что вертолёт большую часть времени прятался за облаками, что ему самому было не до того, чтобы разглядывать опознавательные знаки, что он думал только о Демерзеле и о том, как получше и побыстрее спрятаться. Но ничего этого он говорить не стал — решил, что Челвик об этом и так знает.

— Нет, не заметил, — ответил он.

— Но если вертолёт действительно за ним охотился, опознавательные знаки могли быть закрашены, правда?

— Резонное предположение, — согласился Челвик. — Рациональное. Однако рациональность в нашей Галактике не всегда приводит к успеху. Пока же, раз Селдон никаких опознавательных знаков не видел, нам остаётся только гадать. Моя точка зрения такова: Сэтчем.

— Не понял? — нахмурился Селдон. — Зачем?

— Что — «зачем»? С-э-т-ч-е-м, — по буквам проговорил Челвик. — Это такой сектор. Очень специфический, между прочим. Уже три тысячелетия им правит династия мэров. Лет этак пятьсот назад на Императорском троне посидели двое Императоров и Императрица из Дома Сэтчема. Но, увы, недолго. Ничего выдающегося за ними не числится. А вот мэры Сэтчема своего монаршего прошлого не позабыли. Нет, они не выказывали открытого неповиновения Императорам, которые правили позднее, но и особым повиновением не блистали. Во время гражданских войн они хранили нейтралитет и предпринимали такие шаги, чтобы эти войны всячески затянуть и заставить противников обратиться за помощью к Сэтчему. Ничего они этим не добились, но пытаться не перестали. Нынешний мэр Сэтчема пользуется необычайным влиянием. Он, правда, человек старый, но амбиции его не остыли, и, если что-то стрясется с Клеоном — пусть даже самая что ни на есть естественная смерть, — мэр не преминёт потягаться за Императорский трон с сыном Клеона. Мальчик ещё мал, и мэр может рассчитывать на поддержку Галактики. Следовательно, если мэр Сэтчема слышал о тебе, вполне возможно, что он возмечтал заполучить тебя в качестве придворного предсказателя. Всё укладывается: они отправляют Клеона на тот свет, ты предсказываешь неизбежное воцарение Сэтчемской династии и мир с процветанием в придачу на ближайшую тысячу лет. Ну а когда Сэтчем заберётся на трон, ты станешь не нужен. Тебя похоронят рядом с Клеоном.

Селдон нахмурился, помолчал.

— Но ведь мы же не знаем наверняка, что этот вертолёт прилетел из Сэтчема, правда?

— Нет, не знаем. Мы ничего не знаем наверняка. В конце концов, вертолёт и правда мог быть самым обычным безобидным летательным аппаратом метеорологов, как сказал Легген. И всё же, поскольку сплетни о психоистории и её возможностях распространяются — а уж это я точно знаю, — всё больше и больше властителей на Тренторе мечтает заполучить тебя и использовать в своих интересах.

— И что же, — спросила Дорс, — нам теперь делать?

— Вот это, я понимаю, вопрос, — кивнул Челвик. — Видимо, — сказал он, немного поразмыслив, — не стоило сюда приезжать. Слишком уж легко догадаться, что в первую очередь профессор спрячется в Университете. Конечно, кроме Стрилинга, Университетов хватает, но Стрилингский — один из самых независимых, и догадаться можно. Я думаю, что как можно скорее — желательно сегодня же — Селдона следует перебросить в другое, более безопасное место. Вот только…

— Только — что? — нахмурился Селдон.

— Только я не знаю куда.

— Можно запросить у компьютера каталог и ткнуть пальцем в любое место.

— Тоже мне, придумал! — фыркнул Челвик. — Так мы рискуем угодить в место, где окажется менее безопасно, чем везде. Нет, так нельзя. Нужно что-то придумать.

* * *

Прошло время ленча, а троица никуда не выходила из комнаты Селдона. Дорс и Селдон болтали о том о сем, а Челвик в основном помалкивал. Сидел прямо, ел мало, смотрел ещё угрюмее, чем обычно, и как-то сразу постарел на несколько лет.

«Наверное, вспоминает географию Трентора, — решил Селдон, — и ищет местечко побезопаснее. Нелегко ему небось».

На самом деле, родной Геликон Селдона был не такой уж маленькой планетой — он был чуть побольше Трентора. На Геликоне имелся даже собственный океан — поменьше, чем на Тренторе. А площадь поверхности суши была намного больше — приблизительно процентов на десять. Но если на Тренторе люди жили везде как в одном громадном городе, на Геликоне городов было раз-два и обчелся. Административных округов на Геликоне насчитывалось всего двадцать, а на Тренторе — свыше восьмисот, и вдобавок каждый из них делился на более мелкие единицы.

Наконец Селдон не выдержал и сказал:

— Послушай, Челвик, у меня есть предложение. Давай выберем из тех, кто мечтает меня заграбастать, самого доброго и отдадим меня ему, а он пусть меня от других защищает.

Челвик взглянул на него и ответил совершенно серьёзно:

— В этом нет нужды. Я знаю такого человека. Можно сказать, почти доброго. И ты у него уже есть.

Селдон усмехнулся.

— Хочешь потягаться с мэром Сэтчема и Императором всей Галактики?

— Зачем? Пустая трата времени. Но, с точки зрения желания владеть тобой, я с ними вполне могу поспорить. Им ты нужен только для того, чтобы возвыситься ещё сильнее, а у меня нет никаких амбиций, кроме желания сделать доброе дело для Галактики.

— У меня такое подозрение, — буркнул Селдон, — что всякий из твоих соперников, спроси его кто-нибудь, точно так же клялся бы, что печется о Галактике, и только о Галактике.

— Как пить дать, — кивнул Челвик, — но пока ты имел удовольствие лично познакомиться только с одним из моих соперников — то бишь с Императором. Вспомни, чего он от тебя хотел? Я же от тебя ничего подобного не требую. Я прошу тебя только о том, чтобы ты доработал методические аспекты психоистории и обрел возможность делать математически верные прогнозы, пускай всего лишь статистического порядка.

— Ага. Всего-навсего, — печально усмехнулся Селдон.

— Позволь, кстати, поинтересоваться, как идут дела в этом направлении? Есть достижения?

Селдон был готов и расхохотаться, и разразиться проклятиями. Однако ни того, ни другого он не сделал. Немного помолчав, он тихо переспросил:

— Достижения? Ты шутишь? За такое время? Ведь прошло меньше двух месяцев! Челвик, на это не хватит моей жизни, и не только моей. Ещё дюжина математиков будет биться после меня и ничего не добьётся.

— Я не имею в виду ничего законченного, даже ничего обнадеживающего. Ты всё время твердил, что применение психоистории возможно, но неосуществимо. Вот я и спрашиваю — не блеснул ли лучик надежды? Не кажется ли тебе теперь твоя задача более осуществимой?

— Увы, не кажется.

— Прошу прощения, — вмешалась Дорс. — Я, конечно, не математик, поэтому не сочтите мойвопрос дурацким. Как это что-либо может быть одновременно и возможным, и неосуществимым? Ты, Гэри, как-то говорил, что теоретически для тебя возможно лично познакомиться и пожать руку всем жителям Галактики, однако это неосуществимо, поскольку на это тебе не хватит жизни. Но позволь спросить, почему ты приравниваешь психоисторию к такому занятию?

Селдон удивлённо уставился на Дорс.

— Ты действительно хочешь, чтобы я это объяснил?

— Да! — И она так тряхнула головой, что кудряшки рассыпались.

— Я тоже не прочь послушать, — сказал Челвик.

— Без математических подробностей? — хитро усмехнулся Селдон.

— Если можно, — попросил Челвик.

— Так… — Селдон немного подумал, решая, с чего начать. — Ну, хорошо. Если, допустим, вы решили изучить какой-то из аспектов Вселенной, полезно до предела упростить задачу и взять для анализа только те его свойства и качества, которые важны для понимания. Если вы, допустим, собрались выяснить, как падает предмет, вам нет нужды выяснять, старый он или новый, красный или зеленый и как он пахнет. Такие характеристики вы попросту отбрасываете, чтобы не усложнять себе задачу. Подобное упрощение можно назвать моделью и пользоваться ею либо обычным путем, на экране компьютера, либо вывести в виде математической формулы. Возьмём для примера простейшую теорию нерелятивистской гравитации…

— Гэри, ты обещал! — прервала его Дорс. — Ты обещал, что никакой математики не будет. И не прячься за словечками типа «простейшая».

— Нет, нет! Когда я назвал эту теорию простейшей, я лишь хотел сказать, что она жутко древняя и родилась в туманном прошлом вместе с огнем и колесом. Однако формулы гравитационной теории содержат в себе описание принципов движения планетарных систем, двойных звёзд, раскрывают причины приливов и так далее. С помощью этих уравнений можно даже добиться разработки визуальной модели вращения планеты вокруг звезды, взаимного движения пары звёзд — на двухмерном экране. Более сложные взаимосвязи можно проследить с помощью трёхмерной голограммы. Такие вот упрощенные модели порой помогают лучше уяснить суть явления, чем если бы мы принялись старательно изучать явление само по себе, в его истинном виде. И на самом деле без гравитационных формул наши знания о движении планет и о небесной механике вообще были бы крайне ограниченными.

Итак, затем у вас возникает желание узнать о каком-то явлении больше, потом — ещё больше, а может быть, само явление усложняется, и тогда вам потребуются всё более и более сложные уравнения, всё более и более изощренное программирование, и получаемая в итоге компьютерная модель становится всё сложнее и сложнее для понимания.

— А модель модели разработать нельзя? — поинтересовался Челвик. — Может, так было бы проще?

— В таком случае неизбежно придётся отбрасывать кое-какие характеристики явления, без которых просто невозможно, и ваша модель станет бесполезной, бессмысленной. МВМ — то есть минимальное возможное моделирование — обрастает деталями гораздо быстрее, чем само изучаемое явление. В общем, много тысяч лет назад было доказано, что для того, чтобы смоделировать Вселенную во всей её сложности, нужна модель, размеры которой будут не меньше самой Вселенной. Другими словами, это означает, что цельную картину Вселенной можно получить лишь за счёт изучения самой Вселенной. Было доказано также, что, если предпринять попытку вычленить модель какого-то участка Вселенной, потом ещё одного, потом ещё и ещё, а потом попытаться, как из кубиков, сложить целую Вселенную, становится ясно, что таких крошечных моделей — бесконечное количество. Поэтому для понимания Вселенной в целом при таком подходе потребуется бесконечное время. Вот ещё один пример того, что нельзя объять необъятное.

— Понятно… — задумчиво пробормотала Дорс.

— Итак, мы знаем, следовательно, что некоторые относительно простые вещи моделировать легко, но чем они сложнее, тем труднее их моделировать, а в конце концов — просто невозможно. Но в какой момент, на каком этапе моделирование становится невозможным? На каком уровне сложности? Пока мне удалось показать при помощи математического метода, разработанного в нашем столетии и трудного для применения даже при использовании самого грандиозного и умного компьютера, что наше Галактическое сообщество до этой отметки пока не добралось. Его можно продемонстрировать с помощью упрощенной модели. Тогда я пошёл дальше и решил доказать, что за счёт этого есть возможность прогнозировать события будущего на уровне статистики — то есть определять вероятность различных вариантов течения событий, а не безапелляционно утверждать, что то или иное событие обязательно произойдёт.

— Раз так, — сдвинул брови Челвик, — раз ты действительно можешь построить модель Галактического сообщества, почему бы тебе не сделать этого? Что же тут неосуществимого?

— Пока я всего лишь доказал, что на понимание принципов существования Галактического сообщества не уйдёт бесконечного времени. Но если окажется, что на его изучение уйдёт миллиард лет, это, можно считать, неосуществимо. Ничем не лучше бесконечности.

— И что, именно столько нужно времени? Миллиард лет?

— Я не сумел определить точно, сколько лет уйдёт, но никак не меньше миллиарда. Я эту цифру не с потолка взял.

— И всё-таки ты в этом не уверен окончательно.

— Пытался определить.

— Но не определил.

— Нет, не определил.

— А как университетская библиотека? Ничем не помогла? — спросил Челвик, бросив взгляд на Дорс.

— Увы, — покачал головой Селдон.

— Ну а Дорс ничем помочь не может?

Дорс вздохнула:

— Я в этом ничего не понимаю, Четтер. Я могу только предложить подходы. Если Гэри следует моему совету, но ничего не находит, что же я могу поделать.

Челвик встал.

— Раз так, то в Университете торчать нет никакого смысла. Я должен как следует подумать, где тебя поместить.

Селдон подался вперёд и тронул Челвика за рукав.

— Но у меня есть идея.

Челвик посмотрел на Селдона в упор — не то удивлённо, не то подозрительно.

— Да? И когда же она родилась? Только что?

— Нет. Эта мысль вертелась у меня в голове несколько дней, ещё до того, как я вышел на поверхность. Приключение несколько выбило меня из колеи, но ты спросил про библиотеку, и я вспомнил.

Челвик снова уселся на стул.

— Говори, что за идея, если, конечно, не собираешься обрушить на меня поток формул.

— Никаких формул, не бойся. Просто, когда я читал книги по истории, занимаясь в библиотеке, я заметил, что в прошлом жизнь Галактического сообщества текла как-то проще. Двенадцать тысячелетий назад, когда Империя только создавалась, в Галактике насчитывалось всего около десяти миллионов обитаемых миров. А двадцать тысячелетий назад в союз доимперских королевств входило и того меньше — десять тысяч миров. Чем глубже в прошлое, тем сильнее уменьшается численность сообщества. Вероятно, так можно добраться до одного-единственного мира, того самого, легендарного, о котором ты мне говорил, Челвик.

— Стало быть, — сказал Челвик, — ты считаешь, что, оперируя более малочисленным, менее сложным сообществом, ты мог бы продвинуться в психоистории?

— Да, мне так кажется.

— И тогда, — радостно подхватила Дорс, — если тебе удастся применить законы психоистории к малочисленному сообществу прошлого и экстраполировать результаты исследования на тысячу лет вперёд, ты сможешь проверить, верно ли выбрал точку отсчёта. Настоящее время к твоим услугам.

Челвик холодно покачал головой.

— Предсказание событий тысячного года Галактической Эры? Нечистый эксперимент. Ты будешь испытывать бессознательное воздействие имеющихся у тебя знаний о том, что есть на самом деле, и невольно будешь подбирать для уравнений такие величины, чтобы получить нужный ответ.

— Не думаю, — возразила Дорс. — Прежде всего мы не так уж досконально знаем, что происходило в тысячном году Галактической Эры. Придётся здорово покопаться. Ведь это было одиннадцать тысячелетий назад.

— Что ты хочешь сказать, Дорс? — взволнованно спросил Селдон. — Что значит — «не так уж досконально»? Разве тогда не было компьютеров?

— Были, конечно.

— Ну так в чём дело? Банки памяти, записи свидетельств современников. За тысячный год должны быть точно такие же записи, как за нынешний, двенадцатитысячный.

— Теоретически — да, но на деле… Ой, Гэри, я уже начала за тобой повторять. В общем, записи за тысячный год получить возможно, но неосуществимо.

— Хорошо усвоила, Дорс, но только когда я так говорю, я имею в виду математику. Не понимаю, какое отношение это может иметь к историческим отчетам.

— Отчеты не вечны, — защищаясь, ответила Дорс. — Банки памяти могут быть уничтожены, захвачены противником в процессе конфликтов, могут быть просто утрачены с течением времени. Любой бит памяти, любой отчет, к которому долгое время не обращаются, со временем переходит в разряд накопившихся информационных шумов. Говорят, примерно треть из всех отчетов, хранящихся в Имперской Библиотеке, — сущий хлам, но принятые там порядки не позволяют взять и выбросить эти отчеты. А другие библиотеки не так ортодоксальны. В Стрилинге, к примеру, каждые десять лет проводится инвентаризация, и материалы, не пользующиеся спросом, подлежат уничтожению. Конечно, те отчеты, которые часто читают, которые существуют во многих экземплярах в библиотеках различных миров, как в государственных, так и в частных, хранятся тысячелетиями, и поэтому ключевые события Галактической истории остаются общеизвестными даже в тех случаях, если они происходили в доимперские времена. И всё-таки, чем дальше в прошлое, тем меньше вероятности, что записи сохранены.

— Просто не верится! — воскликнул Селдон. — А я считал, что, как только отчет приходит в негодность, с него тут же снимаются копии. Как же можно давать знаниям исчезнуть?

— Нежелательные знания — это бесполезные знания, — ответила Дорс. — Ты просто не представляешь себе, сколько времени, труда, стараний ушло бы на то, чтобы непрерывно ворошить этот бесполезный хлам.

— Но как же! А вдруг кому-то потребуется именно этот хлам?

— Раз в тысячу лет? Уволь, пожалуйста. Это нерентабельно. Даже в науке. Вот ты говорил о простейших уравнениях гравитации и сказал, что назвал их простейшими только потому, что время их выведения теряется в тумане веков. Как же такое могло произойти? Разве твои соратники, математики, физики, не могли сберечь все данные и докопаться до тех времен, когда кто-то придумал эти уравнения?

Селдон промычал что-то нечленораздельное.

— Слушай, Челвик, моя идея такова: если углубляться в прошлое и рассматривать более примитивное сообщество, практическое применение психоистории становится более вероятным. Однако объём знаний, оказывается, уменьшается гораздо быстрее, чем размеры сообщества, следовательно, применение психоистории становится менее вероятным. Такие вот дела.

— Между прочим, есть такой сектор — Микоген, — задумчиво проговорила Дорс.

— Это точно, — подхватил Челвик, бросив на Дорс понимающий взгляд. — Очень неплохое местечко для Селдона. Как я сам не додумался?

— Микоген? — ошарашенно переспросил Селдон, глядя по очереди то на Дорс, то на Челвика. — Что за Микоген? И где?

— Гэри, прошу тебя, я тебе потом расскажу. Надо собираться. Ты уедешь сегодня вечером.

* * *

Дорс уговорила Селдона немного поспать. Тронуться в путь им предстояло в то время, как в Университете гасили огни, так сказать — под покровом «ночи».

— А ты опять на полу уляжешься? — спросил Селдон.

Она пожала плечами.

— Кровать узкая, и, если мы уляжемся вдвоем, мы оба не выспимся.

Селдон испытующе посмотрел на Дорс и сказал:

— Тогда на полу лягу я.

— Вот уж нет. Это же не я замерзала в снегу!

В общем, они так и не заснули. Погасили свет, стало тихо, вечный гул Трентора лишь слегка нарушал тишину. Селдон решил заговорить.

— Дорс… Я себя неловко чувствую. Я тебе столько хлопот доставил, Из-за меня ты от своей работы отвлекалась. Но… понимаешь, мне жаль прощаться с тобой.

— Зачем же прощаться? Я еду с тобой. Челвик хлопочет об отпуске для меня.

— Я не посмел бы просить тебя об этом.

— И не надо. Меня попросил Челвик. Я обязана беречь тебя. Ведь я так опростоволосилась, из-за меня ты попал в беду. Теперь должна реабилитироваться.

— Прошу тебя! Пожалуйста! Ты ни в чём не виновата!.. Правда, честно говоря, я действительно чувствую себя спокойнее, когда ты рядом. Если бы только я был уверен, что не мешаю тебе…

— Не мешаешь, Гэри, — нежно проговорила Дорс. — Спи, пожалуйста.

Селдон немного помолчал, потом спросил шёпотом:

— Дорс, а ты уверена, что Челвик всё сумеет организовать?

— Он — удивительный человек, — ответила Дорс. — У него полно связей — и здесь, в Университете, и где угодно. Раз он сказал, что может договориться и выбить мне бессрочный отпуск, значит, договорится. Он очень упрямый.

— Знаю… — вздохнул Селдон. — Знаешь, порой я задумываюсь: чего он от меня на самом деле хочет?

— Того, о чём говорит. Он фанатик, мечтатель.

— Похоже, ты его хорошо знаешь, Дорс.

— Да, очень хорошо.

— Близко?

Дорс фыркнула.

— Вот уж не знаю, о чём это ты, Гэри. Хорошо, я тебе отвечу прямо: нет, не близко. А вообще, какое тебе дело?

— Прости… — прошептал Селдон. — Просто, понимаешь, я боялся, что случайно, не нарочно перейду границу чужой…

— Собственности? Нет, это просто невыносимо. Давай-ка засыпай лучше.

— Дорс, прости, но я не могу заснуть. Ну, давай поговорим о чём-нибудь другом. Ну, хотя бы о Микогене. Почему вы решили, что мне там будет хорошо? Что он собой представляет?

— Маленький сектор, население — не больше двух миллионов, если не ошибаюсь. Самое главное — народ там ужасно старомодный, следует древним традициям. Кроме того, судя по всему, там хранятся такие исторические документы, которые больше нигде днём с огнём не сыщешь. Очень может быть, именно в этих документах ты разыщешь такие сведения о доимперских временах, которые отсутствуют в ортодоксальных хрониках. Я вспомнила о Микогене именно из-за того, что в разговоре мы коснулись древней истории.

— А сама ты когда-нибудь видела эти записи?

— Нет. Не уверена, чтобы их вообще кто-то видел.

— Но как ты тогда можешь утверждать, что они существуют?

— Не могу и не утверждаю. Понимаешь, микогенцев считают кучкой выживших из ума идиотов, но мне кажется, что это далеко от истины. Они сами утверждают, что такие записи у них имеются, так что не исключено, что так оно и есть. Но учти, нам придётся там держать язык за зубами. Микогенцы очень необщительны, замкнуты… Ну а теперь постарайся всё-таки уснуть, ладно?

В конце концов Селдон с горем пополам уснул.

* * *

Гэри Селдон и Дорс Венабили покинули Университет в три часа пополуночи. Селдон понял, что главной в экспедиции будет Дорс. Ну что ж, в конце концов, она знала Трентор лучше его — ведь она пробыла здесь на два года дольше. Она была близкой подругой Челвика (но насколько близкой — этот вопрос не давал ему покоя) и, наверное, лучше понимала его замыслы и распоряжения.

Беглецы закутались в легкие плащи с прилегающими капюшонами. Мода на такие плащи в Университете долго не продержалась и прошла давным-давно. Но как бы смешно ни выглядели Дорс и Селдон, такая одежда сейчас как нельзя лучше подходила к случаю — узнать их было невозможно, по крайней мере, с первого взгляда.

— Не исключено, — сказал Челвик, — что переделка, в которую ты попал наверху, Селдон, сущая чепуха и никакие шпионы за тобой не гоняются, но на всякий случай надо приготовиться к худшему.

— А ты разве с нами не поедешь? — взволнованно спросил Селдон.

— Хотел бы, — вздохнул Челвик, — но, увы, не могу надолго отлучаться с работы, чтобы не вызвать лишних подозрений. Ясно?

Селдон только вздохнул. Ясно, чего уж там.

Скоро они добрались до станции экспресса и быстро разыскали свободный вагончик. Надо сказать, Селдон был не на шутку удивлён тем, что в столь ранний час на станции оказались пассажиры. «А вообще-то это хорошо, что есть пассажиры, — подумал он. — А то мы смотрелись бы подозрительно».

Потянулись бесконечные кварталы и площади. Длинная вереница вагончиков летела по монорельсовой дороге, влекомая электромагнитным полем.

Мимо пролетали жилые дома — не сказать чтобы очень высокие, но теперь Селдон знал, как глубоко уходят под землю их этажи. Но зачем строить высотные дома здесь, где урбанизированная территория простиралась на десятки квадратных километров? Сорок миллиардов человек запросто могли разместиться на такой площади безо всяких небоскребов. Экспресс пролетал мимо не застроенных участков. Многие из них зеленели растительностью — парки в основном. Предназначения некоторых зданий Селдон угадать не мог. Фабрики? Офисы? Кто знает? Вот этот громадный цилиндр — что это такое? Может быть, в нём хранятся запасы еды? Очень может быть, ведь Трентор в них наверняка нуждается. Может быть, собирают осадки, выпадающие на поверхности, фильтруют и хранят? Наверное.

Однако вскоре размышления Селдона были прерваны.

— Подъезжаем, — пробормотала Дорс, встала и взяла Селдона за руку.

Выйдя из экспресса, они принялись изучать указатели. Их была целая куча, и Селдон растерялся. Значки, буквы… Наверное, коренному тренторианцу всё было бы ясно, но Селдону пиктограммы ровным счётом ничего не говорили.

— Сюда, — твёрдо объявила Дорс.

— Куда — «сюда»? Откуда ты знаешь?

— Вот смотри, видишь? Два крылышка и стрелка.

— Два крылышка? Где? А-а-а.

А он подумал, что это — перевернутое «W» — на крылышки смахивало слабо.

— Почему бы словами не написать? — пробурчал Селдон.

— Слова везде разные. То, что здесь означает «самолёт», на Цинне окажется «лифтом», а в других местах — «планером», а ещё где-то — «пике». А это — общегалактический символ воздухоплавательного судна, всем понятный. Разве на Геликоне им не пользуются?

— Не сказал бы. Геликон, понимаешь ли, мир, который довольно крепко держится за свои традиции. Там боятся, как бы в нашу жизнь не внедрилось слишком много чужого.

— Вот! — глубокомысленно проговорила Дорс. — Вот от чего должна плясать твоя психоистория. Ты мог бы доказать, что при наличии огромного числа диалектов использование общегалактических символов может стать объединяющей силой.

— Ничего не выйдет, — вздохнул Селдон, шагая рядом с Дорс по пустым сумрачным переходам и размышляя о том, какова на Тренторе преступность и не попали ли они сейчас в район, где она выше, чем в других местах. — Можно разработать уйму законов существования того или иного явления, но это не даст возможности сделать обобщающие выводы. Вот что имеется в виду, когда говорят, что система может быть описана с помощью модели столь же сложной, как сама система… Дорс, так мы идём к воздухоплавательному судну?

Дорс остановилась и удивлённо уставилась на Селдона.

— А куда же? Если на указателе обозначен аэропорт, ты думаешь, мы придём на площадку для гольфа? Ты что, боишься самолётов, как многие тренторианцы?

— Да нет, с чего ты взяла? На Геликоне часто летают и полно самолётов. Просто когда Челвик вез меня в Университет, он отказался от этого вида транспорта и сказал, что, полети мы самолётом, за нами будет легче проследить.

— Это потому, что тогда твои враги знали, где ты находишься. И потом, я думаю, что Челвик говорил о коммерческих авиалиниях. Теперь же, по идее, о твоём местопребывании никто и догадываться не может, и полетим мы из маленького, не слишком популярного аэропорта и к тому же — на личном самолёте.

— И кто же пилот?

— Друг Челвика, по всей вероятности.

— Думаешь, ему можно доверять?

— Почему же нельзя, если он — друг Челвика?

— Похоже, ты просто безгранично веришь Челвику, — буркнул Селдон.

— Просто не знаю человека, у которого со здравым смыслом дело обстояло бы лучше, чем у него, — ответила Дорс, не поддаваясь на провокацию. Сомнения Селдона не развеялись.

— Вон он, самолёт, — проворчал он.

Самолёт был маленький, какой-то хрупкий на вид. Рядом с ним стоял мужчина невысокого роста, одетый по-тренториански ярко.

— Мы «психо», — отрекомендовалась Дорс.

— Очень приятно. «История» к вашим услугам, — ответил пилот.

Войдя следом за ним в кабину, Селдон шёпотом спросил у Дорс:

— Кто придумал этот пароль?

— Челвик, — ответила Дорс.

— Вот уж никогда не подумал бы, что у него есть чувство юмора! Он всегда такой угрюмый.

Дорс только улыбнулась в ответ.

Глава 8

ПРОТУБЕРАНЕЦ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ правитель Сектора Микоген древнего Трентора… О нём, как и о других правителях этого отсталого сектора, достоверных сведений крайне мало. Его роль в истории связана исключительно со встречей с Гэри Селдоном во время Бегства…

Галактическая энциклопедия

ПРОТУБЕРАНЕЦ

В салоне самолёта было всего два сиденья. Как только Селдон занял своё место, кресло мягко запрокинулось назад, на ноги и грудь опустился плотный чехол, а на голову — шлем, закрывший лоб и уши. С трудом повернув голову влево, Селдон увидел, что Дорс подверглась той же процедуре.

Пилот занял своё место в кабине и, вертя какие-то рычажки на пульте, сообщил:

— Эндор Леваниан, к вашим услугам. Не волнуйтесь. При взлете будет значительное ускорение, поэтому придётся немного потерпеть. Как только наберём высоту, шлем и чехол можно будет убрать. Мне можете не представляться. Ваши имена меня не интересуют.

Развернувшись на своем вертящемся кресле, он вытянул губы трубочкой и весело спросил:

— Ну что, молодежь, струсили маленько, а?

— Я родом не с Трентора и привыкла к самолётам, — небрежно ответила Дорс.

— Я тоже, — несколько оскорбленно буркнул Селдон.

— Ну что ж, молодежь, это замечательно. Правда, самолёт не из тех, к которым вы привыкли. Не думаю также, чтобы вы летали ночью, но, как я посмотрю, ребята вы не робкого десятка.

Пилот тоже пристегнулся и надел шлем, но руки у него остались свободными.

Заработал двигатель. Шум его нарастал, становясь всё громче и пронзительнее. Ничего особенно неприятного в нём не было, но Селдон поморщился и помотал головой. Ничего хорошего из этого не вышло — шум никуда не делся, а вот шлем плотнее прижался к голове.

Вскоре самолёт вспрыгнул (иного слова Селдон просто не мог подобрать) в воздух, Селдона отбросило назад и вжало в спинку сиденья.

Селдон в страхе смотрел вперёд. В ветровом стекле кабины пилота он увидел стену. Она круто шла вверх, и вскоре в ней обозначилось круглое отверстие. Совсем как в тот день, когда Селдон с Челвиком летели в воздушном такси. Фюзеляж самолёта без труда прошёл бы сквозь отверстие, но крылья, крылья!

Селдон скосил глаза вправо и успел заметить, как правое крыло дрогнуло и убралось внутрь фюзеляжа.

Самолёт нырнул в отверстие, его подхватило электромагнитное поле и понесло вдоль по освещенному туннелю. Самолёт летел плавно, время от времени раздавалось тихое потрескивание. «Видимо, это работают электромагниты, вмонтированные в стены», — решил Селдон.

В туннеле они летели минут десять, не больше, и вскоре самолёт вынырнул оттуда и устремился в ночное небо.

Скорость самолёта сразу упала, Селдон по инерции наклонился вперёд и упёрся грудью в край чехла.

Однако давление быстро снизилось, и чехол убрался под пол, а голова освободилась от шлема.

Ну как вы там, молодежь? — ласково поинтересовался пилот.

— Еще не понял, — ответил Селдон. — Дорс, ты как? В порядке?

— В полном, — отозвалась Дорс. — У меня, правда, такое впечатление, что мистер Леваниан решил проверить, вправду ли мы нездешние. Я права, мистер Леваниан?

— Кое-кому нравятся острые ощущения, — пожал плечами Леваниан. — Или вы не любительница?

— В разумных пределах, — ответила Дорс, а Селдон добавил:

— Конечно, как все. — Пилоту Селдон сказал: — Вы бы не подшучивали так над нами, сэр, если бы попали в положение, когда у вашего самолёта вдруг отвалились крылья.

— Это невозможно, сэр. Я же сказал вам, что самолёт у меня не совсем обычный. Крыльями управляет компьютер. Можно менять их длину, ширину, наклон, геометрию, приспосабливать все параметры к скорости самолёта, скорости и направлению ветра, температуре воздуха и ко многим другим переменным. Крылья не отвалятся, будьте спокойны, если только не развалится сам самолёт.

Шлёп, шлёп — застучали по иллюминатору капли.

— Дождь пошёл, — сообщил Селдон.

— Дело житейское, — небрежно ответил пилот.

Селдон приник к стеклу. Лети они сейчас над Геликоном, да и над любым другим миром, внизу были бы видны огни. А над Трентором — тьма непроглядная. Хотя… вот мелькнул Огонек. Похоже на маяк. Может быть, в самых высоких точках на поверхности ставили маяки?

Дорс, как всегда, заметила любопытство и беспокойство Селдона. Она накрыла его руку ладонью и тихонько проговорила:

— Гэри, я уверена, пилот знает своё дело.

— Дорс, мне хотелось бы верить, что это так, но, — Гэри немного повысил голос, — было бы очень мило, если бы он поделился с нами своим опытом.

— Не возражаю, — откликнулся пилот. — Для начала сообщаю, что в данное время происходит набор высоты, и через пару минут мы поднимемся над облаками. Там, естественно, никакого дождя и в помине не будет и станут видны звёзды.

Обещание пилота незамедлительно сбылось. Мелькнули последние клочья облаков, загорелись отдельные звёзды, а как только пилот погасил огни в кабине и в салоне — лишь светились шкалы кое-каких приборов, — звёзды усыпали ночные небеса.

— Впервые за два года вижу звёзды… — восхищенно проговорила Дорс. — Как прекрасно! Такие яркие и как много!

— Трентор расположен ближе к центру Галактики, чем многие другие миры, — объяснил пилот.

А Селдон просто онемел от восторга — такие ночные небеса на Геликоне могли присниться только во сне.

Не отводя глаз от чудесного вида за иллюминатором, Селдон в конце концов справился с охватившим его восхищением и перевёл разговор на более житейскую тему:

— А как вы узнаете, куда летите, мистер Леваниан?

— Это не так-то просто, — пилот крякнул. — Однако кое-какая уверенность имеется. К цели меня ведёт определённый диапазон микроволн. Я стартую, более или менее приблизительно выбрав направление, а мой компьютер уточняет курс, который, конечно, нужно заранее верно запрограммировать. А дальше — всё как по маслу. Если встретится опасность, препятствие, компьютер поднимет машину выше или повернёт в сторону, а потом опять положит на курс. Но сейчас ночь, и особых помех быть не должно.

— А если метеорит?

— Один шанс из миллиарда, а то и меньше. Ну, уж если против нас ополчится космическая артиллерия, что поделаешь? Полная безопасность — недостижимый идеал.

— Как мы спокойно летим, — заметила Дорс.

— Да, действительно, — согласился Селдон. — Что у вас за двигатель, мистер Леваниан?

— Микрофузионный, реактивный.

— А я и не знал, что микрофузионные самолёты уже в ходу. О них столько разговоров было, а оказывается…

— Их пока немного, — объяснил пилот. — Пока они есть только на Тренторе и принадлежат исключительно большим правительственным шишкам.

— У Императора есть такой? — спросил Селдон.

Пилот покачал головой:

— Император никогда не путешествует. Уж это вам должно быть известно.

Селдон нахмурился:

— Да, как это я забыл? Наверное, дорогое удовольствие?

— Очень дорогое, сэр.

— Во сколько же оно обошлось мистеру Челвику?

— Оно ему ни гроша не стоило. Мистер Челвик в хороших отношениях с компанией, которая владеет такими самолётами.

Селдон понимающе кивнул.

— А почему, — спросил он немного погодя, — микрофузионных самолётов так мало?

— Ну, во-первых, сэр, это дорого. А во-вторых, тех, которые уже выпущены, хватает за глаза. Спрос, что называется, удовлетворен.

— Можно было бы поднять спрос, если бы был налажен выпуск более вместительных машин.

— Отчего же… наверное, да только пока компании не удаётся произвести более мощных микрофузионных двигателей.

Селдон тут же вспомнил о сетованиях Челвика по поводу замедления темпов внедрения изобретений и пробормотал:

— Упадок…

— Что-что? — переспросила Дорс.

— Так, ничего, — покачал головой Селдон. — Просто припомнил кое-что из того, о чём мне говорил Челвик.

Взглянув на звёзды, он спросил у пилота:

— Мы летим на запад, мистер Леваниан?

— Попали в точку. Как догадались?

— Просто решил, что, лети мы на восток, мы бы уже должны были увидеть рассвет.

А рассвет, летевший вслед за самолётом, всё-таки нагнал его, и вскоре кабину озарили лучи солнца — настоящего солнца. Но этой радости не суждено было продлиться долго: самолёт нырнул вниз и оказался в слое облаков. Вспышки золота и синевы исчезли, и за стеклами иллюминаторов потянулся сплошной серый туман. Но ни Селдон, ни Дорс не жаловались на судьбу — ведь им посчастливилось хотя бы несколько мгновений насладиться настоящим теплом и светом солнца!

Но вот облака остались позади, и перед взорами путешественников предстала во всей красе поверхность Трентора. Она оказалась именно такой, о какой рассказывала Селдону Клозия — рощицы и травянистые пустоши.

И снова ни Дорс, ни Селдону не удалось надолго углубиться в созерцание пейзажа. Перед ветровым стеклом появилось отверстие, надпись над которым гласила: «Микоген».

Самолёт сложил крылья и нырнул в отверстие.

* * *

Приземлились они в аэропорту, который оказался совершенно безлюдным. Пилот пожал руки Гэри и Дорс, забрался в кабину, поднял машину в воздух, и она тут же исчезла в отверстии. Оставалось, по-видимому, только ждать. Скамеек вокруг было такое количество, что тут могло рассесться не меньше сотни человек, но никого не было, кроме Селдона и Дорс. Аэропорт представлял собой прямоугольную площадку, огороженную высокими стенами — столь высокими, что в них без труда могло разместиться множество туннелей для приёма самолётов и их вылета, но на поле было пусто — ни людей, ни самолётов. Тишина и безлюдье — очень не похоже на Трентор.

Селдона это здорово смутило. Поглазев по сторонам, он обернулся к Дорс и спросил:

— Что мы здесь будем делать? Ты знаешь, куда идти?

Дорс покачала головой.

— Челвик сказал, что нас встретит Протуберанец Четырнадцатый. Больше я ничего не знаю.

— Как-как? Протуберанец Четырнадцатый? Это ещё что такое?

— Человек, по всей вероятности. Только я не поняла, мужчина это или женщина.

— Ну и имечко! Странное, я бы сказал.

— Знаешь, это зависит от тебя. Тебе оно, конечно, может казаться странным. А меня, например, по имени часто принимают за мужчину.

— Вот уж глупо! — фыркнул Селдон.

— Ничего глупого. По имени догадаться невозможно. Мне говорили, что в других мирах так частенько называют мальчиков.

— Никогда не встречал мужчин с таким именем.

— Это потому, что ты мало путешествовал по Галактике. Я знавала многих с именем «Гэри», и даже одну женщину — представь себе. Писалось её имя, правда, иначе, но произносились именно так. А в Микогене, насколько я припоминаю, личных имен вообще нет, одни фамилии и номера.

— Но… «Протуберанец» — это и на фамилию как-то не похоже!

— Ну и что? У нас, в Цинне, например, «Дорс» на древнем диалекте означает «весенний дар».

— Тебя так назвали потому, что ты родилась весной?

— Вовсе нет. Я родилась в середине лета, и мои родители назвали меня так из-за того, что им понравилось, как звучит это имя, вот и всё.

— В таком случае, Протуберанец…

— Так меня зовут, варвар… — прозвучал низкий, суровый голос.

Селдон испуганно обернулся вправо. Автомобиль подъехал так тихо, что ни он, ни Дорс не услышали. Машина была громоздкая, старомодная, напоминала почтовый фургон. За рулем сидел высокий тощий старик, державшийся, невзирая на возраст, очень бодро. С помпезной величественностью он открыл дверцу и ступил на мостовую.

Одет он был в длинную, до пят, белую тунику с широченными рукавами, присобранными на запястьях. Босые ноги были обуты в легкие сандалии. Крупная красивая голова старика сверкала лысиной.

— Приветствую вас, варвары! — провозгласил старик.

Автоматически откликаясь на его архаическое приветствие, Селдон поклонился:

— Приветствуем и вас, сэр.

Не в силах скрыть удивления, он спросил:

— А откуда вы появились?

— Оттуда, — махнул рукой старик. — Через ворота. Они закрылись за мною. Вы даже не смотрели в ту сторону.

— Да, не смотрели. Но мы и не знали, честно говоря, куда смотреть и чего ждать. Да и теперь не знаем.

— Варвар по имени Четтер Челвик оповестил Братьев о прибытии двоих варваров. Он просил позаботиться о вас.

— Значит, вы знакомы с Челвиком?

— Знакомы. Он оказал нам услугу. И поскольку он, достойнейший из варваров, оказал нам услугу, мы должны отплатить ему услугой. Немногие попадают в Микоген, немногие покидают его. Я должен обеспечить вашу безопасность, предоставить вам жилье, проследить за тем, чтобы вам не мешали. Здесь вам будет хорошо.

— Благодарим вас, Протуберанец Четырнадцатый, — склонила голову Дорс.

Протуберанец неприязненно взглянул на Дорс.

— Обычаи варваров мне ведомы, — презрительно проговорил он. — Я знаю, что у вас женщина имеет право говорить первой и не ждать, когда к ней обратятся. Поэтому я не в обиде. Я только бы попросил женщину быть осмотрительнее с Братьями. Не все наши так хорошо знают ваши обычаи.

— Вот как? — вскинула брови Дорс. Кто-кто, а она явно обиделась.

— Именно так, — подтвердил Протуберанец. — И когда мы наедине, необязательно называть мой порядковый номер. «Протуберанец» — этого будет вполне достаточно. Теперь же я попрошу вас проследовать со мной, дабы я смог поскорее покинуть это место, представляющееся мне невыносимо варварским. Я себя здесь чувствую неудобно.

— Все не против чувствовать себя удобно, — возразил Селдон. — И мы отсюда никуда не уйдём, покуда вы не заверите нас в том, что нас не станут принуждать соблюдать ваши традиции и этикет, к которым мы не привыкли. А мы привыкли к тому, что женщина говорит тогда, когда ей вздумается. Если вы решили предоставить нам безопасность и покой, покой должен быть не только физическим, но и психологическим.

Протуберанец недовольно уставился на Селдона.

— Ты нагл, юный варвар. Твоё имя?

— Я Гэри Селдон с Геликона. Моя спутница — Дорс Венабили с Цинны.

Когда Селдон назвал своё имя, Протуберанец слегка наклонил голову, но никак не отреагировал на имя Дорс.

— Я поклялся, — сказал он, — варвару Челвику, что ты будешь в безопасности, значит, так оно и будет, и я сделаю всё возможное, чтобы эта женщина, твоя спутница, тоже была в безопасности. Если она желает выказывать непокорство, это её дело, я постараюсь, чтобы она не пострадала за это. Однако одно условие вам придётся выполнить.

Указав на головы Селдона и Дорс, он сообщил:

— Вот это надо будет убрать.

— Что именно? — поинтересовался Селдон.

— Волосы, — презрительно скривился Протуберанец.

— Вы предлагаете нам выбрить головы, как у вас? Ну уж нет!

— Моя голова не выбрита, варвар Селдон. Как только я достиг совершеннолетия, я подвергся обряду депиляции, как и все Братья, как и все женщины.

— Ну, если речь идёт о депиляции, тогда тем более нет.

— Варвар, я не говорю ни о бритье, ни о депиляции. Я прошу лишь о том, чтобы ваши волосы были покрыты, когда вы — среди нас.

— Это как?

— Я привез для вас шапочки, дабы вы могли покрыть ваши головы. Они снабжены полосками, которые прикроют надглазную растительность… ах да, вспомнил — брови. Вы будете носить эти шапочки, будучи рядом с нами. И конечно же, варвар Селдон, тебе придётся бриться ежедневно, а то и чаще, если понадобится.

— Но ради чего всё это?

— Мы считаем растительность на голове возмутительной и позорной.

— Но вы, безусловно, должны знать, что никто в Галактике так не считает!

— Мы знаем. И тем из нас, кто общается с варварами, приходится волей-неволей взирать на эту растительность. Мы страдаем, но смотрим, однако было бы несправедливо и жестоко заставлять всех Братьев созерцать то, что, на наш взгляд, оскорбительно.

— Ну, хорошо, Протуберанец, хорошо, — проворчал Селдон. — Но скажите, я хочу понять… Рождаетесь вы, как все, с волосами на голове и, как я понял, до совершеннолетия носите их. Так? Зачем же их потом удалять? Это просто обычай или за этим кроется что-то рациональное?

Старик-микогенец гордо ответил:

— Депиляция, варвар, показывает юноше, что он стал взрослым, а взрослые после этого уже никогда не забывают, кто они, и помнят, что все остальные — варвары.

Не дождавшись ответа на свою тираду (честно говоря, Селдон и не нашёлся, что ответить), Протуберанец вытащил из потайного кармана пригоршню кусочков разноцветного пластика, пристально разглядел лица новых знакомых и протянул им шапочки.

— Цвета должны подойти, — сказал он. — Никто, конечно, не поверит, что вы прошли депиляцию, но зато вы никого не оскорбите своим видом.

Протуберанец подошёл к Селдону и показал, как надеть шапочку.

— Прошу тебя, варвар Селдон, надень её. Поначалу будет казаться, что это трудно, но потом ты привыкнешь.

Селдон напялил шапочку, но она всё время сползала с головы.

— Начни с бровей, — посоветовал Протуберанец и уже протянул было руки, чтобы помочь.

— Может, поможете, правда? — улыбнулся Селдон.

Протуберанец отшатнулся в ужасе.

— Нет! Это немыслимо! Тогда я коснусь волос!

В конце концов Селдон с горем пополам натянул шапочку, вняв совету Протуберанца. Дорс справилась с шапочкой в два счёта.

— А как её снимать? — поинтересовался Селдон.

— Потянуть за краешек в любом месте. Вообще ты сам поймешь, что и надевать шапочку, и снимать гораздо легче, если немного подстричься.

— Нет уж, я лучше помучаюсь, — отшутился Селдон и, обернувшись к Дорс, утешил ее: — А ты всё такая же хорошенькая, Дорс, тебе даже идёт, правда, характера в лице стало чуть меньше.

— Он никуда не делся, весь при мне, — заверила его Дорс. — Не горюй, привыкнешь ко мне вот такой, лысой.

— Не хочу, — прошептал Селдон. — Не хочу привыкать и надеюсь, мы не пробудем здесь слишком долго, чтобы пришлось.

Протуберанец надменно отвернулся, не желая слушать, о чём шепчутся варвары.

— Если вы сядете в мою машину, — проворчал он, — я отвезу вас в Микоген.

* * *

— Честно говоря, — призналась Дорс, — я не верю, что я в Микогене.

— Надо понимать, что ты ничего подобного раньше не видела? — спросил Селдон.

— Я ведь всего два года на Тренторе и из Университета почти никуда не выбиралась. Так что путешественницей меня не назовешь. Бывала, конечно, кое-где, кое-что слышала, но такого… обезличивания… — прошептала она.

Протуберанец вел машину ровно и неторопливо. По пути им встречались другие автомобили. Лысины водителей поблескивали в лучах огней.

Улица была застроена трёхэтажными домами. Все они были на одно лицо. Все улицы пересекались под прямым углом, всё кругом было серое, безликое.

— Скучно, — пробормотала Дорс. — Как скучно…

— Уравниловка, — прошептал в ответ Селдон. — Наверное, всё это для того, чтобы ни один из Братьев не мог похвалиться перед другими.

На улице было довольно много пешеходов. Тротуары не двигались, не слышалось шума экспресса.

— Похоже, — предположила Дорс, — те, что в сером, — женщины.

— Трудно сказать, — пожал плечами Селдон. — Все в балахонах, все бритоголовые.

— Да, но те, что в сером, посмотри — они или парочками, или вместе с теми, кто в белом. Те же, что в белом, ходят и поодиночке, а Протуберанец — в белом.

— Может, ты и права, — кивнул Селдон. — Сейчас спросим. Протуберанец, я хочу полюбопытствовать…

— Хочешь — спрашивай, но не жди, что я отвечу.

— Мы, похоже, проезжаем жилые районы. Тут ни вывесок, ни промышленных предприятий…

— Наше сообщество — крестьянское. Мы занимаемся только земледелием. Откуда ты родом, если тебе это неведомо?

— Вы прекрасно знаете, что я нездешний, — огрызнулся Селдон. — На Тренторе я всего пару месяцев.

— Всё равно.

— Вы говорите, что заняты земледелием. Но пока нам не встретилось ни единой фермы.

— Они внизу, — коротко ответил Протуберанец.

— Значит, здесь только жилые районы?

— Да, здесь и кое-где ещё. Мы такие, какие есть. Все Братья со своими семьями обитают в одинаковых жилищах, каждая когорта живёт в коммуне, ничем не отличающейся от других, у всех — одинаковые машины, и все Братья водят их сами. У нас нет слуг, никто не живёт за счёт труда других. Никто не имеет права никем командовать.

Селдон движением бровей напомнил Дорс о том, что недавно сказал шёпотом, и, обратившись к Протуберанцу, спросил:

— Однако кто-то у вас одет в серое, а кто-то — в белое. Это как понимать?

— Это надо понимать так, что одни из людей — Братья, а другие — Сестры.

— А мы?

— Ты — варвар и наш гость. Ты и твоя… — Протуберанец запнулся, — …твоя спутница не обязаны перенимать все обычаи Микогена. Но тебе придётся носить белый балахон, а твоей спутнице — серый, а жить вы будете в жилище, предназначенном для гостей. От наших жилищ оно ничем не отличается.

— Равенство для всех… восхитительный идеал! Но ведь вас, наверное, становится всё больше? Как же быть? Резать всё тот же пирог на более мелкие кусочки, чтобы всем досталось?

— Нас не становится больше. Мы не можем себе этого позволить. Тогда нам понадобилось бы расширять территорию нашего обитания, а это пришлось бы не по нраву соседним варварам, или мы были бы вынуждены жить хуже, чем сейчас.

— Ну а если… — начал было Селдон, но Протуберанец резко оборвал его:

— Хватит, варвар Селдон. Я предупредил тебя: я не обязан отвечать. Мы пообещали нашему другу, варвару Челвику, обеспечить тебе безопасность, покуда ты не станешь вмешиваться в нашу жизнь. Это мы сделаем, но неболее того. Любопытство позволительно, но, если оно переходит границы, мы можем выйти из себя.

Сказано это было таким тоном, что у Селдона пропало всякое желание задавать вопросы. Челвик явно не всё рассказал о Микогене, разбавил, так сказать, краски.

А ведь Селдону нужна была не только безопасность. Не только и не столько. Ещё ему нужны были знания, и, если он их не раздобудет, оставаться тут не имеет никакого смысла.

* * *

Селдон без особого удовольствия разглядывал предоставленные им комнаты. Квартирка была крошечная, но при этом в ней имелась изолированная кухня и малюсенькая, но опять-таки изолированная ванная. Две узкие кровати, два гардероба, стол, два стула, короче — всё необходимое для жизни в спартанских условиях.

— На Цинне у нас тоже были изолированные кухня и ванная, — с ностальгическим удовольствием проговорила Дорс.

— Я не могу этим похвастаться, — вздохнул Селдон. — Геликон — планета небольшая, но я жил в современном городе. Изолированные кухни и ванные, по-моему, это жутко неэкономно. Ну, ещё в гостинице — туда-сюда, но в целом районе — ты представь только, сколько тут кухонь и ванных!

— Еще одно проявление равенства, вероятно, — предположила Дорс. — Никто не сражается за свободные кабинки и место у плиты. У всех всё одинаковое.

— И ничего своего, между тем. Пойми, Дорс, я ничего не имею против в принципе и выделяться из общей массы не любитель. Но… видимо, мы должны были дать им понять, что нам нужны отдельные комнаты. Рядом, но отдельные.

— Уверена, ничего бы не вышло, — ответила Дорс. — Тут экономят пространство; они, судя по всему, и так расстарались. Как-нибудь устроимся, Гэри. Не дети же мы, в конце концов. Я не кисейная барышня, а ты не мальчик.

— Но ты не попала бы сюда, если бы не я.

— И что с того? Это так романтично. Настоящее приключение.

— Ну, хорошо. Какую кровать выбираешь? Советую занять ту, что поближе к ванной.

И Селдон уселся на другую кровать.

— И ещё кое-что не даёт мне покоя, — сообщил он. — Покуда мы здесь, мы — варвары. Ты, я и даже Челвик. Мы — из другого племени, не из их… как это он сказал? — когорт, что ли, и поэтому не имеем права совать нос в их дела… Но я просто обязан совать нос во все дела. Я сюда за этим и прилетел. Я хочу знать кое-что из того, что известно им.

— Или кажется, что известно, — уточнила Дорс со скепсисом истинного историка. — Я понимаю, у них есть легенды, сочиненные в незапамятные времена, но не уверена, что их можно принимать всерьез.

— Этого мы не узнаем, покуда не выясним, что это за легенды. А они не переведены на другие языки?

— Насколько мне известно, нет. Народ здесь варится в собственном соку. Это просто психоз какой-то, как они дорожат своей замкнутостью, обособленностью. Просто поразительно, как это Челвику удалось пробиться сквозь все заслоны.

— Значит, где-то есть дырочка, — усмехнулся Селдон. — Вспомни, Протуберанец удивился, даже вспылил, когда оказалось, что я не знаю, чем занимаются в Микогене. Из своих фермерских занятий они, похоже, секрета не делают.

— Но это невозможно утаить. Само название говорит за себя. Слово «Микоген» происходит из древнего выражения, означающего «производитель дрожжей». Мне так говорили, по крайней мере… Я не палеолингвист. Как бы то ни было, здесь действительно занимаются выращиванием самой разнообразной пищевой микроскопической продукции — в первую очередь, безусловно, дрожжей, а ещё — водорослей, бактерий, многоклеточных грибков и так далее.

— Ничего удивительного, — пожал плечами Селдон. — Во многих мирах разводят микрокультуру. Даже у нас на Геликоне этим занимаются.

— Но не так, как в Микогене. Это их конек. Методами они пользуются столь же древними, как название их сектора, и держат те в тайне — формулы питательных сред и тому подобное. Мало ли тут чего может быть? И всё в секрете.

— Неужто?

— Представь себе. Главное, здесь производится белок и тонкие вкусовые приправы, так что здешняя продукция сильно отличается от той, что производится в других местах. Объём производства невелик, а цены сказочно высоки. Лично я никогда ничего из производящегося здесь не пробовала, и ты, думаю, тоже. Практически всё отсюда уходит на стол к имперской верхушке и к богачам из других миров. Микоген настолько зависит от этих поставок, что ни для кого не делает секрета из того, что производителем этого замечательного питания является именно он, и никто другой.

— Значит, Микоген богат?

— Не беден, думаю, но подозреваю, что за богатством они не гонятся. Гонятся они за защитой. Имперские власти защищают Микоген, поскольку без него лишились бы деликатесных специй, придающих восхитительный вкус любому блюду. Вот и выходит, что Микоген зарабатывает себе право жить так, как ему хочется, и заноситься перед соседями.

Дорс осмотрелась и сказала:

— Истинные аскеты. Ни головидения, ни книг.

— А у меня вроде бы одна книжка стоит в шкафу, — сообщил Селдон, потянулся, достал книгу, посмотрел на обложку, скривился и объявил: — Поваренная книга.

Дорс взяла у него библиокассету и принялась нажимать кнопки. Система оказалась не совсем обычная, но довольно скоро загорелся маленький экран. Просмотрев несколько страниц, Дорс сказала:

— Да, тут есть кое-какие рецепты, но большей частью этот труд посвящен философским вопросам гастрономии.

Она выключила экран и повертела кассету в руках.

— Запаянная она, что ли? Непонятно, как вытащить одну кассету и вставить другую. Сканер на одну книгу? Вот тебе и экономия!

— А может, они думают, что и одной книги хватит, — предположил Селдон, поглядел на тумбочку, стоявшую между кроватями, и сказал: — Смотри-ка, какой-то приёмник, а экрана нет.

— Наверное, они считают, что достаточно звука.

— Интересно, как он работает?

Селдон вертел приёмник так и сяк, разглядывал со всех сторон.

— Ты когда-нибудь такой видела?

— Один раз. В музее. Не уверена, что точно такой. Тут, похоже, просто хранилище всяких древностей. Наверное, они окружают себя всякой рухлядью для того, чтобы отличаться от так называемых варваров. Из-за приверженности к старине и странных обычаев они становятся в чужих глазах чудаками и людьми второго сорта. Удивительный образчик парадоксальной логики.

Селдон ещё немного повозился с приёмником и воскликнул:

— Ой! Он включился. Только я ничего не слышу.

Дорс взяла с тумбочки и поднесла к уху маленький плоский цилиндр.

— Там слышен какой-то голос, — сказала она немного погодя. — Возьми, послушай.

Селдон взял у неё приёмник, приложил к уху…

— А, понятно! Он как наушник работает. Ой, как громко. Что? Понятно, вы меня слышите… Да, это наша комната… Какой номер? Не знаю, какой номер. Дорс, ты знаешь, какой у нас номер?

— Посмотри, там на приёмнике какой-то номер написан. Может, это то, что им нужно?

— Может быть, — с сомнением в голосе ответил Селдон. — Вы слушаете? — спросил он у того, кто говорил с ним. — Тут написано: 6ЛT — 3648А. Достаточно? Послушайте, скажите, где узнать, как правильно пользоваться этим устройством? Да, и кухней заодно? Что вы хотите этим сказать: «Всё работает, как обычно»? Для меня это — пустые слова. Понимаете, я ведь… варвар и почетный гость. Я не знаю, что у вас значит — «как обычно»… Да, простите за мой акцент. Что? Очень рад, что вы сразу поняли, что говорите с варваром… Меня зовут Гэри Селдон.

Гэри умолк и уставился на Дорс с невыразимой мукой, не отрывая наушника от уха.

— Сказал, что должен проверить. Наверное, сейчас скажет, что не нашёл моего имени… О, вы меня нашли? Отлично. В таком случае помогите мне. Да. Да. Да, а как позвонить за пределы Микогена? Никак? А как разыскать, к примеру, Протуберанца Четырнадцатого? Ну, не его самого, так его помощника какого-нибудь, заместителя? Ага, ясно. Благодарю вас.

Не без труда оторвав наушник от уха, Селдон водрузил всё устройство на тумбочку и сообщил:

— Они решают вопрос о том, кто нам покажет то, что можно показать, но этот человек не сказал, когда это произойдёт. За пределами Микогена ни с кем связаться нельзя, по крайней мере, с помощью этой штуки. Значит, Челвика мы не разыщем, даже если он нам понадобится. А если я захочу связаться с Протуберанцем Четырнадцатым, придётся поклониться в ножки целой шайке бюрократов. Может, тут и равенство, не знаю, но только и у равенства есть исключения. Конечно, никто ни за какие коврижки не признается, что исключения есть.

Взглянув на часы, Селдон прибавил:

— Знаешь, Дорс, читать поваренную книгу, и уж тем более кулинарные эссе, я не намерен. Часы у меня стоят по университетскому времени, так что я не в курсе, можно ли сейчас по нынешним канонам улечься в постель, но мы почти всю ночь не спали, и я не против вздремнуть.

— Я тоже. Жутко устала.

— Вот и славно. А когда встанем, я хочу выпросить разрешения посетить дрожжевую плантацию.

— Тебе это интересно? — изумилась Дорс.

— Не слишком. Однако раз это — предмет их гордости, они хотя бы говорить об этом не откажутся. Стало быть, употреблю всё своё очарование, заставлю их разговориться, а там, глядишь, и до легенд дело дойдёт. Мне кажется, это я здорово придумал.

— Будем надеяться. Но не уверена, что микогенцев так уж легко перехитрить.

— Посмотрим, — упрямо проговорил Селдон. — Легенды эти я раздобуду во что бы то ни стало.

* * *

На следующее утро Гэри снова принялся названивать. Он был жутко зол, в частности, из-за того, что страшно проголодался.

Попытка дозвониться до Протуберанца Четырнадцатого не удалась. Некто ответил, что его нельзя беспокоить.

— Почему? — недоумённо поинтересовался Селдон.

— Отвечать на этот вопрос я не обязан, — ответил холодный голос.

— Мы сюда прибыли не для того, чтобы сидеть взаперти, — так же холодно сказал Селдон. — И не для того, чтобы умирать с голоду.

— Уверен, у вас есть кухня и запас продуктов.

— Есть, — согласился Селдон, — но мы не знаем, как пользоваться кухонными устройствами и как готовить пищу — сырую её есть, жарить, парить или…

— Не могу поверить, что всё это вам неведомо…

Тут Дорс, которая во время разговора расхаживала по комнате, сделала попытку завладеть наушником, но Селдон предостерегающе поднес палец к губам и прошептал:

— Он не станет говорить, если услышит женский голос.

А в микрофон он сказал твёрдо и упрямо:

— Можете вы поверить или нет, для меня никакого значения не имеет. Вы немедленно пришлете сюда кого-нибудь, кто нам поможет, а если вы этого не сделаете, я пожалуюсь Протуберанцу Четырнадцатому, и вы поплатитесь, будьте уверены.

Однако угроза его возымела действие только через два часа. Селдон к этому времени был близок к истерике, а Дорс Исчерпала все способы успокоить его.

А явился к ним молодой человек с веснушками на сияющей лысине. Не будь он лысым, он наверняка был бы рыжим.

Он принес какие-то кастрюльки и уже собрался было начать объяснять, как ими пользоваться, как вдруг занервничал и быстро повернулся к Селдону спиной.

— Варвар! — проговорил он дрожащим голосом. — У тебя шапочка съехала.

Селдон, который буквально кипел от злости, буркнул:

— Мне это нисколько не мешает.

Дорс урезонила его:

— Давай я поправлю, Гэри. Вот тут немного съехала, слева.

Селдон пробурчал:

— Можете обернуться, юноша. Как вас зовут, кстати говоря?

— Гром Пятый, — растерянно ответил микогенец, обернулся и подозрительно посмотрел на Селдона. — Я новообращенный. Я принес вам еду. Из моей кухни. Моя женщина приготовила.

Он поставил судки на стол. Селдон поднял крышку одного из них и пристрастно разглядел содержимое. Вскоре он изумленно сообщил Дорс:

— Представь себе, пахнет не противно.

— Представляю, — кивнула Дорс. — Мне нравится, как пахнет.

Гром смущенно промямлил:

— Остыло по дороге, наверное. Посуда должна быть у вас на кухне. Тарелки, вилки.

Дорс принесла всё необходимое. После еды, обильной и довольно вкусной, Селдон сразу подобрел.

Дорс, поняв, что юноша чувствует себя неудобно в её обществе, решила, что посуду уносить и мыть придётся ей, и, как ей ни хотелось расслабиться после еды, удалилась на кухню. Немного повозившись с посудомойкой, она поняла, как с ней управляться, и принялась за дело.

А Селдон тем временем поинтересовался, который сейчас час в Микогене, и был не на шутку потрясён.

— То есть — середина ночи? — удивлённо спросил он у юноши.

— Именно так, варвар, — подтвердил Гром. — Поэтому-то и не удалось сразу удовлетворить твою просьбу.

Тут-то до Селдона дошло, почему нельзя было беспокоить Протуберанца. Он в красках представил себе, как Гром среди ночи будит свою супругу, чтобы та готовила еду для какого-то варвара, и ему стало нестерпимо стыдно.

— Прошу прощения, — смущенно пробормотал он. — Мы всего-навсего варвары и не знали, как обращаться с кухней и готовить еду. Не могли бы вы прислать кого-нибудь утром, чтобы нас этому научили?

— Самое большее, что я могу устроить, — торжественно пообещал Гром, — это прислать вам двоих Сестер. Прошу прощения за то, что тебе, варвар, предстоит вынести общение с женщинами, но только они умеют управляться со всеми этими вещами.

Дорс как раз в эту минуту вышла из кухни и, совершенно позабыв о своем месте в патриархате Микогена, радостно воскликнула:

— Как здорово, Гром! Пусть приходят! Так интересно познакомиться с Сестрами!

Гром испуганно взглянул на неё, но промолчал. Селдон, поняв, что Гром попросту пропустил мимо ушей всё, что сказала какая-то там женщина, повторил слова Дорс:

— Да, пусть приходят. Очень интересно было бы с ними познакомиться.

Гром незамедлительно просиял.

— Едва настанет новый день, я тут же пришлю их.

Как только Гром удалился, Селдон радостно потёр руки и сказал:

— А ведь Сестры — это, похоже, именно то, что нам нужно.

— Правда? И почему же, Гэри?

— Ну… понимаешь, мне кажется, если мы будем относиться к ним по-человечески, они проникнутся к нам законной благодарностью и расскажут о своих легендах.

— Если они их знают, — скептически фыркнула Дорс. — Что-то мне не верится, что микогенские женщины получают образование наравне с мужчинами… если тут вообще можно говорить о каком-то образовании.

* * *

Сестры явились часов через шесть. За это время Селдон и Дорс ещё немного поспали, решив, что нужно приспособить свои биологические часы к местному времени.

Вошли Сестры робко, чуть ли не на цыпочках. Одеты они были в серые балахоны (которые, как выяснилось позднее, на микогенском диалекте именовались «кертлами») — мягкие, бархатистые, украшенные незатейливым, более тёмным орнаментом. Не сказать, чтобы вид у балахонов был отталкивающий, но они явно предназначались для того, чтобы скрыть все подробности фигуры. Головы у Сестер, естественно, были лысые, на лице — никакой косметики. Обе смущенно взглянули на Дорс, веки которой были немного подкрашены голубоватыми тенями, а губы чуть тронуты красной помадой.

«А как узнаешь, Сестры это или не Сестры никакие, а наоборот — Братья?» — мелькнула у Селдона озорная мысль.

Он незамедлительно получил ответ: Сестры поздоровались и представились.

Говорили они нараспев, высокими, мелодичными голосами. Селдон помнил суровый баритон Протуберанца и басок Грома и подумал, что, вероятно, женщин, для того чтобы они отличались от мужчин, приучают тут говорить тонкими голосами и жеманничать.

— Я — Капелька Сорок Третья, — пропищала одна из Сестер. — А это — моя младшая сестра.

— Капелька Сорок Пятая, — поклонилась вторая Сестра. — Это самое распространенное имя в нашей когорте.

— Рада познакомиться с вами, — сказала Дорс. — Но скажите, как вас различать? Как к вам обращаться, когда вы вместе? Просто «Капелька» нельзя?

— Нет, — покачала головой Капелька Сорок Третья. — Когда мы вместе, нужно называть нас полными именами.

— Ну а как насчёт просто «Сорок Третьей» и «Сорок Пятой», дамы? — улыбнулся Селдон.

Они быстро взглянули на него, но ничего не ответили. Дорс тихо проговорила:

— Не надо, Гэри. Я сама.

Селдон отошёл в сторону. Наверное, они молодые, незамужние, и им вообще нельзя говорить с мужчинами. Старшая казалась серьёзнее младшей и, вероятно, была более пуритански настроена. Правда, пока было сказано всего несколько слов, брошен один-другой взгляд и выводы делать было трудно, но кое-что Селдон для себя решил.

Дорс сказала:

— Беда в том, Сестры, что мы — варвары и не знаем, как обращаться с кухней.

— Ты хочешь сказать, что не умеешь готовить еду? — обескураженно и даже несколько презрительно спросила Капелька Сорок Третья. А Капелька Сорок Пятая с трудом сдержала смех. (Селдон понял, что вывод его был верен.)

— У меня когда-то была своя кухня, — объяснила Дорс, — но она была совсем другая, и потом, я не знаю, что это за продукты и как из них готовят.

— Это так просто! — воскликнула Капелька Сорок Пятая. — Мы тебе покажем!

— Мы приготовим для вас хороший и питательный завтрак, — сказала старшая Сестра. — Для… вас обоих.

Последняя фраза ей явно далась с трудом. Присутствие мужчины смущало её.

— Если вы не возражаете, — предложила Дорс, — я побуду с вами на кухне, пока вы будете готовить, и вы мне всё расскажете. В конце концов, Сестры, вы же не сможете приходить сюда по три раза в день?

— Мы тебе всё покажем, — кивнула Капелька Сорок Третья. — Варвары, правда, очень непонятливы. Тут нужно… чутье.

— Я буду очень стараться, — с очаровательной улыбкой пообещала Дорс.

Все трое исчезли за дверью кухни. Селдон проводил их взглядом и принялся продумывать стратегию дальнейших наступательных действий.

Глава 9

МИКОГЕН… Микрофермы Микогена легендарны, хотя сегодня память о них жива лишь в поговорках типа «богатые, как микрофермы Микогена» или «вкусный, как микогенские дрожжи». Подобных панегириков с годами становится всё больше, однако Гэри Селдон побывал на микрофермах во время Бегства, и в его мемуарах присутствуют упоминания о них, которые поддерживают ту распространенную точку зрения, что…

Галактическая энциклопедия

МИКРОФЕРМА

— Восхитительно! — воскликнул Селдон. — Намного вкуснее того варева, которым нас потчевал Гром.

Дорс урезонила его:

— Не забывай, жена Грома готовила еду наспех, посреди ночи. Жена? По-моему, он сказал «моя женщина». Да, точно. У них «женщина» звучит примерно так же, как «мой дом», «моя одежда». Жутко унизительно.

— Да, возмутительно, не спорю. Но мне кажется, что у них и «жена» звучало бы не лучше. Так уж они живут, и, похоже, Сестры не возражают. Ни тебе, ни мне тут ничего не изменить. Кстати, ты поглядела, как Сестры готовили?

— Да, и на вид всё выглядело довольно просто. Я, правда, сказала, что вряд ли всё запомню, но они заверили, что запоминать ничего не надо и что я вполне управлюсь, если буду просто разогревать еду. Ещё я поняла, что в хлеб добавлена какая-то приправа, от которой он становится таким пышным и хрустящим. Ты почувствовал? Он как бы немного приперчен.

— Не заметил. Я заметил другое: мне его было мало. А суп? Ты поняла, из каких он овощей?

— Нет.

— Ну а жаркое? Мясо было такое нежное, просто пальчики оближешь!

— Сомневаюсь, чтобы это было мясо. Правда, на Цинне готовят нечто подобное из мяса молодого барашка…

— Но барашек абсолютно ни при чем?

— Я только сказала, что сомневаюсь. И потом, я не думаю, что кто-то за пределами Микогена так питается. Даже Император. Что бы микогенцы ни экспортировали, я убеждена, лучшее они оставляют себе. Ой, Гэри, лучше нам здесь надолго не задерживаться. Если мы привыкнем к такой еде, нам больше нигде ни за что не прожить. Всё будет казаться пресным, невкусным! — Дорс рассмеялась.

Селдон тоже засмеялся, отхлебнул ещё немного фруктового сока (такого вкусного он не пил никогда в жизни) и сказал:

— Послушай… Когда Челвик вез меня в Университет, мы остановились в придорожном буфете, и еда там была дрожжевая. Но вкус… — Селдон брезгливо поморщился. — Ладно, неважно, какая она была на вкус, вспоминать неохота, но тогда мне и в голову не пришло бы, что дрожжевая пища может быть такой восхитительно вкусной. Жаль, что Сестры ушли. Надо бы поблагодарить их от души.

— Думаю, они уверены, что нам понравится. Я восхищалась запахами, а они мне сказали, что на вкус будет ещё лучше.

— Не сомневаюсь: это сказала старшая.

— Да, младшая в основном хихикала. Кстати, они ещё зайдут. Они принесут мне кертл, чтобы я могла пройтись с ними по магазинам. Между прочим, они мне посоветовали смывать косметику, когда я выхожу из дома. Они мне покажут, где можно купить кертлы покрасивее, где приобрести полуфабрикаты, которые нужно будет только разогревать. Они дали мне понять, что хорошо воспитанные Сестры брезгуют таким способом приготовления пищи. Но, правду сказать, у нас они тоже кое-что разогревали и дико при этом извинялись. Не преминули, кстати, поязвить на тему о том, что варвары вообще-то в кулинарии не сильны и что нам больше подойдёт разогретая еда. Причем обе дали мне понять, что хождение за покупками и приготовление пищи — дело исключительно моё.

— То бишь, как говорится: «Будучи на Тренторе, веди себя как тренторианец»?

— Я так и думала, что ты так скажешь.

— Я простой человек.

— Вывернулся! — фыркнула Дорс.

Селдон откинулся на спинку стула. Настроение после прекрасного обеда у него было отменное.

— Дорс, ты пробыла на Тренторе целых два года и, по идее, должна лучше понимать всё, что тут творится. Скажи, как ты думаешь, эта странная социальная система Микогена… не является ли она проявлением их веры в сверхъестественное?

— Как-как? В сверхъестественное?

— Да? Тебе так не кажется?

— Но что ты имеешь в виду под словом «сверхъестественное»?

— Ничего особенного. Веру в нечто независимое от законов природы, в нечто такое, что не связано с сохранением энергии, к примеру, с существованием константы действия.

— Понятно. Ты хочешь спросить, не является ли Микоген религиозным сообществом?

— Религиозным? — в свою очередь удивился Селдон.

— Да. Термин очень древний, но мы, историки, пользуемся им. «Религиозный» — это неточный эквивалент словосочетания «верующий в сверхъестественное», хотя сверхъестественного в этом понятии хватает. Но ответить на твой вопрос я не могу. Во-первых, специально Микогеном я никогда не занималась. Однако я не удивлюсь, если оно так и окажется. Очень может быть, что у них есть какая-то религия.

— В таком случае, удивишься ли ты, если микогенские легенды тоже окажутся религиозными?

— Нет, не удивлюсь.

— Но это означает, что у них не будет фактической основы.

— Вовсе не обязательно. В каждой легенде может содержаться крупица фактического материала, а уж вокруг этого ядрышка может быть накручено-наверчено всё, что угодно.

— Ага… — глубокомысленно изрёк Селдон и погрузился в размышления. Наступила пауза. Наконец Дорс не выдержала и сказала:

— Знаешь, ничего сверхнеобычного в этом нет. Многие миры имеют свои собственные религии. И религиозные настроения сейчас, когда в Империи всё так зыбко, неустойчиво, как раз крепнут. У нас на Цинне, например, как минимум четверть населения — тритеисты.

Селдон в очередной раз понял, как мало он знает историю.

— Скажи, — спросил он, — а в прошлом были времена, когда религия играла большую роль, чем сейчас?

— Безусловно. Помимо всего прочего, время от времени возникали и возникают всё новые верования. А вот микогенская религия, что бы она собой ни представляла, должна, по идее, быть довольно молодой и при этом чисто микогенской. Но так, с кондачка, я ничего, конечно же, утверждать наверняка не могу.

— Вот мы и добрались до сути, Дорс. Скажи-ка, не кажется ли тебе, что женщины религиознее мужчин?

Брови Дорс подпрыгнули вверх.

— Не уверена, что следует всё так упрощать.

Немного подумав, она добавила:

— Не исключено, что к сверхъестественному более тянутся те элементы сообщества, которые обладают наименьшей долей имущества в материальном, вещественном мире, — бедняки, сироты, отверженные. До тех пор, пока сверхъестественное совпадает с религией, этих людей можно считать и более религиозными. Но тут не может не быть исключений. Многие из обездоленных могут отвергать религию, а богатые, обеспеченные люди — принимать её.

— Но в Микогене, — сказал Селдон, — где женщины приравниваются к домашнему скоту, к вещам, разве так уж невозможно, чтобы они были религиознее мужчин? Разве они не могут больше знать о тех легендах, на которых зиждется это странное сообщество?

— Жизнью рисковать я бы ради выяснения этого вопроса не стала, но на недельный оклад поспорила бы.

— Идёт, — кивнул Селдон.

Дорс улыбнулась.

— Вот тебе кусочек психоистории, Гэри. Правило 47854: «Обездоленные более религиозны, чем довольные жизнью».

Селдон покачал головой:

— Не шути с психоисторией, Дорс. Ты же знаешь, что мне нужны не мелкие правила, а обобщающие законы. Я не собираюсь выводить формулы сравнительной религиозности на основании обнаружения сотни специфических правил. Мне нужно что-то такое… такое, чтобы я его пропустил через соответствующую систему математической логики и мог сказать: «Ага, вот эта группа людей будет более религиозна, чем другая, если будут выполнены такие-то и такие-то условия, и тогда, когда человеческое сообщество испытает на себе воздействие таких-то и таких-то стимулов, произойдёт то-то и то-то».

— Просто ужас! — возмутилась Дорс. — У тебя люди словно какие-то машины. Нажми на кнопку — получишь результат!

— Нет, не так. Кнопок нужно нажимать много, и все по-разному, и результатов от их нажатия будет такое количество и разнообразие, что всякое предсказание будущего неизбежно окажется лишь статистическим, и отдельный человек нисколько не будет ограничен в свободе действий и выбора.

— Как ты можешь это утверждать?

— Не могу и не утверждаю. Просто… чувствую, что это должно быть именно так. Если я сумею найти аксиомы, вывести фундаментальные, основополагающие законы гуманики, если можно так выразиться, и подвергнуть их необходимой математической проработке, вот тогда можно будет считать, что я разработал психоисторию. Я же доказал, что теоретически это возможно…

— Но неосуществимо, насколько я помню?

— Я и до сих пор так считаю.

Дорс не смогла сдержать улыбки.

— Гэри, так чем же ты тогда занимаешься? Какое решение может быть у этой задачи?

— Не знаю. Клянусь, не знаю. Но Четтер Челвик так жаждет получить ответ, а я, сам не знаю почему, хочу доставить ему такое удовольствие. Знаешь, он такой упрямый…

— Знаю, как не знать.

Селдон чуть-чуть нахмурился, но ничего не сказал по поводу последней фразы и продолжил:

— Челвик утверждает, что Империя в упадке, что она погибнет и психоистория — единственная надежда на её спасение. Ну, если не на спасение, хотя бы — на смягчение удара, что без неё человечество если и не погибнет, то по крайней мере обречено на долгие страдания. И ответственность за всё это он, похоже, возлагает на меня. Понимаешь, на мой-то век Империи хватит, но, чтобы жить спокойно, я обязан сбросить эту ношу с плеч. Я обязан убедить и себя самого, и Челвика в том, что психоистория не имеет никакого отношения к практике. Это чистой воды теория. Но прежде я должен подёргать за все ниточки, какие есть, и проверить, все ли оборвутся.

— Ниточки? И сейчас, когда ты размышляешь о тех временах, когда человеческое сообщество было меньше, чем теперь, ты дёргаешь за одну из них?

— Да. Гораздо меньше. И намного проще.

— И хочешь доказать, что на этом пути нет решения. Думаешь, ниточка порвётся?

— Да.

— Но как ты думаешь, кто тебе расскажет, каким был древний мир? Если у микогенцев и существует какое-то собственное представление о доисторической Галактике, Протуберанец ни за что не расскажет о нём варвару. И никто из микогенцев не расскажет. Это закрытое сообщество — господи, сколько можно повторять! — и его члены до безумия боятся и сторонятся варваров. Ничего, ничего они нам не скажут.

— Придётся придумать, как заставить их разговориться. Начать можно, например, с Сестер.

— Да они тебе не то что рассказывать, они и слушать тебя не станут. Для них твои слова — пустой звук, как мои для Протуберанца. Что они могут рассказать?

— И тем не менее надо с чего-то начать.

— Дай-ка подумать… Челвик велел мне о тебе заботиться. Я это понимаю так, что я должна помогать тебе, чем могу. Что я знаю о религии? К моей специальности она не имеет никакого отношения, это ты должен понимать. Я ведь специализировалась на исследовании экономических, а не философских движущих сил, однако историю трудно механически разделить на независимые подразделы. Ну, например, в религиозных центрах при условии популярности той или иной религии часто скапливаются громадные ценности, а это приводит к нарушению экономического равновесия в обществе. Вот тебе, кстати, одно из многочисленных правил, которое непременно следует из того, что ты назвал «законами гуманики». Но…

Дорс умолкла и глубоко задумалась.

Селдон не сводил с неё глаз, а Дорс смотрела в одну точку.

Наконец она сказала:

— Понимаешь, это вовсе не обязательно, но очень часто так бывает, что существует какая-то религиозная книга или несколько книг. В таких книгах излагаются обряды, точка зрения на историю, иногда содержатся священные стихи, да мало ли что ещё. Как правило, эти книги доступны для всех и служат средством обращения в ту или иную веру. Но порой они хранятся в тайне.

— Думаешь, у микогенцев есть такие книги?

— Честно говоря, не знаю. Будь они в открытом доступе, наверное, я подержала бы в руках хотя бы одну из них, хотя бы слышала, что они есть. Значит, либо таких книг не существует, либо они хранятся в тайне. В обоих случаях тебе на них и одним глазком взглянуть не удастся.

— Ну что ж, в этом что-то есть, — кивнул Селдон.

* * *

Примерно через два часа после того, как Гэри и Дорс покончили со вторым завтраком, явились Сестры.

На этот раз обе вошли улыбаясь, а Капелька Сорок Третья, та, что была посерьёзнее, протянула Дорс серый балахон — кертл.

— Очень красивая вещь! — улыбнулась Дорс. — А орнамент просто замечательный.

— Ничего такого особенного! — пропищала Капелька Сорок Пятая. — Это мой старый кертл. Наверное, сидеть будет не очень хорошо, ты же выше меня. Но в нём можно выйти на улицу, и мы отведём тебя в самый лучший магазин, и ты сама себе выберешь что-нибудь получше. Там такие красивые есть…

Капелька Сорок Третья нервно улыбнулась и молча, потупив взор, протянула Дорс ещё один балахон — белый, аккуратно сложенный. Дорс не стала разворачивать сверток и протянула его Гэри.

— Судя по цвету, это для тебя.

— Может быть, — пожал плечами Селдон. — Только отдай-ка его обратно. Пусть она сама мне даст.

— Ох, Гэри… — Дорс укоризненно покачала головой.

— Сказал — не возьму, значит, не возьму, — упёрся Селдон. — Я хочу, чтобы она сама отдала мне эту вещь.

Дорс немного помедлила и неуклюже протянула свёрнутый балахон Капельке Сорок Третьей.

Та сложила руки за спиной и отшатнулась, смертельно побледнев. Капелька Сорок Пятая стрельнула глазками на Селдона, быстро шагнула к Капельке Сорок Третьей и обняла её.

Дорс прошептала:

— Гэри, ты не прав. Уверена, Сестрам не разрешается разговаривать с чужими мужчинами. Зачем доставлять им боль? Она ничего не может поделать. Может, она и варваров никогда не видела.

Обратившись к Капельке Сорок Третьей, Дорс мягко, заботливо спросила:

— Ты видела раньше варваров?

Девушка молча помотала головой.

— Ну, что я говорил? — взмахнул руками Селдон. — Обет молчания относится только к Братьям. Разве послали бы к нам этих девушек, если бы им нельзя было разговаривать с варварами?

— Но, Гэри, может быть, им можно разговаривать только со мной?

— Чепуха. Не верю и не поверю. Я не просто варвар, я почетный гость Микогена. Четтер Челвик просил, чтобы ко мне относились именно так. Сам Протуберанец Четырнадцатый встретил меня и привез сюда. И я не желаю, чтобы ко мне относились так, будто меня не существует. Как только я буду говорить с Протуберанцем Четырнадцатым, я непременно пожалуюсь ему.

Капелька Сорок Пятая захныкала, а Капелька Сорок Третья слегка покраснела.

Дорс собралась было ещё раз уговорить Селдона, но тот показал ей кулак и уставился, не мигая, на Капельку Сорок Третью.

Наконец та подала голос — дрожащий, робкий. Видимо, ей было очень трудно заставить себя обращаться к мужчине.

— Ты не должен жаловаться на нас, варвар. Это будет несправедливо. Ты заставляешь меня нарушать обычаи моего народа. Чего ты хочешь от меня?

Селдон дружелюбно улыбнулся и протянул руку.

— Я хочу, чтобы ты отдала мне одежду, которую принесла для меня, кертл.

Девушка молча протянула ему сверток.

Селдон церемонно поклонился и дружески, тепло поблагодарил:

— Большое спасибо, Сестра.

«Ну что, съела?» — сказал его лукавый взгляд, обращенный на Дорс. Та сердито отвернулась.

Никаких украшений типа вышивки на белом балахоне не было. Видимо, мужчинам излишеств не полагалось. Правда, к балахону прилагался белый же пояс с кисточками, который, по всей вероятности, нужно было как-то по-особому завязывать.

— Пойду в ванную переоденусь, — сказал Селдон. — Я быстро.

Селдон шмыгнул в ванную, но дверь за ним не закрылась. Туда же влетела Дорс и захлопнула дверь за собой.

— Что ты себе позволяешь! — накинулась на Селдона Дорс. — Ты просто тиран, Гэри! Почему ты так мучаешь эту несчастную девушку?

— Но я должен был заставить её заговорить со мной! — прошипел полушёпотом Селдон. — Мне нужно выудить у неё кое-что, и ты это знаешь. Жаль, что пришлось прибегнуть к силе, но как иначе можно было нарушить это проклятое табу?

Дорс хлопнула дверью с другой стороны. Когда Гэри вышел из ванной, она уже успела облачиться в свой балахон. Удивительно, несмотря на шапочку, скрывавшую прекрасные волосы, и мешковатый балахон, Дорс всё равно продолжала оставаться весьма привлекательной. Её балахон был подпоясан более широким поясом, который был сшит из ткани чуть более тёмной, чем сам кертл. И надо же — спереди пояс застегивался на пряжку из ярко-голубого камня. «О женщины! — подумал Селдон. — Они всегда и всюду стремятся выглядеть красивыми, даже тогда, когда их так притесняют».

— Ну-у-у, — развела руками Дорс. — Ты просто настоящий микогенец. По крайней мере, теперь мы запросто можем выйти на улицу в сопровождении Сестер.

— Да, — кивнул Селдон. — Но только меня гораздо больше интересуют микрофермы. Мне бы очень хотелось, чтобы Капелька Сорок Третья повела меня на экскурсию на микроферму.

Капелька Сорок Третья широко раскрыла глаза и сделала шаг назад.

— Посмотреть хочется, — спокойно пояснил Селдон.

Капелька Сорок Третья бросила умоляющий взгляд на Дорс.

— Варварша…

— А, понятно, — кивнул Селдон. — Ты, наверное, просто ничего не знаешь про микрофермы.

Видимо, он задел больное место. Не поворачивая головы и глядя по-прежнему на Дорс, девушка чуть-чуть запрокинула голову и сказала:

— Я работала на микрофермах. Там работают все Братья и Сестры.

— Ну так отведи же меня на экскурсию! — воскликнул Селдон. — И давай больше не будем препираться. Я не Брат, с которым тебе нельзя разговаривать и общаться. Я варвар и почетный гость. Я ношу эту шапочку и балахон, чтобы не привлекать к себе внимания, но я — учёный, и покуда я здесь, мне Нужно кое-что узнать. Не могу же я сидеть в этой комнате и изучать стены! Я хочу увидеть то, чего больше нет нигде в Галактике — ваши микрофермы. Мне казалось, ты сочтешь за честь показать их мне.

— Да, мы гордимся ими, — Капелька Сорок Третья мотнула головой и наконец посмотрела Селдону в глаза. — И я отведу тебя туда. Не думай, что тебе удастся разузнать наши секреты, если ты за ними охотишься. Я поведу тебя на микрофермы завтра утром. Нужно время, чтобы договориться.

— До утра я, так и быть, подожду, — согласился Селдон. — Но ты не обманешь меня? Даешь честное слово?

— Я — Сестра, — гордо ответила Капелька Сорок Третья. — Как сказала, так и сделаю. Слово сдержу, даже данное варвару.

Голос её к концу последней фразы стал холодным, а вот глаза засверкали. «Что бы это значило?» — без особой радости подумал Селдон.

Ночь выдалась беспокойная. Во-первых, Дорс объявила, что она непременно пойдёт на микроферму вместе с Селдоном, а он упёрся — нет и нет.

— Как ты не понимаешь? — возмущался он. — Весь замысел состоит в том, что мне нужно заставить её говорить свободно, а для этого нужно поставить её в необычные условия. Она будет наедине с мужчиной — пускай варваром, неважно. Обычаи уже нарушены, и теперь легче нарушить их ещё немножко. А если ты пойдешь с нами, она будет говорить с тобой, а мне достанутся одни отбросы!

— А вдруг с тобой опять что-нибудь случится, как тогда, наверху?

— Ничего не случится. Прошу тебя! Если хочешь помочь мне, останься дома. Если не останешься, я больше не буду иметь с тобой дела. Пойми же, Дорс, это крайне важно для меня. Дорс, я к тебе очень хорошо отношусь, ты мне очень дорога, но тут я поступлю по-своему.

В конце концов Дорс отступилась и только попросила:

— Хотя бы пообещай, что ты будешь добр с ней, пожалуйста!

— А тебе не кажется, что это меня от неё надо защищать? Уверяю тебя, когда был с ней груб, никакого удовольствия я не испытал и не собираюсь допускать такого в дальнейшем.

Вот так они впервые поссорились, и эта ссора не давала Селдону заснуть. Он ворочался с боку на бок, и мысли о ссоре мешались с мыслями о том, что Капелька Сорок Третья может не выполнить данного слова и не прийти утром.

Однако Сестры явились вдвоем как раз тогда, когда Селдон успел наспех позавтракать и облачиться в кертл. Немного повозившись с поясом, он приладил его как следует.

Капелька Сорок Третья, взгляд которой по-прежнему хранил суровость, сказала:

— Если ты готов, варвар Селдон, то моя сестра останется с варваршей Венабили.

Голос у неё сегодня был не писклявый и не хриплый. Похоже, она всю ночь напролёт тренировалась — как будет разговаривать с тем, кто не Брат, но мужчина.

«Мучила ли её бессонница?» — подумал Селдон и сообщил:

— Я готов. Хоть сейчас.

Примерно через полчаса они уже опускались вниз по бесконечным лифтам и лестницам. По часам день был в полном разгаре, но даже наверху, на улице, свет был приглушенным, сумрачным.

Интересно, почему? Наверняка искусственный солнечный свет, шествуя по планете, должен был задевать и Микоген. Значит, микогенцы сами приглушают освещение — ещё одна странная привычка. Глаза Селдона постепенно привыкли к тусклому свету.

Селдон старался как можно спокойнее смотреть на попадавшихся навстречу Братьев и Сестер. Ведь его и Капельку Сорок Третью, как ему казалось, можно было запросто принять за Брата и его женщину, и покуда он не делал ничего такого, чтобы привлечь постороннее внимание, никто не должен был на них глазеть.

Но, увы, Капелька Сорок Третья вела себя именно так, чтобы привлечь внимание. Говорила односложно, почти не раскрывая рта. Было ясно, что шествие в компании с чужим мужчиной, пусть это известно только ей, девушке неприятно. Селдон понял: начни он уговаривать её расслабиться и не нервничать, она почувствовала бы себя ещё более скованно.

Лифты, эскалаторы… казалось, им не будет конца. Да, «эскалаторы», похоже, именно так называла эти движущиеся лестницы Капелька Сорок Третья; Селдон этого слова никогда раньше не слыхал.

Чем ниже они опускались, тем сильнее становилось нетерпение Селдона. Нетерпение и удивление.

Микрофермы существовали на многих планетах, и на них выращивались в каждом мире свои микроорганизмы. Селдону на Геликоне доводилось бывать на микрофермах, и там всегда стоял весьма специфический запах — неприятный до тошноты.

Работники микроферм, похоже, свыклись с этим запахом, а посетители… некоторые посетители тоже быстро привыкали. Поморщатся, покрутят носом, а потом, глядишь, уже ходят как ни в чём не бывало. А вот Селдон всегда был необычайно чувствителен к запахам. Он вечно страдал от неприятных запахов и приготовился страдать сегодня. Он, правда, уговаривал себя изо всех сил — мол, придётся пожертвовать самочувствием ради столь нужных сведений, но желудок жил по своим законам и уже заранее заявлял о себе.

Однако спуск продолжался, а воздух оставался свежим. В конце концов Селдон не выдержал и спросил:

— Когда же мы доберёмся до тех уровней, где расположены микрофермы?

— Уже добрались.

Селдон глубоко вздохнул, принюхался.

— А по запаху не скажешь.

— По запаху? О чём это ты? — осмелев настолько, что голос её стал более громким, удивлённо спросила Капелька Сорок Третья.

— Ну, понимаешь, всякий раз, когда я раньше бывал на микрофермах, там стоял такой… кислый запах. Наверное, это пахли питательные среды, которые нужны бактериям, грибкам, дрожжам.

— Ты бывал на микрофермах? — снова понизив голос, спросила Капелька. — Где же?

— У себя на родине.

— Что, твой народ возится в габелле? — с отвращением спросила Капелька.

Селдон никогда раньше не слышал такого слова, но по выражению лица Капельки понял, что оно значит.

— Нет-нет, не думай, когда продукция готова, она так не пахнет.

— А у нас вообще никогда так не пахнет. Наши биотехнологи разработали замечательные штаммы. Водоросли растут в условиях прекрасного освещения, в тщательно сбалансированных электролитных растворах. Сапрофиты питаются самой лучшей органикой. И этих рецептов и формул никогда не узнать варварам. Ну вот, мы прибыли. Ходи, вынюхивай, что хочешь. Ничего дурного не вынюхаешь. У нас везде хорошо пахнет. Вот почему наши продукты ценятся по всей Галактике, и Император, насколько нам известно, питается только нашей едой. Правда, если бы меня спросили, я бы сказала, что варвар недостоин такой роскоши, даже если он называет себя Императором.

Сказано это было сердито, дажегневно, и весь гнев был обращен на Селдона. Чтобы ему было более понятно, Капелька добавила:

— Да, и даже если он называет себя почетным гостем.

Они зашагали по узкому коридору. По обе стороны стояли большие ванны из толстого стекла, где булькала мутная зеленоватая жидкость, наполненная множеством нитевидных водорослей, кувыркающихся в вихре пузырьков воздуха. «Углекислый газ», — решил Селдон.

Ванны освещали мощные светильники, лившие на них приятный розовый свет, более яркий, чем освещение в проходе. Селдон глубокомысленно проговорил:

— Понятно. Эти водоросли лучше растут в красных лучах спектра.

— Верно, — кивнула Капелька.

— Всё автоматизировано, по-видимому?

Она пожала плечами, но не ответила.

— Я спросил потому, что тут совсем не видно ни Братьев, ни Сестер.

— Тем не менее тут есть работа, и она делается, даже если ты не видишь работников. Подробностей я тебе не скажу. Это не твоё дело.

— Погоди. Перестань на меня рычать. Государственные тайны выпытывать я вовсе не собираюсь. Постой, милая, — Слово неожиданно сорвалось у него с губ.

Она рванулась вперёд, но Селдон удержал её за руку. Капелька не пошевелилась, но вся задрожала, и он быстро отпустил её руку.

— Просто мне показалось, что тут всё автоматизировано.

— Пусть тебе кажется что угодно. Однако тут есть работа и для головы, и для рук. Каждому Брату, каждой Сестре приходится время от времени работать здесь. Для некоторых это становится профессией.

Теперь она говорила более свободно, но левой рукой ожесточенно терла правую — то самое место, к которому прикоснулись пальцы Селдона, словно тот её ужалил.

— Эти ванны тянутся на многие километры, — пояснила Капелька, — но если мы сейчас повернём, то попадем туда, где расположена грибковая секция.

Они зашагали дальше. Селдон поражался царившей в помещениях чистоте. Стекло сверкало. Кафельный пол на вид казался сырым, но, когда Селдон улучил момент и потрогал его, оказалось, что он ошибся. Правду сказать, можно было не наклоняться. Не сыро и ни чуточки не скользко; во всяком случае, подошвы сандалий — из тех, кстати, по микогенской моде, торчали большие пальцы ног Селдона — не скользили; впрочем, их, вероятно, чем-то смазали.

Кое в чём Капелька Сорок Третья была права. Время от времени им попадались то там, то тут Брат или Сестра, которые молча работали — поправляли шланги, крутили рычажки на пультах. Кто-то выполнял менее квалифицированную работу — протирал оборудование. Все были поглощены своими занятиями.

Селдон из осторожности не спрашивал, чем заняты работники фермы — мало ли, вдруг Капелька не сумеет ответить или вдруг, что гораздо хуже, взорвётся и заявит, что это не его ума дело.

Вскоре они миновали бесшумно открывшуюся дверь, и вот тут наконец Селдон ощутил некое подобие знакомого запаха. Он бросил взгляд на Капельку, но та и бровью не повела. Запах был почти неуловимым, и Селдон скоро привык к нему.

Характер освещения резко изменился, свет стал тусклым, ярко освещено было только оборудование. Время от времени мелькали фигуры Братьев и Сестер. Головы их были украшены фосфоресцирующими повязками; на некотором расстоянии виднелись крохотные, хаотично мечущиеся искорки света.

Селдон украдкой глянул на Капельку в профиль. Раньше, когда он смотрел на её лицо, он не мог угадать, что за характер кроется за бледностью, пустыми глазами. Казалось, в этом лице не осталось никакой индивидуальности. А вот в профиль кое-что открывалось. Черты лица у Капельки были правильные — прямой нос, маленький подбородок, пухлые губы. В сумраке даже лысина казалась не столь уж отталкивающей.

«Да ведь она могла бы быть просто красавицей, отрасти она волосы и сделай прическу! — удивлённо подумал Селдон. — Но волосы у неё никогда не отрастут, — была следующая его мысль. — Она так и будет всю жизнь ходить лысая!»

Но почему? За что? Протуберанец сказал, что микогенец всю жизнь должен помнить, что он — микогенец. Почему же именно таким жестоким образом они отличали себя от других?

Селдон привык рассматривать противоположные точки зрения, а потому решил: привычка — вторая натура. Стоит привыкнуть к тому, что все вокруг лысые, такие же, как ты сам, и пышная растительность на голове будет вызывать отвращение. В конце концов, он ведь и сам брился каждое утро и терпеть не мог, когда у него отрастала щетина, однако даже со щетиной его лицо не казалось ему таким уж отвратительным. Он мог в любое время, если бы захотел, отрастить бороду.

Он знал: на некоторых планетах все мужчины поголовно носят бороды. Кое-где их даже не подстригают, не подравнивают. Что бы сказали про него обитатели таких планет, взгляни они на его гладко выбритые щеки и подбородок?

А они всё шли и шли вперёд, и время от времени Капелька Сорок Третья легонько касалась его локтя, когда нужно было повернуть в ту или иную сторону. Судя по всему, она уже немного осмелела, по крайней мере, руку не отдергивала, как от огня, а порой держала его за локоть целую минуту.

Наконец она сказала:

— Сюда! Иди сюда!

— Что такое? — спросил Селдон.

Они остановились перед небольшой тележкой, доверху наполненной маленькими шариками — сантиметра два в диаметре. Рядом с тележкой, по-видимому, только что водруженной на подобающее место, стоял Брат и вопросительно смотрел на них.

Капелька Сорок Третья вполголоса подсказала Селдону:

— Попроси немного.

«Ага, — понял Селдон. — Она не имеет права заговорить с Братом, пока он сам к ней не обратится», — и неуверенно обратился к Брату:

— Можно попробовать, Б-брат?

— Бери хоть пригоршню, Брат, — добродушно предложил работник.

Селдон осторожно взял один шарик и хотел было угостить Капельку Сорок Третью, но, обернувшись, с удивлением заметил, что предложение угощаться она приняла на свой счёт и зачерпнула с подноса две пригоршни шариков.

Шарик оказался гладким, приятным на ощупь. Когда они отошли подальше от Брата, Селдон шёпотом поинтересовался:

— Это можно есть? — и недоверчиво принюхался к шарику.

— Они не пахнут.

— А что это такое?

— Лакомство. Драже. Для экспорта к ним делаются различные добавки, но в Микогене мы едим их просто так, без всяких добавок.

Отправив одно драже в рот, она призналась:

— Я их ужасно люблю.

Селдон последовал её примеру. Драже быстро растаяло во рту, он и охнуть не успел. Рот наполнился капелькой жидкости, которая мгновенно стекла по пищеводу.

Какой-то миг Селдон не мог пошевелиться — настолько он был поражён. Драже оказалось чуть сладковатым. После него во рту остался непонятный пряный привкус.

— Можно я ещё попробую? — спросил он.

— Бери сразу полдюжины, — посоветовала Капелька Сорок Третья и протянула Селдону пригоршню драже. — Вкус всегда разный, а калорий совсем нет. Попробуй.

Она была права. Селдон пробовал так и сяк: брал драже в рот и давал рассосаться, лизал потихоньку, пытался откусить кусочек. Но как бы легко он ни прикасался к драже, стоило чуть-чуть лизнуть, и оно моментально исчезало. И действительно, у каждого шарика вкус был чуть-чуть да иной.

— Вот беда, — вздохнула Капелька Сорок Третья, — каждый раз попадается что-нибудь необычное, вкус невозможно забыть, но больше такое может никогда не попасться. Помню, было мне лет девять, и мне попалось такое…

Мечтательное выражение тут же покинуло её лицо. Она сказала строгим голосом:

— Прекрасная вещь — это драже. Учит тому, как всё зыбко в этом мире.

«А ведь это сигнал, — подумал Селдон. — Хватит, нагулялись. Она уже вполне свыклась с моим присутствием, свободно разговаривает. Пора переходить к делу, и немедленно!»

* * *

Селдон сказал:

— Сестра, я родом из мира, который раскинулся под открытым небом, как и другие миры, кроме Трентора. Там иногда идёт дождь, а иногда сухо, реки порой текут спокойно и лениво, а иногда выходят из берегов, там то жарко, то холодно. А это значит, что урожаи там бывают то плохие, то хорошие.

А здесь всё так стабильно, продуманно. И урожаю ничего другого не остаётся, как только быть всегда хорошим. Как счастлив Микоген!

Селдон замолчал и стал ждать ответа. Ответов могло быть несколько, и дальнейшие действия зависели от того, как именно ответит Капелька.

Она и впрямь достаточно осмелела и теперь почти не стеснялась того, что рядом мужчина. Вот что она ответила:

— Стабильности добиться не так уж легко. Состояние среды контролировать приходится постоянно. Порой нападает какая-нибудь вирусная инфекция, а бывают ещё неожиданные и нежелательные мутации. Иногда приходится браковать огромные партии продуктов.

— Правда? И что же потом?

— Другого выхода, как только уничтожать забракованные партии, нет. Даже тогда, когда есть хоть малейшее подозрение, что партия недоброкачественная. Тележки, ванны — всё подвергается самой тщательной стерилизации, а порой и всё оборудование уничтожают.

— Стало быть, на манер хирургии, — кивнул Селдон. — Отсекаете поражённую болезнью ткань.

— Да.

— А что же вы предпринимаете, чтобы предотвратить подобные неполадки?

— Что можно поделать? Проводим непрерывные анализы на мутацию и вирусы, следим за чистотой и составом питательных сред. Изменения мы наблюдаем крайне редко, однако стоит нам заметить что-нибудь, мы предпринимаем немедленные и радикальные шаги. В итоге неурожайных лет у нас почти не бывает, да если и бывают, то страдает всегда лишь небольшая часть урожая. Помню, самый неудачный год у нас был, когда мы потеряли двенадцать процентов урожая. Беда в том, что самые старательные прогнозы, самые продуманные компьютерные программы не всегда способны предсказать то, что на самом деле непредсказуемо.

Селдон от неожиданности вздрогнул. Капелька говорила так, словно рассуждала о психоистории, а на самом деле речь шла всего-навсего о продукции микрофермы в небольшом тренторианском секторе. А ведь он сам всё время мыслил грандиозными масштабами — никак не меньше Галактической Империи.

Неизвестно почему немного обидевшись, словно речь и впрямь шла о его работе, Селдон проговорил:

— Наверняка не всё непредсказуемо. Есть силы, которые правят всеми нами и обо всех нас заботятся.

Капелька резко остановилась, обернулась и удивлённо, не мигая, взглянула ему в глаза.

— Что? — спросила она.

Селдон принялся неловко объяснять:

— Понимаешь… вот мы говорим о вирусах, мутациях… Это ведь все явления природные и подчиняются, следовательно, законам природы. Ничего сверхъестественного тут нет, верно? Всё, что не повинуется законам природы, тут не учитывается. А ведь именно оно может управлять самими законами.

Капелька не отрываясь смотрела на Селдона — так, словно он вдруг заговорил на чужом языке, каком-нибудь древнем, забытом диалекте.

— Что? — ещё раз спросила она.

Селдон, запинаясь, продолжил свою мысль, путаясь в незнакомых, непривычных словах:

— Нужно обращаться к чему-то великому, какому-то высшему духу, какому-то — просто и не знаю, как назвать.

Она вполголоса проговорила:

— Я так и думала. Только не сразу поверила, что ты об этом говоришь. Ты судишь нас за то, что у нас есть религия. Почему же ты не сказал прямо? Почему избегал этого слова?

Она ждала ответа, а Селдон, несколько обескураженный тем, что его слова так задели её, пробормотал:

— Потому что я не привык пользоваться этим словом. Мне более знакомо слово «сверхъестественное».

— Называй, как хочешь. Это религия, и её у нас нет. Религия — это для варваров, для стада ско…

Она умолкла, чтобы перевести дух, но Селдон не сомневался, что она хотела сказать: «для стада скотов».

Однако Капелька довольно быстро взяла себя в руки.

— Мы — не религиозный народ. Наше царство — от мира сего, от этой Галактики, и так было всегда. Если у тебя есть своя религия…

Селдон почувствовал, что влип. Вот уж чего он никак не ожидал!

— Не сказал бы, что это так… — промямлил он. — Видишь ли, я математик, и моё царство — тоже от мира сего и от этой Галактики. Просто, понимаешь, у вас такие странные обычаи, вот я и подумал, что ваше царство…

— Не думай, варвар. Если у нас странные обычаи, то это потому, что нас мало. Нас миллионы, а вокруг нас миллиарды миллионов. По миллиарду вас на каждого из нас. Должны же мы как-то выделиться, чтобы не затеряться. Нас отличает отсутствие волос, одежда, поведение, образ жизни. Мы обязаны помнить, кто мы такие, и должны быть уверены, что вы, варвары, помните, кто мы такие. Мы трудимся на наших фермах, чтобы вы ценили нас, высоко ценили. Покуда вы будете ценить нас, вы нас не тронете. Вот и всё, чего мы от вас хотим, — чтобы вы нас не трогали, не мешали.

— Я вовсе не хотел причинить вреда ни тебе, ни твоему народу. Я просто ищу знаний. Ищу здесь, как искал бы в любом другом месте.

— И поэтому выказываешь презрение к моему народу, обвиняя нас в том, что у нас есть религия, предлагая нам положиться на какой-то мистический, несуществующий дух, в который мы никогда не верили, чтобы этот дух что-то сделал за нас?

— Но есть масса миров, где люди верят в сверхъестественные силы в той или иной форме, и там это называется религией. В чём-то мы можем быть с ними не согласны, но ведь мы в своем неверии также можем ошибаться, как они — в своей вере. Во всяком случае, ничего дурного я в вере не вижу, и мой вопрос не нес в себе ничего оскорбительного.

Однако, судя по всему, ему не удалось разубедить разгневанную Капельку.

— Религия! — фыркнула она. — Она нам ни к чему!

Селдон окончательно пал духом. Вся эта экскурсия, все его ухищрения — всё прахом, всё насмарку.

Капелька прибавила:

— У нас есть кое-что получше. Гораздо лучше. У нас есть история.

Селдон тут же воспрял и радостно улыбнулся.

Глава 10

«РУКА НА БЕДРЕ» — случай, описанный в мемуарах Селдона. Он утверждает, что именно этот случай стал поворотным в поисках метода разработки психоистории. К сожалению, в воспоминаниях Селдона отсутствуют подробности этого происшествия, и, сколько бы ни обсуждался этот вопрос в дальнейшем, ясная картина не складывается. Этот случай остаётся одной из самых удивительных загадок карьеры Селдона.

Галактическая энциклопедия

КНИГА

Капелька Сорок Третья смотрела на Селдона широко раскрытыми глазами. Грудь её тяжело вздымалась.

— Я не могу больше тут оставаться.

Селдон огляделся по сторонам.

— Но тут никого нет. Даже тот Брат, что угостил нас драже, нам ни слова не сказал. Похоже, он нас принял за самую обычную парочку.

— Это потому, что там было темно, и, когда ты говоришь тихо, не так слышен твой варварский акцент, и я вела себя спокойно. Но теперь… — хрипло проговорила она.

— Что теперь?

— Я нервничаю. Я задыхаюсь.

— Но кто это заметит? Успокойся, расслабься.

— Здесь я не могу успокоиться. Не могу, здесь меня могут увидеть.

— Куда же нам в таком случае пойти?

— Где-то должны быть комнаты отдыха. Я тут работала. Я знаю, что они где-то тут.

Она зашагала быстрее, Селдон пошёл следом за ней. Вскоре они повернули в узкий коридор, вдоль которого тянулась линия дверей.

— Кажется, последняя комната свободна, — пробормотала Капелька.

И верно, комната была свободна. На двери горел маленький квадратик, надпись на котором гласила: «Не занято». Дверь отворилась.

Капелька Сорок Третья быстро осмотрела комнату, подтолкнула Селдона вперёд и вошла сама. Как только она прикрыла за собой дверь, на потолке загорелся светильник.

— Теперь табличка покажет, что комната занята? — поинтересовался Селдон.

— Да. Стоит двери закрыться с этой стороны, как загорается такая надпись.

Здесь слышался шум вентилятора. Похоже, тишины на Тренторе не было нигде.

Комната была невелика, однако в ней стояла кушетка с жёстким матрасом, застеленная чистым бельем. Стол, стул, маленький холодильник, какое-то устройство, напоминающее электроплитку.

Капелька Сорок Третья устало опустилась на стул, выпрямилась. Видимо, пыталась успокоиться.

Селдон, не понимая, чем ему заняться, стоял столбом, пока Капелька не махнула рукой в сторону кушетки, тогда он сел.

Тихо, словно говоря с самой собой, Капелька Сорок Третья проговорила:

— Если кто-нибудь узнает, что я была здесь с мужчиной, пусть даже с варваром, меня подвергнут отлучению.

Селдон резко вскочил на ноги.

— Тогда давай уйдём отсюда.

— Сядь. Я не могу уйти, пока я в таком состоянии. Ты спрашивал о религии. Что ты вынюхиваешь? Чего ищешь?

Селдону показалось, что перед ним — совсем другой человек. Как она переменилась! Ни униженности, ни робости не осталось и в помине. Нисколько не смущаясь его присутствием, Капелька с прищуром смотрела на него.

— Я уже говорил тебе. Я ищу знания, только знания. Я учёный. Это моя работа. Я хочу научиться понимать самых разных людей, поэтому я изучаю историю. Во многих мирах древние исторические записи — настоящие записи — превратились в мифы и легенды и зачастую бытуют в форме религиозных верований или того, что я зову тягой к сверхъестественному. Но раз в Микогене религии нет, то…

— Я сказала тебе: у нас есть история.

— Да, сказала. Сколько лет насчитывает ваша история?

— Двадцать тысячелетий.

— Вот как? Давай по-честному. Это истинная история или нечто такое, что давно превратилось в легенду?

— Нет, это самая настоящая история.

Селдон собрался было спросить, откуда у неё такая уверенность, но передумал. На самом деле, могла ли история насчитывать двадцать тысячелетий и при этом оставаться истинной? «Я не историк, — подумал Селдон. — Надо будет посоветоваться с Дорс».

Однако он не видел ничего удивительного в том, что древняя история любого мира — это, как правило, адская смесь самовосхвалений, героики, этакие мини-спектакли, побасенки с моралью, которые ни в коем случае нельзя воспринимать буквально. Так было и на Геликоне, и всё же каждый геликонец готов был с пеной у рта клясться, что всё это истинная правда, даже совершенно невероятный рассказ о первопроходцах, которые сражались тут с гигантскими, свирепыми летучими рептилиями (хотя давным-давно было достоверно доказано, что таких зверей, как летучие рептилии, попросту быть не может).

Ни о чём таком Селдон Капельке не сказал. Он спросил:

— И с чего начинается ваша история?

Капелька задумалась, взгляд её стал отрешенным.

— С одного мира, — сказала она. — Нашего, одного-единственного.

— Единственного мира? — переспросил Селдон, сразу вспомнив рассказы Челвика о легендарной прародине человечества.

— Да, с рассказа о единственном мире. Потом были другие миры, но наш был первым. Единственная планета, у которой была атмосфера, чистый воздух, где хватало места для всех. Цветущие луга, теплые дома, добрые люди. Мы жили там тысячи лет, а потом нам пришлось покинуть этот мир и скитаться с места на место, пока некоторые из нас не отыскали уголок на Тренторе. Здесь мы научились производить пищу столь чудесную, что она дала нам свободу. И здесь, в Микогене, мы живем по-своему и по-своему мечтаем.

— И что же, в вашей истории этот единственный мир описан подробно?

— Да, это всё написано в Книге, и эта Книга у нас есть. У каждого из нас. Мы постоянно носим её с собой, чтобы в любой момент можно было открыть её и прочитать о том, кто мы такие, чтобы никогда не забывать об этом, чтобы помнить, что в один прекрасный миг мы вернёмся на свою родину.

— А знаешь ли ты, где находится этот мир и кто там живёт теперь?

Капелька Сорок Третья растерялась, потом яростно замотала головой:

— Нет, мы не знаем, но в один прекрасный день мы найдём наш мир.

— А сейчас у тебя эта Книга при себе?

— Конечно.

— Можно взглянуть?

По лицу Сестры скользнула кривая усмешка.

— Так вот что тебе нужно… Я поняла, что ты чего-то хочешь, когда ты добивался, чтобы я тебя повела на микрофермы одна. Только, — она немного растерялась, — я никак не думала, что тебя интересует Книга.

— Представь себе. Это единственное, что меня интересует, — честно признался Селдон. — Ни о чём другом я и не думал. Если ты привела меня сюда из-за того, что думала, будто бы…

Закончить фразу ему не удалось.

— Хватит. Так тебе нужна Книга или нет?

— Ты позволишь мне посмотреть ее?

— С условием.

Селдон остолбенел. Неужели он перестарался и Сестра раскрепостилась настолько, что…

— С каким условием?

Капелька Сорок Третья кончиком языка облизала пересохшие губы. Наконец она проговорила дрожащим от волнения голосом:

— Сними шапочку.

* * *

Ничего не понимая, Селдон не мигая смотрел на Капельку Сорок Третью. Он, надо сказать, совершенно забыл, что у него на голове шапочка.

Наконец он сообразил, о чём она его просит, поднял руку, прикоснулся к гладкому пластику, под которым прощупывался жёсткий ежик стрижки.

— Но зачем? — оторопело спросил он.

— Затем, что я так хочу. Вот моё условие. Сними и получишь Книгу.

— Ну ладно, если тебе действительно так хочется… — Селдон пожал плечами и сдернул бы с головы шапочку, но Капелька опередила его.

— Нет, постой. Я сама! — хрипло воскликнула она, устремив на него жадный взгляд.

Капелька резко встала и опустилась на кушетку рядом с Селдоном. Медленно, осторожно она коснулась краешка шапочки около уха Селдона, высунула язык, снова облизнулась. Наконец она добралась до полоски, закрывавшей брови, отделила её ото лба Селдона. Ему даже показалось, что волосы у него немножко приподнялись, обрадовавшись нежданному освобождению.

Он встревоженно проговорил:

— У меня, наверное, голова вспотела под шапочкой. Значит, волосы влажные.

Только он успел поднять руку, чтобы проверить, так ли это на самом деле, как Капелька взяла его за запястье.

— Я сама, — проговорила она твёрдо. — Это тоже часть условия.

Ее пальцы тихонько, робко коснулись его волос и тут же отдернулись. Она прикоснулась ещё раз и теперь решилась провести пальцами по волосам Селдона.

— Сухие… — сообщила она. — Как приятно…

— Ты никогда раньше не гладила чужие волосы?

— Несколько раз. У детей. Но это совсем другое…

Она снова погладила его волосы.

— Другое? В чём же?

— Не знаю… Просто другое, и всё.

Какое-то время спустя Селдон спросил:

— Ну что, достаточно?

— Не торопи меня. А скажи, ты можешь их уложить, как захочешь?

— Не сказал бы. Немного подправить можно, но для этого нужна расческа, а у меня её с собой нет.

— Расческа?

— Ну, такая штука с зубьями, на вилку похожа, только зубьев на ней больше и они не такие острые.

— А пальцами нельзя? — спросила она и, не дожидаясь ответа, запустила пятерню в его волосы.

— Можно, да только толку мало, — объяснил Селдон.

— А сзади колются, — сообщила Капелька.

— Просто сзади волосы короче острижены.

Капелька Сорок Третья наморщила лоб. Казалось, она что-то вспоминает.

— Брови… — пробормотала она. — Правильно я сказала? — спросила она, нежно касаясь правой брови Селдона. — Правильно? Как приятно… Как смешно…

Она вдруг рассмеялась — весело, беззаботно, точь-в-точь, как её младшая сестренка.

— Тоже колются!

Селдон нетерпеливо поинтересовался:

— Ну, всё в порядке?

Капелька Сорок Третья склонила голову набок. Что же она ответит? Ответит ли? Вместо ответа она вдруг резко отдернула руки и поднесла пальцы к носу. «Что она там вынюхать думает?» — раздражённо подумал Селдон.

— Как странно… — протянула она. — А можно я сделаю это ещё разок. Когда-нибудь?

Селдон вздохнул.

— Если одолжишь мне Книгу на какое-то время, может быть, я и позволю.

Рука Капельки Сорок Третьей скользнула внутрь балахона и достала из потайного кармана Книгу, обернутую в некий плотный, но гибкий материал. Селдон, сгорая от нетерпения, протянул руку и взял Книгу.

Пока он прилаживал шапочку, Капелька Сорок Третья снова поднесла кончики пальцев к носу и быстро, украдкой лизнула один палец.

* * *

— Она трогала твои волосы? — не веря своим ушам, переспросила Дорс и поглядела на волосы Селдона так, словно сама собиралась их потрогать.

Селдон отстранился.

— Ради бога, не надо. Эта женщина… Это было похоже на извращение!

— Можно себе представить. Ну а тебе не было приятно?

— Приятно? Да я весь был в мурашках! Только когда она перестала меня трогать, я снова смог дышать. И всё думал: не поставит ли она ещё какого-нибудь условия?

Дорс рассмеялась.

— Боялся, что она тебе навяжет секс? Боялся? Или надеялся?

— Уверяю тебя, это мне и в голову не приходило. Я думал только о Книге.

Разговор происходил в предоставленной им квартирке, и они были надёжно защищены от подслушивания искажателем поля, который Дорс предусмотрительно захватила с собой из Университета.

Сгущалась микогенская ночь. Селдон разоблачился — снял шапочку и кертл, вымылся. Особенно долго он возился с волосами — намыливал их даже дважды. Теперь он восседал на кровати, одетый в легкую пижаму, которую нашёл в ванной.

Дорс лукаво улыбнулась и спросила:

— А она не догадалась, что у тебя ещё и на груди волосы растут?

— Больше всего я уповал на то, что она об этом не вспомнит.

— Бедненький Гэри. Но на самом деле это всё так естественно… Наверное, я могла попасть в такую же беду, окажись наедине с каким-нибудь Братом. Нет, мне могло быть намного хуже! Ведь, по их убеждению, я, как женщина, обязана повиноваться любым приказаниям беспрекословно.

— Ну, Дорс, даже не знаю, что тебе сказать. Легко тебе говорить: «Естественно!» Тебя бы на моё место! Бедняжка была просто в экстазе! Все её чувства были на пределе — она и нюхала свои пальцы, что прикасались к моим волосам, и лизала их… Клянусь, если бы она могла расслышать, как растут волосы, она бы слушала во все уши!

— Ты просто не понял меня. Это для неё было естественно. Всё, что запретно, сразу приобретает сексуальную привлекательность. Разве у тебя вызывала бы какие-то чувства обнаженная женская грудь, если бы ты вырос в обществе, где все женщины выставляли свою грудь напоказ с утра до ночи?

— Не знаю… Думаю, всё-таки вызывала бы.

— Но разве ты испытывал бы не больше чувств, если бы женщины ходили всегда одетыми? Собственно, так оно и есть в большинстве миров. Послушай, дай-ка я тебе расскажу об одном случае. Занесло меня как-то на курорт, дома, на Цинне. У вас на Геликоне есть курорты? Пляжи и всякое такое?

— Конечно, — с некоторым раздражением ответил Селдон. — Или ты думаешь, что Геликон — это сплошные горы и скалы да вода в колодцах?

— Не обижайся, Гэри. Мне нужно было просто удостовериться, что ты знаешь, что такое «курорт». В общем, на Цинне такие пляжи, где люди совершенно безразличны к тому, что на тебе надето. Гуляй хоть голышом.

— Нудистские пляжи?

— Не совсем, но, думаю, если бы кто-то разделся догола, в него не стали бы тыкать пальцем. В основном все придерживаются минимальных приличий, но минимум порой совсем крохотный.

— Пожалуй, на Геликоне несколько иное представление о минимальных приличиях, — буркнул Селдон.

— Догадываюсь. Судя по тому, как ты себя ведёшь со мной. Но каждому, как говорится, своё. Ну так вот… Я сидела на уютном пляже на берегу озера, и ко мне подошёл молодой человек, с которым я успела чуть раньше переброситься парой фраз. Приятный такой парень, и я ничего не имела против. Он уселся на подлокотник моего шезлонга и положил руку на моё левое бедро — обнаженное, естественно. Просто так, чтобы сидеть было удобнее.

Мы поболтали пару минут, и вдруг он говорит: «Надо же! Ведь ты меня почти совсем не знаешь, а моя рука лежит у тебя на бедре, и я не вижу в этом ничего сверхъестественного. Мало того, и ты не имеешь ничего против, значит, и для тебя это тоже вполне естественно».

Клянусь, я только тогда заметила его руку. Видимо, кожа, обнаженная на людях, теряет сексуальную чувствительность. То есть, как я говорила, всё дело в том, что притягательно только то, что скрыто от глаз.

Молодой человек, по всей видимости, это тоже почувствовал, потому что потом он мне вот что сказал: «А ведь если бы мы встретились в более формальной обстановке и на тебе был бы… ну, хотя бы халатик, ты бы наверняка мне такого не позволила, а?»

Я рассмеялась, а потом мы болтали о том о сем. Ну и, конечно, этот молодой человек вскоре убрал руку.

Вечером я оделась к обеду гораздо более строго, чем того требовали приличия. Никто из женщин не был одет строже меня. Я разыскала того самого молодого человека. Он сидел за столом. Я подошла, поздоровалась с ним и сказала: «Ну вот, я, можно сказать, в халатике, но под ним — моё голое левое бедро. Не теряйся. Положи руку туда, где она лежала».

Он попытался. Ему непросто было это сделать, ведь все глазели. Нет, я не мешала ему, и никто бы не помешал — и всё же он не смог этого сделать. А ведь народу было не меньше, чем на пляже. Собственно, публика была та же самая. И всё же он не решился. Условия другие, понимаешь? Условия, условности.

— А я бы сделал то, чего не сделал он, — неожиданно проговорил Селдон.

— Уверен?

— Абсолютно.

— Невзирая на то, что ваша пляжная мораль строже нашей?

— Да.

Дорс присела на краешек своей кровати, а потом легла, закинув руки за голову.

— Значит, тебя не слишком волнует, когда я расхаживаю в ночной сорочке, под которой почти ничего нет?

— Меня это не шокирует, скажем так. Что же касается волнения, всё зависит от того, какой смысл вложить в это слово. Я прекрасно замечаю, как ты одета.

— Что делать? Если нам суждено тут задержаться, придётся свыкнуться с такими мелочами.

— Или воспользоваться ими, — усмехнулся Селдон. — Дорс, мне так нравятся твои волосы. Они такие красивые. Ты весь день ходишь лысая, и так приятно смотреть на тебя по вечерам…

— Только не прикасайся! Я ещё не мылась. — Дорс прикрыла глаза. — Как интересно, — вполголоса проговорила она. — Забавная тема… Формальный и неформальный уровень воспитанности. Судя по тому, что ты говоришь, на Геликоне больше внимания уделяют неформальному уровню. Верно?

— Просто я говорю о том молодом человеке и себе самом.

Насколько каждый из нас является представителем своей планеты, я судить не могу. Но легко могу себе представить, как выглядят так называемые типичные представители, а также — как выродки.

— А мне кажется, что мы говорим о социальных предрассудках. Не скажу, что я такой уж большой знаток Галактики, но историю я копнула основательно. Социальную историю. К примеру, на планете Дероуд было время, когда добрачные половые отношения были абсолютно свободными. Незамужние и неженатые могли иметь сколько угодно партнеров. А вот после свадьбы наступала полная и бесповоротная моногамия. По всей вероятности, задумано было так: до брака нагуляться вволю, а потом жить порядочной жизнью и заниматься делом.

— Ну и как? Сработало?

— Примерно триста лет тому назад этому был положен конец, но кое-кто из моих коллег полагает, что этому способствовало давление других миров, которые слишком много теряли от паломничества туристов на Дероуд. Да, есть такая штука — общегалактическое социальное давление.

— Полагаю, в таком случае не обошлось без экономического давления?

— Видимо. Кстати, с социальным давлением я столкнулась и в Университете. У меня полно знакомых со всей Галактики. На факультете социологии любимое развлечение — сравнивать предрассудки разных миров.

А здесь, в Микогене, как мне кажется, секс находится под строжайшим контролем, ограничивается какими-то суровыми правилами. О нём даже говорить не позволено. В Стрилинге, для примера, о сексе тоже не принято распространяться, но он не запрещён. А вот в секторе Дженнат, где я как-то проработала с неделю, о сексе говорят с утра до ночи, но исключительно с целью заклеймить его. Думаю, не отыщется двух секторов на Тренторе, да и двух планет, где бы к сексу относились одинаково.

— Знаешь, что у тебя получается? Можно подумать, что… — не докончил фразы Селдон.

— Я тебе скажу, что можно подумать и что у меня получается. Вся эта болтовня о сексе укрепила меня в одной мысли. Просто теперь я тебя никуда не отпущу одного.

— Что-что?

— Дважды я упустила тебя. Первый раз сама проморгала, а второй раз ты меня заставил промолчать. И оба раза я ошиблась. Что случилось в первый раз, ты и сам знаешь.

— Да, но второй раз со мной не случилось ровным счётом ничего! — возмущенно огрызнулся Селдон.

— Ты был на волосок от беды! Представь, что случилось бы, если бы тебя застали занимающимся сексом с Сестрой!

— Каким сексом?!

— Ты сам сказал, что она была возбуждена!

— Но…

— Это опасно. Пожалуйста, подумай головой, Гэри. Всё, решено. Больше я тебя никуда не отпущу.

— Послушай, — ледяным голосом проговорил Селдон. — Моя цель — изучение истории Микогена, и в результате моих «занятий сексом» с Сестрой я получил в свои руки Книгу! Книгу!

— Книгу! Ах да, Книгу. Кстати, давай-ка посмотрим на неё.

Селдон протянул ей Книгу. Дорс внимательно разглядела её.

— Ничего хорошего, Гэри, — сообщила она через некоторое время. — Эта штуковина не состыкуется ни с одним из известных мне проекторов. Чтобы её полистать, нужно раздобыть микогенский проектор. Начнешь искать его, тут же поинтересуются, на кой он тебе сдался. Тогда узнают, что у тебя есть эта Книга, и заберут её.

Селдон улыбнулся:

— Эх, Дорс, всё бы было именно так, будь ты права. Но дело в том, что Книга не совсем такая, как ты думаешь. Для её чтения не нужен никакой проектор. Содержание напечатано на страницах, которые нужно попросту листать, переворачивая пальцами. Это мне Капелька Сорок Третья объяснила.

— Печатная книга? — воскликнула Дорс таким голосом, что трудно было сказать, напугана она или удивлена. — Но это же… каменный век!

— Во всяком случае, доимперские времена, — кивнул Селдон. — А ты что, никогда в глаза не видела ни одной печатной книги?

— Я не видела? Я, историк? Видела, конечно.

— А! Но такую — видела?

Он протянул Дорс Книгу, та, усмехаясь, раскрыла её, перевернула страницу, ещё одну, ещё и еще…

— Но тут ничего нет! — воскликнула она.

— Это только кажется. Микогенцы с упрямством держатся за примитивность, но это не совсем так. Для них важна суть примитивности, но против современных технологий они ничего не имеют, лишь бы те служили их целям.

— Может быть, всё так и есть, Гэри, но ты уж прости, я не понимаю, о чём ты говоришь.

— Только кажется, что страницы чистые, на самом деле на них есть текст. Ну-ка, дай сюда. Нужно нажать маленькую кнопочку на внутренней стороне обложки. Вот, смотри!

Страница, на которой была открыта Книга, тут же покрылась строчками текста, которые поползли сверху вниз.

Селдон сказал:

— Можно отладить скорость движения текста поворотом колесика. Хочешь — быстрее, хочешь — медленнее. Добираешься до конца страницы, перевертываешь и читаешь следующую.

— Но тогда должен быть какой-то источник питания?

— А как же. Где-то вмонтирована миниатюрная микрофузионная батарейка.

— А что делать, когда она сядет?

— Менять Книгу на новую. Батарейки, как я понял, не меняют.

Дорс снова взяла в руки Книгу, повертела её и сообщила:

— Да, пожалуй, такой Книги я действительно никогда в руках не держала.

— Я тоже. Вся Галактика так быстро и резко перешла на визуальные средства, что попросту упустила такой гениальный метод.

— Но эта Книга — тоже визуальное средство.

— Да, но у неё есть свои преимущества. Она вмещает гораздо больше материала, чем обычный библиофильм.

— Так… — пробормотала Дорс. — Где включается? Получится у меня или нет?

Она открыла страницу наугад и включила механизм движения строчек. Поглядев какое-то время на страницу, она сообщила:

— Боюсь, толку всё равно не будет, Гэри. Это древнегалактический язык.

— Разве тебе он незнаком? Ты же историк.

— Да, и как историк я имела дело с древними рукописями, но это для меня чересчур. Некоторые слова я понимаю, но этого мало, чтобы понять досконально, о чём идёт речь.

— Отлично! — потёр руки Селдон. — Если она и правда такая древняя, это просто замечательно.

— Что же замечательного, если её невозможно прочесть?

— Почему же невозможно? Я смогу прочесть. Она двуязычная. Не думаешь же ты, что Капелька Сорок Третья способна прочитать этот древний текст?

— Если она этому училась, почему нет?

— Чему училась-то? Женщины в Микогене наверняка начинают и заканчивают своё образование на кухне. Может быть, некоторым из наиболее просвещённых мужчин и под силу прочесть такой текст, но большинству требуется перевод на общегалактический стандарт.

Нажав ещё одну кнопочку, он объявил:

— Вот, прошу.

Строчки тут же преобразились.

— Здорово! — восхищенно прошептала Дорс.

— У этих микогенцев стоило бы кое-чему поучиться, правда?

— Да, стоило бы, но мы ничегошеньки о таком не знали.

— Трудно поверить. Теперь об этом знаю я. Знаешь ты. Наверняка время от времени в Микоген по каким угодно делам — торговым, политическим — заносило и других иностранцев. Иначе у них не было бы тут в запасе такого количества шапочек. Как же могло так выйти, что до сих пор никому не попалась на глаза такая Книга, что никто не видел, как она устроена? По-видимому, даже если такое случалось, на неё смотрели как на забавную вещицу, не более, и тут же забывали. Ведь она микогенская, стало быть, предмет из безнадёжно отсталого мира.

— А ты считаешь, она достойна внимания?

— Безусловно. Как всё на свете. Не исключено, что, когда Челвик толковал о признаках упадка в Империи, он имел в виду отсутствие интереса к этим Книгам.

Селдон любовно погладил обложку и сказал:

— Но я — человек любопытный и прочитаю её, и, может быть, она наведёт меня на какую-то мысль относительно психоистории.

— Надеюсь, — Дорс пожала плечами. — Но если хочешь моего совета, я бы порекомендовала тебе для начала выспаться как следует. Утро вечера мудренее. Немного вычитаешь, если будешь носом клевать.

Селдон слегка растерялся, потом воскликнул:

— Ну, ты прямо как мамочка заботливая!

— Я должна заботиться о тебе.

— Но у меня мама жива пока. Я бы предпочел, чтобы ты была моим другом.

— Если на то пошло, я стала твоим другом, как только мы познакомились.

Она улыбнулась, а Селдон снова растерялся. Наконец он сказал со вздохом:

— Ну что ж, тогда я внимаю твоему дружескому совету и отправляюсь на боковую.

Он собрался было положить Книгу на тумбочку между кроватями, но передумал и сунул под подушку.

Дорс тихонько рассмеялась.

— Можно подумать, ты боишься, что я проснусь среди ночи и начну взахлеб читать. Боишься, да?

— Ну… — Селдон покраснел. — Не без того. Дружба дружбой, но книжка моя и психоистория тоже.

— Согласна, — сказала Дорс. — Обещаю, ссориться с тобой из-за неё я не собираюсь. Кстати, ты хотел что-то сказать, а я тебя перебила. Помнишь?

Селдон ненадолго задумался и ответил:

— Нет, не помню.

Свет погас. Он думал только о Книге. Рассказ Дорс о «руке на бедре» совершенно вылетел у него из головы.

* * *

Дорс проснулась посреди ночи. Кровать Гэри была пуста. Если он не ушёл совсем, быть ему было негде, кроме как в ванной.

Дорс тихонько постучала в дверь ванной и шёпотом спросила:

— Гэри?

— Входи, — отсутствующе отозвался Селдон.

Крышка унитаза была опущена. Гэри восседал на ней, не спуская глаз со страницы Книги.

— Я читаю, — пояснил он неизвестно зачем.

— Вижу. Но почему?

— Прости, но я не мог заснуть.

— Но почему здесь?

— Если бы я зажег свет, я бы тебя разбудил.

— Но, может быть, у Книги есть подсветка?

— Нету. Я проверял. И Капелька Сорок Третья о подсветке ни слова не сказала. Да это и так ясно: подсветка съедала бы массу энергии, и батарейка долго бы не протянула.

Голос у него был недовольный.

— Ладно уж, выходи, — вздохнула Дорс. — Я хочу воспользоваться этим помещением по прямому назначению.

Выйдя из ванной, Дорс увидела, что Гэри сидит на кровати, скрестив ноги, а под потолком сверкает лампа.

— Слушай, а чего это ты такой расстроенный? — поинтересовалась Дорс. — Что, Книга разочаровала тебя?

Оторвавшись от страницы, часто моргая, он ответил:

— Да, представь себе. Я её пролистал. В общем, это какая-то энциклопедия. Тут перечислены имена каких-то людей, названия — мне это ровным счётом ничего не даёт. Тут нет ни слова о Галактической Империи и даже о доимперских царствах. Речь всё время идёт о каком-то единственном мире. Словом, судя по тому, что я успел прочесть, это какая-то бесконечная диссертация на тему внутренней политики.

— Нужно, вероятно, сделать скидку на древность. Очень может быть, она имеет отношение к тому времени, когда и вправду существовал только один-единственный мир. Единственный обитаемый.

— Да всё я понимаю! — раздражённо махнул рукой Селдон. — Мне-то нужно убедиться в одном: что это настоящая, истинная история, а не легенда. Я не хочу верить, что это так только из-за того, что мне до смерти хочется, чтобы это было так.

Дорс пожала плечами:

— Ну что сказать? Вопрос о единственной планете, откуда пошёл род человеческий, сейчас в большом ходу. Люди — единственные разумные существа, распространившиеся по всей Галактике, значит, они должны были где-то зародиться. По крайней мере, такова одна из самых распространенных в наше время гипотез. Вряд ли могло быть так, чтобы у одного вида были разные источники.

— Не вижу, почему бы эту гипотезу нельзя было оспорить, — не согласился Селдон. — Разве не могло быть так, что на разных планетах зародились разные виды людей, а потом за счёт скрещивания образовался некий промежуточный вид?

— Виды не могут скрещиваться. Потому они и называются видами.

Селдон немного подумал, потом махнул рукой:

— Ладно, это пусть биологи разбираются. Это их дело.

— Вот именно биологи больше всего и склоняются к гипотезе о Земле.

— Земле? Что, так они называют мир — прародину человечества?

— Так принятоназывать эту планету, хотя теперь уже невозможно выяснить, так ли она называлась в действительности, если и существовала на самом деле. И потом, никто на свете не знает, где она находилась.

— Земля! — поджал губы Селдон. — Пустой звон. В Книге мне такого названия не встретилось. Как пишется это слово?

Дорс сказала слово по буквам, а Селдон быстро пробежал глазами указатель.

— Ну вот. В указателе такого названия нет. Ни в таком написании, ни в других возможных вариантах.

— Правда?

— А вот кое-какие другие миры упоминаются. Без названий, правда. Похоже, другие миры составителей этой Книги попросту не интересовали. Упоминаются они только в связи с какими-то вмешательствами во внутренние дела того мира, о котором тут идёт речь, — по крайней мере, это следует из того, что я пока успел прочитать. В одном случае упоминается «Пятьдесят», но о ком или о чём речь, я не понял. Пятьдесят вождей? Пятьдесят городов? Мне почему-то показалось, что речь идёт о пятидесяти мирах.

— Но разве у этого мира, о котором там говорится, нет имени? Авторы никак его не называют? — спросила Дорс. — Если не Землей, как они его называют?

— Да никак. То «мир», то «планета». Иногда мелькает что-нибудь вроде «старейшая» или «Мир Утренней Зари». Вероятно, у последнего определения есть какой-то поэтический смысл, но мне он не ясен. Наверное, придётся прочитать Книгу от корки до корки, тогда выплывет какой-то смысл. — Селдон посмотрел на Книгу с некоторой неприязнью. — Вот только времени на это уйдёт уйма, а стану ли я в конце концов умнее, это ещё большой вопрос.

— Как мне тебя жалко, Гэри, — вздохнула Дорс. — Ты говоришь так разочарованно.

— Да я действительно разочарован! Хотя… сам виноват. Не надо было обольщаться. Правда, в одном месте они называют свой мир… ты подумай только… — Аврора.

— Аврора? — переспросила Дорс и удивлённо вскинула брови.

— Похоже, это настоящее название. Но что оно значит? Тебе оно о чём-нибудь говорит, Дорс?

— Аврора… — задумчиво проговорила Дорс. — Не припомню, чтобы я когда-нибудь слыхала о планете с таким названием. Но, в конце концов, я и не обязана знать названия всех двадцати пяти миллионов миров. Можно было бы навести справки в Университетской библиотеке, но кто знает, когда мы теперь вернёмся в Стрилинг. Здесь, в Микогене, искать библиотеку, мне кажется, совершенно бесполезно. Почему-то у меня такое чувство, что все их знания собраны в этой Книге. Всё, что в неё не входит, их попросту не интересует.

Селдон зевнул и сказал:

— Наверное, ты права. Во всяком случае, дальше читать пока бесполезно. У меня уже глаза слипаются. Не возражаешь, если я выключу свет?

— Нисколько не возражаю. Давай поспим подольше.

В наступившей темноте Селдон сказал вполголоса:

— Безусловно, многое, о чём там пишется, выглядит по меньшей мере странно. Ну, например, они утверждают, что продолжительность жизни у них на планете составляла четыре столетия.

— Столетия?

— Да, и считают они не годами, а десятилетиями. Возникает какое-то странное чувство. Столько всякой дребедени, и вдруг какие-то настоящие цифры. Просто не верится. И всё-таки что-то тут есть такое… Так написано, что начинаешь верить.

— Ничего удивительного. Во многих легендах вожди живут очень долго. Герои, сам понимаешь, должны жить немыслимо долго.

— Правда? — зевая, спросил Селдон.

— Правда. И один из секретов долголетия заключался в том, чтобы вовремя ложиться спать и оставлять важные дела на утро.

Селдон только успел задуматься о том, как хорошо бы на самом деле стать долгожителем: ведь тогда шанс понять всё, что происходит в Галактике, был бы намного больше, — и уснул сладким сном.

* * *

На следующее утро, бодрый и отдохнувший, Селдон, перед тем как снова углубиться в чтение Книги, спросил у Дорс:

— Послушай, как тебе кажется, а сколько лет Сестрам?

— Не знаю, — пожала плечами Дорс. — Двадцать — двадцать два.

— А тебе не кажется, что им лет эдак триста-четыреста?

— Гэри, ты спятил, не иначе.

— Я говорю: «не кажется ли»? В математике всё основано на предположениях. Большая продолжительность жизни наверняка должна быть связана с задержкой в развитии. На вид им может быть двадцать, а на самом деле — все шестьдесят.

— Ну и спроси у них, сколько им лет.

— Они могут солгать.

— Не знаю. Попроси показать свидетельства о рождении.

— Готов поспорить на что угодно — они заявят, что у них нет никаких свидетельств. А если есть, они скажут, что не имеют права показывать их варварам.

— Не надо спорить. Если это так, то нечего вообще гадать о том, сколько им лет.

— Ну уж нет! Ты подумай хорошенько. Если у микогенцев действительно такая сумасшедшая продолжительность жизни, если она превышает среднюю продолжительность жизни обычного человека раза в три-четыре, рождаемость должна быть ограничена, иначе получался бы колоссальный прирост населения. Помнишь, Протуберанец обмолвился насчёт того, что население у них не растёт. Он ещё как-то сердито про это сказал.

— К чему ты клонишь? — нахмурилась Дорс.

— Сколько я ни ходил с Капелькой Сорок Третьей, я нигде не встречал детей.

— На микрофермах?

— Да.

— Но откуда там взяться детям? А вот когда мы мотались с Капелькой Сорок Пятой по магазинам, я видела детей. Всяких, в том числе и грудных. Немного, но видела.

— Ага… — разочарованно протянул Селдон. — Значит, им не в радость долголетие… Они не предаются его радостям сполна.

— Значит, так. Но неужели ты действительно решил, что они могут столько жить?

— Да нет, не то чтобы так уж и решил. Просто предположил.

— Знаешь, на такие предположения можно столько времени зря потратить! Стоит ли тратить время на такую чепуху?

— Знаешь, порой то, что кажется чепухой, на самом деле оказывается весьма важным. Кстати. Ты же у нас историк. Скажи, в своей работе тебе никогда не встречалось упоминания о предметах или явлениях под названием «роботы»?

— Ага! Значит, ты натолкнулся ещё на одну легенду. Надо сказать, она гораздо более известна. Видишь ли, в некоторых мирах верят в существование машин в обличье людей. Они якобы существовали в доисторические времена. Вот их-то и называли роботами.

Все рассказы о роботах, видимо, происходят из какого-то одного источника, поскольку основной сюжет всегда один и тот же. После того как роботы были созданы, число их непрерывно росло, росли и их способности, и в конце концов они достигли уровня сверхлюдей. Они угрожали человечеству и были поэтому уничтожены. Уничтожение их произошло, судя по легендам, задолго до того времени, когда появились первые более или менее достоверные исторические записи. Как правило, при чтении этих легенд возникает такое чувство, что они представляют собой живописание символической картины освоения Галактики, когда люди покинули свой родной мир и странствовали по Галактике, встречаясь с непрерывными опасностями. Тогда, по всей вероятности, был исключительно силен страх встречи с другими разумными существами, может быть, более сильными.

— Может быть, так и случилось? — спросил Селдон. — Может быть, такая встреча на самом деле произошла и породила легенду?

— Можно было бы такое предположить, однако ни в одном из миров, ранее не заселённых людьми, не было найдено никаких следов какой-либо дочеловеческой и нечеловеческой цивилизации.

— Но почему их называли «роботами»? Есть у этого слова какое-нибудь значение?

— Точно не знаю, но вроде бы это эквивалент слова «автомат».

— Автомат? Почему же их тогда не назвали автоматами?

— Понимаешь, в легендах всегда встречаются древние, иногда безнадёжно устаревшие слова и термины. Это придаёт особый колорит. Да, кстати, а почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что в этой Книге идёт речь о роботах. Причем, надо отметить, отношение к ним высказывается весьма и весьма благосклонное. Послушай, Дорс, ты куда-нибудь пойдешь с Капелькой Сорок Пятой?

— Может быть. Если она появится.

— Ты не могла бы задать ей несколько вопросов и попытаться выудить ответы?

— Попробовать можно. Что за вопросы?

— Мне бы хотелось разузнать — только умоляю, как можно тактичнее! — существует ли в Микогене какая-то прослойка населения, которая как-то по-особенному связана с прошлым, у которой есть какие-то мифические признаки, которая способна…

Дорс прервала, стараясь не улыбаться:

— По-моему, ты просто хочешь узнать, есть ли в Микогене храм.

Селдон удивился и спросил:

— Что такое «храм»?

— Еще одно древнее понятие. Но в нём совмещается всё то, о чём ты спрашиваешь, — исключительность, мифичность, прошлое. Хорошо, я спрошу. Хотя очень может быть, что о таких вещах тут не принято болтать с первым встречным, тем более — с варварами.

— И всё-таки попробуй.

Глава 11

АВРОРА — легендарная планета, заселённая, вероятно, в доисторические времена. Заселение её относится, по всей видимости, к закату эры межзвёздных перелетов. Некоторые считают её мифическим «первичным миром» — прародиной человечества, а название планеты — вариантом названия «Земля». Народ Микогена, сектора древнего Трентора, считал, что его предки родом с Авроры, и эта догма стала главной в микогенской системе верований, о которой известно крайне мало…

Галактическая энциклопедия

СВЯТИЛИЩЕ

Обе Капельки явились утром. Капелька Сорок Пятая, по обыкновению, была весела, а её сестра застыла на пороге в нерешительности. Смотрела в пол, видимо, опасаясь встретиться взглядом с Селдоном.

Селдон не знал, как себя вести, и подмигнул Дорс. Та весело, по-деловому обратилась к девушкам:

— Одну минутку, Сестры. Мне нужно кое-что объяснить моему другу, а то он не знает, чем ему сегодня заняться.

Они шмыгнули в ванную. Дорс шёпотом спросила:

— Что-нибудь не так?

— Да. Капелька Сорок Третья явно смущена. Скажи ей, что я постараюсь вернуть Книгу как можно скорее.

Дорс смерила Селдона удивлённым взглядом.

— Гэри, — сказала она, покачивая головой, — ты, конечно, исключительно внимателен и заботлив, но хитрости тебе явно недостаёт. Как ты не понимаешь, что, как только я заикнусь о Книге, эта несчастная девица сразу поймет, что ты мне рассказал все-все о том, что случилось вчера, и вот тогда-то она смутится окончательно. Единственный выход — вести себя с ней так, как обычно.

Селдон обреченно кивнул и сказал:

— Может, ты и права.

Вернулась Дорс как раз к обеду. Селдон лежал на кровати, нетерпеливо перелистывая Книгу. Угрюмо взглянув на Дорс, он пробурчал:

— Если придётся тут задержаться, неплохо было бы обзавестись каким-нибудь средством связи. Я не знал, когда ты вернешься, и, признаться, беспокоился.

— Ну вот она я, вернулась, — улыбнулась Дорс, стянула с головы шапочку и с неприязнью посмотрела на неё. — Правда? Ты волновался? Как приятно. А я, честно говоря, думала, что ты так поглощен чтением Книги, что и не заметишь моего отсутствия.

Селдон фыркнул.

— Что касается средства связи, — сказала Дорс, — то думаю, что в Микогене нам вряд ли удастся раздобыть что-либо подобное. Ведь это означало бы, что варвары, находящиеся здесь, и те, что за границей Микогена, могли бы поддерживать связь между собой, а цель нынешней политики — всеми силами препятствовать каким-либо внешним сношениям.

— Точно, — кивнул Селдон, отложив Книгу. — Собственно, это видно из того, что тут написано. А тебе что-нибудь удалось разузнать об этом… как ты его назвала? — …храме?

— Да, — кивнула Дорс, отклеивая ленточку с бровей. — Он существует. И не один. Храмы разбросаны по всему сектору, но существует одно, главное здание…Слушай, ты не поверишь, одна женщина заметила мои подкрашенные ресницы и заявила, что мне не следует показываться на людях. У меня есть опасение, что она на меня донесет за аморальное поведение!

— Ладно, не бойся, — нетерпеливо махнул рукой Селдон. — Ну и что же, выяснила ты, где находится этот главный храм?

— Я поняла, где он находится, но Капелька Сорок Пятая предупреждала меня о том, что женщин внутрь допускают только по особым случаям. И таких случаев в ближайшее время не предвидится. А называется это место Святилищем.

— Как-как?

— Святилищем.

— Удивительно неуклюжее слово. Что оно означает?

Дорс покачала головой:

— Я его тоже впервые слышу. И ни одна из Капелек не смогла мне объяснить, что оно значит. Для них «Святилище» — это не название здания, а его сущность. Спрашивать у них, почему оно так называется, это всё равно что спрашивать, почему стена называется стеной.

— Ну хорошо, что же в таком случае они знают об этом заведении?

— Кое-что знают, Гэри. Они знают, для чего оно предназначено. Это место посвящено чему-то, отличному от обыденной жизни в Микогене. Другому, прежнему, более прекрасному миру.

— Тому миру, где они жили раньше?

— Точно. Капелька Сорок Пятая… в общем, ещё бы чуть-чуть, и она именно так бы и сказала. Но слова произнести не посмела.

— Аврора?

— Да. Но у меня такое подозрение, что, если бы ты произнес это слово вслух при большом скоплении народа, люди бы попросту испугались. Капелька Сорок Третья только и успела сказать: «Святилище посвящено…», потом запнулась, а потом вывела буквы пальцем на ладони. Да ещё и зарделась, словно совершила что-то запретное.

— Странно, — нахмурился Селдон. — Если эта Книга — их главное руководство, учебник жизни, так сказать, стало быть, Аврора — самое дорогое из всех воспоминаний, краеугольный камень их мировоззрения, ось, вокруг которой вертится весь Микоген. Почему же упоминание о ней запрещено? Ты уверена, что поняла всё правильно?

— Да, Гэри. Скорее всего ничего загадочного тут нет. Если бы об этом болтали напропалую, информация просочилась бы за пределы Микогена, попала бы к варварам. И лучший способ избежать этого — сделать из самого упоминания об этом мире табу.

— Табу?

— Это такой специальный антропологический термин. Табу — это разновидность запрета на какие-то действия. Ну вот, например, в здешнее Святилище не допускают женщин — наверняка это связано с каким-то табу. Уверена, любая Сестра умерла бы от ужаса, если бы ей предложили нарушить запрет.

— А ты хорошо поняла, где находится Святилище? Сможешь мне объяснить, чтобы я сам сходил туда?

— Во-первых, Гэри, один ты туда не пойдешь. Я пойду с тобой. Я считала, что этот вопрос мы уже обсудили и закрыли. На расстоянии я не могу защитить тебя ни от снежной бури, ни от страстных женщин. И потом, мне кажется, что не стоит особо обольщать себя мыслью о том, чтобы попасть в Святилище. Во-вторых, туда не дойти пешком. Микоген, конечно, маленький сектор, но не настолько маленький.

— Ну хорошо, а на экспрессе?

— Маршруты экспресса не пролегают по микогенской территории. Это бы чересчур облегчило контакты между микогенцами и варварами. Но кое-какой транспорт тут всё-таки есть. Что-то такое безнадёжно устарелое, что в ходу лишь на отсталых планетах, Собственно, сам Микоген — словно кусочек отсталой планеты, вырезанный откуда-то и вставленный в тело Трентора… Да, Гэри, заканчивай чтение как можно скорее. Капелька Сорок Третья волнуется. Отдав тебе Книгу, она тоже нарушила какой-то запрет, и, если это выяснится, ей может здорово нагореть.

— Хочешь сказать, что давать эту Книгу варвару — тоже табу?

— Уверена.

— Ну что ж. Можно отдать хоть сейчас. Потеря невелика. Я бы сказал так: девяносто пять процентов содержания — скука смертная: бесконечное описание борьбы политических группировок, бесконечное восхваление политиков, о мудрости которых судить крайне трудно, бесконечные рассуждения на темы морали, и ото всего этого разит таким самодовольством, что просто рассвирепеть можно.

— Выходит, ты только обрадуешься, если я заберу у тебя Книгу?

— В общем и целом, да. Но оставшиеся пять процентов посвящены Авроре, которая почти никогда не называется своим именем. Думаю, в этом что-то есть, и я склонен полагать, что мог бы извлечь из этого кое-какую пользу. Вот потому-то я и хочу отправиться в Святилище.

— Ты думаешь, в Святилище ты сумеешь больше узнать об Авроре?

— Может быть. И еще: меня просто захватила эта тема — об автоматах, или как их там… роботах. Это очень интересно.

— Уверена, ты не принимаешь этого всерьёз?

— Как раз наоборот. Почти всерьёз. Если понять содержание некоторых фрагментов книги буквально, получается, что некоторые роботы выглядели совсем как люди.

— Конечно. Если собираешься изготовить имитацию человека, какой же ты её сделаешь? Естественно, ты придашь устройству форму тела человека.

— Да, это понятно. Имитация предполагает сходство, но сходство ведь может быть весьма приблизительным. Художник, допустим, набросает карикатурную фигурку, но ты поймешь, что он нарисовал человека. Голова — кружочек, тело — палочка, ручки и ножки зигзагами, вот и всё. Но дело в том, что роботы были потрясающе похожи на людей. Абсолютно похожи.

— Глупости, Гэри. Ты только представь, сколько времени уйдёт на то, чтобы создать верные пропорции металлического тела, сымитировать очертания мускулатуры.

— При чем здесь «металлическое тело», Дорс? У меня полное впечатление, что с какого-то времени началось производство органических или псевдоорганических роботов. Их тело покрыто кожей, и выглядели они совсем как люди — не отличить.

— Что, так написано в Книге?

— Буквально несколько слов. Но впечатление такое…

— Твоё впечатление, Гэри. Твоё. Я бы не стала принимать этого всерьёз.

— Погоди. Послушай меня. Из всего того, что в этой Книге написано о роботах, я сделал четыре вывода. Первое: как я уже сказал, некоторые из них являлись точными копиями людей. Второе: продолжительность их жизни была необычайно велика.

— Ой, только не говори «жизни», — поморщилась Дорс. — Хотя бы — «деятельности». А то уж и вправду получается всё как у людей.

— Третье, — продолжал Гэри, не обратив внимания на её замечание. — Некоторые из них, по крайней мере один, живы доныне.

— Гэри, так говорится в легендах. Древний герой, дескать, не умер, а пребывает в состоянии анабиоза и вернётся к жизни, когда придёт время спасать его народ. Ну, Гэри, что ты в самом деле!

— Четвёртое, — не сдавался Селдон. — В нескольких строчках речь идёт об этом самом храме, или Святилище. Правда, в Книге оно так не называется, но зато говорится, что там находится этот самый робот. — Немного помолчав, он тихо спросил: — Ну, понимаешь теперь?

— Нет, — покачала головой Дорс. — Что я должна понять?

— Если связать воедино все четыре вывода, то есть: робот может выглядеть совсем как человек, он всё ещё жив, прожил двадцать тысячелетий и находится в Святилище.

— Нет, Гэри, не пытайся убедить меня. Не может быть, чтобы ты в это поверил.

— Не могу сказать, чтобы я действительно в это верил, но и отмахнуться не могу. А что, если это правда? Пускай один шанс из миллиона, а вдруг всё-таки правда? Неужели ты не понимаешь, как это важно для меня. Ведь этот робот может помнить Галактику такой, какой она была задолго до того, как появились первые исторические записи. Он мог бы помочь мне в создании психоистории.

— Но даже если это так, неужели ты надеешься, что микогенцы впустят тебя в Святилище и позволят допрашивать робота?

— А я не собираюсь просить разрешения. Для начала я хочу проникнуть в Святилище и посмотреть, есть ли там тот, кого я хотел бы допросить…

— Но… не сегодня же? Хотя бы завтра. Если к утру не передумаешь, пойдём вместе.

— Не ты ли сама сказала мне, что женщин туда не пускают?

— Не сомневаюсь, что снаружи женщинам можно смотреть на Святилище, и почти уверена: большего нам обоим сделать не удастся.

Селдон целиком и полностью положился на Дорс. По микогенским улицам она ходила чаще его и чувствовала себя здесь намного увереннее.

Однако Дорс особой уверенности не ощущала.

— Имей в виду, — предупредила она довольно хмуро, — мы запросто можем заблудиться.

— Почему? У нас же есть карта-путеводитель.

Дорс сердито стрельнула глазами в Гэри.

— Мы в Микогене, Гэри, нe забывай. Нужна бы была компьютерная карта, такая, чтобы можно было задать вопрос и получить ответ. У микогенцев эту функцию выполняет, как видишь, кусок пластика с обозначениями. Я не могу объяснить пластику, где я нахожусь, — ни голосом, ни нажиманием кнопочек. Это напечатанная вещь. Понимаешь? Ориентироваться по ней можно только глазами.

— Ну так прочитай, что там напечатано!

— Я как раз этим и занимаюсь, но она составлена, эта карта, для тех, кто тут привык ориентироваться. Всё равно придётся спрашивать дорогу.

— Нет, Дорс. Только в самом крайнем случае. Мне не хотелось бы привлекать внимания. Лучше попробовать самим найти дорогу. Пусть мы будем блуждать, путаться, но только сами.

Дорс склонилась над картой, пригляделась повнимательнее и наконец проговорила:

— Так… Ну что ж, Святилище здесь так или иначе обозначено. И это вполне естественно. Вероятно, всякому микогенцу приходится время от времени туда добираться. — Приглядевшись ещё внимательнее, она сказала: — Но прямой дороги туда отсюда нет.

— Что?

— Погоди, не волнуйся. Наверняка можно сначала добраться до другого места, откуда идёт какой-то транспорт до Святилища. Придётся сделать пересадку.

Селдон облегченно вздохнул.

— Ну, слава богу. Конечно, что тут такого? Пересадки — дело обычное даже на Тренторе. То есть в других секторах Трентора.

— Можно подумать, я этого не понимаю! — огрызнулась Дорс. — Просто я привыкла к говорящим путеводителям. А когда ищешь дорогу сам, самые простые вещи могут запросто не прийти в голову.

— Ладно, дорогая. Не ворчи. Если ты уже поняла, как туда добираться, веди. Я последую за тобой.

И они отправились в путь. Шли и шли, пока наконец не добрались до остановки.

Народу на остановке было немного — трое мужчин в белых кертлах и парочка женщин в серых. Селдон дружелюбно улыбнулся, но вся компания широко раскрыла глаза, и все как один отвернулись.

Тут как раз подкатило пресловутое транспортное средство. Будь Селдон сейчас на Геликоне, он бы назвал его автобусом. Внутри оказалось около двадцати сидений со спинками, на каждое из которых могло усесться по четыре человека. Около каждого сиденья располагалась отдельная дверца. На остановках пассажиры могли свободно выходить с обеих сторон автобуса. (Селдон задумался было, а каково приходится тем пассажирам, которые вынуждены выходить на ту сторону, по которой движется встречный поток транспорта, но довольно скоро заметил, что, как только автобус подъезжал к очередной остановке, встречные машины сразу останавливались и ждали, пока не сойдут все пассажиры.)

Дорс подтолкнула Селдона к сиденью, где было два свободных места. Селдон занял место, Дорс села рядом с ним. (Мужчины, как заметил Селдон, входили и выходили первыми.)

— Прекрати глазеть на людей, — прошипела Дорс на ухо Седдону. — Не забывай, где ты находишься.

— Попытаюсь.

— Смотри-ка, — кивнула Дорс, указывая на узкий плоский экран на спинке предыдущего сиденья. Как только автобус тронулся, на экране замерцали буквы — название следующей остановки и названия важных учреждений или строений, мимо которых пролегал маршрут. — По идее, — сказала Дорс, — с помощью этой штуковины мы должны узнать, когда нам нужно пересаживаться.

— Хорошо, — кивнул Селдон. Немного погодя он наклонился к Дорс и прошептал: — Никто на нас не смотрит. Я уже заметил: так обстоит дело в любом многолюдном месте. Искусственные границы выстраиваются для того, чтобы сохранить право на индивидуальность. Ты о таком никогда не задумывалась?

— Я всегда принимала это как данность. Если ты собираешься возвести такое элементарное явление в ранг правила для своей психоистории, имей в виду, ты никого не удивишь.

Дорс оказалась совершенно права: вскоре светящийся экран предупредил их о том, что автобус приближается к тому месту, где им нужно было сойти и сделать пересадку на другой, который шёл прямо до Святилища.

Они сошли и стали ждать другого автобуса.

Пока автобус не подошёл, Селдон успел заметить, что в нужном направлении уже ушло несколько автобусов. Значит, маршрут этот оживлённый. «Ничего удивительного, — решил Селдон. — Наверняка Святилище — своеобразный центр сектора».

Вскоре подкатил автобус, они вошли и заняли места. Селдон взволнованно прошептал:

— Дорс, мы и в тот раз ничего не платили, и теперь…

— Судя по путеводителю, общественный транспорт тут бесплатный.

Селдон выпятил нижнюю губу.

— Подумать только… Какая цивилизованность! Вот тебе и отсталость!

— Твоё правило нарушено, — сообщила Дорс шёпотом. — На нас смотрят. Мужчина справа от тебя.

* * *

Селдон скосил глаза. Справа от него сидел тощий старик, кареглазый, смуглый. Селдон почему-то решил, что у него, не пройди он обряда депиляции, наверняка были бы чёрные как смоль волосы.

«Необычный какой-то Брат. Нетипичный», — подумал Селдон, отведя взгляд и глядя прямо перед собой. До сих пор почти все Братья, которые встречались ему в Микогене, были высокие, светлокожие, и глаза у них были, как правило, серые или голубые. Правда, не так много он видел Братьев, чтобы делать какие-то обобщения.

Но тут что-то легонько коснулось правого рукава его кертла. Селдон робко обернулся и увидел карточку с торопливо нацарапанными словами: «Осторожнее, варвар!»

Селдон вздрогнул и инстинктивно поднес руку к шапочке. Мужчина, сидевший справа от него, одними губами произнес:

— Волосы.

Тут рука Селдона нащупала непослушную прядь волос, выбившуюся из-под шапочки на виске. Как можно быстрее и незаметнее он заправил волосы под шапочку и проверил, всё ли в порядке, притворившись, что почесывает лысину.

— Спасибо, — прошептал Селдон, повернув голову к соседу.

Сосед улыбнулся и довольно громко спросил:

— В Святилище направляешься?

— Да, — кивнул Селдон.

— Нетрудно догадаться. Я тоже. Выйдем вместе? — дружелюбно улыбнулся он.

— Но я не один. Со мной моя… моя…

— Твоя женщина? Значит, выйдем втроём?

Селдон даже не знал, что ответить. Он скосил взгляд влево. Дорс смотрела прямо перед собой, не обращая, казалось, никакого внимания на мужскую беседу — ну прямо истинная, хорошо воспитанная Сестра. Однако она ухитрилась легонько коснуться своим коленом колена Селдона, как бы говоря: «Всё в порядке».

— Да, конечно, — вежливо ответил незнакомцу Селдон.

Потом они больше не разговаривали с соседом, но вот табличка оповестила их о том, что следующая остановка — Святилище, и новый знакомец Селдона поднялся, приготовившись к выходу.

Автобус резко повернул, объезжая вокруг парка, и вскоре остановился. Началась жуткая сутолока. Мужчины проталкивались вперёд, стараясь обогнать женщин. Женщины покорно уступали им дорогу.

Голос микогенца был чуть хрипловатым, но приятным.

— Друзья мои, — сказал он. — Вы не против, если я вас буду так называть? Друзья мои, завтракать ещё рановато, но вы уж мне поверьте, имеет смысл перекусить. Если вы не против, я бы вам посоветовал купить какой-нибудь еды и перекусить на воздухе. Я хорошо знаком с этими местами и помогу вам разыскать уютный уголок.

Селдон немного встревожился — уж не хитрый ли это трюк, чтобы заманить ничего не подозревающих варваров в ловушку? Однако он решил рискнуть.

— Вы очень добры, — сказал он. — Мы тут совершенно ничего не знаем, так что с радостью принимаем ваше любезное предложение.

Вскоре они уже нагрузились покупками, купили с уличного лотка сандвичи и какой-то молочный напиток. Микогенец предложил позавтракать в парке около Святилища.

По пути, глядя на Святилище, Селдон отметил, что здание немного напоминает Дворец Императора и парк чем-то похож на окрестности Дворца. Трудно было предположить, что на подобную постройку микогенцев вдохновила архитектура Дворца, но тем не менее зданию было не отказать в своеобразной красоте.

— Красиво, правда? — с нескрываемой гордостью спросил микогенец.

— Очень, — подтвердил Селдон. — Всё сверкает! Замечательно!

— А парк вокруг Святилища, — пояснил микогенец, — разбит наподобие того, что когда-то красовался около здания правительства в нашем Мире Утренней Зари, но, конечно, наш гораздо миниатюрнее.

— Скажите, а парк около Дворца Императора вы никогда не видели? — спросил Селдон осторожно.

Микогенец понял намек, но не счел его ни в коей мере оскорбительным.

— Они тоже старались скопировать то здание в Мире Утренней Зари.

Вскоре троица подошла к полукруглой скамейке из белого камня, радостно сверкавшей в лучах утреннего солнца, как и само здание.

— Хорошо, — взгляд микогенца выражал удовольствие, — моё любимое местечко не занято. Я зову его своим, потому что это моя любимая скамейка. Отсюда открывается сквозь деревья прекрасный вид на боковую стену Святилища. Прошу садиться. Камень не холодный, не бойтесь. И твоя спутница пусть тоже садится. Она варварша, и у неё другие привычки. Но она… она может принять участие в беседе, если хочет.

Дорс зыркнула на микогенца, но промолчала и села.

Селдон, понимая, что хочешь не хочешь, а придётся провести какое-то время с новым знакомым, протянул руку и представился:

— Меня зовут Гэри, а мою спутницу — Дорс. Числительными, вы уж простите, мы не пользуемся.

— Каждому своё, — кивнул микогенец. — Меня зовут Мицелий Семьдесят Второй. У нас очень многочисленная когорта.

— Мицелий? — несколько обескураженно переспросил Селдон.

— Вы удивлены? Вы, наверное, до сих пор общались только с членами старейших семейств. У них имена типа «Туча», «Солнечный Свет», «Звёздное Сияние» и тому подобные — все такие, астрономические.

— Должен признаться… — начал было Селдон, но Мицелий прервал его:

— Ну а теперь познакомьтесь с представителем низшего слоя. Наши имена происходят от всего, что имеет отношение к земле и тому, что на ней произрастает. Вполне уважаемые имена.

— Нисколько не сомневаюсь, — кивнул Селдон. — Кстати, позвольте вас поблагодарить за тот совет, что вы мне дали в автобусе.

— Знаете, — признался Мицелий Семьдесят Второй, — я и правда спас вас от большой беды. Если бы ваши выбившиеся из-под шапочки волосы до меня увидела какая-нибудь Сестра, она бы обязательно закричала, а первый попавшийся Брат вышвырнул бы вас из автобуса, не дожидаясь остановки.

Дорс чуть-чуть наклонилась вперёд, чтобы задать вопрос микогенцу.

— А почему вы не сделали этого сами?

— Я? Видите ли, я не питаю неприязни к варварам. Я учёный.

— Учёный?

— Первый в своей когорте. Я учился в школе при Святилище и закончил её весьма успешно. Я обучен всем древним наукам и теперь обладаю правом посещать особую библиотеку, где собраны книги, написанные варварами, и читать любую. У нас там имеются даже компьютерные справочники, и я умею с ними обращаться. Это очень помогает расширению кругозора.

Так что меня совершенно не раздражает такая мелочь, как выбившиеся из-под шапочки волосы. Я не раз видел в книгах репродукции и рисунки, где изображены люди с пышными шевелюрами. Мужчины и женщины, кстати, — сообщил он, бросив быстрый взгляд на Дорс.

Какое-то время они молча жевали сандвичи. Молчание нарушил Селдон:

— Я обратил внимание, что у каждого Брата, который входит в Святилище и выходит из него, есть красная сумочка.

— О да, — кивнул Мицелий Семьдесят Второй. — Переброшена через левое плечо и свисает справа от талии. Обычно их затейливо украшают.

— Но для чего они нужны?

— Называются они «обиа» и символизируют радость от входа в Святилище и цвет крови, которую каждый готов пролить, чтобы сохранить его.

— Крови? — неприязненно переспросила Дорс.

— Это просто символ. Никогда не слышал, чтобы кому-то на самом деле пришлось пролить кровь ради спасения Святилища. Да и радости, откровенно говоря, мало. Там только плачут, рыдают и скорбят об Утраченном Мире. — Он помолчал и сказал тихонько: — Ужасно глупо.

— Значит, вы — неверующий? — спросила Дорс.

— Я учёный, — с нескрываемой гордостью ответил Мицелий. Он усмехнулся, и лицо его избороздили морщинки. Он сразу постарел. Селдону вдруг стало интересно, сколько лет новому знакомому. Несколько веков? Нет, этого не может быть, но всё-таки…

— Сколько вам лет? — вырвалось у Селдона. Вопрос, похоже, нисколько не задел Мицелия Семьдесят Второго. Он как ни в чём не бывало ответил:

— Семьдесят два.

Но Селдон не удовлетворился таким ответом.

— А я слыхал, что в прежние, давние времена представители вашего народа жили очень долго — по нескольку веков.

Мицелий Семьдесят Второй немного удивлённо посмотрел на Селдона.

— А откуда у тебя такие сведения? Вряд ли кто-то мог такое рассказать. Хотя это правда. То есть некоторые верят, что это правда. А веру эту поддерживают Старейшины, поскольку этот факт служит убеждённости в нашем превосходстве. Однако у нас действительно высокая продолжительность жизни. Это потому, что мы рационально питаемся. Но до ста лет у нас мало кто доживает.

— Я так понял, что лично вы не верите в превосходство микогенцев перед другими народами?

— Народ как народ, — пожал плечами Мицелий. — Во всяком случае, не хуже других. Но мне кажется, что все люди равны. Даже женщины, — подчеркнул он, взглянув на Дорс.

— Не думаю, — засомневался Селдон, — что многие в Микогене с вами согласились бы.

— Так же как и многие из ваших, — кивнул Мицелий Семьдесят Второй. — Но я в это верю. Учёный обязан в это верить. Я прочитал огромное количество варварской литературы. Я знаком с вашей культурой, понимаю и чту её. Даже написал о ней несколько научных статей. И поэтому я сижу тут так спокойно и разговариваю с вами, словно вы — такие же, как мы.

— Похоже, вы гордитесь тем, что понимаете жизнь и обычаи варваров, — немного раздражённо проговорила Дорс. — А за пределами Микогена вы когда-нибудь бывали?

— Нет, — несколько пристыженно ответил Мицелий Семьдесят Второй.

— Почему же? Ведь тогда вы узнали бы нас гораздо лучше.

— Я бы чувствовал себя неловко. Мне пришлось бы носить парик. Я бы стеснялся.

— Зачем вам парик? — удивлённо спросила Дорс. — Могли бы оставаться лысым.

— Нет, — упрямо покачал головой Мицелий. — Я бы не сделал такой глупости. Все, у кого на голове растут волосы, тыкали бы в меня пальцем и дразнили не переставая.

— Дразнили? За что? — воскликнул Селдон. — Мой отец, к примеру, рано облысел, и мне кажется, у меня тоже есть такая склонность. Пройдёт пара десятков лет, и я тоже стану лысым.

— Всё равно… это не то… не такая лысина, — упорствовал Мицелий. — Остаются волосы по краям и над глазами… брови. Для меня «лысый» — это когда совсем нет волос. Никаких.

— Нигде на теле? — с любопытством спросила Дорс.

Тут уж Мицелий Семьдесят Второй, похоже, оскорбился по-настоящему. По крайней мере, вопрос Дорс оставил без ответа.

Селдон, желая сгладить неловкость и вернуться к начатому разговору, спросил:

— Скажите, пожалуйста, Мицелий Семьдесят Второй, дозволяется ли варварам входить внутрь Святилища?

— Никогда! — яростно затряс головой Мицелий. — Это позволено только Сыновьям Утренней Зари.

— Только Сыновьям? — уточнила Дорс.

Мицелий какое-то время молчал, утратив дар речи. Наконец, овладев собой, он пробормотал:

— Вы же варвары, надо сделать скидку… Дочери Утренней Зари входят в Святилище только в определённые дни, в дни особых торжеств. Вот так всё обстоит. Я не хочу сказать, что лично я одобряю такой порядок вещей. Если бы всё зависело от меня, я бы сказал: «Входите все, и радуйтесь, и наслаждайтесь, если сможете!»

— А вы сами были там когда-нибудь?

— Когда я был маленький, родители водили меня, но, — он покачал головой, — всё, что я запомнил, так это то, что все там смотрят в Книгу, читают из неё отрывки и только вздыхают и плачут о прошлом. Там нельзя разговаривать, смеяться. Даже смотреть друг на друга нельзя. Думать можно только об Утраченном Мире и больше ни о чём другом. Это не для меня, — Мицелий решительно взмахнул рукой. — Я учёный, и я хочу, чтобы мне был открыт весь огромный мир.

— Прекрасно сказано, — одобрительно кивнул Селдон; нащупавший, как ему казалось, лазейку. — Мы тоже учёные — и я, и Дорс.

— Знаю, — спокойно кивнул Мицелий Семьдесят Второй.

— Знаете? Откуда?

— Кем же вам ещё быть? Из варваров в Микогене бывают только торговцы, политики и дипломаты, да ещё учёные. А вы похожи только на последних. Вот это-то меня в вас и заинтересовало, — от души улыбнулся он.

— Вы не ошиблись. Я математик. Дорс историк. А вы?

— Я специалист по культуре. Я прочел очень много величайших произведений, написанных варварами — Лиссо, Ментоном, Новигором…

— А мы успели познакомиться с величайшим произведением вашего народа, — прервал его Селдон. — Я, например, прочел Книгу… Об Утраченном Мире.

Мицелий Семьдесят Второй широко раскрыл глаза. Удивлению его не было предела.

— Неужели? Но как? Где?

— У нас в Университете есть копии, которые можно прочесть при наличии специального допуска.

— Копии Книг?

— Да.

— Поразительно! Хотел бы я знать, ведомо ли это Старейшинам?

— И ещё я там прочел про роботов, — сообщил Селдон.

— Про роботов?

— Да. И именно поэтому мне так хочется попасть в Святилище. Мне хотелось бы взглянуть на робота.

Дорс потянула Селдона за рукав, но он взял быка за рога и не обратил на её предупреждение никакого внимания.

— Я в такие вещи не верю, — гордо проговорил Мицелий. — Учёным это не к лицу. — Он воровато оглянулся по сторонам. Видимо, всё-таки боялся, что кто-то его услышит.

Селдон не отступался:

— Я прочел, что робот до сих пор находится в Святилище.

— Не желаю болтать о такой чепухе, — пробурчал Мицелий Семьдесят Второй.

— Но если он в Святилище, — стоял на своем Селдон, — то где именно?

— Даже если бы он там был, я бы не смог тебе ничего подсказать. Я же там не был с детства.

— Но, может быть, там есть какое-то особое место?

— Существует алтарь. Но туда входят только Старейшины. И там ничего нет.

— Вы там бывали?

— Нет, конечно, нет.

— Откуда же вы знаете, что там ничего нет?

— Я не знаю, что там нет гранатового деревца. Не знаю, что там нет лазерного органа. Я не знаю, что там нет миллиона всевозможных вещей. Если я об этом не знаю, разве это значит, что они там есть?

Селдон не сразу нашёлся, что сказать.

По лицу Мицелия Семьдесят Второго пробежала легкая усмешка.

— Логика учёного, — проговорил он. — Со мной не так просто разговаривать. И тем не менее я бы не советовал вам подниматься в алтарь Старейшин. Не думаю, чтобы вам понравилось то, что произойдёт, если они заметят варваров в Святилище, не говоря уже об алтаре. Ну что ж, всего вам наилучшего, — сказал Мицелий и, не сказав больше ни слова, поспешил уйти. Селдон проводил его удивлённым взглядом.

— Чего это вдруг он так сорвался?

— Видимо, из-за того, что к нам кто-то идёт, — сказала Дорс.

И действительно, к ним шёл высокий мужчина в просторном белом кертле. Через плечо у него свисала красная сумочка с блестящей вышивкой. Шагал он очень уверенно, так шагал бы представитель власти, более того — недовольный представитель этой самой власти.

* * *

Гэри Селдон встал ему навстречу, сам не зная зачем. Он не был уверен, что его порыв — верное с точки зрения этикета действие, но подумал, что вреда от этого большого не будет. Дорс встала следом за ним и скромно потупила взор.

Микогенец остановился прямо перед ними. Этот человек также был немолод, однако выглядел немного иначе, чем Мицелий Семьдесят Второй. Старина, казалось, красила его лицо. У него была благородная форма головы, ярко-голубые глаза, цвет которых резко контрастировал с ослепительно красной сумочкой.

Незнакомец сказал:

— Как я вижу, вы варвары.

Голос у него оказался более высокий, нежели ожидал Селдон, и говорил он медленно, тщательно взвешивая каждое слово.

— Вы не ошиблись, — вежливо, но твёрдо ответил Селдон. Он решил не унижаться, но и грубить не собирался.

— Ваши имена?

— Я — Гэри Селдон с Геликона. Моя спутница — Дорс Венабили. Она с Цинны. А вас как зовут, микогенец?

Микогенец сощурился, однако твёрдость, с которой разговаривал Селдон, от него не укрылась. Видимо, он тоже ценил смелость и решительность.

— Я — Молния Второй, — ответил он и, гордо вздернув подбородок, добавил: — Старейшина Храма. А вы кто такие, варвары?

— Мы, — ответил Селдон, сделав особое ударение на слове «мы», — учёные из Стрилингского Университета. Я математик, моя спутница — историк, и мы занимаемся изучением обычаев Микогена.

— Кто вам дал на это право?

— Мы находимся в Микогене по приглашению Протуберанца Четырнадцатого.

Молния Второй немного помолчал, усмехнулся и сказал:

— Верховный Старейшина. Я хорошо с ним знаком.

— Не сомневаюсь, — отрезал Селдон. — Есть ещё вопросы, Старейшина?

— Да.

Судя по всему, Старейшина не собирался сдавать позиции.

— Кто тот человек, что сидел с вами рядом и убежал, завидев меня?

Селдон покачал головой:

— Мы с ним незнакомы, Старейшина, и ничего о нём не знаем. Мы встретились с ним совершенно случайно и спросили его о Святилище.

— А почему вы спросили его? И о чём именно?

— Мы задали ему всего два вопроса, Старейшина. Мы спросили его, не Святилище ли это здание и можно ли туда войти варварам. На первый вопрос он ответил утвердительно, а на второй — отрицательно.

— Всё правильно. А почему вас интересует Святилище?

— Сэр, мы здесь для того, чтобы изучить обычаи Микогена, а разве Святилище — это не сердце и мозг Микогена?

— Оно наше и принадлежит только нам.

— А если бы, Старейшина, Верховный Старейшина разрешил нам посетить его из чисто научных соображений?

— У вас на самом деле есть такое разрешение?

Селдон на мгновение растерялся. Дорс украдкой взглянула на него. Нет, солгать он не посмел.

— Нет, —ответил он и добавил: — Пока нет.

— И никогда не будет, — сурово проговорил Старейшина. — Вы в Микогене по приглашению, но даже самый главный властитель не может распоряжаться всем на свете и пренебрегать интересами народа. Мы высоко ценим наше Святилище, и должен вам сказать, что присутствие варваров в Микогене наш народ, мягко говоря, неприязненно воспринимает вообще, а в особенности — на территории Святилища. Стоит только кому-нибудь одному поднять панику и закричать «Вторжение!», и самая мирная толпа в одно мгновение рассвирепеет и разорвёт вас в клочья. Поверьте, я не преувеличиваю. Будьте благоразумны. Ради вашей же пользы, не пренебрегайте милостью, оказанной вам Верховным Старейшиной, и уходите. Немедленно!

— Однако Святилище… — заупрямился Селдон, но Дорс тихонько потянула его за рукав.

— Вы уже посмотрели на Святилище снаружи, — строго сказал Старейшина. — Внутри вам смотреть не на что.

— Там робот, — сказал Селдон спокойно.

Старейшина не мигая смотрел на Селдона целую минуту, а потом, снизойдя настолько, что склонился к самому уху Селдона, прошептал:

— Уходи немедленно, или я сам подниму панику. Если бы я не уважал Верховного Старейшину, я бы тебе и уйти не дал.

И тут Дорс — откуда у неё столько силы взялось! — резко рванула Селдона за рукав и увлекла за собой. Он пошатнулся и быстро зашагал следом за ней.

* * *

Только на следующее утро, за завтраком, Дорс заговорила о вчерашнем происшествии. Заговорила так, что Селдон был готов сквозь землю провалиться.

— Восхитительное фиаско мы потерпели вчера, — сказала она.

Селдон, который искренне надеялся, что она не затронет эту досадную тему, невинно спросил:

— В чём же, собственно, мы потерпели фиаско?

— Нас выгнали с позором. И ради чего всё это было? Чего мы добились?

— Только одного. Узнали, что робот там действительно есть.

— Мицелий Семьдесят Второй сказал, что его там нет.

— А что он ещё мог сказать? Он учёный. По крайней мере, считает себя учёным, и в той библиотеке, куда ходит, других сведений он попросту не мог добыть. Ты лучше вспомни про реакцию Старейшины.

— Я про неё не забыла.

— А ведь он не повёл бы себя так, не будь в Святилище робота. Он испугался, поняв, что мы знаем об этом.

— Это всего лишь твоя догадка, Гэри. Но даже если он там есть, внутрь нам всё равно не пробраться.

— Попытаться можно. После завтрака пойдём и купим сумочку, ну, эту самую, обиа. Я перекину её через плечо, скромно потуплю взор и войду в Святилище как ни в чём не бывало.

— В шапочке? Да тебя раскусят за секунду.

— Нет, не раскусят. Мы отправимся для начала в библиотеку, где собрана варварская литература. Так или иначе, я не прочь туда попасть. А из библиотеки, которая, как я понял, располагается в пристройке к Святилищу, наверняка есть вход в само Святилище.

— Где тебя тут же сцапают.

— Совершенно не обязательно. Ты же слышала, что сказал Мицелий Семьдесят Второй о том, какая там внутри обстановочка. Все смотрят в пол и медитируют, скорбя о родимой Авроре. Друг на друга никто не глядит. Вероятно, это попросту запрещено. Ну вот. Потом я разыщу алтарь Старейшин…

— Даже так?

— Вспомни, Мицелий сказал, что не советует мне подниматься в алтарь. Подниматься. Стало быть, расположен алтарь в башне. Скорее всего в самой высокой, центральной.

Дорс покачала головой.

— Я не могу вспомнить точно, что он сказал, и не уверена, что ты запомнил правильно. Мне кажется, не стоит так опрометчиво полагаться… Постой! — вдруг сказала она взволнованно и нахмурилась.

— Ну! Что? — поторопил её Селдон.

— Древнее слово «алтарь»… У него есть такой оттенок значения… что-то возвышенное, то, что находится наверху…

— Ага! То-то же! Значит, мы всё-таки узнали кое-какие очень важные веши в результате того, что ты назвала «фиаско». И если я могу разыскать живого робота, который прожил двадцать тысяч лет, и если он сможет сказать мне…

— Ну хорошо, допустим, он существует, хотя поверить в это трудно. Допустим, ты его найдешь, как ты думаешь, долго ли тебе удастся болтать с ним о том о сём, пока твоё присутствие не будет обнаружено?

— Не знаю, но, если я его найду, я уж придумаю, как заставить его разговориться. Теперь мне слишком поздно отступать, какие бы препоны ни ждали меня на пути. Челвик отстанет от меня только тогда, когда я докажу, что на самом деле нет ни малейшей возможности разработать психоисторию. И теперь, когда блеснул луч надежды, я добьюсь своего во что бы то ни стало, и ничто меня не остановит — даже угроза смерти.

— Гэри, микогенцы могут разгневаться, и рисковать опасно.

— Пусть. Я всё равно попытаюсь.

— Нет, Гэри. Я должна беречь тебя, и я не позволю тебе сделать этого.

— Должна позволить. Найти способ разработки психоистории — это намного важнее, чем моя жизнь, моя безопасность. Моя безопасность только потому и важна, что я должен разработать психоисторию. Удержи меня от того, что я задумал, — и вся твоя забота теряет смысл. Подумай сама.

Селдон чувствовал, что прав. Воодушевлению его не было предела. Психоистория — его собственная туманная теория, которую он ещё совсем недавно считал несбыточной мечтой, — вдруг стала так близка, достижима. Сам не понимая, как это произошло, он наконец поверил в неё. Словно кусочки разбросанной головоломки начали сходиться, и, хотя до того, чтобы собрать её целиком, было ещё немыслимо далеко, он был уверен, что Святилище — один из кусочков этой головоломки, может быть, самый важный.

— Тогда я пойду с тобой, чтобы вытащить тебя оттуда, балбес ты этакий, когда будет нужно.

— Женщинам туда входить нельзя.

— А что делает меня женщиной? Только серый кертл. Под ним даже грудь не видна. В шапочке моей прически не видно. Самое обычное лицо. Мужчины тут не бреются, и щетины у них на щеках не видно. Значит, всего-то и нужно, что белый кертл и красная сумочка. Любая из Сестер могла бы сделать то же самое, не связывай её табу. А я на табу плевать хотела.

— Есть ещё я. На меня ты не наплюешь. Я не позволю тебе. Это слишком опасно.

— Для меня это не более опасно, чем для тебя.

— Но я просто обязан рискнуть.

— Значит, и я обязана. Почему это дело для тебя важнее, чем для меня?

— Потому что… — выпалил Селдон, но осекся и задумался.

— Запомни хорошенько, — ледяным голосом проговорила Дорс, — без меня ты туда не пойдешь. Попытаешься, я тебя так стукну… а потом свяжу. Если не хочешь, чтобы так вышло, лучше даже не думай отправиться туда в одиночку.

Селдон растерялся и пробормотал что-то нечленораздельное. Он решил не спорить с Дорс, по крайней мере — пока.

* * *

На небе не было ни облачка, но цвет его был какой-то странный — бледно-бледно-голубой, словно оно было подёрнуто дымкой. «Хороший будет день», — подумал Селдон, и вдруг ему нестерпимо захотелось увидеть солнце. А солнце на Тренторе можно было увидеть только с поверхности, да и то лишь тогда, когда рассеивались облака.

А коренные тренторианцы — скучали ли они по солнцу? Задумывались ли о нём, вспоминали ли его? Посещая другие планеты, где светило настоящее солнце, смотрели ли они на его слепящий диск в страхе и восхищении?

«Почему так происходит, — думал Селдон, — что так много людей живёт всю жизнь, не задаваясь вопросами? Разве есть в жизни что-либо более прекрасное, чем поиск ответов на вопросы?»

Селдон спустился с небес на землю. Он шагал по улице, застроенной невысокими домами, в большинстве из которых располагались магазины. В обе стороны скользили автомобили. Все они были такие старомодные, что уличное движение напоминало парад древней автомобильной техники. Селдон задумался. «Старомодный» — всегда ли это слово имеет насмешливый оттенок?.. Ведь «старомодный» — это, как правило, «медленный, неторопливый». А зачем спешить, если на то пошло?

На улице Селдону время от времени попадались дети. «Да, — думал Селдон, — долголетием тут и не пахнет, иначе Микоген попросту со временем впал бы в детство». И мальчики, и девочки расхаживали в кертлах. Кертлы у них были покороче, чем у взрослых, — едва заходили за колено. Наверное, чтобы детям было легче бегать и прыгать.

И еще: у детей были волосы, правда, у всех без исключения подстриженные довольно коротко, однако кертлы у детей постарше были снабжены капюшонами, покрывавшими головы. Не то, подрастая, дети сами стеснялись ходить с непокрытыми головами, не то их заставляли носить капюшоны до того дня, когда им предстояло пройти обряд депиляции.

У Селдона мелькнула мысль, и он спросил у Дорс:

— Дорс, а когда вы ходили по магазинам, кто расплачивался за покупки — ты или Сестры?

— Конечно, я. Капельки и не вытаскивали своих кредитных карточек. Да и с какой стати? Все покупки делались для нас, а не для них.

— Но ведь у тебя тренторианская карточка — то есть варварская.

— Да, Гэри, однако никаких проблем не возникло. Пойми, они тут могут делать что угодно — хранить свою культуру, традиции, обычаи, носить балахоны и разгуливать лысыми, но деньгами обязаны пользоваться универсальными. Если они от этого откажутся, это вызовет спад коммерции. Конечно же, ни одному разумному человеку такое в голову не придёт. Деньги правят миром, Гэри, — сказала Дорс, помахав в воздухе воображаемой кредитной карточкой.

— То есть никто не возражал, что ты расплачивалась со своей кредитной карточки?

— Да, никто и не пикнул. Даже на шапочку мою не глядели. Денежки, Гэри… за них покупается всё на свете.

— Замечательно. Значит, я могу купить…

— Нет, покупать буду я. Покуда я в женском обличье, мне это сделать будет намного легче. Они тут настолько привыкли не обращать на женщин внимания… А вот, кстати, и магазин готовой одежды, где мне уже довелось побывать.

— Ладно, давай, а я туг подожду. Купи мне хорошенькую красную сумочку. Покрасивее, пожалуйста.

— Только не притворяйся, будто забыл о нашем уговоре. Я куплю две хорошенькие сумочки и ещё белый кертл моего размера.

— А ты думаешь, продавцу не покажется странным то, что женщина покупает белый кертл?

— Нисколько. Он решит, что я покупаю кертл для мужа, у которого совершенно случайно такой же размер, как у меня. Думаю, никаких возражений быть не должно.

Селдон остался на улице, чувствуя себя неловко. Ему казалось, что вот-вот к нему кто-нибудь подойдёт, обзовет варваром. К счастью, ничего такого не случилось. Прохожие не обращали на него никакого внимания — ни мужчины, ни женщины.

Ясно — никто не ожидал встретить варвара. Не ожидали, а потому и не видели.

Совсем неплохо! Особенно с точки зрения предстоящего вторжения в Святилище. Уж там-то никто не ожидает увидеть варвара?

В общем, к тому времени, когда вернулась Дорс, Селдон успел развеселиться по-настоящему.

— Ну, всё купила?

— Все, что хотела.

— Тогда пошли домой, переоденемся.

Белый кертл сидел на Дорс не так хорошо, как серый. Понятно — она же не могла примерить его в магазине; у продавца тогда наверняка случился бы нервный шок.

— Ну, как я выгляжу, Гэри? — спросила Дорс.

— Совсем как мальчик, — улыбнулся Селдон. — Ну-ка, возьми сумочку… как ее… обиа. Надо научиться называть её правильно.

Дорс, ещё не успевшая надеть шапочку, тряхнула кудряшками.

— Ни в коем случае! Ты что, собираешься маршировать с обиа по всему сектору, чтобы все микогенцы пялились на тебя?

— Да нет, я просто хотел посмотреть, как это будет выглядеть.

— Нет, возьми вот эту. Она красивая и более дорогая.

— Ты права, Дорс. Тебе надо выглядеть попроще, чтобы в тебе не заподозрили женщину.

— Да я об этом и не думала, Гэри. Просто я хочу, чтобы ты красиво выглядел.

— Спасибо огромное, но боюсь, что это невозможно. Тактак, и как же она надевается?

Гэри и Дорс объединенными усилиями напялили обиа, сняли, снова надели. Так они практиковались до тех пор, пока не научились ловко надевать и снимать сумочки. Обучение взяла на себя Дорс, поскольку она успела вчера понаблюдать за мужчиной, который всё это проделал около Святилища.

Но когда Гэри похвалил её за столь денное наблюдение, она покраснела и сказала:

— Гэри, что тут особенного? Просто обратила внимание. Случайно.

— Гениальная случайность! — воскликнул Селдон.

Добившись, как им показалось, удовлетворительной сноровки в обращении с сумочками, они принялись самым придирчивым образом рассматривать друг друга. Обиа Гэри сверкала и переливалась. Вышивка на сумочке была крайне замысловатая, рисунок напоминал дракона. У Дорс обиа была гораздо проще, всё украшение — тоненькая полоска поперек центра, чуть светлее ткани.

— Простенько, но со вкусом, — похвалила Дорс свою сумочку.

— А теперь, — объявил Селдон, — мы их сложим и уберём во внутренние карманы. Ещё захватим мою кредитную карточку — прошу прощения, не мою, а, если точнее, Челвика, и ещё возьмём Книгу. Её мы положим вот сюда, в другой карман.

— Книгу? Ты не боишься брать её с собой?

— Да я просто обязан её взять! Уверен, всякий, кто направляется в Святилище, обязательно захватывает с собой копию Книги. Мицелий же говорил, что там все читают. В случае необходимости, мы с тобой уставимся в одну Книгу, глядишь, никто не заметит. Ты готова?

— Не сказала бы, но я иду с тобой.

— Путешествие нам предстоит серьёзное. Будь добра, проверь, не выглядывают у меня на этот раз волосы из-под шапочки. Кстати, не советую почесывать голову.

— Не буду. Ты в порядке.

— Ты тоже.

— Только ты сильно нервничаешь.

Селдон лукаво проговорил:

— Угадай, почему?

Дорс невольно потянулась к нему, схватила за руку и тут же отшатнулась, сама удивлённая своим внезапным порывом. Она потупилась и одёрнула кертл. Гэри, удивлённый, но довольный, откашлялся и сказал:

— Ну, пошли.

Глава 12

РОБОТ. В древних легендах некоторых миров этим термином именовались устройства, чаще называемые «автоматами». Чаще всего роботы описываются в виде металлических существ, имеющих форму тела человека, однако порой встречаются упоминания о псевдоорганических роботах. Существует распространенное мнение о том, что Гэри Селдон во время своего знаменитого Бегства встретился с настоящим роботом, однако истинность подобной встречи весьма сомнительна. В своих многочисленных трудах Селдон ни разу не упоминает ни о каких роботах, хотя…

Галактическая энциклопедия

АЛТАРЬ

Никто их не заметил.

Гэри Селдон и Дорс Венабили повторили свой вчерашний маршрут, и на этот раз никто не обратил на них никакого внимания. Пару раз им пришлось потесниться в автобусе, чтобы дать место другим пассажирам. Народу в этот день в транспорте было полно, и в автобусе было душновато от запаха не слишком чистых кертлов.

Наконец они добрались до цели.

— Это, похоже, библиотека, — сказал Селдон вполголоса.

— Наверное, — так же негромко сказала Дорс. — По крайней мере, это именно то здание, на которое нам вчера показывал Мицелий Семьдесят Второй.

Они неторопливо зашагали в направлении библиотеки.

— Дыши глубже, — посоветовал Селдон. — Вот он, наш первый рубеж.

Из раскрытых дверей лился тускловатый свет. Гэри и Дорс шагнули на первую из пяти широких каменных ступеней и сразу поняли, что лестница самая обычная и наверх их не повезёт. Дорс едва заметно поморщилась и дала Селдону знак шагать наверх на своих двоих.

Шагая по ступеням, оба испытывали примерно одинаковые чувства: до чего же Микоген отстал от всего света в технике. Сразу же за дверью стоял стол, а за ним сидел мужчина, склонившись над пультом самого примитивного и неуклюжего компьютера из всех, какие когда-либо видел Селдон.

Мужчина не удосужился даже взглянуть на посетителей. «И очень хорошо, — с облегчением подумал Селдон. — Да, собственно, зачем ему на посетителей глядеть? Все микогенцы на одно лицо — белые кертлы, лысые головы. Очень удачно для двоих варваров, очень!»

Итак, не поднимая головы, мужчина рассеянно поинтересовался:

— Учёные?

— Учёные, — отозвался Селдон.

Мужчина качнул головой в сторону внутренних дверей:

— Прошу проходить. Идите и наслаждайтесь.

Дорс и Гэри не стали ждать повторного приглашения и поторопились войти в зал. Там никого не было. Видимо, библиотека была не слишком популярным местом. А может, учёных в Микогене было мало. А скорее всего — и то и другое.

Селдон прошептал:

— Я был почти уверен, что у нас потребуют какие-нибудь пропуска или читательские билеты, и придётся врать, будто мы их забыли.

— Наверное, он просто радуется, что сюда вообще хоть кто-то заглянул. Ты только погляди вокруг! Если бы здания могли умирать, как живые существа, можно было бы с уверенностью сказать, что мы попали внутрь трупа.

Большую часть зала занимали полки, на которых были расставлены печатные книги, похожие на ту, что до сих пор лежала у Селдона во внутреннем кармане кертла. Дорс пошла вдоль полок, внимательно разглядывая корешки.

— Почти все книги очень старые, — сообщила она через некоторое время. — Есть классические, есть и всякая дребедень.

— Ну а иностранные книги? Немикогенские, я хочу сказать.

— О да. Я тебе про иностранные и говорю. Если у них и есть собственные книги, они, по всей вероятности, хранятся где-то ещё. Здесь всё собрано для того, чтобы такие учёные, как тот симпатяга, с которым мы вчера познакомились, могли проводить свои гениальные исследования. Вот тут у них справочная литература стоит, а вот Имперская Энциклопедия издания пятидесятилетней давности. Вот — компьютер.

Она потянулась к клавишам пульта, но Селдон удержал ее:

— Погоди. Если вдруг что-то не то нажмешь, нам придётся задержаться.

И он молча указал на табличку, висевшую на стене, повыше отдельно стоявшего стеллажа. Буквы гласили: «В Святилище». Буква «т» была безвозвратно утрачена, но, судя по всему, это никого не огорчало. «Точно, Империя гибнет, — подумал Селдон. — Повсюду. И Микоген — не исключение».

Он ещё раз оглядел зал. Нищенская библиотека, столь необходимая для гордости и самолюбия микогенцев и, наверное, такая нужная Старейшинам, которые могли пользоваться ею для поисков всяческих зацепок для своих верований, по-прежнему была пуста. Никто не вошёл в зал после Селдона и Дорс.

Селдон прошептал:

— Давай отойдём в сторонку, чтобы нас не заметил привратник, или как его там, и напялим сумочки.

Чуть позже, когда они уже были готовы переступить порог — второй рубеж на пути к цели, — Селдон сказал:

— Не ходи со мной, Дорс.

— Почему это? — нахмурилась Дорс.

— Это небезопасно, а я не хочу, чтобы ты рисковала.

— Я здесь для того, чтобы защитить тебя, — тихо, но уверенно заявила Дорс.

— Дорс, ты сама подумай, ну как ты меня можешь защитить? Пойми и поверь, я сам в состоянии себя защитить. А вот если мне придётся защищать тебя, меня точно схватят. Разве ты не понимаешь?

— Обо мне тебе нечего беспокоиться, Гэри. Беспокоюсь тут я, запомни, — отрезала Дорс и поправила ремешок обиа на груди.

— Потому что Челвик так велел?

— Потому что это моя обязанность.

Она крепко ухватила Селдона за руку повыше локтя, и он, как обычно, удивился её необычайной силе.

— Гэри, я была против этой затеи, но, если уж ты так твёрдо решил, что это необходимо, значит, я тоже должна идти.

— Ну ладно. Но если что-то случится и ты увидишь, что можешь удрать, беги и не думай обо мне.

— Все, хватит. Теряешь время, а заодно оскорбляешь меня.

Селдон вздохнул, прикоснулся ладонью к двери; та отъехала в сторону, и они вместе шагнули в проём…

* * *

…И оказались в просторном зале, казавшемся ещё более просторным оттого, что в нём не было ничего, хотя бы смутно напоминавшего мебель. Ни стульев, ни скамеек — ровным счётом ничего. Ни подиума, ни занавесей, ни росписи на стенах.

Освещения тоже не было, если не считать тусклого, рассеянного света. Шёл он, по всей вероятности, от вмонтированных в стены телевизионных экранов. Расположены они были довольно-таки беспорядочно — на разной высоте. Головидением тут и не пахло — все экраны давали двухмерное изображение.

Людей в зале было немного, и все стояли поврозь, разбросанные по залу точь-в-точь так же беспорядочно, как экраны по стенам. Все в белых кертлах и с красными сумочками.

Тишину нарушало только едва слышное бормотание. Если кто и передвигался по залу, то на цыпочках, скорбно потупив глаза.

Обстановочка была, прямо сказать, похоронная.

Селдон собрался было что-то прошептать на ухо Дорс, но та быстро приложила палец к губам и указала на один из телеэкранов. В это мгновение там красовался идиллического вида садик в цвету, и камера медленно, плавно скользила вдоль него.

Стараясь двигаться так, чтобы не отличаться от присутствующих, Селдон и Дорс подошли поближе к экрану…

Примерно в полуметре от экрана стал слышен голос, сопровождавший кадры: «…Сад Антеннин. Таким он выглядит на иллюстрациях из древних путеводителей и фотографиях. Расположен на окраине Эос. Обратите внимание на…»

Дорс сказала так тихо, что Селдон едва расслышал:

— Звук включается, когда к нему подходишь поближе, и отключается, когда отходишь. Здесь, где мы сейчас стоим, мы можем разговаривать, только смотри, глаз не поднимай и сразу закрывай рот, как только кто-то приблизится.

Селдон принял подобающую позу — скрестил руки на животе, потупил взор и прошептал:

— У меня такое ощущение, что того гляди кто-нибудь разрыдается.

— Запросто. Они все скорбят о своем Утраченном Мире, — прошептала в ответ Дорс.

— Надеюсь, хоть картинки будут меняться. А то с ума можно сойти от скуки.

— Стой и смотри, — исподлобья глядя на экран, шепнула Дорс. — Может, и правда, сюжеты меняются время от времени. Сказать трудно.

— Стой-ка! — прошептал Селдон чуть-чуть громче, чем следовало, потом понизил голос и прибавил: — Иди сюда.

Дорс нахмурилась, хотела что-то сказать, но Селдон едва заметно качнул головой в сторону. Крадущейся походкой Селдон перешёл к соседнему экрану. Дорс, опустив голову, двинулась за ним и, заметив его поспешность, незаметно потянула его за кертл. Селдон замедлил шаги.

Как только включился звук, он объяснил, в чём дело:

— Тут роботы.

На экране был виден угол какого-то строения, около которого раскинулась зеленая лужайка, окруженная невысокой изгородью, а на лужайке стояли трое существ, которых иначе как роботами назвать было нельзя.

Голос диктора произнес:

«Перед вами — построенное в третьем столетии поместье Вендом. По преданию, того робота, что стоит в середине, звали Вендаром. Он прослужил двадцать два года, а потом, как утверждает предание, его заменили. Слайд изготовлен совсем недавно».

— Раз он говорит «совсем недавно», — прошептала Дорс, — значит, они всё-таки меняют кадры.

— Если только слова «совсем недавно» не звучат уже тысячу лет с хвостиком.

Тут в звуковую зону шагнул какой-то микогенец и тихо, но чуть погромче, чем Селдон и Дорс, сказал:

— Приветствую вас, Братья.

Произнося приветствие, он не взглянул ни на Дорс, ни на Селдона; бросив в его сторону беглый, исподтишка, взгляд, Селдон отвернулся. А Дорс и вовсе не посмотрела на незнакомца.

Селдон растерялся. Мицелий Семьдесят Второй утверждал, что в Святилище не разговаривают. Неужели он преувеличил строгость порядков? Но, в конце концов, он ведь сам не бывал в Святилище с детства. Может, тут что-то изменилось за эти годы?

Селдон помялся, помучился и решил, что надо всё-таки что-то ответить.

— Приветствую тебя, Брат, — тихонько ответил он.

На самом деле он понятия не имел, так ли нужно было ответить, но, похоже, микогенец вполне удовлетворился таким ответом.

— Да пребудете вы на Авроре, — прошептал микогенец.

— И ты, Брат, — отозвался Селдон, замолчал, потом решил, что этого явно недостаточно, и добавил: — Пребудешь на Авроре. — Напряжение спало, но голова у Селдона под шапочкой вспотела.

— Как красиво! — проговорил микогенец. — Я раньше не видел этой картины.

— Замечательно! — кивнул Селдон и, отважившись на величайший риск, проговорил: — Да не забудется никогда наша утрата.

Незнакомец, похоже, немного напугался, но пробормотал: «Воистину, воистину» — и удалился.

— Не рискуй больше, — прошептала Дорс. — Не болтай лишнего.

— Похоже, пока проскочило. Итак, слайд новый. Только роботы какие-то не слишком внушительные. Эти как раз больше смахивают на автоматы. Мне бы хотелось взглянуть на органических, на гуманоидных.

— Если они и существовали, — неуверенно проговорила Дорс, — мне кажется, что больше всего они похожи на садовников.

— Верно, — согласился Селдон. — А потому нам надо найти алтарь Старейшин.

— Если он существует. Пока мне кажется, что в этой пустой пещере больше ничегошеньки нет.

Они медленно пошли вдоль стены от экрана к экрану, задерживаясь ненадолго около каждого из них. Наконец Дорс тихонько взяла Селдона под локоть. В промежутке между двумя экранами проступали очертания правильного прямоугольника.

— Дверь, — прошептала Дорс и растерянно спросила: — Как, по-твоему?

Селдон исподлобья огляделся по сторонам. Те, кто не смотрел на экраны, уставились в пол. Отлично. Просто великолепно. Всё бы хорошо, если бы проклятый микогенец не успел обратить на них внимания. Зачем он подходил? Зачем?

— Как, ты думаешь, она открывается? — спросил Селдон.

— От прикосновения, наверное.

— Не вижу обозначения.

— Присмотрись получше. Там обесцвеченный квадратик. Видишь? Не пойму только, одну руку надо приложить или две и сколько раз.

— Попробую. Страхуй меня и дай знать, если кто-то вдруг посмотрит в нашу сторону.

Селдон затаил дыхание, незаметно протянул руку к обесцвеченному квадратику, прижал к нему ладонь…

Дверь открылась бесшумно — ни скрипа, ни треска. Селдон быстро шагнул в образовавшийся в стене проём. Дорс шагнула следом. Дверь за ними закрылась.

— Весь вопрос в том, — сказала Дорс, переведя дыхание, — успел ли кто-нибудь заметить, как мы скрылись?

— Наверняка этой дверью часто пользуются Старейшины, — предположил Селдон.

— Да, но так уж ли мы с тобой похожи на Старейшин?

Селдон подумал и сказал:

— Если бы нас заметили и если бы что-то было не так, дверь распахнулась бы через пятнадцать секунд после того, как закрылась за нами.

— Может быть, — сухо отозвалась Дорс. — А может быть, по эту сторону двери и нет ничего интересного, так что никому нет дела до того, кто сюда вошёл.

— Выясним, — сказал Селдон упрямо.

Попали они в узкое, полутёмное помещение, но стоило им сделать несколько шагов в глубь комнаты, как свет стал ярче.

Тут стояли стулья с широкими, удобными сиденьями, маленькие столики, несколько кушеток, высокий и узкий холодильник, буфеты.

— Ну, если это алтарь Старейшин, — сказал Селдон, — то они неплохо устроились. Тоже мне аскеты!

— Ничего удивительного, — пожала плечами Дорс. — Аскетизм правящей верхушки — явление крайне редкое. Разве что напоказ. Запиши этот вывод в книжечку, когда задумаешь собирать афоризмы для психоистории.

Оглядевшись по сторонам, Дорс сообщила:

— Никакого робота тут не видно.

— Алтарь должен быть расположен выше, не забывай, — возразил Селдон. — Судя по высоте потолков, это помещение на одном уровне с главным залом. Нужно поискать лестницу, ведущую наверх. Думаю, нам сюда. Ну, смотри! — и он указал туда, где начинались ступени, покрытые ковровой дорожкой. Однако он не бросился туда опрометью, а предусмотрительно оглядел помещение ещё раз.

Дорс догадалась, что ищет Селдон.

— Про лифт можешь забыть. В Микогене культивируют простоту. Ну точно, ты забыл об этом. Никаких лифтов не будет, и более того: не надейся, что лестница задвижется, стоит нам только встать на нижнюю ступеньку. Хочешь не хочешь, придётся идти пешком. Не исключено, что несколько пролётов.

— Пешком?

— По идее, лестница ведёт в алтарь, если вообще куда-нибудь ведёт. Ты же хочешь попасть в алтарь, верно?

Селдон молча кивнул, и они пошли вверх по ступенькам.

Пролёт, ещё один, и еще… Свет постепенно пошёл на убыль. Глубоко вздохнув, Селдон прошептал:

— Хоть я на здоровье и не жалуюсь, но это для меня слишком.

— Просто для тебя такое физическое упражнение непривычно, — пояснила Дорс. Для неё, похоже, подъём по лестнице особой трудности не представлял. Она дышала ровно и спокойно.

Третий пролёт закончился площадкой. Перед Селдоном и Дорс оказалась ещё одна дверь.

— А вдруг она закрыта? — спросил Селдон неизвестно у кого. — Будем взламывать?

— Как она может быть закрыта, — усмехнулась Дорс, — если нижняя была открыта? Если тут действительно алтарь Старейшин, значит, никому, кроме Старейшин, тут ходить не позволено. Табу. А табу крепче любых запоров.

— Ну да. Пока те, на кого рассчитано табу, его соблюдают, — съязвил Селдон, но к двери почему-то приближаться не отважился.

— Слушай, пока есть ещё время вернуться, — предупредила его Дорс. — И я тебе советую это сделать.

— Думаешь, я испугался, струсил? Ничего подобного. Просто гадаю, что там, за этой дверью, вот и всё. Если там ничего нет… — Он помолчал, потом решительно произнес: — Значит, там ничего нет!

Селдон решительно шагнул вперёд, коснулся двери, она тихо, медленно открылась… и Селдон резко отшатнулся — такой яркий свет хлынул из дверного проёма.

Ослепительный свет, а в его лучах — фигура, но чья? Лицом к двери… светящиеся глаза, руки приподняты, одна нога немного выставлена вперёд… Человек? Но откуда этот желтоватый металлический блеск? На нём туника! Нет, никакая не туника.

— Это… робот! — в ужасе пробормотал Селдон. — Но он металлический.

— Хуже того, — сказала Дорс, быстро обойдя фигуру кругом, — он не следит за мной глазами. Руки у него не движутся. Он мертв. Если роботы могут быть живыми.

И в это мгновение из-за спины робота вышел человек — этот-то уж точно был человеком — и сказал:

— Может быть, и так. Зато я живой.

Действуя скорее инстинктивно, чем осознанно, Дорс шагнула вперёд и встала между незнакомцем и Селдоном.

* * *

Селдон мягко отстранил Дорс.

— Не надо, Дорс. Это же наш старый приятель, Протуберанец Четырнадцатый.

Старик, через плечо которого была переброшена двойная красная сумочка, что, по всей вероятности, говорило о том, что он — Верховный Старейшина, сказал:

— А ты — варвар Селдон.

— Конечно, — кивнул Селдон.

— А это, в мужском одеянии, варварша Венабили.

Дорс промолчала.

— Ты прав, варвар, — сказал Протуберанец Четырнадцатый. — Я не причиню тебе вреда. Прошу садиться. Садитесь. Ты не Сестра, варварша, и можешь остаться. Садись и помни, что ты — первая женщина, кому позволено здесь сесть. Это великая честь.

— Я так не считаю, — огрызнулась Дорс.

Протуберанец Четырнадцатый кивнул.

— Как будет угодно. Я тоже присяду, поскольку хочу задать вам кое-какие вопросы, а стоя беседовать не слишком удобно.

Все трое уселись в уголке. Селдон нет-нет, да и поглядывал на металлического робота.

— Это — робот, — объявил Протуберанец Четырнадцатый.

— Знаю, — кивнул Селдон.

— Я знаю, что ты знаешь. А теперь скажи, зачем вы здесь?

Селдон посмотрел на Протуберанца Четырнадцатого в упор и ответил:

— Чтобы посмотреть на робота.

— Но известно ли тебе, что никому, кроме Старейшин, не позволено входить в алтарь?

— Не то чтобы известно, но я догадывался, что это так.

— А известно ли тебе, что варварам нельзя переступать порог Святилища?

— Мне говорили об этом.

— Но ты пропустил это мимо ушей, так?

— Я уже сказал: мы хотели увидеть робота.

— А известно ли тебе, что ни одной женщине, даже Сестре, не позволено входить в Святилище, кроме как по особым дням?

— Мне говорили об этом.

— А известно ли тебе, что женщинам запрещено переодеваться в мужскую одежду? В пределах Микогена это запрещено делать и варваршам.

— А вот этого мне не говорили, но, правду сказать, я не удивлён.

— Хорошо. Главное, чтобы ты всё это понимал. Итак, зачем ты хотел посмотреть на робота?

Селдон пожал плечами:

— Любопытно было. Просто я никогда не видел робота и даже не знал, что роботы существуют.

— А откуда ты узнал, что они существуют? Откуда ты узнал, что здесь, именно здесь есть робот?

Селдон помолчал, затем покачал головой:

— На этот вопрос я отвечать не буду.

— Именно за этим тебя послал в Микоген варвар Челвик? Чтобы ты изучал роботов?

— Нет. Варвар Челвик послал нас сюда затем, чтобы здесь мы обрели покой и безопасность. Но… понимаете. Мы — учёные. И я, и доктор Венабили. Знания — это наша работа. Собирать знания — это наша задача. О Микогене мало что знают за его пределами, а нам бы хотелось побольше узнать о вашей жизни, ваших обычаях, вашем мышлении. Это вполне естественное желание, и мне кажется, от такого желания никакого вреда быть не может.

— Ясно. Но зато мы не хотим, чтобы внешние миры и другие племена знали о нас. Это — наше естественное желание, и нам судить, так ли безвредно ваше желание побольше о нас разузнать. А потому я вновь спрашиваю тебя, варвар: откуда ты узнал, что здесь есть робот — в Микогене вообще и в этом помещении в частности.

— Да так… слух прошёл, — попытался отговориться Селдон.

— Ты говоришь правду?

— Да, правду.

Взгляд умных голубых глаз Протуберанца Четырнадцатого стал более острым, пронзительным. Он спокойно, не повышая голоса, проговорил:

— Варвар Селдон, мы давно сотрудничаем с варваром Челвиком. Он варвар, но всегда вел себя с исключительной тактичностью. Мы привыкли доверять ему. Но он — варвар! Когда он попросил за вас двоих и вверил вас нашему попечению, мы согласились. Однако, как я уже сказал, варвар Челвик остался варваром, и, каковы бы ни были его добродетели, доверять ему полностью мы не вправе. Мы вовсе не уверены в том, какова на самом деле ваша цель.

— Знания. Только знания, — ответил Селдон. — Варварша Венабили — историк. Я математик, но меня тоже интересует история. Почему нас не может интересовать история Микогена?

— Во-первых, потому, что мы не хотим, чтобы она вас интересовала. Кстати, к вам были приставлены две Сестры. Они должны были познакомиться с вами поближе, выяснить, каковы ваши намерения, и… как это говорится у варваров… подыграть вам. Но не настолько, чтобы вы заметили какую-то игру. — Протуберанец Четырнадцатый угрюмо усмехнулся. — Капелька Сорок Пятая, — продолжил он немного погодя, — ходила по магазинам с варваршей Венабили и ничего подозрительного не заметила. Естественно, она нам всё докладывала. Тебя, варвар Селдон, Капелька Сорок Третья водила по нашим микрофермам. Вероятно, её желание отправиться туда наедине с тобой вызвало у тебя подозрение. И действительно, подобный поступок противоречит нашим обычаям. Однако ты решил, что то, что непозволительно Братьям, вполне нормально для варвара, и успокоил себя мыслью о том, что и она приняла такое же решение. Она исполнила твоё желание, хотя это стоило ей большого труда и могло серьёзно нарушить её душевное равновесие. Потом ты попросил у неё Книгу. Если бы она отдала её тебе без колебаний, ты бы заподозрил неладное, поэтому она пошла на великий подвиг и поставила тебе условие. Её самопожертвование не будет забыто. Я так понимаю, варвар, что Книга до сих пор у тебя. Наверняка она и сейчас у тебя с собой. Могу я получить ее?

Селдон хранил гордое молчание.

Морщинистая рука Протуберанца Четырнадцатого повисла в воздухе.

— Это было бы гораздо лучше, чем если бы пришлось отнимать её у тебя силой.

Что было делать? Селдон вытащил Книгу и отдал её Протуберанцу Четырнадцатому. Тот быстро пролистал несколько страниц, видимо, для того, чтобы убедиться, что Книга в целости и сохранности.

Тихо вздохнув, Протуберанец Четырнадцатый сообщил:

— Придётся её уничтожить. Грустно!.. Ну так вот… Раз уж ты заполучил Книгу, мы вовсе не удивились, когда ты отправился в Святилище. За тобой всю дорогу следили, но ты об этом не догадывался. Ты твёрдо убеждён, что ни один Брат или Сестра не могут признать в тебе варвара с первого взгляда. Однако это так. Шапочку от лысины умеет отличать каждый, и шапочек этих в Микогене всего-то десятков семь, и носят их в основном варвары, прибывшие в Микоген по официальным делам. Проживают они в особом районе и никуда оттуда не отлучаются. Поэтому тебя не только видели, но и всё время понимали, кто ты такой.

Пожилой Брат, что познакомился с тобой, многое рассказал тебе о библиотеке и Святилище, но не забыл упомянуть, что варварам входить туда запрещено. Это был акт доброй воли — нам не хотелось устраивать для тебя ловушку. Молния Второй тоже предупредил тебя об этом, и довольно-таки настойчиво. И тем не менее ты не отказался от своей затеи.

Продавцы магазина, в котором были приобретены две сумочки, сразу же сообщили нам об этом, и стало ясно, что ты задумал. Библиотеку специально освободили от посетителей, а библиотекарю было велено заниматься своими делами. В Святилище намеренно запустили меньше половины обычного числа Братьев. Единственный Брат, который заговорил с вами от себя, безо всякого умысла, чуть было не упустил вас, но, как только понял, с кем разговаривает, поспешил отойти в сторону. А потом вы попали сюда.

Теперь тебе должно быть ясно, что ты сам хотел попасть сюда. Мы тебя сюда не заманивали. Ты хотел попасть сюда и попал, и поэтому я снова задаю тебе вопрос: зачем?

На этот раз ответила Дорс. Голос её был твёрд, взгляд — исполнен упрямства.

— Мы повторяем ещё раз, микогенец. Мы учёные, знания для нас — превыше всего, только их мы и искали. Да, вы нас сюда не заманивали, но и не отпугнули. Это вы могли легко сделать до того, как мы приблизились к этому зданию. Вы, можно сказать, вымостили для нас дорогу сюда — разве это нельзя посчитать приманкой? Ну а какой вред мы принесли, что дурного сделали? В здании мы ни к чему пальцем не прикоснулись. Ни вас, ни вот этого не тронули… — И она показала на робота. — Вы храните здесь эту груду бесполезного, мертвого металла, и теперь мы знаем, что ваш робот мертв. Вот и всё, что нам нужно. Мы думали, что всё гораздо интереснее, и разочаровались, но теперь, когда узнали то, что хотели узнать, мы уйдём. Уйдём отсюда и, если вам так хочется, из Микогена вообще.

Протуберанец Четырнадцатый слушал то, что говорила Дорс, холодно и бесстрастно и, когда она умолкла, обратился не к ней, а к Селдону:

— Этот робот, которого вы видите, — символ. Символ всего, что мы утратили, всего, чего у нас больше нет. Всего, о чём мы не забыли на протяжении многих тысячелетий. Всего, к чему мы надеемся вернуться в один прекрасный день. Он — это всё, что у нас осталось от Утраченного Мира, материального и духовного, и он дорог нам, а для твоей женщины он — всего лишь «груда бесполезного металла». Ты тоже такого мнения, варвар Селдон?

Селдон сказал:

— Видите ли, мы — члены сообщества, которое не так сильно привязано к далекому прошлому. Мы живем в настоящем, которое считаем продуктом всего нашего прошлого, а не какого-то промежутка времени. Умом мы понимаем, что для вас может означать этот робот, и не имеем ничего против этого. Но мы способны смотреть на него лишь так, как умеем, — своими глазами, а вы — только своими. Для нас он действительно — груда бесполезного железа.

— А теперь, — объявила Дорс, — мы пойдём.

— Нет, не пойдёте, — покачал головой Протуберанец Четырнадцатый. — Явившись сюда, вы совершили преступление. «Это — преступление только в ваших глазах» — вы, конечно, скажете так. — Губы его скривились в холодной усмешке. — Однако это наша территория, и здесь нам решать, преступление это или нет. И это преступление по нашим законам наказуется смертной казнью.

— И вы собираетесь пристрелить нас? — насмешливо спросила Дорс.

Протуберанец Четырнадцатый вздохнул и опять ответил не ей, а Селдону:

— Кем ты нас считаешь, варвар Селдон? Наша культура такая же древняя, как ваша. Она такая же сложная, такая же цивилизованная, такая же гуманная. Я не вооружен. Вас будут судить и, когда приговорят, казнят по закону — быстро и безболезненно.

Если вы решите бежать сейчас, я не стану вас задерживать, но внизу много Братьев, гораздо больше, чем было тогда, когда вы только вошли в Святилище, и они так разъярены и возмущены вашим деянием, что могут вас разорвать в клочья. В нашей истории бывали случаи, когда варвары умирали ужасной смертью, совсем не безболезненной.

— Нас уже предупредили, — усмехнулась Дорс. — Молния Второй. Такая, значит, у вас сложная, цивилизованная, гуманная культура.

— Люди могут ожесточиться в минуту эмоционального напряжения, варвар Селдон, — упрямо обращаясь к Селдону, заявил Протуберанец Четырнадцатый. — Любые люди, как бы ни были они спокойны и выдержанны от природы. Такое возможно для представителей любой культуры, и это должно быть известно твоей женщине, которая утверждает, что она историк.

— Давайте будем благоразумны, Протуберанец Четырнадцатый, — предложил Селдон. — В Микогене свои законы — это мы понимаем. Но мы — не граждане Микогена, мы подданные Империи, и если уж кто может нас судить, так это представители закона Империи.

— Может быть, оно так и есть теоретически, — покачал головой Протуберанец Четырнадцатый, — на бумаге, на экранах головизоров, но мы сейчас не о теории говорим. Верховный Старейшина наказывал и наказывает святотатственные преступления, не спрашивая на то разрешения у Императора.

— Это если преступники — граждане Микогена, — не соглашался Селдон. — С иноземцами всё должно обстоять иначе.

— Сомневаюсь. Варвар Челвик представил мне вас как беженцев, людей, спасающихся от имперских властей. Не думайте, мы не так глупы, чтобы не понять, от кого вы спасаетесь. Так, может, Император нам ещё и спасибо скажет за то, что мы сделали за него его работу?

— Не скажет, — покачал головой Селдон. — Поймите, если бы мы были людьми, спрятавшимися здесь от имперских властей, которым мы нужны только для того, чтобы наказать нас, они бы до сих пор за нами гонялись. Мы бы им до сих пор были нужны. Отдатьнас вам на растерзание — нас, немикогенцев, без имперского суда и следствия — это сильно пошатнуло бы авторитет Императора, и он не позволил бы такому прецеденту случиться. Как бы сильно он ни был заинтересован в приобретении продукции ваших микроферм, он всё равно поймет, что в таком случае он обязан держать марку Империи. Неужели вам до такой степени хочется нас убить, что вы даже не задумываетесь о том, что, если вы сделаете это, вашу границу тут же пересечет имперская армия и ваши фермы и жилища будут растоптаны, ваше Святилище будет стерто с лица земли, а Сестры опорочены солдафонами? Подумайте хорошенько.

Протуберанец Четырнадцатый улыбнулся, но не сдался.

— Конечно, я подумал об этом, и альтернатива есть. После того как будет оглашено обвинение, мы сможем отложить вашу казнь и дать вам время апеллировать к Императору, дабы он отдал распоряжение пересмотреть ваше дело. Император наверняка будет благосклонен к нам — тут уж всё будет законно. Мы выразим подобающую субординацию, а он получит вас в свои руки. Микоген только выиграет. Ну, хотите вы этого? Хотите апеллировать к Императору, как положено, хотите, чтобы мы передали вас ему?

Селдон и Дорс быстро переглянулись и промолчали.

Протуберанец Четырнадцатый сказал:

— Я понял, что вы больше хотите попасть в руки к Императору, чем умереть, но у меня странное впечатление: вы хотите этого лишь ненамного сильнее.

— Конечно, — произнес чей-то голос. — Я полагаю, ни тот ни другой вариант ни куда не годится, и нам следует подумать о третьем.

* * *

Первой обладателя голоса узнала Дорс. Может быть, потому, что именно она ждала его.

— Челвик, — проговорила она с облегчением. — Хвала провидению, ты разыскал нас. Я связалась с тобой, когда поняла, что не могу позволить, чтобы Гэри пострадал от, — она яростно раскинула руки, — всего этого!

Челвик едва заметно усмехнулся, однако лицо его тут же приняло обычное угрюмо-печальное выражение. Похоже, он здорово устал.

— Милочка, — сказал он, — я был занят совсем другими делами. Меня не так-то легко выдернуть по первому зову. И потом, когда я добрался сюда, мне пришлось, как и вам обоим, облачиться в кертл, приобрести сумочку, не говоря уже о шапочке и о том, чтобы добраться до Святилища. Успей я сюда чуть-чуть пораньше, я бы не дал этому случиться, но у меня такое впечатление, что я не опоздал.

Тут Протуберанец Четырнадцатый наконец, похоже, оправился от шока.

— Как ты попал сюда, варвар Челвик? — прохрипел он.

— Это было непросто, Верховный Старейшина, но, как любит говорить варварша Венабили, я человек упрямый. Очень упрямый. Некоторые здесь ещё помнят, кто я такой и что сделал для Микогена. Помнят и то, что я — почетный Брат. Разве вы об этом забыли, Протуберанец Четырнадцатый?

— Не забыл, — ответил Старейшина, — но даже самые лучшие воспоминания не могут оправдать определённых действий. Варвар здесь! Варвар! И варварша! Худшего преступления просто не может быть. Если положить на одну чашу весов всё, что ты сделал для нас, а на другую — это чудовищное деяние, оно перевесит. Мой народ не забывает добра. С тобой мы рассчитаемся как-нибудь иначе. Но эти двое должны либо умереть, либо быть переданы Императору.

— Но и я тоже здесь, — спокойно возразил Челвик. — Это разве не преступление?

— Ради тебя, — ответил Протуберанец Четырнадцатый, — ради тебя лично, поскольку ты — почетный Брат, я мог бы сделать исключение. Единственное исключение. Но не ради этих двоих.

— Ты ждёшь награды от Императора? Какой-то выгоды? Концессии? Может быть, ты уже связался с ним по этому поводу? Или не с ним, а что гораздо более вероятно, с его государственным секретарем Демерзелем?

— Это не предмет для обсуждения.

— Звучит как признание. Послушай, я не спрашиваю, что тебе обещал Император, но многого он тебе обещать не мог. У него мало что осталось — времена нынче не те. Позволь-ка я сделаю тебе предложение. Эти двое сказали, что они учёные?

— Сказали.

— Так оно и есть. Они не лгут. Она — историк, он — математик. Они пытаются соединить свои знания ради того, чтобы создать новую науку, математизированную историю, которую называют «психоисторией».

— Я ничего не знаю ни про какую психоисторию, — пробурчал Протуберанец Четырнадцатый. — Не знаю и знать не хочу. Ни она, ни какие-то другие ваши варварские науки меня совершенно не интересуют.

— И всё-таки, — упорствовал Челвик, — я советую тебе выслушать меня.

Примерно пятнадцать минут у Челвика ушло на краткое изложение принципиальной возможности выведения естественных законов жизни общества; он не забыл указать, что в результате появится возможность предсказывать будущее со значительной степенью вероятности.

Когда он закончил объяснение, Протуберанец Четырнадцатый, слушавший его с каменной физиономией, заявил:

— Удивительно беспочвенные рассуждения, на мой взгляд.

Селдон, всё это время хранивший скорбное молчание, хотел было что-то сказать — видимо, выразить полное согласие с мнением Протуберанца Четырнадцатого, но пальцы Челвика крепко и недвусмысленно сжали его колено.

— Может быть, это так и есть, Верховный Старейшина, — сказал Челвик, — да вот беда — Император так не думает. Но когда я говорю «Император», я подразумеваю «Демерзель». Император и сам-то не подарок, а про Демерзеля тебе рассказывать не надо. Оба они мечтают заполучить в свои руки этих двоих учёных, вот поэтому-то я попросил тебя укрыть их здесь. Я никак не ожидал, что ты заменишь Демерзеля и отдашь ему этих учёных.

— Они совершили преступление, которое…

— Да, конечно, всё так, Верховный Старейшина, но то, что они сделали, является преступлением только до тех пор, пока вы считаете его таковым. Они на самом деле ничего дурного не сделали.

— Ничего дурного? А боль, причиненная нашим душам, обида, нанесённая нашим глубочайшим верованиям, нашим лучшим чувст…

— А теперь представьте себе, что было бы, если бы психоистория попала в руки Демерзелю. Нет, может быть, ничего и не случилось бы. А вдруг? Вдруг имперскому правительству взбредёт в голову воспользоваться ею? Оно обретёт возможность заглядывать в будущее. И заглядывать туда сможет только оно, и больше никто. А стало быть, оно обретет возможность принимать кое-какие меры — такие меры, которые помогут состряпать будущее по образу и подобию Империи.

— Ну?

— А разве у тебя, Верховный Старейшина, есть какие-то сомнения, что может представлять собой будущее по образу и подобию Империи? Безусловно, одно-единственное: уплотнение, централизацию. Ведь уже много веков, как тебе известно, в Империи идёт обратный процесс. Многие миры теперь лишь формально сохраняют подданство Империи, а на самом деле всё делают по-своему. Децентрализация проявляется даже здесь, на Тренторе. Микоген — прекрасный пример государства в государстве. Ты правишь Микогеном в должности Верховного Старейшины, и у тебя за плечом не стоит имперский чиновник, приглядывающий, хорошо ли ты правишь, всё ли делаешь, как надо. И как тебе кажется, долго ли такое продлится, если такие люди, как Демерзель, примутся кроить будущее по своему усмотрению?

— Повторяю, рассуждения беспочвенные, — пробурчал Протуберанец Четырнадцатый, — но тревожные, не могу не признать.

— Но, с другой стороны, если эти учёные смогут закончить свою работу… Ты скажешь, что это маловероятно, но всё-таки — если сумеют, то будь уверен, они не забудут, что ты пощадил их тогда, когда мог осудить на смерть. И тогда, поверь, они сумеют предсказать такое будущее, где Микогену достанется свой собственный мир, целый мир, который можно будет обустроить так, что он станет почти точной копией вашего Утраченного Мира. И даже если они посмеют забыть об этом, я буду рядом и напомню.

— Ну… — неуверенно проговорил Протуберанец Четырнадцатый.

— Послушай, — продолжал Челвик, — я отлично догадываюсь, о чём ты думаешь. Поверь, из всех варваров меньше всего тебе следует доверять Демерзелю. И хотя шансов на то, что психоистория будет создана и заработает, очень мало (если бы я обманывал тебя, я бы так не сказал, правда?), но они не равны нулю. И если она всё-таки заработает, неужели вам нужно что-то большее, чем реставрация вашего Утраченного Мира? Неужели вам не захочется хотя бы капельку рискнуть? Послушай, я обещаю тебе, а ты знаешь, я скуп на обещания. Освободи этих двоих и рискни. Поставь на карту своё самое заветное желание, ведь больше тебе ставить нечего.

Долго-долго было тихо; наконец Протуберанец Четырнадцатый кивнул.

— Просто не знаю, как это получается, варвар Челвик, но всякий раз, когда мы с тобой встречаемся, ты меня убеждаешь сделать что-то такое, чего я вовсе не намеревался делать.

— Ну и подвёл я вас хотя бы раз, Верховный Старейшина?

— Таких мизерных шансов ты мне никогда не обещал.

— И такой высокой награды тоже. Так что мы квиты.

Протуберанец Четырнадцатый склонил голову:

— Ты прав. Забирай этих двоих и увози их из Микогена куда хочешь. Я не желаю их больше видеть, пока не придёт час… но это, конечно же, случится тогда, когда меня уже не будет в живых.

— Может быть, и не случится, Верховный Старейшина. Но твой народ терпеливо ждал почти двадцать тысячелетий, так разве трудно подождать ещё двести лет?

— Что касается меня, то я бы не ждал ни одной минуты, но мой народ будет ждать столько, сколько нужно.

Встав, он сказал:

— Я пойду первым. А ты забирай их и уходи!

* * *

Скоро они уже неслись вдоль по туннелю, похожему на тот, что одолели когда-то Селдон и Челвик по пути из Имперского сектора в Стрилингский Университет. А этот туннель вел из Микогена. Селдон не решался спросить куда. Лицо Челвика словно окаменело, и к разговору он явно не был расположен.

Челвик занял переднее место в четырёхместной машине, Дорс и Селдон разместились на задних сиденьях.

У Дорс вид тоже был невеселый, но Селдон всё-таки решился заговорить с ней:

— Правда, как здорово снова очутиться в нормальной одежде?

— Никогда в жизни, — ответила Дорс с неожиданным подъёмом, — я не надену и даже не посмотрю на что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее кертл. Никогда в жизни не напялю эту проклятую шапочку. Честно говоря, мне почему-то даже кажется, что я теперь буду шарахаться от лысых — обыкновенных лысых.

Она немного помолчала и вдруг задала Челвику тот вопрос, что вертелся у Селдона на языке.

— Четтер, — спросила она как можно более небрежно, — почему бы тебе не сообщить нам, куда мы, собственно, направляемся?

Челвик развернулся вполоборота и печально поглядел на Селдона и Дорс.

— Кое-куда, — ответил он, — где вам труднее будет угодить в беду, хотя я сильно сомневаюсь, что такое место вообще существует.

Дорс смутилась и пустилась в оправдания:

— Четтер, я одна во всём виновата. В Стрилинге я отпустила Гэри одного наверх. В Микогене я, правда, пошла вместе с ним, но, видимо, не должна была позволить ему войти в Святилище.

— Я так решил, — вставил Селдон. — И Дорс тут, безусловно, ни при чем.

Челвик и не подумал ругаться.

— Я так понял, что ты хотел увидеть робота. Что за причина? Можешь сказать?

Селдон почувствовал, что заливается краской.

— Я ошибся, Челвик. Я увидел совсем не то, что ожидал, надеялся увидеть. Если бы я знал, что находится в алтаре, я бы и не подумал соваться туда. Можешь назвать случившееся полным фиаско.

— Ну хорошо, Селдон, но скажи, пожалуйста, что ты надеялся там увидеть? Не торопись. Расскажи всё по порядку. Путь у нас неблизкий, так что давай, выкладывай.

— Дело в том, Челвик, что мне показалось, будто существуют или существовали гуманоидные роботы. Я решил, что они — долгожители, что хотя бы один из них мог уцелеть до сих пор и что именно он может находиться в алтаре. Робот там действительно оказался, но он металлический, мертвый, он просто символ и ничего больше. Если бы я только знал…

— Да. Если бы все только знали, тогда не было бы нужды задавать вопросы и искать на них ответы. Но откуда тебе стало известно, что когда-то существовали гуманоидные роботы? Уверен, никто из микогенцев не стал бы с тобой об этом говорить. Следовательно, узнать об этом ты мог только из микогенской Книги. Из книжки с батарейкой, напечатанной на древнеаврорском языке и современном галактическом. Так?

— Так.

— И где же ты раздобыл Книгу?

Селдон помолчал и пробормотал:

— При довольно-таки запутанных обстоятельствах.

— Меня запутать не так-то просто, Селдон.

Селдон всё рассказал, и Челвик едва заметно улыбнулся.

— Неужели ты не заподозрил подвоха? — удивился Челвик. — Ни одна Сестра ни за что на свете не сделала бы такого, если бы только её загодя как следует не проинструктировали и не убедили.

Селдон нахмурился и затряс головой.

— Не так легко было догадаться. Люди меняются. А тебе, конечно, легко смеяться. Я же не знал того, что знаешь ты, и Дорс не знала. Если ты не хотел, чтобы я попадался тут в ловушки, почему ты не предупредил меня о том, что они существуют?

— Согласен. Беру свои слова обратно. Как бы то ни было, я так понимаю, что Книги у тебя больше нет.

— Нет. Протуберанец Четырнадцатый забрал её у меня.

— И много ты успел прочитать?

— Нет, не так много. Не успел. Длинная книга, и должен тебе признаться, жутко нудная.

— Да, знаю. Я, пожалуй, в своё время прочитал из неё побольше, чем ты. Она не только нудная, но и совершенно ненадёжная. Она представляет собой односторонний, официальный микогенский взгляд на историю, причём задача Книги состоит гораздо больше в том, чтобы изложить этот взгляд, чем объективно рассказать о том, что было на самом деле. Местами так много тумана напущено, что постороннему — даже если ему попадется в руки Книга — ни за что на свете не сообразить, о чём идёт речь. Ну вот ты, к примеру, вычитал там про роботов. Что там было об этом написано?

— Я тебе уже сказал. Написано про гуманоидных роботов, про роботов, которых внешне нельзя было отличить от людей.

— И много их было? — спросил Челвик.

— Не говорится… По крайней мере, мне упоминание об их численности не встретилось. Может быть, их было совсем немного, но один из них в Книге упоминается как «Ренегат». Похоже, сказано это в отрицательном смысле, осуждающем, но почему — я не понял.

— А мне ты ничего такого не рассказывал, — упрекнула Селдона Дорс. — Если бы рассказал, я бы тебе объяснила, что это ни в коем случае не имя собственное. Это устаревшее слово и означает приблизительно то же самое, что на современном галактическом значит слово «предатель». Причем древнее слово более выразительно. Предатель совершает измену трусливо, а ренегат бравирует ею.

— Семантика древнего языка — это по твоей части, Дорс, — сказал Челвик, — но, во всяком случае, если этот Ренегат действительно существовал и если он был гуманоидным роботом, значит, он точно был предателем и врагом, и уж никак не его должны были хранить в алтаре Старейшин.

— Я не знал, — сказал Селдон, — что значит это слово, но, как я уже сказал, я уловил, что этот Ренегат был врагом. И я подумал, что, может быть, его в конце концов победили и он хранится там как трофей, как свидетельство победы микогенцев.

— А что, в Книге говорится о том, что Ренегата победили?

— Нет, ничего такого я не прочитал, но подумал, что, может быть, что-то пропустил, не успел прочесть…

— Вряд ли. Любая микогенская победа воспевалась бы в Книге на все лады.

— Там ещё кое-что было сказано про Ренегата, но, — Селдон здорово растерялся, — я не уверен, что понял правильно.

— Ну я же сказал тебе, — усмехнулся Челвик, — что временами там всё так закручено…

— И всё-таки там говорилось, что Ренегат умел как-то влиять на людские эмоции… как-то управлять ими…

— Это любой политик умеет, — пожав плечами, хмыкнул Челвик. — Когда это у кого-нибудь получается, говорят, что у него дар божий.

Селдон вздохнул.

— Ну, в общем, мне жутко хотелось поверить, что это он. Я готов был многое отдать ради того, чтобы увидеть древнего гуманоидного робота, который до сих пор жив и которому я мог бы задать кое-какие вопросы.

— Зачем? — спросил Челвик.

— Чтобы вызнать кое-какие подробности о доисторическом обществе, когда в Галактике населёнными были всего-навсего несколько миров. Построить исходные посылки психоистории на таком материале было бы гораздо легче.

— И ты уверен, что тому, что ты мог бы услышать в ответ, можно было бы доверять? Столько тысячелетий прошло, и ты мог бы поверить воспоминаниям дряхлого робота? Да ты хоть представляешь себе, насколько эти воспоминания могли бы быть извращены?

— Верно, — неожиданно вставила Дорс. — Гэри, тут дело могло бы обстоять точно так же, как с компьютеризированными хрониками, я же тебе говорила, помнишь? С течением времени память этого робота могла быть утрачена, стёрта, извращена. И чем глубже бы ты забирался, тем менее надёжны были бы его воспоминания.

Челвик кивнул:

— Я слыхал, что в информатике такое явление называется принципом неуверенности.

— Но разве не может быть так, — задумчиво проговорил Селдон, — что какие-то сведения по определённой причине могли сохраниться? Фрагменты микогенской Книги относятся к событиям двадцатитысячелетней давности и при этом могут описывать реальные события. Чем ценнее сведения, тем тщательнее они сохраняются, тем более они долговечны и точны.

— Всё дело в том, что имеешь в виду под «какими-то» сведениями. То, что стремится сохранить Книга, может оказаться вовсе не тем, что ты в ней ищешь. То, что может лучше всего помнить робот, может оказаться тем, что тебе вовсе не нужно.

Селдон в отчаянии всплеснул руками:

— Ну что же это такое получается? Куда бы я ни повернул в поисках разработки психоистории, всё выходит так, что я захожу в тупик. К чему же тогда все старания?

— Это тебе сейчас так кажется, — холодно отозвался Челвик, — но всё может обернуться таким образом, что мелькнет искра и озарит такую дорогу к психоистории, о которой мы теперь даже не догадываемся. Не надо отчаиваться… Так… Похоже, мы приближаемся к стоянке. Давайте-ка выйдем, разомнемся, перекусим.

Пережёвывая кусочки баранины и почти безвкусного хлеба — не то что в Микогене, — Селдон сказал:

— Я так понял, Челвик, что тем огнивом, от которого возгорится искра, ты считаешь меня. А я в этом совершенно не уверен.

— Понятное дело, — кивнул Челвик. — Но пока у меня нет подходящего кандидата на должность этого самого огнива и — делать нечего — придётся остановиться на тебе.

Селдон горько вздохнул и сказал:

— Ладно, попытаюсь, но пока — ни малейшего проблеска надежды. «Вероятно, но неосуществимо» — как я говорил в самом начале, и сейчас я в этом убеждён сильнее, чем когда бы то ни было.

Глава 13

АМАРИЛЬ, ЮГО — математик, делящий с Гэри Селдоном славу разработки фрагментов психоистории. Именно он… Однако обстоятельства, в которых прошло его раннее детство, едва ли менее драматичны, чем его вклад в математику. Родившись в страшной бедности в секторе Даль древнего Трентора, он мог бы прожить жизнь в нищете и безвестности, если бы Селдон совершенно случайно не познакомился с ним во время…

Галактическая энциклопедия

ТЕРМАРИИ

Властелин Галактики устал — устал физически. Губы у него болели от того, что ему нужно было непрерывно растягивать их в милостивой улыбке. Шея онемела от того, что ему нужно было всё время вертеть головой туда-сюда, изображая неподдельный интерес. Даже уши болели — устали слушать. Всё тело ныло от непрерывного вставания, поворотов, рукопожатий и поклонов.

А ведь был всего-навсего самый обычный приём, на котором, по обыкновению, присутствовали мэры, вице-короли и министры с супругами как с Трентора, так и кое-откуда из Галактики. Притащилось их не меньше тысячи, толпа вышла на редкость разномастная, все болтали на разных наречиях, и, что хуже всего, с Императором все старались говорить на имперском галактическом, и выходило ещё хуже. Но что самое ужасное, Император не должен был забывать о том, что ему нельзя делать никаких замечаний по содержанию сказанного и отвечать можно только бессодержательно.

Весь приём — и визуально, и вербально — записывался, и по его прошествии Эдо Демерзель посмотрит, хорошо ли, верно ли вел себя Клеон Первый. То есть это Император так думал. Демерзель-то, конечно, скажет, что он попросту собирал информацию или решил проследить за поведением какой-то группы гостей. Может, и так.

Счастливчик Демерзель!

Император не мог покинуть границ Дворца и его окрестностей. А Демерзель, будь на то его воля, мог бы прочесать всю Галактику. Император всегда был на виду, всегда в пределах досягаемости, всегда вынужден принимать надоедливых посетителей — от очень важных до абсолютно никчёмных. Демерзель хранил инкогнито и никогда не показывался никому на глаза на дворцовой территории. Он оставался всего-навсего именем, внушавшим всеобщий страх, этаким невидимкой, одно упоминание о котором приводило в трепет.

Император был Человеком-живущим-внутри, и к его услугам были все прелести и западни власти. А Демерзель был Человеком-живущим-снаружи, и у него ничегошеньки не было, даже формального титула, но его руки, его разум могли дотянуться куда угодно, и он не просил никаких наград за свои неустанные труды, кроме единственной — настоящей власти.

Это забавляло Императора. Он любил иной раз поиграть сам с собой в такую игру: представить, что на самом деле в любое мгновение может без предупреждения, по сфабрикованному обвинению арестовать Демерзеля, отправить за решетку, в ссылку, пытать, казнить. Можно было бы даже не придумывать никакого обвинения вообще. В конце концов, времена стояли неспокойные, и Императору трудно было осуществлять свою волю в Галактике. Даже Трентором было править нелегко — всё время приходилось делать скидку на какие-то договоры, протоколы, суверенитеты и коммюнике, пункты межзвёздного права… Но во Дворце власть Императора была и оставалась абсолютной.

Однако Клеон прекрасно понимал, что все его мечты о власти — не более чем приятная иллюзия, Демерзель служил его отцу, и он не мог припомнить случая, чтобы он сам и его отец, прежде чем принять хоть какое-то решение, не обратились бы для начала за советом к Демерзелю. Демерзель всё знал, всё придумывал и всё делал. Более того, если что-нибудь не получалось, на Демерзеля можно было свалить всю вину. Император же всегда оставался вне всякой критики, и опасаться ему было нечего — ну, конечно, кроме дворцовых заговоров и покушений на свою жизнь со стороны ближайшего окружения. Чтобы такого не случилось, и приходилось прежде всего полагаться на Демерзеля.

При одной только мысли о том, чтобы остаться без Демерзеля, Клеон поёжился. Да, бывали Императоры, которые ухитрялись править самолично, и их государственные секретари талантами не блистали, и всё-таки владыки держали при себе этих бездарей и как-то, худо-бедно, правили, и ничего.

А Клеон так не мог. Ему был нужен Демерзель. Стоило только подумать о возможности покушения — а вся история Империи говорила о том, что ему этого не избежать, — как он понимал, что без Демерзеля ему никак не обойтись. Ни за что не обойтись. Как бы хитро ни защищался сам Клеон, Демерзель наверняка заметил бы раньше любой ход, кто бы его ни предпринял, и сам бы стал во главе дворцового переворота. И тогда… тогда Клеон не успел бы глазом моргнуть, как отправился бы на тот свет. Его сменил бы новый Император, и Демерзель стал бы служить ему. Служить и управлять им.

А может быть, Демерзелю прискучит притворяться и он сам станет Императором?

Нет, ни за что! Он слишком сильно привык к анонимности. Нет-нет, если Демерзель начнёт играть в открытую, всё его могущество, вся мудрость и удачливость отвернутся от него. В этом Клеон был просто убеждён.

Словом, покуда Клеон вёл себя подобающим образом, Демерзель не мог его покинуть.

Но вот и он сам, одетый так сдержанно и просто, что Клеон сразу почувствовал себя жутко неловко в своем разукрашенном парадном облачении. К счастью, тут же явились слуги и унесли мундир.

— Демерзель, — сказал Император, — как я устал!

— Государственные дела утомляют, сир, — пробормотал Демерзель.

— Но должен ли я тогда уделять им каждый вечер?

— Не каждый, но они важны. Людям важно лицезреть вас, чувствовать ваше внимание к себе. Это помогает править Империей без забот.

— Раньше Империей можно было править без забот с помощью одной только власти, — с печальным вздохом проговорил Император. — А теперь ею нужно править с помощью улыбочек, милостивых жестов, ласковых словечек, медалей и орденов.

— Если всё это способствует миру и спокойствию, сир, то о чём говорить? А ваше правление протекает спокойно.

— Ты знаешь, почему это так. Потому, что ты со мной. Единственный мой талант — это то, что я осознаю твою важность. — Немного помолчав, он, прищурившись, посмотрел на Демерзеля. — Мой сын не годится в наследники. Он не слишком способный мальчик. Что, если я назначу своим преемником тебя?

— Сир, — холодно проговорил Демерзель, — это необдуманное предложение. Я не имею желания узурпировать престол. Я не собираюсь отнимать его у вашего законного наследника. И потом, если я совершил что-либо неугодное, не наказывайте меня столь сурово. Что бы я ни совершил, что бы я ни замыслил, я не заслуживаю такого наказания.

Клеон рассмеялся.

— Браво, Демерзель. За то, что ты так верно оценил стоимость пребывания на имперском троне, я отказываюсь от всякой мысли о наказании. Беру свои слова обратно. Ладно, давай поболтаем о чём-нибудь другом. Надо бы лечь спать, но я ещё морально не готов к той церемонии, которой меня перед этим подвергают. Давай поболтаем.

— О чём, сир?

— О чём угодно… Хотя бы об этом математике и о его психоистории. Время от времени я вспоминаю о нём, знаешь ли. Вот и сегодня за обедом я о нём думал. Знаешь, почему? Я подумал: что, если бы этот математик спрогнозировал такое будущее, где бы Императору можно было обойтись без этих бесконечных церемоний?

— Почему-то мне кажется, сир, что такое не под силу даже самому гениальному психоисторику.

— Ладно, расскажи мне последние новости. Он что, всё ещё прячется у этих лысых балбесов в Микогене? Ты обещал, что вытащишь его оттуда.

— Да, сир, обещал и пытался, но должен признаться, что мне это не удалось.

— Не удалось? — Император слегка нахмурился. — Не нравится мне это.

— Мне тоже, сир. Я планировал спровоцировать математика на какое-либо святотатственное деяние — подобное деяние очень легко совершить в Микогене, особенно иноземцу, непосвящённому. За такое деяние его могли бы подвергнуть весьма суровому наказанию. Тогда математик был бы вынужден апеллировать к Императору, и в результате мы заполучили бы его. Я собирался осуществить это дело за счёт крошечных концессий с нашей стороны — для нас пара пустяков, а для Микогена — очень важных. Лично я в этом участвовать не собирался. Всё должно было быть совершено мягко, ненавязчиво.

— Понятно, — кивнул Клеон. — Но ничего не вышло. И что, мэр Микогена…

— Он называется Верховным Старейшиной, сир.

— Мне всё равно, какой у него титул, не придирайся. Что, этот Верховный Старейшина отказался?

— Напротив, сир, согласился, и математик удивительно легко угодил в ловушку.

— И что же?

— Ему позволили уйти, сир. Отпустили и ничего не сделали.

— Почему? — нетерпеливо спросил Клеон.

— Точно не знаю, сир, но, по-моему, нас кто-то опередил.

— Кто? Мэр Сэтчема?

— Может быть, сир, но в этом я сомневаюсь. За Сэтчемом я постоянно наблюдаю. Если бы они сцапали нашего математика, я бы уже об этом знал.

Теперь Император не просто нахмурился. Он явно был разъярен.

— Это плохо, Демерзель. Я очень недоволен. Такая неудача заставляет меня усомниться в твоих способностях. И какие же меры мы примем к Микогену за столь явное пренебрежение к желанию Императора?

Демерзель низко склонил голову, пережидая бурю негодования монарха, но ответил холодно и спокойно:

— Предпринимать какие-либо санкции против Микогена сейчас, сир, было бы ошибкой. Такой конфликт сыграл бы на руку Сэтчему.

— Но должны же мы что-то предпринять!

— Может быть, и не должны, сир. Всё не так плохо, как кажется.

— Как это так? Куда уж хуже?

— Вы помните, сир, что этот математик был убеждён в том, что его психоистория не может быть внедрена в практику?

— Конечно, помню, но это же ничего не значит? Для наших целей, имею в виду.

— Может быть, и не значит. Но если бы её можно было внедрить в практику, сир, она бы послужила нашим целям, и ещё как бы послужила. А из того, что мне стало известно на сегодняшний день, я сделал вывод, что этот математик как раз сейчас предпринимает попытки практического применения психоистории. И его святотатственный поступок в Микогене как раз имеет непосредственное отношение к решению проблемы психоистории. Раз так, сир, то имеет полный смысл предоставить его самому себе. Лучше будет схватить его тогда, когда он приблизится к своей цели или даже тогда, когда он до неё доберётся.

— Ага. Если только мэр Сэтчема не схватит его раньше нас.

— Я прослежу за тем, чтобы этого не произошло.

— Точно так же, как ты позволил математику ускользнуть из Микогена?

— На этот раз я не совершу ошибки, сир, — холодно отозвался Демерзель.

— Да уж, Демерзель, лучше не совершай. Второй ошибки я тебе не прощу. Да… — капризно закончил Император, — поспать мне сегодня не удастся.

* * *

Жирад Тисальвер из Даля был невысокого роста, на полголовы ниже Селдона. Но близко к сердцу он, похоже, этого не принимал. У него были правильные, приятные черты лица, обворожительная улыбка, пушистые, густые чёрные усы и чёрные волосы, лежавшие плотными завитками.

Жил он вместе с женой и маленькой дочкой в квартирке из нескольких комнатушек, где всегда царила почти больничная чистота, но обстановка была самая скромная.

— Я прошу прощения, господин Селдон и госпожа Венабили, — извинился Тисальвер, — за то, что не могу предоставить вам роскоши, к которой вы, вероятно, привыкли, но Даль — бедный сектор, да и я небогат, даже по нашим меркам.

— Тогда уж нам стоит извиниться, — сказал Селдон, — за то, что вам придётся терпеть неудобства от нашего присутствия у вас.

— Никаких неудобств, господин Селдон. Господин Челвик нам щедро заплатил за ваше проживание в наших скромных апартаментах. Деньги нам никогда не помешали бы, а ещё и ваше общество…

Селдону на память пришли прощальные слова Челвика.

— Селдон, — сказал он тогда, — это уже третье убежище. В первые два имперским властям попасть было исключительно трудно, и именно поэтому скрываться там было наиболее логично. Здесь всё иначе. Это нищий, ничем не примечательный сектор, и, конечно, место не совсем безопасное. Прятаться здесь тебе вряд ли пришло бы в голову, поэтому мало вероятно, чтобы взоры Императора и его Государственного секретаря обратились в сторону Даля. Можешь ты пообещать мне держаться подальше от беды хотя бы здесь?

— Я постараюсь, Челвик, — сказал Селдон чуть обиженно. — Только не думай, пожалуйста, что я нарочно ищу неприятностей на свою голову. Я ищу знаний, которые помогли бы сэкономить те тридцать жизней, которые мне, видимо, придётся потратить на создание психоистории.

— Ясное дело, — хмыкнул Челвик. — Погоня за знаниями погнала тебя на поверхность в Стрилинге, в микогенский алтарь. Остаётся только гадать, в какой пороховой погреб она тебя заведёт в Дале. Что же касается вас, доктор Венабили, я понимаю, что вы и так старались заботиться о Селдоне, но придётся заботиться ещё лучше. Вбейте себе в голову, да покрепче, что он — самый важный человек на Тренторе и даже во всей Галактике и что его надо сберечь во что бы то ни стало.

— Постараюсь сделать всё, что в моих силах, — сухо отозвалась Дорс.

— Что касается ваших квартирных хозяев, люди они не без странностей, но хорошие. Я с ними давно знаком, и очень не хотелось бы, чтобы из-за вас они попали в беду.

Но пока Тисальвер, похоже, только радовался квартирантам — неподдельно, искренне и как будто вовсе не потому, что получил неплохие деньги за их проживание.

Всю жизнь он прожил в Дале и страстно обожал рассказы о других местах. Жена его тоже слушала с удовольствием, то и дело улыбалась, кивала головой, а их дочурка, не вынимая изо рта обслюнявленного пальца, подглядывала в щелочку.

Как правило, всё семейство собиралось вместе после обеда, и от Селдона и Дорс ждали очередного рассказа о далеких мирах. Еды всегда бывало вдоволь, но пища была простая, а временами и просто грубая. После изысканных микогенских блюд здешний рацион можно было смело назвать несъедобным. Да и питались тут весьма своеобразно. Стол представлял собой узкую длинную доску, прикрепленную к стене; все выстраивались возле неё и ели стоя.

Селдон путем мягких и ненавязчивых расспросов выяснил, что такая манера потребления пищи никак не связана с бедностью, что так едят в Дале везде. «О да, конечно, — объяснила госпожа Тисальвер, — те, кто занимает важные государственные посты, порой вынуждены заводить какие-то предметы вроде сидячих полок, — видимо, она имела в виду стулья, — но представители среднего класса смотрят на подобные нововведения свысока, неодобрительно».

Но как бы сильно Тисальверы ни презирали то, что считали ненужной роскошью, слушали они про неё во все уши. Упоминание о матрасах на ножках вызывало у них восхищенные восклицания. Не меньший восторг производили рассказы о разных столах и шкафчиках, изысканной посуде и столовых приборах.

Выслушав рассказ об обычаях Микогена, Жирад Тисальвер любовно пригладил свою курчавую шевелюру, словно желая показать, что он скорее готов подвергнуться кастрации, чем депиляции. При всяком упоминании о дискриминации женщин госпожа Тисальвер вздрагивала, вскрикивала, приходила в ярость и никак не могла поверить, что Сестры покорно мирятся с таким положением дел.

Но больше всего они любили слушать рассказ Селдона о посещении Дворца Императора. Выяснилось это совершенно случайно, и, стоило Селдону обмолвиться о том, что он видел живого Императора и говорил с ним, Тисальверы просто окаменели от ужаса и восторга. Потом посыпались вопросы, и их было такое количество, что Селдон был просто не в состоянии ответить на всё. Ведь он на самом деле ни Дворца, ни его окрестностей толком не видел.

Тисальверов столь скудные сведения явно не устроили, и время от времени они предпринимали очередные попытки выудить у Селдона хоть что-нибудь ещё. Немного успокоившись по этому поводу, они никак не могли поверить, что Дорс ни разу даже близко не подходила к Императорскому Дворцу. А замечание Селдона о том, что Император вел себя и разговаривал совсем как обычный человек, вызвало у Тисальверов поистине бурю негодования.

Выдержав три таких вечера подряд, Селдон почувствовал страшную усталость. Поначалу такое времяпрепровождение показалось ему привлекательным — ничего не делать (по крайней мере, днём), а только просматривать кое-какие книги по истории, рекомендованные Дорс. Тисальверы пошли на благородный шаг и днём выключали головизор. Это, правда, жутко огорчало девочку, которой приходилось бегать смотреть передачи к соседям.

— Ничего не выходит, — раздражённо признался Селдон, включив для прикрытия музыку погромче. — Я понимаю, ты обожаешь историю, но в ней такое количество подробностей. Целая гора… да нет, что там гора — целая галактика информации, в которой я, увы, не вижу никакой упорядоченности.

— А я бы сказала, — ответила Дорс, — что было время, когда люди не видели никакой упорядоченности в картине звёздного неба, а потом разобрались в строении Галактики.

— Да, но на это ушли не недели, а жизнь многих поколений. Когда-то ведь и сама физика была не чем иным, как собранием разрозненных фактов и результатов наблюдений, и только потом были открыты законы природы, но и это отняло жизнь не одного поколения. А что скажешь о Тисальверах?

— А что о них сказать? По-моему, милые, приятные люди.

— Любопытные.

— Ну, конечно. А ты бы на их месте разве не был бы любопытен?

— Да, но только ли в любопытстве дело? Похоже, их просто-таки страшно заинтересовали подробности моей встречи с Императором.

— Да что тут такого особенного? — возмутилась Дорс. — Стань на их место и представь, как ты бы расспрашивал их о том же самом.

— Всё равно я почему-то нервничаю.

— Нас привез сюда Челвик.

— Да, но он не святой. Он привез меня в Университет, а там меня вытянули на поверхность. Он сдал нас с рук на руки Протуберанцу Четырнадцатому, который самолично нас и сцапал. Тебе это прекрасно известно. Два прокола подряд. И потом, я устал от постоянных допросов.

— Давай поставим вопрос иначе, Гэри. Даль сам по себе тебя интересует?

— Конечно. Скажи, что тебе известно об этом секторе?

— Ничего. Он — всего-навсего один из восьмисот с лишним тренторианских секторов, а я на Тренторе — чуть дольше двух лет.

— Правильно. А на свете двадцать пять миллионов разных миров, а я занимаюсь этой проблемой чуть больше двух месяцев. Вот что я тебе скажу: я хочу вернуться на Геликон и заняться изучением математических принципов турбуленции, темой своей диссертации на соискание докторской степени, и клянусь, я никогда в жизни не вспомню и даже не подумаю, что турбуленция имеет хоть какое-то отношение к жизни человеческого общества.

Однако в этот же вечер он спросил у Тисальвера:

— Скажите, пожалуйста, господин Тисальвер, если не секрет, чем вы занимаетесь? Что у вас за работа?

— У меня? — удивлённо переспросил Тисальвер, прижав руку к груди, прикрытой, надо сказать, исключительно тоненькой футболкой — так одевались все мужчины в Дале. — Да ничего такого особенного. Я работаю программистом на местной головизионной станции. Скучноватая работенка, но на жизнь хватает.

— Работа очень уважаемая, — вступилась госпожа Тисальвер. — По крайней мере, ему не приходится вкалывать на термарии.

— Как вы сказали? На термарии? — не скрывая изумления, переспросила Дорс.

— Ну, это наша главная достопримечательность, — улыбнулся Тисальвер. — Ничего особенного, конечно, но дело в том, что сорока миллиардам людей на Тренторе нужна энергия, и мы поставляем её значительную часть. Не то чтобы мы задирали из-за этого нос, но хотел бы я посмотреть, как в богатых секторах обошлись бы без нашей помощи.

Селдон был обескуражен.

— Но разве Трентор не потребляет энергию с орбитальных станций, оборудованных солнечными батареями?

— Частично, — кивнул Тисальвер. — Частично — с атомных станций на островах, частично — от микрофузионных двигателей, частично с ветряных станций, установленных на поверхности, но половина энергии, — тут он многозначительно, гордо поднял указательный палец, — поступает из термариев. Подобные источники тепла существуют во многих местах, но только Даль так богат ими. Нет, вы действительно ничего не знаете про наши термарии? Вы так смотрите…

Дорс быстро нашлась:

— Мы же иноземцы, понимаете, — она чуть было не сказала «варвары», но вовремя опомнилась. — Особенно доктор Селдон. Он на Тренторе всего-то пару месяцев.

— Правда? — удивилась госпожа Тисальвер. Ростом она была ещё ниже мужа, пухленькая, но не толстая. Тёмные волосы аккуратно собраны в пучок, карие глазки искрились весельем и любопытством. Как и мужу, ей было не больше тридцати.

После пребывания в Микогене Дорс никак не могла привыкнуть к тому, что женщина так свободно ведёт себя в компании. «Как быстро всё меняется — манеры, привычки», — подумала Дорс и решила, что непременно надо будет сказать об этом Селдону, как о ещё одной проблеме, заслуживающей внимания психоистории.

— Правда, — кивнула она. — Доктор Селдон — с Геликона.

— А где же это такое находится? — вежливо поинтересовалась госпожа Тисальвер.

— Ну, это… — начала Дорс и обернулась за помощью к Селдону: — Где это, Гэри?

Селдон немного растерялся.

— Правду сказать, я даже на модели Галактики не сумел бы сразу найти свою планету, если бы не заглянул для начала в справочник. Всё, что я могу сказать, так это то, что Геликон находится по другую сторону центральной чёрной дыры от Трентора, и попасть туда на гиперпространственном корабле довольно трудно.

— Сомневаюсь, — вздохнула госпожа Тисальвер, — что мы с Жирадом когда-нибудь куда-либо полетим на гиперпространственном корабле.

— Не грусти, Касилия, — подбодрил её господин Тисальвер, — глядишь, может, и полетим когда-нибудь. Вы нам лучше про Геликон расскажите, господин Селдон.

Селдон покачал головой:

— По-моему, это выйдет скучно. Планета как планета, как все остальные. На мой взгляд, только Трентор и не похож на все остальные планеты. Термариев на Геликоне нет, а может быть, их и нигде нет, кроме Трентора. Расскажите мне про них.

«Только Трентор и не похож на все остальные планеты» — сказанная им самим фраза звенела у Селдона в ушах, повторялась и повторялась, и вдруг совершенно неожиданно в его памяти всплыла история Дорс о «руке на бедре», но Тисальвер начал рассказывать, и фраза о Тренторе и рассказ Дорс вылетели у Селдона из головы так же быстро, как возникли.

А Тисальвер сказал вот что:

— Если вы действительно хотите узнать о термариях, я мог бы сводить вас туда. Касилия, — спросил он у жены, — ты не будешь возражать, если завтра я отведу господина Селдона на термарии?

— И меня, — тут же вмешалась Дорс.

— Хорошо, и госпожу Венабили тоже.

Госпожа Тисальвер нахмурилась, поджала губы.

— Не думаю, что это хорошая мысль. Нашим гостям там не понравится.

— Почему не понравится, госпожа Тисальвер? — удивился Селдон. — Нет, нам очень даже интересно взглянуть на термарии. Мы будем рады, если и вы к нам присоединитесь, и дочка ваша, если, конечно, захочет.

— На термарии? — возмущенно воскликнула госпожа Тисальвер. — Там не место благовоспитанным женщинам.

— Не обижайтесь, — вмешался Тисальвер. — Касилия считает, что это ниже нашего достоинства, и это правда, но, поскольку я там не работаю,ничего страшного в том, чтобы пойти туда и показать термарии гостям, для меня нет. Но только… это довольно неприятно, и я ни за что не смогу заставить Касилию… подобающе одеться.

Всё общество встало. Дальские «стулья» представляли собой высокие табуретки на колесиках. Селдон уже успел их возненавидеть: край табуретки врезался под колени, да ещё она и ерзала по полу при каждом движении. Тисальверы, правда, как-то ухитрялись усидеть на своих табуретках и вставали с них ловко, не придерживаясь, как Селдон, руками за сиденье. Дорс тоже поднялась весьма изящно, и Селдон в который раз восхитился её природной грацией.

Прежде чем разойтись по комнатам, Селдон сказал Дорс:

— Ты действительно ничего не знаешь про эти их термарии? Послушать госпожу Тисальвер, так это просто отвратительное местечко.

— Не думаю, что оно такое уж отвратительное, иначе господин Тисальвер не согласился бы повести нас на эту экскурсию. Давай приготовимся к тому, что нас там ждёт что-то удивительное.

* * *

— Вам нужно подобающе одеться, — сказал утром господин Тисальвер.

Госпожа Тисальвер выразительно фыркнула. С ужасом вспомнив о кертлах, Селдон осторожно поинтересовался:

— Что вы имеете в виду под подобающей одеждой?

— Что-нибудь легкое, вроде моей одежды. Футболку с короткими рукавами, легкие брюки, тонкое нижнее белье, носки, сандалии. Всё это у меня для вас найдётся.

— Отлично. Ничего страшного как будто.

— И для госпожи Венабили тоже найдётся такой комплект. Надеюсь, подойдёт по размеру.

Все, что предложил господин Тисальвер, пришлось Дорс и Селдону впору. Ну, может быть, вещи оказались чуть-чуть тесноваты. Как только все были готовы, все трое попрощались с госпожой Тисальвер; та вздохнула, покачала головой и проводила их взглядом до дверей.

На улице было ещё светло — ранний вечер, и небо светилось красками искусственного заката. По всей вероятности, скоро должны были зажечься фонари. Было тепло, и на улицах не было почти никакого транспорта, все шли пешком. Издалека доносился извечный шум экспресса, время от времени вспыхивали его огоньки.

Селдон обратил внимание на то, что пешеходы никуда не спешат, а просто гуляют. Наверное, раз Даль — небогатый сектор, то с развлечениями тут не густо, и, будучи не в силах позволить себе ничего более роскошного, по вечерам люди тут предаются простым радостям вроде пеших прогулок.

Селдон сам не заметил, как перешёл на ленивый прогулочный шаг и погрузился в тепло и дружелюбие уличной атмосферы. Пешеходы здоровались друг с другом, обменивались парой-тройкой вежливых фраз. Почти у всех мужчин физиономии украшали чёрные усы разнообразной длины и фасонов. Похоже, усы здесь были столь же неотъемлемой частью облика мужской половины населения, как лысые головы у микогенских Братьев.

Прогулка напоминала вечерний ритуал, означавший, что день прошёл хорошо и у тебя самого, и у твоих друзей и знакомых. Вскоре Селдон заметил, что почти все встречные удивлённо посматривают на Дорс. В сумерках её рыжие волосы казались темнее, но всё равно разительно выделялись на фоне целого моря черноволосых голов (не считая изредка встречавшихся седых). Её головка проплывала по этим волнам, словно золотая монетка, катившаяся по куче угля.

— Послушайте, мне ужасно нравится эта прогулка, — сказал Селдон.

— Я тоже очень люблю гулять по вечерам, — признался Тисальвер. — Обычно я гуляю с женой, а она так просто обожает этот вечерний променад. Она знает всех по именам на целый километр в округе, знает, кто чем занимается, кто чей родственник, и так далее. А я никак не могу всех упомнить. Ну, вы же видели, сколько человек уже успели со мной поздороваться, а я половину из них по имени не знаю. Но вообще-то нам надо поторопиться. Нужно поскорее добраться до лифта. Внизу народу побольше.

Когда лифт вез всю троицу вниз, Дорс сказала:

— Если я ошибаюсь, господин Тисальвер, поправьте меня. Я так понимаю, что термарии — это такое место, где внутреннее тепло Трентора используется для производства пара, который должен вращать турбины, которые, в свою очередь, производят электричество.

— О нет! Там стоят мощные термоэлементы, которые напрямую производят электричество. Только не спрашивайте у меня о подробностях, прошу вас. Я всего-навсего программист-головизионщик. И вообще не советую никого тут, внизу, расспрашивать о подробностях. Тут всё вроде большого такого чёрного ящика. Все работают, но никто не знает как.

— А если что-то сломается?

— Как правило, ничего такого не происходит, но если и случается, откуда-то вызывают эксперта. Того, кто разбирается в компьютерах. Тут всё компьютеризировано, конечно.

Кабина лифта остановилась, они вышли и сразу почувствовали, как по ним ударила плотная волна жара.

— Жарко тут, — заметил Селдон, хотя это и так было ясно.

— Да, жарко, — согласился Тисальвер. — Потому-то Даль и является таким ценным источником энергии. Слой магмы залегает здесь ближе к поверхности, чем в любом другом месте. Приходится работать в такой жаре.

— А как насчёт кондиционеров? — спросила Дорс.

— Кондиционеры тут есть, но они ужасно дороги. Тут есть вентиляция, увлажнители и охладители, но если пользоваться всем этим чересчур широко, то на потребление энергии уйдут слишком большие затраты и всё предприятие станет нерентабельным.

Тисальвер остановился у какой-то двери и позвонил. Дверь открылась, из проёма хлынул более прохладный воздух, и Тисальвер пробормотал:

— Нужно разыскать кого-нибудь, кто бы нас здесь поводил. Вы уж извините, но нашему провожатому придётся оградить госпожу Венабили от всяких неприятных замечаний, на которые тут способны некоторые мужчины.

— Меня совершенно не пугают никакие замечания, — улыбнулась Дорс.

— А меня могут напугать, — сказал Тисальвер.

— Хано Линдор, — представился молодой человек, вставший им навстречу из-за столика. Можно было подумать, что он — близкий родственник Тисальвера. Селдон понял, что ещё долго в Дале ему предстоит вот так путаться — до того тут все были похожи друг на друга.

— Буду рад, — сказал Линдор, — показать вам всё, что сумею. Зрелище, правда, не ахти… — Говорил он, вроде бы обращаясь ко всем сразу, но взгляд его был прикован к Дорс. — И потом, вам будет не совсем удобно. Думаю, придётся снять футболки.

— Но тут так хорошо, прохладно, — возразил Селдон.

— Конечно, но это в кабинете. Должность имеет свои привилегии. А за пределами кабинета мы не в силах поддерживать кондиционирование на таком же уровне. Поэтому рабочие получают больше, чем я. На самом деле, у них самая высокооплачиваемая работа в Дале, только деньгами сюда народ и заманиваем. И всё равно, находить рабочих становится всё труднее и труднее. Ну ладно, — сказал он, глубоко вздохнув, — нырнём в кипяточек…

Он стянул с себя футболку через голову и, скомкав, засунул под поясной ремень. То же самое проделал и Тисальвер. Селдон последовал их примеру.

Линдор взглянул на Дорс и пробормотал:

— Вам же лучше будет, госпожа, но это необязательно.

— Всё нормально, — улыбнулась Дорс и сняла футболку, оставшись в тоненьком белом бюстгальтере, который почти ничего не скрывал.

— Госпожа, — опустив глаза, промямлил Линдор, — это необя… Ну ладно, — закончил он, пожав плечами, — пойдёмте.

Селдон смотрел во все глаза, но видел только компьютеры, какие-то машины, толстые трубы, мелькание огоньков да тускло светящиеся экраны.

Общее освещение было ужасно тусклым, только панели приборов горели ярко. Вглядываясь в темноту, Селдон спросил:

— Почему тут такая темнотища?

— Освещение хорошее там, где нужно, — ответил Линдор хорошо поставленным, но чуть хрипловатым голосом. — Общее освещение слабое, да, но для этого есть чисто психологические причины. Слишком яркий свет ассоциируется с жарой. Стоит только поярче включить свет, и тут же сыплются жалобы, даже если при этом понизить температуру.

— Похоже, тут всё у вас здорово компьютеризировано, — отметила Дорс. — Мне кажется, что и всё тут могли бы делать компьютеры. Самое подходящее место для этого.

— Совершенно верно, — кивнул Линдор. — Но мы должны быть застрахованы от любых ошибок. Если что-то сломается, нужны люди. Вышедший из строя компьютер может вызвать неполадки за две тысячи километров от места поломки.

— Так же, как и ошибка человека, разве нет? — спросил Селдон.

— Да, конечно, но, когда работают одновременно и люди, и компьютеры, ошибку компьютера выявить всегда гораздо проще, и наоборот — компьютер быстрее подметит ошибку человека. Главное, ничего ужасного не случится до тех пор, пока человек и компьютер не ошибутся одновременно. А такое не случается почти никогда.

— Почти никогда, но всё-таки случается, а? — спросил Селдон.

— Почти никогда, но всё-таки случается, — подтвердил Линдор. — И компьютеры уже не те, и люди тоже.

— Так всегда говорили, во все времена, — Селдон тихо рассмеялся.

И снова Селдон вспомнил слова Челвика об упадке.

— Я вот о чём говорю, — сказал Линдор потише. — Посмотрите, вон там кучка рабочих, судя по виду, с уровня С-3. Они пьют. И все не на своих рабочих местах.

— А что они такое пьют? — поинтересовалась Дорс.

— Особые напитки для профилактики потери электролита. Фруктовые соки.

— Но разве можно их за это ругать? — возмутилась Дорс. — Как же тут не пить, в такой жаре?

— А знаете ли вы, как долго опытный рабочий уровня С-3 может тянуть свой напиток? А поделать ничего нельзя. Если давать им пятиминутные перерывы на питье и хронометрировать эти перерывы, да следить за тем, чтобы они не собирались компаниями… так и до забастовки недалеко.

Вскоре они подошли поближе к группе рабочих. Среди них были и мужчины, и женщины, и все по пояс обнаженные. На женщинах, правда, были надеты какие-то тряпочки, отдаленно напоминавшие бюстгальтеры, но назначение у них было чисто функциональное. Они поддерживали грудь, впитывали пот, но ничего не прикрывали.

— Знаешь, Гэри, — шепнула Дорс Селдону, — в этом что-то есть. Я уже взмокла.

— Сними, — шепнул Селдон. — Я не против.

— Я так и думала, — кивнула Дорс, но бюстгальтер не сняла.

В компании рабочих было около дюжины человек.

— Если кто-то из них что-нибудь отчебучит в мой адрес, я переживу, — сказала Дорс.

— Благодарю вас, — ответил Линдор. — Не могу пообещать, что они от этого удержатся. Но мне придётся вас представить. Если им покажется, что вы — парочка инспекторов, расхаживающих здесь за компанию со мной, они не поверят. Инспекторы обычно шныряют в одиночку, без представителей руководства.

Подняв обе руки в знак приветствия, Линдор обратился к рабочим.

— Термальщики, — сказал он, — позвольте представить вам наших гостей. Они нездешние, учёные. Они прибыли из таких миров, где не хватает энергии, и сюда пришли для того, чтобы посмотреть, как обстоят дела в Дале. Они надеются кое-чему поучиться у нас.

— Мы их поучим, как потеть, — выкрикнул один из термальщиков, и вся компания громко расхохоталась.

— А у этой-то, поди, уже пузо взопрело, — выкрикнула женщина-термальщица, — в таком-то наряде!

Дорс не ударила лицом в грязь:

— Я готова раздеться, да только боюсь, мне до тебя далеко.

Смех рабочих на сей раз был вполне дружелюбным.

Но тут вперёд выступил молодой человек. Уставившись на Селдона в упор глубоко посаженными глазами, он весело улыбнулся и сказал:

— Я вас знаю. Вы математик.

Быстро подойдя поближе, он принялся бесцеремонно разглядывать Селдона. Дорс автоматически шагнула вперёд и встала между ним и Селдоном, а Линдор заслонил её собой и крикнул:

— Назад, термальщик! Веди себя как подобает!

— Погодите! — вмешался Селдон. — Дайте ему сказать. Что это вы все выстроились впереди меня?

— Если кто-то из них подойдёт поближе, — вполголоса объяснил Линдор, — вам сразу станет ясно, что пахнут они не как тепличные цветочки.

— Переживу, — отрезал Селдон. — Молодой человек, кто вы такой и что вам угодно?

— Меня зовут Амариль. Юго Амариль. А вас я видел в головизионной передаче.

— Может быть. И что из этого?

— Забыл, как вас зовут.

— Не стоит вспоминать.

— Вы говорили о чём-то под названием «психоистория».

— Вы не представляете, как я об этом жалею.

— Что вы сказали?

— Ничего. Что вам угодно?

— Я хочу поговорить с вами. Совсем немного. Прямо сейчас.

Селдон посмотрел на Линдора. Тот резко покачал головой:

— Только в нерабочее время.

— Когда вы приступаете к работе, мистер Амариль? — спросил Селдон.

— В шестнадцать ноль-ноль.

— Можете встретиться со мной в четырнадцать ноль-ноль?

— Конечно. Где?

Селдон обернулся к Тисальверу:

— Вы позволите мне принять этого молодого человека у вас?

— Это не принято, — пробормотал Тисальвер. — Ведь он простой термальщик.

— Но он узнал меня. Он что-то обо мне знает, — возразил Селдон. — Не может быть, что он простой термальщик. В общем, я приму его у себя в комнате. Моя комната, — добавил он, заметив, что Тисальвер состроил гримасу, — это то, за что вам заплачено. Да тем более мы встретимся тогда, когда вы будете на работе.

— Не во мне дело, господин Селдон, — вполголоса проговорил Тисальвер. — Моя жена, Касилия. Она этого не переживёт.

— Я поговорю с ней, — вздохнул Селдон. — Поговорю и уговорю.

* * *

— Термальщик! — широко раскрыла глаза Касилия Тисальвер. — Только не у нас!

— Но почему? Я его приму у себя, — сказал Селдон. — В четырнадцать ноль-ноль.

— Нет-нет, и не уговаривайте! Вот что выходит из всех этих экскурсий по термариям, — проворчала госпожа Тисальвер. — Мой Жирад глупец, что потащил вас туда…

— Не огорчайтесь так, госпожа Тисальвер. Мы пошли туда по моей просьбе, и мне там очень понравилось. Мне обязательно нужно повидаться с этим молодым человеком. Это важно для моей научной работы.

— Вы уж меня извините, но я не могу позволить, не могу, и всё.

— Гэри, — вмешалась Дорс, — позволь, я попробую объяснить. Госпожа Тисальвер, я понимаю, раз господин Селдон желает с кем-то встретиться у себя в комнате, это требует дополнительной платы. Мы это прекрасно понимаем. Значит, за сегодняшний день мы заплатим вдвойне за комнату господина Селдона.

Госпожа Тисальвер задумалась.

— Это очень благородно с вашей стороны, — сказала она наконец, — но дело не только в деньгах. Что подумают соседи? Потный, вонючий термалыцик…

— Не думаю, чтобы в четырнадцать ноль-ноль он был потный и вонючий, госпожа Тисальвер, но позвольте, я закончу. Если доктору Селдону обязательно нужно с ним повидаться, но здесь встретиться им нельзя, значит, ему придётся встречаться с этим парнем где-то ещё, но не можем же мы бегать туда-сюда. Это будет не слишком удобно. Значит, нам придётся поискать другую квартиру. Наверное, это будет нелегко, и нам этого совсем не хочется, но что поделаешь — придётся. Поэтому, раз так, мы заплатим вам по сегодняшний день включительно и покинем вас, но, безусловно, нам придётся рассказать господину Челвику, почему нам пришлось переехать с вашей квартиры.

— Погодите… — проговорила госпожа Тисальвер торопливо, и по её лицу стало видно, что она производит в уме подсчёты. — Нам бы не хотелось лишний раз беспокоить и расстраивать господина Челвика… да и вас тоже. Сколько времени пробудет тут этот?..

— Он придёт в четырнадцать ноль-ноль. В шестнадцать ноль-ноль он заступает на смену. Значит, здесь он пробудет никак не больше двух часов, а скорее всего — гораздо меньше. Мы встретим его на улице и проведем в комнату доктора Селдона. Если нас и увидит кто-то из ваших соседей, можно сказать, что это наш земляк и приятель.

Госпожа Тисальвер кивнула:

— Хорошо, только пусть всё будет именно так, как вы сказали. Двойная оплата за комнату господина Селдона за сегодня, и чтобы больше этого термальщика и духу тут не было.

— Только сегодня, обещаем, — кивнула Дорс.

А чуть позже, когда Селдон и Дорс сидели вдвоем в её комнате, Дорс спросила:

— А зачем ты хочешь встретиться с ним, Гэри? Неужели беседа с термальщиком так уж важна для психоистории?

Селдону послышались в голосе Дорс саркастические нотки, и он резко, даже немного обиженно ответил:

— Я не обязан все свои поступки совершать в согласовании с моим грандиозным проектом, в который, кстати говоря, сам не очень-то верю. Я тоже человек, как-никак, и ничто человеческое мне не чуждо, в том числе и обычное человеческое любопытство. Мы провели в термариях несколько часов, и ты сама видела, на кого похожи рабочие. Уровень — ниже не бывает, это я говорю буквально, без всяких каламбуров. И вдруг среди них попадается человек, который меня знает. Видеть меня по головизору он мог только в одном случае — если смотрел передачу о Декадном математическом конгрессе. Вдобавок, он ещё и словечко «психоистория» запомнил. Он меня просто поразил. По-моему, он там совершенно не на своем месте. Но почему? Вот мне и захотелось поговорить с ним.

— Что, твоё самолюбие тешит тот факт, что тебя знает даже простой термальщик из Даля?

— Может, и так. Но это любопытно, согласись.

— А ты не думаешь, что он завербован кем-то и специально подставлен, чтобы завлечь тебя в ловушку, как случалось раньше?

Селдон усмехнулся.

— Не бойся, я не позволю ему гладить себя по головке. И потом, мы же теперь во всеоружии, не так ли? Уверен, ты будешь присутствовать при нашей с ним беседе. Это я к тому говорю, что ты меня одного отпустила наверх в Университете, позволила отправиться на микроферму с Капелькой Сорок Третьей, так не покидай теперь, ладно?

— Можешь быть абсолютно уверен, не покину, — пообещала Дорс.

— Вот и славно. Я буду толковать с термальщиком, а ты следи за каждым словом. Я тебе доверяю целиком и полностью.

* * *

Амариль явился чуть раньше четырнадцати ноль-ноль, смущенный, растерянный. Волосы его были старательно причесаны, чёрные усики прилизаны, напомажены и чуть-чуть закручены кверху, футболка — белее белого. Пахнуть от него пахло, но это был запах фруктового дезодоранта, с которым он явно переусердствовал. В руке у него была пластиковая сумка.

Селдон и Дорс встретили его около дома, взяли под руки и быстро вошли в кабину лифта. Добравшись до нужного этажа, все трое скользнули в дверь квартиры Тисальверов и, пройдя по коридору, провели гостя в комнату Селдона.

Испуганно оглянувшись на закрывшуюся за ними дверь, Амариль хриплым шёпотом спросил:

— Дома никого, а?

— Может, кто и есть, но все при делах, — небрежно ответил Селдон. — Садитесь, — предложил он, указывая на единственное посадочное место в комнате — маленький пуфик.

— Не надо, — покачал головой Амариль. — Обойдусь. Вы садитесь.

И он уселся прямо на пол, мягко, почти по-кошачьи.

Дорс скопировала его грацию и опустилась на краешек дивана Селдона. Селдон тоже сел на диван, но у него, конечно, вышло не так ловко.

— Ну, молодой человек, — сказал Селдон, наконец управившись с не желавшими слушаться ногами, — почему вы хотели со мной встретиться?

— Потому что вы математик. Вы — первый математик, которого я увидел… так близко… так близко, что можно потрогать.

— Математики на ощупь точно такие же, как все остальные люди.

— Для меня — не такие… доктор… доктор Селдон?

— Да, так меня зовут.

Амариль радостно улыбнулся.

— Ну вот, я таки вспомнил… Понимаете, я тоже хочу стать математиком.

— Похвально. И что же вам мешает?

— Вы серьёзно спрашиваете? — нахмурился Амариль.

— Видимо, что-то вам всё-таки мешает. Да, я спрашиваю совершенно серьёзно.

— Как — что? Я — далиец, я дальский термальщик. У меня нет денег на образование, и я никогда не смогу их заработать. На настоящее образование, я хочу сказать. Меня научили только читать, да считать, да пользоваться компьютером, а этого за глаза хватает любому термальщику. Больше не положено. Но я хочу большего. Поэтому я сам занимался.

— А знаете, это совсем неплохо. Иногда даже лучше, чем в Университете получается. И как же вы занимались?

— Я познакомился с одной библиотекаршей. Она очень хотела мне помочь. Она очень добрая женщина и разрешила мне заниматься в библиотеке. Показала, как пользоваться компьютером для изучения математики. Ещё она подсоединила тот компьютер, за которым я занимался, к компьютерам других библиотек. Я мог ходить туда по выходным, по утрам до работы и после смены. Иногда она запирала меня в своем кабинете, чтобы мне никто не мешал, а иногда пускала позаниматься в те дни, когда библиотека бывала закрыта. Сама она математики не знала, но помогала мне, как могла. Пожилая, добрая женщина, вдова. Не знаю, может быть, она считала меня кем-то вроде сына. Своих детей у неё не было.

«А может быть, ею владели и какие-то другие чувства, — подумал Селдон, но тут же прогнал глупую мысль. — Не моё это дело, в конце концов».

— Я увлекся теорией чисел, — продолжал тем временем Амариль. — И даже придумал кое-что такое, чего не было ни в программе компьютера, ни в учебниках.

— Интересно! — поднял брови Селдон. — Ну, например?

— Я тут принес кое-что. Я этого никому ещё не показывал. Вокруг меня такой народ, — пожав плечами, смущенно проговорил Амариль. — Покажи я им такое, они бы или высмеяли меня, или не поняли бы. Один только раз я попытался рассказать об этом знакомой девушке, так она сказала, что я зануда и что она больше не желает меня видеть. А вам можно показать?

— За меня не волнуйся. Я смеяться не буду, честное слово.

Селдон протянул руку, Амариль чуть помедлил и дрожащими руками передал ему сумку.

Довольно долго Селдон просматривал записи Амариля. Труды оказались жутко наивными, но Селдон не позволил себе ни единой усмешки. Он просмотрел все записи, не обнаружил в них никаких выдающихся открытий, но это было неважно.

Оторвавшись наконец от записей, Селдон спросил:

— Это вы всё сами проделали?

Амариль, полумертвый от волнения, скованно кивнул.

Селдон вытащил из стопки несколько листков.

— Почему вы задумались вот об этом? — спросил он, указывая на цепочку цифр.

Амариль посмотрел, нахмурился, задумался, объяснил ход своих рассуждений.

Выслушав его, Селдон кивнул и спросил:

— Вы книгу Аната Ригелля читали?

— По теории чисел?

— Она называется «Математическая дедукция». Там написано не только о теории чисел.

Амариль покачал головой:

— Простите. Я даже не слыхал о таком авторе.

— Вот эту вашу теорему он разработал триста лет назад.

— Я не знал, — потрясенно пробормотал Амариль.

— Конечно, не знали. А у вас вышло поизящнее, ей-богу. Не слишком точно, правда, но…

— Что вы хотите сказать — не слишком точно?

— Это неважно.

Селдон сложил листочки, присоединил их к остальным, сунул в сумку и сказал:

— Сделайте, пожалуйста, несколько копий. Одну прокрутите через принтер официального компьютера и завизируйте. Мой друг, госпожа Венабили, поможет вам поступить в Стрилингский Университет, где вы будете получать стипендию. Придётся, правда, начать с азов и позаниматься кое-чем, кроме математики, но…

Амариль наконец сумел выдохнуть.

— В Стрилингский Университет? Меня не примут.

— Почему не примут? Дорс, ты же сможешь это устроить, правда?

— Смогу, без сомнения.

— Нет, не сможете! — горячо возразил Амариль. — Не возьмут там меня. Я из Даля.

— И что?

— Не принимают они никого из Даля.

— О чём он говорит? — спросил Селдон, удивлённо посмотрев на Дорс.

— Честное слово, не понимаю, — покачала головой Дорс.

— Вы не тренторианка, госпожа, — сказал Амариль. — Сколько лет вы в Стрилинге?

— Чуть больше двух лет, мистер Амариль.

— Ну и видели вы там хоть раз далийцев? Ну, невысокого роста, черноволосых, курчавых, с большими усами?

— У нас всяких студентов полно.

— А далийцев нет. Как вернётесь в Университет, приглядитесь получше.

— Но почему? — спросил Селдон.

— Не любят нас там. Мы другие. Усы наши, к примеру, не любят.

— Но вы можете побри… — начал было Селдон и тут же осекся под гневным взглядом Амариля.

— Ни за что! С какой стати? Мои усы — признак моего мужского достоинства.

— А бороду вы бреете, как я посмотрю. Она не признак вашего мужского достоинства?

— Нет. У нашего народа таким признаком являются усы.

Селдон поглядел на Дорс и пробормотал:

— Там лысины, тут усы — с ума можно сойти…

— Что вы сказали? — гневно переспросил Амариль.

— Не обращайте внимания. Ну и что, неужели дело только в усах? Как-то не верится.

— Мало ли что еще… Говорят, от нас пахнет противно. Мол, грязные мы. Воришки, грубые, глупые.

— И почему же это все говорят?

— Потому что так легко говорить, потому что им так нравится. Ну конечно, поработаешь в термариях, станешь и грязным, и вонючим. Поживешь в такой нищете, так пойдешь и воровать, и драться. Но не всё же у нас такие! Взять хотя бы этих длиннющих блондинов из Имперского сектора, которые думают, будто правят всей Галактикой. Да что там «думают», они и правят ею на самом деле. Они что — не дерутся, не крадут? Если бы они вкалывали, как я, они бы воняли точно так же.

— Конечно, люди везде разные, кто спорит? — пожал плечами Селдон.

— Никто не спорит! Только про нас так думают, и иначе думать никто не хочет и не станет! Господин Селдон, мне нужно убраться с Трентора. На Тренторе я ничего никогда не добьюсь за всю жизнь. Ни денег не заработаю, ни выучиться не смогу, никогда не стану математиком, так и останусь тем, кем меня считают — полной бездарью и никчёмной тупицей.

Он произнес эти слова с отчаянием и безнадёжностью в голосе.

Селдон привёл последний аргумент:

— Но… вот мы живем в дальской семье. У нашего хозяина чистая работа, хорошее образование.

— Ну конечно! — страстно воскликнул Амариль. — Есть избранные. Избранным иногда позволяют забраться чуть-чуть повыше, чтобы потом говорить, что такое возможно. Но и горстка избранных живёт неплохо только здесь, в Дале. Стоит им попробовать сунуться за его границу, и вы увидите, как к ним будут относиться. Ну а покуда они здесь, они тешат своё самолюбие и гордость, унижая остальных, относясь к ним, словно те — грязь у них под ногами. Тогда они воображают себя чистенькими, светловолосыми. И что, интересно, сказал вам ваш милейший хозяин, когда вы объявили ему, что пригласили в гости термальщика? Как сказал он вам, на кого я похож? Наверняка хозяева смылись из дому, потому что побрезговали находиться в одной квартире со мной.

Селдон облизнул пересохшие губы.

— Я вас не забуду, Юго. Я позабочусь о том, чтобы помочь вам улететь с Трентора. Если не возражаете, можете прилететь в Геликонский Университет. Я вас вызову, как только сам вернусь туда.

— Обещаете? Честное слово? Вам всё равно, что я далиец?

— Мне совершенно всё равно, кто вы такой. Главное, что вы уже математик! Но то, о чём вы рассказываете, просто не умещается у меня в голове. Не могу поверить, что может сложиться такое дурацкое отношение к ни в чём не повинным людям.

Амариль горько вздохнул.

— Это из-за того, что вы ни с чем таким раньше не сталкивались. Вас это не интересовало, вот и всё. А ведь это всё так близко, у вас под носом, можно сказать, только вас не касается.

Дорс урезонила его:

— Мистер Амариль, понимаете, доктор Селдон математик, как и вы, и большей частью витает в облаках. А я историк. Я-то знаю, что возвышение одной части общества за счёт унижения другой — дело совсем не исключительное. Бывает и похуже. Порой доходит до жуткой ненависти, у которой как будто нет и быть не может разумного объяснения. Это ужасно.

— Это легко сказать — «ужасно», — усмехнулся Амариль. — Вот вы осудите такой порядок вещей, покажетесь кому-то доброй, хорошей, а потом уедете отсюда восвояси, займетесь своими делами, и плевать вы хотели на тех, кого пожалели. А ведь всё гораздо хуже, чем «ужасно». То, что здесь творится, противоречит природе, естеству. А ведь мы все равны — брюнеты, блондины, коротышки и высокие, Северяне, Южане, Западники, Восточники, тренториане и иноземцы. Все мы — и вы, и я, и даже сам Император — произошли от людей Земли, правда ведь?

— Произошли от кого? — не веря своим ушам, переспросил Селдон, ошарашенно взглянув на Дорс.

— От людей Земли! — прокричал Амариль. — С той планеты, где зародился род человеческий.

— С одной планеты? С одной-единственной?

— Да. С одной. С Земли.

— Вы сказали «Земля», а имели в виду Аврору, так?

— Аврору? Что за Аврора? Нет, я говорил про Землю и имел в виду Землю. Вы разве никогда не слыхали о Земле?

— Нет, — покачал головой Селдон. — Нет, не слыхал.

— Это мифический мир, — начала Дорс, — который…

— Никакой не мифический, — возразил Амариль. — Самая настоящая планета.

— Мне такое уже не раз говорили, — вздохнул Селдон. — Ну, поехали. Есть в Дале книга, где рассказывается о Земле?

— Что?

— Ну, не книга, кассета какая-нибудь?

— Не понимаю, о чём вы меня спрашиваете?

— Молодой человек, откуда вы знаете о Земле?

— Отец рассказывал. Все про неё знают.

— А нет ли кого-нибудь, кто знает о Земле побольше? Может быть, вас в школе этому учили?

— Нет, в школе об этом ни слова не говорили.

— Как же тогда люди узнают об этом?

Амариль пожал плечами, не понимая, о чём его так усердно расспрашивают.

— Просто все знают, и всё. Если хотите послушать рассказы о Земле, есть такая женщина, матушка Ритта. Вроде бы она ещё жива.

— Ваша мать? Как же вам тогда не знать, она еще…

— Нет, никакая она мне не мать. Просто её так все называют. Матушка Ритта. Она старушка, живёт в Биллиботтоне. Жила раньше, по крайней мере.

— А где это?

— Там… — Амариль неопределённо махнул рукой.

— Как туда добраться?

— Добраться? Нет-нет, даже не думайте. Оттуда не возвращаются.

— Это почему же?

— Поверьте мне. Даже не думайте.

— Но мне хотелось бы повидать матушку Ритту.

Амариль покачал головой.

— Вы с ножом обращаться умеете?

— С каким ножом? Для чего?

— С острым ножом. Вот таким.

Амариль притронулся кончиками пальцев к широкому ремню. Часть ремня отъехала в сторону, и в открывшемся углублении блеснуло тонкое острое лезвие.

Рука Дорс тут же крепко сжала правое запястье юноши.

Амариль рассмеялся.

— Я и не думал вынимать его. Просто показываю. Такой нож обязательно нужен для самозащиты, а если у вас такого при себе нет, нечего и думать отправляться в Биллиботтон. Живым вы оттуда не вернётесь. Хотя, — он сразу как-то собрался, напрягся, — так вы не шутите, господин Селдон, насчёт Геликона? Вы мне правда поможете?

— Не шучу. Какие шутки? Я пообещал. Напишите ваше имя и адрес, чтобы вас можно было разыскать по гиперкомпьютерной связи. Код у вас есть, надеюсь?

— Есть код кабинета в термарии, где я работаю. Этого будет достаточно?

— Да.

— Ну тогда… — сказал Амариль, устремив на Селдона чистый юношеский взгляд. — Всё моё будущее зависит от вас, только от вас, господин Селдон, и я вас очень прошу, не ездите в Биллиботтон. Теперь мне вас тем более нельзя потерять.

Он обернулся, умоляющим взглядом посмотрел на Дорс и тихо попросил:

— Госпожа Венабили, если он вас послушается, не пускайте его. Пожалуйста.

Глава 14

ДАЛЬ. Как ни странно, наиболее известной достопримечательностью этого сектора является Биллиботтон, полулегендарное место, о котором ходит множество рассказов. Образовалась даже целая отрасль литературы, посвященная опаснейшим приключениям героев в Биллиботтоне. Эти произведения настолько хорошо стилизованы, что в одном из наиболее известных романов есть фрагмент, где описывается просто-таки фантастическое приключение Гэри Селдона и Дорс Венабили, которые…

Галактическая энциклопедия

БИЛЛИБОТТОН

Когда Гэри Селдон и Дорс остались наедине, Дорс нахмурилась и спросила:

— Ты в самом деле собираешься посетить эту… матушку?

— Я думаю об этом, Дорс.

— Странный ты всё-таки человек, Гэри. Похоже, тебе просто не терпится от плохого поскорее перейти к худшему. Потащился на поверхность в Стрилинге — ну ладно, там хотя бы цель была более или менее разумная. В Микогене тебя понесло в алтарь Старейшин. Это было намного опаснее, чем выход на поверхность, а уж цель была гораздо более дурацкая. Теперь в Дале ты собираешься отправиться в такое место, поход куда, если верить этому молодому человеку, равносилен самоубийству, и цель у тебя, ты уж меня извини, попросту бессмысленная.

— Меня заинтересовало упоминание о Земле. Я должен выяснить, что за этим кроется.

— Это легенда, и не такая уж интересная, — уговаривала Дорс. — Ничего особенного. В разных мирах эту планету называют по-разному, но суть одна и та же. Это всегда рассказ о мире-прародине человечества и его золотом веке. Все легенды до одной отражают тоску по замечательному, прекрасному, нехитрому прошлому, и это так естественно для людей, живущих в хитросплетениях жестокого мира. А все миры, все сообщества таковы или таковыми их себе представляют те, кто в них живёт, как бы проста на самом деле ни была их жизнь. Это ты, кстати, не забудь записать для своей психоистории.

— Всё равно, я должен учесть эту вероятность, вероятность того, что когда-то существовал один-единственный мир. Аврора, Земля — не имеет значения. На самом деле…

Он умолк на полуслове и молчал, пока Дорс не поторопила его:

— Ну?!

Селдон покачал головой.

— Помнишь, ты мне в Микогене рассказала про забавный случай насчёт руки, лежащей на бедре? Сразу после того, как я получил Книгу от Капельки Сорок Третьей… В общем, история почему-то пришла мне на память однажды вечером, совсем недавно, когда мы болтали с Тисальверами. Что-то я такое сказал и вдруг на мгновение вспомнил…

— О чём вспомнил?

— Уже не помню. Вспомнил, и всё тут же вылетело из головы, но почему-то всякий раз, стоит разговору зайти об этом самом единственном мире, у меня возникает такое ощущение, будто я прикасаюсь к чему-то очень важному, но оно тут же ускользает от меня.

Дорс удивлённо смотрела на Селдона.

— Ничего не понимаю. История о руке, лежащей на бедре, не имеет ничего общего ни с Землей, ни с Авророй.

— Знаю, но всё равно что-то такое… что всё время ускользает, всё равно должно быть связано с этим единственным миром, потому-то меня не покидает чувство, что я должен во что бы то ни стало разузнать о нём гораздо больше. О нём и о роботах.

— И о роботах? А я думала, что приключение в алтаре поставило точку на твоём интересе к роботам.

Но Селдон только молча покачал головой.

Дорс нахмурилась.

— Гэри, я тебе вот что хочу сказать. В настоящей истории, в официальной, — поверь мне, я отвечаю за свои слова, — нет ни единого упоминания ни о каком первоначальном мире. Да, многие в это верят, это правда. Не только в таких местах, как Микоген, где это — народное предание, не только в Дале, где в это верят униженные, отверженные термальщики, но в это верят и некоторые уважаемые биологи, которые настаивают, что единственный мир-прародина обязательно должен был существовать; правда, откуда у них такая уверенность, я судить не могу. Есть и мистически настроенные историки, которые также утверждают, что такой мир существовал. Подобные мысли бродят и у роскошествующих интеллектуалов. И всё-таки настоящая, официальная история, научная история об этом ничего не говорит.

— Тем больше причин заглянуть туда, — сказал Селдон упрямо, — куда не сует нос эта самая официальная история. Мне нужно средство, которое помогло бы упростить подход к созданию психоистории, и мне всё равно, что это будет за средство — математический ли фокус, исторический ли, или вообще что-то совершенно невообразимое. Если бы этот молодой человек, с которым мы только что беседовали, был бы чуть-чуть более образован, я бы поручил ему разработку этой проблемы. Он мыслит оригинально, местами даже гениально…

— Значит, ты действительно собираешься ему помочь?

— Безусловно. Как только смогу.

— Но стоит ли давать обещания, когда ты сам не знаешь, когда сможешь их выполнить?

— Я хочу выполнить своё обещание. Если же тебя так волнуют невыполнимые обещания, лучше вспомни, что пообещал Челвик Протуберанцу Четырнадцатому. Ведь он посулил ему ни много ни мало — что с помощью психоистории микогенцы получат обратно свой возлюбленный мир. А шансы-то почти нулевые. Даже если я разработаю психоисторию, кто знает — можно ли будет её применить для выполнения столь узкой, конкретной задачи? Вот уж гораздо более яркий пример невыполнимого обещания.

Дорс возмущенно воскликнула:

— Четтер Челвик, к твоему сведению, пытался спасти нам с тобой жизнь, вырвать нас из рук Демерзеля и Империи. Не забывай об этом! И потом, я думаю, он искренне хочет помочь микогенцам.

— А я искренне хочу помочь Юго Амарилю, и шансы помочь ему у меня гораздо более реальны, чем в случае с микогенцами. Так что если ты оправдываешь обещание Челвика, не придирайся к моему. А главное, Дорс, — тут глаза Селдона сердито блеснули, — я действительно хочу разыскать матушку Ритту, и пойду я туда один.

— Ни-ког-да! — отчеканила Дорс. — Мы пойдём вместе.

* * *

Госпожа Тисальвер вернулась за ручку с дочерью примерно через час после того, как ушёл Юго Амариль. Она не сказала ни слова ни Дорс, ни Селдону, в ответ на их приветствие только коротко кивнула и придирчиво осмотрела комнату, как бы желая убедиться, что термальщик не оставил никаких следов своего пребывания. Брезгливо принюхалась, одарила Селдона гневным взглядом и промаршировала через гостиную к себе в спальню.

Господин Тисальвер пришёл попозже и, усевшись за обеденный стол и улучив минутку, пока жена отдавала какие-то последние распоряжения насчёт обеда, тихонько спросил:

— Ну что, был здесь этот человек?

— Был и ушёл, — спокойно ответил Селдон. — Вашей жены в это время дома не было.

Тисальвер кивнул и спросил:

— Больше не будете с ним встречаться?

— Не думаю, — ответил Селдон.

— Ну и славно.

Обед протекал в молчании, но потом, когда девочка ушла к себе, дабы предаться сомнительным развлечениям — практике общения с компьютером, — Селдон выпрямился и небрежно сказал:

— Расскажите мне про Биллиботтон.

У Тисальвера отвисла и беззвучно задвигалась челюсть. Однако Касилия не так легко, как её муж, лишалась дара речи.

— Значит, там, — сказала она, презрительно поджав губы, — живёт ваш новый приятель? Собираетесь нанести ответный визит?

— Я пока спросил всего-навсего о Биллиботтоне, — уточнил Селдон.

— Это трущобы, — фыркнула Касилия. — Там живут отбросы общества. Туда никто не ходит, кроме тех бродяг, что там живут.

— Я так понял, что там живёт матушка Ритта.

— Никогда про такую не слыхала, — отрезала Касилия. Она явно не желала иметь ничего общего ни с кем из живущих в Биллиботтоне.

Тисальвер, украдкой взглянув на жену, пробормотал:

— А я… про неё слышал вроде бы. Это выжившая из ума старуха, говорят, она предсказывает будущее.

— И она живёт в Биллиботтоне?

— Не знаю, господин Селдон. Я её в глаза не видел. Иногда про неё говорят в новостях, когда она делает какое-нибудь предсказание.

— И что, её предсказания сбываются?

Тисальвер фыркнул.

— Разве предсказания вообще когда-нибудь сбываются? А она вдобавок предсказывает всякую чушь.

— А о Земле она ничего не говорит?

— Не знаю. Не удивился бы, если бы и говорила.

— А вот вы даже не удивились при упоминании о Земле. Вы что-нибудь знаете о Земле?

Вот тут-то Тисальвер на самом деле удивился.

— А как же, господин Селдон? Вроде бы это мир, откуда пошёл род человеческий.

— Вроде бы? А вы в это не верите?

— Я? Я человек образованный. Глупые люди верят — многие.

— А книги о Земле есть?

— В детских сказочках иногда говорится о Земле. Помню, когда я был маленький, была у меня любимая сказка, она так начиналась: «Когда-то, давным-давно, на Земле, когда Земля была единственной планетой…» Помнишь, Касилия? Ты тоже обожала эту сказку.

Касилия пожала плечами, но в беседу вступать не пожелала — всё ещё дулась.

— Неплохо было бы пролистать, — кивнул Селдон, — но только я спросил у вас о настоящих книгах, научных — библиофильмах или печатных.

— Я сам никогда о таких не слышал, но, может быть, в библиотеке…

— Попробую поискать. А скажите, разговоры о Земле — не табу?

— Что такое «табу»?

— Ну, это когда нельзя говорить о Земле, а иноземцам нельзя про неё спрашивать.

Тисальвер столь выразительно выпучил глаза, что стало ясно — спрашивать дальше бессмысленно.

— А в Биллиботтон, — спросила Дорс, — иноземцам можно ездить?

Тисальвер нахмурился.

— Ездить-то можно, но я бы никому не посоветовал. Я бы туда ни за что на свете не пошёл.

— Почему? — спросила Дорс.

— Опасно. Страшно! Все вооружены до зубов. То есть в Дале вообще все вооружены, но в Биллиботтоне оружием пользуются. Лучше не покидайте нашего района. Здесь безопасно.

— Пока, — скептически заметила Касилия. — Пока безопасно. Но термальщики уже и сюда подбираются, — и она одарила Селдона ещё одним гневным взором.

— В Дале все вооружены? — удивлённо переспросил Селдон. — Что это значит? Насколько мне известно, в Империи очень строгие законы насчёт ношения оружия.

— Конечно, — кивнул Тисальвер. — И здесь ни у кого нет ни парализаторов, ни пневматики, ни психозондов, ничего такого. Зато у всех есть ножи, — сказал он и сам растерялся.

— Вы тоже ходите с ножом, Тисальвер? — спросила Дорс.

— Я?! — в ужасе воскликнул Тисальвер. — Я мирный человек, и район у нас безопасный, тихий.

— Мы держим в доме пару ножей, — сообщила Касилия. — Не так уж мы уверены, что наш район тихий и безопасный.

— И что, все ходят с ножами? — спросила Дорс.

— Почти всё, госпожа Венабили, — ответил Тисальвер. — По привычке. Но это вовсе не значит, что все ими пользуются.

— А в Биллиботтоне, надо понимать, пользуются? — спросилаДорс.

— Иногда. Когда злятся, затевают драки, поножовщину.

— И правительство закрывает на это глаза? Я разумею Имперское правительство?

— Иногда они пытаются устраивать нечто вроде прочесывания района, но ножи так легко спрятать, да и привычка не расставаться с ними очень сильна. И потом, далийцы погибают то и дело, и не думаю, чтобы Имперское правительство сильно горевало по этому поводу.

— Ну а если убьют заезжего?

— Если такой случай становится достоянием гласности, имперские власти могут занервничать. Но вся беда в том, что, как правило, всё обстряпывается так, что никто ничего не видел, никто ничего не знает. Даже если и задержат кого-то, доказать ничего невозможно. Мне так думается, в конце концов власти просто машут рукой на случившееся и решают, что попавший в беду в Биллиботтоне сам виноват — дескать, нечего было туда соваться… В общем, не суйтесь и вы в Биллиботтон, даже если у вас будут ножи.

Селдон лениво покачал головой.

— Я не возьму с собой нож. Я не знаю, как обращаться с ним. Вряд ли у меня получится.

— Чего же проще, господин Селдон? Не ходите туда. Не надо.

— Не ходить у меня тоже вряд ли получится, — сказал Селдон.

Дорс, не скрывая гнева, глянула на него и спросила у Тисальвера:

— А где продаются ножи? Или можно у вас позаимствовать?

— Ножи не принято одалживать! — возмущенно воскликнула Касилия. — Хотите, так покупайте сами.

— Нож купить — не проблема, — объяснил Тисальвер. — Магазинов таких полно. Они, конечно, все подпольные. Но ножи продаются во всех хозяйственных магазинах. Словом, если увидите на вывеске стиральную машину, можете не сомневаться — нож вам там продадут.

— А в Биллиботтон как добраться? — спросил Селдон.

— Экспрессом, — ответил Тисальвер и смутился, заметив, как укоризненно глянула на него Дорс.

— А точнее? — упорствовал Селдон.

— Садитесь на восточный маршрут и следите за указателями. Только… господин Селдон, если уж вам так невтерпеж, вы хоть госпожу Венабили не тащите с собой. К женщинам там относятся… хуже.

— Она не поедет, — успокоил Селдон.

— А я говорю, поедет, — спокойно, уверенно заявила Дорс.

* * *

Усы у продавца в хозяйственном магазине были роскошные — густые, пушистые, блестящие, вот только подвыцвели с годами, хотя шевелюра его по-прежнему была чёрной как смоль, без единой сединки. Увидев Дорс, продавец приосанился, пригладил усы, подкрутил их кончики.

— А вы — не далийка, — кокетливо угадал он.

— Нет, но мне всё равно нужен нож.

— Закон не позволяет продавать ножи, — сообщил продавец.

— Я не полицейская ищейка, не правительственный шпион. Просто я еду в Биллиботтон.

— Одна? — изумленно спросил продавец.

— С другом, — и Дорс показала через плечо большим пальцем правой руки на Селдона, который покорно ожидал её на улице.

— Так, значит, вы для него хотите нож купить? — спросил продавец, оценивающе поглядел на Селдона и сделал заключение: — Он тоже не местный. Пускай сам зайдёт и купит.

— Он тоже не правительственный шпион. А нож мне нужен для себя.

Продавец покачал головой.

— Ненормальный вы народ, заезжие. Ну, если вам до смерти не терпится потратить ваши денежки, мне-то что…

Он наклонился под прилавок, вытащил футляр, легко, уверенно раскрыл его; блеснуло лезвие ножа.

— Это что, самый большой? — спросила Дорс.

— Самый лучший женский нож.

— Вы мне мужской покажите.

— Он для вас тяжеловат будет. Вы хоть знаете, как ножом пользоваться?

— Научусь, а тяжелый или нет — неважно. Показывайте мужской.

Продавец ухмыльнулся:

— Ну, если хотите…

Он наклонился пониже и достал футляр побольше. Нож на сей раз был гораздо более внушительный — прямо-таки мясницкий.

Улыбаясь, продавец протянул Дорс нож, держа его за лезвие.

— Ну-ка, покажите, как вы его вынимаете, — попросила Дорс.

Продавец медленно продемонстрировал, как обнажается лезвие и как убрать его обратно.

— Вот так повернуть… а потом перехватить, — пояснил он.

— Еще разочек, сэр.

Продавец повторил.

— Хорошо, — кивнула Дорс, — закройте и сделайте вид, что угрожаете мне.

Он медленно замахнулся.

Дорс вырвала у него нож, вернула и сказала:

— Теперь порезче.

Продавец слегка опешил, потом без предупреждения замахнулся левой. Дорс левой же рукой перехватила нож; лезвие мелькнуло и тут же исчезло в рукоятке. У продавца отвисла челюсть.

— Значит, этот у вас самый большой? — как ни в чём не бывало спросила Дорс.

— Да. Но если собираетесь им пользоваться, скоро устанете.

— Ничего. Буду дышать поглубже. И ещё один такой же.

— Для вашего друга?

— Нет. Для меня.

— Вы что, двумя ножами орудовать собираетесь?

— У меня же две руки.

Продавец вздохнул.

— Ох, госпожа, не суйтесь вы в Биллиботтон. Вы даже не представляете, что там с женщинами делают.

— Догадываюсь. А как засунуть эти ножи в ремень?

— Тот, что на вас, не подойдёт, госпожа. Он не годится для ножей. Я бы мог поискать для вас такой, какой нужно.

— А два ножа в нём поместятся?

— Где-то у меня завалялся двойной ремень. Сейчас поищем… Их не очень-то берут.

— Я возьму.

— Боюсь, он вам широковат будет.

— Ничего, подрежу как-нибудь, ушью.

— Но это всё вам обойдётся недёшево.

— Не волнуйтесь, у меня хватит.

Когда Дорс наконец вышла из магазина, Селдон скорчил кислую мину и сообщил:

— Ну у тебя и видок с этим ремнем!

— Правда, Гэри? Такой видок, что неприлично показаться рядом с тобой в Биллиботтоне? Тогда давай вернёмся к Тисальверам и никуда не поедем.

— Нет, я сам поеду. Так будет безопаснее.

— Не надо, Гэри. Всё решено. Либо мы вместе возвращаемся, либо вместе едем. Я с тобой не расстанусь.

Ее голубые глаза смотрели так уверенно, губы были так сурово сжаты, руки так твёрдо легли на ремень, что Селдон понял — она не шутит.

— Ладно, — сказал он, — но если ты останешься в живых и я ещё раз увижусь с Челвиком, я потребую с него плату за то, что буду продолжать возиться с психоисторией. Дорс, как бы ты ни была мне дорога, я потребую, чтобы он забрал тебя. Понимаешь?

Дорс неожиданно улыбнулась.

— Не надейся. И не подлизывайся. Со мной этот номер не пройдёт. Никто меня не заберёт. Понимаешь?

* * *

Как только мелькнули буквы «Биллиботтон», Дорс и Селдон торопливо выскочили из вагончика экспресса. Первым признаком того, что их ожидало, могла служить хотя бы отсутствующая вторая буква «и» в названии остановки. На её месте просто горело пятнышко света.

Гэри и Дорс спустились по лестнице и оказались на улице. Было немного за полдень, светло, и на вид улица ничем не отличалась от того района Даля, из которого они уехали.

А вот пахло тут совсем иначе, какой-то тухлятиной, а на тротуаре повсюду валялись кучи мусора. Уборочными машинами, в буквальном смысле слова, не пахло за километр.

И тем не менее — улица как улица, ничего особенного. Откуда же бралась такая напряженность, почему так тяжело дышалось?

Может быть, из-за пешеходов? Их было не больше и не меньше, чем в других местах, но всё-таки они были какие-то другие. Обычно в городской сумятице и спешке люди выглядят занятыми, торопливыми, думают о чём-то своем. Только так и можно выжить на Тренторе — игнорировать друг друга, не смотреть встречным в глаза, ни о чём не думать, кроме того, куда и зачем идёшь. Или, наоборот, как в тихом райончике, где обитали Тисальверы, предаваться ритуальному дружелюбию вечернего променада.

А здесь, в Биллиботтоне, и в помине не было ни дружелюбия, ни отчуждённости. По крайней мере, по отношению к не местным. Головы всех встречных до единого, а также всех, кого обгоняли Селдон и Дорс, автоматически поворачивались им вслед, и все взгляды были злобные, нехорошие.

Одеты прохожие были неряшливо, потрепанно. Грязью и нищетой несло ото всех, и Селдон почувствовал себя неловко в чистой, глаженой одежде.

— Как ты думаешь, — спросил он у Дорс, — где может жить матушка Ритта?

— Не знаю, — покачала головой Дорс. — Это твоя идея, вот и гадай теперь, где она живёт. Я другим заниматься буду. На мне — защита, и у меня сильное подозрение, что без работы я не останусь.

— Я-то думал, что можно будет просто спросить у первого встречного, — сказал Селдон немного виновато, — а теперь как-то не могу решиться.

— Я тебя не виню. И не думаю, что кто-то с радостью придёт тебе на помощь.

— Ну да ладно, есть ещё такая вещь на свете, как детишки, — сказал Селдон и поманил кого-то пальцем. На его призыв сразу откликнулся мальчишка. На вид ему было лет двенадцать, по крайней мере, усы ещё не пробились. Он остановился как вкопанный, во все глаза разглядывая Дорс и Селдона.

— Ты, наверное, думаешь, — фыркнула Дорс, — раз он такой маленький, он меньше ненавидит чужаков?

— По крайней мере, может, хоть не такой злющий, как взрослые. Если мы подойдём поближе, он в худшем случае удерёт и осыплет нас ругательствами, но уж драться-то вряд ли полезет. Молодой человек! — позвал мальчишку Селдон.

Мальчишка отступил на шаг, но смотрел по-прежнему на Дорс и Селдона.

— Поди сюда, — поманил его Селдон.

— А на чё? — поинтересовался мальчишка.

— Хочу спросить дорогу. Да не бойся, подойди поближе, чтобы мне не кричать.

Мальчишка сделал два шага вперёд. Мордашка у него была чумазая, но глазки умненькие и весёлые. На босых ногах красовались совершенно разные сандалии, а на штанине — грубая заплатка.

— Каку таку ещё дорогу? — спросил он и шмыгнул носом.

— Мы ищем матушку Ритту.

Глаза мальчишки загорелись.

— А тебе она на чё сдалась?

— Я учёный. Знаешь, что такое учёный?

— В школе, видать, учился?

— Да. А ты?

— Не-а, — мальчишка помотал головой и презрительно сплюнул.

— Мне нужно потолковать с матушкой Риттой. Можешь отвести нас к ней?

— Чё, хотишь, чтобы тебе судьбу предсказали, а? Приперся в Биллиботтон таким фертом, так и я тебе предскажу, не больно-то трудно. Незавидная у тебя судьба.

— Как тебя зовут, молодой человек?

— А тебе на чё?

— Чтобы можно было говорить по-дружески. Чтобы ты отвел нас к матушке Ритте. Ты знаешь, где она живёт?

— Может, знаю, а может, нет. А звать меня Рейч. А че ты мне дашь, коли я тебя отведу?

— А чего бы тебе хотелось, Рейч?

Взгляд Рейча остановился на ремне Дорс.

— У тётечки у твоей пара ножичков. Дашь один — так и быть, отведу вас к матушке Ритте.

— Это взрослые ножи, Рейч. Ты ещё слишком маленький.

— Ну, тода и к матушке Ритте водить я тоже буду слишком маленький, — заявил Рейч, хитро глянув на Селдона из-под спутанной челки.

Селдон занервничал. Ещё немного, и вокруг соберётся толпа. И так уже некоторые останавливались, но, не высмотрев ничего интересного, уходили. Но стоило мальчишке разозлиться, он бы наверняка мог созвать целую шайку.

— Читать умеешь, Рейч? — с улыбкой спросил Селдон.

Рейч снова сплюнул сквозь зубы и сказал:

— He-а. Чё я, дурак, что ли, — читать? Пусть дураки читают.

— А с компьютером обращаться умеешь?

— С говорящим-то? А то как же. Это каждый дурак умеет.

— Тогда мы вот как договоримся. Веди меня в ближайший магазин, где продаются компьютеры, и я куплю тебе маленький компьютер с приставкой для обучения чтению. Через несколько недель сумеешь сам читать.

Селдону показалось, что на мгновение в глазах мальчишки мелькнул огонек, но если и мелькнул, то тут же угас.

— Не-а, — мотнул тот головой. — Не дадите ножик, так мне ниче не надо.

— Подумай хорошенько, Рейч. Будешь учиться потихоньку, а потом всех удивишь. Только не говори никому, что учишься. А потом поспорь с кем-нибудь на пять кредиток, выиграешь обязательно; глядишь, и сам сможешь купить себе ножик.

Мальчишка растерялся.

— He-а. Кто со мной спорить-то будет? Деньжат ни у кого нету.

— Ну, тогда по-другому. Выучишься читать, сможешь найти работу в магазине, где торгуют ножами, и купишь себе ножик за полцены. Подходит?

— И чё, прям щас можешь купить говорящий компьютер?

— Прямо сейчас, но отдам тебе тогда, когда отведёшь нас к матушке Ритте.

— А денежки у тебя есть?

— У меня есть кредитная карточка.

— Ладно, валяй, покупай.

Компьютер был незамедлительно приобретен, но когда мальчишка потянулся за ним, Селдон покачал головой и убрал машину в карман.

— Сначала отведи нас к матушке Ритте, Рейч. Ты точно знаешь, где она живёт?

— А то! — возмутился Рейч. — Отвести я вас отведу, не без этого, токо ты мне компьютер смотри сразу отдай, а то я быстренько кликну ребят, и тебе и тётечке твоей не поздоровится. Так что смотри, не обмани.

— Зря ты так, — улыбнулся Селдон. — Мы тебя не обманем.

Рейч быстро повёл их вдоль по улице, свернул в переулок, потом в другой, в третий… Селдон молчал, Дорс тоже. Вот только Дорс не была погружена в собственные мысли, а внимательно наблюдала за встречными и теми, кто шёл позади. Любопытные, злобные, похотливые взгляды она встречала спокойно, холодно. Время от времени, когда позади слышались шаги, она оборачивалась.

Наконец Рейч сообщил:

— Туточки! — и ткнул грязным пальцем в длинное одноэтажное здание. — Чё стоите? Не на улице она живёт-то.

Дорс и Селдон вошли в дверь следом за Рейчем. Потянулся бесконечно длинный коридор, сворачивающий то вправо, то влево, и как ни старался Селдон запомнить дорогу, это ему не удалось.

— Как ты не путаешься в этих коридорах, Рейч?

Мальчишка пожал плечами:

— Да я тут мотаюсь сызмальства. Чё такого-то? Номерки на дверях стоят почти что везде, ну разве где посбивали… ну и стрелочки намалеваны на стене. Нипочём не заблудишься, ежели знаешь, как идтить.

Рейч, по всей вероятности, знал дорогу досконально, и скоро все трое забрались в самое нутро дома. Вот уж где пахло так пахло! Кучи мусора в коридорах, вонь жуткая! Обитатели коридоров, попадавшиеся им время от времени по пути, вылупив глаза, смотрели на гостей. Беспризорные, чумазые детишки носились по коридорам с дикими, воинственными воплями.

— Эй, ты! — провизжал какой-то мальчишка, чуть было не угодив мячом прямо в Дорс. — Чё мешаешься!

Наконец Рейч остановился перед тёмной потрескавшейся дверью, на которой слабо мерцал номер: «2782».

— Туточки, — сказал он и торопливо протянул руку.

— Сначала посмотрим, кто там за дверью, — тихо проговорил Селдон, нажал кнопку звонка, однако ответа не последовало.

— Ничё не выйдет, — объяснил Рейч. — Ты стукни. Да погромче. Она ж глухая совсем.

Селдон забарабанил в дверь кулаком и был вознаграждён — за дверью послышались чьи-то шаги. Хриплый голос спросил:

— Кто спрашивает матушку Ритту?

— Двое учёных! — прокричал Селдон в ответ, вынул из кармана маленький компьютер с приставкой, вручил Рейчу, тот схватил подарок, ухмыльнулся и помчался прочь. Селдон проводил его взглядом, обернулся.

На пороге стояла матушка Ритта.

* * *

Лет ей было, наверное, за семьдесят, правда, по лицу так сразу и не скажешь. Пухлые щечки, маленький рот, аккуратный подбородок, под которым едва намечался второй. Роста она была маленького — метра полтора, и очень полная.

Глаза потонули в сеточках морщин, а когда она улыбалась, морщинки от глаз разбегались по всему лицу. Передвигалась она тяжело, грузно.

— Входите, входите, — проговорила она негромким, чуть осипшим голосом и близоруко прищурилась. — Не местные. Даже не с Трентора, верно? Пахнет от вас не по-тренториански.

Лучше бы она вообще не заикалась о запахах. В тесной комнатушке, заставленной всяким хламом, всё пропахло какой-то кислятиной. Духота стояла страшная, и Селдон с ужасом подумал, что, наверное, к тому времени, как они с Дорс уйдут отсюда, его одежда успеет насквозь пропахнуть этими ароматами.

— Вы правы, матушка Ритта, — кивнул Селдон. — Я Селдон с Геликона. Моя подруга Венабили — с Цинны.

— Ну вот, — довольно улыбнулась матушка Ритта и принялась высматривать, куда бы усадить гостей, но ничего пристойного не нашла.

— Не беспокойтесь, мы постоим, — успокоила её Дорс.

— Что? — переспросила старушка, поглядев на Дорс. — Говори погромче, деточка. Уши у меня уже не те, что были, когда я была такая же молоденькая, как ты.

— А что же вы слуховым аппаратом не пользуетесь? — поинтересовался Селдон.

— Не помогает, господин Селдон. Похоже, у меня что-то неладное со слуховым нервом, а деньжат на операцию нету. Так вы пришли к старушке Ритте, чтобы узнать своё будущее?

— Не совсем так, — покачал головой Селдон. — Я пришёл, чтобы узнать о прошлом.

— Хорошо. Так трудно понять, чего хотят люди.

— Наверное, это целое искусство, — с улыбкой проговорила Дорс.

— На вид очень даже просто, но надо говорить поубедительнее. Я честно зарабатываю свои денежки.

— Если у вас есть устройство для приёма кредитных карточек, — сказал Селдон, — мы вам неплохо заплатим, если вы расскажете нам о Земле. Только выдумывать и приукрашивать ничего не надо. Мы хотим услышать правду.

Старушка, которая всё это время бродила по комнате, перекладывая с места на место всякую рухлядь, словно старалась, чтобы её неряшливые апартаменты приобрели более пристойный вид, застыла в неподвижности.

— А… что вы желаете узнать о Земле?

— Ну, для начала, что это такое?

Старушка повернулась к ним лицом и уставилась в одну точку. Заговорила она низким голосом, тихо, медленно выговаривая каждое слово:

— Это мир, очень древняя планета. Она забыта и потеряна.

— В истории о ней ничего не говорится. Это мы знаем, — вмешалась Дорс.

— Это было давно, деточка, в доисторические времена, — гордо проговорила матушка Ритта. — Планета эта существовала на заре Галактики, и даже раньше. Этот мир был тогда единственным. На других планетах тогда ещё не жили люди.

— Не было у Земли другого названия — Аврора, например? — спросил Селдон.

Матушка Ритта сердито нахмурилась.

— Откуда ты знаешь об этом?

— Уж не помню. Где-то слышал, будто Авророй называлась планета, где человечество когда-то обитало в мире и гармонии.

— Это ложь! — объявила матушка Ритта и брезгливо вытерла губы, словно хотела, чтобы на них не задержался самый вкус услышанного. — То слово, что ты произнес, упоминается только для названия места, где обитало Зло. Оттуда пошло Зло. Земля была одна до тех пор, покуда не пришло Зло. Зло чуть было не погубило Землю, но Земля устояла и победила Зло с помощью своих героев.

— Земля существовала раньше этого Зла? Вы уверены в этом?

— Намного раньше. Земля была одной-единственной в Галактике тысячи, нет — миллионы лет.

— Миллионы лет? Человечество существовало на Земле миллионы лет, и больше ни на одной планете людей не было?

— Это правда. Это правда. Это правда.

— Но вам-то это откуда известно? Это что, зафиксировано в памяти компьютера? Напечатано, написано? Есть у вас книга какая-нибудь, где я мог бы прочитать об этом?

Матушка Ритта покачала головой.

— Я слышала рассказы моей матушки, а она слышала эти рассказы от своей матушки, и так далее. У меня детишек нет, поэтому я рассказываю про это другим, но когда-нибудь всё это кончится. Нынче времена, когда люди мало во что верят.

— Это не совсем так, матушка, — вмешалась Дорс. — Есть люди, которые думают о доисторических временах и изучают рассказы о потерянных мирах.

Матушка Ритта безнадёжно махнула рукой.

— Они смотрят на всё холодными глазами. Учёными. Стараются всё приспособить под свои понятия. Я целый год напролёт могла бы рассказывать вам истории о великом герое Бэй-ли, но вы бы не выдержали, у вас бы времени не хватило, а я бы под конец выдохлась.

— А о роботах вы слышали что-нибудь? — спросил Селдон.

Старушка вздрогнула и испуганно вскрикнула:

— Зачем ты спрашиваешь про такое? Это были искусственные люди, злобные создания, порождения злобных миров. Они были уничтожены, и о них нельзя упоминать.

— Но был один робот, которого ненавидели в злобных мирах, не так ли?

Матушка Ритта неожиданно резво приблизилась к Селдону и, прищурившись, заглянула ему в глаза. Селдон ощутил её горячее дыхание.

— Ты пришёл посмеяться надо мной? Сам знаешь, зачем спрашиваешь? Зачем, зачем ты спрашиваешь?

— Затем, что хочу знать.

— Был один искусственный человек, который помог Земле. Это был Дэ-ни, друг Бэй-ли. Он не погиб и живёт где-то до сих пор, ожидая, когда для него придёт время вернуться. Никто не знает, когда придёт это время, но в один прекрасный день он вернётся, и с ним вернутся старые добрые времена, а зло, несправедливость и нищета уйдут навсегда. Таково обещание… — проговорила она чуть тише, прикрыла глаза, улыбнулась, словно что-то припоминала.

Селдон немного выждал, вздохнул и сказал:

— Благодарю вас, матушка Ритта. Вы нам очень помогли. Что мы вам должны?

— Так приятно встретиться с чужеземцами… — пробормотала матушка Ритта. — Десять кредиток. Не желаете ли чего-нибудь выпить?

— Нет-нет, спасибо, — поспешно отказался Селдон. — Вот вам двадцать. Скажите только, как добраться от вас к остановке экспресса. Кстати, матушка Ритта, если сумеете записать какие-нибудь ваши рассказы о Земле на компьютерную дискету, я вам неплохо заплачу.

— Ну, это не так легко, сынок. И сколько же ты мне заплатишь?

— Всё будет зависеть от того, сколько вы расскажете и хорошо ли. Я мог бы заплатить вам тысячу кредиток.

Матушка Ритта облизнулась.

— Тысячу кредиток? Целую тысячу? А как же я тебя разыщу, когда запишу свои рассказы?

— Вот вам компьютерный код, по которому меня можно разыскать.

Селдон вручил старушке листок с кодом, и они с Дорс вышли в коридор, воздух в котором теперь показался им намного более свежим, чем в комнатушке предсказательницы, и быстро зашагали в том направлении, что указала им матушка Ритта.

* * *

— Беседа оказалась не слишком долгой, Гэри, — заметила Дорс.

— Знаю. Но ты сама видела, что там у неё за обстановочка, Да и узнал я вполне достаточно. Просто поразительно, как эти истории обрастают подробностями и преувеличениями.

— Что ты имеешь в виду под преувеличениями?

— Ну смотри: микогенцы населяли свою Аврору человеческими существами, способными жить целые века, а у далийцев человечество, видите ли, жило на Земле в гордом одиночестве миллионы лет. Но и те, и другие говорят о роботе, который живёт вечно. Что-то тут есть.

— Что касается миллионов лет, то… Куда мы идём?

— Матушка Ритта сказала, чтобы мы шли до зоны отдыха, потом нашли указатель «Бульвар», повернули налево. Только разве мы проходили зону отдыха по дороге сюда?

— Может быть, мы возвращаемся отсюда совсем другой дорогой. Я никакой зоны отдыха не помню, но я по сторонам особенно не глазела, больше на людей смотрела, и…

Дорс умолкла. Впереди коридор раздваивался.

Селдон вспомнил. Здесь они точно проходили. Тут по обе стороны коридора вдоль стен стояли ободранные кушетки. Зона отдыха!

Теперь Дорс не было нужды приглядываться к встречным и тем, кто шёл позади. В коридоре было пусто. А вот впереди, в пресловутой зоне отдыха, кучковались мужчины, довольно высокие для далийцев, с огромными усищами, мускулистыми руками, покрытыми блестящим слоем пота.

Они явно поджидали чужеземцев. Дорс и Селдон почти одновременно остановились. Мужчины впереди не тронулись с места. Селдон растерянно оглянулся. Позади появились трое.

— Мы в ловушке, — процедил Селдон сквозь зубы. — Не надо было тебе ездить со мной, Дорс.

— Как раз наоборот. Именно потому я поехала с тобой. А теперь скажи, стоило мотаться к матушке Ритте, а?

— Стоило, если мы выберемся отсюда.

Селдон шагнул вперёд и вежливо поинтересовался:

— Разрешите пройти?

Один из мужчин двинулся навстречу. Роста он был точно такого же, как Селдон, но шире в плечах и плотнее. Правда, с брюшком, отметил Селдон.

— Меня звать Маррон, — сообщил мужчина самодовольно, словно само по себе его имя должно было вызвать ужас и уважение, — и я здесь для того, чтобы сказать вам, что мы не любим, когда в наш район суются чужаки. Хотели войти, пожалуйста, мы не против, а хотите выйти, придётся раскошелиться.

— Отлично. Сколько?

— Все, что есть. Вы же заезжие богачи, точно? У вас кредитные карточки имеются? Вот и выкладывайте их.

— Нет.

— Это ты зря отнекиваешься. Мы их отберём.

— Отобрать ты их сможешь, если только убьешь меня или побьешь, но от карточки тебе не будет никакого толку без образца звучания моего голоса. Нормального звучания, учти.

— Ты, господин, не прав — видишь, какой я вежливый? Мы можем отобрать у вас ваши карточки, почти пальцем вас не тронув.

— И сколько же для этого потребуется крепких мужчин? — усмехнулся Селдон. — Девять? Нет, десять, — быстро подсчитал он.

— Зачем десять? Хватит одного меня.

— Сам драться будешь?

— Сам.

— Тогда пусть остальные разойдутся. Давай, Маррон, попробуй.

— У тебя ножа нету, господин. Дать тебе?

— Не надо. Своим можешь пользоваться, чтобы всё было по-честному. Я буду драться без ножа.

Маррон оглянулся на своих приятелей и сказал:

— Смелый мужик попался, глядите, ребята! И не боится даже. Ладно, это мне нравится. Такого и бить-то жалко… Я тебе вот что скажу, господин. Я беру твою девчонку, а если хочешь, чтобы я её отпустил, гони свою карточку и её тоже, да побыстрее, и скажи, что положено, нормальным голосом, чтобы карточка заработала. И она пускай скажет. Скажешь «нет», тогда, хотя… нет, чуть попозже, когда я закончу с девочкой — это ведь требует времени, а? — он грубо расхохотался, — мне придётся отделать тебя как следует.

— Нет, — ответил Селдон. — Женщину не трогать. Я вызвал тебя на бой. Один на один. Ты — с ножом, я без ножа. Мало тебе этого? Я согласен драться с двумя. Но женщину не трогать, понял?

— Хватит, Гэри! — крикнула Дорс. — Если ему не терпится, пусть попробует меня схватить. Стой, где стоишь, Гэри, и не двигайся.

— Слыхал? — осклабился Маррон. — Стой где стоишь, Гэри, и не двигайся. Похоже, малышке я понравился. Вы двое, придержите его.

Руки Селдона тут же оказались крепко сжатыми за спиной, а между лопаток упёрлось острие ножа.

— Не двигайся, — прохрипел голос прямо ему в ухо. — Смотреть можешь, так и быть. Девочке понравится, вот увидишь. Маррон мастер на это дело.

— Не двигайся, Гэри! — ещё раз прокричала Дорс и развернулась к Маррону, прищурившись и чуть согнув руки в локтях.

Маррон медленно пошёл на неё, а Дорс, дождавшись, пока тот окажется на расстоянии вытянутой руки, ловко выхватила из-за ремня два громадных ножа.

Маррон на мгновение растёрялся, даже отшатнулся, но тут же расхохотался.

— У-у-у, как страшно! У малышки два ножичка, какие большие! Такие ножички нельзя носить девчонкам, такие ножички только большие мальчики носят. А у меня — ай-ай-ай, только один. Ну да ладно, так будет по-честному… — и он выбросил вперёд лезвие ножа. — Ох, как бы не хотелось поцарапать тебя, милашка… вот увидишь, как славно будет, если этого не случится! Может, просто взять да и выбить ножички из твоих ручонок, а?

— Убивать тебя я не собираюсь, — сообщила Дорс хладнокровно. — Постараюсь не убить. Но всё равно, все свидетели, если я тебя убью, я сделаю это только для того, чтобы защитить моего друга, с которым связана словом чести.

Маррон дурашливо запросил пощады:

— Ой-ой-ой, не убивай меня, малышка, не надо! — и расхохотался. Заржали, как жеребцы, и его дружки.

Маррон замахнулся, но Дорс уклонилась от удара. Детина замахивался снова и снова, но все удары приходились мимо цели. Маррон рассвирепел, и если до этого он больше пытался запутать Дорс, то теперь перешёл к решительным действиям. Нож в левой руке Дорс блеснул и схлестнулся с ножом Маррона с такой силой, что руку нахала отбросило назад. Лезвие ножа, зажатого в правой руке Дорс, сверкнуло как молния, и на футболке Маррона появился косой порез, сразу засочившийся кровью.

Маррон ошарашенно вылупился на свою рану. Его приятели в ужасе ахнули. Селдон почувствовал, что хватка у обоих парней, что держали его за руки, сразу ослабла. Поединок явно складывался не так, как они ожидали.

Маррон снова замахнулся правой рукой, а левой попытался ухватить Дорс за талию. Лезвие ножа, зажатого в левой руке Дорс, снова скрестилось с лезвием ножа Маррона. Правую руку Дорс ловко выбросила вперёд, и готовые сжаться у неё на талии пальцы Маррона схватили, казалось бы, воздух, но, когда он разжал пальцы, через всю ладонь протянулась кровавая полоска.

Дорс отскочила назад, а Маррон, разъяренный видом собственной крови, проревел:

— Кто-нибудь, киньте мне ещё один нож!

Поначалу никто не решался выполнить его просьбу, но вот один из приятелей протянул ему свой нож. Маррон потянулся за ножом, но Дорс опередила его, взмахнула правой рукой — сверкнуло лезвие, и предложенный Маррону нож звякнул о пол.

Селдон почувствовал, что держат его ещё слабее. Он резко рванул руки вперёд и вверх и освободился. Те, кому было поручено держать Селдона, с криками бросились ловить его, но он развернулся, резко стукнул одного в пах, другому нанес точный удар в солнечное сплетение. Оба рухнули как подкошенные.

Селдон наклонился, присел, вынул у обоих ножи. Правда, в отличие от Дорс он понятия не имел, как нужно драться ножами, но спасение его было в том, что этого скорее всего не знали и далийцы.

— Не лезь на рожон, Гэри, — посоветовала ему Дорс. — Защищайся, Маррон, и учти, в следующий раз я тебя царапать не буду, ударю — не опомнишься.

Маррон, разъяренный до крайности, взревел, как бык, и рванулся вперёд, по всей вероятности, надеясь одолеть противницу за счёт одной только массы собственного тела, сбить с ног. Дорс пригнулась, прошмыгнула под его правой рукой, подставила ему подножку, и Маррон рухнул на пол. Нож вылетел у него из пальцев.

Дорс быстро опустилась на колени, приставила один из ножей к шее Маррона.

— Сдавайся! — произнесла она.

Но Маррон взревел, отшвырнул Дорс в сторону, встал на четвереньки…

Выпрямиться ему не удалось. Дорс вскочила на него верхом и отхватила ножом половину усов.

На этот раз Маррон взвыл, как раненый зверь, схватился за лицо… Когда он отдернул руку, ладонь была вся в крови.

— Погуляешь теперь без усов, Маррон! — крикнула Дорс. — Я прихватила заодно и кусок губы. Попробуй ещё разок, и я убью тебя!

Она ждала ответа, но Маррону явно хватило развлечений. Постанывая, он поплелся прочь, истекая кровью.

Дорс проводила его взглядом и развернулась к остальной компании. Те двое, что пали жертвой боевого искусства Гэри, всё ещё валялись, скрючившись, на земле — обезоруженные и без признаков жизни. Дорс присела рядом с ними, ловко перерезала ремни и надпорола штаны.

— Пойдёте домой, штанишки не забудьте поддержать, — посоветовала она парням.

Остальные семеро в ужасе застыли на месте. Взгляды всех были прикованы к Дорс.

— Ножик кто из вас Маррону одолжил? — поинтересовалась Дорс.

Ответом ей была гробовая тишина.

— А, неважно, — махнула рукой Дорс. — Хотите — по одному, хотите — все вместе, но живыми вам не уйти.

Не сговариваясь, все семеро развернулись и позорно бежали.

Дорс, приподняв брови, обернулась к Селдону и сказала:

— Ну уж теперь Челвику никак не обвинить меня в том, что я плохо тебя защищала.

Селдон пробормотал:

— До сих пор не могу поверить. Вот уж не представлял, что ты на такое способна.

Дорс просто, искренне улыбнулась.

— Ну, ты тоже не без способностей, если на то пошло. Славная мы парочка, а? Ладно, убирай ножи по карманам. Наверняка здесь новости разносятся быстро, и мы выберемся из Биллиботтона без проблем.

Она оказалась совершенно права.

Глава 15

ДАВАН. В неспокойные времена, которыми были отмечены последние века существования Первой Галактической Империи, возникали типичные очаги беспорядков, причиной которых было то, что политические и военные лидеры боролись за «исключительную» власть, исключительность которой становилась всё более и более бесполезной с каждым десятилетием. До внедрения психоистории лишь изредка возникало нечто, что можно было бы назвать народным движением. В этой связи одним из самых интересных примеров может послужить Даван, человек, о котором мало что известно, но не исключено, что он познакомился с Гэри Селдоном во время…

Галактическая энциклопедия

ПОДПОЛЬЩИК

Гэри и Дорс с горем пополам вымылись в сидячих ваннах — других у Тисальверов не было, — переоделись и засели в комнате Селдона. Тут вернулся с работы Тисальвер. Он робко позвонил.

Селдон открыл дверь и добродушно проговорил:

— Добрый вечер, господин Тисальвер. И вам, госпожа, добрый вечер.

Касилия стояла за спиной мужа — хмурая, недовольная.

— Надеюсь, вы и госпожа Венабили хорошо себя чувствуете? — спросил Тисальвер и сам себе ответил робким кивком, словно боялся услышать отрицательный ответ.

— Замечательно, — ответил Селдон. — Побывали в Биллиботтоне и вернулись. Всё в порядке. Вымылись, переоделись, никакого запаха.

Последние слова Селдон нарочито адресовал госпоже Тисальвер. Но она ему не поверила и на всякий случай принюхалась.

Тисальвер всё так же робко, смущенно поинтересовался:

— Вы, похоже, дрались там на ножах?

— Вот как? Уже слухи ходят? — удивлённо вздернул брови Селдон.

— Говорят, будто вы и госпожа подрались с сотней бродяг и всех уложили. Это правда? — заискивающе спросил Тисальвер.

— Ничего подобного, — возмущенно ответила Дорс. — Глупости какие. Вы что, думаете, мы — убийцы-профессионалы? Неужели вы можете поверить, будто сотня бандитов ждала бы, покуда я… то есть мы, разделаемся с каждым из них по очереди? Подумайте хорошенько.

— Так говорят, — с ледяной уверенностью проговорила Касилия Тисальвер. — И мы не можем позволить, чтобы такое творилось в нашем доме.

— Во-первых, — возразил Селдон, — это случилось не в вашем доме. Во-вторых, их было не сто, а десять. В-третьих, никого мы не убивали. Подрались, да, но они отступили и дали нам пройти.

— Дали пройти! — фыркнула госпожа Тисальвер. — И вы хотите, чтобы я поверила вам, чужеземцы?

Селдон вздохнул. Надо же, как мало нужно, чтобы такие милые, добрые люди вдруг стали твоими врагами.

— Ну хорошо, — кивнул он. — Если вам угодно, один из них был слегка ранен. Не серьёзно.

— А у вас — ни царапинки? — восхищенно спросил Тисальвер.

— Ни царапинки, — подтвердил Селдон. — Госпожа Венабили прекрасно управилась с двумя ножами.

— А я вам скажу, — заявила госпожа Тисальвер, гневно глянув на ремень Дорс, — что такого я у себя в доме не потерплю.

Дорс спокойно ответила:

— Покуда на нас тут никто не нападает, терпеть вам нечего.

— Да? А известно ли вам, что из-за вас у наших дверей стоит пакость подзаборная? У наших дверей! Известно вам это?

— Любовь моя, — попытался урезонить её Тисальвер. — Давай не будем ссориться…

— Почему? — возмущенно воскликнула Касилия. — Боишься её ножей? Пусть только попробует достать их здесь!

— Не имею такого намерения, — покачала головой Дорс. — И что это за пакость у дверей? О чём вы, госпожа Тисальвер?

Тисальвер объяснил:

— Моя жена говорит о бродяге из Биллиботона, беспризорнике… так он, по крайней мере, выглядит, он желает вас видеть… а у нас в районе это не принято. Это нас унижает, вы уж простите.

— Хорошо, господин Тисальвер, — кивнул Селдон, — мы выйдем, выясним, в чём дело, и постараемся отделаться от него побыстрее…

— Нет. Погоди, — вмешалась Дорс. — Это — наши комнаты. Мы за них платим. И нам решать, кто может к нам прийти, а кто — нет. Если тот молодой человек, что стоит за дверью, из Биллиботтона, значит, он, во всяком случае, далиец. А самое главное — он тренторианец. И что ещё важнее — он подданный Империи и человек. А самое важное, раз он пришёл к нам, значит, он — наш гость. Поэтому мы приглашаем его войти.

Госпожа Тисальвер не дрогнула. Тисальвер оробел.

Дорс сказала, усмехнувшись:

— Ну, раз вы верите, что я уложила наповал целую сотню в Биллиботтоне, неужели вы думаете, я испугаюсь какого-то мальчишки или, если уж на то пошло, вас двоих?

И её правая рука небрежно легла на ремень.

— Госпожа Венабили, — прижав руки к груди, воскликнул Тисальвер, — мы не хотели вас обидеть, что вы, что вы! Конечно, это ваши комнаты, и вы можете тут принимать кого захотите.

Он отошёл в сторону, схватил за руку возмущенную супругу, по яростному виду которой было совершенно ясно, что Тисальвер ещё поплатится за своё поведение.

Дорс проводила их ледяным взглядом.

— Ты на себя не похожа, Дорс, — сухо усмехнулся Селдон. — Я считал тебя человеком, благородно вступающим в схватку, но спокойным и выдержанным, когда нужно всего-навсего предотвратить беду.

Дорс покачала головой.

— Терпеть не могу, когда при мне унижают человека только из-за того, что считают его ниже себя. Именно эти уважаемые люди и виноваты в том, что здесь вырастают хулиганы и бандиты.

— Значит, ты это учтешь при разработке психоистории?

— Учту, конечно, если придётся что-то учитывать… Ага, вот и наш бродяжка. Это Рейч, и меня это нисколько не удивляет.

* * *

Рейч вошёл, оглядываясь по сторонам, явно растерянный и смущенный, потирая верхнюю губу указательным пальцем, словно пытался обнаружить там хоть какие-то признаки растительности.

Обернувшись к онемевшей от ярости госпоже Тисальвер, он неуклюже поклонился.

— Спасибочки, хозяйка. Славная у вас квартирка.

Как только дверь за ним захлопнулась, он развернулся к Селдону и Дорс с видом человека, знающего толк в таких делах:

— Здорово устроились, братцы.

— Рад, что тебе тут нравится, — кивнул Селдон. — А как ты узнал, где мы живем?

— А выследил вас. А вы как думали? Ну, тётечка, — сообщил он, повернувшись к Дорс, — дерётесь вы, я вам скажу… так тётечки не дерутся.

— И много ты видал дерущихся тётечек? — с интересом спросила Дорс.

Рейч вытер нос.

— He-а, ваще не видел. Тётки ваще с ножами не гуляют, разве что с маленькими, чтобы детишек пугать. Ну, меня-то не шибко напугаешь.

— Верю. А что ты такое делаешь, чтобы тётечки доставали свои ножички, вот вопрос?

— Ниче не делаю. Дурака валяю. Ну, крикну чё-нибудь вроде: «Эй, тётечка, дай-ка я…» — Он ненадолго задумался и покачал головой. — Не, ничё, это я так.

Дорс сказала:

— Со мной лучше не пытайся. Номер не пройдёт.

— Шутите? Штоб я… после того, как вы Маррона отделали?

И где вы только такому выучились, тётечка?

— У себя на родине.

— А меня можете выучить?

— Ты ко мне за этим пришёл?

— Не, не за этим. Я вам записочку принес.

— От кого же? Кто-нибудь ещё хочет со мной подраться?

— Нет, тётечка, никто больше с вами драться не хочет. Вас, тётечка, теперь все боятся. Приезжайте теперь в Биллиботтон, так там все парни вам дорогу дадут, будут кланяться и прятаться от вас. Вот вы какая, тётечка. Потому-то он и хочет с вами повидаться.

— Ладно, Рейч, — поторопил Селдон, — не тяни волынку. Выкладывай, кто хочет с нами увидеться?

— Один парень. Даван звать.

— Кто он такой?

— Просто парень. Живёт в Биллиботтоне, а гуляет без ножа.

— И ещё жив, Рейч?

— Он читает — целу кучу всего прочитал — и помогает парням, кода у них беда с полицией. Его никто не трогает. Ножик ему ни к чему.

— Что же он сам не пришёл? — спросила Дорс. — Зачем тебя послал?

— Он не любитель сюда мотаться. Говорит, будто его тут тошнит. Говорит, будто все, кто тут живёт, лижут правительству… — Рейч осекся, виновато посмотрел на Селдона и Дорс по очереди и заявил: — Словом, не придёт он сюда. А меня, сказал, пустят, потому как маленький я ещё. Токо, — он улыбнулся, — чуть было не выперли, а? Ну, эта дамочка, что всё вроде как принюхивалась? — Рейч замолчал, смущенно оглядел себя с головы до ног. — Там у нас не шибко-то помоешься.

— Не переживай, — улыбнулась Дорс. — Ну и где же нам с ним встретиться, если он не может сюда прийти? В Биллиботтоне? Что-то нас туда не очень тянет.

— Сказал же, — клятвенно воскликнул Рейч, — ниче вам теперь в Биллиботтоне не будет! И живёт он там, где вас ваще никто не тронет.

— Это где же? — спросил Селдон.

— Я вас могу отвести. Недалеко.

— Но зачем он хочет с нами встретиться? — спросила Дорс.

— Чтоб я знал. Он мне токо так сказал… — Рейч закрыл глаза, стараясь вспомнить сказанное слово в слово. — «Скажи им, что я хочу увидеть человека, который говорил с далийским термальщиком так, словно тот — человек, и женщину, которая одолела Маррона на ножах, но не убила его, хотя могла это сделать». Вроде так.

Селдон улыбнулся.

— Похоже, ты всё правильно запомнил. Ну, можно идти?

— Он ждёт.

— Ладно, мы пойдём с тобой, — кивнул Селдон и с некоторым сомнением посмотрел на Дорс.

— Нормально, — сказала она. — Я пойду. Может, это и не ловушка никакая. Надежда умирает последней…

* * *

День клонился к вечеру. Розово-фиолетовый закат озарил искусственное небо с искусственными облачками. Хотя в Дале и жаловались на неважное отношение к сектору со стороны имперских властей, с климатом тут, по крайней мере, всё было в полном порядке — Даль входил в общепланетную компьютерную сеть контроля погоды.

Дорс вполголоса проговорила:

— Похоже, нас чествуют, это точно.

Селдон спустился с небес на землю и сразу заметил громадную толпу зевак у подъезда многоквартирного дома, где жили Тисальверы.

Все взгляды были устремлены на вышедших из подъезда Дорс и Селдона. Как только стало ясно, что двое чужеземцев заметили зевак, толпа зашевелилась, зашумела. Ещё чуть-чуть, и раздались бы бурные аплодисменты.

— Теперь мне ясно, — проговорила Дорс, — почему госпожа Тисальвер была такая сердитая. Пожалуй, не стоило огрызаться.

Толпа состояла в основном из бедно одетых людей. Нетрудно было догадаться, что многие прибыли из Биллиботтона.

Повинуясь неосознанному порыву, Селдон улыбнулся и поднял руку в приветствии, которое было-такивстречено аплодисментами. Кто-то крикнул:

— Пусть леди покажет нам, как она управляется с ножами!

— Нет! — прокричала Дорс в ответ. — Я делаю это только тогда, когда меня разозлят!

Из толпы вышел мужчина. Судя по его виду, он был никак не из Биллиботтона и даже не далиец. Во-первых, усики у него были весьма так себе, и к тому же не чёрные, а каштановые.

— Марло Танто, — представился он. — «Тренторианские головизионные новости». Можно с вами побеседовать? Для ночного выпуска?

— Нет, — наотрез отказалась Дорс. — Никаких интервью.

Репортер не двинулся с места.

— Насколько мне известно, вы подрались с целой шайкой в Биллиботтоне и победили. Вот это новость так новость, — улыбнулся он.

— Это неправда, — покачала головой Дорс. — Мы действительно столкнулись кое с кем в Биллиботтоне, потолковали с ними и пошли дальше. Вот и всё, и большего вы не дождётесь.

— Как вас зовут? У вас не тренторианский выговор.

— Меня никак не зовут.

— А как зовут вашего друга?

— И его никак не зовут.

Репортер занервничал.

— Послушайте, леди. Вы действительно стали сенсацией, а я просто-напросто делаю свою работу.

Рейч потянул Дорс за рукав. Она наклонилась, и Рейч что-то прошептал ей на ухо.

— Послушайте, мистер Танто, — сказала Дорс, выпрямившись. — Я думаю, что вы никакой не репортер. Я думаю, что вы правительственный шпион, задумавший доставить неприятности Далю. Никакой драки не было, а вы пытаетесь сфабриковать сенсацию, из-за которой в Биллиботтон могут быть отправлены отряды имперской полиции. Я бы на вашем месте тут не задерживалась. Не думаю, чтобы вас тут сильно полюбили.

При первых же словах Дорс толпа зашевелилась. Поднялся шум, крики, и толпа двинулась к Танто с угрожающей скоростью. Он испуганно оглянулся и поспешил прочь.

Дорс крикнула:

— Пусть идёт! Не трогайте его. А не то он сообщит в новостях, что на него напали.

Толпа расступилась.

— Ой, тётечка, зря вы так, — покачал головой Рейч. — Пущай бы его в клочки разодрали.

— Ну, кровожадный мальчишка, — улыбнулась Дорс, — веди нас к своему дружку.

* * *

Человека по имени Даван они обнаружили в комнатушке, что помещалась в недрах здания, фасад которого украшала вывеска закусочной.

Процессию возглавлял Рейч, чувствовавший себя в трущобах Биллиботтона столь же уверенно, как какой-нибудь геликонский крот в прорытом им самим подземном ходу.

Первой проявила беспокойство Дорс.

— Стой, Рейч, — окликнула она мальчишку. — Ты точно знаешь дорогу? Куда мы идём?

— К Давану идём, — возмутился Рейч. — Сказал же.

— Но тут никто не живёт. Ни души нет, — растерянно проговорила Дорс, оглядываясь по сторонам с явной неприязнью. И действительно, место было безлюдное, световые панели либо не горели вовсе, либо едва-едва светились.

— Даван так любит, — объяснил Рейч. — Прячется. Он то здесь, то там. Ну прячется, смекаете?

— Почему? — требовательно спросила Дорс.

— Так сподручнее, тётечка.

— И от кого?

— От правительства, а то от кого же?

— На что правительству сдался Даван?

— Я, тётечка, не знаю. Знаете чего? Я вам скажу, где он, скажу, как туда дойти, и идите сами, коли не хотите, чтоб я вас вел.

— Нет-нет, Рейч, — вмешался Селдон. — Без тебя мы точно заблудимся. Нет, я тебе вот что скажу. Ты нас отведи и подожди. Потом отведёшь обратно.

— На чё мне это сдалось-то? — хмыкнул Рейч. — Чё мне, голодным шататься, или чё?

— Пошатайся голодным, Рейч, а потом я тебя накормлю роскошным обедом. Всё, что захочешь, то и куплю.

— Это вы щас обещаете, господин. А вдруг обманете?

В руке Дорс блеснуло лезвие ножа.

— Так мы обманщики, Рейч, да?

Рейч оторопел, выпучил глаза, но не потому, что испугался.

— Ой, я не заметил, как вы это… ещё разок, а?

— Так и быть, покажу, если ты нас подождёшь. Удерёшь, имей в виду, мы тебя разыщем.

— Ой, тётечка, напугали, — фыркнул Рейч. — Разыщете вы меня, как же! Ищейки нашлись! Токо я не удеру. Чес-слово.

Дальше они пошли молча, только звучало под сводами пустых коридоров эхо шагов.

Даван бросил на вошедших испуганный взгляд, но как только разглядел Рейча, сразу успокоился и вопросительно указал на двоих чужеземцев.

Рейч объяснил:

— Ну, эти самые, — и, ухмыльнувшись, ретировался.

— Я — Гэри Селдон, — сообщил Селдон. — Моя спутница — Дорс Венабили.

Он с любопытством разглядывал Давана. Тот был смуглый, с густыми чёрными усами — истинный далиец, но ещё у него росла борода. Первый далиец из всех, кого довелось встречать Селдону, который не был гладко выбрит. Даже биллиботтонские бандюги, и те, похоже, здорово следили за собой в этом смысле.

— Как вас зовут, сэр? — спросил Селдон.

— Даван. Я думал, Рейч вам сказал.

— А фамилия?

— Просто Даван. За вами «хвоста» не было, господин Селдон?

— Не было, уверен. Был бы, Рейч бы сразу понял. Ну, если не он, так госпожа Венабили.

Дорс усмехнулась.

— А ты, оказывается, доверяешь мне, Гэри?

— Чем дальше, тем больше, — серьёзно ответил Селдон.

— И всё-таки вас раскусили, — сообщил Даван, тревожно поерзав на стуле.

— Раскусили?

— Ну да, я уже слыхал про этого мнимого репортера.

— Уже? — изумился Селдон. — Что касается меня, то я на самом деле принял его за репортера и не считаю, что от него нужно было ждать беды. Мы обозвали его имперским шпионом исключительно со слов Рейча, и это он здорово придумал. Толпа тут же переключилась на него, а мы сумели улизнуть.

— Нет, — покачал головой Даван. — Он тот самый, кем вы его назвали. Мои люди его знают, и он действительно работает на Империю… Но, в конце концов, вы — не я. Вам не надо скрываться под чужим именем и менять убежища. Вы живёте под своими собственными именами, вам не надо прятаться. Вы Гэри Селдон, математик.

— Точно, — кивнул Селдон. — Но к чему мне чужое имя?

— Вас ищут в Империи, правда?

Селдон пожал плечами:

— Я стараюсь держаться таких мест, где Империя не сможет до меня дотянуться.

— Открыто — да, это понятно, но Империя не обязана работать открыто. Я бы посоветовал вам исчезнуть, исчезнуть понастоящему.

— Как вы? — поинтересовался Селдон, неприязненно оглядывая каморку Давана. Тут было так же пусто, как в тех коридорах, по которым они шли сюда. Сыро, холодно, мерзко.

— Да, — кивнул Даван. — Вы могли бы оказать нам услугу.

— Какую же?

— Вы разговаривали с молодым человеком по имени Юго Амариль?

— Разговаривал.

— Амариль говорит, что вы умеете предсказывать будущее.

Селдон тяжело вздохнул. Он уже устал стоять столбом в пустой каморке. Даван, правда, сидел на подушке, по полу были раскиданы ещё несколько штук, но видок у них был, прямо сказать, не первой свежести. Да и прислоняться к осклизлой стенке Селдона как-то не тянуло.

— Либо вы недопоняли Амариля, — ответил Селдон, — либо Амариль недопонял меня. Я всего-навсего доказал, что возможно избрать стартовые условия, исходя из которых исторический прогноз приведёт не к хаосу, но к предсказанию, вероятность какового будет колебаться в определённых границах. Но каковы эти стартовые условия, я пока не имею понятия и не уверен, что кому-либо под силу их отыскать — ни одному человеку, ни множеству людей в необозримом будущем. Вы меня поняли?

— Нет.

Селдон снова вздохнул.

— Давайте ещё разок. Будущее предсказывать возможно, но, что касается того, как пользоваться этой возможностью, тут возникают сложности. Теперь понимаете?

Даван угрюмо поглядел на Селдона, перевёл взгляд на Дорс и сказал:

— Значит, вы не умеете предсказывать будущее.

— Вот именно, господин Даван.

— Просто Даван. Но когда-нибудь вы сумеете этому научиться?

— Сомнительно.

— Вот, значит, почему имперские власти охотятся за вами.

— Нет, — покачал головой Селдон. — Вы ошибаетесь. Лично мне кажется, что именно поэтому Империя не слишком старается заполучить меня. Захотели, так давно схватили бы без всяких хлопот. А сейчас, пока я ещё ничего толком не знаю, я им не больно нужен, и потому они не торопятся нарушать мир на Тренторе вмешательством во внутренние дела, к примеру, этого сектора. Вот потому-то я могу совершенно безбоязненно передвигаться под своим собственным именем.

Даван схватился руками за голову и пробормотал:

— Безумие…

Устало подняв глаза на Дорс, он тихо спросил:

— А вы — жена господина Селдона?

— Я его друг и защитница, — спокойно ответила Дорс.

— Вы его хорошо знаете?

— Мы знакомы несколько месяцев.

— Всего-то?

— Всего-то.

— Как вы думаете, он говорит правду?

— Я знаю, что он говорит правду, но станете ли вы доверять мне, если не верите ему? Если Гэри почему-то обманывает вас, разве я не поддержу его, дабы защитить?

Даван беспомощно поглядел на них обоих по очереди и сказал:

— А может, всё-таки поможете нам?

— Кому именно? И какая вам нужна помощь?

— Вы же видите, каково положение в Дале, — сказал Даван. — Нас унижают. Думаю, вы это поняли, а раз вы так по-доброму отнеслись к Юго Амарилю, значит, не может быть, чтобы вы нас презирали.

— Не только не презираем, а искренне сочувствуем.

— И вы должны понимать, откуда идёт давление.

— Вы, вероятно, скажете, что оно исходит от Имперского правительства. Да, пожалуй, я с вами согласен. Но только частично. Я успел заметить, что далийский средний класс играет в этом немалую роль — эти люди презирают термальщиков. А в остальной части сектора орудуют бандиты, терроризируя население.

Даван поджал губы, но не дрогнул.

— Всё правда. Так и есть. Но Империя этому не мешает. Даль — потенциальный источник беспорядков. Если термальщики забастуют, на Тренторе сразу станет ощутимой нехватка энергии. Но тогда дальские богачи сами выложат денежки, чтобы нанять биллиботтонских бандюг, и те помогут им одолеть восставших термальщиков. Такое уже случалось. Империя позволяет кое-кому из далийцев богатеть и процветать — относительно, конечно, — для того чтобы превратить их в имперских лакеев, а о выполнении законов насчёт ношения оружия не заботится, как будто ей наплевать на рост преступности.

И это повсюду, не думайте, не только у нас в Дале. Теперь они не решаются применять силу для достижения своих целей — времена не те. На Тренторе всё так перепуталось: достаточно спичку поднести, чтобы… Приходится имперским властям держаться подальше.

— Проявление упадка… — пробормотал Селдон, припомнив слова Челвика.

— Что? — спросил Даван.

— Ничего, — покачал головой Селдон. — Говорите, Даван.

— Ну вот. Приходится имперским властям держаться подальше, но они всё равно решили, что можно загребать жар чужими руками. Каждый из секторов провоцируют на враждебное отношение к соседям. Разные слои населения внутри секторов провоцируются на необъявленную войну друг с другом. В итоге стало совершенно невозможно объединить людей по всему Трентору. Повсюду народ скорее станет сражаться со своими земляками, чем выступать в едином строю против имперской тирании. А Империя правит безо всякого насилия.

— И как вам кажется, — спросила Дорс, — что со всем этим можно поделать?

— Я уже многие годы пытаюсь пробудить у народов Трентора чувство солидарности.

— Смею предположить, — сухо проговорил Селдон, — что вы успели убедиться, насколько это тяжелое и неблагодарное занятие?

— Правильно предполагаете, — кивнул Даван. — Но наша партия набирает силу. Многие из тех, кто разгуливает с ножами, успели понять, что лучше не резать друг друга. На вас в трущобах Биллиботтона напали, кто ещё этого не понял. А вот те, кто поддержал вас сегодня, кто был готов защитить вас от имперского агента, принятого вами за репортера, — мои люди. Я живу среди них. Не слишком приятная жизнь, но здесь я в безопасности. У нашего движения есть сторонники в соседних секторах, и с каждым днём нас становится всё больше и больше.

— Но нам-то что у вас делать? — спросила Дорс.

— Во-первых, — объяснил Даван, — вы чужеземцы и учёные. Такие люди, как вы, нужны нам как руководители. Наша основная сила — бедняки, неграмотные — те, кто больше всего страдает от гнета, но лидеров из них не получится. Такие, как вы двое, стоят сотни таких, как они.

— Звучит странновато из уст человека, который встал на защиту угнетенных, — заметил Селдон.

— Я не о людях говорю, — поспешно принялся оправдываться Даван. — О руководстве, поймите. Лидерами партии должны быть люди интеллектуального труда.

— Я вас понял. Такие люди, как мы, могли бы помочь вашей партии обрести респектабельность.

— Всё можно высмеять, если захотеть, — с упреком проговорил Даван. — Но вы, господин Селдон, больше чем респектабельный человек, больше чем интеллектуал. Даже если вы не сумеете развеять туман, скрывающий будущее…

— Прошу вас, Даван, — оборвал его Селдон, — не надо поэзии, и не надо говорить в сослагательном наклонении. Ни о каких «если» не может быть и речи. Я не могу предсказывать будущее. И не туман загораживает от меня будущее, а барьер из хромированной стали.

— Дайте мне закончить, прошу вас. Даже если вы не сумеете предсказать будущее… как вы это называете… с психоисторической точностью, вы же изучали историю, и, может быть, сумеете хотя бы интуитивно почувствовать последствия? Ну, разве не так?

Селдон покачал головой.

— Может быть, у меня и есть определённое интуитивное чутьё математической стороны вероятности, но каким образом можно было бы перевести мои предчувствия на язык реальной истории, совершенно неясно. И потом, я не изучал историю. Хотел бы. Но, увы, сплошные пробелы.

— Я историк, Даван, — вступила в беседу Дорс, — и могла бы кое-что сказать, если хотите.

— Пожалуйста, — недоверчиво пожал плечами Даван.

— Во-первых, в истории Галактики было множество революций, в результате которых свергали тиранию. Иногда такие революции имели место на отдельных планетах, иногда — в целых планетарных системах, порой — даже в Империи. Чаще всего, однако, в итоге одна тирания просто-напросто сменялась другой. Другими словами, друг друга сменяли правящие классы. Чаще всего брал верх более сильный, а стало быть, и более способный обеспечить собственное существование класс. А беднота, униженные слои так и оставались нищими и униженными, им разве что ещё хуже становилось после этих революций.

Даван внимательно выслушал Дорс и кивнул:

— Это мне известно. Это всем известно. Может быть, нам удастся усвоить уроки прошлого и мы будем лучше знать, чего избегать. И потом, та тирания, что существует сегодня, самая что ни на есть настоящая, такая, которая вовсе не обязательно должна будет существовать в будущем. А если мы всё время будем отступаться от перемен, думая, что любые перемены — только к худшему, значит, не будет никакой вообще надежды на то, что хоть когда-то удастся одолеть несправедливость.

Дорс сказала:

— Вам не следует забывать о том, что даже тогда, когда правда на вашей стороне, даже тогда, когда справедливость вопиет к небесам, сила всегда будет на стороне тирании. Ничего ваши мастера ножевых искусств не сумеют поделать. Ну восстание, ну демонстрация — что это всё против до зубов вооруженной армии, на вооружении которой механическое, химическое и нейрологическое оружие? Можете собрать под свои знамена всех бедняков и даже всех, кто побогаче, но как вы одолеете полицию и армию? Сумеете вы хотя бы немного поколебать их верность правительству?

— На Тренторе много разных правительств, — возразил Даван. — В каждом секторе — свои правители, и многие из них настроены против Империи. Если на нашу сторону встанет могущественный сектор, положение изменится, правда? Тогда мы уже не будем всего-навсего шайкой оборванцев, размахивающих ножами и булыжниками.

— Означает ли это, что некий могущественный сектор уже встал на вашу сторону, или вам этого просто хочется?

Даван промолчал.

— Позволю себе предположить, — сказала Дорс, — что вы думаете о мэре Сэтчема. Если мэр собирается воспользоваться народными волнениями для того, чтобы узурпировать имперский трон, вас это не коробит, нет? А зачем, спрашивается, мэру рисковать своим положением, которое и без того не такое уж жалкое? Неужели ради красивых слов о справедливости и равноправии, ради справедливого отношения к людям, до которых ему нет никакого дела?

— Вы хотите сказать, — проговорил Даван, — что всякий правитель, желающий сейчас помочь, может потом нас предать?

— Галактическая история изобилует подобными примерами.

— Но если мы будем знать об этом, почему нам не предать его?

— То есть использовать его, а потом, в критический момент, изолировать от всех, кто стоит за ним, и уничтожить?

— Ну, может быть, не совсем так, но такой вариант оборота дел нужно на всякий случай иметь в виду.

— Итак, мы имеем революционное движение, в рамках которого главные участники событий должны быть готовы к предательству и каждый должен ждать своего часа. Лучший рецепт анархии.

— Значит, вы нам не поможете? — спросил Даван.

Селдон, который всё это время слушал, нахмурившись, беседу Давана и Дорс, сказал:

— Всё не так просто. Мы были бы рады вам помочь. Мы на вашей стороне. Мне вообще кажется, что ни один здравомыслящий человек не станет поддерживать имперскую систему, основанную на провоцировании поголовной ненависти и подозрений. Даже тогда, когда представляется, что система работает, это не более чем метастазы главной опухоли, которые расползаются во все стороны, и все чреваты нестабильностью. Вопрос в другом: чем мы можем помочь? Если бы у меня была психоистория, если бы я мог предсказать наиболее вероятный ход событий, если бы я мог сказать, какие действия из числа вероятных вариантов скорее всего приведут к желаемому результату, тогда бы я с радостью предложил вам свои услуги. Но у меня ничего нет. Самое большее, что я могу для вас сделать, это не бросать попыток разработать психоисторию.

— И долго вы будете этим заниматься?

Селдон пожал плечами:

— Не знаю.

— Мы же не можем ждать вечно.

— Иного я вам сейчас предложить не могу. Единственное, что я могу сказать, — это то, что ещё совсем недавно я был совершенно уверен в том, что психоисторию разработать невозможно. Теперь я в этом не так уверен.

— Хотите сказать, что до чего-то додумались?

— Пока всего-навсего интуитивно чувствую, что сумею додуматься, что решение есть. Я пока ещё сам как следует не понимаю, откуда у меня взялось такое чувство. Может быть, это иллюзия, но я попытаюсь. Дайте мне время. И может быть, мы ещё встретимся.

— Может быть, — кивнул Даван. — Но, может быть, когда вы придёте сюда в следующий раз, то окажетесь в имперской ловушке. Можете, конечно, тешить себя надеждой на то, что вы, дескать, не интересуете Империю до тех пор, пока не придумали своей психоистории, но я уверен: Император и его клеврет, Демерзель, не собираются ждать вечно, так же, как и я.

— Постараюсь не торопить их, — спокойно ответил Селдон. — Я не на их стороне, а на вашей. Пойдём, Дорс.

Они повернулись и вышли. Снаружи их ожидал Рейч. А Даван остался один-одинешенек в своей жалкой каморке.

* * *

Рейч лопал, облизывая пальцы, прижимая к груди пакет с едой. От него самого и от пакета жутко разило луком, но каким-то ненастоящим, наверное — дрожжевым.

Дорс поморщилась и спросила:

— Где ты раздобыл еду, Рейч?

— А парни Давана притащили мне. Даван добрый.

— Значит, нам не придётся угощать тебя обедом? — спросил Селдон, почувствовав, что сам жутко хочет есть.

— Вы мне кое-чё задолжали, — заявил Рейч, облизывая пальцы и плотоядно поглядывая на ремень Дорс. — Как нащот тётечкиного ножичка, а? Ну хоть один дайте…

— Никаких ножей, — отрезала Дорс. — Отведёшь нас обратно — дам тебе пять кредиток.

— Ну да… — обиженно протянул Рейч. — Чё, я ножик, чё ли, куплю за пять-то кредиток?

— Пять кредиток — и всё. Больше ничего не получишь.

— Зануда вы, тётечка, — заявил Рейч.

— Зануда с острым ножиком, Рейч, так что давай, пошли.

— Ну ладно. Чё раскипятились-то? Сюда, — Рейч махнул рукой.

Они двинулись в обратный путь по пустынным коридорам, но на этот раз Дорс время от времени посматривала назад и вскоре прошептала:

— Стой, Рейч. За нами «хвост».

— Чё? — удивился Рейч. — Ничё не слышу.

— И я тоже ничего не слышу, — наклонив голову, произнес Селдон.

— А я слышу, — упрямо мотнула головой Дорс. — Так, Рейч, ты мне голову не морочь. Или ты мне сейчас же объяснишь, в чём дело, или я тебя так отделаю, что неделю горбатым ходить будешь. Обещаю.

Рейч заслонился рукой.

— Ну и бейте, тётечка, ну и бейте. Это парни Давана. А они вас же прикрывают, чтобы бандюги не сунулись, а вы…

— Парни Давана?

— Ну! По боковым коридорам топают.

Дорс резко схватила Рейча за рубашку. Мальчишка повис в воздухе, отчаянно болтая ногами и руками:

— Ой, тётечка, ой!

— Дорс! — одернул подругу Селдон. — Не надо так!

— Ему будет ещё хуже, если он солгал. Я забочусь о тебе, Гэри, а не о нём.

— Да не вру я! — воскликнул Рейч, всё ещё пытаясь вырваться. — Ну не вру же!

— Уверен, он не врет, — сказал Селдон.

— Ладно, увидим. Рейч, скажи им, пусть выйдут и покажутся.

Дорс отпустила мальчишку и вытерла руки.

— Злюка вы, тётечка, — с упреком проговорил Рейч. — Эй, Даван! — крикнул он. — Парни, выходите.

Пришлось немного подождать, и вскоре из ниши в стене вышли двое черноусых мужчин и ещё один, у которого через всю щеку тянулся шрам. Все трое в руках сжимали зачехленные ножи.

— Сколько вас тут еще? — резко спросила Дорс.

— Немного, — сказал один из незнакомцев. — У нас приказ. Мы вас охраняем. Даван хочет, чтобы вы остались целы и невредимы.

— Спасибо. Постарайтесь двигаться тише прежнего. Пошли, Рейч.

— Ну, тётечка, — с упреком проговорил Рейч, — я вам правду сказал, а вы?

— Прости, — сказала Дорс.

— «Прости»… — Рейч потёр шею. — Возьму и не прощу. Ну да ладно, на первый раз прощается… — и он зашагал вперёд.

Как только они добрались до проспекта, невидимые защитники испарились, даже Дорс перестала слышать их осторожные шаги. Но теперь особенно бояться было нечего — Селдон и Дорс уже находились в менее опасной части города.

Дорс внимательно оглядела Рейча и покачала головой:

— Вряд ли у нас найдётся одежда твоего размера, Рейч.

— А на чё мне от вас одежка, госпожа. — Похоже, стоило Рейчу покинуть коридоры трущоб, как он тут же преобразился в вежливого, по его понятиям, мальчика. — Одежка у меня своя имеется.

— А я думала, ты хочешь прогуляться с нами туда, где мы живем, и принять ванну.

— Эт ещё на чё? И так я на днях мыться буду. Тода и надену другую рубаху. — Он подозрительно посмотрел на Дорс. — Чё, стыдно стало, а?

— Вроде того, — улыбнулась Дорс.

Рейч царственно помахал рукой.

— Ничё. Мне и не больно было нисколечки. Ну вы и силачка, тётечка. Ух, как это вы меня подняли, будто я и не весю ничего.

— Я рассердилась, Рейч. Я должна заботиться о господине Селдоне.

— Чё, телохранительница, чё ли?

Рейч вопросительно глянул на Селдона.

— Тётечка — ваша телохранительница?

— Ничего не поделаешь, — смущенно улыбнулся Селдон. — Ей это нравится. Ну и потом, она своё дело знает.

— Подумай хорошенько, Рейч, — настаивала Дорс. — Может, вымоешься всё-таки? Ванна у нас такая приятная, тёплая.

— Ничё не выйдет, — шмыгнул носом Рейч. — Хозяйка меня нипочём не пустит.

Дорс посмотрела наверх и увидела у подъезда Касилию Тисальвер, которая бросала гневные взгляды попеременно то на неё, то на Рейча. Трудно сказать, кому были адресованы более гневные из взоров хозяйки.

— Ну, покедова, господин и госпожа. Может, она и вас не захотит в дом пускать.

Рейч сунул руки в карманы и враскачку удалился.

— Добрый вечер, госпожа Тисальвер, — поздоровался Селдон. — Поздновато уже, правда?

— Очень поздновато, — с трудом сдерживая гнев, отозвалась госпожа Тисальвер. — А тут, между прочим, целое сражение было из-за того, что вы отдали на съедение толпе несчастного репортера.

— Никого мы никому не отдавали, — возразила Дорс.

— Я была здесь, — госпожа Тисальвер гордо вздернула подбородок, — и всё видела.

Она отошла в сторону, пропуская их в дом и показывая всем своим видом, как ей этого не хочется.

— Она ведёт себя так, словно это последняя капля в чаше её терпения, — сказала Дорс Селдону, когда они расходились по комнатам.

— Ты так думаешь? Но что она может сделать?

— Понятия не имею, — покачала головой Дорс.

Глава 16

РЕЙЧ. Судя по воспоминаниям Гэри Селдона, его первая встреча с Рейчем произошла совершенно случайно. Он был всего-навсего уличным оборвышем, у которого Селдон спросил дорогу. Но с этого мгновения его жизнь составляла одно целое с жизнью и судьбой великого математика, до тех пор, пока…

Галактическая энциклопедия

РЕЙЧ

На следующее утро, вымывшись и побрившись, раздетый по пояс, Селдон постучал в дверь комнаты Дорс и негромко проговорил:

— Дорс, открой.

Дверь открылась. Дорс ещё не успела высушить волосы и тоже была раздета до пояса.

Селдон смутился и отпрянул. Дорс равнодушно оглядела себя и обернула полотенце вокруг головы.

— В чём дело? — спросила она.

Селдон, стараясь не смотреть на неё, пробормотал:

— Я хотел спросить тебя про Сэтчем.

— Зачем?

— Что — «зачем»?

— Говори яснее. И, ради бога, повернись ко мне лицом. Не девственник же ты, в конце концов?

Селдон обиженно буркнул:

— Просто я старался вести себя как воспитанный человек. Если тебе всё равно, то мне тоже. И «зачем» тут вовсе ни при чем. Я спросил тебя про сектор Сэтчем.

— Зачем тебе это нужно? Нет, лучше так: зачем Сэтчем?

— Дорс, я не шучу. То и дело разговор заходит о Сэтчеме, вернее, о мэре Сэтчема. И Челвик о нём говорил, и ты, и Даван. А я ничего не знаю ни о секторе, ни о мэре.

— Гэри, я ведь тоже не коренная тренторианка. Знаю не так много, но всем, что знаю, готова поделиться с тобой. Сэтчем находится недалеко от Южного полюса, это очень большой, многонаселённый сектор…

— Недалеко от Южного полюса и многонаселённый?

— Гэри, мы не на Геликоне. И не на Цинне. Это Трентор. Тут всё под землей, а находиться под землей на полюсах — это то же самое, что находиться под землей на экваторе. Конечно, там другая долгота дня и ночи — то есть летом долгие дни, а зимой долгие ночи — примерно так, как было бы на поверхности. Но это всё показуха. Просто им нравится подчеркивать, что они живут на полюсе.

— Но на поверхности они бы все перемерзли.

— Ну конечно. На поверхности в области Сэтчема лежат снег и лёд, но их слой не такой плотный, как можно подумать. Будь это так, полярная шапка попросту раздавила бы купол, но этого не происходит, и в том основная причина могущества Сэтчема.

Дорс повернулась к зеркалу, сняла с головы полотенце и набросила на волосы сушильную сеточку. Через каких-нибудь пять секунд её рыжая шевелюра была суха и засверкала, точно в лучах солнца.

— Ты просто не представляешь, какое удовольствие ходить без микогенской шапочки, — улыбнулась Дорс и надела блузку.

— Но какое отношение имеет к могуществу Сэтчема полярная шапка?

— Подумай сам. Сорок миллиардов людей пользуются громадным количеством энергии, каждая калория со временем превращается в тепло, от которого нужно как-то избавляться. Это тепло перекачивают на полюса, в особенности — на Южный, где полярная шапка более высокая, чем на Северном, и выбрасывают в пространство. При этом тает очень много льда, и, думаю, в большой степени из-за этого над Трентором столь плотный облачный слой и так часто льют дожди, как бы ни выпендривались метеорологи и ни утверждали, что в атмосфере Трентора протекают безумно сложные процессы.

— И что же, Сэтчем как-то использует энергию, прежде чем производить её выбросы в космос?

— Очень может быть. Что касается технической стороны, то я не имею об этом ни малейшего представления, а говорю о политическом могуществе. Если бы Даль перестал производить полезную энергию, это доставило бы Трентору определённые неудобства, однако существуют и другие секторы, производящие энергию, и они в таких обстоятельствах могли бы усилить её производство, ну и потом, определённые запасы энергии на Тренторе на всякий случай хранятся. Думаю, с Далем наверняка со временем удалось бы договориться. Что же касается Сэтчема…

— Да?

— То Сэтчем осуществляет выбросы как минимум девяноста процентов всего производимого на Тренторе тепла и в этом смысле незаменим. Если Сэтчем прекратит выбросы, по всему Трентору поднимется температура.

— Но и в самом Сэтчеме тоже.

— Да, но поскольку Сэтчем — на Южном полюсе, они запросто могут устроить себе приток холодного воздуха. Ничего хорошего в этом, конечно, не будет, но Сэтчем сумеет протянуть дольше, чем остальные секторы Трентора. В итоге Сэтчем во все времена был бревном в глазу у Императора, и мэр Сэтчема — персона очень важная.

— И что собой представляет нынешний мэр Сэтчема?

— Этого я не знаю. Из того, что я о нём слышала, могу заключить лишь, что это старик, затворник, непробиваемый, как обшивка звездолёта, и со страшной силой цепляющийся за власть.

— Почему, вот интересно? Если он такой старый, он не сможет долго удерживать власть.

— Кто знает, Гэри? Привычка, может быть. А может быть, игра. Игра в удерживание власти, когда власть сама по себе не так уж и нужна. Может, сумей он занять место Демерзеля и даже самого Императора, он был бы жутко разочарован, потому что тогда игра бы окончилась. Правда, он и тогда бы мог затеять очередную партию игры за удержание власти, что было бы так же трудно и приносило бы такое же удовольствие.

Селдон покачал головой.

— Неужели кто-то может мечтать занять место Императора?

— Согласна с тобой. По идее, этого не должен хотеть ни один здравомыслящий человек, но «имперские амбиции», как их часто называют, подобны заболеванию, которое, стоит лишь им заразиться, вызывает безумие. И чем ближе подбираешься к заветной цели, тем сильнее вероятность подхватить эту инфекцию, и с каждым очередным продвижением по служебной лестнице…

— …болезнь обостряется всё сильнее. Это понятно. Но мне кажется, что Трентор — такой огромный мир, потребности которого столь сложны, амбиции столь противоречивы, что Императору ужасно трудно им править. Именно им. Так почему же ему не покинуть Трентор и не обосноваться в каком-нибудь другом мире, где жизнь попроще?

Дорс рассмеялась.

— Ты бы не спрашивал, если бы лучше знал историю! Трентор по традиции связывают с Империей. А традиции этой — тысячи и тысячи лет. Император, который не сидит в Императорском Дворце, — это не Император. Император больше место, чем человек.

Селдон замолчал, задумался, нахмурился.

Через некоторое время Дорс не выдержала и спросила:

— Что случилось, Гэри?

— Я думаю, — вполголоса отозвался Селдон. — С тех пор как ты рассказала мне о руке, лежащей на бедре, у меня навязчивые мысли о том, что… И вот теперь твоя фраза о том, что Император — больше место, чем человек, задела струну.

— Какую струну?

Селдон покачал головой.

— Я пока думаю. Может быть, я ошибаюсь. — Он пристально посмотрел на Дорс. — Ладно, пора спускаться вниз и позавтракать. Мы и так опоздали, а я не уверен, что госпожа Тисальвер нынче в достаточно благодушном настроении для того, чтобы принести нам завтрак сюда.

— Ты оптимист, — сказала Дорс. — Лично мне кажется, что она в недостаточно благодушном настроении, чтобы нас видеть — за завтраком и вообще. Она только о том и мечтает, чтобы вышвырнуть нас отсюда.

— Не исключено, но мы ей платим.

— Да, но я подозреваю, что теперь ей и денежки наши не милы.

— Надеюсь, её супруг более благоразумен в отношении финансов.

— Если он замолвит словечко, Гэри, единственный, кто удивится этому больше меня, будет, конечно же, госпожа Тисальвер. Ну ладно, я готова.

И они спустились по лестнице на хозяйскую половину, где их ожидала та, о которой они только что говорили; завтрака не было и в помине, зато было кое-что другое…

* * *

Касилия Тисальвер встретила их, стоя в надменной позе, с натянутой улыбкой и горящими глазами. Её супруг растерянно прислонился к стене. Посередине комнаты стояли, вытянувшись в струнку, двое мужчин. Если они и видели подушки, лежащие на полу, то явно решили не обращать на них никакого внимания.

У обоих были чёрные курчавые волосы и густые чёрные усы, всё как у истинных далийцев. Оба стройные, одетые в одинаковые тёмные брюки и рубашки, стало быть — в форме. По рукавам и штанинам сбегали тоненькие белые лампасы. На правой стороне груди у обоих красовалась едва заметная эмблема «Звездолёт и Солнце» — символ Империи во всех обитаемых мирах Галактики. Посередине эмблемы, на солнечном диске, темнела буква Д.

Селдон сразу понял, что перед ними — двое представителей Дальской службы безопасности.

— В чём дело? — сердито спросил Селдон.

Один из военных шагнул вперёд.

— Я — офицер сектора Лэнел Расс. Это мой напарник, Гебор Астинвальд.

Оба вытащили и показали идентификационные голографические удостоверения. Селдон даже не удосужился взглянуть на них.

— Что вам угодно?

— Вы — Гэри Селдон из Геликона? — спокойно спросил Расс.

— Да.

— А вы — Дорс Венабили с Цинны, госпожа?

— Да, — ответила Дорс.

— Я прибыл для того, чтобы расследовать поступившую к нам жалобу относительно спровоцированных Гэри Селдоном вчерашних уличных беспорядков.

— Ничего подобного я не делал, — сказал Селдон.

— Такова наша информация, — сказал Расс, глядя на экранчик портативного компьютерного блокнота. — Вы обвинили репортера в том, что он — имперский шпион, и тем самым спровоцировали нападение на него толпы.

— Это я, — вмешалась Дорс, — сказала, что он — имперский шпион, офицер. И у меня была причина для подобного вывода. Высказывать своё личное мнение — это никак не преступление. В Империи — свобода слова.

— Свобода слова не имеет ничего общего с высказыванием мнений, способных вызвать беспорядки.

— Откуда вам знать, что были какие-то беспорядки, офицер?

Тут в разговор вмешалась госпожа Тисальвер.

— Я могу сказать, — хрипло проговорила она. — Она видела, что собралась толпа, толпа бродяг, готовая вспыхнуть, стоило только бросить в неё горящую спичку. Она нарочно сказала, что он — имперский шпион, нарочно, ничего она про него не знала, и крикнула этому сброду, что это так, чтобы они набросились на невинного человека. Она явно знала, что делает.

— Касилия… — умоляюще проговорил господин Тисальвер, но жена бросила на него столь выразительный взгляд, что он сразу же замолчал.

Расс повернулся к госпоже Тисальвер:

— Это вы подали жалобу, госпожа?

— Да. Эти двое живут тут всего несколько дней, и от них — одни неприятности. Они приглашали в мой дом людей низкого происхождения, что грозит моей репутации в глазах соседей.

— Разве противозаконно, офицер, — спросил Селдон, — приглашать мирных, аккуратных жителей Даля туда, где ты живешь? Две комнаты наверху — это наши комнаты. Мы их сняли, платим за них. Что, разговаривать с далийцами в Дале — это преступление, офицер?

— Нет, — ответил Расс. — Это не имеет отношения к содержанию жалобы. Какая у вас была причина, госпожа Венабили, предположить, что человек, которого вы в этом обвинили, действительно имперский шпион?

— У него были маленькие каштановые усики, — объяснила Дорс, — поэтому я решила, что он не далиец. Я решила, что он — имперский шпион.

— Вы так решили? А у вашего приятеля, господина Селдона, и вовсе нет никаких усов. Почему вы его не считаете имперским шпионом?

— Как бы то ни было, — поспешно вмешался Селдон, никаких беспорядков не было. Мы попросили толпу не трогать мнимого репортера, и я уверен, никто его пальцем не тронул.

— Вы уверены, господин Селдон? — спросил Расс. — Судя по имеющимся у нас сведениям, вы ушли сразу же после того, как бросили своё обвинение. Как вы можете утверждать, что было и чего не было после того, как вы ушли?

— Не могу, — согласился Селдон. — Но позвольте поинтересоваться: этот человек мертв? Избит?

— Мы его допрашивали. Он отрицает, что он — имперский шпион, и у нас нет таких сведений. Он утверждает также, что с ним грубо обошлись.

— Вполне возможно, что он вас обманывает, — сказал Селдон. — Я бы предложил провести психозондирование.

— Его нельзя производить без согласия подозреваемого, — сказал Расс. — Правительство сектора строго придерживается закона. Можно было бы это устроить, если бы и вы двое согласились на проведение психозондирования. Вы согласны?

Селдон и Дорс переглянулись.

— Нет, — ответил Селдон. — Об этом не может быть речи.

Второй офицер, Астинвальд, который до сих пор молчал как рыба, улыбнулся.

Расс продолжал:

— У нас имеются сведения, что два дня назад вы затеяли драку на ножах в Биллиботтоне и тяжело ранили гражданина Даля по имени, — он заглянул в компьютерный блокнот, — Эльгин Маррон.

— В ваших сведениях не указано, как началась драка? — поинтересовалась Дорс.

— Сейчас это не имеет значения, госпожа. Вы отрицаете, что участвовали в драке?

— Нет, не отрицаем, — горячо вмешался Селдон. — Но мы драку не затевали. На нас напали. Этот Маррон схватил госпожу Венабили, и не было никаких сомнений в том, что он собирался изнасиловать её. Всё, что произошло потом, было чистейшей самозащитой. Или в Дале позволено насильничать?

Расс если и удивился, то никак — ни голосом, ни жестом — этого не показал.

— Вы говорите, что на вас напали? И сколько же человек?

— Десятеро мужчин.

— И вы один, в паре с женщиной, сумели защититься от десятерых здоровых мужчин?

— Да. Мы с госпожой Венабили именно защищались.

— Но как же так вышло, что на вас ни царапинки? Или у вас есть хотя бы какие-то синяки или порезы под одеждой?

— Нет, офицер.

— Но как же такое возможно? Вы дрались один… ну, хорошо, не один, на пару с женщиной, и у вас — ни царапинки, а жалобщик, Эльгин Маррон, поступил в больницу весь израненный. Больше того, ему потребуется пластическая операция губы.

— Мы старались, — угрюмо буркнул Селдон.

— И, похоже, слегка перестарались! А что, если я скажу, что трое свидетелей утверждают, что вы и ваша подруга без предупреждения напали на Маррона?

— Я вам отвечу, что это невозможно. Я уверен, что этот Маррон наверняка состоит у вас на учете как задира и драчун. А их было десятеро. По всей вероятности, шестеро отказались врать, давать ложные показания. А остальные трое? Они объяснили, почему не пришли на помощь дружку, на которого якобы злонамеренно напали чужеземцы? Неужели не ясно, что они лгут?

— Предлагаете провести их психозондирование?

— Да. И пока вы не успели спросить, позвольте заранее отказаться. Нам не предлагайте.

Расс не сдавался:

— А ещё у нас имеются сведения, что вчера, покинув, так сказать, поле боя, вы встречались с неким Даваном, известным подпольщиком, которого разыскивает полиция. Это правда?

— Придётся вам это доказывать без нашей помощи, — сказал Селдон. — Больше ни на какие вопросы мы отвечать не намерены.

Расс убрал в карман компьютер-блокнот.

— Сожалею, но мне придётся пригласить вас проследовать с нами в участок для дальнейшего разбирательства.

— Не думаю, что это так уж обязательно, офицер, — сказал Селдон. — Мы приезжие, не совершившие ничего дурного, предосудительного. Пытались отделаться от репортера, который приставал к нам с дурацкими вопросами, пытались защититься от изнасилования и убийства в районе вашего сектора, известном своей криминальной атмосферой, разговаривали кое с кем из далийцев. Мы не видим в этом ничего такого, что заслуживало бы дальнейшего разбирательства. Это чистой воды недоразумение.

— Решения тут принимаем мы, — заявил Расс, — а не вы. Будет вам угодно проследовать с нами?

— Нет, не будет, — ответила Дорс.

— Осторожно, — вскрикнула госпожа Тисальвер. — У неё два ножа!

Офицер Расс вздохнул и сказал:

— Благодарю, госпожа, но это я и сам знаю.

Обернувшись к Дорс, он спросил:

— Известно ли вам, что ношение ножей без специального разрешения является серьёзным преступлением? У вас есть такое разрешение?

— Нет, офицер, у меня его нет.

— Значит, Маррона вы явно поранили нелегально приобретенным ножом. Вы осознаете, что это в значительной степени отягощает вашу вину?

— Я ни в чём не виновата, — сказала Дорс. — Поймите вы наконец. У Маррона тоже был нож, и никакого разрешения, я уверена.

— Таких сведений у нас нет, и потом — Маррон весь изранен, а вы целехоньки.

— Нож у него был, офицер, не сомневайтесь. И если вы не знаете, что у любого мужчины в Биллиботтоне, да и везде в Дале имеется при себе нелегально приобретенный нож, то вы — единственный человек в Дале, кому это неизвестно. И магазинов, в которых совершенно открыто торгуют ножами, полно. Это вам тоже неизвестно?

Расс ответил:

— Неважно, что я знаю и чего не знаю. Это не имеет значения. Не имеет также значения и то, что кто-то другой нарушил закон, и сколько человек его нарушило. Значение имеет только одно: госпожа Венабили нарушила постановление о правилах ношения оружия. Я обязан потребовать, госпожа, чтобы вы немедленно передали мне эти ножи, и вы двое должны проследовать вместе с нами в участок.

— В таком случае, попробуйте забрать их у меня, — предложила Дорс.

Расс вздохнул.

— Поймите, госпожа, ножи — не единственное оружие в Дале, и у меня нет ни малейшего желания вызывать вас на ножевую дуэль. У меня и у моего напарника при себе бластеры, которые способны одним выстрелом превратить вас в кровавое месиво ещё до того, как вы успеете потянуться за своим ножом, какой бы вы ни были ловкой. Бластерами мы пользоваться, конечно же, не будем, мы прибыли не для того, чтобы убить вас. Но укаждого из нас ещё есть нейронный хлыст, которым мы можем свободно воспользоваться. Надеюсь, демонстрировать действие хлыстов не потребуется? Хлыст не убивает, не наносит никаких телесных повреждений, не оставляет следов, но боль жуткая. Мой напарник уже нацелился на вас нейронным хлыстом. Вы под прицелом. А вот и мой. Ну, выкладывайте ваши ножи, госпожа Венабили.

После минутного молчания Селдон сказал:

— Отдай им ножи, Дорс. Ты же видишь, всё бесполезно.

И в это самое мгновение послышался бешеный стук в дверь и чей-то взволнованный, срывающийся голос.

* * *

Проводив Дорс и Селдона, Рейч домой не вернулся.

Он неплохо поел, пока Дорс и Селдон говорили с Даваном, даже поспать успел, потом разыскал более или менее работающий туалет. А теперь, когда всё было позади, идти ему особо было некуда. Да, у него было нечто вроде дома, была и мать, но она никогда не волновалась, если он задерживался. Никогда.

Кто был его отец, Рейч понятия не имел и порой гадал, был ли тот у него вообще. Ему говорили, что был, и причину подобной уверенности излагали весьма грубо. Иногда он думал, стоит ли верить таким рассказам, уж больно щекотливы были подробности.

А вспомнилось всё это ему из-за той, кого он называл «тётечкой». Она, конечно, была старая, но красивая, и драться могла, как мужик. Нет, даже лучше, чем мужик. И странные мысли полезли в голову Рейчу.

Ведь она предложила ему помыться в ванне… Когда удавалось скопить немного деньжат, он плавал в биллиботтонском бассейне, но только тогда, когда их больше не на что было потратить, или тогда, когда удавалось проскользнуть бесплатно. Только тогда он и промокал с головы до ног, но ему было холодно, и нужно было потом ждать, когда высохнешь.

Но ванна… это же совсем другое дело! Там теплая вода, и мыло, и полотенца, и сушилка… Он не был точно уверен, понравится ли ему ванна, но, наверное, понравилась бы, если бы рядом была она.

Рейч знал биллиботтонские закоулки как свои пять пальцев, знал, как спрятаться за углом так, что его никто не заметит, и не сомневался, что и здесь, неподалеку от дома, где жила она, он сумеет притаиться так, что его не поймают.

В общем, Рейч устроился в сквере неподалеку от дома, в котором скрылись Дорс и Селдон, неподалеку от общественного туалета, чтобы в случае опасности скрыться там.

Спать он толком не спал, а всё думал и думал свои странные думы. А вдруг он и правда выучится читать и писать? Какая из этого будет выгода? Кто знает? Но, может быть, она сумеет ему объяснить? Рейчу грезились туманные картины: будто ему платят деньги за работу, которую он пока делать не умел, но за какую? Надо, чтобы ему объяснили, но как до них теперь доберешься?

Если бы он остался с ними, они могли бы помочь, наверное. Но на что он им сдался?

Решив, что на последний вопрос надо ответить утвердительно, он встрепенулся, но не потому, что освещение стало ярче, а потому, что его чуткие уши уловили утренний шум — начинался день.

Звуки он различал просто великолепно: в биллиботтонских закоулках слух означал жизнь. И вот теперь звук двигателя, расслышанный Рейчем, означал «опасность». Такой официальный, враждебный звук…

Он стряхнул остатки дремоты и осторожно прокрался на улицу. Машину он увидел сразу и, даже не глядя на эмблему «Звездолёт и Солнце», — по одним её очертаниям догадался, что это за машина. Значит, за ними приехали потому, что они виделись с Даваном. Он не стал долго раздумывать над тем, прав или нет, и помчался прочь. Вернулся он минут через пятнадцать. Машина стояла на прежнем месте, но за это время уже успели собраться зеваки, которые пялились на машину и подъезд дома с почтительного расстояния. Скоро наверняка соберётся целая толпа. Рейч быстро взбежал по ступенькам, на ходу вспоминая, в какую дверь постучать. Лифта ждать было некогда.

Дверь он разыскал — решил, что разыскал, — и заколотил в неё кулачками, крича:

— Тётечка, тётечка!

Он слишком сильно был взбудоражен, чтобы вспомнить, как её зовут, а вот как зовут мужчину, вспомнил.

— Гэри! — крикнул он. — Впусти меня!

Дверь открылась, и он вбежал — то есть, вернее, попытался вбежать. Его тут же крепко ухватил за руку офицер сектора.

— Полегче, парень. Ты куда?

— Вы чё? Я ничё такого не делал! — запыхавшись, проговорил Рейч. — Ой, тётечка, а чё это они тут делают?

— Арестовывают. Нас арестовали, — угрюмо ответила Дорс.

— За чё? — вырываясь из цепких пальцев офицера, воскликнул Рейч. — Эй, ну чё ты так вцепился-то! Не ходите с ним, тётечка. Нечё вам с ним ходить.

— Пошёл вон! — приказал Расс, грубо встряхнув мальчишку.

— Нет, не пойду. И ты, Солнценос, не пойдешь никуда. Щас вся моя шайка туточки будет. И вы не уйдёте отсюдова, если не отпустите дядечку и тётечку.

— Что за шайка? — нахмурившись, спросил Расс.

— Все уже туточки, у подъезда. Небось уже машинку вашу по кусочкам растягивают. И вас растянут, не боись!

Расс обернулся к напарнику:

— Вызови участок. Пусть подгонят пару фургонов со спецназом.

— Нетушки! — завопил Рейч, наконец вырвавшись и подбежав к Астинвальду. — Не зови никого!

Расс прицелился нейронным хлыстом и выпустил разряд.

Рейч вскрикнул, схватился за правое плечо и упал на пол, дёргаясь, как в агонии.

Расс не успел обернуться к Селдону, как математик, схватив его за руку, вывернул ту вверх, потом по кругу и назад, наступив при этом на ногу Расса, чтобы офицер не дёргался. По всей видимости, он вывихнул Рассу плечевой сустав — тот издал хриплый, пронзительный вопль.

Астинвальд выхватил бластер, но рука Дорс легла ему на плечо, а острие ножа упёрлось в кадык.

— Не двигайся! — приказала она. — Только двинься, я перережу тебе глотку. Бросай бластер! Бросай! И хлыст тоже!

Селдон подхватил под мышки стонущего Рейча, прижал к себе, обернулся к Тисальверу и сказал:

— Снаружи люди. Рассерженные люди. Я впущу их сюда, и они у вас тут всё переломают, даже стены. Если не хотите, чтобы это случилось, подберите оружие и отнесите в другую комнату. Быстро! У второго полисмена тоже возьмите оружие. Быстрее! Пусть жена вам поможет. В следующий раз поостережётся жаловаться на невинных людей. Дорс, этот, что на полу валяется, уже ничего не сделает. Успокой второго, только не убивай.

— Ладно, — Дорс кивнула и ударила полицейского по виску рукоятью ножа. Офицер упал на четвереньки. — Ненавижу таким заниматься, — брезгливо скривилась Дорс.

— Они стреляли в Рейча, — напомнил ей Селдон, стараясь скрыть собственные чувства по поводу происходящего.

Они поспешно покинули квартиру. На улице действительно собралась целая толпа народу, в основном мужчины, поднявшие крик, как только Дорс, Селдон и Рейч вышли из подъезда. Толпа двинулась к ним, распространяя запах пота и грязной одежды.

Кто-то крикнул:

— А Солнценосы куда девались?

— Они внутри! — прокричала в ответ Дорс. — Не трогайте их. Пока они беспомощны, но вызовут подкрепление, как только очухаются, так что лучше расходитесь да побыстрее.

— А вы? — спросили сразу человек десять.

— Мы тоже уйдём. И не вернёмся.

— Ничё, я их выведу отсюдова! — крикнул Рейч, освободившись от рук Селдона, и, выпрямившись, потёр правое плечо. — Ничё, я могу сам идти. Пустите меня.

Толпа быстро расступилась, и Рейч поторопил Дорс и Селдона:

— Господин, тётечка, пошлите со мной. Быстренько!

Они зашагали по улице, сопровождаемые толпой в несколько десятков человек, но вскоре Рейч махнул рукой и пробормотал: — Сюда, ребята. Я вас сопровожу в такое местечко, где вас никто не сыщет. Даже Даван про это местечко, поди, не знает. Токо нам в канализацию придётся залезть. Нас никто не увидит, правда, запашок там… смекаете?

— Переживем, надеюсь, — пробормотал Селдон. И они двинулись вниз по узенькой винтовой лесенке, а навстречу им поднимался запах, в источнике которого ошибиться было невозможно.

* * *

Рейч таки отыскал для них местечко. Взобравшись наверх по металлической лесенке, они оказались в большом помещении, напоминавшем не то чердак, не то склад, заставленном громоздким оборудованием непонятного назначения. В помещении было довольно чисто подметено, чувствовался приток свежего воздуха, смягчавшего канализационные ароматы.

— Ну ничё, правда? — довольно спросил Рейч, потирая плечо и морщась от боли.

— Могло быть и хуже, — согласился Селдон. — А ты знаешь, для чего предназначено это место, Рейч?

Рейч попробовал пожать плечами, но сморщился.

— Не знаю, — ответил он. — А кому какое дело-то?

Дорс, которая предварительно смахнула рукой пыль, опустилась на пол и, подозрительно взглянув на свою ладонь, заявила:

— Если не ошибаюсь, это помещение входит в комплекс очистных сооружений. Детоксикация, переработка отходов, которые в конце концов применяются как удобрения.

— Значит, — печально вздохнул Селдон, — работники комплекса должны периодически появляться здесь и могут явиться в любой момент.

— Я туточки бывал, — сказал Рейч. — Никого не видал ни разу.

— Скорее всего тут всё автоматизировано, — предположила Дорс. — Уж где применять труд автоматов, как не при переработке отходов. Никто нас тут не тронет, по крайней мере какое-то время.

— Не обольщайся. Мы проголодаемся и захотим пить, Дорс.

— Я могу раздобыть жратвы и воды, — вызвался Рейч. — Говорил же вам, я сызмальства по коридорам мотаюсь.

— Спасибо, Рейч, — рассеянно поблагодарил мальчика Селдон, — но пока мне есть не хочется. И вряд ли захочется, — добавил он, брезгливо принюхавшись.

— Захочется, — пообещала Дорс. — Пускай ты на время потеряешь аппетит, пить тебе уж точно скоро захочется. Хорошо, хоть с туалетом никаких проблем.

Какое-то время все трое молчали. Освещение было тусклым, и Селдон задумался о том, зачем оно тут вообще. Но почти сразу он вспомнил, что до сих пор ни разу не видел по-настоящему тёмных общественных мест. Наверное, освещение, хоть какое-то, вошло в привычку на этой богатой энергией планете. Странно, однако, что мир, в котором обитает сорок миллиардов человек, богат энергией. Впрочем, запасы подземного тепла дают колоссальное количество энергии, не говоря уже о солнечных батареях и атомных станциях на спутниках. Если подумать хорошенько, выходит, что энергетически бедных планет в Империи нет вовсе. Неужели были когда-то времена, когда техника была на столь примитивном уровне, что энергии не хватало?

Селдон прислонился было спиной к трубам, в которых что-то булькало, но, вспомнив, что именно там булькает, отошёл и сел рядом с Дорс.

— Я вот думаю, — сказал он, — можем мы каким-то образом связаться с Четтером Челвиком?

— На самом деле, — ответила Дорс, — я посылала ему весточку, хотя мне жутко не хотелось этого делать.

— Не хотелось?

— Я должна защищать тебя. А всякий раз, когда мне приходится что-то сообщать ему, я сообщаю об очередном провале своей миссии.

Селдон, прищурившись, посмотрел на неё.

— Что ты так расстраиваешься, Дорс? Не можешь же ты защитить меня от службы безопасности целого сектора?

— Нет, наверное. Мы могли отделаться от нескольких, но…

— Знаю. И отделались. Но они вышлют подкрепление — боевые машины с нейронными пушками, с усыпляющим газом. Уж и не знаю, что у них на вооружении, но наверняка они Обозлятся и пустят в ход всю свою технику. Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Наверное, ты прав, — поджав губы, кивнула Дорс.

— Тётечка, им вас не сыскать, — неожиданно заявил Рейч. Его острые глазенки посматривали то на Дорс, то на Селдона, пока те разговаривали. — Давана же они ни разу не сцапали, как ни силятся.

Дорс печально усмехнулась и растрепала волосы мальчика, посмотрела на свои пальцы, покачала головой и сказала:

— Не уверена, что тебе стоит оставаться с нами, Рейч. Очень не хотелось бы, чтобы они сцапали тебя.

— Меня не сцапают, не сомневайтесь, токо если я смоюсь, кто вам жратвы и воды добудет, кто вас отведёт в другое местечко, чтобы запутать Солнценосов?

— Нет, Рейч, нас они найдут. Просто Давана они не слишком упорно искали. Он их раздражает, но мне кажется, они не принимают его всерьез. Понимаешь, о чём я говорю?

— Хочете сказать, будто он просто… ну, вроде когда чешется… шея, и они думают, что неча за ним гоняться?

— Да, я именно это хочу сказать. Но понимаешь, мы здорово поколотили двоих офицеров, и они не дадут нам улизнуть. Даже если им потребуется пустить в ход все свои силы, даже если они захотят прочесать все закоулки, все коридоры в секторе — они найдут нас.

Рейч пробормотал:

— Тода… Ой, и зачем я токо… Не вломись я к вам, не подними крику, вы бы с ними разошлись тихо-мирно и не угодили бы в такую беду.

— Да нет, не переживай, раньше или позже мы бы их… поколотили. Может быть, пришлось бы даже поколотить не двоих, а побольше.

— А здорово у вас это вышло! — восхищенно воскликнул Рейч. — Не будь мне так больно, я бы смотрел во все глаза. Здорово!

— Но сражаться со всей полицией сектора нам не под силу, — вздохнул Селдон. — Вот вопрос: что они с нами сделают, если схватят? В тюрьму посадят, это точно.

— О нет, — возразила Дорс. — В случае необходимости можно будет обратиться к Императору.

— К Императору? — широко раскрыл глазенки Рейч. — Вы чё, с Императором знакомство водите?

Селдон покачал головой.

— Любой гражданин Империи может жаловаться Императору. Только мне кажется, Дорс, что делать этого не стоит. Раз уж мы покинули Имперский сектор, нечего нам к Императору обращаться.

— Предпочитаешь оказаться в дальской тюрьме? По крайней мере, апелляция к Императору даст нам отсрочку, а за это время мы сумеем что-нибудь придумать.

— Есть ещё Челвик.

— Да, есть, — проговорила Дорс. — Но нельзя на него всё взваливать. Во-первых, даже если он получил моё послание и даже если сумеет добраться до Даля, как он нас найдёт? И даже если найдёт, что сумеет поделать против всей службы безопасности сектора?

— В таком случае, — сказал Селдон, — нужно что-то придумать, пока они нас ещё не разыскали.

Рейч живо предложил:

— Коли пойдёте со мной, мы удерём от них. Я тут все закоулочки наперечёт знаю.

— Ну, одного полисмена мы, может, и смогли бы опередить, Рейч, но если их будет целая куча да по всем коридорам? Один отряд обойдём, так на другой напоремся.

Тяжелое молчание затягивалось. Все перебирали в уме безнадёжные варианты спасения. Наконец Дорс пошевелилась и напряженным, тихим шёпотом проговорила:

— Они здесь. Я слышу.

Все напряглись, прислушались, и вскоре Рейч вскочил на ноги и прошептал:

— Оттуда шлёпают. Стало быть, мы вон туда пойдём.

Селдон был обескуражен. Он совсем ничего не слышал, но вынужден был довериться более острому слуху своих спутников. Но как только Рейч бесшумно, по-кошачьи двинулся в сторону, противоположную той, откуда исходила опасность, послышался голос, отразившийся эхом от стен канализационного колодца:

— Стойте!

— Это Даван! — радостно воскликнул Рейч. — И как он токо вызнал, что мы туточки?

— Даван? — спросил Селдон шёпотом. — Ты уверен?

— А то! Он поможет.

* * *

— Что случилось? — спросил Даван.

Если Селдон и ощутил облегчение, то совсем небольшое. Ну Даван, и что? Что его присутствие могло изменить? Правда, под его началом достаточно много народу для того, чтобы создать неразбериху…

— Вы, наверное, уже знаете, что случилось, Даван, — ответил Селдон. — Догадываюсь, что среди толпы, что собралась у дома, где живут Тисальверы, было немало ваших людей.

— Да, кое-кто там был. Поговаривают, будто вас хотели арестовать, а вы отделали целый эскадрон Солнценосов. Но за что вас хотели арестовать, вот вопрос?

— Их было двое, — сказал Селдон и для вящей убедительности поднял вверх два пальца. — Но и этого достаточно. В частности, нас хотели арестовать за то, что мы встречались с вами.

— Маловато будет. Солнценосы на меня особого внимания не стали бы обращать. Недооценивают, — с горечью проговорил Даван.

— Может быть, — кивнул Селдон. — Но женщина, у которой мы снимали комнаты, донесла на нас, что мы якобы спровоцировали беспорядки и нападение на репортера, который нам попался по дороге к вам. Вы знаете, о чём я говорю. Ваши люди были там вчера и сегодня. Двоим офицерам изрядно досталось, и теперь они запросто могут принять решение обшарить все закоулки, коридоры, а это значит, что вы можете пострадать. Мне очень жаль. Я вовсе не хотел и не думал, что выйдет что-нибудь этакое.

— Не знаете вы Солнценосов, — покачал головой Даван. — Им и этого маловато будет. Ничего они не станут прочесывать. Прочешут, найдут, схватят, так с нами что-то делать надо будет. А они только радуются, что мы никуда не суемся из Биллиботтона и других трущоб. Нет, они за вами охотятся, за вами. Что вы натворили?

— Ничего мы не натворили, — раздражённо ответила Дорс. — Да и какая разница? Если они охотятся не за вами, а за нами, они всё равно скоро окажутся здесь, и, попадись им вместе с нами вы, у вас будут большие неприятности.

— У меня-то не будет, — покачал головой Даван. — У меня есть друзья, могущественные друзья. Я вам говорил про это вчера вечером. И вам они тоже могут помочь. Когда вы наотрез отказали нам в помощи, я связался с ними. Они знают, кто вы такой, доктор Селдон. Вы человек знаменитый. Они могут поговорить с мэром Даля и сделать так, что вас не тронут, что бы вы ни натворили. Но вам придётся скрыться… уехать из Даля.

Селдон улыбнулся. Вот тут-то он наконец ощутил настоящее облегчение.

— Значит, у вас, Даван, есть могущественный друг? Некто такой, кто сразу откликается на призыв о помощи, кто способен договориться с далийским правительством, кто может забрать нас отсюда? Отлично. Я не удивлён.

Селдон с улыбкой обернулся к Дорс:

— И как это Челвику всё так ловко удаётся?

А Дорс недоверчиво покачала головой.

— Слишком быстро. Ничего не понимаю.

— А я верю, что он способен на всё, — упрямо заявил Селдон.

— Я знаю его лучше, чем ты, и дольше, и я в это не верю!

Селдон усмехнулся.

— Ты его недооцениваешь.

И, словно не желая больше говорить об этом, он повернулся к Давану и спросил:

— Но как вы нас разыскали? Рейч сказал, что вы об этом месте ничего не знаете?

— И не знает, — вмешался Рейч. — Нипочём не знает. Моё это местечко, сам нашёл.

— Я тут никогда не бывал, — подтвердил Даван, оглядевшись по сторонам. — А местечко интересное. Рейч тут наверняка как рыба в воде.

— Да, Даван, это мы уже поняли. Но всё-таки, вы-то как нас нашли?

— Термодатчик. У меня есть такая штуковина, которая реагирует на инфракрасное излучение, причём выявляет объекты с температурой тридцать семь градусов по Цельсию. Реагирует только на присутствие людей и больше ни на какие источники тепла. Вот и среагировала на вас троих.

Дорс нахмурилась.

— Что толку от такого прибора на Тренторе, где люди повсюду? Я знаю, на других планетах пользуются такими приборами…

— Да, знаю, — кивнул Даван, — на Тренторе они не в ходу. А вот в трущобах незаменимы.

— И где же вы такой раздобыли? — поинтересовался Селдон.

— Неважно, — ответил Даван. — Раздобыл и раздобыл. Но нам пора трогаться, господин Селдон. Слишком много народу охотится за вами, а мне хотелось бы передать вас моему могущественному другу.

— И где же он, этот ваш могущественный друг?

— Скоро будет здесь. По крайней мере, мой прибор уже зарегистрировал приближение объекта с температурой тридцать семь градусов, и не думаю, чтобы это мог быть кто-то другой.

Объект с температурой тридцать семь градусов вскоре действительно возник в дверном проёме, и готовое сорваться с губ Селдона радостное приветствие так и осталось на губах. Это был не Четтер Челвик.

Глава 17

СЭТЧЕМ — сектор города-планеты Трентор… В последние века существования Галактической Империи Сэтчем был сильнейшей и стабильнейшей частью планетарного города. Его правители долго стремились к Имперскому трону, мотивируя свои притязания на него не слишком обоснованными утверждениями о том, что являются потомками первых Императоров. При Манниксе Четвертом Сэтчем был милитаризован и, как утверждали впоследствии имперские власти, планировал захват всей планеты…

Галактическая энциклопедия

СЭТЧЕМ

В дверях стоял высокий, широкоплечий мужчина с длинными светлыми усами, кончики которых кокетливо загибались кверху, и густой бородой. Только подбородок и нижняя губа у него были чисто выбриты. Их покрывала легкая испарина. При столь буйной растительности на нижней половине лица стрижка у него была такая короткая, что Селдону невольно припомнился Микоген.

Одежда незнакомца явно представляла собой какую-то форму. Красно-белое одеяний дополнял широкий ремень, усеянный серебристыми заклепками.

Заговорил он густым, рокочущим басом, с акцентом, какого Селдону раньше слышать не доводилось. Как правило, незнакомые акценты режут слух, а выговор незнакомца звучал приятно, даже музыкально. Может быть, причиной тому был низкий, красивый тембр голоса.

— Я — сержант Эммер Талус, — выделяя каждый слог, произнес незнакомец. — Ищу доктора Гэри Селдона.

— Это я, — кивнул Селдон и шепнул Дорс: — Значит, Челвик не сумел явиться самолично и прислал вместо себя эту говяжью тушу.

Сержант придирчиво осмотрел Селдона с головы до ног и объявил:

— Да, это вы. У меня есть описание вашей внешности. Прошу вас следовать за мной, доктор Селдон.

— Ведите, — ответил Селдон.

Сержант шагнул назад, Селдон и Дорс — вперёд.

Сержант остановился и предостерегающе поднял руку.

— У меня приказ увести отсюда только доктора Селдона, и никого больше.

Мгновение Селдон удивлённо смотрел на сержанта. Но удивление быстро сменилось возмущением.

— Не может быть, чтобы у вас был именно такой приказ, сержант. Доктор Дорс Венабили — моя сотрудница и спутница. Она должна сопровождать меня.

— Это не входит в мою компетенцию, доктор.

— Ваша компетенция меня нисколько не беспокоит, сержант Талус. Я ни шагу не сделаю без неё.

— А я вам больше скажу, — вмешалась Дорс, — в мою компетенцию входит постоянная защита доктора Селдона, и я не могу выполнять свои обязанности, не будучи рядом с ним. А потому куда он, туда и я.

Сержант несколько растерялся.

— Но… я и сам обязан о вас заботиться, доктор Селдон. Если вы откажетесь следовать за мной добровольно, я, следуя приказу, должен доставить вас в самолёт силой. Постараюсь не сделать вам больно.

Он протянул руки, словно хотел схватить Селдона за талию.

Селдон отпрыгнул назад и одновременно нанес резкий удар по правой руке сержанта выше локтя, там, где слой мышц был тоньше всего.

Сержант вздрогнул, задохнулся от боли, затем развернулся и вновь пошёл на Селдона. Даван с места не трогался, а Рейч спрятался сержанту за спину.

Селдон ударил снова и ещё раз, но сержант уже ожидал удара и подставил под кулак плечо.

Дорс выхватила ножи.

— Сержант, — проговорила она сквозь зубы, — повернитесь сюда! Хочу, чтобы вы поняли: если будете упорствовать и попытаетесь увести доктора Селдона против его воли, мне придётся вас хорошенько отделать.

Сержант, не двигаясь, какое-то время оторопело, словно загипнотизированный, смотрел на подрагивающие лезвия ножей, но вскоре взял себя в руки и объявил:

— В мои инструкции не входит упоминание о том, что я не обязан применять силу к кому-либо, кроме доктора Селдона.

Его правая рука метнулась к рукоятке пистолета, что торчала из кобуры на поясе, Дорс отреагировала мгновенно: выставив перед собой ножи, она кинулась на сержанта.

Однако ни тот, ни другая не успели выполнить задуманное.

Рейч рванулся вперёд, изо всех сил стукнул сержанта по спине левой рукой, а правой выхватил из кобуры пистолет с длинным узким стволом, тут же отскочил в сторону, сжал пистолет обеими руками и прокричал:

— Руки вверх, сержант, а не то пальну!

В руках Рейча, судя по форме оружия, было не что иное, как нейронный хлыст.

Сержант растерялся, покраснел.

— Брось эту штуку, сынок, — пробасил он. — Ты всё равно не знаешь, как она работает.

— Чё тут знать-то? — хихикнул Рейч. — Нажмешь вот тут вот, и ба-бах! И бабахнет, коли ты хоть пальцем шевельнешь.

Сержант замер на месте. Он отлично понимал, как опасно оружие в руках возбуждённого двенадцатилетнего мальчишки.

Селдон тоже забеспокоился.

— Осторожно, Рейч, — проговорил он. — Не стреляй. Убери палец с курка.

— Я не дам ему меня сцапать, не дам!

— Он ничего не сделает. Прошу вас, сержант, не двигайтесь. Давайте разберёмся. Вам было приказано забрать меня отсюда. Так?

— Так, — кивнул сержант, не сводя глаз с Рейча, который в свою очередь не спускал глаз с него.

— И больше никого забирать вам не приказано. Так?

— Так, доктор, — подтвердил сержант недрогнувшим голосом; чувствовалось, что он человек мужественный.

— Хорошо. Но выслушайте меня, сержант. Вам было приказано не забирать никого другого?

— Я только что сказал…

— Нет, нет. Послушайте, сержант. Есть разница. Каков был приказ? «Забрать доктора Селдона»? Только это, и больше ничего? Или вам приказали: «Забрать доктора Селдона, и никого другого»?

Сержант подумал и ответил:

— Мне было приказано забрать вас, доктор Селдон.

— Значит, в вашем приказе нет ни слова ни о ком другом, верно?

— Да, — подтвердил сержант после непродолжительной паузы.

— Вам не было приказано забирать доктора Венабили, но вам и не приказывали её не забирать. Верно?

— Похоже, что так, — после чуть более продолжительной паузы ответил сержант.

— Ну вот. А теперь посмотрите на Рейча. У этого юноши в руках нейронный хлыст, нацеленный на вас, — ваш нейронный хлыст, не забывайте, — и он просто жаждет пристрелить вас.

— Ага! — выкрикнул Рейч.

— Не спеши, Рейч, — успокоил мальчишку Селдон. Итак, он жаждет вас пристрелить, а у доктора Венабили — парочка ножей, с которыми она обращается весьма искусно, уверяю вас. И ещё я, а я могу одной рукой так вправить вам кадык, что вы до конца своих дней будете говорить только шёпотом. Ну, так как? Хотите вы забрать доктора Венабили или нет? Ваш приказ позволяет вам сделать выбор.

Сержант ещё немного подумал и подавленно кивнул.

— Я возьму женщину.

— А ещё мальчика Рейча.

— И мальчика.

— Прекрасно. Дайте мне честное слово — слово солдата, — что вы не обманете.

— Даю вам честное слово солдата, — кивнул сержант.

— Хорошо. Рейч, отдай ему пистолет. Быстро. Без фокусов.

Рейч скорчил недовольную гримасу, поглядел на Дорс, ища в её глазах поддержки, но та после минутной растерянности покачала головой. Она была в это мгновение ненамного счастливее Рейча.

Рейч протянул сержанту оружие.

— Скажи спасибо им, жирная ты… — конец фразы он пробормотал себе под нос.

— Убери ножи, Дорс, — попросил Селдон.

Дорс покачала головой, но ножи убрала.

— Ну, сержант? — поторопил Селдон.

Бросив взгляд на нейронный хлыст, сержант взглянул на Селдона и сказал:

— Вы честный человек, доктор Селдон, и я сдержу слово.

И ловко, с военной сноровкой, он убрал пистолет в кобуру.

Селдон обернулся к Давану и сказал:

— Даван, прошу вас, забудьте обо всём, что только что видели. Мы, все трое, добровольно отправляемся с сержантом Талусом. При встрече передайте Юго Амарилю, что я о нём не забуду и, как только всё будет позади и я обрету свободу действий, позабочусь о том, чтобы он попал в Университет. И еще: если я смогу когда-нибудь хоть чем-нибудь вам помочь, я сделаю это. А теперь пойдёмте, сержант.

* * *

— Летал когда-нибудь на самолёте, Рейч? — спросил Селдон.

Рейч молча покачал головой. Он во все глаза смотрел вниз, на проплывавшую под крылом самолёта поверхность планеты. В его взгляде читались страх и восторг.

А Селдон в очередной раз поразился — сколько же на Тренторе линий экспресса и такси! Даже на дальние расстояния люди в основном путешествовали под землей. А воздушные путешествия, столь популярные на других планетах, на Тренторе были роскошью. А уж такой самолёт…

«И как это только Челвик ухитряется?» — подумал Селдон.

Он смотрел в иллюминатор на сменявшие друг друга холмы куполов, на зелень, покрывавшую поверхность планеты, местами представлявшую собой настоящие джунгли, зеркала небольших озер, свинцовые воды которых время от времени вспыхивали в лучах солнца, изредка пробивавшихся сквозь плотный слой облаков.

Так они летели около часа; Дорс, наблюдавшая за пейзажем без видимого удовольствия, закрыла шторку иллюминатора и сказала:

— Хотела бы я знать, куда мы летим.

— Если этого не знаешь ты, — пожал плечами Селдон, — то уж я тем более. Ты на Тренторе дольше моего.

— Да, но я жила внутри, — возразила Дорс. — А тут, наверху, я заблудилась бы, как маленький ребенок в лесу.

— Ну ладно… думаю, Челвик знает, что делает.

— Уверена, — коротко кивнула Дорс. — Но он может не иметь никакого отношения к происходящему. Не понимаю, почему ты думаешь, что за всем этим стоит он.

— Ну… — поднял брови Селдон. — Пожалуй, сейчас я так не думаю. Но думал. Почему бы и нет?

— Потому, что тот, кто организовал всё это, не указал, чтобы меня взяли с тобой. Не верю, чтобы Челвик забыл о моём существовании. Потому, что он не явился сам, как в Стрилинге и Микогене.

— Не может же он всегда являться лично, Дорс. Может быть, он занят. Удивительно как раз не то, что он не появился сейчас, а то, что он ухитрялся появляться тогда.

— Ну хорошо, он сам не появился, но разве он мог прислать за нами этот летающий дворец? — и Дорс обвела рукой действительно роскошный салон самолёта.

— Что тут такого? Может быть, он это сделал нарочно. Кому придёт в голову, что на столь дорогом транспортном средстве удирают бедняги, которым только и надо привлекать к себе у якможно меньше внимания? Двойная, а то и тройная конспирация.

— Слишком очевидная, на мой взгляд. И неужели он послал бы за нами такого тупицу, как сержант Талус?

— Никакой он не тупица. Просто он обучен беспрекословно выполнять приказы. Если приказ соответствующий, на Талуса вполне можно положиться.

— Вот-вот, Гэри. Вот именно. Но почему он получил несоответствующий приказ? Не могу поверить, что Четтер Челвик велел ему вытащить тебя из Даля и при этом ни словечком не обмолвился обо мне. Просто невероятно.

На это Селдону ответить было нечего.

Прошёл ещё час, и Дорс сказала:

— Холодает, похоже. Посмотри-ка вниз, растительность уже не зеленая, а коричневая, и обогрев включился.

— Что это значит?

— Даль расположен в тропической зоне, и, значит, мы летим либо на юг от него, либо на север, и забрались уже довольно далеко. Если бы я имела хоть какое-то представление о том, в какой стороне линия ночи, я бы поняла, куда мы летим.

Прошло ещё какое-то время, и самолёт пронесся над обледеневшим побережьем водного пространства, подступавшего к куполам.

И тут же, довольно неожиданно и резко, пошёл вниз.

— Ща грохнемся! — вскрикнул Рейч. — Ща в лепешку расшибемся!

Селдон судорожно стиснул подлокотники кресла.

Дорс не испугалась.

— Пилот признаков тревоги не проявляет. Не волнуйтесь, просто мы сейчас влетим в туннель.

И только она успела это сказать, как крылья сложились, и самолёт, подобно пуле, влетел в отверстие туннеля. Вокруг сгустился мрак, но в следующее же мгновение зажглось освещение. За иллюминаторами заскользила светящаяся ленточка — змейка огней вдоль стен туннеля.

— Я, наверное, никогда не пойму, как они узнают, что туннель свободен, — пробормотал Селдон, утирая пот со лба.

— Думаю, пилот получил такие сведения загодя, — сказала Дорс. — Во всяком случае, путешествие наше близится к концу, и скоро мы узнаем, куда попали. — Немного помолчав, она добавила: — А узнаем — не обрадуемся.

* * *

Самолёт выскользнул из туннеля и помчался по длинной посадочной полосе. Освещение здесь так напоминало естественное, что Селдон вспомнил о минутах, проведенных под открытым небом в Имперском секторе.

Самолёт затормозил гораздо быстрее, нежели ожидал Селдон, что, разумеется, привело к возрастанию инерции. Рейч упал на спинку переднего сиденья да так и прилип, и Дорс пришлось потянуть его за плечо. Сержант Талус, подтянутый, строгий, вышел из кабины, открыл дверцу пассажирского салона и помог всем троим по очереди спуститься.

Селдон вышел последним. Вполоборота глянув на сержанта, он сказал:

— Полёт был весьма приятным, сержант.

По лицу сержанта пробежала легкая улыбка, пушистые усы чуть поползли вверх. Слегка коснувшись околыша фуражки, он проговорил:

— Еще раз спасибо, доктор.

Затем он проводил их к роскошному автомобилю, где все трое разместились на заднем сиденье. Сам сержант сел за руль, машина мягко тронулась с места и поехала вдоль по широким улицам, застроенным высокими, красивыми зданиями, поблескивающими в лучах яркого света. Как и повсюду на Тренторе, издалека доносился шум экспресса. Тротуары были заполнены толпой хорошо, даже слишком хорошо, одетых пешеходов. Кругом царила подчеркнутая чистота.

Селдон чувствовал себя не слишком уверенно. Похоже, сомнения Дорс оправдывались. Он наклонился и прошептал в самое ухо женщины:

— Как думаешь, уж не отвезли ли нас обратно, в Имперский сектор?

— Нет, — покачала головой Дорс, — в Имперском секторе здания выстроены в основном в стиле рококо, и парков тут не так много. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я говорю.

— Но где же мы тогда, Дорс?

— Боюсь, придётся поинтересоваться, Гэри.

Ехали они недолго и вскоре подкатили к автостоянке около высокого четырёхэтажного здания. Вдоль карниза бежали лепные украшения в виде фантастических зверей, разделенных полосами светло-розового камня. И лепнина, и само здание смотрелись на редкость красиво.

— Ну, — сказал Селдон, — уж это точно рококо.

Дорс пожала плечами и промолчала. А Рейч восхищенно присвистнул и проговорил как можно более равнодушно:

— Ничё себе домишко.

Сержант Талус дал Селдону знак, определённо означавший, что тот должен выйти и следовать за ним, но Селдон откинулся на спинку сиденья и, вторя универсальному языку жестов, обнял за плечи Дорс и Рейча, показывая, что без них не сделает ни шагу.

Сержант немного растерялся. Он уже стоял у внушительного дверного проёма. Даже кончики усов у него опустились.

— Ну, хорошо, идите все втроем, — упавшим голосом проговорил он. — Честное слово так честное слово. Только учтите, другие вам слова не давали.

Селдон кивнул:

— Вы, безусловно, отвечаете только за себя, сержант.

Сержант явно был тронут, и на мгновение физиономия его просияла. Казалось, он был готов подать Селдону руку или ещё каким-то образом отблагодарить математика, повинуясь порыву души. Однако он взял себя в руки и шагнул на первую ступень широкой лестницы, ведущей к дверям. Лестница тут же поползла вверх.

Селдон и Дорс, вполне искушенные в подобных вещах, шагнули следом за ним, без труда удержав равновесие. А Рейч на мгновение растерялся, но потом, по-видимому, решив, что эта диковинная лестница не что иное, как немного усовершенствованный эскалатор, уверенно шагнул на ступень правой ногой и, подтянув левую, сунул руки в карманы и беспечно засвистел какой-то легкомысленный мотивчик.

Двери распахнулись, и оттуда вышли две женщины, обе молоденькие и хорошенькие. Они были одеты в длинные платья, сшитые из какого-то шуршащего материала, туго стянутые широкими поясами на талии. Каштановые волосы каждой из девушек были заплетены в две толстые косы. Селдону их прически понравились, но он задумался, сколько же времени они тратят на то, чтобы каждое утро так укладывать волосы. У тех женщин, что попадались им по дороге сюда, он таких изысканных причесок не заметил.

Обе женщины смотрели на гостей с явным неудовольствием, и Селдон этому нисколько не удивился. После всего, что они с Дорс пережили за этот день, выглядели они ничуть не привлекательнее Рейча.

Тем не менее женщины отвесили всем изящный поклон и отработанным жестом пригласили войти.

Войдя в двери, они прошли через просторный вестибюль, уставленный замысловатой мебелью и устройствами, назначение которых Селдону показалось непонятным. Пол в вестибюле был светлый, какой-то радостный, с подсветкой. Селдону стало неловко — шагая по такому красивому полу, они оставляли на нём пыльные отпечатки следов.

Потом распахнулись следующие двери, и из них вышла ещё одна женщина. Она была явно старше тех двоих, что встретили их снаружи. А они отвесили новой даме поклон с приседанием, столь изящно, что Селдон удивился, как это они не упали. «Наверняка такое даётся только долгой практикой, — подумал Селдон. — Может, и мне подобает что-то такое изобразить?» Но поскольку он понятия не имел, как изобразить такой изысканный реверанс, он попросту поклонился. Дорс не пошевелилась. Рейч стоял с широко раскрытым ртом, смотрел по сторонам с восторгом и удивлением и даже не глянул на вошедшую женщину.

Она была полная, но не чересчур. Волосы у неё были уложены точно так же, как и у двух девушек, и платье на ней было примерно такое же, только побогаче — всё расшитое затейливым орнаментом. Селдону оно показалось несколько вычурным.

Женщина была немолода, и волосы её кое-где были тронуты сединой, но на щеках у неё были очень симпатичные ямочки, и они удивительно молодили её лицо. Светло-карие глаза смотрели весело, было в ней что-то такое… не пожилое, а скорее материнское.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она, как будто не имела ничего против присутствия Дорс и Рейча. — А я вас поджидала. Вы доктор Селдон, с которым я так мечтала познакомиться. А вы, по-видимому, доктор Венабили. Мне сообщали, что вы повсюду следуете за доктором Селдоном. А вот этого молодого человека я, боюсь, не знаю, но и его я рада видеть. Ну ладно, не буду утомлять вас разговорами, вам, конечно, надо отдохнуть с дороги.

— И вымыться, мадам, — резко добавила Дорс. — Нам всем не помешает постоять под душем.

— О, конечно, — кивнула женщина. — И переодеться. Особенно молодому человеку, — она с улыбкой посмотрела на Рейча, не выказывая столь заметной неприязни, какая была во взглядах её помощниц.

— Как ваше имя, молодой человек? — спросила женщина.

— Рейч, — ответил Рейч хрипло и смущенно. И на всякий случай добавил: — Госпожа.

— Потрясающее совпадение! — воскликнула женщина, и глаза её весело сверкнули. — А меня зовут Рейчел! Ну не чудно ли? Пойдёмте, мы всё для вас устроим. А потом, за обедом, наговоримся всласть.

— Погодите, мадам, — вмешалась Дорс. — Можно узнать, где мы находимся?

— Это Сэтчем, милочка! И пожалуйста, зовите меня Рейчел, так будет лучше. Я формальностей не признаю.

Дорс нахмурилась.

— Вы удивлены, что мы интересуемся? Разве не естественно, что мы хотим знать, где находимся?

Рейчел мягко, мило рассмеялась.

— Ох, доктор Венабили, и вправду нужно что-то такое придумать с названием этого места. Я не вопрос вам задала, а ответила. Вы спросили, где вы находитесь, а я не спросила у вас, зачем вам это нужно знать, а сказала: «Сэтчем». Вы в секторе Сэтчем.

— В Сэтчеме? — потрясенно переспросил Селдон.

— Конечно, доктор Селдон. Мы мечтали встретиться с вами с того самого дня, как вы выступили с докладом на Декадном конгрессе, и теперь очень рады, что вы наконец у нас.

* * *

На то, чтобы отдохнуть, привести себя в порядок и отойти после всех приключений, потребовался почти целый день. Гостям принесли одежду — шелковистую и просторную, в сэтчемском духе. После душа все уснули как убитые.

Только на следующий сэтчемский вечер был устроен обещанный мадам Рейчел обед.

На длинном столе стояло только четыре прибора — для Селдона, Дорс, Рейчел и Рейча. Со стен и потолка лился мягкий свет, цвет которого время от времени ненавязчиво, мягко менялся. Скатерть, изготовленная из непонятной ткани, мерцала и искрилась.

За обедом им прислуживали многочисленные слуги, а когда в какой-то момент Селдон бросил взгляд на открывшуюся дверь, он заметил, что в соседних апартаментах находятся солдаты, и притом вооруженные, в полной боевой готовности. Сидели они как бы внутри бархатной перчатки, но стальной коготок был совсем неподалеку.

Рейчел вела себя мило и дружелюбно и особое внимание уделяла Рейчу, которого намеренно усадила рядом с собой.

Рейч, чистенький, вымытый до блеска, неузнаваемый в новой одежде, подстриженный, причесанный, не осмеливался рта раскрыть, словно чувствовал, что его лексикон никак не вяжется с новым обличьем. Он исподтишка наблюдал за Дорс и копировал все её движения за столом.

Угощения были вкусные, но такие острые, что Селдон с трудом узнавал блюда.

Рейчел, очаровательно улыбаясь, сверкая ровными зубками, сказала:

— Вы, наверное, думаете, что мы приправляем пищу микогенскими специями, но это не так. Тут, на столе, всё наше, сэтчемское. На планете нет другого столь самостоятельного сектора, как Сэтчем. И мы упорно трудимся, чтобы сохранить нашу самостоятельность.

Селдон вежливо кивнул:

— Всё просто превосходно, Рейчел. Мы вам очень благодарны.

Правда, про себя он подумал, что в Микогене еда была всё-таки повкуснее, а ещё — что пора признать собственное поражение. Ну, не собственное, так Челвика, что в принципе одно и то же.

В конце концов Сэтчем сцапал его. Случилось то самое, что так испугало Челвика после случая наверху.

— Надеюсь, вы простите мне мою настойчивость, но, как хозяйка, я просто не могу не задать вам кое-какие вопросы, — сказала Рейчел. — Поправьте меня, если я не права, но ведь вы трое — не одна семья? Вы, Гэри, и вы, Дорс, не женаты, и Рейч — не ваш сын?

— Нет, между нами нет никаких родственных связей, — ответил Селдон. — Рейч родился на Тренторе, я — на Геликоне, а Дорс — на Цинне.

— И как же вы познакомились?

Селдон коротко рассказал, не углубляясь в подробности.

— Как видите, ничего романтического.

— А мне рассказали, что вы повздорили с моим помощником, сержантомТалусом, когда он собирался забрать вас одного из Даля.

— Я привязался к Дорс и Рейчу, — ответил Селдон, — и не хотел с ними расставаться.

Рейчел улыбнулась и проговорила:

— А вы человек сентиментальный, как я погляжу.

— Да. Сентиментальный. И обескураженный.

— Обескураженный?

— Ну конечно. И раз уж вы задали такой личный вопрос, можно мне тоже кое о чём вас спросить?

— Ну конечно же, Гэри, дорогой мой. Спрашивайте о чём угодно.

— Как только мы встретились с вами, вы сказали, что Сэтчем мечтал заполучить меня с того самого дня, когда я выступил на Декадном конгрессе. Зачем я вам был так нужен?

— Не поверю, что вы до сих пор не догадались. Вы нам нужны из-за вашей психоистории.

— Догадался. Это понятно. Но почему вы думаете, что, получив меня, вы получили и психоисторию?

— Наверняка вы не так беспечны, чтобы потерять её.

— Всё гораздо хуже, Рейчел. У меня её и не было.

Рейчел слегка нахмурилась.

— Но в докладе вы такого не говорили. Не могу сказать, чтобы я поняла ваш доклад. Я не математик и просто терпеть не могу цифр. Но у меня на службе — математики, которые разъяснили, что вы имели в виду…

— В таком случае, дорогая Рейчел, вам нужно было выслушать их более внимательно. Смею предположить, что они объяснили вам, что психоисторическое прогнозирование — вещь безнадёжно далекая от практического применения.

— Я не могу поверить этому, Гэри. Ведь на следующий же день после доклада у вас была аудиенция у этого псевдоимператора, Клеона.

— У псевдоимператора? — с чуть заметной иронией переспросила Дорс.

— Ну конечно, — подчеркнуто серьёзно ответила Рейчел. — У псевдоимператора. У него нет истинного права на престол.

— Рейчел, — несколько раздражённо проговорил Селдон, — Клеону я сказал то же самое, что сейчас сказал вам, и он отпустил меня.

Улыбка сошла с лица Рейчел, и голос её стал немного другим.

— Да, он отпустил вас. Отпустил, как кот, который играет с мышкой. И с тех пор он вас преследовал — в Стрилинге, в Микогене, в Дале. Но что-то мы слишком серьёзно заговорили. Давайте отдыхать. Послушаем музыку?

Только она произнесла эти слова, как неизвестно откуда полилась приятная инструментальная музыка. Рейчел наклонилась к Рейчу и тихо проговорила:

— Малыш, если тебе невмоготу управляться с вилкой, можешь есть ложкой, а то и пальцами. Не стесняйся.

— Да, мэм, — кивнул Рейч и с трудом проглотил кусок, но Дорс поймала его взгляд и одними губами проговорила:

— Возьми вилку.

Рейч послушался.

— Музыка очаровательная, мадам, — сказала Дорс вслух (она упрямо не переходила на обращение по имени), — но отвлекаться не стоит. Мне почему-то кажется, что если нас кто и преследовал, так это люди из Сэтчема. Наверняка вы не были бы так хорошо осведомлены о наших приключениях, если бы за всем этим не стоял Сэтчем.

Рейчел громко рассмеялась.

— У Сэтчема повсюду глаза и уши, но мы за вами, уверяю вас, не гонялись. Если бы гонялись, вас бы давно уже без труда схватили и доставили сюда, что в конце концов и случилось в Дале, когда мы на самом деле этого захотели. А вот когда погоня проваливается и руки не дотягиваются до цели, то уж это, конечно, промашки Демерзеля.

— Вы такого низкого мнения о Демерзеле? — поинтересовалась Дорс.

— Да. Вас это удивляет? Мы утерли ему нос.

— Вы лично? Или весь Сэтчем?

— Сэтчем, конечно, но покуда победитель — Сэтчем, то я и есть победитель.

— Как-то странно, — покачала головой Дорс. — На Тренторе все считают, что такие понятия, как «победа», «поражение» и тому подобные, не имеют ничего общего с Сэтчемом. Все считают, что Сэтчемом правит одна воля, одна рука, и что эти воля и рука принадлежат мэру. Не поверю, чтобы этим мог бы похвастаться ещё кто-то в Сэтчеме, и вы — в том числе.

Рейчел широко улыбнулась, потрепала Рейча по щеке и сказала:

— Ну что же, если вы считаете, что наш мэр — автократ и что Сэтчемом правит одна-единственная рука, тут вы, пожалуй, правы. Но придётся употребить личное местоимение, поскольку это моя рука и моя воля.

— Почему ваша? — недоумённо спросил Селдон.

— А почему бы и нет? — пожала плечами Рейчел, посматривая на слуг, занявшихся уборкой стола. — Я мэр Сэтчема.

* * *

Первым отреагировал на это заявление Рейч. Совершенно позабыв о той маске цивилизованности, которую до сих пор старался не снимать, он от души расхохотался и проговорил сквозь смех:

— Ой, тётечка, ладно вам врать-то. Тётечки мэрами не бывают. Мэрами токо дядечки бывают.

Рейчел с улыбкой посмотрела на него и ответила без запинки:

— Ой, малыш, бывают мэры дядечки, а бывают тётечки. Перевари это в своем чайничке, ага?

Рейч выпучил глаза и замер. Наконец ему удалось выдавить из себя:

— Ну вы даёте, тётечка. Во шпарите-то!

— А то как же. Шпарю о-го-го как, — с улыбкой подтвердила Рейчел.

Селдон откашлялся и проговорил:

— Однако ловко у вас получается!

Рейчел кивнула:

— Давно не приходилось так разговаривать, но такое не забывается. Был у меня когда-то приятель, далиец… давно, когда я была совсем молоденькая. Нет, конечно, — вздохнув, она покачала головой, — он так не разговаривал, он был образованный человек… но мог, если хотел, и меня научил. Мне ужасно нравилось вот так с ним болтать. Знаете, весь мир вокруг менялся. Да, замечательно было… Но, увы, невозможно. Мой отец был против. Ну а теперь откуда ни возьмись появляется этот плутишка, Рейч, и напоминает мне об этих давно минувших днях. Тот же акцент, те же глаза, такой же смугленький. Ох, ещё лет шесть, и он станет грозой для молоденьких девушек. Правда, Рейч?

— Чтоб я знал, — растерянно проговорил Рейч и так же растерянно добавил: — Мэм.

— Станешь, станешь, точно тебе говорю, и будешь ужасно похож на моего приятеля, и лучше бы мне тогда с тобой не встречаться. Ну, обед закончен, и тебе пора к себе, Рейч. Посиди, посмотри головизор, если хочешь. Читать ты вряд ли умеешь.

Рейч залился краской.

— Ничё, выучусь. Господин Селдон так сказал.

— Ну, раз он так сказал, конечно, выучишься.

Тут появилась девушка, встала возле Рейча и вежливо поклонилась Рейчел. А Селдон и не заметил, когда Рейчел успела подозвать её.

— А чё, мне нельзя побыть тут с господином Селдоном и госпожой Венабили? — спросил Рейч.

— Увидитесь попозже, — мягко проговорила Рейчел. — У нас будет важный разговор, так что пока нам придётся расстаться.

Дорс одними губами проговорила: «Иди», и Рейч, не слишком довольный, слез со стула и поплелся за девушкой.

— Не волнуйтесь за мальчика. С ним всё будет в порядке, — пообещала Рейчел, когда Рейч ушёл. — Как, кстати, и со мной. Точно так же, как сейчас ко мне подошла эта девушка, прибудет целая дюжина вооруженных мужчин, и даже быстрее, если потребуется. Хочу, чтобы вы это поняли.

— Мы и не думали нападать на вас, Рейчел… или теперь уже «мадам мэр»?

— Рейчел. Просто мне сообщили, что вы — неплохой мастер боевых искусств, Гэри, а вы, Дорс, отлично работаете ножами, которые мы уже забрали, кстати, из вашей комнаты. Так что не тратьте своё мастерство попусту. Гэри мне нужен живым, невооруженным и добрым.

— Но я точно знаю, — вмешалась Дорс, по-прежнему сохраняя не самый дружелюбный тон, — что правителем Сэтчема последние сорок лет был не кто иной, как Маннике Четвертый, что он до сих пор жив и здоров. Кто же тогда вы?

— Та самая, кем представилась, Дорс, Маннике Четвертый — мой отец. Он действительно, как вы выразились, жив и здоров. Император и вся Империя числят его мэром Сэтчема, но он устал от государственных дел и мечтает передать их в мои руки, которые совсем не против эти дела принять. Я его единственное дитя, и всю мою жизнь меня учили тому, как нужно править. По закону и по титулу мэром остаётся мой отец, но фактически мэр — я. Кстати говоря, войска Сэтчема уже успели присягнуть на верность мне, а в Сэтчеме это — самое главное.

Селдон кивнул:

— Хорошо, как скажете. Пусть так, Маннике Четвертый или Рейчел Первая — вы, видимо, Первая. Ни отцу, ни вам удерживать меня не имеет никакого смысла. Я сказал вам, что не располагаю работающей психоисторией, и не уверен, что она когда-либо достанется вам или кому-то другому. Я так и Императору сказал. Я совершенно бесполезен и для него, и для вас.

— Как вы наивны, — усмехнулась Рейчел. — Вы знакомы с историей Империи?

— С некоторых пор у меня возникло желание, — ответил Селдон, — узнать её получше.

— Имперскую историю неплохо знаю я, — вставила Дорс, хотя специализируюсь в основном по доимперским временам, мадам мэр. Но какая разница — знаем мы историю или нет?

— Ну, если вы знаете историю, вы должны знать, что Дом Сэтчема древний и уважаемый и ведёт род от династии Дацианов.

— Дацианы, — возразила Дорс, — правили пять тысячелетий назад. Число их потомков, живших и умерших с тех незапамятных времен, за сто пятьдесят поколений так велико, что равняется, пожалуй, половине населения Галактики, если вы пытаетесь оспаривать какие-то генеалогические права на престол.

— Наши генеалогические права, доктор Венабили, — впервые за всё время холодно и недружелюбно проговорила Рейчел, — никаким сомнениям не подлежат, и оспаривать их нечего. Они записаны на бумаге. Дом Сэтчема удерживал власть в течение всех этих поколений, и были случаи, когда мы сидели на Имперском троне и правили Империей.

— А в учебниках по истории, — упрямо возразила Дорс, — о правителях Сэтчема чаще всего пишется, что они были антиимператорами и большая часть Империи их никогда не признавала.

— Всё зависит от того, кто написал учебники истории. В недалеком будущем этим будем заниматься мы, поскольку некогда принадлежавший нам престол снова станет нашим.

— Чтобы этого добиться, вам придётся развязать гражданскую войну.

— В этом не будет ничего страшного, — сказала Рейчел. Теперь она снова очаровательно улыбалась. — Но я бы не отказалась от помощи доктора Селдона, чтобы предотвратить подобную катастрофу. Мой отец, Маннике Четвертый, всю жизнь был мирным человеком. Он сохранял лояльность ко всем, кто бы ни забирался за эти годы на Имперский трон, и поддерживал экономику Трентора на плечах Сэтчема ради блага всей Империи.

— Не уверена, чтобы Император свято верил, что цели вашего отца именно таковы, — усмехнулась Дорс.

— Я тоже, — спокойно кивнула Рейчел, — поскольку все Императоры, восседавшие на троне во время правления моего отца, были узурпаторами. Узурпатор на узурпаторе. А узурпаторы не могут позволить себе такой роскоши, как доверие к истинным правителям. И всё-таки мой отец сохранял мир. Но, конечно, он отдал немало сил созданию и обучению могущественной армии, призванной защищать этот мир, процветание и спокойствие в секторе. А Имперское правительство не противилось этому, потому что Сэтчем им был нужен мирным, довольным, спокойным и лояльным.

— Но лоялен ли он? — спросила Дорс.

— По отношению к законному Императору — конечно, — сказала Рейчел. — И сейчас мы достигли такого уровня, что можем без труда сбросить правительство буквально одним ударом. И ещё до того, как кто-то успеет вымолвить: «гражданская война», на троне уже будет сидеть истинный Император или, если вам так больше нравится, Императрица. А на Тренторе всё будет тихо и мирно, как и было.

Дорс покачала головой.

— Позвольте, я вас немного просвещу? Как историк.

— Я никогда не против послушать, — пожала плечами Рейчел и чуть-чуть склонила голову к Дорс.

— Как бы велика и как бы прекрасно обучена ни была ваша армия, какие бы средства ни были у неё на вооружении, она всё равно не справится с объединенными вооруженными силами Империи, расквартированными в двадцати пяти миллионах миров.

— О, доктор Венабили, вот вы сами и задели больное место узурпатора. Двадцать пять миллионов миров — и рассеянные, разбросанные по ним вооруженные силы. Громадные расстояния между формированиями; расхлябанные офицеры, отвыкшие от боевых действий, если к чему и готовы, так разве что только к тому, чтобы выступить за свои собственные интересы, а уж никак не за интересы Императора. А наши силы все целиком собраны здесь, на Тренторе. Мы можем начать и кончить наше дело задолго до того, как просиживающие штаны на дальних планетах генералы и адмиралы почешутся и поймут, что они тут зачем-то нужны.

— Но когда поймут, то сюда прибудут силы, которым вы не сможете противостоять.

— Вы в этом уверены? — насмешливо спросила Рейчел. — К этому времени мы уже будем во Дворце. Трентор будет нашим, никто и не пикнет. Зачем же тогда Имперской армии вообще будет шевелиться, когда каждый марионеточный командующий получит в своё распоряжение собственную планету, собственную провинцию?

— Значит, вы именно к этому стремитесь? — удивлённо спросил Селдон. — Неужели вы хотите уверить меня в том, что собираетесь править Империей, разорванной на кусочки?

— Вы совершенно правы, — кивнула Рейчел. — Я хочу править Трентором и прилегающими к нему планетными системами, которые составляют часть Тренторианской провинции. Мне гораздо более по нраву стать Императором Трентора, чем Императором Галактики.

— И вас устроит один только Трентор? Неужели? — недоверчиво спросила Дорс.

— Почему бы и нет? — с воодушевлением проговорила Рейчел, склонилась к столу и крепко упёрлась ладонями в его крышку. — Именно об этом думал мой отец все сорок лет. Он и живёт-то теперь только для того, чтобы своими глазами увидеть это. На что нам сдались миллионы миров, далеких миров, которые для нас ровным счётом ничего не значат, которые тянут из нас силы, оттягивают их на невообразимые расстояния; из-за них только неразбериха, сплошные скандалы, разбираться в которых — попусту тратить время. Наша планета, наш громадный город — вот та галактика, которой нам хватит за глаза. У нас есть всё, чтобы безбедно существовать. А остальная Галактика пускай распадается. Пусть каждый милитарист-марионетка получает свой жирный кусок. И биться за куски не придётся. На всех хватит.

— Но они всё равно будут биться, — возразила Дорс. — Никто не удовлетворится выделенной ему провинцией. Каждый будет считать, что соседу достался больший или лучший кусок. Каждый не будет чувствовать себя в безопасности и будет, как о единственной её гарантии, грезить о владычестве над Галактикой. Это ясно как дважды два, мадам Императрица Пустоты. Начнутся бесконечные войны, в которые втянут и вас, и весь Трентор, и в конце концов всё рухнет, останутся одни руины.

— Ну, если не смотреть дальше своего носа, можно нарисовать и такую картину, — с явной насмешкой проговорила Рейчел. — Если воспринимать уроки истории буквально.

— Ну а если смотреть дальше? — парировала Дорс. — У кого же ещё брать уроки, как не у истории?

— У кого? — усмехнулась Рейчел. — А у него! — воскликнула она, показывая указательным пальцем на Селдона.

— У меня? — удивился Селдон. — Но я уже сказал вам, что психоистория…

— Не повторяйте того, что уже сказали, мой милый доктор Селдон, — оборвала его Рейчел. — Так мы ни до чего не договоримся… Как вы полагаете, доктор Венабили, мой отец никогда не подозревал об опасности затяжной гражданской войны? Неужели вы думаете, что он ни разу не употребил свой могучий ум на то, чтобы задуматься об этом? В последние десять лет он был готов в любой день завоевать Империю. Нужна была только убеждённость в безопасности после победы.

— Которой у вас нет, — кивнула Дорс.

— Но которая у нас появилась, как только мы узнали о докладе доктора Селдона на Декадном конгрессе. Отец мой слишком стар и не сразу понял, в чём дело. Но когда я объяснила ему, как это важно, он согласился со мной и именно тогда формально передал мне бразды правления. Так и вышло, Гэри, что своим вступлением на пост мэра я обязана вам и вам же надеюсь быть обязанной вступлением на более высокий пост в будущем.

— Я никак не могу объяснить вам, что не в силах… — раздражённо начал Селдон.

— Неважно, что вы можете и чего не можете. Важно то, во что поверят или не поверят люди. Они поверят вам, Гэри, когда вы объявите, что психоисторический прогноз гласит, что Трентор может править сам собой, что провинции должны стать королевствами, которые будут жить в мире и добрососедстве.

— Я такого прогноза делать не собираюсь, — мотнул головой Селдон, — покуда не располагаю досконально разработанной психоисторией. И роль шарлатана играть не намерен. Если вам нужно нечто в таком духе, вот и прогнозируйте, я не против.

— Ну, Гэри, что вы говорите? Мне не поверят. Поверят вам. Вам, великому математику. Почему бы не потрафить народу?

— Представьте себе, — вздохнул Селдон, — о том же самом просил меня Император. Ему я отказал, так неужели вы думаете, что вам не откажу?

Рейчел некоторое время молчала, а когда снова заговорила, в её голосе зазвучали почти умоляющие нотки.

— Гэри, подумайте, ведь я не Клеон — и это совсем не одно и то же. Клеон, несомненно, требовал от вас пропаганды, направленной на сохранение его положения на престоле. Это бесполезно, поскольку престол ему не сохранить. Разве вы не знаете, что Галактическая Империя переживает упадок, что так больше продолжаться не может? Трентор сам упорно катится по наклонной плоскости, и его тянут за собой, как гиря на шее, двадцать пять миллионов миров. Впереди нас ждёт распад и гражданская война, что бы вы ни сделали ради Клеона.

— Что-то подобное я уже слышал, — сказал Селдон. — Может быть, это и правда, но что из этого?

— Ну так помогите же Империи распасться на части без всякой войны! Помогите мне захватить Трентор, наладить надёжное управление административной единицей. Позвольте мне дать свободу всей Галактике, чтобы каждая планета пошла собственной дорогой, в соответствии со своими обычаями и культурой. И тогда Галактика снова оживёт за счёт торговли, туризма, культурных связей, и над ней перестанет маячить призрак угрозы разрыва, до которого её обязательно доведёт нынешнее правительство. Амбиции у меня самые скромные: один мир вместо миллионов, мир вместо войны, свобода вместо рабства.

— Но почему Галактика больше поверит мне, чем вам? — спросил Селдон. — Меня никто не знает, и на кого из командиров флота произведёт неизгладимое впечатление слово «психоистория»?

— Сейчас вам не поверят, но я и не прошу вас ни о чём сейчас. Дом Сэтчема ждал тысячи лет, подождёт и несколько тысяч дней. Поступайте ко мне на службу, и я сделаю ваше имя знаменитым. Я пообещаю, что психоистория просияет во всех мирах, а в нужное время, когда я решу, что оно нужное, вы произнесете своё предсказание, и мы нанесём удар. И тогда в Галактике воцарится Новый Порядок, покой и счастье на века. Ну, Гэри, неужели вы мне откажете?

Глава 18

ТАЛУС, ЭММЕР — сержант Сэтчемских сил безопасности во времена древнего Трентора.

…Помимо вышеупомянутых малозначительных подробностей, об этом человеке практически ничего не известно, кроме того, что однажды в его руках была судьба всей Галактики.

Галактическая энциклопедия

НИСПРОВЕРЖЕНИЕ

Завтрак на следующее утро был накрыт в холле, примыкавшем к комнатам троих пленников, и оказался поистине роскошным. Огромный выбор вкуснейших блюд и всего вдоволь.

Селдон за обе щеки уплетал острые сосиски, пустив побоку предупреждение Дорс относительно катара желудка и кишечной колики.

Рейч сообщил:

— А мадам мэр, когда заходила ко мне вечером…

Она к тебе заходила? — удивился Селдон.

— Ага. Сказала, что хочет поглядеть, удобственно ли мне. А ещё сказала, что, может, отведёт меня в зоопарк.

— В зоопарк? — Селдон взглянул на Дорс. — Какой на Тренторе может быть зоопарк? Собаки с кошками?

— Ну, там могут быть кое-какие местные животные, — предположила Дорс, — не исключено, что есть и привозные, с Других планет, или такие, которые обитают везде, в том числе и на Тренторе, только на других планетах их, конечно, побольше. На самом деле Сэтчемский зоопарк очень знаменит. Это, пожалуй, самый лучший зоопарк на Тренторе после Имперского.

— Добренькая старушенция, — заключил Рейч.

— Не такая уж она старушенция, — заметила Дорс. — А вот кормят нас и правда неплохо.

— Что правда, то правда, — согласился Селдон.

Покончив с завтраком, Рейч удалился осматривать апартаменты, а Дорс уединилась с Селдоном.

— Вот уж не знаю, — сказал Селдон недовольно, — надолго ли нас предоставили самим себе. Наверняка она уже продумала, чем нас занять.

— Пока жаловаться, по-моему, не на что, — возразила Дорс. — Тут гораздо приятнее, чем в Микогене и в Дале.

— Дорс, я надеюсь, тебя не очаровала эта женщина? — спросил Селдон.

— Меня? Рейчел? Конечно же, нет. С чего ты взял?

— Ну, ты говоришь, что тут приятно. Кормят хорошо. Вполне естественно расслабиться и принимать подарки судьбы.

— Да, вполне естественно. А почему нужно от них отказываться?

— Послушай, не ты ли мне вечером говорила, что будет, если она победит? Я, конечно, не историк и верю тебе на слово, да и не только верю, а понимаю, что всё правильно, даже не будучи историком. Империя распадется, и образовавшиеся островки будут сражаться друг с другом, пока… пока… в общем, неизвестно сколько времени. Рейчел надо остановить.

— Согласна, — кивнула Дорс. — Надо. Но не вижу, каким образом мы можем провернуть это маленькое дельце именно сейчас. Гэри, — прищурившись, спросила она, — скажи, ты ведь не спал этой ночью?

— А ты? — осведомился Селдон, не отрицая того, что не спал сам.

Дорс смотрела на него в упор с нескрываемой тревогой.

— Всю ночь провалялся без сна, думая о разрушении Галактики, из-за того, что я сказала?

— Об этом и кое о чём ещё. Нельзя ли связаться с Четтером Челвиком? — спросил Селдон шёпотом.

— Я пыталась сделать это ещё тогда, когда нам грозил арест в Дале. Сообщение моё он получил, но не появился. Может быть, просто не сумел вырваться, но, когда сумеет, явится обязательно.

— А ты не думаешь, что с ним что-нибудь случилось?

— Нет, — спокойно ответила Дорс. — Я так не думаю.

— Откуда такая уверенность?

— Я бы узнала. Узнала бы наверняка. Раз не знаю, значит, всё в порядке.

Селдон нахмурился:

— А вот я не уверен попросту ни в чём, ну, то есть вовсе. Даже если бы Челвик появился, что бы он мог поделать? Нельзя же в одиночку одолеть всех в Сэтчеме! Раз у них тут, как утверждает Рейчел, самая организованная армия на Тренторе, то что он может предпринять против целой армии?

— Давай не будем об этом. Как ты думаешь, есть надежда убедить Рейчел, каким-то образом вбить ей в голову, что у тебя нет никакой психоистории?

— Рейчел прекрасно знает, что у меня её нет и не будет ещё много лет, если и будет когда-нибудь вообще. Но она объявит во всеуслышание, что психоистория существует, что я владею методом в полной мере, и сделает это достаточно хитро для того, чтобы люди поверили и вели себя потом в соответствии с тем, как им будут преподноситься мои прогнозы, даже если я сам и рта не раскрою.

— Но ведь Рейчел потребуется время. За ночь ей не сотворить из тебя кумира, как, впрочем, и за неделю. По-хорошему да это уйдёт никак не меньше года.

Селдон в задумчивости мерил шагами комнату.

— Может, и так. Не знаю. Да, пожалуй, здесь ты права. Рейчел не произвела на меня впечатления женщины, привыкшей терпеть и смиряться. А её престарелый батюшка, Маннике Четвертый, наверняка ещё менее терпелив. Он должен чувствовать приближение собственной кончины, и если стремился к развалу Империи всю свою жизнь, то предпочтет, чтобы всё свершилось за неделю до его похорон, а не семью днями после. И дотом…

Селдон оборвал себя на полуслове и внимательно оглядел комнату.

— Что — «потом»?

— Мы должны обрести свободу. Понимаешь… Я решил проблему психоистории.

Глаза Дорс удивлённо расширились.

— Что?! Ты её разработал?!

— Ну, не то чтобы в полном смысле разработал. На это уйдут десятилетия, может быть, века. Но теперь я знаю, что нужно для того, чтобы психоистория стала не теоретической, а практической наукой. Знаю, как, но для этого мне нужно время, покой и средства. И пока я, быть может, вместе с моими учениками, буду этим заниматься, Империя должна существовать. Надеюсь, кто-нибудь придумает, как сохранить её или хотя бы свести до минимума последствия распада. И не спал я прошлой ночью от мыслей о том, что пора браться за работу, а я не могу.

* * *

Утром пятого дня пребывания в Сэтчеме Дорс помогала Рейчу облачиться в парадный костюм, который вызывал у обоих одинаковое удивление.

Рейч с сомнением глядел на своё отражение в голографическом зеркале, а отражение, казалось, смотрело на него, копируя каждое движение, но при том не путало левую и правую стороны. Мальчик впервые в жизни смотрелся в голографическое зеркало, поэтому не смог удержаться — потянулся к изображению, смущенно захихикал, когда рука схватила пустоту, а рука в зеркале в точности повторила движение, но её прикосновения он не почувствовал.

Наконец он изрек:

— Потешный у меня видок, однако.

Рейч пощупал тунику, сшитую из тончайшей ткани и подпоясанную узким плетеным ремешком, её воротник — стоячий, будто накрахмаленный, доходивший до ушей.

— А башка у меня, как мяч в чашке.

— Так одеваются богатые дети в Сэтчеме, — объяснила Дорс. — И всякий, кто на тебя посмотрит, будет просто в восторге и обзавидуется.

— Это с прилизанными-то патлами?

— Конечно. А ещё ты наденешь вот эту маленькую круглую шапочку.

— Тогда башка уж точно как мяч станет.

— Значит, не позволяй никому её пинать. А теперь вспомни всё, о чём мы говорили. Будь внимателен и не веди себя как маленький.

— Но я же и есть маленький, — возразил Рейч, невинно глядя на Дорс.

— В самом деле? — поддразнила та. — А я-то думала, что ты считаешь себя двенадцатилетним взрослым.

Рейч ухмыльнулся.

— Ладно, чего там. Прошпионю, как надо.

— Только, пожалуйста, не зарывайся. Не подслушивай у замочных скважин. Если тебя за этим застанут, ничего хорошего не получится.

— Ну вы чё, тётечка, за кого меня держите? Чё я, дите малое?

— А не ты ли, плутишка, утверждал это секунду назад? Слушай и запоминай всё, что будет твориться вокруг тебя, но так, чтобы никто не видел, а после расскажешь нам. Это очень просто.

— Это вам, госпожа Венабили, просто говорить… — притворно вздохнул Рейч, но тут же хитро усмехнулся и закончил А мне такое дело — раз плюнуть.

— И будь осторожен.

— Ясное дело, — понимающе подмигнул далиец.

Тут явился лакей (настолько бесцеремонный, насколько только может быть самый наглый из них), дабы сопровождать Рейча туда, где его ожидала Рейчел.

Селдон проводил их озабоченным взглядом.

— Пожалуй, вряд ли парень посмотрит зоопарк, если будет слушать во все уши. Не уверен, что мы правы, подвергая ребёнка такой опасности.

— Опасности? Я так не думаю. Рейч вырос в трущобах Биллиботтона, не забывай. Шпион из него получше будет, чем из нас двоих, вместе взятых, Гэри. К тому же Рейчел без ума от мальчишки и простит ему любую проделку, бедняжка.

— Ты что же, жалеешь мэршу?

— А ты считаешь её недостойной сожаления, если она дочка мэра и по праву считает себя мэром, если мечтает разрушить Империю? Может, ты и прав, но всё равно в ней есть кое-что, заслуживающее симпатии. Ну, например, у неё была несчастная любовь. Совершенно очевидно, сердце её было разбито, и она страдала — по крайней мере какое-то время.

— А у тебя когда-нибудь была несчастная любовь, Дорс? — спросил Селдон.

Дорс ненадолго задумалась и ответила:

— Да нет, не было. Я слишком занята работой, чтобы позволить себе такую роскошь, как разбитое сердце.

— Я так и думал.

— Зачем же тогда спросил?

— Я мог ошибаться.

— Ну а у тебя?

Селдон немного растерялся.

— Было дело. Какое-то время пришлось пожить с разбитым сердцем. Разлетелось прямо-таки на кусочки.

— Я так и думала.

— Зачем же спрашивать?

— Не потому, что я могла ошибаться, уверяю тебя. Просто хотелось посмотреть, соврешь ты или нет. Ты не соврал, и это меня радует.

Помолчав, Селдон перевёл разговор на другую тему:

— Прошло уже целых пять дней, а ничего не случилось.

— Да, ничего. И с нами по-прежнему хорошо обращаются.

— Если бы животные могли думать, то считали бы, что с ними хорошо обращаются, откармливая на убой.

— Согласна. Только Рейчел откармливает на убой Империю.

— Но когда она собирается её убить?

— Наверное, когда будет к этому готова.

— Мадам хвасталась, что способна провернуть всё за день, и у меня сложилось впечатление, что она может это сделать хоть завтра.

— Даже если твоё впечатление верно, Рейчел для начала захотела бы увериться в том, что справится с ответной реакцией Империи, а на это нужно время.

— Много ли его нужно? Она собирается подавить ответную реакцию, используя меня, но пока таких попыток не предпринимает. Ни малейших признаков того, что из меня хотят, как ты выразилась, сотворить кумира. Хожу по улицам, и никто не просит автографа. Толпы сэтчемцев не собираются, дабы превозносить меня. В гиперновостях — ни словечка.

Дорс улыбнулась.

— Похоже, тебя это и впрямь огорчает. Ты наивен, Гэри. И не историк, что в принципе одно и то же. Думаю, тебе лучше радоваться тому, что создание психоистории сделает из тебя историка, чем тому, что психоистория спасет Империю. Если бы все люди понимали историю, то не совершали бы непрерывно глупейших ошибок.

— В чём же моя наивность? — обиженно поинтересовался Селдон, вздернув подбородок и сверху вниз глядя на Дорс.

— Не обижайся, Гэри. На самом деле мне кажется, что это одно из самых симпатичных твоих качеств.

— Ясно. Из-за этого у тебя пробуждается материнский инстинкт, а тебя сюда для того и послали, чтобы нянчиться со мной, как с ребенком. И всё же в чём ты видишь наивность?

— А в том, что воображаешь, будто Рейчел вознамерилась распропагандировать всё население Империи, дабы тебя восприняли как пророка! Ничего подобного. Квадриллионы людей так просто с места не сдвинешь. Существуют социальная и психологическая инерции, и они столь же распространены, как инерция физическая. И потом, вступив в открытую игру, она тем самым бросит вызов Демерзелю.

— Что же, по-твоему, происходит сейчас?

— Полагаю, что сведения о тебе — всяческого рода восхваления и превозношения — распространяются исключительно в узком кругу и поступают только к тем вице-королям секторов, флотским адмиралам и влиятельным лицам, которых эта интриганка уже склонила или надеется склонить на свою сторону. Сотни таких приспешников — этого будет достаточно для того, чтобы смутить лоялистов на время, которого Рейчел Первой за глаза хватит на то, чтобы установить Новый Порядок и удерживать его столько, сколько необходимо для подавления любого сопротивления. Мне, по крайней мере, так видится ход событий по сценарию этой дамы.

— А от Челвика — ни слуху ни духу.

— Не может быть, чтобы он бездействовал. Слишком многое зависит сейчас от того, что здесь происходит.

— А тебе не приходила в голову мысль о том, что он умер?

— Маловероятно. Будь это в самом деле так, я бы узнала.

— Здесь?

— Даже здесь.

Селдон приподнял брови, но промолчал.

Рейч вернулся с прогулки лишь к вечеру, радостно возбуждённый, без умолку описывая обезьян и бакарийских гримуаров. За обедом только его и было слышно.

Впервые за пять дней Рейчел за обедом не присутствовала, однако это никак не сказалось ни на выборе и вкусе блюд, ни на количестве слуг.

И лишь после обеда, когда все трое удалились к себе, Дорс попросила:

— А теперь, Рейч, скажи-ка, что стряслось с мадам мэршей. Расскажи всё, что она говорила или делала, что, как тебе кажется, нам стоит узнать.

Глаза Рейча блеснули.

— Кой-чё было, — сообщил он. — Потому она небось и обедать не пришла.

— И что же было?

— Зоопарк-то закрыт оказался. Токо нас и пустили. А нас была уйма целая — Рейчел, я, куча парней в форме, теток, разодетых в пух и прах, и всё такое. А потом явился ещё один в форме, сначала-то я его не приметил, и что-то шепнул Рейчел, а та развернулась так ко всем прочим и рукой эдак махнула, чтобы они, стало быть, с места не трогались, ну, все и послушались. А эти двое протопали в сторонку, значит, и давай шушукаться. Ну, тут я притворился, значит, что ни фига не понял, и стал разгуливать около клеток и подобрался так незаметненько поближе к Рейчел, чтобы подслушать, про чё они там.

Рейчел ему: «Как они смеют?» — и злая такая прямо стала, ну ровно сбрендила. А этот парень, значит, в форме который, всё вроде здорово психовал. Я, правду сказать, не шибко к нему приглядывался, а притворялся больше, что на зверюшек глазею. Ну, ушки на макушке, стало быть, слушаю. Парень этот, стало быть, и говорит, что кто-то — имени не упомню, но вроде генерал — ну, этот генерал, значит, вроде бы сказал, будто офицеры пристегнули доверенность Рейчелову старикану…

— Присягнули на верность, — поправила его Дорс.

— Что-то в этом роде, и сильно запсиховали, и не захотели делать, что им тетка велит. А ещё, что они хотят старикана, а если тот захворал, стало быть, пускай какого другого дядьку мэром поставит, только не тетку.

— Не тетку? Точно?

— В точности так и сказал. Тихо-тихо. Он так психовал, а Рейчел — та просто взвилась и язык проглотила. Потом очухалась и как зашипит: «Я получу его голову. Они все присягнут мне на верность завтра же, а кто откажется, пожалеет!» Вот так и выдавала всё точь-в-точь, а потом всех разогнала по домам, а со мной ни полслова не обмолвилась. Так и сидела всю дорогу, злющая, точно зверюга.

— Молодчина, — кивнула Дорс. — Только, пожалуйста, не проболтайся об этом, Рейч.

— Заметано. Ну чё, вам только это и было надо?

— Ты отлично поработал, дружок. Сделал больше, чем было Надо. А теперь ступай к себе и постарайся выкинуть всё это из головы.

Как только мальчик ушёл, Дорс обернулась к Селдону: Очень, очень интересно. Дочери наследуют посты отцов или матерей на всех уровнях власти. Сколько угодно. Существовали правящие Императрицы — ты это наверняка знаешь, — и не могу припомнить, чтобы хоть когда-нибудь в Имперской истории по этому поводу возникали какие-то разногласия. Просто удивительно, что такой вопрос вдруг возник в Сэтчеме.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Селдон. — Не так давно мы побывали в Микогене, где женщин унижают, как хотят, к власти не подпускают и на пушечный выстрел.

— Да, верно, но это — исключение. Есть места, где женщины, наоборот, доминируют. А в большинстве правительств планет мужчин и женщин поровну. Если на высоких постах и больше мужчин, то только потому, что женщины чисто биологически более склонны заниматься не государственными делами, а воспитанием детей.

— А какая в этом смысле ситуация в Сэтчеме?

— Насколько я знаю, тут равенство полов. Рейчел не постеснялась занять пост мэра, а старик Маннике не задумываясь передал дочери бразды правления. Нет ничего удивительного в том, что Рейчел поразилась и пришла в ярость из-за того, что мужчины отказываются повиноваться. Она ведь и в мыслях не допускала подобного.

— А тебе ход событий явно нравится, — отметил Селдон. — Почему?

— Исключительно потому, что всё это так неестественно, так не вписывается в привычные рамки, что поправки вносит не кто иной, как Челвик.

— Ты так думаешь? — недоверчиво спросил Селдон.

— Да, — кивнула Дорс.

— Представь себе, и я тоже.

* * *

А на десятый день, утром, Селдона разбудил тревожный звонок у двери, и послышался срывающийся голосок Рейча:

— Господин, господин Селдон, война!

Селдон потряс головой, прогоняя сон, вскочил с кровати. Поеживаясь (проклятые сэтчемцы почему-то располагали спальни на холодной стороне, и это его ужасно злило), он распахнул дверь.

Рейч влетел в комнату, выпучив глаза и задыхаясь.

— Мистер Селдон, теперича у них Маннике, старый мэр. Они…

— Кто — «они», Рейч?

— Имперщики. Их самолёты — целая куча — прилетели прошлой ночью. Щас про это передают в гиперновостях. У госпожи в комнате. Она-то велела вас не будить, а я подумал, что надо.

— Ты не ошибся, Рейч, — кивнул Селдон, натягивая халат. На ходу запахнув его, он помчался в комнату Дорс. Та была уже одета и не отрывала глаз от экрана стоявшего в нише головизора.

На экране за маленьким письменным столиком сидел мужчина, на тунике которого красовалась ярко вышитая имперская символика — «Звездолёт и Солнце». По обе стороны от него навытяжку стояли двое солдат, помеченных той же эмблемой.

«…Находится под мирным попечением Его Императорского Величества, — офицер закончил фразу. — Мэр Маннике здоров, в безопасности и полностью осуществляет свои обязанности под защитой миротворческих войск Империи. Вскоре он выступит перед вами, дабы успокоить всех жителей Сэтчема и обратиться к сэтчемским воинам с призывом сложить оружие».

Затем последовали сообщения, произносимые дикторами с бесстрастными, поставленными голосами и имперскими повязками на рукавах. Содержание сообщений почти не менялось: «капитулировало такое-то и такое-то подразделение сэтчемских войск», «…после того, как было дано несколько предупредительных выстрелов…», «…без всякого сопротивления», «заняты такой-то и такой-то районы города». Новости то и дело перемежались кадрами, демонстрирующими толпы горожан, покорно взирающих на марширующие по городу войска.

— Потрясающе организованная операция, Гэри, — сообщила Дорс. — Никто не ожидал. Сопротивление было бессмысленно, и всё обошлось без жертв.

Тут на экране, как и было обещано, возник мэр Маннике Четвертый. Он стоял во весь рост, и империалов поблизости видно не было, но Селдон нисколько не сомневался, что они не спускают глаз с мэра и стоят по обе стороны от камеры.

Маннике был стар, но былая сила ещё сквозила в его взгляде, который он, увы, старательно отводил от камеры. Слова произносил вымученно, словно не по своей воле. Но опять-таки, как и было обещано, мэр обратился к сэтчемцам с призывом сохранять спокойствие, не оказывать сопротивления, уберечь город от разрушений и выражать лояльность Императору, да продлится его царствование.

— А о Рейчел ни слова, — отметил Селдон. — Как будто его дочери не существует.

— О ней словно вообще забыли, — добавила Дорс. — Однако из этого вовсе не следует, что мэрша уже арестована. На её резиденцию, которой, собственно, и является это здание, никто не покушался, а значит, возможно, Рейчел успела сбежать и спрятаться в каком-нибудь приграничном секторе. Хотя я почти уверена в том, что вскоре на Тренторе для неё не останется безопасных мест.

— Возможно, — произнес голос той, о которой шла речь, — но здесь я хотя бы ненадолго в безопасности.

Вошла Рейчел, аккуратно одетая и внешне совершенно спокойная. Даже улыбалась — правда, не слишком весело.

Все трое замерли, уставившись на вошедшую, и Селдон подумал, здесь ли все её многочисленные слуги, или сбежали, покинув хозяйку.

Дорс чуть натянуто произнесла:

— Я вижу, мадам мэр, что ваши мечты о захвате власти не сбылись. Вас, вероятно, опередили.

— Меня не опередили. Меня предали. Моих офицеров распропагандировали, и вопреки всякому здравому смыслу они отказались служить женщине, признавая лишь своего старого повелителя. А потом эти подлые предатели дали схватить своего любимого старого господина, и он не смог возглавить сопротивление.

Она поискала глазами стул и села.

— И вот теперь Империя должна продолжать распадаться и погибать, тогда когда я была готова предложить ей новую жизнь.

— Я полагаю, — заметила Дорс, — что Империя избежала долгой и ненужной борьбы и разрушения. Смиритесь с этим, мадам мэр.

Казалось, Рейчел не расслышала.

— Столько лет готовиться, — проговорила она с горечью, — и потерять всё за одну ночь.

Рейчел сникла, убитая горем, постаревшая лет на двадцать сразу.

— Вряд ли за одну ночь, — возразила историк. — Наверняка ваших офицеров обработали заранее.

— Это наверняка дело рук Демерзеля! Я его недооценила. Угрозы, подкуп, обман — как бы то ни было, своего он добился. Демерзель большой мастер на предательство и воровство, а я просчиталась.

Немного помолчав, она продолжала:

— Располагай этот негодяй только своими собственными силами, я без труда одолела бы всех, кого бы он ни послал сюда. Но кто бы мог подумать, что в Сэтчеме есть предатели, что присягу на верность можно так легко нарушить.

— Но мне помнится, — спокойно возразил Селдон, — что присягу на верность войска приносили всё-таки не вам, а вашему отцу?

— Чепуха! — яростно воскликнула Рейчел. — Когда отец передавал мне пост мэра, на что имел полное и законное право, ко мне в подчинение автоматически перешли все, кто когда-либо присягал ему на верность. Самый тривиальный прецедент. Да, обычно новому правителю приносят присягу, но это всего-навсего традиция, а не пункт закона, что моим офицерам прекрасно известно, и однако они предпочли всё забыть. Ради оправдания своего предательства они заявили, что не желают служить под началом женщины, но истина в том, что эти подлые трусы либо поджали хвосты в ожидании имперского отмщения, которое никогда бы не пришло, будь они честнее, либо пустили слюни от предвкушения имперских наград, которых им не видать как своих ушей, или я не знаю Демерзеля.

Она резко обернулась к Селдону:

— Вам ясны его цели, не правда ли? Демерзель только из-за вас напал на меня.

— При чем тут я? — вздрогнул Селдон.

— Не прикидывайтесь дурачком. Вы ему нужны затем же, зачем пригодились бы мне, — чтобы использовать как инструмент. Но, к счастью, — добавила Рейчел, вздохнув, — не все меня предали. Есть ещё верные солдаты. Сержант!

Вошёл сержант Талус — легко, почти бесшумно. Его походка никак не вязалась с внушительными габаритами. Форма — с иголочки, усы — ещё более кокетливо подкручены, чем в прошлый раз.

— Мадам мэр, — прищелкнув каблуками, проговорил он.

На вид сержант по-прежнему напоминал говяжью тушу и полностью соответствовал определениюСелдона — солдафон, слепо, несмотря ни на что, исполняющий приказы.

Рейчел печально улыбнулась мальчику.

— Ну, как ты, малыш Рейч? А мне хотелось сделать из тебя человека. Теперь уже вряд ли получится.

— Здрасьте, мэм… мадам, — неуклюже пробормотал Рейч.

— И для вас я тоже кое о чём мечтала, доктор Селдон, — добавила та, — но, увы, уж вы меня простите, не судьба.

— Меня, мадам, не жалейте, не стоит.

— Жалею, Гэри, жалею. Я не могу позволить Демерзелю заполучить вас. Такой победы он недостоин, и уж этому я могу помешать.

— Я не стал бы на него работать, мадам, поверьте, так же, как не стал бы работать на вас.

— Работа здесь ни при чем. Я говорю об использовании. Прощайте, доктор Селдон… Сержант, пристрелите его.

Сержант послушно выхватил бластер, а Дорс с громким криком бросилась к нему, но Селдон успел удержать девушку, схватив за локоть.

— Не надо, Дорс! — прокричал он. — Иначе он пристрелит тебя. Меня он не убьёт. А ты, Рейч, назад! Не двигайся!

Селдон в упор посмотрел на сержанта.

— Вы растерялись, сержант, потому что знаете, что выстрелить не сможете. Десять дней назад я мог убить вас, но не сделал этого. Вы пообещали тогда, что будете мне защитой.

— Чего ты ждёшь? — прошипела Рейчел. — Я сказала — пристрелить его, сержант!

Селдон молча стоял и смотрел на Талуса. Тот, выпучив глаза, вцепился в рукоятку бластера, наставленного на голову Селдона.

— У тебя есть приказ! — рявкнула Рейчел.

— А у меня — ваше честное слово, — спокойно проговорил Селдон.

— А, всё равно пропадать! — прохрипел сержант Талус, опустил руку, и бластер звякнул о пол.

— Предатель! — в отчаянии взвизгнула мэрша, и прежде, чем Селдон успел пошевелиться, прежде, чем Дорс успела вырваться из его крепко Державшей руки, Рейчел завладела оружием, прицелилась в сержанта и выстрелила.

До сих пор Селдон ни разу не видел, чтобы в кого-то стреляли из бластера. Он судил по названию и ожидал, что прогремит оглушительный выстрел, польётся кровь и тело разлетится на куски. Сэтчемский бластер оказался оружием совсем другого сорта. Что произошло внутри грудной клетки Талуса, осталось неясно, но сержант, не изменившись в лице, беззвучно скрючился и повалился на пол. Он был мёртв, в этом не могло быть никаких сомнений.

В следующее мгновение Рейчел развернулась и направила бластер на Селдона. Ещё миг, и он отправится на тот свет вслед за сержантом…

Но в ту секунду, как сержант упал замертво, Рейч одним прыжком оказался между Рейчел и Селдоном, замахал руками и отчаянно завопил:

— Госпожа, госпожа! Не стреляйте, госпожа!

Рейчел растерялась.

— Уйди, Рейч, прошу тебя! Я не хочу твоей смерти!

Этого мгновения растерянности было достаточно для того, чтобы Дорс, вырвавшись из рук Селдона, пригнулась и прыгнула на Рейчел. Та с криком упала на пол, а бластер ещё раз оказался там же, лишь для того, чтобы быть подхваченным Рейчем.

Срывающимся от ужаса голосом Селдон попросил:

— Рейч… отдай!

Мальчик затряс головой и попятился.

— Господин Селдон, вы не станете её убивать, не станете же? Она добрая!

— Я никого не стану убивать, Рейч, — пообещал Селдон. — Эта женщина убила сержанта и убила бы меня, но она удержалась от выстрела, боясь поранить тебя. Поэтому я дарю ей жизнь.

Селдон уселся на стул, крепко сжав в руке бластер, а Дорс вытащила из второй кобуры на поясе погибшего сержанта игольчатый пистолет.

В это мгновение раздался знакомый голос:

— Теперь за ней присмотрю я, Селдон.

Селдон, потрясенный до глубины души, поднял голову и в порыве безотчетной радости воскликнул:

— Челвик! Наконец-то!

— Прошу прощения, что задержался, Селдон. У меня была уйма дел. Как жизнь, доктор Венабили? Я так понимаю, это дочь Манникса, Рейчел. А кто этот мальчик?

— Рейч, наш юный далийский друг.

Следом за Челвиком в комнату вошли солдаты и, повинуясь едва заметному жесту, подняли с пола Рейчел.

Дорс, получившая возможность отвлечься от Рейчел, отряхнулась и поправила блузку. А Селдон только теперь осознал, что до сих пор в халате.

Рейчел же, в бешенстве сбросив с себя крепкие руки солдат, показала на Челвика, прищурилась и спросила у Селдона:

— Кто это такой?

— Это Четтер Челвик, — ответил Селдон, — мой друг и защитник на этой планете.

— Защитник? — безумно, громко расхохоталась мэрша. — Дурак! Идиот! Этот человек — Демерзель, и если вы посмотрите сейчас на свою подругу Венабили, то поймете, что ей это прекрасно известно! Вы уже давно в ловушке, в капкане — таком крепком, что тот, в который поймала вас я, не идёт с ним ни в какое сравнение.

* * *

Челвик и Селдон на следующий день завтракали в одиночестве и почти всё время молчали.

Только уже ближе к концу Селдон внезапно оживился и спросил весело:

— Итак, сэр, как теперь мне вас называть? Я, правда, до сих пор считаю вас Четтером Челвиком и, даже если поверю в подобное двуединство, всё равно не смогу привыкнуть к имени Эдо Демерзеля. В этой роли у вас наверняка есть какой-то титул, но какой? Просветите, будьте так добры.

— Зови меня Челвиком, если не возражаешь. Или Четтером. Да, я — Эдо Демерзель, но для тебя — Челвик. По правде говоря, между нами нет большой разницы. Я говорил тебе, что Империя распадается и погибает, и так думают обе мои половины. Я говорил также, что психоистория мне нужна для того, чтобы сохранить её, а если всё же упадок и гибель неотвратимы, то найти пути для возрождения и укрепления. И в это тоже верят оба моих «я».

— Но я был у вас в руках — думаю, вы были где-нибудь поблизости, когда я встречался с Его Императорским Величеством.

— С Клеоном. Да, конечно.

— И вы могли бы тогда поговорить со мной лично, точно так же, как позже сделали это в обличье Челвика.

— И чего бы добился? У меня, Демерзеля, куча дел. Мне нужно руководить Клеоном, благонамеренным, но не слишком умным правителем, и не давать ему, по возможности, совершать ошибок. Я должен играть свою роль в управлении Трентором и всей Империей. Сам видишь, каких трудов стоило помешать Сэтчему натворить бед.

— Да, вижу, — пробормотал Селдон.

— Это было нелегко, и акция чуть было не сорвалась. Много лет я внимательно и осторожно манипулировал Манниксом, научился просчитывать ход его мыслей, разрабатывал контрудары, предназначенные для отражения его выпадов. Но мне и в голову не могло прийти, что он додумается при жизни передать бразды правления дочери. Последнюю я почти не знал и оказался совершенно не готов к её бесшабашности. В отличие от отца, эта дама привыкла принимать власть как некую данность, не поняв, что и власть имеет свои пределы. Поэтому она и захватила тебя, а меня вынудила вступить в игру прежде, чем я был к ней подготовлен.

— В результате… ты чуть было не потерял меня. Я дважды смотрел в дуло бластера.

— Знаю, — кивнул Челвик. — Мы могли бы лишиться тебя и на поверхности — там произошёл ещё один непредвиденный случай.

— Но ты так и не ответил на мой вопрос. Стоило ли гонять меня по всему Трентору, пряча от Демерзеля, когда ты сам и есть Демерзель?

— Ты сказал Клеону, что психоистория — чисто теоретическая наука, разновидность математической игры, в которой нет никакого практического смысла. Может быть, так оно и было, но, обратись я к тебе официально, ты бы наверняка остался при своем мнении. Идея захватила меня. Я подумал, что она может в конце концов оказаться больше, чем просто игрой. Пойми, я не просто хотел использовать тебя, мне нужна была настоящая, практическая психоистория.

Для того-то и гонял я тебя, как ты выразился, по всему Трентору, всюду в образе Демерзеля наступая тебе на пятки. Мне казалось, что это должно послужить для тебя мощнейшим стимулом. Психоистория должна была превратиться в нечто увлекательное, большее, чем математическая игра. Ты бы постарался разработать свою науку для искреннего идеалиста Челвика, но палец о палец не ударил бы ради имперского лакея Демерзеля. И потом, во время скитаний у тебя была возможность посмотреть своими глазами на жизнь в различных частях Трентора. Что само по себе гораздо ценнее, чем жизнь в башне из слоновой кости на дальней планете в окружении сплошных математиков. Я не ошибся? Разве ты не продвинулся вперёд?

— В психоистории? Продвинулся, Челвик. Я думал, ты знаешь.

— Откуда?

— От Дорс.

— Но ты ничего не сказал мне. Хорошо хоть теперь обмолвился. Хорошие новости?

— Не совсем, — уточнил Селдон. — Можно сказать, я едва подступился. Но начало положено.

— Нельзя ли это начало как-то объяснить нематематику?

— Думаю, да. Понимаешь, Челвик, поначалу я думал, что психоистория как наука должна базироваться на сведениях о взаимосвязях между двадцатью пятью миллионами миров, в каждом из которых в среднем живёт по четыре миллиона человек. Но этого слишком много. С такой массой информации ни за что не управиться. Если мне и суждено было добиться какого-то результата, если существовал какой-то метод разработки практической версии психоистории, то для этого была более простая модель.

Тогда я решил, что нужно совершить путешествие назад во времени и начать отсчёт от единственного мира, населённого людьми в туманную эпоху до начала заселения Галактики. В Микогене таким миром называют Аврору, в Дале — Землю. Сперва мне показалось, что скорее всего речь идёт об одной и той же планете, называемой разными именами. Но в одном ключевом моменте между этими мирами отмечалось существенное расхождение, и я понял, что Аврора и Земля — не одно и то же. Но дело не в этом. И о той, и о другой нам известно до крайности мало, а то, что известно, до такой степени обросло мифами и легендами, что положить начало психоистории на основе летописей этих планет — задача поистине безнадёжная.

Селдон умолк, отхлебнул холодного сока, не спуская глаз с лица Челвика.

— Ну? — поторопил его Челвик. — И что потом?

— Однажды Дорс рассказала мне историю о руке, лежащей на бедре. Ничего, казалось бы, особенного — совершенно тривиальная, забавная история. Но Дорс сделала вывод о том, что моральные нормы в различных мирах и в различных секторах Трентора различны. И мне показалось, что она говорит о тренторианских секторах как о совершенно разных мирах. Тогда я подумал: «Ну вот, было у меня двадцать миллионов миров, а стало двадцать пять миллионов восемьсот». Различие было невелико, так что я позабыл об этом и больше не вспоминал. Но, путешествуя из сектора в сектор, переезжая из Имперского сектора в Стрилинг, из Стрилинга в Микоген, оттуда — в Даль, а из Даля — в Сэтчем, я сам убедился, насколько они различны. Тогда я подумал, что Трентор — не единая планета, а комплекс разных миров, но главного я всё ещё не понимал.

И только речи Рейчел — видишь, даже хорошо, что в конце концов меня захватил Сэтчем, хорошо, что бесшабашность Рейчел довела её до таких грандиозных планов, — так вот, когда я послушал Рейчел, которая утверждала, что важен лишь Трентор да ещё кое-какие близлежащие планеты, Трентор сам по себе Империя, сказала она, а про остальные миры заметила, что они не имеют значения, — в то самое мгновение мне стало понятно то, что, видимо, уже давно зрело в мозгу. С одной стороны, на Тренторе — необычайно сложная социальная система. Он представляет собой конгломерат восьмисот более маленьких миров. А это — достаточно сложная система для того, чтобы на основании сведений о ней разработать психоисторию, которая при этом намного проще целой Империи, а значит, здесь легче опробовать психоисторию практически.

Что касается остальных двадцати пяти миллионов планет, то они таки действительно не имеют значения. Да, конечно, они оказывали и оказывают определённое влияние на Трентор, а Трентор — на них, но это всё — явления второго порядка. Если бы я смог заставить психоисторию заработать в первом приближении, на Тренторе, то затем можно было бы ввести модификации, обозначающие второстепенное влияние остальных миров. Понимаешь, о чём я говорю? Я искал одинединственный мир, одну планету, чтобы начать от неё отсчёт ради внедрения психоистории в практику, в далеком прошлом, и всё это время единственный мир находился у меня под ногами.

— Прекрасно! — облегченно и довольно воскликнул Челвик.

— Да, но всё ещё впереди, Челвик. Я должен досконально изучить Трентор, провести математическую проработку полученных данных. Может быть, если удача не отвернётся, я успею получить ответы, пока жив. Если нет, это сделают мои преемники. И не исключено, что Империя может погибнуть и распасться на части до того, как психоисторией можно будет воспользоваться практически.

— Я сделаю всё, чтобы помочь тебе.

— Знаю, — кивнул Селдон.

— Значит, ты доверяешь мне, несмотря на то что я — Демерзель?

— Абсолютно доверяю. Бесповоротно. Но потому, что ты — не Демерзель.

— Но я — это он, — возразил Челвик.

— Нет. Ты такой же Демерзель, как и Челвик.

— О чём ты? — широко раскрыл глаза Челвик и откинулся на спинку стула.

— О том, что имя «Челвик» ты выбрал по совершенно определённой причине. «Челвик» — немного измененное слово «человек», верно?

Челвик молчал, пристально глядя на Селдона.

Наконец Селдон проговорил:

— Потому что ты не человек, верно, Челвик-Демерзель? Ты — робот.

Глава 19

СЕЛДОН, ГЭРИ. Традиционно имя Гэри Селдона упоминается только в связи с психоисторией, его считают воплощением математики и социальных перемен. Несомненно, в большой степени в этом повинен он сам, поскольку в своих официальных трудах ни единым словом не упоминает о том, как ему удалось решить различные вопросы психоистории. Судя по тому, что он пишет, можно вообразить, что многие решения пришли к нему, образно говоря, из воздуха. Он не рассказывает ни о тех тупиках, в которые заходил, ни о том, куда и почему свернул по ошибке.

…Что касается его личной жизни, то она представляет собой белое пятно. О его родителях, братьях и сестрах известно крайне мало. Его единственный сын, Рейч, был приёмным ребенком, но, как произошло его усыновление, неизвестно. Относительно супруги Селдона известно лишь то, что она существовала. Совершенно очевидно, что во всём за пределами психоистории Селдон стремился к неизвестности. Словно хотел дать понять остальным, или хотел, чтобы так поняли, что он не живёт, а психоисторифицируется.

Галактическая энциклопедия

ДОРС

Челвик не дрогнул, не изменился в лице и продолжал смотреть на Селдона, а Селдон ждал. Он решил, что теперь очередь Челвика говорить.

Челвик заговорил, но всего-навсего переспросил:

— Робот? Я? Под роботом, как я понимаю, ты имеешь в виду искусственное существо, вроде того, что ты видел в микогенском Святилище?

— Не совсем такое, — возразил Селдон.

— Не металлическое? Не собранное? Не безжизненную копию? — равнодушно уточнил Челвик.

— Нет. Ничего такого. Быть носителем искусственной жизни не обязательно означает быть сделанным из металла. Я говорю о роботе, внешне неотличимом от человека.

— Неотличимом? Понятно. Но если так, Гэри, как ты можешь отличить робота от человека?

— Я сужу не по внешности.

— Объясни.

— Челвик, во время моего бегства от тебя — Демерзеля, я слышал о двух древних мирах, я уже говорил тебе — о Земле и об Авроре. Об обеих планетах говорили, как о первоначальных, как о единственных. В обоих случаях упоминались роботы, но по-разному. — Селдон не спускал глаз с человека, сидевшего напротив него, ожидая, что тот подаст хоть какой-нибудь знак того, что он меньше, чем человек, или больше. — Когда речь шла об Авроре, один робот упоминался как «ренегат», предатель, изменивший делу. А когда речь шла о Земле, один из роботов описывался как герой, спаситель. Разве не резонно было предположить, что это — один и тот же робот?

— Резонно, — пробормотал Челвик.

— Вот о чём я подумал, Челвик. Я решил, что Земля и Аврора были двумя отдельными планетами, существовавшими в одно и то же время. Не знаю, какая из них старше. Микогенцы так надменны, так гордятся своим превосходством, что можно было счесть, что Аврора старше, поэтому они ненавидят землян, которые либо отняли её у них, либо изменили им. Но, с другой стороны, матушка Ритта, которая рассказывала мне о Земле, была убеждена в том, что прародина человечества — Земля, и тогда становилась понятной изоляция крошечного микогенского поселения в огромной Галактике, где живут квадриллионы людей, не придерживающихся странных микогенских обычаев. Тогда выходило, что прародиной людей действительно является Земля, а Аврора — уродливое её производное. Я не могу утверждать наверняка, но передаю тебе ход своих мыслей, чтобы ты понял, откуда у меня взялся такой вывод.

Челвик кивнул:

— Понятно. Продолжай.

— Эти планеты враждовали. Матушка Ритта говорила именно так. Когда я сравнивал микогенцев, которые превозносят Аврору, и далийцев, которые превозносят Землю, я решил, что Аврора, неважно, старше она или младше Земли, была тем не менее более развитой планетой, такой, на которой могли производиться более совершенные роботы, даже такие, которые внешне были неотличимы от людей. Такой робот был создан, следовательно, на Авроре. Но он стал изменником и покинул Аврору. Для землян он стал героем, значит, наверное, прибыл на Землю. Почему он сделал это, какие у него были на то причины, я не знаю.

Челвик попытался уточнить:

— Ты говоришь о нём как о живом существе?

— Ты сидишь напротив меня, — ответил Селдон, — и я не могу назвать этого робота «оно». Матушка Ритта убеждена, что героический робот, её героический робот, существует до сих пор и что он вернётся, когда будет нужен. И мне показалось, что в идее существования бессмертного робота нет ничего невероятного. Менять почаще выходящие из строя детали, и ты бессмертен.

— Что, даже мозг? — спросил Челвик.

— Даже мозг. На самом деле я ничего не знаю о роботах, но думаю, что новый мозг может быть… ну, скажем, переписан со старого. А матушка Ритта намекнула, что у него были необыкновенные умственные способности, поистине могущественные, и я решил: это возможно. Может быть, я, конечно, и романтик, но не настолько, чтобы согласиться с тем, что робот, переметнувшийся с одного фронта на другой, мог бы в одиночку изменить течение истории. Он не мог обеспечить победу Земли и поражение Авроры, если бы в нём не было чего-то странного, особенного.

— А тебе не кажется, Гэри, что ты делаешь свои выводы на основании легенд, которые перевирались и приукрашивались на протяжении столетий и тысячелетий так, что даже самые тривиальные, рядовые события в них выглядят сверхъестественными? Неужели ты сумел поверить в робота, который не только выглядит как человек, но и бессмертен и обладает колоссальным ментальным могуществом? Не стал ли ты верить в сверхъестественное?

— Я отлично знаю, что представляют собой легенды, и я не из тех, кого можно ими одурачить и заставить поверить в сказки. И всё-таки в тех случаях, когда за легендами стоят определённые странные события, которые я видел и пережил лично…

— Например?

— Челвик, мы познакомились, и я сразу доверился тебе. Да, ты помог мне разделаться с двумя нахалами, хотя я тебя не просил, и тем самым вызвал у меня симпатию к себе. Я, конечно, тогда и догадаться не мог, что они — твои наемники и делают, что им приказано. Ну ладно, я не в обиде.

— Да? — переспросил с улыбкой Челвик.

— Я доверился тебе. Я тебе поверил. Ты легко уговорил меня не улетать домой, на Геликон, и отправил странствовать по Трентору. Я верил каждому твоему слову, отдал себя в твои руки. Вспоминая всё это, я понимаю, что я был как бы и не я. Меня не так просто обмануть, и всё-таки это произошло. Больше того: тогда я ничего необычного в своем поведении не находил.

— Тебе лучше знать себя, Гэри.

— Дело не только во мне. Как могла Дорс Венабили, красивая женщина, у которой свои дела, своя карьера, бросить всё это и последовать со мной? Как могло случиться, что она всё время рисковала жизнью ради меня, взяв на себя, словно некое священное дело, мою защиту, и целиком отдалась этому? Неужели только из-за того, что ты её об этом попросил?

— Да, я попросил её об этом, Гэри.

— И тем не менее она не кажется мне человеком, способным радикально изменить всю свою жизнь только из-за того, что кто-то её об этом попросил. Не могу я поверить и в то, что она безумно влюбилась в меня с первого взгляда и ничего не смогла с собой поделать. Я, честно говоря, был бы совсем не против того, чтобы это произошло, но она владеет своими чувствами, владеет больше — должен тебе в этом честно признаться, — чем я.

— Она — замечательная женщина, — улыбнулся Челвик. — И я тебя понимаю.

Селдон продолжал:

— Как могло случиться, что Протуберанец, это надменное чудовище, ведущий за собой толпу таких же напыщенных тупиц, дал согласие впустить в Микоген варваров — меня и Дорс, и обращаться с нами на самом высочайшем, по их понятиям, уровне? И когда мы нарушили все законы, совершили святотатственное преступление, как же тебе удалось уговорить его отпустить нас? Как тебе удалось уговорить Тисальверов, насквозь пропитанных предрассудками, сдать нам комнаты? Как тебе удаётся везде чувствовать себя в своей тарелке, везде иметь друзей, оказывать влияние на каждого человека, независимо от его странностей? Кстати, как тебе удаётся вертеть самим Клеоном? Ну хорошо, он мягкохарактерный, доверчивый человек, но как ты тогда управлялся с его папашей — грубым и бесчеловечным тираном? Как это всё тебе удаётся?

А самое главное, как вышло, что Маннике Четвертый всю свою жизнь посвятил созданию армии без страха и упрека, вышколенной, профессиональной, и вдруг она вся летит к чертям собачьим, стоило только его дочке попробовать поставить её себе на службу? Как ты всех поголовно превратил в предателей, таких же, каким когда-то стал сам?

Челвик ответил:

— Но разве это не может означать всего-навсего, что я просто тактичный человек, имеющий опыт общения с самыми разными людьми, что я нужным людям оказывал и в будущем буду оказывать внимание? Ни для чего из того, что я сделал, на мой взгляд, не нужны какие-то сверхъестественные силы и способности.

— Ни для чего? Даже для нейтрализации сэтчемской армии?

— Они не захотели служить женщине.

— Они не первый год знали, что в один прекрасный день Маннике Четвертый либо сложит с себя полномочия мэра, либо попросту умрет и тогда власть автоматически перейдёт в руки его дочери, и никакого недовольства по этому поводу не выказывали. Не выказывали, пока ты не решил, что пора бы им его выказать. Дорс как-то сказала, что ты — настойчивый человек. Так и есть. Гораздо более настойчивый, чем любой человек. Но не более настойчивый, чем бессмысленный робот, обладающий непонятной ментальной силой. Ну, Челвик?

— Чего ты от меня ждёшь, Гэри? — пожал плечами Челвик — Ждёшь, что я признаю, будто я — робот? Что я только похож на человека? Что я бессмертен? Что я — властелин умов?

Селдон перегнулся к Челвику через стол.

— Да, Челвик, жду. Я жду, что ты скажешь мне правду, что все вопросы, которые ты сейчас задал, не более чем риторические. Ты, Челвик, тот самый робот, о котором говорила матушка Ритта, которого она называла Дэ-ни, друг Бэй-ли. Ты должен сказать правду. У тебя нет выбора.

* * *

Казалось, они сидели в своей собственной маленькой вселенной. Посередине Сэтчема, где имперские вояки разоружали сэтчемскую армию, они сидели тихо и спокойно. Здесь, в самой гуще событий, за которыми следил весь Трентор, а может быть, и вся Галактика, словно в маленьком шарике, отделенном от остального мира, сидели Селдон и Челвик и играли в игру, состоящую из нападений и защит. Селдон ухватился за новую реальность и не желал с ней расставаться, а Челвик никоим образом не принимал эту новую реальность.

Селдон не боялся, что их беседа будет прервана. Он был уверен, что у того невидимого шарика, внутри какового они находятся, есть непробиваемая оболочка, за которую никто не сумеет проникнуть, что сил Челвика — нет, сил робота — хватит для того, чтобы никто не сунулся сюда, пока игра не окончится.

— Ты — гениальный парень, Гэри, — сказал наконец Челвик. — Но только я никак не могу понять, почему я обязан признать, будто я робот, и почему у меня нет выбора. Согласен, во всём, что касается поведения, ты можешь быть прав — твоего собственного поведения, поведения Дорс, Протуберанца, Тисальверов, сэтчемских генералов. Да, всё, всё могло быть именно так, как ты говоришь, но это вовсе не означает, что твоя интерпретация происшедшего верна. Несомненно, у всего случившегося может быть естественное объяснение. Ты доверял мне потому, что поверил моим словам. Дорс решила, что твоя безопасность исключительно важна потому, что, будучи сама историком, поверила в нужность психоистории. Протуберанец и Тисальвер связаны со мной обязательствами, о которых ты просто ничего не знаешь. Сэтчемские генералы отказались служить правителю-женщине, вот и всё. Зачем забираться в дебри сверхъестественного?

— Послушай, Челвик, — сказал Селдон, — ты действительно веришь в то, что Империя погибает, что её нельзя бросить на произвол судьбы, нельзя не протянуть ей руку помощи?

— Да, действительно, — ответил Челвик, и почему-то Селдон понял, что он ответил искренне.

— И ты действительно хочешь, чтобы я досконально разработал психоисторию? Сам не можешь этого сделать?

— У меня нет таких способностей.

— И тебе кажется, что только я справлюсь с этой задачей — даже если я порой в этом сильно сомневаюсь?

— Да.

— Значит, ты должен понимать, что, если можешь мне хоть чем-то помочь, ты должен это сделать.

— Понимаю.

— И никаких личных чувств, устремлений и тому подобного?

Легкая усмешка пробежала по печальному лицу Челвика, и на краткое мгновение Селдону открылась глубочайшая усталость, прячущаяся за обычным спокойствием Челвика.

— Я давно научился обходиться без чувств и устремлений. Порукой тому — моя долгая успешная карьера.

— Тогда я прошу тебя о помощи. Я смогу разработать психоисторию, основываясь на сведениях только о Тренторе, но у меня определённо возникнут трудности. Я с ними, конечно, справлюсь, но мне было бы гораздо легче, если бы я знал кое-какие важнейшие факты. Например, какая из планет была прародиной человечества — Аврора, или Земля, или совсем другая планета? Существовали ли какие-то связи между Землей и Авророй? С какой из них началось колонизирование Галактики? Или оно началось с обеих планет? Если только с одной, то почему не с другой? Если с обеих, то каким образом? Существуют ли миры, заселённые выходцами с обеих планет или только с каждой из них? Почему люди поссорились с роботами? Почему столицей Империи стал Трентор, а не какая-нибудь другая планета? Что случилось с Авророй и Землей? Я бы мог задать сейчас тысячу вопросов, и сто тысяч ещё возникнет потом. Разве ты оставишь меня без помощи, в неведении, Челвик, когда мог бы помочь и рассказать о многом?

— Если бы я был роботом, — усмехнулся Челвик, — разве в моей памяти уместилась бы двадцатитысячелетняя история миллионов различных миров?

— Я не знаю, каковы способности мозга робота. Я не знаю, каковы способности твоего мозга. Но если таких способностей у тебя нет, значит, ты располагаешь такой информацией, такими данными, которые в твоём мозгу не помещаются и хранятся где-то там, откуда ты их можешь запросить. Если они у тебя есть, эти сведения, которые мне так нужны, разве ты можешь скрывать их от меня? А если нет, как ты можешь отрицать, что ты робот, тот самый робот-предатель? — Селдон откинулся назад и перевёл дыхание. — И я снова спрашиваю тебя: ты — тот самый робот? Если тебе нужна психоистория, придётся признаться. Продолжая утверждать, что ты не робот, убедив меня в том, что это не так, ты существенно уменьшишь мои шансы. Так что всё зависит от тебя. Ты робот? Ты — Дэ-ни?

И Челвик, по обыкновению бесстрастно, ответил:

— Твои доводы неотразимы. Я — Р.Дэниел Оливо, «Р» означает «робот».

* * *

Р.Дэниел Оливо продолжал говорить спокойно, но Селдону показалось, что голос его едва заметно изменился, словно теперь, когда не нужно было больше скрывать, кто он такой, ему стало легче.

— За двадцать тысяч лет, — признался Дэниел, — никто не догадывался, что я робот, если только у меня не было желания и причины кому-то об этом рассказать. Частично это было связано с тем, что люди давно забыли о роботах, забыли о самом их существовании. А частично — с тем, что я действительно обладаю способностью выявлять людские эмоции и управлять ими. Выявлять эмоции — дело нехитрое, но вот манипулировать ими мне трудно по причинам, связанным с самой природой робота. Но когда необходимо, я могу это делать. Могу, но стараюсь прибегать к этому в самом крайнем случае. И даже тогда, когда я этим занимаюсь, я всего-навсего усиливаю, подстегиваю, по возможности минимально, те чувства, те эмоции, которые уже и так есть. Если бы я мог достигать своих целей, не прибегая к этой своей способности, я бы к ней и не прибегал.

Обрабатывать Протуберанца для того, чтобы он принял вас в Микогене… кстати, обрати внимание, я называю эту деятельность «обработкой», потому что это не слишком приятное для меня занятие… так вот, Протуберанца обрабатывать не пришлось, потому что он мне кое-чем обязан. А он — честный, верный данному слову человек, несмотря на все свои странности. Вмешаться в его сознание мне пришлось потом, когда ты совершил святотатственное, по его меркам, преступление, да и то — не слишком. Не так уж сильно он жаждал сдать тебя с рук на руки имперским властям, он их, мягко говоря, недолюбливает. Я просто-напросто немножко усилил эту его нелюбовь, и он отдал тебя мне, согласившись с приведенными мной аргументами, которые в иной ситуации показались бы ему сомнительными.

Не слишком сильно я прикасался и к тебе. Ты тоже не доверял всему, что связано с Империей. Это свойственно в наши дни большинству людей, и это является важным фактором упадка Империи. А ещё ты гордился психоисторией, самим этим понятием, гордился тем, что именно ты первым её придумал. Ты бы не отказался от её практического воплощения. Это ещё больше польстило бы твоему тщеславию.

Селдон нахмурился и проговорил:

— Прошу прощения, мистер робот, но я и не подозревал, что я такой жуткий гордец.

— Никакой ты не жуткий гордец, — мягко успокоил его Дэниел. — Ты прекрасно понимаешь, что быть человеком, движимым гордыней, и некрасиво, и бесполезно, поэтому стараешься подавлять в себе подобные порывы, но столь же успешно можно отрицать, что тобой движет твоё сердце. Ни с тем, ни с другим ничего нельзя поделать. Как бы ты ни прятал от себя свою гордыню ради своего собственного спокойствия, от меня ты её спрятать не можешь. А мне только и пришлось легонько усилить твою гордость, и ты тут же согласился на всё, лишь бы укрыться от Демерзеля, хотя ни за что бы не согласился за мгновение до того, как я осторожно поманипулировал с твоим сознанием. И над психоисторией ты согласился работать с такой готовностью, над какой за мгновение до того просто посмеялся бы. Больше я ничего менять не стал, и ты в конце кондов разгадал мою сущность. Если бы я предвидел такую возможность, я бы положил конец твоим мыслям, но пределы предвидения, как видишь, ограничены. Но теперь я не жалею, что проиграл, потому что приведенные тобой доводы неоспоримы, и важно, что ты знаешь, кто я такой. А я помогу тебе, чем могу. А эмоции, дорогой мой Селдон, — могучий движитель людских поступков, гораздо более могучий, чем думают о них люди, и ты не можешь даже представить себе, сколь многого можно добиться легким прикосновением к ним и как мне не хочется этого делать.

Селдон всё ещё тяжело дышал, пытаясь представить себя человеком, движимым гордыней. Это ему было не по нраву.

— Не хочется? Почему?

— Потому что тут очень легко хватить через край. Мне нужно было помешать Рейчел установить в Империи феодальную анархию. Я мог бы действовать резко, но тогда пролилось бы море крови. Мужчины есть мужчины, и сэтчемские генералы в этом смысле не исключение. Почти все среди них мужчины. На самом деле, совсем нетрудно посеять в мыслях любого мужчины протест и пробудить скрытый страх перед женщинами. Тут дело в биологии, и мне как роботу это не до конца понятно. Так что мне пришлось всего-навсего усилить вышеупомянутые чувства для того, чтобы нарушить её планы. Перестарайся я хоть капельку, я бы зашёл слишком далеко и не добился бы того, чего хотел, — бескровного переворота. Я хотел только одного: чтобы сэтчемская армия сдалась без сопротивления, когда высадились мои солдаты. — Дэниел помолчал, словно старался получше подобрать слова, и продолжил: — Мне не хотелось бы вдаваться в математическое описание моего позитронного мозга. Это не до конца доступно моему пониманию. Может быть, ты даже лучше меня сумел бы в этом разобраться, если бы обдумал всё получше. Как бы то ни было, мной руководят Три Закона Роботехники, которые обычно передаются словами — вернее, передавались когда-то, давным-давно. Они таковы:

1. Робот не может причинить вред человеку или, за счёт бездействия, позволить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен подчиняться приказам человека, если они не противоречат Первому Закону.

3. Робот должен защищать себя, за исключением тех случаев, когда это противоречит Первому и Второму Законам.

Но у меня был друг… двадцать тысяч лет назад. Другой робот. Не такой, как я. Его бы ты не принял за человека, и вот уж у кого были ментальные способности! Я был его учеником.

И ему казалось, что должен существовать ещё один закон, более общий, чем остальные три. Он называл его Нулевым Законом, поскольку ноль идёт прежде единицы. Тот, по его мнению, должен был звучать так:

0. Робот не может причинить вред человечеству или, за счёт бездействия, позволить, чтобы человечеству был нанесен вред.

Тогда Первый Закон должен читаться так:

1. Робот не может причинить вред человеку или, за счёт бездействия, позволить, чтобы человеку был нанесен вред, за исключением тех случаев, когда это противоречит Нулевому Закону.

Таким образом интерпретировались и остальные два Закона. Понимаешь?

Дэниел ждал ответа, и Селдон ответил:

— Понимаю.

Дэниел продолжал:

— Беда в том, Гэри, что человек перед тобой или нет, понять просто. Проще простого. Так же просто понять, что принесет вред человеку, а что нет, — довольно легко, по крайней мере. Но что такое человечество? О чём мы говорим, когда говорим о человечестве? И как можно определить, что принесет человечеству вред? Как можно понять, от чего человечеству будет лучше, а от чего хуже? Робот, который первым выдвинул Нулевой Закон, умер — то есть перестал существовать, — потому что оказался втянутым в действия, которые, как он полагал, спасут человечество, но только полагал, а уверен в этом не был. Уходя из жизни, он передал заботу о Галактике мне.

С тех пор я не оставлял попыток. Вмешивался как можно осторожнее, надеясь, что люди сами могут судить о том, что хорошо, а что дурно. Они могли рисковать, я — нет. Они могли промахиваться, я — нет. Они могли безотчётно приносить вред другим, я не мог. Соверши я что-либо подобное, я бы самоуничтожился. В Нулевом Законе нет ссылок на бессознательный вред.

Но порой я вынужден предпринимать те или иные действия. То, что я до сих пор функционирую, говорит о том, что действия мои во все времена были умеренными и точными. Однако с тех пор, как Империя начала двигаться по пути упадка и гибели, мне приходится вмешиваться всё чаще, и вот уже несколько десятилетий подряд я вынужден играть роль Демерзеля и пытаться направлять деятельность правительства таким образом, чтобы оттянуть неминуемую гибель… и всё-таки, как видишь, я до сих пор функционирую.

Когда ты произнес доклад на Математическом конгрессе, я сразу понял, что психоистория — тот инструмент, с помощью которого можно было бы решить, что хорошо для человечества, а что — нет. С её помощью мы могли бы принимать более осмысленные решения. Я бы даже отошёл в сторону и позволил людям принимать решения самостоятельно, и снова ограничился бы вмешательством только в самых крайних случаях. И я сделал так, чтобы Клеон как можно быстрее узнал о твоём выступлении и вызвал тебя к себе. Затем, когда я услышал, как ты расписываешься в собственной беспомощности и бесполезности психоистории, я был вынужден что-то предпринять для того, чтобы так или иначе заставить тебя попытаться. Понимаешь, Гэри?

— Да, Дэниел, понимаю, — искренне ответил Селдон.

— В те редкие дни, когда мы сумеем видеться, я должен для тебя остаться Челвиком. Я предоставлю тебе всю имеющуюся у меня информацию, всё, что тебе будет нужно. Как Демерзель, я буду тебя защищать, как делал до сих пор. А имя Дэниел тебе лучше забыть.

— Обещаю, — с готовностью откликнулся Селдон. — Мне так нужна твоя помощь, так неужели я стану рушить твою репутацию?

— Всё верно, — устало улыбнулся Дэниел. — В конце концов, ты достаточно жаден для того, чтобы получить всю награду за психоисторию целиком. Ты ни за что никому не расскажешь — никогда, — что тебе понадобилась помощь робота.

— Я не… — промямлил Селдон и покраснел.

— Не спорь. Я сказал правду, даже если ты её старательно скрываешь от самого себя. И это так важно, что я позволю себе немного усилить это твоё чувство — совсем немного, только ради того, чтобы ты никогда не смог заговорить обо мне с другими людьми. Тебе даже и в голову не придёт, что ты на такое способен.

— Видимо, Дорс знает… — пробормотал Селдон.

— Она знает, кто я такой, но она тоже не может говорить обо мне с другими. Теперь, когда вы оба знаете правду обо мне, между собой можете говорить про меня свободно, но только между собой. — Дэниел поднялся. — Гэри, мне пора приниматься за дела. Скоро тебя и Дорс доставят обратно, в Имперский сектор.

— Мальчик, Рейч, должен отправиться со мной. Я не могу бросить его. И ещё есть один молодой далиец, Юго Амариль…

— Понимаю. Можно взять и Рейча, и кого угодно ещё из твоих друзей. Обо всех вас наилучшим образом позаботятся. И ты будешь работать над психоисторией. У тебя будет персонал. Любые компьютеры, любые материалы. Я буду вмешиваться как можно меньше, и, если у тебя возникнут какие-то сложности, которые не будут слишком серьёзно угрожать нашей миссии, придётся тебе справляться с ними самостоятельно.

— Постой, Дэниел, — торопливо проговорил Селдон. — Что, если, несмотря на всю твою помощь и все мои старания, окажется, что психоисторию нельзя превратить в практическое средство? Что, если мне это не удастся?

— На этот случай, — улыбнулся Дэниел, — у меня заготовлен ещё один план. Над ним я долго трудился в одном особом мире совершенно особым образом. План этот тоже нелегкий и кое в чём более радикальный, чем психоистория. Он тоже может провалиться, но когда перед тобой сразу две дороги, то гораздо больше надежды, что хотя бы на одной из них тебя ждёт удача. Послушай моего совета, Гэри: если настанет время, когда ты сумеешь придумать некое средство, с помощью которого можно было бы не дать случиться худшему, посмотри, нельзя ли придумать и второе, так, чтобы, если не сработает первое, можно было бы попытаться применить второе. Пусть их всегда, если можно, будет не одно, а два. А теперь, — Дэниел вздохнул, — я должен вернуться к своим повседневным делам, а ты — к своим. О тебе позаботятся.

Он кивнул на прощание и вышел.

Селдон проводил его взглядом и тихо проговорил:

— Сначала мне нужно переговорить с Дорс.

* * *

Дорс сообщила:

— В доме пусто. Рейчел ничего страшного не грозит. А ты, Гэри, вернешься в Имперский сектор?

— А ты, Дорс? — тихо, взволнованно спросил Селдон.

— Наверное, возвращусь в Университет, — ответила она задумчиво. — Работа брошена, занятия тоже.

— Нет, Дорс, у тебя есть более важная работа.

— Какая же?

— Психоистория. Я без тебя не справлюсь.

— Неужели? В математике я полный нуль.

— Так же, как я в истории, а нам нужно и то, и другое.

Дорс рассмеялась.

— Подозреваю, что ты действительно выдающийся математик. А я историк вполне заурядный. Ты сможешь без труда найти более выдающихся историков, чем я.

— В таком случае, позволь объяснить тебе, Дорс, что психоистории нужны больше чем просто математики и историки. Ей также нужны те, кто будет согласен посвятить ей всю свою жизнь. Без тебя, Дорс, у меня такого желания не будет.

— Ты заблуждаешься, Гэри.

— Дорс, если ты покинешь меня, я лишусь этого желания.

Дорс внимательно посмотрела на Селдона.

— Мы попусту тратим слова, Гэри. Несомненно, решение примет Челвик. Если он отошлет меня в Университет…

— Не отошлет.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда, что я ему всё чётко объясню. Если он отошлет тебя в Университет, я вернусь на Геликон, и пропади пропадом вся Империя.

— Не может быть, ты так не скажешь!

— Скажу, не сомневайся.

— Как ты не понимаешь, что Челвик может так изменить твоё настроение, что ты будешь работать над психоисторией, даже без меня?

Селдон покачал головой.

— Челвик не примет такого жестокого решения. Я говорил с ним. Он не осмеливается чересчур усердствовать с сознанием людей, поскольку руководствуется тем, что зовет Тремя Законами Роботехники. Так изменить моё сознание, Дорс, чтобы я не хотел, чтобы ты была со мной… нет, он на такое не решится. С другой же стороны, если он даст мне свободу действий и ты присоединишься ко мне в работе над проектом, он получит то, что хочет, — реальный шанс разработать психоисторию. Почему бы ему на это не согласиться?

Дорс покачала головой.

— Он может не согласиться на это по личным причинам.

— Почему? Тебя попросили защищать меня, Дорс. Что, Челвик уже отменил эту просьбу?

— Нет.

— Значит, он хочет, чтобы ты продолжала меня защищать. И я хочу, чтобы ты меня защищала.

— От кого? От чего? Теперь тебя защищает Челвик в лице Демерзеля и Дэниела, и думаю, больше тебе ничего не нужно.

— Даже если бы меня защищали все и каждый в Галактике, я бы всё равно нуждался в твоей защите.

— Значит, я нужна тебе не ради психоистории, а ради защиты?

— Нет! — рявкнул Селдон. — Неперевирай моих слов! Почему ты вынуждаешь меня сказать то, что сама отлично знаешь? Ты мне нужна не ради психоистории и не ради защиты. Это всего лишь оправдания, и я бы придумал уйму других. Мне нужна ты, просто ты, и только ты. И если хочешь правду, ты мне нужна потому, что ты — это ты.

— Но ты… ты даже не знаешь меня толком.

— Это не имеет значения. Мне всё равно… И всё-таки я тебя в каком-то смысле знаю. И гораздо лучше, чем ты думаешь.

— Неужели?

— Конечно. Ты выполняешь приказы и, не задумываясь, рискуешь жизнью ради меня, не гадая о последствиях. Ты потрясающе быстро выучилась играть в теннис. Ещё быстрее ты выучилась жонглировать ножами и превосходно управилась с Марроном. Не по-человечески ловко, я бы даже сказал. У тебя потрясающе сильные мышцы и удивительно быстрая реакция. Откуда-то тебе всегда известно, прослушивается ли комната, и ты умеешь связываться с Челвиком без всяких подручных средств.

— И что же ты думаешь обо всём этом? — спросила Дорс.

— Мне пришло в голову, что Челвик, в своем истинном обличье, в обличье Р.Дэниела Оливо, не может править всей Империей. У него должны быть помощники.

— Ничего удивительного. Их, наверное, миллионы. Я помощник. Ты помощник. Малыш Рейч.

— Да, но ты не такой помощник.

— Какой «не такой»? Гэри, говори. Как только ты скажешь то, о чём думаешь, вслух, ты поймешь, как это безумно.

Селдон долго смотрел на неё и наконец вполголоса проговорил:

— Нет, не скажу, потому что… потому что мне всё равно.

— Это правда? Ты хочешь принять меня такой, какая я есть?

— Я должен принять тебя именно такой. Ты — Дорс, и, кто бы ты ни была, во всём мире мне больше никто не нужен.

— Гэри, — нежно проговорила Дорс. — Я, такая, как есть, хочу тебе добра, но, даже если бы я была иной, я бы всё равно желала тебе добра. И я не думаю, что подхожу тебе.

— Подходишь, не подходишь, какая разница? — Селдон сделал несколько шагов по комнате, остановился и спросил: — Дорс, тебя когда-нибудь целовали?

— Конечно, Гэри, в этом нет ничего особенного. Я живу нормальной жизнью.

— Нет, нет, я не про это! Скажи, ты когда-нибудь по-настоящему целовалась с мужчиной? Страстно, понимаешь?

— Да, Гэри, целовалась.

— Тебе было приятно?

Дорс растерялась.

— Когда я так… так целовалась, мне было более приятно, чем если бы я огорчила молодого человека, который мне нравился, чья дружба много значила для меня. — Тут Дорс покраснела и отвернулась. — Прошу тебя, Гэри, не нужно. Мне трудно это объяснить.

Но Гэри не унимался.

— Значит, ты неправильно целовалась. Для того, чтобы не обидеть этого человека.

— Наверное, все так делают, в каком-то смысле.

Селдон подумал над её словами и неожиданно спросил:

— А ты никогда не просила, чтобы тебя поцеловали?

Дорс нахмурилась, вспоминая, и ответила:

— Нет.

— И никогда не была в постели с мужчиной? — спросил он тихо, с отчаянием в голосе.

— Почему? Была. Я же тебе сказала, это естественно. Так же, как поцелуи.

Гэри крепко схватил её за плечи, словно собрался встряхнуть.

— Но чувствовала ли ты когда-нибудь желание, потребность в такой близости с одним, определённым человеком? Дорс, ты когда-нибудь любила?

Дорс медленно подняла голову и грустно посмотрела на Селдона.

— Мне очень жаль, Гэри, но нет.

Селдон отпустил её. Руки его беспомощно упали.

А она нежно взяла его за руку и сказала:

— Сам видишь, Гэри. Я не то, что тебе нужно.

Селдон потупился и уставился в пол. Он изо всех сил пытался мыслить разумно, но вскоре сдался. Он хотел того, чего хотел, — вопреки разуму.

Он взглянул на женщину.

— Дорс, милая, даже пусть так, мне всё равно.

Он обнял её и медленно, осторожно прижал к себе.

Она не отстранилась, и он поцеловал её — тихо, нежно, а потом страстно, и она вдруг прижалась к нему крепче прежнего.

Когда он наконец оторвался от её губ, она, радостно улыбаясь, посмотрела ему в глаза и прошептала:

— Поцелуй меня ещё, Гэри… Пожалуйста.

II. НА ПУТИ К АКАДЕМИИ

Для потомков жизнь Гэри Селдона полна загадок и белых пятен. Например, мало кто знает, что только с его участием был предотвращен правительственный кризис при Клеоне I, когда молодая, но быстро набирающая обороты партия джоранумитов открыла обществу истинное происхождение премьер-министра Демерзеля…

Часть I. ЭДО ДЕМЕРЗЕЛЬ

Демерзель, Эдо. В то время как сосредоточение реальной власти в руках Эдо Демерзеля на протяжении большей части царствования Императора Клеона Первого не оставляет сомнений, относительно сути его правления мнения историков расходятся. Классическая версия гласит, что он был одним из весьма могущественных и безжалостных угнетателей в течение последнего столетия существования целостной Галактической Империи, но ревизионисты полагают, что если Демерзель и был деспотом, то деспотом милосердным. Не исключено, что причиной для подобных выводов были отношения Демерзеля с Гэри Селдоном, многим подробностям которых суждено остаться недоказанными, в особенности — странной истории жизни Ласкина Джоранума, чей фантастический взлет…

Галактическая энциклопедия

Глава 1

— Повторяю, Гэри, — сказал Юго Амариль, — у твоего друга Демерзеля большие неприятности.

Он лишь немного подчеркнул слово «друг», но так, что прозвучало оно с нарочитой неприязнью.

Гэри Селдон это заметил, но пропустил мимо ушей. Немного помолчав, он чуть раздражённо спросил:

— Не понимаю, зачем ты так упорно отнимаешь у меня время и пытаешься убедить в этом?

— Затем, что думаю, как это важно, — отрезал Амариль и решительно уселся с таким видом, что стало ясно: уйдёт он не скоро, а лишь тогда, когда выскажет всё, что жаждет высказать.

Восемь лет назад он работал термальщиком в секторе Даль, то есть находился на самой низкой — ниже не придумаешь — ступени социальной лестницы. Гэри Селдон вытянул его наверх, сделал его математиком, интеллектуалом, более того — он сделал его психоисториком.

Юго никогда ни на минуту не забывал о том, кем он был, кем стал и кому обязан всеми переменами в своей жизни. Это означало, что, если уж он заговорил с Гэри Селдоном резко — ради его же пользы, значит, его уже ничто не остановит: ни желание сохранить любовь и уважение старшего товарища, ни забота о собственной карьере. Даже возможностью вести себя резко он тоже был обязан Селдону.

— Так вот, Гэри, — сказал Юго, рубанув по воздуху рукой, — я совершенно не понимаю почему, но ты об этом Демерзеле чрезвычайно высокого мнения. Я — нет. И никто из тех, к кому я привык прислушиваться, про него слова доброго не скажет. Так вот, на то, что будет с ним лично, мне наплевать, но я знаю, что тебе это не безразлично, поэтому я просто обязан всё рассказать.

Селдон улыбнулся. Он был тронут преданностью и откровенностью своего ученика, но была у этой улыбки и другая причина: Юго не понимал и не мог понять, что опасения его совершенно беспочвенны.

Амариль был дорог Селдону. Мало сказать — дорог. Он был одним из тех четверых, кто встретился Селдону во время его недолгого, полного опасностей и приключений скитания по Трентору. Более близких людей у Селдона не было.

Каждый из них был по-своему уникален и незаменим. Уникальность Юго Амариля состояла в том, что он поразительно быстро усвоил основные идеи психоистории и обладал богатейшим воображением, позволявшим ему постоянно придумывать нечто новое. Селдона успокаивала мысль о том, что, если и стрясется с ним самим что-то непредвиденное до тех пор, когда математическая проработка будет завершена (а дело продвигалось крайне медленно, с колоссальными трудностями), останется хотя бы один человек со светлой головой, который сумеет продолжить исследования.

— Прости, Юга, — сказал Селдон, — я вовсе не хотел тебя обидеть или отмахнуться загодя от того, что ты хочешь мне рассказать. Всё дело в работе. Как-никак, а я всё-таки декан…

Тут уж Амариль улыбнулся.

— Ты меня тоже прости, Гэри, и не следовало бы мне смеяться, но ты так мало смахиваешь на декана.

— Знаю, знаю, но учиться-то надо. Я должен создавать видимость некоей безвредной деятельности, и уверяю тебя, на свете нет ничего более безвредного, чем должность декана магматического факультета в Стрилингском университете. Я могу запросто забить весь день до отказа всякой ерундой, так что никому и в голову не придёт задумываться о том, как продвигаются дела с разработкой психоистории, но вся беда в том, что у меня весь день как раз и забит разной чепуховиной и совершенно не остаётся времени на…

Селдон обвел взглядом свой кабинет, где в памяти компьютеров хранились материалы, доступ к которым был известен только ему и Юго. На тот случай, если бы кто-то и задумал сунуть туда нос, материал был закодирован мудреными символами, смысла которых никто, как бы ни силился, понять не сумел бы.

— Может быть, — пожал плечами Амариль, — когда ты получше разберешься в сути своих обязанностей, ты сумеешь их с кем-то разделить, и тогда у тебя будет оставаться больше времени.

— Надеюсь, — вздохнул Селдон. — Ну а теперь, скажи на милость, что такого важного ты хотел сообщить мне о Демерзеле?

— Ничего особенного, кроме того, что этот самый Эдо Демерзель, великий премьер-министр нашего дорогого Императора, в поте лица готовит переворот.

Селдон нахмурился:

— Зачем ему это нужно?

— Я не сказал, что ему это нужно. Просто он этим занят — вот уж не знаю, понимает он сам или нет, — и в этом ему оказывают неоценимую помощь его злейшие политические противники. Мне-то это до лампочки, как ты понимаешь, я бы только порадовался. В идеале было бы просто замечательно вышвырнуть такого премьера к чертям собачьим подальше от дворца, с Трентора… вообще за пределы Империи, если уж на то пошло. Но раз ты к нему почему-то неровно дышишь, я решил предупредить тебя, поскольку у меня большое подозрение, что в последнее время ты не так пристально, как следовало бы, следишь за ходом политических событий.

— Есть дела и поважнее, — негромко проговорил Селдон.

— Типа психоистории. Согласен. Но как мы сумеем разработать психоисторию, как можем надеяться на какой-либо успех, если будем игнорировать политику? Нынешнюю, современную политику, я хочу сказать. Сейчас — сейчас — как раз то самое время, когда настоящее прямо на наших глазах превращается в будущее. Мы не можем только тем и заниматься, что исследовать прошлое. Что было в прошлом, мы отлично знаем. Полученные результаты нужно проверять в настоящем и ближайшем будущем.

— У меня такое ощущение, — проворчал Селдон, — что эти доводы я уже слышал.

— И ещё не раз услышишь. Потому что подобное доказывать тебе — никакого проку.

Селдон вздохнул, откинулся на спинку стула и с улыбкой посмотрел на Юго Амариля. Да, молодой человек бывал грубоват, но зато он принимал психоисторию всерьез — и это всё искупало.

Фигура Амариля ещё хранила следы его прошлого облика. Он был крепок, мускулист, широкоплеч, как всякий, кто привык к суровому физическому труду. Он до сих пор не позволял себе особых поблажек и держался в хорошей форме, и, надо сказать, это было неплохо, поскольку, когда Амариль отрывался от компьютера, чтобы размяться, волей-неволей к нему присоединялся и Селдон. Конечно, он не мог похвастаться такой физической силой, какой обладал Амариль, но по-прежнему неплохо дрался, хотя ему уже исполнилось сорок, а молодости не суждено было длиться вечно. Однако благодаря каждодневным разминкам Селдон сохранил стройность, руки и ноги у него были крепкими, как в юности.

— Наверняка, — сказал он, — ты печешься о Демерзеле не только потому, что он мой друг. Что-то ещё тебя волнует.

— Никаких загадок. Покуда ты друг Демерзеля, здесь, в университете, ты в безопасности и можешь без помех продолжать работу над психоисторией.

— Ну, вот видишь? Следовательно, у меня есть самая веская причина поддерживать с ним дружеские отношения. Это уж ты должен понять.

— Поддерживать, вот именно. Согласен и понимаю. Но что касается самой дружбы — уволь, не понимаю. Но как бы то ни было, если Демерзель утратит власть — неважно, как это повлияет на твоё положение, — тогда Империей станет править сам Клеон и она покатится по наклонной плоскости ещё быстрее. Анархия захлестнет нас с головой ещё до того, как мы успеем разработать практические выкладки психоистории и превратить её в науку, способную спасти человечество.

— Понимаю… Но, видишь ли, я не строю никаких иллюзий и не думаю, что нам удастся разработать психоисторию вовремя, для того чтобы предотвратить упадок Империи.

— Но даже если мы не сумеем предотвратить упадок, мы могли бы сгладить его последствия, верно?

— Может быть.

— Чего же тебе еще? Значит, чем больше будет у нас возможностей спокойно работать, тем выше шанс предотвратить упадок или, по крайней мере, смягчить его последствия. Стало быть, нужно сберечь Демерзеля, нравится это нам — вернее, мне — или нет.

— Но ты сам только что сказал, что очень порадовался бы, если бы он оказался где-нибудь подальше от дворца, Трентора и всей Империи.

— Да, но это в идеале. Однако мы живем не в идеальных условиях и нуждаемся в нашем премьер-министре, хотя он и является инструментом угнетения и деспотизма.

— Понятно. Но неужели ты думаешь, что Империя так близка к гибели, что уход со сцены премьер-министра прямо-таки подтолкнет её в пропасть?

— Всё просто. Психоистория подсказывает.

— Ты разве ею пользуешься для прогнозирования? Мы даже общей схемы пока не набросали. Какое может быть прогнозирование?

— Интуиция, Гэри.

— Интуиция всегда была. Нам нужно нечто большее, разве нет? Нам нужна математическая проработка вероятностей того, что может произойти в будущем при тех или иных условиях. Если мы будем полагаться только на интуицию, никакая психоистория не нужна вообще.

— Необязательно одно должно исключать другое, Гэри. Я говорю о том и другом сразу, о сочетании того и другого, что лучше каждого в отдельности, по крайней мере, до тех пор, пока психоистория не отшлифована окончательно.

— Если она когда-нибудь будет отшлифована, — едва слышно произнес Селдон. — Но скажи, пожалуйста, что за опасность грозит Демерзелю? Кто может сбросить его? Ты ведь хочешь сказать именно это?

— Да, — угрюмо кивнул Амариль.

— Ну так скажи. И прости мне моё неведение.

— Не притворяйся, Гэри, — вспыхнул Амариль. — Ты наверняка слыхал о Джо-Джо Джорануме.

— Ну конечно. Он демагог… Постой, откуда он? Ах да, с Нишайи, верно? Захолустная планета. Там вроде бы коз разводят и делают отличные сыры.

— Всё правильно. Но только он не просто демагог. У него уйма последователей, и он с каждым днём набирает силу. Он взывает к социальной справедливости, к более активному участию народных масс в политической жизни.

— Да, — кивнул Селдон. — Это я слышал. Его лозунг — «Правительство принадлежит народу».

— Не совсем так, Гэри. Он говорит: «Правительство — это народ».

— Ну да, понятно. И знаешь, должен тебе сказать, мне симпатичен этот лозунг. Не вижу в нём ничего дурного.

— Я тоже не вижу. Я всей душой за — если бы Джоранум именно это имел в виду. Но на уме у него совсем другое. А этот лозунг ему нужен лишь для того, чтобы вымостить дорогу к цели. Он хочет избавиться от Демерзеля. Тогда ему будет легче управиться с Клеоном. А потом Джоранум сам заберётся на трон и станет тем самым «народом», о котором разглагольствует сейчас с пеной у рта. Не ты ли сам мне говорил, что таких случаев было полным-полно в имперской истории, а ведь сейчас Империя слабее, чем когда бы то ни было. И удар, который раньше только пошатнул бы её устои, сейчас может запросто положить на лопатки. Империя будет втянута в гражданскую войну и никогда не выберется из неё, и мы не сумеем завершить работу над психоисторией, которая показала бы, что нам нужно делать.

— Я понял, к чему ты клонишь, но уверен, что избавиться от Демерзеля будет нелегко.

— Ты просто не представляешь, как стремительно Джоранум набирает силу.

— Это не имеет никакого значения, — покачал головой Селдон и слегка нахмурился. — Вот интересно, как это его родители додумались дать ему такое нелепое имя? Скорее на Кличку смахивает.

— Его родители тут совершенно ни при чем. Настоящее его имя — Ласкин, кстати, весьма распространенное на Нишайе. Это он сам прозвал себя Джо-Джо, наверное, просто взял первый слог от фамилии.

— Ну и дурак, по-моему.

— А по-моему, нет. Слышал бы ты, как его поклонники скандируют: «Джо-Джо-Джо-Джо…» И так без конца. В этом есть что-то гипнотическое.

— Ладно, — сказал Селдон и выпрямился, всем своим видом показывая, что ему не терпится вернуться к прерванной работе. — Поживем — увидим.

— Как ты можешь проявлять такое безразличие? — возмутился Амариль. — Я тебе говорю о реальной опасности.

— Никакой опасности я не вижу, — сказал Селдон убеждённо. — Просто ты не располагаешь всеми фактами.

— Какими же фактами я не располагаю?

— Поговорим об этом в другой раз, Юго. А теперь займись своей работой. Заботы о Демерзеле и судьбе Империи оставь мне.

Амариль поджал губы, но спорить не стал — он привык подчиняться распоряжениям Селдона.

— Хорошо, Гэри, — кивнул он, но у двери обернулся и покачал головой. — Но ты совершаешь ошибку.

Селдон усмехнулся.

— Я так не думаю, но спасибо за предостережение. Я о нём не забуду. И всё-таки я уверен — всё будет хорошо.

Амариль вышел, и лицо Селдона сразу стало серьёзным. А будет ли всё хорошо на самом деле?

Глава 2

Селдон не забыл о предупреждении Амариля, однако не придал ему большого значения. Минул его сороковой день рождения, нанеся очередной психологический удар.

Сорок лет! Прощай, молодость! Теперь жизнь для него больше не была подобна громадному нехоженому полю, уходящему далеко за горизонт. Уже восемь лет он жил на Тренторе, и время бежало неумолимо быстро. Ещё восемь лет — и ему будет почти пятьдесят, там и до старости недалеко. А ему пока не удалось даже как следует подступиться к психоистории! Юго Амариль блестяще рассуждал о законах и выводил свои формулы, делая дерзкие предположения, основанные на интуиции. Но как можно было проверить эти предположения? Пока психоистория не представляла собой экспериментальной науки. Для её создания потребуется проведение экспериментов, которыми должны быть охвачены целые миры, целые столетия. А как быть с этической ответственностью?

Казалось, проблему решить невозможно, и Селдон в конце концов углубился в факультетские дела. Домой он отправился в тот день не в лучшем расположении духа.

Как правило, прогулка по кампусу улучшала его настроение. Купола над Стрилингским университетом были так высоки, что создавалась иллюзия пребывания на безбрежном просторе, а погода тут всегда стояла хорошая. Тут росли деревья, зеленели лужайки, белели дорожки — словом, всё выглядело так, будто Селдон никуда не улетал, а по-прежнему жил и работал в университете у себя на родине, на Геликоне.

Иллюзия переменной облачности создавалась здесь за счёт появления и исчезновения солнечного света (не солнца, а именно солнечного света) через неравные промежутки времени. Было немного прохладно — совсем немного.

Пожалуй, в последнее время прохладных дней, таких, как сегодня, стало больше. Может быть, Трентор стал экономить энергию? Уж не признак ли это приближающегося кризиса? А может быть (от этой мысли Селдон поежился), он просто постарел и кровь у него медленнее течёт? Селдон сунул руку в карманы куртки, зябко ссутулившись.

Обычно он шёл домой, даже не задумываясь, куда идёт. Ноги сами несли его, так что и по дороге домой, и по дороге на работу он мог думать о чём угодно. Сегодня не удалось. Странные звуки помешали. Совершенно бессмысленные.

— Джо… Джо… Джо… Джо…

Звуки доносились издалека, приглушенно, но Селдон вспомнил… Ах да, Амариль предупреждал. Тот демагог… Неужели он здесь, в кампусе?

Селдон машинально свернул с обычной дороги и направился по пологому склону к университетскому полю — месту, предназначенному для студенческих митингов и занятий спортом, ритмикой.

В самой середине поля собралась большая толпа студентов и оживлённо скандировала. На помосте незнакомый человек громко выкрикивал один и тот же слог, раскачиваясь в такт.

Но это был не Джоранум. Джоранума Селдон не раз видел в выпусках головизионных новостей. С тех пор как Амариль предупредил его, Селдон стал более внимательно следить за развитием событий. Джоранум был высокий, широкоплечий и всегда коварно, заискивающе улыбающийся. У него были густые песочного цвета усы и голубые глаза.

Нынешний оратор был невысок, можно сказать, коротышка, к тому же худой, широкоротый, темноволосый и… крикливый. К его словам Селдон не прислушивался, но разобрал фразу «власть одного — многим», которую тут же подхватило множество голосов.

«Неплохо, — подумал Селдон, — но как он собирается это осуществить и насколько серьезен?»

Селдон пробежал глазами толпу и вскоре заметил Фингагелоса, аспиранта математического факультета, черноволосого курчавого парня не без способностей.

— Фингагелос! — окликнул он аспиранта.

— Профессор Селдон, — обернувшись, отозвался Фингагелос, в первое мгновение не узнавший декана без неизменного калькулятора в руках. Подойдя к Селдону поближе, он спросил: — Вы пришли послушать этого парня?

— Просто решил узнать, по какому поводу шум. Кто это такой?

— Его зовут Намарти, профессор. Он говорит от имени Джо-Джо.

— Это я понял, — кивнул Селдон. Толпа снова взревела в ответ на очередной лозунг. — Но кто он такой, этот Намарти? Его имя мне ничего не говорит. С какого он факультета?

— Он не из университета, профессор. Он один из людей Джо-Джо.

— Если он не из университета, тогда, значит, не имеет права произносить тут речи без соответствующего разрешения. Как вы полагаете, есть у него такое разрешение?

— Понятия не имею, профессор.

— Что ж, давайте выясним.

Селдон углубился было в толпу, но Фингагелос потянул его за рукав.

— Не стоит, профессор. С ним молодчики.

За спиной оратора действительно стояли шестеро дюжих парней. Они выстроились в цепочку, расставив ноги на ширину плеч и сложив руки за спиной.

— Молодчики?

— На всякий случай — мало ли что взбредёт кому-то в голову.

— Ну, тогда он уж точно не из университета, и будь у него даже разрешение на выступление, он не имеет права разгуливать тут с этими шалопаями. Так, Фингагелос, дайте-ка знать в университетскую службу безопасности. Хотя, по идее, они должны бы и сами уже быть здесь.

— Думаю, они просто держатся подальше от неприятностей, — пробормотал Фингагелос. — Прошу вас, профессор, не стоит ничего такого затевать. Если вы хотите, чтобы я разыскал офицеров службы безопасности, я сделаю это, но очень прошу вас, подождите, пока они прибудут.

— Возможно, мне удастся прекратить всё это до их прихода.

И Селдон стал решительно пробираться вперёд. Это оказалось не так уж трудно. Многие из присутствующих на митинге сразу узнавали его, а те, кто не знал его лично, соответствующим образом реагировали на профессорскую нашивку на лацкане его куртки. Селдон добрался до помоста, ухватился руками за край и, негромко крякнув, подтянулся и забрался наверх. «А лет десять назад, — подумал он с горечью, — я бы запросто подтянулся на одной руке и крякать бы не пришлось».

Профессор встал во весь рост. Оратор прервал речь на полуслове и уставился на него. Взгляд его был холоден и тревожен.

Селдон спокойно сказал:

— Попрошу ваше разрешение на выступление перед студентами, сэр.

— Кто вы такой? — вызывающе громко спросил оратор.

— Я профессор университета, — ответил Селдон так же громко. — Ваше разрешение, сэр.

— Вы не имеете права требовать у меня какое-то там разрешение, — отпарировал оратор.

Парни, стоявшие за его спиной, сбились теснее.

— Если у вас нет разрешения, я бы посоветовал вам как можно скорее покинуть территорию университета.

— А если я не сделаю этого?

— Во-первых, сюда уже приглашены сотрудники службы безопасности. А во-вторых… Студенты, — обратился Селдон к толпе, — мы пользуемся правом свободы слова и собраний в нашем кампусе, но можем лишиться своих привилегий, если позволим посторонним без разрешения произносить безответственные…

Тут на его плечо легла тяжелая рука. Он вздрогнул. Обернувшись, он увидел, что рядом с ним стоит один из тех, кого Фингагелос назвал «молодчиками».

С жутким акцентом — Селдон не успел понять, откуда этот мужлан был родом, — тот процедил сквозь зубы:

— Пошёл вон отсюда, да побыстрее!

— Представители службы безопасности будут здесь с минуты на минуту.

— В таком случае, — ухмыльнулся Намарти, — будет бунт. А нас этим не запугаешь…

— Никакого бунта не будет, — покачал головой Селдон. — Чего вы добиваетесь? — спросил Селдон. — Я понимаю, вас бы это порадовало, но бунта не ждите. Всем вам придётся убраться отсюда подобру-поздорову. — Он, дернув плечом и отбросив руку приспешника Намарти, снова обратился к студентам: — А мы об этом позаботимся, верно?

Кто-то из толпы выкрикнул:

— Это профессор Селдон! Не троньте его. Он наш человек.

Селдон почувствовал, что настроение у собравшихся неоднозначное. Он знал наверняка, что некоторым забавно будет поглядеть на стычку посторонних со службой безопасности — именно забавно. Но тут были и те, кто питал к нему личные симпатии, и те, кто его не знал, но кому неприятен был сам факт грубого обращения с профессором университета.

Тут взвизгнула женщина:

— Осторожнее, профессор!

Селдон мгновенно развернулся к молодчикам. Он прикидывал, справится ли — сработает ли реакция и хватит ли сил, несмотря на его навыки в рукопашной схватке.

Было видно, что парни слишком уверены в себе. Один из парней двинулся прямо на него. Он не торопился, что работало на Селдона. Вдобавок выбросил вперёд руку — просто замечательно!

Селдон схватил его за руку, крутанул её, вскинул вверх, резко опустил вниз, крякнул (и зачем ему надо было крякать?), и парень плашмя рухнул на помост с вывихнутым плечом.

Развитие событий принимало уж вовсе неожиданный оборот. Толпа оглушительно взревела. У студентов, судя по всему, проснулась местническая гордость.

— Поддай-ка им как следует, проф! — воскликнул кто-то.

Его голос поддержал дружный рев.

Селдон пригладил волосы и постарался сдержать дыхание. Размахнувшись ногой, он поддел незадачливого противника и сбросил его с помоста.

— Еще желаете? — вежливо спросил он. — Или всё-таки уйдёте тихо?

Намарти и его охранники растерянно переминались с ноги на ногу. Селдон сказал им:

— Я вас предупреждаю. Толпа теперь на моей стороне. Стоит вам только попытаться прикоснуться ко мне, и вас разорвут в клочья. Ну, кто следующий? Поехали. Подходите по одному.

Голос его звучал всё громче. Он пальцем поманил к себе молодчиков. Толпа торжествующе взревела.

Намарти с места не двигался. Селдон по-кошачьи скользнул к нему и крепко ухватил за шею. А студенты уже карабкались на помост, выкрикивая: «Подходи по одному! Подходи по одному!» Вскоре между телохранителями Намарти и Селдоном выросла живая стена. Селдон крепче сжал горло Намарти и прошептал ему на ухо:

— Вот как это делается, Намарти. Поверь мне — уж я-то знаю как. Этим не один год занимаюсь. Попробуй рвануться, сделай только шаг, и я сотворю с тобой такое, что ты никогда не сможешь больше произносить речей. Шёпотом будешь говорить, голубчик, понял? Если тебе дорог твой голосок, делай, как я велю. Я тебя отпущу, а ты прикажи своим бульдогам убираться, да побыстрее. Попробуй хоть слово сказать не так, и оно будет твоим последним словом. А если тебе вздумается ещё раз навестить кампус, пощады не жди. Я доведу дело до конца.

Он тут же ослабил хватку. Намарти хрипло пробормотал:

— Пошли отсюда все!

Молодчики поспешно ретировались, окружив низверженного оратора. А когда буквально через несколько мгновений на поле брани появились-таки сотрудники службы безопасности, Селдон сказал:

— Прошу прощения, джентльмены. Ложная тревога.

По дороге домой Селдон испытывал недовольство собой — показал себя не с той стороны, с какой хотелось бы. В конце концов, он никогда не был садистом. «А самое противное, — думал он, — что об этом наверняка узнает Дорс». Пожалуй, было бы лучше, если бы он сам ей всё рассказал, а то ведь такое накрутят. Но ей всё равно не понравится, даже если он сам всё подробно расскажет.

Глава 3

Так оно и вышло.

Дорс ждала Селдона у дверей коттеджа в весьма выразительной позе — уперев руку в бок. Она выглядела почти такой же, какой её впервые увидел Селдон восемь лет назад здесь, в этом самом университете: стройная, рыжеволосая. Ему она казалась красавицей, хотя, если судить объективно, не была такой уж красивой. Но Селдон с первых дней после их встречи и до сих пор не научился смотреть на неё объективно.

Дорс Венабили! Глядя в спокойное лицо верной подруги жизни, Селдон подумал о том, что во множестве миров, да даже во многих секторах Трентора, он мог бы называть её Дорс Селдон, но он понимал, что тогда бы она стала чем-то вроде его собственности, а ему самому этого не хотелось, хотя такой порядок вещей давно установился в Империи — жена принимала фамилию мужа.

Покачав головой, от чего её шелковистые локоны слегка растрепались, Дорс негромко проговорила:

— Я уже всё знаю, Гэри. Ну, что прикажешь с тобой делать?

— Например, поцеловать.

— Это можно, но сначала я всё-таки сделаю тебе внушение. Входи, дорогой. — Она впустила Селдона в дом и закрыла дверь. — Послушай, милый, у меня работы по горло. Я всё ещё вожусь как проклятая с кошмарным периодом истории Тренторианского Королевства, который ты считаешь сверхважным для твоей работы. Ты прекрасно знаешь, что я до сих пор обязана этим заниматься. Это тем более моя обязанность теперь, когда у тебя наметился некоторый прогресс в психоистории. Что же, прикажешь бросить работу и таскаться повсюду за тобой, водить тебя за руку?

— Прогресс? Это было бы недурно. Но водить меня за руку и защищать никакой нужды нет.

— Нет? Я послала Рейча искать тебя. В конце концов, ты задерживался, и я волновалась. Имею я право волноваться? Обычно ты меня предупреждаешь, если задерживаешься. Прости, если тебе не нравится моя роль телохранителя. Но, Гэри, я действительно твой телохранитель.

— А не кажется ли вам, о телохранительница Дорс, что время от времени мне бывает желательно сорваться с поводка?

— А если с тобой что-нибудь случится, что я скажу Демерзелю?

— Я что, опоздал к обеду? Не пойму, мы разве теперь пользуемся услугами кухарки?

— Нет, я просто ждала тебя. Это ты привык обедать вовремя. Я очень тебя прошу, не бросай хорошую привычку.

— Разве Рейч не сказал тебе, что со мной всё в порядке? О чём вообще разговор?

— Когда он тебя нашёл, ты уже управился, и он вернулся домой раньше тебя, но ненамного. Подробностей я не знаю. Скажи мне, что ты там делал?

Селдон пожал плечами.

— Да ничего особенного. Собрался нелегальный митинг, и я его разогнал. У университета были бы большие неприятности, Дорс, если бы я этого не сделал.

— Именно ты должен был этим заниматься? Гэри, ты больше не профессиональный борец. Ты…

— Хочешь сказать — старик? — прервал её Селдон.

— Для борьбы — да. Тебе сорок. Как ты себя чувствуешь, кстати?

— Нормально. Устал немного.

— Можно себе представить. А в один прекрасный день, когда ты снова попытаешься разыгрывать из себя юного геликонского атлета, ты вернешься домой со сломанным ребром… А теперь рассказывай всё.

— Послушай, я говорил тебе, что Амариль предупредил меня — ну, насчёт того, что демагогия Джо-Джо Джоранума грозит опасностью Демерзелю?

— Джо-Джо. Да, помню. Ты давай про то, чего я не знаю. Что стряслось сегодня?

— На поле собралась толпа. В кампус проник лазутчик Джо-Джо по имени Намарти и принялся разглагольствовать…

— Намарти… Намарти. Джембол Дин Намарти, правая рука Джоранума.

— Ну вот, видишь, ты про него знаешь больше меня. Словом, он собрал огромную толпу, не имея разрешения на публичное выступление, и, думаю, надеялся, что ему со своими мордоворотами удастся затеять бунт. Им же как воздух необходимы такие спектакли, а если бы им удалось добиться хотя бы временного закрытия университета, они бы запросто сумели обвинить Демерзеля в нарушении принципов общественных свобод. Я думаю, его они винят абсолютно во всём, в чём только не лень. В общем, я им задал… Пришлось им убраться несолоно хлебавши.

— Да ты никак гордишься собой?

— А почему бы и нет? Совсем неплохо для сорокалетнего.

— Так ты за этим полез в драку? Чтобы проверить, на что ещё способен?

Селдон рассеянно пробежал глазами обеденное меню.

— Нет, — ответил он немного погодя. — Не за этим. Я на самом деле считаю, что университету грозили лишние неприятности. И ещё я думал о Демерзеле. Боюсь, внушение Амариля насчёт грозящей ему опасности подействовало на меня сильнее, чем я ожидал. Это было глупо, Дорс, ведь я прекрасно понимаю, что Демерзель в силах сам о себе позаботиться. Но этого я не могу объяснить ни Юго, никому другому — никому, кроме тебя. — Он глубоко вздохнул и продолжал: — Какое счастье, что хотя бы с тобой я могу говорить об этом открыто! Ведь ты, так же как и я, знаешь, что наш Демерзель неприкасаем.

Дорс нажала кнопку на выдвижной панели стены, и обеденный отсек комнаты осветился приятным, мягким розовато-персиковым светом. Они с Гэри сели к столу, уже накрытому к обеду. Безупречно белая скатерть, хрусталь, столовые приборы. Стоило им опуститься на стулья, как выдвижная панель поползла кверху и на столе одно за другим начали появляться блюда. В это время суток долго ждать не приходилось. Селдон уже привык к тому, что его теперешнее положение позволяет ему с такими удобствами питаться дома, не наведываясь в преподавательскую столовую.

Он сдобрил еду изысканными специями, к которым они с Дорс пристрастились во время краткого пребывания в Микогене, — только специи и были хороши в этом странном, зациклившемся на дурацкой религии, прочно привязанном к прошлому секторе.

Дорс негромко спросила:

— Что ты имеешь в виду под словом «неприкасаем»?

— Послушай, дорогая, он способен воздействовать на эмоции. Не может быть, чтобы ты об этом позабыла. Если Джоранум и впрямь станет опасен, Демерзель сумеет его… (Селдон щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово) изменить, заставить думать иначе.

Дорс насупилась. Обед прошёл в непривычной тишине. Только тогда, когда трапеза была завершена и всё, что было на столе — посуда, приборы, скатерть, — уползло в образовавшееся посреди стола отверстие, которое тут же само собой закрылось, Дорс нарушила молчание:

— Не хотелось бы говорить, Гэри, но я не могу долее держать тебя в неведении.

— В неведении? — нахмурился Селдон.

— Да. Мы никогда не говорили об этом. Собственно, я никогда и не думала, что придётся об этом заговорить, но и у Демерзеля есть уязвимые места. Он не неприкасаем, Гэри, ему может грозить опасность, и Джоранум — опасность вполне реальная.

— Ты не шутишь?

— Нисколько. Просто ты плохо понимаешь, что такое роботы — такие сложные, как Демерзель. А я очень хорошо понимаю.

Глава 4

Оба умолкли, но лишь потому, что мысли беззвучны. А мысли Селдона просто-таки разбушевались.

Всё верно. Его жена прекрасно разбиралась в роботах. Это так удивляло Гэри, и удивляло так часто, что он в конце концов сдался и старался вовсе об этом не думать. Ведь если бы не Эдо Демерзель — робот, Гэри никогда бы не встретился с Дорс. Дорс работала на Демерзеля, и именно Демерзель «приставил» Дорс к Гэри восемь лет назад, дабы она охраняла учёного во время его скитаний по разным секторам Трентора. И хотя теперь она была его женой, помощницей, его «лучшей половиной», Гэри до сих пор нет-нет да и задумывался о странной связи Дорс с роботом Демерзелем. Это оставалось единственной областью жизни Дорс, куда Гэри не имел доступа. И это было самым болезненным вопросом их отношений. Жила ли Дорс с Селдоном, повинуясь приказу Демерзеля или потому, что любила всё-таки? Ему хотелось верить в последнее, и всё же…

Его жизнь с Дорс Венабили была счастливой, но при определённом условии. И условие это было тем более жёстким, что установилось не в итоге какого-либо обсуждения или договора между ними, а за счёт обоюдного молчаливого согласия.

Селдон понимал, что обрел в Дорс всё, что бы ему хотелось видеть в образе жены. Правда, у них не было детей, но он этого и не ждал, да, честно говоря, и не слишком желал. У него был Рейч, к которому он чувствовал искреннюю отцовскую привязанность — такую сильную, будто Рейч и впрямь был его родным ребенком.

И вот Дорс заставила его погрузиться в мысли о том, о чём он думать вовсе не хотел. Потеряло силу их обоюдное согласие. А ведь только за счёт этого согласия они и были спокойны и счастливы уже столько лет. Селдон разнервничался, но постарался прогнать невесёлые мысли прочь. Он смирился с тем, что его жена считает себя его защитницей, пусть так и будет. В конце концов, это же с ним она живёт под одной крышей, сидит за одним столом и разделяет супружеское ложе — с ним, а не с Демерзелем.

Размышления его прервал голос жены:

— Я сказала… Гэри, ты спишь, что ли?

Селдон слегка вздрогнул. Значит, она уже не в первый раз к нему обращается, а он не слышит — так глубоко задумался.

— Прости, дорогая. Нет, я не сплю. Просто размышляю о том, как я должен отреагировать на твоё заявление.

— Насчёт роботов? — уточнила она, произнося запретное слово совершенно спокойно.

— Ты сказала, что я не разбираюсь в них так хорошо, как ты. Как я должен на это реагировать? То есть без обиды, — добавил он чуть погодя, понимая, что здорово рискует.

— Я же не сказала, что ты вообще не разбираешься в роботах. Если уж цитируешь меня, то цитируй точно. Я сказала, что ты плохо их понимаешь. Уверена, знаешь ты о них многое, пожалуй, намного больше меня, но знать и понимать — не всегда одно и то же.

— Послушай, Дорс, ты, по-моему, нарочно говоришь загадками, просто чтобы позлить меня. А парадоксы возникают лишь из дилетантизма — невольного или преднамеренного. Мне это не нравится ни в науке, ни в обычном разговоре, разве только ради смеха, но, похоже, сейчас не место юмору.

Дорс рассмеялась так, как могла смеяться только она, — негромко, нежно, словно веселье было для неё неким сокровищем и она не желала им разбрасываться.

— Видимо, парадокс заставил тебя заговорить столь патетическим тоном, а ты всегда ужасно смешной, когда так говоришь. Я всё объясню. Вот уже вовсе не собиралась тебя злить.

Она наклонилась, погладила мужа по руке, а он с удивлением и растерянностью обнаружил, что его рука непроизвольно сжалась в кулак.

— Ты много говоришь о психоистории. По крайней мере, со мной. Это тебе известно? — спросила Дорс.

Селдон откашлялся.

— Если говорить о психоистории, то тут я полагаюсь на твоё милосердие. Проект секретен. Секретен по самой своей сути. Психоистория будет работать, если только люди, которых она касается, не будут ничего знать о ней. Поэтому говорить о проекте я могу только с Юго и с тобой. Что касается Юго, то тут речь об интуиции. Он блестящий учёный, но настолько дерзок, что способен прыгнуть в пекло с завязанными глазами, и тогда приходится играть роль сдерживающего фактора. Видимо, мне суждено всю жизнь присматривать за ним, опекать. У меня, правда, тоже порой мелькают дикие мысли, и это помогает мне порой слушать, как они звучат, даже тогда, — улыбнулся он, — когда ты откровенно даешь мне понять, что не понимаешь ни слова из того, о чём я говорю.

— Знаю, что я твой демонстрационный стенд, и не имею ничего против, Гэри, так что не надо делать поспешных выводов и менять привычки. Естественно, я почти ничего не понимаю в математике, я всего-навсего историк, даже не учёный историк. И сейчас всё моё время занято изучением воздействия экономических изменений на развитие политических событий…

— Да, и, между прочим, тут я твой демонстрационный стенд, или ты не замечаешь? То, чем ты сейчас занимаешься, понадобится мне в один прекрасный день для психоистории, а посему у меня есть подозрение, что тогда ты мне окажешь неоценимую помощь.

— Прекрасно! Вот мы и выяснили, почему ты со мной живешь, — я, собственно, и так догадывалась, что не из-за моей блистательной красоты, — а теперь позволь, я продолжу своё объяснение. Так вот, изредка, в тех случаях, когда ты отступаешь от чистой математики, мне кажется, что я начинаю улавливать ход твоих мыслей. Несколько раз ты пытался разъяснить мне нечто, что ты называешь необходимостью минимализма. Думаю, я тебя правильно поняла. Под этим ты имеешь в виду…

— Я знаю, что я имею в виду.

— Гэри, утихомирься, — чуть обиженно урезонила его Дорс. — Я вовсе не собираюсь объяснять это тебе. Я себе пытаюсь объяснить. Ты же сказал, что ты мой демонстрационный стенд, вот и побудь им немного. Честная игра, не так ли?

— Честная-то она честная, но если ты собираешься обвинять меня в высокопарности, когда я говорю, что единственное маленькое…

— Хватит! Замолчи! Ты говорил мне, что минимализм является одним из главнейших принципов прикладной психоистории, заключающимся в способности менять нежелательный ход событий на желаемый или, по крайней мере, на менее нежелаемый. Ты говорил, что изменения должны быть самыми незаметными, самыми минимальными, какие только возможны…

— Верно, — кивнул Селдон. — Это потому…

— Позволь, Гэри, — прервала его Дорс. — Объясняю сейчас я. Мы оба прекрасно знаем, что ты всё отлично понимаешь. Минимализм нужен из-за того, что любое изменение даёт мириадыпобочных явлений, а это не всегда позволительно. Если же изменение слишком велико и побочных явлений, следовательно, огромное количество, становится очевидно, что итог будет слишком далек от того, что задумано, и более того — он станет совершенно непредсказуем.

— Всё точно, — подтвердил Селдон. — В этом суть хаотического эффекта. Проблема состоит в том, существуют ли бесконечно малые изменения, способные сделать результат предсказуемым, или история человечества неизбежно и неизменно хаотична во всех отношениях. Именно поэтому я и полагал вначале, что психоистория не…

— Знаю, знаю, но дай мне договорить! Дело вовсе не в том, каждое ли изменение можно довести до минимума. Дело в том, что любое изменение, превышающее пределы минимума, хаотично. Может оказаться так, что нужное изменение равно нулю, а если не нулю, то какой-то очень малой величине, и тогда основной проблемой станет то, как обнаружить некоторое изменение, достаточно малое и всё же больше нуля. Вот примерно так я понимаю то, что ты называешь минимализмом.

— Более или менее верно, — согласился Селдон. — Безусловно, на языке математики это можно было бы выразить более чётко и кратко. Вот посмотри…

— Смилуйся! — проговорила Дорс. — Итак, раз ты знаешь, какое значение этот момент имеет для психоистории, тебе должно быть понятно многое относительно Демерзеля. У тебя есть знания, но нет понимания. А нет его потому, что тебе никогда не приходило в голову попробовать применить правила психоистории к Законам Роботехники.

Селдон отрицательно помотал головой и пробормотал:

— Ну, теперь я уж точно не понимаю, к чему ты клонишь.

— Но ведь это так просто! Робот тоже пользуется принципами минимализма, Гэри. Согласно Первому Закону, робот не может нанести вред человеку. Это — главное правило для обычных роботов, но Демерзель совершенно необычен, и для него выше Первого Закона стоит Нулевой. А Нулевой Закон гласит, что робот не может нанести вред всему человечеству. И это ставит Демерзеля точно в такие же рамки, в каких находишься ты, работая над психоисторией. Понимаешь теперь?

— Вроде бы да.

— Надеюсь. Так вот, если Демерзель и обладает способностью изменять сознание людей, он должен делать это без нежелательных побочных явлений, а поскольку он занимает пост премьер-министра Императора, таких побочных явлений — бессчётное количество.

— И какое это имеет отношение к нынешней ситуации?

— Сам подумай! Ты не можешь сказать никому, кроме меня, конечно, что Демерзель — робот; он так всё устроил, что ты просто не можешь ни с кем об этом говорить. Но чего стоило произвести такой переворот в твоём сознании? Скажи честно, тебе хочется поведать людям, что он — робот? Тебе хочется прекратить его существование и деятельность, когда ты обязан ему самой возможностью работать спокойно? Нет, конечно. Следовательно, изменения, произведенные с твоим сознанием, должны быть исключительно минимальными, такими, чтобы их хватало ровно настолько, чтобы ты не проговорился в момент возбуждения или беззаботности. Изменения настолько минимальны, что у них практически нет побочных явлений. Вот именно так Демерзель и пытается править всей Империей.

— Ну а в случае с Джоранумом?

— Тут дело совсем другое. Какие бы ни были у него мотивы, он — ярый, откровенный противник Демерзеля. Несомненно, Демерзель мог бы всё переменить, но исключительно ценой таких изменений в личности Джоранума, что в итоге Демерзель просто не смог бы предугадать результатов. И вместо того чтобы рисковать возможностью нанести вред Джорануму, вызывать побочные явления, следствием которых может быть нанесение вреда другим людям, а возможно, и всему человечеству, он должен не трогать Джоранума, не трогать до тех пор, покуда не придумает, не найдёт какого-то маленького изменения, совсем крохотного, с помощью которого можно было бы спасти положение, никому не навредив. Вот почему Юго прав, вот почему Демерзель действительно уязвим.

Селдон слушал молча. Похоже, он крепко задумался. Прошло несколько минут, и наконец он сказал:

— Раз Демерзель не может ничего поделать, значит, этим обязан заняться я.

— Он ничего не может поделать, но что же можешь поделать ты?

— Я дело другое. Я не связан с Законами Роботехники. Мне нет нужды обременять себя непрерывными мыслями о минимализме. А для начала мне необходимо повидаться с Демерзелем.

Дорс разволновалась не на шутку.

— Необходимо? Я уверена, демонстрировать ваше знакомство особого смысла не имеет.

— Видишь ли, настало время, когда довольно притворяться, будто бы мы с ним незнакомы. Естественно, я не собираюсь наносить ему визит под рёв фанфар и с предварительным торжественным объявлением по головидению. Но увидеться с ним мне очень нужно.

Глава 5

Селдон безумно злился. Проклятое время, проклятый возраст! Восемь лет назад, когда он впервые попал на Трентор, он бы не задумывался, а действовал. Тогда у него ничегошеньки не было за душой — гостиничный номер и пожитки, которые запросто можно было унести с собой, то бишь он был свободен, как птица, и мог летать по всему Трентор у куда вздумается.

А теперь… Учёные советы, необходимость беспрерывно принимать какие-то решения, работа, работа… Нелегко было бросить всё это и помчаться к Демерзелю. Допустим, даже если он сумел бы действительно вырваться — у самого Демерзеля дел было по горло. Да, выкроить время, чтобы они оба имели возможность встретиться, прямо скажем, было нелегко.

Нелегко было и смотреть, как Дорс покачивает головой.

— Просто не представляю, что ты собираешься делать, Гэри.

Он нетерпеливо ответил:

— Я тоже, Дорс, не представляю, что мне нужно делать. Надеюсь понять что, но для этого мне надо встретиться с Демерзелем.

— Твоя первейшая обязанность — психоистория. Он тебе скажет именно это.

— Может быть. Вот я и выясню.

И теперь, как раз тогда, когда восемь дней спустя он выбрал время для встречи с премьер-министром, Селдон получил послание. Старомодные, несколько вычурные буквы загорелись на стенном экране в кабинете Селдона. Содержание послания соответствовало витиеватости каллиграфии: «ПРОШУ АУДИЕНЦИИ У ПРОФЕССОРА ГЭРИ СЕЛДОНА».

Селдон несколько мгновений удивлённо смотрел на экран.

Даже к Императору теперь никто не думал обращаться в таком, столетней давности, духе.

Вдобавок буквы были не напечатаны для ясности чтения, как делалось обычно. Написано было так, что прочесть послание не составляло труда, но вместе с тем почерк был красив и небрежен, словно писал тот, кто считает каллиграфию искусством. А интереснее всего была, конечно же, подпись: «ЛАСКИН ДЖОРАНУМ»! Не кто-нибудь — сам Джо-Джо просил аудиенции у Селдона.

Селдон невольно причмокнул. Вот это да! Теперь был ясен и подбор слов, и каллиграфия. Всё продумано — обычная просьба была изложена таким замысловатым образом, что просто обязана была вызвать любопытство. Большого желания встречаться с этим человеком не было, то есть не было бы при обычных обстоятельствах. Но ради чего такая помпезность и артистизм? Это ему захотелось выяснить.

Он поручил секретарю договориться о времени и месте встречи. Безусловно, в рабочем кабинете, а не дома. Деловой разговор и только, ничего лишнего.

А главное, встреча должна состояться как раз тогда, когда и он задумал повидаться с Демерзелем.

Дорс сказала:

— Ничего удивительного, Гэри. Ты поколотил двоих его людей, причём один из них — его ближайший помощник, испортил ему задуманное развлечение в виде студенческого бунта и, соответственно, выставил его, пускай даже в лице его соратников, в дурацком свете. Вот он и решил на тебя посмотреть, и у меня такое ощущение, что лучше мне присутствовать при вашей встрече.

Селдон покачал головой.

— Я возьму с собой Рейча. Он знает те же самые приёмы, что знаю и я, а лет ему вдвое меньше. Хотя я уверен, что никакая защита мне не понадобится.

— Как, интересно, ты можешь быть в этом уверен?

— Джоранум придёт ко мне в кабинет. Стало быть, встреча состоится в пределах университета. Молодежи кругом — хоть отбавляй. По-моему, я достаточно популярен в студенческих кругах, и, насколько догадываюсь, Джоранум — не тупица же и понимает, что дома и стены помогают. Думаю, что он будет исключительно вежлив и дружелюбен.

— Ну-ну… — проговорила Дорс, и уголок верхней губы у неё едва заметно приподнялся.

— Но притом — совершенно убийствен, — закончил Селдон.

Глава 6

Гэри Селдон придал лицу отсутствующее выражение и склонил голову ровно настолько низко, чтобы засвидетельствовать подобающую случаю почтительность. Он успел до встречи внимательно рассмотреть несколько голографических портретов Джоранума, но, как это часто бывает, наяву человек оказывается не совсем таким, а порой — и совсем не таким, как на голограммах, как бы старательно они ни были изготовлены. «Вероятно, — подумал Селдон, — всё дело в том, как реагируешь на реальность».

Джоранум оказался высоким мужчиной — во всяком случае, не ниже Селдона ростом, но гораздо плотнее профессора. И дело тут было вовсе не в мускулатуре, поскольку он, не будучи тучным, производил впечатление человека мягкотелого. Округлое лицо, густая шапка волос (скорее песчаных, чем желтых), ясные голубые глаза. Одет Джоранум был небрежно, физиономию его украшала полуулыбка, создававшая иллюзию дружелюбия и расположенности, но не оставлявшая при всем том сомнений, что это, увы, иллюзия, и ничего больше.

— Профессор Селдон, — обратился он к Гэри глубоким, низким, хорошо поставленным голосом профессионального оратора, — я счастлив видеть вас. Вы были очень добры, что позволили мне навестить вас. Думаю, вы не будете возражать против того, что я прибыл к вам не один, а вместе со своим ближайшим помощником, моей, так сказать, правой рукой, хотя и не предупредил вас об этом заранее. А вы, видимо, с ним уже знакомы.

— Да, знаком. И прекрасно помню, при каких обстоятельствах состоялось наше знакомство.

Селдон несколько насмешливо взглянул на Намарти, более внимательно, чем в прошлый раз, разглядывая его. Намарти был среднего роста, с тонкими чертами лица, бледный, темноволосый, широкоротый. Ни полуулыбки, ни какого-то иного выражения лица — только осторожность и внимание.

— Мой друг, доктор Намарти, его специальность — древняя литература, пришёл к вам по собственной инициативе. Извиниться, — уточнил Джоранум, бросив быстрый взгляд на Намарти.

Тот, слегка поджав губы, проговорил бесцветным голосом:

— Я сожалею, профессор, о том, что произошло тогда на поле. Я попросту был не в курсе тех строгих правил, которыми регламентируются в вашем университете подобные собрания, и несколько увлекся.

— Что вполне понятно, — сказал Джоранум. — Ничем другим и объяснить невозможно. И потом, он понятия не имел о том, кто вы такой. Думаю, теперь мы все можем забыть об этом досадном инциденте.

— Уверяю вас, джентльмены, — сказал Селдон, — что я не имею ни малейшего желания вспоминать о нём. Позвольте представить вам моего сына Рейча Селдона. Как видите, я тоже не один.

Рейч очень вырос. Теперь он ходил с усами — густыми, чёрными, как подобает истинному далийцу. Восемь лет назад, когда он познакомился с Селдоном, никаких усов у него, конечно, не было и в помине. Тогда он был беспризорником, голодным оборвышем. Он был невысок, но крепок, мускулист и ловок, глаза его дерзко сверкали, словно он старался за счёт заносчивости прибавить пару-тройку дюймов к своему росту.

— Доброе утро, молодой человек, — поздоровался с Рейчем Джоранум.

— Доброе утро, сэр, — учтиво ответил Рейч.

— Прошу садиться, джентльмены, — пригласил гостей Селдон. — Могу я предложить вам чего-нибудь выпить или закусить?

Джоранум поднял руки вверх.

— Нет-нет, сэр. Мы же не в гости к вам явились. — Опустившись в кресло, он добавил: — Хотя очень надеюсь, что в будущем и в гости мы к вам не раз зайдём.

— Ну если речь о деле, то я весь внимание.

— До меня дошли слухи, профессор Селдон, о том маленьком происшествии, которое вы столь любезно согласились не вспоминать, вот я и удивился, почему вы решились на отчаянный поступок? Ведь это было рискованно, согласитесь.

— Представьте себе, я так не думал.

— А вот я думал. Потому и решил узнать о вас по возможности больше, профессор Селдон. Вы интересный человек. Вы с Геликона, если не ошибаюсь…

— Да, я там родился. Ваши сведения точны.

— А на Тренторе вы восемь лет.

— Это тоже ни для кого не секрет.

— А знаменитость вам принес самый первый доклад о том… как это вы называете, о психоистории, не так ли?

Селдон едва заметно покачал головой. Как часто он сожалел об этой неосторожности!.Конечно, тогда ему и в голову не могло прийти, что это неосторожность. Он улыбнулся.

— Юношеский энтузиазм. Из этой затеи ничего не вышло.

— Так ли? — Джоранум оглядел кабинет с довольным изумлением. — И всё-таки вы нынче декан математического факультета в одном из самых престижных университетов Трентора, а ведь вам всего сорок, если я не ошибаюсь. Мне, между прочим, сорок два, поэтому я не смотрю на вас с высоты возраста. Видимо, вы просто-таки выдающийся математик, коли сумели добиться такого высокого положения.

Селдон пожал плечами:

— Мне как-то в голову не приходило думать об этом.

— Либо вы выдающийся математик, либо у вас влиятельные друзья.

— Никто не отказался бы от протекции влиятельных друзей, мистер Джоранум, но тут, я думаю, вы ошибаетесь. У университетских профессоров такие друзья — редкость, да и вообще друзья, если на то пошло.

Он улыбнулся.

Улыбнулся и Джоранум.

— А как вам кажется, Император — влиятельный друг, профессор Селдон?

— Влиятельный, конечно, но какое это имеет отношение ко мне?

— А у меня такое впечатление, знаете ли, что Император — ваш друг.

— Уверен, в моём досье, мистер Джоранум, есть отметка о том, что я побывал на аудиенции у Его Императорского Величества восемь лет назад. Наша встреча длилась около часа, и тогда я не заметил с его стороны каких-либо признаков дружеского расположения. С тех пор я с ним ни разу не встречался и даже не видел его — ну, разве что по головидению.

— Но, профессор, вовсе не обязательно встречаться с Императором лично, для того чтобы он числился во влиятельных друзьях. Вполне достаточно встречаться с Эдо Демерзелем, премьер-министром Императора. Демерзель — ваш опекун, а раз так, можно с уверенностью сказать, что и Император тоже.

— Простите, вы эти сведения тоже из моего досье почерпнули — относительно того, что премьер-министр — мой опекун? Или отыскали что-то другое, что позволило вам прийти к такому заключению?

— Зачем заглядывать в досье, когда и так прекрасно известно, что между вами существует связь? Вы это знаете, и я тоже это знаю. Так давайте примем это как данность и продолжим. И прошу вас, — он снова поднял руки в знак протеста, — только не надо искренних возражений, умоляю. Пустая трата времени, ничего больше.

— На самом деле, — сказал Селдон, — я как раз собирался спросить вас: почему вы так уверены в том, что ему вздумалось оказывать мне протекцию? С какой стати?

— Профессор! Ну зачем вы так? Хотите выставить меня наивным дурачком? Я имею в виду вашу психоисторию, ведь она так нужна Демерзелю.

— А я вам уже сказал, что всё это — не более чем юношеские мечты, которые ни к чему не привели.

— Вы мне можете говорить что угодно, профессор, но я не собираюсь верить каждому вашему слову. Позвольте, я вам скажу откровенно. Я читал тот ваш доклад и попытался понять, о чём в нём речь. Мне помогли математики. У меня и математики в штате имеются, вы не думайте. Так вот, они сказали, что это дикая мечта и совершенно невозможно, чтобы она осуществилась.

— Я с вами полностью согласен, — кивнул Селдон.

— И всё же у меня такое чувство, что Демерзель ждёт, когда вы свою психоисторию разработаете и внедрите в практику. Ну а если он не ждёт, я согласен ждать. И для вас, профессор Селдон, было бы намного лучше, если бы я подождал.

— Это почему же?

— Потому что Демерзель на своем посту долго не удержится. Общественное мнение всё сильнее отворачивается от него.

Очень может быть, что скоро, когда Император устанет от присутствия рядом с собой непопулярного премьер-министра, грозящего опрокинуть трон, на котором Император восседает, он быстренько подыщет замену. И очень может быть, что этой заменой окажется моя скромная персона. А вам всё равно нужен будет опекун, кто-то, кто сможет обеспечить вам сносное существование и спокойные условия для работы.

— И этим опекуном станете вы?

— Конечно, и по той же самой причине, по которой эту роль исполняет Демерзель. Мне нужен практический метод применения психоистории, с помощью которого я мог бы более успешно править Империей.

Селдон понимающе кивнул; немного помолчав, он сказал:

— В таком случае, мистер Джоранум, что толку мне об этом задумываться? Я ведь всего-навсего скромный учёный, живущий тихой жизнью, занятый безвредной математической и педагогической деятельностью. Следовательно, я совершенно спокойно могу продолжать заниматься своими делами. Деритесь себе на здоровье с премьер-министром. Кто бы из вас ни победил, у меня всё равно будет опекун — ну, так я вас, по крайней мере, понял.

Джоранум прищурился.

— Доктор Селдон, вы патриот?

— Ну конечно. Империя дала человечеству тысячелетия мира — во всяком случае, в основном мира — и обеспечила неуклонное развитие.

— Всё точно. Но только прогресс несколько замедлился в последние пару столетий.

Селдон рассмеялся.

— Я таких подробностей не изучал.

— А вам и не нужно. Вы знаете, что в политическом смысле последнее столетие, да и предыдущее, было временем непрерывных заварушек. Царствование каждого из Императоров долго не длилось и порой ещё более сокращалось за счёт покушений…

— Даже разговор об этом, — прервал его Селдон, — равен измене. Лучше бы вам не…

— Послушайте, — сказал Джоранум, откинувшись на спинку кресла, — видите, как всё шатко? Империя гибнет. И я готов говорить об этом открыто. И мои последователи также не боятея говорить об этом открыто, поскольку на все сто уверены в этом. Нам нужен некто, стоящий по правую руку от Императора, кто мог бы управлять Империей, подавлять бунтовские настроения, которые то и дело вспыхивают где угодно, привести вооруженные силы в состояние боеготовности, в котором им просто подобает находиться, возглавить экономику…

Селдон протестующе взмахнул рукой.

— И вы всё это сумеете, так, что ли?

— Мне хотелось бы стать этим человеком. Дело будет нелегким, и сильно сомневаюсь, что выискалось бы много охотников им заняться, да это и понятно. Демерзель, безусловно, уже не тянет. При нём упадок Империи только ускоряется, и скоро дело дойдёт до полного распада.

— А вы, стало быть, можете предотвратить упадок?

— Да, доктор Селдон. С вашей помощью. С помощью психоистории.

— Но, может быть, и Демерзель смог бы остановить упадок с помощью психоистории, если бы такая наука существовала?

Джоранум, не моргнув глазом, заявил:

— Она существует. И давайте не будем притворяться, что это не так. Однако её существование Демерзелю не помогает. Психоистория — не более чем инструмент. Значит, нужен разум, чтобы понять её, и умение, чтобы работать.

— И всё это у вас, как я понимаю, имеется?

— Да. Я знаю, на что способен. Мне нужна психоистория. Я хотел бы ею пользоваться. Я хочу её иметь.

Селдон покачал головой.

— Хотеть не запрещается. У меня её нет.

— Нет, есть. И спорить я не намерен.

Джоранум наклонился вперёд, словно хотел, чтобы Селдон лучше его расслышал.

— Вы утверждаете, что вы — патриот. Я обязан сместить Демерзеля и занять его место ради предотвращения распада Империи. Однако сам факт смены лидеров может отчаянно ослабить и без того шаткое положение. Вы ведь не хотите этого? Вот вы и подскажите мне, как нужно действовать, чтобы добиться желаемого деликатно, без вреда и шума, — ради жизни всех нас.

— Я не могу, — сказал Селдон. — Вы приписываете мне знания, которыми я не обладаю. Хотел бы помочь, но, увы, не имею возможности.

Джоранум резко встал.

— Хорошо. Теперь вам всё известно. Вы знаете, что у меня на уме и чего я хочу от вас. Подумайте. А больше подумать прошу об Империи. Вам, может быть, кажется, что вы чем-то обязаны Демерзелю — этому отравителю всех населённых людьми миллионов планет — ну, например, дружеским расположением. Будьте осмотрительны. То, чем вы занимаетесь, способно поколебать самые основы Империи. Я прошу вас о помощи во имя квадриллионов людей, населяющих Галактику. Повторяю, подумайте об Империи.

К концу тирады голос Джоранума перешёл на могущественный полушёпот. Селдон почувствовал, что его пробирает дрожь.

— Я и не забываю об Империи, — ответил он.

— Вот и всё, о чём я прошу вас сейчас, — сказал Джоранум. — Благодарю за то, что приняли и выслушали меня.

Седдон проводил взглядом Джоранума и его спутника и ещё долго смотрел на бесшумно закрывшуюся дверь.

Он нахмурился. Что-то не давало ему покоя, но что, он сам пока понять не мог.

Глава 7

Намарти не спускал с Джоранума глаз. Оба сидели в надёжно экранированном офисе в секторе Стрилинг. Пока тут было весьма скромно — позиции партии Джоранума в Стрилинге были ещё слабоваты, но это ничего, скоро они тут обоснуются посолиднее.

Просто поразительно, как быстро пустило корни их движение. Всего лишь три года назад их деятельность была начата на пустом месте, а теперь вовсю давала ростки — где-то заметнее, где-то меньше — по всему Трентору. Внешние Миры пока что оставались практически недоступными. Демерзель упорно трудился, оберегая их покой, но в этом как раз и состояла его ошибка. Именно здесь, на Тренторе, бунты были особенно опасны. Где угодно их можно было взять под контроль, остановить. А здесь Демерзеля можно было одолеть. Странно, что он этого не понимал, однако Джоранум всегда придерживался мнения о том, что репутация Демерзеля раздута, что, если кому-нибудь взбрело бы в голову ковырнуть острым ножом, драгоценная раковина оказалась бы пустой, и что Император не стал бы с ним долго церемониться, если бы его собственная жизнь была поставлена на карту.

Пока, по крайней мере, все прогнозы Джоранума сбывались. До сих пор у него не было ни единого промаха, не считая досадного провала в Стрилингском университете, случившегося с легкой руки этого Селдона.

Именно поэтому Джоранум и напросился к нему с визитом. В его деле мелочей не было. Любую занозу нужно было немедленно удалять. Джоранум наслаждался чувством непотопляемости, и Намарти вынужден был признать, что неразрывная цепь успехов являлась надёжнейшим залогом того, что цепь эта и далее останется неразрывной. Людям свойственно принимать сторону победителя, пусть даже его мнение расходится с их собственным. Дилетантов и неудачников люди не жалуют.

Но вот была ли беседа с Селдоном звеном в цепи успехов или стала следующей занозой? Намарти был вовсе не в восторге от того, что Джоранум потащил его с собой извиняться, да и толку от этого, по его впечатлению, не вышло никакого.

Теперь Джоранум сидел, задумавшись и посасывая большой палец, словно пытался высосать оттуда что-то питательное.

— Джо-Джо, — негромко произнес Намарти. Он был одним из немногих, кому было позволено так обращаться к Джорануму в приватной обстановке, называя его этим уменьшительным именем, которое нараспев выкрикивали толпы народа. Джоранум мирился с этим на публике, но в личных беседах требовал к себе уважения от всех, исключения делались для немногих преданных друзей, с которыми его связывали долгие отношения. — Джо-Джо, — повторил Намарти.

Джоранум поднял взгляд.

— Да, Джей Ди, в чём дело? — отозвался он несколько раздражённо.

— Что мы будем делать с этим Селдоном, Джо-Джо?

— Делать? Пока ничего. Позднее, может быть, он присоединится к нам.

— Но зачем ждать? Можно надавить на него. Потянуть за кое-какие ниточки в университете, и ему небо с овчинку покажется.

— Нет-нет. Пока Демерзель нам не мешал идти своей дорогой. Тупица. Он слишком доверчив. Но меньше всего мне хотелось бы, чтобы он начал действовать, до того как мы будем полностью готовы. А непродуманный, грубый шаг в отношении Селдона может спровоцировать Демерзеля на ответные действия. Думаю, Демерзель возлагает на Селдона большие надежды.

— Из-за этой самой психоистории, что ли?

— Именно.

— А что это за штука? Я об этом не слыхал даже.

— Не ты один. Это математический подход к анализу человеческого общества, в результате которого становится возможным предсказание будущего.

Намарти нахмурился и невольно отодвинулся подальше от Джоранума. Что он, шутит, что ли? Хочет насмешить его? У Намарти с чувством юмора всегда было туго.

— Предсказание будущего? — переспросил он. — Это как?

— Ха! Если бы я знал как, зачем бы мне было нужно таскаться к Селдону?

— Честно говоря, не верится мне в это, Джо-Джо. Как можно предсказывать будущее? Как гадалки?

— Я тоже так думал, но, после того как Селдон испортил затеянный тобой митинг, я поинтересовался его карьерой. От и до. Восемь лет назад он явился на Трентор и прочел доклад о психоистории на математическом конгрессе. И всё. Больше он к этому не возвращался. Полное молчание.

— Похоже, что в этом и нет ничего.

— О нет, как раз наоборот. Если бы не наступила сразу же после доклада тишина, если бы сообщения шли на убыль по¬степенно, если бы критики высмеяли его доктрину, вот тогда, согласен, ничего бы в этом не было. Но это внезапное молчание означает, что вся ситуация вокруг психоистории помещена в самый мощный морозильник. Очень может быть, именно по¬этому Демерзель нас и пальцем не трогает. Очень может быть, что им руководят не дурацкая доверчивость и верхоглядство, а психоистория, с помощью которой предсказано нечто такое, чем Демерзель решил воспользоваться в нужный момент. Коли так, мы провалимся, если только не сумеем сами воспользоваться психоисторией.

— Но Селдон утверждает, что её не существует.

— А ты бы не утверждал, будь ты на его месте?

— Всё равно я считаю, что на него стоит надавить.

— Бесполезно, Джей Ди. Ты когда-нибудь слыхал рассказ о топоре Венна?

— Нет.

— Если бы ты был тоже с Нишайи, наверняка слыхал бы. У меня на родине это знаменитая сказка. Короче говоря, этот Венн был лесоруб, и у него был волшебный топор, которым можно было без труда свалить любое дерево. Сам понимаешь, вещь жутко ценная, но Венн не старался ни от кого прятать свой топор. И тем не менее никто и не пытался его украсть, поскольку никто, кроме самого Венна, не в силах был поднять топор, не говоря уже о том, чтобы размахнуться и ударить им по дереву.

Ну так вот, в настоящее время никто, кроме Селдона, не в силах управиться с психоисторией. Окажись он на нашей стороне только потому, что мы вынудили его к этому, мы никогда не сможем быть уверенными в его верности. Разве он не сумеет предпринять такие действия, что они покажутся нам полезными и нужными, но проделает это так хитро, что в конце концов мы сядем в лужу? Нет, на нашу сторону он должен перейти добровольно и работать на нас, потому что будет желание, чтобы мы победили.

— И как же мы этого добьемся?

— У Селдона есть сын. Рейч — вроде бы так он его называл. Ты его хорошо рассмотрел?

— Не очень.

— Ох, Джей Ди, Джей Ди, проиграешь, друг мой, если не будешь во всё как следует вникать. В нашем деле надо глядеть в оба. Этот юноша меня слушал с горящими глазами. На него мои доводы явно произвели впечатление. Единственное, что я про себя знаю точно, так это то, какое впечатление произвожу на людей. Я всегда знаю наверняка, когда я человека потряс до глубины души, когда мой слушатель и зритель готов передумать.

Джоранум улыбнулся. Только теперь на лице его играла не формальная полуулыбка-маска, которую он выносил на публику. На этот раз это была холодная и, пожалуй, даже страшная ухмылка.

— Подумаем, как нам быть с Рейчем, — сказал он, — и нельзя ли добраться до Селдона через него.

Глава 8

После того как двое политиканов ретировались, Рейч пригладил усы и взглянул на Селдона. Он испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие, приглаживая усы. Здесь, в секторе Стрилинг, кое-кто из мужчин носил усы, но им было безнадёжно далеко до Рейча. А большинство разгуливали с сиротливо оголёнными верхними губами. Селдон тоже был безусый, а потому на Рейча производил впечатление внешне человека унылого, без изюминки. Да, собственно, при его цвете волос от усов проку было бы мало.

Рейч немного подождал, думая, что Селдон сам выйдет из раздумий, но в конце концов не выдержал.

— Па! — окликнул он профессора.

Селдон посмотрел на него и растерянно спросил:

— Что?

Наверное, рассердился, что я побеспокоил его, решил Рейч и сказал:

— Мне кажется, ты зря принял этих парней.

— О? Это почему же?

— Ну, этот-то, худющий, не помню, как его звать, это же тот самый, кого ты отделал тогда, на поле. Он наверняка это запомнил.

— Он же извинился.

— Он этого не хотел. А другой, Джоранум, этот вообще, по-моему, личность опасная. А если бы у них было оружие?

— Что? Здесь, в университете? В кабинете? Нет, невозможно. Тут тебе не Биллиботтон. Да и потом, даже если бы они попытались затеять потасовку, я бы с ними легко управился. С обоими.

— Не знаю, — покачал головой Рейч. — Ты…

— Молчи, неблагодарное чудовище, — прервал его Селдон, предостерегающе подняв указательный палец. — Сейчас ты начнешь говорить точно так же, как твоя матушка, а я от неё уже наслушался. Я не старею, по крайней мере, не слишком ещё состарился. И потом, ты был рядом, а ты в драке мне не уступишь.

Рейч наморщил нос.

— От драки толку чуть. — Он, конечно, хотел сказать: «драться бесполезно». Время от времени, хотя прошло уже целых восемь лет, Рейч нет-нет да и сбивался на далийский акцент, безошибочно указывающий на его происхождение из низших слоев общества. Вдобавок он был невысокого роста, и это порой жутко раздражало его. Но главное, у него были усы, и никому не удавалось пока унизить его. — А что ты собираешься делать с этим Джоранумом?

— Пока ничего.

— Послушай, па. Я пару раз видел Джоранума по головизору. Я даже записал его речи. Про него же все болтают напропалую, вот я и решил посмотреть, что он скажет. И знаешь, что-то есть в его трепе. Мне он ничуточки не нравится, я не верю ему, и всё-таки что-то в нём есть этакое. Он хочет, чтобы у всех секторов были равные права и возможности, — в этом же нет ничего дурного, верно?

— Конечно, нет. Любой цивилизованный человек подписался бы под этим.

— Так почему же тогда у нас всё не так? Император под этим подпишется? А Демерзель?

— Императору и премьер-министру приходится заботиться обо всей Империи. Они не могут всё время думать только о Тренторе. А Джорануму легко разглагольствовать о равенстве. У него никакой ответственности ни за что нет. Занимай он правящий пост, он бы быстро убедился, что это колоссальный труд — править двадцатью пятью миллионами миров. Да и не только в этом дело. Он бы постоянно сталкивался с сопротивлением, которое бы оказывали ему сами секторы. Каждому из них хочется побольше равенства для себя — но не столько же для других. Скажи, Рейч, тебе не кажется, что Джорануму надо бы дать возможность поуправлять, хотя бы для того, чтобы мы увидели, на что он способен?

— Не знаю, — пожал плечами Рейч. — Я просто думаю… Но я точно знаю, если бы он попробовал тебя хоть пальцем тронуть, я бы его придушил на месте.

— Следовательно, любовь ко мне для тебя стоит выше судьбы Империи?

— Еще бы. Ты — мой отец.

Селдон с любовью посмотрел на Рейча, но не прочел в его взгляде того, что позволило бы ему окончательно успокоиться. Каковы были на самом деле гипнотические чары Джоранума?

Глава 9

Гэри Селдон откинулся на спинку стула, которая слегка подалась назад. Полулежа, закинув руки за голову, он прикрыл глаза. Казалось, он дремлет.

Дорс Венабили сидела в противоположном конце комнаты около выключенного вьюера. Микрофильмы, просмотренные ею, уже были убраны в футляры. Сегодня она основательно покопалась в них, проверяя правильность своей точки зрения относительно Флоринского Инцидента, имевшего место на раннем этапе истории Трентора, и решила, что пора передохнуть. Интересно, о чём сейчас думает Гэри?

Наверное, о психоистории. Скорее всего у него уйдёт весь остаток жизни на разработку подходов к этому полухаотичному методу, а закончить работу он так и не успеет и будет вынужден передать её другим (в частности, Амарилю, если этот молодой человек к тому времени тоже не сломает голову на психоистории), и это разрывает его сердце.

Однако именно это давало ему силы для жизни. Он непременно проживёт дольше, когда каждый его день с утра до ночи занят делом, и это радовало Дорс. Но она знала, что настанет день, когда потеряет его, и мысль эта пугала её. Она и подумать не могла раньше, что будет так, — раньше, когда её задача была проще простого — беречь его ради сохранения его знаний.

Когда же всё это стало для неё личным делом? И могло ли быть теперь что-то более личное? Что такого было в этом человеке, что заставляло её волноваться всякий раз, когда его не было рядом, — даже тогда, когда она была твёрдо уверена, что с ним всё в порядке, и по идее, заложенные внутри неё рефлексы не призывали её ни к каким действиям? Ведь ей было приказано всего-навсего заботиться о его безопасности. Откуда же взялось всё остальное?

Давным-давно она поговорила об этом с Демерзелем — тогда, когда твёрдо убедилась, что чувства не обманывают её.

Он грустно посмотрел на неё и сказал:

— Простых ответов не жди, Дорс. Ты сама не так проста. Я в своей жизни тоже изредка встречаю людей, рядом с которыми мне было легче думать, приятнее существовать, проще проявлять ответные реакции. Я пытался оценить причину лёгкости моих реакций в их присутствии и трудности — в их отсутствие, чтобы понять, что я приобретаю или теряю. В конце концов стало ясно, что радость от их общества перевешивала печаль от их исчезновения. Так что уж лучше испытывать такие чувства, какие ты испытываешь сейчас, чем наоборот.

Дорс подумала: «Настанет день, и Гэри уйдёт, и этот день с каждым часом всё ближе, и думать об этом я не должна».

Именно затем, чтобы избавиться от этой навязчивой мысли, она окликнула мужа:

— Гэри, о чём ты думаешь?

— Что?

Селдон открыл глаза и посмотрел на Дорс.

— Скорее всего о психоистории. Наверное, зашёл в очередной тупик?

— Да ну… Вовсе не об этом я думал. Знаешь, о чём? — спросил он, негромко рассмеявшись. — Ни за что не догадаешься. О волосах!

— О волосах? Вот это номер! О чьих же?

— В данный момент — о твоих, — сказал Селдон и с любовью посмотрел на жену.

— С ними что-нибудь не в порядке? Может, перекрасить их в другой цвет? Наверное, я должна была уже поседеть?

— Брось! Твоим волосам не нужна седина… Понимаешь, эта мысль заставила меня подумать о совершенно посторонних вещах. К примеру, о Нишайе.

— Нишайя? Это что?

— Видишь ли, Нишайя не была частью доимперского Тренторианского Королевства, потому я вовсе не удивлён, что ты о ней даже не слышала. Это планета, очень маленькая. Изолированная. Никому не нужная и не интересная. Да и я о ней в конце концов узнал только потому, что поинтересовался. Мало какому из двадцати пяти миллионов миров удавалось добиться такого головокружительного взлета известности, причём среди них вряд ли отыщется столь малозначительный мир, как Нишайя… А ведь это интересно, не правда ли, и весьма значительно.

Дорс отодвинула в сторону справочные материалы и спросила:

— Ты решил в очередной раз поупражняться в парадоксах? К чему этот разговор о значительности и незначительности?

— О, я вовсе не выдумываю никаких парадоксов, даже тогда, когда они у меня получаются. Понимаешь, Джоранум ведь с Нишайи.

— А, так ты думаешь о Джорануме?

— Да. Я просмотрел одно из его выступлений — по настоянию Рейча. Смысла в нём, прямо скажем, немного, но общее впечатление поистине гипнотическое. На Рейча он подействовал именно так.

— Думаю, так бы он подействовал на любого далийца, Гэри. Непрерывные призывы Джоранума к равенству секторов, естественно, найдут отклик в сердцах униженных термальщиков. Ты же помнишь Даль?

— Отлично помню и нисколько не виню мальчика. Мне просто не даёт покоя то, что Джоранум родом с Нишайи.

Дорс пожала плечами:

— Ну, должен же он быть откуда-то родом, и, наоборот, Нишайя время от времени должна порождать выдающихся людей, выдающихся даже по тренторианским меркам.

— Всё верно, но, как я тебе уже сказал, я поинтересовался Нишайей. Мне даже удалось выйти на гиперпространственную связь с одним второстепенным служащим, что стоило мне довольно значительной суммы, которую я при всём желании не могу представить для оплаты на факультет.

— Ну, и узнал ты что-нибудь такое, что оправдало бы затраты?

— Похоже, узнал. Понимаешь, Джоранум то и дело вставляет в свои речи всяческие рассказы — легенды своей родной планеты. И это служит ему хорошую службу здесь, на Тренторе, поскольку он производит впечатление человека из народа, наполненного до краев доморощенной философией. Эти рассказы оживляют его речь, создаётся впечатление, что он — уроженец маленькой планеты, выросший на далёкой одинокой ферме, расположенной в пасторальной, экологически чистой местности. Людям это нравится — особенно тренторианцам, которые скорее умрут, чем согласятся переселиться куда-нибудь в экологически чистую местность, но зато обожают мечтать о таком.

— Ну и что?

— А то, что тот человек с Нишайи, с которым я говорил, ни сном ни духом не ведает ни о каких таких сказках.

— Это не имеет значения, Гэри. Какая бы это ни была маленькая планета, это всё равно планета. То, что у всех на устах в той местности, где родился Джоранум, может быть неведомо никому в тех краях, откуда родом человек, с которым ты беседовал.

— Нет-нет. Народные предания, в том или другом варианте, как правило, гуляют по всей планете. И потом, понимаешь, я с трудом разбирал то, что мне говорил этот человек. Говорил он на стандартном галактическом, но с таким жутким акцентом, что понять было почти невозможно. Ради проверки я поговорил ещё кое с кем с этой планеты — то же самое.

— И что?

— У Джоранума — ни малейшего акцента. У него приятный тренторианский выговор, совершенно безупречный. Получше моего, если на то пошло. Я, к примеру, грассирую «р» — так говорят на Геликоне. Он — нет. Судя по его досье, он прибыл на Трентор, когда ему было уже девятнадцать. На мой взгляд, совершенно невероятно провести первые девятнадцать лет жизни, говоря на варварском диалекте Нишайи, а потом оказаться на Тренторе и утратить все следы акцента. Как бы долго он ни жил здесь, всё равно что-то должно было бы в его выговоре остаться такое… Ты на Рейча посмотри — он же то и дело сбивается на свои далийские штучки.

— И какой же вывод ты сделал?

— Вывод? Какой вывод? Сижу весь вечер и пытаюсь сделать вывод, прямо как какая-нибудь дедукционная машина. Вывод такой: Джоранум не с Нишайи. На самом деле, я думаю, он избрал Нишайю как вымышленную родину именно потому, что это такая отсталая, малозначительная планета, что никому и в голову не придёт там наводить о нём справки. Вероятно, он осуществил скрупулезнейшую компьютерную проверку в поисках такого мира, в отношении которого его наименее вероятно было бы уличить во лжи.

— Но это смешно, Гэри. Зачем ему придумывать себе ложную родину? Из-за этого ему пришлось бы страшно фальсифицировать всё своё досье.

— Именно это он, по всей вероятности, и сделал. Полагаю, у него достаточно последователей в муниципальных службах, чтобы он без труда мог это проделать. Скорее всего никому и в голову не пришло проверять его утверждения, а все его последователи — слишком убеждённые фанатики, чтобы вообще заводить такие разговоры.

— И всё-таки, зачем?

— Затем, думаю, что Джоранум не хочет, чтобы люди знали, откуда он родом на самом деле.

— Но почему? Все планеты в Империи равны — и в отношении закона, и в отношении традиций.

— Не знаю. Не уверен. В реальной жизни чаще всего всё обстоит не так идеально.

— Ну и откуда же он тогда? У тебя есть какая-то догадка?

— Да. Она возвращает нас к разговору о волосах.

— При чем тут волосы?

— Понимаешь, покуда я беседовал с Джоранумом, я всё время чувствовал себя не в своей тарелке и никак не мог понять почему. Наконец я понял, что это из-за его волос. Что-то в них было такое — густота, блеск… какая-то неестественная красота — я такой раньше никогда не видел. И вдруг я понял. У него искусственные волосы, старательно выращенные на черепе, который, по идее, должен бы быть лысым.

— Должен бы? — прищурилась Дорс. Похоже было, она всё поняла. — Ты хочешь сказать…

— Да, хочу. Он из архаичного, напичканного мифами тренторианского сектора Микоген. Вот именно это он и пытается скрыть.

Глава 10

Дорс Венабили холодно и трезво задумалась. Собственно, она только так и умела думать — холодно и трезво, в отличие от того, как вела себя во время эмоциональных вспышек.

Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Прошло восемь лет с тех пор, как они с Гэри побывали в Микогене, да и пробыли там совсем недолго. Восторгаться там, прямо скажем, было нечем, разве только пища вызывала восхищение.

В сознании её мало-помалу воскресала картина… Странное, пуританское, патриархальное сообщество… Там действительно удаляли всю растительность с тела, и делалось это исключительно для того, чтобы противопоставить себя всем остальным, для того, чтобы «понять, кто такие микогенцы»… Легенды, воспоминания (или выдумки) о тех временах, когда они правили Галактикой, когда жизнь их длилась долго,когда существовали роботы…

Дорс открыла глаза и спросила:

— Зачем, Гэри?

— Зачем что, дорогая?

— Зачем ему скрывать, что он из Микогена?

Она вовсе не думала, что Гэри помнит о Микогене больше её, и помнить не мог, но у него был совсем другой ум — не лучше и не хуже, а просто другой. Её ум был способен лишь на то, чтобы запоминать и делать очевидные заключения в форме математической дедукции. А ум Гэри порой делал самые неожиданные скачки. Селдон, правда, старался делать вид, будто бы интуиция — это из той области, которая свойственна исключительно его ассистенту, Юго Амарилю, но Дорс он не мог обмануть. Селдон пытался производить и другое впечатление — несколько странноватого математика, который взирает на мир, не переставая удивляться, но и в этом он тоже не мог обмануть Дорс.

— Так зачем же ему скрывать, что он из Микогена? — повторила Дорс свой вопрос.

Селдон сидел, глядя в одну точку. Когда он вот так сидел, Дорс чутьем понимала, что он пытается извлечь нечто ценное из принципов психоистории, что помогло бы прояснить конкретный вопрос.

Наконец Селдон ответил:

— Микоген — жестокое сообщество с уймой ограничений. Там всегда отыщется кто-то, кто взбунтуется против их диктата над делами и мыслями. Всегда отыщется кто-то, кто захочет раствориться в общей массе, кто возжелает попасть в более раскрепощенный мир за пределами такого сообщества. Это вполне понятно.

— И поэтому они принялись выращивать искусственные волосы?

— Не совсем так. Чаще всего Отступники — именно так микогенцы именуют предателей и, безусловно, презирают их — носят парики. Это гораздо проще, но намного хуже. Как мне сказали, настоящие Отступники выращивают искусственные волосы. Процесс этот непростой, и стоит такая операция немалых денег, но в результате получается почти неотличимо от настоящих волос. Слыхать-то я об этом слыхал, но напрямую никогда не сталкивался. Несколько лет подряд я потратил на изучение всех восьмисот секторов Трентора, пытаясь выработать основные принципы и математическую основу психоистории. Пока я мало чем могу похвастаться, увы, но я узнал-таки кое-что.

— Но всё же зачем Отступникам скрывать, что они — из Микогена? Ведь их никто не преследует за это, насколько мне известно.

— Нет, не преследует. На самом деле нет такого отношения к микогенцам как к людям второго сорта. Всё гораздо хуже. Их никто не принимает всерьёз. Да, они умны — это признают все; они высокообразованны, честолюбивы, воспитанны, сущие мудрецы в том, что касается гурманства, поистине устрашающи в своей способности поддерживать процветание родного сектора, и всё-таки никто не принимает их всерьез. Их убеждения за пределами Микогена создают у людей впечатление глупости, просто невероятной, опереточной глупости. И такое отношение переносится даже на тех микогенцев, которые становятся Отступниками. Попытайся микогенец захватить власть в правительстве — да его же на смех поднимут. Когда тебя боятся — это ерунда. Когда тебя презирают — да нет, и с этим, пожалуй, жить можно. Но вот когда над тобой смеются — это невыносимо. Джоранум хочет стать премьер-министром, значит, у него должны быть волосы, мало того — он должен выставить себя уроженцем какого-то другого мира, причём желательно расположенного как можно дальше от Микогена.

— Но послушай, есть же люди лысые, то есть просто лысые?

— Есть, конечно, но всё равно их не спутаешь с теми, кто подвергся полной депиляции по микогенскому закону. Во Внешних Мирах на это всем было бы наплевать. Но само слово «Микоген» для жителей Внешних Миров — пустой звук. Микогенцы так крепко держатся за своё насиженное место, что мало кто из них когда-либо отправлялся во Внешние Миры. А вот здесь, на Тренторе, всё обстоит совсем по-другому. Да, люди тут могут быть лысыми, и всё-таки при самой большой лысине у них наблюдаются какие-то остатки волос, и их наличие неопровержимо указывает, что перед вами — никакие не микогенцы. Либо такие люди выращивают искусственные волосы. Те немногие, кто лыс абсолютно и безнадёжно, — ну, считай, что им здорово не повезло в жизни. Наверное, им приходится всюду предоставлять справку, что они не микогенцы.

Дорс, слегка нахмурившись, спросила:

— Что это нам даёт?

— Пока не знаю.

— А ты мог бы доказать, что он — микогенец, и сделать это достоянием гласности?

— Не уверен, что это будет легко. Он наверняка старательно замел следы, и даже в том случае, если мне удастся…

— Ну?

Селдон пожал плечами:

— Мне бы не хотелось призывать к дискриминации. Социальная ситуация на Тренторе и без того напряженная, так что вовсе незачем выпускать из-под замка страсти, которые потом ни мне, ни кому-то другому станут не подвластны. Если мне и придётся выложить этот микогенский козырь, то я выложу его последним.

— Значит, ты тоже желаешь минимализма.

— Естественно.

— И Что же в таком случае ты собираешься делать?

— Я договорился о встрече с Демерзелем. Может быть, он знает, что делать.

Дорс взглянула на него.

— Гэри, не обманывай себя. Так дело не пойдёт. Разве Демерзель обязан разгадывать за тебя все загадки?

— Нет, но, может быть, эту разгадает.

— А если нет?

— Значит, придётся придумать что-нибудь другое.

— К примеру?

Гримаса боли и тоски искривила лицо Селдона.

— Дорс, я не знаю. Не думай, что я тоже способен разгадать любую загадку.

Глава 11

Эдо Демерзель на людях появлялся редко, и единственным, пожалуй, с кем он более или менее часто виделся, был Император. У Демерзеля была масса причин держаться подальше от посторонних взглядов, и одна из них — та, что с годами он почти не менялся внешне.

Гэри Селдон не видел его уже несколько лет, а лично не беседовал ещё дольше.

Учитывая то, как прошла недавняя встреча Селдона с Ласкином Джоранумом, и он, и Демерзель понимали, что афишировать их свидание ни в коем случае нельзя. Визит Селдона к премьер-министру в Императорский Дворец не мог остаться незамеченным, поэтому из соображений безопасности они договорились встретиться в небольшом, но роскошно обставленном номере гостиницы, расположенной неподалеку от дворцовой территории.

Увидев Демерзеля, Селдон ощутил боль прошедших лет. Одно лишь то, что Демерзель выглядел точно так же, как всегда, усилило эту боль. Он был всё так же высок и статен, с правильными, жёсткими чертами лица; в его тёмных волосах мелькали светлые пряди, но не седины. Лицо его нельзя было назвать красивым, но оно было выразительно. Внешне он поразительно соответствовал идеалу императорского премьер-министра и был совсем не похож на тех, кто занимал этот пост до него. Селдон считал, что одно это давало ему некоторую власть над Императором, а следовательно, и над придворными… и даже над Империей.

Демерзель шагнул навстречу Селдону, радостно, по-доброму улыбаясь. Правду сказать, даже такая искренняя улыбка почти не меняла вечно печального, озабоченного выражения его лица.

— Гэри, — сказал он, — как я рад тебя видеть! А я уж было подумал, что ты передумаешь и не выберешься.

— А я был почти уверен, что передумаете вы, премьер-министр.

— Можно Эдо, если ты боишься называть меня моим настоящим именем.

— Не могу. Из меня его клещами не вытянешь. Ты же знаешь.

— Я вытяну. Произнеси его. Мне было бы так приятно услышать его из твоих уст.

Селдон растерялся. Он просто не мог поверить, что его губы сумеют сложиться для произнесения звуков, что голосовые связки сомкнутся.

— Дэниел… — проговорил он наконец.

— Р.Дэниел Оливо, — кивнул Демерзель. — Пообедаешь со мной, Гэри? Ведь если я буду обедать с тобой, мне не придётся есть. Знаешь, это такое облегчение.

— С радостью, хотя подобное одностороннее потребление пищи не вяжется с моим идеалом совместной трапезы. Ну, может, хотя бы кусочек-другой?

— Только чтобы доставить тебе удовольствие.

— Но всё равно, — покачал головой Селдон, — я просто не знаю, стоит ли нам проводить вместе долгое время.

— Стоит. Я получил на этот счёт соответствующее распоряжение. Его Императорское Величество желает, чтобы мы с тобой встретились.

— Почему, Дэниел?

— Через два года состоится очередной математический конгресс. А ты вроде удивлён. Ты что, забыл?

— Да нет, не то чтобы забыл. Я просто об этом не думал.

— Разве ты не собираешься присутствовать? На предыдущем конгрессе ты был главной сенсацией.

— Угу. С психоисторией. Та ещё сенсация.

— Ты привлек внимание Императора. Ни одному математику до тебя такое не удавалось.

— Привлек я сначала твоё внимание, а вовсе не Императора. Потом мне пришлось удирать во все лопатки и оставаться в недосягаемости для Императора до тех пор, покуда я не сумел убедить тебя в том, что я вплотную подошёл к началу психоисторических изысканий. Только потом ты позволил мне оставаться в спасительной неизвестности.

— Будучи главой математического факультета в престижнейшем учебном заведении? Сомнительная неизвестность.

— И всё-таки это так, поскольку эта деятельность — прикрытие для того, чем я на самом деле занимаюсь.

— Ага, вот и обед подали. Давай пока поболтаем о чём-нибудь другом, просто как закадычные друзья. Как Дорс?

— Прекрасно. Настоящая жена. Готова меня таскать всюду на поводке, так трясется за мою безопасность.

— Это её работа.

— Она мне так и говорит — и слишком часто. Дэниел, если серьёзно, я никогда не сумею отблагодарить тебя за то, что ты нас познакомил.

— Спасибо, Гэри, но, если честно, я вовсе не предполагал, что вы обретете семейное счастье, особенно Дорс.

— Огромное спасибо тебе за этот подарок, даже если ты не ожидал такого оборота дел.

— Я рад, но подарок этот сомнительный, и ты это со временем поймешь, такой же сомнительный, как моя дружба.

Селдон не знал, что ответить, и, повинуясь жесту Демерзеля, принялся за еду.

Через некоторое время он приподнял вилку с кусочком рыбного филе и сказал:

— Не могу сказать точно, что это за зверь, но явно микогенского происхождения.

— Точно. Я знаю, как ты любишь тамошнюю кухню.

— Только она и оправдывает существование микогенцев. Но они для тебя что-то значат. Что-то особенное. Я не должен забывать об этом, прости.

— Не стоит. Теперь ничего особенного нет. Их предки давным-давно населяли планету под названием Аврора. Продолжительность жизни там равнялась тремстам годам и больше, и обитатели планеты были властелинами пятидесяти миров Галактики. Именно уроженец Авроры придумал и создал меня. Я не забыл об этом, я это помню даже, пожалуй, слишком хорошо — и не так извращенно, как микогенские потомки обитателей Авроры. Но тогда, давным-давно, я предал их и покинул. Я сделал свой выбор в пользу того, что считал лучше для человечества, и следовал по этому пути всё время, стараясь как можно лучше исполнять свой долг.

— Нас не могут подслушать? — спросил вдруг Селдон взволнованно.

Демерзель улыбнулся.

— Если тебе такое пришло в голову только сейчас, то уже слишком поздно. Но не беспокойся, я предпринял необходимые меры предосторожности. Тебя видели считаные единицы. И когда будешь уходить, мало кто увидит. Да и те, кто увидит, не будут нисколько удивлены. Я имею печальную репутацию математика-любителя с грандиозными замашками, но с весьма скромными способностями. Это удивительно забавляет тех придворных, кто не является моими друзьями, и поэтому здесь никто не удивится, что я проявляю интерес к подготовке приближающегося математического конгресса. Я ведь с тобой как раз о конгрессе хотел поговорить.

— Вот уж не знаю, какой от меня в этом смысле толк. Я мог бы говорить на конгрессе об одном-единственном предмете, но говорить о нём не могу. Если и приму участие, то самое пассивное, как зритель и слушатель. Я не собираюсь представлять никакого доклада.

— Понимаю. И всё-таки, если тебе любопытно, имей в виду, что Его Императорское Величество про тебя не забыл.

— Наверное, потому, что ты держишь меня у него в уме.

— Нет. Этим я не занимался. Видишь ли, Его Императорское Величество порой меня просто потрясает. Он в курсе того, что приближается очередной конгресс, и, видимо, не забыл твоего выступления на предыдущем. Его по-прежнему интересуют психоистория и последствия её применения. Я обязан тебя предупредить. Весьма вероятно, что он возжелает с тобой встретиться. Придворные, безусловно, сочтут, что это великая честь — дважды в жизни получить приглашение во дворец.

— Ты шутишь? Что толку от моей встречи с ним?

— Не знаю, но, если тебя пригласят, отказаться ты будешь не вправе. Ну а как твои юные протеже, Юго и Рейч?

— Полагаю, тебе всё о них известно. Уверен, ты с меня глаз не спускаешь.

— Точно. Я не спускаю глаз с твоей безопасности, но не слежу за каждым твоим шагом. Видишь ли, у меня дел по горло, и я не всевидящ.

— А Дорс разве тебе не всё докладывает?

— Доложила бы, если бы положение дел стало критическим. Только так, а не иначе. Ей вовсе не улыбается роль домашней шпионки.

Демерзель снова едва заметно улыбнулся.

Селдон откашлялся.

— Мальчики в порядке. С Юго жутко трудно ладить. Он, надо тебе сказать, больше психоисторик, чем я, и у него, по всей вероятности, такое впечатление, что я не даю ему дороги.

Что же до Рейча, то он очаровательный озорник — такой, какой и был. Он запал мне в душу ещё тогда, когда слонялся беспризорником по биллиботтонским трущобам, но что самое невероятное — так это то, что Дорс он тоже ухитрился покорить. Я совершенно честно тебе скажу, Дэниел: если я надоем Дорс и она захочет уйти, она всё равно не перестанет любить Рейча. — Демерзель кивнул, а Селдон задумчиво продолжал: — А ведь если бы этот сорванец не овладел в своё время сердцем Рейчел из Сэтчема, меня бы теперь тут не было. Пристрелили бы меня как миленького. Знаешь, Дэниел, — добавил он, нервно поерзав на стуле, — я терпеть не могу об этом вспоминать. Ведь это действительно был случай непредсказуемый, невероятный. В чём же мне тут помогла психоистория?

— А разве не ты говорил мне о том, что в лучшем случае психоистория способна оперировать только вероятностями и большими числами и не имеет никакого отношения к конкретным, отдельным людям?

— Но если этот конкретный человек оказывается исключительно важным…

— Думаю, ты понимаешь, что ни один человек в отдельности не может быть исключительно важным. Ни я, ни ты.

— Может быть, ты и прав. Но понимаешь, какая штука… Сколько бы я ни работал в рамках подобных допущений, тем не менее я никак не могу избавиться от мыслей о собственной значимости. Какой-то суперэгоизм, превосходящий все пределы разумного… Но и ты исключительно важная персона, и именно поэтому я так хотел тебя увидеть и поговорить с тобой — насколько возможно откровенно. Я должен знать.

— Что знать?

Со стола уже прибрали, и свет в комнате стал более приглушенным, обстановка казалась более непринуждённой, располагающей к интимной беседе.

— Джоранум, — сказал Селдон без лишних слов.

— Ах да!

— Ты знаешь о нём?

— Конечно. Ещё бы мне не знать.

— Ну так вот. Я тоже хочу узнать о нём.

— Что именно?

— Слушай, Дэниел, не притворяйся. Он опасен?

— Конечно, он опасен. А что, есть на этот счёт какие-то сомнения?

— Для тебя, я хочу сказать. Для твоего положения в ранге премьер-министра.

— Я об этом и говорю. Именно в этом смысле он и опасен.

— И ты миришься с этим?

Демерзель, облокотившись, склонился к столу.

— Существуют такие вещи, которые происходят независимо от того, мирюсь я с ними или нет, Гэри. Давай будем смотреть на всё философски. Его Императорское Величество Клеон Первый восседает на троне уже восемнадцать лет, и всё это время я служу государственным секретарем и премьер-министром, даже при его отце служил, правда, не так рьяно, как при Клеоне. Срок немалый, и вряд ли кому из премьер-министров удавалось так долго оставаться на своём посту.

— Ты не совсем обычный премьер-министр, Дэниел, и ты это прекрасно знаешь. Ты обязан оставаться у власти, покуда не будет разработана психоистория. Не улыбайся, не надо. Это правда. Когда мы познакомились с тобой восемь лет назад, ты сказал мне, что Империя находится в состоянии разрухи и упадка. Теперь ты думаешь иначе?

— Вовсе нет.

— На самом деле упадок сейчас стал ещё более заметен, верно?

— Да, хотя я упорно тружусь над его предотвращением.

— А не будь тебя, это случилось бы? Джоранум поднимает против тебя всю Империю.

— Не Империю, Гэри, только Трентор. Во Внешних Мирах пока всё спокойно, несмотря на упадок в экономике и снижение объёма торговли.

— Но Трентор — самое главное. Трентор — столичная планета, где мы живём, сердце Империи, административный центр, и именно Трентор способен сбросить тебя. Ты не сможешь удержаться на своем посту, если Трентор скажет тебе «нет».

— Согласен.

— А если ты уйдешь, кто же тогда позаботится о спокойствии Внешних Миров, предотвратит упадок и скорое скольжение Империи по наклонной плоскости вниз, к анархии?

— Но это всего-навсего вероятность.

— Значит, тебе нужно что-то делать. Юго уверен в том, что тебе грозит смертельная опасность, что ты не сможешь удержаться на своем посту. Ему это подсказывает интуиция. Дорс говорит о том же и всё объясняет тремя или четырьмя законами…

— Роботехники, — подсказал Демерзель.

— А юный Рейч, похоже, увлечен доктринами Джоранума — он же далиец, сам понимаешь. А я… я в растерянности, потому и решил посоветоваться с тобой. Думал, ты меня как-то успокоишь. Уверь меня в том, что ты держишь ситуацию в руках.

— Уверил бы, если бы был уверен. Но я тоже неспокоен. Я действительно в опасности.

— И при этом ничего не делаешь?

— Нет. Я многое делаю для того, чтобы сдерживать недовольство и отражать удары Джоранума. Если бы я этого не делал, я бы уже не работал. Но моей деятельности недостаточно.

Селдон растерялся. Немного помолчав, он сказал:

— Знаешь, я думаю, что Джоранум на самом деле микогенец.

— Это действительно так?

— Это всего лишь моё мнение. Я подумывал, нельзя ли воспользоваться этим фактом против него, но мне не хотелось бы прибегать к дискриминации.

— И правильно делаешь, что сомневаешься. Есть масса возможных вариантов действий, которые повлекут за собой совершенно нежелательные эффекты. Видишь ли, Гэри, я ведь не боюсь оставить свой пост, если будет найден подходящий последователь, который будет в своей деятельности придерживаться тех же принципов предотвращения упадка, к которым в своей работе прибегал я. Но, с другой стороны, если моё место займет Джоранум, боюсь, это будет просто-таки фатальный случай.

— Тогда всё, что бы ни предприняли, чтобы остановить его, годится.

— Не совсем так. Империя может скатиться в анархию даже при том условии, если мы одолеем Джоранума и я останусь на своем посту. Следовательно, я не должен предпринимать ничего такого, что позволило бы одолеть Джоранума, а мне — остаться на своем посту, если само это деяние ускорит гибель Империи. Пока я не сумел придумать ничего такого, что позволило бы одновременно избавиться от Джоранума и избежать анархии.

— Минимализм… — прошептал Селдон.

— Прости, не расслышал.

— Дорс объяснила мне, что ты связан рамками минимализма.

— Так оно и есть.

— Значит, я зря пришёл к тебе, Дэниел.

— Ты хочешь сказать, что искал успокоения, но не нашёл его?

— Похоже, что так.

— Но ведь и я шёл на встречу с тобой, потому что тоже искал успокоения.

— У меня?

— У психоистории, которая обеспечила бы такой путь к безопасности, которого я отыскать не могу.

Селдон тяжело вздохнул.

— Дэниел, психоистория пока не разработана до такой степени.

Премьер-министр укоризненно посмотрел на математика.

— Гэри, у тебя было целых восемь лет.

— Восемь, восемьдесят ли, какая разница? Это грандиозная проблема.

— Я вовсе не жду, что методика будет доведена до совершенства, но, может, у тебя появилась хотя бы какая-то схема, остов, что ли, некий принцип, которым можно было бы руководствоваться? Пускай несовершенный, но всё-таки лучше, чем гадание на кофейной гуще.

— Нет. То, чем я сейчас располагаю, ничуть не больше, чем у меня было восемь лет назад. Так что выводы будут такие: ты должен оставаться у власти, а Джоранума надо одолеть таким способом, чтобы как можно дольше сохранить стабильность в Империи. Следовательно, это мой единственный шанс продолжать трудиться над разработкой психоистории. Но этого нельзя добиться, пока я не разработаю психоисторию. Верно?

— Похоже, что так.

— Значит, мы зашли в порочный круг и Империя погибнет.

— Если только не случится ничего непредвиденного. Если только ты не сделаешь так, чтобы нечто непредвиденное случилось.

— Я? Дэниел, как я могу этого добиться без психоистории?

— Не знаю, Гэри.

Селдон поднялся, чтобы уйти… в полном отчаянии.

Глава 12

Четыре дня спустя Гэри Селдон пренебрег своими обязанностями главы факультета и использовал служебный компьютер для личных целей — настроил его на приём новостей.

Компьютеров, способных осуществлять ежедневный сбор новостей из двадцати пяти миллионов миров, были считаные единицы. Несколько таких компьютеров было установлено в Императорском Дворце — там они были просто необходимы. Стояли такие и в столицах других Внешних Миров, хотя в большинстве из них довольствовались гиперсвязью с главной службой новостей на Тренторе.

Компьютер, стоявший на математическом факультете такого крупного университета, как Стрилингский, можно было при желании превратить в источник информации, и Селдон добился того, что его компьютер позволял делать это. В конце концов это было необходимо для его работы над психоисторией, хотя возможности компьютера были старательно завуалированы.

В идеале компьютер должен был сообщать всё экстраординарное, что происходило в любом из миров, входивших в состав Империи. Закодированный, едва заметный сигнал обозначал, что известие, относящееся к разряду экстраординарных, поступило, и тогда Селдон обращал на него внимание. Надо сказать, случалось такое крайне редко, поскольку рамки «экстраординарности» были установлены очень жёстко, и под это определение подпадали исключительно события глобального масштаба или нечто сверхинтересное.

Если бы этого компьютера не было, пришлось бы связываться время от времени с различными планетами на выбор — не всеми двадцатью пятью миллионами, конечно, а с несколькими десятками из них. Задача эта была нудная и утомительная, поскольку мало в каком из миров ежедневно не происходило какой-нибудь своей маленькой катастрофы. Там — извержение вулкана, там — наводнение, там — экономический кризис, ну и, конечно, бунты. За последнюю тысячу лет не было дня, чтобы хотя бы на одной из сотни планет не вспыхивало народное волнение.

Естественно, обращать особое внимание на подобные случаи нужды не было. Волноваться относительно бунтов стоило ничуть не больше, чем относительно вулканических извержений. И то и другое постоянно происходило в обитаемых мирах. Вот если выдавался денек, когда не происходило ни единого восстания, как раз тогда следовало бы расценивать, что происходит нечто необычное, заслуживающее самого пристального внимания и беспокойства.

А именно беспокойства-то у Селдона и не возникало. Внешние Миры, при всех их беспорядках и бедствиях, казались тихой, спокойной поверхностью громадного океана, на которой почти всегда царил штиль. Ну, пробежит волна повыше — и снова всё успокоится. Никаких признаков глобальной кризисной ситуации, которые предвещали бы неминуемый упадок, за последние восемь лет Селдону обнаружить не удавалось, да и за восемьдесят тоже. И всё же Демерзель (без него Селдон даже мысленно не мог называть его Дэниелом) говорит, что процесс упадка продолжается и ему приходится постоянно держать руку на пульсе Империи, действуя способами, Селдону недоступными, покуда в его распоряжении не окажется направляющая сила психоистории.

Может быть, упадок происходит так незаметно, что не станет очевиден до тех пор, пока не достигнет некой критической точки, как, к примеру, твой дом, что стоит себе и стоит, потихоньку ветшая, но так незаметно, что поймешь это только тогда, когда в одну прекрасную ночь тебе на голову рухнет крыша.

И когда же она должна рухнуть, эта крыша? Вопрос на засыпку, и ответа на него у Селдона не было.

Время от времени Селдон проверял и оценивал ситуацию на Тренторе. Тут новости во все времена имели особый характер. Во-первых, Трентор был самым населённым миром из всех — здесь жили сорок миллиардов человек. Во-вторых, восемьсот секторов, на которые делился Трентор, представляли собой нечто вроде своеобразной мини-Империи. В-третьих, здесь существовала разветвленная сеть государственных учреждений с невероятно запутанной иерархической структурой, проследить за которой было крайне трудно, уделяя при этом внимание и поведению царствующей фамилии.

На этот раз Селдона поразило сообщение о результатах выборов в секторе Даль. Там к власти пришли последователи Джоранума. Судя по комментарию, это был первый случай, когда джоранумиты завладели властью над целым сектором.

На самом деле — ничего удивительного. Даль стал главным оплотом джоранумитов, однако Селдона неприятно поразил факт столь очевидного успеха демагога. Он заказал копию видеоматериала и, получив, забрал домой.

Когда Селдон вошёл, Рейч оторвался от экрана своего компьютера и, судя по всему, решил, что нужно объяснить отцу, чем это таким он занимается.

— Помогаю маме, — сообщил он. — Собираю для неё кое-какие справки.

— А как насчёт твоей собственной работы?

— Сделано, па. Всё сделано.

— Отлично. А теперь погляди-ка сюда, — сказал Селдон и показал пленку, собираясь затем вставить её в микропроектор.

Рейч, прищурившись, просмотрел пленку и сказал:

— Уже знаю.

— Вот как?

— Конечно. Я с Даля глаз не спускаю. Родина как-никак.

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Я не удивлён. А ты? Весь Трентор считает Даль комком грязи. Почему бы тем, кто там живёт, не разделять убеждения Джоранума?

— Ты их тоже разделяешь?

— Ну… — Рейч задумался. — Вынужден признаться, кое-что из того, о чём он говорит, задевает меня. Например, что он хочет равенства для всех. Что тут плохого?

— Ничего. Если он не лжет. Если не разглагольствует об этом исключительно ради того, чтобы набрать побольше голосов.

— Всё верно, па, но только большинство далийцев скорее всего думают так: «Что нам терять? У нас и сейчас равенства нет, хотя законы утверждают, что оно у нас есть».

— Законы и писать, и контролировать непросто.

— Знаешь, от этой мысли не станет холодно, когда будешь помирать от жары.

Селдон нахмурился. Как только он прочел сообщение об итогах выборов, в голову ему пришла одна идея.

— Послушай, Рейч, — сказал он, — ты ведь не был в Дале с тех самых пор, как мы с мамой увезли тебя оттуда, верно?

— Почему не был? Мы же все вместе ездили туда пять лет назад.

— Да-да, — замахал руками Селдон. — Но это не то. Мы останавливались в гостинице, которая, насколько я помню, даже и далийской не была, и потом, насколько я помню, Дорс не отпускала тебя одного на улицу. Ведь тебе тогда было всего пятнадцать. А не хочешь ли ты съездить в Даль теперь? Один, самостоятельно — теперь, когда тебе уже двадцать?

Рейч прищелкнул языком.

— Мама ни за что не отпустит.

— Я же не говорю, что меня жутко радует мысль о том, как я буду с ней об этом разговаривать, но, честно говоря, я не собираюсь спрашивать у неё разрешения. Вопрос стоит таким образом: согласен ли ты сделать это для меня?

— Из любопытства? Почему бы и нет? Я не прочь поглядеть, что и как там теперь.

— От учебы сумеешь оторваться?

— Конечно. Ведь я ещё ни разу не пропускал занятий. И потом, ты же можешь записать лекции, и я наверстаю пропущенное, когда вернусь. Меня отпустят. Ну а если что, так у меня же старик — важная шишка в университете. Ой, па, ты не обиделся?

— Пока нет. Только учти, я тебя не на увеселительную прогулку посылаю.

— Ясное дело. Сомневаюсь, чтобы ты представлял себе, что такое увеселительная прогулка, па. Странно даже от тебя это слышать.

— Ну ладно, пошутили и будет. Когда ты попадешь в Даль, я хочу, чтобы ты встретился там с Ласкином Джоранумом.

Рейч удивился не на шутку.

— Это как? Как я его найду?

— Он собирается в Даль. Его пригласили выступить в Совете сектора вместе с новыми членами правительства сектора, его последователями. Мы выясним точно, в какой день он будет выступать, и ты отправишься в Даль на несколько дней раньше.

— Но как я сумею повидаться с ним, па? Думаю, он не устраивает приёмов.

— Я тоже так думаю, но тут уж тебе карты в руки. Тебе было двенадцать, а ты уже тогда знал, как это делается. Надеюсь, за последние годы ты не утратил этого замечательного качества.

Рейч улыбнулся.

— Я тоже надеюсь. Ну, допустим, я к нему попаду. И что?

— Нужно будет выяснить всё возможное. Что он собирается делать? Что у него на уме?

— Ты что, серьёзно думаешь, что он мне всё это выложит?

— Не удивлюсь, если всё так и получится. Ты умеешь внушать доверие, паршивец, умеешь. Давай всё обсудим.

И они обсудили. И не раз.

Мысли у Селдона были невесёлые. Он вовсе не был уверен, что что-то получится из его затеи, но решил не посвящать в неё ни Юго Амариля, ни Демерзеля, ни (самое главное) Дорс. Они помешали бы. Они бы принялись доказывать, что идея дурацкая, а он не хотел, чтобы кто-нибудь ему это доказывал. То, что он задумал, казалось ему единственным путем к спасению, и он не желал, чтобы кто-то вставал ему поперек дороги.

Но был ли возможен этот путь? Вот в чём вопрос. Рейч был единственным, на взгляд Селдона, кто мог бы втереться в доверие к Джорануму, но соответствовал ли Рейч этой роли? Рейч — далиец, и у Джоранума он мог вызвать симпатию. Однако насколько ему можно доверять?

Какой ужас! Рейч был его сыном, и до сих пор Селдону и в голову не приходило усомниться в том, насколько ему можно доверять!

Глава 13

Да, Селдон сомневался во многом — в том, насколько верно всё задумал, в том, не вызовет ли задуманное преждевременного взрыва в ходе событий, в том, можно ли быть до конца уверенным, что Рейч справится с порученным делом, но насчёт одного у него никаких сомнений не было: насчёт поведения Дорс, когда он расскажет ей о своих планах.

И она не разочаровала его, если можно так выразиться.

Нет, в каком-то смысле всё-таки разочаровала, потому что она не стала кричать от ужаса — он ведь ожидал чего-нибудь именно в таком роде.

На самом деле зря ожидал. Она была совсем не такая, как обычные женщины, и по-настоящему злой он её никогда не видел. Очень может быть, она и не умела по-настоящему злиться — по-настоящему, с точки зрения Селдона.

Нет, она просто посмотрела на него ледяными глазами и с горечью в голосе проговорила:

— Ты послал его в Даль? Одного?

Тихо так проговорила, вопросительно.

Из-за этого её спокойствия Селдон поначалу опешил. Но взял себя в руки и твёрдо, решительно ответил:

— Я должен был это сделать. Это необходимо.

— Погоди, я хочу понять. Ты послал его в это логово воров, трущобы, кишащие убийцами, в эту клоаку преступности?

— Дорс! Не говори так со мной. Это выводит из себя! Такими словами говорят разве что мещане.

— Ты что, отрицаешь, что Даль именно таков?

— Конечно, отрицаю. Да, в Дале есть преступники и трущобы. Я это отлично знаю. Мы оба это отлично знаем. Но не весь Даль таков. Преступники и трущобы есть в каждом секторе, даже в Имперском, и в Стрилинге.

— Но существует такое понятие, как уровень преступности, если не ошибаюсь? Один не равен десяти. Даже если все секторы, все планеты погрязли в преступности, Даль всё равно один из самых страшных или нет? У тебя есть компьютер? Посмотри статистику.

— Не стоит. Даль — беднейший из секторов Трентора, а между нищетой, отчаянием и преступностью существует положительная связь. Тут я с тобой согласен.

— Ты со мной согласен! И ты отпустил его одного? Ты мог поехать с ним, мог попросить меня поехать с ним, отправить с ним, если на то пошло, десяток его сокурсников. Они бы с радостью сорвались с занятий, уверена.

— То, ради чего я его послал туда, требует, чтобы он был один.

— А ради чего ты его послал туда?

Селдон молчал, как в рот воды набрал.

— Вот, оказывается, до чего дошло? — нахмурилась Дорс. — Ты мне не доверяешь?

— Это опасно. Рисковать я намерен один. Я не могу подвергать опасности ни тебя, ни кого-либо другого.

— Ты не рискуешь! Рискует бедняга Рейч.

— Вовсе он не рискует, — мотнул головой Селдон. — Ему двадцать. Молодой, быстрый, крепкий, как дерево, и не такое, какие выращивают тут, на Тренторе, в тепличных условиях, а такое, какие растут в геликонских лесах. И потом, он силен в рукопашной схватке, а далийцы в этом ничего не смыслят.

— Уж мне эти твои рукопашные схватки! — огрызнулась Дорс. — Ты считаешь, что в этом решение всех проблем. Далийцы ходят с ножами. Все до одного. И с бластерами наверняка тоже.

— Насчёт бластеров не знаю. Закон крайне суров, когда дело доходит до бластеров. Что касается ножей, я уверен, у Рейча нож при себе. Он даже здесь, в кампусе, с ножом не расстаётся, а ведь это противозаконно. Неужели ты думаешь, он в Даль без ножа отправился?

Дорс промолчала.

Селдон тоже молчал несколько минут, затем решил, что всё-таки нужно ввести жену в курс дела.

— Послушай, — сказал он, — я тебе могу сказать одно: я надеюсь, что он встретится с Джоранумом, который намеревается посетить Даль.

— О! И чего ты ждёшь от Рейча? Что мальчик убедит Джоранума, что тот был в корне не прав, и сердце того наполнится искренним раскаянием о содеянном, и он уберётся обратно в Микоген?

— Хватит. Если ты собираешься и дальше беседовать в таком духе, не имеет смысла продолжать разговор.

Селдон отвернулся от неё и взглянул в окно, за которым виднелось серо-голубое «небо».

— Жду от него другого, — сказал он. — Жду, что он спасет Империю.

— О да. Это будет намного легче, — фыркнула Дорс.

— Я этого жду, — сердито буркнул Селдон. — У меня нет разрешения. У тебя тоже нет. Нет и у Демерзеля. Он так и сказал, что решение за мной. К этому я и стремлюсь, и поэтому мне нужно было, чтобы Рейч поехал в Даль. Дорс, ну ты же прекрасно знаешь, как он умеет очаровывать людей. С нами у него это вышло, так что можно надеяться, выйдет и с Джоранумом. Если я прав, всё будет хорошо.

Дорс широко раскрыла глаза.

— И ты ещё станешь утверждать, что ты опираешься на психоисторию?

— Нет. Не стану. Я не собираюсь тебя обманывать. Пока я ещё не достиг таких результатов, чтобы мог руководствоваться психоисторией. Но Юго постоянно говорит об интуиции, а у меня она тоже есть.

— Интуиция? Что это такое? Дай определение!

— С лёгкостью. Интуиция — это свойственное человеческому разуму умение находить верный ответ в ситуации, когда у него недостаёт точной информации, а та, что есть, порой противоречива.

— И ты положился на это умение.

— Да, — решительно кивнул Селдон. — Положился.

Но про себя он подумал о том, что не мог сказать Дорс: «Что, если Рейч утратил своё природное обаяние? Что, если — того хуже — в нём укрепилось сознание того, что он — далиец?»

Глава 14

Биллиботтон остался Биллиботтоном: грязным, вонючим, мерзким Биллиботтоном, гниющим и тем не менее полным жизни. Такого места нигде больше на Тренторе не найти, так думал Рейч. Может, где-то ещё в Империи и сыскалось бы подобное местечко, однако Рейч о таких не слыхал.

Он не бывал здесь с тех самых пор, как Дорс и Селдон увезли его, то есть с двенадцати лет, но ему казалось, что тут всё по-прежнему, даже люди те же самые: адская смесь цепных псов и мелких шавок, излучающих воспаленную гордость и злобный протест. Мужчины по-прежнему носили густейшие чёрные усы, а женщины ходили в мешковатых платьях, которые, на теперешний цивилизованный взгляд Рейча, казались ещё более уродливыми.

И как только так одетым женщинам удавалось привлечь к себе внимание мужчин? На самом деле вопрос дурацкий. Ему было всего двенадцать, а он уже тогда знал, как легко и просто эти платья снимаются.

И вот он здесь, на родине. Погрузившись в воспоминания, он шёл по Торговой улице, смотрел на витрины и пытался убедить себя в том, что отлично помнит каждое место, глядел на встречных и пытался угадать, нет ли среди них тех, с кем он был знаком восемь лет назад, — дружков детства. Увы, он помнил только клички, которыми они награждали друг друга. Настоящего имени ни одного из своих приятелей, хоть убей, он вспомнить не мог.

И в самом деле, он очень многое успел забыть. Не потому, что восемь лет — такой уж большой срок, а потому, что для двадцатилетнего это две пятых жизни, наполненных бесконечными событиями, а его жизнь после отъезда из Биллиботтона так сильно изменилась, что прошедшее ему виделось как в тумане.

Но главное — запахи. Запахи тут были те же самые. Он остановился у кондитерской, приземистой и неряшливой на вид, и уловил запах кокосового мороженого — такого запаха он давно не ощущал. Даже тогда, когда он покупал трубочки с кокосовым мороженым, даже тогда, когда вывеска гласила, что они приготовлены «по-далийски», это всё были бледные призраки — не более того.

Рейч почувствовал сильнейшее искушение. Зайти? А почему бы и нет? Кредиток у него хватало. Дорс рядом не было, а то бы она непременно поморщилась и сказала что-нибудь насчёт того, что там грязно. Но тогда, в старые добрые времена, кому какое дело было до чистоты!

Освещение внутри магазина было такое тусклое, что глаза Рейча долго привыкали к сумраку. Несколько низких столиков, около них — малопрезентабельные стулья. По всей вероятности, тут можно быстро перекусить — «выпить кофе с пирожными» на здешний манер. За одним из столиков сидел молодой мужчина, перед ним стояла пустая чашка. На парне была некогда белая футболка. Будь освещение поярче, пожалуй, она показалась бы ещё грязнее.

Кондитер, или, по крайней мере, хозяин заведения вышел из комнаты за стойкой и довольно невежливо поинтересовался:

— Чё надо?

— Кокоженое, — ответил Рейч, не добавив «пожалуйста». Какой же он был бы биллиботтонец, если бы начал распинаться в вежливых словечках? И название вспомнил, не забыл.

А название это, судя по всему, всё ещё было в ходу, поскольку кондитер тут же вручил ему трубочку с мороженым без лишних слов. Причем подал мороженое руками. Рейчу-мальчишке и в голову не пришло бы задуматься, но теперешний Рейч ощутил прилив брезгливости.

— Пакет дать?

— Не надо, — сказал Рейч. — Я тут съем.

Он расплатился с кондитером, взял мороженое и откусил большущий кусок, наслаждаясь знакомым вкусом. В детстве для него такое мороженое было редкой и почти недоступной роскошью. Он покупал его тогда, когда удавалось наскрести нужную сумму. Время от времени ему давал откусить кусочек кто-нибудь из внезапно разбогатевших дружков, но чаще всего он воровал мороженое, пользуясь удобным случаем. Теперь он мог купить сколько угодно порций…

— Эй! — послышался чей-то голос у Рейча за спиной.

Рейч с трудом вернулся к реальности. Его, оказывается, окликнул парень, что сидел за столом.

— Это ты мне, парень? — негромко уточнил Рейч.

— Ага. Чё это ты делаешь, а?

— Кокоженое ем. Чё те надо?

Рейч автоматически перешёл на биллиботтонский жаргон, и это оказалось совсем нетрудно.

— Не. В Биллиботтоне чё делаешь?

— Родился тут. Вырос тут. Токо в кровати народился, а не на улице, как ты.

Оскорбление слетело с языка легко, так легко и непринуждённо, словно Рейч никуда и не отлучался из Биллиботтона.

— Во как? Чё-то ты слишком вырядился. Тоже мне биллиботтонец. Цаца какая! Да от тебя, поди, и духами прёт!

Парень пошевелил мизинцем — этим жестом подманивали к себе друг друга гомосексуалисты.

— Сказал бы я, чем от тебя несёт. Но я — человек воспитанный.

— Чей-то? Во-спи-тан-ный? У-сю-сю!

В это время в кондитерскую вошли ещё двое. Рейч слегка нахмурился. Сговорились они или как? Парень, сидевший за столом, обратился к вошедшим:

— Этот крякает, будто он воспитанный. Болтает — биллиботтонец.

Один из вошедших с притворной учтивостью поклонился Рейчу и ухмыльнулся, показав неровные, давно не чищенные зубы.

— А чё, здорово! Биллиботтонец, да к тому же воспитанный! Завсегда чё-нибудь подкинет бедненьким, несчастненьким сородичам, а? Ну, денежки, к примеру. Чё тебе стоит подкинуть кредитку-другую бедненьким, а?

— И много их у тебя, господин хороший? — поинтересовался его приятель без ухмылки.

— Эй, эй! — заволновался хозяин заведения. — Парни, проваливайте отсюда. Неча у меня тут колобродить.

— Не боись, — сказал ему Рейч. — Я ухожу.

Он собрался было уйти, но парень, сидевший за столом, выставил ногу, загородив проход между столиками.

— Ну ты чё, парень? Ты куда? Мы по тебе заскучимся.

Хозяин кондитерской, почувствовав, что запахло жареным, ретировался в комнатушку за стойкой.

Рейч улыбнулся и сказал:

— Парни, когда я в последний раз был в Биллиботтоне, со мной были мои старики, и нам загородили дорогу десять парней. Точно, десять. Я сосчитал. И мы с ними разделались.

— Да ну? — удивился тот, что заговорил с Рейчем. — Твой старикан разделался?

— Старикан? Не, не он. Ему бы нипочём такого не сделать. Старуха моя. А я, парни, получше её сумею. А вас токо трое. Так что вы уж лучше пропустите меня.

— А как же. Ты токо кредитки оставь и иди. Не, ещё тряпки кое-какие сыми.

Парень, сидевший за столом, встал. В руке его блеснуло лезвие ножа.

— Ага, — понимающе кивнул Рейч. — Вы, стало быть, решили поразвлечься? Ну, это вы зазря.

Рейч покончил с мороженым и повернулся к наглецам вполоборота. Вдруг быстрее, чем он сам успелсообразить, что делает, он одним махом взлетел на стол, резко взмахнул ногой и носком туфли сильно ударил точнехонько в солнечное сплетение парню с ножом.

Тот повалился на спину с громким воплем. Тут Рейч подпрыгнул, ногами опрокинул стол, схватил его за ножки и крышкой прижал к стене второго бандюгу, а третьему нанес сокрушительный удар в кадык. Тот скорчился, страшно закашлялся и повалился на пол.

На всё у него ушли считаные мгновения. Выхватив из-за пояса два ножа, Рейч прошипел:

— Ну, давай подходи по одному! Кто первый?

Никто не шелохнулся.

— Ну, раз так, я пошёл, — сказал Рейч.

Но, судя по всему, хозяин заведения даром времени не терял и, удалившись в комнатку за стойкой, вызвал людей на подмогу. В магазинчик вошли трое, и хозяин встретил их возмущенными воплями:

— Хулиганье! Настоящее хулиганье!

Вошедшие явно были одеты в какую-то форму, но такой формы Рейч раньше никогда не видел. Штаны у них были заправлены в высокие ботинки, просторные футболки подпоясаны широкими ремнями, на головах — довольно забавные пилотки. Ближе к левому плечу на футболках красовались буквы «О. Дж.».

Выглядели они вполне по-далийски, только усы у них были какие-то странные, не далийские. Нет, усы как усы, чёрные, но только уж больно аккуратные, коротенькие.

— Капрал Квинбер, — представился старший по званию. — Что здесь происходит?

Побитые биллиботтонцы в это время поднялись, и вид у них был, прямо скажем, неважнецкий. Один из них всё ещё, согнувшись, держался за живот, второй потирал шею, а третий — плечо, которое, во всей видимости, было вывихнуто.

Капрал оценивающе поглядел на них. Двое его подчиненных встали у дверей. Капрал обернулся к Рейчу — на вид он был единственным непострадавшим.

— Ты биллиботтонец, парень?

— Я здесь родился и вырос, но восемь лет прожил в другом месте.

Теперь Рейч говорил не с таким выраженным акцентом, но всё же с акцентом — примерно с таким же, с каким говорил и сам капрал. В конце концов, Даль был большим сектором, тут жили разные люди, и в некоторых районах люди отличались правильной речью.

— Вы из службы безопасности? — спросил Рейч. — Что-то я не припоминаю такой формы…

— Нет, не из службы безопасности. В Биллиботтоне какая служба безопасности… Мы из охраны Джоранума, и порядок тут поддерживаем мы. Этих троих мы знаем, они нам уже попадались. О них мы позаботимся. Нас интересуешь ты, парень. Номер для связи?

Рейч назвал.

— И что тут произошло?

Рейч рассказал.

— А какое у тебя тут дело?

— Послушайте, — решил на всякий случай уточнить Рейч. — А вы имеете право допрашивать меня? Если вы не из службы безопасности…

— Послушай, — грубо проговорил капрал, — тебе ли о правах рассуждать? Мы щас в Биллиботтоне, а тут право есть у того, кто его взял. Ты сказал, что отделал эту троицу, и я тебе верю. Но нас тебе не отделать. Нам бластеров носить, правда, не разрешают, — лениво проговорил капрал и вытащил из кобуры самый что ни на есть настоящий бластер. — А теперь говори, что ты тут делаешь?

Рейч вздохнул. Если бы он отправился сразу туда, куда должен был отправиться, то есть в здание правительства сектора, если бы не эта проклятая ностальгия по Биллиботтону и «кокоженому»…

Он сказал:

— Я приехал по важному делу к мистеру Джорануму, и раз вы из его органи…

— К Джорануму? Лидеру?

— Да, капрал.

— С двумя ножами?

— Ножи для самозащиты. Я не собирался идти с ножами к мистеру Джорануму.

— Это ты только говоришь. Так, мистер, нам придётся сопроводить вас в участок. Там разберёмся. Может, не сразу разберёмся, но выясним всё досконально.

— Но у вас нет такого права! Вы не официальное учреж…

— Ладно, попробуй поищи, кому пожаловаться. А до тех пор ты наш.

Ножи были конфискованы, и Рейча повели в участок.

Глава 15

Клеон уже не был больше тем красивым молодым монархом, что красовался на его голографических портретах. Только на голограммах он таким и оставался, но зеркало говорило ему совсем другое. Последний день рождения Императора был отпразднован с подобающей случаю помпезностью, однако сорок лет — они и есть сорок, как ни крути.

В принципе, Император не имел ничего против своего возраста. Здоровье его было в полном порядке. Правда, он немного растолстел — ну самую малость. Пожалуй, его лицо и могло бы выглядеть старше, но над ним постоянно трудились косметологи, и потому выглядел Император даже моложаво.

Восемнадцать лет он восседал на троне — за последнее столетие мало кому такое удавалось — и не видел ничего такого, что могло бы помешать ему процарствовать ещё лет сорок, а тогда его царствование побило бы все рекорды в истории Империи.

Клеон снова взглянул в зеркало и пришёл к выводу, что выглядел бы ещё лучше, если бы не включал третье измерение.

Взять Демерзеля — преданного, надёжного, крайне необходимого, невыносимого Демерзеля. Этот вообще не меняется! Остаётся таким, как был, и, насколько знал Клеон, косметологи ему никаких услуг не оказывают. Но что самое интересное, он никогда не выглядел молодо! Даже тогда, когда служил отцу Клеона, а сам Клеон был юным наследным принцем. И теперь всё такой же. Может, лучше было бы слегка состариться в молодости и не меняться потом?

«Меняться»!

Это слово напомнило ему о том, что он вызвал Демерзеля по важной причине, значит, не следовало погружаться в раздумья, когда тот стоял перед ним и ждал. Такую рассеянность Демерзель мог как раз приписать тому, что Император стареет.

— Демерзель! — сказал Император.

— Сир?

— Этот Джоранум. Я уже устал слышать о нём.

— Вам нет нужды слушать, сир. Совершенно заурядный человек. Помелькает-помелькает, да и исчезнет.

— Но что-то он не исчезает.

— Порой такие вещи носят затяжной характер, сир.

— И что ты о нём думаешь, Демерзель?

— Он опасен и приобрел известную популярность. Именно популярность усиливает его опасность.

— Но если ты находишь его опасным, а мне он так сильно надоел, зачем нам ждать? Разве его нельзя просто взять и посадить в тюрьму, казнить или сделать ещё что-нибудь?

— Политическая ситуация на Тренторе, сир, сложна и…

— Она всегда сложна. Разве я слышал от тебя когда-нибудь что-то другое про ситуацию на Тренторе?

— Мы живем в сложное время, сир. Предпринимать в отношении этого человека резкие меры не стоит — разве только затем, чтобы сыграть на его популярность.

— Не нравится мне всё это, — пробормотал Клеон. — Я не так уж начитан — у Императора всегда не хватает времени на чтение, но историю своей Империи я как-нибудь знаю. За последние пару столетий бывали случаи, когда такие популисты, как их принято называть, захватывали власть. И в каждом из таких случаев Император превращался в марионетку. А я марионеткой становиться, Демерзель, не желаю.

— Но этого не случится, сир.

— Случится, если ты намерен бездействовать.

— Я пытаюсь принять меры предосторожности, сир, но весьма умеренные.

— А ведь есть один человек, который не так осторожничает, как ты. Примерно месяц назад университетский профессор — профессор, это надо же — лично вмешался и прервал митинг джоранумитов, то есть фактически предотвратил студенческие волнения. Затеял кулачный бой и выгнал их.

— Всё верно. А как вы, сир, об этом узнали?

— Узнал, потому что это именно тот профессор, которым я интересуюсь. А вот ты почему мне сам об этом не доложил?

Демерзель почти обиженно проговорил:

— Разве я обязан, сир, докладывать обо всём, что ложится на мой стол ежедневно? Обо всех мелочах?

— Мелочах? Но тот, о ком я говорю, не кто иной, как Гэри Селдон.

— Да, его так зовут.

— Знакомое имя. Не он ли несколько лет назад зачитал тот самый доклад на конгрессе, что так заинтересовал нас?

— Он, сир.

— Вот видишь, — довольно осклабился Клеон. — С памятью у меня всё в порядке. Я не нуждаюсь в том, чтобы за меня всё запоминали мои приближенные. И я говорил с этим Селдоном о его докладе, не так ли?

— Память у вас поистине безупречная, сир.

— А как поживает его идея? Ну, то средство для предсказания будущего? Моя безупречная память не подсказывает мне, как же оно называлось…

— Психоистория, сир. Как я вам ещё тогда объяснил, идея оказалась безнадёжно далекой от практического воплощения. Красивая была идея, но абсолютно неосуществимая.

— И всё-таки он оказался способен сорвать многолюдный митинг. Осмелился бы он на такое, не знай заранее, что это ему удастся? Разве это не свидетельство того, что его психоистория… как бы это выразиться… работает?

— Сир, это говорит об одном: Гэри Селдон — горячая голова. Даже если бы психоисторическая теория работала, она всё равно не выдавала бы результатов, имеющих отношение к отдельному человеку или конкретному событию.

— Ты ведь не математик, Демерзель. А он — да. Пора бы мне снова повидаться с ним. Довольно скоро должен состояться очередной математический конгресс, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, сир, но это будет бесполезная тра…

— Демерзель, я этого желаю. Сделай, как я говорю.

— Хорошо, сир.

Глава 16

Рейч слушал со всевозрастающим нетерпением, которого старался не показывать. Он находился в импровизированной камере, где-то в центре Биллиботтона. Вели его сюда по таким хитросплетениям улочек, что теперь он с трудом понимал, где находится место его заточения. (И это он, он, который в детстве мог с завязанными глазами исколесить весь Биллиботтон и удрать от любого преследователя!)

Тот, кто теперь беседовал с ним, — человек, одетый в зеленую форму охраны Джоранума, — был либо миссионером, промывателем мозгов, либо каким-то странным богословом, скорее всего подделывался под богослова. Представился он как Сандер Ни и теперь произносил длиннющую тираду, наверняка вызубренную наизусть, и притом с жутким акцентом истинного далийца.

— Коли далийский народ хочет наслаждаться благами равенства, он должен доказать, что достоин их. Смиренное поведение, умеренность в удовольствиях — это требуется от всех и каждого. В чём нас попрекают другие? А как раз в том и попрекают, что мы, дескать, агрессивные, что мы ходим с ножами. Мы должны быть чисты в слове и…

— Я полностью согласен с вами, охранник Ни, — вмешался Рейч, — с каждым вашим словом согласен. Но… мне нужно повидать мистера Джоранума.

Охранник медленно покачал головой:

— Это никак нельзя, если у вас нету разрешения, приглашения.

— Послушайте, я сын известного профессора из Стрилингского университета, профессора-математика.

— Не знаю никаких профессоров… Погоди, ты же вроде сказал, что ты из Даля.

— Конечно, из Даля. Вы что, не слышите, как я разговариваю?

— И твой папаша — профессор в таком большом университете? Чё-то не верится.

— Он мне не родной отец. Отчим.

Охранник сглотнул слюну и покачал головой.

— А в Дале знаешь кого?

— Тут живёт Матушка Ритта. Она меня знает. (А ведь она уже тогда, восемь лет назад, была жутко старая. Теперь, может, уже из ума выжила, а может, её уж и в живых нет.)

— Сроду про такую не слыхал.

Кто же ещё? Пожалуй, он не мог припомнить никого, чье бы имя что-либо сказало этому человеку. Лучшим его дружком был мальчишка по кличке Грязнуля, но, кроме клички, он ничего вспомнить не мог. Даже в полном отчаянии Рейч при всем желании не смог бы выговорить фразу типа: «Не знаком ли вам некто моего возраста по кличке Грязнуля?»

Наконец он сказал:

— Юго Амариль.

Светлые глаза Ни потемнели.

— Кто-кто?

— Юго Амариль, — заторопился Рейч. — Он работает у моего отчима в университете.

— Чё, тоже далиец? Чё, там у вас в университете все далийцы собрались, а?

— Нет, только он и я. Он был раньше термальщиком.

— А он в университете чё делает?

— Мой отец вытянул его из термариев восемь лет назад.

— Ладно, проверим. Пошлю кого-нибудь, проверим.

Рейчу пришлось ждать. Пытаться бежать? Толку не было.

Он теперь не так хорошо, как раньше, ориентировался в биллиботтонских подворотнях и закоулках, его бы тут же сцапали снова.

Прошло двадцать минут, и Ни вернулся с тем самым капралом, что арестовал Рейча в кондитерской. У Рейча появилась маленькая надежда: может, у капрала мозгов побольше?

— Как, ты говоришь, звать того далийца, какого ты знаешь?

— Юго Амариль, капрал, термальщик, которого мой отец нашёл здесь, в Дале, восемь лет назад и забрал с собой в Стрилингский университет.

— Зачем это ему понадобилось?

— Моему отцу показалось, что Юго способен на большее, чем ковыряться в термарии, капрал.

— К примеру?

— Он оказался способным математиком. Он…

Капрал поднял руку, прервав Рейча:

— В каком термарии он работал?

Рейч ненадолго задумался.

— Понимаете, я тогда маленький был, но вроде бы в «С-2».

— Почти верно. В «С-3».

— Стало быть, вы его знаете, капрал?

— Я-то? Лично — нет, но эту байку в термариях все наперебой рассказывают, а я там тоже потрудился. Кто знает, может, и ты её там услыхал. Чем докажешь, что вправду знаешь Юго Амариля?

— Послушайте, давайте вот как сделаем. Я напишу своё имя и имя моего отца на листке бумаги. И ещё одно-единственное слово. Свяжитесь, как сами пожелаете, с кем-нибудь из аппарата мистера Джоранума, а мистер Джоранум будет в Дале завтра, и пусть он прочитает моё имя, имя моего отца и это самое слово. Если это ничего не даст, значит, я останусь здесь и буду гнить потихоньку, но думаю, этого не случится. Я просто уверен, что меня отсюда в три секунды заберут, а вы получите повышение по службе за своевременную передачу информации. Если же вы мне откажете и они сами узнают, что я здесь, — а они всё равно узнают, — вы попадете в большую беду. В конце концов, если вы знаете, что Юго Амариль уехал отсюда с одним знаменитым математиком, вбейте себе в голову, что этот самый математик и есть мой отец. Его зовут Гэри Селдон.

По лицу капрала стало ясно, что это имя для него не пустой звук.

— А что же это за слово такое, какое ты хочешь написать?

— «Психоистория».

— И что это за штуковина? — нахмурился капрал.

— Неважно. Передадите — сами увидите, что получится.

Капрал вырвал из блокнота листок.

— Ладно. Пиши. Поглядим, что из этого выйдет.

Рейч весь дрожал. Ему и самому не терпелось увидеть, что случится. Но всё зависело теперь только от того, с кем переговорит капрал, случится ли чудо под действием магического слова.

Глава 17

Гэри Селдон смотрел на дождевые капельки, разбивавшиеся о ветровое стекло правительственного автомобиля, и чувствовал при этом острейшую ностальгию.

Всего лишь второй раз за восемь лет, проведенных им на Тренторе, он получил приказ явиться к Императору, дворец которого стоял на единственном открытом участке Трентора, и оба раза погода оказывалась дождливой и холодной. В первый раз он приехал сюда вскоре после прибытия на Трентор, и тогда ненастье попросту огорчило его. В такой погоде для него не было ничего нового. Дождей и гроз у него и на Геликоне хватало — там такая погода была привычной, особенно в тех местах, где вырос Селдон.

Но теперь, прожив восемь лет в условиях искусственного климата, когда «грозы» состояли в периодическом затемнении «небес» искусственными тучами и легком дождичке, что моросил, покуда все спали, вместо яростного ветра порой дул легкий бриз, и никогда не бывало ни пощипывающего морозца, ни жуткого зноя — а так, то легкое потепление, когда приходилось расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке, или легкое похолодание, когда ты бывал вынужден набросить легкую курточку (на самом деле даже такие ничтожные перепады в погоде вызывали у местных жителей жалобы), теперь этот холодный, унылый дождик, сыплющий с серого неба, казался ему родным и приятным. Дождь напомнил ему о Геликоне, о юности, о том, что казалось ему теперь порой счастливой беззаботности. Он даже подумал было, уж не попросить ли водителя выбрать самую длинную дорогу ко дворцу.

Нет, нельзя. Император желал его видеть, а путь на автомобиле и так был не близкий, даже если ехать по прямой, не останавливаясь на перекрестках.

Императора нельзя было заставлять ждать.

Клеон, оказывается, теперь был уже не тот, каким видел его Селдон восемь лет назад. Поправился фунтов на десять, мешки под глазами, хотя, безусловно, пластические операции делали своё дело: обрюзгшим лицо Императора назвать было нельзя. Селдону стало немного жаль Императора — как бы он ни был всесилен, а тоже ничего не мог поделать против всемогущего времени.

Клеон и на этот раз встретился с Селдоном наедине, в той же самой роскошно обставленной комнате, где они виделись впервые. По традиции, Селдон молчал, ожидая, когда Император обратится к нему.

Бросив на Селдона оценивающий взгляд, Император произнес самым будничным тоном:

— Рад вас видеть, профессор. Давайте поговорим по душам, без формальностей — так же, как тогда, когда мы в первый раз виделись с вами.

— Хорошо, сир, — осторожно ответил Селдон.

(Говорить по душам не всегда безопасно, только из-за того, что Император отдал тебе такое распоряжение. Можно и проговориться.)

Клеон непринуждённо махнул рукой, и в комнате тут же ожила автоматика. Стол накрылся как бы сам собой. На нём одно за другим стали появляться блюда. Всё произошло так быстро, что Селдон и глазом моргнуть не успел.

— Пообедаете со мной, Селдон? — как ни в чём не бывало спросил Клеон.

Ничего особенного в этом вопросе не было — самое обычное приглашение к столу, но сказано это было тоном, не допускающим возражений.

— Почту за честь, сир, — ответил Селдон и украдкой огляделся по сторонам. Он отлично знал, что Императору задавать вопросы не положено или, по крайней мере, нежелательно, но не сумел справиться с собой. Стараясь, чтобы в голосе не было вопросительных ноток, он проговорил: — Премьер-министр с нами обедать не будет?

— Нет, — ответил Клеон. — У него сейчас другие дела, а мне бы хотелось побеседовать с вами наедине.

Некоторое время обед протекал в полном молчании. Клеон пристально глядел на Селдона, Селдон натянуто улыбался. Клеона нельзя было обвинить в излишней жестокости и даже в безответственности, но на самом деле ему ничего не стоило взять да и арестовать Селдона по сфабрикованному обвинению, а при той власти, какой располагал Император, дело до суда могло и не дойти. Желательно было всегда держаться от него подальше, не привлекать его внимания, но сейчас был не тот случай.

Конечно, в прошлый раз дело обстояло намного хуже — тогда его доставили во дворец в сопровождении вооруженной охраны, но почему-то Селдону от этой мысли легче не становилось.

Наконец Клеон прервал молчание.

— Селдон, — сказал он, — мой премьер-министр — человек весьма работоспособный и полезный, и всё-таки у меня такое впечатление, что порой людям кажется, будто у меня уже и своей головы на плечах нет. Вам тоже так кажется?

— Что вы, сир! — вежливо, но без комментариев, возразил Селдон.

— Я вам не верю. Однако голова на плечах у меня есть, и я отлично помню, что, когда вы впервые приехали на Трентор, вы баловались психоисторией.

— Надеюсь, вы не забыли, сир, — негромко проговорил Селдон, — что тогда я объяснил вам, что это всего-навсего математическая теория, безнадёжно далекая от применения на практике.

— Это вы тогда говорили. Вы и теперь так говорите?

— Да, сир.

— Вы что, над ней не работали с тех пор?

— Нет, время от времени я этим балуюсь, но ничего не получается. К несчастью, всё время мешают хаос и вероятность не…

— Мне бы хотелось, — прервал его Император, — чтобы вы занялись решением одной конкретной задачи… Угощайтесь десертом, Селдон. Очень вкусно.

— Что за задача, сир?

— Этот Джоранум… Демерзель считает, что я не могу арестовать этого человека и не могу использовать вооруженные силы для того, чтобы уничтожить его последователей. Он говорит, что от этого будет только хуже.

— Если так говорит премьер-министр, наверное, так оно и есть.

— Но мне очень мешает этот Джоранум… Во всяком случае, марионеткой я становиться не собираюсь. А Демерзель бездействует.

— Уверен, он делает всё, что может, сир.

— Ну, коли он и трудится над решением этой проблемы, значит, меня в курс дела не вводит.

— Но это, сир, может быть, из-за того, чтобы вас лишний раз не беспокоить, чтобы поберечь от ненужных волнений. Может быть, премьер-министру кажется, что было бы лучше, если бы Джоранум… если бы он…

— Договаривайте, — брезгливо поморщился Клеон.

— Да, сир. Было бы неразумно показывать, что вы лично выступаете против него. Вы должны оставаться в стороне во имя блага Империи.

— Мне было бы гораздо спокойней заботиться о благе Империи, не будь Джоранума. И что же вы предлагаете, Селдон?

— Я, сир?

— Вы, Селдон, — нетерпеливо кивнул Клеон. — Скажем так: я вам не верю, когда вы утверждаете, что психоистория — всего-навсего игра. Демерзель продолжает поддерживать с вами дружеские отношения. Вы что думаете — я такой тупица, что не замечаю этого? Он от вас чего-то ждёт. А ждёт он от вас психоистории, а поскольку я всё-таки не тупица, я её тоже жду. Селдон, вы за Джоранума? Говорите! Говорите правду!

— Нет, сир, я не за него. Я считаю, что он представляет собой реальную угрозу Империи.

— Хорошо. Я вам верю. Насколько мне известно, вы прервали джоранумитский митинг и тем самым предотвратили студенческие волнения.

— Это был просто душевный порыв, сир.

— Не морочьте мне голову, Селдон. Вы руководствовались психоисторией.

— Сир!

— Не возражайте. Вы что-нибудь предпринимаете в отношении этого Джоранума? Обязаны предпринимать, если вы — на стороне Империи.

— Сир, — проговорил Селдон осторожно, поскольку не знал, как много известно Императору, — я отправил моего сына на встречу с Джоранумом в Даль.

— Зачем?

— Мой сын далиец, сир, и к тому же проныра. Он может разузнать кое-что, что сослужит нам хорошую службу.

— Может?

— Да. Увы, только может, сир.

— Вы будете держать связь со мной?

— Да, сир.

— И вот что, Селдон: прекратите валять дурака и притворяться, будто психоистории не существует, что это всего лишь идейка. Я не желаю этого слышать. Я жду, что вы что-нибудь сделаете с этим Джоранумом. Не знаю что, но что-то сделать должны. Всё. Можете идти.

Селдон вернулся в Стрилингский университет в гораздо более мрачном расположении духа, чем уезжал. Клеон говорил так, что было ясно — неудачи он не потерпит.

Теперь всё зависело от Рейча.

Глава 18

Ближе к вечеру Рейч уже сидел в кабинете учреждения, в которое никогда не входил — нет, не мог войти, будучи беспризорником. Даже теперь он чувствовал себя здесь не слишком уютно, как будто без разрешения проник в чужой дом.

Он изо всех сил старался принять непринуждённый вид, придать лицу веселость и обаяние. Отец сказал, что всё это было ему присуще от природы, а сам он об этом никогда и не задумывался. Но раз это действительно его природное качество, ему не следовало искусственно придавать себе обаятельность.

Он постарался расслабиться и при этом не сводил глаз с человека, что сидел за письменным столом и работал на компьютере. Человек этот был не далийцем. Это был не кто иной, как Джембол Дин Намарти, тот самый, что был тогда на встрече с Джоранумом, когда они приходили к отцу.

Время от времени Намарти отрывал взгляд от экрана компьютера и враждебно поглядывал на Рейча. На его обаяние Намарти не покупался.

А Рейч и не собирался отвечать на враждебность Намарти милыми улыбочками. Это было бы нарочито, наигранно. Он просто сидел и ждал. Главное, он попал сюда. Теперь, если Джоранум приедет, а приехать он должен был непременно, у Рейча будет возможность поговорить с ним.

Джоранум вошёл, источая свою лучезарную улыбочку. Намарти поднял руку. Джоранум остановился. Они принялись о чём-то тихо переговариваться. Рейч навострил уши, стараясь расслышать их разговор, делая при этом вид, что ему это совершенно не интересно. Ему стало ясно, что Намарти против их встречи. Интересно, почему?

Но вот Джоранум обернулся, улыбнулся Рейчу и оттолкнул Намарти плечом. Рейч понял, что, хотя Намарти, судя по всему, в команде Джоранума является чем-то вроде мозгового центра, сила всё равно остаётся за самим Джоранумом.

Джоранум шагнул к Рейчу и протянул пухлую, немного влажную ладонь.

— Хорошо, хорошо. Сынок профессора Селдона? Как поживаешь, дружок?

— Отлично, сэр, спасибо.

— У тебя были кое-какие трудности, насколько я знаю?

— Да нет, ничего такого особенного, сэр.

— И ты принес мне весточку от твоего папочки, верно? Видимо, он передумал, а? Решил-таки присоединиться к моему великому крестовому походу?

— Не совсем так, сэр.

Джоранум едва заметно нахмурился.

— Так ты не привез мне ничего такого?

— Нет, сэр. Он просто послал меня.

— Ясно. Есть хочешь?

— Пока нет.

— Значит, не будешь возражать, если я перекушу? Знаешь, у меня на простые житейские радости вечно времени не хватает, — сказал он, широко улыбаясь.

— Всё нормально, сэр.

Они вместе подошли к столу и сели. Джоранум развернул сверток, достал сандвич и откусил кусок. Пережёвывая, он сказал:

— А зачем же он послал тебя, сынок?

Рейч пожал плечами:

— Наверное, думал, что я разузнаю что-нибудь про вас такое, что могло бы ему помочь навредить вам. Он-то душой и сердцем предан премьер-министру Демерзелю.

— А ты разве нет?

— Нет, сэр. Я же далиец.

— Знаю, что далиец, мистер Селдон, но какое это имеет значение?

— Это значит, что я — из угнетенных, а поэтому я за вас и хочу вам помочь. Конечно, мне не хотелось бы, чтобы об этом узнал мой отец.

— А зачем ему об этом узнавать? Незачем. И как же ты собираешься мне помогать? — спросил Джоранум, бросив быстрый взгляд на Намарти, который слушал их беседу, угрюмо подперев подбородок кулаками. — Тебе что-нибудь известно о психоистории?

— Нет, сэр. Отец со мной об этом не говорит, а заговори он, я бы всё равно ничегошеньки не понял, да и успехов у него, судя по всему, никаких.

— Ты точно знаешь?

— Конечно, точно. У нас там есть парень такой — Юго Амариль, он тоже далиец, вот он иногда обронит словечко-другое. Так что я уверен и вам точно говорю: ничего они не добились.

— Ага! Скажи, а как ты думаешь, мог бы я повидаться как-нибудь с Юго Амарилем?

— Не думаю. Он не очень-то жалует Демерзеля, но зато с головой предан моему отцу. Он вам не помощник. Он отца не предаст.

— А ты, стало быть, можешь?

Рейч помрачнел и упрямо пробормотал:

— Я — далиец.

Джоранум прокашлялся.

— Давай-ка я тебя ещё разок спрошу: чем ты собираешься мне помочь, молодой человек?

— Я могу сказать вам кое-что, но боюсь, вы не поверите.

— Вот как? Если не поверю, так тебе сразу и скажу.

— Насчёт нашего премьер-министра Эдо Демерзеля.

— Ну?

Рейч облизнул губы, испуганно огляделся по сторонам.

— Меня никто не услышит?

— Никто, кроме меня и Намарти.

— Так вот, слушайте. Этот Демерзель — он никакой не человек. Он — робот.

— Что?! — взревел Джоранум.

Рейч решил, что нужно объяснить:

— Робот, сэр, это механический человек. Искусственный, ненастоящий. Машина, понимаете?

Намарти яростно вмешался:

— Джо-Джо, не верь этой ерунде! Это глупо!

Однако Джоранум предостерегающе поднял руку. Глаза его сверкали.

— Откуда тебе это известно?

— Отец когда-то побывал в Микогене. Вот он мне и рассказал, что в Микогене много болтают про роботов.

— Да, знаю. То есть, по крайней мере, слышал.

— Ну вот, и микогенцы, они верят, что когда-то давным-давно у их предков было полным-полно роботов, а потом их не стало.

Намарти прищурился.

— Нет, ты скажи, с чего это ты взял, что Демерзель — робот? Я, правда, не так много про это слышал, но, насколько я помню, роботы — они же металлические, верно?

— Верно, — честно признался Рейч, — но только я ещё слышал, что были и такие роботы, которые выглядели точнёхонько как люди, и они могли жить вечно…

Намарти яростно затряс головой.

— Легенды! Дурацкие легенды! Джо-Джо, и зачем только мы слушаем эту…

— Нет, Джей Ди, — прервал его Джоранум. — Я хочу послушать. Я тоже слыхал про эти легенды.

— Но это же чушь, Джо-Джо.

— Не торопись произносить слово «чушь». Пусть даже так, ведь люди живут и погибают за подобную чушь. Дело не столько в том, что есть на самом деле, а в том, чем это считают люди. Ладно, молодой человек, о легендах не будем. Скажи мне, почему ты считаешь, что Демерзель — робот? Допустим, роботы действительно существуют. Что же такого есть в Демерзеле, что заставляет тебя думать, будто он — робот? Он что, сам тебе об этом сказал?

— Нет, сэр, — ответил Рейч.

— Может быть, отец сказал? — спросил Джоранум.

— Нет, сэр. Это моя собственная догадка, но я в этом уверен.

— Но почему? Откуда у тебя такая уверенность?

— Есть в нём что-то такое… Например, он не меняется с годами. Не стареет, понимаете? Он бесчувственный какой-то — никаких эмоций. В общем, что-то такое, отчего кажется, будто он и вправду из железа.

Джоранум откинулся на спинку стула и довольно долго испытующе, внимательно смотрел на Рейча. Ещё бы чуть-чуть, и, наверное, можно было бы услышать, как настырно звенят его мысли.

— Хорошо, — наконец проговорил он. — Допустим, он на самом деле робот, молодой человек. И что? Тебе-то до этого какое дело?

— Как это какое дело? — удивился Рейч. — Я же человек. И я вовсе не хочу, чтобы робот правил Империей.

Джоранум повернулся к Намарти и довольно кивнул.

— Слышал, Джей Ди? Здорово сказано: «Я — человек и не хочу, чтобы робот правил Империей». Отведи-ка его в студию, пусть скажет это всем да повторит не один раз, чтобы всем на Тренторе вбить в мозги.

— Эй! — вмешался Рейч, наконец переведя дух. — По головидению я никак не смогу этого сказать. Я же не хочу, чтобы отец узнал…

— Нет-нет, не бойся, — быстро успокоил его Джоранум. — Этого мы не допустим. Мы только возьмём твои слова. Разыщем какого-нибудь другого далийца. И ещё по одному жителю из каждого сектора. Пусть говорят каждый на своем диалекте, но слова будут у всех одни и те же: «Я не хочу, чтобы робот правил Империей».

— А что, — встрял Намарти, — если Демерзель докажет, что он не робот?

— Да что ты! — отмахнулся Джоранум. — Как он сумеет доказать? Это психологически невозможно. О чём ты говоришь? Чтобы великий Демерзель, человек, стоящий за троном, человек, в чьих руках столько лет были все ниточки, тянущиеся к престолу Клеона Первого, который ещё его отцу служил, взял да и спустился с заоблачных высот и оправдывался перед народом, доказывая, что он — человек? Для него это окажется ничуть не лучше, чем на самом деле быть роботом. Итак, Джей Ди, злодей у нас в руках, и этим мы обязаны вот этому замечательному юноше.

Рейч покраснел.

— Рейч… тебя же Рейч зовут? — спросил Джоранум. — Как только наша партия добьётся желаемого положения, мы не забудем о тебе. Отношение к Далю, твоей родине, будет подобающим, и ты займешь важный пост среди нас. Когда-нибудь, Рейч, в один прекрасный день, ты станешь в Дале самым главным, и тебе не придётся сожалеть о содеянном. Кстати, ты, случаем, не сожалеешь?

— Ни капельки! — с жаром воскликнул Рейч.

— В таком случае можешь спокойно отправляться к отцу. Уверь его в том, что мы не желаем ему зла, что мы его высоко ценим. Как ты это узнал и откуда — говори, что тебе вздумается. А если сумеешь выяснить ещё что-нибудь полезное для нас, в особенности насчёт психоистории, дай нам знать.

— Конечно. А вы честно сделаете так, что в Дале станет лучше, чем теперь?

— Совершенно честно. Клянусь. Равенство для всех секторов, мой мальчик. У нас будет новая Империя, а всё зло — все эти привилегии и неравенство — всё это мы сотрем в порошок.

— Этого мне и надо, — сжал кулаки Рейч и довольно улыбнулся.

Глава 19

Император Галактики Клеон размашисто, поспешно шагал вдоль колоннады, что вела из его личных покоев в Малом Дворце, в здание, где проживали многочисленные правительственные чиновники. Здание примыкало к Императорскому Дворцу, то бишь к сердцу и мозговому центру Империи. За ним следом семенили кто-то из его личных секретарей и телохранители. Лица у всех были обескураженные. Император не должен был сам ходить к кому бы то ни было! Кто бы то ни был — должны были сами ходить к Императору! Ну ладно, сам пошёл, но как он мог столь откровенно демонстрировать поспешность, давать выход переполнявшим его чувствам?! Разве так можно? Он же Император и, значит, больше, чем просто человек, — он символ Империи.

А сейчас он вел себя в точности, как простой человек. Всех, кто попадался ему по пути, отталкивал в сторону правой рукой. А в его левой руке была зажата светящаяся голограмма.

— Где премьер-министр? — спрашивал он грозным, гремящим голосом, совсем не таким, каким обычно разговаривал во время приёмов и аудиенций. — Где он?

А высшие чиновники растерянно расступались, бормотали что-то невнятное. Император сердито шёл дальше, оставляя у приближенных впечатление, будто им снится страшный сон.

Наконец он добрался до кабинета Демерзеля и, переведя дыхание, заорал, то есть буквально заорал:

— Демерзель!!!

Демерзель удивлённо взглянул на Императора и быстро встал, поскольку сидеть в присутствии Императора позволялось только тогда, если Император разрешил сесть.

— Сир?

Император швырнул голограмму на письменный стол Демерзеля и прошипел:

— Что это такое? Отвечай!

Демерзель посмотрел на то, что швырнул Император. Прекрасная голограмма — красивая, живая. Казалось, ещё чуть-чуть, и услышишь те слова, что произносил хорошенький мальчик лет десяти, хотя на самом деле они были написаны внизу: «Я не хочу, чтобы Империей правил робот».

— Я такую тоже получил, сир, — спокойно отозвался Демерзель.

— Кто еще?

— У меня такое впечатление, сир, что эта птичка уже облетела весь Трентор. Это листовка, не иначе.

— Да, но ты видишь, там висит чей-то портрет на стене. Приглядись, про кого толкует этот паршивец? Не ты ли это?

— Сходство потрясающее, сир.

— Так, может, я не ошибаюсь и у этой «птички», как ты выразился, одно на уме: обвинить тебя в том, что ты — робот?

— Похоже, на уме у неё именно это, сир.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но ведь роботы — это вымышленные механические человекоподобные существа, упоминания о которых встречаются в романах и детских сказках?

— Для микогенцев, сир, одним из догматов их религии является то, что роботы…

— Меня не интересуют микогенцы и догматы их религии. Почему тебя обвиняют в том, что ты — робот?

— Это всего-навсего метафора, сир, я уверен. Хотят изобразить меня в виде человека бессердечного, мышление которого подобно работе вычислительной машины.

— Маловато будет, Демерзель. Меня не проведёшь. — Клеон снова указал пальцем на голограмму. — Нет, Демерзель, они пытаются убедить народ в том, что ты — действительно робот.

— Вряд ли мы сможем что-то поделать, сир, если люди решат поверить в это.

— Мы не можем этого позволить. Тут речь идёт о твоей гордости. Более того, речь идёт о гордости Императора. Ведь получается, что это я — я! — взял себе в премьер-министры механического человека! Это невыносимо. Послушай, Демерзель, существуют ли законы, которые карали бы за оскорбление чести и достоинства имперских чиновников?

— Да, сир, существуют, довольно-таки суровые, восходящие к великому Своду Законов Абурамиса.

— А оскорбление чести и достоинства Императора, если не ошибаюсь, приравнивается к уголовному преступлению?

— И наказуется смертью, сир. Всё верно.

— Так вот. Унизили и оскорбили не только тебя, но и меня, и тот, кто это сделал, должен быть казнен. Конечно, за всем этим стоит Джоранум.

— Несомненно, сир, но доказать это будет нелегко.

— Чушь! У меня достаточно доказательств. Я хочу, чтобы его казнили.

— Беда в том, сир, что у применения законов о чести и достоинстве нет прецедентов. По крайней мере, в нашем столетии не было.

— Потому-то у нас вжизни всё наперекосяк, а Империя содрогается до основания. Законы в книгах записаны? Вот и задействуй их.

— Подумайте, сир, будет ли это мудро, — негромко проговорил Демерзель. — Вы тогда будете выглядеть тираном и деспотом. Ваше правление до сих блистало добротой и умеренностью…

— Вот-вот, и сам видишь, к чему это привело. Лучше пусть меня боятся за перемену в моём характере, чем любят — вот так любят!

— И всё же я настойчиво рекомендую вам, сир, не прибегать к таким мерам. Это может стать искрой, от которой возгорится пламя восстания.

— Ну а ты-то что делать собираешься в таком случае? Что, выйдешь к народу и скажешь: «Посмотрите на меня. Я — не робот»?

— Нет, сир, я такого делать не стану, поскольку это унизительно для меня и, более того, для вас.

— И что же?

— Пока не знаю, сир. Я ещё не успел обдумать.

— Не успел обдумать? Немедленно свяжись с Селдоном.

— Сир?

— Что тут непонятного в моём приказе? Немедленно свяжись с Селдоном!

— Вы хотите, чтобы я пригласил его во дворец?

— Нет, это слишком долго. Думаю, ты сумеешь наладить линию секретной связи — секретной, слышишь, чтобы она не прослушивалась.

— Да, сир, безусловно.

— Так давай же. Быстрее!

Глава 20

Селдону недоставало самообладания Демерзеля, ведь он был из плоти и крови. Этот вызов в кабинет, внезапное потрескивание защитного поля — всё это говорило о том, что происходит нечто совершенно необычное.

Он полагал, что увидит на голографическом экране какого-нибудь высокопоставленного чиновника, который предварит его секретную, непрослушиваемую связь с Демерзелем. Судя по тому, как быстро распространялись слухи о том, что Демерзель — робот, меньшего и ждать было нельзя.

Но и большего Селдон никак не ожидал, а потому, когда в его кабинете появился (пусть даже в виде голографического изображения) не кто иной, как Его Императорское Величество собственной персоной, Селдон опустился на стул, широко раскрыл рот, и, как ни пытался встать, у него это не получалось.

Клеон знаком повелел Селдону сидеть.

— Вы, видимо, знаете о том, что происходит, Селдон? — сказал Император.

— Вы насчёт разговоров о роботе, сир?

— Именно об этом. Что можно предпринять?

Селдон, несмотря на разрешение сидеть, всё-таки с трудом поднялся.

— Дело обстоит гораздо хуже, сир. Джоранум поднимает бунты по всему Трентору под флагом этих самых разговоров. По крайней мере, так говорят в «Новостях».

— Да? А вот я этого пока не знаю. Нет, конечно, зачем Императору знать правду?

— Императору не стоит волноваться, сир. Я уверен, что премьер-министр…

— Премьер-министр не делает ровным счётом ничего, даже меня не информирует. Я обращаюсь к вам и вашей психоистории. Скажите, что мне делать?

— Сир?

— Я с вами в игрушки играть не собираюсь. Селдон, вы восемь лет работали над психоисторией. Премьер-министр утверждает, что мне не стоит принимать юридических мер к Джорануму. Но что же мне тогда делать?

— Ничего, сир, — прошептал Селдон.

— Вы ничего не можете мне посоветовать?

— Нет, сир. Я не о том. Я о том, что вам не следует ничего делать. Ничего! Премьер-министр совершенно прав, что отговаривает вас от юридических мер. От этого будет только хуже.

— Замечательно. А лучше от чего будет?

— Будет лучше, если вы не будете делать ровным счётом ничего. Пусть правительство позволит Джорануму делать то, что ему вздумается.

— И что это даст?

Селдон, стараясь скрыть отчаяние, негромко ответил:

— Скоро будет видно.

Император вдруг просиял. Куда девались злость и негодование!

— А-га! — сказал он заговорщицки. — Я понял! Ситуация у вас в руках.

— Сир, я не говорил, что…

— И не надо. Не надо ничего говорить. Я уже наслушался. Значит, так: ситуация у вас в руках, но мне нужны результаты. На моей стороне по-прежнему императорская гвардия и вооруженные силы. Они останутся мне верны, и, если дело дойдёт до серьёзных беспорядков, я не растеряюсь. Но для начала я дам вам шанс.

Изображение вспыхнуло и исчезло, а Селдон ещё долго сидел, глядя на экран.

Впервые с того самого злосчастного момента, когда восемь лет назад он обмолвился о психоистории, он вынужден был столкнуться с неразрешимой задачей: от него требовали то, чего у него не было.

А было-то всего — дикие, неоформленные, призрачные мысли да то, что Юго Амариль называл интуицией.

Глава 21

За два дня Джоранум покорил Трентор. Где-то он бывал сам, куда-то выезжали его помощники. Как Гэри сказал Дорс, кампания была проведена прямо-таки по-военному.

— Ему бы родиться пораньше, — заметил он, — и вышел бы из него отличный адмирал. Балда, разменивается на политику.

— Разменивается? — удивилась Дорс. — При такой прыти он через неделю станет премьер-министром! Есть сообщения о том, что кое-какие гарнизоны переходят на его сторону.

— Всё это скоро кончится, Дорс, — покачал головой Селдон.

— Что «это»? Триумф Джоранума или Империи?

— Триумф Джоранума. История с роботом, конечно, наделала жуткого шума, в особенности эта листовка, но стоит немного поразмыслить весьма трезво, хладнокровно, и люди поймут, как нелепо это обвинение.

— Но, Гэри, мне-то ты можешь не лгать. Зачем ты-то притворяешься, что это всё нелепо? И как только Джоранум мог узнать о том, что Демерзель — робот?

— А, ты про это? Рейч ему рассказал.

— Рейч?!

— Да. Он отлично справился с порученным делом и вернулся с обещанием Джоранума сделать его в один прекрасный день главой правительства Даля. Конечно, ему поверили. Я знал, что так и будет.

— То есть ты сказалРейчу, что Демерзель — робот, и велел передать это Джорануму? — в ужасе спросила Дорс.

— Нет, этого я сделать не мог. Ты понимаешь, я ведь не мог сказать Рейчу, да и кому бы то ни было, что Демерзель — робот. Рейчу я, как мог, внушил, что Демерзель — не робот. А вот Джорануму он должен был сказать, что тот — робот. Так что у Рейча — самая твёрдая убеждённость, что Джорануму он солгал.

— Но зачем, Гэри? Почему?

— Не из-за психоистории, я тебе честно скажу. Ты не уподобляйся, пожалуйста, Императору и не считай меня волшебником. Я только и хотел, чтобы Джоранум поверил, будто Демерзель — робот. Он ведь микогенец по рождению, так что его детство и юность наверняка прошли под флагом легенд о роботах. Значит, ему было бы легче поверить в такое, и он легко поверил да ещё и решил, что народ поверит вместе с ним.

— Разве он не ошибался?

— В каком-то смысле — да. Когда пройдёт первый шок, люди опомнятся и поймут, что всё это — безумная выдумка, ну, если не поймут, то, по крайней мере, так подумают. Я убедил Демерзеля дать интервью по субэфирному головидению, которое будет передано на ключевые планеты Империи и в каждый из секторов Трентора. Он должен будет говорить о чём угодно, только ни словом не упоминать о роботах. Поддерживать эти разговоры сейчас смерти подобно. Люди будут слушать во все уши, но ничего не услышат о роботах. А потом, в самом конце, ему будет задан сакраментальный вопрос насчёт листовки. Ему же надо будет только расхохотаться в ответ.

— Расхохотаться? Никогда не видела, чтобы Демерзель смеялся. Он и улыбается-то редко.

— На этот раз придётся, Дорс. Ведь это единственное, чего никто не ожидает от робота. Ты же видела роботов в фантастических фильмах? Там они всегда суровы, бесчувственны, бесчеловечны — такими их и представляют себе большинство людей. Так что Демерзелю и нужно будет одно-единственное — расхохотаться. И вот ещё что… Помнишь Протуберанца Четырнадцатого — правителя Микогена, верховного жреца тамошней религии?

— Ещё бы. Суровый, бесчувственный, бесчеловечный. Он тоже никогда не смеялся.

— И на этот раз не рассмеётся. Понимаешь, я проделал уйму работы в отношении Джоранума с того самого злосчастного дня, когда схлестнулся с его приспешниками на поле. Я знаю теперь его настоящее имя. Знаю, где он родился, кто его родители, в какой школе он учился в детстве, и все эти документально подтвержденные сведения я отправил Протуберанцу Четырнадцатому. А я не думаю, чтобы Протуберанец жаловал Отступников.

— Но ты вроде бы говорил, что дискриминация тебе противна.

— Противна. Но я ведь не передал эту информацию на головидение, а всё сообщил именно тому, кому и должен был сообщить, то бишь Протуберанцу Четырнадцатому.

— Вот он и начнёт кампанию по дискриминации.

— Ничего у него не выйдет. Никто на Тренторе не обратит никакого внимания на Протуберанца — что бы он ни говорил.

— И что же тогда из этого выйдет?

— Увидим, Дорс, увидим. У меня нет результатов психоисторического анализа ситуации. Я даже не знаю, возможен ли такой анализ в принципе. Просто надеюсь, что ход моих мыслей верен.

Глава 22

Эдо Демерзель рассмеялся.

И не в первый раз. Они втроем — он, Гэри Селдон и Дорс Венабили — сидели в экранированной комнате, и ему то и дело до сигналу Гэри нужно было хохотать. Когда он откидывался на спинку кресла и оглушительно, раскатисто хохотал, Селдон качал головой.

— Нет, неубедительно. Не верю, — повторял он снова и снова.

Тогда Демерзель улыбнулся и рассмеялся, как смеялся бы человек, задетый за живое. Селдон недовольно поморщился.

— Ну и работенка… Я понимаю: рассказывать тебе анекдоты бесполезно. Ты можешь решить эту задачу только умом. Тебе нужно просто запомнить звучание смеха.

— А может, фонограмму пустить? — предложила Дорс.

— Нет! Это не будет Демерзель. Тогда мы все превратимся в компанию идиотов. Нет-нет, так не пойдёт. Попробуй ещё разок, Демерзель.

Демерзель попробовал, и Селдон наконец удовлетворился.

— Отлично. Запомни этот звук и воспроизведёшь его, когда тебе зададут вопрос. Выглядеть ты должен искренне удивлённым. Невозможно смеяться с каменным лицом. Улыбнись — ну, немножко, совсем капельку. Попробуй вот так рот скривить. Вот-вот. Совсем неплохо. А можешь увлажнить глаза?

— Что это такое — «увлажнить»? — возмущенно вмешалась Дорс. — Никто не «увлажняет» глаза. Это всего-навсего образное выражение.

— Не только, — возразил Селдон. — Бывает так, что человек не плачет, но глаза его увлажняются — от грусти, от радости, и вполне достаточно, чтобы оператор поймал отражение света от этих набежавших на глаза слёз, вот и всё.

— Нет, ты что, действительно ждёшь, что Демерзель зальётся слезами?

А Демерзель совершенно спокойно сказал:

— Это вовсе не трудно. Мои глаза время от времени производят слезы — для того, чтобы очищать глаза. Но слез бывает немного. Правда, я могу попробовать представить, что в глаза попала соринка, ну или ещё что-нибудь в таком роде.

— Попробуй, — согласился Селдон. — От этого не умирают.

И вот настал день трансляции интервью с премьер-министром по субэфирному головидению. Демерзель сначала выступил с речью и говорил в обычной своей манере — холодно, сдержанно, информативно, без всякой патетики. Люди в миллионах миров во все глаза смотрели и во все уши слушали, что говорит Демерзель, но не слышали ни слова о роботах. Наконец речь подошла к концу, и Демерзель объявил, что готов ответить на вопросы.

Ждать ему пришлось недолго. Первый же вопрос оказался тем самым, сакраментальным:

— Господин премьер-министр, вы — робот?

Демерзель несколько мгновений спокойно смотрел на тележурналиста. А потом улыбнулся, плечи его слегка затряслись, и он расхохотался. Смех его не был громким, оглушительным, но так искренне мог смеяться только тот, кому подобное предположение показалось донельзя потешным и нелепым. Смех премьер-министра звучал так заразительно, что многомиллионная аудитория замерла, а затем принялась хохотать вместе с ним.

Демерзель дождался, пока смех стихнет в студии, и, утерев набежавшие на глаза слезы, спросил у журналиста:

— Ответить? Вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?

Улыбка ещё не сошла с его лица, когда экран погас.

Глава 23

— Уверен, — сказал Селдон, — наша затея сработала. Конечно, обратная реакция наступит не мгновенно. На это потребуется время. Но уже сейчас общественное мнение меняется в нужном направлении. На самом деле я кое-что понял уже тогда, на университетском поле, когда прервал выступление Намарти. Аудитория была у него в руках до тех пор, покуда я не вмешался и не противопоставил свой пыл их численному преимуществу. Аудитория тут же переметнулась на мою сторону.

— И ты думаешь, что теперешняя ситуация аналогична той?

— Конечно. Раз уж у меня нет психоистории, приходится прибегать к аналогии, ну и ещё к разуму, который у меня есть от природы. Что мы имели? Мы имели премьер-министра, которого обложили со всех сторон, как на охоте, а он встретил обвинение улыбкой и хохотом — самыми что ни на есть нероботскими проявлениями, какими только мог, а это само по себе уже было самым лучшим ответом на вопрос. И, естественно, симпатии начали склоняться в его сторону. Помешать процессу невозможно. Но это только начало. Нужно дождаться, пока в игру вступит Протуберанец Четырнадцатый. Послушаем, что он скажет.

— В этом ты тоже уверен?

— На все сто.

Глава 24

Теннис был одним из любимых видов спорта Гэри, но он гораздо больше любил играть сам, чем наблюдать, как играют другие. И потому он завистливо наблюдал за тем, как Император Клеон, одетый в спортивную форму, прыгает по корту, отражая удары. Теннис был весьма своеобразный, императорский, так сказать, именно такой вариант этой игры обожали Императоры: ракетка была компьютеризована и наклонялась под нужным углом в зависимости от нажатия на кнопку, вмонтированную в рукоятку. Гэри и сам не раз пытался приспособиться к игре такой ракеткой, но пришёл к выводу, что это целая отдельная наука, а времени на её освоение у Селдона не было.

Клеон послал мяч режущим ударом и выиграл сет. С корта он ушёл под громкие рукоплескания наблюдавших за игрой чиновников.

— Поздравляю, сир, — сказал ему Селдон. — Вы играли просто превосходно.

— Вам так кажется, Селдон? — безразлично спросил Клеон. — А я никакого удовольствия не получил. Они, знаете ли, подыгрывают мне.

— В таком случае, сир, может быть, вам следует просить ваших противников играть более упорно?

— Не выйдет ничего, — махнул рукой Клеон. — Они всё равно будут стараться проиграть. А если бы они обыгрывали меня, я бы получал от игры ещё меньше удовольствия, чем от сомнительных побед. Быть Императором не так уж весело, Селдон. И Джоранум это поймет, если ему когда-либо суждено будет занять это место.

Император скрылся за дверью персональной душевой и вскоре появился вымытый, высушенный и одетый совсем иначе.

— Ну, Селдон, — проговорил он, взмахом руки повелев всем остальным удалиться. — Теннисный корт — вполне подходящее место для уединенной беседы. Погода к тому же просто замечательная, так что давайте здесь и поговорим. Я прочитал послание этого Протуберанца Четырнадцатого. Вы полагаете, что этого достаточно?

— Вполне, сир. Из этого послания явствует, что Джоранум объявлен Отступником по законам Микогена и обвиняется в святотатстве.

— Значит, ему конец?

— Ему нанесен сокрушительный, я бы сказал, смертельный удар, сир. Теперь мало кто поверит в россказни, что наш премьер-министр — какой-то там робот. Более того, Джоранум теперь предстаёт в образе лжеца, позёра и даже хуже — человека, которого в этом уличили.

— Уличили, точно, — задумчиво проговорил Клеон. — Вы хотите сказать, что если просто лжешь, но тебя не ловят на этом — это некрасиво, унизительно и ни у кого не может вызвать восхищения.

— Вы удивительно верно выразили мою мысль, сир.

— Стало быть, Джоранум более не опасен.

— В этом мы не можем быть абсолютно уверены, сир. Он даже теперь способен оправиться от потрясения. Его организация пока жива, и многие из его последователей верны ему. В истории хватает примеров, когда людям удавалось вернуться после поражений столь же сокрушительных, как теперешнее поражение Джоранума, и даже более сокрушительных.

— Раз так, надо его казнить, Селдон.

Селдон покачал головой.

— Это было бы неразумно, сир. Вы же не хотите спровоцировать восстание и предстать в роли деспота?

Клеон нахмурился.

— Ну вот, и Демерзель то же самое говорит. Стоит мне только пожелать принять решительные меры, как он тут же бормочет слово «деспот». Ведь были до меня Императоры, которые только то и делали, что прибегали к решительным мерам, и в итоге ими восхищались и считали их не деспотами, а просто людьми сильными и решительными.

— Это верно, сир, но мы живем в тревожное время. И потом казнь не так уж необходима. Вы можете достичь желаемой цели способом, который позволит вам прослыть просвещенным и милосердным монархом.

— Прослыть? Я не ослышался?

— Я оговорился, сир. Остаться просвещенным и милосердным. Казнь Джоранума выглядела бы как месть, а месть — всегда проявление слабости. А вы, будучи Императором, призваны с добротой — и даже по-отечески — относиться ко всем вашим подданным и к их убеждениям. Для вас, Императора, все люди равны.

— О чём это вы толкуете?

— О том, сир, что Джоранум нанес удар по священным чувствам микогенцев и вас ужаснуло его святотатственное преступление, его ложь, направленная на то, чтобы скрыть своё истинное происхождение. Что может быть лучше того, чтобы передать Джоранума микогенцам, и пусть они сами с ним разбираются? Вам будут рукоплескать за столь разумный подход к решению всеимперской проблемы.

— А микогенцы его казнят, как вы думаете?

— Очень может быть, сир. Их законы в отношении святотатственных проступков исключительно суровы. В лучшем случае его ждут пожизненное заключение и каторжные работы.

— Замечательно, — улыбнулся Клеон. — При таком раскладе я останусь гуманным и терпимым, а они сделают за меня грязную работу.

— Так оно и будет, сир, если вы на самом деле передадите Джоранума в руки микогенцев. Но и это может вызвать недовольство.

— Послушайте, вы меня совсем запутали. Что же мне делать, в конце концов?

— Дайте Джорануму возможность выбора. Скажите ему, что во имя блага всех народов Империи вы призваны передать его в руки микогенского правосудия, но ваша гуманность подсказывает вам, что микогенцы могут обойтись с ним излишне сурово. Следовательно, в качестве альтернативы, он может удалиться на Нишайю, маленькую отдаленную планету, откуда, как он утверждал, он родом, и прожить там остаток своих дней в покое и безвестности. Конечно, вы позаботитесь о том, чтобы он находился там под охраной.

— И тогда всё решится?

— Безусловно. Для Джоранума возвращение в Микоген было бы равно самоубийству, а он на меня не произвел впечатления человека, склонного к подобным вещам. Он, несомненно, выберет Нишайю, и хотя это более разумный выход, он всё равно унизителен. Став ссыльным на Нишайе, он вряд ли сумеет остаться во главе какого бы то ни было движения, направленного на захват Империи. Его партия, конечно же, распадется. Может быть, они какое-то время и будут устраивать демонстрации с ликом Джоранума на флагах, но, согласитесь, поддерживать труса — занятие не самое благодарное.

— Восхитительно! Как вы только до всего этого додумались, Селдон? — с искренним восторгом воскликнул Клеон.

— Ну, — пожал плечами Селдон, — мне показалось вполне естественным предположить, что…

— Не надо, — прервал его Клеон. — Я не жду, что вы мне скажете правду, а если скажете, я её вряд ли пойму. Я вам вот что скажу… Демерзель уходит в отставку. Последние события дались ему нелегко, и он считает, что ему пора на отдых. Я с ним вполне согласен. Но без премьер-министра мне не обойтись, и с этой минуты им становитесь вы.

— Сир! — воскликнул Селдон в ужасе и удивлении.

— Премьер-министр Гэри Селдон, — спокойно проговорил Клеон. — Император желает этого.

Глава 25

— Не волнуйся, — сказал Демерзель. — Это моё предложение. Ятут пробыл слишком долго. Чересчур много было кризисов, и сейчас положение таково, что я просто-таки парализован в своих действиях Тремя Законами. А ты вполне логично становишься моим преемником.

— Какой из меня преемник? — с жаром возразил Селдон. — Что я знаю об управлении Империей? Император совершенно по-дурацки убеждён, что теперешний кризис я разрешил, руководствуясь законами психоистории. Но ведь это не так.

— Это не имеет значения, Гэри. Раз он верит, что у тебя на всё есть психоисторические ответы, он будет тебя слушать, а этого вполне достаточно, чтобы ты стал неплохим премьер-министром.

— Да уж. Я его заведу в такие дебри…

— А я уверен в том, что здравый смысл — ну, или интуиция, если хочешь, — приведут тебя к цели… с психоисторией или без неё.

— Но что же я буду делать без тебя… Дэниел?

— Спасибо, что так назвал меня. Теперь я больше не Демерзель, теперь я только Дэниел. Что ты будешь без меня делать? Например, можешь попробовать применить на практике кое-какие из идей Джоранума относительно всеобщего равенства. Он ведь эти идеи только излагал ради приобретения популярности, но сами по себе эти идеи вовсе не так уж плохи. Попробуй убедить Рейча помочь тебе. Он ведь принял твою сторону и оказал тебе неоценимую услугу, поборов в себе тягу к идеалам, проповедуемым Джоранумом, так что теперь он страдает, чувствуя себя в каком-то смысле предателем. Докажи ему, что это не так. Помимо всего прочего, у тебя будет возможность больше работать над психоисторией, поскольку в этом деле Император за тебя сердцем и душой.

— Ну а ты что будешь делать, Дэниел?

— В Галактике для меня найдётся масса дел. Ведь Нулевой Закон ещё никто не отменил, и я обязан трудиться на благо человечества, покуда понимаю, что это такое. И потом, Гэри…

— Да, Дэниел?

— С тобой остаётся Дорс.

Селдон кивнул:

— Да, со мной остаётся Дорс.

Он немного помолчал, потом крепко сжал протянутую руку Дэниела.

— Прощай, Дэниел.

— Прощай, Гэри.

Сказав это, робот повернулся и, гордо подняв голову, зашагал прочь по дворцовому залу. Тяжелая мантия премьер-министра шуршала при каждом его шаге.

Селдон после его ухода ещё долго стоял, не в силах пошевелиться. Но вдруг, совершенно автоматически, пошёл следом за Дэниелом, к кабинету премьер-министра. Он ведь не успел сказать ему самого главного!

Немного помедлив у двери, Селдон вошёл в кабинет. Там было пусто. Мантия премьер-министра висела на спинке кресла около письменного стола.

— Прощай, мой друг! — произнес Гэри в пустоту, и слова эти эхом отлетели от стен кабинета.

Эдо Демерзель ушёл. Р.Дэниел Оливо исчез.

Часть II. КЛЕОН ПЕРВЫЙ

Клеон Первый… Несмотря на многочисленные восхваления в адрес последнего из Императоров, во времена правления которого в Первой Галактической Империи имело место довольно значительное объединение миров и столь же значительное их процветание, двадцатипятилетнее правление Клеона Первого ознаменовалось непрерывным упадком. Это никак нельзя рассматривать как его непосредственную вину, поскольку упадок Империи зависел от таких политических и экономических факторов, с которыми справиться было не под силу никому в то время. Императору удалось подобрать себе в помощники исключительно удачные кандидатуры — его премьер-министрами были Эдо Демерзель, а за ним — Гэри Селдон, в способность которого разработать психоисторию Император никогда не терял веры. Клеон и Селдон как главные объекты подпольной деятельности джоранумитов, пребывавшей в состоянии агонии…

Галактическая энциклопедия

Глава 1

Мандель Грубер был счастливым человеком. По крайней мере, такое впечатление он производил на Селдона. Прервав свой утренний моцион по саду, Селдон с любопытством наблюдал за Грубером.

На вид Груберу было под сорок. Ему так часто приходилось наклоняться — именно наклоняться, а не кланяться, — что он стал сутуловат. Лицо у Грубера было симпатичное, всегда гладко выбритое, розовую лысину едва прикрывали жиденькие светлые волосы. Тихонько насвистывая, он склонился над кустом, осматривая листочки — не появились ли на них вредители.

Но Грубер, конечно же, не был главным дворцовым садовником. Главный садовник — большая шишка — почти всё время проводил в своем кабинете в грандиозном здании, и под его началом трудилась целая армия подчиненных — мужчин и женщин. Как ни странно, главный садовник совершал инспекционный обход дворцовой территории не чаще двух раз в году.

А Грубер был одним из его подчиненных. Должность его, насколько знал Селдон, именовалась «садовник первой категории», и зарабатывать её ему пришлось целых тридцать лет, трудясь верой и правдой.

Остановившись на ровной садовой дорожке, усыпанной мелким гравием, Селдон окликнул садовника:

— Отличный нынче денек, верно, Грубер?

Грубер оглянулся и улыбнулся.

— Да, господин премьер-министр, славный денек. А ведь жалко тех, кто в такой день в четырёх стенах томится.

— Вроде меня?

— Не то чтобы вроде вас, господин премьер-министр… просто от души жалко, когда… Ну, вы вот погуляете, подышите — и на целый день во дворец, верно? Как же вас не жалеть? Выходит, я счастливее вас буду?

— Спасибо вам за сочувствие, Грубер, но ведь вы же знаете, что на Тренторе сорок миллиардов людей живут под куполами. Вам их всех жалко?

— А как же! Я-то судьбе благодарен за то, что я здесь, а не там. Нас ведь так мало — таких, кому суждено трудиться на вольном воздухе. Считайте, мне здорово повезло.

— Но ведь погода не всегда такая замечательная?

— Это верно. И мне приходится вкалывать и под ливнем, и когда ветрище до костей пробирает. Только, знаете, нет плохой погоды, есть плохая одежда. Да вы поглядите… — Грубер раскинул руки, как будто хотел обнять весь дворцовый парк. — Поглядите, сколько у меня тут друзей — деревья, трава, зверюшки, жучки. Работы всегда хватает, не соскучишься. Ведь надо всё в порядке держать. Планировка там и всё такое… А вы, господин премьер-министр, видали хоть раз планировку парка?

— Да ведь я вроде бы и сейчас её вижу или нет?

— Э нет, я не про то. Это надо сверху, с птичьего полёта, так сказать. Только тогда поймешь, каково тут всё на самом деле.

Парк-то был разбит по проекту Тэппера Сэвенда лет сто назад, если не больше, и с тех пор тут ничего не меняли. Тэппер был одним из самых лучших специалистов по озеленению, и ведь он мой земляк, кстати.

— С Анакреона, стало быть?

— Точно. Далекая планета на задворках Галактики. Там, знаете, до сих пор есть место, где не ступала нога человека. Живи-поживай… А сюда я попал зеленым мальчишкой — считайте, молоко на губах не обсохло. Тогда нынешний главный садовник тоже был совсем молоденький, только-только на должность заступил, ещё при прежнем Императоре. Ну а теперь, конечно, то и дело разговоры заходят — давайте, дескать, всё тут переделаем, перекроим…

Грубер глубоко вздохнул и покачал головой:

— Зря сделают, если возьмутся за такое. Не стоит. И так всё славно, ежели только порядок соблюдать да делать так, чтобы глаз и душу радовало. Правду сказать, всё-таки порой тут кое-что изменяли. Нет-нет, а кому-то из Императоров прискучивала старая планировка и хотелось чего-то новенького. Можно подумать, — хмыкнул Грубер, — будто новенькое — это всегда лучше, чем старенькое. Наш-то нынешний Император, да продлятся его дни, тоже подумывал, не изменить ли тут чего, обсуждали они это дело с главным садовником.

Последние слова Грубер произнес почти шёпотом — по всей видимости, устыдился, что распространяет дворцовую сплетню.

— Ну, это вряд ли скоро получится.

— Надеюсь, господин премьер-министр, всей душой надеюсь. Знаете, я вам вот что скажу: коли будет у вас минутка оторваться от вашей безумной работы, не поленитесь, загляните в бумаги, поглядите на планировку парка. Редкостной красоты планировка, и будь на то моя воля, я бы ни единой веточки, ни единого листочка не трогал бы, хоть тут сотни квадратных километров площади.

Селдон улыбнулся.

— Как я погляжу, вы преданы своему делу, Грубер. Не удивлюсь, если в один прекрасный день вы станете главным садовником.

— Только не это! Главный садовник — несчастнейший из людей. Он не дышит свежим воздухом, не видит красот природы. Наверное, уже и позабыл, что он про неё знает, про природа эту самую. Он вот где живёт, — брезгливо махнул рукой Грубер в сторону дворцовых построек, — и поди уже не сумеет кустик от деревца отличить, если только кто из подчинённых не подведёт его поближе и пальцем не ткнёт.

Селдону показалось, что Грубер того гляди плюнет от отвращения, но, судя по всему, он не мог найти, куда бы сплюнуть.

Селдон негромко рассмеялся.

— Какое удовольствие, Грубер, с вами беседовать! Сами знаете, какая у меня работа. Так приятно иногда погрузиться в вашу жизненную философию.

— Да что вы, господин премьер-министр, какой из меня философ… Я и учился с пятого на десятое…

— Чтобы стать философом, совершенно не обязательно учиться. Тут нужен острый ум и жизненный опыт. Так что берегитесь, Грубер. Можете получить повышение.

— Господин премьер-министр, мне лучшей награды не будет, если вы меня оставите тем, кто я есть.

Селдон развернулся и пошёл прочь, и улыбка вскоре исчезла с его лица, поскольку он задумался о делах гораздо более прозаических. Уже десять лет он занимал пост премьер-министра, и если бы Грубер знал, до какой степени Селдону осточертела его должность, он бы сочувствовал ему ещё сильнее. О, если бы Грубер понимал, с какой неразрешимой дилеммой столкнулся Селдон, к чему подвёл его достигнутый за эти годы прогресс в разработке психоистории!

Глава 2

Тихая, мирная, задумчивая прогулка — просто идиллия. Здесь, поблизости от Императорского Дворца, трудно было даже поверить, что за пределами этого островка под открытым небом простирается громадная территория планеты, закованная в непроницаемую броню. А здесь Селдону казалось, будто он на своей родной планете Геликон. Груберу, наверное, казалось, что он на Анакреоне!

Но, конечно, всё это было обманчиво. Территория дворцового парка надёжно охранялась — мало сказать «надёжно».

Некогда, тысячу лет назад, когда дворцовые постройки были не так роскошны, как теперь, и гораздо меньше отличались от остальных зданий на Тренторе, который в ту пору только начинали покрывать защитными куполами, дворцовая территория была открыта для простых смертных, а сам Император порой прогуливался по дорожкам парка и благосклонно кивал своим подданным.

Теперь всё было по-другому. Теперь тут царил режим особой безопасности и никому из тренторианцев не позволялось самовольно пересечь границу дворцовой территории. На самом деле такие суровые меры предосторожности вовсе не снижали уровня опасности, поскольку исходила она, как правило, от тех, кто находился как раз внутри границ этой самой территории, то бишь от чем-то недовольных чиновников из ближайшего окружения монаршей особы или от подкупленных солдат-охранников, нарушивших присягу. Именно на дворцовой-то территории реальная опасность и грозила Императору и его неподкупным приближенным. Страшно представить, что могло бы произойти, если бы на такой вот прогулке, как сегодня, лет десять назад Селдона не сопровождала Дорс Венабили.

Он тогда был начинающим премьер-министром, и было вполне естественно предполагать, что найдутся завистники, скрежещущие зубами по поводу столь неожиданного решения Императора. Тогда было много охотников занять освободившуюся вакансию — тех, кто считал себя более опытным, более достойным (по их мнению, конечно) и поэтому вправе (по их же мнению) пылать справедливым гневом. Естественно, никто из злопыхателей ни сном ни духом не ведал о психоистории, о той важности, какую ей придавал Император, а потому они решили, что самое простое — это подкупить одного из вооруженных телохранителей премьер-министра.

И вот однажды во время прогулки зоркие глаза Дорс уловили отблеск лучей закатного солнца — настоящего солнца, чьи лучи никогда бы не проникли через стальной панцирь купола, — и отблеск этот сверкал, отражаясь от металлической поверхности бластера.

— Ложись, Гэри! — вскрикнула она и одним прыжком оказалась рядом с сержантом.

— Дайте мне ваш бластер, сержант, — приказала она тоном, не допускающим возражений.

Потенциальный террорист, донельзя смущенный яростным видом несущейся на него женщины, судорожно взвел курок.

Но выстрелить не сумел, поскольку Дорс успела крепко сжать его запястье и поднять над головой руку, сжимавшую бластер.

— Лучше бросьте, — сжав зубы, проговорила она.

Сержант отчаянно старался вырвать руку.

— И не пытайтесь, сержант, — предупредила Дорс. — Моё колено — в трёх дюймах от вашего паха, и вы не успеете глазом моргнуть, как ваше мужское достоинство станет приятным воспоминанием. Замрите. Вот так, умница. А теперь разожмите пальцы. Если сейчас же не бросите бластер, я вам сломаю руку.

Тут из-за кустов с воплями выбежал садовник. Дорс сделала ему знак не приближаться. Сержант разжал пальцы. Бластер упал на землю.

Селдон, подбежав, процедил сквозь зубы:

— Иди, Дорс, я разберусь с ним.

— Нет, это ты иди. Забери бластер и уходи за деревья. Тут могут быть ещё злоумышленники.

Дорс, по-прежнему крепко держа сержанта за руку, потребовала:

— А теперь, сержант, назовите имя того, кто заставил вас покуситься на жизнь премьер-министра, а также имена всех тех, кто ещё в этом замешан.

Сержант молчал.

— Не валяйте дурака, — сказала Дорс. — А ну, говорите! — И она выкрутила ему руку так, что он опустился на колени. Дорс приставила к его шее носок туфли. — Сержант, если вам очень нравится помалкивать, я могу сделать так, что вы умолкнете навеки. И не только лишитесь дара речи — учтите, сначала я вам все кости переломаю. Так что давайте-ка говорите!

И сержант послушался.

А потом, когда всё было позади, Селдон спросил у Дорс:

— Дорс, как ты могла? Никогда не думал, что ты способна на такую… жестокость!

Дорс холодно ответила:

— На самом деле я не причинила ему никакого вреда. Вполне достаточно было пригрозить. Во всяком случае, твоя безопасность была превыше всего.

— Лучше бы я сам с ним схватился.

— Ради чего? Чтобы не уронить мужского достоинства? Во-первых, ты бы мог просто-напросто опоздать. Во-вторых, чего бы ты ни добился и как бы ни преуспел, это в любом случае не стало бы неожиданностью. Один мужчина отделал другого подумаешь! А я — женщина, а от женщины никто не ждёт ни мужской ярости, ни силы. Гэри, ну ты-то понимаешь, что ни одна женщина не в силах сделать со здоровым мужиком такое? А. теперь пойдут слухи, рассказ о случившемся будет обрастать неправдоподобными подробностями, и скоро все меня будут бояться, а тебя никто не осмелится и пальцем тронуть.

— Ну да. Но не только из-за того, что будут бояться тебя. Бояться будут ещё и казни. Сержант и остальные заговорщики будут казнены, ты же знаешь.

Дорс, как правило, строго следила за выражением своего лица, но тут не сдержалась. Видно было, как ей жалко осуждённого на смерть сержанта, того, кто мог бы, не задумываясь, прикончить её любимого Гэри.

— Но, Гэри, — воскликнула она, — разве так уж необходимо казнить заговорщиков? Вполне достаточно было бы посадить их в тюрьму или отправить в ссылку.

— Не выйдет, — покачал головой Селдон. — Поздно. Клеон и слышать ни о чём, кроме казни, не желает. Могу процитировать тебе его слова, если хочешь.

— То есть он уже всё решил?

— Не раздумывая. Я пытался убедить его в том, что хватило бы ссылки или тюрьмы, но он сказал «нет». Он сказал: «Всякий раз, когда я пытаюсь решить проблему путем твёрдых и решительных действий, вы мне поете ту же самую песню, что до вас пел Демерзель, — про «деспотизм» и «тиранию». Но это мой дворец. Это мой парк. Это моя охрана. Моя собственная безопасность зависит от того, насколько надёжно охраняются дворец и территория, от того, насколько мои люди верны мне. Неужели у вас есть сомнения в том, что любое нарушение верности мне и Империи должно быть наказуемо иначе, нежели мгновенной казнью? О какой безопасности тогда вообще речь? О какой моей безопасности можно говорить?»

Тогда я сказал: «Но должен состояться суд». А он говорит: «Пусть будет суд. Трибунал. Пусть он состоится немедленно, и я не потерплю, если хоть кто-то выскажется против казни».

Дорс была потрясена.

— И ты так спокойно об этом говоришь? Ты что, согласен с Императором?

Селдон нехотя кивнул:

— Согласен.

— Из-за того, что покушались на твою жизнь, видимо? Неужели ты из чувства мести отказался от своих принципов?

— Нет, Дорс, я человек не мстительный. Но в данном случае на карту была поставлена не только моя жизнь и не только жизнь Императора. Если и есть в истории Империи что-либо неизменное, показательное, так это то, что Императоры приходят и уходят. Защищать тут приходится психоисторию. Несомненно, даже если что-нибудь ужасное случится со мной, психоистория всё равно когда-нибудь появится на свет, но Империя катится к разрухе, и ждать нельзя, а пока только мне одному удалось продвинуться достаточно далеко для того, чтобы необходимая нам как воздух методика была разработана вовремя.

— Значит, тебе следовало бы передать свои знания другим, — сухо проговорила Дорс.

— Я этим и занимаюсь. Поскольку Юго Амариль кажется мне самым подходящим моим последователем, у меня от него секретов нет. Мы с ним собрали целую группу математиков. Все они люди способные и когда-нибудь сумеют внести свою лепту, но только всё равно они не такие знающие, как…

— Как ты — хочешь сказать? Не так мудры, не так талантливы? Да?

— Да, я именно так думаю. И ещё я думаю, что психоистория принадлежит мне, а раз я один способен с ней управиться, мне нужно время и нужна моя жизнь. Я — человек…

— Человек… — печально кивнула Дорс.

Казнь состоялась. Уже целый век в Империи не случалось ничего подобного. На смерть были осуждены двое министров, пятеро чиновников среднего звена и четверо солдат, включая того самого сержанта. Вся дворцовая охрана подверглась допросам и проверкам, и те, кто не выдержал испытаний, были уволены и, более того, сосланы в отдаленные Внешние Миры.

С этих пор все стали тише воды, ниже травы, а охрана премьер-министра была усилена вдвое, так что Тигрице — именно так стали теперь под шумок называть Дорс — уже не было нужды всюду сопровождать Селдона. Даже когда её не было рядом, её образ яростной защитницы, казалось, витал где-то совсем рядом с Селдоном. Итак, минуло уже почти десять лет, как Император Клеон наслаждался спокойствием и полной безопасностью.

Теперь работа над психоисторией подошла вплотную к той черте, когда вот-вот должна была появиться возможность делать кое-какие прогнозы, и, возвращаясь в это утро с прогулки в лабораторию, где он превращался из премьер-министра в учёного-аналитика, Селдон почему-то отчетливо ощутил, что периоду его благоденствия и эйфории приходит конец.

Глава 3

Однако он не сумел сдержать радости, охватившей его при входе в лабораторию.

Как всё переменилось!..

Ведь началось всё двадцать лет назад, а тогда он маялся с подержанным геликонским компьютером. Но именно тогда словно озарение снизошло на него, и возникла туманная, полубезумная математическая теория…

А потом — годы работы в Стрилингском университете, когда они с Юго Амарилем корпели над выверкой уравнений, пытались избавиться от тяжеловесных множеств, обойти каким-то образом самые страшные из хаотических эффектов. Честно говоря, успехов у них было маловато.

Теперь же, когда он уже десять лет занимал пост премьер-министра, к его услугам был полный набор новейших компьютеров и обширный штат сотрудников, разрабатывающих самые разные аспекты проекта.

Условиями разработки проекта диктовалась необходимость того, чтобы никто из сотрудников — за исключением Юго и самого Селдона — не знал в точности, над чем они на самом деле работают. Каждый трудился над вычлененным из общей проблемы заданием, разрабатывая, так сказать, отдельную шахту в колоссальной горе психоистории. Только Юго и Селдон знали, как глубоки её недра, как высоки вершины, да и для них порой эти самые вершины скрывались в тучах, а склоны заволакивал густой туман.

Конечно, Дорс была права. Пора было мало-помалу вводить сотрудников в курс дела, посвящать в тайну. Двоим теперь уже не под силу было управляться с возникшими проблемами. А годы неумолимо шли вперёд. Селдон старился. Пускай даже он сумеет курировать работу над проектом ещё пару десятков лет, но надо смотреть правде в глаза: лучшие его годы уже позади.

Да и Амарилю через месяц — тридцать девять. В общем, он ещё достаточно молод, но не так уж молод для математика. К тому же он трудится над проектом примерно столько же времени, сколько сам Селдон, и, стало быть, способность к продуктивному, блещущему новизной мышлению у него уже не та.

Амариль заметил, как вошёл Селдон, и пошёл ему навстречу. Селдон с любовью смотрел на помощника. Амариль, как и Рейч, был коренным далийцем, и всё же, на взгляд, в нём ничего далийского не осталось, разве что невысокий рост и крепкая, мускулистая фигура. Он не носил усов, давно избавился от акцента. Даже далийский менталитет куда-то выветрился. Призывы и лозунги Джо-Джо Джоранума в своё время не произвели на него никакого впечатления, а ведь он апеллировал в первую очередь к угнетенным и униженным далийцам.

Казалось, Амарилю совершенно несвойствен никакой патриотизм, кроме единственного — патриотизма в отношении психоистории. Только ей он принадлежал и сердцем, и душой.

Думая об этом, Селдон порой испытывал смущение. Сам он до сих пор не забыл о родной планете Геликон, о тех двадцати годах, что прожил там, и ничего не мог с собой поделать: он считал себя геликонцем. Время от времени он задумывался над тем, не мешает ли это его работе над психоисторией. Ведь в идеале человеку, занятому этой наукой, нужно было бы отречься от каких-либо национальных привязанностей и перестать принадлежать какому бы то ни было сектору, планете, а если и принадлежать кому-то и чему-то, то только лишь абстрактному человечеству, как Амариль.

«А я до сих пор этого не умею», — подумал Селдон и глубоко вздохнул.

— Гэри, — сказал Амариль, — успехи таки, похоже, есть.

— Похоже, Юго? Только похоже?

— Я не стал бы торопиться и выпрыгивать в открытый космос без скафандра, — сказал Юго совершенно серьёзно. (Селдон знал, что с чувством юмора у него не очень.) И они вдвоем вошли в их отдельный кабинет. Кабинет был невелик, но зато надёжно экранирован.

Амариль сел и закинул ногу на ногу.

— Появилась возможность запустить твою последнюю схему борьбы с хаотичностью — не целиком, конечно, и ценой обобщений.

— Ясно. Выбрал прямую дорогу, так не гляди по сторонам. Именно так обстоят дела во Вселенной. Нужно просто-напросто как-то одурачить наши цифры.

— Ну, что-то в таком духе мы и сделали. Теперь мы смотрим на всё как бы через обледеневшее стекло.

— Это всё равно лучше, чем смотреть через свинцовый экран, заслонявший нам обзор столько лет.

Амариль что-то пробормотал себе под нос и сказал:

— Теперь мы способны различать свет и тьму.

— Поясни!

— Не могу, но у меня есть Главный Радиант, над созданием которого я трудился, как… как…

— Ламек не подойдёт? Это такой геликонский зверек, живущий в горах. На Тренторе они не водятся.

— Ну, если ваш ламек трудится в поте лица, значит, я примерно так же трудился над созданием Главного Радианта.

Амариль нажал кнопку на крышке стола, сработал механизм открытия ящика, и он бесшумно выехал из-под крышки. Юго вынул из ящика чёрный матовый куб. Селдон с нескрываемым интересом смотрел на него. Принципиальную схему Главного Радианта создал он сам, но сборку осуществлял Амариль — он был мастер на все руки.

Комната постепенно погрузилась в темноту, и прямо в воздухе повисли цепочки уравнений и графиков. Цифры, казалось, были подвешены на невидимых ниточках над столом.

— Восхитительно! — не смог удержаться Селдон. — В один прекрасный день, если доживем до него, нужно будет добиться того, чтобы Главный Радиант проецировал целый поток математических символов, отражающих прошлое и будущее. У нас появится возможность выделять в течении этой громадной реки притоки и рукава, направлять их в нужное русло.

— Угу, — буркнул Амариль, — если нам удастся прожить с сознанием того, что наши действия, направленные на то, как бы сделать лучше, не сделали хуже, чем есть.

— Поверь, Юго, ещё не было случая, чтобы я лег спать, не подумав об этом. Эта мысль всё время гложет меня. И всё-таки пока ничего такого не произошло. И не добрались мы покуда до такой возможности. Ты верно сказал: пока мы всего-навсего различаем свет и тьму через обледенелое стекло.

— Точно.

— И как тебе кажется, что ты видишь, Юго? — спросил Селдон, пристально глядя на Амариля. Пристально и немного печально: Амариль стал толстеть. У него даже брюшко появилось. Он проводил слишком много времени у компьютера и Главного Радианта и почти забросил свои каждодневные разминки. Селдон знал, что с женщинами Амариль встречается время от времени, но жены у него не было. Это было ошибкой! Даже трудоголику нужны жена и дети, нужно о ком-то заботиться.

И Селдон подумал о том, что он сам до сих пор старается держаться в хорошей форме и что именно Дорс заставляет его не забывать об этом.

— Что я вижу? — переспросил Амариль. — Я вижу, что Империя в беде.

— Империя всегда в беде.

— Да, но теперь дело обстоит более конкретно. Существует вероятность, что беда подстерегает нас в самом центре.

— На Тренторе?

— Может быть. А может быть, на Периферии. То ли случится несчастье здесь, у нас — может быть, гражданская война, то ли далекие Внешние Миры начнут откалываться от Империи.

— Уверен, для определения вероятности как первого, так и второго психоистория не нужна.

— Самое интересное то, что, похоже, это взаимоисключающие события. Либо одно, либо другое. А вероятность того, что и то и другое произойдёт одновременно, ничтожна мала. Вот, посмотри. Это же твои собственные вычисления. Посмотри!

И они вместе углубились в чтение цифр на дисплее Главного Радианта.

Наконец Селдон проговорил:

— Знаешь, я всё-таки не понял, почему ты считаешь эти варианты развития событий взаимоисключающими?

— Я тоже, Гэри, не знаю, почему это так, но в чём тогда ценность психоистории? Грош бы ей была цена, если бы она показывала нам только то, что видно невооруженным глазом.

Она должна показывать то, чего не видно, понимаешь? А не показывает она нам, во-первых, того, какой из двух вариантов предпочтительнее, а во-вторых, что нужно делать для того, чтобы случилось лучшее, а вероятность худшего значительно упала.

Селдон поджал губы, помолчал, потом медленно проговорил:

— Я могу сказать тебе, какой вариант предпочтительнее. Пусть Периферия катится куда подальше, а Трентор остаётся в покое.

— Серьёзно?

— Без вопросов. Мы обязаны сохранить Трентор в неприкосновенности хотя бы потому, что здесь мы работаем.

— Но наше собственное существование нельзя ставить во главу угла.

— Наше — нет, а существование психоистории — можно. Что хорошего для нас выйдет из того, если мы примемся спасать Периферию, а на Тренторе создастся такая обстановка, что мы вынуждены будем прервать работу над психоисторией? Я не говорю, что нас убьют. Я говорю о том, что нам могут недать работать. А наша судьба напрямую зависит от работы над психоисторией. Что же касается Империи, то отделение Периферии — всего лишь начало распада, который может продлиться очень долго, прежде чем процесс достигнет до сердцевины.

— Допустим, ты прав, Гэри, но как можно добиться сохранения стабильности на Тренторе?

— Для начала надо хотя бы подумать об этом.

Оба умолкли, и наконец Селдон признался:

— Знаешь, что-то мне не легче от этих раздумий. А что, если вся Империя — на ложном пути? Причем давно идёт по нему, всю свою историю? Знаешь, эта мысль приходит мне в голову всякий раз, когда я говорю с Грубером.

— Кто это — Грубер?

— Мандель Грубер. Садовник.

— А-а-а… Тот самый, что с воплями кинулся тебе на помощь, когда тебя хотели убить?

— Он самый. Я никогда этого не забуду и останусь вечно ему признателен. Ведь он был готов голыми руками защищать меня и не испугался заговорщиков, вооруженных до зубов. Вот это преданность! Но дело не столько в этом. Знаешь, поговоришь с ним — и словно глотнул свежего воздуха. Не могу же я всё время разговаривать с придворными и психоисториками.

— Ну, спасибо.

— Не сердись! Ты же понимаешь, что я хочу сказать. Грубер — дитя природы. Он любит ветер, и дождь, и мороз — словом, натуральную погоду. А я тоже по всему этому так скучаю порой.

— А я — ни капельки. И не помер бы, если бы вообще никуда не выходил.

— Ты вырос под куполом. А вот попробуй представить себе, что было бы, если бы Империя состояла из примитивных, промышленно неразвитых миров, живущих земледелием и скотоводством, где плотность населения была бы мала и хватало бы нетронутых участков земли? Разве так не было бы лучше для всех нас?

— Не знаю. На мой взгляд, это было бы просто кошмарно.

— А я выкроил время и попытался оценить такой вот вариант. Такое впечатление, что имеет место нечто вроде неустойчивого равновесия. Малонаселённый мир — ну, такой вот пасторальный, как я только что описал, — либо нищает и вырождается, опускаясь практически до дикарства, либо там происходит индустриализация. Узенькая такая, понимаешь, дощечка — того и гляди, в какую-то сторону откачнется, и почему-то чаще всего выходит так, что перевешивает индустриальный путь развития.

— Потому что он лучше.

— Может быть. Но так не может продолжаться вечно. Теперь мы наблюдаем результаты подобной однобокости. Империя долее не может существовать, потому что она… она перегрелась, лучше не могу слова подобрать. А что будет — трудно сказать. Если мы с помощью психоистории сумеем предотвратить гибель Империи или, что гораздо более вероятно, ускорить её выздоровление после гибели, может быть, это будет не более чем запуск очередного периода перегрева. Неужели это всё, что предстоит человечеству, — толкать, подобно Сизифу, камень в гору только для того, чтобы потом с отчаянием взирать, как он снова катится вниз?

— Что за Сизиф?

— Герой древнего мифа. Юго, тебе следовало бы побольше читать.

Амариль пожал плечами:

— Чтобы узнать о Сизифе? Вот уж незачем. Может быть, психоистория укажет нам путь к совершенно новому обществу, абсолютно не похожему на те, что мы видели и видим, — спокойному, устойчивому, желанному.

— Надеюсь, — вздохнул Селдон. — Очень надеюсь, но пока что-то на это не похоже. Что до ближайшего будущего, нужно приложить все усилия и добиться того, чтобы Периферия откололась. С этого момента начнётся отсчёт времени распада Галактической Империи.

Глава 4

— А я сказал, что это явится всё-таки началом распада Галактической Империи. Так оно и будет, Дорс.

Дорс слушала его, поджав губы. В своё время она приняла назначение Селдона на пост премьер-министра точно так же, как принимала всё, что с ним происходит, то есть спокойно. От неё всегда требовалось единственное — защищать его лично и его психоисторию, однако его теперешнее положение затрудняло её задачу. Неизвестность — вот лучшая гарантия безопасности, а покуда жизнь Селдона озаряли «Звездолёт и Солнце» — символ Империи, любые физические заслоны были недостаточны.

Та роскошь, которая теперь окружала их в обыденной жизни, — надёжное экранирование от лучей-шпионов и от любого нападения, возможности для проведения её собственных исторических изысканий, не ограниченные никакими рамками, — всё это не удовлетворяло её. Она бы с радостью согласилась поменять всё это на скромный коттедж в кампусе Стрилингского университета, а ещё лучше — на какой-нибудь безымянный дом или квартиру в безымянном секторе, где бы никто их не знал.

— Всё это очень хорошо, Гэри, милый, — сказала она, — но этого мало.

— Чего мало?

— Ты мне не всё сказал. Ты говоришь, что мы можем потерять Периферию. Каким образом? Почему?

Селдон усмехнулся.

— Хотел бы я знать это, Дорс, но психоистория не на той стадии разработки, чтобы дать нам ответы на такие вопросы.

— Ну хорошо, скажи тогда, как это может выглядеть, по твоему собственному мнению. В чём тут дело? В амбициях правителей отдельных провинций, которые хотят объявить об их независимости?

— И в этом тоже. Такие случаи имели место в прошлом, и ты об этом знаешь лучше меня, но это никогда не затягивалось надолго. На этот раз всё может получиться иначе.

— Потому что Империя теперь слабее?

— Да, и потому, что теперь торговля застопорилась, связи между мирами стали не такими прочными, потому что губернаторы провинций на самом деле теперь гораздо ближе к независимости, чем когда бы то ни было. И если амбиции одного из них станут особенно высоки…

— Догадываешься, кто бы это мог быть?

— Ни в малейшей степени. Единственное, что мы способны вытянуть из психоистории на нынешней стадии её разработки, так это то, что, если такой губернатор отыщется, сейчас условия для претворения его амбиций в жизнь гораздо более благоприятны, чем когда-либо раньше. Могут произойти и другие события, к примеру, какое-то жуткое стихийное бедствие или внезапная гражданская война между двумя коалициями отдаленных Внешних Миров. Прогнозировать и то и другое в точности на данный момент мы не способны, однако мы можем с уверенностью сказать, что, случись сейчас нечто подобное, и последствия будут гораздо более серьёзными, чем сто лет назад.

— Но если вы даже не знаете в точности, что может случиться на Периферии, как же вы можете пытаться направить течение событий так, чтобы Периферия откололась, а Трентор остался в неприкосновенности?

— Мы пока способны только на то, чтобы самым пристальным взором следить за ситуацией на Периферии и на Тренторе и предпринимать попытки к стабилизации положения на Тренторе, но не предпринимать таковых в отношении Периферии. Пока нам нечего ждать от психоистории в плане того, что те или иные события будут автоматически происходить по нашему приказу; не зная о том, как именно работает психоистория, это было бы попросту опасно, а потому придётся всё перевести в режим непрерывного «ручного» управления, так сказать. Пройдёт время, методика будет усовершенствована, и необходимость в «ручном» управлении пойдёт на убыль.

— Но всё это, как я понимаю, в будущем, — уточнила Дорс. — Верно?

— Верно. Да и это всего лишь надежда.

— Но какого же рода нестабильность угрожает Трентору, если мы станем удерживать Периферию?

— Да такая же самая — экономические и социальные сбои, стихийные бедствия, подстегиваемые амбициями заговоры в высших сферах власти. И ещё кое-что. Я вот, когда говорил с Юго, сказал ему, что, на мой взгляд, Империя как бы перегрелась. А Трентор — самая накалённая её часть. Похоже, что он просто-таки по швам трещит. У его инфраструктуры — обеспечение водой, теплом, переработка отходов, транспортировка топлива — сейчас то и дело, похоже, возникают проблемы, с которыми раньше тут никто не сталкивался, и каждый день я отмечаю в этом плане что-то новое.

— А что скажешь насчёт смерти Императора?

Селдон развел руками.

— Она неизбежна, но Клеон пребывает в добром здравии. Лет ему столько же, сколько и мне, и хотя я бы не прочь скинуть десяток годков, я ведь не старик, верно? Стало быть, и он не старик. Сын его в качестве наследника никуда не годится, но претендентов отыщется хоть отбавляй. Их гораздо больше, чем требуется для того, чтобы ускорить его кончину, однако и это вряд ли окажется глобальной катастрофой — в историческом плане.

— Хорошо, тогда скажи, что ты думаешь о покушении на его жизнь?

Селдон встревоженно посмотрел на жену.

— Не произноси этого слова. Пусть мы тут с ног до головы экранированы, всё равно не стоит.

— Гэри, не валяй дурака. Всякое возможно. Было же время, когда джоранумиты были всего на волосок от захвата власти, а если бы они её захватили, они бы от Императора так или иначе…

— Может быть, и нет. Им он был бы гораздо более полезен в качестве марионетки. Как бы то ни было, об этом можно спокойно забыть. Джоранум в прошлом году умер на Нишайе. Патетическая была личность.

— У него были последователи.

— Естественно. У всех есть последователи. Послушай, вот ты изучаешь период становления Тренторианского Королевства и консолидации миров Галактической Империи. Тебе не доводилось нигде встречать упоминания о Глобалистской Партии — была такая у нас на Геликоне?

— Нет, не доводилось. Не хотелось бы делать тебе больно, Гэри, но, честное слово, на протяжении всей истории я вообще ни разу не сталкивалась с упоминаниями о Геликоне.

— Я нисколько не обижен, Дорс. Счастлив тот мир, у которого нет истории, я так всегда говорю. И всё-таки… Словом, дело было так: примерно двадцать четыре столетия назад на Геликоне образовалась группа единомышленников, полностью и бесповоротно убеждённых в том, что Геликон — это единственная населённая планета, то бишь «глобус», в Галактике. Вся Вселенная — это Геликон, а над ним — всего лишь непроницаемая твёрдая сфера, усеянная крошечными звёздочками.

— Но как они только могли верить в такое? — изумилась Дорс. — Они ведь уже тогда входили в состав Империи, насколько я понимаю?

— Да, но глобалисты упрямо твердили, что само существование Империи — не более чем иллюзия, самовнушение, что все до одного эмиссары и чиновники Империи — это геликонцы, которые неизвестно почему играют эти роли. Взывать к здравому смыслу было совершенно бесполезно.

— И что потом?

— Видишь ли, по-моему, всегда приятно думать, будто твой собственный мир — это Мир с большой буквы. На пике своей деятельности глобалисты втянули в партию примерно десятую часть населения Геликона. Казалось, немного — подумаешь, десятая часть! Однако это было то самое деятельное меньшинство, которое противостояло бездеятельному, безразличному большинству, и всё шло к тому, что они возьмут верх.

— Но не взяли, как я понимаю?

— Нет, не взяли. Глобалисты добились того, что объём торговли Империи с Геликоном значительно снизился, а геликонская экономика докатилась до почти полного нуля. И когда обыватели взяли в руки блокнотики и карандаши, популярность глобалистов резко пошла на спад. Их взлет и падение изумляли многих в то время, но я уверен, психоистория безошибочно указала бы на неизбежность такого оборота дел и доказала бы, что и думать тут много нечего.

— Ясно. Но, Гэри, объясни, для чего ты рассказал мне эту историю? Видимо, она как-то связана с тем, о чём мы сейчас говорим?

— Связь в том, что подобного рода доктрины никогда не умирают до конца, независимо от того, какими бы идиотскими способами они ни одурачивали людей. Даже сейчас на Геликоне — даже сейчас! — существуют глобалисты. Их немного, но время от времени семь-восемь десятков фанатиков собираются на так называемые «Глобальные Конгрессы» и получают ни с чем не сравнимое удовлетворение, разглагольствуя между собой о глобализме. Так вот… прошло ведь всего десять лет с тех пор, как Трентору реально грозила опасность со стороны мощнейшего движения джоранумитов. Так что вовсе неудивительно, если тут остались кое-какие приверженцы учения Джоранума. И тысяча лет пройдёт, а они останутся, и тоже удивляться будет нечему.

— Вероятно ли, что оставшиеся могут быть опасны?

— Сомневаюсь. Дело в том, что само движение в огромной степени опиралось на чары Джоранума, а он мертв. И смерть его не стала смертью героя. Он тихо и мирно скончался в ссылке.

Дорс встала и прошлась по комнате из конца в конец, взмахивая руками и сжимая кулаки. Вернулась и встала перед сидящим в кресле Селдоном.

— Гэри, — сказала она, — позволь я скажу тебе, что я думаю. Если психоистория говорит о том, что Трентору грозят серьёзные потрясения, значит, в том случае, если здесь ещё остались джоранумиты, они до сих пор могут строить планы убийства Императора.

— Ты шарахаешься от теней, Дорс, — нервно рассмеялся Селдон. — Успокойся.

Однако отмахнуться от того, что так легко было сказано женой, он не сумел.

Глава 5

Сектор Сэтчем всегда противился династии Энтунов, из которой происходил и нынешний Император Клеон Первый. Династия эта правила Империей уже два столетия. Притязания сэтчемцев на престол были связаны с тем, что некогда выходцы из этого сектора побывали на монаршем престоле. Однако, хотя сэтчемской династии не суждено было достичь на этом посту сколько-нибудь значительных успехов, ни народ, ни тем более правители Сэтчема никак не могли забыть о том, кем были когда-то, что некогда, пусть ненадолго, пусть кое-как, но всё же забрались на самый верх. Восемнадцать лет назад Рейчел, самозваная сэтчемская мэрша, бросила дерзкий вызов всей Империи. Из этого, правда, ничего не вышло, но зато поруганная гордость сэтчемцев взыграла с новой силой.

И поэтому небольшая группа руководителей подполья нигде не чувствовала бы себя более комфортно и безопасно, чем в Сэтчеме.

Как-то вечером пятеро подпольщиков собрались вокруг стола в небольшой комнате дома, расположенного не в самом фешенебельном районе сектора. Обстановка в комнате была так себе, зато она была отлично экранирована.

Главенствовал на собрании человек, сидевший на стуле, который был разве что чуть-чуть получше тех, на каких сидели остальные. Да, это был руководитель, в этом не могло быть никаких сомнений. У него было удлиненное узкое лицо, он был необычайно бледен, даже тонкие губы, казалось, почти не видны. Чёрные волосы его были кое-где подёрнуты сединой, а глаза горели, словно тлеющие угли, излучая злобу и ярость.

Он пристально смотрел на человека, что сидел прямо напротив, — тот был явно старше, и внешность у него была не столь зловещей: седой как лунь, с пухлыми румяными щеками.

Руководитель резко оборвал своего визави:

— То, что вы не сделали ровным счётом ничего, это я понял. Извольте объясниться.

Тот быстро заморгал.

— Но я — старый джоранумит, Намарти. Почему я должен перед вами оправдываться?

Джембол Дин Намарти, в прошлом — правая рука Ласкина «Джо-Джо» Джоранума, фыркнул:

— Знаю я вас, старых джоранумитов. Тот ни на что не способен, тот труслив, а этот позабыл обо всём на свете. Так что, что «старый джоранумит», что «старый дурак» — особой разницы не вижу.

— Это вы меня старым дураком обзываете? — оскорбленно возопил его незадачливый собеседник и откинулся на спинку стула. — Меня? Каспала Каспалова? Да я был рядом с Джо-Джо, ещё когда вы, извиняюсь, пешком под стол ходили.

— Я не назвал вас дураком, — отрезал Намарти. — Я сказал только, что некоторые из старых джоранумитов — дураки. И у вас есть возможность доказать мне, что вы к ним не принадлежите.

— Но моя работа с Джо-Джо…

— Можете о ней забыть! Он мертв.

— Но дух его будет жить вечно.

— Если эта мысль будет вам подмогой в борьбе, пусть живёт вечно, я не против. Но для других, а не для нас. Мы-то знаем, что он ошибался.

— Отрицаю!

— Не стоит упорно пытаться превратить в героя человека, который совершал ошибки. Он думал, что сумеет пошатнуть Империю одними только своими речами, а слова…

— Истории известны примеры, когда словами горы с мест сдвигали.

— Но не словами Джоранума, потому что он натворил кучу глупостей. Не слишком старательно он замел следы своего микогенского происхождения. Хуже того, он позволил одурачить себя и начать идиотскую кампанию по обвинению премьер-министра Эдо Демерзеля в том, что тот якобы робот. Я его предупреждал, что это глупо и опасно, но он и слушать ничего не желал. Вот и нарвался. Так что теперь нам надо начинать всё сначала, верно? Какую бы пользу мы ни могли извлечь из воспоминаний о Джорануме, нам самим никаким воспоминаниям предаваться не следует.

Каспалов молчал. Остальные трое тоже помалкивали, только поглядывали на Намарти и Каспалова, втайне радуясь, что им ничего говорить пока не приходится.

— После того как Джоранум был сослан на Нишайю, джоранумитское движение распалось и, казалось бы, прекратило своё существование, — хрипло проговорил Намарти. — То есть так бы оно и было, если бы не я. Я собрал его снова, по кусочку, по пылинке, и теперь его сеть раскинулась вновь и покрывает весь Трентор. Насколько я знаю, вы в этом не сомневаетесь.

— Я не сомневаюсь в этом, руководитель, — пробормотал Каспалов.

Он назвал Намарти «руководителем» — стало быть, встал в позицию побитого и оправдывающегося.

Намарти довольно ухмыльнулся. Он никогда не требовал, чтобы к нему вот так обращались, но ему всегда было приятно, когда его называли «руководителем».

— Так вот, вы — часть этой сети, и у вас есть свои обязанности.

Каспалов нервно заерзал на стуле. Какое-то время он вел молчаливую игру с самим собой. Наконец он откашлялся и проговорил:

— Вот вы, руководитель, говорите, что предупреждали Джоранума о том, что неразумно затевать кампанию по обвинению премьер-министра в том, что он — робот. Вы говорите: он вас не стал слушать, но всё-таки вы сказали то, что думали. Позволено ли будет мне воспользоваться такой же привилегией и указать на то, что лично я считаю ошибочным? Выслушаете ли вы меня, как в своё время вас выслушал Джоранум? Вы вольны, безусловно, отвергнуть мой совет и поступить так, как считаете нужным.

— Ну, естественно, вы можете высказаться, Каспалов. Вы сюда для того и приглашены. И каково же ваше мнение?

— Я считаю, что эта наша новая тактика, руководитель, ошибочна. Из-за неё уйма вреда и страданий.

— А как же! В этом и состоит наша цель! — гневно воскликнул Намарти, донельзя возмущенный непониманием таких простых, на его взгляд, вещей. — Джоранум пытался действовать убеждением. Не вышло. А мы поставим весь Трентор на колени путем активных действий.

— Сколько времени на это потребуется? И какой ценой мы этого добьемся?

— Сколько понадобится, столько и понадобится, а о цене говорить и вообще не приходится. Наши диверсии не стоят нам ни гроша, а делу помогают здорово. Временные прекращения электроснабжения, взрывы водопровода и канализации, нарушение систем кондиционирования — а больше нам ничего и не нужно.

Каспалов покачал головой.

— Подобные действия носят кумулятивный характер.

— Конечно, Каспалов, а мы как раз того и хотим, чтобы реакция на все эти неудобства, то есть возмущение и сопротивление носили кумулятивный характер. Послушайте, Каспалов, Империя катится по пути упадка. Это известно каждому. Каждому, кто способен логически мыслить. Техника всё равно то и дело выходила бы из строя то тут, то там, даже если бы мы пальцем о палец не ударяли. Так что мы всего-навсего немножко ей помогаем.

— Это опасно, руководитель. Инфраструктура Трентора исключительно сложна. Один опрометчивый шаг — и вся планета будет лежать в руинах. Потяните за неверную ниточку — и Трентор обрушится словно карточный домик.

— Пока что этого не произошло.

— Может произойти. И что же получится, если люди поймут, что за всем этим стояли мы? Да нас на куски разорвут! Не силы безопасности, не армия — нет, самые обычные толпы народа.

— Но кому может прийти в голову винить в этом нас? Во все времена люди сваливают всю вину на правительство, на советников Императора. И на этот раз будет то же самое.

— Ну а нам как прикажете жить дальше с таким камнем на сердце?

Этот вопрос Каспалов задал шёпотом — старик явно совершенно искренне переживал. Он умоляюще смотрел на Намарти, своего руководителя, человека, которому присягнул на верность. Он-то сделал это исключительно из тех соображений, что Намарти, по его мнению, пойдёт по пути Джоранума, а теперь Каспалов с горечью думал: неужели Джо-Джо хотел бы, чтобы его мечта осуществилась таким вот образом?

Намарти зацокал языком — так отец укоряет расшалившегося ребенка.

— Ой, Каспалов, только с нами не надо сентиментальничать, ладно? Когда мы придём к власти, мы соберём тут всё по кусочку и выстроим заново. Запустим в дело старые джоранумитские лозунги насчёт всенародного правительства — пусть поиграют маленько во власть, — а когда мы утвердимся по-настоящему, создадим то правительство, которое нам будет нужно. И Трентор станет лучше, Империя сильнее. Можно будет создать нечто вроде совещательного органа, в работе которого участвовали бы представители различных миров — эти тоже пусть болтают, о чём хотят, тешат себя мыслью о том, что решают вопросы глобальной важности, а править будем мы.

Каспалов нервно потирал руки и, видимо, не знал, что сказать.

Намарти притворно улыбнулся:

— Вы сомневаетесь? Не бойтесь, мы не проиграем. Всё идёт хорошо и дальше будет идти хорошо. Император не знает о том, что происходит. Не имеет ни малейшего понятия. А нынешний премьер-министр — математик. Он, правда, одолел Джоранума, но с тех пор бездействует.

— Но у него же есть эта… как её…

— Не вспоминайте, Джоранум свихнулся на этой ерунде, но это всё из-за того, что он был микогенец. И насчёт робота он потому и клюнул так легко, что он оттуда, из Микогена. Ничего у этого математика нет такого…

— А, вспомнил: не то исторический психоанализ, не то ещё как-то. Я слышал, как-то Джоранум сказал…

— Не вспоминайте. Делайте своё дело. Вы у нас за что отвечаете? За вентиляцию в секторе Анемория, верно? Вот и отлично. Нарушьте её работу, а как — сами придумайте. Можно устроить так, что что-то там перекрывается, и тогда растёт влажность или распространяются какие-то особые запахи, да мало ли что. Никто от этого не умрёт, так что не надо взывать к небесам и каяться в смертных грехах, ясно? Вы всего-навсего создадите людям временные неудобства и подстегнёте в них недовольство жизнью. Можем мы на вас рассчитывать?

— Да, но то, что может оказаться всего лишь временными неудобствами для молодых и здоровых, вряд ли окажется таковым для детей, стариков, больных…

— А вы что же, считаете, что прямо-таки никто и пострадать за правое дело не должен?

Каспалов растерянно пробормотал что-то нечленораздельное.

— Без жертв в этом мире ничего не добьешься. Так не бывает, чтобы никто не пострадал, — сказал Намарти. — Делайте своё дело. Постарайтесь, если вы такой уж совестливый, сделать его так, чтобы пострадало как можно меньше народу, но дело сделайте!

— Послушайте, руководитель! — воскликнул Каспалов. — Я должен сказать вам ещё кое-что.

— Ну, говорите, — устало пробурчал Намарти.

— Уже не первый год мы ковыряем дырки в инфраструктуре Трентора. Ну, хорошо, допустим, настанет день и мы наковыряем их столько, что чаша народного терпения переполнится, а вы этим воспользуетесь для свержения правительства. Как именно вы собираетесь осуществить это?

— Вы хотите узнать, как мы в точности это осуществим? — Да.

— Чем резче мы ударим, тем меньше будет объём поражений, тем успешнее будет проведено хирургическое вмешательство. — Намарти медленно, неохотно проговорил: — Я пока не решил, как именно будет выглядеть этот «хирургический удар». Но он будет нанесен. А до тех пор… Так вы будете делать свою работу?

Каспалов обреченно понурил голову.

— Да, руководитель.

— Каспалов, вы можете идти, — резко сказал Намарти и махнул рукой.

Тот встал, развернулся и вышел. Намарти проводил его взглядом и сказал человеку, что сидел по правую руку от него:

— Каспалову больше доверять нельзя. Он продался. Он хочет предать нас и именно затем выспрашивает насчёт моих планов на будущее. Приглядите за ним.

Все трое кивнули, встали и ушли. Намарти остался в одиночестве. Дотянувшись до выключателя, он нажал на кнопку и отключил подсветку стен. Лишь маленький квадратик света, лившегося с потолка, рассеивал сгустившийся мрак. Думал он вот о чём: «Во всякой цепи бывают слабые звенья, от которых нужно избавляться. Мы и в прошлом так поступали и в итоге имеем неприкасаемую организацию».

Он зловеще ухмыльнулся. Всё шло как надо. Кое-какие паутинки протянулись и во Дворец — не слишком прочные, не слишком надёжные, но протянулись-таки. Ничего, скоро они станут прочнее.

Глава 6

Уже несколько дней подряд стояла хорошая погода — теплая и солнечная, такое на незащищенной куполами дворцовой территории случалось крайне редко.

Гэри помнил: Дорс как-то рассказывала ему о том, почему именно этот район Трентора, где зимы были так холодны и так часто лили дожди, был выбран местом постоянной резиденции монархов.

«То есть, — сказала она тогда, — по сути дела, никто это место не выбирал. На заре формирования Тренторианского Королевства тут располагалось поместье правящей моровианской фамилии. Когда же Королевство стало Империей, у Императора был большой выбор мест для резиденции — летние курорты, зимние дворцы, охотничьи поместья, дачи на побережье. Но в то время, когда планета мало-помалу начала покрываться куполами, один из Императоров, живший как раз здесь, так полюбил это место, что его оставили нетронутым. И именно потому, что только это единственное место осталось незащищенным, в нём и появилось нечто особенное, уникальное, и эта уникальность приглянулась следующему Императору, и так далее, и так далее. Вот так родилась эта традиция».

И, как всегда, когда слышал нечто подобное, Селдон задумался: что могла по этому поводу сказать психоистория? Можно ли было с её помощью предсказать, что какой-то участок поверхности Трентора останется без купола? Допустим, это можно было бы предсказать, но наверняка ответа на вопрос о том, какой именно участок ожидает такая судьба, не последовало бы. Но, может быть, и первый вопрос остался бы без ответа? Может быть, с помощью психоистории удалось бы установить, что не покрытыми броней останутся несколько участков поверхности, а может быть, не останется ни одного? Как можно было опираться в расчётах на личные желания или нежелания некоего императора, который в критический момент оказался бы на престоле и принял решение… Да мало ли что могло на него тогда найти — хоть умопомрачение! Вот так возникает хаос — хаос и безумие.

Клеон Первый, без сомнения, наслаждался прекрасной погодой.

— Я старею, Селдон, — признался он. — Да не мне вам об этом говорить. Мы ведь с вами ровесники. Нет, конечно, то, что мне неохота играть в теннис или идти на рыбалку, это само по себе вовсе не признаки старости… Кстати говоря, пруд недавно вычистили… Ну так вот: почему-то мне стало гораздо более приятно просто гулять по парку.

Разговаривая, Император грыз орешки, по форме напоминавшие столь любимые на Геликоне тыквенные семечки, но крупнее и не такие нежные на вкус. Клеон аккуратно разгрызал скорлупу и отправлял орешки в рот.

Селдон не был большим любителем этих орешков, но, конечно же, не смог отказаться, когда Император угостил его, и вынужден был съесть несколько штук.

Рука Клеона была занята скорлупой, и он растерянно смотрел по сторонам, не зная, куда её выбросить. Урны-дезинтегратора поблизости не было. Зато неподалеку, вытянувшись по струнке, как и следовало в присутствии Императора, и почтительно склонив голову, стоял садовник.

— Садовник! — окликнул его Клеон.

Садовник поспешно приблизился.

— Сир!

— Выбросьте куда-нибудь мусор, — сказал Клеон, пересыпая скорлупу в услужливо подставленную ладонь садовника.

— Слушаюсь, сир.

— Тогда уж и у меня заодно заберите, Грубер, — попросил Селдон.

Грубер протянул руку и почти застенчиво проговорил:

— Слушаюсь, господин премьер-министр.

Он поспешно удалился, а Император с любопытством посмотрел ему вслед.

— Вы что, знакомы с ним, Селдон?

— О да, сир. Он мой старый приятель.

— Садовник? Ваш старый приятель? Кто он такой? Может, бывший математик? Неудачник какой-нибудь?

— Нет, сир. Ничего такого. Может быть, вы помните один случай? Это произошло тогда, когда… — Селдон прокашлялся, придумывая, как бы более тактично и осторожно назвать случившееся. — Когда, вскоре после того как вы своей милостью назначили меня премьер-министром, моей жизни угрожал некий сержант.

— А, покушение, — небрежно проговорил Клеон и поднял глаза к небесам, словно искал там успокоение. — Просто не понимаю, почему все так боятся произнести это слово.

— Может быть, потому, — сказал Селдон, в душе презирая себя за то, что лесть теперь так легко срывалась у него с языка, — что все мы гораздо больше печемся о том, как бы что-нибудь непредвиденное не случилось с нашим Императором, чем вы сами, сир.

Клеон иронично усмехнулся.

— Ну-ну… А при чем тут Грубер? Так его зовут?

— Да, сир. Мандель Грубер. Уверен, вы вспомните, как обстояло дело. Некий садовник бросился мне тогда на помощь. Он был готов голыми руками защищать меня, не испугавшись вооруженного сержанта.

— Ах да! Так это он самый и есть?

— Да, сир, это он. С тех пор я считаю его своим другом и почти всякий раз, когда прогуливаюсь по парку, встречаю его. У меня такое впечатление, что он взялся меня оберегать. И, естественно, я питаю к нему самые добрые чувства.

— А я вас и не виню нисколько… Кстати, раз уж мы коснулись этого вопроса… как поживает ваша отважная супруга, доктор Венабили? Что-то я её редко вижу.

— Она ведь историк, сир. Вся в прошлом.

— Слушайте, вы её не боитесь? Я бы боялся, будь я на вашем месте. Мне рассказывали, как она налетела на сержанта. Его можно пожалеть.

— Она горой стоит за меня, сир. Боится. Правда, в последнее время бояться нечего. Всё спокойно.

Император задумчиво посмотрел в ту сторону, куда ушёл садовник.

— А мы как-нибудь вознаградили этого человека?

— Я позаботился об этом, сир. У него жена и две дочери, и я так устроил, что для каждой из дочерей отложена значительная сумма на образование их детей в будущем.

— Хорошо. Но я думаю, что его стоит повысить в должности. Он хороший садовник?

— Превосходный, сир.

— А наш главный садовник Малькомбер или как его там — что-то не припомню… Похоже, он уже не слишком годится для этой работы. Ему уже давно за семьдесят. Как вы думаете, а Грубер справится?

— Уверен, справится, сир, но только он безумно любит свою работу. Она позволяет ему подолгу бывать на свежем воздухе при любой погоде.

— Забавная рекомендация. Ну ничего, я думаю, он справится и с руководящей работой, а мне нужен кто-то, кто сумел бы придумать кое-какие новшества. Гм-м-м… в общем, я подумаю. Может быть, ваш друг Грубер — как раз тот человек, который мне нужен… Да, Селдон, что вы, кстати говоря, имели в виду, сказав, что в последнее время всё спокойно?

— Только то, сир, что никаких признаков недовольства среди придворных не отмечается. Неизбежная тенденция к интригам близка к минимуму как никогда.

— Вы бы так не говорили, Селдон, будь вы на моём месте. Послушали бы вы всех чиновников с их вечными жалобами. И как вы только можете мне говорить, что всё тихо и спокойно, когда мне каждую неделю докладывают о серьёзнейших авариях на Тренторе?

— Подобные происшествия случаются всегда, сир.

— Что-то не припомню, чтобы они когда-нибудь случались чаще, чем за последнее время.

— Очень может быть, сир, так оно и есть. Коммуникации стареют. Для того чтобы произвести необходимый ремонт, нужен определённый срок, необходимо произвести колоссальный объём работ и вложить значительные средства. А сейчас не то время, когда люди спокойно воспримут рост налогов.

— Такого времени никогда не бывает. Похоже, людям не слишком нравятся все эти аварии. Этому следует положить конец, и вы, Селдон, проконтролируете этот вопрос. А что говорит по этому поводу психоистория?

— То же самое, что элементарный здравый смысл: всё на свете приходит в негодность.

— Ну… в общем, можно считать, настроение у меня теперь испорчено на весь день. Ладно, разбирайтесь сами, Селдон.

— Слушаюсь, сир, — спокойно кивнул Селдон.

Император зашагал ко дворцу, а Селдон подумал о том, что и у него самого настроение на весь день испорчено. Эти аварии на Тренторе были той самой альтернативой, которая ему всё меньше была по душе. Но как их прекратить и перебросить кризис на Периферию?

Психоистория молчала.

Глава 7

Рейч Селдон был несказанно счастлив. Ещё бы ему не радоваться — ведь за несколько месяцев это был первый ужин en famille^[14] с матерью и отцом. Он отлично знал, что в биологическом смысле эти двое — не кровные его родители, но это не имело никакого значения. Он считал их своими родителями и радостно, с любовью улыбался им.

Обстановка в теперешних апартаментах Селдона была не такая задушевная, не такая теплая, как некогда в коттедже Стрилингского кампуса. Увы, нынче некуда было деваться от роскоши и великолепия — такими уж положено было быть апартаментам премьер-министра.

Глядя порой на себя в зеркало, Рейч не переставал удивляться. Роста он был невысокого — всего сто шестьдесят три сантиметра, то есть ниже обоих родителей, коренастый, упитанный, но не толстяк, черноволосый, усатый — с далийскими усами он не расстался бы ни за что на свете. Они были предметом его гордости, и он особенно тщательно ухаживал за ними.

А из зеркала на него до сих пор смотрели глаза беспризорного мальчишки — того самого, каким он был когда-то, до того, как судьбе не стало угодно устроить его встречу с Гэри и Дорс по дороге к Матушке Ритте в Биллиботтоне. А теперь он, Рейч, родившийся в нищете и безысходности, был государственным служащим, мелким клерком в министерстве демографии.

— Ну, как дела в министерстве? — поинтересовался Селдон. — Есть успехи, Рейч?

— Кое-какие есть, па. Законы прошли. Решения суда приняты. Речи произнесены. И всё же людей убедить трудно. Можно ведь сколько угодно разглагольствовать о братстве, а люди всё равно себя братьями не чувствуют. И что меня больше всего донимает, так это то, что далийцы ничем не лучше других. Хотят, чтобы к ним относились, как к равным, и так оно и есть. Но хотят-то они хотят, а вот дай им волю, сомневаюсь, чтобы они к другим стали относится, как к равным.

— Увы, психологию людей очень трудно изменить, Рейч, почти невозможно. Придётся довольствоваться попытками избавиться от самых страшных зол, — вздохнула Дорс.

— Беда в том, — сказал Селдон, — что этим практически никто никогда не занимался. Людям милостиво позволяли играть в игру, главное правило которой — «я-лучше-чем-ты», а выбить из мозгов такое трудновато. Понимаешь, если пустить всё на самотек лет эдак на тысячу и сидеть сложа руки, нечего удивляться, что потом придётся сто лет разбираться и наводить порядок.

— Знаешь, па, — улыбнулся Рейч, — мне порой кажется, что ты засунул меня на эту работу в качестве наказания.

— Вот тебе раз! За что же тебя наказывать? — удивлённо вздернул брови Селдон.

— Хотя бы за то, что я в своё время соблазнился программой Джоранума относительно равенства секторов и призывами к более широкому представительству народа в правительстве.

— За это я тебя винить никак не могу. Лозунги крайне привлекательные, но ты же знаешь, что и Джоранум, и вся его партия использовали их исключительно как средство для вхождения во власть. А потом…

— И всё-таки ты заставил меня заманить его в ловушку, несмотря на то что мне импонировали его взгляды.

— Поверь, мне было нелегко просить тебя об этом.

— А теперь ты заставляешь меня работать над претворением в жизнь программы Джоранума исключительно затем, чтобы показать, как это невыносимо трудно?

Селдон ударил в ладоши.

— Дорс, ну как тебе это нравится? Наш мальчик приписывает мне прямо-таки какую-то змеиную хитрость. Разве это у меня в крови?

— Рейч, — проговорила Дорс, с трудом пряча улыбку, — уверена, ты не такого мнения об отце.

— Да нет, нет, конечно. По жизни ты, па, прямой, как правда. Но когда дойдёт до дела, ты знаешь, как перетасовать колоду. Разве не этого самого ты хочешь добиться с помощью психоистории?

Селдон грустно ответил:

— До сих пор с её помощью я мало чего добился.

— Это скверно. Я-то думал, что существует какой-нибудь психоисторический метод, с помощью которого можно было бы покончить с дискриминацией и бесправием.

— Может быть, он и есть, но только я пока его не обнаружил. — После ужина Селдон сказал: — Рейч, мне с тобой надо кое о чём потолковать.

— Вот как? — удивилась Дорс. — Без меня, я правильно поняла?

— Министерские дела, Дорс.

— Министерские «ля-ля», Гэри. Наверняка будешь просить мальчика сделать что-нибудь такое, чего мне не хотелось бы.

Селдон строго отрезал:

— Будь уверена, я не буду просить его ни о чём таком, чего бы ему не хотелось бы.

— Всё в норме, ма, — успокоил Рейч Дорс. — Дай нам с папой поговорить. Честное слово, я тебе потом все-все расскажу.

— Ну, начинается… — Дорс скрестила руки на груди и широко раскрыла глаза. — Ясное дело, «государственные тайны».

— Представь себе, ты не ошиблась, — решительно проговорил Селдон. — И к тому же тайны первостатейной важности. Дорс, я говорю совершенно серьёзно.

Дорс встала, поджав губы. Выходя из комнаты, она остановилась на пороге и сказала единственное:

— Не смей бросать мальчика на съедение волкам, Гэри.

Она вышла, а Селдон спокойно проговорил:

— Боюсь, что я задумал именно бросить тебя на съедение волкам, Рейч.

Глава 8

Селдон и Рейч перешли в домашний кабинет Селдона, который он сам окрестил «местом для раздумий». Здесь он просиживал долгие часы и думал, думал о том, как решать бесконечные, каждодневные проблемы деятельности имперского и тренторианского правительства.

— Ты читал, Рейч, — спросил Селдон, — насчёт участившихся аварий в системе коммуникаций нашей планеты?

— Да, — кивнул Рейч, — но только, па, ты же сам знаешь, какая старая у нас планета. Так-то, по сути, надо бы знаешь что сделать? Вывезти отсюда весь народ, всё тут перекопать, заменить напрочь, наставить везде новейших компьютеров, а уж потом завезти всех обратно — ну, лучше даже не всех, а половину. Ей-богу, на Тренторе будет гораздо спокойнее, если тут будут жить двадцать миллиардов человек.

— И каким же двадцати отдать предпочтение? — улыбнулся Селдон.

— Не знаю, — мрачно проговорил Рейч. — Да это и неважно. Всё равно планету нам не переделать, так что приходится латать дырки.

— Боюсь, ты прав, Рейч, но не всё тут так просто. Я тебе кое-что расскажу, а ты поправь меня, если я ошибусь. Есть у меня по этому поводу кое-какие мысли.

Селдон вынул из кармана небольшой шарик.

— Что это такое? — спросил Рейч.

— Карта Трентора. Великолепная компьютерная модель. Будь так добр, Рейч, расчисти стол.

Селдон положил шарик на середину стола и нажал кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла. Свет в комнате погас, а крышка стола загорелась молочно-белым светом, распространившимся примерно на сантиметр в глубь неё. А шарик, казалось, расплавился и растекся по поверхности стола.

Мало-помалу на молочно-белом фоне проступили пятна и точки, и примерно через тридцать секунд Рейч восхищенно проговорил:

— Да ведь это не глобус, а карта! Настоящая карта Трентора!

— А я тебе что говорил? Правда, такую в магазине не купишь. Они все у армейских начальников. Можно пользоваться как глобусом, но просто горизонтальная проекция более чётко покажет, что мне хотелось бы тебе показать.

— И что же тебе хотелось бы мне показать?

— Слушай. Как мы знаем, за последние пару лет участились аварии. Ты говоришь: «Планета старая, и этого можно ожидать». Так? Однако аварии резко участились, и в них стала отмечаться некая закономерность, то есть практически все аварии являются результатом небрежности со стороны обслуживающего персонала.

— Разве такое невозможно?

— Почему нет? Возможно. В разумных пределах. В разряд событий такого рода можно отнести даже землетрясения.

— Землетрясения? На Тренторе?

— Трентор в сейсмическом отношении на редкость спокойная планета — и это замечательно, поскольку крайне опасно было бы заковывать в броню планету, которая тряслась бы как безумная по нескольку раз в году — любая броня тогда бы трещала по всем швам. Твоя мама говорит, что одной из причин, но которой Трентор был в своё время избран столицей Империи, явилось как раз то, что он так безопасен в сейсмическом плане. «Геологически полудохлый» — вот так она назвала наш любимый Трентор, ты же знаешь, как мама любит такие словечки. Ну, так вот: Трентор, он, может быть, и правда полудохлый, но всё-таки ещё не умер. Изредка тут случаются маленькие землетрясения, за последние два года их было три.

— Я этого не знал, па.

— Не только ты. Покрытие Трентора — это не цельносваренная броня. Она состоит из сотен кусков, каждый из которых в случае необходимости может быть отсоединен и приподнят, сдвинут в сторону, дабы избежать напряжения и сжатия, неизбежно возникающих в случае землетрясения. И поскольку землетрясения на Тренторе длятся не более минуты, подъём покрытия занимает примерно такое же время, и люди, живущие в этом районе, даже не подозревают ни о чём. Единственное, что они ощущают, — это звон посуды на полках да легкое подрагивание пола. Ну, разве ещё мизерное изменение погоды за счёт проникновения воздушных масс снаружи — и всё.

— Но это же здорово?

— По идее, да. В этом плане всё компьютеризовано. Где бы ни произошлоземлетрясение, его начало должно моментально выявляться и обязана включаться система автоматического подъёма куполов, дабы подъём произошёл до того, как вибрация станет чересчур сильной и будет грозить цельности покрытия.

— Тоже здорово.

— Согласен. Но беда в том, что при всех тех трёх землетрясениях, которые, как я тебе сказал, произошли за последние Два года, автоматика подъёма куполов не срабатывала. То есть купола вообще не поднимались, и, как следствие, понадобился значительный ремонт. Потрачено время, вложен труд, но климатические условия надолго вышли из-под контроля. А теперь скажи мне, Рейч, как ты думаешь, какова вероятность того, что во всех трёх случаях виновато оборудование?

— Невысока!

— Мягко сказано — «невысока». Один против ста и того меньше. Такое впечатление, будто кто-то нарочно отключал автоматику всякий раз перед землетрясением. Теперь вот о чём. Примерно раз в сто лет на Тренторе случаются утечки магмы, а подобные геологические катаклизмы контролировать ещё труднее, чем землетрясения. Просто страшно себе представить, что бы могло случиться, если бы такое стихийное бедствие не было вовремя выявлено. К счастью, ничего подобного пока не случилось и вряд ли случится, но ты посмотри: здесь, на этой карте, отмечены места, где за последние годы произошли аварии, казалось бы, связанные с людской халатностью. Правда, ни разу не удалось установить, кто именно был виноват в подобной халатности.

— Наверное, потому, что каждый спасает свою шкуру.

— Ты прав, пожалуй. Увы, это характерный признак любой бюрократической системы, а Трентор — самая громадная и совершенная из них. Ну, так что скажешь относительно локализации аварий?

На карте загорелись маленькие красноватые огоньки.

— Ну… — осторожно начал Рейч. — Похоже, слишком равномерно.

— Вот именно. Как раз это и интересно. Ведь, казалось бы, где аварии должны случаться чаще? Там, где инфраструктура Трентора наиболее уязвима, более изношена, то есть в самых старых районах Трентора, тех, которые раньше других были покрыты куполами, верно? Именно там при работе с оборудованием больше, чем где бы то ни было, требуется быстрая реакция обслуживающего персонала и, соответственно, самая благоприятная почва для халатности. Так… Смотри, сейчас я выделю синими огоньками старые районы Трентора. Видишь? Аварии там случались ничуть не чаще, чем в более современных районах.

— Ну и?..

— И я склонен полагать, Рейч, что халатность к авариям не имеет ни малейшего отношения, что они не случайны и имеют целью одно: раздразнить людей, вызвать их недовольство, причём желательно по всей планете.

— Что-то не верится.

— Нет? Давай в таком случае посмотрим, как аварии распределяются по времени, а не по территории Трентора. — Синие и красные точки исчезли. Несколько мгновений карта Трентора «молчала», затем на ней начали появляться золотистые огоньки — они загорались и гасли один за другим. — Обрати внимание, — сказал Селдон, — никаких наложений, совпадений. Одна за другой, через почти равные промежутки времени. Ну прямо будто часы тикают.

— Думаешь, тоже нарочно, да?

— Наверняка. Кто бы за этим ни стоял, он старается наделать как можно больше вреда и шума, прилагая как можно меньше усилий. Зачем устраивать, к примеру, две аварии одновременно, когда вполне достаточно, чтобы в «Новостях» сообщения о них мелькали постоянно? В «Новостях» и в сознании людей. И с каждым последующим сообщением недовольство народа возрастает с новой силой.

Огоньки на карте погасли, поверхность стола тоже. В комнате зажегся свет. Селдон взял со стола шарик и убрал в карман.

— Но кто же может этим заниматься? — нахмурил брови Рейч.

Селдон задумчиво проговорил:

— Несколько дней назад я получил сообщение об убийстве в секторе Сэтчем.

— Ничего удивительного, — пожал плечами Рейч. — Сэтчем, правда, не самый криминальный сектор, но и там каждый день убивают уйму людей.

— Сотни, — кивнул головой Селдон. — Бывают дни, когда число умышленных убийств на Тренторе доходит до миллиона. И чаще всего убийц обнаружить не удаётся. Случаи смерти просто попадают в статистические отчеты. Однако тот случай, о котором я говорю, не совсем обычен. Человека пырнули ножом, но неудачно, не насмерть. Когда его подобрали, он был ещё жив. Он успел произнести одно-единственное слово перед смертью, и слово это было «руководитель». Происшествие вызвало законное любопытство, и личность убитого была установлена. Работал он в Анемории, а что делал в Сэтчеме — непонятно. Однако одному ушлому офицеру удалось-таки откопать любопытную подробность. Человек этот — из старых джоранумитов. Звали его Каспал Каспалов, и он был одним из ближайших соратников Ласкина Джоранума. И вот теперь он мертв. Его убили, зарезали.

Рейч нахмурился.

— Думаешь, па, джоранумиты ушли в подполье? Да нет, чепуха, их больше нет.

— Видишь ли, не так давно мама спросила у меня, как я думаю, не существуют ли джоранумиты до сих пор, а я ей сказал, что всякая старая вера сохраняет своих приверженцев и порой хвост за ней тянется на целые столетия. Как правило, приверженцы теряют влияние, сильно рассредоточены. И всё же: что, если джоранумитам удалось сохранить свою организацию, что, если у них остались значительные силы, что, если они решили убрать того, кого сочли изменником, что, если это именно они устраивают все аварии, как нечто вроде подготовительного этапа перед захватом власти?

— Что-то многовато «если», па.

— Знаю, знаю. Может быть, я вообще ошибаюсь. Убийство произошло в Сэтчеме, а вот в Сэтчеме-то как раз никаких аварий в коммуникациях.

— Что это доказывает?

— Это может говорить о том, что центр подполья там и располагается и что подпольщики не желают устраивать неудобств самим себе, зато щедро рассыпают их по всему остальному Трентору. Также это может означать, что за всем этим стоят не джоранумиты, а совсем наоборот — члены сэтчемской династии, всё ещё лелеющие мечту править Империей.

— Ой, па! Вилами на воде писано!

— Знаю. А теперь представь всё-таки, что всё обстоит именно так, как я говорю. Что джоранумитское подполье всё-таки существует. Правой рукой Джоранума был Джембол Дин Намарти. Подтверждения того, что он умер, у нас нет, как нет сведений о том, что он покинул Трентор и чем занимался в последние десять лет. Это вовсе не удивительно. В конце концов, затеряться среди сорока миллиардов человек — проще простого. Я и сам в своё время пытался сделать это. Конечно, может быть, что Намарти уже нет в живых. Это было бы самое легкое объяснение. Но, может быть, он жив.

— И что? Что делать?

— Самое простое — обратиться в органы системы безопасности, но я не могу этого сделать. Рядом со мной теперь нет Демерзеля. Он умел действовать угрозами. Я этого не умею. Он был могущественной личностью, а я всего-навсего математик.

Мне не стоило становиться премьер-министром, но меня заставили. Да я бы им не стал, если бы Император не верил столь бесповоротно в возможности психоистории — на мой взгляд, совершенно зря.

— А ты вроде как занялся самобичеванием, а, па?

— Что, похоже, получается? Нет, ты только представь себе меня, обращающегося за помощью к сотрудникам системы безопасности, показывающего им то, что показал сейчас тебе, — Селдон постучал пальцем по столу, — начинающего им доказывать, что нам грозит величайшая опасность со стороны подпольной организации, про которую я, по сути, ничего не знаю. Они меня, конечно, надменно выслушают, а когда я уйду, только посмеются над чокнутым математиком — и всё, пальцем о палец не ударят.

— И всё-таки что же делать? — настаивал Рейч. — Что нам делать?

— Поставим вопрос иначе: что тебе делать, Рейч? Мне нужны доказательства, и я хочу, чтобы ты помог мне раздобыть их. Я бы послал маму, но она ни за что на свете не согласится расстаться со мной. Сам я в такие времена никак не могу покинуть дворец. Больше, чем кому-либо, кроме Дорс и себя самого, я доверяю тебе. Ты ещё совсем молодой, сильный, в драке давно меня переплюнул, и ещё — ты хитрый.

Только пойми, я вовсе не хочу, чтобы ты рисковал жизнью. Никакого героизма, никаких самоотверженных подвигов. Только выясни всё, что сумеешь. Может быть, тебе удастся узнать, что Намарти жив и здоров. Или, наоборот, что он умер. Может быть, тебе удастся разнюхать, что джоранумиты активно действуют или же, наоборот, как выражается мама, они пребывают в полудохлом состоянии. А может быть, ты узнаешь, что сэтчемская династия что-либо затевает или, наоборот, совсем ничего не затевает. В любом случае, что бы ты ни узнал, всё будет интересно. Но не это самое главное. А самое главное вот что: я хочу, чтобы ты постарался узнать, действительно ли аварии происходят так, как я думаю, то есть в результате диверсий, и что ещё на уме у подпольщиков. У меня сильное подозрение, что они собираются затеять что-то вроде всенародного бунта, а если так, я должен знать об этом.

Рейч осторожно спросил:

— Ты, наверное, уже придумал для меня какой-нибудь план?

— Конечно, Рейч. Я хочу, чтобы ты обследовал тот район Сэтчема, где был убит Каспалов. Если сумеешь, попытайся выяснить, был ли он активным участником движения джоранумитов, и погляди, не сумеешь ли ты сам внедриться в какую-нибудь подпольную группу.

— А что? Может, и выйдет. Я-то всегда смогу притворится старым джоранумитом. Я, правда, был очень молодой, когда Джоранум вошёл в силу, но меня, допустим, свели с ума его идеи. В каком-то смысле так ведь оно и было.

— Да-да, но тут есть маленькая тонкость. Маленькая, но важная. Тебя могут узнать. Ты, в конце концов, не кто-нибудь, а сын премьер-министра. Время от времени тебя показывают по головидению. Ты давал интервью по вопросу о равенстве секторов.

— Всё так, но…

— Никаких «но», Рейч. Наденешь туфли на каблуках и станешь сантиметра на три повыше. Найдешь кого-нибудь, кто научит тебя, как сделать лицо неузнаваемым. На этот счёт есть масса уловок: и брови можно выщипать, и щеки сделать более пухлыми, и тембр голоса изменить.

— Куча хлопот из-за ерунды, — пожал плечами Рейч.

— И ещё, — сказал Селдон выразительно. — Тебе придётся сбрить усы.

Рейч выпучил глаза и довольно долго не в силах был вымолвить ни слова.

— Сбрить усы?! — наконец выдавил он хриплым шёпотом.

— Да. Чтоб физиономия у тебя была гладкая как коленка. Тогда тебя никто не узнает.

— Нет, это невозможно. Это же всё равно, — замотал головой Рейч, — что отрезать себе… в общем, одно и то же, что кастрация.

Селдон покачал головой.

— Ну что ты! Усы — всего-навсего национальная диковинка. Юго же тоже далиец, как и ты, а усов не носит.

— Плевать мне на Юго! Я бы и забыл, что он живой ещё, если бы не его математика.

— Он великий математик, и отсутствие усов ему в этом не помеха. И потом… о какой кастрации ты говоришь? Через две недели твои усищи отрастут снова и станут ещё гуще.

— Две недели! Какие две недели? Два года надо, чтобы их вот так отрастить… такие… такие…

Он закрыл усы рукой, словно пытался защитить их.

— Рейч, — с укором сказал Селдон, — тебе придётся пойти на эту жертву. Если ты с усами станешь моим разведчиком, ты можешь… попасть в беду. Я не могу позволить тебе так рисковать.

— Да я лучше умру! — возопил Рейч.

— Прекрати истерику! — строго проговорил Селдон. — Умирать тебе не надо, а вот усы сбрить надо. Кстати… — Селдон немного растерялся, — маме всё-таки лучше ничего не говори. Я сам.

Рейч некоторое время не мигая смотрел на отца и наконец проговорил тихо и безнадёжно:

— Хорошо, папа.

— Я разыщу, — сказал Селдон, — кого-нибудь, кто займется изменением твоей внешности, и как только всё будет сделано, вылетишь в Сэтчем самолётом. Выше нос, Рейч, это ещё не конец света.

Рейч вымученно улыбнулся. Селдон проводил его взглядом. Лицо его было тревожно. Одно дело — усы сбрить, совсем другое — потерять сына. Усы-то вырастут, а вот сын… Селдон прекрасно понимал, что посылает Рейча на опасное дело.

Глава 9

Человеку свойственно заблуждаться, и Клеон — Император Галактики, король Трентора и так далее и тому подобное (титулов у него была масса, и по самым торжественным случаям они произносились все целиком — громко, нараспев) — не был исключением. Он был убеждён, что он — демократ.

И Клеона всегда страшно раздражало, когда в своё время Демерзель (а потом и Селдон) пытался его образумить, трактуя такое-то и такое-то предполагаемое действие Императора как «тираническое» или «деспотическое».

Но Клеон был уверен, что сам он по природе никакой не тиран и не деспот — нет же, ему хотелось время от времени предпринимать жестокие и решительные действия, вот и все!

Он частенько с ностальгическим одобрением отзывался о тех днях, когда Императоры не были так связаны по рукам и ногам, как он теперь, и вольны были в своих отношениях с подданными. Увы, теперь Император был отрезан от мира и от жизни из-за боязни, что кто-либо покусится на его драгоценную персону.

Весьма сомнительно в этой связи, чтобы Клеон, которому никогда в жизни не доводилось общаться с людьми иначе, как только в ограниченном количестве и в строго определённой обстановке, сумел бы запросто, как ни в чём не бывало поболтать с незнакомцем, но ему самому казалось, что это было бы восхитительно. А потому он просто-таки затрепетал от предвкушения редкой возможности побеседовать с одним из подданных во время прогулки по парку — расслабиться, забыть хотя бы ненадолго о том, что он — Император. О, как ему хотелось побыть демократом! Как он этого жаждал!

Да хоть с этим садовником, про которого рассказывал Селдон. Как это было бы благородно, как замечательно: щедро вознаградить его за преданность и мужество, но самолично, не поручая это никому из приближенных.

Итак, Клеон назначил садовнику встречу в большом розарии, где цвели и благоухали розы всевозможных сортов и оттенков. «Самое подходящее место, — думал Клеон. — Я мог бы там с ним и случайно встретиться, но пусть его всё-таки туда приведут. Не могу же я, в самом деле, слоняться по парку и ждать, не выйдет ли он сам ко мне. Да, ждать я не могу, я же всё-таки Император». (Увы, одно дело — демократия, но совсем другое — всяческие неудобства.)

Садовник ожидал Императора в условленном месте, рядом с кустами роз. Глаза его были выпучены, губы дрожали. «Наверное, — подумал Клеон, — никто не рассказал бедняге, зачем именно я хочу его видеть. Ну да это ничего, я его успокою, но только как же его зовут?»

Клеон обернулся и шёпотом спросил у одного из сопровождающих его чиновников:

— Как зовут этого садовника?

— Мандель Грубер, сир. Он служит садовником тридцать лет.

Император кивнул и, улыбаясь, проговорил:

— А, Грубер, это вы. Как приятно познакомиться с таким славным и трудолюбивым садовником!

— Сир, — стуча зубами, пробормотал Грубер, — талантов у меня немного, я человек простой, я только стараюсь получше угодить Вашему Величеству.

— Ну да, ну да, — покивал головой Клеон, раздумывая о том, не усмотрел ли садовник в его словах издевки. Ох уж эти маленькие люди, нет в них тонкости и понимания. Как с такими будешь демократом? — Мой премьер-министр, — продолжал Клеон, — рассказывал мне о том, как вы однажды бросились ему на помощь. Похвально, Грубер, похвально. Ещё он мне говорил о том, что вы очень хороший садовник. Вы с ним друзья, похоже?

— Сир, господин премьер-министр очень добр ко мне, но я знаю своё место. Я никогда не заговариваю с ним первым.

— Ну-ну, Грубер. Вы человек воспитанный, понимаю, но только премьер-министр, как и я, большой демократ, и к тому же я доверяю его мнению о людях. — Грубер низко поклонился. — Как вы, конечно, знаете, Грубер, — сказал Император, — главный садовник Малькомбер — человек пожилой, и ему пора на пенсию. Навряд ли он уже справляется со своими обязанностями.

— Сир, мы все, садовники, очень уважаем главного садовника. Да продлятся дни его, а мы всегда готовы положиться на его опыт и мудрость.

— Славно сказано, Грубер, — небрежно кивнул Император, — однако вы должны отлично понимать, что всё это пустые слова. Нет-нет, он уже никуда не годится. Он сам, кстати, уже почти год просит отпустить его на пенсию. И я ему обещал, что отпущу, как только найду ему подходящую замену.

— О, сир, — испуганно забормотал Грубер, — нас у вас пятьдесят садовников, и мужчин, и женщин…

— Я знаю. Но я выбрал вас, — сказал Император и благосклонно улыбнулся. О, как он ждал этого мгновения! Он был совершенно уверен, что, услышав эти слова, Грубер падет на колени и рассыплется в благодарностях.

— Сир, — сказал Грубер, — это слишком большая честь для меня, слишком большая.

— Не скромничайте, — оборвал его Клеон, до глубины души оскорбленный тем, что его суждение кто-то осмеливается оспаривать. — Пришла пора признать ваши заслуги по достоинству. Больше вам не придётся торчать тут в любую погоду. Перейдёте в кабинет главного садовника. Я распоряжусь, чтобы его отремонтировали для вас. Очень хороший кабинет. Можете перевезти своих домашних в новые апартаменты. У вас же есть семья, верно, Грубер?

— Да, сир. Жена и две дочери. И зять.

— Прекрасно. Вам будет очень удобно на новом месте, и вы сможете наслаждаться своей жизнью, Грубер. Будете жить под крышей, вдали от любой погоды, как истинный тренторианец.

— Да какой же я тренторианец, сир… Я с Анакреона…

— Это мне известно, Грубер. Для Императора все миры равны. Всё решено. Вы заслужили эту должность.

Император, небрежно кивнув, удалился, крайне довольный осуществленным актом милосердия. Правда, садовник мог бы вести себя чуть более благородно, ну да ладно, дело сделано — вот и славно.

И дело казалось сущей чепухой по сравнению с вопросом об авариях инфраструктуры на Тренторе.

Клеон как-то в припадке праведного гнева обмолвился, что надо казнить всякого, пойманного на халатности в работе с оборудованием.

— Вот казним парочку, — сказал он, — и увидите, всё станет нормально. Призадумаются, голубчики.

— Боюсь, сир, — сказал Селдон, — что подобным деспотичным манером вы не добьётесь того, чего хотите. Скорее всего рабочие просто объявят забастовку. Если вы попытаетесь заставить их приступить к работе, вы столкнетесь с неповиновением. А если попробуете заменить забастовщиков солдатами, вы обнаружите, что солдаты не умеют управляться с оборудованием, и тогда аварии станут происходить ещё чаще.

Чего же удивляться тому, с какой радостью Клеон переключился на вопрос о назначении нового главного садовника.

Что касается облагодетельствованного Грубера, то он провожал удаляющегося Императора взглядом, полным ужаса. Кончилось его вольное житье. Теперь ему предстоит заточение в четырёх стенах. Мысль эта была для него нестерпима, но разве кто-то мог отказать Императору?

Глава 10

Рейч глянул в зеркало захудалого номера сэтчемской гостиницы (версия была такова, что денег у него в обрез) и испытал жуткое отвращение. Усов нет, бакенбарды подбриты, волосы по бокам и сзади подстрижены. Как общипанная курица.

Хуже того, овал лица у него стал детским. Душераздирающее зрелище!

Ладно бы хоть дела делались, а то ведь и этого не было. Селдон дал ему прочитать отчеты о смерти Каспалова. Многого из них Рейч не почерпнул. Каспалова убрали, и сотрудники местной службы безопасности не обнаружили ничего особенного в связи с этим убийством. Очень похоже, что и особого внимания расследованию убийства не уделили.

Удивляться было действительно нечему. За последнее столетие уровень преступности значительно повысился в большинстве миров Империи, естественно — на Тренторе тоже, и деятельность служб безопасности нигде не приносила ощутимых плодов. На самом деле, несмотря на рост преступности, штат служб безопасности сокращался повсюду, а оставшиеся на своих постах работали с явной прохладцей (хотя последнее доказать было крайне трудно), и в их ряды проникла коррупция. В принципе, это было неизбежно при том, что зарплата не поспевала за стоимостью жизни. Для того чтобы чиновники были честны, им надо платить. Не будешь платить — они найдут себе деньги на стороне.

Селдон ломал голову над этой проблемой уже не первый год, но без толку. Заработную плату невозможно было увеличить без повышения налогов. Попробуй повысить налоги — и столкнешься с недовольством налогоплательщиков. Как будто люди предпочитали потратить в десять раз больше кредиток на взятки.

И всё это (так говорил Селдон) есть не что иное, как свидетельство ухудшения социальной обстановки в Империи за последние два столетия.

Ну и что же было делать Рейчу? Вот он сейчас здесь, в той самой гостинице, где жил Каспалов как раз перед тем, как его убили. Очень может быть, что тут до сих пор жил кто-то, связанный с этим убийством, или, на худой конец, кто-то, кто знал убийцу.

Рейч подумывал о том, что нужно привлечь к себе внимание — проявить интерес к смерти Каспалова. И, может быть, тогда кто-то заинтересуется им? Это было опасно, но если он постарается показать, что на уме у него нет ничего дурного, может быть, на него не станут сразу нападать?

Так…

Рейч глянул на часы. Время предобеденного аперитива. Он решил наведаться в бар и попытать счастья.

Глава 11

В некоторых отношениях Сэтчем придерживался прямо-таки пуританской строгости (такое, в принципе, можно было сказать о любом секторе, но в каждом из них моральные нормы трактовались по-своему и запреты были свои собственные). В Сэтчеме, к примеру, царил сухой закон, и в рецепты напитков вводили какие-то тонизирующие вещества, но ни в коем случае — ни капли алкоголя.

Рейч купил себе бокал какого-то напитка. Вкус его ему совсем не понравился, однако он принялся потягивать напиток, неторопливо оглядывая посетителей бара.

Поймав на себе взгляд женщины, сидевшей через несколько столиков от него, он не сумел отвернуться. Женщина была хороша собой, и судя по тому, как она смотрела на Рейча, было совершенно ясно, что сэтчемцы далеко не во всём такие уж пуритане.

Вскоре женщина поднялась и пошла к столику Рейча. Рейч не спускал с неё глаз и думал о том, какая тоска, что он не может себе позволить сейчас удариться в любовные приключения.

Подойдя к столику, женщина остановилась и, не дождавшись приглашения, грациозно уселась на свободный стул.

— Привет! — улыбнулась она. — А ты, как я погляжу, новенький?

— Попала в точку, — улыбнулся ей в ответ Рейч. — А стареньких, как я понимаю, ты всех знаешь?

— Вроде того, — без тени смущения отозвалась женщина. — Меня зовут Манелла. А тебя?

Рейчу хотелось провалиться сквозь землю. Такая женщина! Стройная, немного выше его ростом (как раз такие ему и нравились), белокожая, с пышной гривой рыжеватых волос. Одета она была немного небрежно и, пожалуй, приложи она немного стараний, сошла бы за приличную женщину, не слишком утруждающую себя работой.

— Не имеет смысла называться, — попытался отшутиться Рейч. — Кредиток у меня — кот наплакал.

— Ай-ай-ай, как жалко! — скорчила гримасу Манелла. — И раздобыть негде?

— Да я бы не против. Мне работа нужна. Не знаешь, куда бы пристроится?

— А какая тебе нужна работа?

Рейч пожал плечами:

— Я ничего такого особенного не умею, но вообще-то я не гордый.

Манелла с прищуром посмотрела на него.

— Знаешь, что я тебе скажу, господин Неизвестный? Можно и без кредиток.

Рейч похолодел. Нет, он не жаловался на отсутствие успеха у женщин, но одно дело — с усами, а тут… Что она такого нашла в его дурацкой ребячьей физиономии?

— Слушай, — сказал он, стараясь перевести разговор на другое. — Пару недель назад тут дружок мой жил. Что-то никак не могу разыскать его. Раз уж ты вправду знаешь тут всех завсегдатаев, может, и его знала? Каспалов. Не слыхала? Каспал Каспалов, — уточнил он немного погромче.

Манелла подумала и покачала головой:

— Нет, не знаю такого.

— Скверно. А то он — джоранумит, как и я. — (Ноль эмоций.) — Ты хоть знаешь, кто такие джоранумиты?

Она снова покачала головой:

— He-а. Слово слыхала, но что это такое, понятия не имею. Это что, работа такая или что?

Рейч расстроился.

— Больно долго объяснять, — буркнул он.

Манелла поняла, что беседа окончена, неохотно поднялась и пошла прочь. Рейч, надо сказать, был удивлён, что она так долго с ним просидела.

(Что ж, хоть Селдон и твердил, что у Рейча недюжинные способности очаровывать людей, тут был не тот случай. Таким Дамочкам денежки нужны.)

Рейч почти рассеянно провожал Манеллу взглядом. Та остановилась около другого столика, за которым сидел одинокий мужчина среднего возраста, светловолосый, гладко причесанный. Физиономия его была безукоризненно выбрита, и Рейч подумал, что ему стоило бы отпустить бороду, поскольку тогда не было бы видно неприятно выпяченного и чуть скошенного вбок подбородка.

Похоже, с безбородым Манелле повезло не больше, чем с Рейчем. Обменявшись с ним парой фраз, она отошла от его столика. Рейчу было искренне жаль её, но, подумав, он решил, что вряд ли неудачи сопровождают её так уж часто — она всё-таки была удивительно хороша собой.

Только Рейч успел размечтаться о том, как было бы здорово, если бы он всё-таки… как одиночество его было нарушено. На этот раз к нему подсел тот самый мужчина, к которому подходила Манелла. Рейч жутко разозлился на себя за то, что мечты так опрометчиво увели его от реальности. Мужчина самым натуральным образом застал его врасплох.

Мужчина с любопытством разглядывал Рейча.

— Прошу прощения, — сказал он, — вы только что говорили с моей подружкой.

Рейч не смог сдержать улыбки.

— Она такая добрая…

— Это точно. Она действительно очень хорошая моя подружка. Простите, так уж вышло, что я слышал ваш разговор.

— Вроде я ничего такого…

— Нет-нет, не волнуйтесь. Но вы назвались джоранумитом.

Сердце Рейча екнуло. Надо же, попал-таки в точку. Для Манеллы это слово оказалось пустым звуком, а вот для её «дружка», похоже, оно что-то означало.

Значило ли это, что он на верном пути? А может, совсем наоборот? В ловушке?

Глава 12

Рейч старался как можно лучше разглядеть нового знакомого, пытаясь при этом сохранять наивность и дурашливость. Мужчина исподлобья смотрел на него зоркими зелеными глазами. Правая рука его легла на стол и почти угрожающе сжалась в кулак.

Рейч не мигая смотрел на него и ждал, что будет.

— Так, если я не ослышался, вы назвались джоранумитом.

Рейч решил показать, будто разволновался. Это ему легко удавалось.

— А почему вы так заинтересовались, мистер? — спросил он.

— Да потому что, сынок, уж больно ты молодой.

— Не такой уж я молодой. Успел поглядеть выступления Джоранума по головидению, во всяком случае.

— Да ну? И процитировать сможешь?

— Ну, не то чтобы… — пожал плечами Рейч. — Но смысл помню.

— Уж больно ты храбр, юноша. Вот так, в открытую заявлять, что ты — джоранумит… Не всем такое понравится.

— А мне говорили, будто в Сэтчеме полным-полно джоранумитов.

— Может, и так. И потому ты сюда приехал?

— Я работу ищу. Думал, может, мне подсобит какой джоранумит.

— В Дале тоже джоранумитов хватает. Ты сам-то откуда?

(Всё ясно, почувствовал акцент. От этого было некуда деваться.)

— Вообще-то родом я из Миллимару, — ответил Рейч, — а в Дале жил потом.

— Чем занимался?

— Да так… Учился в школе маленько…

— И с чего же это ты в джоранумиты подался?

Рейч решил, что пора немного разгорячиться. Невозможно было прожить много лет в таком униженном и угнетенном секторе, каким был Даль, и не иметь объективных причин для того, чтобы стать хотя бы в душе джоранумитом. Подбодрившись, он объявил:

— А с того, что я думаю, что народу надо дать больше свобод, дать ему возможность большего представительства в правительстве, обеспечить равенство секторов и миров вообще. Уж и не знаю, по-моему, такое любому в голову придёт, если у него, конечно, имеется голова.

— Ну а как насчёт власти Императора? Хочешь, чтобы она была ликвидирована?

Рейч призадумался. Конечно, можно было далеко зайти, высказывая радикальные взгляды, но вот относительно Императора — нет уж, увольте.

— Я такого не говорил, — покачал он головой. — Я не против Императора, только, пожалуй, целой Империи для одного человека многовато будет.

— Дело не в нём одном. Дело в имперской бюрократии. А что скажешь про Гэри Селдона, премьер-министра?

— А что я могу про него сказать? Я про него и не знаю ни фига.

— Стало быть, ты знаешь, что народу следует дать побольше власти, верно?

Рейч напустил на себя смущенный вид.

— Ну, так же Джоранум говорил! Откуда мне знать, как это называется? Слыхал как-то, кто-то назвал это дело «демократией», но я не врубился, что это за штука.

— Демократия — это способ правления, который пытались у себя наладить некоторые миры. Не сказал бы, что дела у них обстояли лучше, чем в других мирах. Так ты демократ?

— Это так называется? — Рейч притворно склонил голову, делая вид, будто глубоко задумался. — Не, че-то мне не нравится это слово. «Джоранумит» как-то роднее.

— Ясное дело, раз ты далиец…

— Я там токо жил вообще-то.

— …стало быть, ты горой за равенство и всякое такое прочее. Далийцы как угнетенный народ просто созданы для такого образа мыслей.

— А вот я слыхал, что в Сэтчеме тоже многие по-джоранумитски думают. Их-то вроде бы никто не угнетает.

— Тут другая причина. Сэтчемские мэры всегда мечтали стать Императорами. Не слыхал? — Рейч покачал головой. — Восемнадцать лет назад, — сказал мужчина, — была тут такая дамочка, Рейчел, так она ещё бы чуть-чуть, и скинула Императора. Та ещё была заварушка. Так что сэтчемцы — народ мятежный, и таких тут больше, чем джоранумитов.

— Я про всё такое ничего не знаю, — сказал Рейч. — Я не против Императора.

— Но за то, чтобы власть была у народа, верно? Тебе не кажется, что некий выборный орган мог бы править Империей, не слишком углубляясь в политику и партизанские вылазки?

— Чего? — выпучил глаза Рейч. — Я не понял.

— Скажу проще. Сможет ли куча народу быстро принять решение в острой ситуации, когда надо что-то решить очень быстро? Или они смогут только сидеть и ругаться?

— Это я не знаю, но только мне сдаётся, что несправедливо, если за все миры сразу будут чего-то решать несколько людей.

— А сражаться-то за свои взгляды ты готов? Или тебе больше трепаться нравится?

— Сражаться мне покуда никто не предлагал, — сказал Рейч.

— Ну а если бы предложили? Насколько это всё для тебя серьёзно — демократия твоя, или джоранумитские воззрения? А?

— А чего? И сразился бы, если только от этого чего хорошее вышло бы.

— Храбрый юноша. Стало быть, ты приехал в Сэтчем, чтобы сражаться за свои взгляды?

— Да нет… — смущенно заерзал на стуле Рейч. — Я ведь, сэр, вам сказал: я работу ищу. Щас ведь работу найти непросто, а денег у меня — раз-два и обчелся. Жить-то парню на что-то надо, верно?

— Не спорю. Как тебя зовут?

Вопрос прозвучал неожиданно, но Рейч не замешкался с ответом:

— Планше, сэр.

— Это фамилия или имя?

— Имя, вроде.

— Стало быть, как я понял, у тебя нет денег и нет образования?

— Похоже, так, сэр.

— И специальности никакой?

— Я не слишком много работал, но готов на всё.

— Ясно. Вот что я скажу тебе, Планше…

Мужчина вынул из кармана небольшой белый треугольник, нажал на него, и на поверхности треугольника появились буквы. Мужчина провёл по надписи подушечкой большого пальца — и буквы зафиксировались.

— Вот, — сказал он. — Тут написано, к кому обратиться. Как пойдешь, возьми вот это с собой. Там найдётся для тебя работа.

Рейч взял у незнакомца треугольник и поглядел на него. Буквы слабо светились, но прочитать Рейч не мог, как ни силился. Он с опаской глянул на мужчину.

— А вдруг скажут, что я это украл?

— Это невозможно украсть. Там моя подпись, а ещё твоё имя.

— А если спросят, кто вы такой?

— Не спросят. Скажи только, что тебе нужна работа. Есть шанс устроиться. Ничего не обещаю, но шанс есть. А вот тут написано, как пройти.

И мужчина вручил Рейчу другую карточку. Адрес Рейч разобрал моментально.

— Спасибо, — смущенно пробормотал он.

Мужчина приветливо помахал ему на прощание.

Рейч встал и вышел из бара, гадая, что его ждёт впереди.

Глава 13

Туда-обратно. Туда-обратно. Туда-обратно…

Глеб Андорин следил взглядом за Намарти, который, заложив руки за спину, расхаживал взад-вперёд по комнате. Похоже было, он просто не в силах усидеть на месте, настолько обуреваем страстями.

А Андорин смотрел на него и думал: «Ведь он не самый умный человек в Империи. Да что там в Империи — и в партии не самый умный. И не самый хитрый, и не самый талантливый. Его то и дело приходится удерживать от опрометчивых решений, и всё-таки он всех нас обошёл. Мы могли бы сдаться, послать всё куда подальше, а он — ни за что на свете. Хотя, кто знает, может, как раз такой человек нам и нужен. Не будет такого, так и вообще ничего не получится».

Намарти резко остановился, словно почувствовал на себе взгляд Андорина, обернулся и сказал:

— Учти, если опять собираешься делать мне внушение из-за Каспалова, лучше не старайся.

— Больно мне надо тебе внушение делать, — слегка пожал плечами Андорин. — Что толку-то? Дело сделано. Вред причинен.

— Какой вред, Андорин? Какой вред?! Если бы я этого не сделал, вред бы был причинен нам! ещё чуть-чуть, и этот человек предал бы нас. Месяц максимум, и он побежал бы от нас…

— Знаю. Я был там. Я слышал, что он говорил.

— Ну так кому, как не тебе, понимать, что другого выбора у нас не было. Не бы-ло! Или ты думаешь, будто бы мне по сердцу убивать старого товарища, а? Просто у меня не было выбора.

— Ну ладно, ладно. У тебя не было выбора.

Намарти снова принялся мерить шагами комнату. Через некоторое время он так же резко, как и в первый раз, остановился, обернулся и спросил:

— Андорин, ты в богов веришь?

— В кого? — недоумённо переспросил Андорин.

— В богов.

— И слова такого не слыхал никогда. Что это такое?

— Да нет такого слова в галактическом языке. Сверхъестественные силы. Так веришь или нет?

— Сверхъестественные силы? Так бы и сказал. Нет, я в такое не верю. По определению, сверхъестественное — это нечто такое, что существует независимо от законов природы, а независимо от законов природы не существует ничего. Ты что, в мистику ударился?

Вопрос был задан шутливым тоном, однако взгляд Андорина выразил серьёзнейшую озабоченность.

Намарти пронзил его огненным взглядом. О, этот взгляд кого хочешь мог пронзить — так он был жгуч и ослепителен.

— Не валяй дурака. Просто я читал об этом. Триллионы людей верят в сверхъестественное.

— Знаю, — кивнул Андорин. — Испокон веков.

— Вот именно. С доисторических времен. Само слово «боги» — неизвестного происхождения. Очевидно, сам язык, в котором оно употреблялось, не сохранился. Скорее всего от него одно только это слово и осталось… А известно ли тебе, как много существует различных верований во всевозможных богов?

— Полагаю, что оно более или менее соответствует числу всевозможных тупиц среди жителей Галактики?

Намарти пропустил это замечание мимо ушей и продолжал:

— Кое-кто считает, что это слово родилось тогда, когда всё человечество проживало на одной-единственной планете.

— Опять мифология. Такая же несусветная чушь, как сверхъестественные силы. Никакого единственного мира — прародины человечества — не существовало никогда.

— Он должен был существовать, Андорин, — нервно возразил Намарти. — Люди не могли произойти на разных планетах и дать один-единственный вид.

— Пускай так, но всё равно в определённом смысле слова такого мира не существует. Известно, где он находится? Нет, неизвестно. Известно, как называется? Нет, неизвестно. Значит, и говорить не о чём. Значит, его и нет вовсе.

— Считается, что эти боги, — продолжал гнуть своё Намарти, — защищают человечество и заботятся о его безопасности, по крайней мере, о безопасности тех людей, которые в них верят. И в те времена, когда существовал один-единственный мир, одна-единственная планета, где жили люди, вполне естественно, что боги оберегали людей — ведь их было так мало. О таком мире они должны были заботиться примерно как старшие братья или как родители.

— Как это мило с их стороны! А вот посмотрел бы я на них, возьмись они опекать всю Галактику, всю Империю.

— А может, им и правда такое под силу? Что, если они вечные?

— А что, если солнце замерзнет? Что толку от всех этих «если бы» да «кабы»?

— Я размышляю. Я думаю, между прочим. Неужели ты никогда не позволяешь своему уму никаких вольностей? Или ты всё время держишь его на поводке?

— Думаю, самое безопасное — держать его на поводке. И что же говорит вам, руководитель, ваш гуляющий без поводка ум?

Намарти сердито зыркнул на Андорина, но лицо того было непроницаемо — ни тени насмешки.

— Он говорит мне, — зловеще ухмыльнулся Намарти, — о том, что если боги существуют, то они на нашей стороне.

— Если так, просто здорово. Но где доказательства?

— Доказательства? Ладно, пусть не боги, пусть просто совпадение, удачное стечение обстоятельств — называй, как хочешь. Но очень удачное.

Намарти неожиданно зевнул и уселся на стул. Похоже было, он здорово устал.

«Вот и славно, — подумал Андорин. — Наконец утихомирился. Может, теперь заговорит нормально».

— Относительно аварий в коммуникациях… — начал Намарти, но Андорин прервал его:

— Знаешь, руководитель, а Каспалов не слишком ошибался. Чем дольше мы будем усердствовать, тем выше вероятность, что имперская безопасность разберётся, кто за этим стоит. В конце концов мы на собственной мине, так сказать, подорвемся.

— Не подорвались же пока. Пока подрывается имперская безопасность. Недовольство на Тренторе уже просто-таки в воздухе повисло. Оно стало осязаемо, — ухмыльнулся Намарти, поднял руки и несколько раз сжал и разжал пальцы. — Вот оно, я его чувствую. И мы уже очень близки к цели. Мы готовы к следующему шагу.

Андорин безрадостно улыбнулся.

— О подробностях не спрашиваю, руководитель. Каспалов имел глупость полюбопытствовать и погубил себя. Я не Каспалов.

— Вот как раз потому, что ты не Каспалов, тебе я и могу всё рассказать. А ещё потому, что теперь я знаю кое-что такое, чего не знал тогда.

— Позволю себе предположить, что ты собираешься затеять смуту на дворцовой территории, — осторожно проговорил Андорин.

Намарти гордо задрал голову.

— Вот именно. Что же еще? Проблема, однако, состоит в том, как осуществить успешное проникновение на дворцовую территорию. У меня там есть источники информации, но это всего-навсего шпионы. А мне нужно, чтобы там оказались деятельные, решительные люди.

— Нелегко внедрить таких вот деятельных и решительных в самый охраняемый из охраняемых районов Трентора.

— Конечно, нелегко. Знаешь, сколько времени я голову ломал над этим? И сейчас бы ломал, но… нам на помощь подоспели боги.

Андорин проговорил как можно более сдержанно:

— Я что-то не склонен нынче к метафизическому диспуту. Скажи, что случилось, только, пожалуйста, если можно, без богов.

— Я получил известие, — сказал Намарти заговорщицким шёпотом, — о том, что Его Величество, наш милосерднейший и возлюбленнейший монарх Клеон Первый, решил назначить нового главного садовника. Первая свободная вакансия за четверть века.

— Ну и что из этого?

— Не догадываешься?

Андорин задумался, покачал головой.

— Видно, твои боги меня не жалуют. Нет, не догадываюсь.

— Когда новый человек назначается на должность главного садовника, Андорин, ситуация такова, как если бы к власти пришёл любой новый руководитель — премьер-министр, а то и сам Император. Новый главный садовник, безусловно, захочет поменять весь штат сотрудников. Отправит на пенсию всех, кого сочтет никому не нужным балластом, и наберёт новых, молодых садовников. А их там много нужно — несколько сотен.

— Очень может быть.

— Не «может быть», а точно. Прежний главный садовник именно такую прополку учинил в своё время, и его предшественник, и предшественник его предшественника, и так далее. Набирать будут сотни садовников из Внешних Миров.

— С какой стати — из Внешних?

— А ты мозгами пораскинь — если они у тебя, конечно, есть, Андорин. Что понимают в садоводстве тренторианцы, всю жизнь прожившие под куполами, не видевшие ничего, кроме комнатных цветочков, зоопарков да стерильных посадок пшеницы и садовых деревьев? Что они знают о природе?

— А-а-а! Вот теперь понял.

— Значит, желающие хлынут бурным потоком на дворцовую территорию. Безусловно, их будут самым тщательным образом проверять, но не так скрупулезно, как если бы они были тренторианцами. А это позволит нам подсунуть в толпу жаждущих стать садовниками кое-кого из своих людей с подложными документами. Пусть кого-то отсеют, но некоторые попадут туда — должны попасть. Пройдут туда наши люди, пройдут, несмотря на то что режим безопасности здорово ужесточен со времени неудачного покушения на жизнь премьер-министра Селдона. — Имя Селдона Намарти по обыкновению проговорил сквозь зубы. — Вот он, наш шанс, наконец он у нас появился.

Тут уж у Андорина закружилась голова. Он словно угодил в бешено вертящуюся воронку смерча.

— А знаешь, руководитель, похоже, что-то есть в твоих разговорах об этих самых богах… Я как раз собирался кое-что рассказать тебе и только теперь понял, что это из той же оперы.

Намарти подозрительно посмотрел на Андорина и вдруг с опаской огляделся по сторонам, словно только сейчас забеспокоился о том, не могли ли их подслушивать. Комната находилась в глубине старомодной резиденции и была отлично экранирована. Подслушать их никто не мог, да и найти их было непросто, не имея точного плана дома, ивдобавок все подходы к комнате охранялись верными членами организации.

— Ты это о чём? — осторожно поинтересовался Намарти.

— Я нашёл для тебя человека. Молодого дурачка. Симпатяга такой — тебе он сразу понравится, вот увидишь. Физиономия придурковатая, глаза нараспашку, жил в Дале, горой за равенство и братство, Джоранум для него — самая большая любовь после далийского «кокоженого». Словом, я уверен, что ради нашего дела он будет готов на всё.

— Нашего дела? — небрежно переспросил Намарти. Пока Андорин его явно не убедил. — Он что, из наших?

— На самом деле он из никаких. В голове у него жуткая каша, но он хорошо помнит, что Джоранум призывал к равенству секторов.

— Да, была у него такая приманка на крючке, это точно.

— Она и у нас есть, но только этот балбес верит в неё. Только и говорит, что о равенстве и представительстве народа в правительстве. Даже демократию упомянул.

Намарти фыркнул.

— За двадцать тысяч лет не было случая, чтобы демократия долго протянула.

— Это точно, но нам-то какое дело? Главное, что этот придурок просто одержим, и я тебе точно говорю, руководитель: я его как увидел, сразу понял: вот оно, наше орудие, только я всё гадал потом, к чему бы его приспособить, к какому делу. А теперь всё ясно: его надо заслать на дворцовую территорию в качестве садовника.

— Это как же? Он что-нибудь смыслит в садоводстве?

— Думаю, ни черта не смыслит. Если он и работал, то только на самой неквалифицированной работе. Сейчас он работает водителем тягача, но раз такое дело, надо быстренько обучить его кое-чему из садоводства. Да если он сумеет хотя бы садовые ножницы держать как полагается, думаю, мы сумеем устроить его помощником садовника. А что нам ещё нужно?

— Нам нужен некто, кто мог бы в нужный момент оказаться поблизости от того, кого мы хотим убрать, кто бы при этом не вызвал подозрений.

— А я тебе ещё раз повторяю: этот малый — воплощенная честная тупость. Такого невозможно заподозрить в чём-либо дурном.

— И он сделает то, что мы ему велим?

— Как пить дать.

— А как ты с ним познакомился?

— Не я. Сначала его Манелла подцепила.

— Кто-кто?

— Манелла. Манелла Дюбанкуа.

— А, эта твоя деваха! — И Намарти поморщился. — Подруга, так сказать.

— Она многих чья подруга, — сдержавшись, отпарировал Андорин. — Именно потому она так полезна. В людях разбирается превосходно, с первого взгляда понимает, кто что за птица. С этим малым она заговорила потому, что он ей понравился, а Манелле мало кто нравится чуть выше пояса. Так что сам понимаешь, что-то в нём есть, в этом парне, необычное и привлекательное. В общем, она поболтала с ним, — зовут его, кстати, Планше, — а потом подошла ко мне и сказала: «Это то, что тебе нужно, Глеб». А Манелла не ошибается.

— Ну, — прищурившись, спросил Намарти, — и как ты думаешь, Андорин, какую же службу сослужит нам это твоё восхитительное орудие, если удастся забросить его на дворцовую территорию?

Андорин развел руками.

— Как что? Если всё пойдёт как надо, он сделает то, что нам нужно, — покончит с нашим дорогим Императором Клеоном Первым.

Лицо Намарти исказила гримаса ярости.

— Что?! Да ты с ума сошёл! Зачем это нам нужно убивать Клеона? Он — наша опора в правительстве. Он — то прикрытие, под сенью которого мы сможем править. Он — наш мандат законности. Где твои мозги? Он нужен нам как марионетка. Он нам не будет мешать, а наша позиция из-за его присутствия будет сильнее.

Добродушное лицо Андорина залилось краской. Юмор, с которым он говорил до этого мгновения, враз улетучился.

— Так чего же ты хочешь, в конце концов? Что задумал? Я уже устал гадать!

Намарти поднял руку.

— Тихо, тихо. Спокойно, не кипятись. Ничего ужасного. Ну, ты сам подумай. Кто погубил Джоранума? Кто сорвал все наши планы десять лет назад? всё этот проклятый математик. Империей теперь правит он со своей дурацкой болтовней насчёт психоистории. Клеон — нуль без палочки. Избавиться нам нужно от Гэри Селдона. Это я пытался выставить его в дурацком свете, представить беспомощным идиотом, не способным сделать ровным счётом ничего, когда по всему Трентору бушует одна авария за другой. Это к его порогу должны были сыпаться все несчастья! Он должен был оказаться во всём виноватым! И когда, — потирая руки, злорадно усмехнулся Намарти, — ему придёт конец, вся Империя радостно вздохнет, головизионные «Новости» взахлеб будут трезвонить о том, как теперь всё будет славно и хорошо. Пускай все будут знать, кто виновник аварий, — это не будет иметь ровным счётом никакого значения.

Он поднял руку и нанес ею воображаемый удар — словно поразил невидимого противника в самое сердце.

— А на нас будут смотреть как на героев, как на спасителей Империи. А? Понял теперь? Ну что, сумеет твой самоотверженный юноша прикончить Гэри Селдона?

К Андорину наконец вернулось самообладание — по крайней мере, внешне.

— Уверен, он сумеет. Чего тут не суметь? — сказал он с напускной небрежностью. — Клеона он худо-бедно уважает. Ты же знаешь, для простолюдинов Император окружен поистине мистическим ореолом. — Андорин едва заметно выделил слово «ты», и Намарти нахмурился. — К Селдону он таких чувств не питает.

Вот так сказал Андорин, но внутри у него бушевала ярость. Нет, он совсем не хотел этого. Он был обманут.

Глава 14

Манелла откинула волосы со лба и улыбнулась Рейчу.

— Я же говорила, что тебе это ничего не будет стоить.

Рейч зажмурился и почесал обнаженное плечо.

— Может, теперь стребуешь?

Она пожала плечами и озорно улыбнулась.

— Почему?

— А почему нет?

— Да потому, что я имею право делать что хочу. Получать удовольствие, например.

— Со мной?

— По-моему, тут больше никого нет.

После длительной паузы Манелла промурлыкала:

— Да тебе всё равно столько не наскрести. Как твоя работа, а?

— Да так… Лучше, чем ничего. Честно, лучше. Это ты того мужика уговорила меня нанять?

Манелла медленно покачала головой.

— Ты про Глеба Андорина? Я его ни о чём не просила. Просто сказала, что ты забавный малый.

— А он не рассердится, что ты и я…

— С чего бы это ему сердиться? Это не его дело. И не твоё, между прочим.

— А он кто? В смысле, кем работает?

— Похоже, он вообще не работает. Он богатенький. Какой-то родственник прежних мэров.

— Каких? Сэтчемских?

— Ага. Терпеть не может имперское правительство. Ну да и все мэры его терпеть не могли. Он говорит, что Клеона надо… — Манелла запнулась. — Что-то я разболталась. Смотри, не вздумай кому-нибудь сказать такое.

— Я? Да я и не слыхал ничего. И слушать не собираюсь.

— Вот и умница.

— Ну так и что Андорин-то? Он что, большой джоранумит? Важная шишка тут?

— Понятия не имею.

— Он что, про такое не разговаривает?

— Со мной — нет.

— О-о-о! — протянул Рейч, стараясь не выказать обиды.

Манелла пытливо поглядела на него.

— А что это ты так им интересуешься?

— Да хочу затесаться к ним. Может, продвинут получше. Работенка там почище, денежек погуще. Ну, сама понимаешь.

— Может, Андорин тебе и подсобит. Ты ему нравишься. Это я точно знаю.

— А нельзя ли, чтобы я ему ещё больше понравился, а?

— Попробую. Почему бы и нет? Ты же мне нравишься. Очень…

Рейч нежно погладил плечо Манеллы. Как ему хотелось забыться и думать только о ней, а не о делах!..

Глава 15

— …Глеб Андорин, — проговорил Селдон, устало потирая глаза.

— Кто он такой? — спросила Дорс холодно.

С тех пор, как уехал Рейч, она всё время была холодна с Гэри.

— До последнего времени я о нём даже не слышал, — ответил Селдон. — Видишь, каково управляться с планетой, где живут сорок миллиардов человек? Никого не знаешь, ни о ком не слышишь, кроме тех, кто каждый день маячит перед глазами. При всем том, что на каждого жителя Трентора имеется компьютерное досье, он всё равно остаётся планетой, населённой инкогнито. О людях мы судим по регистрационным номерам да по статистике, но кто за всем этим скрывается? Добавь сюда ещё двадцать пять миллионов Внешних Миров, и диву даешься, как это Галактическая Империя ухитрилась просуществовать столько тысячелетий? Наверное, только потому, что движима инерцией. Но вечных двигателей не существует, и скоро этому движению должен прийти конец.

— Довольно философствовать, Гэри, — оборвала его Дорс. Кто этот Андорин?

— Он из тех, о ком мне следовало бы знать. Мне удалось упросить чиновников из службы безопасности навести о нём справки. Он — член династии сэтчемских мэров, и не просто член, а самый известный. Только поэтому он и значится в файлах службы безопасности. Они говорят, что он человек заносчивый, но слишком большой повеса, для того чтобы они за ним следили.

— Он связан с джоранумитами?

Селдон пожал плечами:

— У меня такое впечатление, что о джоранумитах служба безопасности вообще понятия не имеет. Это может означать, что либо джоранумитов не существует, либо, если они всё же существуют, мало чем отличились. Однако это может означать и другое: что служба безопасности попросту ими не интересуется. И как их вынудить ими заинтересоваться, ума не приложу. Спасибо, хоть эти сведения удалось вытрясти из них. И это при том, что я — премьер-министр.

— Может быть, ты не очень хороший премьер-министр? — сухо спросила Дорс.

— При чем тут «может быть»? Пожалуй, за несколько столетий не было менее подходящей кандидатуры на этот пост, чем я. Но к деятельности службы безопасности это не имеет ровным счётом никакого отношения. Она представляет собой самое независимое из подразделений правительства. Сомневаюсь, чтобы сам Клеон был досконально осведомлен о том, чем они занимаются, хотя, по идее, директор службы безопасности обязан время от времени отчитываться перед ним. Поверь, Дорс, если бы мы больше знали о том, что поделывает наша служба безопасности, мы бы попытались учесть их действия и обратить их в форму психоисторических уравнений.

— Но, скажи, офицеры службы безопасности хотя бы на нашей стороне?

— Думаю, да, но поклясться не могу.

— А почему ты вдруг заинтересовался этим… как его там?

— Глебом Андорином. Весточку от Рейча получил.

— Что же ты молчал! — воскликнула Дорс. Глаза её радостно вспыхнули. — Как он? Всё в порядке?

— Похоже, что так, но очень надеюсь, что он больше не будет посылать мне сообщений. Если его поймают на передаче информации, тогда у него вряд ли всё будет в порядке. Во всяком случае, он наладил контакт с этим Андорином.

— И с джоранумитами?

— Не думаю. Тут, похоже, нет никакой связи. В движении джоранумитов участвовали, как правило, выходцы из рабочего класса — это, так сказать, пролетарское движение. А Андорин — аристократ из аристократов. Что у него может быть общего с джоранумитами?

— Но раз он из династии сэтчемских мэров, он может стремиться к императорскому престолу, верно?

— Они к нему давно стремятся. Рейчел не забыла? Она — тетка Андорина.

— А тебе не кажется, что он может смотреть на джоранумитов как на средство для достижения цели?

— Если они существуют. Если да и если Андорину действительно нужно средство для достижения цели, я думаю, он должен скоро понять, что играет в опасную игру. У джоранумитов — если они существуют — должны быть свои собственные планы, и человек вроде Андорина обожжётся, связавшись с ними. Это всё равно что пытаться оседлать грети.

— Грети? Что это такое?

— Какое-то вымершее животное, жутко свирепое, судя по всему. На Геликоне есть такая поговорка: «Если сел верхом на грети, слезть уже не сможешь. Слезешь — он тебя сожрёт». Что-то вроде того. И ещё… — добавил Селдон немного погодя. — Похоже, Рейч познакомился с женщиной, которая дружна с Андорином и которая, как кажется Рейчу, сможет стать для него ценным источником информации. Видишь, я тебе всё честно рассказываю, чтобы ты потом не обвиняла меня, что я, дескать, что-то от тебя скрывал.

Дорс нахмурилась.

— Женщина? Что за женщина?

— Насколько я могу догадываться, она из тех, что знакомы со многими мужчинами, которые в интимные минуты могут наговорить ей лишнего.

— Ах, из этих… — Дорс нахмурилась ещё сильнее. — Бедняжка Рейч. Как подумаю, что он…

— Ну-ну. Рейчу тридцать лет, и опыта ему не занимать. Разберётся сам с этой женщиной, да и не только с этой. Ты думаешь, — вздохнул Селдон, и Дорс увидела, как страшно он измучен, — мне это нравится? Думаешь, мне нравится всё это?

И Дорс не нашлась, что ему ответить.

Глава 16

Джембол Дин Намарти никогда не отличался вежливостью и обходительностью. А за десять лет конспиративной работы он стал ещё более дёрганым и желчным.

— Долго же ты добирался, Андорин, — раздражённо проговорил он, поднимаясь со стула.

— Добрался же в конце концов, — пожал плечами Андорин.

— Ну а где твой молодой человек, твоё восхитительное орудие? Ну, где он?

— Появится в своё время.

— Почему не сейчас?

Андорин немного наклонил голову, словно обдумывая, что бы такое ответить, и вдруг резко выпалил:

— Я не желаю приводить его сюда до тех пор, пока не выясню некоторых обстоятельств.

— Что это значит?

— По-моему, мы с тобой на одном языке говорим? Я желаю знать, как давно ты задумал избавиться от Гэри Селдона?

— Давно? Я всегда этого хотел! Всегда! Что, трудно понять? Мы имеем полное право отомстить ему за то, что он сделал с Джо-Джо. Пускай он бы даже этого не делал, всё равно: он премьер-министр, значит, его надо убрать с дороги.

— Но убрать надо в первую очередь не его, а Клеона. Кле-она! Если не только его, значит, его вместе с Селдоном.

— Чем тебе мешает эта марионетка?

— Намарти, ты не вчера родился. Я не собирался объяснять тебе, каковы мои собственные интересы, потому что не считал тебя законченным идиотом. Сам мог бы понять. Какое мне дело до ваших планов, если они не предусматривают замену царствующей особы?

Намарти расхохотался.

— Ты не ошибся, Андорин. Я давно понял, что мы для тебя — только ступень в достижении цели, поднявшись на которую ты мечтаешь взобраться на трон.

— А ты чего-нибудь другого ожидал?

— Вовсе нет. Я, значит, строй планы, рискуй, а потом, когда всё будет сделано, всё тебе достанется? Здорово, правда?

— Да, здорово, потому что ты тоже не с пустыми руками останешься. Разве ты не сможешь рассчитывать на всяческую поддержку нового Императора, который не питает к тебе никаких чувств, кроме благодарности? Разве я не стану, — Андорин презрительно усмехнулся и процедил сквозь зубы последние слова: — новой марионеткой?

— Так ты об этом мечтаешь? Стать марионеткой?

— Я мечтаю стать Императором. Я давал вам деньги, когда их у вас не было. Я давал вам людей, когда вам их не хватало. Я дал вам всё, что было нужно для того, чтобы воссоздать вашу организацию здесь, в Сэтчеме. И я даже сейчас имею возможность забрать всё, что дал.

— Я так не думаю.

— Хочешь рискнуть? Только не думай, что мне можно угрожать, как ты угрожал Каспалову. Если с моей головы хоть волос упадет, в Сэтчеме вы ни на секунду не задержитесь, и посмотрим, в каком ещё секторе найдутся дураки, чтобы снабжать вас всем необходимым.

— Значит, ты настаиваешь на том, чтобы Император был убит.

— Я не сказал «убит». Он должен быть низвержен. Остальное сам придумай.

Последнюю фразу Андорин произнес, сопроводив её поистине царским жестом — таким небрежным и милостивым одновременно, словно он уже и впрямь восседал на троне.

— И тогда ты будешь Императором?

— Да.

— Нет, не будешь. Тебя убьют, но я тут буду ни при чем. Андорин, позволь, я дам тебе несколько советов. Если Клеон будет убит, встанет вопрос о наследовании престола, и императорские гвардейцы примутся как можно скорее уничтожать одного за другим всех представителей сэтчемской династии мэров, а тебя укокошат в первую голову. Но вот если будет убит только премьер-министр, ты останешься в живых.

— Почему?

— Да потому что премьер-министр — это всего-навсего премьер-министр. Они приходят и уходят. Кто знает, может, Клеон сам так устал от него, что подстроил это покушение? А уж мы позаботимся о том, чтобы именно такие слухи распространились. Тогда императорская гвардия опешит, а нам только того и надо будет — мы успеем быстро создать новое правительство. Не исключено, что все только спасибо скажут за убийство Селдона.

— Вы создадите новое правительство, а мне что делать прикажете? Сидеть и ждать? Сколько? Вечно?

— Нет. Как только я стану премьер-министром, я уж придумаю, как управится с Клеоном. Может быть, мне даже удастся поладить с императорской гвардией, а то и со службой безопасности и использовать их в качестве средств для достижения цели. И тогда я найду какой-нибудь относительно бескровный способ избавиться от Клеона, а его место займешь ты.

— Неужто? — всплеснул руками Андорин. — С какой стати?

— То есть как это с какой стати? — прищурился Намарти. — Не понял?

— На Селдона у тебя зуб. Так? Как только его не станет, с какой стати тебе волноваться и ещё рисковать? Вы с Клеоном уж как-нибудь договоритесь, а мне придётся гнить в моём поместье и мечтать? А может, чтобы понадёжнее себя обезопасить, ты и меня прикажешь убрать?

— Нет! — заорал Намарти. — Нет и нет! Клеон родился для того, чтобы царствовать. Поладить с ним и договориться невозможно. Да ты что! Как я с ним полажу? Он ведь потомок гордой династии Энтунов! А ты, наоборот, взойдешь на престол как представитель новой династии, как человек, не привязанный к традициям — какие могут тебя связывать традиции, если ты сам говоришь, что прежние сэтчемские императоры ничего выдающегося собой не представляли? За что тебе держаться? Трон под тобой ходуном будет ходить, значит, тебе потребуется надёжная опора — я. А мне потребуется тот, кто от меня зависит, и тот, с кем я, следовательно, должен буду ладить, — ты. Слушай, Андорин, нам предстоит не брак по любви, который длится не дольше года, а брак по расчёту, который будет длиться ровно столько, сколько мы с тобой проживем. Так давай же будем доверять друг другу.

— Поклянись же, что я стану Императором!

— Что толку клясться, если я считаю тебя самой подходящей кандидатурой на пост Императора, и мне хотелось бы, чтобы ты сместил Клеона и занял его место как можно скорее. А теперь постарайся побыстрее познакомить меня с этим парнем, которого ты избрал своим орудием.

— Хорошо. И не забудь о том, что делает его непохожим на других. Я его уже изучил. Туповатый такой идеалист. Сделает, что скажут, не боится опасности, не задаёт глупых вопросов, не задумывается лишний раз. И, главное, он внушает такое умопомрачительное доверие, что даже его жертва купится на это, несмотря на то, что в руке у нашего Планше будет бластер.

— Верится с трудом.

— Увидишь — поверишь, — пообещал Андорин.

Глава 17

Рейч потупился. Одного быстрого взгляда на Намарти было достаточно, чтобы узнать этого человека, того самого, с кем Рейч виделся десять лет назад, когда был послан в Даль, чтобы подкинуть Джорануму отравленную приманку.

За десять лет Намарти мало изменился. Злоба и ненависть так и рвались из него наружу — по крайней мере, так показалось Рейчу, хотя он не имел права на беспристрастное суждение, — и, пожалуй, с годами вошли в его плоть и кровь. Физиономия Намарти стала ещё более сухой и измождённой, в чёрных волосах блестела седина, но тонкие губы по-прежнему были твёрдо и решительно сжаты, а чёрные глаза сверкали тусклым жутковатым огнем.

Всё это Рейч разглядел с первого взгляда и быстро отвел глаза в сторону, решив, что Намарти не из тех, кому понравится человек, смело глядящий ему в глаза.

Намарти же прямо-таки пожирал Рейча глазами, однако выражение его лица не изменилось — он, по обыкновению, едва заметно ухмылялся.

Обернувшись к Андорину, который неловко переминался с ноги на ногу рядом, Намарти проговорил таким тоном, словно Рейча в комнате не было вовсе:

— Значит, это он.

Андорин кивнул и беззвучно проговорил:

— Да, руководитель.

— Имя? — без обиняков приступил к делу Намарти.

— Планше, сэр.

— Веришь в наше дело?

— Да, сэр, — осторожно ответил Рейч, стараясь держаться так, как его научил Андорин. — Я — демократ и желаю, чтобы народ принимал более активное участие в работе правительства.

Намарти подмигнул Андорину.

— Ну, прямо оратор. Готов пойти на риск ради нашего дела? — спросил он у Рейча.

— На любой риск, сэр.

— Всё сделаешь, как скажем? Не сдрейфишь? Не засомневаешься?

— Я выполню приказ.

— В садоводстве разбираешься?

— Нет, сэр, — немного растерянно ответил Рейч.

— Стало быть, ты — тренторианец? Под куполом родился?

— Я родился в Миллимару, сэр, а вырос в Дале.

— Хорошо, — кивнул Намарти и сказал Андорину: — Увести и передать на время тем, кто там ожидает. О нём хорошо позаботятся. А потом вернись сюда, Андорин. Мне надо с тобой поговорить.

Вернувшись, Андорин обнаружил, что с Намарти произошла разительная перемена. Глаза его весело блестели, рот скривился в злорадной ухмылке.

— Андорин, — сообщил он, — те боги, о которых мы толковали на днях, помогают нам гораздо больше, чем я мог ожидать.

— Я же говорил тебе, что парень годится.

— Годится, и гораздо больше, чем ты думаешь. Тебе, конечно же, известна история о том, как Гэри Селдон, наш бесподобный премьер-министр, подослал своего сынка — вернее, пасынка — к Джорануму, и в итоге Джоранум угодил в сети, не послушав моего предостережения?

— Да, — сказал Андорин, устало кивнув, — историю эту я помню.

Сказано это было тоном человека, который слышал упомянутую историю чересчур часто.

— Я этого парня только раз и видел, но забыть не мог. И неужели ты думаешь, меня можно провести? Подумаешь — десять лет прошло, и он, поганец, сбрил усы, напялил ботинки на каблуках! Этот твой Планше — не кто иной, как Рейч, пасынок Гэри Селдона.

Андорин побледнел. На мгновение у него перехватило дыхание.

— Ты в этом уверен, руководитель? — спросил он, совладав с собой.

— Так же, как и в том, что вижу перед собой тебя. Как и в том, что ты привёл врага в самое наше логово.

— Но я и понятия не имел…

— Не переживай, — ухмыльнулся Намарти. — Считай, что ты совершил самый восхитительный поступок, на который только может быть способен бездельник аристократ. Ты сыграл роль, отведенную тебе богами. Если бы я не увидел его, он бы сыграл свою роль — роль шпиона, который должен был разведать наши самые секретные планы. Но теперь, когда я его узнал, у него этот номер не пройдёт. Наоборот, теперь всё в наших руках.

Намарти радостно потёр руки и с небольшой запинкой, словно сам понял, насколько это не в его характере, рассмеялся.

Глава 18

— Наверное, мы больше не увидимся, Планше, — задумчиво проговорила Манелла.

Рейч растирал спину полотенцем после душа.

— Почему?

— Глеб Андорин запретил мне.

— Но почему?

Манелла пожала плечами:

— Говорит, будто тебе предстоит какое-то важное дело сделать и хватит дурака валять. Может, он нашёл для тебя работу получше?

— Какую работу? — напрягся Рейч. — Он что-нибудь говорил?

— Да нет, сказал только, что тебе придётся отправиться в Имперский сектор.

— Вот как? И часто он тебе такие вещи говорит?

— Планше, ну ты же сам знаешь, как это бывает. Когда мужик с тобой в постели, он болтает без умолку.

— Знаю, — буркнул Рейч, который как раз старался держать язык за зубами в подобных случаях. — И что ещё он говорит?

— Ну, чего ты пристал? — капризно нахмурилась Манелла. — Ну, про тебя спрашивает частенько. Мужиков хлебом не корми — дай друг о друге повыспрашивать. Зачем это вам, а?

— И что ты ему про меня рассказываешь?

— Да ничего особенного. Просто говорю, что ты очень милый. Уж, конечно, я ему не говорю, что ты мне нравишься больше, чем он. Мне бы не поздоровилось.

Рейч заканчивал одеваться.

— Ну, значит, большой привет, так, что ли?

— Наверное, да. А может, Глеб передумает? Мне бы тоже хотелось побывать в Имперском секторе. Вот если бы он взял меня с собой… Я там ни разу не была.

Рейч чуть было не проговорился. Сдержав слова, чуть было не слетевшие с губ, он закашлялся и сказал:

— Я тоже.

— Там, говорят, самые большущие дома, куча симпатичных местечек и рестораны сногсшибательные. Там живут одни богатенькие. Хотелось бы познакомиться с богатенькими. Глеб, правда, тоже не нищий, но всё-таки…

— Ну да, с меня-то тебе нечего взять, — буркнул Рейч.

— Да ладно тебе! Нельзя всё время думать про кредитки, но время от времени приходится, как ни крути. Особенно как подумаю, что я Глебу скоро надоем.

— Ты не можешь надоесть, — польстил ей Рейч и вдруг понял, что сказал сущую правду.

— Мужчины так всегда говорят, — отшутилась Манелла, — но мне тоже было хорошо с тобой, Планше. Береги себя. Кто знает, может, и свидимся ещё.

Рейч кивнул и обнаружил, что не может найти нужных слов, чтобы выразить свои чувства.

Он решил подумать о другом. Он должен был выяснить, что задумали люди Намарти. Раз они решили разлучить его с Манеллой, стало быть, время решительных действий на носу. А он до сих пор ничего не выяснил. Вот только этот странный вопрос насчёт садоводства…

И Селдону он ничего передать не мог. За ним строго следили после встречи с Намарти, и все линии связи были сейчас для него отрезаны — ещё один признак приближающегося кризиса. Дело явно шло к развязке.

Но если ему суждено было понять, что происходит, только тогда, когда всё уже произойдёт, если он сумеет передать новости тогда, когда они уже перестанут быть новостями, значит, считай, он провалился.

Глава 19

День у Гэри Селдона выдался беспокойный. От Рейча после первой весточки — ни слуху ни духу. Селдон ума не мог приложить, что происходит.

К совершенно естественному беспокойству Селдона за Рейча (правда, дурные вести не сидят на месте, и, если бы что стряслось, он бы уже узнал) примешивалось волнение о том, каковы могли быть планы злоумышленников.

Конечно, они не могли задумать ничего грубого и откровенного — только что-то очень хитрое и тонкое. Нападение на дворец исключалось — слишком надёжна охрана. Но что они тогда могли задумать, чтобы добиться своего?

Эти мысли не давали Селдону заснуть ночью, не покидали его и днём.

Мигнул огонек сигнальной лампочки.

— Премьер-министр, вы назначили аудиенцию на два часа, сэр.

— Что за аудиенция?

— К вам Мандель Грубер, садовник. У него в руках бумага, подтверждающая аудиенцию.

Селдон вспомнил.

— Да-да. Пусть войдет.

На самом деле времени разговаривать с Грубером у Селдона не было, но он уступил — похоже, Грубер был чем-то расстроен. Конечно, премьер-министру тоже не слишком часто приходилось идти на уступки, но Селдон оставался Селдоном.

— Входи, Грубер, — тепло пригласил он садовника в кабинет.

Грубер подошёл к столу и замер. Голова его судорожно подергивалась, он моргал и растерянно смотрел по сторонам. Селдон не сомневался, что садовник никогда раньше не бывал в таких роскошных апартаментах, и у него чуть было не вырвалось: «Ну, как тебе? Нравится? Ты уж извини. Мне и самому тут не очень ловко».

Но он сказал другое:

— Что стряслось, Грубер? Отчего ты такой несчастный? — Грубер только вымученно улыбнулся. — Ну, давай садись. Вот сюда. Ну, смелее, смелее.

— Ой, нет, господин премьер-министр, что вы! Я тут всё запачкаю.

— Ничего страшного. Запачкаешь — почистить нетрудно. Ну вот. Славно! Посиди, расслабься, соберись с мыслями и скажи, что случилось.

Грубер помолчал минуту, а потом словно взорвался:

— Господин премьер-министр! Меня назначают главным садовником. Сам великий Император сказал мне.

— Да-да, слышал, но уверен — это не должно тебя пугать. Тебя можно только поздравить с повышением в должности, и я тебя поздравляю. Можешь считать, что я к этому тоже причастен. Я никогда не забуду о той храбрости, с какой ты повёл себя в тот ужасный день, когда меня чуть было не убили, и, конечно же, я рассказал о том случае Его Императорскому Величеству.

Грубер, это вполне заслуженная награда, и тебе в любом случае светило бы повышение. Ты вполне соответствуешь своей новой должности. Ну а теперь, когда с этим всё ясно, скажи мне, из-за чего ты так расстроен?

— Господин премьер-министр, да ведь из-за этой самой должности! Я же не справлюсь, у меня опыта не хватит!

— А мы уверены, что ты справишься.

Грубер разошёлся не на шутку:

— И что, я должен буду в кабинете сидеть? Я в кабинетах сидеть не мастак. Ведь это Же что получается? Это получается — я не смогу на воздух выбираться, не смогу возиться с растениями и зверьками. Это всё равно что в тюрьму меня засадить, я вам вот так скажу, господин премьер-министр.

Селдон широко раскрыл глаза.

— Да что ты, Грубер, с чего ты взял? Никто не заставит тебя сидеть в кабинете дольше, чем нужно. Ходи себе по саду сколько вздумается, делай что хочешь. Единственное, чего ты лишаешься, так это тяжелой работы.

— Да ведь я как раз и не хочу лишаться тяжелой работы, премьер-министр, да и не дадут мне из кабинета выходить, это точно, уж я-то знаю! Нагляделся я на главного садовника. Он, даже когда хотел, не мог из кабинета отлучиться, вот так. Одни бумажки да распоряжения. А чтоб знать, что в хозяйстве делается, мы, простые садовники, должны были ему докладывать. Он за садом по головизору смотрит, вот ведь какие дела! — выпалил Грубер и закончил с нескрываемым отвращением: — Вроде по головизору поймешь, как чего растёт и живёт. Нет, это не по мне, господин премьер-министр.

— Послушай, Грубер, будь мужчиной. Не так уж всё плохо. Привыкнешь понемногу.

Грубер обреченно покачал головой.

— А начать-то мне с чего придётся, господин премьер-министр? Скоро ведь нагрянет вся эта уйма новых садовников! Нет, конец мне, конец, это я вам точно говорю. Ну, не могу я! — взорвался Грубер с неожиданной страстью. — Не могу и не хочу!

— Грубер, я тебя прекрасно понимаю. Ты не хочешь этой работы. А я не хочу работать премьер-министром. Эта работа тоже не по мне. Знаешь, я тебе честно скажу: мне кажется, даже Императору порой надоедает быть Императором. Мы все в Галактике должны трудиться, и работа — это далеко не всегда радость и удовольствие.

— Да это-то я понимаю, господин премьер-министр, это-то я понимаю… Да только Император — он ведь Императором родился. А вам суждено премьер-министром быть, потому как лучше вас никто с этой работой не справится. Но тут-то совсем другое дело. Подумаешь — главный садовник! Да у нас пятьдесят садовников наберётся, кто с этим делом справится получше меня, да и больше бы обрадовался такой работе. Вот вы говорите, что рассказали Императору, как я пытался вас спасти. А может, вы ещё разок ему словечко замолвите за меня: дескать, если ему желательно меня отблагодарить, так пусть оставит меня, как есть, простым садовником, а?

Селдон устало откинулся на спинку стула и сказал:

— Грубер, уверяю тебя, если бы я мог, я бы обязательно изложил Императору твою просьбу, но позволь, я тебе попробую кое-что объяснить, а ты постарайся меня понять, пожалуйста. Император, по идее, — единоличный правитель Галактической Империи. Но на самом деле подвластно ему очень малое. На самом деле я правлю Империей гораздо больше, чем он, но и мне далеко не всё подвластно. В правительстве миллионы людей, и каждый принимает какие-то решения, каждый совершает какие-то ошибки. Кто-то действует самоотверженно, героически, мудро, кто-то — глупо, а кто-то — по-предательски. И проследить за всеми невозможно. Понимаешь меня, Грубер?

— Понимать-то я понимаю, да только в толк не возьму, я-то тут при чем?

— Да при том, что единственное место, где Император и вправду правит, — это дворцовая территория. Тут его слово — закон, и все, кто трудится во дворце и рядом с ним, обязаны повиноваться ему беспрекословно. Просить его отменить принятое им решение касательно чего бы то ни было здесь, в его вотчине, — всё равно что посягать на святыню. Сказать ему: «Ваше Величество, отмените ваше решение по поводу назначения Грубера» — было бы равносильно подаче заявления об отставке. Я тебе точно говорю, он скорее меня в отставку отправит, чем отменит своё решение. Я-то, честно говоря, не против уйти, да только тебе это всё равно не поможет.

— Значит, сделать ничего нельзя? — обреченно спросил Грубер.

— Да, Грубер, увы. Но ты не переживай так сильно. Чем смогу — помогу. Ты меня извини, но больше времени у меня нет.

Грубер встал. В руках он смущенно мял зеленую кепку садовника. Глаза его налились слезами.

— Спасибо вам, господин премьер-министр. Я, конечно, понимаю, вы помогли бы, если бы могли. Вы… вы человек хороший, господин премьер-министр…

И Грубер понуро пошёл к двери.

Селдон проводил его взглядом и покачал головой. Умножить заботы Грубера на квадриллион, и получишь заботы людей, проживающих в двадцати пяти миллионах миров Империи. И как же ему, Селдону, разрешить все эти заботы, если он одному-единственному человеку, обратившемуся к нему за помощью, помочь не в силах?

Одному-единственному человеку психоистория не в силах помочь. А квадриллиону?

Селдон грустно покачал головой, заглянул в список назначенных на сегодня аудиенций и похолодел. Громко, необычайно взволнованно, совсем не похоже на себя, он прокричал в переговорное устройство:

— Догоните садовника! Верните его немедленно!

Глава 20

— Так что там насчёт новых садовников?! — воскликнул Селдон, как только Грубер вернулся в кабинет.

Даже сесть он ему на этот раз забыл предложить.

Грубер, часто-часто моргая, не успев прийти в себя, заикаясь, выдавил:

— Н-новых с-садов-вников?

— Ты сказал: «уйма новых садовников». Ты ведь так сказал? Что за новые садовники?

Грубер явно удивился вопросу.

— Ну а как же? Раз новый главный садовник, значит, и все садовники новые. Так принято вроде.

— А я ничего такого не слыхал.

— Просто, когда в прошлый раз меняли главного садовника, вы ещё премьер-министром не были. Может, вас и на Тренторе тогда не было вообще.

— Но что это значит, объясни толком.

— Ну, понимаете, садовников никогда не увольняют просто так. Кто-то помирает, кто-то старится, и тогда их отправляют на пенсию. А когда в должность заступает новый главный садовник, больше половины садовников можно смело на пенсию отправлять. Вот их и отправляют, а набирают новеньких.

— Помоложе?

— Ну, отчасти так, а отчасти из-за того, что хотят что-нибудь поновее учудить в садах и парках, так что, может, у кого есть какие новые мысли. Территория-то у нас, сами знаете, какая здоровенная — считай, под пять тыщ квадратных километров будет. Чтобы всё переустроить, это сколько лет надо. И ведь это мне за всем этим наблюдать придётся. Ну, пожалуйста, господин премьер-министр, ну что вам стоит, ну замолвите вы словечко Императору! — Грубер с трудом переводил дыхание. — Вы же такой умный, ну, пожалуйста!

Селдон, казалось, был глух к мольбе Грубера. Он глубоко задумался, лоб его пересекли глубокие морщины.

— И откуда же берут новых садовников?

— Во всех мирах набирают — охотников-то хоть отбавляй. Скоро они валом повалят. Не меньше года уйдёт, пока…

— Откуда они прилетают? Откуда?

— Да откуда хочешь. Требуется только знание садоводства. Так что всякий гражданин Империи имеет право счастья попытать.

— Тренторианцы тоже пытаются устроиться садовниками?

— Нет, тут с Трентора никого нету. Откуда на Тренторе садовники возьмутся? Эти скверики под куполами — разве ж это сады? Тут цветочки в горшках, а звери — в клетках. Тренторианцы, они, бедняги, ничего не смыслят в том, что такое свежий воздух, настоящие ручьи, живая природа.

— Хорошо, Грубер. А теперь слушай меня. Я дам тебе задание. Ты должен будешь еженедельно представлять мне списки всех тех новых садовников, которые должны будут прибыть сюда. Полные сведения. Имя. Откуда прибыл. Регистрационный номер. Образование. Опыт работы. Всё, что имеется уже сейчас, представь мне как можно скорее. Я дам тебе людей в помощь. Людей с техникой, понял? Ты сам каким компьютером пользуешься?

— Да самым обыкновенным, чтоб за растениями следить и зверями.

— Ясно. Я дам тебе людей, которые сделают всё, с чем ты не сумеешь справиться. Просто сказать тебе не могу, как это важно.

— А если я это всё сделаю…

— Грубер, сейчас не время заключать сделки. Подведёшь — не быть тебе главным садовником. Но тогда всё будет гораздо хуже. Уйдешь в отставку без всякой пенсии.

Как только за Грубером закрылась дверь, Селдон рявкнул в переговорное устройство:

— Отменить все аудиенции до конца дня!

Он устало откинулся на спинку стула. Тело его обмякло, сердце часто билось. Впервые за долгие годы он ощутил себя на все пятьдесят. Спазм головной боли нахлынул горячей волной. Столько лет, да что там лет — столько десятилетий охрану дворца делали всё более надёжной и непроницаемой, оснащали всевозможными средствами безопасности и сигнализации.

А оказывается, наступало такое время, когда сюда толпами пускали неведомо кого! Видимо, и вопросов никаких не задавали, кроме единственного: «В садоводстве смыслишь?»

Какая колоссальная, ни с чем не сравнимая тупость! У Селдона не было слов.

Хорошо, если он успел вовремя. А если нет? Вдруг уже опоздал?!

Глава 21

Андорин следил за Намарти, полуприкрыв глаза. Намарти никогда ему не нравился, но порой он не нравился ему ещё больше, чем обычно, и сейчас был как раз тот самый случай. Почему он, Андорин, особа королевского происхождения, из знатнейшего сэтчемского рода, должен иметь дело с этим парвеню, с этим почти законченным параноиком?

На самом деле ответ был Андорину известен, и он вынужден был терпеть всё, даже болтовню Намарти о том, как он за десять лет возродил движение и довёл его до совершенства. Господи, да сколько же можно! Он что, всем это пересказывает по нескольку раз? Или только его, Андорина, избрал себе в жертву?

А физиономия Намарти светилась злорадной ухмылкой, и он всё говорил и говорил — нараспев, будто стихи читал:

— Год за годом я работал над отработкой связей, плел паутину, невзирая на безнадёжность и неудачи, строил организацию, запускал щупальца в правительство, пользовался его покровительством, порождал и усиливал недовольство, брожение в массах. А когда наступил банковский кризис и на неделю был объявлен мораторий, я… — Внезапно он оборвал себя на полуслове. — А ведь я тебе это уже сто раз рассказывал. Ты устал небось это слушать?

Андорин растянул губы в улыбке. А Намарти, оказывается, не совсем идиот — понимает, какой он зануда, просто ничего с собой поделать не может.

— Да, — кивнул Андорин, — ты мне это уже сто раз рассказывал.

Вопрос он оставил без ответа. Что толку отвечать на риторический всхлип?

Болезненный румянец залил щеки Намарти. Он сказал:

— Но так могло продолжаться вечно — вся эта работа, все эти обманы, и толку бы никакого, если бы мне в руки не попало нужное орудие. Я и пальцем не пошевелил — оно само пришло ко мне.

— То есть боги прислали тебе Планше, — безразлично проговорил Андорин.

— Совершенно верно. Скоро будет набор садовников на дворцовую территорию, — сказал Намарти и ненадолго задумался. — Набирать будут мужчин и женщин. Вполне достаточное прикрытие для наших боевиков. С ними пойдешь ты и Планше. От остальных вы будете отличаться тем, что у вас будут бластеры.

— С которыми, — нарочито лениво, с трудом скрывая сарказм, проговорил Андорин, — нас засекут у ворот и арестуют. Прийти с заряженными бластерами на дворцовую территорию…

— Никто вас не задержит, — словно не заметив насмешки, возразил Намарти. — Обыскивать вас тоже не будут. Всё организовано. Вас, естественно, выйдет приветствовать какая-то придворная особа. Уж и не знаю, кто этим занимается обычно — какой-нибудь младший заместитель главного начальника по травке и листочкам, — но на сей раз это будет не кто иной, как Селдон собственной персоной. Да-да, сам великий математик поспешит встретить новых садовников.

— Похоже, ты в этом просто-таки уверен.

— Конечно, уверен. Говорю же, всё организовано. Практически в последнюю минуту он узнает, что среди новых садовников в списке значится его пасынок, так он помчится как миленький их встречать. А как только он появится, Планше прицелится в него из бластера. Наши люди поднимут крик: «Измена!», и в начавшейся суматохе Планше прикончит Селдона, а ты прикончишь Планше. Потом бросишь бластер и смоешься. Тебе в этом помогут. Всё устроено.

— А Планше обязательно убивать?

Намарти нахмурился.

— Что за вопрос! Почему это одно убийство у тебя не вызывает возражений, а другое не нравится? Или ты хочешь, чтобы Планше растрепал потом властям предержащим всё про нас? И потом, на самом деле всё будет выглядеть как образчик семейной вражды. Не забывай, что Планше — это Рейч Селдон. Впечатление будет такое, словно два выстрела грянут одновременно, или такое, будто Селдон отдал приказ стрелять в своего сына, если тот предпримет что-то опасное. А мы уж постараемся повернуть всю эту историю под семейным углом. Напомним народу о кошмарных временах Его Кровожадного Величества Императора Мановелла. И народ, естественно, будет потрясен откровенной жестокостью случившегося. Это станет последней каплей, которая переполнит чашу их терпения, до краев наполненную раздражением, вызванным непрерывными авариями. И чего они потребуют? Естественно, нового правительства. И никто не сумеет отказать народу, даже сам Император. И тогда явимся мы.

— Вот так, сразу?

— Нет, не сразу. Я не в розовых очках хожу. Наверняка поначалу будет создано какое-то переходное правительство, но оно провалится. Уж мы позаботимся обэтом и вот тогда выступим открыто и выдвинем старые джоранумитские лозунги, которые народ Трентора уже успел подзабыть. И скоро — очень скоро — я стану премьер-министром.

— А Я?

— Со временем станешь Императором.

Андорин хмыкнул.

— Что-то слабо верится. Все-то у тебя устроено да организовано — и то, и это, и пятое, и десятое. Промахов быть не должно, иначе всё провалится. Кто-то обязательно подведёт. Нет, риск неоправданный.

— Для кого это он неоправданный? Для тебя?

— Конечно. Ты ждёшь, что Планше обязательно убьёт отца, а потом я должен прикончить Планше. Почему я? Неужели не отыщется человек, который бы в этом случае подвергался меньшему риску, чем я?

— Можно найти такого человека, но любой другой скорее провалится. Кому как не тебе это всё нужно больше, чем кому бы то ни было? Нет, Андорин, другой человек может струсить и удрать в последнюю минуту, но не ты.

— Но это колоссальный риск!

— Разве игра не стоит свеч? Ты же стремишься к императорскому престолу.

— Но ты-то чем тогда рискуешь, руководитель? Останешься тут, в тепле, в уюте и будешь ждать вестей?

Намарти скривился.

— Какой же ты тупица, Андорин! И какой только из тебя Император получится? Так ты считаешь, что я не рискую, оставаясь здесь? Если весь расклад полетит к черту, если схватят кого-то из наших людей, как ты думаешь, неужели они не проболтаются и не выложат всё, что знают? Да если тебя самого возьмут, неужели ты промолчишь и не расскажешь всё про меня? Императорские охранники — народ, сам знаешь, какой нежный.

Ну а представь, что попытка покушения не удалась? Тебе не кажется, что они весь Трентор прочешут, чтобы меня найти? Или ты думаешь, они меня не найдут? Да я рискую больше всех вас, сидя тут, как ты выразился, в тепле и уюте. Так вот, Андорин. Ты хочешь быть Императором или нет?

Андорин ответил негромко:

— Я хочу быть Императором.

И машина заговора завертелась.

Глава 22

Подчеркнутое внимание, с которым относились к Рейчу, конечно же, не могло от него укрыться. Во-первых, Андорин держал его отдельно от остальных садовников. Кандидаты в новую садовую армию были расквартированы в одной из гостиниц в Имперском секторе, но не в самой фешенебельной, конечно.

Тут было на что посмотреть и с кем пообщаться — весь народ собрался почти из пятидесяти самых разных миров, но Рейчу не удавалось ни с кем даже словечком перемолвиться — Андорин его ни к кому не подпускал.

«Почему?» — гадал Рейч. Это угнетало его. Действительно, настроение у него было подавленное с тех самых пор, как он покинул Сэтчем. Это мешало ему думать, и он пытался бороться с депрессией, но почти что безуспешно.

Андорин и сам разгуливал в грубом комбинезоне и пытался выглядеть как рабочий. Ему тоже предстояло сыграть роль садовника в готовящемся «спектакле» (каким бы ни был этот «спектакль»).

Рейчу было жутко стыдно из-за того, что он никак не мог уловить сути этого представления. Его изолировали, лишили возможности с кем-либо общаться, так что он даже не мог предупредить отца. Может быть, точно так же изолировали всех тренторианцев, внедренных в группу будущих садовников. По подсчётам Рейча, их было около десятка, и все — люди Намарти — мужчины и женщины.

Но особенно его удивляла та забота, которую к нему проявлял Андорин, — ну прямо-таки потрясающая забота. Он никуда от Рейча не отходил, настоял на том, чтобы они вместе ели, явно выделял его из остальных.

Почему? Может быть, потому, что они оба были любовниками Манеллы? Рейч не слишком много знал о моральных устоях в Сэтчеме и не мог судить, существует ли там нечто вроде полигамии. Если двое мужчин сожительствовали с одной женщиной, может быть, между ними образовывались какие-то особые отношения, на манер братства?

Рейч ни о чём таком никогда не слышал, но прекрасно понимал, что в Галактике всякое возможно — даже на Тренторе.

Он вспомнил о Манелле и почувствовал, как сильно по ней соскучился. Может быть, в этом причина депрессии? Но сейчас, заканчивая завтракать с Андорином, он был не просто в депрессии — состояние его было близко к отчаянию, хотя, казалось бы, особых причин для этого не было.

Манелла!

Она же говорила, что ей страшно хотелось бы попасть в Имперский сектор. Может, Андорин всё-таки уступил её желанию? Рейчу было так тоскливо, так худо, что он не выдержал и задал Андорину идиотский вопрос:

— Мистер Андорин, я вот думаю, а вы случайно не взяли с собой мисс Дюбанкуа сюда, в Имперский сектор?

Андорин выпучил глаза и негромко рассмеялся.

— Манеллу? Ты думаешь, она что-нибудь смыслит в садоводстве? Да она даже притвориться не сумела бы, если бы и захотела. О нет, дружок, Манелла из тех женщин, что созданы для услады. Другого она просто не умеет. А почему ты спрашиваешь, Планше?

Рейч пожал плечами:

— Да скучновато тут. Вот я и подумал…

Андорин некоторое время пристально смотрел на него и наконец проговорил:

— Не поверю, что тебе не всё равно, с какой женщиной спать. Ей-то точно всё равно, с каким мужиком ложиться. А как только всё будет позади, у тебя будет полно других женщин.

— А когда всё будет позади?

— Скоро. И то, что предстоит сделать тебе, очень важно.

Андорин, прищурившись, наблюдал за Рейчем.

— Важно? — переспросил Рейч. — Разве я не буду просто… садовником?

Голос его прозвучал равнодушно, и как он ни старался вложить в вопрос побольше волнения, у него это. не вышло.

— Нет, не просто садовником, Планше, — ответил Андорин. — У тебя будет бластер.

— Что будет?

— Бластер.

— А я его сроду и в руках-то не держал, бластер.

— Да это просто, ты не волнуйся. Поднимешь. Наведёшь. Нажмешь кнопочку. И кое-кто окочурится.

— Убивать я не мастак.

— А я думал, ты один из нас и сделаешь всё, что нужно, ради общего дела.

— Ну, я же не думал, что надо будет… убивать.

Рейчу ни в коем случае нельзя было подавать виду, будто он обдумывает сказанное Андориным. И всё-таки… Почему он должен стрелять? Что они такое для него придумали? Будет ли у него возможность предупредить охранников до того, как он получит приказ стрелять?

Лицо Андорина изменилось — дружеское участие превратилось в ледяную непререкаемость.

— Ты должен убить.

Рейч собрал все силы.

— Нет. Убивать я никого не буду. Не буду — и точка.

— Планше, — твёрдо заявил Андорин, — ты сделаешь то, что тебе скажут.

— А убивать не буду.

— Будешь.

— Как это вы меня заставите?

— Просто прикажу и всё.

У Рейча в голове всё перемешалось. Почему Андорин так уверен?

— Нет, — покачал головой Рейч.

— Планше, — усмехнувшись, проговорил Андорин, — не валяй дурака. Мы тебя накачивали с тех самых пор, как уехали из Сэтчема. Не зря же я настоял, чтобы мы ели вместе. Я следил за твоей диетой. В особенности за тем, чтобы ты слопал сегодняшний завтрак.

Рейч почувствовал, как к сердцу подступает волна страха. Он вдруг всё понял.

— Десперин?!

— Именно, — кивнул Андорин. — Догадливый ты, милый Планше.

— Ну это же… противозаконно!

— А как же! И убийство тоже.

Рейч знал о существовании десперина. Десперин был химическим производным совершенно безобидного транквилизатора. Однако в производном виде этот препарат вызывал не успокоение, а отчаяние. Использование его считалось противозаконным, поскольку вызывало изменение ориентации личности, даже поговаривали, будто в императорской охранке к нему прибегали.

Андорин, словно прочитав мысли Рейча, сказал:

— Десперином его назвали потому, что он вызывает отчаяние^[15]. Ведь ты ощущаешь отчаяние?

— Нет, — прошептал Рейч.

— Браво-браво, ты храбрый малый, но только против химии не попрешь, Планше. И чем сильнее твоё отчаяние, тем лучше, стало быть, на тебя подействовал десперин.

— Не верю.

— Послушай, Планше. Шутки в сторону. Намарти узнал тебя с первого взгляда, хоть ты и без усов. Он знал, что ты — Рейч Селдон, и по моему приказу ты убьешь своего отца.

— Не раньше, чем тебя… — пробормотал Рейч.

Он медленно поднялся. Неужто он не справится? Пусть Андорин выше ростом, но он явно не гигант и не спортсмен. Да его одной левой пополам переломить можно. Но стоило Рейчу встать, как у него жутко закружилась голова. Он помотал ею, но лучше не стало. Всё плыло перед глазами.

Андорин встал и сделал шаг назад. Правая его рука скользнула в левый рукав, и в ней появилось оружие.

— Я не дурак, Планше, — заявил он, ухмыляясь. — Захватил пушку на всякий случай. Я знаю, что ты большой мастер рукопашного боя на геликонский манер, но только драться мы с тобой не будем, парень. — Бросив взгляд на оружие, он сообщил: — Это не бластер. Я не могу отправить тебя на тот свет, пока ты не выполнил моего задания. Это нейронный хлыст. В каком-то смысле похуже бластера будет. Так даст по левому плечу, что никто не вытерпит — боль адская.

Рейч, который до этого мгновения мрачно и решительно приближался к Андорину, резко остановился. Ему было всего двенадцать, когда он на своей шкуре познал — и то не слишком сильно, — что такое нейронный хлыст. Стоит раз попробовать — и всю жизнь не забудешь.

— Вот и умница, — притворно похвалил его Андорин. — А то учти, церемониться я с тобой не буду. Такой разряд дам — на полную катушку, и левой рукой ты уже никогда пользоваться не сможешь. А правую поберегу — тебе в ней бластер держать придётся. А теперь садись и, если хочешь обе ручки сберечь, больше так не шути. И придётся тебе, дружок, ещё десперином подкрепиться, а то, видно, доза маловата.

Рейч почувствовал, как вызванное препаратом отчаяние охватывает его всё сильнее и сильнее. Всё кругом двоилось, во рту у него пересохло, и он не мог сказать ни слова.

Единственное, что он понимал, так это то, что должен сделать всё, что прикажет Андорин. Он вступил в игру и проиграл.

Глава 23

— Нет! — свирепо прокричал Гэри Селдон. — Ты мне там совсем не нужна, Дорс.

Но Дорс Венабили смотрела на него твёрдо и решительно.

— Значит, я тебя не пущу, Гэри.

— Но я непременно должен пойти.

— Ничего ты не должен! По традиции, их должен встречать старший садовник.

— Верно. Но Грубер не справится. У него жуткое настроение.

— Значит, надо послать с ним кого-нибудь из помощников. Или пусть пойдёт прежний главный садовник. В конце концов, год продолжается, он должен ещё свои обязанности выполнять.

— Он болен. И потом… — Селдон несколько растерялся. — Среди новобранцев есть «зайцы». Тренторианцы. Непонятно почему, но их довольно много. У меня список.

— Значит, надо взять их под стражу. Всех до единого. Всё так просто, и зачем ты всё усложняешь?

— Затем, что мы не знаем, зачем они здесь. Что-то случилось. Я, правда, не понимаю, на что способны двенадцать садовников, но… Нет, я не то хотел сказать. Они на многое способны — вариантов столько же, сколько их самих, но я не знаю, что именно у них на уме. Безусловно, мы возьмём их под стражу, но я должен как можно больше выяснить, прежде чем это будет сделано.

Понимаешь? Нужно никого не пропустить и всех подозрительных проверить с головы до ног. Надо хорошенько понять, что им здесь нужно, прежде чем они будут соответствующим образом наказаны. А мне бы не хотелось, чтобы всё выглядело наказанием за проступок, а не за преступление. Они же непременно начнут жаловаться на безработицу, отчаяние, станут скулить, что, дескать, несправедливо брать на работу чужаков и тренторианцам отказывать. Всё это будет выглядеть тоскливо и жалостливо, а мы предстанем в идиотском виде. Нужно дать им возможность сознаться в более тяжком преступлении. И потом…

Селдон умолк, и Дорс была вынуждена поторопить его с ответом:

— Ну-ну, выкладывай, что это ещё за новое «потом»?

Селдон проговорил срывающимся шёпотом:

— Один из этих двенадцати — Рейч под псевдонимом Планше.

— Что?!

— Чему ты так удивляешься? Я послал его в Сэтчем, чтобы он внедрился в движение джоранумитов, и это ему удалось. Я верю в него. Раз он здесь, он-то знает, зачем он здесь, и наверняка у него есть какой-то план насчёт того, как вставить палку в колесо. Но я тоже хочу быть на месте событий. Я хочу его увидеть. Хочу иметь возможность помочь ему, если сумею.

— Если хочешь ему помочь, выставь пятьдесят охранников по обе стороны от садовников.

— Нет. Это тоже ничего не даст. Гвардейцы там будут, но их не будет видно. Мнимым садовникам нужно дать возможность проявить себя, раскрыться, у них руки должны быть, так сказать, развязаны, что бы ни было у них на уме, каковы бы ни были их планы. Главное — не дать этим планам осуществиться. А как только они скажут «а», мы их арестуем.

— Это рискованно. Это рискованно для Рейча в первую очередь.

— Приходится порой рисковать. Но тут ставка выше, чем чья-то жизнь, Дорс.

— Это жестоко! Это бессердечно, в конце концов!

— Ты думаешь, у меня нет сердца? Но даже если ему суждено разорваться, я буду думать о психо…

— Не надо! — оборвала его Дорс и отвернулась, словно ей стало нестерпимо больно.

— Я всё понимаю, — ласково проговорил Селдон. — Но тебе туда нельзя. Твоё присутствие будет настолько из ряда вон выходящим, что заговорщики могут заподозрить неладное и откажутся от выполнения задуманного. Дорс, — добавил он, немного помолчав, — ты говоришь, что твоя задача — защищать меня. Это важнее, чем защищать Рейча, и ты это прекрасно понимаешь. Честное слово, я бы не стал этого говорить, но ведь, защищая меня, ты в первую очередь защищаешь психоисторию и всё человечество. Это главное. А то, что я знаю из психоистории, в свою очередь, диктует мне, что я во что бы то ни стало должен сберечь наш центр, сберечь любой ценой, и именно это я и хочу сделать/ Понимаешь?

— Понимаю… — прошептала Дорс и повернулась, чтобы уйти.

А Селдон подумал: «Надеюсь, я прав».

Ведь если он ошибался, Дорс ни за что не простит его. Более того, он и сам себя никогда не простит — гори тогда огнем психоистория и всё остальное.

Глава 24

Новобранцы в армию садовников выстроились ровными рядами — ноги на ширине плеч, руки за спиной, все до одного — в аккуратных зеленых комбинезонах, просторных, с большущими карманами. Трудно было на глаз определить, кто тут мужчина, а кто женщина, разве что по росту. Волосы были спрятаны под капюшонами, но садовникам и вообще полагались короткие стрижки и не разрешалось носить ни усов, ни бород.

А почему — никто не мог бы ответить. Одно слово — традиция и всё. А традиции бывают какими угодно — как мудрыми, так и довольно дурацкими.

Перед садовниками стоял Мандель Грубер, а по обе стороны от него — его помощники. Грубер весь дрожал и часто моргал.

Гэри Селдон крепко сжал губы. Только бы Грубер выдавил из себя что-нибудь вроде «императорские садовники приветствуют вас», и этого было бы вполне достаточно.

Пробежавшись взглядом по рядам новых садовников, Селдон быстро нашёл Рейча.

Сердце Селдона екнуло. Вот он, безусый Рейч, в первой шеренге, стоит навытяжку, смотрит прямо перед собой. Он и не пытался встретиться взглядом с Селдоном, казалось, будто не узнает его. «Вот и хорошо, — подумал Селдон. — И не надо. Держится молодцом».

Грубер пробормотал полубессвязное приветствие, и слово взял Селдон.

Легко шагнув вперёд, он встал перед Грубером и, слегка поклонившись ему, сказал:

— Благодарю вас, старший садовник. Дамы и господа, императорские садовники. Вам предстоит важная и ответственная работа. На ваши плечи ляжет забота о красоте и процветании единственного островка под открытым небом на всем громадном Тренторе, столице Галактической Империи. Именно вам надлежит заботиться о том, чтобы мы, лишенные грандиозных просторов земли, не покрытой куполами, обладали бы истинной жемчужиной природы, способной затмить любой уголок Империи.

Вы поступите в распоряжение Манделя Грубера, который вскоре станет главным садовником. Обо всех ваших нуждах и предложениях он будет сообщать мне, а я в случае необходимости буду извещать о них Императора. А это, как вы понимаете, означает, что от трона Императора вас отделяют всего три ступеньки и что вы всегда будете находиться, так сказать, в поле зрения его всевидящего ока. Уверен, он и сейчас наблюдает за нами из окон Малого Дворца — вот он, справа, видите? Вот это здание под прозрачным куполом — личная резиденция Его Величества. Он смотрит на вас и радуется.

Но, прежде чем вы приступите к работе, вам придётся пройти соответствующий курс обучения, в ходе которого вы подробно ознакомитесь с территорией и поймете, какая тут нужна работа. Вам предстоит…

Эти слова Селдон произнес, подойдя вплотную к Рейчу. Тот застыл в прежней позе с остекленевшими глазами.

Селдон изо всех сил старался не казаться чересчур добродушным, но внезапно нахмурился. Человек, стоявший сразу за Рейчем, показался ему удивительно знакомым. То есть он не был знаком Селдону, если бы тот не разглядывал совсем недавно его голографический портрет. Уж не Глеб ли это Андорин из Сэтчема? То бишь сэтчемский патрон Рейча? Что он здесь делает?

От Андорина явно не укрылось подчеркнутое внимание, с которым рассматривал его Селдон. Губы его слегка дрогнули, произнося какое-то короткое слово. Правая рука Рейча показалась из-за спины, и в ней был зажат бластер. Одновременно с ним выхватил бластер из кармана и Андорин.

Селдону стало жутко. Как они могли пронести бластеры на дворцовую территорию? Началась паника, раздались выкрики: «Измена! Измена!» Все бросились врассыпную.

Но Селдон смотрел только на бластер в руке Рейча, нацеленный прямо в него. А Рейч смотрел на него, словно не узнавал отца. Селдон в ужасе понял, что сын вот-вот выстрелит и что он сам — на волоске от смерти.

Глава 25

Селдон отлично знал, каково действие бластера. Тихий звук наподобие вздоха, и от того, в кого стреляют, остаётся мокрое место.

Селдон понимал, что погибнет раньше, чем услышит этот звук, и поэтому был просто поражён, когда расслышал этот самый вздох. Он часто заморгал и, не веря своим глазам, осмотрел себя с головы до ног.

Он что, жив?

Рейч всё так же стоял перед ним, застыв с взведенным бластером. Он не двигался и напоминал выключенный автомат.

За его спиной на земле в луже крови скорчилось то, что осталось от Андорина, а рядом с ним с бластером в руке стоял садовник. Вот он откинул капюшон и оказался женщиной с короткой стрижкой.

Смело посмотрев на Селдона, она сообщила:

— Ваш сын знает меня под именем Манеллы Дюбанкуа. Я — офицер службы безопасности. Сообщить вам мой регистрационный номер, господин премьер-министр?

— Не нужно… — вяло пробормотал Селдон. На сцене событий уже появилась императорская охрана. — Но мой сын! Что с ним такое?!

— Думаю, это десперин, — объяснила Манелла. — Но не волнуйтесь, он выводится из организма. Простите, — сказала она, шагнув вперёд и забирая бластер из окаменевшей руки Рейча, — что я не вмешалась раньше. Я была вынуждена ждать развязки, но чуть было не опоздала.

— Я тоже. Рейча нужно отвести в дворцовую больницу.

Тут из Малого Дворца донесся приглушенный шум. Селдон решил, что, наверное, Император и вправду смотрел из окна за происходящим. Если так, то он уж точно вышел из себя.

— Прошу вас, позаботьтесь о моём сыне, мисс Дюбанкуа, — попросил Селдон. — Мне нужно повидаться с Императором.

Обегая стороной толпы, запрудившие Большие Лужайки, Селдон бесцеремонно ворвался в Малый Дворец. Терять было нечего — Клеон всё равно вне себя.

Но внутри, на ступеньках полукруглой лестницы, в окружении потрясенных сановников, лежало тело Клеона Первого, Его Величества Императора Галактики, или, вернее, то, что от него осталось. Только по императорской мантии и можно было догадаться, кто стал жертвой выстрелов. А к стене, скрючившись, прижался, в ужасе бегая глазами по бледным как полотно лицам вельмож, не кто иной, как Мандель Грубер.

Селдон подошёл к Груберу, наклонился и поднял с ковра бластер, валявшийся у ног садовника. Бластер явно принадлежал Андорину. Селдон шёпотом спросил:

— Грубер, что ты наделал?

Грубер, спотыкаясь на каждом слове, запричитал:

— А все… бегали… кричали там… А я и подумал: кто узнает-то?.. Все подумают… это кто-то другой… убил… Императора. А после… убежать… не успел…

— Но, Грубер… Почему?! Почему?!

— Чтобы не быть главным садовником… — пролепетал Грубер и упал в обморок.

Селдон в ужасе уставился на него.

Вот так всё вышло. Он жив. Рейч жив. Андорин мертв, и теперь джоранумитскоё подполье будет выслежено до последнего человека и ликвидировано.

Центр сохранен в соответствии с указаниями психоистории.

И всё же этот несчастный человек, движимый поразительно тривиальной причиной — такой тривиальной, что она-то как раз и не была учтена в анализе и прогнозе, — взял и убил Императора.

«И что же нам теперь делать? — в отчаянии думал Селдон. — Что теперь будет?»

Часть III. ДОРС ВЕНАБИЛИ

Венабили, Дорс… Многие моменты в жизни Гэри Селдона носят характер легендарный, несут отпечаток неточности, и обрести его безупречную с фактологической стороны биографию практически невозможно. Пожалуй, самое загадочное в жизни Селдона — это его супруга, Дорс Венабили. Сведения о ней крайне скудны. Достоверно известно лишь то, что она родилась на Цинне и впоследствии стала работать на историческом факультете Стрилингского университета на Тренторе. Вскоре после того, как она приступила к этой работе, она познакомилась с Гэри Селдоном и стала его неразлучной спутницей на двадцать восемь лет. В действительности жизнь её так же изобилует вымыслами, как и жизнь самого Селдона. Существуют совершенно неправдоподобные рассказы о её необыкновенной физической силе и ярости, за которую она была прозвана Тигрицей. Но её исчезновение гораздо более загадочно, чем появление, поскольку с определённого момента времени всякие упоминания о ней исчезают, и что с ней произошло, непонятно.

Ее квалификацию историка подтверждают её труды по…

Галактическая энциклопедия

Глава 1

Ванде было уже почти восемь лет по стандартному Галактическому времени. Она была страшная кокетка — настоящая маленькая леди с густыми прямыми каштановыми волосами и голубыми глазами, которые, правда, становились всё темнее и со временем должны были превратиться скорее всего в карие, как у отца.

Из головы у девочки не выходило одно число — шестьдесят.

Ужасно большое число! Скоро у дедушки день рождения, и ему исполнится шестьдесят, а ведь это так много! Вдобавок прошлой ночью ей приснился такой нехороший сон…

Ванда решила пойти поискать маму, чтобы спросить у неё, что может означать её сон.

Маму найти оказалось нетрудно. Она была у дедушки и говорила с ним, ну конечно, про день рождения, про что же еще? Ванда растерялась. При дедушке ей было неловко расспрашивать маму про сон.

Замешательство девочки не укрылось от матери.

— Одну минуточку, Гэри, — сказала она, прервав разговор, — я только узнаю, что так беспокоит Ванду. Что тебе, малышка?

Ванда потянула мать за руку.

— Ма, я тебе потом скажу. Только тебе.

Манелла с улыбкой обернулась к Селдону.

— Видишь, как рано это начинается, Гэри? Своя жизнь. Свои трудности. Ванда, пойдём к тебе, детка?

— Да, мама, — проговорила Ванда с явным облегчением.

Взявшись за руки, они прошли в детскую, и Манелла спросила:

— Ну, что случилось, Ванда?

— Это из-за дедушки, мама.

— Из-за дедушки? Вот уж не поверю, чтобы он сделал тебе что-то дурное!

— Он не… — И глаза Ванды наполнились слезами. — Он умрет?

— Твой дедушка? Чего это ты вдруг, Ванда?

— Ему будет шестьдесят. Он такой старенький.

— Вовсе нет! Он уже немолодой, конечно, но и не старый. Люди живут до восьмидесяти, до девяноста, даже до ста лет, а дедушка у нас ещё знаешь какой крепкий и здоровый? Он ещё долго проживёт.

— Ты точно знаешь? — всхлипнула Ванда.

Манелла обняла дочку за плечики и посмотрела ей прямо в глаза.

— Послушай, Ванда, когда-нибудь мы все должны умереть. Помнишь, я тебе уже говорила? И всё-таки не стоит горевать об этом, покуда это «когда-нибудь» ещё очень далеко, — ласково проговорила Манелла, утирая бегущие по щекам Ванды слезы. — Дедушка ещё долго проживёт. Ты подрастешь, станешь совсем взрослой, а он ещё будет живой даже тогда, когда у тебя уже будут свои детки. Вот посмотришь. А теперь пойдём. Я хочу, чтобы ты поговорила с дедушкой.

Ванда снова всхлипнула и кивнула.

Когда они вернулись к Селдону, он сочувственно посмотрел на внучку и поинтересовался:

— Что такое стряслось, Ванда? Чем ты так расстроена?

Ванда покачала головой.

Селдон перевёл взгляд на Манеллу.

— Что с ней, Манелла?

— Пусть сама скажет.

Селдон сел в кресло и похлопал ладонью по колену.

— Подойди ко мне, Ванда. Сядь и расскажи мне, что за беда такая.

Ванда забралась к деду на колени, ещё немного повсхлипывала и, потирая глаза кулачком, пробормотала:

— Мне страшно. Я боюсь.

— Ну-ну, не надо бояться. Расскажи всё скорее твоему старенькому дедушке.

Манелла поморщилась:

— Не то слово.

Селдон удивлённо взглянул на неё.

— Какое? Дедушка?

— Нет. Старенький.

Стоило Ванде услышать слово «старенький», как она снова залилась слезами.

— Да, дедушка, да, ты старенький!

— Ну, конечно. Мне шестьдесят, малышка.

Он крепко обнял Ванду, прижал к себе, наклонился и прошептал:

— Я ведь тоже этому не рад, Ванда. Знаешь, как я тебе завидую — тебе ещё и восьми нет.

— У тебя все волосики седые, дедуля…

— Ну, они не всегда такими были. Я только недавно поседел.

— Раз волосики седые, значит, ты скоро умрешь, дедуля…

Селдон был ошеломлен.

— Да что такое стряслось? — изумленно спросил он у Манеллы.

— Понятия не имею. Не знаю, что это вдруг на неё нашло.

— Сон плохой видела… — всхлипнула Ванда.

Селдон прокашлялся.

— Ну, Ванда, что такое «плохой сон»? Нам всем плохие сны порой снятся. И ничего в этом нет страшного. Это даже хорошо, детка. Просыпаешься и понимаешь, как всё хорошо на самом деле.

— А я видела сон, что ты умрешь! — не унималась Ванда.

— Понимаю, понимаю, детка. Смерть часто снится, но не надо так огорчатся. Это ничего не значит. Ну, погляди на меня. Разве ты не видишь, какой я живой, веселый? Ну, смотри, я улыбаюсь. Разве я похож на умирающего? Ну, похож?

— Н-нет…

— Ну вот и славно. А теперь пойди-ка поиграй и забудь про все эти глупости. У меня день рождения, и мы все отлично повеселимся. Ну, давай ступай к себе, малышка.

Ванда ушла, улыбнувшись сквозь слезы, а Манеллу Селдон попросил остаться.

Глава 2

— Как ты думаешь, откуда у Ванды такие мысли, Манелла? — спросил Селдон невестку.

— Ну, Гэри, мало ли откуда? У неё был сальванийский геккончик и умер, помнишь? У одной из её подружек отец погиб в катастрофе, а уж по головизору она каждый день видит, как кто-то умирает. Невозможно растить ребенка под колпаком, чтобы он ничего не знал о смерти, Да я и не собиралась ничего от неё скрывать. Смерть — естественная неотъемлемая часть жизни, и она должна это понять.

— Я не говорю о смерти вообще, Манелла. Я говорю о своей смерти. Почему она вдруг заговорила об этом?

Манелла растерялась. Селдон был ей очень дорог. «Господи, как же сказать, чтобы не обидеть его?» — подумала она. А не говорить тоже было нельзя.

— Гэри, — сказала она, — только не обижайся, но ты сам виноват.

— Я?

— Конечно! Ты в последнее время только о том и говорил, что тебе скоро шестьдесят, и направо и налево жаловался, какой ты уже старый. И юбилей-то твой устраивается в основном для того, чтобы переубедить тебя и утешить.

— А ты думаешь, это так уж весело, когда тебе шестьдесят? — пробурчал Селдон. — Вот погоди! — шутливо погрозил он пальцем Манелле. — Доживешь до моих лет, сама увидишь, каково это.

— Увижу, если повезёт. Некоторые и до шестидесяти не доживают. И всё-таки чему удивляться, если ты то и дело сбиваешься на то, что тебе шестьдесят, что ты совсем старый? Конечно, это пугает и огорчает бедную девочку. Она такая впечатлительная.

Селдон вздохнул и сокрушенно покачал головой.

— Прости меня, Манелла, но мне и правда невесело. Посмотри на мои руки. Они все в старческих пятнах и скоро перестанут гнуться. Да, Манелла, о геликонской борьбе говорить не приходится. Теперь меня грудной младенец пальчиком повалит.

— Не понимаю, чем ты так уж отличаешься от других людей твоего возраста? Голова у тебя, по крайней мере, работает превосходно. Не ты ли сам так любишь повторять, что это самое главное?

— Знаю. Всё так. Но состояние моего тела вгоняет меня в тоску.

Манелла понимающе кивнула и проговорила с едва заметной иронией:

— Понятное дело, ведь Дорс-то, похоже, совсем не старится.

— Ну да, ну да, вот я и думаю… — занервничал Селдон и отвел взгляд.

Несомненно, он не хотел переводить разговор на эту тему.

Манелла заботливо и одновременно пытливо смотрела на свекра. Его беда была в том, что он ничего не понимал в детях, да и в людях вообще, если на то пошло. Трудно даже было представить, как он сумел пробыть целых десять лет на посту премьер-министра при прежнем Императоре, совершенно не разбираясь в людях.

Конечно, он весь в своей психоистории, а она учитывает интересы квадриллионов людей, что в конечном счёте означает — ничьи, никого конкретно. Да и как ему разбираться в психологии ребенка, если он ни с кем, кроме Рейча, не общался, да и Рейча нашёл, когда тому было уже двенадцать? Теперь у него есть Ванда, и она для него — настоящая загадка и скорее, всего загадкой останется.

Манелла думала о Селдоне с любовью, ощущая непреодолимое желание защитить его от мира, которого тот не понимал. Пожалуй, это было единственное, на чём они сошлись со свекровью, Дорс Венабили, — именно на желании защитить Гэри Селдона.

Десять лет назад Манелла спасла жизнь Селдона. Как ни странно, Дорс восприняла это как посягательство на собственные права и до сих пор не простила Манеллу. А Селдон, со своей стороны, тоже в каком-то смысле спас жизнь Манеллы.

Она закрыла глаза и вспомнила всё так отчетливо, словно сегодня был тот самый день…

Глава 3

Это было через неделю после покушения на Клеона — о, что за кошмарная была неделя! Весь Трентор был в панике.

Гэри Селдон оставался на посту премьер-министра, но властью, несомненно, больше не обладал. Пригласив к себе Манеллу Дюбанкуа, он сказал:

— Я хочу поблагодарить вас за спасение Рейча и меня. Извините, что не сказал вам этого раньше. Неделя выдалась, сами понимаете, — вздохнул он, — не самая легкая.

Манелла спросила:

— А что с этим безумцем садовником?

— Он казнен! Без промедления! Без суда и следствия! Я пытался спасти его, утверждая, что он невменяем. Но меня слушать никто не стал. Соверши он любое другое преступление, его недееспособность учли бы непременно и он остался бы в живых. Его бы арестовали, судили, но пощадили бы. Но убить Императора…

Селдон обреченно покачал головой.

— Что же теперь будет, господин премьер-министр? — спросила Манелла.

— Я скажу вам, какие у меня предположения. Династии Энтунов конец. Сын Клеона не вступит на престол. Я думаю, он и сам этого не хочет. Он жутко боится покушения, и я его вполне понимаю и не сужу. Самое лучшее для него сейчас — удалиться в какое-нибудь из фамильных поместий во Внешних Мирах и жить там без хлопот. Как члену королевской семьи ему никто не будет чинить препон. А вот вам и мне вряд ли так повезёт.

— То есть, сэр? — нахмурилась Манелла.

Селдон прокашлялся.

— Нет ничего проще, чем доказать, что вы убили Глеба Андорина, и он выронил бластер, затем попавший в руки Манделя Грубера, а тот воспользовался этим оружием для убийства Клеона. Следовательно, на вас ложится серьёзная ответственность за участие в преступлении. Запросто могут сказать, что всё было организовано.

— Но это же глупо. Я же офицер службы безопасности и исполняла свой долг — делала то, что мне было приказано.

Селдон печально улыбнулся.

— Вы мыслите логически, а сейчас не время для логики. Теперь, в отсутствие законного наследника императорского престола, к власти наверняка придёт военное правительство.

(Позднее, когда Манелла стала понемногу осознавать принципы психоистории, она гадала, прибег ли Селдон к каким-то вычислениям, дабы прогнозировать такой исход событий — ведь военное правление действительно было введено. Но тогда он о психоистории ни словом не обмолвился.)

— А если военное правительство придёт к власти, — продолжал Селдон, — ему придётся действовать исключительно жёстко — подавлять всякие проявления недовольства и непослушания, принимать жёсткие радикальные меры, и тут будет не до логики, не до справедливости. И если они обвинят вас, мисс Дюбанкуа, вас казнят — не потому, что это было бы законно и справедливо, а просто для того, чтобы всем на Тренторе заткнуть глотки. Раз так, то и меня могут обвинить в участии в заговоре. В конце концов, я же действительно вышел встречать новых садовников, хотя, в принципе, так сказать, по штату, я не должен был этого делать. Если бы меня там не было, не было бы и попытки убить меня, вам бы не пришлось вмешиваться, и Император остался бы жив. Видите, как всё замечательно сходится?

— Не поверю, что такое кому-то придёт в голову.

— Может быть, и не придёт. Но я собираюсь сделать им предложение, от которого они вряд ли откажутся.

— Какое же?

— Я добровольно подам в отставку. Они меня не хотят, и я уйду. Но дело в том, что у меня есть доброжелатели и при дворе и, что гораздо более важно, есть они у меня и во многих Внешних Мирах. Там не хотели бы, чтобы я уходил с поста премьер-министра. Мой уход для них будет означать единственное: меня убрали насильно, и, следовательно, даже если меня не казнят, у военных всё равно будут неприятности. Если же, с другой стороны, я уйду в отставку, публично заявив, что военное правление — это то, что нужно Трентору и Империи, выходит, я окажу военным неоценимую услугу, верно? — Селдон немного подумал и сказал: — Ну и потом есть же ещё психоистория.

Вот тогда-то Манелла и услышала впервые это слово.

— Что это такое?

— Это то, над чем я работаю. Клеон свято верил в могущество этой науки, гораздо более свято, чем я когда-то, и при дворе почти все пребывают в убеждении, что психоистория является или может являться могучим орудием, подспорьем для правительства — каким бы оно ни было.

И совершенно неважно, знают ли они какие-либо подробности об этой науке. По мне лучше бы и не знали. Отсутствие знаний может усилить то, что можно было бы назвать суеверным отношением к психоистории. Следовательно, мне дадут возможность продолжать работу как частному лицу, то есть так я надеюсь. А теперь поговорим о вас.

— Что вы предлагаете?

— Пунктом договора с новым правительством я хотел бы сделать ваш уход в отставку из службы безопасности и гарантию того, что против вас не будет выдвинуто никаких обвинений относительно убийства Императора. Я почти уверен, что это получится.

— Но это же означает конец моей карьеры.

— Ваша карьера окончена в любом случае. Даже если имперской охранке не удастся сфабриковать против вас обвинения, неужели вы думаете, вам позволят остаться в рядах службы безопасности?

— И что же мне делать? Как я тогда должна буду зарабатывать на жизнь?

— Я позабочусь об этом, мисс Дюбанкуа. Скорее всего я вернусь в Стрилингский университет с крупной субсидией на продолжение исследований в области психоистории и уверен, у меня найдётся работа для вас.

Манелла, широко раскрыв глаза, пролепетала:

— Но с какой стати вы обязаны…

— Странный вопрос! Вы спасли жизнь Рейчу и мне. Разве не понятно, что я у вас некоторым образом в долгу?

Всё вышло, как предсказал Селдон. Он красиво, добровольно ушёл с поста, на котором протрудился десять лет. Заново сформированное военное правительство — хунта, возглавляемая определёнными представителями имперской охранки, — вручило Селдону хвалебный адрес. Он вернулся в Стрилингский университет, а Манелла Дюбанкуа, вышедшая в отставку из рядов службы безопасности, отправилась в Стрилинг с семейством Селдона.

Глава 4

Рейч вошёл, дуя на озябшие пальцы.

— Ну, знаете, — сказал он, — я вовсе не против любых изменений погоды, а не то под куполом можно было бы умереть со скуки. Но сегодня уж слишком холодно, да ещё ветра подпустили. Того и гляди кто-нибудь пожалуется на службу искусственного климата.

— Вот уж не знаю, их ли это вина, — хмыкнул Селдон. — В наше время не только погода выходит из-под контроля.

— Понимаю. Общее ухудшение. Это диагноз, — кивнул Рейч и потёр усы тыльной стороной ладони.

Это вошло у него в привычку, словно он никак не мог забыть тех ужасных месяцев, что провёл в Сэтчеме без усов. В последнее время он несколько раздобрел, к тому же выглядел этаким довольным жизнью обывателем. Даже далийский акцент в его речи стал куда менее заметен.

Рейч снял легкий плащ и поинтересовался: — Ну как себя чувствует наш старенький именинничек?

— Смиряется. Погоди, сынок. У тебя ведь тоже скоро юбилей? Сорок? Вот и посмотрим, как ты повеселишься. Сорок — это тоже невесело.

— Не так невесело, как шестьдесят.

— Пошутили — и хватит, — вмешалась Манелла, согревая руки Рейча в своих ладонях.

— Не обессудь, Рейч, — развел руками Селдон, — видишь ли, твоя жена считает, что мы зря так много говорим о моём дне рождения. В результате Ванда страшно огорчена и думает, что я скоро умру.

— Вот как? Значит, вот в чём дело. Я заглянул к ней, и она не дала мне даже слова сказать и тут же объявила, что видела плохой сон. О твоей смерти?

— Очевидно, — ответил Селдон.

— Ну, это пройдёт. Сны улетучиваются и снятся снова.

— Не уверена, что всё так просто, — возразила Манелла. — Она то и дело вспоминает об этом, а это нехорошо. Нужно будет расспросить её как следует.

— Как скажешь, Манелла, — кивнул, улыбаясь, Рейч. — Драгоценная моя женушка, во всём, что касается Ванды, не смею тебе прекословить.

(Драгоценная женушка! А ведь как нелегко ему было этого добиться!)

Рейч прекрасно помнил, как к его желанию жениться на Манелле отнеслась в своё время мать. Ночные кошмары… Они и его мучили порой, и в них к нему являлась разгневанная Дорс Венабили.

Глава 5

Первое, что почувствовал Рейч, когда вышел из забытья, вызванного десперином, это то, что его бреют.

Вибробритва скользила по его щеке. Он поморщился и вяло запротестовал:

— Только не трогайте верхнюю губу, парикмахер. Я хочу, чтобы у меня снова отросли усы.

Парикмахер, которого Селдон соответствующим образом проинструктировал, с готовностью поднес к лицу Рейча зеркальце.

— Не мешай парикмахеру, Рейч. И не волнуйся, — негромко проговорила Дорс, сидевшая у кровати сына.

Рейч скосил глаза в её сторону и сразу успокоился. Когда парикмахер ушёл, Дорс спросила:

— Как чувствуешь себя, Рейч?

— Паршиво, — пробормотал он. — Такая тоска, просто сил нет.

— Это остаточное действие десперина, которым тебя напичкали. Но это пройдёт.

— Даже не верится. Давно я здесь?

— Какая разница! Главное — терпение. Всё будет хорошо. Ты просто не представляешь, сколько в тебе было этой дряни.

Рейч нервно оглядел палату.

— А Манелла заходила меня навестить?

— Эта женщина? — презрительно переспросила Дорс. — Нет. Тебе пока ещё рано принимать посетителей.

Заметив выражение лица сына, Дорс поторопилась уточнить:

— Для меня сделали исключение, потому что я — твоя мама, Рейч. И потом, зачем тебе сейчас встречаться с этой женщиной? Ты не в самом лучшем виде.

— Вот и хорошо, — пробормотал Рейч. — Пусть увидит меня в худшем. Спать хочу… — еле слышно проговорил он, поворачиваясь на бок.

Дорс покачала головой.

— Просто не знаю, что делать с Рейчем, — сказала она позже Селдону. — С ним невозможно разговаривать.

— Он ещё очень плох, Дорс, — отвернулся Селдон. — Дай ему поправиться.

— Всё время говорит об этой женщине, как её там?

— Манелла Дюбанкуа. Пора бы запомнить.

— Похоже, он собирается жить с ней. Жениться на ней.

Селдон пожал плечами:

— Рейчу тридцать лет, и у него своя голова на плечах.

— Но мы его родители, и мы должны что-то сказать, какое-то своё слово.

Гэри вздохнул.

— Своё ты наверняка уже сказала, Дорс. А раз так, то, без сомнения, он поступит так, как считает нужным.

— И больше ты ничего не скажешь? Готов сидеть сложа руки, когда он собирается жениться на такой женщине?

— А что я, собственно, должен делать, Дорс? Манелла Рейчу жизнь спасла! Ты что, думаешь, он забыл об этом? Если на то пошло, она и мне жизнь спасла.

Этими словами он только подлил масла в огонь.

— Ты тоже её спас. Вы квиты, — фыркнула Дорс.

— Вовсе я не…

— Нет, спас, и не спорь со мной! Эти шакалы — военные, что нынче правят Империей, прикончили бы её, если бы ты не кинул им жирный кусок в виде своего прошения об отставке и не выступил бы в их поддержку ради того, чтобы спасти её.

— Может быть, мы и квиты. Я, правду сказать, так не думаю, но Рейч её пока не отблагодарил. Дорс, милая, будь осторожна в выражениях, когда говоришь о правительстве. Времена теперь уже не те, что были, когда правил Клеон, и всегда найдутся доносчики, которые быстренько доложат куда надо всё, что ты сказала.

— Ну ладно. Мне не нравится эта женщина. Это, по крайней мере, позволительно сказать?

— Позволительно, но бесполезно. — Селдон невольно отвел взгляд. Обычно такие спокойные глаза Дорс просто-таки метали молнии. — Дорс, яхочу понять, почему? Почему, за что ты так ненавидишь Манеллу? Она действительно спасла нам жизнь. Если бы не она, и Рейч, и я были бы мертвы.

Дорс немного смутилась.

— Да, Гэри. Это я знаю лучше, чем кто-либо другой. И если бы её не было там, жизнь вам спасла бы я. Ты, наверное, думаешь, что я должна быть ей благодарна. Но только всякий раз, когда я вижу эту женщину, я вспоминаю о своем провале. Я знаю, это дурацкие чувства, неправильные, несправедливые — даже объяснить не могу… Но не требуй от меня любви к ней, Гэри. Я не могу. Не могу.

На следующий день на долю Дорс выпало новое испытание. Врач сказал ей, что Рейч хочет видеть Манеллу.

— Он не в состоянии принимать посетителей, — запротестовала Дорс.

— Совсем наоборот. Очень даже в состоянии. Он пошёл на поправку. И потом, он так настаивает… Думаю, будет лучше уступить.

Манелла пришла, и Рейч приветствовал её с таким восторгом, с такой бурной радостью, каких не проявлял за всё пребывание в больнице.

А Дорс он одними глазами попросил удалиться. Она строптиво поджала губы, но из палаты вышла.

И вот настал день, когда Рейч сказал Дорс:

— Она выйдет за меня, ма.

— Вот уж удивил, — фыркнула Дорс. — Конечно, выйдет! Куда ей ещё деваться? Из службы безопасности её вышвырнули, так, конечно…

— Ма, — сказал Рейч, — если ты хочешь меня потерять, то ты всё для этого делаешь. Лучше не говори со мной так больше.

— Я всего лишь хочу, чтобы тебе было хорошо.

— О себе я сам позабочусь. Ма, подумай хорошенько, ну разве на мне верхом можно въехать в респектабельность? Ну посмотри на меня. Что я, красавец писаный? И ростом не вышел… Папа теперь уже не премьер-министр, да и выговор у меня — сама знаешь. Словом, гордиться-то особо нечем. Она могла бы сделать гораздо более выгодную партию, но она дала согласие выйти за меня. И раз уж на то пошло, я хочу на ней жениться.

— Но ты же знаешь, что она собой представляет!

— Конечно. Она представляет собой женщину, которая меня любит. Женщину, которую я люблю. Вот и всё.

— Нет, но до того, как ты в неё влюбился, кем она была? Ты же знаешь, чем она занималась, выполняя задание в Сэтчеме? Ты, ты сам был одним из её клиентов. И сколько у неё было таких клиентов? Сумеешь ты забыть о её прошлом? Пусть она этим занималась, выполняя приказ, всё равно. Это сейчас ты можешь себе позволить идеализм, а потом? Настанет день, и вы впервые поссоритесь, да пусть даже не впервые — во второй раз, в девятнадцатый… тебя прорвёт, и ты выпалишь: «Ты — шлю…»

— Молчи! — свирепо рявкнул Рейч. — Если мы когда-нибудь поссоримся, я назову её как угодно: дурочкой, глупышкой, вздорной теткой, балдой, да мало ли ещё как. Она тоже может обозвать меня как угодно. Но любые слова забываются, когда помиришься.

— Это тебе так кажется. Погоди, ещё попомнишь меня. Рейч побледнел как полотно.

— Мама, — сказал он, — вы с отцом вместе уже почти двадцать лет. С отцом трудно спорить, но, бывало, вы ссорились и спорили. Я слышал своими ушами. Но разве хоть раз за эти двадцать лет он произнес то слово, из-за которого ты бы почувствовала, что ты — не человек? А я, если уж на то пошло? Я и сейчас этого сделать не могу, хотя я жутко зол. Жутко!

По лицу Дорс, на котором не так ярко, как на лицах Рейча и Селдона, отражались эмоции, трудно было догадаться, какая борьба происходит внутри неё, но она просто лишилась дара речи и ничего не ответила Рейчу.

— А на самом деле ты просто ревнуешь из-за того, что Манелла спасла отцу жизнь. А ты хочешь, чтобы это было доступно только тебе, тебе одной. Ну хорошо, у тебя это не вышло, так что же? Ты бы предпочла, чтобы Манелла не пристрелила Андорина и чтобы папа погиб. И я тоже?

Дорс, задыхаясь, проговорила:

— Он же… не пустил меня… пошёл сам встречать… садовников.

— Манелла тут, извини, ни при чем.

— Так ты из-за этого хочешь жениться на ней? Тобой движет благодарность?

— Нет. Любовь.

Больше ни слова до самой свадьбы Дорс Рейчу не говорила, а Манелла после церемонии бракосочетания сказала мужу:

— Хотя твоя мама и явилась на церемонию, потому что ты её упросил, вид её был подобен одной из тех грозовых туч, что собираются в небе над куполом.

Рейч весело рассмеялся.

— Не дури, у неё не такое лицо, чтобы она могла быть похожей на грозовую тучу. Это у тебя воображение разыгралось.

— Вовсе нет. Что же нам такое сделать, чтобы она подобрела?

— Ничего. Терпеть. У неё это пройдёт.

Увы, не прошло.

Через два года после свадьбы родилась Ванда. Во внучке Дорс души не чаяла — Рейч с Манеллой просто нарадоваться не могли, но мать Ванды для матери Рейча так и осталась «этой женщиной».

Глава 6

Гэри Селдон боролся с меланхолией. Все как сговорились: Дорс, Рейч, Юго, Манелла наперебой убеждали его в том, что шестьдесят лет — это ещё не старость.

Ничего они не понимают. Ему было тридцать, когда мысль о психоистории впервые пришла ему в голову. Через два года он выступил со знаменитым докладом на Конгрессе математиков, а потом всё сразу обрушилось на него: короткая встреча с Клеоном, знакомство с Демерзелем и бегство от мнимой погони по всему Трентору… встреча с Дорс… потом с Юго и Рейчем… а ещё был Микоген, Даль, Сэтчем…

В сорок лет он стал премьер-министром, а в пятьдесят ушёл в отставку. Теперь ему шестьдесят.

Уже тридцать лет он потратил на психоисторию. Сколько ещё лет уйдёт на это? И сколько лет ему суждено прожить? Может быть, он умрет, а Психоисторический Проект так и не будет завершен?

«Нет, не моя смерть пугает меня, — думал Селдон. — Пугает меня именно незавершенность работы над Проектом».

Вздохнув, он встал с кресла и отправился навестить Юго Амариля. В последние годы они виделись не так уж часто, поскольку работа над Проектом разрослась необычайно. В первые годы, когда они работали в Стрилингском университете, их было всего двое — Селдон и Юго, и больше никого. А теперь…

Амарилю было уже под пятьдесят — тоже годы нешуточные, и он как бы угас. Не в смысле работы, конечно, нет, он по-прежнему был душой и телом предан психоистории, и больше у него в жизни не было ничего: ни женщины, ни друзей, ни хобби, ни светской жизни. Амариль, близоруко моргая, посмотрел на вошедшего в лабораторию Селдона, а тот не сумел скрыть молчаливого сочувствия. Да, Юго сильно изменился внешне — отчасти потому, что не так давно вынужден был подвергнуться офтальмологической операции — сказались непрерывные нагрузки на зрение. Видел он теперь прекрасно, однако ещё не успел освоиться после операции, а потому часто моргал, и выражение лица у него было какое-то сонное.

— Ну, какие соображения, Юго? — спросил Селдон. — Виден ли свет в конце тоннеля?

— Свет? Пожалуй, да, — кивнул Амариль. — Ты, конечно, заметил нашего нового сотрудника Тамвиля Элара?

— Да, а как же! Это же я принял его на работу. Упрямый такой, агрессивный. Ну и как у него дела?

— Знаешь, с ним не так уж просто работать, Гэри. А хохочет он… ну просто на нервы действует. Но вообще он молодец. Новая система уравнений, разработанная им, тютелька в тютельку ложится в схему Главного Радианта, и, похоже, с её помощью мы сумеем решить проблему хаотичности.

— Похоже или сумеем-таки?

— Пока рано говорить, но я очень надеюсь. Я уже несколько раз пытался найти погрешности, но пока безрезультатно. Уравнения выдержали все проверки. Для себя я их уже окрестил «ахаотичными уравнениями».

— В таком случае, — сказал Селдон, — нужно бросить все силы на самую скрупулезную проверку этих самых уравнений.

— Я уже засадил за эту работу двенадцать человек и, конечно, самого Элара, — кивнул Амариль и включил Главный Радиант. Теперь этот прибор существовал не в единственном экземпляре и был значительно усовершенствован. В воздухе поплыли мелкие строчки уравнений, которые трудно было разобрать без соответствующего увеличения. — Вот такие дела, — сказал Амариль. — Добавь сюда новые уравнения — и у нас появится возможность делать прогнозы.

— Знаешь, — задумчиво проговорил Селдон, — всякий раз, когда я теперь работаю с Главным Радиантом, я просто нарадоваться не могу, насколько облегчает работу электрофокусировщик. Всё так чётко и ясно — линии, графики будущего. Это ведь тоже идея Элара, верно?

— Да. Идея его, а сборка и проект Синды Моней.

— Замечательно, что в работе над Проектом теперь занято столько способных мужчин и женщин. Такое ощущение, что прикасаешься к будущему.

— Тебе кажется, что такой человек, как Элар, мог бы возглавить в будущем работу над Проектом? — как бы между прочим спросил Амариль, не отрывая взгляда от Главного Радианта.

— Наверное… Когда мы с тобой не сможем больше работать… или умрем.

Амариль откинулся на спинку кресла и выключил прибор.

— И мне, Гэри, этого хотелось бы. И мне.

— За последние десять лет психоистория нас не подводила.

Это было сущей правдой, но Селдон знал, что праздновать победу ещё рановато. Всё шло гладко, но без особых сюрпризов.

Психоистория предсказала, что имперский центр исследований сохранится после смерти Клеона, правда, предсказала весьма туманно. Так оно и вышло: невзирая на покушение на Императора и конец его династии, центр устоял, и на Тренторе сохранилось относительное спокойствие.

Произошло это благодаря введению милитаристской формы правления, и Дорс была совершенно права, назвав членов хунты шакалами. Она могла бы выразиться и покрепче, но всё равно осталась бы права. И всё же им удавалось держать Империю в руках и скорее всего удалось бы продержать ещё достаточно долго для того, чтобы психоистория достигла успехов, которые помогли бы ей сыграть активную роль, если бы дела пошли хуже.

Не так давно Юго высказал предложение о создании академий — отделенных друг от друга, изолированных, независимых от Империи структур, которые могли бы сыграть роль зародышей нового в грядущие мрачные времена и дали бы начало росткам будущей, лучшей Империи.

Селдон раздумывал о том, каковы могут быть последствия создания академий. Но у него не хватало времени, а ещё не хватало (самое грустное) — молодости, горения. Уму его, сохранявшему, правда, аналитичность и трезвость, недоставало той гибкости и творческого огня, которые у него были тридцать лет назад, и с каждым годом этот огонь будет гореть всё более тускло…

Наверное, пора было отдать все дела в руки молодого энергичного Элара, чтобы он только этим и занимался. Но такая перспектива, к стыду Селдона, его совсем не окрыляла. Его мучила ревность первооткрывателя: не для того же он в самом деле изобрел психоисторию, чтобы взять и отдать её в руки молодого выскочки, которому достанутся все ягодки! Да, Селдон завидовал Элару, и ему было жутко стыдно признаваться в этом самому себе.

И всё же, какие бы чувства его ни обуревали, он вынужден был зависеть от молодых. Психоистория не могла быть долее личной собственностью его и Амариля. За те десять лет, что Селдон провёл на посту премьер-министра, Проект превратился в дело государственной важности, на которое выделялись крупнейшие субсидии, и, что самое удивительное, после его ухода с высокой должности работа над Проектом не только не была свёрнута, а, наоборот, ускорилась и расширилась. Произнося или слыша от других официальное название «Психоисторический Проект Селдона в Стрилингском университете», Селдон всякий раз морщился — уж больно помпезно это звучало. Правда, чаще всего такое длинное название не употребляли и говорили просто: «Проект».

Военная хунта, по всей вероятности, рассматривала Проект как потенциальное политическое оружие, и, покуда милитаристы придерживались такого мнения, никаких проблем со спонсированием Проекта не было. Но на поступающие субсидии следовало давать ответ в виде ежегодных отчетов — носили они, правду сказать, характер весьма и весьма туманный и приблизительный. В бумагах фигурировали самые поверхностные сообщения, а если встречались математические выкладки, то всё равно никто из членов хунты в них ничего понять не смог бы, даже если бы очень захотел.

Покидая своего верного помощника, Селдон чувствовал, что Амариль доволен успехами психоистории, но с собой ничего поделать не мог — тоска и отчаяние охватили его с новой силой.

В конце концов он решил, что в такое жуткое настроение его вгоняют мысли о предстоящем юбилее. Всё было задумано как радостное торжество, но для самого Селдона предстоящее празднество не казалось даже актом признания его заслуг, для него это было всего-навсего лишнее напоминание о старости.

Помимо всего прочего, праздник должен был сломать привычный порядок жизни и работы, а Селдон был прирождённым консерватором. И его собственный кабинет, и ещё несколько прилегающих к нему комнат в последние дни были полны какого-то народа, оттуда вынесли мебель и приборы — никакой возможности нормально работать. «Устраивают для чего-то гостиные, залы славы, — мысленно ворчал Селдон. — И когда всё это кончится и можно будет нормально поработать?» Только Амариль наотрез отказался трогаться с рабочего места.

Время от времени Селдон задумывался, кому пришло в голову устроить всю эту праздничную кутерьму? Уж конечно, не Дорс — она слишком хорошо знала Селдона и не стала бы его так раздражать и утомлять. Не могли этого затеять ни Амариль, ни Рейч — эти сроду не помнили, когда у него день рождения. Селдон заподозрил, что подготовка юбилейных торжеств — дело рук Манеллы, и даже повздорил с ней.

Манелла откровенно призналась, что действительно придумала всё это она, но только в смысле организации, а идею пышно отпраздновать юбилей Селдона подал ей Тамвиль Элар.

«Гений, — подумал Селдон. — Гений, будь он неладен!»

Он тяжело вздохнул. Скорее бы кончился этот юбилей!

Глава 7

— Можно войти? — спросила Дорс, заглянув в приоткрытую дверь.

— У кого ты спрашиваешь? Тут, кроме меня, никого нет.

— Ну так, на всякий случай. Это же не твой кабинет.

— Вот именно, — буркнул Селдон. — Из моего кабинета меня выгнали из-за идиотского юбилейного торжества. Господи, скорее бы оно закончилось!

— Вот-вот. Стоит этой женщине что-нибудь затеять, и из мухи немедленно вырастает большущий слон.

Селдон тут же принялся защищать Манеллу:

— Да нет, я уверен, намерения у неё самые благие…

— Уволь меня от этих благих намерений! — фыркнула Дорс. — Да я к тебе не за этим пришла, кстати говоря. Есть кое-что поважнее.

— Ну говори.

— Я разговаривала с Вандой про её сон… — проговорила Дорс и запнулась.

Селдон прокашлялся.

— Ну, зачем ты… Надо, чтобы она забыла об этом.

— Нет. Ты не спрашивал её, что именно ей приснилось?

— Конечно, нет. Зачем заставлять малышку снова переживать?

— Папочка с мамочкой тоже не позаботились с ней поговорить. Пришлось мне её расспросить.

— Но зачем, Дорс, зачем её мучить?

— Затем, что я чувствовала, что это надо сделать, — угрюмо ответила Дорс. — Так вот, во-первых, сон этот ей приснился не дома, не в детской.

— Где же он ей в таком случае приснился?

— В твоём кабинете.

— Что она могла делать в моём кабинете?

— Хотела посмотреть, как идут приготовления к празднику, зашла в кабинет, ничего, кроме пустых стен, не увидела — только твоё кресло и осталось. Такое большое: глубокое, высокое, мягкое — то самое, которое ты за что-то любишь и никак не даешь поменять. Поломанное.

Селдон вздохнул — Дорс напомнила ему о давнем бесплодном споре.

— Никакое оно не поломанное, — пробурчал он. — А нового мне не нужно. Ну, и что же дальше?

— Она забралась в кресло и принялась гадать, а что, если вдруг ты раздумаешь устраивать праздник и как это будет плохо. А потом, как она говорит, вроде бы уснула, потому что в голове у неё всё как бы перемешалось, и она ничего не помнит, кроме своего сна. А во сне она видела двоих мужчин — именно мужчин, а не женщин — и эти двое разговаривали.

— И о чём они разговаривали?

— Точно она не помнит. Ты же понимаешь, как трудно порой вспомнить сон, особенно когда он снится в необычном месте. Но она помнит, что говорили они о смерти, и думает, что о твоей, потому что ты такой старый. Но два слова она запомнила точно: «смерть» и «финики».

— Как?

— Смерть и финики.

— И что это, по-твоему, значит?

— Не знаю. А потом, как она говорит, они прекратили разговор и ушли, а она проснулась в кресле, и ей стало холодно и страшно, и с тех пор она никак не может успокоиться.

Селдон задумался.

— Послушай, дорогая, — сказал он немного погодя, — стоит ли придавать значение детским снам?

— Прежде надо задать себе вопрос, Гэри, был ли это сон.

— Что ты имеешь в виду?

— Ванда не помнит точно, спала ли она. Она говорит: «вроде бы уснула».

— И каковы же твои варианты?

— Может быть, она задремала и сквозь сон услышала реальный разговор — реальный разговор живых мужчин.

— Живых мужчин? Которые говорили о том, чтобы убить меня с помощью фиников?

— Да, что-то вроде того.

— Дорс, — решительно проговорил Селдон, — я знаю, что тебе всюду мерещится грозящая мне опасность, но дело зашло слишком далеко. Зачем кому-то может понадобиться убивать меня?

— Между прочим, две попытки уже были.

— Не спорю, но надо же учитывать обстоятельства. Первая попытка была предпринята вскоре после того, как Клеон назначил меня премьер-министром, и исходила от дворцовой мафии, так сказать, которая была оскорблена до глубины души столь неожиданным выбором кандидатуры на этот пост. Вот некоторым и показалось, что всё уладится, если меня убить. Вторая попытка покушения была предпринята джоранумитами, рвавшимися к власти, которые думали, что я стою на их пути к заветной цели, ну и добавь к этому ещё затаенную злобу Намарти.

К счастью, ни одна попытка не увенчалась успехом, но откуда взяться третьей? Я уже десять лет как не премьер-министр. Кто я теперь? Стареющий математик, одной ногой на пенсии, и, уж конечно, бояться меня некому, и никому я не мешаю. Джоранумиты искоренены все до единого. Намарти давным-давно казнен. Ни у кого не может быть причин желать моей смерти. Словом, Дорс, очень прошу тебя, успокойся. Когда ты нервничаешь из-за меня, тебе плохо, а от этого ты ещё сильнее нервничаешь, а мне бы этого не хотелось.

Дорс встала, подошла к столу Гэри, оперлась ладонями о крышку, и, наклонившись к самому лицу мужа, отчетливо проговорила:

— Конечно, тебе легко говорить, что ни у кого не может быть причин желать твоей смерти, но причин искать никто не будет. Правительство у нас теперь ни за что не отвечает, и если кто-то захочет…

— Стоп! — громко и строго прервал её Селдон. — Ни слова, Дорс. Ни слова против правительства. Ещё слово — и в конце концов ты заведёшь нас в ту самую беду, о которой говоришь.

— Но я всего-навсего с тобой разговариваю, Гэри!

— Пока — да, но если у тебя войдет в привычку заводить такие дурацкие разговоры, слова просто начнут соскальзывать у тебя с языка в любой компании — даже в компании тех, кто с превеликой радостью донесет на тебя. Очень прошу тебя, ни при каких обстоятельствах не высказывай никаких политических воззрений.

— Я постараюсь, Гэри, — проговорила Дорс с плохо скрытым раздражением, развернулась и вышла из комнаты.

Селдон проводил её взглядом. Дорс тоже немного состарилась, но старость её была удивительно красивой, так что порой ему казалось, будто жена и не старится вовсе. Она была всего на два года моложе Селдона, но внешне за двадцать восемь лет их совместной жизни изменилась гораздо меньше, чем он, что было вполне естественно.

Волосы её поседели и стали серебряными, но местами сквозь седину проглядывали озорные юные рыжие прядки. Кожа на лице Дорс стала чуть более дряблой, в голосе появилась сухость и хрипотца, ну и, конечно же, она стала носить одежду, подобающую пожилой женщине. Тем не менее движения её остались такими же ловкими и быстрыми. Казалось, никакие годы не в силах помешать её способности всегда прийти на помощь Гэри в случае необходимости.

Гэри вздохнул. Ох, как же это тяжело, когда тебя против твоей воли защищают… а порой — ну просто невыносимо!

Глава 8

Почти следом за Дорс к Селдону забежала Манелла.

— Прости, Гэри, что я спрашиваю, но скажи мне, что говорила тебе Дорс?

— Ничего особенного. Про сон Ванды.

Манелла закусила губу.

— Я так и знала. Ванда сказала мне, что Дорс расспрашивала её. Почему она не оставит ребенка в покое? Можно подумать, что увидеть плохой сон — это прямо-таки преступление.

— Понимаешь, — успокаивающе проговорил Селдон, — речь шла о том, что Ванда кое-что запомнила из того, что ей приснилось. Я не знаю, она сама говорила тебе об этом или нет, но, похоже, она во сне услыхала слова «смерть» и «финики».

— Гм-м-м… — нахмурилась Манелла, но довольно быстро улыбнулась и сказала: — Думаю, это ерунда. Ванда сходит с ума по финикам и ждёт, что они обязательно будут на праздничном столе. Я ей обещала позаботиться об этом, так что она ждёт не дождётся.

— Значит, если она услышала, как кто-то говорит о чём-то, по звучанию напоминающем слово «финики», у неё в уме это слово превратилось бы в сами финики?

— Конечно. Почему бы и нет?

— Раз так, что же в таком случае она могла бы на самом деле услышать? Должна же она была что-то услышать, чтобы ей послышалось «финики»?

— Совершенно не обязательно. Но почему мы уделяем такое большое внимание сну ребенка? Прошу тебя, я больше ничего не хочу слышать об этом. Ну просто сил нет!

— Согласен. Я постараюсь уговорить Дорс оставить эту тему — по крайней мере, с Вандой.

— Хорошо. И учти, мне всё равно, что она — бабушка Ванды. Я, если на то пошло, её мать, и самое главное — то, чего я хочу.

— Несомненно, — кивнул Селдон и посмотрел вслед Манелле.

Вот ещё задача — бесконечная вражда двух женщин…

Глава 9

Тамвилю Элару было тридцать шесть лет. К работе над Психоисторическим Проектом Селдона он приступил в качестве старшего математика четыре года назад. Он был высок, худощав, с вечной хитринкой в прищуренных глазах и жутко самоуверенный, причём даже не пытался этого скрывать.

Волосы у Элара были каштановые, волнистые, густые и длинные. Смеялся он часто и громко, но это никак не отражалось на его способностях к математике.

До начала работы над Проектом Элар был сотрудником университета сектора Западная Мандана, и Селдон всякий раз, вспоминая о том, как Элар впервые появился в Стрилинге, не мог сдержать улыбки — дело в том, что Юго Амариль отнесся к новому математику с нескрываемым подозрением. Хотя, честно говоря, Юго мало к кому относился без подозрений. Видимо, думал Селдон, в глубине души Амариль считал, что психоистория должна оставаться частной собственностью его и Гэри.

Но теперь, по прошествии четырёх лет, даже Амариль был вынужден признать колоссальный вклад Элара в общее дело и то, что собственная работа Амариля за счёт этого вклада стала намного легче.

— Разработанная им методика избежания хаотичности уникальна и удивительна, — сказал Амариль. — Больше никто в Проекте до такого не додумался. А мне так и вообще ничего подобного в голову не приходило, и тебе, кстати, тоже, Гэри.

— Ну, — пожал плечами Селдон, — вот уже нечему удивляться. Я уже не мальчик.

— Вот только… — пробормотал Амариль, — если бы он так громко не хохотал.

— Тут ничего не поделаешь. Всякий смеется по-своему.

На самом деле и Селдону было не просто смириться с достижениями Элара, с его потрясающим открытием. Как это обидно, как унизительно, что он сам не додумался до того, что теперь именовалось ахаотичными уравнениями! То, что Селдон не придумал, как создать электрофокусировщик, его вовсе не волновало — это, в конце концов, не было его специальностью. А вот об ахаотичных уравнениях ему как раз подумать следовало бы — если не вывести их, то хотя бы подумать о возможности их выведения.

Обида была так сильна, что Селдон решил сам себя уговорить. В конце концов, кто разработал фундаментальные основы психоистории? Он, Селдон. Ведь ахаотичные уравнения самым естественным образом вытекали из этих основ. Смог бы Элар проделать то, что проделал Селдон, тридцать лет назад? Нет, не смог бы — в этом Селдон был убеждён. И таким ли уж выдающимся было открытие Элара, сделанное, так сказать, на всем готовеньком?

Всё это было правдой, чистой правдой, и всё-таки Селдон чувствовал себя неловко, встречаясь с Эларом. Так усталая старость встречается с цветущей молодостью.

А ведь Элар между тем никогда не делал ничего такого, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте. Наоборот, он всегда вел себя с Селдоном крайне уважительно и ни в коем случае не позволял хоть словом намекнуть, что лучшие годы Селдона позади.

Конечно, Элар проявлял неподдельный интерес к предстоящему юбилею Селдона, и, как выяснил Селдон, именно он первым высказал предложение о том, чтобы день рождения был отпразднован (намек на старость?). Эту мысль Селдон сразу отверг. Если поверить в это, тогда надо согласиться с бесконечными подозрениями Дорс.

Элар размашисто зашагал навстречу Селдону и поприветствовал его по обыкновению.

— Маэстро… — А Селдон, по обыкновению, поморщился. Он предпочитал, чтобы старшие сотрудники называли его просто Гэри, но, в принципе, уже давно махнул рукой на Элара — не ссориться же с ним из-за такой ерунды. — Маэстро, — сказал Элар, — тут прошёл слух, будто бы вас приглашает к себе генерал Теннар.

— Да. Он встал во главе военной хунты и, по-видимому, желает посмотреть на меня и расспросить, что такое психоистория и с чем её едят. Этот вопрос мне задают все правители до единого со времен Клеона и Демерзеля.

Генерал Теннар занял пост правителя Империи совсем недавно — в рядах хунты смена лидеров происходила часто, они крутились, словно стеклышки в калейдоскопе: одни падали, другие возникали из ниоткуда.

— Но, если я правильно понял, он собирается вытащить вас из Стрилинга именно сейчас — посреди праздника?

— Ничего страшного. Отпразднуете без меня.

— Ну что вы, маэстро, как можно! Я надеюсь, вы не рассердитесь, но мы тут посоветовались и отправили во Дворец коллективное прошение о том, чтобы ваш вызов к Теннару был отложен на неделю.

— Что? — раздражённо воскликнул Селдон. — Это… этого делать не стоило… это рискованно, в конце концов!

— Да всё сошло как нельзя лучше. Они согласились отложить ваш приезд, а неделя вам ой как понадобится!

— На что же она мне понадобится?

Элар немного растерялся:

— Можно, я вам честно скажу, маэстро?

— Конечно. Разве я когда-нибудь от кого-нибудь требовал говорить со мной иначе?

Элар слегка зарумянился, но голос его остался твёрдым и решительным.

— Мне не просто сказать вам об этом, маэстро. Вы — гениальный математик. Это вам скажет всякий, кто работает над Проектом. Это сказал бы всякий в Империи, если бы знал вас и что-то понимал в математике. Однако никому не дано быть гением абсолютно во всём.

— Это я не хуже вас понимаю, Элар.

— Я знаю. Но особенно вам недостаёт способности общаться с простыми людьми, точнее говоря, с людьми тупыми. В вас нет хитрости, умения идти на уступки, и, если вам придётся иметь дело с кем-то из таких вот тупиц в правительстве, вы можете попасть в беду, подвергнуть опасности Проект, да и свою собственную жизнь именно из-за того, что вы не умеете лгать.

— О чём это вы? Я что, впал в детство? Да я с политиками имею дело уйму лет. Десять из них, если вы не запамятовали, я был премьер-министром.

— Простите меня, маэстро, но не таким уж выдающимся. Вы имели дело с премьер-министром Демерзелем, которому не откажешь в уме и интеллигентности, и с Императором Клеоном, который был мягким и добрым человеком. Теперь вам придётся столкнуться с вояками, а у них нет ни ума, ни доброты. Это совсем другие люди.

— С военными я тоже имел дело и жив пока.

— Вы не имели дела с генералом Дугалом Теннаром. Говорю вам, это совсем другой человек. Уж я-то знаю.

— Вы его знаете? Вы с ним лично знакомы?

— Лично — нет, но он из Манданы, как и я, а он и там был большой шишкой.

— Ну и что вам о нём известно?

— Он невежа, упрямец, жестокий человек. С ним иметь дело непросто и небезопасно. Будущая неделя вам очень пригодилась бы для того, чтобы продумать, как вы себя с ним поведёте.

Селдон задумчиво покусал губу. Элар говорил правду, и Селдон понял, хотя у него были собственные мысли относительно встречи с генералом, что ему действительно будет очень трудно говорить с глупым, эгоистичным, напыщенным и вспыльчивым человеком, в руках которого сосредоточена неограниченная власть.

— Ничего, как-нибудь справлюсь. Спасибо, что предупредили. Во всяком случае, сейчас хунту может волновать только одно — неспокойное положение на Тренторе. Они и так просуществовали дольше, чем можно было предположить.

— Разве мы делали такие прогнозы? А я не знал, что мы проводили прогностические расчёты относительно длительности правления хунты.

— Амариль сделал кое-какие вычисления, воспользовавшись вашими ахаотичными уравнениями. Кстати, — немного помолчав, добавил Селдон, — кое-где они стали упоминаться как «уравнения Элара».

— Я их так не называл, маэстро.

— Не сердитесь, но мне бы этого не хотелось. В работах по психоистории должны фигурировать цифры, но не имена. Стоит только появиться именам, и возникают нехорошие чувства. Вы меня понимаете, надеюсь?

— Понимаю и совершенно с вами согласен, маэстро.

— По правде сказать, — смущенно проговорил Селдон, — я себя чувствую крайне неловко, когда речь идёт о фундаментальных психоисторических уравнениях Селдона. Но беда в том, что это вошло в привычку, и тут уж ничего не поделаешь.

— Прошу простить меня, маэстро, но вы заслуживаете такого исключения. В конце концов, это же вам принадлежит заслуга изобретения самой науки психоистории… Но, если не возражаете, мне бы хотелось ещё поговорить относительно вашей предстоящей встречи с генералом Теннаром.

— В смысле?

— Я всё время думаю о том, как бы сделать так, чтобы вы вообще не виделись с ним, не говорили, не имели с ним дела.

— Как же, интересно, я могу избежать встречи с ним, если он вызывает меня для консультации?

— Сошлитесь, к примеру, на нездоровье и отправьте кого-нибудь вместо себя.

— Кого же?

Элар молчал, но ответ был Селдону ясен.

— Вас?

— Почему бы и нет? Думаю, у меня неплохо получилось бы. Я — земляк генерала, а это уже кое-что. А у вас дел по горло, вы человек немолодой — словом, нетрудно будет уговорить его, что вы себя неважно чувствуете. А если я встречусь с ним вместо вас, маэстро, — вы уж меня простите — выкрутиться я сумею получше вас.

— То бишь соврать.

— Если потребуется.

— Для вас это будет очень рискованно.

— Не слишком. Сомневаюсь, чтобы он отдал приказ меня казнить. Если он почему-либо разозлится на меня, а это вполне возможно, я могу начать просить и умолять о пощаде… ну, или вы за меня попросите: молодой, дескать, неопытный. В любом случае уж лучше мне попасть в беду, чем вам. Я думаю о Проекте, который без меня обойтись может, а вот без вас — нет.

Селдон нахмурился и сказал:

— Нет, Элар, я не собираюсь прятаться за вашей спиной. Если генерал хочет меня видеть, он увидит. С какой стати я должен дрожать от страха и просить вас из-за меня идти на риск? За кого вы меня принимаете?

— За честного и благородного человека, в то время как это дело для хитреца.

— Постараюсь быть похитрее, если понадобится. Зря вы меня недооцениваете, Элар.

Элар обреченно пожал плечами.

— Ну ладно, что поделаешь. Вы же понимаете, спорить с вами я не могу.

— Правда, Элар, зря вы затеяли это дело с отсрочкой. Честное слово, я бы лучше улизнул с юбилея и встретился с генералом. Вы отлично знаете, что все эти торжества — не моя идея, — ворчливо закончил Селдон.

— Простите… — пробормотал Элар.

— Ну ладно, не расстраивайтесь, — смущенно проговорил Селдон. — Поживем — увидим.

Он развернулся и вышел. О, как ему порой хотелось, чтобы всё шло как по маслу, как ему хотелось, чтобы Проект стал подобен совершенному, великолепно отлаженному механизму, чтобы ему не нужно было что-либо улаживать с подчиненными! Недостижимая мечта! Чтобы такого добиться, нужно было не просто угробить на это остаток жизни и забыть о психоистории, нужно было иметь соответствующий характер.

Селдон вздохнул и отправился потолковать с Амарилем.

Глава 10

В кабинет Амариля он вошёл без звонка.

— Юго, — объявил он с порога, — моя встреча с генералом Теннаром отложена.

Селдон присел на краешек стула рядом с Амарилем и принялся ждать, когда тот оторвётся от работы. Наконец Амариль соизволил глянуть на него.

— И чем он это объясняет?

— Да не в нём дело. Кое-кто из наших математиков состряпал коллективное прошение об отсрочке моей поездки к генералу, дабы, понимаешь ли, не расстраивать юбилейные торжества. Всё это мне жутко не нравится.

— Почему же ты тогда им позволил отправить такое прошение?

— Ничего я не позволял! Просто самодеятельность какая-то. Согласен, — поморщился Селдон, — есть тут доля моей вины. Я так долго вздыхал по поводу своего шестидесятилетия, что все решили, будто юбилей меня подбодрит.

— Ну что ж, — прищурился Амариль, — воспользуемся этой неделей.

Селдон напрягся, нахмурился.

— Что-нибудь не так?

— Нет. Пока всё в порядке, но не помешает лишний раз проверить. Понимаешь, Гэри, какая штука… Впервые за тридцать лет психоистория добралась до такого состояния, что появилась возможность — реальная возможность — сделать прогноз. Это сущая малость — крошечная точка на громадном континенте человечества, но большего нам пока не суждено было добиться. Значит, так… Мы хотим воспользоваться достигнутым, узнать, каков механизм наших достижений, доказать самим себе, что психоистория стала тем, чего мы от неё ожидали: прогностической наукой. А потому не помешает проверить, не проглядели ли мы чего? Даже этот крошечный прогноз — дело весьма и весьма сложное, и поэтому неделя очень пригодится.

— Ну хорошо. Перед тем как отправиться на встречу с генералом, я побеседую с тобой — может быть, ты мне что-то подскажешь в последний момент. А пока, Юго, никакой утечки информации — никому ни слова. Понимаешь, если всё сорвётся, мне бы не хотелось, чтобы сотрудники пали духом. Провал мы как-нибудь с тобой переживем и предпримем новую попытку.

— Мы с тобой… — закинув руки за голову, печально проговорил Амариль. — А помнишь, когда-то так оно и было — мы с тобой?

— Отлично помню и часто тоскую по тем временам. Правда, тогда у нас не было…

— Даже Главного Радианта, не говоря уже об электрофокусирбвщике.

— И всё-таки это были славные деньки.

— Славные, — согласно кивнул Амариль и улыбнулся.

Глава 11

Университет преобразился до неузнаваемости, и Селдон ничего не мог с собой поделать — ему это понравилось.

Главные помещения, занимаемые сотрудниками Проекта, заиграли разноцветной подсветкой, в воздухе возникали голографические изображения Селдона в разных местах и в разное время, образы улыбающейся молоденькой Дорс и Рейча-подростка, ещё, так сказать, непричесанного и неприглаженного, Селдона и Амариля — тоже удивительно молодых, склонившихся над компьютерами. Даже Демерзеля не забыли — и его изображение красовалось в этой галерее, и, увидев его, Селдон глубоко вздохнул и ощутил, как ему не хватает старого друга, чье присутствие вселяло в него уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне.

А вот изображения Императора Клеона в галерее не было, но не потому, что его невозможно было раздобыть, а потому, что теперь, во времена, когда правила хунта, неразумно было бы напоминать людям о прошлом.

Всё светилось и сверкало вокруг. Университет стал совершенно непохож на строгое учебное заведение — Селдон его таким никогда не видел. Ухитрились даже убрать искусственный свет на внутренней поверхности купола, а здание университета сияло и переливалось в темноте всеми цветами радуги.

— Целых три дня! — в восторге и ужасе воскликнул Селдон.

— Да, три дня, — кивнула Дорс. — На меньшее университет не согласился.

— Но расходы какие! А сколько труда во всё это вложено! — нахмурившись, покачал головой Селдон.

— Затраты минимальные, — возразила Дорс, — по сравнению с тем, что ты сделал для университета. А работали все добровольно и в свободное время, в основном студенты.

Перед изумленным взором Селдона возникла панорама зданий университета, напоминавшая сказочный воздушный замок, и он не мог сдержать восхищенной улыбки.

— Доволен? — усмехнулась Дорс. — Вот видишь, ты только и делал, что ныл и ворчал, как тебе не по сердцу все эти юбилейные приготовления, цель которых, видите ли, только намекнуть на то, какой ты старый… да ты бы сам на себя поглядел — весь светишься!

— Честное слово, так приятно!.. Я ничего подобного даже представить не мог!

— Чему удивляться? Ты же идол, Гэри. Весь мир, вся Империя знает о тебе.

— Нет-нет, — возразил Селдон, — это неправда. Никто обо мне ничего не знает и, уж конечно, ничего не знает о психоистории, никто, кроме сотрудников Проекта. Да и сотрудники знают далеко не всё.

— Всё это не имеет значения, Гэри. Главное — ты. Квадриллионы людей, которые ничего не знают о тебе и твоей работе, знают, что Гэри Селдон — величайший математик в Империи.

— Ну… — протянул Селдон, восхищенно оглядываясь по сторонам, — примерно что-то в этом духе я сейчас и чувствую. Но… три дня и три ночи! Что будет с архивом, с оборудованием, со всеми материалами? Тут же всё вверх дном перевернут!

— Не волнуйся. Все материалы убраны в надёжное место. Компьютеры и всё остальное оборудование под охраной защитного поля — студенты позаботились.

— И ты, Дорс? — любовно улыбаясь, спросил Селдон.

— Не только я. Больше всех усердствовал твой коллега Тамвиль Элар.

Селдон сморщился.

— Что такое? — удивилась Дорс. — Тебе что, не нравится Элар?

— Да не то чтобы… просто он называет меня «маэстро».

Дорс шутливо покачала головой.

— Да, это ужасное преступление!

— А ещё он молодой, — буркнул Селдон.

— Еще более страшное преступление. Ох, Гэри, стареть — это целая наука. Стареть надо по-доброму, милосердно, красиво, а начать надо с того, чтобы все видели, что ты наслаждаешься жизнью и доволен собой. Тогда и все вокруг тебя будут довольны и рады — разве тебе этого не хочется? Ну пошли, пошли. Хватит тут прятаться и держаться за меня. Здоровайся, улыбайся, интересуйся самочувствием гостей. И не забудь, после банкета ты должен произнести речь.

— Я терпеть не могу банкеты, а ещё больше — произносить речи.

— Придётся, никуда не денешься. Ну всё, пошли!

Селдон обреченно вздохнул и повиновался. Несмотря на всё давешнее нытье по поводу старости, Селдон выглядел сегодня поистине внушительно и великолепно. Уже год, как он расстался с роскошной тяжеловесной мантией премьер-министра, уже давно не надевал костюмов в геликонском стиле. Сегодня на Селдоне были безукоризненно отглаженные строгие брюки и довольно простая туника. На левой стороне груди ярко сверкала эмблема с надписью «Психоисторический Проект Селдона в Стрилингском университете» — на титаново-сером фоне костюма её было видно издалека. Лицо великого математика избороздили морщины, голова его была седа, но глаза светились юно и весело.

Первым делом Селдон заглянул в ту комнату, где собрались дети. Отсюда была вынесена вся мебель и стоял только праздничный стол. Стоило ему появиться в комнате, как детишки бросились к нему. Они отлично знали, кто нынче герой дня, и Селдон только успевал уворачиваться от детских ручонок, перепачканных в сладостях.

— Погодите, дети, погодите, — сказал он. — Ну-ка, смотрите сюда…

И Селдон вынул из кармана маленького компьютеризованного робота и поставил его на пол. В Империи, где давным-давно не было роботов, от такого зрелища просто глаза на лоб должны были полезть. Так оно и вышло. Ребятишки сразу умолкли и принялись следить за роботом, сделанным в виде диковинной пушистой зверюшки. Робот был устроен так, что мог время от времени неожиданно менять свой внешний вид, и это всякий раз вызывало взрывы визга и хохота. Стоило искусственному зверьку измениться внешне, как менялись и производимые им звуки и движения.

— Ну вот, — улыбнулся Селдон, — смотрите, играйте, только постарайтесь не поломать. А попозже каждый из вас получит такого.

У двери в главный зал Селдона догнала Ванда.

— Дедуля!

— Как дела, Ванда? Тебе весело? — спросил Селдон, после того как поднял и покружил Ванду.

— Весело, только ты в ту комнатку не ходи.

— Почему, Ванда? Это моя комната. Это кабинет, где я работаю.

— Это там я видела плохой сон.

— Знаю, милая, но ведь уже всё прошло, верно?

Селдон немного растерялся. Решив, что нужно всё-таки поговорить с внучкой, он обнял её за плечики и подвел к ряду кресел, стоявших вдоль стены длинного коридора. Усевшись, он взял Ванду на руки.

— Ванда, — спросил он, — а это точно был сон?

— Вроде сон.

— Ты правда спала?

— Думаю, да.

Селдон заметил, что она нервничает, и решил не мучить её расспросами. Пора было оставить девочку в покое.

— Ну ладно, — улыбнулся он, — сон это был или не сон, ты видела двух мужчин и они говорили про смерть и финики? — Ванда неохотно кивнула. — Про финики, это точно? — Ванда снова кивнула. — А может, всё-таки тебе послышалось, что они говорили про финики?

— He-а, про финики.

Селдон понял, что больше из внучки ничего не вытянет, опустил её на пол, погладил по голове и сказал:

— Ну, беги, Ванда, веселись, развлекайся. И забудь про этот сон.

— Ладно, дедуля.

Как только разговор про плохой сон закончился, Ванда сразу повеселела и бегом помчалась к остальным детям.

Селдон пошёл по залу в поисках Манеллы. Искал он её долго, поскольку на каждом шагу егоостанавливали, поздравляли, желали счастья и так далее.

Наконец он увидел вдалеке Манеллу. Бормоча: «Простите, извините, разрешите, мне нужно…», он добрался до невестки — увы, не без труда.

— Манелла! — окликнул он её и, взяв под руку, отвел в сторону, не переставая улыбаться всем и каждому.

— Да, Гэри, — сказала Манелла, — что-нибудь случилось?

— Ну да. Я про сон Ванды…

— Только не говори мне, что она всё ещё говорит об этом!

— Да, он всё ещё не даёт ей покоя. Послушай, на столах есть финики?

— Конечно, и у детей, и у взрослых. Всем так нравится. Я уже съела немного. А ты что, до сих пор не попробовал, Гэри? Попробуй обязательно, так вкусно, слов нет!

— Я вот о чём думаю… А что, если это был не сон, что, если она действительно слышала, как двое мужчин говорили про смерть от фиников?..

И Селдон смущенно запнулся.

— Ты думаешь, кто-нибудь отравил все финики? Глупость какая! Тогда все дети были бы уже при смерти.

— Ну да, я понимаю… — пробормотал Селдон.

Он кивнул Манелле, пошёл по залу и так крепко задумался, что чуть было не прошёл мимо Дорс.

— Что за физиономия! — упрекнула его жена. — Ты о чём-то думаешь?

— Проклятые финики. Никак не могу про них забыть.

— Я тоже, но пока ничего не пойму.

— Понимаешь, страшновато как-то, а вдруг они отравленные?

— Нет-нет, об этом можешь спокойно забыть. Все продукты, доставленные для банкета, были проверены на молекулярном уровне. Ты, конечно же, скажешь, что это типичная паранойя, но я обязана тебя охранять и продолжаю этим заниматься.

— Значит, вся еда…

— Не отравлена. Поверь мне.

— Ну и отлично, — улыбнулся Селдон. — Ты меня успокоила. То есть я, конечно же, не думал, что…

— Будем надеяться, — сухо оборвала его Дорс. — Однако меня беспокоит другое: твоя предстоящая встреча с этим чудовищем Теннаром — до неё остаётся всего несколько дней.

— Не называй его чудовищем, Дорс. Будь осмотрительнее. Кругом глаза и уши.

— Ты прав, — сказала Дорс едва слышно. — Погляди вокруг. Все счастливы, все улыбаются, и тем не менее никто не знает, кто из наших «друзей» доложит после вечеринки своему начальнику, что и как тут было. О, люди! Как подумаешь — в наше время… Как это всё мерзко и противно! А главное — опасно. Поэтому я должна поехать к Теннару вместе с тобой, Гэри.

— Дорс, это невозможно. Ты только всё испортишь, и мне будет гораздо труднее. Я поеду сам и всё улажу. Не бойся.

— Но ты даже не представляешь себе, как будешь разговаривать с генералом!

— А ты, ты представляешь? — грустно спросил Селдон. — Ты говоришь совсем как Элар. Он, как и ты, убеждён, что я беспомощный и ни на что не годный старый дуралей. Он тоже хочет отправиться к генералу вместе со мной, то есть нет — вместо меня. Знаешь, я порой думаю, сколько же народу на Тренторе хотело бы поменяться со мной местами? Десятки? А может, миллионы?

Глава 12

Вот уже десять лет, как Галактическая Империя лишилась Императора, а во дворце как будто ничего не изменилось. За тысячелетия фигура Императора стала столь легендарной, почти вымышленной, и теперь никто, казалось, не замечал её отсутствия.

Теперь не было того, кто в величественной императорской мантии возглавлял официальные церемонии, того, кто торжественным голосом отдавал приказы, теперь никто не узнавал о желаниях монарха, никто не чувствовал как благоволения, так и опалы со стороны Императора, стихли, умолкли дворцовые торжества, прекратились закулисные козни. Личные покои Императора в Малом Дворце пустовали — здесь не осталось никого из императорской семьи.

Однако армия садовников содержала прилегающие ко дворцу парки и сады в образцовом порядке. Армия слуг наводила столь же образцовый порядок во всех дворцовых помещениях. Императорское ложе, на котором никто не спал, каждый день застилали чистым бельем. Всё шло, как обычно, и весь дворцовый персонал трудился, как было заведено. Высшие чиновники отдавали распоряжения — точно такие же распоряжения, как если бы их отдавал сам Император. Да и чиновники, честно говоря, почти все остались прежние, а новых старательно и настойчиво приучали к дворцовым традициям.

Было такое ощущение, словно Империя настолько привыкла к существованию Императора, что была согласна на то, чтобы хотя бы его. призрак, витавший во дворце, правил ею.

И хунта знала об этом — ну, если и не знала, то что-то такое чувствовала. За десять лет никому из военных не пришло в голову въехать в личные покои Императора в Малом Дворце. Кто бы ни были эти новоявленные правители, они не были придворными и понимали, что распоряжаться во дворце права не имеют. Народ, смирившийся с ограничением свобод, ни за что на свете не смирился бы с посягательством на Императора — живого или мертвого, неважно.

Даже генерал Теннар не осмелился посягнуть на Малый Дворец. Он поселился и устроил рабочий кабинет в одном из зданий, выстроенных на задворках дворцовой территории — невзрачном на вид, но выстроенном наподобие крепости, способной выдержать длительную осаду благодаря расквартированной в прилегающих флигелях охране.

Теннар был коренаст, невысокого роста, с усами. О нет, его усы не были густыми и пышными на далийский манер — они были аккуратненькими, узенькими. Рыжие усы и холодные голубые глаза… пожалуй, в молодости Теннар был даже красив. Но теперь физиономия его отекла, обрюзгла, глаза превратились в узкие щелочки, и редко в них можно было прочесть что-либо, кроме гнева.

Гневно — как мог только себе позволить человек, почитающий себя единоличным хозяином миллионов миров и всё же не осмеливающийся провозгласить себя Императором, он как-то сказал Хендеру Линну:

— Да я бы мог свою династию основать! — И, угрюмо оглядев комнату, пробурчал: — Тут не слишком подходящее место для правителя Империи.

Линн негромко возразил:

— Самое главное то, что вы — правитель. Лучше быть правителем здесь, чем марионеткой во дворце.

— А ещё лучше быть правителем во дворце. Почему бы и нет?

У Линна было звание полковника, но, конечно, никакой он не полковник — его задача заключалась в том, чтобы говорить Теннару то, что тот желал слышать, а также передавать его приказы остальным. Иногда, когда это представлялось Линну безопасным, он давал Теннару благоразумные советы.

Линна называли «лакеем» Теннара, и он отлично знал об этом, однако не имел ничего против. Будучи лакеем, он был от многого застрахован, но понимал, что многие, чересчур гордившиеся тем, что они лакеи, кончали свою карьеру полным крахом.

Конечно, мог настать день, когда и сам Теннар мог скатиться вниз по ступенькам наспех выстроенной и всё время меняющей облик пирамиды хунты, но Линн был уверен, что у него достанет предусмотрительности вовремя почувствовать опасность и смыться. А может, и нет. За всё, в конце концов, приходится платить.

— Конечно, вы могли бы основать династию, генерал, — учтиво кивнул Линн. — Это проделывали многие на протяжении истории Империи. Но на это нужно время. Люди ко всему привыкают медленно. Как правило, только второму, а то и третьему потомку в династии удаётся стать настоящим Императором, таким, чтобы его принял народ.

— Ерунда! Надо просто взять и провозгласить себя Императором. Кто посмеет поспорить со мной? Я держу Империю в ежовых рукавицах.

— Всё верно, генерал. Ваша власть на Тренторе и в большинстве Внутренних Миров непререкаема, но вот во многих из отдаленных Внешних Миров пока вряд ли согласятся с воцарением новой династии.

— Внешние Миры или Внутренние — какая разница, теперь всюду правит армия, и она со всеми управится. «Армия со всеми управится» — это же старая имперская истина.

— Прекрасная истина, — согласился Линн, — но во многих провинциях имеются собственные вооруженные силы, которые могут не принять вашу сторону. Времена нынче непростые.

— Стало быть, ты призываешь к осторожности?

— Я всегда к ней призываю, генерал.

— Когда-нибудь это мне может надоесть, если ты будешь Призывать к осторожности слишком часто.

Линн печально вздохнул и потупил взор.

— Я призываю только к тому, что кажется мне полезным и благоразумным для вас, генерал.

— Вроде твоей вечной песни про Гэри Селдона? — буркнул Теннар.

— Для вас нет большей опасности, чем он, генерал.

— Это ты так говоришь, а мне так вовсе не кажется. Да кто он такой, если на то пошло? Жалкий профессоришка!

— Теперь — да, — согласился Линн, — но когда-то он был премьер-министром.

— Знаю, но это было во времена Клеона. А что потом? Что он такого сделал? Вот уж в толк не возьму, с чего это в наше время, когда бунтуют губернаторы провинций, я должен бояться какого-то занюханного профессора?

— Порой люди ошибаются, — осторожно проговорил Линн (поучать генерала можно было только исподволь), — полагая, что тихий, маленький, так сказать, человек не может сделать ничего ужасного. Всем, против кого в своё время выступал Селдон, он как раз таким и казался — тихим и безвредным. Двадцать лет назад организация джоранумитов чуть было не свергла могущественного премьер-министра, правую руку Клеона, Эдо Демерзеля. — Теннар на всякий случай кивнул, хотя было видно, что он этого не помнит. — Именно Селдон положил конец Джорануму и сменил Демерзеля на посту премьер-министра. Однако джоранумитское движение выжило, ушло в подполье, и опять-таки именно Селдон выстроил план их уничтожения, правда, несколько просчитался — не успел спасти Клеона от покушения.

— Но Селдон и это пережил, да?

— Вы совершенно правы. Пережил и это.

— Странновато. Не суметь предотвратить покушение — за такое премьер-министр должен был поплатиться головой.

— Должен бы, это точно. И всё-таки хунта оставила его в живых. Показалось благоразумным не трогать его.

— Почему же?

Линн едва заметно вздохнул.

— Из-за чего-то, что зовется психоисторией.

— Понятия не имею, что это такое, — небрежно буркнул Теннар.

На самом деле звучание этого слова вызвало у него какие-то смутные воспоминания — Линн не раз пытался заговаривать с ним об этой самой психоистории, а Теннар вечно не желал слушать. Линн же, по обыкновению, был осторожен и не форсировал события. Теннар и сегодня не настроен слушать, но Линн был как-то необычно встревожен и настойчив. «Пожалуй, — решил Теннар, — надо дать ему выговориться».

— Про это вообще мало кто знает, — вздохнул Линн, — правда, психоисторией интересуется кое-кто из этих… интеллектуалов.

— И что это за штука?

— Какая-то сложная математическая система.

Теннар поморщился.

— Вот этого не надо, пожалуйста. Сосчитать свои полки я как-нибудь сумею, а больше мне никакой математики не требуется.

— Поговаривают, — не уступал Линн, — что с помощью психоистории можно предсказывать будущее.

Генерал выпучил глаза.

— Так что, этот Селдон — гадалка?

— Не совсем. У него целая наука.

— Не верю.

— Поверить трудно, но на Тренторе — да и не только на Тренторе — Селдон стал фигурой поистине легендарной. И психоистория — годится ли она для предсказания будущего или нет, неважно, лишь бы люди верили, — может стать мощным средством для удержания власти. Думаю, вы это уже поняли, генерал. Надо только предсказать, что наша власть продержится долго и принесет мир и процветание Империи. А люди, уверовавшие в это, помогут этому предсказанию свершиться. Но, с другой стороны, если Селдон хочет другого, он может взять и предсказать гражданскую войну и жуткие разрушения. Люди поверят в это, и тогда наша власть покачнется.

— В таком случае, полковник, надо сделать так, чтобы прогнозы психоистории были такими, какие нам нужны.

— Да, но заниматься этим придётся Селдону, а он не сторонник нашего режима. Тут, генерал, важно чувствовать разницу между Проектом, который разрабатывается в Стрилингском университете, и самим Селдоном. Психоистория может сослужить нам хорошую службу, но только тогда, если работу над ней возглавит не Селдон, а кто-то другой.

— Есть кто-нибудь на примете?

— О да. Нужно только избавиться от Селдона.

— Что, это так трудно? Казнить — и дело с концом.

— Было бы лучше, генерал, чтобы правительство не было замешано в подобных вещах.

— Объясни!

— Я устроил так, что скоро он прибудет сюда для встречи с вами, дабы вы разглядели его хорошенько, как вы умеете. Вот тогда вы и решите, насколько ценны кое-какие мои предложения.

— Когда он прибудет?

— Должен был уже прибыть, но его сотрудники попросили об отсрочке, поскольку сейчас как раз празднуется его юбилей — кажется, шестидесятилетие. Представилось благоразумным разрешить отсрочку.

— Зачем это еще? — недовольно нахмурился Теннар. — Терпеть не могу всяческие уступки. Это проявление слабости.

— Совершенно верно, генерал, совершенно верно. Вы, как всегда, абсолютно правы. Однако мне показалось, что в интересах государства будет небезопасно понаблюдать за тем, как пройдут торжества.

— Зачем?

— Всякие знания полезны. Желаете посмотреть, как проходит праздник?

— Это так надо? — угрюмо поинтересовался Теннар.

— Думаю, вам будет интересно, генерал.

В кабинете погас свет, и помещение наполнилось звуками и изображением, которые тут же преобразили унылый генеральский кабинет.

Линн негромко пояснял происходящее:

— В основном, генерал, празднование проходит в помещениях, где работают сотрудники Проекта, но вообще в торжествах участвует весь университет. Сейчас появится панорамный обзор, и вы увидите, что праздник проходит на большом пространстве. У меня есть сообщения, поступившие к этому часу, что кое-где на Тренторе, в других университетах, студенты и преподаватели празднуют юбилей Селдона, так сказать, заочно. Праздник продолжается и продлится ещё завтра как минимум.

— Так что же, выходит, весь Трентор празднует этот день рождения?

— В каком-то смысле да. Празднуют в основном учёные, но действительно по всей планете. Даже в других мирах кое-где присоединились к торжествам.

— А откуда взялась трансляция?

Линн ухмыльнулся.

— У нас в Проекте есть свои люди — надёжнейшие источники информации. Что бы там ни произошло, нам тут же всё становится известно.

— Ну ладно, Линн, скажи, что ты об обо всём этом думаешь?

— Мне кажется, генерал, и я уверен, вам тоже так кажется, что возник культ личности Гэри Селдона. Он настолько громко заявил о себе и так отождествился со своей психоисторией, что в том случае, если мы избавимся от него чересчур откровенно, мы в корне подорвем веру в его науку. Тогда она нам ничего не даст.

Но, с другой стороны, генерал, Селдон уже старик, и вовсе нетрудно представить, что его заменит кто-нибудь помоложе, тот, кого мы выберем, тот, кто благосклонно воспримет наши великие цели и задачи. Если нам удастся сместить Селдона так, чтобы это показалось естественным, это будет как раз то, что нужно.

— Значит, ты думаешь, мне нужно с ним встретиться?

— Да, для того, чтобы вы поглядели, чем он дышит, и решили, какие мы примем меры. Но мы должны быть предельно осторожны, поскольку он очень известный человек, популярный.

— Знавал я всяких популярных людей, — угрюмо фыркнул Теннар.

Глава 13

— Да, — устало проговорил Гэри Селдон, — просто триумф. Всё было просто великолепно. Даже не знаю, как я доживу до семидесяти, чтобы всё повторилось снова. Но, если честно, я жутко устал.

— Тебе надо хорошенько выспаться, па, — улыбаясь, посоветовал Рейч. — Сон всё лечит.

— Вот уж не знаю, удастся ли мне отдохнуть, ведь через пару дней мне предстоит встреча с нашим великим правителем.

— Ты поедешь к нему не один, — решительно заявила Дорс.

Селдон нахмурился.

— Хватит, Дорс. Не будем больше об этом. Для меня важно встретиться с ним наедине.

— Тебе опасно отправляться к нему в одиночку. Разве ты забыл, что случилось десять лет назад, когда ты не позволил мне пойти с тобой встречать садовников?

— Хотел бы я забыть, когда ты напоминаешь мне про это пару раз в неделю! Но сейчас я действительно собираюсь поехать к нему один. Да что он мне может сделать — безвредному старику, который придёт к нему, чтобы узнать, что ему от меня надо?

— А как тебе кажется, что ему надо? — спросил Рейч, покусывая ногти.

— Думаю, то же самое, что от меня всегда хотел Клеон. Наверняка окажется, что он решил, будто психоистория каким-то образом способна предсказать будущее, и он возжелает применить её для своих собственных целей. Почти тридцать лет назад я сказал Клеону, что моя наука не для этого предназначена, и повторял эти слова все те десять лет, что служил премьер-министром, теперь я скажу то же самое генералу Теннару.

— Как знать, поверит ли он тебе? — усомнился Рейч.

— Придумаю что-нибудь, чтобы мои заверения звучали поубедительнее.

— Не хочу, чтобы ты ехал к нему один, — упрямо мотнула головой Дорс.

— Хочешь или не хочешь, это не имеет значения.

В это мгновение в разговор вмешался Тамвиль Элар:

— Я здесь единственный, не являющийся членом вашего семейства. Просто не знаю, как вы отнесетесь к моему предложению.

— Высказывайтесь, — махнул рукой Селдон. — Начали, так давайте.

— Я хотел бы предложить компромисс. Почему бы некоторым из нас не сопроводить маэстро? Пусть несколько человек отправятся с вами на манер почетного эскорта — выйдет что-то вроде логичного финала юбилейных торжеств. Нет-нет, я вовсе не говорю, что мы толпой ввалимся в кабинет генерала Теннара. Да мы даже на дворцовую территорию не войдем. Всего-навсего разместимся в гостинице Имперского сектора неподалеку от границ дворцовой территории — устроимся с комфортом и устроим праздник для души.

— Вот-вот, только этого мне не хватало — праздника для души, — фыркнул Селдон.

— Я не говорю о вас, маэстро, — возразил Элар. — Вы пойдёте на встречу с Теннаром. А наше присутствие тем не менее незамеченным не останется и напомнит обитателям Имперского сектора о том, как вы популярны, да и генералу напомнит. А если он будет знать, что мы здесь поблизости ждем вашего возвращения, он ещё подумает, как себя вести.

Наступила продолжительная пауза. Наконец Рейч сказал:

— Нет, это как-то чересчур театрально получится. На папу совсем не похоже.

— Меня это не интересует — похоже или нет, — выпалила Дорс. — Меня интересует только безопасность Гэри. Мне нравится предложение доктора Элара. Раз уж мы не можем сопроводить Гэри на дворцовую территорию, почему бы действительно не разместиться в непосредственной близости от нее? Отлично. Спасибо вам, доктор Элар, очень ценная мысль.

— Я этого не хочу, — замотал головой Селдон.

— А я хочу! — упрямо проговорила Дорс. — И если я не могу пойти с тобой дальше, значит, я буду настолько близко от тебя, насколько это возможно.

До сих пор молчавшая Манелла мечтательно проговорила:

— Как вспомню, какие там гостиницы… Да, там можно чудесно развлечься.

— Развлечься? При чем тут развлечения? — вспылила Дорс. Ну да ладно, приму твой голос в мою пользу.

На том и порешили. На следующий день около двадцати сотрудников Проекта разместились в гостинице «На краю Купола» в номерах, окна которых смотрели прямо на дворцовую территорию.

На следующий вечер к Селдону явились вооруженные гвардейцы и повели его на встречу с генералом.

Примерно в это же время Дорс куда-то исчезла, но этого никто не заметил и никто не стал её искать. Когда же её отсутствие было замечено, все принялись гадать, что с ней случилось, и приподнятое настроение быстро сменилось тревогой.

Глава 14

Дорс Венабили целых десять лет прожила на дворцовой территории. Будучи женой премьер-министра, она имела пропуск на территорию и могла совершенно свободно как уходить с территории дворца, так и возвращаться обратно. На пропуске стояли её отпечатки пальцев.

В суматохе, последовавшей за убийством Клеона, никому и в голову не пришло отобрать у неё пропуск, и вот теперь, в первый раз после того кошмарного дня, ей нужно было пройти на дворцовую территорию и она могла это сделать.

Она всегда прекрасно понимала, что такая возможность у неё только одна — другой не будет, поскольку при проверке пропуск будет сразу же арестован, но сейчас был как раз тот самый единственный случай, когда это было необходимо.

Как только она вышла из-под купола под открытое небо, уже смеркалось и стало заметно холоднее. Под куполом даже ночью всегда было немного светлее, чем на открытом пространстве, а днём — немного темнее. А уж что касается температуры воздуха, то, конечно, под куполом всегда было теплее.

Большинство тренторианцев об этом не задумывались, поскольку всю жизнь — от рождения и до смерти жили под куполом. Дорс же ничуть не удивилась перемене погоды, но это не имело значения.

Она пошла по главной дороге от гостиницы к дворцовой территории. Дорога была прекрасно освещена, так что всё было отлично видно.

Дорс знала, что по дороге ей и ста метров не пройти — тут же остановят. А может, и того меньше — хунта переживала неспокойные времена. Её обязательно заметят.

Предчувствия её не обманули. Ехавший навстречу приземистый автомобиль затормозил рядом с ней, и охранник окликнул ее:

— Что вы здесь делаете? Куда направляетесь?

Дорс пропустила вопрос мимо ушей и пошла дальше.

— Стой! — крикнул охранник, выскочил из машины, а Дорс только того и надо было. Охранник довольно небрежно держал свой бластер — прицеливаться не собирался, просто демонстрировал наличие оружия.

— Ваш регистрационный номер, — потребовал он.

— Вашу машину, — отпарировала Дорс.

— Чего-чего? — недоумённо переспросил охранник. — Регистрационный номер да побыстрее!

Тут уж он поднял бластер.

— Ни к чему вам мой регистрационный номер, — спокойно проговорила Дорс и как ни в чём не бывало двинулась на охранника.

Тот сделал шаг назад.

— Если вы немедленно не остановитесь и не покажете свой регистрационный номер, я выстрелю.

— Нет! Бросьте бластер.

Охранник поджал губы, палец его вот-вот должен был нажать кнопку, но…

Потом он никак не мог объяснить, как же всё произошло. Он только твердил: «Откуда мне было знать, что это Тигрица? (О, настанет день, когда он будет гордиться этой встречей!) Она рванулась ко мне на бешеной скорости, я и понять ничего не успел. Только я собрался пальнуть в неё — я-то думал, это сумасшедшая баба какая-то, а она как кинется… и все!»

Дорс крепко ухватила руку охранника, сжимавшую бластер, и рывком подняла её вверх.

— Бросай бластер, слышишь? — прошипела она. — А не то руку сломаю, понял?!

У охранника сжалось сердце, он ни вдохнуть, ни выдохнуть не мог. Сообразив, что выбора у него нет, он разжал пальцы и бросил бластер.

Дорс опустила его руку, но, прежде чем он успел опомниться, нацелила на него его же собственное оружие.

— Детекторы твои на месте, надеюсь? — насмешливо спросила она. — Только не торопись сообщать о происшествии. Пораскинь мозгами, что начальникам скажешь, очень тебе советую. То, что ты не сумел задержать невооруженную женщину, которая отобрала у тебя бластер, вряд ли им понравится — вылетишь со службы к чертям собачьим.

На глазах у остолбеневшего охранника Дорс завела машину и, набирая скорость, поехала по главной трассе. Десятилетний перерыв сказался — она не могла точно понять, куда едет. Она ехала в служебном автомобиле — что правда, то правда, и вряд ли её теперь должны были сразу остановить. Однако нужно было торопиться, поскольку она хотела скорее добраться до Места. Машина набрала скорость и помчалась, выдавая под двести километров в час.

Такая скорость привлекла внимание. Из радио, установленного в машине, понеслись встревоженные крики с требованиями объяснить, почему автомобиль набрал такую скорость, и довольно скоро детекторы показали, что следом за Дорс гонится другой автомобиль.

Дорс понимала, что объявлена тревога и впереди её уже ждут другие машины, но что с ней могут сделать? Вряд ли её пристрелят — наверняка захотят узнать, кто же она такая?

У въезда на дворцовую территорию её действительно поджидали две машины. Дорс как ни в чём не бывало остановила свой автомобиль и зашагала к зданию.

Двое охранников, судя по выражению их лиц, страшно удивлённые тем, что из машины, только что мчавшейся на полной скорости, вышел не охранник, а женщина без формы, загородили дорогу Дорс.

— Что вы здесь делаете? В чём дело?

— У меня важное сообщение для полковника Хендера Линна, — спокойно ответила Дорс.

— Да ну? — осклабился один из охранников, которых стало уже четверо. — Регистрационный номер, пожалуйста.

— Не задерживайте меня.

— Я сказал: регистрационный номер.

— Мне некогда.

— Слушай, — неожиданно сказал один из охранников, — знаешь, на кого она похожа? На бабу прежнего премьер-министра, доктора Венабили. Тигрицу.

Охранники немного опешили, но всё-таки один из них твёрдо объявил:

— Вы арестованы.

— Неужели? — усмехнулась Дорс. — Если я — Тигрица, вам должно быть известно, что я сильнее каждого из вас и реакция у меня отменная. У меня другое предложение: проведите меня внутрь — все четверо, и посмотрим, что скажет полковник Линн.

— Вы арестованы, — повторил охранник, и сразу четыре бластера нацелились на Дорс.

— Ну что ж, — снова усмехнулась она, — раз вы так настаиваете…

Резкое движение — и сразу двое охранников скрючились на земле, охая и постанывая, а у Дорс в обеих руках оказалось по бластеру.

— Я не хотела делать им больно, — объяснила она, — но очень может быть, что запястья у них сломаны. Вас теперь двое, а стреляю я быстрее вас. Только двиньтесь, только шевельнитесь, и я сделаю то, чего мне делать не хотелось бы, — прикончу вас обоих. Лучше не доводите меня до этого.

Охранники, утратив дар речи, застыли как каменные.

— Я ещё раз предлагаю вам проводить меня к полковнику, — сказала Дорс, — а потом найти того, кто окажет медицинскую помощь вашим товарищам.

Однако предложение её оказалось излишним. Полковник Линн собственной персоной вышел из кабинета.

— Что здесь происходит? Что всё это…

Дорс обернулась к нему.

— А, это вы. Позвольте представиться. Я доктор Дорс Венабили, жена профессора Гэри Селдона. Я пришла повидаться с вами по исключительно важному делу. Эти четверо не пускали меня, и в итоге мне пришлось обойтись с ними не слишком вежливо. Отошлите их куда-нибудь и позвольте мне переговорить с вами. Я не желаю вам ничего дурного.

Линн хмуро поглядел на охранников и перевёл взгляд на Дорс.

— Не желаете мне ничего дурного? Имейте в виду, четверо охранников с вами не справились, но по первому моему зову явятся четыреста.

— Пусть являются. Но, как бы они ни спешили, они всё равно не успеют ко времени, если я решу пристрелить вас. Отпустите охрану, и давайте поговорим по-человечески.

Линн дал охранникам приказ удалиться и сказал:

— Хорошо. Входите, поговорим. Но позвольте предостеречь вас, доктор Венабили, память у меня отменная.

— И у меня, — кивнула Дорс и вошла вместе с Линном в его кабинет.

Глава 15

С подчеркнутой любезностью Линн поинтересовался:

— Объясните мне толком, доктор Венабили, зачем вы здесь?

Дорс улыбнулась — не сердито, но и не ласково.

— Прежде всего для того, чтобы вы поняли, что я могу попасть сюда.

— А?

— Вы не ослышались. Моего мужа повезли на встречу с генералом Теннаром в правительственном автомобиле под охраной. Я покинула гостиницу почти одновременно с ним, а сюда добралась раньше. Мне пришлось столкнуться с пятью охранниками, включая и того, у которого я позаимствовала машину, чтобы добраться до вас. Но их могло быть и пятьдесят.

Линн флегматично кивнул.

— Вас иногда зовут Тигрицей.

— Вот именно. Ну а теперь, когда я до вас добралась, хочу сказать, что я здесь для того, чтобы удостовериться в безопасности моего мужа. Он войдёт в логово генерала — вы уж извините за образность, — и я хочу, чтобы он вышел оттуда живым и невредимым.

— Насколько я знаю, вашему мужу эта встреча ничем не грозит. Но если уж вы так обеспокоены, почему вы явились ко мне? Почему вы не пошли прямо к генералу?

— Поскольку из вас двоих мозги есть только у вас.

После короткой паузы Линн пробормотал вполголоса:

— Небезопасное замечание, если вдруг кто-то услышит…

— Для вас оно гораздо более опасно, чем для меня, так что вы и позаботитесь, чтобы нас не подслушали. Так вот, если вы принимаете меня за человека, которого легко убаюкать словами, взять под ручку и выпроводить, вы ошибаетесь. Если вам кажется, что я стану сидеть сложа руки, когда моего мужа арестуют или прикажут казнить, вы ошибаетесь ещё более жестоко, — сказала Дорс и взглядом указала на два бластера, лежавшие перед ней на столе. — На территорию я вошла с пустыми руками, а до вас добралась, имея при себе два бластера. Не будь бластеров, у меня были бы с собой ножи, управляться с которыми я большая мастерица. Но даже если бы у меня не было ни бластера, ни ножа, я всё равно очень опасный человек. Как я понимаю, этот стол металлический и очень крепкий.

— Да.

Дорс подняла руку и повертела кистями, показывая, что её руки пусты. Затем она опустила руки ладонями вниз.

Выждав несколько мгновений, Дорс сжала правую руку в кулак, размахнулась и со страшной силой стукнула по столу. Раздался такой звук, словно по металлу ударили металлом. Дорс улыбнулась и повертела рукой.

— Ни синяка, ни царапины и ни капельки не больно, — сообщила она. — А теперь погладите на стол. Видите, вмятина осталась? Если я с такой же силой дам кому-нибудь по голове, я сломаю ему череп. Я такого никогда не делала. Честно говоря, я ни одного человека за свою жизнь не убила, но кое-кого поранила. И тем не менее, если профессору Селдону будет грозить опасность…

— Да что вы всё угрожаете!

— Не угрожаю — обещаю. Я никого пальцем не трону, если никто не тронет профессора Селдона. Если же его кто-то пальцем тронет, мне придётся вас здорово покалечить, а то и убить, полковник Линн, — обещаю вам это, а понадобится, я сделаю то же самое с генералом Теннаром.

Линн прошипел:

— Всё равно вам не выстоять против целой армии, какая бы вы ни были тигрица из тигриц! Ну, что скажете?

— Вы же знаете, что такое слухи, полковник, — усмехнулась Дорс. — Люди так любят присочинить, добавить, раздуть. На самом деле ничего такого тигриного я за всю жизнь не совершила, но рассказывают обо мне много всяческих небылиц. Ваши охранники затряслись от страха, как только узнали меня, и теперь они непременно пустят слух о том, как я их уложила на лопатки для того, чтобы добраться до вас. Полковник Линн, даже целая армия может побояться напасть на меня, но даже если они нападут на меня и уничтожат, бойтесь гнева народа. Хунта удерживает власть, но с трудом, и вам вовсе ни к чему ухудшать положение. Так пораскиньте мозгами, что легче? От вас только и требуется — не трогать профессора Селдона.

— У нас нет намерений угрожать ему и вообще делать что-либо дурное.

— Ради чего тогда эта встреча?

— Да что тут такого необыкновенного? Генерал интересуется психоисторией. Правительственные отчеты — в нашем распоряжении. Клеон всю жизнь интересовался психоисторией, и Демерзель, пока служил премьер-министром, интересовался. Почему бы и нам не поинтересоваться? Чем мы хуже? На самом деле нам гораздо более интересно.

— Почему же?

— Да потому, что время прошло. Как я понимаю, психоистория поначалу была всего-навсего идеей, пришедшей в голову профессору Селдону. Он начал работать над ней, всё более и более увлекаясь, и постепенно собирал вокруг себя всё больше и больше сотрудников. Вот уже тридцать лет прошло со времени начала его деятельности. Почти всё это время он работал благодаря правительственным субсидиям, так что правительство в полном праве требовать у него отчет о проделанной работе. Вот и мы хотим спросить его о психоистории, которая в наши дни наверняка шагнула вперёд по сравнению с временами Клеона и Демерзеля, и послушать, что он нам ответит. Нам нужно что-то более осязаемое, чем строчки уравнений, скачущие в воздухе. Понимаете?

— Да, — нахмурившись, ответила Дорс.

— И вот ещё что. Не думайте, что угроза для вашего мужа исходит исключительно от правительства и что стоит только чему-то с ним случиться, вам надо со всех ног мчаться сюда и обвинять нас во всех грехах. Позволю себе высказать такое мнение: у профессора Селдона хватает личных врагов. Может хватать, точнее говоря.

— Я не забуду об этом. А теперь желаю, чтобы вы проводили меня к генералу Теннару. Я хочу присутствовать при его встрече с моим мужем. Я хочу не сомневаться, что он жив и здоров.

— Организовать это будет непросто и потребует времени. Прервать их беседу я никак не смогу, но если вы дождётесь окончания…

— Ничего, я подожду, действуйте. Только не рассчитывайте остаться в живых, если обманете меня.

Глава 16

Генерал Теннар смотрел на Гэри Селдона, выпучив глаза, сердито барабаня кончиками пальцев по столу.

— Тридцать лет, — проговорил он. — Целых тридцать лет, и вы мне говорите, что вам до сих пор нечего показать?

— Если точнее, генерал, то двадцать восемь.

Теннар пропустил реплику Селдона мимо ушей.

— И всё за счёт правительственных средств. Известно вам, профессор, сколько миллиардов кредиток потрачено на ваш Проект?

— Точно не скажу, генерал, но у нас есть соответствующая документация на этот счёт, и она может быть предъявлена вам в считаные секунды.

— У нас она тоже имеется. Правительственные фонды, профессор, — не бездонная бочка. И у нас теперь не прежние времена. Мы не так безалаберны в вопросах денежных затрат, как Клеон. Повышение налогов осуществить непросто, а деньги нам нужны на многое. Я позвал вас сюда в надежде, что вы сумеете убедить нас в том, что мы не бросаем деньги на ветер, субсидируя психоисторию. Не сумеете — говорю вам честно и откровенно: субсидии будут прекращены. Если сумеете, продолжайте ваши исследования на общественных началах, без субсидий, и нам придётся пойти на это, если вы меня не убедите в том, что ваша работа даёт какие-то результаты.

— Генерал, вы требуете от меня невозможного, но я со своей стороны могу вам сказать, что, если вы прекратите субсидирование Проекта, вы останетесь без будущего. Дайте мне время, и когда-нибудь…

— Уже не одно правительство успело смениться, а от вас всё одна и та же песня, профессор: «Дайте мне время». Скажите, профессор, разве вы не утверждаете, будто ваша психоистория предсказывает, что правление хунты, а стало быть, и моё будет недолгим и в скором времени прекратится?

Селдон нахмурился.

— Методика пока не так совершенна, чтобы я мог утверждать, что психоистория предсказывает именно это.

— А я вам говорю, что психоистория ваша предсказывает вот это самое, и сотрудники вашего Проекта только об этом и болтают.

— Нет-нет, — возразил Селдон, — ничего подобного! Не исключено, что некоторые из наших сотрудников взяли на себя смелость интерпретировать полученные выводы таким образом, то есть что хунта является неустойчивой формой правления, но есть и другие выводы, которые можно интерпретировать совсем наоборот. Именно поэтому мы и обязаны продолжить нашу работу. А в настоящее время нет ничего проще. Располагая неполными данными и несовершенной методикой, можно сделать любые выводы.

— Но если вам будет угодно опубликовать свои выводы о том, что правительство нестабильно, и сказать, что психоистория это подтверждает, разве вы таким образом не усугубите и без этого нестабильное положение?

— Можем, генерал. Если же мы объявим, что положение правительства стабильно, то мы способствуем стабилизации положения. Мы не раз вели подобные разговоры и с Императором Клеоном. Психоисторию можно использовать как орудие в борьбе за людские умы и добиваться кратковременных успехов. Но впоследствии предсказания могут оказаться не совсем верными, и тогда в психоисторию никто не станет верить, и всё будет так, словно её никогда и не существовало.

— Хватит. Давайте начистоту! Что, по вашему мнению, говорит психоистория о моём правлении?

— По нашему мнению, она говорит, что в правлении прослеживаются элементы нестабильности, но мы не уверены и не можем быть уверены в том, как улучшить или ухудшить положение.

— Иначе говоря, психоистория говорит о том, что и без неё известно, и вот на это правительство выкидывает дикие суммы денег?

— Настанет время, когда психоистория скажет нам то, чего без неё мы бы не узнали, и тогда затраты окупятся во много-много раз.

— И сколько же нужно ждать?

— Не слишком долго. За последние годы мы достигли многообещающих результатов.

Теннар снова забарабанил пальцами по столу.

— Маловато… Скажите мне что-нибудь конкретное сейчас. Что-нибудь полезное.

Селдон немного растерялся.

— Я могу подготовить для вас подробный отчет, но на это нужно время.

— А как же! Дни, месяцы, годы — и в конце концов я так и не увижу этого вашего подробного отчета. Вы меня за идиота принимаете?

— Нет, генерал, конечно, нет. Но я не хочу, чтобы меня принимали за идиота. Сказать вам я могу только то, за что могу ответить лично. Кое-что явствует из моих собственных психоисторических исследований, но интерпретировать это я могу ошибочно. Но раз уж вы так настаиваете…

— Да, настаиваю.

— Вы говорили о налогах. Вы сказали, что увеличить налоги трудно. Безусловно. Это всегда непросто. Всякому правительству приходится накапливать средства в той или иной форме. Существует только два способа добывания денег. Первый — ограбить ближнего, второй — убедить собственных граждан добровольно и мирно отдать правительству деньги.

Поскольку в Галактической Империи в течение тысячелетий дела ведутся достаточно разумно, о том, чтобы грабить ближнего, речи быть не может, разве что в случае возникновения и подавления бунтов. Это случается довольно нечасто, для того, чтобы правительство могло себя поддержать, — если бы даже это было так, правительство бы долго не продержалось. — Селдон набрал побольше воздуха и продолжил: — Следовательно, деньги можно получить только за счёт вымаливания у граждан определённой части их доходов в казну правительства. Скорее всего, если правительство в такой ситуации будет работать с отдачей, граждане предпочтут платить налоги, а не копить деньги на чёрный день, каждый для себя, как бывает во времена неспокойные и опасные. И тем не менее, хотя подобные требования справедливы и гражданам логичнее было бы платить налоги в качестве вклада в стабильность правительства, они этого делать не хотят. Для того чтобы преодолеть это нежелание, правительство должно создать у граждан впечатление, что оно не требует от них многого и учитывает права и доходы каждого гражданина. Другими словами, правительство должно снизить процент налога с низких доходов, должно распределять и устанавливать разнообразные льготы и так далее и тому подобное.

Подходит время, и положение с налогами становится всё более и более сложным, поскольку различные миры, разные секторы внутри каждого из миров требуют к себе дифференцированного подхода. В результате аппарат налоговой инспекции в правительстве раздувается и выходит из-под контроля. Среднестатистический гражданин перестаёт понимать, за что с него берут налоги, каков механизм сбора, что он может не платить, а чего не может. Да и само правительство и налоговая инспекция зачастую имеют весьма туманное представление на этот счёт.

Более того, как бы велика ни была сумма собранных налогов, беспредельно раздутые штаты налоговой инспекции тем более не в силах все эти деньги учесть, уследить за правильностью их уплаты, и в итоге суммы, которые могли бы быть истрачены на нужные и полезные дела, снижаются, несмотря на все старания.

В конце концов положение с налогами становится неуправляемым. Из-за этого возникают недовольство и общественные волнения. В учебниках по истории виновниками подобного положения называются алчные бизнесмены, коррумпированные политики, грубые вояки, амбициозные вице-короли, но они всего-навсего люди, воспользовавшиеся преимуществами, которые им предоставила неразбериха с налогами.

— Что вы пытаетесь мне доказать? — хрипло спросил генерал. — Что наша налоговая система чересчур сложна?

— Если бы она такой не была, она бы стала единственной в своем роде за всю историю рода человеческого. Если и существует нечто, неизбежность чего явствует из психоистории, так это безудержный рост налогов.

— И что с этим делать?

— Этого я вам сказать не могу. Но именно на эту тему я и хотел бы подготовить отчет для вас, который, как вы говорите, отнимет некоторое время.

— К чертям отчет! Система сбора налогов слишком сложна, так? Вы об этом говорите?

— Вероятно, — осторожно ответил Селдон.

— Чтобы исправить положение, нужно эту систему упростить, то есть упростить до предела?

— Я должен исследовать…

— Ерунда! Противоположностью усложненности является упрощение. Мне не нужен никакой отчет для того, чтобы сделать такой вывод.

— Как вам будет угодно, генерал.

В это мгновение генерал неожиданно посмотрел на дверь — раздался звонок. Генерал сжал кулаки, и секунду спустя в комнате возникли голографические образы полковника Линна и Дорс Венабили.

Селдон, ошеломленный до предела, воскликнул:

— Дорс, что ты здесь делаешь?

Генерал промолчал, но зловеще нахмурился.

Глава 17

Генерал плохо спал ночью, а уж про полковника и говорить не приходилось. Они смотрели друг на друга в растерянности.

— Повторите мне ещё раз, — буркнул генерал, — что сделала эта женщина.

Линн, казалось, был придавлен грузом обстоятельств.

— Это Тигрица, генерал, — выдавил он. — Так её называют. Что-то в ней есть нечеловеческое, честное слово.То ли потрясающе натренированная спортсменка, то ли ещё что, да вдобавок жутко самоуверенная, и, я вам откровенно скажу, генерал, это страшный человек.

— Она тебя напугала? Баба?

— Позвольте, генерал, ещё раз рассказать вам, что она ухитрилась сделать, и я ещё кое-что о ней расскажу. Не знаю, правду ли про неё болтают, но то, что случилось вчера, неправдой не назовешь.

И Линн заново пересказал генералу события вчерашнего дня, а генерал слушал его, и щеки его всё больше надувались.

— Плохо, — сказал он. — Что делать?

— Я думаю, всё очень просто. Нам нужна психоистория.

— Да, это точно, — подтвердил генерал. — Селдон тут мне толковал насчёт налогов. Дескать… ну, это ладно. Об этом потом. Продолжай.

Линн, против обыкновения с трудом сдерживающий раздражение, продолжил:

— Как я уже говорил, психоистория нам нужна без Селдона. В любом случае он человек конченый. Чем больше я к нему приглядываюсь, тем больше прихожу к выводу, что это престарелый учёный, живущий прежними заслугами. У него было почти тридцать лет, чтобы добиться успехов в психоистории, но этого ему не удалось. А без него, когда за дело примутся люди новые, помоложе, прогресс может быть достигнут скорее.

— Хорошо, согласен. А с женой его что делать?

— Вот именно. Её мы не принимали в расчёт, потому что она всё время держалась в тени. Но теперь я просто уверен в том, что, покуда она жива, будет трудно, почти невозможно убрать Селдона тихо, не засветив участия правительства.

— Ты всерьез думаешь, что она может как-то навредить мне и тебе, если мы уберём старика? — с усмешкой спросил генерал.

— Да, я всерьез опасаюсь и этого, и того, что она может затеять смуту. Именно это она и пообещала.

— Ты становишься трусом.

— Нет, генерал, я просто проявляю благоразумие. Я не сдаюсь, но этой Тигрицей надо заняться. — Линн немного помолчал и добавил: — На самом деле, верные люди говорили мне о ней, а я, должен честно признаться, не уделил этому вопросу должного внимания.

— И как же, ты думаешь, мы можем от неё избавиться?

— Мы — не знаю, — сказал Линн, нахмурился и медленно проговорил: — Но если не мы, то кто-нибудь ещё сумеет.

Глава 18

Селдон плохо спал этой ночью. Наступивший день также не сулил ничего хорошего. Он редко сердился на Дорс. Но на этот раз он был очень сердит.

— Какая глупость, какая ужасная глупость! — воскликнул он. — Ну разве мало было того, что мы все остановились в гостинице? Одного этого хватило бы для того, чтобы навести этого параноика, генерала, на мысль о заговоре!

— О каком заговоре, Гэри? Мы были безоружны и создавали впечатление развеселой компании, продолжавшей отмечать твой день рождения. Никакой угрозы от нас не исходило и исходить не могло.

— Да, но потом ты осуществила дерзкое вторжение на дворцовую территорию только затем, чтобы вмешаться в мою беседу с генералом, в то время как я несколько раз повторял, что я этого не хочу. У меня на этот счёт были свои собственные планы, ты же знаешь!

— Твои планы, твои желания, твои распоряжения — всё это для меня вещи второго порядка по сравнению с твоей безопасностью. Меня беспокоило только это.

— Мне ничего не угрожало.

— Я не так беспечна, как ты. На твою жизнь покушались дважды. Почему ты так уверен, что не будет третьей попытки?

— Повторяю: оба покушения были предприняты тогда, когда я был премьер-министром. Тогда, может быть, я и вправду был фигурой, которую хотели убрать. Но кому придёт в голову убирать старого математика?

— Вот как раз это я и хочу выяснить, — сказала Дорс, — выяснить и предотвратить. А начну с того, что побеседую кое с кем из твоих сотрудников.

— Нет. Ты только внесёшь сумятицу в работу и расстроишь людей. Оставь их в покое.

— Вот этого я сделать не могу. Гэри, моё дело — защищать, охранять тебя. Этим я занимаюсь уже двадцать восемь лет, и ты мне не помешаешь.

Глаза её так сверкали, что Селдон понял — он ничего с ней поделать не сможет: она поступит так, как считает нужным.

Безопасность супруга для Дорс — превыше всего.

Глава 19

— Прости, Юго, можно я ненадолго оторву тебя от работы?

— Конечно, Дорс, без вопросов. Чем могу служить? — с веселой улыбкой спросил Юго Амариль.

— Мне нужно кое-что выяснить, Юго, и очень надеюсь, что ты не станешь надо мной смеяться.

— Постараюсь.

— У вас есть некий прибор под названием «Главный Радиант». Я то и дело о нём слышу. И Гэри о нём говорит непрестанно, так что я в принципе представляю, как он работает, но в действии никогда его не видела. Ты не мог бы мне его показать?

Амариль нахмурился.

— Понимаешь, дело в том, что Главный Радиант относится к разряду засекреченных объектов и пользоваться им могут только те, у кого есть соответствующий допуск. У тебя такого допуска нет.

— Я знаю, но ведь мы знакомы двадцать восемь лет…

— И ты — жена Гэри. Ну ладно, позволим себе маленькое нарушение. Полноценных Главных Радиантов у нас всего два. Один из них — в кабинете Гэри, второй — здесь. Вот он.

Дорс посмотрела на стоявший на столе матовый чёрный кубик.

— Вот этот? — недоверчиво спросила она.

— Да. В нём собраны уравнения, описывающие будущее.

— А как на них посмотреть?

Амариль нажал кнопку, в комнате стемнело, но почти сразу же чёрный кубик распространил молочно-белый свет, в лучах которого в воздухе повисли значки, стрелочки, линии, различные математические знаки. Казалось, они движутся, но, когда глаза Дорс немного привыкли, она поняла, что это ей только показалось.

— Так, значит, это и есть будущее? — изумленно спросила Дорс.

— Может быть, — ответил Амариль, выключая прибор.

Я дал полное увеличение, поэтому ты видела значки и цифры. Без увеличения видны были бы только чередования тёмных и светлых пятнышек.

— Значит, изучая эти уравнения, вы можете судить о том, что нас ожидает в будущем?

— Теоретически — да, но есть две сложности.

— Да? И какие же?

— Начнем с того, что эти уравнения выведены, так сказать, не каким-то конкретным человеком. Десятки лет мы закладывали в компьютеры всё более сложные программы, а компьютеры сами выводили и хранили уравнения, но мы, безусловно, не знаем, насколько они верны и каково их значение. Тут всё зависит от того, насколько верным был сам процесс программирования.

— Значит, уравнения могут быть ошибочными?

— Могут, — кивнул Амариль и устало потёр рукой глаза.

«Как же он постарел за последние годы! — с горечью и жалостью подумала Дорс. — Он ведь лет на десять моложе Гэри, а выглядит чуть ли не старше».

— Конечно, — продолжал Амариль усталым голосом, — мы надеемся, что не все уравнения ошибочны, но вот тут-то как раз и возникает вторая сложность. Несмотря на то что и я, и Гэри проверяли, вертели их так и этак столько лет, мы никогда не можем быть на сто процентов уверенными в том, каково значение уравнений. Их вывел компьютер, значит, резонно предположить, что некое значение у них имеется, но какое? Похоже, кое для чего мы начали докапываться. Знаешь, как раз сейчас я корплю над тем, что у нас называется «отрезком А23» — жутко запутанной системой уравнений. Пока мы не сумели приложить эту систему к чему-либо, имеющему место в реальной Вселенной. Однако с каждым годом мы всё ближе к цели, и я верю в то, что психоистория в конце концов станет тем, чем мы мечтаем её увидеть, — надёжной методикой для прогнозирования будущего.

— А сколько сотрудников имеют доступ к Главному Радианту?

— В принципе, все математики, занятые в Проекте, но не по собственному желанию. Оформляется запрос, причём заблаговременно, и Главный Радиант настраивается так, чтобы математик получил именно ту часть уравнений, с которой он хочет поработать. Когда сразу несколько человек выражают желание поработать с Главным Радиантом, возникают сложности. Сейчас, правда, особых запросов на работу с ним нет — видимо, народ ещё не успел окончательно прийти в себя после юбилея Гэри.

— Скажи, а вы не подумывали сделать ещё несколько Главных Радиантов?

— Даже не знаю, как сказать, — выпятив губы, проговорил Амариль. — Вообще-то мы обговаривали вопрос о том, как было бы хорошо установить третий прибор, но нужно кого-то назначить ответственным за него. Главный Радиант — это не компьютер, на котором можно позволить работать каждому. Я предложил Гэри, чтобы Тамвиль Элар… ну, ты же его знаешь…

— Да, знаю.

— Чтобы третий Главный Радиант установить в его кабинете. Разработанные им ахаотичные уравнения в сочетании с электрофокусировщиком выдвинули его на третью позицию в Проекте после Гэри и меня. Но Гэри колеблется.

— Почему? Ты знаешь?

— Если Элар получит Главный Радиант, это будет официальным подтверждением того, что он третий человек в Проекте, то есть это поставит его выше других математиков, которые и старше его, и выше по должности. То есть возникнут определённого рода стратегические, так сказать, трудности. Я-то думаю, что нам нечего ломать себе головы над проблемами, но Гэри… ты же знаешь Гэри.

— Да, я знаю Гэри. А допустим, я тебе скажу такую вещь… Что, если Линн видел Главный Радиант?

— Линн?

— Полковник Хендер Линн из хунты. Приспешник Теннара, лакей.

— Сильно сомневаюсь, Дорс.

— Понимаешь, он говорил насчёт кубиков и цепочек, а я сейчас их видела собственными глазами. Не могу отделаться от мысли о том, что он был здесь и видел Радиант в работе.

Амариль покачал головой:

— Нет, не могу себе представить человека из хунты в моём кабинете или в кабинете Гэри.

— Скажи мне, как ты думаешь, кто в Проекте мог бы таким вот образом работать на хунту?

— Никто, — убеждённо ответил Амариль. — Это невероятно. Возможно, что Линн не видел Главного Радианта, но ему о нём рассказали.

— Кто ему мог о нём рассказать?

Амариль после недолгого раздумья ответил:

— Никто.

— Ну хорошо, вот ты только что сказал о трудностях, что называется, внутриполитического характера, связанных с вероятностью получения Эларом третьего Главного Радианта. Наверное, в столь многочисленном коллективе, как ваш Проект, где трудятся сотни сотрудников, время от времени возникают какие-то мелкие стычки, ссоры.

— О да. Бедняга Гэри мне время от времени об этом твердит. Улаживать всё это приходится ему, и я представляю, как это ему надоело.

— Скажи, эти ссоры достаточно серьёзны для того, чтобы мешать работе над Проектом?

— Да нет, не так уж серьёзны.

— Скажи, есть сотрудники, которые скандалят больше других? То есть я хочу спросить, можно ли, к примеру, избавиться от девяноста процентов этих внутренних трений ценой увольнения пяти-шести процентов персонала?

— Неплохая идея, — кивнул Амариль, — но только я не знаю, от кого нужно избавиться. Я ведь в нашу «внутреннюю политику» фактически не вмешиваюсь. Избежать всех этих мелочей невозможно, вот я и стараюсь попросту держаться подальше от всяких дрязг.

— Странно… — покачала головой Дорс. — Получается, что ты таким образом отрицаешь надёжность психоистории.

— Как это?

— Но как же можно утверждать, что вы добрались до стадии, когда можно предсказывать будущее и управлять им, если вы не можете справиться с такими досадными мелочами внутри самого Проекта, от которого это будущее напрямую зависит?

Амариль хихикнул. Это было совсем не похоже на него, ведь с юмором у него, как правило, было туговато и он почти никогда не смеялся.

— Извини, Дорс. Видишь ли, ты зацепила проблему, которую мы разрешили. Мы об этом тоже думали. Сам Гэри разработал уравнения, описывающие вот эти самые межличностные трения, а в прошлом году я их довёл до ума. Я обнаружил, что существуют способы видоизменения этих уравнений таким образом, чтобы свести трения к минимуму. Но в каждом конкретном случае выходит так, что за счёт нивелирования трения в одном месте оно неизбежно усиливается в другом. Совершенно ликвидировать подобные неурядицы невозможно в условиях работы и общения людей в замкнутом коллективе — кто-то уходит, кто-то приходит — ну, вроде того, как притираются новые детали, пока не встанут на место. Мне с помощью ахаотичных уравнений Элара удалось доказать, что тут ничего поделать нельзя, какие бы усилия ни предпринимались. Гэри называет это «законом консервации личных проблем».

В итоге возникло такое мнение, что у социальной динамики существуют такие же законы консервации, или, лучше сказать, торможения, как в физике, и на самом деле именно эти законы могут стать для них наилучшим руководством для решения самых трудных проблем психоистории.

— Впечатляюще, — усмехнулась Дорс, — но какой толк из всего этого, если в конце концов окажется, что абсолютно ничего изменить нельзя, что всё плохое накапливается и что для того, чтобы уберечь Империю от разрушения, нужно разрушить ещё что-нибудь?

— Некоторые именно так и думают, но я — нет.

— Хорошо. Вернёмся к реальности. Скажи, есть что-нибудь такое во всех этих внутренних трениях, что угрожало бы Гэри? Физически угрожало, я имею в виду.

— Угрожало Гэри? Нет, конечно же, нет. Как тебе такое в голову пришло?

— Может быть, есть кто-нибудь, кто хотел бы занять его место, — какой-нибудь сверхамбициозный агрессивный человек, жаждущий пожинать все лавры? Может быть, кто-то думает, что Селдон засиделся на должности руководителя Проекта?

— Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал подобное про Гэри.

Похоже, Дорс не удовлетворил его ответ.

— Нечего ждать, что кто-нибудь скажет такое вслух, это понятно. Ну, спасибо тебе, Юго, ты мне всё-таки помог. Извини, что оторвала тебя на столько времени от работы.

Амариль долго смотрел ей вслед. Он немного встревожился, но, окунувшись в работу, быстро позабыл о разговоре с Дорс.

Глава 20

Одной из причин время от времени отрываться от работы (а причин таких было крайне мало) были визиты к Рейчу, семейство которого обитало неподалеку от университетского кампуса. Когда Селдон шёл туда, сердце его всякий раз наполнялось любовью к приёмному сыну. Рейча нельзя было не любить — доброго, веселого, преданного, смышленого Рейча, обладающего удивительной способностью вселять любовь к себе в души людей, с которыми он встречался.

Это его обаяние поразило Селдона ещё тогда, когда Рейчу было всего двенадцать — тогда он был биллиботтонским беспризорником, грязным бродяжкой, но ухитрился-таки тронуть сердца Гэри и Дорс. Не забыл Селдон и о том, каким искренним чувством к Рейчу прониклась когда-то Рейчел, тогдашний мэр Сэтчема. Помнил он и то, как Рейч втерся в доверие к Джорануму, что в итоге привело Джоранума к гибели. Как его пасынок сумел завоевать сердце красавицы Манеллы. Гэри не мог дать себе отчета в том, как именно удаётся Рейчу быть таким обаятельным, но, не вдаваясь в размышления, он попросту наслаждался всяким случаем, когда ему удавалось встретиться с сыном.

— Всё хорошо? — по обыкновению поинтересовался Селдон, войдя в дом Рейча.

Рейч отложил в сторону голографические материалы, с которыми работал, и улыбнулся.

— Всё хорошо, па.

— Что-то не слышно Ванды.

— Ясное дело. Они с Манеллой отправились за покупками.

Селдон уселся в кресло и с веселой усмешкой посмотрел на рабочий беспорядок на столе Рейча.

— Ну, как поживает книга?

— Она-то замечательно. Я похуже, — вздохнул Рейч. — Но, когда я её закончу, это будет прямо сенсация. Представь себе, про Даль до сих пор ещё никто не писал книг, вот дела! — Селдон давно заметил — стоило Рейчу заговорить о родине, как он тут же сбивался на далийский жаргон. — Ну а как ты, па? — спросил Рейч. — Небось рад до смерти, что праздник закончился?

— Не то слово. Я с трудом пережил.

— Да? По тебе заметно не было.

— Ну, я старался… Не хотелось другим настроение портить.

— Ну а как тебе мамино вторжение на дворцовую территорию? Сейчас все только про это и болтают.

— Рейч, конечно, я не в восторге, мягко выражаясь. Твоя мама — замечательный, удивительный человек, но с ней порой очень трудно. Похоже, она нарушила мои планы.

— Что за планы, па?

Селдон откинулся на спинку кресла. Ему было приятно разговаривать с Рейчем — всегда приятно поговорить с человеком, который тебя понимает и которому полностью доверяешь, но особенно Селдона в разговорах с Рейчем привлекало то, что тот ничего не смыслил в психоистории. Поговорив с сыном, он порой думал о его словах, прикидывал так и этак, и в итоге мысли эти приобретали такую форму, как если бы пришли в голову самому Селдону.

— Мы экранированы? — негромко спросил он.

— Всегда, — ответил Рейч.

— Отлично. Я сделал то, что намеревался сделать, — натолкнул генерала Теннара на кое-какие любопытные мысли.

— Какие же?

— Ну, я кое-что рассказал ему о системе налогообложения и особо подчеркнул тот факт, что попытки равномерного сбора налогов с населения неизбежно приводят к тому, что система становится избыточно сложной, непродуктивной и дорогостоящей. Отсюда вполне естественно следует вывод о том, что система налогообложения должна быть упрощена.

— Да, пожалуй, это имеет смысл.

— До определённой степени — да, но очень может быть, что после нашей беседы генерал Теннар может переборщить и скатиться к избыточному упрощению. Видишь ли, налогообложение при обеих крайностях порочно. Стоит чересчур усложнить систему — люди перестанут её понимать и будут отказываться платить налоги. Стоит её, наоборот, упростить — люди сочтут такую систему несправедливой и будут протестовать. Самый простой налог — подушный, при котором все платят поровну, но нельзя с бедного и богатого брать поровну — это очевидно.

— А это ты генералу объяснил?

— Не получилось.

— И ты думаешь, что генерал введёт подушный налог?

— Думаю, он склонится к этому. Если у него возникнут подобные намерения, информация непременно просочится, и этого одного будет достаточно, чтобы народ разбушевался и правительство почувствовало себя не слишком уютно.

— Значит, ты намеренно подкинул ему эту информацию?

— Естественно.

Рейч покачал головой:

— Не понимаю я тебя, па. В личной жизни ты человек мягкий, добрый — самый обычный. И вдруг затеваешь дело, из-за которого могут начаться волнения, восстания — ведь их будут подавлять, и кто-то может даже погибнуть. Это не безболезненно, папа. Ты об этом подумал?

Селдон тяжело вздохнул.

— Да я ни о чём другом, кроме этого, не думаю, Рейч. Когда я только начинал работать над психоисторией, всё это дело представлялось мне чисто научной работой. Казалось, из этого ничего не выйдет, а если и выйдет, всё равно результаты нельзя будет применить на практике. Но проходят годы, десятилетия, мы узнаем всё больше и больше, и возникает непреодолимое желание всё-таки попробовать: что дадут полученные результаты?

— Чего ради? Ради того, чтобы погибали люди?

— Нет, ради того, чтобы погибало меньше людей, чем могло бы погибнуть. Если проведенный нами психоисторический анализ верен, то хунта больше нескольких лет не продержится, и есть несколько способов ускорить её уход со сцены. Все не бескровные, все не безобидные. Но этот способ — уловка с налогами — должен пройти наиболее спокойно, чем какой-либо другой, повторяю — в том случае, если результаты анализа верны.

— А если нет, тогда что?

— Тогда может случиться неизвестно что. Но должна же когда-то психоистория достичь такой стадии, когда её выводы можно будет применить на практике, а мы такой возможности ждали многие годы — такой возможности, когда мы могли бы с высокой степенью вероятности прогнозировать последствия событий, и эти последствия были бы наименее отрицательными в сравнении с другими вариантами. В каком-то смысле игра с налогами — первый настоящий психоисторический эксперимент.

— Что-то уж очень просто получается, как тебя послушаешь.

— Это иллюзия. Ты просто не представляешь, как сложна психоистория. Нет, всё непросто. Время от времени к подушному налогу так или иначе прибегали на протяжении истории. И народ никогда не воспринимал его введение как большую радость, и всегда были выступления против такой системы налогообложения, однако протест никогда, практически никогда не приводил к низвержению правительства в резкой форме. В конце концов, правительство может обладать слишком сильной властью, а форма протеста может быть достаточно спокойной и планомерной, и в итоге народ может добиться того, что правительство пойдёт на уступки и отменит налог. Если бы подушный налог был смертельно опасен, уверяю тебя, ни одно правительство никогда бы не подумало вводить его. Именно из-за того, что он почти безболезнен, к нему и прибегали время от времени. Однако ситуация на Тренторе не совсем типичная. Психоисторический анализ прослеживает значительную нестабильность общественно-политической обстановки, и поэтому введение подушного налога должно вызвать исключительно сильный протест, подавление которого должно оказаться чрезвычайно вялым.

Рейч покачал головой:

— Надеюсь, что всё получится, папа, но не кажется ли тебе, что генерал возьмет и объявит во всеуслышание, что он действовал согласно указаниям психоистории, и, погружаясь на дно, утянет и тебя с собой?

— Я почти уверен, что наша беседа с ним записывалась, но если её содержанию суждено увидеть свет, то станет ясно, что я уговаривал его повременить, выждать, покуда я не доведу анализ существующего положения вещей до конца, покуда не представлю ему отчет, а он отказался ждать.

— А мама что обо всём этом думает?

— Я с ней об этом не говорил, — ответил Селдон. — У неё теперь другие дела — очередная «охота на ведьм».

— Правда?

— Угу. Пытается выявить глубокое подполье в рядах сотрудников Проекта, деятельность которого направлена против меня, ты только представь себе! Наверное, ей кажется, что среди моих сотрудников есть немало людей, которые только и мечтают от меня избавиться. Честно говоря, — вздохнул Селдон, — один из этих людей — я сам. Мне бы очень хотелось сбросить с себя груз ответственности за Проект и всю психоисторию и переложить его на плечи других.

— По-моему, маме не даёт покоя сон Ванды. Ты же знаешь, как она заботится о твоей безопасности. Клянусь, даже сон о твоей смерти мог заставить её броситься на поиски заговора против тебя.

— Искренне надеюсь, что никакого заговора нет и быть не может.

Отец и сын весело расхохотались.

Глава 21

В электрофизической лаборатории почему-то было заметно холоднее, чем в других помещёниях. Ожидая, когда освободится сотрудница — единственная, кто работал в лаборатории, Дорс сидела и разглядывала её.

Стройная, с тонкими чертами лица. Красивой её назвать было нельзя — лицо очень портили узкие губы и тяжеловатый подбородок, но в карих глазах светился ум. На табличке на письменном столе горели буквы «Синда Моней».

Наконец она обернулась к Дорс и сказала:

— Прошу простить, доктор Венабили, но есть кое-какие процессы, которые нельзя прерывать даже ради жены директора.

— Я бы очень расстроилась, если бы вы бросили работу ради меня. Мне о вас говорили много хорошего.

— Это всегда приятно. Кто же меня хвалил?

— Точно не вспомню, — ответила Дорс. — Насколько я понимаю, вы одна из самых выдающихся учёных-математиков, занятых в работе над Проектом.

Синда Моней усмехнулась.

— Знаете, математики у нас числятся аристократами. Что касается меня, то я бы предпочла, чтобы меня считали выдающимся участником работы над Проектом, таким же, как и все остальные. Какая разница — математик я или нет?

— Я с вами согласна. Скажите, вы давно работаете здесь?

— Два с половиной года. До этого я закончила аспирантуру по радиационной физике в Стрилинге и параллельно проходила практику здесь.

— Видимо, вы успешно работаете в Проекте?

— Меня дважды повышали в должности, доктор Венабили.

— Скажите, были у вас какие-нибудь трудности — строго между нами, доктор Моней?

— Работа сложная, но вы, вероятно, имеете в виду личные сложности. По крайней мере, если они и были, то это вполне естественно, как я думаю, в таком большом коллективе.

— Что это означает?

— Мелкие стычки, ссоры. Мы же все живые люди.

— Но ничего серьёзного?

Моней покачала головой.

— Нет, ничего серьёзного.

— Насколько мне известно, доктор Моней, — сказала Дорс, — именно вы разработали устройство, исключительно важное для работы с Главным Радиантом, с помощью которого этот прибор выдаёт гораздо больше информации.

Моней радостно улыбнулась.

— Так вы знаете об этом? Да, это электрофокусировщик. После того как он был разработан, профессор Селдон выделил мне эту небольшую лабораторию и назначил меня ответственной над работой в этой области.

— Я удивлена, что такой значительный успех не дал вам возможности выдвинуться в ряды элиты Проекта.

— Ну что вы… — смущенно проговорила Моней. — Это было бы несправедливо. На самом деле моя работа носила чисто технический характер, инженерный. Да, конечно, она была чрезвычайно тонкой, но тем не менее именно инженерной.

— А кто работал с вами?

— Разве вы не знаете? Тамвиль Элар. Он выдвинул идею, а я разработала и осуществила сборку устройства.

— Означает ли это, что слава изобретения досталась ему?

— Нет-нет. Вы не должны так думать. Доктор Элар вовсе не такой человек. Он честно разделил со мной права на изобретение. На самом деле он хотел, чтобы устройство носило наши имена — оба наших имени, но ему это не удалось.

— Почему?

— Таковы указания профессора Селдона. Все устройства, все формулы должны носить исключительно функциональные названия, а не имена их создателей, чтобы не было никаких обид. И поэтому разработанное нами устройство называется просто электрофокусировщиком. Правда, когда мы работаем вместе с доктором Селдоном, он называет его нашими именами, и это звучит замечательно, доктор Венабили, честно говоря. Может быть, когда-нибудь все наши изобретения получат наши имена. Я очень на это надеюсь.

— Я тоже, — вежливо кивнула Дорс. — Судя по тому, как вы говорите об Эларе, получается, что он очень милый человек.

— Да. Да, это так, — кивнула Моней. — С ним очень приятно работать. Как раз сейчас я разрабатываю новый вариант устройства — более мощный. Точно определить, для чего он предназначен, я не могу. А доктор Элар руководит моей работой.

— Есть успехи?

— О да. Я уже передала доктору Элару прототип устройства, который он собирается опробовать. Если получится, мы продолжим работу.

— Звучит неплохо, — сказала Дорс. — Скажите, доктор Моней, как вы думаете, что произойдёт, если профессор Селдон решит уйти с поста главного руководителя Проекта? Если он уйдёт в отставку?

Моней не смогла скрыть удивления.

— Разве профессор собирается в отставку?

— Нет, насколько я знаю. Я просто высказываю предположение. Допустим, он уйдёт в отставку. Как вы думаете, кто бы мог стать его естественным преемником? Судя по тому, что вы мне рассказали, у меня создалось такое ощущение, что вы видите кандидатом на этот пост доктора Элара.

Моней растерялась, но, собравшись с мыслями, ответила:

— Да, пожалуй, это так. Из новых сотрудников вряд ли найдётся более талантливый человек, и, я думаю, он мог бы лучше других возглавить работу над Проектом. Но всё-таки он слишком молод. А в Проекте много ветеранов — вы понимаете меня, надеюсь, — которые не захотят работать под началом, так сказать, молодого выскочки.

— Вы имеете в виду кого-нибудь конкретно из этих самых ветеранов? Говорите откровенно, разговор у нас чисто конфиденциальный.

— Их не так много, но… доктор Амариль — он же, так сказать, законный наследник.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнула Дорс. — Ну что ж, спасибо за помощь. Не стану больше отрывать вас от работы.

Дорс ушла, думая об электрофокусировщике и Юго Амариле.

Глава 22

— А, это снова ты, Дорс, — обернувшись, кивнул Юго Амариль.

— Прости, Юго. Опять я тебе надоедаю — уже второй раз на этой неделе. Обычно к тебе редко кто заходит, верно?

— Да, я не слишком большой любитель болтать с кем-либо во время работы. Отрываешься, теряешь мысль… Я не о тебе, Дорс, прости, пожалуйста. Ты и Гэри — это другое дело. Не бывает дня, чтобы я забыл о том, что вы сделали для меня.

— Не надо, Юго, — умоляюще замахала руками Дорс. — Ты столько сделал для Гэри, что уже давно оплатил долг. С лихвой оплатил. Скажи мне честно, как движется работа над Проектом? Гэри молчит, мне, по крайней мере, ничего не говорит.

Амариль закинул руки за голову. Лицо его просияло. Казалось, вопрос Дорс вдохнул в него жизненные силы.

— Ладно, расскажу. Всё хорошо. Просто замечательно. Трудно, правда, рассказывать, не прибегая к математике, но за последние два года мы добились потрясающих успехов — гораздо более значительных, чем за все предыдущие годы. Словно мы блуждали вокруг да около и наконец выбрались на верную дорогу.

— Я слыхала, будто вам очень помогли новые уравнения, выведенные доктором Эларом.

— Ахаотичные уравнения? Да. Невероятно помогли.

— А также электрофокусировщик. Я недавно разговаривала с женщиной, которая его придумала.

— С Синдой Моней?

— Да.

— Она большая умница. Нам с ней здорово повезло.

— Скажи, Юго… ты почти всё время работаешь с Главным Радиантом, верно?

— Да, я практически постоянно работаю с ним.

— И в работе пользуешься электрофокусировщиком?

— Конечно.

— Юго, а ты не подумывал взять отпуск?

Амариль взглянул на Дорс, подслеповато моргая.

— Отпуск? Зачем мне отпуск?

— Я спросила, потому что ты всегда выглядишь очень усталым.

— Ну бывает время от времени… Но я не хотел бы бросать работу.

— А ты не чувствуешь себя в последнее время более усталым, чем обычно?

— Пожалуй. Но годы идут, я ведь уже не мальчик, Дорс.

— Тебе всего сорок девять, Юго.

— Всё равно это больше, чем раньше, верно?

— Ну ладно. Скажи мне, Юго, — я спрашиваю, чтобы сменить тему, — а как сейчас трудится Гэри? Ты так долго работаешь с ним рука об руку, что вряд ли отыщется другой, кто знает его лучше тебя. Даже я. По крайней мере, в том, что касается работы.

— Он работает как одержимый, Дорс. Я не замечаю в нём никаких перемен. Возраст как бы и не сказывается. До сих пор в Проекте нет ему равных по уму и проницательности.

— Приятно слышать. Только боюсь, сам он о себе не такого высокого мнения. Он плохо мирится со своим возрастом. Еле-еле заставила его согласиться на празднование юбилея. Ты, кстати, был на празднике? Что-то я тебя не видела.

— Побыл недолго. Но ты же знаешь, я на вечеринках себя не слишком уютно чувствую.

— Как ты думаешь, Гэри устал? Я не о его умственных способностях спрашиваю, а только о физическом состоянии. Скажи честно, может быть, ему уже не под силу такая тяжкая ответственность?

Амариль удивился не на шутку.

— Я и не думал об этом. Просто не могу себе представить, что Гэри устал.

— Он живой человек, Юго, и способен устать. Я так понимаю, что время от времени у него возникает желание всё бросить и передать руководство Проектом кому-нибудь помоложе.

Амариль откинулся на спинку стула и положил на стол джойстик, который вертел в руке всё время, пока разговаривал с Дорс.

— Что?! Это глупо! Это невероятно!

— Ты так уверен?

— Абсолютно! Он бы не задумал такого, не поговорив сначала со мной. А со мной он не говорил.

— Юго, подумай. Подумай спокойно. Гэри действительно устал. Он старается не показывать этого, но это так. Что, если он решит уйти в отставку? Что станет с Проектом? Что будет с психоисторией?

— Ты шутишь, Дорс? — прищуриваясь, спросил Амариль.

— Нет. Просто стараюсь заглянуть в будущее.

— Безусловно, если Гэри уйдёт в отставку, его пост займу я. Ведь мы вдвоем работали над Проектом много лет, задолго до того, как к работе присоединились другие. Он и я. Только мы. Никто, кроме меня, лучше не понимает, что такое Проект, — после Гэри, разумеется. Похоже, ты удивлена, Дорс? Разве я не прав?

— Нет, ни я, ни кто-либо другой не подумает оспаривать того факта, что ты — самый законный преемник на посту руководителя Проекта, но сам-то ты хочешь этого? Ты можешь всё знать о психоистории, но разве тебе хочется окунуться с головой в то, о чём мы говорили в прошлый раз, — во все эти дрязги, трения, сложности, ведь тогда ты будешь вынужден отказаться в значительной мере от собственной работы. Ведь Гэри в основном устал из-за того, что ему приходится всех и вся держать в узде. Справишься ли с такой работой?

— Да, справлюсь, но говорить об этом не желаю. Послушай, Дорс, ты зачем пришла? Чтобы намекнуть, что Гэри хочет меня уволить?

— Что ты! — возмутилась Дорс. — Как ты мог подумать такое о Гэри! Разве он когда-нибудь предавал друзей?

— Ну ладно. Давай не будем об этом. Послушай, Дорс, ты меня извини, конечно, но у меня уйма работы.

Амариль резко отвернулся и склонился над столом.

— Да-да, я не буду тебе мешать.

Дорс ушла недовольная.

Глава 23

— Входи, ма, — сказал Рейч, улыбаясь. — Плацдарм пуст. Я услал Ванду и Манеллу погулять.

Дорс вошла, по привычке огляделась и села на первый попавшийся стул.

— Спасибо, сынок.

Некоторое время она сидела молча. Казалось, Империя всем своим колоссальным весом легла на её плечи.

Рейч подождал немного и сказал:

— Мне до сих пор не удалось спросить тебя о твоём отважном вторжении на дворцовую территорию. Не у каждого есть матушка, способная на такой подвиг.

— Об этом мы не будем говорить, Рейч.

— Ну хорошо, тогда скажи., по тебе никогда не скажешь, как ты себя чувствуешь, но сейчас такое впечатление, что ты вроде бы не в себе. Что случилось?

— Я действительно, как ты говоришь, не в себе. Настроение паршивое, поскольку я думаю об очень важных вещах, а с папой говорить о них невозможно. Он замечательный человек, но ладить с ним ужасно трудно. Его никакими силами невозможно вывести из равновесия. Начну говорить, что я волнуюсь за него, — он отмахнется и скажет, что всё это из-за того, что я без всяких оснований боюсь за его жизнь и стараюсь оберегать его.

— Ма, но это правда, ты действительно чаще всего боишься за папу безосновательно. Если у тебя на уме что-нибудь страшное, то скорее всего ты ошибаешься.

— Спасибо, утешил. Ты говоришь в точности, как он, а я не могу найти себе места. Просто не знаю, что делать.

— Ну, тогда тебе надо выговориться, ма. Расскажи мне всё. С самого начала.

— Всё началось с Ванды.

— Ах, со сна Ванды? Ма, лучше не продолжай. Папа, будь он на моём месте, не дал бы тебе дальше говорить. Нет, ты говори, конечно. Малышке приснился сон, и ты сделала из мухи слона. Это глупо.

— Я думаю, что это был не сон, Рейч. Я думаю, то, что она приняла за сон, было на самом деле явью, и в этой яви двое мужчин разговаривали о смерти её деда.

— Это всего-навсего твоя догадка. Как можно доказать, что это правда?

— А ты всё-таки представь, что это правда. Единственное слово, которое она запомнила, кроме слова «смерть», это слово «финики». При чем тут могут быть финики? Скорее всего она слышала какое-то другое слово, оно ей было незнакомо, но по звучанию слово напоминало слово «финики». Что это могло быть за слово?

— Ну, это уж я не знаю, — пожал плечами Рейч.

Дорс не оставила без внимания его реакцию.

— Ты, конечно, считаешь, что это плод моего больного воображения. И всё же, если это окажется правдой, это может означать, что против Гэри существует заговор — прямо здесь, среди сотрудников Проекта.

— Заговор среди сотрудников Проекта? Для меня это столь же невероятно, как поиск логики в детском сне.

— Однако во всяком большом коллективе существуют свои обиды, зависть, ссоры.

— Конечно, конечно. Мы говорим друг другу обидные слова, хмуримся, злорадствуем — всё, что угодно, но всё это не имеет никакого отношения к желанию убить папу.

— Тут всё дело в степени желания. И очень может быть, что различие крошечное, но его окажется вполне достаточно.

— Ни за что не заставишь папу поверить в это. И меня, кстати, тоже. Значит, — сказал Рейч, расхаживая по комнате, — именно этим ты занималась в последние дни — пыталась выявить так называемый заговор, да?

Дорс кивнула.

— Ничего не вышло?

Дорс опять кивнула.

— А тебе не показалось, что у тебя ничего не вышло именно потому, что никакого заговора нет и в помине?

Дорс покачала головой.

— У меня пока ничего не вышло, однако убеждённость в том, что заговор существует, осталась. Я это интуитивно чувствую.

Рейч рассмеялся.

— Это как-то банально. От тебя даже странно такое слышать, ма.

— Видишь ли, есть слово, похожее на слово «финики». Это слово «физики».

— При чем тут могут быть физики?

— В Проекте работают сотрудники разного профиля. В том числе и физики.

— Ну и?..

— Допустим, — упрямо тряхнула головой Дорс, — это означает, что убить Гэри хотят с помощью одного или нескольких физиков — сотрудников Проекта. Ванда слова «физики» не знает, так почему бы ей вместо этого не услышать слово «финики», если учесть, что она их просто обожает?

— Ты хочешь сказать мне, что в личном кабинете отца находились люди… Кстати, сколько их там было?

— Ванда, вспоминая свой сон, говорит, что их было двое. У меня такое чувство, что одним из двоих был не кто иной, как полковник Хендер Линн, большая шишка в хунте, что ему был продемонстрирован в действии Главный Радиант и он с кем-то вел разговор об уничтожении Гэри.

— Мама, ты меня прости, но это звучит всё более и более дико. Полковник Линн и кто-то ещё разговаривали о том, чтобы убить отца, в его собственном кабинете, и при этом не заметили, что в кресле — маленькая девочка, которая могла услышать их разговор? Так у тебя получается?

— Вроде того.

— В таком случае раз речь шла о физиках, следовательно, второй человек — скорее всего математик.

— Да, мне так кажется.

— А мне кажется, что это совершенно невероятно. Даже если бы это было так. о каком математике может идти речь? Их пятьдесят человек в Проекте.

— Я не со всеми беседовала. Но с некоторыми поговорила, и кое с кем из физиков, кстати, тоже, но пока ни до чего не докопалась. Но ты же понимаешь, я не могу задавать слишком конкретные вопросы.

— Короче говоря, никто из тех, с кем ты говорила, не вызвал у тебя ощущения существования заговора?

— Нет.

— Неудивительно. Этого не произошло, потому что…

— Я знаю, что ты скажешь, Рейч. Неужели ты думаешь, что люди возьмут и в приятной беседе раскроют все карты? Я же не пытаюсь силой вытягивать показания из кого бы то ни было. Ты представляешь, что скажет отец, если я обижу кого-нибудь из его драгоценных математиков? — И вдруг совершенно другим голосом Дорс спросила: — Рейч, ты в последнее время говорил с Юго Амарилем?

— В последнее время — нет. Ты же знаешь, он не большой любитель разговоры разговаривать. Если у него отнять психоисторию, только кожа и останется.

Дорс печально усмехнулась, представив себе созданный Рейчем образ Юго.

— А я говорила с ним на днях. Знаешь, он показался мне каким-то отрешенным. Даже не то чтобы усталым. Нет, такое впечатление, что он ничего вокруг себя не замечает.

— Да. Это Юго во всей красе.

— А тебе не кажется, что в последнее время это состояние у него прогрессирует?

Немного подумав, Рейч ответил:

— Очень может быть. Он тоже стареет, как все мы, кроме тебя, ма, конечно.

— А тебе не кажется, что он стал вести себя несколько необычно — стал неуравновешенным, что ли?

— Кто? Юго? С чего бы это ему становиться неуравновешенным? Дай ему только спокойно заниматься психоисторией, и он будет с ней возиться до конца своих дней.

— А мне так не кажется. Есть нечто, что его очень интересует, очень сильно. Вопрос о преемственности.

— Какой преемственности?

— Я намекнула, что в один прекрасный день у отца может возникнуть желание уйти в отставку, и оказалось, что у Юго нет никаких сомнений, что его преемником станет он.

— Ничего удивительного. Думаю, все согласны с тем, что Юго — законный наследник на этом посту. И отец наверняка думает так же.

— Всё так, но у Юго явно пунктик на этот счёт. Представляешь, он решил, что я явилась для того, чтобы намекнуть, будто Гэри хочет назначить после себя на пост руководителя не Юго, а кого-то другого. Ты можешь себе представить, чтобы кто-то такое подумал о Гэри?

— Да, это удивительно… — пробормотал Рейч и пристально посмотрел на мать. — Мама, ты собираешься сказать, что ниточка заговора, о котором ты говоришь, тянется к Юго? Что он хочет избавиться от папы и занять его место?

— Разве это абсолютно невозможно?

— Да, мама, невозможно. Если с Юго что-то не так, то это всего-навсего переутомление, и ничего больше. Глядеть на эти бесконечные уравнения с утра до ночи — да кто хочешь сойдёт с ума!

— Ты прав, — резко поднявшись со стула, кивнула Дорс.

Рейч вздрогнул.

— Ты о чём?

— О том, что ты только что сказал. Ты подсказал мне совершенно новую мысль. Потрясающе важную.

Дорс вышла уверенным шагом.

Глава 24

Дорс с укором сказала Гэри:

— Целых четыре дня ты провёл в Галактической Библиотеке. Удрал, а мне ни слова. Опять ухитрился уехать без меня.

Муж и жена смотрели на голографические изображения друг друга. Гэри только что вернулся из Галактической Библиотеки, расположенной в Имперском секторе. Позвонил Дорс из своего кабинета, чтобы известить её о том, что он уже в Стрилинге. «Даже когда она злится, — подумал Селдон, — она всё равно красавица». И ему ужасно захотелось, чтобы жена оказалась рядом — настоящая жена и он мог погладить её по щеке.

— Дорс, — откашлявшись, произнес Селдон, стараясь говорить как можно строже. — Я ездил туда не один. Со мной были несколько сотрудников, аГалактическая Библиотека для учёных — место совершенно безопасное, даже в наши неспокойные времена. Думаю, со временем мне придётся бывать там всё чаще и чаще.

— И ты собираешься и впредь удирать туда, не предупредив меня?

— Дорс, я не могу так жить — всё время думая о смерти, как ты. Кроме того, я не хочу, чтобы ты водила меня за руку, — библиотекари этого не поймут, им будет просто смешно. Библиотекари — это не хунта. Я нуждаюсь в них, и мне не хотелось бы, чтобы они нервничали. Но я думаю, что я… то есть мы… могли бы снять квартиру поблизости от библиотеки.

Дорс нахмурилась, покачала головой и сменила тему разговора:

— Знаешь, я за последние дни пару раз поговорила с Юго.

— Замечательно. Я рад. Его обязательно надо тормошить время от времени, а то он совсем закопался в науке.

— Верно, и с ним не всё в порядке. Он совершенно не похож на того Юго, который был рядом с нами все эти годы. Вялый, отрешенный, и вот что странно — его искренне, страстно волнует единственный вопрос, то есть, насколько я успела понять, его непоколебимая решимость занять твой пост после того, как ты уйдешь в отставку.

— Но это совершенно естественно, и всё будет именно так, если он переживёт меня.

— А ты думаешь, он тебя не переживёт?

— Он, правда, на одиннадцать лет моложе меня, но в жизни всякое бывает. Никто не застрахован от случайностей.

— На самом деле ты хочешь мне сказать, что и сам видишь, что Юго в неважнецком состоянии. Он и выглядит и ведёт себя так, словно старше тебя, и признаки эти появились сравнительно недавно. Он, случаем, не болен?

— Физически? Не думаю. Он, как и все сотрудники, проходит регулярные медицинские осмотры. Хотя я с тобой согласен — вид у него истощенный. Я пытался убедить его взять отпуск на пару месяцев — да хоть на целый год, если пожелает. Предлагал ему уехать куда-нибудь с Трентора, чтобы он совершенно отвлекся от работы над Проектом. Не было бы никаких проблем оплатить ему отдых на Геторине — прекрасный курорт и не слишком далеко.

Дорс нетерпеливо покачала головой:

— Не сомневаюсь, он отказался. Я ведь тоже предложила ему уйти в отпуск, а он на меня так посмотрел, словно и слова такого не знает. Наотрез отказался.

— Так что же с ним делать? — спросил Селдон.

— Давай подумаем, — предложила Дорс. — Попытаемся понять, в чём дело. Юго работает над Проектом целых двадцать лет, и до сих пор с ним всё было более или менее в порядке — никаких отклонений. И вдруг ни с того ни с сего именно в последнее время он страшно ослаб. Дело не в возрасте. Ему ещё пятидесяти нет.

— Ты чувствуешь, что здесь есть какая-то причина?

— Да. Скажи, как долго ты и Юго пользуетесь вашим электрофокусировщиком в работе с Главным Радиантом?

— Около двух лет, ну, может, немного дольше.

— Насколько я понимаю, электрофокусировщиком пользуются все, кто работает с Главным Радиантом?

— Верно.

— Значит, в основном Юго и ты, так?

— Так.

— Но Юго пользуется им чаще тебя?

— Да. Юго не отрывается от Главного Радианта и уравнений. Я, увы, вынужден тратить много времени на административные дела.

— А какое действие оказывает электрофокусировщик на организм человека?

Селдон удивился.

— Насколько я знаю, никакого особенного действия он не оказывает.

— В таком случае, Гэри, объясни мне кое-что. Электрофокусировщик используется в работе больше двух лет, и именно за это время ты стал сильнее уставать, стал ворчливым и раздражительным. Из-за чего?

— Просто я старею, Дорс.

— Чепуха. Кто тебе сказал, что шестьдесят лет — это старческий маразм? Ты пользуешься своим возрастом для того, чтобы брюзжать и защищаться, как неким оправданием, и я хочу, чтобы это прекратилось. А Юго, который намного моложе тебя, имеет дело с электрофокусировщиком чаще и в целом дольше, чем ты, и в результате он ещё более измождён, раздражителен и неуправляем. И потом, он совершенно по-детски относится к вопросу о наследовании твоего поста. Тебе не кажется, что тут есть над чем задуматься?

— Конечно, есть над чем. Возраст и переутомление.

— Нет, не возраст и не переутомление, а электрофокусировщик. Это он вас обоих так измотал.

Немного помолчав, Селдон задумчиво проговорил:

— Доказать, что это не так, Дорс, я не могу, но не понимаю, как это может выглядеть. Электрофокусировщик — устройство, продуцирующее необычное электронное поле, но это всего-навсего поле, действию которого люди подвергаются постоянно. Оно не может нанести человеку никакого вреда… Но, как бы то ни было, мы не можем отказаться от использования этого прибора. Без него совершенно невозможно продолжать работу над Проектом.

— Хорошо, Гэри, а теперь я хочу попросить тебя кое о чём и упрошу тебя помочь мне в этом. Не удаляйся из помещений проекта никуда, не предупредив меня, и не делай ничего необычного, не поставив меня в известность. Понимаешь?

— Дорс, как я могу согласиться на такое? Ты пытаешься натянуть на меня смирительную рубашку!

— Это ненадолго. На несколько дней. Максимум на неделю.

— Но что может случиться за несколько дней и даже за неделю?

— Положись на меня, — сказала Дорс.

Глава 25

Гэри Селдон на старомодный манер известил Юго Амариля о своем приходе — постучал в дверь. Юго оглянулся.

— Гэри, как приятно тебя видеть!

— Мне следовало бы заходить почаще. В старые добрые времена мы почти не разлучались с тобой. А теперь мне приходится заботиться о сотнях людей — тут, там, везде и повсюду, и это мешает нам видеться чаще. Новости слышал?

— Какие новости?

— Хунта собирается ввести подушный налог — и немалый, кстати говоря. Завтра об этом будет объявлено по тренторвидению. Для начала налог введут на Тренторе, а во Внешних Мирах пока подождут. Это меня несколько огорчает. Я-то надеялся, что налог будет введен одновременно по всей Империи, но, очевидно, я всё-таки слишком старательно призывал генерала к осторожности.

— Хватит и Трентора, — сказал Амариль. — Внешние Миры прекрасно поймут, что не сегодня-завтра дело дойдёт и до них.

— Теперь остаётся только ждать и смотреть, что случится.

— Начнётся дикий крик, как только будет передано официальное сообщение. Начнутся демонстрации — ещё до того, как налог будет введён фактически.

— Ты уверен?

Амариль включил Главный Радиант и быстро нашёл нужный участок.

— Сам посуди, Гэри. Уж и не знаю, как это можно интерпретировать иначе, ведь этот прогноз сделан при наличии тех самых специфических условий, которые имеют место сейчас. Если этого не произойдёт, значит, вся наша работа над психоисторией — мартышкин труд, а я отказываюсь в это верить.

— Постараюсь набраться мужества, — улыбнулся Селдон. — Юго, скажи, как ты себя чувствуешь в последнее время?

— Да нормально. Практически нормально. А ты-то сам как? До меня дошёл слух, будто бы ты собрался на пенсию. Даже Дорс что-то в этом роде сказала.

— Не обращай на Дорс взимания. Она сейчас говорит всё, что угодно. Ей в голову втемяшилась какая-то ерунда — будто бы Проекту грозит опасность.

— Какая опасность?

— Лучше не спрашивать. Просто пунктик какой-то, и разговаривать с ней стало совершенно невозможно.

— Видишь, как мне повезло, что я холостяк, — ухмыльнулся Амариль и спросил потише: — А если ты действительно соберешься в отставку, какие у тебя планы на будущее, Гэри?

— Ты займешь моё место. Какие у меня ещё могут быть планы!

Амариль довольно улыбнулся.

Глава 26

Разговор Дорс Венабили с Тамвилем Эларом происходил в небольшом конференц-зале главного здания университета. Слушая Дорс, Элар всё сильнее краснел. Наконец он не выдержал и взорвался:

— Невероятно!

Замолчав, он яростно потёр подбородок, взял себя в руки и сказал:

— Не хочу вас обидеть, доктор Венабили, но ваши предположения по меньшей мере странны, и вы не правы. Да как такое возможно здесь, в нашем коллективе? Нет, ваши подозрения лишены всякого основания. Если бы всё, о чём вы говорите, имело место, я бы, несомненно, знал об этом. Уверяю вас, ничего этого нет. И не думайте об этом.

— А я об этом думаю, — упрямо мотнула головой Дорс. — И у меня есть для этого все основания.

— Уж и не знаю, как сказать, чтобы вас не обидеть, доктор Венабили, — хмыкнул Элар, — но если человек достаточно изобретателен и страстно желает что-либо доказать, он найдёт все причины и основания в подтверждение своим предположениям — ну или, по крайней мере, всё, что он таковыми посчитает.

— Вы думаете, у меня паранойя?

— Я думаю, что ваше беспокойство о маэстро, которое я с вами полностью разделяю, преувеличено, скажем так.

Дорс помолчала, обдумывая слова Элара.

— В том, что изобретательный человек может найти доказательства своей правоты, я с вами согласна. Например, я могу выдвинуть против вас обвинения.

Элар выпучил глаза.

— Против меня? Занятно! Очень хотелось бы услышать, что же это за обвинения такие!

— Прекрасно. Услышите. Скажите, отметить юбилей Гэри — это была ваша идея, не так ли?

— Я думал об этом, не отрицаю, но и другие тоже думали. При том, что маэстро в последнее время так сокрушался о своем почтенном возрасте, желание подбодрить его было вполне естественным.

— Согласна, другие, может быть, тоже об этом думали, но вы сильнее остальных настаивали на праздновании юбилея и заразили этой идеей мою невестку. Она занялась подготовкой, а вы убедили её в том, что празднование нужно сделать как можно более пышным. Так?

— Вот уж не знаю, оказал ли я на неё такое сильное влияние, но пусть даже так, что в этом плохого?

— В принципе, ничего, однако, устраивая столь помпезное и длительное торжество, разве мы тем самым не намекнули подозрительным и небезопасным людям из хунты на то, что Гэри — слишком популярный человек, а стало быть, угроза для них?

— Никто не поверит, что у меня на уме было что-либо подобное.

— А я пока всего-навсего высказываю предположение, — усмехнулась Дорс. — Пойдём дальше. Планируя проведение торжества, вы распорядились освободить главные помещения Проекта…

— На время. По совершенно очевидным причинам, — уточнил Элар.

— …и настояли, чтобы временно туда никто не заходил. Никто не работал — один только Юго Амариль.

— Не думаю, чтобы маэстро был недоволен тем, что перед его юбилеем сотрудники немного передохнули. Безусловно, и вы на это не можете пожаловаться.

— Я говорю о том, что в пустых кабинетах очень удобно вести секретные переговоры. Ведь кабинеты надёжно экранированы.

— А я вел там переговоры — с вашей невесткой, торговцами, дизайнерами — да с кем только я не говорил. Это было совершенно необходимо или вы так не считаете?

— Что, если один из тех, с кем вы вели переговоры, был членом хунты?

Элар так посмотрел на Дорс, словно она дала ему пощечину.

— Это неправда, доктор Венабили. За кого вы меня принимаете?

Дорс не дала ему прямого ответа.

— Вы, — сказала она, — обратились к доктору Селдону с предложением заменить его во время предстоящей встречи с генералом Теннаром — вы очень старались убедить его в том, как это благоразумно с вашей стороны и как рискованно для него. В результате доктор Селдон принялся отстаивать своё желание лично увидеться с генералом, что можно истолковать таким образом: вы именно этого и добивались.

Элар издал короткий нервный смешок.

— Ей-богу, при всем уважении к вам, доктор Венабили, это здорово смахивает на параноидальные явления.

Дорс не отступала.

— А затем, после вечеринки именно вы предложили не отпускать доктора Селдона одного, а отправиться с ним целой компанией и остановиться в отеле «На краю Купола», верно?

— Да, и я помню, что вы сказали, какая это отличная мысль.

— А не могло ли это быть задумано для того, чтобы раздразнить хунту, лишний раз продемонстрировав им популярность Гэри? Не могло ли это быть задумано для того, чтобы у меня возникло искушение прорваться на дворцовую территорию?

— Что, я смог бы вас остановить? — сердито спросил Элар. — Это вы сами решили.

Дорс не обратила на его слова никакого внимания и продолжала:

— И, конечно же, вы надеялись, что моё вторжение на дворцовую территорию ещё сильнее настроит хунту против Гэри.

— Но зачем, доктор Венабили? Зачем мне всё это нужно?

— Можно предположить, что затем, чтобы избавиться от доктора Селдона и занять его место руководителя Проекта.

— Да как вам такое в голову пришло! Не могу поверить, что вы говорите серьёзно. Вы просто-напросто продолжаете заниматься тем, о чём сказали вначале, — показываете мне, чего может добиться изобретательный ум при желании раздобыть так называемые доказательства.

— Хорошо, поговорим о другом. Я сказала, что у вас была возможность использовать опустевшие помещения для личных переговоров и, может быть, вы беседовали там с одним из членов хунты.

— Смешно слушать.

— Однако вас подслушали. В кабинет вошла маленькая девочка, уселась там в кресло так, что её не было видно, и подслушала ваш разговор.

Элар нахмурился.

— И что же она услышала?

— Она рассказала, что двое мужчин разговаривали о смерти. Она всего лишь ребенок и не запомнила разговора в точности, но два слова врезались ей в память — «смерть» и «финики».

— Простите меня, но теперь вы перешли от фантазий к безумию. При чем тут «финики» и какое я к этому имею отношение?

— Первой моей мыслью было принять её рассказ буквально. Девочка, о которой я говорю, без ума от фиников, а их на праздничном столе было невероятное количество. Слава богу, они оказались не отравленными.

— Спасибо, утешили.

— Потом я поняла, что на самом деле девочка слышала какое-то другое слово, но поскольку она не поняла его, то оно для неё превратилось в любимые «финики».

— И вы изобрели это самое слово? — фыркнул Элар.

— Скорее всего это было слово «физики».

— Ну и что?

— Получается, что покушение на жизнь Гэри должны были совершить физики — сотрудники Проекта.

Дорс замолчала и нахмурилась. Рука её непроизвольно легла на грудь.

Элар заботливо поинтересовался:

— Вам плохо, доктор Венабили?

— Нет, — ответила Дорс и поежилась.

Некоторое время она молчала. Элар прокашлялся. Придав лицу скучающее выражение, он сказал:

— Ваши мысли, доктор Венабили, кажутся мне всё более и более нелепыми, и… простите, я не хочу вас обидеть, но я устал. Может быть, прекратим этот разговор?

— Мы уже почти закончили, доктор Элар. Да, может быть, действительно «физики» — это не намного умнее, чем «финики». Я это тоже поняла… Скажите, вы ведь принимали участие в разработке электрофокусировщика, верно? Он в некоторой степени ваше произведение?

Элар приосанился и с нескрываемой гордостью ответил:

— Да, именно моё.

— Но не только ваше. Как я понимаю, заслуга конструирования прибора принадлежит Синде Моней?

— Она инженер. Она всего-навсего действовала согласно моим указаниям. Чистой воды исполнитель.

— Исполнитель, согласна. Физик. Электрофокусировщик — прибор, собранный физиком.

Подавив раздражение, Элар процедил сквозь зубы:

— О боже!.. Может быть, мы всё-таки прекратим эту бесполезную беседу?

А Дорс гнула своё, словно и не слышала Элара:

— Сейчас вы отказываетесь признать заслугу Синды в создании этого прибора, но тем не менее ей лично вы в похвалах не отказывали — для того, чтобы она работала с энтузиазмом, вероятно. Она сказала, что вы высоко оценили её вклад в создание прибора, и она вам за это невероятно благодарна. Она сказала, что вы даже назвали прибор своим и её именами, хотя это не его официальное название.

— Конечно, нет. Это просто электрофокусировщик.

— А ещё она сказала, что она продолжает работу над модернизацией прибора — разработкой усилителей и так далее — и что вам уже передан для апробирования прототип улучшенной модели.

— При чем здесь всё это?

— При том, что с тех пор, как доктор Селдон и доктор Амариль работают с электрофокусировщиком, оба стали чувствовать себя намного хуже. Юго, который работает с прибором чаще и больше, больше и пострадал.

— Но электрофокусировщик не может нанести человеку никакого вреда!

Дорс прижала ладонь ко лбу и вздрогнула.

— Теперь, — продолжала она, — у вас есть более мощный электрофокусировщик, который может нанести больше вреда, который может убивать быстро, а не медленно, как предыдущая модель.

— Несусветная чушь!

— Итак, этот самый прибор, детище физики и физика, может быть использован как орудие убийства, в применении которого никого не заподозрят: несчастный случай при пользовании новым устройством, недостаточно тщательно проверенным, — вот и всё. Вот вам и «финики», доктор Элар, — сказала Дорс и, поморщившись, судорожно схватилась за бок.

— Вам нехорошо, доктор Венабили? — негромко спросил Элар.

— Нет, всё в порядке. Так я права?

— Послушайте, совершенно не имеет значения всё, что вы мне тут наговорили. Мало ли что могло послышаться ребенку? Значит, всё сводится к тому, что электрофокусировщик может стать орудием убийства? Пожалуйста, тащите меня в суд, собирайте экспертную комиссию, пусть проверят электрофокусировщик, пускай возьмут даже новую модель, копаются в ней и выясняют воздействие прибора на человеческий организм. Никакого вреда не обнаружат.

— Не верю… — пробормотала Дорс, прижав обе руки ко лбу и закрыв глаза.

У неё закружилась голова, и она слегка покачнулась.

— Вам явно нехорошо, доктор Венабили, — сказал Элар. — А теперь моя очередь говорить. Позволите?

Дорс открыла глаза, но не смогла вымолвить ни слова.

— Приму ваше молчание как знак согласия, доктор. Что толку было бы для меня избавляться от доктора Селдона и доктора Амариля в мечте занять пост руководителя Проекта? Вы бы предотвратили любую попытку покушения — как вам кажется, именно этим вы сейчас и занимаетесь. В том невероятном случае, если бы мне это удалось, вы бы меня на куски разорвали. Вы очень необычная женщина — такая сильная, такая быстрая, и покуда вы живы, маэстро ничто не грозит.

— Да! — сверкнула глазами Дорс.

— Я так и сказал людям из хунты. Да, я с ними разговаривал. Почему бы им и не спросить у меня насчёт того, как обстоят дела с Проектом? Они очень интересуются психоисторией, и это закономерно. Они, правда, никак не могли поверить тому, что я им рассказал о вас. Только тогда поверили, когда сами убедились во всём во время вашего прорыва на дворцовую территорию. Это их убедило, уверяю вас, и они согласились с моим планом.

— Ага! Вот мы и добрались до правды… — устало пробормотала Дорс.

— Я сказал вам, что электрофокусировщик не может нанести вред человеку. Так оно и есть. Амариль и ваш драгоценный Гэри просто-напросто стареют, хотя вам и противно с этим мириться. И что же? Они в порядке — это обычные люди. Электромагнитное поле не оказывает никакого ощутимого влияния на органические ткани. Но, безусловно, оно может отрицательно влиять на чувствительные к такому полю приборы, и если мы попробуем представить себе человека, состоящего из металла и электронных схем, то на такого человека электромагнитное поле, без сомнения, окажет отрицательное действие. О таких искусственных человеческих существах повествуют легенды. Микогенцы на основании этих легенд создали свою религию и называют этих существ «роботами». Если представить себе, что роботы существуют, то они должны быть сильнее людей, отличаться более быстрой реакцией, то есть обладать именно такими качествами, которыми блещете вы, доктор Венабили. И такого робота на самом деле можно было бы даже полностью вывести из строя с помощью интенсивного варианта электрофокусировщика — как раз такого, какой у меня здесь и который работает на низкой частоте с тех самых пор, как мы начали разговор. Вот почему вы себя неважно чувствуете, доктор Венабили, и такое с вами происходит впервые за время вашего существования, я уверен.

Дорс ничего не сказала и откинулась на спинку стула.

Элар самодовольно улыбнулся.

— Несомненно, если вы будете выведены из строя и игры, никаких проблем с маэстро и Амарилем не будет. Без вас маэстро быстро угаснет, впадет в тоску и скоренько уйдёт в отставку, а там и до могилы недалеко. Амариль — сущее дитя. Скорее всего ни того, ни другого убивать в прямом смысле не придётся. Ну, доктор Венабили, каково вам чувствовать себя разоблаченной? Подумать только, сколько лет вам удавалось скрывать, кто вы на самом деле! Просто удивительно, как это до сих пор никто не догадался. Но, в конце концов, я блестящий математик — наблюдаю, думаю, делаю выводы. Но даже я не додумался бы до правды, если бы не ваша фанатичная преданность маэстро да те вспышки, когда в вас просыпалась поистине нечеловеческая сила — в тех случаях, когда ему грозила опасность.

Давайте попрощаемся, доктор Венабили. Мне осталось только включить прибор на полную мощность. Вы были историком, а станете историей.

Но Дорс, собрав все силы, медленно поднялась со стула.

— Защищаться я ещё могу. Ты меня недооценил! — прошептала она и с криком бросилась на Элара.

Элар, выпучив глаза, вскрикнул и отскочил назад.

Но Дорс уже настигла его и занесла руку для удара. Ребром ладони она стукнула Элара по шее. Раздался хруст позвонков, и Элар рухнул на пол замертво.

Дорс с трудом выпрямилась и побрела к двери. Нужно было найти Гэри. Нужно было обязательно успеть всё ему рассказать!

Глава 27

Гэри Селдон в страхе вскочил на ноги. Он никогда не видел Дорс в таком виде: с перекошенным лицом, сгорбленная, она шла, шатаясь как пьяная.

— Дорс! Что случилось? Что?!

Гэри подбежал к жене, обнял её за талию, и она безжизненно повисла у него на руках. Селдон поднял Дорс (весила она больше, чем обычная женщина её комплекции, но Селдон был так взволнован, что не заметил этого) и положил её на кушетку.

— Что случилось, дорогая?

Дорс рассказала всё, тяжело, прерывисто дыша. Селдон слушал, гладя её волосы. Верилось с трудом, и чувства смешались, но он пытался заставить себя верить.

— Элар мертв, — прошептала Дорс. — Я всё-таки убила человека… Впервые… Это ещё хуже…

— Ты сильно пострадала, Дорс?

— Сильно… Элар включил свой прибор… успел включить… на полную мощность… прежде чем я настигла его.

— Всё можно поправить, починить.

— Как? На Тренторе никто не знает, как это сделать. Мне нужен Дэниел…

Дэниел Демерзель. В глубине души Гэри всегда подозревал, что такое возможно. Его друг, робот, дал ему защитницу, тоже робота, для того, чтобы психоистория и академия, существующие пока только в мечтах, не погибли и, словно брошенные в почву семена, пустили в ней корни. Всё было ничего, но Гэри ухитрился влюбиться в свою защитницу — робота. Теперь всё обретало смысл. Теперь появились ответы на все вопросы, разрешились все сомнения. Но всё это ровным счётом ничего не значило, не имело смысла. Смысл сейчас имело одно — Дорс.

— Нет, — хрипло проговорил Селдон. — Это не должно случиться.

— Должно… — пробормотала Дорс, широко раскрыла глаза и пристально посмотрела на Селдона. — Должно… Хотела спасти тебя, но не смогла… самого главного не смогла… Кто же теперь будет защищать тебя?

Селдон плохо видел лицо любимой. Что-то случилось с глазами.

— Не волнуйся за меня, Дорс. Это тебя надо… Это ты…

— Нет. Тебя, Гэри. Скажи Манелле… скажи ей, что я… простила её. У неё получилось лучше… Объясни всё Ванде. Ты и Рейч… берегите друг друга…

— Нет, нет, нет! — как в бреду повторял Селдон, раскачиваясь из стороны в сторону. — Ты не сделаешь этого! Держись, Дорс. Пожалуйста, любимая, прошу тебя!

Дорс вяло покачала головой и вымученно улыбнулась.

— Прощай, Гэри, любовь моя. Никогда не забуду… всего, что ты сделал для меня.

— Я ничего, ничего для тебя не сделал!

— Ты… любил меня, и твоя любовь сделала меня… человеком.

Глаза Дорс остались открытыми, но всё было кончено.

В это самое время дверь в кабинет Селдона распахнулась и вбежал запыхавшийся Амариль.

— Гэри, начались демонстрации и восстания, гораздо скорее, чем мы ожида…

Запнувшись на полуслове, он ошеломленно посмотрел на Селдона, перевёл взгляд на безжизненное тело Дорс и прошептал:

— Что случилось?

Селдон посмотрел на него измученными, полубезумными глазами.

— Восстания! Какое мне дело теперь до восстаний! Какое мне дело теперь до всего на свете!

Часть IV. ВАНДА СЕЛДОН

Селдон, Ванда… На склоне лет самой большой привязанностью Селдона стала его внучка Ванда. Осиротев в юности, Ванда Селдон, став взрослой, посвятила свою жизнь психоистории и стала сотрудницей Проекта, заняв место Юго Амариля.

Суть работы Ванды Селдон большей частью остаётся загадкой, поскольку работала она в основном в одиночку. Единственными, кто имел доступ к исследованиям, проводимым Вандой, был сам Гэри Селдон и молодой человек по имени Стеттин Пальвер, чей потомок, Прим Пальвер, четыреста лет спустя внёс неоценимый вклад в дело возрождения Трентора из руин после «Великого Опустошения» (300 г. а. э.)…

Несмотря на то что досконально оценить вклад Ванды Селдон в создание Академии крайне затруднительно, несомненно, он был необычайно велик…

Галактическая энциклопедия

Глава 1

Гэри Селдон, слегка прихрамывая, вошёл в Галактическую Библиотеку и направился туда, где выстроились ряды скиттеров — небольших самодвижушихся тележек. С помощью этих транспортных средств можно было быстрее перемещаться по длиннющим коридорам Библиотеки.

Однако по пути внимание его привлекли к себе трое мужчин, устроившихся в галактографической кабине и наблюдавших трёхмерное изображение Галактики. Изображение медленно вращалось, имитируя перемещение звёздных систем вокруг центра.

Оттуда, где остановился Селдон, он видел, что отдаленная провинция Анакреон высвечена красными огоньками. Провинция была расположена на краю Галактики и занимала довольно обширное пространство, но звёзд в ней было немного. Анакреон не блистал ни высоким уровнем жизни, ни какими-либо необычайными достижениями в области культуры. Пожалуй, интереснее всего было то, что он находился на громадном расстоянии от Трентора — десять тысяч парсеков.

Селдон, повинуясь безотчетному интересу, уселся у ближайшего компьютера и настроил его на свободный поиск информации. Он интуитивно почувствовал, что столь пристальный интерес к Анакреону обязательно должен был носить политическую окраску — географические координаты этой провинции делали её самым шатким миром из всех, которые пытался удержать в Империи нынешний правящий режим. Селдон смотрел на экран компьютера, но напряженно прислушивался к разговору троих мужчин. В Библиотеке редко происходили политические дискуссии. Если на то пошло, их здесь не приветствовали.

Ни один из троих Селдону знаком не был, и это вовсе не удивительно. Библиотеку посещали немногие завсегдатаи, и почти всех Селдон знал в лицо, а с некоторыми был даже знаком лично, но залы были открыты для всех граждан Трентора. Никаких особых затруднений для того, чтобы попасть в Библиотеку, не возникало — но, конечно, на ограниченное время. Селдон был из числа тех избранных, кому было позволено, так сказать, «копаться» в Библиотеке, он исключительно ценил возможность трудиться в отдельном кабинете, а также иметь доступ ко всем хранилищам и оборудованию.

Один из троих, которого Селдон про себя окрестил Крючконосым (не без причины), негромко, но торопливо проговорил:

— Ерунда. Не смогут же они торчать там вечно, а как только уберутся восвояси, всё станет на свои места.

Селдон понял, о чём речь. Всего три дня назад по тренторвидению было передано сообщение о том, что правительство Империи решило предпринять демонстрацию силы, дабы призвать к порядку зарвавшегося губернатора Анакреона. Проведенный Селдоном психоисторический анализ ситуации показал, что мероприятие это абсолютно бесполезно, но правительство, оскорбленное в лучших чувствах, не пожелало прислушаться к его совету. Теперь от слов Крючконосого Селдон печально усмехнулся — молодой человек говорил его словами, но при этом не пользовался выкладками психоистории.

А Крючконосый тем временем продолжал:

— А если плюнуть на Анакреон, что мы теряем? Он всё равно останется на своем месте, там, где всегда был, — на самом краю Империи. Не может же он собрать вещички и удрать к Андромеде, верно? Значит, ему всё равно придётся торговать с нами, а стало быть, жизнь продолжается. Какая разница, поклоняются они Императору или нет? Никакой.

Второй мужчина — этого Селдон окрестил Лысым, также не без причины, сказал:

— Может, и так, только всё это как бы не само по себе происходит. Отпочкуется Анакреон — следом за ним посыплются другие дальние провинции. Империя развалится.

— Ну и что? — яростно прошептал Крючконосый. — Империя всё равно не в состоянии существовать дальше в таком виде. Она слишком велика. Так пусть Внешние Миры катятся куда подальше — легче будет с Внутренними управиться. Пусть пограничные провинции перестанут принадлежать нам политически, экономически они всё равно останутся нашими.

— Было бы неплохо, — сказал третий, которому Селдон дал кличку Краснощекий, — если бы ты был прав, но боюсь, так не получится. Если пограничные провинции обретут независимость, они первым делом попытаются усилить свою власть и влияние за счёт ближайших соседей. Начнётся война, вспыхнут конфликты, каждый губернатор примется мечтать стать Императором. Всё станет так, как во времена до создания Тренторианского Королевства — мрачные века, тянувшиеся тысячи лет.

Лысый возразил:

— Уверен, всё будет не так уж плохо. Империя, может, и развалится, но быстро придёт в себя, когда люди поймут, что развал означает войну и нищету. Тогда все вспомнят о золотых днях, когда Империя была едина, и всё вернётся на круги своя. Мы же не варвары какие-нибудь. Что-нибудь придумаем, выкрутимся.

— Точно, — согласился Крючконосый. — Не будем забывать о том, что Империя сталкивалась с кризисами всю свою историю, но всякий раз выкарабкивалась.

Но Краснощекий покачал головой и сказал:

— Это не просто очередной кризис. Сейчас всё гораздо хуже. Процесс длится уже не первое столетие. За время десятилетнего правления хунты экономика разрушена, а с тех пор как хунта убралась со сцены и воцарился наш новый Император, Империя так ослабла, что периферийным губернаторам даже пальцем шевелить не придётся. Пограничные провинции отвалятся, так сказать, за счёт собственного веса.

— Но верность Императору… — упорствовал Крючконосый.

— Какая верность? — фыркнул Краснощекий. — После покушения на Клеона мы вон сколько лет подряд обходились без всякого Императора, и никому это особенно не мешало. А нынешний и вообще марионетка. На что он способен? Да и не только он. Так что это не кризис. Это конец.

Остальные двое хмуро смотрели на Краснощекого. Лысый сказал:

— Да ты, похоже, и впрямь так думаешь! Что же, по-твоему, правительство Империи будет сидеть сложа руки?

— Да! Оно, как и вы двое, не станет верить, что всё так, а не иначе. То есть не станет верить до тех пор, пока не будет слишком поздно.

— Ну а если бы правительство, допустим, поверило, как ты думаешь, чего от него ждать? — спросил Лысый.

Краснощекий задумчиво посмотрел на галактограф, словно мог там найти ответ.

— Не знаю… Послушай, настанет день, и я умру, а на мой век порядка хватит. Может, потом и хуже станет, так пусть другие себе головы ломают, меня-то уже не будет. Старые добрые времена прикажут долго жить. Может, и навсегда. Кстати, не я один так думаю. Слыхал про такого — Гэри Селдона?

— Естественно, — с готовностью откликнулся Крючконосый. — Не он ли был премьер-министром при Клеоне?

— Он, — кивнул Краснощекий. — Он вроде бы учёный. Пару месяцев назад передавали его интервью, и я был приятно обрадован тем, что не я один думаю, что Империя разваливается. Он сказал…

— Он сказал, — прервал его Лысый, — что всё полетит к чертям и мрачным векам конца не будет?

— Ну нет, — покачал головой Краснощекий. — Он человек осторожный. Он сказал, что такое возможно. Но он ошибается. Такое произойдёт.

Селдон решил, что пора вмешаться. Прихрамывая, он подошёл к столу, вокруг которого сидела троица, и опустил руку на плечо Краснощекого.

— Сэр, — сказал Селдон, — можно поговорить с вами несколько минут?

Краснощекий вздрогнул, глянул на Селдона снизу вверх и удивлённо спросил:

— Ба, а вы случайно не профессор Селдон?

— Случайно да, — усмехнулся Селдон и показал Краснощекому пропуск в Библиотеку, на котором была его фотография. — Мне хотелось бы пообщаться с вами. Послезавтра, в четыре тридцать пополудни, в моём библиотечном кабинете. Устроит?

— Я буду на работе вообще-то.

— Скажитесь больным, коли на то пошло. Это очень важно.

— Честно говоря, не знаю, сэр…

— Постарайтесь. Будут трудности — я улажу. А сейчас, джентльмены, если не возражаете, мне бы хотелось немного поработать с моделью Галактики. Давненько не доводилось.

Все трое оторопело кивнули, явно обескураженные встречей с бывшим премьер-министром. Вскоре друг за другом троица покинула нишу, а Селдон устроился у пульта управления моделью Галактики.

Селдон протянул руку, нажал на кнопку, и красные огоньки, обозначавшие провинцию Анакреон, исчезли. Галактика стала похожа на светящуюся линзу, в центре которой выделялась более яркая сфера, за которой находилась чёрная дыра.

Отдельные звёзды без увеличения видны не были, да и в этом случае можно было вычленить только тот или иной участок Галактики, а Селдону хотелось видеть всю Галактику целиком — всю умирающую Империю.

Он нажал ещё одну кнопку, и модель Галактики осветилась золотистым огоньком. Это были обитаемые планеты — двадцать пять миллионов. На фоне рассеянного тумана на краях Галактики золотистые точки были редки, но ближе к центру сливались и образовывали некое подобие кольца вокруг центра (конечно, при увеличении и здесь стали бы видны отдельные звёзды). Сфера в центре осталась белой — естественно, ведь там не было и не могло быть обитаемых планет, в этом средоточии энергетических вихрей.

Селдон нажал ещё одну кнопку. Золотистые огоньки исчезли, а небольшая область Галактики озарилась синим цветом. Это были Трентор и миры, непосредственно от него зависящие. Эта область была расположена очень близко к центру Галактики, но всё же не так близко, чтобы испытывать на себе смертоносное воздействие ядра, и всё-таки, хотя это фактически было не так, про Трентор всегда говорили, что он находится в центре Галактики. Трентор был невелик по сравнению с громадиной Галактики, но именно он сосредоточил в себе высшие достижения культуры, науки, стал символом процветания и власти, дотоле неведомых человечеству.

Но даже Трентор был обречен.

Троица, выстроившаяся за спиной Селдона, казалось, прочла его мысли. Лысый негромко спросил:

— Империя действительно погибнет?

Селдон ещё тише ответил:

— Может погибнуть. Может. Всё, что угодно, может случиться.

Он встал, улыбнулся всем троим и ушёл, но в мозгу у него билась тревожная, неотвязная мысль: «Погибнет! Погибнет!»

Глава 2

Вздохнув, Селдон забрался в один из скиттеров, рядами выстроившихся в глубокой нише. Всего несколько лет назад он обожал пройтись быстрым шагом по коридорам Библиотеки и радовался — вот, дескать, мне уже больше шестидесяти, а я ещё молодцом!

Теперь ему было семьдесят, ноги плохо слушались его, и приходилось пользоваться скиттером. Те, кто помоложе, тоже не брезговали скиттерами, но исключительно для экономии времени, а Селдон без скиттера просто не смог бы обойтись.

Выведя скиттер из ниши, Селдон нажал кнопку на панели управления, и скиттер приподнялся над полом и тронулся вперёд — мягко, плавно и бесшумно. Селдон откинулся на спинку мягкого сиденья, глядя на проплывавшие мимо стены, скользящие навстречу скиттеру, и немногочисленных посетителей, идущих пешком.

На пути Селдону встретились несколько библиотекарей, и он приветствовал их улыбкой. Гильдия библиотекарей была старейшей в Империи, хранила древние традиции и руководствовалась принципами столетней, а то и тысячелетней давности.

Одеты библиотекари были в просторные снежно-белые одеяния, напоминавшие балахоны.

На Тренторе, как и во всех остальных мирах, существовало определённое отношение к тому, следует ли мужчинам бриться или оставлять какую-то растительность на лице. Коренные тренторианцы — по крайней мере, жители большинства секторов планеты — не носили ни усов, ни бород, и, насколько знал Селдон, такой порядок был заведен веками. Исключение составляли, пожалуй, только далийцы, ни за что на свете не соглашавшиеся расстаться с пышными усами.

А вот библиотекари тем не менее издавна носили бороды. У каждого из них была короткая ухоженная бородка от уха до уха, но усов не было. Одного этого было достаточно, чтобы библиотекари выглядели отлично от остальных, и Селдон, будучи гладко выбритым, чувствовал себя в их обществе белой вороной.

Но, безусловно, больше всего бросались в глаза шапочки библиотекарей. Шапочки были скроены в форме квадрата, углы которого на макушке скреплялись пуговицей, и были самых разных цветов. Тому, кто был знаком с уставом гильдии библиотекарей, было легко по цвету шапочки определить, сколько лет прослужил тот или иной библиотекарь, в какой области он специализируется, каково его служебное положение и так далее и тому подобное. Шапочки вносили незыблемый порядок в иерархическую структуру гильдии. Стоило одному библиотекарю взглянуть на другого, и он сразу понимал, с какой степенью уважения или, наоборот, снисходительности отнестись к коллеге.

Галактическая Библиотека была самым большим зданием на Тренторе (а вероятно, и во всей Галактике), превосходя размерами даже Императорский Дворец. Некогда она блистала и искрилась, гордясь своим могуществом и славой. Однако, как и вся Империя, Библиотека не избежала печальной участи — она тоже старилась и увядала и теперь стала подобна богатой старухе, носившей на морщинистой шее те самые бриллианты, что украшали её в молодости.

Скиттер остановился около двери, обрамленной затейливой резьбой, — кабинета Главного Библиотекаря. Селдон встал и вышел из машины.

Лас Зенов встретил Селдона улыбкой.

— Прошу пожаловать, мой друг, — проговорил он писклявым голосом. Селдон порой гадал, уж не пел ли он в молодости тенором, но спросить не решался. Главный Библиотекарь всегда держался так надменно, что такой вопрос мог бы показаться ему оскорблением.

— Приветствую вас, — сказал Селдон.

У Зенова была седая борода — почти наполовину белая. Голову Главного Библиотекаря украшала белая шапочка. Почему белая — это Селдону было понятно без вопросов. Полное отсутствие цвета означало высшее положение в библиотечной иерархии.

Зенов довольно потёр руки.

— Я просил вас зайти ко мне, Гэри, потому что у меня для вас хорошие новости. Мы таки нашли ее!

— Под «ней», Лас, вы имеете в виду…

— Подходящую планету! Вы просили поискать планету, которая была бы расположена подальше от Трентора, — сказал Зенов, довольно улыбаясь. — Правильно сделали, что обратились к нам, Гэри. Библиотека может всё.

— Я и не сомневался, Лас. Расскажите же мне об этой планете.

— Хорошо, но для начала я покажу вам, где она находится.

Часть стены кабинета отъехала в сторону, свет погас, и на экране возникла трёхмерная модель Галактики, медленно вращающейся вокруг своей невидимой оси. Красной линией на этой модели была обведена граница провинции Анакреон — Селдон готов был поклясться, что это не случайно.

И вдруг на самом дальнем краю провинции загорелась синяя точка.

— Вот она, — сказал Зенов. — Идеальная планета. Размеры приличные, воды достаточно, прекрасно насыщенная кислородом атмосфера и, естественно, растительность имеется. Богатая водная фауна. Только бери, как говорится. Не потребуется никакого переустройства и установки системы искусственного климата, по крайней мере, пока там не появится многочисленное население.

— Планета не заселена, Зенов? — спросил Селдон.

— Абсолютно необитаема. Ни души.

— Но почему — если она так удобна для жизни? Полагаю, раз вы смогли получить столь подробную информацию, наверняка планету в своё время кто-то обследовал. Почему же она не была колонизирована?

— Ее действительно обследовали, но посылали туда только исследовательскую технику, без людей. А не колонизировали, по всей вероятности, потому, что она расположена так далеко откуда бы то ни было. Планета обращается вокруг звезды, отстоящей от центральной чёрной дыры дальше, чем любое из солнц, согревающих любую из обитаемых планет. Так что это слишком далеко для потенциальных колонистов, но для вас будет в самый раз. Вы же сказали: «Чем дальше, тем лучше».

— Да, — кивнул Селдон. — Я и теперь так говорю. У неё есть название или всего лишь какая-то комбинация букв и цифр?

— Хотите — верьте, хотите — нет, но название у неё есть. Те, кто посылал туда в своё время технику, назвали её Терминус — это древнее слово, означающее «конец линии». Так оно, по сути, и есть.

— Планета входит в провинцию Анакреон? — поинтересовался Селдон.

— Нет, — покачал головой Зенов. — Если приглядитесь повнимательнее, то заметите, что синяя точка — Терминус — лежит чуть дальше границы Анакреона, на самом деле расстояние до границы составляет пятьдесят световых лет. Терминус не принадлежит никому. Он даже не является составной единицей Империи, если на то пошло.

— Значит, вы правы, Лас. Похоже, это действительно та самая идеальная планета, которую мы ищем.

— А я вам что говорил? — довольно улыбнулся Зенов. — Но, боюсь,стоит вам оккупировать Терминус, как губернатор Анакреона объявит его принадлежащим к своей юрисдикции.

— Это не исключено, — согласно кивнул Селдон. — Но с этим разберёмся в своё время.

Зенов снова потёр руки.

— Какой всё-таки восхитительный проект! Обосноваться в нетронутом, девственном мире, отдаленном, изолированном, для того, чтобы затем год за годом, десятилетие за десятилетием заниматься составлением колоссального вместилища знаний, выработанных человечеством, — Энциклопедии, её несравненно более грандиозного варианта, чем тот, что имеется в нашей Библиотеке. Эх, будь я помоложе, я бы с радостью участвовал в этой экспедиции!

Селдон грустно вздохнул.

— А ведь вы на целых двадцать лет моложе меня.

«Теперь редко отыщешь того, кто не был бы моложе меня», — с тоской подумал он.

— О да, — улыбнулся Зенов. — Я слыхал, вы только что отпраздновали семидесятилетие. Надеюсь, хорошо повеселились?

— Я не праздную своих дней рождения, — нахмурился Селдон.

— Правда? Но ведь праздновали раньше? Я помню эту знаменитую историю с вашим шестидесятилетием.

Селдону стало больно — так больно, словно самая большая в его жизни утрата постигла его только вчера.

— Прошу вас, не надо об этом, — попросил он Зенова.

Зенов смутился.

— Простите. Поговорим о чём-нибудь другом… Так вот, если Терминус действительно та планета, которая вам нужна, видимо, вам стоит удвоить усилия по подготовке энциклопедического проекта. Библиотека готова помочь вам, чем только сумеет.

— Я это знаю, Лас, и бесконечно благодарен вам. Мы действительно засучим рукава.

Он встал, но улыбнуться не сумел — так горько ему было от нечаянного напоминания о праздновании его дня рождения десять лет назад.

— Ну, я пойду, — сказал он. — Займусь своими делами.

Уходя, он ощутил угрызения совести. Вечно приходилось всех обманывать. Лас Зенов и понятия не имел о том, каковы были истинные планы Селдона.

Глава 3

Гэри Селдон вошёл в удобный кабинет, в котором последние несколько лет работал, посещая Галактическую Библиотеку. Здесь, как и во всех остальных помещениях Библиотеки, чувствовался налет распада, что-то вроде накопившейся усталости — может быть, нечто сродни состоянию любой вещи, слишком долго стоящей на одном месте. И тем не менее Селдон знал, что всё здесь может остаться по-прежнему ещё много веков, а при условии вдумчивого переустройства — и тысячи лет.

Как же он здесь оказался?

Снова и снова он вспоминал прошедшее, пробегал мысленным взором свою жизнь. Конечно, это было связано со старостью. В прошлом у него осталось гораздо больше, чем ожидало в будущем, и потому разум безотчетно отворачивался от призрачного света, мерцающего впереди, и упорно возвращался назад — к тому, что уже прошло.

Однако из этого правила было исключение. Прошло больше тридцати лет, а за это время и психоистория наконец выбралась на прямую дорогу. Да, прогресс хоть со скрипом, но двигался всё-таки вперёд. А шесть лет назад произошёл совершенно неожиданный поворот событий.

Селдон точно знал, как всё соединилось и почему это стало возможно.

Дело, несомненно, заключалось в Ванде, внучке Селдона. Гэри закрыл глаза и углубился в воспоминания о событиях шестилетней давности.

Ванде тогда было двенадцать, и настроение у неё было печальное. У Манеллы родился ещё один ребенок — крошка Беллис, и она целиком погрузилась в уход за младенцем.

Отец Ванды, Рейч, закончив наконец свою книгу, посвященную родине — сектору Даль, — добился небольшого успеха и на короткое время стал чем-то вроде знаменитости. Его пригласили почитать лекции в связи с выходом книги, и он с готовностью согласился выступать, поскольку проблемы родного сектора его не переставали волновать. Как он сказал однажды Селдону: «Знаешь, когда я говорю про Даль, мне не приходится прятать свой далийский жаргон. Наоборот, от меня именно и ждут, что я буду болтать по-далийски».

В итоге Рейч почти всё время куда-то уезжал, дома бывал редко, а когда бывал, то больше времени проводил с младшей дочкой.

А Дорс — Дорс больше не было, и эта рана никак не заживала в душе Селдона. И отреагировал он на смерть супруги жестоко, немилосердно: в его сознании эта смерть соединилась со сном Ванды, с которого всё началось, вокруг которого закрутилась-завертелась нить событий, оборванная смертью Дорс.

Если поразмыслить, Ванда тут была ни при чем, и умом это Селдон понимал. И всё-таки он старался как можно реже встречаться с внучкой, из-за чего ей было ещё печальнее — она осталась совсем одна.

Что делать? Ванда вынуждена была искать утешение у человека, который, похоже, всегда был рад ей, единственного, кому она могла всегда довериться. Это был Юго Амариль, правая рука Гэри Селдона в деле разработки психоистории и человек, не знающий себе равных в беззаветной преданности этой науке.

У Гэри были Дорс и Рейч, а у Амариля, кроме психоистории, никого и ничего не было — ни жены, ни детей. И всё же стоило появиться Ванде, как Юго менялся на глазах. Он радовался её приходу, но вел себя так, словно она была совсем взрослая, и Ванде это очень нравилось.

И вот шесть лет назад в один прекрасный день Ванда зашла в кабинет Юго. Он обернулся, поглядел на девочку, близоруко прищурившись, и, казалось, в первое мгновение не узнал её.

— А, это ты, дорогая моя Ванда! — наконец воскликнул он. — А что это ты такая печальная? Такая красивая девушка не должна грустить.

У Ванды задрожала нижняя губа.

— Меня никто не любит… — прошептала она.

— Ну что ты всё выдумываешь!

— Все любят мою сестру. На меня всем наплевать.

— Я тебя люблю, Ванда.

— Значит, только ты меня и любишь, дядя Юго.

Теперь Ванда не могла как маленькая забраться к Юго на коленки. Она прижалась к его плечу и разрыдалась.

Амариль, не зная, что делать, обнял девочку и принялся приговаривать:

— Ну-ну, не плачь, не надо плакать… — Из-за жалости к ребенку, из-за того, что в его жизни не было ничего такого, над чем он мог бы заплакать, у него на глаза навернулись горькие слезы и побежали по щекам. — Слушай, Ванда, — взяв себя в руки, как мог весело предложил он, — хочешь, я тебе покажу кое-что очень красивое?

— Ч-что? — всхлипнула Ванда.

Амариль в своей жизни знал красоту единственной вещи во всей Вселенной.

— Ты Главный Радиант когда-нибудь видела? — спросил он.

— He-а. А что это?

— Это штука, которой твой дед и я пользуемся в работе. Видишь? Вот он.

Он указал на чёрный куб, стоявший на письменном столе.

— Ничего красивого, — фыркнула Ванда.

— Пока — да, — согласился Амариль. — Но ты погляди, что будет, когда я его включу.

И включил. В комнате погас свет, и она наполнилась разноцветными светящимися точками.

— Видишь? А сейчас я увеличу изображение, и все эти точки превратятся в разные математические знаки.

Так он и сделал. Казалось, что-то прошелестело в воздухе, и кругом запестрели самые разнообразные знаки — буквы, цифры, стрелочки и линии; ничего подобного Ванда раньше не видела.

— Ну, разве не красиво? — спросил Амариль.

— Да, красиво, — проговорила Ванда, придирчиво разглядывая значки и уравнения, которые (она этого, конечно, не знала и знать не могла) обозначали возможные варианты будущего. — Только вот этот кусочек мне не нравится. Он какой-то неправильный, — и она ткнула пальцем в уравнение, расположенное слева от неё.

— Неправильное? Почему тебе кажется, что оно неправильное? — нахмурился Амариль.

— А потому что оно… некрасивое. Я бы его как-нибудь переделала.

Амариль нервно откашлялся.

— Ну-ка, дай я его увеличу… — сказал он, и уравнение приблизилось. Юго, прищурившись, принялся разглядывать его.

— Спасибо тебе большое, дядя Юго, — сказала Ванда, — за эти красивые огоньки. Может быть, я когда-нибудь пойму, что они значат.

— Вот и хорошо. Надеюсь, ты немножко развлеклась?

— Чуть-чуть, спасибо, — пробормотала Ванда и, слегка улыбнувшись, вышла из кабинета.

Амариль был уязвлен в самое сердце. Он терпеть не мог, когда кто-либо высказывал критические замечания в адрес Главного Радианта, тем более двенадцатилетняя девочка… ничего в нём не смыслившая.

Он и подумать не мог, что с этого мгновения началась революция в психоистории.

Глава 4

Ближе к вечеру Амариль зашёл в кабинет Гэри Селдона. Это и само по себе было крайне необычно, поскольку Юго практически никогда не покидал своей кабинет — даже для того, чтобы поговорить с коллегами, работавшими у него за стеной.

— Гэри, — хмуро и обескураженно проговорил Амариль, случилось нечто страшное. Странное, просто невероятное.

Селдон с грустью смотрел на Амариля. Тому было всего пятьдесят три, но выглядел он намного старше — сутулый, измождённый. Когда Гэри напирал, Юго неохотно отправлялся на медицинское обследование, и все врачи в один голос советовали ему на время оставить работу (кое-кто советовал вообще уйти на пенсию) и отдохнуть. «Только так, — говорили доктора, — он мог бы поправить здоровье. А не то…» Селдон слушал и обреченно качал головой. «Стоит отнять у него его работу, и он умрет ещё скорее — умрет несчастным. Нет выбора».

Тут Селдон понял, что находится в забытье и не расслышал, что ему поведал Юго.

— Прости, Юго, — пробормотал он. — Я отвлекся. Повтори, пожалуйста.

— Я сказал, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Что же, Юго?

— Дело в Ванде. Она заходила ко мне… Знаешь, она очень грустная.

— Почему?

— Наверное, из-за второго ребенка.

— Ах да… — виновато нахмурился Селдон.

— То есть она так и сказала и плакала, уткнувшись мне в плечо. Признаться, Гэри, я и сам расплакался. А потом решил её утешить и развеселить. В общем, решил показать ей Главный Радиант.

Тут Амариль несколько растерялся — похоже было, он пытается подобрать слова, чтобы рассказать, что же случилось потом.

— Ну, Юго? И что же дальше?

— Ну… она смотрела на разноцветные огоньки, и я увеличил участок, а именно — 42Р254. Помнишь?

— Нет, Юго, — смущенно улыбнулся Селдон. — У меня не такая память на уравнения, как у тебя.

— А надо было бы запомнить, — покачал головой Амариль. — Как же можно работать, если… Ну да ладно, не сердись. Хочу обрадовать тебя: Ванда указала на один участок и сказала, что он неправильный. По её мнению, он… некрасив.

— Чему радоваться-то? Вкусы у нас у всех разные.

— Не спорю, но я потом, после её ухода, долго думал… Гэри, с этим кусочком действительно не всё в порядке. Программирование было с погрешностями, и именно тот кусочек, который не понравился Ванде, оказался неправильным. И скажу тебе честно, он-таки некрасивый.

Селдон выпрямился и нахмурил брови.

— Погоди, Юго, я хочу понять. Она ткнула куда-то пальцем, сказала, что это некрасиво, и оказалась права.

— Да, именно ткнула пальцем, но не просто куда-то. Она очень точно показала место.

— Но это просто невероятно.

— Но это произошло. Я же своими глазами видел.

— Я не говорю, что этого не было. Я говорю, что это просто какое-то удивительное совпадение.

— Да? А как ты думаешь, ты, со своим знанием психоистории, со своим многолетним опытом, мог бы бросить небрежный взгляд на новую систему уравнений и тут же объявить, что часть системы неверна?

Селдон пожал плечами:

— Юго, а почему ты увеличил именно эту систему уравнений? Что заставило выбрать именно ее?

Амариль пожал плечами:

— Ну, возможно… это совпадение, если хочешь. Просто нажал кнопку, и всё.

— Не может быть, чтобы это было совпадение… — пробормотал Селдон, умолк, глубоко задумался и наконец задал тот вопрос, после которого начатая Вандой революция в психоистории набрала ход. — Юго, — спросил Селдон, — а у тебя самого эти уравнения раньше не вызывали никаких сомнений? Была причина заподозрить, что с ними не всё ладно?

Амариль сунул руки в карманы куртки, пожал плечами:

— Вроде бы была… Видишь ли…

— Так вроде бы или действительно была?

— Точно, была. Я, когда вводил эту систему, засомневался — у меня даже рука потянулась к программирующему устройству. Вроде бы ничего особенного, но было какое-то внутреннее беспокойство. Да дел было по горло, и я всё оставил, как есть. А потом… Ванда показала на это самое место, и я решил окончательно всё проверить. В противном случае я бы просто махнул на это рукой — мало ли что скажет ребенок.

— И ты выбрал именно эту систему уравнений, чтобы показать Ванде? Словно она вытащила эту мысль наружу из твоего подсознания?

— Кто знает! — пожал плечами Амариль.

— А как раз перед тем, как это случилось, вы, обнявшись, плакали? — Амариль ещё более растерянно пожал плечами. — Похоже, я понимаю, что произошло, Юго, — сказал Селдон. Ванда прочла твои мысли.

Амариль вскочил как ужаленный.

— Это невозможно! — воскликнул он.

Селдон медленно проговорил:

— Я знал когда-то человека, обладавшего такими способностями… Но он… — Селдон немного помолчал, вспоминая Эдо Демерзеля, известного ему под настоящим именем Дэниел. — Он был больше, чем человек, и его способность читать мысли, направлять людей на те или иные поступки была ментальной способностью. Может быть, у Ванды такая способность тоже есть.

— Не могу поверить, — упрямо мотнул головой Амариль.

— А я могу, — сказал Селдон и вздохнул, — но что с этим делать, ума не приложу.

Туманно, отдаленно почувствовал он поступь революции в психоистории — но только туманно…

Глава 5

— Папа, — сокрушенно обратился Рейч к отцу, — ты неважно выглядишь.

— Да, — кивнул Селдон. — Зверски устал. А ты как?

Рейчу уже исполнилось сорок четыре, и в его волосах мелькала седина, но предмет его всегдашней гордости — усы оставались густыми и чёрными. Настоящие далийские усы. Селдон порой подумывал, уж не красит ли Рейч их, однако понимал, что спрашивать об этом сына лучше не надо.

— Ну, ты на время освободился от лекций? — спросил Селдон.

— Да, ненадолго. Как я рад быть дома, видеть Манеллу, Ванду и тебя, па!

— Спасибо, сынок. Но у меня, Рейч, для тебя новости. Придётся покончить с лекциями. Ты мне нужен здесь.

Рейч нахмурился:

— Зачем?

Отец дважды поручал ему трудные задания, но это было давно, во времена джоранумитской смуты. Насколько было известно Рейчу, теперь всё было спокойно, особенно после свержения хунты и восхождения на престол нового, хотя и довольно невыразительного Императора.

— Речь о Ванде, — ответил Селдон.

— О Ванде? А что такое с ней?

— Ничего страшного, но её нужно будет подвергнуть полному генетическому обследованию. И не только её — и тебя, и Манеллу, и малышку.

— Как, и Беллис тоже? Да в чём дело-то?

Селдон растерялся.

— Рейч, ты же знаешь, что мы с мамой всегда находили, что ты человек исключительный — необыкновенно обаятельный, внушающий почти любому доверие и любовь к себе.

— Я знаю, ты так думал и всегда мне это говорил, когда собирался дать мне какое-нибудь жуткое задание. Но я должен сказать тебе откровенно: сам я ничего подобного никогда не чувствовал.

— Нет-нет, ты покорил меня… и Дорс, — с трудом проговорил Селдон (имя жены до сих пор отзывалось в его душе болью, хотя уже четыре года прошло, как её не стало). — В Сэтчеме ты покорил Рейчел. Ты и Джоранума покорил. И Манеллу. Чем ты всё это объяснишь?

— Умом и красотой, — шутливо усмехнулся Рейч.

— А тебе никогда не казалось, что ты мог соприкасаться с сознанием людей, их мыслями и чувствами?

— Нет, я о таком и не думал. И, честно говоря, мне это кажется глупым… при всем моём к тебе уважении, папа…

— А что ты скажешь, если я открою тебе… Рейч, Ванда прочла мысли Юго в один довольно критический момент.

— Что я могу сказать? Это совпадение или иллюзия.

— Рейч, я когда-то знавал кое-кого, кто умел обращаться с людским сознанием весьма ловко — для него это было всё равно, что для нас с тобой разговаривать.

— Кто это был?

— Я не могу о нём говорить. Но поверь мне на слово.

— Ну… — с сомнением в голосе протянул Рейч.

— Я побывал в Галактической Библиотеке и специально изучил этот вопрос. Существует любопытная история — ей около двадцати тысяч лет. Речь в ней идёт о девушке — она была не намного старше Ванды и умела общаться с целой планетой, вращавшейся вокруг звезды под названием Немезида.

— Сказка, конечно же.

— Безусловно. И вдобавок целиком не сохранившаяся. Но сходство героини с Вандой просто потрясающее.

— Папа, что ты задумал? — нахмурился Рейч.

— Понимаешь, Рейч, я не до конца уверен… Мне нужно посмотреть на расшифровку генома и отыскать таких людей, как Ванда. Я знаю, что время от времени на свет рождаются дети, наделенные такими ментальными способностями, но, как правило, ничего хорошего им эти способности не приносят, и потому, дабы не попасть в беду, дети приучаются скрывать их. А потом они вырастают, и их дар, их таланты лежат в их сознании, как погребенный под землей клад. Нечто вроде инстинкта самосохранения. Безусловно, в Империи и даже среди сорокамиллиардного населения Трентора обязательно должны найтись похожие на Ванду дети и взрослые, и когда я буду знать её геном, можно будет с помощью генетического обследования выявить нужных людей.

— И что же ты станешь делать, если разыщешь таких людей?

— У меня такое ощущение, что именно они понадобятся мне для дальнейшего развития психоистории.

— Значит, — прищурился Рейч, — Ванда первая, кого ты нашёл, и ты собираешься сделать из неё психоисторика?

— Может быть.

— Как Юго? Папа, нет!

— Почему нет?

— Потому что я хочу, чтобы она росла как нормальная девочка и выросла нормальной женщиной. Я ни за что не позволю тебе засадить её за Главный Радиант и превратить в живой памятник психоисторической математике.

Селдон возразил:

— До этого дело вряд ли дойдёт, Рейч, но нам нужен её геном. Ты же знаешь, уже тысячи лет высказываются предложения, чтобы геном каждого человека был внесён в его файл. Тому, чтобы это предложение осуществилось, помешали только денежные трудности, а в том, что это нужно и полезно, никто не сомневается. Я уверен, ты понимаешь, какие выгоды это сулило бы. Если мы даже больше ничего не найдём, мы узнаем, есть ли у Ванды предрасположенность к различным заболеваниям. Уверен, если бы мы были знакомы с геномом Юго, он бы не умирал теперь. Ничего в этом нет ни сложного, ни вредного.

— Может быть, ты и прав, папа, но вряд ли у тебя это получится. Готов поклясться, что Манелла будет упираться сильнее, чем я.

— Ладно. Но запомни — больше никаких лекционных поездок. Ты мне нужен дома.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Рейч и вышел.

Селдон закрыл глаза. Что же делать? Эдо Демерзель — единственный, кто мог читать человеческие мысли, знал бы, что делать. Знала бы и Дорс, обладавшая предвидением, людям недоступным.

А у него перед глазами в туманной дымке вставал образ новой психоистории — мираж и больше ничего.

Глава 6

Получить полный геном Ванды оказалось нелегко. Во-первых, мало было биофизиков, располагавших необходимым для такого обследования оборудованием, да и те, кто был, всегда были заняты.

Во-вторых, Селдон не мог открыто объяснить необходимость обследования — он не хотел пробуждать у биофизиков нежелательное любопытство. Селдон чувствовал, что крайне важно, чтобы его желание узнать природу необычных ментальных способностей Ванды оставалось тайной для всей Галактики.

Помимо всего прочего, обследование, как выяснилось, стоило уйму денег.

Селдон, покачав головой, сказал Майне Энделецки, биофизику, с которым пришёл проконсультироваться:

— Но почему так дорого, доктор Энделецки? Я, конечно, не специалист, но уверен, что вся процедура полностью компьютеризована, и стоит вам получить соскоб кожных клеток, а через несколько дней можно выделить и проанализировать геном.

— Это верно. Но выделение молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты из миллиардов других нуклеотидов — это только начало, малая часть. А потом нужно изучить её и сравнить с каким-нибудь стандартом. Кроме того, учтите, хотя у нас есть полная документация по ряду геномов, это всего лишь капля в море по сравнению с тем числом вариантов геномов, которое существует на самом деле, а поэтому мы не можем судить, насколько те, что имеются у нас, могут служить стандартами.

— Но почему же их так мало? — спросил Селдон.

— По ряду причин. Во-первых — цена. Мало кто согласен выкладывать кучу кредиток на обследование, за исключением тех случаев, когда оно требуется по жизненным показаниям. А если это не так, люди отказываются от обследования, потому что боятся, что у них обнаружат что-то нехорошее. Ну, так я у вас спрашиваю, уверены ли вы, что хотите, чтобы ваша внучка подверглась генетическому обследованию?

— Да. Это очень важно.

— Почему? Есть какие-то признаки отклонений от нормы?

— Нет-нет. Совсем наоборот… вот только какой же будет антоним к слову «отклонение»? Понимаете, она очень необычная девочка, и мне хотелось бы узнать, что делает её такой необычной.

— В каком плане необычная?

— В умственном, но подробностей я вам объяснить не могу, поскольку сам не всё понимаю. Может быть, сумею объяснить, когда исследование будет завершено.

— Сколько ей лет?

— Двенадцать. Скоро исполнится тринадцать.

— В таком случае мне понадобится согласие её родителей.

Селдон кашлянул.

— Это будет не просто сделать. А моего согласия недостаточно? Я — её дед.

— Для меня вполне достаточно. Но вы же понимаете, тут речь идёт о законе. А мне бы не хотелось потерять лицензию на практику.

Так вышло, что Селдону пришлось ещё раз обратиться к Рейчу. Тот снова принялся наотрез отказываться. Манелла вторила ему с удвоенной яростью: «А вдруг геном окажется с патологией? Тогда её затаскают по лабораториям и будут обращаться как с подопытным животным?» Каких только упрёков не наслушался Селдон — он, дескать, из-за своей фанатической преданности Психоисторическому Проекту хочет лишить Ванду нормального, здорового отрочества, засадить за работу, которая не даст ей общаться со сверстниками… Но Селдон не отступал:

— Верь мне, Рейч. Я никогда не сделаю Ванде ничего плохого. Но обследовать её нужно непременно. Мне нужен её геном. Если всё будет так, как я предполагаю, значит, мы на пороге смены подхода к психоистории, ко всему будущему Галактики.

Доктор Энделецки — седая, но с моложавым лицом — встретила их у дверей своего кабинета и посмотрела на девочку, глядевшую на неё с любопытством, но без страха. Обращаясь к взрослым, врач с улыбкой спросила:

— Мама, папа и дедушка, верно?

— Совершенно верно, — ответил Селдон.

Рейч выглядел подавленным, а у Манеллы покраснели и распухли веки и вид был невыспавшийся и усталый.

— Ванда, — обратилась доктор к девочке, — тебя, кажется, так зовут?

— Да, мэм, — бойко кивнула Ванда.

— Ванда, я расскажу тебе, в чём заключается обследование. Скажи, ты правша?

— Да, мэм.

— Ну вот, значит, я на твоей левой руке сделаю кляксу — капну туда обезболивающее лекарство. Покажется, словно холодный ветерок подул. Вот и всё. А потом я сниму с твоей руки кусочек кожи — совсем маленький. Тебе не будет больно, и кровь не потечёт, и даже царапинки потом не останется. В конце я смажу это место дезинфицирующим средством. На всё уйдёт несколько минут. Ну как, не страшно?

— Ни капельки! — мотнула головой Ванда и протянула руку.

Когда процедура была закончена, доктор Энделецки сказала:

— Теперь я помещу материал под микроскоп, выберу клетку и запущу компьютеризованный генный анализатор. Он всё исследует до последнего нуклеотида, но их там миллиарды. Так что на работу почти весь день уйдёт. Нет, конечно, всё автоматизировано, но я всё равно буду сидеть рядом и следить за приборами. А вот вам это совершенно ни к чему.

Как только геном будет подготовлен, начнётся самая длинная часть исследования. Если вы хотите, чтобы работа была проделана до конца, потребуется несколько недель. Именно поэтому процедура столь дорогостояща. Работа трудная и потребует много времени. Как только результаты будут у меня в руках, я вам сообщу.

Она отвернулась, словно дала понять, что посетители свободны, села и склонилась над сверкающим прибором, стоявшим перед ней на столе.

Селдон, немного помявшись, спросил:

— Не могли бы вы сразу сообщить мне, если обнаружите что-то не совсем обычное? То есть, если вы что-то найдёте сразу, не ждите окончания исследования и меня не заставляйте ждать.

— Шансы обнаружить что-либо в первые часы совсем невелики, но обещаю вам, профессор Селдон, я с вами сразу свяжусь, если что.

Манелла взяла Ванду за руку и гордо вышла из кабинета. За ними проследовал Рейч. Селдон склонился к врачу и сказал:

— Это намного важнее, чем вы думаете, доктор Энделецки.

Доктор Энделецки кивнула.

— Какова бы ни была причина, я сделаю всё, что смогу, профессор.

Селдон сжал губы, попрощался и вышел. Он был расстроен. С чего он взял, что через пять минут он будет знать ответ на мучивший его вопрос, он и сам не понимал. А теперь нужно было ждать несколько недель, а каков будет ответ — неизвестно.

Селдон скрипнул зубами. Будет ли его задуманное детище — Вторая Академия — когда-нибудь основана или так и останется недостижимым миражом?

Глава 7

Нервно улыбаясь, Гэри Селдон вошёл в кабинет доктора Энделецки.

— Вы же сказали — пару недель. А уже целый месяц прошёл, доктор.

Доктор Энделецки кивнула.

— Простите, профессор Селдон, но вы же хотели, чтобы всё было сделано досконально, и я именно этим занималась всё это время.

— Ну, — взволнованно спросил Селдон, — что же вы обнаружили?

— Около ста дефектных генов.

— Что?! Дефектных генов? Вы шутите, доктор Энделецки?

— Я говорю совершенно серьёзно. Что тут удивительного? Геномов, в которых не было бы как минимум сотни дефектных генов, просто не существует, а как правило, их гораздо больше. Сказать честно, всё не так страшно, как звучит.

— Да, конечно, я же не специалист.

Доктор Энделецки вздохнула, поерзала на стуле.

— Вы ничего не знаете о генетике, профессор?

— Нет, не знаю. Человек не может знать всё.

— Вы правы. Я, например, ничего не знаю об этой вашей… как же она называется? Ах да, о вашей психоистории. — Доктор Энделецки пожала плечами и продолжала: — Если бы вы взялись объяснять мне суть вашей науки, вам пришлось бы начать с азов, но даже в этом случае я бы вряд ли поняла вас. Ну так вот, что касается генетики…

— Да?

— Дефектный ген, как правило, ничего не значит. Существуют дефектные гены — настолько дефектные, настолько патологичные, что вызывают серьёзные заболевания. Но это — большая редкость. Большинство дефектных генов просто-напросто работают плоховато, вроде разболтавшихся колес. Машина всё равно едет — дрожит, правда, немного, но едет.

— Именно так обстоит дело с Вандой?

— Да. Более или менее. В конце концов, если бы все гены были в идеальном состоянии, мы все были бы как две капли воды похожи друг на друга и вели бы себя совершенно одинаково. Именно различия в генах делают людей разными.

— Но не ухудшается ли положение с возрастом?

— Да. С возрастом все мы чувствуем себя хуже. Я заметила, вы вошли, прихрамывая. Что с вами?

— Ревматизм… — смущенно пробормотал Селдон.

— Вы всю жизнь им страдаете?

— Нет, конечно.

— Ну так вот, кое-какие из ваших генов сильно разболтались с возрастом, и теперь вы хромаете.

— А что случится с Вандой, когда она повзрослеет?

— Не знаю. Я не умею предсказывать будущее, профессор. Похоже, это как раз ваша специальность. Но если бы я решила угадать, я бы сказала, что с Вандой ничего необыкновенного не случится, то есть ничего, кроме того, что она в своё время состарится.

— Вы уверены? — спросил Селдон.

— Вам придётся поверить мне на слово. Вы хотели узнать о том, каков геном Ванды, и сильно рисковали — вы могли бы узнать вещи, о которых лучше не знать. Но я говорю вам, что, по моему мнению, ничего ужасного ей не грозит.

— Но эти, как вы говорите… разболтанные гены — их никак нельзя укрепить, зафиксировать?

— Нет. Во-первых, это было бы слишком дорого. Во-вторых, нет уверенности, что они сохранят зафиксированное состояние. И потом… люди против этого.

— Но почему?

— Потому что они вообще против науки. Вам это должно быть известно лучше, чем кому-либо, профессор. Боюсь, что после смерти Клеона — особенно после его смерти — ситуация стала такова, что всё больше людей ударяется в мистицизм. Люди не верят в возможность медицинской фиксации генов. Они предпочитают лечиться у шарлатанов — наложением рук, заклинанием и тому подобными методами. Честно вам скажу, мне нелегко работать. Субсидии мизерные.

Селдон кивнул в знак согласия.

— Конечно, я вас очень хорошо понимаю. И психоистория объясняет причины такого положения, но, честно говоря, я не думал, что ситуация ухудшится столь быстро. Я слишком сильно был погружен в свою работу и не замечал, что творится вокруг. Вот уже тридцать лет, — сказал Селдон, глубоко вздохнув, — я смотрю, как медленно, но верно распадается Галактическая Империя, а теперь, когда она близка к параличу, я не вижу, как это вовремя предотвратить.

— Неужели вы пытаетесь это сделать? — изумленно вздернула брови доктор Энделецки.

— Да, пытаюсь.

— Желаю удачи… Насчёт вашего ревматизма… Знаете, пятьдесят лет назад его можно было бы вылечить, а теперь, увы, это невозможно.

— Но почему?

— Аппаратуры, которая применялась для лечения, больше нет. Специалисты, занимавшиеся лечением этого заболевания, занимаются другими вещами. Медицина в упадке.

— Как и всё остальное… — пробормотал Селдон. — Но давайте вернёмся к Ванде. Понимаете, она кажется мне совершенно необычной девочкой, и её мозг представляется мне не похожим на мозг других людей. Скажите, что говорят вам гены о её мозге?

Доктор Энделецки откинулась на спинку стула.

— Профессор Селдон, известно ли вам, какое число генов принимает участие в обеспечении функции мозга?

— Нет.

— Тогда я напомню вам, что функция мозга — самый сложный аспект в функционировании всего организма человека. На самом деле во всей Вселенной нет ничего более сложного, чем мозг человека. Следовательно, вы не должны удивляться, если я скажу вам, что в работе мозга принимают участие тысячи генов.

— Тысячи?

— Вот именно. Рассмотреть их все и обнаружить что-либо необычное попросту невозможно. Насчёт Ванды я вам верю на слово. Пусть она необычная девочка с необычным мозгом, но её гены мне об этом не говорят ни слова, кроме того, конечно, что мозг у неё в порядке.

— Скажите, вы могли бы найти других людей, чьи гены, обеспечивающие мыслительную функцию мозга, были бы такие же, как у Ванды?

— Сильно сомневаюсь. Даже если бы нашёлся мозг, напоминающий мозг Ванды, различия в генах были бы колоссальны. Искать подобный — бесполезный труд. Но скажите, профессор, почему вы думаете, что у Ванды такой необычный мозг?

— Простите, — покачал головой Селдон, — но этого я вам сказать не могу.

— Что ж, в таком случае я вам точно ничем помочь не сумею. Но как вы обнаружили что-то необычное в мозге девочки? Ну, это самое, о чём не можете сказать?

— Случай… — пробормотал Селдон. — Чистейшей воды случай.

— Ну, тогда и людей с мозгом таким же, как у Ванды, вы найдёте случайно. Ничего не поделаешь.

Наступила пауза. Наконец Селдон спросил:

— Больше вы мне ничего не скажете?

— Боюсь, ничего. Кроме того, что пришлю вам счёт.

Селдон с трудом поднялся на ноги. Ревматизм разыгрался не на шутку.

— Хорошо. Спасибо вам, доктор. Присылайте счёт, я оплачу.

Уходя из кабинета доктора Энделецки, Селдон думал о том, что же делать дальше.

Глава 8

Как любой из учёных, Селдон беспрепятственно пользовался Галактической Библиотекой. Большей частью он связывался с банком данных Библиотеки по системе компьютерного абонирования, но иногда наведывался туда лично — скорее для того, чтобы уйти из-под гнета Психоисторического Проекта, чем для чего-либо другого. В последние два года, с тех пор как он решил начать поиски людей, подобных Ванде, он даже снял небольшую квартиру в ближайшем секторе, откуда до Библиотеки было рукой подать, и не было нужды всякий раз после многотрудного дня возвращаться в Стрилинг.

Однако теперь задуманный им план требовал внесения кое-каких изменений, и Селдон хотел повидаться с Ласом Зеновым.

Договориться о личной беседе с Главным Библиотекарем оказалось не так-то просто. Он высоко ценил своё положение и время, и частенько поговаривали, что даже когда с Главным Библиотекарем нужно было повидаться Императору, то он самолично являлся в Библиотеку и ждал, когда тот его примет.

У Селдона тем не менее особых трудностей не возникло.

— Какая честь, господин премьер-министр! — сказал Главный Библиотекарь, приветствуя Селдона.

Селдон улыбнулся.

— Вы наверняка знаете, что этот пост я покинул шестнадцать лет назад.

— Но титул по-прежнему остаётся вашим. И потом, сэр, именно вы избавили нас от жестокой власти хунты. А хунта несколько раз порывалась нарушить священный закон неприкосновенности Библиотеки.

«Ага, — подумал Селдон, — так вот почему он с такой готовностью согласился принять меня».

— Это всего лишь разговоры, — сказал он вслух.

— Ну а теперь скажите, — Зенов таки не удержался и взглянул на часы, — что привело вас ко мне и чем я могу быть вам полезен?

— Главный Библиотекарь, — начал Селдон, — дело у меня к вам необычное. Мне нужно больше места в Библиотеке. Я хотел бы, чтобы вы разрешили разместить здесь кое-кого из моих сотрудников для того, чтобы мы могли работать над программой величайшей важности.

Лас Зенов скорчил недовольную гримасу.

— Вы просите многого. Не могли бы вы объяснить мне, какова важность вашей программы?

— Мог бы. Империя погибает.

Наступила продолжительная пауза. Наконец Зенов сказал:

— Я слыхал о ваших исследованиях в области психоистории. Мне говорили, что ваша новая наука даёт возможность предсказывать будущее. Вы сейчас говорите о психоисторических предсказаниях?

— Нет. Пока психоистория не позволяет судить о будущем с уверенностью. Но психоистория не нужна для того, чтобы видеть, что Империя распадается и гибнет. Это и так очевидно.

Зенов вздохнул.

— Моя работа поглощает всё моё время без остатка, профессор Селдон. Во всем, что касается политики, общественной жизни, я просто младенец.

— Если хотите, можете просмотреть те данные, что собраны у вас в Библиотеке, не выходя из кабинета, — тут ведь собрана информация обо всём, что происходит в Галактической Империи.

— Знаете старую пословицу: «сапожник без сапог»? — грустно усмехнулся Зенов. — Это про меня. Руки не доходят. Но мне, наоборот, кажется, что Империя переживает времена реставрации. Ведь у нас теперь снова есть Император.

— Это всего лишь название, Главный Библиотекарь. В большинстве отдаленных провинций имя Императора теперь произносится исключительно символически, но никакой роли в их реальной жизни он не играет. Внешние Миры живут по своим правилам, и, что ещё более важно, они располагают собственными армиями, которые совершенно неподвластны Императору. Если бы Император попытался напомнить о своем могуществе где-либо за пределами Внутренних Миров, он бы провалился. Боюсь, лет через двадцать, не больше, некоторые из Внешних Миров объявят независимость.

Зенов снова вздохнул.

— Если вы правы, значит, мы переживаем самые тяжелые времена за всю историю Империи. Но что здесь общего с вашим желанием занять побольше места в Библиотеке и разместить здесь ваших сотрудников?

— Если погибнет Империя, эта же участь постигнет и Библиотеку.

— Этого не должно случиться! — с горячностью воскликнул Зенов. — И раньше бывали тяжелые времена, но, кто бы ни был у власти, все всегда понимали, что Галактическая Библиотека, вместилище всех знаний человечества, должна оставаться неприкосновенной.

— Вряд ли. Вы только что сказали, что хунта посягала на вашу неприкосновенность.

— Ну, не то чтобы так уж серьёзно посягала…

— В следующий раз посягательства могут оказаться куда более серьёзными, а мы не должны позволить, чтобы что-нибудь случилось с Библиотекой.

— Разве ваше присутствие в Библиотеке — гарантия безопасности?

— Нет. Не присутствие. Тот проект, в разработке которого я заинтересован. Я хочу создать громадную Энциклопедию, содержащую все те знания, которые потребовались бы человечеству для того, чтобы выстроить новый мир на руинах старого, если случится худшее. Назовем её, если хотите, Галактической Энциклопедией. Для её создания нам не потребуется вся накопленная у вас информация. Большинство материала, планируемого для включения в Энциклопедию, достаточно тривиально. Провинциальные библиотеки, разбросанные по всей Галактике, тоже могут не избежать разрушения, но в любом случае основная масса информации локального характера собрана здесь. Я же хотел бы создать нечто независимое, обобщенное — издание, в котором в сжатой форме содержалась бы самая необходимая информация.

— Но если и оно погибнет?

— Надеюсь, этого не случится. Мне хотелось бы отыскать планету, которая была бы расположена на задворках Галактики, и отправить туда экспедицию энциклопедистов, чтобы они работали без помех. Но покуда такая планета не найдена, мне бы хотелось, чтобы ядро моей рабочей группы работало здесь, изучая фонды Библиотеки с целью отбора информации для будущей Энциклопедии.

Зенов усмехнулся.

— Я вас понял, профессор Селдон, но не уверен, что это осуществимо.

— Почему, Главный Библиотекарь?

— Понимаете, быть Главным Библиотекарем — это не значит быть абсолютным монархом. В Библиотеке существует довольно многочисленный Совет — нечто вроде законодательного органа, и не думайте, что мне будет легко протащить в Совете ваш Энциклопедический Проект.

— Я удивлён.

— Не стоит удивляться. Я, знаете ли, не слишком популярный Главный Библиотекарь. Вот вам пример: уже несколько лет Совет борется за то, чтобы доступ в Библиотеку был ограничен. Я постоянно выступаю против принятия такого решения. Представьте себе, даже то, что я выделил вам небольшой персональный кабинет, вызвало недовольство Совета.

— Ограничить доступ в Библиотеку?

— Именно. Принцип таков: если кому-либо потребуется информация, он или она должны проконсультироваться с библиотекарем, и библиотекарь должен обеспечить абонента нужной информацией. Совет не желает, чтобы люди свободно разгуливали по Библиотеке и самостоятельно работали с компьютерами. Члены Совета говорят, что затраты на ремонт и обслуживание компьютеров и прочей библиотечной техники становятся непомерными.

— Но это просто невероятно! Существует тысячелетняя традиция открытого доступа в Библиотеку!

— Существует, но в последние годы субсидии на содержание Библиотеки урезались несколько раз, и средства у нас уже не те, к которым мы привыкли. Стало очень трудно поддерживать оборудование в должном состоянии.

Селдон потёр подбородок.

— Но если субсидии урезаны, следовательно, вы наверняка были вынуждены понизить жалованье сотрудникам и прибегнуть к увольнениям или, По крайней мере, не нанимать новых?

— Вы совершенно правы.

— Но в таком случае как же вы сумеете взвалить на плечи сотрудников новый объём работы по обеспечению абонентов информацией?

— Замысел таков, что мы не будем обеспечивать абонентов всей информацией, которую они будут запрашивать, а только той, которую мы сочтём необходимой.

— Значит, вы не только ограничите доступ в Библиотеку, а ещё и ограничите доступ к информации?

— Боюсь, что так.

— Не могу поверить, что этого хотят все библиотекари.

— Ох, профессор Селдон, просто вы незнакомы с Дженнаро Маммери, — вздохнул Лас Зенов и, поняв по лицу Селдона, что тот действительно не знает, о ком идёт речь, продолжил: — «Кто он такой?» — спросите вы. Он — глава группировки в Совете, той самой, что ратует за закрытие Библиотеки. И чем дальше, тем больше членов Совета встаёт на его сторону. Если я позволю вам и вашим коллегам обосноваться в Библиотеке в качестве независимого подразделения, даже те члены Совета, которые сейчас не поддерживают Маммери, встанут на его сторону. В этом случае я буду вынужден уйти в отставку.

— Послушайте, — неожиданно горячо проговорил Селдон, — возможное закрытие Библиотеки, отказ в выдаче нужной информации абонентам, да и ограничение субсидий тоже — это признаки гибели Империи. Разве вы не согласны со мной?

— Если так рассуждать, то, может быть, вы и правы.

— Тогда позвольте мне поговорить с Советом. Позвольте объяснить им, какое будущее может ожидать Библиотеку и всю Империю и каковы мои намерения. Может быть, я сумею убедить их, как убедил вас.

Зенов задумался.

— Мне бы хотелось вам помочь, но вы должны заранее знать, что ваша попытка может оказаться безуспешной.

— Я должен рискнуть. Прошу вас, сделайте всё возможное и дайте мне знать, где и когда я смогу встретиться с Советом…

Селдон оставил Зенова в смятенном настроении. Всё, что он сказал Главному Библиотекарю, было правдой и лежало на поверхности. Не сказал он ему только одного — какова была его истинная цель пользования Библиотекой.

А не сказал он этого потому, что пока и сам этого точно не знал.

Глава 9

Гэри Селдон сидел у постели Юго Амариля — печально, терпеливо. Дни Юго были сочтены. Медицина была бессильна, даже если бы Юго решил прибегнуть к помощи врачей, но он от неё отказался.

Ему было всего пятьдесят пять.Селдону — семьдесят, а он всё ещё был в неплохой форме, вот только ревматизм докучал, из-за приступов которого он время от времени начинал прихрамывать.

Амариль открыл глаза.

— Ты всё ещё здесь, Гэри?

Селдон кивнул.

— Я не покину тебя.

— Пока я не умру?

— Да, — ответил Селдон и, не сдержав тоски и горечи, сказал: — Ну зачем же ты так, Юго? Живи ты нормальной жизнью, ты бы прожил ещё лет двадцать, а то и все тридцать!

Амариль вяло улыбнулся.

— Нормальной жизнью? То есть с выходными, отпусками? Ездил бы на курорты? Развлекался?

— Да. Да.

— Тогда бы я либо всё время думал о том, как бы поскорее вернуться к работе, либо в конце концов мне бы понравилось бить баклуши, и за эти двадцать или тридцать лет я бы больше ничего не сделал. На себя посмотри.

— Зачем?

— Десять лет при Клеоне ты был премьер-министром. Сильно ли ты преуспел в науке за эти годы?

— Я тратил четверть свободного времени на психоисторию, — возразил Селдон.

— Преувеличиваешь. Если бы не я, прогресс психоистории забуксовал бы.

Селдон кивнул:

— Ты прав, Юго. И за это я тебе очень благодарен.

— Да и раньше, и потом, когда ты половину времени тратил на административные дела, кто делал… да, теперь уже делал… всю настоящую работу? А?

— Ты, Юго.

— То-то и оно, — пробормотал Юго и закрыл глаза.

— И всё-таки, — сказал Селдон, — ты был бы готов взяться за все эти административные дела, если бы пережил меня?

— Нет! Я хотел возглавить Проект, чтобы он двигался в том направлении, в каком хотелось мне, а административные обязанности я бы отдал другим.

Амариль тяжело дышал. Но вот он слабо пошевелился, открыл глаза и взглянул на Гэри в упор.

— Скажи, что будет с психоисторией, когда меня не станет? Ты думал об этом?

— Думал. И хочу поговорить с тобой об этом. Могу порадовать тебя, Юго. Я верю, что в психоистории произойдёт революция.

— В каком смысле? — нахмурился Юго. — Что-то мне не нравится, как это звучит.

— Послушай. Это была твоя идея. Несколько лет назад ты сказал мне, что хорошо бы основать две Академии. Два отдельных учреждения, изолированных друг от друга и призванных послужить зародышами новой, Второй Галактической Империи. Помнишь? Это же ты придумал.

— Психоисторические формулы…

— Знаю. С их помощью. Теперь, Юго, я вовсю разрабатываю эту идею. Мне удалось получить кабинет в Галактической Библиотеке…

— Ах, Галактическая Библиотека… — Амариль ещё сильнее нахмурился. — Не нравятся они мне. Кучка самовлюбленных тупиц…

— Не все там тупицы, Юго. Главный Библиотекарь, Лас Зенов, человек неглупый и неплохой.

— А тебе не встречался там библиотекарь по имени Маммери, Дженнаро Маммери?

— Нет, но я о нём слышал.

— Полное ничтожество. Однажды мы с ним повздорили — он меня принялся распекать за то, что я что-то с места сдвинул или не туда поставил. А я ничего такого не делал и жутко разозлился. Я словно обратно в Даль попал. Знаешь, Гэри, в далийском жаргоне есть масса оскорбительных словечек. Вот я и использовал одно из них по его адресу. Я сказал ему, что он мешает работе над психоисторией и что в истории останется в образе злодея. Ну, вместо слова «злодей» я ввернул это самое словечко. — Амариль слабо улыбнулся. — Словом, он заткнулся.

Селдон неожиданно догадался о причине враждебного отношения Маммери к посетителям Библиотеки и к самой психоистории — по крайней мере, частично… но об этом он Юго ничего не сказал.

— Так вот, Юго, — продолжал Селдон, — ты говорил, что нужно создать две Академии, так, чтобы, если одна погибнет, вторая продолжала работать. Мы пойдём дальше.

— В каком смысле?

— Помнишь, два года тому назад Ванда ухитрилась прочитать твои мысли и увидела, что одна цепочка уравнений в Главном Радианте порочна?

— Конечно, помню.

— Ну так вот, мы найдём других таких же, как Ванда. В одной из наших Академий будут трудиться в основном физики, задачей которых будет сохранение знаний, накопленных человечеством. Эта Академия станет прообразом, зародышем новой Империи. А во Второй Академии будут работать только психоисторики, те, которым будет под силу трудиться над психоисторией сообща, объединив свои сознания. Это будет намного быстрее, чем если бы каждый из них мыслил в одиночку. Во Второй Академии соберутся менталисты, телепаты — называй как хочешь. Они станут руководителями плана, теми, кто будет вносить в него необходимые изменения с течением времени. Понимаешь? Они всегда будут оставаться в тени — невидимые наблюдатели, хранители Империи.

— Прекрасно! — еле слышно проговорил Амариль. — Просто прекрасно! Вот видишь, как верно я выбрал время уйти? Мне больше здесь делать нечего.

— Не говори так, Юго.

— Да ладно тебе, Гэри. Всё равно я слишком сильно устал, чтобы что-то делать. Спасибо тебе… спасибо… за то… что ты… — голос его готов был сорваться, — рассказал мне… про эту революцию. Теперь я счастлив… счаст…

Таковы были последние слова Юго Амариля.

Селдон склонился к изголовью кровати. Глаза его застлали слезы, потекли струйками по щекам.

Еще один старый друг ушёл. Демерзель, Клеон, Дорс, а теперь и Юго… Чем дальше, тем более одиноким он становился.

А ведь та революция, о которой он только что сказал Амарилю и обрадовал его так, что тот умер счастливым, — суждено ли ей произойти? Сможет ли он воспользоваться Галактической Библиотекой? Сможет ли найти таких людей, как Ванда? А самое главное — сколько времени на это уйдёт?

Селдону было семьдесят. Вот если бы он мог начать революцию в тридцать два, когда впервые попал на Трентор…

А теперь могло быть слишком поздно.

Глава 10

Дженнаро Маммери заставил Селдона ждать, что было выражением неприкрытого пренебрежения, даже наглости, но Селдон заставил себя смириться.

Как бы то ни было, Маммери был ему очень нужен, и злиться на библиотекаря значило только одно — сделать себе ещё хуже. А Маммери только порадовался бы, увидев Селдона разъяренным.

Так что Селдон спокойно ждал, и в конце концов Маммери появился. Селдон видел его и раньше, но издалека. Наедине им предстояло побеседовать впервые.

Маммери был невысокого роста, полноватый, с круглым лицом и короткой тёмной бородкой. На лице его сияла заранее заготовленная улыбка, но Селдон прекрасно понял, что она ровным счётом ничего не значит. Зубы у Маммери были неприятно желтые, а его голову украшала сочетавшаяся с ними по цвету шапочка, по краю которой змеилась коричневая полоска.

Селдон ощутил прилив тошноты. Он знал заранее, что Маммери вряд ли ему понравится, даже если он будет само обаяние.

Маммери спросил без обиняков:

— Ну, профессор, чем могу служить? — и посмотрел на настенные часы, однако за опоздание не извинился.

— Я хотел бы попросить вас, сэр, — ответил Селдон, — перестать чинить препятствия моему присутствию в Библиотеке.

Маммери развел руками:

— Вы здесь уже два года. О каких препятствиях вы говорите?

— До сих пор той части членов Совета, которую вы возглавляете, не удавалось переизбрать Главного Библиотекаря, но через месяц должно состояться новое заседание, и Лас Зенов говорит, что он не уверен в его итогах.

— Я тоже, — пожал плечами Маммери. — Но ваша виза, назовем её так, вполне может быть продлена.

— Но мне нужно большее, библиотекарь Маммери. Мне хотелось бы, чтобы в Библиотеке смогли работать и некоторые мои коллеги. В одиночку мне не одолеть работы над задуманным грандиозным проектом — подготовкой издания весьма специфической Энциклопедии.

— Но ваши коллеги могут работать где угодно. Трентор — большая планета.

— Мы должны работать в Библиотеке. Я старый человек, сэр, и я тороплюсь.

— Кому подвластно остановить течение времени? Не думаю, чтобы Совет дал согласие на то, чтобы вы въехали в помещение Библиотеки со своими сотрудниками. Дело тонкое, профессор, понимаете? Вас удалить из Библиотеки мне пока не удалось, но сотрудников ваших я сюда постараюсь не пустить.

Селдон понял, что разговор ни к чему не приведёт, и решил попробовать вызвать Маммери на откровенность.

— Библиотекарь Маммери, — сказал он, — я не верю, что ваша враждебность ко мне носит личный характер. Важность дела, которым я занимаюсь, вы должны понимать.

— В смысле — работу над психоисторией? Слушайте, вы над ней корпите уже тридцать с лишним лет, и какой толк?

— Вот именно. Именно сейчас может выйти толк.

— Так пусть толк выходит в Стрилингском университете. Почему он должен выйти здесь, в Галактической Библиотеке?

— Библиотекарь Маммери, выслушайте меня. Вы хотите закрыть Библиотеку для посещения. Вы хотите нарушить давнюю традицию. Неужели у вас хватит совести на такое?

— Совесть тут ни при чем. Всё дело в субсидировании. Наверняка Главный Библиотекарь плакался вам. Субсидии снижены, жалованья урезаны, нет возможности содержать обслуживающий технику персонал. Что же нам делать? Приходится сокращать объём обслуживания абонентов, и, уж конечно, мы не в силах позволить себе такую роскошь, как выделение помещений для вас и ваших сотрудников и обеспечение вас информацией.

— Император в курсе существующего положения дел?

— Проснитесь, профессор! Разве ваша психоистория не подсказывает вам, что Империя гибнет? Я слышал, вас нынче кличут Вороном Селдоном, намекая на сказочную птицу, предрекающую беды.

— Да, нас действительно ждут тяжелые времена.

— И что же, вы считаете, что у Библиотеки иммунитет против всего, что несут с собой эти самые тяжелые времена? Профессор, Библиотека — это моя жизнь, и я хотел бы, чтобы она жила, но она не будет жить, если только мы не найдём способа увеличить субсидии. А вы являетесь и требуете — подавайте вам открытую Библиотеку да ещё предпочтение окажите… Не пройдёт, профессор. Не пройдёт, говорю я вам.

Селдон в отчаянии проговорил:

— А что, если я найду деньги для Библиотеки?

— Вот уж действительно! Это как же?

— Что, если я поговорю с Императором? Я ведь всё-таки в прошлом премьер-министр. Он не откажет мне в аудиенции и выслушает меня.

— И вы выбьете у него субсидии? — расхохотался Маммери.

— Если выбью, вы позволите разместить в Библиотеке моих сотрудников?

— Сначала добудьте кредитки, — сказал Маммери, — а там посмотрим. Только не думаю, что вам это удастся.

Похоже, он нисколько не сомневался в неудаче затеи Селдона. Интересно, подумал Селдон, сколько уже раз Галактическая Библиотека обращалась Императору с этой просьбой?

А он сам? Чего он добьётся?

Глава 11

По правде говоря, истинного права у Императора Агиса Четырнадцатого на это имя не было. Он принял его, взойдя на престол, специально для того, чтобы в умах подданных всплыли воспоминания о династии Агисов, правившей два тысячелетия назад, и большинство представителей этой династии справлялись с этим весьма успешно, а в особенности Агис Шестой, правление которого длилось целых сорок два года и которому удавалось поддерживать в процветающей Империи должный порядок, не прибегая при этом к тирании и жестокости.

Агис Четырнадцатый внешне нисколько не был похож ни на кого из прежних Агисов, если судить по голографическим изображениям. Но, честно говоря, и его собственное голографическое изображение, тиражируемое для народа, мало отражало реальность.

Гэри Селдон, повинуясь порывам ностальгии, вспоминал Императора Клеона и приходил к выводу, что Клеон гораздо больше был похож на настоящего монарха.

А вот Агис на настоящего монарха совсем не походил. Селдон до сих пор никогда не видел его вблизи, и тот человек, что был перед ним, разительно отличался от того, что красовался на некоторых виденных Селдоном голограммах. «Императорский голограф своё дело знает», — не без ехидства подумал Селдон.

Агис Четырнадцатый был невысокого роста, некрасивый, с глуповатыми, выпученными глазами. Единственным поводом для его восхождения на трон послужило то, что он был дальним родственником Клеона.

Однако, надо отдать ему должное, он и не пытался изображать из себя могущественного владыку. Он предпочитал, чтобы его называли Гражданин Император, и только упрямое следование охранки вековым традициям удерживало его от вольных прогулок по Трентору. Поговаривали, будто он горел желанием здороваться за руку с подданными и лично выслушивать их жалобы.

«Очко в его пользу, — подумал Селдон, — даже если он так никому руки и не пожмет за всю свою жизнь».

Пробормотав приветствие и поклонившись Императору, Селдон сказал:

— Искренне благодарен вам, сир, за согласие принять меня.

У Агиса Четырнадцатого оказался чистый и очень приятный голос, никак не вязавшийся с его отталкивающей внешностью.

— Бывшему премьер-министру полагаются привилегии, однако скажу вам по секрету — мне пришлось собрать всё своё мужество, чтобы согласиться на встречу с вами.

Сказано это было с юмором, и Селдон вдруг понял, что на вид человек может быть совершенно заурядным, но при этом неглупым.

— Мужество, сир?

— Ну а как вы думали? Разве вас не зовут Вороном Селдоном?

— Я услыхал, сэр, это прозвище только вчера.

— Наверное, дело в вашей психоистории, предсказывающей гибель Империи.

— Она указывает всего лишь на вероятность, сир…

— Вот вас и окрестили Вороном — ведь эта вещая птица предсказывает беду. Только вы себя вороном не считаете, видимо.

— Надеюсь, это не так, сир.

— Не знаю, не знаю… Судя по всему… Эдо Демерзель, который до вас был премьер-министром у Клеона, был заинтересован вашей работой, и что же с ним произошло? Он лишился места и был отправлен в ссылку. Вашу работу высоко ценил Император Клеон, и что же с ним произошло? Его убили. Высоко ценила вашу работу и хунта, а с ней что произошло? её свергли. Говорят, вашу работу ценили и джоранумиты, и, представьте себе, их организация была уничтожена. А теперь, Ворон Селдон, вы явились ко мне. Чего же мне ждать от судьбы?

— Ничего дурного, сир.

— Надеюсь, это так, поскольку, в отличие от всех тех, кого я перечислил, я как раз вашей работой не интересуюсь. А теперь скажите, что привело вас ко мне?

Император спокойно, не прерывая, выслушал объяснения Селдона относительно важности проекта создания Энциклопедии, которая стала бы хранилищем знаний человечества, если бы произошло худшее.

— Ага… — задумчиво проговорил Агис Четырнадцатый, когда Селдон закончил объяснения, — значит, вы всё-таки убеждены в том, что Империя погибнет.

— Вероятность этого велика, сир, и было бы проявлением величайшего легкомыслия сбрасывать такую вероятность со счётов. В каком-то смысле мне бы хотелось воспрепятствовать такому варианту течения событий, или, по крайней мере, смягчить последствия гибели Империи.

— Знаете, Ворон Селдон, если вы будете продолжать совать нос во все дела, я уверен, Империя-таки погибнет и ничто ей не поможет.

— Нет, сир. Я прошу всего-навсего разрешения работать.

— Ну так оно у вас есть, но я всё равно не понимаю, от меня-то вы чего хотите? Зачем вы мне рассказали про Энциклопедию?

— Затем, что мне необходимо работать в Галактической Библиотеке, сир, а если точнее, мне необходимо, чтобы со мной вместе там работали мои сотрудники.

— Уверяю вас, я вам в этом мешать не собираюсь. Хотите работать — работайте.

— Этого недостаточно, сир. Я прошу вас помочь мне.

— Чем же, экс-премьер-министр?

— Финансами. Библиотека нуждается в субсидировании, в противном случае двери её закроются для населения и для меня в том числе.

— Кредитки? — изумленно воскликнул Император. — Вы ко мне за кредитками явились?

— Да, сир.

Агис Четырнадцатый нервно вскочил. Селдон автоматически тоже поднялся на ноги, но Агис махнул рукой, приказывая ему сесть.

— Сидите. Не надо этих формальностей. Я не Император. Я не хотел этого — меня заставили. Я оказался, видите ли, ближайшим родственником императорской семьи, и меня стали наперебой убеждать в том, что Империи позарез нужен Император. Ну и что? Много хорошего из этого вышло?

Деньги! Вы думаете, у меня есть деньги? Вы говорите, что Империя гибнет. А знаете ли вы, как именно она гибнет? Думаете, бунты там, гражданские войны? Беспорядки всякие?

Нет. Дело в денежках. Вы только представьте себе, что я лишен возможности собрать налоги с половины Империи. «Да здравствует Империя!», «Слава Императору!» и всё такое, но не платят ни гроша, а у меня нет людей, способных вытрясти из них налоги. Ну а если я не в силах собрать с них налоги, значит, они и в Империю не входят, верно?

Деньги! Империя давно концы с концами не сводит. У меня ничего нет. Думаете, хотя бы на то, чтобы поддерживать дворцовую территорию в порядке, денег хватает? С трудом. Всё время приходится экономить. Я вынужден махнуть на всё рукой и смотреть, как потихоньку разваливается дворец, как помирают с голоду те, кто уходит на пенсию.

Профессор Селдон, если вы пришли за деньгами, то у меня их нет. Где мне взять субсидии для Библиотеки? Да они должны быть мне благодарны, что им вообще что-то от меня перепадает каждый год!

На последних словах Император раскинул руки ладонями вверх, как бы показывая, что имперская казна пуста.

Гэри Селдон был ошеломлен.

— Ну хорошо, сир, пусть у вас нет денег, но у вас есть престиж. Не могли бы вы приказать Библиотеке сохранить за мной кабинет и допустить туда для работы моих сотрудников, вместе с которыми я занят делом величайшей важности?

Как только речь перестала идти о деньгах, Агис Четырнадцатый сразу успокоился и сел.

— Вы же знаете, — сказал он, — что в соответствии с вековой традицией Галактическая Библиотека независима от Империи во всём, что касается вопросов самоуправления. У неё свои правила, и они действуют ещё со времен моего тезки, Агиса Шестого, — улыбнулся Император. — Он пытался слегка надавить на Библиотеку, но у него ничего не вышло. У него — великого Агиса Шестого — ничего не вышло, а у меня, думаете, выйдет?

— Сир, я не прошу вас применять силу. Можно ведь просто обратиться к руководству Библиотеки с вежливой просьбой. Безусловно, в том, что не затрагивает функционирования Библиотеки как таковой, они будут рады выполнить волю Императора.

— Профессор Селдон, вы, плохо знаете руководство Библиотеки. Я отлично понимаю, что стоит мне выразить самое вежливое пожелание, как они потихонечку займутся совершенно противоположным, всё наоборот сделают. Они нюхом чуют малейшее проявление давления со стороны Империи.

— Так что же мне делать? — спросил Селдон.

— А я вам скажу. Мелькнула у меня мыслишка. В конце концов, это же публичная Библиотека, верно? А я простой гражданин, значит, и я могу посетить библиотеку, если пожелаю. Расположена она в пределах дворцовой территории. Стало быть, я и этикета не нарушу, если отправлюсь туда. Ну вот, а вы пойдёте со мной, мы будем старательно изображать из себя закадычных дружков. Ни о чём я их просить не стану, но они увидят, как мы с вами вышагиваем под ручку, и тогда, может быть, кто-то из членов их драгоценного Совета поглядит на вас подобрее. Вот и всё, что я могу вам предложить.

Селдон был глубоко разочарован. Это могло быть не принято во внимание.

Глава 12

С явным подобострастием Лас Зенов проговорил:

— А я и не знал, что вы на дружеской ноге с Императором, профессор Селдон.

— Почему бы и нет? Для Императора он большой демократ, и он интересуется, как я работал премьер-министром при Клеоне.

— Мы все были просто потрясены. Императоры не посещали наши залы очень много лет. Обычно, когда Императору что-то нужно в Библиотеке…

— Могу себе представить. Он делает запрос, и ему всё приносят на блюдечке.

— Однажды было высказано такое предложение, — доверительно сообщил Зенов, — чтобы во дворце для Императора было установлено компьютерное оборудование, позволявшее ему иметь прямую связь с библиотечной системой, чтобы не приходилось ждать, пока его обслужат. Это было давно, когда у нас было много денег, но, как вы знаете, предложение не прошло.

— Вот как?

— О да. Совет почти единогласно выступил против: дескать, тогда Император внедрится в Библиотеку и это будет угрожать нашей независимости от правительства.

— Ну а нынешний Совет, который не пожелал оказать честь Императору, позволит мне остаться в Библиотеке?

— Пока — да. Есть такое предположение — и я сделал всё, что было в моих силах, чтобы поддержать его, — что, если мы будем невежливы с личным другом Императора, возможность увеличить субсидии, и без того ничтожная, исчезнет совсем.

— Стало быть, деньги — даже туманная перспектива их получения — решают всё.

— Боюсь, что так.

— А своих сотрудников я смогу разместить в Библиотеке?

Зенов растерялся.

— Боюсь, что нет. Ведь с Императором видели только вас, а не ваших сотрудников. Мне очень жаль, профессор.

Селдон пожал плечами и ушёл от Главного Библиотекаря в самом дурном расположении духа. Сотрудников разместить в Библиотеке ему не удалось. Он надеялся отыскать людей, подобных Ванде, и это ему тоже не удалось. Ему также были необходимы деньги для продолжения исследований на должном уровне. И денег у него тоже не было.

Глава 13

Трентор, столичная планета Галактической Империи, сильно изменилась с того дня, когда Гэри Селдон тридцать восемь лет назад, выйдя из гиперпространственного корабля, впервые ступил на её поверхность. Может быть, виной тому были розовые очки юности — как было молодому геликонскому провинциалу не прийти в восторг от сверкающих башен, сияющих куполов, разноцветной, куда-то спешащей людской толпы, что, казалось, мельтешила днём и ночью по поверхности Трентора.

А теперь, печально думал Селдон, тротуары стали почти безлюдными даже в разгар дня. Банды автомобилистов контролировали различные районы города, воюя между собой за территории. Служба безопасности работала спустя рукава — те, кто остался в ней, занимались исключительно разбором жалоб, поступавших в центральный офис. Нет, конечно, по срочным вызовам офицеры выезжали, но на сцене событий появлялись уже тогда, когда преступление успевало совершиться. Теперь они даже не притворялись, будто пекутся о безопасности граждан Трентора. Каждый житель был предоставлен самому себе, и жить стало очень рискованно. И всё же Гэри Селдон продолжал рисковать — в форме ежедневных пеших прогулок, словно выражал этим некий протест против тех сил, которые грозили разрушить его любимую Империю, да и его самого уничтожить.

Словом, Гэри Селдон шёл прихрамывая и размышлял.

Ничего не вышло. Ничего. Определить, чем Ванда отличается от других в генетическом плане, не удалось, а без этого он не мог отыскать других таких же людей, как она.

С тех пор как Ванда обнаружила ошибку в Главном Радианте Юго Амариля, её способность читать мысли необычайно усилилась. У Ванды вообще оказалась масса способностей. Казалось, будто с того момента, как она поняла, что её умственные таланты делают её не похожей на остальных, она решила понять природу своего дара, усилить его, научиться им управлять. Она очень повзрослела и быстро отказалась от всяких детских штучек, за которые её так любил дед. Но она стала ещё дороже его сердцу из-за той решимости, с которой желала помочь ему в его работе с помощью своего дара. А Гэри Селдон рассказал Ванде о своем замысле относительно Второй Академии, и она поняла план деда.

Однако сегодня настроение у Селдона было мрачное. Он начинал подумывать, что ментальный талант Ванды ничего ему не даст. Денег на продолжение работы не было — ни на поиск подобных Ванде людей, ни на жалованье для сотрудников в Стрилингском университете, ни на то, чтобы запустить в действие Энциклопедический Проект в Галактической Библиотеке.

Что же делать?

Селдон шёл в Библиотеку. Он мог бы полететь туда на гравикебе, но всё же пошёл пешком, невзирая на хромоту. Ему нужно было время для раздумий.

Услышав чей-то вскрик: «Вот он!», он не обратил на него внимания.

— Вот он! — послышалось вновь. — Психоистория!

Слово «психоистория» заставило Селдона оторвать взгляд от тротуара. Вокруг него собиралась группа молодчиков.

Селдон инстинктивно прислонился к стене ближайшего дома и поднял палку, защищаясь.

— Что вам нужно?

— Кредитки, старикан! — хохоча, объявили молодчики. — Есть кредиточки, а?

— Может быть, и есть, но только почему вы их у меня требуете? Кто-то из вас крикнул: «психоистория»? Вы знаете, кто я такой?

— А как же! Ворон Селдон, вот кто, — довольно заявил главарь.

— А ещё — калека несчастный! — выкрикнул один из молодчиков.

— Ну а если я вам не дам ни кредитки, что вы станете делать?

— Всё равно отнимем, — осклабился главарь. — Поколотим и отнимем.

— А если я дам вам денег?

— Всё равно поколотим! — хохотнул главарь, и вся шайка довольно заржала.

Селдон предостерегающе махнул палкой.

— Не подходите! Слышите, вы?

Он успел сосчитать парней. Их было восемь.

Лоб Селдона покрылся испариной. Было дело — однажды на него, Дорс и Рейча напали десятеро, и они справились с молодцами без труда. Но тогда ему было всего тридцать два, а Дорс была… а Дорс была Дорс.

Теперь всё было по-другому. Он ещё раз махнул палкой.

Главарь бандитов хмыкнул:

— Эй, парни, старикашка-то, глядите, напасть на нас никак хочет? Что же нам делать-то? Ой-ой-ой!

Селдон быстро посмотрел по сторонам. Офицера службы безопасности поблизости не было. Вот он, ещё один из признаков загнивания общества. Мимо торопливо прошли несколько пешеходов, но желания помочь не выразили. И просить было бесполезно. Теперь никто не желал рисковать и вмешиваться во что бы то ни было.

— Первый же из вас, кто сделает хоть шаг ко мне, получит палкой по голове. Череп размозжу, имейте в виду!

— Да ну? — осклабился главарь, шагнул вперёд и схватился за палку. После непродолжительной борьбы палка оказалась у него в руках. Главарь отбросил её в сторону. — Ну, старикашка, что теперь?

Селдон прислонился к стене. Теперь оставалось только принимать удары. Бандюги разом двинулись на него, и каждый явно хотел в буквальном смысле приложить к нему руку. Селдон приготовился к защите, заслонив лицо руками. Он ещё помнил кое-какие приёмы рукопашного боя по-геликонски. Если бы бандитов было один-два, он бы сумел уклониться от ударов и сам бы ответил ударами. Но восемь — это было для него чересчур много.

Стоило ему сделать резкое движение в попытке избежать удара в плечо, как правая, больная нога подвернулась, Селдон упал, и стало ясно, что теперь он станет легкой добычей для бандюг.

И вдруг послышался чей-то разгневанный голос:

— Что тут происходит? А ну, разойдитесь, бандюги! Разойдитесь, вам говорят, а не то я с вами живо разделаюсь!

— Еще один старикашка, — презрительно сплюнул главарь.

— Не такой уж старикашка, — возразил незнакомец и изо всех сил ударил главаря по физиономии. Тот побагровел.

Селдон, только теперь сумевший разглядеть того, кто вступился за него, изумленно прошептал:

— Рейч…

— Папа, ты лучше уходи отсюда. Давай-давай, поднимайся и иди.

Главарь, сморщившись и потирая щеку, прошипел сквозь зубы:

— Зато ты получишь сейчас…

— Вряд ли, — ответил Рейч, выхватывая нож далийского производства с длинным сверкающим лезвием. Долго не раздумывая, он вынул и второй, точно такой же. Теперь в обеих руках у него было по ножу.

— А ты всегда ходишь с ножами, Рейч? — хрипло дыша, проговорил Селдон.

— Всегда, — ответил Рейч. — И ни за что с ними не расстанусь.

— А я тебя заставлю! — рявкнул главарь и выхватил бластер.

Но быстрее, чем кто-либо успел глазом моргнуть, один из ножей Рейча сверкнул, рассек воздух и воткнулся точнехонько в кадык главаря. Тот захрипел и повалился на землю, а остальные остолбенело смотрели на него.

Рейч неторопливо подошёл к безжизненному телу главаря.

— А ножичек я заберу, пригодится ещё, — сказал он небрежно, выдернул нож из горла главаря и вытер о его рубашку. Затем наступил на руку поверженного врага, наклонился и взял бластер.

Сунув бластер в один из своих вместительных карманов, Рейч обернулся к бандитам и сказал:

— Не охотник я до бластеров — промахиваюсь, бывает. А вот с ножичком — никогда! Никогда, поняли, тупицы? Ваш дружок готов. Сколько вас тут осталось-то? Семеро? Ну что, мечтаете отправиться за ним следом или уйдёте подобру-поздорову?

— Хватай его! — крикнул один из бандитов, и все семеро шагнули к Рейчу.

Рейч отшатнулся. Ослепительно сверкнуло лезвие первого ножа, следом за ним полетел другой, и вот ещё двое бандитов повалились на землю — ножи Рейча угодили им в животы.

— Верните ножички, ребята, нехорошо… — приговаривал Рейч, вынимая ножи и вытирая их. — Эти двое ещё живы, но жить им осталось недолго. Стало быть, вас ещё пятеро. Попробуете ещё разок или всё-таки домой потопаете?

Бандиты, яростно сопя, взвалили тела троих товарищей на плечи и поспешно удалились.

Рейч наклонился, поднял с тротуара палку Селдона.

— Идти можешь, па?

— Не очень, — признался Селдон. — Ногу подвернул.

— Тогда забирайся ко мне в машину. А что это ты пешком?

— А что такого? Со мной никогда ничего подобного не случалось.

— Считай, дождался — случилось. Забирайся в машину, я отвезу тебя в Стрилинг.

Рейч неторопливо набрал код на пульте управления автомобиля и сказал:

— Как жаль, что с нами не было Дорс! Мама бы с ними голыми руками управилась, и через пять минут все восемь мужиков были бы на том свете.

Слезы слепили Селдону глаза.

— Я знаю, Рейч, я знаю. Думаешь, я не тоскую по ней каждый день?

— Прости, — негромко проговорил Рейч.

— Но как ты узнал, что я попал в беду, сынок?

— Ванда сказала. Сказала, что злые люди собрались напасть на тебя, и показала, где они притаились. Я сразу выехал сюда.

— Ты даже не засомневался, верно ли то, что она сказала?

— Вовсе нет. Теперь мы так хорошо её знаем, что у нас нет никаких сомнений: она каким-то образом умеет контактировать с твоим сознанием и со всем, что тебя окружает.

— Что, она сказала тебе, сколько человек на меня напало?

— Нет. Сказала просто «несколько».

— И ты помчался сюда совсем один, Рейч?

— Команду собирать времени не было, па. Ну и потом меня и одного хватило, как видишь.

— Это точно. Спасибо тебе, сынок.

Глава 14

Селдон лежал на кровати. Под больную ногу была заботливо подложена подушечка.

Рейч невесело смотрел на отца.

— Папа, — решительно начал он, — больше ты по Трентору один разгуливать не будешь.

Селдон нахмурился.

— Что, из-за одного-единственного случая?

— Ничего себе случай! Ты больше не в силах сам защищаться. Тебе как-никак семьдесят, и правая нога тебя, как видишь, подводит. И потом у тебя есть враги!

— Враги?

— Представь себе. И ты это сам отлично понимаешь. Эти крысы подзаборные не за кем-нибудь охотились. Им не всё равно было, на кого нападать. Они искали и нашли именно тебя. Или ты забыл, что они крикнули «психоистория!»? А ещё обозвали тебя калекой. Как думаешь, почему?

— Не знаю.

— Зато я знаю. Это потому, что ты живешь в своем мирке, папа, и не знаешь, что происходит на Тренторе. Думаешь, тренторианцы слепые и не видят, как планета, набирая скорость, несется в пропасть? Думаешь, они не знают, что твоя психоистория это давно предсказала? Тебе не кажется, что люди склонны свалить на гонца вину за дурные вести? Если всё будет плохо, — а всё будет плохо, — очень многие подумают, что во всём виноват ты.

— Не могу в это поверить.

— А как ты думаешь, почему в Галактической Библиотеке есть противники твоего пребывания там? Не хотят попасть под горячую руку, когда толпа на тебя набросится. Ну так вот… тебе надо быть осторожнее. Ни в коем случае нельзя ходить одному. Либо со мной, либо с телохранителями. Только так, папа.

Селдон выглядел таким несчастным, что Рейчу стало его жалко.

— Но это ненадолго, па, — сказал он. — Я нашёл новую работу.

Селдон поднял взгляд.

— Новую работу? Какую?

— Преподавательскую. В университете.

— В каком университете?

— В Сантаннийском.

У Селдона задрожали губы.

— Сантанния! Это же в девяти тысячах парсеков от Трентора! Провинциальный мир на другом краю Галактики!

— Вот именно. Потому я и хочу улететь туда. Я на Тренторе всю жизнь прожил, па, и мне тут надоело. Нет ни одной планеты во всей Империи, где дела сейчас шли бы хуже, чем на Тренторе. Логово бандюг, а защитить простого человека некому. Экономика хромает на обе ноги, техника разрушается. А Сантанния живёт примерно так же, как и жила, — тихий, пасторальный мир. Я хочу улететь туда и начать там новую жизнь с Манеллой, Вандой и Беллис. Мы все вместе отбываем туда через два месяца.

— Все?!

— Все. И ты тоже, папа. Мы не оставим тебя на Тренторе. Ты полетишь с нами на Сантаннию.

Селдон покачал головой:

— Это невозможно, Рейч. Ты знаешь.

— Почему невозможно?

— Ты знаешь почему. Проект. Моя психоистория. Неужели ты думаешь, что я смогу оставить дело всей моей жизни? Предать его?

— Почему нет? Оно же тебя предало.

— Ты с ума сошёл!

— Вовсе нет. Ты сам посуди, к чему всё это тебя привело. Денег у тебя нет, и добыть их негде. На Тренторе не осталось никого, кто хотел бы тебе помочь.

— Но уже почти сорок лет…

— Да-да, это понятно. Сорок лет прошло, и ты проиграл, папа. Это не преступление — проиграть. Ты так старался, столько сил положил, столько достиг, но добрался в итоге до разваливающейся экономики и гибнущей Империи. Именно это ты давно предсказывал, и именно это теперь встало на пути твоей работы. Так что…

— Нет. Не встало. Так или иначе я буду продолжать работу.

— Я тебе вот что скажу, па. Если уж ты действительно такой упрямый, возьми с собой свою психоисторию. Начни всё заново в Сантаннии. Может быть, там найдутся и деньги, и энтузиасты, чтобы помочь тебе.

— А что будет с теми людьми, которые столько лет верой и правдой служили мне?

— О боже, папа! Да они уходят от тебя один за другим из-за того, что тебе нечем им платить! Если ты останешься здесь, то скоро останешься один-одинёшенек. Ой, папа, я тебя умоляю! Ты думаешь, мне по сердцу вот так с тобой говорить? Просто никто, кроме меня, тебе этого не скажет, никто не отважится поранить твоё сердце. Так давай же не будем лгать друг другу. Раз ты уже ходишь по улицам, а на тебя нападают единственно потому, что ты — Гэри Селдон, разве не пора сказать друг другу правду?

— Бог с ней, с правдой. Я не хочу улетать с Трентора.

Рейч покачал головой.

— Я не сомневался, что ты будешь упрямиться, папа. Но у тебя целых два месяца на размышления. Подумай, ладно?

Глава 15

Гэри Селдон давно не улыбался. Он, как обычно, руководил Проектом: упорно, старательно содействуя продвижению работы над психоисторией, строя планы относительно создания Академий, изучая Главный Радиант.

Но он не улыбался. Он заставлял себя работать, не испытывая при этом никакой радости от достигнутых успехов. Наоборот, он всё время ощущал неудачи, абсолютно во всём.

Селдон сидел в своем стрилингском кабинете за рабочим столом, когда вошла Ванда. Селдон взглянул на неё, и сердце его радостно заколотилось. Отношение к Ванде у него всегда было особенное. Селдон уже не мог припомнить, когда и он сам, и все остальные перестали воспринимать её заявления с удивлением и восторгом — теперь всем казалось, что так было всегда. Она спасла его жизнь, будучи совсем малышкой, с помощью пресловутых «фиников». Даже в раннем детстве она отличалась тем, что всё знала.

Хотя доктор Энделецки классифицировала геном Ванды как абсолютно нормальный во всех отношениях, Селдон не отказался от мысли, что умственные способности внучки превосходят способности среднего человека. Точно так же он был уверен в том, что в Галактике существуют другие такие же люди, как она, и даже на Тренторе. Если бы только он мог разыскать этих менталистов, какой неоценимый вклад они могли бы внести в дело создания Академии! Пока же все его мечты были сосредоточены в единственном существе — его внучке. Селдон смотрел на неё, такую красивую, горделиво стоящую на пороге кабинета, и сердце его готово было разорваться от тоски. Через несколько дней она уедет.

Как он сумеет пережить это?

Ванда стала настоящей красавицей. Ей было восемнадцать. Длинные светлые волосы, немного широковатые скулы, но зато лицо её казалось всегда готовым улыбнуться. Она и улыбалась, а Селдон подумал: «Что же ей, плакать, что ли? Летит на Сантаннию, где её ждёт совсем другая жизнь».

— Ну, Ванда, — сказал он, — ещё несколько дней — и всё.

— Вряд ли, дедушка.

— Что? — удивлённо посмотрел на внучку Селдон.

Ванда подошла и обняла деда.

— Я не полечу на Сантаннию.

— Что, разве папа и мама передумали?

— Нет, они полетят.

— А ты — нет? Почему? А ты куда собираешься?

— Я собираюсь остаться здесь, дедушка. С тобой, бедный дедушка! — воскликнула Ванда и нежно прижалась к Селдону.

— Но я не понимаю… Почему? Они разрешили тебе остаться?

— Ты про папу с мамой? Не то чтобы разрешили. Мы спорили и спорили, и в конце концов я победила. Ну а что тут такого, дед? Они улетят на Сантаннию, и всё у них будет хорошо. Будут любить друг друга и малышку Беллис. Но если я полечу с ними, а тебя оставлю здесь, ты же будешь совсем один. Нет, я не выдержу.

— Но как же тебе удалось уговорить их?

— Ну, ты же знаешь, я это умею. Нечто вроде «толчка».

— Что это значит?

— Всё дело в моём уме. Я вижу, что делается в уме у тебя и у родителей. Время идёт, и я всё лучше вижу, словно прозреваю. Ну а ещё я научилась делать эти самые «толчки» — заставлять людей делать то, что я пожелаю.

— И как же ты это делаешь?

— Не знаю. Но проходит время, и люди устают от этих «толчков» и всё делают по-моему. Так что я собираюсь остаться с тобой.

Селдон устремил на Ванду взгляд, полный отчаянной любви.

— Это прекрасно, Ванда, детка. Но Беллис…

— Не волнуйся о Беллис. У неё нет такого ума, как у меня.

— Ты уверена? — спросил Селдон и прикусил нижнюю губу.

— Совершенно. Ну и потом должен же с мамой и папой кто-то остаться.

Селдон внутренне ликовал, но дать волю своим чувствам не решился. А как же Рейч и Манелла?

Он сказал:

— Ванда, но как же ты можешь так хладнокровно расстаться с родителями?

— При чем тут хладнокровность? Они все понимают. Они понимают, что я должна остаться с тобой.

— Как тебе удалось этого добиться?

— «Толчками», повторяю, — просто ответила Ванда. — «Толкала», «толкала», и постепенно они стали думать, как я.

— Ты это умеешь?

— Это было непросто.

— И ты это сделала, потому что…

Комок подкатил к горлу, и Селдон замолчал.

— Потому что я тебя люблю, — договорила за него Ванда. — Конечно. А ещё потому…

— Да?

— Я должна изучить психоисторию. Я уже кое-что знаю.

— Откуда?

— Из твоего сознания. Из сознания других, кто работает в Проекте. Из сознания дяди Юго, пока он был жив. Но это всё кусочки, обрывки. А я хочу по-настоящему. Дед, мне нужен свой собственный Главный Радиант, — заявила Ванда. Глаза её загорелись, она затараторила увлеченно: — Я хочу самым подробным образом вникнуть в психоисторию. Дедушка, ты совсем старый и очень устал. А я молодая, у меня много сил. Хочу узнать как можно больше, чтобы я смогла работать, когда тебя…

Она смутилась и запнулась. Селдон, сделав вид, что не заметил этого, сказал:

— Ну что ж, это было бы замечательно, если бы у тебя получилось, но ведь у нас совсем нет денег. Я научу тебя всему, что знаю сам, но работать… нет, сделать мы больше ничего не сумеем.

— Посмотрим, дед. Посмотрим!

Глава 16

Рейч, Манелла и малютка Беллис ждали в космопорту объявление о начале посадки на звездолёт. Багаж уже был сдан.

— Папа, полетим с нами, — упрашивал Рейч.

Селдон покачал головой:

— Не могу.

— Если надумаешь, у нас всегда найдётся место для тебя.

— Знаю, Рейч. Мы прожили вместе почти сорок лет — и это были замечательные годы. Нам с Дорс повезло, что мы нашли тебя.

— Это мне повезло, — пробормотал Рейч, и глаза его наполнились слезами. — Не думай, я тоже маму каждый день вспоминаю.

— Я и не думаю…

Селдон отвел взгляд. Ванда играла с Беллис. Тут раздался сигнал, и всех пригласили пройти на посадку.

Родители бросились обнимать Ванду и поливать её слезами. По пути к выходу Рейч оглянулся, помахал Селдону рукой и улыбнулся, но улыбка получилась вымученной.

Селдон тоже помахал ему в ответ, другой рукой обняв и прижав к себе Ванду.

Только она и осталась у него. Один за другим ушли из его жизни дорогие сердцу люди — друзья и любимые. Демерзель улетел и никогда не вернётся. Император Клеон погиб. Погибла Дорс, умер Амариль. А теперь и Рейч, его единственный сын, улетел.

У Селдона осталась только Ванда.

Глава 17

— Как чудесно! — проговорил Селдон. — Прекрасный вечер. Ведь мы живем под куполом, и, в принципе, каждый вечер мог бы быть таким же.

Ванда равнодушно ответила:

— Мы бы устали от этого, дедушка, если бы ежедневно были красивые вечера. Для нас лучше, что вечера всё время разные.

— Это для тебя, потому что ты ещё молодая. У тебя ещё много-много вечеров впереди. У меня — нет, потому мне и хочется, чтобы все дни были такие дивные, как сейчас.

— Ну, дедушка, опять ты за своё. Никакой ты не старый. Нога у тебя в последнее время получше, а голова работает великолепно. Уж я-то знаю.

— Ну-ну. Давай-давай, подбадривай, — ворчливо проговорил Селдон. — Слушай, я хочу пройтись. Хочу выбраться из этой квартиры и сходить в Библиотеку, насладиться красивым вечером.

— Что тебе нужно в Библиотеке?

— В данный моментничего. Просто хочется прогуляться. Только…

— Да-да, только что?

— Я обещал Рейчу не ходить по Трентору без телохранителя.

— Рейча здесь нет.

— Знаю, что нет, — пробурчал Селдон. — Зато обещание есть.

— Но он же не сказал, кто должен быть твоим телохранителем, верно? Давай прогуляемся, и твоим телохранителем буду я.

— Ты? — усмехнулся Селдон.

— Да, я. Предлагаю, так сказать, услуги. Собирайся, и пойдём гулять.

Селдон подумал было, не отправиться ли на прогулку без палки, ведь нога у него в последнее время действительно не болела, но, с другой стороны, теперь у него была новая палка, в рукоятку которой был вмонтирован свинец. Она была тяжелее и крепче старой палки, и он решил, что, не имея лучшего телохранителя, чем Ванда, правильнее будет взять с собой эту новую палку.

Прогулка оказалась удивительно приятной, и Селдон от души радовался, что не устоял перед искушением… пока они не дошли до определённого места.

Гневно подняв палку, Селдон воскликнул:

— Да ты посмотри только!

Ванда посмотрела вверх. Купол, как всегда по вечерам, светился, создавая иллюзию наступающих сумерек. С наступлением ночи огни на куполе гасли совсем.

Но там, куда указывал Селдон, по всей внутренней поверхности купола тянулась тёмная полоса. Целая секция ламп, следовательно, не горела.

Селдон сердито проговорил:

— Когда я впервые попал на Трентор, о таком никто и помыслить не мог! За освещением всё время следили. Город работал, а теперь всё разваливается из-за таких вот мелочей, а что меня больше всего возмущает, так это то, что никому нет никакого дела до неисправностей. Почему никто не отправляет жалоб во дворец? Почему нет демонстраций протеста? Такое ощущение, будто население Трентора сидит и ждёт, когда город рассыплется на куски, и злится на меня за то, что я именно это самое предсказал.

— Дедушка, — негромко проговорила Ванда, — позади нас двое мужчин.

К этому времени дед и внучка как раз вошли в. тень, возникшую из-за дефекта освещения, и Селдон спросил:

— Просто гуляют?

— Нет, — не оборачиваясь, ответила Ванда. Ей не было нужды оборачиваться. — Они идут за тобой.

— Можешь их остановить? «Толкнуть», как ты говоришь?

— Я пытаюсь, но их двое, и на уме у них нехорошее. Они что-то задумали, и крепко задумали. Я словно в стену бьюсь.

— Далеко они от нас?

— Близко. Метра три.

— Догоняют?

— Да.

— Как будут в метре от нас, скажи.

Рука Селдона скользнула вниз, он перехватил палку и перевернул её набалдашником вниз.

— Вот они, дед, — прошептала Ванда.

Селдон резко обернулся, замахнувшись палкой, которая без промаха опустилась на плечо одного из преследователей. Тот вскрикнул и осел на тротуар.

— А второй где? — удивился Селдон.

— Убежал, — ответила Ванда.

Селдон, разглядывая лежавшего, наступил ему на грудь.

— Обыщи карманы, Ванда. Ему кто-то заплатил, и мне хотелось бы найти его кредитный файл — может быть, сумеем узнать, откуда деньги. Вообще-то я хотел попасть по голове…

— Ты мог убить его, дед!

Селдон кивнул:

— Я не этого хотел. Ужасно стыдно. Мне повезло, что я промахнулся.

— Что тут происходит? — спросил грубоватый голос. К месту происшествия, тяжело дыша, спешил мужчина в форме офицера службы безопасности. — Эй, ты, отдай сюда свою палку!

— Офицер… — вежливо начал Селдон.

— Потом расскажешь, потом. Сейчас надо вызвать «Скорую помощь» для этого бедняги.

— Бедняги?!. — гневно воскликнул Селдон. — Он хотел наброситься на меня. Я защищался.

— Я видел, как всё было, — мотнул головой офицер. — Этот парень тебя и пальцем не тронул. Ты обернулся и ударил его просто так, без всякой причины. Какая тут самозащита? Нападение и избиение.

— Послушайте, офицер, я вам говорю, что…

— Не надо мне ничего говорить. Ты… гм-м-м… в суде расскажете.

— Офицер, — обратилась к нему Ванда вкрадчивым, нежным голоском, — вы бы нас хотя бы выслушали.

— Шли бы вы домой, дамочка, — посоветовал ей офицер.

Ванда выпрямилась и объявила:

— Ну уж нет! Куда дед, туда и я.

Глаза её полыхнули огнем. Офицер пробормотал:

— Ладно, пошли.

Глава 18

Селдон был вне себя от возмущения.

— Я никогда не был под арестом, никогда в жизни! Пару месяцев назад на меня напали восемь бандитов. Тогда мне помог сын справиться с ними, но когда шла драка, хоть один офицер службы безопасности появился? Хоть кто-нибудь из прохожих остановился, чтобы выручить меня? Нет. На сей раз я был лучше подготовлен к нападению и ударил человека, который собирался напасть на меня. Появился на этот раз офицер? А как же! И тут же нацепил на меня наручники. На этот раз были и зеваки, которые с любопытством глазели, как уводят старика, обвиняемого в хулиганстве. Послушайте, в каком мире мы живем?!

Сив Новкер, адвокат Селдона, вздохнул и сказал:

— В преступном мире. Но ты не волнуйся. Ничего страшного с тобой не произойдёт. Я устрою так, что тебя выпустят под залог, а потом ты предстанешь перед судом, и самое большее, что тебя ожидает, — это несколько грубых слов. Твой возраст и репутация…

— Забудь о моей репутации! — сердито рявкнул Селдон. — Я психоисторик, а это сейчас самое грубое слово, самое страшное ругательство. Они будут страшно рады засадить меня за решетку.

— Не засадят, — покачал головой Новкер. — Конечно, охотники найдутся, но я постараюсь, чтобы они не попали в число присяжных.

— Послушайте, — обратилась к адвокату Ванда, — неужели нельзя вообще это дело до суда не доводить? Дедушка — старый человек. Может быть, можно обратиться к судье с просьбой такого рода?

Адвокат обернулся и изумленно посмотрел на неё.

— Ни в коем случае! Это чистое безумие. Судьи — одуревшие от власти люди. Они с большей охотой засадят человека в тюрьму, чем согласятся выслушать его. С судьями никто не связывается.

— Думаю, нам придётся… — сказала Ванда.

— Послушай, Ванда, — перебил её Селдон, — давай лучше послушаемся Сива…

Произнося эти слова, он почувствовал, как у него противно засосало под ложечкой. Ванда «толкнула» его.

— Ну ладно, — пробормотал Селдон, — если ты так настаиваешь…

— Не будет она настаивать, — заупрямился адвокат. — Я не позволю.

— Мой дедушка — ваш клиент, — заявила Ванда. — Если он хочет, чтобы вы сделали то-то и то-то, вы должны сделать так, как он хочет.

— Я могу отказаться защищать его.

— Ради бога!.. Вы свободны, — отрезала Ванда. — Мы сами обратимся к судье.

Новкер немного подумал и сказал:

— Ну вот и отличненько. Давайте, если вы такие упрямые. Я был адвокатом Гэри много лет и теперь его не брошу. Но предупреждаю вас обоих: шансы получить обвинительный приговор очень велики, и мне придётся трудиться в поте лица, чтобы этого не случилось.

— Я не боюсь, — заявила Ванда.

Селдон прикусил губу. Адвокат повернулся к нему.

— А ты-то что скажешь, Гэри? Ты что, и вправду хочешь, чтобы твоя внучка подлила масла в огонь?

Селдон ненадолго задумался и, к полному изумлению старика адвоката, кивнул:

— Да! Да, хочу.

Глава 19

Судья с кислой физиономией выслушал рассказ Селдона.

— А с чего вы, собственно, взяли, — спросил он, — что человек, которого вы ударили, намеревался напасть на вас? У вас были веские причины опасаться этого?

— Моя внучка заметила, как он приблизился. Она была совершенно уверена, что он собирается напасть на меня.

— Но, сэр, этого недостаточно. Что ещё вы можете мне сообщить, прежде чем я сформулирую обвинение?

— Погодите, погодите, — нетерпеливо проговорил Селдон. — Не торопитесь делать выводы. Несколько недель назад на меня напала шайка бандитов — восемь человек, — и я дрался вместе с моим сыном. Как видите, у меня была самая веская причина опасаться, что на меня снова нападут.

Судья заглянул в стопку бумаг, лежавшую на его столе.

— На вас напали восемь человек? Вы заявляли об этом?

— Некому было заявить. Поблизости не оказалось ни одного офицера службы безопасности.

— Это к делу не относится. Вы заявляли о случившемся или нет?

— Нет, сэр.

— Почему?

— Во-первых, я боялся, что начнётся долгое и нудное разбирательство. Поскольку мы с сыном справились с ними и остались живы, я решил, что заявлять никуда не стоит.

— Но как же вам удалось справиться с восемью бандитами — вам и вашему сыну?

Селдон растерялся.

— Мой сын сейчас на Сантаннии, стало быть, для властей Трентора недосягаем. Поэтому я вам скажу правду: у него было два далийских ножа. А он с ними обращаться умеет. Одного из бандитов он убил и двоих сильно поранил. Остальные подхватили убитого и раненых и убежали.

— И вы не сообщили об убийстве и ранениях?

— Нет, сэр. По той же самой причине. И дрались мы, защищаясь. Однако, если вы покопаетесь в своих бумагах и найдёте тех, кого мы поранили, вы убедитесь, что на нас действительно нападали.

— Покопаться в бумагах?! — воскликнул судья. — Найти одного убитого и двоих раненых — без имен, фамилий, примет? Да знаете ли вы, что на Тренторе каждый день находят по две тысячи мертвых — это только с ножевыми ранами! Если нам о таком сразу не сообщают, мы бессильны. Ваш рассказ о том, что на вас уже нападали, — это так, водичка жиденькая. Никто не поверит. Забудьте об этом. Разбираться будем с тем, что случилось сегодня. Этот случай зарегистрированный, и ему был свидетелем офицер службы безопасности. Ну так вот… Рассмотрим этот случай. С чего вы взяли, что этот человек хотел напасть на вас? Только потому, что он шёл за вами следом? Только потому, что вы беззащитный старик? Или потому, что вы похожи на человека, у которого при себе уйма кредиток? Что скажете?

— Я думаю, господин судья, всё произошло из-за того, что я — это я.

Судья просмотрел бумаги.

— Вы Гэри Селдон, профессор, учёный. С какой стати кому-то на вас нападать?

— Из-за моих взглядов.

— Из-за ваших взглядов. Чудненько… — Судья более внимательно просмотрел бумаги. Вдруг его словно осенило. Он оторвал взгляд от бумаг и изумленно посмотрел на Селдона. — Погодите-погодите… Гэри Селдон… — Физиономия судьи просияла. — Так вы же этот самый… вещий психоисторик, точно?

— Да, господин судья.

— Простите. Я толком ничего не знаю про ваши занятия. Только знаю, что вы вроде бы предсказываете конец Империи или что-то в этом духе.

— Не совсем так, господин судья. Но мои воззрения стали непопулярны именно из-за того, что мои предсказания сбываются. И я думаю, именно из-за этого появились люди, которые хотят убить меня, а что ещё более вероятно — люди, которым за это платят.

Судья некоторое время смотрел на Селдона в упор, затем обратился к офицеру, арестовавшему профессора:

— Ты проверил того человека, пострадавшего? Числится за ним что-нибудь?

Офицер прокашлялся и сообщил:

— Да, сэр. Его несколько раз арестовывали. Хулиганство, вымогательство.

— Ага, значит, он не невинная овечка? А за профессором что-нибудь числится?

— Нет, сэр.

— Стало быть, что мы имеем? Беззащитный старик стукнул известного хулигана, а ты арестовал этого беззащитного старика, так выходит?

Офицер молчал.

— Вы свободны, профессор, — сказал судья.

— Благодарю вас, сэр. Могу я забрать свою палку?

Судья дал знак офицеру, и тот с готовностью протянул Селдону палку.

— Одно-единственное, профессор. Если вы ещё когда-нибудь воспользуетесь своей палкой, вы должны быть на все сто уверены, что это самозащита, — посоветовал судья. — Иначе…

— Да, сэр, — кивнул Селдон и вышел из кабинета судьи, тяжело опираясь на палку, но с гордо поднятой головой.

Глава 20

Ванда горько плакала. Лицо её было мокрым от слез, глаза покраснели, веки распухли.

Селдон наклонился над внучкой, поглаживая её по спине, не зная, как её успокоить.

— Дедушка… — рыдала Ванда. — Я такая несчастная… Я-то думала, что умею «толкать»… умею влиять на людей… и это у меня получалось… но только тогда, когда они не были особенно против… как папа и мама… да и то у меня это столько времени отнимало… Знаешь, я даже придумала что-то вроде шкалы… такой десятибалльной шкалы… и оценивала по ней силу «толчков». Только я… слишком много о себе воображала. Я-то думала, что могу выбить десять… ну, девять. А теперь я понимаю… больше семи мне не выбить… — Ванда перестала рыдать и только время от времени всхлипывала. Селдон погладил её по голове. — Обычно… обычно… всё легко получается. Если я напрягусь как следует, я слышу мысли людей и, когда захочу, делаю «толчок». Но эти гады… Я же их отлично слышала, но прогнать, оттолкнуть не могла!

— А я думаю, у тебя всё очень хорошо получилось, Ванда.

— Нет… Нет! Я всё при… придумала. Я думала… за тобой погонятся, и я одним могучим «толчком» обращу их в бегство: Вот таким мне хотелось быть телохранителем. Вот почему я предложила себя в тело… телохранители. Только ничего у меня не вышло. Эти двое гадов догнали нас, а я ничего… ничегошеньки не сумела сделать…

— Ну почему же? Первого ты заставила растеряться. Это дало мне время обернуться и стукнуть его.

— Нет-нет… Я тут ни при чем. Я только предупредила тебя, а остальное ты всё сделал сам.

— Но второй же убежал.

— Это потому, что ты так здорово стукнул первого. А я тут ни при чем… — И Ванда снова разрыдалась. — А судья? Это же я настояла, чтобы ты пошёл к судье. Думала, как «толкну» его, и он тебя сразу отпустит…

— Он меня и отпустил… почти что сразу.

— Нет. Он тебя допрашивал и что-то понял только тогда. Когда наконец узнал тебя. Я ни при чем, ни при чем… Я кругом промахнулась. Я могла тебе столько бед наделать…

— Нет, Ванда, не думай так. Если твои «толчки» не получились такими, на какие ты рассчитывала, то это только потому, что ты пыталась действовать в экстренной ситуации. Что ты могла поделать? Но послушай, Ванда. У меня есть идея.

Уловив в голосе деда волнение, Ванда оторвала лицо от подушки.

— Что за идея, дедушка?

— Вот что, Ванда… Ты, конечно, знаешь, что мне нужны деньги. Психоистория без них просто не выживет, а мне нестерпима мысль о том, что после стольких лет работы всё зашло в тупик.

— Мне она тоже нестерпима. Но где же нам раздобыть денег?

— А вот где. Я хочу попросить аудиенции у Императора. Я уже виделся с ним. Он человек неплохой и мне понравился. Но денег и у него мало. Но если ты пойдешь со мной и «толкнешь» его — не очень сильно, осторожненько так, может быть, он всё-таки найдёт источник денег, какой-нибудь да найдёт, и это поможет мне просуществовать какое-то время, пока я ещё чего-нибудь не придумаю.

— Думаешь, получится, дедушка?

— Без тебя — вряд ли. А с тобой — может быть. Ну разве не стоит попытаться?

Ванда улыбнулась сквозь слезы.

— Ты знаешь, я всё сделаю, как ты скажешь, дед. И потом это наша единственная надежда.

Глава 21

Договориться о встрече с Императором оказалось совсем несложно. Глаза Агиса загорелись, когда он увидел Гэри Селдона.

— Здравствуйте, дружище, — сказал Император, улыбаясь. — Явились, чтобы сообщить мне какую-нибудь гадость?

— Надеюсь, нет, — улыбнулся Селдон.

Агис расстегнул заколку, стягивающую у шеи его тяжелую мантию, и с отвращением швырнул её в угол.

— Полежи-ка там, — проворчал он и, обернувшись к Селдону, признался: — Ненавижу её. Тяжеленная, как не знаю что, и жарко в ней ужасно. А ведь мне приходится напяливать её всякий раз, когда нужно стоять перед всеми, произносить бессмысленные слова. Я тогда чувствую себя чем-то вроде статуи. Нет, это просто жуть какая-то. Клеон — он, наверное, родился в мантии и умел её носить. А я не в ней родился и носить её терпения не хватает. Это несчастье всей моей жизни, что мне выпала «честь» доводиться ему троюродным братом по материнской линии и потому меня сочли подходящей кандидатурой на пост Императора. Я бы уступил это место любому по сходной цене. Вы бы не хотели стать Императором, Гэри?

— Нет-нет, что вы, у меня и в мыслях этого нет, так что не надейтесь, сир! — смеясь, воскликнул Селдон.

— Ну, а кто же эта ослепительная красавица с вами? — лукаво спросил Император. Ванда покраснела, а Император ласково проговорил: — Не обижайтесь на меня, милочка. Одним из немногих преимуществ Императора является то, что он имеет право говорить всё, что ему вздумается. И никто не имеет права спорить. Сказать можно только: «Сир». Однако от вас мне все эти «сиры» не нужны. Ненавижу это слово. Зовите меня Агис. Правда, это не настоящее моё имя. Это императорское имя, и мне уже следовало бы к нему привыкнуть. Ну ладно. Как дела, Гэри? Что у вас хорошенького произошло со времени нашей последней встречи?

— На меня дважды нападали, — сообщил Селдон.

Император, похоже, не понял, шутит Селдон или говорит серьёзно.

— Два раза? — переспросил он. — Правда?

Селдон рассказал, как всё было, и Император помрачнел.

— Не сомневаюсь, что, когда на вас напала шайка, ни единого офицера рядом не было.

— Не было, сир.

Император встал и знаком приказал Селдону и Ванде сидеть. Он заходил по комнате, словно пытался справиться с охватившим его гневом. Наконец он резко повернулся и посмотрел на Селдона.

— Тысячи лет… — начал он. — Тысячи лет подряд, случись такое, люди говорили бы: «Почему вы не пожаловались Императору?» или «Почему Император не сделает что-нибудь?». И в конце концов Император что-нибудь делал, хотя и не всегда это было порядочно и мило. Но я… Гэри, я беспомощен. Абсолютно беспомощен. О да, существует так называемый Комитет Общественного Спасения, но они, по-моему, больше заняты моим спасением, чем спасением общества. Даже удивительно, что мы сейчас беседуем с вами, — Комитет вас не жалует. А я ничего не могу поделать. Знаете, что произошло со статусом Императора с тех пор, как была низложена хунта и реставрирована императорская власть?

— Думаю, да.

— А вот и не знаете! У нас нынче демократия. Знаете, что такое демократия?

— Конечно.

Агис нахмурился.

— Готов поклясться, вы считаете, что это хорошо.

— Я считаю, что это может быть хорошо.

— А вот представьте себе, что я пожелал бы, чтобы улицы Трентора патрулировало большее число офицеров. В прежние времена я бы что сделал? Просмотрел бы бумагу, подготовленную государственным секретарем, и подписал бы её — и офицеров на улицах незамедлительно стало бы больше.

Теперь я ничего такого сделать не могу. Я должен представить эту бумагу на рассмотрение парламента. Их там семьдесят пять человек, в этом парламенте, и они, стоит только появиться какому-нибудь предложению, тут же кидаются в драку, как цепные собаки. «Во-первых, — вопят они, — где взять денег?» Они говорят: «Нельзя дать работу ещё десяти тысячам офицеров без того, чтобы не иметь деньги на выплату десяти тысяч жалований». И даже тогда, когда вам удаётся прийти к какому-нибудь соглашению, кто займется отбором этих самых новых офицеров службы безопасности? Кто будет ими управлять?

В общем, они так орут друг на друга, спорят, изрыгают гром и мечут молнии, и в конце концов ничего не происходит. Гэри, мне не подвластны даже такие мелочи, как выключенные огни на куполе, которые вы заметили. Сколько это будет стоить? Кто за это отвечает? Нет, конечно, их починят, но на это уйдёт несколько месяцев. Вот что такое демократия.

— Как мне помнится, — сказал Селдон, — Император Клеон тоже всё время жаловался, что не может делать того, что хочет.

— У Императора Клеона, — желчно проговорил Агис, — было два первоклассных премьер-министра — вы и Демерзель, и вы оба трудились в поте лица, стараясь, чтобы ваш повелитель не отколол какой-нибудь глупости. А у меня семьдесят пять премьер-министров, и все глупцы известные. Гэри, скажите честно, вы же ко мне пришли не за тем, чтобы пожаловаться, что дважды подверглись нападению?

— Нет, не за этим. Причина намного хуже. Сир… Агис… мне нужны деньги.

Император изумленно уставился на него.

— Это после всего, что я только что сказал? Гэри, у меня нет денег. О да, у меня есть деньги для поддержания в порядке этого здания, но, для того чтобы их получить, я должен опять-таки столкнуться со своими семьюдесятью пятью законодателями. И если вы думаете, что я могу пойти к ним и заявить: «Мне нужны деньги для моего приятеля Гэри Селдона» — и они мне отвалят хотя бы четверть нужной суммы примерно этак годика через два, вы жестоко ошибаетесь. Этого не будет. — Пожав плечами, он добавил более мягко: — Поймите меня правильно, Гэри. Я бы хотел помочь вам, если бы только мог. А особенно мне бы хотелось вам помочь из-за вашей прекрасной внучки. Вот я смотрю на неё и готов отдать вам всё, что у меня есть, все деньги… если бы они у меня были.

— Агис, — сказал Селдон, — если я не получу субсидию, психоистория обречена на гибель — после сорока лет трудов.

— Но она же всё равно зашла в тупик после сорока лет трудов, так зачем же так сокрушаться?

— Агис, — сказал Селдон, — значит, мне нечего больше делать. Нападали на меня только потому, что я психоисторик. Люди считают меня вестником несчастий.

Император кивнул.

— Вы предрекаете беды, Ворон Селдон. Я же вам говорил.

Селдон с трудом поднялся.

— Значит, мне конец.

Ванда встала рядом с дедом, прислонясь головой к его плечу. Она пристально смотрела на Императора.

Но, когда Селдон повернулся, чтобы уйти, Император вдруг сказал:

— Погодите, погодите. Я вдруг вспомнил одно стихотворение…

— Что это значит? — хмуро спросил Селдон.

— Это значит, что, хотя дела в Империи идут из рук вон плохо, в ней всё равно есть богатые люди. Почему бы не обратиться к кому-нибудь из наших меценатов? У них нет своего парламента, и они могут, если захотят, просто взять и выписать чек.

Селдон прищурился.

— Попробую…

Глава 22

— Мистер Биндрис, — сказал Гэри Селдон, протягивая руку для приветствия, — я так рад возможности видеть вас. Вы очень добры, что согласились встретиться со мной.

— А почему нет? — дружелюбно отозвался Тереп Биндрис. — Я вас хорошо знаю. Вернее сказать, я хорошо знаю о вас.

— Это приятно. Следовательно, вы слышали о психоистории.

— О да, какой интеллигентный человек о ней не слышал! Не скажу, конечно, чтобы я что-то в ней понимал. А кто эта юная леди с вами?

— Моя внучка Ванда.

— Какая красавица! — причмокнул Биндрис и почтительно поклонился Ванде. — Но рука у вас, милочка, по-моему, тяжелая, а?

— Вы преувеличиваете, сэр.

— Не думаю, не думаю… Ну, прошу садиться, и скажите мне, что я могу сделать для вас.

Биндрис сделал широкий жест, указывая на два удобных широких кресла, стоявших у письменного стола. И кресла, и сам украшенный резьбой стол, и широкие двери, которые разъехались при приближении гостей, и сверкающий, выложенный обсидиановыми плитами пол кабинета Биндриса — всё было роскошное, восхитительной, тонкой работы. Но Биндрис на этом роскошном фоне выглядел совсем невыразительно — маленький, желтолицый. С первого взгляда в нём никак нельзя было признать одного из крупнейших финансовых воротил Трентора.

— Мы пришли к вам, сэр, по совету Императора.

— Императора?! Вот как?!

— Да. Он нам помочь не сумел, но сказал, что, может быть, нам сумеет помочь такой человек, как вы. Вопрос, конечно, упирается в деньги.

— В деньги? — нахмурился Биндрис. — Я вас не понял.

— Видите ли, — сказал Селдон, — почти сорок лет психоисторию финансировало правительство. Однако времена меняются. И Империя теперь не та, что была когда-то.

— Да, это я знаю.

— У Императора денег для того, чтобы поддержать нас, нет, и даже если бы они были, ему пришлось бы обратиться за утверждением субсидии в парламент, а там бы этот вопрос не прошёл. Поэтому он посоветовал мне обратиться к бизнесменам, у которых пока ещё есть деньги и которые могут раскошелиться на благое дело.

Наступила длиннющая пауза. Наконец Биндрис сухо проговорил:

— Император, я боюсь, ничего не знает о бизнесе. Сколько вам нужно?

— Мистер Биндрис, дело очень серьёзное. Мне понадобится несколько миллионов.

— Несколько миллионов?!

— Да, сэр.

Биндрис нахмурился.

— Речь идёт о займе? Когда вы сумеете вернуть долг?

— Мистер Биндрис, честно говоря, я не обещаю вернуть долг. Я ищу безвозмездной субсидии.

— Даже если бы я хотел дать вам денег — и как это ни странно, должен вам сказать, почему-то мне очень хочется это сделать, — я бы не смог. У Императора — парламент, а у меня — совет директоров. Я не могу сделать такой щедрый подарок без разрешения совета, а они ни за что на такое не согласятся.

— Почему? Ведь ваша фирма очень богата. Несколько миллионов для вас — сущий пустяк.

— Приятно слышать, — усмехнулся Биндрис. — Но только, увы, именно сейчас наши доходы упали. Не настолько, чтобы мы обанкротились, но настолько, чтобы мы обеспокоились. Если вся Империя в упадке, в упадке и её составные части. Мы не в состоянии подарить кому-либо несколько миллионов… Мне искренне жаль, но ничего не поделаешь. — Селдон сидел молча. Биндрис участливо обратился к нему: — Послушайте, профессор Селдон, честное слово, я бы от души хотел помочь вам, в особенности ради прекрасных глаз вашей внучки, но ничего не могу поделать. Но, в конце концов, мы же не единственная крупная фирма на Тренторе. Поищите ещё, профессор. Может быть, в другом месте вам больше повезёт.

— Благодарствую, — сказал Селдон и встал. — Мы попытаемся.

Глава 23

Глаза Ванды были полны слез, но не от тоски, — она была в ярости.

— Дедушка, — сказал Ванда, — я не понимаю. Просто не понимаю! Мы побывали уже в четырёх фирмах. И каждый из бизнесменов вел себя грубее и нахальнее предыдущего. Последний нас просто выгнал вон. Теперь нас просто никто на порог не пустит.

— Тут нет никакой тайны, Ванда, — вздохнул Селдон. — Понимаешь, когда мы явились к Биндрису, он не знал, зачем мы пришли, и вел себя мило и гостеприимно до тех пор, пока я не заикнулся о скромном подарке в несколько миллионов кредиток. Он сразу стал гораздо менее мил и гостеприимен. А потом, я думаю, по Трентору прошёл слух о том, что нам нужно, и каждый последующий богач принимал нас всё менее и менее радушно, а теперь нас уже никто и принимать не хочет. Они не собираются давать нам денег, так что толку тратить на нас время?

Ванда обернула свой гнев против себя.

— А я-то, я-то хороша! Просто сидела как дура. Полный нуль!

— Я бы так не сказал, — возразил Селдон. — На Биндриса ты произвела впечатление. Знаешь, мне показалось, что он и правда не прочь был дать мне денег и в основном из-за тебя. Ты «толкала» его и кое-чего добилась.

— Мало чего добилась. И потом, о каком впечатлении ты говоришь? Он просто счел меня хорошенькой.

— Ты не хорошенькая, — пробормотал Селдон. — Ты красивая. Очень красивая.

— Ну, дед, и что же мы теперь будем делать? — спросила Ванда. — Столько лет труда, и теперь психоистория погибнет?

— Знаешь, — успокаивал Селдон, — я думаю, в этом есть какая-то неизбежность. Я уже почти сорок лет предсказываю гибель Империи, и теперь, когда Империя гибнет, психоистория гибнет вместе с ней.

— Но психоистория спасет Империю — хотя бы частично.

— Знаю. Но я не могу заставить её помочь.

— Значит, будешь смотреть, как она гибнет?

Селдон покачал головой.

— Попытаюсь сделать так, чтобы этого не случилось, но что я буду делать для этого, честно тебе скажу, не знаю.

— А я буду практиковаться, — заявила Ванда. — Должен же быть какой-то способ усилить мои «толчки», чтобы получалось легче и точнее заставлять людей делать то, что я хочу.

— Как бы я хотел, чтобы у тебя получилось!

— А ты что будешь делать, дедушка?

— Да ничего особенного. Знаешь, пару дней назад, когда я шёл к Главному Библиотекарю, я заметил троих молодых людей — они сидели у галактографа и спорили о психоистории. Один из них меня почему-то сильно заинтересовал. Я попросил его встретиться со мной, и он согласился. Сегодня я встречаюсь с ним в библиотечном кабинете.

— Хочешь предложить ему работу?

— Хотел бы… но денег нет. Однако потолковать с ним не мешает. Что я теряю, в конце концов?

Глава 24

Молодой человек явился точно в назначенное время — ровно в 4 т. с. в. (по транторианскому стандартному времени), и Селдон довольно улыбнулся. Он любил пунктуальных людей. Он оперся ладонями о крышку письменного стола и уже собирался было встать, чтобы поздороваться с гостем, но молодой человек поспешил сказать:

— Прошу вас, профессор, не вставайте. Я знаю, у вас больная нога.

— Спасибо, молодой человек, — улыбнулся Селдон. — Однако это не значит, что вы не можете сесть. Прошу вас, садитесь.

Молодой человек снял куртку и сел.

— Вы уж простите меня… — сказал Селдон, — но тогда, когда мы впервые встретились и я договорился с вами о свидании, я даже не удосужился спросить, как вас зовут.

— Стеттин Пальвер, — представился молодой человек.

— А-га, Пальвер… Пальвер… Что-то очень знакомое…

— Так и должно быть, профессор. Мой дед частенько хвастался, что был знаком с вами.

— Ваш дед? Ну, точно! Джорамис Пальвер. Он был на два года моложе меня вроде бы. Я всё пытался уговорить его поработать над психоисторией, а он упорно отказывался. Он твердил, что никогда не сумеет так хорошо выучить математику. Очень жаль! Как его дела, кстати говоря?

Пальвер опустил голову.

— Как дела? Он пошёл по тому пути, по которому уходят из жизни старики. Он умер.

Селдон нахмурился. На два года моложе — и уже умер. Старый друг! Как же они ухитрились так разойтись, что он даже не слышал о его смерти?

— Примите мои соболезнования. Простите меня, — тихо проговорил Селдон.

— Он прожил интересную жизнь, — сказал молодой человек.

— Ну а вы, молодой человек, где учились?

— В университете Лангано.

— Лангано? — сдвинул брови Селдон. — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь это не на Тренторе, верно?

— Нет. Мне как раз хотелось поступить в провинциальный университет. На Тренторе, как вы, конечно, знаете, университеты переполнены. А мне хотелось отыскать местечко, где бы я мог спокойно заниматься.

— И что же вы изучали?

— Да ничего такого… Историю. Не та наука, с помощью которой теперь можно прилично устроиться.

(Еще удар, да посильнее прежнего — Дорс Венабили была историком.)

— Но вы вернулись на Трентор — почему? — полюбопытствовал Селдон.

— Деньги. Работа.

— Вы работаете по специальности?

Пальвер рассмеялся.

— Что вы! Вожу зверскую машину. Смесь тягача и бульдозера. Какое там — по специальности!

Селдон с завистью посмотрел на Пальвера. Под тонкой тканью рубашки хорошо были видны его тугие мускулы. Отличное телосложение!

— Давайте я угадаю… Когда вы учились в университете, вы были в команде по боксу.

— Кто, я? Никогда. Я борец.

— Борец! — радостно воскликнул Селдон. — Вы с Геликона?

— Для того чтобы быть хорошим борцом, вовсе не обязательно быть родом с Геликона, профессор.

«Не надо-то оно, может, и не надо, — подумал про себя Селдон, — но только лучшие борцы — с Геликона». Но вслух эту мысль не высказал.

— Ну, что ж… ваш дед отказался со мной работать. А вы?

— Что, психоисторией заниматься?

— Я слышал ваш разговор с товарищами, и мне показалось, что вы рассуждаете о психоистории со знанием дела. Ну, так хотите поработать у меня?

— Я же сказал, профессор: работа у меня есть.

— Смесь тягача с бульдозером. Ну-ну.

— Мне хорошо платят.

— Деньги — это ещё не всё.

— Но кое-что. А вы, как я понимаю, много мне не заплатите. Я уверен, деньгами вы не богаты.

— Почему вы так говорите?

— Так, догадываюсь, и всё. Что, разве я ошибаюсь?

Селдон крепко сжал губы, помолчал и сказал:

— Нет, вы не ошибаетесь, и я не смогу вам много платить. Прошу прощения. Видимо, нашей приятной беседе конец.

— Погодите, погодите, погодите! — Пальвер вскинул руки кверху. — Не так быстро! Мы говорили о психоистории. Если я буду работать с вами, вы научите меня психоистории, да?

— Безусловно.

— В таком случае действительно не в деньгах счастье. Давайте вот как договоримся. Вы меня научите всему, чему сумеете, и платить будете столько, сколько сможете, а я уж как-нибудь выкручусь. Идёт?

— Идёт, — улыбнулся Селдон. — И вот ещё что.

— Да?

— За последнее время на меня дважды напали. В первый раз мне на помощь подоспел сын, но потом он улетел на Сантаннию. Во второй раз я отбился с помощью своей палки. Отбиться мне удалось, но меня арестовали, я вынужден был выдержать допрос у судьи — меня обвиняли ни много ни мало в хулиганстве и избиении…

— Почему на вас напали? — поинтересовался Пальвер.

— Я пользуюсь печальной известностью. Я так давно предсказываю упадок Империи, что теперь, когда он наступил, меня же в нём и винят.

— Ясно. И что же вы хотите этим сказать?

— Я хочу попросить вас стать моим телохранителем. Вы молоды, сильны, а главное, владеете приёмами борьбы. Мне именно такой телохранитель нужен.

— Думаю, мы договоримся, — улыбаясь, кивнул Пальвер.

Глава 25

— Полюбуйтесь, Стеттин, — сказал Селдон во время прогулки ранним вечером в жилом районе в окрестностях Стрилинга и указал на кучу мусора — всяких огрызков и объедков, выброшенных из окон автомобилей или неаккуратными пешеходами. — В прежние времена вы бы ни за что такого на улицах Трентора не увидели. Офицеры службы безопасности беспощадно штрафовали за такое, а муниципальные уборщики следили за чистотой круглые сутки. Но самое главное, ни один тренторианец даже не подумал бы бросить на тротуар мусор. Трентор был нашим общим домом, и мы гордились им. А теперь, — грустно вздохнул Селдон, — все… — И не договорил. — Эй, послушайте, молодой человек! — окликнул Селдон прохожего, только что прошедшего мимо и бросившего обертку от какой-то еды прямо на тротуар. — Подберите бумагу и бросьте куда положено.

Парень осклабился, но и не подумал наклониться за бумагой.

— Сам подбери! — фыркнул он и как ни в чём не бывало пошёл дальше.

— Еще один признак загнивания общества, предсказанный вашей психоисторией, профессор Селдон, — отметил Пальвер.

— Да, Стеттин, всё в Империи разваливается потихоньку. На самом деле всё просто раздавлено, размозжено — снова не собрать, не склеить. Равнодушие, упадок, небрежность — всё сыграло свою разрушительную роль в уничтожении некогда процветавшей Империи. А что будет вместо неё? Почему…

Селдон оборвал себя на полуслове, удивлённый тем, что Пальвер его не слушает, а внимательно, настороженно смотрит куда-то в сторону.

Вдруг так же неожиданно он вернулся к реальности. Быстро оглядевшись по сторонам, Пальвер схватил Селдона за руку.

— Гэри, быстрее, нам надо удирать. Нас догоняют…

И тут тишину вчера нарушил грубый звук быстро приближающихся шагов. Селдон и Пальвер поспешили прочь, но было слишком поздно — их настигала шайка бандитов. Однако на этот раз Гэри Селдон был готов к любым неожиданностям. Он широким взмахом описал дугу своей палкой. В ответ трое хулиганов — двое парней и девушка, подростки — нагло расхохотались.

— Не хочешь сдаваться, старикашка? — хихикнул парень, видимо, командовавший в компании. — Да мы тебя за пару секунд на обе лопатки положим! Да мы щас…

И нахал в мгновение ока оказался на тротуаре, сражённый метким ударом под ложечку. Остальные двое быстро заняли оборонительную позицию. Но Пальвер оказался быстрее. И хулиганы свалились на тротуар, не успев понять, откуда посыпались удары.

Всё было кончено быстро, не успев толком начаться. Селдон стоял в стороне, опираясь всем весом на палку, тяжело дыша, не веря, что всё позади. Пальвер, слегка запыхавшись, осматривал поле боя. Все трое хулиганов лежали скрючившись в тени на пустынном, безлюдном тротуаре. Сгущались сумерки.

— Пошли, уберёмся отсюда побыстрее, — поторопил Селдона Пальвер.

На этот раз он спешил избежать встречи с хулиганами.

— Стеттин, нет, мы не можем уйти, — запротестовал Селдон. — Ведь они всего-навсего глупые дети. Может быть, они умирают. Как же мы можем просто взять и уйти, бросив их? Это бесчеловечно, негуманно, а все эти годы я только и делал, что старался вернуть людям их неотъемлемое качество — сострадание.

Селдон в сердцах стукнул палкой по тротуару. Глаза его гневно сверкали.

— Ерунда, — мотнул головой Пальвер. — Негуманно, когда такие наглецы нападают на невинных горожан вроде вас — вот это негуманно. Неужели вы думаете, они дали бы вам опомниться, если бы не я? Пощадили бы вас? Держите карман шире! Всадили бы нож в живот, чтобы отнять последнюю кредитку, бросили бы и удрали — поминай как звали! Не волнуйтесь, скоро они очухаются и побредут зализывать раны. Или найдёт их кто-нибудь и сообщит в центральный офис… А вам, Гэри, стоит задуматься. Это опять-таки не случайность. Не дай бог ещё раз попасть под суд. Прошу вас, Гэри, нам надо сматывать удочки!

Пальвер крепко ухватил Селдона за руку, и Селдон, бросив последний взгляд на место происшествия, позволил увести себя.

Как только поспешные шаги Селдона и Пальвера стихли вдалеке, из-за деревьев неподалеку от места драки показался прятавшийся там всё это время парень. Прищурившись, он посмотрел в ту сторону, где скрылись Селдон и Пальвер, и злобно пробормотал:

— Поучишь меня, профессор, что такое хорошо, а что такое плохо. Поглядим, кто кого ещё поучит!

С этими словами парень развернулся и помчался докладывать о происшествии в ближайший участок службы безопасности.

Глава 26

— Тихо! Я требую тишины! — прогремел голос судьи Теджан Попдженс Ли.

Открытое заседание суда по делу профессора Ворона Селдона и его молодого сотрудника вызвало на Тренторе настоящую бурю. Этот человек, который предсказал гибель Империи, упадок цивилизации, кто призывал всех оглянуться на золотые века порядка и процветания, это он на глазах живого свидетеля распорядился жестоко избить трёх юных тренторианцев, не имевших в отношении него никакого злого умысла. О, ожидался грандиозный спектакль!

Судья нажала кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла, и зал огласился громким звоном гонга.

— Прошу тишины! — повторила судья ещё более настойчиво, и в переполненном зале стало тише. — Если не будет тишины, зал будет очищен от публики. Я предупредила и повторять не собираюсь.

Судья выглядела весьма грозно и внушительно в алой мантии правосудия.

Будучи родом из провинциального мира Листаны, Ли имела, как все тамошние жители, кожу слегка голубоватого оттенка, и от волнения этот цвет становился более заметен, а когда она сильно злилась, кожа её становилась лиловой. Поговаривали, что, несмотря на многолетнюю судебную практику, несмотря на безупречную репутацию одного из самых ярых приверженцев закона, Ли всё-таки продолжала немного стыдиться цвета своей кожи.

И тем не менее не было второго такого строгого судьи, как Ли, — она без колебаний следовала духу и букве имперских законов и была беспощадна к их нарушителям.

— Я слыхала о вас, профессор Селдон, — сказала она, — слыхала и о ваших теориях относительно той неминуемой гибели, которая ждёт всех нас. А ещё я беседовала с тем судьей, который не так давно разбирал ваше дело, согласно которому вы обвинялись в том, что ударили человека свинцовым набалдашником вашей палки. Вы тогда тоже заявляли, что стали жертвой нападения. Вероятно, ваше суждение зиждилось на печальном инциденте, когда на вас и вашего сына напали восемь бандитов. Вам удалось убедить моего уважаемого коллегу, профессор Селдон, что вы действовали из соображений самозащиты, хотя показания свидетелей говорят об обратном. На этот раз, профессор Селдон, вам придётся привести более убедительные доказательства своей невиновности.

Трое хулиганов, выдвинувших обвинения против Селдона и Пальвера, нервно ерзали на скамье истцов. Сегодня они выглядели совсем не так, как в тот вечер. На парнях были чистые рубашки и костюмы, на девушке — аккуратно выглаженная туника. Если не приглядываться и не прислушиваться — ни дать ни взять образцовые представители молодежи Трентора.

Адвокат Селдона, Сив Новкер (взявший на себя заодно и защиту Пальвера), подошёл к скамье.

— Ваша честь, — обратился он к судье. — Мой подзащитный — выдающийся человек. Он — бывший премьер-министр с безупречной репутацией. Он — личный друг нашего нынешнего Императора, Агиса Четырнадцатого. Какие цели мог преследовать профессор Седдон, затеяв драку с невинными молодыми людьми? Он, один из самых ярых поборников просвещения тренторианской молодежи? Над его выдающимся Психоисторическим Проектом трудится множество студентов-добровольцев, он — один из любимейших преподавателей Стрилингского университета. Кроме того… — Тут Сив Новкер сделал выразительную паузу, явно предназначенную для того, чтобы создать впечатление, что сейчас он выдаст нечто такое, от чего всем сразу станет нестерпимо стыдно. — Профессор Селдон — один из тех немногих, кому позволено неограниченное пользование фондами престижнейшей из престижных Галактической Библиотеки, где он работает над созданием Галактической Энциклопедии, делая тем самым колоссальный вклад в развитие имперской культуры. И я спрашиваю вас, как можно было допустить, чтобы такого человека подвергали позорному судилищу?

Широким жестом Новкер указал на Селдона, сидевшего на скамье подсудимых вместе с Стеттином Пальвером, вид у которого был весьма удрученный. Селдон зарделся от непривычных восхвалений в свой адрес (в конце концов, в последнее время его имя восновном было мишенью для насмешек и упреков, а никак не для цветистых похвал). Пальцы профессора крепко сжимали резную рукоятку трости.

Судья Ли сверху вниз посмотрела на Селдона. Речь адвоката явно не произвела на неё впечатления.

— Благодарю вас, адвокат. Вот и я себе задаю тот же самый вопрос. Ночи не спала, всё искала причину. Как мог человек, занимающий такое положение, как профессор Селдон, совершить ничем не спровоцированное избиение, будучи столь ярым критиком всего, что связано, по его мнению, с упадком нравов в нашем обществе?

Ли откинулась на спинку судейского кресла и сложила руки перед собой. Лицо её приняло выражение самодовольства. Селдон, опираясь на стол, с трудом добрался до скамьи и встал перед судьей, не спускавшей с него ледяного взгляда.

— Ваша честь, позвольте мне сказать несколько слов в свою защиту.

— Конечно, профессор Селдон. В конце концов, это ещё не суд. Это следственное слушание, целью которого является сбор всех фактов, имеющих отношение к делу. Нам предстоит решить, будет ли дело доведено до суда или нет. Я всего-навсего выразила своё мнение, и мне очень интересно будет послушать, что скажете вы.

Селдон откашлялся.

— Всю свою жизнь я посвятил Империи. Я честно и преданно служил Императорам. Разработанная мною наука психоистория, на самом деле вовсе не вестница бед, предназначалась для того, чтобы стать средством обновления. С её помощью мы могли бы подготовиться к любому направлению, по которому может пойти цивилизация. Если, как я считаю, Империя будет продолжать идти по пути упадка, психоистория поможет нам использовать заложенный ею фундамент для строительства новой, лучшей цивилизации. Я люблю наши Миры, наших людей, нашу Империю — и ничто не могло заставить меня способствовать росту беззакония, подрывающего день за днём самые основы Империи. Мне больше нечего сказать. Вы должны верить мне. Я, человек ума, живущий в мире науки, уравнений, цифр, говорю от чистого сердца.

Селдон медленно вернулся на скамью подсудимых и сел рядом с Пальвером. Но, прежде чем сесть, он посмотрел туда, где в зрительских рядах сидела Ванда. Их взгляды встретились. Ванда едва заметно улыбнулась и подмигнула деду.

— От сердца вы говорили или нет, профессор Селдон, я должна самым тщательным образом всё обдумать, — заявила судья Ли. — Мы выслушали тех, кто вас обвиняет, выслушали вас и мистера Пальвера. Теперь нам предстоит выслушать непосредственного свидетеля происшествия, Райала Неваса.

Когда Невас шёл к скамье, Селдон и Пальвер обменялись тревожными взглядами. Это был тот самый парень, которому Селдон сделал замечание насчёт брошенной на тротуар бумажки.

Ли задала парню вопрос:

— Не могли бы вы, мистер Невас, подробно и точно рассказать, чему вы стали в тот вечер свидетелем?

— Ну, — начал Невас, с прищуром глянув на Селдона, — иду я себе, значит, гуляю, по своим, так сказать, делам и тут вижу вот этих вот двоих. — Он обернулся и ткнул пальцем в Селдона и Пальвера. — Они, стало быть, идут мне навстречу. А после я увидал этих троих ребят. — Он ткнул пальцем в сторону «истцов». — Эти двое, старики, стало быть, шли позади троих ребят и меня не видали, поскольку я по другой стороне шёл, а они шли прямехонько за ребятами. И вдруг — бабах! Этот старик как шмякнет своей палкой, а тот, что помоложе, подскочил и как даст всем троим под дых, а может, и не под дых, только они все разом свалились. А потом старик и тот, что помоложе, быстренько смотались. Я прямо глазам своим не поверил.

— Это ложь! — взорвался Селдон. — Молодой человек, постыдитесь!

Но Невас только небрежно оглянулся через плечо и устремил взгляд на судью.

— Судья, — потребовал Селдон, — неужели вы не видите, что он лжет? Я помню этого молодого человека. Я сделал ему замечание за то, что он бросил на тротуар бумагу, и указал Стеттину на это как на ещё одно проявление упадка в обществе, на полнейшее равнодушие горожан к проблеме чистоты и порядка на улицах…

— Достаточно, профессор Селдон, — оборвала его судья. — ещё одно такое вмешательство в следствие, и я удалю вас из зала суда. А теперь, мистер Невас, скажите, — попросила она, — что вы делали в то время, как развивались события?

— Я-то? Ну, я спрятался. За деревьями, стало быть, притаился. Я боялся, понимаете, что мне тоже достанется, ежели они меня увидят. Ну а когда они смылись, я пошёл и заявил в службу безопасности.

Невас покрылся испариной и потеребил ворот рубашки. Он тяжело дышал, переминался с ноги на ногу, стоя на возвышении, где полагалось стоять свидетелям, истцам и обвиняемым. Взгляды публики, казалось, жгли ему спину, он старался не оборачиваться и не смотреть в зал, но всякий раз, когда он это делал, глаза его встречались с глазами красивой светловолосой девушки, сидевшей в первом ряду. Ему казалось, что она молча задаёт ему какой-то вопрос и требует ответа, заставляет его что-то сказать.

— Мистер Невас, а что вы скажете относительно заявления профессора Селдона о том, что он якобы видел вас до драки? Профессор действительно сделал вам замечание?

— Ну, а, да, то есть нет… ну, понимаете, иду это я, гуляю, ну, я уже говорил ведь… — Тут Невас запнулся и посмотрел в ту сторону, где сидел Селдон. Селдон смотрел на него так печально, словно понимал, что игра проиграна. Стеттин Пальвер смотрел на Неваса с нескрываемым гневом и отвращением. И вдруг Невас вздрогнул, потому что ясно и отчетливо услышал слова: «Скажи пpaвду!» Казалось, будто звучит голос Пальвера, но губы его были плотно сжаты. Невас обескураженно обернулся и посмотрел на блондинку в первом ряду. Казалось, он слышит её голос: «Скажи правду», но и её губы не шевелились.

— Мистер Невас, мистер Невас, — заторопилась судья, — мистер Невас, если профессор Селдон и мистер Пальвер шли вам навстречу и при этом позади троих пострадавших, как же вы смогли первыми заметить Селдона и Пальвера? Вы же утверждали, что всё было именно так?

Невас обвел зал суда диким, испуганным взором. Некуда было деваться от этих взглядов. Казалось, все присутствующие кричат ему: «Скажи правду!» Невас беспомощно посмотрел на Гэри Селдона, потупил взгляд и пробормотал:

— Простите!

И, к великому изумлению судьи и публики, четырнадцатилетний мальчишка заплакал навзрыд.

Глава 27

Стояла на редкость приятная погода — не жаркая, не холодная, не слишком ясная, но и не слишком хмурая. Хотя городской бюджет давно трещал по швам, ступени Галактической Библиотеки сверкали чистотой, и это радовало взгляд и улучшало настроение. Библиотека, выстроенная в классическом старинном стиле, могла похвастаться своей лестницей — ни по высоте, ни по ширине ступеней ей не было равных в Империи. Уступала она только лестнице Императорского Дворца. Правда, большинство посетителей Библиотеки предпочитали пользоваться боковыми входами. Селдон поднимался по главной. На сегодняшний день он возлагал большие надежды.

С тех пор как с него и со Стеттина Пальвера были сняты всякие обвинения в недавней драке, Гэри Селдон чувствовал себя новым человеком. Он как бы заново родился. Конечно, сам по себе судебный процесс был неприятен, но репутация Селдона после него исключительно переменилась. Судья Теджан Попдженс Ли, которая считалась одним из самых влиятельных, если не самым влиятельным судьей на Тренторе, выразила своё мнение по поводу случившегося весьма красноречиво. Это произошло на следующий день после эмоционального признания Райала Неваса.

— Когда мы сталкиваемся с такими явлениями в нашем «цивилизованном» обществе, — назидательно проговорила судья, — когда такой человек, как профессор Селдон, вынужден подвергаться унижению, нападкам и лжи только потому, что он — тот, кто он есть, и отстаивает свои убеждения, значит, действительно в Империи настали чёрные дни. Признаю, что и я поначалу усомнилась. «Почему бы профессору Селдону, — подумала я, — не прибегнуть к такой хитроумной уловке ради того, чтобы подтвердить свои предсказания?» Но теперь я понимаю, как жестоко ошибалась.

Судья нахмурилась, всё лицо её залила синеватая краска.

— Это произошло потому, что я рассматривала поступок Профессора Селдона как нечто вытекающее из всего, что происходит сейчас у нас в обществе. Приравняла его к тем, кто лишен честности, порядочности, доброты и милосердия. В нашем обществе теперь, похоже, легче хитрить и бесчинствовать, чем оставаться добропорядочным гражданином.

Как безнадёжно далеко ушли мы от наших основополагающих принципов! На этот раз нам повезло, граждане Трентора. Мы должны быть безмерно благодарны профессору Селдону за то, что он наглядно показал нам, чего мы стоим. Так примем же к сведению его урок и вернёмся к той доброте и порядочности, что ещё жива в наших сердцах!

После заседания Император прислал Селдону поздравительный голографический диск. Он выражал надежду на то, что, может быть, теперь у Селдона возникнет реальная возможность раздобыть субсидии для продолжения работы над Проектом.

Скользя вверх по ступеням движущейся лестницы, профессор Селдон думал о состоянии дел в Проекте. Его добрый друг, Главный Библиотекарь Лас Зенов, уволился. Пока он работал, он всеми силами помогал Гэри Селдону в работе. Однако гораздо чаще действия Зенова сдерживали библиотечный Совет. Уходя в отставку, Зенов заверял Селдона, что новый Главный Библиотекарь, Трима Арканио, человек таких же прогрессивных взглядов, как он сам, и пользуется поддержкой представителей самых разных фракций в Совете.

— Гэри, друг мой, — сказал Зенов, перед тем как улететь на Венкори — свою родную планету, — Арканио — редчайшей души человек, умный и дальновидный. Уверен, он сделает всё, что в его силах, чтобы помочь вам и Проекту. Я оставил ему все сведения о вас и вашей Энциклопедии. Думаю, он будет также восхищен теми возможностями, какие сулит вклад Энциклопедии в дело развития человечества. Берегите себя, мой друг, а я всегда буду вспоминать о вас с любовью.

И вот сегодня Селдону предстояла первая встреча с новым Главным Библиотекарем. Селдон, воодушевленный заверениями Ласа Зенова, с нетерпением ждал этого дня, чтобы поделиться с Арканио своими планами на будущее относительно Проекта и Энциклопедии.

Трима Арканио встал, приветствуя Селдона. Он уже обжился в кабинете и привнёс в него нечто своё. Зенов за годы службы заставил кабинет полками, где хранились голографические диски и видеожурналы со всех концов Трентора. Когда-то тут красовалась целая коллекция видеоглобусов — моделей различных Миров Империи, которые весело вертелись в воздухе. Арканио навёл тут порядок — всё убрал, расчистил. Теперь одну из стен почти целиком занимал большой голографический экран — вероятно, на него проецировалась любая информация, которую пожелал бы посмотреть Арканио.

Арканио был невысокого роста, полноватый. Взгляд у него был слегка подслеповатый — следствие офтальмологической операции по коррекции зрения. Взгляд этот производил впечатление, будто Арканио знает всё на свете, в том числе и то, что происходит вокруг.

— Замечательно, замечательно. Профессор Селдон, проходите, садитесь. — Арканио указал на стул с высокой прямой спинкой около письменного стола. — Очень мило с вашей стороны, что вы решили заглянуть ко мне. Я просто мечтал повидаться с вами с тех самых пор, как занял должность Главного Библиотекаря. — Селдон кивнул, польщенный до глубины души. Если Главный Библиотекарь действительно думал о нём в суматошные дни вступления в должность — это большая честь. — Но для начала, профессор, расскажите мне, зачем вы хотели меня видеть, а потом уж я расскажу о своих скорее всего более прозаических соображениях.

Селдон прокашлялся и склонился к столу.

— Главный Библиотекарь Лас Зенов, несомненно, рассказал вам о моей работе и моей затее с Галактической Энциклопедией. Лас относился к этому замыслу с величайшим энтузиазмом и оказывал нам огромную помощь — он выделил мне здесь отдельный кабинет и обеспечил беспрепятственный доступ к фондам Библиотеки. Честно говоря, именно он разыскал ту планету, где предстоит в будущем разместиться группе по подготовке Энциклопедии — отдаленную планету под названием Терминус. Одного только Лас сделать не мог. Для того чтобы подготовка Энциклопедии шла полным ходом, мне требовалось и требуется место и доступ к фондам для моих сотрудкиков. Понимаете, задача грандиозная — отбор и сортировка информации, перед тем как всё будет перевезено на Терминус.

Как вы, безусловно, знаете, Совет не поддерживал Ласа Зенова. Вас, наоборот, поддерживает. Вот поэтому-то я и прошу вас, Главный Библиотекарь, не могли бы вы поспособствовать тому, чтобы моим сотрудникам было позволено разместиться в Библиотеке и продолжить работу над Энциклопедией?

Гэри Сэлдон перевёл дыхание. Он был уверен, что его речь, заранее заготовленная, произведёт желаемый эффект. Теперь он ждал, не сомневаясь в ответе Арканио.

— Профессор Селдон, — начал Арканио таким тоном, что радостная улыбка тут же сошла с лица Селдона, — мой уважаемый предшественник оставил мне всю документацию относительно вашей работы. Ваши исследования производили на него большое впечатление, и он не расставался с надеждой разместить здесь и вас, и ваших коллег. Так же, как и я… — Арканио сделал паузу. Селдон выжидающе смотрел на него. — Поначалу. Я уже собирался созвать внеочередное заседание Совета, на котором хотел высказать предложение выделить для энциклопедистов целый блок помещений. Но, профессор, увы, теперь всё изменилось.

— Изменилось? Но почему?!

— Профессор Селдон, вы только что участвовали в процессе по делу о хулиганском избиении.

— Но меня оправдали, — возразил Селдон. — Дело и до суда не дошло.

— И тем не менее, профессор, в глазах общественности ваша репутация… как бы это лучше выразиться… пострадала. Да да, вас действительно оправдали по всем пунктам. Но, прежде чем вас оправдали, ваше имя, ваше прошлое, ваши убеждения, ваша работа — всё это предстало перед всеми Мирами Империи. Представьте, поначалу вас склонен был обвинить даже прогрессивно мыслящий судья. Ну да, потом судья извинился и признал вашу невиновность, но для миллионов, а пожалуй, и для миллиардов средних людей вы остались не психоисториком-первооткрывателем, жаждущим сохранить величие цивилизации, а всего лишь каркающим безумцем, накликающим беды на великую и могучую Империю.

Понимаете, так уж выходит, что вы своими пророчествами угрожаете самой сути Империи. Я не имею в виду безликую, безвинную, абстрактную Империю. Я говорю о её душе и сердце — её людях. Когда вы утверждаете, что Империя гибнет, для людей это значит, что гибнут они. А это вызывает несогласие у среднего человека, дорогой мой профессор. Селдон, хотите вы этого или нет, но вы стали персоной нон грата, объектом насмешек, городским сумасшедшим.

— Простите меня, Главный Библиотекарь, но быть объектом для насмешек — это для меня не новость.

— Это верно. Но до сих пор над вами смеялись только в определённых кругах. Но последний случай стал грандиозным спектаклем, в котором вы сыграли роль шута не только перед Трентором, но и перед всеми остальными Мирами. Профессор Селдон, если я и теперь, после всего случившегося, предоставлю вам помещения в Библиотеке, смеяться станут и над Библиотекой. Совершенно неважно, как сильно лично я верю в ваши идеи, в вашу Энциклопедию, будучи Главным Библиотекарем Галактической Библиотеки, я призван думать в первую очередь о ней. Следовательно, профессор Селдон, ваша просьба о предоставлении помещений для ваших сотрудников отклоняется. — Селдон откинулся на спинку стула, словно его ударили. — Кроме того, профессор, — продолжал Арканио, — я бы просил вас в течение двух недель воздержаться от посещений Библиотеки. После заседаний Совета через две недели, профессор Селдон, мы известим вас о своем решении — продолжим ли мы договор с вами или нет. Это всё, профессор Селдон, что я пока могу вам сказать, — твёрдо проговорил Арканио и встал, опершись ладонями о гладкую, без единого пятнышка, поверхность письменного стола.

Гэри Селдон тоже встал, хотя и не так резво, как Трима Арканио.

— Смогу ли я обратиться к Совету? — спросил Селдон. — Может быть, если бы мне удалось убедить членов Совета в жизненной важности психоистории и Энциклопедии…

— Боюсь, что нельзя, — негромко ответил Арканио, и на одно-единственное мгновение он показался Селдону тем человеком, о котором ему рассказывал Лас Зенов.

Но холодный бюрократ незамедлительно взял верх над прогрессивно мыслящим человеком, и Арканио проводил Селдона до дверей. Когда их половинки разъехались в стороны, Арканио сказал:

— Две недели, профессор Селдон. Пока — до свидания.

Селдон сел в ожидавший его скиттер. Двери кабинета закрылись.

«Что же мне теперь делать? — в отчаянии думал Селдон. — Неужели конец всему?!»

Глава 28

— Ванда, детка, чем это ты так увлеклась? — спросил Селдон, входя в кабинет внучки в Стрилингском университете. Когда-то этот кабинет принадлежал Юго Амарилю, после смерти которого Психоисторический Проект просто осиротел. К счастью, роль Юго в последние годы взяла на себя Ванда, которая постоянно трудилась над модернизацией и шлифовкой Главного Радианта.

— А? Я работаю над уравнением в отрезке ЗЗА2Д17. Видишь, я перекалибровала этот отрезок, — и Ванда показала на светящееся фиолетовое пятнышко, повисшее в воздухе прямо перед её лицом. — Учла стандартный коэффициент и… вот оно! То самое, видимо, о чём я думала.

Ванда встала, отошла назад и потерла глаза.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Селдон. — Да это же, похоже, уравнение Терминуса, но… Послушай, Ванда, это уравнение, обратное уравнению Терминуса, верно?

— Верно, дедушка. Смотри, в уравнении Терминуса цифры стояли как-то не так… — Ванда нажала кнопку, вмонтированную в стенную панель. В другом конце кабинета возникло красное пятнышко. Селдон и Ванда вместе подошли к нему. — А теперь посмотри, как всё стало здорово, дед. Я несколько недель над этим корпела.

— Как тебе это удалось? — спросил Гэри, с восхищением глядя на красоту, логичность и изящество уравнения.

— Сначала я смотрела на него отсюда и думала, думала… Оно мешало всем остальным. Но ведь это так важно, чтобы всё получилось, как мы задумали, чтобы Терминус заработал. В общем, я поняла, что нельзя вводить это уравнение в Главный Радиант и ждать, что оно войдет как по маслу. Втиснуть его — значит, потеснить что-то другое. Раз есть вес, значит, должен быть противовес, точно?

— Ты, похоже, говоришь о том, что древние называли «инь» и «янь».

— Ну да, что-то вроде этого. «Инь» и «янь». В общем, я поняла, что, для того чтобы улучшить «инь» Терминуса, я должна найти место для его «янь». Что я вот тут и сделала, — сказала Ванда и вернулась к фиолетовому пятнышку, расположившемуся на другой стороне сферы, образованной огнями Главного Радианта. — И как только я вот тут всё подгадала, уравнение Терминуса легло на своё место. Полная гармония!

Ванда сложила руки на груди, чрезвычайно довольная собой, словно решила все проблемы Империи.

— Восхитительно, Ванда. Потом обязательно расскажешь мне, что, по твоему мнению, это означает для Проекта. А сейчас пойдём со мной к голографическому экрану. Я получил срочный вызов с Сантаннии несколько минут назад. Папа просил нас немедленно связаться с ним.

Ванда сильно волновалась, слыша или читая сообщения о беспорядках на Сантаннии. От обнищания имперской казны страдали в первую очередь Внешние Миры. Их доступ к более богатым Внутренним Мирам был нелегок, и становилось всё труднее и труднее как вывозить продукты производства, так и импортировать вещи первой необходимости. Имперские гиперпространственные корабли залетали на Сантаннию редко, и далекий мир чувствовал себя отрезанным от всей Империи. Вся планета сейчас была охвачена бунтами, забастовками, восстаниями.

— Дедушка, хочется верить, что ничего страшного там не произошло, — испуганным голосом проговорила Ванда.

— Не волнуйся, милая. Конечно, всё в порядке, раз Рейчу удалось послать нам весточку.

Дед и внучка прошли в кабинет Селдона, встали у голографического экрана и принялись ждать связи. Селдон набрал код на пульте около экрана, прошло несколько секунд, и вот возникло чувство, словно экран втянулся в глубь стены и стал похожим на вход в глубокий туннель, в этом туннеле поначалу туманно, потом всё отчетливее возникла знакомая фигура невысокого крепкого мужчины. Как только связь наладилась, видно стало совсем хорошо. Вот на лице мужчины проступили пышные далийские усы, и вся его фигура ожила.

— Папа! Ванда! — сказало голографическое изображение Рейча, спроецированное на Трентор с Сантаннии. — Слушайте, я буду говорить быстро — времени нет. — Вдруг он вздрогнул, словно услышал какой-то шум. — Тут дела плохи. Правительство низложено, власть захватила партия провизионистов. Сущая неразбериха, сами представляете. Я только что отправил Манеллу с Беллис на звездолёте в Анакреон. Просил их связаться оттуда с вами. Корабль называется «Аркадия-7». Ты бы, папа, видел, в каком состоянии улетела Манелла, как она не хотела со мной расставаться. Только ради Беллис я её уговорил лететь. Милые мои, я знаю, о чём вы думаете. Вы думаете, что я должен был улететь вместе с ними. Я бы полетел, если бы смог. Но не было мест. Вы просто не представляете, чего мне стоило добыть для них билеты! — Рейч усмехнулся той самой усмешкой, которую так любили Селдон и Ванда, и продолжил: — И потом, раз уж я остался, я должен помочь в охране университета. Пусть только кто-нибудь из этих тупоголовых сантаннийских бунтовщиков приблизится к университету, мы им покажем…

— Рейч, — прервал его Селдон, — насколько плохи дела? Того гляди начнётся бой?

— Папа, ты в опасности? — спросила Ванда.

Им пришлось подождать несколько минут, пока их голоса и образы долетели до Сантаннии и преодолели девять тысяч парсеков.

— Я-я-я… плохо вас понял… — ответило изображение Рейча. — Тут идут кое-какие потасовки, это точно, — сказал Рейч всё с той же очаровательной усмешкой. — Ну всё, мне пора. Не забудьте навести справки о корабле «Аркадия-7», вылетевшем к Анакреону. Постараюсь ещё разок связаться с вами, как только сумею. Помните, я…

Связь прервалась, изображение Рейча побледнело, голографический туннель сжался и исчез. Селдон и Ванда ещё долго смотрели на пустой экран.

— Дедушка, — промолвила Ванда, — как ты думаешь, что он хотел сказать?

— Не догадываюсь, милая. Одно я знаю точно: твой отец сумеет за себя постоять. Мне жаль любого бунтовщика, который отважится подойти к нему на расстояние вытянутой руки! Ну, пошли, вернёмся к нашему уравнению, а через несколько часов справимся насчёт «Аркадии-7».

— Командир, неужели вы не знаете, что случилось с кораблем? — спросил Селдон взволнованным голосом.

Он опять вел разговор по системе межпланетной связи, но на этот раз беседовал с командиром имперского флота, расквартированного на Анакреоне. Беседа осуществлялась с помощью видеоэкрана — он давал гораздо слабее картину присутствия по сравнению с голографическим экраном, но связаться с кем бы то ни было по такой системе было намного проще.

— Говорю вам, профессор, у нас нет записей о том, чтобы этот корабль запрашивал разрешения на вход в атмосферу Анакреона. Конечно, надо признать, что связь с Сантаннией прервана уже несколько часов и в последнюю неделю была редкой. Может быть, корабль пытался выйти с нами на связь через станцию, установленную на Сантаннии, и не сумел пробиться, но я в этом сильно сомневаюсь.

Нет, знаете ли, гораздо вероятнее другое: скорее всего «Аркадия-7» сменила курс. Полетела на Форег, к примеру, или на Зарип. Вы не наводили справки в каком-нибудь из этих Миров, профессор?

— Нет, — устало покачал головой Селдон. — Но я не могу понять, почему кораблю, вылетевшему к Анакреону, вдруг вздумалось лететь куда-то ещё. Командир, мне крайне необходимо разыскать этот корабль.

— Конечно, тут вы правы, — согласился командир. — Сама по себе «Аркадия-7» вряд ли стала бы менять курс. Но разве вы не знаете, что вытворяют эти мятежники? Им совершенно всё равно, в кого палить. В игрушки играют. Нацеливают лазерные пушки и воображают, будто стреляют в Императора Агиса. Тут жуткие дела, профессор, уж вы мне поверьте. Периферия как-никак.

— На этом корабле мои невестка и внучка, командир, — сказал Селдон негромко.

— О, простите, профессор. Как только что-то прояснится, сразу же вам сообщу.

Селдон грустно вздохнул. Командир, наверное, думал напугать его, рассказывая об ужасах жизни на периферии Галактики. Но Селдон про это отлично знал. Периферия, край… Это же всё равно, как если бы порвалась нитка на краю связанной вещи. Порвалась и потянула за собой всё остальное, петлю за петлей. Так и до другого конца недалеко — до Трентора.

Селдон наконец расслышал негромкое жужжание. Звонили в дверь.

— Да?

— Дедушка, — взмолилась Ванда, входя в кабинет, — мне страшно.

— Почему, милая? — заботливо спросил Селдон.

Он не хотел говорить Ванде о том, что только что узнал… или вернее, не узнал… от командира с Анакреона.

— Знаешь, обычно, когда они так далеко, я их всех чувствую — папу, маму, Беллис — вот здесь. — Ванда положила руку на сердце. — А сегодня я их не чувствую. Они угасают, как огни на куполе, меркнут, уходят. Я хочу позвать их обратно и не могу.

— Ванда, милая, это говорит только о том, что ты любишь их и беспокоишься за них. Дело понятное — бунт, беспорядки. Но ты же знаешь, беспорядки в Империи то и дело возникают — надо же выпустить накопившийся пар. Не волнуйся, ты должна понимать, что вероятность того, что с Рейчем, Манеллой и Беллис случится что-нибудь плохое, ничтожна мала. Скоро папа позвонит и скажет, что всё хорошо, а мама и Беллис вот-вот приземлятся на Анакреоне, и у них тоже всё будет отлично. Это нас надо жалеть — мы закопались тут по уши в работе. Ну, малышка, ложись спать и думай только о хорошем. Завтра всё тебе представится в другом свете. Утро вечера мудренее, верно?

— Да, дедушка, — кивнула Ванда, но не слишком уверенно. — Но завтра, если не будет вестей, нам придётся… придётся…

— Ванда, что нам остаётся? Мы можем только ждать, — нежно проговорил Гэри.

Ванда ушла, печально ссутулившись. Гэри проводил её взглядом и дал волю собственному волнению.

Прошло уже три дня с тех пор, как звонил Рейч. И с тех пор — ничего. А сегодня даже анакреонский командир заявил, что не слыхал о корабле под названием «Аркадия-7» вообще ничегошеньки.

Чуть раньше Гэри пытался сам связаться с Рейчем, но все линии связи были прерваны. Казалось, будто Сантания, как и корабль «Аркадия-7», попросту отпала от Империи, как лепестки от цветка.

Селдон знал, что надо делать. Империя в упадке, но пока жива. Власть, если её нужным образом направить, ещё была бы велика. Селдон послал запрос о срочной связи с Императором Агисом Четырнадцатым.

Глава 29

— Вот так сюрприз — мой друг Гэри! — просияло улыбкой с экрана голографическое изображение Императора. — Рад вас видеть, хотя обычно вы просите меня о более формальных личных аудиенциях. Мне даже интересно, что за срочность?

— Сир, — сказал Селдон, — мой сын Рейч, его жена и дочь живут на Сантаннии.

— Ах, на Сантаннии! — перестал улыбаться Император. — Кучка поголовных идиотов, и когда у меня только руки до них…

— Сир, прошу вас… — прервал его Селдон, удивив не только Императора, но и себя самого таким пренебрежением к имперскому этикету. — Моему сыну удалось отправить Манеллу и Беллис на гиперпространственном корабле «Аркадия-7» на Анакреон. Ему же пришлось остаться. Это было три дня назад. Корабль на Анакреоне не приземлился. Мой сын, похоже, исчез. Все мои звонки на Сантаннию остались без ответа, а теперь связь прервана окончательно. Сир, прошу вас, не могли бы вы мне помочь?

— Гэри, как вы знаете, официально все отношения между Сантаннией и Трентором прерваны. Однако я ещё пользуюсь некоторым влиянием в определённых районах этой провинции. То есть там ещё остались верные мне люди, и они до сих пор живы. Хотя я и не могу наладить прямой контакт с моими представителями в этой провинции, я могу ознакомить вас со всеми сообщениями, поступившими оттуда в последние дни. Все эти сведения, безусловно, носят исключительно конфиденциальный характер, но, учитывая ваше волнение и наши отношения, я позволю вам заглянуть в эти сведения. Может быть, что-то вас там заинтересует. В течение ближайшего часа я ожидаю новых сообщений. Если вы не против, я свяжусь с вами, как только таковые поступят. А пока я дам распоряжение одному из моих советников просмотреть все сообщения из Сантаннии за последние дни относительно сведений о Рейче, Манелле и Беллис Селдон.

— Спасибо вам, сир, сердечное вам спасибо, — горячо поблагодарил Селдон и низко, как мог, поклонился исчезающему с экрана изображению Императора.

Целый час после разговора Селдон просидел за письменным столом в ожидании звонка. Тяжелее этого часа в его жизни не было со времени гибели Дорс.

Больше всего на свете Селдон боялся незнания. Вся его жизнь целиком и полностью состояла из знания — о будущем и настоящем. И вот теперь он не знал, что с дорогими его сердцу людьми.

Голографический экран негромко зажужжал. Гэри торопливо нажал кнопку ответа. Появилось изображение Агиса Четырнадцатого.

— Гэри, — так печально проговорил Император, что Селдон сразу понял — новости плохие.

— Мой сын… — проговорил Селдон дрожащим голосом.

— Да, — кивнул Император. — Рейч был убит сегодня во время бомбардировки Сантаннийского университета. Из моих источников мне стало известно, что он знал о предстоящем налете, но отказался покинуть свой пост. Понимаете, среди бунтовщиков было много студентов, и Рейчу, видимо, подумалось, что, если они узнают, что он там, они ни за что… Но ненависть взяла верх над рассудком. Вы же понимаете, университет-то имперский. А мятежники решили, что нужно всё имперское уничтожить, а потом строить что-то новое. Тупицы! Зачем надо… — Тут Агис запнулся, поняв, что Селдону скорее всего сейчас нет дела до Сантаннийского университета и планов мятежников. — Гэри, — участливо проговорил Император, — если вам от этого будет хоть сколько-нибудь легче, помните, что ваш сын погиб, защищая знания. Он сражался не за Империю, а за само человечество.

Селдон посмотрел на Императора сквозь слезы. Тихо, едва слышно он спросил:

— А Манелла и малышка Беллис? Что с ними? Удалось узнать что-нибудь об «Аркадии-7»?

— Поиски пока безуспешны, Гэри. «Аркадии-7» покинула Сантаннию. Но, похоже она просто исчезла. Может быть, на корабль напали мятежники, а может быть, корабль спасся бегством, изменив курс. Мы просто не знаем.

Селдон кивнул.

— Спасибо вам, Агис. Хотя вы сообщили мне ужасную новость, это всё равно лучше, чем тягостное ожидание. Вы настоящий друг.

— А теперь, мой друг, — сказал Император, — я оставлю вас. Примите мои соболезнования.

И лицо Императора исчезло с экрана, а Гэри Селдон уронил голову на руки и разрыдался.

Глава 30

Ванда Селдон потуже затянула поясок на платье. Взяв в руку маленькую лейку, она принялась поливать цветы в своем небольшом садике неподалеку от здания Стрилингского университета. Обычно Ванда проводила почти всё время в своем кабинете, работая с Главным Радиантом. Она находила своеобразную красоту в уравнениях Радианта — в неумолимых элементных уравнениях, которые странно смотрелись в обезумевшей, потерявшей голову Империи. Но, когда мысли об отце, матери и сестренке становились невыносимыми, когда даже любимая работа не в силах была отвлечь её от горечи недавно пережитой потери, Ванда всегда уходила сюда, копалась в своем маленьком садике, словно выращивание цветов могло как-то уменьшить боль в её душе.

После того, как месяц назад погиб её отец и исчез корабль, на котором улетели Манелла и Беллис, Ванда, которая и так всегда была стройной, стала ужасно худеть. Всего лишь несколько месяцев назад Гэри Селдон с заботой и участием обращал внимание на то, что у внучки стал пропадать аппетит, а теперь и это его, похоже, не интересовало — так сильно погрузился он в собственные переживания.

Гэри и Ванда Селдон очень сильно переменились, как переменились все те немногие, кто еще продолжал работать над Психоисторическим Проектом. Гэри, казалось, окончательно сдался. Теперь он в основном занимался тем, что сидел в кресле в Стрилингском солярии и молча смотрел на окрестности университета, греясь под лучами ламп. Порой сотрудники Проекта сообщали Ванде, что телохранитель деда Стеттин Пальвер уговорил-таки его выйти на прогулку по кампусу или пытался завести с ним разговор относительно будущего направления работы над Проектом.

Ванда с головой ушла в работу над уравнениями Главного Радианта. Она чувствовала, что будущее, очерченное дедом, принимает всё более чёткие контуры. Он был прав. Энциклопедисты должны были обосноваться на Терминусе. Они должны были стать Академией.

А в отрезке ЗЗА2Д17 Ванда видела то, что Селдон называл Второй Академией — второй, секретной. Но как с ней быть? Селдон не проявлял никакого интереса к работе, и Ванда была в растерянности. А тоска её по утраченной семье была так глубока, что просто не было сил работать.

Оставшиеся на своих постах сотрудники Проекта, а их было человек пятьдесят, трудились не покладая рук. В основном это были энциклопедисты, которые вели поиск и отбор материалов, нуждающихся в копировании и каталогизации для последующей перевозки на Терминус на тот случай, если им когда-нибудь будет разрешен доступ в Галактическую Библиотеку. Работали сейчас все, полагаясь только на веру. Профессор Селдон потерял даже свой личный кабинет в Библиотеке, а поэтому мечта обрести доступ туда хотя бы какому-нибудь сотруднику была почти несбыточной.

Помимо энциклопедистов, в работе над Проектом были заняты историки-аналитики и математики. Историки занимались интерпретацией действий людей и событий прошлого и настоящего, передавали свои выкладки математикам, а те, в свою очередь, переводили эти выкладки на язык великого Психоисторического Уравнения. Это была долгая изнурительная работа.

Многие сотрудники ушли, потому что жалованье стало просто смешным. Психоисторики превратились в настоящее посмешище на Тренторе, и теперь и без того ограниченные субсидии стали ещё меньше. Однако само присутствие Гэри Селдона вселяло надежду в сердца оставшихся сотрудников, и они старались преодолевать все трудности. Честно говоря, многие и работать остались исключительно из уважения и верности Селдону.

«А теперь, — с горечью подумала Ванда Селдон, — что толку, что они остались».

Легкий ветерок шевельнул прядь светлых волос Ванды, она поправила прядь и принялась снова возиться с цветами.

— Мисс Селдон, можно отвлечь вас на минутку? — спросил чей-то голос.

Ванда обернулась. Молодой человек чуть старше двадцати стоял рядом с ней на дорожке.

Ванда сразу почувствовала в нём силу и недюжинный ум. Дед сделал правильный выбор. Ванда встала.

— Я узнала вас. Вы телохранитель дедушки, верно? Стеттин Пальвер, если не ошибаюсь?

— Всё правильно, мисс Селдон, — кивнул Пальвер и слегка покраснел. Похоже, ему было приятно, что такая красавица узнала его с первого взгляда. — Мисс Селдон, я как раз хотел потолковать с вами насчёт вашего дедушки. Я очень волнуюсь за него. Надо что-то делать.

— А что делать, мистер Пальвер? Я сама не знаю. С тех пор как мой отец… — Ванда запнулась, к горлу подкатил комок, ей стало трудно говорить, — погиб, а мама и сестра пропали без вести, всё, на что я способна, это поднять его с кровати по утрам. Сказать правду, я и сама многое пережила. Понимаете? Вы понимаете? — спросила она, глядя ему прямо в глаза, и почувствовала — он понимает.

— Мисс Селдон, — негромко, участливо проговорил Пальвер, — я искренне сочувствую вашему горю. Но и вы, и профессор Селдон ещё живы и должны продолжать работу над психоисторией. А профессор, похоже, сдался. Я надеялся, что, может быть, вы… мы… смогли бы что-нибудь вместе придумать — такое, чтобы он воспрял духом. Ну, вы понимаете, стимул какой-то, чтобы продолжать идти вперёд.

«Ах, мистер Пальвер, — подумала Ванда, — может быть, дед-то как раз и прав. Сомневаюсь, что есть хоть какая-то причина, чтобы двигаться вперёд».

А вслух она сказала:

— Простите, мистер Пальвер, но я ничего не могу такого придумать. — Носком туфли поддев кусочек гравия, она пробормотала: — Простите, но мне нужно заняться цветами.

— Не думаю, что ваш дедушка прав, — сказал Пальвер. — А ещё я думаю — причина идти вперёд есть. Надо только её найти.

Его слова поразили Ванду словно удар грома. Откуда он знал, о чём она думала? Если только…

— Вы умеете читать мысли и воздействовать на сознание? — спросила Ванда, тяжело, взволнованно дыша, словно боялась услышать ответ Пальвера.

— Да, умею, — просто ответил Пальвер. — И, думаю, всегда умел. По крайней мере, не могу вспомнить, чтобы я когда-нибудь этого не умел. Половину времени я делаю это бессознательно — просто знаю, о чём думают или думали люди. Иногда, — продолжал он, воодушевленный тем пониманием, которое просто-таки излучала Ванда, — я вижу нечто вроде вспышек, исходящих от кого-то другого. Но это происходит всегда, когда народу вокруг много, и поэтому я не могу понять, от кого исходят эти вспышки. Но я точно знаю, что есть другие, такие же, как я… как мы.

Ванда, уронив лейку на грядку, жадно схватила руку Пальвера.

— Да вы понимаете, что это значит?! Для деда, для психоистории! Каждый из нас по отдельности мало что сумел бы сделать, но вдвоём…

И Ванда быстро пошла по дорожке к зданию университета, оставив Пальвера в садике. Только у самого входа она остановилась и оглянулась.

«Пойдёмте, Пальвер, обрадуем дедушку», — сказала Ванда, не открывая рта.

«Да, пожалуй, обрадовать стоит», — ответил Пальвер, догнав её.

Глава 31

— Это как же получается? Выходит, я искал по всему Трентору людей с твоими способностями, Ванда, а этот человек уже несколько месяцев здесь, и мы ничего не подозревали?!

Селдон был изумлён. Он дремал в солярии, когда Ванда и Стеттин растолкали его и сообщили ему потрясающую новость.

— Да, дедушка. Ты только представь себе! Я ведь ни разу не виделась со Стеттином. Вы с ним встречались в основном за пределами помещений Проекта, а я всё время просиживала у себя в кабинете, работала с Главным Радиантом. Когда мы могли встретиться? Но как только наши пути пересеклись, результат, сам видишь, налицо.

— Когда же это произошло? — нахмурился Селдон, пытаясь вспомнить.

— Во время судебного разбирательства, — напомнила ему Ванда. — Вспомни мальчишку-свидетеля, того самого, который божился, что видел, как ты и Стеттин напали на невинных ребятишек и поколотили их. А помнишь, как он потом разревелся, сказав правду, он ведь и сам не знал, с чего бы это ему правду говорить. А ведь мы со Стеттином, оказывается, совместными усилиями его «обработали». Райал Невас не выдержал наших «толчков». Поодиночке нам бы ни за что не справиться — он так упорно отстаивал свои показания. Но вместе… — Ванда бросила смущенный взгляд на Пальвера, который скромно стоял в сторонке, — наша сила потрясающа!

Гэри Селдон задумался и собрался было что-то сказать, но Ванда не дала ему говорить.

— В общем, мы собираемся сегодня же вечером заняться проверкой наших ментальных способностей — по отдельности и вместе. Пока мы убедились, что способности Стеттина немного слабее моих — что-то около пятерки по мною придуманной шкале. Но его пятерка в сумме с моей семеркой даёт двенадцать! Дед, ты представляешь? Это же страшная сила!

— Видите, профессор? — вмешался Пальвер. — Ванда и я — мы и есть тот самый прорыв, которого вы так ждали. Мы сможем помочь вам убедить Миры в важности психоистории, сможем помочь разыскать других таких же, как мы, сможем помочь психоистории вернуться на финишную прямую.

Гэри Селдон не спускал глаз со стоявших перед ним молодых людей. Лица их светились надеждой и радостью, и этот свет молодости был так горяч, что согрел старое сердце Селдона. Может быть, и не всё ещё потеряно. Он думал, что не сумеет пережить последней трагедии — смерти сына и исчезновения невестки и внучки, но теперь он увидел, что Рейч жив он живёт в Ванде. А в Ванде и Стеттине — это он видел совершенно ясно — живёт будущее Академии.

— Да-да, — проговорил Селдон решительно, — ну-ка, помогите мне встать. Надо пойти в кабинет, всё продумать.

Глава 32

— Входите, профессор Селдон, — сказал Главный Библиотекарь Трима Арканио ледяным голосом.

Гэри Селдон в сопровождении Ванды и Стеттина вошёл в роскошный кабинет.

— Благодарю вас, Главный Библиотекарь, — кивнул Селдон, садясь на стул и глядя на Арканио, сидевшего по другую сторону широкого письменного стола. — Позвольте представить вам мою внучку Ванду и моего друга Стеттина Пальвера. Ванда — один из самых выдающихся сотрудников Психоисторического Проекта, она математик. А Стеттин… ну, Стеттин мало-помалу становится первоклассным психоисториком — этим он занимается в свободное от обязанностей моего телохранителя время, — сказал Селдон, весело усмехнувшись.

— Ну что же, всё просто замечательно, профессор, — сказал Арканио, обескураженный тем, что Селдон шутит. Он ожидал, что профессор придёт просить и умолять пустить его в Библиотеку, а тут… — Только я не понимаю, зачем вы ко мне пришли? Уверяю вас, наше решение твёрдо и непоколебимо: мы не можем позволить пользоваться Библиотекой человеку, столь непопулярному у населения. В конце концов, мы публичная Библиотека и должны принимать в расчёт мнение публики.

Арканио откинулся на спинку стула и стал ждать. Вот сейчас профессор начнёт просить и умолять.

— Я понимаю, я вас не сумел убедить. Однако я подумал, что, если вы послушаете молодых сотрудников Проекта — психоисториков завтрашнего дня, может быть, тогда вы лучше поймете рольПроекта и Энциклопедии в особенности. Прошу вас, выслушайте Стеттина и Ванду.

Арканио холодно глянул на молодых людей, вставших рядом с Селдоном.

— Что ж, ладно, — сказал он, глянув на настенные часы. — Пять минут и не больше. Я на работе.

— Главный Библиотекарь, — обратилась к Арканио Ванда, — как вам, несомненно, объяснял мой дедушка, психоистория — мощнейшее орудие, с помощью которого можно было бы сохранить нашу культуру. Именно сохранить, — подчеркнула она, заметив, что Арканио не понравилось это слово. — Гибели Империи было придано преувеличенное значение. В итоге взгляд на психоисторию стал неверным. Дело в том, что психоистория позволяет не только предсказать неизбежный упадок нашей цивилизации, но и даёт возможность принять меры к её сохранению. Вот для чего нужна Галактическая Энциклопедия. Вот почему нам нужна ваша помощь и помощь вашей великой Библиотеки.

Арканио не удержался от улыбки. Девушка была, конечно, очаровательна. Такая честная, так хорошо говорит… Он смотрел на Ванду, а Ванда сидела напротив него — светлые волосы отброшены назад, как у школьницы, но от этого красота её не страдала, наоборот, Ванда казалась ещё красивее. А ведь, похоже, она говорила дельные вещи. Может быть, он действительно был не прав. Если речь идёт о сохранении, а не о гибели, тогда…

— Главный Библиотекарь, — начал Стеттин Пальвер, — эта знаменитая Библиотека простояла много тысячелетий. Она, пожалуй, даже больше, чем Императорский Дворец, является символом Империи. Ведь в здании Дворца обитает только правитель Империи, а в Библиотеке обитают все знания Империи, вся её культура и история. Её ценность невозможно определить. Так разве не стоит подготовить нечто вроде памятника этому великому хранилищу знаний? Энциклопедия станет как раз таким памятником — гигантским вместилищем знаний, собранных вот в этих стенах. Подумайте об этом!

И вдруг Арканио всё стало ясно. И как только Совет, а особенно этот книжный червь Дженнаро Маммери смогли убедить его в необходимости лишить Селдона его привилегий? А Лас Зенов, к чьему мнению он всегда прислушивался, был самым ярым сторонником Селдона и способствовал работе над Энциклопедией.

Он снова по очереди посмотрел на троих посетителей, ожидавших его ответа. Теперь Совету придётся здорово попотеть, чтобы найти, на что пожаловаться, если с Селдоном работают такие симпатичные молодые люди, как эти двое.

Арканио встал, прошёлся по кабинету, нахмурился. Казалось, он собирается с мыслями. Подойдя к столу, он взял с него молочно-белый шарик и сжал его в кулаке.

— Трентор… — задумчиво проговорил Арканио, — средоточие Империи, сердце Галактики. Потрясающе, если задуматься… Пожалуй, мы поспешили осудить профессора Селдона. Теперь, когда ваш Проект, ваша Энциклопедия предстали передо мной в совершенно ином свете… — Он быстро взглянул на Ванду и Стеттина. — Теперь я понимаю, как важно дать возможность продолжать вашу работу здесь, профессор. И, конечно, не только лично вам, но и некоторым вашим сотрудникам. — Селдон благодарно улыбнулся и сжал руку Ванды. — Я пришёл к такому решению не только из-за славы Империи, — продолжил Арканио. — Вы знамениты, профессор Селдон. Кем бы вас ни считали люди, профессор, сумасшедшим или гением, все вас так или иначе знают. Если учёный вашего ранга будет отождествляться с Галактической Библиотекой, наш престиж как цитадели науки высочайшего полёта только возрастёт. Да что там престиж. Одного вашего присутствия здесь будет достаточно для того, чтобы к нам рекой потекли столь необходимые нам субсидии, обновились наши поступления, увеличился штат, снова открылись двери для массового читателя…

А проект создания Энциклопедии — это же просто грандиозный проект! Представьте, какова будет реакция населения, когда люди узнают, что Галактическая Библиотека принимает участие в работе над проектом, призванным увековечить достижения человеческой мысли — нашей славной истории, наших блестящих успехов, наших могущественных культур! И подумать только, что я, Главный Библиотекарь Трима Арканио, стану тем человеком, который поможет началу работы над этим восхитительным проектом!

Арканио пристально уставился на белый шарик и погрузился в раздумья.

— Так вот, профессор Селдон, — объявил Арканио, вернувшись к реальности, — вам и вашим сотрудникам будут предоставлены самые высокие привилегии. Вы получите помещение для работы.

Арканио положил шарик на стол и вернулся на своё рабочее место.

— Придётся, конечно, немного потрудиться и уговорить Совет… но я уверен, что это мне удастся. Положитесь на меня.

Селдон, Ванда и Стеттин радостно обменялись взглядами. В уголках губ у всех троих пряталась хитрая улыбка. Арканио дал знак, что они свободны и могут идти, и они не стали задерживаться. А Главный Библиотекарь погрузился в размышления о том, какой славы и чести добьётся Библиотека, возглавляемая им, Тримой Арканио.

— Просто потрясающе! — сказал Селдон, когда все трое уселись в машину. — Вы бы видели, какой он был, когда мы с ним виделись в последний раз. Он сказал, что я — «угроза для самой сути Империи» или ещё что-то такое же гнусное. А сегодня — всего пару минут вы с ним пообщались, и надо же…

— Ничего удивительного, дедушка, — усмехнулась Ванда, нажимая кнопку на пульте управления машиной. Автомобиль тронулся, Ванда прислонилась к спинке мягкого сиденья и быстро набрала координаты маршрута. — Он человек самовлюбленный, амбициозный. Нам только и надо было немного сыграть на положительных аспектах Энциклопедии, а потом за нас всё сделало его эго.

— Наша участь была решена, как только мы с Вандой вошли в его кабинет, — сказал Пальвер. — Мы оба «толкали» изо всех сил, и ему некуда было деваться.

Пальвер, сидевший на заднем сиденье, наклонился и благодарно сжал плечо Ванды. Та обернулась и погладила его руку.

— Нужно разместить энциклопедистов в Библиотеке как можно скорее, — сказал Селдон. — Их осталось только тридцать два, но это все хорошие работники. Размещу их в Библиотеке, а потом займусь поиском денег. Теперь, может быть, когда мы объединимся с Библиотекой, удастся убедить людей, что нам нужны деньги. Так… попробую-ка я ещё разок позвонить Терепу Биндрису и возьму вас обоих с собой. Он ко мне отнесся неплохо поначалу. Но теперь ему против нас не устоять.

Автомобиль наконец остановился около здания Психоисторического Проекта в Стрилинге. Створки дверей разъехались, но Селдон не стал сразу выходить из машины. Он обернулся к внучке:

— Ванда, ты понимаешь, если вам со Стеттином удалось такое вытворить с Арканио, то вы наверняка сумеете «растолкать» каких-нибудь богатеев, чтобы они расщедрились и дали нам денег. Знаю, знаю, тебе не хочется расставаться с твоим любимым Главным Радиантом, но эти визиты дадут вам обоим шанс попрактиковаться, отточить свои навыки, и вы сможете понять, на что способны.

— Ладно, дед, но ты не волнуйся. Теперь, когда Библиотека открыла перед тобой двери, люди будут к тебе добрее.

— Есть ещё причина, по которой вам нужно как можно больше бывать вместе, — сказал Селдон. — Стеттин, вы однажды обмолвились, что каким-то образом «чувствуете» таких людей, у которых мозг работает так же, как у вас, но не можете точно определить, у кого именно.

— Да, — кивнул Пальвер. — Я чувствую что-то вроде вспышек, но это происходит всегда, когда я окружен толпой народа. И за двадцать четыре года моей жизни я чувствовал такие вспышки всего четыре-пять раз, не больше.

— Но, Стеттин, — сказал потише Селдон, — в потенциале каждая из этих вспышек означала, что где-то неподалеку от вас был человек, обладавший такими же способностями, как у вас и Ванды, — другой менталист. Ванда таких вспышек не ощущала, но, думаю, это оттого, что она жила почти всю жизнь в одиночестве. В тех немногих случаях, когда она оказывалась в толпе, поблизости просто могло не оказаться ни одного менталиста.

Вот вам ещё одна причина, причём весьма важная, почему вы должны как можно больше времени проводить вдвоем — ходить, ездить. Мы должны разыскать ещё менталистов. Вас двоих достаточно для того, чтобы заставить мыслить и действовать одного человека так, как вы желаете. А когда вас будет целая группа, вы будете обладать силой, способной править Империей!

Гэри Селдон вышел из машины и, прихрамывая, направился к зданию Психоисторического Проекта. Ванда и Пальвер смотрели ему вслед и пока лишь смутно догадывались, какую колоссальную ответственность взвалил Селдон на их юные хрупкие плечи.

Глава 33

Послеполуденное солнце озарило своими лучами металлическую обшивку Трентора. Гэри Селдон стоял на краю обзорной площадки Стрилингского университета и пытался заслониться ладонью — солнце слепило глаза. Он уже многие годы не выбирался из-под купола, не считая нескольких поездок во дворец, но и их можно было не считать. На дворцовой территории человек всё равно чувствовал себя если не под куполом, то под колпаком.

Теперь Селдон позволял себе передвигаться без сопровождения. Во-первых, Пальвер большую часть времени проводил с Вандой — они либо работали с Главным Радиантом, либо погружались в изучение менталитики, либо пускались на поиски подобных себе людей. Но в случае необходимости Селдон всегда мог найти себе спутника для прогулки — студента университета или сотрудника Проекта, которые сыграли бы роль его телохранителя.

Но Селдон понимал, что телохранитель ему больше не нужен. Со времени шумного процесса и восстановления отношений с Галактической Библиотекой Селдоном заинтересовался Комитет Общественной Безопасности. Селдон знал, что за ним следят. За последние месяцы он замечал это несколько раз. Не сомневался он и в том, что и в его доме, и в кабинете установлены подслушивающие устройства, но, когда он вел важные переговоры, он включал противоподслушивающий экран.

Селдон не мог разобраться, за кого его принимает Комитет Общественной Безопасности, да и Комитет скорее всего это понимал не до конца. Однако, независимо от того, считали они его сумасшедшим или пророком, они явно задались целью во всякое время дня и ночи знать, где он находится, а это означало, что Селдон всё время в безопасности.

Легкий ветерок взметнул полу тёмно-синего плаща, наброшенного поверх костюма, растрепал редкие седые волосы профессора. Селдон наклонился над парапетом и взглянул вниз. Там, под металлической обшивкой Трентора, гудели машины, обеспечивающие жизнь громадного города-планеты. Если бы купола были прозрачными, можно было бы увидеть, как мчатся машины, несутся по длинным туннелям гравикебы, как приземляются звездолёты с грузом зерна, удобрений и алмазов.

Там, под сверкающей металлической обшивкой, шла жизнь сорока миллиардов людей, жизнь как жизнь — с радостями, болью, огорчениями. Селдон очень любил это зрелище, и сердце его сжималось от боли, когда он смотрел на Трентор: он знал, что всего лишь через несколько столетий всё то, что раскинулось перед его глазами, будет лежать в руинах. Величественные купола сморщатся, покроются зияющими дырами и трещинами. Обнажится поверхность планеты. Селдон грустно покачал головой — он знал, что ничего нельзя сделать для того, чтобы предотвратить эту ужасную трагедию. Однако, хотя Селдон предвидел эти страшные времена, он знал и о том, что из земли, которая примет на себя эти страшные удары последних сражений старой Империи, взойдут ростки новой жизни, и Трентор станет сердцем новой Империи. План говорил об этом.

Селдон опустился на одну из скамеек, расставленных по периметру смотровой площадки. Сильно болела нога. Ему нельзя было много ходить. Но так хотелось ещё раз взглянуть на Трентор, постояв на свежем воздухе, посмотреть на открытое, живое небо.

Селдон с тоской подумал о Ванде. Теперь он очень редко виделся с внучкой, да и когда виделся, рядом с ней неизменно был Стеттин Пальвер. Они, казалось, стали неразлучны с тех пор, как познакомились три месяца назад. Ванда уверяла Селдона, что это необходимо для работы над Проектом, но Селдон догадывался, что всё гораздо сложнее, чем просто преданность работе.

Он смотрел на молодую пару и вспоминал те дни, когда он только что познакомился с Дорс. Ванда и Стеттин так смотрели друг на друга, что сомнений быть не могло — они были влюблены.

Да и потом Ванде и Пальверу, не похожим на остальных, было хорошо вдвоем. Селдон даже заметил, что, когда рядом никого нет, Стеттин и Ванда не разговаривают друг с другом — для общения им были не нужны слова.

Остальные сотрудники Проекта о ментальных способностях Ванды и Стеттина не знали и не догадывались. Селдон решил, что об этом не должен знать никто до тех пор, пока роль менталистов в работе над Проектом не будет определена окончательно. Роль же самого Плана была продумана до конца — но только в голове у Селдона. Как только кое-какие детали улягутся на свои места, он посвятит в План Ванду и Пальвера и когда-нибудь, если это будет необходимо, ещё одного-двух сотрудников.

Селдон медленно, с трудом поднялся. Через час у него была назначена встреча с Вандой и Пальвером. Они должны были сообщить ему какую-то очень интересную новость. «Наверное, одна из тех деталей головоломки, — думал Селдон, — которая должна лечь на своё место». Он бросил последний взгляд на Трентор, улыбнулся и негромко проговорил:

— Академия…

Глава 34

Когда Селдон вошёл в свой кабинет, Ванда и Стеттин уже были там и сидели за большим столом. Как обычно, когда эти двое находились наедине, они молчали.

Войдя, Селдон удивлённо остановился. За столом вместе с Вандой и Стеттином сидел какой-то незнакомый мужчина. Странно, обычно из вежливости Ванда и Стеттин в компании с другими людьми разговаривали вслух, а тут — все трое помалкивали.

Селдон пригляделся к незнакомцу… Немного странной внешности, около тридцати пяти лет, близорукий прищур — значит, много работает. Если бы не его упрямо выступавший подбородок, Селдон счел бы внешность незнакомца невыразительной. Однако в этом лице были доброта и сила. «Лицо надёжного человека», — решил Селдон.

— Дедушка! — приветствовала Селдона Ванда и грациозно поднялась со стула.

Сердце Селдона радостно забилось, когда он посмотрел на внучку. Бедняжка — она так переменилась после всего пережитого. Раньше она чаще звала его полуласково-полушутливо «дедом», а теперь называла более привычным — «дедушка». Как она стала серьёзна!.. Раньше она всё время улыбалась, а теперь — только изредка. Но была по-прежнему красива, и красота уступала только её колоссальному уму.

— Ванда, Пальвер, — поприветствовал Селдон, поцеловав Ванду в щеку, а Пальвера потрепав по плечу.

— Здравствуйте, — поздоровался он с незнакомцем. — Я Гэри Селдон.

— Познакомиться с вами — большая честь, профессор, — сказал незнакомец. — Меня зовут Бор Алурин.

И подал Селдону руку.

— Гэри, Бор — психолог, — сказал Пальвер, — и большой поклонник твоей работы.

— А что ещё важнее, — вмешалась Ванда, — он — один из нас.

— Один из вас? — Селдон внимательно посмотрел на Ванду и Стеттина. — То есть…

— Да, дедушка. Вчера мы со Стеттином бродили по сектору Эрину, именно так, как ты советовал, искали себе подобных. И вдруг… бах! — и всё произошло.

— Мы тут же почувствовали тип мозга, который искали, и стали оглядываться по сторонам, пытаясь найти этого человека, — принялся объяснять Пальвер. — Мы были в торговой зоне, неподалеку от космопорта, и вокруг было полным-полно покупателей, туристов и торговцев из Внешних Миров. Казалось, дело совершенно безнадёжное, но тут Ванда просто взяла и остановилась, подав сигнал: «Идите сюда». И из толпы вышел Бор. Он подошёл к нам как ни в чём не бывало и ответил: «Да!»

— Потрясающе! — воскликнул Селдон, довольно глядя на внучку. — И доктор… вы доктор, мистер Алурин? Что вы обо всём этом думаете?

— Ну… Я очень рад, — осторожно проговорил психолог. — Знаете, я всю жизнь чувствовал, что непохож на других, но не догадывался, чем именно. Теперь открылось. И потом, мне бы очень хотелось вам помочь… — сказал Алурин и вдруг покраснел и уставился в пол. — Простите за наглость, профессор, но я весьма счастлив, что Ванда и Стеттин сказали, что я мог бы участвовать в работе над Проектом. Профессор, большей радости для меня не было бы.

— Да-да. Всё правильно, доктор Алурин. Я действительно считаю, что вы можете оказать нам неоценимую помощь, если присоединитесь к работе над Проектом. Но вам придётся отказаться от вашей теперешней работы — преподавания или частной практики. Сумеете?

— Ну конечно, профессор! Мне только нужно уговорить жену… — смущенно проговорил Алурин, глядя на новых знакомых. — Но это я сумею.

— Что ж, решено, — коротко кивнул Селдон. — Вы будете работать над Психоисторическим Проектом. Обещаю вам, доктор Алурин, вы о таком решении не пожалеете.

— Ванда, Стеттин, — сказал Селдон, когда Алурин ушёл, — новость поистине великолепная. Настоящий прорыв. Как вы думаете, как скоро вам удастся разыскать других менталистов?

— Дедушка, на то, чтобы найти Бора, нам потребовался месяц. Мы не можем сказать точно, как часто у нас будут такие удачи. По правде говоря, всё это топтание по Трентору здорово отвлекает нас от работы над Главным Радиантом и вообще надоело. Теперь, когда рядом со мной Стеттин, обычная речь звучит так громко, просто оглушительно.

Улыбка покинула лицо Селдона. Он этого боялся. Оттачивая свои ментальные способности, Ванда и Стеттин мало-помалу стали уходить от «обычной» жизни. Их манипуляции с менталикой сделали их ещё более чужими для других.

— Ванда, Стеттин, думаю, пришла пора рассказать вам кое-что, чего вы до сих пор не знали. Эту идею высказал несколько лет назад Юго Амариль, и на её основе я разработал План. До сих пор не представляю себе чётко, что из этого выйдет, но сегодня все кусочки запутанной головоломки стали на свои места. Как вы знаете, Юго предложил основать две Академии, каждая из которых была бы подспорьем, страховкой для другой. Идея была блестящая. Как жаль, что Юго не дожил до того дня, когда она будет осуществлена!

Селдон замолчал и глубоко, печально вздохнул.

— Простите, я отвлекся… Шесть лет назад, когда я убедился, что Ванда обладает ментальными, или телепатическими, способностями, я решил, что Академий действительно должно быть две, но не просто две, а две совершенно разные Академии. В одной должны собраться представители физических наук — и первой группой станут энциклопедисты, которые высадятся на Терминусе. Ядро второй Академии составят истинные психоисторики, менталисты — вы. Вот почему я так прошу вас как можно скорее разыскать подобных вам людей.

И, наконец, последнее: Вторая Академия должна стать тайной. Её могущество будет сосредоточено в её неизвестности, в её телепатическом всеведении. Понимаете, несколько лет назад, когда я понял, что мне нужен телохранитель, я понял и другое: Вторая Академия должна стать сильным, молчаливым, тайным телохранителем Первой Академии.

Психоистория не застрахована от ошибок. Её предсказания, однако, имеют высокую степень вероятности. У Первой Академии на первых порах будут многочисленные враги, так же, как у меня сейчас. Ванда, ты и Стеттин — пионеры Второй Академии, хранители Академии на Терминусе.

— Но как же, дедушка? — изумленно спросила Ванда. — Нас всего двое… ну, пускай трое, если считать Бора. Для того чтобы охранять целую Академию, нам нужно…

— Сотни? Тысячи? Внучка, ищите и найдите столько, сколько нужно. Вы это можете. Вы знаете как. Ведь только что, когда Стеттин рассказывал, как вы нашли Алурина, он сказал, что ты просто взяла и позвала. И Алурин пришёл. Понимаете? До сих пор я просил вас бродить по Трентору и искать таких людей. Но это для вас трудновато, даже болезненно. Теперь я понимаю, что тебе и Стеттину нужно уединение, ведь вы — ядро Второй Академии. Из этого уединения вы и забросите сети в океан человечества.

— Дедушка, что ты говоришь? — прошептала Ванда, вскочила со стула и опустилась на колени рядом со стулом Селдона. — Ты хочешь, чтобы я уехала?

— Нет, Ванда, нет, я не хочу, чтобы ты уезжала, но это единственный выход. Тебе и Стеттину нужно где-то скрыться, уйти от грубой реальности Трентора. Когда ваши ментальные способности возрастут, вы сумеете привлечь к себе других — и молчаливая и тайная Академия станет более многочисленной. Мы будем время от времени общаться, конечно. И у каждого из нас будет свой Главный Радиант. Ты же понимаешь, что это нужно, детка, просто необходимо, понимаешь, да?

— Да, дедушка, понимаю, — сказала Ванда. — А что гораздо важнее, я вижу, какая это блестящая идея. Можешь быть спокоен, мы тебя не подведём.

— Знаю, милая, — устало проговорил Селдон.

Но как он мог? Как он только мог — взять и отослать куда-то дорогого ему человека? Ведь Ванда была последним, что связывало Селдона со счастливым прошлым — с Дорс, Юго и Рейчем. Кроме неё, Селдонов в Галактике больше не было.

— Я буду очень скучать по тебе, Ванда, — сказал Селдон, и по его морщинистой щеке побежала слеза.

— Но, дедушка, куда же мы должны отправиться? Где будет Вторая Академия? — спросила Ванда, встав рядом со Стеттином.

Селдон взглянул на внучку снизу вверх и усмехнулся:

— Это тебе должен был уже подсказать Главный Радиант. Ванда растерянно смотрела на Селдона, пытаясь понять, о чём он говорит.

Селдон взял внучку за руку.

— Загляни ко мне в сознание, детка. Всё там.

Ванда широко раскрыла глаза.

— Вижу… — прошептала она.

Отрезок ЗЗА2Д17.

Конец Звёзд.

Часть V. ЭПИЛОГ

Я Гэри Селдон. Бывший премьер-министр Императора Клеона Первого. Почетный профессор психоистории в Стрилингском университете на Тренторе. Директор Психоисторического Проекта. Главный редактор «Галактической Энциклопедии». Создатель Академий. Знаю, звучит впечатляюще. Я многое сделал за свой восемьдесят один год и очень устал. Оглядываясь на прожитую жизнь, я порой задумываюсь, мог ли, должен ли я был что-то делать иначе? Ну, например, не был ли я слишком увлечен гигантскими перспективами психоистории и потому события и люди, проходившие через мою жизнь, казались мне незначительными и неинтересными?

Может быть, я упускал из виду какие-то мелочи, которые нисколько не повредили бы будущему человечества, но от которых стала бы легче и лучше жизнь дорогих моему сердцу людей — Юго, Рейча?.. Я могу только гадать, мог ли я сделать что-нибудь, чтобы уберечь мою любимую Дорс?

Последний месяц я занимался подготовкой голограмм для Кризисов. Мой ассистент, Гааль Дорник, увез их на Терминус и проследит там за их размещением в Склепе Селдона. Он проследит также за тем, чтобы Склеп был запечатан, и оставит там соответствующие инструкции относительно вскрытия Склепа во времена грядущих Кризисов.

Но тогда меня уже, конечно, не будет.

Что же они подумают, будущие жители Академии, когда увидят меня (точнее, моё голографическое изображение) во время Первого Кризиса, почти через пятьдесят лет? Что они скажут? Какой я старый, какой тихий у меня голос, какой я беспомощный в этом инвалидном кресле? Поймут ли они, оценят ли по достоинству то послание, что я оставил для них?

О нет, не стоит гадать. Древние сказали бы: «После смерти — только смерть».

Вчера я получил весточку от Гааля. На Терминусе всё идёт хорошо. Бор Алурин и сотрудники Проекта наслаждаются пребыванием «в ссылке». Не стоит, конечно, смеяться, но я не в силах удержаться от улыбки, когда вспоминаю довольную физиономию этого тупицы Лень Чена, который был уверен, что загнал Проект на Терминус два года назад. Хотя, в конце концов, ссылка была квалифицирована в рамках Имперской хартии как «поддерживаемое государством научное учреждение и часть личной собственности Его Августейшего Величества Императора» — Главный Комитетчик мечтал вышвырнуть нас с Трентора, с глаз долой, но не мог упустить последнего шанса удержать нас в своих руках. Всё равно мне приятно вспоминать, что это Лас Зенов и я выбрали Терминус как пристанище для Первой Академии.

Единственное, о чём я сожалею, когда вспоминаю Линь Чена, это о том, что мы не сумели спасти Агиса. Император был хорошим человеком и благородным правителем, даже несмотря на то, что только назывался Императором. Его величайшей ошибкой было то, что он верил в незыблемость своего титула, в то, что Комитет Общественной Безопасности не посягнет на этот титул.

Я часто думаю, что же они сделали с Агисом? Выслали в какой-нибудь отдаленный мир или убили, как Клеона?

Ребенок, который сегодня восседает на троне, — лучший пример марионеточного Императора. Он повинуется каждому слову, которое только Чен прошепчет ему на ухо, и представляет себя выдающимся государственным деятелем. Дворец, перипетии имперской жизни — для него это всё только игрушки в фантастической игре.

Что мне осталось теперь? Гааль улетел на Терминус, и я остался совсем один. Иногда мне звонит Ванда. Работа в Конце Звёзд идёт успешно. За последние десять лет к Ванде и Стеттину прибавилось несколько десятков менталистов. Сила их растёт день ото дня. Именно те, кто собрался в Конце Звёзд — моей тайной Академии, — заставили Линь Чена отправить энциклопедистов на Терминус.

Я скучаю по Ванде. Много лет я не видел её, не сидел с ней рядом, не держал её за руку. Когда Ванда покинула меня, хотя я сам просил её об этом, я думал, что не проживу без неё и дня. Наверное, это было самое тяжёлое решение в моей жизни. Я ей не сказал ни слова, но чуть было не отказался от этого решения. А для того чтобы Вторая Академия добилась успеха, Ванде и Стеттину было необходимо оказаться там, в Конце Звёзд. Так подсказала психоистория — вот и выходит, что это вовсе не моё личное решение.

Я всё ещё каждый день прихожу сюда, в мой кабинет в здании Психоисторического Проекта. Я помню времена, когда здесь было полно народу и днём, и ночью. Порой мне кажется, что я слышу их голоса — моих родных, студентов, сотрудников, но кабинеты пусты и безмолвны. Только эхо от скрипа колёс моего инвалидного кресла раздаётся в пустых коридорах.

Наверное, нужно вернуть здание университету. Но мне трудно расстаться с этим местом. Тут так много воспоминаний.

Теперь у меня остался только мой Главный Радиант. Это прибор, с помощью которого осуществляется компьютерная обработка психоисторических выкладок, с помощью которого можно проанализировать любое уравнение моего Плана, — всё это здесь, в этом удивительном чёрном кубике. И когда я сижу здесь и держу в руках этот такой маленький и невзрачный с виду прибор, мне бы так хотелось показать его Р.Дэниелу Оливо…

Но я один, и мне нужно только нажать кнопку, и в кабинете станет темно. Тогда я откидываюсь на спинку кресла, Главный Радиант оживает, и вокруг меня начинают кружиться в своем восхитительном танце уравнения. Для непосвященного это просто вихрь значков и цифр, но для меня, Ванды, Гааля — это живая психоистория.

Передо мной, вокруг меня — будущее человечества. Тридцать тысячелетий хаоса, сжатые в одно тысячелетие…

А вот это пятнышко, что горит всё ярче день ото дня, — это уравнение Терминуса. А вот здесь… тут ничего нельзя поделать… это уравнение Трентора. Но вот и он… да, это он, тихо, но верно горящий огонек надежды… Конец Звёзд!

Вот она, вот она — работа всей моей жизни! Моё прошлое… и будущее человечества. Академии. Такие замечательные, такие живые. И ничто не сможет…

Дорс!

СЕЛДОН, ГЭРИ. …Найден мертвым в своем кабинете в Стрилингском университете в 12069 г. г. э. (1-й год а. э.). Очевидно, Селдон до последнего мгновения работал над психоисторическими уравнениями — в руке он сжимал Главный Радиант.

По завещанию Селдона этот прибор был передан его сотруднику Гаалю Дорнику, который недавно эмигрировал на Терминус…

Прах Селдона был развеян в космосе, также в соответствии с его завещанием. Панихида на Тренторе была скромной, хотя на ней присутствовало довольно много людей. Стоит отметить, что здесь находился и бывший друг Гэри Селдона, бывший премьер-министр Эдо Демерзель. На Тренторе его не видели со времени таинственного исчезновения сразу же после его отставки. Попытки Комитета Общественной Безопасности найти Демерзеля после панихиды оказались безуспешными…

Ванда Селдон, внучка Гэри Селдона, на траурной церемонии не присутствовала. Поговаривали, что она настолько сильно переживала смерть деда, что не хотела никому показываться на глаза. До сих пор неизвестно, где она находилась в то время и потом.

Говорят, что Гэри Селдон ушёл из жизни так же, как жил, — он умер посреди будущего, окружавшего его со всех сторон…

Галактическая энциклопедия

III. АКАДЕМИЯ^[16]

Отдаленное будущее…

Человечество покорило космос, а некоторые планеты оказались настолько хороши, что родная Земля уже давно перестала быть центром Вселенной. Однако, огромные размеры Галактической Империи явно не пошли ей на пользу — уязвимость отдельных планет и неэффективное управление угрожают разрушить все, что было создано с таким трудом.

Ученый Гэри Селдон математически доказывает, что Тренторианская Империя, заполняющая собой всю Галактику, через несколько десятков лет перестанет существовать. В сердце самого могущественного государства за всю историю существования человека уже давно разрослись бюрократия и коррупция, из-за которых столица становится с каждым годом все более неповоротливой. Он пришел к выводу, что после распада Империи в Галактике настанет период варварства: люди утратят важнейшие производственные технологии и ядерную энергию. В случае, если не собрать все знания в одном-единственном месте, в Академии, то темные века продлятся тридцать тысячелетий.

Сможет ли Гэри Селдон — родоначальник науки «психоистория», предотвратить наступающую катастрофу или же человечество вернется к варварству?

Часть I. ПСИХОИСТОРИКИ

Глава 1

ГЭРИ СЕЛДОН — …(11938 — 12069 Галактической Эры).^[17]

Родился в семье среднего достатка на Геликоне, в секторе Арктура, где его отец, как гласит весьма сомнительная легенда, занимался выращиванием табака в гидропонной теплице. Паранормальные математические способности. Селдона проявились в раннем возрасте. Утверждают, что в двухлетнем возрасте…

Несомненно, наибольший вклад Селдон внес в психоисторию. Приступив к ее изучению, он не нашел в этой науке ничего, кроме расплывчатых аксиом. Потомкам же он оставил статистическую науку…

Самым достоверным и подробным описанием его жизни является биография, составленная Гаалем Дорником, который встретился с Селдоном за два года до смерти великого математика. История их знакомства…

Галактическая энциклопедия

Гааль Дорник, родом из провинции, ни разу в жизни не бывал на Тренторе, видел его только в гипервизионных фильмах и передачах. Пару раз ему посчастливилось посмотреть грандиозные трансляции с коронации нового Императора и с открытий заседаний Галактического Совета. Но и прожив всю жизнь на Синнаксе, маленькой планетке, обращавшейся вокруг звезды на окраине Голубого Потока, он не был нецивилизованным изгоем. В те времена оторванных от цивилизации мест уже не существовало.

В Галактике насчитывалось около двадцати пяти миллионов обитаемых миров, и все они входили в состав Империи, столицей которой был Трентор.

Для Гааля теперешнее путешествие менее всего означало конец юности и учебы. Прежде он бывал в космосе только на экскурсиях и раз посетил единственный спутник Синнакса с целью сбора данных о метеорном потоке, необходимых ему в работе над диссертацией. Месяц назад он получил степень доктора математики, а через две недели — приглашение от великого Гэри Селдона прибыть на Трентор для участия в разработке проекта.

Итак, в свое первое настоящее космическое путешествие он улетал на многие миллионы миль и световых лет от дома…

Гааль настраивался на прыжок через гиперпространство совсем недолго, хотя в обычных межпланетных перелетах эти ощущения нельзя испытать. Путешествие в обычном пространстве могло проходить со скоростью, не превышающей скорости света, — что известно науке еще из забытой эпохи истории человечества — поэтому на путешествия даже между ближайшими обитаемыми системами уходили бы годы. А в гиперпространстве, этой не поддающейся воображению области, не являющейся ни пространством, ни временем, ни веществом, ни энергией, ни вакуумом, можно было пересечь всю Галактику за мгновенный промежуток времени.

Гааль в прыжке кроме пустякового толчка ничего не ощутил. И даже подумал, уж не показался ли тот ему. Гааль, почувствовав разочарование, с нетерпением ждал, какое впечатление на него произведет сам Трентор. Он отправился в зал видового обзора. Стальные шторы открывались в определенное время, и он не пропускал ни одного сеанса. Восхищенный Гааль смотрел на великолепное зрелище звездного неба, напоминавшее ему стайки светлячков, внезапно остановленные неведомой силой в полете и застывшие навсегда. В один из сеансов обзора видимой стала холодная, голубовато-белая газовая туманность, находившаяся на расстоянии пяти световых лет от корабля. Расплываясь по небу как пролитое молоко, она через два часа, после следующего прыжка, исчезла из виду.

Трентор обращался вокруг солнца, и оно, возникнув в иллюминаторах обзора, представляло собой всего лишь белую точку, одну из миллионов подобных ей. Если бы не указания маршрутной карты, ее невозможно было бы выделить и отличить. С каждым очередным прыжком солнце Трентора сияло все ярче, а остальные звезды блекли в сравнении с ним.

Мимо прошел офицер, бросив на ходу:

— Зал обзора закрывается. Приготовьтесь к посадке. Гааль догнал его и схватил за рукав белой формы, на котором красовалась эмблема Империи — «Звездолет и Солнце».

— Простите, а никак нельзя побыть здесь? Мне бы так хотелось увидеть Трентор!

Офицер улыбнулся, и Гааль покраснел от стыда за свой провинциальный акцент.

— Утром будем на Тренторе, — улыбнулся офицер.

— Я понимаю… Мне хотелось посмотреть отсюда.

— Простите, юноша. К сожалению, у нас — не космическая яхта. Мы подлетаем с солнечной стороны. Не хотите же вы ослепнуть, получить ожоги и заодно облучиться?

И Гааль, вздохнув, зашагал к своей каюте.

Офицер крикнул ему вслед:

— Да не огорчайтесь вы так! Трентор выглядит всего-навсего этаким серым шаром. Когда прилетите, можете взять билет для осмотра с орбиты. Это и недорого совсем.

Гааль обернулся:

— Большое спасибо!

Конечно, обижен он был, как ребенок. В горле стоял ком горечи и досады. Ожидание становилось невыносимым …

Глава 2

Корабль опускался на Трентор. Шумы сменяли друг друга. Послышался отдаленный свист — это звездолет рассекал атмосферу. Урчали кондиционеры, борясь с нагревом обшивки, гудели трудившиеся в режиме торможения двигатели. Галдели пассажиры, собираясь в зале высадки, жужжали лифты, поднимавшие почту, багаж и прочие грузы.

Легкий толчок означал, что свободное движение закончилось и теперь на звездолет действовала только сила притяжения планеты. Тысячи пассажиров, устроившись в уютных креслах дебаркационных залов, ожидали посадки.

…Багажа у Гааля было немного, а таможенная процедура оказалась на удивление короткой. Инспектор пробежал глазами визу и поставил печать. А Гааль — смотрел по сторонам.

Трентор!

Воздух показался здесь более плотным. Немного сильнее, чем на Синнаксе, было притяжение, но и к этому можно привыкнуть.

Здание космопорта было громадным. Даже задрав голову, Гааль не разглядел потолка. Не видел и ближайшей стены. Видимую часть помещения занимали столы, за которыми сидели таможенники, а дальше все скрывалось в туманной дымке.

Инспектор обратился к Гаалю — видимо, уже не в первый раз:

— Все в порядке, идите.

— Куда? — растерянно пробормотал Гааль, оглядываясь по сторонам.

— К такси. Направо, потом третий поворот — налево.

Гааль двинулся в указанном направлении и вскоре заметил в воздухе над собой указатель — буквы светились в пустоте: «ТАКСИ ПО ВСЕМ НАПРАВЛЕНИЯМ».

Только Гааль отошел от стола, как на его место тут же встал другой человек. Таможенник коротко кивнул ему. Человек кивнул в ответ и последовал за Дорником.

Гааль уперся прямо в ограждение.

Маленькая вывеска гласила: «Диспетчер».

Тот, к кому это относилось, буркнул, не взглянув на Гааля:

— Чем могу?

Денег у Гааля было в обрез, но скоротать ночь где-то надо, и он, как можно более небрежно, бросил:

— В приличную гостиницу.

— У нас все гостиницы приличные, — невозмутимо отозвался диспетчер.

— В ближайшую, — обреченно выдохнул Гааль.

Диспетчер нажал клавишу на пульте. На полу возникла тонкая полоска света, пересекавшаяся с другими, различных цветов и оттенков. Диспетчер подал Гаалю пластинку-билет, слегка светящуюся и того же цвета, что и линия на полу.

— Один двенадцать, — сказал диспетчер.

Гааль отсчитал монеты.

— А теперь куда?

— Идите по линии. Пластинка светится, пока вы следуете в верном направлении.

Гааль пошел вперед, туда, куда вела его светящаяся полоска. Рядом с ним двигались сотни людей. Временами кто-то сворачивал направо или налево.

Неожиданно световая ниточка оборвалась, и перед Гаалем вырос носильщик в новенькой желто-голубой униформе из пластотекстиля. Он подхватил чемоданы Гааля.

— Прямая линия на «Люксор», сэр.

Шедший следом человек, услышав эти слова и ответ Гааля: «Хорошо», — проследил, как тот садился в тупоносое такси…

Такси мягко набирало высоту. Гааль смотрел в овальное окно. Было от чего недоумевать — довольно приличный подъем, а они все еще летели внутри здания. Секунда — и люди внизу стали похожи на спешащих куда-то муравьев. Еще секунда — и они пропали из виду.

Впереди возникла бесконечная стена, множество отверстий в ней представляли собой входы в туннели. Такси с Гаалем подлетело к одному из них и втянулось внутрь. Гааль так и не сообразил, как это водителю удалось выбрать именно тот, который был им нужен. В один миг их окружила непроницаемая чернота — только сигнальные огни мигали, разрывая темноту, да шум двигателя нарушал тишину.

Гааля по инерции наклонило вперед — такси выскочило из туннеля и опустилось на тот уровень, с которого они начали полет.

— Отель «Люксор», — безразлично сообщил водитель.

Он помог Гаалю вынести багаж, деловито взял купюру, подобрал ожидавшего такси пассажира и исчез в высоте.

…Все это время, с момента приземления звездолета, Гааль ни разу не видел неба.

Глава 3

ТРЕНТОР — …В начале тринадцатого тысячелетия этот вариант развития исчерпал себя. Будучи резиденцией правительства Империи на протяжении жизни сотен поколений, расположенная в центре Галактики, среди наиболее густонаселенных и индустриально развитых миров, сама планета Трентор была перенаселена до крайности.

Урбанизация планеты достигла предельной точки. Вся поверхность суши Трентора — 75 млн. кв. миль — представляла собой один город. Число его жителей выросло до 40 миллиардов. И эта огромная масса людей была занята административной деятельностью на благо Империи, при том, что для выполнения всех необходимых работ служащих еще и не хватало. (Здесь нелишне упомянуть, что — под отнюдь не самым бдительным руководством последних Императоров — неспособность наладить четкий административный контроль в Галактической Империи стала одним из факторов ее распада.) Каждый день огромные флотилии звездолетов доставляли на Трентор продукты из двадцати сельскохозяйственных миров…

…Полная зависимость во всех жизненных потребностях от других миров — ахиллесова пята Трентора — сделала его чрезвычайно уязвимым. В течение последнего тысячелетия существования Империи один Император за другим сталкивались с непрекращающимися мятежами. Имперская политика сосредоточилась на защите от экономической блокады…

Галактическая энциклопедия

Гааль не знал — какова была скорость вращения Трентора, светило ли солнце. Он так и не смог понять, день сейчас или ночь. А спросить стеснялся. Его только что кормили завтраком, но на многих планетах живут по стандартной схеме, не обращая внимания на такие неудобные понятия, как утро, день, ночь и вечер.

Он было обрадовался, увидев табличку «Солнечная комната», но оказалось, что за дверью — всего-навсего кабинка, где можно позагорать под кварцевой лампой. Через пару минут он спустился в фойе.

— Где можно купить билет на обзорную экскурсию? — спросил Гааль у администратора.

— У меня, если желаете.

— А скоро начало?

— Только что отправили. Следующая — завтра. Можете купить билет прямо сейчас.

— Вот как…

Завтра… Завтра — поздно. Завтра надо быть в Университете.

— Простите, а нет ли здесь чего-нибудь вроде смотровой площадки? Я имею в виду — на открытом воздухе?

— Разумеется! Можете приобрести билет. Я только взгляну, не идет ли дождь.

Администратор нажал кнопку на рукаве, возле локтя. Загорелся маленький экранчик, побежали буквы. Гааль прочел их одновременно с администратором.

Тот отвел взгляд от экранчика и сказал:

— Погода хорошая. Если не ошибаюсь, сезон дождей кончился. — И доверительно добавил:

— Я-то сам редко попадаю наружу. Последний раз выбирался года три назад, и что-то больше не тянет. Лифт у вас за спиной. Там табличка: «На Башню».

Гааль направился в кабину лифта незнакомой для него конструкции, туда зашло еще несколько человек, и лифтер нажал кнопку. Указатель тяжести показывал «ноль». Гааль ощутил, что тонет в пространстве. Через секунду вес вернулся к нему, но всеравно показался меньше обычного. Опять невесомость — и ноги Гааля оторвались от пола. Он судорожно задергался, пытаясь уцепиться за стенку лифта.

— Вы что, неграмотный? — прикрикнул на него лифтер. — Написано же! На полу скобы для ног — закрепитесь!

Гааль огляделся и увидел, что остальные пассажиры преспокойно стоят на полу. Не скрывая улыбок, они смотрели, как Гааль перебирал руками по стене, пытаясь опуститься на пол. Стыд-то какой! А ведь как вошел — видел никелированные скобы на полу, не обратил внимания.

Наконец какой-то мужчина подал ему руку и потянул вниз. Пока Гааль бормотал слова благодарности, лифт остановился на открытой террасе, залитой лучами солнца. Мужчина, который только что помог ему, не отставал.

— Тут можно присесть, — мягко сказал он.

Гааль благодарно кивнул незнакомцу и направился вслед за ним к креслам, но остановился на полпути.

— Мне бы хотелось немного постоять у парапета, если не возражаете.

Незнакомец дружески помахал рукой. Гааль подошел к высокому, по плечо, парапету. Сверху открывалась величественная панорама Трентора.

Землю закрывали хитросплетения построек. Горизонт, насколько доставал глаз, занимали металлические конструкции. Все видимое пространство было одинаково ровного серого цвета. Только несколько прогулочных яхт крутилось в небе. Весь многочисленный транспорт трудился внизу, под металлической корой планеты.

Ни один цвет не оживлял однообразно-серого пейзажа. Ни зелени, ни почвы. Гааль знал, что где-то на Тренторе расположен императорский дворец, занимавший сто квадратных миль, утопавший в цветах и зелени, — маленький островок в стальном океане. Но отсюда его не было видно.

Необходимо как можно скорее отправиться на обзорную экскурсию!

Он впервые по-настоящему ощутил себя на Тренторе, в столице Галактики, в центре человеческой цивилизации. Оттуда, где он стоял, не все было видно… Он не видел звездолетов, приземлявшихся с продовольственными грузами, не знал о существовании тонкой пуповины, связывающей Трентор со всей Галактикой… Он ощущал только могущество человечества, полное и бесповоротное завоевание мира.

Гааль отошел от барьера слегка ослепленным. Попутчик из лифта помахал ему рукой; Гааль подошел и сел рядом с ним.

Незнакомец улыбнулся:

— Меня зовут Джеррил. Вы впервые на Тренторе?

— Да, мистер Джеррил.

— Ну вот, я так и думал. Только Джеррил — это имя, а не фамилия. Да… Трентор захватывающе действует на молодых людей с поэтическим воображением. А сами тренторианцы, между прочим, не очень любят сюда подниматься. Им это на нервы действует, знаете ли.

— На нервы? О, простите, я не представился. Меня зовут Гааль. А… почему им это действует на нервы? Такое величественное зрелище!

— Ваше мнение в данном случае субъективно, Гааль. Если бы вы родились в кубике, выросли в туннеле, потом всю жизнь работали в клетке и проводили отпуск в кабинке «Солнечной комнаты», а потом неожиданно оказались бы на открытом воздухе, думаю, вы бы получили нервный шок. Поэтому детей с пяти лет водят сюда раз в год. Не знаю, на пользу ли им это. Они не хотят отсюда уходить, просто истерики закатывают! Думаю, следовало бы начинать их водить сюда гораздо раньше — как только отнимают от груди. И не раз в год, а каждую неделю. Но на самом деле, и это неважно. Что стряслось бы, если бы они вообще не поднимались наверх? Они счастливы там, внизу, эти люди. Они трудятся на благо Империи. Да, кстати, как вы думаете, на какой высоте мы находимся?

— Полмили? — предположил Гааль и тут же понял, как беспомощно и наивно это прозвучало.

Джеррил улыбнулся:

— Нет. Всего пятьсот футов.

— Как же так? Но только на лифте мы поднимались…

— Да-да, все правильно. Только дело в том, что большую часть времени мы поднимались на уровень первого этажа. Трентор — айсберг. Его подземная часть прорыта на милю вглубь. То есть, девять десятых города скрыто от глаз. Он под дно бывшего океана уходит на несколько миль в глубину. Мы углубились настолько, что можем использовать разницу температур на глубине и на поверхности для снабжения планеты энергией. А вы не знали?

— Нет. Я думал, вы пользуетесь атомными генераторами.

— Когда-то пользовались. Но так дешевле.

— Можно представить!

— Ну и что вы думаете обо всем этом?

Взгляд Джеррила изучающе скользил по лицу Гааля.

— Потрясающе, — ничего не замечая, воскликнул Гааль.

— Если не секрет — что вас сюда привело? Отпуск? Путешествуете, осматриваете достопримечательности?

— Не совсем. То есть, мне всегда хотелось побывать на Тренторе. Но приехал я по работе.

— Вот как?

Гааль понял, что придется объяснить подробнее.

— Я получил приглашение принять участие в проекте Селдона в Тренторском Университете.

— Ага… Прямиком, значит, к Ворону Селдону в гнездо?

— Простите, не понял?

— Я про него говорю, про Гэри Селдона. Просто у нас его так называют. Он предсказывает всякие неприятности, вот его Вороном и прозвали.

— Правда? — неподдельно удивился Гааль.

— Я вам серьезно говорю.

Джеррил, и правда, не улыбался.

— А вы что, работать у него собираетесь?

— Ну да. Я — математик. А… почему он предсказывает неприятности? Какие именно?

— А вы как думаете?

— Понятия не имею. Я знаком с работами доктора Селдона и его группы. Это же теоретическая математика.

— Ну естественно. Опубликованные, — многозначительно подчеркнул незнакомец.

Гааль почувствовал себя неловко.

— Простите, я, пожалуй, спущусь в номер. Очень рад был познакомиться.

Дорник встал и поклонился. Джеррил небрежно помахал рукой.

…В номере Гааля ждал пожилой мужчина. Дорник от неожиданности онемел, потом проговорил сдавленным шепотом:

— Что вы тут делаете?

Мужчина тяжело поднялся из кресла и шагнул навстречу Гаалю, слегка прихрамывая. Глаза у него были живые, веселые, ярко-голубые.

— Я — Гэри Селдон, — сказал он, и Гааль, опомнившись от неожиданности, узнал лицо, которое столько раз видел на журнальных фотографиях.

Глава 4

ПСИХОИСТОРИЯ — …Гааль Дорник, пользуясь нематематическими терминами, определил психоисторию как раздел математики, изучающий реакции человеческих сообществ на определенные социальные и экономические стимулы…

…Основное во всех этих определениях — безоговорочное принятие того, что человеческое сообщество велико для того, чтобы статистическая обработка данных давала достоверные результаты. Необходимая численность сообщества может быть определена с помощью Первой Теоремы Селдона, которая гласит…

…Следующее необходимое допущение заключается в том, что само человеческое сообщество не должно догадываться о том, что подвергается психоисторическому анализу, — только тогда реакция будет носить естественный характер.

…Основой психоисторического анализа служат функции Селдона, представляющие свойства, конгруэнтные по отношению к таким социальным и экономическим силам, как…

Галактическая энциклопедия

— Добрый день, сэр, — запинаясь, проговорил Гааль. — Я…

— Вы думали, что мы встретимся не раньше чем завтра? В общем, да… Но дело в том, что мы очень торопимся. А добровольцев находить все труднее.

— Сэр, я не понимаю…

— Вы разговаривали с человеком на Башне, не так ли?

— Да… Его имя — Джеррил. Больше я о нем ничего не знаю.

— Его имя абсолютно ни при чем. Он — агент Комитета Общественного Спасения. За вами шел от самого космопорта.

— Но почему? Ничего не понимаю!

— Он говорил что-нибудь обо мне?

Гааль смутился:

— Он назвал вас… Вороном.

— А почему — объяснил?

— Он сказал, что вы предсказываете… м-м-м… неприятности.

— Хм… Ну ладно, скажите, какое впечатление на вас произвел Трентор?

Надо же — всем интересно, что он думает про Трентор!

Гааль не нашел другого слова и выпалил:

— Восхитительно!

— Ну, это первое впечатление… Ваше мнение с психоисторической точки зрения?

— Я никогда не думал о ее конкретном приложении!

— Поработаете у меня, молодой человек, и научитесь применять методы психоистории ко всему подряд. Посмотрите-ка.

(Тут он вынул из кармана маленький калькулятор.)

Поговаривали, что Селдон держит его под подушкой и достает как только просыпается. От частого пользования блестящая панель калькулятора потускнела. Пальцы Селдона, усеянные старческими пятнышками, проворно забегали по клавишам. На сером экране загорелись красные цифры. Он пояснил:

— Вот что представляет собой сегодняшнее состояние Трентора.

Селдон ждал. Наконец Гааль произнес:

— Это, конечно, не полная картина?

— Да, не полная, — согласился Селдон. — Я рад, что вы не принимаете моих утверждений на веру. Однако в первом приближении их можно использовать для прогноза. Согласны?

— Если потом я смогу верифицировать деривацию функции — согласен.

— Отлично. Добавим к этому известную возможность распада Империи, мятежа вице-королей, учащения периодов экономической депрессии, снижение объема планетарных исследований и…

Он продолжал перечисление. Как только он называл очередной фактор, на экране загорались новые цифры и значение функции все время менялось.

Гааль остановил Селдона только один раз:

— Я не понимаю значения этого преобразования. Селдон повторил расчеты еще раз, более медленно.

— Но вы производите запрещенную социооперацию!

— Вы очень сообразительны, — улыбнулся Селдон. — Но в этом смысле такая операция не запрещена. А сейчас я ее проведу методом расширения.

На этот раз вычисления потребовали больше времени. В конце концов Гааль проговорил:

— Да. Теперь я понял.

Селдон оторвался от калькулятора и устало сказал:

— Вот что будет представлять собой Трентор через пять тысячелетий. Как бы вы это определили?

Он лукаво склонил голову набок и ждал ответа. Гааль смотрел на цифры, не веря глазам.

— Полный упадок? Но… но это невозможно! Трентор никогда…

Селдон был явно доволен.

— Ну-ну, продолжайте. Вы же видели, как получился этот результат. Забудьте на минуточку о цифрах, скажите просто.

Гааль проговорил медленно, подбирая слова:

— Получается так, что чем больше у Трентора административной власти, тем он уязвимее и тем более желанной добычей становится. Поскольку с годами наследственные права на имперский престол станут все более сомнительными, возникнут распри в борьбе за него среди аристократических семейств. Социальная активность пойдет на убыль…

— Достаточно. Теперь по поводу вероятности распада Империи через пятьсот лет в цифровом выражении.

— Я затрудняюсь…

— Ну продифференцируйте в уме. Сумеете?

Гааль был обескуражен. Калькулятор — вот он, под рукой, зачем же в уме! Лоб его покрылся испариной…

— Что-то около восьмидесяти пяти процентов? — наконец выдавил он.

— Неплохо, — улыбнулся Селдон. — Но и не хорошо. Истинная цифра составляет девяносто два и пять десятых процента.

— Поэтому вас и зовут Вороном? — осторожно поинтересовался Гааль. — Ничего подобного в научных журналах мне не попадалось!

— Ну естественно. Это неопубликованные материалы. Неужели вы думаете, что Империя согласится таким образом расписаться в собственной обреченности? Но некоторые наши выводы все-таки просочились в аристократические круги.

— Это плохо.

— Почему же? У нас все учтено.

— И поэтому за мной следят?

— Да. Следят за всем, что касается моего проекта.

— Вы в опасности, сэр?

— О да. Вероятность моей казни составляет 1,7 %, но разработке проекта это не помешает. Мы учли и это. Не надо волноваться. Надеюсь, вы навестите меня завтра в Университете?

— Конечно, — твердо ответил Гааль.

Глава 5

КОМИТЕТ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ — кучка аристократов, пришедшая к власти после свержения Клеона I, последнего из династии Энтунов. В целом, им удалось навести некоторый порядок после нескольких веков нестабильности и смятения. Возглавляемый представителями таких влиятельных семейств, как Чены и Диварты, Комитет постепенно превратился в слепое орудие…

…Их власть в Империи сохранялась до воцарения последнего сильного Императора — Клеона II. Первый Председатель Комитета…

…В какой-то степени началом падения влияния Комитета можно считать процесс Гэри Селдона, состоявшийся за два года до начала а. э. Этот процесс подробно описан в биографии Гэри Селдона, составленной Гаалем Дорником…

Галактическая энциклопедия

Гааль не успел выполнить своего обещания. Наутро его разбудил настойчивый телефонный звонок. Он снял трубку и услышал вежливый голос дежурного администратора, который сообщил ему, что согласно приказу Комитета Общественного Спасения он арестован.

Гааль вскочил с кровати, бросился к двери — заперта. Оставалось только одеться и ждать.

Дальше все было как в тумане. За ним пришли и куда-то отвели. Вежливо задавали вопросы. Он отвечал, что прибыл из провинции, с Синнакса, окончил такие-то учебные заведения, тогда-то получил степень Доктора Математики, подал прошение о зачислении в штат сотрудников доктора Селдона и получил согласие. А спрашивавшие все уточняли, почему именно он решил принять участие в работе над проектом Селдона. Как он впервые об этом узнал, каковы должны быть его обязанности, какие секретные инструкции он получал, что вообще он знает о проекте?

Он отвечал, что не знает ничего, что никаких секретных инструкций не получал, что он ученый, математик и его не интересует политика.

В конце концов цивилизованный инквизитор задал ему вопрос:

— Когда начнется упадок Трентора?

— Лично я об этом ничего не знаю… — замялся Гааль.

— Может быть, кто-нибудь говорил вам об этом?

— Как я могу говорить за кого-то?

Инквизитор настаивал:

— Кто-нибудь говорил вам об упадке Трентора? Кто-нибудь сообщал вам о том, когда это произойдет?

Замешательство Гааля было настолько очевидным, что инквизитор пришел ему на помощь:

— За вами следили, доктор. Наши люди были в космопорту, когда вы прибыли, с вами говорили на Башне, и, конечно же, ваш разговор с доктором Селдоном прослушивался.

Гааль пожал плечами.

— Значит, вам известна его точка зрения.

— Возможно. Но мне хотелось услышать и от вас.

— Он считает, что упадок Трентора наступит через пятьсот лет.

— Он математически доказывает это?

— Да, доказывает, — с вызовом ответил Гааль.

— И вы считаете, что это можно доказать математическими методами?

— Можно — если это делает доктор Селдон.

— Ну что ж, тогда начнем сначала…

— Постойте, — взмолился Гааль. — Я имею право пригласить адвоката. Как гражданин Империи…

— У вас будет такая возможность.

…И возможность была предоставлена.

В комнату вошел высокий худой мужчина. Его лицо, казалось, нарисовано вертикальными линиями. Такое узкое, что непонятно, поместится ли на нем улыбка…

Гааль поднял на вошедшего измученные глаза. Встать он был просто не в силах. Столько всего сразу — а ведь он находился на Тренторе не более тридцати часов…

Мужчина представился:

— Меня зовут Лорс Аваким. Доктор Селдон прислал меня для защиты ваших интересов.

— Так помогите же мне! Я должен немедленно отправить жалобу Императору. Я задержан без всяких на то оснований. Я ни в чем не виноват. Ни в чем!

Аваким тем временем пристраивал на столе небольшой магнитофон. Закончив приготовления, он взглянул на Гааля.

— За нашей встречей, безусловно, наблюдают с помощью лучей-шпионов. Это противозаконно, но они ни перед чем не остановятся.

Гааль обреченно вздохнул.

Аваким устроился в кресле поудобнее.

— Ну а мы попробуем их перехитрить. Дело в том, что этот магнитофон — с виду самый обычный — полностью экранирован от лучей-шпионов. По крайней мере, они не сразу это обнаружат.

— Значит, я могу говорить?

— Ну конечно.

— Я хочу, чтобы меня выслушал Император! — с удвоенным пылом воскликнул Гааль.

Аваким холодно улыбнулся. Оказалось, что улыбка все-таки умещается на его вертикальной физиономии.

— Вы — из провинции.

— Ну и что? У меня те же права, что у любого гражданина Империи! Как у вас, как у членов Комитета Общественного Спасения!

— Конечно, конечно. Я не к тому. Но вы — провинциал и недостаточно четко представляете себе нынешнюю обстановку на Тренторе. Император не дает аудиенций.

— А кому же тогда я могу пожаловаться на действия этого Комитета? Какова процедура апелляции?

— Нет никакой процедуры. Практически — никакой. Теоретически, вы можете обратиться к Императору, но аудиенции не получите. Нынешний Император, если вы знаете, не из династии Энтунов. Трентор сейчас находится в руках аристократических семейств, представители которых составляют Комитет Общественного Спасения. Этот этап в развитии Империи давно предсказан методами психоистории.

— Правда? — искренне удивился Гааль. — Ну, если доктор Селдон может предсказать судьбу Трентора на пятьсот лет вперед…

— Он может предсказать и на пятнадцать тысяч лет вперед.

— Хорошо! — Гааль вскочили заходил по комнате, размахивая руками. — Пусть хоть на двадцать тысяч! Почему же тогда он не мог предвидеть вчера, что произойдет наутро, не предупредил меня? Ах нет, простите, что я говорю…

Он сел, обхватив голову руками.

— Я понимаю, что психоистория — статистическая наука, что с ее помощью нельзя предвидеть будущее отдельного человека. Но поймите, я в ужасе…

— Вы не правы, Гааль. Доктор Селдон отлично знал, что утром вас арестуют.

— То есть — как?

— Не огорчайтесь, но это так. Комитет в последнее время просто наступал нам на пятки. За всеми новыми сотрудниками устанавливалась слежка. И наши графические модели показали, что для успеха дела было бы лучше, если бы кризис наступил именно сейчас. Чтобы ускорить события и спровоцировать Комитет на активные действия, доктор Селдон и посетил вас вчера.

Гааль тяжело дышал.

— Я возмущен! Я протестую!

— Прошу вас, успокойтесь. Это было необходимо. Никаких личных мотивов здесь нет. Вы должны понять, что планы доктора Селдона, опирающиеся на фундаментальные математические исследования, учитывают разнообразные случайности с высокой степенью достоверности. Сейчас — именно такая случайность. Я послан к вам с единственной целью — убедить вас, что бояться вам нечего. Все окончится благополучно, в том числе и с проектом.

— Ну и как это выглядит в вашем любимом процентном отношении? — с горьким сарказмом поинтересовался Гааль.

— Что касается проекта — 99,5 %.

— А что касается меня?

— Мне сказано, что ваши шансы на благоприятный исход дела составляют 77,2 %.

— Так. Значит — один против пяти в том смысле, что меня казнят или посадят в тюрьму?

— Вероятность казни — не более 1 %.

— Что вы говорите?.. Только не надо меня утешать. Я отлично понимаю, что все расчеты вероятности в отношении отдельного человека всегда приблизительны! А… вы не могли бы передать доктору Селдону, чтобы он навестил меня?

— Увы, — грустно развел руками Аваким, — это невозможно. Доктор Селдон сам под арестом.

Гааль не успел закрыть рот, как дверь распахнулась, вошел охранник, подошел к столу, взял магнитофон, повертел его в руках и сунул в карман.

Аваким вяло запротестовал:

— Но… он мне еще потребуется!

— Вам будет передан другой, точно такой же, уважаемый адвокат. Только без защитного поля, — холодно заметил охранник.

— В таком случае — моя беседа с подследственным закончена.

Гааль проводил Авакима полным отчаяния взглядом. Дверь закрылась. Он остался один.

Глава 6

Процесс (по крайней мере, Гааль думал, что идет процесс, хотя происходившее мало походило на то, как он представлял себе судебное разбирательство) шел всего третий день, но Гааль уже с трудом мог вспомнить в подробностях его начало.

Лично его не слишком беспокоили вопросами. Вся тяжелая артиллерия была направлена на Селдона, который, однако, сохранял олимпийское спокойствие. Прессу и простых смертных в зал не пустили, и, видимо, кроме присутствовавших, мало кто и догадывался, что в эти дни судят Гэри Селдона. Обстановка была крайне недружелюбная.

Пятеро представителей Комитета Общественного Спасения восседали на возвышении за длинным столом. На них были алые с золотом мантии и плотно облегавшие головы блестящие шапочки — символы правосудия. В центре сидел Председатель Комитета Линь Чен. Гааль до сегодняшнего дня ни разу не видел столь знатного аристократа и восхищенно разглядывал его. За все дни процесса Чен не вымолвил ни слова. Видимо, его речь была впереди.

Судья просмотрел бумаги и продолжил допрос. Вопросы по-прежнему задавались только Селдону.

Вопрос: Итак, доктор Селдон. Сколько человек занято в вашем проекте?

Ответ: Пятьдесят математиков.

В.: Включая доктора Гааля Дорника?

О.: Доктор Дорник — пятьдесят первый.

В.: Следовательно — пятьдесят один человек? Подумайте хорошенько, доктор Селдон. Может быть, насчитаете пятьдесят два или пятьдесят три, а может — и больше?

О.: Доктор Дорник еще не приступал к работе. Вместе с ним число сотрудников составляет пятьдесят один. А пока, как я уже сказал, — пятьдесят.

В.: И никак не сто тысяч?

О.: Математиков? Нет.

В.: Я не спрашивал, сколько у вас математиков. Всего сотрудников у вас сто тысяч?

О.: Если считать всех, то вы близки к истине.

В.: Близок? Цифра точная! Я утверждаю, что в разработке вашего проекта занято девяносто девять тысяч пятьсот семьдесят два человека.

О.: По-видимому, вы учли даже жен и детей.

В.(раздраженно): Я утверждаю, что сотрудников девяносто девять тысяч пятьсот семьдесят два. Отрицать бесполезно.

О.: Я согласен с приведенной вами цифрой.

В.(заглянув в бумагу): В таком случае оставим на время этот вопрос и перейдем к другому. Не будете ли вы, доктор Селдон, так добры и не повторите ли еще раз ваши соображения относительно будущего Трентора?

О.: Я уже отвечал, но могу повторить еще раз: через пять веков Трентор будет лежать в руинах.

В.: Вы не находите, что ваше высказывание противозаконно?

О.: Нет, сэр. Научная истина не имеет ничего общего с такими понятиями, как законность и противозаконность.

В.: Вы уверены в том, что ваше утверждение является научной истиной?

О.: Да.

В.: На каком основании?

О.: На основании результатов математических и психоисторических исследований.

В.: Можете ли вы доказать, что ваши математические расчеты верны?

О.: Другому математику? Конечно.

В.(улыбнувшись): Вы хотите сказать, что открытая вами истина настолько эзотерична, что простому человеку ее не понять? А вот мне почему-то всегда казалось, что истина должна быть доступна для всех.

О.: А она доступна. Для многих. К примеру — физика переноса энергии, известная нам под названием термодинамики, была ясна и истинна на протяжении всей истории человечества. Однако до сих пор найдутся люди, которые сочтут, что построить обычный генератор невозможно. Причем среди них могут быть и высокообразованные люди. Сомневаюсь, что уважаемые члены Комитета…

(Тут один из «уважаемых членов Комитета» наклонился к судье и что-то прошептал ему на ухо. Судья покраснел и прервал Селдона.)

В.: Мы здесь не для того, чтобы выслушивать лекции, доктор Селдон! Допустим, вы ответили на мой вопрос. А теперь позволю себе высказать предположение. Не могут ли ваши предсказания упадка Трентора быть направлены на подрыв доверия населения к правительству Империи, причем в ваших интересах?

О.: Это не так.

В.: Не содержится ли в ваших предсказаниях упоминание о том, что период времени, предшествующий так называемому распаду Трентора, будет характеризоваться различными беспорядками?

О.: Вы правы.

В.(удовлетворенно): Отсюда легко предположить, что вы надеетесь спровоцировать эти беспорядки и на Вашей стороне будет армия в сто тысяч человек.

О.: Во-первых, это неправда. И даже если бы это было так, вам было бы легко убедиться, что среди исследователей с трудом наберется десять тысяч мужчин призывного возраста, причем ни один из них в жизни не держал в руках оружия.

В.: А не действуете ли вы как агент какой-либо другой организации?

О.: Нет, я ни на кого не работаю, господин судья.

В.: Вы — бессребреник, слуга науки?

О.: Да.

В.: Тогда следующий вопрос. Можно ли изменить будущее, доктор Селдон?

О.: Конечно. Например, этот зал может через пару мгновений взлететь на воздух. Если бы это произошло, будущее в какой-то степени изменилось бы.

В.: Не иронизируйте, доктор Селдон. Я вас спрашиваю, может ли измениться будущее всего человечества.

О.: Да.

В.: Это легко сделать?

О.: Нет. Очень трудно.

В.: Почему?

О.: Дело в том, что психоисторическая направленность населения даже одной планеты имеет колоссальный запас инерции. Для того чтобы направленность изменилась, она должна столкнуться с чем-то имеющим сходный запас инерции. С такой же массой людей, например. А если их мало, должен пройти солидный промежуток времени. Понимаете?

В.: Думаю, что да. Трентор не обязательно должен быть разрушен, если большие массы людей будут этому противостоять.

О.: Вы правильно поняли.

В.: Ста тысяч человек хватит?

О.: Нет, сэр. Этого будет мало.

В.: Вы уверены?

О.: Прошу вас учесть, что население Трентора составляет около 40 миллиардов. Что тенденция к распаду охватывает не только Трентор, но и всю Империю, а в Империи проживает почти квинтиллион человек.

В.: Ясно. Тогда, может быть, сто тысяч ваших сотрудников смогут хоть как-то противостоять разрушению, если и они, и их потомки будут работать над этой проблемой в течение пятисот лет?

О.: Боюсь, что нет. Пятьсот лет — это слишком мало.

В.(улыбаясь): Ну-ну… Итак, доктор Селдон, из всех ваших заявлений можно логически вывести следующее: вы собрали сто тысяч человек для работы над вашим проектом. Однако этого недостаточно для того, чтобы изменить ход истории Трентора на протяжении пятисот лет. Другими словами, они не могут предотвратить упадка, как бы упорно ни трудились.

О.: К сожалению, вы правы.

В.(торжественно): В таком случае, доктор Селдон… Обдумайте ответ. Какова цель работы ста тысяч ваших сотрудников?

Голос судьи сделался резко-скрипучим. Казалось — до сих пор он темнил, а теперь вышел из укрытия и был уверен, что загнал своими вопросами Селдона в угол.

По залу пробежал шепоток. Даже члены Комитета начали переговариваться. Только Председатель оставался все таким же невозмутимым и мрачным.

Гэри Селдон молчал. Он ждал, пока установится тишина.

О.: Свести к минимуму последствия упадка.

В.: Точнее. Что вы имеете в виду?

О.: Объяснить просто. Будущее разрушение Трентора — не изолированный процесс, отдельный от всей истории человечества. Оно станет кульминацией сложной драматической коллизии, возникшей несколько столетий назад, развитие которой все ускоряется. Я имею в виду, господа, полный упадок и распад Галактической Империи.

Шепот в зале перерос в возмущенный гул.

— Значит, вы открыто заявляете, что… — воскликнул судья.

Но его слова потонули в общем крике: «Измена!»

Председатель поднял молоток и ударил в гонг. В аудитории постепенно восстановилась тишина. Судья глубоко вздохнул и продолжил допрос.

Б.(театрально-торжественно): Осознаете ли вы, доктор Селдон, что говорите об Империи, история которой насчитывает двенадцать тысячелетий, за плечами которой превратности судьбы многих и многих поколений…

О.: Осознаю. Мне известно как теперешнее состояние Империи, так и ее прошлое, Не желая оскорбить кого-либо из присутствующих, скажу, что мне все это известно лучше, чем многим другим.

В.: И вы предсказываете разрушение всей Империи?

О.: Мое предсказание основано на математических расчетах. Здесь нет никаких личных суждений. Я и сам не рад, что все так складывается. Даже если предположить, что Империя плоха на сегодняшний день, состояние анархии, которое неизбежно наступит в ней после распада, будет во много раз хуже. Именно с угрозой анархии и призван бороться мой проект. Падение Империи, господа, — катастрофа, и противостоять ей чрезвычайно трудно. Империей правит бюрократия, власть которой все более усиливается. Всякая инициатива снизу пресекается, воздвигаются кастовые барьеры, задыхается научный поиск, и прочее, и прочее. Все это продолжается уже много веков. Повторяю, это слишком непостижимый и грандиозный процесс для того, чтобы его остановить.

В.: Но разве неизвестно всем и каждому, что именно сейчас Империя сильна, как никогда?!

О.: Впечатление обманчиво. Господин судья, гнилое дерево кажется нам сильным и здоровым, пока молния не расколет его пополам. Порывы грозового ветра в ветвях дерева Империи уже слышны. Прислушайтесь — и вы услышите, как оно потрескивает.

В.(не слишком уверенно): Мы здесь не для того, мистер Селдон, чтобы выслушивать ваши…

О.(решительно): Империя исчезнет, и все блага, что были созданы за время ее существования, исчезнут вместе с ней: знания, установленный порядок вещей… Начнутся бесконечные межзвездные войны, заглохнет межпланетная торговля, уменьшится число людей, отдаленные миры утратят связи с центром Галактики. И ничего с этим нельзя будет поделать.

В.(тихо, почти шепотом): Никогда?

О.: Психоистория, способная предсказать упадок, не умалчивает и о последующих мрачных временах. Империя, господа, как уже говорилось, продержится двенадцать тысяч лет. А период мрака и хаоса продлится не двенадцать, а тридцать тысячелетий. Потом появится Вторая Империя, но в промежутке между нашей цивилизацией и ее возникновением тысячи поколений проживут в хаосе. Вот с чем мы призваны бороться.

В. (оправившись от потрясения): Но вы сами себе противоречите! Ранее Вы сказали, что не можете препятствовать разрушению Трентора, то есть, по-видимому, и распаду — так называемому распаду Империи тоже…

О.: А я и не утверждаю, что мы способны противостоять упадку. Но пока еще не поздно попытаться повлиять на продолжительность мрака и хаоса. Есть возможность, господа, свести ее к одному тысячелетию взамен тридцати, если у моей группы будут условия для работы. Мы живем в очень нестабильное время. Огромную, разрушительную массу событий нужно скорректировать немного — совсем немного, но и этого окажется достаточно, чтобы вычеркнуть двадцать девять жутких тысячелетий из истории человечества.

В.: И как вы предполагаете это осуществить?

О.: Путем спасения интеллекта. Знания не могут принадлежать отдельному человеку, даже тысячам людей. Когда рухнет социальный институт Империи, знания разлетятся на миллионы осколков. Отдельные специалисты будут знать многое о немногом. Сами по себе они станут беспомощными, и знания исчезнут за одно поколение. Но если сейчас мы создадим банк данных всей суммы знаний человечества, они не будут утрачены никогда. Потомки будут строить свою деятельность на готовом фундаменте, им не придется каждый раз открывать все заново. Одно тысячелетие вместо тридцати.

В.: Все это очень…

О.: Тридцать тысяч моих сотрудников с женами и детьми работают над подготовкой «Галактической Энциклопедии». За свою жизнь им этой работы не закончить. Я сам не доживу до выхода первого тома. Но к тому времени, когда Трентор будет разрушен, работа будет завершена и тома Энциклопедии будут в каждой крупной библиотеке по всей Галактике.

Молоток председателя поднялся и опустился. Гэри Селдон сел на скамью подсудимых рядом с Гаалем, улыбнулся и шепнул:

— Ну, как вам этот спектакль?

— Похоже, вы выиграли. Что же будет теперь?

— Прекратят процесс и постараются заключить со мной частное соглашение.

— Откуда вы знаете?

— Если честно — не знаю. Все зависит от Председателя Комитета. Но его я знаю много лет. Я пытался анализировать его деятельность, хотя психоисторическими методами это делать трудновато. Тем не менее есть надежда…

Глава 7

Аваким подошел, кивнул Гаалю, наклонился к Селдону и что-то шепнул ему на ухо. Раздались возмущенные крики, подбежали охранники и отвели Авакима в сторону. Гааля увели.

На следующий день обстановка в корне переменилась. Селдон и Дорник оказались наедине с пятеркой Комитетчиков. Им даже предложили сигары. Селдон закурил, Гааль отказался.

— Наш адвокат отсутствует, — заметил Селдон.

— А сегодня — не судебное заседание, доктор Селдон, — ответил один из членов Комитета. — Мы собрались лишь для того, чтобы обсудить проблемы государственной безопасности.

— А теперь буду говорить я, — мрачно проговорил Линь Чен.

Четверо Комитетчиков торжественно выпрямились. Наступила тишина. Гааль затаил дыхание. Линь — худой, поджарый, угрюмый — выглядел старше своих лет. Он был фактическим правителем Галактики, поскольку ребенок, носивший титул Императора, оставался марионеткой, символом. Правил Галактикой Чен.

— Доктор Селдон, — начал он, — вы нарушили спокойное течение имперской истории. Никто из квадриллионов ныне живущих людей не проживет более столетия, Зачем же нам, в таком случае, отягощать себе жизнь, гадая о том, что будет через пятьсот лет?

— Ну а я протяну не более пяти, — с улыбкой возразил Селдон. — Однако для меня этот вопрос — первостепенный. Можете считать меня идеалистом. Но я думаю так, потому что считаю себя человеком.

— Не имею ни малейшего желания философствовать. Объясните, почему бы мне просто не избавиться от вас, а вместе с вами — от мифического будущего, отстоящего от нашего времени на пять столетий?

— Неделю назад, — мягко сказал Селдон, — у вас была возможность поступить так, и, вероятно, у вас появился бы шанс — один из десяти, — что вы доживете до конца года. Сегодня такая вероятность составляет один из тысячи.

Селдон стряхнул пепел. Комитетчики заерзали в креслах, зашептались. Веки Чена дрогнули.

— О чем это вы?

— Падение Трентора, — ответил Селдон, сделав глубокую затяжку, — нельзя предотвратить никакими волевыми усилиями. А вот ускорить — легко. Молва о судилище надо мной очень быстро разнесется по всей Галактике. Ваш отказ от моих планов предотвратить, смягчить, сократить мучения человечества убедит народы в том, что им не на что надеяться в будущем. Они уже сейчас с тоской вспоминают о том, как жили их предки. Они увидят, что политические революции и промышленные кризисы растут как грибы. В Галактике воцарится ощущение, что только то и ценно, что можно заполучить немедленно. Люди амбициозные ждать не станут, не замедлят и беспринципные. Каждое их деяние будет приближать конец. Казните меня — и крах Трентора наступит не через пятьсот лет и даже не через пятьдесят, а ваш собственный — через год, а то и раньше.

— Этим пугайте младенцев, — буркнул Чен. — Однако ваша казнь — не единственный выход.

Он оторвал свою сухую ладонь от бумаг, на которых она покоилась. Только два пальца остались лежать поверх первого листа.

— Скажите, — спросил он, глядя мимо Селдона, — действительно ли вся деятельность вашей группы заключается, как вы утверждаете, в подготовке Энциклопедии?

— Чистая правда.

— Это обязательно должно происходить на Тренторе?

— Трентор, мой Господин, располагает уникальной Имперской Библиотекой и материалами, собранными нами в Университете.

— Тем не менее. Если бы вы работали в любом другом месте, скажем, на планете, где бы вас не отвлекала суета метрополии, где бы ваши сотрудники могли целиком и полностью отдаться работе, — разве это не лучше?

— Не исключено.

— Прекрасно. Тогда позвольте сообщить вам, что такое место найдено. Трудитесь там спокойно, доктор, вместе со своими коллегами. Галактике будет известно, что вы упорно работаете и боретесь с упадком.

Чен улыбнулся:

— А поскольку сам я не верю во многое из того, в чем должен убеждать других, мне не составит особого труда внушить всей Галактике мысль о возможности упадка, в который сам не верю ни на йоту. А вы, доктор, перестанете досаждать Трентору и Империи. Альтернатива — ваша казнь. И не только ваша. Угрозы меня не пугают. Итак, у вас есть возможность в течение пяти минут выбрать между ссылкой и казнью.

— А какая планета избрана, мой Господин? — осведомился Селдон.

— Если не ошибаюсь, она называется Терминус.

Чен перелистал страницы, выбрал одну и повернул ее к Селдону.

— Она необитаема, но пригодна для жизни. Правда, она несколько удалена…

— Она на краю Галактики! — прервал его Селдон.

— Я и говорю — несколько удалена. Вам это поможет полностью сконцентрироваться на работе. У вас осталось две минуты.

— Но нам потребуется время для организации переезда. Нам придется вывезти двадцать тысяч семей.

— Время у вас будет.

Селдон думал. Последняя минута шла на убыль. Наконец он решился:

— Я выбираю ссылку.

При этих словах замершее сердце Гааля вновь забилось. Он ощутил естественную радость человека, избежавшего смерти. Однако к этому чувству примешивалась доля огорчения — Селдон проиграл…

Глава 8

Такси неслось по темным туннелям к Университету. Всю дорогу они молчали. Наконец Гааль спросил:

— То, что вы сказали Председателю Комитета, — правда? Действительно ли ваша казнь ускорила бы упадок?

— Я никогда не шучу с выводами психоисторических исследований, — улыбнулся Селдон. — В данном случае тоже. И Чен знает, что я прав. Он — тонкий и умный политик, а политики по роду своей деятельности инстинктивно чувствуют верность психоисторических выводов.

— Значит, им было нужно, чтобы вы выбрали ссылку?! — воскликнул Гааль. Селдон промолчал.

Когда такси опустилось на площадь перед Университетом, Гааля вдруг охватила страшная слабость. Селдон помог ему выбраться из такси и повел под руку.

Здание Университета сверкало так, что Гааль на мгновение забыл, что существует солнце. А ведь Университет стоял не под открытым небом. Его строения были покрыты огромным куполом из какого-то прозрачного материала. Материал был, видимо, поляризован, поэтому его блеск не слепил глаза.

Университетский комплекс выгодно отличался от остальных серо-стальных зданий Трентора. Цвет его построек был скорее серебристым. Металл отливал мягким сиянием слоновой кости.

Селдон шепнул:

— Похоже, солдаты.

— Что?

Взгляд Гааля опустился с небес на землю, и он увидел патруль.

Капитан обратился к ним низким, хорошо поставленным голосом военного:

— Доктор Селдон?

— Да.

— Мы ждали вас. Вы и ваши сотрудники с этого момента — на военном положении. Я уполномочен проинформировать вас о том, что на приготовления к отлету на Терминус вам дается полгода.

— Всего полгода! — воскликнул Гааль, но пальцы Селдона мягко сжали его локоть.

— Таковы инструкции, — подвел черту капитан. Он удалился во главе патруля, а Гааль повернулся к Селдону:

— Но как? Что можно успеть за шесть месяцев? Это же медленная казнь!

— Спокойно, спокойно. Пройдемте ко мне в кабинет.

Кабинет был небольшой, но надежно защищенный от шпионажа. Лучи-шпионы, натыкавшиеся на его стены, не встречали ни подозрительной тишины, ни тем более подозрительного отсутствия движения. Наоборот, они улавливали беседу, состоящую из совершенно невинных фраз, произносившихся разными голосами.

— Ну, — вздохнул облегченно Селдон, — все хорошо. Шести месяцев нам хватит за глаза.

— Непонятно как!

— Мальчик мой, при таком плане, как у нас, даже Комитет, сам того не зная, нам помогает. Я ведь уже говорил вам, что стереотип поведения Чена мы изучили досконально. Процесс не начался бы до тех пор, пока в нашу пользу не сработали бы обстоятельства и время!

— Но как вы могли хотеть…

— Ссылку на Терминус? А почему бы и нет?

Селдон надавил пальцами на крышку стола, и часть стены у него за спиной отъехала в сторону.

— Там — видеотека. Возьмите ящичек на букву «Т».

Гааль достал ящичек, подал его Селдону, тот вынул кассету и вставил ее в миниатюрный проектор. Перед глазами Гааля замелькали кадры фильма.

— Как же это… — пробормотал он.

— Что вас так удивляет?

— Вы… два года готовились к перелету?

— Точнее — два с половиной. Мы, конечно, не были уверены, что Чен выберет именно Терминус, но надеялись, что будет именно так.

— Но почему, доктор Селдон? Зачем вам ссылка? Разве не легче было бы остаться здесь, на Тренторе?

— Ну, есть целый ряд причин. Работая на Терминусе, мы заручаемся поддержкой Империи, которая больше не считает, что мы угрожаем ее безопасности.

— Но ведь вы сами вызвали эти опасения, для того чтобы отправиться в ссылку. Нет, не понимаю.

— Но согласитесь, двадцать тысяч семей по своей воле на край Галактики не полетят?

— Разве у вас есть право их вынуждать? Или я не должен этого знать?

— Пока — нет, — спокойно отозвался Селдон. — Пока достаточно того, что вы знаете: на Терминусе будет основано научное убежище. А на другом краю Галактики — еще одно, такое же.

Он улыбнулся:

— Что же до остального, то могу сообщить вам, что сам я скоро отправлюсь в мир иной, и вы увидите и узнаете больше, чем я. Ну-ну, не надо так переживать. Доктора говорят, что я протяну еще год, максимум — два. Так или иначе — я успел завершить то, к чему стремился.

— А… после вашей смерти, сэр?

— Ну, у меня будут последователи — возможно, даже вы. Именно им будет суждено поставить последнюю точку в разработанной схеме и спровоцировать Анакреонский бунт в нужное время и именно так, как надо. После этого все пойдет своим чередом.

— Не понимаю…

— Поймете.

Селдон устало сгорбился.

— Большинство улетит на Терминус, — промолвил он вполголоса. — Но кое-кто останется. Это будет легко устроить. Но что касается меня, — закончил он шепотом, так что Гааль едва расслышал последние слова, — то мне… конец.

Часть II. ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ

Глава 9

ТЕРМИНУС — …отдаленное расположение планеты может вызвать законное удивление, если учесть роль, отведенную ей в истории Галактики. Однако в этом, как отмечают многочисленные авторы, была историческая неизбежность. Находящаяся на самом краю галактической спирали, планета Терминус — единственный спутник небольшой звезды, бедная полезными ископаемыми, не представлявшая никакой ценности с экономической точки зрения, была необитаема с момента ее открытия до высадки Энциклопедистов…

…Когда выросло новое поколение — потомки первых переселенцев с Трентора, Терминус приобрел значение гораздо большее, чем убежище психоисториков. С начала Анакреонского бунта и прихода к власти Сальвора Гардина…

Галактическая энциклопедия

Время было позднее, но Льюис Пирен продолжал работать, склонившись над кипой бумаг при свете настольной лампы.

…Прошло пятьдесят лет после высадки на Терминус и создания поселения энциклопедистов — первой Академии. За это время был собран колоссальный подготовительный материал, и через пять лет должен был увидеть свет первый том Энциклопедии — самого внушительного издания в Галактике. А потом — каждые десять лет — том за томом, как часы…

Пирен раздраженно покосился на дверь — звонили. Он забыл о назначенной встрече, с головой уйдя в работу. Пирен нажал кнопку на краю стола, дверь открылась, и в кабинет вошел высокий грузный мужчина — Сальвор Гардин.

Пирен, не отрываясь, продолжал просматривать бумаги. Гардин мысленно улыбнулся. Он спешил, но прекрасно знал, как «гостеприимен» Пирен, когда ему мешают работать. Поэтому он молча уселся в мягкое кресло по другую сторону письменного стола и стал ждать.

Тишину нарушало только поскрипывание авторучки Пирена. Гардин от нечего делать вынул из кармана серебристую монетку, подбросил ее, поймал и снова подбросил. На Терминусе, куда все металлы поступали только по импорту, нержавеющая сталь была единственным средством бартера…

Пирен поднял глаза и часто заморгал.

— Прекратите! — раздраженно выговорил он.

— А?

— Прекратите кидать вашу чертову монету!

— А-а-а…

Гардин убрал монетку в карман.

— Сообщите, когда освободитесь, ладно? Я обещал вернуться на заседание городского Совета к началу голосования по проекту нового водопровода.

Пирен вздохнул и встал из-за стола.

— Валяйте. Очень надеюсь, что вы не станете надоедать мне с городскими делами. Займитесь ими сами, пожалуйста. Все мое время занято Энциклопедией.

— Вы новости слышали?

— Какие именно?

— Самые свежие. Поймали на ультраволнах два часа назад. Правитель Анакреона принял титул короля.

— Ну и что?

— Это означает, что мы отрезаны от центра Империи. Мы ожидали, что это может случиться, но от этого, как говорится, не легче. Анакреон встал на пути нашего последнего оставшегося торгового пути к Сантании, Трентору, Веге. Откуда мы теперь будем получать металлы? Уже полгода нет поступлений стали и алюминия, а теперь и ждать неоткуда, если только не воззвать к милости Его Величества — короля Анакреона.

Пирен нетерпеливо оборвал Гардина:

— В таком случае заключите с ним договор на поставку.

— Каким образом? Послушайте, Пирен: в соответствии с Хартией, подписанной при основании Академии, вся административная власть принадлежит Попечительскому Совету Комиссии по изданию Энциклопедии. У меня как у мэра города Терминуса власти хватит только на то, чтобы самостоятельно высморкаться, не спрашивая ни у кого разрешения, да на то, чтобы чихнуть, если вы соизволите подписать соответствующий приказ. Заключение торговых сделок — прерогатива ваша и вашего Совета. Я обращаюсь к вам от имени города, благосостояние которого зависит от устойчивой торговли с Галактикой. Созовите срочное заседание!

— Хватит! Не надо меня агитировать! Вы забываете, Гардин, что Попечительский Совет не был против установления муниципального правления на Терминусе. Мы считаем это необходимым, поскольку за пятьдесят лет со дня основания Академии население планеты выросло и большинство не занято непосредственной работой над Энциклопедией. Но это вовсе не означает, что первоочередной задачей Академии перестает быть ее создание. Мы — государственное научное учреждение, Гардин! Мы не можем, не должны и не будем вмешиваться в местную политику.

— В местную политику? Да это вопрос жизни и смерти! Наша планета просто погибнет без металлов! И потом — что станет с вашей Энциклопедией, если анакреонский царёк вздумает напасть на нас?

— Вы забываете, что мы находимся под защитой самого Императора! Мы не являемся частью префектуры Анакреон, так же, как и частью любой другой префектуры. Никто не посмеет нас пальцем тронуть. Империя нас не оставит!

— А почему же тогда Империя не помешала захвату власти королем Анакреона? Да разве только Анакреона! Как минимум двадцать отдаленных от центра префектур, то есть практически вся Периферия Галактики теперь независима от Империи. И я абсолютно не уверен, что Империя бросится на нашу защиту!

— Ерунда! Экзархи, тетрархи, короли — какая разница! Как будто раньше не было переворотов! К Империи это не имеет отношения. Хватит об этом, Гардин. Это не наша забота. Мы прежде всего ученые. Наше дело — Энциклопедия. Да, кстати, пока не забыл…

— Да?

— Вы собираетесь разбираться со своей газетенкой?

— Вы имеете в виду еженедельник «Городские Новости»? Он не мой, как вы изволили выразиться. Это частное издание. А что вас не устраивает?

— Уже несколько недель там публикуются призывы к шумному празднованию пятидесятилетия основания Академии.

— А почему бы и нет? Через три месяца сработает механизм радиевых часов и откроется Склеп Селдона. По-моему, это грандиозное событие. А вы так не считаете?

— В любом случае, это не повод для идиотских спектаклей. Открытие Склепа — дело исключительно Совета Попечителей. То, что нужно будет сообщить народу, будет сообщено. Это не подлежит обсуждению. Будьте так добры, изложите это в «Новостях».

— Сожалею, Пирен, но Городская Хартия гарантирует-таки нам такую малость, как свобода печати.

— Хартия — да, но не Совет Попечителей! Я — представитель Императора на Терминусе, Гардин, и обладаю всеми полномочиями…

Было похоже, что Гардин про себя считает до десяти. Наконец он печально проговорил:

— Вот как раз потому, что вы являетесь представителем Императора на Терминусе, у меня есть для вас еще одна новость.

— Опять про Анакреон?

— Да. Через две недели нас посетит чрезвычайный посол Анакреона.

— ???

Пирен сглотнул слюну.

— Это… зачем еще?

Гардин встал и придвинул кресло к столу.

— А вот догадайтесь!

И ушел не простившись.

Глава 10

Ансельм, лорд Родрик, в жилах которого, судя по титулу, текла голубая кровь, — вице-префект Плуэмы и чрезвычайный посол Его Величества Короля Анакреона, носитель еще двенадцати различных титулов, был встречен Сальвором Гардином в космопорту с подобающим случаю ритуалом.

С легким поклоном и натянутой улыбкой вице-префект вынул из кобуры свой бластер и вручил его Гардину. Гардин церемонно передал ему свой, специально для этого захваченный. Тем самым были продемонстрированы добрые намерения. И хотя правое плечо лорда Родрика как-то странно и подозрительно приподнималось, Гардин сделал вид, что ничего не заметил.

Машина, в сопровождении эскорта других автомобилей, медленно и торжественно тронулась к площади Энциклопедии. По пути посла Анакреона радостно приветствовали жители Терминуса.

Вице-префект отвечал на приветствия сдержанным помахиванием руки — как истинный воин и аристократ.

— Этот город — и есть весь ваш мир? — спросил он Гардина.

— Наш мир молод, Ваше Превосходительство. За нашу короткую историю нас впервые посещает столь высокий гость. Отсюда и энтузиазм жителей, — прямо в ухо прокричал Гардин.

«Высокий гость», не уловив иронии, задумчиво проговорил:

— Поселение основано пятьдесят лет назад… Гм-м-м… В таком случае, у вас должно быть полно неразрабатываемой земли. Вы не собираетесь ее раздать под поместья?

— Пока в этом нет необходимости. Мы проживаем очень компактно. Нам нужно близкое взаимодействие. Это связано с работой над Энциклопедией. Возможно, когда-нибудь население станет больше…

— Странный мир! У вас что, нет крестьян?

— Нет, — ответил Гардин непринужденно. — И аристократов тоже нет.

Брови лорда Родрика поползли вверх.

— А… ваш правитель? Тот, с кем я должен встретиться?

— Доктор Пирен? Он Председатель Совета Попечителей и личный представитель Императора.

— Доктор? И больше — никаких титулов? Ученый? И его пост выше, чем ваш?

— Ну конечно, — дружелюбно ответил Гардин. — Да мы здесь все, более или менее, ученые. Ведь мы не просто — страна, мы — научное учреждение в личном ведении Императора.

Последние слова он произнес несколько подчеркнуто. Видно было, что вице-префекту они явно не по душе. Всю остальную дорогу он молчал.

Гардин жутко устал за вторую половину дня, особенно — за вечер, но его, по крайней мере, утешало то, что Пирен и лорд Родрик совсем неплохо поладили между собой.

Лорд Родрик тупо посматривал по сторонам, когда Пирен таскал его на «обзорную экскурсию» по Дворцу Энциклопедии. С любезной, но дежурной улыбкой он слушал торопливые объяснения Пирена, пока тот водил его по громадным хранилищам микрофильмов и бесконечным кинозалам.

В конце концов он начал зевать и глубокомысленно изрек:

— Все это очень интересно. Но… очень странное занятие для взрослых людей. Какая в этом польза?

Пирен от удивления только рот раскрыл…

За обедом же лорд Родрик монополизировал беседу, с мельчайшими подробностями и оживленнейшей жестикуляцией описывая свои боевые подвиги во время недавней войны между Анакреоном и соседним новоиспеченным королевством — Смирной.

Рассказ затягивался… Прием подходил к концу, а лорд Родрик, подогретый вином, все говорил и говорил… Мало-помалу присутствовавшие на обеде официальные лица разошлись. Последний, самый сногсшибательный рассказ — о разбитых всмятку смирнианских звездолетах лорд Родрик закончил, выходя в сопровождении Гардина и Пирена на балкон под солнечные вечерние лучи.

— Ну а теперь, — сказал он с напускной непринужденностью, — давайте перейдем к более серьезным делам.

— Пора бы, — буркнул себе под нос Гардин, закуривая длинную веганскую сигару и с грустью отмечая, как мало их осталось.

— Ну конечно, — сказал вице-префект, устраиваясь в кресле, — все формальные переговоры, подписание документов и прочую нудятину мы оставим на завтра, когда ваш… Как вы называете ваше правительство?

— Совет Попечителей, — холодно отозвался Пирен.

— Странное название… Ну ладно, все равно — на завтра. А пока переговорим лично.

— Это означает… — проговорил Гардин, выпуская колечко дыма.

— Это означает вот что. Ситуация здесь, на Периферии, мягко говоря, несколько изменилась, и статус вашей планеты вызывает некоторые сомнения. Было бы неплохо, если бы мы достигли взаимопонимания в этом вопросе. Кстати, мэр, не найдется ли у вас еще сигары?

Гардин протянул ему коробку.

Лорд Родрик повертел сигару и восхищенно пощелкал языком.

— Веганский табак! Откуда?

— Из последней партии. Уже почти не осталось. Кто знает — когда еще прибудут. И прибудут ли вообще.

Пирен нахмурился. Он не курил и не любил, когда курили при нем.

— Позвольте поинтересоваться, Ваше Превосходительство. Ваша миссия заключается только в ознакомлении с Терминусом?

Сделав несколько глубоких затяжек, лорд Родрик кивнул.

— В таком случае ваш визит не займет много времени. Статус Терминуса и первой Академии такой же, как он был всегда.

— Да? А каким он был всегда?

— А вот каким: мы являемся государственным научным учреждением в личном ведении Его Августейшего Величества Императора.

Похоже было, что это заявление Пирена на вице-префекта особого впечатления не произвело. Он продолжал пускать дымные кольца.

— Очень мило, доктор Пирен. Догадываюсь, что у вас имеются на то соответствующие бумаги с императорской печатью. Но какова реальная ситуация? Как, например, насчет Смирны? Ее столица всего в пятидесяти парсеках от вас, а то и меньше. Как насчет Конома и Дарибо?

Пирен сердито ответил:

— Нам нет никакого дела до других префектур. Как учреждение, находящееся в личном ведении…

— Это не префектуры, — заметил лорд Родрик. — Это теперь королевства.

— Ну хорошо, пускай королевства. Все равно нам до них дела нет. Как научное учреждение…

— К дьяволу вашу науку! — по-солдафонски рявкнул лорд Родрик. — К чему она вам, когда Смирна в любой момент может захватить Терминус?

— А вы думаете, что в такой ситуации Император будет сидеть сложа руки?

Лорд Родрик немного поостыл.

— Ладно, ладно, доктор Пирен… Вы почитаете Императора, его собственность, его владения. Анакреон тоже. А вот Смирна запросто может пренебречь! Кстати, мы только что подписали соглашение с Императором, и завтра я буду иметь честь представить вашему Совету его копию. В нем, кстати, содержится пункт о том, что на нас возлагается ответственность за сохранение целостности границ древней префектуры Анакреон с санкции Императора. По-моему, все ясно.

— Ясно. Но Терминус не является частью префектуры Анакреон!

— А Смирна…

— И частью префектуры Смирна тоже не является! Терминус — сам по себе.

— А в Смирне знают об этом?

— Мне безразлично, знают ли там!

— А нам нет! Мы решили прекратить войну, но они, черт бы их побрал, до сих пор удерживают две звездные системы, исконно принадлежащие Анакреону. Ваш Терминус представляет собой важную стратегическую точку между двумя королевствами.

Гардину надоела перепалка, и он вмешался в разговор:

— Какие у вас предложения, Ваше Превосходительство?

Видимо, к этому моменту вице-префект исчерпал запас красноречия и был рад перейти к более конструктивной беседе. Он с готовностью откликнулся:

— Мы считаем совершенно очевидным, что Терминус сам себя защитить не в состоянии, поэтому — что вполне естественно — его и себя должен защитить Анакреон. А в ваши внутренние дела Мы вмешиваться не намерены.

Гардин понимающе кивнул.

— Мы считаем, что вы не меньше нас заинтересованы в размещении на Терминусе военной базы Анакреона.

— И это все, чего вы хотите, — разместить военную базу на незанятом участке земли?

— Ну… в общем… возникает вопрос, как обеспечить контингент базы всем необходимым для жизни.

Гардин, до этого беспечно раскачивающийся в кресле-качалке, остановился и, наклонившись вперед, сжал под подбородком кулаки.

— Вот мы и добрались до самого главного… Давайте назовем вещи своими именами. Терминус должен стать протекторатом и платить дань.

— Почему «дань»? Нормальная оплата. Мы вас защищаем — вы за это платите!

Пирен с размаху стукнул кулаком по ручке кресла.

— Дайте-ка мне сказать, Гардин. Ваше Превосходительство, что касается меня, то все ваши Анакреоны, Смирны, ваши дурацкие войны гроша ломаного не стоят! Я еще раз повторяю, что вы находитесь в государственном, не облагаемом налогами научном учреждении и имеете честь беседовать с личным представителем…

— Его Августейшего Величества, Императора, — насмешливо закончил лорд Родрик. — А я, если позволите, личный представитель короля Анакреона. А Анакреон находится чуть-чуть поближе, не правда ли, доктор Пирен?

— Давайте вернемся к делу, — поспешил вмешаться Гардин. — В каком виде вы думаете получать оплату, Ваше Превосходительство? Какими товарами — пшеницей, картофелем, овощами, скотом?

Вице-префект злобно уставился на него.

— Какого дьявола? У нас этого полно! Золото нам нужно. А лучше — хром или ванадий, если они у вас есть.

Гардин расхохотался:

— Ванадий! Да у нас даже железа нет ни крошки! Золото! Да вы взгляните на нашу разменную монету!

Он подал послу монетку.

Лорд Родрик поднес ее поближе к глазам и изумился:

— Сталь?

— Вот именно.

— Но я не понимаю…

— На Терминусе практически нет металлов. Мы их импортируем. Разумеется, у нас нет и золота, и все, что мы можем вам предложить, — несколько тысяч бушелей картофеля!

— А… промышленная продукция?

— А станки, простите, из чего делают?

Наступила пауза. Пирен попытался вмешаться:

— Весь разговор представляется мне совершенно бессмысленным. Терминус — не просто планета, а научное учреждение, занятое подготовкой к изданию колоссального труда — Энциклопедии. Послушайте, неужели у вас нет никакого уважения к науке?

— С Энциклопедией под мышкой войн не выиграешь! — парировал лорд Родрик. И, нахмурившись, добавил:

— Значит, вы ничего не производите? А свободной земли — хоть отбавляй! Тогда… расплачивайтесь землей!

— Что вы имеете в виду? — удивился Пирен.

— У вас полно незанятой и, наверное, плодородной земли. На Анакреоне найдется немало аристократов, которые будут не против прибавить ваши угодья к своим поместьям.

— Кто дал вам право делать нам такие предложения!

— Не переживайте так, доктор Пирен. Хватит на всех. Если все наладится и вы станете с нами сотрудничать, все устроится. Никто не пострадает. И ваши люди получат поместья. И титулы, кстати. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Искренне признателен, — процедил сквозь зубы Пирен.

Глядя в одну точку, Гардин изрек:

— А не мог бы Анакреон, в свою очередь, обеспечить нас необходимым количеством плутония для нашей атомной электростанции? У нас запасов осталось только на ближайшие несколько лет.

Пирен кашлянул и заерзал в кресле. Возникла неловкая пауза. Наконец лорд Родрик изменил тон:

— А у вас, простите, атомная энергия имеется?

— Ну конечно, — небрежно отозвался Гардин. — Уже пятьдесят тысячелетий все человечество пользуется атомной энергией. Удобная штука, знаете ли. Вот только плутоний добывать стало трудновато…

— Ну да, ну да… — закивал головой лорд Родрик и неожиданно выпалил:

— Джентльмены, давайте вернемся к этому вопросу завтра. Прошу меня простить…

Он встал и торжественно удалился. Пирен, проводив его взглядом, пробормотал вслед:

— Непробиваемый, тупоголовый осел!

— Да нет… — перебил его Гардин. — Просто — продукт своего общества, в котором отношения с людьми строятся по принципу: «Я — начальник, ты — дурак. Ты — начальник, я — дурак». Вот и все.

Пирен возмущенно взглянул на него.

— А вы-то, вы-то хороши! Какого черта вы болтали обо всей этой чепухе — военных базах, оплате? Вы в своем уме?

— Вполне. Я просто дал ему возможность выложить все, о чем он думал. Вот он и проговорился насчет истинной цели своего визита — основать на Терминусе поместья для анакреонской знати. И, естественно, я не позволю ему этого.

— Вы не позволите! Вы! Да кто вы такой? И как у вас хватило наглости проболтаться про нашу атомную электростанцию! И этого достаточно, чтобы нас держали под прицелом!

— Но только не под прицелом, а совсем наоборот. Вы не догадались, зачем я завел этот разговор? Я просто проверил свое давнее предположение.

— Какое?

— Я предполагал, что на Анакреоне больше не существует атомной энергетики. Если бы я ошибался, наш высокий гость непременно заметил бы, что плутоний давным-давно не используется в качестве сырья. А это означает, что атомной энергетики нет на всей Периферии. Нет ее и на Смирне, иначе Анакреон проиграл бы войну. Интересно, не правда ли?

— Потрясающе! — восхищенно воскликнул Пирен, а Гардин только улыбнулся в ответ. Он выбросил окурок сигары и поднял взгляд к ночному небу.

— Они пользуются бензином и углем, не иначе!

…И больше он не сказал ничего, хотя ясно было, что ему еще есть что сказать…

Глава 11

Сказав Пирену, что он не является хозяином «Городских Новостей», Гардин был прав лишь отчасти. Как инициатора и лидера движения за превращение Терминуса в автономный муниципалитет Гардина избрали первым мэром Терминуса. И не имея ни одной акции еженедельника, он фактически контролировал это издание процентов на шестьдесят…

Поэтому неудивительно, что, когда Гардин обратился к Пирену с просьбой разрешить ему посещать заседания Совета Попечителей, еженедельник развернул целую кампанию. Так состоялось беспрецедентное заседание в истории Академии, во время которого было высказано требование включить представителей городского населения в «национальное» правительство. И, естественно, Пирен любезно согласился…

Сидя в конце стола президиума, Гардин размышлял о том, почему из ученых получаются такие плохие администраторы. Видимо, думал он, потому что они привыкли иметь дело с фактами, а не с живыми людьми.

Слева от него сидели Томасс Сатт и Джорд Фара, а справа — Лундин Краст и Йет Фулхэм. Он был давно с ними знаком, но сегодня все выглядели несколько помпезно.

Пока звучали первые формальные фразы, Гардин дремал и встрепенулся только тогда, когда Пирен глянул в его сторону и обратился, по-видимому, в основном к нему:

— Я с удовлетворением сообщаю вам, что за время, прошедшее с нашего последнего заседания, я получил послание от лорда Дорвина, имперского канцлера, о том, что он собирается посетить Терминус через две недели. Из этого следует, что наши отношения с Анакреоном смягчатся и станут выгодными для нас, как только Император будет проинформирован о сложившейся ситуации.

Он послал Гардину ослепительную улыбку с другого конца стола.

— Информация об этом передана в «Новости».

Гардин усмехнулся про себя. Складывалось впечатление, что Пирен только для того и согласился допустить его в «святая святых», чтобы выложить это. Он спокойно сказал:

— Я не собираюсь выражать восторгов по этому поводу. Скажите мне только, чего вы ждете от визита лорда Дорвина?

Ответил ему Томасс Сатт. У него была дурная манера говорить о присутствующих в третьем лице:

— Я давно убедился в том, что мэр Гардин — профессиональный циник. Но ему придется согласиться с тем, что Император не позволит задеть свои интересы!

— Да? И что же он предпримет, если они будут задеты?

Советники зашумели.

— Я вам слова не давал! — вмешался Пирен. — И к тому же вы позволяете себе высказывания откровенно изменнического характера!

— Я должен считать, что получил ответ на свой вопрос?

— Да! И если вам больше нечего сказать…

— Вы торопитесь с выводами. Мне бы хотелось задать еще один вопрос. Помимо этого тонкого дипломатического хода, что еще было предпринято в ответ на угрозу Анакреона?

Йет Фулхэм поскреб рыжие пиратские усы.

— А вы полагаете, что угроза существует?

— А вы — нет?

— Вряд ли… — подняв глаза к потолку, протянул Фулхэм. — Император…

— О Боже! — всплеснул руками Гардин. — Да что же это такое? Все говорят: «Император, Империя», — как будто заклинание!

Император от нас в пятидесяти тысячах парсеков, и я очень сомневаюсь, что ему до нас есть дело. Да если и так, чем он может нам помочь? Все корабли имперского флота теперь в руках Четырех Королевств и Анакреона в том числе. Послушайте, нам придется сражаться оружием, а не разговорами!

И вот еще что. У нас было два месяца. Мы дали Анакреону понять, что у нас в руках атомное оружие. Но мы-то с вами отлично знаем, что это не так. У нас есть атомная энергия, да и та — на исходе. И об этом узнают. Если думаете, что они позволят долго водить себя за нос, то глубоко заблуждаетесь.

— Многоуважаемый…

— Подождите, я еще не закончил! — Гардин сам чувствовал, что разошелся не на шутку, но продолжал в том же духе:

— Как мило, что в это дело вмешивается канцлер. Но было бы гораздо лучше, если бы нам удалось обеспечить себя атомным оружием. Мы уже два месяца потеряли. Боюсь, что времени у нас просто не осталось. Что вы намерены предпринять?

Ему ответил Лундин Краст, сердито морща длинный нос:

— Если речь о милитаризации Академии, я не желаю даже слышать об этом! Это — открытая политическая акция. А мы, господин мэр, научное учреждение и ничто иное.

Сатт добавил:

— Да он, помимо всего прочего, не понимает, что создание оружия отвлечет людей, ценных сотрудников, от подготовки Энциклопедии. Этого нельзя допустить, что бы ни происходило!

— Совершенно верно, — подтвердил Пирен. — Прежде всего и всегда — Энциклопедия.

Гардин мысленно простонал.

«Они все больны, — думал он, — болезнь называется — энциклопедист». Вслух же он холодно произнес:

— Видимо, уважаемому Совету просто никогда в голову не приходило, что у Терминуса могут быть другие интересы, помимо Энциклопедии.

Пирен буркнул:

— У Академии нет и не может быть других интересов.

— Я не об Академии. Я — о Терминусе. Боюсь, вы сильно недооцениваете ситуацию. Нас на Терминусе — почти миллион.

Непосредственно над Энциклопедией работает не более ста пятидесяти тысяч человек. Для остальных Терминус — дом. Мы родились здесь. Наши фермы, дома, фабрики значат для нас больше, чем Энциклопедия. Разве не естественно, что мы хотим все это защитить?

Его последние слова потонули в общем крике.

— Энциклопедия превыше всего! — рявкнул Краст. — Мы исполняем великую миссию!

— Миссию, будь она неладна! — воскликнул Гардин. — Да, это было так пятьдесят лет назад! Теперь здесь живет новое поколение!

— Нас это не должно волновать, — упорствовал Пирен. — Мы — ученые.

Туг уж Гардин взорвался окончательно…

— Да ну? А у вас, случаем, не галлюцинация? Ваша возня здесь — потрясающий пример того, что происходит в Галактике в последние тысячелетия! Какой же «наукой» вы занимаетесь и собираетесь заниматься еще века? Классификация работ ученых прошедших веков? А вам никогда не хотелось сделать шаг вперед и развить научную мысль? Нет! Вам нравится загнивать. Вместе со всей Галактикой. Вот почему Периферия бунтует. Вот почему рвутся нити коммуникаций, вот почему тянутся бесконечные войны, вот почему целые звездные системы от атомной энергии возвращаются к варварским методам энергетического обеспечения. Так вот, если вас интересует мое мнение, я скажу: Галактика на грани распада!

Он замолчал и откинулся в кресле, чтобы перевести дыхание.

Ему пытались ответить сразу двое или трое. В конце концов слово взял Краст:

— Не понимаю, чего вы добиваетесь своими истерическими выпадами, господин мэр. Совершенно очевидно, что ваше участие в дискуссии неконструктивно. Я предлагаю, господин Председатель, чтобы сказанное господином мэром в протокол не вносилось и чтобы мы вернулись к обсуждению с того момента, когда оно было прервано.

Тогда заговорил Джорд Фара, который до сих пор хранил молчание. Его немалому весу вполне соответствовал солидный бас.

— А не забыли ли мы кое о чем, господа?

— О чем? — удивился Пирен.

— О том, что через месяц мы празднуем нашу пятидесятую годовщину.

— И что же?

— А то, что в день юбилея будет раскрыт Склеп Гэри Селдона. Вам никогда не приходило в голову, что окажется в этом Склепе?

— Не знаю… — пожал плечами Пирен. — Скорее всего, ничего из ряда вон выходящего. Поздравление с юбилеем, наверное. Не думаю, что этому стоит придавать большое значение, хотя «Городские Новости», — тут он выразительно глянул на Гардина, — посвятили этому целый номер. Но я запретил выпуск.

— А-га… — протянул Фара, глядя в потолок. — А зря, пожалуй. Вряд ли раскрытие Склепа приходится на очень подходящий момент.

— Вы хотите сказать «на очень неподходящий момент», — пробормотал Фулхэм. — У нас и без того достаточно причин для беспокойства.

— Что может быть важнее послания от Гэри Селдона?

Фара становился все более важным и загадочным. Гардин с интересом изучал его мясистую физиономию и думал, куда тот клонит?

— Видите ли, — оживился Фара, — такое впечатление складывается, будто все забыли, что Селдон был величайшим психологом нашего времени и основателем Академии. Мне представляется весьма вероятным, что он пользовался наукой для прогнозирования возможного течения истории на ближайшее будущее. Если так, а скорее всего — это именно так, он, конечно же, предусмотрел, как предупредить нас об опасности, и, скорее всего, предусмотрел и то, как этой опасности избежать. Энциклопедия была дорога его сердцу, вам это не хуже меня известно.

Наступила напряженная пауза. Наконец Пирен хмыкнул:

— Ну… я не знаю… Психология, конечно, великая наука — кто с этим спорит? Думаю, вы уводите нас в сторону.

Фара, не обращая внимания на слова Пирена, обратился к Гардину:

— Если не ошибаюсь, вы изучали психологию у Алурина?

— Да, — улыбнулся Гардин. — Но, честно признаться, я не был примерным учеником. Теория казалась мне скучноватой. Меня интересовала инженерная психология, но без практики я почел за лучшее заняться политикой. Что, в конечном счете, одно и то же.

— Ну и как вы думаете, что в Склепе?

— Не знаю, — честно ответил Гардин.

До конца заседания он не произнес ни слова, хотя разговор опять вернулся к визиту канцлера. Он не говорил и больше не слушал. Мысли его потекли в другом направлении. Все, что прежде поддавалось логике, теперь распадалось на куски. Он пытался собрать эти куски, как части головоломки, в единое целое.

Ключом была психология — теперь он в этом уверен.

Он отчаянно вспоминал то, что изучал когда-то, и выудил, наконец, на свет Божий ниточку, за которую можно было ухватиться.

Такой великий психолог, как Селдон, достаточно хорошо разбирался в людских эмоциях и поведении, чтобы прогнозировать будущее.

А это значило… О-го-го!

Глава 12

Гардину лорд Дорвин сразу не понравился. Он нюхал табак и свои длинные, изящно завитые локоны то и дело накручивал на пальцы. Речь его отличалась исключительной изысканностью и грассированием.

Но неприязнь Гардина он вызвал не всем вышеперечисленным. Виной тому были подчеркнуто элегантные манеры и снисходительность, с которой он выслушивал любую фразу Гардина.

Как бы то ни было, Гардину срочно нужно было отыскать канцлера, который исчез вместе с Пиреном полчаса назад, точно испарился, будь он неладен.

Гардин торопился. Он прекрасно понимал, что Пирена как нельзя лучше устраивает его отсутствие во время предварительных переговоров.

Пирена видели на этом этаже, в этом крыле. Что ж, придется просто открывать все двери подряд — чем он и занялся. Как ни странно, ему быстро повезло.

В затемненной комнате на фоне освещенного экрана Гардин увидел профиль лорда Дорвина — из-за замысловатой прически его невозможно было спутать.

Канцлер обернулся к двери.

— А, Гавдин! Вы нас вазыскивали, да?

Он протянул Гардину кустарную табакерку с препакостным табаком. Гардин вежливо отказался, а лорд Дорвин сделал понюшку и заулыбался.

Пирен нахмурился, но Гардин сделал вид, что ничего не замечает.

В тишине раздался стук крышечки табакерки. Канцлер отставил ее в сторону и изрек:

— Пвосто потвясающее достижение, Гавдин, — эта ваша Энциклопедия. Я бы сказал — одно из самых потвясающих достижений всех ввемен и наводов.

— Мы тоже так считаем, милорд. Но работа еще не закончена.

— Я не так много успел посмответь, но совевшенно не сомневаюсь, что вабота идет успешно. Очень успешно, не боюсь утвевждать.

Он улыбнулся Пирену, и тот ответил ему почтительным кивком.

«Ну просто праздник любви», — подумал Гардин, а вслух сказал:

— А я, милорд, вовсе не хотел сказать, что работа плохо продвигается. Я просто подчеркнул, что так же неплохо продвигается деятельность Анакреона, которая может перечеркнуть всю нашу работу.

— О да, Анаквеон… Я только что оттуда. Совевшенно ваввавская планета. Вообще твудно пведставить, как тут на Певифевии живут люди. Они лишены элементавных удобств, пвиспособлений, необходимых для жизни любому культувному человеку! Никакого комфовта!

Гардин сухо перебил его:

— К сожалению, анакреонцы обладают всем необходимым для ведения войны и кучей приспособлений для нападения и разрушения.

— Ну да, ну да…

Лорду Дорвину явно не поправилось, что его прервали на полуслове.

— Только мы сейчас пво дела гововить не будем. Хотя это очень, очень меня твогает. Доктов Пивен, вы, кажется, хотели пводемонствивовать мне втовой том? Будьте добвы…

Свет погас. Следующие полчаса о Гардине не вспоминали, как будто он находился не здесь, рядом, а на Анакреоне или где подальше. У него не было никакого желания углубляться в перелистываемую на экране книгу, а вот лорд Дорвин то и дело высказывал искреннее восхищение.

Когда вновь вспыхнул свет, лорд Дорвин поинтересовался:

— А интевесно узнать, вы, случайно, не интевесуетесь авхеологией, Гавдин?

— Как вы сказали? А… Нет, милорд. Не могу сказать, чтобы очень интересовался. Я учился на психолога, а стал политиком.

— Ну это вы звя, звя… Потвясающе интевесные исследования. Сам я, пвизнаться, пвосто без ума от авхеологии!

— Да что вы?

— Его Превосходительство, — вмешался Пирен, — большой специалист в этой области.

— Навевное, навевное, так, — смущенно, но не без гордости проговорил лорд Дорвин. — Я очень, очень много ваботал над этой наукой. Пвочитал все, что только можно. Все ваботы Джовдана, Квомвилля, ну, в общем, много кого.

— Фамилии мне знакомы, — сказал Гардин. — Но читать — не читал.

— Непвеменно, непвеменно почитайте, мой довогой! Вам понвавится, очень понвавится! Я почему так обвадовался, что меня послали сюда, на Певифевию, — здесь я мог ознакомиться с копией ваботы Ламета. Вы не повевите, но у меня в библиотеке нет этой ваботы. Кстати, доктов Пивен, вы не забыли, что обещали мне скопивовать ее?

— Это моя святая обязанность.

— Ламет, должен вам сказать, — произнес лорд Дорвин торжественно, — во многом пволивает свет на «Основной вопвос».

— Какой вопрос? — поинтересовался Гардин.

— «Основной вопвос». Вопвос о пвоисхождении человечества. Вы навевняка знаете, что было ввемя, когда думали, что человечество сначала пвоживало в единственной планетавной системе?

— Да, мне это известно.

— Конечно, никто не знает навевное, что это была за система. Знания утвачены в туманной двевпости. Есть, однако, кое-какие пведположения. Некотовые гововят, что это мог быть Сивиус. Двугие утвевждают, что это была Альфа Центавва, тветьи — что Солнце, четвевтые — 61 Лебедя. Но, обватите внимание — все системы в сектове Сивиуса!

— Ну а Ламет что говорит?

— У него совевшенно двугой подход! Он утвевждает, что авхеологические находки на тветьей планете системы Авктува неопвовевжимо доказывают, что человечество пвоживало там в докосмическую эву.

— Это что же, означает, что человечество зародилось именно на этой планете?

— Навевное! Но я еще должен внимательно ознакомиться с ваботой для того, чтобы высказать более опведеленные сообважения. Пока я могу только сказать, что его наблюдения очень, очень ценны.

Некоторое время Гардин молчал. Потом спросил:

— А когда Ламет написал свою работу?

— О, пвимевно восемьсот лет назад. Конечно, он в большой степени основывался на пведыдущих ваботах Глена…

— Почему же вы так безоговорочно верите ему? Не лучше было бы лично отправиться на Арктур и самостоятельно изучить материал раскопок?

Лорд Дорвин удивленно вскинул брови и поспешно взял щепотку табака.

— Но… для чего, мой довогой?

— Для того, чтобы иметь информацию из первых рук.

— Но я не вижу необходимости. Такой способ пведставляется мне совевшенно несоввеменным и непвактичным. Ну посмотвите. Я васполагаю ваботами всех ставых мастевов — всех великих авхеологов пвошлого. Я их читаю, свавниваю их выводы, анализивую, вешаю, кто из них пвав, а кто — не пвав, и делаю свое заключение. Вот это настоящий научный подход. По квайней меве — (тут он смущенно улыбнулся) — я так считаю. А на Авктув лететь нет совевшенно никакого смысла, когда ставые мастева там все певекопали вдоль и попевек.

— Я понял вас, — усмехнулся Гардин.

Научный метод, черт бы тебя побрал! Чего уж тут удивляться, что Галактика того и гляди развалится!

— Милорд, — обратился к лорду Дорвину Пирен, — полагаю, нам лучше вернуться ко мне в кабинет.

— Да, навевное, навевное…

Когда они были уже у двери, Гардин неожиданно спросил:

— Милорд, вы позволите задать вам один вопрос?

Лорд Дорвин натянуто улыбнулся, но сопроводил ответ изящным движением руки.

— Безусловно, мой довогой. Очень вад, если мои сквомные познания вам помогут.

— Но это не из области археологии, милорд.

— Нет? Как жаль…

— Нет. Дело вот в чем. В прошлом году на Терминус поступило сообщение о том, что на атомной электростанции пятой планеты Гаммы Андромеды произошел взрыв. Детали происшествия нам не известны. Не могли бы вы рассказать, что именно там произошло?

Физиономия Пирена выражала все, что он думал о Гардине в эту минуту.

— Перестаньте надоедать Его Превосходительству посторонними вопросами!

— Ничего, ничего ствашного, доктов Пивен! — успокоил его канцлер. — Все в повядке. Я, пвизнаться, не слишком ховошо осведомлен об этом случае. Мне известно, что электвостанция взоввалась, и это была катаствофа, пвосто катаствофа… Погибло несколько миллионов людей, и половина планеты пвосто пвевватилась в вуины. В настоящее ввемя пвавительство вассматвивает вопвос о введении опведеленных огваничений на пвименение атомной эневгии, но это, как гововится, совевшенно секветно.

— Понятно, — усмехнулся Гардин. — А что все-таки произошло на электростанции?

— Ну знаете, — протянул лорд Дорвин. — Кто скажет? Кто может знать? Она взоввалась паву лет назад, и тогда гововили, что плохо был пвоведен вемонт. Тепевь так твудно найти певсонал, котовый действительно ховошо вазбивался бы в атомной эневгетике…

Он скорбно понюхал табак.

— Вам известно, милорд, что независимые королевства Периферии также утратили принцип использования атомной энергии?

— Пвавда? Совевшенно неудивительно. Ваввавские планеты. Только, довогой мой… не надо называть их независимыми. Это не так. Мы заключили с ними соглашения, в котовых нет ни слова об их независимости. Они пвизнают сувевенитет Импевии. Им пвидется его пвизнавать, иначе мы с ними… поссовимся.

— Хочу надеяться, что вы правы. Однако свобода действий у них не ограничена.

— Да, навевное. Не огваничена. Но не стоит пвидавать этому значения. Для Импевии даже выгодно, что Певифевия пведоставлена самой себе. Бвошена, так сказать, на пвоизвол судьбы. Нам от них никакой пользы нет. Ваввавские, дикавские планеты…

— Когда-то они были вполне цивилизованными. Анакреон считался богатейшей из отдаленных провинций. На уровне Веги.

— О, Гавдин, но это было много веков назад! Не надо делать сковопалительных выводов. В пвежние ввемена все было по-двугому. И мы тепевь уже не те, что были когда-то. И потом, Гавдин, вы слишком настойчивы. Я же сказал, что у меня нет наствоения сегодня гововить пво дела. Доктов Пивен пведупвеждал меня. Он гововил, что вы будете ко мне пвиставать с вопвосами. Но поймите, довогой мой, я очень ставый человек. Я устал. До завтва, Гавдин.

Дверь закрылась. Гардин остался один.

Глава 13

Это было второе по счету заседание Совета, на котором присутствовал Гардин. Однако мэр был абсолютно уверен, что было проведено еще, как минимум, одно, а не исключено, что два или три, на которые ему не были присланы приглашения.

Пожалуй, он не получил бы приглашения и сейчас, если бы не ультиматум.

Это был именно ультиматум, хотя при поверхностном чтении послания возникало впечатление, что речь идет об официальном обмене любезностями.

Послание начиналось цветистым приветствием: «От Его Величества, Короля Анакреона — другу и брату, Председателю Совета Попечителей Академии Энциклопедистов», а заканчивалось великолепной печатью, отличавшейся изысканной символикой.

Но как бы то ни было — это был ультиматум, и поэтому первым слово взял Гардин.

— У нас было очень мало времени — всего три месяца. Но мы ухитрились не использовать и этот срок. После получения этой бумажки у нас остается неделя. Что же теперь будем делать?

Пирен озабоченно нахмурился:

— Должен быть какой-то выход. Не верится, чтобы они пошли на крайности после того, как у нас побывал лорд Дорвин и заверил нас во всем, что касается Империи и лично Императора.

Гардин оживился.

— Ну-ну. Вы проинформировали короля Анакреона об отношении к нам Императора?

— Да. Но только после того, как вопрос был поставлен на голосование и я получил единогласную поддержку Совета Попечителей.

— И когда же это голосование имело место?

— Полагаю, что не обязан отвечать, мэр Гардин!

— Можете не отвечать. Не больно-то интересно. Просто этот факт лишний раз укрепил меня во мнении, что вы должным образом развили дипломатическую линию, блестяще намеченную лордом Дорвином, — усмехнулся Гардин и продолжил: — А ведь именно его дипломатия и стала причиной дружеского послания. Если бы не так, они, наверное, еще потянули бы время. Но Терминусу и это бы не помогло — если учесть отношение Совета к сложившейся ситуации.

— И как же вы пришли к такому замечательному выводу, господин мэр? — ехидно вмешался Йет Фулхэм.

— Да очень просто! Для этого мне потребовалось вернуться к здравому смыслу. Видите ли, существует такая отрасль знаний— математическая логика. Ею пользуются для выявления истины, не приукрашенной мишурой болтовни и реверансов.

— А конкретно?

— Я воспользовался методом математической логики. И при чтении этого послания, в частности. Не из личного тщеславия — я и так прекрасно понимал, о чем здесь может идти речь. Но думаю, что пять физиков все проще объяснят цифрами.

Гардин взял из стопки несколько листов бумаги и раздал присутствующим.

— Кстати, это не я придумал и не я сделал. Все анализы провел Мюллер Холк из Отдела Логики.

Пирен склонился над листком, чтобы лучше разглядеть, а Гардин продолжал:

— Послание с Анакреона не представляло особой трудности, поскольку написано людьми дела, а не слова. Содержание его можно свести в одно заявление. Вот как это выглядит в цифрах, а в словах получается: «Вы даете необходимое нам не позднее чем через неделю, иначе мы вытрясем это из вас силой».

Наступила тишина. Пять членов Совета молча разглядывали уравнение. Пирен выпрямился и нервно кашлянул.

Гардин спокойно спросил:

— Похоже, выхода нет, доктор Пирен?

— Похоже, нет.

— Ну а теперь, — Гардин перевернул листки, — перед вами копия соглашения между Империей и Анакреоном — того самого, которое со стороны Императора подписал лорд Дорвин. Вот его смысл после анализа методами математической логики.

Соглашение занимало пять страниц убористого текста, а выводы анализа — всего полстранички.

— Как видите, господа, практически девяносто процентов текста соглашения не поддалось анализу по причине полной бессмысленности. А то, что осталось, может быть интерпретировано следующим образом:

«Обязательства Анакреона перед Империей — НИКАКИХ»!

«Власть Империи над Анакреоном — НИКАКОЙ»!

Члены Совета углубились в изучение документа, то и дело сверяясь с текстом соглашения. Наконец Пирен озабоченно пробормотал:

— Похоже, все правильно…

— Следовательно, вы признаете, что соглашение — не что иное, как декларация полной независимости Анакреона и признание ее Империей?

— Видимо, да…

— Сомневаетесь ли вы теперь, что Анакреон этого не знает и не стремится воспользоваться независимостью? Тем более что препятствий со стороны Империи ожидать не приходится!

— Но как же, — вмешался Сатт, — тогда понимать заверения лорда Дорвина в поддержке Империи? Нам они показались, — он пожал плечами, — удовлетворительными…

Гардин откинулся в кресле.

— А вот это как раз — самое интересное! Признаюсь, когда я впервые встретился с лордом Дорвином, я решил, что более тупоголового осла в жизни не встречал. Однако позднее я понял, что передо мною опытный дипломат и умный человек. Так вот. Я взял на себя смелость записать все его высказывания на магнитофон.

Члены Совета зашептались, а Пирен от возмущения открыл рот.

— А что тут такого? Я, конечно, понимаю, что этим я нарушил кодекс гостеприимства и поступил не по-джентльменски. То есть, все было бы так, если бы Его Превосходительство что-нибудь заметил. Но он ничего не заметил, а записи я передал для анализа Холку.

— Где же сами выводы анализа? — не вытерпел Лундин Краст.

— Не удивляйтесь их отсутствию, господа, — улыбнулся Гардин. — Этот анализ оказался самым трудным. Холк бился над ним целых два дня. Он отбросил все незначащие фразы, болтовню, «цепные» высказывания… и в конце концов для анализа не осталось ничего! То есть — абсолютно ничего!

Лорд Дорвин, господа, за пять дней, в течение которых шли переговоры, не сказал ничего! Но ухитрился сделать это так, что никто из вас этого не заметил. Вот какова цена заверениям в поддержке Империи!

Если бы Гардин вынул из кармана адскую машину и поставил ее на стол за секунду до взрыва, эффект не был бы сильнее, чем после этих слов. Он спокойно ждал, пока утихнут страсти.

— Таким образом, — резюмировал он, — если вы намерены угрожать (что, собственно, уже сделали) Анакреону от имени Империи, вы ничего не добьетесь, только раздразните монарха, которому лучше вашего известна истина. Естественно, его задетое самолюбие подвигнет его к немедленным действиям. Что уже имело место. Ультиматум перед вами. А теперь я позволю себе вернуться к тому, о чем уже говорил. На размышления осталась неделя. Что мы предпримем?

— Такое впечатление… — выдавил Сатт, — что нет другого выбора, кроме как согласиться на то, чтобы Анакреон разместил военные базы на Терминусе…

— Тут я с вами согласен, — кивнул Гардин. — Но как нам привести положение вещей в соответствие с первоначальным вариантом?

Йет Фулхэм пошевелил усами.

— Похоже, вы твердо решили применить силу?

— Сила, — последовал ответ, — последний козырь дилетантов. Но я вовсе не исключаю возможности ее применения.

— Мне все-таки не нравится то, как вы все это преподносите, — настаивал Фулхэм. — Это — опасная тактика. Тем более опасная, что в последнее время вас поддерживает большая часть населения. И должен вам заметить, мэр Гардин, что в Совете — не слепые, мы отлично знаем, чем вы занимаетесь.

Он сделал паузу. Остальные поддержали его молчаливым согласием. Гардин равнодушно пожал плечами. Фулхэм продолжал:

— Если вы доведете дело до того, что в городе раздадутся призывы к применению силы, это окажется равносильно самоубийству! Мы не намерены подобное допустить. Основа нашей политики и ее кардинальный принцип — Энциклопедия. Решим мы предпринять или… не предпринять, Энциклопедия должна быть сохранена!

— Следовательно, — буркнул Гардин, — вы прямо заявляете, что мы должны продолжать интенсивную кампанию по ничегонеделанию.

Пирен печально проговорил:

— Вы же сами только что продемонстрировали, что Империя не может нам помочь. Хотя я так и не понял, почему так вышло. Если необходим компромисс…

Гардин ощутил себя как в страшном сне — когда мчишься изо всех сил, а добежать до цели никак не можешь.

— Да нет компромисса! Как вы не понимаете, что вся эта суета вокруг военных баз — обман высшей марки! Лорд Родрик явно дал нам понять, какова истинная цель Анакреона — неприкрытая аннексия, экспансия феодальной системы — насаждение аристократии и крестьянства здесь, у нас. Их может в какой-то степени приостановить знание о том, что у нас есть какая-никакая атомная энергетика, но и то ненадолго, уверяю вас, — и с последними словами он встал. Поднялись и все остальные, кроме Джорда Фара.

— Пожалуйста, сядьте все, — попросил он. — Мы зашли слишком далеко. Не надо так распаляться, мэр Гардин. Мы все здесь — не предатели.

— Вы уж меня в этом убедите, будьте так добры!

Фара мягко улыбнулся:

— Не верю, что вы действительно так думаете. Позвольте мне высказаться.

Его маленькие, утонувшие в морщинках глаза были полуприкрыты. На подбородке блестели капельки пота.

— Полагаю, что нет необходимости и дальше скрывать тот факт, что Совет Попечителей постановил принять решение по Анакреону в зависимости от того, что произойдет при раскрытии Склепа. То есть, через шесть дней.

— Это и есть ваш вклад в решение проблемы?

— Да.

— Выходит, если я правильно понял, что делать нечего, кроме как сидеть и ждать сложа руки, пока чертик не выскочит из табакерки — то есть, прошу прощения, из Склепа?

— Если оставить в стороне красивые слова, идея именно такова.

— Потрясающий эскапизм! Поистине — от великого до смешного один шаг. Простенько и со вкусом.

Фара снисходительно улыбнулся:

— Ваша любовь к афоризмам известна, но сейчас это неуместно. Надеюсь, вы не забыли сказанное мною о Склепе три недели назад?

— Помню. И сегодня скажу то же самое — ничего нет в идее, кроме непроходимой глупости с точки зрения дедуктивной логики. Остановите меня, если я буду не прав, но вы сказали, что Гэри Селдон был величайшим психологом и мог, следовательно, предвидеть обстоятельства, в которых мы сейчас оказались. Из этого следует, что Склеп существует, чтобы подсказать нам выход.

— Вы правильно понимаете суть дела.

— Тогда вас не удивит сообщение о том, что я тщательно обдумывал этот момент в течение последних недель.

— Как это мило с вашей стороны. До чего же вы додумались?

— Я додумался до того, что здесь необходима чистая дедукция. Как и во всем остальном — нужна искра здравого смысла.

— Например?

— Например: если Селдон предвидел переворот на Анакреоне, почему он не нашел для нас другой планеты, поближе к центру Галактики? Известно, что Селдон путем психологических уловок убедил Комитет Общественного Спасения Трентора отправить нас именно на Терминус. Но почему он этого хотел? Почему он решил разместить нас здесь, если предвидел заранее разрыв коммуникационных связей, нашу изоляцию от Галактики, угрозы со стороны опасных соседей и — нашу беспомощность, вызванную полным отсутствием металлов на Терминусе? Последнее — самое важное. Ну а если он предвидел, почему не предупредил первых поселенцев заранее, чтобы у них было время подготовиться, а не ждать, пока мы ступим одной ногой в пропасть?

— Вы забываете вот о чем. Если он мог предвидеть тогда, мы тем более способны увидеть сейчас. В конце концов, Селдон не был волшебником. Существенна дилемма. Он ее видел.

— А мы не можем?

— Но, Гардин, — мягко вмешался Фара, — мы же действительно не можем!

— Да вы и не пытались! Ни разу! Сначала вы отказывались признать, что угроза вообще существует. Потом вы слепо твердили о вашей непоколебимой вере в Императора. Теперь вы ухватились за Гэри Селдона, как за соломинку. Вы все время полагаетесь на авторитеты, только не на самих себя.

У него дрожали руки.

— Это просто какая-то болезненная мания — условный рефлекс, защищающий ваш разум от принятия самостоятельных решений, как только нужно пойти против мнения какого-то авторитета. Вы, несомненно, продолжаете считать, что Император сильнее вас, а Гэри Селдон — умнее. Но это не так, неужели вы не видите?!

Ему никто не ответил.

Гардин продолжал:

— Да дело не только в вас. Такое положение — во всей Галактике. Пирен был свидетелем того, как лорд Дорвин высказался о том, что, по его мнению, представляет собой научный метод. Он считает, что для того, чтобы стать хорошим специалистом в археологии, достаточно прочитать все книги на эту тему, написанные людьми, почившими много веков назад. Он полагает, что спорные вопросы решаются путем сравнения различных точек зрения. А Пирен слушал и не возражал. Не кажется ли вам все это странным?

Гардин уже чувствовал себя проповедником, взывающим к душам заблудших. Ответом было молчание.

Он продолжал:

— И вы, и половина народа на Терминусе таковы. Мы сидим тут и молимся на Энциклопедию. Мы считаем, что главной задачей науки является классификация существующих знаний. Это, конечно, важно, но разве больше делать нечего? Здесь, на Периферии, больше не пользуются атомной энергией. На Гамме Андромеды взорвалась атомная станция из-за некачественного ремонта. Канцлер Империи жалуется, что стало трудно с персоналом. А выход-то какой? Новых готовить? Да что вы! Ни за что! Легче запретить пользоваться атомной энергией!

И как вы не понимаете! Это происходит по всей Галактике. Это знаки смерти! Это развал, загнивание!

Он переводил взгляд с одного лица на другое. Все молчали, уставившись на него.

Первым пришел в себя Фара.

— Мистика нам сейчас не поможет. Давайте говорить более конкретно. Вы берете на себя смелость отрицать, что великий Гэри Селдон был способен предсказать исторические тенденции с помощью психологических исследований?

— Да нет же, нет, конечно! — вскричал Гардин. — Но нельзя же целиком и полностью на него полагаться! Как максимум он мог обозначить проблему, а уж ее решение на нашей совести.

Вдруг ожил Фулхэм.

— Что вы имеете в виду — «обозначить проблему»? Проблема известна.

Гардин пристально посмотрел на него.

— Известна, вы думаете? Полагаете, что у Гэри Селдона, кроме Анакреона, больше голова ни о чем не болела? А я думаю по-другому! Я заявляю, господа, что до сих пор никто из вас и не понял, что именно происходит!

— А вы понимаете? — сердито хмыкнул Пирен.

— Думаю, что да.

Гардин вскочил и отбросил в сторону стул.

— Если и можно сказать что-то определенное, так это то, что ситуация плохо пахнет. Есть здесь что-то более важное, чем все, о чем мы с вами толкуем. Задайте себе вопрос: почему в числе первых поселенцев не было ни одного психолога высшей категории, кроме Бора Алурина? А он, между прочим, почему-то упорно не готовил учеников, преподавал студентам элементарные азы.

После короткой паузы Джорд Фара выдавил:

— Как понять почему?

— Может быть, потому, что психолог давным-давно раскусил бы, что к чему. Слишком быстро раскусил бы, а это Гэри Селдона не устраивало. В итоге, мы — как слепые котята, и видим все, как в тумане. А Селдону только того и надо было!

Он нервно рассмеялся:

— Прощайте, господа! — И вышел из зала.

Глава 14

Гардин безуспешно пытался затянуться. Сигара его давно погасла, но заметил он это только сейчас. Прошлой ночью он не сомкнул глаз и уже не сомневался, что в следующую тоже не заснет. Он устало вымолвил:

— Это все?

— Пожалуй, да.

Йон Ли потер ладонью подбородок.

— Ну и как звучит?

— Неплохо. Но действовать нужно немедленно. При этом — никакой шумихи. Нельзя оставлять времени на размышления, не то нам не дадут овладеть ситуацией. Если придется отдавать приказы, делайте это так, как будто только этим всю жизнь и занимались. И они будут вынуждены подчиниться.

— А если Совет не среагирует?

— Совет? Можете о нем забыть. Послезавтра их роль в делах Терминуса уподобится ломаному грошу.

Ли понимающе кивнул:

— Но все-таки странно, что до сих пор ничего не предпринято, чтобы нас остановить. Вы говорили, что им кое-что известно.

— Фара кое о чем догадывается. Порой он действует мне на нервы. А Пирен относится к моей деятельности подозрительно с первого дня. Но все-таки до конца они не понимают, что действительно происходит. Ли, они выросли в авторитарной системе. Они уверены в том, что Император всесилен только потому, что он Император. Кроме того, они уверены, что Совет Попечителей, действуя от имени Императора, никогда не окажется в ситуации, когда он не сможет отдавать приказы. То, что они не верят в возможность переворота, гарантирует наш успех.

Он поднялся и подошел к вентилятору.

— Они не такие уж плохие люди, Ли, пока занимаются своей Энциклопедией. Но — абсолютные невежды, когда речь заходит об управлении Терминусом. А теперь — идите и начинайте действовать. Я хочу побыть один. Устал зверски.

Он присел на угол письменного стола и уставился на стакан с водой.

Господи! Как хотелось быть таким уверенным во всем, что он говорил Ли! Через два дня должны высадиться анакреонцы, а ему не оставалось ничего другого, как только перебирать в уме варианты будущего, задуманного Гэри Селдоном! А ведь Гардин не был настоящим психологом — недоучка, пытавшийся разгадать замысел величайшего ума Галактики!

Если Фара прав и Анакреон был единственным предвидением Селдона, если Энциклопедия была тем, что он хотел сохранить, — каков тогда смысл государственного переворота, который он затеял?

Гардин пожал плечами и жадно выпил воду…

Глава 15

В Склепе стояло гораздо больше шести кресел — будто ждали большую компанию. Гардин устроился в углу, подальше от членов Совета.

Они, видимо, тоже были рады, что он не сел рядом, и разговаривали друг с другом шепотом. До Гардина доносились только отдельные слова. Только Джорд Фара казался спокойным, Он вытащил карманные часы и время от времени поглядывал на циферблат.

Гардин тоже достал часы, взглянул на них, потом — на стеклянный куб, абсолютно пустой, который занимал добрую половину Склепа. Этот куб и создавал впечатление необычности. Трудно было поверить, что где-то рядом вот-вот закончится период полураспада радия, упадет рычажок, произойдет соединение и…

Свет погас!

Он погас не сразу, а постепенно, но это было настолько неожиданно, что Гардин едва не вскочил со стула. Он поднял глаза на потолочные лампы, а когда опустил взгляд, куб уже не был пуст.

Внутри пего возникла фигура — фигура человека в инвалидном кресле!

Какое-то время человек молчал, потом закрыл книгу, лежавшую на коленях, и заложил страницу пальцем. Улыбнулся. Было полное впечатление, что он живой.

— Я — Гэри Селдон, — сказал человек усталым мягким голосом.

Гардин опять чуть было не вскочил, чтобы поприветствовать старика, но вовремя одумался.

— Видите ли, я прикован к креслу и не могу встать, чтобы поздороваться с вами, — говорил старик. — Ваши бабушки и дедушки отправились на Терминус несколько месяцев назад, хотя между нами разница во времени, но с тех пор меня мучает паралич. Я вас не вижу и даже не знаю, сколько вас, поэтому давайте обойдемся без формальностей. Если кто-то стоит — пусть сядет. Если кому-то хочется закурить — я не возражаю. Да и как я могу возражать?

Гардин автоматически потянулся за сигарой, но тут же раздумал закуривать.

Гэри Селдон отложил книгу в сторону, на невидимый стол, оторвал от нее пальцы — она исчезла.

Он продолжал:

— Сегодня — пятьдесят лет со дня рождения Академии. Пятьдесят лет сотрудники Академии не догадывались, чем занимаются. И не должны были знать. Так было нужно. Но сегодня такая необходимость отпала.

Прежде всего должен вам сообщить, что Академия Энциклопедистов — не что иное, как обычное надувательство.

Члены Совета зашевелились, зашептались, раздались удивленные и возмущенные голоса, но Гардин даже не посмотрел в их сторону.

Гэри Селдон, естественно, тоже. Он продолжал:

— Да, это надувательство в том смысле, что ни я, ни мои коллеги не придаем никакого значения тому, выйдет ли когда-нибудь хоть один том. Академия сделала свое дело, ибо именно благодаря ей мы стали обладателями имперской Хартии, благодаря ей мы вытянули с Трентора сто тысяч человек, необходимых для осуществления наших задач. Благодаря ей все эти люди делали свое дело, пока ход событий не обрисовался до определенных очертаний, пока не стало пути к возврату назад.

Пятьдесят лет вы трудились над фальшивым проектом, над этим мыльным пузырем — теперь нет нужды смягчать выражения, — и пути к отступлению отрезаны. Теперь вам ничего больше не остается, как перейти к осуществлению более важного проекта, который предназначен для реализации настоящего плана.

Для этого мы поместили вас на такую планету и в такое время, чтобы через пятьдесят лет вы подошли к точке, где полностью утратили бы свободу действий. С сегодняшнего дня на многие века вперед путь, по которому вы пойдете, неизбежен. Вас ожидает несколько кризисов. Сейчас наступает первый. Во время каждого из них, как сейчас, ваша свобода действий будет ограничена до такой степени, что вы сможете выбрать один, единственный путь. Тот один-единственный, который предусмотрен нашими психологами.

В течение многих веков галактическая цивилизация разлагается и загнивает, но осознают это очень немногие. Теперь наконец откалывается Периферия и тем самым нарушается политическая целостность Империи. Когда-нибудь около одного из пятидесяти прошедших лет историки будущего поставят галочку и скажут: «Вот Начало распада Галактической Империи».

И будут правы, хотя еще несколько столетий спустя никто не догадается о том, что Империя распадается.

После распада наступит период варварства, который, как говорит психоистория, продлится в нормальных обстоятельствах тридцать тысячелетий. Мы не в силах остановить упадок. Мы и не хотим этого, поскольку имперская культура утратила всякую ценность и жизнеспособность. Но мы можем свести период хаоса до одного тысячелетия.

Мы не можем сейчас раскрыть вам все тонкости того, как это будет достигнуто, — как пятьдесят лет назад не могли сказать всю правду об Академии. Если бы вы узнали детали, наш план провалился бы, потому что за счет знания расширилась бы свобода ваших действий. В схему попало бы непредсказуемое число переменных, и наши психоисторические методы оказались бы неприменимыми.

Но вам это не дано, потому что на Терминусе нет и не было психологов, кроме Алурина, а он был одним из моих сотрудников.

Но вот что может вас утешить: Терминус и его Академия, так же как и вторая Академия на другом краю Галактики — зерна возрождения, зародыши второй Галактической Империи. Теперешний кризис — начало пути Терминуса к этой цели.

Кстати сказать, нынешний кризис — самый несложный из тех, что вам придется пережить. Для того чтобы преодолеть его последствия, следует помнить следующее: вы — планета, внезапно оказавшаяся отрезанной от пока еще цивилизованного центра Галактики. Вам угрожают более сильные соседи. Вы — крошечный мир ученых, окруженный быстро разрастающейся границей варварства. Вы — островок атомной энергии в океане примитивной энергетики. Однако вы беспомощны, потому что у вас нет металлов.

Вы видите, следовательно, что стоите лицом к лицу с тяжелейшими обстоятельствами. На вас направлены враждебные силы. Ваши ответные действия, полагаю, очевидны.

Рука Гэри Селдона потянулась за невидимым предметом, и в ней оказалась книга. Он открыл ее и произнес:

— Но какое бы замысловатое течение ни приобрела ваша будущая история, вы должны убедить своих потомков, что путь ваш имеет предназначение и в конце его — новая великая Империя!

Взгляд его упал на страницы книги, и он исчез вместе с ней. Вспыхнул свет.

Гардин обернулся и увидел, что на него растерянно смотрит Пирен.

— Похоже, вы оказались правы. Если вы посетите нас в шесть часов вечера, думаю, Совет обратится к вам за консультацией по поводу дальнейших действий.

Все советники по очереди пожали руку Гардина и удалились. Гардин улыбнулся. Они были-таки здравомыслящими людьми. И, в конце концов, неплохими учеными, честно признавшими свое поражение. Только сделали это слишком поздно.

Он посмотрел на часы. Да, все было кончено. Люди Ли взяли ситуацию под контроль, и Совет не мог больше отдавать приказы…

Завтра должны приземлиться первые корабли анакреонцев. Но с этим тоже было все в порядке. Через шесть месяцев и они не смогут отдавать приказы.

Как сказал Гэри Селдон, и о чем догадался Сальвор Гардин, в тот самый день, когда Ансельм, лорд Родрик, впервые проговорился об отсутствии на Анакреоне атомной энергии, решение проблемы было очевидным.

Чертовски очевидным!

Часть III. МЭРЫ

Глава 16

ЧЕТЫРЕ КОРОЛЕВСТВА — название, данное областям провинции Анакреон, отделившимся от Первой Империи в начале Академической Эры и образовавшим независимые, но недолго просуществовавшие государства. Самым обширным и могущественным из них был Анакреон, площадь которого…

…Безусловно, поворотным моментом в истории Четырех Королевств стало появление необычной социальной прослойки во времена правленая Сальвора Гардина…

Галактическая энциклопедия

Депутация!

Гардин был о ней предупрежден, но это нисколько не улучшало настроения. Наоборот, ожидание было мучительным.

Йон Ли выглядел всерьез озабоченным.

— Я считаю, Гардин, — говорил он, шагая из конца в конец комнаты, — что нам не следует терять время. До следующих выборов им ничего не сделать. Я имею в виду — легально. Таким образом, у нас есть год. А за год их можно в порошок стереть.

Гардин разжал губы:

— Ли, голубчик, вы так ничему и не научились. Я вас сорок лет знаю, а вы так и не овладели тактикой внезапного нападения сзади.

— Я не сторонник таких методов.

— Знаю. Наверное, именно поэтому вы — единственный, кому я доверяю. — Он замолчал и потянулся за сигарой.

— С того дня, Ли, когда нам повезло и мы удачно одолели Энциклопедистов, немало воды утекло. Я старею. Мне уже шестьдесят два. Вы не почувствовали, как быстро пролетели тридцать лет?

Ли фыркнул:

— Мне, между прочим, шестьдесят шесть, а я вовсе не считаю себя стариком.

— Мне бы ваш желудок… — вздохнул Гардин.

Гардин лениво посасывал сигару. Он уже давно перестал мечтать о. веганском табаке времен своей молодости. Дни, когда Терминус торговал со всей Галактикой, канули в Лету. Та же участь ожидала и всю Империю. Он думал о том, кто теперь правит Империей, есть ли вообще Император? Вот уже тридцать лет никакой связи, и вся Вселенная для Терминуса замкнулась на нем самом и Четырех Королевствах…

Господи Боже — королевства! Когда-то они были префектурами, областями одной-единственной провинции, которая являлась частью сектора из части квадранта, а квадрант — частью громадной Галактической Империи. А теперь, когда Империя утратила власть над отдаленными областями Галактики, эти крошечные скопления планеток стали королевствами — с опереточными королями и вельможами, карточными, бессмысленными войнами, с жизнью на развалинах.

Ли, стоя у окна, заговорил и тем прервал размышления Гардина:

— Вот и они. Надо же — в автомобиле последней марки! Пижоны…

Он пошел к двери, но на полпути обернулся и посмотрел на Гардина, Тот улыбнулся и махнул рукой:

— Не беспокойтесь, Ли. Я распорядился проводить их сюда.

— Сюда? Зачем? Не много ли чести?

— Да неохота устраивать официальную аудиенцию. Я уже стар для всех этих реверансов. Кроме того, небольшая порция лести не повредит, когда имеешь дело с юнцами. Тем более, это ни к чему не обязывает.

Он подмигнул Ли и добавил:

— Садитесь, Ли, и поддержите меня морально в разговоре с Сермаком.

— Кстати, о Сермаке, — мрачно вставил Ли. — Он опасен. У него есть сторонники, Гардин, и немало. Не стоит его недооценивать.

— Ну, мне это не свойственно.

— Тогда арестуйте его. Потом можно придумать за что.

Гардин на это не ответил.

— Они здесь, Ли, — сказал он, глянув на сигнальную лампочку. Нажал кнопку под столом, И двери открылись.

Вошли четверо. Гардин гостеприимно указал на кресла, окружавшие его стол. Вошедшие поклонились и сели, выдерживая паузу. Видимо, ждали, что первым заговорит мэр.

Гардин открыл затейливо украшенную крышку сигарной шкатулки, принадлежавшей когда-то Джорду Фара, члену Совета Попечителей Энциклопедических времен. Шкатулка была сделана на Сантании, но сигары в ней теперь лежали местные. Поочередно, молчаливо и торжественно, члены депутации взяли по сигаре и церемонно закурили. Зеф Сермак сидел вторым справа. Он был самым молодым из четверых и самым интересным на вид: у него были жесткие белесые, аккуратно подстриженные усы и глубоко посаженные выцветшие глаза. Остальные трое Гардина не заинтересовали. Он сосредоточился на Сермаке, который за время со дня своего избрания в Городской Совет успел не один раз перевернуть там все вверх дном. Гардин сказал, обращаясь именно к нему:

— Искренне рад видеть вас, Советник, в особенности — после вашего блестящего выступления в прошлом месяце. Ваша критика внешней политики нашего правительства была просто превосходна.

В глазах Сермака вспыхнули злые искорки.

— Для меня — большая честь, что вы это заметили. Критика могла быть какой угодно. Главное — по делу.

— О да! Ваше мнение — это ваше мнение, несомненно. Ну и потом, вы еще так молоды!

Сермак сухо ответил:

— Молодость — это грех, которому каждый подвержен в определенное время. Вы, между прочим, стали мэром города, когда были на два года моложе меня.

«Однако, сосунок не так-то прост», — подумал Гардин.

— Если я правильно понимаю, — сказал он мягко, — ваше посещение имеет ту же цель — поговорить о внешней политике. Вы выражаете мнение всех спутников или я должен буду выслушать каждого в отдельности?

Молодые люди понимающе переглянулись.

А Сермак торжественно изрек:

— Я говорю от имени народа Терминуса — народа, который наконец имеет своих представителей в насквозь обюрократившейся структуре, именуемой Советом.

— Понятно. Давайте дальше.

— Дело в том, господин мэр, что мы недовольны…

— «Мы» — это, надо понимать, народ?

Сермак зло покосился на Гардина, чувствуя подвох, и холодно ответил:

— Я уверен, что мои взгляды разделяет большинство избирателей Терминуса. Устраивает это вас?

— Ну, это еще надо проверить… Но продолжайте. Итак, вы недовольны…

— Да! Недовольны! Возмущены политикой, которая за тридцать лет сделала Терминус беззащитным перед любым вторжением извне!

— Ясно, продолжайте.

— Благодарю вас, — процедил Сермак. — Поэтому мы формируем новую партию, ее задачей станет защита жизненных интересов населения Терминуса. Мы собираемся выкинуть вас и ваших трепачей из зала заседаний Совета, и очень скоро!

— Если только… Обязательно должно быть что-то вроде «если только…».

— Вовсе не обязательно. Но тем не менее; если только вы немедленно не уйдете в отставку. Я не прошу вас изменить вашу политику, потому что не верю ни единому вашему слову. Ваши обещания ничего не стоят. Единственное, что нас устроит, — немедленная отставка.

— Понял.

Гардин, положив ногу на ногу, откинулся назад и покачивался на стуле.

— Таков ваш ультиматум. Спасибо, что предупредили. Но, видите ли, я откажусь.

— Вы напрасно думаете, что это — предупреждение, господин мэр. Новая партия уже сформирована и начинает официально действовать с завтрашнего дня. Для компромиссов нет ни времени, ни места. Честно говоря, только ваши личные заслуги перед городом заставили нас предложить такой вариант. Я предполагал, что вы его не примете, но, по крайней мере, наша совесть будет чиста. Следующие выборы покажут, что ваша отставка неизбежна.

Он встал. За ним, как по команде, поднялись остальные.

Гардин поднял руку:

— Постойте! Прошу вас задержаться.

Зеф Сермак недовольно опустился в кресло. Лицо Гардина осталось непроницаемым, хотя он с трудом удержал улыбку.

О чем бы они там ни трепались, а должно было последовать какое-то предложение. Этого предложения он и ждал.

Раскурив погасшую сигару, он спросил:

— А каким именно образом вы хотели бы изменить нашу внешнюю политику? Хотите, чтобы мы немедленно напали на все Четыре Королевства?

— Я этого не предлагаю, господин мэр. Мы требуем вашего отказа от пацифизма. За время своего правления вы только и делали, что оказывали научную и практическую помощь Четырем Королевствам. Вы дали им атомную энергию, вы помогли восстановить атомные электростанции, вы открыли там клиники, химические лаборатории, заводы.

— Какие у вас возражения?

— Это делалось якобы для того, чтобы они не напали на нас. Заигрывая с ними, вы затянули Терминус в омут. В итоге мы теперь отданы на откуп этим варварам.

— Каким же это образом?

— А таким, что вы дали им энергию, оружие, оснастили корабли военного флота! Теперь они несравненно сильнее, чем тридцать лет назад. Их запросы растут, и оружия у них скапливается все больше! А когда они получат новое оружие, то удовлетворят все свои запросы разом — захватят Терминус. Не тем ли обычно кончаются такие игры?

— А что предлагаете вы?

— Немедленно прекратить заигрывания, пока у вас еще есть такая возможность. Направьте все усилия на укрепление мощи Терминуса — и ударьте первым!

Гардин с внутренней неприязнью разглядывал аккуратные белесые усики Сермака. Как уверен в себе… И никаких сомнений, что он действительно выражает мнение значительной части населения…

Взяв себя в руки, Гардин холодно поинтересовался:

— Вы закончили?

— Пока — да.

— В таком случае, если не трудно, прочитайте, что у меня за спиной в рамочке написано. Будьте так добры!

Губы Сермака дрогнули:

— «Насилие — последний козырь дилетантов». Это — девиз для стариков, господин мэр.

— Ну почему же? Я им с успехом пользовался, когда был молод. Вы тогда только родились, но, может быть, в школе вам что-нибудь рассказывали про те времена?

Гардин в упор посмотрел на Сермака и сдержанно продолжил:

— Когда Гэри Селдон основал Академию, единственной целью нашего существования здесь было издание Энциклопедии. Пятьдесят лет мы шли за этим миражом, пока не поняли, куда идем на самом деле. И чуть было не опоздали. Когда связь с центральными областями Империи прервалась, мы оказались научным мирком, замкнутым в единственном городе, не имеющим промышленности, окруженным враждебными новоиспеченными королевствами. Мы были крохотным островком прогресса в пучине варварства и весьма лакомым кусочком.

Анакреон был и остается самым могущественным из Четырех Королевств, поэтому потребовал и получил свое — военные базы на Терминусе. А тогдашние правители города — Энциклопедисты — знали, что это только первый шаг к захвату всей планеты. Вот как обстояли дела, когда я… гм-м-м… возглавил теперешнее правительство. А вы бы как поступили?

Сермак пожал плечами:

— Риторический вопрос. Мне известно, что вы сделали.

— А я все-таки повторю. Мне кажется, что вы не до конца понимаете суть дела. Уже тогда появилось искушение собрать все силы и начать битву. Это было самое простое и, с точки зрения самолюбия, — самое верное. Но, как ни странно, — самое глупое. Вы бы, конечно, только так и поступили, — вы, со своей доктриной относительно «первого удара». А я вместо этого посетил остальные три королевства и указал им на то, что передача секрета использования атомной энергии в руки Анакреона — самый быстрый путь к харакири. И еще я подсказал им (мягко и ненавязчиво) совершенно очевидный выход. Вот и все. Через месяц после того как анакреонцы высадились на Терминусе, их король получил ультиматум от остальных трех королевств. А еще через семь дней последний анакреонец убрался с Терминуса. А теперь скажите мне, была ли необходимость в применении силы?

Молодой Советник аккуратно погасил сигару.

— Не вижу аналогии. Инсулин приводит диабетика в норму без хирургического вмешательства, а при аппендиците операция необходима. И тут никуда не деться. Когда все другие способы исчерпали себя, что остается кроме последнего козыря? Вы, только вы, виноваты, что дело дошло до этого!

— Я? Ну да, во всем опять виновата моя политика пацифизма. Похоже, вы так и не вникли. Наши беды не закончились на том, что анакреонцы убрались восвояси. Они только тогда по-настоящему и начались. Четыре Королевства стали нашими врагами — им всем была необходима атомная энергия, и нас не прикончили потому, что каждое из них боялось трех остальных. Мы балансировали на лезвии бритвы, и малейшее движение в ту или другую сторону… Ну, к примеру, вдруг одно из королевств становится сильнее других, вдруг два объединятся — понимаете?

— Естественно. Тогда нужно было начинать всенародную подготовку к войне.

— Совсем наоборот! Тогда настало время начать всенародное предотвращение войны! Я настраивал их друг против друга? Я помогал им всем по очереди. Предлагал им науку, торговлю, образование, медицину. Сделал так, что Терминус стал более привлекательным в качестве источника процветания, чем в качестве военной мишени. И мы продержались тридцать лет.

— Да, но вы окружили эти гуманитарные дары неслыханной таинственностью. Просто-таки новую религию создали! Вы возвысили целую иерархию священников и придумали идиотский ритуал!

Гардин нахмурился:

— Ну и что? Не понимаю, разве это относится к нашему спору? То, о чем вы говорите, было предпринято только после того, как я убедился, что эти дикари хотя бы воспринимают нашу науку. Они считают ее разновидностью волшебства. Проще всего было все так и оставить. Вот так сформировалось священство, и если мы оказываем ему поддержку, то лишь потому, что двигаемся по пути наименьшего сопротивления. Зря вы так за это зацепились.

— Ничего себе — зря! Да ведь священники заведуют атомными станциями!

— Да, но обучили-то их мы! Их знания примитивны, носят исключительно эмпирический характер. Кроме того, они сами свято верят в ту мистику, которая их якобы окружает.

— Ну а если представить, что хотя бы один из них вырвется из тумана мистики? Что помешает ему изучить атомную энергетику такой, какая она есть, а потом выгодно продать этот секрет? Чего это будет стоить Королевствам?

— Вероятность слишком мала, Сермак. Вы воспринимаете проблему поверхностно. Самые способные люди с планет Четырех Королевств посылаются в Академию каждый год для религиозного обучения. Лучшие из них остаются здесь для исследовательской работы. Но даже у тех, кто остается, практически отсутствует знание азов ядерной физики. Более того, знания подаются им в извращенном виде. Так вот, если вы думаете, что они способны проникнуть в суть ядерной теории, электроники, проблемы гиперпереноса, мне остается сделать вывод, что у вас несколько чисто поэтическое отношение к науке. На то, чтобы изучить все вышеперечисленное, потребуется не только вся жизнь, но и незаурядный интеллект.

Гардин продолжал говорить, когда Йон Ли резко встал и вышел из комнаты. Вернулся он как раз тогда, когда Гардин завершал тираду. Ли наклонился и что-то шепнул ему на ухо. Тот также ответил ему шепотом и принял из рук Ли металлический цилиндр. Ли сердито глянул на депутацию и отошел к окну.

Гардин вертел в руках цилиндр, с усмешкой глядя на Сермака. Резким движением он открыл его. На стол упала свернутая в Трубочку бумага…

— Короче говоря, господа, — заявил Гардин, — правительству кажется, что оно отвечает за свои действия.

Произнося эту фразу, Гардин пробежал глазами бумагу. Лист был испещрен значками сложного кода. В углу карандашом были написаны три слова, раскрывавших содержание письма. Прочитав их, Гардин скомкал бумагу и бросил ее в корзину.

— Сожалею, но наша беседа окончена. Был искренне рад всех вас повидать. Спасибо, что навестили.

Он церемонно попрощался со всеми за руку. Визитеры молча удалились.

Когда за депутацией закрылась дверь, Гардин, не в силах более сдерживаться, расхохотался. Успокоившись, он смущенно взглянул на Ли:

— Ну, как вам этот блеф?

Ли мрачно хмыкнул:

— Думаю, что он-то как раз не блефовал. Вы с ним, как с маленьким, а он возьмет да и победит на следующих выборах, что тогда?

— Что же, это вполне возможно, если только раньше ничего не произойдет.

— Будьте уверены, Гардин, на этот раз они не промахнутся. Уверяю вас, у Сермака не мало сторонников. А что если он не станет ждать следующих выборов? Были же времена, когда и вы, и я действовали достаточно жестко, невзирая на ваш любимый девиз?

Гардин прищурил глаз.

— Вы что-то пессимистично настроены сегодня, Ли. И совершенно не правы, говоря о жестокости. Наш маленький переворотик обошелся без единой капли крови. Тогда это было необходимо. У Сермака же цели совсем другие. Вы и я, Ли, — не энциклопедисты. Мы понимаем, что к чему. Вот что: натравите-ка ваших людей на этих юнцов, но только очень тонко, как вы умеете.

Ли насмешливо смотрел на Гардина.

— Хорош бы я был, если бы ждал ваших распоряжений! Уже месяц, как за Сермаком и его командой ведется слежка!

Мэр довольно крякнул.

— Первый придумал, да? Ну и славно. Кстати… — он поднял указательный палец и тихо сказал:

— Посол Верисов возвращается на Терминус. Надеюсь, не насовсем.

— Что в письме? — поинтересовался Ли после небольшой паузы. — Плохо дело?

— Не знаю. Ничего не могу сказать, пока не встречусь с Верисовым. Все может быть. Я же сказал, что до выборов всякое может случиться. Что вы вдруг побледнели?

— Пытаюсь представить, как обернется… Вы хитры. Гардин, и никому не раскрываете карты…

— И ты, Брут… — прошептал Гардин и ехидно осведомился:

— А вы сами не собираетесь в партию Сермака?

Ли не смог сдержать улыбки:

— Угадали. Пойдемте завтракать.

Глава 17

Гардину приписывают множество эпиграмм и афоризмов, но далеко не все они действительно принадлежат ему. Как бы то ни было, говорят, что однажды он изрек: «Не мешает изредка быть объективным, особенно если вас считают пророком».

Поль Верисов не раз имел возможность последовать этому совету, поскольку вот уже четырнадцать лет он выполнял на Анакреоне обязанности двусмысленного характера. Работа его часто казалась ему чем-то вроде танца босиком на раскаленных углях.

Для народа Анакреона он был верховным священником, представителем Академии, которая была для этих дикарей средоточием тайны и центром религии, созданной (не без помощи Гардина) в последние три десятилетия. Почитание, с которым к нему относились, его угнетало, ибо в душе он глубоко презирал тот ритуал, верховным носителем которого являлся.

А для королей Анакреона — прежнего и его внука, который ныне стоял у власти, он был воплощением силы, которую они боялись и ненавидели.

В общем, работенка не из легких, поэтому он думал о первой за последние три года поездке на Терминус как об отпуске, несмотря на то что вызвана она была случаем весьма неприятным.

Поскольку в обстановке полной секретности путешествовать приходилось не впервые, он вновь воспользовался изречением Гардина об объективности…

Верисов переоделся в цивильное, что само по себе было праздником, и отправился пассажирским звездолетом в салоне второго класса на Терминус. Прибыв туда, первым делом по видеофону связался с Городским Советом.

— Меня зовут Ян Смит, — представился он красивой девушке, появившейся на экране. — Мне назначена аудиенция у мэра.

Девушка хорошо поставленным голосом вызвала кого-то по внутреннему видеофону, обменялась с кем-то несколькими фразами и сухо сообщила Верисову:

— Мэр Гардин ждет вас через полчаса, сэр.

Экран померк.

Затем посол Терминуса на Анакреоне купил в киоске последний номер «Городских Новостей», прогулялся по парку перед зданием Совета, уселся на скамеечку, прочел передовицу, спортивные новости, пробежал глазами комиксы. Полчаса истекли.

Он встал, сунул газету под мышку, вошел в здание Совета инеузнанным проследовал в кабинет Гардина.

Гардин встретил его с улыбкой:

— Садитесь, закуривайте! Как добрались?

Верисов взял сигару.

— Довольно забавно. В соседнем кресле сидел священник. Он летел сюда на курсы по применению радиоактивного синтеза в онкологии.

— Надеюсь, он не называл это «радиоактивным синтезом».

— Нет, конечно. Он называл это «Святой Пищей».

Мэр кивнул и улыбнулся:

— Продолжайте.

— Он вовлек меня в теологическую дискуссию и изо всех сил старался лишить меня материалистической платформы.

— Что, так и не узнал своего верховного владыку?

— Без алой сутаны? Да он к тому же смирнианец. Однако поговорить было очень интересно. Просто потрясающе, Гардин, до чего глубоко пустила корни паша религия! Я даже написал эссе по этому поводу — для личного пользования, разумеется.

— Да, очень занятно, — согласился Гардин. Закинув руки за голову, он сказал серьезно:

— А теперь, будьте любезны, о ситуации на Анакреоне.

Посол нахмурился и, вытащив сигарету изо рта, брезгливо положил ее в пепельницу.

— Плохо. Очень плохо.

— Понятно. Иначе вы не были бы здесь.

— Естественно. Дела вот какие: главный человек на Анакреоне сейчас — регент Винис, дядя короля Леопольда.

— Знаю. Но в будущем году Леопольд достигнет совершеннолетия. По-моему, шестнадцать ему в феврале?

— Да.

Помолчав немного, Верисов добавил:

— Если доживет. Его отец погиб при странных обстоятельствах. Игольная пуля попала ему в грудь на охоте. Сказали, что это несчастный случай.

— Хм-м-м… Кажется, я припоминаю Виниса. Я его видел на Анакреоне в те славные денечки, когда мы спровадили их с Терминуса. Еще до того как вы начали там работу. Ну-ка, ну-ка… Если не ошибаюсь, тогда это был темноволосый молодой человек, смуглый, косил на правый глаз. И еще нос у него крючковатый.

— Он самый. Нос крючком, косоглазый — все правильно. Только волосы у него уже седые. Он играет в грязные игры, оставаясь, к счастью, самым набитым дураком на планете. Однако дьявольски проницателен и изобретателен, отчего глупость его распространяется довольно успешно.

— Так обычно и бывает.

— Образно говоря, он из тех, кто считает, что для того чтобы разбить яйцо, в него нужно выстрелить из бластера. Вспомните, что сразу же после смерти старого короля именно он пытался ввести налог на имущество Храмов. Помните?

Гардин задумчиво кивнул и улыбнулся:

— Священники тогда взбунтовались.

— Еще как! На Лукреции было слышно. С тех пор со священниками он стал более осторожен, но кое-какие дела проделывает исключительно жестко. Помимо всего прочего, он потрясающе честолюбив.

— Это, скорее всего, комплекс неполноценности. Как у младших королевских сыновей.

— Да, наверное. Но у него все сводится к одному. Он просто спит и видит, как бы напасть на Академию. И скрывать этого не пытается. Учитывая запасы оружия, он вполне на это способен. Старый король построил могущественный военный флот, и последние два года Винис настороже. Ведь налог на имущество Храмов первоначально планировалось пустить на дальнейшее вооружение. Когда затея провалилась, он добился того, что налоги с прибыли повысили в два раза.

— Это вызвало недовольство?

— Не настолько серьезное. В течение нескольких недель после этого темой речей на всех королевских церемониях были дисциплина и повиновение властям.

— Ясно. А что стряслось сейчас?

— Две недели назад торговый корабль анакреонцев подобрал брошенный военный крейсер старого имперского флота. Он, похоже, болтался в пространстве лет тридцать, не меньше.

Глаза Гардина загорелись. Он выпрямился в кресле.

— Да-да. Я слышал об этом. Комиссия по Навигации послала мне петицию с требованием, чтобы я забрал корабль для проведения научных исследований. Похоже, он в хорошем состоянии?

— В отличном, — кивнул Верисов. — Когда на прошлой неделе Винис получил предложение передать корабль Академии, его чуть кондрашка не хватила.

— Кстати, он пока не отвечает.

— И не ответит. Разве что орудийным залпом. Видите ли, он навестил меня в тот день, когда я улетал с Анакреона, и спросил, может ли Академия отремонтировать и вернуть крейсер анакреонскому флоту. По его намеку, ваше послание означает, что Академия вынашивает планы напасть на Анакреон, Он сказал также, что отказ отремонтировать крейсер укрепит его в подозрениях и что он берет на себя ответственность за оборону Анакреона. Вот его слова: «Беру на себя». Вот почему я здесь.

Гардин расхохотался.

Верисов улыбнулся в ответ и продолжил:

— Понятно, что он ждет повода для немедленного нападения, то есть отказа.

— Ну, чему быть, того не миновать, у нас для размышлений — шесть месяцев. За это время надо привести корабль в полный порядок и передать его Винису с наилучшими пожеланиями. И… знаете что? Его надо переименовать. Назовем его не как-нибудь, а именно «Винис» — в знак уважения и лучших чувств, черт бы меня побрал!

Он снова расхохотался.

— Допускаю, что это логично, Гардин, — сказал Верисов, — но я обеспокоен.

— Чем?

— Знаете, что это за корабль? О, тогда умели строить корабли. Это такая громадина! По военной мощности — половина анакреонского флота. Ядерных зарядов, которые он несет, хватит, чтобы взорвать целую планету! Кроме того, он оборудован защитным полем, способным отразить пучок Q-лучей без дополнительных затрат энергии! Он слишком хорош, Гардин.

— Ерунда, Верисов, ерунда… Мы с вами прекрасно знаем, что у Виниса и без того достаточно оружия, чтобы завладеть Терминусом. Что же изменит передача крейсера? Вы-то должны понимать, что настоящей войны не будет никогда!

— Надеюсь, да. Но… — посол поднял глаза к потолку. — Но, Гардин…

— Ну? Что же вы остановились? Продолжайте!

— Это, конечно, не мое дело. Но я читал газету, — сказал он и положил на стол «Городские Новости», указав на первую полосу. — Как это понимать?

Гардин небрежно пробежал взглядом страницу и ответил:

— Группа Советников формирует новую политическую партию.

— Да, там так и написано… — кивнул Верисов. — Конечно, вы лучше разбираетесь во внутренних делах, но… они вас атакуют только разве что не физически! Насколько они сильны?

— Чертовски сильны. Не исключено, что именно они возглавят Совет после следующих выборов.

— А не до? — Верисов украдкой взглянул на мэра. — Существует столько способов захвата власти, не считая выборов.

— Вы меня за Виниса принимаете?

— Нет, конечно. Но ремонт корабля займет несколько месяцев, и после этого нападение на Терминус станет неизбежным. Наша щедрость будет воспринята как капитуляция, признание собственной слабости, а имперский крейсер удвоит мощь анакреонского флота — флота Виниса. Я не я буду, если он не нападет. Зачем испытывать судьбу? Сделайте одно из двух: либо раскройте Совету план кампании, либо начните войну с Анакреоном сейчас.

Гардин нахмурился:

— Сейчас? До начала кризиса? Нет. Это единственное, чего делать категорически нельзя. Существует Гэри Селдон. И План.

Верисов немного растерялся и пробормотал:

— А вы… абсолютно уверены в том, что План существует?

— В этом не может быть никаких сомнений, — твердо ответил Гардин. — Я присутствовал в Склепе и видел Селдона своими глазами, то есть не его, конечно, а объемную видеозапись.

— Я не о том, Гардин. Я просто не понимаю, как можно рассчитать историю на тысячу лет вперед. Может быть, Селдон переоценивал себя?

Он немного смутился, поскольку на лице Гардина появилась ироническая усмешка, но добавил:

— Я, конечно, не психолог…

— Вот именно. И среди нас нет психологов. Но я в юности все же получил кое-какие элементарные познания, — достаточные для того, чтобы понять, на что способна психология, кто бы ни воспользовался ее возможностями. Сомнений нет — Селдон сделал именно то, о чем говорил. А говорил он, что Академия была создана как научное убежище — средство, с помощью которого наука и культура умирающей Империи могут быть спасены и сохранены на протяжении веков хаоса и мрака, которые уже начались, для того, чтобы их можно было передать во вторую Империю.

Верисов кивнул, но было видно, что Гардин не убедил его.

— Все знают, что так должно быть. Но можем ли мы позволить себе испытывать судьбу? Можем ли мы рисковать настоящим ради туманного будущего?

— Должны. Потому что будущее не туманно. Оно спрогнозировано Селдоном. Каждый кризис в нашей истории нанесен на график, и каждый последующий зависит от того, как закончился предыдущий. Сейчас приближается второй кризис, и одному Богу известно, каковы будут последствия, если ситуация хоть на йоту отклонится…

— Это не более чем предположения!

— Нет! Гэри Селдон сказал тогда, в Склепе, что при каждом кризисе паша свобода действий будет ограничена настолько, что окажется возможным только один выход.

— Чтобы мы шли только прямо и вперед?

— Чтобы мы не уклонялись от намеченного пути. И наоборот: пока наш выбор выхода не ограничен — значит, кризис еще не наступил. Мы просто обязаны пустить все на самотек, и чем дольше так будет продолжаться, тем лучше. Именно этим я и собираюсь заняться.

Верисов молчал. Он покусывал губы и думал… Всего лишь год назад Гардин впервые серьезно разговаривал с ним, обсуждая важную проблему — проблему военных приготовлений на Анакреоне. И то — только потому, что он, Верисов, высказывался против дальнейшего пацифизма.

Гардин, видимо, догадался, о чем думает его посол.

— Лучше бы я вам тогда ничего не говорил.

— Почему? — удивленно воскликнул Верисов.

— Потому что теперь уже шестеро — вы, я, еще три посла и Ион Ли точно знают, что ждет нас впереди. А я чертовски опасаюсь, что Селдон рассчитывал, что никто не будет знать.

— Почему?

— Потому что даже фундаментальная психология Селдона имела свои ограничения. Она не могла учесть слишком большое число независимых переменных. Он не мог предусмотреть действия отдельных людей на коротких отрезках времени. Ну представьте себе — как будто вы решили применить теорию газовой кинетики к отдельным молекулам! Он брал в расчет массы, население целых планет. Причем только слепые массы, которые не ведают, что творят, и, тем более, не видят, к чему приведут их действия.

— Да. Непросто.

— Ничего не поделаешь. Я вынужден объяснять так, как сам понимаю. Но вот что вам нужно иметь в виду. Обученных, профессиональных психологов на Терминусе нет, нет и математических пособий по прикладной психологии. Совершенно очевидно, что Селдон не хотел, чтобы кто-нибудь на Терминусе мог предсказать будущее. Он хотел, чтобы мы шли вперед слепо, что по законам массовой психологии означает — правильно. Как я вам уже когда-то говорил, я и понятия не имел о том, что будет потом, после того, как мы в первый раз отправили анакреонцев восвояси. У меня была цель — сохранить равновесие сил, и не более. Только потом я понял, что в течении событий прослеживается определенная схема. Но я изо всех сил старался действовать так, как будто ничего не понял. Любое вмешательство изменило бы План.

Верисов задумчиво кивнул:

— Сложно. Однако в анакреонских храмах я слыхал споры и посложнее. А как же вы собираетесь определить верный момент для начала действий?

— Это как раз ясно! Вы же сказали: как только мы отремонтируем крейсер, ничто не остановит Виниса, Никаких альтернатив не будет.

— Да.

— Ну вот. Так обстоят наши внешние дела. Признаем затем, что новые выборы дадут жизнь другому, агрессивно настроенному Совету. Тоже — без альтернативы.

— Так.

— А как только исчезнут все альтернативы, значит, — настал кризис. Все просто. Но я все равно волнуюсь.

Он замолк. Верисов, не отрываясь, смотрел на него. Медленно, даже лениво, Гардин продолжил:

— У меня появились вот какие соображения… Видимо, внешние и внутренние силы должны войти в резонанс. Если так, то получается разрыв в несколько месяцев, Винис, вероятно, нападет на нас не позднее весны, а до выборов еще целый год.

— Мне кажется, что это не так важно.

— Не знаю, не знаю… Может быть, это просто результат ошибки при вычислении, а может быть, я слишком много знаю… Я-то старался избегать прогнозирования собственных действий, но что я могу гарантировать? Какими могут быть последствия этого временного разрыва? Но, как бы то ни было, — он поднял глаза к потолку, — кое-что я решил твердо.

— Что же?

— Когда кризис начнется, я отправлюсь на Анакреон. Хочу влезть в самое пекло… Ну все, все, хватит, Верисов! Уже поздно. Устал как собака. Давайте пойдем куда-нибудь и отпразднуем нашу встречу. Мне нужно немного расслабиться.

— А давайте никуда не пойдем, — предложил Верисов. — Мне нужно остаться инкогнито, а то — вы представляете себе, что будет, если нас увидят вместе ваши драгоценные Советники. Попросите, чтобы нам принесли бренди.

И Гардин попросил принести бутылку бренди.

Глава 18

В славные времена расцвета Империи, когда Анакреон был могущественнейшей и богатейшей из префектур Периферии, не один Император посетил дворец вице-короля. И ни один из них не покинул Анакреон без того, чтобы хоть раз не испытать свою ловкость в обращении с игольным ружьем в охоте на летающую пернатую крепость под названием птица Ньяк.

Слава Анакреона ушла в небытие. Дворец вице-короля превратился в руины — за исключением одного крыла, отреставрированного специалистами из Академии. Ни одного Императора не видели на Анакреоне уже лет двести, не меньше.

Тем не менее охота на Ньяка оставалась королевским видом спорта, а острый глаз и ловкость в обращении с игольным ружьем по-прежнему были обязательными для королей Анакреона.

Леопольд I, король Анакреона, и, как обычно, но совершенно необоснованно добавлялось — Повелитель Заграничных территорий, которому еще не исполнилось шестнадцати, уже доказал свое незаурядное мастерство в этом хитром деле. Первого Ньяка он прикончил, когда ему не было и тринадцати, десятого — когда пришел к власти. Только что он вернулся с удачной охоты. Это была его сорок шестая победа.

— К совершеннолетию я доведу свой счет до пятидесяти! — объявил он свите. — Хотите пари?

Конечно, никто из свиты не рискнул усомниться в способностях юного короля, так что тот отправился в свои покои переодеваться в наилучшем расположении духа.

— Леопольд!

Короля заставил остановиться голос единственного человека, который мог себе это позволить. Леопольд недовольно обернулся. На пороге своей опочивальни стоял Винис.

— Отошли свиту, — нетерпеливо потребовал он. — Пускай убираются, да поскорей.

Леопольд царственно кивнул, и двое придворных, низко поклонившись ему, стали спускаться по лестнице. Король вошел в покои Виниса.

Тот с явным неудовольствием оглядел охотничий костюм короля.

— Скоро у тебя появятся дела поважнее, чем охота на Ньяка!

Он повернулся и пошел к столу. Винис был уже стар и с нескрываемым презрением относился к охоте вообще и к охотникам, в частности.

Леопольд обиженно изрек:

— Дядя, ну что вы так сердитесь? Жаль, что вас не было с нами! Мы спугнули здоровенного Ньяка в Самийской чащобе! И началось… Мы гонялись за ним добрых два часа по всему лесу! А потом я один пошел на восток (он жестикулировал так, как будто у него по-прежнему в руках было ружье) и пополз (это он тоже изобразил). Он взлетел, а я ранил его в левое крыло. Он чуть с ума не сошел от злости! А я следил за ним. Он полетел над рекой, и я подождал, пока он не свалился в воду. Он, конечно, стал снижаться. И когда он был уже в одном взмахе крыльев от воды, я выстрелил…

— Леопольд!

— Да! Дядя, я подстрелил его!

— Нисколько не сомневаюсь. А теперь — ты можешь меня выслушать?

Обреченно вздохнув, Леопольд уселся за небольшой резной столик и совсем не по-королевски жадно набросился на леранский орех. Дяде в глаза он старался не смотреть.

Винис начал издалека:

— Я был сегодня на корабле.

— На каком корабле?

— Корабль — один. На Корабле! На том, что Академия ремонтирует для нашего флота. На старом имперском крейсере. Понятно?

— А-а-а… На этом… Вот видите, я же говорил вам, что Академия обязательно его починит, если мы попросим. Значит, зря вы выдумывали, будто они собираются на нас напасть. Ну, правда, дядя, если бы они хотели этого, зачем бы они тогда ремонтировали корабль для нас? Это же бессмысленно…

— Леопольд, ты идиот!!

Король, только что выбросивший скорлупу от первого ореха, собираясь приняться за следующий, побагровел…

— Знаете что, дядюшка, — проговорил он срывающимся голосом, — вы не должны так меня называть. Вы… забываетесь. Через два месяца — мое совершеннолетие!

— Вот именно! А твой образ жизни как нельзя хуже соответствует государственной деятельности! Если бы ты отдавал делам королевства хотя бы половину времени, которое тратишь на охоту за Ньяками, я бы с легким сердцем давно передал бы тебе бразды правления!

— Не надо! Это к делу не относится. Хоть вы и правитель, и дядя мой, я все-таки король! А вы — мой подданный. И вы не имеете никакого права обзывать меня идиотом и сидеть в моем присутствии не имеете права! Вот! Я вам не позволял! Будьте повежливее со мной, а то я возьму и как-нибудь накажу вас!

Винис смерил короля ледяным взглядом.

— Я должен обращаться к тебе — «Ваше Величество»?

— Да!

— Отлично! Ты — идиот, Ваше Величество!!

Темные маленькие глазки Виниса злобно косили из-под лохматых бровей. Юный король съежился в кресле. Мгновение на лице регента сохранялась сардоническая усмешка, но она быстро уступила место широкой улыбке. Рука его мягко легла на плечо короля.

— Не обижайся, Леопольд! Пожалуй, я, и правда, был слишком груб. Знаешь, иногда бывает трудно сдержаться, когда так тяжел груз обстоятельств. Понимаешь?

Леопольд неуверенно проговорил:

— Д-да… Государственные дела, конечно, это трудно…

Он безучастно ожидал, не заведет ли дядя с ним пространную беседу с перечислением нудных подробностей — о годовом объеме торговли со Смирной или о проблемах заброшенных миров Красного Коридора.

— Мальчик мой, — начал Винис, откашлявшись, — я давно собирался поговорить с тобой и, наверное, должен был сделать это раньше. Но я хорошо понимаю, что твоя юная душа противится суете и скуке государственных дел.

Леопольд зевнул.

— Да, то есть нет… Валяйте…

— Как бы то ни было, — продолжал Винис, расхаживая по покоям, — через два месяца — твое совершеннолетие. Настают тяжелые времена, Леопольд, и тебе придется включиться в государственные дела. Скоро ты будешь настоящим королем, Леопольд.

Леопольд кивнул, слабо понимая, к чему клонит дядя.

— Будет война, Леопольд!

— Война? Но со Смирной, вроде бы, покончено?

— Не со Смирной, Леопольд. С Академией.

— Но, дядя! Они же согласились отремонтировать корабль! Вы же говорили…

Увидев выражение лица Виниса, он запнулся.

— Леопольд, — сказал тот жестко, — я говорю с тобой как мужчина с мужчиной. Война с Академией должна начаться независимо от того, починят корабль или нет. Тем скорее, чем скорее его починят. Академия — источник силы и могущества. Все величие Анакреона, все наши корабли и города, весь народ, вся торговля — это объедки, милостиво брошенные нам с барского стола Академией. Я еще помню времена, когда наши города согревались теплом горящего угля и нефти. Но тебе об этом говорить бесполезно. Ты этого никогда не видел и понять не сумеешь.

— Мне кажется, — осторожно вставил Леопольд, — что мы должны быть благодарны…

— Благодарны? — рявкнул Винис — За что? За то, что они кормят нас отбросами, оставляя себе лакомые кусочки, о вкусе которых мы и не догадываемся? А зачем приберегают, а? Только для одного — они мечтают в один прекрасный день завладеть всей Галактикой!

Ладонь Виниса опустилась на колено племянника. Косые глаза превратились в две черные щелочки…

— Леопольд, ты — король Анакреона! Твои наследники и дети твоих детей смогут стать королями Вселенной, если ты обретешь власть, которую Академия прячет от нас!

— А вы правы, дядя, — проговорил Леопольд. Глаза его загорелись, он выпрямился. — В конце концов, какое они имеют право от нас что-то скрывать! Это бесчестно! Анакреону тоже кое-что причитается!

— Вот видишь, ты начинаешь понимать, — улыбнулся Винис, потирая руки. — А теперь, мой мальчик, скажи мне, что будет, если Смирна решит напасть на Академию и прибрать к рукам все ее богатства? Как долго тогда нам удастся продержаться? Как долго ты удержишься на троне?

Леопольд заволновался:

— Черт подери, вы правы, дядя! Мы должны нанести первый удар. Да это просто самозащита!

Винис широко улыбнулся:

— Умница, Леопольд! Позволь, я напомню тебе еще кое-что. В первые годы правления твоего деда Анакреон основал военную базу на планете Терминус, где расположена Академия. Базу, которая нам была действительно необходима для самообороны. Но мы были вынуждены покинуть эту базу из-за происков главного человека в Академии — этого гада, этого ученого сухаря, плебея, в жилах которого нет ни капли аристократической крови! Ты понимаешь, Леопольд? Твой дед был унижен этим плебеем! Я его хорошо помню! Он был не намного старше меня, когда впервые появился на Анакреоне со своей дьявольской улыбочкой. И с дьявольским умом! И с властью над тремя королевствами, которые вступили в предательский союз, объединившись против несчастного Анакреона!

Лицо Леопольда залилось краской. Огонь в глазах вспыхнул с новой силой.

— Ей-богу, дядя, на месте деда я бы тогда начал войну!

— Нет, Леопольд. Тогда мы решили выждать, дождаться более удобного момента. Твой отец всю жизнь, до безвременной кончины, мечтал, что это удастся сделать ему… Он был моим братом… — с напускной трагичностью Винис отвел взгляд в сторону. — Но ты, его сын…

— Да, дядя! Я не посрамлю его! Все. Я решил! Ради справедливости Анакреон уничтожит это логово злодеев, и немедленно!

— Нет-нет. Не сейчас. Подождем, пока они закончат ремонтировать корабль. Согласие на ремонт, Леопольд, выдает их страх. Глупцы! Хотят обмануть нас, но это им не удастся!

— Пока я — король Анакреона, не удастся! — воскликнул Леопольд, вскочив на ноги.

Губы Виниса дрогнули в едва заметной ухмылке:

— Хорошо! Присядь, Леопольд. Есть важное дело. Мы должны дождаться прибытия Сальвора Гардина.

— С-с-сальвора Г-гардина?

Глаза короля округлились.

— Да, Леопольд. Он — глава Академии, и он лично прибудет на Анакреон в твой день рождения — вероятно, для того, чтобы убаюкать нас ласковыми словечками. Но у него ничего не выйдет!

— Сальвор Гардин… — повторил Леопольд, тупо уставившись на вазу с орехами.

Винис нахмурился:

— Почему тебя пугает это имя? Это тот самый Сальвор Гардин, который когда-то сунул нас лицом в грязь! Это он унизил твоего деда. Он! Плебей, подонок, ньячий помет!

— Н-нет. Я не боюсь… То есть не буду бояться! Не буду! Мы ему отплатим, но… но… все-таки как-то страшновато, дядя. Ну, капельку совсем.

Регент гипнотизировал Леопольда немигающим взором.

— Страшновато? Почему? Чего ты боишься, ты, молодой ид… — и запнулся.

— Понимаете, дяденька, мне кажется, что в нападении на Академию есть что-то вроде… богохульства, Я хочу сказать…

— Ну! Продолжай!

Леопольд жутко смутился, но продолжал:

— Я хочу сказать, что, если Галактический Дух действительно существует, ему это может… не очень понравиться. А вам так не кажется?

— Нет, не кажется! — отрезал Винис. Он сел в кресло и хитро улыбнулся. — Значит, и тебе заморочили голову этим Галактическим Духом? Вот они плоды свободного воспитания… Все ясно — Верисова наслушался.

— Но… он многое объясняет…

— О Галактическом Духе?

— Да.

— Знаешь, что я тебе скажу, глупое ты дитя… Он верит в эту ерунду не больше, чем я. А я в нее не верю ни капельки. Сколько раз повторять, что все это — дурацкая болтовня!

— Да-да, я знаю… Но Верисов говорит…

— К черту Верисова! Это все бредни, чушь собачья! Наступила короткая, напряженная пауза, потом Леопольд осторожно сказал:

— Но ведь… все верят, дядя! Все верят в то, что рассказывают о великом пророке Гэри Селдоне и как он основал Академию, чтобы в один прекрасный день снова настал Рай Земной, и что все, кто не повинуются его заповедям, исчезнут навеки. Все верят в это! Я бывал на празднествах, и я… уверен, что это так!

— Они! Они верят, но мы-то — нет! Мы — ты и я! И ты должен радоваться, что мы не верим. Ведь благодаря этому всеобщему помешательству ты — не просто король, а король милостью Божьей! Поэтому нам не грозят никакие бунты и обеспечено беспрекословное подчинение. И поэтому, Леопольд, именно тебе нужно будет объявить войну Академии. Я — всего лишь регент и простой смертный. Ты — король, а для народа — полубог!

— Но… у меня есть подозрение, что на самом деле… это не совсем так, — с опаской глядя на дядю, заметил Леопольд.

— На самом деле — нет, — согласился Винис, улыбаясь. — А для народа — да! Для всех, кроме этих скотов из Академии. Когда они будут стерты с лица Галактики, ты действительно станешь полубогом для всех. И никто не осмелится этого отрицать. Подумай об этом. Подумай хорошенько!

— Тогда мы сможем сами, — восхищенно воскликнул Леопольд, — управлять великими святыми ящиками в Храме и кораблями, которые летают сами по себе, и овладеем Святой Пищей, которая излечивает рак и все другие болезни?! А Верисов говорил, что только просвещенные Галактическим Духом могут…

— Опять Верисов!! Помни. Леопольд, что Верисов вместе с Сальвором Гардином — твои заклятые враги! Держись за меня, мой мальчик, а их не бойся! Вместе с тобой мы воскресим Империю! Не только королевство Анакреон, а всю Империю, в которой миллиарды солнц! Не получше ли это будет, чем пресловутый Рай Земной?

— Д-да…

— Может Верисов обещать больше?

— Н-нет…

— Ну и славно.

В голосе Виниса снова появились командные нотки.

— Значит, решено. Иди к себе, Леопольд, Я спущусь попозже. Да… вот еще что, Леопольд…

Юный король обернулся с порога. Винис улыбнулся. Но глаза его — нет.

— Будь осторожен на охоте, мой мальчик. Со дня гибели твоего отца меня не покидают дурные предчувствия. Знаешь, когда воздух кишит стрелами, ни за что нельзя ручаться. Я очень надеюсь, что ты будешь осторожен. Насчет Академии мы договорились?

Леопольд отвел взгляд в сторону.

— Да, конечно…

— Хорошо!

Винис посмотрел племяннику вслед и вернулся к столу.

А Леопольд ушел к себе в совершенно расстроенных чувствах.

«Может быть, — думал он, — и будет лучше, если мы победим Академию и заполучим власть, о которой говорил дядя. Но потом, когда война закончится, и я воссяду на трон…»

Тут его, как ножом, резанула мысль — ближайшими наследниками престола являются не кто иные, как Винис и двое его взрослых сыновей…

Но пока королем был он, Леопольд. А короли могут отдать приказ казнить кого угодно. Даже дядюшек и кузенов.

Глава 19

Вслед за Сермаком наиболее активным участником Диссидентского движения на Терминусе был Льюис Борт. Движение сформировало новую партию, она была названа партией Действия. Однако в составе депутации полгода назад у Сальвора Гардина Борта не было. Это произошло не потому, что его деятельность недооценивалась сподвижниками. Совсем наоборот. Он отсутствовал по вполне понятной причине — был тогда на главной планете Анакреона.

Он прибыл туда как частное лицо. Не посещал никого из представителей власти, чего-либо привлекающего внимание не делал. Просто заглядывал в потайные уголки столицы и совал свой длинный любопытный нос во все щели.

Он вернулся на Терминус на закате короткого зимнего дня, занявшегося в тучах и шедшего в пелене снега к концу. Уже через час после прибытия Борт сидел за восьмиугольным столом дома у Сермака.

Увы, то, что он сообщил собравшимся, не смогло развеять гнетущую атмосферу собрания, усугубленную тяжелым снегопадом за окном.

— Боюсь, — начал он угрюмо, — что наше положение в данный момент можно определить таким мелодраматическим словосочетанием, как «пропащее дело».

— Ты действительно так думаешь? — не менее угрюмо спросил Сермак.

— Это даже не мнение, Сермак. Просто по-другому не скажешь.

— Всеобщее вооружение, — начал было Докор Вальто официальным тоном, но Борт туг же прервал его:

— Да забудь об этом! Старая песня!

Взгляд его скользнул по лицам присутствующих.

— Я говорю не о ком-нибудь, а о народе Анакреона. Признаюсь, у меня была идея дворцового переворота. В том или ином виде, для того, чтобы королем Анакреона стал кто-нибудь более устраивающий Академию. Неплохая была идейка. Она и сейчас недурна. У нее единственное слабое место. Она неосуществима. Великий Сальвор Гардин все предусмотрел.

Сермак с кислой миной выговорил:

— И все-таки, если бы ты сообщил нам детали, Борт, было бы лучше…

— Детали! Нету их! Все не так-то просто! Вся ситуация на Анакреоне, будь она проклята! А все — та религия, которую там насадила Академия. Она делает свое дело!

— Ну?

— Нужно видеть своими глазами, как это выглядит, чтобы оценить обстановку. Здесь, у нас, мы видим что? Только крупную школу, которая готовит священников, да иногда — особые празднества, устраиваемые для приезжих. А там…

Он откашлялся. Лем Тарки провел пальцем по узким усикам и спросил, глядя в потолок:

— Что же это за религия? Гардин всегда говорил, что это просто обман, рассчитанный на то, чтобы они принимали нашу науку и не задавались лишними вопросами. Помнишь, Сермак, он как-то сказал…

— Объяснения Гардина, — ответил Сермак, — не выдерживают даже поверхностной критики. Так что это за религия, Борт?

— С этической стороны ни к чему не подкопаешься. Немногим отличается от философских течений старой Империи. Высокие моральные принципы и всякое такое. Она оказала мощнейшее влияние на ход истории, и…

— Это мы знаем, — нетерпеливо прервал его Сермак. — Ближе к делу.

— Ну так вот… — Борт смутился, но виду не подал. — Религия, которую Академия выдумала и насадила, построена на жестких авторитарных началах. Священники — единственные, кто обладает правом доступа к научным приборам, которые мы передали Анакреону. Но обращаются с ними чисто эмпирически. Они сами верят во все безоговорочно, к примеру — в духовную природу сил, которыми управляют. Кстати, пару месяцев назад какой-то идиот вздумал пошалить на атомной станции в Тессаликийском Храме. Взорвалось пять городских кварталов. И что же вы думаете? Это было воспринято как Божья кара всеми, не исключая и священников.

— Я припоминаю. Что-то такое промелькнуло в газетах. Но я пока не понимаю, куда ты клонишь.

— Ну так послушайте, — твердо продолжил Борт. — Священники формируют иерархию, во главе которой стоит король — полубог. Он — абсолютный монарх милостью Божьей, и народ безоговорочно верит в это. И священники тоже. Свергнуть такого короля невозможно. Понятно теперь?

— Подожди, — вмешался Вальто. — Что ты имел в виду, говоря, что все устроил Гардин? Он-то здесь при чем?

Борт печально посмотрел на собеседника.

— Академия целиком и полностью приветствовала эту кампанию. Мы весь свой научный потенциал вложили в постановку сей клоунады. На каждом празднестве король восседает на троне, окруженный радиоактивной аурой. Над его тупой головой она сияет как корона. Любой, кто попытается прикоснуться к нему, рискует получить тяжелые ожоги. В самые торжественные моменты трон летает по воздуху, что, конечно же, связано с проявлением силы Галактического Духа. По царственному взмаху руки в Храме зажигается свет. И такие фокусы-покусы можно перечислять без конца. И все это мы делаем для него. Но верят и священники, которые своими руками творят эти чудеса.

— Плохо, — буркнул Сермак, кусая губы.

— Плохо? Да мне хотелось выть от злости! — воскликнул Борт. — Я все время думал о том, как глупо мы упустили свой шанс! Вспомните только, как тридцать лет назад Гардин спас Академию от Анакреона. В то время анакреонские обыватели не подозревали, что Империя разваливается. Они худо-бедно сводили концы с концами после Зеонского бунта. И даже тогда, когда все каналы связи оборвались, они еще не догадывались о том, что Империи — конец!

Если бы Императору хватило сил, он снова мог бы победить их с помощью крейсеров, опираясь на восстание внутри страны, которое неизбежно вспыхнуло бы. И мы могли бы сделать то же самое! Так нет же! Гардин установил там абсолютную монархию. Почему? Почему? Почему?!!

— А что там делает Верисов? — неожиданно поинтересовался молчавший до сих пор Джейм Орси. — Было время, когда он был членом пашей партии. Чем он теперь занимается? Он что, слепой?

— Не знаю, — пожал плечами Борт. — Для них он — верховный священник. Насколько мне известно, он только консультирует остальных священников по техническим вопросам. Но — главная фигура, черт бы его побрал, главная фигура!

Наступило напряженное молчание. Взгляды всех присутствовавших обратились к Сермаку. Молодой лидер партии нервно грыз ногти и вдруг четко выговорил:

— Дело плохо. Что-то тут не так!

Он огляделся по сторонам и добавил:

— Что же, Гардин такой балбес?

— Получается, что так, — отозвался Борт.

— Не может быть! Что-то не так. Что же, мы все это время зря глотки драли? Значит, мы еще глупее Гардина? В то, что глуп он, я никогда не поверю. Что-то тут есть… С одной стороны — создать религию, которая сводит к нулю всякую возможность переворота. С другой — вооружить Анакреон до зубов. Непонятно.

— Да, дело странное, — согласился Борт. — Но таковы факты.

— Государственная измена! Они ему платят! — выпалил Вальто.

Сермак замотал головой:

— Нет. Не принимаю. Скажи-ка мне, Борт, слышал ли ты там что-нибудь о военном крейсере, который Академия якобы ремонтирует для Анакреонского флота?

— О военном крейсере?

— Да, о старом имперском корабле.

— Нет, не слышал. Но это не так важно. Порты военного флота — религиозные святыни, абсолютно недоступные для простых смертных. И вообще, о делах флота там не принято распространяться.

— А тут как раз слухи ползут. Кое-кто из наших пытались поднять этот вопрос в Совете. Гардин не отрицал, заметь. Его представитель просто пожурил тех, кто распускает слухи, и все. По-моему, в этом что-то есть.

— Может быть. Но это — всего лишь часть целого, — покачал головой Борт. — Если это правда, это — полное безумие. Но… не более, чем все остальное.

— Я полагаю, — сказал Орси, — что у Гардина нет в запасе никакого засекреченного оружия. Это означает…

— Да, — резко оборвал его Сермак. — Это означает вот что: если бы это было так, старый Винис уже корчился бы в предсмертных судорогах. Конечно, никакого оружия нет.

— Следовательно, — поспешно продолжил свою мысль Орси, — это вопрос времени. Сколько его у нас, Борт?

— И в этом-то все дело. Но у меня спрашивать нечего. Я не знаю. В анакреонских газетах — ни слова об Академии. В последнее время там пишут только о предстоящих торжествах: на следующей неделе — совершеннолетие Леопольда.

— Ну, значит, несколько месяцев у нас есть, — впервые за все время улыбнулся Вальто. — Можно успеть.

— Успеть! О Боже, — простонал Борт. — Король — Бог, говорю я вам! Вы думаете, ему в голову придет начинать кампанию по пропаганде агрессии? Вы думаете, ему нужно будет убеждать народ в наших злодейских намерениях? Нет! Когда настанет время, Леопольд отдаст приказ, и война начнется!

— Вот так. В этом весь ужас. Он может отдать приказ и завтра, а нам останется только умыть руки.

Тут все заговорили разом. Сермак призывал собравшихся к порядку, но открылась дверь и вбежал Леви Норст. Пальто его было в снегу.

— Посмотрите! Нет, вы только посмотрите! — и он бросил на стол мокрую от снега газету. — И по всем каналам телевидения то же самое!

Пять голов склонились над газетой.

Первым заговорил Сермак. Он охрип от волнения.

— Господи! Он летит на Анакреон! На Анакреон!

— Измена… — прошептал Тарки. — Разрази меня гром, если Вальто не прав. Он продал нас и теперь едет собирать урожай.

Сермак встал.

— У нас нет другого выбора. Завтра я потребую в Совете, чтобы Гардин был смещен. Если и это не удастся…

Глава 20

Снег уже перестал идти, но земля была покрыта толстым его слоем, и автомобиль с трудом продвигался по пустынным улицам. Призрачный, сумеречный свет начинающегося дня был холоден не только в поэтическом смысле, и, несмотря на бурные события, никто — ни люди из «Действия», ни сторонники Гардина, не вышел на улицы Терминуса с лозунгами и транспарантами.

Ион Ли по обыкновению был недоволен и выражал свои мысли вслух.

— Дела плохи, Гардин. Они собираются вас скинуть.

— Пусть попробуют. Я лечу на Анакреон и хочу, чтобы все закончилось хорошо. Вот и все, Ли.

Гардин поудобнее устроился на мягком сиденье. Его слегка знобило. В машине было тепло, но весь город был так выстужен, что казалось, холод проник и в машину…

Он задумчиво проговорил:

— Когда-нибудь, когда у нас дойдут до этого руки, нужно будет оборудовать Терминус климатическим кондиционированием. Это вполне возможно.

— Я бы предпочел, — угрюмо отозвался Ли, — чтобы для начала было сделано кое-что другое. Я бы в первую очередь обеспечил климатическим кондиционированием Сермака. Посадил бы его в такую уютную сухую клеточку, в которой постоянно поддерживалась бы температура градусов 25 по Цельсию. Мне кажется, ему бы это очень подошло.

— Вот тогда-то мне действительно понадобились бы телохранители, — усмехнулся Гардин. — И не только эти двое. — Он указал на сидевших впереди, рядом с водителем, здоровяков, без всякого выражения на лицах смотревших вперед, положив лапищи на приклады бластеров. — Похоже, вы хотите гражданской войны.

— Я? В огонь брошено уже столько поленьев, что мне подбрасывать не придется, уверяю вас. Во-первых (он загнул большой палец на правой руке), Сермак вчера затеял свару в Совете и потребовал вашего досрочного переизбрания.

— У него было на то полное право. Если я не ошибаюсь, против было 206, а за — 184.

— Да, преимущество в 22 голоса, в то время как мы рассчитывали на шестьдесят минимум. Не отрицайте, ведь рассчитывали?

— Вроде бы, — согласился Гардин.

— Так. Во-вторых (он загнул указательный палец), после голосования пятьдесят членов партии Действия демонстративно покинули зал заседаний.

Гардин молчал. Ли загнул еще один палец.

— И в-третьих, прежде чем покинуть зал, Сермак крикнул, что вы — изменник, что вы отправляетесь на Анакреон за тридцатью сребрениками, что преимущество в голосовании обеспечили пособники измены и что название их партии еще скажет само за себя. О чем это говорит?

— Ну… о возможных неприятностях, видно?

— И в такой момент вы удираете на рассвете, как преступник! А надо бы встретиться с ними открыто, лицом к лицу, Гардин, и если это произойдет, объявите военное положение, заклинаю вас!

— Насилие — последний козырь…

— …дилетантов. Ерунда!

— Ладно, Ли. Не горячитесь. Посмотрим. А теперь слушайте меня внимательно. Тридцать лет назад открылся Склеп, и в пятидесятую годовщину со дня основания Академии появился образ Гэри Селдона, чтобы открыть нам глаза на происходящее.

— Помню, — кивнул Ли, улыбаясь, — в тот день мы совершили государственный переворот.

— Верно. Тогда произошел первый кризис. Сейчас назревает второй. Через три недели — восьмидесятилетие основания Академии. Вы не улавливаете никакой связи?

— Хотите сказать, что он снова появится?

— Подождите, я еще не закончил. Селдон ни слова не сказал о том, появится ли он еще раз, но это как раз вполне согласуется с его Планом. Он все время старался удержать нас от попыток любых предвидений. Нельзя также с уверенностью сказать, предусмотрены ли в механизме часов Склепа последующие открытия. Думаю, если бы мы вздумали там покопаться, то просто сломали бы часы. Каждую годовщину с того самого дня я бывал там, просто так — на всякий случай. Он ни разу не появился. Но именно сейчас, впервые, наступил настоящий кризис.

— Значит, он появится.

— Может быть. Не знаю. Однако дело именно в этом. На сегодняшнем заседании Совета, сразу же после того как будет объявлено, что я отбыл на Анакреон, сообщите о том, что четырнадцатого марта произойдет второе пришествие Гэри Селдона и он сообщит нам известие величайшей важности относительно успешного преодоления второго кризиса. Это очень важно, Ли. Больше ничего не добавляйте, какие бы вопросы вам ни задавали.

Ли удивленно уставился на Гардина.

— А мне поверят?

— Неважно. Если удастся привести их в замешательство, это то, что нам нужно. Пусть гадают, правда это или нет. На время они затихнут. До четырнадцатого марта. А я вернусь гораздо раньше.

Слова Гардина, кажется, не очень убедили Ли.

— Но… что касается «успешного преодоления» — это же чушь какая-то!

— Это беспроигрышная чушь. А вот и космопорт.

Ожидавший Гардина звездолет тускло поблескивал в сумерках. Гардин пробрался сквозь сугробы к кораблю. У открытого люка он обернулся к Ли и поднял руку, прощаясь.

— Счастливо, Ли. Безумно жаль оставлять вас на горячей сковородке, но больше дела доверить некому. Держитесь подальше от огня.

— Не волнуйтесь, Гардин. Сковородка горяча и так. Я сделаю все, как вы сказали.

Гардин отступил. Люк за ним закрылся.

Глава 21

На главную планету королевства Анакреон Гардин прибыл за день до коронации Леопольда. А до этого успел посетить восемь крупнейших звездных систем Анакреона, чтобы переговорить с местными представителями Академии.

Обширность королевства произвела на него угнетающее впечатление. Конечно, по сравнению с масштабами Галактической Империи, частью которойбыл когда-то Анакреон, королевство было крошечной точкой на карте. Но для того, кто всю свою жизнь прожил на одной-единственной планете, территория Анакреона и его население казались громадными.

Границы древней префектуры Анакреон включали в себя двадцать пять звездных систем, в шести из которых насчитывалось несколько обитаемых миров. Население составляло девятнадцать миллиардов. Во времена расцвета Империи оно было значительно больше, зато теперь, в условиях массового внедрения научных достижений Академии, рост численности ускорился.

Только теперь Гардин по-настоящему осознал грандиозность стоящей перед ним задачи. Ведь за тридцать лет был завоеван только главный из населенных миров Анакреона. Отдаленные провинции до сих пор имели колоссальные территории, где еще не была реставрирована атомная энергетика.

…Когда Гардин прибыл на столичную планету Анакреона, здесь все было спокойно. В дальних провинциях подготовка к коронации проходила шумно, с помпой, а тут, казалось, никто не проявлял особого усердия в приготовлениях к близящемуся празднеству.

Только Верисов разрывался на части. Гардину удалось лишь полчаса побеседовать с ним. Но разговор оказался исключительно плодотворным, и Гардин ожидал ночного торжества в наилучшем расположении духа.

Он старался вести себя как посторонний наблюдатель. Если бы его инкогнито было раскрыто, его тут же втянули бы в религиозные приготовления, а его это совсем не устраивало. Поэтому, когда бальный зал дворца наполнился блестящей толпой высочайших особ королевства, он тихо и незаметно разместился у стены, где на него никто или почти никто не обращал внимания.

Он был представлен Леопольду в бесконечном ряду гостей с безопасного расстояния — будущий король стоял в полном одиночестве и величии, окруженный смертельным сиянием радиоактивной ауры. Менее чем через час Леопольд должен был воссесть на колоссальных размеров трон из радий-иридиевого сплава, украшенный золотом и бриллиантами. Затем трон оторвется от пола и зависнет в воздухе перед громадным окном, в котором собравшиеся внизу толпы простонародья увидят своего божественного монарха, визжа от восторга и падая от счастья без чувств. Трон, конечно, мог бы и не быть таким громадным, если бы в него не был вмонтирован атомный двигатель…

Половина одиннадцатого… Гардин приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Хотел даже встать на стул. И заметил, что к нему сквозь толпу вельмож пробирается Винис. Гардин облегченно вздохнул.

Винис шел медленно. Он то и дело останавливался, чтобы сказать пару вежливых слов тому или другому вельможе, чей дед в свое время помогал деду Леопольда в захвате власти, за что все они получили титулы герцогов и князей.

Наконец он раскланялся с последним сановником и подошел к Гардину. Губы его изобразили подобие улыбки, но глаза светились недобрым светом из-под косматых бровей…

— Милый Гардин, — вкрадчиво проговорил он, — вы, вероятно, опасались, что вам будут надоедать, если ваше инкогнито будет раскрыто?

— Мне трудно надоесть, Ваше Высочество, — с легким поклоном ответил Гардин. — Но здесь очень интересно. У нас на Терминусе таких зрелищ не бывает, вы же знаете.

— О да! Не желаете ли пройти в мои покои, где мы могли бы побеседовать в более интимной обстановке?

— С удовольствием!

Рука об руку они сошли вниз по дворцовой лестнице. Не одна герцогиня поднесла к глазам лорнет, чтобы удивленно и с любопытством рассмотреть буднично одетого незнакомца, которому оказывает такую честь великий князь.

— Локрийское вино, Гардин, — сказал Винис. — Из королевских погребов. Настоящее, двухсотлетней выдержки. Было заложено за двадцать лет до Зеонского бунта.

— Истинно королевский напиток, — согласился Гардин и поднял бокал. — За Леопольда I, короля Анакреона!

Они выпили, и Винис как бы невзначай заметил:

— А может, и за Императора Периферии, а может, и поболее того, кто знает? Ведь настанет же когда-нибудь светлый праздник объединения Галактики!

— Несомненно. И, естественно, под эгидой Анакреона?

— А почему бы и нет? С помощью Академии ваше превосходство в Периферии станет очевидным!

Гардин поставил на столик пустой бокал и сказал:

— О да, конечно, если исключить одну малость: Академия призвана оказывать помощь любой нации, которая в ней нуждается. Высокие идеалы, которыми руководствуется наше правительство, и грандиозная моральная цель, которую перед нами поставил наш основатель Гэри Селдон, не позволяют нам иметь фаворитов. Тут ничего не поделаешь, Ваше Высочество.

Рот Виниса расплылся в улыбке.

— Как говорят в народе — «на Галактический Дух надейся, а сам не плошай». Я хорошо понимаю, Гардин, что по своей воле Академия вообще бы никому не помогала.

— Я бы не стал так говорить. Мы же ремонтируем для вас имперский крейсер, хотя наш Навигационный Совет очень настаивал на том, чтобы крейсер был передан ему для научных исследований.

— «Для научных исследований», — саркастически проговорил Винис. — Как же! Да вы ни за какие коврижки не стали бы его ремонтировать, если бы я не угрожал вам войной!

Гардин пожал плечами:

— Ну, не знаю…

— Зато я знаю! Эта угроза существовала всегда!

— И теперь существует?

— Теперь об угрозах рассуждать слишком поздно. Винис быстро взглянул на настольные часы.

— Послушайте, Гардин. Вы ведь уже были однажды на Анакреоне. Вы тогда были молоды. Мы оба были молоды тогда. Но уже тогда смотрели на мир по-разному. Вы ведь из тех, кого называют пацифистами?

— Как будто, да. По крайней мере, я считаю насилие крайне неэкономичным способом достижения цели. Всегда найдутся лучшие варианты, хотя путь к цели может оказаться не таким прямым.

— Ясно. Слышал я ваш знаменитый афоризм: «Насилие — последний козырь дилетантов». Однако… (регент повернул голову к двери и прислушался) я не склонен считать себя таким уж дилетантом.

Гардин вежливо кивнул.

— И, несмотря на это, — продолжал Винис, — я всегда был сторонником прямого действия. Я всегда верил в то, что надо проложить прямой путь к цели и идти по этому пути. И многого достиг. И достигну большего.

— Я понял вас, — прервал его Гардин. — Полагаю, что именно один из таких прямых путей вы прокладываете для себя и своих сыновей. Путь, который ведет прямехонько к трону, если вспомнить о недавней скоропостижной и безвременной кончине отца короля — вашего старшего брата и если учесть, что здоровье молодого короля внушает серьезные опасения. А оно внушает опасения, не так ли?

Винис нахмурился, голос его утратил мягкость и вкрадчивость.

— Я бы посоветовал вам, Гардин, не касаться определенных тем.

Вы, конечно, можете считать, что у вас есть некоторые привилегии как у мэра Терминуса… и что вы можете себе позволять… опрометчивые заявления, но, если вы себе это и позволяете, прошу вас иметь в виду, что я не из тех, кого можно запугать словами. Моя жизненная философия всегда основывалась на том, что трудности исчезают, когда встречаешь их лицом к лицу, в открытом бою. И я не отворачивался ни разу.

— Не сомневаюсь, и от чего же вы не хотите отвернуться сейчас?

— От трудности заставить Академию сотрудничать с нами! Ваша мирная политика, если хотите знать, привела к тому, что вы совершили ряд серьезных ошибок. Именно потому, что недооценили прямоту противника. Никто так не боится прямого действия, как вы.

— Например? — поинтересовался Гардин.

— Например, — вы прибыли на Анакреон без телохранителей и проследовали в мои покои.

Гардин удивленно огляделся по сторонам.

— Ну и что?

— Да ничего, конечно, — ответил регент, ухмыляясь, — кроме того, что за дверью пять гвардейцев, неплохо вооруженных и готовых стрелять по первому приказу. Не думаю, что вам удастся уйти, Гардин.

Гардин поудобнее устроился в кресле.

— А я пока и не собираюсь. А что, вы меня так боитесь?

— Я вас не боюсь! Просто хотел убедить вас в своих намерениях. А вы называйте это, как хотите.

— Нет уж, это вы называйте, как хотите, — безразлично отозвался Гардин. — Зачем мне квалифицировать ваши действия?

— А я думаю, что скоро вы измените мнение. Кстати, вы совершили еще одну крупную ошибку, Гардин. Насколько мне известно, планета Терминус практически беззащитна?

— Естественно. Кого нам бояться? Мы никому не угрожаем и со всеми поддерживаем ровные отношения.

— Вот именно. И, оставаясь беззащитными, вы милостиво позволили нам прекрасно вооружиться. В особенности вы помогли нам с флотом. Он у нас благодаря вам колоссальный. А учитывая ваш замечательный подарок в виде имперского крейсера, наш флот стал непобедим!

— Ваше Высочество, вы напрасно теряете время и красноречие. Если вы собираетесь объявить войну и хотите сообщить мне это, позвольте мне связаться с моим правительством.

— Сядьте, Гардин! Я не объявляю войну, а вы не будете связываться со своим правительством. Когда война начнется, Академия будет об этом извещена разрывами ядерных снарядов, пущенных с анакреонского флота под командованием моего сына. Он будет на флагманском корабле — на крейсере «Винис»!

Гардин нахмурился:

— И когда это произойдет?

— Ну если вам так интересно — флот покинул Анакреон ровно пятьдесят минут назад, в одиннадцать. А первый удар будет нанесен, как только они подлетят к Терминусу, то есть завтра в полдень. А вы можете считать себя военным пленником.

— А кем же еще? — хмуро отозвался Гардин. — Однако… я разочарован.

Винис злорадно хихикнул:

— Только-то?

— Да. Я-то думал, что наилучшим моментом для старта вашего флота будет полночь — время коронации. А вы, оказывается, решили начать войну, пока вы еще регент… В первом случае все сложилось бы более драматично.

Регент подозрительно уставился на Гардина.

— О чем это вы, черт бы вас подрал?

— Не понимаете? — улыбнулся Гардин. — Мой контрудар назначен на полночь.

Винис вскочил и, брызгая слюной, заорал:

— Лжете! Не может быть никакого контрудара! Если вы рассчитываете на поддержку других королевств, можете о ней забыть! Их флот, собери вы его весь вместе, не сравнится с нашим!

— Конечно. Только я стрелять не собираюсь. Просто неделю назад там, где надо, было брошено словечко-другое о том, что сегодня в полночь Анакреон будет объявлен вне закона.

— Вне закона?!

— Да. Если не понятно, объясню. Все священники на Анакреоне объявят забастовку, если я не отменю приказ. А я не смогу его отменить до тех пор, пока вы задерживаете меня. Да и не стал бы отменять, даже если бы вы меня отпустили!

Он наклонился вперед и отчетливо произнес:

— Отдаете ли вы себе отчет в том, Ваше Высочество, что нападение на Академию — святотатство?

Винис изо всех сил старался сохранять спокойствие.

— Мне таких вещей лучше не говорить. Приберегите это для толпы.

— А для кого бы вы думали, я это приберегаю? Видите ли, Ваше Высочество, последние полчаса во всех храмах Анакреона толпы народа слушают, развесив уши, что говорят им священники! Сейчас на Анакреоне нет простого смертного, который не узнал бы, что его правительство предприняло злобную, ничем не спровоцированную атаку на Терминус — центр их религии. А до полуночи — всего четыре минуты. Так что спускайтесь-ка в зал и смотрите, что будет. А мне тут будет очень спокойно под охраной ваших гвардейцев.

Гардин откинулся в кресле, налил себе еще бокал локрийского и безразлично уставился в потолок.

Винис разразился потоком проклятий и выбежал из своих покоев.

…В зале воцарилась тишина. Придворные расступились, и к трону образовался широкий проход. Леопольд сидел, опустив руки на подлокотники трона, высоко подняв голову, с окаменевшим лицом. Громадные люстры освещали зал. В рассеянном свете маленьких атомных лампочек, которыми был усеян сводчатый потолок, королевская аура отважно сверкала над головой Леопольда, образуя лучистую корону.

Винис остановился на лестнице. На него никто не обратил внимания — взгляды всех были устремлены на трон. Он до боли сжал кулаки и остался стоять, где стоял.

«Нет, — думал он, — Гардин не заставит меня сделать неверный шаг. Наврал, змей подколодный. Все идет, как надо!»

…Трон зашевелился. Бесшумно оторвался от пола и поплыл над подиумом, над ступенями и — на высоте шести футов от пола — к раскрытому настежь огромному окну.

Пробил колокол. Полночь… Трон застыл в воздухе перед окном. И вдруг… королевская аура погасла!

Мгновение король ничего не понимал. Потом лицо его удивленно скривилось. Без лучистой ауры оно стало обычным лицом болезненного, перепуганного подростка… Трон пошатнулся и грохнулся на пол! В ту же секунду во дворце погасли все огни.

В шуме перепуганных голосов раздался вопль Виниса:

— Принесите факелы! Факелы сюда!

Он метался в смешавшейся толпе сановников, пробираясь ко входу в зал. Оттуда в темноту рванулась королевская охрана.

Наконец в зал притащили факелы. Те самые, которые должны были гореть во время торжественной процессии по улицам города после коронации.

Зал озарился призрачным светом разноцветных факелов — голубым, красным, зеленым. Жутковато выглядели перекошенные физиономии напуганных до смерти вельмож.

— Ничего страшного, господа! — кричал Винис. — Оставайтесь на местах! Сейчас дадут свет.

Он повернулся к капитану охраны, с напускным спокойствием ожидавшему распоряжений.

— В чем дело, капитан?

— Ваше Высочество, — последовал ответ, — дворец окружен жителями города.

— Что им нужно? — рявкнул Винис.

— Во главе толпы — священник. Это верховный владыка — Поль Верисов. Он требует немедленного освобождения Сальвора Гардина и прекращения войны против Академии.

Винис прорычал:

— Если кто-нибудь из них осмелится приблизиться к воротам дворца — стреляйте без предупреждения! Пока все! Пусть орут на здоровье! Завтра разберемся.

Факелы расставили вдоль стен, стало светже. Винис бросился к трону, все еще стоявшему у окна, и поднял на ноги бледного как мел Леопольда.

— Иди со мной!

Винис бросил взгляд за окно. Город покрыл мрак. Снизу доносились громкие крики разгневанной толпы. Только справа от дворца, в Арголидском храме горел свет. Винис злобно застонал и поволок короля за собой.

…Толкнув дверь плечом, Винис ворвался в свои покои. За ним бочком вошел задыхающийся Леопольд.

— Гардин! — срывающимся голосом прокричал Винис. — Вы играете с силами, слишком опасными для вас!

Мэр не обратил на Виниса никакого внимания. Озаренный жемчужным сиянием карманного атомного фонарика, лежавшего рядом на столике, он все так же спокойно сидел в кресле и лукаво улыбался.

— Доброе утро, Ваше Величество, — обратился он к Леопольду. — Мои поздравления с вашей коронацией!

— Гардин! — гаркнул Винис и топнул ногой. — Прикажите вашим священникам вернуться к выполнению своих обязанностей!

— А вы сами прикажите, Винис! Вот тогда и увидите, кто с какими силами играет и для кого они опасны. Сейчас на Анакреоне не вертится ни одно колесо. Не горит ни один огонек — только в храмах. Из кранов не течет вода — только в храмах. Больницы не принимают больных. Электростанции закрылись. Корабли вернулись в порты. Если вам это не нравится, Винис, прикажите священникам вернуться к исполнению обязанностей. Мне, откровенно говоря, неохота это делать.

— И прикажу, Гардин, черт бы вас побрал! Играть в открытую так играть! Сегодня же ночью во всех храмах будет установлена военная охрана.

— Замечательно! А как вы собираетесь отдать приказ? Все линии связи на планете прерваны. Не работает ни радио, ни телевидение. Откровенно говоря, единственное функционирующее средство коммуникации — вот этот ваш телевизор, — я имею в виду, за пределами храмов. Но он работает только на прием.

Винис задыхался от ярости, а Гардин спокойно продолжил:

— Но, если желаете, можете отдать гвардейцам приказ войти в Арголидский храм, а затем свяжитесь по ультраволновой связи с остальными районами планеты. Но я очень опасаюсь, что, если вы это сделаете, толпа просто разорвет гвардейцев на куски. А кто тогда будет охранять дворец? И вашу жизнь, Винис?

Винис прошипел:

— Мы продержимся, дьявол! Ночь продержимся. Пусть орет толпа, пусть гаснет свет, но мы продержимся! А когда поступит сообщение о том, что Академия захвачена, ваша драгоценная толпа убедится а том, каким мыльным пузырем была вся ваша религия! Тогда они отвернутся от ваших священников и восстанут против них! Я даю вам время до завтрашнего полудня, Гардин, потому что вы можете прекратить подачу энергии на Анакреоне, но вы не в силах остановить анакреонский флот!!

Он охрип от крика.

— Они на пути, Гардин, и с ними огромный крейсер, который вы лично распорядились отремонтировать!

Гардин, хитро улыбаясь, сказал:

— Вот именно — который я лично распорядился отремонтировать. Но — весьма и весьма специфически, заметьте… Скажите, Винис, вы когда-нибудь слышали об ультраволновом реле? Вижу, что не слышали. Ну так вот: примерно через две минуты вы увидите его в действии.

Вдруг вспыхнул экран телевизора. Гардин добавил:

— Ах нет, простите, — через две секунды! Садитесь, Винис, смотрите и слушайте.

Глава 22

Тео Эйпорат был одним из самых высокопоставленных духовных персон Анакреона. Уже одного этого было достаточно для того, чтобы он смог занять высокий пост корабельного священника на флагманском крейсере «Винис».

Но дело было не только в этом. Он знал корабль. Он работал на его ремонте под руководством святых людей из самой Академии. Он выполнял их распоряжения. Изучил принцип работы двигателей, налаживал системы связи, заделывал пробоины в корпусе, восстанавливал переборки. Ему позволили помогать даже тогда, когда мудрые люди из Академии монтировали такое священное устройство, которого до сих пор не было ни на одном корабле, — ультраволновое реле!

И неудивительно, что у него щемило сердце, стоило ему подумать о том, какой цели послужит этот великолепный корабль! Он отказывался верить, когда Верисов рассказал ему об этом! Корабль должен был принять участие в величайшем злодеянии — его орудия будут повернуты против великой Академии! Против той Академии, где он учился в юности, против источника всеобщей благодати!

Теперь сомнений не было — то же самое он услышал от адмирала.

Но как же мог король, помазанник Божий, позволить свершиться этому святотатству! И знал ли он об этом? Может быть, это приказ злобного регента — Виниса, а король ничего не ведает? А сын Виниса пять минут назад сказал Тео: «Занимайтесь своими делами — спасением душ и благословениями. А кораблем займусь я».

Эйпорат хитро усмехнулся. Он-то займется. И еще как! И князь Лефкин очень скоро запросит пощады!

…Эйпорат зашел в центральный пункт связи. Его сопровождал младший священник. Двое офицеров, оказавшихся в зале, никоим образом не выразили неудовольствия. Главный корабельный священник имел право входить всюду.

— Закройте дверь, — приказал Эйпорат и взглянул на хронометр. Было без пяти двенадцать.

Быстрыми, отработанными движениями он нажал несколько клавиш на пульте. Теперь на всем протяжении корабля длиной в две мили был слышен его голос и виден он сам.

— Солдаты королевского флагманского корабля «Винис», внимание! Говорит ваш корабельный священник! Ваш корабль, — чуть дрожащим от волнения голосом продолжал Тео, — втянут в святотатственное деяние, за которое душа каждого из вас может погибнуть безвозвратно в пучинах пространства! Слушайте! Ваш командир хочет повести этот корабль к Академии и превратить в руины этот источник нашей благодати! Это его приказ, и поэтому я во имя Галактического Духа лишаю его права командования! Он не может командовать там, где нарушена воля Галактического Духа! Даже сам болеественный король не может править без помощи Галактического Духа!

Младший священник, потрясенный до глубины души, внимал словам Тео. Двое офицеров в страхе застыли как статуи.

— И потому что этот корабль вовлечен в сатанинское злодеяние, от него отнимается благословение Галактического Духа!

Эйпорат торжественно воздел руки. У тысячи экранов по всему кораблю столпились солдаты и офицеры и слушали, что говорит корабельный священник.

— Во имя Галактического Духа и пророка его, Гэри Селдона, и его учеников, святых людей из Академии, я проклинаю этот корабль! Пусть телевизоры — его глаза — ослепнут! Пусть атомные заряды — его руки — отсохнут! Пусть двигатели — его сердце — остановятся! Пусть вентиляционная система — его легкие — перестанут дышать! Пусть линии связи — его голос — замолчат! Пусть его освещение — его душа — погаснет! Так, во имя Галактического Духа, я проклинаю этот корабль!

Когда Тео произнес последнее слово, пробило полночь. В Арголидском храме, на расстоянии многих световых лет от корабля, чья-то рука включила ультраволновое реле, и в тот же миг сработало ультраволновое реле на корабле.

И корабль умер!

Потому что главное свойство научной религии в том, что она практична, и проклятия, подобные произнесенным Эйпоратом, действительно смертельны!

Мрак объял все помещения крейсера. Затих шум гиператомных двигателей. Тео облегченно вздохнул и вытащил из потайного кармана сутаны маленький атомный фонарик, свет которого озарил зал призрачным сиянием…

Он взглянул свысока на офицеров, которые, хотя и были храбрыми мужчинами, упали на колени в смертельном ужасе и вопили:

— Спасите наши души, Ваше Преподобие! Мы — простые люди и не ведали о преступлениях наших начальников!

— Идите за мной, — строго приказал Эйпорат. — Для вас еще не все потеряно.

На корабле царили темнота и ужас. Солдаты окружили Эйпората, идущего в круге света, пытаясь коснуться его сутаны, и умоляли о пощаде. Он говорил только:

— Следуйте за мной!

Навстречу ему шел князь Лефкин.

Столкнувшись лицом к лицу со священником, адмирал смерил его ненавидящим взглядом.

— А-а-а! Вот вы где!

Лефкин унаследовал красивые голубые глаза матери, но, — увы, ему достались и крючковатый нос, и косоглазие отца.

— Каковы бы ни были мотивы ваших изменнических действий, я приказываю немедленно вернуть кораблю энергетическое обеспечение. Командир здесь я!

— Уже нет! — гордо ответил Эйпорат.

Лефкин огляделся вокруг.

— Взять этого человека! Арестовать его — или, клянусь, я вышвырну за борт всякого, кто меня сейчас слышит!

Никто не пошевелился.

— Ваш адмирал приказывает вам! Арестуйте его.

Никакого эффекта…

— Как же вы позволяете, чтобы вас дурачил этот шут, комедиант! Он обманщик, а Галактический Дух, о котором он разглагольствует, — плод его воображения, который…

Эйпорат гневно прервал его:

— Взять богохульника! Слушать его — значит, губить свои души!

Благородный адмирал тут же оказался в крепких руках своих солдат.

— Ведите его за мной!

Эйпорат повернулся и отправился в зал связи. За ним по коридорам, черным от толпы солдат, тащили упирающегося Лефкина. Войдя в зал, Эйпорат приказал подвести бывшего командира к единственному работавшему передатчику…

— Прикажите флоту изменить курс и приготовиться к возвращению на Анакреон!

Смещенный адмирал, истерзанный, полубезумный, повиновался.

— А теперь, — продолжал Эйпорат твердо и сурово, — мы на ультраволновой связи с Анакреоном. Повторяйте за мной слово в слово.

Лефкин замотал головой. Толпа, наполнившая зал и близлежащие коридоры, дико взревела.

— Говорите! — крикнул Эйпорат. — Начали: «Анакреонский флот…»

Лефкин повторил…

Глава 23

В покоях Виниса стояла напряженная тишина, когда на экране возникло лицо князя Лефкина. Регент только охнул и застонал, когда увидел, как плачевно выглядит его сын и наследник…

Гардин смотрел на экран спокойно, положив ногу на ногу, а только что коронованный Леопольд, дрожа, забился в самый темный угол и судорожно закусил рукав своего раззолоченного одеяния. Даже солдаты, выйдя из обычного бесстрастия, с ужасом глядели на экран.

Лефкин говорил запинаясь, устало, то и дело делая паузы:

— Анакреонский флот… осознавая сущность своей миссии… и отказываясь участвовать… в невиданном злодеянии и святотатстве… возвращается на Анакреон… предъявляя следующий ультиматум… тем богохульникам и грешникам, которые осмелились применить силу… против Академии… источника всякой благодати… и против Галактического Духа… Требуем немедленно прекратить войну… против… истинной веры… и дать гарантии… которые бы устроили… военный флот, представляемый нашим священником… Тео Эйпоратом… чтобы такая война больше не повторилась… и чтобы… (тут возникла довольно долгая пауза) и чтобы… прежний регент… Винис… был заключен в тюрьму… и предстал перед церковным судом… за свои преступления… В противном случае… королевский флот… вернувшись на Анакреон… сровняет дворец с землей… и сделает все необходимое… для ликвидации гнезда грешников… и логова разрушителей…

Голос адмирала затих. Он отчаянно всхлипнул. Экран погас.

Пальцы Гардина быстро прикоснулись к корпусу атомного фонарика. Свет его постепенно пошел на убыль. И когда он совсем исчез, в наступившей темноте регент, король и солдаты стали черными тенями. А вокруг Гардина появилась аура!

Конечно, она не сверкала так торжественно, как былая аура короля, но была по-своему эффектна и куда более эффективна.

Гардин, с трудом скрывая иронию, обратился к Винису:

— Есть старая притча. Старая, как само человечество. Думаю, вам полезно будет послушать…

«У лошади был злейший враг — волк, который заставлял ее жить в постоянном страхе. Окончательно отчаявшись, она решила поискать сильного защитника, который помог бы ей избавиться от врага.

И отправилась она к человеку, и предложила ему заключить союз, потому что волк был врагом человека тоже. Человек тут же согласился и предложил немедленно убить волка, если только лошадь ему поможет, Лошадь с радостью согласилась и позволила человеку надеть на себя седло и уздечку. Человек вскочил на лошадь верхом, поскакал и — убил волка.

Лошадь на радостях поблагодарила человека и говорит: «Теперь, когда враг наш мертв, сними с меня седло и уздечку!» А человек громко рассмеялся и ответил: «Да что ты говоришь? Но, моя лошадка!» — и пришпорил ее хорошенько».

Стояла гробовая тишина. Тень Виниса не пошевелилась.

Гардин спокойно продолжал:

— Думаю, аналогия очевидна. Желая навечно закрепить за собой незыблемую власть над своими народами, правители Четырех Королевств приняли от нас научную религию, которая стала их седлом и уздечкой. Животворная сила атомной энергии сконцентрировалась в руках священников, которые выполняли наши приказы — наши, замечу, а не ваши. Вы убили волка, но не смогли избавиться от…

Винис как подброшенный вскочил с кресла. В темноте его глаза казались черными омутами безумия. Хриплым голосом он проговорил:

— Но ты в моих руках! Никуда не денешься. Ты погибнешь! Пусть нас поднимут на воздух! Пусть все взорвут! Но ты погибнешь! Я убью тебя! Солдаты, — заорал он, — стреляйте в дьявола! Огонь! Огонь!!!

Гардин обернулся и посмотрел на солдат, улыбаясь. Один из них поднял было бластер, но тут же опустил. Остальные даже не пошевелились. Сальвор Гардин, мэр Терминуса, окруженный мягким сиянием, дружелюбно улыбающийся, перед которым только что рассыпалась в прах мощь Анакреона, был слишком велик для них, несмотря на приказ трясущегося регента…

Винис выкрикнул проклятие и бросился к ближайшему солдату. Выхватил у него бластер, направил его на Гардина и нажал кнопку…

Бледный тонкий луч отразился от силового защитного поля, окружавшего Гардина, и, не причинив тому никакого вреда, нейтрализовался. Винис нажимал и нажимал кнопку, хохотал в истерике и заливался бессильными слезами.

А Гардин спокойно улыбался, а его защитное поле — его аура — светилось все сильнее, поскольку проглотило энергию луча бластера. Леопольд в своем углу закрыл глаза и тихо застонал…

Издав истошный вопль, Винис развернул бластер к себе и выстрелил…

Глядя на обезглавленную фигуру на полу, Гардин пробормотал:

— Да… Приверженец «прямого действия» до конца… Последний.

Глава 24

Склеп был переполнен.

Сальвор Гардин невольно сравнил эту толпу народа с той небольшой кучкой советников, которая собралась здесь во время «первого пришествия» Гэри Селдона, тридцать лет назад. Тогда их было всего лишь шестеро-пятеро старых энциклопедистов, из которых никто не дожил до сегодняшнего дня, и он сам, новоиспеченный мэр… В тот самый день он с помощью Йона Ли и его людей лишил власти старого догматика…

Теперь все было по-другому. Все члены Городского Совета ожидали появления Гэри Селдона. Гардин по-прежнему был мэром, но теперь он обладал всей полнотой власти. А после поражения Анакреона Гардин пользовался всеобщей популярностью и любовью. Когда он вернулся с Анакреона с известием о смерти Виниса и подписании нового соглашения с трясущимся от страха Леопольдом, его встретили с восторгом. Когда за этим последовало подписание соглашений с остальными королевствами — соглашений, которые охраняли Академию от любых попыток нападения, — радости не было конца! По всем улицам Терминуса прошли факельные шествия. Даже имя Гэри Селдона никогда не звучало так громко!

Губы Гардина дрогнули в улыбке. Да, начала такой популярности он добился тогда, тридцать лет назад…

В противоположном углу Склепа Зеф Сермак и Льюис Борт что-то оживленно обсуждали. Казалось, события последних дней на них не отразились никак. А ведь они голосовали за вотум доверия, публично покаялись в ранее произнесенных оскорблениях в адрес Гардина, оправдываясь и извиняясь… и тут же затеяли новую кампанию…

Йон Ли коснулся руки Гардина и многозначительно показал на часы.

Гардин поднял взгляд.

— Привет, Ли. Что это вы такой грустный? Теперь-то что не так?

— Он должен появиться через пять минут?

— Надеюсь. В прошлый раз он появился в полдень.

— А если не появится?

— Послушайте, Ли, вы, видимо, решили до конца моих дней мучить меня своими сомнениями. Не появится — значит, не появится!

Ли нахмурился и задумчиво покачал головой:

— Если все сорвется, у нас будут очередные неприятности. Если Селдон, так сказать, не одобрит наших действий, у Сермака руки будут развязаны. Он хочет полной и бесповоротной аннексии Четырех Королевств и немедленной экспансии Академии, — если потребуется — с применением силы. Кампанию эту он уже разворачивает вовсю.

— Знаю. Пожиратель огня должен глотать факелы, даже если рискует сам сгореть… А вы, Ли, будете всегда сомневаться и переживать. А если причин для волнения не останется, вы их придумаете.

Ли собрался было ответить, но в эту секунду у него перехватило дыхание. Все огни постепенно погасли, и взгляды собравшихся устремились на большой стеклянный куб, занимавший половину Склепа. Ли глубоко вздохнул и опустился в кресло рядом с Гардином.

Гардин выпрямился, пристально глядя на фигуру человека, возникшую внутри куба. Там, в инвалидном кресле, сидел старик!

Из находившихся в Склепе только Гардин помнил день, когда это произошло впервые… Тогда он был молод… С тех пор Гардин здорово постарел, а старик в кубе не состарился ни на один день…

Он тихо сказал:

— Я — Гэри Селдон…

В Склепе стояла тишина… Гэри Селдон продолжал говорить, просто и непосредственно:

— Вот уже второй раз я появляюсь здесь. Конечно, я не могу знать, есть ли здесь сейчас кто-нибудь из тех, кто был в первый раз. Я не знаю даже, есть ли здесь кто-нибудь вообще. Но и это не так уж важно. Если второй кризис успешно преодолен, вы должны быть здесь. Если вас здесь нет, значит, — второй кризис вас сломал.

Он мягко улыбнулся:

— Но вряд ли, потому что мои расчеты показывают, что в первые восемьдесят лет выполнения Плана значительных отклонений от плана быть не должно. Вероятность — девяносто девять процентов.

Судя по нашим расчетам, сейчас вы достигли превосходства над варварскими королевствами — ближайшими соседями Академии. Если во время первого кризиса вы победили за счет баланса сил, то во время второго — духовной силой одолев физическую.

Однако должен предупредить вас. Не будьте слишком беспечны. Я не собираюсь открывать вам знания, являясь сюда призраком, но подскажу: то, чего вы добились сейчас, — не более чем новое равновесие. Но теперь ваше положение значительно лучше. И помните о том, что духовной мощи, которой было достаточно, чтобы отразить мощь физическую, мало для собственной агрессии. У вас расцветают регионализм и национализм, и духовная мощь не сможет продержаться долго. Думаю, не говорю вам ничего такого, что может вас удивить.

И еще — вы должны простить меня за то, что мои объяснения несколько туманны. Я вынужден пользоваться приблизительными терминами, поскольку никто из вас не имеет образования, необходимого для понимания сути психоистории. Вот я и говорю так, чтобы вам было понятно.

Сейчас Академия находится в самом начале пути, ведущего к созданию новой Империи. Окружающие вас королевства по ресурсам еще сильнее вас. Даже — громадные, непроходимые дебри варварства. За поясом варварства находится то, что пока еще называется Империей. Она слаба и полуразрушена, но все же еще жизнеспособна.

Тут Гэри Селдон взял с невидимого столика книгу и открыл ее. Лицо его стало серьезным и торжественным.

— И не забывайте о том, что существует вторая Академия, основанная, как и ваша, восемьдесят лет назад. Академия на другом краю Галактики. Господа! Перед вами дорога длиной в девятьсот двадцать лет. Дерзайте!

Селдон опустил взгляд на книгу и исчез. Снова загорелся свет. Склеп наполнился шумом голосов. Ли склонился к уху Гардина и прошептал:

— А он не сказал, вернется ли еще. Гардин хмыкнул:

— Не сказал. Но я очень надеюсь, что ко времени его нового пришествия и вы, и я будем надежно упокоены в земле. Так-то, Ли!

Часть IV. ТОРГОВЦЫ

Глава 25

ТОРГОВЦЫ — …постепенно политическую олигархию Академии возглавили Торговцы, которые оплели тонкими сетями маршрутов грандиозные просторы Периферии. Они покидали Терминус на долгие месяцы и годы. Их корабли зачастую были латаны-перелатаны собственноручно; честность в их среде оставляла желать лучшего, но бесстрашие а отвага…

…за счет всего вышеперечисленного им удалось создать собственную «Империю», более могущественную, чем псевдорелигиозные деспотии Четырех Королевств…

…ходит множество рассказов об этих одиноких и угрюмых великанах, которые полушутя-полусерьезно произносили свой лозунг, заимствованный из афоризмов Сальвора Гардина: «Никогда не позволяйте морали удерживать вас от правильных поступков»… Теперь трудно судить, какие из рассказов точны, а какие апокрифичны. Почти все в той или иной степени приукрашены…

Галактическая энциклопедия

Лиммар Пониетс стоял под душем, когда зазвучал сигнал вызова, — странно, но гипервизионная связь и горячий душ действовали на необъятных, пустынных просторах галактической Периферии…

К счастью, этот отсек корабля, не заполненный всевозможными грузами, был настолько миниатюрен, что душевая комната занимала кубик размером два на четыре фута и находилась всего в двух футах от пульта управления. Ласковый плеск воды прервало стрекочущее стаккато вызова…

Наспех стерев с лица мыльную пену, бормоча ругательства, Пониетс босиком прошлепал к пульту, отладил звук и изображение…

Не прошло и трех часов, и к его кораблю причалил другой торговый звездолет, и через стыковочный туннель вошел улыбающийся юноша.

Пониетс указал ему на свое лучшее кресло, а сам бочком пристроился в кресле пилота.

— Каким ветром вас занесло, Горм? — мрачно спросил он. — Вы что, всю дорогу от Академии тащились за мной?

Лес Горм закурил сигарету и отрицательно покачал головой.

— Делать мне нечего! Просто угораздило попасть на четвертую Глипты после прибытия почты. Вот меня и послали вдогонку за вами с этой штукой.

Он передал Пониетсу маленький блестящий шарик и добавил:

— Конфиденциально. Сверхсекретно. Нельзя передавать по субэфиру, и все такое прочее. В общем, это персональная капсула, и никто, кроме вас, ее не прочтет.

Пониетс грустно вертел в руке шарик.

— Вот так подарочек! Что-то я не припомню, чтобы персональная капсула хоть когда-нибудь приносила радостные известия…

Шарик раскрылся у него на ладони. Из него побежала тонкая ленточка. Он пробежал глазами сообщение — читать необходимо было как можно скорее, потому что, когда появлялся конец ленты, начало ее уже чернело и обугливалось. Еще через мгновение ленточка распалась на молекулы и испарилась.

— Черт подери, — огорченно проговорил Пониетс.

— Может, чем-нибудь помочь, — поинтересовался Горм, с любопытством глядя на Лиммара. — Или это действительно секрет?

— Да нет, вам-то как раз я могу сказать. Вы ведь член Гильдии… В общем, мне нужно лететь на Аскон.

— На Аскон? С какой стати?

— Они там торговца арестовали. Вот и весь секрет.

Горм был искренне возмущен.

— Арестовали? Но это же нарушение Конвенции!

— Угу. И вмешательство во внутреннюю политику.

— О! Так он на этом засыпался! А кто такой? Я его знаю?

— Нет! — резко отозвался Пониетс, и Горм понял, что больше вопросов задавать не стоит.

Пониетс встал, нажал на клавиши пульта и уставился на монитор. Ряд бесстрастных цифр, появившихся на экране, поверг его в бешенство… Он с ненавистью смотрел на экран и бормотал:

— Проклятье! В то время как у меня не выполнена квота по продаже! Мать твою…

Тут в глазах Горма вспыхнул огонек.

— Послушайте, дружище, Аскон-то — закрытая территория!

— То-то и оно! Что там, кроме перочинного ножика, продашь? Они упорно не желают приобретать никаких атомных устройств. А у меня квота наполовину не выполнена. Просто самоубийство туда лететь!

— А отвертеться нельзя?

Пониетс печально покачал головой.

— Дело — дрянь. Этот парень — мой друг, и я не могу бросить его в беде! Меня ведет рука Галактического Духа…

— Чего-чего? — прищурился Горм.

Пониетс взглянул на обескураженного Горма и сухо рассмеялся:

— Простите, отвлекся. Вы ведь не читали «Книгу Духа».

— Да я про такую и не слыхал!

— Естественно. Ее читают те, кто обучаются в религиозных школах.

— А вы, что же…

— Увы, Горм. Это темное пятно в моей биографии и страшная тайна. Но для Преподобных Отцов я оказался крепким орешком. Они меня выгнали, и мне ничего не оставалось, как получить светское образование в Академии. Ну ладно, это все, так сказать, лирика. А как у вас с квотой в этом году?

Горм погасил сигарету и напялил кепочку.

— Последний груз — и все.

— Счастливчик, — буркнул Пониетс.

Горм попрощался с ним и перешел на свой корабль, а Лиммар еще долго сидел, угрюмо глядя в одну точку…

Итак — Эскел Горов был на Асконе, и в тюрьме!

Скверные дела… Хуже, чем могло показаться на первый взгляд. Одно — рассказать об этом так, как Пониетс рассказал любопытному юнцу, чтобы тот поскорее отвязался. Другое — что все принимало серьезный оборот.

Лиммар Пониетс был одним из немногих, кто знал, что Старший Торговец Эскел Горов — вовсе не торговец, а агент Академии…

Глава 26

Прошло две недели. И все — впустую!

Неделю он потратил, добираясь до Аскона. На границе его встретили бдительные патрульные кораблики. Какова ни была асконская система слежения — она действовала, и неплохо…

Сохраняя дистанцию, патруль сопровождал его до центральной планеты Аскона.

Пониетс без особого труда узнал эти корабли. Прежние имперские реликвии. Но не военные звездолеты, а спортивные. Не имея на борту атомного оружия, они представляли собой разве что музейные экспонаты…

Еще неделя ушла на общение с бесчисленными чиновниками, которые, как многоголовый шлагбаум, перекрывали дорогу к Верховному Магистру. Перед всяким секретарем и советником нужно было расшаркиваться и раскланиваться. Каждого нужно было долго и нудно уговаривать, чтобы получить драгоценную подпись, открывавшую путь к следующему чинуше.

Впервые в жизни Пониетс почувствовал, как бесполезны здесь его торговые титулы…

И вот наконец он стоял перед дверью, ведущей в тронный зал. Прошло две недели. Горов сидел в тюрьме, а груз Пониетса бесполезно томился в трюмах корабля.

Верховный Магистр был небольшого роста, лысеющий. Лицо его избороздили глубокие морщины, тонкую шею украшал огромный, пышный меховой воротник. Казалось, тело Магистра подвешено к нему.

Он сделал знак рукой, цепочка вооруженных охранников разомкнулась. По образовавшемуся проходу Пониетс приблизился к трону.

— Молчи! — прошипел Верховный Магистр, хотя Пониетс не успел и рта открыть. — Вот так-то лучше! — обрадованно заявил Верховный Магистр. — Чего не выношу — так это бесполезной болтовни. Молчишь — и молчи. И не угрожай мне, и не пытайся льстить! И жаловаться не вздумай! Я уже счет потерял — сколько раз такие, как ты и твой дружок, пытались всучить моим людям адские машинки!

— Сир! — смиренно проговорил Пониетс. — Я не хочу оправдывать упомянутого торговца. У нас не принято лезть туда, где нас не ждут. Но Галактика велика, и бывали случаи, когда границы нарушались невольно. Это были досадные ошибки…

— Досадные… — проскрипел Великий Магистр, — Только вот ошибки ли? А? Ваши люди с четвертой Глипты терроризируют меня просьбами о переговорах ужо две недели, с того дня, когда мы посадили в тюрьму этого богохульника! Они мне и о твоем прибытии сообщили, не сомневайся. Что это, как не хорошо организованная кампания по спасению?Слишком продуманная для досадной ошибки!

Черные глазки асконского правителя метали молнии.

— А вы, торговцы, мечетесь между мирами как шальные и заинтересованы только в своих правах! У вас хватает наглости прилетать в центральную систему Аскона, а потом называть это невольным переходом границы, досадной ошибкой? Не морочьте мне голову, ладно?

Пониетс дрогнул, но виду не подал. Он так же смиренно произнес:

— Если попытка торговать совершена преднамеренно, Ваше Превосходительство, то это, безусловно, противоречит жестким правилам, установленным в нашей Гильдии.

— Противоречит, противоречит! И нашим правилам — тоже! Да так противоречит, что твой приятель скоро жизнью заплатит за это.

У Пониетса противно засосало под ложечкой. Казалось, выхода нет.

Он тихо проговорил:

— Сир, но смерть так абсолютна и бесповоротна, что, может быть, ей найдется какая-нибудь замена?

Наступила молчаливая пауза. Затем Верховный Магистр вкрадчиво поинтересовался:

— Я слышал, Академия очень богата?

— Да! К сожалению, вы постоянно отказываетесь от наших богатств! Наши атомные товары стоят…

— Да ничего они не стоят, ваши атомные товары. На них нет благословения наших предков. Они греховны и прокляты во веки веков.

Последняя фраза прозвучала как школьная формула… Морщинистые веки Верховного Магистра опустились на глаза.

— А больше ничего ценного у тебя нет?

Пониетс сделал вид, что намека не понял.

— А что бы вы хотели?

Асконец открыл глаза и пожал плечами:

— Хорошенькое дело! Кто торговец — ты или я? Что же ты у меня спрашиваешь, что мне нужно? Так не пойдет! Твоему драгоценному дружку грозит смерть за нарушение законов Аскона. Газовая камера. Мы, кстати, справедливый народ. Беднейший из крестьян не пострадал так, как твой друг. Я сам, окажись я, не дай бог, на его месте, пострадал бы не меньше.

Пониетс, потупив взор, безнадежно спросил:

— Сир! Не будет ли мне позволено переговорить с узником?

— Асконские законы, — холодно отозвался Верховный Магистр, — не разрешают свиданий со смертниками.

У Пониетса перехватило дыхание. Мгновение он собирался с духом и вдруг воскликнул:

— Ваше Превосходительство, я прошу вас проявить милость к душе человеческой в часы, когда тело его готовится к скорой погибели. Он лишен духовного окормления, и душа его в опасности. Он может уйти в мир иной неподготовленным.

Верховный Магистр медленно, подозрительно поинтересовался:

— Ты что… — исповедник?

Пониетс скромно потупился.

— Меня так учили, Ваше Превосходительство. В мрачных пучинах космоса странствующим торговцам нужны такие люди, как я, которые могли бы позаботиться о духовной стороне их жизни…

Асконский правитель задумчиво покачал головой:

— Да… человек должен подготовить свою душу к путешествию в страну предков… Вот уж не думал, не гадал, что торговцы — верующие! Дивны дела твои, Господи!

Глава 27

Эскел Горов пошевелился на нарах и приоткрыл один глаз. Дверь камеры резко скрипнула и тяжело открылась… Горов резко вскочил на ноги.

— Пониетс! Тебя послали!

— Совпадение обстоятельств, — печально ответил Пониетс. — Случайность или мой злой демон подшутил… Сначала ты попадаешь в беду на Асконе. Затем мой торговый маршрут, известный Совету по Торговле, пролегает в пятидесяти парсеках отсюда, когда случается то, что во-первых. В-третьих, мы раньше работали вместе, и Совету это известно. Ну разве не удачное стечение обстоятельств?

— Говори осторожнее, — тихо проговорил Горов. — Нас наверняка подслушивают. Или у тебя портативный отражатель?

Пониетс молча показал узорчатый металлический браслет, охватывающий запястье левой руки, и Горов успокоился.

Пониетс огляделся. Камера была чистая и просторная. Ничем дурным не пахло.

— Повезло. Похоже, с тобой тут неплохо обращаются.

Горов пропустил его слова мимо ушей.

— Ты мне вот что скажи. Как тебе удалось ко мне пробраться? Никого не допускают уже две недели!

— С того самого дня, значит, как я прибыл… Ну что тебе сказать? Представь себе, что этот общипанный воробей — здешний правитель — имеет кое-какие слабости. Он, видишь ли, обожает благочестивые речи. Глупо этим не воспользоваться! Как видишь, вышло. Ты думаешь, я кто? Не падай в обморок — я твой духовник. Удивительные люди — эти святоши! Понадобится, так он тебе лично глотку перережет, глазом не моргнув, но при этом искренне печется о твоей бестелесной, несуществующей душе. В общем, выражаясь по-научному, я применил методы эмпирической психологии. Хороший торговец должен знать обо всем понемногу.

Горов саркастически ухмыльнулся:

— Ясно. Ты же учился в богословской школе. Молодчина, Пониетс! Какая удача, что послали именно тебя! Но как-то мне не верится, что Верховный Магистр так уж переживает за мою душу. Наверняка он намекнул на выкуп?

Глаза торговца сузились.

— Да, намекнул, вскользь. Параллельно угрожая смертью в газовой камере. Я сделал хитрый ход и увернулся. Запросто мог попасть в ловушку. Неужели это всего лишь вымогательство? Вот те на! А что ему надо?

— Золота.

— Золота? — нахмурился Пониетс. — Что, сам металл? Зачем?

— У них золото — средство обмена.

— Вот как? А где же я его возьму?

— Где хочешь. Послушай, это очень важно. Если запахнет золотом и Верховный Магистр учует этот запах, со мной ничего не сделают. Пообещай ему столько, сколько он запросит. Потом отправляйся в Академию, на Терминус, если потребуется. Когда меня освободят, нас с почетом проводят из Аскона и мы благополучно разбежимся в разные стороны.

— Ага. А потом ты вернешься и попробуешь еще раз?

— Пониетс, иначе я не могу! Я обязан продать атомные устройства на Асконе.

— Да ты не успеешь и на парсек от Аскона отлететь. Ты не хуже меня представляешь последствия.

— Нет. Не понимаю, о чем ты? А и понимал бы — все равно ничего бы не изменилось.

— Будь уверен, в следующий раз тебя точно прикончат.

Горов пожал плечами.

Пониетс неожиданно спокойно проговорил:

— Знаешь, если мне еще раз выпадет переговорить с Верховным Магистром, было бы желательно знать всю подноготную. До сих пор я действовал вслепую. Но даже путем легких намеков мне удалось довести Его Превосходительство до нужной кондиции.

— Все предельно просто, — отозвался Горов. — Безопасность Академии здесь, на Периферии, может быть укреплена путем создания коммерческой империи с религиозным управлением. Мы все еще не достаточно сильны для того, чтобы вводить политический контроль. Хотя это возможно при поддержке Четырех Королевств.

Пониетс кивнул:

— Это понятно. А в системе, которая отказывается приобрести атомные приспособления, ни за что не поставишь под контроль религиозное правление.

— Вот именно! И такая система становится очагом напряженности.

— Ну ладно, — зевнул Пониетс. — Это все, так сказать, теория. Давай ближе к делу. Что конкретно здесь мешает торговле? Религия? Я именно так и решил, когда препирался со старым козлом.

— У них тут культ предков. Они считают, что существовало первородное зло, от которого их спасли скромные и отважные герои — их предки. Сто лет назад имперские войска вышибли отсюда, и было установлено независимое правление. Развитая наука, а в особенности — атомная энергетика, — стала ассоциироваться с прежним, имперским, режимом, о котором они вспоминают с ужасом.

— Вот оно что! Однако… мне показалось, что от тех хорошеньких корабликов, которые сопровождали меня сюда от границы, сильно попахивало атомными двигателями…

Горов хмыкнул:

— Эти корабли — имперские реликвии. Может, и с атомными двигателями. Они сохраняют то, чем владеют. Дело в другом, а именно в их нежелании пробовать новое. Вся асконская промышленность ориентирована не на атом. Вот это мы и должны изменить.

— И как же ты собираешься это сделать?

— Попытаюсь сломить сопротивление сначала в одной точке. Проще говоря, если бы мне удалось загнать хотя бы один перочинный нож с атомным лезвием местному аристократу, это значило бы заинтересовать его пронести в правительстве закон, позволивший бы этим ножиком пользоваться. Может, это выглядит чересчур примитивно, но с психологической точки зрения тут не подкопаешься. Для того чтобы осуществлять стратегическую торговлю в стратегических местах, нужно создать проатомную фракцию в правительстве.

— Ясненько… Стало быть, вот для какой высокой цели тебя послали, а я здесь торчу, чтобы заплатить за тебя выкуп и удрать во все лопатки, а ты снова продолжишь свое? А тебе не напоминает это змею, кусающую себя за хвост?

— В каком смысле?

— Послушай! — разгорячился Пониетс. — Ты ведь дипломат, а не торговец, и сколько бы ты себя торговцем ни называл, ты им не станешь! Тут дельце для того, кто смыслит в торговле. А у меня тут корабль с полными трюмами всякой всячины, которую я напрасно, выходит, тащил! И вдобавок квота по продаже у меня не выполнена!

— Ты… хочешь рискнуть жизнью из-за чужого дела?

Пониетс насмешливо произнес:

— А ты хочешь сказать, что тут, дескать, чувство патриотизма, и всякое такое? Торговцы, стало быть, патриотами быть не могут?

— Нет. Не могут. Первооткрыватели — не патриоты по определению.

— Ну и ладно. Я это учту. Естественно, у меня и в мыслях нет ничего вроде укрепления безопасности Академии. Мое дело — бизнес, и, похоже, у меня есть шанс. Ну а если я еще и Академии помощь окажу — тем лучше. А жизнью я рисковал и по более пустяковым поводам.

Пониетс встал, и Горов поднялся вслед за ним.

— Что ты собираешься делать? — встревоженно спросил он.

Торговец улыбнулся:

— Не знаю, Горов. Пока — не знаю. Но если все дело заключается в том, чтобы что-то продать, я тебе помогу. Я не жулик и еще ни разу в жизни не заканчивал торговый сезон с невыполненной квотой.

Дверь камеры тяжело открылась, как только Пониетс постучал, и по обеим сторонам ее встали охранники.

Глава 28

— Цирк, — презрительно буркнул Верховный Магистр. Он укутался в меха, рука крепко сжимала железную дубинку, служившую ему жезлом.

— И золото, Ваше Превосходительство!

— Ну да, и золото, — небрежно кивнул Верховный Магистр.

Пониетс поставил на столик шкатулку и осторожно приоткрыл ее. Чувствовал он себя до крайности неуютно в этой обстановке недоверия и враждебности — только в первый год своей работы в космосе он испытывал такое.

Вельможи расположились полукругом на возвышении, бросая колючие взгляды в его сторону. Среди них был и Ферл, узколицый, костлявый фаворит, восседавший рядом с Верховным Магистром. Его лицо было особенно злым. Пониетсу уже довелось с ним встретиться однажды, и он тут же отметил для себя, что это — его главный враг. А следовательно, и первая жертва…

За дверьми зала ожидал развязки небольшой военный отряд. За все время Пониетс так и не сумел попасть на корабль. С собой у него ничего не было — кроме этой штуковины, которую он решил испытать, а Горов все еще томился в асконском застенке.

Он задумал поработать с маленьким шедевром инженерной мысли, на изготовление которого ушла неделя кропотливого труда, и мысленно умолял, чтобы покрытый свинцом кварц выдержал испытание…

— Что это? — с подозрением спросил Верховный Магистр.

— Это, — ответил Пониетс, отступив на шаг назад, — небольшой приборчик, который я сделал сам.

— Я не об этом спрашиваю. Это — одно из приспособлений черной магии вашего мира?

— В основе работы прибора — действительно атомная энергия, — спокойно ответил Пониетс. — Но вам не нужно к нему прикасаться. Если прибор нанесет вред, то отразится это исключительно на мне.

Верховный Магистр поднес жезл к прибору, и губы его быстро и беззвучно зашевелились, произнося очистительное заклинание.

Узколицый советник, сидевший рядом с ним, склонился к уху Верховного Магистра. То ли он пощекотал Магистра встопорщенными рыжими усиками, то ли тот не захотел его слушать, только Верховный Магистр брезгливо отстранился от него.

— А может ли эта машина произвести золото, которое спасло бы жизнь твоего соотечественника?

— С помощью этого прибора, — начал Пониетс, мягко опуская руку на панель прибора, — я могу превратить в золото железо, которое вы мне дадите, если будете так любезны. Золото получится высочайшего качества. Это единственное устройство, известное людям, Ваше Превосходительство, которое способно взять железо — самое простое железо, которое украшает ваш трон и стены этого зала, и превратить его в сияющее золото.

Пониетс говорил, но без чувства уверенности в себе. Обычно торговые переговоры давались ему легко, гладко, а сейчас он напоминал сам себе перегруженный вагон на искореженных рельсах. К счастью, Верховного Магистра больше интересовало содержание, чем форма…

— Вот как? Трансмутация? Тут уже бывали хитрецы, которые хвастались, что умеют это делать. Они жестоко поплатились за свое богохульство!

— Им удалось сделать золото?

— Нет.

Великий Магистр несколько оживился.

— Производство золота — это преступление, которое таит в себе наказание. Попытка плюс неудача — и вот вы уже смертник. Ну-ка, сделай что-нибудь с моим жезлом!

Он швырнул жезл к ногам Пониетса.

— Ваше Превосходительство простит меня. Мой прибор мал для вашего жезла.

Маленькие блестящие глазки Верховного Магистра обвели полукруг вельмож и остановились на одном из них.

— Рандел, одолжите пряжки. Не бойтесь вы так, я верну. В двойном размере, не сомневайтесь.

Пряжки передали по рядам. Верховный Магистр взвесил их на ладони и бросил на пол.

— Возьми!

Пониетс подобрал с пола пряжки, сильно дернул за кольцо. Свинцовый цилиндр раскрылся. Глаза его сузились от мнимого напряжения. Он старательно разместил пряжки на решетке анода. Потом пойдет легче, а сейчас нельзя было ударить лицом в грязь.

Самодельный трансмутатор сердито потрескивал минут десять. В воздухе появился запах озона. Асконцы зашумели. Ферл снова наклонился к уху Верховного Магистра. Однако лицо старика оставалось непроницаемым. Он вновь отклонился от Ферла.

Пониетс раскрыл цилиндр. Пряжки стали золотыми.

Лиммар поднес их Верховному Магистру, поклонился, пробормотав подобострастно:

— Прошу вас, Ваше Превосходительство!

Старик был не на шутку перепуган. Он сделал рукой отчаянный жест, повелевая Пониетсу убрать пряжки подальше, и с ужасом взирал на трансмутатор. Пониетс обратился к присутствующим:

— Господа, вот золото. Настоящее золото. Если вы сомневаетесь, то можете подвергнуть его любым физическим и химическим анализам и убедиться сами в его схожести с природным. Любое железо поддается обработке таким способом. Ржавчина и небольшие примеси сопутствующих металлов — не помеха.

Слова Пониетса повисли в тишине. Пряжки еще лежали на его ладони. Молчание было красноречивым.

Верховный Магистр наконец взял себя в руки. Только он потянулся за пряжками, как узколицый Ферл вскочил и крикнул:

— Ваше Превосходительство, но золото получено из загрязненного источника!

Пониетс возразил:

— Прекрасные цветы вырастают из грязной земли, Ваше Превосходительство! Вы торгуете со всеми соседями, покупаете у них разные вещи и не спрашиваете при этом, как их изготовили — в древней машине, благословленной вашими предками, или на каком-нибудь проклятом небесами устройстве. А потом — я же не предлагаю вам прибор. Я предлагаю золото!

— Ваше Превосходительство! — не унимался Ферл. — Вы не можете отвечать за грехи чужестранца, который действует против вашей воли. Но… принять это греховное псевдозолото, порочным методом изготовленное из железа в вашем присутствии, на ваших глазах и с вашего согласия, — это оскорбление духов наших предков!

— Но… все-таки… золото есть золото, — колеблясь, проговорил Верховный Магистр. — Это выкуп за того, кто сидит в тюрьме. А вы, Ферл, чересчур придирчивы.

Он принял из рук Пониетса пряжки, протянул их Ферлу, но тот гордо отвернулся.

— Вы — сама Мудрость, Ваше Превосходительство, — смиренно произнес Пониетс. — Ведь помилование осужденного не оскорбит памяти ваших предков. Кроме того, полученное золото можно принести им в жертву. Если оно несет в себе зло, то распадется в прах, будучи приложенным к благословенному святилищу!

— Клянусь прахом моего дедушки! — изумленно воскликнул Верховный Магистр. — Ферл, что вы скажете об этом молодом человеке? По-моему, он дело говорит. Его слова благочестивы…

Ферл мрачно проговорил:

— Если только они не были продиктованы Злым Духом.

— Сделайте так, Ваше Превосходительство! — предложил ободренный Пониетс. — Возьмите золото в плен. Поместите его на алтари ваших предков как жертвоприношение, а меня задержите на тридцать дней. Если к. концу этого срока вы не заметите никаких признаков отторжения, то есть — если не произойдет никаких несчастий, это будет указанием, что жертва принята.

Верховный Магистр торжественно поднялся и оглядел присутствующих, ища одобрения на лицах сановников. Даже Ферл, пожевывая кончик рыжих усов, церемонно кивнул.

Пониетс улыбнулся и… возблагодарил небеса за пользу религиозного образования…

Глава 29

Минула еще неделя, и настал день, назначенный для встречи с Ферлом. Пониетсу все до чертиков надоело, но деваться было некуда, приходилось мириться с собственным бессилием.

Он покинул пределы города под конвоем. На загородной вилле Ферла его содержали под замком. Ничего не оставалось, как смириться и с этим.

Дома Ферл казался моложе и стройнее и вовсе не был похож на старейшину.

— Вы — интересный человек, — сказал он, твердо глядя на Пониетса близко посаженными глазами. — На прошедшей неделе вы бездельничали. А в последние два часа вы всеми возможными способами пытались выяснить, не нужно ли мне золото. Это глупо. Кому же оно не нужно? Предложили бы прямо.

— Но это не простое золото, — объяснил Пониетс. — Не только золото. Не просто монетка-другая. Скорее, это все, что скрывается за понятием «золото».

— А что скрывается за этим понятием? — буркнул Ферл, кривя губы. — Надеюсь, мы не станем тратить время на бесполезные споры и еще одну нелепую демонстрацию?

— Нелепую?

— Естественно.

Ферл оперся подбородком на сложенные руки.

— У меня нет к вам претензий. Я отлично понимаю, что буффонада входила в ваши планы. Надо предупреждать Его Превосходительство, хотя я сомневаюсь в ваших мотивах. Если быть искренним, на вашем месте я бы произвел золото на корабле и предложил уже готовое. Тогда можно было бы обойтись без спектакля и не вызывать неудовольствия.

— Конечно, — согласился Пониетс, — но поскольку на моем месте был я сам, то я предпочел возбудить недовольство, чтобы привлечь ваше внимание.

— Вот как? Неужели? Ферл был искренне удивлен.

— Следовательно, тридцатидневное очищение вы рассчитывали употребить на то, чтобы мое внимание переросло во что-то более существенное? А что если золото окажется нечистым?

Пониетс мрачно отшутился:

— Угу. В то время как заключение экспертизы зависит от тех, кто более других заинтересован, чтобы оно оказалось чистым?

Ферл, прищурившись, взглянул на торговца. Казалось, он был удивлен и рад одновременно.

— Попали в точку. Ну а теперь расскажите мне, почему вы так старались привлечь мое внимание?

— Это просто. За то короткое время, что я нахожусь здесь, я узнал многое из того, что оказалось исключительно полезным. Ну, например, — вы слишком молоды для члена Совета Старейшин, а кроме того, происходите из относительно молодого рода.

— Вы что-то имеете против моей семьи?

— Вовсе нет. Ваши предки велики и святы — это общепризнанно. Но кое-кто поговаривает, что вы не входите в число Пяти Племен.

Ферл откинулся в кресле.

— При всем своем уважении к ним, — проговорил он с плохо скрытым раздражением, — в Пяти Племенах — сплошное кровосмесительство и вырождение. Сейчас с трудом отыщется хотя бы пятьдесят истинных членов Племен.

— Но кто-то поговаривает, что не желает видеть всякого, кто не входит в число членов Пяти Племен, на посту Верховного Магистра. А у молодого новоявленного фаворита неизбежно должны быть могущественные враги из числа сильных мира сего. Это очевидно. Его Превосходительство стареет, и его протекции не станет вместе с ним.

Ферл сдвинул брови.

— Для чужеземца вы что-то слишком много успели разузнать. Вам следовало бы отрезать уши.

— Этот вопрос можно решить потом.

— Дайте-ка подумать.

Ферл заерзал в кресле.

— Вы предлагаете мне силу и власть, которые предоставляются за маленькие греховные устройства, которыми заполнен ваш корабль? Так?

— Допустим. Есть возражения? Что-нибудь из области понятий о добре и зле?

Ферл покачал головой:

— Нет. Послушайте, чужеземец. Вы с позиций языческого агностицизма вольны думать о нас что угодно. Но — что касается лично меня, то я хочу уверить вас в том, что я не ослеп от мифологии, хотя вам так и могло показаться. Я — образованный человек, сэр, и, не боюсь этого слова, — просвещенный. Наши религиозные обряды — скорее в ритуальном, чем в этническом плане — предназначены для толпы.

— В таком случае что вам мешает?

— Толпа. Лично я не прочь иметь с вами дело, но ваши приборчики должны приносить пользу! Разве ко мне поплывут несметные богатства, если я воспользуюсь вашим предложением — ну, не знаю, бритвы там всякие и ножи — втайне? Разве чисто выбритый подбородок сулит мне богатство? И как мне удастся избежать смерти в газовой камере и гнева толпы, если меня в один прекрасный день застанут за этим занятием?

Пониетс пожал плечами.

— Вы правы. По-моему, единственным выходом из ситуации было бы обучение вашего народа применению атомных приспособлений для их же удобства и для вашей личной немалой выгоды. Это гигантская работа, не отрицаю, но выигрыш стоит того. Но это вам решать, не мне. Поскольку я не предлагаю вам ни бритву, ни нож, ни механический мусоросборник.

— Что же вы предлагаете?

— Золото. Просто золото. Вы можете получить тот прибор, который я показывал на прошлой неделе.

Ферл напрягся.

— Трансмутатор?

— Именно. И золота в ваших руках окажется столько, сколько сейчас железа. Этого должно вам хватить на все про все. И для того, чтобы получить пост Верховного Магистра, несмотря на вашу молодость и многочисленных недругов. Кроме того, это абсолютно безопасно.

— В каком смысле?

— В таком, что принцип трансмутации секретен. Так же секретен, как бритье атомной бритвой втайне от любопытных глаз. Вы можете упрятать трансмутатор в глубокое подземелье в мощной крепости самого отдаленного поместья, и он станет источником вашего благосостояния. Вы приобретаете золото, а не прибор, а золото не пахнет — оно не несет следов производства, и его никак нельзя будет отличить от природного.

— А кто же будет работать с прибором?

— Да вы и будете работать. Пять минут обучения — и дело в шляпе.

— А… что вы хотите взамен?

— Ну… — Пониетс сразу стал серьезнее и осторожнее, — я честно назову вам цену. Прибор очень дорогой — эквивалент кубического фута золота в чугуне.

Ферл рассмеялся, а Пониетс покраснел.

— Я хотел бы отметить, сэр, что два часа принесут все, что вам нужно.

— Конечно! А через час вы спокойненько улетите, а прибор вдруг перестанет работать. Мне нужны гарантии.

— А мое честное слово?

— Восхитительно!

Ферл развеселился не на шутку. Вдруг он нахмурился и отчеканил:

— Меня больше устраивает ваше присутствие. Я, в свою очередь, даю честное слово заплатить после того, как прибор проработает неделю.

— Это невозможно.

— Невозможно? Да за одно предложение я могу вас казнить! Даю честное слово, что завтра с утра вы отправитесь в газовую камеру.

Лицо Пониетса оставалось непроницаемым. Но глаза сверкнули огнем.

— Круто… Вы не могли бы письменно зафиксировать свое обещание?

— И подписать собственный смертный приговор? Нет уж, увольте!

Ферл широко улыбнулся:

— Простите, дорогой! Но один из нас идиот!

Торговец обреченно проговорил:

— Договорились…

Глава 30

Горова освободили на тридцатый день, и его место заняли пятьсот фунтов чистейшего золота. Корабль вернули ему в целости и сохранности. Так же, как и звездолет Пониетса. В сопровождении эскорта маленьких юрких звездолетов они покидали пределы Аскона.

Голос Горова, измененный расстоянием, долетал до слуха Пониетса.

— Но… это не то, чего мне хотелось, Пониетс. Трансмутатор — нет, не то… Где ты его взял?

— Я его не брал. Смастерил сам из камеры для облучения пищи. Конечно, не то. Слишком велика потребляемая мощность, не то бы Академия давно бы использовала трансмутацию вместо того, чтобы мотаться по всей Галактике в поисках тяжелых металлов. Это скорее стандартный трюк, которым пользуется порой торговец. Но, положа руку на сердце, скажу — никогда не видел, как из железа получается золото. Но это впечатляет, а главное, срабатывает — ненадолго, правда.

— Понятно. Но меня это мало устраивает.

— Ну ты даешь! Благодаря этому я вытащил тебя из тюрьмы!

— Это вовсе не то, что было нужно. Мне нужно вернуться, как только от нас отвяжется конвой.

— Почему?

— Ты все сам объяснил этому политику! Твоя торговая сделка состояла в том, что трансмутатор — не предмет продажи, а средство производства. Он купил золото, а не прибор. С психологической точки зрения все в порядке, но…

— Но?

Голос Горова зазвучал резче:

— Необходимо продать им приборы, именно приборы! Что-то, что бы они не боялись применять открыто, чтобы заставить их применять атомную технику.

— Это понятно, — мягко отозвался Пониетс. — Но я — не маленький. Послушай-ка, что выходит из моей сделки, ладно? Пока будет работать трансмутатор, Ферл станет качать золото, и этого окажется достаточно, чтобы он смог купить себе следующие выборы. Верховный Магистр долго не протянет.

— Ты что, рассчитываешь на его благодарность?

— Нет. На заинтересованность неглупого человека. Трансмутатор позволит ему выиграть на выборах, а другие приборы…

— Нет! Нет! Это слишком запутанно. Он заплатил не за трансмутатор, а за золото, старомодное золото. Вот что я пытаюсь тебе втолковать!

Пониетс усмехнулся и поудобнее устроился в кресле пилота.

«Да, — подумал он, — я и вправду здорово запутал беднягу…»

Вслух он сказал:

— Не надо торопиться, Горов. Я еще не закончил. Кое-какие приспособления я ему всучил.

Последовала короткая пауза. Затем Горов осторожно спросил:

— Какие приспособления?

Пониетс сделал небрежный жест рукой.

— Видишь этот эскорт?

— Ну, вижу. Ты про приспособления выкладывай.

— Скажу. Вот послушай. Нас сопровождает личный эскорт Ферла — дар Верховного Магистра. Это Ферл устроил для нас.

— Вот как?

— А как ты думаешь, куда нас направляют? На его собственные копи, вот куда! Слушай! — Пониетс оживился. — Я ведь говорил тебе, что собираюсь делать деньги, а не трепаться! Да, я отдал трансмутатор даром. Ни за что, кроме риска оказаться в газовой камере, а такая цена ничего не добавляет к моей квоте.

— Вернись к копям, Пониетс. Откуда они-то?

— А они фигурируют в договоре об оплате. Мы отправляемся за оловом, Горов. Мы наполним оловом все отсеки этой старой развалины, да еще и тебе останется! Слушай внимательно! Я спущусь с Ферлом вниз, в шахту, а ты прикроешь меня сверху на тот случай, если Ферлу вздумается с нами шутить. Вот так он расплатится, Горов!

— За трансмутатор?

— За весь груз атомных приспособлений! Загнал за двойную цену плюс вознаграждение.

Он стыдливо пожал плечами.

— Осознаю, что это надувательство, но мне нужно квоту выполнить, ясно?

Горов растерянно спросил:

— Может… объяснишь все-таки?

— Что тут объяснять? Просто, как в школе. Понимаешь, Горов, этот умник посчитал, что я у него в ловушке — его слово значило для Верховного Магистра больше, чем мое. Он взял трансмутатор, хотя на Асконе это считается уголовным преступлением. Но в любой момент он мог бы оправдать свой поступок тем, что совершил его якобы для того, чтобы устроить мне западню из чисто патриотических соображений и обвинить меня в продаже запрещенного товара.

— Это как раз понятно…

— Естественно, но мы не просто дали друг другу слово. Видишь ли, Ферл никогда в жизни не слыхал о такой замечательной штучке, как микропленочная камера.

Горов расхохотался.

— Вот-вот! — продолжал Пониетс. — Он держал руку на пульсе. Я был связан по рукам и ногам. Но, продавая ему трансмутатор, я вмонтировал в это устройство микропленочную камеру, а на следующий день вынул. В результате я стал обладателем первосортной видеозаписи того, как бедняга Ферл, выжимая из трансмутатора последние эрги, получил первое золото и кудахтал над ним как курица, снесшая первое в жизни яйцо!

— И ты, конечно, показал ему пленку?

— Через пару дней. Бедолага — он раньше никогда не видел объемного цветного звукового фильма! Он утверждал, что он — человек без предубеждений, но я прежде не встречал более напуганного взрослого мужчину! А когда я сообщил ему, что у меня есть проектор, который я установил на центральной городской площади и настроил на включение в полдень, и эту кинокомедию посмотрят миллионы фанатичных асконцев, которые тут же разорвут его на части, он просто-таки упал к моим ногам. И, что вполне естественно, был готов заключить любую сделку на моих условиях.

— Ну, а… — Горова душил смех, — на городской площади действительно был проектор?

— Не было, конечно. Но дело-то не в этом. Главное — сделка состоялась! Он купил у меня все приспособления до единого и все, что было у тебя, согласившись уплатить нам оловом, — сколько увезем. Соглашение подписано, и я передам тебе копию, прежде чем спуститься с ним в шахту, — на всякий случай.

— Да, но станет ли он заниматься продажей приспособлений?

— Почему бы и нет? За счет продажи он не только покроет расходы, но и наживется, что компенсирует ему оскорбленное самолюбие. А главное — он станет следующим Верховным Магистром — и таким, что Академии лучшего и не пожелаешь.

Часть V. КОРОЛИ ТОРГОВЛИ

Глава 31

ТОРГОВЦЫ — …с психоисторической неизбежностью экономическая мощь Академии росла. Торговцы богатели, а с богатством приходила власть…

…Иногда забывают о том, что Хобер Мэллоу начал свою карьеру как простой торговец. Но всегда помнят о том, что он стал первым из Королей Торговли…

Галактическая энциклопедия

Джоран Сатт, разглядывая свои тщательно ухоженные пальцы, проговорил:

— Тут что-то загадочное… Строго между нами — очень может быть, что наступает очередной из кризисов, предсказанных Гэри Селдоном.

Мужчина, сидевший напротив, полез в карман короткой смирнианской куртки за сигаретой.

— Ничего не могу сказать, Сатт. Вообще-то, как правило, политики начинают вопить: «Селдоновский кризис, селдоновский кризис!» — перед каждыми очередными выборами мэра…

Сатт кисло улыбнулся:

— До предвыборной кампании далеко, Мэллоу. Надо узнать, откуда берется атомное оружие, вот и все.

Хобер Мэллоу из Смирны, Мастер Торговли, безразлично выпустил струйку дыма.

— Дальше. Выкладывайте, Сатт, что там у вас еще.

Мэллоу никогда не допускал проявлений излишней фамильярности к себе в общении с людьми из Академии. Для них он был чужеземец, он это прекрасно понимал, но достоинство сохранял в любой ситуации…

Сатт нажал кнопку, крышка стола преобразилась — на ней возникла трехмерная карта звездных систем. Нажал еще одну — и с полдюжины систем замерцали красными огоньками.

— Это, — сказал он, — республика Кореллия.

Торговец небрежно кивнул:

— Был я там. Чертова дыра! Кому только в голову взбрело назвать ее республикой? Командора там всякий раз избирают из семейства Арго. А если это кому-то не понравится, то с ним — тихо и ненавязчиво — происходит несчастный случай… В общем, я там бывал, — повторил он, брезгливо скривившись.

— Вам повезло, Мэллоу. Вы вернулись. А это далеко не всегда бывает. За последний год три торговых корабля, отправленных туда в соответствии с Конвенцией, исчезли на территории республики. Они были вооружены до зубов, оборудованы защитным полем…

— И какие пришли последние сообщения?

— Да обычные отчеты. Больше — ничего. Тишина.

— Ну а Кореллия что говорит по этому поводу?

— Не узнавали. При нашей-то репутации, когда мы держим под контролем всю Периферию, спрашивать о каких-то трех пропавших кораблях?

— Сатт, давайте ближе к делу. От меня вы чего хотите?

Джорана Сатта трудно было вывести из равновесия. Как секретарю мэра ему приходилось иметь дело с советниками из оппозиции, безработными, реформаторами, шарлатанами, время от времени утверждавшими, что они знают все тонкости будущего не хуже самого Гэри Селдона. Работа вышколила, закалила его психику — он держал себя в руках всегда и со всеми. Он методично, спокойно проговорил:

— Минуточку. Так вот, три корабля исчезли в одном месте за один год — это не случайность, и атомное оружие можно захватить только с применением атомного оружия. Возникает естественный вопрос: если у Кореллии имеется атомное оружие, откуда они его получают?

— Ну и откуда, по-вашему?

— Есть два варианта. Либо делают сами…

— Сомнительно!

— Весьма. Другой вариант — шпионаж.

— Вы действительно так думаете? — холодно спросил Мэллоу.

— В этом нет ничего из ряда вон выходящего. С тех пор как Четыре Королевства подписали с Академией Конвенцию, нам приходилось неоднократно сталкиваться с деятельностью значительных групп диссидентов. В каждом из прежних королевств существуют свои конформисты, бывшие аристократы, которым с трудом удается скрывать нелюбовь к Академии. Ничего удивительного, если бы они проявили активность.

Мэллоу густо покраснел.

— Намек ясен. Я — смирнианец.

— Знаю. Вы — смирнианец, то есть вы родились на Смирне, одном из бывших Четырех Королевств. Вы являетесь гражданином Академии только по образованию. По рождению вы — чужеземец. Не сомневаюсь, что ваш отец был бароном во времена войн с Анакреоном и Лориксом и ваши землевладения были экспроприированы, когда Зеф Сермак проводил земельную реформу.

— Нет, клянусь всем святым, нет! — воскликнул Мэллоу. — Мой отец был простым шахтером. Я ничем не обязан старому режиму! Да, я родился на Смирне, но ничего постыдного в этом не нахожу! Вы уж оставьте при себе ваши тонкие намеки на шпионаж. Либо отдайте соответствующие распоряжения, либо изложите обвинения.

— Любезный Мастер Торговли! Честно говоря, меня ни капли не волнует, кем был ваш дражайший дедушка — королем Смирны или последним нищим. Данные биографии я изложил именно для того, чтобы вы поняли, что как раз это меня вовсе не интересует. Вы просто кое-что пропустили мимо ушей. Вернемся назад. Вы — смирнианец. Вы неплохо знаете чужеземцев. Кроме того, вы — торговец, и притом один из лучших. Вы бывали в Кореллии. Я хотел бы, чтобы вы отправились туда.

— Как шпион? — выдохнул Мэллоу.

— Не совсем. Вы отправитесь как торговец — но с открытыми глазами. И будет очень хорошо, если вам удастся узнать, откуда берется оружие. А поскольку вы — смирнианец, я напомню еще кое-что: на двух из пропавших кораблей были смирнианские экипажи.

— Когда нужно отправляться?

— Когда будет готов ваш корабль?

— Через шесть дней.

— Вот сразу и отправляйтесь. С деталями ознакомитесь в Адмиралтействе.

— Ясно!

Торговец встал, крепко стиснул руку Сатта и вышел.

Потирая побелевшие от рукопожатия пальцы, Сатт пожал плечами, нажал кнопку — звездная карта погасла. Он поднялся и прошел в кабинет мэра.

Мэр выключил видеофон и откинулся в кресле.

— Ну, что скажете, Сатт?

— Из него вышел бы очень неплохой актер, — ответил Сатт, задумчиво глядя в одну точку…

Глава 32

Вечером того же дня в холостяцких апартаментах Джорана Сатта на двадцать четвертом этаже Дома Гардина неторопливо потягивал вино Публис Манлио.

Это был тот самый Публис Манлио, который, несмотря на свою тщедушную комплекцию, занимал два высоких поста в Академии. В кабинете мэра он был секретарем по иностранным делам, а для всего мира оставался Примасом Церкви, Главным Хранителем Священной Пищи, и тому подобное.

Пригубив вино, он изрек:

— Ну… он же согласен послать туда торговца. Это главное.

— Не сказал бы, — отозвался Сатт. — Результат это даст не сразу. Мы должны действовать стратегически, хотя не можем предугадать, что нас ждет. Мы просто тянем за веревочку в надежде, что она в конце концов затянется.

— Согласен. А этот Мэллоу — не дурак. Способный парень. Вы уверены, что нам удастся его провести?

— Все учтено. Если есть измена, нужно прежде всего иметь в виду таких способных парней, как он. Если измены нет, все равно нужны способные парни, чтобы узнать правду. Кроме того, Мэллоу будут сопровождать. Кстати, ваш бокал пуст.

— Спасибо. Мне уже хватит.

Сатт наполнил до краев свой бокал и стал спокойно ждать, когда его собеседник выйдет из состояния напряженной задумчивости.

Однако крайне неожиданно Примас спросил:

— Сатт, о чем вы думаете?

— Сейчас скажу, Манлио.

Его тонкие губы разжались:

— Наступает селдоновский кризис.

Манлио быстро взглянул на него.

— Откуда вы знаете? Насколько я знаю, Селдон в Склепе не появлялся.

— Да это и не нужно, мой дорогой. Вы сами посудите. С тех самых пор, как Галактическая Империя бросила Периферию на произвол судьбы, у нас еще никогда не было врага, обладающего атомным оружием. Теперь такой враг существует. Это немаловажно даже само по себе. Но не только. Впервые за семьдесят лет мы столкнулись с серьезным внутриполитическим кризисом. Я думаю, что совпадение двух кризисов, внешнего и внутреннего, не оставляет сомнений в том, что…

Глаза Манлио сузились.

— Если дело обстоит именно так, то — нет. Когда были предыдущие кризисы, Академия была на грани уничтожения, Ни о каком третьем кризисе не может быть и речи, пока подобная угроза не возникнет вновь.

Сатт спокойно отозвался:

— Угроза повторится. Видите ли, когда кризис уже наступил, каждый дурак его почувствует и определит. Сослужить службу государству — это выявить кризис в зародыше. Вы же знаете, Манлио, что история спланирована, что Гэри Селдон рассчитал вероятности в будущем. Мы знаем, что в один прекрасный день нам придется восстанавливать Галактическую Империю. Мы знаем, что пройдет тысяча лет. Мы знаем, что за это время нам придется столкнуться с рядом кризисов.

Первый кризис наступил через пятьдесят лет после основания Академии. Второй — через тридцать лет после первого. После второго кризиса прошло почти семьдесят лет. Пора бы, Манлио, пора бы…

Манлио рассеянно почесал нос.

— Ну… и что, у вас есть какие-то планы?

Сатт кивнул.

— И какова моя роль?

— Прежде чем мы столкнемся с внешней угрозой в виде атомного оружия, нам, Манлио, нужно у себя дома навести порядок. Эти торговцы…

— О да, — Примас напрягся, глаза его заблестели.

— Разделяю ваше мнение, Манлио. Торговцы полезны Академии, но они стали слишком сильны — и действуют просто бесконтрольно. В основном они — чужестранцы, получившие у нас образование, но не прошедшие религиозного обучения.

— Ну а если удастся доказать факты измены и шпионажа, что тогда?

— Если бы нам это удалось, прямые действия не замедлили бы последовать. Но не это главное. Даже если среди них нет изменников и шпионов, они все равно являют собой крайне опасный элемент нашего общества. Они не связаны с нами ни патриотическими чувствами, ни общим происхождением, ни религиозными устремлениями. Их мирское влияние в Четырех Королевствах, где со времен Сальвора Гардина на нас смотрели как на Священную Планету, может нам сильно повредить.

— Это я понимаю не хуже вас, но где же выход?

— Выход… не знаю… Но найти его нужно быстро — до того, как селдоновский кризис захлестнет нас с головой. Если извне нам будет угрожать атомное оружие, а внутри — беспорядки, — дало будет худо, очень худо.

Сатт поставил на столик пустой бокал и постучал по нему ногтем.

— Так вот — то, что внутри, и есть ваше дело, Манлио.

— При чем тут я?

— Ну не я же. В сферу деятельности моего ведомства это не входит.

— А разве мэр…

— Исключено. Его энергия направлена на то, чтобы уйти от ответственности. Нужна новая независимая партия, которая сумела бы ускорить перевыборы. Тогда мэр станет управляем.

— Но, Сатт, у меня нет никаких склонностей к практической политике!

— Вы себя недооцениваете, Манлио. Выйдет очень интересный вариант… Со времен Сальвора Гардина такого еще не было — мэр и Примас в одном лице! Зато теперь это возможно. Я вас поддержу, но главное чтобы свое дело вы сделали отлично.

Глава 33

…На другом краю города, в более уютной обстановке встретились двое. Гостя принимал Хобер Мэллоу. Он слушал и затем осторожно поинтересовался:

— Да, я слышал о вашей кампании, направленной на то, чтобы добиться прямого представительства в Совете для торговцев. Но почему именно я, Твер?

Джейм Твер — один из первых чужеземцев, получивших светское образование в Академии, о чем он неизменно любил вспоминать.

— Я знаю, что делаю, — твердо ответил он. — Вспомните нашу первую встречу в прошлом году.

— Это во время подписания Торговой Конвенции?

— Именно. Вы тогда еще председательствовали. Образно говоря, вы тогда простопригвоздили этих краснорожих бульдогов к креслам, сделали свое дело и спокойненько удалились. Думаю, что с народом вы справитесь. В вас есть что-то такое… блеск или что-то вроде романтизма…

— Спасибо за комплимент, — сухо отозвался Мэллоу. — А почему именно сейчас?

— Потому что время самое подходящее. Вы слышали, что Министр Образования подал в отставку? Это еще не обнародовано, но точно.

— А вы откуда знаете?

— Ну… неважно. Кроме того, в акционистской партии серьезный раскол, и мы имеем возможность покончить с ней раз и навсегда, если поднимем вопрос о предоставлении равных прав торговцам, а еще лучше — просто потребуем демократии.

Мэллоу откинулся в кресле, вытянул ноги.

— Угу, — глубокомысленно протянул он. — Ничего не выйдет, Твер. Через неделю я улетаю по делам. Так что лучше вам поискать кого-то еще.

Твер подозрительно уставился на Мэллоу.

— По делам? Это по каким таким делам?

— О, это совершенно секретно. С литерой «А», то есть аж с тремя литерами «А». Такие дела. Я вчера беседовал с личным секретарем мэра.

— С этой змеей подколодной, Саттом? — разволновался Твер. — Ловушка, явная ловушка. Мэллоу, этот сукин сын хочет от вас избавиться!

Мэллоу твердо сжал запястье Твера.

— Держите себя в руках. Если это ловушка, я в один прекрасный день вернусь, чтобы отомстить. Если же нет, то, как вы изволили выразиться, подколодная змея играет нам на руку. Потому что наступает селдоновский кризис.

Мэллоу ждал реакции, но ее не было. Твер беспечно поинтересовался:

— А что такое селдоновский кризис?

— Господи Боже! — вскричал Мэллоу и чуть не вскочил от изумления. — Что за дурацкий вопрос? Чему вас в школе учили?

Старик нахмурился:

— Лучше бы объяснили…

Последовала долгая пауза, потом Мэллоу, до предела удивленный, проговорил:

— Объяснить? Ну что ж, объясню, хотя и очень странно… Когда отдаленные районы Галактической Империи пришли в упадок и варварство возобладало, Гэри Селдон вместе с группой психологов основал колонию, убежище, именуемое Академией, в самом ядре дикарства и вырождения. Целью основания Академии было накопление культурных, научных и технических ценностей на благо будущей, Второй Империи.

— Да, да, знаю…

— Я еще не закончил, — ледяным тоном продолжал Мэллоу. — Будущее Академии было спланировано на основании законов психоисторической науки, в то время невероятно развитой, и мы оказались в таких условиях, что неизбежно должны были столкнуться с серией кризисов, преодоление которых быстрее продвинет по пути к будущей Империи. Каждый селдоновский кризис означает конец очередной эпохи в нашей истории. Сейчас надвигается третий кризис.

— Ну правильно, — спохватился Твер. — И как это я забыл? Но, честно говоря, школу-то я закончил гораздо раньше вас…

— Действительно. Ну ладно, давайте оставим это. Лучше подумаем, почему меня отсылают в то время, когда приближающийся кризис так очевиден? Неизвестно, что тут будет, когда я вернусь, а выборы в Совет — каждый год…

Твер изучающе глядел на Мэллоу.

— Вы что-нибудь подозреваете?

— Пока нет.

— А план у вас есть какой-нибудь?

— Нет. Никакого плана.

— Ну… — разочарованно протянул Твер.

— Ну нет плана. Ну нет! Знаете, Гардин как-то изрек: «Чтобы преуспеть в делах, планировать мало. Нужно уметь импровизировать». Так что я, пожалуй, поимпровизирую немного.

Твер недоверчиво покачал головой. Оба встали. Пожимая гостю руку, Мэллоу улыбнулся, и неожиданно у него вырвалось:

— Послушайте, а почему бы вам не полететь со мной? Да не смотрите так, старина! Вы же вроде бы торговцем были, пока не вообразили, что политика интереснее? Так я слышал, по крайней мере.

Твер, опустив веки, молчал мгновение, потом спросил:

— А куда вы направляетесь?

— Ориентировочно — в район Вассалианского Провала. Остальное — потом. Ну что скажете?

— А вдруг Сатт станет меня искать?

— Маловероятно. Ему не терпится избавиться от меня и почему бы заодно не избавиться от вас? Кроме того, я имею полное право лично набирать команду. Кого хочу, того беру.

В глазах старика вспыхнули искорки…

— Хорошо. Я полечу с вами.

Он высвободил руку из железной лапищи Мэллоу и добавил:

— Это будет первый полет за три года!

Мэллоу хлопнул его по плечу, так что тот пошатнулся, и радостно пробасил:

— Отлично! Просто класс! Теперь осталось только команду набрать. Знаете, где док «Далекой Звезды»? Загляните туда завтра. До встречи!

Глава 34

Кореллия представляла собой то часто встречающееся в истории явление, когда атрибуты абсолютной монархии, кроме названия, имеют место в республике. В Кореллии царила обычная в такой ситуации деспотия, не ограниченная к тому же понятиями монаршей «чести» и дворцового этикета.

Кореллию нельзя было назвать процветающей страной. Золотые времена Галактической Империи миновали, оставив после себя молчаливую память и руины. Лучшие дни Академии еще не наступили, и судя по настроению нынешнего правителя Кореллии, Командора Аспера Арго, не, спускавшего глаз с торговцев и упорно сопротивлявшегося миссионерству, дни эти могли и не наступить…

Космопорт оказался заброшенным и запущенным донельзя. Развороченные ангары, пустынные взлетные площадки… Атмосфера самая что ни на есть тоскливая и удручающая. Команда «Далекой Звезды» истомилась в ожидании.

Джейм Твер скрашивал время раскладыванием сложного пасьянса.

Хобер Мэллоу задумчиво проговорил:

— Поторговать бы тут…

Он со скукой взирал на пейзаж окрестностей, открывавшийся в иллюминаторе центрального обзора. Пока о Кореллии ничего определенного не скажешь. Долетели без происшествий. Эскадрон кореллианских звездолетов, патрулировавший «Далекую Звезду», представлял собой стайку маленьких, прихрамывающих музейных чучел имперских времен. Держались они на почтительном расстоянии. Прошла уже неделя, но дистанция сохранялась до сих пор. На все запросы Хобера Мэллоу о встрече с Командором отвечали молчанием.

Мэллоу повторил:

— Да, поторговать тут было бы очень неплохо. Что называется, девственная территория.

Джейм Твер рассерженно смешал карты.

— Черт побери, Мэллоу, вы собираетесь что-нибудь предпринимать? Команда ропщет, офицеры на нервах. Даже я волнуюсь, по правде говоря.

— Волнуетесь? О чем?

— Как — о чем? А вас не беспокоит это бездействие? Нужно что-то делать!

— Ждите, — отрубил Мэллоу.

Старый торговец недоверчиво хмыкнул и покраснел.

— Мэллоу, вы не слепой! Все летное поле оцеплено, а в небе — патрульные корабли. Вам не кажется, что от нас и мокрого места не оставят?

— Ну знаете, за неделю они уже сто раз могли бы это сделать.

— Может, они ждут подкрепления?

Мэллоу резко откинулся на спинку кресла.

— Да. Об этом я думал. Вообще, картина интересная. Во-первых, мы добрались сюда без происшествий. Это, конечно, может ничего и не означать, поскольку из трехсот посланных сюда кораблей за год пропали только три. Процент низкий… Но это может означать, что у них очень мало собственных кораблей, оснащенных атомным оружием. И они, следовательно, не пользуются ими без крайней необходимости.

С другой стороны, это может значить, что у них вообще нет ни атомного оружия, ни атомной энергетики. Если есть — значит, они затаились и боятся, как бы мы об этом не пронюхали. Одно дело — захватить беззащитные, маловооруженные торговые корабли. Совсем другое — шутить с аккредитованным послом Академии, одно присутствие которого здесь может означать, что у Академии возникли кое-какие подозрения. Если все это подытожить…

— Ну хватит, Мэллоу, хватит, — воскликнул Твер, подняв руки вверх. — Вы меня заговорили. К чему вы клоните? Только без мелочей!

— Твер, на мелочи волей-неволей приходится обращать внимание, иначе ничего не поймешь. Они не знают, что я тут делаю, а я не знаю, что у них есть. Но только мое положение похуже, поскольку я один, а они все против меня, и, очень даже может быть, с атомным оружием наизготовку. Такое положение вещей меня не устраивает. Да, мы в опасности. Да, нас запросто могут сровнять с землей. Но это можно было предвидеть с самого начала. Что же нам остается делать?

Раздался сигнал вызова. Мэллоу повернулся в кресле и спокойно отрегулировал изображение. На экране появилось лицо сержанта охраны.

— Говорите, сержант.

Сержант, заикаясь от волнения, проговорил:

— Сэр… Простите, сэр. М-мои люди вп-пустили на б-борт миссионера из Академии.

— Кого?

Мэллоу, всегда спокойно-непроницаемый, изменился до неузнаваемости.

— Мис-сионера, с-сэр. Ему нужна м-медицинская п-помощь, сэр!

— Как бы она вам не потребовалась, сержант! Прикажите вашим людям немедленно занять боевые посты!

Через пять минут после того как был отдан этот приказ, жилые отсеки членов команды опустели. Даже свободные от вахты офицеры и солдаты заняли свои боевые посты.

…Мэллоу, тяжело ступая, вошел в отсек, где находился миссионер, смерил священника взглядом с головы до ног. С тем же выражением лица он взглянул на офицеров; на лейтенанта Тинтере, неловко переминавшегося с ноги на ногу, и на сержанта, охраны Демене, бледного как сама смерть.

Мэллоу обернулся к Тверу и какое-то мгновение задумчиво глядел ему в глаза. Твердо сказал:

— Вот что, Твер. Пригласите-ка сюда офицеров — всех, кроме навигаторов и штурмана. Эти пусть остаются на своих постах до дальнейших распоряжений.

В течение следующих пяти минут Мэллоу занимался тем, что заглянул во все углы: в туалеты, за занавески. На полминуты он вышел из отсека и вернулся, что-то мурлыча себе под нос.

Вошли офицеры, за ними — Твер. Он молча закрыл за собой дверь.

Мэллоу спокойно спросил:

— Во-первых, мне хотелось бы узнать, кто впустил этого человека на борт корабля без моего разрешения?

Сержант охраны сделал шаг вперед.

— Прошу прощения, сэр. Трудно сказать, кто именно. Что-то вроде общего согласия. Ведь он все-таки наш человек, а эти местные, вы же зна…

Мэллоу резко оборвал его:

— Разделяю ваши чувства, сержант. Меня интересует другое. Эти люди находились под вашим командованием?

— Да, сэр.

— Когда мы тут закончим, они отправятся под домашний арест на неделю. Вы освобождены от своих обязанностей на такой же срок. Все ясно?

Плечи сержанта обреченно опустились. Он хрипло проговорил:

— Да, сэр.

— Можете идти. Займите свой боевой пост.

Дверь за сержантом закрылась. Оставшиеся зашептались.

Тут вмешался Твер:

— Мэллоу, ну за что же их наказывать? Вы же прекрасно знаете, что кореллианцы убивают захваченных в плен миссионеров!

— Действия, совершенные без моего приказа, плохи сами по себе, каковы бы ни были их причины. Никто не имеет права ни покинуть корабль, ни взойти на него без моего разрешения.

Лейтенант Тинтере тихо выговорил, глядя в пол:

— Семь дней бездействия… О какой дисциплине можно говорить…

— Да! — рявкнул Мэллоу. — Легко говорить о дисциплине в идеальных условиях. А я должен сохранить ее здесь, перед лицом смерти! Где миссионер? Подведите его ко мне!

Торговец сел в кресло. К нему, поддерживая под локти, подвели миссионера в красной сутане.

— Как ваше имя, Преподобный?

Миссионер как будто очнулся. Он протянул к Мэллоу руки, словно желая обнять его.

— Сын мой! Дети мои! Да пребудет с вами вечно благодать Галактического Духа!

Твер приблизился и встал сбоку от Мэллоу. Он был крайне взволнован, голос его дрожал.

— Мэллоу, он болен. Его нужно в постель. Отведите его, кто-нибудь! Мэллоу, прикажите, чтобы за ним кто-нибудь присмотрел! Боже, как его избили!

Железная ручища Мэллоу отшвырнула Твера назад.

— Не вмешивайтесь, Твер, или я прикажу вывести вас отсюда. Ваше имя, Преподобный!

Миссионер сжал руки перед грудью и взмолился:

— Если вы люди просвещенные, спасите меня от рук грешников! Они гонятся за мной, как стая ворон, они оскорбляют Галактический Дух своими деяниями! Я, Джорд Парма из Анакреона. Я учился в Академии, в самой Академии, дети мои. Я — служитель Духа, посвященный во все таинства. А сюда меня повлек внутренний голос…

Задыхаясь, он продолжал:

— Я пострадал от рук неверных. Вы — дети Духа, и во имя его я заклинаю вас, спасите меня!

В это мгновение резко зазвучал сигнал тревоги, и металлический голос произнес:

«В виду корабля противник. Требуются инструкции».

Взгляды всех присутствующих обратились к экрану.

Мэллоу резко встал, быстро подошел к экрану, нажал кнопку обратной связи и прокричал:

— Всем оставаться на местах! Пока все!

И выключил экран. Потом подошел к иллюминатору и отодвинул плотную занавеску.

Противник! Мягко сказано. Их было несколько тысяч — толпа занимала все летное поле. В холодном жестком свете магниевых факелов первые ряды подступали все ближе к кораблю.

— Тинтере! — гаркнул Мэллоу, не отворачиваясь от иллюминатора. — Включите внешнюю связь и узнайте, чего они хотят. Спросите, есть ли среди них представитель властей. Никаких угроз и никаких обещаний, не то я пристрелю вас.

Тинтере щелкнул каблуками и быстро вышел из отсека.

Мэллоу почувствовал на плече чью-то руку и раздраженно сбросил её. Это был Твер. Он гневно зашептал Мэллоу на ухо:

— Мэллоу, вы обязаны спасти этого человека! Вы не смеете его отдавать дикарям. Будьте милосердны! Он из Академии и к тому же — священник. Там же злобные варвары! Вы слышите меня, Мэллоу?

— Слышу, Твер, — невозмутимо отозвался Мэллоу. — Но у меня здесь есть дела поважнее, чем спасение миссионеров. Я, сэр, буду делать то, что считаю нужным. И, клянусь Селдоном и всей Галактикой, если вы будете мне мешать, я найду способ заставить вас молчать.

Он обернулся и крикнул священнику:

— Вы! Преподобный Парма! Вы что, не знаете, что согласно Конвенции миссионерам из Академии запрещено ступать на землю Кореллии?

Миссионера била дрожь.

— Я иду туда, сын мой, куда ведет меня Галактический Дух, И если темные люди отвергают попытки просветить их, не лучшее ли это доказательство того, что они более других нуждаются в просвещении?

— Я не об этом говорю, Ваше Преподобие. Ваше присутствие здесь — нарушение законов Кореллии и Академии одновременно. Юридического права защищать вас у меня нет.

Миссионер воздел руки к небесам. Теперь он уже не был так жалок и напуган, как несколько минут назад. Донесся голос лейтенанта, говорившего с толпой через систему внешней связи. Ответом ему был дикий, звериный рев. В глазах священника загорелся безумный огонь.

— Вы слышали? Как вы можете говорить о законах, созданных людьми? Есть высшие законы! Разве не сказал нам Галактический Дух: «Не допускай, чтобы при тебе обижали ближнего твоего»? И разве не он сказал: «Как ты поступишь со слабым и беззащитным, так поступят и с тобой»?

Разве нет у вас орудий? Разве нет у вас кораблей? И разве не Академия за вами? И разве не за вас Галактический Дух, который правит всей Вселенной?

Он остановился, чтобы перевести дыхание. В этот момент гулкий голос лейтенанта за бортом корабля замолк, и вскоре сам он, встревоженный и озабоченный, вошел в отсек.

— Докладывайте, — коротко приказал Мэллоу.

— Сэр, они требуют выдачи Джорда Пармы.

— А если нет?

— Разные угрозы, сэр. Трудно понять. Их так много, и они просто обезумели, сэр. Один из них кричит, будто управляет этим районом планеты, будто его сопровождает наряд полиции. Похоже, так оно и есть.

— Важно одно: он — представитель власти, — сухо сказал Мэллоу. — Скажите им, пусть этот губернатор или кто он там подойдет к кораблю один. Если он сделает это, он может получить Преподобного Джорда Парму.

Тут в руке Мэллоу неожиданно оказался бластер. Он прорычал:

— Прошу помнить, что я не знаю такого понятия, как «нарушение субординации». И если кто-нибудь попытается учить меня, что мне делать, я ему преподам хорошую науку.

Бластер остановился на Твере. Старый торговец с трудом разжал сцепленные пальцы, опустил руки. Он тяжело, с присвистом дышал.

Тинтере вышел. Через пять минут от толпы отделилась фигурка. Человек шел медленно и осторожно. Дважды поворачивал назад, но вопли разъяренной толпы гнали его к звездолету.

— Отлично, — процедил сквозь зубы Мэллоу и указал на миссионера бластером. — Грин и Эпшер, выведите его.

Миссионер взвизгнул, как раненый зверь, и в полном отчаянии воззвал к небесам, воздев руки. Тяжелые рукава сутаны упали и обнажили почти до плеч его худые, покрытые сетью расширенных вен руки. Что-то сверкнуло. Мэллоу непроизвольно моргнул и повторил приказ.

Миссионер, пытаясь освободиться от крепких рук державших его солдат, выкрикивал:

— Будь проклят предатель, отдающий своего ближнего на поругание и смерть! Да оглохнут уши, которые глухи к мольбам слабого и беспомощного! Да ослепнут глаза, которые слепы к невиновности! Да почернеет навеки душа, соединившаяся с мраком…

Твер закрыл уши руками.

Мэллоу убрал бластер и спокойно приказал:

— Всем разойтись по своим постам. Сохранять полную боевую готовность в течение шести часов после того, как разойдется толпа. После этого — сдвоенные вахты на сорок восемь часов. Потом будут новые инструкции. Твер, пойдемте со мной.

…Через пять минут они были в каюте Мэллоу. Он знаком предложил Тверу сесть. Твер был удручен и подавлен до крайности.

Мэллоу с нескрываемой иронией смотрел на него.

— Твер, — сказал он мягко, — вы меня разочаровали. Три года политической карьеры напрочь изжили в вас торговца! Помните: в Академии я могу быть демократом, но нечего удивляться тому, что на корабле я — тиран и деспот. При всем том я еще ни разу в жизни не доставал бластера в присутствии моих людей. И теперь бы не достал, если бы вы меня не вынудили.

Твер, у вас нет на корабле официальной должности. Вы находитесь здесь исключительно по моему личному приглашению, и я готов оказывать вам всяческие знаки гостеприимства. Тем не менее с сегодняшнего дня в присутствии моих офицеров и любого члена команды я для нас не «Мэллоу», а «сэр». И когда я буду отдавать распоряжения, не советую вам хотя бы из самосохранения вскакивать, будто вы новобранец и командир выкрикнул вашу фамилию. Иначе я буду вынужден применить крайние меры, что весьма прискорбно. Я излагаю ясно?

Лидер партии торговцев сглотнул набежавшую слюну и прошептал:

— Мои извинения…

— Приняты. Вашу руку!

Потные пальцы Твера скользнули в железобетонную ручищу Мэллоу. Дрожащим от волнения голосом он проговорил:

— Я действовал из лучших побуждений, поверьте! Мы же послали его на верную смерть. Этот сиволапый губернатор не сможет его спасти. Это же просто убийство!

— Ничего не могу поделать. Твер, эта история плохо пахнет. Вы ничего не заметили странного?

— А-а-а… вы?

— А вот посмотрите… Космопорт находится а весьма отдаленном от населенных районов месте. Откуда ни возьмись бежит миссионер. Откуда? Но бежит именно сюда. Зачем? Совпадение? Собирается огромная толпа. Откуда она взялась? Ближайший мало-мальски населенный городок находится как минимум в ста милях отсюда. А они добираются за полчаса. Каким образом?

— Да, каким образом? — эхом отозвался Твер.

— А как насчет того, что миссионер был доставлен сюда и выпущен как приманка? Наш друг, преподобный Парма, был поначалу просто-таки здорово смущен.

— Но… жестокое обращение… — пробормотал Твер.

— Может быть! А может быть, они думали, что мы будем настолько благородны и милосердны, что тут же бросимся на его защиту. А ведь он нарушил законы и Кореллии, и Академии. И если я оставляю его на борту, то фактически объявляю войну Кореллии, а Академия при всем желании не может нас защитить.

— Ну, это… вы, пожалуй, перехватили…

Мэллоу не успел ответить, поскольку пискнул сигнал вызова и раздался голос:

— Сэр, получено официальное сообщение!

— Немедленно! Срочно передайте!

Сияющий стальной цилиндр тут же вывалился в приемник пневмопочты. Мэллоу раскрыл его, вынул лист бумаги и внимательно пробежал глазами.

— Телепортировано прямо из столицы. Из личных апартаментов Командора.

Мэллоу громко, от души расхохотался:

— Значит, Твер, вы считаете, что я перехватил? Тогда читайте. И обратите внимание на странное совпадение: через полчаса после того как передали им миссионера, мы наконец получаем приглашение навестить августейшего Командора. После семи дней молчания и ожидания! Лично я полагаю, что экзамен выдержан с честью!

Глава 35

Командор Аспер, по его собственному определению, был человек из народа. Шишковатая голова его почти совсем облысела, лишь оставшиеся на затылке длинные волосы жиденькими сосульками спускались до плеч. Сорочка давно нуждалась в стирке. К тому же он гнусавил.

— Не хочу хвастаться, торговец Мэллоу, — говорил он, вышагивая рядом с Мэллоу по дорожкам сада, — но в моем лице вы видите не кого-нибудь, а просто первого гражданина государства. Вот что означает «Командор». Это мой единственный титул.

Казалось, ему самому страшно нравится все, что он говорит.

— Именно это, — продолжал он, — как ничто другое, связывает наш народ с народом Академии. Я чувствую, как вы радуетесь благам республиканского строя.

— Безусловно, Командор, — ответил Мэллоу торжественно. — Позволю себе заметить, что как раз в этом мне видится надежда на мир и дружбу между правительствами и народами наших стран.

— О да! Мир и дружба, это замечательно!

Физиономия Командора озарилась сентиментальной улыбкой, отчего жиденькие патлы на затылке зашевелились.

— Хочу заверить вас, — продолжал он, — что никто на Периферии не принимает так близко к сердцу идеалы мира, как я. С полной ответственностью могу заявить, что с той самой поры, как я сменил своего августейшего отца на посту руководителя государства, у нас воцарились мир и благоденствие. Может быть, и не следовало говорить вам об этом, возможно, это прозвучит нескромно… (он театрально прокашлялся), но мне говорили, что мой народ, вернее — мои сограждане, называют меня Аспером, Горячо Возлюбленным.

Мэллоу с любопытством рассматривал хорошо ухоженный сад. Казалось вероятным, что в темных уголках, за густыми зарослями, прячутся вооруженные охранники. Но его внимание привлекло другое: высокие, массивные, обитые сталью стены, окружавшие сад, были не так давно укреплены. Что-то не вязалось это с репутацией народного любимца…

— Какая удача, — сказал Мэллоу, — что я имею дело именно с вами, Командор, а не с деспотами и тиранами окружающих миров, среди которых и в помине нет просвещенных монархов. Да, их, пожалуй, никто не зовет «горячо возлюбленными»…

— Неужели? — вскричал Командор с напускным удивлением.

— Да-да, и все потому, что они не думают так, как вы, о счастье своих народов. Я просто уверен, что вы без устали заботитесь о благосостоянии своих сограждан!

Командор, довольно улыбаясь, не отрывал глаз от посыпанной гравием дорожки сада. Они медленно шли вперед.

Мэллоу вкрадчиво продолжал:

— Командор! До сегодняшнего дня отношения между нашими странами сильно страдали из-за того, что ваше правительство применяло ограничения к нашим торговцам. Мне кажется, что именно вы давно понимаете преимущества свободной торговли.

— Свободной торговли? — испуганно пробормотал Командор.

— Да-да, свободной торговли! Вы должны понять как просвещенный и трезвомыслящий человек, что она была бы выгодна для обеих сторон. У вас есть кое-что, что нужно нам, а у нас что-то, что нужно вам. Речь идет всего-навсего о взаимовыгодном обмене, который обеспечил бы ваше процветание. Такой просвещенный правитель, такой друг народа, как вы, думаю, не нуждается в объяснениях, почему и насколько это важно. Надеюсь, я не оскорбил ваших чувств таким предложением?

— Ну что вы, конечно, нет! Я понимаю. Но все-таки… (в голосе Командора появились отечески-укоризненные нотки) ваши люди частенько вели себя опрометчиво, даже неразумно. Что касается лично меня, то я всей душой за торговлю! Она просто-таки необходима нашей экономике. Но… не такая, как вы предлагаете. И потом… я здесь не хозяин. Я ведь просто выразитель, если можно так сказать, общественного мнения. Мой народ не желает принимать торговлю, одетую в пурпур и золото!

Мэллоу остановился.

— Вы имеете в виду то, что наша торговля сопровождается обязательным введением нашей религии?

— Конечно! Это же было всегда и везде! Вы наверняка знаете, что случилось на Асконе двадцать лет назад? Сначала ваши продали там кое-какие штучки, а потом потребовали обязательного присутствия миссионеров, потому что без них эти штучки не работали. Ну и понастроили всякого-разного — Храмы Здоровья, или как они там называются… Ну вот… А потом пошло-поехало: открыли религиозные школы, служителям культа дали особые права, и что в итоге? А? Аскон теперь — пешка в системе Академии, и Верховный Магистр, извиняюсь за выражение, свое нижнее белье, наверное, не имеет права считать личной собственностью! Нет-нет! И не уговаривайте! Наш народ — народ свободный и гордый, и этого он не примет никогда!

— Я не собираюсь предлагать вам ничего подобного, — спокойно возразил Мэллоу.

— То есть?

— Я — Мастер Торговли. Единственная моя Религия — деньги. Весь этот мистицизм и фокусы-покусы миссионеров я сам не терплю! Искренне рад, что в вашем лице нахожу единомышленника. Очень, очень рад, что мы хорошо понимаем друг друга.

Командор тоненько захихикал:

— Неплохо сказано! Ей-богу, Академии давно следовало прислать вас!

Он по-товарищески потрепал торговца по могучему плечу.

— Однако, мой друг, вы мне сказали не все. Чего вы не предлагаете, я понял. Но что же вы, в таком случае, предлагаете?

— Только одно — нескончаемые богатства и процветание, Командор!

Командор шмыгнул носом.

— А что делать с богатствами? Мое единственное богатство — любовь народа! Она у меня есть, и больше мне ничего не надо!

— Ну, одно другому не помеха. Можно ведь одной рукой загребать золото, а другой — народную любовь.

— Ну если так, молодой человек, то это было бы очень, очень недурно… Только как же это делается, а?

— О, Командор, для этого есть масса способов! Так много, что просто трудно выбрать. Ну, скажем, предметы роскоши. Вот тут у меня с собой есть одна вещица…

Мэллоу вытащил из кармана куртки плоскую длинную цепочку из блестящего металла.

— Это что такое?

— Видите ли, нужно на ком-нибудь показать… У вас тут есть молодые девушки? И еще — нужно большое зеркало, в полный рост.

— Хм-м-м… Ну, давайте тогда пойдем в дом.

Командор назвал свое жилище домом. Однако уместнее было бы назвать его дворцом. Тем не менее от острого взгляда Мэллоу не укрылись кое-какие мелочи, позволившие ему сделать вывод, что дом Командора был еще и его крепостью. Дом стоял на холме. Весь город лежал внизу, под его стенами. А степы дома были основательно укреплены. Все подходы к дому охранялись, и вообще композиция постройки говорила сама за себя…

«Да уж… — подумал Мэллоу, — как раз такое жилище лучше всего подходит Асперу, «горячо возлюбленному»…

В комнату вошла молодая, стройная девушка. Она низко поклонилась Командору. Тот пояснил Мэллоу:

— Одна из служанок Командорши. Подойдет?

— Вполне! — улыбнулся Мэллоу.

Под пристальным взором Командора Мэллоу подошел к девушке и обернул цепочку вокруг ее тонкой талии.

— Это все? — скептически прогнусавил Командор.

— Будьте так любезны, Командор, опустите, пожалуйста, занавески! Девушка, прошу вас — там около пряжки маленькая кнопочка. Нажмите ее. Да не бойтесь, это не страшно!

Девушка сделала так, как сказал Мэллоу, взглянула на свои руки и ахнула…

Фигурка, от талии до головы, озарилась мягким сиянием. Вокруг головы свечение напоминало корону. Словно кто-то снял с неба звезду и прикрепил к ее платью. Девушка подошла к зеркалу и, затаив дыхание, любовалась своим отражением.

— А теперь наденьте вот это, — сказал Мэллоу и подал девушке ожерелье из невзрачных на вид камешков.

Девушка надела ожерелье, и каждый камешек в нем, отразив сияние, исходившее от пояса, загорелся своим огнем.

— Нравится? — с улыбкой спросил Мэллоу.

Девушка не ответила — за нее говорили сверкавшие восторгом глаза. Командор махнул рукой, и она с явной неохотой нажала кнопку — сияние погасло. Сняв пояс и ожерелье, она с поклоном передала их Мэллоу и ушла, унося с собой память о чуде…

— Это вам, Командор, — смиренно передавая Командору украшения, проговорил Мэллоу. — Для Командорши. Скромный подарок от Академии.

— Хм-м-м…

Командор огорошенно вертел в руках пояс и ожерелье, как бы взвешивая их.

— А… как они устроены?

Мэллоу пожал плечами:

— Вопрос не ко мне — я не специалист. Хочу только вот что подчеркнуть — для того чтобы эта красота действовала, вам не понадобятся священники!

— Да… но… в конце концов, это всего-навсего бабские побрякушки. Мне-то они на что сдались? Разве на этом можно сделать деньги?

— Скажите, Командор, у вас бывают балы, приемы, банкеты — что-нибудь в этом роде?

— Да… конечно, — нехотя признался Командор.

— Вы же понимаете, что любая женщина станет мечтать о таких украшениях? Можно запросить тысяч десять как минимум.

До Командора наконец дошло.

— Ага! — крякнул он и хитро улыбнулся, потирая руки.

— А поскольку батарейка, питающая эти украшения, — бодро продолжал Мэллоу, — действует не более шести месяцев, ее придется довольно часто менять.

Скажем так: сегодня мы в состоянии поставить столько украшений, сколько вы в состоянии приобрести по цене тысяча за штуку. В уплату нам желательно получить на такую же сумму чугуна. Тем самым ваша выгода составит девятьсот процентов.

Командор поглаживал жидкую бороденку и сосредоточенно подсчитывал в уме. Наконец он обрадовался:

— Черт подери, я представляю, как бабы передерутся из-за этих безделушек! А я нарочно буду продавать понемножку, чтобы они побесились на славу! Ну, не сам, конечно, буду продавать, это исключается…

Мэллоу пришел ему на помощь.

— Да, конечно, все можно подать как изделия мастерских, которых на самом деле не существует! Зачем же вам лично, вы правы! Только так! Кроме того, Командор, мы имеем возможность поставлять вам полные комплекты бытового оборудования. Прекрасные печи, которые жарят мясо за две минуты, ножи, не нуждающиеся в заточке, мини-прачечные, помещающиеся в обычной ванной, посудомоечные машины-автоматы, полотеры, пылесосы — все что угодно. Вы только представьте себе, как возрастет ваша популярность в народе, когда вы, именно вы, сделаете эти прекрасные, удобные вещи доступными для людей! Подумайте, сколько можно накупить на полученные доходы? Покупателям все это обойдется намного дороже, а знать, сколько вы заплатили, им вовсе не обязательно. Еще раз напоминаю — никаких священников! И все будут счастливы!

— Кроме вас, вроде бы. Вам-то какая выгода, не понимаю?

— Такая же, какую извлек бы любой торговец по законам Академии.

Я и мои люди получим половину суммы, вырученной от продажи. Вы купите то, что я предлагаю, и меня это вполне устроит. Вполне.

Командор, с явным удовольствием на физиономии, размышлял…

— Да-да, конечно… А что бы вы хотели взамен? Чугун?

— Чугун очень бы устроил. А также — уголь, бокситы. Не отказались бы и от магния. С удовольствием приобрели бы дерево твердых пород, табак, перец.

— Неплохо, неплохо…

— Думаю, да. Кстати, есть еще предложение. Я мог бы помочь вам в переоборудовании ваших предприятий.

— Каких?

— Ну возьмем, к примеру, сталеобрабатывающие заводы. У меня с собой есть исключительно удобные компактные устройства для обработки стали, которые позволили бы вам удешевить ее производство и обработку раз в сто. Если вам угодно, я готов продемонстрировать устройства в действии. У вас в столице есть сталеобрабатывающий завод? Уверяю вас, это займет совсем немного времени!

— Это можно будет устроить, торговец Мэллоу, можно. Но только завтра, завтра… Вы отужинаете со мной?

— С удовольствием. Но… моя команда…

— Пусть все приходят! — махнул рукой Командор. — Это будет нечто вроде символического братания наших народов. А мы с вами еще поболтаем. Только…

Он нахмурился:

— Никаких религиозных штучек! Не советую рассматривать мое приглашение и личную приязнь как возможность проникновения в Кореллию ваших миссионеров!

— Командор, — сухо отозвался Мэллоу, — даю честное слово, что религия не имеет никакого отношения к сделке.

— Вот и славно. Договорились, значит. К кораблю вас проводят.

Глава 36

Командорша была намного моложе мужа. У нее было холодное, злое, бледное лицо. Гладкие, блестящие черные волосы были зачесаны назад.

Войдя в комнату, она ехидно поинтересовалась:

— Вы уже закончили, о мой великодушный и благородный супруг? Совсем, совсем закончили? Надеюсь, теперь я могу выйти в сад?

— Ой, только не надо театра, Личия, — поморщился Командор. — Этот молодой человек пожалует к ужину, и ты еще успеешь всласть потрепаться. Нужно распорядиться, чтобы его людям отвели место. Очень надеюсь, что их не будет слишком много.

— Ага, не слишком много! Да наверняка жуткие обжоры. Каждому подавай четверть барана и бочку вина. А потом ты две ночи будешь стонать и думать, во что это обошлось!

— Ну, это как сказать, как сказать… Может, и не придется. Значит, так, дорогая, ужин должен быть — по высшему разряду!

Командорша подозрительно уставилась на супруга.

— Что-то ты церемонился с этим варваром! Даже не позволил присутствовать! Ну-ка, ну-ка, посмотри мне в глаза! Что ты задумал? Уж не пришло ли тебе в голову пойти против воли моего отца?

— С чего ты взяла?

— И я должна вот так поверить? О небо! Если и была когда на свете несчастнейшая из женщин, которая стала жертвой политики, выйдя замуж за нелюбимого, то это я! О, я могла встретить более достойного человека в своей стране! — причитала Командорша, заламывая руки.

— Послушай-ка, Личия, что я скажу. Наверное, золотце мое, тебе очень хочется вернуться в любимую страну. Я бы с превеликой радостью отпустил тебя на все четыре стороны. Только оставил на память себе, моя прелесть, маленький кусочек тебя, самый дорогой моему сердцу! Язык твой длинный я бы отрезал на память, — прошипел Командор. Он склонил голову и оценивающе оглядел супругу. — И чтобы ты стала еще красивее, я бы отрезал тебе уши и кончик твоего любопытного носа!

— Не посмеешь, старый шакал! Да мой отец может превратить тебя и весь твой презренный народец в космическую пыль! Стоит мне только рассказать ему, что ты любезничал с этими дикарями…

— Ну-ну, не надо мне угрожать, моя крошка! Можешь сама поговорить с ними вечером. А пока помалкивай!

— Ты мне еще приказывать будешь?

— Черт бы тебя побрал! На, возьми вот это и помалкивай!

Командор обернул пояс вокруг талии Личии и защелкнул на шее ожерелье. Нажал кнопочку и отступил назад.

Командорша ахнула, всплеснула руками да так и не опустила их… Немного придя в себя, она стала перебирать пальцами камешки ожерелья, тихо постанывая…

Командор довольно потер руки и проворковал:

— Ну как.? Можешь надеть сегодня вечером. А после у тебя будет еще много таких штучек. Поняла? Так что — помалкивай.

И Командорша не сказала больше ни слова…

Глава 37

Джейм Твер беспокойно ерзал на стуле.

— Что вы улыбаетесь, Мэллоу?

Хобер Мэллоу очнулся от раздумий.

— Я? Улыбаюсь? Не заметил…

— Я так понимаю, что вчера кое-что произошло. Помимо пиршества, на котором вы все так перепились. Мэллоу, черт бы вас побрал, что случилось?

— Случилось? Ничего плохого, уверяю вас. Скорее наоборот. Просто у меня такое ощущение, что я ломился в открытую дверь. Уж больно просто оказалось проникнуть в самое сердце их сталепрокатной промышленности.

— Ловушка, Мэллоу?

— О, ради всего святого, только не драматизируйте! — поморщился Мэллоу и доверительно добавил: — У меня такое ощущение, что там просто смотреть не на что.

— Хотите сказать, что они не пользуются атомной энергией?

Твер погрузился в раздумья.

— А знаете, Мэллоу, лично у меня такое впечатление, что атомной энергетики тут нет и в помине. Очень трудно было бы замаскировать такую фундаментальную технологию!

— Да, но если только ее применение начато совсем недавно. И если атомная энергетика не применяется исключительно в военной промышленности. А вот это как раз можно заметить только в двух местах — на космических заводах и на сталеобрабатывающих.

— Ну а если мы там ничего не обнаружим…

— Следовательно, ничего нет. Или прячут. Хороша дилемма, а? Хоть монетку бросай!

Твер покачал головой:

— Жаль, что меня не было вчера…

— Мне тоже жаль. Я бы нисколько не возражал против вашей моральной поддержки. Но, увы, — парадом командовал Командор. А вот, кстати, правительственный автомобиль, который повезет нас на завод. Все готово, Твер?

Глава 38

Завод был большой, но запущенный настолько, что никакой поверхностный ремонт не скрасил бы атмосферу разрухи и беспорядка. Стояла неестественная тишина, поскольку на завод пожаловал Командор со свитой.

…Мэллоу закрепил стальной лист в двух суппортах, взял из рук Твера инструмент и крепко сжал кожаную рукоятку под свинцовым обшлагом.

— Этот инструмент, — сообщил он, — опасен не более, чем пчелиное жало. Но все-таки прошу руками не трогать.

Он изящно провел инструментом по прямой через длину листа стали, который тут же спокойно и беззвучно распался на две равные части.

Все присутствующие дружно ахнули, а Мэллоу спокойно улыбнулся. Он взял в руки одну из половин листа и сказал:

— Глубину резания можно установить с точностью до сотой доли дюйма, и двухдюймовый лист стали будет разрезан так же легко, как этот. Если глубина резки установлена точно, можно спокойно класть лист стали хоть на полированный стол, и на нем не останется ни царапинки.

Он говорил и продолжал демонстрировать возможности атомного резака. По цеху распространился запах окалины…

— Вот так, — сказал он, — обстоит дело со сталью. И вообще с любым плоским материалом. Допустим, вам необходимо уменьшить толщину листа, сгладить неровности, удалить ржавчину. Смотрите!

Стальной лист превратился в тонкую сияющую фольгу, Мэллоу регулировал инструмент, и ширина полос менялась — шесть дюймов, восемь, двенадцать…

— По тому же принципу осуществляется и сверление.

Вся свита во главе с Командором столпилась вокруг Мэллоу. Казалось, представление дает бродячий фокусник. Командор Аспер осторожно трогал полоски стали. Высшие чиновники вставали на цыпочки, заглядывали друг другу через плечо и оживленно шептались. А Мэллоу работал и работал… В листе стали появляться четкие, ровные, безукоризненно круглые отверстия.

— И еще вот что я вам покажу… Пусть кто-нибудь принесет два коротких куска стальной трубы.

Чей-то камердинер с готовностью откликнулся на просьбу Мэллоу. Не прошло и трех минут, как он, передав Мэллоу требуемое, отряхивал руки…

Мэллоу поставил куски трубы вертикально, провел по их краям инструментом и быстро прижал куски друг к другу. Они соединились! Да как! Шва не различить и под микроскопом!

Мэллоу оглядел присутствующих, начал было объяснять, но запнулся. У него противно засосало под ложечкой, замерло сердце…

Личная охрана Командора в общей суматохе покинула ответственный пост и протиснулась вперед. Мэллоу впервые увидел их так близко!

И их, и вооружение…

Ошибки быть не могло — атомные бластеры! Но даже это было не самым важным!

На прикладах бластеров красовалась эмблема: «Звездолет и Солнце».

Те самые «Звездолет и Солнце», которые украшали обложку каждого из огромных томов «Галактической Энциклопедии», все еще издающейся на Терминусе! «Звездолет и Солнце» — символ Империи!

Мэллоу говорил, но думал только об этом…

— Посмотрите на эту трубу — она целая. Конечно, это не самый лучший вариант. Я имею в виду, что соединение не должно производиться вручную.

Спектакль был окончен. Мэллоу узнал все, что хотел. Перед глазами у него стоял золотой шар солнца, окруженный острыми лучами, и обтекаемая сигара космического корабля… «Звездолет и Солнце» Империи!

Империя! В голове не укладывалось! Ведь прошло уже сто пятьдесят лет, а Империя, стало быть, еще существовала где-то в глубинах Галактики. И не только там. И здесь, на Периферии…

Мэллоу понимающе улыбнулся…

Глава 39

«Далекая Звезда» уже два дня была в пути, когда Хобер Мэллоу в своей каюте вручил лейтенанту Драуту конверт, кассету с микрофильмом и серебристый шарик.

— Через час, лейтенант, вы вступите в командование «Далекой Звездой». До тех пор, пока я не вернусь, или — навсегда.

Драут попытался встать, но Мэллоу жестом остановил его.

— Спокойно. Слушайте внимательно. В конверте содержится детальное описание вашего маршрута. На планете, которая указана там, вы ждете меня два месяца. Если Академия обнаружит вас раньше, имейте в виду, что микрофильм — это отчет о проделанной работе. Если же, — сказал он менее жестко, — через два месяца я не вернусь, то вы отправляетесь на Терминус и представляете в виде отчета капсулу. Ясно?

— Да, сэр.

— Ни при каких обстоятельствах ни вы, ни кто-либо другой из команды не должны добавлять к отчету ни слова.

— А если нас спросят, сэр?

— Вы ничего не знаете.

— Ясно, сэр.

…Так окончилась их беседа, и через пятьдесят минут от борта «Далекой Звезды» отчалил небольшой катер.

Глава 40

Онум Барр был стар. Слишком стар, чтобы бояться. Со времени последних беспорядков он жилодин-одинешенек среди руин на окраине города. Ему было нечего терять, кроме последних дней своей жизни, поэтому он без страха взглянул на вошедшего незнакомца.

— У вас дверь была открыта, — сказал тот.

Говорил он с жутким акцентом. От глаз Барра не укрылось и странное оружие, висевшее у него на ремне. В полумраке маленькой комнатушки Барр хорошо видел мягкое сияние защитного поля, окружающее фигуру незнакомца.

— Нет нужды закрывать, — сказал он устало, — Ко мне никто не ходит. Что вам угодно?

— Хотел кое-что разузнать.

Незнакомец продолжал стоять в центре комнаты. Он был очень высокий, плотного телосложения.

— Я так понял, что, кроме вас, тут вообще никто не живет?

— Да, это заброшенное место, — подтвердил Барр. — Но к востоку отсюда есть город. Я могу показать вам дорогу.

— Не сейчас. Можно присесть?

— Садитесь, если стул выдержит, — грустно вздохнул старик. Да, мебель, как и ее хозяин, знавала лучшие времена…

— Меня зовут Хобер Мэллоу, — представился незнакомец. — Я из дальней провинции.

Барр кивнул и улыбнулся:

— Можно было не уточнять. Акцент вас сразу выдал. Я — Онум Барр из Сивенны, бывший патриций Империи.

— Значит, это Сивенна! У меня с собой только очень старые карты.

— А зачем им быть новыми? Звезды не сходят со своих мест.

Барр сидел неподвижно. Незнакомец с любопытством разглядывал комнатушку.

Барр заметил, что сияние защитного поля, окружавшее фигуру гостя, угасло, и с грустью отметил, что он уже никому не страшен — ни другу, ни врагу…

— Дом мой беден, — сказал Барр, — и припасов у меня немного. Если вы хотите разделить со мной трапезу, то могу предложить лишь черный хлеб да сухое зерно.

Мэллоу покачал головой.

— Нет-нет, благодарю, я сыт, да и задерживаться не могу. Вы мне только скажите, как добраться в правительственный центр.

— Это не составит большого труда. Только что вы имеете в виду: главный город планеты или столицу императорского сектора?

Гость удивленно прищурился.

— А разве это не одно и то же? Разве это не Сивенна?

— Да, Сивенна, — кивнул старый патриций. — Только Сивенна давно не столица Норманнского сектора. Да, даже старые карты подводят… Звезды не меняют своих мест, а вот политические границы слишком зыбки…

— Скверно. Очень скверно. И далеко новая столица?

— На Орше-II. Двадцать парсеков отсюда. Посмотрите на карте. Какого времени ваша карта?

— Издана сто пятьдесят лет назад.

— Так давно?

Старик вздохнул.

— С тех пор много воды утекло. И вы ничего не знаете?

Мэллоу покачал головой.

— Вам повезло, — грустно улыбнулся старик. — Более или менее спокойные времена для провинции были в царствование Станнеля-II. Он скончался пятьдесят лет назад. С тех пор — только бунты и разруха, разруха и бунты. И руины…

Мэллоу резко выпрямился. Стул угрожающе заскрипел…

— Как — руины? Вы хотите сказать, что провинции больше не существует?

— Да нет, не так чтобы. Кое-какие ресурсы есть, наверное, планетах на двадцати. Однако по сравнению с процветанием, которое царило здесь в прошлом столетии, мы здорово скатились вниз, и никаких признаков возврата к лучшему нет. Пока нет… А почему вы этим интересуетесь, молодой человек? И глаза у вас заблестели?

Торговец слегка покраснел. Старик попал в точку.

— Послушайте, — объяснил Мэллоу, — я торговец. Тружусь на задворках Галактики. Вот нашел старые карты и хотел попробовать найти новые рынки сбыта. Конечно, ваше сообщение о том, что провинция обеднела, меня расстроило, если не сказать больше. В мире, где денег нет, их не сделаешь. Ну а как обстоят дела в Сивенне?

Старик наклонился вперед, задумался.

— Даже не знаю, что сказать. Очень может быть, что даже и теперь не так уж плохо. А вы действительно торговец? Вы больше смахиваете на военного. Рука на прикладе, шрам на виске…

Мэллоу запрокинул голову и расхохотался:

— Видите ли, в нашем мире тоже не все слава богу! Шрамы — следствие моей профессии. Но когда в конце концов получаешь денежки, можно и подраться. Неплохо было бы обойтись без этого, но что поделаешь? Ну а здесь-то как? Могу я тут сделать деньги и не заработать новых шрамов? Похоже, что дело обстоит наоборот?

— Пожалуй, наоборот, — улыбнулся Барр. — В принципе, можете поискать тех, кто остался от Вискарда, на Красных Звездах. Правда, не знаю, как лучше назвать то, чем они занимаются, — торговлей или пиратством. Кроме того, у вас есть возможность присоединиться к нашему нынешнему вице-королю — благословенному… благословенному убийце, воришке…

Морщинистые щеки старого патриция залил нервный румянец. Он закрыл глаза, а когда вновь открыл их, взгляд его стал по-птичьи зорок.

— Что-то вы не слишком любезно отзываетесь о вице-короле, уважаемый патриций Барр, — сказал Мэллоу. — А вдруг я шпион?

— А хоть бы и так, — спокойно откликнулся старик. — Что с меня взять?

Он обвел рукой комнату.

— Жизнь, например.

— О, это бы мне принесло только облегчение. Я уж и так лишних лет пять прожил. Но вы не из людей вице-короля. Были бы из них, я бы почувствовал и рта бы не раскрыл.

— А как бы вы почувствовали?

Старик, тихо рассмеялся:

— А вы подозрительны! Честное слово, могу поклясться, теперь вы думаете, что я пытаюсь спровоцировать вас на разговор, в котором вы могли бы неосторожно высказаться о правительстве. Нет-нет, уверяю вас, меня уже давно не интересует политика.

— Не интересует политика? Мне так не показалось! Как вы сказали о вице-короле — «убийца, воришка»?

Старик пожал плечами.

— Так, воспоминания нахлынули… Посудите сами: в те времена, когда Сивенна была еще столицей Провинции, я был патрицием и членом провинциального сената. Мой род — древний и знаменитый. Один из моих прадедов… а впрочем, ладно, хватит об этом…

— То есть, — осторожно проговорил Мэллоу, — у вас тут была гражданская война или революция?

Лицо Барра помрачнело.

— Гражданские войны не прекращались в эти кошмарные годы. Но Сивенна всегда находилась в стороне. В годы царствования Станелля II она почти достигла своей былой славы и процветания. Но ему наследовали слабые императоры. А при слабых императорах всегда сильные вице-короли. И наш последний вице-король, Вискард, остатки приверженцев которого еще занимаются чем-то вроде торговли у Красных Звезд, возмечтал о королевской мантии. Да не он первый…

Но — не удалось. Потому что в тот день, когда Адмирал Империи приблизился к Сивенне во главе флота, Сивенна восстала против мятежного вице-короля.

Он печально вздохнул и замолчал. Мэллоу ерзал на краешке отчаянно скрипевшего стула. Его просто раздирало любопытство!

Но он сдержался и тихо попросил:

— Продолжайте, сэр!

— Благодарю вас, — кивнул Барр. — Вольно вам смеяться над старым человеком. Итак, они восстали. Вернее было бы сказать — мы восстали, поскольку я был один из второстепенных лидеров восстания. Вискард убрался из Сивенны, еле ноги унес, а планета и вся провинция были оставлены на попечение Адмирала и выразили полную и безоговорочную лояльность Императору. Почему мы так поступили, я и сам не понимаю. Может быть, мы выразили лояльность не более чем к символу, а не к самому Императору — жестокому и порочному мальчишке. Может быть, испугались ужасов.

— Ну и?.. — осторожно поторопил его Мэллоу.

— Ну и, — с горечью в голосе продолжал Барр, — это никак не устроило Адмирала. Ему до смерти хотелось присвоить себе славу завоевания мятежной планеты, а его людям хотелось добычи, сопутствующей завоеванию. И пока народ в городах выходил на улицы, славя Императора и его Адмирала, он потихонечку захватил все военные центры, а затем приказал перестрелять почти все население.

— Почему?

— Потому что они восстали против вице-короля — так объявил Адмирал. Он и стал новым вице-королем — после того, как целый месяц шли убийства, грабежи, насилие, У меня было шестеро сыновей. Пятеро погибли — все по-разному… У меня была дочь. Я надеюсь, что она погибла. Такая красавица… Я уцелел, потому что был стар. Поселился здесь, зная, что слишком стар для того, чтобы вице-король мной интересовался. Они ничего, ничего мне не оставили, — сказал он, печально качая седой головой. — Потому что я помогал мятежному губернатору выбраться из города и лишил тем самым Адмирала славы его поимки…

Мэллоу молчал и ждал.

— А что случилось с вашим шестым сыном? — наконец спросил он.

— А? С последним? Он жив. Потому что вступил в армию Адмирала как простой солдат. Под чужим именем. Теперь он стрелок в его личной гвардии. О нет, не подумайте о нем плохо! Он хороший сын. Навещает меня, когда может, и что может, приносит мне. Только он один и поддерживает мою жизнь. А в один прекрасный день, когда наш замечательный вице-король сойдет в могилу, именно мой сын поможет ему в этом.

— И вы говорите это незнакомому человеку? Рискуете не только своей жизнью, но и жизнью сына!

— Нет, я как раз помогаю ему, потому что вижу в вас нового врага вице-короля. Знаете, был бы я ему другом настолько же, насколько я ему враг, то посоветовал бы послать на границу как можно больше кораблей.

— Хотите сказать, что на Периферии нет кораблей вице-короля?

— А вы их видели? Вас кто-нибудь остановил? Кораблей мало, не хватает даже для того, чтобы охранять границы соседних провинций, где хватает своих интриг и беспорядков. Но, кстати сказать, издалека нам еще никто не угрожал, — пока не появились вы.

— Я? Да я вовсе не опасен.

— За вами придут другие.

Мэллоу пожал плечами:

— Что-то я вас не понимаю.

— Послушайте! — неожиданно резко сказал старик. — Я сразу все понял, как только вы вошли. Вокруг вас было защитное поле.

— Да. Было, — признался после короткой паузы Мэллоу.

— Я сразу заметил, но ничего не сказал. Я кое-что в этом понимаю. В наше страшное время немодно быть ученым. Все так быстро меняется — как прилив и отлив… Но когда-то я им был, и вся история развития атомной энергетики мне неплохо знакома. Насколько я помню, ни в одном учебнике не упоминалось о портативном защитном поле. У нас есть защитные поля, но они огромны — целые здания. Они рассчитаны на то, чтобы защищать города, корабли, но никак не отдельного человека.

— Вот как? — удивленно приподнял брови Мэллоу. — И какой же вывод вы делаете?

— До нас доходили кое-какие слухи. Правда, похоже, что перевранные… Но когда я был молод, у нас появился небольшой корабль с людьми, довольно странными. Они не знали наших обычаев и не могли объяснить, откуда прилетели. Рассказывали о волшебниках, которые живут на краю Галактики. О волшебниках, которые сияют в темноте, летают без всяких приспособлений и которых нельзя убить никаким оружием. Мы тогда смеялись. Я тоже смеялся… До сегодняшнего дня я не вспоминал про эти байки… Но вот пришли вы — и сияете в темноте, и я почти уверен, что мой бластер, если бы он у меня был, не смог бы вам повредить. А летать вы умеете?

— Нет, — спокойно отозвался Мэллоу.

— Мне нравится ваш ответ, — отозвался старик. — Я не имею привычки экзаменовать своих гостей. Но если эти волшебники действительно существуют и вы — один из них, в один прекрасный день вас — или их станет больше… Может быть, это будет даже хорошо. Наверное, нам просто необходима инъекция свежей крови.

Барр что-то забормотал про себя, потом проговорил:

— Но есть и оборотная сторона медали, Об этом, конечно, мечтает и наш новоиспеченный вице-король, как до него мечтал Вискард.

— Что, тоже охотится за имперской короной?

Барр кивнул:

— Мой сын много слышит. Наш новый вице-король не откажется от короны, если ему предложат. Но пока он держит оборону. Поговаривают, что он собирается создать новую Империю на задворках Галактики. Так говорят, но я не уверен, что так. Вроде бы он уже выдал свою дочь замуж за какого-то варварского князька.

— Ну если слушать всю болтовню…

— Конечно. Я стар и несу чепуху. Ну а вы-то что скажете?

Он пристально смотрел на Мэллоу.

Немного помолчав, торговец ответил:

— Да ничего я не скажу. Но хочу спросить, на Сивенне есть атомная энергия? Есть ли у них работающие генераторы или во времена беспорядков их разрушили?

— Разрушили? О нет! Скорее, смели полпланеты, чем разрушили хоть одну самую маленькую атомную станцию. Все стоят на своих местах и снабжают энергией корабли. Наши станции не хуже, чем на Тренторе, — с гордостью ответил он.

— И как можно их увидеть?

— Это невозможно! — отрезал Барр. — Да вы и близко не подойдете ни к одному военному центру. Вас пристрелят на месте. Это еще никому не удавалось. Ведь Сивенна до сих пор лишена гражданских прав.

— Все атомные станции охраняются военными?

— Не все. Существуют еще небольшие станции, которые снабжают город теплом и электричеством. Но и там не проще. Их охраняют технологи.

— Кто они такие?

— Каста специалистов. Профессия передается по наследству. У них невероятное чувство ответственности. Кроме технологов, никто не имеет права входить в помещение станции.

— Ясно.

— Но я не хочу сказать, — добавил Барр, — что не бывало случаев, когда технологов подкупали. Во времена, когда за пятьдесят лет у нас сменилось девять императоров, когда любой капитан-звездолетчик вынужден то и дело присягать очередному вице-королю или сам мечтает стать вице-королем, даже технолог не устоит, если ему предложить денег. У вас есть деньги?

— Деньги? Нет. Но подкупить можно не только деньгами, правда?

— А чем же еще, если все покупается за деньги?

— О, есть многое, чего и за деньги не купишь… А теперь подскажите мне, где находится ближайший город с атомной станцией? Я вас отблагодарю.

— Постойте, — сказал Барр, протянув к Мэллоу иссохшие руки. — Куда вы торопитесь? Вы пришли ко мне, и я не задавал вам вопросов. Но в городе, все жители которого до сих пор считаются мятежниками, у вас прежде всего потребуют документы. А вы говорите со страшным акцентом и одеты необычно.

Тут он встал, удалился в угол комнаты и вернулся с небольшой книжечкой.

— Вот мой паспорт. Мне удалось его сохранить. Он вложил паспорт в ладонь Мэллоу.

— Описание внешности, как вы понимаете, не сходится, но, возможно, вам повезет, и они не станут приглядываться.

— А вы? Как же вы останетесь без паспорта?

Старый отшельник равнодушно пожал плечами.

— Ну и что? Вот еще: старайтесь говорить поменьше. Язык ваш — враг ваш. А сейчас я расскажу вам, как лучше добраться до города.

Через пять минут Мэллоу ушел.

Когда на следующее утро Онум Барр вышел из дома в свой крошечный садик, он нашел у крыльца ящик. Там была еда — консервы, которые обычно берут с собой в далекие путешествия на звездолетах. Они были незнакомого вкуса, странно приготовлены. Но вкусные, и хватит их надолго…

Глава 41

Технолог оказался прыщавым коротышкой с жидкими сальными волосами, сквозь которые просвечивала багровая лысина. На мясистых пальцах красовались крупные перстни, от одежды разило потом. Он был первым человеком в Сивенне, который не показался Мэллоу голодным.

Липкие губы технолога лениво шевельнулись.

— Ну, валяй, да побыстрей. Дел полно. А ты, похоже, не из нашенских, — сказал он, подозрительно оглядывая Мэллоу сквозь редкие ресницы.

— Да, я нездешний, — признался Мэллоу. — Но это к делу не относится. Кстати, вчера я послал вам небольшой подарочек.

— Да. Мне передали. Забавненькая безделушка. Может, я ею и воспользуюсь.

— У меня есть и другие, не менее интересные вещицы. И не только безделушки.

— Так… Ясненько. Похоже, я понимаю, как у нас дальше дело пойдет. Начнешь предлагать мне всякую дребедень. Пару кредиток, тряпки, побрякушки — всякое такое, чем, как кажется твоей грязной душонке, можно подкупить честного технолога!

Он продолжал, презрительно выпятив нижнюю губу:

— Я знаю даже, чего ты хочешь взамен. Много вас таких шляется.

Только одного и надо. Меня не проведешь! Хотите втереться в наш благородный клан, хотите постичь тайны атомной науки и научиться обращаться с техникой! Вы, собаки сивеннские, думаете… Между прочим, плевать я хотел на твою болтовню, будто ты нездешний. Хрена лысого я тебе поверил! Все вы думаете, что если попадете в технологи, так уйдете от наказания за мятеж. Спрятаться хотите — технологи-то неприкосновенны. Знаю я вас…

Мэллоу собрался возразить, но технолог остановил его властным жестом.

— А теперь, — взревел он, — убирайся вон, пока я не сообщил твое подлое имя коменданту города. Ты что, всерьез думаешь, что я запросто нарушу клятву? Те сивеннские предатели, что тут работали до меня, — те, может, и согласились бы. Но ты меня не за того принимаешь. Как жаль, что я тебя не сразу прикончил вот этими самыми руками!

Мэллоу мысленно улыбался. Из технолога вышел бы неплохой трагик… Торговец бросил взгляд на жирные лапы технолога, украшенные массивными перстнями, — те самые, которыми он грозился его придушить, и сказал:

— Ваше Мудрейшество, вы не правы. Во-первых, я не шпион вице-короля, явившийся сюда затем, чтобы проверить вашу лояльность. Во-вторых, я хочу предложить вам кое-что, чего нет у самого Императора. В-третьих, взамен мне нужно совсем немного. То есть практически совсем ничего.

— Вот как ты заговорил! — прищурился технолог. — Ну и какие же такие царские дары ты готов бросить к моим ногам? Чего же это такого нет у самого Императора? — выговорил технолог, давясь от смеха. Мэллоу встал и отодвинул в сторону стул.

— Три дня я ждал, когда вы соизволите принять меня, Ваше Мудрейшество, но то, что я хочу вам показать, не займет более трех секунд. Будьте так любезны, возьмите бластер…

— Чего-чего?

— И выстрелите в меня. Я буду весьма вам признателен.

— Чего?!!

— Если вы меня прикончите, можете спокойно объяснить полиции, что я пытался вас подкупить, чтобы вы выдали мне секреты вашей гильдии. Вас щедро вознаградят. А если вы меня не прикончите, я вам подарю свое защитное поле.

Тут технолог впервые заметил, что его гость окружен бледным сиянием. Он поднял бластер, прицелился и выстрелил.

Молекулы воздуха пронзил атомный разряд. Они распались на сверкающие, горящие ионы, вытянулись в ослепительный, тонкий луч, добрались до груди Мэллоу и…

Смертоносный луч испарился. Мэллоу даже не пошевельнулся.

Бластер технолога с глухим стуком брякнулся на пол.

Мэллоу спокойно поинтересовался:

— Ну так что — есть у Императора персональное защитное поле? А у вас будет.

Технолог в страхе прошептал:

— Ты… вы… что, технолог?

— Нет.

— Т-тогда откуда у вас это?

— А вам какая разница? Хотите или нет?

На стол легла топкая цепочка с кнопкой на запястье. Технолог судорожно схватил ее и стал разглядывать, Дрожа от волнения.

— Это… она целая? Вся?

— Вся.

— Как включать?

Мэллоу нажал кнопку.

Технолог поднял на Мэллоу взгляд, исполненный ужаса и удивления.

— Сэр… Я — технолог высшей квалификации. Уже двадцать лет я работаю инструктором. Я учился на Тренторе у великого Блера! Вы или подлый шарлатан, который пытается уверить меня, что внутри крошечной коробочки величиной… черт бы меня побрал, с лесной орех находится атомный генератор, или… нет, надо тебя к коменданту отвести!

— Это от вас не уйдет. А объяснять тут нечего. Я вам серьезно говорю, что устройство — в полном комплекте.

Технолог побледнел, застегнул цепочку на запястье и нажал кнопку дрожащей рукой… Его тут же окружило мягкое сияние… Он поднял бластер, но тут же опустил его. Судорожно перевел регулятор интенсивности облучения на минимум. Нервно нажал спусковой крючок, нацелив бластер на собственную ладонь… Луч спокойно оттолкнулся от руки, не причинив технологу никакого вреда…

Технолог поднял голову, обалдело уставился на Мэллоу и прохрипел:

— А… если я возьму да и выстрелю в вас?

— Валяйте, — равнодушно отозвался Мэллоу. — Вы что, думаете, я вам последний отдал?

Его массивную фигуру тут же окружило голубоватое сияние.

Технолог нервно поежился. Бластер лег на крышку стола…

— Ну ладно, говорите. Чего хотите взамен?

— Я хотел бы взглянуть на ваши генераторы.

— Нет! Это запрещено! Нас могут вышвырнуть в открытый космос!

— Не собираюсь я к ним прикасаться. Только взгляну.

— А если я не соглашусь?

— Если не согласитесь, то останетесь при своем. У вас теперь есть защитное поле. А у меня есть еще кое-что. Например, бластер, который пробивает защитное поле.

Глаза технолога алчно заблестели.

— Г-м-м… Пойдемте со мной!

Глава 42

Коттедж технолога располагался позади большого здания без окон, кубической формы, стоявшего в самом центре города. Мэллоу последовал за технологом по подземному переходу, и вскоре оба очутились в безмолвной, пахнущей озоном атмосфере атомной станции.

Еще минут пятнадцать он шел по залам станции за своим проводником. Мэллоу молчал, ничего не трогал. Но от его внимательного взгляда ничто не ускользнуло.

Наконец технолог хрипло поинтересовался:

— Может быть, хватит?

— Хватит, — усмехнулся Мэллоу.

Они вернулись в кабинет. Мэллоу спросил:

— Все эти генераторы — в вашем ведении?

— Все, — печально вздохнул технолог.

— И вы отвечаете за то, чтобы они нормально работали?

— Да.

— А если они выйдут из строя?

Технолог упрямо замотал головой:

— Они не выходят из строя. Они никогда не выходят из строя! Они построены навечно!

— Вечность — это, конечно, очень долго. Ну а если предположить, что…

— Предполагать невозможное — антинаучно!

— Хм… Но если все-таки предположить, что жизненно важные центры повредит, к примеру, атомный взрыв. Ну, там, расплавятся главные соединения или будет повреждена дельта-лучевая трубка… Что тогда?

— Тогда, — рявкнул технолог, — вам конец!

— Я не об этом! — рявкнул в ответ Мэллоу. — Генератор меня интересует! Его можно будет починить?

— Сэр! — взмолился технолог. — Мы с вами в расчете! Я сделал то, о чем вы просили. Уходите! Я больше вам ничего не должен!

Мэллоу усмехнулся, кивнул и вышел.

…Через два дня он вернулся на «Далекую Звезду», ожидавшую в условленном месте, и отбыл на Терминус.

Через два дня защитное поле технолога пропало, и как он ни чертыхался и ни тряс цепочку, так и не загорелось вновь…

Глава 43

Впервые за полгода Мэллоу отдыхал по-настоящему. Лежа на спине, он загорал в искусственном солярии своего нового дома. Забросив руки за голову, он наслаждался теплом и покоем…

Человек, стоявший рядом, вложил в губы Мэллоу сигарету и чиркнул зажигалкой. Потом закурил сам и произнес:

— Чувствую, вы здорово устали. Вам бы отдохнуть подольше.

— Может, вы и правы, Джаэль, но лучше я отдохну в кресле Совета. Я должен его занять, а вы должны мне в этом помочь.

Анкор Джаэль удивленно вскинул брови и спросил:

— Каким образом?

— Очень просто. Во-первых, вы в политике собаку съели. Во-вторых, Джоран Сатт вас из Совета выкинул за шкирку. В-третьих, он скорее добровольно ослепнет на один глаз, чем согласится увидеть меня в Совете. Шансы мои невысоки, правда?

— Естественно, — согласился бывший Министр Образования. — Вы — смирнианец.

— Ну, это дело десятое. Законом не запрещено. У меня высшее светское образование.

— Не в том дело. Нет законов, которым подчинялись бы предрассудки. Вы мне лучше скажите, что по этому поводу думает ваш приятель Джейм Твер?

— Он еще год назад прожужжал мне все уши на тему о том, что мне необходимо баллотироваться в Совет! — лениво отозвался Мэллоу. — Но он мне уже не помощник. Не потянет. Он не настолько глубок и тонок. Шума много, а толку — чуть. Мне нужен настоящий помощник. Мне нужны вы.

— Мэллоу, но Джоран Сатт — крупнейший политический деятель планеты, и вы его восстанавливаете против себя! Мне с ним не справиться. К тому же он способен на игру исподтишка.

— У меня есть деньги.

— Это хорошо. Но предрассудки стоят очень дорого! Не забывайте, для них вы — грязный смирнианец!

— У меня очень много денег.

— Ну хорошо, я подумаю. Только не считайте, что я вам подал надежду, ладно?

Раздался звонок.

— Кто это там? — удивился Джаэль.

— Не иначе как Джоран Сатт, собственной персоной. Рановато, Но я его понимаю. Я скрывался от него целый месяц. Знаете что, Джаэль? Подите-ка в соседнюю комнату и потихонечку включите видеофон. Хочу, чтобы вы послушали.

Обескураженный отставной министр вышел, а Мэллоу спустил ноги с кушетки, встал и завернулся в мягкий шелковый халат.

…Секретарь мэра вошел твердой поступью. Невозмутимый мажордом, сопровождавший его, вернулся к двери и тихо прикрыл ее.

Мэллоу щелкнул пряжкой ремня и любезно проговорил:

— Присаживайтесь!

Сатт нервно усмехнулся. Сел в первое попавшееся кресло — на краешек, будто засиживаться не собирался.

— Мэллоу, если вы сразу скажете ваши условия, мы скорее перейдем прямо к делу.

— Это какие же условия?

— Не валяйте дурака, Мэллоу. Ну ладно, спрашиваю прямо: что вы делали в Кореллии? Ваш отчет — не более чем отписка!

— Интересно! Я сдал отчет два месяца назад. Тогда он вам вроде бы понравился.

— Да! — выпалил Сатт, ожесточенно потирая лоб. — Но с тех пор вы развили бешеную деятельность! Нам известно многое из того, чем вы занимаетесь. Мы знаем точно, сколько фабрик вы строите, и как торопитесь, И во что вам это обходится. И потом — эти ваши хоромы…

Сатт обвел взглядом роскошно обставленную комнату и продолжал:

— Вам это обошлось не меньше, чем мое годовое жалование!

— Ну? И какие же из этого следуют выводы, кроме того, что ваша разведка неплохо работает?

— Выводы вот какие: у вас завелись деньги, которых год назад не было. А означать это может что угодно. Например то, что вы в Кореллии совершили выгодную сделку, о которой не поставили нас в известность. Откуда у вас деньги?

Сатт, дорогой мой, вы что, серьезно думаете, что я вам все так и расскажу?

— Нет. Не думаю. Поэтому отвечу сам. Денежки ваши — из казны Командора Кореллии!

Нервно моргая, Сатт ждал реакции Мэллоу.

Мэллоу улыбнулся и ответил:

— Наверное, я вас очень огорчу, но деньги совершенно законные. Я — Мастер Торговли. Деньги, которые я там получил, это стоимость чугуна и хрома, вырученных за кое-какие безделушки, которые мне удалось им всучить. Половина выручки по контракту — моя, Вторая половина отойдет правительству в конце финансового года после выплаты налогов.

— В вашем отчете нет ни слова о контракте!

— Ну, мало ли чего там нет! Там не сказано ни о том, например, что я ел сегодня на завтрак, ни о том, как зовут мою теперешнюю любовницу, и еще много чего!

Улыбка не сходила с лица Мэллоу.

— Я был послан туда, если процитировать ваши собственные слова, для того, чтобы смотреть на все широко открытыми глазами. Я их не закрывал. Вы хотели узнать, что случилось с пропавшими кораблями? Я их не видел и не слышал о них ни слова. Вы хотели узнать, обладает ли Кореллия атомным оружием? Я сообщил, что, кроме ручных бластеров у телохранителей Командора, я ничего такого не заметил. Я сообщил также, что их бластеры — имперские реликвии, так что, возможно, они в нерабочем состоянии. То есть, сообщил все, что узнал и увидел.

Таким образом, ваши указания я выполнил, и я — свободный торговец. По законам Академии Мастер Торговли имеет право открывать новые рынки сбыта, где только возможно, и получать причитающуюся ему половину прибыли. Есть возражения?

Сатт сидел, уставившись в одну точку. Наконец он сказал, с трудом сдерживая раздражение:

— Но впереди торговли по обыкновению идет религия.

— Я действую в соответствии с законом, а не повинуюсь обычаям.

— Бывают времена, когда обычаи превыше законов!

— В таком случае, обратитесь в суд.

Сатт мрачно взглянул на Мэллоу.

— Вы смирнианец до мозга костей. Это в вас сидит несмотря на то, что вы получили образование и бог знает сколько уже живете на Терминусе. Но все равно, послушайте меня и постарайтесь понять.

Существуют вещи поважнее денег и рынков сбыта. Существует наука, созданная великим Гэри Селдоном, согласно которой от нас зависит будущее Галактики, будущее новой Империи, и мы не можем свернуть с пути, ведущего нас вперед. А религия — наш мощный инструмент.

Именно благодаря ей мы подчинили себе Четыре Королевства, причем тогда, когда у них была полная возможность разделаться с нами. На сегодняшний день мы не располагаем более мощным средством воздействия на человеческие души и миры.

Именно религия была причиной распространения торговли и появления торговцев, которые должны были не просто торговать, но внедрять нашу религию, а посредством ее — и принципиально новую технологию, и в корне иную экономику.

Он остановился, чтобы набрать воздуха, но Мэллоу небрежно прервал его:

— Можете не тратить слов. Я все это прекрасно знаю.

— Знаете? Трудно поверить. Но если вы действительно это знаете, то не можете не согласиться с тем, что ваши отношения с Кореллией — это торговля ради торговли. В условиях массового производства дорогих безделушек, продажа которых окажет лишь поверхностное воздействие на галактическую экономику, в условиях, когда в межзвездной политике воцарится идол прибыли, когда атомная энергетика уйдет из-под контроля религии, мы будем отброшены назад, отказавшись от той политики, которой с таким успехом пользуемся уже целое столетие!

— Я считаю, что это слишком долго, — вставил Мэллоу, — для политики безнадежно устаревшей и порочной. Обратите внимание: как бы вы ни гордились своими успехами в захвате Четырех Королевств, больше ни одно государство на Периферии не приняло вашей пресловутой политики! Уже в те времена, когда удалось завоевать Четыре Королевства, нашлись злые языки, которые разнесли по белу свету молву о том, как Сальвор Гардин воспользовался религией и людскими предрассудками, чтобы лишить светских монархов силы и независимости, Когда этого было недостаточно, вы поступали так, как поступили с Асконом двадцать лет назад. И теперь на Периферии просто не осталось правителя, который не согласился бы скорее удушить себя собственными руками, чем позволить миссионеру из Академии проникнуть на свою территорию!

Поэтому, Сатт, я не собираюсь навязывать ни Кореллии, ни любому другому государству то, чего они не хотят. Если наличие у них атомного оружия делает их опасными соседями, то не проще ли установить с ними дружеские отношения через торговлю, чем ставить их в зависимость от чужой церковной власти? Ведь стоит такому владычеству ослабнуть хоть немного, как оно рассыплется в прах, не оставив после себя ничего, кроме вечного, нескончаемого ужаса, страха и ненависти!

— Неплохо излагаете, — едко парировал Сатт. — А теперь давайте начнем сначала. Каковы ваши условия? Что вы хотите за то, чтобы ваши убеждения остались при вас?

— А вы полагаете, они продаются?

— А почему бы и нет? По-моему, это вполне в вашем духе — покупать и продавать!

— О, только с прибылью! — спокойно отозвался Мэллоу. Похоже было, что укол Сатта цели не достиг. — Вы можете предложить мне больше, чем у меня есть?

— Могу. Я предлагаю вам получать три четверти прибыли от сделок вместо половины.

Мэллоу коротко рассмеялся:

— Недурно. Но, к сожалению, то, что я выручу от торговли на ваших условиях, не составит и десятой части того, что я выручаю сам. Что вы можете предложить еще?

— Вы… могли бы получить кресло в Совете!

— А я его так и так получу, без вашей помощи.

Сатт наклонился вперед и резко схватил Мэллоу за руку.

— Вы можете спасти себя от тюрьмы! От двадцати лет заключения! Не согласитесь — уж я постараюсь, будьте уверены! Выгодно это вам?

— Не очень. А в чем, собственно, вы собираетесь меня обвинить?

— В убийстве!

— В убийстве? — с нескрываем удивлением воскликнул Мэллоу.

— В убийстве анакреонского священника, посланца Академии.

— Вот как? И какие у вас доказательства?

Секретарь мэра прошипел в самое ухо Мэллоу:

— Мэллоу, я не шучу! Хватит, поговорили! Предварительное следствие уже закончено. Мне осталось подписать последнюю бумагу, и начнется процесс, на котором истцом будет Академия, а ответчиком — Хобер Мэллоу, Мастер Торговли. Вы бросили, гражданина Академии на произвол судьбы, отдали на растерзание и смерть, отдали его на поругание варварской толпе! Мэллоу, я даю вам пять секунд. У вас есть возможность уйти от возмездия. Что до меня, то лучше бы оно вас настигло — вы меня устраиваете больше как поверженный враг, а не как сомнительный друг! Да, лучше бы вы оказались за решеткой!

Мэллоу улыбнулся:

— Это ваше личное дело. Хотеть, как говорится, не запретишь.

— Прекрасно! — криво улыбнулся секретарь мэра. — Я так и думал. Это мэр предложил мне попробовать уговорить вас. Иначе я с вами и разговаривать бы не стал!

Дверь распахнулась. Сатт ушел не простившись.

Из соседней комнаты вышел Анкар Джаэль.

— Ну, все слышали? — с улыбкой спросил его Мэллоу.

Джаэль был обескуражен не на шутку.

— Никогда не видел его таким бешеным, — пробормотал он.

— Да ладно. Каковы ваши выводы?

— Выводы вот какие: внешняя политика, основанная на религиозном давлении, — это его «идефикс», но у него есть веские основания полагать, что его конечная цель не имеет под собой никакой религиозной основы. Ведь я лишился портфеля именно из-за того, что в свое время схлестнулся с ним именно по этому поводу. Вам бы я мог и не объяснять.

— Конечно. И какова же, по-вашему мнению, его конечная цель?

Улыбка сошла с лица Джаэля. Он ответил серьезно:

— Ну… он неглуп, поэтому должен сам осознавать провал религиозной политики, которая за последние семьдесят лет не принесла ни одной ощутимой победы. Не исключено, что он использует религию в собственных интересах.

Видите ли, всякая догма, изначально основанная на слепой вере и эмоциях, — опасное оружие. Это та самая яма, которую роешь другому, но не имеешь гарантии, что сам не окажешься там. Вот уже сто лет мы стараемся сохранить ритуалы и мифологию, которые давным-давно дышат на ладан. Они безнадежно устарели, утратили действенность и гибкость. Да и сама религия…

— Ну? — поторопил его Мэллоу. — Не останавливайтесь! Мне крайне важна ваша точка зрения!

— Ну представьте себе, что найдется какой-нибудь человек, в достаточной степени амбициозный, который возьмет да и обратит силу религии против нас.

— Вы хотите сказать, что Сатт…

— Именно это я и хочу сказать. Если ему удастся объединить всю церковную иерархию на соседних планетах и поднять ее против Академии — исключительно из соображений сохранения чистоты веры, к примеру, — каковы будут наши шансы? Он ведь преспокойненько может объявить крестовый поход против ереси, к примеру — в вашем лице, и стать монархом на веки вечные! В конце концов, не сказал ли однажды Гардин: «Бластер — штука хорошая, но направить его можно в любую сторону!»

Мэллоу почесал голую пятку.

— Ладно, Джаэль, вы мне только место в Совете добудьте, а уж я с ним разберусь.

После короткой паузы Джаэль задумчиво проговорил:

— Победа может оказаться и не за вами. Что это за история с убийством священника? Вранье, конечно?

— Чистая правда, — беспечно отозвался Мэллоу.

Джаэль присвистнул.

— Что, у него могут быть доказательства?

— Запросто. Дело в том, что Джейм Твер с самого начала работал на Сатта, хотя ни он сам, ни Сатт не догадывались, что я об этом знаю. А Твер видел все собственными глазами.

— Вот оно что… — протянул Джаэль. — Плоховато…

— Это почему же? Священник находился в Кореллии нелегально — даже по законам Академии. К тому же не исключено, что кореллианское правительство использовало его — вольно или невольно — как заложника. По всем законам здравого смысла у меня не было другого выбора. К тому же мой выбор полностью соответствовал официальным законам. Если он станет со мной судиться, он только того и добьется, что сам предстанет в совершенно дурацком свете, и больше ничего.

Джаэль покачал головой:

— Нет, Мэллоу, дело не в этом. Я же говорил вам, что Сатт способен на грязные игры. Даже если ему не удастся засадить вас за решетку, он может повредить вашему общественному положению. Он же сказал: «Обычаи порой превыше законов»! Вы можете спокойно выйти из зала суда победителем, но, когда народ узнает, что вы бросили миссионера на съедение кореллианским собакам, ваша популярность полетит ко всем чертям!

Нет, они поймут, что вы действовали в рамках закона, и все такое прочее. Но все равно, в их глазах вы останетесь трусом, предателем, бессердечным чудовищем. Вот тогда-то вам придется навсегда расстаться с мыслью о месте в Совете! Вы можете даже лишиться титула Мастера Торговли. Вы же — иноземец. А что еще нужно Сатту?

— Так!!! — выдавил Мэллоу.

— Мальчик мой, — грустно сказал Джаэль. — Я буду на вашей стороне, но помочь вряд ли сумею. Вы — под прицелом.

Глава 44

Зал заседаний Совета был битком набит в самом прямом смысле слова. Шел четвертый день суда над Хобером Мэллоу, Мастером Торговли… В Президиуме не хватало только одного советника — того, кто предал его. Зрители, не сумевшие пробиться в зал, до отказа заполнили боковые галереи. Прочие толпились на площади перед зданием Совета, наблюдая за ходом процесса на трехмерных экранах внешних видео.

Анкор Джаэль не без труда пробрался на свое место. Полицейские расталкивали зрителей, освобождая ему путь. Наконец он оказался у скамьи подсудимых, где сидел Мэллоу.

Мэллоу оглянулся, увидел Джаэля и облегченно вздохнул.

— Слава богу, вы поспели как раз вовремя. То, что я просил, у вас?

— Вот, возьмите. Здесь все, что вы хотели.

— Отлично. Что там на улице?

— Они просто осатанели. Не стоило вам соглашаться на открытое слушание!

— Все нормально. Именно это мне и нужно.

— Да они вас четвертовать готовы. А на других планетах люди Манлио…

— Вот-вот! Как раз об этом я и хотел узнать! Он обрабатывает там священников?

— Обрабатывает? Не то слово! Ситуация просто немыслимая. Как секретарь по иностранным делам он все прокручивает на основании межпланетных законов. А как Первосвященник и Примас Церкви он поднимает толпы фанатиков…

— Так. Все ясно. Помните присказку Гардина про бластер? Вот сейчас мы ее и продемонстрируем на примере…

Мэр занял свое место в президиуме, советники почтительно привстали…

Началось дневное слушание дела, и через пятнадцать минут Хобер Мэллоу, сопровождаемый враждебным шепотком зрителей, вышел на свободное пространство перед скамьей мэра. Проходя мимо Джаэля, он шепнул:

— Вот и моя очередь. Смотрите и слушайте.

Мэллоу стоял, озаренный одиноким лучом света. На экранах уличных, домашних видеофонов во всех уголках Терминуса и соседних планет люди видели одно и то же: могучую мужскую фигуру в луче беспощадного света.

Мэллоу начал легко и спокойно:

— Чтобы понапрасну не тратить времени, я заявляю, что полностью признаю высказанные против меня обвинения. Случай с миссионером был изложен абсолютно точно.

В партере зашептались, с галерки донесся победный рев. Мэллоу спокойно ждал, когда восстановится тишина.

— Однако, — продолжал он, — в картине недостает некоторых деталей. Прошу предоставить мне возможность ее уточнить. Поначалу мой рассказ может показаться не имеющим никакого отношения к делу, и поэтому прошу вашего благосклонного терпения и внимания.

Мэллоу продолжал, даже не заглядывая в лежащие перед ним записки:

— Я позволю себе начать с того же момента, с какого начато обвинение. То есть с момента моей встречи с Джораном Саттом и Джеймом Твером. О чем тогда шла речь, вам известно. Содержание бесед было передано точно, и мне нечего к этому добавить, кроме того, о чем я сам размышлял в те дни.

А поразмышлять было о чем. В те дни происходили странные вещи… Например: двое людей, с каждым из которых я едва знаком, делают мне непонятные предложения. Первый из них, секретарь мэра, предлагает мне сыграть роль правительственного шпиона по совершенно секретному делу, суть и важность которого вам уже известна. Другой, лидер политической партии, предлагает мне баллотироваться в Совет.

Конечно, естественно было задуматься о мотивах их предложений. Похоже, Сатт не доверял мне с самого начала. Не исключено, что он серьезно думал, будто я продаю врагам атомное оружие и вынашиваю планы мятежа. Возможно, он просто хотел ускорить события. В такой ситуации ему был нужен человек, который отправился бы туда со мной как наблюдатель. Эта мысль пришла ко мне чуть позже, когда на сцене появился Джейм Твер. Обратите внимание: Джейм Твер представился мне бывшим торговцем, ушедшим в политику. Надо сказать, мне до сих пор так и не удалось выяснить подробностей его торговой карьеры, хотя моя информированность в этой области достаточна широка. Даже Твер утверждает, что получил светское образование, но оказывается, никогда не слышал о том, что такое «Селдоновский кризис»!

Хобер сделал паузу, подождал, пока его слова дойдут до зрителей. На галерке раздался дружный вздох изумления. Удивленно ахнули и все жители Терминуса. На соседних планетах, куда транслировался усеченный вариант процесса, этой фразы не услышали. Там не должны были знать о селдоновских кризисах. Но и для них у Мэллоу было кое-что в запасе…

Он продолжал:

— Кто из присутствующих здесь может, положа руку на сердце, утверждать, что человек, получивший светское образование, мог не слышать о селдоновском кризисе? Существует единственный тип образования, не предусматривающий никаких упоминаний о природе и сути селдоновских кризисов и представляющий самого Гэри Селдона как полумифического чародея…

Я сразу догадался, что Джейм Твер — никакой не торговец, а священник, и все то время, когда он якобывозглавлял вымышленную партию торговцев, он просто-напросто работал на Джорана Сатта.

Сначала я действовал вслепую. Я не знал наверняка, какие цели преследует Сатт относительно меня, но поскольку он сделал вид, что предоставляет мне полную свободу действий, я решил этим воспользоваться. Я уже говорил о своих предположениях относительно того, что Твер был подослан ко мне Саттом. Мне было ясно, что дело этим не кончится. Вот я и пригласил его отправиться со мной. Когда знаешь о ком-то, что он враг, он становится гораздо менее опасен. Твер согласился лететь.

Эти факты, уважаемые члены Совета, проливают свет как минимум на два момента. Во-первых, я доказал, что Твер не является моим добрым знакомым, который свидетельствует против меня исключительно из соображений совести, как пыталось утверждать обвинение. Он — шпион, которому платили за работу. Во-вторых, этим объясняются некоторые мои поступки в тот момент, когда я впервые увидел миссионера, которого потом якобы послал на смерть.

Советники зашептались. Мэллоу театрально откашлялся и продолжал:

— Мне очень тяжело описывать чувства, охватившие меня, когда я услышал, что на борту моего корабля — миссионер. Сначала я решил, что это проделка Сатта. На трезвую оценку ситуации времени у меня не было. Я, мягко говоря, был просто обескуражен.

И предпринять в тот момент я мог только одно. На пять минут я избавился от Твера, послав его за офицерами. Пока его не было, я успел включить видеокамеру, чтобы все, что ни случилось, оценить впоследствии трезво.

С тех пор я просмотрел видеозапись не менее пятидесяти раз. Она у меня с собой, и, если вы не возражаете, давайте взглянем на нее все вместе.

Публика взревела, многие повскакали со своих мест. Мэр унылым, монотонным баритоном призвал зал к порядку. В пяти миллионах квартир на Терминусе люди придвинулись поближе к экранам, а со скамьи обвинения Джоран Сатт нервно кивнул взволнованному первосвященнику.

Центр зала очистили от публики, огни медленно погасли. Анкор Джаэль, сидевший справа от пульта, закончил необходимые приготовления. Раздался легкий щелчок, и пошла цветная, объемная видеозапись…

И все увидели испуганного, истерзанного миссионера, стоявшего между лейтенантом и сержантом, и Мэллоу, который молча ожидал, когда соберутся офицеры. Тех привел Твер.

Началась беседа. Был отчитан лейтенант, были заданы вопросы миссионеру. Послышались вопли собравшейся у корабля толпы кореллианцев. Преподобный Парма стал взывать к милости. Мэллоу поднял бластер, а миссионер, которого поволокли прочь из каюты, воздел руки к небесам в последнем проклятии. При этом что-то резко вспыхнуло и погасло. Даже последовала немая сцена: офицеры, замершие от ужаса, Твер, зажавший руками уши, Мэллоу, спокойно опустивший бластер…

Дали свет. В зале стояла гробовая тишина. Мэллоу, живой, теперешний Мэллоу, продолжал свой рассказ:

— Как видите, внешне все происходило именно так, как было изложено представителями обвинения. Позволю себе, однако, краткое замечание. Поведение Джейма Твера на протяжении всего инцидента подтверждает, что он действительно получил религиозное образование.

В тот же день я указал Тверу на кое-какие странности в случае с миссионером. Я спросил его, откуда, по его мнению, мог взяться миссионер в том практически безлюдном районе Кореллии, где находился космопорт. Спросил его и о том, откуда взялась гигантская толпа народа, когда ближайший населенный пункт находится не менее чем в ста милях от космопорта. На эти моменты следствие, кстати, никакого внимания не обратило.

Отмечу еще кое-что. Например, у меня вызвала серьезные сомнения сама личность преподобного Джорда Пармы. Миссионер из Академии, рискующий жизнью, нарушая как наши, так и кореллианские законы, разгуливает по планете в новенькой, с иголочки, сутане, не оставляющей никаких сомнений в том, что он — священник. Что-то тут было не так. Тогда я предположил, что миссионер — невольный соратник Командора, пытающегося использовать его для провокации военного конфликта.

Следствие обошло стороной тот момент, что уже одним только этим могли быть оправданы мои действия. Мне пытались доказать, что безопасность корабля, команды, выполнение данного мне задания не стоили жизни одного человека, в то время как его все равно бы убили — с нашей помощью и без нее. Мне говорили общие фразы о «чести» Академии, которую я должен был сохранить во имя нашего «доброго имени».

По непонятной мне причине следствие совершенно отказалось от выяснения личности самого Джорда Пармы. Не было представлено никакой информации о нем — где родился, где учился, и тому подобное. А это очень важно, и именно этим и могут быть объяснены многие неувязки в инциденте.

Следствие не представило никакой информации о личности Джорда Пармы по одной простой причине. Оно не могло ее представить. Никакого Джорда Пармы нет и никогда не существовало! Из вышеизложенного следует, что судилище надо мной является грандиозным фарсом, сфабрикованным по делу, которого на самом деле не существует.

Мэллою пришлось сделать паузу и подождать, пока взбудораженный зал затихнет. Когда вновь стало тихо, он спокойно продолжил:

— Мне хотелось бы, господа, еще на несколько минут задержать ваше благосклонное внимание на одном-единственном кадре видеозаписи. Он скажет сам за себя. Прошу вас, Джаэль!

Огни погасли. В пустом пространстве посреди зала вновь возникли фигуры участников событий на Кореллии — призрачная, восковая иллюзия. Офицеры, замершие в страхе. Бластер в руке Мэллоу. Слева — преподобный Джорд Парма, в отчаянии воздевший руки к небесам. Упавшие рукава сутаны обнажили его худые руки по локоть… От предплечья миссионера исходило непонятное неяркое свечение, которое при предыдущем просмотре записи выглядело короткой вспышкой.

— Обратите внимание на свечение, идущее от руки миссионера, — раздался в темноте спокойный голос Мэллоу. — Джаэль, дайте увеличение!

Последовал ряд щелчков, и в воздухе не осталось ничего, кроме увеличенной во много раз руки миссионера.

Свечение исходило из трех букв — «КТП».

— Это, — разорвал темноту и тишину голос Мэллоу, — особая разновидность татуировки, джентльмены. При обычном освещении она не видна, и сейчас мы видим ее только потому, что во время записи моя каюта освещалась и ультрафиолетом. Должен признать, это исключительно примитивный способ идентификации агентов, но в Кореллии, где в свете нет ультрафиолета, он работает просто превосходно. Даже на нашем корабле это было замечено случайно.

Может быть, присутствующие уже догадались, что обозначают эти три буквы — «КТП»? Джорд Парма неплохо владел лексиконом священника и сыграл свою роль превосходно. Где он этому научился, трудно судить, но «КТП» означает: «Кореллианская Тайная Полиция».

Дальше Мэллоу пришлось до предела напрячь голосовые связки, чтобы перекричать взревевший зал…

— Последнее я могу доказать с помощью ряда документов, привезенных из Кореллии, которые, если возникнет необходимость, я готов передать Совету.

Так позвольте же спросить, господа, где же тогда состав преступления? Мне было повторено десятки раз, что я должен был всеми силами стараться спасти жизнь миссионера вопреки законам, пожертвовать своей миссией, кораблем и самим собой ради «чести» Академии. Ради кого — шарлатана, шпиона, мошенника? Ради тайного агента кореллианской разведки, облачившегося в священную сутану, разглагольствовавшего на языке благочестивого служителя веры, который он выучил где-нибудь на задворках Анакреона? Должны ли были Джоран Сатт и Публис Манлио заводить меня в эту подлую и мерзкую западню?..

Голос его потонул в реве публики. Зрители рванулись к Мэллоу, подняли его на руки и поднесли к креслу мэра. Через раскрытые настежь окна ему было видно, как к площади бегут новые и новые тысячи горожан…

Мэллоу оглядывался по сторонам и искал взглядом Анкора Джаэля, но так и не смог отыскать его. Постепенно беспорядочные крики толпы переросли в ритмичное скандирование. Могучий хор повторял одно и то же: «Слава Мэллоу! Сла-ва Мэл-лоу! Сла-ва Мэл-лоу!»

Глава 45

Анкор Джаэль и Мэллоу уже две ночи напролет не смыкали глаз. Джаэль устало моргал воспаленными веками.

— Мэллоу, — хрипло проговорил он, — вы устроили превосходный спектакль, но теперь главное — не смазать финал. Не стоит залетать слишком высоко. Неужели вы всерьез подумываете о должности мэра? Энтузиазм толпы, конечно, великая вещь, но и она способна подвести.

— Естественно, — угрюмо отозвался Мэллоу. — Поэтому нам не остается ничего другого, как потакать толпе. И лучший способ для этого — дать второе действие спектакля.

— Господи, что еще?

— Вы должны арестовать Публиса Манлио и Джорана Сатта.

— Что?

— То, что слышали. Заставьте мэра арестовать их! Мне абсолютно все равно, какими методами вы этого добьетесь. Толпу я беру на себя — по крайней мере, на сегодня. Мэр побоится выступить против воли народа.

— Но на каком основании?

— Основание совершенно очевидное. Они настраивали священников соседних планет против Академии. По Селдону это противопоказано. Обвините их в том, что они ставили под удар государственную безопасность. Большего, думаю, не потребуется. Мне они надоели до смерти, и я не хочу, чтобы они у меня перед глазами мельтешили, пока я еще не мэр.

— Но… до выборов еще полгода!

— Не так уж много. — Мэллоу встал, подошел к Джаэлю и крепко сжал его руку повыше локтя. — Послушайте, если мне будет нужно, я могу силой захватить власть — так, как это сделал Сальвор Гардин сто лет назад. Селдоновский кризис никуда не делся. Он неуклонно надвигается, и к тому времени, когда приблизится вплотную, я должен быть мэром и… первосвященником! Да не смотрите вы так! Именно — и тем и другим!

Джаэль нахмурился.

— Кто же на этот раз? — спросил он обреченно, — Неужели Кореллия?

— Конечно, — кивнул Мэллоу. — Они обязательно объявят нам войну. Но не сейчас. Года через два.

— У них что, есть ядерный флот?

— А вы как думали? Те три торговых корабля, что пропали без вести в их секторе, были сбиты не пневматическими пистолетами! Джаэль, они получают корабли из самой Империи. Что вы рот раскрыли? Из Империи, говорю я вам! Она все еще существует. На Периферии ей действительно пришел конец, но в центре Галактики она еще вполне жива! И один-единственный неверный шаг может привести к тому, что она сядет нам на шею. Вот почему мне необходимо стать мэром и первосвященником! Я — единственный человек, кто знает, как вести себя во время нового кризиса.

Джаэль сглотнул слюну.

— Что вы собираетесь делать? — шепотом спросил он.

— Ничего.

Джаэль нервно улыбнулся:

— Как — ничего?

Мэллоу решительно ответил:

— Когда я стану хозяином Академии, я собираюсь не делать ничего. На сто процентов ничего. В этом и есть секрет нового кризиса.

Глава 46

Аспер Арго, Горячо Возлюбленный, Командор Кореллианской Республики, приветствовал свою супругу сердитым взглядом из-под нахмуренных бровей. Он прекрасно знал, что пышный эпитет после его имени для нее не значил ровным счетом ничего.

Голосом жидким, как ее волосы, и холодным, как ее глаза, она произнесла:

— Мой благородный господин и повелитель, как я понимаю, наконец решил судьбу Академии?

— Хм! — притворно удивился Командор. — А что еще понимает моя прозорливая госпожа и супруга?

— Много чего, мой супруг и повелитель! У тебя было важное, очень важное совещание с твоими тупоголовыми советниками. Хороши помощнички! Сборище малахольных идиотов, которые только и думают как урвать куш пожирнее, не заботясь о том, как это поправится моему отцу!

— И кто же, моя бесценная, служит источником столь важной информации, на основании которой ты делаешь свои изумительные выводы?

Командорша хихикнула:

— Ага! Так я тебе и сказала. Чтобы источничек стал покойничком? Держи карман шире!

— Ну, моя прелесть, ты, как всегда, вольна поступать, как тебе заблагорассудится, — лениво ответил Командор и отвернулся. — А что касается твоего отца… то у меня есть подозрение, что он просто-напросто не желает присылать нам больше кораблей.

— Еще кораблей? Ну, нахал! Разве он не прислал тебе уже целых пять штук? Не отпирайся! Я знаю, что прислано пять, а шестой обещан.

— Уже год, как обещан.

— Но тебе же хватит одного — одного, ты слышишь? — для того чтобы разодрать в клочки эту Академию. Одного! Одного корабля хватит, чтобы обратить в пыль и прах никчемные, карликовые звездолетики!

— Но не могу я атаковать их планету, будь у меня даже дюжина кораблей!

— Не можешь — и не надо! Прекрати торговать с ними. Они долго не продержатся! Сдались тебе эти побрякушки!

— Эти побрякушки означают денежки… — вздохнул Командор. — Много, много денежек.

— Но если ты захватишь всю Академию целиком, разве ты не получить в свои руки все, что у них есть! Уже три года прошло, как тут побывал этот варвар и заморочил тебе голову — удушила бы его собственными руками! Может, хватит, а!

— Золотко мое, — устало сказал Командор, взглянув на нее через плечо. — Я уже старый. Устал я. Не могу так долго выдерживать твою трескотню. Ты сказала, что знаешь, что я решил. Да. Будет война между Кореллией и Академией.

— Отлично! — каркнула Командорша. Выпрямилась, сверкнула злыми глазами. — Наконец-то ты научился уму-разуму, хотя и поздновато, надо сказать! А теперь, когда ты станешь хозяином всей Периферии, ты станешь важной персоной и для Империи! Наконец мы сможем покинуть эту варварскую глушь и появиться при дворе вице-короля. Наконец-то!

Довольно улыбаясь, она вышла из комнаты. Дождавшись, пока за женой закрылась дверь, Командор процедил сквозь зубы:

— У-гу… Когда я стану хозяином Периферии, этой, как ты выразилась, варварской глуши, я прекрасненько обойдусь и без твоего вшивого папаши, и без ядовитого язычка его милой дочурки. Еще как обойдусь!

Глава 47

Старший лейтенант звездолета «Черная Туманность» в ужасе замер у иллюминатора кругового обзора.

— Господь Всемогущий! — хотел крикнуть он, но из горла вырвался лишь хриплый шепот: — Что это?!!!

Это был звездолет таких колоссальных размеров, что «Черная Туманность» по сравнению с ним выглядела как рыбка-лоцман рядом с китом. Борт его украшала эмблема — «Звездолет и Солнце» Империи…

На «Черной Туманности» истерически заливались все сигналы тревоги.

Приказ уже был отдан, и «Черная Туманность» была готова удирать так быстро, как только можно, или отражать атаку, если понадобится, а из зала ультраволновой связи было послано срочное сообщение в Академию.

За ним еще и еще одно… Не то крики о помощи, не то предупреждение о грозящей опасности…

Глава 48

Хобер Мэллоу поморщился и устало пошевелил затекшими ступнями. Он уже битых три часа занимался просмотром официальных отчетов. Характер его здорово смягчился за два года пребывания на посту мэра, однако он так и не проникся любовью к умопомрачительной официальщине государственных бумаг.

— Сколько кораблей они захватили? — поинтересовался Джаэль.

— Четыре на стоянках. Два — черт знает где. Не сообщается. Зато все остальное — в порядке, — буркнул Мэллоу. — Можно было бы и уменьшить потери, да ладно. Комариные укусы, не больше.

Джаэль молчал. Мэллоу поднял на него усталый взгляд.

— Вас что-то беспокоит?

— Хотел бы я, чтобы сейчас здесь был Сатт, — последовал совершенно неожиданный ответ.

— Чтобы мы с вами выслушали очередную проповедь о состоянии внутренних дел?

— Нет, не для этого, — откликнулся Джаэль. — Ну вы и упрямец, Мэллоу! Я не отрицаю: что касается внешней политики — тут вы все проработали просто превосходно, а вот что у нас творится дома, так вас вроде и не волнует совсем!

— А разве это не ваше дело? Для чего, собственно, я назначил вас Министром Образования и Пропаганды?

— Скорее всего для того, чтобы побыстрее свести меня в могилу за все хорошее, что я сделал для вас, — мрачно пошутил Джаэль. — За два года я вам все уши прожужжал о том, что Сатт и его религиозная партия становятся все более и более опасными. Куда вы денетесь с вашими грандиозными планами, если Сатт добьется досрочных выборов и вышвырнет вас к чертовой матери?

— Никуда не денусь, вполне с вами согласен.

— А вчера вы произнесли в Совете такую речь, что просто взяли и подарили Сатту возможность потребовать досрочных выборов! Зачем вы это сделали, можно узнать?

— А как я еще мог поступить?

— Не так! — выкрикнул Джаэль. — Только не так! Вы утверждаете, что все предусмотрели, но так и не объяснили, почему три года торговали с Кореллией в режиме наибольшего благоприятствования. Единственный пункт вашей военной доктрины — отступление без боя. Вы просто не желаете торговать ни с кем, кроме Кореллии. Вы открыто объявили себя взяточником. Вы не гарантируете Терминусу никакой защиты, даже в будущем. Черт подери, Мэллоу, что же вы хотите от меня в такой неразберихе?

— Вы считаете, что не хватает помпезности?

— Я считаю, что не хватает одобрения народа.

— Это одно и то же.

— Мэллоу, очнитесь! Одно из двух: либо представьте народу активную внешнюю политику, либо пойдите на компромисс с Советом.

Мэллоу спокойно ответил:

— Все верно. Если я не преуспел в первом, попробуем второе. Тем более что Сатт уже прибыл.

Сатт и Мэллоу не встречались со дня окончания процесса, то есть уже два года. Оба не обнаружили никаких перемен друг в друге, не считая того, что за это время они поменялись ролями…

Сатт сел, не пожав руки Мэллоу.

Мэллоу предложил ему сигару и спросил:

— Вы не возражаете, если Джаэль останется? Он — честный человек и всей душой желает, чтобы мы достигли согласия. Кроме того, если разыграются страсти, он будет действовать как буфер.

Сатт пожал плечами.

— Компромисс — единственное, что вас сейчас устроит. Помните, Мэллоу, когда мы с вами последний раз встречались, я предложил изложить ваши условия. Видимо, теперь все будет наоборот.

— Верно.

— Мои условия таковы: вы должны немедленно прекратить осуществление своей политики экономического предательства, торговлю всякой дребеденью и вернуться к проверенной десятилетиями политике наших предков.

— Вы имеете в виду религию?

— Естественно.

— Вариантов нет?

— Нет.

— Хм-м-м…

Мэллоу спокойно, с чувством затянулся…

— Интересно все-таки получается… Во времена Гардина, когда религиозная конкиста была нова и радикальна, люди вашего толка противились ей. Теперь же, когда эта тактика безнадежно устарела, обветшала и выдохлась, вас это почему-то продолжает устраивать! Но скажите мне ради всего святого, как вы собираетесь вытащить нас из нашей теперешней неразберихи?

— Из вашей теперешней неразберихи, если уж быть до конца точным, Мэллоу. Я тут ни при чем.

— Ну ладно, будем считать, я неправильно построил вопрос.

— Академии нужна мощная защита. Вы зашли в тупик и радуетесь, а в нем кроется смертельная опасность! Наше влияние на Периферии ослабло донельзя! А там кроме силы ничего не признается. Вы должны это понимать как никто другой. Вы же смирнианец!

Мэллоу сделал вид, что пропустил последнее замечание мимо ушей, и спросил:

— Ну хорошо, допустим, мы одолеем Кореллию. А что делать с Империей? Вот ведь где настоящий враг!

Уголки рта Сатта Дрогнули в усмешке.

— Да-да. Я читал ваш отчет о посещении Сивенны. Вице-король норманнского сектора жаждет захватить Периферию. Но это только часть дела, как я понимаю, и не самая главная. Не думаю, что он собирается ставить на карту все, что у него есть. У него наверняка хватает дел и поближе. Как и у самого Императора, кстати. Фактически я перефразировал слова из вашего собственного отчета.

— Да, Сатт, все именно так и может обстоять, если только он считает нас достаточно сильными и опасными. В этой мысли его легко убедить, применив против Кореллии грубую силу. Но мне кажется, что нам следует проявить гибкость.

— То есть? Например?

Мэллоу откинулся на спинку кресла.

— Сатт, я даю вам шанс. Вы мне, честно говоря, не нужны, но я честно и откровенно говорю вам, что не прочь вас использовать. Поэтому рассказываю вам о истинном положении дел, а вы решайте — присоединяетесь ко мне и получаете портфель в коалиционном правительстве или играете в «крестики-нолики» в тюремной камере.

— Однажды вы мне уже угрожали подобным образом.

— Да, пытался. Но так, слегка… А теперь слушайте.

Глаза Мэллоу сузились…

— Тогда, два года назад, побывав в Кореллии, я подкупил Командора, — начал он, — обычным набором безделушек, которым пользуется в таких случаях каждый торговец. Поначалу это нужно было исключительно для того, чтобы проникнуть на сталеобрабатывающий завод. Далеко идущих планов у меня не было, но уже тогда я разузнал, что хотел. Только после визита в Империю я понял, в какое оружие можно превратить эту торговлю.

Сатт, мы стоим перед угрозой очередного селдоновского кризиса, а селдоновские кризисы разрешаются не волевыми усилиями отдельных людей, а сочетанием исторических сил. Гэри Селдон, планируя нашу историю, рассчитывал не на блестящих героев, а на развитие экономических и социальных процессов. Поэтому разрешение кризисов должно происходить за счет тех сил, которые на данный момент времени имеются в распоряжении. В теперешней ситуации это — торговля!

Сатт скептически приподнял брови и воспользовался образовавшейся паузой.

— Вроде бы я не страдаю недостатком интеллекта, однако ваша туманная проповедь меня пока не просветила и ни в чем не убедила.

— Успеется, — кивнул Мэллоу. — Я абсолютно уверен в том, что до сих пор роль торговли недооценивалась. Все время считалось, что нам необходимо внедрять религию и держать ее под неусыпным контролем для того, чтобы торговля стала мощным оружием. Это не так! Именно это и есть мой личный вклад в общегалактическую ситуацию. Торговля без религии — сама по себе! Она и так достаточно сильна. Давайте посмотрим на вещи проще и точнее. Кореллия объявила нам войну. Соответственно, наша торговля с ней прекратилась. Но… — учтите, что я до предела упрощаю проблему, учтите, что за последние три года Кореллия поставила всю свою экономику на атомный путь, основываясь на технологиях, которые мы ей поставляли. Как вы думаете, что произойдет теперь, когда все это начнет постепенно выходить их строя — реакторы, генераторы, машины?

Первыми заглохнут бытовые приборы. Через полгода у каждой домохозяйки перестанет работать такой удобный и любимый атомный нож. Перестанет жарить мясо ее драгоценная атомная духовка. Выйдет из строя очаровательный душ, стиральная машина. Кондиционер заглохнет в самый жаркий день. Что из этого следует?

Он замолчал, ожидая ответа. Ответ последовал:

— Да ничего не следует. Людям многое приходится переносить, когда идет война.

— Правильно. Приходится. Многое приходится переносить, посылая сыновей на жуткую смерть в разбитых звездолетах, погибая под бомбами врага. Все это можно перенести, даже если придется перебиваться на сухом хлебе и сырой воде в пещерах! Но безумно трудно пережить даже самые маленькие лишения, когда патриотического подъема нет! Вот это будет тупик! Ведь не будет ни битв, ни бомбардировок, ни осады.

А будет вот что: нережущий нож, холодная духовка, дом, замерзающий посреди суровой зимы. Это будет раздражать обывателей, и в конце концов народ заропщет!

Сатт медленно, удивленно проговорил:

— И вы всерьез ставите на это? Чего вы ждете? Бунта домохозяек? Новой Жакерии? Восстания мясников и зеленщиков, потрясающих тупыми топорами и капустными сечками и скандирующих: «Верните нам наши автоматические-самые-лучшие-атомные-стиральные машины!»?

— Нет, сэр, — прервал его Мэллоу. — Я рассчитываю не на это. Я рассчитываю на общее недовольство, на фоне которого может разыграться недовольство гораздо более крупных фигур.

— Каких крупных фигур?

— Производителей, Сатт. Фабрикантов, промышленников Кореллии. У них тоже будет масса поводов для недовольства. Они-то чем лучше домохозяек и мясников? Начнут выходить из строя станки, от первого до последнего сконструированные по весьма специфическим проектам. Задохнется тяжелая индустрия.

— Да, но работали же там фабрики и заводы до вашего визита, Мэллоу?

— Работали, Сатт. В одну двадцатую от теперешней мощности. А во что обойдется обратная конверсия, вы посчитали? Сколько продержится Командор, если против него восстанут промышленники, финансисты и все население Кореллии?

— Сколько угодно, если сумеет получить новую атомную технику из Империи.

Мэллоу весело рассмеялся:

— А вот и проиграли, Сатт! Проиграли вместе с Командором. И ни черта не поняли. Ничегошеньки они от Империи не получат. Империя всегда страдала гигантоманией. Они там мыслят не иначе как в планетарном, межзвездном масштабе. Их генераторы — громадины, колоссы! Так и были задуманы.

А мы — мы, крошечная Академия, маленький мир, не имеющий источников добычи металлов, всегда были страшно экономны. Мы просто вынуждены были производить генераторы размером с мизинец — большей роскоши мы не могли себе позволить. Нам пришлось разрабатывать новые методики, новые технологии, о которых в Империи никто и не помышляет. Регресс науки там настолько очевиден, что ни о каком движении научной мысли вперед не может быть и речи.

Они могут закрыть защитными полями целые города, планеты, планетарные системы, но так и не додумались до создания индивидуального защитного поля. Для освещения и обогрева городов у них стоят генераторы в шесть этажей высотой — я их видел собственными глазами, а наши могут спокойно уместиться вот в такой комнате. А когда я показал одному из их специалистов по атомной энергетике свинцовый контейнер с орех величиной, в котором находился атомный генератор, он чуть на тот свет не отправился от удивления! Да и в собственных гигантах они уже ничего не смыслят. Машины работают автоматически, профессия технолога передается по наследству, и я знаю, что эти горе-специалисты будут совершенно беспомощны, если одна-единственная D-трубка выйдет из строя!

Таким образом, война произойдет между двумя системами — между Империей и Академией, между большим и малым. Для того чтобы обрести власть над Галактикой, они отправятся в путь на громадных звездолетах, которые годятся для войны, но не имеют никакого отношения к экономике. Мы же, со своей стороны, оперируем маленькими вещицами, совершенно никчемными с военной точки зрения, но абсолютно бесценными в плане процветания и благополучия.

Вице-король и Командор выберут первое — эти здоровенные корабли и начнут воевать. Мало ли было в Истории случаев, когда деспотичные монархи жертвовали благополучием своих народов, ставя перед собой наполеоновские цели? Но в жизни, повседневной жизни, гораздо большее значение имеют малости. И Аспер Арго не устоит против экономического кризиса, который через два-три года раскрутится в Кореллии.

Сатт стоял у окна, повернувшись спиной к Мэллоу и Джаэлю. Наступал вечер. В небе загорелись первые звезды. Где-то далеко-далеко отсюда находились останки Галактической Империи, объявившей войну Академии.

Сатт процедил сквозь зубы:

— Нет. Вы — не человек.

— Вы мне не верите?

— Я вам не доверяю. У вас язык без костей. Вы меня обвели вокруг пальца еще тогда, когда я думал, что вы полностью в моей власти, когда впервые отправились в Кореллию. И тогда, когда я думал, что уж точно загнал вас в угол на суде, вы развели демагогию и уселись в кресло мэра. В вас нет ни капли честности, прямоты, ни одного мотива для действия, за которым не прятался бы другой, вы не говорите ни слова, которое не имело бы меньше трех смыслов.

А вдруг вы предатель? А вдруг вам обещали помощь и поддержку во время вашего визита в Империю? Вы бы действовали именно так, как сейчас. Вы как раз и начали бы войну после того, как до зубов вооружили врага. А потом нашли бы для этого подходящее объяснение.

— Надо понимать, компромисса не будет?

— Я хочу сказать, что вам следует сойти со сцены, добровольно или нет — неважно!

— Сатт, я предупреждал вас о том, какой у вас выбор.

Лицо Сатта побагровело, и он рявкнул:

— А я предупреждаю вас, Хобер Мэллоу из Смирны, что в том случае, если вы меня арестуете, события не заставят себя ждать, Мои люди ни перед чем не остановятся и будут везде говорить правду о вас, и простой народ в Академии объединится против своего чужеземного правителя! У нашего народа есть представление о собственной судьбе, которого никогда не понять смирнианцу! Это и погубит вас!

Хобер Мэллоу спокойно приказал двум вошедшим гвардейцам:

— Арестовать его. Увести.

— Это ваш последний шанс! — прохрипел Сатт.

Мэллоу, не глядя на него, погасил сигару…

После пятиминутного молчания Джаэль спросил:

— Ну и что теперь?

Мэллоу отставил в сторону пепельницу и взглянул на него.

— Да, это не тот Сатт, которого я знавал когда-то. Ослепший от злобы маньяк. Черт подери, как же он меня ненавидит!

— Тем более он опасен.

— Опасен? Ерунда! Он совершенно утратил здравый смысл.

Джаэль угрюмо проговорил:

— Вы слишком беспечны, Мэллоу. Вы игнорируете возможность народного восстания.

Мэллоу так же угрюмо возразил:

— Джаэль, раз и навсегда запомните: народное восстание невозможно!

— Вы слишком самоуверенны!

— Я уверен только в том, что существуют селдоновские кризисы и что их разрешение имеет явную историческую ценность — как во внешней политике, так и во внутренней. Есть кое-что, о чем я не сказал Сатту. Он ведь пытался и в Академии насадить ту же религию, что и в соседних мирах. Но это ему не удалось. И это верный признак того, что по схеме Селдона религия больше не нужна.

А система экономического патронажа сработала иначе. Если перефразировать знаменитый афоризм Гардина, который вы так любите, она как раз и стала тем несчастным, столько раз упомянутым бластером, который не стреляет в какую угодно сторону. То есть не стреляет вообще. При условии, что Кореллии обеспечено благополучие благодаря нашей торговле, процветаем и мы. Но оно прекратится с наступлением коммерческой изоляции внешних миров, и если кореллианские заводы встанут без наших торговцев, то встанут и наши заводы.

Если Сатт предпримет революционную пропаганду, то не окажется ни одной фабрики, ни одного торгового Центра, ни одной звездолетной линии, которых я бы не держал в своих руках, которых я бы не мог раздавить в лепешку. Там, где его пропаганда приносит успех или даже теоретически может его иметь, я обязательно строю все так, что экономика развалится. А там, где не сработает, процветание продолжится, потому что штат моих заводов укомплектован полностью.

Основываясь на тех же выводах, которые придают мне уверенность, что кореллианцы решат в пользу благополучия, я считаю: мы не станем восставать против. Игра будет сыграна до конца.

— Затем, — вставил Джаэль — вы установите плутократию. Вы превратите нас в страну торговцев и коммерческих королей. А что потом?

Мэллоу поднял мрачное лицо и свирепо сказал:

— Какое мне дело? Не сомневаюсь, что Селдон предвидел и подготовил будущее. Начнутся новые кризисы, когда власть денег окажется такой же мертвой силой, какой сейчас является религия. Пусть мои последователи решат новые проблемы, как я решил сегодняшнюю.

Кореллия — …После трех лет войны, которая, безусловно, явилась самой мирной из известных войн, Республика Кореллия безоговорочно капитулировала, и Хобер Мэллоу занял место рядом с Гэри Селдоном и Сальвором Гардином в сердцах народа Академии.

Галактическая энциклопедия

IV. АКАДЕМИЯ И ИМПЕРИЯ

Пролог

Галактическая Империя умирала…

Это была грандиозная Империя, в которую входили миллионы звездных миров от края до края колоссальной спирали Млечного Пути. Упадок ее, как и ее размеры, был грандиозен и долог.

Он продолжался уже несколько столетий к тому времени, когда один-единственный человек понял это. Этим человеком был Гэри Селдон. Именно ему удалось пролить свет на то, что совершалось в те дни. Он развил и привел к высотам совершенства науку психоисторию.

Психоистория в основу своих исследований положила не поведение отдельных людей, а действия крупных человеческих сообществ. С ее помощью можно было прогнозировать реакции миллиардных масс на различные стимулы с точностью, с которой любая другая наука не могла бы рассчитать траекторию движения биллиардного шара. Реакцию отдельного человека математическими методами прогнозировать практически невозможно, но реакции миллиардных масс людей такому анализу поддаются.

Гэри Селдону удалось построить графики тенденций социального и экономического хода событий. Изучив их, он предсказал устойчивый и ускоряющийся упадок цивилизации и указал на то, что промежуток хаоса и мрака до возникновения новой Империи, способной восстать из пепла и руин, займет тридцать тысячелетий.

Остановить процесс упадка было уже невозможно, но еще не поздно было попытаться сократить продолжительность периода хаоса и анархии. Селдон основал две Академии на разных концах Галактической спирали. Их местоположение было избрано с таким расчетом, чтобы всего лишь за одно тысячелетие преодолеть период хаоса вместо тридцати, а эти два научных убежища должны были стать зародышами новой, более мощной и более гуманной Второй Империи.

В книге «Академия» (Foundation, 1951) излагается история первой из двух Академий на протяжении первых двух веков ее существования.

История первой Академии берет начало с высадки ученых-физиков на Терминусе, планете, расположенной на самом краю дальнего витка Галактической спирали. Изолированные от центра Империи, ученые работали над созданием универсального хранилища знаний человечества — «Галактической Энциклопедии», не помышляя о более важной роли, уготованной им покойным Гэри Селдоном.

Империя загнивала, и отдельные провинции оказались в руках новоиспеченных «независимых» королей. Они угрожали Академии. Однако, умело восстанавливая каждого из опереточных правителей против остальных, Академия, под руководством своего первого мэра, Сальвора Гардина, сохраняла зыбкое равновесие. Будучи монопольным владельцем секрета производства атомной энергии среди миров, утративших научные знания и вернувшихся к таким примитивным источникам энергии, как уголь и нефть, Академия сумела добиться перевеса сил в свою сторону.

Впоследствии Академия развила обширнейшие торговые связи с Периферией, а издательство Энциклопедии отошло на второй план. Торговцы из Академии, поставлявшие в соседние миры уникальные по своей компактности и удобству атомные приспособления, которые не производились в Империи даже в ее лучшие дни, отправлялись с товарами за сотни световых лет от Академии, по всей Периферии Галактики.

Во времена правления Хобера Мэллоу, первого из Торговых Королей Академии, была успешно применена тактика экономической блокады в войне с республикой Кореллия, несмотря на то что этот мир получал помощь и поддержку от одной из внешних провинций полуразрушенной Империи.

К концу второго века своего существования Академия стала одним из могущественнейших государств Галактики, за исключением останков Империи, которые сконцентрировавшись в средней трети Млечного Пути, все еще держали под контролем три четверти населения и богатств Галактики.

Не было никаких сомнений в том, что ближайшей угрозой безопасности Академии будет последний взрыв агонии умирающей Империи.

Наставало время для решающей схватки между Академией и Империей…

Часть I. ГЕНЕРАЛ

Глава 1

БЕЛ РИОЗ — …За время своей относительно короткой карьеры Риоз заработал титул «Последнего Империалиста» — и не зря. Изучение отчетов о его боевых операциях ставит его как стратега в один ряд с Пюрифуа и показывает, что он превосходил последнего по таланту обращения с подчиненными. То, что он родился в дни заката Империи, лишило его возможности сравняться с Пюрифуа в масштабах военных завоеваний. Такой шанс у Риоза появился, когда он, первый из имперских генералов, столкнулся лицом к лицу с Академией…

Галактическая энциклопедия

В ПОИСКАХ ВОЛШЕБНИКОВ

Бел Риоз ехал без эскорта, что было явным нарушением дворцового этикета и к тому же весьма небезопасно для командующего флотом, оккупировавшим неспокойную звездную систему Галактической Империи.

Но Бел Риоз был молод и полон сил — поэтому именно его сочли наилучшей кандидатурой для того, чтобы послать чуть ли не на край Вселенной. Сановники Императора были люди малоэмоциональные и исключительно расчетливые, но любопытные. Именно любопытство, подогреваемое странными, невероятными рассказами, перевираемыми, обрастающими немыслимыми подробностями при передаче из уст в уста, и руководило особами, приближенными к Императору, а отсутствие воображения и трезвый расчет заставляли их всюду подозревать военную угрозу. Все это вместе взятое и было причиной присутствия здесь Бела Риоза.

Он вышел из разболтанного, дребезжащего такси у обшарпанного особняка. Глазок фотоэлемента на двери загорелся, но открыл ее сам хозяин.

— Я — Риоз.

— Я узнал вас, — без тени удивления ответил старик, стоя в дверном проеме. — Что вам угодно?

Риоз сделал шаг вперед, намекая, что хочет войти.

— Если вы Дьюсем Барр, мне хотелось бы поговорить с вами.

Дьюсем Барр отступил в сторону, пропуская гостя. Внутренние стены дома, подсвеченные дневным светом, ожили. Риоз коснулся стены кабинета рукой и удивленно взглянул на кончики собственных пальцев.

— Вот как? У вас в Сивенне и это есть?

Барр мягко улыбнулся.

— Думаю, не везде. Мне приходится самому следить за тем, чтобы они работали. Прошу прощения, что заставил вас ждать у двери. Фотоэлемент только сообщает о приходе гостя, а открывать приходится самому.

— Что, плохо починили? — с едва заметной насмешкой поинтересовался Риоз.

— Видите ли, запасные части раздобыть просто невозможно. Прошу садиться. Выпьете чаю?

— Мой добрый господин, вы могли бы и не спрашивать! Здесь просто нельзя не пить чай — у вас в Сивенне это просто ритуал какой-то!

Старый патриций с достоинством кивнул и удалился. В манерах его чувствовалось благородство лучших времен прошлого века.

Риоз проводил взглядом удаляющуюся фигуру хозяина и невольно поежился. Он был военным — и по образованию, и по всему жизненному опыту. Он, как говорится, не раз смотрел смерти в глаза, и эти глаза ему были хорошо знакомы и не могли напугать. Но совершенно неудивительно, что боготворимый своими подчиненными лев Двадцатого Флота Империи чувствовал себя не в своей тарелке в затхлой атмосфере старинного особняка.

Генерал догадался, что черные с золотым тиснением коробки на полках вдоль стен — книги. Названия их были ему незнакомы, Он догадался также, что большое неуклюжее устройство в углу кабинета — не что иное, как видеопреобразователь, с помощью которого можно посмотреть и послушать любую книгу. Генерал ни разу в жизни не видел, как работает такой преобразователь — только слышал.

Ему говорили, что давным-давно, в дни Золотого Века Империи, в девяти из десяти домов по всей Галактике были такие преобразователи и такие полки, полные книг.

Теперь были другие времена — нужно было охранять границы, и книгами интересовались только старики. Да и добрая половина рассказов про старые времена была переврана и приукрашена.

Вернулся хозяин и принес поднос с чаем. Риоз сел. Дьюсем Барр церемонно приподнял чашку.

— За ваше здоровье.

— Благодарю. И за ваше.

Дьюсем Барр осторожно поинтересовался:

— Мне говорили, что вы молоды. Сколько же вам лет? Тридцать пять?

— Почти угадали. Тридцать четыре.

— Ну что ж, в таком случае я сразу хочу вас предупредить, что не смогу предложить вам ни приворотного зелья, ни любовных заговоров — словом, ничего такого, что могло бы вам помочь овладеть сердцем какой-нибудь молодой леди.

— Но в этих делах я, как правило, обхожусь без посторонней помощи, сэр, — ответил генерал с искренним удивлением. — А что, к вам часто обращаются за услугами такого рода?

— Да, представьте себе, довольно часто. К сожалению, в наши дни темные люди путают ученых с волшебниками, колдунами, а любовные дела кажутся им наиболее подходящими для чародейства.

— Ну что ж, это вполне естественно, — усмехнулся Риоз. — Но лично я так не думаю. Я считаю, что наука помогает найти ответы на трудные вопросы.

Сивеннианец пожал плечами.

— Не исключено, что вы ошибаетесь не меньше остальных.

— Может быть. А может быть, и нет.

Молодой генерал поднес свою чашку к блестящему цилиндру, и она тут же наполнилась кипятком. Хозяин передал ему небольшую баночку с искусственным концентратом чая. Риоз капнул в чашку немного концентрата.

— В таком случае скажите-ка мне, патриций, кто же такие волшебники? Настоящие волшебники.

Барр, казалось, был не на шутку поражен вопросом.

— Никаких волшебников не существует.

— Но люди говорят о них. Сивенна просто кишит россказнями про волшебников. Нечто вроде культа, что ли? Может быть, я и не прав, но есть какая-то странная взаимосвязь между этими байками и мечтами кое-каких ваших сограждан о временах былой свободы и независимости. Поймите, в конце концов речь идет о безопасности государства.

Старик покачал головой.

— А почему вы меня об этом спрашиваете? Неужели вы подозреваете, что затевается мятеж и я могу его возглавить?

Риоз поежился.

— Ну что вы! Нет, конечно. Хотя, это не такая ужнелепая мысль. В свое время ваш отец был изгнанником, а вы в свое — патриотом и националистом. Пожалуй, мне, как гостю, невежливо напоминать вам об этом, но к тому вынуждает меня моя миссия здесь, в Сивенне. Но чтобы до сих пор сохранялась какая-то конспирация, подполье… Нет. Сомневаюсь. Этот дух выкорчеван в Сивенне. Уже три поколения ни о чем таком не помышляют.

Старик тяжело, тщательно подбирая слова, ответил:

— Наверное, я покажусь вам столь же негостеприимным хозяином, как вы мне — неучтивым гостем. Позволю себе напомнить вам, что когда-то и вице-король, точно как вы сейчас, полагал, что дух свободомыслия у сивеннианцев выбит на веки вечные. По вине этого вице-короля мой отец стал отшельником и презренным нищим, мои братья погибли мученической смертью, а моя сестра покончила с собой. Однако вице-король и сам умер страшной смертью от рук тех самых сивеннианцев, которых он считал бессловесными рабами.

— Да, вот именно. Вот вы сами и завели этот разговор. Я, видите ли, уже три года размышляю о загадочной гибели вице-короля. В его личной гвардии был один молодой солдат, деятельность которого весьма и весьма занимательна. Этим солдатом были вы, патриций, и, думаю, подробности уточнять не стоит.

— Не стоит, — спокойно отозвался Барр. — Что вам угодно?

— Мой добрый господин, — лениво проговорил Риоз, — времена нынче тяжелые, а у вас дети и друзья. Есть страна, которую вы, по всей видимости, любите и тоскуете по ее славному прошлому. Так что, если я буду вынужден применить силу…

— Чего вы хотите от меня? — холодно оборвал его Барр.

Покачивая пустой чашкой, Риоз ответил:

— Послушайте, патриций! В наши дни из военных преуспевают болваны, что вышагивают в парадной форме, завешав всю грудь орденами, на празднествах в императорском дворце и, задрав нос, эскортируют в разукрашенных звездолетах Его Императорское Величество в летнюю резиденцию. Я… в этом смысле — неудачник. Неудачник в тридцать четыре года, и неудачником останусь. Потому что я — солдат. Моя стихия — сражения. Вот почему меня послали сюда. При дворе меня, честно говоря, не слишком жалуют. Я, видите ли, не вписываюсь в рамки придворного этикета! Меня не терпят щеголи-адъютанты и чванливые господа-адмиралы, но зато лучше меня просто не найти, когда нужно кого-нибудь послать к черту на кулички, чтобы он там сгинул поскорее. Сивенна для такой цели местечко — лучше не придумаешь. Пограничный мир, мятежная, оккупированная провинция. Она так далеко от двора, что они там просто счастливы. А я торчу здесь — и гнию! Никакими мятежами тут и не пахнет, да и соседние вице-короли в последнее время притихли, особенно после того, как славной памяти папаша Его Императорского Величества задал им перцу в духе Монтеля Парамайского.

— Сильный был Император, — пробормотал Барр.

— Да. И нужны нам именно такие, как он. Прошу не забывать, мой хозяин — Император. Его интересы — это мои интересы.

— Какое отношение это имеет, к делу? — пожал плечами Барр.

— В двух словах: волшебники, о которых я упомянул, если верить сказкам, издалека, откуда-то из-за границ Империи, где звезды рассеяны редко…

— Где звезды рассеяны редко, — повторил за ним Барр, — и свет их душу холодит…

— Это что — стихи? — нахмурился Риоз. Ему было явно не до стихов. — Так вот, они явно с Периферии, волшебники эти, то есть из единственного района Галактики, где я беспрепятственно могу сражаться за честь Императора.

— Конечно же, исключительно из соображений служения интересам Его Величества и удовлетворения собственной жажды сражений?

— Вот именно. Однако я должен знать, с кем сражаюсь, и в этом вы можете мне помочь.

— Почему вы в этом так уверены?

Риоз откусил немного печенья.

— Потому что уже три года я не пропускаю мимо ушей ни одной побасенки, ни одного словечка, оха, вздоха из того, что говорят о волшебниках, и из всего того объема информации, которым я теперь располагаю, только два момента связаны между собой, и, естественно, только они и правдивы. Первый факт — волшебники прилетали с того края Галактики, что лежит как раз против Сивенны, а второй — это то, что у вашего отца была встреча с волшебником, живым и настоящим, и он с ним разговаривал.

Барр задумчиво проговорил:

— Да, пожалуй, я мог бы вам кое-что рассказать. Это будет мой собственный маленький психоисторический эксперимент.

— Какой эксперимент? — сощурился Риоз.

— Психоисторический, — усмехнулся старик. — Вы бы налили себе еще чаю. Рассказ будет долгий…

И старый патриций откинулся на мягкую спинку кресла. Светящиеся стены отбрасывали розовато-золотистый свет, смягчавший даже жесткоочерченный профиль генерала.

Дьюсем Барр начал свой рассказ…

— То, что я знаю, — это результат двух случайностей. Во-первых, я сын своего отца, во-вторых — я родился в этой стране. История начинается сорок лет назад, во времена Великого Побоища, когда мой отец жил отшельником в лесах Юга, а я был стрелком в личной гвардии вице-короля. Того самого вице-короля, между прочим, который и учинил Побоище, а потом погиб такой жестокой смертью. — Барр печально улыбнулся и продолжал: — Мой отец был Патрицием Империи и Сенатором Сивенны.

Риоз нетерпеливо прервал его:

— Причины и обстоятельства изгнания вашего отца мне хорошо известны. Незачем на них останавливаться.

Сивеннианец, не обратив никакого внимания на замечание Риоза, продолжал:

— Однажды отшельническое жилище моего отца посетил незнакомец. Торговец с края Галактики. Это был молодой человек, говоривший со странным акцентом, ничего не ведавший о последних событиях имперской истории. Самое главное: его окружало персональное защитное силовое поле.

— Персональное силовое поле? — воскликнул Риоз. — Ну вы даете, патриций! Какой же величины должен быть генератор, чтобы создать такое поле? Черт подери, он должен был таскать за собой повсюду тысячи миллионов тонн ядерного топлива! На чем? На маленькой тележке?

Барр невозмутимо продолжал:

— Это и был тот самый волшебник, о котором вы слышали столько сказок и небылиц. По большому счету, звание это он заслужил не зря. Никакого генератора таких размеров, о каких говорите вы, у него не было. Но даже такое мощное оружие, как то, что висит у вас на поясе, не могло бы пробить его защитного поля.

— И это все? Значит, все россказни о волшебниках основаны на старческой болтовне одинокого, выжившего из ума изгнанника?

Барр вспыхнул, но сдержался.

— Рассказы о волшебниках слыхивал и мой отец, сэр, еще до этой встречи. Но есть и более точные факты. Покинув дом моего отца, этот торговец, которого в народе называют волшебником, посетил одного технолога в городе, дорогу к которому указал мой отец. Там торговец оставил генератор защитного поля такого же типа, какой был у него самого. Этот генератор попал в руки моего отца, когда он вернулся в город после казни ненавистного вице-короля. Прошло еще много времени, пока удалось…

Генератор висит на стене, у вас за спиной, сэр. Он сломан. Проработал он всего два дня. Но если вы внимательно рассмотрите его, то сразу убедитесь, что сделан он не в Империи.

Бел Риоз потянулся и снял со стены плоскую металлическую цепочку — пояс. Его внимание привлекло эллипсоидное утолщение на конце цепочки размером с лесной орех.

— Это… — пробормотал он удивленно.

— …было генератором, — кивнул Барр. — Но это был генератор. Как он действовал, сейчас определить невозможно. Исследования на субэлектронном уровне показали, что все структуры сплавлены в цельный кусок металла, и никакие, самые тонкие методы дифракции не смогли продемонстрировать, каким было его устройство до сплава.

— Извините, но все равно выходит, что все ваши «доказательства» зиждутся на пустословии и никаких конкретных фактов попросту нет.

Барр пожал плечами.

— Вы просили меня рассказать все, что мне известно, и угрожали применить силу, если я откажусь. Если вы предпочитаете относиться к тому, что я вам рассказал, скептически, я-то что могу поделать? Вы не хотите больше слушать?

— Продолжайте! — рявкнул генерал.

— После смерти отца я продолжил исследования, и тут мне на помощь пришла вторая из двух случайностей, о которых я упоминал. Сивенна была известна Гэри Селдону.

— Кто такой Гэри Селдон?

— Гэри Селдон — выдающийся ученый расцвета Империи, времен царствования Далубена IV. Он был психоисториком, последним и величайшим из психоисториков. Однажды, в те времена, когда Сивенна была процветающим центром торговли, науки и искусства, он побывал здесь.

— Хм-м… — хмыкнул пренебрежительно генерал. — В наши дни просто невозможно отыскать ни одной заброшенной, полуразрушенной планеты, жители которой не клялись бы и не божились, что в старые добрые времена их планета процветала!

— Я говорю о временах двухсотлетней давности, когда власть Императора простиралась до самых дальних звёзд, а Сивенна была столицей внутренней, а не полуварварской пограничной провинции! В те дни Гэри Селдон предсказал будущий упадок имперского могущества и постепенное воцарение варварства во всей Галактике.

Риоз громко расхохотался.

— Вот как? Но его предвидения не оправдались, уважаемый ученый! Вы ведь так себя называете? Империя сейчас сильна как никогда! Ваши глаза просто ослепли от старости и дальше собственной границы не видят. Взяли бы да слетали во внутренние миры разок, да посмотрели бы, как там тепло и прекрасно!

Старик грустно покачал головой.

— Упадок начинается с дальних границ. Пройдет время, и он доберется до сердца Империи. Я говорю о внешних признаках упадка, видимых невооруженным глазом, которые отличаются от малозаметных внутренних признаков так же, как рассказ, сочиненный пятнадцать столетий назад, от того, как его рассказывают теперь.

— Стало быть, этот ваш Гэри Селдон предсказал, что вся Галактика потонет в пучине варварства? — добродушно усмехнулся Риоз. — Ну, а что потом, а?

— Он основал два убежища на разных концах Галактики — две Академии, где собрал самых лучших, самых молодых, самых сильных, чтобы они выросли там. Миры для размещения Академий выбирались не случайно, так же как и время их основания, и их окружение. Все было продумано таким образом, чтобы будущее, предсказанное математико-психоисторическими методами, привело к быстрой изоляции Академий от центра Имперской цивилизации и к тому, чтобы Академии стали зародышами Второй Галактической Империи и помогли бы сократить период неизбежного мрака, упадка и варварства до одного тысячелетия вместо тридцати.

— А откуда вы знаете все это? У вас просто-таки недюжинные познания в этой области!

— Я не занимался этим специально, — спокойно ответил патриций. — Это всего-навсего результат мучительных раздумий в попытке связать между собой разрозненные факты, известные моему отцу, да кое-что, что удалось разузнать мне самому. Фундамент моих знаний зыбок, а надстройка сильно романтизирована, в ней огромные пробелы. Однако я убежден, что здесь есть большая доля правды.

— Мне остается сделать вывод, что вы легко внушаемы.

— Я? Да на это потрачено сорок лет упорного труда!

— Хм-м… Сорок лет! Да я бы за сорок дней во всем разобрался! И, видимо, придется. Только по-другому.

— И как же вы собираетесь это сделать?

— Да очень просто. Например, стану первопроходцем и отыщу эту вашу Академию. И посмотрю на нее собственными глазами. Вы сказали, их две?

— Так говорят исторические документы. Но достоверная информация имеется только об одной Академии. Это и понятно, потому что вторая Академия должна находиться на более отдаленном краю Галактической спирали.

Генерал встал, поправил портупею.

— И вы знаете, куда лететь?

— Вроде бы, да. В жизнеописании последнего вице-короля, того самого, которого вы так ловко отправили на тот свет, есть весьма подозрительные упоминания о дикарях из внешних миров. В общем, одна из дочерей вице-короля была отдана замуж за варварского царька. Так что, уж что-что, а дорогу я найду.

Он протянул старику руку на прощание.

— Благодарю за гостеприимство. Дьюсем Барр слегка коснулся пальцами жесткой ладони генерала и церемонно кивнул.

— Ваш визит — большая честь для меня.

— Так же, как и информация, которую вы мне сообщили, — кивнул в ответ Бел Риоз. — Я подумаю, как отблагодарить вас, когда вернусь.

Дьюсем Барр смиренно проследовал за гостем до двери и вслед удаляющемуся автомобилю тихо проговорил:

— Если вернешься…

Глава 2

АКАДЕМИЯ — …После сорокалетней успешной экспансии своего могущества Академия столкнулась с угрозой нападения Риоза. Эпохальные дни Гардина и Мэллоу миновали, а с ними ушла в прошлое и смелость в принятии решений…

Галактическая энциклопедия

ВОЛШЕБНИКИ

В тихой дальней комнате, где никто не мог их побеспокоить, заседали четверо мужчин. На длинном столе, разделявшем их, стояло четыре бутылки и столько же до краев наполненных бокалов, но до сих пор никто не сделал ни глотка. И, судя по всему, не собирался.

Тягостное молчание нарушил мужчина, сидевший ближе к дверям. Он нервно забарабанил кончиками пальцев по крышке стола и сердито поинтересовался:

— Ну, что, так и будем в молчанку играть? Не все ли равно, кто первым возьмет слово?

— Вот вы и начните, — предложил толстяк, сидевший напротив. — Вас же это больше всех касается.

Сеннет Форрел угрюмо усмехнулся.

— Потому что я богаче вас, что ли? Или вам кажется, что я и дальше намерен продолжать в том же духе? Это я к тому, чтобы напомнить вам, что именно мой собственный Торговый Флот захватил их шпионский корабль.

— У вас самый крупный флот, — пожал плечами третий из присутствующих. — И пилоты самые лучшие. То есть вы действительно самый богатый среди нас. Это был большой риск, конечно, но для любого из нас он был бы большим, чем для вас, согласитесь!

Сеннет Форрел снова усмехнулся.

— Да… Способность рисковать я унаследовал от отца. Но, главное, чтобы риск был оправдан. В данном случае он был оправдан, поскольку вражеский корабль был захвачен без потерь для нас и без угрозы для остальных.

Форрел был дальним родственником великого Хобера Мэллоу. Это было известно в Академии всем и каждому. Однако ходили упорные слухи, что степень его родства с Мэллоу более близка, а именно, что Форрел его незаконнорожденный сын.

Четвертый собеседник хитро прищурился и проговорил, как бы процеживая слова сквозь узкие губы:

— А по-моему, нечего особенно гордиться и успокаиваться. Подумаешь, кораблик захватили. Скорее всего, мы просто раздразнили того молодого человека, что побывал у нас недавно.

— А вам что же, кажется, — саркастично поинтересовался Форрел, — мы должны были перед ним расшаркаться и вежливо разъяснить ему мотивы наших действий?

— Представьте себе, кажется! По крайней мере, тогда ему не пришлось бы сочинять их за нас. Хобер Мэллоу действовал в таких ситуациях иначе. И Сальвор Гардин тоже. Применять силу они предоставляли другим, сами же действовали спокойно и уверенно.

Форрел пожал плечами.

— Однако захват корабля оправдался. Если уж на то пошло, мотивы наших действий недороги и продали мы их с выгодой.

Последнюю фразу он произнес с гордостью прирожденного Торговца.

— Этот молодой человек — из старой Империи.

— Это нам известно, — ворчливо прервал его толстяк.

— Для нас это не было неожиданностью, — продолжал Форрел. — Понимаете, даже когда кто-то явится с кучей звездолетов и заверениями в лучших прениях, его не следует вот так сразу заворачивать восвояси, пока не убедишься доподлинно, нет ли чего подозрительного под камуфляжем торговли. Но сейчас…

Третий мужчина оборвал его:

— Но сейчас нам следовало бы быть еще более осторожными. Надо было сначала все выяснить. До того как мы позволили ему спокойно улететь. Вот это было бы по-настоящему мудро.

— Эту идею мы обсуждали и в конце концов от нее отказались.

Резким жестом Форрел дал присутствующим понять, что этот вопрос обсуждению не подлежит.

— Правительство у нас нынче слабое… — пробурчал третий, — а мэр — так тот просто идиот!

Четвертый мужчина обвел взглядом присутствующих и губами перебросил наполовину выкуренную сигару из одного края рта к другому. Убедившись, что сигара безнадежно погасла, он вынул ее изо рта, положил окурок в дезинтегратор справа от себя, где тот вспыхнул и исчез. В голосе его звучала нескрываемая ирония.

— Я надеюсь, что джентльмен, произнесший последние слова, сказал их исключительно по привычке. В этом кругу нет необходимости напоминать, что правительство — это мы.

Остальные одобрительно закивали.

Четвертый прищурил маленькие глазки и продолжил, уставившись в одну точку:

— Так что болтовню о политике правительства лучше оставим. Этот молодой человек… этот чужестранец, действительно, запросто мог оказаться обычным торговым агентом. Такие случаи бывали. И вы трое пытались поначалу заключить с ним торговое соглашение. Торгового не вышло — вышло джентльменское, но… вы пытались…

— Так же, как и вы, между прочим, — буркнул второй.

— Не отрицаю, — кивнул четвертый.

— Предлагаю забыть о том, чем мы занимались раньше, — нетерпеливо вмешался Форрел. — Давайте лучше обсудим, чем нам заниматься теперь. Да, черт подери, мы могли взять его под стражу, пытать, убить — наконец! Чего бы мы добились? Да, его намерения остались нам неясны, но зато другое ясно как божий день: нельзя победить Империю, прикончив одного человека. Неужели непонятно, что его возвращения или невозвращения где-нибудь неподалеку мог ожидать целый флот!

— Запросто! — согласился четвертый. — А что вам удалось выудить при осмотре захваченного корабля? Только коротко, от нудных подробностей я быстро устаю.

— Можно и без подробностей, — угрюмо буркнул Форрел. — Он — имперский генерал или что-то в этом роде. Я не так уж хорошо разбираюсь в имперской табели о рангах. Он молод, прославился военными подвигами — так мне говорили. Подчиненные его просто боготворят. Карьеру сделал поистине романтическую. Наверняка половина россказней о его победах — вранье, но это ни в коей мере не умаляет значимости его фигуры.

— А кто это «они»? Кто рассказывает? — поинтересовался второй.

— Команда захваченного корабля. Видите ли, я взял на себя труд заснять все беседы на микропленку, которая хранится в надежном месте. Позднее, если вам будет интересно, вы можете ознакомиться с фильмами. Впрочем, можете и сами с ними побеседовать. А главное я вам сказал.

— А каким образом вам удалось вытрясти из них все это? И уверены ли вы, что они говорят правду?

Форрел нахмурился.

— А я с ними не церемонился. Действовал жестко. И к тому же безжалостно использовал психотест. Они не могли не говорить. И говорили правду, будьте уверены.

— В прежние времена, — осуждающе пробурчал третий, — обошлось бы чистой психологией. Безболезненно, знаете ли, и очень надежно. И никаких шансов соврать.

— Мало ли чего хорошего было в старые времена, — сухо отозвался Форрел. — Теперь времена другие.

— И все-таки, — поинтересовался четвертый, — что нужно было здесь этому генералу, любимцу подчиненных?

Форрел сверкнул глазами.

— Вы что, думаете, он солдатам государственные тайны выдает? Они этого не знали. Ничего такого выудить у них не удалось, хотя я очень старался, видит бог.

— Значит, нам остается…

— Делать выводы самостоятельно, вне всякого сомнения.

Форрел снова забарабанил пальцами по столу.

— Этот молодой человек — видный военный деятель Империи, однако он упорно пытался выдать себя за второстепенного князька малюсенького звездного княжества где-то на дальних окраинах Периферии. Одно это говорит само за себя — он не желал, чтобы истинные мотивы его присутствия здесь стали нам известны. А теперь попробуйте поразмыслить: он военный, а Империя уже пыталась напасть на нас однажды — во времена моего отца. Все становится очевидным. Первая атака провалилась. Сомневаюсь, чтобы с тех пор Империя питала к нам большую любовь.

— И все-таки вашим выводам недостает конкретности. Вы ничего не скрываете? — осторожно поинтересовался четвертый.

Форрел спокойно ответил:

— Мне нечего скрывать. Теперь вопрос о торговом этикете просто-напросто снимается с повестки дня. Существует прямая угроза.

— Патриотизм? — усмехнулся третий.

— К дьяволу патриотизм, — отмахнулся Форрел. — Неужели вы думаете, что меня хоть в какой-то степени заботит судьба и будущее Второй Империи? Вы что, всерьез полагаете, что я пожертвую хоть одной торговой миссией, чтобы расчистить мифическую дорогу для Второй Империи? И с другой стороны — неужели вы думаете, что имперское вторжение сильно поможет моему — и вашему, господа, — бизнесу? Если Империя победит, соберутся огромные стаи ворон, чтобы поживиться трупами!

— И вы считаете, что трупами будем мы, — закончил четвертый.

В комнате повисла гнетущая пауза. Нарушил ее третий. Он резко повернулся в кресле, так что оно угрожающе заскрипело.

— Не понимаю, что толку об этом разглагольствовать. Ведь Империя не может победить. По определению — не может! Гэри Селдоном доказано, что Вторую Империю как-никак основывать нам. Это просто очередной кризис. Было уже три — и сплыло!

— Вот-вот! Очередной кризис! — рявкнул Форрел. — Только во времена первых двух нами руководил Сальвор Гардин, а третий разрешил Хобер Мэллоу, царство ему небесное. А теперь — кто?!

Он обвел присутствующих суровым взглядом.

— Законы психоистории, открытые Гэри Селдоном, на которые так удобно полагаться, по всей вероятности, учитывают в качестве одной из переменных некоторые нормальные проявления инициативы Академии. Законы Селдона помогают тем, кто сам себе помогает.

— Времена меняют людей, — сказал третий. — Вот вам еще одна поговорочка.

— Вот уж на что нельзя рассчитывать! — хмыкнул Форрел, — Мне сейчас все видится вот в каком свете: если это четвертый кризис, значит, Гэри Селдон его предвидел. Если это так, его можно преодолеть и должен быть какой-то выход.

Сейчас Империя сильнее нас, да и всегда была сильнее. Но с угрозой прямого нападения мы сталкиваемся впервые, и в этой ситуации мощь Империи действительно опасна. Если мы и сумеем ее победить, то опять-таки не за счет применения грубой силы, как и во времена предыдущих кризисов. Мы должны найти слабое место врага — и атаковать именно в этом месте.

— И что же это за слабое место? — поинтересовался четвертый. — Уже есть какая-то идея?

— Нет. Я скажу вам прямо. Великие наши лидеры всегда ухитрялись найти слабое место врага и, повторяю, били именно по нему. А сейчас… — он безнадежно махнул рукой и замолчал. Молчали и все остальные.

— Нам нужны шпионы, — пришел на помощь Форрелу четвертый.

Форрел резко повернулся к нему.

— Верно! Я не знаю, когда именно Империя собирается атаковать. Может, у нас еще есть время!

— Хобер Мэллоу в свое время лично посетил доминион Империи, — осторожно проговорил второй.

Форрел отрицательно покачал головой.

— Нет, ничего такого делать не будем. Мы не так молоды. Для такого дела нужны молодые ребята, которые сейчас на заданиях.

— Независимые Торговцы? — спросил четвертый.

Форрел склонил голову и прошептал:

— Если успеем…

Глава 3

МЕРТВАЯ РУКА

Бел Риоз раздраженно шагал из угла в угол. Он с надеждой взглянул на вошедшего адъютанта.

— Ну?! Новости о «Звездочке»?

— Нет, сэр. Разведывательная группа прочесала все пространство, но приборы ничего не обнаружили. Командор Юм сообщает, что флот готов к ответной атаке.

Генерал замотал головой.

— Нет! Еще чего! Контратака в ответ на пропажу одного патрульного корабля? Пока нет. Передайте ему, чтобы он удвоил… Постойте. Я напишу депешу. Закодируйте ее и передайте световым пучком.

Он набросал на бумаге несколько фраз, передал листок адъютанту.

— Сивеннианец прибыл?

— Еще нет, сэр.

— Как только прибудет, срочно доставить его ко мне. Адъютант браво отсалютовал и вышел. Бел Риоз снова зашагал по комнате…

Когда дверь каюты открылась вновь, на пороге стоял Дьюсем Барр. Медленно, устало ступая вслед за адъютантом, он вошел в броско обставленную комнату, потолок которой был украшен голографической моделью Галактики. В центре комнаты в полной военной форме стоял Бел Риоз.

— Добрый день, патриций, — буркнул генерал, пододвинув вошедшему стул. Адъютанта он спровадил приказом:

— Никому не входить, пока сам не позову.

Он стоял перед сивеннианцем, расставив ноги, сложив руки за спиной, слегка покачиваясь с носка на пятку.

— Патриций, вы почитаете Императора? — резко спросил генерал.

Барр, до той поры хранивший безразличное молчание, слегка приподнял бровь и холодно ответил:

— У меня нет причин питать любовь к имперским законам.

— Ну, это все-таки довольно далеко от того, чтобы вас можно было назвать изменником.

— Пожалуй. Но не быть изменником — это также далеко от того, чтобы стать активным пособником.

— Тоже верно. А вот отказ от сотрудничества уже можно расценить как изменничество и соответственно к этому относиться.

Барр нахмурился.

— Оставьте эту словесную эквилибристику для подчиненных. Скажите просто, что вам нужно. Мне этого будет достаточно.

Риоз уселся, закинув ногу на ногу.

— Помните, Барр, мы с вами разговаривали полгода назад?

— О ваших «волшебниках»?

— Да. Помните, я сказал тогда, что собираюсь предпринять.

Барр кивнул.

— Вы собирались навестить их. Вас не было четыре месяца. Вы отыскали их?

— Отыскал? Конечно! — выкрикнул Риоз.

Рот его искривился. Было впечатление, что он с трудом сдерживается, чтобы не заскрипеть зубами.

— Патриций, они не волшебники! Они — дьяволы! Тот, кто их так назвал, так же далек от истины, как отсюда — другие галактики! Вы только представьте себе: их мир — размером с носовой платок, с ноготь, черт бы их подрал! Ресурсов — ноль, защиты практически никакой, население мизерное, как где-нибудь на самой завалящей планете в районе Темных звёзд. Но при этом они такие гордые и неприступные, что спокойно и уверенно размышляют об управлении Галактикой!

То есть они настолько самоуверенны, что даже не торопятся! Делают все медленно, флегматично, строят планы на века. Говорят лениво, перелетают из мира в мир, как будто у них вечность в запасе…

И они преуспели! Преуспели… Их никто не останавливает. Они сплели широчайшую торговую сеть, охватывающую звездные миры, настолько отдаленные от них, что даже непонятно, как они туда добираются на своих игрушечных звездолетиках! Их Торговцы — так они называют своих агентов — улетают на сотни парсеков от дома!

Дьюсем Барр прервал гневную тираду генерала:

— И все-таки, что из сказанного вами — правда, а что нужно списать на счет вашего озлобления?

Генерал отдышался и заговорил спокойнее:

— Нет-нет. Я не ослеплен гневом, уверяю вас. Я побывал в мирах, которые ближе к Сивенне, чем к Академии, где для людей понятие Империи — миф, небылица, зато Торговцы — повседневная реальность. Мы сами здорово ошиблись насчет этих Торговцев.

— И что же, в Академии вам так прямо и сказали, что они стремятся к Галактическому господству?

— Сказали? — Риоз снова вышел из себя. — Как же? Держите карман! Они мне этого могли и не говорить. Официальные лица, конечно, помалкивали. Все разговоры только о торговле, бизнесе. Но я говорил и с простыми людьми. И понял, что они там все без исключения верят в свою особенную судьбу и преспокойненько разглагольствуют о «светлом будущем». Они просто не скрывают этого всеобщего оптимизма, будь они трижды неладны!

На лице сивеннианца было написано молчаливое удовлетворение.

— Могу отметить только одно, генерал: выводы, которые я сделал на основании чистых умозаключений, оказались верны.

— В этом нет сомнений, — саркастически кивнул Риоз. — И я готов снять шляпу перед вашим аналитическим талантом. Но позволю себе тем не менее отметить, что все вышеперечисленное красноречиво свидетельствует, как они опасны в плане угрозы целостности владений Его Императорского Величества!

Барр скептически пожал плечами. Риоз резко наклонился вперед, грубо схватив за плечи старого патриция, и посмотрел ему прямо в глаза:

— Верьте мне, патриций! У меня нет ни малейшего желания быть тираном! Но для меня факт враждебности Сивенны по отношению к Империи остается фактом, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы погасить этот очаг инакомыслия. Однако я выполняю военную миссию и не имею права вмешиваться в гражданские дела. Случись что — меня просто отзовут, и моей карьере конец. Понимаете вы это? Вижу, что понимаете. Тогда чисто между нами: я не прочь забыть события сорокалетней давности. Мне нужна ваша помощь — и в этом откровенно признаюсь.

Молодой генерал с нетерпением ждал ответа, но Дьюсем Барр медленно покачал головой.

Риоз отпустил руки и умоляюще проговорил:

— Вы чего-то недопонимаете, патриций, и сомневаюсь, чтобы удалось вас убедить. Я не мастак говорить умные слова. Вы — ученый. Я — солдат. Но вот что я хочу вам сказать. Что бы вы там ни думали об Империи, вы должны признать ее могущество. Да, ее вооруженные силы совершали отдельные преступления, но большей частью они несли мир и цивилизацию. Именно военный флот создал Имперский Мир, который царил в Галактике на протяжении тысячелетий. Да сравните же тысячелетия мира под знаменами, на которых красуются «Звездолет и Солнце», и тысячелетия межзвездной анархии, которые предшествовали воцарению Империи! Вспомните о войнах и разрухе тех лет и скажите мне: неужели, несмотря на все свои недостатки, Империя не заслуживает того, чтобы она была сохранена? Представьте себе, — продолжал он с новой силой, — во что превратились внешние миры Галактики за годы разрухи и так называемой независимости, и спросите себя, неужели во имя дурацкого отмщения вы действительно хотите, чтобы Сивенна, вместо того чтобы стать провинцией, которую защищает могучий флот, превратилась бы в варварский мирок в дикарской Галактике, купающийся в мутных волнах вымороченной независимости, которая ничего вам не даст, кроме упадка и нищеты?

— Неужели все так плохо и… так скоро? — пробормотал сивеннианец.

— Нет, — откликнулся Риоз. — Безусловно, мы защитим вашу безопасность! Потому что я сражаюсь за Империю. И за военную традицию, хотя последнее — мое личное дело. Это то, чего вам я объяснить не могу. Военная традиция, построенная на имперских установлениях, — вот за что я сражаюсь.

— Вы впадаете в мистику, — пожал плечами Барр. — А мне всегда было трудно понять чужие мистические настроения.

— Я вас не прошу об этом! Вы хоть отдаете себе отчет в том, что Академия опасна?

— А разве не я предупреждал вас о том, что вы можете натворить бед, еще тогда, до того как вы туда отправились?

— Тогда кому, как не вам, понять, что их нужно уничтожить в зародыше. Ну, как же вы не понимаете? Вы знали об этой Академии тогда, когда о ней никто не знал. Поэтому именно вам легче представить, как ее лучше всего было бы атаковать. Именно вы могли бы лучше всех подсказать мне, каковы могут быть их ответные ходы. Послушайте, патриций, давайте заключим союз!

Дьюсем Барр поднялся.

— Такая помощь вам ничего не даст. Я говорю вам совершенно серьезно: всей мощи Империи не хватит для того, чтобы победить этот крошечный мир.

— Но почему?!

Глаза Риоза бешено сверкали.

— Нет! Не смейте уходить. Стойте, где стоите! Я скажу, когда вам можно будет уйти. Так вот: если вы думаете, что я недооцениваю противника, вы ошибаетесь. Патриций! — Риоз сдерживался изо всех сил. — На обратном пути я потерял один корабль. Я не знаю наверняка, попал ли он в руки Академии, но обнаружить его не. удалось. Если бы это был несчастный случай, то был бы обнаружен хотя бы остов корабля, Это не такая уж большая потеря — меньше одной десятой части военной мощи моего флота, но это может означать, что Академия уже демонстрирует свои враждебные намерения. Такая поспешность и недоверие с их стороны, такая беспечность в отношении последствий означают, что могут существовать тайные силы, о которых я ничего не знаю. Можете вы мне помочь в ответе на конкретный вопрос? Какова их военная мощь?

— Не имею понятия.

— Как прикажете вас понимать? Почему же вы с такой уверенностью заявляете, что Империя не способна справиться с таким ничтожным врагом?

Сивеннианец тяжело опустился на стул и отвел глаза в сторону от испытующего взгляда Риоза. Медленно, с горечью проговорил:

— Потому что я верю в законы психоистории. Это странная наука. Математическое обоснование ее законов дал один человек — Гэри Селдон, и это обоснование умерло вместе с ним. После его смерти ни один специалист не смог досконально разобраться в сложности этих законов. Но за небольшой промежуток времени, прошедший с тех пор, психоистория показала, что является мощнейшим инструментом, когда-либо изобретенным для изучения человечества. Не пытаясь прогнозировать действия отдельных людей, психоистория сформулировала законы, которые можно подвергнуть математическому анализу и экстраполировать для прогнозирования и управления действиями огромных масс людей.

— Ну и…?

— Именно психоистория, разработанная и доведенная до совершенства Гэри Селдоном и его группой, была заложена в фундамент Академии. Время, место и условия — все было рассчитано математическими методами. Поэтому создание Второй Галактической Империи неизбежно.

Голос Риоза дрожал от раздражения:

— Так что же, вы хотите меня уверить в том, что именно эти вот его научные финтифлюшки могут предсказать, что, если я, например, нападу на Академию, я проиграю такое-то и такое-то сражение по такой-то и такой-то причине? Вы что, думаете, что я тупоголовый робот, который идет прямехонько в пекло, навстречу собственной гибели?

— При чем здесь вы? — отрезал старый патриций. — Я же сказал уже, что психоистория не имеет ничего общего с действиями конкретных людей. Прогнозировались гораздо более широкомасштабные события.

И мы, так сказать, крепко сжаты могучей десницей Ее Величества — Исторической Неизбежности?

— Психоисторической Неизбежности, — мягко уточнил Барр.

— Ну, а если я все же воспользуюсь такой маленькой привилегией, как свобода воли? Если я вздумаю атаковать их через год или раздумаю атаковать вообще? При чем тут тогда Ее Величество? Какой от нее прок?

Барр равнодушно пожал плечами.

— Нападайте сейчас или не нападайте вовсе. На одном-единственном корабле или всем имперским флотом. Действуйте военной силой или экономической блокадой. Объявите войну честно или нападайте вероломно. Делайте, что вашей душе угодно, проявляйте полную свободу воли. Вы все равно проиграете.

И все это по мановению безжалостной десницы математически рассчитанных законов поведения человечества, которые нельзя ни отменить, ни остановить, ни отбросить в сторону.

Оба, не отрываясь, смотрели друг на друга. Наконец генерал просто и спокойно проговорил:

— Я принимаю вызов. Пусть будет так: мертвая рука против живой свободной воли…

Глава 4

КЛЕОН II, называемый «Великим». Последний сильный Император Первой Империи. Во время его длительного правления отмечался значительный всплеск политической и культурной активности. В литературе он, однако, чаще всего упоминается рядом с именем Бела Риоза, а в народе его так и называли — «Император эпохи Риоза». Однако несправедливо утверждать, что события последних лет затмевают его сорокалетнее…

Галактическая энциклопедия

ИМПЕРАТОР

Клеон II был Повелителем Вселенной. Клеон II страдал жестокой и непонятной болезнью. Неисповедимы пути Господни. Как ни странно, эти два факта вовсе не исключали друг друга, В каком-то смысле в их сочетании не было ничего удивительного. В истории таких случаев было — хоть отбавляй.

Но Клеона II эта мысль мало утешала и ни на йоту не облегчала страданий его измученного тела. Правда, временами его убаюкивали размышления о том, что, в то время как его прадед был всего-навсего пиратским правителем крошечной планетки, сам он возлежал в роскошных покоях дворца Амменетика Великого, как истинный наследник рода, корнями уходящего в незапамятное прошлое. Теперь, когда он был узником собственного ложа, много ли ему было радости от сознания того, что его отец положил жизнь на то, чтобы прекратить чумную полосу бунтов и мятежей, восстановить мир и единство, царившие в Империи во времена правления Станнеля VI, и что, как следствие этого, за двадцать пять лет его собственного царствования ясные небеса его славы не затуманило ни единое облачко мятежа?

Император Галактики, Повелитель Всего Сущего застонал, пытаясь приподнять голову с невидимых гравитационных подушек. Раздался тихий, ласковый звон. Перемена положения принесла некоторое облегчение. Клеон немного расслабился, Он с трудом сел и угрюмо уставился в дальнюю стену своей огромной опочивальни. В этой комнате было плохо одному. Она была чересчур велика, как и все дворцовые покои.

Но во время изнурительных приступов болезни он предпочитал одиночество. Лучше было быть одному, чем терпеть сборище вельмож с их льстивым подобострастием и непроходимой тупостью. Лучше одиночество, чем созерцание этих скучных масок, за которыми прятались ничем не прикрытые мыслишки о том, когда же он наконец отойдет в мир иной и кому достанется трон после его смерти.

Мысли набегали беспокойными волнами, торопили, тревожили… У Императора было трое сыновей — трое здоровых, сильных юношей, подававших большие надежды. Куда они все подевались в эти кошмарные дни? Не иначе — ждут. Тоже ждут. Каждый следит за другим, а все вместе — за ним. Сговорились, подлецы…

Он с трудом пошевелился.

А тут еще Бродриг просит аудиенции. Верный простолюдин Бродриг. Конечно, верный — деваться-то некуда! Его искренне, не скрываясь, ненавидели все придворные. Только в этом и наблюдалось согласие между дюжиной группировок, на которые раскололся в те дни императорский двор…

Бродриг — преданный фаворит, которому ничего не оставалось, кроме как быть преданным. Да, ему был дарован Императором самый быстрый в Галактике корабль. Но если бы он и бросился на нем наутек в день смерти Клеона, все равно на следующий день он оказался бы в радиационной камере.

Вялой рукой Клеон II нажал мягкую, послушную кнопку на подлокотнике своего громадного ложа, и высокая дверь в противоположной стене медленно растаяла в воздухе.

По пушистому пурпурному ковру к ложу подошел Бродриг, встал на колени и поцеловал руку монарха.

— Как вы себя чувствуете, сир? — обеспокоенно поинтересовался Личный Секретарь Императора.

— Я жив, — выдохнул Император. — Если это можно назвать жизнью… Всякий шарлатан, прочитавший учебник медицины, использует меня как подопытного кролика. И как только отыскивается какой-нибудь еще не испробованный метод лечения, как тут же объявляется очередной знахарь с другого края Галактики, чтобы немедленно испытать его на мне. И всегда, что самое характерное, находится какая-нибудь книженция, чаще всего — подделка, где они вычитали про этот метод. Клянусь памятью моего отца, — печально продолжал он, — такое впечатление, что не осталось ни одного врача, который просто взял бы да посмотрел на больного своими собственными глазами. Никто уже пульс не может сосчитать, не заглянув в книжку, которую написали мудрецы прошлого! Я болен, а они говорят, что болезнь им не известна. Идиоты! Получается, что если на протяжении тысячелетий тела человеческие начинают как-то по-новому страдать, а в книжках по этому поводу ничего не написано, то нет надежды на излечение! Оказались бы предки на моем месте, а я — на их!

Император закончил свою жалобу долгим беззвучным проклятием. Бродриг покорно ждал. Клеон II капризно спросил:

— Ну, сколько их там сегодня притащилось? — Он качнул годовой в сторону двери.

— Не больше чем обычно, сир. Ожидают в Большом зале, — спокойно ответил Бродриг.

Ну, пускай подождут. Сделаем вид, что я занят государственными делами. Прикажите капитану гвардии объявить это во всеуслышание. Хотя нет. Не надо про государственные дела. Пусть скажет, что я не даю сегодня аудиенций, а на лице при этом пусть изобразит искреннее сожаление. Пусть эти шакалы думают, что я просто плохо спал.

— Поговаривают, сир, что вас беспокоит сердце? — мягко поинтересовался Бродриг.

Улыбка, с которой Император закончил свою вымученную шутку, быстро сошла с его лица.

— Если слух не подтвердится, кого это больше огорчит, Бродриг? Тебе-то что нужно? Говори.

По знаку Императора Бродриг поднялся с колен.

— Дело касается генерала Бела Риоза — военного губернатора Сивенны.

— Риоз? — Клеон II нахмурился. — Что-то не припоминаю. Погоди-ка, это не тот ли, что прислал нам странное донесение пару месяцев назад? Да, вспомнил. Он просил разрешения на военную кампанию во славу Империи и Императора.

— Совершенно верно, сир.

Император усмехнулся.

— А ты думал, у меня уже не осталось таких генералов, а, Бродриг? Это просто атавизм какой-то, так все думают? Ну, и что мы ему ответили? Надеюсь, ты об этом позаботился?

— Конечно, сир. Ему было приказано ждать особых распоряжений и самому ничего не предпринимать.

— Хм-м. Разумно. Кто он такой, этот Риоз? Он бывал при дворе?

Бродриг кивнул. Узкие губы его скривились в усмешке.

— Он начал свою карьеру как офицер гвардии десять лет назад. Участвовал в военных событиях в составе соединения Лемюля.

— Соединения Лемюля? Ох, Бродриг, ты же знаешь, у меня с памятью неважно. Это тогда, что ли, когда молодой офицер спас два корабля на передовой с помощью… — Император нетерпеливо пошевелил рукой. — Ну, вобщем, деталей не помню. Что-то такое героическое.

— Да, это был Риоз. Тогда он получил повышение, — сухо подтвердил Бродриг. — И назначение на должность капитана корабля.

— А теперь он — военный губернатор пограничной провинции и все еще молод. Способный парень, Бродриг!

— Небезопасный, сир. Он живет иллюзиями прошлого. Мечтатель, ретроград, в плену у мифов. Такие люди сами по себе безопасны, но, как ни странно, отсутствие у них реализма делает их идолами для других. Его люди, — добавил он доверительно, — как я понимаю, преданы ему душой и телом. Он один из ваших «народных» генералов.

— Вот как? — удивился Император. — А почему тебя это огорчает, Бродриг? Я бы, пожалуй, не был в восторге, если бы мне служили сплошные тупицы-дилетанты. Они-то уж никак не могут являть собой примеры верности.

— Дилетант-изменник неопасен, сир. Следить надо прежде всего за такими способными парнями.

— Ты ведь тоже из них, Бродриг? — рассмеялся Клеон II и тут же скривился от боли. — Ну, хорошо, лирику пока оставим. Что там нового у этого героя-завоевателя? Догадываюсь, завел ты этот разговор не для того чтобы предаваться воспоминаниям?

— От генерала Риоза, сир, получено еще одно донесение.

— А! Что же там?

— Он отыскал мир этих варваров и предлагает начать атаку. Перечислять аргументы в пользу этого долго и нудно. Я не хотел бы утомлять Ваше Величество сейчас, когда вы неважно себя чувствуете. В особенности потому, что этот вопрос будет подробно обсуждаться на заседании Совета Лордов. — Бродриг отвел взгляд в сторону.

Клеон II нахмурился.

— Совет Лордов? С какой стати? Они-то что в этом смыслят? Там все, как обычно, сведется к тому, что необходимо более широко трактовать Хартию. Одна у волка песня.

— Этого не избежать, сир. Да, было бы гораздо лучше, если бы ваш августейший родитель, погасив последний мятеж, не согласился бы подписывать Хартию. Но раз уж она подписана, с ней приходится считаться.

— Наверное, ты прав. Ладно, пусть решают Лорды. Только к чему весь этот официоз, дружок? В конце концов, дело-то второстепенное. Военные дела на дальних границах с участием ограниченного контингента войск вряд ли могут считаться делом государственной важности.

Бродриг криво улыбнулся и холодно проговорил:

Да, сир, с виду все так. Речь идет о романтическом идиоте. Но даже романтический идиот может превратиться в смертельное орудие, если неромантический бунтовщик использует его в качестве инструмента. Сир, этот человек был популярен здесь, а теперь он популярен там. Он молод. Если он захватит еще одну-две варварские планеты, то станет героем-конкистадором. А в наше время молодой завоеватель, доказавший свою способность вызвать энтузиазм звездолетчиков, шахтеров, торговцев и тому подобного сброда, опасен всегда. Даже если у него в мыслях нет ничего такого, что сделал ваш августейший отец с узурпатором Рикером, его запросто может использовать любой из ваших лояльнейших Лордов. Для своих целей.

Клеон II пошевелился. Лицо его исказила гримаса страдания. Он с трудом расслабился. Улыбка получилась вымученная.

— Ты ценный человек, Бродриг. Ты всегда подозреваешь больше, чем нужно, и мне остается делить твои подозрения на два, чтобы чувствовать себя в безопасности. Давай передадим дело Лордам. Посмотрим, что они скажут, а поступим, как сочтем нужным. Надеюсь, этот молодой человек пока еще ничего такого не натворил? — прошептал Император.

— Ничего не сообщает. Просит подкрепления.

— Подкрепления? — Император удивленно сощурился. — А какими силами он располагает?

— У него десять линкоров, сир, обеспеченных кораблями сопровождения. Два корабля оборудованы двигателями, снятыми со звездолетов старой Великой Армады, на одном стоит артиллерия, оттуда же. Другие корабли последнего пятидесятилетия, но все боеспособные.

— По идее, этого с лихвой должно хватить. Ну-ка, вспомни, мой отец все свои победы одержал, не имея такого флота! А что это за варвары, с которыми он собирается сражаться?

Брови Личного Секретаря скептически приподнялись.

— Он называет их «Академией».

— Академией? Это еще что такое?

— Сир, никаких документов и записей на этот счет отыскать не удалось. Я тщательнейшим образом изучил архивные материалы. На территории Галактики имело место падение древней провинции Анакреон, которая два столетия назад начала приходить в упадок, в ней воцарились варварство и анархия. Однако в этой провинции нет планеты с таким названием. В архиве я нашел лишь скудные упоминания о группе ученых, высланных в эту провинцию как раз незадолго до того, как она вышла из-под нашей опеки. Они должны были издавать Энциклопедию. — Он презрительно улыбнулся. — По-моему, в какой-то из бумаг фигурирует название: «Академия Энциклопедистов».

— Ну… — пожевал губами Император, — я не вижу особой связи…

— И я не вижу, сир. Ни слова об этой экспедиции после начала воцарения анархии в этом районе я не нашел. Если потомки энциклопедистов еще живы и название сохранилось, тем вернее они должны были захлебнуться в пучине варварства.

— А он просит подкрепления… — Император пристально взглянул на Секретаря. — Очень интересно. Он собрался напасть на беспомощных дикарей на десяти кораблях и просит еще… Вот теперь я, пожалуй, точно вспомнил этого Риоза. Он был красивым мальчиком из добропорядочного семейства… Бродриг, что-то тут не так. Не исключено, что все более важно, чем кажется.

Пальцы Императора беспокойно забегали по золоченому покрывалу.

— Мне нужен человек там, Бродриг, — с глазами, мозгами, и — верный мне…

Секретарь понимающе кивнул.

— И с подкреплением, сир?

— Пока нет!

Император тихо застонал, медленно меняя положение измученного тела на гравитационных подушках. Подняв вверх указательный палец дрожащей руки, он добавил:

— Пока не узнаем больше. Назначьте заседание Совета Лордов на эту неделю. Удобный будет случай. Я сделаю это, а там — будь что будет.

Он опустил усталую голову на невидимые подушки. Раздался тихий звон.

Иди, Бродриг. Пошли ко мне доктора. Наверняка очередной трепач…

Глава 5

ВОЙНА НАЧИНАЕТСЯ

Сивенна осталась позади крошечной сияющей точкой. Корабли Имперского флота осторожно углублялись в темные пучины черной неизвестности — галактической Периферии. Гигантские звездолеты преодолевали огромные расстояния, разделявшие звезды, разбросанные по витку Галактической спирали, все более приближаясь к границам миров, находившихся в сфере влияния Академии.

Звездные системы, два столетия назад отделившиеся от Империи, впервые за прошедшие годы ощутили на своем горле мертвую хватку бывших хозяев. Возврат к прошлому осуществлялся просто — путем массированных артиллерийских налетов на столицы.

В захваченных мирах оставались гарнизоны военных в форме с погонами, на которых красовалась эмблема Империи — «Звездолет и Солнце». Старики, увидав эту эмблему, вспоминали давно забытые рассказы прадедов о временах, когда Вселенная была велика и богата, когда в ней царил мир под знаменами, на которых красовались эти самые Звездолет и Солнце…

Имперские корабли двигались дальше — к Академии. На захваченных планетах основывались военные базы. Как только завоевывался очередной мир, в штаб Верховного Главнокомандующего Бела Риоза шло соответствующее донесение. Штаб был расположен на скалистой безлюдной заброшенной планете.

Риоз вздохнул и угрюмо улыбнулся Дьюсему Барру.

— Ну, что скажете, патриций?

— Я? Что я вам могу сказать? Зачем вам мое мнение? Я не военный.

Он окинул взглядом комнату и отметил про себя, что в ней тесно и неприбрано. Помещение штаба размещалось в прилепившемся к скале походном доме. Помещение было наполнено искусственным воздухом, согрето искусственным теплом — крошечный островок жизни на мертвой, холодной планете…

— Единственная помощь, которую я мог бы вам оказать, — пробормотал он, — а точнее, хотел бы оказать — это совет возвратиться в Сивенну.

— Рановато, рановато… — покачал головой Риоз.

Генерал повернулся на вертящемся стуле к углу, в котором мерцал огнями большой прозрачный глобус. На нем была обозначена граница старой имперской префектуры Анакреон и прилегающих к ней секторов Галактики.

— Позже, когда все будет кончено, патриций, вы сможете вернуться к своим книжкам и всякому такому прочему. Я лично прослежу за тем, чтобы все землевладения и поместья вашего семейства были возвращены вам и вашим детям навечно.

— Благодарю вас, — с горькой иронией откликнулся Барр. — К сожалению, мне недостает вашей твердой уверенности в том, что все хорошо кончится.

Риоз грубо расхохотался.

— Ой, только не надо вашего «пророческого» карканья! Эта карта говорит больше, чем все ваши старческие теории.

Генерал аккуратно настроил кривую, очерчивающую границы.

Вы умеете читать карту в радиальной проекции? Умеете? Отлично. Тогда смотрите сами. Золотые звездочки обозначают имперские территории. Красные — территории протектората Академии, а розовые — относящиеся к экономической сфере ее влияния. Вот и посмотрите…

Рука Риоза легла на кнопку, и поле мелких белых точек окрасилось в темно-синий цвет и накрыло красные и розовые точки, будто перевернутая чаша.

— Звезды, накрытые синим куполом, завоеваны моим флотом, — со спокойным удовлетворением сообщил Риоз. — И мы идем вперед. Нигде не встречено сопротивления. Варвары настроены миролюбиво. Кроме того — ни малейшего сопротивления со стороны вооруженных сил Академии. По всей вероятности, мирно спят и ничего не ведают.

— Ваши силы рассредоточены, как я понимаю? — спросил Барр.

— Естественно, — кивнул Риоз. — За исключением особых обстоятельств. Ключевые точки, где находятся мои гарнизоны, укреплены. Их немного, но они избраны очень верно со стратегической точки зрения. В этом много преимуществ. Гораздо больше, чем может показаться тому, кто не занимался скрупулезным изучением тактики звездных войн. Но думаю, любому ясно, что я могу вести нападение из каждой точки этого замкнутого круга и что, когда мой план окружения будет доведен до конца, Академия не сможет контратаковать ни на флангах, ни с тыла. Я просто не оставлю им ни флангов, ни тыла!

Эта стратегия предварительной блокады применялась и раньше, например, во время кампании Лориса VI. Но, во-первых, это было две тысячи лет назад, а во-вторых, тогда план не был доведен до конца. Так получалось, что враг или знал, или догадывался о подобных планах и успевал контратаковать. Сейчас все выглядит иначе.

— Идеальный хрестоматийный случай? — равнодушно поинтересовался Барр.

Риоз разозлился.

— Вы по-прежнему уверены, что моя армия проиграет?

— Должна проиграть.

— Да как вы не поймете! В военной истории не было случая, чтобы при успешно завершенной блокаде атакующая армия не победила бы, если только с тыла по ней не ударит флот, сил которого достаточно для прорыва блокады!

— Вам виднее.

— И все-таки вы остаетесь при своем мнении?

— Да.

Риоз пожал плечами.

— Как хотите.

Барр выдержал паузу и спокойно спросил:

— Вы получили ответ от Императора?

Барр вытащил из контейнера в стене у себя над головой сигарету и медленно закурил.

— Вы имеете в виду мою просьбу о подкреплении? Ответ пришел, но это всего лишь отписка. Не более того.

— Кораблей не будет.

— Нет. Я этого, в общем, ожидал. Честно говоря, патриций, я уже жалею, что наслушался ваших идиотских теорий. Это выставляет меня в ложном свете.

— Разве?

— Однозначно. Корабли — роскошь в наши дни. В гражданских войнах за последние два столетия погибло больше половины Великой Армады, а те, что уцелели, находятся в весьма плачевном состоянии. Видите ли, патриций, между нами говоря, те корабли, что строят сегодня, гроша ломаного не стоят. Я так думаю, что сейчас во всей Галактике вряд ли отыщется грамотный инженер, способный собрать первоклассный гиператомный двигатель.

— Я знаю об этом, — кивнул сивеннианец. Взгляд его стал острым и внимательным. — Для меня это не новость. Но я не знал, знаете ли об этом вы. Значит, Его Императорское Величество не может себе позволить разбрасываться кораблями направо и налево. Психоистория могла это предвидеть. Да скорее всего, и предвидела. Я бы сказал, что мертвая рука Гэри Селдона побеждает-таки в открытом бою.

Риоз резко оборвал его:

— Кораблей у меня и сейчас достаточно. И ни черта ваш Селдон не выигрывает. Только тогда, когда ситуация станет более серьезной, нам понадобятся новые корабли. И они у меня будут. Просто пока Император всего не знает.

— Да? И о чем же вы умолчали?

— Естественно — о ваших теориях, — сардонически усмехнулся Риоз. — Дело в том, патриций, что, при всем моем к вам уважении, теории ваши представляются мне абсолютно вздорными. Вы уж не обижайтесь. Только если ситуация обострится, только если будут какие-то конкретные факты, тогда и только тогда я буду говорить с Императором о смертельной опасности. Не раньше. И еще, — непринужденно добавил Риоз. — Теория, не подтвержденная фактами, сильно отдает черной магией, а, вы сами знаете, наш Император это недолюбливает.

Старый патриций улыбнулся.

— Вы хотите сказать, что объявлять Императору о том, что его августейшему трону угрожает кучка презренных варваров откуда-то с задворок Галактики, глупо, потому что он в это не поверит. Тогда вам и вовсе нечего ждать от него помощи.

— Если только не удастся заполучить сюда Чрезвычайного Посла.

— А зачем здесь нужен Чрезвычайный Посол?

— Это старая традиция. Непосредственный представитель двора присутствует на любой военной кампании, осуществляющейся в государственных интересах.

— Правда? А зачем?

— Ну… чтобы создать иллюзию, будто всей кампанией руководит лично Император. Ну, и лишняя возможность убедиться в лояльности генералов. В чем, в чем, а в последнем — традиция себя оправдала…

— Но вам это должно быть не слишком удобно, генерал. Посторонний авторитет, я имею в виду.

— Конечно, — буркнул Риоз и слегка покраснел. — Но тут уж ничего не поделаешь.

В этот момент загорелся экран приемного устройства, и из него с мягким щелчком выпал блестящий цилиндр. Риоз раскрыл цилиндр и прочитал донесение.

— Отлично! То самое!

Дьюсем Барр вопросительно приподнял брови.

— Вы знаете, что мы захватили одного из этих… как их там… Торговцев. Живого — и в неповрежденном корабле? — спросил Риоз.

— Я слышал об этом.

— Ну, так вот. Его только что доставили сюда. Через минуту он будет здесь. Останьтесь, патриций. Я хочу, чтобы вы присутствовали при допросе. Я вас за этим и вызвал сюда. Поможете мне в случае чего, ясно?

Прозвенел звонок на входной двери. Генерал нажал ногой педаль под столом. Дверь открылась. Человек, стоявший на пороге, был высокого роста, бородатый. На нем была короткая куртка из мягкого, похожего на тонкую кожу, пластика, с капюшоном, отброшенным на спину. Руки его были свободны, правда, сопровождавшие его были вооружены, но он этого как будто не замечал.

Он вошел вразвалку и с любопытством осмотрелся. Поприветствовал генерала легким кивком и фамильярным жестом.

— Ваше имя? — сухо спросил Риоз.

— Латан Деверс, — ответил торговец, заложив ладони за широкий узорчатый пояс. — А вы — здешний босс?

— Вы — торговец из Академии?

— Точно. Послушайте, если вы тут действительно босс, вы бы лучше сказали вашим парням, чтобы они не баловались с моим грузом.

Генерал поднял голову и смерил пленного ледяным взглядом.

— Извольте отвечать на вопросы. Распоряжения здесь отдаю я.

— Ладно. Я человек покладистый. Только учтите, что один из ваших парней уже заработал дырку в груди — фута в два, не меньше, когда сунул руки не туда куда надо.

Риоз перевел взгляд на дежурного лейтенанта.

— Этот человек говорит правду, Врэнк? В вашем отчете сказано, что потерь нет.

— Потерь не было, сэр, — твердо отрапортовал лейтенант, — когда я писал отчет. Позже мы попытались обыскать корабль, сэр, потому что прошел слух, будто на корабле — женщина. Женщины мы не обнаружили, но нашли множество устройств, назначение которых нам неизвестно. Этот человек утверждает, что это — его торговый груз. Один из наших солдат пытался разобраться с одним устройством, но оно взорвалось у него в руках. Он погиб.

Генерал спросил у торговца:

— На вашем корабле есть ядерное оружие?

— Да нет же! На кой оно мне сдалось? Этот ваш солдат, олух, схватил ядерную дрель, направил ее на себя и включил на полную мощность. И как это ему в голову пришло? Это же все равно что нейтронный бластер к башке приставить! Честное слово, я бы его остановил, если бы в это время на мне не сидело верхом пятеро ваших молодцов!

Риоз махнул рукой охранникам.

— Все свободны. Можете идти. К захваченному кораблю не приближаться. Сядьте, Деверс.

Торговец уселся на предложенный стул. Чувствовал он себя легко и непринужденно под свинцовым взглядом генерала и любопытным — сивеннианского патриция.

— А вы — неглупый человек, Деверс, — процедил сквозь зубы Риоз.

— Спасибочки. Вы… как это… физиономист? Или вам от меня что-то надо? Я вам вот что скажу: я — неплохой бизнесмен, вот и все.

— Это почти одно и то же. Вы сдались в плен вместо того чтобы понапрасну сопротивляться. Это правильно. Начни вы сопротивляться — от вас бы мокрого места не осталось. Если вы и впредь будете вести себя так же разумно, с вами будут хорошо обращаться.

— Класс! Хорошее обращение — это то, что я больше всего уважаю, босс.

— Отлично. А я больше всего уважаю согласие сотрудничать, — улыбнулся Риоз и тихо — Барру: — Надеюсь, я правильно понял слово «уважаю» в этом контексте? Слыхали ли вы когда-нибудь такой варварский жаргон?

Деверс спокойно, даже лениво проговорил:

— Ладно, вроде, я вас понял. Только о каком сотрудничестве речь? Прямо скажем, я не врубился, где это я нахожусь?

Он огляделся по сторонам.

— Ну да, что за местечко, и вообще, в чем дело?

— Ах, простите, я забыл представиться, — добродушно улыбнулся Риоз. — Этот джентльмен — Дьюсем Барр, патриций Империи. Я — Бел Риоз, Пэр Империи, Генерал Третьего ранга вооруженных сил Его Императорского Величества.

Торговец раскрыл рот от удивления.

— Вот те раз! Империя? — пробормотал он. — То есть старая Империя, про которую нам в школе рассказывали. Ха! Вот здорово. А я-то думал, что ее и нет вовсе!

— Прекрасный шанс убедиться, что она существует.

— Да… Вообще-то можно было догадаться, — согласился Латан Деверс, задрав голову и поглядев на потолок. — С Периферии-то никто не сумел бы захватить мое старое корыто. Ну, так что за дела, босс, — нахмурился он. — Или мне вас генералом называть?

— Дела такие: война.

— Империя против Академии — так, что ли?

— Совершенно верно.

— А почему?

— Думаю, вы знаете почему.

Торговец взглянул на Риоза и отрицательно покачал головой.

Риоз немного помолчал, потом мягко повторил:

— Я просто уверен, что вы знаете почему. Латан Деверс пробормотал:

— Жарковато тут у вас, — и встал, чтобы снять куртку. Сев, вытянул ноги.

— «Знаете», — ворчливо передразнил он. — Вы зря ждете, что я сейчас вскочу и начну орать от удивления. Да я мог бы с вами в два счета разделаться, и этот старикан, что сидит тут и помалкивает, мне бы не помешал!

— Но вы не будете этого делать, — уверенно резюмировал Риоз.

— Не буду, — согласился Деверс. — Во-первых, потому, что даже если я вас прикончу, война-то ведь от этого не прекратится. Там у вас, я чувствую, генералов хватает…

— Верно подмечено.

— А потом, и меня самого кокнут тут же, как только я вас отправлю на тот свет, — чуть раньше, чуть позже, но кокнут, это точно. А это в мои планы не входит. Выгоды никакой.

— Я же сказал, что вы неглупый человек.

Деверс кивнул.

— Только, босс, было бы все-таки желательно, если бы вы мне растолковали, почему это вы, черт подери, так уверены, что я знаю, с чего это вы на нас напали. Нет, честно, я понятия не имею. А в загадки играть как-то неохота.

— Да? А про Гэри Селдона вы никогда не слышали?

— Нет. Я же сказал, что в загадки не играю.

Риоз бросил быстрый взгляд на Дьюсема Барра, который лишь тонко улыбнулся в ответ и опять погрузился в молчаливую задумчивость.

— Вы не играете, Деверс, — криво усмехнулся Риоз и продолжил: — Ходят слухи или сказки, но не исключено, что это правда, о вашей Академии, что в один прекрасный день вы собираетесь основать Вторую Империю. Я в подробностях знаю обо всех штучках Селдона, а также и о том, что вы вынашиваете агрессивные планы против Империи.

— Неужели? — Деверс задумчиво и удивленно покачал головой. — И кто же вам про это рассказал?

— Какая разница? — отозвался Риоз, постепенно теряя терпение. — Вы здесь не для того чтобы задавать вопросы. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно про сказку о Селдоне.

— Так. Значит, я вам сказки должен рассказывать? Нашли нянюшку!

— Не цепляйтесь к словам, Деверс.

— Я и не цепляюсь. Я вам прямо скажу. Я знаю об этом столько же, сколько вы. Это чистая чепуха, наполовину выдумка. В любой стране есть свои сказки, не без этого, правда же? Да, слыхал я кое-какую болтовню вроде этого — Селдон, Вторая Империя, все такое… Ну, правда, про это на ночь сказочки рассказывают. Детишки смотрят триллеры про Селдона. В общем, все это не для взрослых. Во всяком случае, не для тех взрослых, кто соображает, что к чему.

Генерал прищурился.

— Это правда? Вы лжете, молодой человек, и напрасно. Я был на вашей планете, Терминусе. И видел все собственными глазами.

— А чего же тогда меня спрашиваете? Я-то там, дай бог, два месяца из десяти пробыл. Так что — зря время теряете. А вообще — воюйте на здоровье, если вам так охота воевать со сказками.

Тут впервые подал голос Барр.

— Вы так уверены, что Академия победит? — спросил он тихо.

Торговец удивленно повернул голову в его сторону. Он слегка покраснел, и стал виден беловатый шрам на виске.

— Гм-м… А вы, оказывается, не немой? И почему же вы сделали такой вывод из моих слов, док?

Риоз небрежно кивнул Барру, и сивеннианец все так же тихо продолжил:

— Потому что вам неприятна была бы мысль о том, что ваш мир может проиграть в войне, я это понял. Мой мир проиграл однажды, и я знаю, что это такое.

Латан Деверс запустил пятерню в бороду, поскреб ее, поглядел по очереди на своих собеседников и, запрокинув голову, издал короткий смешок.

— Он, что, всегда так разговаривает, босс? Послушайте, — сказал он более серьезно, — что такое поражение? Видал я войны, видал я и поражения. Что значит победить? Кого это волнует? Меня? Таких парней, как я? — Он поджал губы и скептически покачал головой. — Я вам вот что скажу, а вы слушайте, — твердо, уверенно продолжал торговец. — Всегда есть пять-шесть жирных слюнтяев, которые управляют какой-нибудь планетой. Вот они-то будут дрожать, как кролики. Только мне до них нет абсолютно никакого дела. Ясно? Народ? Ну, то есть самый простой народ? Ну, кого-то, понятное дело, кокнут, не без этого, а остальным придется какое-то время платить дополнительные налоги. Но в конце концов все как-то устраивается. А потом — все то же самое, только слюнтяи другие.

Щеки Барра побагровели, вздулись жилы на худых руках, но он промолчал.

Латан Деверс смотрел на него в упор. От его глаз ничто не ускользало. Переведя взгляд на генерала, он проговорил:

— Послушайте! Я болтаюсь в космосе годы напролет со своими безделушками и продаю их за бесценок. А они, толстяки поганые, — он указал большим пальцем за спину, — сидят себе дома и только и делают, что подсчитывают мои доходы. Снимают сливки с меня и еще с сотен таких, как я. Ну, представьте, что было бы, если бы Академией управляли вы. Вы бы все равно без нас не обошлись. Мы бы вам еще больше были нужны, чем нашему правительству драгоценному, потому что вы плохо знакомы с ситуацией, правильно? А мы, помимо всего прочего, еще и доходы неплохие приносим. Так что уж кто-кто, а мы смогли бы с Империей договориться. Я вам точно говорю, а я — человек дела. Если для меня это будет выгодно — я «за»! — твердо сказал он, смерив собеседников решительным взглядом.

Некоторое время сохранялась тишина. Ее нарушил тихий шорох в приемнике почты. Генерал вынул оттуда цилиндр. Пробежал глазами донесение и резко включил видео передатчик.

— Подготовьте план с указанием местонахождения всех кораблей. Ожидайте приказа. Полная боевая готовность!

Риоз потянулся за шлемом. Пристегивая его, он обернулся к Барру и небрежно бросил:

— Оставляю нашего гостя на ваше попечение. Буду ожидать результатов. Идет война, и я буду беспощаден. Помните об этом, патриций!

Латан Деверс проводил Риоза взглядом и повернулся к Барру.

— Похоже, генерал схлопотал по больному месту. Что стряслось, док?

— Наверное, сражение, — хрипло ответил Барр. — Полагаю, вооруженные силы Академии дают первый бой. Давайте-ка лучше уйдем отсюда.

В комнату вошли вооруженные солдаты. Выправка их была безукоризненна, лица угрюмы. Деверс вслед за гордо поднявшим голову сивеннианским патрицием вышел из комнаты.

…Комнатка, в которую их препроводили, была гораздо меньше и обставлена скромнее, нежели штабной кабинет Риоза. В ней стояли две кровати, видеоприемник. За маленькой дверью — душ и туалет. Солдаты вышли, дверь за ними со стуком закрылась.

— Хм-м… — вытянул губы Деверс. — Похоже, это надолго…

— Так оно и есть, — коротко отозвался Барр и отвернулся.

Торговец раздраженно спросил:

— Ну, а вы-то тут в какие игры играете, док?

— Ни в какие игры я не играю. Просто вы переданы под мою ответственность, вот и все.

Торговец подошел к сидевшему на кровати сивеннианцу. Его внушительная фигура нависла над старым патрицием.

— Да? А почему же вы тут заперты вместе со мной? Что-то мне показалось, что, когда нас сюда вели под конвоем, бластеры были направлены на вас так же, как и на меня. И потом — вы же просто взбесились, когда я разорялся там о войне и мире.

Он тщетно дожидался ответа. Не дождавшись, продолжил:

— Ладно, я вас лучше вот о чем спрошу. Вы сказали, что ваша страна однажды пострадала. От кого? От каких-нибудь инопланетян из неведомой туманности?

Барр поднял на торговца взгляд, исполненный тоски.

— От Империи.

— Вот как? А здесь вы что делаете?

Барр красноречиво молчал.

Торговец выпятил нижнюю губу и понимающе кивнул. Снял с правой руки плоскую цепочку-браслет и протянул Барру.

— Что скажете?

На левой руке у него был такой же браслет. Сивеннианец взял браслет. По знаку торговца надел его на запястье, защелкнул. Странное покалывание в запястье быстро прошло.

Голос Деверса сразу изменился.

— Ладно, доктор, теперь можете быть спокойны. Говорите свободно. Если эта комната прослушивается, они ничего не услышат. Это — искажатель поля, изобретение гениального Мэллоу. Продается за двадцать пять кредиток в любом мире отсюда до самого края Галактики. Вам — так и быть — бесплатно. Только не раскрывайте широко рот, когда говорите, и не волнуйтесь. Ничего, вы быстро освоитесь.

Дьюсем Барр вместо покоя вдруг ощутил страшную усталость. А взгляд торговца был суров и требователен. Стараясь говорить тише, Барр спросил:

— Чего вы хотите от меня?

— Я уже сказал. Те немногие слова, что вы сказали, сильно отдают тем, что у нас называют патриотизмом. Ваш собственный мир завоеван Империей. А вы тут играете в крестики-нолики с белокурой бестией — имперским генералом. Как это понимать, а?

Барр устало ответил:

— Я уже сделал свое дело. Имперский вице-король — захватчик был отправлен на тот свет моими руками.

— Да? И давно ли?

— Сорок лет назад.

— Сорок… лет… назад?!

Смысл сказанного постепенно дошел до торговца.

— Да… Долгий срок для того чтобы жить воспоминаниями… А этот подонок в генеральских погонах знает об этом?

Барр кивнул.

Глаза Деверса потемнели. Он напряженно размышлял.

— А… вы хотите, чтобы Империя победила?

Старый патриций неожиданно вспылил:

— Пусть Империя провалится в тартарары! Вся Сивенна за это молится каждый день. Когда-то у меня были братья, сестра, отец. Сейчас у меня есть дети и внуки. Генерал знает, где их найти.

Деверс ждал.

Барр продолжал шепотом:

— Но и это бы меня не остановило, если бы игра стоила свеч. Они знали бы, как умереть.

Торговец тихо проговорил:

— Выходит, вы когда-то убили вице-короля? Пожалуй, я кое-что начинаю понимать… Когда-то у вас был мэр. Звали его Хобер Мэллоу. Он побывал в Сивенне — так называется ваш мир? Там он встречался с человеком по фамилии Барр…

Дьюсем Барр тяжело, устало смотрел на торговца.

— Что вы знаете об этом?

— То же, что и любой торговец из Академии. Я вот что хочу сказать, док. Я ведь могу вам не поверить. Почему бы вам не оказаться хитрющим стариканом, посаженным здесь для того чтобы выведать у меня побольше. Ясное дело, вам угрожали смертью родственников, и вы ненавидите Империю и всей душой желаете ее погибели. Тогда я развешиваю уши и раскрываю вам душу к большой радости генерала. Нет, док, так у нас ничего не выйдет. Но как бы то ни было, мне жутко хотелось бы, чтобы вы доказали мне, что вы действительно сын Онума Барра из Сивенны — шестой, младший сын, которому удалось избежать смерти.

Дрожащей рукой Дьюсем Барр открыл маленький металлический ящичек в нише стены. Металлический предмет, который он вынул оттуда, тихонько звякнул, когда он положил его в руку торговца.

— Вот. Взгляните, — прошептал он.

Деверс поднес предмет ближе к глазам. Это было выпуклое центральное звено цепочки. Он ахнул…

— Это монограмма Мэллоу! Провалиться мне сквозь землю — эта штука сделана пятьдесят лет назад. Это так же верно, как то, что я — Латан Деверс.

Он запрокинул голову и тихо рассмеялся.

— Отлично, док! Генератор персонального защитного поля — то самое доказательство, которое был нужно!

И он протянул Барру свою здоровенную ручищу.

Глава 6

ФАВОРИТ

Небольшие юркие кораблики появились из черной пустоты пространства и ринулись в центр Армады. Без единого выстрела и выброса энергии они проскочили через буквально перегороженную имперскими линкорами территорию и дали несколько залпов. Неуклюжие имперские звездолеты только успевали поворачиваться за ними с грациозностью бегемотов. Сверкнули две бесшумные вспышки — будто два светляка вспыхнули и погасли на черных небесах. Остальные корабли противника удалились так же быстро и неожиданно, как и появились.

Имперские корабли побродили еще немного — и вернулись к выполнению своей главной задачи. Мир за миром, система за системой — кольцо блокады смыкалось…

Военная форма ловко сидела на Бродриге — она была хорошо подогнана, да и носил он ее щегольски. Он лениво прогуливался по парку на далекой планете Ванда, где теперь размещалась Ставка Верховного Главнокомандующего Имперским Флотом. Лицо его было угрюмо.

Рядом с ним вышагивал Бел Риоз. Верхняя пуговица кителя была расстегнута. Серо-черная полевая форма генерала выглядела мрачновато рядом с парадным мундиром Бродрига.

Риоз указал на блестящую черную скамейку, стоявшую в тени благоухающего куста папоротника, громадные перистые листья которого тянулись к белесому солнцу.

— Взгляните, сэр. Вот образчик имперской старины. Резные скамейки, поставленные для влюбленных. Стоят себе и стоят, ничего им не делается. А дворцы и заводы лежат в руинах.

Он уселся на скамейку, а Личный Секретарь Клеона II остался стоять перед ним, легонько трогая листья папоротника своей изящной тростью из слоновой кости.

Риоз закинул ногу на ногу и предложил своему спутнику сигарету. Достал еще одну для себя и проговорил:

— Именно этого следовало ожидать от нашего мудрейшего Императора. Его Величество просто не мог послать лучшего наблюдателя, чем вы. А то я, признаться, чувствовал себя в высшей степени неловко, отвлекая его особу от более важных дел, нежели незначительная военная кампания на Периферии.

— Очи Императора зрят повсюду, — лениво, заученно отозвался Бродриг. — Мы далеки от того, чтобы недооценивать важность кампании, но нам до сих пор кажется, что трудность ее осуществления несколько преувеличена. Их маленькие кораблики, несомненно, не могут быть непреодолимым барьером для завершения Блокады.

Риоз вспыхнул, но овладел собой.

— Я не имею права рисковать жизнью своих людей. Их мало. Не могу рисковать и кораблями — их мне никто не возместит, если я предприму грубую атаку. Завершение Блокады снизит наши потери в окончательной атаке, какой бы трудной она ни оказалась. Военные принципы этой тактики я имел честь объяснить вам вчера.

— Да-да, конечно, я же не военный. Просто у меня такое впечатление, что вы изо всех сил стараетесь убедить меня в том, что все, что кажется так просто и ясно, на самом деле не так. Мы вам это позволили. Однако ваша предосторожность этим не ограничивается. Во втором вашем донесении вы потребовали подкрепления. Для чего? Для борьбы с противником малочисленным, нищим — варварами, с которыми у вас до сих пор не было ни одного серьезного столкновения. Просьба о подкреплении в такой ситуации говорит либо о вашей некомпетентности, либо… о чем-то похуже — тем более что вся ваша карьера доказала, как вы упрямы, дерзки и как страдаете избытком воображения.

— Благодарю вас, — холодно отозвался генерал. — Однако позволю себе напомнить вам, что упрямство и слепота — далеко не одно и то же. Можно позволить себе разрабатывать тонкие стратегические ходы, когда имеешь дело с противником, от которого знаешь что ждать. Тогда возможно хотя бы приблизительно определить степень риска. Однако всякий шаг по отношению к незнакомому врагу — дерзость сам по себе. С таким же успехом можно гадать, почему днем человек спокойно ходит по тесной комнате, а ночью натыкается на мебель.

Бродриг ответил на тираду генерала неопределенным изящным жестом.

— Красиво. Но неубедительно. Вы же лично побывали в этом варварском мире. Кроме того, у вас содержится пленник, торговец. Как я понимаю, между вами и пленником нет полосы ночного тумана?

— Вы так думаете? Простите, но я возьму на себя дерзость напомнить вам, что мир, который два столетия развивался в изоляции, нельзя вот так сразу взять и понять! Я там пробыл всего месяц. Я солдат, а не супермен с квадратным подбородком и непробиваемой грудью из субэфирного голографического триллера! Точно так же и один-единственный пленник, член непонятного экономического сообщества, которое не связано напрямую с правительством противника, — не слишком надежный источник информации о секретах военной стратегии врага.

— Вы его допрашивали?

— Допрашивал.

— Ну и?

— Довольно результативно, но все же не настолько, насколько хотелось бы. Его корабль невелик, военное значение — ноль. Он торгует маленькими безделушками. Они забавны, но не более того. Самые интересные я хотел бы отослать в качестве сувениров Его Величеству. Вот в конструкции корабля есть кое-что интересное. Но не все пока понятно. Но я и не инженер, с другой стороны.

— Что, на флоте нет специалистов?

— Есть, — желчно отозвался генерал. — Но этим балбесам придется еще долго головы ломать, прежде чем они докопаются до того, что меня интересует. Я уже просил прислать сюда хоть одного мало-мальски смыслящего инженера, который смог бы разобраться в принципе действия странных силовых полей, имеющихся в конструкции корабля. Ответа пока нет.

— Таких специалистов мало, генерал. Неужели в подведомственной вам провинции не отыщется ни одного специалиста по ядерной энергетике?

— Да если бы такой был, он бы уже давно привел в чувство хромающие, покалеченные двигатели двух моих подбитых кораблей! У меня всего-то десять звездолетов, и два из них не годятся для серьезного сражения из-за недостаточного энергетического обеспечения. То есть пятая часть моего флота должна будет прятаться за атакующими кораблями, когда дело дойдет до настоящей драки!

Пальцы секретаря нервно скользили по рукоятке трости.

— Вы не один в таком положении, генерал. У Императора те же трудности.

Генерал бросил на землю свою измятую, так и не закуренную сигарету, достал другую, закурил, пожал плечами.

— Да я все понимаю. Конечно, это дело не сегодняшнего дня — отсутствие профессионалов высокого класса. Да и с пленником дело пошло бы успешнее, если бы прибор для психологического тестирования был в порядке.

Брови секретаря поползли вверх.

— У вас есть психотест?

— Старенький. Развалина — вечно выходит из строя именно тогда, когда нужен. Я включил его, когда пленный спал, и ничего не добился. Такие вот дела. Я проверял прибор на своих подчиненных, и реакция была совершенно адекватная, но опять-таки никто из моего персонала — я имею в виду инженеров — не может понять, почему с пленным прибор не срабатывает. Дьюсем Барр — ученый-теоретик, не разбирающийся в механике, говорит, что, вероятно, структура психики пленного может быть нечувствительна к тесту, поскольку тот якобы с детства находился под влиянием чужеродной среды и инородных нейронных стимулов. Не знаю… Но думаю, что кое-что из него еще можно будет выудить. Именно из этих соображений я оставил его в живых. Пока.

Бродриг оперся на трость.

— Я попытаюсь найти специалиста в столице. Кстати что это за человек, о котором вы упомянули? Сивеннианец? Не много ли врагов, к которым вы излишне милосердны?

— Он кое-что знает о противнике. Его я тоже берегу на будущее. Он может оказаться полезным.

— Но он сивеннианец и сын мятежника.

— Он стар и немощен, а его родственники — заложники.

— Понятно. Тем не менее мне хотелось бы лично побеседовать с пленным.

— Конечно.

— Наедине, — холодно добавил секретарь.

— Конечно, — вяло согласился генерал. — Как верный слуга Императора, я принимаю его личного представителя как старшего по чину. Однако, поскольку пленный находится на нашей стационарной базе, вам придется покинуть передовую в очень интересный момент.

— Да? В каком же смысле интересный?

— В том смысле, что сегодня завершено формирование Блокадного кольца. В том смысле, что через неделю Двадцатый Пограничный Флот выступает вперед к цели — в очаг сопротивления.

Риоз улыбнулся и отвернулся.

Бродриг почувствовал себя задетым…

Глава 7

ПОДКУП

Сержант Мори Люк был образцовым солдатом. Родом он был из обширного сельскохозяйственного мира системы Плеяд, где только армейским подразделениям было под силу справляться с каторжными сельскими работами. Армейская карьера его ничего выдающегося собой не представляла. Начисто лишенный эмоций, он без опаски смотрел страху в глаза. Он был по-крестьянски силен и ловок и не раз выходил победителем из нешуточных переделок. Беспрекословно выполнял приказы, с подчиненными был прост и справедлив, генералу предан беззаветно.

Тем не менее характер у него был веселый и жизнерадостный. Если ему и доводилось пускать в ход оружие по долгу службы, делал он это не задумываясь, но беззлобно.

Сержант Люк позвонил у двери, прежде чем войти, но мог бы этого и не делать — он имел полное право войти, не позвонив.

Двое узников в это время ужинали. Оторвавшись от еды, они встретили сержанта вопросительными взглядами. Тот, что был помоложе, встал, чтобы уменьшить громкость транзисторного телевизора.

— Еще книжек принесли? — поинтересовался Латан Деверс.

Сержант вытащил из кармана небольшой цилиндр с микропленкой и поскреб пятерней шею.

— Да, вот взял у инженера Орре. Надо будет вернуть. Он вроде бы собирался отправить эту штуковину своим ребятишкам. Как сувенир, понимаете?

Дьюсем Барр повертел цилиндр в руках и спросил:

— А откуда это у инженера? У него есть телевизор?

Сержант решительно замотал головой и, кивнув в сторону стоящего на полу у кровати старенького телевизора, сообщил:

— Нет, этот, что у вас, здесь единственный. Больше нет. Этот парень, Орре, значит, заполучил эту книжку в одном из этих миров, которые мы захватили, — не помню названия. Она, книжка-то, хранилась там в каком-то доме особом — одна, представляете? Ну, и ему пришлось кокнуть пару туземцев, чтобы ее заполучить.

Он оценивающе глянул на цилиндр.

— Ну, для ребятишек, наверное, в самый раз будет.

Немного помолчав, вкрадчиво добавил:

— Тут, между прочим, кое о чем поговаривают. Может, и враки, но прямо страсть как хочется вам рассказать. Наш генерал — ну, в общем, полный успех.

Он красноречиво моргнул.

— Вот как? — удивился Деверс, — А в чем успех?

С опаской оглянувшись на дверь, сержант прошептал:

— Блокада завершена, вот что! Ну, разве он не молодец? — радостно прищелкнул языком сержант. — Ведь как быстро все провернул! Один из наших, мастер красиво выражаться, сказал, что все было так красиво — ну вроде… как же он это сказал-то? А! Музыка сфер, вот как! Только я в этом все равно ни черта не смыслю.

— Теперь начнется генеральное наступление? — тихо спросил Барр.

— Наверно! — резво откликнулся сержант. — Мне бы теперь поскорее вернуться к себе на корабль. Рука-то у меня уже срослась. Чертовски надоело валяться тут на койке, разрази меня гром!

— Мне тоже, — горько вздохнул Деверс.

Сержант подозрительно поглядел на Деверса и сказал:

— Пожалуй, я пойду. Скоро капитан начнет обход. Не дай бог, тут застукает.

Дойдя до двери, Люк остановился.

— Да, кстати, сэр, — проговорил он смущенно, обратившись к торговцу, — я туг с женой разговаривал. Она говорит, что тот маленький морозильничек, что вы мне дали, чтоб я ей послал, здорово работает! Он ведь ей даром достался, а она уже успела месячный запас продуктов заморозить. Так что я очень доволен.

— Все впорядке. Не стоит благодарности.

Толстенная дверь бесшумно открылась и так же бесшумно закрылась за улыбающимся сержантом.

Дьюсем Барр встал со стула.

— Ну что ж, он честно расплатился с нами за морозильник. Давайте-ка посмотрим, что же это за новая книга. Ага, названия нет…

Он отмотал около ярда пленки и посмотрел на свет. Удивленно пробормотал:

— Разрази меня гром, как выражается наш сержант! Это же «Сад Саммы», Деверс!

— Да? — лениво отозвался торговец, отодвигая в сторону тарелку с остатками ужина. — Садитесь, Барр. Я ничего не смыслю в этой вашей древней литературе. Вы слышали, что сержант сказал?

— Слышал. И что?

— Того гляди, наступление начнется! А мы тут торчим!

— А где бы вы предпочли торчать?

— Ох, только не надо… Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Ждать больше нельзя!

— Нельзя? — безразлично повторил Барр, вынимая из приемника старую пленку и вставляя новую. — Послушайте, за месяц вы мне столько рассказали об истории Академии, и, знаете, у меня возникло впечатление, что ваши прежние лидеры во время кризисов только и делали, что сидели и… ждали.

— Да, Барр, но они хотя бы знали, куда идут!

— Разве? А мне почему-то показалось, что они говорили об этом, когда все уже было позади. Причем, насколько я понимаю, большей частью так оно и было. Но нет никаких доказательств, что все пошло бы лучше и проще, если бы они знали, куда идут. Глубинные экономические и социальные процессы не могут управляться отдельными людьми.

Деверс хмыкнул.

— Да. Но нет и доказательств, что вес могло пойти хуже. Вы не с той стороны смотрите. — Он прищурился. — А не прикончить ли его?

— Кого? Риоза?

— Да.

Барр вздохнул. Глаза его затуманились — видимо, вспомнил дела давно прошедших дней.

— Убийство — не выход, Деверс. Я сам однажды сделал это. То есть меня убедили, что это необходимо. Мне было двадцать лет тогда. Но я ничего не решил. Я убрал злодея из Сивенны, но от имперского ига мы не избавились. Конкретный человек не имел значения.

— Но Риоз не просто злодей, док. Он — это вся его проклятущая армия. Без него она рассыплется! Они же, как детишки, на нем висят. Вы на сержанта посмотрите — он же просто пузыри от умиления пускает, стоит ему только о генерале заговорить!

— Пусть так. Обязательно отыщутся другие армии, другие генералы. Нужно смотреть глубже. Например, существует Бродриг. Его никак нельзя сбрасывать со счетов — никто другой не имеет такой возможности шептать на ушко Императору. Он может потребовать — и получит! — сотни кораблей там, где Риоз вынужден обходиться десятком. Мне отлично известна его репутация.

— Вот как? И что же он за птица? — загорелись глаза торговца.

— Коротко? Он — наглый простолюдин, путем беспроигрышной лести проникший в окружение Императора. Его до смерти ненавидит дворцовая аристократия (сами подонки — хуже некуда), поскольку ему в равной степени плевать и на аристократов, и на простонародье. Он — советник Императора по всем вопросам и его правая рука, в самых темных делишках. Он бесчестен по сути и лоялен исключительно по необходимости. В Империи вряд ли отыщется человек, более изощренный в злодействах и более грубый в развлечениях. Говорят, к Императору просто невозможно проникнуть без протекции Бродрига, а к самому Бродригу — не иначе как через унижение.

— А-га… — задумчиво пробормотал торговец, поглаживая аккуратно подстриженную бороду. — И именно этого человека Император послал сюда приглядывать за Риозом… Знаете что? У меня есть идея.

— Знаю.

— Допустим, этому Бродригу не слишком понравится наш молодой армейский божок…

— А он и так от него не в восторге. Риоз вообще мало кому нравится.

— Отлично! Допустим, дела пойдут не слишком хорошо. И Император об этом узнает. Тогда Риозу придется туговато, верно?

— Пожалуй. Весьма вероятно. Но как вы думаете это устроить?

— Пока не знаю. Может, его можно подкупить?

Патриций тихо рассмеялся.

— Наверное, можно, но только не так, как нашего милейшего сержанта. Уж никак не с помощью карманного морозильника! Но даже если вам удастся придумать что-нибудь соответствующее его уровню, вряд ли из этого что-то выйдет. Подкупить-то его, пожалуй, легче, чем кого-либо другого, но у него нет ни капли честности для джентльменской сделки. Он не останется подкупленным, понимаете? Ни за какую цену. Придумайте что-нибудь еще.

Деверс закинул ногу на ногу.

— Ценная информация. Хотя…

Он замолчал, потому что вспыхнула сигнальная лампочка и на пороге снова возник сержант. Он был взволнован, круглая физиономия пылала румянцем. Вопреки обыкновению, он не улыбался.

— Сэр… — начал он, изо всех сил стараясь сохранять почтительный тон. — Я вам, конечно, очень благодарен за морозильник, и вы всегда ко мне были так добры, хотя я всего-навсего сын простого крестьянина, а вы — такие важные господа…

От волнения он говорил со страшенным плеядским акцентом, и выглядел он сейчас действительно деревенщиной — куда девались всегдашняя военная выправка и четкость!

— Что случилось, сержант? — поинтересовался Барр.

— Лорд Бродриг прибывают сюда для встречи с вами! — выпалил сержант. — Для встречи с вами. Завтра! Я знаю про это, потому что капитан приказал мне приготовиться к смотру назавтра для… для его встречи! Я подумал… что должен предупредить вас.

— Спасибо, сержант. Мы вам очень признательны. Но почему вы так взволнованы? Что в этом такого…

Однако его слова нисколько не успокоили сержанта Люка. На лице его был написан страх. Срывающимся голосом он прошептал:

— Вы просто не знаете, что это за человек! Про него такое рассказывают! Он… продал душу космическому дьяволу, вот что! Говорят еще, что он ни шагу не ступит без своих телохранителей, вооруженных бластерами. И когда ему захочется, он приказывает им стрелять в любого, кто попадется, — просто так, для удовольствия. Они и стреляют, а он — он смеется! Говорят, — сержант покосился на дверь, — что его даже Император побаивается и что он заставляет Императора повышать налоги, а что люди ропщут, про это он ему не говорит. А еще говорят, что он ненавидит нашего генерала, потому что наш генерал — такой большой и умный человек. Говорят, что он хочет его убить, но только не может этого сделать, потому что генерала все любят, а генерал знает, что лорд Бродриг — злодей и мошенник.

Сержант часто заморгал и смущенно улыбнулся, стыдясь собственной эмоциональности. И, уже пятясь к дверям, резко кивнул и закончил:

— Запомните мои слова. Будьте с ним поосторожнее.

И выскользнул за дверь…

Деверс задумчиво уставился в потолок.

— А ведь, похоже, все идет как надо, а, док?

— Все зависит, — сухо отозвался Барр, — от Бродрига.

Но Деверс не слушал. Он думал…

Лорду Бродригу приходилось то и дело пригибать голову, передвигаясь по отсекам торгового корабля. Два его вооруженных телохранителя быстро шли за ним с бластерами наизготовку и профессионально хмурыми выражениями на физиономиях записных храбрецов.

На взгляд Деверса, Личный Секретарь Императора Мало походил на того продавшего душу дьяволу проходимца, каким его описал сержант. Если космический дьявол и купил его душу, то на внешности лорда не оставил никаких признаков того, что он ею владеет. Скорее Бродриг привнес своим появлением даже некоторый дворцовый шик, ожививший мрачную скуку военной базы.

Четкие, безукоризненные линии его парадной, ловко сидящей на нем формы создавали иллюзию, что он — высокого роста, и с этой мнимой высоты его холодные, бездушные глаза взирали на торговца. Он выставил перед собой трость из слоновой кости, изящно оперся на нее. Перламутровые запонки на манжетах мягко блестели.

— Нет-нет, — мягким жестом остановил он Деверса. — Оставайтесь на месте. Ваши безделушки меня не интересуют.

Он придвинул стул, тщательно стер с него пыль ослепительно белым платком и сел. Деверс искал глазами второй стул, но Бродриг лениво проговорил:

— В присутствии Пэра Империи вы должны стоять. — И улыбнулся.

Деверс пожал плечами.

— Если вас не интересует мой торговый груз, зачем вы меня сюда пригласили?

Личный Секретарь Императора молчал, и Деверс медленно добавил:

— Сэр…

— Для личной беседы. Неужели вы думаете, что я пролетел двести парсеков для того, чтобы полюбоваться на ваши побрякушки? Я на вас хотел посмотреть.

Он достал из узорчатой коробочки маленькую розовую таблетку, положил ее под язык и стал медленно посасывать.

— Например, — продолжал он, — мне бы хотелось узнать, кто вы такой? Действительно ли вы — гражданин варварского мира, из-за которого разгорелся весь этот сыр-бор?

Деверс утвердительно кивнул.

— Так… И вы действительно были захвачены в плен этим… после того, как началась эта перебранка, которую он называет войной? Я имею в виду нашего молодого генерала.

Деверс снова кивнул.

— Так! Отлично, мой прекрасный чужестранец! Как я посмотрю, вы не слишком разговорчивы. Я облегчу вашу задачу. У меня впечатление, что наш генерал ведет здесь абсолютно бессмысленную войну с неоправданными затратами дорогостоящей энергии — и все это ради неоправданного захвата крошечной системы где-то на задворках Галактики, что для здравомыслящего человека должно, по идее, заключаться в одном-единственном метком выстреле из одного-единственного бластера. Однако нашему генералу в отсутствии логики не откажешь. Наоборот, я бы сказал, что он — очень неглупый человек. Вы улавливаете мою мысль?

— Не сказал бы, сэр.

Секретарь внимательно разглядел свои ухоженные ногти и продолжил:

— Тогда слушайте дальше. Генерал не стал бы разбрасываться людьми и кораблями исключительно ради боевой славы. Мне известно, что говорит он именно о славе и Имперской чести, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что весь этот пафос гроша ломаного не стоит. Что-то здесь другое… К тому же он проявляет к вам странное, непонятное милосердие. Если бы вы были в плену у меня и сказали мне так же мало, как ему, я бы уже давно распорол вам живот и подвесил вас на ваших собственных кишках.

Деверс сохранял спокойствие. Взгляд его остановился по очереди на бульдожьих физиономиях телохранителей Бродрига. Да, они были наготове…

Секретарь криво улыбнулся.

— Да, вы просто потрясающе немногословны. Если верить генералу, даже психотест у вас ничего не выудил. И это было большой ошибкой с его стороны — именно это и заставило меня усомниться в том, что наш молодой военный гений говорит правду.

Похоже, у Бродрига поднялось настроение.

— Благородный торговец, — продолжал он, улыбаясь. — У меня есть собственный прибор для психотеста, и он вам как нельзя лучше подойдет. Взгляните-ка…

Между большим и указательным пальцами левой руки Бродрига была зажата пачка розовато-желтых шестиугольников.

— Похоже на деньги… — пробормотал Деверс.

— Деньги и есть. Причем деньги верные — они обеспечены моей недвижимостью, — а поместий у меня больше, чем у самого Императора. Сто тысяч кредиток. Все здесь! Они ваши.

— За что, сэр? Я честный торговец, но не вижу предмета сделки.

— За что? За правду! Чего хочет генерал? Почему он ведет эту войну?

Латан Деверс вздохнул, нахмурился, погладил бороду…

— Чего он хочет?.. — задумчиво повторил он, поглядывая, как длинные пальцы Бродрига пересчитывают кредитки. — Если коротко — имперской короны.

— Хм-м… Как просто! В конце концов все всегда сводится к этому. Но как? Это какая же такая дорога ведет с задворок Периферии прямо к Императорскому Олимпу?

— Академия, — скорбно вздохнул Деверс, — владеет множеством тайн и секретов. У них есть много книг — старых книг, таких старых, что язык, на котором они написаны, знают всего несколько человек. И все эти тайны скрыты под оболочкой ритуалов и религии, и простой смертный не может ими воспользоваться. Я однажды попытался… Теперь я здесь, а там меня ожидает смертный приговор.

— Ясно. А что это за древние тайны? Полагаю, за сто тысяч кредиток я имею право на подробности.

— Трансмутация элементов! — выпалил Деверс.

Секретарь прищурился. Он был явно удивлен.

— Вот как? Но мне говорили, что практическое осуществление трансмутации по законам ядерной физики невозможно!

— Да, если используется ядерная энергия. Но в Академии народ способный подобрался. Им известны источники энергии более мощные, чем ядерная. Если Академия пользуется такими источниками, то…

Деверс почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Да, он верно выбрал наживку, и рыбка ее почуяла…

Бродриг поторопил его:

— Продолжайте. Я все понял. Уверен, что генерал знает обо всем этом. Вот только… что он собирается предпринять, когда закончится вся эта буффонада?

Деверс твердо, уверенно ответил:

— Владея секретом трансмутации, он возьмет под контроль всю экономику Галактики. Минеральные ресурсы не будут стоить ни гроша — ведь Риоз будет, иметь возможность производить вольфрам из алюминия и иридий — из железа. И вся экономика, основанная на недостатке где-то одних элементов и избытке других, прикажет долго жить. Наступит величайший хаос и разъединение за всю историю Империи, и прекратить их под силу будет только Риозу. Вот какую власть обретет Риоз, если учесть, что религиозные предрассудки его ни капельки не волнуют. Теперь его ничто не остановит. Он сел Академии на шею, и через год после того, как покончит с ней, станет Императором.

— Так… — Бродриг неожиданно повеселел. — Значит, иридий из железа, так вы сказали? А хотите, торговец, я вам раскрою государственную тайну? Да будет вам известно, что у генерала уже были встречи с правительством Академии.

По спине у Деверса пробежали мурашки…

— Вы удивлены? А почему бы и нет? По-моему, это вполне логично. Нам известно, что они предлагали ему сотни тонн иридия в год, чтобы он их оставил в покое. Вернее — сотни тонн железа, превращенного в иридий в нарушение всех религиозных установок, ради спасения собственных шкур. Вот так. И совершенно неудивительно, что наш неподкупный генерал отказался, — он ведь может получить и иридий, и Империю. А наш бедный Клеон еще называл его одним из самых честных генералов! Мой благородный торговец, вы заслужили свои деньги!

С этими словами он бросил кредитки на пол. Деверс торопливо подобрал их.

У двери Бродриг обернулся.

— Один совет, торговец. Вы, конечно, можете считать, что мои ребятки с бластерами лишены ушей, языков, мозгов… Они, и правда, не слышат, не разговаривают и не имеют понятия о том, что такое психотест. Зато они весьма, весьма искушены в изощренных пытках. Я купил тебя, парень, за сто тысяч кредиток, и полагаю, что совершил выгодную сделку. От тебя нужно только одно — забыть навсегда, что ты получил от меня какие-то деньги. Не дай тебе бог заикнуться Риозу о нашем разговоре! Ты тут же отправишься на тот свет! Причем так, как я умею это делать.

В одно мгновение топкое, аристократическое лицо Секретаря стало жестким, злым. Губы, вытянутые в дежурную, искусственную улыбку, превратились в красный, отвратительный шрам поперек лица. Деверс поймал себя на мысли, что вот сейчас на него глазами Бродрига смотрит тот, кто раньше купил его самого…

Под дулами бластеров телохранителей Бродрига он молча проследовал в свою комнату.

На вопрос Дьюсема Барра он ответил с задумчивым удовлетворением:

— Нет. И это — самое потрясающее. Это он подкупил меня!

…Два месяца тяжелой войны не прошли даром для Бела Риоза. Он как-то осунулся, согнулся под грузом проблем, стал вспыльчив.

Он раздраженно приказал подобострастно взиравшему на него сержанту Люку:

— Ждите снаружи, сержант. Отведите этих людей назад в их комнату, когда мы тут закончим. Никому не входить без моего разрешения. Никому, поняли?

— Сядьте, — бросил он пленникам. — У меня мало времени. Честно говоря, я бы сюда не прилетел, если бы не необходимость вас повидать.

Он повернулся к Дьюсему Барру, вертевшему в руках хрустальный кубик, в котором красовался голографический бюстик Его Императорского Величества.

— Во-первых, патриций, — начал генерал, — должен вам сообщить, что ваш Селдон проигрывает. То есть не совсем так — бьется он здорово. Эти вояки из Академии носятся, как очумелые пчелы, и дерутся, как сумасшедшие. Планеты защищаются отчаянно, а после того, как мы их захватываем, на каждой из них тут же вспыхивают мятежи, подавлять которые почти так же трудно, как и захватить планету. Но как бы то ни было, мы их захватываем и удерживаем. Так что, повторяю — проигрывает ваш Селдон.

— Но пока не проиграл, — тактично уточнил Барр.

— У самой Академии оптимизма поменьше, чем у вас. Они предлагают мне миллионы только ради того, чтобы я окончательно не разгромил вашего беднягу Селдона!

— Я слышал об этом.

— Значит, слухи меня опередили? Отлично! Ну и что же тут говорят о последних событиях?

— Смотря что вы имеете в виду.

— Я имею в виду лорда Бродрига, любимчика Императора. Он ведь теперь стал вторым Главнокомандующим — сам напросился.

Тут Деверс впервые подал голос.

— Сам, босс? Как это? Или он вам стал нравиться.

— Нет, не сказал бы, — спокойно отозвался Риоз. — Он просто купил себе эту должность за честную и высокую цену.

— То есть?

— За запрос Императору о подкреплении.

Ироничная улыбка Деверса стала шире.

— Значит, он все-таки связался с Императором, да? Надо понимать, генерал, подкрепление прибудет со дня на день, так?

— Нет. Не так. Они уже прибыли. Пять мощнейших, маневренных линкоров и личное послание от Императора с пожеланиями успехов. А на пути к нам — еще корабли. Что это вы так расстроились, торговец?

— Ничего… — отозвался Деверс похолодевшими губами.

Риоз вышел из-за стола и встал перед торговцем, положив ладонь, на приклад бластера.

— Я спрашиваю, что это вы так расстроились? Новость вам явно не по вкусу! А вы говорили, что судьба Академии вас не слишком волнует?!

— Говорил.

— Да… Что-то все-таки есть в вас непонятное, — процедил сквозь зубы Риоз.

— Вы так думаете, босс? — слабо улыбнулся Деверс и сунул руки в карманы куртки. — А вы скажите, что вам непонятно, а уж я как-нибудь постараюсь объяснить.

— Вот-вот. Хватит дурачиться, торговец. Непонятно вот что: вы были захвачены в плен потрясающе легко — сдались при первой же угрозе. Даже защитное поле не включили. Вы без сожаления готовы предать свой мир, причем без всякого вознаграждения. Интересно, не правда ли?

— Просто хотелось бы остаться на стороне победителя, босс. Я же неглупый человек, вы сами сказали.

Риоз раздраженно, хрипло выпалил:

— Ладно! Только почему-то с тех самых пор мы не захватили в плен ни одного торговца. Торговые корабли имеют такую скорость, что спокойно могут удрать в случае чего. Все до одного эти корабли оборудованы защитным полем такой интенсивности, что отлично могут закрыться от легкого крейсера. Но уж если стычки возникали, все до единого торговцы дрались как звери — все до единого! Кроме того, мы выяснили, что торговцы часто стояли во главе партизанских движений на оккупированных планетах и организовывали вылазки в занятых нами секторах космоса.

Это что же, выходит — вы один такой неглупый человек? Вы и не сражались, и не удирали, а сразу взяли и стали предателям, хотя вас никто об этом не просил. Вы уникальны — просто потрясающе уникальны! Я бы сказал больше — вы подозрительно уникальны!

Деверс мягко возразил:

— Я понимаю, что вы хотите сказать, но фактов у вас нет никаких, босс. Я пробыл у вас шесть месяцев, и вел себя паинькой.

— Да, это так, и я отплатил вам хорошим обращением. Я оставил в целости и сохранности ваш корабль, и вам оказывались всяческие милости. Однако вы не дотянули. Добровольная информация, например о том, как устроены приспособления, которыми набит ваш корабль, была бы весьма в нашу пользу. Это я к тому, что принцип их действия с большой вероятностью может применяться в некоторых видах оружия, используемого Академией.

— Я простой торговец, — попытался возразить Деверс, — а не инженер. Я ведь только торгую этими штуками, а не делаю их.

— Ну, это мы скоро выясним. Для этого я сюда и прилетел, собственно говоря. К примеру — в ближайшее время ваш корабль будет обыскан до последнего винтика на предмет обнаружения источника персонального защитного поля. Вы им ни разу не воспользовались, в то время как оно есть у каждого солдата флота Академии. Найдем — будет ясно, что вы чего-то не договариваете. Понятно?

Ответа не последовало. Генерал удовлетворенно продолжал:

— Но я получу и более прямые доказательства. Я привез с собой новый прибор для проведения психотеста. Однажды тест не удался, но когда общаешься с врагом: век живи — век учись.

В голосе генерала нарастали угрожающие потки. Деверс почувствовал, как холодное дуло бластера уперлось ему в живот. Риоз хладнокровно отчеканил:

— А теперь ты снимешь свой браслет и все остальные металлические побрякушки, которые у тебя есть, и отдашь мне. Спокойно! Не двигаться! Думал, я глупее тебя? Конечно, атомное поле можно исказить, а психотест действует только в условиях статики. Так-то.

Но в это время около письменного стола генерала мигал сигнал и в приемник почты упала капсула. А около приемника стоял Барр, все еще сжимая в руке кубик с изображением Императора…

Риоз отступал к столу, держа бластер наизготовку. Он приказал Барру, не глядя на него:

— И вы тоже, патриций. Ваш браслет выдал вас. Раньше вы были нужны мне. Я не мстителен, но судьба вашей семьи, видит бог, будет зависеть от результатов психотеста!

Риоз согнулся, протянул руку к приемнику почты, чтобы взять капсулу. Но в это мгновение рука Барра с зажатым в ней кристаллом поднялась и опустилась на голову генерала.

Это случилось настолько внезапно, что даже Деверс был ошеломлен. Тихий, миролюбивый патриций в одно мгновение превратился в карающего демона!

— Бежать! — хрипло выкрикнул Барр. — Быстро! Он выхватил бластер из безжизненно повисшей руки Риоза и спрятал его под блузу.

Стоявший у двери сержант Люк резко обернулся, когда они выскользнули в коридор. Барр хладнокровно приказал:

— Вперед, сержант.

Деверс закрыл за собой дверь.

Люк, ничего не понимая, пошел вперед по коридору по направлению к комнате пленников, но вынужден был идти дальше, поскольку его спины коснулся холодный металл бластера, а прямо в его ухо голос Деверса, не допускающий возражений, проговорил:

— К торговому кораблю!

…Деверс обогнал спутников, чтобы открыть входной люк, а Барр сказал:

— Стойте, где стоите, сержант. Вы были добры к нам, и нам не хотелось бы вас убивать.

Тут сержант разглядел монограмму на прикладе бластера и яростно вскричал:

— Вы… убили генерала!

В диком, неосознанном порыве он бросился вперед, прямо под пучок лучей, и на пол упала обугленная, бесформенная масса, всего лишь секунду назад бывшая сержантом Люком…

Торговый корабль успел подняться над поверхностью планеты до того, как отчаянно замигали и завыли сигналы тревоги, и устремился к центру Галактики.

Деверс угрюмо проговорил:

— Держитесь покрепче, Барр. А мы сейчас посмотрим, найдется ли у них корабль, который сможет догнать мое старое корыто!

Он отлично знал: такого корабля нет!

Когда они уже были в открытом космосе, торговец усталым, убитым голосом промолвил:

— Похоже, я оказал Бродригу чересчур хорошую услугу. Теперь он заодно с генералом.

Корабль быстро удалялся в черные глубины Галактики…

Глава 8

К ТРЕНТОРУ

Система связи молчала… Маленькая полусфера на пульте управления была темна и безжизненна. Система контроля направления полета медленно, методично обшаривала пространство тонкими пучками лучей.

Барр, расположившись в низком кресле в углу кабины, с состраданием поглядывал на Деверса. Наконец он осторожно спросил:

— Похоже, они безнадежно отстали?

— Имперские черепахи? Давно! — махнул рукой Деверс. — Беспокоит меня не это. Просто удивительно, как это мы, совершая прыжки через гиперпространство вслепую, до сих пор не врезались в какую-нибудь звезду. А они за нами не угнались бы, даже если бы обнаружили нас. Но они нас не обнаружили.

Он откинулся в кресле и рывком расстегнул воротник.

— Вообще непонятно, чем эти имперские бездельники тут занимаются. В их пресловутой Блокаде полным-полно прорех!

— Вы хотите направиться к Академии?

— Пока я пытаюсь связаться с Ассоциацией. Но, увы — без толку.

— С Ассоциацией? Кто это такие?

— Ассоциация Независимых Торговцев. Вы о ней не слыхали? Ну, не вы один. Просто мы еще не успели себя показать как следует.

Наступила пауза. Индикатор приема по-прежнему молчал.

— А мы в пределах досягаемости для связи? — спросил Барр.

— Не знаю. У меня нет ни малейшего понятия о том, где мы находимся. Я двигаюсь наугад. Вот почему пришлось прибегнуть к контролю направления. Так можно годами болтаться…

— Да? — Барр указал пальцем на замигавший индикатор. Деверс вздрогнул, быстро надел наушники. Внутри маленькой темной полусферы загорелась крошечная белая точка.

В течение получаса Деверс безуспешно пытался наладить связь через гиперпространство между двумя точками, расстояние между которыми обычный свет преодолел бы не раньше чем через пятьсот лет.

Наконец он устало откинулся на спинку кресла, помотал головой и снял наушники.

— Давайте-ка лучше поедим, док. Если хотите, можете принять массажный душ. Но горячей воды, скорее всего, нет.

Деверс встал, прошелся вдоль стенки кабины и остановился у одного из многочисленных шкафчиков. Открыл дверцу и заглянул внутрь.

— Надеюсь, вы не вегетарианец?

— Я всеяден, — улыбнулся Барр. — И все-таки насчет Ассоциации. Значит, связаться с ними невозможно?

— Похоже на то. Наш сигнал не дошел. Но это не важно. Честно говоря, я это предвидел.

Он выпрямился и поставил на стол два металлических контейнера.

— Через пять минут, док, нажмите вот тут. Будет вам и тарелка, и еда, и вилка — очень удобно, когда торопишься и когда не до такой роскоши, как салфетки. Вам, наверное, интересно, что я узнал в Ассоциации раньше?

— Если это не секрет.

Деверс покачал головой.

— Для вас — не секрет. То, что сказал Риоз, — чистая правда.

— Это насчет того, что ему выкуп предложили?

— Ага. Они предложили, а он отказался. Все точно. Так что — дело плохо. Сейчас идет сражение в районе внешних солнц Лориса.

— А Лорис далеко от Академии?

— А? Да, вы же не знаете! Это — одно из бывших Четырех Королевств. Можно считать его участком внутренней линии обороны. Но это не самое худшее. Им там никогда раньше не приходилось иметь дело с большими кораблями. Риоз не соврал. Он действительно получил подкрепление. Бродриг действительно переметнулся на его сторону, а я действительно спутал их карты.

Взгляд Деверса был мрачен. Он коснулся пальцем контактной точки на контейнере. Тот бесшумно раскрылся. Еда, по виду напоминавшая жаркое, аппетитным ароматом наполнила кабину. Дьюсем Барр уже жадно поглощал свою порцию.

— Итак, — подытожил Барр, — нам ничего не остается, как только импровизировать. Здесь нам делать нечего, прорваться через окружение к Академии мы не можем. Самое разумное — спокойно ждать. Однако, если Риоз действительно прорвался к внутренней линии обороны, ждать нам придется недолго.

Деверс отложил вилку.

— Ждать, говорите? — буркнул он, сверкнув глазами. — Вас это, возможно, устраивает. Вы же ничего не поставили на карту!

— Вот как? — грустно улыбнулся Барр.

— Да! Знаете, что я вам скажу? — раздражение Деверса рвалось наружу. — Я зверски устал от того, что мы как будто в микроскоп разглядываем все, что происходит. Там умирают мои товарищи. Там гибнет мой мир, мой дом. Вы — посторонний. Вы не можете понять.

— Я тоже видел, как погибали мои товарищи, — проговорил старик, обхватив руками колени и прикрыв глаза. — Вы женаты?

— Торговцы не женятся, — ответил Деверс.

— Ну, а у меня двое сыновей и племянник. Они предупреждены, но по ряду причин сделать ничего не могут. Наш побег означает их смерть. Дочь с внуками, надеюсь, успели покинуть планету заранее, но даже если не считать их, я уже успел рискнуть гораздо большим, чем вы.

Деверс немного смутился, но раздражение его не прошло.

— Знаю. Но у вас был выбор. Вы могли остаться и продолжать играть в «крестики-нолики» с генералом! Я вас не просил…

Барр покачал головой.

— Не было у меня выбора, Деверс. Ваша совесть чиста. Я рисковал жизнью своих сыновей не ради вас. Я был с Риозом до тех пор, пока это было нужно. Напомню вам, нам грозил психотест.

Сивеннианец поднял глаза. Они были полны боли и горечи.

— Риоз впервые пришел ко мне год назад. Он расспрашивал меня о том культе, который возник вокруг слухов о волшебниках. Но правды он не узнал. Это не совсем культ. Понимаете, уже сорок лет Сивенна томится под игом, которое теперь угрожает вашему миру. Пять мятежей вспыхнули за эти годы, все пять были жестоко подавлены. Потом я нашел древние упоминания о Гэри Селдоне, и теперь так называемый «культ» ждет своего часа.

Наши люди ждут возвращения «волшебников». Они готовы к этому. Тех, кто ждет, возглавляют мои сыновья. Этой тайны в моем сознании не должен был коснуться психотест. А теперь они должны погибнуть как заложники! В противном случае они были бы казнены как мятежники, и вместе с ними — половина населения Сивенны. Так что, как видите, — выбора у меня не было. И я — не посторонний!

Деверс опустил глаза, а Барр продолжал:

— Сивенна всей душой надеется, что Академия победит. Ради этой победы я пожертвовал жизнью сыновей. А ведь Селдон не предсказал неизбежного освобождения Сивенны, как предсказал победу Академии. У меня нет никакой уверенности в судьбе моих соотечественников — только надежда!

— И все-таки вы предпочитаете ждать! Ждать, когда имперский флот уже в Лорисе!

— Руку на сердце положа, — просто сказал Барр, я бы ждал, даже если бы они уже высадились на самом Терминусе.

Торговец нахмурился.

— Ну, не знаю… Я так не могу. В чудеса я не верю. Психоистория или что другое, — но они чертовски сильны, а мы слабы. Что с этим может поделать Селдон?

— Поделать — ничего. Все уже сделано. И сейчас продолжает совершаться. То, что вы не слышите, как крутятся шестеренки и звонят колокола курантов истории, не означает, что ничего не происходит.

— Может быть. Только мне кажется, было бы лучше, если бы вы не просто оглушили Риоза, а отправили его на тот свет. Он — более опасный враг, чем вся его армия.

— Лучше? Вы так думаете? Это при том, что вторым Главнокомандующим является Бродриг? — Лицо Барра исказила гримаса ненависти. — Тогда в заложниках оказалась бы вся Сивенна! Бродриг давно показал, на что способен. Есть один мир, который пять лет назад потерял каждого десятого жителя — только потому, что отказался платить повышенные налоги. А налоги ввел не кто иной, как Бродриг. Нет, пусть уж лучше Риоз живет! Он просто ангел по сравнению с Бродригом.

— Но шесть месяцев, шесть месяцев — на вражеской базе и — никакого толку! — простонал Деверс, до хруста сжав пальцы в кулаки. — Никакого толку!

— Ну-ка, ну-ка, постойте! Вы мне напомнили… — Барр пошарил в кармане. — Может быть, вас хоть сколько-нибудь утешит вот это?

Он положил на стол маленький серебристый шарик. Деверс рассеянно взял его.

— Что это?

— Капсула с донесением. Та, что пришла Риозу как раз перед тем, как я его стукнул. Может, она нам чем-нибудь поможет?

— Не знаю. Все зависит от того, что в ней. Деверс уселся поудобнее и стал внимательно разглядывать шарик.

Когда Барр вышел из-под холодного душа и с удовольствием согрелся под теплыми струями воздуха, он застал Деверса сидящим за пультом в глубочайшем раздумье. Сивеннианец, похлопывая себя ладонями, чтобы окончательно согреться, поинтересовался:

— Ну, чем вы тут занимаетесь?

Деверс поднял на него глаза, метавшие молнии. В бороде его сверкали капельки пота.

— Пытаюсь открыть эту капсулу, будь она проклята!

— А разве ее можно открыть, не зная персонального кода Риоза?

— Если я не смогу ее открыть, я подам в отставку, уйду из Ассоциации и никогда в жизни не ступлю на борт корабля! Я уже трижды прощупал ее электронную схему с помощью разных видов электронного анализа У меня для этого есть специальные устройства, которые Империи неизвестны, а в Академии разработаны именно для вскрытия капсул. Я ведь раньше был взломщиком, если честно. Торговцу приходится знать обо всем понемногу.

Он снова склонился над капсулой. Маленький тонкий инструмент слегка коснулся поверхности шарика. Все контакты засветились.

— А капсула-то грубовато сработана, — вскользь отметил он. — Эти мудрецы из Империи ни хрена не смыслят в таких вещах. Видели хоть раз капсулы производства Академии? Они примерно вполовину меньше и, что самое главное, — не поддаются электронному анализу.

Он напрягся, мускулы напружинились под тонкой тканью куртки. Маленький тестер еще раз коснулся шарика…

Шарик бесшумно раскрылся. Донесение развернулось, как высохший пергамент. Деверс устало и облегченно вздохнул.

— Это от Бродрига, — сообщил он и презрительно добавил: — Да… Еще и носитель информации не разлагается… В наших капсулах сообщение через минуту окисляется до газообразного состояния.

Дьюсем Барр знаком остановил его и быстро пробежал глазами донесение:

«ОТ АММЕЛЯ БРОДРИГА, ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОСЛА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, СЕКРЕТАРЯ ИМПЕРСКОГО СОВЕТА, ПЭРА ИМПЕРИИ — БЕЛУ РИОЗУ, ВОЕННОМУ ГУБЕРНАТОРУ СИВЕННЫ, ГЕНЕРАЛУ ИМПЕРСКОГО ФЛОТА, ПЭРУ ИМПЕРИИ.

ПРИВЕТСТВУЮ ВАС.

ПЛАНЕТА 1120 ЗАХВАЧЕНА. ПЛАН НАСТУПЛЕНИЯ ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ БЕЗ ОСЛОЖНЕНИЙ. ПОТЕРИ ВРАГА ЗНАЧИТЕЛЬНЫ. ЗАДАЧА БЛИЗКА К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ».

Барр оторвал взгляд от мелкого шрифта и в отчаянии прокричал:

— Идиот! Старый дурак! Разве это — донесение?!

— А? — вяло откликнулся Деверс. Он тоже был не на шутку разочарован.

— Да это же хуже, чем ничего! — безнадежно махнул рукой Барр. — Наш обожаемый сановник теперь действительно играет на генерала! Убрав Риоза, он станет Верховным Главнокомандующим! Пока же он тешит свою пустую душонку тем, что отправляет ему помпезные донесения о военных победах, к которым не имеет ни малейшего отношения. «Такая-то и такая-то планета захвачена». «Наступление продолжается по намеченному плану». «Потери врага значительны». Надутый петух!

— Постойте, Барр! Минуточку! Дайте-ка…

— Выбросьте это в мусоросборник!

Старик отвернулся, не зная, куда деваться от стыда и досады.

— Клянусь, я не ждал, что там окажется что-то из ряда вон выходящее! Но во время войны стоит предполагать, что даже самое пустяковое донесение, не доставленное в срок, может повлиять на ход военных действий и привести хоть к каким-то осложнениям. Вот почему я взял капсулу! О, Господи! Лучше бы я ее не брал! Тогда бы Риоз хоть минуту своего драгоценного времени потратил на чтение этой цидульки. Теперь-то он, как пить дать, употребит его на что-нибудь более существенное…

Деверс встал.

— Послушайте, патриций, перестаньте, ради бога, ходить из угла в угол! Можете остановиться?

Он поднес крошечный листочек с донесением к самому носу Барра.

— Да прочтите же еще раз! Что это он имеет в виду под словами: «Задача близка к осуществлению»?

— Захват Академии, конечно!

— Да? А может быть, Империи? Вы же знаете, он верит, что его задача именно такова!

— И что?

— И что?

Улыбка Деверса утонула в бороде.

— Погодите… Сейчас покажу…

Ловким движением он убрал подписанное изысканной монограммой Бродрига донесение обратно в капсулу. Легкий щелчок — и капсула закрылась — будто ее и не открывали. Внутри раздался едва слышный шум — система контроля совершала обратный ход.

— Итак, вы утверждали, что открыть эту капсулу невозможно, не зная персонального кода Риоза. Так?

— В Империи — невозможно.

— Следовательно, содержание донесения нам неизвестно и абсолютно подлинно?

— Для Империи — да.

— Но Император может ее раскрыть, верно? Персональные коды всех офицеров Имперского флота наверняка внесены в компьютерные файлы. Во всяком случае, в Академии такая практика.

— В Имперской столице тоже, — подтвердил Барр.

— Следовательно, когда вы, патриций Империи и Пэр Империи, докажете этому Клеону, вашему Императору, что его любимый ручной попугайчик и самый верный и храбрый из его генералов снюхались, чтобы скинуть его, и вручите ему эту капсулу как вещественное доказательство, как он поймет, какая такая «задача» Бродрига близка к завершению, а? Ну, смелее!

Барр помотал головой.

— Подождите… Я не совсем понял… Вы ведь это несерьезно? — спросил он, потирая ладонью щеку.

— Абсолютно серьезно! — выпалил Деверс. Распаляясь все больше, он продолжал: — Послушайте! Девять из десяти ваших последних Императоров отправились на тот свет не без помощи своих верных генералов. У всех этих генералов были наполеоновские планы. Вы же сами мне об этом рассказывали! И не раз! Да старикашка Клеон поверит нам сразу, и голова Риоза очень скоро полетит с плеч!

— Да, он серьезно… — прошептал Барр в сторону и продолжил, повернувшись к Деверсу лицом: — Ради всего святого, поймите, что Селдоновский кризис нельзя преодолеть с помощью этой притянутой за уши нереальной, детективной дешевки! Ну, представьте, что нам в руки не попала капсула. Представьте, что Бродриг не закончил донесение фразой: «Задача близка к осуществлению». План Селдона не учитывает таких мелочей, такого дикого везения!

— Но все-таки, уж если нам так дико повезло, разве есть законы, которые говорят о том, что Селдон не воспользовался бы такой удачей?

— Ну, в общем-то нет, но… но…

Барр замолчал, потом заговорил более спокойно, но с очевидным напряжением:

— Ну, например, во-первых: как вы доберетесь до Трентора? Вы не знаете даже его координат, а я их просто не помню, не говоря уже об эфемеридах. Вы даже собственных координат не знаете!

— В пространстве заблудиться невозможно, — хмыкнул Деверс. Он был уже у пульта управления. — Отправимся на ближайшую планету, а оттуда улетим со всем, что нам необходимо, и впридачу — с самыми лучшими навигационными картами. Не забывайте, что у нас с собой — сто тысяч кредиток!

— Вот именно, с картами! И в наручниках. Да наши портреты уже разосланы по всем планетам этого сектора Империи!

— Док, — спокойно сказал Деверс. — Не будьте занудой. Риоз сказал, что мой корабль подозрительно быстро сдался, — и он не шутил. У моего корабля хватит энергии и огневой мощи, чтобы превратить в космическую пыль все, что мы встретим на своем пути. Кроме того, у нас есть персональные защитные поля. Проныры из Империи их не нашли, но это не значит, что их нет.

— Ну, ладно, ладно, — махнул рукой Барр. — Допустим, мы на Тренторе. Как вы собираетесь попасть к Императору? Вы что, думаете, у него есть приемные часы?

— А об этом поразмыслим, когда будем на Тренторе!

Барр беспомощно развел руками.

— Ну что ж, будь по-вашему. Честно говоря, я уже пятьдесят лет мечтаю побывать на Тренторе. А то так и умру — не увижу.

Гиперядерный двигатель заработал… Мигали огни… Деверс и Барр ощутили легкий толчок, означавший, что корабль совершает прыжок через гиперпространство…

Глава 9

НА ТРЕНТОРЕ

Звёзд — что сорняков на непрополотом поле. Латан Деверс наконец увидел на табло цифры справа от нуля — они были крайне важны для расчета траектории полета через гиперпространство. То, что приходилось совершать прыжки на расстояния не более одного светового года, терзало его, как клаустрофобия. Небеса, озаренные мертвенным светом неизвестных звёзд, пугали своей суровостью.

В центре звездного скопления, в котором было не меньше десяти тысяч светил, озарявших своим сиянием непроглядную черноту, вращалась громадная Имперская планета — Трентор.

Это была не просто планета — это было в полном смысле слова сердце Империи, биение которого передавалось двадцати миллионам звездных миров. У Трентора была единственная функция — контроль, единственная задача — правление, единственный продукт производства — законы.

Трентор, огромный мир, функционировал как одно целое. Население планеты составляли люди, домашние животные и их паразиты. Ни единой полоски травы, ни единого участка открытой почвы невозможно было отыскать за пределами ста квадратных миль, занятых Императорским Дворцом. Проточной воды, кроме как за стенами, окружавшими дворец, тоже не было видно — она хранилась в огромных подземных цистернах — запас для всей планеты.

Сверкающий, прочнейший, нержавеющий металл, покрывавший всю поверхность планеты, был основанием, на котором возвышались величественные металлические постройки, лабиринты которых покрывали всю планету. Здания были связаны между собой переходами; от переходов змеились во все стороны бесчисленные коридоры, размещались бесчисленные учреждения. На нижних этажах располагались многочисленные торговые центры, занимавшие участки площадью в несколько квадратных миль, а на верхних — развлекательные центры, яркие огни которых призывно загорались по вечерам.

Можно было запросто, войдя в одно из зданий, так и не выйти на поверхность…

Армады кораблей, число которых было никак не меньше, чем во всем Имперском Флоте, доставляли на Трентор ежедневно многотонные грузы, чтобы прокормить сорок миллиардов людей, которые ничего не давали Империи взамен. Каждый день они занимались одним и тем же: распутывали мириады нитей, ведущих к Верховному Правительству — самому многочисленному и сложному по структуре из всех, что знала Галактика.

Двадцать сельскохозяйственных миров были огородом и садом Трентора. Вся Галактика была его прислугой.

…Крепко сжатый металлическими лапами торговый корабль был мягко опущен на высокий пандус, ведущий к ангару. Деверс уже вкусил «радостей» общения с Представителями мира, где доверяли только бумажкам, И был ознакомлен со священным принципом «заполнения форм в четырех экземплярах».

Для начала их остановили на подлете к Трентору, где они должны были ответить на первую из ста последующих анкет. Они прошли сотни перекрестных обследований, тестирование, характерологическое обследование, позднее продублированное; корабль был сфотографирован, обыскан на предмет наличия контрабанды, была уплачена иммиграционная такса, и, наконец, — их попросили предъявить паспорта и визы.

Дьюсему Барру было проще: он был сивеннианцем, подданным Императора, а Латан Деверс — неизвестным без необходимых документов.

Дежурный таможенник, изобразив на лице сожаление, сообщил Деверсу, что он не имеет права пропустить его, а, наоборот, вынужден задержать до выяснения личности.

Но тут, откуда ни возьмись, появились новенькие блестящие кредитки и быстро перешли из рук в руки. Чиновник с деловым видом убрал деньги, и сожаление тут же покинуло его физиономию. Из соответствующего ящичка был извлечен на свет новый бланк, который был быстро и аккуратно заполнен, а к нему были приложены документы, удостоверяющие личность Деверса, — все как надо, комар носа не подточит.

Два человека — торговец и патриций, ступили на Трентор…

А в ангаре в это время до мельчайших подробностей обследовали их корабль — его фотографировали, просвечивали, переписывали грузы, снимали копии с идентификационных карточек пассажиров. За все это были уплачены солидные суммы налогов.

Теперь наконец Деверс отдыхал на высокой открытой террасе под лучами ярко-белого солнца. Мимо него прогуливались весело болтавшие дамы, смеясь, бегали дети. Мужчины лениво потягивали спиртное и поглядывали на экраны огромных телевизоров, передававших имперские новости.

Барр уплатил положенное количество иридиевых монет и купил последний номер пухлой газеты. Это были издававшиеся на Тренторе «Имперские Новости» — официальный орган правительства. В дальней части информационного салона мягко пощелкивали трудолюбивые машины, на которых печатались другие издания. Редакция «Имперских Новостей» располагалась за десять тысяч миль отсюда — добраться до нее можно было по длиннющему коридору. Десять миллионов копий одновременно печатались в это время в десяти миллионах таких же салонов по всей планете.

Барр пробежал глазами заголовки и тихо спросил.

— Ну, с чего начнем?

Деверс встрепенулся. Он находился так далеко от родного дома, в мире, убивавшем его своей сложностью, запутанностью, среди людей, чье поведение ему было так же мало понятно, как язык, на котором они говорили. Зрелище сияющих металлических башен, окружавших его и простиравшихся вокруг насколько хватало глаз, угнетало его. Вся суетная, безостановочная жизнь метрополии повергала его в жуткую тоску, вызывая чувство одиночества, собственной пигмейской беспомощности.

— Придумайте что-нибудь сами, док, — вяло отозвался Деверс.

Барр понимающе кивнул.

— Я пытался рассказать вам, но в это трудно поверить пока не увидишь своими глазами. Я вам искренне сочувствую. Знаете, сколько людей в день мечтает увидеть Императора? Около миллиона. А знаете, скольких он принимает? Не более десяти. Тут нам придется иметь дело с гражданскими чиновниками, а это еще хуже. Причем с аристократами вообще вряд ли что удастся.

— Но у нас еще такая куча денег!

— Один-единственный Пэр Галактики будет стоить как раз такую сумму. А для того чтобы навести мостик к Императору, придется подкупить троих-четверых. Можно, правда, попробовать обойтись чинами пониже — председателями Комиссий, главными наблюдателями — их нам для той же цели потребуется не меньше пятидесяти, и каждый обойдется примерно в сотню. Переговоры придется вести мне. Мне — потому что, во-первых, они не поймут вашего диалекта, во-вторых, — вам неизвестен тонкий этикет придворного взяточничества. Это хитрая наука, поверьте! Ох…

На третьей странице «Имперских Новостей» было то, что искал Барр. Он передал газету Деверсу.

Деверс читал медленно. Язык был непривычен, но смысл он все-таки уловил. Оторвав взгляд от газеты, он сердито ударил ладонью по листу.

— Что, этому можно доверять?!

— В определенной степени, — пожал плечами Барр. — Весьма маловероятно, чтобы они уничтожили весь флот Академии. Думаю, они уже не первый раз печатают подобное вранье. Если они прибегли к обычной практике освещения военных событий — объективности ждать не приходится. Скорее всего, это означает, что Риоз выиграл еще одно сражение. Это больше похоже на правду. Надо понимать, он захватил Лорис. Это, главная планета Королевства Лорис?

— Да, пробурчал Деверс. — Или того, что было когда-то Королевством Лорис. А оттуда до Академии более двадцати парсеков. Док, нам нужно торопиться!

— На Тренторе быстро не получится. Поспешишь — получишь в лоб из бластера, вот и все.

— И сколько же времени нам потребуется?

— Месяц, если повезет. Месяц и наши тысячи кредиток. Если их хватит. И это в том случае, если Императору за это время не взбредет в голову отправиться на Летние Планеты, а там он вообще никого не принимает.

— Но Академия…

— Позаботится о себе сама, как и раньше. Ладно, Деверс, нам пора перекусить. Я ужасно голоден. И потом, у нас в распоряжении весь вечер, и нужно его с толком провести. Вряд ли нам когда-нибудь еще удастся посмотреть на Трентор. Нет худа без добра!

…Председатель Комиссии по внутренним делам беспомощно развел руками, с совиной близорукостью разглядывая посетителей.

— Сожалею, но Император нездоров, джентльмены. Так что передача дела по инстанциям — дело совершенно бесполезное. За эту неделю Его Величество никого не принял.

— Нас он примет, — с полной уверенностью заявил Барр. — Нам бы только встретиться с кем-нибудь из кабинета Личного Секретаря.

— Это невозможно! — воскликнул Председатель Комиссии. — Да за это я своим местом могу поплатиться! Если бы вы хотя бы намекнули, в чем суть вашей просьбы, я, возможно, и сумел бы вам помочь. Поймите, я всей душой желал бы быть вам полезен, но для этого мне нужна хоть какая-нибудь ясность. Должен я что-то объяснить моему боссу!

— Видите ли, — настойчиво гнул свое Барр, — если бы наше дело могло быть решено в более низкой инстанции, я бы и не просил аудиенции у Императора. Я убедительно прошу вас попытаться и рискнуть. Позволю себе напомнить вам, что Его Величество обязательно оценит важность нашего дела, и вы, несомненно, будете увенчаны заслуженными почестями.

— Да, но… — Председатель Комиссии запнулся и пожал плечами.

— Безусловно, — кивнул Барр, — риск должен быть оплачен. Для нас большая честь обратиться именно к вам, и мы крайне признательны за то, что вы согласились выслушать нас. Надеюсь, вы позволите нам подкрепить нашу благодарность…

Деверс нахмурился. Подобные речи с небольшими вариациями за последний месяц он выслушивал уже раз двадцать, не меньше. После этих слов обычно происходила передача денег. Однако на сей раз все выглядело несколько иначе. Как правило, деньги старались взять побыстрее, с опаской. Сейчас же они оставались на виду. Председатель Комиссии медленно пересчитал кредитки, тщательно осматривая их с обеих сторон, — только что на зуб не пробовал.

Голос его сразу изменился.

— Подписаны Личным Секретарем, да? Верные денежки!

— Давайте вернемся к делу, — поторопил его Барр.

— Нет, погодите, — оборвал его Председатель Комиссии. — Давайте еще раз сначала, и поточнее. Мне действительно важно знать, в чем суть вашего дела. Эти деньги — совсем новенькие, и, судя по всему, у вас их было немало, поскольку, как я понимаю, до меня вам много с кем пришлось повидаться. Итак, в чем дело?

— Я не понимаю, к чему вы клоните?

— Видите ли, мне не составит труда доказать, что вы на Тренторе находитесь нелегально, поскольку въездная виза и карточка идентификации вашего молчаливого спутника явно не соответствуют действительности. Он не является подданным Императора.

— Это неправда.

— Вы можете отрицать что угодно, — с неожиданной жесткостью в голосе заявил Председатель Комиссии. — Чиновник, который за тысячу кредиток заполнил подложные документы, во всем сознался — и мы знаем о вас гораздо больше, чем вы думаете.

— Сэр. если вы намекаете на то, что сумма, предложенная вам, не соответствует степени риска…

Председатель Комиссии снисходительно улыбнулся.

— Наоборот, денег больше чем достаточно, — и он отложил кредитки в сторону, — Так вот. Император лично заинтересовался вами. Разве это неправда, господа, что вы не так давно были гостями генерала Риоза? Разве неправда, что вы совершили побег с центральной военной базы с легкостью, мягко говоря, необычайной? Разве неправда, что у вас с собой изрядная сумма денег, обеспеченных недвижимостью лорда Бродрига? Короче говоря, как вы докажете, что вы — не шпионы и не террористы, посланные сюда, чтобы… В общем, вам придется признаться, кто вам платит и за что.

— Видите ли, — с плохо скрытым гневом сказал Барр, — я полагаю, что чиновник вашего ранга не имеет права предъявлять нам какие бы то ни было обвинения. Позвольте откланяться.

— Нет, не позволю!

Председатель Комиссии резко встал, и взгляд его тут же утратил всякое подобие близорукости.

— Вопросы вам будут заданы позднее и более настойчиво. Кстати, я не Председатель Комиссии, а лейтенант имперской полиции. Вы арестованы.

В руке его блеснул мощный бластер. Он злобно ухмылялся.

— Сейчас под арестом люди и поважнее вас. Скоро расчистим ваше осиное гнездо!

Деверс зарычал и потянулся за своим бластером. Лейтенант полиции улыбнулся еще шире и нажал на контакт. Ядерный луч коснулся груди Деверса — и, не причинив ему никакого вреда, нейтрализовался.

Деверс выстрелил в ответ, и голова лейтенанта вместе с верхней половиной туловища оторвалась и повалилась на пол. Через дыру в стене, прожженную лучами бластера, в кабинет хлынули солнечные лучи и осветили продолжавшее улыбаться мертвое лицо лейтенанта.

…Ушли они через потайную дверь.

Деверс хрипло бросил на ходу:

— Быстро на корабль! Сейчас начнется тревога! И добавил яростным шепотом: — Все против нас, черт подери! Могу поклясться, что на их стороне — сам космический дьявол!

Уже выбравшись из здания, они увидели, что у громадных экранов уличных телевизоров собираются толпы народа. У них не было времени останавливаться и ждать. Пропуская мимо ушей взволнованные выкрики людей, Деверс и Барр мчались вперед. Однако, прежде чем они нырнули под своды ангара, Барру удалое прихватить свежий номер «Имперских Новостей». Корабль безжалостно прожег в крыше ангара огромную дыру и рванулся в небо…

— Вы сможете от них удрать? — переводя дыхание, спросил Барр.

Десять полицейских кораблей на полной скорости неслись за убегавшим торговым кораблем, который быстро пересек полосу радиопеленгации и помчался дальше, нарушая все установленные пределы скорости. Далеко позади остались медлительные, грузные, лоснящиеся, как тюлени, корабли Тайной Полиции, отправившиеся в погоню за описанным в подробностях кораблем, на котором удирали двое убийц с хорошо известными приметами.

— Внимательно, док, — проговорил сквозь зубы Деверс, когда они были уже в двух тысячах миль от поверхности Трентора.

Перегрузка оказалась чудовищной. Барр потерял сознание, а тело Деверса пронзила невыносимая боль, глаза заволокло кровавой пеленой. Когда они пришли в себя, на многие световые годы впереди пространство было свободно.

— Ни один имперский звездолет не угонится за мной! — с гордостью за свой корабль воскликнул Деверс и горько добавил: — Только бежать нам больше некуда и делать нечего. Нам с ними не справиться. Что же делать? Что тут мог поделать хоть кто-нибудь?

Барр беспомощно пошевелился на кушетке. Шок от прыжка через гиперпространство еще не прошел, болели все мышцы. Он с трудом проговорил:

— А ничего и не надо делать. Все кончено. Читайте.

Он передал Деверсу номер «Имперских Новостей», который все это время сжимал в руке. Торговец сразу нашел нужный заголовок:

— «Арестованы и отозваны — Риоз и Бродриг», — пробормотал Деверс. Он ошалело уставился на Барра. — Почему?!!

Тут об этом не пишется, но какое это имеет значение? Война с Академией окончена, и Сивенна восстала. Прочитайте заметку и увидите.

Голос его звучал все тише — он очень устал.

— Остановимся в какой-нибудь провинции и узнаем детали. Если вы не против, я вздремну немного.

Что он и сделал.

Торговый корабль, как большой железный кузнечик, совершая гигантские прыжки через гиперпространство, несся к Академии…

Глава 10

ВОЙНА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

Латан Деверс изнемогал от скуки. Он уже получил положенные награды и стоически выслушал занудную речь мэра, которой тот сопроводил прикалывание алой ленты. Собственно, его роль в церемонии была окончена, но формальности вынудили его задержаться, в то время как он всей душой жаждал поскорее, тихо и незаметно, улизнуть и добраться до своего корабля — единственного места, где он чувствовал себя в своей тарелке.

Сивеннианская делегация, с Дьюсемом Барром во главе, подписала конвенцию, согласно которой Сивенна становилась первой провинцией, перешедшей от Империи под экономический протекторат Академии.

Пять имперских линкоров, захваченных во время сивеннианского восстания в тылу, сверкали в небесах — громадные, величественные. Они громко салютовали, пролетая над городом.

А потом — прием, этикет, разговоры…

Кто-то окликнул его с балкона. Это был Форрел — человек, который, как хорошо знал Деверс, был способен купить его двадцать раз за свою дневную прибыль. Форрел, как видно, пребывал в наилучшем расположении духа.

Деверс вышел на балкон. Лицо его приятно освежил легкий вечерний ветерок. Он слегка поклонился, ухмыляясь в густую щетинистую бороду. Барр тоже здесь. Улыбнувшись Деверсу, он сказал:

— Деверс, спасите меня! Меня тут упрекают в таком ужасном, непростительном преступлении, как ложная скромность.

— Деверс, — проговорил Форрел, вынув толстую сигару изо рта. — Лорд Барр утверждает, что ваше путешествие в столицу Клеона никак не связано с отзывом Риоза.

— Это чистая правда, сэр, — признался Деверс. — Мы и не видели Императора. Те сведения о процессе, которые нам удалось раздобыть на обратном пути привели нас к мысли о том, что дело было попросту сфабриковано. Генерала, как будто, обвинили в преступных подрывных намерениях?

— А он был невиновен?

— Риоз? — вопросом на вопрос ответил Барр. — Нет, клянусь вам, невиновен! Бродриг — по большому счету, предатель, но и он не был виновен ни по одному пункту обвинения. Это был юридический фарс — но неизбежный и предсказуемый.

— Надо понимать, вы имеете в виду психоисторическую неизбежность? — иронично поинтересовался Форрел, старательно, утрированно выговаривая каждое слово.

— Естественно, — серьезно ответил Барр. — До этого момента вопрос о психоистории как бы не возникал, но, когда все было окончено, возникла возможность как бы… ну, знаете… подсмотреть ответ в конце задачника. И тогда все стало ясно. Теперь мы видим, что социальный фон в Империи делает захватнические войны невозможными. Во времена правления слабых Императоров Империю рвут на части генералы, борющиеся за никчемный, смертельно опасный в конце концов трон. Во времена правления сильных Императоров Империю парализует их иго, и раздирающие ее изнутри противоречия на какое-то время затихают, — но только на время, чтобы потом вспыхнуть с новой силой.

В промежутке между двумя глубокими затяжками Форрел буркнул:

— Не слишком ясно излагаете, лорд Барр.

Барр смущенно улыбнулся.

Может быть. Это оттого что я не слишком искусен в психоистории. Слова — жалкая подмена математических уравнений. Но вы сами посудите…

Барр замолчал, потому что Форрел явно отвлекся и, облокотившись на парапет балкона, глядел на небо. Деверс глядел туда же и вспоминал о Тренторе…

Барр попытался продолжить свою мысль:

— Видите ли, сэр, — и вы, и Деверс, да, наверное, все полагали, что победа над Империей заключалась в том, чтобы поссорить Императора и генерала. И вы, и Деверс, и все остальные были правы — все время, пока учитывался принцип внутренних противоречий.

Тем не менее вы были не правы, полагая, что этого внутреннего разъединения можно достичь за счет индивидуальных действий. Вы пробовали подкуп, обман. Вы рассчитывали на амбиции и страх. Но из этого ничего не вышло — как вы ни старались. То есть, наоборот, — после каждого подобного шага положение вещей еще больше осложнялось.

Дьюсем Барр отвернулся и, опершись на перила, задумчиво поглядел на огни праздничного города, затем медленно проговорил:

— Всех нас толкала мертвая рука. Всех — храброго генерала и великого Императора, наш мир и ваш мир — мертвая рука Гэри Селдона. Он знал, что такой человек, как Риоз, обречен на неудачу, поскольку именно его успехи и были залогом провала. И чем больше были бы его успехи, тем грандиозней был бы его провал.

— Не сказал бы, чтобы стало понятнее, — опять буркнул Форрел.

— Минуточку, — спокойно продолжал Барр. — Давайте еще раз по порядку. Слабый генерал и не подумал бы нам угрожать — это совершенно очевидно. Сильный генерал при слабом Императоре также не стал бы нам угрожать, поскольку обязательно повернул бы свое оружие в направлении гораздо более близкой и более притягательной мишени. История показала, что три четверти Императоров за последние два столетия в прошлом были мятежными генералами или мятежными вице-королями.

Следовательно, серьезную угрозу для Академии могло представлять только сочетание сильного генерала с сильным Императором, поскольку сильного Императора трудно сместить, а сильный генерал вынужден действовать за границами Империи.

Но — что делает Императора сильным? Чем был силен Клеон? Это очевидно. Он был силен, потому что безжалостно подавлял подданных. Вельможа, который становится слишком богат, генерал, который становится чересчур популярен, — опасны. Вся последняя история Империи доказывает, что так обстояли дела со всеми мало-мальски умными Императорами, желавшими укрепить свою власть.

Риоз выигрывал сражение за сражением — и Император стал относиться к нему с подозрением. Вся атмосфера тех дней вынуждала его быть подозрительным. Риоз отказался от взятки? Очень странно — скрытые причины. Его самый доверенный вельможа ни с того ни с сего поддержал Риоза — очень подозрительно, тайные мотивы. Не было ни одного действия с чьей-либо стороны, которое не казалось бы ему подозрительным. Мы могли бы еще что-то предпринять — только наши действия были ненужными, тщетными. Успехи Риоза были подозрительны. Поэтому он был отозван, обвинен, осужден и казнен. Таким образом Академия снова победила.

Видите — получается, что нет такого стечения обстоятельств, при котором Академия не выиграла бы. Это было неизбежно — что бы ни предпринял Риоз, что бы ни предприняли мы.

Магнат Академии самодовольно кивнул.

— Неплохо. Только вот… А если бы Император и генерал были в одном лице? А? Что тогда? Этой ситуации вы не учли, поэтому я считаю, что вы меня не убедили.

Барр пожал плечами.

— Да я и не пытался что-то доказать. Я не знаю математики и не могу подкрепить свои доводы математическими выкладками. Я говорю только о том, что подсказывает мне здравый смысл. При том, что в Империи каждый аристократ, любой мужчина в расцвете сил, всякий уважающий себя разбойник мечтают только о том, как бы поскорее забраться на трон, — и как говорит история, мечты эти далеко не всегда бесплодны — что бы случилось даже тогда, когда сильному Императору пришло в голову затеять заграничную войну на дальнем краю Галактики? Как долго он мог бы отсутствовать в столице, пока там дело не дошло до гражданской войны и он вынужден был бы вернуться домой? Нет, социальная ситуация в Империи не позволила бы ему отлучиться надолго!

Однажды я сказал Риозу, что вся мощь Империи бессильна против мертвой руки Гэри Селдона.

— Хорошо, хорошо! — Форрел был явно доволен. — Следовательно, вы утверждаете, что Империя больше никогда не станет нам угрожать?

— Похоже, что так, — развел руками Барр. — Честно говоря, Клеон вряд ли протянет больше года, после чего неизбежно встанет вопрос о праве на престол, что будет означать последнюю гражданскую войну в истории Империи.

— Ну, что ж, — прищурившись, проговорил Форрел, — получается, что врагов больше нет?

Барр задумался.

— Существует Вторая Академия.

— На другом краю Галактики? Исключено.

В это время Деверс резко обернулся и угрюмо уставился на Форрела.

— Думаю, у нас достаточно врагов у себя дома.

— Да? — искренне удивился Форрел. — Кто же это, если не секрет?

— Например, люди, которые делают вид, что за мир и благосостояние всех, а сами только и делают, что следят, как бы чересчур много прибыли не скопилось в руках у тех, кто создает это благосостояние. Улавливаете?

Взгляд Форрела постепенно утратил благодушие и встретился с открытым, гневным взглядом Деверса.

Часть II. МУЛ

Глава 11

МУЛ… Как ни парадоксально, о «Муле» известно меньше, чем заслуживает фигура такого масштаба в истории Галактики, даже период его высочайшей славы известен нам в основном по свидетельствам его противников и в особенности из записок молодой женщины, жены…

Галактическая энциклопедия

МОЛОДОЖЕНЫ

Хейвен произвел на Байту удручающее впечатление. Муж показал ей его солнце — тусклую звездочку, потерянную в пустоте пространства на далекой окраине Галактики. Плотные звездные скопления остались позади — только одинокие лучи рассеянного света озаряли мрак. Но даже среди своих многочисленных соседей Хейвен был тускл и непривлекателен.

Торан прекрасно понимал, что в качестве прелюдии к будущей семейной идиллии красный карлик выглядел мало впечатляюще. Он смущенно улыбнулся.

— Конечно, Бай, обмен неравноценный. После Академии выглядит не очень, правда?

— Это ужасный обмен, Торан. Лучше бы мне было не выходить за тебя.

Но, заметив, что лицо мужа моментально стало обиженным, не дав ему обидеться окончательно, она проговорила особым «уютным» голоском — так, как умела только она:

— Ну, что ты, глупыш! Сейчас ты оттопыришь губу и станешь похож на умирающую утку, а потом уткнешься мне в плечо, а я поглажу тебя по головке, вот так… Боже, как током от волос бьет! А ты, конечно, ждал, что я буду в восторге, да? Ты думал, я скажу: «Тори, с тобой — хоть на край света» или «Милый, где угодно — хоть в пустоте, среди звёзд — лишь бы с тобой». Ну, признайся!

Ее указательный палец коснулся носа мужа, и она вовремя отдернула руку, а то бы Торан точно укусил ее.

Он обиженно проговорил:

— Ну, а если я сдамся и признаюсь, что ты права, ты ужин приготовишь?

Она ласково кивнула. Торан улыбнулся в ответ.

По большому счету, красавицей она не была — он это понимал. Это было видно с первого взгляда. Волосы у нее были темные, блестящие и густые, хоть и невьющиеся, рот немного великоват, но тонкие, дивно очерченные брови отделяли прекрасный, мраморно-белый лоб от теплых, всегда улыбающихся карих глаз.

А за тщательно выстроенным и упорно охраняемым фасадом практичности, не романтичности, житейской расчетливости таилось маленькое озерцо нежности, которое ни за что бы не вырвалось наружу, если бы вы попытались добиться этого силой, а только тогда, когда вы знали, как этого добиться — а вы бы и не почувствовали, что чего-то добивались.

Торан еще немного посидел у пульта управления, хотя делать там было абсолютно нечего, и решил отдохнуть. Оставался еще один межзвездный прыжок, потом еще несколько миллимикропарсеков «по прямой», и только потом потребуется ручное управление. Он запрокинул голову назад и повернулся в кресле, пытаясь разглядеть через приоткрытую дверь хозяйственного отсека, что там делает Байта. Она доставала с полок контейнеры с едой.

В его отношении к жене была едва заметная доля самодовольства. Нечто вроде удовлетворенного самолюбия человека, который добился желанного успеха после трехлетней борьбы с собственным комплексом неполноценности.

Как бы то ни было — он был провинциалом, и не просто провинциалом, а сыном отставного Торговца. А она была из самой Академии. Мало того — ее родословная прослеживалась до великого Мэллоу…

Он все время побаивался этого путешествия. Везти ее на Хейвен — в скалистый мир с пещерными городами — было рискованно. Заставить ее столкнуться с извечной враждебностью Торговцев к Академии — враждебностью крестьян к горожанам — было еще рискованнее.

И все-таки после ужина — последний прыжок!

Звезда Хейвена горела недобрым тускло-алым светом, а вращавшаяся вокруг нее планета светилась бледно-розовым румянцем, поскольку окружавшее ее кольцо атмосферы поглощало свет звезды. Половина планеты покоилась во мраке, Байта склонилась над большой голографической картой участка космоса, испещренной паутиной пересекающихся линий. В центре их сплетения мерцал Хейвен. Подперев щеку рукой, она проговорила:

— Жаль, что я не познакомилась с твоим отцом раньше. Вдруг я ему не понравлюсь?

— Тогда, — уверенно проговорил Торан, — ты будешь первой хорошенькой девушкой, ухитрившейся не понравиться ему. Пока он не потерял руку и не перестал мотаться по Галактике, он… ну, в общем, если ты спросишь его об этом, он будет болтать до тех пор, пока у тебя уши не отсохнут. Я слушал-слушал и в конце концов понял, что он здорово привирает. Не было случая, чтобы хоть один свой роман он пересказал дважды одинаково.

Хейвен-II стремительно приближался. Уже было видно внутреннее море, грифельно-серое в сгущавшихся сумерках, то и дело исчезавшее в густых облаках. Берега его окаймляли высокие скалистые горы.

Они подлетали все ближе к поверхности планеты. Уже было видно, как море катит к берегу величественные валы. В тот миг, когда до горизонта не было видно ничего, кроме серых волн, в видовом иллюминаторе мелькнул покрытый льдом берег.

— Скафандр застегнула? — крикнул Торан, пытаясь перекричать шум двигателей, работавших в режиме торможения.

Байта кивнула. Ее пухлое личико за прозрачным пластиком шлема мягкого, плотно прилегающего скафандра покрылось нежным румянцем.

Корабль приземлился на открытую площадку в двух шагах от подножия скалистого плато.

Осторожно, неуклюже ступая, они спустились в густую темень галактической ночи. Байта поежилась от холода. Изо рта у нее вырвалось облачко пара. Торан крепко взял ее под локоть, и они побежали по заледенелой, утрамбованной земле к островку света, мерцавшего вдали.

На полпути их встретили вооруженные часовые. Они обменялись с Тораном парой коротких фраз, после чего пошли дальше вместе с ними. И ветерок, и холод остались позади, когда они вошли в высокие ворота в скале, которые тут же закрылись за ними. Внутри было тепло, от стен исходило мягкое белое сияние. Слышался гул множества голосов. Таможенник, оторвавшись от бумаг, с любопытством поглядел на вошедших. Торан подал ему бумаги.

Тот, быстро просмотрев документы, тут же возвратил их Торану и жестом указал дорогу. Торан шепнул жене:

— Похоже, отец договорился. Обычно тут часов пять торчать приходится.

Они вышли на открытое пространство, и Байта воскликнула:

— Вот это да!

Пещерный город был залит дневным светом — ярким дневным светом утреннего солнца. Конечно, на самом деле никакого солнца не было. То, что должно было быть небом, терялось в свете рассеянных лучей. Теплый, довольно плотный воздух был напоен ароматом свежей зелени.

— Ну, Торан, да здесь просто красиво! — удивилась Байта.

Торан кивнул с ревнивой гордостью.

— Конечно, Бай, это не Академия, но все-таки большой город — самый большой на Хейвене. Двадцать тысяч человек. Думаю, тебе здесь понравится. Правда, с развлечениями — не густо, но зато тайной полиции нет.

— О, Тори, это же просто как в сказке — игрушечный городок! Весь белый и розовый — и какой чистенький!

— Да…

Торан глядел на город вместе с женой. Дома были большей частью двухэтажные, построенные из прочного камня с волнистым рисунком — его добывали на планете. Высотных домов с башнями и шпилями, столь типичных для Академии, здесь не было и в помине, не было и громадных многоквартирных монстров, украшавших улицы старых Королевств, — здесь царили малые формы и индивидуальность — реликвии частной инициативы в Галактике массовой психологии.

Торан шепнул жене на ухо:

— Бай, смотри туда. Это отец. Да не туда, глупышка! Видишь?

Она увидела. Им махал единственной рукой высокий, грузный пожилой мужчина, широко растопырив пальцы, как будто загребал воздух. До них долетали раскаты громоподобного баса. Байта взяла мужа под руку, и они сбежали вниз по аккуратно подстриженной лужайке. Рядом с отцом Торана стоял мужчина пониже ростом. Издалека его невозможно было разглядеть рядом с одноруким великаном, который продолжал махать рукой и кричать.

Наклонившись к жене, Торан шепнул:

— Это сводный брат отца. Тот самый, что бывал в Академии. Я тебе рассказывал.

Они встретились на зеленом ковре травы, радостно смеясь. Отец, наконец выпустив сына из железного полуобъятия, поспешно привел себя в порядок: одернул короткую куртку и поправил свое единственное украшение — расшитый металлическими узорами пояс.

Склонив голову набок, он по очереди оглядел молодых и наконец, борясь с чуть заметной одышкой, пробасил:

— Ну, сынок, ты выбрал отличный денек для возвращения домой!

— Что? Ах да! Сегодня ведь день рождения Селдона?

— Угу. Знаешь, натерпелся по дороге — наняли машину, и я попросил этого дракона Ранду сесть за руль. Тот еще водитель!

Взгляд его остановился на Байте. Голос его сразу смягчился:

— У меня есть кристалл с твоей мордашкой. Неплохо, но теперь я гляжу на тебя и понимаю, что парень, который тебя снимал, — жалкий любитель.

Он вынул из кармана маленький прозрачный кубик внутри него светилось крохотное смеющееся лицо Байты.

— Ах, вы про это… — смутилась Байта. — И зачем только Торан послал вам эту карикатуру. Просто удивительно, что вы вообще разговариваете со мной после этого, сэр.

— Да ну? Слушай, малышка, называй меня Фрэн. Давай без формальностей. Так что бери меня под руку и пошли к машине. Знаешь, строго между нами — до сих пор я не предполагал, что мой сыночек способен на что-нибудь стоящее. Пожалуй, придется изменить свое мнение.

Торан тихо спросил у дяди:

— Как поживает старик? Все еще бегает за юбками?

Доброе лицо Ранду покрылось паутиной мелких морщинок, когда он улыбнулся.

— Когда удается, Торан, когда удается. Время от времени он вспоминает, что в следующий день рождения ему стукнет шестьдесят, и это его ужасно огорчает. Но он быстро прогоняет эту печальную мысль и снова становится самим собой. Он — торговец старой закалки. Ну, а ты-то как, Торан? И где это ты отыскал такую красотку?

Торан усмехнулся и взял дядю за руку.

— Дядя, разве можно в двух словах рассказать историю, которая длилась три года?

В маленькой уютной гостиной Байта наконец с облегчением сняла дорожный костюм и, тряхнув головой, распустила волосы. Села в кресло, положила ногу на ногу и принялась украдкой разглядывать фигуру хозяина. Он тоже с любопытством поглядывал на нее.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала она с улыбкой, — и попытаюсь вам помочь. Возраст — двадцать четыре года, рост — пять футов четыре дюйма, вес — пятьдесят четыре килограмма, специальность — историк.

Байта обратила внимание, что хозяин старается стоять или сидеть так, чтобы отсутствие руки было не так заметно.

Но тут Фрэн склонился к самому ее уху и прошептал:

— Знаешь, если на то пошло, я уточню: вес пятьдесят шесть килограммов.

Он весело расхохотался, увидев, как она покраснела, и добавил вслух, повернувшись к остальной компании:

— Вес женщины можно безошибочно определить — стоит только внимательно разглядеть ее руки. Но это — если имеешь большой опыт, конечно. Выпьешь чего-нибудь, Бай?

— Наверное, но попозже, — ответила она и, взяв свекра под руку, вышла с ним из гостиной. Торан тем временем занялся новыми журналами на книжных полках.

Фрэн вернулся один и сообщил:

— Она спустится попозже.

Он тяжело опустился в большое кресло в углу и положил негнущуюся левую ногу на табуретку перед собой. Торан повернулся и посмотрел на отца. Тот сказал ласково:

— Ну вот ты и дома, мальчик мой. Я ужасно рад. Мне очень поправилась твоя жена. Умница. Не кисейная барышня.

— Я женился на ней, — просто ответил Торан.

— Я не о том, сынок, — слегка помрачнел отец. — Женитьба — не самый лучший способ устройства будущей жизни. За свою долгую жизнь я себе ни разу этого не позволил. И правильно сделал.

Ранду, до этого молча стоявший в противоположном углу комнаты, прервал его.

— Ну, Фрэнссарт, что ты сравниваешь? До той аварии, что стряслась шесть лег назад, ты нигде не задерживался настолько, чтобы мог позволить себе жениться. Да и потом, кто бы за тебя пошел?

Однорукий гигант рывком выпрямился и рявкнул:

— Любая, понял ты, зануда, любая!

Торан мягко возразил:

— Это не более чем юридическая формальность, папа. В этом есть определенные удобства.

— Для женщин, — буркнул Фрэн.

— Пусть так, — согласился Ранду, — но, в любом случае, это — личное дело мальчика. Женитьба — старая традиция в Академии.

— Подумаешь! Академия! Есть с кого брать пример!

Торан снова возразил:

— Моя жена из Академии.

Он прислушался, посмотрел по очереди на отца и дядю и, приложив палец к губам, проговорил вполголоса:

— Тихо! Она идет.

После ужина разговор перешел на общие темы, но за ужином Фрэнссарт ударился в воспоминания о бурной молодости, в которых, естественно, фигурировали и женщины, и пролитая кровь, и сумасшедшие прибыли, и драгоценности… Включили маленький телевизор. На экране, на который никто не смотрел, разыгрывалась какая-то классическая драма. Ранду устроился поудобнее на низкой кушетке, а Байта уселась на мягкий пушистый ковер — хозяин привез его давным-давно из какой-то экзотической торговой вылазки, и стелили его исключительно для торжественных случаев.

— Ты изучала историю, девочка? — с интересом спросил Ранду.

Байта кивнула.

— Да, но я была не очень дисциплинированной студенткой. Но кое-чему научилась, конечно.

— Ага, на стипендию натягивала, — съехидничал Торан.

— И что же ты изучала? — мягко поинтересовался Ранду.

— Что — все рассказать? Сейчас? — рассмеялась девушка.

Старик смущенно улыбнулся.

— Ну, ладно, ладно, не смейся над стариком. Скажи только, что ты думаешь по поводу нынешней ситуации в Галактике?

— Я думаю, — совершенно серьезно ответила Байта, — что надвигается Селдоновский кризис, причем такой, какой выходит за рамки Плана Селдона. Такое впечатление, что План просто проваливается.

(Фрэн в своем углу присвистнул и пробормотал себе под нос: «Ничего себе! Сказать такое о Селдоне!» Однако вслух он ничего не сказал.)

Ранду задумчиво посасывал трубку.

— Вот как! Почему ты так считаешь? Знаешь, когда я был помоложе, я был в Академии, и мне когда-то приходили в голову всякие трагические мысли. Но все-таки почему ты так думаешь?

— Хорошо, я скажу.

Байта задумалась, нахмурилась, закутала ноги поглубже в мех ковра, обхватила колени руками.

— Мне представляется, что весь смысл Плана Селдона состоял в создании лучшего мира, чем тот, которым была древняя Галактическая Империя. Тот мир начал распадаться три столетия назад, как раз в то время, когда Селдон основал Академию. Если верить истории, распад его был вызван триадой болезней — инерцией, деспотизмом и неравномерностью распределения материальных ценностей в Галактике.

Ранду медленно кивнул. Торан глядел на жену гордыми, сияющими глазами, а Фрэн в своем углу восхищенно прищелкнул языком и наполнил свой бокал.

Байта продолжала:

— Если все, что рассказывают о Селдоне — правда, получается, что он предвидел окончательное падение Империи с помощью законов психоистории. Ему удалось предсказать и то, что должно пройти тридцать тысячелетий неизбежного варварства, прежде чем будет создана новая Империя, в которой будет восстановлена цивилизация и культура человечества. Главной целью его жизни было создание условий, способных обеспечить ускорение возрождения.

Из угла донесся приглушенный бас Фрэна:

— И именно с этой целью он основал две Академии, да прославится имя его во веки веков!

— Именно поэтому он основал две Академии, — подтвердила Байта. — Наша Академия представляла собой сообщество ученых из умирающей Империи, призванных возвести науку и знания человечества на новые невиданные высоты. Академия была географически расположена таким образом и поставлена в такие исторические обстоятельства, что посредством своих гениальных исследований и расчетов Селдон предсказал, что через тысячу лет она станет основой Второй, более могущественной Империи.

Стояла почтительная тишина. Девушка мягко проговорила:

— Это старая история. И все вы ее знаете. Уже триста лет в Академии ее знает любой школьник. Но мне показалось, что стоит вспомнить ее — хотя бы вкратце. Сегодня — день рождения Селдона, вы знаете. И хотя я из Академии, а вы — с Хейвена — это наш общий праздник.

Она медленно закурила сигарету и рассеянно повертела ее в руке, глядя на горящий кончик.

— Законы истории так же абсолютны, как законы физики, и если вероятность ошибок в истории более высока, то это только потому, что история не располагает для своих исследований таким количеством людей как физика — атомов, и в ней больше места для индивидуальных вариаций. Селдон предсказал ряд кризисов на протяжении тысячелетия, каждый из которых должен был ознаменовать определенный поворотный пункт в нашей истории, в нашем движении по заранее намеченному пути. Именно эти кризисы двигают нас вперед. Поэтому сейчас должен наступить кризис. Сейчас, — повторила она убежденно. — Прошло уже почти сто лет со времени последнего кризиса, и за это время все пороки Империи, как в зеркале, отразились в Академии. Наши правители признают только один закон — никаких перемен. Что это, как не деспотизм? Они — признают только один стиль правления — насилие. Они знают только одно желание — удержать то, что считают своим.

— Пока другие голодают! — рявкнул Фрэн, трахнув кулаком по подлокотнику кресла. — Девочка! Слова твои — драгоценный жемчуг! Толстосумы, сидя на денежных мешках, управляют Академией, в то время как отчаянные смельчаки — Торговцы — влачат жалкое существование на заброшенных планетах, вроде Хейвена. Это оскорбление Селдона, пригоршня грязи ему в лицо!

Он поднял единственную руку, сжатую в кулак, лицо его непривычно вытянулось.

— Если бы у меня было две руки! Я бы заставил их выслушать меня! Они бы…

— Папа, — вмешался Торан, — папа, успокойся!

— Успокойся, успокойся! — передразнил его отец. — Мы тут гнием и сдохнем тут, а ты говоришь — успокойся!

— Ну, просто — воскресший Латан Деверс, — сказал Ранду, указывая на брата трубкой, — наш старина Фрэн. Латан Деверс погиб на невольничьих рудниках восемьдесят лет назад с прадедушкой твоего мужа, девочка. Он добр и честен, но мудрости ему недоставало.

— Да, черт подери, на его месте я сделал бы то же самое! — продолжал распаляться Фрэнссарт. — Деверс был величайшим Торговцем всех времен, выше, чем этот раскрашенный мыльный пузырь Мэллоу, идол Академии. И если висельники, которые правят Академией, убили его только потому, что он боролся за справедливость, тем больше крови на их руках!

— Девочка, продолжай, — попросил Ранду, — продолжай, или он будет вот так орать всю ночь напролет, а потом весь день будет стонать и бредить.

— Да продолжать-то особенно нечего, — с неожиданной горечью откликнулась Байта. — Кризис должен наступить, но как его ускорить, я не знаю. Прогрессивные силы в Академии жестоко подавлены. Вы, Торговцы, могли бы восстать, но за вами охотятся, и вы разъединены. Если бы удалось объединить все силы доброй воли внутри Академии и за ее пределами…

Фрэн засмеялся — будто огромный ворон закаркал.

— Слушай ее, Ранду, слушай! Девочка-девочка, нет никакой надежды отыскать слабые места в Академии. У них ведь там как: один хлещет бичом, а другие принимают удары — смертельные удары. Во всей Галактике не осталось смельчака, который мог бы встретиться лицом к лицу с одним честным Торговцем!

Байта тщетно пыталась перевести разговор в другое русло. Торан обнял ее и нежно прикрыл ее рот ладонью.

— Папа, — попытался он урезонить отца, — ты никогда не был в Академии. Ты о ней практически ничего не знаешь. Я хочу, чтобы ты поверил мне: в тамошнем подполье много сильных и смелых людей. Между прочим, Байта — одна из них.

— Ладно, ладно, мальчик, ну что ты оправдываешься? Еще не хватало нам поссориться! — Он был явно смущен.

Но Торан пылко продолжал:

— Твоя беда, папа, в том, что ты — провинциал. Ты думаешь, что несколько сот тысяч Торговцев — великий народ уже только потому, что обречены на жизнь в пещерах на забытой Богом планете, на краю Галактики. Конечно, сборщик налогов из Академии, попав сюда, имеет мало шансов вернуться обратно, но это — дешевый героизм. Что бы вы стали делать, если бы Академия вздумала послать сюда флот?

— Мы бы разнесли его на куски и отправили к чертовой бабушке!

— И сами бы отправились туда же. Преимущество было бы на их стороне. Вас мало, вы плохо вооружены, плохо организованы, и как только это пойметАкадемия, и вы это очень быстро поймете. Поэтому лучше бы вам поискать единомышленников — и в самой Академии, и за ее пределами.

— Ранду! — умоляюще пробасил Фрэн, беспомощно глядя на брата.

Ранду вынул изо рта трубку.

— Фрэн, мальчик прав. Послушай свое сердце и ты поймешь, что он прав. Просто тебе неприятны эти мысли и ты прогоняешь их и орешь на всех. Только от них никуда не деться; Фрэн. Торан, я сейчас объясню тебе, для чего я все это устроил.

Он задумчиво выпустил струйку дыма и положил трубку на край пепельницы. Подождал, пока табак догорит, и, аккуратно постучав по пепельнице, вытряс пепел. Медленно, тщательно снова набил трубку табаком.

— Ты сказал, Торан, что Академия может нами заинтересоваться. Это очень важно. И опасно. Не так давно нас дважды посетили на предмет сбора налогов, Самое неприятное, что второй сборщик прибыл в сопровождении небольшого патрульного корабля. Они приземлились недалеко от города Глейяр, дав на всякий случай холостой залп. Как ты понимаешь, после этого они просто не имели шансов вернуться обратно. Теперь наверняка прилетят другие. Твой отец знает об этом, Торан. Он все прекрасно понимает. Но ты только посмотри на этого упрямого старого повесу! Он знает, что Хейвен в беде, знает, что мы беспомощны, а сам только и делает, что повторяет заученные фразы. Его это, видите ли, согревает и успокаивает. Он думает, что, понося Академию и изрыгая проклятия ей, он выполняет свой долг человека и Торговца и, значит, он так же делает свое дело, как каждый из нас.

— Из кого это — из нас? — поинтересовалась Байта.

Ранду улыбнулся ей.

— Мы организовали небольшую группу, Байта, пока только в нашем городе. Мы еще ничего выдающегося не сделали. Пока нам даже не удалось наладить связи с другими городами, но это начало.

— Начало чего?

Ранду покачал головой.

— Мы пока не знаем. Надеемся на чудо. Мы тоже поняли, что должен наступить Селдоновский кризис.

Он поднял руку с трубкой.

— Ведь Галактика просто кишит осколками и отбросами разбитой Империи. Среди них немало генералов. Как ты думаешь, разве не может хоть один из них озвереть настолько, чтобы…

Байта на мгновение задумалась, затем так решительно замотала головой, что одна прядка волос упала на лоб.

— Нет, это исключено! Среди этих генералов нет ни одного, который бы не понимал, что нападение на Академию — самоубийство. Бел Риоз из старой Империи был лучшим из них, и на его стороне были силы всей Галактики, но и он не смог противостоять Плану Селдона. Разве найдется сейчас хоть один генерал, который этого не помнит?

— Ну, а если мы их подстегнем?

— Куда? В ядерное пекло? И чем их можно подстегнуть?

— Понимаешь, появился один новичок… В последние год-два начали поговаривать об одном странном человеке, которого называют Мулом.

— Мул? — нахмурилась Байта и повернулась к мужу: — Торан, ты что-нибудь слышал?

Торан отрицательно покачал головой.

— Что вы знаете о нем? — спросила Байта у Ранду.

— Ничего определенного, кроме того, что он выигрывает сражение за сражением в самых невероятных ситуациях. Может, слухи и приукрашены, но в любом случае, было бы интересно с ним познакомиться. Не всякий человек с раздутой амбицией и грандиозными возможностями верит в План Селдона и психоисторию. Скорее — наоборот. Мы можем поддержать его в этом неверии, а он может напасть на Академию.

— И Академия победит.

— Да, но вовсе не обязательно легко! Может начаться кризис, и мы сможем им воспользоваться для того чтобы заставить этих деспотов из Академии пойти на компромисс. В худшем случае они будут вынуждены хотя бы на время позабыть о нас, а мы тем временем получим возможность строить дальнейшие планы.

— Что скажешь, Тори?

Торан мягко улыбнулся и легким движением отбросил темную прядь со лба жены.

— Из того, что сказал Ранду, мало что понятно. Кто он все-таки, этот Мул? Что ты вообще о нем знаешь, Ранду?

— Пока — ничего. Узнать кое-что мог бы ты, Торан. И твоя жена, если захочет. Мы говорили об этом с твоим отцом. Очень много говорили.

— А именно, Ранду? Что от нас нужно?

Торан украдкой взглянул на жену.

— Ну, если можно назвать путешествие сюда из Академии медовым месяцем…

— Как насчет того, чтобы продолжить его в более приятной обстановке, — скажем, на Калгане? Субтропики, водный спорт, пляжи, сафари — словом, курорт. Около семи тысяч парсеков отсюда — не так уж далеко.

— И что там, на Калгане?

— Там — Мул. По крайней мере, его люди. Они захватили эту планету месяц назад, причем без боя, хотя диктатор Калгана клялся и божился по всем радио— и телепрограммам, что скорее превратит всю планету в звездную пыль, чем сдаст ее.

— И где же теперь диктатор?

— Нет его, — хмуро ответил Ранду. — Ну, что скажете?

— Ну, а что мы там должны делать?

— Не знаю. Фрэн и я — мы уже старики, да и провинциалы к тому же. Все Торговцы в Хейвене — безнадежные провинциалы. Ты же сам сказал. Мы привыкли и торговать, и жить по старинке. Мы уже не те сотрясатели Галактики, которыми были наши предки. Так… Фрэн, помолчи, пожалуйста! А вы молодые, сильные, вы знаете Галактику. Байта, что очень немаловажно для такого дела, говорит с приятным столичным акцентом. Мы просто хотели бы, чтобы вы хоть что-нибудь разузнали. Если вам удастся войти в контакт с… но это, конечно, вряд ли. Хотя бы подумайте об этом, ладно? Если хотите, вы могли бы встретиться со всей нашей группой. Но это не раньше чем на следующей неделе. Надо вам дать время передохнуть.

Наступившую паузу прервал Фрэн. Он пробурчал из угла:

— Кто хочет еще выпить? Кроме меня, я имею в виду.

Глава 12

КАПИТАН И МЭР

Капитан Хэн Притчер ожидал аудиенции у мэра. Роскошь апартаментов главы Академии была настолько непривычна для него, что даже не производила впечатления. Почему — ему и думать не хотелось. Как правило, он не прибегал к самоанализу и философствованию, если это напрямую не было связано с его работой.

Это помогало.

Работа его состояла в том, что в Департаменте Обороны именовалось «разведкой» и «шпионажем». К сожалению, несмотря на помпезно-хвалебные визги средств массовой информации, разведка и шпионаж ассоциировались в умах обывателей с грязными делишками, выражавшимися в непрерывном предательстве и вранье. Тем не менее во все времена этот род деятельности обществом оправдывался, поскольку служил «интересам государства». Однако, поскольку долгие философские раздумья неизменно приводили капитана Притчера к выводу, что общественное сознание легче убаюкать, чем собственную совесть, он решил не философствовать.

А теперь в роскошной приемной мэра мысли его, вопреки обыкновению, обратились к самому себе.

Его нельзя было назвать счастливчиком. Многие обошли его — многие, менее талантливые, чем он. Он выстоял под проливным дождем чернильных капель, легших пятнами на его биографию, под перекрестным обстрелом официальных выговоров и взысканий. Он упрямо продолжал гнуть свою линию, пребывая в твердой уверенности, что нарушение субординации во имя все тех же священных «интересов государства» сыграет в конце концов свою истинную роль.

Итак, он находился в приемной мэра под охраной пятерых невозмутимых гвардейцев и — весьма вероятно — в преддверии трибунала.

Тяжелые створки мраморных дверей раскрылись, открыв взгляду обтянутые узорчатым шелком стены, покрытый алым синтетическим ковром пол и еще одни двери, тоже мраморные, украшенные металлической инкрустацией.

Двери отворились, оттуда вышли двое чиновников в строгих костюмах фасона трехсотлетней давности и провозгласили:

— Аудиенция капитану Хэну Притчеру из Службы Информации!

Они расступились, церемонно склонив головы, и капитан шагнул вперед. Эскорт гвардейцев остался у первой двери, и в проем второй Притчер вошел один.

За анфиладой дверей находился неожиданно скромный кабинет, где за большим, удивительно строгим письменным столом восседал мужчина маленького роста и весьма невыразительной внешности. Высоченные потолки и вообще вся грандиозность обстановки кабинета еще больше усугубляли тщедушность его фигурки.

Мэр Индбур — третий по счету из мэров, носивших эту фамилию, был Внуком Индбура-первого, человека жестокого, но умного. Его дед производил на людей впечатление деятеля, способного удержать власть, чего он добился, кстати, потрясающей ловкостью в уничтожении последних остатков избирательной демократии, но при этом с еще большей ловкостью ухитрился сохранить достаточно миролюбивый стиль правления.

Мэр Индбур был сыном Индбура-второго, первого из мэров Академии, занявшего этот пост по праву рождения и повторившего своего отца лишь наполовину, — тот был жесток, но умен, а этот — только жесток.

Итак, мэр Индбур был третьим мэром в семье и вторым, занявшим этот пост по праву рождения.

Качеств у него было еще меньше, чем у его предшественников. Он не был ни умен, ни жесток. Он был просто-напросто хорошим бухгалтером, родившимся не в той семье.

Индбур-третий придавал огромное значение таким сторонам своего правления, которые всем, кроме него самого, казались странными.

Для него болезненная привязанность к строгим геометрическим формам в окружающей обстановке была системой; неутомимый и страстный интерес к мельчайшим тонкостям повседневного бюрократизма — трудолюбием; проявление нерешительности в обстоятельствах, когда он был прав, — предосторожностью, а упрямство тогда, когда он был не прав, — решительностью.

При всем том, он никогда не пускал денег на ветер и не отправлял людей на смерть зря, и имел-таки неплохую репутацию.

Капитан Притчер думал об этом, стоя по установленному этикету перед большим письменным столом. Лицо его, однако, было настолько непроницаемо, что трудно было предположить — думает ли он о чем-нибудь вообще. Он не позволял себе ни кашлянуть, ни переступить с ноги на ногу до тех пор, пока взгляд колючих глаз мэра не оторвался наконец от бумаг, на полях которых его перо делало многочисленные пометки. Лист бумаги с убористо напечатанным текстом переместился из одной стопки в другую.

Мэр Индбур аккуратно, как школьник, сложил руки перед собой, неспешно оглядел стол в поисках нарушений образцового порядка размещения письменных принадлежностей.

Наконец он проговорил, уточняя:

— Капитан Хэн Притчер из Службы Информации?

Капитан Притчер, повинуясь строгим канонам этикета, преклонил колено и склонил голову. Так он стоял до тех пор, пока не услышал положенного приказа:

— Встаньте, капитан Притчер!

Мэр начал довольно дружелюбно:

— Вы приглашены сюда, капитан Притчер, по поводу определенного дисциплинарного взыскания, наложенного на вас старшим по чину. Бумаги относительно этого инцидента попали ко мне, что вполне естественно, и поскольку меня интересует все, что происходит в Академии, я решил взять на себя труд уточнить кое-какие детали. Надеюсь, вы не слишком удивлены?

Капитан Притчер четко ответил:

— Нет, Ваше Сиятельство. Ваша справедливость известна всем.

— Вот как? Да что вы говорите? — самодовольно усмехнулся мэр. Тонкие контактные линзы на его глазах сверкнули недобрым светом. Он старательно подравнял лежащую перед ним стопку сколотых скрепкой листков и стал их переворачивать. Листы шуршали, длинный указательный палец мэра скользил вдоль строчек. — У меня здесь — ваше полное досье, капитан. Итак, вам сорок три года, семнадцать из них вы служите в армии. Родились в Лорисе, родители — анакреонцы, в детстве ничем серьезным не болели, перенесли приступ мио… так, это неважно… образование до поступления на военную службу — Академия Наук, основная специализация — гиператомные двигатели, успехи в учебе… гм-м… отличные, с чем вас и поздравляю… поступили в армию в чине младшего офицера на сто сорок второй день двести девяносто третьего года Академической Эры.

Он на мгновение оторвал взгляд от листка, мельком взглянул на капитана, перевернул лист и продолжил чтение:

— Видите, — изрек он немного погодя, — как четко работает моя администрация? Порядок! Система!

Не отрывая взгляда от бумаг, он протянул руку к стоявшей справа шкатулке, достал из нее маленькую розовую конфетку и сунул под язык. Мэр был сладкоежкой — это был его единственный порок. Справедливости ради укажем, что на письменном столе мэра не было ни единой принадлежности для курения — он не курил сам, и, естественно, этого не могли себе позволить его посетители.

Индбур продолжал перечислять подробности биографии капитана, время от времени сопровождая их невыразительными комментариями одобрительного или неодобрительного свойства.

Наконец он аккуратно сложил листки в прежнем порядке.

— Ну, капитан, — сказал он довольно живо, — у вас необычная биография! Судя по всему, у вас блестящие способности и выдающиеся заслуги. Тут написано, что вы были дважды ранены при исполнении обязанностей и награждены Орденом Славы за проявленную храбрость — совершили подвиг, что выходило за рамки ваших непосредственных обязанностей. Подобные факты трудно недооценить.

Выражение лица капитана не изменилось. Он по-прежнему стоял навытяжку. По этикету посетитель, удостоившийся аудиенции у мэра, не имел права садиться — да в кабинете и не было ни единого кресла или стула, кроме того, на котором восседал Индбур. Кроме того, не положено было позволять себе никаких посторонних высказываний, кроме ответов на вопросы.

Во взгляде мэра появилась жестокость, а в голосе — колючие нотки.

— Однако вы не получали повышений по службе уже десять лет, и ваши начальники в один голос говорят о вашем неисправимом упрямстве. Все они сообщают, что вы постоянно нарушаете субординацию, некорректно ведете себя со старшими по чину офицерами, неприкрыто отказываетесь от поддержания дружеских отношений с коллегами и, кроме того, непрерывно создаете конфликтные ситуации. Как вы это объясните, капитан?

— Ваше Сиятельство, я стараюсь всегда поступать так, как считаю правильным. Мои деяния во славу Державы и мои ранения на этом фронте свидетельствуют о том, что то, что я полагал верным и справедливым, не расходилось с интересами Государства.

— Это — ответ военного, капитан, но… опасная доктрина. Чуть позднее мы к этому вернемся. Например, вас обвиняют в том, что вы трижды отказались от предписаний, невзирая на то что были соответствующие распоряжения моих подчиненных. Что вы на это ответите?

— Ваше Сиятельство, предписаниям порой недостает гибкости в критических ситуациях, когда игнорируются вещи, имеющие первостепенную значимость.

— А кто вам сказал, что то, что вы считаете вещами первостепенной важности, на самом деле таковыми являются? И кто вам сказал, что они, будучи таковыми, если на то пошло, игнорируются?

— Ваше Сиятельство, есть вещи, в которых я просто убежден. Мой опыт, мое понимание событий — этого не отрицает никто из старших по чину — тому порукой.

— Но, милый мой капитан, вы просто слепы! Неужели вы не видите, что, присваивая себе право судить о том, что верно, а что — нет, и определяя тем самым для себя лично смысл деятельности разведывательной службы, вы просто узурпируете права старших по чину?

— Баше Сиятельство, я служу прежде всего Державе, а не начальникам.

— Ошибаетесь. У всякого старшего по чину есть свой начальник, а главный из них — я, а я и есть Держава. У вас нет причин жаловаться на какую бы то ни было несправедливость с моей стороны. Собственно, вы сами признали, что справедливость моя общеизвестна. А теперь, будьте так добры, объясните сами, каким образом все ваши дисциплинарные проступки привели к тому, к чему привели.

— Ваше Сиятельство, моя служба состоит в соблюдении интересов Государства, а не в том, чтобы я играл роль отставного моряка в Калгане. В инструкциях, данных мне, было черным по белому написано, что я обязан был осуществлять на планете деятельность на благо Академии, создать там организацию, которая могла бы контролировать действия диктатора, в особенности — в области внешней политики.

— Это мне известно. Дальше!

— Ваше Сиятельство, в своих отчетах я неоднократно указывал на важное стратегическое положение Калгана и контролируемых им звездных систем. Я сообщал о том, что диктатор амбициозен, о том, каковы его военные планы, каковы ресурсы, а также о его миролюбивом или — как минимум — нейтральном отношении к Академии.

— Все ваши отчеты я внимательно изучил. Дальше!

— Ваше Сиятельство, я вернулся два месяца назад. В то время я не наблюдал на Калгане никаких признаков военных приготовлений. Им никто не угрожал. Месяц назад никому не известный джентльмен удачи захватил Калган без боя. Тот человек, что был диктатором Калгана, вряд ли в живых. Там не говорят об измене. Все разговоры — только о гениальности и мощи этого разбойника — Мула.

— Этого кого?

Мэр подался вперед. Он был явно обескуражен и недоволен.

— Ваше Сиятельство, его называют Мулом. Говорят о нем много, но достоверных фактов — крохи, так что я вынужден был добывать информацию где придется и из множества слухов отбирать только заслуживающие доверия. Скорее всего, он не знатен и не богат. Кто его отец — неизвестно. Мать умерла при родах. Воспитание — никакого, бродяга. Образование получил, кочуя по заброшенным мирам. Никакого другого имени его, кроме клички «Мул», никто не знает. Причем утверждают, что он сам присвоил себе эту кличку, — она как нельзя лучше говорит о его потрясающей физической силе и упрямстве в достижении целей.

— Какова его военная мощь, капитан? Физическая сила меня не интересует.

— Ваше Сиятельство, говорят, что его флот огромен, но, вполне возможно, эти слухи от того, с какой легкостью он захватил Калган. Территория, находящаяся под его контролем, невелика, хотя точные ее границы определить трудно. Как бы то ни было, за этим человеком нужно наблюдать.

— Хм-м. Так-так…

Мэр погрузился в раздумье. Медленно, старательно он вывел на чистом листе блокнота шесть абсолютно правильных квадратов, замкнув их стороны в шестиугольник. Вырвал лист, аккуратно разорвал на три части и выбросил в бумажную корзину. Немедленно заработала бесшумная система атомной дезинтеграции, и бумага исчезла.

— А теперь скажите мне, капитан, каковы альтернативы? Вы сказали мне, за кем, по-вашему мнению, нужно следить. А за кем вам приказано было следить?

— Ваше Сиятельство, есть одна крысиная нора, жители которой, судя по всему, не желают платить долги.

— Вот как? И все? Вы не знаете и вам не говорили, что эти люди, не желающие платить налоги, — потомки одичавших Торговцев, анархистов, мятежников, социальных маньяков, которые, заявляя, что они родом из Академии, плюют на достижения пашей культуры? Вы не знаете и вам не говорили, что эта крысиная нора — не одна, что их много, что этих крысиных нор гораздо больше, чем нам кажется, что эти крысиные норы сообщаются друг с другом, а все вместе — с криминальными элементами на территории Академии? Даже здесь, капитан, даже здесь?!

Мэр почувствовал, что говорит чересчур эмоционально, и быстро взял себя в руки.

— Так вы не знали об этом, капитан?

— Ваше Сиятельство, все это мне говорили. Но будучи на службе у Государства, я призван служить честно, а честно служит тот, кто служит Истине. Каковы бы ни были политические устремления этих остатков древних Торговцев, опаснее диктаторы, унаследовавшие обломки Империи. Они реально обладают и силой, и властью. У Торговцев нет ни оружия, ни ресурсов. И единства нет. И я не сборщик налогов, чтобы посылать меня, опытного разведчика, как мальчика на побегушках…

— Капитан Притчер, вы военный, и рассуждать вам не положено. Вы допускаете большую ошибку, позволяя себе выказывать неповиновение мне. Будьте осмотрительнее. Я справедлив, да, но это не означает, что я не могу быть жестким. Капитан, уже давно доказано, что генералы Имперского века и теперешние диктаторы одинаково беспомощны против нас. Наука Селдона, предсказывающая картину течения истории Академии, основана не на геройстве отдельных лиц, как вам представляется, а на социальных и экономических тенденциях истории. Мы успешно преодолели уже четыре кризиса, не так ли?

— Ваше Сиятельство, это так. Но наука Селдона не известна никому, кроме Селдона. У нас же нет ничего, кроме веры в нее. Во время первых трех кризисов, как нас учили, Академией управляли выдающиеся руководители, которые, сумев разгадать природу кризисов, предприняли определенные меры предосторожности. Если бы не это — кто мог бы поручиться за благоприятный исход?

— Да, капитан, но вы забыли о четвертом кризисе. Вспомните, капитан, в то время у нас не было выдающегося государственного деятеля, тогда мы столкнулись с угрозой в лице умнейшего противника, колоссальной военной мощи! А победили за счет исторической неизбежности.

— Ваше Сиятельство, все это так. Но эта неизбежность стала неизбежностью только после целого года нашего отчаянного сопротивления. Наша неотвратимая победа стоила нам полусотни первоклассных кораблей и полумиллиона жизней наших соотечественников. Ваше Сиятельство, План Селдона помогает тому, кто сам себе помогает.

Индбур нахмурился. Ему надоело сдерживать себя. Он понял, что с самого начала неправильно повел беседу, позволив капитану высказывать собственное мнение.

Он жестко проговорил:

— Как бы то ни было, капитан, Селдон гарантирует победу над диктаторами, а я не могу позволить себе в наше трудное время разбрасываться людьми. Эти Торговцы, к которым вы так легкомысленно относитесь, родом из Академии. Война с ними — это гражданская война. В этом плане нам Селдон ничего не гарантирует, поскольку и они, и мы — Академия. Поэтому их надо поставить на колени. Приказ увас есть, и извольте выполнять его.

— Ваше Сиятельство…

— Я не задавал вам вопроса, капитан! Извольте выполнять приказ! Любое неповиновение мне или моим представителям будет расценено как измена. Пока я вас прощаю. Пока!

Капитан Хэн Притчер снова преклонил колено, встал и медленно отступил к двери.

Мэр Индбур, третий в династии и второй по праву рождения в истории Академии, восстановил нарушенное душевное равновесие, достав из шкатулки еще одну конфетку. Затем он взял из левой стопки очередной лист бумаги. Это был отчет о качестве металлических деталей на униформе полицейских. Мэр зачеркнул лишнюю запятую, исправил пару орфографических ошибок, сделал три пометки на полях и положил лист в правую стопку. Взял следующий лист из левой стопки…

Капитан Хэн Притчер из Службы Информации, вернувшись в казарму, обнаружил, что его ожидает персональная капсула. В ней он нашел приказ, пересеченный большими красными буквами «Срочно» и начинавшийся с заглавной буквы «Я».

Капитану Хэну Притчеру предписывалось немедленно вылететь в мятежную систему Хейвен.

Капитан Хэн Притчер, один в легком одноместном катере, отправился прямехонько на Калган. Эту ночь он спал спокойно, как добившийся своего упрямец.

Глава 13

ЛЕЙТЕНАНТ И ШУТ

В то время как на расстоянии в семь тысяч парсеков сдача Калгана без боя отрядам армии Мула вызвала любопытство отставного Торговца, привлекла к себе пристальное внимание упрямого капитана и вызвала раздражение мэра-бюрократа, для самих жителей Калгана как будто ничего и не произошло. Вот извечный урок для человечества — расстояние во времени и пространстве не имеет никакого значения. К сожалению, никто и никогда не выучил урока на «отлично»…

Калган был как Калган. Только там во всем огромном квадранте Галактики как будто и ведать не ведали, что пала Империя, что давным-давно ею не правит династия Станнелей, что ее величие ушло в небытие и нет мира под оливами.

Калган был миром роскоши. Кругом все рушилось, а он сохранял свою неизменную репутацию индустрии развлечений, пожирателя, золота и рынка удовольствий.

Превратности истории обошли Калган стороной, потому что ни один завоеватель не стал бы разрушать или даже сколько-нибудь серьезно вредить миру, в котором было столько готовых, на блюдечке с голубой каемочкой, денег, за которые можно купить любого завоевателя с потрохами.

Однако даже Калган в конце концов стал резиденцией диктатора, и война коснулась его холодной десницей.

Его уютные джунгли, мягкие линии пляжей, города с прихотливой архитектурой откликались жалобным эхом на топот сапог наемных солдат. Миры его провинций были вооружены, немалые деньги были вложены в покупку военных кораблей — впервые в истории Калгана. Его новый правитель быстро показал, что он твердо намерен защищать то, что считает своим, и не прочь захватить чужое.

Он был самым могущественным диктатором в Галактике, вершителем войны и мира, полагал себя строителем Империи и родоначальником династии.

И вдруг никому не известный самозванец, у которого и имени-то не было — только дурацкая кличка, — захватил и его, и его армию, и его новоявленную Империю просто так, без боя.

Тем не менее на Калгане внешне все было как прежде, и его мало что понимающие жители поспешили вернуться к привычной жизни, в то время как иноземные вояки быстро примыкали к все новым и новым формированиям армии Мула.

Снова, как обычно, устраивались экзотические сафари — охота на специально разводимых диких животных в джунглях, где, естественно, как вещала реклама, не ступала нога человека, а в небе над джунглями носились скоростные охотничьи катера — там шла охота на гигантских птиц.

В городах туристы, убежавшие на Калган от суеты Галактики, могли по-прежнему позволить себе всю гамму развлечений в зависимости от собственного кошелька — от эфирных фантастических воздушных замков, распахивающих свои двери перед звоном монетки в полкредитки, до таинственных, мало кому известных домов с привидениями, войти в которые могли себе позволить только самые богатые…

В колоссальном потоке пассажиров Торан и Байта не привлекли особого внимания. Они зарегистрировали свой корабль в громадном общем ангаре на Восточном Полуострове и отправились в местечко, которое было вполне по карману туристам со средним достатком — На побережье Внутреннего Моря. Там можно было развлечься и отдохнуть, и притом народу было не слишком много.

На Байте были темные очки и тонкое белое летнее платье. Она сидела на песке, обхватив колени руками, едва тронутые нежным, золотистым загаром. Взгляд ее рассеянно скользнул по фигуре мужа, вытянувшегося на песке рядом с ней. Он уже успел прилично загореть.

— Смотри, обгоришь! — предупредила она его в первый день, но это было бесполезно. Торан был родом с угасающей звезды, и, хотя он целых три года провел в Академии, солнце было для него роскошью, посему он уже четыре дня, обработав кожу специальным кремом от солнечных ожогов, разгуливал по Калгану в одних шортах.

Байта придвинулась к Торану поближе, и они заговорили шепотом.

Торан печально проговорил, прикрыв рукой глаза от солнца:

— Нет, Байта, конечно, я признаю, что мы ничего не добились. Мы — нигде. Но он-то, он-то где? Кто он? В этом сумасшедшем мире о нем никто ничего не знает. Может быть, его и нет вовсе?

— Он существует, — еле шевеля губами, отозвалась Байта. — Просто он умен и хитер, вот и все. Твой дядя прав. Он человек, который мог бы нам помочь. Если еще не поздно.

После короткой паузы Торан прошептал:

— Извини, Байта, я на минутку задремал. Разморило. Забыл обо всем. Как было здорово.

Голос его почти затих. Стряхнув дремоту, он заговорил снова:

— Помнишь, как нам в колледже говорил доктор Амани, Бай? Академия не может проиграть никогда, но это не значит, что не могут проиграть ее правители. Разве настоящая история Академии не началась тогда, когда Сальвор Гардин сбросил Энциклопедистов и стал первым мэром Терминуса? Разве потом, в следующем столетии Хобер Мэллоу не захватил власть не менее жестоким способом? Дважды правители потерпели поражение — значит, в принципе, это возможно. И почему бы нам этим не заняться?

— Ох, Тори, это из области литературы. Напрасная трата слов.

— Разве? Ну, задумайся! Что такое Хейвен? Разве он — не часть Академии? Если мы победим, это все равно будет означать победу Академии и всего-навсего поражение нынешних правителей.

— Есть большая разница между «мы можем» и «мы победим». Так что — хватит болтать.

— Ну, ладно, Бай. Ты просто не в настроении. Это с тобой бывает. Только зачем ты хочешь мне настроение испортить? Прости, если не возражаешь, я подремлю немного.

Он прикрыл глаза, а Байта рассеянно глядела в сторону моря, как вдруг ее внимание неожиданно привлекла странная фигурка человека, ходившего на руках на потеху скучающей толпе. Скорее всего, это был один из бродячих пляжных акробатов — они тут постоянно околачивались, готовые свернулся в клубок и извиваться как змеи за пару небрежно брошенных монет. Торан открыл глаза, приподнялся и вместе с Байтой стал следить за развитием событий. К кучке людей, собравшихся вокруг акробата, неожиданно приблизились несколько полицейских из береговой охраны. С потрясающей виртуозностью акробат, балансируя на одной руке, сделал им «нос» другой. Командир патруля сделал шаг вперед, но тут же с позором отступил, получив пинок в живот. Паяц быстро встал на ноги и немедленно бросился бежать, а оскорбленного охранника удержала толпа, явно ему не симпатизирующая.

Паяц, петляя из стороны в сторону, перепрыгивая через мирно загорающих туристов, бежал по пляжу. Кучка народа быстро рассосалась. Охранники рассыпались по пляжу.

— Странный какой… — удивленно прошептала Байта.

Торан рассеянно хмыкнул. Паяц был уже недалеко от них, и его можно было разглядеть получше. Его худое, изможденное лицо украшал прямой длиннющий нос. Его длинные, гибкие руки и ноги, по-паучьи ловкое тело, обтянутое клоунским трико, двигались грациозно и легко, однако сразу было видно, что в нужный момент он может собраться в комок железа и камня.

Смотреть на него без улыбки было невозможно. Пробегая мимо Торана и Байты, паяц заметил, что они смотрят на него, совершенно неожиданно остановился и вернулся к ним. Пристальный взгляд его карих глаз остановился на Байте.

Она почувствовала себя неловко.

Он улыбнулся, отчего его по-птичьи носатая физиономия стала еще печальнее. Заговорил он с мягким, своеобразным выговором Центральных Секторов Галактики.

— Пожелай я употребить все красноречие, дарованное мне Добрыми Духами Галактики, — изрек он, молитвенно сложив руки, — я бы сказал, что такой прекрасной госпожи просто не может быть на свете! Разве может сон стать явью? Кто сможет в это поверить? Разве только безумец! Но я готов сойти с ума и преклониться перед блеском этих очаровательных, восхитительных глаз!

Байта только широко раскрыла рот и выдохнула:

— Вот это да!

Торан рассмеялся.

— Ах ты, коварный искуситель! Ну-ка, давай еще что-нибудь в том же духе! Бай, по-моему, он заслуживает поощрения. Дай-ка ему пару монет!

Оскорбленный паяц одним прыжком подскочил поближе.

— О нет, моя госпожа, не поймите меня превратно! Я вовсе не из-за денег расточаю похвалы вашим прекрасным глазам и восхитительному лицу!

— Ну… благодарю вас, — проговорила ошеломленная Байта и, обернувшись к мужу, шепнула: — Ты погляди, как у него глаза горят!

— Но не только дивное лицо и восхитительные глаза, — продолжал паяц с еще большим воодушевлением, — так поразили мое воображение! Госпожа, за столь прекрасной оправой скрывается чудный ум ваш — светлый, твердый, как алмаз, и доброе сердце.

Торан встал и поднял с песка белую рубашку, которую уже четыре дня таскал, забросив за плечо. Доставая из кармана кошелек, он проговорил:

— Слушай, парень, может, скажешь прямо, сколько тебе дать, и перестанешь надоедать даме?

Паяц испуганно отступил, потупил взгляд, ссутулился.

— О, я вовсе не желал огорчить вас, поверьте! Здесь я чужой, про меня всякое говорят, только я, и правда, умею кое-что читать по лицам. Доброе сердце госпожи не оставит в беде несчастного. Прошу простить меня, я говорю неуклюже…

— Пяти монет хватит, чтобы помочь твоей беде? — сухо поинтересовался Торан и протянул паяцу деньги.

Однако тот не двинулся с места, чтобы взять их, и Байта вмешалась:

— Позволь, я поговорю с ним, Тори! — И добавила мягко, вполголоса; — Что ты сердишься? Ну, глупостей наговорил человек. Просто у него такая манера говорить, вот и все. Наверное, на его взгляд, мы тоже странно разговариваем.

Она обернулась к паяцу и спросила:

— Что за беда? Тебя напугал охранник? Не бойся его!

— О нет! — замахал руками паяц. — Нет, не он! Что мне он — не более чем прибрежный ветерок, осыпающий песком мои ступни. Я боюсь другого человека, — а он — это ураган, сметающий миры и сталкивающий их друг с другом, как биллиардные шары. Неделю назад я убежал от него, скитался, спал где придется — порой прямо на мостовой, прятался в толпе. Я заглядывал в глаза многим, ища помощи и поддержки. И вот я нашел ту, что может мне помочь.

Последнюю фразу он произнес тихо, чуть не плача, и повторил:

— Я нашел ту, что может мне помочь!

— Ну, — растерянно проговорила Байта, — я рада бы тебе помочь, но, право же, дружок, из меня выйдет неважная защитница от урагана, сметающего миры. Честно говоря, я бы тебе посоветовала…

Громкий окрик прервал их разговор:

— Вот ты где, грязный подонок!

Это был не кто иной, как оскорбленный охранник. Его багровая физиономия перекосилась от злости. Он тяжело дышал после бега под палящим солнцем. Указывая на паяца тяжелым револьвером, он крикнул:

— Эй, вы, двое, держите его, слышите! Не дайте ему удрать!

Его тяжелая лапища мертвой хваткой вцепилась в плечо несчастного акробата. У того от страха подогнулись колени.

— Собственно, что он натворил? — спросил Торан.

— Что он натворил? Что он натворил? — брызгал слюной охранник. — Так, сейчас, хорошо…

Он полез в карман свободной рукой, вынул огромный красный носовой платок и вытер вспотевшую шею. Слегка отдышавшись, он прорычал:

— Скажу, сейчас скажу, что он натворил! Он удрал, сволочь такая! Об этом знают везде вокруг Калгана, и я бы его давно узнал и сцапал, если бы он стоял на ногах, а не на руках! — Закончив тираду, он довольно осклабился.

— А откуда он убежал, сэр? — вежливо поинтересовалась Байта.

Охранник откашлялся. Вокруг них собирались зеваки: глаза любопытные — ушки на макушке. Прямо пропорционально числу зевак росло воодушевление охранника.

— Откуда он убежал? — с театральным пафосом вопросил охранник. — Про Мула слыхали?

Зеваки притихли, а у Байты противно засосало под ложечкой. Паяц умоляюще глядел на нее, не в силах вырваться из железной хватки охранника.

— Спрашивается, кто же этот подлый бродяга, — с надрывом продолжал охранник, — как не придворный шут Его Величества, удравший от него?!

Он грубо встряхнул свою жертву.

— Признаешь это, мерзавец?

Паяц ничего не ответил, только смертельно побледнел от ужаса. Байта что-то прошептала на ухо Торану.

Торан, дружелюбно улыбаясь, подошел поближе к охраннику.

— Послушайте, дружище, не могли бы вы на минутку отпустить беднягу? Просто он тут плясал для нас и еще не отработал свои денежки.

— Да ну? — притворно удивился охранник. — И где же они? Не болтайте ерунды! Так я его и отпустил! За него, знаете, какая награда назначена?

— Вы ее получите, если докажете, что он — именно тот, кого вы ищете. А пока все-таки отпустите его. Вы нарушаете кодекс гостеприимства, и вам за это может здорово нагореть.

— А вы… вы нарушаете законы Его Величества, и за это может здорово нагореть вам! — рявкнул охранник, еще раз крепко встряхнув паяца. — Верни этому человеку деньги, подонок!

Торан резко взмахнул рукой, и револьвер охранника упал на песок — тот не успел и глазом моргнуть. Охранник взвыл от боли и ярости. Торан решительно оттолкнул его, а освободившийся паяц спрятался у Торана за спиной.

Толпа росла. Люди толкались, заглядывали друг другу через плечо. Вдруг издали послышался нарастающий ропот и твердый приказ расступиться и дать дорогу.

Зеваки нехотя расступились, и по образовавшемуся проходу к месту происшествия быстро подошли двое парней с бульдожьими физиономиями и электрическими хлыстами наготове. На обоих были пурпурные блузы с изображением молнии и расколотой надвое планеты.

За ними следом шел смуглый великан в форме лейтенанта — черноволосый и хмурый.

Лейтенант заговорил с подозрительной мягкостью в голосе — вероятнее всего, у него не было нужды повышать голос. Он спросил у охранника:

— Это вы нас вызвали?

Охранник все еще потирал ушибленную руку. Скривившись от боли, он пробормотал:

— Я требую выплаты положенной награды, ваша честь, и обвиняю этого человека…

— Вы получите свою награду, — отрезал лейтенант, не глядя на него, и резко приказал солдатам:

— Взять его!

Торан почувствовал, как паяц судорожно вцепился в его рубашку. Постаравшись взять себя в руки, он сказал как можно спокойнее:

— Сожалею, лейтенант, но этот человек — мой. Солдаты не моргнув выслушали это неожиданное сообщение. Один из них инстинктивно поднял плеть, но по безмолвному приказу лейтенанта тут же опустил ее. Смуглый гигант шагнул вперед и скалой навис над Тораном.

— Кто вы такой?

Торан гордо ответил:

— Гражданин Академии!

Это произвело должное впечатление — по крайней мере, на толпу. Глухое молчание сменилось гулким ропотом. Имя Мула могло напугать, но, в конце концов, имя это было пока ново, и к нему еще не успели привыкнуть настолько, насколько привыкли к слову «Академия». Академия победила Империю, и священный трепет перед ней был еще силен в этом квадранте Галактики. Все знали о ее силе и деспотизме.

Лейтенант, однако, остался невозмутим.

— Вам известно, что за человек прячется у вас за спиной?

— Мне сказали, что он убежал из дворца вашего правителя, но наверняка я знаю одно — он мой друг. Вам придется здорово постараться и доказать точно, что он действительно тот, кого вы ищете.

В толпе послышались возгласы испуга и восхищения, но лейтенант сохранил спокойствие.

— У вас есть документы, подтверждающие, что вы действительно гражданин Академии?

— На моем корабле.

— Вы осознаете, что ваши действия противозаконны? Я могу пристрелить вас на месте!

— Нисколько не сомневаюсь. Однако, застрелив гражданина Академии, вы сами скоро отправитесь туда в виде собственного трупа — четвертованного, в качестве частичной компенсации. Так было со многими диктаторами.

Лейтенант нервно облизнул губы. Это было правдой. Он проговорил:

— Ваше имя?

Торан развивал достигнутое преимущество…

— На дальнейшие вопросы я буду отвечать только на борту моего корабля. Можете узнать в ангаре номер стоянки. Корабль зарегистрирован под названием «Байта».

— Вы отказываетесь выдать беглеца?

— Разве что самому Мулу. Передайте ему мое приглашение!

Разговор был окончен. Резко отвернувшись, лейтенант сквозь зубы отдал приказ:

— Разогнать толпу!

Щелкнули раз-другой электрические плети. Напуганные зеваки быстро разошлись.

Торан пришел в себя только на пути к ангару. Он проговорил, обращаясь больше к самому себе:

— Ох, Бай, ну и пережил я! Честно говоря, сдрейфил не на шутку.

— Да… — откликнулась она дрожащим голосом. — Это было на тебя совсем не похоже, Тори…

— Ну, сам не знаю, как это вышло! Стоял, как дурак, с револьвером в руке… Бай, я ведь даже толком не знаю, как с ним обращаться! И дерзил этому… В общем, не знаю, как это вышло!

Обернувшись через плечо, он украдкой взглянул на скрючившегося на заднем сиденье скоростного катера придворного шута Мула. Тот дремал, совершенно обессиленный. Катер уносил их все дальше от пляжа. Торан вздохнул:

— Да… труднее работенки у меня, пожалуй, не было.

Лейтенант стоял навытяжку перед гарнизонным полковником. Полковник спокойно сказал:

— Хорошо сработано. Свое дело вы сделали.

Но лейтенант после этих слов не ушел. Он мрачно проговорил:

— Мул пал в глазах народа, сэр. Необходимо принять срочные меры по восстановлению должного порядка.

— Меры уже приняты.

Лейтенант совсем было собрался уйти, но задержался еще и пробормотал с горечью в голосе:

— Я согласен, сэр, — порядок есть порядок, только вот стоял я там перед этим хлюпиком, а у него в руке — револьверишко паршивый, а я был беспомощен, как котенок. Труднее работенки у меня, пожалуй, не было…

Глава 14

МУТАНТ

«Ангар» на Калгане — постройка весьма специфическая, рассчитанная на размещение огромного количества кораблей, на которых сюда прибывают гости из других миров. В «ангаре» все предусмотрено для быстрого и качественного удовлетворения самых разнообразных потребностей туристов. Умник, который все это придумал, моментально стал миллионером. Его наследники — как кровные, так и финансовые — легко попали в круг богатейших людей Калгана.

Постройки «ангара» занимали колоссальные участки земли, так что слово «ангар» в весьма отдаленной степени отражает суть и назначение этого строения, Фактически это был отель — отель для звездолетов. Путешественник платит вперед, и его кораблю предоставляется стоянка, с которой он может стартовать в любой момент. При желании турист может жить в своем корабле. Обычные гостиничные услуги, как то: доставка продуктов питания, медикаментов, несложный ремонт корабля, спецрейсы по Калгану — все это предоставляется за номинальную плату.

В итоге турист имеет одновременно стоянку для корабля и гостиницу для себя, что и удобно, и выгодно. Кроме того, владельцы сдают участки земли, примыкающие к ангару, по сходной цене. Правительство собирает высокие налоги. И все довольны. Никто не внакладе. Простенько — и со вкусом!

Человек, уверенно шагавший по коридорам ангара, соединявшим его многочисленные «крылья», явно был здесь не впервые. В свое время он уже оценил по достоинствуновизну и удобства этого сооружения, а сейчас ему было не до восторгов. Он торопился.

Корабли самых разнообразных размеров и конструкций выстроились длинными четкими рядами. Человек шел вперед, оставляя позади ряд за рядом. Предварительно изучив схему ангара, он понял, в каком крыле находится нужный ему корабль, а теперь богатый опыт и профессиональное чутье должны были помочь ему выбрать его из сотни других звездолетов.

Тишину нарушил отдаленный призрачный вздох. Человек остановился, повернулся и пошел вдоль очередного ряда кораблей — муравей среди металлических чудовищ.

То тут, то там из приоткрытых входных люков вырывались лучи света. Это означало, что хозяева рано вернулись домой, предпочтя шумным развлечениям домашний уют.

Человек остановился. Если бы он умел улыбаться, он непременно улыбнулся бы. Во всяком случае, мысленно он улыбнулся.

Корабль, у которого он остановился, был невелик, но, судя по всему, способен развивать огромную скорость. Некоторые особенности его конструкции убедили человека в том, что он нашел то, что искал. Корабль был необычной модели. В те дни большинство конструкций звездолетов в данном квадранте Галактики либо имитировали модели, созданные в Академии, либо просто были построены тамошними инженерами. Этот корабль был другим. Это был корабль из Академии. Ошибка исключена — утолщения в обшивке свидетельствовали о том, что он оборудован защитным полем — которое было только у кораблей Академии. Было и еще кое-что, что окончательно убедило человека в успехе поисков.

Все стоянки в ангаре были оборудованы электронными барьерами. Однако это не смутило человека, Он достал портативный нейтрализатор весьма специфической конструкции и легко преодолел барьер.

Поэтому внутри корабля узнали о визите постороннего только по мягкому жужжанию звонка в центральном отсеке. Это означало, что кто-то коснулся глазка фотоэлемента сбоку от главного входного люка.

Все время, пока продолжался этот, увенчавшийся успехом поиск, Торан и Байта чувствовали себя в относительной безопасности за стальной обшивкой «Байты». Паяц Мула, сообщивший, что его зовут не как-нибудь, а Магнифико Гигантикус — имечко, прямо скажем, издевательское для столь тщедушного создания, скрючился у стола и жадно поглощал приготовленную для него еду.

Взгляд его печальных карих глаз отрывался от еды только для того чтобы украдкой взглянуть на Байту, которая хлопотала на кухне рядом с ним.

— Благодарность такого ничтожества, как я, конечно, пустяки для вас, госпожа, — смущенно пробормотал он, — но я действительно благодарен вам. Ведь за последнюю неделю я питался одними огрызками. А у меня, признаться, несмотря на то что я такой худой, отличный аппетит.

— Ну так ешь! — улыбнулась Байта. — И не трать времени на благодарности. Знаешь пословицу про благодарность? Я ее точно не помню, один раз только слышала.

— Да, моя госпожа, есть такая пословица. Мне довелось услыхать, как один мудрый человек изрек: «Лучшая благодарность — молчание». Но, увы, моя госпожа, я — болтун. Когда-то мое пустословие пришлось по нраву Мулу, и он нарядил меня в этот шутовской костюм и наградил громким именем — раньше-то меня звали просто Бобо. Ему это не понравилось. А потом, моя госпожа, если моя болтовня была ему почему-либо не по вкусу, он нещадно избивал меня.

Из отсека управления вышел Торан.

— Делать нечего, Бай. Остается одно — ждать. Надеюсь, Мулу известно, что корабль из Академии является территорией Академии.

Магнифико Гигантикус, в прошлом Бобо, широко раскрыв глаза, воскликнул:

— Как же велика должна быть Академия, если даже слуги Мула трепещут перед ней!

— А ты слыхал об Академии? — с улыбкой спросила Байта.

— Кто же не слыхал о ней! — подобострастно воскликнул Магнифико. — Говорят, что это мир великих чудес, в котором есть огонь, способный поглотить целые Планеты. Говорят, что самые высокопоставленные люди по всей Галактике не могут похвастаться честью и уважением, которым пользуется всякий простой смертный, имеющий счастье сказать: «Я — гражданин Академии!» — будь он простым шахтером или даже таким ничтожеством, как я.

Байта покачала головой.

— Ох, Магнифико, если ты будешь произносить такие пышные речи, ты никогда не покончишь с едой. На-ка, выпей молока. Очень вкусное!

Она поставила на стол кувшин с молоком и стакан и, знаком попросив Торана удалиться, сама вышла следом за ним.

— Торан, что же мы будем с ним делать? — тихо спросила она, кивнув в сторону кухни.

— Что ты имеешь в виду?

— Если явится Мул, мы отдадим его?

— А что же нам еще остается, Бай? — обреченно пожал плечами Торан и сдул со лба прилипшую прядь волос.

— Пока мы сюда не попали, — устало продолжал он, — я, как дурак, думал, ну, прилетим, порасспросим тут про Мула, а потом займемся делом — а каким, я и сам не знал.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, Тори. Я сама, честно говоря, не надеялась, что нам удастся увидеть Мула. Я тоже думала, что мы ограничимся просто расспросами, которые в конце концов могли бы вывести нас на людей, которым побольше известно о его межзвездных интригах. Кто знал, что так выйдет! Я же не шпион из космического боевика!

— В этом плане я недалеко от тебя ушел, Бай…

Сжав кулаки, он продолжал:

— Да… Ситуация… Честно говоря, мы ведь и не были до конца уверены, что Мул на самом деле существует. А тут вдруг такая передряга! Значит, ты думаешь, он придет за своим паяцем?

Байта быстро взглянула на него.

— Не знаю, хочу ли я этого. А ты?

В это мгновение прерывисто зазвонил звонок. Кто-то стоял у входного люка! Байта беззвучно прошептала:

— Мул!

На пороге, широко раскрыв глаза, перепуганный насмерть, стоял Магнифико.

— Мул?!

— Придется впустить их, — огорченно пробормотал Торан.

Щелкнул контакт, люк открылся и впустил гостя. Крышка люка захлопнулась. На сканере в центральном отсеке была видна одинокая тень.

— Там всего один человек, — облегченно вздохнул Торан. Сдерживаясь, чтобы не выдать волнения, он спросил в переговорное устройство: — Кто вы такой?

— Может, все-таки мне будет позволено войти? — донесся голос из переговорного устройства.

— Должен вас предупредить, что это корабль из Академии, и по конвенции о международном праве является его территорией.

— Мне это известно, — ответил голос.

— Входите, подняв руки. В противном случае я буду стрелять. Я неплохо вооружен.

— Договорились.

Торан открыл дверь отсека и взвел курок бластера, На пороге стоял незнакомый мужчина. Магнифико облегченно прошептал:

— Это не Мул! Просто человек!

«Просто человек» церемонно кивнул паяцу.

— Точно подмечено. Я действительно не Мул. Руки он по договору держал чуть приподнятыми и разведенными в стороны.

— Я не вооружен, — сообщил он, — и пришел к вам с миром. Так что не волнуйтесь и уберите бластер.

— Кто вы? — недовольно спросил Торан.

— Это мне следовало бы вас спросить, — холодно парировал незнакомец. — Это вы скрываете свою личность, а не я.

— Как это?

— Вы утверждали, что вы — гражданин Академии, не правда ли? Да будет вам известно, что среди прибывших на Калган не зарегистрировано ни одного Торговца.

— Это неправда! Откуда вы знаете?

— Знаю, потому что я — гражданин Академии. У меня есть соответствующие документы. А у вас?

— Я думаю, вам лучше уйти!

— А я так не думаю. Если вам известно, что бывает с теми, кто выдает себя за гражданина Академии, не будучи им, и еще кое-какие процессуальные тонкости, вам будет нетрудно догадаться, что вас ожидает, если я не вернусь живым на свой корабль. Тут же поступит сигнал на ближайшую военную базу Академии. Так что настоятельно рекомендую вам убрать оружие.

Наступило напряженное молчание. Наконец Байта спокойно сказала:

— Убери бластер, Торан, и поверь ему на слово. Похоже, он правду говорит.

— Благодарю вас, — поклонился незнакомец.

Торан положил бластер на стул рядом с собой.

— Надеюсь, теперь вы можете объясниться?

Незнакомец продолжал стоять. Он был высокий, широкоплечий. Лицо словно вырублено из камня. Почему-то сразу возникла уверенность, что он никогда не улыбается. Но глаза у него были добрые.

— Слухи распространяются быстро, — сказал он, — особенно — невероятные. Думаю, вряд ли на Калгане сейчас отыщется хоть один человек, который бы не знал, что люди Мула схлопотали по зубам от двоих туристов из Академии. Главное я знал уже днем. Кроме того, как я сказал, зарегистрированных туристов из Академии на Калгане нет, кроме меня. Такие вещи нам известны.

— Кто это — «мы»?

— «Мы» — это «мы». Я — один из них. Я понял, что вы припарковались в «ангаре», — вы сами обмолвились там, на пляже, Поэтому я своими методами изучил список и своими методами нашел корабль. — Он резко повернулся к Байте.

— Вы — уроженка Академии, не так ли?

— Да что вы говорите? — огрызнулась Байта.

— Вы — член демократической оппозиции, именуемой «подпольем». Имени вашего я не помню, зато помню лицо. Вы покинули Академию совсем недавно, и это вам вряд ли удалось бы, будь вы фигурой поважнее.

Байта пожала плечами.

— Вы подозрительно много знаете.

— Да. Знаю. Вы удрали с мужчиной. С этим?

— Какая вам разница?

— Никакой. Просто хочу, чтобы мы лучше поняли друг друга. Если не ошибаюсь, пароль на той неделе, когда вы удрали, был «Селдон, Гардин, Свобода»? А командиром вашей группы был Порфират Харт.

— Откуда вы знаете? — гневно воскликнула Байта. — Его схватила полиция?

Торан сжал ее руку, но она вырвалась и подошла ближе к незнакомцу.

— Никто его не схватил. Просто у подполья широкие связи в самых неожиданных местах. Меня зовут капитан Хэн Притчер, я из Службы Информации, и я сам командир группы, — а под каким именем — неважно. — Подождав немного, человек из Академии продолжил: — Нет, я вовсе не жду, что вы мне поверите. В нашем деле лучше не доверять, чем наоборот. Просто хотелось поскорее покончить с вводной частью.

— Ну, — сердито буркнул Торан, — допустим, вам это удалось.

— Можно присесть? Спасибо.

Капитан Притчер уселся, закинув ногу на ногу, а руку забросил за спинку кресла.

— Давайте для начала кое-что уточним. Вы двое прибыли не из Академии, следовательно, как нетрудно догадаться, из одного из независимых торговых миров. Это меня как раз мало интересует. Любопытно другое — что вы собираетесь делать с этим несчастным паяцем, которого вы похитили с такой легкостью. Удерживая его у себя, вы рискуете жизнью.

— Я вам этого не скажу.

— Гм-м. Собственно, я и не ожидал ответа. Только если вы думаете, что Мул лично явится за ним под звуки фанфар, барабанов и электроорганов, забудьте об этом. Мул до такого не унизится.

— Что? — одновременно выдохнули Торан и Байта, а в углу, где притаился Магнифико, в полном смысле слова навостривший уши, раздался вздох облегчения.

— Это правда. Я сам пытался войти с ним в контакт и проделал в этом плане гораздо более серьезную работу, чем вы, любители. Ничего не вышло. Он нигде лично не появляется, не разрешает себя фотографировать и вообще как бы то ни было изображать — видит его только ближайшее окружение.

— Чем же мы можем быть вам полезны в этом плане, капитан?

— Не вы. Паяц — ключ ко всему. Паяц — один из немногих, кто его видел. Он мне нужен. У меня есть кое-какие догадки, и он может их подтвердить. Мне нужно их подтвердить, чтобы, черт побери, встряхнуть Академию!

— А ее нужно встряхнуть? — ехидно поинтересовалась Байта. — А зачем? И в какой роли вы выступаете сейчас? Кто вы — мятежный демократ или служащий тайной полиции и провокатор?

Лицо капитана помрачнело.

— Когда существует угроза для всей Академии, Мадам Революционерка, она существует для всех — и для демократов, и для тиранов. Так что давайте-ка спасем наших собственных тиранов от еще большего тирана, с помощью которого мы сможем их сбросить.

— О каком это тиране вы говорите?

— О Муле! Я кое-что о нем знаю — столько, что уже сто раз мог отправиться на тот свет, если бы не моя способность ускользать в самые опасные моменты. Попросите паяца выйти. Мне нужно кое-что сказать вам наедине.

— Магнифико!

Байта жестом попросила паяца удалиться, и тот безропотно повиновался.

Капитан заговорил так тихо, что Байте и Торану пришлось придвинуться поближе.

— Мул — хитрый игрок. Слишком хитрый, чтобы не понимать притягательности и блеска авторитарного правления. Если он от этого отказывается, то не без причины. Вот почему я думаю, что при личном контакте можно было бы узнать нечто важное, что он скрывает.

Он нетерпеливо махнул рукой, показывая, что вопросы задавать не время, и торопливо продолжал:

— Я побывал там, где он родился. Побеседовал с людьми, которые вряд ли долго задержатся на этом свете именно из-за того, что им кое-что известно. Они помнят ребенка, который родился тридцать лет назад, смерть его матери, его странную юность. Мул — не человек!

Торан и Байта вздрогнули. Они пока мало что понимали, но фраза звучала пугающе.

Капитан продолжал:

— Он — мутант, и, как свидетельствует его дальнейшая карьера, результаты мутации налицо. Я не знаю точно, какова его сила и до какой степени он соответствует образу супермена из дешевых триллеров, но то, что за два года он прошел путь от нуля до завоевателя Калгана, говорит само за себя. Видите, какова опасность? Разве может быть в Плане Селдона учтен генетический сдвиг с непредсказуемыми биологическими качествами?

Байта медленно, с трудом подбирая слова, проговорила:

— Не верю. Это какой-то обман. Почему же люди Мула не убили нас? Чего бояться слугам супермена?

— Я же сказал — я не знаю степени его мутации. Возможно, она еще не завершена, и поэтому он пока не готов к нападению на Академию. В такой ситуации самое разумное с его стороны — дожидаться завершения мутации. А теперь давайте вернемся к паяцу. Позовите его. Я хочу с ним поговорить.

Капитан перевел взгляд на вошедшего, дрожавшего от страха Магнифико, у которого высокий, крепкий мужчина, пристально глядевший на него, явно не вызывал доверия.

Капитан спокойно спросил паяца:

— Ты видел Мула собственными глазами?

— О, я видел его слишком близко, благородный господин. Так близко, что у меня все кости им переломаны!

— Не сомневаюсь. Можешь его описать?

— Мне страшно вспомнить о нем, благородный господин! Он такой… громадный! Рядом с ним даже такой могучий человек, как вы, показался бы муравьем. У него ярко-рыжие волосы — как огонь, а руки у него такие сильные, что я не смог бы сдвинуть его с места, уцепись я и потяни изо всей силы.

Видимо, Магнифико вспомнил пережитые кошмары и весь как-то сжался.

— Часто, на потеху своим генералам, а то и для собственной забавы, он брал меня указательным пальцем за пояс и подвешивал — вот так, — а я должен был читать стихи. Только после двадцатого стихотворения он отпускал меня, причем каждое стихотворение должно было быть только что сочиненным и безукоризненно срифмованным. А порой он требовал еще и еще… Он — человек страшной силы, благородный господин, и ужасной жестокости. А глаз его, благородный господин, никто никогда не видел!

— Что? Повтори!

— Он носит очки, благородный господин, очень странные. Говорят, они непрозрачные, потому что у него нечеловеческое зрение. Я слыхал, — он перешел на шепот, — что тот, кто посмотрит ему в глаза, умрет на месте. Он может убивать взглядом, благородный господин!

Испуганный взгляд Магнифико перебегал с одного лица на другое. Он молитвенно сложил руки.

— Это правда, клянусь вам. Это правда!

Байта глубоко вздохнула.

— Похоже, вы правы, капитан. Что будем делать? Командуйте.

— Так. Давайте рассудим здраво. Как я понимаю, никаких дел у вас здесь больше нет. Верхний барьер открыт?

— Мы можем стартовать в любое время.

— Тогда стартуйте. Может быть, Мул и не хочет ссориться с Академией, но отпускать Магнифико рискованно. Наверху вас запросто могут ждать. Если вы благополучно исчезнете — кто будет виноват?

— Вы правы, — мрачно признал Торан.

— Однако у вас есть защитное поле, и скорость повыше будет, чем у любого из их кораблей, поэтому, как только выйдете из атмосферы Калгана, рвите вперед как можно быстрее.

— Хорошо, — холодно согласилась Байта. — А в каком качестве мы вернемся в Академию, капитан?

— В качестве дружественных представителей Калгана, если вы не против. По-моему, в этом не будет ничего удивительного.

Не сказав ни слова, Торан отправился к пульту управления. Все ощутили легкий толчок.

Только когда Калган остался далеко позади и Торан приготовился к первому межзвездному прыжку, лицо Капитана Притчера едва заметно смягчилось — ни одного корабля армии Мула не встретилось на их пути.

— Похоже, он-таки позволяет нам увезти Магнифико, — сказал Торан. — Что-то у вас не сходится.

— Только в том случае, если он почему-либо хочет, чтобы мы его увезли. Тогда — плохи дела Академии.

Наконец был совершен последний прыжок через гиперпространство, до Академии оставалось лететь сравнительно недолго, и они поймали первую передачу на гиперволнах за время полета.

Их внимание привлекла одна из новостей. Диктор упомянул о том, что некий диктатор, имя которого почему-то названо не было, послал в Академию ноту протеста по поводу насильственного увоза своего придворного. После этого сообщения диктор перешел к спортивным новостям.

Капитан Притчер процедил сквозь зубы:

— Все-таки он нас опередил.

И подумав, добавил:

— Значит, он готов напасть на Академию. Ему просто был нужен повод. Теперь ситуация для нас несколько осложнится. Придется поторопиться…

Глава 15

ПСИХОЛОГ

У того факта, что люди, занимавшиеся «чистой наукой», по-прежнему вели в Академии образ жизни «свободных художников», были свои причины. Превосходство Академии в Галактике — и само ее выживание — в огромной степени зависело от приоритета технологии, и хотя уже минимум как лет полтораста все более главенствующие позиции занимала физическая сила, ученым удалось сохранить некоторый правовой иммунитет. Ученые были нужны, и они знали это.

Была причина и у того факта, что самым свободным из всех «свободных художников» был Эблинг Мис, несмотря на то что многочисленные титулы и ученые звания к его имени добавляли только те, кто не знал его поближе. В мире, где к науке все еще относились с уважением, он был Ученым — с большой буквы и кроме шуток. Он был нужен, и знал об этом.

Вот почему, когда другие падали ниц, он не склонял головы да еще и громогласно заявлял при каждом удобном случае, что его предшественники сроду не унижались перед всякими там вонючими мэрами. И еще добавлял, что во времена его предшественников мэров худо-бедно, а все-таки избирали, а когда надо было — скидывали, и что единственное качество, которое можно получить по праву рождения, — это врожденное слабоумие.

Поэтому, когда Эблинг Мис решил оказать мэру Индбуру честь удостоить аудиенции, он не стал утруждать себя отправкой официального запроса и ожиданием официального ответа, а просто напялил менее продранный из двух своих пиджаков, нахлобучил на голову шляпу, давным-давно утратившую всякое подобие формы, и, яростно попыхивая дешевой сигаретой — плевать ему было на всякие там запреты — гордо прошествовал мимо двоих, не успевших и рта раскрыть охранников, и вошел за ворота дворца мэра.

Его Сиятельство почувствовал первые признаки вторжения, когда до его слуха донесся шум приближавшихся голосов, которые кого-то тщетно увещевали остановиться, а этот кто-то басом чертыхался в ответ и посылал куда подальше тех, кто пытался его задержать.

Индбур медленно отложил лопату, выпрямился и нахмурился. Он позволял себе только два часа отдыха от государственных дел. Это время он, если позволяла погода, копался в саду. Здесь, как и на его письменном столе, царил образцовый порядок — сад украшали клумбы идеальной квадратной и треугольной формы, желтые и красные цветочки чередовались строгими, ровными полосками. Клумбы обрамляли четкие бордюрчики фиалок и зелени. В саду его никто не имел права беспокоить. Никто!

Индбур, на ходу стягивая перепачканные землей перчатки, направился к калитке.

— Что это значит?

С тех пор как существует человечество, подобный вопрос ни разу не выражал ничего, кроме крайнего возмущения. На вопрос Индбура последовал достойный ответ — в калитку, вырвавшись из крепких рук охранников, вломился Эблинг Мис, оставив у стражей порядка в руках изрядную часть своего пиджака.

Индбур взглядом повелел охранникам удалиться, а Мис наклонился, чтобы поднять с земли нечто, смутно напоминающее шляпу, демонстративно стряхнул с нее некоторое количество пыли, зажал ее под мышкой и возгласил:

— Значит так, Индбур! С твоих, извиняюсь за выражение, паршивцев — новый пиджак. Совсем ободрали, засранцы!

Он пыхнул сигарой и театрально вытер пот со лба. Мэр, раздраженно глядя снизу вверх на старика, сдержанно заметил:

— Мне не сообщали, Мис, что вы просили об аудиенции. Насколько мне известно, она вам не была назначена.

Эблинг Мис, глядя на мэра сверху вниз, проговорил тоном, в котором не было ничего, кроме искреннего удивления:

— Вот это новости, Индбур, а тебе, что, мою записку не передали? Вчера я передал записку какому-то бездельнику в красной ливрее. Одеваешь их, как циркачей, прости меня Господи! Я бы мог, конечно, и прямо так прийти, без записки, но я же знаю, как ты обожаешь формальности!

— Формальности! — хмыкнул Индбур, отводя в сторону возмущенный взгляд. Взяв себя в руки, он сказал более сдержанно: — Вам, вероятно, плохо знакомо такое понятие, как четкая организация труда. Прошу учесть на будущее: когда вам вздумается просить об аудиенции, вы должны заполнить официальный запрос в трех экземплярах, подать его в правительственную канцелярию и спокойно ожидать, когда вам поступит официальный ответ. Только после получения такового вы обязаны явиться в назначенное время, одетым как подобает и соблюдая все правила этикета. Вы свободны!

— Ишь ты! Одежда моя ему не по вкусу! — возмутился Мис. — Да это, если хочешь знать, был мой лучший пиджак, пока твои головорезы не вцепились в него своими клешнями! Понял? А уйду я после того, как сообщу тебе то, что собирался сообщить. Черт подери, Индбур, стал бы я на тебя время тратить! Если бы не наступал Селдоновский кризис, только бы ты меня и видел. Жди!

— Селдоновский кризис? — удивленно переспросил Индбур.

Как бы то ни было, Мис был выдающимся психологом. Конечно, он был демократом, грубияном, явным мятежником, но все-таки он был психологом. Мэр был настолько обескуражен его заявлением, что даже не нашел слов выразить словами свое возмущение, когда тот сорвал с клумбы первый попавшийся цветок, понюхал и с отвращением швырнул на дорожку.

Индбур холодно спросил:

— Может быть, все-таки пройдем в кабинет? Сад — не место для серьезных разговоров.

В любимом кресле за огромным письменным столом он чувствовал себя намного увереннее. С возвышения он неприязненно поглядывал на розоватую лысину Миса, едва прикрытую редкими седыми волосами. Мэр испытывал злорадное удовлетворение, наблюдая, как Мис оглядывается по сторонам в поисках второго кресла. Не обнаружив такового, он вынужден был стоять в неловкой позе, переминаясь с ноги на ногу. Еще большую уверенность в себе Индбур обрел, когда в ответ на нажатие послушной кнопки в кабинет вошел чиновник в ливрее и, подобострастно согнувшись, положил на стол тяжелый, оправленный металлом том.

— Ну, а теперь давайте по порядку, — сказал Индбур, входя в роль хозяина положения. — Чтобы наша неформальная беседа закончилась побыстрее, постарайтесь как можно более коротко изложить суть.

Тоном человека, которому торопиться совершенно некуда, Эблинг Мис спросил:

— Тебе известно, чем я занимался в последнее время?

— Здесь — все ваши отчеты, — самодовольно ответил мэр. — Полные отчеты, к которым приложены краткие рефераты, выполненные моими сотрудниками. Насколько мне известно, ваши исследования, направленные на изучение математического обоснования учения Гэри Селдона, были предприняты в попытке повторить его работу и применить полученные данные для прогнозирования будущего на благо Академии.

— Вот-вот, — сухо подтвердил Мис. — Если ты не забыл — когда Селдон основывал Академию, он проявил потрясающую мудрость и не включил в состав первой научной колонии ни одного психолога, дабы Академия слепо шла вперед по пути исторической неизбежности. Проводя свои исследования, я тщательнейшим образом изучил мельчайшие подробности тех речей, которые были произнесены в Склепе.

— Это мне известно, Мис. Повторение — напрасная трата времени.

— Повторение! — рявкнул Мис. — Понимал бы чего! То, что я тебе собираюсь сообщить, в отчетах отсутствует.

— Что вы имеете в виду? Как это — отсутствует в отчетах? — возмутился Индбур. — Как это может быть, чтобы…

— Черт побери! Дашь ты мне сказать? Перестань цепляться к словам, или я сейчас действительно уйду к чертовой матери, а ты сам разбирайся! Запомни, ты, извиняюсь за выражение, дурак набитый, Академия-то выкарабкается, потому что должна выкарабкаться, а вот с тобой что будет, если я уйду? Прикинул?

Швырнув на пол шляпу с такой силой, что от нее во все стороны полетела пыль, он резво взбежал по ступенькам на возвышение, где стоял письменный стол, и, раздраженно отбросив в сторону бумаги, уселся на его угол.

Индбур в панике соображал, что лучше — вызвать охрану или воспользоваться вмонтированными в стол бластерами. Однако неумолимый взгляд Миса заставил его смириться и сделать хорошую мину при плохой игре.

— Доктор Мис, — начал было мэр, пытаясь изо всех сил оставаться в рамках этикета, — вы должны…

— Заткнись, — яростно потребовал Мис. — И слушай! Тут у тебя дерьмо, а не мои отчеты, так что можешь спокойненько выкинуть их ко всем чертям. Я отлично знаю, что любой мой отчет, прежде чем попасть к тебе, прочитают двадцать законченных ослов, а после тебя — еще столько же. И черт бы с вами, если тебе на все плевать и ты не понимаешь, что иногда нужно держать язык за зубами. Только сейчас я тебе сообщу нечто совершенно конфиденциальное. Настолько конфиденциальное, что даже мои парни не имеют об этом представления. Они, конечно, упорно трудились — но каждый из них работал над своей конкретной проблемой. А уж обдумывал и анализировал данные я один. Индбур, ты имеешь понятие о том, что такое Склеп?

Индбур беспомощно кивнул, а Мис продолжал, явно довольный собой:

— Молодец, далеко пойдешь, только я тебе все-таки напомню. Знает он! Да я тебя насквозь вижу, мошенник ты жалкий, извиняюсь за выражение! A ну, убери руку от кнопки! Да хоть пятьсот своих холуев позови, хоть в тюрьме меня сгнои, хоть четвертуй, я знаю отлично: ты боишься того, что я знаю. Селдоновского кризиса боишься! И учти, прежде чем ты кнопочку нажмешь, я твою глупую башку об стол размозжу! Хватит, надоело. И ты, и папаша твой — разбойник, извинялось за выражение, и дед — пират вонючий, попили кровушки из Академии.

— Это измена! — вякнул Индбур.

— Ой-ой-ой, напугал! — каркнул Мис. — Только деваться-то тебе некуда. Сиди и слушай. Значит, так. Склеп — это хитрая штуковина, которую Гэри Селдон царство ему небесное, установил тут для того, чтобы помочь нам в самые тяжелые дни. Во время каждого из кризисов в Склепе появлялся образ Селдона, чтобы объяснить нам, что происходит. Четыре кризиса миновало — четыре раза он появлялся. Впервые он появился на пике первого кризиса, второй раз — после успешного завершения второго… Оба раза в Склепе находились наши предки — они видели и слышали Селдона. Во время третьего и четвертого кризисов в Склеп никто не удосужился заглянуть — решили, наверное, что в этом нет необходимости. Так вот, мои последние исследования, сообщений о которых нет в отчетах, неопровержимо доказали, что он в Склепе появлялся, и именно в то самое время. Усек?

Не дожидаясь ответа, он бросил на стол погасшую, замусоленную сигару и достал из кармана новую. Яростно пуская клубы дыма, он продолжал:

— Официальной целью моих исследований была реставрация психоистории. Однако это не под силу никому — с этим за сто лет не справиться. Тем не менее кое в чем мы добились определенных успехов, что позволило мне основательно покопаться в Склепе. Полученные мной данные позволяют мне с высочайшей степенью вероятности сообщить дату следующего появления Гэри Селдона, а следовательно, я могу назвать тебе абсолютно точно день, когда пятый Селдоновский кризис разразится, извиняюсь за выражение, во всей красе.

— К-когда? — испуганно выдохнул Индбур.

— Через четыре месяца, — беспечно сообщил, стряхнув пепел на стол, Мис. И столь же беспечно уточнил: — Через четыре месяца без двух дней.

— Через четыре месяца? — воскликнул Индбур с несвойственной для него горячностью. — Это невозможно!

— Невозможно, говоришь? Ну-ну…

— Через четыре месяца… Да вы понимаете, что это значит? Если кризис достигнет размаха через четыре месяца, значит, он развивается уже как минимум несколько лет!

— И что? Ты знаешь закон природы, который бы утверждал, что исторические процессы обязаны совершаться от рассвета до заката?

— Но ведь нет же ничего такого… Нам никто не угрожает! — возразил Индбур, нервно потирая руки. Наконец, дав волю своему раздражению, он крикнул: — Может быть, вы все-таки будете настолько любезны и слезете со стола, чтобы я привел в порядок бумаги? Я не могу думать в таком беспорядке!

Мис, искренне удивившись, слез со стола и отошел в сторону.

Индбур трясущимися руками восстановил порядок на столе, раскладывая по местам разбросанные листки бумаги. Он торопливо проговорил:

— Вы не имели никакого права врываться сюда подобным образом. Если вы закончили изложение вашей теории…

— Это не теория!

— А я говорю — теория! Когда вы представите ее в письменном виде, снабдив изложение соответствующими фактами и выкладками, она будет передана в Комиссию по Историческим Наукам. Там ее внимательно изучат, результаты анализа будут переданы мне, а затем, конечно, будут приняты соответствующие меры. Пока же я не вижу никакого смысла в продолжении беседы. Ах, вот он где!

Он держал в руке лист полупрозрачной серебристой бумаги. Помахав им, он сообщил нахмурившемуся психологу:

— Вот краткий отчет по иностранным делам, который я лично составляю каждую неделю. Так вот. Что тут у нас: мы завершили переговоры по подготовке торгового соглашения с Морезом, продолжили переговоры на эту же тему с Лайонессом, отправили делегацию на празднование юбилея в Бонд, получили жалобу с Калгана и собираемся ее рассмотреть, выразили протест по поводу нарушения торговой конвенции в Асперте, и они обещали его рассмотреть, и так даже, и так даже…

Пробежав глазами лист до конца, мэр положил его в нужную папку, щелкнул скоросшивателем и поглядел на Миса ясными глазами.

— Повторяю, Мис, я не нахожу ничего такого, что говорило бы о нарушении мира и спокойствия…

И надо же — именно в это мгновение распахнулась дверь кабинета, и вошел не кто-нибудь, а личный секретарь мэра — в повседневном костюме!

Индбур, онемев от изумления, привстал. Чувство реальности покидало его с каждой минутой. Вторжение Миса, пропахший его дешевыми сигарами кабинет — это бы еще ничего, но секретарь, вошедший без доклада, без разрешения — это уже слишком!

Секретарь смиренно преклонил колено и склонил голову.

— Ну?! — рявкнул Индбур.

Секретарь, не отрывая взгляда от пола, пробормотал:

— Ваше Сиятельство, капитан Хэн Притчер, нарушив наш приказ, отправился вместо Хейвена на Калган. Он возвратился оттуда и во исполнение вашего приказа за номером Х20-513 помещен в тюрьму и ожидает наказания. Сопровождавшие его лица арестованы. Полный отчет составлен.

Индбур, вне себя от ярости, гаркнул:

— Отчет получен. Ну?!!

— Ваше Сиятельство, капитан Притчер вскользь упомянул при допросе об опасных намерениях нового диктатора Калгана. Возможность официального заслушивания ему не была предоставлена в соответствии с вашим приказом за номером Х20-651, но его сообщение было записано, и составлен полный отчет.

— Он получен! — завопил Индбур. — Ну?!!!

— Ваше Сиятельство, пятнадцать минут назад получено экстренное сообщение с Салиннианской границы. Калганские корабли вероломно вторглись на территорию Академии. Корабли вооружены. Произошло военное столкновение.

Секретарь склонился еще ниже к полу. Индбур окаменел. Мис приосанился, подошел к секретарю, потрепал его по плечу и сказал:

— Вот что, дружище, ты бы лучше пошел да сказал бы, где следует, чтобы капитана Притчера отпустили и прислали сюда. Ну, чего стоишь, давай пулей!

Секретарь попятился к двери. Когда она захлопнулась за ним, Мис обернулся к мэру.

— Поторопись, Индбур! Четыре месяца у тебя, понял?

Индбур не шевелился. Только указательный палец правой руки с бешеной скоростью выписывал на безукоризненно гладкой поверхности стола невидимые треугольники.

Глава 16

КОНФЕРЕНЦИЯ

Когда двадцать семь Независимых Торговых миров, дотоле объединенных единственным чувством — нелюбовью к своей исторической прародине — Академии, решили созвать всеобщую конференцию, возникла масса непредвиденных сложностей. Основной их причиной было то, что каждый из миров просто-таки распирало чувство национального самосознания, которое, естественно, было обратно пропорционально их размерам. Пришлось преодолеть полосу долгих предварительных переговоров, чтобы удовлетворить все мелочные претензии наиболее упорствующих сторон.

Несмотря на то что заранее были обсуждены такие вопросы, как процедура голосования, принцип представительства — от страны или в зависимости от количества населения, решен вопрос о председательстве за столом — будь то стол президиума или банкетный стол, самые жаркие дебаты разгорелись относительно места проведения конференции. Тут уж во всей красе дала себя знать непроходимая провинциальность… В результате долгих я упорных дипломатических уступок и ухищрений местом проведения конференции был избран Радол — прозорливые комментаторы, кстати говоря, еще в самом начале дебатов называли его как наиболее вероятное место с точки зрения удобства его расположения.

Радол был невелик, а с точки зрения военного потенциала был чуть ли не самой слабой системой среди Независимых миров, что, кстати, в немалой степени повлияло на окончательное решение.

Радол был планетой с так называемой «терминаторной» цивилизацией. Миров такого типа в Галактике предостаточно, но среди них крайне мало населенных, поскольку жить там тяжело с чисто физической точки зрения. Одно из полушарий планет такого типа обречено на жуткий холод, другое — на страшную жару, и пригодная для жизни территория ограничена узкой полоской зоны сумерек — терминатором.

Тех, кто никогда не бывал на подобных планетах, приводила в дрожь сама мысль о возможности жить там. Однако следует учесть, что и такая планета может оказаться стратегической точкой. А Радол был как раз такой точкой.

Столица государства — город Радол ютился в мягких складках холмов, у подножия мрачных скалистых гор, защищавших его от пронизывающих ледяных ветров холодного полушария. Теплый сухой воздух теплого полушария согревал воздух, а с гор стекала река. В итоге возник своеобразный оазис — вечноцветущий сад, купающийся в вечноутренних лучах нескончаемого июня.

Каждый домик утопал в цветах и зелени. Каждый цветник являл собой шедевр садового искусства. Здесь росли самые экзотические цветы, составляющие важную статью экспорта — настолько важную, что были времена, когда Радол чуть было не стал миром скорее индустриальным, чем чисто торговым.

Так что без преувеличения можно сказать, что Радол был крошечным островком роскоши и блаженства на мертвой, ужасной планете — осколком Рая; это обстоятельство было последней каплей, склонившей чашу весов в его сторону…

Из двадцати шести остальных Торговых миров прибывали на Радол участники конференции — делегаты, их жены, секретари, журналисты, команды звездолетов… Население Радола почти удвоилось, и местным жителям пришлось потуже затянуть пояса — прибывшие ели и пили вволю и почти совсем не спали.

Как ни странно, не все из прибывших понимали, что в те дни Галактика уже была втянута в тихую, дремотную войну. Те же, кто понимал это, делились на три категории. Во-первых, было довольно много таких, кто знал совсем немного, но зато много болтал.

Молодой щеголь-звездолетчик с хейвенской кокардой на фуражке был как раз из таких. Загородившись бокалом с искрящимся вином, он украдкой ловил кокетливые взоры хорошенькой девицы из местных, сидевшей напротив. Он объявил:

— По пути сюда мы прорвались через зону военных действий. Что-то около световой минуты примерно мы летели по прямой недалеко от Хорлеггора.

— Хорлеггор? — вмешался молодой длинноногий радолец, игравший роль хозяина на вечеринке. — Это там, что ли, где Мулу задали хорошую трепку на прошлой неделе?

— Кто это вам сказал, что ему задали трепку? — хмыкнул звездолетчик.

— Передачу слышал. Радио Академии.

— Что вы говорите? А теперь послушайте, что я вам скажу: Мул захватил Хорлеггор, ясно? Мы чуть было не напоролись на его конвой — корабли летели от Хорлеггора. О какой такой трепке может идти речь, если они остались на месте сражения? Тот, кого потрепали, уж мне-то можете поверить, драпает во все лопатки!

Раздался тонкий, ленивый голосок кого-то из гостей:

— Это вы зря, юноша, зря… Просто старушка Академия, как обычно, пока помалкивает, и все. Вот увидите, она еще даст о себе знать. А тогда — бабах, и все!

— Как бы то ни было, — кисло усмехнулся звездолетчик после короткой паузы, — я своими глазами видел корабли Мула, и они весьма недурно выглядели, весьма недурно. Чисто между нами, по секрету — они новенькие, с иголочки!

— Новенькие? — лениво удивился радолец. — То есть они сами их построили, что ли?

— Хотите, чтобы я поверил, будто они разбили корабли Академии на своих жалких самоделках? Слушайте, не надо дурака валять! Войны сами по себе не начинаются. А у нас и без войны дел — по горло. Без нас разберутся.

Обладатель писклявого голоса снова влез в разговор. Он был уже изрядно пьян.

— Погодите, старушка Академия еще себя покажет! Они будут спокойненько ждать до последнего момента, а потом — бабах, и все!

Он подмигнул девушке, но та брезгливо отодвинулась от него подальше.

— Может быть, старина, — продолжая жевать листок, продолжал радолец, — вам кажется, будто этот парень, Мул, хозяин положения? Не-е-ет! — покачал он указательным пальцем. — Как мне говорили, между нами — в самых высоких кругах, этот Мул — наш человек. Мы ему платим, так что — очень может быть, что и кораблики у него — наши. Давайте реально смотреть на вещи — могут быть наши. Конечно, по большому счету, с Академией ему не справиться. Но он может ее немножко пощекотать, а тут уж мы скажем свое слово!

— Клев, — капризно поджала губки девушка, — неужели больше говорить не о чем? Все война и война… Мне скучно!

Бравый звездолетчик, изо всех сил разыгрывая галантного кавалера, подхватил:

— И правда, давайте сменим пластинку! Заставлять девушек скучать — просто преступление!

Радолец подхватил последнюю фразу, как припев, и отстучал ногой ритм. Компания разбилась на пары, которые, смеясь и болтая, разошлись по укромным уголкам. Вскоре к ним присоединилась еще одна развеселая компания, с хохотом вывалившаяся в сад из солярия.

Разговор перешел на более общие темы, стал более оживленным и более бессмысленным.

…Во-вторых, среди тех, кто кое-что знал, были те, кто знал чуть-чуть побольше, а болтал поменьше.

Среди них был однорукий Фрэн — великан был официальным делегатом Хейвена. Жил он, естественно, на широкую ногу и заводил бесчисленные знакомства: с дамами — с удовольствием, а с мужчинами — по долгу службы.

На залитой солнцем лужайке у дома, стоявшего на вершине холма и принадлежавшего одному из его новых приятелей, он развалился в плетеном кресле, впервые отдыхая по-настоящему за время своего пребывания в Радоле. Первый из двух раз, если быть точным до конца. Его товарища звали Айво Лайон, он был добрейшим малым. Дом Айво стоял особняком, окруженный ароматом благоухающих растений и жужжанием насекомых. Лужайка представляла собой травянистый откос с наклоном под сорок пять градусов. Фрэн с полным блаженством загорал.

— Да… На Хейвене такого и в помине нет, — пробормотал он, не открывая глаз.

— Поглядел бы ты на холодное полушарие! В двадцати милях отсюда есть местечко, где кислород течет, как река!

— Ну да! Заливаешь!

— Клянусь!

— Ну, ладно, это еще что! А вот, представь себе, Айво, в те славные деньки, когда вторая рука моя была еще при мне, мотался я как-то, помню… Нет, ты просто не поверишь…

Дальше последовал сногсшибательный рассказ. И Айво, конечно, не поверил… После продолжительной паузы, он, позевывая, проговорил:

— Да… В наше время таких парней уже не сыщешь, это точно…

— Как пить дать, не сыщешь! То есть как это — не сыщешь? — неожиданно пробудился Фрэн. — Не смей так говорить, понял? Я тебе рассказывал про своего сына? Рассказывал? Он-то уж точно — парень старой закалки. Будет великим Торговцем, чтоб мне сквозь землю провалиться на этом месте! Не посрамит старика! Весь в меня! Только вот женился, дурак!

— То есть — зарегистрированный брак?

— Угу. Честно говоря, до сих пор не понимаю, зачем ему это понадобилось. Они улетели на Калган. Медовый месяц.

— Калган, Калган… На Калган?!! И давно?

Фрэн широко улыбнулся и многозначительно проговорил:

— А как раз перед тем, как Мул объявил войну Академии.

— Да что ты говоришь?

Фрэн кивнул и знаком попросил товарища пододвинутьсяпоближе.

— Вообще-то, — прошептал он заговорщически, — я мог бы тебе кое-что рассказать, если только ты пообещаешь ни с кем не болтать об этом. Мой мальчик был послан на Калган с заданием. Тс-с-с… Пока мне не хотелось бы особо распространяться, с каким именно заданием, но если ты пошевелишь мозгами маленько, то сам догадаешься. Во всяком случае, мой мальчик, как никто другой, подходил для этого дела. Нам, Торговцам, нужен был именно такой смельчак, как он. И он сделал свое дело, — самодовольно улыбнулся Фрэн. — Не скажу, как именно, только — мой мальчик полетел на Калган, а Мул послал свои корабли против Академии. Понял? Мой мальчик!

Айво был потрясен до глубины души и отплатил Фрэну доверием:

— Это хорошо, Фрэн. Знаешь, говорят, у нас есть пятьсот кораблей, которые готовы вступить в бой по первому приказу.

Фрэн хвастливо уточнил:

— Даже побольше, пожалуй. Вот это — настоящая стратегия! Это мне по вкусу! Только не забывай, — добавил он, пошлепывая себя по животу, — Мул — он тоже не дурак. Про Хорлеггор слышал?

— Я слышал, будто он там потерял десять кораблей.

— Ага, но у него было еще сто, и Академии пришлось убраться подобру-поздорову. Для нас будет только хорошо, если он покажет этим выскочкам где раки зимуют, только вряд ли у него это скоро выйдет…

Он задумчиво покачал головой.

— Но вот вопрос… Откуда у Мула столько кораблей? — спросил Айво. — Поговаривают, будто кораблями его снабжаем мы.

— Мы? Торговцы? — загрохотал Фрэн. — Ну ты даешь! В Хейвене находятся самые крупные верфи, но мы сроду ни для кого, кроме самих себя, кораблей не делали! Неужели ты думаешь, что какой-нибудь мир станет тайком делать корабли для Мула без опаски быть втянутым в совместные военные действия? Чепуха!

— Ну хорошо, хорошо, а откуда же тогда он их берет-то?

Фрэн пожал плечами.

— Кто его знает? Может, сами делают. Мне это тоже покоя не дает.

Блаженно зажмурившись, Фрэн пошевелил ногами, пристроил их поудобнее на полированной подставке кресла-качалки… Вскоре он сладко заснул, и его богатырский храп слился с дружным жужжанием пчел и шмелей…

…И, наконец, были совсем немногие, которые знали гораздо больше и не болтали вообще.

Например — Ранду.

На пятый день работы Всеобщей Конференции Торговцев он вошел в Главный Зал, где у него была назначена встреча с двумя нужными людьми. Пятьсот кресел в зале пустовали — так и должно было быть.

Ранду обменялся рукопожатиями с коллегами, и еще не присев, быстро проговорил:

— На долю представляемых нами государств приходится около половины военного потенциала Независимых Торговых миров.

— Мы с коллегой уже отметили этот факт, — ответил Мангин из Исса.

— Я готов, — сказал Ранду, — к откровенной и конструктивной беседе. Я не собираюсь торговаться и болтать попусту. Наше положение серьезно ухудшилось.

— В результате… — подхватил Оваль Гри из Мнемона.

— В результате событий, происшедших в последний час. Давайте по порядку. Во-первых, ситуацию создаем не мы. Не мы ее, пожалуй, и контролируем. Как вы помните, вначале мы имели дело не с Мулом, а с другими — к примеру, с бывшим диктатором Калгана, которого Мул сверг в самое неподходящее для нас время.

— Да, но Мул — совсем неплохая замена, — сказал Мангин. — Я не хотел бы уточнять детали.

— Можно было бы и не уточнять, если бы они были нам известны!

Ранду наклонился поближе к собеседникам и развел руками.

— Месяц назад я послал моего племянника и его супругу на Калган.

— Вашего племянника? — удивленно воскликнул Оваль Гри. — Я не предполагал, что он — ваш племянник!

— А зачем? — сухо поинтересовался Мангин. — Для этого, что ли? — Он описал указательным пальцем замкнутый круг над головой.

— Нет. Если вы имеете в виду объявление Мулом войны Академии — нет. Как я мог на это рассчитывать? Он ведь ничего не знал — ни о нашей организации, ни о ее целях. Ему было сказано, что я деятель средней руки в патриотическом обществе Хейвена, и на Калгане он должен был вести себя, как наблюдатель-любитель. То есть, как видите, цели у меня были весьма неопределенные. Меня интересовал Мул как странный, непонятный феномен. Но это все уже жевано-пережевано, и не хотелось бы на эту тему распространяться. Во-вторых, это путешествие могло оказаться не лишним и для его жены, у которой есть опыт общения с Академией и связь с тамошним подпольем и которая в этом плане могла бы быть для нас крайне полезна. Видите ли…

Длинное лицо Оваля еще больше вытянулось, усмешка обнажила по-лошадиному крупные зубы:

— Тогда, наверное, вы очень удивитесь, узнав, что сейчас среди Торговых миров вряд ли отыщется хоть один, где бы не болтали во всеуслышание, что ваш племянник похитил кого-то из подданных Мула, действуя от имени Академии, и дал Мулу повод для объявления войны. Черт подери, Ранду, вы витаете в облаках! Ни за что не поверю, что вы к этому руку не приложили. Поздравляю — сработано на славу!

Ранду печально покачал седой головой.

— Ничего подобного. Моего участия здесь нет. Равно как нет и участия моего племянника, который теперь сидит в тюрьме на Терминусе и может не дожить до того дня, когда все будет успешно завершено. Я только что получил от него сообщение. Через зону военных действий непостижимым образом была переправлена персональная капсула. Она попала в Хейвен, а оттуда — сюда. Целый месяц болталась неизвестно где.

— Ну и?

Ранду, потирая руки, грустно сообщил:

— Боюсь, что нам уготована та же роль, которая в свое время досталась диктатору Калгана. Мул — мутант!

После этих слов установилась гробовая тишина. Слышно было, как, стучат сердца. Примерно такой реакции Ранду и ожидал.

Однако когда Мангин подал голос, не было заметно, что он хоть сколько-нибудь взволнован.

— Откуда вы знаете?

— Со слов моего племянника. Повторяю — он был в Калгане.

— Какой именно мутант? Они бывают разные.

Ранду надоело сдерживать себя.

— Да! Разные! Какие угодно. А Мул — один! Какой еще мутант сумел бы начать карьеру, будучи никому не известным человеком, собрал бы армию, основал, как говорят, свою первую базу на астероиде площадью в пять миль, потом захватил бы планету, потом — целую систему, потом регион, а потом напал бы на Академию и побил бы их при Хорлеггоре? И все это — за два-три года!

Оваль Гри пожал плечами.

— И вы думаете, он одолеет Академию?

— Не знаю. А если да?

— Простите, но я — не романтик. Академию победить нельзя. Все-таки никаких новых фактов вы не сообщили, кроме свидетельств… ну, скажем прямо, малоопытного юноши. Полагаю, нам нечего пока над этим головы ломать. Несмотря на все победы Мула, нас пока никто не тронул, а пока он нас не трогает, не вижу особых причин для беспокойства.

Ранду нахмурился. Он физически ощущал, как его все сильнее опутывают невидимые нити безнадежности. Он спросил у обоих:

— Удалось ли нам войти с Мулом в непосредственный контакт?

— Нет, — дружно ответили собеседники.

— Не удалось, хотя мы пытались, не правда ли? Разве не правда, что наша встреча здесь не будет гроша ломаного стоить, если нам не удастся войти с ним в контакт? Разве не правда, что до сих пор тут пока больше выпивают, чем думают, и больше отдыхают, чем делают — это, кстати, цитата из последнего номера «Радол трибьюн». А все потому, что мы не можем связаться с Мулом. Господа, у нас почти тысяча кораблей, готовых броситься в битву по первому приказу, чтобы одолеть Академию. Я считаю, что положение нужно коренным образом изменить. Корабли должны быть готовы к другому. Они должны быть повернуты против Мула.

— То есть как? Воевать за этого тирана Индбура и прочих кровопийц из Академии? — с плохо скрытой яростью спросил Мангин.

— Давайте уточним, — взмахнул рукой Ранду. — Я сказал: против Мула, а за кого — неважно!

Поднялся Оваль Гри.

— Ранду, в этом деле я вам — не помощник. Изложите все, когда вечером соберется весь Совет, если вам не терпится совершить политическое самоубийство.

Не сказав больше ни слова, он удалился. За ним молча последовал Мангин. Ранду остался один и целый час перебирал в уме возможные варианты.

Вечером на Совете он не сказал ни слова…

А на следующее утро в комнату Ранду ввалился Оваль Гри, одетый как попало, небритый, непричесанный.

Ранду сидел за еще не прибранным после завтрака столом. Он взглянул на Оваля с искренним удивлением. Даже трубку выронил.

Оваль хрипло выкрикнул:

— Ночью бомбардирован Мнемон! Вероломное нападение!

Глаза Ранду сузились.

— Академия?

— Мул! — рявкнул Оваль. — Мул! Без причины, вероломно! — кричал он, размахивая руками. — Большая часть нашего флота присоединилась к объединенной флотилии. Небольшого числа кораблей, оставшихся на планете, было недостаточно. Они уничтожены! Враги пока не высадились. Может быть, и не высадятся, сообщают, что половина вражеских кораблей уничтожена. Но это — война, и я пришел спросить у вас, как на все это смотрит Хейвен.

— Полагаю, что Хейвен на это смотрит с точки зрения выполнения Федеративной Хартии. Вот видите? Вот он и на нас напал.

— Этот Мул — безумец! Разве ему под силу захватить Вселенную?

Оваль подбежал и схватил Ранду за руку.

— Наши, те немногие, кто выжил после битвы, сообщают, что у Мула есть новое оружие. Депрессор ядерного поля!

— Как?!

— Большинство наших кораблей погибло, — продолжал Оваль Гри, — поскольку были лишены возможности применить ядерное оружие. Несчастные случаи и саботаж исключены. Это все — оружие Мула. Оно, видимо, еще недоработано. Эффект был неполным. Была кое-какая возможность его нейтрализовать — у меня пока нет полной информации. Но вы должны понять, что такое оружие в корне меняет картину войны, и может случиться так, что весь наш флот окажется абсолютно беспомощным.

На Ранду навалилась страшная слабость.

— Боюсь, — проговорил он безнадежно, — что родился монстр, который пожрет нас всех. И все-таки мы должны с ним сразиться!

Глава 17

ВИДЕОСОНОР

Дом Эблинга Миса, расположенный не в самом фешенебельном районе Терминуса, был хорошо известен в кругах интеллигенции, литераторов и вообще всей мало-мальски читающей публике в Академии. Отношение к месту обитания старого чудака зависело от того, кто какими источниками информации пользовался. Для кропотливого биографа оно было «символом ухода от реальности», для того, кто по вечерам пробегал взглядом колонки новостей — «логовом, в котором царил типично холостяцкий беспорядок». Один доктор философии из Университета отметил, что в доме «прекрасная библиотека, но книги расставлены без всякой системы», а приятель Миса, далекий от университетских кругов, заметил, что там «всегда найдется, что выпить, и можно без стеснения забраться с ногами на диван». Наконец, в телевизионных сплетнях было сказано о «полуразвалившейся, угрюмой обители известного грубияна, полоумного Эблинга Миса».

У Байты была возможность взглянуть на дом Миса своими глазами. Кроме беспорядка, ничего особенного она не заметила.

За исключением первых дней ее арест не вызвал у нее особых эмоций, кроме, пожалуй, легкого неудобства. Сейчас ей даже казалось, что перенести те дни было намного легче, чем это получасовое ожидание в доме психолога. Ей чудилось, что за ней и тут следили. По крайней мере, в тюрьме хоть Торан был рядом…

Возможно, она чувствовала бы себя более свободно, если б не Магнифико, — он совсем повесил нос и был гораздо более удручен, чем она.

Магнифико сидел в углу дивана, подтянув колени к подбородку и сжавшись в комочек, будто хотел стать невидимым.

Байта протянула руку и погладила его по голове, Магнифико вздрогнул и криво улыбнулся.

— О, моя госпожа, простите меня. Мне порой кажется, что до сих пор мое тело не ждет от чужой руки ничего, кроме удара.

— Не бойся, Магнифико. Я с тобой, и никому не позволю ударить тебя.

Взгляд паяца немного оттаял, но он тут же отвел его в сторону.

— Но ведь они держали меня отдельно от вас и от вашего доброго супруга — и даю вам слово, только не смейтесь надо мной, но, правда, мне было одиноко без вас!

— Я не буду смеяться. Я тоже скучала по тебе.

Лицо паяца просветлело. Он еще крепче обхватил колени и осторожно спросил:

— А вы знакомы с тем господином, который назначил нам встречу?

— Лично — нет. Но он очень знаменит. Я видела его по телевизору. По-моему, он хороший человек, Магнифико, и не сделает нам ничего дурного.

— Правда?

Паяц беспокойно заерзал на диване.

— Может быть, и так, моя госпожа, но только он уже говорил со мной, и меня немного напугали его манеры — он говорит очень громко, машет руками и фразы до конца не договаривает. И произносит так много непонятных слов, что порой я просто немел от испуга и не мог ни слова сказать в ответ. Как будто сердце стояло в горле!

— Ну, теперь все будет иначе. Нас двое, а он один, а уж нас двоих ему не удастся напугать, правда же?

— Н-нет, моя госпожа…

Как раз в этот момент хлопнула входная дверь, и по дому разнеслись раскаты громоподобного голоса. Где-то совсем рядом раздался вопль:

— А ну-ка, выметайтесь отсюда к чертовой бабушке! И чтобы я вас тут больше не видел!

В окно было видно, как во двор тут же стремглав выбежали двое гвардейцев.

Бормоча под нос проклятия, Эблинг Мис вошел в комнату, швырнул на стол аккуратно перевязанный сверток, подошел к Байте и протянул руку для приветствия. Байта ответила твердым, мужским пожатием. Мис рассеянно встряхнул ее руку, глядя при этом на паяца, но все-таки обернулся и задержал взгляд на девушке.

— Замужем?

— Да. Официально.

Помолчав, Мис неожиданно поинтересовался:

— Счастливы?

— Пока — да.

Мис пожал плечами, выпустил руку Байты и повернулся к Магнифико.

— Знаешь, что это такое, малыш?

Магнифико неуклюже соскользнул с дивана и принял из рук ученого инструмент со множеством клавиш. Пробежал пальцами по клавиатуре, положил инструмент на стол и совершенно неожиданно сделал виртуознейшее сальто назад, нанеся ущерб окружающей мебели. И воскликнул:

— Это — видеосонор — такой прекрасный, что его звуки способны мертвого из гроба поднять!

Длинные пальцы Магнифико мягко и быстро касались клавиш. Он нажимал одну клавишу за другой, и в воздухе, казалось, возникали расплывчатые очертания великолепных, благоухающих розовых кустов…

Эблинг Мис довольно потер руки.

— Отлично, малыш! Ты ведь говорил, что умеешь обращаться с такими игрушками, вот тебе и подарочек! Только, наверное, штуковину надо настроить — она из музея.

И добавил, обернувшись к Байте:

— Насколько я знаю, в Академии ни один, извиняюсь за выражение, болван до сих пор не мог из этой штуки ни звука извлечь.

Наклонившись к самому уху Байты, Мис прошептал:

— Паяц не будет говорить без вас. Поможете?

Байта кивнула.

— Замечательно! — обрадовался Мис. — Он страшно закомплексован — всего боится. Психотеста его психика может не выдержать. Чтобы он разговорился, он должен чувствовать себя в полной безопасности. Понимаете?

Байта снова кивнула.

— Этот видсосонор — неплохой ключик к его душе. Он говорил мне, что умеет на нем играть. Видите, как радуется? Видимо, для него это одно из самых больших удовольствий в жизни. Поэтому, как бы он ни сыграл — плохо или хорошо, делайте вид, что вы — в восторге. И если вам не трудно, постарайтесь продемонстрировать дружеское расположение ко мне. Постарайтесь помочь мне!

Он бросил быстрый взгляд на Магнифико, который, присев на краешек дивана, ловко настраивал инструмент. Казалось, он был всецело поглощен этим занятием.

Заговорщически подмигнув Байте, Мис громко спросил:

— А вы когда-нибудь слушали видеосонор?

— Только один раз, — дружелюбно отозвалась Байта. — На концерте старинных инструментов. Честно говоря, не очень понравилось.

— Наверное, исполнитель был неважный. Хороших мало осталось. Теперь вообще мало кто в чем-то хорошо разбирается, в музыке в том числе. При игре на этом инструменте не так нужны чисто физические усилия, как при игре на фортепиано, к примеру, — тут дело в определенном складе психики и подвижности воображения.

И добавил шепотом:

— Вот почему наш малютка может оказаться гораздо лучше, чем мы можем предполагать. Чаще всего, между прочим, хорошие музыканты — именно сумасшедшие. Очень интересно с точки зрения психологии!

Вернувшись к игре в непринужденную беседу, он сказал громче:

— Знаете, как работает эта несуразная штуковина? Я в ней пытался покопаться, но выяснил только одно: ее вибрации действуют непосредственно на зрительный центр мозга, не затрагивая зрительных нервов. Задействуются чувства, в обычной жизни не проявляющиеся. Потрясающе, если подумать! То, что воспринимается на слух — более или менее обычно: барабанная перепонка, улитка, молоточек, всякое такое. Ага! Тс-с-с… Он готов. Выключите свет, будьте добры. В темноте будет лучше слушать. И смотреть…

Байта щелкнула выключателем. В темноте фигура Магнифико выглядела бесформенным, расплывчатым пятном. Эблинг Мис же — темной, тяжело, с присвистом дышащей массой. Байта изо всех сил напрягала зрение, но, как ни старалась, поначалу ничего не видела. Но вот в воздухе возникла тонкая вибрирующая полоска света. Она становилась то уже, то шире, то взлетала к потолку, то опускалась к полу, снова поднималась и падала, сужалась, расширялась и наконец с треском разорвалась на части, как тонкая занавеска от удара молнии.

Вместо нее в воздухе возникла маленькая, ритмично пульсирующая, непрерывно меняющая цвет сфера — и распалась на бесформенные разноцветные капельки, непрерывно меняющие высоту и направление полета. Байта начала что-то смутно ощущать.

Она обратила внимание на то, что цвета становятся ярче, если прикрыть глаза, и что каждому тончайшему оттенку звука соответствует столь же неуловимая смена цвета, что точно назвать все цвета и оттенки она не может и что капельки на самом деле — вовсе не капельки, а крошечные фигурки…

Да, крошечные фигурки, маленькие язычки пламени, танцующие и сияющие — неисчислимое множество! Они появлялись ниоткуда и исчезали в никуда, сталкивались друг с другом и меняли цвет.

Первое сравнение, которое пришло Байте на ум, — мелкие цветные пятнышки, мелькающие перед глазами, когда крепко-крепко сожмешь веки и сверкающие точки начинают танцевать безумную польку, образуя пересекающиеся концентрические круги, которые объединяются в странно очерченные фигуры и тут же исчезают. Сейчас было что-то в этом духе, только крупнее, разнообразнее, и каждая светящаяся точка была крошечной фигуркой.

Вот они устремились прямо к ней, разделившись на пары… В неосознанном порыве Байта заслонилась руками, и они отступили. На краткий миг она ощутила себя в самом центре вихря сверкающей, искрящейся метели — холодный свет стекал по ее плечам, рукам сияющей лавиной, готовой оторвать онемевшие пальцы — и вновь собрался в воздухе в блестящий шар. А где-то в запредельном пространстве слышался звук множества инструментов — он тек прозрачными ручейками и был неотделим от игры света и красок…

Ей было страшно интересно — видит ли Эблинг Мис то же самое, а если нет — то что он видит? Потом и интерес пропал, а потом…

Она стала снова смотреть. Крошечные фигурки — были ли это на самом деле фигурки, или ей только казалось? — маленькие стройные танцовщицы с огненными волосами, изгибающиеся и кружащиеся так быстро, что разум отказывался за ними уследить — объединялись в хороводы в форме звездочек. Звездочки вращались, и в музыке слышался тихий звонкий девичий смех. Байта отчетливо слышала его внутри себя!

Звездочки приближались друг к другу, вспыхивали при столкновении, постепенно преображаясь в какую-то большую фигуру. Вот ее очертания стали более четкими, и от пола до потолка стал расти великолепный дворец. Каждый кирпичик — разного цвета, все они сияли по-своему, переливаясь всеми цветами радуги, увлекая взгляд выше, выше — туда, где сверкали драгоценными камнями двадцать стройных минаретов…

Над дворцом кружился в воздухе волшебный летающий ковер. Он сворачивался, разворачивался и наконец вытянулся в тончайшую паутину, затянувшую все видимое пространство причудливой прозрачной сетью. От него струились во все стороны лучи — они разветвлялись, превращаясь в прекрасные деревья, в ветвях которых начинала звучать их собственная мелодия.

Байта была просто зачарована. Музыка окружала ее теплым облаком, касалась кожи ласковыми движениями. Инстинктивно она потянулась вперед, чтобы коснуться ветви хрупкого деревца, — и лепестки цветов опали и посыпались на пол, сверкая и издавая мелодичный звон.

Двадцать цимбал звенели одновременно. Пространство перед Байтой преобразилось в огненный поток, который стек по невидимым ступеням к ней на колени… Там сверкающий огнепад распался и потек к ее ногам золотистыми струйками. Огненные брызги взлетали, касаясь талии и груди. Над ее коленями встала сказочная радуга, а на ней — крошечные фигурки!

Дворец и сад, крошечные дамы и кавалеры на радужном мосту, который тянулся насколько хватало глаз, плыл по волнам музыки, которая звучала везде — снаружи и внутри нее…

И потом — внезапная тишина, резкое, испуганное движение Магнифико… Цвета поблекли, фигурки собрались в шар, шар сморщился, взлетел к потолку и… исчез!

Стало темно.

Тяжелая нога Миса нащупала педаль, нажала не нее — раскрылись занавески, и комнату залил свет — обычный, будничный солнечный свет. Байта заморгала, и из ее глаз хлынули слезы отчаяния и тоски по тому, что было и так безжалостно исчезло… Эблинг Мис сидел не шевелясь, широко раскрыв рот и глаза.

Магнифико же прижимал к груди видеосонор, лаская его, как любимое дитя.

— Моя госпожа, — выдохнул он. — И правда, этот инструмент — волшебный. Не опишешь словами все тонкости музыки и цвета, которые он способен произвести. Когда я играю на нем, я чувствую себя немножко волшебником. Вам понравилось мое сочинение, моя госпожа?

— Это ты… сам сочинил? — утирая слезы, проговорила Байта.

В ответ Магнифико густо покраснел — от ушей до кончика длинного носа.

— Сам, сам, моя госпожа! Мулу оно не очень нравилось, но я часто играл эту пьесу для себя. Когда-то, давным-давно, в юности, я видел такой дворец — огромный, украшенный драгоценными камнями. Издалека, во время пышного карнавала. Там были люди — высокородные особы, прекрасные, роскошно одетые — таких я не видал даже тогда, когда служил у Мула. То, что мне удалось изобразить — не более чем жалкое подобие того великолепия, что я видел тогда. Видно, ум и воображение мои жалки и ничтожны. А называется мое сочинение «Воспоминание о Рае».

Мис наконец очнулся и прервал объяснения паяца.

— Послушай, — проговорил он, тяжело дыша, — послушай, Магнифико, а ты мог бы что-нибудь в таком роде сыграть перед публикой?

Паяц испуганно замахал руками.

— Перед публикой? — прошептал он.

— Для тысяч зрителей! — воскликнул Мис. — Для многих тысяч, в самых грандиозных залах Академии! Разве тебе не хочется стать хозяином своей судьбы, человеком, которого бы слушали, которому поклонялись бы другие люди? Ты мог бы стать богатым, уважаемым… и… — он не мог подобрать нужных слов, — и всякое такое. Ну? Что скажешь?

— Как же я могу всего этого достичь, великий господин? Ведь я всего-навсего нищий паяц, которому недоступны сокровища мира больших людей!

Психолог хмыкнул, потер бровь и сказал:

— Твоя музыка сделает все за тебя. Ты завоюешь весь мир, если сыграешь вот так, как сейчас, для нашего мэра и его сановников. Ну, решайся!

Паяц украдкой взглянул на Байту.

— А она… останется со мной?

Байта рассмеялась.

— Конечно, глупыш! Неужели я откажусь от тебя, когда у тебя впереди такое будущее — богатство и слава!

— Все это я готов бросить к вашим ногам, моя госпожа, — серьезно ответил Магнифико. — Только… всех сокровищ Вселенной будет мало, чтобы я мог отплатить вам за вашу доброту.

— Только вот… — осторожно вмешался Мис, — не согласишься ли ты сначала оказать мне небольшую услугу?

— Какую услугу, господин?

Психолог помолчал, улыбнулся.

— Маленький тест такой — совсем не больно!

В глазах Магнифико загорелся смертельный ужас.

— Только не тест! Я видел, как это делается! Он выворачивает у человека все мозги, так что пустой череп остается. Мул делал такой тест изменникам, а потом отпускал их, и они скитались по улицам, как безумные, пока кто-нибудь из жалости не приканчивал их!

Он заслонился от Миса рукой.

— Ты говоришь о психотесте, — спокойно уговаривал его Мис. — Но даже он наносит человеку вред только тогда, когда его неправильно делают. Я хочу сделать другой тест — поверхностный, от которого не бывает вреда даже младенцу.

— Это правда, Магнифико, — пришла Мису на помощь Байта. — Это нужно только для того чтобы помочь нам победить Мула, чтобы он ушел далеко-далеко и никогда больше не приходил. А после этого ты и я будем знаменитыми и богатыми всю свою жизнь. Магнифико протянул ей дрожащую руку.

— Только держите меня за руку, моя госпожа. Байта сжала его руку в ладонях, а паяц с испугом наблюдал, как Мис готовит все необходимое для проведения теста…

Эблинг Мис развалился в самом роскошном кресле в собственном доме мэра Индбура, по своему обыкновению не выказывая ни малейшей признательности за оказанную ему честь, и лениво наблюдал, как мэр-коротышка беспокойно ерзает на месте, недружелюбно поглядывая на него. Мис отбросил сигару и сплюнул на пол остатки табака.

— Кстати, если хочешь, чтобы следующий концерт в Мэллоу-Холле прошел со сногсшибательным успехом, Индбур, — сказал он небрежно, — можешь сказать своим дергунчикам, чтобы они выбросили к чертям собачьим, извиняюсь за выражение, все эти ваши электронные штучки-дрючки, и наш уродец сыграет нечто потрясающее на видеосоноре. Индбур, если ты хоть что-нибудь понимаешь в музыке, это — неземное зрелище!

Индбур капризно поморщился.

— Я вас сюда, между прочим, пригласил не для того, чтобы вы мне лекции по музыке читали. Что насчет Мула? Я от вас этого жду. Что насчет Мула?

— Ах насчет Мула? Скажу. Я провел поверхностный тест и мало чего добился. О психотесте речи быть не могло — уродец до смерти боится его, и его страх закрывает его треклятое подсознание, Но кое-что я все таки выудил, и скажу тебе, как только ты перестанешь так противно стучать когтями.

Индбур задохнулся от возмущения, но стучать перестал.

— Так вот. Все разговоры о потрясающей физической силе Мула — болтовня собачья. Может быть, он и правда — не слабак, но впечатление о нем нашего бедняги-паяца затуманено его собственными страшными воспоминаниями. Он носит странные очки, его глаза якобы способны убивать. Это означает, что велика его психическая, а не физическая мощь.

— Это все мы знали и вначале, — кисло прокомментировал мэр.

— Следовательно, тест подтвердил то, что мы знали. А сейчас я занимаюсь математической обработкой результатов.

— Да? И сколько же времени вам на это понадобится? Признаться, я порядком устал от вашей бестолковой болтовни.

— Понадобится примерно месяц или что-то около того, и тогда я сообщу тебе нечто более определенное. А может, и не сообщу. Какое это все имеет значение? Если это выходит за рамки Плана Селдона, то шансов у нас — кот наплакал!

Индбур одарил психолога ненавидящим взглядом.

— Ну, вот вы себя и выдали, изменник! Хватит лгать! Попробуйте-ка, докажите, что вы не один из этих новоявленных болтунов, которые распространяют пораженческие настроения и панику в Академии и не дают мне работать!

— Я? Я? — Мис медленно, но верно закипал.

Индбур орал во всю глотку:

— Академия победит, клянусь всем святым! Академия должна победить!

— Несмотря на поражение при Хорлеггоре?

— Это было не поражение! Вы и эту сплетню подхватили и распространяете? Просто нас там было мало и нас предали…

— Кто?

— Кто? Да демократы вшивые, вот кто! — брызгал слюной Индбур. — Я давно уже догадывался, что флот кишмя кишит демократами! Большинство из них нам удалось выкинуть оттуда, но их там осталось еще достаточно для того, чтобы двадцать кораблей без видимой причины сдались в плен в самом разгаре схватки. Вот и возникло впечатление поражения. И поэтому я спрашиваю вас, наглец, выдающий себя за патриота, ходячее воплощение добродетелей, каковы ваши связи с демократами?!

Эблинг Мис пожал плечами.

— Совсем с ума сошел. Что ты можешь знать? Ты мне лучше скажи-ка, почему мы отступаем, почему мы отдали врагу половину Сивенны? А? Опять демократы?

— Нет. Не демократы, — хитро усмехнулся мэр. — Да, отступаем! Академия всегда отступала, если на нее нападали, но только до тех пор, пока триумфальный марш истории не начинал звучать для нас. Я уже вижу исход войны! Так называемое «демократическое подполье» уже понашлепало манифестов, где предлагает свою поддержку и присягает на верность правительству. Но это шантаж, прикрытие тайной измены. Только я сумею обернуть их пропаганду в свою пользу, каковы бы ни были истинные планы предателей. Я сделаю даже больше этого…

— Неужели? Даже больше, Индбур?

— А вот посмотрите: два дня назад пресловутая «Ассоциация Независимых Торговцев» объявила войну Мулу, и флот Академии разом увеличился на тысячу кораблей. Так что — Мул себя переоценивает. Он-то думает, что мы разделены, ссоримся друг с другом, а на самом деле перед лицом общей опасности мы объединяемся и становимся сильнее. Он должен проиграть! Это неизбежно — как всегда.

Мис иронично поглядывал на мэра.

— Ты мне еще скажи, Индбур, что Селдон запланировал даже такую непредсказуемую вещь, как случайное появление мутанта!

— Мутанта? А кто сказал, что он — мутант? Кто — кроме капитана-мятежника, двоих чужеземных сопляков и этого вашего уродца-паяца? Вы забываете о самой важной точке зрения — вашей собственной!

— Моей собственной? — совершенно неподдельно удивился Мис.

— Вот именно! Вашей собственной! — злорадно проговорил мэр. — Через девять недель открывается Склеп. Что из этого следует? По какому поводу он открывается? Вот-вот, по поводу кризиса. Если нападение Мула — не кризис, где же настоящий, по поводу которого открывается Склеп? Отвечайте, ну!

Психолог пожал плечами.

— Ладно. Если тебе так хочется… Только сделай мне одолжение. Если старина Селдон действительно произнесет речь и дело окажется плохо, будет мне позволено присутствовать на Торжественном Открытии?

— Хорошо, — процедил Индбур. — А теперь убирайтесь. И не попадайтесь мне на глаза девять недель!

— С превеликим удовольствием, ваше тусклейшее сиятельство! — пробормотал Мис себе под нос, уходя.

Глава 18

ПОРАЖЕНИЕ АКАДЕМИИ

Атмосфера в Склепе была странная — что-то было не так, а что именно — непонятно. Не то чтобы заброшенность или запустение — нет, помещение было хорошо проветрено и освещено, стены отбрасывали мягкий рассеянный свет. Как прежде, стояли ряды удобных кресел, поставленных здесь, казалось, на вечные времена. Ни снаружи, ни внутри Склеп не производил впечатления архаичной постройки — три столетия как будто прошли без следа. А вот ничего вроде благоговения и трепета не было и в помине — приглашения были разосланы самые что ни на есть скромные и будничные — еще немного, и вся церемония отдавала бы равнодушием.

Однако, несмотря на это, что-то неуловимо торжественное все-таки сохранилось. Наверное, это был стеклянный куб, занимавший почти половину помещения Склепа, привлекавший к себе внимание хотя бы своими колоссальными размерами. Четырежды за три столетия живая копия покойного Гэри Селдона появлялась там и говорила… Дважды он говорил, когда в Склепе не было ни души…

Старик пронес свой образ через три столетия, через девять поколений. Он, свидетель величайшего расцвета Империи, до сих пор знал о происходящем в Галактике больше, чем его пра-пра-правнуки.

Куб был пуст.

Первым в Склеп прибыл мэр Индбур III на парадном автомобиле, с трудом пробившемся по запруженным взволнованной толпой улицам. С ним вместе прибыло его собственное кресло — оно было выше и просторнее тех, что стояли в Склепе. Кресло поставили перед остальными, так что Индбур возвышался над всеми, а над ним — только стеклянный куб.

Раздувшийся от важности чиновник низко поклонился мэру, церемонно взмахнул рукой.

— Ваше Сиятельство, для самой широкой трансляции вашего заявления вечером все готово.

— Хорошо. А пока пусть продолжается межпланетная трансляция церемонии открытия Склепа. Никаких, конечно, критических выступлений и вообще никаких мыслей по этому поводу. Реакция населения по-прежнему одобрительная?

— Ваше Сиятельство, весьма одобрительная! Злобных нападок становится все меньше. Доверие к правительству растет.

— Прекрасно.

Индбур жестом отослал чиновника и поправил яркий шейный платок.

До полудня оставалось двадцать минут.

По одному и парами входили избранные — опора правительства, тузы торговых организаций. Напыщенность и торжественность их представления зависела от величины их капитала и от того, насколько к ним благоволил мэр. Каждый из них кланялся ему, получал в ответ два-три благосклонных словечка и садился в предназначенное для него кресло.

Откуда ни возьмись, на редкость невзрачный на фоне высшего света Академии, появился хейвенец Ранду и пробрался, не будучи представленным, к креслу мэра.

— Ваше Сиятельство, — пробормотал он, кланяясь.

Индбур недовольно нахмурился.

— Вам не была назначена аудиенция!

— Ваше Сиятельство, я ожидаю ее уже целую неделю.

— Сожалею, однако государственные дела, связанные с открытием Склепа Селдона…

— Ваше Сиятельство, я тоже сожалею, но прошу вас отменить ваш приказ относительно того, чтобы корабли, переданные Независимыми Торговцами, были распределены между подразделениями Флота Академии.

Индбур, раздраженный тем, что был прерван на полуслове, покраснел.

— Сейчас не время для обсуждения подобных вопросов.

— Ваше Сиятельство, это единственное время, когда это возможно обсудить, — мягко прошептал Ранду. — Как представитель Независимых Торговых миров, я заявляю вам, что такой приказ не может быть выполнен. Он должен быть отменен до того, как Селдон решит за нас наши проблемы. Если мы упустим время, потом будет слишком поздно вести мирные переговоры, и наше сотрудничество попросту распадется.

Индбур смерил Ранду ледяным взглядом.

— Вы отдаете себе отчет в том, что я — Главнокомандующий Вооруженных Сил Академии? Имею я право определять военную политику своего государства или не имею?

— Ваше Сиятельство, имеете, но кое-какие действия представляются нецелесообразными.

— Не вижу никакой нецелесообразности. Мне как раз представляется опасным позволять вашим кораблям расщепить Флот Академии в теперешней экстренной ситуации. Раздельные действия — на руку врагу. Мы должны действовать сообща, посол, как с военной, так и с политической точки зрения.

У Ранду пересохло в горле. Он, опустив официальное обращение, выпалил:

— Конечно, сейчас вы чувствуете себя в безопасности, полагая, что Селдон все решит за вас, и позволяете себе выступать против нас. Месяц назад вы были сговорчивее, когда наши корабли разбили Мула при Тереле. Позволю себе напомнить вам, сэр, что корабли Академии пять раз проиграли в открытых боях и что не кто иной, как Флот Независимых Торговых миров одержал все ваши победы.

Индбур угрожающе нахмурился.

— Ваше дальнейшее присутствие на Терминусе нежелательно, посол. Вы будете официально отосланы сегодня вечером. Кроме того, сейчас мы занимаемся расследованием ваших преступных связей с подпольными демократическими силами на Терминусе. И мы продолжим расследование.

— Как только я буду отослан, вместе со мной уйдут и наши корабли. Я понятия не имею о ваших демократах. Зато мне известно, что ваши корабли сдались Мулу в результате измены высшего командного состава, а никак не простых солдат — не знаю, кто они — демократы или кто еще. Повторяю: двадцать кораблей флота Академии сдались Мулу при Хорлеггоре по приказу контр-адмирала — целые и невредимые. Контр-адмирал был вашим ближайшим приспешником — это он председательствовал в трибунале, когда здесь судили моего племянника, как только он вернулся с Калгана. Это не единственный случай, известный нам, и мы не собираемся рисковать своими людьми и кораблями ради потенциальных изменников!

— Вы будете арестованы, как только выйдете отсюда! — прошипел Индбур.

Ранду отошел в сторону, сопровождаемый ледяными взорами придворной камарильи.

До полудня оставалось десять минут!

Байта и Торан уже прибыли. Они приподнялись с кресел в последнем ряду и помахали Ранду.

— Ну, и вы здесь! Как вам это удалось?

— Нашим дипломатом был Магнифико, — усмехнулся Торан. — Его Сиятельство изволили пожелать, чтобы он сочинил нечто торжественное на тему открытия Склепа Селдона — для видеосонора, причем в главной роли, естественно, — Его Сиятельство. А Магнифико наотрез отказался идти сюда без нас. Ему не смогли отказать. Эблинг Мис тоже здесь, по крайней мере, — был здесь. Бродит где-то, видимо.

Торан спросил, заметно волнуясь:

— Дядя, что-нибудь произошло? Ты что-то неважно выглядишь.

Ранду кивнул.

— Наверное, неважно. Дела плохи, Торан. Боюсь, как только они разделаются с Мулом, тут же примутся за нас.

Неожиданно перед ними возник высокий мужчина в белом костюме и поклонился, прищелкнув каблуками. Байта просияла и протянула ему руку.

— Капитан Притчер! А я думала, вы воюете! Капитан пожал ее руку и склонился ниже.

— Что вы! Я так понимаю, это доктор Мис постарался, чтобы я попал сюда, но, увы, это временное послабление. Завтра возвращаюсь под домашний арест. Который час?

Было без трех минут двенадцать.

Магнифико являл собой зрелище крайней растерянности и удрученности. Он скрючился в кресле, как обычно, стараясь спрятаться от посторонних глаз. Сморщив длинный нос, он испуганно стрелял во вес стороны темными глазами из-под полуприкрытых век.

Схватив Байту за руку, он прошептал ей на ухо:

— Как вам кажется, моя госпожа, все эти высокопоставленные люди были в зале, когда я играл на видеосоноре?

— Все были, я просто уверена, — подбодрила его Байта и ласково погладила его руку. — И еще я уверена, что они считают тебя самым прекрасным музыкантом в Галактике. Думаю, твой концерт — самое удивительное зрелище из всех, что им доводилось когда-либо видеть и слышать. Поэтому перестань бояться, выпрямись, сядь как следует. Мы гордимся тобой.

Он вяло улыбнулся в ответ на ее комплименты и неуклюже вытянул ноги.

Пробило полдень!

И стеклянный куб ожил!

Вряд ли кто-нибудь точно заметил, когда это произошло. Только что в кубе было пусто, и вот…

Внутри куба возникла фигура человека в инвалидном кресле. Фигура старика, лицо которого избороздили бесчисленные мелкие морщинки. Его ярко-голубые глаза сияли живым, молодым светом. Было полное впечатление, что он такой же живой, как и все, кто собрался в Склепе. На коленях у него лежала книга, Послышался мягкий, тихий голос:

— Я — Гэри Селдон!

Голос звучал в гробовой тишине.

— Я — Гэри Селдон. Я не знаю, присутствует ли здесь кто-нибудь, не могу даже догадываться об этом. Но это и не важно. Пока у меня нет оснований опасаться за провал моего Плана. Процент вероятности его успешного выполнения за первые триста лет составляет девяносто четыре и две десятых.

Он замолчал, улыбнулся и дружелюбно добавил:

— Кстати, если кто-то из присутствующих стоит, может присесть. Если кто-то желает закурить, я не против. Можете не церемониться, меня как бы здесь по-настоящему нет.

А теперь давайте рассмотрим положение дел на сегодняшний день. Сейчас впервые Академия столкнулась, или только начинает сталкиваться, с такой проблемой, как гражданская война. До сих пор все атаки извне успешно отражались, и это было неизбежно по законам психоистории. Теперешняя атака осуществляется со стороны чересчур независимых внешних групп населения Академии по отношению к чересчур авторитарному внутреннему правительству. Это необходимо, и результат очевиден.

Помпезность высокородной аудитории заметно поколебалась, Индбур привстал в кресле.

Байта встревоженно подалась вперед. О чем говорит великий Селдон? Она так разволновалась, что пропустила несколько слов.

— …чтобы прийти к компромиссу. Это необходимо по двум причинам. Бунт Независимых Торговцев привносит элемент очередного недоверия к правительству, которое, по всей видимости, стало слишком переоценивать себя. Снова возродился дух противоречия. Несмотря на репрессии, всплеск демократического движения…

Послышались возмущенные голоса. Сначала перешептывались, потом стали переговариваться всё громче — люди были взволнованы, испуганы.

Байта шепнула Торану:

— Почему он не говорит ни слова о Муле? Какой бунт? Торговцы не восстали!

Торан пожал плечами.

Голос Селдона спокойно звучал поверх шума возмущенной аудитории:

— …новое, более сильное коалиционное правительство стало необходимым и позитивным итогом логично разразившейся гражданской войны в Академии. Теперь на пути экспансии Академии стоят только остатки старой Империи, но с ними, по крайней мере, в течение нескольких ближайших лет проблем не будет. Безусловно, я не вправе раскрывать перед вами суть следующей проб…

Голос Селдона пропал, утонув в реве. Губы его двигались беззвучно.

Эблинг Мис неожиданно появился рядом с Ранду. Лицо его побагровело. Он кричал:

— Селдон сошел с ума! Он не о том кризисе говорит! Разве вы, Торговцы, замышляли гражданскую войну?

Ранду тихо ответил:

— Да, замышляли. Только отложили — из-за нападения Мула.

— Значит, Мул — фигура, психоисторией не запланированная. Что же этотакое?

Стояла ледяная, мертвая тишина. Взглянув на куб, Байта с удивлением обнаружила, что он уже пуст. Погасла матовая подсветка стен, затихло урчание кондиционеров.

Откуда-то издалека донесся пронзительный визг сирены. Ранду онемевшими губами проговорил:

— Воздушная тревога!

Он поднес к уху наручные часы и закричал:

— Остановились, черт подери! У кого-нибудь часы идут?

Двадцать человек, как по команде, поднесли к ушам свои часы. Не прошло и двадцати секунд, как стало ясно, что все часы остановились.

— Так… — обреченно проговорил Мис. — Это означает, что подача атомной энергии в Склеп прекращена и Мул атакует.

Пытаясь перекричать общий шум, Индбур визгливо завопил:

— Всем сесть!! Мул от нас в пятидесяти парсеках!

— Был! — рявкнул в ответ Мис. — Неделю назад! А сейчас он бомбардирует Терминус!

Байта почувствовала, что силы покидают ее. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело налилось свинцом, стало больно дышать.

С улицы донесся гул огромной толпы. Двери были сорваны, на пороге появилась фигура насмерть перепуганного человека. Ему навстречу кинулся Индбур.

— Ваше Сиятельство! — прохрипел вбежавший. — В городе остановился весь транспорт, не работает ни одна линия внешней связи. Десятый Флот разбит, и корабли Мула — над планетой. Верховное Главнокомандование…

Индбур согнулся и как подкошенный упал на пол. Все онемели. Панический ужас сковал всех.

Индбура подняли с пола. К его губам поднесли бокал с вином. Губы его начали двигаться, когда он еще не мог раскрыть глаза. Он выдавил из себя единственное слово:

— Капитуляция!

Байта была готова разрыдаться — настолько сильным было состояние всеобщего отчаяния. Эблинг Мис дергал ее за рукав.

— Пойдемте, барышня!

Ее пришлось просто-таки вынимать из кресла.

— Мы улетаем, — сказал он. — И берем с собой вашего музыканта.

Пухлые губы старого ученого были бледны и дрожали.

— Магнифико… — только и смогла выдавить из себя Байта.

Паяца трясло мелкой дрожью. Глаза его выпучились и остекленели.

— Мул! — хрипел он. — Мул пришел за мной!!

Байта вялой рукой коснулась его плеча, и он дико отпрянул, Торан крепко взял его за руку. Магнифико потерял сознание. Торан взвалил его на спину и поволок к выходу.

На следующий день неуклюжие, закопченные в сражениях корабли Мула опустились на космодром Терминуса. Генерал, руководивший операцией захвата, проследовал по пустынным улицам Терминуса в шикарном автомобиле мимо безжизненно замерших у обочин атомных машин.

Заявление об оккупации было передано ровно через двадцать четыре часа — минута в минуту после того, как Селдон произнес речь перед бывшими правителями Академии.

Из всех миров, входивших в состав Академии, держались только Независимые Торговцы. Против них был весь флот Мула — покорителя Академии.

Глава 19

НАЧАЛО ПОИСКОВ

Маленькая планета Хейвен — единственная вращавшаяся вокруг одинокой звезды в Секторе Галактики, окруженном межгалактическим вакуумом, была в осаде.

Она действительно была в осаде в строго военном смысле слова — на двадцать парсеков вокруг не осталось ни одной населенной звездной системы, где не были бы размещены военные базы Мула. Через четыре месяца после позорной капитуляции Академии все связи Хейвена с внешним миром были прерваны, как паутинка лезвием бритвы. Хейвенские корабли спешили домой, и Хейвену больше ничего не оставалось, как воевать в полном одиночестве.

На самой планете осада ощущалась еще сильнее — преобладало ощущение тоски и беспомощности…

Байта пробиралась к своему месту между рядами столиков, покрытых молочно-белым пластиком. Свой столик она нашла чисто автоматически. Она забралась на высокий стул без спинки, механически ответила на тихие приветствия, потерла слезящиеся от бессонницы глаза усталой рукой и потянулась за меню.

Байта огорченно отметила обилие блюд из парниковых грибов, которые на Хейвене считались непревзойденным деликатесом. На ее вкус они были просто несъедобными. Услышав, что рядом кто-то всхлипывает, она оторвала взгляд от меню и оглянулась.

Плачущую девушку до сегодняшнего дня она видела всего пару раз. Звали ее Джуди — простенькая, курносая блондиночка, — и обычно она сидела в столовой по диагонали от столика Байты. Сейчас Джуди плакала, сморкаясь в мокрый от слез платочек и изо всех сил сдерживая рыдания.

Личико ее покраснело и стало еще более некрасивым. Куртка от противорадиационного костюма была наброшена на ее плечи, а прозрачный защитный экран для лица упал в тарелку с десертом, да так там и лежал.

Байта подошла к трем девушкам, которые, сменяя друг друга, подходили к плачущей Джуди, безуспешно пытаясь утешить ее, гладя по головке и бормоча жалостливые слова. Эти приемы во все времена обречены на неудачу и вызывают только новые потоки слез.

— Что случилось? — шепотом спросила Байта. Одна из девушек обернулась и, пожав плечами, призналась:

— Не знаю… — Отведя Байту в сторону, добавила: — Может просто устала. Вообще-то, она очень волнуется за мужа.

— Он в космическом патруле?

— Да.

Байта мягко коснулась плеча Джуди.

— Может быть, тебе лучше домой пойти, Джуди?

Голос Байты по сравнению с голосами подруг прозвучал трезво и спокойно, так что Джуди перестала всхлипывать и оторопело взглянула на Байту.

— Я уже была дома один раз на этой неделе.

— Ну, значит, надо еще денек передохнуть. Если ты не отдохнешь сейчас, на следующей неделе тебе придется отдыхать три дня. Надо отдохнуть, Джуди, даже из патриотических соображений. Девушки, кто-нибудь из вас работает вместе с Джуди? Ну, тогда позаботьтесь о ее отпуске. Пойди, Джуди, умойся и приведи себя в порядок. Ну, быстренько, давай, давай!

Байта вернулась за свой столик и облегченно продолжила изучение меню. Такие настроения заразительны, думала она. Одной плачущей девушки в ее отделе хватит, чтобы залихорадило всех сотрудниц.

В конце концов она выбрала наиболее съедобные на ее взгляд блюда, нажала соответствующие кнопки справа на столике и положила меню в предназначенное для него углубление.

Высокая, эффектная брюнетка напротив проговорила сквозь зубы:

— Конечно! Что нам еще осталось? Только плакать! Ее пухлые губы были искусно подкрашены, и казалось, будто она все время улыбается.

Байта мельком взглянула на нее, сделав вид, что фраза к ней не относится, и принялась за еду. Раскрыла судок и стала ждать, пока еда немного остынет. Брюнетка пристально глядела на нее. Не выдержав, Байта спросила:

— Я думаю, тебе-то есть чем заняться, Хелла?

— О да! — резко ответила Хелла. — Есть!

Она нервно погасила сигарету. Та вспыхнула и моментально исчезла в глубине маленького дезинтегратора, вмонтированного в край столика.

— Например, — сказала Хелла, опершись подбородком на тонкие холеные руки, — я думаю, что я бы давно уже договорилась с Мулом и вся эта чепуха давно бы закончилась. Потому что когда он нас захватит, делать будет точно нечего.

Лицо Байты не дрогнуло. Голос по-прежнему был мягок и спокоен:

— Наверное, у тебя нет брата или мужа, которые сейчас воюют?

— Нет. И все равно я считаю, что незачем рисковать братьями и сыновьями. Даже я так считаю!

— Капитуляция принесет нам еще большие жертвы.

— А как же Академия капитулировала — и там все тихо и спокойно? А наши мужчины — неизвестно где, и против нас — вся Галактика!

Байта пожала плечами и улыбнулась.

— У меня есть маленькое подозрение, что первое тебя волнует больше.

Байта стала завтракать и с радостью отметила, что вокруг все молчат. Цинизм Хеллы остался без ответа.

Покончив с едой, Байта ушла, нажав кнопку, после чего ее столик был быстро прибран, и ее место заняла другая девушка. Глядя вслед Байте, она спросила:

— Кто это?

Губы Хеллы презрительно скривились.

— Племянница нашего координатора. Ты что, ее не знаешь?

— Правда?

Девушка еще раз взглянула вслед Байте.

— А что она здесь делает?

— А… не знаю. Развивает какую-то деятельность. Сейчас же модно играть в патриотизм. Такие все демократы, тошнит просто.

— Ну, Хелла, — возразила пухлая девица, сидевшая справа, — пока ведь она дяде на нас не жаловалась. Чего ты вредничаешь?

Хелла равнодушно скользнула взглядом в сторону девушки и закурила новую сигарету.

Та, что сидела напротив Хеллы, изо всех сил прислушивалась к тому, что говорила ясноглазая официантка за соседним столиком.

— …говорят, она была в Склепе, в самом Склепе, представляешь? Ну, когда Селдон говорил… а еще говорят, что мэр был просто вне себя, ну и там были волнения, и всякое такое… Ей удалось смыться оттуда до того, как Мул высадился, в общем удирали они па-а-трясающе… прорывались через блокаду, ну, сама понимаешь!.. Удивляюсь, как это она до сих пор не написала про это книжку какую-нибудь, ведь теперь книжки про войну — просто нарасхват. А еще говорят, она была в том мире, где Мул — ну, в Калгане, представляешь, и…

Раздался звонок, означавший окончание перерыва, и столовая опустела. Голосок официантки все еще звенел, а слушавшая ее девушка прерывала ее рассказ короткими возгласами типа «Да ну!» или «Потрясающе!».

Огромные прожекторы в пещерном городе уже гасли, и город постепенно погружался во мрак, когда Байта наконец добралась до дома. Хейвен укладывался спать после тяжелого трудового дня.

У дверей ее встретил Торан, дожевывая бутерброд.

— Где это тебя носило? — спросил он с набитым ртом. Прожевав, добавил: — Я тут сам кое-что приготовил на скорую руку. Не сердись, если не очень вкусно.

Байта смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Тори! Почему ты не в форме? Почему в гражданском?

— Приказ, Бай. Ранду заперся у себя с Эблингом Мисом, и, откровенно говоря, я ничего не понимаю. Вот, садись ешь.

— Я тоже лечу? — спросила она, порывисто прижавшись к нему.

Поцеловав ее, он ответил:

— Наверное. Но это будет опасно.

— Где теперь не опасно?

— Тоже верно. Да, я уже послал за Магнифико — наверное, он тоже полетит.

— То есть его концерт на заводе ядерных двигателей отменяется?

— Видимо, да.

Байта прошла в соседнюю комнату и села за стол. Ужин действительно был приготовлен на скорую руку. Она быстро располовинила толстенные бутерброды и задумчиво проговорила:

— Плохо, что концерт отменили. Девушки на заводе так ждали его. Да и Магнифико тоже.

Она покачала головой.

— Странный он все-таки какой-то. Но очень милый.

— Байта, у тебя неудовлетворенный инстинкт материнства. Когда-нибудь у нас родится ребенок, и ты забудешь Магнифико.

Байта, откусив кусок бутерброда, отшутилась:

— Для удовлетворения материнского инстинкта мне вполне хватает тебя.

Она отложила бутерброд и неожиданно стала серьезной.

— Тори!

— М-м-м?

— Я была сегодня в Бюро Промышленности. Потому и задержалась.

— Что ты там делала?

— Ну… — она немного растерялась. — Понимаешь, я почувствовала, что не могу больше на заводе. Девушки начинают лить слезы без всяких причин. Те, кто не болен, заболевают. Просто эпидемия! Непосредственно в моем отделе производство не составляет и четверти от того, что было, когда я туда пришла. И не бывает дня, чтобы все были на работе.

— Понятно… — протянул Торан. — Ну, а в Бюро Промышленности ты что делала?

— Задала кое-какие вопросы. Тори, такое творится везде, по всему Хейвену. Падает производство. Начальник Бюро только плечами пожимает, а ведь я у него в приемной целый час прождала, да и принял он меня только потому, что я — племянница координатора, и сказал что это не в его компетенции. Честно говоря, мне показалось, что ему нет до этого никакого дела.

— Бай, не уходи от главного.

— Ему просто нет дела! — распалялась Байта. — Говорю тебе, тут что-то не так! Тут что-то очень похожее на чувство прострации, которое охватило меня тогда, в Склепе Селдона. Ты же сам тогда что-то такое почувствовал!

— Да, почувствовал.

— Вот! А теперь опять! — продолжала она. — И все мы скоро будем бессильны перед Мулом. Будь у нас даже те материалы для работы, которых так не хватает сейчас, что-то случилось. Нет воли к победе, нет воодушевления, желания бороться… Тори, бороться бесполезно!

Торан не мог припомнить, чтобы Байта когда-нибудь при нем плакала. Сейчас она тоже не плакала. Торан ласково положил руку ей на плечо и прошептал:

— Давай не будем об этом, малышка. Я понимаю, о чем ты. Но нам нечего…

— Да, нам нечего делать! Все об этом говорят! А мы сидим и покорно ждем, пока нож гильотины опустится нам на шею!

Она принялась за бутерброд, отпила остывшего чая… Торан, стараясь ступать потише, пошел стелить постель. На улице было совсем темно.

Ранду, новоиспеченный координатор конфедерации городов Хейвена (этот пост был изобретен исключительно на время войны), поселился, по его личной просьбе, в верхней комнате, из окон которой он любил смотреть на зелень и крыши соседних домов. Любоваться ему пришлось недолго. В призрачном свете фонарей город казался нагромождением причудливых теней. Однако у Ранду не было времени задумываться о символике смены пейзажа.

Он обратился к Эблингу Мису, которого сейчас, казалось, интересовало только одно — наполненный рубиново-красным вином бокал, который он осторожно вертел в руках, глядя сквозь него на свет.

На Хейвене есть пословица, суть которой состоит в том, что, когда в городе гаснет свет, тот, кто славно потрудился, может славно отдохнуть.

— Да? И много вы спите в последнее время?

— Мало! Простите, что побеспокоил вас так поздно, Мис, но в последнее время я чувствую себя лучше ночью. Не странно ли? Мы на Хейвене привыкли к тому, что темнота означает сон и только сон. И я тоже привык. Но теперь все иначе.

— Вы не договариваете, Ранду, — мягко проговорил Мис. — Просто днем вас окружают люди. Они смотрят на вас с надеждой. Это мучает вас. Когда все спят, вам легче.

— Значит, вы тоже это чувствуете? Это всеобщее отчаяние?

Эблинг Мис задумчиво кивнул.

— Да. Это — массовый психоз. Паника, черт бы ее побрал, извиняюсь за выражение, всеобщая. Ранду, а вы чего, собственно, ждали? Ведь людям с пеленок прививается мысль о том, что существует великий герой прошлого, который все за них спланировал и придумал и позаботился обо всех мелочах их проклятущей, извиняюсь за выражение, жизни! В результате сформировался образ мышления, близкий к религиозному, а вы понимаете, что это значит.

— Не очень, если честно.

Мису явно не хотелось пускаться в пространные объяснения. Он этого не любил. Поэтому он недовольно буркнул под нос какую-то фразу, в которой Ранду разобрал только «извиняюсь за выражение», поглядел на кончик длинной сигары и сказал:

— Видите ли, такой тип мышления характеризуется типичными для фанатиков реакциями. Веру трудно поколебать, если только не произойдет что-нибудь вроде повального шока. В этом случае произойдет общее умопомрачение. Обычно мы имеем дело либо с мягкими проявлениями психических колебаний — истерией, болезненным страхом, либо с более тяжелыми — сумасшествием и самоубийствами.

Ранду покусывал ноготь на большом пальце.

— Если я правильно вас понял, это означает, что, если Селдон обманул нас, мы лишимся единственной точки опоры, а мы настолько крепко за нее держались до сих пор, что, как только она исчезнет, мы просто не сможем больше существовать. Образно говоря, как будто мышцы атрофировались.

— Именно так. Не очень удачная метафора, но близко по смыслу.

— Ну, а как себя чувствует ваша мускулатура, Эблинг?

Психолог глубоко затянулся сигарой и рассеянно уставился на облачко дыма.

— Ослабла, собака, но не атрофировалась. Просто моя профессия вынуждает сохранять некоторую независимость суждений.

— И вы знаете выход?

— Нет. Но он должен быть. Может быть, Селдон не предвидел появления Мула. Может быть, он не гарантировал нашей победы. Но, в таком случае, он не гарантировал и поражения! Он просто вышел из игры, и мы должны действовать сами. Мула можно победить.

— Как?

— Единственным способом, которым можно победить любого. Применив силу там, где противник слаб. Ну, посмотрите, Ранду, Мул — не сверхчеловек. Когда он будет окончательно разбит, все в этом убедятся воочию. Главное в том, что он непонятен, неизвестен, а неизвестность порождает легенды, а легенды быстро распространяются. Предполагают, что он мутант. Ну, и что из этого? «Мутант» для большинства невежд означает «сверхчеловек». Да ничего подобного!

Установлено, что в Галактике ежедневно появляется на свет несколько миллионов мутантов. Из этих миллионов все, за исключением одного-двух процентов, ничтожно малы, так что их можно разглядеть только под микроскопом или выявить путем химических анализов. Из одного-двух процентов макромутантов, то есть тех, что видны невооруженным глазом, все, опять-таки… за исключением одного-двух процентов — жалкие уродцы, которые годятся разве что для кунсткамер и лабораторий да вдобавок нежизнеспособны. Из крошечного числа макромутантов, мутация которых протекает успешно, почти все представляют собой безвредные артефакты, необычность которых заключается, как правило, в чем-то одном, а во всем остальном это нормальные, абсолютно нормальные существа. Некоторые свойства у них порой даже ниже нормы. Понимаете, Ранду?

— Да, понимаю. И как, по-вашему, обстоит дело в этом смысле с Мулом?

— Если предположить, что Мул — действительно мутант, мы должны допустить, что у него есть некое качество, вероятнее всего, связанное с особенностью деятельности мозга, которое позволяет ему овладевать мирами. В других отношениях у него обязательно должны быть какие-то недостатки, которые мы должны выявить. Недостатки должны быть, иначе он не был бы столь скрытен, не прятался бы столь упорно от посторонних глаз. Значит, эти недостатки очевидны и смертельны. Повторяю — если он мутант.

— Альтернативы есть?

— Могут быть. Сведения о мутации сообщил капитан Притчер из бывшей Разведки Академии. Он сделал свои выводы на основании туманных воспоминаний тех людей, которые заявили, что помнят Мула — или того, кто мог быть Мулом, в детстве. Притчер пользовался отрывочной информацией, и полученные им данные запросто могут быть из области специально распространяемых Мулом — его военным успехам в немалой степени способствовал шквал слухов о том, что он мутант-супермен.

— Это интересно. Долго вы над этим голову ломали?

— Вовсе не ломал, и не могу сказать, чтобы я сильно верил в это. Просто вариант, который нужно учесть и рассмотреть. Ну, например, Ранду, представьте, что Мулу удалось открыть некий тип излучения, способный угнетать умственную деятельность мозга, — нашел же он нечто способное угнетать ядерную реакцию? Что тогда, а? Можно этим объяснить, что поражает нас теперь — гибель Академии?

Ранду погрузился в тоскливое раздумье. Подумав, он спросил:

— А как успехи в обследовании шута Мула?

Тут настала очередь Эблинга Миса растеряться.

— Увы, пока безрезультатно. Да, я бравировал, хвастался перед мэром незадолго до нападения Мула на Академию — в основном из соображений поддержки его, извиняюсь, мужества, по частично и для того, чтобы не утратить собственное. Но понимаете, Ранду, если бы мои математические методы годились для этого, я бы уже давным-давно расщелкал и шута, и Мула в придачу. Тогда бы он у нас заплясал! Тогда бы мы точно установили причину странных аномалий, которые не так давно просто поразили меня.

— То есть?

— А вы подумайте, старина. Мул с необычайной легкостью захватил Академию, разбил их Флот в пух и прах. Однако почему-то ему не удалось победить в сражениях с гораздо более слабыми силами Независимых Торговцев. Академия пала от первого удара. Независимые Торговцы держатся, противостоя всей мощи Мула. Впервые он применил депрессор ядерного поля против кораблей Независимых Торговцев при Мнемоне. Они были потрясены, растеряны, и именно из-за этого проиграли сражение, но депрессор-то они нейтрализовали! Получается, что ему так ни разу и не удалось применить это оружие против Флота Независимых Торговцев!

Зато против кораблей Академии это оружие действовало без промаха вновь и вновь. Оно подействовало и на саму Академию. Почему? С точки зрения наших теперешних знаний, это совершенно нелогично. Значит, есть какие-то факторы, о которых мы не догадываемся.

— Измена?

— Чепуха собачья. Маразм, извиняюсь за выражение. Во Флоте Академии не было человека, который не был бы на все сто уверен в победе. Какой дурак покинул бы сторону, которая должна была заведомо победить?

Ранду подошел к круглому окошку и уставился туда, где не было видно ни зги. Помолчав, он проговорил:

— Но сейчас нет никаких сомнений в том, что мы проиграем, даже если Мул был бы в тысячу раз слабее, даже если бы весь его флот был продырявлен насквозь!

Он продолжал говорить, не оборачиваясь, сгорбившись, нервно потирая сведенные за спиной руки.

— Нам удалось легко улизнуть после того, что произошло в Склепе, Эблинг. Может быть, удалось удрать и еще кому-нибудь. Мало кому, конечно. Большинству не удалось. Да, поле депрессора могло быть нейтрализовано. Для этого нужно было проявить чудеса изобретательности и максимум упорного труда. Все корабли Академии могли просто-напросто отступить к Хейвену или к любому другому миру и продолжать сражаться, как сражаемся мы. Но они этого не сделали. Нет! Они вместо этого перешли на сторону врага.

Подполье Академии, на которое вы рассчитывали, до сих пор никак себя не проявило. Мул оказался недурным дипломатом, пообещав сохранить капиталы и прибыль торговым тузам Академии, и они тоже быстренько переметнулись на его сторону.

Эблинг Мис упрямо проговорил:

— Плутократы всегда были против нас.

— Но у них всегда была власть. Послушайте, Эблинг, по-моему, у нас есть достаточные основания, чтобы убедиться в том, что или сам Мул, или его оружие уже подействовали на некоторых людей не робкого десятка и из Независимых Торговых миров. Как минимум десять Торговых миров перешли на сторону Мула. Еще десять колеблются, как поступить. На Хейвене тоже хватает деятелей, которые не впадут в отчаяние, если нас захватит Мул. Видимо, существует непреодолимое искушение сдаться на милость любого победителя, лишь бы только он сохранил за собой экономическую власть.

— Значит, вы думаете, что Хейвен не сможет справиться с Мулом?

— Думаю, что Хейвен даже сражаться не будет.

Ранду отвернулся от окна. Взгляд его был переполнен страданием.

— Думаю, что Хейвен спит и видит, как бы поскорее капитулировать. Вот почему я хотел с вами поговорить. Я хочу, чтобы вы покинули Хейвен.

Эблинг Мис удивленно надул щеки.

— Вот те раз! Так скоро?

Ранду чувствовал себя бесконечно усталым.

— Эблинг, вы — величайший психолог Галактики. Настоящие корифеи-психоисторики ушли вместе с Селдоном, но вы — самый лучший, кто у нас остался. Вы — наша единственная надежда на победу над Мулом. Здесь вы нам уже ничем не поможете. Вам нужно лететь туда, где еще осталось кое-что от Империи.

— На Трентор?

— Верно. Только там еще могло что-то сохраниться. Там есть записи, Эблинг! Вы сможете углубиться в их изучение и узнать больше о математическом обеспечении психоистории. Может быть, этого хватило бы для более досконального обследования паяца. Он, естественно, отправится с вами.

Мис сухо отозвался:

— Сильно сомневаюсь, что он выразит горячее желание. Он, конечно, панически боится Мула, но если ваша племянница не отправится с нами…

— Понимаю. Торан и Байта летят с вами по этой самой причине. Но, Эблинг, есть и другая причина, более важная. Триста лет назад Гэри Селдон основал две Академии. Вторая должна находиться на другом краю Галактической Спирали. Вы должны найти эту Академию.

Глава 20

КОНСПИРАТОР

Дворец мэра — вернее — здание, некогда бывшее дворцом мэра, в темноте выглядело зловеще. Город, поверженный захватчиками, спал тревожным сном. Одинокие звезды холодно мерцали в черноте небес над Терминусом…

За три столетия Академия выросла из крошечного поселения ученых в грандиозную торговую Империю, распространившую свое влияние по всей Галактике, и всего за полгода была низвергнута с высот Вселенского владычества, став всего-навсего одной из захваченных провинций…

Капитан Притчер до сих пор не мог с этим смириться.

Как бы ни был символичен угрюмый вид занятого захватчиками дворца мэра, разум капитана отказывался принять это как данность. Он бесшумной тенью скользнул за ограду, держа за щекой крошечную ядерную капсулу.

Низкая темная арка возникла перед ним. Капитан нагнулся. Прошептал, ободряя себя:

— Система сигнализации — как по схеме, капитан. Все в порядке. Она не сработает.

Капитан нырнул в арку и пошел дальше по дорожке, вдоль которой тянулась цепочка затейливых фонтанов — по любимому саду Индбура…

Четыре месяца назад, всего четыре месяца назад он был в Склепе. События того дня до сих пор он помнил так ясно, как будто это было вчера. Воспоминания приходили к нему по ночам, он пытался прогнать их, а они приходили и приходили снова.

Как наяву, он видел старика Селдона, слышал его добрый усталый голос, произносивший слова, которые были безнадежно ошибочны… В памяти возникало мертвенно-бледное лицо Индбура, падающего навзничь, — белое пятно на фоне яркого парадного костюма, быстро собравшаяся перепуганная толпа, отрешенно ожидающая единственного рокового слова «Капитуляция»… фигура молодого человека по имени Торан, исчезающего в дверном проеме с паяцем Мула на спине… Он видел и самого себя, неведомо как выбравшегося наружу и пытающегося завести безнадежно замолкший автомобиль… Он видел, как он пробирается сквозь толпу, бросившуюся бежать из города — неизвестно куда… Он видел себя, в отчаянии мечущегося по конспиративным квартирам, в которых когда-то были связные пункты подполья, функционировавшие в глубочайшей тайне уже восемьдесят лет.

Все квартиры были пусты…

На следующее утро в небе висели зловеще-черные корабли врагов, приземляющиеся где-то позади густонаселенных районов города. Капитан Хэн Притчер чувствовал, как им овладевает отчаяние и беспомощность.

Он честно продолжал поиски.

За тридцать дней он пешком одолел почти две сотни миль, переоделся в костюм работника гидропонных теплиц, чей труп нашел у обочины, отрастил густую разбойничью бороду.

В конце концов он нашел то, что осталось от подполья.

Городок назывался Ньютон. Притчер отыскал район, некогда самый элегантный и фешенебельный. Теперь здесь всё больше воцарялись запустение и разруха. Отыскал он и дом одного рядового подпольщика и застал хозяина дома. Мужчина небольшого роста стоял на пороге, засунув грубые узловатые руки в карманы, и исподлобья глядел на Притчера.

Капитан пробормотал:

— Я от Мирана.

Человек ответил отзывом:

— Рановато в этом году.

Капитан продолжил пароль:

— Не раньше, чем в прошлом.

Однако человек не сошел с места и не предложил ему войти. Он спросил:

— Кто вы такой?

— А вы разве не Лис?

— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

Капитан глубоко вздохнул и спокойно ответил:

— Меня зовут Хэн Притчер, я капитан Флота и член подпольной Демократической Партии. Вы позволите мне войти?

Лис отступил в сторону.

— Мое настоящее имя — Орум Пэлли, — сообщил он.

Он протянул руку. Капитан пожал ее.

В комнате был порядок. Не шикарно, но порядок и чистота. В одном углу стоял украшенный орнаментом книгопроектор, который на опытный взгляд разведчика Притчера мог запросто оказаться замаскированным бластером соответствующего размера. Объектив проектора был нацелен на дверь, и судя по всему, им можно было управлять на расстоянии.

Лис поймал взгляд гостя и хитро усмехнулся.

— Все точно, — подтвердил он. — Было рассчитано на черный день — для Индбура и его треклятых кровососов. А против Мула — детская игрушка, ага? Тут уж ничего не поможет. Есть хотите?

У капитана засосало под ложечкой, к горлу подкатил комок. Он кивнул.

— Подождите минутку, если у вас есть время.

Лис достал из буфета две консервные банки и поставил на стол перед капитаном.

— Вот тут нажмите и подержите, пока нагреется. Регулятор температуры вышел из строя. Такие вот мелочи и напоминают, что идет война — или шла, правда?

Содержание фразы вроде бы было шутливым, но в интонации этого не чувствовалось, да и глаза хозяина были холодны и задумчивы. Он уселся напротив капитана и объявил:

— Я от вас мокрого места не оставлю, если вы мне не понравитесь. Ясно?

Капитан промолчал. Контейнеры раскрылись. Лис кратко прокомментировал:

— Там рагу. Прошу извинить, но с едой — напряженка.

— Знаю, — ответил капитан и набросился на еду.

Ел он быстро, не поднимая головы.

Лис сощурился, склонив голову набок, и проговорил:

— А я вас видел как-то раз. Пытаюсь вспомнить где и когда, но борода сбивает.

— А я тридцать дней не брился, — пробурчал капитан. Прожевав, он сердито нахмурился. — Послушайте чего вам надо? Я правильно сказал пароль. Хотите, удостоверение покажу?

Лис небрежно махнул рукой.

— Да нет, я верю, что вы — Притчер. Просто всякие тут ходят — пароль знают и удостоверения показывают — только они уже с Мулом сотрудничают. Так-то. Про Леввоу слыхали?

— Да.

— С Мулом.

— Что?! Он…

— Да. Тот самый, кого звали «Не сдаваться».

Губы Лиса разъехались в невеселой улыбке.

— А еще Виллинг. Тоже с Мулом. Гарре и Нот — тоже с Мулом. Почему и не Притчер? А? Откуда мне знать?

Капитан печально покачал головой.

— Да в общем, мне все равно, — покачиваясь на стуле, сказал Лис. — Они наверняка знают мое имя. Если Нот проговорился. Так что, если вы зарегистрировались, наше знакомство для вас опаснее будет, чем для меня.

Капитан покончил с едой. Откинулся на спинку стула.

— Если и ваша организация не существует, где же еще искать? Академия сдалась, но я не сдался!

— Да ну? Ну, так вы можете долго искать. Только вам не дадут вот так вот разгуливать долго. Теперь гражданам Академии требуются специальные разрешения для перемещения из города в город. Вы не знали об этом? И специальные пропуска. У вас есть такой? Кроме того, всем бывшим офицерам положено зарегистрироваться в комендатуре по месту жительства. Сделали вы это? А? По-моему, это как раз для вас.

— Нет у меня ничего этого, — тяжело проговорил капитан. — Только не думайте, что я боюсь. Я был на Калгане вскоре после того, как они сдались Мулу. Через месяц все бывшие офицеры диктатора были пущены в расход, поскольку представляли опасность как потенциальные организаторы мятежа. В подполье всегда понимали, что никакая революция не будет успешной, если в ней не примет участия хотя бы часть Флота. Не сомневаюсь — Мул знает об этом не хуже нас с вами.

Лис задумчиво кивнул.

— Довольно логично. Мул — не дурак.

— Я избавился от формы, как только смог. Отрастил бороду. Потом может выясниться, что не один я так сделал.

— Вы женаты?

— Жена умерла. Детей у нас не было.

— В заложники, стало быть, взять некого?

— Некого.

— Совет хотите?

— Не откажусь.

— Я понятия не имею, какую политику проводит Мул и чего он добивается. Знаю одно: до сих пор никто из профессионалов высокого класса не пострадал. Им даже ставки повысили. Производство всех видов ядерного оружия нарастает.

— Да? Значит, идет эскалация войны?

— Не знаю. Мул — сукин сын, так что очень даже может быть, что он просто хочет подчинить себе всех трудоспособных. Чтобы работали на него. Если уж Селдон не смог рассчитать его появления с помощью всей своей заумной психоистории, мне и рыпаться нечего. Вы вырядились в рабочий костюм. А ведь на этом можно сыграть!

— Не могу сказать, чтобы я был опытным рабочим.

— Но вы же специализировались по ядерным двигателям?

— Точно.

— Этого достаточно. Здесь, в нашем городке, расположены заводы компании по производству носителей ядерного поля. Скажите им, что у вас есть опыт работы. Заводами продолжают управлять те же слюнтяи, что и при Индбуре. Только теперь работают на Мула. Они не будут вас особо долго допытывать, им до зарезу нужны рабочие руки. Этим — хоть трава не расти! Продолжают сколачивать миллионы. Они выдадут вам удостоверение, имея которое вы сможете подыскать себе жилье. Не мешкайте!

Вот как получилось, что капитан Притчер, офицер Национального Флота, профессиональный разведчик, стал инженером по фамилии Ло Моро в сорок пятом цехе крупного военного завода. Итак, из агента разведки он превратился в конспиратора, что и привело его несколько месяцев спустя ночью ко дворцу мэра, в любимый садик Индбура.

В саду капитан Притчер взглянул на табло радиометра, пристегнутого на запястье. Внутренняя сигнализация пока еще действовала. Он немного подождал. До момента взрыва крошечного ядерного устройства, лежавшего у него за щекой, оставалось полчаса. Он пошевелил капсулу языком.

Табло радиометра погасло, и капитан быстро зашагал вперед.

Пока все шло как по маслу.

Он совершенно отчетливо ощущал, что его жизнь соединилась с жизнью маленькой бомбы, что ее смерть — это и его смерть, но и смерть Мула тоже.

И тогда наконец будет окончен четырехмесячный кошмар той войны, которую он сам вел, работая на Ньютонском заводе.

Два месяца капитан Притчер носил свинцовый фартук и тяжелый противорадиационный шлем, и с виду никак нельзя было догадаться, что он — бывший офицер. Он был работягой, получавшим честно заработанные деньги, вечера проводил в городе, в политические дискуссии не вступал.

Все эти два месяца он ни разу не видел Лиса.

И вот однажды мимо его рабочего места прошел человек.

Незаметно в карман капитана скользнула записка. В ней было только одно слово: «Лис». Он тут же бросил ее в урну-дезинтегратор, где она вспыхнула и моментально испарилась, И вернулся к работе.

В тот же вечер он был у Лиса и играл в карты с ним и еще двумя мужчинами, одного из которых знал понаслышке, а второго — в лицо и по имени.

Во время игры они тихо переговаривались.

Капитан сказал:

— Это глобальная ошибка. Вы живете в прошлом. Восемьдесят лет наша организация ожидала удобного исторического момента. Мы были ослеплены психоисторией Селдона, одним из основополагающих принципов которой является то, что деятельность отдельных людей ничего не значит, что личности погоды в истории не делают, что сложные социальные и экономические процессы доминируют над действиями индивидуума, делают его игрушкой в руках истории.

Он аккуратно разложил карты, прикинул варианты и, объявив игру, спросил:

— Почему бы не убить Мула?

— И что из этого выйдет? — сердито поинтересовался мужчина, сидевший слева от него.

— Вот видите, — усмехнулся капитан, сбрасывая две карты, — вот оно, ваше отношение к делу, во всей красе. «Что может значить один человек — один из квадриллионов людей? Галактика не перестанет вращаться, если один человек умрет!» Но Мул — не человек, он мутант! Он уже расстроил План Селдона! Если вы перестанете цепляться к мелочам, вы поймете, что это значит: один — один человек, один мутант — разрушил всю психоисторию Селдона! Если бы он не появился на свет, Академия бы не пала. Если он умрет, она не останется побежденной.

Ну, послушайте, боролись же демократы с мэрами и воротилами бизнеса восемьдесят лет тайно. Почему бы не попробовать открытый террор?

— Каким же это образом? — поинтересовался Лис холодно, со всегдашним оттенком здравомыслия.

Капитан медленно проговорил:

— Целых три месяца я над этим голову ломал, и все без толку. А здесь решение созрело у меня за пять минут.

Он быстро взглянул на мужчину, чье широкое, похожее на спелую дыню лицо улыбалось ему справа.

— Вы когда-то были камердинером Индбура, не так ли? А я и не догадывался, что вы — подпольщик.

— Признаться, я о вас тоже не догадывался.

— Ясно. Скажите, в ваши обязанности входила проверка работы системы сигнализации?

— Да, входила.

— Так… Теперь, как вы знаете, во дворце мэра расположился Мул.

— Так было объявлено, — уточнил бывший камердинер, — но вот ведь что странно — он же покоритель, завоеватель, а скромный такой — никаких тебе речей по телевизору, заявлений — просто вообще на людях не показывается.

— Ну, это старая история, и вообще к делу не относится. Вы — уважаемый камердинер, все, что нам нужно.

Игроки раскрыли карты, и Лис собрал ставки. Медленно перетасовав карты, он сдал их снова.

Бывший камердинер Индбура старательно, по одной, брал со стола карты и раскладывал по мастям.

— Вы уж извините, капитан. Я действительно проверял исправность сигнализации, но чисто эмпирически, так сказать. Как она действует, мне неизвестно.

— Я и не ждал другого. Тем не менее у вас в памяти должно было запечатлеться расположение кнопок. Сами вы схему не вспомните, но может помочь психотест.

Румяные щеки камердинера моментально побледнели как мел. Карты в руке разъехались.

— Психотест?

— Да не бойтесь вы! — резко сказал капитан. — Я знаю, как это делается. Никакого вреда, уверяю вас, просто несколько дней будете ощущать небольшую слабость. Если все получится, вы нам здорово поможете, и, естественно, за причиненное неудобство вам будет заплачено. Среди наших найдутся люди, которые по расположению кнопок сумеют определить всю схему сигнализации. Найдутся и такие, кто сможет смастерить маленькую атомную бомбу с часовым механизмом, и я сам отнесу Мулу этот подарочек.

Игроки склонились над столом. Капитан прошептал:

— В назначенный вечер в Терминусе у дворца мэра начнется потасовка. Не настоящая драка. Просто что-то вроде нарушения общественного порядка. Я этим воспользуюсь и проскользну за ворота, пока охранники будут заняты… или, по крайней мере, отвлекутся.

Начиная с этого дня целый месяц шли интенсивные приготовления, и капитан Притчер, офицер Национального Флота, профессиональный разведчик, волею судеб ставший конспиратором, опустился еще ниже по социальной лестнице и стал террористом.

Капитан Притчер, ныне террорист, находился уже внутри дворца и был собой весьма доволен. Как они и предполагали, тщательно продуманная схема внешней сигнализации означала, что внутри дворца охранников немного. Судя по всему, внутри дворца их не было совсем.

План помещений дворца был у Притчера в голове. Он скользил по коврам бесшумной тенью, мягко ступая по пушистым комнатам. В конце длинного коридора он прижался к стене и замер.

Перед ним была небольшая закрытая дверь — она вела в личные покои. За дверью должен был находиться он, ненавистный мутант, победитель непобедимых. У капитана еще было время — до взрыва оставалось десять минут.

Прошло пять минут. Все было тихо. Мулу оставалось жить ровно пять минут — столько же, сколько и капитану Притчеру.

Он рывком шагнул вперед. Теперь его план просто не мог провалиться. Когда взорвется бомба, вместе с ним взлетит на воздух весь дворец. Дверь, отделявшая его от цели, не имела никакого значения. Каких-то десять ярдов. Но ему хотелось увидеть того, с кем вместе ему было суждено погибнуть.

Он рванул дверь и застыл на пороге. В глаза ему ударил сноп ослепительно яркого света. Капитан на мгновение растерялся, но быстро взял себя в руки.

Посреди большой, роскошно убранной комнаты, перед подвешенным на цепях аквариумом стоял высокий стройный мужчина в строгой черной форме.

Он небрежно качнул аквариум, и яркие рыбки с вуалевыми плавниками испуганно заметались туда-сюда.

— Входите, капитан! — сказал он как ни в чем не бывало.

На язык капитана давила проклятая капсула. Ответить он физически не мог. Наступила последняя минута в его жизни.

Человек в черной форме улыбнулся.

— Вы бы лучше выплюнули эту дурацкую пилюльку, капитан, хоть поговорить можно будет. Она не взорвется.

Минута миновала. Капитан беспомощно поднес ко рту руку, вынул капсулу и яростно швырнул ее в стену. Она с легким стуком отскочила от стены и упала на ковер. Ничего не произошло.

Человек в черной форме пожал плечами.

— Вот и все. Все равно ничего бы у вас не вышло, капитан. Я — не Мул. Вам придется удовлетвориться встречей с его вице-королем.

— Как вы узнали? — онемевшими губами выговорил капитан.

— Можете свалить все на безупречно работающую сеть шпионажа. Я могу назвать поименно всех членов вашей шайки, перечислить по пунктам все ваши планы.

— И… до сих пор вы ничего не предпринимали?!

— А зачем? Одной из моих основных задач было отыскать вас и ваших помощников. Но главное — вас. Я мог бы арестовать вас еще пару месяцев назад, когда вы трудились на Ньютонском заводе, но такой вариант, как сегодня, меня больше устраивал. Если бы вы сами не додумались до такого восхитительного плана, нашлись бы люди, которые бы вам его подсказали. Результат, как видите, весьма трагичный, но с элементом комедии.

Плечи капитана опустились. Он с горечью проговорил:

— Похоже на то. Все кончено?

— Да что вы? Все только начинается! Проходите, капитан, садитесь. Давайте оставим героизм и патриотизм идиотам, на которых это производит впечатление. Капитан, вы же неглупый человек! Судя по той информации, которой я располагаю, вы первый в Академии догадались о могуществе Мула. И с тех пор вы проявляли исключительный интерес ко всему, что было связано с его ранним детством. Вы были среди тех, кто организовал похищение его шута, который, кстати говоря, до сих пор не найден, и за поимку его полагается большое вознаграждение. Естественно, ваши способности привлекли к себе внимание, а Мул — не из тех, кого пугают способности врагов. Он просто справедливо полагает, что может превратить их в своих друзей.

— Вот вы куда клоните! Ну нет!

— О да! Это и былоцелью сегодняшнего ночного фарса! Вы неглупый человек, повторяю, но ваша изощренная конспирация в отношении Мула просто смехотворна. Ее и конспирацией-то можно назвать с большой натяжкой. Вы же учились в Военной Академии. Разве вас там учили терять корабли в безнадежных ситуациях?

— Надо еще убедиться в том, что ситуация безнадежна.

— Убедитесь, — заверил его вице-король. — Мул захватил Академию. Она быстро и неотвратимо превращается в арсенал для осуществления его глобальных замыслов.

— Каких глобальных замыслов?

— Покорения всей Галактики. Воссоединения разрозненных миров в новую Империю. Выполнения, тупоголовый вы патриот, вашего же собственного, благословенного Селдоном плана, его мечты на семьсот лет раньше, чем он хотел. И в этом вы можете нам помочь.

— Несомненно, могу. Но, несомненно, не буду.

— Понятно, — кивнул вице-король. — Кстати, вы в курсе, что только три из Независимых Торговых миров еще продолжают сопротивляться? Но долго они не продержатся. Это последнее, что осталось от Академии. Ну, что, и это вас не убедило? Отказываетесь?

— Да.

— Не сможете отказаться. Конечно, нас больше бы устроило добровольное согласие. Но есть и другие методы. К сожалению, Мула сейчас нет. Он во главе Флота ведет сражение против Независимых Торговцев. Но он поддерживает с нами постоянную связь. Вам не придется долго ждать.

— Чего ждать?

— Того момента, когда вам придется изменить свое решение.

— Мулу, — твердо ответил капитан, — это не удастся!

— Удастся, удастся. Со мной же удалось. Вы не узнаете меня, капитан? Ну, вспомните, вы же бывали в Калгане и не раз меня видели. Я носил монокль, красную мантию, отделанную мехом горностая, клобук…

Капитан застыл в изумлении.

— Вы… были… диктатором Калгана!

— Вот именно. А теперь я верный Мулу вице-король. Как видите, он упрям.

Глава 21

ИНТЕРЛЮДИЯ В КОСМОСЕ

Из блокады они вырвались легко. В колоссальных просторах Галактики, соберись вместе хоть весь ее флот, все равно невозможно уследить за всеми участками пространства. Один корабль, ведомый опытным пилотом, плюс небольшая порция удачи — а дырочка всегда найдется.

Холодно, спокойно Торан вел корабль от звезды к звезде. Наличие больших звездных скоплений в непосредственной близости не давало возможности совершать продолжительные прыжки через гиперпространство, однако именно это обстоятельство затрудняло и слежку за ними противника.

После того как им удалось вырваться из внутреннего кольца блокады, где субэфирное пространство было заблокировано настолько, что прием и передача информации были просто невозможны, они вздохнули свободнее. Впервые за три месяца Торан не чувствовал себя в изоляции.

Прошла неделя. Все это время в блоках новостей, передаваемых противником, не было ничего, кроме утомительных самодовольных перечислений деталей захвата Академии. Всю эту педелю маленький, до зубов вооруженный торговый корабль Торана гигантскими Прыжками удалялся от Периферии.

В отсек управления позвонил Эблинг Мис. Торан оторвал воспаленные глаза от карты. Мис просил зайти.

— Что случилось? — спросил Торан, входя в маленький центральный отсек, который Байта, по своему обыкновению, превратила в уютную гостиную.

Мис покачал головой.

— Будь я проклят, если знаю. Дикторы Мула передают специальный информационный выпуск. Я подумал, может быть, тебе интересно будет послушать.

— Наверное. А Байта где?

— Накрывает стол к обеду. Что-то экзотическое готовит — если бы я что-то в этом понимал.

Торан присел на краешек кушетки — постели Магнифико.

Пропагандистская рутина «специальных информационных выпусков» телевидения Мула была назойливо одинаковой. Сначала военные марши, потом масленый голосок диктора. Второстепенные новости следовали одна за другой. Пауза. Потом — фанфары, звук которых был призван пробудить у слушателей воодушевление и восторг.

Торан терпеливо ждал. Мис что-то бормотал себе под нос.

Блок новостей продолжался в обычной для военного времени манере — дубовые фразы, стандартные словечки, за которыми слышался скрежет плавящегося металла и вспышки взрывов космических сражений.

«Эскадроны скоростных крейсеров под командованием лейтенанта Сэмми не вернулись на базу после тяжелого боя при Иссе…»

Лицо диктора, изо всех сил старавшегося сохранять непроницаемое выражение, сменилось на экране чернотой пространства, рассекаемого летящими на полной скорости кораблями, устремившимися к полю боя. Голос диктора продолжал звучать на фоне приглушенного грохота двигателей.

«Самым величественным моментом сражения была схватка тяжелого крейсера «Созвездие» с тремя вражескими кораблями».

На экране пошел крупный план. Огромный корабль озарила яркая вспышка ядерного удара. Он весь осветился багровым сиянием, был отброшен назад, завертелся и стал падать. «Созвездие» произвел еще один залп по поверженному врагу.

Диктор бесстрастно комментировал ход схватки.

Потом — пауза, а потом — тот же бесстрастный голос и похожая картина сражения при Мнемоне с единственным отличием от предыдущего репортажа — занудным перечислением подробностей высадки десанта. Потом — картина разбомбленного города, лица изможденных, измученных пленников.

Мнемону оставалось недолго жить.

Снова пауза, вслед за которой раздались режущие уши звуки военного духового оркестра. На экране возник длинный строй солдат, вдоль которого быстро шел представитель правительства в форме канцлера.

Гробовое молчание действовало угнетающе. Наконец зазвучал голос диктора — торжественно и четко:

«По приказу нашего монарха объявлено, что планета Хейвен, до сих пор оказывавшая военное сопротивление, признала свою полную и окончательную капитуляцию. В настоящее время вооруженные силы нашего монарха оккупируют планету. Оппозиция была малочисленна, плохо организована и быстро повержена».

На экране снова возникла физиономия диктора, который важно объявил, что как только поступят новые сообщения государственной важности, они тут же будут переданы.

Началась передача танцевальной музыки. Мис выключил гипервизор.

Торан встал и, пошатываясь, вышел из отсека, не сказав ни слова. Психолог не пытался его остановить.

Когда на пороге кухни показалась Байта, психолог тихо проговорил:

— Они захватили Хейвен.

— Уже? — онемевшими губами выговорила Байта. Глаза ее округлились. Видно было, что ей отчаянно не хочется верить.

— Без боя. Без боя!..

Он замолчал и сглотнул слюну.

— К Торану лучше пока не ходи. Пусть побудет один. Давай сегодня пообедаем без него.

Байта бросила взгляд в сторону двери отсека управления, тяжело вздохнула и проговорила:

— Хорошо…

Магнифико сел за стол. На него никто не обращал внимания. Он молчал, не прикасался к еде, только сидел, уставившись в одну точку с выражением полнейшего отчаяния.

Эблинг Мис поковырял ложкой десерт из замороженных фруктов и хрипло проговорил:

— Два Торговых мира еще дерутся. Дерутся, истекая кровью. Погибают, но не сдаются. Только на Хейвене все — как в Академии.

— Но почему? Почему?

Психолог покачал головой.

— Это все из одной области. Каждое звено укладывается в схему того, что собой представляет Мул. Первый вопрос — как ему удалось захватить Академию малой кровью, фактически — с первого удара, в то время как Независимые Торговцы продолжали держаться? Это его хитрое оружие — депрессор ядерного поля — мы просто языки и мозги сломали, когда думали об этом, — оно же не сработало ни на ком, кроме Академии!

— Ранду предположил, — добавил Эблинг Мис, сдвинув щетинистые брови, — что было кое-что еще, нечто вроде «депрессора воли». Вот что могло сработать на Хейвене! Но почему тогда эта штука не была применена в Мнемоне и Иссе, которые даже сейчас дерутся с такой дьявольской страстью, что Мулу потребовалось добавить половину Флота Академии к своим войскам? Клянусь, когда передавали новости, я узнал корабли Академии среди атакующих!

Байта прошептала:

— Сначала Академия, потом Хейвен… Несчастья будто преследуют нас по пятам, а нас не трогают. Мы всегда ухитряемся ускользнуть, будучи на волосок от гибели. Сколько же это будет продолжаться?

Эблинг Мис не слушал ее, Он, казалось, говорил сам с собой:

— Но есть еще один вопрос, Байта, помнишь, как-то в новостях болтали, что, дескать, паяц Мула не был найден на Терминусе, что он удрал в Хейвен или туда его умыкнули те, кто, собственно, похитил в самом начале? С ним связано нечто важное, Байта, и все время остается важным, а мы никак не можем этого понять. Магнифико должен знать что-то такое, что смертельно для Мула. Я в этом уверен.

Магнифико, бледный как полотно, заикаясь, запротестовал:

— С-сэр, б-благородный г-господин, к-клянусь, что я не в силах в-выполнить ваше ж-желание! Я вам все, все рассказал, а с помощью вашего теста вы в-вытащили из меня все, что я знал, но не знал, что з-знаю…

— Знаю. Знаю! Нет, это что-то совсем незначительное, какая-то пустяковая мелочь! Такая мелочь, что ни ты, ни я не обратили на нее внимания и не понимаем, для чего она и с чем ее едят! Но я должен ее найти, эту мелочь — потому что скоро и Мнемон, и Исс сдадутся! А когда они сдадутся, только мы и останемся — последние капельки независимой Академии!

Ближе к Центру Галактики звезды стали встречаться все чаще. Их притяжение все больше мешало осуществлению межзвездных прыжков. Торан понял это, когда после очередного прыжка их корабль оказался в непосредственной близости от красного гиганта. Вырваться из объятий его притяжения удалось только после двенадцати бессонных, напряженных, изматывающих часов.

Карт у него было явно недостаточно, опыта — тоже, как в навигации, так и в математических расчетах. Поэтому после каждого очередного прыжка Торан проводил дни и ночи напролет, вычерчивая курс корабля.

В конце концов эта работа стала коллективной. Эблинг Мис проверял математические расчеты Торана, а Байта проводила сверку маршрута различными обобщенными методами, и вместе они принимали окончательное решение. Даже Магнифико не остался без дела — его засадили за компьютер для проведения самых элементарных операций. Ему это, как ни странно, пришлось очень по вкусу. Он оказался на удивление способным и продуктивным помощником.

К концу первого месяца путешествия Байте удалось довести тонкую красную ниточку маршрута на трехмерной модели Галактики примерно до половины намеченного пути. Склонив голову набок, она саркастически заметила:

— Знаете, что это мне напоминает? Мертвого дождевого червяка, страдающего хроническим несварением. В конце концов, Тори, ты приведешь нас обратно в Хейвен.

— Так оно и будет, — буркнул Торан, угрожающе зашелестев картой, — если ты не замолчишь!

— А ведь наверняка, — продолжала Байта, — есть Прямой путь, ровненький, как меридиан.

— Да? Во-первых, моя дорогая, чтобы проложить такой маршрут, потребовалось бы угробить пятьсот кораблей, которые бы прокладывали его лет пятьсот, и на моих вшивых картах за полкредитки он не указан. Кстати, может быть, именно прямых путей нам и следует избегать. Не исключено, что там-то и кишат корабли противника. И потом…

— Ох, ради бога, Тори, я сейчас сгорю в пламени твоего праведного гнева!

Она ласково погладила его по голове и запустила пальцы в его непокорную шевелюру.

— М-м-м… — простонал он. — Ну, держись!

Схватил Байту за обе руки, потянул, и через мгновение все оказались на полу — Торан, Байта и стул в придачу — настоящая «куча мала»! Стул быстро освободился, а молодые супруги продолжали упорную схватку, сопровождавшуюся сдавленным хохотом и нанесением друг другу «сокрушительных» ударов.

Торан неохотно отпустил Байту, когда в отсек управления вошел Магнифико.

— В чем дело?

Физиономия паяца выражала крайнюю степень обескураженности. Кожа на переносице побелела, лицо покрылось мелкими морщинками.

— Приборы ведут себя так странно, сэр! Я там ничего не трогал, поскольку мое невежество…

В две секунды Торан оказался у пульта управления. Глянув на приборы, он холодно сказал Магнифико:

— Разбуди Эблинга Миса. Попроси его спуститься сюда.

Вошла Байта, поправляя растрепанные волосы. Торан сказал:

— Нас выследили, Бай.

— Выследили? — прошептала Байта, уронив руки. — Кто?

— Бог знает, — пробормотал Торан. — Только мы под прицелом бластеров.

Он сел за пульт и металлическим голосом сообщил по субэфирной связи идентификационный код корабля.

Когда в отсек управления вошел заспанный, в помятой пижаме Эблинг Мис, Торан сообщил с безнадежным спокойствием:

— Похоже, мы пересекли внутреннюю границу некоего королевства под названием «Филианская Автархия».

— Сроду о такой не слыхал, — буркнул Эблинг Мис.

— Я тоже, — ответил Торан, — но, как бы то ни было, остановил нас филианский корабль, и что теперь будет, можно только гадать.

Капитан-инспектор с филианского корабля ступил на борт в сопровождении шестерых вооруженных солдат. Он был маленького роста, с жидкими волосами, тонкогубый. Сильно закашлялся и раскрыл блокнот на чистой странице.

— Ваши паспорта и документацию на корабль, пожалуйста.

— У нас ничего этого нет, — ответил Торан.

— Ничего нет, говорите?

Он вытащил из нагрудного кармана микрофон и быстро проговорил в него:

— Трое мужчин и одна женщина. Документы не в порядке.

Сделал соответствующую пометку в блокноте и спросил:

— Откуда следуете?

— Из Сивенны, — без запинки ответил Торан.

— Где это?

— Тридцать тысяч парсеков отсюда, на восемьдесят градусов западнее Трентора, на сорок градусов…

— Ладно, ладно… — махнул рукой инспектор.

Торан, заглянув ему через плечо, увидел, как он пишет: «Откуда прибыли: Периферия».

Филианец продолжал:

Куда направляетесь?

— В тренторский сектор.

— С какой целью?

— Туристическое путешествие.

— Груз имеете?

— Нет.

— Гм-м… Ну, это мы проверим.

Он кивнул своим людям, и двое из них быстро принялись за дело. Торан не протестовал.

— Как вы попали на филианскую территорию?

— Мы не знали, где находимся. У меня карты очень неточные.

— Вам придется заплатить сто кредиток за ваше легкомыслие, а кроме того таможенную пошлину и тому подобное.

Он снова поднес к губам микрофон, но на этот раз больше слушал, чем говорил. Обернувшись к Торану, спросил:

— Разбираетесь в ядерной технике?

— Немного, — осторожно ответил Торан.

— Значит, разбираетесь, — сказал филианец и, закрыв блокнот, добавил: — У людей с Периферии неплохая репутация в этом отношении. Наденьте скафандр и следуйте за мной.

Байта шагнула вперед:

— Что вы собираетесь с ним сделать?

Торан мягко отстранил ее и холодно поинтересовался:

— Куда вы меня поведете?

— Наш атомный двигатель нуждается в небольшом ремонте. Этот пойдет с вами.

Он ткнул указательным пальцем в Магнифико, карие глаза которого округлились от страха.

— Ему-то что там делать?

Инспектор нехотя пояснил:

— У нас есть сведения о росте пиратской деятельности в окрестностях. Описание одного из бандитов передано средствами массовой информации. Просто нужно кое-что уточнить.

Торан колебался, однако шестеро крепких мужчин и шесть бластеров наготове — серьезный аргумент. Он подошел к шкафу, чтобы достать скафандры.

Час спустя он закончил осмотр двигателя в энергетическом отсеке филианского корабля и заявил:

— Двигатель в порядке. Я не вижу никаких поломок. Все показывает «В порядке», L-трубки работают нормально, анализ хода реакции осуществляется как положено. Кто здесь главный?

Главный инженер спокойно ответил:

— Я.

— Ну, так выведите меня отсюда.

Его проводили на офицерскую палубу.

В крошечной приемной сидел только безразлично-равнодушный младший лейтенант.

— Где человек, которого привели вместе со мной?

— Подождите, пожалуйста, — вежливо ответил лейтенант.

Через пятнадцать минут ввели Магнифико.

— Что они делали с тобой? — быстро спросил Торан.

— Ничего. Совсем ничего. — Голова Магнифико медленно качнулась из стороны в сторону.

Было уплачено двести пятьдесят кредиток, из них пятьдесят — за то, чтобы их поскорее отпустили, и они снова оказались на свободе.

Байта с вымученным юмором проговорила:

— Что-то не видно почетного эскорта. Но с другой стороны, пинка на прощание тоже не дали.

Торан с горечью в голосе ответил:

— Никакой это не филианский корабль. И далеко мы не улетим. Идите все ко мне.

Все собрались вокруг Торана. Он обреченно сообщил:

— Это был корабль Академии, а на нем были люди Мула.

Эблинг наклонился, чтобы поднять оброненную сигару.

— Здесь? — прохрипел он. — Да мы в пятнадцати тысячах парсеков от Академии!

— Тем не менее. Что мешало им проделать тот же путь? Господи, Эблинг, вы что же думаете, я корабли друг от друга отличить не в состоянии? Я видел двигатели, и мне этого хватило. Говорю вам: двигатели собраны в Академии, а корабль — оттуда.

— Но как они сюда попали? — спокойно спросила Байта. — Какова вероятность случайной встречи двух отдельно взятых кораблей в пространстве?

— Какое это имеет значение? — рявкнул Торан. — Это означает одно: за нами следят!

— Следят! — вспылила Байта. — Через гиперпространство?

— Это в принципе возможно, — вмешался Эблинг Мис. — Был бы только первоклассный корабль и пилот — ас. Но дело, похоже, не в этом.

— Я не заметал следов, — настаивал Торан. — Так что — даже слепой мог проделать за нами наш путь.

— Черта с два! — крикнула Байта. — Да ты делал такие запутанные прыжки и зигзаги, что курс, взятый сначала, ничего ровным счетом не значит. Сколько раз после каждого прыжка мы меняли направление!

— Напрасная трата времени, — процедил сквозь зубы Торан. — Повторяю: это — корабль Академии, перешедший на сторону Мула. Он остановил нас. Он следил за нами. Они взяли Магнифико как заложника, чтобы вы двое не волновались. И мы должны пустить этот корабль ко всем чертям — и немедленно.

— Погоди, успокойся! — Эблинг Мис схватил Торана за руку. — Неужели ты хочешь погубить нас ради одного корабля, который показался тебе вражеским? Ну, подумай, неужели эти скоты действительно мотались за нами всю дорогу по треклятой Галактике, выследили, поймали, чтобы потом отпустить?

— Им пока интересно, куда мы направляемся.

— Зачем же им тогда нужно было нас останавливать, вызывать подозрение, а потом отпускать? Не вижу логики.

— Я останусь при своем мнении. Отпустите меня, Эблинг, или я толкну вас!

Магнифико, скрючившийся в кресле, наклонился вперед. Кончик его громадного носа дрожал от возбуждения.

— Прошу милостиво извинить меня, что я вмешиваюсь в вашу беседу, но в мой скудный разум вдруг пришла странная мысль.

Торан отмахнулся от него, как от назойливой мухи, но Байта, не обратив на это внимания, перемигнулась с Эблингом Мисом.

— Говори, Магнифико. Мы внимательно слушаем тебя.

Магнифико заерзал в кресле и сказал:

— Пока я был на том корабле, я держал ушки на макушке и прислушивался ко всему, что вокруг меня говорили. Старался ни единого словечка не пропустить. Судя по разговорам, они все там чего-то боятся. Много людей смотрели на меня и говорили о чем-то, чего я не понимал. И наконец — как будто луч света пробился сквозь грозовую тучу — я увидел знакомое лицо! Я видел этого человека мельком, но теперь он ожил в моей памяти.

Торан резко спросил:

— Кто это был?

— Тот капитан, который был с нами давным-давно, там, где вы спасли меня из рабства.

Магнифико, видимо, ожидал, что это сообщение произведет сенсацию, и радостно улыбнулся.

— Капитан… Хэн… Притчер? — с трудом выдавил Мис. — Ты в этом уверен? И сейчас уверен?

— Сэр, я клянусь! — воскликнул паяц, прижав к груди худую руку. — Я не побоялся бы и перед Мулом поклясться в этом!

Байта изумленно проговорила:

— Что же это все значит?

Паяц с готовностью откликнулся:

— Моя госпожа, у меня есть идея! Она снизошла на меня, ну, правда, снизошла, как будто Галактический Дух милостиво вложил ее в мою бедную, глупую голову!

Магнифико так воодушевился, что говорил даже громче Торана, тщетно призывавшего его замолчать.

— Моя госпожа, — продолжал он, аппелируя к Байте. — Что если этот капитан, так же как и мы, убежал на этом корабле? Что если он тоже пустился в путешествие, чтобы провести какие-то собственные расследования, и вдруг наткнулся на нас — тогда он должен подозревать нас в том, что мы преследуем его — так же, как мы теперь подозреваем его. Что же тогда удивительного в том, что он и разыграл эту комедию с остановкой нашего корабля?

— А зачем ему понадобилось тащить нас к себе на корабль? Не клеится, — возразил Торан.

— Почему? Очень даже клеится, сэр! — горячо продолжал Магнифико. — Он подослал подчиненного, который нас не знает, но он описал нас, когда говорил в микрофон. Капитан слушал и был поражен — меня-то он сразу вспомнил! Наверное, вряд ли во всей Галактике найдется несчастный, с которым можно меня спутать! А раз я — это я, то и все остальные — те же самые.

— И потом он нас отпустил?

— А разве мы можем судить о том, какая у него цель? И насколько секретна его миссия? Он ведь за нами следил не как враг, и если это так, разве он счел бы разумным рисковать своими планами, раскрывая их перед остальными?

Байта медленно проговорила:

Не упрямься, Тори. Это все-таки какое-никакое, а объяснение.

Торан почувствовал, что сопротивляться общему согласию бесполезно. Однако что-то в гладкости объяснении паяца ему не понравилось. Что-то было не так. Тем не менее спорить он не стал, и гнев его постепенно угас.

— Просто я думал, — прошептал он устало, — что было бы неплохо хоть один корабль Мула пустить а расход. Хоть один!

Он вспомнил о капитуляции Хейвена, и глаза его потемнели от боли.

Остальные поняли его и промолчали…

Глава 22

НЕОТРЕНТОР — Небольшая планета Деликасс была переименовала в Неотрентор после Великого Побоища и на целое столетие стала резиденцией последней династии правителей Первой Империи. Это был карикатурный мир и карикатурная Империя, и ее существование имело чисто фактологическое значение. Под эгидой первых отпрысков Неотренторианской династии…

Галактическая энциклопедия

СМЕРТЬ НА НЕОТРЕНТОРЕ

Название-то какое — Неотрентор! Новый Трентор! Всякому услыхавшему его, думалось, что это, наверное, не иначе, как точная копия былого оригинала. Всего лишь в двух парсеках отсюда сияло солнце старого Трентора, и бывшая столица Галактической Империи продолжала свое молчаливое кружение по прежней орбите.

На старом Тренторе по-прежнему жили люди. Их было там что-то около ста миллионов. По старым меркам капля в море. Когда-то население Трентора равнялось сорока миллиардам. Не так давно — всего пятьдесят лет назад.

Теперь колоссальные металлические постройки зияли пробоинами и трещинами. Высоченные шпили были сорваны или погнуты. Здания обреченно взирали на свет глазницами пустых, мертвых окон и бойниц и дырами от взрывов — памятью о Великом Побоище, разразившемся сорок лет назад.

Было просто непостижимо, как этот громадный мир бывший центром Галактики в течение двух тысячелетий правивший необъятными просторами космоса, колыбель вершителей законов и правителей, любые прихоти которых были известны на много парсеков отсюда, мог погибнуть всего за месяц. Было непостижимо, что эта колоссальная планета, тысячелетиями остававшаяся неприкосновенной, когда кругом, по всей Галактике бушевали вихри гражданских войн и мятежей, теперь мертва. Разум отказывался верить, что этот вселенский Олимп, Слава Галактики лежит в руинах! Непостижимо — и грандиозно!

Понятно, когда за многие века упорный труд пятидесяти поколений превращается в прах. Но за месяц!

Миллионы людей, оставшихся в живых после гибели миллиардов своих соотечественников, разорвали стальную кору планеты и стали обрабатывать почву, которой не касались лучи солнца уже тысячи лет.

Окруженные механическими шедеврами человеческого разума, замкнутые в кольцо индустриальных монстров, долгие века безжалостно тиранивших природу, эти люди вернулись к земле. На громадных автостоянках росли пшеница и рожь. В тени высоких башен паслись овцы.

Однако существовал Неотрентор — по старым меркам, деревня-деревней, почти незаметная в величественной тени старого Трентора. И быть бы ей деревней, если бы именно туда не рванула дрожавшая от страха императорская семья, спасавшаяся от взрывов и пламени, пожиравшего столицу, и затаилась там, пережидая, пока рокочущий вал мятежа не откатился подальше. Там они из последних сил пытались сохранить некое подобие власти — жалкие призраки, правящие смердящими останками Империи.

Теперь Галактическая Империя представляла собой … двадцать аграрных миров!

Дагобер IX, правитель двадцати аграрных миров, населенных обедневшими помещиками и угрюмыми нищими крестьянами, был Императором Галактики, повелителем всего сущего…

Дагоберу IX было двадцать пять лет, когда он вместе с отцом прилетел на Неотрентор. До сих пор он не забыл славу и мощь Империи. Но его сын, который в один прекрасный день должен был стать Дагобером Х, родился на Неотренторе…

Двадцать миров — вот все, что он знал.

…Скоростной катер Джорда Коммейсона был самым шикарным из средств передвижения на Неотренторе. И это было понятно. Дело тут было не только и не столько в том, что Коммейсон был крупнейшим землевладельцем на Неотренторе. Это — полдела. Главная причина была в том, что в первые дни обитания здесь он был правой рукой и злым гением юного крон-принца, виновником последнего вздоха еще не старого Императора. Теперь он стал правой рукой и злым гением еще не старого крон-принца, который ненавидел старого Императора и только об одном и мечтал — как бы скорее занять его место.

Поэтому Джорду Коммейсону, проплывавшему над городом в своем катере, украшенном золотом и перламутром, не было нужды напичкивать свое транспортное средство бластерами — и так было ясно, кто летит. Он пролетал над землями — своими землями, над полями колышущейся на ветру золотой пшеницы — своими полями, над своими молотилками, своими комбайнами, на которых трудились его старательные фермеры и водители, — летел и преспокойно размышлял о своих делах.

Рядом с ним сидел его водитель, который мягко и плавно вел катер невысоко от поверхности планеты и благодушно улыбался.

Джорд Коммейсон, подставив лицо ветру и солнцу, спросил:

— Помнишь, что я говорил тебе, Инчни?

Мягкие седые волосы Инчни развевал ветерок. Тонкие губы раздвинулись. Улыбка обнажила редкие желтые зубы. Вертикальные морщины на впалых щеках стали глубже. Казалось, у него есть какая-то тайна, которую он скрывает даже от самого себя. Свистящим шепотом он ответил:

— Помню, господин, и я подумал…

— И до чего же ты додумался, Инчни?

Он с нетерпением ждал ответа.

А Инчни вспоминал, как он был молод и недурен собой, что на старом Тренторе он был лордом, а на Неотренторе стал пешкой, что и в живых-то он остался исключительно благодаря милости сквайра Джорда Коммейсона и что платил тот ему не за вождение катера а за исполнение его хитрых поручений. Он тихо вздохнул и прошептал в ответ:

— Гости из Академии, господин, — это очень кстати. В особенности, господин, когда они прилетают на одном-единственном корабле и среди них только один сильный мужчина. Их надо бы принять как положено.

— Принять, как положено? — задумчиво переспросил Коммейсон. — Может быть, может быть… Эти люди, однако, волшебники, и у них есть сила.

— П-ф-ф! — фыркнул Инчни. — Правда скрыта веками и расстоянием. Что такое Академия? Мир как мир, самый обычный, только и всего. Там живут самые обычные люди. Если в них стреляют, они умирают — как все.

Инчни легко вел катер. Внизу серебристой лентой извивалась река. Он прошептал:

— Сейчас поговаривают о другом человеке. Вот кто уж точно встряхнет всю Периферию!

Коммейсон сразу стал подозрительным.

— Что ты знаешь об этом?

Водитель перестал улыбаться.

— Ничего, сэр. Просто так, к слову пришлось.

Сквайр недолго оставался в растерянности. Он грубо и твердо заявил:

— Ты ничего не говоришь просто так. Только из-за того, что ты слишком много знаешь, твоя голова пока на плечах. Но я знаю, о чем ты. Этого человека зовут Мул, и его посланник был у нас пару месяцев назад… по делу. Скоро должен прибыть еще один посланник для… завершения переговоров по этому делу.

— А эти? Ну, те, что только что прибыли? Эти — не от него?

— Непохоже.

— Сообщали, что Академия захвачена.

— Я тебе, во всяком случае, этого не говорил.

— Но так сообщили, — беспечно продолжал Инчни. — И если это правда, значит, они могут быть беженцами, а их можно задержать — это очень понравится посланнику Мула.

— Ты так думаешь? — неуверенно спросил Коммейсон.

— Ну, сэр, это же ежу понятно: друг победителя — всегда его последняя жертва. Чтобы ею не стать, нам надо прибегнуть к элементарной самозащите. У нас же есть такое замечательное средство, как психотест. А к нам прибыли четыре человека из Академии, целых четыре мозга, которые можно исследовать. Неплохо было бы узнать побольше об Академии — это может оказаться даже полезнее, чем информация о Муле. И дружба с ним будет не так опасна для нас.

Коммейсон, подставив лицо прохладному ветерку, вернулся к своей предыдущей мысли.

— Ну, а если Академия все-таки не побеждена? Если в сообщениях врут? Говорят, было предсказано, что их победить невозможно.

— Сэр, мы уже не в том возрасте, когда верят в сказочки.

— И все-таки вдруг их не победили, Инчни? Представь. Вдруг их не победили? Мул, правда, мне кое-что обещал… — Тут он почувствовал, что зашел слишком далеко в откровенности. — Ну… в общем, хвастался. Но слова — ветер. Легко сказать, а трудно сделать.

Инчни тихонько рассмеялся.

— Сделать, и правда трудно, по главное — начать. Академия на краю Галактики — нашли чего бояться!

— Да… Но есть еще и принц… — пробормотал Коммейсон, обращаясь больше к самому себе.

— У него тоже дела с Мулом, сэр?

Коммейсон недовольно нахмурился. Инчни был назойлив.

— Да так себе. Слабенько. Не так, как у меня. Но он ведет себя все хуже. Несдержан, вспыльчив. В него как будто бес вселился. Если я задержу этих людей для своих целей, а он вздумает забрать их себе — ему ведь не откажешь в кое-какой проницательности — знаешь, я пока не готов с ним сильно поссориться.

Он нахмурился, одутловатые щеки повисли мешками.

— Вчера я мельком видел этих чужестранцев, — скользь заметил водитель. — Интересная дама, однако, эта брюнетка. Мужская походка, аристократическая бледность…

В голосе его звучали романтические нотки, и Коммейсон удивленно взглянул на него.

Инчни продолжал:

— Думаю, можно избавиться от излишней проницательности принца, если предложить ему разумный компромисс. Вы можете спокойненько забрать себе остальных, оставив ему эту даму.

Коммейсон просиял.

— Это мысль! Отличная мысль! Инчни, поворачивай обратно! Слушай, Инчни, если все пойдет хорошо, мы вернемся к разговору о твоей реабилитации.

Что-то символическое было в том, что, войдя в свой кабинет, Коммейсон обнаружил ожидающую его персональную капсулу. Ее доставка была произведена на длине гиперволны, известной немногим. Коммейсон довольно ухмыльнулся. Человек от Мула вот-вот должен был прибыть, а Академия действительно капитулировала…

Не таким представляла себе Байта Императорский дворец и была крайне разочарована. Комната была маленькая, простая, почти обычная. А дворец был намного скромнее, чем дворец мэра в Терминусе, а уж что касается Дагобера IX…

У Байты имелось сложившееся впечатление о том, как должен выглядеть Император. Во всяком случае, он не должен был выглядеть как добренький дедушка школьной подруги. Он никак не должен был оказаться тощим, седым и дряхлым и не мог сам подавать чай гостям, изо всех сил стараясь им угодить.

Но все было именно так.

Дагобер IX ласково улыбнулся, наливая чай в протянутую чашку.

— Это большая радость для меня, моя милочка. Возможность отдохнуть от церемоний и кучи придворных. Ах, как давно меня не навещали мои подданные из дальних провинций! Я уже старенький стал, и всеми делами занимается мой сыночек. Виделись вы с моим сыночком? Хороший мальчик. Молодой еще, горячий, ну да это дело понятное. Хотите ароматную таблеточку. Нет? Зря. Очень вкусно.

Торан попытался по возможности тактично прервать старика.

— Ваше Императорское Величество…

— Да?

— Ваше Императорское Величество, мы не намеревались вас задерживать…

— О. никакого беспокойства. Вечером, конечно, будет официальный прием, а пока мы совершенно свободны. Ну-ка, ну-ка, запамятовал, откуда вы прибыли-то? Знаете, давненько у нас не было официальных приемов. Из провинции Анакреон, вы сказали?

— Из Академии, Ваше Императорское Величество!

— Да-да, из Академии, вот теперь я вспомнил. Я посмотрел, где это. Это в провинции Анакреон. Я там, признаться, никогда не бывал. Доктор не позволяет мне, знаете ли, путешествовать. Что-то не припомню, чтобы тамошний вице-король что-нибудь сообщал в последнее время. Как там у вас дела?

— Сир… — обескураженно пробормотал Торан. — Ничего, мы не жалуемся…

— Это похвально. Надо будет как-нибудь отметить моего вице-короля.

Торан беспомощно глянул на Эблинга Миса, который откашлялся и проговорил:

— Сир, нам сказали, что для посещения Имперской Библиотеки на Тренторе требуется ваше разрешение.

— Трентор? — рассеянно спросил Император. — Трентор?

Его высохшее лицо неожиданно исказилось гримасой боли.

— Трентор? — прошептал он. — Теперь я вспомнил… Я вернусь туда… с эскортом звездолетов. И вы полетите со мной! Вместе мы одолеем мятежников! Этого, как его… Гилмера! Вместе с вами мы восстановим Империю!

Его согбенная спина выпрямилась. Голос зазвучал тверже, увереннее, в глазах загорелся огонек, который, однако, быстро угас. Он часто заморгал и тихо пробормотал:

Только… Гилмер-то умер вроде бы, как мне помнится… Да… Да. Гилмер умер. И Трентор погиб — но, конечно, это не насовсем, не надолго. Так откуда вы прибыли-то, я забыл?

Магнифико шепнул Байте на ухо:

— А это правда Император? Мне все время казалось, что Императоры не так выглядят. Что они должны быть величественнее и мудрее простых смертных…

Байта приложила палец к губам и прошептала в ответ:

— Тс-с-с…

И обратилась к Императору:

— Если Ваше Императорское Величество подпишет приказ, позволяющий нам отправиться на Трентор, это в большой степени поспособствует общему делу!

— На Трентор?

Император побледнел, руки у него дрожали.

— Сир! — продолжала Байта. — Вице-король Анакреона, от имени которого мы говорим с вами, утверждает, что Гилмер до сих пор жив.

— Жив? Жив?! — взорвался Дагобер. — Где он? Ну, я ему задам. Будет война!

— Ваше Императорское Величество, об этом пока еще рано говорить. Его местопребывание пока не выяснено окончательно. Наш вице-король послал нас, чтобы мы сообщили вам об этом, но только побывав на Тренторе, мы сможем точно выяснить, где он скрывается. А когда мы отыщем его…

— Да, да! Его нужно отыскать!

Старый Император на ватных ногах добрел до ближайшей стены и коснулся, дрожащими пальцами маленького глазка фотоэлемента. После неловкой паузы он пробормотал:

— Слуги не идут. У меня нет времени их ждать.

Порывшись в столе, он вытянул из кипы бумаг чистый лист, что-то нацарапал на нем и подписал затейливым «Д».

— Гилмер еще узнает, как велик его Император! Так откуда вы прибыли-то? Запамятовал… Анакреон? Ну, и как там дела у вас? Ваш народ чтит своего Императора?

Байта взяла лист из трясущейся руки Императора.

— Наш народ любит Ваше Величество. Наш народ знает, как Ваше Величество любит своих подданных!

— Нужно будет мне как-нибудь навестить моих добрых подданных в Анакреоне, но мой доктор говорит… не помню, что он говорит… только…

Сощурив выцветшие глаза, он спросил у Байты:

— Вы, барышня, что-то сказали про Гилмера?

— Нет, Ваше Императорское Величество.

— Ничего у него не выйдет, у проклятого мятежника! Когда вернетесь, так и скажите своему народу. Трентор выстоит! Мой отец сейчас во главе Флота, и гадкий изменник Гилмер скоро будет выброшен на веки вечные в мертвящий холод пространства вместе со своими приспешниками!

Он устало опустился в кресло. Огонь в его глазах погас.

— О чем я… говорил?

Торан поднялся и отвесил низкий поклон Императору.

— Вы были так. добры к нам, Ваше Императорское Величество, но, к сожалению, время, назначенное нам для аудиенции, истекло.

На короткое мгновение Дагобер IX действительно стал похож на Императора — он встал, выпрямился и оставался недвижим, пока его гости один за другим, кланяясь, исчезали в двери… за которой их ожидали двадцать вооруженных охранников, сомкнувшихся плотным кольцом. Мелькнула вспышка бесшумного выстрела…

…Сознание медленно возвращалось к Байте, но вопроса «Где я?» у нее не возникло. Она отчетливо помнила и чудаковатого старика, называвшего себя Императором, и других, которые ждали за дверьми. В суставах противно покалывало. Это означало, что стреляли в нее из парализующего пистолета.

Она стояла, не открывая глаз, и болезненно прислушивалась к голосам, звучавшим рядом.

Разговаривали двое. Первый говорил с растяжкой, вежливо, с хитрецой, спрятанной за внешним подобострастием. Голос второго был хрипл и груб. Байте не понравились оба.

Обладатель грубого голоса говорил чаще и больше.

Байта поймала последнюю фразу.

— Он будет жить вечно, этот старый болван! Я устал! Мне надоело, черт подери! Годы идут, я тоже старею!

— Ваше Высочество, давайте сначала посмотрим, какую выгоду мы можем извлечь из наших пленников. Ведь может оказаться, что мы станем обладателями источников могущества, которое и не снилось вашему батюшке.

Грубый голос превратился в булькающий шепот. До Байты долетали только отдельные слова. Она разобрала слово «девушка»… Второй, вкрадчивый голос что-то бубнил на одной ноте и в конце концов произнес погромче, почти по-отечески:

— Ну что вы, Ваше Высочество, вы не стареете. Плюньте в лицо тому, кто скажет, что вам больше двадцати!

Они дружно расхохотались. Сердце Байты билось медленно. Казалось, кровь стынет в жилах. «Дагобер… Ваше Высочество…» Старик Император говорил о сыне… Смысл того, что было сказано шепотом, стал постепенно доходить до нее. Нет, это невозможно!

Из состояния ступора ее вывел голос Торана, разразившегося многоэтажным проклятием.

Она открыла глаза, поймала взгляд Торана. Ей стало немного легче. Торан яростно выпалил:

— За вашу бандитскую выходку вы ответите перед Императором! Немедленно освободите нас!

Байта наконец поняла, что ее запястья и лодыжки прикованы к стене и полу гравитационным полем.

Обладатель грубого голоса подошел к Торану. Вид у него был премерзкий — одет неопрятно, обрюзгший, синяки под опухшими веками, слипшиеся жиденькие волосики, съехавшая набок охотничья шапочка с легкомысленным перышком. Борта засаленной жилетки были отделаны серебристой вышивкой.

Он хмыкнул, изобразив на физиономии искреннее удивление:

— Император? Бедный сумасшедший Император!

— У меня есть его Указ! Никто не смеет чинить нам никаких препятствий! Ни один Его подданный!

— Ишь ты! Подданного нашел! Я не подданный! Понял ты, подонок? Я — регент и крон-принц, вот так ко мне и обращайся, сопляк! Что же до моего папаши-идиота, маразматика старого… ха-ха-ха! Просто ему приятно время от времени принимать гостей, и я не лишаю его этой маленькой радости. Пусть себе тешится, вспоминает дни своей молодости и былого могущества, чего там, мне не жалко. Вот так-то. А вы и поверили, уши развесили, олухи!

Отойдя от Торана, он приблизился к Байте. Она с ненавистью смотрела на крон-принца. Тот подошел вплотную, и ей стало еще противнее — так от него мерзко пахло. Обдавая ее зловонным дыханием, он проговорил.

— А глазки ничего, Коммейсон… Так она даже симпатичнее. Подойдет, пожалуй. Деликатес для изощренного гурмана, ага?

Торан отчаянно пытался освободиться от гравитационных пут, а крон-принц и бровью не повел. У Байты по спине мурашки забегали, Эблинг Мис пока не пришел в себя. Голова его безжизненно свисала на грудь. Но как же удивилась Байта, увидев, что глаза Магнифико широко раскрыты — так, как будто он открыл их уже давно! Его пламенный взор был устремлен на Байту. Он всхлипнул и кивнул в сторону крон-принца:

— Этот… отобрал мой видеосонор!

Крон-принц резко обернулся на голос паяца.

— Так он твой, чудище?

И стянул с плеча инструмент, висевший на зеленом шнуре.

— Твой, спрашиваю?

Он неуклюже пробежался пальцами по клавишам, извлекая режущие ухо диссонансы.

— Можешь изобразить чего-нибудь, чудище?

Магнифико кивнул.

Торан вмешался.

— Вы захватили корабль Академии! Если Император не вмешается, вмешается Академия.

Коммейсон — обладатель вкрадчивого голоса — с кривой усмешкой проговорил:

— Это какая такая Академия? Или Мул уже не Мул?

Ответа не последовало. Крон-принц довольно осклабился. Поле, державшее руки и ноги паяца, было отключено. Крон-принц грубо сунул ему в руки видеосонор.

— Ну-ка, сыграй нам, чудище! — буркнул принц, — Сыграй для нас серенаду о любви и красоте нашей чужеземной гостьи! Объясни ей, что тюрьма моего папаши — не дворец, но что я могу отвестиее во дворец, где она будет купаться в розовой водичке и познает любовь принца. Играй и пой о любви принца, чудище!

Он присел на низкий мраморный столик, лениво покачивая жирной ножищей. Его сальная улыбочка вызвала у Байты бессильное бешенство. Торан беспомощно пытался сорвать гравитационные путы, но, увы, это было бесполезно. Лицо его покрылось капельками пота. Эблинг Мис пошевелился и застонал.

Магнифико сморщился и прошептал:

— У меня… пальцы онемели — как деревяшки!

— Играй, чудище!! — проревел принц. По знаку Коммейсона был выключен свет. В полумраке кронпринц встал, сложил на груди руки. Он ждал…

Длинные, тонкие пальцы Магнифико стремительно забегали по клавишам — от одного края клавиатуры до другого — и вот резко очерченная радуга перекинулась через тюремную камеру. Зазвучал низкий, глухой, вибрирующий, скорбный аккорд. Тембр становился выше, слышался громкий смех, за переливами которого угадывался рокочущий звон огромного погребального колокола.

Казалось, мрак сгущается. Музыка доносилась до слуха Байты как бы сквозь плотную складчатую завесу. Она видела слабый свет, мерцавший где-то далеко-далеко, будто одинокая свеча тускло мерцала со дна глубокого темного колодца.

Инстинктивно она напрягла зрение. Свет стал ярче, но оставался как бы за пеленой тумана. Пламя металось, извивалось, меняло оттенки… Внезапно музыка стала пронзительной, злобной, переросла в душераздирающее крещендо. Свет кидался из стороны в сторону, в такт ускоряющемуся ритму. Внутри островка света что-то корчилось, копошилось — что-то мерзкое, издававшее ядовитые металлические стоны и вопли.

Байта сражалась с изматывающим душу чувством. Ее все сильнее сжимало в объятиях отчаяние и бессилие. Она с ужасом вспомнила то состояние, что охватило ее в последние дни в Хейвене. Это было оно — то самое жуткое, изнурительное, обволакивающее как липкая паутина ощущение страха и отчаяния! Она съежилась, пытаясь закрыться, защититься.

Музыка наваливалась на нее волнами кошмарного хохота, и только тогда, когда ей удалось вымученным движением отвести взгляд в сторону, из поля зрения исчез корчащийся в пламени кошмар. Лоб ее похолодел, по нему стекали струйки липкого пота.

Резко, неожиданно музыка смолкла. Байта почувствовала несказанное облегчение. Вспыхнул свет, и совсем рядом она увидела горящие глаза Магнифико.

— Моя госпожа! — выдохнул он. — Вам плохо?

— О, Магнифико, не спрашивай! Почему ты… так играл?

Постепенно она разглядела остальных. Быстро скользнула взглядом по безжизненно прилипшим к степе фигурам Торана и Миса. У столика на полу в странной позе распростерся на полу крон-принц. Коммейсон сидел рядом, расставив ноги, выпучив глаза, глотая воздух, как выброшенная на берег рыба.

Магнифико шагнул к нему — тот издал истошный вопль и закрылся руками.

Магнифико отвернулся, подошел к пульту и отключил гравитационное поле.

Торан, уже успевший прийти в себя, рванулся впереди мертвой хваткой схватил Коммейсона за загривок.

— Пойдешь с нами! Проведешь нас к кораблю, понял, мерзавец?!

…Два часа спустя на корабле Байта подала на стол шикарный домашний пирог, и Магнифико, забыв обо всяких правилах приличного поведения, набросился на него.

— Вкусно, Магнифико?

— М-м-м!

— Магнифико?

— Да, моя госпожа!

— Все-таки что ты там играл?

Паяц нахмурился.

— Я… лучше я не буду об этом говорить… Давно когда-то разучил эту вещь. Видеосонор очень сильно действует на нервную систему, госпожа. Это, конечно, была злая шутка, но я вовсе не предназначал ее для чистого, невинного слуха!..

— Ну-ну, Магнифико, ты мне льстишь. Не так уж я невинна. Скажи, а я видела то же, что эти?

— О, надеюсь, нет! Я играл только для них. Вы должны были видеть только бледное подобие — как бы издалека.

— Мне хватило. Ты знаешь, что ты довел принца до обморока?

Прожевав здоровенный кусок пирога, Магнифико проговорил:

— Я убил его, моя госпожа.

— Что?! — сглотнув подступивший к горлу комок, спросила Байта.

Когда я закончил играть, он был мертв. Можно было не продолжать — Коммейсон меня не интересовал. Он, конечно, мог бы убить нас всех или пытать. Но этот принц, госпожа, он… бросал на вас греховные взгляды, и… — он замолчал, испугавшись собственной откровенности.

Байту пронзила странная догадка, но она постаралась поскорее прогнать внезапную мысль.

— Магнифико, добрая ты душа!

— О, моя госпожа… — пробормотал Магнифико, стряхивая с подбородка крошки.

В дверь заглянул Эблинг Мис и поманил их рукой.

Трентор был близко — его металлическая поверхность зловеще сверкала в видовом иллюминаторе. Торан с горечью проговорил:

— Тут нам делать нечего, Мис. Посланец Мула наверняка опередил нас.

Эблинг Мис потер лоб тыльной стороной ладони и пробормотал что-то невыразительное. Торан раздраженно добавил:

— Говорю вам, эти подонки знают, что Академия пала! Вы слышите?

— А? — очнулся Эблинг Мис.

Он мягко коснулся руки Торана. Было совершенно ясно, что он не слышал ни слова.

— Торан, я… смотрел на Трентор. Знаешь… у меня странное чувство… оно не покидает меня с тех самых пор, как мы приземлились на Неотренторе. Мне кажется, я начал что-то понимать… Мысли скачут в голове, просятся наружу. Все становится понятнее — никогда я еще не ощущал этого яснее!

Торан недоверчиво покосился на него и пожал плечами. Слова психолога явно не произвели на него никакого впечатления.

Он осторожно промолвил:

— Мис…

— Да?

— А вы не заметили, что в тот момент, когда мы стартовали, на Неотрентор приземлился корабль?

— Не тот ли, на котором якобы капитан Хэн Притчер?

— Тот самый, на котором черт его знает кто! Информация Магнифико — вот что идет по нашим следам, Мис.

Эблинг Мис ничего не ответил.

Торан громко спросил:

— Вам плохо? Что с вами?!

Глаза Миса сверкали. Он застыл, глядя а одну точку, и молчал, молчал…

Глава 23

РУИНЫ ТРЕНТОРА

Найти нужное место на такой громадной планете, как Трентор — сложнейшая проблема. На Тренторе нет ориентиров типа континентов или океанов, нет ни рек, ни озер.

Окутанная облаками колоссальная планета представляет (вернее, когда-то представляла) собой огромный мир, единый город. На фоне общего серо-стального пейзажа выделялась только территория бывшего императорского дворца. «Байта» описывала круги на орбите прогулочного катера — и все без толку.

Они летали вокруг Трентора, опускаясь от полюсов к экватору. На полюсах набухли ледяные шапки, из которых торчали покосившиеся стальные шпили, молчаливо свидетельствуя о том, что система искусственного климата приказала долго жить. Время от времени Торан сверялся с картой, добытой на Неотренторе.

Но когда они увидели то, что искали, ошибки быть не могло. Разрыв в металлической обшивке планеты тянулся миль на пятьдесят. Яркая, режущая глаз зелень на сером фоне покрывала пространство площадью примерно в сто квадратных миль. Сквозь зелень деревьев проступали контуры строений бывшей резиденции Императоров Галактики.

«Байта» развернулась и пошла на посадку. Данные для выбора направления у путешественников были весьма приблизительные. Длинные, прямые стрелки на карте — и гладкие, сверкающие ленты магистралей внизу. К тому месту, где на карте был обозначен университетский квартал, они двинулись наугад. Скоро корабль мягко приземлился на гладком безлюдном поле, некогда бывшем оживленным космопортом.

Только ступив на металлическое покрытие летного поля, они по-настоящему ощутили атмосферу разрухи, не заметную сверху. Искореженные верхушки шпилей, пробоины и трещины в гладких стенах зданий… Совсем недалеко от места приземления виднелась полоса открытой земли — настоящей, темной, вспаханной земли…

Ли Сентер терпеливо ждал, когда опустится корабль. Звездолет был странный, явно не с Неотрентора. Он глубоко вздохнул. Незнакомые корабли, контакт с людьми из других миров — это могло означать конец хрупкого благоденствия и возвращение к дням гибельных сражений. Сентер был главой группы. В его обязанности входила забота о древних книгах, в которых он прочел о давних временах. Ему очень не хотелось, чтобы те времена возвратились вновь.

Примерно десять минут он следил за спуском корабля. За это время он успел многое передумать. Он вспомнил огромную ферму, на которой родился, где прошло его детство. Там было много, много людей… Потом началось массовое переселение народа на новые земли. Ему тогда было всего десять лет, у родителей он был единственным сыном. Тогда он был удивлен и напутан.

Он вспоминал о том, как впервые увидел незнакомые строения — огромные металлические башни — их нужно было вырвать с корнем, растащить в стороны… Под ними открылась земля, которую нужно было вспахивать, поливать и удобрять, расчищать от зданий все новые и новые пространства, а другие здания надо было переоборудовать под жилье…

Нужно было выращивать растения и собирать урожай, налаживать обмен с соседними фермами…

Хозяйство росло и укреплялось, воцарялось благоденствие самоуправления. Выросло новое поколение — поколение крепких, низкорослых, широкоплечих парней, привыкших с малолетства трудиться на земле. Он помнил тот торжественный день, когда его поставили во главе группы. В тот день он впервые не побрился, и у него начала отрастать борода — неотъемлемый атрибут внешности руководителя группы…

И вот теперь внешний мир напомнил о себе и мог положить конец их идиллической изоляции…

Корабль приземлился. Сентер молча наблюдал, как открылся входной люк. Оттуда вышли четверо — ступая осторожно, с опаской оглядываясь по сторонам. Среди прибывших было трое мужчин — один старик, один молодой, высокий, а третий — неопределенного возраста, носатый и худой. Четвертая — женщина, державшаяся как равная. Сентер уверенно шагнул навстречу незнакомцам.

Он поприветствовал их символическим жестом мира — протянул перед собой пустые ладони.

Молодой мужчина сделал два шага вперед, повторил жест и сказал:

— Мы пришли к вам с миром.

У него был странный акцент, но понять было можно, и тон самый дружелюбный. Сентер гулко повторил:

— Да будет мир между нами. Добро пожаловать. Я приветствую вас от имени всей нашей группы. Вы голодны? Вас накормят. Вы хотите пить? Вас напоят.

Последовал ответ:

— Благодарим вас за вашу доброту. Когда мы вернемся в свой мир, мы расскажем о вашей группе все самое хорошее.

Странный был ответ, но Сентеру он понравился. За его спиной прибывших встречали улыбками мужчины из его группы, из хозяйственных построек одна за другой стали появляться женщины.

У себя в квартире он достал из шкафчика запертую на ключ большую шкатулку с зеркальными стенками. В шкатулке лежали длинные толстые сигары. Эта шкатулка извлекалась на свет только в дни особых торжеств. Обнося гостей сигарами, он несколько растерялся, остановившись перед женщиной. Она сидела рядом с мужчинами как равная. Значит, у чужестранцев было так заведено. Он протянул ей шкатулку.

Улыбнувшись, она взяла сигару и, нимало не смущаясь, закурила, с удовольствием вдыхая ароматный дым. Ли Сентер был шокирован, но сдержал себя.

До еды разговор шел в основном на тему фермерства на Тренторе.

Старик спросил:

— А как тут у вас с гидропоникой? Ведь для такого мира, как Трентор, лучше просто не придумаешь!

Сентер медленно покачал головой. Он смутно припоминал это слово. Оно встречалось ему в древних книгах.

— Если не ошибаюсь, вы имеете в виду выращивание растений без почвы с помощью химических растворов? Нет, это на Тренторе не годится. Для этой гидропоники нужна целая индустрия, например, — развитая химическая промышленность. А вдруг — война или стихийное бедствие — какая уж тут промышленность? Люди будут голодать. Нельзя все выращивать в искусственных условиях. На земле лучше — и дешевле, и надежнее.

— И хватает вам того, что вы выращиваете?

— Хватает, но, пожалуй, наше меню несколько однообразно. У нас есть птица, яйца, молочный скот — стало быть, есть молочные продукты и мясо, но мясо мы большей частью покупаем.

— Вот как? Вы торгуете? — проявил неожиданный интерес молодой мужчина. — И что же вы экспортируете?

— Металл, — коротко отозвался Сентер. — Сами посудите: у нас неисчерпаемые запасы превосходного, высококачественного металла. С Неотрентора прибывают корабли, выбирают определенный участок, снимают с него металл — тем самым еще и нам помогают, расширяя наши посевные площади. А в обмен оставляют нам мясо, консервированные фрукты, пищевые концентраты, сельскохозяйственную технику и так даже. Очень выгодно — и для нас, и для них.

К столу подали хлеб, сыр и вкуснейшее овощное рагу. Импортными продуктами были только замороженные фрукты на десерт. Когда приятная трапеза была завершена, выяснилось, что прибывшие — не просто туристы. Молодой человек достал карту Трентора.

Ли Сентер внимательно рассмотрел ее и сообщил:

— Университетский район — неприкосновенная территория. Мы ее пальцем не тронули. Мы стараемся туда даже не заходить без дела. Это — одна из немногих реликвий, оставшаяся от старых времен, и мы ее бережно охраняем.

— Мы прилетели к вам в поисках знаний. Мы клянемся, что ничего там не нарушим, не испортим. В залог мы готовы оставить вам наш корабль! — горячо сказал старик.

— Ну что ж, пойдемте. Я сам отведу вас, — ответил Ли Сентер.

Поздно ночью, когда чужестранцы уже спали, Ли Сентер отправил донесение на Неотрентор.

Глава 24

ПРЕВРАЩЕНИЕ

Робкое, хрупкое бытие теперешнего Трентора отступило и растаяло как облачко, когда они ступили на университетские земли. Огромные, увенчанные высокими куполами здания стояли, величаво поблескивая на солнце — как во времена Селдона. Царила торжественная, безлюдная тишина.

Гости из Академии ничего не ведали о тех жутких, кошмарных днях Великого Побоища, после которых нетронутым остался только Университет. Они не знали ничего и о том времени, которое настало после краха императорской власти, когда студенты, расхватав какое попало оружие, встали на защиту Alma Mater, средоточия научной мысли Галактики. Они ничего не знали и о семидневной обороне, о тех жертвах, благодаря которым Университет был спасен и его не коснулась чья-либо рука в то время, когда даже по залам Императорского Дворца разносился топот кованых сапог Гилмера и его солдат. К счастью, его правление длилось недолго…

Гости из Академии, впервые попавшие сюда, осознавали только одно: в мире, похоронившем затхлое прошлое и возрождающем хрупкое, зыбкое настоящее, этот островок таил в себе спокойствие, музейное величие старины.

В каком-то смысле они сами себе казались интервентами. Колоссальные размеры безлюдных помещений действовали угнетающе. Казалось, здесь все еще царит строгая академическая атмосфера, что она жива, и недовольна тем, что ее потревожили.

Библиотека размещалась в относительно небольшом здании, размеры которого, однако, сильно увеличивало колоссальное подземное хранилище. Там было тихо. Эблинг Мис остановился у стены, украшенной грандиозной фреской, в зале приема заказов на книги. Он прошептал (здесь почему-то все невольно переходили на шепот):

— Кажется, мы проскочили каталожные залы. Я вернусь туда.

Лицо его зарумянилось, руки дрожали.

— Я тут хочу побыть один, Торан. Если можно, устрой так, чтобы еду мне принесли сюда.

— Как скажете, Мис. Все что угодно. Все, что в наших силах. Хотите, мы поработаем вместе с вами, поможем…

— Нет-нет. Я сам.

— Я позабочусь, чтобы у вас было все необходимое. Вы думаете, нам удастся найти то, что нужно?

Эблинг Мис тихо, но уверенно ответил:

— Я знаю, что найду!

…Торан и Байта вплотную столкнулись с проблемой налаживания домашнего быта — пожалуй, впервые за все время их супружества. Странный это был быт. Непривычный. Они разместились в полупустом университетском помещении и совершенно запросто и довольно быстро освоились. Еду они добывали в основном на ферме Ли Сентера, расплачиваясь за нее компактными бытовыми ядерными приспособлениями, которые всегда в избытке имеются на любом торговом корабле.

Магнифико быстро освоился с проекторами в читальном зале и целые дни напролет просиживал там, просматривая боевики и мелодрамы, забыв про сон и еду, как и Эблинг Мис.

Эблинг же похоронил себя заживо в дебрях каталогов и хранилищ. Он добился, чтобы ему поставили кушетку прямо в зале справочных изданий по психологии. Он исхудал, побледнел. Давно друзья не слышали от него ворчливой ругани, сопровождавшейся неизменным «извиняюсь за выражение». Старика как подменили. Он порой с трудом узнавал Торана и Байту.

Более легко он общался с Магнифико, который приносил ему сверху еду и частенько просиживал рядом с ним часами, молча наблюдая, как старый психолог выписывает на бумаге длиннющие уравнения, потом проверяет их решение по куче справочников и фильмокопий, как сидит часами, уставившись в одну точку, проверяя очередную, ему одному ведомую догадку.

…Торан наткнулся на Байту, сидевшую в полутемной комнате, и резко спросил:

— Байта, ты?

Байта виновато спросила у него:

— Да? Я тебе нужна, Тори?

— Конечно, нужна. Что ты тут делаешь? Вообще, я давно хотел сказать тебе… с тех пор как мы на Тренторе, ты ведешь себя странно. Что с тобой происходит?

— О, Тори, ради бога, перестань! — раздраженно проговорила она.

— «О, Тори, перестань!» — сердито передразнил ее Торан и добавил мягко, нежно: — Бай, ну скажи, что с тобой? Я же вижу, что-то мучает тебя!

— Нет-нет. Ничего подобного, Тори. Если ты будешь приставать и допытываться, вот тогда-то я точно сойду с ума. Просто я… думаю.

— О чем, Бай?

— Ни о чем. Ну, если хочешь — о Муле, о Хейвене, об Академии — обо всем сразу. О Эблинге Мисе. О том, найдет ли он то, что ищет. О Второй Академии. О том, поможет ли нам то, что он найдет, и еще о целой куче вещей. Ты доволен? — устало спросила она.

— Если тебе хочется поиздеваться надо мной, то лучше перестань, прошу тебя. Во-первых, мне это неприятно, а во-вторых — никому от этого не легче.

Байта устало поднялась с кресла и вяло улыбнулась. Издалека донесся взволнованный голос Магнифико:

— Моя госпожа!

— В чем дело? Входи!..

Голос Байты сорвался. Вместо Магнифико в дверном проеме возник высокий мужчина в темной форме, с до боли знакомым лицом.

— Притчер! — воскликнул Торан.

Байта выдохнула:

— Капитан! Как вы отыскали нас?

Притчер шагнул за порог. Голос его звучал ровно и четко, как всегда, но был начисто лишен эмоциональной окраски.

— Я теперь в чине полковника и служу у Мула.

— У Мула?

У Торана запершило в горле. Трое старых знакомых молча стояли друг перед другом.

Магнифико бочком вошел и, дрожа, притаился за спиной у Торана. На него никто не обращал внимания. Байта судорожно сцепила руки перед грудью.

— Вы… пришли, чтобы арестовать нас? Неужели вы действительно перешли на их сторону?

Полковник резко мотнул головой из стороны в сторону.

— Я пришел не для того, чтобы вас арестовать. Это в моих инструкциях не указано. Что касается вас, я действую лично от себя и зашел исключительно по старой памяти, из дружеских соображений, если вы не возражаете.

Лицо Торана исказил гнев.

— Как вы нас нашли? Значит, вы действительно были на филианском корабле? Вы шпионили за нами?

Каменная непоколебимость выражения лица Притчера несколько смягчилась.

— Да, я был на филианском корабле. С вами я там встретился случайно.

— Такая случайность невозможна!

— Нет, не невозможна. Маловероятна, скажем так, но тем не менее вам придется мне поверить на слово. Во всяком случае, вы заявили «филианцам» — к слову сказать, такой нации в природе не существует, — что направляетесь в Тренторианский сектор, а поскольку у Мула к тому времени была уже налажена связь с Неотрентором, было совсем нетрудно задержать вас там. К сожалению, вам удалось удрать оттуда еще до того, как туда прибыл я, но совсем незадолго до того. У меня еще оставалось время сообщить всем фермам на Тренторе о вашем прибытии и отдать приказ, чтобы они немедленно доли знать, как только вы появитесь. Что и было сделано. И вот я здесь. Можно, я присяду? Повторяю, я пришел к вам из дружеских побуждений, уверяю вас!

Он сел. Торан нахмурился и сосредоточенно размышлял. Байта, двигаясь как во сне, приготовила чай, Торан метнул на Притчера суровый взгляд.

— Ну, так чего же вы хотите, кап… ах, простите, полковник? Что означают ваши «дружеские» побуждения? Если это не арест, то что же тогда? Не хитрите! Позовите своих людей и отдайте приказ!

Притчер грустно покачал головой.

— Нет, Торан. Я пришел к вам по собственной воле, поговорить с вами хотел, убедить вас в бесполезности того, что вы делаете. Если мне это не удастся, я уйду. Вот и все.

— Все? Ну, тогда вперед, давайте разворачивайте пропаганду и… проваливайте, понятно? Байта, я чаю не хочу!

Притчер принял из рук Байты чашку, кивком поблагодарив ее. Прихлебывая чай небольшими глотками, он пристально глядел на Торана. Помолчав, проговорил:

— Мул — мутант. Природа его мутации непобедима.

— Почему? Что за мутация такая? — спросил Торан со злорадной ухмылкой. — Может, вы нам поясните, а?

— Да, поясню. То, что вы будете знать об этом, ему нисколько не повредит. Дело вот в чем. Он способен воздействовать на эмоциональное равновесие людей. Кажется, это нечто вроде безобидного фокуса, но противостоять этому и победить это невозможно.

Байта вмешалась.

— Эмоциональное равновесие? — нахмурилась она. — Может быть, объясните подробнее? Я что-то не совсем поняла.

— Я хочу сказать, что ему ничего не стоит превратить самого своего яростного противника из армии врага в преданнейшего раба, бесповоротно уверенного в неминуемой победе Мула. Все его генералы находятся под контролем такого рода. Они не могут предать его, мысли их не могут принять иного направления. Контроль, над ними осуществляется постоянно. Самые умные, самые сильные его враги становятся его верными и преданными подданными. Диктатор Калгана сдал свою планету и скоро будет объявлен официальным вице-королем Академии.

— А вы, — с горечью в голосе добавила Байта, — предали свое дело и стали послом Мула на Тренторе. Все ясно!

— Я еще не закончил. Дар Мула действует еще в одном направлении и еще более эффективно. Отчаяние — вот эмоция, которую он старательно культивирует! И в критический момент правители Академии, а потом и правители Хейвена — отчаялись. Их миры пали практически без борьбы.

— Вы хотите сказать, — сурово спросила Байта, — что чувства, охватившее меня тогда, в Склепе Селдона, было вызвано тем, что моими эмоциями управлял Мул?

— Так же, как и моими. Эмоциями всех. А как было в Хейвене?

Байта отвернулась.

Полковник Притчер продолжал:

— Это действует как на отдельных людей, так и на целые миры. Разве можно бороться с силой, которая способна заставить вас добровольно сдаться, когда сама мысль об этом вам противна?

Торан медленно проговорил:

— Как вы можете убедить меня в том, что это правда?

— А как иначе можно объяснить капитуляцию Академии и Хейвена? Как можно иначе объяснить то, что произошло со мной? Подумайте, дружище! Чего мы добились — вы, я, вся Галактика, объединившаяся против Мула за все это время? Чего мы добились?

Торана прорвало:

— Черт подери, я вам скажу, чего мы добились!

Со злорадным удовлетворением он выкрикнул:

— Ваш распрекрасный Мул наладил связь с Неотрентором, где по его приказу нас захватили, да? Этой связи больше нет, и даже более того! Мы убили кронпринца, а его ближайший приспешник сошел с ума. Мул не остановил нас там и не сделал этого до сих пор!

— Все так, но не совсем так. Они не были нашими людьми. Крон-Принц — пьяница и ничтожество. Второй, Коммейсон, — просто феноменальный тупица. В своем мире он имел определенную власть, но это не мешало ему быть порочным, злобным и абсолютно некомпетентным. С ними каши не сваришь. Бледные призраки, и только…

— Тем не менее задержали нас — или пытались задержать — именно они!

— И еще раз — нет! У Коммейсона, к вашему сведению, был личный водитель, почти раб, по фамилии Инчни. Ваше задержание — его рук дело. Он, правда, не молод, но на какое-то время нас вполне устроит. Сами видите, его вам убрать не удалось.

Байта сверлила полковника глазами, Как и Торан, она к чаю не притронулась.

— Погодите, Притчер. Вы же сами сказали, что ваши эмоции находятся под контролем. Вы верите в победу Мула — верите патологически, неправдоподобно. Как же мы можем доверять тому, что вы сейчас говорите? По идее, вы должны утратить всякую способность объективно мыслить!

— Вы ошибаетесь, — ответил полковник, медленно покачав головой. — Под контролем только мои эмоции. Разум в полном порядке. На мое мышление могут, конечно, оказать влияние наплывы эмоций, но заставить меня думать иначе никто не может. И теперь, признаться, я вижу многие вещи более ясно, освободившись от тех эмоций, которые владели мною раньше.

Я могу судить о том, что программа Мула умна и цельна. За время, прошедшее с тех пор, как произошло мое… превращение, я проследил его карьеру с самого начала, то есть на протяжении семи последних лет. Обладая мутированными психическими способностями, он начал с того, что одолел какого-то бандита, и на его сторону перешла неплохо вооруженная шайка. С небольшой кучкой людей он захватывал одну планету за другой, пока не добрался наконец до Калгана, где сверг диктатора. Каждый следующий его шаг логично следовал за предыдущим. С Калганом в кармане он стал обладателем первоклассного флота, и с его помощью, и со своей фантастической психической силой вдобавок он нападает на Академию.

Академия — ключевой момент. Это величайшая по площади территория, где сконцентрирована индустриальная мощь Галактики. И теперь, когда все ядерные ресурсы Академии а его руках, он стал фактическим хозяином Галактики. Имея всю эту технику и свой дьявольский дар, он сумеет подчинить себе все, что еще осталось от старой Империи, и, скорее всего, после смерти старого Императора, который безумен и немощен и долго не протянет, он станет новым Императором. Тогда у него появится имя. И тогда, когда у него будет все это — плюс его сатанинский талант, который никуда не денется, — разве отыщется в Галактике хоть один мир, который будет способен ему сопротивляться? Ведь за эти семь лет он фактически создал новую Империю, сделал то, чего не могла бы добиться психоистория Селдона еще за семьсот лет. В Галактике наконец наступит мир и порядок. И вы ничего не сможете с этим поделать — как не смогли бы руками остановить вращение планеты.

Притчер умолк. Наступила долгая пауза. Чай остыл. Полковник допил его, налил себе еще, поболтал чашку. Торан яростно кусал ногти. Лицо Байты стало холодным, далеким, бледным. Она тихо проговорила:

— Вы нас не убедили. Если Мулу так хочется, пусть сам придет сюда и попробует нас… обработать. Я так понимаю, вы-то до конца сопротивлялись своему превращению?

— Безусловно, — твердо ответил Притчер.

— Так оставьте и нам такую возможность.

Полковник Притчер встал и сказал последнее:

— Ну что ж, я уйду. Как я уже сказал, в настоящее время я не имею относительно вас никакого приказа. Поэтому я не думаю, что должен сообщать куда следует о вашем местопребывании. Это не такая уж большая милость. Если Мул захочет, он найдет для этого дела других людей и они остановят вас. Я же не собираюсь превышать свои полномочия.

— Спасибо вам, — мягко сказала Байта.

— Только вот… насчет Магнифико. Где он? Выходи, Магнифико, я тебя не обижу.

— Что насчет него? — снова нахмурилась Байта.

— Ничего особенного. О нем тоже нет ни слова в моих инструкциях. Просто я слышал, что его продолжают разыскивать, и уверен, что Мул найдет его, если захочет. Но я никому ничего не скажу. Руку-то пожмете на прощание?

Байта крепко, искренне пожала руку полковника. Торан молча смотрел в сторону.

Полковник шагнул к двери. На пороге обернулся и сказал:

— И еще одно, последнее. Не думайте, что мне неизвестно, почему вы так упорствуете. Нам известно, что вы ведете поиски Второй Академии. Мул в свое время примет соответствующие меры. Вам ничто не поможет. Но… мы с вами были дружны когда-то. Сам не знаю, что это такое — совесть, добрые воспоминания или что другое, но только я чувствовал, что обязан предупредить вас, помочь вам отдалить насколько возможно ужас конца, пока еще не поздно. Прощайте!

Он резко отсалютовал, щелкнул каблуками и стремительно удалился.

Байта обернулась к Торану и прошептала:

— Они даже про Вторую Академию знают!

…А в глубинах библиотеки Эблинг Мис, ничего не подозревавший о том, что происходило наверху, ощутил внезапное озарение — как будто звездный свет озарил непроницаемую тьму. И сам себя поздравил.

Глава 25

СМЕРТЬ ПСИХОЛОГА

После этих событий Эблингу Мису оставалось жить всего две недели.

За эти две недели Байта виделась с ним три раза. Первый раз — ночью того дня, когда к ним приходил полковник Притчер. Второй — через неделю. И последний раз — еще через неделю, в день его смерти.

Итак, в первый раз она пришла к Мису ночью, после визита Притчера. Перед этим супружеская пара вела спор. Они торговались, как на ярмарке, только ярмарка была невеселая…

— Торан, давай скажем Эблингу, — предложила Байта.

— Думаешь, он может нам помочь? — буркнул Торан.

— Нас только двое! Нужно поделиться тем грузом, который свалился на нас. Может быть, он, правда, сможет помочь!

Торан задумчиво проговорил:

— Он так изменился. Отощал — кожа да кости. Легкий, как перышко, как былинка… Порой мне кажется, что он уже никогда и ничем не сможет нам помочь.

— Перестань! — крикнула Байта, и голос у нее едва не сорвался. — Тори, перестань! Когда ты говоришь так, мне кажется, что Мул уже заполучил нас! Давай скажем Эблингу, Тори, сейчас!

…Эблинг Мис оторвал голову от длинного, заваленного бумагами и фильмокопиями стола и подслеповато уставился на них. Его редеющие волосы спутались, губы двигались с трудом.

— А? — спросил он. — Кому я нужен?

Байта встала на колени.

— Мы разбудили вас? Нам уйти?

— Уйти? Кто вы? Байта, это ты? Нет, нет, останься! А что, стульев разве нет? Вроде бы были, я видел…

Он рассеянно махнул рукой. Торан подкатил два стула. Байта села и взяла психолога за руку. Рука его была вялая, ослабевшая.

— Можно поговорить с вами, доктор?

Чуть ли не впервые она обратилась к нему, назвав его ученую степень.

— Что-то стряслось?

В отсутствующем взгляде старого ученого вспыхнула слабая искорка оживления. Обвисшие щеки тронул легкий румянец.

— Что случилось?

— Здесь был капитан Притчер, — ответила Байта. — Тори! Давай я буду говорить, ладно? Вы помните капитана Притчера, доктор?

— Да… Да. Высокий такой. Демократ.

— Да, он. Он разгадал тайну мутации Мула. Он был здесь, доктор, и рассказал нам все.

— В этом нет ничего удивительного и нового. Мутация Мула известна мне. — Он удивленно воскликнул: — А разве я не говорил вам? Неужели я забыл вам сказать?

— Что вы забыли нам сказать? — резко спросил Торам.

— Ну, конечно, о тайне мутации Мула! Он управляет эмоциями. Эмоциональный контроль! И я не говорил вам? Как же я мог забыть? Почему я забыл?

Он закусил губу и задумался. Молчал он довольно долго, потом заговорил снова. В голос его возвращалась жизнь, глаза широко раскрылись, как будто разболтанная колесница его мыслей наконец въехала в единственно верную колею. Но говорил он, как во сне, не глядя на своих собеседников.

— На самом деле все очень просто. Для этого даже не нужны специальные знания. Психоисторическая математика, конечно, значительно облегчает задачу — достаточно было решить уравнение третьего порядка. Ну, это ладно… Это можно описать простыми словами… грубо, приблизительно… но все будет понятно, что, кстати, не так уж часто встречается при описании психоисторических феноменов.

Спросите себя: что может нарушить тщательно продуманную Гэри Селдоном схему исторического развития? А? — Он переводил взгляд с Байты на Торана, все больше и больше оживляясь. — Каковы были первоначальные допущения в теории Селдона? Во-первых, они заключались в том, что никаких фундаментальных изменений в человеческом сообществе в течение ближайшего тысячелетия не произойдет. Например, представьте себе, что произошли бы радикальные изменения в галактической технологии — типа открытия принципиально нового источника энергии или коренной модификации электронной нейробиологии? Социальные изменения, последовавшие за этим, сделали бы основополагающие уравнения Селдона бессмысленными. Но этого не произошло.

Или представьте себе, что где-то за пределами Академии было разработано новое оружие, способное противостоять всей мощи вооруженной Академии. Это также могло бы вызвать серьезное отклонение в схеме, хотя и с меньшей вероятностью, чем в первом случае. Но и этого не произошло. Муловский депрессор ядерного поля оказался неуклюжей самоделкой, ему можно было сопротивляться. Это было, кстати, единственное примененное им технологическое новшество, да и то, как видите, несуразное.

Но было и второе допущение, гораздо более уязвимое. Селдон предположил, что реакции людей на стимулы различного рода будут оставаться неизменными. Если признать, что первое допущение не может быть нарушено, значит, может быть нарушено второе! Некий фактор должен был перевернуть, дезорганизовать человеческие эмоции, иначе Селдон бы не проиграл и Академия бы не пала. Какой мог быть другой фактор, кроме Мула? Ну, прав я или нет? Есть изъян в моих рассуждениях?

Байта нежно погладила высохшую руку Миса.

— Вы правы, Эблинг.

Мис обрадовался, как ребенок.

— Ну вот! И это, и многое другое оказалось так просто! Говорю вам, я иногда поражаюсь тому, что происходит у меня в голове! Когда-то все казалось таким туманным, таинственным, а теперь все так ясно! Никаких вопросов! Как только возникает какая-то проблема, она тут же сама собой разрешается у меня в мозгу, и я все отчетливо вижу и понимаю. Догадки, идеи так и рвутся наружу. Внутри меня что-то движется, все вперед… и вперед… так, что я не могу остановиться… и не хочу ни спать… ни есть… только вперед… и вперед… и вперед…

Голос его перешел в свистящий шепот. Он коснулся лба иссохшей, покрытой синей сеткой вен рукой. Глаза его подернулись дымкой. Огонь в них погас. Он тихо проговорил:

— Значит, я так и не сказал вам, в чем состоит сила Мула? Но откуда же… Ты, кажется, сказала, что вы знаете об этом?

— Я говорила про капитана Притчера, Эблинг, — проговорила Байта. — Помните?

— Это он вам сказал? А… как он узнал об этом?

— Он был обработан Мулом. Он теперь полковник и служит у Мула. Он приходил, чтобы посоветовать нам сдаться Мулу, и сказал нам… ну, в общем, то же самое, что сказали вы.

— Значит, Мул знает, где мы? Мне нужно спешить… Где Магнифико? Его нет с вами?

— Магнифико спит, — сказал Торан. — Уже далеко за полночь.

— Вот как? А я? Я спал, когда вы вошли?

— Да, вы спали, — уверенно заявила Байта. — Но работать вы больше не будете. Немедленно в постель! Пойдемте. Тори, помоги мне. А вы перестаньте меня отпихивать, Эблинг! Еще ваше счастье, что я не заставляю вас пойти под душ. Сними с него туфли, Тори. А завтра придешь к нему с утра и выведешь его на воздух, пока он совсем не растаял. Да вы на себя в зеркало посмотрите, Эблинг. Вы только что паутиной не заросли. Есть хотите?

Эблинг Мис покачал головой и рассеянно поглядел на Байту, приподнявшись на кушетке.

— Попросите Магнифико спуститься ко мне завтра.

Подоткнув одеяло, Байта твердо заявила:

— Завтра, мой дорогой, к вам приду я и принесу чистое белье. Примете хорошую ванну, а потом выйдете на солнышко, сходите на ферму.

— Я не могу, — еле слышно отозвался Мис. — Слышите? Мне нужно торопиться!

Его редкие седые волосы рассыпались по подушке серебряной короной. Заговорщическим шепотом он спросил:

— Вы хотите найти эту… Вторую Академию, правда же?

Торан резко обернулся, подошел и сел на кушетку рядом со стариком.

— Что насчет Второй Академии, Эблинг?

Психолог выпростал руку из-под одеяла, слабыми пальцами прикоснулся к рукаву куртки Торана.

— Академии были созданы по решению Психологического Симпозиума под председательством Гэри Селдона. Торан, я нашел материалы этого Симпозиума. Целых двадцать пять фильмов. Я просмотрел все варианты.

— Ну и?

— Ну, знаете, по ним легко найти точное место расположения Первой Академии, если вы хоть немного знакомы с психоисторией. Так же легко его вычислить путем математических уравнений. Но, Торан, никакого намека на Вторую Академию. Никакого упоминания.

— Не упоминается?

— Конечно, упоминается! — сердито закричал Мис. — Кто сказал, что нет?! Но очень мало! И важность ее — а все говорит за это — более скрыта, завуалирована. Неужели не понимаете? Более значительная роль отводится Второй Академии. В переломный момент, момент, который рассчитан. Все это я узнал из протоколов Селдоновского Симпозиума. Так что — Мул пока еще не победил…

Байта молча выключила свет.

— Спать, спать…

Супруги молча поднялись к себе.

…На следующий день Эблинг Мис принял ванну и переоделся, выбрался наверх, поглядел на солнце Трентора, подышал его воздухом в последний раз. К концу дня он уже снова окопался в гигантских книгохранилищах библиотеки, чтобы больше никогда не выйти оттуда.

А наверху жизнь текла обычным чередом. Ночью в небе над Трентором можно было разглядеть яркую, спокойную звездочку — солнце Неотрентора. На ферме шел весенний сев. Территория Университета была безлюдна и молчалива. Казалось — так же безлюдна и пуста вся Галактика. Как будто никакого Мула нет и в помине.

Байта размышляла об этом, поглядывая на Торана который спокойно раскуривал сигару и поглядывал на небо.

— Прекрасный день, — проговорил он.

— Да, прекрасный. Ты в списке все проверил, Тори?

— Вроде бы все, что ты просила — полфунта масла, дюжина яиц, зеленая фасоль… — как будто все в порядке. Не волнуйся, Бай, все принесу.

— Хорошо, только смотри, чтобы овощи были свежие, а не музейные экспонаты. Кстати, тебе Магнифико не попадался на глаза?

— После завтрака я его не видел. Наверное, он внизу, у Эблинга, фильмы смотрит, как обычно.

— Ладно. Ну, давай не теряй времени, мне яйца к обеду нужны.

Улыбнувшись и помахав рукой на прощание, Торан отправился в сторону фермы.

Как только он исчез из виду, Байта пошла в кухню, но, дойдя до двери, вернулась и пошла в сторону колоннады, ведущей к лифту, и спустилась в книгохранилище.

Эблинг Мис был там. Он прильнул к окуляру проектора как приклеенный. Рядом с ним сидел Магнифико, скрючившись на стуле, — сплошные локти и коленки. Венчал это коленчатое сооружение его знаменитый нос.

Байта шепотом окликнула его:

— Магнифико!

Паяц вскочил.

— Моя госпожа… — хрипло прошептал он.

— Магнифико, — ласково сказала Байта, — Торан ушел на ферму, а я кое о чем забыла его попросить. Будь хорошим мальчиком, отнеси ему записку, ладно? Я сейчас напишу.

— С радостью, моя госпожа! Я всегда так счастлив, когда могу оказать вам хоть небольшую услугу.

Байта и Эблинг Мис остались наедине. Байта твердо положила ладонь на плечо старого психолога.

— Эблинг…

Психолог вздрогнул и вскрикнул:

— Что? А, это ты, Байта? — проговорил он, часто моргая. — А где Магнифико?

— Я послала его по делу. Мне нужно поговорить с вами наедине. — В голосе ее звучала твердая настойчивость. — Я хочу поговорить с вами, Эблинг.

Психолог порывался вернуться к прерванному занятию, но рука Байты крепко сжимала его плечо. Господи, как же он исхудал. Пышнотелый старый задира истаял сак свечка за время их пребывания на Тренторе. Лицо его пожелтело, щеки обвисли, обросли щетиной трехдневной давности.

Байта спросила:

— А Магнифико вам не мешает, Эблинг? Он здесь торчит дни и ночи напролет.

— Нет, нет, нет! Совсем не мешает. Он сидит тихо, и совсем меня не беспокоит. Иногда приносит или уносит фильмокопии. Порой угадывает, что мне нужно, даже не спрашивая меня. Пусть он приходит.

— Хорошо… но, Эблинг, он вас не удивляет? Вы слышите меня, Эблинг? Он не удивляет вас?

Она придвинула стул и села поближе к ученому, чтобы прочесть ответ в его глазах. Эблинг Мис покачал головой.

— Нет. О чем ты?

— Вот о чем. И вы, и полковник Притчер говорили, что Мул может управлять человеческими эмоциями. Но вы в этом твердо уверены? Разве сам Магнифико не исключение из этого правила?

Ответа не последовало. Байта продолжала упорные попытки разговорить психолога.

— Что с вами происходит, Эблинг? Магнифико был шутом Мула. Почему же тот не запрограммировал его на любовь и преданность? Почему же он — единственный из всех, кто общался с Мулом — так ненавидит его?

— Но… но… нет, конечно, он тоже был обработан. Конечно, был, Бай!

Казалось, Эблинг сам себя старается убедить в том, что говорит.

— Ты что же, думаешь, что своего шута Мулу нужно было обрабатывать в том же духе, что и своих генералов? От последних ему нужна была только преданность и лояльность, а от шута ему был нужен только страх, разве тебе не приходило в голову, что постоянный страх Магнифико перед Мулом патологичен по природе. Разве естественно для нормального человека все время пребывать в таком состоянии? Это нелепо, комично. И, видимо, для Мула это было действительно смешно, но это ему было нужно для того чтобы потом извлечь известную пользу из этого страха.

— Вы хотите сказать, что то, что говорит Магнифико о Муле, — неправда?

— Нет, он не лжет. Просто — так задумано. Чтобыповести по ложному следу. Ведь Мул — не сверхчеловек в плане физической силы, как думает Магнифико. За исключением своих фантастических психических способностей, он совершенно обычный человек. Но ему нравилось, ему было нужно казаться суперменом в глазах несчастного Магнифико.

Психолог пожал плечами.

— Вообще, все это не имеет теперь никакого значения.

— А что же имеет значение?

Но Мис высвободился и вернулся к проектору.

— Так что же имеет значение? — упорно повторяла Байта. — Вторая Академия?

Психолог неохотно глянул на нее.

— Я разве что-нибудь об этом говорил? По-моему, ничего не говорил. Я еще не готов. Что я вам говорил?

— Ничего, — резко ответила Байта. — О, Господи, ничего вы мне не говорили, но лучше бы сказали хоть что-нибудь, потому что Я… я так устала! Когда же это кончится!

Эблинга Миса тронул ее голос. Он погладил ее руку и тихо сказал:

— Ну, что ты, милая моя, я вовсе не хотел тебя расстраивать. Я теперь все на свете забываю. Забываю даже, кто мои друзья. Порой мне кажется, что я вообще никому об этом не должен говорить. Это нужно держать в тайне — от Мула, конечно, не от тебя, милая моя девочка. Прости меня.

Он вяло потрепал ее по плечу. Она спросила:

— И все-таки что же насчет Второй Академии?

Эблинг Мис инстинктивно перешел на шепот:

— Ты просто не представляешь себе, насколько старательно Гэри Селдон заметал следы! Все материалы Симпозиума еще месяц назад казались мне бессмысленной галиматьей. Пока меня внезапно не осенило. Но даже сейчас мне кажется… Дело в том, что материалы Симпозиума большей частью не содержат фактической информации, многое в них изложено настолько туманно… Мне не раз приходило в голову, что даже те, кто присутствовал на Симпозиуме, могли не догадываться, что именно Селдон имеет в виду. Иногда я думаю, что вообще он затеял весь этот Симпозиум как грандиозный спектакль и только он сам, один представлял себе структуру…

— Академий?

— Второй Академии! С нашей Академией все было просто. Но Вторая Академия для всех была только названием — не более. О ней упоминается в бумагах, но все разработки относительно нее упрятаны в такие математические дебри… Очень многое мне до сих пор непонятно, но за последнюю неделю отрывочные сведения в сочетании с моими догадками сформировались в более или менее определенную картину…

Академия номер один стала миром физиков. Она была задумана как место концентрации научной мысли умирающей Галактики и была помещена в условия, необходимые для того чтобы впоследствии дать науке новую жизнь. Психологи в состав поселения включены не были. Обычно это объясняют тем, что психоистория Селдона как раз и рассчитана на то, что ее законы выполняются более точно при отсутствии индивидуальной инициативы, когда люди не ведают, что творят, не догадываются о будущем, поэтому реагируют на создавшиеся ситуации естественно. Понимаешь, о чем я говорю, дорогая?

— Да, доктор.

— Тогда слушай внимательно. Академия номер два стала миром психологов. Зеркальным отражением нашего мира. Царицей наук там стала не физика, а психология. Понимаешь? — с триумфом победителя спросил он.

— Нет.

— Ну, что ты, Байта, подумай, пораскинь мозгами. Ты же умница! Гэри Селдон знал, что психоистория способна давать прогнозы с большой вероятностью, но не с полной уверенностью. Всегда существовала определенная граница ошибок, и с течением времени протяженность этой границы растет в геометрической прогрессии. Селдон, понимая это, постарался этому противостоять, как мог. Подстраховался, так сказать. Наша Академия развивала науку крайне энергично. Она стала способна победить любую армию, противостоять любым вооружениям, противопоставить силу силе. Но что она могла поделать перед лицом психической атаки предпринятой Мулом?

— Это было предусмотрено как дело для психологов из Второй Академии! — взволнованно воскликнула Байта.

— Да, да, да! Безусловно!

— Но пока они ничего не предприняли!

— Откуда ты знаешь, что не предприняли?

Подумав, Байта согласилась:

— Не знаю. А у вас есть данные, что они что-то делают?

— Нет. Есть многое, о чем я не знаю. Вторая Академия, видимо, как и наша, не сразу стала такой, как есть сейчас. Мы медленно развивались, наращивали силу, вероятно — они тоже, Одному Богу ведомо, какова их сила сейчас. Достаточно ли они сильны, чтобы выступить против Мула? И главное — знают ли они о грозящей опасности? Есть ли у них мудрые руководители?

— Но если они развиваются по Плану Селдона, значит, Мул должен быть разбит Второй Академией!

Похудевшее лицо Миса напряглось в раздумье.

— Ты снова об этом… Видишь ли, я полагаю, что создание и развитие Второй Академии было гораздо более сложной задачей, чем затея с нашей. Вторая должна была быть более сложна по структуре, и не исключено, что процент ошибок в вероятности, связанный с ее развитием, мог оказаться выше. И если Вторая Академия не победит Мула, дело может оказаться плохо. Очень плохо. Смертельно плохо! Это будет означать конец человеческой расы, конец теперешнего человечества.

— Нет!

— Да! А если потомки Мула унаследуют его психическое могущество? Понимаешь? Homo sapiens не выдержит конкуренции. Разовьется новая, доминантная раса — новая аристократия, которая превратит homo sapiens в бессловесных рабов. Разве не так?

— Да, похоже, что так.

— И даже если по какой-то причине Мулу не удастся создать династию, он все равно успеет создать новую Империю, которую будет держать в повиновении единоличной властью. Она умрет только тогда, когда умрет он. После этого Галактика останется такой же, какой была до него, — только Академии перестанет существовать — Академии, вокруг которых могла бы сформироваться реальная, здоровая Империя. И конца этому ужасу видно не будет.

— Что же нам делать? Можем мы предупредить Вторую Академию?

— Мы обязаны это сделать, иначе они могут стать жертвой собственного неведения, а этим рисковать нельзя. Но я не вижу, как мы могли бы их предупредить.

— Не видите?

— Я не знаю, где они находятся. Они «на другом краю Галактики» — вот все, что мне известно, и выбирать надо из миллионов миров.

— Эблинг, неужели здесь ничего нет про это? — с отчаянием спросила Байта, показывая на стопки фильмокопий, которыми был завален стол.

— Нет. Ничего. Пока я не нашел. И эта таинственность тоже о чем-то говорит. Этому наверняка есть причина.

Глаза его стали задумчивы.

— А теперь оставь меня. Я и так потерял уйму времени, а его все меньше и меньше…

Он отвернулся и прильнул к окуляру проектора.

Вечером того же дня Торан, выслушав рассказ жены, сказал:

— Ты думаешь, он прав, Бай? Тебе не кажется, что он немного… — Смутившись, Торан замолчал.

— Он в порядке, Тори. Он очень ослаб, я знаю. Конечно, он нездоров — исхудал, внешне переменился. Я думаю, это оттого, что он совсем не бывает на воздухе. Но ты бы посмотрел, как он преображается, когда речь заходит о Муле, о Второй Академии. Глаза у него сразу становятся ясные, чистые, как небо. Он знает, о чем говорит. Я верю ему.

— Значит, есть надежда.

Слова Торана прозвучали наполовину вопросительно.

— Я… этого не поняла. Может быть. А может быть, нет. Я теперь всюду хожу с бластером.

В руке ее сверкнул небольшой пистолет.

— На всякий случай, Тори, на всякий случай…

— На какой случай?

Байта истерично рассмеялась.

Может быть, я тоже немного сошла с ума, как Эблинг Мис.

…А Эблингу Мису между тем оставалось жить всего семь дней. И они шли, эти семь дней, день за днем медленно и спокойно.

Торану казалось, что все кругом погрузилось в спячку. Тепло и тишина отдавали летаргией. Казалось, жизнь утратила всякое подобие действия и превратилась в тягучее, липкое море сна.

Мис окончательно окопался в хранилище, но его упорная деятельность не приносила никаких плодов. Во всяком случае, он никому ничего не сообщал. Ни Торан, ни Байта с ним не виделись. Только из уст Магнифико, суждениям которого они не привыкли особенно доверять, они узнавали о жизни старого ученого. Магнифико, в эти дни ставший против обыкновения необычайно молчаливым и задумчивым, ходил на цыпочках, приносил психологу еду и сидел рядом с ним дни и ночи напролет.

Байта все больше и больше уходила в себя. Куда девалась ее всегдашняя живость и самоуверенность! Все больше времени она проводила в одиночестве, погруженная в горькие раздумья.

Однажды Торан наткнулся на нее, когда она сидела в кресле и вертела в руках бластер. Заметив мужа, она быстро спрятала пистолет и вымученно улыбнулась.

— Что ты делаешь с бластером, Байта?

— Просто держу. Что, нельзя? Это преступление?

— Да ты просто можешь прострелить свою глупую головку!

— Значит, туда ей и дорога, раз глупая. Невелика потеря!

Супружество приучило Торана к тому, что спорить с женщинами, когда они в мрачном расположении духа, бесполезно. Он пожал плечами и ушел.

Настал последний день. В их комнату бет стука вбежал задыхающийся Магнифико. Он испуганно глядел на обоих супругов.

— Доктор зовет вас. Ему плохо.

Ему действительно было плохо. Он лежал на кушетке, глаза его были неестественно широко раскрыты и неестественно ярко горели. Он был неузнаваем — всклокоченный, грязный…

— Эблинг! — вскричала Байта.

— Дай мне сказать, — слабым голосом вымолвил психолог, с трудом опираясь на локоть. — Мне конец. Работу должны закончить вы. Я не делал заметок, листки с математическими расчетами я уничтожил. Никто не должен знать об этом. Все должно сохраняться только у вас в голове.

— Магнифико, — твердо приказала Байта, — иди наверх!

Паяц послушно поднялся и отступил назад, печально глядя на Миса. Мис жестом выразил свой протест.

— Не обязательно. Пусть останется. Останься, Магнифико.

Паяц поспешно сел. Байта смотрела в пол. Она до боли закусила губу.

Хриплым шепотом Мис выговорил:

— Я убежден: Вторая Академия может победить, если ее раньше времени не захватит Мул. Она сохранялась в тайне. Тайна должна быть сохранена. У этого есть цель. Вы должны отправиться туда. Ваша информация — вопрос жизни и смерти, от нее зависит все! Вы слышите меня?

Торан выкрикнул:

— Да, да! Скажите нам, как туда добраться, Эблинг? Где она?

— Сейчас скажу, — ответил слабый голос.

Но больше он ничего не сказал.

Байта, бледная как полотно, подняла бластер и выстрелила. Раздалось громовое эхо выстрела. Верхняя половина тела Эблинга Миса исчезла, как будто ее и не было, а в стене над кушеткой образовалась огромная сквозная дыра. С сухим стуком бластер упал на пол, выпав из онемевших пальцев Байты.

Глава 26

КОНЕЦ ПОИСКОВ

Эхо выстрела прокатилось по дальним комнатам и затихло. На фоне затихающего звука раздался стук выпавшего из руки Байты бластера и визгливый вскрик Магнифико, заглушённый звериным ревом Торана.

Теперь, мгновение спустя, все молчали. Тишина была подобна агонии.

Голова Байты беспомощно упала на грудь. Блеснула скатившаяся по щеке слезинка. Байта не плакала с детства.

Все тело Торана сковал страшный спазм, он не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой, разжать стиснутые зубы. Лицо Магнифико стало подобно белой мертвенной маске.

Наконец Торан изменившимся до неузнаваемости голосом прохрипел:

— Значит, ты за Мула! Он достал тебя, обработал!

Байта подняла голову. Рот ее болезненно искривился.

— Я — за Мула? Ты шутишь. Смешно.

Она горько усмехнулась, отбросила волосы со лба. Постепенно к ней вернулся голос, похожий на обычный.

— Все кончено, Торан. Теперь я могу говорить. Сколько еще я проживу, я не знаю. Но теперь я могу говорить.

Напряжение, сковавшее Торана, отпустило его, уступив место страшному, непобедимому безразличию.

— О чем говорить, Бай? О чем теперь можно говорить?

— О несчастьях, которые преследовали нас. Мы говорили об этом, Тори. Разве ты не помнишь? Как беда все время ставила нам подножки, но так ни разу и сбила с ног? Мы были в Академии, и Академия пала. Независимые Торговцы продолжали сражаться, но мы успели вовремя улететь в Хейвен. Мы были в Хейвене, и Хейвен пал, а остальные продолжали сражаться — и снова мы успели вовремя улететь. Мы прилетели на Неотрентор, а теперь он, конечно же, захвачен Мулом.

Торан слушал и качал головой.

— Не понимаю…

— Тори, в нормальной жизни так не бывает! Ты и я — мы ведь люди маленькие. Мы не оказались бы втянутыми в водоворот политических событий, если бы только не таскали этот водоворот всюду за собой! Мы страдаем потому, что возим с собой источник инфекции! Теперь понимаешь?

Губы Торана были плотно сжаты. Он с ужасом смотрел на окровавленные останки того, кто несколько мгновений назад был таким родным и близким человеком, и взгляд его был полон тоски и отчаяния.

— Давай уйдем отсюда, Бай. Выйдем на воздух.

Небо затянули дождевые облака. Дул порывистый ветер, развевая темные волосы Байты. Магнифико плелся позади и, по всей вероятности, не слышал, о чем они говорили.

Дома Торан сердито спросил:

— Так ты убила Эблинга Миса потому, что считала его источником инфекции?

Что-то во взгляде жены напугало его. Он прошептал:

— Он — Мул?

Сказал, и сам не поверил в то, что сказал.

Байта нервно рассмеялась.

— Бедный Эблинг — Мул? О, Господи, нет! Если бы он был Мулом, я бы не смогла убить его. Он бы узнал о моих намерениях и превратил бы мою ненависть в любовь, преданность, обожание, страх — во что угодно. Нет, я убила Эблинга не потому, что он был Мулом. Я убила его, потому что он знал, где находится Вторая Академия, и через две секунды он бы раскрыл Мулу эту тайну.

— Раскрыл Мулу эту тайну… — тупо повторил Торан. — Раскрыл бы Мулу…

Издав дикий вопль, он в ужасе обернулся, чтобы посмотреть на скорчившегося в углу паяца. Было непохоже, чтобы он понял что-то из сказанного.

— Ну, не Магнифико же… — прошептал Торан.

— Слушай, — тихо сказала Байта. — Ты помнишь, что произошло на Неотренторе? Ну, вспомни и подумай, Тори!

Но он мотал головой и что-то беззвучно бормотал.

Она устало продолжила:

— На Неотренторе умер человек. Умер человек, к которому никто не прикасался. Так? Магнифико играл на видеосоноре, и, когда кончил играть, крон-принц был мертв. Ну, разве не странно? Разве это не странно, что существо, которое боится всех и вся, совершенно беспомощное от этого страха, обладает способностью убивать, когда захочет?

— Музыка и световые эффекты, — пробормотал Торан, — оказывают сильное эмоциональное воздействие…

— Вот именно — эмоциональное воздействие! Очень сильное. Эмоциональное воздействие — это ведь из области способностей Мула! Ну, ладно, это, может быть, совпадение. Но все-таки существо, совершившее убийство, по определению, жутко боязливо. Допустим, его обработал Мул, возможно, все этим объясняется. Но, Торан, мне тоже немного перепало от той музыки, которая прикончила крон-принца. Совсем немного, но этого оказалось достаточно, чтобы меня охватило то самое чувство, которое я испытала в Склепе Селдона. То самое чувство отчаяния и безнадежности, которое потом я испытала в Хейвене.

Лицо Торана потемнело.

— Я тоже ощущал что-то подобное… Но я забыл. Я никогда не думал…

— Вот тогда я впервые догадалась. Это было смутное чувство — интуиция, если хочешь. Я об этом больше не думала. Потом Притчер рассказал нам о Муле, о том, какова природа его мутации, и мне сразу все стало ясно. Это Мул создал атмосферу отчаяния и паники в Склепе Селдона. Это Магнифико создал атмосферу отчаяния на Неотренторе. Это была одна и та же эмоция. Значит, Мул и Магнифико — один и тот же человек. Разве не логично, Тори? Разве это не как аксиома в геометрии — два отрезка, равные третьему, равны между собой?

Она была на грани истерики, но держалась из последних сил. Она продолжала:

— Догадка меня страшно напугала. Если Магнифико — Мул, думала я, значит, ему известны мои эмоции и он может использовать их для своих целей. Я старалась вести себя так, чтобы он ни о чем не догадывался. Я избегала его. К счастью, и он избегал меня. Гораздо больше меня его интересовал Эблинг Мис. Я решила, что убью Миса, прежде чем он успеет сказать главное. Я решила это втайне и хранила тайну как только могла — настолько, что самой себе старалась не признаваться. Если бы я могла убить самого Мула! Но я не могла рисковать. Он бы заметил, а тогда все бы пропало.

Она была совершенно измучена. Торан резко выпалил:

— Это невозможно! Ты только посмотри на это ничтожество! Он — Мул? Да он даже не слышит, о чем мы говорим!

Не глядя, он ткнул пальцем в тот угол, где сидел Магнифико. Но когда он туда посмотрел, то с ужасом увидел, что Магнифико выпрямился во весь рост, что глаза его смотрят сурово и смело. Он сказал совершенно спокойно и без всякого акцента:

— Я прекрасно слышал, что она сказала, мой друг. Просто сейчас я сидел и размышлял о том, как это я, при всем своем уме и способности все предвидеть, мог допустить роковую ошибку и так много потерял.

Торан в испуге откинулся на спинку кресла, как будто боялся, что сам паяц или его дыхание могут коснуться его.

Магнифико кивнул и ответил на незаданный вопрос:

— Я — Мул.

Он больше не был смешон — его скрюченные руки и ноги, его длинный нос стали скорее страшны, чем потешны. Он держался спокойно и уверенно.

Он великодушно проговорил:

— Сидите. Можете даже прилечь поудобнее. Игра окончена, и мне хотелось бы рассказать вам свою историю. Это моя слабость — желание, чтобы меня кто-то понял.

А глаза его, смотревшие на Байту, были прежние; мягкие, грустные карие глаза Магнифико-паяца.

— Не было ничего в моем детстве такого, — начал он, — что мне хотелось бы вспоминать. Может быть, вы сумеете это понять. Я был лишен возможности жить жизнью нормального здорового ребенка. Мать моя умерла, не успев взглянуть на меня. Кто мой отец, я не знаю. Я рос изгоем, с израненным и перевернутым сознанием, полным жалости к себе и ненависти к другим. Тогда меня считали страшным ребенком. Все избегали меня — большей частью из неприязни, но некоторые уже тогда боялись меня. Происходили странные случаи… но, впрочем, не стоит об этом. Главное, что этих случаев было достаточно для того, чтобы капитан Притчер сумел, копаясь в подробностях моего детства, прийти к выводу о том, что я — мутант. Справедливости ради скажу, что сам я об этом не догадывался лет до двадцати.

Торан и Байта, ошеломленные, слушали. Волна голоса Магнифико накатывала на них и разбивалась.

Паяц — нет, Мул — похаживал перед ними мелкими шажками из стороны в сторону.

— Само понимание моей необычайной силы пришло ко мне не сразу. Долго я не мог в это поверить. В конце концов я осознал, что разум человека для меня — как циферблат, стрелки на котором показывают на доминирующую эмоцию. Конечно, это не самый лучший образ, но иначе я не могу объяснить. Постепенно я понял, что умею проникать в чужое сознание и поворачивать стрелки в нужном направлении и удерживать их в этом положении, сколько мне вздумается, даже навсегда. Но понял я это опять-таки далеко не сразу. Другой бы, наверное, догадался быстрее.

Но, как бы то ни было, сознание собственной силы пришло ко мне, а с ним пришло желание отомстить за ничтожность моей прежней жизни. Может быть, вы сумеете это понять! Может быть, вы хотя бы попытаетесь это понять! Уродом быть нелегко — иметь разум, сердце, все понимать — и быть уродом. Смех и жестокость при одном взгляде на тебя! Ты — другой! Ты — чужой, посторонний, всегда посторонний! Вы этого никогда не чувствовали!

Магнифико поднял глаза к потолку, покачался с носка на пятку и продолжал свои воспоминания…

— Но, как бы то ни было, я узнал об этом и решил, что мы должны померяться силами с Галактикой. У нее были свои ходы, и я терпел это — двадцать два года! Но настала моя очередь сделать ход! У Галактики была солидная фора; я — один, а их — квадриллионы!

Он остановился, чтобы бросить взгляд на Байту.

— Но у меня было слабое место. Сам из себя, как личность, я ничего не представлял. Если я и мог добиться власти и могущества, то только за счет других людей. Успех приходил ко мне через посредников. Всегда! Все было именно так, как говорил Притчер. С помощью отпетого бандита я захватил свою первую базу на астероиде. С помощью одного промышленника я обосновался на первой из планет. С помощью целой вереницы других людей я добрался в конце концов до диктатора Калгана, захватил сам Калган и стал обладателем флота. После этого была Академия как цель, И тут на сцене появились вы. Академия, — тихо проговорил он, — была самой трудной задачей, с какой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Чтобы разбить ее, мне нужно было вывести из строя колоссальное количество людей из правящей верхушки. Я смог бы сделать это с самого начала, похитрее, но мог отыскаться прямой путь, и я искал его. В конце концов, даже если очень сильный человек способен разом поднять пятьсот фунтов веса, это вовсе не означает, что ему нравится без конца этим заниматься. Эмоциональная обработка людей — нелегкий труд, и я стараюсь к ней не прибегать, за исключением тех случаев, когда она действительно необходима.

Поэтому я подыскивал посредников для нападения на Академию.

Под видом собственного шута я искал агента или агентов из Академии, которые непременно должны были быть засланы в Калган для того, чтобы выяснить, кто я и что я. Теперь я понимаю, что встретить я должен был капитана Притчера. Но по воле капризной судьбы мне встретились вы. Я — телепат, но не до конца. А вы, моя госпожа, были из Академии. Это меня обмануло. Но оказалось не смертельно, поскольку Притчер к нам вскоре присоединился. Но ошибка была допущена в самом начале, и она-то и оказалась смертельной.

Торан впервые за все время рассказа подал голос.

— Постой! Ты хочешь сказать, что, когда я стоял там и распинался перед лейтенантом, вооруженный только парализующим пистолетом, и защищал тебя, это было под воздействием эмоционального контроля! Ты хочешь сказать, что я уже тогда был обработан? — кричал Торан, брызгая слюной от ярости.

Тонкая улыбка скользнула по лицу Магнифико.

— А почему бы и нет? Вы думаете, это невозможно? Тогда спросите себя; разве вы стали бы рисковать жизнью ради уродца, которого до этого и в глаза-то не видели, будь вы в здравом уме? Догадываюсь, что по трезвому размышлению вы были сами немало удивлены своим тогдашним поведением.

— Да, — отозвалась Байта, — так оно и было. Это было совершенно очевидно.

— Как бы то ни было, — продолжал Мул, — Торан был вне опасности. У лейтенанта были четкие инструкции — не задерживать вас. Итак, мы втроем и капитан Притчер отправились в Академию, и — сами помните, как быстро завертелась там моя кампания. Когда капитана Притчера судил трибунал, на котором вы присутствовали, я упорно трудился. Военные судьи, которые вели этот процесс, позднее командовали эскадронами во время военных действий. Они быстро капитулировали, и мой флот выиграл сражение при Хорлеггоре и еще кое-какие сражения.

Через Притчера я познакомился с доктором Мисом, который принес мне видеосонор, полагая, что делает это по собственной инициативе, и тем самым несказанно облегчил мне задачу. На самом деле, конечно, он сделал это вовсе но по собственной инициативе.

Байта прервала его:

— Эти концерты! А я все думала, к чему они! Теперь я понимаю!

— Да! — подтвердил Магнифико, — видеосонор действует, как фокусирующий инструмент. Сам по себе он представляет довольно-таки примитивное средство воздействия на чужие эмоции. Но с его помощью я могу воздействовать как на большое число людей одновременно, так и более интенсивно — на отдельных людей. Те концерты, которые я дал в Академии перед тем, как она капитулировала, и те, которые были даны в Хейвене перед тем, как он сдался, сделали значительный вклад в общее пораженческое настроение. Я мог бы здорово повредить здоровью принца на Неотренторе, но без видеосонора не смог бы его убить. Понимаете?

Но главной моей находкой был Эблинг Мис. Он мог бы…

Магнифико произнес последние слова с горечью, но, не договорив фразу до конца, продолжал:

— Существует особая мишень для эмоционального контроля, о существовании которой вы не догадываетесь. Интуиция, предвидение, озарение — называйте, как хотите — это свойство психики может наравне с эмоциями подвергаться обработке. По крайней мере, мне это удается. Вы не понимаете, о чем я говорю?

Ответа не последовало.

— Человеческий мозг работает весьма неэффективно. Обычно называют цифру: двадцать процентов от возможной потенции. Когда вдруг внезапно происходит то, что люди называют интуицией, озарением, ясновидением, в действительности мозг просто выдает то, на что он способен. Я давно понял, что умею индуцировать высокую работоспособность мозга в течение продолжительного времени. Это губительно для человека, подвергающегося такому воздействию, но очень эффективно для достижения моих целей. Депрессор ядерного поля, примененный в войне против Академии, явился результатом подобной обработки одного калганского инженера. Я снова работал через посредников.

Эблинг Мис был не просто мишенью. Он был десяткой. Его научный потенциал колоссален, и он был нужен мне. Еще до начала войны с Академией я послал агентов для переговоров с Империей. Уже тогда я начал собственные поиски Второй Академии. Естественно, я ее не нашел. Я знал, что должен отыскать ее — и помочь в этом мне мог только Эблинг Мис. Его разум, работающий с повышенной эффективностью, мог позволить ему продублировать работы самого Гэри Селдона.

Частично это ему удалось. Я довел его до последнего предела. Процесс обработки его мозга был безжалостным, но дело должно было быть доведено до конца. Он должен был скоро умереть, но он был еще жив…

Он снова не договорил.

— Он должен был прожить еще достаточно долго. Мы втроем должны были отправиться во Вторую Академию. Это был бы последний бой, и все было бы кончено, если бы не моя ошибка.

Торан сдавленным голосом спросил:

— Почему ты все время к этому возвращаешься? Что за ошибка? И давай кончай, надоело.

— Видите ли, дело в том, что ошибкой была ваша жена, Торан. Ваша жена оказалась необычным человеком. Я никогда в жизни не встречал никого, подобного ей. Я… Я… — Голос Магнифико сорвался. Он с трудом взял себя в руки и продолжал:

— Она любила меня, она жалела меня сама по себе, и мне не нужно было воздействовать на ее эмоции. Я ее не раздражал и не забавлял. Просто — она любила меня.

Неужели вы не понимаете? Неужели вы не видите, что это значило для меня? До сих пор никто… в общем, мне это было очень дорого. Собственные эмоции обманули меня, меня, бывшего хозяина чужих эмоций. Я не прикасался к ее разуму, к ее чувствам, понимаете? Я ее не трогал. Я дорожил настоящим чувством, слишком дорожил. Это и была моя ошибка, самая первая.

Вы, Торан, были под контролем. Вы никогда меня не подозревали, ничего у меня не выпытывали, не видели во мне ничего необычного. Как, например, в случае с «филианским» кораблем. Когда они нас остановили, они приняли меня на борт для того чтобы я обработал капитана Притчера, который содержался там под стражей. Кстати, они знали, где мы находимся, потому что я постоянно поддерживал связь со всеми своими генералами. Когда я ушел оттуда, капитан стал полковником, человеком Мула и командиром корабля. Все это происходило у вас на глазах, Торан. Однако вы приняли мое объяснение, хотя оно было насквозь порочно. Понимаете, что я имею в виду?

Торан скривился и спросил:

— А как это, интересно, вы поддерживали связь со своими генералами?

— Это было совсем нетрудно. Гиперволновой передатчик портативен и прост в обращении. Да и потом, выследить меня было невозможно! Если бы кто-то и застал меня за этим занятием, из его памяти был бы тут же вырезан кусок. Кстати, такое имело место.

На Неотренторе мои собственные чувства снова подвели меня. Байта не находилась под эмоциональным контролем, но даже она никогда бы ни в чем меня не заподозрила, если бы все не испортил крон-принц. Его намерения в отношении Байты возмутили меня. Я убил его. Это был идиотский поступок. Можно было попросту беспрепятственно улететь, как всегда.

И все-таки ваши подозрения не переросли бы в уверенность, если бы я помешал капитану, то есть полковнику Притчеру выболтать вам все, что он пришел сообщить вам из наилучших побуждений, или уделял больше внимания вам, а не Мису.

Он ссутулился, поежился…

— Ты закончил? — спросила Байта.

— Да.

— Ну, и что теперь?

— Я буду продолжать выполнение своего плана. Правда, вряд ли в эти сумасшедшие дни мне удастся отыскать кого-нибудь, кто был бы так же высокообразован и просвещен, как Эблинг Мис. Как бы то ни было, я намерен искать Вторую Академию. Но в каком-то смысле вы меня победили.

Байта встала и выпрямилась.

— В каком-то смысле? Мы победили тебя полностью, окончательно и бесповоротно. Все твои победы за пределами Академии гроша ломаного не стоят! Галактика теперь — варварская пустыня. Да и сама Академия — так себе победа, потому что не она избрана для того чтобы остановить спровоцированный тобой кризис. Вторая Академия — вот с кем тебе предстоит сразиться! Вторая Академия! И она победит тебя. У тебя был единственный шанс найти ее и напасть на нее, когда она не была бы к этому готова. Теперь это тебе не удастся. Сейчас, возможно, в эту самую минуту машина уже завертелась. И ты узнаешь об этом, когда ее колеса сотрут тебя в порошок и придет конец твоему краткому могуществу. Лопнет оно, как мыльный пузырь, и ты останешься в памяти людской разовым захватчиком, размазанным по кровавому лику истории!

Она тяжело дышала.

— Так что мы — Торан и я — победили тебя. И нам не жалко умереть.

Все было сказано. Но грустные карие глаза Мула были грустными глазами Магнифико-паяца.

— Я не стану убивать ни вас, ни вашего мужа. После всего, что случилось, вы не сможете сделать мне больше, чем сделали. Если я вас убью, Эблинга Миса я все равно не воскрешу. Мои ошибки — это мои ошибки, только мои, и я за них отвечаю перед собой. Ваш муж и вы свободны. Уходите с миром ради того, что я называю дружбой.

И добавил с некоторой гордостью:

— А пока я все-таки — Мул, самый могущественный человек в Галактике, и намерен победить Вторую Академию!

Тут Байта нанесла последний удар — твердо и уверенно.

— Нет. Тебе это не удастся. Я до сих пор не сомневаюсь в мудрости Селдона. Ты будешь последним властелином в своей династии — первым и последним!

Что-то перевернулось в Магнифико.

— В своей династии??! Да… я часто думал об этом. О том, что я мог бы основать династию. Что мог бы найти себе достойную пару…

Байта внезапно поняла, что означает горящий в его глазах алчный огонь, и похолодела.

Магнифико печально покачал головой.

— Я понимаю, чего вы испугались, но это глупо. Если бы все могло быть иначе, я очень легко сумел бы сделать вас счастливой. Это был бы искусственный экстаз, но он ничем не отличался бы от естественных эмоций. Но все, увы, так как есть, а не иначе. Я назвал себя Мулом — но вы прекрасно знаете, что никакой необыкновенной физической силы у меня нет. Дело не в этом.

Он ушел не оглянувшись.

V. ВТОРАЯ АКАДЕМИЯ

Часть I. ПОИСКИ ВЕДЕТ МУЛ

Глава 1

МУЛ. Режим, установленный Мулом, проявился во всей полноте после захвата Первой Академии. Добившись окончательного распада Первой Галактической Империи, Мул стал первым в истории, кому удалось подчинить себе территорию поистине имперского масштаба. Прежняя коммерческая империя, созданная павшей Академией, несмотря на то усердие, с которым невидимой рукой психоистории плелись ее тонкие сети, оказалась жалким подобием жестко управляемого «Союза Миров», во главе которого встал Мул. В «Союз Миров» входила примерно десятая часть Галактикии пятнадцатая часть ее населения. В особенности на протяжении эпохи так называемых «Поисков»…

Галактическая энциклопедия

ДВОЕ ПЛЮС МУЛ

В «Энциклопедии» сказано довольно много о Муле и о его «Империи», но почти все там изложенное не имеет отношения к тому, о чем собирается поведать автор. К тому же стиль «Энциклопедии» грешит сухостью. Статья, посвященная Мулу, описывает далее экономические условия, которые привели к возвышению «Первого Гражданина Союза» — именно таков был официальный статус Мула, — и экономические последствия его возвышения.

Всякий раз, когда из контекста статьи чувствуется, что автор статьи испытывает хотя бы легкое удивление по поводу той колоссальной спешки, с которой Мул занимался созданием своей «Империи», превратившейся всего за пять лет из ничего в колоссальную по масштабам территорию, становится очевидно, что он всеми силами старается скрыть свое удивление. Всяким раз, когда его поражает внезапный переход от активной экспансии к пассивной консолидации захваченной территории, он явно скрывает факты.

Поэтому мы отложим «Энциклопедию» в сторону и пойдем собственным путем и попробуем описать историю Великого Безвластия — промежутка между падением Первой и началом Второй Империи, к концу пятилетия «консолидации».

С политической точки зрения, в Союзе царило спокойствие, с экономической — процветание. Мало кому приходило в голову мечтать о том, чтобы покой, установившийся под железной пятой Мула, сменился хаосом, ему предшествовавшим. В мирах, которые всего пять лет назад знали, что такое Академия, кое у кого, возможно, и появились чувства сродни ностальгическому сожалению, но не более того. Те лидеры Академии, которые были не нужны Мулу, были уничтожены, а те, которые были нужны, были «обработаны».

Самым нужным из «обработанных» был Хэн Притчер, ныне генерал-лейтенант.

Во времена Академии Хэн Притчер был капитаном и членом подпольной демократической оппозиции. После того как Академия без боя сдалась Мулу, Притчер продолжал вести борьбу против Мула до тех пор, пока не был «обработан».

«Обработка» была весьма специфичная. Это был не просто разумный добровольный переход на сторону победителя, и Хэн Притчер это отлично понимал. Его воззрения радикально переменились, потому что Мул был мутантом, психическая энергия которого подчиняла себе нужных ему людей. Сам Хэн Притчер никаких неудобств не испытывал. Все было, с его точки зрения, нормально. Само по себе чувство удовлетворения собственным состоянием являлось признаком того, что «обработка» прошла успешно, однако Хэн Притчер уже чувствовал себя так, что собственное состояние его нисколько не занимало.

Теперь, возвращаясь из своей пятой по счету экспедиции из беспредельных просторов Галактики за границами Союза, он с неестественной радостью предвкушал — он, бывший ас-звездолетчик, опытный агент разведки Академии, — будущую аудиенцию у «Первого Гражданина»… Его суровое лицо, словно выточенное из куска твердого дерева, казалось, неспособное улыбнуться, чтобы при этом не потрескаться, не выражало никаких чувств — но внешние проявления не имели никакого значения. Мул видел его насквозь — всего, до самой тончайшей эмоции, и замечал малейшие эмоциональные порывы, как обычный человек замечает, например, что у собеседника слегка дрогнула бровь.

Притчер поставил свой космический катер на стоянку в старом вице-королевском ангаре и отправился на территорию дворца пешком — так полагалось. Целую милю он прошел по снабженной указателями дороге. Она была безлюдна и тиха. Притчер знал, что на всей территории дворца нет ни одного охранника, ни одного солдата, ни одного вооруженного человека.

Мул не нуждался в защите.

Мул сам себе был лучшим и надежнейшим защитником.

Звук собственных шагов отдавался в ушах Притчера. Здание дворца приближалось, отражая яркий солнечный свет полированной поверхностью стен, покоящихся на высоких, полубезумных по очертаниям арках, — типичный образчик архитектуры былой Империи. Здание крепко сидело в земле, возвышаясь и над обширной дворцовой территорией, и над многонаселенным городом, видневшимся на горизонте.

Внутри дворца находился тот один-единственный человек, от нечеловеческих психических способностей которого зависела и вся новая, им созданная аристократия, и вся структура «Союза».

Огромная входная дверь мягко отъехала в сторону, и генерал ступил на широкий пандус. Бесшумный лифт быстро поднял его наверх. Он остановился перед небольшой, непримечательной на вид дверью личных покоев Мула, расположенных на самом верху самой высокой башни дворца.

Дверь открылась…

Бейл Ченнис был молод. Бейл Ченнис не был «обработан». То есть, проще говоря, его эмоции не находились под управлением Мула. Они оставались такими, какими были даны ему от рождения и как впоследствии сформировались под воздействием окружающей среды. Это его вполне устраивало.

Ему еще не было и тридцати, но в столице он занимал высокое положение. Он был хорош собой и умен и потому пользовался успехом в высшем обществе. Он был прекрасно образован и самолюбив и потому пользовался успехом у Мула. Его одинаково удовлетворяло и то и другое.

Сегодня впервые Мул удостоил его личной аудиенции.

Ноги легко несли его по длинной сверкающей нитке дороги, ведущей к дворцу, украшенному башнями из губчатого алюминия, — бывшей резиденции вице-короля Калгана, — который позднее стал резиденцией независимых князей Калгана, которые управляли государством сами по себе, и который теперь стал резиденцией Первого Гражданина Союза, который сам по себе правил в своей собственной Империи…

Ченнис шел, тихо мурлыкая мотивчик собственного сочинения. У него не было ни малейших сомнений, о чем пойдет речь. Конечно же, о Второй Академии! Об этом призраке, который заставил Мула прекратить свою политику безудержной экспансии и держал его в постоянном напряжении. Официально это называлось «консолидацией».

Сейчас Калган был переполнен слухами. Слухи — не экспансия, их во все времена остановить нельзя. Одни говорили, что Мул якобы нашел, где находится Вторая Академия, и собирается на нее напасть. Другие — что Мул сговорился со Второй Академией и они вместе собираются учинить передел Галактики. Третьи — что Мул наконец убедился в том, что Вторая Академия вообще не существует, и скоро сам завоюет всю Галактику.

Бесполезно перечислять все, о чем говорили в гостиных. Тем более что это была уже не первая полоса слухов. Однако теперь создавалось впечатление, что за разговорами действительно что-то стоит, и это страшно будоражило людей с развитой фантазией, которых хлебом не корми, а дай пожить во времена войн, сражений и политического хаоса; когда же тишь да гладь — они скучают и чахнут.

Бейл Ченнис был как раз из таких. Он не боялся таинственной Второй Академии. Именно поэтому он не боялся Мула, открыто этим бравируя. Возможно, некоторые, которым не слишком нравился этот человек, такой молодой и одновременно такой преуспевающий, злорадно поджидали, когда же этот дамский любимец поплатится за то, что позволяет себе во всеуслышание потешаться над внешностью Мула и его подозрительно уединенным образом жизни. Никто не осмеливался присоединяться к его саркастическим высказываниям, мало кто смеялся над его шутками, но, поскольку с ним, как бы то ни было, ничего не происходило, репутация его, естественно, росла.

Ченнис шел вперед, сочиняя слова на импровизированный мотивчик. Слова были самые что ни на есть дурацкие и сопровождались припевом: «Академия Вторая всю Галактику пугает, нам спокойно спать мешает».

Он подошел ко дворцу.

Огромная входная дверь мягко отъехала в сторону, и он ступил на широкий пандус. Бесшумный лифт быстро поднял его наверх. Он остановился перед небольшой, непримечательной на вид дверью личных покоев Мула, расположенных на самом верху самой высокой башни дворца.

Дверь открылась…

Человек, у которого не было другого имени, кроме клички «Мул», не было другого титула, кроме как «Первый Гражданин Союза», смотрел на видневшийся на горизонте город сквозь странное окно — он видел все как на ладони, а с внешней стороны была глухая стена.

В сгущающихся сумерках на небе загорались первые звезды. Все они без исключения принадлежали ему.

Он горько усмехнулся. Они принадлежали тому, кого мало кто видел собственными глазами.

Он, Мул, был человеком, на которого нельзя было взглянуть без жалости и сострадания. Его исключительно скромный вес — сто двадцать фунтов — до смешного не соответствовал росту — пять футов и восемь дюймов.

Из тщедушного туловища, как скрюченные длинные стебли, росли руки и ноги. Длинное худое лицо почти терялось на фоне торчавшего на три дюйма, крючковатого, похожего на клюв хищной птицы носа.

Пожалуй, только глаза не соответствовали общему карикатурному облику того, кого называли Мулом. В этих глазах — странно мягких для величайшего покорителя Галактики — никогда не исчезала странная грусть.

В городе царило оживление, какое и должно царить в роскошной столице роскошного мира. Он мог основать столицу в Академии, на территории самого сильного из поверженных врагов, но это было далеко, на самом краю Галактической спирали. Калган, расположенный ближе к центру, имевший стойкую славу аристократического курорта, более устраивал его — со стратегической точки зрения.

Но типичная для столицы бурная жизнь, подкрепленная невиданным доселе процветанием, его вовсе не радовала и как бы совсем не касалась.

Его боялись, ему подчинялись, его, наверное, даже уважали — на расстоянии. Но кто бы взглянул на него без сожаления и усмешки? Только те, кто был «обработан». Но что толку было в их искусственной верности? Ему недоставало искренности. Он мог бы наделить себя кучей титулов, разработать неимоверно изощренные ритуалы поклонения своей персоне, но это бы ничего не изменило. Лучше — или, по крайней мере, не хуже — было оставаться «Первым Гражданином» и скрываться от постороннихвзглядов.

Внутри у него шевельнулось нечто вроде протеста — сильное, грубое чувство. Никто в Галактике не смел отрицать его существования! Пять лет он хранил молчание, похоронив себя здесь, в Калгане, — и все из-за этого вечного, туманного, притаившегося в неведомых глубинах пространства призрака, этой постоянной угрозы — невидимой, неслышимой, неизвестной Второй Академии. Ему было тридцать два. Совсем немного, — но чувствовал он себя стариком. Тело его, несмотря на колоссальную психическую энергетику мутанта, было слабым, болезненным.

Каждая звезда! Каждая звезда, которую он видел, и каждая из тех, что были не видны. Все должно было принадлежать ему!

Месть всем и всему. Месть человечеству, частью которого он не был. Месть Галактике, в которой для него не было места!

Над головой у него мигнул сигнальный огонь. По дворцу кто-то шел. Он спокойно следил за передвижениями этого человека, и одновременно, словно его мутантные психические способности обострились в одиночестве сумерек, он почувствовал, как волна чужого эмоционального удовлетворения легко коснулась его собственного сознания.

Он узнал идущего без особых усилий. Это был Притчер.

Капитан Притчер из бывшей Академии. Капитан Притчер, которого проигнорировало, недооценило насквозь обюрократившееся правительство времен упадка. Капитан Притчер, чью шпионскую деятельность он без труда разоблачил, кого он возвысил, вытащил из грязи. Капитан Притчер, которого он сначала сделал полковником, а потом генералом, предоставив ему в полное распоряжение всю Галактику.

Теперешний генерал Притчер, в прошлом несгибаемый мятежник, был безоговорочно предан Мулу. Однако причиной его преданности была отнюдь не благодарность за данные ему привилегии, не логика, не чувство справедливости — только «обработка».

Мул прекрасно отдавал себе отчет в том, что прочный слой верности и преданности ему, который определял все эмоциональные проявления поведения Притчера, — тот самый слой, тот колпак, которым он накрыл его пять лет назад, исключительно поверхностен. В глубине души Притчер продолжал оставаться прирожденным упрямцем, борцом с властью, идеалистом, хотя теперь даже сам этого и не сознавал.

Дверь за спиной Мула открылась. Он обернулся. На месте окна появилась глухая стена, и пурпурные краски вечера сменились ярким, белым, безжалостным сиянием атомного освещения.

Хэн Притчер сел на указанный ему стул. Он не кланялся, не становился на колени. Никаких формальных выражений подобострастия на аудиенциях у Мула не требовалось. Мул был просто «Первым Гражданином». Обращаться к нему полагалось «сэр». В его присутствии можно было сидеть, можно было даже спиной повернуться, если уж так получалось.

Для Хэна Притчера все эти мелочи свидетельствовали о непререкаемом могуществе этого человека. Сама мысль об этом приятно радовала его.

Мул сказал:

— Вчера я получил ваш последний отчет. Не скрываю, он меня очень огорчил, Притчер.

Брови генерала сошлись на переносице.

— Да, сэр, я вас понимаю. Но к сожалению, другого просто быть не могло. Никакой Второй Академии нет, сэр.

Мул задумался, медленно, упрямо покачал головой, как делал уже много-много раз на памяти Притчера.

— Существует свидетельство Эблинга Миса. Всегда существовало и будет существовать свидетельство Эблинга Миса.

Старая песня, подумал Притчер и сказал без всякого выражения:

— Конечно, Мис был величайшим психологом в Академии, но в сравнении с Гэри Селдоном — он мальчишка-подмастерье. Ведь, изучая работы Селдона, он был под воздействием вашей искусственной стимуляции. Может быть, вы его перенапрягли. Он мог ошибиться. Скорее всего, он ошибся, сэр.

Мул вздохнул, вытянул вперед птичью головку на тонком стебельке шеи.

— Если бы только он прожил еще одну минуту! Он как раз должен был проболтаться, где находится Вторая Академия! Говорю вам, он знал это! Зря я медлил. Нельзя было ждать так долго. Сколько времени потеряно зря! Пять лет — и все впустую!

Притчер никак не отреагировал на минутную слабость своего господина — его контролируемые чувства не допускали этого. Он только слегка заволновался и сказал:

— Но как же можно иначе объяснить, сэр? Пять раз я отправлялся на поиски. Вы лично вычерчивали маршруты. Не осталось ни одного астероида, который бы я не перевернул вверх ногами! Триста лет назад Гэри Селдон из бывшей Империи основал две Академии, которые якобы должны были стать зародышами новой Империи, призванной заменить старую. Через сто лет после смерти Селдона Первая Академия, которая нам обоим так хорошо знакома, была известна на всей Периферии. Через сто пятьдесят лет после смерти Селдона ко времени последнего сражения со старой Империей — она была известна по всей Галактике. Теперь, когда прошло триста лет, — где же таинственная Вторая? Ни в едином уголке Галактики о ней никто слыхом не слыхивал.

— Эблинг Мис говорил, что она содержится в секрете. Только скрытность ее существования, по его словам, способна обратить ее слабость в силу.

— Ну, знаете, сэр, такая глубочайшая секретность может с успехом означать и то, что ее вообще не существует.

Мул поднял на него взгляд. Глаза его были широко раскрыты — подозрительно широко.

— Нет. Она существует, — твердо сказал он, многозначительно подняв указательный палец, и добавил: — Будут кое-какие изменения в тактике поисков.

Притчер нахмурился:

— Вы собираетесь лично возглавить экспедицию? Я бы вам не советовал.

— Нет. Конечно, нет. Вам придется полететь еще раз самому. Последний раз. Но с вами полетит еще один человек. Вторым командиром.

— Кто это, сэр?

— Есть тут один молодой человек в Калгане, по имени Бейл Ченнис.

— Никогда не слыхал о таком, сэр.

— Да, скорее всего, не слышали. Однако у него незаурядные способности и высочайшие амбиции. К тому же он… «не обработан».

Массивный подбородок Притчера едва заметно дрогнул.

— Не вижу в этом особых преимуществ.

— Преимущества есть, Притчер. Давайте посмотрим правде в глаза. Вы — неглупый и опытный человек. Вы сослужили мне неплохую службу. Но вы «обработаны». Вся мотивация ваших поступков зиждется всего-навсего на искусственно созданной, беспомощной верности мне. Утратив мотивацию поведения, данную вам от природы, вы потеряли нечто такое… какие-то душевные порывы, которые даже я не в силах в вас восстановить.

— Я этого не ощущаю, — угрюмо буркнул Притчер. — Я прекрасно помню себя — того, каким я был в те дни, когда был вашим врагом. Не думаю, чтобы тогда я был лучше, чем сейчас.

— Естественно, — криво усмехнулся Мул. — Но ваше мнение по этому поводу вряд ли можно считать объективным. Но вернемся к Ченнису. Итак, как я сказал, он амбициозен — по природе. Ему вполне можно доверять, поскольку он не признает никаких авторитетов, кроме самого себя. Однако отлично сознает, что он тем не менее существует, вцепившись в шлейф моего могущества. Поэтому он сделает все, чтобы провисеть на этом шлейфе как можно дольше, дабы добраться на этом транспортном средстве к своей цели — славе и могуществу. Если он отправится вместе с вами, его устремления получат дополнительный толчок — хотя бы для него самого.

— Тогда, — настаивал Притчер, — почему бы вам не освободить меня от эмоционального контроля, если вы и вправду считаете, что это пошло бы мне на пользу? Вряд ли теперь я сумею изменить вам.

— А вот это — никогда, Притчер. Пока вы от меня на расстоянии руки, на расстоянии выстрела бластера, вы будете оставаться под жестким контролем. Я отлично знаю, что, освободив вас, в следующую же минуту я буду мертв.

Щеки генерала вспыхнули лихорадочным румянцем.

— Для меня оскорбительно, что вы так думаете обо мне.

— Я вовсе не хотел оскорбить вас, но вы просто не можете себе представить, какие чувства овладеют вами, когда они будут отпущены на свободу, когда ваше поведение вернется в русло прежней мотивации. Человеческий разум сопротивляется контролю. Обычный гипнотизер-человек по этой самой причине не способен загипнотизировать человека, сопротивляющегося гипнозу. Я — могу, поскольку я — не гипнотизер, и поверьте мне, Притчер, сопротивление, которого вы не оказываете и о котором вы даже не помышляете, — это то, с чем мне совсем не хотелось бы столкнуться.

Притчер нагнул голову. Снаружи его охватила мука беспомощности, внутри у него были только тоска и усталость. Он с усилием выговорил:

— Но как же вы можете доверять этому человеку? Я хочу сказать — разве можно доверять ему так же безоговорочно, как мне — «обработанному»?

— Ну, наверное, полностью ему доверять нельзя. Именно поэтому вы и отправитесь вместе с ним. Видите ли, Притчер…

Мул забрался с ногами в глубокое кресло и стал похож на украшенную птичьей головкой зубочистку, сломанную посередине.

— Видите ли, Притчер, вам придется приглядывать за ним на тот случай, если ему взбредет в голову, что со Второй Академией он сумеет договориться более выгодно, чем со мной. Вы понимаете?

В глазах Притчера мелькнул огонек удовлетворения.

— Так-то лучше, сэр.

— Вот именно. Но помните — до поры до времени ему должна быть предоставлена полная свобода действий.

— Ясно.

— И еще, Притчер… Молодой человек этот очень хорош собой, приятен в общении, обаятелен. Не позвольте ему одурачить вас. Он опасный, непредсказуемый человек. Будьте с ним осторожны. Это все.

Мул снова остался один, Он выключил свет, и стена напротив снова стала прозрачной. Небо окрасилось в пурпур, город на горизонте утопал в бесчисленных огнях.

Ради чего было все это? Даже если бы он стал властелином Вселенной — что тогда? Разве перестали бы такие люди, как Притчер, быть высокими, стройными, самоуверенными, сильными? Разве отказался бы Бейл Ченнис от своих убеждений, перестал бы отпускать мерзкие остроты в его адрес? Разве он сам, Мул, стал бы другим?

Он думал так и проклинал собственные мысли. Чего же ему на самом деле хотелось? К чему он стремился?

Мигнул бесстрастный сигнальный огонек. Мул знал о том, что сейчас по дворцу идет человек, и почти помимо воли ощутил, как волна чужого эмоционального удовлетворения коснулась его мозга.

Он без труда узнал идущего. Это был Ченнис. На этот раз Мул не ощущал привычного однообразия эмоций, как у «обработанных». Наоборот, он чувствовал сопротивление сильного разума, нетронутого, неприкосновенного, не задетого ничем, кроме периодических размышлений о бренности всего сущего и неустройстве Вселенной. От чужого сознания плыли к нему потоки и волны. Чувствовалась наружная осторожность — тонкая, мягкая, но под ней таилась циничная самоуверенность. Еще глубже ощущалось мощное течение честолюбия и самолюбия, вспучивающееся то там, то тут вспышками жестокого юмора, а в самой глубине стояло спокойное озерцо амбиции.

Мул знал, что способен протянуть невидимую руку и преградить путь потоку, выплеснуть воду из русла и направить по другому пути, высушить одно русло и проложить другое. Но что из этого? Если бы он взял и накрыл кудрявую гордую голову Ченниса колпаком обожания, разве это хоть что-нибудь изменило бы в его собственном уродстве, вынуждавшем его ненавидеть солнечный свет и любить ночь, сделавшем его отшельником в Империи, безраздельно принадлежавшей ему одному?

Дверь у него за спиной открылась. Он обернулся. Прозрачная стена стала непрозрачной, И темнота позднего вечера сменилась белым, безжалостным атомным освещением.

Бейл Ченнис непринужденно уселся и сказал:

— Это — неожиданная честь для меня, сэр.

Мул всей пятерней почесал огромный нос и несколько раздраженно спросил:

— Почему же, молодой человек?

— Предчувствие, наверное. Если только, положа руку на сердце, не признаться, что до меня доходили кое-какие слухи.

— Слухи? Ну, их теперь множество. Какие же именно?

— Ну, пожалуй, те, в которых говорится о том, что планируется возобновить Галактические Завоевания, Очень надеюсь, что это — правда и что я смогу сыграть в этом достойную роль.

— Следовательно, вы думаете, что Вторая Академия существует?

— Почему бы и нет? Это было бы так интересно!

— И лично вам это интересно?

— Ну конечно! Хотя бы потому, что это так таинственно! Разве еще о чем-нибудь можно так фантазировать! В последнее время газеты только об этом и говорят — а это кое-что да значит. Тут вот, например, в «Космосе» опубликовали гипотезу одного из их обозревателей: он предполагает, что существует мир, населенный существами, представляющими собой нечто вроде сгустков чистого разума — то есть так он представляет себе Вторую Академию, — ну вот, и они как будто бы разработали ментальную энергию такой силы, что она способна противостоять любой физической мощи. И будто они способны отбрасывать прочь от себя корабли на целые световые годы, сворачивать планеты с привычных орбит…

— Интересно. Занимательно. Да. Ну а у вас лично есть какие-нибудь соображения на этот счет? Вы считаете, что такое возможно — эта психическая сила?

— О, господи, ну конечно же, нет! Разве можно себе представить, что подобные существа посиживали бы на своей планете? Нет, сэр! Вторая Академия сохраняется в тайне именно потому, что они слабее нас.

— В таком случае, мне не составит труда объяснить вам, в чем, собственно, суть дела. Как вы отнесетесь к предложению возглавить экспедицию по поиску Второй Академии?

На мгновение Ченнис растерялся. События развивались быстрее ожидаемого. Казалось, у него просто-таки язык присох к небу.

Мул сухо поторопил его:

— Ну?

Ченнис потер лоб ладонью.

— Конечно. Согласен. Но куда я должен отправляться? У вас есть какая-нибудь идея?

— С вами отправится генерал Притчер.

— Следовательно, экспедицию возглавляю не я?

— Выводы будете делать, когда я закончу. Послушайте, вы не из Академии. Вы — уроженец Калгана, не так ли? Да? Отлично. Следовательно, ваши знания о Плане Селдона весьма туманны. Так вот. Когда Первая Галактическая Империя стала приходить в упадок, Гэри Селдон вместе с группой психоисториков, анализируя будущее течение истории математическими методами, которые в наше упадочное время безнадежно утрачены, основал две Академии — по одной на каждом краю Галактики — так, чтобы экономические и социальные тенденции, которые в то время только начали намечаться, сделали бы эти Академии впоследствии очагами создания Второй Империи. Гэри Селдон предполагал, что на ее создание уйдет тысяча лет. Не будь Академий, на это ушло бы тридцать тысячелетий. Но он не учел меня. Я — мутант, и мое появление не было запланировано психоисторией, которая оперирует только усредненными реакциями больших масс людей. Понимаете?

— Прекрасно понимаю, сэр. Но какое отношение это имеет ко мне?

— Скоро поймете. Я намерен объединить Галактику уже сейчас и тем самым достичь цели, поставленной Селдоном, скорее — всего за триста лет. Одна из Академий — мир ученых-физиков — все еще процветает под моим неусыпным наблюдением. В условиях расцвета и порядка, царящих в Союзе, атомное оружие, разрабатываемое ими, способно победить всех и вся в Галактике — всех и вся, кроме, пожалуй, Второй Академии. Поэтому я должен больше узнать о ней. Генерал Притчер твердо убежден, что она вообще не существует. Я убежден в обратном.

Ченнис осторожно поинтересовался:

— А откуда вы знаете, сэр?

— Знаю! — неожиданно взорвался Мул. — Потому что в умах людей, находящихся у меня под контролем, происходят кое-какие изменения. Кто-то вмешивается! Мягко! Осторожно! Но все-таки не настолько, чтобы я не мог заметить. И это вмешательство нарастает и затрагивает важных для меня людей в самые ответственные моменты. Теперь вам, думаю, не будет удивительно, почему я бездействовал по непонятной якобы причине последние годы?

Вот ваша задача. Генерал Притчер — лучший из моих людей, поэтому он наверняка не в безопасности. Он этого, естественно, не знает. Но вы не «обработаны», поэтому вас не сразу распознают как человека Мула. Вы сможете дурачить Вторую Академию дольше, чем кто-либо из моих людей. Может быть, достаточно долго. Понимаете?

— Гм-м-м… Да. Простите, сэр, хотелось бы кое о чем спросить вас. Каким образом я могу ощутить это… воздействие на ваших людей — конкретно, на генерала Притчера, если таковое произойдет? Они что — снова становятся «необработанными»? Нелояльными, так, что ли?

— Нет. Я же сказал вам, это почти неуловимо. И это-то как раз самое плохое, потому что заметить что-либо конкретное исключительно трудно, и порой мне приходится ждать, прежде чем принимать меры, не будучи уверенным в том, что именно происходит с «ключевым» человеком; то ли он допускает естественные ошибки, то ли его «обрабатывают» по-своему. С лояльностью ничего не происходит — поражаются такие качества, как инициатива и способность принимать решения. Они как бы стираются из сознания. Мне оставляют совершенно нормального с виду человека, но абсолютно бесполезного. За последний год таким образом обработали шестерых. Шестерых лучших моих людей!

Уголок его рта нервно задергался.

— А они сейчас отвечают за работу тренировочных баз — и я всей душой желаю, чтобы у них не случилось ничего экстренного, что потребовало бы от них принятия решений.

— Но, сэр, а если допустить, что это все-таки не дело рук Второй Академии? Вдруг это кто-то вроде вас… другой мутант?

— Нет. Все чересчур тонко спланировано и чересчур надолго. Один человек торопился бы. Нет, это целый мир, и вы должны стать моим оружием против него.

Глаза Ченниса блеснули.

— Я счастлив, что вы оказываете мне эту честь.

Но от Мула не укрылся резкий всплеск эмоций. Прищурившись, он проговорил:

— Да, скорее всего именно вам доведется совершить уникальный подвиг, достойный уникальной награды, — возможно, вам даже доведется стать моим преемником. Даже так. Но не забывайте, что, кроме того, наказания мои тоже уникальны. Моя эмоциональная гимнастика рассчитана не только на создание верноподданности.

Легкая улыбка его была печальна.

Ченнис в страхе вскочил на ноги.

На одно лишь мгновение, лишь на одно короткое мгновение Ченнис ощутил, как его сознание сжало крепкой, безжалостной, невидимой десницей. Сильнейшая боль пронзила его мозг. Рука разжалась и отпустила его. Не осталось ничего, кроме кошмарного неукротимого гнева.

Мул объяснил:

— Не стоит гневаться. Это не поможет. Вы уже справились с собой, не так ли? Но я все вижу. Поэтому просто помните, что воздействие такого рода я могу усилить и сохранить. Я убивал людей с помощью эмоционального контроля, и нет смерти более жестокой.

Мул снова остался один. Он выключил свет, и стена перед ним снова превратилась в окно. Небо было черным, и сверкающее тело Галактической линзы протягивало во все стороны бесконечные лучи, мерцавшие серебристыми украшениями на фоне черного бархата межзвездного пространства.

Вся эта масса звёзд и туманностей, которых было так много, что они соединялись друг с другом и становились похожими на облака света, — все это должно было принадлежать ему.

Оставалось сделать только одно, и он смог бы спать спокойно…

Первая интерлюдия

Чрезвычайный Совет Второй Академии собрался на заседание. Но мы не смогли бы услышать речей присутствовавших. Не увидели бы и заседания — в привычном смысле слова. Поэтому и неважно, кто именно на нем присутствовал.

Кроме того, строго говоря, нам не удалось бы точно воспроизвести детали этого странного заседания — всякая попытка описания того, что там происходило, грешила бы приблизительностью.

Тут мы имеем дело с психологами — и не просто с психологами. Скорее, скажем, мы имеем дело с учеными психологической ориентации. То есть с людьми, чьи фундаментальные понятия о научной философии абсолютно отличны от всех известных нам ориентации. «Психология» в привычном понимании слова — плод деятельности ученых, воспитанных на аксиомах, которые выведены на основании привычных представлений, типичных для естественных наук, и она имеет весьма отдаленное отношение к той ПСИХОЛОГИИ, о которой пойдет речь.

Рассказывать о ней — все равно что объяснять слепому, что такое цвет, — и автор при этом так же незряч, как его читатели.

Все дело в том, что мозг каждого из собравшихся прекрасно воспринимал сигналы, исходившие от мозга остальных. Они знали о том, как функционирует человеческий мозг, не только теоретически, но и за счет специфического приложения этой теории к отдельным индивидуумам в течение долгого времени. Речь, к которой мы так привыкли и без которой наше общение было бы немыслимым, тут была не нужна. Фрагмент предложения равнялся длинному изощренному пассажу. Жест, усмешка, выражение лица — все несло информацию. Поэтому автор возьмет на себя дерзость вольно перевести небольшую часть заседания на язык, который бы поняли люди, разум которых с детских лет сориентирован на восприятие обычной речи, но, увы, с риском утратить нюансы тонкости такого общения.

Преобладал один «голос», и принадлежал он человеку, которого мы назовем для удобства «Первым Оратором».

Он сказал:

— Теперь совершенна очевидно, что именно остановило Мула во время первой безумной атаки. Не могу, к сожалению, констатировать, что это — результат контроля ситуации нами. На самом деле он чуть было не узнал наше местонахождение посредством искусственного усиления умственной деятельности одного из тех, кого в Первой Академии называют «психологами». Этот психолог был убит как раз перед тем, когда собирался сообщить Мулу о своем открытии. События, приведшие к его убийству, оказались совершенно случайными для развития ситуации, предусмотренного расчетами ниже Третьей Фазы. Позвольте предложить вам возглавить заседание.

Назовем того, к кому были обращены эти слова, «Пятым Оратором». На слух его слова звучали бы угрюмо:

— Безусловно, это так. Ситуация вышла из-под контроля. Конечно, мы исключительно уязвимы в отношении массированной атаки, в особенности если такую атаку возглавляет такой феномен разума, как Мул. Вскоре после того как он вплотную приблизился к своей цели — завоеванию Галактического господства — захватил Первую Академию, — а точнее, через полгода после этого, он оказался на Тренторе. Еще через полгода он мог бы оказаться здесь, и вероятность неблагоприятного для нас исхода была бы исключительно высока. Точнее — девяносто шесть плюс-минус пять сотых процента.

Довольно долгое время мы занимались анализом тех сил, которые остановили его. Мы, конечно, знаем о главных мотивах его действий. Врожденные последствия его физического уродства и уникальность его умственных способностей нам давно известны. Однако только посредством входа в Третью Фазу нам удалось определить — постфактум — вероятность отклонений в его поведении в присутствии другого человека, который испытывал к нему искреннее чувство.

И поскольку такие отклонения в его поведении зависели от присутствия такого человека рядом с ним в определенный момент времени, в этом смысле вся ситуация изобиловала случайностями. Наши агенты уверены, что психолога, которого «обрабатывал» Мул, убила девушка — та самая девушка, которой Мул доверял из чисто сентиментальных соображений и которую он именно из этих соображений не подвергал эмоциональному контролю — просто потому, что она к нему тепло, искрение относилась.

Начиная с этого события (кстати, для тех, кого интересуют детали: математическая обработка данных передана в Центральную Библиотеку), которое насторожило нас, мы держали Мула на безопасном расстоянии за счет применения неортодоксальных методов, используя которые, мы подвергали и подвергаем ежедневному риску весь исторический План Селдона. У меня все.

Выдержав паузу, позволяющую присутствовавшим осознать все, что стояло за этими словами, «Первый Оратор» сказал:

— Вследствие этого ситуация крайне нестабильна. В условиях, когда первоначальный План Селдона находится на грани срыва, нам остался только один шанс и то очень рискованный.

Мы должны позволить Мулу разыскать нас — в некотором смысле.

После паузы, во время которой он выслушал возражения, он добавил:

— Повторяю — в некотором смысле!

Глава 2

ДВОЕ МИНУС МУЛ

Корабль был готов к старту. Все было ясно, кроме одного: куда лететь. Мул предложил вернуться на Трентор — остов гигантской Галактической метрополии колоссальнейшей Империи, которую когда-либо знало человечество, — мертвый мир, некогда бывший столицей всех звёзд.

Притчер возражал. Он считал, что это слишком старая, чересчур проторенная дорога.

Он нашел Бейла Ченниса в навигационной кабине корабля. Курчавые волосы молодого красавца были игриво растрепаны. Один непослушный завиток упал ему на лоб, но казалось, что там ему и место. Губы его расплылись в приветственной улыбке, обнажив безукоризненно белые, ровные зубы. Да, он был действительно хорош собой и знал это. В сердце твердокаменного офицера шевельнулась неприязнь к своему напарнику по экспедиции.

Ченнис был заметно возбужден.

— Притчер, — выпалил он, — это может быть совпадением!

Генерал холодно отозвался:

— Не понимаю, о чем вы.

— А? Ну да. Подсаживайтесь, старина, и давайте разберемся. Я тут просматривал ваши записи. Отличная работа, старина!

— Мне… очень приятно, что вы их так оцениваете, — выдавил Притчер.

— Понимаете… Я пришел к кое-каким выводам, и мне было бы интересно узнать ваше мнение. Вы не пытались подойти к этой проблеме дедуктивно? Я хочу сказать, что очень мило, конечно, прочесывать звезды наугад и в итоге сделать все, что вам удалось во время ваших пяти экспедиций. Но все-таки, простите, это отдает чем-то вроде прыгания со звезды на звезду на одной ножке. Но неужели вам никогда не приходила в голову мысль о том, сколько уйдет времени на то, чтобы посетить все известные миры?

— Почему же? Я думал об этом, и не раз.

Притчер не чувствовал жгучего желания идти навстречу молодому человеку. Ему, наоборот, хотелось вытянуть что-нибудь из него, чей разум не был под контролем и, следовательно, был непредсказуем.

— Ну, тогда давайте попробуем проанализировать ситуацию и зададим себе вопрос: что мы, собственно, хотим найти?

— Вторую Академию, — буркнул Притчер.

— Академию Психологов, — уточнил Ченнис, — которые настолько же слабы в физической науке, как Первая Академия была слаба в психологии. Теперь: вы из Первой Академии, но я-то — нет. Разница, надеюсь, вам ясна. Мы должны отыскать мир, в котором правят посредством психических способностей, но который с научной точки зрения сильно отстал.

— Разве это так уж обязательно? — спокойно возразил Притчер. — Наш собственный «Союз Миров» никак не назовешь научно отсталым, невзирая на то что могущество нашего правителя целиком и полностью зависит от силы его разума.

— Только потому, что у него была возможность опереться на научные достижения Первой Академии, — последовал нетерпеливый ответ. — И, заметьте, другого такого источника научных знаний в Галактике нет. Вторая Академия, по определению, должна находиться на высохших пепелищах разбитой Галактической Империи, из которых, как ни крути, ничего не выжмешь.

— Следовательно, вы пытаетесь утверждать, что они обладают силой разума, достаточной, чтобы править некоей группой миров, страдая одновременно физической беспомощностью?

— Относительной физической беспомощностью. Они, скорее всего, способны защитить себя от пришедших в полный упадок окрестных миров. Против же сокрушительной силы Мула, подкрепленной мощной экономикой, они устоять не смогут. Почему же они столь тщательно скрывают свое местоположение — как в самом начале, при их основании Гэри Селдоном, так и теперь? Ведь ваша Первая Академия не делала из себя секрета даже тогда, когда представляла собой всего-навсего единственный город на единственной незащищенной планете триста лет назад!

Смуглое лицо Притчера подернулось сардоническими морщинками.

— Ну а теперь, когда вы закончили столь глубокий анализ, не откажетесь ли просмотреть перечень всех королевств, республик, федераций планет и диктаторий всевозможных типов, которые соответствуют не только вашему описанию, но и еще целому ряду факторов?

— Значит, все это было учтено? — разочарованно нахмурился Ченнис.

— Ну, здесь так прямо не написано, но у нас есть тщательно разработанный путеводитель по противоположной Периферии. Нет, вы серьезно думаете, что Мул в бирюльки играет?

— Ну тогда…

Голос молодого человека вновь обрел решимость.

— Что вы скажете насчет олигархии Конзвездия? Притчер задумчиво потеребил мочку уха.

— Конзвездия? Ах, ну да, знаю это место. Но это же не на Периферии, насколько я помню. Вроде бы это где-то в трети пути к центру Галактики.

— Да. И что из этого?

— В тех записях, что имеются в нашем распоряжении, место расположения Второй Академии указывается как «другой край Галактики». Черт подери, это единственное место, куда мы можем отправиться. Что толку болтать о какой-то Конзвездии? Тьфу ты, язык сломаешь! Так вот, ее угловое склонение от радиана Первой Академии составляет что-то около ста десяти — ста двадцати градусов. Никак не восемьдесят.

— Послушайте, но ведь, кроме того, в записях мелькает еще такое определение места, как «конец звёзд».

— Такого астрографического понятия не существует.

— Ну конечно. Так и было задумано! А теперь вслушайтесь в звучание: «Конзвездия»… Ни о чем не говорит?

— Ну что-то вроде бы есть. Нет, несерьезно.

— А вы там были когда-нибудь?

— Не припомню.

— Однако в ваших записях это название упомянуто.

— Где? Ах да. Но это только потому, что там можно было запастись водой и продовольствием. Ничего исключительного в этом мире не было.

— А вы приземлялись на главной планете? Там, где резиденция правительства?

— Не могу сказать с уверенностью.

Ченнис погрузился в раздумья под холодным взглядом своего спутника. Наконец он изрек:

— Не откажетесь взглянуть вместе со мной на «Линзу»?

— Как вам будет угодно.

«Линза» была новейшим изобретением, которым были оборудованы крейсеры тех времен. Фактически это была сложнейшая вычислительная машина, способная выдавать на экране воспроизведение картины ночного неба, видимой из любой точки Галактики.

Ченнис установил на пульте координатные точки. Свет погас. В красноватых отблесках огоньков, горевших на панели пульта, лицо Ченниса выглядело довольно-таки зловеще. Притчер уселся в кресло пилота, вытянув длинные ноги. Его лица в полумраке кабины видно не было.

Медленно, одна за другой, на экране стали появляться светящиеся точки. Постепенно они становились все ярче. На экране возник участок населенных звездных скоплений центра Галактики.

— Это, — объяснил Ченнис, — зимнее ночное небо, видимое с Трентора. Это, кстати, на мой взгляд, важнейшая деталь, до сих пор не учитывавшаяся в ваших поисках. Всякая разумная ориентация должна принимать за точку отсчета Трентор. Трентор был столицей Галактической Империи. Гораздо больше — с научной и культурной точки зрения, чем с политической. Поэтому значение любого названия должно в девяти из десяти случаев выводиться с учетом расположения Трентора. Вспомните в этой связи, что Селдон родился на Геликоне, то есть ближе к Периферии, но группа его работала на Тренторе.

— Что вы мне пытаетесь доказать?

Ледяной голос Притчера показывал, что он всеми силами старается противостоять горячему энтузиазму собеседника.

— «Линза» докажет все за меня. Видите ту темную туманность?

Тень от его руки упала на экран. Указательный палец остановился на крошечном темном пятнышке, казавшемся дырочкой в расшитой звездами ткани.

— В астрографии она называется туманностью Пелло. Смотрите внимательно. Сейчас я увеличу изображение.

Притчер, затаив дыхание, смотрел, как на его глазах растет изображение на экране. Это напоминало картину, возникшую бы на иллюминаторе кругового обзора, если представить, что корабль несется на сумасшедшей скорости по переполненной звездами Галактике, но при этом и не думает входить в подпространство. Звезды летели на них как бы из общего центра, расходились в стороны и исчезали за краем экрана. Какие-то точки раздваивались, превращались в сферы. Туманные пятнышки делились на мириарды точек. И все время сохранялась полная иллюзия движения.

Ченнис комментировал:

— Как видите, мы движемся по прямой от Трентора к туманности Пелло — как бы продолжая линию взгляда, направленного туда с Трентора. Вероятно, небольшая погрешность тут есть, если учитывать гравитационное отклонение света, которое я математически не рассчитывал, но уверен, оно невелико.

Тьма заполняла экран. Скорость увеличения изображения падала, и звезды со всех четырех краев экрана посылали последний прощальный свет. Туманность росла на глазах. Ее обрамляли сверкающие скопления звёзд, внезапный резкий свет которых говорил о том, что они просто раньше были скрыты за бесчисленными темными фрагментами атомов натрия и кальция, заполнявшими кубические парсеки пространства.

Тень от руки Ченниса снова легла на экран.

— Населявшие этот участок пространства вот это местечко называли «Пастью». Это очень важно, потому что только с Трентора оно действительно выглядит похожим на пасть.

То, на что он показывал, представляло собой просвет в теле туманности, очерченный в форме извилистой, усмехающейся пасти в профиль, подчеркнутый ярким, величественным сиянием звёзд, наполнявших его.

— Следуйте взглядом вдоль «Пасти». Видите — дальше она сужается, переходит как бы в «пищевод», что ли — вот в эту тоненькую ниточку света.

Изображение на экране вновь увеличилось и продолжала увеличиваться до тех пор, пока темная туманность, окружавшая «Пасть», не заняла весь экран, — только тонкая световая ниточка тянулась по ней, и указательный палец Ченниса безмолвно следовал по ней к тому месту, где она обрывалась, — к точке, где мерцала одна-единственная, последняя звезда. Здесь его палец остановился. Дальше была только темнота, мрачная, мертвенная темнота.

— «Конец звёзд», — просто сказал молодой человек. — Ткань туманности в этом месте тонка — свет одной-единственной звезды проникает сквозь нее, посылая лучи в одном-единственном направлении — к Трентору.

— Вы хотите сказать, что… — начал генерал и замолчал, пораженный собственной догадкой.

— Да не хочу сказать, а так вот прямо и говорю: «Конец звёзд» — Конзвездия.

Вспыхнул свет. Звезды на экране померкли. В три шага Притчер оказался рядом с Ченнисом.

— Как вы до этого додумались?

Ченнис откинулся на спинку кресла. На лице его играла самодовольная улыбка.

— Совершенно случайно! Конечно, мне было бы приятнее сообщить вам, что это — плод напряженного умственного труда, но на самом деле вышло все абсолютно случайно. Однако как бы то ни было, все сходится. Судя по нашим справочникам, Конзвездия является олигархией. Она правит двадцатью семью обитаемыми планетами. В научном отношении — полный ноль. И самое главное — это мир, который придерживается строжайшего нейтралитета в местной политике этого региона и не проводит никакой экспансии. Думаю, стоит взглянуть на них поближе.

— А Мулу вы об этом сообщили?

— Нет. И не собираюсь. Мы уже в космосе и вот-вот совершим первый прыжок.

Притчер, не веря собственным ушам, бросился к пульту видового иллюминатора. Когда он отладил изображение, глаза его встретились с холодной пустотой пространства. Он, не отрываясь, смотрел перед собой несколько мгновений, потом обернулся. Рука его автоматически легла на тяжелый, удобный, привычный приклад бластера.

— По чьему приказу?

— По моему приказу, генерал, — как ни в чем не бывало ответил Ченнис, впервые обратившись к спутнику, упомянув его звание. — Пока мы с вами тут беседовали, вы, вероятно, увлеклись и не почувствовали ускорения, поскольку в этот момент я как раз увеличил изображение на экране «Линзы», и вы, конечно же, приняли это за иллюзию, кажущееся передвижение меж звёзд.

— Ну и чего вы добиваетесь? К чему был тогда весь этот треп насчет Конзвездии?

— Никакого трепа. Все совершенно серьезно. Именно туда мы и отправляемся. Мы стартовали сегодня, потому что до старта оставалось целых три дня. Генерал, вы не верите во Вторую Академию, а я верю. Вы просто, не веря ни во что, слепо выполняете приказы Мула. Я же чувствую серьезную опасность. У Второй Академии было пять лет на приготовления. Насколько они подготовились, я не знаю, но что если у них были агенты в Калгане? Если бы я разгуливал там, нося в мозгу догадку о том, где находится Вторая Академия, они запросто могли бы это обнаружить. Тогда моя жизнь повисла бы на волоске, а я, признаться, ею очень дорожу. Вероятность такого стечения обстоятельств, возможно, мизерна, но я все-таки предпочел не рисковать. Поэтому в итоге о Конзвездии не знает никто, кроме вас, а вы узнали об этом тогда, когда мы были уже в космосе.

Ченнис иронично улыбнулся, всем своим видом показывая, что ему приятно чувствовать себя хозяином положения.

Рука Притчера сползла с приклада бластера. На какое-то мгновение его охватило чувство неловкости. Почему же он ничего не сделал? Что ему мешало? Что сдерживало его? Ведь было время, когда он был мятежным, непокорным капитаном в коммерческой империи, созданной Первой Академией. Тогда-то уж точно скорее он, чем Ченнис, предпринял бы такую смелую, дерзкую акцию. Неужели Мул прав? Неужели его разум настолько подчинен, что утратил всякую инициативу? Отчаяние все сильнее охватывало его, наваливалась страшная, непривычная усталость.

Справившись с собой, он сказал:

— Отлично сработано. Тем не менее попрошу вас на будущее консультироваться со мной при принятии подобных решений.

Не успел он произнести последнее слово, как замигала сигнальная лампочка.

— Это из двигательного отсека, — небрежно сообщил Ченнис. — У них была объявлена пятиминутная готовность, и я попросил их дать мне знать, если что-то будет не в порядке. Останетесь здесь — держать оборону?

Притчер кивнул. «Мне скоро пятьдесят», — с горечью признался он сам себе. На экране обзора мерцали редкие звезды. В тумане виднелся край Галактики.

Если бы только он был свободен от Мула!

Но от этой мысли у него по спине забегали мурашки…

Главный инженер Хакслейни бросил неприязненный взгляд на молодого, одетого в гражданское человека, который вел себя так, будто был офицером флота, и держался так, что все должны были ему повиноваться. Хакслейни, помнивший себя на службе в регулярных войсках с тех пор, когда у него еще молоко на губах не обсохло, привык к субординации совершенно определенного рода.

Но этого человека назначил Мул, а за Мулом было последнее слово. И в этом случае — единственное. Даже подсознательно у Хакслейни не возникало никакого протеста. Эмоциональный контроль работал четко.

Не сказав ни слова, он протянул Ченнису маленький яйцеобразный предмет.

Ченнис взял его и ободряюще улыбнулся:

— Вы из Академии, не так ли?

— Да, сэр. Я служил во флоте Академии восемнадцать лет к тому времени, как к власти пришел Первый Гражданин.

— Какое образование вы получили в Академии?

— Я инженер-технолог Первого Класса. Учился в Центральной Школе Анакреона.

— Недурно. Это вы нашли в коммуникационном блоке, как я и предполагал?

— Да, сэр.

— Эта штука и должна там находиться?

— Нет, сэр.

— Тогда что это такое?

— Гипертрейсер, сэр.

— Непонятно. Я ведь не из Академии. Поясните.

— Это — устройство, позволяющее следить за кораблем через гиперпространство.

— Иначе говоря, за нами можно следить, где бы мы пи находились?

— Да, сэр.

— Отлично. Новейшее изобретение, судя по всему? Не иначе как придумано в каком-нибудь из исследовательских институтов, созданных Первым Гражданином?

— Скорее всего, сэр.

— Принцип его действия — государственная тайна. Так?

— Думаю, да, сэр.

— И тем не менее — вот он. Забавно.

Ченнис повертел гипертрейсер в руках и резко протянул его инженеру.

— Тогда вот что. Возьмите его и положите туда, где нашли. На то самое место. Ясно? И забудьте об этом. Навсегда!

Главный инженер автоматически отдал честь, резко повернулся и вышел.

Корабль несся через Галактику. Курс его на символической карте представлял собой широкую пунктирную линию. Черточки означали расстояния примерно в шестьдесят световых секунд, преодолеваемых в обычном пространстве, а расстояния между ними составляли более ста световых лет. Это были прыжки через гиперпространство.

Бейл Ченнис сидел у контрольной панели «Линзы» и в очередной раз восхищался совершенством ее конструкции. Он был не из Академии, и для него осознание взаимодействия сил, происходившего после нажатия очередной кнопки или поворота рычажка, не было так уж привычно.

«Линза» и для бывалого человека из Академии, честно говоря, не была проста и понятна. Внутри ее невероятно компактного корпуса помещалось неимоверное количество электронных блоков, необходимых для точного размещения сотен миллионов звёзд на соответствующем расстоянии друг от друга. И как будто одно это само по себе не было величайшим достижением, «Линза», кроме того, была способна осуществлять вращение картины любой части галактического поля в трех измерениях или вокруг центра.

Именно поэтому «Линза» произвела настоящую революцию в космической навигации. В прежние времена межзвездных странствий расчет каждого прыжка заключался в колоссальном объеме работы, занимавшей дни и недели, — и большая часть этого труда состояла в более или менее точном расчете «положения корабля» на масштабной модели Галактики. Фактически это означало ориентацию относительно как минимум трех далеко отстоящих друг от друга звёзд, положение которых относительно произвольно избранного галактического тройственного нуля было известно.

Ноименно понятие «известно» и было в некотором смысле ловушкой. Для всякого, кто хорошо знает звездное поле от одной определенной точки отсчета, ясно, что звезды так же неповторимы, как люди. Прыгните на десяток парсеков, и даже ваше собственное солнце станет неузнаваемым. Оно может даже оказаться невидимым.

Ответ на эти вопросы дал, безусловно, спектроскопический анализ. В течение веков главной задачей межзвездной инженерии был анализ «световых позывных» все большего и большего числа звёзд во все более и более тонких подробностях. Учитывая это, а также и все возрастающую точность прыжков самих по себе, были разработаны стандартные маршруты передвижения по Галактике, и межзвездные путешествия стали в большей степени наукой, чем искусством.

И тем не менее даже во времена расцвета Академии, когда было достигнуто совершенство конструкций вычислительной техники, был разработан новейший метод механического сканирования звездных полей для известных «световых позывных»; иногда уходили целые дни на то, чтобы определить координаты трех звёзд, а затем рассчитать координаты регионов Галактики, до того пилоту неизвестных.

«Линза» стала устройством, коренным образом изменившим положение дел. Во-первых, для всех расчетов «Линзе» требовались координаты одной-единственной звезды. Во-вторых, с ней запросто мог управляться даже такой дилетант в вопросах космоплавания, как Ченнис.

Ближайшей звездой в тот момент была Винцетори — в соответствии с данными расчета прыжка. В центре видеоэкрана горела яркая звезда. Ченнис очень надеялся, что это была Винцетори.

Экран «Линзы» принял информацию с экрана обзора, и Ченнис старательно набрал на пульте координаты Винцетори. Нажал кнопку, и звездное поле ярко засветилось на экране. В центре экрана обозначилась звезда, горевшая ярче других, но это еще ни о чем не говорило. Рядом была другая. Ченнис сфокусировал экран по оси Z, увеличил изображение и отладил фотометр, чтобы обе звезды стали одинаковой яркости.

Ченнис поглядел на вторую звезду, тоже довольно яркую, на экране обзора и нашел соответствующую ей на экране «Линзы». Медленно развернул изображение на экране «Линзы» под соответствующим углом. Скривил рот в недовольной усмешке — результат его явно не устроил. Снова развернул изображение — оценил расположение второй яркой звезды, потом — на всякий случай — еще одной. Довольно улыбнулся. Все сходилось. Возможно, специалисту, искушенному в астронавигации, хватило бы и одной попытки. Ему понадобилось три.

Итак, наводка осуществлена, После окончательной операции поля наложились друг на друга. При этом многие звезды как бы двоились. Но коррекция паводки не отняла много времени. Сдвоенные звезды соединились, осталось одно поле, и «положение корабля» можно было спокойно считать на табло. Вся процедура заняла не более получаса.

Ченнис нашел Притчера в его каюте. Генерал явно собирался спать. Не вставая с кушетки, он поднял взгляд на Ченниса.

— Новости?

— Да нет, ничего особенного. Еще один прыжок, и мы в Конзвездии.

— Знаю.

— Вы собрались отдохнуть, и мне не хотелось бы вам надоедать. Я только хотел спросить: вы просмотрели пленку, которую мы добыли в Циле?

Хэн Притчер бросил угрюмый взгляд на предмет разговора — пленка в черном футляре лежала на нижней полке книжного шкафа.

— Да.

— Ну и что скажете?

— Скажу, что, если когда-либо в истории и существовала какая-нибудь наука, в этой части Галактики она напрочь забыта.

Ченнис широко улыбнулся:

— Понятно. Мартышкин труд, хотите сказать?

— Ну, в общем, да, если только вы не любитель почитывать на досуге жизнеописания правителей. Информация ненадежна по двум причинам, я бы сказал. Там, где история занимается в основном ролью отдельных личностей, черное становится белым, а белое — черным в зависимости от склонностей автора. Я считаю, что такое чтение абсолютно бесполезно.

— Однако там есть упоминание о Конзвездии. Именно поэтому я и передал вам пленку. Это, кстати, единственный материал, где я нашел хоть что-то о ней.

— Да, конечно. Там говорится, что у них бывали хорошие правители, а бывали и плохие, что они завоевали сколько-то планет, выиграли сколько-то сражений, сколько-то проиграли, — проиграли, естественно, меньше, чем выиграли. Ничего конкретного. Короче говоря, Ченнис, ваша теория меня не слишком впечатляет.

— Но вы кое-что упустили. Вы не обратили внимания на то, что у них никогда не образовывались коалиции? Они все время оставались как бы вне политики этого уголка Галактики. Как вы сказали, они захватили несколько планет, но потом прекратили завоевания — и это произошло в отсутствие каких-либо драматических поражений или их последствий. Как будто они распространили свое влияние достаточно для того, что-бы суметь защитить себя, но недостаточно для того, чтобы привлекать к себе внимание.

— Прекрасно, — последовал равнодушный ответ. — Я не возражаю против посадки. В худшем случае — небольшая потеря времени.

— О нет. В худшем случае — полное поражение. Если это все-таки Вторая Академия. Не забывайте, что это может быть мир, в котором черт знает сколько Мулов.

— И какие же у вас планы?

— Высадиться на какой-нибудь второстепенной планете. Разузнать как можно больше о Конзвездии, а потом — импровизировать.

— Нормально. Возражений нет. А теперь, если не возражаете, мне бы хотелось выключить свет.

Ченнис исчез в двери, помахав рукой на прощание. В темноте крошечной каютки, на островке из движущегося металла, затерянном в бесконечности пространства, генерал Хэн Притчер тщетно пытался уснуть — он думал, думал, думал…

Все-таки уму непостижимо. Если все, к чему он так болезненно пришел, было правдой… но факты начинали сходиться… значит, Конзвездия — действительно Вторая Академия… Выхода не было. Но как? Как?

Неужели это действительно Конзвездия? Самый обычный мир? В котором нет ничего выдающегося? Хижина на руинах Империи? Обломок среди груды хлама? Он помнил, очень смутно, отдаленно, сморщенное лицо Мула, его тихий голос, рассказывающий о психологе из Первой Академии, Эблинге Мисе, единственном человеке, который — может быть — узнал тайну Второй Академии.

Притчер вспомнил о том, с каким значением Мул произносил фразы типа: «Было такое впечатление, что Мис был просто поражен, потрясен тем, что он узнал. Что-то он узнал о Второй Академии, что превзошло все его ожидания, повернуло его мысли в абсолютно противоположном направлении. Если бы я мог прочитать его мысли так, как мог читать эмоции! Однако его эмоции были в обычном состоянии — только вот это его удивление!»

Ключом ко всему было удивление. Что-то там было такое потрясающее! А теперь вот — откуда ни возьмись появился этот мальчишка, этот вечно улыбающийся сосунок, с превеликой легкостью рассуждающий о Конзвездии, о ее незаметной аномальности… Но он, скорее всего, прав. Скорее всего. Иначе все остальное лишено смысла.

Последняя мысль Притчера перед тем, как он наконец заснул, была окрашена самодовольным злорадством. Гипертрейсер был на месте — лежал на субэфирной трубке. Час назад он проверил, там ли он. Ченниса в это время поблизости не было.

Вторая интерлюдия

Это была случайная встреча в кулуарах приемной Палаты Совета. До начала заседания оставалось всего несколько минут. Двое встретившихся быстро обменялись мыслями.

— Значит, Мул уже в пути.

— Я тоже слышал. Рискованно. Очень рискованно.

— Не сказал бы, чтобы события укладывались в рамки рассчитанных функций.

— Мул — неординарный человек, и против него трудно действовать даже его оружием. Да, тяжко иметь дело с контролируемыми умами Говорят, он засек несколько случаев.

— Да, и я не представляю, как этого избежать.

— С «необработанными» легче. Но таких очень мало среди людей, занимающих при нем важные посты.

Двое вошли в Палату. Остальные сотрудники Второй Академии последовали за ними.

Глава 3

ДВОЕ ПЛЮС КРЕСТЬЯНИН

Россем — один из тех пограничных миров, которым традиционно не уделялось особого внимания в истории Галактики. Живущие здесь редко принимали гостей из менее забытых Богом миров.

В те дни, когда Галактическая Империя доживала свой век, здесь отбывали ссылку несколько политических преступников. Только обсерватория да небольшой флотский гарнизон делали планету не совсем необитаемой. Позднее, в тяжкие дни сражений, еще до рождения Гэри Селдона, более слабые духом люди, уставшие за десятилетия непрерывной опасности и страха, изможденные жизнью на истощенных планетах в условиях призрачной смены эфемерных императоров, локтями пробивавших себе дорогу к трону, чтобы воссесть на нем на пару-тройку порочных и бесплодных лет, покидали населенные центры, чтобы найти приют в менее заброшенных уголках Галактики.

На открытых всем ветрам пустошах Россема там и сям были разбросаны сирые деревушки. Солнце Россема — крошечный красный карлик, тепла которого едва хватало для него самого. Девять месяцев в году здесь шел снег. Тощие зерна местных злаков тоскливо дремали в земле все эти месяцы напролет. Когда снег таял, они начинали расти с панической быстротой в те короткие месяцы, когда солнце лениво поднимало температуру примерно до пятидесяти градусов.

Маленькие, напоминавшие коз животные паслись на чахлых лугах, разбивая снег крошечными копытцами, оставлявшими следы, похожие на трилистник клевера.

У живущих на Россеме была, следовательно, пища — хлеб и молоко. А когда они позволяли себе забить животное — то и мясо. Мрачные, зловещие леса, занимавшие примерно половину экваториальной области, давали прочное, твердое дерево для постройки домов. Это дерево, кое-какие меха и полезные ископаемые были предметами экспорта, и время от времени на Россем наведывались корабли из Империи, доставлявшие в обмен сельскохозяйственное оборудование, атомные обогреватели и даже телевизоры. Последние отнюдь не были роскошью, поскольку помогали крестьянам скоротать долгие, нудные зимы.

Имперская история пролетала мимо россемских крестьян. Новости они узнавали только от вечно куда-то торопившихся торговцев. Иногда прибывали новые партии ссыльных. Как-то сюда выслали довольно большую партию, которая так и осела на Россеме навсегда.

Вот тогда-то россемиты и узнали о том, что идут сражения за сражениями, об исчезнувших поколениях, о смене императоров-тиранов, о мятежах вице-королей. Они вздыхали, качали головами, поднимали повыше меховые воротники и задумчиво чесали длинные бороды, посиживая на деревенских площадях под тусклыми лучами ленивого солнца и рассуждая о бренности всего сущего.

Потом перестали прилетать и торговые корабли и жизнь стала еще трудней. Прекратились поставки деликатесов, табака, машин. Те, у кого были телевизоры, сообщали остальным отрывочные, но весьма тревожные новости. В конце концов все узнали о том, что пал Трентор. Великая столичная планета Галактики, великолепный, многоэтажный, недоступный, несравненный мир, колыбель императоров, была разрушена, превращена в руины.

В это было трудно, невозможно поверить, и для многих крестьян на Россеме, ковырявших мерзлую землю своих полей, это означало начало конца Галактики.

И вдруг, в один прекрасный день, снова прилетел корабль. Старики во всех деревнях мудро закивали головами и зашептали друг другу, что вот так оно и было во времена их отцов, — но на самом деле все было совсем не так.

Корабль был не имперский. На его обшивке не было старинной эмблемы Империи — «Звездолет и Солнце». Это было довольно-таки корявое сооружение, собранное из остатков старых кораблей, а люди, прилетевшие на этом корабле, называли себя солдатами из Конзвездии.

Крестьяне недоумевали. Они сроду не слыхали ни о какой Конзвездии, но тем не менее приветствовали солдат с традиционным гостеприимством. Прибывшие подробно расспрашивали их о планете. Их интересовало, каково население, сколько городов — крестьяне объясняли, что городов у них нет, только деревни, и это очень удивило прибывших, — какая у них промышленность, ну и так далее.

Потом прилетели и другие корабли, и повсюду на стенах появились прокламации, извещавшие о том, что отныне правящим миром является Конзвездия, что в районе экватора — то есть в самом густонаселенном — будут организованы пункты сбора налогов и что туда следует сдавать определенный процент сбора урожая и мехов ежегодно.

Россемиты читали прокламации и молча моргали, не понимая значения слова «налоги». Когда же настало время сбора налогов, одни их уплатили, а другие — нет, поскольку якобы ничего не знали, не ведали. Сборщики налогов грузили зерно и шкурки на широкие, приземистые грузовики.

Тут и там недовольные крестьяне стали собираться в группы и доставали на свет божий древнее охотничье оружие — но это так ничем и не кончилось. Они поворчали и разошлись по домам, когда стали прибывать все новые и новые солдаты из Конзвездии и сборщики налогов, и жизнь их, и без того тяжелая, становилась все тяжелее и тяжелее.

Были установлены новые порядки. Губернатор из Конзвездии окопался в деревушке Джентри, из которой незамедлительно были выселены все россемиты. Он и его приспешники были призрачными пришельцами из другого мира, редко ступавшими в места обитания аборигенов. Сборщики налогов, которые теперь назначались из местных, периодически появлялись в деревнях, но к ним уже успели привыкнуть, и крестьяне научились вовремя прятать зерно и угонять скот в леса и создавать в своих домах обстановку, далекую от процветания. Крестьяне со скучающими, невыразительными физиономиями выслушивали резкие вопросы и разводили руками — вот, дескать, все что есть, не взыщите.

Они добились-таки своего. Налоги были снижены, как будто Конзвездия особо и не ждала ничего от этого нищего мира. Жители Россема больше не получали взамен красивых блестящих приспособлений времен Империи, но все-таки даже конзвездианская пища и конзвездианские машины были получше их собственных. Кроме того, конзвездианцы привозили кое-какие платья для женщин, сшитые из ткани покрасивее, чем серое домотканое рядно, что было весьма немаловажно.

А галактическая история снова потекла мимо, и крестьяне продолжали борьбу за жизнь, ковыряя почти бесплодную землю Россема.

Выйдя на порог своего домика, Нарови выдохнул облачко пара. Густая борода его сразу покрылась инеем. Первый снег укрыл замороженную землю, небо было грязно-розового цвета. Он внимательно поглядел вверх и решил, что, пожалуй, сильного ветра сегодня не будет. Это означало, что он может спокойно отправиться в Джентри и обменять там излишки зерна на нужное количество консервированных продуктов, чтобы как-то протянуть зиму.

Он прорычал в щелку приотворенной двери:

— Горючее в бак залил, олух?

В ответ ему крикнули что-то неразборчивое, и на пороге появился старший сын Нарови, у которого только-только начала пробиваться рыжеватая бородка. Физиономия у него была совсем мальчишеская.

— Машина заправлена, — сонным голосом сообщил он отцу. — И ездит ничего себе. Только оси маленько барахлят. Но тут уж я не виноват. Я же говорил, нужно показать тому, кто разбирается.

Старик отступил немного назад и угрюмо смерил сына с головы до ног суровым взглядом, выставив вперед мохнатый подбородок.

— Не ты виноват, а кто — я, что ли? Откуда взять того, кто разбирается? На какие шиши? Или мы пять лет подряд не собирали урожай — курам на смех? Или чума не покосила половину скота? Или шкурки облезли сами собой?

— Нарови! — прервал речь старика женский голос из дома.

— Ну-ну, — пробурчал старик, — сейчас твоя матушка будет вмешиваться в мужской разговор. Выведи машину да посмотри, чтобы прицеп был закреплен как следует!

Он сложил на груди руки в теплых перчатках и еще раз взглянул на небо. Начали собираться грязноватые кучевые облака. Солнце скрылось за ними.

Он готов был уже опустить взгляд, как вдруг заметил нечто заставившее его широко раскрыть рот. Опомнившись, он заорал во всю глотку:

— Жена! Старуха! Да поди же сюда!

В окне появилось заспанное лицо. Взгляд женщины устремился туда, куда показывал палец супруга. Разразившись испуганным воплем, она выскочила из дома и сбежала по ступенькам крыльца, на ходу кутаясь в старое одеяло. Натянув его на нечесаную седую голову она остановилась рядом с мужем.

— Корабль, — хрипло проговорила она. — Корабль издалека.

Нарови сердито буркнул:

— А что же еще? Гости к нам пожаловали, старуха, гости!

Корабль медленно опускался на голое мерзлое поле на северной окраине владений Нарови.

— Но что же нам делать-то? — вздохнула старуха. — Разве мы можем оказать гостеприимство этим людям? Разве мы можем уложить их спать на грязный пол в нашей хижине и угостить их остатками пирога, испеченного на прошлой неделе?

— А что же, прикажешь к соседям их отправлять? Ну уж нет…

Нарови потер зарумянившиеся от мороза щеки рукавом меховой куртки и обнял плечи жены.

— Дорогая моя супружница, — промурлыкал он ласково, — пойди-ка принеси вниз два стульчика из нашей комнаты, зажарь молодого козленка да приготовь свежий пирог. А я пойду и встречу этих могущественных пришельцев издалека, и… и… — Тут он замолчал, натянул поглубже лохматую шапку и торопливо добавил: — Да не забудь принести из погреба кувшин пивка. Очень способствует душевной беседе.

Пока муж говорил, губы старухи беззвучно двигались. Она так ничего и не сказала, только горько вздохнула. Нарови многозначительно поднял указательный палец:

— Старуха, да ты вспомни, что когда-то говорили наши Старейшины? Ну? Пошевели мозгами-то! Старейшины ходили из деревни в деревню — сами! Ты только покумекай, как это важно! Они сами просили нас, чтобы мы, ежели откуда ни возьмись прилетит хоть какой ни на есть корабль, немедля сообщили об этом Старейшинам — это же приказ самого Губернатора!

Так что же мне теперь, упускать такой случай выслужиться перед властями? Ты разуй глаза-то, на корабль погляди! Ты когда-нибудь такой видала? Эти люди из другого мира наверняка великие и богатые. Сам Губернатор отдал приказ насчет таких, как они, сами Старейшины ходят с фермы на ферму, хотя уже здорово похолодало. Наверно, по всему Россему знают, что этих людей хотят видеть правители Конзвездии, — а они приземляются не где-нибудь, а прямехонько на моей ферме! Соображаешь, старуха?

Он был так возбужден, что чуть не прыгал на месте.

— Так что, как я сказал, так и сделаем — окажем им соответствующее гостеприимство — а потом… мое имя узнает сам Губернатор — и… чем черт не шутит?!

Жена наконец почувствовала, что на улице довольно-таки холодно. Зябко кутаясь в тонкое, ветхое одеяло, шаркая шлепанцами, она побрела к двери, на самом пороге обернулась и крикнула через плечо:

— Раз так, поторапливайся!

А Нарови уже во всю прыть несся на своей видавшей виды колымаге по направлению к приземлившемуся кораблю…

На генерала Притчера ни холод незнакомой планеты, ни ее суровые, пустынные небеса угнетающего впечатления не произвели. Ничуть его не взволновали ни нищета его обитателей, ни сам вспотевший от усердия хозяин.

Его волновало одно: хитрость их тактики. Ведь они с Ченнисом были тут совсем одни.

Корабль они оставили на орбите, что в обычных обстоятельствах означало бы гарантию безопасности, но тут он чувствовал себя не слишком уверенно, поскольку за все, что было связано с кораблем, отвечал Ченнис. Он украдкой взглянул на молодого красавца. Тот любезно улыбался пожилой женщине, появившейся в этот момент в дверном проеме, завешенном драной шкурой.

Да, Ченнис, напротив, вел себя исключительно непринужденно. Это слегка успокоило Притчера. Игра пока шла как будто не так, как задумал Ченнис. Но они все-таки могли держать связь с кораблем с помощью миниатюрных раций, пристегнутых на запястье.

Хозяин неправдоподобно широко улыбнулся, закивал головой и сказал голосом подобострастно-масленым:

— Благородные Господа, с превеликой радостью я сообщаю вам о том, что мой старший сын, которому наша нищета не позволяет получить достойное его ума и способностей образование, сообщил мне, что скоро сюда прибудут Старейшины. Я надеюсь, что ваше пребывание у меня было приятным, насколько позволяет судить мой слабый ум — ведь я всего лишь презренный нищий фермер, хотя и работаю в поте лица. Но я честный человек — это вам тут всякий скажет, и я сделал для вас все, что было в моих силах.

— Старейшины? — спросил Ченнис непринужденно. — Это люди, управляющие здешней областью?

— Да, да, Благородные Господа! Они — честные, достойные люди — все, все. И скажу не без гордости — наша деревня всему Россему известна своей добропорядочностью и честностью, хотя жизнь тут у нас тяжелая, и урожаи плохие, и леса скудные. Может быть, вы не откажетесь намекнуть Старейшинам, Благородные Господа, о том, что я вас принял как подобает, — тогда я смог бы попросить у них новую машину, фургончик для фермы — вы же сами видали мою развалюху. А без машины, сами понимаете — как без рук.

Он заискивающе поглядывал по очереди на гостей, и Хэн Притчер благосклонно кивнул в ответ — со всей торжественностью, которую на него накладывала роль «Благородного Господина».

— Безусловно, мы расскажем вашим Старейшинам о вашем гостеприимстве.

На некоторое время они остались наедине с Ченнисом, и Притчер воспользовался этим. Он шепнул полусонному от еды и выпивки спутнику:

— Что-то я не в восторге от этой затеи со Старейшинами. А вы? Вы-то что думаете?

Ченнис, казалось, был искренне удивлен подозрительностью Притчера.

— Ничего не думаю. А вы что так разволновались? У нас тут есть дела поважнее, чем излишняя подозрительность.

Ченнис быстро, монотонно проговорил:

— Позднее, позднее подозрительность нам не повредит. Людей, которые нам нужны, Притчер, мы не найдем, наугад шаря рукой в мешке. Люди, которые правят силой разума, вовсе не обязательно на вид должны казаться сильными и могучими. Во-первых, психологи из Второй Академии, скорее всего, составляют небольшую часть здешнего населения — точно так же, как в вашей собственной Первой Академии инженеры и ученые составляли меньшинство. А обычное население — оно и должно так выглядеть — обычное, подчеркиваю. Психологи, скорее всего, здорово скрываются. А те, кто с виду тут правит, могут честно и откровенно полагать, что правят именно они. И задача наша может быть решена именно здесь, на этом мерзком клочке заброшенной планеты.

— Не вижу никакой логики.

— Господи, да пошевелите вы мозгами, это же чертовски очевидно! Конзвездия, вероятно, представляет собой довольно обширный мир, населенный миллионами, сотнями миллионов людей. Как мы можем определить, кто из них психологи, и с полной ответственностью сообщить Мулу, что мы нашли Вторую Академию? Только здесь, на этой крошечной планете — крестьянской, порабощенной, все конзвездианские правители, как сообщил наш гостеприимный хозяин, сконцентрированы в одной-единственной деревеньке под названием Джентри. Их тут всего-навсего, наверное, тысяча наберется, и среди них наверняка должен быть хоть один — а может, и не один представитель Второй Академии. Туда мы непременно отправимся, а пока давайте встретимся со Старейшинами — это абсолютно логичный шаг.

Они слегка отодвинулись друг от друга, как только на пороге комнаты появился заметно взволнованный хозяин.

— Благородные Господа, Старейшины приближаются. Я позволю себе еще раз нижайше просить вас замолвить обо мне словечко.

Кланяясь, он согнулся пополам.

— Конечно, конечно, замолвим, — заверил Ченнис. — Это и есть ваши Старейшины?

Скорее всего, это они и были. Их было трое. Один подошел поближе. Торжественно кивнул и сказал:

— Мы польщены оказанной нам честью. Благородные Господа, машина ждет вас. Вы окажете нам еще большую честь, если согласитесь встретиться с нами в Зале Встреч.

Третья интерлюдия

Первый Оратор задумчиво глядел на ночное небо. Легкие облака неслись куда-то вдаль мимо бесчисленных звездных скоплений. Странной враждебностью веяло от небес. Они никогда и не были слишком дружелюбны, но теперь в их глубинах таилось странное создание — Мул, и от этого небеса казались еще более неприятно пугающими и темными.

Заседание окончилось. Оно получилось коротким. Были высказаны кое-какие сомнения, возникли кое-какие вопросы, связанные со сложностью математических выкладок проблемы воздействия на мутанта с неограниченными психологическими способностями. Должны были быть учтены все крайние пермутации.

И все-таки — все ли они учли? Могли ли они быть спокойны? Где-то там, далеко, но не так уж недостижимо далеко, по современным понятиям о скорости, был Мул. Что он собирался делать?

С его людьми особых проблем не было. Они среагировали и продолжали реагировать в соответствии с Планом.

Но сам Мул?

Глава 4

ДВОЕ ПЛЮС СТАРЕЙШИНЫ

Старейшины в этом районе Россема были какие-то нетипичные. Они не производили впечатления людей некрестьянского происхождения, не казались ни более старыми, ни менее дружелюбными.

Подчеркнутое достоинство, с которым они повели себя в начале встречи с чужестранцами, постепенно возрастало, и в конце концов в их поведении, кроме этого достоинства, ничего не осталось.

Они сидели вокруг овального стола — задумчивые и медлительные мудрецы. Некоторые из них действительно были преклонного возраста, однако у бородатых бороды были коротко и аккуратно подстрижены. Довольно многие между тем выглядели моложе сорока, из чего можно было сделать вывод, что звание «Старейшины» скорее подчеркивало не возраст, а некое уважительное отношение.

После скромной трапезы и обмена приветственными речами, произнесенными со стороны хозяев двумя, видимо, наиболее уважаемыми из Старейшин, собрание перешло к неофициальной беседе.

Складывалось впечатление, что Старейшинам просто-таки невтерпеж поскорее покончить с формальной частью и дать волю естественному любопытству и дружелюбию.

Они подсели поближе к гостям, и вопросы посыпались как из рога изобилия.

Их интересовало буквально все: трудно ли управлять кораблем, сколько для этого нужно человек, можно ли усовершенствовать моторы их автомобилей, идет ли в других странах снег, как в Конзвездии, сколько народу живет в их мире, так ли он велик, как Конзвездия, далеко ли он, из чего сшита их одежда и почему у нее металлический отлив, почему они не одеваются в меха, каждый ли день они бреются, какой камень вставлен в перстень Притчера — и так далее и тому подобное.

Почти все вопросы адресовались Притчеру — видимо, судя по возрасту, они наделили его большими полномочиями. Притчер с удивлением замечал, что его ответы становятся все более пространными. Он чувствовал себя окруженным толпой любопытных детей. Его ответы вызывали у них неподдельное удивление и новые вспышки жаркого интереса. Трудно было не откликнуться.

Притчер объяснял, что кораблем управлять несложно и что состав команды зависит от размеров корабля — может быть один пилот, а может быть и много пароду; что он пока не видел, как устроены их автомобили, но что двигатели наверняка можно усовершенствовать; что климат в разных мирах разный и кое-где тоже идет снег; что в его мире живет более ста миллионов человек, но что он, конечно, не так могуч, как великая Конзвездия; что их одежда сшита из силиконового пластика, а металлический отлив у нее потому, что в ткани особым образом сориентированы поверхностные молекулы, что обеспечивает искусственный подогрев и поэтому им не нужны теплые меха; что бреются они каждый день; что в перстень его вставлен аметист. И так далее и тому подобное. Он отвечал и отвечал и, к своему удивлению, чувствовал, что ему все больше и больше нравятся эти наивные провинциалы.

Всякий раз после очередного ответа Старейшины разражались удивленными возгласами и переговаривались между собой. Понять, о чем именно они говорят, было трудно, потому что, хотя разговор и шел на универсальном общегалактическом языке, акцент был кошмарный. Видимо, язык их стал архаичным за счет долгой изоляции. То есть общий смысл их высказываний был более или менее понятен, но оттенки смысла терялись.

Наконец Ченнис не выдержал и вмещался:

— Добрые господа, позвольте же и нам спросить вас кое о чем. Мы — чужестранцы, и нам хотелось бы узнать как можно больше о Конзвездии.

Ответом ему было гробовое молчание. Все Старейшины затихли как по команде. Руки их, дотоле активно сопровождавшие их речи, застыли на коленях. Они обескураженно поглядывали друг на друга, надеясь, очевидно, что кто-нибудь заговорит первым.

Притчер мягко пояснил:

— Уверяю вас, мой друг интересуется вашей страной из самых миролюбивых побуждений. Слава Конзвездии широко известна в Галактике, и мы, несомненно, сообщим вашему Губернатору о верности и любви к нему Старейшин Россема.

Вздохов облегчения в ответ не послышалось, однако лица Старейшин немного просветлели. Один из них разгладил бороду большим и указательным пальцами, стараясь подровнять упрямые завитки, и торжественно произнес:

— Мы — верные слуги правителей Конзвездии.

Раздражение Притчера, вызванное неосторожным вопросом Ченниса, постепенно утихло. По крайней мере, он с удовлетворением отметил, что собственный возраст, о котором он недавно думал с горечью, не лишил его способности сглаживать острые углы. Опыт, как ни крути. Он продолжал:

— Проживая далеко отсюда, мы не знакомы с прошлой историей правителей Конзвездии. Мы полагаем, что они милостиво правят здесь уже долгое время.

Ответил ему тот же Старейшина:

— Даже дед самого старого из нас не сможет припомнить времен, когда правителей из Конзвездии тут не было.

— Это были времена мира и спокойствия?

— Времена мира и спокойствия? — вскричал Старейшина и сам испугался. — Губернатор — сильный и могущественный правитель, который безжалостно накажет всякого изменника. Но никто из нас здесь не изменник.

— Вероятно, в прошлом он наказывал изменников?

Снова испуг и растерянность…

— Среди нас никогда не было изменников, так же как их не было среди наших отцов и дедов, В других мирах были, и они были осуждены на смерть. Но мы об этом не помышляем. Мы скромные, честные фермеры и не думаем о делах политики.

По его испуганным глазам было видно, как он волнуется.

Притчер мягко проговорил:

— Не могли бы вы любезно сообщить нам, как нам встретиться с Губернатором?

Старейшины были не на шутку обескуражены. Прошло довольно долгое время, и наконец Старейшина, которому выпало отвечать на неловкие вопросы, проговорил:

— А вы разве не знаете? Губернатор прибудет сюда завтра утром. Он знает о вашем прибытии. Для нас это была большая честь. Мы… очень надеемся, что вы сообщите ему о том, что мы верой и правдой служим ему.

Притчер широко улыбнулся:

— Он знает о нашем прибытии? Он ожидал нас?

Старейшина удивленно посмотрел поочередно на обоих чужестранцев:

— А как же? Мы ждали вас целую неделю!

Жилище, в котором их поселили, видимо, по россемским понятиям, считалось роскошным. Во всяком случае, Притчер видал и похуже, поэтому слишком не расстраивался. Ченнису, казалось, вообще ни до чего не было дела.

Однако между ними возникла некоторая натянутость. Притчер чувствовал, что пора принять уже какое-то более или менее определенное решение, но обстоятельства вынуждали ждать. Повидаться с Губернатором означало довести игру до опасной черты, но зато выигрыш мог вдвое повысить шансы на успех в общем зачете. Он поглядывал на Ченниса и замечал, как тот все чаще хмурится и покусывает губы. Притчер чувствовал, что игра затянулась, и всей душой желал, чтобы все поскорей закончилось.

— Похоже, нас не очень-то жалуют, — не вытерпел он.

— Да, — коротко отозвался Ченнис.

— Вот как? И вы того же мнения? Больше вам сказать нечего? Хорошенькое дельце! Мы попадаем сюда и обнаруживаем, что Губернатор, оказывается, нас ждал. Потом окажется, что в Конзвездии нас тоже ожидают — ждут не дождутся. Что же толку от всей нашей миссии?

— Одно дело — ждать нас, а другое — знать, кто мы и зачем здесь.

— И вы полагаете, что это можно скрыть от людей из Второй Академии?

— Наверное. Почему бы и нет? А вы уже готовы спасовать? Допустим, наш корабль заметили на подлете. Разве у них не может быть пограничных наблюдательных постов? Даже если бы мы были просто путешественники, нами бы заинтересовались.

— Хорош интерес! Такой сильный, что Губернатор едет к нам собственной персоной!

Ченнис пожал плечами:

— Об этом можно подумать и потом. Сначала поглядим, что за птица этот Губернатор.

Ченнис обнажил зубы в усмешке. Неожиданно оживился:

— По крайней мере, одну вещь мы уже знаем. Либо Конзвездия — Вторая Академия, либо все свидетельства до одного ошибочны. Как, например, можно иначе объяснить тот страх, с которым аборигены говорят о Конзвездии? Не похоже, чтобы их тут слишком притесняли. Группы Старейшин, судя по всему, встречаются совершенно свободно, без всяких помех. Налоги, о которых они говорили, похоже, не слишком высоки, и опять-таки не чувствуется, чтобы их очень-то усердно собирали. Местные все говорят о нищете, но между тем не выглядят ни заморенными, ни голодными. Дома у них не слишком уютны и грубы, это правда, но, скорее всего, просто оправдывают свое предназначение.

Знаете, а мир довольно симпатичный. Раньше я никогда не сталкивался с такой суровой жизнью, но такое впечатление, что население не страдает. Как будто в суровой неприхотливости такого бытия есть некое устойчивое счастье, которого так не хватает обитателям технически развитых планет, где живут искусственно усложненной жизнью.

— У вас что же, склонность к пасторальным добродетелям?

— И рад бы, да не судьба!

Ченнис, казалось, был страшно доволен своими размышлениями.

— Я просто стараюсь подчеркнуть, как все это важно. Скорее всего, Конзвездия — неплохой администратор. Неплохой в том смысле, что суть насаждаемых ею порядков в корне отлична от того администрирования, к которому привыкли в старой Империи или в Первой Академии, да и в нашем собственном Союзе. Все эти структуры основаны на том, чтобы добиться подчинения любой ценой. Конзвездия дает своим подданным счастье и достаток. Разве вы не видите, что все их правление ориентировано иначе? Оно носит не физический, а психологический характер.

— Вот как? — иронично хмыкнул Притчер. — А как же ужас, с которым Старейшины говорили о наказании изменников этими добросердечными администраторами от психологии? Это как укладывается в вашу схему?

— Да их-то самих разве кто-нибудь наказывал? Они ведь говорили только о наказании каких-то абстрактных «других». Такое впечатление, что боязнь наказания им так здорово привита, что само наказание никогда не потребуется. Разрази меня гром — я уверен, что на планете нет ни одного конзвездианского солдата. Понимаете?

— Может быть, пойму, — холодно ответил Притчер, — когда увижу Губернатора. Кстати, вы не думаете, что наш собственный разум уже может быть под контролем?

— Вот уж к чему вам не привыкать, — грубо, презрительно парировал Ченнис.

Притчер заметно побледнел и неловко отвернулся. Больше они в этот день не разговаривали.

В тишине безветренной морозной ночи, слушая, как сладко посапывает его спутник, Притчер тихо настроил свою миниатюрную рацию на ультраволновой канал, к которому рация Ченниса не была подсоединена, и связался с кораблем. Ответ поступил в виде коротких, едва слышных звуков.

Притчер дважды спросил:

— Есть сообщения?

Ему дважды ответили:

— Пока никаких. Мы постоянно на связи.

Он встал с постели. В комнате было холодно, и он, завернувшись в меховое одеяло, уселся в кресле перед окном и стал смотреть на звездное небо. Оно было так не похоже на небо его родной Периферии!

…Где-то там, меж звёзд, был ответ на все вопросы, которые мучили его, и он очень хотел, чтобы все они поскорее разрешились.

На мгновение он задумался о том, прав ли Мул, — действительно ли «обработка» лишила его способности самостоятельно принимать какие-либо решения? Или это все-таки возраст и усталость, накопившаяся за последние годы?

Вообще-то говоря, ему было все равно.

Он смертельно устал.

Прибытие Губернатора Россема особой помпой не отличалось. Сопровождал его один-единственный человек в военной форме, сидевший за рулем автомобиля.

Автомобиль был неплохой, можно даже сказать — шикарный, но двигался рывками, а на подъезде к дому пару раз здорово буксовал — видимо, из-за слишком быстрой смены скоростей. По его конструкции Притчер сразу понял, что работает он на химическом, а не на ядерном топливе.

Конзвездианский Губернатор мягко ступил на тонкий слой снега, выпавшего за ночь, и быстро прошел сквозь строй склонившихся в почтительных поклонах Старейшин. На них он даже не взглянул. Они гуськом последовали за ним в дом.

Из окна своих апартаментов два человека из Союза Миров — Империи Мула — смотрели на улицу. Губернатор был полноват, приземист, наружности совершенно невыразительной.

Ну и что?

Притчер проклинал себя за то, что нервничает. То есть, надо отдать ему должное, лицо его было, как всегда, спокойно. В этом смысле ему нечего было стесняться перед Ченнисом, но сам-то он прекрасно знал, что у него наверняка подскочило давление и в горле жутко пересохло.

Нет, не физический страх. Он был, конечно, не из породы тупоголовых, начисто лишенных воображения людей с железными нервами, которые тупы настолько, что ничего не боятся, — но он знал, что такое физический страх. Страх был другой.

Он незаметно взглянул на Ченниса. Молодой человек лениво разглядывал ухоженные ногти на левой руке. Обнаружив на одном из них неровность, он преспокойно обкусал краешек.

Внутри у Притчера поднялась волна раздражения. Конечно, хорошо Ченнису — чего ему бояться мозговой атаки?!

Генерал взял себя в руки и постарался припомнить, как все было. Каким же он был до того, как Мул «обработал» его, неукротимого демократа? Вспоминалось трудно. Он не мог разумно, трезво оценить себя, не мог порвать невидимых проводов, эмоционально связывавших его с Мулом. То есть умом он помнил, что однажды пытался убить Мула, но как ни старался, не мог вспомнить, каковы тогда могли быть его эмоции — не влезая в детали, а просто пытаясь представить себе тот порыв. Может быть, собственный его разум защищался от этих воспоминаний? Как бы то ни было, как только он пытался представить, какие им владели тогда чувства, у него начинало противно сосать под ложечкой.

А вдруг это Губернатор так действовал на его сознание?

Что если нематериальные психологические антенны представителя Второй Академии уже начали ощупывать его мозг, отыскивая в сознании щелочки, забираются в них, пытаются разъединить его разум на части?

Да нет, ничего он не чувствовал, никакой боли, никакого давления. Все в порядке. Нет, он всегда любил Мула. Как будто те времена, пять лет назад, когда он его ненавидел, были всего-навсего кошмарным сном. Мысль об этом кошмаре напугала его.

Но боли не было.

Что если встреча с Губернатором усилит эти ощущения? Вдруг все, что давно миновало, — его служба у Мула… все, к чему он успел привыкнуть… исчезнет… и он соединится с туманной, потусторонней мечтой, стоящей за словом «демократия»? Мул — тоже сон, тоже иллюзия. Есть только Конзвездия, и ей нужно подчиниться…

Он резко отвернулся от окна.

Его сильно поташнивало.

Голос Ченниса донесся до него, как сквозь вату:

— Думаю, это то самое, генерал.

Притчер обернулся. Старейшина молча открыл дверь и в торжественном молчании застыл на пороге, Он сказал:

— Его Сиятельство, Губернатор Россема от имени правителей Конзвездии рад дать вам аудиенцию и просит вас предстать перед ним.

— Само собой, — с готовностью откликнулся Ченнис, поправил ремень и натянул на голову россемитский капюшон.

Притчер скрипнул зубами. Да, начиналась настоящая игра.

Внешность Губернатора Россема и вблизи не производила угрожающего впечатления. Голова его была непокрыта. Редеющие светло-каштановые волосы, кое-где тронутые сединой, придавали его лицу некоторую мягкость. Глаза глубоко посажены и окружены щеточками бесчисленных мелких морщинок. Казалось, он что-то подсчитывает, прикидывает «на глазок». Но свежевыбритый подбородок был мягко очерчен, невелик, и, если судить по данным псевдонауки, определяющей характеры людей по строению черепа, характер Губернатора должен быть «слабым».

Притчер старался не смотреть Губернатору в глаза и уперся взглядом в потолок. Он не знал, поможет ли это — и вообще, поможет ли что-нибудь.

Голос у Губернатора оказался довольно-таки высоким и невыразительным.

— Добро пожаловать в Конзвездию. Приветствуем вас с миром. Вы не голодны?

Он почти по-королевски указал рукой с холеными длинными пальцами и сильно выступавшими венами на «П»-образный стол.

Они поклонились и сели. Губернатор сел с внешней стороны перекладины «П», они — напротив. По обе стороны расселись хранившие молчание Старейшины.

Губернатор произносил короткие, отрывистые фразы — расхваливал еду, привезенную из Конзвездии, которая, действительно, на вкус была лучше россемитской, но ненамного, поругивал россемитскую погоду, с деланной непринужденностью интересовался трудностями их путешествия.

Ченнис говорил мало, а Притчер и вообще помалкивал.

Трапеза подошла к концу. На десерт были поданы мелкие фрукты в желе. Наконец все отложили в сторону салфетки, и Губернатор откинулся в кресле.

Его маленькие глазки заблестели.

— Я поинтересовался насчет вашего корабля. Естественно, мне хотелось, чтобы к нему отнеслись с должной заботой. Но мне сообщили, что его местонахождение неизвестно.

— Да, — непринужденно отозвался Ченнис. — Мы оставили его на орбите. У нас большой корабль,приспособленный для долгих путешествий. Порой нам приходится посещать враждебные миры, но нам показалось, что не стоит приземляться на нем здесь, чтобы наши добрые намерения не были превратно истолкованы. Мы предпочли совершить посадку на легком катере, невооруженными.

— Это дружественный акт, — сказал Губернатор без тени подозрения в голосе. — Большой корабль, вы говорите?

— Большой, но не военный, Ваше Сиятельство.

— Гм-гм… А откуда вы прибыли?

— Из небольшого мира в секторе Сантании, Ваше Сиятельство. Может быть, вы не знаете о его существовании, поскольку он слишком мал и незначителен. Мы заинтересованы в установлении торговых связей.

— Торговых, вот как? А что вы можете предложить?

— Всевозможные машины, Ваше Сиятельство. Взамен — продукты, дерево, руды…

— Гм-м-м…

Губернатор был несколько смущен.

— Я в этих делах мало что смыслю. Может быть, мы и сумеем договориться. Возможно, после того, как я более подробно ознакомлюсь с вашими документами. Вы, надеюсь, понимаете, что моему правительству нужна более подробная информация. А после того как я лично осмотрю ваш корабль, я бы посоветовал вам отправиться в Конзвездию.

Ответа на это предложение не последовало, и тон Губернатора стал заметно прохладнее.

— Как бы то ни было, я должен осмотреть ваш корабль.

Ченнис сдержанно ответил:

— К сожалению, в настоящее время на корабле идет ремонт. Если Ваше Сиятельство не будет возражать, через сорок восемь часов мы примем вас на борту.

— Я не привык ждать.

Впервые за все время встречи Притчер встретился взглядом с Губернатором и ощутил мягкий толчок в груди. На мгновение ему показалось, что он тонет в бездонном море, и он поспешно отвел взгляд в сторону.

Ченнис не дрогнул и твердо отчеканил:

— Раньше чем через сорок восемь часов, Ваше Сиятельство, корабль просто не сможет приземлиться. Мы перед вами и не вооружены. Неужели вы сомневаетесь в дружелюбии наших намерений?

Наступила долгая неловкая пауза, потом Губернатор хрипло проговорил:

— Расскажите мне о мире, из которого вы прибыли.

И Все. Вроде сошло. Больше никаких трений не возникало. Губернатор, исполнив официальный долг, явно утратил интерес к беседе, и вся аудитория погрузилась в тягостное молчание.

Вернувшись в отведенную им комнату, Притчер решил еще разок покопаться в своих ощущениях.

Осторожно, затаив дыхание, он попытался «пощупать» свои эмоции. Нет, никаких резких изменений в себе он не ощущал. Но разве он должен был ощутить какие-то изменения? Разве он почувствовал изменения после муловской «обработки»? Разве он не чувствовал себя тогда совершенно естественно? Так и должно было быть.

Тогда он решил поэкспериментировать.

С холодным упорством он мысленно прокричал внутрь своего сознания фразу: «Вторая Академия должна быть найдена и уничтожена».

Ответом на этот крик души была искренняя ненависть. Никаких колебаний и сомнений.

Тогда он мысленно прокричал ту же фразу, заменив слова «Вторая Академия» на слово «Мул». Дыхание его остановилось, язык присох к небу.

Пока все было в порядке.

Но может быть, на него воздействовали более тонко, менее откровенно? Может быть, произошли маленькие, едва заметные изменения? Изменения, которых он не мог ощутить, поскольку само их наличие повлияло бы на его суждения?

Этого он не знал и судить об этом не мог.

Но до сих пор он ощущал полную и бесповоротную преданность Мулу! Если это не изменилось, решил он, все остальное не имело значения.

Закончив этот безмолвный эксперимент, он посмотрел на Ченниса. Тот сидел в своем углу, отвернувшись к стене, не обращая на Притчера никакого внимания. Большой палец руки Притчера незаметно нажал кнопку рации.

Когда он выслушал ответ, он почувствовал, как его словно окатила теплая волна облегчения. Он расслабился.

Натренированные мышцы лица не выдали его, но внутри он просто-таки прыгал до потолка от радости, и, когда Ченнис обернулся, Притчер уже знал, что комедии скоро конец.

Четвертая интерлюдия

Двое Ораторов встретились на дороге, и один остановил другого.

— Есть новости от Первого Оратора.

В глазах второго вспыхнул огонек радости.

— Точка пересечения?

— Да. Дай нам бог увидеть развязку!

Глава 5

ОДИН ИЗ ДВОИХ ПЛЮС МУЛ

Ченнис вел себя так, словно не замечал никаких перемен ни в отношении Притчера к ситуации, ни в их отношении друг к другу. Прислонившись к спинке стула, он закинул ногу на ногу.

— Ну, как вам Губернатор?

Притчер пожал плечами:

— Никак. Впечатления гения разума он на меня не произвел. Весьма бледный образчик представителей Второй Академии, если он действительно оттуда.

— Не думаю, чтобы он был оттуда. Просто не знаю, что и подумать. Притчер, попытайтесь себе представить, что вы из Второй Академии, — сказал Ченнис, становясь нее более задумчивым. — Что бы вы сделали? Допустим, вы знаете, какова цель нашего пребывания здесь. Как бы вы с нами обращались?

— «Обработал» бы, конечно.

— Как Мул? — спросил Ченнис, бросив на Притчера быстрый взгляд. — Как бы мы узнали, что нас «обработали»? Интересно… А что если они просто психологи, но только очень умные и хитрые?

— В таком случае на их месте я бы нас поскорее прикончил.

— И корабль наш тоже? Не-е-ет… — Ченнис покачал указательным пальцем. — Мы ведь блефуем, Притчер, старина. Только блефовать и можно. Даже если бы они задумали применить эмоциональный контроль, единственные мишени для них мы — вы и я. Но сражаться они должны с Мулом, и с нами они так же осторожны, как и мы с ними. Я предполагаю, что они знают, кто мы такие.

Притчер холодно взглянул на него:

— Что вы собираетесь делать?

— Ждать, — твердо ответил Ченнис. — Пусть покажут себя. Они боятся — может быть, корабля, но скорее всего — Мула. С Губернатором они сблефовали. Но у них не вышло. Мы выстояли. Следующим, кого к нам подошлют, будет представитель Второй Академии, и он наверняка предложит нам сделку того или иного сорта.

— Ну а потом?

— Потом мы заключим сделку.

— Я так не думаю.

— Вы считаете, что тем самым мы обманем Мула? Нисколько.

— Да Мул расщелкает все ваши обманы. Но тем не менее я так не думаю.

— Может быть, вы думаете, что тогда мы не обманем Вторую Академию?

— Не уверен. Но это не причина.

Ченнис перевел взгляд на правую руку Притчера и угрюмо поинтересовался:

— Значит, причина — вот это?

Притчер навел на Ченниса бластер.

— Вот именно. Вы арестованы.

— За что?

— За измену Первому Гражданину Союза.

Ченнис сжал губы.

— Что происходит?

— Я же сказал — измена. А с моей стороны — ответные действия.

— А доказательства? Ну — свидетельства, предположения, ночные грезы, что там у вас? Вы в своем уме?

— Вполне. А вы? Вы что, думаете, Мул посылает сосунков вроде вас на умопомрачительные задания просто так? Мне все время это покоя не давало. Я слишком долго сомневался. Почему он послал именно вас? Потому что вы очаровательно улыбаетесь и одеты в модные тряпки? Потому что вам всего двадцать восемь, вот почему!

— Наверное, все-таки потому, что мне можно доверять. Или логичные мысли вам в голову не приходят?

— А может быть, как раз потому, что вам доверять нельзя. Что как раз вполне логично следует из всего, что происходит.

— Мы что тут — в парадоксах соревнуемся? Или это игра такая — кто скажет больше меньшим количеством слов?

Но бластер приближался, и Притчер тоже. Он встал перед Ченнисом, навис над ним как скала.

— Встать!

Ченнис повиновался, но не особенно резво и почувствовал, как дуло бластера уткнулось в пряжку ремня. Как ни странно, внешне он был спокоен.

Глядя на Ченниса в упор, Притчер сказал:

— Мул хотел, чтобы мы нашли Вторую Академию. Ему это не удалось, не удалось и мне, потому что тайна, которую ни он, ни я не могли раскрыть, была хорошо спрятана. Поэтому оставалась одна-единственная возможность — найти человека, который бы знал место, где она скрывается.

— Это я?

— Естественно. Раньше я этого, конечно, не знал, но хотя разум мой работает замедленно, он мыслит тем не менее в верном направлении. Как легко вы нашли Конзвездию! Как волшебно легко вы исследовали нужное звездное поле на «Линзе», хотя вероятностей миллион! Как точно вы нашли нужную точку! Дурень вы набитый! Неужели вы настолько недооценивали меня, что думали, будто такое стечение невероятностей не позволит мне раскусить вас?

— Только потому что мне слишком везло?

— Вам слишком везло даже для верноподданного Мула.

— Может быть, у вас заниженные представления о том, насколько мне должно было повезти?

Только холодный блеск глаз Притчера выдавал его ярость, но бластер грубо ткнул Ченниса в живот. — Вам платит Вторая Академия!

— Платит? — искренне удивился Ченнис. — Докажите.

— Или вас «обработали».

— Вот как? И Мул об этом не знает. Смешно!

— Мул об этом знает. О том и речь, дурашка. Мул знает! А вы-то небось думали, что вам просто так дали корабль, поиграть? Вы привели нас ко Второй Академии, как мы и рассчитывали.

— В вашей болтовне нет и крупицы здравого смысла. Можно поинтересоваться — зачем мне все это было нужно? Если я — изменник, на кой черт мне нужно было тащить вас во Вторую Академию? Почему бы мне вместо этого не таскать вас за собой по всей Галактике?

— Корабль вам был нужен, потому что людям из Второй Академии, как воздух, необходимо атомное оружие для самозащиты.

— Додумались, нечего сказать! Да один корабль для них — капля в море! Если вы думаете, что они покопаются в нем и через год воздвигнут на своей территории ядерные заводы, то тогда они действительно очень глупые представители Второй Академии. Не умнее вас, я бы сказал, уж простите за откровенность.

— У вас будет возможность объяснить все это Мулу.

— Мы возвращаемся в Калган?

— Совсем наоборот. Мы остаемся здесь. А Мул присоединится к нам минут через пятнадцать. Неужели вы думаете, что ему было неизвестно, куда мы отправляемся, — вы, прозорливый, всезнающий себялюбец! Вы сыграли нам на руку, не помышляя об этом. Вы не привели бы наши жертвы к нам, но зато привели нас к ним.

— Можно мне присесть? — спросил Ченнис — И объяснить вам кое-что на пальцах? Ну, пожалуйста!

— Стойте, где стоите!

— Ладно, я могу и стоя. Вы уверены, что Мул следил за нами потому, что в системе коммуникации находился гипертрейсер?

Бластер дрогнул, хотя, возможно, Ченнису и показалось. Он улыбнулся:

— Вы не удивлены. Я так и думал. Да, я знал об этом. А теперь, когда я показал вам, что знаю кое-что, о чем, как вы думали, я не знаю, я скажу вам кое-что еще, чего не знаете вы, — и я знаю, что вы не знаете.

— Слишком много вводных слов, Ченнис. Я думал, вы более изощрены в словоблудии.

— Тут нечего изощряться. Изменники, конечно, были — или вражеские агенты, если вам так больше нравится. Но Мул знал об этом — вернее — узнавал крайне странным способом. Видимо «обработанных» им людей «обрабатывал» по-своему кто-то еще.

На этот раз бластер действительно дрогнул — сомнений быть не могло.

— Подчеркиваю, Притчер. Вот почему ему понадобился я. Я не был «обработан». Разве он не говорил вам, что ему нужен как раз «необработанный» человек? Говорил он вам почему или нет?

— Попробуйте что-нибудь еще, Ченнис. Если бы я восстал против Мула, я бы знал об этом.

Быстро, хладнокровно Притчер проверил свое состояние. Все было, как обычно. Конечно, врал Ченнис, врал как сивый мерин.

— Вы хотите сказать, что чувствуете себя по-прежнему? Вы чувствуете себя преданным Мулу? Очень может быть. Лояльность тут ни при чем. На нее не действуют. Мул сам сказал мне, что это было бы слишком легко заметить. Но как вы себя чувствуете с эмоциональной точки зрения? Слабовато? Вспомните свое состояние — с самого начала полета. Можете вы, положа руку на сердце, утверждать, что чувствовали себя нормально? Или все-таки порой вас одолевали странные ощущения — как будто вы как бы не совсем вы? Да что вы дурака валяете и пытаетесь во мне дырку бластером просверлить, не нажимая на курок?

Притчер отодвинул бластер.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что вас «обработали» другие. Вами управляли. Вы не видели, как Мул положил этот гипертрейсер. Вы не видели, как это сделал кто-либо другой. Вы просто нашли его там и решили, что это сделал Мул, и с тех пор думали, что он за нами следит. Да, конечно, ваша рация настроена на длину волны, на которой моя не работает. Вы думаете, я не знаю, что вы связывались с кораблем?

Он говорил быстро, гневно. Напускное безразличие сменилось неприкрытой яростью.

— Но к вам оттуда прибудет не Мул. Не Мул, ясно?

— Кто же, если не он?

— Ну а вы как думаете? Я нашел этот гипертрейсер в день, когда мы стартовали. Но мне и в голову не пришло, что это — дело рук Мула. У него на то не было причины. Разве вы не видите, какая это чепуха? Если бы я был изменником и Мул знал об этом, я был бы «обработан» им так же легко, как вы, и тайну расположения Второй Академии он выудил бы из моего мозга, не посылая меня за тридевять земель на другой край Галактики. Вы можете утаить что-либо от Мула? Нет? То-то. А если я не знал, где она находится, то я и привести бы его туда не смог, при всем своем желании. Зачем же тогда было меня посылать в противном случае?

Несомненно, гипертрейсер был положен туда агентом Второй Академии. Вот кто к нам прибудет. Могли бы вы быть одурачены, если бы не были обработаны ими? Насколько же вы в порядке, если такую чепуховину не раскусили? Чтобы я привел корабль во Вторую Академию? Да что им делать с нашим кораблем? На кой черт он им сдался?

Вы им нужны, Притчер. Вы знаете о Союзе Миров больше всех, кроме Мула, но вы для них не так опасны, как он. Вот почему они вложили мне в голову маршрут поисков. Конечно, сам я бы ни за что не догадался отыскать Конзвездию с помощью «Линзы». Я это понимал. Я догадался, что это они так задумали. Я знал, что это — дело рук Второй Академии. Почему не подыграть им? Это был взаимный блеф. Они хотели заполучить нас, а мне нужно было узнать, где они находятся, И тут уж был вопрос — кто кого переблефует.

Но проиграем мы, если вы немедленно не уберете свою дурацкую пушку. И это, конечно, не ваша идея. Их, как пить дать. Отдайте мне бластер, Притчер. Я знаю, вам трудно в это поверить, но вами двигает сейчас не ваш собственный разум — внутри вас работает Вторая Академия. Отдайте мне бластер, Притчер, и давайте встретим опасность плечом к плечу!

Притчер в ужасе смотрел на Ченниса. Черт подери, правдоподобно! Но откуда эта проклятая неуверенность в себе? И почему Ченнис так уверен?

Правдоподобно!

Или его перевернутое сознание сопротивлялось чьему-то воздействию?

Он что — раздвоился?

Как сквозь туман смотрел он на стоявшего перед ним Ченниса и понимал, что сейчас, вот сейчас отдаст ему бластер. И как только он собрался сделать это, за спиной у него открылась дверь, и он резко обернулся.

Могут быть в жизни ситуации, когда одного человека можно принять за другого, даже будучи в относительно спокойном состоянии. Можно спутать абсолютно непохожих друг на друга людей. Но Мула ни с кем и никогда спутать невозможно.

И пламя агонии, охватившее в тот миг сознание Притчера, не могло противостоять волне холодной силы, нахлынувшей на него, окатившей его с ног до головы.

Физически Мул никогда не выглядел хозяином положения, как и сейчас.

Он неуклюже смотрелся даже в просторной одежде, которая не скрывала его жуткую худобу и физическое уродство. Лицо его было закрыто капюшоном, нос же торчал сильнее обычного — крючковатый красный клюв экзотической птицы.

Трудно представить себе более анекдотичную фигуру демона мщения.

Он сурово приказал:

— Держите бластер, Притчер!

Потом повернулся к Ченнису. Тот ссутулился и опустился на стул.

— Похоже, вы тут повздорили. Ну, так что у вас там такое было насчет того, что за вами следил не я, а кто-то другой?

Притчер горячо вмешался:

— Так гипертрейсер был помещен в блок связи по вашему приказу, сэр?

Мул ответил холодным взглядом.

— Естественно. Разве кто-либо, кроме Союза Миров, во всей Галактике располагает такими приборами?

— А он сказал…

— Ну-ну, не ябедничайте, генерал. Не будем играть в испорченный телефон. Он же здесь. Так что вы сказали, Ченнис?

— Да… Сказал. Но, видимо, ошибся, сэр. Я был уверен, что трейсер установил кто-то из тех, кому платит Вторая Академия, и что нас заманили сюда для какой-то цели, и я приготовился к контратаке. Кроме того, я был уверен, что генерал в какой-то степени у них в руках.

— Можно подумать, что теперь вы в этом не уверены.

— Боюсь, что так. Или вы сейчас не были бы тут.

— Хорошо, давайте пока забудем об этом.

Мул сбросил с плеч просторный плащ с электрическим обогревом.

— Надеюсь, вы не возражаете, если я тоже присяду? Ну так вот. Здесь мы в безопасности, и никто нам не помешает. Ни один абориген не осмелится близко подойти к этому дому, уверяю вас, — сказал он тоном человека, ни на йоту не сомневающегося в своей силе.

Ченнис был возмущен:

— К чему эта таинственность? Не лучше ли приказать, чтобы подали чай и привели девушек, которые бы потанцевали перед нами?

— Пока не стоит. Так какова же ваша теория, молодой человек? Кто-то из Второй Академии следил за вами с помощью устройства, которое есть только у меня, — да, кстати, как вы его обнаружили?

— Очень просто, сэр. Если опираться на известные факты, получается, что кто-то мне это подсказал…

— Все те же люди из Второй Академии?

— А кто же еще?

— В таком случае не приходило ли вам в голову, что, если Вторая Академия решила затащить вас на свою территорию для каких-то своих целей, — а я предполагаю, что они пользовались своими методами примерно так же, как я своими, хотя, напомню вам, что я управляю эмоциями, а не мыслями, — так не приходило ли вам в голову, что, если они могут это сделать, им для этого вовсе не требуется гипертрейсер?

Ченнис с испугом встретил взгляд своего повелителя. Притчер удовлетворенно откашлялся и уселся в кресле поудобнее.

— Нет, — ответил Ченнис, — это мне в голову не приходило.

— А не задумывались ли вы о том, что, если они вынуждены за вами следить, это означает, что они не чувствуют уверенности в том, правильно ли вы изберете направление, и что в случае, если вы ошибетесь, у вас будет маловато шансов попасть сюда. Это вам тоже в голову не приходило?

— И это тоже не приходило, сэр.

— Ну почему же? Неужели ваш интеллектуальный уровень пал так низко?

— Единственным ответом может быть вопрос, сэр. Вы едины во мнении с генералом Притчером о том, что я — изменник?

— У вас есть возражения, если это действительно так?

— Те же самые, которые я высказал генералу. Если бы я был изменником и знал, где находится Вторая Академия, вы могли бы «обработать» меня и напрямую выудить из меня эти знания. Если вы решили, что за мной нужно следить, значит, этих знаний изначально у меня не было, и я, следовательно, не изменник. Так что я ответил вам парадоксом на парадокс.

— И каков же отсюда вывод?

— Я не изменник.

— С чем я пока вынужден согласиться, ибо ваши свидетельства неоспоримы.

— В таком случае позвольте поинтересоваться, зачем вы тайно следили за нами?

— Затем, что для всех фактов есть еще и третье объяснение. И вы, и Притчер уже объяснили случившееся — каждый по-своему. Я — если вы любезно уделите мне время — объясню все. И довольно быстро, так что не успею вас утомить, Притчер, отдайте мне ваш бластер. Никакой опасности, что на нас кто-то нападет, больше нет. Ни отсюда, ни из более отдаленных мест. Даже из самой Второй Академии. Включите свет. Благодарю вас, Ченнис.

Комната была освещена обычным для Россема способом. Единственная электрическая лампочка мерцала под потолком тускло-желтым светом. Все трое отбрасывали причудливые тени.

Мул сказал:

— Когда я понял, что за Ченнисом нужно следить, стало очевидно, что я чего-то ожидаю. Поскольку он отправился ко Второй Академии с потрясающей скоростью и по удивительно прямому маршруту, можно заключить, что все вышло именно так, как я и предполагал. Раз мне не удалось выудить из него знаний напрямую, значит, что-то мне мешало. Таковы факты. Ченнис, несомненно, знает ответ. Знаю его и я. А вы знаете, Притчер?

— Нет, сэр, — угрюмо буркнул Притчер.

— Тогда я объясню. Только один человек одновременно может знать, где находится Вторая Академия, и не позволить мне узнать об этом. Боюсь, Ченнис, что вы — человек из Второй Академии.

Ченнис поставил локти на колени и уперся подбородком в плотно сжатые кулаки.

— Как вы это докажете? Логика доказывает обратное.

— Есть и прямые доказательства, Ченнис. Это оказалось достаточно легко, Я говорил вам, что заметил, что моих людей «обрабатывают»? Тот, кто «обрабатывал» их, должен был быть: а) «не обработан» мной и б) приближен к центру событий. Поле для поисков велико, но не безгранично. Вам слишком везло, Ченнис. Вас слишком любили люди. Вы были слишком удачливы. Меня это заинтересовало…

Тогда я решил отправить вас в экспедицию, и это вас нисколько не удивило. Я следил за вашими эмоциями. Вы этого не замечали. Но вот тут-то вы превысили предел доверия, Ченнис. Любой человек, даже очень компетентный, испытал бы хоть малую толику неуверенности в подобной ситуации. А вы, полный дилетант, не испытали. И здесь просчитывалось два варианта: либо ваша миссия плохо подготовлена, либо вами хорошо управляли.

Варианты было легко проверить. Я захватил ваше сознание в тот момент, когда вы расслабились, и сжал его, а потом отпустил. Вы жутко разозлились, настолько натурально, что это — естественная реакция. Но я почувствовал и сопротивление в момент вмешательства в ваши эмоции. Это все, что мне нужно было знать.

Никто бы не устоял, даже на короткое мгновение, не находись он под воздействием, подобным моему.

Ченнис глухо и горько проговорил:

— Ну и что? Что теперь?

— Теперь вы умрете — как шпион из Второй Академии. Это, как вы, надеюсь, понимаете, совершенно логично.

Дуло бластера вновь уставилось на Ченниса. На этот раз смертоносное оружие было в руках человека, обладающего сокрушительной психической силой. Это был не Притчер, руку которого можно было отвести. Это был достойный противник, такой же сильный и такой же устойчивый к силе, как он сам.

А времени, чтобы изменить ход событий, у Ченниса было мало.

То, что случилось потом, трудно поддается описанию для тех, у кого нормально развиты чувства и отсутствует способность эмоционально воздействовать на других людей.

Вот что фактически понял Ченнис за тот кратчайший промежуток времени, пока Мул держал палец на кнопке бластера.

Эмоциональное состояние Мула в тот момент выражало твердую, непоколебимую уверенность, незамутненную никакими сомнениями. Если бы у Ченниса была возможность рассчитать время, которое должно было пройти от решения стрелять до самого выстрела — выброса дезинтегрирующей энергии, — он бы узнал, что у него в запасе всего лишь около одной пятой доли секунды.

Можно сказать, времени не было совсем.

За это же время Мул почувствовал, что эмоциональный потенциал Ченниса неожиданно получил непонятно откуда мощную поддержку и как оттуда же на него самого хлынул поток неприкрытой, страшной ненависти.

Именно это неожиданное эмоциональное вмешательство заставило его убрать палец с кнопки. Ничто другое не заставило бы его так поступить, но, сделав это, он сразу же понял, что ситуация в корне изменилась.

Наступила немая сцена, какой не увидишь и в театре: Мул убравший палец с кнопки бластера, немо уставившийся на Ченниса; Ченнис, натянутый как струна, затаивший дыхание; и Притчер, скрючившийся в кресле, скованный страшным спазмом. Лицо его вытянулось, одеревенело, стало похоже на посмертный слепок, на котором отпечаталась жуткая ненависть, А взгляд его был устремлен на Мула, только на Мула — неотрывно.

Только слово-другое было сказано Мулом и Ченнисом друг другу мысленно. Только слово-другое, но этого было достаточно для людей, владеющих силой эмоционального воздействия. Они прекрасно поняли друг друга. Но для того чтобы и мы поняли, что стояло за этими «словами», давайте переведем их безмолвную беседу на понятный нам с вами язык.

Ченнис:

— Вы — меж двух огней, Первый Гражданин. Вы не можете управлять разумом двоих людей одновременно, когда один из двоих — я. Так что перед вами выбор. Притчер сейчас свободен от вашей «обработки». Я освободил его. Он сейчас — прежний Хэн Притчер, тот самый, что однажды пытался прикончить вас. Тот самый, который считает вас врагом всего свободного и справедливого на свете, всего святого. Кроме того, он знает, что это вы превратили его в беспомощного раба на пять лет! Я удерживаю его сейчас, подавляя его волю, но, если вы убьете меня, этому придет конец, и скорее, чем вы успеете выстрелить в него или применить свою волю, он убьет вас.

Мул понял его сразу. Он не двигался.

Ченнис продолжал:

— Если же вы сейчас обернетесь для того, чтобы убить его или воздействовать на него своими методами, да для чего угодно, вам не удастся опередить меня.

Мул по-прежнему не двигался. Он только коротко вздохнул, понимая, что к чему.

— Так что, — сказал Ченнис, — бросьте ваш бластер и давайте-ка снова по-честному. Тогда получите Притчера обратно.

— Я совершил ошибку, — наконец проговорил Мул. — Нельзя было позволять третьему присутствовать здесь. Это я сделал зря. Все испортил. Это моя ошибка, за которую мне придется дорого заплатить.

Он небрежно разжал пальцы. Бластер упал на пол, и Мул отфутболил его в дальний угол комнаты. В то же мгновение мышцы Притчера расслабились, он обмяк и погрузился в глубокий сон.

— С ним все будет в порядке, когда он проснется, — безразлично заметил Мул.

С того момента, когда Мул был готов нажать на кнопку бластера, до того мгновения, когда он бросил его, прошло всего-навсего полторы секунды. Все было сказано противниками друг другу за это время.

Но за границей сознания Мула за это же время — даже раньше — Ченнис уловил легкое движение в эмоциональных вихрях, бушевавших в мозгу противника. Там до сих пор чувствовался триумф победителя.

Глава 6

ЧЕННИС, МУЛ ПЛЮС…

Оба противника вели себя теперь совершенно открыто, физически они были полными противоположностями. Но это было неважно. Каждый нерв, отвечающий за контроль эмоций, у каждого из них был напряжен до предела. Мул впервые за долгие годы не был уверен в себе. Ченнис знал, что краткая самозащита далась ему с колоссальным трудом и что у противника еще полно сил в запасе. Шла игра на выносливость. Ченнис знал, что проиграет.

Но думать об этом было страшно. Отступить эмоционально перед Мулом означало добровольно отдать оружие в его руки. Он ведь уже отследил в подсознании Мула что-то вроде радости победителя.

Выиграть время…

Почему тянут остальные? Почему Мул так уверен в себе? Что он знал такое, чего не знал Ченнис? Сознание Мула помалкивало. Эх, если бы он мог читать мысли… И все-таки…

Ченнис резко прервал собственные раздумья. Оставалось одно — тянуть время…

Ченнис сказал:

— Поскольку вы решили, а я после небольшой дуэли не отрицаю, что я — из Второй Академии, может быть, вы теперь объясните мне, зачем, по вашему мнению, я прилетел в Конзвездию?

— О нет, — несколько истерично рассмеялся Мул. — Я вам — не Притчер, Я не обязан давать вам объяснения. У вас на то были причины. Каковы бы они ни были, ваши действия меня устраивали, а остальное меня не интересует.

— Однако в ваших представлениях о том, что произошло, не достает существенных деталей. Разве Конзвездия — та Вторая Академия, которую вы ожидали найти? Притчер много рассказывал о ваших прежних попытках отыскать ее и о том психологе, которым вы пользовались, как подопытным кроликом, Эблинге Мисе. Иногда он выбалтывал кое-какие подробности с моей… ну, скажем, небольшой помощью. Вспомните Эблинга Миса, Первый Гражданин!

— Зачем?

Внимание — уверенность!

Ченнис ощутил, как уверенность, которую он раньше нащупал в подсознании Мула, все возрастает и как все более и более спокойно держит себя Мул внешне.

Он попытался улыбнуться, старательно прогоняя наплыв отчаяния.

— А вы, оказывается, нелюбопытны? Притчер мне говорил, что Мис к концу поисков был чем-то очень удивлен. Он почему-то очень торопился, спешил предупредить Вторую Академию. Зачем? Почему? Эблинг Мис погиб. Вторая Академия не была предупреждена. И тем не менее Вторая Академия существует.

Мул с явным удовольствием осклабился и с неожиданной и грубой жестокостью, которую Ченнис ощутил еще до того, как Мул раскрыл рот, объявил:

— Но, видимо, Вторая Академия все-таки была предупреждена. Откуда бы иначе взялся Бейл Ченнис, который явился в Калган для того, чтобы «обрабатывать» моих людей и попытаться одурачить меня. Просто предупреждение несколько запоздало, вот и все.

— Тогда, — с сожалением вздохнул Ченнис, — вы просто не представляете себе, что такое Вторая Академия, и ваши суждения обо всем происходящем более чем поверхностны.

Тянуть, тянуть время!

От Мула не укрылось ни сожаление, ни пренебрежение, с которым это было сказано, и глаза его враждебно сузились. Он привычно поскреб пятерней свой клювоподобный нос и буркнул:

— Забавляйтесь, забавляйтесь. Ну так что насчет Второй Академии?

Ченнис заговорил спокойно, стараясь больше пользоваться словами, чем эмоциональными символами:

— Насколько мне известно, именно тайна, окружавшая Вторую Академию, больше всего удивляла Эблинга Миса. Гэри Селдон основал две совершенно различные структуры. Первая Академия похожа на вспышку, которая за два столетия озарила половину Галактики. Вторая подобна темной бездне.

Вы не поймете, почему это так, если не сумеете почувствовать вновь атмосферу тех дней упадка Империи. Это было время абсолютов, великих конечных обобщений как минимум — в образе мысли. Это были признаки упадка культуры, безусловно — плотины на пути развития живой мысли. Именно бунт против догм и сделал Селдона знаменитым. Именно последняя искра молодого энтузиазма, жившего в нем, зажгла закат старой Империи, в лучах которого угадывался рассвет новой.

— Весьма образно. И что?

— Поэтому он создал свои Академии на основании законов психоистории, но кто лучше его знал, насколько эти законы относительны? Он и не думал создавать конечный продукт. Конечные продукты — это для декадентов. Он создал развивающиеся механизмы, и Вторая Академия была инструментом такого развития. Мы, слышите, Первый Гражданин вашего времени, тленного Союза Миров, мы — хранители Плана Селдона. Только мы.

— Вы сами себя воодушевляете, — сердито поинтересовался Мул, — или пытаетесь на меня впечатление произвести? Развели тут театр! Да вся ваша болтовня насчет Второй Академии, Плана Селдона, Новой Империи не производит на меня ни малейшего впечатления, не вызывает у меня ни сочувствия, ни симпатии, не действует ни на какие эмоциональные струны, которые вы пытаетесь задеть. Во всяком случае, глупец несчастный, советую вам говорить о Второй Академии в прошедшем времени, поскольку с ней покончено.

Мул встал и пошел к Ченнису, и тот мгновенно ощутил, как катастрофически растет давление на его сознание. Он изо всех сил сопротивлялся, но что-то надорвалось у него внутри, а давление становилось все сильнее и сильнее…

Он прислонился к стене и увидел прямо перед собой лицо Мула. Тот стоял перед ним — руки в боки, тонкие губы разъехались в злорадной усмешке под противным длиннющим носом.

Мул прошипел:

— Кончена ваша игра, Ченнис! Вся ваша игра кончена — всех, кто был Второй Академией! Был! Был!

Чего ради вы сидели тут и ждали все это время и играли в бирюльки с Притчером, когда давным-давно могли прикончить его, забрать его бластер, пальцем не пошевелив? Вы ждали меня, не так ли? Ждали меня, чтобы встретиться в ситуации, которая бы не вызвала у меня подозрений?

Сплоховали, Ченнис! Никаких подозрений и не надо было вызывать. Я прекрасно вас знал, Ченнис из Второй Академии!

И чего же вы ждете сейчас? Вы по-прежнему отчаянно пытаетесь меня заговорить, как будто сам звук вашего очаровательного голоса должен приковать меня к полу. Говорить-то вы говорите, но что-то в вашем сознании ждет и ждет. Но никто не придет. Никто из тех, кого вы ждете. Никто из ваших. Вы здесь один, Ченнис, и вы здесь останетесь. А знаете почему?

Потому что ваша Вторая Академия просчиталась со мной от начала до конца! Я рано раскусил их планы. Они думали, что я поплетусь следом за вами и предстану перед ними на блюдечке с голубой каемочкой — вот он я, ешьте! Вы были приманкой — приманкой для несчастного, глупенького мутанта — такого глупенького, что он с радостью бы отправился за вами в такую очевидную ловушку. И вы думаете, я попался?

Просто поразительно, как им в голову не пришло, что я ни за какие коврижки не отправлюсь сюда без своего флота, против одного-единственного корабля которого они абсолютно беспомощны! Неужели они думали, что я тут с ними буду мирные переговоры вести?

Мои корабли двенадцать часов назад атаковали Конзвездию. Конзвездия лежит в руинах, ее города стерты с лица земли! И никакого сопротивления. Вторая Академия больше не существует, Ченнис, а я — странный, уродливый, хилый мутант — правитель, властелин Галактики!

Ченнис только слабо мотал головой.

— Нет… Нет…

— Да! Да! — передразнил его Мул. — И вы — последний из оставшихся в живых, но ненадолго.

Наступила короткая мучительная пауза, и Ченнис чуть было не застонал от дикой боли, сковавшей его сознание.

Мул немного отступил назад и пробормотал:

— Еще не все. Вы пока не выдержали испытания. Ваше отчаяние притворно. Ваш страх — это не тот смертельный ужас, которым сопровождается крушение идеалов. Пока что это только ваш собственный, жалкий, мелкий страх за собственную жизнь.

Хилая рука Мула схватила Ченниса за горло — не сильно, но Ченнис не мог освободиться.

— Вы — моя страховка, Ченнис. Вы — мой гид и телохранитель, моя защита от всех возможных просчетов.

Глаза Мула пронизывали его насквозь — требовательно, безжалостно.

— Ну что, правильно я рассчитал, Ченнис? Перехитрил ваших умников из Второй Академии? Конзвездия разрушена, Ченнис, разрушена до основания, так почему же ваше отчаяние притворно? Где правда? Мне нужна правда! Неужели я не докопался до истины? Есть еще опасность? Говорите, Ченнис! Что я сделал не так?

Ченнис почувствовал, что сейчас заговорит, заговорит против своей воли. Он пытался сжать зубы, чтобы слова не вырвались у него изо рта, прикусил язык, напряг мышцы гортани.

Но слова вырывались наружу, как выдох, разрывая глотку, царапая язык, обжигая губы.

— Правда… — хрипел он. — Правда…

— Да, правда, мне нужна правда! Что еще не сделано?

— Селдон основал Вторую Академию здесь. Здесь, как я и говорил. Я не лгал… Психологи прибыли сюда, чтобы держать под контролем местное население.

А Мул копал и копал все глубже почву эмоционального состояния противника, грубо разрывая его.

— Население Конзвездии! Я разрушил ее. Вы знаете, чего я хочу. Говорите!

— Не Конзвездия… Я сказал, что люди из Второй Академии — не те, кто здесь пользуется властью. Конзвездия — это… обман.

Слова вырывались против воли измученного Ченниса:

— Россем… Россем?! Россем — вот мир…

Мул ослабил хватку, и Ченнис часто задышал, обливаясь потом.

— И вы собирались меня обмануть? — мягко спросил Мул.

— Вы и были обмануты, — в последней попытке защититься прохрипел Ченнис.

— Но только не вами и не вашими пособниками. Я держу связь с моим флотом. После Конзвездии настанет очередь Россема. Но сначала…

Ченнис ощутил, как вокруг него смыкается непроницаемая тьма, он инстинктивно поднял ладони к измученным глазам, но закрыться от мрака не смог. Тьма наваливалась на него, и он чувствовал, как погружается в нее, как тонет в ней его безнадежно истерзанное сознание. Перед глазами был только один образ — образ торжествующего Мула — смеющегося уродца, и его длинный, мерзкий, трясущийся от злорадного смеха нос.

Звуки исчезли. Темнота ласково обняла его.

Но ее объятия неожиданно дрогнули от чего-то, что показалось Ченнису вспышкой молнии, и он медленно вернулся на землю. Глаза его вновь обрели зрение, но он видел все сквозь пелену слез.

Голова невыносимо болела. Он с невероятным, нечеловеческим усилием поднес ко лбу налитую свинцом руку. Кажется, он жив. Мягко, как перышки, кружившиеся в воздухе, его мысли вернулись к нему и улеглись в сознании. Он чувствовал, как на него откуда-то извне нисходит покой. Медленно, мучительно он повернул голову и с острейшей болью почувствовал, что может расслабиться.

Потому что дверь была распахнута настежь и порог переступил Первый Оратор. Ченнису хотелось говорить, кричать, предупредить его, но язык его словно прирос к небу, и он понял, что невидимая рука Мула все еще держит его и не дает ему говорить.

Голова его беспомощно упала на грудь. Мул был рядом. Он был взбешен, глаза его метали молнии. Он уже не смеялся, но зубы его были обнажены в страшной усмешке.

Ченнис ощущал, как мягкие волны, исходящие от мозга Первого Оратора, касаются его воспаленного, истерзанного сознания, исцеляют его, и, собрав все силы, он попытался коснуться порога защиты сознания Мула, по тут же отступил.

Мул напряженно, с плохо скрываемым гневом, который плохо сочетался с его карикатурным обликом, проговорил:

— Значит, кое-кто еще решил меня поприветствовать? Сознание его устремилось за пределы комнаты — дальше, дальше…

— Вы — один, — произнес он удовлетворенно.

— Да, я совершенно один, — быстро согласился Первый Оратор. — Я и должен быть один, потому что именно я неверно рассчитал ваше будущее пять лет назад. Поэтому мне будет особенно приятно исправить свою ошибку без посторонней помощи. К сожалению, я не учел силы вашего Поля Эмоционального Отражения, которым окружена эта местность. Долго пришлось пробиваться. Поздравляю вас — сработано хорошо.

— Не тратьте времени на комплименты — я в них не нуждаюсь, — враждебно отозвался Мул. — Вы пришли, чтобы добавить свою мозговую атаку к той, которую безуспешно пытался предпринять этот сопляк из вашей компании?

Первый Оратор улыбнулся:

— Ну что же, человек, которого вы называете Бейлом Ченнисом, справился со своим заданием неплохо, тем более что он не идет в сравнение с вами по силе мозгового воздействия. Я вижу, вы его сильно измучили, но даже сейчас мы сумеем ему помочь и восстановить его здоровье. Он — храбрый человек, сэр. Он добровольно пошел на это задание, хотя мы могли математически прогнозировать высокую степень вероятности поражения его мозга — более опасного поражения, чем физическая травма.

В сознании Ченниса пульсировала мысль, которую он силился высказать, прокричать, но не мог. Он только испускал позывные страха, опасности.

Мул был спокоен.

— Вы, безусловно, знаете о разрушении Конзвездии?

— Знаю. Атака вашего флота была предусмотрена.

Мул угрюмо проговорил:

— Так я и думал. Но не предотвращена, не так ли?

— Нет, не предотвращена.

Эмоциональная символика сознания Первого Оратора была для Мула проста. Она выражала только собственный страх, собственное презрение к самому себе.

— И вина в этом больше моя, чем ваша, — продолжал Первый Оратор. — Кто бы мог предположить, какова ваша истинная сила, пять лет назад? Мы с самого начала, еще тогда, когда вы только захватили Калган, предполагали, что вы обладаете силой эмоционального контроля. Это было не так уж удивительно, Первый Гражданин, и я могу вам это объяснить.

Эмоциональный контакт, с помощью которого вы и я сейчас общаемся, — не такое уж новое изобретение. На самом деле он присущ мозгу человека. Большинство людей способны читать эмоции примитивным способом, ассоциируя их — прагматически — с выражением лица, интонациями голоса и так далее. У большого числа животных эта способность развита сильнее — они широко используют обостренное обоняние, и эмоции, вовлеченные в этот процесс, естественно, более сложны.

Конечно, люди способны на большее, но способность к эмоциональному контакту атрофировалась с развитием речи примерно миллион лет назад. Главным достижением деятельности нашей Второй Академии было то, что мы реставрировали до какой-то степени это забытое чувство.

Но мы с ним не рождаемся. Миллион лет простоя — существенное препятствие, и мы вынуждены проводить обучение, воспитание этого чувства, тренировать его так, как мы тренируем наши мышцы. В этом мы радикально отличаемся от вас. Вы родились с этим даром.

Это мы смогли рассчитать. Мы смогли подсчитать, каков эффект воздействия такого дара на человека в мире людей, им не обладающим. Зрячий в мире слепых… Мы рассчитали также, до какой степени у вас разовьется мания величия, и решили, что приготовились. Но к двум моментам мы готовы не были.

Первый из них — высочайшая степень развития ваших способностей. Мы можем устанавливать эмоциональный контакт только при непосредственном общении с глазу на глаз, и именно поэтому мы беззащитны перед лицом физического уничтожения — еще более беззащитны, чем вы думаете. Зрение, видимость противника играют для нас колоссальную роль. С вами все иначе. Известно, что у вас под контролем много людей, причем вам нет нужды непосредственно общаться с ними для установления эмоционального контакта. Это было обнаружено слишком поздно.

Во-вторых, мы не знали о ваших физических недостатках, в особенности об одном из них, который мучил вас настолько, что вы взяли себе кличку «Мул». Мы не предполагали, что вы не просто мутант, но стерильный мутант и что у вас есть отклонения в психике, сопутствующие физическомукомплексу неполноценности. Это мы упустили из виду. Мы учли только манию величия, не обратив внимания на то, что, кроме того, вы страдаете параноидальной психопатией.

Именно я виноват в том, что все это не было учтено, потому что я руководил Второй Академией в то время, когда вы захватили Калган. Когда вы разрушили Первую Академию, мы поняли это — но слишком поздно, из-за чего погибли миллионы людей в Конзвездии.

— И теперь вы пытаетесь исправить ошибку? — Тонкие губы Мула скривились в усмешке. Мозг его излучал импульсы ненависти, — Что вы собираетесь предпринять? Что вы можете сделать? Разве вам под силу нарастить мои хилые мышцы или восстановить мою детородную способность? Вычеркнуть из прошлого мучительное детство в чужеродном окружении? Вы жалеете меня, сочувствуете моим страданиям? Вас трогают мои несчастья? Нет, я ни на йоту не сожалею о том, что сделал для себя. Пусть теперь Галактика попробует защититься как может, потому что, когда мне нужна была защита, никто пальцем не пошевелил!

— Ваши эмоции сейчас, безусловно, — мягко прервал его Первый Оратор, — цветочки по сравнению с тем, что вы думаете на самом деле, и судить вас за это я не собираюсь. Разрушение Конзвездии было неизбежно. В противном случае последовали бы гораздо более страшные разрушения по всей Галактике в течение нескольких столетий. Мы сделали все, что смогли. Эвакуировали с Конзвездии людей, сколько сумели. Остальных расселили по планете. К сожалению, всего этого оказалось мало. Многие миллионы погибли — их вам не жалко?

— Ни капельки — не больше, чем тех, кто погибнет на Россеме в ближайшие шесть часов:

— На Россеме? — быстро спросил Первый Оратор. Он обернулся к Ченнису, который успел немного оправиться. Сознание его было напряжено из последних сил. Ченнис чувствовал, как два разума борются за него, и наконец ему удалось разорвать связывавшие его невидимые путы, и он выкрикнул:

— Сэр, я проиграл. За десять минут до вашего прихода он вытянул это из меня. Я не мог ему сопротивляться, и нет мне прощения. Он знает, что Конзвездия — не Вторая Академия. Он знает, что это — Россем.

Путы снова сомкнулись.

Первый Оратор снова нахмурился:

— Ясно. Что вы собираетесь делать?

— Вам так интересно? Вы не видите очевидного? Все это время, пока вы читали мне лекцию об эмоциональном контакте — все это время я работал, а вы бросали на ветер громкие слова типа «мания величия» и «паранойя». Я связался с моим флотом, и они выполняют мой приказ. Через шесть часов, если только у меня не будет причины его отменить, они будут здесь и бомбардируют Россем — за исключением этой заброшенной деревушки и местности на сто квадратных миль вокруг. Они сделают это, а потом приземлятся здесь. У вас есть шесть часов, а за шесть часов вы не успеете ни победить мой разум, ни спасти остальных на Россеме.

Мул довольно потер руки и рассмеялся, а Первый Оратор, казалось, с трудом осваивается с новым поворотом событий.

— Варианты? — спросил он.

— Да с какой стати должны быть какие-то варианты? Никаких вариантов! Что я — должен заботиться о жизни жителей Россема? Хотя… В принципе можно было бы дать моим кораблям возможность приземлиться здесь и подвергнуть мозговой атаке всех вас — всех людей из Второй Академии. Тогда можно было бы отменить приказ о бомбардировке. Неплохо было бы заиметь такое количество умных людей! Но для этого мне пришлось бы изрядно потрудиться, а я не вижу в этом особого смысла. Потому и не предлагаю. Что вы языком-то треплете, вы, человек из Второй Академии? Какое оружие вы можете противопоставить моему разуму, который как минимум не слабее вашего, и моим кораблям, которые сильны настолько, что вам такое и в голову никогда не приходило?

— Что я могу противопоставить? — медленно проговорил Первый Оратор. — Да ничего, кроме крошечного зернышка — крошечного зернышка истины, которое у меня есть, а у вас пока нет.

— Говорите быстрее, — расхохотался Мул. — И говорите вразумительно. Вы умеете выворачиваться, но на этот раз вам это не удастся.

— Бедный мутант, — с сожалением вздохнул Первый Оратор. — Не из чего мне выворачиваться! Спросите себя — зачем Бейл Ченнис был послан в Калган как приманка для вас, — Бейл Ченнис, который, невзирая на свою молодость и отвагу, настолько же уступает вам в отношении психологических способностей, как этот храпящий солдафон, ваш доблестный Хэн Притчер? Почему туда не отправился я или кто-то другой из наших руководителей, который мог бы с вами потягаться?

— Наверное, — последовал уверенный ответ, — потому, что вы не окончательно сошли с ума и понимали, что никто из вас все равно не сможет со мной тягаться.

— Истинная причина более логична. Вы узнали, что Ченнис из Второй Академии. У него были возможности скрыть это от вас. Кроме того, вы знали, что по способностям он вам не ровня, потому-то и пошли так легко на эту игру и последовали за ним, как он и хотел, чтобы переиграть его потом. Если бы в Калган прилетел я, вы бы меня просто убили, потому что я представлял бы для вас реальную опасность. А если бы мне удалось избежать смерти, скрыв от вас, кто я такой, мне бы ни за что не удалось заманить вас в путешествие. Только чувство собственного превосходства двигало вами. А если бы вы остались на Калгане, никакие силы Второй Академии не смогли бы вам повредить — там вы окружены своими людьми, своей военной техникой и своим психологическим полем.

— Мое психологическое поле и сейчас при мне, трепач, — рявкнул Мул, — а мои люди и мои корабли не так уж далеко.

— Именно так, но вы — не на Калгане. Вы — в королевстве Конзвездия, которое, как вам внушили, является Второй Академией, — хорошо внушили. Так и должно было быть, поскольку вы — мудрый человек, Первый Гражданин, и только логикой можно было вас убедить.

— Верно. В этом вы, конечно, победили, но я вытянул правду из вашего Ченниса, поскольку предполагал заранее, что такая правда может существовать.

— Но не такие уж мы слабаки, как вы думаете. Мы предусмотрели и этот вариант, поэтому Ченнис был соответствующим образом подготовлен.

— Сомневаюсь, чтобы он был подготовлен, — я ощипал его сознание, как цыпленка. Он был голенький передо мной, и, когда он сказал, что Россем — это Вторая Академия, — это было правдой, Он не мог лгать. Я видел все, как под микроскопом.

— Все правильно. Тем лучше это подтверждает, что планы мы построили правильно. Я же сказал вам, что Бейл Ченнис был добровольцем. А знаете, каким именно добровольцем? Прежде чем отправиться на Калган, он был подвергнут серьезной психологической операции. Неужели вы думаете, что нам было достаточно обмануть вас словами? Неужели вы думаете, что Бейл Ченнис, не будь он предварительно подготовлен соответствующим образом, сумел бы одурачить вас? Нет, Бейл Ченнис был сам обманут — по необходимости и добровольно. Ченнис честно, до последней клеточки своего мозга верил, что Россем — Вторая Академия.

И в течение трех лет мы, люди из Второй Академии, создавали в королевстве Конзвездия декорации и готовились к встрече с вами. И мы преуспели в этом, не правда ли? Вы попали в Конзвездию, и даже на Россем, — но дальше этого вы бы не попали.

Мул резко вскочил на ноги.

— Вы… осмеливаетесь утверждать, что и Россем — не Вторая Академия?

Ченнис, лежа у стены на полу, почувствовал, как окончательно разорвались связывавшие его сознание путы. Собрав все силы, он приподнялся с пола и пораженно выкрикнул:

— Разве Россем — не Вторая Академия?

Его память, все знания, которые он имел, — все закружилось в мозгу безумным вихрем. Первый Оратор улыбнулся:

— Вот видите, Первый Гражданин, Ченнис поражен не меньше вас. Конечно, Россем — не Вторая Академия. Неужели мы — безумцы, чтобы привести вас, нашего злейшего и опаснейшего врага, в наш собственный мир? О нет!

Пусть ваш флот бомбардирует Россем, Первый Гражданин, если вам уж так хочется. Пусть разрушают все, что хотят и могут. Единственные, кого они здесь могут убить, — так это меня и Ченниса, но это вам ничего не даст.

Потому что Вторая Академия, вернее — ее экспедиция на Россеме, которая работала тут три года под видом Старейшин этой деревни, вчера отбыла с Россема и отправилась на Калган. Они опередят ваш флот и прибудут на Калган как минимум на день раньше вас, вот почему я вам рассказываю все это. Если я не отменю свой приказ, то, когда вы вернетесь, застанете дома взбунтовавшуюся Империю, разрушенное государство, и только люди из вашего флота останутся верны вам. Но их будет очень мало по сравнению с восставшими военными. Кроме того, люди из Второй Академии внедрятся в те соединения флота, которые остались дома, и позаботятся о том, чтобы вы больше никого не смогли «обработать». С вашей Империей покончено, мутант.

Мул медленно склонил голову. Злоба и отчаяние загнали его сознание в тупик.

— Да, слишком поздно… Слишком поздно… Теперь понятно…

— Теперь понятно, — согласился Первый Оратор. — Но все-таки не до конца.

Улучив момент, когда сознание Мула было обнажено отчаянием поражения, Первый Оратор быстро проник в него. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы радикально переориентировать противника.

Мул рассеянно взглянул на него и проговорил:

— Значит, я вернусь на Калган?

— Конечно. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. — Брови его удивленно приподнялись. — Кто вы?

— Какая вам разница?

— Никакой, конечно. Извините.

Мул коснулся плеча Притчера.

— Проснитесь, Притчер, мы летим домой.

Прошло еще два часа, прежде чем Ченнис сумел самостоятельно передвигаться. Он спросил:

— И он никогда ни о чем не вспомнит?

— Никогда. Его способности, его сила, его Империя — все останется при нем, но мотивация его поступков теперь радикально изменена. Понятие «Вторая Академия» теперь для него не существует, и он — совершенно миролюбивый человек. Отныне он будет и более счастлив — хотя бы те немногие годы, которые отпущены ему из-за его болезни. А потом, после его смерти, План Селдона будет осуществлен дальше.

— Но неужели это правда? — настаивал Ченнис. — Неужели Россем — не Вторая Академия? Я могу поклясться, что это так! Я же не сошел с ума!

— Вы не сошли с ума, Ченнис. Просто, как я сказал, вы были так подготовлены. Россем — не Вторая Академия. Пойдемте. Мы тоже отправимся домой.

Последняя интерлюдия

Бейл Ченнис находился в небольшой комнате с белыми стенами. Сознание его постепенно приходило в норму. Он был счастлив тем, что жил в настоящем. Он видел стены, и окно, и траву под окном, но не помнил, как все это называется. Они просто были. Он видел кровать, и стул, и книги, которые перелистывались на экране библиовизора, стоявшего в ногах кровати. Он видел сиделку, которая приносила ему еду.

Сначала он пытался соединить обрывки фраз, которые он слышал. Кажется, говорили двое.

Один говорил:

— Пока — полная афазия. Все вычищено, и, думаю, полностью. Но без вреда. Теперь нужно только возвратить записи его первоначального сознания.

Он помнил звуки наизусть, но почему-то они казались ему особенными. Но напрягаться не хотелось, как и думать об этом.

Куда приятнее было смотреть на смену цветов на экране, лежа на том, на чем он лежал.

Потом кто-то вошел и что-то делал с ним, а потом он долго спал.

Когда он проснулся, кровать стала «кроватью», и он понял, что находится в «больнице», и все слова обрели смысл.

Он сел.

— Что происходит?

Рядом с ним был Первый Оратор.

— Вы во Второй Академии, и ваше сознание вернулось к вам — ваше собственное сознание.

— Да. Да! — Ченнис понял, что он — это он, и это его страшно обрадовало.

— А теперь скажите мне, — спросил Первый Оратор, — знаете вы, где Вторая Академия?

Истина окатила Ченниса теплой волной, но он не ответил. Как до него Эблинг Мис, он не испытал ничего, кроме всепобеждающего удивления.

Наконец он кивнул и ответил:

— Клянусь всеми звездами Галактики — теперь я знаю.

Часть II. ПОИСК ВЕДЕТ АКАДЕМИЯ

Глава 7

ДАРЕЛЛ, АРКАДИ — писательница, родилась 11.5.362 а. э., умерла 1.7.443 а. э. Известная прежде всего как беллетрист, Аркада Дарелл снискала заслуженную славу автора блестящей биографии своей знаменитой бабушки — Байты Дарелл. Эта книга, основанная на достоверной информации, в течение многих веков служила главным источником данных о Муле и его времени. Книга вышла под названием «Неподслушанные мемуары» и, наряду с романом «Снова и снова и всегда», содержат блестящее описание высшего света Калгана времен начала Безвластия, основанное, как принято считать, на воспоминаниях Аркадии Дарелл о посещении ею Калгана в ранней юности…

Галактическая энциклопедия

АРКАДИЯ

Аркадия старательно продиктовала в микрофон своего принтера:

— «Будущее Плана Селдона», Аркадия Дарелл.

«Вот стану знаменитой писательницей, — подумала она, — и буду подписывать свои шедевры псевдонимом «Аркади». «Аркади» — и все. Никакой фамилии».

«А. Дарелл» — такую подпись она пока была вынуждена ставить под своими сочинениями на уроках Композиции и Риторики. Это было ужасно скучно и обыденно. Так должны были подписывать свои сочинения все ученики — все, кроме Алинтуса Дама. Когда он впервые подписал свое сочинение «А. Дам», класс чуть не помер со смеху.

Аркадия — ну и имечко! Годится для маленькой девчушки с бантиком в косичке. Ее так назвали в честь прабабушки. Ну неужели папа с мамой ничего получше придумать не могли? Фантазии у них, что ли, не хватило?

Теперь, когда ей было четырнадцать лет и два дня, уж теперь-то, по ее мнению, все должны были понять, что она уже взрослая, и называть ее «Аркади»…

Она презрительно скривила губы, отчетливо представляя, как отец отрывается от библиовизора и, улыбаясь, говорит: «Если ты сейчас притворяешься, будто тебе девятнадцать, что же будет, когда тебе будет двадцать пять, а? Все парни будут считать, что тебе все тридцать?»

Оттуда, где она сидела, забросив ноги на подлокотник кресла, ей было видно собственное отражение в зеркале. Только лицо загораживало отражение правой ноги, на большом пальце которой небрежно повисла домашняя тапочка. Она поправила тапочку, села прямо, неестественно выпрямив спину, совершенно уверенная в том, что стала выше дюйма на два, и постаралась придать своему облику королевское величие.

Аркадия придирчиво разглядывала свое лицо. «Щеки слишком пухлые», — подумала она и изо всех сил втянула их. Облизнула губы, чуть-чуть приоткрыла рот. Томно, устало опустила веки — право, все бы ничего, но этот дурацкий румянец!

Тогда она пальцами растянула веки, чтобы придать глазам то таинственное, экзотическое выражение, которым отличались женщины из центральных звездных систем, но тут ее отражение загородили собственные локти, и она не сумела разглядеть, хорошо ли вышло.

Она опустила руки, вздернула подбородок, повернула голову в полупрофиль и произнесла фразу, страдая от боли в неестественно вывернутой шее и рези в скошенных глазах:

— Знаешь что, папочка, если ты думаешь, что меня волнует, что про меня думают всякие ослы, то ты жестоко…

Тут она вспомнила, что в руке у нее микрофон, и сердито буркнула:

— О, черт! — и выключила приемное устройство.

На бледно-сиреневой бумаге, выползшей из принтера, отпечаталось следующее:

Будущее плана Селдона

— Знаешь что, папочка, если ты думаешь, что меня волнует, что про меня думают всякие ослы, то ты жестоко…

— О, черт!

Она раздраженно вырвала лист из принтера. На его место тут же вполз другой.

Она прочитала, что получилось, и усмехнулась. Очень мило, решила она. Очень даже элегантно и изящно.

Принтером — последним словом техники в писательском ремесле — она обзавелась позавчера. Он был куплен и подарен ей в ее первый взрослый день рождения. В магазине она капризно сказала отцу:

— Ну, папочка, у всех-всех, кто в нашем классе что-то из себя представляет или думает, что представляет, — у всех есть такие. Никто теперь, кроме каких-нибудь занюханных стариков, не пользуется механическими пишущими машинками!

Продавец усиленно рекламировал принтер:

— Это — самая компактная, самая удобная модель. Она может правильно писать орфографически, расставлять знаки препинания в соответствии со смыслом предложения. Кроме того, это устройство является и обучающим, поскольку заставляет пользующегося им правильно говорить и правильно дышать. В результате развивается верная постановка речи и получается безупречно написанный текст.

Но даже это не сразу убедило отца, и он склонен был все-таки купить ей пишущую машинку, как будто делал подарок не ей, а какой-нибудь тощей, как веник, классной даме.

Но в итоге было куплено именно то, что она хотела, — пришлось, правда, немного поклянчить и похныкать, но ведь ей было всего-навсего четырнадцать. И вот теперь она держала в руках лист бумаги с очаровательным началом сочинения, написанным так мило и резво — чисто по-женски. Буквы выглядели написанными от руки, а заглавные вдобавок были украшены красивыми завитушками.

Даже фраза «О, черт!» смотрелась неплохо.

Но такое начало не устроило бы учительницу. Поэтому Аркадия выпрямилась, сделала глубокий вдох и начала снова, старательно выдерживая паузу между словами. С театральным пафосом она произнесла:

— Будущее Плана Селдона.

Прошлое Академии, я думаю, хорошо известно всем, кто имел счастье обучаться в системе великолепных школ нашей планеты.

(Вот! Именно так надо было начать, чтобы угодить мисс Эрлкинг, этой старой грымзе.)

Наша история, наше прошлое — это в основном прошлое Великого Плана Селдона. Это — одно и то же. Но сегодня многие задают вопрос: будет ли выполнение Плана продолжено во всей его полноте и мудрости или он будет грубо и непоправимо нарушен? А может быть, он уже нарушен.

Чтобы понять это, лучше всего быстро пробежаться по основным положениям Плана в том виде, в котором он сегодня известен Человечеству.

(Этот абзац дался ей легко — в прошлом семестре они как раз изучали курс Новой Истории.)

Примерно четыре столетия назад, когда Первая Галактическая Империя была скована параличом, предшествовавшим ее окончательной гибели, один человек — великий Гэри Селдон — предвидел приближавшийся крах.

С помощью науки психоистории, хитросплетения математической теории которой с тех пор были утрачены…

(Тут она умолкла и засомневалась. Слово «хитросплетения» выглядело как-то не так. Ей почему-то казалось, что после или должно быть «и». Ну да ладно, машина тоже может ошибаться…)

Уже было слишком поздно, чтобы предотвратить упадок, но еще существовала возможность сократить продолжительность периода хаоса и анархии.

Поэтому План был составлен так, чтобы между падением Первой и возникновением Второй Империи прошло только одно тысячелетие. Мы находимся в конце четвертого столетия этого тысячелетия. Многие поколения людей жили и умерли, а План неизменно продолжал выполняться.

Гэри Селдон основал две Академии на противоположных концах Галактики — таким образом и в таких обстоятельствах, которые позволили бы наилучшим образом решать математические аспекты психоисторических проблем. В одной из них, нашей Академии, основанной здесь, на Терминусе, была сконцентрирована физическая наука Империи. Обладая достижениями этой науки, Академия отразила атаки варварских Королевств, которые отделились от старой Империи и обрели независимость на ее Периферии.

Постепенно Академия окончательно победила эти иллюзорные Королевства под руководством мудрых и героических людей — таких, как Сальвор Гардин и Хобер Мэллоу, которые сумели умно интерпретировать План и провести пашу страну через все его сложности.

(Она, было, снова хотела сказать «хитросплетения», но решила не рисковать.)

Все наши планеты до сих пор хранят память о тех днях, хотя прошли столетия.

Постелено Академия разработала и внедрила торговую систему, благодаря которой взяла под контроль большую часть сивеннианского и анакреонского Секторов Галактики и даже сумела победить остатки Первой Империи — армию, возглавляемую последним из великих генералов — Белом Риозом. Казалось, ничто не могло помешать выполнению Плана Селдона. Каждый из запланированных им кризисов наступал в соответствующее время и разрешался; преодолев очередной кризис, Академия делала очередной гигантский шаг по пути осуществления Плана, по направлению ко Второй Империи и Галактическому Миру.

И тогда…

(Тут у нее перехватило дыхание, в голосе от волнения появилась хрипота, но принтер бесстрастно продолжал.)

…когда исчезли последние останки Старой Империи и не стало других врагов, кроме никому не опасных диктаторов, правящих жалкими осколками и обломками падшего колосса…

(Эту фразу она почерпнула из боевика, который видела по библиовизору на прошлой неделе, но старая мисс Эрлкинг ничего, кроме симфоний и лекций, в жизни не слушала, поэтому и не узнает никогда, откуда взялся этот перл.)

…на сцену истории вышел Мул.

Этот необычный человек не был предусмотрен Планом. Он был мутантом, чье рождение не могло быть предсказано. Он обладал странной, таинственной силой управления человеческими эмоциями и сумел подчинить всех людей своей воле. С потрясающей легкостью он стал покорителем миров и создателем своей Империи и, наконец, сумел захватить и саму Академию.

Но вселенского господства ему достичь так и не удалось, поскольку как раз во время первого мощного броска к этой цели он был остановлен мудростью и отвагой великой женщины.

(Ну вот, опять — старая проблема. Отец наверняка будет возражать против упоминания этого факта. Он не любил, когда она упоминала, что она — внучка Байты Дарелл. Но ведь это было известно всем, и Байта действительно была величайшей женщиной в истории, и именно она остановила Мула!)

А как это произошло на самом деле, никто точно не знает.

(Вот! Когда она будет читать это в классе, эту фразу она произнесет таинственно и загадочно, и кто-нибудь обязательно спросит, как же это на самом деле произошло, и тогда… ну что же, тогда она просто не сможет не рассказать правду. Если спросят — надо рассказать, правда же? Она прокручивала эту ситуацию в уме и представляла, какими словами она опишет великий подвиг своей бабушки.)

Через пять лет после начала единоличного правления Мула произошли непонятные изменения, причины которых неизвестны. Но факт остается фактом — Мул отказался от дальнейших завоеваний. Последние пять лет его правления были годами господства просвещенного деспота.

Некоторые говорят, что изменение намерений Мула было вызвано вмешательством Второй Академии. Однако до сих пор никому не удалось определить, где она находится и чем занимается. Поэтому гипотеза остается гипотезой.

Целое новое поколение появилось на свет после смерти Мула. Каково же будущее — после того, как он явился и ушел? Он прервал выполнение Плана Селдона и, казалось, разорвал его на части, но, как только он умер, Первая Академия вновь воспряла к жизни, как сверхновая звезда из мертвенного пепла звезды погасшей.

(А вот эту фразу она придумала сама.)

И вновь планета Терминус стала центром Торговой федерации, почти такой же великой по размерам и богатству, какой была до завоевания, но гораздо более миролюбивой и демократичной.

Запланировано ли это? Жива ли до сих пор великая мечта Селдона и будет ли создана Вторая Галактическая Империя через шестьсот лет? Лично я верю в это, потому что…

(Это было очень важно — вставить фразочку такого типа. Мисс Эрлкинг вечно своим безобразным здоровенным красным карандашом черкала под их сочинениями что-нибудь вроде: «Чересчур описательно! Где твое собственное мнение? Подумай! Вырази свои мысли! Внеси свою душу!» — и тому подобное. Старая дура! Что бы она понимала в их душах — со своей чахлой, высушенной, как лимон, физиономией, никогда в жизни не улыбавшейся…)

…не было еще в истории более благоприятной политической ситуации. Старая Империя полностью разрушена, и период правления Мула завершил эпоху правления военных диктаторов, предшествовавшую его воцарению. Большая часть окружающих нас миров цивилизованна и миролюбива.

Кроме того, и внутренняя ситуация в Академии сейчас лучше, чем когда бы то ни было. Времена деспотизма наследственных мэров, правивших в Академии до Завоевания, прошли, и мы вернулись снова к демократическим выборам прежних времен. Не существует больше и мятежных миров Независимых Торговцев, нет несправедливости и неравномерности в распределении материальных благ, которые раньше были сосредоточены в руках малочисленных групп населения.

Поэтому нет причин опасаться неудач, если только действительно Вторая Академия сама по себе не представляет опасности. У тех, кто считает, что это так, нет фактов, которыми они могли бы подтвердить свои предположения. Есть только смутные опасения и суеверия. Я считаю, что мы должны верить в себя, в свой народ, что великий План Гэри Селдона должен прогнать из наших сердец всякую неуверенность и…

(Гм-м-м… Это было ужасно избито, но в конце сочинения именно что-то в этом роде и требовалось.)

…поэтому я заявляю…

Но именно в это мгновение «Будущее Плана Селдона» было прервано — кто-то постучал в окно. Аркадия Дарелл выпрямилась и увидела за стеклом улыбающееся лицо молодого незнакомого мужчины, правильные черты которого подчеркивал указательный палец, прижатый к губам.

После короткой паузы, необходимой для того, чтобы справиться с неожиданностью, так не вовремя оторвавшей ее от исторического труда, Аркадия выбралась из кресла, подошла к кушетке, стоявшей у широкого окна, и встала на колени, чтобы разглядеть, кто же это такой.

Улыбка быстро исчезла с лица незнакомца. Стоять на карнизе под окном верхнего этажа ему явно было неудобно. Пальцы одной руки побелели, крепко сжимая край подоконника. Другой рукой он быстро произвел недвусмысленный жест. Аркадия поняла и нажала кнопку. Нижняя треть окна плавно отъехала в сторону, убравшись в проем стены. Теплый весенний воздух смешался с кондиционированным воздухом комнаты.

— Вы не сможете влезть в окно, — язвительно сообщила она. — Все окна в доме экранированы, и залезть может только тот, кто здесь живет. Если попытаетесь забраться, сработает целая куча сигнальных устройств.

Немного помолчав, она добавила:

— А умнее вы ничего не придумали? Зачем забрались на карниз? Вот свалитесь, шею сломаете и вдобавок кучу дорогущих цветов.

— Тогда, — сказал человек за окном, который, судя по всему, именно эту проблему и обдумывал, только с употреблением несколько других эпитетов, — может быть, ты все-таки будешь настолько добра, что отключишь экранирование и впустишь меня?

— Это еще зачем? — ехидно поинтересовалась Аркадия. — Вы, вероятно, ошиблись адресом, если принимаете меня за легкомысленную дурочку, которая впускает ночью кого ни попадя в свою… в свою спальню!

Произнося эти слова, она придала глазам такое выражение, что и впрямь можно было так подумать.

Лицо молодого незнакомца стало совсем серьезным.

— Это дом мистера Дарелла? — пробормотал он.

— С какой стати я должна отвечать?

— О, черт подери!..

— Если вы спрыгнете, юноша, я сама включу сигнализацию!

Слово «юноша» было сказано с легкой иронией — на наметанный взгляд Аркадии, злоумышленнику было никак не меньше тридцати.

После короткой паузы он взмолился:

— Послушай, детка, я вижу, ты не хочешь, чтобы я остался, и не хочешь, чтобы я ушел. Чего же ты от меня хочешь?

— Пожалуй, я вас все-таки впущу. Доктор Дарелл действительно здесь живет. Сейчас отключу экранирование.

Оглядевшись по сторонам, молодой человек покрепче ухватился за подоконник и скользнул в проем окна. Сердито отряхнул колени. Лицо его покраснело от напряжения.

— А ты уверена, что твоя репутация не пострадает, если меня здесь застанут, а?

— Не больше, чем ваша. Как только поблизости раздадутся чьи-нибудь шаги, я тут же заору во весь голос и объявлю, что вы сами сюда забрались.

— Да? — искренне удивился незнакомец. — А как ты собираешься объяснить, почему отключила защитное ноле?

— П-ф-ф! Вот уж ерунда. Начнем с того, что никакого защитного поля нет и не было.

Незнакомец ошарашенно вытаращил глаза.

— Обманула, значит? Сколько тебе лет, детка?

— Неприличный вопрос, молодой человек. К тому же я не привыкла, чтобы меня называли «деткой».

— Неудивительно. Ты — не иначе как переодетая прабабушка Мула. Может, мне лучше убраться отсюда подобру-поздорову, пока ты будешь готовить ужин с изысканными пытками в мою честь?

— Нет уж, пожалуй, вам лучше остаться. Мой отец ждет вас.

Взгляд незнакомца стал настороженным. Брови слегка приподнялись.

— Вот как? У него кто-нибудь уже есть в гостях?

— Нет.

— Кто-нибудь заходил к нему недавно?

— Только торговцы. И вот — вы.

— Ничего необычного не происходило?

— Кроме вашего появления — ничего.

— Про меня давай забудем. Хотя нет — погоди. Откуда ты знаешь, что отец ждет меня?

— О, это очень просто. На прошлой неделе он получил персональную капсулу, зашифрованную лично для него, с самоокисляющейся запиской. Оболочку он выбросил в дезинтегратор, а вчера он отпустил Полли — нашу служанку — на месяц в отпуск, понимаете, чтобы она поехала к сестре на Терминус. А сегодня вечером постелил себе в пустующей комнате. Поэтому я и догадалась, что он кого-то ждет и я об этом не должна знать. Обычно-то он мне все рассказывает.

— Неужели? Удивительно зачем. Похоже, ты и так все знаешь.

— Как правило, да.

Она весело рассмеялась. Она чувствовала себя все более уверенно. Незнакомец был взрослый, но очень неплохо выглядел — у него были длинные, вьющиеся каштановые волосы и ярко-голубые глаза. Может быть, когда она станет взрослой, ей доведется с кем-нибудь вроде него познакомиться.

— Ну а все-таки, — настаивал незнакомец, — как ты догадалась, что он ждет именно меня?

— Господи, а кого же еще? Он ожидал кого-то и так таинственно к этой встрече готовился, если вы понимаете, о чем я говорю, и тут являетесь вы, прыгаете под окнами, влезаете на верхний этаж, вместо того чтобы просто взять и войти в переднюю дверь, как любой нормальный человек. — Тут ей на ум пришла любимая цитата, и она быстро проговорила: — Мужчины так наивны!

— А ты самоуверенна, детка! То есть, прошу прощения — мисс. Ты можешь ошибаться. А что если я скажу тебе, что все это — чепуха и твой отец, наверное, ждет кого-то другого?

— О нет, я так не думаю. Я же до тех пор не разрешила вам влезть в окно, пока не убедилась, что вы бросили свой портфель.

— Мой… что?

— Ваш портфель, молодой человек. Я не слепая. И уронили вы его не случайно — сначала поглядели вниз, чтобы удостовериться, что он упадет куда надо. Когда вы убедилась, что он упал под изгородью, где его никто не заметит, больше вы вниз не смотрели. Потом: поскольку вы не вошли в дом через дверь, а полезли в окно, это означает, что вы боялись войти, не исследовав для начала обстановку. А после того как мы тут с вами немного попрепирались, когда вы еще были за окном, вы решили позаботиться о своем портфеле, что означает, что его судьба вам более дорога, чем ваша собственная, а уж вот это означает, что, пока вы здесь, а портфель — там, а мы оба знаем, что он — там, вы, скорее всего, просто беспомощны.

Она остановилась, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, а гость, вымученно улыбнувшись, проговорил:

— Ну да, только если мне не взбредет в голову стукнуть тебя покрепче и удалиться с портфелем.

— Ну да, молодой человек, если только у меня под кроватью не лежала бы бейсбольная бита, достать которую мне нужно всего две секунды. Я не такая уж слабенькая, как может показаться.

Незнакомец просто онемел. Наконец с вымученной улыбкой он выговорил:

— Пожалуй, надо представиться, раз уж мы так мило беседуем. Меня зовут Пеллеас Антор. А тебя?

— Меня — Аркади. Аркади Дарелл. Очень приятно.

— Ну, а теперь, Аркадия, будь паинькой и позови папу.

Аркадия нахмурилась:

— Я вам не паинька. Вы жутко невоспитанны, особенно если учесть, что обращаетесь ко мне с просьбой.

Пеллеас Антор обреченно вздохнул:

— Ладно, будь по-твоему. Будь хорошей, милой, дряхлой, насквозь пропахшей нафталином старушкой и позови папу. Идет?

— Это не то, чего я ожидала, но, так уж и быть, позову. Но учтите, с вас я глаз не спущу, молодой человек.

Она громко топнула ногой, В холле тут же раздался звук поспешных шагов, и дверь распахнулась настежь.

— Аркадия! — изумленно вскрикнул отец. — Кто вы такой, сэр?

Пеллеас облегченно вскочил на ноги.

— Доктор Торан Дарелл? Я — Пеллеас Антор. Надеюсь, вам сообщили обо мне. По крайней мере… так утверждает ваша дочь.

— Утверждает моя дочь?

Он, нахмурившись, взглянул на Аркадию, но она встретила его испытующий взгляд широко раскрытыми невинными глазами.

Доктор Дарелл вынужден был признаться:

— Да, я вас ждал. Пожалуйста, пройдемте со мной. Он шагнул к двери, но оглянулся и в следующий момент был рядом с принтером. Аркади рванулась за ним. Отец мягко упрекнул ее:

— Ты все время оставляешь его включенным, Аркадия.

— Папа! — обиженно вскрикнула она. — Это возмутительно! Настоящий джентльмен никогда не станет читать чужие письма, особенно если это «говорящее письмо»!

— Ах-ах! — покачал головой отец. — Но «говорящее письмо» написано в присутствии незнакомого мужчины в твоей спальне. Должен же я блюсти твою нравственность.

— Елки-палки, да ничего такого не было!

Пеллеас неожиданно расхохотался:

— Было, было, доктор Дарелл! Юная леди пыталась обвинить меня в самых тяжких грехах, поэтому я настаиваю, чтобы вы все прочитали, чтобы моя совесть была чиста.

— О! — вскричала Аркадия, с трудом сдерживая слезы. Даже собственный отец ей не доверял. А еще этот проклятый принтер! И надо же было этому идиоту влезть в окно — конечно, из-за него она и забыла выключить устройство. А теперь отец наверняка начнет читать ей мораль по поводу того, что можно и чего нельзя делать юным леди. А юной леди только останется, что горько вздохнуть и умереть от горя.

— Аркадия, — начал отец, — меня просто поражает, как юная леди…

Она так и знала, так и знала…

— …может вести себя так бесцеремонно с человеком, который намного старше ее.

— А с какой стати ему понадобилось лезть ко мне в окно? Имею я право защищать свою собственность или нет? Теперь еще придется заново переписывать это треклятое сочинение!

— Во всяком случае, ты не должна была предлагать ему лезть в твое окно. Нужно было сразу позвать меня. В особенности если ты знала, что я его жду.

Она вызывающе сощурилась.

— Вот уж — нашел кого ждать. Если он все время собирается в окна влезать, то любое дело испортит.

— Аркадия, здесь никого не интересует твое мнение по вопросам, в которых ты ничего не понимаешь!

— Я не понимаю? Отлично понимаю! Дело во Второй Академии, вот в чем!

Все молчали. Даже у самой Аркадии противно засосало под ложечкой.

Доктор Дарелл мягко поинтересовался:

— С чего ты взяла?

— Ни с чего. Только неоткуда больше взяться такой таинственности. Можешь не беспокоиться, я не проболтаюсь.

— Мистер Антор, — пробормотал Дарелл, — я вынужден просить у вас прощения за все происходящее.

— О, что вы, не за что, — глухо отозвался Антор. — Не виноваты же вы, в конце кондов, в том, что ваша дочь вступила в общение с темными силами… Вы не будете возражать, если я задам ей один вопрос, прежде чем мы уйдем? Мисс Аркадия…

— Что вам угодно?

— Почему вы считаете, что влезать в окно глупее, чем войти в дверь?

— Да потому что сразу становится ясно, что вы что-то скрываете, глупец! Если у меня есть тайна, я не стану заклеивать себе рот пластырем, чтобы все до одного догадались, что я боюсь проболтаться. Наоборот, я говорю столько же, сколько обычно, но совсем о другом. Вы когда-нибудь читали афоризмы Сальвора Гардина? Надеюсь, вы знаете, что он был нашим первым мэром?

— Да, знаю.

— Ну так вот, он говорил, что только та ложь хороша, за которую не стыдно. А еще он говорил, что не все должно быть правдой, но все должно выглядеть правдиво. Ну так вот: когда вы влезаете в окно, это как раз та самая ложь, за которую стыдно и которая правдиво не выглядит.

— Ну а вы как поступили бы на моем месте?

— Если бы я была на вашем месте и мне нужно было познакомиться с моим отцом или посетить его по крайне секретному делу, я бы познакомилась с ним совершенно открыто и встретилась совершенно легально. И тогда, когда бы все знали, что ваши отношения с моим отцом сами собой разумеются, вы бы сохранили свою тайну в целости и сохранности и никому в голову не пришло бы вас в чем-то заподозрить.

Антор оторопело смотрел на девочку. Потом отвел взгляд в сторону. Откашлявшись, он сказал Дареллу:

— Пойдемте, доктор. Мне нужно подобрать в саду свой портфель. Нет, еще одну минутку. Только один вопрос. Аркадия, у тебя ведь нет под кроватью бейсбольной биты, правда?

— Нет, конечно!

— Ха! Я так и думал!

Доктор Дарелл остановился на пороге.

— Кстати, Аркадия, когда будешь переписывать сочинение, постарайся избежать этих туманных намеков на свою бабушку. Я считаю, что вполне можно выпустить эту часть.

Он и Пеллеас молча спускались по лестнице. Гость осторожно поинтересовался:

— Извините, сэр… Сколько ей лет?

— Позавчера исполнилось четырнадцать.

— Четырнадцать? Боже милосердный… Скажите, она вам говорила когда-нибудь, что в один прекрасный день выйдет замуж?

— Нет, пока не говорила.

— Знаете, когда она об этом объявит, лучше сразу пристрелите жениха.

Молодой человек без тени юмора смотрел в глаза хозяина.

— Я говорю совершенно серьезно. С ней и сейчас-то страшно, а когда ей будет двадцать… нет, не завидую я ее жениху. Ради бога, только не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь. Я понимаю, о чем вы говорите.

А наверху объект столь тонкого психоанализа — усталая, обиженная Аркадия — сжала в руке микрофон и продиктовала полусонным голосом: «Будущеепланаселдона». Принтер невозмутимо снабдил эту абракадабру соответствующим количеством изящных заглавных букв, и на бледно-сиреневом листе появилось название:

«Будущее Плана Селдона».

Глава 8

ПЛАН СЕЛДОНА

Представьте себе комнату!

Где конкретно она находилась, сейчас неважно. Достаточно будет сказать, что в этой комнате — больше, чем где бы то ни было — существовала Вторая Академия.

Эта комната на протяжении столетий была колыбелью чистой науки, но в ней не было ни одного из тех приспособлений, которые мы привыкли видеть в лабораториях ученых. Здесь обитала наука, оперирующая только математическими понятиями, — так работали древние мыслители в доисторические времена, когда человек еще не шагнул за пределы своего собственного знакомого мира.

Итак, во-первых, в комнате находился защищенный силой психоисторической науки, которую до сих пор не смогла победить вся объединенная физическая мощь Галактики, Главный Радиант — вся суть, вся полнота Плана Селдона.

Во-вторых, в комнате находился человек — Первый Оратор.

Он был двенадцатым в череде главных хранителей Плана, а титул его означал единственное: на встречах руководителей Второй Академии за ним было первое слово.

Его предшественник победил Мула, но ошибка, допущенная во время этой чудовищной схватки, до сих пор сказывалась — прямая линия была искривлена…

Уже двадцать пять лет он и его сотрудники пытались вернуть Галактику, населенную упрямыми, глупыми людьми, назад, на верную дорогу. Это было чудовищно трудно.

Первый Оратор взглянул на робко открывшуюся дверь. Все время, пока он в одиночестве вспоминал о напряженнейшей борьбе, которая медленно и неизбежно шла к развязке, — все это время он не забывал о том, кто должен был прийти к нему. О юноше, Студенте, одном из тех, кому суждено было когда-то победить в этой борьбе.

Молодой человек неуверенно остановился на пороге. Первый Оратор встал, подошел к нему и провел его в комнату, мягко положив руку на его плечо.

Студент смущенно улыбнулся, и Первый Оратор улыбнулся ему в ответ.

— Во-первых, я должен объяснить тебе, почему ты здесь.

Они сидели друг против друга за письменным столом и разговаривали так, как принято разговаривать только во Второй Академии.

Речь — изначально — была средством, которое человек разработал для передачи своих мыслей и эмоций. Средство это далеко от совершенства. Решив, что определенные звуки и комбинации звуков должны выражать определенные нюансы мышления, человек создал метод коммуникации, который, однако, за счет своей громоздкости свел на нет всю тонкость мозговой деятельности, превратив ее в грубые голосовые сигналы.

Назад в прошлое… Назад… Вспомним все радости и страдания, которые когда-либо знало человечество, и мы сможем увидеть и понять, что ни один человек до Гэри Селдона и нескольких его последователей не был способен по-настоящему понимать другого человека. Каждое человеческое существо жило за непроницаемой перегородкой душного тумана, внутри которой существовал только он, и никто другой. Порой человек улавливал сигналы из глубины пещеры, в которой жил другой человек, — может, звал на помощь, может — хотел что-то сказать. Но потому что они не знали друг друга, и не могли понимать друг друга, и не осмеливались доверять друг другу, но при этом с детства ощущали страх и опасность полной изоляции — возникла предательская ненависть человека к человеку.

Тысячелетия схоронили под грудами земли и пепла умы, которые все это время не утрачивали способности общаться со звездами.

На ощупь, неумело, инстинктивно человек искал, как выбраться изтемницы обычной речи. Семантика, математическая логика, психоанализ — лишь средства, с помощью которых люди либо пытались формализовать, очистить речь, либо вовсе избавиться от нее.

Психоистория стала достижением психологической науки, вернее — ее конечной математизацией, что в конце концов и стало залогом успеха. За счет развития математики, необходимого для понимания фактической стороны нейрофизиологических процессов, электрохимической основы высшей деятельности, которые сами по себе должны были быть прослежены до атомного уровня, стало впервые возможно развить истинную психоисторию. А за счет экстраполяции знаний об индивидуальной психологии на большие массы населения была разработана математическая основа социологии.

Более крупные группы людей — миллиарды, населявшие планеты, триллионы, населявшие Секторы Галактики, квадриллионы, населявшие всю Галактику, стали рассматриваться не просто как огромные массы человеческих существ, а как грандиозные силы, действие которых можно подвергнуть статистической обработке. Для Гэри Селдона, таким образом, будущее стало зримым и неизбежным, и появилась возможность разработать План.

Те самые достижения психологической науки, которые привели к разработке Плана Селдона, и были причиной того, что Первому Оратору не было нужды пользоваться словами в разговоре со Студентом.

Любая реакция на стимул, даже самый слабый, четко указывала на мельчайшие изменения в течении мыслей в сознании собеседника. Первый Оратор не мог почувствовать эмоциональное состояние Студента инстинктивно, как это мог бы сделать Мул, — поскольку Мул был мутантом, психические способности которого невозможно сравнить со способностями обычного человека, будь этот человек даже из Второй Академии. Он скорее дедуктивно исследовал его. Эту способность обретали в результате интенсивного обучения.

Однако поскольку совершенно невозможно хотя бы приблизительно передать человеку, выросшему в обществе, в среде, где общение основано исключительно на речи, тонкости манеры коммуникации, которой пользовались люди из Второй Академии, общаясь друг с другом, этот вопрос мы впредь опустим. Представим себе, что они говорят совершенно обычно, как мы с вами, и, если перевод не всегда будет адекватным, все равно лучше не передашь.

Итак, представим себе, что Первый Оратор на самом деле сказал:

— Во-первых, я должен объяснить тебе, почему ты здесь.

Хотя в действительности он просто улыбнулся и поднял вверх указательный палец. И добавил:

— Ты упорно и успешно всю сознательную жизнь изучал науку о мышлении. Ты впитывал все знания, которые тебе могли дать твои учителя. Теперь пришло время тебе и еще нескольким твоим товарищам начать обучение Ораторскому искусству.

С другого края стола ответом ему было безмолвное волнение.

— Нет. Волноваться не нужно. Ты думал, что тебе предстоит испытание. Ты боялся, что не выдержишь. На самом деле — и надежда, и страх — проявления слабости. Ты знал, что тебя будут оценивать, и боишься в этом признаться, потому что знание такого рода может показать тебя слишком самоуверенным и, следовательно, негодным. Чепуха! Самый безнадежный тупица — как раз тот, кто не знает, что он мудр. Часть оценки твоей квалификации как раз и состоит в том, что ты знал, что тебя будут оценивать.

С другого края стола ответом ему было молчаливое облегчение.

— Ну вот. Теперь тебе легче, и опасениям твоим конец. Теперь тебе будет легче сконцентрироваться и понять меня. Помни, для достижения наилучшего эффекта нет необходимости держать сознание за прочным, контролирующим барьером — для тонкого собеседника такой барьер столь же информативен, как обнаженное сознание. Наоборот, следует развивать, культивировать наивность, сознание собственной стеснительности, которая не позволяет ничего скрывать от собеседника. Мой разум открыт для тебя. Пусть и твой откроется тоже. Он продолжал:

— Быть Оратором нелегко. Во-первых, нелегко быть психоисториком, и даже лучшие психоисторики не всегда выдерживают экзамен на звание Оратора. Тут есть различие. Оратор должен не только знать все математические сложности Плана Селдона — он должен любить План. План должен стать его жизнью, его дыханием, чем-то вроде живого, осязаемого друга. Знаешь ли ты, что это такое?

Рука Первого Оратора мягко легла на поверхность черного блестящего куба, стоявшего в центре стола. Ничего особенного в нем не было. Куб как куб.

— Нет, Оратор, не знаю.

— Ты слыхал когда-нибудь о Главном Радианте?

— Это… он? (Неподдельное удивление.)

— Ты ожидал увидеть нечто более таинственное, вызывающее благоговение? Ну что ж, это естественно. Радиант был создан во времена Империи соратниками Селдона. Почти четыреста лет он верой и правдой служит нам и нашим целям, не требуя ни ремонта, ни наладки. И это отрадно, поскольку никто во Второй Академии не имеет понятия, как с ним обращаться с технической точки зрения.

Он мягко улыбнулся.

— Знай о нем люди из Первой Академии, они, пожалуй, смогли бы изготовить копии, но они никогда о нем не узнают.

Он нажал рычажок на краю стола, и комната погрузилась в темноту. Ио только на мгновение, потому что постепенно стали загораться и оживать две противоположные стены. Вначале их поверхность мерцала жемчужно-белым светом, потом туг и там стали появляться темные пятнышки и черточки, которые в конце концов превратились в четко, ярко выписанные уравнения, кое-где подчеркнутые или обведенные тонкими красными линиями, похожими на полосы охотничьих флажков в густом темном лесу.

— Подойди, мой мальчик, стань вот здесь, у стены. Не волнуйся, ты не отбрасываешь тени. Этот свет идет от Радианта не так, как обычный свет. Правду сказать, я и сам не знаю точно, как именно он образуется, но тени ты не отбрасываешь. Это я знаю точно.

Они стояли рядом в лучах света. Длина каждой стены составляла тридцать, а высота — десять футов. Цифры были написаны мелко и покрывали каждый квадратный дюйм поверхности стен.

— Здесь — не весь План, — объяснил Первый Оратор. — Чтобы он весь поместился на обеих стенах, нужно было бы уменьшить цифры до микроскопического размера — но это не нужно. То, что ты видишь сейчас, представляет собой главную часть Плана на сегодняшний день. Тебя учили этому, так ведь?

— Да, Оратор, я это изучал.

— Узнаешь какой-нибудь фрагмент?

Долгое молчание. Наконец Студент робко указал пальцем, и как только он это сделал, строчка уравнений опустилась вниз по стене на уровень глаз. Трудно себе представить, как быстро перед ним оказалась именно та группа функций, о которой он думал.

Первый Оратор тихо рассмеялся:

— Ты скоро поймешь, что Главный Радиант настроен на твое сознание. В этом маленьком устройстве множество сюрпризов. Так что ты хотел сказать о тех уравнениях, которые избрал?

— Это, — робко начал Студент, — интеграл Ригеля, с использованием планетарного распределения диагонали, указывающей на наличие двух главных экономических классов на планете, а может быть — в Секторе, плюс неустойчивая картина эмоциональных настроений.

— А что он обозначает?

— Он обозначает предел напряженности, поскольку вот здесь, — он указал пальцем, и уравнение опустилось еще ниже, — серия конвергенции.

— Хорошо, — похвалил его Первый Оратор. — А теперь скажи мне, что ты об этом думаешь. Совершенное произведение искусства, не правда ли?

— Потрясающе!

— А вот и неправда. Нет! И резко добавил:

— Это — первый урок, который ты должен выучить. План Селдона неполон и не до конца верен. Просто он — лучшее, что могло быть в то время. Десяток поколений людей корпел над этими уравнениями. Их разрабатывали, уточняли до последней цифры после запятой и снова собирали вместе. Наши предшественники сделали еще больше. Четыреста лет они сверяли все прогнозы и уравнения с реальностью и кое-что поняли.

Они узнали больше, чем когда-либо знал Селдон, и теперь, обогащенные знаниями, накопленными за века, мы можем сделать больше и лучше. Тебе понятно, о чем я говорю?

Студент был явно обескуражен.

— До того как ты получишь звание Оратора, — продолжал Первый Оратор, — ты должен будешь внести свою лепту в выполнение Плана. И не думай, что это такое уж страшное святотатство. Каждая красная пометка, которую ты здесь видишь, — это вклад наших соратников, живших и трудившихся над Планом со времен Селдона. Так… Так… — он поднял голову. — Вот здесь!

Казалось, полстены мигом упало к его ногам.

— Вот здесь, — сообщил он, — моя работа.

Тонкой красной линией, образованной двумя квадратными скобками, было обведено шесть квадратных футов уравнений. Свободное пространство между скобками заполняла серия уравнений, написанных красным.

— Как видишь, немного, — сказал Первый Оратор. — Это, — пояснил он, — та точка Плана, которой мы не достигнем даже за то время, что прошло с начала его выполнения. Это период коалесценции, когда будущая Вторая Империя будет находиться в руках соперников. В случае равной борьбы они разорвут ее на части, а если силы будут неравны, сожмут в комок. Здесь учтены и прослежены обе вероятности и показан способ, с помощью которого можно избежать обеих крайностей.

Однако поскольку мы имеем дело с вероятностями, не исключен и третий вариант. Вероятность его относительно низка — если точнее — двенадцать и шестьдесят четыре сотых процента, но события, имевшие и более низкую вероятность, уже имели место в истории. А План на сегодняшний день осуществлен только на сорок процентов. Этот третий вариант состоит в возможности компромисса между двумя и более противоборствующими сторонами, учтенным здесь. Это, как мне удалось показать, вначале «заморозит» создание Второй Империи, лишив само это понятие притягательности, а потом постепенно докажет, что гражданские войны, которые разразились бы в случае, если бы компромисс не был достигнут, нанесли бы гораздо больше вреда. К счастью, это тоже можно предотвратить. Вот таков мой вклад.

— Если мне будет позволено прервать вас, Оратор… Каким образом вносятся изменения в План?

— При Радианте существуют Комиссии. В твоем случае ты будешь иметь возможность убедиться, что все твои математические расчеты будут проверяться самым тщательным образом пятью различными независимыми Комиссиями, и тебе придется защищать свои выводы от беспощадных и пристрастных оппонентов. Пройдет два года, и твои выводы будут снова подвергнуты оценке. Уже бывали случаи, когда кажущийся безупречно выполненным фрагмент работы открывал свои просчеты только после нескольких месяцев и даже лет. Порой и сам разработчик обнаруживает собственные ошибки.

Если через два года, на следующем испытании, не менее трудном, чем первое, ты выстоишь, а что еще лучше — если в промежутке между испытаниями представишь дополнительные детали, доказательства, то твои изменения будут внесены в План. Это была вершина моей карьеры, будет вершиной и твоей.

Главный Радиант может быть настроен на твое сознание, и все коррекции и добавления могут быть произведены за счет мысленного контакта. Нет необходимости уточнять, что они принадлежат именно тебе. За всю историю Плана личность разработчика никогда не уточнялась. Это, скорее, — наш общий труд. Понимаешь?

— Да, Оратор!

— Ну что ж, тогда хватит об этом.

Он шагнул к Главному Радианту, нажал рычажок, и стены снова стали белыми, осталось только освещение на верхних кромках.

— Присаживайся, и давай еще поговорим с тобой. Психоисторику как таковому достаточно знать свою Биостатистику и свою Электрохимическую Нейроматематику. Некоторые больше ничего и не знают и годятся только на то, чтобы работать инженерами-статистиками. Но Оратор должен быть способен обсуждать План без применения математики. Если не сам План, то, по крайней мере, его философскую основу и его цели.

Во-первых, какова цель Плана? Попробуй сказать своими словами — и не бойся показаться излишне сентиментальным. Я не буду судить тебя с точки зрения отточенности стиля, уверяю тебя.

Впервые Студенту нужно было попробовать «произнести» больше, чем двусложные ответы, и он растерялся, прежде чем ступить на ожидавшее его поле беседы.

Он застенчиво, неуверенно начал:

— Как меня учили… то есть я верю, что План нужен для того, чтобы создать человеческую цивилизацию с ориентацией, коренным образом отличной от всех, когда-либо существовавших. С такой ориентацией, которая, по данным Психохимии, спонтанно не возникла бы никогда…

— Стоп! — резко прервал его Первый Оратор. — Ни в коем случае не говори «никогда». Только лентяи, умалчивая факты, этим словом прикрывают собственную лень. На самом деле Психоистория лишь предсказывает вероятности. Вероятность отдельного события может быть и ничтожно мала, но всегда выше нуля.

— Да, Оратор. «Желаемая ориентация», если мне будет позволено поправить себя, как хорошо известно, не имеет высокой вероятности развиться спонтанно.

— Уже лучше. Какова же ориентация?

— Это ориентация цивилизации, основанной на психологической науке. На протяжении всей известной истории Человечества его достижения лежат главным образом в сфере физической технологии, в способности управлять неодушевленным миром, окружающим Человека. Самоконтроль и управление социальными явлениями были оставлены на произвол судьбы или исключительно слабых попыток систем интуитивной этики, базирующихся на воодушевлении и первичных эмоциях. В итоге не существовало ни одной культуры, стабильность которой превышала бы пятьдесят пять процентов. И все это — результат величайшей ошибки Человечества.

— А почему ориентация, о которой мы говорим, не спонтанна?

— Потому что огромное большинство человеческих существ, с психологической точки зрения, настроены на то, чтобы принимать участие в приоритетном развитии физических наук, и все они получают за счет этого грубые и осязаемые преимущества. Однако все же существует крайне ограниченное меньшинство людей, от рождения способных вести Человечество по пути величайших достижений науки о мышлении, но ценности, получаемые при этом, хотя и более долговечны, гораздо менее очевидны и более тонки. Кроме того, поскольку такая ориентация привела бы к созданию хоть и миролюбивой, но все-таки диктатуры лучших в психологическом плане, то есть фактически — элиты Человечества, — это вызвало бы недовольство и возмущение большинства, и такое общество не сможет быть стабильным — без применения силы, которая подавляла бы остальное Человечество на грубом уровне. Подобное развитие событий для нас нежелательно, и его следует избегать.

— Каков же вывод?

— Решение — План Селдона. Были созданы и закреплены такие условия, что за тысячелетие с начала выполнения Плана — через шестьсот лет с сегодняшнего дня, будет основана Вторая Империя, в которой Человечество будет подготовлено к жизни под управлением психологической науки. В это же самое время Вторая Академия, непрерывно развиваясь, даст миру группу ученых, Психологов, способных возглавить Человечество. Или, как я сам часто думал, Первая Академия будет обеспечивать физическую структуру единственной политической единицы, а Вторая — ментальную структуру готового правящего класса.

— Понятно. Очень неплохо. Как ты думаешь, всякая ли Вторая Империя, созданная ко времени, запланированному Селдоном, будет означать завершение выполнения Плана?

— Нет, Оратор, я так не думаю. Существует несколько вариантов Второй Империи, способных образоваться за период времени продолжительностью от девятисот до тысячи семисот лет после начала выполнения Плана, но только одна из них — действительно Вторая Империя.

— И в свете этого, скажи, почему существует необходимость скрывать существование Второй Академии — прежде всего, от Первой Академии?

Студент робко попытался проникнуть в сознание Первого Оратора, стараясь разгадать, нет ли в вопросе какого-нибудь подвоха, но ему это не удалось. Он осторожно ответил:

— По той же самой причине, по которой детали всего Плана не должны быть известны всему Человечеству. Законы психоистории по природе статистичны и теряют ценность, если действия отдельных людей начинают носить произвольный характер, перестают быть случайными. Если значительная группа людей узнает о главных деталях Плана, их действия станут определяться этими знаниями и утратят непроизвольность, случайность в свете аксиом Психоистории. Другими словами, пропадет возможность прогнозировать такие действия. Прошу прощения, Оратор, я чувствую, что ответил не совсем правильно…

— Хорошо, что чувствуешь. Твой ответ далеко не полон. Скрыта в тайне должна быть сама Вторая Академия, а не только План. Вторая Империя пока не образована. Пока имеем общество, которое будет сопротивляться возвышению правящего класса Психологов, которое будет сторониться такого пути развития и бороться с ним. Понимаешь?

— Да, Оратор, понимаю. Но этот момент никогда не подчеркивали…

— Не надо оправдываться. Да, этого никогда не делали в классе, но ты бы мог и сам до этого додуматься. Этот и многие другие моменты мы обсудим сейчас и во время твоего обучения в ближайшем будущем. В следующий раз я жду тебя через неделю. К этому времени мне хотелось бы услышать от тебя комментарии по определенной проблеме, которую я сейчас перед тобой поставлю. Не обязательно проводить полную и тщательную математическую обработку. Эксперту на это потребовался бы год, а тебе я даю всего неделю. Мне нужно, чтобы ты только обозначил тенденции и направления…

Он нажал кнопку, и рядом на стене загорелся небольшой встроенный экран.

— Вот здесь в Плане есть разветвление. Это время примерно пятьдесят лет назад. Необходимые уточнения приложены. Ты заметишь, что линия, выведенная из предполагавшейся реальности, отклоняется от графика. Вероятность — ниже одного процента. Ты должен будешь определить, как долго может продолжаться это отклонение, прежде чем оно станет невозможным для корректировки. Попробуй определить также, к чему это приведет, если не будет внесена коррекция, и предложить разумный способ коррекции.

Студент быстро пробежал глазами строчки на экране.

— Но почему, — растерянно спросил он, — именно эта проблема? Ведь у нее, Оратор, несомненно есть значение, отличное от чисто академического?

— Прекрасно, мой мальчик. Ты подаешь большие надежды. Впрочем, я этого ожидал. Да, проблема не абстрактна. Примерно пятьдесят лет назад в галактическую историю ворвался Мул, и в течение десяти лет не было факта важнее, чем его существование. Его появление не было предусмотрено и рассчитано. Он серьезно повредил Плану, но не смертельно.

Но чтобы остановить его, пока вред действительно не стал фатальным, нам пришлось активно выступить против него. Мы обнаружили наше существование. Что еще хуже, мы частично продемонстрировали свою силу. Первая Академия узнала о нас, и их действия теперь основаны на этом знании. Вот посмотри. Вот здесь… и здесь.

Полагаю, нет нужды объяснять тебе, что об этом ты не должен говорить ни с кем?

Возникла напряженная пауза, в течение которой к Студенту постепенно пришло понимание. Он спросил:

— Значит… План Селдона провалился?

— Пока нет. Он просто мог провалиться. По последней оценке, вероятность его успешного выполнения составляет пока двадцать один и четыре десятых процента.

Глава 9

КОНСПИРАТОРЫ

Вечера доктор Дарелл и Пеллеас Антор проводили в дружеских беседах, а дни — в приятном ничегонеделании. Все выглядело как самый обычный визит. Знакомым доктор Дарелл представил своего гостя как прилетевшего издалека двоюродного брата, вследствие чего интерес к незнакомцу был также самый обычный.

Ну а если время от времени кто-то и проявлял любопытство, доктор Дарелл, не задумываясь, отвечал то «да», то «нет» — в зависимости от обстоятельств. В один прекрасный день он разослал по общей линии связи приглашение на вечеринку, звучавшее так: «Не желаете ли познакомиться с моим кузеном?»

Аркадия готовилась по-своему. Ее приготовления носили самый невинный характер.

Например, она вынудила Алинтуса Дама подарить ей маленький самодельный приемник — идеальное подслушивающее устройство. Сделала это она таким способом, что можно искренне пожалеть всех особ мужского пола, с которыми ее могла свести судьба в будущем. Короче: она просто-напросто проявила неподдельный интерес к страстному увлечению Алинтуса — у того дома была своя мастерская. Кроме того, она проявила неожиданное внимание и к его совершенно невыразительной внешности. Вскоре несчастный юнец, к собственному удивлению, обнаружил, что он: 1) долго, нудно и восторженно излагает принципы деятельности гиперволнового реле; 2) испытывает сильное головокружение от взгляда больших, задумчивых глаз и 3) отдает в руки Аркадии свое гениальное произведение — вышеупомянутый приемник.

После получения подарка Аркадия какое-то время поддерживала с Алинтусом довольно теплые отношения, чтобы не вызывать лишних подозрений. Еще много месяцев спустя Алинтус вспоминал о своем коротком блаженстве, но убедившись, что счастью конец, повздыхал и перестал вспоминать.

Наступил седьмой вечер после появления Антора. В гостиной доктора Дарелла, поглощая угощение и пуская клубы дыма, сидело пятеро мужчин, а наверху, на письменном столе Аркадии стояло совершенно невинное на вид творение гения Алинтуса Дама…

Итак, их было пятеро. Прежде всего, сам доктор Дарелл — седеющий, изысканно одетый, выглядевший чуть старше своих сорока двух. Пеллеас Антор — сегодня подчеркнуто серьезный, выглядевший молодо и не очень уверенный в себе. И еще трое: Джоуль Турбор, известный тележурналист — грузный, губастый; доктор Эльветт Семик, университетский профессор физики — худой, с желтоватым морщинистым лицом, заполнявший, образно говоря, половину своего костюма; и последний — Хомир Мунн, известный библиограф — тощий, стеснительный, ужасно неуклюжий.

Доктор Дарелл начал легко, в своей обычной деловой манере:

— Наша встреча, джентльмены, посвящена не просто социальной проблеме. Надеюсь, вы это понимаете. Не случайно я пригласил вас — ваша деятельность отмечена заслугами совершенно определенного толка. Я не собираюсь вас запугивать, но все же подчеркну, что все мы, в любом случае, приговорены.

Но, как бы то ни было — никто из вас не был приглашен сюда тайно. Никому из вас не пришлось, добираясь сюда, оглядываться по сторонам. Окна дома не экранированы и не занавешены. Для того чтобы враг обнаружил нас, самое лучшее — это привлечь его внимание, а самый легкий способ привлечь внимание — это создать обстановку дешевой театральной таинственности.

«Ага!» — усмехнулась Аркадия, склонившись над черной коробочкой, откуда доносились слегка искаженные расстоянием голоса.

— Вы понимаете меня?

Эльветт Семик покусал нижнюю губу — так он делал всегда, когда собирался что-нибудь сказать.

— Ладно, Дарелл, не тяните волынку. Представьте нам молодого человека.

— Его имя — Пеллеас Антор. Он ученик моего старшего товарища по работе, Кляйзе, умершего в прошлом году. Доктор Кляйзе прислал мне его энцефалограмму, сделанную незадолго до его кончины, которую я сравнил с энцефалограммой человека, который сейчас перед вами. Вы знаете, что «портрет» мозга человека продублировать невозможно — как отпечатки пальцев. Это неподвластно даже Психологам. Если вы этого не знаете, придется вам поверить мне на слово.

Надув губы, Турбор проворчал:

— Ближе к делу. Естественно, мы верим вам на слово, ведь после смерти Кляйзе вы — величайший электроневролог в Галактике. По крайней мере, в одной из телепередач я именно так вас представил. Сколько вам лет, Антор?

— Двадцать девять, мистер Турбор.

— Гм-м-м… И вы тоже электроневролог? И тоже великий?

— Нет, сэр, я только учусь. Но я упорно работаю, и мне посчастливилось учиться у самого Кляйзе.

Тут вмешался Мунн. Волнуясь, он здорово заикался.

— Я д-думаю, п-пора бы начать. П-по-моему, с-слишком много ра-азговоров.

Доктор Дарелл, слегка нахмурившись, взглянул на Мунна:

— Вы правы, Мунн. Приступайте, Антор.

— Не сразу, — медленно проговорил Пеллеас. — Прежде чем мы приступим к самому главному, мне хотелось бы сделать энцефалограммы всех присутствующих.

Дарелл нахмурился сильнее:

— О чем вы, Антор? Зачем вам наши энцефалограммы?

— Хочу получить ваши «портреты». Мой у вас есть, доктор. И исследование мне хотелось бы провести самому.

Турбор спокойно сказал:

— У него нет причин доверять нам, Дарелл. Молодой человек имеет на это полное право.

— Благодарю вас, — вежливо кивнул Антор. — Будьте так любезны, доктор Дарелл, проводите нас в вашу лабораторию. Утром я позволил себе проверить, как работает ваша аппаратура.

Наука электроэнцефалографии стара и молода одновременно. Стара в том смысле, что знания о способности нервных клеток генерировать микротоки принадлежали к той категории знаний Человечества, происхождение которых полностью утрачено. Эти знания такие же древние, как само Человечество.

Однако она и нова. Факт существования микротоков мозга живых существ на протяжении десятков тысячелетий существования Галактической Империи считался одним из очевидных, но совершенно бесполезных с практической точки зрения аспектов природы человека. Кое-кто пытался, правда, классифицировать волновые свойства мозга в зависимости от состояния сна и бодрствования, покоя и возбуждения, здоровья и болезни — но даже самые обобщенные понятия изобиловали массой исключений из правил.

Другие пробовали доказать существование групп мозговых волн, аналогичных хорошо известным группам крови, и тем самым продемонстрировать значение определяющего влияния окружающей среды. Так возникла очередная теория деления человечества на подгруппы. Но подобная философия не смогла пробить себе дорогу, противостоять мощному экуменическому потоку, захлестнувшему Галактическую Империю — единую политическую структуру, в которую входило двадцать миллионов звездных систем, населенных людьми, — от столичного Трентора, ныне не более чем прекрасного и печального воспоминания, до самых заброшенных астероидов Периферии.

В те времена в обществе, существовавшем в Первой Империи, отданном на откуп физическим наукам и сложнейшей технологии, вновь наметился неясный, но мощный отход от исследований мозга. Такие исследования стали менее престижны, поскольку не были делом повседневной необходимости. А поскольку вдобавок эти исследования не давали немедленной отдачи, они еще и плохо финансировались.

За распадом Первой Империи последовал распад организованной науки. Начался обратный процесс — были утрачены даже фундаментальные знания об атомной энергетике, и наступил возврат к энергии угля и нефти. Единственным исключением, разумеется, была Первая Академия, где искра научной мысли была возрождена и из нее возгорелось пламя. Но даже здесь первенствовала физика, а исследования мозга свелись к чисто хирургическим проблемам.

Гэри Селдон был первым, кто сказал то, что впоследствии оказалось неопровержимой истиной.

«Мозговые микротоки, — сказал он однажды, — являются носителями, отголосками самых разнообразных импульсов и реакций, сознательных и бессознательных. Волновая активность мозга, вычерченная на бумаге в виде колеблющихся пиков и провалов, — это зеркало объединенных мысленных импульсов, испускаемых миллиардами клеток. Теоретически такой анализ должен выявлять мысли и эмоции субъекта — до самой последней и мельчайшей. Должны выявляться различия, обусловленные не только серьезными органическими нарушениями — врожденными или приобретенными, но также и те, что вызваны переменами в эмоциональном состоянии, ростом общей культуры, жизненного опыта, даже самих взглядов на жизнь».

Но даже Селдону не удалось в этом вопросе продвинуться дальше общих рассуждений.

И вот теперь уже в течение пятидесяти лет ученые в Первой Академии упорно раскапывали закрома громадной и захламленной кладовой знаний. Подход теперь, естественно, осуществлялся с помощью новейшей техники — такой, например, как возможность размещать электроды на черепе по новому методу, обеспечивающему контакт непосредственно с серым веществом мозга. Не надо было даже выбривать волосы на голове. Кроме того, было разработано записывающее устройство, которое автоматически регистрировало данные волновой деятельности мозга как в целом, так и в виде отдельных функций шести независимых переменных.

Нужно особо отметить то уважение, с которым теперь относились к энцефалографии и к электроневрологам. Доктор Кляйзе, величайший из них, на научных симпозиумах восседал наравне с физиком — Доктором Дареллом, который, хотя и не занимался уже активной научной деятельностью, по снискал себе широкую известность достижениями в энцефалографических исследованиях. Эти его достижения были известны настолько, насколько было известно то, что он — сын Байты Дарелл, великой героини предыдущего поколения.

Итак, сейчас доктор Дарелл сидел в наклоненном кресле, спокойно ощущая легкое прикосновение электродов к коже головы. Иглы самописца, заключенные в вакуумные футляры, двигались по бумаге. Он сидел спиной к самописцу — так было нужно, поскольку, как было известно, визуализация движущихся ломаных линий вызывала у обследуемого бессознательное желание корректировать их, что неизбежно сказывалось на результатах. Но он знал, что на сводном экране идет ритмичная линия Сигма-колебаний, чего, впрочем, и следовало ожидать от его сильного и дисциплинированного ума. Она будет выглядеть еще более четко после последующей компьютерной обработки совместно с мозжечковыми волнами. Он знал — там будут острые, непрерывные пики сигналов с лобной доли мозга, а в промежутках между ними — невысокие зубчатые линии — сигналы низкой частоты с подповерхностных участков мозга.

Он знал свой мозговой «портрет» так же хорошо, как художник знает цвет своих глаз.

Пеллеас Антор не сказал ни слова, когда Дарелл поднялся с кресла. Молодой человек быстро пробежал глазами результаты девяти записей — так делают только те, кто знает, что означает самая малая малость.

— Теперь вы, если не возражаете, доктор Семик.

Старчески-желтоватое лицо Семика напряглось. Электроэнцефалография была наукой, о которой он знал маловато. Но он догадывался, что бесстрастный прибор покажет именно то, чего ему меньше всего хотелось, — его старость. Что он стар внешне — это было видно всякому, но «портрет» волновой активности мозга мог показать, что и ум его состарился вместе с телом. Он с неприязнью предчувствовал предстоящее вторжение за последнюю линию обороны — в его сознание.

Пеллеас приладил электроды. Весь процесс, разумеется, от начала до конца не причинял обследуемому никаких неприятных ощущений.

Затем настала очередь Турбора, который все пятнадцать минут сидел спокойно, не шелохнувшись, а затем — черед Мунна, который все время, пока шло исследование, так ворочал глазами, будто и впрямь хотел просверлить взглядом дырочку в затылке и подсмотреть, что происходит на экране.

— Ну а теперь… — начал доктор Дарелл, когда все было закончено.

— Ну а теперь, — извиняющимся тоном прервал его Антор, — простите меня, доктор, но в доме есть еще один человек.

Дарелл, нахмурясь, спросил:

— Моя дочь?

— Да. Как вы помните, я настоял, чтобы она осталась дома.

— Неужели для того, чтобы ее обследовать? Господи, зачем?

— Я не могу иначе.

Дарелл недоуменно пожал плечами, вышел и поднялся по лестнице на верхний этаж. Будучи заранее предупреждена, Аркадия успела спрятать приемник и послушно последовала за отцом. Это было первое в ее жизни электроэнцефалографическое исследование — исключая то, что было проведено в раннем детстве для идентификации и регистрации.

— А посмотреть можно? — спросила она, показывая на ленту бумаги.

— Ты все равно ничего не поймешь, Аркадия. И потом, тебе спать пора.

— Да, пора, — притворно зевая, произнесла она. — Всем доброй ночи.

Она стрелой взбежала по лестнице и, наспех раздевшись, забралась в кровать. Прильнув к собранному руками несчастного Алинтуса приемнику, она чувствовала себя героиней шпионского библиофильма. Азарт игры все больше овладевал ею.

Первые после возвращения слова, услышанные ею, принадлежали Антору, который сказал:

— Результаты всех исследований, джентльмены, удовлетворительны. И у девочки тоже.

— У девочки! — зло передразнила его Аркадия и мысленно плюнула ему в физиономию.

Наконец Антор раскрыл свой портфель и вынул оттуда несколько листков с результатами электроэнцефалографических исследований. Это были, естественно, копии, и закрывался портфель не совсем обычным способом. Попади ключ от него в чужие руки, все листки внутри портфеля моментально превратились бы в горстку пепла. В том случае, если ключ поворачивал владелец портфеля, его содержимое сохранялось в течение получаса, а потом окислялось и превращалось в пепел, как и в первом случае.

Ну а пока все было цело и невредимо, Антор поторопился начать объяснения:

— Здесь у меня электроэнцефалограммы отдельных второстепенных лиц из администрации Анакреона. А вот это — электроэнцефалограмма психолога из Локрийского Университета, а вот это — промышленника из Сивенны. Ну и еще кое-кого.

Все сгрудились вокруг стола. Для всех, кроме Дарелла, электроэнцефалограммы выглядели всего лишь странными, замысловатыми закорючками. Для него это были крики миллионов внятных голосов.

Антор тихо проговорил:

— Обратите внимание, доктор Дарелл, на вот этот участок утолщения во вторичном Тау-ритме лобной доли — он имеется на всех записях. Не желаете воспользоваться Аналитическим Правилом, чтобы проверить результаты, сэр?

Аналитическое Правило можно отдаленно сравнить — примерно, как небоскреб с хижиной — с той детской игрушкой, что называется Правилом логарифмического скольжения. Дарелл прекрасно знал это Правило и пользовался им давным-давно. Он быстро набросал на листке ряд цифр, и оказалось, как и утверждал Антор, что вместо четких колебаний ритма, которые должны были наблюдаться в норме на этом участке энцефалограммы, действительно имело место явное выравнивание ломаной линии.

— Как бы вы это объяснили, доктор Дарелл?

— Не уверен… Теоретически — просто не представляю себе возможности такой картины. Даже в случаях амнезии наблюдается лишь частичное подавление колебаний, но никак не полное их исчезновение. Грубое хирургическое вмешательство, может быть?

— Ну, конечно, словно что-то вырезано! — нетерпеливо вскричал Антор. — Однако отнюдь не в физическом смысле. Знаете, такое было бы под силу Мулу. Он мог бы подавить полностью способность к проявлению какой-то определенной эмоции, и в результате образовалось бы вот такое Плато. Или…

— Или это дело рук Второй Академии. Так? — медленно улыбаясь, проговорил Турбор.

Вопрос был риторический.

— И что же навело вас на подозрения, м-мистер Антор? — спросил Мунн.

— Не меня. Доктора Кляйзе. Он собирал энцефалограммы, как полиция собирает отпечатки пальцев, но по другому принципу. Те коллекционируют преступников, а он собирал энцефалограммы деятелей науки, правительственных шишек и бизнесменов. Видите ли, это ведь совершенно очевидно: если Вторая Академия управляет течением истории Галактики — нашей с вами истории, — они должны это делать осторожно, с минимумом внешних проявлений. Если они воздействуют на умы, а они должны это делать, — то они прежде всего воздействуют на умы людей, имеющих влияние — в науке, промышленности, политике. Именно на таких людей и обратил внимание доктор Кляйзе.

— Но, — возразил Мунн, — есть ли ка-акая-то взаимосвязь? Как ведут себя эти люди — те, у которых на-аблюдается вот такое, как вы сказали, Плато? Может быть, это совершенно но-ормальное явление?

Он отчаянно искал поддержки в глазах остальных, но, увы, не нашел.

— Давайте послушаем доктора Дарелла, — предложил Антор. — Спросите у него, сколько раз он встречался с этим явлением при проведении собственных исследований и в научной литературе. А потом спросите его, какова вероятность обнаружения этого феномена на тысячу случаев в той популяции, которую выделил доктор Кляйзе.

— Полагаю, нет никаких оснований сомневаться, что тут мы имеем дело с внедрением искусственного менталитета, — задумчиво проговорил Дарелл. — Эти люди «обработаны». Должен сознаться, я это, в некотором роде, подозревал.

— Я знаю, доктор Дарелл, — неожиданно резко сказал Антор. — Я знаю, что вы когда-то сотрудничали с доктором Кляйзе. И мне хотелось бы узнать, почему вы прервали сотрудничество с ним.

Казалось бы, никакой особой враждебности в этом вопросе не прозвучало, тем не менее после него наступила тягостная пауза.

Дарелл, обведя взглядом всех присутствующих, ответил:

— Прервал, потому что понял, что борьба, которую затеял Кляйзе, бесполезна. Он пытался вступить в единоборство с соперником, который был ему не по силам, Он обнаружил то, что мы оба ожидали обнаружить — что мы сами себе не хозяева. Это было то, чего мне знать не хотелось! У меня, в конце концов, было чувство собственного достоинства. Мне было приятно сознавать, что наша Академия — хозяин некоей собственной общей души, что наши праотцы прожили жизнь не зря. Я думал, что самое легкое — просто отвернуться и уйти и ждать, пока я сам не уверюсь во всем. Мое положение в научном мире меня не беспокоило — жизнь моя была материально устроена. Та пенсия, которую правительство назначило нашей семье в честь заслуг моей покойной матери, вполне обеспечивала безбедное существование, тем более что мои запросы всегда были невелики. Чтобы не страдать от безделья, у меня была домашняя лаборатория, и в один прекрасный день жизнь моя подошла бы к концу, так я думал, а потом… потом Кляйзе умер.

Семик неловко улыбнулся и проговорил:

— Кстати — о Кляйзе. Я про него ничего не знаю. Как он умер?

Вмешался Антор:

— Он умер. Он знал, что умрет. За полгода до смерти он сказал мне, что подошел вплотную к…

— А теперь вплотную к этому подошли мы, — проговорил Мунн. У него пересохло в горле от волнения.

— Да! — отрезал Антор. — Собственно, в этом нет ничего нового. Мы все были к этому слишком близко. Я — ученик доктора Кляйзе, доктор Дарелл — его бывший коллега. Джоуль Турбор объявил во всеуслышание по всем каналам телевидения об опасности нашей слепой веры в спасительную десницу Второй Академии и делал это не раз, пока правительство не заткнуло ему рот — кстати сказать, не без активного участия организации, субсидируемой мощным финансистом, на электроэнцефалограмме которого отчетливо прослеживается «Плато обработки». Хомир Мунн — обладатель крупнейшей домашней коллекции «Мулианы» — позволю себе так назвать всю литературу, посвященную Мулу. Вы, уважаемый Мунн опубликовали ряд статей, содержащих ваши мысли о природе и действиях Второй Академии. Доктор Семик внес уникальный вклад в математическое обоснование электроэнцефалографических исследований, хотя, скорее всего, и не полагал, что его данные могут быть интерпретированы таким образом.

Семик вытаращил глаза и выдохнул:

— Нет, нет, молодой человек, вы ошибаетесь! Я занимался анализом интрануклеарной кинетики — проблемой n-телец, если точнее. В энцефалографии я полный профан!

— И тем не менее ваши данные используются в электроневрологии, и весьма успешно. Таким образом, наше положение нам должно быть ясно. Правительство, разумеется, ничего сделать не может. Я не в курсе относительно того, насколько мэр и остальные представители администрации осознают серьезность проблемы. Но зато я знаю другое: нам, пятерым, нечего терять, а обрести мы можем многое. Всякие новые знания будут помогать нам двигаться в нужном направлении. Сейчас — только начало, как вы, надеюсь, понимаете.

— Как вы оцениваете степень проникновения Второй Академии в нашу жизнь? — поинтересовался Турбор. — Насколько оно глубоко?

— Не знаю. Пока могу ответить только приблизительно. Все факты проникновения пока отмечаются в пограничных мирах. Столичный мир, возможно, пока и не затронут, хотя наверняка утверждать нельзя — именно поэтому я и обследовал вас. Вы были под особым подозрением, доктор Дарелл, поскольку вы прекратили сотрудничество с Кляйзе. Вы знаете, он не мог вам этого простить. Честно говоря, я думал, что вас подкупила Вторая Академия, но Кляйзе утверждал, что вы просто-напросто струсили. Вы должны простить меня, доктор Дарелл. Все это я говорю не для того, чтобы вас обидеть, а исключительно затем, чтобы прояснить мою собственную позицию. Мне кажется, я вас понимаю, и, если это действительно была трусость, я бы вас простил.

Прежде чем ответить, Дарелл глубоко вздохнул.

— Да, я сбежал! Называйте это как хотите — трусостью, малодушием. Я пытался сохранить с Кляйзе дружеские отношения, но он мне не писал и не звонил, только вот прислал вашу энцефалограмму, а это было всего за неделю до его кончины…

— П-простите, ч-что я вмешиваюсь, — проговорил Хомир Мунн, покрывшись лихорадочным румянцем, — н-но я ка-ак-то плохо п-представляю себе, чем мы со-обственно за-анимаемся. Если м-мы бу-удем все говорить и г-говорить, то м-ы-ы просто п-презренная ш-шайка к-к-конспираторов, и все. Но с дру-угой стороны, не-епонятно, что же мы-ы можем п-предпринять? Все это к-ак-то по-детски. М-мозговые во-олны, м-мумбо-юмбо и всякое та-акое. Де-елать-то ч-что?

Глаза Антора загорелись.

— Есть что делать! Нам нужно как можно больше информации о Второй Академии. Это — дело первейшей необходимости. Мул посвятил поиску этой информации первые пять лет своего правления и потерпел фиаско — или нам так внушили. А потом что — перестал искать? Почему? Потому что преуспел — или потому что потерпел провал?

— С-снова одни с-слова… — разочарованно протянул Мунн. — Ка-ак м-мы можем это у-узнать?

— Поймете, если выслушаете меня до конца. Столица Мула была на Калгане. Калганне был частью сферы торгового влияния Академии до воцарения Мула, не является таковой и сейчас. В настоящее время на Калгане правит человек по имени Стеттин, если только завтра там не грянет очередной дворцовый переворот. Стеттин именует себя Первым Гражданином Галактики и считает себя преемником Мула. Если в этом мире есть какая-то традиция, то она зиждется на сверхчеловечности Мула, и традиция эта там здорово укрепилась. В итоге, прежняя цитадель Мула — его дворец — сохраняется как реликвия. Посторонних туда не пускают, внутри ни к чему не прикасаются.

— Ну?

— А почему, а? В такие времена ничего не бывает без причины. Что если дворец Мула сохраняется в неприкосновенности не только из-за суеверия? Что если Вторая Академия так все обставила? Что если там хранятся записи Мула — итог его пятилетних поисков?

— О, это ч-чепуха.

— Ну, почему же чепуха? — настаивал Антор. — На протяжении всей истории Вторая Академия только и делала, что непрерывно скрывалась и в дела Галактики вмешивалась минимально. Да, для нас было бы более логично, если бы дворец Мула был разрушен и записи, хранящиеся там, уничтожены. Но вы не должны забывать, что речь идет о Психологии в руках Мастеров Психологии. Они — Селдоны, они — Мулы, и действуют не напрямую, а через умы, через сознание. Зачем им что-то разрушать и ликвидировать, если они спокойно могут достичь своей цели, воздействуя на умы других людей? — Никто не ответил ему, и Антор закончил:

— И именно вы, Мунн — тот человек, который может добыть для нас необходимую информацию.

— Я? — испуганно вскрикнул Мунн и быстро обежал взглядом всех присутствующих. — Н-но я не могу! Я… н-не герой, я вообще… н-ну, я би-иблиограф, и все… В этом п-плане я м-могу оказать ва-ам всяческую п-помощь, но… нет, я го-отов столкнуться и со Вто-орой Академией, если п-по-отребуется, но лететь в космос по такому странному делу — нет, у-увольте!

— Ну посудите сами, — спокойно сказал Антор. — Доктор Дарелл и я, мы пришли к общему мнению, что это дело нужно поручить именно вам. Это — единственная возможность придать ситуации естественность. Вы — библиограф? Вот и отлично! Что является предметом вашего основного интереса? Мулиана! Уже сегодня вы — владелец самого крупного в Галактике собрания литературы о Муле. Вполне логично, что вы заинтересованы в его пополнении — для вас это более естественно, чем для кого-либо другого. Вы сможете попросить разрешения осмотреть калганский дворец, не вызывая ни у кого подозрений в искренности своих намерений. Вам могут отказать, но подозревать вряд ли станут. Кроме того, у вас есть одноместный крейсер. Известно, что вы во время отпусков часто в одиночестве отправляетесь на другие планеты с целью сбора литературы. Вы и на Калгане раньше бывали. Разве вы не понимаете, что в вашем полете туда нет ничего нелогичного?

— М-мне трудно та-ак с-сразу… Э-это что же, я во-от так прямо п-приду и ска-ажу: «Здра-авствуйтте, мистер Пе-ервый Г-гражданин, нельзя ли м-мне п-посетить вашу дра-агоценную реликвию?»

— А почему бы и нет?

— По-потому, ч-черт п-подери, что он мне не п-позволит!

— И ладно! Не позволит так не позволит. Тогда вернетесь домой, и мы еще что-нибудь придумаем.

Мунн беспомощно искал поддержки у присутствующих, затравленно поглядывая на всех по очереди. Он чувствовал, что его втягивают в дело, которое ему глубоко противно. Но никто не выражал желания поддержать его молчаливый протест.

Итак, в итоге в доме доктора Дарелла было принято два решения. Во-первых, Мунн с явной неохотой вынужден был согласиться отправиться на Калган, как только оформит летний отпуск.

О втором решении официальные участники встречи ничего не знали — оно было принято той, которая наверху, в своей спальне, выключила приемник, чтобы наконец заснуть, — была уже глубокая ночь, Но об этом пока промолчим…

Глава 10

КРИЗИС ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Та же самая неделя минула во Второй Академии, и Первый Оратор улыбкой встретил Студента.

— Ты сердит сегодня, мальчик, значит, принес что-то интересное.

Студент накрыл ладонью стопку листков с компьютерными расчетами и спросил:

— Вы уверены, Оратор, что та проблема, которую вы поставили передо мной, носит фактический характер?

— Исходные данные истинны. Я ничего не добавлял от себя.

— Тогда я вынужден признать, что полученные мною результаты верны, но, видит бог, мне не хочется этого признавать.

— Понимаю. Но при чем тут твои желания? Ну, хорошо, скажи мне, что именно так огорчает тебя? Нет-нет, расчеты отложи. Я потом посмотрю. Пока давай просто поговорим. Расскажи, как ты сам это понимаешь.

— Хорошо, Оратор… В общей психологической ситуации, наблюдающейся в Первой Академии, очевидны глобальные перемены. Все время, пока они знали о существовании Плана Селдона, не будучи знакомы с его деталями, они верили в него, но не до конца. Они знали, что должны побеждать, но никогда не знали наверняка когда и как. Поэтому там все время существовала атмосфера напряженности, боевой готовности — то есть именно то, чего и хотел Селдон. Другими словами — Первой Академии все время приходилось трудиться— с полной выкладкой.

— Сомнительная метафора, — откликнулся Первый Оратор, — но я понял, что ты хотел сказать.

— Но теперь, Оратор, они знают о Второй Академии гораздо больше. Раньше им было известно лишь туманное напоминание о ней в записях Селдона, по теперь они догадываются, что ей отведена роль Хранительницы Плана. Они знают, что существует некая организация, которая следит за каждым их шагом и не позволяет им упасть. Поэтому они отбросили прочь сомнения, отказались от борьбы за существование и позволили вести себя на поводке. Ну вот, получилась еще одна метафора. Прошу прощения…

— Ничего, ничего, продолжай.

— И вот именно этот отказ от активности, эта нарастающая инерция, этот переход к упадочной, гедонистической философии и означает провал Плана. Они снова должны обрести некую самостоятельность.

— Это все?

— Нет, есть кое-что еще. Реакция большинства населения именно такова, как я описал. Но существует высокая вероятность наличия реакции меньшинства. Знание о нашей руководящей роли, роли поводыря, вызовет у некоторых не расслабление, не покорность судьбе, а совсем наоборот — протест, враждебность. Это следует из теоремы Кориллова…

— Да-да. Теорему я знаю.

— Прощу прощения, Оратор. Очень трудно обойтись без математики… Как бы то ни было, мы имеем дело не только с падением активности в Первой Академии, но и с тем фактом, что некоторая часть ее населения может выступить против нас, и весьма активно.

— Теперь все?

— Остался еще один фактор, вероятность которого достаточно высока.

— Отлично. Что за фактор?

— Пока вся энергия Первой Академии была направлена на борьбу с Империей, пока их единственный враг являл собой неуклюжие, безнадежно устаревшие останки былого величия, они концентрировали свое внимание исключительно на развитии физической технологии. Когда же новой, немаловажной частью их окружения стали мы, резко возросла вероятность перемены в их ориентации. Они могут попытаться стать Психологами…

— Эта перемена в ориентации, — холодно прокомментировал Первый Оратор, — уже произошла.

Губы Студента плотно сжались. Он нахмурился:

— Значит, все кончено. Это — фундаментальное расхождение с Планом. Оратор, мог ли я узнать об этом, если бы жил… не здесь?

Первый Оратор спокойно и серьезно ответил:

— Мальчик мой, ты расстроен, удручен — я понимаю тебя. Ты думал, что столь многое тебе открыто, а теперь вдруг с удивлением обнаружил, что не видел столь очевидного. Ты считал себя одним из Правителей Галактики, а теперь понял, что стоишь так близко к собственному краху. Образно говоря, ты понял, что теперь тебе придется покинуть башню из слоновой кости, где ты обитал до сих пор, и выйти в широкий мир, отрешившись от всех иллюзий, что питали тебя во время учебы.

Я сам это пережил в свое время. Это нормально. Понимаешь, это необходимо — чтобы какое-то время в начале твоей жизни ты существовал в некотором отрыве от реальности, чтобы ты был здесь, где все знания достались тебе в чистом виде, чтобы вырос и заострился твой разум. Мы могли бы и раньше показать тебе этот частичный провал в Плане, чем избавили бы тебя от теперешнего потрясения, но тогда ты бы еще не сумел так хорошо понять значения всего этого, как понял сейчас. Так, значит, ты не видишь никакого решения проблемы?

— Никакого… — проговорил Студент, понурив голову.

— Ну что ж, это неудивительно. Послушай меня, юноша. На самом деле способ действия существует, и он уже осуществляется примерно в течение десяти лет. Это необычный способ — мы были вынуждены прибегнуть к нему против своей воли. Он требует учета низких вероятностей, опасных допущений… Нам даже пришлось временами учитывать реакции отдельных людей, потому что иначе в такой ситуации просто нельзя — ведь ты прекрасно знаешь, что Психостатистика, по определению, утрачивает значение, будучи применена на материале ниже планетарных чисел.

— Есть успехи? — выдохнул Студент.

— Пока сказать трудно. Пока мы еще удерживаем контроль над ситуацией, но впервые за всю историю выполнения Плана так высока вероятность того, что действия отдельных людей могут разрушить все. Мы воздействовали в нужном направлении на умы ограниченного числа наших противников, у нас есть агенты — но их действия четко спланированы. На импровизацию они не отважатся. Это тебе должно быть понятно. Мне трудно допустить самое страшное — то, что нас могут обнаружить здесь, в этом мире. Если это произойдет, не только План будет разрушен, но и мы сами. Так что, как видишь, вывод весьма, весьма неутешительный.

— То, что вы сказали, Оратор, это… как бы вообще не вывод. Это не решение — это не больше чем отчаянная догадка!

— Нет. Это — разумная догадка.

— Когда же… наступит кризис, Оратор? Когда мы узнаем, выиграли мы или нет?

— В течение года все станет ясно.

Студент задумался. Кивнув, он пожал руку Оратора.

— Горькая правда. Но лучше — правда, — сказал он, повернулся и вышел.

Первый Оратор подошел к стене, часть которой постепенно стала прозрачной. Он смотрел поверх высоких, гигантских строений на бесчисленные спокойные скопления звёзд.

…Год пройдет быстро. Доживет ли кто-нибудь из них, наследников Селдона, до его конца?

Глава 11

НА КАЛКАН — «ЗАЙЦЕМ»

Прошло чуть больше месяца, и для Хомира Мунна наступило лето. Он написал финансовый отчет за год, передал все дела своему новому заместителю, недавно назначенному Правительством, — прежний никуда не годился в деловом плане, и занялся подготовкой к полету своего маленького одноместного крейсера под названием «Русалка» — это имя корабль получил в честь загадочного, романтического эпизода двадцатилетней давности. Корабль был извлечен на свет из ангара и очищен от налипшей за зиму паутины.

Мунн покидал Терминус с грустью. Его никто не провожал — и это было печально, хотя его и раньше никто не провожал в путешествия. Он понимал, что все должно выглядеть так, чтобы это его событие ничем не отличалось от предыдущих, но радости от этого было мало. Он, Хомир Мунн, вынужден рисковать жизнью в потрясающей авантюре, а улетал один-одинешенек…

По крайней мере, он так думал.

Однако он жестоко ошибался, и поэтому на следующий день был жуткий переполох — как на борту «Русалки», так и в загородном доме доктора Дарелла.

Если придерживаться хронологии, то сначала шок наступил в доме Дареллов. Шум подняла Полли, служанка, чей отпуск к этому времени уже закончился. Она сбежала по лестнице, отчаянно причитая.

Доктор встретил ее внизу. Вначале она тщетно пыталась выразить обуревавшие ее чувства словами, но в конце концов просто сунула ему листок бумаги и какой-то маленький кубический предмет.

Он недовольно взял все это и спросил:

— Так в чем дело, Полли?

— Она убежала, доктор!

— Кто убежал?

— Аркадия!

— Что значит — «убежала»? Куда убежала? О чем ты?

Полли сердито топнула ногой.

— Вот уж не знаю! Она ушла — взяла маленький чемоданчик с одеждой, оставила вот эту записку. Да вы бы взяли и прочитали, а не стояли бы так! Ох уж эти мужчины!

Доктор Дарелл недоуменно пожал плечами и раскрыл сложенную вчетверо записку. Записка была короткая и, кроме размашистой подписи «Аркади», напечатана — вернее, написана на принтере.

«Милый папа,

прощаться с тобой было бы невыносимо тяжело. Я бы стала плакать, как маленькая, и тебе было бы стыдно за меня. Поэтому я решила попрощаться с тобой в записке. Я буду очень скучать по тебе, хотя, конечно, каникулы с дядей Хомиром получатся прекрасные. Я обещаю вести себя хорошо и скоро вернусь. На память оставляю тебе одну свою вещицу.

Любящая тебя дочь, Аркади».

Он несколько раз перечитал записку, По его лицу было видно, что с каждым разом он понимает ее смысл все меньше и меньше. Потом он строго спросил:

— Ты прочла это, Полли?

Полли обиделась:

— Ну уж в этом я не виновата, доктор! Там же было написано: «Полли», а я откуда могла знать, что записка-то вам? Я в чужие дела не привыкла соваться, доктор, я у вас столько лет служу, и вы знаете, что…

Доктор протестующе поднял руку:

— Ладно, ладно, Полли. Не обижайся. Я просто хотел узнать, поняла ли ты, в чем дело.

Она молчала, а он лихорадочно соображал, как быть. Убеждать ее забыть о происшествии бесполезно. При общении с врагом пожелание «забыть и не думать» было бессмысленно, и подобный совет мог сыграть абсолютно противоположную роль.

Поэтому он сказал:

— Ты знаешь, Полли, она странная девочка. Очень… романтичная. Она так ждала этой поездки с тех самых пор, как мы договорились.

— Договорились? А мне никто и словом не обмолвился?

— Просто мы все решили, когда ты была в отпуске, а потом как-то позабыли тебе рассказать. Вот и все.

Полли откровенно возмутилась:

— Вот как у вас все просто получается! Бедняжка отправилась неизвестно куда с одним-единственным чемоданчиком, не взяла ни одного хорошенького платьица, никто ее, бедненькую, даже не проводил! И надолго?

— Ну что ты, Полли, перестань волноваться. На корабле у нее куча всякой одежды. Все было сделано заранее. А теперь, будь добра, скажи мистеру Антору, что я хочу его видеть. Да, кстати, вот эту вещь Аркадия мне оставила?

Он повертел в руках приемник.

Полли гордо подняла голову:

— Вот уж не знаю! Записка просто лежала на этой штуке. Больше мне нечего вам сказать. Мне тут вообще ничего не говорят. О, если бы ее мать была жива!..

Дарелл жестом отослал ее, поторопив:

— Будь добра, позови мистера Антора.

Реакция Антора на происшедшее была абсолютно противоположна отношению отца Аркадии. В первый момент он даже сказать ничего не мог, а только сжимал и разжимал кулаки и пытался рвать на себе волосы. Потом он разразился проклятиями.

— Черт возьми, чего вы ждете? Чего мы оба ждем? Немедленно свяжитесь по видеофону с космопортом и скажите им, чтобы они связались с «Русалкой»!

— Спокойно, Пеллеас. Она — моя дочь.

— Да, но Галактика не ваша!

— Ну-ну, потише. Она — умная девочка, Пеллеас, и она все продумала досконально. Давайте-ка пока быстренько обдумаем все сами. Знаете, что это такое?

— Нет. Какая разница, что это такое.

— Это — приемник. Подслушивающее устройство.

— Вот эта штуковина?

— Да, это самоделка, но работает прилично. Я проверил. Не понимаете? Она же четко и ясно дает нам понять, что прекрасно слышала нее, о чем мы говорили во время нашей встречи. Она знает, куда и зачем отправился Хомир Мунн. Она решила, что ей интересно будет отправиться вместе с ним.

— О Боже Всемогущий! — прорычал Антор. — Ну вот, еще один подарочек для Второй Академии!

— Да, конечно, если только не подумать хорошенько, с какой стати им взбредет в голову в чем-то заподозрить четырнадцатилетнюю девчонку apriori, если только мы со своей стороны не предпримем ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание, — типа попытки связаться с кораблем, приказа вернуться домой и тому подобного. Вернуться из-за нее. Вы разве забыли, с кем мы имеем дело? Забыли, как тонка завеса, отделяющая нас от истины? И как беспомощны мы станем после подобных панических действий!

— Но мы не имеем права ставить наше дело в зависимость от причуд безумного ребенка!

— Она не безумный ребенок, и выбора у нас нет. Она могла бы не писать записку, но сделала это исключительно для того, чтобы мы не бросились сломя голову в полицию заявлять о ее пропаже. Ее записка — она для того и написана, чтобы у всех создалось впечатление, что добрый дядюшка Хомир Мунн взял с собой в отпуск племянницу, дочку старого приятеля. Почему бы и нет? Он — мой друг уже лет двадцать. Ее он знает с трехлетнего возраста, с тех пор как я привез ее сюда с Трентора. Все выглядит совершенно натурально и даже уменьшает подозрительность всего мероприятия. Шпион не потащил бы с собой четырнадцатилетнюю племянницу.

— Ясно. А что станет делать Мунн, когда ее обнаружит?

Доктор Дарелл слегка нахмурился:

— Не знаю… Но думаю, она сумеет с ним договориться.

Антора-то доктор Дарелл вроде бы убедил, но ему самому к вечеру стало ужасно одиноко в собственном доме, и не было ему никакого дела до судьбы Галактики. Он думал только о том, что жизнь, маленькая взбалмошная жизнь его единственного ребенка в опасности…

На борту «Русалки» и народу было поменьше, и шума тоже. Аркадия, притаившись в багажном отсеке, испытывала смешанные чувства. С одной стороны, ее радовал некоторый собственный опыт космических путешествий, с другой стороны, она жестоко страдала из-за того, что не все предусмотрела.

Первую перегрузку она перенесла довольно легко: ее только немного затошнило и чуть-чуть закружилась голова. Это было во время первого прыжка через гиперпространство. Подобное она переносила и раньше, и это ей было не в новинку. Кроме того, она знала, что багажный отсек вентилируется и освещается, но проверять, работает ли освещение, она, естественно, не стала — это было бы не так романтично. Она сидела в темноте, как полагается истинному конспиратору, стараясь дышать как можно тише и прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся извне.

Это были самые обычные звуки, какие производит человек, находясь в одиночестве, — шум шагов, трение ткани одежды о металл обшивки стен, поскрипывание кресла, резкие щелчки тумблеров на пульте управления, мягкий звук прикосновения руки к глазку фотоэлемента…

Но, как бы то ни было, скоро выяснилось, что Аркадия действительно не все предусмотрела. Да, в библиофильмах и видеобоевиках у «зайцев» всегда были неограниченные возможности скрываться сколь угодно долго. Конечно, там бывали эпизоды, когда герои того и гляди должны были что-то уронить на пол со страшным грохотом и, что того хуже, чихнуть. Это она прекрасно знала и вела себя крайне осторожно. Она предвидела, что ей захочется пить и есть. Еду и питье она с собой захватила. Но оставались еще кое-какие досадные мелочи, которые в фильмах почему-то не упоминались, и Аркадия с ужасом поняла, что, как бы она ни старалась, до туалета добраться незамеченной ей никак не удастся.

На таком маленьком спортивном кораблике, как «Русалка», жилой отсек представлял собой одну-единственную каюту, и никоим образом нельзя было прошмыгнуть в туалет, минуя Мунна.

Она отчаянно пыталась определить по звукам, когда же Мунн наконец заснет. Эх, если бы она только помнила, храпит он или нет? Правда, она знала, где стоит койка, и надеялась, что она заскрипит, когда Мунн будет укладываться спать. Наконец она услышала долгожданный скрип. Потом последовал глубокий вдох и звучный зевок. Она ждала. Наступила тишина, потом койка опять скрипнула — видимо, Мунн устраивался поудобнее.

Прошло еще несколько минут. Аркадия толкнула дверь багажного отсека пальцем. Дверь бесшумно открылась. Она осторожно выглянула.

Койка резко скрипнула. Аркадия окаменела. Нет, стоять, не двигаться!

Она отчаянно попыталась спрятаться за дверью — скрыть глаза, не пошевелив головой. Но это ей не удалось — глаза у людей все-таки на голове.

Увы, Хомир Мунн не спал — он читал, лежа в постели. Горела маленькая лампочка у кровати. Он рывком сел, всмотрелся в темноту. Правая рука скользнула под подушку.

Голова Аркадии инстинктивно отдернулась назад. Вспыхнул свет, и голос Мунна произнес:

— У меня бластер, и я буду стрелять!

Аркадия хмыкнула:

— Не стреляйте. Это… я…

Вот видите, как хрупка романтика? Пистолет в руке нервного героя может все испортить!

Свет горел по всему кораблю, Мунн сидел на койке. Вид у него был совсем не романтичный — щетина однодневной выдержки на впалых щеках и жиденькая растительность на груди.

Аркадия вышла, понурив голову. На ней был металлический комбинезон — идеальная одежда для космических полетов — плотный, облегающий ее стройную фигурку.

Опомнившись от шока, Мунн чуть было не вскочил с постели, но, вспомнив, что он не одет, натянул одеяло до подбородка и срывающимся шепотом произнес:

— Ч-ч-что?!

Он был сражен наповал.

Аркадия кротко проговорила:

— Простите меня, я на минутку… Только руки вымою.

Она отлично знала планировку корабля и быстро скользнула в дверь туалета. Когда она вернулась, поднабравшись храбрости, Хомир Мунн стоял у постели, одетый в помятую пижаму. Взгляд его пылал гневом.

— К-какого… ч-что ты туг де-елаешь? Ка-ак ты сюда п-попала? Ч-что я до-олжен с тобой д-делать? Ч-то зде-есь п-происходит?

Он мог бы задать еще много вопросов, но Аркадия спокойно ответила на все сразу:

— Я просто хотела полететь с вами, дядя Хомир.

— Ка-ак? Куда со м-мной п-полететь? Я… н-никуда не лечу!

— Вы летите на Калган, чтобы добыть информацию о Второй Академии.

У Мунна вырвался сдавленный стон. Он без сил опустился на постель. Аркадии показалось, что у него сейчас начнется истерика и он станет биться головой о стену. Бластер все еще был у него в руке, и у нее противно засосало под ложечкой.

— Не волнуйтесь вы так… — это было все, что она смогла сказать.

Но он уже успел взять себя в руки и с такой силой швырнул бластер на пол, что казалось, тот неминуемо должен был пролететь весь корабль насквозь и пробить дыру в обшивке.

— К-как ты сюда попала? — отчетливо выговаривая каждое слово, спросил Мунн, стараясь не показывать, как у него зубы стучат.

— Очень просто. Просто пришла в ангар со своим чемоданчиком и сказала: «Багаж мистера Мунна», а служащий только ткнул пальцем в корабль, и все.

— Мне придется, милочка, отвезти тебя домой, — объявил Мунн и почувствовал, что этот вариант его даже обрадовал. В конце концов — он же не виноват, что так вышло.

— Вы не сможете этого сделать, — спокойно отозвалась Аркадия. — Это привлечет внимание.

— Ч-что?

— Вы все отлично понимаете. Вся затея с вашим полетом на Калган задумана, потому что для вас вполне естественно отправиться туда и попросить разрешения на посещение дворца, чтобы просмотреть записи Мула. Чтобы все продолжало выглядеть естественно, вам не следует привлекать к себе лишнего внимания. А если вы отправитесь назад, чтобы отвезти домой девочку-«зайца», такое даже по телевидению объявят, это точно.

— А о-откуда т-ты знаешь п-про Калган? Ч-что за ш-шутки такие?

Он никак не мог заставить себя поверить — да и кто бы поверил? И кто бы мог признаться — кому бы то ни было?

— Я все слышала, — спокойно объяснила она, — через приемник. Я все знаю, так что вам просто придется взять меня с собой.

— А отец? — Мунн ухватился за последнюю соломинку. — Он-то ч-что по-одумает? Ч-что тебя п-похитили, убили!

— Не подумает. Я оставила ему записку, — безжалостно вырвав соломинку из руки Мунна, объявила Аркадия. — Думаю, он понял, что шума поднимать не следует. Наверное, очень скоро вы получите космограмму от него.

Мунну нечего было возразить, тем более что ровно через две секунды после этих слов раздался оглушительный писк сигнала приемного устройства космопочты.

Аркадия кивнула и сказала:

— Клянусь, это от папы.

Послание было короткое и адресовано Аркадии. Там говорилось:

«Спасибо за прекрасный подарок. Желаю хорошо провести время».

— Вот видите, — довольно улыбнулась Аркадия. — Четкие инструкции.

Хомир постепенно привык к девочке. Пожалуй, он даже был рад, что она здесь. Порой он удивлялся, как мог без нее обойтись. Она болтала без умолку. Ее все удивляло. А самое главное — она ни капельки не боялась! Она знала, что Вторая Академия — их враг, а все остальное ее ни капельки не волновало. Она знала, что на Калгане их вряд ли встретят с распростертыми объятиями, но и это ее не пугало. Она просто дождаться не могла, когда, они туда доберутся.

Может быть, все это потому, что ей было всего четырнадцать.

Как бы то ни было, недельный полет превратился для Мунна в непрерывную увлекательную беседу с Аркадией вместо мучительных размышлений наедине с самим собой. Не сказать, конечно, чтобы это были очень умные разговоры, поскольку состояли они в основном из собственных соображений Аркадии на тот счет, как лучше всего охмурить повелителя Калгана. Это было бессмысленно, но занимательно, поскольку все свои доводы Аркадия высказывала с потрясающей самоуверенностью.

Хомир, к своему удивлению, обнаружил, что ласково улыбается, выслушивая ее заявления, хотя и понимал, что у девочки полная путаница в голове относительно истории Галактики.

Настал вечер перед последним прыжком через гиперпространство. Звездочка Калгана ярко горела на фоне других редких звёзд бескрайнего космоса. Телескоп корабля увеличил изображение, но все равно до Калгана было еще очень далеко.

Аркадия, закинув ногу на ногу, сидела в удобном кресле. На ней были облегающие брючки и довольно приличная рубашка, принадлежавшая Хомиру. Ее собственная одежда была выстирана и выглажена, приготовлена к посадке.

Она спросила:

— Я вам говорила, что собираюсь писать исторические романы?

Она была в полном восторге от путешествия. Хомир умел слушать, а ей только того и надо — ведь это так здорово — разговаривать с умным человеком, который тебя понимает.

Она продолжала:

— Я прочитала целую уйму книг о великих людях из нашей Академии. Ну, знаете — про Селдона, Гардина, Мэллоу, Деверса и всех остальных. Ваши книжки про Мула я тоже читала, только… знаете, не очень-то приятно читать те места, где описываете», как Академия проигрывала. Гораздо приятнее читать истории, где не описываются поражения и трагедии.

— Наверное, приятнее, — улыбнулся Мунн, — но ведь тогда нельзя считать эти истории правдивыми, не так ли, Аркади? Чтобы тебя высоко оценили профессионалы, нужно писать правду.

— Да ну! — махнула рукой Аркадия. — Кому она нужна — оценка профессионалов?

Аркадии все больше нравился Мунн. Вот уже несколько дней он называл ее исключительно Аркади, как она попросила, и ни разу не сбился.

— Мои романы будут захватывающие, потрясающе увлекательные, их все будут покупать, и я стану знаменитостью. Какой же смысл сочинять книжки, если они не будут нарасхват и ты не станешь знаменитостью? Вот уж ни капельки не хочу, чтобы мои книги читали всякие там занюханные лысые профессора! Нет, мои книжки будут читать все, все на свете!

Глаза ее потемнели от удовольствия. Она поджала под себя ноги, взъерошила волосы и продолжала:

— Нет, серьезно, как только папа меня отпустит, я обязательно слетаю на Трентор, чтобы собрать побольше материала о Первой Империи. Между прочим, я на Тренторе родилась, знаете?

Он знал, но спросил:

— Вот как? — стараясь вложить в вопрос побольше искреннего удивления. Вознагражден он был чем-то средним между восторгом и презрением:

— А-га! Моя бабушка… — ну, вы знаете, Байта Дарелл, уж про нее-то вы наверняка слышали, когда-то попала на Трентор вместе с моим дедушкой. Вот там-то они и остановили этого подлеца Мула, когда вся Галактика уже была у его ног, ну а мой папа и моя мама туда полетели, как только поженились. Я там родилась и еще немного жила там, а потом мама умерла, а мне было тогда только три года, и я почти не помню про Трентор. А вы там были, дядя Хомир?

— Нет, не сказал бы, — невпопад ответил Мунн. Мысли его были далеко, поскольку Калган был уже совсем близко.

— Ну это же, наверное, потрясающе романтичный мир! Папа говорил мне, что при Станнеле V там жило больше людей, чем сейчас, наверное, в целых десяти мирах! Он рассказывал, что это был большущий мир, целиком одетый в металл, — один громадный город, и он был столицей Галактики. А теперь там одни руины — но уж наверняка — величественные! Ой, как бы мне хотелось туда попасть! Ну, правда… дядя Хомир!

— Да?

— А почему бы нам не слетать туда, когда мы все, что нужно, сделаем на Калгане?

Лицо его перекосилось от испуга:

— Что? Вот этого, пожалуйста, не надо. Мы не на прогулку летим. У меня важные дела. Не забывай об этом.

— А разве там нет важных дел? — воскликнула она, сдвигая брови. — Да ведь на Тренторе наверняка целая куча бесценной информации. Или вы так не думаете?

— Нет, я так не думаю. Он встал с кресла:

— А теперь, будь добра, пусти меня к компьютеру. Нам осталось сделать последний прыжок, а потом мы еще поболтаем.

Как ни боялся он посадки и всего, что за ней последует, одна мысль его все-таки радовала — ему до смерти надоело спать на жестком металлическом полу, кутаясь в собственную куртку.

Расчеты оказались несложными. В пособии под названием «Популярный учебник навигации» маршрут от Академии до Калгана был объяснен четко и ясно. Раздался легкий щелчок. Корабль преодолел временной барьер. Прошел последний световой год их путешествия.

Солнце Калгана теперь стало действительно похоже на солнце — большое, яркое, желто-белое. Но они недолго на него смотрели — иллюминаторы с солнечной стороны автоматически зашторились.

Еще одна ночь — и они на Калгане.

Глава 12

ЛОРД

История Калгана на фоне истории других миров была поистине уникальна. К примеру, история Терминуса — это непрерывное возвышение, история Трентора — это постепенный, но неумолимый упадок. Но Калган…

Вначале Калган снискал себе славу лучшего галактического курорта — это было за два столетия до рождения Селдона. Там развилась настоящая индустрия развлечений. Калган качал в свой карман миллионы — и все за счет организации отдыха.

И это была исключительно стабильная индустрия. Самая стабильная в Галактике. Вокруг рассыпались в прах миры, а на Калган не упало ни одной пылинки. Дело в том, что, как бы плачевна ни была экономика и культура окружающих секторов Галактики, там во все времена существовала какая-никакая элита, а элита во все времена считала и считает получение удовольствий наградой за само свое существование.

Поэтому дела Калгана шли прекрасно. Он верно служил и разодетым, надушенным щеголям из имперской камарильи, сопровождаемым кокетливыми, блистательными дамами, и грубым горластым диктаторам, правившим огнем и мечом в захваченных в кровавых схватках мирах, — их сопровождали такие же неотесанные, как они сами, жены, и пузатым толстосумам из Академии, прибывавшим с пышнотелыми, ярко накрашенными любовницами.

Никакой дискриминации и в помине не было, поскольку у всех у них водились денежки. Итак, Калган служил всем, никого не отвергал, его услуги всегда пользовались спросом, ему всегда хватало ума не вмешиваться в политику, и потому он процветал, как никакой другой мир, и набирал вес, когда другие вокруг тощали от нищеты и голода.

То есть так было до тех пор, пока не появился Мул. Вот тогда-то Калган впервые стал на колени перед завоевателем, которому не было ровным счетом никакого дела до развлечений, — ему вообще ни до чего, кроме непрерывных завоеваний, дела не было. Все планеты для него были одинаковы, в том числе — Калган.

Вот так получилось, что в течение одного десятилетия Калгану пришлось играть непривычную для него роль Галактической метрополии, хозяйки величайшей по масштабу Империи после падения Первой.

Потом, после смерти Мула, внезапной, как утренний звонок будильника, настали совсем другие времена. Встала на ноги и отделилась Академия. Вслед за ней отделились и другие муловские колонии. Прошло пятьдесят лет, и осталась только память об этом кратком, эфемерном величии — сладкая несбыточная мечта. Калган так и не сумел оправиться от этого потрясения до конца. Не удалось ему вновь стать беззаботным, веселым курортом — проклятие власти не ослабило своей мертвой хватки. Калганом стали править непрерывно сменяющие друг друга правители — в Академии их называли Лордами Калгана. Но сами себя они именовали, в подражание титулу Мула, Первыми Гражданами Галактики.

Нынешний Лорд Калгана находился у кормила власти уже пять месяцев. Пост этот достался ему без особого труда. Предшественник его был недостаточно прозорлив, а Стеттин стоял во главе калганского флота. Однако никому на Калгане и в голову не приходило усомниться в его праве на «престол». К таким событиям здесь уже успели привыкнуть.

Лорд Стеттин в общении был крайне тяжелым человеком и не допускал мысли о том, что в один прекрасный день может появиться некий соперник, способный сбросить его так, как он сбросил своего предшественника.

Никак не мог найти с ним общий язык даже самый высокий вельможа — Первый Министр, человек большого ума и хитрости, успевший послужить и его предшественнику и способный, позволь ему время, послужить и его преемнику.

Нелегко порой было с ним договориться и Леди Каллии, которая была для него больше чем подруга, но меньше чем жена.

Эти трое находились в личных покоях Лорда Стеттина в тот вечер, о котором пойдет речь. Первый Гражданин, облаченный в свою любимую парадную адмиральскую форму, хмуро поглядывая на остальных, восседал в жестком кресле без подлокотников — и сам казался таким же жестким и несгибаемым, как пластик, из которого оно было сделано, Первый Министр Лев Мейрус поглядывал на Стеттина с тщательно скрываемым недоверием. Его длинные, нервные пальцы скользили по глубокой складке, тянущейся по впалой щеке от носа к седой бородке клинышком. Леди Каллия, свернувшись калачиком на покрытой пушистым пледом фоамитовой кушетке, капризно дула губки.

— Сэр, — сказал Мейрус (это было единственное обращение к повелителю Калгана), — вам недостает четкого взгляда на исторические события. Ваша собственная жизнь, прошедшая на фоне непрерывных переворотов и революций, вероятно, внушила вам мысль о том, что все в истории происходит путем резких перемен. Это не так.

— Мул доказал обратное.

— Да, но кому под силу пойти по его стопам? Он был больше чем человек, не забывайте, сэр. Но даже ему не все удалось.

— Зайчик, — капризно хныкнула Леди Каллия, но тут же испуганно съежилась под ледяным взглядом Первого Гражданина.

— Помолчи, Каллия! — грубо одернул ее Стеттин. — Мейрус, я устал от бездействия. Мой предшественник всю свою жизнь только тем и занимался, что начищал до блеска наш флот и превратил его в совершенное оружие, равного которому нет в Галактике. Он приказал долго жить, а наша великая Армада скоро просто проржавеет. Что, и мне сидеть сложа руки? Мне, Адмиралу Флота? Сидеть и ждать, пока действительно все проржавеет и рассыплется? Мы же, как собака на сене, сидим на своем сокровище и ничего не имеем взамен. Офицеры мечтают о захвате новых колоний, о добыче и славе. Весь Калган хочет возврата власти и величия. Это вы можете понять?

— Это все — слова, но я понимаю, что вы имеете в виду, сэр. Колонии, добыча, слава — все это приятно, когда это заполучишь, да только процесс добывания всего этого чаще всего рискован и далеко не всегда приятен и легок. Первый порыв быстро пройдет. История показывает, что нападать на Академию во все времена оказывалось неразумно. Даже Мулу в свое время не следовало этого делать.

Глуповатые голубые глаза Леди Каллии были полны слез. В последнее время ее любимый Зайчик мало виделся с ней, и вот теперь, когда он обещал провести с ней этот вечер, явился этот противный, тощий седой умник, который смотрел сквозь нее, словно ее и не было. И Зайчик его принимает и слушает. Ее душили рыдания, но она боялась даже слово вымолвить.

А Стеттин говорил сейчас тем самым тоном, которого она так боялась — сердито, неторопливо.

— Вы — раб далекого прошлого. Да, Академия больше нас по территории и населению, но они слабы в военном отношении и развалятся от первого же удара. Они держатся вместе сегодня только за счет инерции, а у меня хватит сил победить инерцию. Вы находитесь под гипнозом тех времен, когда Академия, и только Академия, владела атомной энергией. Этим могучим молотом они могли наносить сокрушительные удары по старой, умирающей Империи и сталкивались с сопротивлением всего лишь безмозглой анархии диктаторов, которые могли выставить против атомного оружия Академии только ржавые развалюхи.

А Мул, дорогой мой Мейрус, все изменил. Он дал всем понять, что Академия замкнута в самой себе. Он половине Галактики дал понять, что ее монополия на ядерную науку сгинула навеки. Нет, мы можем с ними потягаться!

— А Вторая Академия? — холодно поинтересовался Мейрус.

— Что — «Вторая Академия»? — в тон ему спросил Стеттин. — Вам что, известны ее намерения? Им потребовалось десять лет для того, чтобы остановить Мула, — если это действительно они его остановили, в чем лично я сильно сомневаюсь. Известно ли вам, что подавляющее большинство психологов и социологов из Первой Академии считают, что План Селдона полностью разрушен со времен Мула? А если Плана нет, значит, есть вакуум, который я могу так же спокойно заполнить, как всякий другой.

— Наши знания об этом не настолько обширны, чтобы позволить себе рисковать.

— Наши — может быть, и действительно не очень обширны, да, но на планете сейчас находится человек из Первой Академии. Знаете вы об этом, а? Некто Хомир Мунн — человек, который, насколько мне известно, написал много статей о Муле и четко выразил свою точку зрения. Он считает, что План Селдона больше не существует.

Первый Министр кивнул:

— Я слыхал о нем. По крайней мере, о его работах. Чего он хочет?

— Он просит разрешения посетить Дворец Мула.

— Разумнее было бы отказать. Опасно разрушать суеверия, бытующие на Калгане.

— Я подумаю. Мы еще поговорим.

Мейрус поклонился и вышел.

Леди Каллия капризно спросила:

— Ты… сердит на меня, Зайчик?

Стеттин резко развернулся к ней:

— Сколько раз я просил тебя не называть меня этим идиотским прозвищем при посторонних?!

— Но тебе так нравилось…

— Больше не нравится! И чтоб больше не смела этого делать!

Он угрюмо смотрел на нее. И как он только переносил ее в последние дни — сам удивлялся. Да, она миленькая, хорошенькая, пухленькая безделушка, ее приятно ласкать, отвлекаясь от забот и тягот правления. Но сейчас он устал даже от ее прелестей. Она мечтала о замужестве, о том, чтобы стать первой Леди.

Смешно.

Все это было очень мило, когда он был просто Адмиралом, но теперь, когда он стал Первым Гражданином, будущим великим завоевателем, ему нужно было что-то большее. Ему нужны были наследники, которые смогли бы объединить его будущие колонии, наследники, которых у Мула не было и быть не могло, и именно поэтому Империя его не пережила. Ему, Стеттину, необходимо создать династию, породниться с кем-то из могучих фамилий Академии…

Да, от Каллии нужно избавиться. «Вообще-то, ничего особо трудного в этом не будет, — думал, он. — Ну, похнычет немножко…» Но он прогнал эту мысль. «Ладно, черт с ней, иногда она все-таки еще очень ничего себе…»

Каллия немного приободрилась. Противный Мейрус ушел, и сердитое лицо Зайчика немного смягчилось. Она мягко, порывисто встала, подошла и прижалась к нему.

— Ты не будешь меня ругать, правда?

— Нет… — ответил он, рассеянно гладя ее по спине, — Только посиди тихо и не болтай. Мне нужно кое о чем подумать.

— Об этом человеке из Академии?

— Да.

— Зайчик… — осторожно начала она и смолкла.

— Что?

— Зайчик, я слышала, что с этим человеком — маленькая девочка. Ты сам мне говорил, помнишь? Можно мне с ней увидеться? Я никогда…

— За каким это дьяволом я буду его просить, чтобы он привел сюда эту соплячку? У меня что тут — детский сад? Прекрати ерунду пороть, Каллия!

— Но… я ее сама встречу, Зайчик, и она совсем-совсем тебе не помешает! Просто я так редко вижу детишек, а ты ведь знаешь — я их так люблю…

Он с усмешкой уставился на нее. Вот еще новости! Детишек она, видите ли, любит! Надо понимать — «его детишек», то есть его «законных детишек», значит, замуж хочет! Он расхохотался.

— Этому ребеночку, — сообщил он, — лет четырнадцать или пятнадцать. Небось с тебя ростом.

Каллия обиделась.

— Ну и что? Ну, пожалуйста! А она мне, может быть, про Академию расскажет… Мне же всегда так хотелось там побывать. Мой дедушка был из Академии. Зайчик… а… ты меня когда-нибудь туда возьмешь?

Стеттин улыбнулся. Хорошая мысль. Может, и возьмет, когда эту самую Академию завоюет. От этой мысли он как-то сразу подобрел.

— Возьму, возьму. Ладно, так и быть. Можешь повидаться с девочкой и потрепаться с ней об Академии и обо всем остальном. Только не при мне, ясно?

— Нет-нет, я не буду тебе мешать, честное слово! Я приму ее у себя.

Она снова была счастлива. В последнее время ей так редко выпадало удовольствие чего-нибудь выпросить для себя. Она обвила пухлыми ручками шею Стеттина и ощутила, как постепенно расслабились и обмякли напряженные мышцы. Большая голова возлюбленного опустилась на ее мягкое, теплое плечо.

Глава 13

ЛЕДИ

Аркадия была на седьмом небе от счастья. Как изменилась ее жизнь с той минуты, когда глупая физиономия Пеллеаса Антора появилась в ее окне, — а все потому, что она была такдальновидна и смела и знала, что нужно делать.

Итак, она на Калгане! Она уже успела побывать в громадном Центральном Театре — самом большом в Галактике, и своими ушами слушала, и своими глазами видела оперных звёзд, чья слава гремела даже в далекой Академии. Она сама ходила по магазинам на Цветочной Аллее — по самым модным магазинам Галактики, и покупки делала сама — в чем, в чем, а в этом она понимала побольше Хомира. Продавщицы, не говоря ни слова, подавали ей длинные блестящие платья, в которых она казалась такой высокой и взрослой, — и деньги из Академии заканчивали свой долгий путь. Хомир дал ей чек на десять кредиток, а когда она обменяла его на калганские «калганитки», получилась жутко толстая пачка денег.

Она даже успела поменять прическу, сходив в модную парикмахерскую. Ей немного подстригли волосы сзади, а спереди завили два игривых локона, слегка подкрасили, и копна ее волос стала по-настоящему золотой.

Но самое главное… Самое главное происходило сейчас, и это самое грандиозное! Конечно, дворец Лорда Стеттина не такой огромный и шикарный, как калганские театры, и не такой таинственный и древний, как старый Дворец Мула, на который пока посмотреть им удалось только сверху во время обзорной экскурсии вокруг планеты.

Но только представить себе — она во дворце Лорда! Она просто не могла в себя прийти от восторга.

И это еще не все. Она была наедине — тет-а-тет с Госпожой, его Фавориткой. Аркадия в уме написала это слово с большой буквы — она-то знала, какую роль порой играли женщины такого сорта в истории, знала об их блеске и власти. Чего греха таить — бывало, изредка она пыталась представить себя на их месте — в блеске и могуществе, но теперь фаворитки в Академии были как-то не в моде, ну и потом, дойди дело до этого, папа бы ей, конечно, не разрешил, как пить дать…

Правду сказать, Леди Каллия оказалась не похожа на тот образ, который рисовался в воображении Аркадии. Для роковой женщины она слишком уж полновата, старовата, близоруко щурилась, голос у нее был так себе — тонкий, высокий, а уж никак не низкий, грудной, и вообще…

Каллия спросила:

— Хочешь еще чаю, детка?

— Я выпью еще чашечку с удовольствием, ваша милость.

А может, нужно было сказать «Ваше Высочество»? Тоном искушенного знатока Аркадия проговорила:

— Какие у вас замечательные жемчужины, моя госпожа. — В конце концов, она решила, что «моя госпожа» будет звучать лучше всего.

— О! Ты так думаешь?

Пожалуй, Каллия была польщена. Она сняла ожерелье и покачала его на указательном пальце.

— Тебе нравится? Вот, возьми.

— Ой… Правда?

Ожерелье перешло в руки Аркадии. Она восхищенно перебирала жемчужины, но потом с сожалением проговорила:

— Боюсь, папе не понравится.

— Ему не понравятся жемчужины? Но это очень красивые жемчужины!

— Нет, что вы! Они очень красивые! Просто ему не понравится, что я их взяла. Он говорит, что неприлично принимать дорогие подарки.

— Неприлично? А… мне их подарил Зай… то есть Первый Гражданин. Ты думаешь, это неприлично?

Аркадия покраснела:

— Я не хотела сказать…

Но Каллии явно надоела эта тема. Она взяла ожерелье, небрежно бросила его на столик и сказала:

— Ты мне хотела рассказать об Академии. Будь добра, расскажи.

Аркадия вдруг растерялась. Что рассказать о мире, скучном до слез? Для нее Академия была скучным провинциальным городком, уютным домом, занудной необходимостью каждый день ходить в школу, обычной повседневностью размеренной жизни. Она неуверенно проговорила:

— Да все там, как в библиофильмах…

— О, ты смотришь библиофильмы? Как ты можешь их смотреть? У меня от них только головная боль. Но знаешь, мне всегда нравились боевики про ваших Торговцев — какие это сильные, смелые мужчины! Вот это потрясающе интересно. А твой дядя, этот, как его… мистер Мунн, он из них? Только он что-то не выглядит очень храбрым. У Торговцев, которых показывают в фильмах, такие большие бороды, они говорят басом и так сурово обращаются с женщинами… Или ты другого мнения?

Аркадия загадочно улыбнулась:

— Это все — история, моя госпожа. Я хочу сказать, — продолжала она тоном лектора, — что в те дни, когда Академия была молода, Торговцы были пионерами, которые расширяли наши границы и несли свет цивилизации в самые глухие уголки Галактики. Это все мы в школе учили. Но эти времена миновали. У нас больше нет Торговцев. Теперь у нас корпорация и всякое такое…

— Правда? Как жаль… Ну а чем же занимается мистер Мунн? Ну кто же он, если не Торговец?

— Дядя Хомир — библиограф.

Каллия прикрыла рот рукой и прыснула:

— Ты хочешь сказать, что он — хранитель библиофильмов? Надо же! Мне кажется, что это какое-то несерьезное занятие для взрослого мужчины.

— Он — очень хороший библиограф, моя госпожа. Эта профессия высоко ценится в Академии.

Она поставила маленькую, прозрачную чашечку на молочно-серебристую поверхность столика.

Хозяйка прижала руки к груди:

— Но, милая детка, я вовсе не хотела тебя обидеть. Наверное, он очень просвещенный человек. Я как на него посмотрела, так сразу поняла, какой он просвещенный. У него такие… просвещенные глаза. И потом, он, наверное, очень храбрый человек, если хочет посетить Дворец Мула…

— Храбрый? — Аркадия внутренне напряглась. Вот оно! Вот этого она ждала! Интрига! Авантюра!

С напускной непринужденностью она спросила, внимательно разглядывая ногти на правой руке:

— А что, надо быть храбрым для того, чтобы войти во Дворец Мула?

— А ты не знаешь?

Глаза Каллии округлились, она перешла на полушепот:

— На нем — проклятие! Умирая, Мул запретил кому-либо туда заходить до тех пор, пока не будет образована Галактическая Империя. На Калгане никто до сих пор даже на дворцовую территорию не осмеливался ступать.

— Но это же суеверие! — возразила Аркадия.

— Не говори так! — предостерегающе воскликнула Каллия. — Вот и Зайчик тоже всегда так говорит. Говорить-то говорит, но считает, что это помогает ему народ держать в повиновении, хотя сам-то там ни разу не был. И Таллос тоже туда не ходил — тот, кто правил Калганом до Зайчика.

Неожиданно она поинтересовалась:

— А почему мистер Мунн хочет посетить Дворец?

Вот тут-то настало время начать осуществление тщательно продуманного плана. Из прочитанных книжек Аркадия давно сделала вывод о том, какую роль играет Фаворитка, — она, стоя за троном Правителя, на самом деле обладает реальной властью, она должна иметь на него влияние. Следовательно, если дяде Хомиру не удастся уговорить Лорда Стеттина — а она была уверена, что не удастся, — надо попытаться уговорить Леди Каллию. Правда, Леди Каллия все-таки была какая-то нетипичная Фаворитка, не производила впечатления мудрой и властной женщины. Ну да ладно, попытка не пытка, да и вся история показывает… Она загадочно произнесла:

— Для этого есть причина, моя госпожа, но… могу я быть уверена, что вы сохраните это в тайне?

— Клянусь, — прошептала Каллия, сделав большие глаза и прижав руку к декольтированной груди.

Мысль Аркадии летела впереди слов.

— Дядя Хомир — один из ведущих специалистов по биографии Мула. Он написал про пего кучу книжек, и он считает, что галактическая история сильно изменилась с тех пор, как Мул пришел к власти и захватил Академию.

— Ой, мамочки!

— Он считает, что План Селдона…

Каллия радостно захлопала в ладоши:

— Ой, вот про План Селдона я знаю! Ну, знаешь, во всех фильмах про Торговцев всегда-всегда говорится про План Селдона. Он так все здорово придумал, что Академия всегда побеждала. Ну еще что-то там такое очень научное, но только в этом уж я ничего не понимаю. Когда кто-то что-то начинает объяснять, мне становится так скучно… Но продолжай, моя милочка. Ты объясняешь хорошо. У тебя так просто и ясно получается. Продолжай!

Аркадия продолжала:

— Ну вот! И понимаете, когда Академия была побеждена Мулом, План Селдона не сработал и с тех пор вообще не срабатывал. Следовательно, — проговорила она и на мгновение умолкла, подняв вверх указательный палец, — встает вопрос: кто же будет создателем Второй Империи?

— Второй Империи?

— Да, она ведь должна быть когда-то создана, понимаете? Но кем? Вот в чем весь вопрос! И еще — ведь существует Вторая Академия.

— Вторая Академия?

Леди Каллия была сражена наповал.

— Да, — небрежно продолжала Аркадия, явно довольная реакцией собеседницы. — Они занимаются планированием истории и идут по стопам самого Селдона. Они остановили Мула, потому что было еще рано, но теперь… я думаю, они будут поддерживать Калган.

— А почему? — робко поинтересовалась Каллия.

— Да потому что Калган сейчас — самая подходящая кандидатура для того, чтобы стать ядром повой Империи.

Было похоже, что до Леди Каллии наконец дошел смысл сказанного.

— Ты хочешь сказать, что мой Зайчик может стать во главе новой Империи, да?

— Ну, этого нельзя вот так с уверенностью утверждать… Дядя Хомир так думает, но, чтобы все уточнить, ему нужно посмотреть записи Мула.

— Это очень, очень сложно… — покачав головой, проговорила Леди Каллия.

Аркадия пожала плечами. Она сделала все, что могла.

Лорд Стеттин был настроен саркастически. Беседа с хлюпиком из Академии прошла без особого успеха. Более того — ему было стыдно за себя. Быть абсолютным монархом двадцати семи миров, хозяином мощнейшего в Галактике Флота — и быть вынужденным тратить время на пустую болтовню с каким-то букинистом!

Проклятие!

Неужели он должен нарушить калганские традиции? Позволить этому слюнтяю войти во Дворец Мула для того, чтобы он еще одну книжонку написал? Черт бы его побрал — научный вопрос! Святость истины! Дьявол! И он должен был выслушивать эту галиматью совершенно серьезно! Нет, а потом, все-таки как ни крути — на Дворце было проклятие… Конечно, он в это не верил — ни один здравомыслящий человек не поверил бы в глупые байки. Но для того чтобы нарушить неписаный закон, нужна была более веская причина.

— Чего тебе? — буркнул он, когда в дверях появилась Каллия.

— Ты занят?

— Да. Я занят.

— Но… у тебя никого нет, Зайчик. Позволь мне минутку поговорить с тобой…

— О господи! — заскрипел зубами Стеттин. — Ну, чего ты хочешь? Только побыстрей!

Запинаясь, она проговорила:

— Девочка… сказала мне, что они… хотят войти во Дворец Мула. Там, наверное, очень красиво…

— Вот как? Она тебе сказала? Ну так вот, заруби себе на носу — никто туда не войдет — ни они, ни мы! А теперь ступай займись своими делами. Ты мне надоела.

— Но, Зайчик, а почему бы и нет? Неужели ты правда, им не разрешишь? Ведь девочка сказала, что ты… можешь создать новую Империю…

— Плевать я хотел, что она сказала. Постой!

Он шагнул к Каллии и грубо схватил ее за руку:

— Что она тебе сказала?

— Мне больно! Отпусти! Ну, не помню я точно, что она сказала, и не вспомню, если ты будешь так на меня смотреть!

Он выпустил ее руку, и она, всхлипывая и потирая покрасневшую руку, призналась:

— Я обещала девочке, что никому не скажу.

— Умница! А теперь говори быстро!

— Ну, в общем, она сказала, что План Селдона изменился, и что где-то есть еще одна Академия. И что эта Академия хочет, чтобы ты создал новую Империю. Вот и все. Она сказала еще, что мистер Мунн — очень важный ученый и что во Дворце Мула он может найти что-то такое, что подтвердит его догадки. Вот и все, что она сказала. Ты сердишься?

Но Стеттин ничего ей не ответил. Он быстро вышел из комнаты, оставив Леди Каллию в полной растерянности. Она проводила его взглядом, глаза ее были полны слез.

Не прошло и получаса, как по официальной почте Первого Гражданина было отдано два приказа. В первом было изложено распоряжение немедленно вывести в космос пятьсот линкоров — якобы на боевые учения. Второй приказ поверг в полное замешательство одного нашего знакомого…

Хомир Мунн как раз заканчивал приготовления к отлету, когда ему доставили этот самый второй приказ. Естественно, это было официальное разрешение посетить Дворец Мула. Он читал и перечитывал его, испытывая какие угодно чувства, но только не радость.

А Аркадия была счастлива. Она-то знала, что произошло.

По крайней мере, думала, что знает.

Глава 14

ПАНИКА

Полли поставила поднос с завтраком на стол и принялась сервировать стол, искоса поглядывая на маленький телевизор, стоявший тут же. Шла программа новостей. Делать два дела сразу ей было совсем не трудно — вся пища была упакована в стерильные разовые контейнеры. Ей оставалось только выбрать меню, поставить контейнеры на стол, а потом убрать их и выбросить в дезинтегратор.

Она комментировала новости, укоризненно цокая языком и вздыхая.

— Господи, ну до чего же злые люди… — проговорила она, качая головой.

Доктор Дарелл промычал в ответ что-то нечленораздельное.

Голос Полли, когда она принималась обличать пороки рода человеческого, становился неприятно скрипучим.

— Нет, все-таки почему эти мерзкие калганцы себе такое позволяют? И ведь хитрющие такие — с виду мирные да тихие, но я-то знаю: от них все беды, все время от них все беды.

Нет, вы поглядите, что вытворяют, — «Народные волнения перед посольством Академии»! Меня бы вот спросили — я бы им быстро все объяснила. Память у них короткая, доктор Дарелл, вот что я вам скажу. Ну, вы же помните последнюю войну после того, как Мул помер, — я-то тогда еще пешком под стол ходила — сколько мы тогда от них, мерзавцев, натерпелись! Дядя-то мой погиб тогда, а ведь какой молодой был — еще двадцати не исполнилось, только два года как женился, дочка сироткой осталась… А его как сейчас помню — блондин, красавец писаный, ямочка на подбородке. Где-то у меня портрет его есть…

А теперь у дочки его уже свой сын во флоте, и случись что…

Помню, ох как хорошо помню, как мы ходили в патрулях при бомбардировках, даже старики дежурили в стратосферной защите — господи, да что угодно могло случиться, если бы калганцы прорвались! А мать нам тогда, детям малым, только и говорила, что надо еду экономить, да какие цены, да какие налоги — едва концы с концами сводили…

Да будь у них там люди поумнее, сроду бы не начали ничего такого опять. Только это все не простой народ выдумывает, это уж как пить дать. Простым калганцам разве это надо? Сидели бы себе дома, с женами да детишками — неужто им и впрямь охота тащиться невесть куда, чтобы их там кокнули? Нет, это все этот Стеттин, скотина, прошу прощения, доктор. И как его только земля носит? Укокошил этого старика несчастного — ну, как его — Таллоса, вот, а теперь думает, как бы всю Галактику к рукам прибрать.

А уж мы-то ему чем не угодили, ума не приложу! Ведь все одно — победить ему нас не выйдет — ни у кого не выходило. Уж не знаю, План там или что другое, но только не по душе мне такие планы, чтобы людям убивать друг друга. Нет, про Гэри Селдона я ничего дурного не хочу сказать, упаси бог, он, наверное, все знает, ему виднее, и не такой дуре, как я, его судить. А вот для другой Академии я слова доброго не найду. Уж они-то наверняка могли бы этим калганцам по мозгам дать, да покрепче, чтоб те прочухались и перестали пакостничать. В конце-то концов они так и сделают, только уж поторопились бы, пока беды не вышло.

Доктор Дарелл рассеянно взглянул на нее:

— Ты что-то сказала, Полли?

Глаза Полли широко раскрылись, но тут же сердито сузились.

— Ничего, доктор, ровным счетом ничего не сказала. Что я могла сказать? Разве мне можно хоть слово сказать в этом доме? Крутишься тут целый день — все подай да принеси, а чтоб слово сказать…

Продолжая сердито ворчать, она удалилась.

Ее уход произвел на доктора Дарелла впечатления не больше, чем ее причитания.

Калган? Блеф, ерунда. Элементарный физический противник. Таких во все времена побеждали.

У него были дела поважнее. Неделю назад мэр предложил ему возглавить пост Главного Куратора по Научным Исследованиям в Министерстве обороны. Сегодня он должен дать ответ.

Он нервничал. Почему он? Ведь можно отказаться… Нет, это покажется странным, а ему вовсе не хотелось казаться странным. В конце концов, до Калгана ему никакого дела нет. У него только один враг. Этот враг у него был всегда.

Пока была жива, его жена, у него была только одна цель — скрываться. Он с тоской вспоминал долгие, тихие дни на Тренторе, которые текли среди молчаливых руин прошлого. Тишина разрушенного мира, полное, отрешенное забытье…

Но она умерла — и пяти лет не прошло… А после этого в его жизни осталось одно — борьба с призрачным, невидимым врагом, лишившим его простого, человеческого счастья, предопределившим его судьбу, превратившим всю его жизнь в отчаянное отодвигание ненавистного финала, сделавшего всю Вселенную полем ненавистнической, смертельной шахматной игры.

Да, это была высокая, благородная роль — он и сам так думал, и борьба стала смыслом его жизни.

Вначале был Сантаннийский Университет, где он работал с доктором Кляйзе. Эти пять лет были относительно спокойными.

Но Кляйзе — всего-навсего сборщик и классификатор данных. Настоящая борьба была ему не по плечу. И когда Дарелл окончательно в этом убедился, он понял, что ему пора уходить.

Кляйзе мог бы, конечно, работать втайне, но один он работать не мог — ему нужны были помощники. Он обследовал конкретных людей. Он был официальным сотрудником Университета, то есть был на виду. Все это мешало делу.

Кляйзе не сумел бы этого понять, а он, Дарелл, не мог ему ничего объяснить. Они расстались врагами. Это нормально, так и должно было быть. Он и должен был уйти так, как будто сдался. На тот случай, если за ним следили.

Кляйзе открыто работал с энцефалограммами, а Дарелл только в уме математически обрабатывал полученные данные. У Кляйзе было много сотрудников, у Дарелла — никого. Кляйзе работал в крупном Университете, а Дарелл — в тишине и покое загородного дома.

Но он был близок к решению. Он понял многое.

Человек из Второй Академии — не человек, если говорить о головном мозге. Мудрейшие физиологи нейрохимики со своими тончайшими анализами могут ничего не заметить — но различие именно здесь. А если различие кроется на уровне сознания, то только там его нужно искать, и только там его можно выявить.

Взять, к примеру, такого человека, как Мул. Несомненно, люди из Второй Академии обладали силой, подобной силе Мула — врожденной или приобретенной, неважно, то есть способностью выявлять и контролировать человеческие эмоции. Попробуйте вычленить из этого сознания ту самую электрическую цепь, попробуйте найти те мельчайшие детали на энцефалограмме, которые позволили бы вам нечто безошибочно определить!

И вот теперь Кляйзе опять вернулся в его жизнь — в обличье этого гордеца и выскочки — его ученика, Антора.

Чушь! Чушь! Все эти энцефалограммы «обработанных» людей! Да он много лет назад все это видел и умел выявлять, а толку-то что? Ему нужен инструмент, нужно оружие. Однако он вынужден сотрудничать с Антором — так спокойнее.

Спокойнее и разумнее было и сейчас согласиться на предложенную мэром работу. Это был разумный и безопасный вариант. Итак, он оставался конспиратором внутри конспирации…

Страх за Аркадию пронзил его на мгновение, но он прогнал его прочь. Будь он сам себе хозяин, разве он допустил бы это? Будь он сам себе хозяин, только он и был бы в опасности и больше никто. Если бы он был сам себе хозяин… Внутри у него жарким клубком закручивались ярость, гнев, злость на мертвого Кляйзе, на живого Антора, на всех самоуверенных идиотов…

Нет, она сумеет о себе позаботиться. Она взрослая, умная девочка. Должна, должна суметь!

Но мысленно он шепотом спросил у самого себя:

— А сумеет ли?

Как раз в этот самый момент, когда доктор Дарелл пытался уговорить самого себя, что его дочь сумеет о себе позаботиться, Аркадия сидела в холодной, неуютной приемной официальной Резиденции Первого Гражданина Галактики. Уже полчаса она сидела там, уныло поглядывая на стены. Когда они входили в приемную вместе с Хомиром Мунном, у двери стояли два вооруженных гвардейца. Прежде она их там что-то не замечала.

Сейчас она была одна, но ей казалось, что даже мебель смотрит на нее как-то недружелюбно. Такое было впервые.

С чего бы это?

Хомир был на приеме у Лорда Стеттина. Господи, ну что же случилось?

Она начинала злиться. В подобных ситуациях герои библиофильмов и видеотриллеров всегда предвидели развязку, были подготовлены к ней, когда она наступала, а она — она просто сидела… Случиться могло все, что угодно. Все, что угодно! А она просто сидела и ничего не делала. А главное, ничего не понимала.

Ну-ка, еще раз все с начала. Еще раз. Может быть, удастся что-нибудь понять.

Две недели Мунн, можно сказать, жил во Дворце Мула. Один раз, с разрешения Лорда Стеттина, он взял ее туда с собой. Дворец представлял собой массивное, угрюмое здание — казалось, все там как-то нервно вздрагивало от прикосновения живого ко всему, что спало мертвенным сном, погруженное в воспоминания, и отвечало на звук шагов враждебным эхом или сердитым скрипом. Ей там совсем не понравилось.

Насколько приятней было смотреть на широкие, оживленные улицы столицы, ходить в театры и смотреть спектакли в мире, который, хотя и был гораздо беднее Академии, но не жалел денег на роскошь!

По вечерам Хомир возвращался из Дворца, сияющий от благоговейного трепета.

— Это мир моей мечты, — говорил он. — О, если бы я мог разобрать весь дворец по кусочку и перевезти на Терминус — какой можно было бы создать музей!

Казалось, он полностью избавился от сомнений и растерянности. Он весь светился, был заметно возбужден. И еще один признак появился в его состоянии. Он совсем перестал заикаться…

Однажды Мунн обмолвился:

— Я нашел кое-какие обрывки записей генерала Притчера.

— Я знаю о нем, — ответила Аркадия. — Он был изменником из Академии и прочесывал Галактику в поисках Второй Академии.

— Ну, не совсем «изменником», Аркадия. Так нельзя. Его же «обработал» Мул.

— А это одно и то же.

— Ну нет. Ты пойми: прочесывание Галактики, о котором ты говоришь, было абсолютно бесполезным занятием. В материалах Конвенции Селдона о создании двух Академий пятьсот лет назад содержится только одно-единственное упоминание о Второй Академии. Там говорится, что она находится «на другом краю Галактики», «в конце звёзд». Это — все, чем располагали Мул и Притчер. У них не было в распоряжении метода, с помощью которого они могли бы точно распознать Вторую Академию, даже если бы нашли ее. Это было чистое безумие!

Я нашел их записи, — продолжал он, будто разговаривая сам с собой, — и оттуда явствует, что они, как ты сказала, «прочесали» почти тысячу миров, по могли бы с таким же успехом посетить хоть миллион. Но наше положение ничуть не лучше…

Аркадия прижала палец к губам.

— Ш-ш-ш… — прервала она его.

Хомир вздрогнул, задумался. Придя в себя, кивнул.

— Да, ты права, лучше об этом не говорить, — пробормотал он.

А теперь Хомир был у Лорда Стеттина, а Аркадия сидела в приемной одна-одинешенька и чувствовала, как громко и быстро бьется у нее сердце, но ничего не могла поделать. Это было самое страшное. Никакой причины происходящего она не видела и ничего не могла понять.

А по другую сторону двери примерно так же чувствовал себя Хомир Мунн. Ему казалось, что он тонет в море липкого желе. Он отчаянно боролся с заиканием, но в результате, естественно, не мог двух слов связать.

Лорд Стеттин был в полном парадном облачении и во всем величии своего шестифутового роста. Чеканя слова, он отстукивал ритм железным кулачищем.

— Итак, у вас было две недели. И вы осмеливаетесь заявиться ко мне со сказочками про белого бычка! Ну, давайте скажите мне самое худшее. Значит, я должен свой флот на пуговицы переплавить? Или я должен сражаться с призраками из Второй Академии так, как с ними сражались ваши люди?

— Я-я п-повторяю, мой господин, ч-что я не п-пророк. Я… с-совершенно ра-астерян, п-поверьте!

— А может быть, вы хотите вернуться домой, чтобы предупредить ваших соотечественников? Надоели мне ваши увертки, ясно? Или скажите мне правду, или я вытрясу ее из вас вместе с вашими кишками.

— А-а я и г-говорю т-только п-правду! И вы-ынужден на-апомнить вам, мой господин, ч-что я — г-гражданин Академии. Вы не посмеете ко м-мне п-прикоснуться, чтобы это не на-авлекло на вас к-кучу всяких н-неприятностей…

Лорд Стеттин громко расхохотался:

— Вот уж напугали, нечего сказать! Детишек пугайте или полоумных дурачков. Так вот, мистер Мунн, я и так был достаточно терпелив. Целых двадцать минут я выслушивал ваш детский лепет. Небось ночи не спали, придумывали? Напрасно утруждались! Я прекрасно знаю, что вы прибыли сюда не только для того, чтобы потревожить прах Мула, разгрести пепел погребального костра и погреть руки на головешках. Что, разве я не прав?

Хомир Мунн не мог утаить жуткого, знобящего страха. Глаза выдали его. Он сделал судорожный, глубокий вдох, Лорд Стеттин заметил это и с такой силой надавил на плечо несчастного гражданина Академии, что даже кресло, в котором тот сидел, просело от давления.

— Ну вот. А теперь давайте откровенно. Вы исследуете План Селдона. Вы знаете, что он больше не выполняется. Вероятно, вы знаете и то, что единственным претендентом на победу в настоящее время являюсь я. Я и мои наследники. Послушайте, дружище, разве не все равно, кто станет во главе Второй Империи, если таковая будет создана? У истории нет фаворитов — так, кажется, говорится? Или вы боитесь мне сказать? Вы же видите, я отлично знаю, какова ваша миссия!

Мунн прохрипел:

— Ч-чего в-вы хо-отите?

— Вашего присутствия. Я не хочу, чтобы План полетел к чертикам из-за того, что я был слишком доверчив. Вы в этих вещах понимаете побольше моего, от вас не укроются такие мелочи, которые я мог бы упустить. Не сомневайтесь, когда все будет кончено, я вас щедро вознагражу. Отвалю приличный куш, будьте уверены. Что вам делать в Академии? Книжки с места на место переставлять? Что толку пытаться сражаться с волной, которая неизбежно захлестнет всех вас? Чего вы добьетесь? Продлите войну? Или вы, так сказать, патриот, мечтающий умереть за родину?

— Я… я…

Мунн запнулся и замолчал окончательно.

— Вы останетесь здесь, — уверенно заявил Лорд Стеттин. — Выбора у вас нет. Да, вот еще что — чуть не забыл. Судя по моим данным, ваша племянница — из семьи Байты Дарелл. Это правда?

Хомир удивленно выговорил:

— Д-да…

Тут ему не было смысла врать.

— Эта семья пользуется почетом в Академии?

Хомир кивнул:

— Да. Они не позволят, ч-чтобы ей п-причинили зло.

— Зло! Не будьте так наивны. Я совсем о другом думаю. Сколько ей лет?

— Четырнадцать.

— Так… Ну что ж, даже Гэри Селдону и Второй Академии не под силу ни остановить время, ни запретить девочке стать женщиной.

Сказав это, он резко развернулся и в два шага оказался у занавешенной двери. Рывком отдернул занавеску.

— Что ты тут делаешь? Какого дьявола!

Леди Каллия, застигнутая врасплох, испуганно моргала. Собравшись с духом, она пробормотала:

— Я… не знала, что ты не один…

— Не один, как видишь. Об этом я с тобой после поговорю, а теперь — марш отсюда, да побыстрей!

Ее поспешные шаги быстро затихли в коридоре. Стеттин вернулся.

— Ну вот, — сказал он, довольно потирая руки, — последний акт затянувшейся комедии. Ничего, скоро финал. Значит, четырнадцать? Ну-ну…

Хомир в ужасе уставился на него.

Дверь приемной бесшумно открылась. Аркадия вздрогнула и вскочила на ноги. Казалось, целую вечность она не двигалась, глядя на отчаянно манивший ее указательный палец, но наконец, как будто в ответ на магнетический призыв, излучаемый самим видом белой дрожащей фигуры, она на цыпочках подбежала к двери.

Тихо-тихо прошелестели их шаги по коридору. Леди Каллия — это, конечно же, была она, до боли сжала запястье Аркадии. Аркадия сама не понимала почему, но послушно шла за ней. Может быть, потому, что ее-то как раз она совсем не боялась.

И все-таки — в чем же дело?

Они добежали до двери будуара и скользнули в нее — тут царил розовый пух, запах духов и патоки. Леди Каллия закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Тяжело дыша, она проговорила:

— Мы прошли ко мне… в мою комнату… потайным ходом… от Его кабинета.

Произнося слово «Его», она подняла вверх указательный палец, будто сама мысль о «Нем» ее смертельно пугала.

— Как удачно… как удачно!

Зрачки ее так увеличились, что глаза казались не голубыми, а черными.

— Но… в чем дело? — робко начала Аркадия.

— Нет, детка, нет. Нет времени объяснять. Разденься! Быстро! Пожалуйста, прошу тебя! Я дам тебе другую одежду, тогда они не узнают тебя.

Она побежала за ширму и принялась яростно вышвыривать из гардероба белье, платья, шарфы, отчаянно пытаясь найти что-нибудь подходящее, такое, что могла бы надеть на себя девочка и не выглядеть как из публичного дома.

— Ну вот, вот это, пожалуй, подойдет. Должно подойти. У тебя есть деньги? Вот, возьми. Возьми, прошу тебя. Возьми все! И еще вот это, — она яростно вырвала серьги из ушей и сорвала с пальцев все кольца и перстни. — И беги домой — домой, к себе в Академию!

— Но… а как же мой дядя, Хомир? — попыталась слабо протестовать Аркадия, в то время как на нее опускались вороха шелка, пахнущего смесью пота и духов.

— Он не сможет улететь. Зайчик решил оставить его здесь навсегда, а тебе нельзя здесь оставаться. Ну, миленькая, неужели ты не понимаешь?

— Нет! Я не понимаю! — крикнула Аркадия и вырвалась из ее рук.

— Ты должна немедленно лететь домой и предупредить свой народ, что будет война. Неужели не ясно?

Непостижимым образом страх изменил Каллию — придал ее голосу твердость, мыслям — ясность, словам — четкость. Она просто на себя не была похожа.

— А теперь — пошли.

Наружу они выходили другим путем. Люди, мимо которых они проходили, не останавливали их — только провожали взглядами. Они не могли решиться остановить ту, которую безнаказанно мог остановить только сам Повелитель Калгана. Гвардейцы щелкали каблуками и приставляли к ноге оружие, когда они проходили через очередные двери.

Аркадия задыхалась. Ей казалось, что с того момента, как Леди Каллия, бледная и трепещущая, поманила ее пальцем и вывела из приемной, прошла целая вечность, — но на самом деле с той минуты до того мгновения, как они оказались за воротами ограды, на улице, полной людей, где издалека слышался шум автострады, прошло всего-навсего двадцать пять минут.

Аркадия с внезапной жалостью и нежностью оглянулась на свою провожатую.

— Я не понимаю, почему вы это делаете для меня, моя госпожа, но все равно — я благодарю вас. А что все-таки будет с дядей Хомиром?

— Не знаю, — покачала головой Каллия. — Ну, что же ты стоишь? Бегом в космопорт. Не жди. Тебя, может быть, уже ищут.

Но Аркадия все еще колебалась. Как она могла покинуть Хомира? Только теперь, когда она наконец была на свободе, она задала тот вопрос, который не давал ей покоя:

— А… вас это почему так волнует?

Леди Каллия, прикусив нижнюю губу, пробормотала:

— Я не смогу тебе этого объяснить — ты еще маленькая. Это неприлично, непристойно говорить тебе такие вещи. Вырастешь — сама все поймешь. И меня поймешь. Когда я встретила Зайчика, мне было всего шестнадцать. В общем, тебе нельзя здесь оставаться. Я этого не переживу!

Аркадия похолодела. Она поняла.

— А… — прошептала она, — что он с вами сделает, когда узнает?

— Не знаю, — опустив глаза, прошептала в ответ Каллия, последний раз взглянула на Аркадию и, подхватив юбку, бросилась бегом назад, к особняку Первого Гражданина.

Долгое, очень долгое мгновение Аркадия стояла, не двигаясь, потому что в тот самый момент, когда Каллия бросила на нее прощальный взгляд, девочка кое-что увидела… Напуганные, полные ужаса глаза Леди Каллии на миг вспыхнули и озарились холодной радостью.

Потрясающей, знобящей, нечеловеческой радостью.

Много чего можно было увидеть в этой быстрой вспышке чужого взгляда, но у Аркадии не было никаких сомнений в том, что именно она увидела.

А теперь она бежала — нет, она опрометью неслась прочь, отчаянно ища глазами ближайшую будку, откуда можно было вызвать воздушное такси.

Она бежала не от Лорда Стеттина — нет, не от него и не от его ищеек, наверное, уже пущенных по ее следам, не от того гигантского монстра, в которого в ее воображении превратились принадлежавшие ему двадцать семь миров и который гнался за ней по пятам.

Она бежала от одной-единственной слабой женщины, которая устроила ее побег. От той, которая одарила деньгами и драгоценностями, которая рисковала собственной жизнью, чтобы спасти ее, от той, которая — теперь она это твердо знала — была из Второй Академии…

Воздушное такси мягко опустилось рядом с тротуаром. В лицо Аркадии дунул мягкий ветерок, ее пушистые волосы слегка растрепались под подаренным Каллией капюшоном.

— Куда поедем, мадам?

Она всеми силами пыталась сделать свой голос более низким, чтобы водитель не догадался, что перед ним — ребенок.

— Сколько в городе космопортов?

— Два. А вам в какой надо-то?

— Какой ближе?

Водитель удивленно взглянул на нее:

— Центральный, мадам.

— Тогда в другой. Я хорошо заплачу.

В руке у нее был банкнот в двадцать калганиток. Она не знала, много это или мало, но таксист одобрительно кивнул:

— Как скажете, мадам. Куда вашей душеньке угодно, туда и отвезем!

Она прижалась горячей щекой к прохладному стеклу. Внизу ленивой рекой текли огни города.

Что же делать? Что же делать?

Именно сейчас она отчетливо ощутила, что она — всего-то навсего упрямая, непослушная девочка, которая забралась так далеко от папы. Ей стало страшно. Глаза ее против воли наполнились слезами, грудь разрывали сдавленные рыдания.

Она не боялась, что ее поймает Лорд Стеттин. Леди Каллия этого не допустит. Леди Каллия! Старая, толстая, глупая — а ведь держала же под уздцы своего господина и повелителя каким-то образом. Ну, теперь-то было ясно — каким. Все-все теперь было ясно.

Этот чай, эта светская беседа… А она-то, дурочка, старалась, умную из себя корчила! Умненькая маленькая Аркадия! Аркадия просто готова была сгореть со стыда за себя. Как она себя презирала и ненавидела сейчас! Все ведь было продумано — все это были хитрые маневры — даже то, что Стеттин разрешил Хомиру войти во Дворец. Это она, эта дура набитая Каллия, так хотела и все устроила так, что умненькая Аркадия сама взяла да и предложила такое прекрасное объяснение для всего — такое, какое бы не вызвало никаких подозрений у жертв ее деяний, а ее личное участие во всем этом было минимальным.

Но почему же тогда она осталась на свободе? Хомир, без сомнения, арестован…

Если только…

Если только она послушается и отправится домой, в Академию, как приманка, с помощью которой они затянут в свои ловчие сети всех остальных.

Она ясно поняла, что в Академию ей возвращаться нельзя ни в коем случае.

— Космопорт, мадам.

Воздушное такси стояло на земле. Вот дела! А она даже и не заметила, как приземлились. Как тут было красиво!

— Благодарю, — проговорила она, сунула водителю банкноту даже не взглянув на него, и выпрыгнула из кабинки на землю.

Не оглядываясь по сторонам, она бегом бросилась по асфальтированной дорожке.

Огни. Веселые, беспечные мужчины и женщины. Огромные, светящиеся в воздухе буквы — информация о прилетающих и улетающих звездолетах.

Куда же ей лететь? Ей было все равно. Она знала только, куда ей лететь нельзя — в Академию. Так что, в принципе, лететь можно куда угодно.

Слава богу, что все-таки было это мгновенное забытье — когда Каллия устала от своей игры. Она-то думала, что имеет дело просто-напросто с ребенком, и на мгновение расслабилась — дала волю своей радости.

Но Аркадия поняла и еще кое-что. Мысль эта неотступно вертелась у нее в сознании и пришла к ней еще до того, как она села в такси. Мысль эта означала конец ее детства.

Она знала, что должна убежать.

Это было самое главное. Да, они могут раскрыть любого конспиратора в Академии, могут даже схватить ее отца — но она не могла, не имела права пренебрегать предупреждением. Она не могла рисковать собственной жизнью — ради всего Терминуса. Сейчас она была самой важной персоной в Галактике.

Она знала это уже тогда, когда стояла перед кассой-автоматом и выбирала, куда ей лететь.

Потому что во всей Галактике только она, только она одна знала, кроме них самих, знала, где находится Вторая Академия.

Глава 15

ТРЕНТОР — К середине периода Безвластия Трентор был заброшенной планетой. Посреди колоссальных руин ютилась малочисленная фермерская община…

Галактическая энциклопедия

ВОН ИЗ СЕТИ

Вряд ли найдется что-либо подобное оживленному космопорту на окраине столицы многонаселенной планеты. Впечатляет зрелище громадных кораблей, величаво покоящихся на стоянках. Если подгадать, можно увидеть потрясающую воображение картину — посадку звездолета, а если повезет еще больше — то и взлет стального гиганта. Причем все это происходит практически бесшумно.

Под взлетно-посадочное поле отведено девяносто пять процентов территории космопорта. Все это пространство отдано кораблям, обслуживающему персоналу и диспетчерским компьютерам, которые обслуживают и персонал, и корабли.

И только пять процентов территории отведено пассажирам, для которых космопорт — всего-навсего вокзал, откуда они могут отправиться ко всем звездам Галактики. Конечно, только единицы из этой многоголовой безымянной толпы остановятся, чтобы задуматься о том, сколько труда и инженерной мысли вложено в это грандиозное сооружение, связывающее тонкими невидимыми нитями всю Галактику. Возможно, найдется и такой, кто почешет затылок, увидев вблизи тонны сверкающей стали, — издалека ведь корабли казались такими маленькими! Невольно придет в голову мысль, что достаточно одному из этих циклопических цилиндров пройти мимо направляющего луча и грохнуться на землю в полумиле от места посадки, а может быть, даже и пробить гласситовую крышу зала ожидания, и от сотен тысяч людей останется лишь микроскопическая органическая пыль да порошок фосфатов.

Но такое могло прийти в голову только неизлечимому психопату. Система контроля безопасности действовала бесперебойно и четко.

Но о чем же думали все эти люди? Это же не просто толпа, как вы понимаете. Это толпа, имеющая определенную цель. Цель эта витает над залом ожидания и создает специфическую атмосферу. Выстраиваются очереди, родители шикают на детей, перевозится с места на место багаж — люди путешествуют, все куда-то летят…

А теперь представьте себе одно-единственное существо в этой толпе, которое не знает, куда ему лететь, и в то же время жаждет улететь куда-нибудь гораздо более сильно, чем все остальные: улететь куда угодно. Или, точнее, почти куда угодно.

Аркадия Дарелл, одетая в чужую одежду, стоящая на чужой планете посреди бесчисленного множества чужих жизней и чужих планов — даже сама ее жизнь показалась ей на мгновение чужой, честно желала сейчас только одного — безопасности собственной жизни. Она не знала, что хочет именно этого, — и в то же время ее пугала открытость пространства и ей хотелось как можно скорее где-нибудь спрятаться, где-нибудь в самом заброшенном уголке Галактики, где ее никто не стал бы искать.

Она стояла там, ей было всего четырнадцать, а она устала и измучилась на все восемьдесят, а уж напутана так, как будто ей было всего лет восемь-девять.

Кто из всех этих тысяч людей, которые непрестанно проходили мимо, был из Второй Академии? Какой случайный прохожий мог ее уничтожить только за то, что она знала? За то, что она знала, где находится Вторая Академия?

Когда к ней кто-то обратился, ей показалось, что раздался удар грома.

— Послушайте, мисс, — сказал кто-то у нее за спиной, — вы тут билет покупаете или так просто стоите?

Только теперь она поняла, что стоит перед кассой-автоматом. Нужно было вложить в щель на панели автомата крупный банкнот, который тут же исчезал внутри. Потом нужно было нажать кнопку около названия места назначения, и из другой щели выпадали билет и сдача — все тютелька в тютельку благодаря работе электронной схемы. Это было настолько просто и привычно, что и правда странно было стоять перед автоматом целых пять минут.

Аркадия сунула в щель банкнот в двести кредиток, и тут ее взгляд неожиданно остановился на табличке с надписью «Трентор». Трентор — столица мертвого мира, мертвой Империи, планета, где она родилась. Она, как во сне, нажала кнопку. Ничего не случилось — только на табло загорелись цифры — 172.18. 172.18 — мигало табло, 172.18. Автомат требовал еще один двухсотенный банкнот. Такая сумма у нее, к счастью, нашлась. Выпал билет. Она взяла его, и следом за ним выпала сдача. Она сгребла деньги и побежала прочь. Человек, стоявший позади нее, быстро нажал кнопку на панели автомата, а она даже не обернулась, чтобы взглянуть, кто ее просил поторопиться.

Но бежать некуда. Здесь везде были ее враги.

Зажав в руке билет, она задрала голову и принялась лихорадочно читать повисшие в воздухе слова из светящихся букв — названия рейсов: «Стефания», «Анакреон», «Фермус». А вот и родное название — «Терминус». Она вздрогнула, задержалась на мгновение, но тут же ринулась дальше.

На оставшиеся деньги она могла бы приобрести маленькое устройство, настроенное на нужный ей рейс. Такое устройство можно спрятать в сумочку, так что только она одна услышала бы его тихий сигнал за пятнадцать минут до отправления корабля. Но такие устройства приобретают люди, по-настоящему заботящиеся о своей безопасности, которые могут себе позволить остановиться на бегу, чтобы подумать об этом.

А она, глядя во все стороны одновременно, на бегу уткнулась головой в чей-то мягкий живот. Она почувствовала, как у этогочеловека перехватило дыхание и вырвалось сдавленное проклятие. Чья-то рука легла на ее плечо. Она обреченно съежилась и только и смогла, что промычать нечто отдаленно напоминавшее извинение. Человек крепко сжимал ее плечо и не уходил. Далеко не сразу она собралась с духом и осмелилась взглянуть ему в лицо. Он был полный, маленького роста. Волосы у него были светлые, густые, зачесанные назад, что создавало впечатление парика, совершенно не вязавшегося с круглым, румяным, добродушным лицом.

— Ну, что стряслось? — наконец дружелюбно поинтересовался он. — Мы чем-то напуганы?

— Простите, — оторопело пробормотала Аркадия. — Извините, мне нужно идти.

Но он, пропустив мимо ушей ее слова, сказал:

— Погоди, малышка, ты так билетик потеряешь.

Он взял билет из ее ослабевших бледных пальцев и с видом явного удовольствия уставился на него.

— Ну, я так и думал, — сказал он и взревел, как бык: — Ма-му-ля!!

Рядом с ним тут же оказалась женщина — еще толще, еще ниже ростом и еще более румяная. Она накручивала на палец седой локон, выбившийся из-под жутко старомодной шляпки.

— Папуля, — произнесла она укоризненно, — ну что же ты так вопишь в общественном месте? Люди подумают, что ты не в своем уме. Ты же не на ферме!

Она солнечно улыбнулась оторопевшей Аркадии:

— У него, знаешь, манеры — сущий дикарь. — Потом резко добавила: — Папуля, отпусти девочку! Чего ты к ней пристал?

Но Папуля только билетом помахал ей в ответ:

— Глянь-ка — она летит на Трентор.

Лицо Мамули просияло:

— Так ты с Трентора? Да отпусти же ты ее руку, Папуля, сколько тебе говорить!

Она поставила на пол громадный чемодан и усадила на него Аркадию — мягко, но настойчиво.

— Садись, и пусть твои маленькие ножки немного отдохнут. Корабль еще только через час будет, а все кресла заняты спящими бродягами. Так ты с Трентора?

Аркадия вздохнула поглубже и наконец выдавила из себя:

— Я там родилась.

— Ну надо же! А мы тут целый месяц проторчали и ни одного земляка не встретили. Вот радость-то!! А твои родители…

— Я без родителей, — осторожно ответила Аркадия.

— Одна-одинешенька? Такая маленькая девочка?

Мамуля была возмущена и полна жалости одновременно.

— Как же это тебя так отпустили?

— Мамуля, — Папуля потянул супругу за рукав, — дай мне сказать. Тут что-то не то. Мне кажется, ее кто-то здорово напугал.

Он старался говорить шепотом, но Аркадия прекрасно все слышала.

— Она бежала — я видел — бежала, сама не зная куда. Я не успел в сторону отойти, а она как налетит на меня. И знаешь, Мамуля, что я думаю? Она в опасности, вот что.

— Угу. А теперь, Папуля, будь добр, заткнись. На такого, как ты, налететь нетрудно.

Она уселась на чемодан рядом с Аркадией. Чемодан заскрипел и просел от ее солидного веса. Мамуля мягко обняла Аркадию за плечи.

— Ты от кого-то убегаешь, лапочка? Не бойся, скажи мне. Я тебе помогу, вот увидишь.

Аркадия искоса взглянула на Мамулю, в ее добрые серые глаза, и у нее задрожали губы. Одна часть ее сознания говорила ей: вот люди с Трентора, с которыми можно полететь туда, которые помогут ей остаться там, покуда она не решит, куда ей лететь дальше. Но другая часть сознания, чей голос звучал громче и настойчивее, твердила ей, что она забыла о судьбе своей матери, что она слишком мала и слишком устала для того, чтобы бороться со всей Вселенной, что ей ничего не хочется, только бы свернуться в клубочек и чтобы вот такие теплые и добрые руки обнимали ее, и если бы мама была жива, то она бы, она бы…

Впервые за весь вечер она расплакалась — совсем как маленькая, но ничуть не стыдилась этого. Она уткнулась в плечо Мамули, в ее старомодное платье, и уже насквозь промочила его безутешными, неудержимыми слезами, а добрые руки женщины все обнимали ее, нежно поглаживая кудряшки Аркадии.

Папуля стоял рядом, беспомощно глядя на супругу, отчаянно шаря по карманам в поисках носового платка. Наконец платок был найден и тут же перешел в руку Мамули. Она взглядом призвала супруга к спокойствию. Толпы народа проходили мимо, не обращая на них никакого внимания, — подумаешь, ничего особенного. Они были как будто совсем одни.

Наконец слезы кончились. Аркадия смущенно улыбнулась, вытирая покрасневшие глаза чужим носовым платком.

— Черт возьми, — прошептала она. — Стыд какой. Я…

— Ш-ш-ш! — тихо успокоила ее Мамуля. — Не говори ничего. Просто посиди и отдохни. Отдышись маленько. А потом расскажи нам, что у тебя за беда такая приключилась. Вот увидишь, мы все уладим. И все будет хорошо.

Аркадия собрала все свое мужество, сосредоточилась. Нет, правду им сказать она не могла. Правду она не могла сказать никому. Но она слишком устала для того, чтобы придумать подходящее объяснение.

Она прошептала:

— Мне уже лучше.

— Вот и славно, — сказала Мамуля. — Ну а теперь скажи мне, что у тебя за несчастье. Ты же ничего плохого не сделала? Ну а сделала — беда невелика. Мы тебе поможем, только скажи нам все начистоту.

— Для друга с Трентора мы все сделаем, — возбужденно вставил Папуля, — правда, Мамуля?

— Папуля, заткнись, — ответила жена.

Аркадия покопалась в сумочке. Она, по крайней мере, принадлежала ей, и она не забыла ее захватить, несмотря на спешное переодевание в покоях Леди Каллии. Она нашла то, что искала, и подала Мамуле.

— Вот мои документы, — сказала она решительно. Это была блестящая пластиковая книжечка, которую ей вручил посол Академии в тот день, когда они с Хомиром Мунном прибыли на Калган, и которая была подписана официальным представителем Калганской администрации. Мамуля повертела паспорт и передала его Папуле, который внимательно изучил содержание. Читая, он шевелил губами. Он спросил:

— Так ты из Академии?

— Да. Но я родилась на Тренторе. Там написано…

— А-га… По-моему, все в порядке. Тебя зовут Аркадия, да? Старое доброе тренторианское имя. А где же твой дядя? Тут написано, что ты прибыла вместе с дядей, Хомиром Мунном.

— Он… арестован, — глубоко вздохнув, ответила Аркадия.

— Арестован! — воскликнули супруги хором.

— За что? — спросила Мамуля. — Он что-нибудь натворил?

— Не знаю. Мы ведь тут просто так — с визитом. У дяди Хомира были какие-то дела с Лордом Стеттином, только…

Ей не стоило особого труда изобразить на лице страх. Его у нее было — хоть отбавляй.

На Папулю ее заявление произвело большое впечатление.

— С Лордом Стеттином? Ну знаешь, твой дядя, видно, большой человек!

— Я в этом ничего не понимаю, только Лорд Стеттин и меня хотел задержать.

Она вспомнила о последних словах Леди Каллии, Они ей были как раз на руку. Теперь она знала, что Каллия — специалист своего дела, и решила продолжить начатую линию.

Она умолкла, и Мамуля с интересом спросила:

— А почему же он хотел, чтобы ты осталась?

— Точно не знаю, — пожала плечами Аркадия, — но только он хотел пригласить меня на обед — совсем одну, понимаете, а дядя Хомир был против, и я не хотела идти одна, а хотела пойти с дядей, а этот — он все молчал и смотрел на меня странно, и сжимал мою руку…

Рот у Папули приоткрылся, а Мамуля густо покраснела и рассердилась:

— Сколько тебе лет, Аркадия?

— Четырнадцать. Почти четырнадцать с половиной. Мамуля глубоко вздохнула и сказала:

— Откуда только такие люди берутся? Бродячие собаки и те лучше, честное слово. Так ты от него убежала, детка?

Аркадия кивнула.

Мамуля объявила:

— Папуля, ступай быстренько в справочное бюро и уточни, когда будет рейс на Трентор. Поторопись!

Но Папуля сделал только шаг и остановился. Громкий металлический голос донесся сверху, и тысячи глаз невольно устремились туда.

— Дамы и господа, — четко произносил диктор. — В космопорте находится опасная преступница. Она замечена в зале ожидания. Выходить и входить кому-либо после объявления запрещается. Поиски не отнимут много времени, и никто из вас не пропустит своего рейса. Сейчас будет опущена сеть. Повторяю, все успеют на свои рейсы. Никто из вас не должен покидать своего сектора до тех пор, пока не будет убрана сеть. В противном случае мы будем вынуждены применить нейропарализаторы.

Пока этот жуткий голос звучал под куполом зала ожидания, Аркадия не могла и пальцем пошевелить — она чувствовала, что все зло Галактики ополчилось против нее, собралось в стальной шар и должно вот-вот ударить ее и сбить с ног.

Конечно, в виду имели ее. Другой мысли не было. Но почему…

Ведь Леди Каллия организовала ее побег. А Каллия была из Второй Академии. Почему же ее ловят теперь? Каллия провалилась? Или это тоже — часть плана, тонкостей которого Аркадия не понимала?

Все смешалось у нее в голове. Ей вдруг захотелось вскочить и бежать и кричать, что она сдается, что она больше так не может, что она пойдет с ними, куда скажут, что… что…

Но рука Мамули крепко сжала ее запястье:

— Быстро! Скорее! Мы успеем уйти в туалет, пока они еще не начали.

Аркадия ничего не понимала. У нее не было сил сопротивляться. Она покорно шла, куда вела ее за руку Мамуля. Они продирались сквозь толпу. Люди были напуганы, сбились в кучки, а голос под потолком все еще звучал, произнося последние слова…

А с потолка уже начала опускаться сеть. Папуля, задрав голову и широко разинув рот, смотрел, как она опускается. Про сеть он слышал и читал, но сам в нее ни разу в жизни не попадал. Она поблескивала в лучах света и представляла собой не что иное, как соединение пересекавшихся многочисленных пучков излучения, заполнявшее воздушное пространство безвредной паутинкой, сплетенной из световых нитей.

Впечатление, чисто психологическое, было неприятное. Наверное, что-то подобное испытывают звери, когда их ловят сетью.

Вот она уже на уровне пояса. Между полосками света не более десяти футов. Папуля оказался совершенно один на квадрате, площадью в сто квадратных футов, а по соседству с ним все квадраты были заполнены людьми. Он ощутил себя в некоторой изоляции, но знал, что перейти в другой квадрат, чтобы затеряться в толпе, невозможно — при этом нужно пересечь один из лучей, а от этого тут же срабатывала сигнализация и пускался в ход нейропарализатор.

Он ждал.

Толпа была неестественно спокойна, и где-то вдали происходило какое-то шевеление — это выстраивалось окружение из полицейских. Они постепенно окружали каждый квадрат. Через какое-то время полицейский появился в том квадрате, где стоял одинокий Папуля.

Полицейский старательно занес координаты квадрата в блокнот.

— Документы!

Папуля подал ему документы. Полицейский быстро, профессионально просмотрел их.

— Вы — Прим Пальвер, житель Трентора, прибыли на Калган на месяц и возвращаетесь на Трентор. Отвечайте: да или нет?

— Да, да.

— Чем вы занимались на Калгане?

— Я — торговый представитель фермерского кооператива. У меня были переговоры с Департаментом Сельского Хозяйства Калгана.

— М-м-м… Ваша супруга с вами? Где она? Она значится в ваших документах.

— Простите… Моя жена в…

Он смущенно указал в сторону туалета.

— Ханто! — рявкнул полицейский. К нему быстро подошел второй. — Еще одна баба в клозете, черт бы их подрал. Похоже, их там вагон и маленькая тележка. Запиши ее имя.

Он ткнул пальцем в строчку документа:

— Еще кто-нибудь с вами есть?

— Моя племянница.

— Тут она не значится.

— Она прибыла самостоятельно.

— Где она? А, понятно. Ханто, запиши, как зовут племянницу. Как ее имя? Запиши — «Аркадия Пальвер». — Ладно, с бабами потом разберемся.

Папуля оторопело ждал. Прошло довольно много времени, и он наконец увидел, как к нему твердой походкой приближается Мамуля, крепко держа за руку Аркадию, а за ней вышагивают двое полицейских.

Они вошли в квадрат, где стоял Папуля, и первый спросил:

— Эта хамка — ваша жена?

— Да, сэр! — гордо ответил Папуля.

— Ага, ну тогда скажите ей, что у нее будут неприятности, если она будет позволять себе и впредь так разговаривать с представителями полиции Первого Гражданина, — сообщил полицейский, поправляя воротничок рубашки.

— Это — ваша племянница? Дайте мне ее документы!

Глядя на супруга в упор, Мамуля медленно, но твердо покачала головой.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, сэр!

— Как это? Что значит — не сможете?

Полицейский требовательно протянул руку:

— Давайте документы, живо!

— Дипломатическая неприкосновенность, — мягко разъяснил Папуля.

— Что вы хотите сказать?

— Я же вам уже объяснил, что я — торговый представитель фермерского кооператива. Я аккредитован в правительстве Калгана как официальный иностранный представитель, и мои документы это подтверждают. Документы я вам показал, и не желаю, чтобы меня больше беспокоили.

На мгновение полицейский растерялся.

— Но я должен просмотреть все документы. Это приказ.

— Проваливайте! — неожиданно вмешалась Мамуля. — Если вы нам будете нужны, мы вас позовем. Вот уж тупицы!

— Ты пригляди за ними, Ханто, а я за лейтенантом сбегаю.

— Смотри не споткнись! — крикнула ему вслед Мамуля. Кто-то неподалеку хихикнул, но тут же умолк.

Поиски приближались к концу. Толпа начинала волноваться. Прошло не меньше сорока пяти минут с того момента, как была опущена сеть, а это уже слишком. Поэтому лейтенант Диридж торопился, пробираясь к нужному квадрату.

— Вот эта девочка? — спросил он устало. Он смотрел на нее. Очень похоже на описание. И все из-за ребенка!

Он сказал:

— Ее документы, будьте добры.

— Я уже объяснял вашим людям… — начал Папуля.

— Я знаю, что вы объясняли, и мне очень жаль, но у меня есть приказ, и тут уж ничего не поделаешь. Если вы так хотите, то позже можете заявить протест. Пока же я имею право в случае необходимости применить силу.

Наступила пауза. Лейтенант терпеливо ждал. Наконец Папуля торопливо проговорил:

— Дай мне твой паспорт, Аркадия.

Аркадия панически замотала головой, но Папуля успокаивающе кивнул.

— Не бойся. Дай.

Она беспомощно поковырялась в сумочке, вытащила паспорт и отдала его Папуле. Папуля раскрыл паспорт, внимательно просмотрел его и передал лейтенанту. Лейтенант, в свою очередь, внимательно рассмотрел паспорт, потом перевел взгляд на Аркадию, долго смотрел на нее, потом, не говоря ни слова, резким движением захлопнул паспорт.

— Все в порядке, ребята, — сказал он.

Откозыряв, он удалился, полицейские — за ним; а через две минуты — не больше — сеть поползла вверх, и голос диктора из-под потолка объявил, что все закончено. Толпа зашевелилась, зашумела.

Аркадия бормотала:

— Как же это?.. Как…

Папуля приложил палец к губам:

— Ш-ш-ш! Не говори ничего! Пошли-ка побыстрее.

Наш рейс уже объявили.

На корабле у них была отдельная каюта и отдельный столик в ресторане. От Калгана их отделяло расстояние в два световых года, и Аркадия наконец решилась вернуться к прерванному разговору.

Она сказала:

— Но они же меня искали, мистер Пальвер. У них наверняка было мое описание. Почему же они дали мне уйти?

Папуля широко улыбнулся, пережевывая ростбиф.

— Ох, Аркадия, деточка, это так просто. Знаешь, когда без конца имеешь дело с агентами, покупателями и конкурирующими фирмами, в конце концов учишься всяким штучкам. А я им учусь уже двадцать лет. Видишь ли, детка, когда я передал лейтенанту твои документы, я вложил в паспорт сложенный во много раз чек на пятьсот кредиток. Просто, правда?

— Я вам отдам… Честное слово, у меня куча денег!

— Да? — круглое, румяное лицо Папули озарилось добродушной улыбкой. — Ну, ясно, богачка-провинциалка!

Он протестующе помахал рукой, но Аркадия настаивала:

— А что если бы он взял деньги, а меня бы увел с собой? Да еще бы мог меня во взяточничестве обвинить!

— И отказался бы от пятисот кредиток? Нет… я людей знаю получше твоего, детка.

Но Аркадия отлично понимала, что этих людей он не знает так, как она. Не этих людей он знает, вот что. Ночью, лежа в постели, она напряженно размышляла обо всем, что произошло, и совершенно уверилась в том, что никакая взятка не помогла бы лейтенанту полиции задержать ее, если только это не было спланировано. Они не хотели ее поймать, хотя и подстроили все так, будто очень хотели.

Почему? Чтобы убедиться, что она улетела? И именно на Трентор? Неужели эти добрые, мягкосердечные люди, с которыми она летит, — инструменты в руках Второй Академии? Такие же беспомощные, как она?

Должно быть, так.

А вдруг нет?

В голову решительно ничего не приходило. Все было бесполезно. Как она могла с ними бороться? Что бы она ни сделала, получалось, что делала только то, что хотели эти всесильные повелители.

Но она должна была их перехитрить. Должна! Должна! Должна!!!

Глава 16

ВОЙНА НАЧИНАЕТСЯ

По причине или по целому ряду причин, неизвестных простым смертным в Галактике, в незапамятные времена в Межгалактическом Стандарте Времени была выделена основная единица — секунда, то есть промежуток времени, за который свет проходит 299,766 километра. 86 400 секунд произвольно приравнены Межгалактическому Стандартному Дню. А 365 таких дней составляют один Стандартный Межгалактический Год.

Почему же именно 299,766, почему 86 400, почему 365?

Традиция, говорят историки, отвечая на этот вопрос. Нет, говорят мистики, это таинственное, загадочное сочетание цифр. Им вторят оккультисты, нумерологи, метафизики. Некоторые, правда, считают, что все эти цифры связаны с данными о периодах вращения вокруг своей оси и вокруг Солнца той единственной планеты, что была первородиной человечества.

Но на самом деле точно никто этого не знал.

Как бы то ни было, день, в который крейсер Академии «Хобер Мэллоу» столкнулся в космосе с эскадрой Калгана во главе с флагманским кораблем «Бесстрашный» и отказался пустить на борт группу, которая, непонятно почему, вознамеривалась обыскать крейсер, и из-за чего он был незамедлительно превращен в кусок оплавленного металла, отмечен в календаре как 185:11692 Г.Э. То есть — сто восемьдесят пятый день одиннадцать тысяч шестьсот девяносто второго года Галактической Эры. Начало летосчисления в таком календаре приходилось на воцарение Первого Императора династии Камблов. По другому летосчислению это был сто восемьдесят пятый день четыреста девятнадцатого года от рождения Гэри Селдона — 185:419, а по третьему — 185:348 А.Э., то есть сто восемьдесят пятый день триста сорок восьмого года от основания Академии. На Калгане же это был 185:46 П.Г., то есть сто восемьдесят пятый день сорок шестого года со дня введения Мулом титула Первого Гражданина. Как видите, день был один и тот же, независимо от того, с какого года начиналась эра.

Кроме того, в миллионах миров Галактики существовала местное летосчисление, основанное на датах жизни собственных небесных покровителей.

Но что бы вы ни выбрали — 185:11692, 419, 348 или 46, да что угодно, — это был один и тот же день, тот самый, который историки впоследствии пометят как день начала стеттинианской войны.

А для доктора Дарелла эти цифры не значили ровным счетом ничего. Для него это был всего-навсего тридцать второй день, как Аркадия покинула Терминус.

Как Дареллу удавалось сохранять спокойствие и присутствие духа в те дни, для всех оставалось загадкой.

Но Эльветту Семику казалось, что он догадывается как и почему. Он был старый человек и любил при случае повторять, что как раз в тех самых местах мозга, где его суждения тверды и непоколебимы, мозговое вещество сцементировалось. Он нисколько не возражал против того, что его как ученого списали со счетов — он это даже приветствовал, — и сам был готов посмеяться над собой. Но глаза его пока не ослепли до такой степени, чтобы уж совсем ничего не видеть вокруг, и ум, конечно, далеко не настолько притупился, как он сам про себя рассказывал, — нет, он многое видел и многое понимал.

Растянув в усмешке сморщенные губы, он спросил:

— Что же вы ничего не предпринимаете, дружище?

Звук его голоса произвел на Дарелла чисто физическое воздействие. Он рассеянно спросил:

— На чем мы остановились?

Семик с сожалением разглядывал друга.

— На чем, на чем… Лучше бы насчет девочки что-нибудь придумали!

В ожидании ответа он закусил неровными желтоватыми зубами нижнюю губу.

В ответ послышалось:

— У меня к вам вопрос: можете вы добыть резонатор Саймса-Мольфа в указанном частотном диапазоне?

— Я уже сказал, что могу, но вы меня, вероятно, не слышали.

— Простите, Эльветт. Понимаете, дело в том, что то, чем мы с вами сейчас занимаемся, для Галактики более важно, чем то, в безопасности ли сейчас Аркадия. В общем, это дело мое и Аркадии, а я сейчас должен быть там, где большинство. Какого размера будет резонатор?

Семик пожал плечами:

— Ну, не знаю… Можно просто в каталог заглянуть.

— Хотя бы приблизительно. Сколько он будет весить — тонну, фунт? С квартал длиной?

— А-а-а… Я думал, вам нужно точно… Да нет, маленькая такая штуковинка.

Он показал первую фалангу большого пальца:

— Вот такая примерно.

— Отлично! А что-нибудь в таком роде сумеете изобразить?

Он быстро сделал набросок на листе из блокнота и передал старому физику. Тот скептически поглядел на набросок и хмыкнул:

— Знаете, вы много от меня хотите! Вот станете таким старым, как я, и мозги у вас так же затвердеют, поймете меня — не дай бог! Что вы хотите-то?

Дарелл растерялся. Он изо всех сил постарался мысленно передать собеседнику информацию, но был вынужден, поскольку это у него не вышло, облечь свою идею в слова.

Семик покачал головой.

— Тут понадобятся гиперволновые реле. Это — единственные устройства, которые могут обеспечить такие быстрые реакции. И понадобится их вам чертова уйма.

— Но в принципе можно?

— В принципе — конечно.

— Можете раздобыть все составные части? Я имею в виду — не поднимая шума? Так, чтобы это выглядело частью повседневной работы.

Семик закусил верхнюю губу.

— Раздобыть пятьдесят штук гиперреле? Да я столько за всю свою жизнь не использовал!

— Но вы забываете, что сейчас мы заняты разработкой оборонного проекта. Можете вы измыслить что-нибудь такое неприметное, безвредное, где бы понадобилось такое количество реле? Деньги у нас есть.

— Гм-м-м… Ну, может, что и придумаю.

— И какого же размера эта штуковина получится окончательно?

— Ну, если раздобудем микроскопические реле… потом провода… трубки… черт возьми, но там выйдет несколько сот электрических цепей!

— Знаю. И все-таки какого это будет размера?

Семик показал руками.

— Нет, это не пойдет. Великовато, — покачал головой Дарелл, — Размер должен быть такой, чтобы можно было к ремню пристегнуть.

Он старательно скатал листок с наброском в тугой шарик и бросил его в пепельницу-дезинтегратор, и тот исчез, испарился, распавшись до молекулярного уровня. Маленькая вспышка — и ничего не осталось.

Тут замигал сигнал, и Дарелл спросил:

— Кто это к вам, посмотрите!

Семик склонился над письменным столом, чтобы получше разглядеть изображение на маленьком молочно-белом экране, вмонтированном в стол чуть выше лампочки дверного сигнала.

— Это наш юный друг, Антор. А с ним кто-то еще. Дарелл рукой отбросил назад волосы.

— Об этом никому ни слова, Семик. Эти знания стоят жизни — будут стоить, если они узнают об этом, поэтому давайте ограничимся только нашими.

Вместе с Пеллеасом Антором в кабинет Семика ворвалась неуемная молодая горячность. Бедный кабинет — он ведь тоже за годы состарился вместе со своим хозяином. А Антор, даже не двигаясь, был наполнен движением. Воздух в тихой комнате был неподвижен, а свободные легкие рукава туники Антора развевались будто от легкого ветерка.

Он представил товарищам своего спутника.

— Доктор Дарелл, доктор Семик… Орум Диридж.

Его спутник был высокого роста. Физиономия, на которой выделялся длинный, с горбинкой нос, была не лишена привлекательности. Доктор Дарелл протянул ему руку.

Антор улыбнулся и сообщил:

— Диридж — лейтенант полиции. — И подчеркнул многозначительно: — С Калгана.

Дарелл повернулся к Антору. Он готов был его насквозь просверлить взглядом.

— Лейтенант полиции Диридж с Калгана, — четко выговаривая каждое слово, повторил Дарелл. — И вы привели его сюда. Зачем?

— Потому что он — последний человек, кто видел на Калгане вашу дочь. Да вы что? Спокойно!

Триумф Антора неожиданно оказался под вопросом. Ему пришлось, заслонив собой лейтенанта, схватиться с бросившимся на него Дареллом. Старший коллега был вынужден отступить и опуститься в кресло, тяжело дыша.

— Вы с ума сошли! — крикнул Антор, отбрасывая со лба каштановый завиток. Он уселся на краешек письменного стола, покачивая ногой. — А я-то думал, вы обрадуетесь!

Дарелл, не слушая его, обратился прямо к полицейскому:

— Что это он имеет в виду? Что значит — вы последним видели мою дочь? Она умерла? Говорите, быстро!

Он страшно побледнел.

Лейтенант Диридж совершенно спокойно ответил:

— «Последний человек» — это он просто неудачно выразился, мистер Дарелл. Она уже не на Калгане — это все, что я знаю.

— Погодите, — вмешался Антор. — Дайте я объясню. Прошу прощения, Док, я, видно, слишком сгустил краски. Вы так разволновались, а я совершенно упустил из виду ваши отцовские чувства. Во-первых, лейтенант Диридж — наш человек. Он родился на Калгане, но его отец — из Академии. Он был вывезен туда, чтобы работать на Мула. Я готов ответить за то, что лейтенант предан Академии.

Кроме того, я поддерживал с ним связь с того самого дня, когда перестали поступать ежедневные отчеты от Мунна.

— Зачем? — яростно прервал его Дарелл. — Я полагал, что мы твердо условились, что не будем никого вмешивать в наши дела. Вы рисковали и их жизнью, и нашей!

— Затем, — столь же яростно ответил Антор, — что в эту игру я играю дольше вас. Потому что у меня на Калгане есть связи, о которых вы не имеете понятия. Потому что я знаю больше, понятно?

— Похоже, вы просто с ума сошли!

— Вы слушать будете или нет?

Наступила пауза. Дарелл стиснул кулаки и закрыл глаза.

Губы Антора скривились в усмешке:

— Все нормально, Док. Пять минут — и вы все поймете. Скажите ему, Диридж.

Диридж непринужденно начал:

— Насколько мне известно, доктор Дарелл, ваша дочь — на Тренторе. По крайней мере, у нее был билет на Трентор, купленный в Восточном Космопорте. Она была с Торговым Представителем Трентора, который утверждал, что она — его племянница. У вашей дочери, похоже, — странная коллекция родственников, доктор. Второй дядюшка за две недели, а? Тренторианец даже пытался всучить мне взятку — и, наверное, думает, что им удалось улететь именно поэтому.

Он саркастически улыбнулся.

— Как она выглядела?

— В полном порядке, но мне показалось, что она была напугана. Но ее можно понять. Весь полицейский департамент охотился за ней. Почему — я сам до сих пор не пойму.

Дарелл, как ему показалось, впервые за все время сделал вдох. Он заметил, что у него страшно дрожат руки. Изо всех сил пытаясь овладеть собой, он проговорил:

— Значит, с ней все в порядке. А этот Представитель Трентора — кто он такой? Вернитесь к нему. Какова его роль во всей этой истории?

— Понятия не имею. А вы что-нибудь про Трентор знаете?

— Я там жил когда-то.

— Теперь это — сельскохозяйственный мир. Экспортирует продукты животноводства и зерно. Качество отменное! Они торгуют со всей Галактикой. На планете — десятка два кооперативов, и у каждого — собственный зарубежный представитель. Пройдохи еще те. Досье этого человека я видел. Он уже не первый раз на Калгане. Обычно прилетает с женой. Похоже — честный, порядочный человек. И не опасный.

— Хм-м-м… — протянул Антор. — Аркадия родилась на Тренторе, так ведь, Док?

Дарелл кивнул.

— Видите, все, в принципе, увязывается… Она хотела скрыться — как можно быстрее. И Трентор ей показался самым подходящим местом. Или вы так не думаете?

Дарелл спросил:

— А почему ей было не вернуться сюда?

— Может быть, она думала, что за ней будут следить, и решила удрать в другое место?

У Дарелла не было сил больше ни думать, ни говорить. «О Боже! — думал он. — Дай ей бог быть в безопасности на Тренторе, если вообще можно хоть где-нибудь быть в безопасности в этой проклятой, враждебной Галактике!» Он, покачиваясь, побрел к двери; почувствовав, как Антор слегка тронул его за рукав, остановился, но не обернулся.

— Можно вас навестить дома, Док?

— Заходите, — автоматически отозвался Дарелл.

К вечеру доктор Дарелл уединился. Он отказался от ужина и все время упорно занимался математической обработкой энцефалограмм.

Было уже около полуночи, когда он вернулся в гостиную. Пеллеас Антор все еще был там. Он сидел у телевизора, переключая каналы. Услышав за спиной шаги, он обернулся.

— А, это вы? А я думал, вы уже спите. А я уже два часа сражаюсь с телевизором — пытаюсь что-нибудь поймать кроме сводок новостей. Похоже, «Хобер Мэллоу» сбился с курса, и о нем ничего не слышно.

— Вот как? И какие есть предположения?

— А вы как думаете? Конечно, калганские штучки. Есть сообщения, что калганские корабли замечены в нейтральном пространстве в том самом секторе, откуда последний раз поступали сообщения с «Хобера Мэллоу».

Дарелл нахмурился, а Антор задумчиво потер ладонью лоб.

— Слушайте, Док, — сказал он, — а почему бы вам не отправиться на Трентор?

— Зачем это?

— Затем, что здесь нам от вас — никакого толку. Вы просто не в себе. Да и не можете иначе. Кроме того, на Тренторе вам нашлось бы чем заняться. Там ведь до сих пор существует старая Имперская Библиотека с полным набором отчетов о заседаниях Комиссии Селдона.

— Нет! Все отчеты проштудированы и еще никому не помогли!

— Ну почему же? Эблингу Мису помогли когда-то.

— Откуда вы знаете? Да, он сказал, что нашел Вторую Академию, и моя мать убила его через пять минут после этого, чтобы он не успел сказать Мулу, где она находится. Но, поступив так, она тем самым лишила всех возможности узнать, действительно ли Мис узнал, где она находится. И, наконец, из самих отчетов никому не удалось выудить и толики правды.

— Эблинг Мис, как вы помните, — попытался возразить Антор, — находился под воздействием искусственной стимуляции мозга, осуществляемой Мулом.

— Да, я это знаю. Но напомню вам, что состояние сознания самого Мула было не совсем нормально. Разве вы и я — разве мы что-нибудь знаем о том, как работает сознание человека, находящегося под управлением сознания другого человека? Что мы знаем о преимуществах и недостатках такого мышления? Нет, как бы то ни было, на Трентор я не полечу. Об этом не может быть и речи.

Антор нахмурился:

— Да нет, вы только не обижайтесь. Я просто предложил, потому что, клянусь всеми святыми, я вас не понимаю. Вы за месяц состарились лет на десять. Вам, я чувствую, зверски трудно. Здесь вы все равно ничего толкового не сделаете. На вашем месте я хотя бы слетал туда и забрал девочку.

— Вот именно! Вы думаете, что мне этого не хочется? Послушайте меня, Антор, и постарайтесь понять. Вы играете — да мы оба играем — с чем-то, с чем в действительности справиться не в силах. По трезвому размышлению, если вы на такое способны, вы должны отдать себе отчет в этом, что бы вы ни думали в минуты, когда вами овладевает романтическое донкихотство.

Уже пятьдесят лет мы знаем, что Вторая Академия — прямая наследница и носительница селдоновской математики. А это означает — и вы это прекрасно знаете, что ни у кого в Галактике волос не упадет без их ведома. Для нас вся наша жизнь — не более чем цепь непрерывных случайностей. Мы встречаемся с ними и импровизируем на ходу. Для них же любая жизнь имеет некое предназначение, и она должна быть спрогнозирована и рассчитана наперед.

Но и у них есть свои слабые места. Их работы основаны на статистике, а не может быть такого, чтобы историю двигали вперед одни лишь только громадные людские массы. Такие понятия как «неизбежность», «неотвратимость» имеют отношение только к такой — массовой статистике. Я, например, не знаю, какова моя роль — роль отдельного человека в истории. Может быть, у меня и нет никакой роли, поскольку План оставляет отдельному человеку такие прелести, как недетерминированность и свобода воли. Но тем не менее я существую, и они — они, вы понимаете, — способны рассчитать и мое поведение, и мои реакции на определенные события — правда, с очень низкой степенью вероятности. Но могут. Поэтому я не доверяю ни своим порывам, ни своим желаниям — как возможным реакциям.

Поэтому я считаю более разумным реагировать как можно менее вероятно. Я останусь здесь, невзирая на то что мне нестерпимо хочется улететь. Нет, я этого не сделаю! Именно потому что мне так хочется улететь!

Молодой человек печально улыбнулся:

— А мне кажется, что вы просто не знаете своего сознания Док, как знают его они. Разве нельзя предположить, что, зная вас, они могут рассчитать и ход ваших мыслей — одних только мыслей — и что как раз то, что вы считаете маловероятной реакцией, и есть наиболее вероятная, а они именно на это и рассчитывают, зная, какова будет цепь ваших размышлений.

— В таком случае — выбора нет. Не исключено, что они предусмотрели и тот тип размышлений, который вы только что описали. Тут можно бесконечно пере-пере-пересматривать варианты. А на самом деле их всего два. Я могу либо улететь, либо остаться. Но хитрый замысел — утащить мою дочь через пол-Галактики — не может быть предпринят с целью вынудить меня остаться здесь. Ведь остался бы я только в том случае, если бы ничего подобного не случилось. Следовательно, все задумано с одной-единственной целью — выманить меня отсюда. Вот именно поэтому я и останусь.

И кроме того, Антор, совершенно необязательно, чтобы все события укладывались в схему, навязанную Второй Академией. Не все события суть результаты того, что они дергают нас, как марионеток за веревочки. Они могут не иметь никакого отношения и к отлету Аркадии на Трентор, и она спокойно может остаться там жива и здорова, в то время как все мы тут погибнем.

— Нет, — резко прервал его Антор, — тут вы ошибаетесь.

— У вас есть другое объяснение?

— Есть, если вы готовы меня выслушать.

— Ради бога. Чего-чего, а терпения у меня достаточно.

— Тогда ответьте: вы уверены, что хорошо знаете собственную дочь?

— Как может любой человек с уверенностью утверждать, что знает другого? Естественно, мои знания неадекватны истине.

— Так же как и мои в этом случае. Но я, по крайней мере, имел возможность взглянуть на нее со стороны, свежим взглядом, так сказать. Она — необузданная маленькая романтичка, единственный ребенок кабинетного ученого, выросшая в «башне из слоновой кости» и всю жизнь прожившая в мире видеофильмов и книжных приключений. Она создала себе свой собственный мир — мир фантазии, шпионажа и интриг. Это — во-первых. Во-вторых, она умна, достаточно умна — как бы то ни было, а нас она сумела перехитрить. Она тщательно спланировала, как подслушает первое же наше собрание, и преуспела в этом. Потом она придумала, как ей улететь с Мунном на Калган, и это ей тоже удалось. В-третьих, в ней течет героическая кровь ее бабушки — вашей матери, победительницы Мула.

Пока все верно, не так ли? Хорошо. А теперь вот что. В отличие от вас, я получил полный отчет от лейтенанта Дириджа, и, кроме того, у меня на Калгане полным-полно других источников информации — все точные и проверенные. Нам, например, известно, что Хомир Мунн при первой встрече с Лордом Стеттином получил отказ на просьбу разрешить ему посетить Дворец Мула и получил разрешение сразу же после того, как Аркадия побеседовала с Леди Каллией, доброй подругой Первого Гражданина.

Дарелл прервал его:

— Откуда вам это известно?

— Во-первых, Мунн был опрошен лейтенантом Дириджем в процессе экстренного полицейского расследования, организованного для поиска Аркадии. Естественно, у нас имеется полный текст допроса.

А теперь давайте вернемся к Леди Каллии. Поговаривают, что Лорд Стеттин в последнее время охладел к ней. Слухи, конечно, слухами, но есть и фактическая информация, их подтверждающая. Но пока она не только не получила «отставки», но остается при Стеттине, следовательно, запросто могла на него повлиять и в плане уговора дать Мунну разрешение на посещение Дворца, а что еще более важно — могла организовать побег Аркадии. Ведь с десяток гвардейцев подтвердили, что в вечер побега их видели в особняке Стеттина вдвоем. Тем не менее никакого наказания она не понесла. И это несмотря на то что Аркадию разыскивали везде и всюду.

— И каковы же ваши выводы из массы столь противоречивых сведений?

— Вывод один: побег Аркадии был организован.

— Я так и говорил.

— С небольшим уточнением: Аркадия сама должна была знать, что побег организован. Аркадия, ваша маленькая умная дочка, все прекрасно поняла и последовала вашему типу размышлений. Они хотели, чтобы она вернулась в Академию, а она вместо этого улетела на Трентор. Только вот — почему именно на Трентор?

— Ну и почему?

— Полагаю, потому, что именно туда в свое время улетела ее знаменитая бабушка, когда ей нужно было скрыться. Сознательно или бессознательно Аркадия поступила так же. Но вот что интересно — столкнулась ли Аркадия с тем же самым врагом?

— С Мулом? — с плохо скрытым сарказмом поинтересовался Дарелл.

— Нет, разумеется. Под словом «враг» я имею в виду ту самую психологическую силу, которую она не смогла победить. Убегала она от Второй Академии, точнее, от ее воздействия, влияния, которое она могла почувствовать на Калгане.

— О каком воздействии вы говорите?

— А вы думаете, что у Калгана — иммунитет против этой проклятой болезни? Ведь мы оба, не сговариваясь, пришли к выводу о том, что побег Аркадии был организован. Так? Ее искали и нашли, но преспокойненько дали ей улететь — а это было делом рук Дириджа. Дириджа, понимаете? Как это вышло? Это вышло потому, что Диридж был нашим человеком. Но они откуда об этом знали? Они разве могли считать его предателем? А, Док?

— Выходит, вы считаете, что они откровенно хотели перехватить ее. Ничего не понимаю. Откровенно говоря, вы меня порядком утомили, Антор. Давайте закругляйтесь. Я хочу спать.

— Сейчас закончу.

Антор достал из внутреннего кармана маленькую пачку фотографий. Знакомые линии энцефалограмм.

— Вот, взгляните. Энцефалограмма Дириджа после возвращения из Калгана.

Дареллу все стало ясно. Лицо его приобрело землистый оттенок и вытянулось.

— Он «обработан»!

— Вот именно. Он дал Аркадии улететь не потому, что был нашим человеком, а потому, что он был человеком из Второй Академии.

— Дал улететь, зная, что она летит на Трентор, а не в Академию?

Антор пожал плечами:

— Надо полагать, что его действия были запрограммированы так, что он должен был дать ей улететь. Импровизировать он не мог. Он ведь был не более чем инструментом, как вы понимаете. Просто получилось так, что Аркадия выбрала самый невероятный ход поступков и, скорее всего, именно благодаря этому находится в безопасности. Или в относительной безопасности — до тех пор, пока Вторая Академия не изменит своих планов и не внесет в них изменений, соответствующих перемене в ходе событий…

Он умолк. На панели телевизора замигала маленькая сигнальная лампочка. Это означало, что сейчас начнется передача экстренного выпуска новостей. Дарелл это тоже заметил и повернулся к экрану. Первую фразу сообщения они расслышали не сначала, но еще до того, как предложение закончилось, оба они знали, что «Хобер Мэллоу», а вернее, то, что от него осталось, был обнаружен в космосе, а это означало единственное; впервые за полвека Академии объявлена война. Антор стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

— Ну вот, Док, теперь вы все знаете. Калган пошел в атаку. А Калган — в руках Второй Академии. Так, может, все-таки полетите на Трентор?

— Нет. Я рискну. Останусь здесь.

— Доктор Дарелл, вы не так умны, как ваша дочь. Просто не знаю, можно ли вам доверять.

На мгновение он задержал долгий, испытующий взгляд на лице Дарелла, быстро повернулся и вышел.

Доктор Дарелл остался один. Он был в растерянности, граничащей с отчаянием.

А на экране взволнованный диктор описывал подробности первого часа войны между Калганом и Академией…

Глава 17

ВОЙНА

Мэр Академии рассеянно приглаживал редкие волосы, обрамлявшие лысоватый череп. Он вздохнул:

— Вот они, аукаются нам — утраченные годы и возможности, не использованные нами. Я не то чтобы обвиняю кого-то, доктор Дарелл, но, честное слово, мы заработали свое поражение.

Дарелл спокойно возразил:

— Не вижу причин для особого беспокойства, сэр.

— Особого беспокойства? Особого беспокойства! Да откуда взяться другому отношению! Пойдите-ка сюда…

Он почти силой заставил Дарелла подойти к медленно вертящемуся на невидимой гравитационной подставке овоиду. Мэр коснулся его рукой, и овоид засветился изнутри — точная трехмерная модель двойной спирали Галактики.

— Желтым, — взволнованно начал мэр, — обозначен тот район космического пространства, который находится под влиянием Академии, а красным — районы протектората Калгана.

Картина, представшая перед Дареллом, представляла собой нечто вроде маленького красного шарика, заключенного как бы внутрь гораздо большего по объему желтого пространства, отдаленно напоминавшего очертания кулака. Желтый «кулак» окружал красную сферу со всех сторон. Открытым оставалось только направление, ведущее к центру Галактики.

— Галактография, — сказал мэр, — наш злейший враг. Наши адмиралы просто-напросто ни от кого не могут скрыть нашей почти безнадежной стратегической позиции. Вот смотрите: у противника имеются внутренние линии коммуникации. Его позиция сконцентрирована, они способны одинаково легко встретиться с намив любой точке пространства и защититься, не прикладывая особых усилий.

А мы разбросаны. Среднее расстояние между населенными системами на территории Академии почти в три раза превышает таковое для Калгана. Например, чтобы добраться из Сантанни в Локрис, нам нужно одолеть двадцать пять парсеков, а им — всего восемь, если мы не будем выходить за пределы наших территорий.

— Это все я понимаю, сэр, — сухо сказал Дарелл.

— И тем не менее вы не согласны, что одно только это уже означает поражение?

— В войне, сэр, имеют значение не только расстояния. Я утверждаю, что мы не можем проиграть. Это просто невозможно.

— И почему же вы так считаете?

— Таково мое понимание Плана Селдона.

— О!.. — скептически кивнул мэр, скривив губы и сложив руки за спиной. — Значит, и вы тоже рассчитываете на мистическую помощь Второй Академии?

— Нет. Всего лишь на помощь неизбежности — а также на мужество сограждан и мощное сопротивление врагу.

Но несмотря на высказанную словами уверенность, он сам не переставал размышлять.

А что если…

Ну… что если Антор был прав и Калган на самом деле — непосредственное орудие в руках мастеров психологической войны? Что если это и есть их цель — победить и разрушить Академию? Нет! Бессмыслица!

И все-таки…

Он горько усмехнулся. Все время — одно и то же. Все время это тыканье лбом в неподатливый гранит — такой твердый и непрозрачный, который для врагов светился насквозь…

Голографическая картина сложившейся ситуации у Лорда Стеттина, напротив, вызывала удовлетворение.

Повелитель Калгана стоял перед точно такой же моделью Галактики, которую разглядывали мэр и доктор Дарелл. Отличие было лишь в том, что то, что заставляло мэра хмуриться, у Стеттина вызывало довольную усмешку.

Адмиральская форма поблескивала всеми регалиями на его внушительной фигуре. Алая лента ордена Мула, которым его наградил предыдущий Первый Гражданин, не слишком любезно смещенный им с этого поста полгода спустя, пересекала его торс от правого плеча до пояса. Серебряная Звезда с двойными кометами и мечами ярко сияла на левой стороне груди.

Он обратился к присутствующим — шести представителям генерального штаба, облаченным в форму, лишь слегка уступавшую его собственной по количеству блестящих знаков отличия, а также и к Первому Министру, худощавому и седому — темной паутинке, терявшейся в блеске орденов и позументов.

— Полагаю, решение ясное. Мы имеем возможность ждать. Для них каждый день ожидания — лишний удар по их достоинству. Если они попытаются организовать защиту по всему фронту, то вынуждены будут сильно рассеяться, и тогда мы сможем нанести два сокрушительных удара одновременно — вот тут и тут.

Он показал направления атаки на модели Галактики — две стрелки ослепительно белого цвета, отсекавшие желтый «кулак» изнутри от красного шарика и замыкавшиеся не Терминусе плотной дугой с обеих сторон.

— Тем самым мы разорвем их флот на три части, каждую из которых можно разбить по отдельности. Если они попытаются осуществить концентрацию сил, то неизбежно сдадут добровольно две трети своих калений, где, вероятно, вспыхнут бунты.

Тихий голос Первого Министра с трудом пробился сквозь довольный шепот офицеров:

— Через шесть месяцев Академия станет в шесть раз сильнее. Как мы отлично знаем, у них более мощные резервы, численность их флота более велика, людская сила — тоже. Наверное, все-таки вернее было бы предпринять один мощный удар.

Однако к его голосу никто не прислушался. Стеттин снисходительно улыбнулся и небрежно махнул рукой.

— Шесть месяцев… Да пусть хоть год! Для нас это ровным счетом ничего не значит. Люди из Академии не смогут подготовиться. Они на это просто морально не способны. Они верят, что им поможет Вторая Академия. Но на этот раз они жестоко ошибаются.

Присутствующие нервно зашевелились и зашептались.

— Видимо, у вас недостаточно информации, — жестко сказал Стеттин. — Что, еще раз процитировать отчеты наших агентов на территории Академии? Или еще раз пересказать выводы мистера Хомира Мунна, перешедшего на нашу сторону бывшего агента Академии? Прошу вас, джентльмены, расходитесь. Совет окончен.

Стеттин вернулся в свои апартаменты. Улыбка не сходила с его лица.

Порой он, конечно, задумывался о Хомире Мунне. Странный это был человек, непонятный. Первого своего обещания он, конечно, не сдержал, но все-таки время от времени сообщал небезынтересную информацию — особенно тогда, когда присутствовала Каллия.

Улыбка его стола еще шире. У этой толстой дуры всегда на все есть свои резоны, но и она порой бывала полезна. По крайней мере, она со своей дурацкой бабьей болтовней ухитрялась выудить у Мунна больше, чем ему самому удавалось, да и выходило это у нее гораздо легче. Может, отдать ее Мунну совсем? Он нахмурился. Каллия… Каллия со своей идиотской ревностью! Черт бы ее побрал! Если бы не она, у него была бы теперь эта девчонка — Дарелл, и как это он только ей башку не проломил за это?

Этого он и сам не мог понять.

Может, потому что она ухитрялась так ловко обстряпывать разговоры с Мунном? А Мунн ему очень нужен. Ведь именно Мунн доказал, что уж, по крайней мере, Мул был убежден, что никакой Второй Академии не существует. А его адмиралам, как воздух, необходима такая уверенность.

Он не прочь объявить об этом во всеуслышание, но разумнее оставить все как есть. Пусть Академия верит в эту несуществующую поддержку. Но неужели именно Каллия это выяснила? Да, точно. Именно она. Она и сказала.

Да нет, что за чушь. Что она могла сказать?

И все-таки…

Он потряс головой, но особой ясности не прибавилось.

Глава 18

МИР-ПРИЗРАК

На Тренторе царило странное сочетание смерти и возрождения. Как потускневший алмаз в обрамлении огромного количества ярчайших звёзд в центре Галактики, освещенный их лучами, он дремал и видел во сне свое прошлое и свое будущее.

Было время, когда невидимые нити власти тянулись от его металлической коры во все концы Галактики. На планете некогда существовал один-единственный город, населенный сорока миллиардами администраторов, — это была самая грандиозная столица всех времен и народов.

Но постепенно Империя пришла в упадок, а потом — примерно столетие назад — было Великое Побоище и силы Трентора остались при нем самом, а потом и вовсе иссякли. Сияющие останки трупа — его металлическая оболочка сморщилась и покорежилась, страдая от сознания своего былого величия.

Те, кому удалось выжить здесь, разорвали металлическую оболочку планеты и стали торговать этим металлом, получая взамен зерно и скот. Земля, тысячелетиями не видевшая солнца, не дышавшая воздухом, снова открылась, и планета вернулась к первозданным временам. На открытых участках почвы, где велось примитивное земледелие, Трентор, казалось, начисто забыл о своем великом, закованном в непроницаемую броню прошлом.

И совсем забыл бы, если бы эти клочки возделанной земли не были бы окружены гигантскими стальными руинами, вздымавшимися к небу искореженными башнями и шпилями с пустыми глазницами окон и арок.

Аркадия, затаив дыхание, смотрела на стальную линию горизонта. Деревня, в которой жили Пальверы, была всего-навсего кучкой маленьких простых домиков. Ее окружали поля — золотисто-желтые, волнующиеся под ветром полосы пшеницы.

А там, далеко-далеко, была память прошлого, все еще сияющая незаржавевшим величием, отбрасывающая блики и отсветы огня в лучах закатного и рассветного солнца Трентора. За все те месяцы, что Аркадия жила на Тренторе, она была там только один раз. Она бродила по гладким стальным тротуарам, заходила в молчаливые, покрытые вековой пылью дома, в которые свет проникал сквозь трещины разбитых стен и крыш.

Это была нескончаемая сердечная боль. Это было проклятие.

Долго выдержать там она не смогла и убежала и бежала до тех пор, пока ноги ее вновь не коснулись мягкой живой земли.

Теперь она лишь подолгу смотрела на руины издалека. Еще раз потревожить мертвый прах она не отважилась бы.

Она знала, что где-то в этом мертвом мире она родилась — недалеко от древней Имперской Библиотеки — в самом тренторианском Тренторе. Это была святая святых, только Библиотека и пережала Великое Побоище и уже целое столетие стояла в неприкосновенности, как безмолвный вызов всей Вселенной.

Там Гэри Селдон и его соратники сплели свою невидимую паутину. Там бился в поисках тайны Эблинг Мис, там он сидел, пораженный внезапным открытием, пока не был убит, чтобы о его открытии не узнал никто на свете.

Там, в Имперской Библиотеке, ее дедушка и бабушка прожили десять лет, пока не умер Мул и они не смогли вернуться в возрождающуюся Академию.

Туда, в Имперскую Библиотеку, вернулся ее отец со своей молодой женой, чтобы попытаться еще раз отыскать Вторую Академию, но не сумел. Там родилась она, там умерла ее мать.

Ей очень хотелось попасть в Библиотеку, но Прим Пальвер только головой покачал и сказал:

— Это за тысячу миль от нас, Аркадия, а у нас тут столько дел. И потом, это не очень хорошее место. Святыня, понимаешь, и всякое такое…

Но Аркадия прекрасно понимала, что ему просто не хочется идти в Библиотеку, что тут все точно так же, как с Дворцом Мула на Калгане. Это был тот самый суеверный страх пигмеев перед реликвиями гигантов прошлого.

Но осуждать за это маленького доброго толстяка она не могла — это было бы кощунством. Она уже три месяца жила на Тренторе, и все это время он и она — Папуля и Мамуля — были так добры к ней…

А что было бы, если бы она вернулась? Она бы только навлекла на них смерть и разрушение. Разве она сказала им о том, что она сама стала мишенью для разрушения? Нет. Она просто милостиво позволила им взять на себя опаснейшую роль своих защитников и укрывателей.

От этих дум она нестерпимо страдала, мысли ее путались, ей было невыносимо стыдно, но выбора не было.

Она медленно спускалась по ступенькам лестницы в столовую. До нее донеслись голоса.

Прим Пальвер, запрокинув голову, с трудом заправил салфетку за воротник и с нескрываемым удовольствием принялся за яичницу.

— Я вчера был в городе, Мамуля, — проговорил он с набитым ртом.

— Ну и что там слышно, Папуля? — безразлично поинтересовалась Мамуля, разглядывая стол в поисках соли. Найдя, она встала и подала ему соль.

— А, ничего хорошего. Прибыл корабль с калганского направления с газетами оттуда. Война там.

— Война! Вот как! Ну что ж, пусть разбивают свои дурацкие лбы, коли ума у них нет совсем. Ты платежный чек получил, Папуля? Папуля, я тебе советую: скажи ты этому старому подлецу Коскеру, что у него не единственный кооператив на Тренторе. Они и так, паршивцы, платят тебе столько, что людям стыдно сказать, так хоть бы уж платили вовремя!

— Вовремя-шмовремя, — раздраженно отозвался Папуля. — Слушай, только не надо со мной за завтраком говорить о делах. У меня кусок в горле застревает.

Он мстительно, раздраженно намазал масло на хлеб, будто оно в чем-то виновато, и добавил более спокойно:

— Война-то между Калганом и Академией, и уж два месяца как началась.

Он стукнул кулаком о кулак, имитируя столкновение двух космических кораблей.

— Гм-м-м… Ну и как там дела?

— У Академии дела плохи. Ты же сама видела Калган — солдат на солдате и солдатом погоняет. Они были наготове. А Академия — нет, так что… — он развел руками.

Мамуля резко отложила в сторону салфетку и прошипела:

— Идиот!

— Чего?

— Тупица! Болтаешь всякое, язык у тебя без костей! Она быстро повела глазами, и Папуля, заглянув ей за спину, увидел, что в дверях стоит Аркадия, онемевшая от ужаса.

Она спросила:

— Академия воюет?

Папуля беспомощно посмотрел на Мамулю и кивнул.

— И они проигрывают?

Он еще раз кивнул.

У Аркадии перехватило горло. Она медленно подошла к столу.

— Это — конец? — прошептала она.

— Конец? — с деланной беспечностью переспросил Папуля. — Кто сказал — «конец»? Когда война, всякое бывает. И… и…

— Садись, милая, — ласково сказала Мамуля. — Сначала поешь как следует, а потом и поговорить можно. Но Аркадия пропустила ее слова мимо ушей.

— Аркади, — сказал Папуля серьезно, — новости — за прошлую неделю, и Терминус все еще сражается. Это чистая правда. Я не обманываю тебя. Хочешь, я покажу тебе газеты?

— Да!

Она прочитала все колонки новостей, торопливо поела, даже не глядя в тарелку. Она читала, и глаза ее краснели и наливались слезами. «Сантанни и Кореллия сдались без боя». «Эскадра Флота Академии захвачена в малонаселенном секторе Ифни и уничтожена практически до единого корабля».

Теперь Академия была заперта на территории бывших Четырех Королевств — той территории, что была, очерчена Сальвором Гардином, первым мэром. Но они продолжали сражаться, и все еще была возможность… Нет, что бы то ни было, она должна предупредить отца! Она должна каким-то образом сообщить ему. Должна!

Но как? На пути к Терминусу шла война.

После завтрака она спросила у Папули:

— Мистер Пальвер, вы в ближайшее время куда-нибудь собираетесь по делам?

Папуля сидел в просторном шезлонге на лужайке перед домом и загорал. В его толстых пальцах была зажата такая же толстая сигара, а сам он напоминал карикатурного мопса.

— По делам? — лениво пробормотал он. — Как знать… Вообще-то я в отпуске и никуда не собирался. И про дела как-то вспоминать неохота. Ты беспокоишься, Аркади?

— Я? Нет, мне здесь очень хорошо. Вы так добры ко мне — и вы, и миссис Пальвер.

Он замахал рукой в знак протеста.

Аркадия сказала:

— Я думала о войне.

— Лучше не думай. Что ты-то можешь поделать? Ты ничем не можешь помочь, так что толку мучить себя?

— Понимаете, я думала о том, что Академия потеряла часть своих сельскохозяйственных миров. У них там, наверное, очень плохо с продуктами.

Папуля поерзал в кресле.

— Не стоит волноваться. Все будет хорошо.

Она не слушала.

— Мне бы хотелось помочь им с продуктами, вот что. Знаете, когда умер Мул и Академия восстала, Терминус был в осаде почти целый месяц, и генерал Хэн Притчер, который временно замещал Мула, устроил нам настоящую блокаду. Продуктов было очень мало, и мой папа рассказывал мне, как его отец рассказывал ему, что они питались тогда одними какими-то жуткими аминокислотными таблетками, Нет, честное слово — одно яйцо стоило двести кредиток. Но потом они прорвали блокаду — как раз вовремя, и продуктовые грузы стали прибывать из Сантанни. Думаю, это было ужасное время. И теперь им наверняка не лучше.

Знаете, я готова голову дать на отсечение, что Академия сейчас просто бешеные деньги отвалит за продукты! Двойную, тройную цену. Даже больше! И если бы, к примеру, здесь, на Тренторе, какой-нибудь кооператив за это дело взялся, то он, может быть, и потерял бы несколько кораблей, но за время войны фермеры стали бы все миллионерами. Вот! Торговцы из Академии именно таким образом наживали себе состояния. Нет, серьезно, за одну такую вылазку они привозили пару миллионов прибыли. Могли бы, наверное, и побольше получить, но это была плата за то, что они могли увезти на одном корабле.

Папуля поерзал сильнее. Сигара давно упала и погасла в траве, а он и не заметил.

— Продуктовая сделка! Гм-м-м… Да, но Академия так далеко…

— О, я знаю! Конечно, отсюда нечего и пытаться. Но можно ведь воспользоваться рейсовым кораблем, добраться дальше Массены и Смужчика, а там можно взять напрокат небольшой крейсер или еще что-нибудь в этом роде — небольшой кораблик, на котором можно было бы перебраться через линию фронта.

Папуля поскреб затылок. Он прикидывал в уме.

Через две недели приготовления к отлету были закончены. Мамуля все эти две недели ворчала не переставая. Сначала ее возмущало то, что ее супруг идет на явное самоубийство, летя неизвестно куда. Потом она столь же рьяно возмущалась, почему он не берет ее туда с собой.

Папуля урезонивал ее:

— Мамуля, ну что ты ведешь себя, как старая карга? Я не могу тебя взять с собой. Это мужская работа. Ты себе представляешь, что такое война? Развлечение? Игра в «кошки-мышки»?

— Ну а ты тогда зачем летишь? «Мужская работа»!.. Тоже мне мужчина выискался — старый балбес, одной ногой в могиле. Лучше бы кто помоложе полетел — не такой лысый олух, как ты.

— Ну вот еще новости. Лысого нашла! — слабо протестовал Папуля. — Да у меня еще волосы — о-го-го! И потом — почему бы именно мне не сделать это дело? Неужто уступать какому-нибудь молодому бездельнику? Да тут, Мамулечка ты моя, миллионами пахнет, понимаешь ты или нет? Мил-ли-он-чиками!

Это она понимала и потому в конце концов сдалась.

Перед самым отлетом Аркадия улучила минутку, чтобы поговорить с Пальвером наедине.

— Вы на Терминусе будете?

— Почему бы и нет? Ты же сама сказала, что им нужен хлеб, и рис, и еще картофель. Я заключу с ними контракт, и они все это получат.

— Тогда вот что. Если вы будете на Терминусе, не могли бы вы навестить папу?

Папуля понимающе улыбнулся и ласково погладил ее по голове.

— А я ждал, что ты меня попросишь об этом. Конечно, конечно, детка, я зайду к нему. Я скажу ему, что ты жива и здорова, и что у тебя все в порядке, и что, когда все закончится, я привезу тебя обратно.

— Спасибо. Сейчас я расскажу, как его найти. Его зовут доктор Торан Дарелл, он живет в Станмарке. Это немного в стороне от Терминуса, там летают маленькие маршрутные самолеты. Дом пятьдесят пять на Набережной Канала.

— Постой, я запишу.

— Нет-нет, — покачала головой Аркадия. — Записывать ничего не нужно. Вы должны запомнить и найти его, ни у кого не спрашивая.

Папуля озадаченно пожал плечами.

— Ну ладно, как хочешь. Повторяю: дом пятьдесят пять на Набережной Канала в Станмарке, недалеко от Терминус-сити, добираться маршрутным самолетом. Все правильно?

Аркадия кивнула.

— И… еще кое-что.

— Да?

— Можете передать ему кое-что от меня?

— Конечно.

— Я вам на ухо скажу.

Он склонил голову, и она что-то прошептала ему на ухо. У Папули удивленно округлились глаза.

— Вот так прямо и сказать? Но это же чепуха какая-то!

— Он поймет. Просто скажите, что я так сказала, и сказала, что он поймет, что я хотела сказать. Только скажите все слово в слово. Не перепутаете?

— Почему же я должен перепутать? Шесть словечек всего. Ну, слушай.

— Нет-нет, ни в коем случае! Не повторяйте! И никому не говорите! Никому, кроме моего папы! Обещайте!

Папуля опять пожал плечами.

— Обещаю! Не волнуйся, все будет в порядке.

— Все будет в порядке, — задумчиво пробормотала она, глядя ему вслед, когда он шел по улице к месту, где его ожидало воздушное такси. Она думала об одном: действительно ли она подписала его смертный приговор. И еще она думала, увидит ли его еще когда-нибудь.

Ей так трудно было возвращаться в дом и смотреть в добрые глаза Мамули… Наверное, когда все будет кончено, лучше ей будет покончить с собой за все, что она им сделала…

Глава 19

СРАЖЕНИЕ ПРИ КВОРРИСТОНЕ — …произошло 9:17:377 а. э. между вооруженными силами Академии и войсками Стеттина, повелителя Калгана. Это было последнее сражение Периода Безвластия…

Галактическая энциклопедия

КОНЕЦ ВОЙНЫ

Джоуль Турбор в новой роли военного корреспондента, облаченный в форму звездолетчика, был явно доволен собой: форма ему очень шла. Он был даже рад, что он в космосе, а не на Терминусе — вынужденная беспомощность в призрачной борьбе с невидимой Второй Академией для него сменилась физически осязаемой борьбой военных кораблей друг с другом и окружением обычных людей.

Честно говоря, блистательных побед со стороны Академии не отмечалось, но ситуация оставляла место для размышлений. Прошло уже шесть месяцев с начала войны, а ядро Академии оставалось практически нетронутым, и основные силы флота тоже оставались в полном порядке. Численность их, за счет кораблей, построенных с начала войны, оставалась неизменной, а с технической стороны флот стал гораздо мощнее, чем во время поражения при Ифни.

За это время была усилена и оборона планет, шло интенсивное обучение войск на военных базах, командование наконец взялось за голову, и большая часть калганского флота вынуждена была отойти на «подготовленные» позиции.

В настоящее время Турбор находился в группе соединения Третьего Флота на дальних границах Анакреонского сектора. Он разрабатывал свою излюбленную тему — рассказ о войне как о войне «маленьких людей», и брал интервью у Феннеля Лимора, инженера третьего класса, добровольца.

— Расскажите нам немного о себе, матрос, — попросил Турбор.

— А что рассказывать? Рассказывать-то особенно нечего…

Лимор смущенно улыбнулся, повертел носком ботинка, но тут же выпрямился и стал смотреть в камеру, осознав, что на него смотрят миллионы телезрителей.

— Я — локриец. Работал на космическом заводе главным инженером отдела, мне неплохо платили. Женат, имею двух детей — обе девочки. А можно я им привет передам — вдруг они смотрят?

— Давайте, давайте, матрос. Не стесняйтесь!

— Ну, спасибо. Он приосанился.

— Привет, Милла! Если ты меня видишь, слушай — у меня все отлично. Как там Санни и Томма? Я о вас все время думаю, и, может, мне удастся отпроситься на побывку, когда мы вернемся на базу. Я получил от тебя продуктовую посылку и отослал ее обратно. У нас тут отличный паек, а гражданским, говорят, сейчас с едой туго приходится. Ну, вот и все. Береги детей.

— Я загляну к вашей жене, когда буду в Локрисе, матрос, и поинтересуюсь, как у них с продуктами. Идет?

Молодой человек широко улыбнулся и кивнул:

— Спасибо, мистер Турбор. Вы очень добры, я этого не забуду.

— Не стоит благодарности. Ну а теперь скажите нам… вы ведь доброволец?

— Так точно. А что же, на нас нападают, а я буду сидеть сложа руки, что ли? Ну нет. Я записался добровольцем сразу, как только услышал про «Хобера Мэллоу».

— Вы молодчина. А в боевых действиях вы уже принимали участие? Я смотрю, у вас уже две боевые звездочки?

— Тьфу, — сплюнул матрос. — Да разве это сражения были? Так, ерунда. Да калганцы просто боятся драться, если у них нету пяти кораблей против одного нашего. И даже тогда они стараются разбить наш строй, чтобы рассеять и перебить поодиночке. Мой двоюродный братишка попал в заварушку при Ифни, он служил на том корабле, который уцелел там, — на старом «Эблинге Мисе». Так он говорит, что и там было то же самое. У них был целый флот против нашего подразделения, и, даже когда у нас оставалось всего пять кораблей, они задирались, вместо того чтобы драться по-настоящему. В том сражении у них было подбито вдвое больше кораблей, чем у нас.

— Значит, вы думаете, мы победим в этой войне?

— Да это же ежу понятно! Мы ведь не отступаем! Ну а уж если дело плохо повернется, я уверен, нам Вторая Академия на подмогу придет. План Селдона — он ведь никуда не делся — и они, калганцы-то, про это тоже знают, я уверен.

Турбор едва заметно улыбнулся:

— Вы рассчитываете на помощь Второй Академии?

Матрос искренне удивился вопросу:

— А как же? Как все!

Младший офицер Типпельблюм зашел в каюту Турбора после окончания передачи. Он предложил корреспонденту сигарету и откинул фуражку на затылок — непонятно было, как она там удержалась.

— Пленного захватили, — сообщил он небрежно.

— Да?

— Ага. Какой-то стукнутый мужичок. Утверждает, что он якобы нейтрал — дипломатический иммунитет у него, никак не меньше. Похоже, начальство не знает, что с ним делать. Фамилия что-то вроде Пальви или Пальвер — что-то в этом роде. Говорит, что с Трентора. Ума не приложу, как его занесло в зону военных действий.

Турбор рывком приподнялся и сел на койке. Он даже забыл о предложенной сигарете. Он отлично помнил последний разговор с Дареллом в тот день, когда началась война и он должен был вылететь на задание.

— Прим Пальвер, — проговорил он. Это прозвучало утвердительно.

Типпельблюм поперхнулся на середине затяжки. Пуская клубы дыма и кашляя, он выговорил:

— Да. А вы-то откуда знаете?

— Неважно. Могу я с ним увидеться?

— Черт подери, не знаю… Старик держит его у себя, допрашивать собирается. Все говорят, что он шпион.

— Скажите старику, что если он действительно тот, за кого себя выдаст, то я его знаю. И беру ответственность на себя.

Капитан Диксиль, командир флагманского корабля Третьего Флота, не отрываясь, смотрел на экран Большого Детектора. Всякий корабль, как известно, представляет собой источник ядерного излучения даже без движения — точки на экране Детектора и были кораблями.

Все корабли Академии были в наличии, и никаких других вспышек на экране после поимки шпиона замечено не было. Но появление чужого кораблика, пусть даже маленького, вызвало некоторое замешательство в командирском отсеке. Могло потребоваться изменение в боевой тактике, и притом очень быстрое. Что и было сделано.

— Вы помните? — спросил капитан. — Повторите еще раз.

Командор Сени кивнул:

— Я проведу свою эскадру через гиперпространство. Радиус — десять парсеков, тета — 263,52 градуса, фи — 84,15 градуса. Вернусь на место в 13.30. Общая продолжительность отсутствия — одиннадцать и восемьдесят три сотых часа.

— Все точно. Учтите, вы должны вернуться минута в минуту. Ясно?

— Так точно, капитан.

Он взглянул на наручные часы:

— Мои корабли будут готовы к старту в 01.40.

— Хорошо, — ответил капитан Диксиль.

Калганская эскадра пока еще не попала в поле «зрения» Большого Детектора, но ждать ее нужно было с минуты на минуту, У капитана имелась по этому поводу проверенная независимая информация. В отсутствие эскадры Сенна сил у Флота Академии будет катастрофически недостаточно, но капитан был совершенно спокоен. То есть — абсолютно спокоен.

Прим Пальвер грустно поглядывал по сторонам. Ему ничего не оставалось, как ждать своей участи, переводя взгляд с одного лица на другое. В каюте присутствовал капитан — высокий, сухопарый, в адмиральской форме, и несколько офицеров. Кроме них, был еще один человек, у которого, в отличие от остальных людей, верхняя пуговица рубашки была расстегнута и не было галстука. Этот человек сказал, что хочет поговорить с ним.

Джоуль Турбор продолжал уговаривать адмирала:

— Я полностью отдаю себе отчет, адмирал, в том, что дело крайне серьезное, но уверяю вас — если мне будет дана возможность поговорить с этим человеком с глазу на глаз всего пару минут, многое может проясниться.

— А почему бы вам не поговорить с ним в моем присутствии?

Турбор выпятил губы и набычился.

— Адмирал, — сказал он упрямо, — все то время, что я нахожусь в Третьем Флоте, вы не можете пожаловаться на отсутствие самых лестных отзывов в прессе о вас и ваших людях. Я бы не стал вам об этом напоминать, но уж если так стоит вопрос… Можете выставить охрану за дверью, а сами возвращайтесь через пять минут. Ну, пожалуйста, позвольте мне эту малость — уверяю вас, ваша репутация от этого не только не пострадает, а даже выиграет. Вы меня понимаете?

Он понял.

Как только они остались наедине, Джоуль Турбор резко повернулся к Пальверу:

— Быстро: назовите имя девочки, которую вы увезли с Калгана!

Пальвер только широко раскрыл глаза и отрицательно замотал головой.

— Я не шучу, — сказал Турбор. — Если вы не ответите, вас сочтут шпионом, а шпионов в военное время расстреливают на месте без суда и следствия.

— Аркадия Дарелл! — выдохнул Пальвер.

— Отлично. Она жива?

Пальвер кивнул.

— Если вы не уверены в этом, то ваше дело плохо.

— Она жива и здорова, — побледнев, отозвался Пальвер.

Тут вернулся адмирал.

— Ну? — спросил он сурово.

— Этот человек — не шпион, сэр. Можете верить всему, что он вам говорит. Я ручаюсь за него.

— Вот как? — нахмурился адмирал. — Следовательно, получается, что он — представитель сельскохозяйственного кооператива с Трентора, который желает заключить с Терминусом торговую сделку на поставку зерна и картофеля. Ну хорошо, будь по-вашему, только сейчас я его все равно отпустить не смогу.

— Почему? — резко спросил Пальвер.

— Потому, что мы в самом центре военных действий. Когда сражение закончится и если все мы будем живы, мистер Пальвер, мы сопроводим вас на Терминус.

Калганский Флот, на полной скорости несущийся через пространство, издалека заметил корабли Академии, но и сам не остался незамеченным. Как крошечные светлячки на экранах Больших Детекторов, они летели навстречу друг другу в безмолвной пустоте.

Адмирал Флота Академии нахмурился и сказал:

— Скорее всего, это их главный удар. Поглядите, сколько их. — И добавил: — Однако им против нас не устоять, если только Сенн подоспеет вовремя.

Командор Сенн улетел несколько часов назад — как только враг был замечен. Теперь план изменить уже нельзя. Он мог либо сработать, либо сорваться, но адмирал был спокоен. Так же как все офицеры и матросы.

Снова танец светлячков на экране. Пляски смерти…

Флот Академии медленно, нудно отступал. Шли часы, а Флот медленно отходил назад, изматывая противника, сбивая его с намеченного курса — все сильнее и заметнее.

В умах стратегов, ведущих эту битву, было предусмотрено колоссальное пространство, которое должны занять корабли Калганского Флота. Флот Академии освобождал это пространство — и его тут же занимали калганцы. Те их корабли, что рисковали выйти за пределы этого пространства, тут же подвергались резкой и беспощадной атаке. Тех, кто оставался внутри пространства, никто не трогал.

Все зависело только от собственной инициативы командиров кораблей Флота Лорда Стеттина — то ли идти на верную смерть, то ли оставаться там, где им ничто не угрожает.

Капитан Диксиль холодно взглянул на циферблат наручных часов. Было 13.10.

— У нас есть еще двадцать минут, — сообщил он.

Лейтенант, стоявший справа от него у экрана, сдержанно кивнул:

— Пока все идет по плану, капитан. Почти девяносто процентов их кораблей заперто. Если удастся их еще продержать…

— Да! Если…

Теперь корабли Академии медленно двинулись вперед. Не так быстро для того, чтобы обратить калганцев в бегство, но все-таки достаточно быстро, чтобы сдерживать их наступление. Враг предпочел выждать. Шли минуты.

В 13.25 адмиральский сигнал прозвучал на семидесяти пяти кораблях линии фронта Академии, и они, развив максимальную скорость, бросились в самую середину фронта калганцев, насчитывающего три сотни кораблей. Вспыхнуло защитное поле вокруг калганских звездолетов, черную пустоту пространства озарили вспышки колоссальных выбросов энергии. Каждый из трехсот кораблей устремился вперед, навстречу безумным атакующим, которые шли на них так бездумно, так легкомысленно, и…

В 13.30 — откуда ни возьмись — появились пятьдесят кораблей под командованием командора Сенна. Мощным броском из гиперпространства они оказались в расчетной точке в расчетное время и яростно накинулись на незащищенный фланг калганцев.

Хитрость сработала превосходно!

Численное преимущество пока еще было на стороне калганцев, но считать свои силы им было попросту некогда. Вначале они пытались ускользнуть, но строй их был разбит напрочь, и те корабли, что пытались спастись бегством, натыкались друг на друга и взрывались. Через некоторое время ситуация стала напоминать охоту на крыс. Из трехсот кораблей калганцев — ядра и гордости Флота — меньше шестидесяти, многие — в безнадежно подбитом состоянии, постыдно драпали на Калган. Потери Академии составили восемь из ста двадцати пяти кораблей.

Прим Пальвер приземлился на Терминусе в самый разгар празднования победы. Фурор торжества несколько смутил его, но, прежде чем покинуть планету, он успел сделать две вещи и получил одну просьбу.

А вещи он сделал вот какие: 1) заключил контракт, согласно которому кооператив Пальвера должен был поставлять на Терминус двадцать грузовых кораблей с продовольствием в месяц в течение будущего года по расценкам военного времени причем — слава богу и исходу последнего сражения — без всякого риска и 2) передал доктору Дареллу шесть слов Аркадии.

Несколько мгновений доктор Дарелл смотрел на него широко раскрытыми от изумления глазами, а потом попросил передать Аркадии кое-что на словах. Пальвер был доволен. Ответ простой и незамысловатый: «Мажешь вернуться. Опасности больше нет».

Лорд Стеттин был вне себя от ярости. Видеть, как его превосходное оружие ломается на глазах и превращается в труху, как прочнейшая ткань его военной мощи рвется, как ветхое рядно, — это даже закоренелого флегматика привело бы в состояние бушующего вулкана. Но тем не менее он осознавал, что поделать ничего не может.

Уже несколько недель он почти не спал. Три дня он не брился. Отменил все аудиенции. Адмиралы были предоставлены самим себе, и никто лучше самого повелителя Калгана не знал, что пройдет совсем немного времени, и даже новых поражений не потребуется, как начнутся внутренние бунты.

Лев Мейрус, Первый Министр, тоже ничем помочь не мог. Он стоял перед Лордом Стеттином — спокойный, безнадежно старый, нервно похрустывая длинными пальцами, как обычно. Вертикальная складка, пересекавшая его лицо, стала, казалось, еще глубже.

— Ну! — рявкнул Стеттин. — Что же вы молчите? Прелагайте хоть что-нибудь! Мы разбиты, понимаете вы или нет? Разбиты! А почему? Я не знаю почему! А вы знаете?

— Думаю, да, — спокойно отозвался Мейрус.

— Измена… — тихо проговорил Стеттин. Не повышая голоса он продолжал: — Вы знали об измене и помалкивали. Вы служили тому козлу, которого я прогнал с поста Первого Гражданина, и думаете, что сможете служить всякому другому мошеннику, который сбросит меня? Если окажется, что вы действовали вот так, а не иначе, я из вас кишки вытяну и сожгу их, поджарю у вас на глазах!

Мейрус не пошевелился.

— Я много раз, сэр, пытался вам внушить свои собственные сомнения. Я пытался вложить слова вам в уши, но вы предпочитали выслушивать советы других, поскольку они больше тешили ваше самолюбие. Все повернулось именно так, как я боялся, и даже хуже. Если вы и сейчас не желаете меня слушать, сэр, то так и скажите, и я уйду и, конечно же, стану служить тому, кто сменит вас, если у него хватит ума первым же делом подписать мирный договор.

Стеттин сверлил его покрасневшими от бессильной злобы глазами, сжимая и разжимая гигантские кулаки.

— Говори, серое ничтожество. Говори, черт бы тебя побрал!

— Я не раз говорил вам, сэр, что вы — не Мул. Вы можете командовать кораблями и орудиями, но вы не можете управлять умами своих подданных. Известно ли вам, сэр, с кем вы сражаетесь? Вы сражаетесь с Академией, которую никому и никогда не удавалось победить, с Академией, которая защищена Планом Селдона, с Академией, которой на роду написано сформировать новую Империю.

— Нет никакого Плана! Так сказал Мунн.

— Значит, Мунн ошибается. Да даже если он прав, что с того? Вы и я, сэр, еще — не народ. Мужчины и женщины Калгана и наших колоний свято верят в План Селдона — так же как все, кто населяет этот район Галактики. Четыреста лет — хороший урок того, что Академию победить невозможно. Это не удалось никому — ни королевствам, ни диктаторам, ни старой Империи.

— Мулу удалось!

— Да, но он не был предусмотрен Планом Селдона — в отличие от вас. Что еще хуже: народ это отлично понимает. Вот и получается, что ваши корабли отправляются на битву, неся в себе зародыш поражения. Невидимая ткань Плана окутывает их, и ваши люди становятся осторожными и осмотрительными — думают каждый раз, семь раз отмеряют, прежде чем атаковать. Но та же самая невидимая ткань Плана придает врагу уверенность и решимость, прогоняет страх, поддерживает боевой дух, невзирая на поражения вначале. Почему бы и нет? Так всегда бывало. Поначалу Академия всегда терпела некоторые потери, зато в конце всегда выигрывала.

А ваше собственное состояние, сэр? Ваши позиции на территории врага вроде пока крепки. Ваши собственные колонии не захвачены. И захвачены, скорее всего, не будут. И все-таки вы побеждены. Вы сами не верите в возможность победы, потому что знаете: такой возможности попросту нет.

Так отступите же сейчас, или вас поставят на колени. Отступите добровольно, и тогда вам удастся спасти хотя бы то, что у вас осталось. Вы положились на железо и сталь, и они дали вам возможность продержаться. Вы игнорировали силу разума и духа — и это вас подвело. Послушайтесь моего совета хотя бы сейчас. У вас есть человек из Академии — Хомир Мунн. Освободите его. Отпустите его на Терминус, чтобы он доставил туда ваши мирные предложения.

Стеттин плотно сжал губы и заскрипел зубами. Выбора не было.

В первый день нового года Хомир Мунн наконец покинул Калган. Прошло больше шести месяцев с того дня, как вы улетел сюда с Терминуса. За это время много воды утекло — началась и кончилась война.

Прибыл сюда он сам собой, а улетел с эскортом. Прибыл сюда он простым смертным, по частному делу, а улетал не то чтобы официально назначенным, но фактически — послом мира.

Ну а уж что радикально переменилось за это время, так это его суждение о Второй Академии. Эта мысль веселила его. Он уже рисовал в уме, как будет рассказывать об этом доктору Дареллу и этому выскочке, молодому всезнайке — Антору, всем им…

Он знал. Он, Хомир Мунн, наконец знал всю правду.

Глава 20

«Я ЗНАЮ…»

Последние два месяца стеттинианской войны Мунн потратил недаром. В необычной для себя роли Чрезвычайного Посредника он находился в самом центре межзвездных событий, и эта роль, к его собственному удивлению, пришлась ему по вкусу.

Крупных сражений больше не происходило — несколько мелких стычек, которые можно и не принимать в расчет. За это время были разработаны пункты мирного договора между Калганом и Академией. Стеттин торчал у себя в особняке и делами занимался мало. Флот его был расформирован, владения за пределами Калгана получали автономию, и им было дано право провести референдумы, в ходе которых они должны были решить — вернуться ли им к первоначальному статусу или перейти под протекторат Академии.

Формально война была окончена на астероиде, в звездной системе, принадлежавшей Академии, в месте размещения ее самой старой военной базы. Со стороны Калгана мирный договор подписал Лев Мейрус, а Хомир присутствовал в качестве заинтересованного наблюдателя.

За все это время он не видел ни доктора Дарелла, ни кого-либо другого из своих знакомых, хотя они тоже обретались в тех краях. Но это не имело никакого значения. Его новости могли и подождать. При мысли об этом он неизменно улыбался.

Доктор Дарелл вернулся на Терминус через несколько недель после окончания войны, и в тот же вечер в его доме состоялась встреча пятерых людей, которые десять месяцев назад здесь строили свои планы.

Тянулся обед, они ели и пили вино и явно не хотели возвращаться к старым разговорам.

Первым молчание нарушил Джоуль Турбор. Одним глазом поглядывая в пурпурную глубь бокала с вином, он процедил сквозь зубы:

— Ну, Хомир, вы теперь — просто герой дня. Здорово вы все обстряпали!

— Я? — воскликнул Мунн и весело расхохотался. Странно — вот уже несколько месяцев он не заикался. — Да мне и пальцем шевельнуть не пришлось. Это все Аркадия. Кстати, Дарелл, как она? Я слышал, она возвращается с Трентора?

— Вы слышали правильно, — спокойно отозвался Дарелл. — Она возвращается через неделю.

Он пристально оглядел присутствующих, но в ответ на свое сообщение не услышал ничего, кроме вздохов облегчения и слов радости. Ничего.

Турбор допил вино и сказал:

— Ну, значит, все кончено. И кто бы мог представить себе такое десять месяцев назад? Мунн слетал на Калган и вернулся. Аркадия побывала на Калгане и на Тренторе и тоже возвращается домой. Была война, и мы ее выиграли, черт подери! Вот говорят, что можно предсказать колоссальные повороты событий в истории, но разве можно себе представить, что то, что случилось, кто-нибудь из нас мог предвидеть, а ведь каждый из нас по-своему прожил это время и все события почувствовал на своей шкуре, образно говоря.

— Ерунда… — кисло отозвался Антор. — Чего это вы так радуетесь? Вы говорите так, будто мы в действительности выиграли войну, а выиграли-то мы на самом деле чепуховую потасовку, которая только для того и была нужна, чтобы отвлечь наше внимание от реального врага.

Наступила неловкая пауза. Только Хомир понимающе усмехнулся.

Антор стукнул по столу кулаком.

— Да-да! — яростно воскликнул он. — Я говорю о Второй Академии. О ней теперь ни слова не говорят, и, если я прав, значит, предприняты все попытки, чтобы о ней и не вспоминал никто. И все эта проклятая атмосфера триумфа, наполняющая этот мир непроходимых тупиц, — все так радуются и торжествуют, что возникает идиотское желание присоединиться. Ну что ж, давайте вывешивайте за окнами транспаранты, бегите на улицу, влезайте друг другу на спины и бросайте с балкона конфетти, а когда вам это наконец наскучит, возьмитесь за голову, спуститесь с небес на землю, и давайте вернемся к обсуждению все той же проблемы — она никуда не делась и сегодня так же актуальна, как десять месяцев назад, когда вы все сидели тут с глазами на лбу от страха — и боялись, сами не зная чего и кого. Неужели вы правда думаете, что теперь, когда вы побили жалкую кучку военных кораблей, бояться Второй Академии нужно и можно меньше?

Он замолчал, тяжело дыша. Лицо его покрылось испариной и покраснело.

Мунн спокойно сказал:

— Позвольте, теперь скажу я, Антор. Или вы собираетесь играть роль конспиратора-пропагандиста?

— Говорите, Хомир, — сказал Дарелл, — только поосторожнее с эпитетами, прошу вас. Я и сам порой не против поговорить красиво, но сейчас нам просто не до этого.

Хомир Мунн откинулся на спинку кресла и аккуратно налил себе вино из графина, стоявшего рядом с ним на столе.

— Я был посланна Калган, — начал он, — для того чтобы выудить все, что я мог выудить из записей Мула, хранящихся во Дворце. Я потратил на это несколько месяцев. Не собираюсь ставить себе это в заслугу. Как я уже говорил, неожиданное разрешение на допуск во Дворец целиком и полностью — дело рук и гениальной головки нашей маленькой Аркадии. Тем не менее факт остается фактом — к моим первоначальным званиям о жизни Мула и его времени, которые и так были не малы, я добавил плоды напряженного труда над первоисточниками, которых до меня никто в руках не держал.

Поэтому у меня есть уникальная возможность судить о реальной опасности Второй Академии — гораздо более реальная, чем у нашего возбудимого друга.

— Ну и какова же ваша оценка опасности? — буркнул Антор.

— Нулевая.

Короткая пауза. Эльветт Семик удивленно уточнил:

— Нулевая? Нет опасности, что ли?

— Разумеется. Друзья мои, никакой Второй Академии не существует.

Веки Антора медленно опустились. Он побледнел, лицо его вытянулось, стало невыразительным.

Мунн продолжал, явно довольный тем, что был в центре внимания.

— И более того: никогда не существовало.

— И на чем же, — поинтересовался Дарелл, — вы основываете это столь неожиданное заключение?

— Не стал бы называть его неожиданным. Все вы знаете историю поисков Второй Академии Мулом. Но что вам известно об интенсивности этих поискав, о том колоссальном упорстве, с которым они велись? У него были громадные ресурсы, и он их использовал до конца. У него только одно желание и было — и он ничего не добился. Никакой Второй Академии найдено не было.

— Трудно ожидать, что она могла быть найдена, — нетерпеливо прервал его Джоуль Турбор. — Она наверняка имела и имеет способы защиты от любопытных глаз и умов.

— Даже если это был такой любопытный ум, как ум Мула — могущественнейшего мутанта? Не думаю. Ну ладно, в конце концов, ведь не ждете же вы, что я вам за пять минут перескажу содержание пятидесяти томов отчетов? Все это, согласно одному из пунктов мирного договора, перейдет в ведение Исторического Музея имени Селдона, и вы сможете с ними спокойно ознакомиться — так же как я. Собственными глазами прочтете и убедитесь — уверяю вас, там черным по белому написано то, что я сказал. Нет и никогда не было никакой Второй Академии.

Семик поинтересовался:

— Ну и кто же тогда — или что — остановило Мула?

— Елки-палки, а вы как думаете, что его остановило? Смерть его остановила, как в свое время остановит каждого из нас! Величайшее заблуждение всех времен как раз и заключается в том, что считается, что всепобеждающая карьера Мула была якобы остановлена какими-то неведомыми, мистическими силами, оказавшимися сильнее его самого. Это — результат того, что на ситуацию смотрели под в корне неверным углом.

Однако никто в Галактике ведь не станет оспаривать тот факт, что Мул был калекой — как с физической, так и с умственной точки зрения. Он умер в возрасте чуть более тридцати, потому что его измученное болезнью тело устало жить скрипя по всем швам. Еще за несколько лет до смерти он уже был дряхлым инвалидом. В самом лучшем здравии он был не лучше смертельно больного человека. Ну хватит об этом. В общем, он покорил Галактику, а потом совершенно естественным образом умер. Даже удивительно, что он так долго протянул. Друзья мои, тут все предельно просто. Нужно только терпеливо и бесстрастно взглянуть правде в глаза и постараться посмотреть на вещи под другим углом.

Дарелл задумчиво проговорил:

— Ну что ж, давайте попытаемся, Мунн. Это не лишено интереса и уж, во всяком случае, может внести некоторое разнообразие в ход наших мыслей. Вот интересно, что в этой связи вы скажете об энцефалограмме «обработанных» людей, которые нам в прошлый раз показывал Антор?

— Нет ничего проще. Сколько лет энцефалографии? Нет, лучше поставить вопрос иначе: насколько хорошо развита наука изучения нейронных процессов?

— Мы — в самом начале пути, — ответил Дарелл. — Попали в точку, принято.

— Отлично. Так насколько же мы можем быть уверены в том, что то объяснение, которое нам представил Антор, и та интерпретация, которую вы дали пресловутому Плато на энцефалограммах, верны? У нас есть гипотезы, но насколько вы можете быть уверены в их правильности? И как вы можете быть уверены в том, что это явление действительно является отражением существования некоей могущественной силы, никаких других свидетельств существования которой не существует? Всегда легко объяснить неизвестное наличием потусторонней нечеловеческой силы и воли.

Это в природе человеческой. На протяжении всей истории Галактики было полным-полно случаев, когда оказавшиеся в изоляции системы время от времени возвращались в первобытное, варварское состояние, и какой урок мы извлекли из этого? Во всех случаях подобные дикари считают непостижимые для собственного разума явления — ураганы, эпидемии, засухи — делом рук существ более могущественных, чем они сами.

Если не ошибаюсь, это называется антропоморфизмом, и в этом смысле мы ничем не лучше дикарей. Мы просто с головой погрузились во все это. Имея крайне ограниченные познания в области психологии, мы сваливаем все непонятные нам явления на область деятельности сверхлюдей — в данном случае на тех, кто якобы населяет Вторую Академию, на существование которой в свое время туманно намекнул Селдон.

— Ах! — вмешался Антор, театрально заломив руки. — Значит, вы все-таки помните о Селдоне? А я так понял, что вы про него напрочь забыли. Селдон сказал, что Вторая Академия существует, и давайте все-таки плясать от этого.

— А вы до конца понимаете все цели Селдона? Вы знаете, какие именно задумки были заложены во все его расчеты? Да Вторая Академия запросто могла быть выдуманным пугалом, жупелом, изобретение которого преследовало весьма специфическую цель. Почему, например, мы победили Калган? Как вы писали в последней серии статей, Турбор?

Турбор поерзал в кресле.

— Я понял, куда вы клоните. Я был на Калгане до конца, Дарелл, и должен честно сказать, что моральный дух калганцев был здорово сломлен. Я просматривал все их газетенки, смотрел все ролики новостей и должен сознаться, что они просто-таки сами не видели другого исхода, — они ждали, что их победят. То есть у них просто руки опускались при мысли о том, что вот-вот должна вмешаться Вторая Академия, и приложить к войне свою карающую десницу, и, что вполне естественно, выступить на стороне Первой.

— Вот именно! — воскликнул Мунн. — А я-то и вообще там всю войну проторчал! Я сказал Стеттину, что Второй Академии не существует, и он мне поверил. Для него это было жутко важно, и он за счет этого чувствовал себя более уверенно. Но заставить народ перестать верить в то, во что он верил всю жизнь, было невозможно — так миф, придуманный Селдоном, сыграл роковую роль в начатой им космической шахматной партии.

Антор резко открыл глаза и в упор уставился на Мунна, который был явно доволен, что у него все так складно получилось.

— А я заявляю, что вы лжете, — отчетливо выговорил он.

Хомир побледнел.

— Не считаю нужным реагировать и отвечать на подобные обвинения.

— А я вовсе не намеревался задеть ваше достоинство. Вы просто не можете не лгать. Вы даже не понимаете, что лжете. Но тем не менее все, что вы говорите, ложь!

Семик, сидевший рядом с Антором, мягко опустил руку на запястье молодого человека.

— Не надо так горячиться, юноша!

Антор раздраженно стряхнул руку старика и крикнул:

— Как же вы все мне надоели! Сидят, смотрят — и ничего не понимают. Да я этого человека и видел-то всего раз десять за свою жизнь, но мне совершенно очевидно, насколько он переменился! А вы все знаете его, что называется, сто лет и ничего не замечаете! Просто с ума можно сойти! Нет, вы серьезно считаете, что этот человек, которого слушаете развесив уши, — Хомир Мунн? Это не тот Хомир Мунн, которого я знаю!

Немая сцена. Почище, чем в театре. Тишину нарушил пронзительный вскрик Мунна:

— Вы что, считаете меня мошенником?

— Не в прямом смысле, но это не имеет значения! — прокричал в ответ Антор. — Все равно вы — мошенник! Тихо, все тихо! Я требую, чтобы меня выслушали!

Он так рассвирепел, что все вынуждены были повиноваться.

— Так вот: помнит ли кто-либо из вас того Хомира Мунна, каким его запомнил я, — того застенчивого библиотекаря, который и говорить-то вслух стеснялся, человека с напряженным, нервическим голосом, заикающегося на каждом слове? Разве это — тот самый человек? Он гладко говорит, он самоуверен, у него куча теорий, и, черт бы меня подрал, он не заикается! Так что — это тот самый человек?

Даже сам Мунн растерялся. Пеллеас Антор предложил более спокойно:

— А не стоит ли его обследовать?

— Как? — спросил Дарелл.

— Это вы меня спрашиваете — как? Обычно! У вас есть его энцефалограмма десятимесячной давности? Сделайте новую и сравните!

Он ткнул пальцем в съежившегося от страха библиотекаря и яростно крикнул:

— Боюсь, он пострашится идти на обследование!

— Нисколько, — ответил Мунн. — Я — тот же самый человек, каким был всегда.

— Как вы можете об этом судить? — с сожалением в голосе спросил Антор. — Нет, я больше скажу: я здесь теперь никому не доверяю. И требую, чтобы были обследованы все до одного. Была война, так? Мунн был на Калгане. Турбор был за пределами Терминуса, на борту корабля, в зоне военных действий. Дарелла и Семика тоже какое-то время не было здесь — уж не знаю, где они были и чем занимались. Один только я был здесь, в одиночестве и безопасности, поэтому я больше не верю никому из вас. Но, честно говоря, и я не прочь обследоваться. Согласны? Или мне уйти? В таком случае я уйду и буду делать, что сочту нужным.

Турбор пожал плечами:

— Лично у меня возражений нет.

— Я уже сказал, что я не против, — сказал Мунн.

Семик жестом дал понять, что и он не возражает.

Антор ждал, что скажет Дарелл. Дарелл кивнул.

— Начните с меня, — предложил Антор.

Электроды были прилажены на курчавой голове молодого человека. Он застыл в кресле, прикрыв глаза. Веки его слегка подрагивали. Дарелл достал из ящика стола листок с прежней энцефалограммой Антора и показал ему.

— Ваша подпись, не так ли?

— Да, да! Это моя энцефалограмма. Сравните.

Сканнер выбросил на экран старые и новые линии — все шесть. В темноте раздался голос Мунна:

— Вот посмотрите: по-моему, тут есть изменения.

— Это — первичные волны с лобной доли. Это ничего не значит, Хомир. Эти дополнительные пики, на которые вы показываете, не отражают ничего, кроме возбуждения нервной системы. Тут надо на другое смотреть, — объяснил Дарелл.

Он нажал контрольную кнопку, и все шесть ломаных линий слились в одну попарно. Удвоение отмечалось только в области более высокой амплитуды первичных волн.

— Удовлетворены? — спросил Антор.

Дарелл вежливо кивнул и занял его место. За ним последовал Семик, потом — Турбор. И запись, и сравнение результатов происходили в гробовом молчании.

Последним в кресло сел Мунн. На мгновение он растерялся и с оттенком отчаяния в голосе сказал:

— Только учтите: я последний и очень волнуюсь. Надеюсь, это будет принято во внимание.

— Разумеется, — заверил его Дарелл. — Ни одна ваша сознательная эмоция не повлияет на первичную кривую, да она и не важна.

Казалось, потекли долгие часы в тишине… Потом, когда на экране пошло сравнение линий, Антор торопливо проговорил:

— Смотрите — вот оно! Ну, конечно, это самое начало развития комплекса. Разве он сам не рассказал нам об этом самом? Нет никакой обработки — это глупое, нелепое антропоморфическое понятие, но вы сами посмотрите! Думаю, все ясно!

— В чем дело? — вскрикнул Мунн.

Рука Дарелла легла на плечо Мунна.

— Спокойно, Мунн. Вас «обработали». Обработали они.

Вспыхнул свет. Мунн затравленно озирался по сторонам, пытаясь выдавить жалкое подобие улыбки.

— Вы шутите! Нет, вы точно шутите! Вы меня проверяете!

Но Дарелл только покачал головой:

— Нет-нет, Хомир. Это правда.

Глаза библиографа неожиданно заволокло слезами.

— Но я не чувствую в себе никаких перемен. Я не могу поверить в это! Вы… просто с ума все посходили со своей конспирацией! — выкрикнул он.

Дарелл попытался удержать руку на его плече, чтобы немного успокоить, но рука его была яростно отброшена в сторону. Мунн взвизгнул:

— Вы хотите убить меня! Клянусь, вы этого хотите!

Одним прыжком рядом с ним оказался Антор. Раздался глухой, неприятный звук сильного удара, и Хомир повалился навзничь с перекошенным от страха лицом.

Антор резко поднялся и сказал:

— Стоило бы его связать, а потом решим, что с ним делать дальше. — Он отбросил назад свои длинные волосы.

Турбор поинтересовался:

— А как вы догадались, что с ним не все в порядке?

Антор повернулся к нему и насмешливо проговорил:

— Это было нетрудно. Видите ли, дело в том, что я знаю, где находится Вторая Академия.

Это был сильный удар. Но давно замечено, что каждый последующий удар всегда слабее предыдущего. Неудивительно, что Семик очень спокойно поинтересовался:

— Вы уверены? Только что нам нечто в этом роде пытался доказать Мунн…

— Это далеко не то же самое, — ответил Антор. — Дарелл, в тот день, когда началась война, я с вами говорил совершенно серьезно. Я пытался убедить вас покинуть Терминус. Я бы и тогда мог сказать вам то, что собираюсь сказать сейчас, если бы мог доверять вам.

— Вы хотите сказать, что уже полгода знаете ответ?

— Я знал его с того самого дня, как Аркадия улетела на Трентор.

Дарелл вскочил на ноги.

— При чем здесь Аркадия? К чему вы клоните?

— Да ни к чему особенному. Все вполне согласуется с тем ходом событий, о котором мы все прекрасно осведомлены.

Аркадия отправляется на Калган и в страхе спасается бегством, улетая в самый центр Галактики, вместо того чтобы вернуться домой. Лейтенант Диридж, наш лучший агент на Калгане, «обработан». Хомир Мунн, попав на Калган, тоже подвергается «обработке». Мул покорил Галактику, но, как ни странно, сделал своей резиденцией именно Калган. Тут можно поразмышлять, действительно ли он был таким уж великим Завоевателем. Может быть, он был всего-навсего инструментом. Мы все время наталкиваемся на Калган, и ни на что другое — на мир, который непостижимым образом остался целым и невредимым за время почти вековой истории непрерывных сражений между диктаторами.

— Каков же ваш вывод?

— Он очевиден, — ответил Антор, глядя прямо Дареллу в глаза. — Вторая Академия находится на Калгане.

Тут вмешался Турбор:

— Антор, но я был на Калгане! Я был там не далее как на прошлой неделе. И если Вторая Академия находится там, значит, я сошел с ума. Но, честно говоря, у меня впечатление, что с ума сошли вы…

Молодой человек в ярости развернулся к Турбору.

— А у меня впечатление, что вы — жирный осел! Как вы себе представляете Вторую Академию? Что это — детский сад с вывеской? Или вы считаете, что на табло в космопортах должно быть указано: «Вторая Академия»? Послушайте меня, Турбор! Где бы они ни находились, они формируют некую ограниченную олигархию. Они так же упорно должны скрываться внутри того мира, где они находятся, как сам этот мир — в Галактике.

Турбор нервно подвигал скулами.

— Меня смущает ваше отношение к этому, Антор.

— Очень меня трогает ваше смущение! — огрызнулся Антор. — Да вы вокруг себя на Терминусе оглядитесь! Где мы находимся? Мы находимся в самом центре, в ядре, в колыбели Первой Академии, хранилище всех знаний по физической науке. И какую часть населения составляют ученые-физики? Вот вы, лично вы, смогли бы управлять атомной электростанцией? Что вы, лично вы, знаете о конструкции и принципе действия гиператомного двигателя? А? Число настоящих ученых на Терминусе — даже на самом Терминусе — едва ли составит больше одного процента от всего населения планеты.

А что же тогда говорить о Второй Академии, главный принцип существования которой — строжайшая секретность? Их должно быть еще меньше, и они должны скрываться даже внутри своего собственного мира.

— Ну, скажем, — осторожно вмешался Семик, — Калган мы все-таки одолели…

— Да, одолели, — сардонически парировал Антор. — И бурно празднуем победу. В городах до сих пор иллюминация, фейерверки, по телевизору только об этом и орут взахлеб. Но сейчас, именно сейчас, когда мы снова ищем Вторую Академию, каково последнее место, куда нам следует заглянуть? Правильно, Калган.

И ни хрена мы их не победили. Мы только пустили на воздух сколько-то кораблей, убили сколько-то тысяч человек, разрушили на части их Империйку, несколько подорвали их экономическую и торговую базу, но это все семечки. Я готов поклясться, что ни один из тех, кто действительно правит Калганом, нисколько не пострадал. Наоборот, они выиграли, поскольку теперь свободны от всякого стороннего любопытства. Ну, что скажете, Дарелл?

Дарелл пожал плечами:

— Интересно. Я пытаюсь соединить сказанное вами с теми короткими словами, что мне передала Аркадия пару месяцев назад.

— Что, было письмо? — поинтересовался Антор. — И что же?

— Ну, не то чтобы письмо. Я пока и сам не очень понимаю. Всего шесть слов. Но это очень, очень интересно.

— Послушайте, — вмешался Семик. — Я все-таки кое-чего недопонимаю.

— Чего именно?

Семик заговорил, устало двигая губами, тщательно подбирая слова:

— Ну вот, например: Хомир Мунн говорил, что Гэри Селдон, грубо говоря, врал, когда утверждал, что основал Вторую Академию. Вы теперь утверждаете, что это не так, что Селдон вовсе не врал, так?

— Да, он не врал. Селдон сказал, что основал Вторую Академию, и это действительно так.

— Ладно, но тогда следует вспомнить, что он сказал и еще кое-что. Он говорил, что основал две Академии на разных концах Галактики. Ну, молодой человек, а к этому как относиться — тоже шутка, вранье? Калган-то уж никак не на противоположном конце Галактики.

Антор был раздражен.

— Это — второстепенный момент. И это запросто могло быть сказано и выдумано для того, чтобы их лучше обезопасить. И потом, сами подумайте: какая могла быть реальная польза от того, что Хозяева, Властители Умов, были бы помещены на другом конце Галактики? Какова их функция? Служить делу выполнения Плана. Кто является основным двигающим моментом в деле выполнения Плана? Мы, Первая Академия. Откуда же им удобнее понаблюдать за нами в таком случае, чтобы наши действия служили их целям? С другого конца Галактики? Смешно! На самом деле — они всего-навсего в пятидесяти парсеках от нас, что гораздо удобнее и разумнее.

— Мне нравится этот довод, — вставил Дарелл. — Он не лишен смысла. Погодите… Похоже, Мунн пришел в себя. Думаю, его можно развязать. Он уже не опасен.

Антор явно был против, но Хомир отчаянно кивал головой. Пять секунд спустя он принялся столь же отчаянно и яростно растирать затекшие кисти рук.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Дарелл.

— Отвратительно, — ответил Мунн. — Но это не важно. Мне хотелось бы кое о чем спросить нашего молодого всезнайку. Я слышал почти все, что он сказал, и не дурно было бы услышать, что он думает о том, как же нам быть дальше.

Наступила напряженная пауза.

Мунн едко ухмыльнулся:

— Ну, ладно, давайте представим, что Калган — действительно Вторая Академия. И кто же на Калгане на самом деле они? Как вы собираетесь их искать? Как их опознаешь? Как и что можно с ними сделать, даже если вы их найдете?

— А вот на этот вопрос легко ответить мне, — сказал Дарелл. — Рассказать вам, чем мы с Семиком занимались последние полгода? Тем самым я сумею убить двух зайцев, то есть отвечу, Антор, на ваш вопрос: почему я все это время не мог улететь с Терминуса.

— Во-первых, — продолжал он, — я работал над энцефалографическими исследованиями, преследуя цели гораздо большие, чем кто-либо из вас может подозревать. Выявление типа разума, характерного для людей из Второй Академии, — дело гораздо более тонкое, нежели обнаружение Плато обработанности, и этим напрямую я не занимался. Но подошел к этому вплотную. Вплотную, уверяю вас.

Знает ли кто-нибудь из вас, какова сама природа управления чужими эмоциями? Со времен Мула эта тема пользовалась колоссальной популярностью у писателей-фантастов И были сочинены целые горы макулатуры, которая, однако, живо обсуждалась, были длинные передачи по телевидению и тому подобное. Большей частью на это явление смотрели, как на нечто таинственное, непостижимое. Но это не так. Каждый знает, что человеческий мозг является источником мириадов крошечных электромагнитных полей. Всякая возникающая эмоция так или иначе влияет на состояние этих полей, и это тоже должно быть каждому понятно.

Значит, в принципе, есть возможность создать мозг, который мог бы улавливать эти изменения в состоянии полей, фиксировать их и даже входить с ним в резонанс. То есть должен существовать некий специфический участок в головном мозге, который способен воздействовать на любое выявленное им состояние электрического поля. Каким именно образом это происходит, я не представляю, но дело не в этом. Если бы я, например, был слепым, ничто не помешало бы мне теоретически узнать о том, каково значение фотонов и квантов энергии, и мне было бы понятно, что захват фотонов этой энергии может вызвать химические изменения в некотором органе человеческого организма, который способен эти изменения уловить. Но, конечно, от этого я не стал бы способен различать цвета.

Вам все ясно?

Антор кивнул твердо, остальные — менее уверенно.

— Так вот, подобный гипотетический Резонирующий Орган мозга, будучи настроенным на поля, испускаемые мозгом других людей, может осуществлять то, что мы называем «чтением эмоций» или «чтением умов», но в действительности дело обстоит гораздо сложнее. Исходя из этого легко предположить, что может существовать и сходный орган, способный воздействовать на другой мозг. Этот орган способен сориентироваться своим более сильным полем на более слабое поле другого мозга — почти так же как сильный магнит ориентирует атомные диполи куска стали и оставляет их после этого намагниченными.

Я решил математическую задачу принципа действия Второй Академии в том смысле, что вывел функцию, с помощью которой можно прогнозировать необходимую комбинацию нейронных цепочек, нужную для формирования такого органа, какой я вам только что описал. Но к сожалению, функция эта слишком сложна, чтобы ее можно было построить и решить с помощью любого из имеющихся в распоряжении на сегодня математических методов. И это очень плохо, поскольку это означает, что на основании изучения энцефалограмм я никогда не сумею выявить человека из Второй Академии.

Но мне удалось сделать нечто другое. С помощью Семика я сумел создать устройство, которое назвал «Менторезонатором». Возможности современной науки позволяют создать источник энергии, который способен имитировать тип электромагнитного поля, подобный тому, что фиксируется на электроэнцефалограммах. Более того, можно устроить так, что поле будет иметь некий сдвиг, создавая в сознании предполагаемого представителя Второй Академии нечто вроде «шума» или «резонанса», что поможет защитить, закрыть для доступа сознание других людей, с которыми такой человек может быть в контакте.

Вам все ясно?

Семик довольно прищелкнул языком. Работал-то он вслепую, но догадывался и вот теперь понял, что догадки его были верны. Он был доволен собой — есть еще порох в пороховницах!

Антор ответил:

— Мне как будто ясно.

— Это устройство, — продолжал Дарелл, — сконструировать оказалось довольно-таки несложно, тем более что к моим услугам был весь научный потенциал Академии, когда я возглавлял военное научное ведомство. В настоящее время Резиденция Мэра и Юридическая Ассамблея снабжены такими устройствами, то есть защищены полем ментостатики. То же самое сделано вокруг основных, стратегически важных заводов. То же самое сделано вокруг этого здания. Фактически каждое место, которое мы хотим обезопасить от действия Второй Академии, можно снабдить таким устройством, и тем самым оно будет в неприкосновенности и от нее, и от всех будущих Мулов, появись они на свет. Вот и все.

Он улыбнулся и развел руками.

Турбор откинул назад голову и рассмеялся:

— Значит, все кончено? Все позади? Господи Боже, наконец-то все позади!

— Ну, — сказал Дарелл, — не совсем так.

— Как же это — не совсем? Что еще?

— А как же? Ведь мы до сих пор не обнаружили Вторую Академию!

— Что, — рявкнул Антор, — вы хотите сказать?

— Хочу сказать, что Калган — не Вторая Академия.

— Вы-то откуда знаете?

— Это просто, — усмехнулся Дарелл. — Дело в том, что мне известно, где на самом деле находится Вторая Академия.

Глава 21

ОТВЕТ, КОТОРЫЙ ВСЕХ УСТРОИЛ

Турбор истерически расхохотался. Его хохот, казалось, сотрясал стены; наконец он, всхлипывая и утирая слезы, затих. Устало покачав головой, он сказал:

— Боже праведный, так ведь с ума сойти можно. Весь вечер одно и то же. Одного за другим сбиваем оловянных солдатиков. Развлекаемся вовсю, а ни к чему так и не придем. Слушайте — может быть, уже все планеты, какие есть, — Вторые Академии? А может, у них нет вообще никакой планеты, а они везде? Какая же разница теперь, когда Дарелл говорит, что разработал совершенное средство защиты?

Дарелл улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.

— Совершенной защиты порой бывает недостаточно, Турбор. Даже мой «Менторезонатор» — это всего-навсего прибор, позволяющий нам оставаться все время на месте связанными по рукам и ногам, со страхом оглядываться по сторонам, нет ли где врага — только и всего. Мы должны знать не только как победить, но и кого побеждать. А реальный мир, где существует враг, есть.

— Ближе к делу, — поторопил его Антор. — Говорите по существу.

— Аркадия, — ответил Дарелл, — передала, как я говорил, мне кое-что на словах, и до тех пор, пока я не услышал этих слов, я не понимал, что не вижу очевидного. А ведь это были самые простые слова — детская поговорочка: «У кольца нет начала и конца». Понимаете?

— Нет, — угрюмо ответил за всех Антор.

— «У кольца нет начала и конца»? — вопросительно повторил Мунн, задумчиво наморщив лоб.

— Знаете, — сказал Дарелл, — а я сразу понял… Какой единственный абсолютно достоверный факт известен нам о Второй Академии, а? Я вам скажу. Мы знаем, что Гэри Селдон основал ее «на другом конце Галактики». Хомир Мунн высказал предположение, что Гэри Селдон солгал и что Второй Академии вообще не существует. Антор высказал предположение, что в этом случае Селдон сказал правду, но солгал относительно расположения Второй Академии. А я заявляю, что Селдон не лгал ни в том ни в другом случае: он сказал истинную правду.

Но… что есть «другой конец»? Галактика представляет собой плоский объект в форме чечевицы. В сечении она представляет собой круг, кольцо, а «у кольца нет начала и нет конца», как говорит Аркадия. Мы — мы. Первая Академия, расположены на Терминусе, который находится на краю этого кольца. Мы, по определению, на краю Галактики. Ну а теперь попробуйте мысленно пройти по краю Галактики и найти ее конец. Идите, идите, идите… и никакого конца вы не найдете. Вы просто вернетесь туда, откуда вышли!

Вот там-то вы и найдете Вторую Академию!

— Там? — повторил за ним Антор. — Вы хотите сказать «здесь»?

— Да, я хочу сказать «здесь», — энергично воскликнул Дарелл. — А где же еще? Вы же сами сказали, что люди из Второй Академии являются хранителями Плана Селдона, и поэтому маловероятно, чтобы они были расположены на другом краю Галактики, в полной изоляции. Вы сказали, что было бы более вероятно, если бы они находились от нас на расстоянии пятидесяти парсеков. А я утверждаю, что и это слишком далеко. А где они были бы в наибольшей безопасности? Кто бы вздумал их здесь искать? Да это же самый старый и испытанный способ игры в прятки!

Почему покойный Эблинг Мис был так удивлен, просто поражен своим открытием расположения Второй Академии? Вот именно это он и узнал, отчаянно разыскивая ее, чтобы предупредить о нашествии Мула, выяснив для себя неожиданно, что, оказывается, Мул успел убить Две Академии одним ударом. А почему сам Мул не преуспел в своих поисках? Почему? Если кто-то ищет непобежденного врага, разве станет он искать его среди врагов побежденных? А Властители Умов тем временем спокойно вынашивали дальнейшие планы, как остановить Мула, и весьма в этом преуспели.

Да это же безумно просто! А на нас поглядеть — как мы тут носимся со своими графиками, полями — а сами сидим в цитадели врага! Не смешно разве?

Однако лицо Антора сохраняло скептическое выражение.

— И вы искренне верите в свою гипотезу, доктор Дарелл?

— Да, я искренне в нее верю.

— Но тогда получается, что любой из ваших соседей, всякий прохожий на улице может быть сверхчеловеком из Второй Академии, мозг которого следит за всяким из нас и улавливает биение нашего сознания?

— Разумеется.

— И нам была дана возможность беспрепятственно работать и жить все это время?

— Беспрепятственно? Кто вам сказал, что нам никто не препятствовал? Вы, вы лично обнаружили, что Мунна «обработали». Как вы можете быть уверены, что мы его послали на Калган по собственной воле? Как можно быть уверенным в том, что Аркадия подслушала нас и отправилась с Мунном на Калган по своей воле? Ха! Да я ни на минуту не сомневаюсь, что каждый наш шаг был запрограммирован. А им больше ничего и не нужно было — достаточно было сбить нас с толку, и это было гораздо проще, чем грубо останавливать.

Антор с головой ушел в пучину размышлений. Вынырнул он оттуда крайне недовольным.

— Не нравится мне все это. Тогда вашему «Менторезонатору» — грош цена. Не можем же мы вечно оставаться в доме! А как только мы выйдем отсюда, мы предстанем перед ними голенькими, со всеми своими теперешними знаниями — нате, берите. Получается, мы пропали. Если только вы не сумеете снабдить портативными средствами каждого человека в Галактике.

— Да, но не так уж мы беспомощны, Антор. Эти люди из Второй Академии обладают специфическим чувством, которого у нас нет. Это — одновременно — их сила и их слабость. Ну, например, есть ли такое средство, которое могло бы безошибочно отличить зрячего человека от слепого?

— Есть, конечно, — быстро ответил Мунн. — Свет в глаза.

— Вот именно, — подтвердил Дарелл. — Сильный, хороший такой, слепящий свет.

— Ну и что из этого? — спросил Турбор.

— По-моему, аналогия ясна. У меня есть «Менторезонатор». Он создает искусственное электромагнитное поле, которое для человека из Второй Академии — все равно что для нас — пучок ярких лучей. Только мое устройство по принципу действия больше напоминает калейдоскоп. Оно постоянно меняет направленность и силу поля — очень быстро, быстрее, чем может воспринять такие сдвиги воспринимающий орган в мозгу. Ну, представим себе это в виде мигающего луча — это, как правило, вызывает у нас головную боль. А теперь представьте себе, что сила света доведена до того, что он ослепляет, или, другими словами, настолько усилена мощь этого электромагнитного поля, — и это вызовет боль, непреодолимую боль. Но только у того, кто обладает определенной чувствительностью, и ни у кого другого.

— Правда? — оживленно поинтересовался Антор. — Вы уже пробовали?

— На ком? Конечно, никаких испытаний не было. Но все сработает, я уверен.

— А где у вас пульт управления полем, которое окружает ваш дом? Мне хотелось бы взглянуть.

— Вот пульт, — ответил Дарелл и достал из внутреннего кармана небольшой предмет.

Маленький, черный, снабженный рядами кнопок и рычажков цилиндр перешел в руки Антора. Антор повертел его и сказал, пожав плечами:

— От того, что я на него смотрю, я понимаю не больше, чем до этого. Скажите, Дарелл, на какую кнопку не следует нажимать? Мне не хотелось бы случайно отключить поле, окружающее дом, понимаете?

— Вы не сможете этого сделать. Эта кнопка заблокирована.

И он указал на кнопку, которая была жестко зафиксирована.

— А это что за регулятор?

— С его помощью меняется частота импульсов. А с помощью вот этого — интенсивность. То самое, о чем я говорил.

— А можно? — спросил Антор, положив кончик пальца на регулятор интенсивности. Остальные сгрудились вокруг него.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Дарелл. — Нам ведь это нисколько не повредит.

Медленно — даже замедленно — Антор повернул регулятор в одну сторону, потом в другую. Турбор сжал зубы, Мунн быстро заморгал. Было впечатление, что они пытаются своим несовершенным «оборудованием» ощутить импульс, который в действительности ощутить не могли.

В конце концов Антор пожал плечами и вернул Дареллу пульт управления.

— Видимо, придется поверить вам на слово. Но, ей-богу, трудно поверить, что что-то действительно произошло в тот момент, когда я повернул регулятор.

— Разумеется, Пеллеас Антор, — сказал Дарелл с едва заметной иронией. — Я ведь вам дал фальшивый пульт. У меня есть другой.

Он сунул руку под куртку и отстегнул от ремня точно такой же цилиндр.

— Вот — видите? — сказал Дарелл и резко перевел регулятор интенсивности в крайнее положение.

В то же мгновение Антор с нечеловеческим, душераздирающим воплем повалился на пол. Он метался в агонии. Побелевшие, скрюченные пальцы пытались рвать собственные волосы.

Мунн, сидевший поблизости, инстинктивно подобрал ноги, чтобы не коснуться корчившегося в судорогах тела. Глаза его потемнели от страха. Семик и Турбор застыли, как две безмолвные статуи.

Дарелл же спокойно вернул регулятор в прежнее положение, Антор пару раз слабо дернулся и остался лежать без движения. Он был жив, но дышал слабо.

— Давайте перенесем его на кушетку, — предложил Дарелл, приподнимая голову Антора от пола. — Помогите мне.

Турбор ухватил Антора за ноги. Казалось, они перетаскивают не живого человека, а мешок с мукой. Потянулись долгие мгновения. Дыхание Антора стало спокойнее, веки задрожали, глаза открылись. Лицо его было желтым от ужаса, тело и волосы взмокли от пота, а голос, когда он заговорил, стал надтреснутым, хриплым, незнакомым.

— Нет! — просипел он. — Нет, нет! Только не делайте этого опять! Вы не представляете, не знаете… О-о-о… — простонал он.

— Мы не станем этого больше делать, — сказал Дарелл, склонившись над ним, — если вы скажете нам правду. Вы — из Второй Академии?

— Дайте мне воды! — взмолился Антор.

— Принесите воды, Турбор, — попросил Дарелл, — да захватите бутылку виски.

После того как он влил Антору в рот глоток виски и два стакана воды, он повторил свой вопрос. Молодой человек не сопротивлялся.

— Да… — устало проговорил он. — Я — из Второй Академии.

— Которая, — закончил за него Дарелл, — находится здесь, на Терминусе.

— Да-да… Вы совершенно правы, доктор Дарелл.

— Отлично. А теперь объясните нам все, что происходило в течение последнего года. Говорите!

— Я хочу спать… — прошептал Антор.

— Успеете. Говорите же!

Горький вздох. Потом Антор заговорил торопливо и тихо. Остальные склонились над ним, чтобы не пропустить ни слова…

— Ситуация становилась опасной. Мы знали, что ученые на Терминусе стали интересоваться энцефалограммами и что вот-вот будет создано устройство такого типа, как сконструировал доктор Дарелл. Кроме того, нарастала общая враждебность в отношении Второй Академии. Мы должны были остановить развитие событий так, чтобы не повредить Плану Селдона.

Мы… мы попытались взять под контроль ваше… движение. Мы попытались присоединиться к нему. Это бы… избавило нас от подозрений и отвлекло от нас внимание. Одним из таких отвлекающих моментов была спровоцированная нами война с Калганом. Вот почему я отправил Мунна на Калган. Мнимая фаворитка Стеттина была нашей сотрудницей. Она устроила все так, чтобы Мунн делал нужные шаги…

— Что? Каллия?! — вскрикнул Мунн, но Дарелл жестом остановил его.

Антор продолжал, не заметив, что его прервали:

— С Мунном отправилась Аркадия. На это мы не рассчитывали… не можем же мы предусмотреть все… поэтому Каллия отправила ее на Трентор, чтобы предотвратить ее вмешательство. Вот и все. Кроме того, конечно, что мы проиграли…

— Меня вы тоже хотели отправить на Трентор, не так ли?

Антор вяло кивнул:

— Должны были… убрать вас отсюда… на время… Ваше сознание явно и неопровержимо излучало триумф победителя. Вы решали проблему создания своего прибора — «Менторезонатора».

— Почему вы не «обработали» меня?

— Не мог… не сумел. У меня были инструкции… мы работали в соответствии с планом… Импровизация… все бы нарушила… План только предсказывает вероятности… вы это знаете… как и План Селдона.

Фразы его становились все более отрывистыми, почти бессознательными. Голова моталась из стороны в сторону — болезненно, лихорадочно.

— Мы имели дело с отдельными людьми… не с массами… вероятности очень низки… и проиграли. И потом… если бы мы вас «обработали»… устройство изобрел бы кто-то еще… все было бесполезно… должны были тянуть время… а это труднее… Собственный план Первого Оратора… я не знаю всех деталей… только… ничего не вышло…

Он глубоко зевнул и впал в прострацию. Дарелл грубо встряхнул его:

— Не спать! Сколько вас здесь?

— А? Вы что-то спросили? О-о-о… немного… будете удивлены… около пятидесяти… нужно было больше…

— А конкретно на Терминусе?

— Пятеро… еще шестеро на заданиях… как Каллия… спать хочу…

Неожиданно он сделал над собой невероятное усилие, пытаясь побороть слабость и наваливающийся сон. Казалось, ему хочется сделать все возможное, чтобы как-то смягчить позор поражения.

— Но в конце я почти было поборол вас! Мог выключить защиту и схватить вас! Тогда посмотрели бы, кто здесь хозяин! Но вы дали мне фальшивый пульт… вы все время меня подозревали… Наконец он умолк и крепко заснул.

Изменившимся голосом Турбор спросил:

— И давно вы его подозревали, Дарелл?

— С тех пор как он тут появился, — последовал спокойный ответ, — Он заявил, что прибыл от Кляйзе. Но я прекрасно знал Кляйзе и отлично помнил, в каких отношениях мы расстались. Он просто заболел розысками Второй Академии, а я его бросил. Мое поведение было оправдано, поскольку я понял, что разумнее и безопаснее вести исследования самостоятельно. Но объяснить этого Кляйзе я не мог, да он и не стал бы меня слушать. Для него я остался трусом и предателем, возможно, он даже счел меня агентом Второй Академии. Он из тех, кто не прощает обид, и с того самого времени вплоть до самой смерти он со мной не общался. И вдруг, ни с того ни с сего, в последние недели своей жизни он пишет мне — совсем как старый друг — и присылает ко мне своего сотрудника, ученика, с предложением возобновить старые исследования.

Это было настолько не похоже на него! Он не мог на такое пойти без постороннего воздействия. Тогда я и стал думать о том, не подсунул ли он мне настоящего агента из Второй Академии. В итоге так оно и оказалось.

Он вздохнул и на секунду прикрыл глаза.

Семик взволнованно проговорил:

— Но что же мы будем делать с ними со всеми… с этими, ну из Второй Академии?

— Не знаю, — устало отозвался Дарелл. — Можно, например, устроить что-то вроде резервации. В Зоранеле, к примеру. Можно их там поместить и окружить планету защитным полем с помощью «Менторезонатора». Мужчин и женщин лучше было бы разделить, а еще лучше — стерилизовать, и через пятьдесят лет Вторая Академия останется историческим фактом, не более. А может быть, милосерднее было бы дать им всем спокойно умереть.

— Как выдумаете, — задумчиво спросил Турбор, — а мы не могли бы обучиться этому их дару? Или они с ним рождаются, как Мул?

— Не знаю. Но думаю, дар этот приобретается в процессе длительного обучения, поскольку данные энцефалографии показывают, что такие способности есть в мозгу каждого человека, только в латентном состоянии. Но для чего вам это чувство, этот дар? Видите — он им не помог.

Он нахмурился.

Он молчал, а мысли его кричали.

Все получилось слишком легко, слишком легко… Они были побеждены, эти непобедимые, побеждены, как книжные злодеи, и это ему не нравилось.

Черт побери! Когда же человек может быть уверен в том, что он — не марионетка? И как он может знать, что он — не марионетка?

Аркадия возвращалась домой, и мысли его постепенно отвлеклись от того, с чем ему еще предстояло столкнуться.

Она была дома — неделю, вторую, а он все никак не мог избавиться от этих мыслей. И как он мог от них избавиться? За время ее отсутствия она превратилась из ребенка в молодую девушку — под действием какой-то странной алхимии. Она была звеном в цепи, которая связывала его с жизнью, ниточкой, связывавшей его память с его сладостно-горькой женитьбой, супружеством, длившимся чуть дольше медового месяца…

И вот однажды, поздно вечером, он спросил осторожно, как только мог:

— Аркадия, как вышло, что ты решила, что обе Академии находятся на Терминусе?

Они как раз вернулись из театра, где сидели на самых лучших местах. На Аркадии было новое, красивое платье, и она была просто счастлива.

Она удивленно взглянула на него и отвела взгляд.

— Ой, папа, сама не знаю. Просто на меня нашло.

Сердце Дарелла похолодело.

— Вспомни, — настойчиво попросил он. — Это очень важно.

Она слегка нахмурилась.

— Ну… была Леди Каллия… Я знала, что она — из Второй Академии. Ведь Антор сказал то же самое!

— Но она была на Калгане, — настаивал Дарелл. — Почему же ты решила, что Вторая Академия — на Терминусе?

Тут Аркадия задумалась на несколько минут, прежде чем ответить. Что заставило ее так решить? Ей стало неприятно об этом думать — почему, она сама не знала.

Она сказала:

— Но она же знала все — Леди Каллия. И у нее… наверное… была информация о Терминусе. Похоже, папа?

Но он только головой покачал.

— Папа, — воскликнула она, — ноя это знала! И чем больше я об этом думала, тем больше я убеждалась в этом. Это так логично!

Но в глазах отца, смотревших на нее, читалось все то же чувство беспомощности и растерянности.

— Не то, Аркадия, не то… Интуиция уже сама по себе подозрительна, когда речь идет о Второй Академии. Ты же это понимаешь, правда? Это могла быть интуиция, но могла быть и «обработка».

— «Обработка»? Ты хочешь сказать, что меня… изменили? О нет! Они не могли!

Она отвела взгляд и слегка отодвинулась от отца.

— И потом… разве Антор не сказал тебе, что я была права? Он же все подтвердил! Признался во всем. И ты нашел целое их гнездо тут, на Терминусе. Разве нет? Разве нет?

Она раскраснелась и тяжело дышала.

— Да, я знаю… но… Аркадия, ты позволишь, я сделаю тебе энцефалограмму?

Она отчаянно замотала головой:

— Нет, нет! Только не это! Мне страшно, я боюсь!

— Меня боишься, Аркадия? Ну что ты, глупышка, не бойся! Но мы должны проверить, мы обязательно должны проверить! Ты же это понимаешь, правда?

После этого она обратилась к нему только раз. Она вцепилась в его руку как раз перед тем, как он собирался выключить свет.

— А если меня изменили, папа? Что ты будешь делать?

— Если тебя изменили, Аркадия, ничего я делать не буду. Если это так, то мы просто-напросто уедем отсюда. Отправимся на Трентор, только ты да я… и не будет нам никакого дела до всей Галактики.

Никогда в жизни Дарелл не проводил обследование так медленно и тщательно, никогда он еще не ставил на карту более высокой ставки… Когда все было кончено, Аркадия тихо сползла с кресла. Она боялась смотреть на отца. Наконец раздался его радостный смех, и этим все было сказано. Она вскочила, подбежала к нему и упала в его объятия.

Они стояли, прижавшись друг к другу. Он гладил ее непослушные кудряшки и радостно говорил:

— Дом окружен максимальным резонирующим полем, а твоя энцефалограмма — в полном порядке. Значит, мы действительно покончили с ними, Аркадия. Мы можем начать жизнь сначала!

— Папа. — проговорила она сквозь слезы, а теперь мы сможем получить медали?

— Медали? А откуда ты знаешь, что я от них отказался?

Он на мгновение отстранил ее от своей груди и снова рассмеялся:

— Маленькая шпионка! Ты, как водится, знаешь все! Ладно, можешь получить свою медаль — все, как положено, — трибуна, торжественные речи. Ты ее заслужила.

— И… папа…

— Да?

— Ты не мог бы теперь называть меня «Аркади»?

— Ну хорошо… Аркади.

Медленно, постепенно пришло к нему ощущение настоящей победы и захлестнуло его. Академия — Первая Академия — и теперь единственная — стала настоящей Хозяйкой Галактики. Больше не существовало преграды между ними и Второй Империей — венцом Плана Селдона.

Оставалось только дожить до этого…

А все благодаря…

Глава 22

ВЕРНЫЙ ОТВЕТ

Непонятно где расположенная комната в непонятно где расположенном мире… И план, чей план сработал… Первый Оратор взглянул на Студента.

— Пятьдесят мужчин и женщин, — сказал он. — Пятьдесят жертв! Они знали, что для них это означает смерть или пожизненное заключение, но они не посмели пойти на сопротивление, они не могли быть так ориентированы, поскольку такая ориентация могла быть выявлена. Но они не пали духом. Они осуществили план до конца, потому что были верны высшему Плану.

— А могло их быть меньше? — осторожно спросил Студент.

Первый Оратор медленно покачал головой:

— Это было минимально возможное количество. Будь их меньше, возможно, задуманное и не удалось бы осуществить. В действительности объективно требовалось не менее семидесяти пяти человек, чтобы подстраховаться от возможных ошибок. Но это теперь неважно. Ты изучил ход событий, разработанный Советом Ораторов пятнадцать лет назад?

— Да, Оратор.

— И сравнил его с реальным ходом развития событий?

— Да, Оратор, — ответил Студент и после короткой паузы добавил: — Я был совершенно поражен, Оратор.

— Знаю. Это всегда вызывает искреннее удивление. Если бы ты знал, сколько труда скольких людей вложено за многие годы в то, чтобы отшлифовать, довести до совершенства эту идею, ты бы меньше удивлялся. Ну а теперь расскажи мне, что произошло, — своими словами. Расшифруй свои математические выводы.

— Хорошо, Оратор.

Молодой человек старательно сконцентрировал свои мысли.

— Главное: людей из Первой Академии нужно было твердо, неопровержимо убедить в том, что они обнаружили и ликвидировали Вторую Академию. В этом плане отмечается некоторый возврат к исходной позиции. Теперь Терминус снова не будет знать о нас ничего и не станет включать нас в свои расчеты. Мы снова в тайне и безопасности… ценой жизни пятидесяти человек.

— А какова была роль калганской войны?

— Показать Академии, что они способны победить физического врага, — с тем чтобы укрепить их достоинство, по которому нанес серьезный удар Мул.

— Вот здесь ты потрудился недостаточно. Помни: население Терминуса относилось к нам с явной враждебностью. Они ненавидели нас, завидовали нашему превосходству, но бессознательно надеялись на нашу защиту. Если бы мы были «ликвидированы» до калганской войны, это вызвало бы панику на всей территории Академии. Тогда они ни за что не отважились бы выступить против Стеттина, напади он на них тогда. А он бы именно так и сделал. Только на своем пике ослепления победой могла произойти «ликвидация» с минимумом побочных эффектов. Даже если бы позволили себе подождать еще год, успех не был бы воспринят столь горячо и безоговорочно.

Студент кивнул:

— Я понял. Теперь течение истории будет происходить без отклонений от курса, намеченного Планом.

— Если только, — уточнил Оратор, — не произойдет больше никаких случайностей индивидуального порядка.

— А для этого, — сказал Студент, — мы и существуем. Только вот… Один момент волнует меня, Оратор. В Первой Академии осталось мощнейшее оружие — «Менторезонатор». По крайней мере, это уже выходит за рамки возврата к прежней позиции.

— Верно подмечено. Но им не на ком его применять. Оно стало холостым оружием, стерильным. Таким же холостым и стерильным оружием станет со временем и энцефалография, поскольку мы как угроза для них больше не существуем. Ее место займут те отрасли науки, которые больше отвечают насущным потребностям. Так что — первое поколение ученых-психологов в Первой Академии одновременно станет последним, и примерно через сто лет «Менторезонатор» станет реликвией прошлого.

— Да… — подумав, проговорил Студент. — Похоже, вы правы.

— Но вот на что я хочу обратить твое особое внимание, юноша. Ради твоего же собственного будущего — ради твоей работы в Совете. Это — учет самых тончайших вмешательств, проведенный в Плане за последнее десятилетие. И все это было нужно потому, что мы имели дело с отдельными людьми. Я говорю о способе, благодаря которому Антор ухитрился вызвать к себе подозрение таким образом, что оно созрело в нужное время, но это было относительно просто.

Была создана такая ситуация, такая атмосфера, что до поры до времени никому и в голову не приходило, что Вторая Академия находится там. Это знание должно было быть внушено маленькой девочке, Аркадии, на которую, кроме ее отца, никто бы не обратил внимания. Она была увезена на Трентор именно для того, чтобы раньше времени не встретилась с отцом. Эти двое — отец и дочь — были чем-то вроде полюсов гиператомного двигателя. Каждый из них в отдельности от другого беспомощен. Должна была проскочить искра, должен был сработать контакт — именно в нужный момент. А это уж была моя работа.

А еще было необходимо, чтобы последнее сражение прошло так, как надо. Флот Академии должен был быть морально поддержан, а калганцы — обращены в бегство. Об этом я тоже позаботился.

Студент сказал:

— Мне кажется, Оратор, что вы… то есть я хотел сказать, что все мы… рассчитывали на то, что доктор Дарелл не станет подозревать, что Аркадия является нашим инструментом. Судя по моим расчетам, существовала тридцатипроцентная вероятность того, что он все-таки это заподозрит. Что бы произошло тогда?

— Об этом мы тоже позаботились. Тебя ведь учили, и ты должен знать, что такое «Плато обработанности». Что оно собой представляет? Конечно же, не внедрение иной эмоциональной подложки. Это как раз делается без возможности выявить это с помощью энцефалографии. Следствие из теоремы Лефферта, ты должен знать. Нет, Плато отражает стирание прежнего предубеждения, только это оно в действительности и демонстрирует. Должно демонстрировать.

— И конечно, Антор удостоверился в том, что доктор Дарелл именно так, как надо, понимает сущность Плато?

— Да. Однако… Как и когда можно «обработать» отдельного человека, начать управлять его эмоциями так, чтобы это не обнаружили? Только тогда, когда изначальное предубеждение еще не сформировалось. Другими словами — тогда, когда индивидуум — новорожденный ребенок с чистым, нетронутым сознанием. Таким ребенком была Аркадия Дарелл пятнадцать лет назад здесь, на Тренторе, когда в структуру Плана была внесена новая линия.

Она никогда не узнает о том, что ею управляли, и нам всем от этого лучше и легче, поскольку ее «обработка» не принесла ей никакого вреда, а наоборот, привела к развитию уникальной личности.

Первый Оратор коротко рассмеялся:

— В каком-то смысле это — ирония судьбы, и это самое смешное. Четыреста лет назад люди были обмануты словами Селдона о «другом крае Галактики». Они придавали этим словам свой собственный, буквальный, физический смысл — они ведь всегда ищут другой конец линейками и рулетками и находят этот конец в точке, отстоящей от начала измерения на сто восемьдесят градусов, а то и просто у себя дома.

Но величайшая для нас опасность таилась именно в том, что у нашего расположения была и чисто физическая разгадка. Как ты знаешь, Галактика — не просто плоский, сплющенный овоид, так же как его периферия — не просто замкнутая кривая. Фактически Галактика — это двойная спираль, и восемьдесят процентов населенных миров находятся на ее внутреннем витке, а мы — на другом конце, поскольку что есть другой конец спирали? Естественно, центр.

Но это ловушка, шарада. К такому выводу трудно прийти просто так. Однако к нему пришли бы обязательно, если бы те, кто искал ответ, вспомнили, что Гэри Селдон был психолог, а не физик и прекрасно понимал, каково будет течение мыслей в данном случае. Он сориентировал их в нужном для нас направлении. Что могли для психолога значить «разные концы»? Два противоположных края карты? Конечно, нет. Это — чисто механическая интерпретация.

Первая Академия находилась на Периферии, в том месте, где власть Империи была наиболее слаба, где наименьшим было ее цивилизующее влияние, где практически отсутствовали культура и процветание. Но где же находился социально противоположный конец Галактики? Ну конечно, в том месте, где первоначальная Империя была наиболее сильна, где ее цивилизующее влияние было наиболее выражено, где наиболее заметны были ее процветание и культура.

Здесь! В центре! На Тренторе, в столице Империи времен Селдона!

И это настолько очевидно! Гэри Селдон оставил после себя Вторую Академию, чтобы она сохранила, улучшила и продолжила его работу. Где это могло быть осуществлено наилучшим образом? На Тренторе, где работала группа Селдона, где десятилетиями скапливалась информация. Кроме того, целью Второй Академии была охрана Плана от врагов. И это тоже было известно. А где был главный источник опасности и для Терминуса, и для Плана?

Здесь! На Тренторе, здесь, где Империя умирала в течение трех столетий, но все-таки могла разрушить, ликвидировать Академию, если бы только ей пришло в голову это сделать.

Потом, когда Трентор пал и был разрушен, всего лишь сто лет назад, мы наконец обрели реальную возможность защитить нашу цитадель, и из всей планеты только Имперская Библиотека и окружающая ее территория остались в неприкосновенности. Это было прекрасно известно в Галактике, но даже этот столь прозрачный намек остался без должного внимания.

Здесь, на Тренторе, Эблинг Мис нашел нас, и здесь же мы не позволили ему пережить свое открытие. Чтобы осуществить это, потребовалось все продумать так, чтобы обычная девушка из Академии победила могущественного мутанта — Мула. Конечно, и это событие могло привлечь внимание к планете, на которой оно произошло.

Именно здесь мы впервые изучили Мула и спланировали его полное и окончательное поражение. Именно здесь родилась Аркадия и началась цепь событий, которая вернула нас в конце концов к Плану Селдона.

И все эти прорехи в ткани нашей секретности, все эти зияющие дыры остались незамеченными! А все потому, что Гэри Селдон сказал «другой конец» в одном смысле, а они поняли это в совершенно другом.

Первый Оратор «молчал» уже довольно долго. На самом деле он перестал обращаться к Студенту, а как бы исповедовался самому себе, стоя перед окном и глядя на звезды.

Огромная Галактика теперь была в безопасности навсегда.

— Гэри Селдон назвал Трентор «концом звёзд», — прошептал он. — Ну что же, почему бы и нет? Это так поэтично… Когда-то отсюда правили всей Вселенной, со всех звёзд тянулись сюда невидимые нити и обрывались здесь. «Все пути ведут к Трентору», — говорит старая пословица, и именно тут и есть конец всех звёзд.

Десять месяцев назад Первый Оратор стоял на этом самом месте и смотрел на то же самое небо, усеянное бесчисленными звездами, — нигде их не было так много, как здесь, в центре Галактики. Но тогда он был печален. Сегодня же его лицо было озарено искренней, неподдельной радостью — круглое, румяное лицо Прима Пальвера — Первого Оратора.

VI. АКАДЕМИЯ НА КРАЮ ГИБЕЛИ

Советник Голан Тревайз отправляется на поиски Второго Основания — мира психоистории и ментальных наук, ибо уверен, что развитием Терминуса незримо управляют оттуда. Но и во Втором Основании один их Ораторов уверен, что ими самими управляют…

Пролог

Гибель Первой Галактической Империи была неотвратима. Её медленный распад и загнивание тянулись уже не одно столетие. Но только один-единственный человек знал об этом наверняка.

Звали его Гэри Селдон. Он был последним из величайших учёных Первой Империи. Именно ему принадлежит честь создания науки о поведении человека, науки, сведенной к математическим уравнениям.

Поведение отдельного человека непредсказуемо, но, как обнаружил Селдон, статистической обработке вполне поддаются реакции человеческих сообществ. И чем выше численность сообщества, тем точнее статистика. Свои исследования Селдон основывал на реакциях сообществ, численность которых составляла не менее населения всех обитаемых миллионов миров Галактики.

Выведенные Селдоном формулы показали ему, что, будучи оставленной на произвол судьбы, Галактическая Империя погибнет и пройдёт тридцать тысячелетий страданий и агонии, прежде чем на руинах Первой родится Вторая Империя. Однако, решил он, если изменить некоторые условия, период Межвластия можно сократить до одного тысячелетия.

Для того чтобы это произошло, Селдон основал два поселения учёных, названных им Академиями, и произвольно расположил их «на противоположных концах Галактики». Первая Академия, деятельность которой была сосредоточена на развитии физических наук, была основана открыто, публично. Основание же другой, Второй Академии, мира психоисторической и «ментальной» науки, совершилось тайно.

В трилогии «Академия» описываются события, происходившие в течение первых трёх столетий Межвластия. Первая Академия (чаще упоминаемая просто как «Академия», ведь о существовании Второй долго никто не догадывался) начала своё бытие как скромная колония, поселение, затерянное в пустотах Внешней Периферии Галактики. Время от времени Академия сталкивалась с кризисами, каждый из которых характеризовался разнообразными вариантами поведения людей и различными политическими и экономическими тенденциями того времени. Свобода действий, свобода выбора была ограничена определённой, одной-единственной линией, и, когда Академия делала очередной шаг в этом направлении, перед ней открывались новые горизонты. Всё это было спланировано Гэри Селдоном, который к тому времени уже давно покоился в мире.

Первая Академия, располагая новейшими достижениями науки, одолела окружавшие её варварские планеты. Ей пришлось поочередно вступать в схватку то с анархистами, то с отколовшимися от погибающей Империи диктаторами, и победа была всегда на её стороне. На долю Академии выпала и битва с останками самой Империи, которыми правил последний из могущественных Императоров. Армией Империи командовал последний из великих военачальников, но Академия и в этой схватке одержала победу.

Казалось, будто План Селдона выполняется, как задумано, что ничто не может помешать созданию Второй Империи в предсказанный срок — за одно тысячелетие.

Однако психоистория — наука сугубо статистическая. И всегда существует вероятность непредсказуемого поворота событий. И случилось то, что Гэри Селдон лишен был возможности предсказать. Неизвестно откуда появился человек по кличке Мул. Он обладал ментальными способностями, которых больше ни у кого в Галактике не было. Он был способен управлять людскими эмоциями, манипулировать умами так, что превращал самых злейших своих врагов в послушных, обезволенных рабов, а то и в ярых приверженцев. Целые армии не могли одолеть его одного. Первая Академия пала, и казалось — План Селдона никогда не возродится.

Но существовала таинственная Вторая Академия — застигнутая врасплох неожиданным появлением Мула на исторической сцене, она вскоре приступила к постепенному развертыванию контратаки. Главное средство защиты Второй Академии заключалось в том, что её местонахождение оставалось тайной за семью печатями. Мул жаждал сразить её, чтобы целиком и полностью обрести власть над Галактикой. Люди из Первой Академии, верившие в существование Второй, искали её, чтобы обрести помощь и поддержку.

Найти её никому не было суждено. Мул был недалек от успеха, но его остановил героический подвиг женщины, Байты Дарелл, что дало Второй Академии время подготовиться к решающему контрудару и остановить Мула навсегда. Постепенно Вторая Академия подготовилась и к воссозданию Плана Селдона.

Однако эти события в некоторой степени раскрыли тайну существования Второй Академии. Узнав о её сущности, Первая Академия воспротивилась будущему, в котором за ней наблюдали бы и которое для неё предопределяли бы психологи из Второй Академии. Первая Академия превосходила Вторую военной мощью, поэтому задача Второй Академии усложнилась вдвое — ей нужно было не только приструнить Первую Академию, но и восстановить свою анонимность.

И это ей удалось под руководством величайшего «Первого Оратора», Прима Пальвера. Первой Академии было позволено одержать мнимую победу, её влияние и могущество в Галактике росло, она жила и процветала, не подозревая о том, что Вторая Академия продолжает не только существовать, но и действовать.

Итак, минуло четыреста девяносто восемь лет после создания Первой Академии. Она — на вершине могущества. Все уверены в этом, кроме одного человека…

Глава 1

СОВЕТНИК

— Нет, не верю, — решительно произнес Голан Тревайз, стоя на широкой лестнице Селдон-Холла и глядя на город, озаренный лучами теплого, ласкового солнца.

Климат Терминуса издавна славился мягкостью. Площадь суши на планете значительно уступала площади водной поверхности, а внедрение системы искусственного кондиционирования способствовало ещё большему сглаживанию погодных условий и, как частенько думал Тревайз, начисто лишило его какой бы то ни было экзотики.

— Ничему не верю, — повторил он, и улыбка промелькнула на его моложавом загорелом лице.

Его спутник Мунн Ли Компор — Советник, как и сам Тревайз, — носивший тройное имя вопреки давно установившимся на Терминусе традициям, недоумённо пожал плечами:

— Чему же ты не веришь? Тому, что мы спасли город?

— О, в это я верю на все сто. Спасли, спасли, и Селдон лично подтвердил, что мы это сделаем, и что это правильно, и что ему про это было всё известно аж пятьсот лет назад.

Компор перешел на полушёпот:

— Слушай, Голан, я не против, со мной можешь вести такие речи — мне-то что, но, если тебе взбредёт в голову орать такое толпам народу, честно говоря, не хотелось бы стоять с тобой рядом, когда ударит молния. Как знать, в кого из нас она угодит.

— А что я такого сказал? — невинно поинтересовался Тревайз. — Мы спасли город, сказал я. Что в этом крамольного? Да ещё и без войны обошлось — просто красота.

— А воевать было не с кем, — парировал Компор, слегка сощурив небесно-голубые глаза.

Как и имя, внешность у него была на редкость несовременная: светлые глаза, соломенно-желтые вьющиеся волосы. Порой ему жутко хотелось выглядеть иначе.

— А о гражданской войне ты не слыхал, Компор? — спросил Тревайз.

Он был строен и высок, тёмные волосы его едва заметно завивались. Руки его по обыкновению были засунуты в кармашки мягкой поясной сумки — сумок таких у него был целый набор, и он никогда и нигде не появлялся без этого неотъемлемого, почти ритуального аксессуара.

— Гражданская война по поводу местоположения столицы? Смешно.

— Не сказал бы. Вопрос оказался достаточно серьёзным для того, чтобы разразился очередной селдоновский кризис. Политическая карьера Хенниса полетела в тартарары, мы с тобой были избраны в Совет, и вопрос, так сказать, повис в воздухе…

Он медленно, плавно покачал рукой, как маятником, готовым вот-вот остановиться.

Мимо приятелей по ступеням лестницы спускались члены правительства, корреспонденты, представители высшего света — все, кто откликнулся на приглашение засвидетельствовать очередное явление Селдона (точнее, его изображения). Кто-то болтал, кто-то довольно смеялся, кто-то выражал неподдельный восторг по поводу одобрительных высказываний Селдона.

Тревайз упрямо стоял на месте, позволяя веселой толпе огибать себя. Компор, успевший спуститься на две ступени ниже, тоже остановился. Казалось, между ними протянулась невидимая нить.

— Ты идешь или нет? — не оборачиваясь, спросил Компор.

— Торопиться некуда. Заседание Совета не начнется, пока Мэр Бранно не изучит ситуацию и не изложит её по своему обыкновению — по слогам, через час по чайной ложке. А я не жажду выслушивать очередную напыщенную речь. Лучше взгляни на город!

— Вижу. И вчера видел.

— Да, но разве ты видел его пятьсот лет назад, когда он был основан?

— Четыреста девяносто восемь лет назад, — автоматически уточнил Компор. — Через два года — пятисотлетний юбилей, и к тому времени Мэр Бранно всё ещё будет у власти, противостоя событиям невысокой степени вероятности, как мы все надеемся.

— «Как мы все надеемся»… — сухо повторил Тревайз. — И всё же, каков он был пятьсот лет назад? Один-единственный город на планете! Маленькое поселение, где жила горстка учёных, готовивших к изданию Энциклопедию, которая так никогда и не вышла в свет.

— О чём ты? Энциклопедия была издана, в этом нет сомнений.

— А ты о чём? О той Галактической Энциклопедии, которой мы располагаем сейчас? То, что имеем мы, — это совсем не то, над чем работали они. У нас теперь все данные введены в компьютер и ежедневно подвергаются пересмотру. А неоконченный оригинал ты когда-нибудь видел?

— Тот, что в Музее Гардина?

— Тот, что находится в Музее Первоисточников имени Сальвора Гардина. Если уж ты так любишь точность, давай употреблять полные названия. Ну так видел ты оригинал или нет?

— Нет. А что, стоило посмотреть?

— Да нет. Не стоило. Но тем не менее всё было именно так: ничтожная горстка Энциклопедистов — ядро города, одного маленького города, практически лишенного металлов, на планете, обращающейся вокруг солнца, отдалённого от остальной Галактики: на окраине, на самом её краю. А теперь — пасторальный мир, один сплошной парк куда ни глянь, и у нас есть все металлы, какие душе угодно. Теперь мы — центр всего на свете!

— Не совсем, — не согласился Компор. — Мы по-прежнему обращаемся вокруг солнца, отдалённого от всей Галактики. И мы по-прежнему на самом её краю.

— Ну нет, это ты брякнул не подумав. В этом-то как раз и заключается смысл теперешнего маленького селдоновского кризиса. Мы теперь — не крошечный мир Терминуса. Мы — Академия, протянувшая свои щупальца по всей Галактике и управляющая ею отсюда, с самого края. Мы способны на это потому, что больше не пребываем в изоляции — разве что в географическом смысле, а это не считается.

— Ладно. Согласен.

Компору был явно неинтересен этот разговор, и он шагнул ещё на одну ступеньку вниз. Невидимая ниточка между приятелями слегка натянулась.

Тревайз выбросил вперёд руку, будто пытался вернуть товарища назад.

— Разве ты не видишь разницы, Компор? Изменения колоссальны, но мы не желаем этого замечать. В душе мы хотим, чтобы по-прежнему была маленькая Академия, маленький мир, живущий сам по себе, внутри себя самого, как встарь — в дни несгибаемых героев и благородных святых, которые ушли навсегда.

— Ну и что?

— То самое. Ты на Селдон-Холл погляди. Начнем с того, что во времена первых кризисов, в дни правления Гардина существовал всего-навсего Склеп Селдона — маленькая аудитория, где появлялось голографическое изображение Селдона. И всё. Теперь же это — грандиозный мавзолей. Но где тут силовое подъёмное поле? Или спуск? Гравитационный лифт, на худой конец? Ничего нет — только эта лестница, и мы спускаемся и поднимаемся по ней точно так же, как спускался и поднимался Гардин. В странные, непредсказуемые времена мы в страхе цепляемся за прошлое.

Он страстно взмахнул рукой.

— Попробуй отыскать в постройке хоть какие-то признаки наличия металлов! Нет их. И тут быть их не может, потому что во времена Гардина здесь не было ни крошки природных металлов, да и импорт был с гулькин нос. Нет, когда воздвигли этот колосс, раздобыли где-то старинный пластик, порозовевший от времени, чтобы гости из других миров могли всплеснуть руками и воскликнуть: «Ах, какой чудный, восхитительный старинный пластик!» Говорю тебе, Компор, это чистейшей воды самообман.

— Значит, именно в это ты не веришь? В Селдон-Холл?

— И во всё его содержимое, — яростным шёпотом проговорил Тревайз. — Действительно — не верю в то, что мы обязаны таиться здесь, на краю Галактики, только потому, что так жили наши предки. Я считаю, что мы должны быть там, в центре, в сердцевине!

— Но сам Селдон перечит тебе. План Селдона выполняется и должен выполняться.

— Знаю! Знаю! Каждый младенец на Терминусе с колыбели верит в то, что Гэри Селдон придумал План, что он всё предвидел и предсказал пятьсот лет назад, что все наши кризисы предопределены, что его голографический образ будет являться нам всякий раз, как разрешится очередной кризис, и сообщать тот необходимый минимум информации, что поможет нам жить до следующего кризиса, и, таким образом, План проведёт нас через тысячелетие, по истечении которого мы сможем без хлопот создать Вторую, Великую Галактическую Империю на руинах старой, погибшей формации, распад которой во всей красе начался пять веков назад и два века назад благополучно завершился.

— Мне-то зачем рассказываешь всё это, Голан?

— Затем, чтобы ты понял, что всё это — притворство и самообман. Всё — обман. Вернее, это стало обманом теперь! Мы сами себе не хозяева. Это не мы выполняем План.

Компор более внимательно взглянул на приятеля.

— Слыхал от тебя и раньше подобные речи, Голан, но мне всегда казалось, что ты несешь околесицу только для того, чтобы позлить, подразнить меня. Но теперь, чёрт подери, мне кажется, ты говоришь всерьёз.

— Конечно, всерьёз.

— Не может быть. Либо это какая-то чересчур забористая шутка, мне не понять, либо ты сошел с ума.

— Ни то ни другое, — возразил Тревайз, ставший вдруг совершенно спокойным, и сунул руки в любимую сумку — видимо, жестикуляция больше не требовалась ему для выражения эмоций. — Да, я подумывал обо всём этом и раньше, но всё было на уровне интуиции. Сегодняшний же утренний фарс, однако, мне всё прояснил окончательно. Ну а я, в свою очередь, намерен всё объяснить Совету.

— Нет, — прошептал Компор, — ты действительно сошел с ума!

— Брось. Пошли послушаешь.

Они вместе пошли вниз по лестнице. Только они двое там и остались — остальные давно ушли. И когда Тревайз немного обогнал приятеля, губы Компора дрогнули и он беззвучно проговорил, глядя в спину Тревайза:

— Дурак!

* * *

Мэр Харла Бранно открыла заседание Исполнительного Совета, призвав собравшихся к порядку. Взгляд её без видимого интереса скользил по лицам Советников, однако никто ни на мгновение не сомневался, что она отметила для себя, кто присутствует, а кто запаздывает.

Ее седые волосы были тщательно уложены в прическу, которая не была выраженно женственной, но всё же не напоминала мужскую стрижку. Её прическа — не более того. Лицо её красотой не блистало, но, собственно говоря, никому и в голову не приходило подумать об этом.

Харла Бранно была выдающимся руководителем. Конечно, ей было далеко до блистательности Сальвора Гардина или Хобера Мэллоу, чьи жизненный путь и карьера стали символами первых двух столетий существования Академии, но никто не посмел бы обвинить её в непроходимой тупости представителей династии Индбуров — правителей Академии во времена перед воцарением Мула.

Ораторские способности её не потрясали слушателей, не слыла она и прирождённой актрисой, но зато обладала талантом принимать хладнокровные, продуманные решения и придерживаться их, покуда она сама верила, что права. Так, не обладая ни одним из перечисленных дарований, она умела заставить тех, кто голосовал за принятие решений, поверить, что они непогрешимы.

Исходя из доктрины Селдона, историческим переменам противостоять крайне трудно (правда, всегда существует элемент непредсказуемости, о котором предпочитают забывать большинство селдонистов, несмотря на головокружительный инцидент с Мулом), и Академия могла сохранить свою столицу на Терминусе при любых условиях. Именно «могла», однако Селдон, только что явившийся в обличье пятисотлетней давности, объявил, что вероятность сохранения столицы на Терминусе составляла восемьдесят семь и две десятые процента.

Так что даже селдонисты были вынуждены признать — вероятность переноса столицы в некое другое место, поближе к центру Федерации Академии, с исходящими из этого малоприятными последствиями, составляла двенадцать и восемь десятых процента. Об этих последствиях Селдон также упомянул. И то, что этот вариант не прошел, целиком и полностью явилось заслугой Мэра Бранно.

Она упорно боролась, доказывая свою точку зрения; пережив времена серьёзной непопулярности, она продолжала стоять на своём: Терминус должен, обязан оставаться традиционным местом резиденции правительства Академии. Политические враги Мэра старались на все лады высмеять её: в газетах то и дело мелькали карикатуры, на которых весьма выразительно красовалась её тяжеловатая нижняя челюсть (а она таки была тяжеловата, что правда, то правда), а кое-кто изображал Мэра в виде неприступного гранитного утеса.

Но теперь сам Селдон подтвердил её правоту, и как минимум на время это давало ей значительное политическое преимущество. Поговаривали, что она якобы год назад обмолвилась о том, что в случае одобрения Селдоном её действий во время его грядущего явления она будет считать, что задачу свою выполнила, уйдёт в отставку и станет внештатным консультантом правительства — устала, дескать, рисковать, сражаться и гадать, чем кончится очередная политическая драка.

Мало кто в это поверил. Никакие политические баталии ей не были страшны — в их сумятице она чувствовала себя как рыба в воде — это была её стихия. Теперь же, когда Селдон явился и сказал то, что сказал, она, похоже, и думать забыла о своей отставке.

Мэр начала свою речь хорошо поставленным голосом, с откровенным акцентом Академии (она одно время служила послом в Мандрессе, но так и не переняла староимперского выговора, что был сейчас в таком фаворе — наглядный пример проимперских настроений во внутренних провинциях):

— Селдоновский кризис миновал, и согласно мудрой традиции не допускается никаких упреков по адресу тех, кто думал иначе, — ни словом, ни делом. Многие честные граждане полагали, что имеют веские причины хотеть того, чего не хотел Селдон. Несправедливо унижать их, заставляя публично признать величие Плана Селдона, дабы они образумились и обрели уважение к самим себе. Кроме того, существует не менее добрая традиция — те, кто поддерживал проигравшую сторону, должны принять поражение как данность и воздержаться от каких бы то ни было дальнейших обсуждений. Эта тема закрыта для обеих сторон навсегда.

Выдержав паузу, Мэр обвела взглядом лица Советников и продолжила:

— Минула половина срока, Советники, пройдена половина пути между двумя Империями — дорога длиной в пять столетий. Трудные были времена, но мы пережили их. На самом деле фактически мы уже стали Галактической Империей, и серьёзных внешних врагов у нас нет. Период Межвластия мог бы тянуться тридцать тысячелетий, если бы не План Селдона. Случись так, могло бы оказаться, что некому было бы заняться воссозданием Империи. Разобщённые, гибнущие миры — вот всё, что осталось бы к тому времени… Всем, что у нас есть сегодня, мы обязаны Гэри Селдону, его почившему гению мы обязаны тем, что, как мы все верим и надеемся, случится с нами в будущем. Следовательно, опасность, Советники, кроется в нас самих — теперь, с настоящего момента, просто не может быть никаких официальных сомнений в верности и ценности Плана. Давайте же теперь придём к согласию — пусть впредь более не звучат публично высказываемые критика, осуждения истинности Плана Селдона. Мы обязаны поддержать его целиком и полностью. За пять столетий он оправдал себя. В нём — безопасность и надежда человечества, и ни при каких условиях он не должен быть искажен. Согласны?

Советники ответили на её вопрос тихим шепотком. Мэру вовсе не нужны были визуальные выражения согласия. Она досконально изучила всех членов Совета и знала, как отреагирует каждый. На гребне победы никаких возражений и быть не могло. Потом — может быть. Но не сейчас. Со всеми проблемами, что возникнут потом, она потом и разберётся.

Итак, общее согласие… Но, как обычно…

— Запрет на высказывания, Мэр Бранно? — громко спросил Голан Тревайз, шагая по проходу. Место его, новоиспеченного Советника, находилось в задних рядах.

Бранно, не поднимая глаз, процедила сквозь зубы:

— Ваша точка зрения, Советник Тревайз?

— Моя точка зрения такова: правительство не имеет права накладывать вето на право свободного изложения мыслей. Моя точка зрения такова: все без исключения — а в первую голову Советники и Советницы, с этой целью избранные, — все имеют право обсуждать злободневные политические вопросы, и ни один политический вопрос не может быть решен в отрыве от Плана Селдона.

Мэр Бранно скрестила руки на груди и посмотрела на Тревайза.

— Советник Тревайз, — сказала она, не изменившись в лице, — вы вмешались в дебаты, нарушив повестку дня. Этого вам делать не следовало. Однако я позволила вам высказать вашу точку зрения и теперь отвечу вам… Никаких ограничений на свободное изложение своих мыслей в рамках Плана Селдона нет. Единственным ограничением является сам План, по его собственной природе. Можно как угодно интерпретировать события до того, как образ Селдона объявляет окончательное решение, но, после того как решение выслушано, в Совете оно более не оспаривается. Не принято его обсуждать и заранее — по типу: если Селдон скажет то-то и то-то, он будет не прав.

— Ну а если кто-то совершенно искренне так думает, Мэр Бранно?

— В таком случае этот кто-то имеет право на высказывание своего личного мнения в частной беседе.

— Следовательно, все ограничения на свободное выражение мыслей относятся исключительно к членам правительства?

— Именно так, и это отнюдь не новый принцип в законах Академии. Его применяли все Мэры в прошлом, от какой бы партии ни выступали. Частная точка зрения ровным счётом ничего не меняет, а вот официальное выступление всегда весомо, а порой и опасно. Сейчас нам не стоит рисковать.

— Позвольте заметить, Госпожа Мэр, что упомянутый вами принцип применялся не так уж часто, да и то по отношению к весьма специфическим действиям со стороны Совета. Никогда и никто не пользовался им в отношении чего-либо столь глобального и безупречного, как План Селдона.

— План Селдона более всего нуждается в защите. Его осуждение может оказаться фатальным.

— А вам не кажется, Мэр Бранно, — произнося эти слова, Тревайз развернулся и обратился ко всем членам Совета, которые, затаив дыхание, ожидали окончания дуэли, — а вам, уважаемые члены Совета, не кажется, что есть все причины предположить, что никакого Плана Селдона вообще не существует?

— Однако все мы сегодня видели его в действии, — возразила Бранно, говоря тем более хладнокровно, чем сильнее распалялся Тревайз.

— Вот именно потому, что все мы видели его сегодня в действии, Советники и Советницы, мы и должны сделать вывод о том, что того Плана Селдона, в который нас приучили верить, не существует.

— Советник Тревайз, вы нарушаете порядок заседания. Я лишаю вас слова.

— Я располагаю официальными привилегиями, Мэр.

— Отныне вы лишены этих привилегий, Советник.

— Вы не имеете никакого права лишать меня привилегий. Ваше заявление об ограничении свободы на высказывание взглядов не может носить характер закона. Формального голосования в Совете по этому поводу не было, Мэр, да если бы и было, я бы первым оспорил легальность такого закона.

— Лишение вас привилегий, Советник, не имеет ничего общего с моим заявлением относительно необходимости защиты Плана Селдона.

— Чем же оно в таком случае вызвано?

— Вы обвиняетесь в измене, Советник. Мне бы хотелось склонить Совет к милосердию и просить, чтобы ваш арест не был произведен в зале Заседаний, но за дверью вас ожидают представители Службы Безопасности, которые сопроводят вас в место заключения, как только вы покинете зал. Теперь я попрошу вас спокойно удалиться. Если вы совершите какой-либо опрометчивый поступок, мне, к великому сожалению, придётся счесть ваше поведение опасным и пригласить представителей Службы Безопасности войти в зал Заседаний. Искренне надеюсь, что этого не потребуется.

Тревайз нахмурился. В зале стояло гробовое молчание. (Неужели все ожидали этого — кроме него самого и Компора?) Он непроизвольно оглянулся на входные двери. Они были закрыты, но он ни на йоту не сомневался, что Мэр Бранно не пошутила.

— Я представляю влиятельную фракцию! — возмущенно воскликнул он.

— Что ж, я искренне сочувствую тем, кто выдвинул вас в Совет. Они будут весьма разочарованы.

— И на каком же основании мне выносится такое нелепое обвинение?

— Обвинение будет предъявлено вам в положенный срок, но не сомневайтесь, оснований для этого у нас вполне достаточно. Вы славитесь легкомыслием, молодой человек, но постарайтесь понять: кое-кто здесь может быть вашим другом, но при этом вовсе не жаждет последовать вместе с вами за решетку.

Тревайз резко обернулся и встретился с непроницаемым взглядом голубых глаз Компора.

Мэр Бранно спокойно проговорила:

— Призываю всех в свидетели, Советники: после моего заявления Советник Тревайз обернулся и посмотрел на Советника Компора. Ну, так вы покинете зал, Советник, или вынудите нас на неприятную процедуру произведения вашего ареста в помещении зала Заседаний?

Голан Тревайз медленно повернулся на каблуках, медленно взошел по ступеням лестницы. У дверей его крепко взяли под руки двое вооруженных до зубов охранников.

А Харла Бранно, проводив его бесстрастным взглядом, одними губами проговорила:

— Дурак!

* * *

Лайоно Коделл занимал пост Директора Службы Безопасности всё то время, пока правила Мэр Бранно. «Работенка не пыльная», — любил поговаривать он, но врал или нет — этого никому знать было не дано. Нет-нет, на вруна он нисколько не походил — но это опять-таки ничего не значило.

И внешность Коделла, и манера себя вести прямо-таки излучали дружелюбие и мягкость. Очень может быть, что это как нельзя лучше помогало его работе. Рост у него был ниже среднего, вес — гораздо выше среднего. Он носил густые, кустистые усы (исключительная редкость для жителя Терминуса), на вид скорее белесые, чем седые. Очень красили его живые, ярко-карие глаза. Нагрудный карман его блеклой униформы украшала яркая нашивка.

— Присаживайтесь, Тревайз, — сказал он. — Давайте постараемся удержаться в рамках дружеской беседы, если получится.

— Дружеская беседа? С изменником?

Тревайз решительно сунул руки в прорези сумки и не откликнулся на предложение садиться.

— С обвиняемым в измене. Мы пока ещё не дожили до времен, когда обвинение, высказанное даже Мэром, становится эквивалентом приговора. И надеюсь, никогда не доживем. Моё дело — поговорить с вами и всё выяснить. С гораздо большим удовольствием я бы сделал это сейчас, пока не приключилось серьёзной беды и пока, кроме вашего самолюбия, ничто не пострадало. Честное слово, мне гораздо приятнее побеседовать с вами с глазу на глаз, чем доводить дело до открытого судебного процесса. Надеюсь, вас это тоже больше устраивает.

Тревайз не клюнул.

— Знаете что? Давайте не будем в игрушки играть. Ваше дело — обходиться со мной так, как будто я и есть изменник. Поскольку я сам считаю, что это не так, я смиряюсь с необходимостью доказать это вам, чтобы вы остались довольны. А чтобы и я остался доволен, придерживайтесь рамок лояльности. Идет?

— В принципе — никаких возражений. Печальный факт, однако, заключается в том, что на моей стороне — сила, а на вашей её нет. Поэтомувопросы тут буду задавать я, а не вы. Если, не дай бог, на меня падет подозрение в измене, я, скорее всего, потеряю свой пост, и допрашивать меня будет кто-то другой. И я искренне надеюсь, что он со мной обойдётся не хуже, чем я с вами.

— И как же вы намерены со мной обойтись?

— Полагаю — как с другом, как с равным, если вы отплатите мне тем же.

— Может, ещё и выпить дадите? — язвительно усмехнулся Тревайз.

— Отчего же? Можно и выпить, только попозже, а пока садитесь. Прошу, как друга.

Тревайз немного помедлил и сел. Дальнейшие препирательства внезапно показались ему бесполезными.

— Ну и что теперь?

— Теперь позвольте поинтересоваться: готовы ли вы отвечать на мои вопросы честно, ничего не утаивая, без уклонений?

— А если — нет? Что мне грозит в таком случае? Психозондирование?

— Надеюсь, нет.

— Я тоже на это надеюсь. Вы должны понимать, что это — не для Советника. Психозондирование никакой измены с моей стороны не выявит, и, когда я буду оправдан, я получу вашу политическую голову и голову Мэра в придачу. Так что, знаете, в какой-то степени для меня даже лучше было бы, если бы пошли на психозондирование.

Коделл нахмурился и слегка покачал головой:

— О нет. Нет. Что вы! Слишком велик риск поражения мозга. После этого порой слишком долго оправляются, вам это совершенно ни к чему. Вы же знаете — стоит применить психозондирование, когда обследуемый в раздраженном состоянии, и…

— Это угроза, Коделл?

— Констатация факта, Тревайз. Не извращайте смысла моих слов, Советник. Если я вынужден буду прибегнуть к психозондированию, я сделаю это, и, даже если вы окажетесь невиновны, я вам не завидую.

— Что вы хотите узнать?

Коделл нажал кнопку на крышке стола.

— Всё, что я у вас спрошу, и всё, что вы мне ответите, будет записано и визуально, и вербально. Я не хочу от вас никаких добровольных признаний, но также не желаю, чтобы вы что-то утаили от меня. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Понимаю я только то, что вы будете записывать исключительно то, что вам нужно, — убеждённо ответил Тревайз.

— Это верно, но опять-таки не выворачивайте мои слова наизнанку. Я не извращу ничего из сказанного вами. Я этим либо воспользуюсь, либо нет. Но вы будете знать, чем именно я не воспользуюсь. Тем самым мы сбережём и ваше время, и моё.

— Посмотрим.

— У нас есть причины полагать, Советник Тревайз, — нотки официоза в голосе Коделла показали, что запись пошла, — что вы не раз открыто утверждали, будто Плана Селдона не существует.

Тревайз медленно, покачиваясь на стуле, проговорил:

— Ну, если об этом я говорил открыто и не раз — чего же вам ещё?

— Давайте не будем тратить время на препирательства, Советник. Поймите, мне нужны ответы, произнесенные вашим собственным голосом. Полученная запись будет исследована в сравнении с эталоном вашего голоса в состоянии, когда вы полностью отвечаете за сказанные слова.

— Понятно. Видимо, применение гипноза, химических препаратов или того и другого вместе исказило бы звучание моего голоса?

— Да, и весьма значительно.

— А вам, конечно, безумно хочется показать, что вы не пользовались при допросе Советника нелегальными методами? Я вас в этом не обвиняю.

— Искренне рад. В таком случае продолжим, Советник. Вы не раз открыто заявляли, будто Плана Селдона не существует. Признаете вы это?

Тревайз ответил, старательно подбирая слова:

— Мое мнение таково: то, что мы привыкли именовать Планом Селдона, не имеет того значения, которое мы ему приписываем.

— Туманный ответ. Не будете ли любезны пояснить, что имеете в виду?

— Я считаю наивным общепринятое представление о том, что Гэри Селдон пятьсот лет назад, занимаясь разработкой математических основ психоистории, учел течение истории человечества до мельчайших деталей, о том, что мы идём по предначертанному пути от Первой Галактической Империи ко Второй по линии максимальной вероятности. Это невозможно.

— Хотите ли вы сказать, что, по вашему мнению, Гэри Селдона на самом деле никогда не было?

— Вовсе нет. Безусловно, он существовал.

— Может быть, вы хотите сказать, что он никогда не создавал психоисторической науки?

— Да нет же! Ничего подобного! Послушайте, Директор, если бы мне позволили, я бы всё объяснил Совету. Могу объяснить и вам. Всё так просто на самом деле…

Директор Службы Безопасности спокойно и откровенно отключил записывающее устройство.

Тревайз умолк и нахмурился:

— Зачем вы это сделали?

— Вы тратите моё время, Советник. Я не просил вас произносить речи.

— Но вы просили меня выразить мою точку зрения, не так ли?

— Не совсем. Я просил вас отвечать на вопросы — просто, прямо, без лишних подробностей. Отвечать только на вопросы и не добавлять ничего такого, о чём у вас не спрашивают. Поступайте так, и тогда наша беседа не займет много времени.

— Хотите выудить у меня заявления, которые помогут вам состряпать официальную версию моей предполагаемой измены?

— Наше единственное желание — получить от вас честные ответы. Уверяю вас, извращать их никто не собирается. Прошу вас, давайте попробуем сначала. Мы говорили о Гэри Селдоне.

Коделл включил записывающее устройство и методично повторил вопрос:

— Может быть, вы хотите сказать, что он никогда не создавал психоисторической науки?

— Несомненно, он создал науку, именуемую нами психоисторией, — отвечал Тревайз, безуспешно пытаясь взять себя в руки.

— Как бы вы определили её сущность?

— Обычно, — отвечал Тревайз, стараясь не скрипеть зубами, — её определяют как отрасль математики, оперирующую понятиями, описывающими общие реакции больших групп людей на заданные стимулы при заданных условиях. Другими словами, предполагается, что с её помощью можно прогнозировать социальные и исторические перемены.

— Вы сказали «предполагается». Ваши сомнения основаны на математической экспертизе?

— Нет, — усмехнулся Тревайз. — Я не психоисторик. Как, впрочем, и ни один из членов правительства Академии, и ни один из граждан Терминуса, и ни один из…

Рука Коделла приподнялась над столом.

— Советник, прошу вас, — укоризненно проговорил он, и Тревайз умолк.

Коделл перешел к следующему вопросу:

— Есть ли у вас причина утверждать, что Гэри Селдон не произвел должного объёма исследований, в которых были бы учтены с наибольшей точностью все факторы максимальной вероятности и минимальной длительности пути от Первой Империи до Второй под эгидой Академии?

— Меня там не было, — съязвил Тревайз. — Откуда мне знать?

— Так известно ли вам, что он этого не сделал?

— Нет.

— Может быть, вы отрицаете, что голографическое изображение Гэри Селдона, являвшееся во время ряда исторических кризисов за истекшие пятьсот лет, представляет собой подлинную видеозапись Гэри Селдона, сделанную в последний год его жизни?

— Нет, пожалуй, я этого не отрицаю.

— «Пожалуй» вы говорите. Как-то неточно. Не утверждаете ли вы, что это подделка, подмена, произведенная ранее или в более позднее время кем-то с какой-то целью?

— Нет, — вздохнул Тревайз, — я этого не утверждаю.

— Готовы ли вы признать, что речи, которые перед нами произносит Гэри Селдон, не сфабрикованы кем-то?

— Готов. У меня нет никаких причин подозревать какую бы то ни было фабрикацию. Не думаю, чтобы подобная подделка повлекла за собой что-либо существенно полезное, да и вообще не считаю такое возможным.

— Понятно. Вы были свидетелем последнего явления Селдона. Заметили ли вы, что анализ ситуации, проведенный им пятьсот лет назад, не совпал с реальными событиями наших дней довольно-таки точно?

— Совсем наоборот! — с неожиданным оживлением отозвался Тревайз. — Очень точно совпал!

Всплеск эмоций собеседника не вызвал у Коделла никакой реакции.

— И тем не менее, Советник, даже после явления Селдона вы продолжаете утверждать, что Плана Селдона не существует.

— Конечно, продолжаю. Я утверждаю, что его не существует, именно потому, что анализ был произведен настолько точно.

Коделл выключил записывающее устройство.

— Советник, — с упреком сказал он, — вы вынуждаете меня стереть ваш ответ. Я спросил вас о том, продолжаете ли вы придерживаться своего странного убеждения, а вы опять начинаете излагать мне его причины. Позвольте, я повторю вопрос: и тем не менее, Советник, даже после явления Селдона вы продолжаете утверждать, что Плана Селдона не существует?

— Откуда вам это известно? Вряд ли у вас была возможность побеседовать с моим приятелем Компором. Вероятно, он ваш осведомитель.

— Скажем так: мы догадались, Советник. Допустим, что на самом деле вы мне ответили: «Да, конечно». Если вы сами произнесете этот ответ без добавления отсебятины, мы покончим с этим вопросом.

— Да, конечно, — послушно, но не без сарказма произнес Тревайз.

— Отлично, — улыбнулся Коделл. — Сюда я вставлю «Да, конечно» из ваших ответов, которое будет звучать наиболее естественно. Благодарю вас, Советник.

Коделл выключил записывающее устройство.

— Это всё? — удивленно спросил Тревайз.

— Всё, что нам нужно.

— Ясно. Вам нужен набор вопросов и ответов, который вы сможете представить Терминусу и всей Федерации Академии, дабы показать, что я целиком и полностью принимаю легенду о Плане Селдона. Следовательно, любое отрицание или сомнение с моей стороны, высказанное впоследствии, выставит меня эксцентриком, а то и того хуже — просто безумцем.

— Более того, изменником в глазах большинства тех, кто понимает, как важен План для сохранения безопасности Академии. Возможно, мне и не придётся обнародовать материалы нашей беседы, Советник Тревайз, если мы достигнем некоторого понимания. Но в случае необходимости, будьте уверены, мы проследим за тем, чтобы Федерация это услышала.

— Послушайте, сэр, — нахмурив брови, сказал Тревайз, — не хотелось бы считать вас тупицей, но неужели вам так-таки неинтересно то, что я собирался сказать на самом деле?

— Как человеку, почему же, очень даже интересно, и в более подходящий момент я бы вас с превеликим удовольствием выслушал — с удовольствием, но не без здорового скепсиса. А как Директор Службы Безопасности я сейчас располагаю всеми необходимыми сведениями.

— Надеюсь, вы понимаете, что происшедшее ничего хорошего ни вам, ни Мэру не сулит?

— Как ни странно, у меня на этот счёт противоположное мнение. Можете идти. В сопровождении охраны, как это ни прискорбно.

— Можно поинтересоваться, куда?

— До свидания, Советник, — широко улыбаясь, проговорил Коделл. — Вы, правда, не были откровенны до конца, но ожидать от вас этого было бы наивно.

Он протянул Тревайзу руку в знак прощания.

Тревайз на это проявление вежливости и дружелюбия никак не ответил. Он встал, расправил изнутри складки любимой сумки, вытащил руки и, прищурившись, отчеканил:

— Вы просто оттягиваете неизбежное. Так, как я думаю сейчас, могут думать и другие или станут так думать позднее. Посадите меня в тюрьму, казните — это вызовет удивление и только ускорит распространение подобных взглядов. Но в конце концов мы победим — истина и я.

Коделл отдернул протянутую руку и медленно покачал головой:

— Нет, Тревайз. Вы таки дурак.

* * *

Только к полуночи явились двое охранников, чтобы увести Тревайза из роскошных апартаментов Дирекции Службы Безопасности. Роскошных, но запертых на замок. Тюрьма она и есть тюрьма, как ни назови.

Четыре часа с лишним Тревайз чинил допрос самому себе, шагая из угла в угол комнаты и лишь изредка присаживаясь.

Как он мог довериться Компору!

А почему он должен был не доверять ему? Вроде бы тот был всегда согласен с ним… Нет, не то. Всегда не прочь был поспорить? Нет, опять не то. Просто Компор представлялся ему легко внушаемым человеком, начисто лишенным собственного взгляда на вещи, и Тревайз частенько наслаждался возможностью использовать его в качестве звукового стенда. Компор помогал Тревайзу шлифовать собственные мнения и укрепляться в них. Он был удобен, и доверял ему Тревайз не по какой-либо другой причине, а только потому, что доверять Компору было удобно.

Теперь бесполезно было гадать, что он упустил и когда стоило приглядеться к Компору получше. Видимо, решил Тревайз, никогда нельзя изменять принципу: «Не доверяй никому».

Но как можно жить, не доверяя никому?

Мерзко, но деваться некуда.

Но кто бы мог представить, что Бранно решится на публичное изгнание Советника из зала Заседаний? Что ни один Советник пальцем не пошевелит, рта не раскроет, чтобы защитить его?' Пусть они были не согласны с Тревайзом в глубине души, пусть они были готовы пролить свою кровь, до последней капли, на алтарь правоты Бранно, но, не защитив его, они же сами себя на веки вечные лишили стольких прав и привилегий! «Бранно Бронзовая» — так порой величали Мэра. Да, действовала она поистине с металлической жестокостью…

А вдруг она действует не по своей воле?

Нет! Так и до паранойи недалеко!

И всё же, всё же…

Навязчивая мысль на цыпочках вершила круги в его сознании и не уходила, никак не уходила… Вошли охранники.

— Вам придётся проследовать с нами, Советник, — сообщил старший по званию (судя по знакам отличия, лейтенант) голосом вышколенного служаки. На правой щеке его был заметен небольшой шрам, и вид у него был бесконечно усталый. Казалось, он несет службу, не получая никакой отдачи — дело понятное, чего ещё ждать от службы солдату, чей народ живёт в мире и спокойствии больше века?

Тревайз не пошевелился.

— Ваше имя, лейтенант.

— Лейтенант Эвандер Сопеллор, Советник.

— Вы осознаете, что нарушаете закон, лейтенант Сопеллор? У вас нет права арестовывать Советника.

— У нас приказ, сэр.

— Это неважно. И быть такого не может. Вам не могут приказать арестовать Советника. Трибунала вы не боитесь?

— Мы не арестуем вас, Советник.

— Значит, я не обязан следовать с вами, так?

— Нам дан приказ сопроводить вас домой.

— Я знаю дорогу.

— Мы должны охранять вас по пути.

— От чего? От кого?

— Вокруг вас может собраться толпа.

— Толпа? В середине ночи?

— Потому мы и ждали полуночи, сэр. А теперь, сэр, ради вашей же безопасности прошу вас следовать с нами. Не хотелось бы угрожать вам, сэр, но я обязан сообщить вам, что в случае необходимости у нас есть право прибегнуть к применению силы.

Тревайз заметил у обоих охранников нейронные хлысты. Изо всех сил стараясь показаться равнодушным и не утратить достоинства, он встал со стула.

— Ну что ж, домой так домой, — сказал он как можно более небрежно. Хотя вполне может оказаться, что не домой, а в тюрьму.

— У нас нет инструкций обманывать вас, сэр, — возразил лейтенант с гордостью. Тревайз понял, что имеет дело с профессионалом, который и соврет только по приказу, но тогда уж ни выражение лица, ни интонация голоса его не выдадут.

— Прошу прощения, лейтенант, — извинился Тревайз. — Я вам верю.

На улице их ждал автомобиль.

Вокруг не было ни души. Какая толпа? Хотя, собственно, лейтенант никакой толпы не обещал. Он только сказал, что она может собраться.

Лейтенант теснил Тревайза к машине. Ни отойти в сторону, ни сделать резкое движение было невозможно. Скользнув в дверцу сразу же за Тревайзом, лейтенант захлопнул её и уселся рядом с Советником.

Машина тронулась.

Не оборачиваясь, Тревайз спросил:

— Я полагаю, что, как только окажусь дома, имею право вести себя как мне заблагорассудится — уехать, к примеру?

— У нас нет инструкций каким-то образом мешать вам, Советник, но отныне мы обязаны охранять вас.

— Что сие означает?

— Я имею распоряжение сообщить вам, что, как только вы окажетесь дома, вы не должны будете никуда выходить. Улица для вас небезопасна, а я отвечаю за вашу безопасность.

— Ясно. Домашний арест.

— Я не юрист, Советник. Не знаю, как это называется.

Лейтенант на Тревайза не смотрел — взгляд его был устремлен вперёд, на дорогу, но локоть довольно чувствительно упирался в бок Советника, и при всем желании Тревайз не смог бы даже пошевелиться, чтобы лейтенант этого не заметил.

Автомобиль затормозил у маленького коттеджа Тревайза на окраине Флекснера. Ждать его дома было некому — нынешняя его подруга, Флавелла, устала от напряженной, беспорядочной жизни, которую ему, профессиональному политику и члену Совета, приходилось вести, и не так давно перебралась к себе.

— Могу я выйти? — спросил Тревайз.

— Я выйду первым, Советник. Мы проводим вас в дом.

— Печетесь о моей целости и сохранности?

— Да, сэр, — невозмутимо отозвался лейтенант.

За дверью их ожидали ещё двое охранников. Снаружи казалось, что в доме темно, но, оказывается, окна были зашторены и горел ночник.

В первое мгновение Тревайз собрался было выразить возмущение, но тут же взял себя в руки — чего уж теперь возмущаться. Если собратья-Советники не смогли защитить его в зале Заседаний, то уж дом его тем более перестал быть его крепостью.

— Сколько же вас тут? Полк? — попытался пошутить Тревайз.

— Нет, Советник, — послышался в ответ твёрдый, уверенный голос. — Кроме тех, кого вы видите, только один человек — я, и жду вас уже очень долго.

В дверях гостиной стояла Харла Бранно, Мэр Терминуса.

— Нам пора побеседовать, не правда ли?

Тревайз не мог сдержать изумления:

— И весь этот маскарад для того, чтобы…

— Спокойно, Советник! — сказала Бранно тихо, но властно. — А вы, все четверо, пошли вон! Вон! Тут всё будет в порядке. Марш отсюда!

Четверо охранников отсалютовали, развернулись на сто восемьдесят градусов и удалились. Тревайз и Бранно остались наедине.

Глава 2

МЭР

Последний час Бранно провела в напряженных раздумьях. Фактически она была виновна во взломе. Более того, она самым неконституционным образом нарушила иммунитет Советника. По суровым законам, принятым, когда миновали годы правления династии Индбуров и Мула, Мэр мог быть подвергнут импичменту за превышение полномочий.

Жаль, что это произошло в тот день, когда ей следовало бы быть непогрешимой.

«Ну да ладно. Это пройдёт», — подумала она, раздражённо пошевелившись в кресле.

Первые два столетия существования Академии стали её Золотым Веком, Эрой Героев — по крайней мере, так казалось теперь: кто знал, как жилось людям в то неспокойное время? Те годы дали Академии двух величайших героев — Сальвора Гардина и Хобера Мэллоу, полубогов, способных в славе поспорить с самим несравненным Гэри Селдоном. На этих трёх китах покоилась не только легенда об Академии, но и её истинная история.

Однако в те дни Академия была крошечным уязвимым миром, с колоссальным трудом удерживающим владычество над Четырьмя Королевствами, и не знала наверняка, насколько крепка десница Плана Селдона, надёжно заслонившая её от останков могущественной Галактической Империи.

И чем сильнее росло политическое и экономическое могущество Академии, тем менее значительными фигурами становились её борцы и правители. О Латане Девересе почти позабыли. Если и вспоминали о нём, то лишь из-за его трагической гибели на невольничьих рудниках, а никак не по поводу ненужной, но героической схватки с Белом Риозом.

Да и сам Бел Риоз, величайший и наиболее титулованный из врагов Академии, ушёл в небытие. Его заслонила тень Мула — единственного страшного врага, которому удалось разрушить План Селдона, покорить Академию и править ею. Он был Великим Врагом, но последним из Великих.

Мало вспоминали и о том, что победу над Мулом одержала женщина — Байта Дарелл и что сразилась она с ним в одиночку, без чьей-либо помощи и поддержки — и План Селдона не был ей подспорьем. Немногие помнили, что её сын и внучка — Торан и Аркади Дарелл — победили Вторую Академию, после чего Академия, Первая Академия, стала единственной, вне всякой конкуренции.

Они, герои позднейших времен, героями не числились — пребывали в категории простых смертных. Помимо всего прочего, написанная Аркади Дарелл книга — биография её бабушки — и вовсе превратила этот персонаж из исторического в литературный.

С тех пор героев не стало никаких, даже литературных. Калганская война была для Академии последним поводом для беспокойства, да и то весьма второстепенным. Два столетия ровного, спокойного, ничем не нарушаемого мира! За сто двадцать лет — всего-то пара царапинок на обшивке корабля!

Мир был прекрасен, более того, он был исключительно выгоден — с этим Бранно спорить не стала бы.

Академия не создала пока Второй Империи: согласно Плану Селдона, она находилась лишь на полпути к ней, но Федерация Академии держала под крепчайшим экономическим влиянием треть рассеянных по Галактике политических единиц, и даже там, где не в полной мере контролировала ситуацию, власть её была велика. Мало осталось мест, где слова «я — гражданин Академии» не были бы встречены с подобающим уважением. Во всех миллионах обитаемых миров ни один правитель не мог сравниться с Мэром Терминуса. Этот титул существовал до сих пор, переходя по наследству от градоправителя крошечного поселения в затерянном на задворках цивилизации мире. Титул учредили пять веков назад, но никому до сих пор не приходило в голову изменить его или добавить к его звучанию хоть один лишний атом. Пожалуй, только громогласное звание Его Императорского Величества могло тягаться в величии со скромным титулом Мэра.

Так было везде, кроме самого Терминуса. Здесь власть Мэра была жестко ограничена. Ещё не стерлась память об Индбурах. Но не их тиранию помнил народ, а то, что они покорились Мулу.

Теперь Терминусом правила она, Харла Бранно, могущественнейшая из лидеров Академии со времен кончины Мула, всего лишь пятая женщина, занимавшая этот высокий пост. И сегодня в её жизни был единственный день, когда она могла полностью использовать свою власть и могущество.

Она вступила в схватку, чтобы доказать упрямой оппозиции, что права она, а не они, мечтавшие достичь престижа в Центре Галактики, стремящиеся к ауре имперского владычества, и выиграла бой!

Как долго ей приходилось сдерживать себя! «Еще рано», — то и дело твердила она. Поспешишь — людей насмешишь, нельзя торопиться выступать против Центра. Но явился Селдон и подтвердил справедливость её собственных слов.

Это, хотя бы на время, сделало её в глазах Академии такой же мудрой и прозорливой, как сам Селдон. Она знала — этого часа, что бы ни случилось потом, никто никогда не забудет.

Но надо же было, чтобы в такой, лучший из дней её жизни этот сосунок, этот выскочка осмелился бросить ей вызов!

Вызов — ладно, но он осмелился быть прав!

Он был прав — опаснее быть не могло. Именно поэтому он мог погубить Академию.

Теперь он восседал перед ней.

— Ну разве вы не могли, — начала она укоризненно, — прийти ко мне лично? Неужели так необходимо было устраивать истерику в зале Заседаний, желая выставить меня в дурацком свете? Что вы наделали — вы, беспечный, сумасшедший мальчишка?

* * *

Тревайз понял, что вот-вот вспылит, но сдержался и промолчал. Неловко грубить женщине почти вдвое старше себя — в следующий день рождения Мэру исполнялось шестьдесят три.

Кроме того, Тревайз отлично знал, сколь опытна она в ведении политических дебатов и прекрасно понимает, что стоит вывести противника из равновесия в самом начале сражения — и он уже у неё в кармане. Но для пущей эффективности подобной тактики необходима была аудитория, в глазах которой противник был бы унижен. Аудитории не было. Он и она.

Так что он оставил без внимания сказанное ею и принялся как можно более бесстрастно её разглядывать. Пожилая дама, одетая во что-то на редкость бесполое — такая одежда была теперь весьма популярна в Академии, но и этот наряд Мэру был совершенно не к лицу. Она, руководитель галактического масштаба (если тут уместно само понятие «руководитель», может ли быть руководитель у Галактики?), была самой обычной старухой — на самом деле её легко было принять за старика, если бы её седые волосы не были гладко зачесаны назад — мужчины предпочитали более фривольные прически.

Тревайз весело улыбнулся. Как бы престарелый оппонент ни старался заставить эпитет «мальчишка» звучать оскорбительно, адресат оскорбления располагал явными преимуществами в виде молодости и красоты и ни на минуту не забывал об этом.

— Что правда, то правда, — сказал он. — Мне тридцать два, и в каком-то смысле я мальчишка. А ещё я Советник, то есть человек не от мира сего, по определению. Первое — неизбежность, а по поводу второго я искренне сожалею.

— Да вы понимаете, что натворили? Прекратите упражняться в остроумии. Садитесь. Будьте любезны сосредоточиться и отвечайте на мои вопросы серьёзно.

— Я понимаю, что натворил. Я сказал правду, сказал то, что думаю.

— И в такой день вы надеялись попасть в цель? В тот самый день, когда престиж мой настолько высок, что я смогла запросто вышвырнуть вас из зала Заседаний, и даже никто не пикнул?

— Пикнут ещё, успеется. Образумятся, начнут дышать ровнее и пикнут. Будет протест. Может быть, он уже зреет сейчас. Уверяю вас, ко мне ещё сильнее прислушаются после ваших драконовских издевательств надо мной.

— Никто к вам не прислушается. Если мне кажется, что вы будете продолжать заниматься тем, чем занимались, в моих глазах и глазах всех вы по-прежнему останетесь изменником.

— Тогда я должен буду предстать перед судом. А в суде праздник будет на моей улице.

— Не рассчитывайте на это. Чрезвычайные полномочия Мэра безграничны, хотя прибегают к ним редко.

— На каком же основании вы прибегнете к использованию чрезвычайных полномочий?

— Найду основание. Придумаю, изобрету. Не волнуйтесь, у меня достанет воображения, чтобы рискнуть. Не заводите меня, молодой человек. Либо мы сейчас здесь придём к согласию, либо вы никогда больше не будете разгуливать на свободе. Остаток своей жизни вы проведёте за решеткой. Это я вам гарантирую.

Они не сводили глаз друг с друга. Серо-стальные глаза Бранно, казалось, видели собеседника насквозь. А взгляд светло-карих глаз Тревайза был язвителен и саркастичен.

— Какого рода согласие вы предлагаете, Мэр?

— Ага. Вам любопытно. Так-то лучше. Следовательно, вместо перепалки займемся разговором. Итак, ваше мнение.

— Вам оно прекрасно известно. Я так понимаю, что вместе с Советником Компором вы уже успели основательно покопаться в моём грязном белье.

— Я хочу всё услышать из ваших уст — в свете только что разрешившегося кризиса Селдона.

— Что ж, отлично, если вы этого хотите, Госпожа Мэр! (Чуть было не сорвалось с языка «старуха».) Образ Селдона был просто потрясающе точен. Поразительно, невообразимо точен — а ведь прошло уже пять веков. Насколько мне известно, это его восьмое по счёту явление. В ряде случаев во время явлений в Склепе никого не было. Но как минимум однажды, во времена правления Индбура III, он наговорил такого, что было ох как далеко от реальности. Правда, тогда появился Мул. Но когда, когда ещё он был настолько точен, как сегодня? — Тревайз усмехнулся и сам себе ответил: — Никогда, Госпожа Мэр, на нашей памяти Селдону не удавалось так чётко, до мельчайших подробностей обрисовать ситуацию.

— Вы что, хотите сказать, что нынешнее явление Селдона было спектаклем? Что кто-то придумал ему текст роли — я, к примеру, и какой-то актер сыграл её?

— Это не так уж невозможно, Госпожа Мэр, но я этого сказать не хотел. Правда гораздо более горька. Я верю, что мы видим истинный образ Селдона, что описание нынешней исторической ситуации есть то самое, что он подготовил пятьсот лет назад. То же самое я сказал вашему приспешнику, Коделлу. Надо сказать, дока он в ведении допросов. Так ловко всё обстряпал, что теперь, похоже, не найдётся в Академии большего тупицы, чем я.

— Да. Запись вашего допроса в случае необходимости будет использована, чтобы Академия могла убедиться, что вы на самом деле никогда не были оппозиционером.

— Ну, это уж вы извините! — Тревайз театрально развел руками. — Оппозиционер я и оппозиционером останусь. Плана Селдона не существует, заявляю я вам, — не существует в том смысле, в каком мы привыкли его воспринимать, верить в него, — его не существует по меньшей мере уже два столетия. Я уже не первый год подозревал это, и то, что мы выслушали сегодня в Склепе, только подтвердило мои подозрения.

— Потому что Селдон оказался прав? Настолько прав?

— Именно. И не улыбайтесь. Это железное доказательство.

— А я не улыбаюсь. Я вас слушаю. Продолжайте.

— Но откуда взялась такая точность? Ведь два века назад анализ Селдоном тогдашней ситуации оказался в корне ошибочным! Тогда минуло триста лет после основания Академии, а он уже успел так ошибиться. То есть напрочь ошибиться!

— Это, Советник, вы сами только что прекрасно объяснили. Всё из-за Мула. Мул был мутантом с интенсивнейшим ментальным полем и в Плане никак не мог быть предусмотрен.

— Но он, как бы то ни было, существовал — можно это было предусмотреть или нельзя. План был разрушен. Мул правил недолго, наследников у него, слава богу, не было. Академия восстановила свою независимость и влияние, но вот как мог План Селдона вернуться на круги своя, как можно было заштопать в нём эту громадную дырищу?

Бранно нахмурилась и сжала кулаки.

— Ответ вам известен. Мы были одной из двух Академий. Вы читали учебники истории?

— Читал. Ещё я читал принадлежащее перу Аркади Дарелл жизнеописание её бабки — эта книжка была в школьной программе, но я читал и её роман. Знакомы мне и разнообразные воззрения на историю Мула, высказанные в более поздние времена. Имею я право на сомнения?

— Какого рода сомнения?

— По официальной версии, мы, Первая Академия, призваны были сохранить знания в области физики и расширить их. Мы должны были существовать явно, открыто, а наше историческое развитие происходило — неважно, знали мы об этом или нет, — по Плану Селдона. Однако существовала и Вторая Академия, задача которой заключалась в сохранении и развитии психологических наук — психоистории, в частности, — и их существование должно было оставаться тайной даже для нас. Вторая Академия была хранителем и проводником Плана, она управляла течением истории Галактики, следила за тем, чтобы никто не сворачивал с дорог, Планом предначертанных.

— Ну вот, вы сами себе отвечаете, — сказала Мэр. — Байта Дарелл подставила Мулу подножку — скорее всего, это было сделано ею под вдохновляющим началом Второй Академии, хотя внучка утверждает, что это не так. Но несомненно другое: именно Вторая Академия разработала мероприятия по возвращению истории на стезю Плана после смерти Мула, и, очевидно, она добилась успеха. Так о чём же вы толкуете, Советник?

— Госпожа Мэр, если мы оттолкнемся от того, что написано у Аркади, мы убедимся, что Вторая Академия, предпринимая попытки коррекции истории Галактики, хранила План в жесточайшем секрете — эти попытки могли дорого им обойтись: они утратили бы инкогнито. Первая Академия жила, развивалась и не смогла бы жить дальше, сознавая, что ею кто-то манипулирует, что кто-то направляет все её действия. Поэтому мы решили найти Вторую Академию и уничтожить её.

Бранно кивнула:

— И преуспели в этом, судя по тому, что пишет Аркади Дарелл. Но случилось это никак не ранее, чем тогда, когда Вторая Академия уже успела вернуть поток истории в нужное русло, изменённое Мулом. И с тех пор он течёт по этому руслу.

— Вы верите в это? В книге написано, что Вторая Академия была обнаружена и что с некоторыми её сотрудниками расправились. Было это в триста семьдесят восьмом году эры Академии, то бишь сто двадцать лет назад. Пять поколений успело родиться на свет с тех пор, как мы вроде бы существуем в одиночку, без Второй Академии. И тем не менее остались так близки к Плану, что и вы, и образ Селдона сказали практически одно и то же!

— Это можно объяснить моей исторической прозорливостью.

— Прошу прощения. В вашей прозорливости у меня лично нет никаких сомнений, однако более очевидным мне представляется другое объяснение. Я полагаю, что Вторая Академия не была уничтожена. Она до сих пор управляет нами. Мы до сих пор в её руках. Только поэтому мы и вернулись на стезю Плана Селдона.

* * *

Трудно сказать, шокировало ли Мэра это заявление. Виду она, по крайней мере, не подала.

Час пополуночи — время позднее, и ей отчаянно хотелось поскорее покончить с этим разговором, но торопить события она не могла. Этого юнца следовало обыграть, и нельзя было позволить ему раньше времени порвать финишную ленточку. Пусть сначала сослужит ей службу, а потом от него можно будет избавиться.

— Правда? — Бранно скептически вздернула брови. — Вы утверждаете, следовательно, что повествование о Калганской войне и победе над Второй Академией — вранье? Чепуха? Досужий вымысел?

Тревайз пожал плечами:

— Почему? Совсем не обязательно. Не об этом речь. Предположим, что рассказ Аркади совершенно достоверен, настолько, насколько она имела представление о ходе событий. Предположим, всё происходило именно так, как пишет Аркади: логово Второй Академии было обнаружено и ликвидировано. Но как можем мы с уверенностью заявлять, что уничтожили их всех, до последнего? Вторая Академия манипулировала всей Галактикой, не только Терминусом и Академией. Она заботилась не только о существовании нашего столичного мира, не только всей нашей Федерации. На тысячу парсеков отсюда, а то и больше наверняка трудились другие представители Второй Академии. Как же можно утверждать, что мы избавились ото всех до единого?

Если это так, то что толку в нашей победе? Что толку было во всех завоеваниях Мула? Да, он захватил Терминус и все миры, которые Терминус контролировал, но Миры Независимых Торговцев продолжали сражаться. Он покорил Миры Независимых Торговцев, но остались трое беженцев — Эблинг Мис, Байта Дарелл и её муж. Оба мужчины были у Мула в руках, и только Байту Дарелл он пощадил — если верить Аркади — исключительно из сентиментальных побуждений. Но этого оказалось достаточно. У одной только Байты была возможность вести себя так, как она хотела, и благодаря её действиям Мулу не удалось определить местонахождение Второй Академии — это стало началом его поражения.

Один-единственный человек остался нетронутым, и всё было кончено! Так насколько же важна, оказывается, роль одного-единственного человека, несмотря на то что все взахлеб орут, будто в рамках Селдона индивидуум — ноль без палочки, а массы решают всё.

Ну а если мы оставили в живых не одного-единственного представителя Второй Академии, а несколько десятков, что тогда? Что мешало им собраться вместе, объединить усилия, воссоздать и приумножить свои сокровища, возобновить свою деятельность, увеличить число сотрудников за счёт обучения и тренировки и снова повести нас за руку?

— И вы верите этому? — угрюмо спросила Бранно.

— Я в этом уверен.

— Но зачем им это, скажите на милость, Советник? Зачем тем жалким останкам, что выжили, пытаться продолжать деятельность, которую никто в Галактике не приветствует? Что побуждает их удерживать Галактику на пути ко Второй Галактической Империи? Даже если эта жалкая горстка людей так жаждет этого, нам-то что за дело? Работают — и ладно. Разве не в наших интересах оставаться на пути Плана? Разве не стоит сердечно поблагодарить их за то, что они заботятся о нас — пекутся, чтобы мы не сбились с пути, не заблудились?

Тревайз устало потёр рукой глаза. Хоть он и был моложе, походило, что из двоих он устал больше.

— Просто не верится, — сказал он, глядя на Мэра в упор. — Неужели вы сохраняете иллюзию, будто Вторая Академия всё это делает для нас? Думаете, они идеалисты? Как вы, профессиональный политик, собаку съевший в вопросах практики применения власти, управления, можете думать, что они делают это не для себя?.. Мы — лезвие бритвы. Мы — сила, тягач. Мы трудимся, истекаем потом и кровью, стонем и рыдаем. А они? Они вертят ручки туда-сюда, там-сям замыкают контакты — с лёгкостью и без всякого риска для себя. А потом, когда всё будет сделано, когда минет тысяча лет борьбы и страданий и мы создадим Вторую Галактическую Империю, они въедут в неё на наших согбенных плечах как правящая элита.

— Надо понимать, вы хотите уничтожить Вторую Академию? — спросила Бранно. — На полпути ко Второй Империи взять всё на себя, чтобы правящей элитой стали мы. Так?

— Конечно! Конечно! Разве вы не хотите того же самого? Вы и я — мы не доживем, не увидим этого, но у вас есть внуки, надеюсь, в один прекрасный день они будут и у меня. А у них, в свою очередь, тоже будут внуки. Я хочу, чтобы они вкусили плоды наших трудов, я хочу, чтобы источник этих плодов они видели в нас, и благодарили, и славили нас за это. Я не хочу, чтобы всё свелось к жизни в рамках предопределения и конспирации, воздвигнутых Селдоном, — он не мой герой. Поверьте, он может быть гораздо более опасным, чем Мул, — если мы позволим Плану продолжать осуществляться. Ей-богу, я бы предпочел, чтобы Мул на самом деле разрушил План до основания — во веки веков! Мула мы бы пережили. В конце концов он оказался весьма и весьма смертен. А вот Вторая Академия, похоже, вечна.

— Но вы хотели бы её уничтожить?

— Если бы я знал как!

— Ну, если вы не знаете как, не кажется ли вам вероятным, что они запросто могут уничтожить вас?

Тревайз прищурился:

— Знаете, честно говоря, у меня было подозрение, что даже вы находитесь под их контролем. Вы так точно предвидели всё, что скажет Селдон, а потом так круто обошлись со мной — ведь всё это могло быть спровоцировано Второй Академией. Вы могли служить пустым сосудом, в который заглянула Вторая Академия и наполнила её содержимым по своему усмотрению.

— Почему же вы тогда со мной так разговариваете?

— Потому что, если бы вами манипулировала Вторая Академия, я бы так или иначе проиграл — даже если бы не выразил своего негодования вслух. Поэтому я на всякий случай сделал ставку на то, что вы вовсе не под их контролем, а просто, прошу прощения, не ведаете, что творите.

— Ставку вы сделали верно, — кивнула Бранно, — и выиграли. Ни под чьим контролем я не нахожусь, кроме своего собственного. Но в любом случае, как вы можете быть уверены, что я вам не лгу? Будучи под контролем Второй Академии, разве я бы призналась в этом? Да и знала бы я сама, что «обработана»? Однако подобные вопросы лишены всякого смысла. Я считаю, что я не под контролем, и вам остаётся одно — поверить в это. Тем не менее давайте обсудим кое-что. Если Вторая Академия существует, несомненно, она должна быть убеждена, что никто в Галактике о её существовании не догадывается. План Селдона только тогда работает на все сто, когда мы, марионетки, не знаем о том, каким образом он работает, каким способом нами манипулируют. Именно потому, что Мул привлек внимание Первой Академии к проблеме возможности существования Второй, она и была разбита во времена Аркади. Видимо, следовало добавить «вероятно» — так, Советник?.. Отсюда следуют два вывода. Во-первых, резонно предположить, что к откровенным вмешательствам представители Второй Академии прибегают крайне редко — так редко, как только могут. Вряд ли они в таких условиях способны захватить власть над нами целиком и полностью. Всё имеет свои ограничения — и деятельность Второй Академии тоже. Покорить некоторых, а остальным позволить гадать над свершившимся фактом — такое вызвало бы серьёзные искажения в Плане. Вывод таков: их вмешательство настолько деликатно, косвенно и редко, что, следовательно, я не «обработана». Так же, как и вы.

— Первый вывод я готов принять, но, скорее всего, потому, что мне хотелось бы так думать. А второй?

— Он гораздо более прост и намного более неизбежен. Если Вторая Академия существует и намерена охранять тайну своего существования, только об одном можно судить наверняка: всякий, кто думает, что она жива и здорова и вопит об этом на всю Галактику, должен быть каким-то тихим и ненавязчивым способом удален со сцены, как можно скорее стерт с лица истории. Вам такой вывод не напрашивался?

— И поэтому вы взяли меня под стражу, Госпожа Мэр? Чтобы защитить меня от Второй Академии?

— В каком-то смысле. До некоторой степени. Произведенная Лайоно Коделлом подробная запись ваших высказываний будет обнародована не только для того, чтобы оградить народ Терминуса и всей Академии от вашей пустой болтовни, но и для того, чтобы не тревожить лишний раз Вторую Академию. Не хотелось бы привлекать к вашей персоне её внимание, если она существует.

— Ну надо же, — иронично отозвался Тревайз. — За что же такая честь? Не за красивые же глаза?

Бранно поерзала в кресле и неожиданно тихо рассмеялась.

— Я ещё не так стара, Советник, — сказала она, — чтобы не замечать, что у вас действительно красивые глаза. Лет тридцать назад это, пожалуй, было бы более веским мотивом. Сейчас, уверяю вас, я бы пальцем не пошевелила, чтобы сберечь ваши прекрасные глазки, да и всё остальное. Но если Вторая Академия существует и вы ухитритесь привлечь к себе её внимание, они на вас не остановятся. Тогда в опасности будет и моя жизнь, и жизнь других людей — поумнее вас и подостойнее. Тогда под угрозой окажутся все намеченные нами планы.

— Вот как? Значит, вы тоже верите, что Вторая Академия существует? Видимо, верите, раз так боитесь её.

Тяжелая рука Бранно опустилась на столик.

— Конечно, верю, законченный вы идиот! Если бы я не знала, что Вторая Академия существует, если бы я не боролась с ними так упорно и успешно, было ли бы мне хоть какое-то дело до вашей болтовни? Если бы её не было, озаботило бы меня хоть на мизинец то, что вы утверждаете, будто она существует? Ещё пару месяцев назад, когда вы принялись принародно произносить свои спичи, я хотела попросить вас заткнуться, но тогда я просто не могла позволить себе так резко обойтись с Советником. Явление Селдона выставило меня в наилучшем свете и дало мне неограниченную власть — пускай на время, и как раз тут-то вас понесло на публичные разглагольствования. Как видите, среагировала я мгновенно, и теперь ничто не помешает мне покончить с вами, не поколебавшись ни на сотую долю секунды, — если вы не станете делать то, что вам будет сказано. Нашавстреча, затеянная в такое время, когда мне, честно говоря, гораздо приятнее было бы крепко спать, была задумана исключительно для того, чтобы вы мне поверили. Хочу, чтобы вы знали: проблема существования Второй Академии, на которую я так умело навела вас и позволила вам высказаться о ней, даёт мне веское основание прекратить даже вашу жизнь без суда и следствия.

Тревайз подскочил, но на ноги встать не успел.

— О, не пытайтесь дёргаться, — остановил его властный голос Бранно. — Я, конечно, лишь старая женщина — ведь вы об этом сейчас подумали, но вы умрете, прежде чем посмеете ко мне прикоснуться. Рядом мои люди, молодой тупица.

Тревайз откинулся на спинку кресла. Голос его едва заметно дрожал.

— Но вы… вы сами себе противоречите! Если бы верили, что Вторая Академия существует, вы бы не смогли позволить себе говорить о ней так открыто. Вы бы не стали подвергать себя опасности — ведь вы считаете, что я рискую!

— Тем самым, сударь, вы делаете мне комплимент — со здравым смыслом у меня получше, чем у вас. То бишь вы верите, что Вторая Академия существует, и говорите об этом открыто, потому что вы — дурак набитый. А я верю, что она существует, и говорю об этом открыто, но только потому, что мною приняты меры предосторожности. Судя по нашему разговору, вы довольно неплохо знакомы с литературными трудами Аркади. Думаю, вам нетрудно припомнить, что в одной из её книг упоминается устройство, изобретенное её отцом, — «менторезонатор». Прибор этот служил ширмой против того рода ментального воздействия, которым располагала Вторая Академия. Он существует до сих пор в условиях величайшей секретности. Ваш дом в данный момент совершенно свободен от такого воздействия. Если вам это ясно, позвольте объяснить, что вы должны делать.

— Что же?

— Вы должны выяснить, правы ли мы. Вы должны выяснить, существует ли Вторая Академия, и если да, то где. Это означает, что вы должны покинуть Терминус и отправиться неизвестно куда — даже если в конце концов окажется, что, как во времена Аркади, Вторая Академия находится здесь, среди нас. Это означает, что вы не имеете права вернуться без каких-либо сведений. Не раздобыв их, вы не вернётесь никогда, и на Терминусе станет на одного идиота меньше.

Тревайз вскинулся, с удивлением обнаружив, что заикается:

— Н-но к-как же, чёрт подери, я буду искать их, не выдав себя? Они п-просто-напросто прикончат меня, и от этого на Терминусе ни у кого ума не прибавится!

— Значит, не ищите их, наивное вы дитя. Ищите что-нибудь другое. Ищите всем сердцем и душой что-нибудь другое, но если в процессе поисков вы наткнетесь на них — вот и славно! Тогда пошлите нам шифрованную экранированную информацию по гиперволнам и можете возвращаться за положенной наградой.

— У меня есть подозрение, что вы уже придумали, что мне искать.

— Несомненно. Вам знаком Джен Пелорат?

— Даже не слыхал о таком.

— Завтра познакомитесь. Он вам и расскажет о том, что вам следует искать. Он станет вашим спутником, и вы получите в распоряжение один из самых лучших наших кораблей. Вас будет только двое — вполне достаточно для риска такого рода. Но если вам взбредёт в голову вернуться обратно, не располагая, по нашему мнению, удовлетворительной информацией, вы будете вышвырнуты в открытый космос, прежде чем успеете подлететь к Терминусу ближе чем на парсек. Всё. Разговор окончен.

Она поднялась, посмотрела на свои руки, медленно натянула перчатки. Не успела она повернуться к двери, как тут же вошли двое охранников с оружием на изготовку и расступились, дав ей пройти.

На пороге она обернулась и сообщила:

— Снаружи есть ещё охрана. Постарайтесь не заставлять их нервничать, чтобы мы были спокойны за вашу жизнь. Хотя, с другой стороны, поступайте с ней как вам угодно.

— Ну что вы, — попытался отшутиться Тревайз. — Теперь, когда я облечен столь высоким доверием…

— Посмотрим, оправдаете ли, — сказала Бранно со злорадной усмешкой.

* * *

На улице Мэра ждал Лайоно Коделл.

— Я всё слышал, Мэр, — сказал он. — Вашей выдержке можно позавидовать.

— Устала зверски. Такое впечатление, что сегодня в сутках было как минимум семьдесят два часа. Теперь — ваша очередь.

— Хорошо. Я понял. Только скажите — дом действительно был защищен менторезонатором?

— О Коделл, — устало проговорила Бранно. — Кому это должно быть известно лучше, если не вам? Какова была вероятность того, что кто-то следит за домом? Неужели вы воображаете, что Вторая Академия — такое уж недреманное око? Я не романтик-сосунок типа Тревайза. Это он такое мог выдумать, но не я. Но даже будь это так, будь повсюду глаза и уши Второй Академии, разве наличие менторезонатора не выдало бы нас с головой? Разве само наличие ментально-непроницаемого поля в каком-то районе не вызвало бы у Второй Академии подозрений, что кто-то сопротивляется их вмешательству? Разве тайна существования такого поля — до тех пор пока у нас не будет возможности применить его в полном объёме — не более ценна, чем не только Тревайз, но и вы, и я, вместе взятые? И всё-таки…

Машина уже неслась по ночным улицам. Коделл сидел за рулем.

— «И всё-таки»? — переспросил Коделл.

— Что «и всё-таки»? Ах да. И всё-таки этот молодой человек не так прост. Его раз двадцать идиотом обозвала, чтобы он понял, кто в доме хозяин, но ведь я сама отлично понимаю, что это не так. Он молод и начитался книг Аркади и верил, будто Галактика действительно такова, — но в уме и сообразительности ему не откажешь. Жаль будет потерять его.

— А вы абсолютно уверены, что он не вернётся?

— Уверена, к сожалению, — грустно ответила Бранно. — Но как бы то ни было, так будет лучше. Не нужны нам зеленые романтики, слепцы, готовые в одно мгновение разбить в пух и прах всё то, на создание чего у нас ушли годы и годы. Ну и потом, службу он нам сослужит, это без сомнения. Он обязательно привлечет внимание Второй Академии — если, конечно, она действительно существует и мы действительно её интересуем. Но пока они будут интересоваться им, по всей вероятности, они проигнорируют нас. А это сулит нам не просто удачу. Проявлением интереса к Тревайзу они могут себя выдать, а это даст нам возможность и время подготовиться к контратаке.

— Тревайз, следовательно, будет нашим громоотводом.

Губы Бранно скривились в усмешке.

— Ага, вот та метафора, которую я искала. Да, он станет нашим громоотводом — примет молнию на себя и защитит нас от её удара.

— А этот Пелорат — ему тоже придётся принять на себя удар молнии?

— Не исключено. Но тут ничего не попишешь.

Коделл кивнул:

— Вероятно, вы припомнили известное изречение Сальвора Гардина — «Никогда не позволяйте морали удерживать вас от правильных поступков»?

— Нет, сейчас я далека от соображений морального порядка, — покачала головой Бранно. — Одна только усталость, и все кости ломит. Но знаете, я бы могла назвать целую уйму людей, с кем я рассталась бы с более легким сердцем. Голан Тревайз… такой красивый, такой молодой… Конечно, он сам это знает…

Последние слова она пробормотала едва слышно, веки её сомкнулись, и она крепко заснула.

Глава 3

ИСТОРИК

У Джена Пелората внешность была на редкость невыразительная — жидкие белесые волосы, бледное, безразличное лицо. Надо сказать, выражение безразличия очень нечасто сменялось каким-либо другим. Среднего роста, сутуловатый, худощавый, ходил он медленно и как-то робко и примерно так же разговаривал. Выглядел он гораздо старше своих пятидесяти двух лет.

Ни разу в жизни он не покидал пределов Терминуса — трудно сказать, как это ему удалось при его профессии. Он и сам бы вряд ли объяснил причину своего домоседства — не то оно напрямую связано с его работой, не то существует вопреки ей.

Увлекся историей он совершенно неожиданно для себя: ему было всего пятнадцать, когда он (крайне неохотно) прочел книгу древних сказаний и обнаружил в ней рефреном повторяющуюся мысль о том, что некогда существовал некий мир — одинокий, изолированный, сам не подозревающий о своей изоляции, потому что, кроме себя самого, ни о чём не имел представления.

Безразличие как рукой сняло. Двое суток подряд, не смыкая глаз, он перечитывал книгу от корки до корки и перечитал трижды. На третий день он сидел у терминала собственного компьютера, выуживая из памяти машины любые источники, способные содержать подобные легенды. Компьютер его был коммутирован с Университетской Библиотекой Терминуса.

Всю свою жизнь с тех пор он посвятил этим самым легендам. Университетская Библиотека оказалась не слишком большим подспорьем, но прошли годы, и он познал радость межбиблиотечного абонирования, получая в своё безраздельное пользование репринты из библиотек по гиперволновой связи из самых разных районов Галактики — вплоть до Ифнии.

Он стал профессором древней истории и впервые за тридцать семь последних лет должен был уйти в отпуск, во время которого намеревался совершить своё первое межпланетное путешествие — и не куда-нибудь, а на Трентор!

Пелорат и сам понимал, что торчать всю жизнь на Терминусе, никуда носа не высовывая, мягко говоря, необычно. Нет, у него вовсе не было какой-то принципиальной позиции в этом отношении. Всё выходило как-то само собой: стоило ему куда-то собраться, как в руки попадала новая, безумно интересная книга, и он немедленно принимался за очередное исследование. Как обычно, он откладывал путешествие на потом и продолжал работать, пока не выжимал, как лимон, до последней капли, новый предмет изучения и, по возможности, прибавлял новый факт, вывод, догадку к куче уже собранных. Сожалел он по-настоящему лишь о том, что за всю жизнь не удосужился совершить самого важного путешествия — на Трентор.

Трентор был столицей Первой Галактической Империи, резиденцией Императоров в течение двенадцати тысячелетий, а до того — столицей одного из крупнейших доимперских королевств, которое мало-помалу захватило или поглотило иными способами другие королевства, дабы основать Империю.

Трентор был огромной планетой, целым миром, и мир этот был закован в прочнейшую стальную оболочку. Пелорат читал о нём в работах Гааля Дорника, который посетил Трентор при жизни самого Гэри Селдона. Томик работ Дорника давно стал библиографической редкостью, и Пелорату стоило больших трудов раздобыть себе личный экземпляр. Книга стоила ему половины годового жалованья, но одна мысль о возможности расстаться с ней приводила историка в ужас.

Несомненно, мечтая о Тренторе, Пелорат мечтал исключительно о Галактической Библиотеке. Во времена Империи она называлась Имперской и была крупнейшей в Галактике. Трентор был главным городом самой могущественной, самой многонаселённой Империи, какую когда-либо знало человечество. Он сам по количеству населения равнялся целому миру — там жило сорок миллиардов человек. В тамошней Библиотеке были собраны все значительные и не слишком значительные труды человечества, вся сумма людских знаний. Все хранимые в Библиотеке источники были компьютеризированы, и притом так замысловато, что для работы с компьютерами требовались специально обученные сотрудники…

А самое главное — Библиотека существует до сих пор! Именно это было предметом удивления и тихого восторга Пелората. Примерно два с половиной столетия назад Трентор пал, был разграблен, подвергся колоссальным разрушениям — страшно представить себе, каким страданиям, какой нищете суждено было покориться тем из его обитателей, что остались в живых. Но Библиотека выжила, и спасли, защитили её студенты Университета. Так, по крайней мере, все говорили, а ещё говорили, будто бы студенты воспользовались при защите Библиотеки каким-то совершенно гениальным, ими изобретенным оружием. Кое-кто, правда, считал, что рассказы об этой героической обороне сильно попахивают выдумкой.

Но главное — Библиотека существовала. Эблинг Мис, попав на Трентор, работал в ней, и всё там было так, как во времена Селдона, а весь Трентор лежал в руинах. Ещё чуть-чуть, и Мис отыскал бы Вторую Академию. (Так гласила легенда, и народ в Академии верил в неё до сих пор. Историки, правда, сильно сомневались в её подлинности.) Три поколения Дареллов: Байта, Торан и Аркади — все они, каждый в своё время, побывали на Тренторе. Аркади, правда, до Библиотеки не добралась, и потом про Библиотеку позабыли, и в истории Галактики она даже не упоминалась.

За сто двадцать лет ни один представитель Академии не совался на Трентор — но ведь из этого вовсе не следовало, что Библиотеки не существует. То, что Галактическая история молчала о ней, как раз и было наинадежнейшим подтверждением её существования. Будь она разрушена, разграблена, наверняка поднялся бы шум.

Оборудование Библиотеки по нынешним временам не выдерживало никакой критики — оно устарело ещё в то время, когда там побывал Эблинг Мис, — но Пелората это вовсе не огорчало. Он радостно потирал руки при одной мысли о том, чтобы поработать в древней, старомодной Библиотеке. Ведь чем древнее и старомоднее она была, тем скорее в ней могло отыскаться то, о чём он мечтал. Сколько раз он мысленно входил туда и дрожащим от волнения голосом спрашивал: «Надеюсь, в Библиотеке не было ремонта? Надеюсь, вы не выбросили старое компьютерное оборудование и записи?» И в ответ всегда слышал шелестящие голоса покрытых пылью веков библиотекарей: «Нет, Профессор, у нас всё как было, всё по-старому».

Наконец его мечтам суждено было сбыться! И не кто-нибудь, а лично Мэр Бранно заверила его в этом. Правда, Пелорат никак не мог взять в толк, откуда ей было известно о его работе. Публикаций у него было крайне мало: большая часть его трудов не была столь безупречна, чтобы их публиковать, а те, что выходили в свет, большого фурора, прямо скажем, не производили. Поговаривали, правда, что Бранно Бронзовой ведомо всё, что творится на Терминусе, что ушки у неё всегда на макушке, око недреманное и всё такое прочее. Пелорат был готов поверить в это. Странно было другое — почему она не оказала ему финансовой и другой поддержки гораздо раньше, если понимала всю важность его работы?

Наверное, думал он, это потому, что взоры всех в Академии устремлены в будущее. Вторая Империя и собственная судьба — вот что их всех заботит. Нет у них ни времени, ни желания оглянуться в прошлое, а те, кто туда оглядывается, только раздражают их.

Сам он, конечно, считал законченными идиотами людей таких убеждений, но не мог же он в одиночку сражаться с их тупостью. Кто знает — может, так оно и лучше было. Это давало ему возможность быть единственным обладателем драгоценного сокровища. Настанет день, пробьёт час, и его будут вспоминать как одного из Великих Первопроходцев.

Увы, это значило (Пелорат был слишком честен, чтобы не закрыть на это глаза), что и он не свободен от мыслей о будущем — о таком будущем, где его признают, где он станет таким же великим героем, как Гэри Селдон. Да нет, что там говорить — ещё более великим! Разве может тягаться самая распрекрасная, самая детальная из всех детальных проработок будущего продолжительностью всего-навсего в одно тысячелетие с анализом прошлого длиной самое малое в двадцать пять тысячелетий?!

Настал день, и пробил его час.

Мэр сказала, что это случится на следующий день после явления Селдона. Только по этой причине Пелората и интересовал последний селдоновский кризис, о котором последние месяцы было столько трепотни на Терминусе, да и во всей Федерации.

Ему лично не было никакого дела до того, где будет размещаться столица Академии — останется ли она жить-поживать на Терминусе, или её переместят в какое-то другое место. Теперь же, когда кризис миновал, Пелорат даже не удосужился поинтересоваться, чем же он завершился, чью точку зрения поддержал Селдон, да и вообще, касался ли он этого вопроса.

Для него главное было, что явление Селдона состоялось и сегодня был назначенный Мэром день.

Чуть позже двух часов пополудни около его одинокого домика на окраине Терминуса остановился автомобиль.

Распахнулась задняя дверца. Вышел офицер в форме Службы Безопасности Мэра, с ним — незнакомый молодой человек, а следом — ещё двое охранников.

Пелорат не мог не удивиться. Оказывается, Мэр не только была в курсе его работы, но и придавала ей такое большое значение! Человеку, который должен был сопровождать его в путешествии, была придана почетная охрана, а в распоряжение их обоих был отдан первоклассный корабль. О, как лестно! Как почетно…

Домоправительница Пелората открыла дверь. Молодой человек вошел, а двое охранников встали по обе стороны от входа. В окно Пелорату было видно, что третий охранник остался у дорожки, и тут подъехала ещё одна машина. Нет, ну надо же. Ещё охрана? Даже странно.

Он оторвался от окна, обернулся и с удивлением посмотрел на вошедшего молодого человека. Он сразу узнал его — не раз видел на экране холовизора.

— Вы Советник, — сказал Пелорат. — Советник Тревайз!

— Голан Тревайз. Всё точно. А вы — Профессор Джен Пелорат?

— Да-да, — радостно закивал Пелорат. — Значит, вы и есть тот, кто поведёт…

— Да, мы попутчики, — сухо оборвал его Тревайз. — Так мне, по крайней мере, сказали.

— Но… вы ведь не историк?

— Нет. Я Советник, вы не ошиблись. Политик.

— Ну да, ну да… Собственно, что я вас об этом спрашиваю… Историк я, а больше и не нужно, верно? Вы умеете водить корабли?

— Да, и неплохо.

— Ну вот и славно, больше ничего и не нужно. Просто превосходно! Я, знаете ли, не слишком силен во всяких практических вопросах, так что, если вы человек умелый и сообразительный, у нас выйдет отличная команда.

— Знаете, — буркнул Тревайз, — я сейчас вряд ли могу похвастаться практичностью и сообразительностью, но, похоже, выбора у нас нет, так что хочешь не хочешь, а попытаться составить что-то вроде команды нам придётся.

— Ага… Ну что ж, будем надеяться, что я освоюсь в космосе. Я, знаете ли, никуда ни разу не летал, Советник. Самая что ни на есть сухопутная крыса. Хотите чашечку чаю? Я сейчас скажу Клоде, чтобы она нам что-нибудь приготовила. У нас ведь ещё имеется несколько часов до вылета, правда? Хотя я лично, знаете ли, готов отправиться хоть сейчас. У меня всё готово для нас обоих. Мэр была исключительно, исключительно любезна. Просто удивительно, насколько она заинтересована в этом проекте!

Тревайз удивленно спросил:

— Следовательно, вы знали об этом заранее? И как давно, если не секрет?

— Мэр обратилась ко мне… — Пелорат нахмурился, пытаясь припомнить, когда же это было, — две… нет, пожалуй, три недели назад. Я был просто в восторге, знаете ли. А теперь, когда я понял, что со мной полетит не второй историк, а пилот, то есть вы, дружочек, я просто в восторге, что это будете вы.

— Две-три недели назад… — изумленно пробормотал Тревайз. — Значит, она давно наготове. А я-то…

Он оборвал себя и умолк.

— Простите, дружочек?

— Да нет, ничего особенного, Профессор. У меня дурацкая привычка разговаривать с самим собой. Придётся вам к этому привыкнуть, особенно если наше путешествие затянется надолго.

— Затянется? Конечно, затянется! — радостно воскликнул Пелорат, увлекая нового знакомца к столу, уже накрытому домоправительницей для легкого чая. — Совершенно неясно, знаете ли, сколько оно продлится. Мэр сказала, что продолжаться оно может сколько нам будет угодно, что к нашим услугам вся Галактика, что, куда бы мы ни отправились, мы сможем беспрепятственно пользоваться фондами Академии. Правда, она сказала, что нам не следует переходить границ разумного. Это я ей пообещал.

Он прищелкнул языком и довольно потёр руки.

— Садитесь, дружочек, садитесь. Видимо, мы с вами в последний раз поедим на Терминусе.

Тревайз сел к столу и спросил:

— У вас есть семья, Профессор?

— У меня есть сын. Он уже большой мальчик — декан факультета в Сантаннийском Университете. Химик, если не ошибаюсь. Пошел по стопам матери. Мы уже давно живем врозь, так что, знаете ли, можно сказать, у меня ни перед кем нет ответственности, да и завещать мне, честно говоря, особенно нечего. Надеюсь, вы тоже ничем таким не обременены? Угощайтесь сандвичами, мой мальчик.

— Да, родственников у меня нет. Кое-какие женщины время от времени. Но они приходят и уходят.

— Да. Да. Приходят и уходят. Это замечательно, когда так получается. Прекрасно, знаете ли, когда это не принимаешь всерьёз. Детишек нет, как я понимаю?

— Нет.

— Замечательно! У меня, знаете ли, очень приподнятое настроение сейчас. Правда, поначалу, когда вы только вошли, я немного опешил, признаюсь. Но теперь я вижу, что вы очень милый молодой человек. Мне как раз не хватает молодости, энтузиазма, знаете ли. Нужен кто-то, кто мог бы отыскать дорогу в Галактике. Нам ведь предстоит поиск, знаете ли. Потрясающий поиск.

Равнодушное лицо Пелората, его тихий голос оживились.

— Вы знаете об этом, дружочек?

Тревайз сощурился:

— Потрясающий поиск, говорите?

— О, поистине, поистине! Жемчужина, бесценная жемчужина спрятана посреди миллионов обитаемых миров Галактики, а мы располагаем лишь туманными догадками, чтобы отыскать её. Но как будем мы вознаграждены, если сумеем найти её! Если нам это будет суждено, мой мальчик, — простите за фамильярность, Тревайз, — если это сделаем мы — вы и я, наши имена прославятся в веках до скончания времен.

— Что за награда? Что за бесценная жемчужина? О чём вы, Профессор?

— Ах, я, видимо, заговорил в духе Аркади — той писательницы, которая… Ну, вы, наверное, знаете. Она писала о Второй Академии. Понятно, почему вы так удивлены.

Пелорат запрокинул голову — похоже было, что он громко рассмеется, но он всего-навсего улыбнулся.

— О нет, уверяю вас, никаких таких высокопарных глупостей!

— Ну если не о Второй Академии, так о чём же вы тогда говорите, Профессор?

Пелорат сразу изменился в лице, стал печален и удивленно, даже укоризненно спросил:

— Разве Мэр вам ничего не сказала?.. Странно, знаете ли… Я столько лет возмущался политикой нашего правительства, его невниманием к важности моей работы, но вот теперь наконец Мэр Бранно проявила такое удивительное благородство…

— О да… — сказал Тревайз, не пытаясь скрыть иронии. — Эта дама, вероятно, страдает тайной филантропией. Мне она, однако, ничего не сказала. Я не в курсе.

— Значит, вы незнакомы с моими исследованиями?

— Нет, как это ни прискорбно.

— О, не стоит сокрушаться. Это так естественно. Ведь я, знаете ли, звёзд с неба не хватал. Но если позволите, я вам немного расскажу. Вам и мне предстоит найти, именно найти — поскольку я располагаю уникальными сведениями и догадками, — мы должны найти Землю!

* * *

В эту ночь Тревайз почти не спал. Краткие минуты забытья перемешивались с явью, и ему всё время мерещилась жуткая старуха, тащившая его в застенок, откуда не было выхода.

Он и наяву прекрасно понимал, что Бранно сцапала его, а самое ужасное — он ничего не мог поделать. Она была настолько спокойна, самоуверенна, что её не смутила даже откровенная антиконституционность собственных деяний. Он так рассчитывал на привилегии Советника, права гражданина Терминуса — она же плевать на них хотела.

А теперь ещё этот Пелорат — чудаковатый учёный, который, казалось, живёт в мире, сам его частью не являясь, — объявил ему, что эта кошмарная старушенция уже не одну неделю вела приготовления к атаке!

Тревайз начинал чувствовать себя тем самым «мальчишкой», как вчера обозвала его Мэр.

Итак, ему суждено отправиться в ссылку с сумасшедшим историком, для которого он был уже «дружочек» и «мой мальчик». Очень мило. Старик был, похоже, просто вне себя от счастья от перспективы отправиться по всей Галактике, чтобы искать Землю?!

Одной прабабушке Мула ведомо, на что ему сдалась эта Земля и что это такое, если на то пошло.

Надо спросить. И как только это слово было сказано, Тревайз тут же спросил.

— Простите, Профессор, — сказал он. — В вашей области я полный профан. Не могли бы вы мне популярно объяснить, что такое «Земля»?

Секунд двадцать Пелорат смотрел на него не мигая. Наконец дар речи вернулся к нему.

— Это планета. Планета-прародина. Та самая, где когда-то родились первые люди, дружочек. Там они появились впервые.

Тревайз в недоумении уставился на него.

— Впервые появились? Откуда же?

— Ниоткуда. Человеческие особи на этой планете развились из низших животных форм в процессе эволюции.

Тревайз немного подумал и покачал головой:

— Я вас не понимаю.

Пелорат был явно недоволен тем, что имеет дело с дилетантом. Справившись с раздражением, он пустился в объяснения:

— Были времена, когда Терминус был необитаем. На нём не было людей. Люди прибыли на эту планету из других миров. Это, надеюсь, вам известно?

— Естественно, — буркнул Тревайз. Лекторская интонация собеседника ему была не по душе.

— Ну вот. Аналогична ситуация и со всеми другими мирами — Анакреоном, Сантаннией, Калганом и прочими. Все они были в то или иное время основаны. Люди прибывали туда из других миров. Не избежал такой участи даже Трентор. Да, в течение целых двадцати тысячелетий он был гигантской метрополией, но и на нём когда-то не было людей.

— А что же там было?

— Ничего! То есть, по крайней мере, людей не было.

— Верится с трудом.

— Тем не менее это правда. Таковы древние исторические свидетельства.

— И откуда же взялись люди, впервые обосновавшиеся на Тренторе?

— Никто не знает наверняка. Есть масса планет, где с пеной у рта утверждают, будто они были населены ещё в туманной древности. У народов этих планет существуют замечательные легенды о том, как и откуда туда впервые прибыли люди. Но учёные предпочитают открещиваться от подобных баек и не ломать голову над «Вопросом о Происхождении».

— Что за вопрос такой? Никогда не слыхал.

— Я нисколько не удивлен. В наши дни это далеко не самая популярная историческая проблема, а вот во времена начала распада Империи она привлекла к себе значительный интерес учёных. О ней, кстати, кратко упоминает в своих мемуарах Сальвор Гардин. Проблема заключается, знаете ли, в названии и местонахождении одной-единственной планеты, с которой пошел род человеческий. Стоит оглянуться назад, и мы увидим, что людские потоки текут вспять — от недавно обжитых планет к более древним, оттуда — к ещё более древним, и, наконец, образуется единое русло, а исток его находится на одной планете — самой древней.

Тревайз тут же усмотрел порочность в рассуждениях собеседника:

— Но разве подобных прапланет не могло быть больше?

— Нет, что вы! Все человеческие существа в Галактике — представители одного вида. Один и тот же вид никак не мог зародиться сразу на многих планетах. Совершенно невозможно, знаете ли.

— Откуда вы знаете?

— Во-первых… — начал было Пелорат, и всё шло к тому, что сейчас последует долгое и подробное объяснение: Профессор покачался на стуле, уставился в потолок, соединил кончики пальцев в глубокой задумчивости. Прошла минута. Пелорат перестал качаться, разнял пальцы и торжественно провозгласил: — Даю вам честное слово, что это так!

Тревайз церемонно кивнул:

— Да я и не думал сомневаться, Профессор. Ладно, допустим, что планета-прародина была единственная, но, вероятно, честь эту могут оспаривать многие?

— Не только могут, но и делают это. Однако совершенно бездоказательно, знаете ли. Ни на одной из сотен планет, пытающихся доказать свой приоритет, нет и следов докосмической цивилизации и не обнаруживается никаких признаков эволюции человека из низших организмов.

— Следовательно, вы утверждаете, что первичная планета существует, но существование её по какой-то причине скрыто от всех?

— Именно так.

— И вы собираетесь искать её?

— Мы. Это наша с вами миссия, дружочек. А организовала наше путешествие Мэр Бранно. Вам предстоит повести наш корабль на Трентор.

— На Трентор? Почему? Трентор — вовсе не первичная планета. Вы же сами только что говорили…

— Да, Трентор не первичная планета.

— При чем тогда Трентор?

— Видимо, я неудачно выразился, знаете ли. «Земля» — название легендарное, упоминаемое в древних сказаниях. Истинное значение этого слова нас не интересует, просто удобнее произносить его, чем длиннющую, знаете ли, фразу «планета — прародительница рода человеческого». Но какая именно планета в реальном космическом пространстве именно та, что зовется Землей, — неизвестно.

— А на Тренторе знают?

— Очень надеюсь, что нам повезёт, и я сумею найти там кое-какие сведения. На Тренторе находится Галактическая Библиотека — самая древняя и крупная из всех библиотек.

— Сомневаюсь, чтобы её давным-давно не обшарили те, кто, как вы говорили, проявлял интерес к «Вопросу о Происхождении» ещё во времена Первой Империи.

— Да-да, возможно, — кивнул Пелорат, — но, вероятно, не слишком тщательно. Не побоюсь, знаете ли, сказать, что мне известно по «Вопросу о Происхождении» много такого, чего подданные Империи пятьсот лет назад не ведали. И я бы мог подойти к анализу древних источников с большим пониманием сути дела. Я так долго думал обо всём этом, и у меня есть одна замечательная догадка — поистине замечательная, знаете ли!

— Значит, всё это вы рассказали Мэру Бранно, и она, так сказать, одобрила ваше начинание?

— Одобрила? Дружочек, она… она просто пришла в экстаз, да-да, знаете ли, в экстаз. Она сказала мне, что Трентор — то самое место, где я могу узнать всё, что мне нужно.

— Понятно… — тихо пробормотал Тревайз.

Итак, ещё один кирпичик в стену догадок, построенную за бессонную ночь… Бранно отправила его на поиски Второй Академии. С ним вместе отправлялся Пелорат, чтобы замаскировать истинную цель путешествия поисками таинственной Земли. Эти искания могли завести их чёрт знает куда по всей Галактике. Прикрытие отличное, ничего не скажешь. Да, гениальная всё-таки женщина Мэр, как ни крути.

На Трентор?! Но это странно. Ведь стоит им добраться до Трентора, как Пелорат тут же занырнет в недра Галактической Библиотеки и никогда не вынырнет на поверхность! Там такая уйма книг, пленок, записей, бесконечные компьютеры с устаревшей, требующей расшифровки символикой — нет, он явно никуда оттуда улетать не захочет.

И потом…

На Тренторе однажды побывал Эблинг Мис — во времена Мула. История гласит, что именно там он обнаружил свидетельства местонахождения Второй Академии и погиб, прежде чем успел сказать об этом вслух. Потом этой проблемой занялась Аркади Дарелл и преуспела. Но гнездо Второй Академии было обнаружено на самом Терминусе, где и было разгромлено. Где Вторая Академия располагается теперь? Да где угодно, так что от Трентора — никакого толку. Куда угодно, только не на Трентор!

И ещё…

Какие ещё камни за пазухой были у Бранно, Тревайз не знал, но подчиняться ей беспрекословно — нет уж, увольте! Как там сказал Пелорат — это привело её в экстаз? Что ж, если Бранно до смерти хочется, чтобы они летели на Трентор, пусть будет что угодно, только не Трентор!

Лишь на рассвете Тревайз уснул тяжелым сном.

* * *

А у Мэра Бранно следующий после ареста Тревайза день сложился на редкость удачно. Она добилась большего, чем хотела, — никто и словом не обмолвился о вчерашнем инциденте.

Она не обольщалась, нет. Она прекрасно понимала, что Совет пока просто в шоке, но скоро оправится, и вопрос о правомочности её деяний будет поднят. Действовать надо быстро. Поэтому, оставив на потом уйму важных дел, она решила довести дело Тревайза до конца.

В то самое время, когда Пелорат с Тревайзом вели столь отвлеченную беседу о Земле, в кабинете Бранно проходила её встреча с Советником Мунном Ли Компором. Мэр в упор разглядывала собеседника, сидевшего напротив.

Тот был ниже ростом, более щуплый, чем Тревайз, и всего на пару лет старше. И Мунн, и Тревайз в Совете работали без году неделя и, вероятно, только поэтому и держались вместе. В остальном они были люди совершенно разные.

Там, где у Тревайза изо всех дыр лезла агрессивность, Компор так и светился лучезарным, беспечным спокойствием. Не исключено, что виной тому были его светлые волосы и голубые глаза — как мы уже говорили, внешность крайне нетипичная для обитателей Академии. Была в нём какая-то изломанность, женственность, что ли, и это (по мнению Мэра), вероятно, делало его не таким дамским любимцем, как Тревайза. Однако этот молодой человек старался выжать из своей романтической внешности всё возможное — волосы локонами спускались до плеч, под глазами была умело наложена голубая тень, подчеркивающая их цвет (кстати говоря, в последние десять лет мужчины на Терминусе вовсю пользовались косметикой).

Бабником Компор не числился. Жил-поживал с законной супругой, детей у них пока не было, но любовниц у Советника тоже не отмечалось. В этом он также был полной противоположностью Тревайза, который менял подружек, как поясные сумки — предмет его обожания.

Ведомство Коделла знало абсолютно всё об обоих молодых людях, а сам Коделл теперь восседал в углу кабинета, пребывая в традиционно благодушном настроении.

Бранно сказала:

— Советник Компор, вы оказали важную услугу Академии. Правда, как это ни прискорбно, это не тот поступок, за который вы могли бы получить общественное признание или государственную награду.

Компор понимающе улыбнулся. Зубы у него были ровные, ослепительно белые, и Бранно пришла в голову довольно странная мысль — а у всех ли обитателей Сирианского Сектора такие великолепные зубы? Компор был родом именно оттуда — там родилась его бабка по материнской линии, тоже голубоглазая блондинка. А она, в свою очередь, утверждала, что и её мать родом оттуда же. По сведениям Коделла, однако, чётких доказательств тому не было.

— Бабы есть бабы, — говаривал Коделл. — Могут такого наговорить и таких предков отыскать — лишь бы напустить тумана и экзотики.

— По вашему мнению, все женщины таковы? — поинтересовалась Мэр, когда Коделл однажды выразил эту точку зрения.

Тогда Коделл смущенно улыбнулся и пояснил, что имел в виду обычных, рядовых женщин.

— Мне совершенно безразлично, — сказал Компор, — узнает ли об этом народ Академии. Вполне достаточно, что всё известно вам, Госпожа Мэр.

— Известно. Уверяю вас, я этого не забуду. Но не думайте, что теперь мы с вами распрощаемся. Вы ступили на кривую дорожку, и придётся вам идти по ней дальше, ничего не поделаешь. Нам нужно узнать о Тревайзе кое-что ещё.

— Я вам рассказал всё, что знал.

— Не исключено, что вы рассказали ровно столько, чтобы я поверила, будто бы это всё, что вам известно. Очень может быть, вы и сами в это искренне верите. Как бы то ни было, извольте отвечать на мои вопросы. Знаком вам джентльмен по имени Джен Пелорат?

Компор нахмурился, пытаясь припомнить, но морщинки на лбу быстро разгладились, и лицо его скоро приняло обычное выражение безмятежного спокойствия.

— Может быть, я бы узнал его, если бы увидел, но имя не вызывает у меня никаких ассоциаций.

— Он учёный.

Губы Компора вытянулись в трубочку и издали невыразительное «о-о-о!». Видимо, он был не на шутку удивлен тем, что Мэр думает, будто он хорошо знаком с научным миром.

Бранно продолжала:

— Пелорат — личность небезынтересная. У него есть собственные веские причины стремиться побывать на Тренторе. Советник Тревайз будет сопровождать его. Поскольку вы хороший приятель Тревайза, вам, вероятно, неплохо знакома его психология. Скажите мне, как вам кажется, Тревайз согласится отправиться на Трентор?

Компор пожал плечами:

— Если вы посадите его в корабль, летящий на Трентор, куда он денется?

— Вы меня не поняли, Советник. Он и Пелорат на этом корабле будут одни. Корабль поведёт Тревайз.

— Вы хотите понять, полетит ли он на Трентор добровольно?

— Вот именно.

— Госпожа Мэр, но как мне знать, что ему в голову взбрёдет?

— Советник Компор, вы были близкими друзьями с Тревайзом. Вам известно, что он уверен в существовании Второй Академии. Разве он никогда не говорил вам о своих предположениях относительно того, где, по его мнению, она может находиться?

— Никогда, Госпожа Мэр.

— Как вы думаете, он найдёт её?

Компор скептически хмыкнул:

— Полагаю, Госпожа Мэр, что Вторая Академия, каковы бы ни были её масштабы и что бы она собой ни представляла, была уничтожена до основания во времена Аркади Дарелл. Я склонен верить её книгам.

— Вот как?! Зачем же в таком случае вы предали своего товарища? Если он вбил себе в голову такую блажь, как поиски чего-то несуществующего, какой вред мог из этого проистечь?

Компор возразил:

— Вред может принести не только правда. Предположения его могут быть и туманны, и бездоказательны, но они могли посеять сомнения в умах народа Терминуса, а эти сомнения повлекли бы за собой другие — сомнения в том, какую роль играет наша Академия в истории Галактики, ослабили бы её позиции лидера Федерации, нанесли бы удар по мечте о создании Второй Империи. Думаю, это ясно и вам, иначе вы не решились бы арестовать Тревайза в зале Заседаний Совета и не держали бы его сейчас в заточении без суда и следствия. Почему вы так поступили, если, конечно, мне будет позволено спросить?

— Скажем так: я пошла на это потому, что допустила, что Тревайз может быть прав — пускай вероятность его правоты ничтожно мала. Всё равно открытое выражение им своих взглядов таило в себе большую опасность.

Компор промолчал.

— Вы правы, Советник, что сомневаетесь. Да, всё это попахивает вымыслом. Однако, учитывая возложенную на меня ответственность, я обязана принимать во внимание всё, даже такие мелочи. Итак, я снова спрашиваю вас: есть ли у вас хоть какая-то идея на предмет того, что думает Тревайз о местонахождении Второй Академии и куда в этой связи он может отправиться?

— Ни малейшего представления.

— Что, он никогда даже словом не обмолвился об этом?

— Нет.

— Нет? Не торопитесь, Советник. Подумайте. Никогда?

— Никогда, — твёрдо ответил Компор.

— Никаких намеков? Шутливых замечаний? Дурачества? Отвлеченных высказываний, которые теперь, в свете всего происшедшего, обретают конкретный смысл?

— Ничего такого. Я же сказал вам, Госпожа Мэр: его мечты о Второй Академии — не более чем свет звёзд далекой туманности. Вам это известно не хуже, чем мне. К чему тратить время и эмоции?

— А может быть, Советник, вы вдруг взяли да передумали, сменили диспозицию и теперь пытаетесь выгородить преданного вами дружка?

— Нет, — отрезал Компор. — Я предал его исключительно из соображений патриотизма и благородства. У меня нет повода сожалеть о содеянном и менять своё отношение к случившемуся.

— Значит, вы даже намекнуть мне не можете, куда бы Тревайз мог отправиться, получив в своё распоряжение корабль?

— Я уже сказал вам…

— Тем не менее, Советник… — черты лица Мэра приняли выражение глубокой задумчивости, — мне бы хотелось знать, куда он направится.

— Чего проще? Установите на его корабле гиперреле.

— Я думала об этом, Советник. Однако Тревайз — человек неглупый и, думаю, сумел бы обнаружить это устройство, как бы хитро оно ни было запрятано. Конечно, можно попробовать разместить гиперреле таким образом, что от него нельзя будет избавиться, не рискуя повредить корабль. Тогда он просто вынужден будет оставить его нетронутым.

— Отличная мысль!

— Но тогда, — не моргнув глазом продолжала рассуждать Бранно, — он не будет свободен, он не сможет отправиться туда, куда хотел бы. Он поймет, что за ним следят. Вся полученная мной информация станет совершенно бесполезной!

— Выходит, следовательно, что вы никак не можете узнать, куда он отправится?

— Могу, поскольку собираюсь поступить весьма просто и бесхитростно. Видите ли, Советник, человеку, настроенному на хитрости и уловки, никогда не придёт в голову учесть более простой вариант, более очевидный. Полагаю, за Тревайзом надо установить слежку. Нужен «хвост».

— «Хвост»?

— Именно. Нужен другой пилот, который полетит на другом корабле. Видите, как вас поразила эта идея? Вряд ли ему придёт в голову обшаривать близлежащий космос в поисках отправленного за ним вслед корабля, а уж мы позаботимся, чтобы его собственный корабль не был оборудован масс-детектором — нашим новейшим достижением.

— Госпожа Мэр, — покачал головой Компор, — прошу простить меня, но я вынужден заметить: вам явно недостает опыта в области космонавигации. Слежение за одним кораблем с помощью другого обречено на неудачу. Тревайз удерёт при первом же гиперпространственном Прыжке. Даже если он не будет знать, что за ним «хвост», первый же Прыжок откроет ему путь к свободе. Если на его корабле не будет гиперреле, проследить за ним ни за что не удастся.

— О да, опыта мне действительно недостает. В отличие от вас и Тревайза я никогда не изучала космонавигацию. Однако мои консультанты, не лишенные образования в этой области, сообщили мне, что, если пристально пронаблюдать за кораблем непосредственно перед Прыжком, то есть определить его скорость, направление и ускорение, это даст возможность прогнозировать исход Прыжка, пускай даже в общих чертах. При условии же оснащенности корабля слежения высококлассным компьютером и наличия у навигатора неплохой головы на плечах пилот корабля слежения может достаточно точно продублировать Прыжок преследуемого, в особенности если корабль слежения оборудован чувствительным масс-детектором.

— Может быть, один раз такое и получится, — согласился Компор. — Может быть, и во второй раз повезёт, но не более. Нельзя рассчитывать на бесконечное везение.

— А я думаю, что рассчитывать как раз можно… Советник Компор, вы ведь в своё время участвовали в космических гонках, не так ли? Видите, как я много знаю о вас. Вы превосходный пилот, а в преследовании соперников в гиперпространстве вам просто равных не было.

Компор понял, куда клонит Мэр. Он широко раскрыл глаза и чуть было не вскочил.

— Но… это было давно! Я тогда учился в колледже. Теперь я не так молод!

— Но не так уж вы и стары. Вам ещё тридцати пяти не исполнилось. Итак, Советник, в слежку за Тревайзом отправитесь именно вы. Куда бы его ни понесло, вы будете следовать за ним и постоянно посылать мне донесения. Старт следом за Тревайзом— через несколько часов. Если откажетесь от выполнения задания, будете арестованы как изменник. Если вам не удастся безукоризненно провести слежение, можете не заботиться о возвращении на Терминус. Предпримете такую попытку — будете взорваны в космосе вместе с кораблем.

Компор резко вскочил.

— Я хочу жить своей жизнью! У меня работа, жена, наконец! Не могу же я всё это бросить!

— Придётся. Те из нас, кто встал на путь служения Академии, должны быть готовы в любое мгновение встать по тревоге и выполнить любое задание, каким бы долгим и трудным оно ни было.

— Моя жена, конечно, полетит со мной?

— Не принимайте меня за дурочку, Советник. Ваша жена останется здесь.

— Как заложница?

— Это как вам угодно. Я бы, правда, предложила другое объяснение, примерно такое: вам предстоит опасное задание, и я предпочитаю не подвергать вашу супругу риску из соображений гуманности. Обсуждать тут нечего. Решение окончательное и обжалованию не подлежит. Вы задержаны, Советник, так же как ваш друг Тревайз. Уверена, вы понимаете, что мне нужно торопиться, пока Терминус не очнулся от эйфории. Звезда моя взошла, но очень скоро может закатиться.

* * *

— Сурово вы с ним, Госпожа Мэр, — отметил Коделл.

— Интересно! Он товарища предал, а мне с ним миндальничать прикажете?

— Но его предательство было нам на руку, согласитесь.

— Не спорю. Это предательство — да. А новое — кто знает.

— Откуда взяться новому?

— Слушайте, Лайоно, — одернула его Бранно, — дурачка из себя не стройте, не надо. Предал раз — предаст и другой, это закон.

— Хотите сказать, будто он может снова подружиться с Тревайзом, и они вместе…

— Вы, конечно, в это не верите. Ятоже не очень. Тревайз самонадеян, горяч, но к цели будет идти до последнего. Он не простит предательства и ни за что больше не доверится Компору.

— Прошу прощения, Мэр, — встрял Коделл, — но как же тогда вас понимать? До какой степени, в таком случае, Компору можете доверять вы? Как вы можете быть уверены, что он станет следить за Тревайзом и отправлять вам честные донесения? На что вы рассчитываете — на его беспокойство за судьбу жены и желание к ней вернуться?

— И на это тоже. Но не это главное. На корабле Компора будет установлено гиперреле. Тревайз заподозрит слежку и станет выяснять, кто за ним следит. А вот Компор, сам будучи преследователем, скорее всего за собой «хвоста» искать не будет. Но уж если такое паче чаяния случится, тогда нам придётся положиться на обаяние и привлекательность его подруги жизни.

Коделл расхохотался:

— Замечательно! Такое впечатление, что вы у меня практику проходили! Ну а цель слежки?

— Двойная страховка. Если Тревайз провалится, задание будет перепоручено Компору, и он предоставит нам те сведения, которых не даст Тревайз.

— Понятно. Вопрос такой: что, если мы узнаем-таки о существовании Второй Академии, неважно, от кого из двоих, или несмотря на гибель обоих?

— Лайоно, я надеюсь, что Вторая Академия существует, — тихо, но уверенно сказала Бранно. — Во всяком случае, Плану Селдона давно пора на покой. Великий Гэри Селдон разработал его в дни гибели Империи, когда технический прогресс фактически остановился. Селдон был человеком своего времени — тут ничего не поделаешь, и как бы совершенна и блестяща ни была его полулегендарная психоистория, она ненамного поднялась выше своих корней. Она никак не могла учитывать бурного развития техники. А в Академии это произошло, в особенности в течение последнего столетия. Мы владеем масс-детекторными устройствами, о которых раньше никто и мечтать бы не осмелился, компьютерами, управляемыми силой мысли, а самое главное — ментальным экраном. Вторая Академия не может больше контролировать нас, управлять нашими действиями. Я хочу, Лайоно, не потратить даром последние годы своего правления и стать тем человеком, который выведет Терминус на новый путь.

— Ну а если Второй Академии не существует?

— Тогда мы станем на этот путь немедленно.

* * *

Тревайз очнулся от тяжелого сна — кто-то тряс его за плечо.

Тревайз рывком сел, протер глаза, не понимая, почему он в чужой постели.

— Что такое? Что?! — хрипло крикнул он.

Пелорат смущенно проговорил:

— Прошу простить меня, Советник Тревайз. Вы мой гость, и следовало бы, знаете ли, дать вам отдохнуть, но… здесь Мэр.

Хозяин стоял рядом с кроватью, одетый во фланелевую пижаму, и заметно дрожал. Тревайз проснулся окончательно и всё вспомнил.

Бранно ожидала их в гостиной, как обычно, уверенная и спокойная. Её сопровождал Коделл — он добродушно поглаживал белесые усищи.

Тревайз на ходу поправил сумку на поясе. «Интересно, — подумал он, — они теперь так и будут везде парочкой ходить?»

Язвительно спросил:

— Ну как, Совет уже проспался? Обеспокоен отсутствием коллеги?

Мэр холодно ответила:

— Кое-какие признаки жизни отмечаются, но вам надеяться особенно не на что. У меня до сих пор хватает власти, чтобы заставить вас улететь. Вас сопроводят в космопорт Ультимейта…

— Вот как? Старт оттуда? А я-то думал, вы подарите мне возможность на прощание насладиться зрелищем утирающей слезы тоски толпы горожан Терминуса…

— Я вижу, вы уже вполне оправились от потрясения, Советник. Шуточки, как обычно, дурацкие, но я рада за вас. Значит, с головой у вас всё в порядке. Итак, вас сопроводят в космопорт Ультимейта, откуда вы и Пелорат тихо и спокойно полетите…

— Чтобы не вернуться никогда?

— Может быть, и никогда, если только… — она усмехнулась, — не обнаружите чего-либо важного и полезного, настолько важного, что мне доставит радость встреча с вами. Тогда, и только тогда, вы вернётесь. Очень может быть, вас встретят с почетом.

— Не исключаю такой возможности, — театрально раскланялся Тревайз.

— И я не исключаю. Всё возможно… Во всяком случае, полетите с комфортом. Вам предоставлен только что спущенный с верфи небольшой крейсер «Далекая Звезда», названный так в честь легендарного корабля Хобера Мэллоу. С ним может вполне справиться один навигатор, но места там хватит на троих.

— Надеюсь, корабль вооружен? — уже без ехидства спросил Тревайз.

— Нет, Советник, не вооружен, но оборудован всем необходимым. Куда бы вы ни отправились, вы останетесь гражданами Академии, везде и всюду вы можете разыскать наших консулов, к которым можете обратиться за помощью, так что оружие вам не потребуется. Вам обеспечена и материальная поддержка: денег вам должно хватить, но не советую тратить их безрассудно.

— Вы бесконечно благородны и щедры, Госпожа Мэр.

— Приятно слышать, Советник. Прошу вас не забывать об одном: вы вместе с Профессором Пелоратом отправляетесь на поиски Земли. И как бы вам ни казалось, что вы ищете нечто Другое, помните: вы ищете Землю. Это должно быть очевидно абсолютно для всех, с кем вам суждено будет встретиться. И никогда не забывайте — «Далекая Звезда» не вооружена.

— Я… ищу… Землю… Угу. Постараюсь не забыть, — сверх-серьёзно проговорил Тревайз, а глаза его смеялись вовсю.

— Что ж, если вам всё понятно, вы отправитесь в космопорт незамедлительно.

— Прошу прощения, но мы ещё не всё обсудили. В своё время я действительно пилотировал кое-какие корабли, но опыта вождения современного малогабаритного крейсера у меня нет. Вдруг окажется, что я не сумею с ним справиться?

— Мне сообщили, Советник, что «Далекая Звезда» полностью компьютеризирована. Предупреждая ваш следующий вопрос, скажу: вам нет нужды получать какие-либо инструкции по обращению с главным корабельным компьютером. Он вам сам скажет всё, что вам необходимо узнать. Что вас ещё интересует?

Тревайз придирчиво оглядел себя с головы до ног.

— Не помешала бы смена одежды.

— Всё найдёте на корабле. Даже целый набор этих потешных кошельков или муфточек — не знаю, как они называются. У Профессора также будет всё необходимое. Вы ни в чём не будете нуждаться, разве что представительницами женского пола я вас обеспечить не смогу.

— Вот это очень жаль. Правда, у меня сейчас нет на примете подходящей кандидатуры. Ну да ладно. Галактика велика, а я так понимаю, что, как только уберусь отсюда, я получаю на этот счёт полную свободу?

— Что касается подружек? Ради бога. — Бранно тяжело поднялась на ноги. — Я вас провожать не поеду, — сообщила она. — Проводят вас другие, и убедительно прошу вас, ведите себя прилично. Попытаетесь удрать — вас тут же прикончат. То обстоятельство, что меня с вами рядом не будет, исключает другие варианты решения вопроса.

— Да нет, что вы, Мэр, я и не собирался, я только хотел вам кое-что сказать на прощание…

— Слушаю вас.

Тревайз на мгновение задумался. Лицо его озарилось улыбкой — ему очень не хотелось, чтобы она выглядела вымученной.

— Может настать день, Госпожа Мэр, — сказал он, — когда вы попросите меня уступить вам. Тогда я поступлю, как сочту нужным, и ни за что на свете не прощу вам всего, что случилось за эти два дня. Ни за что.

— Не надо мелодрамы, — поморщилась Бранно. — Будет день, будет и пища. Пока всё решаю я.

Глава 4

КОСМОС

Тревайз помнил, в каких восторженных выражениях рекламировались крейсеры нового класса, и теперь имел возможность лично убедиться в великолепии корабля.

Впечатляли не его размеры — нет, он как раз был довольно-таки маленький, но зато мог великолепно маневрировать, набирать колоссальную скорость. Тревайз знал, что у корабля был гравитационный двигатель, а самое главное — совершеннейшее и наисовременнейшее компьютерное оборудование. Грандиозность такому кораблю была ни к чему, она бы только помешала выполнению задания.

Это одноместное транспортное средство с успехом заменяло старые громоздкие корабли, где была необходима команда не меньше дюжины человек. Имея возможность принять на борт ещё одного, а то и двух членов команды, этот юркий кораблик мог запросто сразиться с целой флотилией превосходящих его по размерам кораблей других государств. Кроме того, он мог оставить любой корабль позади, если бы потребовалось удрать.

Крейсер был изящен и компактен: ничего лишнего, ни одной ненужной линии — ни внутри, ни снаружи. Каждый кубометр поверхности и пространства использовался с максимальной отдачей, но, как ни странно, казалось, что внутри прямо-таки просторно. Никакие уверения Мэра в важности и ответственности его миссии не впечатлили бы Тревайза сильнее, чем корабль, с помощью которого он призван был эту миссию осуществить.

«Эта ушлая старуха, Бранно Бронзовая, — с досадой подумал Тревайз, — сделала всё, как хотела. Поручила мне задание величайшей важности. Чёрта с два я бы на это согласился, если бы она всё не провернула так, будто я сам только этого и хочу!»

Что касается Пелората, то пожилой историк был потрясен и растерян одновременно.

— Поверите ли, дружочек, — робко проговорил он, осторожно коснувшись пальцем обшивки корабля, — но до сих пор я и близко не подходил к кораблю?

— Поверить-то я поверю, раз вы так говорите. Весь вопрос в том, как вам это удалось?

— Не знаю, дружочек, как-то уж так само выходило. Ну вот, я опять вас дружочком назвал. Как-то, дорогой мой Тревайз, так получалось — слишком сильно я был занят своими изысканиями. Знаете ли, когда у вас дома стоит превосходный терминал, коммутированный с другими компьютерами по всей Галактике, то и лететь никуда не надо… Но, честно говоря, мне казалось, что корабли должны быть немножко побольше, чем этот. Или я не прав?

— Корабль совсем новой модели. Он действительно маленький, но зато внутри он гораздо просторнее, чем другие корабли.

— Разве это возможно? Вы, вероятно, шутите, пользуясь моей некомпетентностью?

— Нет-нет. Истинная правда. Просто это корабль с гравитационным двигателем.

— Что это значит? О, только если в этом много физики, лучше не объясняйте. Я готов поверить вам на слово, как вчера вы поверили мне, когда я рассказывал о природе человечества.

— Попытаюсь, Профессор. Дело в том, что на протяжении всей истории космических полётов люди пользовались различными типами двигателей — химическими, ионными, гиператомными, и все эти штуковины были жутко громоздкими. В староимперском флоте имелись корабли длиной метров в пятьсот, а жизненного пространства внутри — с гулькин нос. К счастью, в течение всего своего существования Академия была просто-таки вынуждена прибегать к принципу миниатюризации — из-за постоянной нехватки материальных ресурсов. Этот корабль — кульминация этого принципа. В основу его заложен эффект антигравитации, а устройство, обеспечивающее этот эффект, занимает… вернее, не занимает почти никакого места. Фактически оно вмонтировано в обшивку корабля. Если бы нам до сих пор приходилось пользоваться гиператомным…

Беседу прервал приблизившийся к ним охранник:

— Вам пора занять свои места, джентльмены. Прошу вас проследовать на борт.

Предрассветные сумерки рассеивались, но до восхода солнца оставалось ещё добрых полчаса.

Тревайз посмотрел по сторонам.

— Мой багаж погрузили уже?

— Да, Советник, на корабле вы найдёте всё необходимое.

— Я себе представляю — одежда не моего размера или не в моём вкусе.

Охранник неожиданно улыбнулся — дружелюбно и искренне, совсем по-мальчишески.

— Думаю, всё в порядке, — сказал он. — Мы как проклятые всё для вас собирали почти двое суток — так Мэр распорядилась. Так что, надеюсь, вам всё подойдёт и понравится. И денежки приготовлены, не сомневайтесь. Послушайте… — Он воровато оглянулся, дабы убедиться, что никто не подслушивает. — Вам повезло! Это самый лучший корабль на свете. Такое оборудование! Оружия, правда, нет. Но полетите как по маслу, гарантирую.

— Сильно опасаюсь, что масло может оказаться прогорклым, — буркнул Тревайз. — Ну, Профессор, вы готовы?

— С этим хоть на край света, — сообщил Пелорат, гордо продемонстрировав спутнику небольшую коробочку в футляре из серебристого пластика.

Только сейчас Тревайз вспомнил, что с этой штукой Пелорат не расставался с тех самых пор, как они выехали из дому, даже тогда, когда остановились, чтобы перекусить.

— Что это такое, Профессор?

— Моя библиотека. Индексирована по тематике и алфавиту, и всё умещается на одной кассете. Корабль, конечно, чудесный, но как насчёт такой библиотеки, а? Здесь всё, что я собрал за свою жизнь. Разве это не чудесно? По-моему, просто восхитительно!

— Ну что ж, — усмехнулся Тревайз, — тогда в путь! Может, и правда полетим как по маслу.

* * *

Изнутри корабль понравился Тревайзу ничуть не меньше, чем снаружи. Проблема использования пространства была решена просто гениально. Тут была кладовая с запасами продовольствия, одежды, фильмов и игр. Гимнастический зал, гостиная и две почти одинаковые каюты.

— Эта, по всей вероятности, ваша, Профессор, — предположил Тревайз. — По крайней мере, тут стоит факс-терминал.

— Прелесть какая! Зря, зря я пренебрегал космическими полётами. Оказывается, тут замечательно можно жить и работать.

— Да. Здорово. Ещё просторнее, чем я ожидал.

— И… двигатели действительно в обшивке, дружочек?

— Как и вся система обеспечения движения. Нам нет нужды запасаться никаким горючим, оно нам просто не понадобится. К нашим услугам — громадные запасы энергии всей Вселенной — наше горючее повсюду, — сказал Тревайз, небрежно махнув рукой.

— Но… как подумаешь… а вдруг что-нибудь сломается?

Тревайз пожал плечами:

— У меня есть кое-какой опыт в космонавигации, но на таких кораблях летать не доводилось. Если что-то выйдет из строя в системе гравитации, боюсь, я ничего не сумею поделать.

— Но вы сумеете вести этот корабль? Справитесь?

— Я сам об этом думаю, Профессор.

Пелорат нахмурился, но вскоре просиял:

— А… может быть, это, знаете ли, автоматизированный корабль? Мы, наверное, просто пассажиры, и нам только и надо — сидеть и ничего не делать?

— Подобные транспортные средства существуют, — кивнул Тревайз. — Грузовые корабли, которые курсируют между планетами и доставляют всё необходимое на межзвёздные космические станции, но об автоматизации гиперкосмических перелетов я не слыхал. Пока, по крайней мене, не слыхал.

Он внимательно оглядел каюту и поймал себя на том, что душу его гложут сомнения. Неужто злобная старуха и это предусмотрела? Кто знает — может быть, Академия уже имела на вооружении автоматизированные гиперпространственные перелеты? Не успеешь глазом моргнуть, а ты уже на Тренторе против своей воли. Что можно изменить, когда ты всего-навсего лишнее кресло на таком корабле?

С воодушевлением и радушием, которого вовсе не испытывал, Тревайз подбодрил Пелората:

— Да вы не волнуйтесь, Профессор. Садитесь, будьте как дома. Мэр сказала, что этот корабль полностью компьютеризирован. Раз уж в вашей каюте есть факстерминал, то в моей наверняка стоит пульт управления компьютером. Вы тут устраивайтесь, а я прогуляюсь к себе и вообще осмотрюсь, как тут и что.

Пелорат внезапно встревожился:

— Тревайз, дружочек, вы же не собираетесь меня тут бросить одного?

— О нет, это не входит в мои планы, Профессор. Попытайся я это сделать, меня тут же прикончат на месте. Так распорядилась Мэр. Я просто хочу разобраться, как лучше управлять «Далекой Звездой», вот и всё. Я вас не покину, Профессор, — сказал Тревайз с улыбкой.

Улыбка исчезла с его лица только тогда, когда он вошел в свою каюту и закрыл за собой дверь. Тревайз немедленно приступил к поискам средства связи — обязательно должно быть средство связи, они не могли быть выброшенными в космос, не имея возможности с кем-то хоть словом перемолвиться. Где-то должен быть передатчик. Нужно было связаться с офисом Мэра и спросить, где находится пульт управления компьютером.

Сантиметр за сантиметром Тревайз обследовал стены, изголовье кровати, гладкую поверхность удобной, уютной мебели. Если в каюте ничего не обнаружится, придётся обшарить весь корабль.

Не найдя ничего хотя бы смутно напоминающего средство коммуникации, он был готов выйти из каюты, но в последнее мгновение краешком глаза уловил вспышку света на гладкой светло-коричневой поверхности письменного стола. В два шага он оказался у стола и прочел в кружке крошечные буквы, которые гласили: «Инструкции по пользованию компьютером».

Ура!

Сердце Тревайза бешено колотилось. Неплохо! Однако кто знает, сколько времени уйдёт на освоение инструкций? Существовали такие компьютеры и такие программы, на изучение которых требовались долгие годы. Тупицей себя Тревайз не числил, но «Великим Мастером» в этой области не был никогда. Он отлично знал, что он не из тех, кто обладает врожденными способностями к общению с компьютерами.

Во Флоте Академии он дослужился до звания лейтенанта, и как-то раз во время дежурства ему довелось попыхтеть над корабельным компьютером. Но наедине с компьютером, без страховки, он не оставался никогда, и никогда от него не требовалось большего, чем выполнение обязанностей дежурного офицера.

Со страхом не умеющего плавать утопающего он вспомнил толстенные тома полного программного обеспечения компьютера. Как живой предстал перед ним Технический Сержант Крэснет, сидевший за пультом управления… Он играл на этом пульте, как на сложнейшем музыкальном инструменте в Галактике, и выходило это у него на удивление изящно, даже небрежно. Казалось, ему это прискучило до невероятности. Но и Сержанту Крэснету порой приходилось заглядывать в инструкции. Тогда он матерился, как сапожник.

Тревайз немного боязливо коснулся пальцем светящегося кружка, и вся поверхность стола немедленно ожила. Посередине крышки стола возникли очертания человеческих рук, правой и левой; крышка мягким, легким движением наклонилась под углом в сорок пять градусов.

Тревайз сел в кресло перед столом. Никого ни о чём спрашивать было не нужно. Всё ясно.

Спокойно, без напряжения он опустил руки ладонями вниз на обозначенные на крышке стола очертания. Поверхность оказалась мягкой, почти бархатистой на ощупь, ему показалось, что руки как бы погрузились в неё.

На самом деле никакого погружения не произошло — это было удивительно! Руки лежали на поверхности стола. Тревайз не мог не поверить собственным глазам, но не мог отделаться от ощущения, будто что-то притягивало его руки и держало их, нежно и тепло.

Что, это всё? А дальше?

Он удивленно огляделся по сторонам. Внезапная догадка мелькнула в мозгу, и в ответ на собственное предположение Тревайз прикрыл глаза.

Он ничего не услышал. Ровным счётом ничего!

Только в глубине сознания, как его собственная мысль, возникли совершенно отчётливые фразы: «Пожалуйста, закройте глаза. Расслабьтесь. Мы соединимся».

Что значит «соединимся»? Через посредство рук? Хорошенькое дело!

Если Тревайз как-то и представлял себе возможность «соединения» с компьютером, то ему казалось, что это должно происходить через какой-нибудь шлем с электродами, словом, через голову, грубо говоря.

Но… руки?!

А почему бы и нет?.. Тревайзу казалось, что он куда-то уплывает, во что-то погружается… Но острота восприятия была при нём. Ладно, решил он, руки так руки. В конце концов, что такое глаза? Не более чем органы чувств. А мозг что такое? Всего-навсего главный пульт управления, заключенный в костяную черепную коробку и отделенный от рабочей поверхности тела. А что самое важное в этой рабочей поверхности? Конечно, руки, руки, лежащие на пульсе Вселенной и управляющие ею.

Разве люди не думали руками? Ведь именно руки давали ответы на любые проявления любопытства: они щупали, хватали, трогали, переворачивали, поднимали и бросали. У некоторых животных был очень большой мозг, но не было рук, и от большого мозга толку было мало.

Итак, Тревайз и компьютер взяли друг друга за руки, их мышление объединилось, и теперь было всё равно — открыты у Тревайза глаза или закрыты. Раскрой он глаза, он не увидел бы больше; закрой он их, он не ослеп бы.

Даже с закрытыми глазами он совершенно ясно видел всю свою каюту, и не только в том направлении, куда бы смотрел с открытыми глазами, но всю целиком — позади себя, вверху и внизу.

Его взору были доступны все помещения корабля и всё, что было за его пределами. Взошло солнце, оно светило пока не в полную силу, яркость его лучей была приглушена утренним туманом, но Тревайз смотрел на него не жмурясь — компьютер автоматически фильтровал световые волны.

Тревайз ощущал легкое, ласковое прикосновение утреннего ветерка, услышал все звуки мира вокруг корабля. Определил силу притяжения планеты, ощутил покалывание разрядов атмосферного электричества в обшивке корабля.

Он понял всю систему управления кораблем, всю целиком, не вдаваясь в детали. Ясно было одно: если ему захочется поднять корабль, повернуть его, прибавить скорость, привести в действие любую из систем, которыми он оснащен, достаточно будет просто подумать об этом, представить, что эти действия он производит с собственным телом. Корабль будет повиноваться его воле — вот и всё!

Между прочим, и собственная воля, видимо, не всегда была так уж обязательна. Компьютер многое умел делать сам. Тревайз всё слышал внутри сознания в форме лаконичных, отточенных фраз и точно знал, когда и как корабль возьмет все функции на себя. В этом не было никаких сомнений. А потом — это Тревайз знал чётко — он и сам сумеет принимать решения.

Забросив сеть своего усиленного компьютером сознания глубже, Тревайз обнаружил, что сможет определить состояние верхних слоев атмосферы, все условия за бортом корабля, видеть другие стартующие и идущие на посадку корабли. Всё это было необходимо, и всё это компьютер учитывал. Не умел бы сам, стоило мысленно приказать, и сумел бы.

Просто блеск! И никаких фолиантов с инструкциями в помине нет! Тревайз снова вспомнил Сержанта Крэснета и улыбнулся. Ему доводилось читать о том, какую замечательную революцию произведёт в Галактике антигравитация, но слияние компьютера с мозгом человека до сих пор держалось в строжайшем секрете. Такая революция обещала быть ещё более грандиозной.

Тревайз чувствовал, как течёт время. Он точно знал, который сейчас час по местному времени Терминуса и по Галактическому Стандарту.

А это как произошло?

Стоило ему задуматься об этом, как руки его утратили ощущение контакта, крышка стола вернулась в первоначальное положение, и Тревайз стал самим собой.

Ему сразу показалось, что он не то ослеп, не то стал беспомощен — будто бы нечто, некое сверхсущество, помогавшее ему, вдруг его покинуло. Не знай он, что в любое время может вернуть себе эту помощь и поддержку, он, наверное, здорово бы расстроился. Может быть, даже расплакался бы.

Но поскольку всё было в порядке, он радостно потянулся, встал и вышел из каюты.

Пелорат, естественно, уже вовсю трудился у экрана факс-терминала. Взглянув на Тревайза снизу вверх, он сообщил:

— Восхитительно работает! Поисковая программа просто превосходна. Ну а как вы, мой мальчик? Отыскали пульт управления?

— Да, Профессор. Всё в полном порядке.

— Ага… Наверное, теперь нам нужно подготовиться к старту? Пристегнуться там или ещё что-то? Я, знаете ли, поискал инструкции, но ничего не нашёл. Несколько забеспокоился, знаете ли, и решил заняться библиотекой. А когда я работаю…

Тревайз решил успокоить Профессора, однако руки на плечи ему он положить не решился, и они застыли в воздухе. Заговорил он громко, как будто убеждал не только Пелората, но и себя самого:

— Не волнуйтесь, Профессор. Пристегиваться не надо. Антигравитация — это… как бы вам сказать… это эквивалент не-инерции. При изменении скорости мы ничего не ощутим, поскольку соответствующие изменения произойдут сразу повсюду на корабле.

— Вы, дружочек, хотите сказать, что мы даже не узнаем, когда покинем нашу планету и очутимся в космосе?

— Именно так, Профессор. Собственно говоря, мы уже взлетели. В ближайшие минуты мы преодолеем верхние слои атмосферы, а через полчаса будем в открытом космосе.

* * *

От этого известия Пелорат сразу как-то весь съежился, сильно побледнел, стрельнул испуганным взглядом по сторонам.

Тревайз вспомнил свои собственные впечатления во время первого полёта за пределы атмосферы и сказал как можно более спокойно и небрежно:

— Джен, — он впервые назвал Профессора по имени и пошел на фамильярность только потому, что вынужден был играть роль космолетчика-аса, успокаивающего зеленого новичка, — бояться совершенно нечего. Мы в полной безопасности. Мы с тобой на борту корабля Флота Академии. Мы, правда, не вооружены, но во всей Галактике нет такого места, где имя Академии не защитило бы нас. Даже если какому-то кораблю взбредёт в голову дурацкая мысль атаковать нас, мы смоемся в одно мгновение — только он нас и видел. Кроме того, я только что убедился, что с управлением я справлюсь просто замечательно.

Пелорат дрожащим голосом, хрипло проговорил:

— П-просто, Го… Голан, я подумал о п-пустоте, в которой…

— Ну если на то пошло, разве Терминус не пустотой окружен? Ведь между нами, находящимися на поверхности планеты, и вакуумом космоса лежит всего лишь тонкая прослойка атмосферы. Вот мы сейчас эту прослойку и пересекаем.

— Это я понимаю. Конечно, атмосфера очень тонкая, но всё-таки… с её помощью мы дышим…

— Здесь мы тоже дышим. Воздух внутри нашего корабля ещё лучше и чище, чем естественная атмосфера Терминуса.

— А… метеориты?

— Что — «метеориты»?

— Атмосфера защищает нас от метеоритов, так ведь? Ну и от радиации, если на то пошло.

— Джен, человечество совершает космические полёты уже двадцать тысячелетий, так что…

— Двадцать два. Если мы обратимся к хронологии Хальбока, то, считая от…

— Стоп, стоп! Ты лично когда-нибудь слыхал о случаях столкновения с метеоритами или гибели от радиации? В последнее время, я имею в виду. Происходило что-либо подобное с кораблями Академии?

— Конечно, я не слишком внимательно следил за новостями в этой области, мой мальчик, и…

— Когда-то, очень давно, такие случаи бывали, но ведь техника не стоит на месте. Метеорит, достаточно крупный, чтобы нам повредить, просто не сможет приблизиться к кораблю на такое расстояние, что мы не успеем принять соответствующие меры. Пожалуй, если на нас полетят сразу четыре метеорита одновременно с четырёх сторон, тогда наше дело было бы плохо, но попробуй рассчитать вероятность такого столкновения и поймешь, что имеешь шанс умереть от старости триллион триллионов раз, пока у тебя появится возможность хотя бы с половинной долей вероятности полюбоваться этим небезынтересным зрелищем.

— Вы… ты хочешь сказать, этого не случится, если ты будешь управлять компьютером?

— Нет, Джен, если управлять компьютером буду я, то будут задействованы мои собственные эмоции и реакции и всё может случиться, прежде чем я сам успею понять, что произошло. А компьютер реагирует на всевозможные опасности намного быстрее, чем ты и я.

Он протянул спутнику руку:

— Джен, пойдём, я покажу тебе, на что способен компьютер. А ещё я покажу тебе космос.

Пелорат некоторое время смотрел на Тревайза не мигая, нервно рассмеялся и сказал:

— Не уверен, что мне этого хочется, если честно.

— Не уверен? Ну конечно, ты просто не знаешь, что увидишь! Брось! Пошли в мою каюту.

Тревайз схватил Профессора за руку и почти поволок за собой в свою каюту. Бодро усевшись за компьютер, он спросил:

— Ты когда-нибудь видел Галактику, Джен? Смотрел на неё когда-нибудь?

— Это ты про небо, дружочек?

— Про небо, конечно.

— Небо я видел. Это, знаешь ли, любой видел. Посмотришь наверх и увидишь.

— А вот смотрел ли ты когда-нибудь на небо в темную, ясную ночь, когда Алмазы висят над самым горизонтом?

Алмазы — те из немногих звёзд, что озаряли ночное небо Терминуса, небольшое созвездие, склонение которого составляло не более двадцати градусов. Большую часть ночи эти звёзды располагались за линией горизонта и лишь ненадолго всходили над ним. Кроме этого созвездия, небеса Терминуса оживляли редкие, тусклые, далекие звёздочки, с трудом различимые невооруженным глазом. А Галактика светилась далеким млечным сиянием — другого вида ночного неба и не мог ожидать тот, кто всю свою жизнь прожил на Терминусе, расположенном на самом краю самого дальнего витка громадной спирали Галактики.

— Наверное, — пожал плечами Пелорат. — Не понимаю, какой смысл на них смотреть. Звёзды как звёзды, ничего особенного.

— Вот все так думают, потому никто ничего и не видит. Что толку смотреть, когда это можно видеть каждую ночь? Но теперь я покажу тебе небо так, как ни ты, ни кто-то другой не мог бы его увидеть с Терминуса, где вечно туман и тучи. Ты всё увидишь так, как не увидел бы в самую ясную ночь. Скажу тебе честно, я жутко жалею, что не новичок в Галактике, как ты. Как прекрасно увидеть Галактику впервые, в её обнаженной, откровенной красоте! — Тревайз подтолкнул одной рукой стул, стоявший рядом с ним. — Садись, Джен. Придётся немного подождать. Сейчас я договорюсь с компьютером. Пока мне ясно, что изображение будет голографическим, значит, никакой экран нам не понадобится. Компьютер напрямую связан с моим сознанием, но думаю, я сумею дать ему указание репродуцировать объективное изображение, и ты увидишь то же самое, что и я. Будь добр, выключи свет. О боже, какой же я балбес! Компьютер сам всё сделает. Сиди, не беспокойся.

На этот раз Тревайз соединился с компьютером гораздо более уверенно и спокойно. Теперь это было похоже на рукопожатие с добрым знакомым. Свет померк, и вскоре стало совсем темно. Было слышно, как Пелорат заерзал на стуле.

Тревайз посоветовал ему:

— Не нервничай, Джен. Сейчас всё будет в порядке. Так… Вот! Видишь свечение? Полукруг видишь? Похоже на серп. Видишь?

Светящийся серп повис в темноте перед ними. Поначалу сияние его было тусклым, изображение немного подрагивало, но постепенно обрело чёткость и яркость.

— Это… Терминус? — хрипло спросил Пелорат. — Мы уже так далеко от него?

— Да, корабль летит очень быстро.

Корабль скользил в ночную тень Терминуса, ограниченную ярким полумесяцем. У Тревайза возник порыв послать корабль прямо под эту световую арку, чтобы они смогли увидеть Терминус во всей его красе с орбиты, но он вовремя удержался. Конечно, в этом для Пелората был бы элемент новизны, но, с другой стороны, вид Терминуса с орбиты был запечатлен и на глобусах, и на фотоснимках. Каждый ребенок знал, как выглядит Терминус из космоса — громадные водные пространства, небольшие материки и острова. Всякому было известно, как мало на Терминусе полезных ископаемых, но зато тут прекрасно развито сельское хозяйство. Тяжелая промышленность никогда не отличалась большими успехами, а вот тонкие технологии и прогресс в области миниатюризации всевозможных устройств не знали себе равных в Галактике.

Можно было бы отдать компьютеру приказ применить микроволновое зондирование, транслировать изображение, тогда они увидели бы каждый из обитаемых островов Терминуса и тот единственный, что тянул на звание континента, тот самый, где находился Терминус-Сити, но…

Отвернись! Не думай об этом!

Стоило только мелькнуть этой мысли, стоило только проявить волю, и картина тут же переменилась. Светящийся полумесяц приблизился к границам зрения и исчез. Каюту наполнила темнота, непроницаемый мрак беззвёздного пространства.

Пелорат прокашлялся.

— А нельзя ли вернуть назад Терминус, дружочек? А то у меня, знаешь ли, такое чувство, будто я ослеп.

Он был напуган не на шутку.

— Нет, ты не ослеп. Смотри!

Посреди каюты возникла зыбкая, неровная светящаяся лента. Она становилась всё шире и ярче, свечение наполняло каюту целиком…

«Сожмись!»

Короткий приказ — и Галактика сразу уменьшилась, будто на неё посмотрели с противоположного конца телескопа и вместо увеличения прибавляли и прибавляли уменьшение. Яркость свечения в разных участках Галактики была разной.

Не изменяясь в размерах, Галактика засветилась ярче. Из-за того, что звёздная система, где находился Терминус, располагалась выше плоскости Галактики, она не была видна целиком, от края до края. Она представляла собой сильно сжатую двойную спираль с извилистыми прорехами тёмных туманностей, пересекавшими ярко светящийся виток, находящийся ближе к Терминусу. Ядро Галактики выглядело тусклым, плотным комком, не слишком впечатляюще.

Пелорат взволнованно прошептал:

— Ты прав… Так я её никогда не видел. Даже не думал, что в ней так много всего…

— Иначе и быть не могло! Ты же не мог увидеть вторую половину неба, когда между тобой и ней был Терминус и слой атмосферы. А уж ядра Галактики с Терминуса и вовсе не видно.

— Как жаль, что мы видим её только в прямой проекции!

— Почему жаль? Компьютер может показать нам её в любой проекции. Стоит мне только этого пожелать, даже не нужно произносить своего желания вслух…

«Смени координаты!»

Не слишком чёткое указание, но картина Галактики начала медленно, постепенно изменяться — компьютер был послушен разуму и воле Тревайза.

Галактика поворачивалась, раскручивалась, как гигантская улитка, извилистые полосы черноты чередовались с узлами и нитями различной степени яркости. Центральный участок по-прежнему был виден нечётко.

Пелорат спросил:

— Но… как компьютер может видеть Галактику отсюда так, будто мы находимся совсем в другом месте, которое, насколько я могу судить, не меньше чем в пятидесяти парсеках от нас? Прости меня, пожалуйста, дружочек, — добавил он извиняющимся шёпотом, — что я тебя про это спрашиваю. Ведь я ничего в этом не понимаю.

Тревайз ответил:

— Не переживай и не извиняйся. Я об этом компьютере знаю ненамного больше тебя. Но даже гораздо менее сложный, маленький компьютер способен менять проекцию и показывать Галактику в разных ракурсах, начиная с изображения, помогающего нам ощутить её реальное положение, то есть соответствующее реальному положению компьютера и корабля в пространстве. Конечно, когда такой компьютер даёт изображение, он использует только начальный объём информации; и когда даешь увеличение, видишь крупные участки затемнения, всякие провалы, но в данном случае…

— Да?

— В данном случае изображение просто потрясающее! Видимо, наш компьютер владеет полной картой Галактики и способен показывать её в любой проекции с одинаковой лёгкостью без потерь в изображении.

— Полная карта Галактики — но что это значит, дружочек?

— Координаты каждой звезды в пространстве — всё это в памяти компьютера.

— Каждой звезды?

Похоже, Пелорат был просто-таки сражен этим заявлением Тревайза.

— Ну, может быть, не всех трёхсот миллиардов. Но наверняка он имеет сведения обо всех звёздах, освещающих населённые миры, обо всех звёздах спектрального класса К и ярче. А это означает как минимум семьдесят пять миллиардов.

— Он знает каждую звезду, освещающую населённые миры?

— Боюсь ошибиться. Может, и не каждую. Но послушай: уже во времена Гэри Селдона было известно двадцать пять миллионов обитаемых миров — звучит внушительно, но это значит — одна звезда из каждых двенадцати тысяч. Прошло пять веков после кончины Селдона, и распад Империи не препятствовал дальнейшей колонизации Галактики. Мне лично кажется, что ей даже способствовал. До сих пор в Галактике есть куда податься — масса пригодных для обитания планет, где-то около тридцати миллионов. Так что очень может быть, что даже в Академии учтены не все новозаселённые миры.

— Ну а древние? Те, что заселены давно? Эти-то, наверное, должны быть учтены все без исключения?

— Думаю, да. Гарантировать, конечно, не могу, но сильно удивлюсь, если окажется, что в памяти компьютера отсутствует хоть одна из давно населённых систем. А теперь… давай-ка я попробую показать тебе ещё кое-что, если, конечно, слажу с компьютером.

Руки Тревайза немного напряглись, ему показалось, что они глубже погрузились в крышку стола. Наверное, вовсе и не надо было напрягать мышцы, достаточно было просто более чётко и определённо сформулировать указание.

«Терминус», — была его мысль. В ответ на неё на самом краю спирали зажглась красноватая точка.

— Это наше солнце, — объяснил он, сам удивленный до предела. — Звезда, вокруг которой обращается Терминус.

— Ах! — восхищенно выдохнул Пелорат.

Но тут же в густом скоплении звёзд в самом сердце Галактики ожила яркая желтая точка, чуть сбоку от ядра, чуть ближе к тому краю спирали, где находился Терминус.

— А вот это, — сообщил Тревайз, — солнце Трентора.

Шумно, глубоко вдохнув, Пелорат проговорил:

— Ты уверен? Ведь про Трентор всегда говорят, что он — в самой середине Галактики.

— В каком-то смысле так оно и есть. Он ближе к её центру, чем любая другая обитаемая планета, чем любая из обитаемых систем. А истинный центр Галактики представляет собой черную дыру с массой, равной массе почти миллиона звёзд. Думаю, это не слишком приятное местечко. Насколько известно на сегодняшний день, в самом ядре Галактики жизни не существует, наверное, её там и быть не может. Итак, Трентор — самая близкая к центру Галактики планета, и, если бы ты увидел её на ночном небе, ты бы точно подумал, что она в самом центре и находится. Она окружена очень плотным звёздным скоплением.

— Ты бывал на Тренторе, Голан? — поинтересовался Пелорат с нескрываемой завистью.

— Нет, но голографическую картину его неба видел.

Тревайз восхищенно разглядывал Галактику. Во времена Великих Поисков Второй Академии — в дни царствования Мула — все кто ни попадя забавлялись с моделями Галактики. Сколько томов было исписано, сколько фильмов снято!

А всё потому, что когда-то давным-давно Гэри Селдон изрек: «Вторая Академия будет основана на другом конце Галактики» — и назвал это место «концом Звёзд».

«На другом конце Галактики»… Стоило Тревайзу подумать об этом, как в поле зрения возникла тонкая голубая линия и протянулась от Терминуса через черную дыру в центре на другой конец Галактики. Тревайз чуть не подпрыгнул. Он вовсе не хотел, чтобы эта линия появилась, но, видимо, мысль его оказалась достаточно чётко сформулированной — для компьютера этого вполне хватило.

О нет, прямой путь на другой конец Галактики — нонсенс. Не об этом говорил Селдон. Эту его загадку разгадала Аркади Дарелл (если верить её автобиографической книге). Ответ был самый простой и проистекал из детской поговорки «у кольца нет начала и конца». Тогда всем показалось, что это и есть правильный ответ. И хотя Тревайз всеми силами постарался отбросить возникшую мысль, компьютер успел опередить его. Голубая линия пропала, вместо неё возникло кольцо, описавшее всю Галактику, пересекая красную точку — солнце Терминуса.

У кольца не было конца. Если оно начиналось с Терминуса, оно там и кончалось, и именно там была обнаружена Вторая Академия, жившая и работавшая там же, где и Первая.

Но что, если на самом деле это всего лишь самообман? Что за пределами прямой линии и круга имело хоть какой-то смысл?

— Ты играешь, Голан? — спросил Пелорат. — Что это за кружок?

— Да так, проверял кое-что в системе управления… А хочешь — найдём Землю?

Мгновение-другое ответа не было.

— Ты шутишь? — прошептал Пелорат.

— Вовсе нет. Сейчас попробую.

И попробовал. Ничего не вышло.

— Прошу прощения, — пробормотал Тревайз, донельзя удивленный.

— Ее нет? Нет Земли?

— Скорее всего, я неточно сформулировал команду, но… это маловероятно. Скорее всего, Земли нет в памяти компьютера.

— Может быть, она внесена в его память под другим названием? — предположил Пелорат.

— Под каким другим названием, Джен? — ухватился за эту мысль Тревайз.

Пелорат ничего не ответил, а Тревайз улыбнулся. Ну что ж, всё становится на свои места. Молчит, и ладно. Дозреет. Он решил сменить тему:

— Вот интересно, а не можем ли мы поманипулировать временем?

— Временем? Как это? Неужели это возможно?

— Галактика вращается, Джен. Для того чтобы пройти по её окружности один-единственный раз, Терминусу потребуется почти миллиард лет. Звёзды, что расположены ближе к центру, такое путешествие, естественно,совершают гораздо быстрее. Скорость обращения каждой звезды вокруг центральной черной дыры наверняка зафиксирована в памяти компьютера. Если так, то можно попросить компьютер ускорить любое движение в миллион раз и сделать эффект вращения видимым. Вот я и попытаюсь…

Попытка далась нелегко. Тревайзу показалось, будто он взял всю Галактику в свои руки и, превозмогая чудовищное сопротивление, принялся раскручивать её.

Галактика послушалась! Медленно, тяжело, величественно начала она вращение в направлении, соответствующем сжатию витков спирали.

Время текло удивительно быстро — ненастоящее, искусственное время, и звёзды всё время меняли свои размеры.

Кое-какие из более крупных становились ярче и постепенно превращались в красные гиганты. Некоторые звёзды в области центральных скоплений время от времени взрывались с бесшумными вспышками, на долю мгновения озарявшими всю Галактику и так же бесшумно гаснувшими… Потом подобное происходило и на витках спирали — то на одном, то на другом, то ближе, то дальше от центра…

— Сверхновые… — изумленно проговорил Тревайз.

Но как компьютеру удавалось предсказывать взрывы сверхновых? Откуда он знал, когда это произойдёт? Может быть, это только приближение с большой долей ошибки?

Пелорат торопливо, взволнованно прошептал:

— Она живая, Голан! Галактика похожа на живое существо! Смотри, как она движется, будто кто-то живой, громадный, кто живёт прямо в космосе…

— Да, похоже, — согласился Тревайз. — Но я, честно говоря, притомился. Пока не научусь тратить поменьше сил, не смогу играть в эти игры подолгу.

Он отсоединился от компьютера. Галактика замедлила ход, постепенно остановилась, уменьшилась в размерах и скоро приняла тот вид, который был в самом начале.

Тревайз прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Открыв глаза, он увидел Терминус — тот становился всё меньше и меньше, исчезая позади. Их корабль покидал атмосферу. Тревайз видел корабли, кружившие на орбите вокруг Терминуса, — одни взлетали, другие шли на посадку.

Ему и в голову не пришло проверить, не было ли чего-то особенного в каком-то из этих кораблей, поискать, нет ли среди них корабля, оборудованного точно таким же гравитационным двигателем, как их собственный, и двигающегося по сходной траектории чересчур точно, чтобы это могло быть чистой случайностью…

Глава 5

ОРАТОР

Трентор!

Восемь тысячелетий Трентор был столицей гигантской и могущественной политической структуры, которая правила процветающим Союзом Миров. Ещё двенадцать тысячелетий Трентор был столицей Империи, правившей всей Галактикой, её сердцем и мозгом, её моделью в миниатюре.

Нельзя было представить себе Империю без Трентора.

Парадоксально, но наивысшего расцвета, вершины могущества Трентор достиг тогда, когда Империя по уши увязла в трясине распада. Там, на Тренторе, никто не замечал, как безнадёжно больна Империя, что ей больше не суждено сделать ни шагу вперёд, — Трентор сиял в лучах славы, отражавшихся от его металлической поверхности.

Вся планета стала одним огромным городом. Об ограничении народонаселения впервые задумались тогда, когда число обитателей Трентора дошло до сорока пяти миллиардов. Непроницаемую стальную броню Трентора оживляли лишь два покрытых живой зеленью островка — окрестности Императорского Дворца и комплекс зданий Галактического Университета со знаменитой Библиотекой.

Стальная оболочка крепко и надёжно обнимала планету. И пустыни, и плодородные равнины уравнялись в правах и стали жилыми кварталами, джунглями административных построек, хитросплетениями компьютеризированных систем жизнеобеспечения, гигантскими хранилищами продовольствия, складами запасных частей. Горные вершины сровняли с землей, впадины засыпали. Под континентальными шельфами были проложены бесконечные коридоры города, а сами океаны были превращены в подземные плантации аквакультуры, ставшие единственным, весьма незначительным источником питания и кое-каких минералов.

Связь с другими мирами, из которых Трентор черпал всё необходимое для своего существования, обеспечивали тысячи его космопортов, сотни тысяч торговых кораблей и миллионы космических грузовиков.

Ни один из крупных городов Галактики не существовал в таком режиме экономии. Ни одна планета не достигла таких высот в области использования солнечной энергии, нигде так гениально не была решена проблема избавления от избыточного тепла. Отражённые лучи тянулись к верхним слоям атмосферы на ночной стороне и отбрасывались на металлическую поверхность дневной стороны. Планета вращалась, терморадиаторы вращались вместе с ней вслед за ночной тенью. Такова была искусственная асимметрия Трентора — его своеобразный символ.

Итак, на пике своего могущества Трентор правил Империей!

И если он правил ею не слишком хорошо, всё равно — лучше бы не смог править ею никто. Империя была слишком велика для того, чтобы с управлением ею сладил один-единственный мир, пускай даже под руководством могущественнейшего из Императоров. Да и как Трентор мог править Империей мудрее, если в век начала распада Имперскую Корону швыряли ДРУГ другу, как мячик, тупоголовые политики, амбициозные и недалекие дилетанты, когда бюрократия и коррупция превратились в мощную субкультуру?

Но даже в самые худшие времена Империя не смогла бы существовать без Трентора — своего главного двигателя.

Дерево Империи тут и там давало трещины, но её сердцевина — Трентор — была цела и создавала впечатление гордости, тысячелетних традиций и питалась соками самоэкзальтации.

Лишь тогда, когда случилось непредсказуемое, немыслимое — когда Трентор пал и был захвачен, когда миллионы его жителей погибли, а миллиарды были обречены на голодную смерть, когда стальную кожу планеты избороздили шрамы и раны, наносимые ей жестокими атаками варварского флота, — тогда, и только тогда, было понято, что Империя при смерти. Уцелевшие жалкие отщепенцы некогда могущественнейшего из миров ещё сильнее разрушили то, что оставалось от Трентора, и за жизнь одного поколения он из величайшей планеты за всю историю Галактики превратился в жуткое скопище развалин.

Случилось это два с половиной столетия назад. В Галактике не забыли о Тренторе, о том Тренторе, которым он был когда-то. Ему суждено было остаться вечно живым как месту развития сюжетов исторических романов, стать символом великого прошлого, войти в пословицы и поговорки типа: «все корабли приземляются на Тренторе», или «это всё равно что найти нужного человека на Тренторе», или «если это Трентор, то я — Император» и тому подобные.

Но это — в Галактике…

А на самом Тренторе всё было совсем иначе! Былая слава его была забыта, похоронена под руинами. Металлическое покрытие планеты исчезло, Трентор стал малонаселённым миром крестьян, ведущих натуральное хозяйство. Сюда редко заглядывали торговые корабли, да их тут, честно говоря, особо и не ждали. Да и само название «Трентор», официально существовавшее, в разговорной речи местных жителей почти не применялось. Теперешние тренториане называли планету «Дум», что на их диалекте значило «Дом».

Обо всём этом и о многом другом, пребывая в привычном полудремотном состоянии, раздумывал Квиндор Шендесс, дав своему сознанию волю блуждать без привязи по потоку мыслей, непрерывно текущих и пересекающихся.

Уже восемнадцать лет он занимал пост Первого Оратора Второй Академии и мог бы остаться на этом посту ещё лет десять, если бы удалось сохранить остроту мышления и умение вести политические баталии.

Фактически он был аналогом, зеркальным отражением Мэра Терминуса, правителя Первой Академии, но никакого сходства между ними не было и в помине. Мэра Терминуса знала вся Галактика, и Первая Академия для всех была просто «Академией». Первый Оратор Второй Академии был известен лишь своим сотрудникам.

И всё же Вторая Академия существовала, управляемая им и его предшественниками, обладавшими реальной властью. Первая Академия сохраняла приоритет в области физической науки, техники, вооружений. А Вторая не знала себе равных на поприще развития ментальных наук, власти психологической, способности управлять сознанием. Случись двум Академиям столкнуться в бою, было бы совершенно неважно, сколько кораблей выставила бы Первая Академия против Второй — Вторая сумела бы справиться с разумом и кораблями тех, кто управлял кораблями и оружием Первой.

Но как долго можно было рассчитывать на покой и равновесие в осуществлении этой тайной власти?

Шендесс был двадцать пятым по счёту Первым Оратором, и преимущества его власти были скорее иллюзорны, чем реальны. Не следовало ли, например, быть менее настойчивым в поддержке молодых аспирантов? Взять хотя бы Оратора Гендибаля, самого способного и самого нового за Столом Ораторов? Сегодня они должны были встретиться, и Шендесс думал об этой встрече. Стоит ли предполагать, что Гендибаль в один прекрасный день займет его место?

Ответ был прост — Шендесс не хотел уходить со своего поста. Слишком сильно он любил свою работу.

Конечно, он был очень стар, но с обязанностями своими пока справлялся прекрасно. Седина мало изменила его внешний облик — в молодости он был светловолос, а короткая стрижка создавала впечатление, что он по-прежнему блондин. Глаза у него были тускло-голубые, одевался он более чем скромно, почти как тренторианские крестьяне.

Первый Оратор мог бы запросто сойти за думлянина, но его скрытые силы никогда не покидали его. В любое мгновение он мог заставить любого человека думать так, как хотелось ему, и сделать так, чтобы ни один, испытавший такое воздействие, никогда и не вспоминал о встрече с ним.

Но такое случалось редко, вернее, почти никогда не случалось. Золотое Правило Второй Академии гласило: «Прибегай к действию лишь в случае крайней необходимости, но перед тем, как действовать, подумай!»

Первый Оратор тихо вздохнул. Живя здесь, в стенах Древнего Университета, совсем недалеко от печального великолепия руин Императорского Дворца, порой волей-неволей приходилось задумываться о том, каким Золотым было это Правило…

Во времена Великого Побоища Золотое Правило готово было порваться, как до предела натянутая струна. Нельзя было спасти Трентор, не пожертвовав Планом Селдона, планом создания Второй Империи. Ради сохранения Плана представлялось гуманным дать погибнуть сорока пяти миллиардам обитателей Трентора, хотя их гибель неминуемо влекла за собой и смерть ядра Первой Империи. Сохранить людей — только отдалить неизбежное. Так или иначе, несколько веков спустя разрушение неминуемо, только тогда его масштабы могут оказаться столь грандиозны, что ни о какой Второй Империи и речи быть не может…

Прежние Первые Ораторы трудились над задачей неотвратимого Великого Побоища целые десятилетия, но не находили ответа — как сберечь Трентор и построить Новую Империю. Из двух зол нужно было выбрать наименьшее, и Трентор погиб!

Сотрудникам Второй Академии тех времен удалось спасти Университет и Библиотеку, сделав их местом выживания Академии, но это навсегда поселило в их сердцах чувство вины. Никто никогда не говорил вслух о том, что между сохранением Университета и Библиотеки и взрывоподобным возвышением Мула есть признаки причины и следствия, но интуиция всегда подсказывала, что неразрывная связь между тем и этим существует.

Сколь ужасны были последствия!

Но вслед за Великим Побоищем и годами царствования Мула наступил Золотой Век Второй Академии.

До этих времен, в течение двух с половиной столетий после кончины Селдона, Вторая Академия, словно стая кротов, таилась в недрах Библиотеки, скрываясь от взглядов последних подданных Империи. В умирающем мире Трентора сотрудники Академии стали тихими, незаметными библиотекарями. Это было удобно, ведь в Галактическую Библиотеку наведывались всё реже и реже, потихоньку стали забывать, как она называется. Этого-то и надо было Второй Академии.

Такую жизнь можно было назвать жизнью лишь с большой натяжкой. Существование ради сохранения Плана — вот что это было. А на другом краю Галактики в это самое время Первая Академия не на жизнь, а на смерть билась с врагами, которые раз от разу становились всё опаснее и сильнее, и не только не имела никакой помощи от Второй Академии, но и не подозревала о её существовании.

Великое Побоище развязало руки Второй Академии — не так давно молодой Гендибаль имел дерзость объявить, что в этом как раз и состояла главная причина, по которой было позволено произойти Великому Побоищу.

После Великого Побоища Первая Империя прекратила своё существование, и за все последующие годы никто из оставшихся в живых на Тренторе никогда не переступал границ Второй Академии без приглашения. Сотрудники Второй Академии пристально следили за тем, чтобы Университет и Библиотека, уцелевшие во времена Великого Побоища, благополучно пережили и годы Великого Возрождения. Из древних построек сохранились только руины Императорского Дворца. Остальное пространство планеты навсегда сняло свои металлические одежды. Бесчисленные, бесконечные коридоры были засыпаны землей, перекрыты, повернуты, разрушены — острые камни и голая земля стали привычным пейзажем везде, за исключением университетского комплекса, где металл по-прежнему покрывал участки почвы, не занятые постройками.

В общем-то ничего особенного — нечто вроде мемориала былого величия, гробницы Империи, но для тренториан, точнее, для думлян это было заколдованное место, дом с привидениями, куда лучше было носа не совать. Так что только сотрудники Второй Академии безбоязненно ступали внутрь древних подземных коридоров и касались сверкающего титана поверхности.

Но даже при такой сверхпредосторожности всё чуть не пошло прахом из-за Мула.

Мул лично побывал на Тренторе. Что, если бы он проведал, чем в действительности является мир, где он находится? В ту пору его материальное оружие было гораздо мощнее того, каким располагали во Второй Академии, а психологическое — почти таким же грозным. Второй Академии пришлось прибегнуть к тактике сдерживания, минимуму действий — любая попытка победить в мгновенной схватке привела бы к тяжелейшим, необратимым последствиям.

Исход поединка целиком зависел от Байты Дарелл, от её решительности и смелости. А ведь она совершила свой подвиг без вмешательства Второй Академии!

Потом наступил Золотой Век — Первым Ораторам, возглавлявшим в те времена Вторую Академию, удалось проявить небывалую активность, положить конец завоевательской карьере Мула, взяв под контроль его сознание. Удалось им остановить и Первую Академию, сдержав её упрямство и любопытство в поисках местонахождения и сущности Второй Академии. Тем, кому принадлежала честь спасти План Селдона, был Прим Пальвер, девятнадцатый в череде Первых Ораторов. План был спасен, но не обошлось без жертв.

Теперь, через сто двадцать лет, Вторая Академия снова была вынуждена скрываться в заброшенной части Трентора. Пряталась она уже не от подданных Империи, а именно от Первой Академии, могущество которой достигло небывалых высот, власть которой в Галактике была почти равна власти Первой Галактической Империи, а что касается развития техники, то она давно обошла Империю.

Веки Первого Оратора сомкнулись, он впал в забытье. Он не спал, но и не бодрствовал, полностью расслабившись.

Хватит печалиться. Всё будет хорошо. Трентор — до сих пор столица Галактики, потому что именно здесь находится Вторая Академия, и она сильнее и мудрее любого из Императоров.

Настанет черед, и возникнет Вторая Империя, совсем не похожая на Первую. Это будет Федеративная Империя: миры, составляющие её, будут обладать значительными правами в области самоуправления, а память об унитарном, централизованном правительстве, тщетно строящем хорошую мину при плохой игре, пытаясь выдать собственную слабость за могущество, навсегда останется в прошлом. Новая Империя должна стать пластичной, гибкой, способной адаптироваться, умеющей выдерживать и амортизировать напряжение… И всегда, всегда ею будут править никому не известные мужчины и женщины из Второй Академии. Трентор по-прежнему останется столицей, и под управлением сорока тысяч психоисториков он станет величавее и могущественнее, чем под управлением сорока пяти миллиардов…

Первый Оратор очнулся. Садилось солнце. Не проговорился ли он? Не обронил ли лишней мысли?

Если любому во Второй Академии приходилось знать много, а говорить мало, то Правящим Ораторам следовало знать ещё больше, а говорить ещё меньше. А уж Первому Оратору суждено было знать больше всех, а говорить, естественно, меньше всех.

Шендесс криво усмехнулся. Сколь соблазнительна всегда была идея тренторианского патриотизма — видение всей цели созидания Второй Империи в образе сотворения гегемонии Трентора! Сам Селдон предостерегал против этого. Ещё пять столетий назад он предвидел, что подобных мыслей не избежать.

Первый Оратор понял, что впал в забытье совсем ненадолго. До встречи с Гендибалем ещё оставалось время.

Шендесс ждал личной встречи с молодым Оратором. Гендибаль мог взглянуть на План свежим взглядом, достаточно острым, чтобы увидеть то, чего не видят другие. Не исключено, что кое-чего и сам Шендесс не видел.

Никому не было ведомо, сколь много почерпнул Прим Пальвер, сам Великий Пальвер из встречи с юным Колем Бенджоамом, которому в ту пору не было и тридцати. Тогда они говорили о возможных вариантах правления Второй Академии, о построении схемы её отношений с Первой. Бенджоам, впоследствии прославленный теоретик, самый выдающийся теоретик со времен Мелдона, никогда никому не рассказывал об этой встрече, но именно ему суждено было стать двадцать первым из Первых Ораторов. Некоторые считали, что он затмил самого Пальвера теми уникальными изменениями в Плане, которые были внесены по его предложению в План в годы правления Пальвера.

Шендесс принялся размышлять о том, что ему может сказать Гендибаль. По традиции способные молодые сотрудники при встрече с Первыми Ораторами всю свою доктрину излагали в начальной фразе. И конечно же, они никогда не просили об этой первой аудиенции по какому-либо тривиальному поводу — для решения малозначительного вопроса. Это могло на корню разрушить всю их последующую карьеру. Не дай бог показаться Первому Оратору легкомысленным прожектером!

Минуло четыре часа, и Гендибаль явился. Внешне он не выглядел взволнованным. Он спокойно ждал — разговор должен был начать Первый Оратор.

— Вы попросили о личной аудиенции, Оратор, — сказал Шендесс, — по вопросу, который вам представляется важным. Не могли бы вы вкратце изложить мне суть дела?

И Гендибаль с олимпийским спокойствием, как будто у него спросили о том, что он ел на обед, ответил:

— Дело в том, Первый Оратор, что План Селдона — бессмыслица!

* * *

Стор Гендибаль был сам себе голова. Он вовсе не нуждался в похвалах со стороны и не помнил такого времени, чтобы ему казалось, будто он никому не нужен. Во Вторую Академию он попал девятилетним мальчиком — его разыскал агент, ощутивший в нём громадные потенциальные способности.

Гендибаль успешно постигал науки, увлекся психоисторией и втянулся в неё, как звездолёт в гравитационное поле. Психоистория окликнула его, и он пошел на её зов. Он прочел от корки до корки труды Селдона в том возрасте, когда другие только пытаются решать дифференциальные уравнения.

Когда ему исполнилось пятнадцать, Гендибаль поступил в Галактический Университет Трентора (так он официально назывался). На предварительном собеседовании у него спросили, каковы его цели на будущее, и он без запинки ответил: «Стать Первым Оратором до сорокалетия».

Но он вовсе не собирался занять пост Первого Оратора, не получив необходимого образования. Он просто считал, что это должно произойти, а каким образом, при каких обстоятельствах — неважно. Приму Пальверу было всего сорок два, когда он занял эту должность.

Квиндор Шендесс воспринял заявление Гендибаля скептически, и скепсис собеседника не укрылся от молодого Оратора, в совершенстве владеющего психологической речью. Он прекрасно понял, как если бы Первый Оратор сказал это вслух: теперь в его досье появится отметка о том, что он, Гендибаль, резок и несговорчив.

Обязательно!

Ну и что? А Гендибаль и не собирался быть покладистым.

Ему уже за тридцать. Ещё два месяца — и будет тридцать один, и он уже заседал за Столом Ораторов. На то, чтобы стать Первым Оратором, оставалось ещё девять лет, и он знал, как этого достичь. Сегодняшняя встреча с Первым Оратором имела определяющее значение для всех его планов и для того, чтобы произвести то впечатление, которое ему хотелось произвести; ему не было нужды изощряться в шлифовке психоязыка.

Когда двое Ораторов Второй Академии говорят между собой, они не пользуются ни одним из известных в Галактике языков. Их речь скорее напоминает мгновенную жестикуляцию, понимание сказанного собеседником заключается в выявлении перемен в линиях мышления.

Чужак не понял бы ни слова, а Ораторы за кратчайший промежуток времени обменивались необходимым объёмом информации, и при этом сказанное ими передать буквально смог бы только ещё один Оратор.

Этот язык имел огромные преимущества — скорость общения и тончайшая нюансировка. Главным же его недостатком было то, что абсолютно невозможно было скрыть от собеседника своё истинное мнение.

Мнение Гендибаля о Первом Ораторе было совершенно определённое: он считал Шендесса человеком, лучшие времена которого остались далеко позади. Старик, как думал Гендибаль, не ждал кризиса, не был к нему готов. Разразись кризис — ему не хватило бы остроты мышления, чтобы осознать действительность и справиться с ней. При всей доброте, мягкости и прочих привлекательных душевных качествах Шендесс был тем самым материалом, из которого строятся несчастья.

Своё мнение Гендибалю следовало не только камуфлировать словами, жестами и выражением лица, но сами мысли держать подальше. Однако он не знал, как сделать, чтобы Первый Оратор не догадался, о чём он думает.

Не могло от него укрыться и понимание того, что думает о нём самом Первый Оратор. Сквозь совершенно очевидные и искренние дружелюбие и доброту виднелась далекая стена удивления и снисходительности. Гендибаль напряг до предела собственную защиту, стараясь если не скрыть всё, что видел и понимал, то, по крайней мере, не демонстрировать этого слишком открыто.

Первый Оратор улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Нет, ноги на стол он не забросил, но излучил верно подобранную смесь самоуверенности, насмешливости и неформальной фамильярности — ровно настолько, чтобы у Гендибаля зародилась неуверенность в том, какой именно эффект произвело его заявление.

Поскольку Гендибалю не было предложено сесть, он был крайне ограничен в средствах нивелировки собственной неуверенности. Скорее всего, Первый Оратор именно на это и рассчитывал.

— План Селдона — бессмыслица? — переспросил Шендесс. — Потрясающее заявление! Вы заглядывали в последнее время в Главный Радиант, Гендибаль?

— Я постоянно сверяюсь с ним, Первый Оратор. Это моя обязанность. Но помимо всего прочего, это доставляет мне удовольствие.

— Вероятно, вы изучаете постоянно лишь те участки Плана, которые вам положено наблюдать по долгу службы. Вероятно, ваша работа носит микроскопический характер — вычленение отдельных систем уравнений, коэффициентов приведения. Дело, безусловно, важное и нужное, но я всегда полагал, что время от времени исключительно полезно упражняться в прослеживании всей линии Плана. Изучение отдельных участков Главного Радианта даёт свои плоды, но обследование его как громадного континента — вот что по-настоящему вдохновляет, заставляет переосмыслить многое. Сказать правду, Оратор, я сам давненько этим не занимался. Давайте посмотрим вместе?

Гендибаль не осмелился колебаться. Нужно было либо с готовностью согласиться на предложение Первого Оратора, либо наотрез отказаться.

— Это было бы великой честью и удовольствием для меня, Первый Оратор.

Шендесс нажал рычажок на крышке письменного стола. Такое устройство находилось теперь в кабинете любого Оратора, и в кабинете Гендибаля в том числе — явное проявление демократии. Вторая Академия представляла собой сообщество равных возможностей во всех проявлениях, порой самых незначительных. Ведь единственной фактической прерогативой Первого Оратора было слово, содержащееся в его титуле — он всегда говорил Первым.

Комната постепенно погрузилась в темноту, но вскоре во мраке засветилась жемчужная дымка. Обе длинные боковые стены кабинета стали молочно-белыми, свечение их разгоралось всё сильнее, и, наконец, на их поверхности возникли аккуратно очерченные уравнения — такие крошечные, что прочитать их можно было с большим трудом.

— Если вы не возражаете, Оратор, — предложил Шендесс с полной уверенностью в том, что возражений и быть не может, — мы уменьшим изображение для того, чтобы одновременно увидеть как можно больше.

Мелкие значки съежились, превратились в тончайшие — с волосок — линии, образовавшие причудливые рисунки на жемчужно-белом фоне.

Первый Оратор коснулся клавиш небольшого пульта, встроенного в подлокотник кресла.

— Вернёмся в самое начало — во времена Гэри Селдона. И сообщим Радианту некоторое движение вперёд. Скорость его составит одно десятилетие за момент наблюдения. При этом у нас возникнет восхитительное ощущение плавания по реке истории, не отвлекаясь на детали. Интересно, вы когда-нибудь проделывали подобное?

— Именно в таком виде — никогда, Первый Оратор.

— А следовало бы. Чувство просто потрясающее. Вот, обратите внимание, сколь широка черная линия в самом начале. В течение первых нескольких десятилетий вероятность отклонений была чрезвычайно низка. Со временем число ответвлений от генеральной линии экспоненциально нарастает, увы. Если бы не тот факт, что при избрании определённого ответвления множество остальных со временем угасает, отмирает, ход истории был бы неуправляем. Конечно, думая о будущем, мы должны быть крайне осторожны в том, на какие угасания рассчитывать и какие ответвления избирать.

— Знаю, Первый Оратор, — сухо отреагировал Гендибаль и ничего не смог поделать с ноткой раздражённости, промелькнувшей в речи.

Первый Оратор пропустил его реплику мимо ушей.

— Обратите внимание на извилистые линии красных значков. В них есть определённая закономерность. По смыслу они должны выглядеть произвольно, случайно, ведь каждый Первый Оратор вступает на высокий пост за счёт внесения дополнений и изменений в План Селдона. Кажется, будто нет никакой возможности предсказать, кому из Ораторов такое дастся легко, а кому придётся напрячься изо всех сил, но тем не менее У меня всегда было подозрение, что чёрные линии Плана Селдона и красные — Ораторских Изменений — следуют чёткому закону с явной зависимостью от времени и мало от чего более.

Гендибаль следил взглядом за течением лет, видел, как красные и чёрные линии пересекаются. Картина создавалась почти гипнотическая. Конечно, линии сами по себе мало что значили — главными были символы, значки, их составляющие.

То тут, то там в красно-черное хитросплетение линий вкрадывался синий ручеек. Затем он исчезал или вливался либо в черную, либо в красную линию.

— Синие Девиации, — сказал Первый Оратор, и чувство недовольства вспыхнуло в сознании обоих Ораторов, заполнив, казалось, всё пространство между ними. — Всё чаще и чаще мы сталкиваемся с ними и наконец приближаемся к Столетию Девиаций…

Так всё и было. Невооруженным глазом было видно, когда именно убийственный феномен Мула выплеснулся на Галактику и буквально переполнил её — Главный Радиант разросся в ширину, переплелся со множеством синих ручейков. Их стало так много, что не сосчитать. Казалось, вся комната стала синей, а линии всё утолщались, ветвились и испещряли поверхность стены, всё более и более покрывая собой генеральную линию Плана…

Достигнув пика, синева постепенно померкла, линии стали тоньше, слились воедино на одно долгое столетие, чтобы потом исчезнуть навсегда. В том месте, где синие линии пропали и остались только чёрные и красные, к Плану приложил руку великий Прим Пальвер.

Вперёд, вперёд…

Линии сплелись в причудливый узел, целиком чёрный, с редкими тонкими красными пометками.

— Это — создание Второй Империи, — сказал Первый Оратор, отключил Радиант, и комната постепенно наполнилась обычным светом.

— Весьма эмоциональное путешествие, — сказал Гендибаль.

— О да, — улыбнулся Первый Оратор. — И вы удивительно старательно прятали свои эмоции, насколько могли. Но это неважно. Позвольте, я выскажу кое-какие соображения. Во-первых, от вашего взора не должно было укрыться практически полное отсутствие Синих Девиаций со времен Прима Пальвера — другими словами, за последние сто двадцать лет. Думаю, вы заметили также, что в будущие пять столетий серьёзных вероятностей появления Синих Девиаций также не наблюдается. Надеюсь, от вас не укрылось и то, что мы уже начали расширять возможности психоистории за пределы создания Второй Империи. Без сомнения, вам известно, что Гэри Селдон, гениальность которого непререкаема, не был и не мог быть всезнающим. Мы оживили его теорию. О психоистории мы теперь знаем куда больше, чем знал он сам.

Селдон завершил свои расчёты временем создания Второй Империи, но мы пошли дальше. Фактически — и мне не стыдно в этом признаться — разработка нового Гипер-Плана, рассчитанного на времена после создания Второй Империи, — это моя заслуга, и именно это позволило мне занять пост Первого Оратора.

Всё это я говорю вам, чтобы избежать лишних слов в предстоящей беседе. Учитывая всё это, как можете вы утверждать, что План Селдона — бессмыслица? Он безупречен. Тот простой и очевидный факт, что мы пережили Столетие Девиаций, при всем уважении к гению Прима Пальвера, — лучшее подтверждение безошибочности Плана. Где же вы видите просчёты, молодой человек? Как можете вы заявлять, что План — бессмыслица?

Гендибаль выпрямился во весь рост.

— Вы совершенно правы, Первый Оратор. План Селдона безупречен.

— Следовательно, вы отказываетесь от своего заявления?

— Нет, Первый Оратор. Именно его безупречность порочна. Более того, она фатальна!

* * *

Взгляд Первого Оратора был хладнокровен. Он умел скрывать свои чувства, и некомпетентность Гендибаля в этом отношении забавляла его. Молодой человек изо всех сил старался маскировать эмоции при каждом мыслеобмене, но всякий раз обнаруживал себя целиком.

Шендесс бесстрастно разглядывал молодого Оратора: Гендибаль был строен и поджар. У него были тонкие губы и жилистые, беспокойные руки с длинными, изящными пальцами. В глубоко посаженных тёмных глазах таился тлеющий огонь.

«Трудновато будет, — подумал Первый Оратор, — заставить такого отказаться от своих убеждений».

— Вы упражняетесь в парадоксах, Оратор, — сказал Шендесс.

— Безусловно, моё утверждение звучит парадоксально, Первый Оратор, поскольку мы слишком сильно привыкли многое в Плане принимать как данность, не задаваясь вопросами.

— Какой же вопрос задаёте вы в таком случае?

— Дело в самой сущности Плана. Нам всем известно, что План не сработает, если его природа и даже самое его наличие станет известно слишком многим из тех, чье поведение предполагается прогнозировать.

— Полагаю, Гэри Селдон это понимал. Полагаю, кроме того, что именно это стало одной из аксиом психоистории.

— Он не предусмотрел появления Мула, Первый Оратор, и поэтому не мог предвидеть того интереса, который проявит ко Второй Академии Первая, когда мы вынуждены были раскрыться.

— Гэри Селдон… — начал Первый Оратор, осекся и умолк.

Все сотрудники Второй Академии знали, как выглядел Гэри Селдон внешне. Его двух- и трёхмерные изображения, барельефы и статуи можно было встретить повсюду. Но на них он всегда был запечатлен таким, каким был в последние годы жизни, — стариком, с изборожденным морщинами мудрой старости лицом, символизируя квинтэссенцию зрелости гения.

И вдруг, совершенно неожиданно для себя самого, Первый Оратор вспомнил фотографию, которая, как предполагалось, изображала Селдона в молодости. На неё никто большого внимания не обращал — сама мысль представить Селдона молодым казалась нелепой. Однако Шендесс видел эту фотографию, и Стор Гендибаль на мгновение показался ему поразительно похожим на молодого Селдона!

Он тут же одернул себя. Смешно и глупо! Просто один из предрассудков, которым подвержены все люди без исключения, как бы рациональны ни были. Конечно, его поразило чисто внешнее сходство. Если разобраться, сомнительное. Будь у Шендесса сейчас перед глазами та фотография, он бы обязательно уверился, что никакого особого сходства нет — иллюзия. Но вот только почему эта нелепая мысль пришла ему в голову именно сейчас?!

Он быстро овладел собой. Мгновенное колебание, краткая рассеянность, слишком мимолетная, чтобы кто-то мог заметить её, разве только другой Оратор. Пусть Гендибаль интерпретирует эту рассеянность как ему заблагорассудится.

— Гэри Селдон, — твёрдо, уверенно повторил он, — прекрасно знал, что существует колоссальное число вероятностей, предвидеть которые он не в силах, и именно поэтому создал Вторую Академию. Мы также не предвидели появления Мула, но быстро распознали его, а когда он выступил против нас, остановили его. Мы не предвидели и возможного интереса к нам со стороны Первой Академии, но, как только он возник, мы и ему положили конец. Где вы видите ошибку, Оратор?

— Во-первых, — сказал Гендибаль, — интерес к нам в Первой Академии вовсе не иссяк.

Первый Оратор сразу заметил, насколько увереннее заговорил Гендибаль. Значит, от него не укрылось краткое замешательство Первого Оратора, и он интерпретировал его как некую слабость. Это надо учесть.

— Позвольте возразить, — пошел в атаку Шендесс. — Вполне вероятно, что в Первой Академии могут сыскаться люди, которые сравнят ту полную тревог и потерь жизнь, что вела Первая Академия в течение почти четырёх столетий, с её безоблачным, безмятежным существованием на протяжении последних ста двадцати лет. Сравнят и придут к выводу, что это связано с той заботой, какую Вторая Академия проявляет о выполнении Плана, — тут им не откажешь в правоте и справедливости. Сделав такой вывод, они могут решить, что на самом деле Вторая Академия уничтожена не была, и также будут правы. И действительно, у нас есть сведения о том, что некий молодой человек из столицы Академии, Терминуса, член тамошнего правительства, просто-таки убеждён в этом… Имя его запамятовал, к сожалению…

— Голан Тревайз, — уточнил Гендибаль. — Именно я первым сообщил об этом, именно я направил материалы на эту тему вам, Первый Оратор.

— О! — воскликнул Первый Оратор с подчеркнутым уважением. — И как же вышло, что он привлек ваше внимание?

— Один из наших агентов на Терминусе прислал традиционный отчёт о вновь избранных членах Совета Академии — дело привычное, и Ораторы, как правило, особого внимания к такого рода сообщениям не проявляют. Однако именно этот отчёт вызвал у меня интерес, не сам отчёт, конечно, а то, как необычно и подробно в нём описан этот молодой Советник, Голан Тревайз. Судя по характеристике, которую ему даёт наш агент, этот человек необычайно самоуверен и настроен крайне воинственно.

— Почувствовали родственную душу?

— Вовсе нет, — не отреагировав на язвительное замечание, парировал Гендибаль. — Он показался мне беззлобным человеком, совершающим экстравагантные поступки, но такая характеристика меня не устроила. Я приступил к более углубленному исследованию. Довольно быстро я понял, что этот человек мог бы стать крайне ценен для нас, если бы нам удалось завербовать его, когда он был моложе.

— Весьма вероятно, — сказал Первый Оратор. — Однако вам прекрасно известно, что мы не занимаемся вербовкой на Терминусе.

— Известно, конечно. Как бы то ни было, даже при отсутствии нашей тренировки и обучения он обладает необычайной интуицией. Она, правда, совершенно неупорядоченна. Меня нисколько не удивило, что этот человек догадался, что Вторая Академия до сих пор существует. Мне это представилось настолько важным, что я немедленно послал сообщение вам, Первый Оратор.

— Судя по тому, как вы рассказываете об этом, появились новые подробности?

— Да. Поняв, что мы до сих пор существуем, этот Тревайз изложил свою точку зрения в крайне резкой форме, нарушив некие принципы Академии. В результате он изгнан с Терминуса.

Брови Первого Оратора резко вздернулись.

— Неожиданный поворот событий. Вы хотите, чтобы я дал оценку происходящему, не так ли? Без помощи компьютера оценка будет приблизительная, грубая… Попробую решить несколько уравнений Селдона в уме… Мой вывод таков: проницательная Мэр, также способная предположить, что Вторая Академия всё ещё существует, предпочла избавиться от неугодного ей Советника, который кричит об этом на всю Галактику и тем самым рискует навлечь опасность на Первую Академию. Полагаю, Бранно Бронзовая решила, что будет спокойнее услать Тревайза подальше от Терминуса.

— Она могла бы посадить его в тюрьму или казнить.

— Уравнения становятся ненадежны, Оратор, если их применять при рассмотрении поведения отдельного человека, это вам должно быть известно. Они имеют смысл только в приложении к реакциям крупных сообществ. Поведение отдельных людей, следовательно, непредсказуемо, и вероятно предположить, что Мэр — гуманный человек и считает тюремное заключение, не говоря уже о казни, немилосердным.

Гендибаль молчал. Но это было не просто молчание, это было преднамеренное молчание. Он затянул паузу ровно настолько, чтобы у Первого Оратора зародились сомнения в высказанной им оценке событий, но чтобы рассердиться тот не успел.

Паузу Гендибаль выдержал и сообщил:

— А я не склонен к такой интерпретации. Я полагаю, что Тревайз в данный момент является оружием величайшей опасности за всю историю Второй Академии — гораздо более грозным, чем Мул!

* * *

Гендибаль был доволен. Новое заявление сработало превосходно. Первый Оратор этого не ожидал и вышел из равновесия. Теперь перевес был на стороне Гендибаля. Если и были у него какие-то сомнения в собственном превосходстве, они тут же развеялись после вопроса Шендесса:

— Имеет ли это какое-то отношение к вашему предыдущему заявлению относительно бессмысленности Плана Селдона?

Гендибаль на полной скорости рванул вперёд по волнам уверенности, не давая Первому Оратору опомниться:

— Первый Оратор, тот факт, что Прим Пальвер восстановил русло течения Плана, никаких сомнений не вызывает. Ему удалось компенсировать те страшные аберрации, которые возникли в конце Столетия Девиаций. Взгляните на Главный Радиант, и вы увидите, что Девиации сохранялись всего два десятилетия после смерти Пальвера, и с тех пор их просто не было. Ни единой! Честь столь гладкого течения Плана должна бы, по идее, принадлежать Первым Ораторам, занимавшим этот высокий пост после Прима Пальвера, но это мне не представляется вероятным.

— Вот как? Ну конечно, Пальверов среди нас не было, но… что тут такого невероятного?

— Да будет мне позволено изложить свою точку зрения, Первый Оратор? Пользуясь методами психоисторической математики, я мог совершенно точно доказать, что шансы полного исчезновения Девиаций ничтожно малы — независимо от того, что бы ни предпринимала Вторая Академия. Вы можете отказаться от подробного заслушивания, это займет примерно полчаса вашего драгоценного времени. Тогда, если вы откажетесь, я могу созвать общее Собрание Стола Ораторов и изложить всё там. Но мне не хотелось бы упускать время и провоцировать ненужные споры.

— Да. Верно. Кроме того, для меня это означало бы потерю авторитета. Излагайте немедленно. Но… одно предупреждение.

Первый Оратор ухватился за соломинку.

— Если окажется, что всё это глупо и бессмысленно, я этого не забуду, учтите.

— Если это окажется глупо и бессмысленно, — гордо и легко сказал Гендибаль, — я отступлюсь и немедленно подам в отставку.

Объяснение заняло гораздо больше получаса, поскольку Первый Оратор самым скрупулезным образом рассматривал все детали математической проработки.

Некоторое время у Гендибаля ушло на умелую демонстрацию собственного микро-Радианта. Это прибор, с помощью которого можно было вычленить любой участок генеральной линии Плана в голографическом изображении, и при этом не требовалось ни горизонтальной поверхности стен, ни пульта размером с письменный стол, — его начали применять всего десять лет назад, и Первый Оратор с ним ещё не освоился. Гендибаль знал об этом, а Шендесс видел, что Гендибаль это знает.

Гендибаль набросил петельку микропульта на большой палец правой руки, а четырьмя остальными пальцами принялся манипулировать крошечными кнопками с такой лёгкостью, будто играл на музыкальном инструменте (раскроем секрет: он заранее подготовился к разговору и написал себе шпаргалку, но Первый Оратор её не видел).

Уравнения, которые демонстрировал Гендибаль, скользили вперёд и назад, как юркие змейки, сопровождая его пояснения. Он мог, если бы это понадобилось, представить подробнейшие объяснения, аксиомы и графики, как двух-, так и трёхмерные, не говоря о проекциях многомерных взаимосвязей.

Пояснения Гендибаля были продуманны, остры и изящны, и Первый Оратор отставил всякие мысли о психологическом состязании. Он был побеждён.

— Не могу припомнить такого анализа, — сказал он. — Чья это работа?

— Моя, Первый Оратор. Моя собственная. Математические выкладки уже опубликованы.

— Весьма похвально, Оратор Гендибаль. Если вы будете продолжать в таком духе, это позволит вам занять пост Первого Оратора после моего ухода в отставку.

— Я и не помышлял об этом, Первый Оратор… но, поскольку вы мне всё равно не поверите, я лгать не стану. Да, я думал об этом и надеюсь, что стану Первым Оратором, поскольку, кто бы ни метил на этот пост, он должен будет совершитьпроцедуру, суть которой известна пока лишь мне одному.

— От скромности вы не умрете, — вздохнул Первый Оратор. — Что за процедура? И не мог ли бы нынешний Первый Оратор осуществить её? Если я оказался слишком стар для того, чтобы отважиться на такой творческий подвиг, какой совершили вы, может быть, мне ещё хватит ума для того, чтобы пойти в указанном вами направлении?

Признал поражение, милосердная уступка! Сердце Гендибаля дрогнуло, смягчилось, он по-человечески оценил этот шаг Первого Оратора, хотя понял, что намерения старика именно таковы, как он сказал.

— Благодарю вас, Первый Оратор. Безусловно, мне понадобится ваша помощь и поддержка. Не смею ожидать, что мне удастся убедить Стол Ораторов в своей правоте, если вы меня не поддержите (добром за добро). Надеюсь, вы согласны со мной теперь, когда я продемонстрировал невероятность того, что исчезновение Девиаций — целиком и полностью дело наших рук.

— Это для меня очевидно, — согласился Шендесс. — Если ваши математические выкладки верны, из них следует, что для восстановления Плана необходим учет возможности прогнозирования поведения малых групп людей, даже отдельных людей, с высокой степенью вероятности.

— Именно так. Поскольку же психоисторическая математика такого не позволяет, Девиации исчезнуть не могли, более того, их не может не быть. Следовательно, вы понимаете, что именно я имел в виду, заявив ранее, что как раз безукоризненность, безупречность выполнения Плана Селдона и делает его ошибочным.

— Следовательно, — сказал Первый Оратор, — либо План Селдона действительно не предусматривает Девиаций, либо что-то не так с вашей математикой. Поскольку же в Плане Селдона действительно не отмечается Девиаций уже столетие с лишним, тем более вероятно, что в ваших математических выкладках есть погрешность… но никаких ошибок я не заметил.

— Вы были бы совершенно правы, Первый Оратор, если бы не существовало третьей альтернативы. Очень может быть, что и План Селдона не допускает Девиаций, и с моей математикой всё в порядке, когда она доказывает, что это невероятно.

— Не вижу альтернативы.

— Давайте допустим, что выполнение Плана Селдона контролируется с помощью психоисторического метода, совершенного настолько, что поведение маленьких групп людей, даже отдельных людей, прогнозироваться может. Иными словами, может с помощью такого метода, которым ни вы, ни я не располагаем, да и никто во Второй Академии. Тогда, и только тогда, мои математические выкладки покажут, что в Плане Селдона действительно нет Девиаций и быть не может!

Наступила пауза (по обычным представлениям, никакой паузы и в помине не было, лишь по стандартам Второй Академии). Затем Первый Оратор сказал:

— Мне такой метод психоисторического анализа действительно незнаком и, насколько я понял, вам тоже. Если он неведом нам с вами, остаётся единственная возможность — некий Оратор или группа Ораторов разработала такого рода микропсихоисторию и утаила этот секрет от остальных членов Стола. Надеюсь, вы не откажетесь признать, что вероятность такого поворота событий ничтожно мала? Или вы не согласны?

— Согласен.

— Следовательно, либо ваш анализ неверен, либо микропсихоистория находится в руках некой группы за пределами Второй Академии.

— Совершенно верно, Первый Оратор. Именно о такой альтернативе я думал.

— Можете продемонстрировать справедливость этого предположения?

— Формально — не могу. Но вспомните: разве уже не было в истории случая, когда один-единственный человек повредил Плану Селдона, обрабатывая сознание отдельных людей?

— Вы говорите о Муле?

— Конечно.

— Но Мулу удалось лишь на время сорвать выполнение Плана. Теперь же проблема состоит в том, что План Селдона выполняется прекрасно — слишком хорошо, как показывает ваша математическая проработка. Для такого нужен… Анти-Мул — некто, способный нарушить План, но действующий из совершенно иных соображений: не сорвать План, а усовершенствовать его.

— Всё верно, Первый Оратор. Я не додумался до такого определения. Кем был Мул? Мул был мутантом. Но откуда он взялся? Какова причина его появления на свет? Этого никто не знает. Разве их не могло быть больше?

— Не могло, скорее всего. Ведь единственное, что мы знаем о Муле наверняка, так это то, что он был бесплоден. Отсюда и произошла его кличка. Или вы полагаете, что это — легенда?

— Я говорю не о потомках Мула. Разве не вероятно, что Мул был чем-то вроде выродка в некоем сообществе, которое теперь значительно расплодилось и, обладая в полной мере способностями Мула, не стремится нарушить План Селдона, а наоборот — помогает его выполнению?

— Но почему, ради всего святого, они обязаны нам помогать?

— А мы почему сохраняем План? Мы собираемся создать Вторую Империю — вернее будет сказать, это суждено совершить нашим интеллектуальным наследникам. По нашим расчётам, именно они станут теми, кто будет принимать решения в будущем. Если же некая другая группа печется о сохранении Плана ещё более усердно, чем мы, они, видимо, вовсе не собираются предоставить нам право принимать решения. Решения будут принимать они — но какие? Так не следует ли нам попытаться выяснить, к какого рода Второй Империи они нас влекут?

— Каким же образом вы предлагаете выяснить это?

— Начнем с того, Первый Оратор, что попробуем уяснить, зачем Мэру Терминуса понадобилось отправлять в ссылку Голана Тревайза. Ведь, поступив так, она позволила потенциально опасному человеку разгуливать по всей Галактике. В то, что она действовала из соображений гуманности и милосердия, я не верю. В исторической ретроспективе лидеры Первой Академии всегда действовали сугубо реалистично — чаще всего это означает, что факторы морального порядка не имели для них определяющего значения. Один из их героев — Сальвор Гардин — открыто заявлял, что он против всякой морали вообще. Нет, я не думаю, что Мэр действовала по принуждению агентов Анти-Мулов, да будет мне позволено воспользоваться вашим определением. Я думаю, что Тревайза завербовали они и что он служит оружием величайшей опасности для нас. Смертельной опасности.

И Первый Оратор сказал:

— Клянусь Селдоном, вы можете быть правы. Но как мы сумеем убедить в этом Стол?

— Первый Оратор, не преуменьшайте собственного авторитета.

Глава 6

ЗЕМЛЯ

Тревайз устал, вспотел, был раздражён. Они с Пелоратом только что позавтракали в маленькой столовой — отдельном отсеке.

— Удивительно! — нарушил молчание Пелорат. — Мы летим только два дня, а я уже привык, освоился, чувствую себя превосходно! Правда, недостает природы, свежего воздуха и всякого такого прочего. Странно… Странно, что недостает, правда? Раньше, когда всё это было вокруг меня, я на такие мелочи внимания не обращал, знаешь ли. Но самое главное — со мной моя любимая библиотека, то есть всё, что мне нужно по-настоящему, и поэтому мне ни капельки не страшно в космосе теперь. Просто потрясающе, знаешь ли!

Тревайз издал какой-то неопределённый звук. Он, казалось, смотрел внутрь себя.

— Ты о чём-то думаешь, Голан? Прости, я не хотел тебя тревожить. Просто мне показалось, что ты меня слушаешь. Я понимаю — собеседник из меня никудышный, я всегда был занудой, знаешь ли. Вот. Но о чём ты думаешь?.. Скажи, что-нибудь не так? Мы попали в беду? Скажи, не бойся. Помощи от меня, конечно, мало, но я не испугаюсь, ты не думай, дружочек.

— Попали в беду? — рассеянно переспросил Тревайз, стряхнул задумчивость и нахмурился. — С чего ты взял?

— Я про корабль. Ну всё-таки — новая модель. Мало ли что, вдруг что-то не в порядке?

Пелорат неловко улыбнулся.

Тревайз энергично покачал головой:

— Зря беспокоишься, Джен. Всё в полном порядке, всё работает как надо. Просто… я искал гиперреле.

— А, понятно… то есть совсем непонятно, знаешь ли. Что такое гиперреле?

— Сейчас объясню, Джен. Мне нужно держать связь с Терминусом. Я могу выйти на связь в любое время, как только захочу, а Терминус, со своей стороны, может в любое время связаться со мной. Они знают координаты корабля, наблюдают за траекторией нашего полёта. Даже если бы они не знали, где мы находимся, они могли бы лоцировать местонахождение нашего корабля методом масс-сканирования. Этим способом можно найти в космосе нечто объёмное — корабль или, скажем, метеорит. Отличить корабль от метеорита они могут за счёт обнаружения источника энергии, а найдя таковой, можно идентифицировать конкретный корабль. Понимаешь, нет двух кораблей, совершенно одинаковых с точки зрения использования энергии. Что-то есть в нашем корабле типичное только для него, и его особенности зафиксированы в реестрах Терминуса.

— Знаете, Тревайз… знаешь, Голан, — задумчиво проговорил Пелорат, — у меня такое впечатление, что все успехи цивилизации — не что иное, как упражнения в ограничении свободы.

— Не исключено, что ты прав. Однако раньше или позже мы будем вынуждены перейти в гиперпространство, иначе нам придётся вечно болтаться в парсеке-двух от Терминуса. О межзвёздных перелетах тогда и говорить нечего. Переходя в гиперпространство, мы теряем связь с обычным пространством. Перемещение происходит за краткие мгновения реального времени, и при этом мы покрываем расстояние в сотни парсеков. После перемещения мы можем оказаться в месте, координаты которого трудно прогнозировать заранее, и фактически обнаружить нас будет трудновато.

— …Понимаю, — кивнул Пелорат. — Понимаю.

— Трудновато, если только на нашем корабле не установлено гиперреле. Гиперреле способно послать сигнал через гиперпространство — такой сигнал у каждого конкретного корабля свой собственный. И тогда на Терминусе знали бы, где мы находимся в любое время. Вот подтверждение твоей мысли, Джен. Тогда нигде во всей Галактике мы бы не смогли спрятаться от поисковой техники Академии.

— Но, Голан… зачем нам прятаться? Разве мы не нуждаемся в защите Академии?

— Почему? Нуждаемся, конечно, но только тогда, когда сами об этом попросим. Ты же сам сказал: «Успехи цивилизации — не что иное, как упражнения в ограничении свободы». Ну так вот: мне такое ограничение не по вкусу. Я хочу лететь куда угодно, куда захочу, чтобы меня не трогали, если только мне не понадобится помощь и защита. И в этом смысле я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы у нас на борту не было гиперреле.

— Но… ты нашёл его, Голан?

— Нет. Не нашёл. Нашёл бы — наверное, сумел бы его поломать.

— А ты бы узнал его, если бы нашёл?

— В том-то и загвоздка! Я могу не узнать его по виду! В принципе, я представляю себе, как должно выглядеть гиперреле, но ведь это корабль последней модели, и тут его могли так хитро запрятать, что ни за что не догадаешься, где оно.

— Но ведь, с другой стороны, ты мог его не найти именно потому, что его просто нет.

— Не знаю. Пока не уверюсь, что его действительно нет, о Прыжке даже и думать не хочу.

— А-а-а… Так вот в чём дело! А я-то думал, почему это мы всё плывем и плывем в пространстве и всё не прыгаем… Я, знаешь ли, слыхал о Прыжках. Признаться, немного побаивался и всё ждал, когда ты скажешь мне, что надо пристегнуться или таблетку какую-нибудь дашь… ну или что-то в этом роде.

Тревайз не смог сдержать улыбки:

— Бояться нечего. То, о чём ты говоришь, — страшная древность. На таком корабле, как у нас, всё предоставлено компьютеру. Нужно только дать ему соответствующие инструкции, а всё остальное он сделает сам. Даже не почувствуешь, что что-то произошло, только картина в иллюминаторе изменится, вот и всё. Если ты видел когда-нибудь слайд-шоу, то представляешь себе, как это бывает, когда кадры быстро сменяют друг друга. Вот так примерно выглядит Прыжок.

— Бог мой! Я ничего не почувствую? Правда? Это даже как-то обидно, знаешь ли.

— Ну я, по крайней мере, никогда ничего не ощущал, а ведь я летал не на таких современных кораблях, как наша малютка… Но Прыжок мы пока не совершили не только потому, что я не нашёл гиперреле. Нам нужно улететь подальше от Терминуса и от его солнца. Чем дальше мы будем находиться от любого объекта с большой массой, тем легче проконтролировать Прыжок и произвести выход в обычное пространство в заданных координатах. В экстренных случаях можно, конечно, пойти на риск и совершить Прыжок, находясь всего в двухстах километрах от поверхности планеты, но тогда приходится положиться на удачу и надеяться, что всё сойдёт благополучно. Правда, пустого пространства в Галактике гораздо больше, чем занятого, но всегда есть вероятность, что после Прыжка окажешься где-нибудь поблизости от крупной звезды, а то и в самом центре Галактики. Тогда и глазом моргнуть не успеешь, как заживо изжаришься. Чем дальше держишься от крупных объектов, тем меньше такая вероятность.

— Что ж, тогда я целиком полагаюсь на твою осторожность. Насколько я понимаю, торопиться нам особо некуда.

— Вот именно… В особенности потому, что я бы сейчас душу отдал на заклание, чтобы найти гиперреле до первого Прыжка… либо я должен убедиться, что его здесь нет.

Тревайз снова глубоко задумался, и Пелорат осторожно, но довольно громко поинтересовался:

— И долго ты будешь искать? Сколько времени это займет?

— Что именно?

— Я хотел спросить… когда бы ты совершил Прыжок, если бы не искал гиперреле?

— Ну… при нашей скорости и траектории… скажем, на четвертый день после старта. К концу четвертого дня. Точное время определю с помощью компьютера.

— Значит, на поиски у тебя ещё целых два дня. Можно я выскажу предложение?

— Валяй высказывай.

— В своей работе мне часто приходилось сталкиваться… конечно, у меня совсем другая работа, не такая, как твоя… но все-таки что-то общее всегда есть. Словом, когда зацикливаешься на чем-то одном, постоянно об этом думаешь — толку мало. Но стоит расслабиться, отвлечься, заняться чем-то другим — и твоё подсознание, освободившись от гнета раздумий, сможет решить твою проблему.

Тревайз зажмурился и рассмеялся:

— Действительно, а почему бы и нет?! Скажи-ка мне, Профессор, почему тебя так интересует Земля? И почему вообще затеян этот странный поиск конкретной планеты? Этой прародины человечества?

— А, понятно… — Пелорат радостно покивал. — Это было давно. Лет этак тридцать назад. Я, знаешь ли, собирался выучиться на биолога, когда поступал в колледж. Особенно меня интересовало разнообразие биологических видов в различных мирах. Хотя… разнообразие — не совсем верное слово. Вариаций, как тебе известно… хотя, наверное, неизвестно, — очень немного. Все формы жизни по всей Галактике — как минимум известные нам на сегодняшний день, — обладают белково-водно-нуклеиновой структурой.

— Я учился в военном колледже, — сказал Тревайз, — и там большое внимание уделялось ядерной физике и гравитации, но не такой уж я узкий специалист. О химических основах жизни я кое-что знаю. Нас учили тому, что вода, белки и нуклеиновые кислоты — единственная возможная основа для биологической жизни.

— Несколько поспешное заключение, знаешь ли. Правильнее было бы сказать, что до сих пор не найдено других форм жизни. Гораздо более удивительно то, что индигенные, эндемичные формы жизни — виды, которые бы обнаруживались только на одной планете, — удивительно немногочисленны. Большинство из существующих видов, включая и Homo sapiens, расселены по всем или, по крайней мере, большинству обитаемых миров Галактики и весьма сходны между собой биохимически, физиологически и морфологически. Индигенные виды же, с другой стороны, резко отличаются по межвидовым и внутривидовым признакам.

— И что из этого следует?

— Вывод таков: какой-то один мир в Галактике — один-единственный — отличается от всех остальных. Десятки миллионов миров в Галактике развили жизнь — простейшую, примитивную, хрупкую, трудно сохраняемую, не слишком разнообразную, не легко распространяемую. И единственный мир, только один, развил жизнь миллионов видов, да-да, именно миллионов, и некоторые из этих видов были высокоспециализированными, высокоразвитыми, с громадными способностями к размножению и распространению, включая нас. Мы оказались настолько разумны, что создали цивилизацию, разработали технику космических полётов и колонизировали Галактику. А распространяясь по Галактике, мы всюду брали с собой и распространяли другие виды, другие формы жизни, связанные между собой и с нами.

— Не понимаю, что тут такого удивительного, — равнодушно сказал Тревайз. — Всё разумно. Да, в итоге мы имеем «человеческую» Галактику. Если предположить, что начало этому было положено в одном-единственном мире, то он действительно должен был отличаться неким многообразием видов. А почему бы и нет? Вероятность столь бурного развития жизни ничтожно мала, один против миллиона, следовательно, такое могло случиться в одном из сотен миллионов миров. Вполне может быть, что такой мир действительно был только один.

— Но что сделало этот мир столь уникальным, не похожим на другие? — подхватил его мысль Пелорат. — Какие условия?

— Простая случайность, наверное. Ведь, в конце концов, люди и те формы жизни, что они таскали за собой, теперь живут на десятках миллионов планет, а раз каждая из них способна поддерживать существование жизни, значит, каждая и годится на эту роль.

— Нет! — горячо возразил Пелорат. — Нет и нет! С тех пор как человечество развило технику и вовлекло себя в тяжкую борьбу за выживание, оно действительно научилось адаптироваться в любом мире — даже в таком, прямо скажем, малогостеприимном, как Терминус. Но разве можно себе представить, что на Терминусе могла зародиться разумная жизнь? Ведь когда на Терминус прибыли первые Энциклопедисты, они обнаружили там лишь мохоподобную растительность на скалах и кое-каких насекомых. Почти все они были уничтожены, люди заселили землю и водоемы рыбой, кроликами и козами, посадили деревья, засеяли землю зерном и так далее. Мы не оставили от индигенной жизни ничего — только то, что теперь живёт в зоопарках и аквариумах.

— Гм-м-м… — нахмурился Тревайз.

Пелорат с минуту молча смотрел на него, потом вздохнул:

— Тебе до этого дела нет, я понимаю. Неудивительно. Правду сказать, мало я встречал людей, кому это было бы интересно. Наверное, я сам виноват — не умею увлекательно рассказывать, хотя меня самого это ужасно интересует.

— Почему? — пожал плечами Тревайз. — Очень интересно. Ну… ну и что?

— Разве тебе не кажется, что, с чисто научной точки зрения, было бы интересно исследовать мир, давший начало единственному по-настоящему процветающему экологическому равновесию, который когда-либо знала Галактика?

— Наверное, если бы я был биологом… Но я же не биолог, так что ты должен меня простить.

— Ну конечно, дружочек, конечно… Но дело в том, что я и биологов мало встречал, кто бы этим заинтересовался. Ну так вот… Как я уже сказал, я увлекался когда-то биологией. Я попробовал заговорить об этой проблеме с профессором, но он остался равнодушен. Посоветовал мне уделять больше внимания практическим вопросам, не витать в облаках. Но мне было так скучно, что в конце концов я переключился на историю, ею я увлекался ещё в подростковом возрасте, но тогда это было просто хобби… В общем, я принялся изучать «Вопрос о Происхождении» с этой точки зрения.

— По-моему, — вставил Тревайз, — тебе следовало бы возблагодарить своего профессора: он подарил тебе дело жизни.

— Да, пожалуй, можно и так сказать. Это ведь так замечательно! Знаешь, я никогда не устаю от своей работы, она мне никогда не надоедает. О, как бы мне хотелось, чтобы тебе это тоже стало интересно! Я так устал говорить с самим собой…

Тревайз запрокинул голову и громко расхохотался.

— Почему ты смеешься надо мной, Голан? — оторопело и обиженно спросил Пелорат.

— Не над тобой, Джен! Над собственной тупостью. Дело в том, что ты был совершенно прав. Там, где ты корифей, я полный профан. Да, ты прав на все сто.

— В чём? В постановке вопроса о происхождении человечества?

— Да нет! Прости, не исключено, что и в этом тоже. Я хотел сказать, как прав ты был, когда посоветовал мне отвлечься от того, о чём я думал. Всё сработало! И когда ты говорил о том, как появилась жизнь, я понял, как найти гиперреле, если оно, конечно, есть.

— О, вот как?

— Да, вот так! Ведь это просто сводило меня с ума. Я искал реле так, будто нахожусь на корабле древней модели — таком тренировочном корабле, на каком летал когда-то, то есть занимался тем, что изучал все отсеки глазами, разыскивая нечто такое, что выглядело бы не похожим на все остальные предметы. Я забыл, что этот корабль — продукт тысячелетнего развития технической цивилизации. Понимаешь?

— Нет, Голан, — признался Пелорат.

— У нас есть компьютер. Как я мог о нём забыть?

Он схватил Пелората за руку и потащил в свою каюту.

— Сейчас попытаюсь связаться… — сказал Тревайз, положив ладони на крышку стола.

Нужно было попробовать наладить связь с Терминусом, который находился от них на расстоянии в несколько тысяч километров.

«Выходи на связь. Говори!»

Он чувствовал себя так, будто все нервные окончания вытянулись, натянулись, как струны, рванулись наружу с кошмарной скоростью — не иначе как со скоростью света, ведь именно она была нужна, чтобы наладить связь.

Тревайз ощутил прикосновение, нет, не прикосновение… не было для этого подходящего слова, но он знал, что Терминус на связи, и, хотя расстояние между кораблем и планетой преодолевалось со скоростью примерно двадцать километров в секунду, было полное ощущение, что корабль недвижим и между ними всего несколько метров…

Он ничего не сказал. Он молчал. Он просто проверял сам принцип связи. И молчал.

Неподалеку, всего в восьми парсеках, находился Анакреон, по Галактическим стандартам ближайшая крупная планета для задворок Галактики. Чтобы сигнал дошел туда, потребовалось бы пятьдесят два года при скорости света, достаточной для связи с Терминусом.

«Доберись до Анакреона! Думай об Анакреоне! Думай о нём чётко, ясно, как только можешь. Ты знаешь о своём положении относительно Терминуса и Центра Галактики, ты изучал планетографию и историю, решал военные задачки. Помнишь эти задачки на необходимость захвата Анакреона? Господи! Да ведь ты был на Анакреоне! Картинку! Представь себе Анакреон! Будь здесь гиперреле, ты бы представил его себе, как наяву! Ну! Ну!»

Ничего. Ноль эмоций. Нервные окончания дрогнули, расслабились, напряжение спало.

— Нет у нас гиперреле, Джен. Я уверен. А если бы не внял твоему совету, я бы искал его ещё неизвестно сколько времени.

Пелорат, не изменившись в лице, довольно кивнул:

— Как я рад, что хоть чем-то сумел тебе помочь. Означает ли это, что мы совершим Прыжок?

— Нет, всё-таки выждем два дня, чтобы всё вышло как нужно. Я говорил тебе, помнишь, — нам нужно улететь подальше от Терминуса. У меня так или иначе ушла бы пара дней на ознакомление с кораблем незнакомой конструкции и расчёт Прыжка, но… у меня такое впечатление, что компьютер отлично сам справится.

— Ой… значит, нам предстоит скучать ещё целых два дня?

— Скучать? — широко улыбнулся Тревайз. — Ничего подобного! Мы, дружище Джен, будем говорить о Земле.

— Правда?! — обрадованно воскликнул Пелорат. — Тебе хочется сделать старику приятное?! Как мило с твоей стороны. Очень мило, дружочек.

— Ерунда. Не надо так радоваться. На самом деле я хочу сделать приятное себе. Джен, да ты просто гений! После твоих объяснений мне стало ясно, что Земля — это самое интересное, что есть в Галактике!

* * *

И действительно, мысль эта промелькнула в сознании Тревайза, когда Пелорат говорил о Земле. Он отвлекся от неё только потому, что так упорно думал о гиперреле. Теперь, когда этот вопрос был снят, он понял, как это важно.

Ведь самой распространенной из цитат Селдона была его реплика относительно того, что «Вторая Академия находится на другом конце Галактики» от Терминуса. Селдон добавил ещё одну характеристику этого места, сказав, что там «конец звёзд».

Эти сведения содержались в отчёте Гааля Дорника о знаменитом процессе — в описании им дня, предшествовавшего последнему слушанию дела Селдона. «Другой конец Галактики», — если верить Дорнику, Селдон произнес именно эти слова, и с этого дня весь мир пытался решить, что имел в виду Селдон.

Что связывало один конец Галактики с другим? Прямая линия, спираль, круг? Что?

На Тревайза неожиданно снизошло озарение, ему стало ясно, что не должно быть ни линии, ни круга, ни спирали — не они должны быть начертаны на карте Галактики. Всё было гораздо тоньше и сложнее…

На одном конце Галактики, по определению, находились Терминус и Первая Академия. Это действительно был край Галактики, отчего слово «конец» принимало буквальное значение. Помимо всего прочего, Терминус был самым новым миром в Галактике в те времена, когда Селдон произносил свою сакраментальную фразу, миром, которого тогда фактически ещё не существовало — он только должен был быть основан.

Что ж в свете этого могло быть другим концом Галактики? Тем её краем, где располагалась Вторая Академия? Ну конечно, самый древний мир в Галактике! И, судя по фактам, которые излагал Пелорат, сам не догадываясь, как это важно для Тревайза, этим миром могла быть только Земля. Вторая Академия запросто могла находиться на Земле!

…Да, но Селдон сказал также, что там — «конец звёзд». Но разве можно утверждать, что это не поэтический образ? Ведь если попробовать проследить историю человечества в обратном направлении, как это сделал Пелорат… то образуется потрясающая картина: от звезды к звезде, от одной обитаемой системы к другой протянутся нити — пути миграции, и в конце концов все нити приведут к той самой планете, откуда произошло человечество. К звезде, освещающей Землю. К концу звёзд.

Тревайз улыбнулся и почти любовно попросил:

— Расскажи мне побольше о Земле, Джен.

Пелорат покачал головой:

— Я тебе всё рассказал. Остальное мы узнаем на Тренторе.

— Нет, Джен. Там мы ничего не найдём. Почему? Потому что на Трентор мы не полетим. Корабль веду я, и ты можешь быть совершенно уверен — на Трентор мы не полетим.

Пелорат раскрыл рот, закрыл, опять открыл. Долго молчал, наконец, с трудом справившись с собой, выговорил:

— Ка-кая н-неожиданность, д-дружочек…

— Не расстраивайся, Джен. Не стоит. Мы будем искать Землю.

— Но только на Тренторе…

— Нет. На Тренторе ты не разыщешь ничего, кроме потрескавшихся кинопленок и пыльных документов, и сам потрескаешься и запылишься.

— Я столько лет мечтал…

— Ты мечтал найти Землю.

— Да, но…

Тревайз вскочил, схватил Пелората за край рукава:

— Всё, хватит, Профессор. Хватит, слышишь? Ты же сам сказал мне, что мы обязательно найдём Землю — ещё на Терминусе, помнишь, ты похвастался, я цитирую твои собственные слова: «Я располагаю уникальными сведениями и догадками». Так вот — ни слова больше о Тренторе. Я желаю узнать, что у тебя за догадки.

— Но… но это действительно только догадки! Надежды, всякие туманные идеи, знаешь ли…

— Прекрасно! Рассказывай!

— Ты не поймешь. Не поймешь! Я же не единственный, кто проводил исследования в этой области. Тут нет ничего исторического, ничего твёрдо доказанного, ничего реального. С одной стороны, люди говорят о Земле, как будто её существование — факт, но, с другой стороны, во всём этом много мифического, легендарного. Существуют миллионы противоречащих друг другу сказаний…

— Ну хорошо. Лично твоё исследование в чём состояло?

— Я вынужден был собирать всё до единого сказания, исторические упоминания, легенды, самые невероятные мифы. Даже фантастику. Всё, всё, где фигурирует слово «Земля», всё, где есть упоминание о планете-прародине. Целых тридцать лет я собирал всё это. К моим услугам были все библиотеки Галактики. И теперь, если бы я смог разыскать нечто более надёжное в Галактической Библиотеке на… Ой, прости, ты запретил мне произносить это слово.

— Правильно. Нечего его произносить. Вместо этого лучше скажи, что один вопрос особенно привлек твоё внимание, и объясни — почему.

Пелорат грустно покачал головой:

— Прости меня, Голан, но позволь мне высказать замечание. Ты говоришь со мной как солдафон или политик. Историки так не работают.

Тревайз сделал глубокий вдох и взял себя в руки.

— Хорошо. Скажи мне, как они работают, Джен. У нас есть два дня. Ликвидируй мою безграмотность. Займись моим обучением.

— Хорошо, дружочек. Так вот… Нельзя полагаться на любой отдельно взятый миф, даже на любой из ряда подобных. Мне пришлось собрать их все, анализировать их, классифицировать, разработать целую систему кодов, отражающую различные аспекты содержания — рассказов о немыслимых климатических условиях, описаний астрономических подробностей планетарных систем по сравнению с теми, что имеются на самом деле, мест рождения легендарных героев, о которых сказано, что они попали в эти миры откуда-то ещё, — сотни, тысячи аспектов. Всё перечислять бесполезно. Двух дней тут не хватит. Я потратил тридцать лет, я же говорил тебе… Потом я разработал компьютерную программу, с помощью которой изучил все собранные мифы на предмет наличия сходных компонентов и исключения истинных невероятностей. Постепенно я разработал модель Земли — такой, какой она могла быть. В конце концов, если люди действительно произошли с одной планеты, она и должна являться фактом, общим для всех мифов… Ну что, ты хочешь услышать математические подробности?

Тревайз ответил:

— Не сейчас, благодарю. Но только — как ты можешь быть уверен, что твоя математика не подвела тебя? К примеру, мы знаем, что Терминус был основан пять веков назад, что первые люди прибыли туда как колонисты с Трентора, но ведь на Трентор они попали из десятков, а то и из сотен самых разных миров. Но кто-то, не знавший этого, мог предположить, что Гэри Селдон и Сальвор Гардин, ни один из которых не был рожден на Терминусе, были уроженцами Земли; и Трентор, таким образом, — то самое место, которое надо называть Землей. Возьмись сторонники такой гипотезы искать Трентор — такой Трентор, каким он был во времена Селдона, планету, закованную в металл, они бы его не нашли и сочли бы свою догадку мифом, невероятной легендой.

Пелорат довольно кивнул:

— Дружочек, я готов принести извинения за то, что сказал насчёт солдафонов и политиков. У тебя потрясающая интуиция! Всё правильно — мне нужно было очертить границы поиска. Я придумал уйму вариантов извращений истинной истории, имитировал мифы тех типов, которые мне удалось собрать. Затем я предпринял попытку внедрить собственные имитации в модель. Одно из моих произведений, кстати, касалось раннего этапа истории Терминуса. Все мои выдумки компьютер отверг.

Все до одной. Не исключено, конечно, что мне не хватило литературного таланта, но я старался, как мог.

— Не сомневаюсь. И что же сказала твоя модель о Земле?

— Получился ряд сведений различной степени вероятности. Нечто вроде шаблона, знаешь ли. Ну, например: девяносто процентов обитаемых планет в Галактике обращается вокруг своих звёзд за период, продолжительность которого колеблется между двадцатью двумя и двадцатью шестью Стандартными Галактическими Часами. Так вот…

Тревайз не дал ему договорить:

— Надеюсь, этот фактор ты не стал принимать чересчур серьёзно, Джен? Здесь никакой мистики нет. Чтобы планета была обитаемой, она не должна вращаться слишком быстро, иначе ускоренная циркуляция атмосферы создавала бы постоянные бури и ураганы. Не должна планета вращаться и слишком медленно, тогда колебания температуры приобретут экстремальный характер. Выходит нечто вроде самоизбирательной характеристики. Люди предпочитают селиться на планетах с благоприятными условиями, а когда оказывается, что почти все обитаемые планеты этим условиям удовлетворяют, некоторые восклицают: «Какое удивительное совпадение!» На самом же деле — ничего удивительного, и о совпадении говорить не приходится.

— Безусловно, — спокойно согласился Пелорат. — Это — крайне распространенная закономерность в области социальных наук. Наверное, такой стиль мышления характерен и для физиков, но я не физик и не могу быть в этом уверен. Называется это «антропным принципом». Наблюдатель влияет на события лишь за счёт того, что наблюдает за ними или непосредственно в них участвует. Вопрос в другом: где находится планета, послужившая эталоном? Какая планета имеет период обращения, в точности равный Стандартному Галактическому Дню, то есть двадцати четырем Стандартным Галактическим Часам?

Тревайз задумался, прикусил губу…

— Ты думаешь, это и есть Земля? Но Галактический Стандарт мог быть списан с местных характеристик любого мира, да или нет?

— Маловероятно. Нетипично для людской психологии. Вот смотри: Трентор был столичным миром Галактики двенадцать тысяч лет. Двадцать тысячелетий он был самым населённым миром в Галактике. Так? И тем не менее продолжительность его дня — один ноль восемь Стандартного Галактического Дня — не стала общепринятой по всей Галактике. Период обращения Трентора вокруг его светила составляет девяносто одну сотую Стандартного Галактического Года, но и этот стандарт не был насильно навязан другим планетам, которыми он правил. Каждая планета пользуется собственной системой расчётов, везде существует Местный Планетарный День, и только при решении вопросов межпланетной важности в силу вступают пересчёты по СГД в сравнении с МПД. Стандартный Галактический День должен был произойти с Земли!

— Почему так уж и должен?

— Во-первых, когда-то Земля была единственным обитаемым миром, и, естественно, её день и год должны были быть стандартными и остались стандартными чисто за счёт психологической инерции при заселении людьми других миров. Кстати говоря, модель Земли, что получилась у меня, давала именно эти параметры — обращение вокруг оси за двадцать четыре СГЧ и обращение вокруг звезды за СГД.

— А не могло тут быть совпадения?

Пелорат рассмеялся:

— Приехали! Теперь ты заговорил о совпадении! Разве можно тут допустить мысль о совпадении?

— Ну ладно, ладно… — смутился Тревайз.

— На самом деле есть ещё кое-что… Существует архаичная, устаревшая единица измерения времени, называемая месяцем…

— Слыхал.

— Так вот. Месяц приблизительно равнялся продолжительности периода обращения спутника Земли вокруг неё. Однако…

— Ну?

— Однако при наблюдении за моей моделью Земли выяснилось, что спутник Земли был удивительно крупным: его диаметр равнялся четверти диаметра Земли!

— Вот это новость! Не припомню в Галактике обитаемой планеты с таким громадным спутником.

— Но ведь это как раз и замечательно! — воскликнул Пелорат. — Если Земля была столь уникальна с точки зрения многообразия видов и эволюции разума, значит, и с физической точки зрения она просто должна была быть уникальна!

— Да, но… какое отношение размеры спутника имеют к многообразию видов, эволюции разума и тому подобным вещам?

— Трудно сказать. Очень трудно. Я не знаю, если честно. Но это заслуживает исследования, правда?

Тревайз встал, скрестил руки на груди, покачался с носка на пятку.

— Но в чём же тогда, собственно, проблема? Просмотри реестры обитаемых планет, отыщи ту, у которой период обращения вокруг оси и солнца составляет соответственно СГД и СГГ. Если при этом у такой планеты окажется крупный спутник — вот и всё, что нужно. Раз ты говорил об «удивительных догадках», уж это-то тебе наверняка в голову пришло, не сомневаюсь.

Пелорат заметно погрустнел.

— Понимаешь, дружочек, всё было бы хорошо, и департамент астрономии помог мне с этими реестрами, только… короче говоря, такой планеты нет.

Тревайз плюхнулся в кресло.

— Что же, выходит, всем твоим выводам грош цена?

— Не сказал бы.

— Как это — «не сказал бы»? У тебя вышла детальная, чётко разработанная модель, но ничего в таком роде найти ты не сумел. Значит, модель неверна. Надо всё начинать сначала.

— Вовсе нет. Это значит, что статистика по обитаемым мирам страдает неполнотой. Обитаемых миров очень много — десятки миллионов, и многие из них окутаны тайной. К примеру, надёжной информации о количестве населения нет почти для половины. А для сорока тысяч шестисот миров нет ничего, кроме названий и координат. Некоторые галактографы предполагают, что может существовать около десяти тысяч обитаемых планет, не упомянутых в официальной статистике. Может быть, эти миры сами хотят, чтобы так было. Наверное, во времена Имперской Эры это помогало им избежать уплаты податей.

— Угу, — цинично процедил Тревайз. — А впоследствии такая политика помогла им превратиться в логова пиратов — намного, прямо скажем, более выгодное дело, чем законная торговля.

— Нельзя судить наверняка, — с сомнением в голосе сказал Пелорат.

— И всё равно, — покачал головой Тревайз, — мне кажется, что Земля должна быть в перечне обитаемых планет независимо от её собственного желания. Старейшая планета, по определению. Как же её могли забыть, проглядеть в первые века становления цивилизации в Галактике? И уж если она в перечень попала, она до сих пор там должна быть. Социальная инерция неистребима.

Пелорат тихо, тоскливо пробормотал:

— На самом деле есть планета под названием Земля в этом перечне…

— Как это? — изумился Тревайз. — Разве ты сам только что не сказал, что её там нет?

— Она не так называется. Существует планета под названием Гея.

— При чем она тут? При чем тут эта — как ты сказал? Гейя?

— Пишется Г-Е-Я. Означает «Земля».

— Почему это слово должно означать «Земля»? Для меня это слово никакого смысла не несет.

Лицо Пелората исказила гримаса муки.

— Вряд ли ты мне поверишь… Понимаешь, если вернуться к анализу мифов… в общем, получается, что на Земле существовало множество независимых языков.

— Что?

— Да-да. В конце концов, и сейчас в Галактике говорят на тысяче разных диалектов.

— Верно, диалектов великое множество, но они не независимы. Действительно, понимание каждого из них вызывает определённые трудности, всё это — варианты Галактического Стандарта.

— Правильно, но ведь это обусловлено постоянными контактами между мирами. А что, если какой-то мир находился в изоляции долгое время?

— Ты говоришь о Земле. Одном-единственном мире. При чем же тут изоляция?

— Земля — планета-прародина, не забывай. Человечество в этом мире когда-то обитало в таких примитивных условиях, что сейчас и представить невозможно. Никаких космических полётов, никаких компьютеров, вообще никакой техники — борьба за выживание…

— Странно… очень странно, — поджал губы Тревайз.

Пелорат склонил голову набок и печально улыбнулся:

— Наверное, всё бесполезно, дружочек. Мне никогда не Удавалось никого убедить. Сам виноват, очевидно…

— Прости, Джен. Получилось, что я тебе не верю. Просто всё слишком непривычно. Ты трудился тридцать лет, а на меня всё разом обрушилось. Ты должен сделать скидку. Ладно, постараюсь представить себе такую картину: на Земле живут примитивные люди и разговаривают на двух разных, совершенно непохожих языках…

— Языков таких было с полдюжины, — уточнил Пелорат. — Очень может быть, что на Земле существовали громадные, отделенные друг от друга участки суши, и сообщение между ними возникло далеко не сразу. У обитателей каждого из континентов мог развиться свой собственный язык.

Стараясь не звучать чересчур иронично, Тревайз вставил:

— И как только на одном континенте узнавали о наличии сородичей на другом, немедленно принимались спорить по «Вопросу о Происхождении», с пеной у рта доказывая, что именно тут люди впервые произошли от животных.

— Конечно, очень может быть, Голан. Ничего смешного. Для них это было бы вполне естественно.

— Ну-ну. И значит, на одном из этих языков «Гея» значит «Земля». А слово «Земля» существует в другом из этих языков. Так?

— Так, так.

— И поскольку слово «Земля» перешло в Галактический Стандарт, очень может быть, что теперь народ Земли называет свою планету «Гея» по какой-то ему одному ведомой причине.

— Вот именно! Ты удивительно сообразителен, Голан.

— Благодарю. Только что тут таинственного? Если Гея — действительно Земля, несмотря на разницу в названиях, следовательно, эта планета, если верить твоей модели, должна иметь период обращения вокруг оси, равный СГД, и период обращения вокруг солнца, равный СГГ, и обладать гигантским спутником, который обращается вокруг неё за один месяц.

— Да, это должно быть именно так.

— Ну так что: соответствует она этим характеристикам или нет?

— В том-то и дело, что я не знаю. В реестре нет такой информации.

— Нет? Ну так что, Джен, отправимся на Гею, замерим периоды её обращения и скорость вращения её спутника?

— Я не против, Голан, — вконец растерялся Пелорат. — Но только вот координаты её тоже даны не слишком определённо…

— Что — одно название? Это и есть твоя «уникальная догадка»?

— Но ведь именно поэтому я так хотел попасть в Галактическую Библиотеку!

— Погоди, погоди… Ты сказал, что информация не слишком определённая. То есть совсем никаких координат?

— Там сказано, что планета находится в Сейшельском Секторе… а потом стоит знак вопроса.

— Раз так — не горюй, Джен. Мы отправимся в Сейшельский Сектор и во что бы то ни стало разыщем Гею!

Глава 7

КРЕСТЬЯНИН

Стор Гендибаль бежал трусцой по проселочной дороге далеко от Университета. Слишком далеко. Сотрудники Второй Академии предпочитали как можно реже наведываться в крестьянский мир Трентора. Это не возбранялось, но ни далеко, ни надолго никто от Университета не удалялся.

Гендибаль в этом плане являл собой исключение, но не задавался вопросом, зачем ему это нужно. Раньше, правда, его удивляла собственная склонность к далеким прогулкам. Он просто обязан был уяснить для себя, в чём причина, — самоанализ входил в перечень обязанностей сотрудников Академии, Ораторов — в особенности. Их сознание было их оружием и самоцелью, и они обязаны были держать его в полной боевой готовности.

Гендибаль удовлетворился тем, что решил,будто его любовь к далеким вылазкам кроется в том, что планета, с которой он прибыл на Трентор, отличалась суровым климатом — там было холодно и неуютно. Когда его мальчиком привезли на Трентор, он, к собственной радости, обнаружил, что тут и сила притяжения меньше, и климат мягкий и приятный. Может быть, именно поэтому ему больше, чем остальным, так нравилось бывать на открытом воздухе.

Уже в первые годы на Тренторе Гендибаль понял, что заточение в стенах Университета чревато пагубными последствиями — от рождения он был хил, тщедушен, маленького роста. Поэтому он уделял какое-то время физическим упражнениям. определённого успеха он достиг. Правда, по-прежнему оставался худ, поджар, но стал жилист и подвижен. Бег трусцой превратился в один из неизменных компонентов поддержания физической формы. Кое-кто за Столом Ораторов неодобрительно прохаживался по этому поводу, да только Гендибалю это было в высшей степени безразлично.

Он упрямо шел своей дорогой, хотя был Оратором лишь в первом поколении. Все остальные Ораторы были детьми и даже порой внуками Ораторов, а также все они были намного старше Гендибаля, так что нечего от них было ждать, кроме недовольного бурчания.

По давней традиции на заседаниях Стола все Ораторы без исключения открывали глубины своего сознания нараспашку (в идеале, конечно, ибо редко у кого не возникало желания что-либо припрятать в уголке, хотя это было совершенно бесполезное ухищрение), и Гендибаль отлично знал, что все они завидуют ему. Понимал он, что его собственное отношение к Ораторам — не что иное, как презрение и амбиция сверх меры. И Ораторы это знали.

Помимо всего прочего, если вернуться к причинам любви Гендибаля к пешим прогулкам, надо упомянуть, что хотя мир, где прошло его раннее детство, и отличался суровостью климата, но тем не менее ему нельзя было отказать в своеобразной красоте — Гендибаль родился в плодородной долине, окруженной живописными горными хребтами, удивительно прекрасными в печальные дни долгих зим. Гендибаль помнил свой мир, своё детство, такое далекое теперь. Помнил и мечтал когда-нибудь вернуться туда. Как могло так выйти, что он оказался заключенным в бастионе, занимавшем всего несколько дюжин квадратных миль?

Гендибаль равнодушно поглядывал по сторонам на бегу. Да, климат Трентора, безусловно, был приятен, но глазу не на чем было задержаться — пейзаж был на редкость скучен, однообразен. Плодородной, цветущей планетой Трентор не был никогда. Может быть, это, наряду с другими причинами, и привело в своё время к тому, что он стал административным центром Союза Миров, а затем — и всей Галактической Империи. Никаких попыток изменить его предназначение никогда не предпринималось, да и вряд ли бы что из этого вышло.

После Великого Побоища Трентор мог поддержать своё жалкое существование лишь за счёт распродажи накопленных на нём за долгие века металлов и сплавов: стали, алюминия, титана, меди, магния — в некотором смысле возвращал взятое взаймы и растрачивал свои богатства намного быстрее, чем они были накоплены.

До сих пор громадные запасы металла оставались на Тренторе, но находились они под землей, и добывать их оттуда было трудновато.

Думлянским крестьянам (тренторианами они себя не называли, для них это было проклятое слово, им пользовались лишь сотрудники Второй Академии) возиться с металлом было лень, и к добыче его они относились с предубеждением. Зря, кстати, ведь подземные залежи металлов могли отравлять почву и ещё сильнее снижать её плодородность. Спасало положение лишь то, что население Трентора было невелико и пока земля давала всё необходимое для существования. Время от времени к тому же думляне всё же продавали небольшие партии металлов.

Взгляд Гендибаля угрюмо скользил по плоскому горизонту. С геологической точки зрения Трентор был ещё жив, как любая из обитаемых планет Галактики, но минуло уже по меньшей мере сто миллионов лет с тех пор, как здесь завершился последний мощный период горостроения. То, что когда-то было возвышенностями, теперь превратилось в округлые холмы, да и они большей частью исчезли в те времена, когда Трентор одевали в стальную броню.

Далеко к Югу, невидимый отсюда, находился берег Главного Залива Восточного Океана, восстановленного после разрушения подземных цистерн.

К Северу виднелось здание Галактического Университета, за ним — приземистое, широкое строение Библиотеки — большая часть её помещений находилась под землей. Ещё севернее располагались руины Императорского Дворца.

По обе стороны от дороги виднелись отдельные крестьянские постройки, паслись небольшие стада коров, овец, стайки кур. Все они мычали, блеяли, квохтали, пощипывали травку и никакого внимания на Гендибаля не обращали.

Гендибаль на краткий миг задумался о том, что такие домашние животные живут во всех обитаемых мирах Галактики и всё-таки везде они немного разные. Он вспомнил, какие были козы на его родной планете, вспомнил даже свою собственную козу, которую однажды подоил… Тамошние козы были крупнее на вид и более серьёзно настроены, чем маленькие, философичного вида их сородичи, завезенные на Трентор и обосновавшиеся тут после Великого Побоища. Но как бы ни отличалась друг от друга домашняя скотина на разных планетах, во всех мирах люди обожали своих питомцев, чем бы они их ни снабжали — мясом, шерстью, молоком или яйцами…

Как правило, во время своих пробежек Гендибаль думлян не встречал. Видимо, фермеры избегали попадаться на глаза тем, кого называли «мучеными» — так они по-своему произносили слово «учёные». Ещё один предрассудок.

Гендибаль мельком взглянул на солнце Трентора. Оно стояло довольно высоко, но жарко не было. Здесь, на этой широте, никогда не бывало ни палящей жары, ни дикого холода. (Гендибаль порой скучал по кусающему морозцу своей родной планеты. Может быть, правда, ему только казалось, что он скучает, — ведь за все годы он там ни разу не побывал — не исключено, что боялся разочароваться.)

Бег делал своё дело — Гендибаль чувствовал мышечную радость, всё тело приобрело гибкость, ловкость. Решив, что бежать уже хватит, Гендибаль перешел на шаг, ровно и глубоко дыша.

Нужно было мысленно подготовиться к предстоящему Заседанию Стола, к последнему, решающему удару. Он должен был заставить всех переменить политику, провозгласить новую стратегию, учитывающую растущую опасность со стороны Первой Академии — да не только с её стороны, положить конец фатальному доверию к «совершенству» Плана. И когда только они все поймут, что совершенство Плана и есть самый главный признак кроющейся в нём опасности?

Скажи об этом любой другой, не он сам — Гендибаль был уверен — всё проскочило бы без сучка и задоринки. Отношение Стола Ораторов к собственной персоне он знал, но надеялся на помощь и поддержку старого Шендесса. Старик должен помочь обязательно! Он ни за что не захочет прописаться в учебниках по истории, как тот самый Первый Оратор, под руководством которого погибла Вторая Академия!

Внимание: думлянин!

Гендибаль был потрясен не на шутку. Он ощутил далекую вибрацию чужого сознания задолго до того, как увидел его обладателя. Сознание принадлежало крестьянину — грубое, неотесанное. Гендибаль мысленно отшатнулся, стараясь сделать прикосновение к сознанию этого человека как можно более легким и незаметным. Правила Второй Академии в этом отношении были очень строги — ведь крестьяне, сами о том не догадываясь, служили прикрытием для Второй Академии.

Ни один из тех, кто прилетал на Трентор по делам торговли, ни один залетный турист никогда не встречал здесь никого, кроме крестьян, да, может, двух-трёх выживших из ума учёных. Убери отсюда крестьян, нарушь хоть немного их неведение, и учёные сорвали бы с себя и со своего дела покров секретности с катастрофическими последствиями. Этот вопрос одним из первых изучали в Университете новички: им наглядно демонстрировали, сколь грандиозны могут быть изменения в Главном Радианте, если затронуть сознание крестьян.

Гендибаль увидел крестьянина. Типичный думлянин — до мозга костей почти карикатурный персонаж — высокий, широкоплечий, смуглый, грубо одетый, с мускулистыми волосатыми ручищами, черноглазый, темноволосый, косматый. «С таким шутить не стоит, — подумал Гендибаль. — Подумать только, ведь Прим Пальвер в своё время сыграл роль крестьянина! И что за крестьянин из него вышел — бодряк, толстяк, коротышка… Не внешность его обманула Аркади, а колоссальная сила его сознания!»

Тяжело топая по дороге, крестьянин приближался к Гендибалю, глядя на него в упор. Гендибаль немного испугался. До сих пор никто из думлян не смотрел на него так! Даже дети убегали и подсматривали издалека.

Гендибаль не ускорил шагов, не сошел с дороги. И так хватало места разойтись, не вступая в разговор. Так было бы лучше. Он решил не касаться сознания думлянина. Ближе, ближе… Пришлось-таки сделать шаг в сторону. Но думлянин остановился и загородил дорогу — расставил ноги, упер руки в бока.

— Хо! — рявкнул он басом. — Быть ты мученый?

Сознание думлянина излучало угрозу, задиристость. Гендибаль понял, что молча пройти мимо не удастся — задача непростая. Говорить с простыми смертными, привыкнув к менторечи, очень трудно — всё равно что пытаться сдвинуть валун с дороги руками, когда рядом валяется лом.

Гендибаль ответил как мог спокойно:

— Да. Я учёный. Я есть учёный.

— Хо! «Я есть учёный!» Мы что, на чужой язык говорить? Что, я не видеть, что ли, быть ты или есть? Кто ещё ты быть, такой дохлый и носатый? — хмыкнул он, презрительно покачав головой.

— Что тебе нужно от меня, думлянин? — не двигаясь, спросил Гендибаль.

— Меня быть звать Руфирант. Другой имя быть Кароль.

Говорил он с ужасным думлянским акцентом, «р» произносил с гортанным грассированием.

— Так чего ты хочешь от меня, Кароль Руфирант?

— А тебя как быть звать, мученый?

— Какая тебе разница. Называй меня учёным.

— Есть я быть спрашивать, ты быть отвечать, дохлый жалкий мученый!

— Ну что ж, в таком случае меня зовут Стор Гендибаль. А теперь я пойду по своим делам.

— Какие такие у тебя быть дела?

Гендибаль ощутил легкое покалывание в области затылка. Поблизости были ещё другие сознания. Не оборачиваясь, он сосчитал: ещё три думлянина позади. Дальше — ещё несколько. От крестьянина жутко разило потом.

— Каковы бы ни были мои дела, Кароль Руфирант, они тебя не касаются.

— А, ты так говорить? Ребята! — возгласил Руфирант громовым басом. — Он говорить, его дела нас не касаться!

Позади раздался дружный хохот, и чей-то голос произнес:

— Он говорить правда! Его дела — копаться в книжки и тюкать пальцы по компутеры — настоящие мужчины не для это занятие!

— Какие бы у меня ни были дела, — упрямо сказал Гендибаль, — я пойду и займусь ими.

— А как ты думать, мученый, заняться свои дела? — нагло поинтересовался Руфирант.

— Пройду мимо тебя.

— Ты хотеть попытаться? Не побояться, что я остановить тебя одна рука?

Гендибаль совершенно неожиданно для себя самого перешел на грубый думлянский диалект:

— Думать, я тебя испугаться? Хотеть задержать меня? Все вместе или ты один?

Вряд ли стоило дразнить великана, но, не вызови его Гендибаль на дуэль, крестьяне могли скопом навалиться на него, а тогда ему бы пришлось повести себя гораздо более резко.

Сработало. Руфирант немного сбавил тон:

— Если тут кто и бояться, так это быть ты, книжный сосунок! Ребята, разойтись быть! Отойти в сторонку, пусть мученый видеть, бояться я по-честный, один на один, или нет!

Руфирант поднял тяжеленные кулачищи и замахал ими. Искусство владения кулачным боем Гендибалю было незнакомо, но он не слишком боялся кулаков Руфиранта. У него было другое оружие. Правда, он был не застрахован от получения случайного удара.

Гендибаль по-кошачьи пошел на Руфиранта, быстро и точно воздействуя на сознание крестьянина. Легкие, нечувствительные касания, но вполне достаточные для того, чтобы замедлить рефлексы, подавить агрессию. Оставив на мгновение сознание Руфиранта, он перенес воздействие на остальных крестьян, которые собрались вокруг. Гендибаль работал виртуозно, молниеносно, не задерживаясь ни у кого из крестьян в сознании надолго — лишь только чтобы подметить то, что ему самому было нужно и полезно.

Осторожно, медленно он приближался к крестьянину, следя за тем, чтобы больше никто не вмешался в поединок.

Руфирант нанес резкий удар, но ещё до того, как напряглись его мышцы, Гендибаль увидел этот удар в своём сознании и уклонился. Удар прошел мимо. Дружный хор издал разочарованный вздох.

Гендибаль не стал наносить ответного удара — для крестьянина это был бы комариный укус. Он мог только управлять этим мужланом, этим озверевшим быком и заставлять его всё время промахиваться.

Грозно взревев, Руфирант ударил ещё раз. Гендибаль был готов и отскочил в сторону. Ещё удар — и опять мимо.

Гендибаль услышал собственное дыхание — воздух со свистом вырывался из ноздрей. Никаких физических сил он не затрачивал, но психологическая нагрузка в попытке воздействовать при минимуме вмешательства в сознание была колоссальна. Так долго не продержаться.

Спокойно, стараясь совсем чуть-чуть возродить в сознании Руфиранта его природный страх перед учёными, Гендибаль сказал:

— А теперь я пойду по своим делам.

Гримаса ярости исказила физиономию Руфиранта, мгновение он не двигался. Гендибаль видел его мысли, как на ладони: маленький учёный вдруг исчез! Сознание остальных крестьян на миг сковал испуг…

Но злоба пересилила страх. Руфирант вскричал:

— Ребята! Мученый быть танцор! Он устроить нам пляска, не хотеть драться по-честный, по-думлянски. Ну-ка, хватать его. Мы быть драться удар на удар тогда. Пускай он бить первый — это я ему дарить, а я — ударить последний!

Гендибаль заметил просвет в кольце окруживших их крестьян. Не дать кольцу сомкнуться, бежать как можно быстрее — положиться на свои ноги и способность подавить сознание крестьян!

Он отпрыгнул назад, рванулся вперёд — всё напрасно. Их было слишком много, а необходимость выполнять правила поведения на Тренторе сковывала его.

Сейчас его схватят за руки… И схватили.

Что делать? Воздействовать сразу на такое число людей? Тогда — конец его карьере. Но ведь его жизнь в опасности…

Как, почему это произошло?!

* * *

Полного кворума за Столом Ораторов не было. Опаздывающего Оратора, как правило, не ждали. Шендесс понимал, что Гендибаля ждать никто не станет в любом случае. Его не любили, а он вел себя так, будто его молодость сама по себе являла некую добродетель. Шендесс и сам к Гендибалю большой привязанности не питал. Только сейчас было не до привязанностей…

Раздумья Первого Оратора прервала Делора Деларми. За внешне невинным взглядом её круглых голубых глаз, пухлым личиком, мягким голоском скрывались острый ум и жестокость. Скрывались — не совсем точное слово. Эти качества Оратора Деларми были прекрасно известны сотрудникам Второй Академии её ранга.

Мило улыбнувшись, она спросила:

— Первый Оратор, долго ли мы будем ещё ждать? — Официально Заседание пока не было открыто, поэтому Деларми могла говорить, а остальные молчали, ожидая, когда Первый Оратор скажет своё слово.

Шендесс без упрека взглянул на неё, не обращая внимания на легкое нарушение этикета.

— Как правило, мы никого не ждем, Оратор Деларми, но, поскольку сегодняшнее Заседание созвано именно для того, чтобы заслушать Оратора Гендибаля, разумнее было бы пренебречь правилами.

— А где он, Первый Оратор?

— Это, Оратор Деларми, мне неизвестно.

Деларми обвела взглядом всех собравшихся. Кроме Первого Оратора, их должно было быть одиннадцать. Всего двенадцать. Что бы ни происходило, как бы ни выросло могущество Второй Академии за пять столетий — число Ораторов оставалось неизменным.

Число это было утверждено после кончины Селдона, и ввел его второй в череде Первых Ораторов (самого Селдона считали первым).

Почему двенадцать? Потому, что число это легко делилось на группы. Вполне достаточно для общих дебатов и для работы подгрупп. Ни отнять, ни прибавить, словом. То есть так это объяснили на словах, а точно никто не знал, почему было избрано это число и почему оно должно было оставаться без изменений.

Итак, Оратор Деларми обвела взглядом лица собравшихся и на мгновение задержала его на пустующем кресле — месте самого младшего из Ораторов. На краткий миг глаза её озарились огоньком сарказма.

Она была довольна — ни у кого из присутствующих она не ощутила симпатии к Гендибалю. Только его бесспорные таланты удерживали Ораторов от открытого желания избавиться от молодого непоседы (к слову, только двое Ораторов за полувековую историю были подвергнуты импичменту).

Однако неприязнь к Гендибалю значительно возросла из-за его отсутствия на Заседании, и это не могло не порадовать Деларми.

— Первый Оратор, — сказала она, — я была бы рада рассеять ваше неведение относительно того, где находится Оратор Гендибаль.

— Слушаю вас, Оратор.

— Кому из нас неизвестно, что этот молодой человек, — она намеренно опустила почетный титул, и это не укрылось от остальных Ораторов, — постоянно болтается среди думлян? Что у него за дела с ними, мне неизвестно, но он и сейчас находится среди них. Видимо, предпочел их общество присутствию за Столом Ораторов.

— Может быть, — высказал предположение один из Ораторов, — он просто на своей обычной прогулке?

Деларми снова улыбнулась. Ей нравилось улыбаться. Ей это ровным счётом ничего не стоило.

— На прогулке… Мало ему окрестностей Университета и Библиотеки… Ну так что, Первый Оратор, начнем?

Первый Оратор мысленно вздохнул. Он мог, конечно, своей властью заставить Стол ждать. Мог даже перенести Заседание и собрать снова, когда Гендибаль появится. Однако ему не хотелось ссориться с остальными Ораторами. Даже Приму Пальверу время от времени приходилось идти на уступки… И потом — он сам был до крайности раздражён отсутствием Гендибаля. Пора было проучить его.

Официально взяв слово, Шендесс открыл Заседание:

— Начнем, Ораторы. Должен сообщить вам, что Оратор Гендибаль представил мне удивительные, заслуживающие пристального внимания выводы, основанные на исследовании им Главного Радианта. Он полагает, что существует некая организация, работающая над проблемой сохранения Плана более эффективно, чем мы, и занимается этим в своих собственных интересах. В этой связи нам следовало предпринять более углубленное исследование ситуации из соображений самозащиты. Вы заранее были оповещены вкратце о содержании его сообщения, и нынешнее Заседание было созвано для того, чтобы вы имели возможность лично спросить Оратора Гендибаля обо всём, что вас интересует, и чтобы мы могли принять какие-то решения относительно нашей тактики на будущее.

На самом деле вовсе не было нужды произносить такую долгую тираду. Шендесс раскрыл своё сознание для остальных, и вступительное слово его было лишь пунктом этикета, не более.

Деларми быстро пробежалась взглядом по лицам и сознаниям присутствовавших. Похоже было, все милостиво уступили ей роль оппонента Гендибаля.

— Но Гендибаль, — сказала она, вновь опустив титул, — не знает и не может сообщить нам, что это за организация.

Это было сказано резко, почти грубо. Точно так же она могла бы сказать прямо: «Я вижу ваше сознание насквозь, можете не трудиться отвечать».

Первый Оратор почувствовал вызов и не колеблясь решил не отвечать на него.

— Тот факт, что Оратор Гендибаль, — Шендесс пунктуально употребил титул, даже несколько подчеркнуто, и не скрыл этого, — не знает и не может сказать, что это за организация, не означает, что эта организация не существует. В Первой Академии долгое время ничего не знали о нас, да и теперь не слишком много знают. Вы, Оратор Деларми, сомневаетесь в факте нашего существования?

— Это не одно и то же, — заспорила Деларми. — То, что мы существуем, будучи неизвестными, вовсе не означает, что кто-то другой должен оставаться неизвестным и только этим доказать своё существование.

Деларми негромко рассмеялась.

— Справедливо, — сказал Первый Оратор. — Поэтому я подверг утверждения Оратора Гендибаля скрупулезной проверке. Выводы его основаны на профессионально проведенном методом математической дедукции анализе. Я внимательнейшим образом изучил все детали проработки и призываю вас учесть это. Выводы Оратора Гендибаля нельзя счесть… — он поискал в сознании наиболее подходящее слово, — неубедительными.

— Ну а этот Голан Тревайз, притаившийся у вас в сознании, этот человек из Первой Академии, — на сей раз Деларми грубейшим образом нарушила этикет и не назвала Первого Оратора его титулом (Шендесс залился легким румянцем), — о нём что скажете?

— Видите ли, — ответил Первый Оратор, — дело в том, что Оратор Гендибаль считает этого человека инструментом — не исключено, что невольным, — в руках той самой организации, так что игнорировать его нам не следует.

— Если, — упорствовала Деларми, откинув со лба прядь седых волос, — та организация, что бы она собой ни представляла, существует, если её ментальное могущество столь велико и тайно, разве вероятно, чтобы она действовала столь открыто и вдобавок при помощи столь заметной фигуры, как Советник Первой Академии?

— Можно было бы согласиться с вами, Оратор Деларми. Но… есть кое-что, вызвавшее у меня серьёзное беспокойство. Я не понимаю этого.

Против собственной воли, стыдясь, как нашкодивший ребенок, Первый Оратор спрятал мелькнувшую мысль в своём сознании. Он испугался, что её заметят другие.

Все Ораторы до единого зарегистрировали эту вспышку и в связи с правилами выразили снисхождение к смущению. Деларми тоже, но по-своему. Не нарушая формулы этикета, она задала вопрос:

— Да будет нам позволено попросить вас поведать нам свои мысли, поскольку мы понимаем и заранее прощаем всякие сомнения и смущения, которые вы можете испытывать?

Первый Оратор сказал:

— Как и вы, я не вижу достаточных оснований для того, чтобы утверждать, будто Советник Тревайз является инструментом предполагаемой организации и какой цели он мог бы служить, будучи таковым. Однако Оратор Гендибаль в этом твёрдо уверен, и нельзя отрицать высокой роли интуиции у того, кто получил квалификацию Оратора. Поэтому я предпринял попытку включения Тревайза в План.

— Отдельную личность? — тихо удивился один из Ораторов и поспешно спрятал своё отношение к сказанному, чтобы никто не успел заметить, что фраза была приправлена словами «ну и балбес!».

— Отдельную личность, — подтвердил Первый Оратор. — И вы совершенно правы — в каком-то смысле я действительно балбес. Мне отлично известно, что План не допускает учета роли отдельных людей. И всё-таки мне было любопытно. Я провёл экстраполяцию Межличностных Взаимозависимостей далеко за границы разумных пределов, но проделал это шестнадцатью различными способами и оперировал областью, а не точкой. Потом я использовал все имеющиеся в нашем распоряжении сведения о Тревайзе — Советник Первой Академии действительно фигура немалая — и о Мэре Академии. Потом свел все данные воедино — правда, у меня было не так много времени…

Шендесс умолк.

— Ну? — поторопила его Деларми. — Смею догадываться… результаты поразительны?

— Не вышло никаких результатов, вы догадываетесь верно, — печально ответил Первый Оратор. — Нечего ждать при анализе поведения отдельных людей. И всё-таки…

— Что «всё-таки»?

— Сорок лет я занимался анализом результатов и привык к чёткому, ясному ощущению того, какими должны быть результаты до проведения анализа, и я редко ошибался. В данном же случае, несмотря на то что результатов практически никаких, у меня возникло сильное подозрение, что Гендибаль прав, что Тревайза нельзя сбрасывать со счетов.

— Это почему же нельзя, Первый Оратор? — спросила Деларми, несколько обескураженная той явной уверенностью, что излучало сознание Первого Оратора.

— Стыд мне и позор, — тихо сказал Шендесс. — Я позволил себе использовать План в целях, для которых он не предназначен. Ещё более стыдно мне теперь, когда я нахожусь под влиянием ощущений, носящих чисто интуитивный характер. Но я не могу отказаться — мне кажется, что мои ощущения не обманывают меня. Если Оратор Гендибаль прав и нам действительно грозит неведомая доселе опасность — я чувствую, придёт время, и наши дела станут совсем плохи, и тогда именно Тревайз выложит на стол главный козырь.

— Каково основание ваших ощущений? — не унималась Деларми.

Первый Оратор обвел собравшихся печальным взглядом:

— Нет у меня оснований. Психоисторическая математика молчит, но всё время, пока я наблюдал за игрой взаимосвязей, я не мог отделаться от ощущения, что ключом ко всему является Тревайз. Этот молодой человек заслуживает внимания.

* * *

Гендибаль понял, что к началу заседания в Университет не вернётся. Не исключено, что не вернётся вообще.

Держали его крепко, и он отчаянно искал в своём сознании ответ на вопрос: как заставить их отпустить себя?

Руфирант вплотную подошел к нему, угрожающе наклонил голову:

— Ну, быть готов теперь, мученый? Биться удар за удар, по-думлянски. Ладно, ты поменьше, так ты бить первый.

Гендибаль хрипло проговорил:

— А тебя тоже кто-то держать, как меня?

Руфирант смилостивился:

— Пускать его. Не, не — только руки пускать. Ноги держать крепко. Танцевать мы не будет.

Руки Гендибаля отпустили, а ноги, казалось, гвоздями приколочены к земле.

— Давай, мученый, бить, — потребовал Руфирант. — Ударять нас.

В это самое мгновение сознание Гендибаля ощутило чьи-то чувства — возмущение, понимание несправедливости происходящего, жалость. Вот он — ответ на вопрос. Выбора другого не было: оставалось одно — рискнуть, несколько превысить границы действия своих способностей и попытаться поимпровизировать…

Не понадобилось! Он и коснуться не успел этого нового сознания, а оно само заработало именно так, как ему было нужно!

Он мысленно разглядел этого человека — невысокий, коренастый, с длинными спутанными чёрными волосами, руки выброшены вперёд — наконец фигура эта появилась в поле зрения, и… женщина злобно накинулась на Руфиранта.

— Кароль Руфирант! — яростно вскричала женщина. — Быть ты трус и ублюдок! Ишь ты — удар за удар, по-честный, по-думлянски! Одинаково быть как меня побить. Какой быть смелый — бить такой маленький бедный человек! Не стыдно тебе быть, а? На тебя все показывать палец и говорить: «Вот быть Руфирант, известный бить детишки!» Все смеяться на тебя, я так думать. Ни один честный думлянский мужчина не быть выпивать с тебя. Ни один честный думлянский женщина не быть спать с тебя!

Руфирант тщетно пытался прервать поток её красноречия, неуклюже уворачивался от ударов, которые она наносила в его могучую грудь.

— Ну, Сура, — лопотал он. — Сура, ну…

Гендибаль понял, что теперь его никто не держит, на него никто не смотрит — внимание всех переключилось на новую дуэль.

И сама Сура на него не смотрела: двигающая ею ярость была целиком сконцентрирована на Руфиранте. Гендибаль постарался сохранить эту ярость в её сознании и слегка повысил уровень смущения и стыда, который и без того уже бурным потоком заливал сознание Руфиранта. Делать это ему надо было мягко, незаметно, чтобы оба человека ничего не заметили. Но и это оказалось ненужным.

Женщина приказала:

— Разойтись быстро все! Подумать голова: если мало, что это герой Руфирант быть такой великан рядом с этим малышка, быть ещё пять или шесть его дружки, какие быть так же стыдно и идти домой гордые говорить, как побить маленький и слабый. «Я держать руки этот малышка, — один быть говорить, — а здоровенный Руфирант бить его по лицо, когда он не мог быть дать сдачи». А другой сказать: «А я держать его за ноги, и я тоже очень знаменитый за это!» А этот бычище Руфирант сказать: «Я не мог быть драться с ним по-честный, потому мой лохматый дружки держать его, и все шесть помогать мне становиться главный над ним».

— Но, Сура, — обиженно пробормотал Руфирант. — Я сказал мученый, что он мог ударить первый!

— И сильно ты бояться могучие удары его маленькие ручонки, олух Руфирант! Уходить отсюда вон все! Пустить он идти, куда он хотеть идти, а все ходить домой быстро, если дома ещё кто-то хотеть вас видеть! Лучше вам всем быть надеяться, что все забывать ваши великие подвиги этот день. Но если вы быть разозлить меня ещё сильно, чем я злая, их никто не забывать!

Мужчины без слов расступились и, понурив головы, побрели прочь.

Гендибаль проводил их взглядом и обернулся к женщине. Она была одета в грубые штаны и блузу, на ногах красовались топорные самодельные башмаки. Лицо её взмокло от пота, она тяжело дышала. Красотой она не блистала — круглое лицо, широкий нос. Не отличалась изяществом и её фигура — широкие плечи, тяжелая грудь, открытые до плеч сильные, мускулистые Руки. Другого и ждать не приходилось — думлянки трудились на полях до седьмого пота наравне с мужчинами.

Женщина разглядывала его в упор, склонив голову набок.

— Ну, мученый, чего ты быть ждать? Иди в своё Мученое Место. Ты быть бояться? Я быть проводить тебя, а?

От её давно не стиранной одежды исходил терпкий запах пота, но Гендибаль понимал, что в сложившихся обстоятельствах не следует выдавать неприязни.

— Благодарю вас, мисс Сура…

— Мой имя быть Нови, — сердито уточнила она. — Сура Нови. Звать меня мог быть Нови. Это быть хватит.

— Благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Ты быть, — Гендибаль опять перешел на думлянский диалект, — хорошо проводить меня, не потому, что я бояться, а просто для компании.

И он вежливо поклонился ей, как поклонился бы девушке из Университета.

Нови покраснела, — видимо, колебалась, решая, идти или нет, и неуклюже воспроизвела его поклон.

— Быть мне… удовольствие, — сказала она, с трудом подбирая слова, изо всех сил стараясь выглядеть воспитанной.

Они пошли рядом. Гендибаль понимал, что каждый медленный шаг делает его опоздание на Заседание Стола всё более непростительным, но теперь у него появилась возможность как следует обдумать происшедшее, и вскоре у него возникла холодная уверенность в том, что прийти ему нужно как можно позже.

Когда вдали показались здания Университета, Сура Нови остановилась и растерянно проговорила:

— Господин… мученый…

Было совершенно очевидно, что по мере приближения к тому, что она называла «Мученым Местом», она всё более смущалась и становилась вежливее. Гендибаль чуть было не спросил: «Ты обращаться уже не к такой слабый малышка?»

Этого делать было нельзя — так он смутил бы её ещё сильнее.

— Да, Нови.

— Быть там сильно красиво и богато в Мученое Место?

— Там быть хорошо, — ответил Гендибаль.

— Я как-то мечтать быть в это место. И я… я быть мученая.

— Как-нибудь, — важно пообещал Гендибаль, — я тебе обязательно там всё показать.

Она поражённо взглянула на него: явно не приняла его обещания всерьёз — решила, что он из вежливости сказал такое.

— Я умею писать, — сообщила она. — Меня учить учитель в школе. Если я написать письмо… как быть сделать, чтобы оно попасть к вы?

— Очень просто: «Дом Ораторов, квартира 27», и оно попасть ко мне. Ну, мне пора, Нови.

Он поклонился ей на прощание, а она опять постаралась воспроизвести поклон. Они двинулись в противоположных направлениях, и Гендибаль тут же выбросил её из своего сознания. Он думал о Заседании Стола, а больше всего — об Ораторе Делоре Деларми. Мысли у него были не самые нежные.

Глава 8

КРЕСТЬЯНКА

Ораторы сидели вокруг стола, как ледяные статуи. Казалось, все не сговариваясь спрятали свои сознания, закрыли их непроницаемыми экранами, стараясь не выразить чересчур открыто оскорблений в адрес Первого Оратора после его заявления относительно Тревайза. Все исподтишка поглядывали на Деларми, но даже она была подавлена. А ведь она славилась бесцеремонностью — даже Гендибаль более умело держал язык за зубами, если что.

Деларми чувствовала, что они ждут высказывания. Ей нужно было сделать решительный шаг, вступить в борьбу с открытым забралом. Она собиралась с силами. Нет, она не позволит закрыть эту тему. Что с того, что за всю историю Второй Академии не было случая смещения Первого Оратора с поста за неудачно проведенный анализ результатов исследования? Более того, тут ещё была продемонстрирована некомпетентность! Прекрасная причина для импичмента, и она не отступит!

— Первый Оратор, — тихо проговорила Деларми. Тонкие, бесцветные губы её стали почти невидимы на бледном фоне лица. — Судя по вашим собственным словам, вы не имеете никаких оснований для подобного суждения, и психоисторическая математика никаких результатов не продемонстрировала. Вы хотите, чтобы мы приняли решение первостепенной важности на основании вашего мистического чутья?

Первый Оратор поднял взгляд. Лоб его был нахмурен. Он ощущал, как закрыты сознания Ораторов. Он знал, что означала эта защита. Холодно, спокойно он сказал:

— Я ничего не скрываю от вас. Я вас не обманываю. Единственное, что я могу предложить вам, — это интуитивное ощущение Первого Оратора, обладающего большим опытом, человека, который почти всю свою жизнь провёл за пристальным анализом Плана.

Он оглядел всех присутствующих с гордой уверенностью в своих силах, которую демонстрировал так редко, один за другим ментальные экраны дрогнули и исчезли. Последней, к кому он обратил свой физический и мысленный взор, была Деларми.

С обезоруживающим дружелюбием, переполнявшим её сознание, как будто, кроме него, там ничего сроду не бывало, она сказала:

— Я принимаю ваше заявление безоговорочно, Первый Оратор. Тем не менее я думаю, что вам стоит всё ещё раз пересмотреть. Трудно сейчас рассматривать адекватно ваши утверждения — мы все были свидетелями вашего смущения и стыда за то, что вы положились на интуицию. Вероятно, вы бы хотели, чтобы ваши замечания не были учтены в протоколе заседания. Если вы желаете, чтобы они были изъяты…

— Какие же это замечания должны быть изъяты из протокола? — Её прервал громкий голос Гендибаля.

Все Ораторы обернулись, как по команде. Если бы, конечно, ментальные экраны только что не были опущены, все бы, без сомнения, знали о приближении Гендибаля задолго до того, как он возник в дверях.

— Все закрылись и открылись только что? — насмешливо спросил Гендибаль. — Просто замечательно! Дружеские посиделки, а не Заседание Стола Ораторов. И никто не был настроен, чтобы заметить моё приближение? Ни одна душа не ведала, что я уже близко?

Этот эпатаж выходил за рамки всех приличий. Само по себе опоздание Гендибаля было плохо. Войти без предупреждения было ещё хуже. Заговорить раньше Первого Оратора, не дав ему оповестить Стол о своём приходе, было хуже всего.

Все были ошеломлены. Первый Оратор повернулся к Гендибалю. Для начала он заговорил о дисциплине.

— Оратор Гендибаль, — строго сказал Шендесс, — вы явились с опозданием. Есть ли какая-либо веская причина, по которой я мог бы оставить ваш проступок безнаказанным и не лишил бы вас права присутствовать на Заседаниях на тридцать дней?

— Есть, конечно. Можно поговорить о моём наказании, но только после того, как мы решим, кто это всё подстроил, кто сделал так, чтобы я опоздал, и зачем ему это понадобилось.

Голос Гендибаля был холоден, слова старательно взвешены, но сознание его заливала река гнева, и он даже не заботился о том, чтобы скрыть его.

И, конечно же, Деларми почувствовала это.

— Этот человек, — резко проговорила она, — сошел с ума!

— Сошел с ума? Мило. А не сошел ли с ума тот, кто это предполагает? Первый Оратор, я взываю к вам и прошу вас выслушать меня по вопросу о личной безопасности.

— Что вы имеете в виду, Оратор?

— Первый Оратор, я обвиняю одного из присутствующих здесь в покушении на убийство.

Комната, казалось, вот-вот взлетит на воздух — все Ораторы разом оказались на ногах, заговорили вместе, начался жуткий ментальный переполох.

Первый Оратор вскинул руки, призвал всех к порядку:

— Ораторы, позвольте Оратору Гендибалю высказаться!

Ему пришлось усилить воздействие собственного авторитета, силовой приём своего рода, но делать было нечего.

Шум утих.

Гендибаль упорно ждал полной тишины — словесной и ментальной.

— Когда я возвращался с прогулки, — сказал он, — и времени у меня было вполне достаточно, чтобы вовремя явиться на Заседание, мне преградили дорогу несколько крестьян, и я едва избежал избиения, а возможно, и убийства. Именно поэтому я и опоздал. Да будет мне позволено отметить, что со времен Великого Побоища не было в истории Второй Академии случая, чтобы с нашим сотрудником кто-либо из думлян обошелся столь, мягко говоря, невежливо.

— Я тоже не припоминаю такого случая, — согласился Первый Оратор.

Деларми злобно прокричала:

— Другие сотрудники Второй Академии не разгуливают по Думлянской территории! Можете считать, что сами спровоцировали их на такие действия!

— Что правда, то правда, — кивнул Гендибаль. — Я действительно порой гуляю в одиночестве по думлянским землям. Не счесть, сколько раз я уходил далеко от Университета куда глаза глядят. Но до сегодняшнего дня никто на меня не нападал. Да, другие не совершают таких далеких вылазок, но и добровольному заключению в стенах Университета никто себя не подвергает, не отрекается от мира, и ни на кого до сих пор не нападали. Если я не запамятовал, Деларми… — Он осекся, с опозданием вспомнив о почетном титуле, но тут же поправился и нанес сокрушительный удар: — Оратор Деларми и сама наведывалась на думлянскую территорию, однако она жива и здорова.

— Вероятно, — широко раскрыв глаза от возмущения, парировала Деларми, — со мной не случилось беды, потому что я всегда держалась на почтительном расстоянии от крестьян. Вероятно, я вела себя так, что вызывала уважение к себе, и потому на меня никто не напал.

— Правда? А я думал, что это потому, что у вас более внушительная фигура по сравнению со мной. К вам и в Университете-то не каждый осмелится подойти. Но скажите на милость, почему думляне выбрали для нападения на меня именно тот день, когда я обязательно должен был присутствовать на Заседании Стола?

— Если бы не ваше собственное поведение, можно было бы счесть происшедшее случайностью, — фыркнула Деларми. — Не слыхала, чтобы даже математические формулы Селдона ликвидировали все случайности в Галактике, если, конечно, говорить о том, что может произойти с отдельными людьми. Или у вас тоже интуиция? — Два-три Оратора испуганно вздохнули, заметив, что Деларми нанесла косвенный удар Первому Оратору.

— Дело не в моём поведении. Никакая это не случайность. Это преднамеренное покушение.

— Как можем мы убедиться в этом? — мягко спросил Первый Оратор, вынужденный против своей воли пожалеть Гендибаля после предыдущей реплики Деларми.

— Моё сознание открыто для вас, Первый Оратор. Я передаю вам и всем присутствующим на Заседании свои воспоминания о происшедшем.

Процесс передачи занял всего несколько мгновений.

— Ужасно! — воскликнул Первый Оратор. — Вы вели себя поистине достойно в обстоятельствах, когда всё было против вас. Я согласен, Оратор, думляне вели себя крайне нетипично, и этот вопрос заслуживает исследования. Прошу вас, присоединитесь к собранию.

— Минуточку! — взорвалась Деларми. — Как можем мы быть уверены, что описание соответствует действительности?

Гендибаль вспыхнул, залился румянцем, но сдержался.

— Мое сознание открыто.

— Знавала я открытые сознания, — хмыкнула Деларми, — которые были открыты весьма приблизительно.

— Не сомневаюсь в этом, Оратор. Ведь вам, как и всем нам, не укрыться от остальных. Но моё сознание, если уж я говорю, — открыто.

Первый Оратор вмешался:

— Давайте воздержимся от дальнейших…

— Позвольте прервать, Первый Оратор, по вопросу о личных привилегиях, — оборвала его Деларми.

— Слушаю вас, Оратор Деларми.

— Оратор Гендибаль обвинил одного из нас в попытке покушения на его жизнь. Вероятно, он имеет в виду, что некто спровоцировал крестьян напасть на него. До тех пор пока это обвинение не снято, я вправе считать себя оскорбленной, как и любой из присутствующих, не исключая вас, Первый Оратор.

— Не желаете ли снять высказанное обвинение, Оратор Гендибаль? — предложил Гендибалю Шендесс.

Гендибаль опустился в кресло, крепко обхватил себя руками, будто защищая что-то своё, и сказал:

— Я готов сделать это, как только кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить мне, почему думлянский крестьянин подговорил своих дружков напасть на меня, дабы помешать мне вовремя явиться на Заседание Стола.

— Для этого может быть тысяча причин, — сказал Первый Оратор. — Повторяю, происшедшее заслуживает изучения. Но согласны ли вы сейчас, Оратор, в интересах продолжения начатой дискуссии снять предъявленное вами обвинение?

— Не могу, Первый Оратор! Я старательно, как мог, изучил сознание крестьянина, искал возможность коррекции его поведения без вреда для него, и ничего у меня не получилось! Его эмоции не допускали никакой возможности отступить, сдаться — оно не поддавалось моему воздействию. Эмоции его, его упрямство были жестко зафиксированы, как будто над ним поработало чье-то сознание извне.

Ехидно усмехнувшись, Оратор Деларми сказала:

— Так вы полагаете, что это сознание принадлежит одному из нас? Или, может быть, оно принадлежит кому-то из этой таинственной организации, такой могущественной и тайной?

— Не исключено, — согласился Гендибаль.

— В таком случае, поскольку мы членами этой организации не являемся, вам следовало бы снять ваше нелепое обвинение. Но, может быть, вы собираетесь обвинить кого-либо из присутствующих в том, что он состоит на службе в этой организации? Находится под её воздействием? Может быть, кто-то из нас — не тот, за кого себя выдаёт?

— И это не исключено, — подтвердил Гендибаль, совершенно уверенный в том, что на другом конце веревочки, протянутойему Деларми, заготовлена крепкая петля.

— Ну, знаете ли, — всё ближе подбираясь к невидимой петле и готовясь затянуть её, сказала Деларми, — это просто мания какая-то, паранойя, честное слово. Думляне спровоцированы, Ораторы под контролем… Так давайте следуйте к логическому завершению ваших фантазий. Кто, по-вашему, находится под воздействием? Может быть, я, Оратор?

— Не думаю, — покачал головой Гендибаль. — Вы бы не стали пытаться избавиться от меня таким диким способом — ведь всем известно, как вы меня не любите.

— Да? А вдруг это двойная игра? — Деларми была на высоте — только что не мурлыкала. — Такой вывод вполне укладывается в рамки параноидального бреда, вполне.

— Может быть. Вы более опытны в делах такого рода.

В разговор вмешался Оратор Лестим Джианни:

— Послушайте, Оратор Гендибаль, если вы не обвиняете Оратора Деларми, следовательно, вы обвиняете кого-то другого из присутствующих. Но на каком основании кому-либо из нас могло потребоваться отсрочить ваше прибытие на Заседание, не говоря уже о покушении на вашу жизнь?

Гендибаль ответил сразу, как будто только и ждал этого вопроса:

— Когда я вошел, было высказано предложение убрать из протокола Заседания замечания, высказанные Первым Оратором. Я был единственным, кому не удалось выслушать эти замечания. Так позвольте же поинтересоваться, что это были за замечания, и я немедленно сообщу вам причину, по которой меня хотели задержать.

Первый Оратор сказал:

— Я утверждал — и против этого резко возразили Оратор Деларми и все остальные Ораторы, — что, основываясь лишь на интуиции, решил, что будущее Плана Селдона может зависеть от действий изгнанного из Первой Академии Советника Голана Тревайза.

Гендибаль пожал плечами:

— Личное дело Ораторов думать что угодно по этому поводу. Лично я согласен с этой гипотезой. Тревайз — ключ ко всему. Я считаю, что его изгнание из Первой Академии чересчур любопытно, чтобы быть невинным.

— Не хотите ли вы сказать, — снова влезла Деларми, — что Тревайз — в руках этой вашей таинственной организации? Или в её руках те, кто отправил его в ссылку? А может быть, в её руках все и каждый, кроме вас и Первого Оратора, ну ещё и меня, ведь вы только что сказали, что я вряд ли нахожусь под их контролем?

— Не считаю нужным отвечать на вашу эскападу, — сказал Гендибаль. — Предпочту спросить: есть ли здесь хоть один Оратор, готовый согласиться с Первым Оратором и со мной? Надеюсь, вы ознакомились с математическими выкладками, которые я представил, а Первый Оратор одобрил? — Стояла гробовая тишина. — Я повторяю свой вопрос, — упорствовал Гендибаль. — Ну так кто согласен? — Молчание. — Вот вам, Первый Оратор, — довольно проговорил Гендибаль, — и мотив моего опоздания.

— Поясните подробнее, — попросил Первый Оратор.

— Вы говорили о необходимости обратить внимание на Тревайза — опального Советника Первой Академии. Это важная стратегическая инициатива, и, прочитав мои выкладки, Ораторы в общем и должны были понять, от кого эта инициатива исходит. Если же все единодушно отвергли такую инициативу, дальше бы дело не пошло. Выступи против всех один-единственный Оратор — и новая стратегия могла быть принята. Этим единственным Оратором был я, следовательно, было совершенно необходимо не дать мне прибыть на Заседание. Хитрость почти удалась, но всё-таки я пришел и выступаю в поддержку Первого Оратора. Да, я согласен с ним, и теперь он может, в соответствии с традицией, махнуть рукой на то, что думают остальные.

Деларми в сердцах стукнула кулаком по столу:

— Следовательно, речь о том, что кто-то заранее знал, какое предложение выскажет Первый Оратор, заранее знал, что Оратор Гендибаль это предложение поддержит, следовательно, знал то, чего знать не должен. Получается, что эта инициатива не по нраву выдуманной Оратором Гендибалем, созданной его параноидальной фантазией организации, и она борется за предотвращение подобной стратегии. Значит, кто-то из нас — один или больше — находится под контролем этой организации.

— Блестящий вывод, — согласился Гендибаль. — Просто мастерский анализ.

— Кого вы обвиняете? — вскрикнула Деларми.

— Никого. Просто призываю Первого Оратора это учесть. Совершенно очевидно — кто-то в наших рядах работает против нас. Поэтому я предлагаю подвергнуть тщательной ментальной проверке всех сотрудников Второй Академии. Всех, не исключая и Ораторов, не исключая меня самого и Первого Оратора.

О, как сильна была вспышка возмущения, гнева, обиды — такого никто не ожидал!

Когда наконец Первому Оратору удалось восстановить порядок и взять слово, Гендибаль молча встал и вышел из комнаты. Кому, как не ему, было знать, что друзей среди Ораторов у него нет и сейчас они в лучшем случае будут искренни наполовину, что бы ни говорили.

Гендибаль сам не знал, за кого боится больше — за себя самого или за всю Вторую Академию. Жгучая, всепоглощающая тоска охватила его.

* * *

Спал Гендибаль плохо, то и дело просыпался. Мысли его и во сне и наяву вертелись вокруг ссоры с Деларми. Образы её и думлянина внезапно соединились — ему приснилось, будто он стоит перед громадной Деларми, которая размахивает у него перед лицом тяжелыми кулачищами, вот она всё ближе и ближе, сладенько улыбается, и улыбка обнажает острые, как иглы, зубы…

Окончательно проснулся он гораздо позднее обычного. Сон не принес ни отдыха, ни облегчения, и он тут же услышал, что на столике рядом с кроватью тихо звенит сигнал вызова. Гендибаль повернулся на бок и нажал кнопку контакта:

— Да? В чём дело?

Голос принадлежал дежурному по этажу, но звучал несколько менее уважительно, чем обычно:

— К вам посетитель.

— Посетитель? — удивленно переспросил Гендибаль, нажал клавишу на пульте, вызвал программу дня и обнаружил, что до полудня у него никаких встреч назначено не было. Нажал кнопку точного времени — восемь тридцать две утра. Раздражённо спросил:

— Кто это там ко мне, чёрт подери?

— Он себя не называет, Оратор, — ответил дежурный и добавил с ноткой явного пренебрежения в голосе: — Из этих, из думлян. Утверждает, что по вашему приглашению.

— Пусть подождет в приёмной. Я сейчас приду.

Гендибаль не спешил. Нужно было собраться с мыслями.

Он вполне допускал, что кому-то взбрело в голову испортить ему репутацию и использовать для этого кого-то из думлян, но ему хотелось понять, кто был этот шантажист. И что означало вторжение думлянина сюда, в общежитие Ораторов? Хитрая ловушка? Что?

И каким образом думлянину удалось проникнуть на территорию Университета? Чем он мог объяснить своё желание попасть сюда? И какова истинная причина этого странного визита?

Гендибаль на миг задумался, не захватить ли оружие, но тут же отказался от этой мысли, решив, что на территории Университета ему совершенно нечего бояться какого-то крестьянина — здесь уж он с ним справится, и вдобавок у того не останется никаких воспоминаний о встрече.

«Вероятно, — решил Гендибаль, — на меня слишком сильно повлияла вчерашняя стычка с Руфирантом. Кстати, может быть, это он самый и пожаловал? Вдруг он уже избавился от постороннего воздействия и явился, чтобы извиниться за вчерашнее, опасаясь наказания? Но откуда Руфиранту знать, куда идти? К кому обратиться?»

Гендибаль решительно покинул свою комнату и прошел по коридору в приёмную… и застыл на месте, поражённый до глубины души. Он резко обернулся и взглянул на дежурного. Тот восседал внутри стеклянной будки и притворялся, будто по уши занят своими делами.

— Дежурный, почему вы не сказали мне, что посетитель — женщина?

Дежурный невозмутимо ответил:

— Оратор, я сказал, что посетитель из думлян, а вы меня больше ни о чём не спрашивали.

— Минимум информации, дежурный? Ну как же, я забыл — это ваш принцип. (Надо проверить, не работает ли дежурный на Деларми. И потом — нельзя игнорировать «низших» сотрудников с высоты положения Оратора.)

— Есть свободная комната для переговоров?

— Только номер четыре, Оратор. Будет свободен три часа, — добавил он, с деланой невинностью поглядев сначала на думлянку, потом на Гендибаля.

— Благодарю, дежурный. Мы воспользуемся номером четыре. А вам впредь советую держать при себе свои мысли.

Гендибаль нанес удар по сознанию дежурного — не очень сильный, но чувствительный. Неблагородно с его стороны, конечно, было воспользоваться правом сильного, но человека, который не способен скрыть неуважение к высшему по рангу, следовало этому научить. Пару часов дежурный будет мучиться головной болью — он это заработал.

* * *

Имя женщины Гендибаль вспомнить не мог, углубляться в её сознание не хотел. Да в общем-то вряд ли она ожидала, что он запомнил, как её зовут.

Он недовольно начал:

— Ты…

— Я быть Нови, Господин Мученый, — выдохнула она. — Мой другой имя быть Сура, но можно быть звать просто Нови.

— Ну да, Нови. Мы познакомились вчера. Теперь я вспомнил. Я не забыл — ты же моя спасительница. — Переходить на грубый думлянский диалект в стенах Университета Гендибаль не стал. — Но как ты сюда попала?

— Господин, вы сказали, я могла писать письмо. Вы сказали надо так: «Дом Ораторов, квартира 27». Я сама принести письмо и показать, что написать — сама написать, Господин, — с застенчивой гордостью сообщила женщина. — А они спрашивать: «Для кого это письмо быть?» Ну а я-то слышать, как вы себя называть, когда ругаться с этот тупоголовый осел, Руфирант. Я и говорить: «Это быть для Стор Гендибаль, Господин Мученый».

— И тебя пропустили, Нови? Не попросили показать письмо?

— Я быть очень испугаться. Наверно, они пожалеть меня. Я говорить: «Мученый Гендибаль обещать мне показать Мученое Место», а они улыбаться быть. А один там, около ворот, другому говорить: «И не только это он ей быть показать». А потом они говорить мне, куда идти и чтобы я идти только сюда, а если ещё куда пойти, то меня выгонять вон сразу.

Гендибаль залился легким румянцем. О боже, если бы он действительно собирался развлечься с думлянкой, он ни за что на свете не стал бы делать этого так открыто да и выбрал бы кого-нибудь посимпатичнее. Он неприязненно смотрел на гостью.

Выглядела она довольно молодо — тяжелая работа ещё не успела состарить её. Вряд ли она была старше двадцати пяти — в этом возрасте думлянки, как правило, уже были замужем. Чёрные волосы её были заплетены в косы, а это означало, что она не замужем, девственница. Надо сказать, Гендибаль не удивился. Её вчерашнее поведение со всей наглядностью продемонстрировало, что в обиду она себя не даст, и Гендибаль сильно сомневался, что отыщется думлянин, который добровольно согласится на пытку — соединить свою жизнь с такой языкастой и задиристой особой. Да и внешность у неё была не слишком привлекательная. Правда, сегодня она явно поработала над собой, но всё равно — лицо простое, угловатое, руки красные, шершавые, грубые. Фигура её, казалось, была создана для нагрузок, а не для грации.

Она чувствовала, как и почему он разглядывает её, и нижняя губа её задрожала… Гендибаль почувствовал, что она вконец растерялась, что ей больно и страшно, и пожалел девушку. В конце концов, она здорово помогла ему вчера и заслуживала благодарности как минимум.

Он сказал, старательно разыгрывая благородство и снисходительность:

— Ну что же, всё понятно, в общем, ты решила прийти взглянуть на… «Мученое Место»?

Она широко распахнула тёмные глаза (правду сказать, довольно красивые) и сказала:

— Господин, вы только не сердиться на меня, но я прийти стать мученая сама.

— Ты хочешь стать ученой?

Гендибаль был потрясен.

— Но, милая женщина…

Он оборвал фразу, не закончив. Господи, как мог он объяснить неотесанной крестьянке, каков уровень интеллекта, обучения ментальных талантов и тренировки, необходимый для того, чтобы стать тем, кого тренториане называли «мучеными»?

Но Сура Нови не отступалась:

— Я быть читатель и писатель. Я читать быть целые книжки от начала до конца, вот как. И я сильно хотеть стать мученая. Я не желать быть жена крестьянина. Я не пойти замуж за крестьянина и рожать крестьянские дети.

Она вскинула голову и гордо проговорила:

— Меня звать, просить. Много раз. Я всегда говорить: «Не». Не грубить, но всегда говорить: «Не».

Гендибаль прекрасно видел, что она лжет. Нет, конечно, никто её не звал замуж, но он решил не затрагивать этого вопроса.

— Но как же ты будешь жить, если не выйдешь замуж?

Нови тяжело опустила руку на стол ладонью вниз.

— Я быть мученая. Не быть крестьянка.

— Ну а если я не смогу сделать из тебя ученую?

— Тогда пусть я быть никто и так умирать. Никто не быть в жизни, если не мученая.

У Гендибаля мелькнула мысль исследовать её сознание, дабы понять мотивы этого непреодолимого желания. Но делать этого не следовало. Оратор не имел права забавляться, врываясь в беспомощное сознание другого человека. В менталике, как и в других профессиях, существовал свой кодекс. По крайней мере, должен был существовать. Тут Гендибалю стало стыдно за тот удар, что он нанес портье. Он сказал:

— Но почему ты не хочешь быть крестьянкой, Нови?

Слегка поработав над её сознанием, он мог запросто изменить её отношение к браку, внушить какому-нибудь думлянскому мужлану желание жениться на ней, а ей — желание выйти за него. Ничего дурного не случилось бы. Это было бы доброе дело. Но — противозаконное, и нечего было думать об этом.

Она ответила:

— Не хотеть, и всё тут. Крестьянин грубый быть. Вся жизнь работать на земля, ворочать куски земля и сам становиться всё равно что кусок земля. Если я стать крестьянка, я тоже быть кусок земля. У меня не хватать время, чтобы читать и писать, и я всё забывать быть. А мой голова, — она приложила ладони ко лбу, — стать тупая, как пробка. Нет! Мученые — другой люди совсем. Мученые быть задумчивые. (Скорее всего, решил Гендибаль, она имела в виду «умные», а не «сосредоточенные».)

— Мученый человек, — продолжала Нови, — читать книжки и ещё работать с эти… с эти… я забывать, как это называть.

Она сделала руками какие-то манипуляции, которые ничего не сказали бы Гендибалю, если бы он не имел возможности проследить за мыслями девушки.

— Микропленки, — кивнул он. — Откуда ты знаешь про микропленки?

— В книжки, — гордо объявила она, — я читать быть много разные умные вещи.

Гендибаль больше не мог бороться с искушением узнать о ней больше. Какая необычная думлянка! Такая местная жительница встретилась ему впервые. Думлян никогда не вербовали, но если бы Нови была помоложе, было бы ей лет десять…

Какая досада! Нет-нет, он не причинит ей вреда, не побеспокоит её, но грош ему цена как Оратору, если он откажется от исследования необычного сознания и ничего о нём не узнает!

Он сказал:

— Нови, я прошу тебя минуточку посидеть спокойно. Не волнуйся. Ничего не говори. Ни о чём не думай. Постарайся уснуть. Думай, что засыпаешь. Понимаешь?

Страх снова объял её:

— Это зачем всё делать, Господин?

— Затем, что я хочу посмотреть, как сделать тебя ученой.

В конце концов, неважно, что она там вычитала в книжках, — важно было понять, знает ли она, что такое на самом деле быть «мученой».

Очень осторожно, почти с ювелирной тонкостью он коснулся её сознания, как будто прикоснулся ладонью к полированной металлической поверхности, даже не оставив на ней отпечатков пальцев. Так… Учёный для неё был тем человеком, который только и делает, что читает книжки. Зачем, для чего он их читает — ни малейшего представления. А для неё самой быть ученой означало… Образы в её сознании показывали ту работу, к которой она привыкла, — принести, унести, приготовить еду, убрать, помыть посуду, выполнить приказ. Но где, вот что главное! Здесь, в Университете, где было так много книжек, где у неё будет время читать их и чему-то — неважно и непонятно чёму — научиться. Следовательно, она хотела стать… служанкой. Его служанкой.

Гендибаль нахмурился. Взять себе в служанки думлянку — неотесанную, безграмотную, грубую. Нет, немыслимо.

Нужно было взять и отказать ей. Очень просто — отказать, поработать немножко над её сознанием, дабы она отказалась от своих глупых намерений и удовлетворилась судьбой крестьянки, сделать это так, чтобы она и не ощутила никакого воздействия, словом, так, чтобы Деларми не подкопалась. И дело с концом.

А вдруг сама Деларми её и подослала? Может быть, её хитрый план в том и состоит, чтобы Гендибаль запятнал себя вмешательством в сознание думлянки, был пойман за руку и подвергнут импичменту?

Смешно. Похоже на параноидальный бред. Кто заметит? Совсем ничтожное вмешательство, чуть-чуть видоизменить направление мыслей — и все…

Да, против буквы закона, но вреда-то ведь никакого, да и не заметит никто.

Он помедлил.

Назад. Ещё. Ещё…

Боже! А он чуть было не пропустил!

Что же это такое — самообман?

Нет! Теперь он всё видел яснее. Крошечная мысленная связка дезориентирована — дезориентирована искусственно. Да как тонко, только одна связочка задета!

Гендибаль вынырнул из сознания думлянки. Тихо окликнул её:

— Нови.

— Да, Господин, — проговорила она, открыв глаза.

— Ты сможешь работать со мной. Я сделаю тебя ученой…

— Господин! — вне себя от радости воскликнула она.

Он сразу заметил: она была готова пасть к его ногам. Гендибаль крепко взял её за плечи:

— Нет, Нови, не надо. Сиди на месте, слышишь, сиди! — Он говорил с ней как с полуприрученным животным. Как только понял, что она уяснила приказ, отпустил её. Мышцы у неё были — о-го-го! Он сказал: — Если хочешь стать ученой, и вести себя надо соответственно. Это значит: ты всегда должна быть спокойна, говорить тихо, вежливо и делать только то, что я тебе буду говорить. И ещё: ты должна научиться говорить так, как разговариваю я. Тебе придётся встретиться с другими учёными. Боишься?

— Я не быть бояться, я не забоюсь, Господин… если вы быть со мной.

— Я буду с тобой. Но сейчас, во-первых, я должен найти для тебя комнату, договориться, чтобы тебе выделили помещение с ванной и туалетом, место в столовой и одежду. Тебе придётся носить одежду, более подходящую для ученой, Нови.

— Только у меня не быть больше!.. — отчаянно воскликнула она, оглядев себя с ног до головы.

— Мы найдём что-нибудь, не волнуйся.

Ясно — нужна женщина, которая бы позаботилась об одежде для Нови. Она же научит её элементарным правилам гигиены. Конечно, она напялила на себя свои лучшие тряпки, но запах пота остался.

Кроме того, этой женщине нужно будет объяснить природу их отношений с Нови. Ни для кого не было секретом (хотя все изображали хорошую мину при плохой игре), что мужчины (да и женщины, если уж на то пошло) из Второй Академии время от времени наведывались к думлянам с целями, далекими от чистой науки. Если при этом они не касались сознания крестьян — ради бога, никто из таких похождений событий не делал. Гендибаль таких вылазок никогда не делал — ему нравилось думать, что причиной тому было то, что он не питал склонности к более грубым формам секса, чем те, что были доступны в стенах Университета. Университетские дамочки, конечно, были бескровны и бледны по сравнению с думлянками, но зато чистенькие и гладкокожие.

Но даже в том случае, если его поведение будет истолковано неверно и над ним начнут посмеиваться, как над Оратором, который не только связался с думлянкой, но и приволок её к себе, — ничего, он переживёт. Переживёт, потому что эта крестьянка, Сура Нови, была его ключом к победе в предстоящей неизбежной дуэли с Оратором Деларми и всеми остальными за Столом Ораторов.

Гендибаль снова увидел Нови только после обеда. Её привела женщина, которой пришлось долго и нудно втолковывать, в чём, собственно, дело, дабы она уяснила, что никаких интимных глупостей у него нет и в помине. В конце концов она всё поняла, по крайней мере, сделала вид, что поняла, и слава богу.

Теперь Нови стояла перед ним смущенная, гордая и удивленная одновременно.

— Ты превосходно выглядишь, Нови, — сказал Гендибаль.

Подобранная для Нови одежда сидела на ней удивительно хорошо, и ничего отталкивающего Гендибаль в её внешности не мог найти, как ни старался. Не то талию подчеркнули, не то грудь приподняли, или просто всё это было незаметно под неряшливой крестьянской робой?

Бедра у неё были широкие, но не слишком. Лицо, конечно, особой тонкостью не отличалось, но это ничего: освоится немного, научится следить за кожей и пользоваться косметикой, и будет совсем неплохо.

Чёрт подери, он готов был поклясться, что женщина подумала-таки, что Нови — его любовница. Изо всех сил постаралась сделать из неё красавицу.

«А почему бы и нет?» — подумал он.

Нови должна предстать перед Столом Ораторов, и чем привлекательней она будет на вид, тем легче будет осуществить задуманное.

Как раз за этими размышлениями и застал его вызов Первого Оратора — совершенно особенная форма общения, принятая в ментальном сообществе. Более или менее официально называлось это «Эффектом Совпадения». Стоило хоть бы слегка задуматься о том, кто в это же самое время подумал о тебе, и немедленно происходила обоюдная ментальная стимуляция, эскалация импульсов. Пара секунд на концентрацию мыслей, и связь налажена.

Даже для тех, кто умом понимал принцип такой коммуникации, она оставалась удивительной, в особенности в тех случаях, когда поначалу мысли о будущем собеседнике были настолько туманны и расплывчаты с одной стороны, а то и с обеих, что сознательно их можно было просто не отследить.

— К сожалению, вечер у меня занят, Нови, — сказал Гендибаль. — Мне нужно заняться научной работой. Я отведу тебя в твою комнату. Там много книг — можешь поупражняться в чтении. Я покажу тебе, как пользоваться сигнализацией, — вдруг тебе понадобится какая-то помощь. А завтра увидимся.

* * *

— Первый Оратор? — вежливо спросил Гендибаль.

Шендесс только кивнул в ответ. Выглядел он осунувшимся и постаревшим. Гендибаль точно знал, что Шендесс не пьёт, но сейчас было полное впечатление, что старик только что глотнул чего-то крепкого.

— Получили мою записку?

— Нет, Первый Оратор. Записки мне никакой не приносили. Я явился на ваш зов. Понял, что дело важное.

— Верно. Этот человек из Первой Академии — Тревайз…

— Да?

— Он не прилетит на Трентор.

Гендибаль удивления не выразил.

— А почему, собственно, он должен сюда лететь? Судя по имеющейся у нас информации, он покинул Терминус вместе с Профессором, цель которого найти Землю.

— Да-да, легендарную планету — прародину человечества. И поэтому он должен был лететь именно на Трентор. В конце концов, разве Профессор знает, где Земля? Вы знаете? А я? Можем мы быть уверены, что она существует вообще или существовала когда-либо? Безусловно, они должны были прибыть сюда и искать недостающую информацию в Библиотеке, если такую информацию вообще можно добыть где бы то ни было. До сих пор я полагал, что ситуация не носит столь кризисного характера, я думал, что люди из Первой Академии прибудут сюда и через них мы узнаем то, что хотим узнать.

— А именно это является причиной, почему ему не дадут сюда попасть.

— Но куда в таком случае они направляются?

— Не знаю. Вероятно, это никому не известно.

— Похоже, вас это не слишком волнует?

Гендибаль пожал плечами:

— Я думаю, не лучше ли, что всё складывается так? Вы хотели, чтобы Тревайз, целый и невредимый, попал на Трентор, и мы смогли бы использовать его как источник информации. Но не станет ли он ещё более ценным источником информации, если полетит туда, куда хочет лететь, не поможет ли он нам обнаружить кого-то, более важного, чем он сам, если только, конечно, мы не потеряем его из виду?

— Это ещё не всё! — воскликнул Первый Оратор. — Вы ухитрились так убедить меня в существовании этого нашего нового врага, что теперь я просто места себе не нахожу. Теперь я просто уверен, что мы обязаны захватить Тревайза, иначе всё потеряем, проиграем окончательно. Не могу избавиться от ощущения, что ключ ко всему — он один.

— Что бы ни случилось, мы не проиграем, — твёрдо, убеждённо сказал Гендибаль. — Другое дело, что эти Анти-Мулы, как вы их назвали, скрываются здесь, среди нас. Но теперь мы знаем, что они здесь, и не будем больше действовать вслепую. На следующем же Заседании Стола, если нам удастся достичь согласия, мы начнем контратаку.

— Не только из-за Тревайза я позвал вас, Оратор. Это мучило меня как моё личное поражение. Я виноват в том, что поставил личное дело выше общего. Есть ещё кое-что, более важное.

— Более важное, Первый Оратор?

— Более важное, Оратор Гендибаль. — Шендесс глубоко вздохнул и застучал кончиками пальцев по крышке стола. Гендибаль спокойно стоял и ждал продолжения. Наконец Первый Оратор сказал — тихо, как будто старался облегчить удар: — На экстренном Заседании Стола Ораторов, созванном Оратором Деларми…

— Без вашей санкции, Первый Оратор?

— Для того, что ей было нужно, ей хватало согласия лишь троих Ораторов, не включая меня. Так вот, на этом экстренном Заседании вы были подвергнуты импичменту, Оратор Гендибаль. Вас объявили недостойным поста Оратора, и вы должны будете предстать перед судом. Билль по импичменту впервые за три столетия будет предъявлен Оратору…

Всеми силами стараясь подавить охвативший его гнев, Гендибаль спросил:

— Не сомневаюсь, что лично вы не голосовали за импичмент?

— Нет, но я был в одиночестве. Остальные Ораторы были единодушны — десятью голосами против одного было принято решение об импичменте. Для такого решения достаточно восьми голосов, включая Первого Оратора, или десяти без него.

— Но я не присутствовал на Заседании!

— Это ничего не изменило бы. Вы не имели права принимать участие в голосовании.

— Да, но я мог выступить в свою защиту.

— Защищаться вам теперь придётся на суде, который, естественно, состоится в самое ближайшее время.

Гендибаль задумчиво кивнул, помолчал немного и сказал:

— Всё ясно, но не это меня сейчас волнует. Думаю, Первый Оратор, вы были совершенно правы, что заговорили сначала о Тревайзе. На самом деле это гораздо серьёзнее всех судов и импичментов. Можно попросить вас отсрочить судебный процесс на этом основании?

Первый Оратор протестующе поднял руку:

— Не склонен винить вас в непонимании происходящего, Оратор. Импичмент — настолько из ряда вон выходящее событие, что мне самому пришлось заглянуть в уголовный кодекс. Нет, ничто тут не поможет — никаких отсрочек, никаких приоритетов. Нам придётся забыть обо всём и начать судебный процесс.

Гендибаль оперся кулаками о стол и склонился к Первому Оратору:

— Вы не шутите?

— Таков закон.

— Какой может быть закон, когда столь велика опасность?

— По мнению Стола, самой явной и главной опасностью являетесь вы, Оратор Гендибаль. Нет, не прерывайте, выслушайте меня. Закон, о котором идет речь, говорит о том, что нет ничего страшнее коррупции и использования своего положения со стороны Оратора.

— Но я не виновен ни в том, ни в другом, Первый Оратор, и вы это прекрасно знаете! Это просто-напросто личная месть Оратора Деларми. Если кто-то и пользуется незаконно своим положением, так это она. Моё преступление состоит лишь в том, что я никогда не выслуживался, не заискивал ни перед кем. В этом я действительно виноват — не обращал должного внимания на идиотов, которые достаточно стары для того, чтобы выжить из ума, но ещё достаточно молоды для того, чтобы удерживать власть!

— Как я, Оратор?

Гендибаль огорченно вздохнул:

— Простите, сорвалось. Я вовсе не имел в виду вас, Первый Оратор. Ну что ж, прекрасно, пусть будет суд. Пусть он начнется завтра. А ещё лучше — сегодня же вечером. Покончим с этим и займемся Тревайзом. Промедление смерти подобно.

— Оратор Гендибаль, — печально сказал Шендесс, — вы, видимо, всё-таки не понимаете всей серьёзности ситуации. Попытки подвергнуть Оратора импичменту бывали и раньше. Их было всего две, и оба раза дело не закончилось осуждением, но вы будете осуждены! После этого вы больше не будете членом Стола Ораторов, и больше вам не удастся сказать ни слова в общественной политике. Вы будете лишены даже права высказываться на Ежегодной Ассамблее!

— И вы пальцем о палец не ударите, чтобы предотвратить это?

— Не могу при всем желании. Тогда мне придётся уйти в отставку. Я думаю, именно этого Ораторам и хочется больше всего.

— И тогда Первым Оратором станет Деларми?

— Да, это весьма вероятно.

— Но этому нельзя позволить случиться!

— Конечно! Именно поэтому мне и придётся проголосовать за ваше осуждение.

— И тем не менее, — глубоко вздохнул Гендибаль, — я настаиваю на немедленном начале процесса.

— Куда вы торопитесь? Вам нужно время, чтобы подготовиться к защите!

— К какой защите? Они не будут ничего слушать. Требую немедленно начать процесс!

— Суду, вероятно, нужно время подготовиться?

— Нечего им готовиться! В уме они меня уже осудили. На самом деле они с большей готовностью осудят меня завтра, чем послезавтра, и скорее вечером, чем назавтра. Передайте им это.

Первый Оратор тяжело поднялся. Они с Гендибалем в упор смотрели друг на друга.

— Почему вы так торопитесь? — спросил Первый Оратор.

— Дело Тревайза не терпит отлагательств.

— Но когда вас осудят, у меня не останется никаких шансов в чём-либо убедить объединившийся против меня Стол. Боюсь, мы ничего не сможем поделать.

Гендибаль проговорил громким шёпотом:

— А вы не бойтесь! Вот увидите: несмотря ни на что, я не буду осужден!

Глава 9

ГИПЕРПРОСТРАНСТВО

— Джен, ты готов? — спросил Тревайз.

— В каком смысле, дружочек? К Прыжку?

— Да, к Прыжку через гиперпространство.

Пелорат проглотил комок в горле.

— Н-ну… а ты уверен, что никаких неудобств не будет? Я понимаю — бояться глупо, но всё-таки сама мысль о том, что мой организм превратится в мельчайшие тахионы, никому не видимые…

— Ну, Джен, это такие пустяки, честное слово! Прыжки совершаются уже двадцать пять тысячелетий, и я не слыхал ни об одном несчастном случае. Мы можем, конечно, выйти из Прыжка в неудачном месте, но тогда уж несчастный случай будет иметь место в обычном пространстве, а не тогда, когда мы будем состоять из тахионов.

— Утешение слабое, на мой взгляд.

— Но ничего такого не случится. По правде говоря, я хотел тебе сначала ничего не говорить и сказать только тогда, когда всё будет позади. Но всё же мне захотелось, чтобы ты понял, что произошло, что ты перенес всё сознательно и увидел, что нет в этом ничего страшного.

— Ну, — поджал губы Пелорат, — наверное, ты прав, только, честно говоря, я не спешу…

— Уверяю тебя…

— Нет-нет, дружочек, я тебе верю на слово, но только вот, видишь ли… скажи, ты читал когда-нибудь «Сантерестил Мэтт»?

— Конечно. Я грамотный.

— Ну да, ну да, и зачем я спрашиваю. Помнишь, о чём эта книжка?

— На амнезию я тоже пока не жалуюсь.

— Господи… похоже, у меня просто талант какой-то людей обижать! А ведь я всего лишь хотел сказать, что мне всё время приходят на память те эпизоды, когда Сантерестил и его друг Бен удрали с планеты семнадцать и заблудились в космосе. Я пытался представить себе, как всё это было. Наверное, есть что-то гипнотическое в этом медленном плавании между звёзд, неведомо куда, без слов, в глубоком молчании… И никогда не мог, знаешь ли, в это поверить. Мне нравилось читать эту книгу, это трогало меня, но по-настоящему я не верил в то, что там описано. Но теперь, когда я привык к самому понятию пребывания в космосе, когда сам пережил это ощущение — я знаю, как это глупо, но в общем мне не хочется теперь от этого отказываться. Я, знаешь ли, временами сам себе кажусь Сантерестилом…

— Угу, — кивнул Тревайз. — А я, следовательно, твой дружок Бен.

Тревайзу романтическое настроение Пелората было явно не по душе.

— Ну да, в некотором роде, — не заметил издевки Пелорат. — А маленькие, разбросанные тут и там звёздочки неподвижны, и только наше солнце удаляется от нас, но мы этого не видим. Галактика хранит своё туманное величие, она такая, какой была всегда… Космос молчит, он безмолвен, и ничто не отвлекает меня…

— Кроме меня, — буркнул Тревайз.

— Кроме тебя, — автоматически повторил Пелорат. — Ой, я опять… Но, Голан, дружочек, разговоры с тобой о Земле и мои попытки рассказать тебе кое-что из древней истории человечества тоже имеют свою прелесть. Мне не хочется, чтобы это кончилось.

— Не закончится. Не скоро, во всяком случае. Не думаешь же ты, что мы совершим Прыжок и тут же окажемся на поверхности искомой планеты? Мы ещё долго пробудем в полёте, а Прыжок не займет много времени. На какой-либо планете мы окажемся не раньше чем через неделю, так что не волнуйся.

— Под искомой планетой ты, конечно, подразумеваешь Гею, дружочек. От неё мы можем оказаться ещё очень далеко, когда выйдем из Прыжка.

— Знаю, Джен, но зато мы окажемся в нужном секторе, если твои данные верны. Если же это не так…

Пелорат грустно покачал головой:

— Как можем мы оказаться в нужном секторе, если не знаем координат Геи?

— Джен, а ты представь на минуточку, что попал на Терминус, тебе нужно попасть в Аргирополь, но ты не знаешь точно, где этот город находится, знаешь только, что где-то на перешейке. Как только доберешься до перешейка, что делать будешь?

Пелорат задумался — нет ли тут подвоха и не ждет ли от него Тревайз какого-то сложного ответа. Наконец он сдался и ответил:

— Пожалуй, я бы спросил у кого-нибудь, как туда добраться.

— Ну естественно! Как же иначе! А теперь ты готов?

— То есть прямо сейчас?

Пелорат с трудом встал. Обычно хладнокровное лицо его стало не на шутку озабоченным.

— Что я должен делать? Мне стоять? Сесть? Что?

— О боже, Пелорат, ничего тебе делать не надо! Мы просто пойдём сейчас в мою каюту, и я побеседую с компьютером. Хочешь — сиди, хочешь — стой, хочешь — ложись, песни пой — лишь бы только тебе было хорошо. Лично я бы тебе посоветовал сесть перед видовым иллюминатором. Будет интересно. Ну, пошли!

Пройдя по короткому коридору, они очутились в каюте Тревайза, тот уселся перед компьютером.

— А хочешь сам, Джен? — неожиданно предложил он.

Я дам тебе цифры, и тебе нужно будет только думать о них. А всё остальное компьютер сделает.

— Нет, нет, не надо, спасибо большое, — поспешно отказался Пелорат. — Мне почему-то кажется, что мы с компьютером друг другу не подойдём, знаешь ли. Ты, конечно, скажешь, что просто у меня мало практики, но мне так не кажется. У меня, наверное, совсем другой тип мышления, Голан. Ты думаешь по-другому, не так, как я.

— Не дури…

— Нет-нет. Этот компьютер тебе так подходит. Вы просто созданы друг для друга, знаешь ли. Когда ты садишься к нему, вы как бы сливаетесь воедино. А… если я попробую, то нас всё равно останется двое — Джен Пелорат и компьютер отдельно. А это не одно и то же.

— Ерунда, — отмахнулся Тревайз, хотя это ему немного и польстило. Он положил пальцы на очертания рук, почти любовно прикоснувшись к поверхности стола.

— Ну вот и славно, — обрадовался Пелорат. — А я тут посижу, погляжу… То есть я хочу сказать — по мне, лучше бы этого вовсе не было, но раз уж так выходит, то придётся посмотреть…

И он с волнением уставился в видовой иллюминатор, где виднелось туманное тело Галактики, слегка припудренное порошком тускло светивших звёзд.

— Обязательно скажи мне, когда это произойдёт, — попросил он Тревайза, робко прислонился к стене и обнял себя руками.

Тревайз улыбнулся, руки его, казалось, погрузились в крышку стола — он ощутил ментальный контакт. День ото дня это ему стало удаваться всё легче, связь его с компьютером становилась всё более дружеской, интимной, и, как бы он ни смеялся над тем, что об этом сказал Пелорат, он действительно это ощущал. Сейчас ему казалось, что уже не надо сознательно думать о координатах. Компьютер знал, чего хочет Тревайз, без всякого мысленного «произнесения вслух» — он сам выуживал информацию для себя из его сознания.

На всякий случай Тревайз всё-таки «произнес» задуманное и попросил компьютер совершить Прыжок через две минуты.

— Всё в порядке, Джен. У нас две минуты… Сто двадцать… сто пятнадцать… сто десять… Смотри, смотри в иллюминатор!

Тревайз продолжал отсчёт шёпотом:

— Пятнадцать, десять… пять… четыре… три… два… один… ноль…

Ощущения движения не возникло — никаких ощущений вообще, но картина в иллюминаторе мгновенно переменилась. Звёздное поле стало более густым. Галактика исчезла.

Пелорат, не отрывая глаз от иллюминатора, прошептал:

— Это оно было? Это самое?

— Что — «это самое»? Ты вздрогнул? Сам виноват. Ты ничего не почувствовал, признай.

— Признаю.

— Вот и всё. Давным-давно, когда путешествия через гиперпространство ещё были в новинку, судя по тому, что пишут, в книгах, можно было ощутить что-то неприятное, типа головокружения или тошноты. Но по мере накопления опыта гиперпространственных полётов и совершенствования оборудования этих явлений становилось всё меньше и меньше. А при наличии компьютера, такого, как наш, любые явления находятся за порогом ощущений. По крайней мере, я ровным счётом ничего не ощутил.

— Я тоже, честно признаюсь. И где же мы, Голан?

— Всего на шаг впереди. В Калганском Регионе. Лететь нам ещё долго, и, прежде чем совершить следующий Прыжок, нужно проверить, насколько точно прошел этот.

— Но вот что меня немного беспокоит — куда подевалась Галактика?

— Вокруг нас она, Джен. Мы довольно здорово в неё занырнули. Если хорошо сфокусировать видовой иллюминатор, мы увидим её самые отдалённые участки в виде светящейся полосы поперек неба.

— Млечный Путь! — радостно воскликнул Пелорат. — Почти во всех преданиях люди описывают его в своих небесах, но с Терминуса он не виден. Покажи мне его, дружочек!

Картина в иллюминаторе дрогнула, казалось, звёздное поле поплыло сквозь него; и вскоре взору путешественников предстала, почти целиком заполнив собой иллюминатор, широкая, сверкающая молочной белизной полоса. Она плыла поперек поля зрения, стала уже, потом — шире.

— Расширяется в направлении центра Галактики, — пояснил Тревайз. — Она могла бы выглядеть шире и ярче, но мешают тёмные тучи в области витков спирали. Вот так примерно она выглядит с поверхности большинства обитаемых миров.

— И с Земли.

— Не обязательно.

— Конечно. Но знаешь… Скажи, ты историю науки изучал?

— Не слишком старательно, но кое-что помню. Правда, если собираешься экзаменовать меня, сразу предупреждаю: я не эксперт.

— Видишь ли, этот наш Прыжок заставил меня вспомнить о том, что всегда меня занимало. Существует возможность описать такую Вселенную, где гиперпространственные полёты невозможны, где скорость света в вакууме есть абсолютный максимум.

— Конечно.

— При этих условиях геометрия Вселенной такова, что путешествие, только что совершенное нами, невозможно проделать быстрее, чем его проделал бы луч света. А если бы мы совершали его со скоростью света, время для нас текло бы по-другому. Если место, где мы сейчас находимся, отстояло бы от Терминуса, скажем, на сорок парсеков, мы бы не почувствовали никаких отклонений, попав сюда со скоростью света, но на Терминусе и во всей остальной Галактике прошло бы около ста тридцати лет. Мы же совершили перелет со скоростью, в тысячи раз превышающей скорость света, но время нигде в Галактике не ушло вперёд — по крайней мере, я так надеюсь.

— Только не жди, — сказал Тревайз, — что я сейчас начну тебе подробно пересказывать математическое обоснование Гиперпространственной Теории Оланхена. Единственное, что я могу сказать, так это то, что, если бы ты летел со скоростью света в обычном пространстве, время действительно уходило бы вперёд, со скоростью примерно в три и двадцать шесть сотых года за парсек, как ты сказал. Так называемая релятивистская Вселенная, сущность которой человечество уяснило в незапамятные времена, — странно, кстати, что ты об этом заговорил, я не думал, что ты этим интересуешься, — так вот, такая Вселенная, я думаю, существует и никуда не делась, и законов её никто не отменял. Однако при совершении Гиперпространственных Прыжков происходит нечто за пределами условий, в рамках которых действуют понятия релятивности, и законы тут другие. Гиперпространственная Галактика представляет собой крошечный объект, в идеале она является точкой, не подвергаемой измерениям, и релятивистских эффектов в ней нет вообще.

На самом деле в математических формулах космологии существуют два символа для обозначения Галактики: G^P — для «релятивистской Галактики», где скорость света максимальна, и G^r — для «гиперпространственной Галактики», где скорость практически ничего не значит. С точки зрения гиперпространства величина всякой скорости равна нулю, и мы вообще не двигаемся; в отношении же самого пространства скорость бесконечна. Лучше я, пожалуй, объяснить не смогу.

Кстати говоря, одной из самых знаменитых шуток в теоретической физике является подстановка символа G^P в уравнение, где на самом деле должен фигурировать символ G^r, и наоборот. Чаще всего неопытный студент попадается на удочку, корпит над уравнением до седьмого пота, матерится, как сапожник, и ничего не может добиться, пока наконец кто-то не сжалится над ним и не скажет ему, что его просто накололи. Я сам как-то попался, правда.

Пелорат некоторое время мучительно обдумывал сказанное Тревайзом и наконец растерянно спросил:

— Но… какая же из Галактик… настоящая?

— Обе. Все зависит от того, чем ты занимаешься. Вернешься на Терминус, сядь в автомобиль, поезжай по суше; сядь на корабль и плыви по морю. Условия будут разные, верно? Так какой же Терминус настоящий — сухопутный или морской?

Пелорат кивнул:

— Аналогии — дело рискованное, конечно, но лучше уж я соглашусь на эту аналогию, чем буду сходить с ума, думая дальше о гиперпространстве. Давай лучше поговорим о том, что происходит сейчас с нами.

— Тогда считай, что мы сделали первую остановку на пути к Земле.

«Только ли к Земле?» —подумал Тревайз про себя.

* * *

— Так… — протянул Тревайз. — У меня день даром прошел.

— О? — рассеянно откликнулся Пелорат, с трудом оторвавшись от терминала. — А как это тебе удалось?

Тревайз огорченно развел руками:

— Понимаешь, я не поверил компьютеру. Просто не мог иначе — мало ли что. В общем, я сверил наши теперешние координаты с заданными перед Прыжком, и они полностью совпали. То есть никакой погрешности я не обнаружил.

— Но это же хорошо, правда?

— Это не просто хорошо. Это невероятно! Я о подобных вещах никогда не слышал. Я совершал Прыжки и раньше и определял их параметры всеми возможными способами с помощью уймы приспособлений. Ещё в школе мне пришлось разработать схему Прыжка с помощью портативного компьютера, а потом проверить результаты с помощью гиперреле. Естественно, тогда я не мог отправить в путь настоящий корабль — слишком дорогое удовольствие, как ты понимаешь, да и вынырнуть я мог где-нибудь прямо в центре какой-нибудь звезды. Но даже тогда я не сделал ничего ужасного, — продолжал Тревайз, — хотя без погрешности не обошлось. Ошибка всегда есть, всегда — даже у величайших экспертов. Она просто обязана быть, когда учитывается такое число переменных. Скажем так: геометрия пространства безумно сложна, а геометрия гиперпространства ещё сложнее — нечего даже притворяться, будто мы понимаем все его заморочки. Вот почему нам приходится идти шаг за шагом, вместо того чтобы взять да и прыгнуть отсюда прямо в Сейшельский Сектор. С расстоянием ошибки будут нарастать, понимаешь?

Пелорат, похоже, не совсем понял, о чём речь.

— Но ты сказал, что компьютер ошибки не сделал. То есть этот, наш компьютер.

— Это он говорит, что не сделал ошибки. Я дал ему команду сверить наши теперешние координаты с заданными перед Прыжком. Он ответил, что для его пределов измерений координаты идентичны, а я подумал: «А что, если он врет?»

До этого мгновения Пелорат не выпускал из рук портативный принтер. Теперь он положил его на стол и растерянно спросил:

— Ты шутишь? Компьютер не может врать. Если только ты не хочешь сказать, что он сломался.

— Нет, не в этом дело. Мне такое в голову не пришло. Мне действительно показалось, что он врет! Этот компьютер… он настолько умён, что иной раз я готов считать его человеком, даже сверхчеловеком. Достаточно человеком для того, чтобы иметь такое понятие, как самолюбие, а может быть, и умение лгать. Я дал ему задание: разработать курс полёта через гиперпространство в точку, близкую к планете Сейшелл — столице Сейшельского Союза. Он сделал это с лёгкостью — выдал мне курс из двадцати девяти Прыжков. Самонадеянность выше всякой критики.

— Почему — самонадеянность?

— Потому что с каждым последующим Прыжком ошибки нарастают! Как можно рассчитать двадцать девять Прыжков сразу? Двадцать девятый может закончиться неизвестно где, в любом месте Галактики. Вот я и попросил его для начала совершить только первый Прыжок, чтобы мы могли сверить координаты, а уже потом двигаться дальше.

— Весьма, весьма разумный подход, — кивнул Пелорат. — Одобряю.

— Да, но всё дело вот в чём: не мог ли компьютер, совершив первый Прыжок… обидеться на меня за то, что я ему как бы не доверяю? Не защитил ли он своё профессиональное самолюбие тем, что объявил мне об отсутствии ошибки? Мог он не признаться в ошибке, чтобы его не сочли несовершенным? Если это так, то с таким же успехом мы могли бы вообще обойтись без компьютера.

— Что же нам в таком случае делать, Голан? — озабоченно поинтересовался Пелорат.

— То самое, чем я занимался сегодня, — попусту тратить время. Я проверил координаты нескольких близлежащих звёзд самыми примитивными методами: наблюдением в телескоп, фотографированием, ручными расчётами. Сравнил их действительные координаты с ожидаемыми и ошибки не обнаружил. Весь день я только этим и занимался, измучился жутко, но ошибки не нашёл.

— Ну и что же?

— Нет, то есть две малюсенькие ошибочки я таки нашёл, проверил всё снова и понял, что они — в моих собственных расчётах. Исправил ошибки, запустил свои расчёты в компьютер, чтобы посмотреть, выдаст ли он такие же результаты независимо. Мало того, что он провёл все расчёты с точностью до большего числа цифр после запятой: оказалось, что мои расчёты абсолютно верны, и, следовательно, они подтверждают, что компьютер прав и никакой ошибки не было. Может быть, наш компьютер на самом деле — самовлюбленный Мулов сынок, но, чёрт подери, ему таки есть чем гордиться!

— Ну и замечательно! — со вздохом облегчения проговорил Пелорат.

— Не спорю. Словом, я решил позволить ему совершить остальные двадцать восемь шагов.

— Все сразу? Но…

— Не все подряд. Не волнуйся. Я ещё не настолько обалдел. Прыжки пойдут один за другим, но после каждого шага этот подлец будет проверять координаты, и следующий Прыжок последует лишь после того, как я выясню, что ошибки в допустимых пределах нет. Всякий раз, когда ошибка окажется слишком велика, — а пределы, поверь мне, я установил не слишком милосердно, — ему придётся делать остановку и производить перерасчёт оставшихся шагов.

— И когда ты собираешься к этому приступить?

— Когда? Да прямо сейчас… Послушай, а ты сейчас чем занимаешься? Индексацией своей библиотеки?

— Да, сейчас для этого такая прекрасная возможность. Я многие годы собирался это сделать, но всегда что-то мешало.

— Нет возражений. Занимайся индексацией и ни о чём не беспокойся. Об остальном позабочусь я.

Пелорат покачал головой:

— Не шути. Я не успокоюсь, пока всё не окончится. Я напуган до смерти.

— Зря, значит, я тебе всё рассказал, но я должен был кому-то рассказать! Нас ведь тут только двое! Давай поговорим начистоту, Джен. Всегда есть шанс очутиться в какой-то точке межзвёздного пространства, где в это самое время одновременно окажется летящий с бешеной скоростью метеороид или маленькая черная дыра; корабль получит повреждение, и мы погибнем. Теоретически подобные случаи возможны.

К счастью, такое случается крайне редко. В конце концов, Джен, ты мог бы находиться дома — в своём кабинете, в своей постели, а метеороид мог бы преодолеть атмосферу Терминуса и угодить прямехонько в тебя. Такая вероятность тоже невелика.

В действительности шансов пересечь траекторию чего-то фатального, но настолько незначительного, чтобы об этом не знал компьютер, в гиперпространстве гораздо меньше, чем у себя дома. Никогда не слыхал, чтобы хоть один корабль погиб при таких обстоятельствах. Риск же вломиться в самую середину звезды — и того меньше.

— Тогда зачем ты мне рассказываешь всё это, Голан?

Тревайз помолчал немного, склонил голову набок и, наконец, ответил:

— Рассказываю я тебе это, Джен, потому, что, как бы сильно я себя ни уговаривал, внутри меня кто-то всё время шепчет: «А вдруг на этот раз что-то такое стрясется, а?» И я заранее чувствую себя виноватым. Вот такие дела. Джен, если что-то случится, прости меня!

— Но… Голан, дружочек, ведь, если что случится, мы оба погибнем, и я не успею тебя простить.

— Понимаю, вот поэтому ты и прости меня сейчас, ладно?

Пелорат улыбнулся:

— Сам не знаю почему, но ты меня подбодрил. Что-то в этом есть такое — смешное и трогательное. Прощаю тебя, Голан, конечно, прощаю. Знаешь ли, в мировой литературе есть множество мифов о жизни после смерти, и, если я попаду куда-нибудь после гибели, правда, это так маловероятно, как оказаться в маленькой черной дыре, там я буду точно знать, что в моей смерти ты не повинен, что ты сделал всё, что мог.

— Спасибо тебе! Теперь мне легче. Я-то готов рисковать, но мне не хотелось, чтобы ты рисковал из-за меня.

Пелорат протянул Тревайзу руку, и тот пожал её.

— Знаешь, Голан, мы ведь знакомы всего неделю, и, наверное, не стоило бы делать поспешных выводов, но мне кажется, что ты замечательный парень! В общем, ты делай всё, что надо, и не будем больше об этом говорить, хорошо?

— Договорились! Пошли ко мне, посмотришь ещё раз.

Тревайз уселся за компьютер.

— Ну вот. Надо только положить руки на контакты… Команда у компьютера уже есть, он только и ждет, когда я скажу: «Вперёд!» Хочешь дать команду, Джен?

— Ни за что! Это твоё дело и твой компьютер!

— Ладно. Всё моё, и ответственность тоже. Я всё ещё пытаюсь юморить, как видишь. Смотри в иллюминатор!

Тревайз твёрдо, уверенно положил руки на крышку стола. Короткая пауза, и звёздное поле в иллюминаторе изменилось, потом ещё… и ещё… Звёзды всё гуще усеивали поле зрения.

Пелорат считал про себя. На счёте «пятнадцать» смена «кадров» прекратилась, как будто что-то заклинило в аппаратуре.

— Что-то случилось? — шёпотом спросил Пелорат, видимо боявшийся, что громкий голос может усилить поломку.

Тревайз пожал плечами:

— Наверное, пошел перерасчёт. Какой-то объект в пространстве нанес чувствительный толчок по общим очертаниям гравитационного поля. Что-то неучтённое в расчётах — не нанесенная на карту карликовая звезда или красная планета.

— Это опасно?

— Вряд ли, раз мы пока живы. Планета может находиться от нас в сотне миллионов километров и тем не менее давать достаточно высокую гравитационную модуляцию для того, чтобы потребовался перерасчёт. Карликовая звезда может отстоять от нас на десять миллиардов километров, и…

Тут вид в иллюминаторе снова переменился, и Тревайз умолк. Снова и снова изменялась картина. Наконец, когда Пелорат прошептал «двадцать восемь», кадр в иллюминаторе остановился окончательно.

Тревайз проконсультировался с компьютером и сообщил:

— Приехали!

— Да, но я считал, и считал правильно! Первый Прыжок я не считал, начал со второго, и у меня вышло двадцать восемь, а ты сказал — будет двадцать девять.

— Может быть, перерасчёт на пятнадцатом Прыжке сэкономил нам один Прыжок. Я могу всё проверить, если хочешь, но на самом деле это совершенно не нужно. Мы находимся недалеко от планеты Сейшелл. Так говорит компьютер, и я склонен ему верить. Если сориентировать соответствующим образом видовой иллюминатор, мы увидим прекрасное яркое солнце, но не стоит без нужды напрягать аппаратуру и зрение. Планета Сейшелл — четвертая от нас по счёту и отстоит от теперешних наших координат примерно на три и две десятые миллиона километров. Туда мы доберёмся дня за два-три. — Тревайз глубоко вздохнул, борясь с волнением. — Ты понимаешь, что это значит, Джен? Любой корабль — из тех, на которых мне доводилось летать раньше, вынужден был бы совершить такую серию Прыжков с остановкой на день минимум для долгих и нудных перерасчётов, даже при наличии компьютера. То бишь мы бы летели почти месяц. А мы летели полчаса. Если каждый корабль будет оборудован таким компьютером…

Тревайз откинулся на спинку кресла, забросив руки за голову.

— А интересно, — задумчиво поинтересовался Пелорат, — почему Мэр выделила нам такой современный корабль? Ведь он, наверное, стоит громадных денег?

— Кораблик экспериментальный, — сухо отозвался Тревайз. — Может быть, эта добрая женщина просто хотела, чтобы мы испытали его и посмотрели, нет ли у него каких-нибудь недостатков.

— Ты серьёзно?

— Только не нервничай. Всё в порядке, в конце концов. Пока мы никаких недостатков не наблюдаем. Правда, я не склонен относить это на её счёт. Не думаю, чтобы её чувство гуманности слишком сильно пострадало, случись с нами что-то нехорошее. Она, между прочим, не снабдила нас оружием для самозащиты, что значительно снизило стоимость всего предприятия.

— А я вот думаю про компьютер, — задумчиво проговорил Пелорат. — Он удивительно хорошо приспособлен к тебе, но вряд ли он может так хорошо подходить каждому. На меня он очень плохо реагирует.

— Слава богу, что хотя бы с одним из нас он работает как надо.

— Да, но разве это просто случайность?

— А что ещё, Джен?

— Я вот думаю: Мэр тебя хорошо знает?

— Думаю, хорошо, старый броненосец.

— А не могло ли быть так, чтобы она распорядилась сконструировать компьютер специально для тебя?

— Зачем?

— Понимаешь… я думаю, не может ли быть так, что мы летим туда, куда хочет компьютер?

Тревайз похолодел.

— Ты… хочешь сказать, что, когда у меня контакт с компьютером, он не мои команды выполняет, а делает всё сам?

— Ну да, просто я вдруг так подумал.

— Не валяй дурака. Паранойя какая-то. Смотри сюда, Джен.

Тревайз повернулся к компьютеру и отдал команду сфокусировать изображение в иллюминаторе, показать планету Сейшелл и проложить к ней курс по обычному пространству…

Ерунда!

И почему только Пелорату такое в голову взбрело?

Глава 10

СУД

Прошло два дня, и Гендибаль понемногу успокоился — ни отчаяния, ни гнева не осталось в душе. Не стоило торопить события и требовать немедленного начала процесса. Он прекрасно понимал — будь он не готов, понадобись ему время, вот тогда они точно назначили бы суд немедленно.

Но поскольку Академии не грозило ничего, кроме страшнейшего со времен Мула кризиса, она предпочла потерять время — с единственной целью: раздразнить его.

Они добились своего, Гендибаль был готов Селдоном поклясться. Ну что ж, тем страшнее будет его ответный удар. В этом он был уверен.

Он огляделся по сторонам. В приёмной было пусто. Так тут было уже два дня. Неспроста. Гендибаль был выдающимся человеком, Оратором, его все знали. Теперь всем и каждому было известно, что за действия, которые не имели прецедента за всю историю Второй Академии, он должен был утратить своё высокое положение и, спустившись вниз по иерархической лестнице, стать простым, рядовым сотрудником Второй Академии.

Но одно дело — изначально быть рядовым сотрудником — вещь почетная сама по себе. Совсем же другое — быть некогда Оратором и претерпеть понижение в звании.

«Но этого не случится», — мстительно нахмурился Гендибаль.

Он прекрасно видел, как все избегают его последние два дня. Одна только Нови относилась к нему по-прежнему, но она была слишком наивна, чтобы понимать, что происходит. Для неё Гендибаль по-прежнему был Господином.

Гендибалю это нравилось — он ничего не мог с собой поделать и злился на себя за это. Когда она восторженно смотрела на него, он радовался и стыдился собственной радости. Неужели он становится благодарен судьбе за такие скромные подарки?

Из Палаты Суда вышел сотрудник и сообщил ему, что Стол собрался и готов принять его. Гендибаль с высоко поднятой головой прошествовал мимо сотрудника. Этого сотрудника он хорошо знал — он был человеком, до мельчайших подробностей соблюдавшим тонкости обращения, принятые во Второй Академии. По тому, как он вел себя сейчас, можно было с уверенностью сказать, что положение у Гендибаля незавидное. Простой служащий, пешка, обращался с ним так, будто его уже осудили.

Ораторы восседали вокруг стола торжественно, одетые в чёрные мантии правосудия. Деларми — одна из трёх женщин-Ораторов — даже не взглянула на Гендибаля.

Первый Оратор сказал:

— Оратор Стор Гендибаль, вы подвергнуты импичменту за поведение, недостойное Оратора. Вы привсегласно обвинили членов Стола Ораторов в измене и покушении на убийство, не представив чётких, обоснованных доказательств. Вы заявили, что все сотрудники Второй Академии, не исключая Первого Оратора, нуждаются в ментальной проверке, предназначенной для выявления тех, кому нельзя доверять. Подобное поведение подрывает самые устои нашего сообщества, без которых Вторая Академия не может контролировать события в изобилующей сложностями, порой враждебно настроенной Галактике, в отсутствие которых она не сможет построить способную к выживанию Вторую Империю. Поскольку эти оскорбления мы все слышали, перейдём к изложению следующего пункта. Оратор Гендибаль, вы имеете что-либо сказать в свою защиту?

Деларми, всё ещё не глядя на Гендибаля, хитро, по-кошачьи улыбнулась.

— Если истина, — сказал Гендибаль, — может считаться оправданием, значит, мне есть что сказать в свою защиту. Есть причины, позволяющие усомниться в целости нашего сообщества, в его внутренней безопасности. Эти нарушения устоев нашего сообщества, с моей точки зрения, требуют проведения ментального обследования всех сотрудников, не исключая и здесь присутствующих, что создало, по вашему мнению, фатально кризисную ситуацию для Второй Академии. Если вы торопились осуществить это судилище в связи с тем, что хотя бы отдалённо понимаете, насколько опасен этот кризис, почему же тогда вы потеряли попусту целых два дня — ведь я просил начать процесс немедленно? Я признаюсь, что только смертельно опасный кризис вынудил меня сказать то, что я сказал. Вот если бы я промолчал, то тогда уж точно повёл бы себя так, как Оратору не подобает.

— Вот он опять нас оскорбляет, Первый Оратор, — тихо сказала Деларми.

Кресло Гендибаля стояло дальше от стола, чем кресла остальных Ораторов — уже явное унижение. Он, как будто не имел ничего против, отодвинул его ещё дальше и встал.

— Вы меня сразу, без разбирательства, обвините в нарушении закона, или мне будет предоставлена возможность подробно высказаться в свою защиту?

— Здесь не беззаконное сборище, Оратор, — укоризненно проговорил Шендесс. — Прецедентов слишком мало, чтобы мы могли руководствоваться опытом, но мы готовы склониться к милосердию, понимая, что, если излишняя гуманность заставит нас изменить истинному правосудию, всё равно: лучше дать уйти виновному, чем наказать невинного. Поэтому мы дадим вам возможность изложить свои объяснения так, как вы хотите, и объяснения ваши могут длиться сколь угодно долго, до тех пор, пока решение не будет принято единогласно, включая меня лично, — решение о том, что мы выслушали достаточно.

— Позвольте, — сказал Гендибаль, — в таком случае начать с того, что Голан Тревайз — тот самый сотрудник Первой Академии, что был изгнан с Терминуса и которого Первый Оратор и я считаем краеугольным камнем надвигающегося кризиса, — летит в неизвестном направлении.

— Встречный вопрос, — невинно вмешалась Деларми. — Откуда оратору (интонация явно указывала, что слово произнесено с маленькой буквы) это известно?

— Об этом меня проинформировал Первый Оратор, — ответил Гендибаль, — но это же самое подтверждают мои собственные сведения. Однако в сложившихся обстоятельствах, в свете моих подозрений о снижении уровня безопасности я предпочту не дезавуировать источник информации.

— Своё мнение оставляю при себе, — сказал Первый Оратор. — Продолжим заслушивание без уточнения источника информации. Но если Стол решит, что это необходимо, Оратору Гендибалю придётся рассказать, кто это.

Деларми полезла в бутылку:

— Если Оратор не раскроет этой тайны сейчас, позволительно будет заподозрить, что на него работает агент, лично им нанятый, неподконтрольный Столу. И мы не можем быть уверены в том, что таковой агент действует в соответствии с правилами, принятыми во Второй Академии.

— Я всё отлично понимаю, Оратор Деларми, — с явным неудовольствием отреагировал на её реплику Первый Оратор. — Незачем мне выговаривать.

— Но я говорю об этом исключительно для протокола, Первый Оратор, — принялась оправдываться Деларми. — Это обстоятельство отягчает защиту и не значится в билле по импичменту, который, я хотела бы отметить, так и не был зачтен полностью.

— Можете быть спокойны, Оратор, я дал чиновнику указание внести этот пункт, а точная формулировка ему будет придана в нужное время. Оратор Гендибаль, — у него, по крайней мере, титул прозвучал с большой буквы, — вы сделали шаг назад в своей защите. Продолжайте.

Гендибаль сказал:

— Так вот, этот Тревайз не только отправился в неожиданном направлении, но и с беспрецедентной скоростью. По имеющимся у меня сведениям, о которых пока не знает Первый Оратор, ему удалось проделать путь длиной почти в десять тысяч парсеков меньше чем за час.

— Что, одним Прыжком? — с явным недоверием спросил один из Ораторов.

— Более чем за два десятка Прыжков: они следовали один за другим, почти без остановок, — ответил Гендибаль. — Такое гораздо труднее себе представить, чем один Прыжок. Даже если нам удастся его теперь обнаружить, следить за ним будет крайне трудно, а если он поймет, что за ним следят, и захочет обмануть нас и удрать, наша карта бита. А вы тратите время на дурацкие импичменты, тратите впустую два дня, будто больше делать нечего.

Первый Оратор с трудом подавил вспышку гнева.

— Будьте добры, Оратор Гендибаль, — сказал он, — сообщите нам, как вы сами оцениваете важность вашего сообщения.

— Это, Первый Оратор, неоспоримое свидетельство того, насколько грандиозна степень технического прогресса, достигнутая Первой Академией. Они теперь намного сильнее, чем были во времена Прима Пальвера. Нам не выдержать схватки с ними, если они найдут нас и будут свободны в своих действиях.

Оратор Деларми вскочила как ужаленная и гневно выкрикнула:

— Первый Оратор, мы тратим время на сущую чепуху! Мы не малые дети, чтобы пугаться сказочек Матушки-Кометушки. Совершенно неважно, какова техническая мощь Первой Академии, если мы можем контролировать их сознание.

— Что вы на это скажете, Оратор Гендибаль? — спросил Первый Оратор.

— Только то, что к вопросу о контроле над сознанием мы перейдём в своё время. Пока же я просто хотел подчеркнуть превосходящую нашу и постоянно растущую техническую мощь Первой Академии.

— Переходите к следующему пункту, Оратор Гендибаль. По первому пункту, изложенному в билле по импичменту, должен сказать, меня вы мало убедили.

Остальные Ораторы продемонстрировали единодушное согласие.

— Я продолжаю, — невозмутимо заявил Гендибаль. — Тревайз летит вместе со спутником. Это некто… — Гендибаль на мгновение умолк, чтобы вспомнить и лучше выговорить имя, — Джен Пелорат, довольно-таки безвредный кабинетный учёный-историк, посвятивший всю свою жизнь изучению мифов и легенд о Земле.

— Надо же, как много вы о нём знаете! Эта информация тоже из вашего тайного источника? — спросила Деларми, взявшая на себя роль прокурора и очень уютно себя в ней чувствовавшая.

— Да, я многое о нём знаю, — твёрдо ответил Гендибаль. — Несколько месяцев назад Мэр Терминуса, женщина энергичная и влиятельная, без видимой причины выказала большой интерес к этому ученому, и я вследствие этого также не оставил его без внимания. Но имеющиеся у меня данные я не держал при себе. Всё, что я знал, было передано Первому Оратору.

— Не отрицаю, — согласился Первый Оратор.

Один пожилой Оратор спросил:

— А что такое эта… Земля? Неужели тот самый мир — прародина человечества, о котором пишется в сказках? Тот, о котором было столько болтовни во времена Империи?

Гендибаль кивнул:

— В сказочках Матушки-Кометушки, как сказала бы Оратор Деларми. Полагаю, что мечтой Пелората было посетить Трентор, Галактическую Библиотеку, чтобы получить дополнительные сведения о Земле, которые на Терминусе ему доступны не были.

Покинув Терминус вместе с Тревайзом, он, следовательно, должен был мечтать о скорейшем осуществлении своей давней мечты. Естественно, мы ждали их обоих и рассчитывали на возможность их обоих обследовать не без пользы для себя. Теперь же получается, как мы все знаем, что они сюда не попадут. Они движутся в неизвестном направлении с целью, которая нам не ясна.

Физиономия Деларми при следующем вопросе была прямо-таки ангельской.

— Но почему это должно нас волновать, не понимаю? Нам нисколько не хуже из-за их отсутствия, верно? Ведь если они так легко отказались от путешествия на Трентор, резонно сделать вывод: Первая Академия не знает об истинной природе Трентора, и мы можем только ещё раз поаплодировать гению Прима Пальвера.

Гендибаль сохранял спокойствие.

— Если так думать, то что ж — вывод удобный, спору нет. Но если предположить совсем другое — что, если изменение курса вовсе не было связано с неучетом важности Трентора? Разве не могли они полететь в другом направлении из-за того, что захотели увидеть нечто более важное, чем Трентор? Вдруг всё это вообще произошло для того, чтобы Вторая Академия осознала, как важна Земля?

Стол впал в замешательство.

— Всякий, кому вздумается, — холодно сказала Деларми, — может фабриковать убедительно звучащие предположения и облекать их в форму красивых фраз. Но имеют ли они смысл, вот вопрос. Кому какое дело, что мы здесь, во Второй Академии, думаем о Земле? Будь она чем угодно — истинной прародиной человечества, мифом, не существуй она вообще — этот вопрос может интересовать только историков, антропологов да собирателей народных преданий, таких, как этот ваш Пелорат. Мы-то тут при чем?

— Вот именно, при чем тут мы? — с издевкой проговорил Гендибаль. — Настолько ни при чем, что теперь в Библиотеке вообще нет никакой информации о Земле.

Впервые с начала процесса в атмосфере почувствовалось что-то кроме всеобщей враждебности.

— Правда? Никаких? — спросила Деларми.

Гендибаль спокойно ответил:

— Когда я впервые узнал о том, что целью прибытия сюда Тревайза и Пелората может быть поиск сведений о Земле, я, естественно, поработал на библиотечном компьютере. Я дал ему команду выдать мне перечень документов, такую информацию содержащих. Я был просто поражён, когда он мне не выдал ровным счётом ничего. Ладно бы — мало. Но — ничего!..

Затем же вы все настояли, чтобы процесс состоялся только через два дня, а моё любопытство одновременно подхлестнуло сообщение о том, что представители Первой Академии на Трентор не прибудут вообще. Нужно же мне было как-то развлечься. Словом, пока остальные занимались, как говорится в пословице, потягиванием вина в то время, когда дом вот-вот рухнет, я просмотрел кое-какие книжки по истории из собственной библиотечки. И наткнулся там на целые параграфы, исключительно и непосредственно посвященные исследованиям в области «Вопроса о Происхождении» в дни Империи времени упадка. Там было полно ссылок, цитат из определённых документов, как печатных, так и микрофильморованных. Я опять наведался в Библиотеку и запросил там эти документы. Уверяю вас, их там нет.

Деларми упорствовала:

— Даже если это так, что в этом удивительного? В конце концов, если Земля действительно — миф…

— Тогда я отыскал бы интересующие меня первоисточники в картотеках литературы по мифологии, — не дал ей договорить Гендибаль. — Если бы это была сказка из сборника «Матушки-Кометушки», я бы нашёл её в этом самом сборнике. Если бы это было исчадием больного разума, я бы нашёл информацию в картотеке литературы по психопатологии. Факт таков: все вы что-то знаете о Земле — иначе как хотя бы кто-то мог вспомнить, что она где-то упоминается как прародина человечества? Почему же тогда в Библиотеке напрочь отсутствуют какие бы то ни было документы, где бы упоминалась Земля?

Деларми не нашлась что сказать. Вместо неё в разговор вступил другой Оратор. Это был Леонис Чень, низкорослый толстячок, обладавший энциклопедическими познаниями в области тонкостей Плана Селдона и отличавшийся потрясающе близоруким отношением к тому, что творилось в Галактике наяву. Говоря, он часто-часто моргал.

— Хорошо известно, — сказал он, — что в последние годы своего существования Империя изо всех сил старалась создать нечто вроде мифа об Империи за счёт педалирования интереса к доимперским временам.

Гендибаль кивнул:

— Попали в точку, Оратор Чень. За счёт педалирования. Однако это — не эквивалент уничтожения свидетельств. И именно вам лучше, чем кому-либо другому, должно быть известно ещё кое-что, характерное для периода упадка Империи: внезапная вспышка интереса к прошедшим и, вероятно, лучшим временам. Я только что упомянул об увлечении «Вопросом о Происхождении» во времена Селдона.

Чень громко откашлялся.

— Это мне прекрасно известно, молодой человек. Я знаю о социальных проблемах периода упадка Империи гораздо больше, чем вам кажется. Процесс «империализации» поставил точку на дилетантских спекуляциях о Земле. При Клеоне Втором, когда была предпринята последняя попытка возродить Империю, то есть через два века после Селдона, процесс империализации достиг своего пика, на всякие измышления о существовании Земли было наложено вето. То есть вышла в свет соответствующая директива, где интерес к подобным вопросам описывался (надеюсь, я сумею верно процитировать) как «бесплодные и устаревшие взгляды, провоцирующие падение уровня всенародного преклонения перед императорским троном».

Гендибаль не смог сдержать улыбки:

— Следовательно, вы полагаете, что все упоминания о Земле были уничтожены во времена Клеона Второго, Оратор Чень?

— Я не делаю выводов. Я сказал то, что сказал.

— Жаль, что вы не делаете выводов. Во времена Клеона Второго, что бы ни творилось в Империи, Библиотека как минимум была в наших руках — точнее, в руках наших предшественников. Абсолютно исключена возможность исчезновения каких-либо материалов из Библиотеки без ведома Ораторов Второй Академии. А такое задание могло быть поручено только Ораторам, хотя в Империи никто ни сном ни духом не ведал, кому оно было поручено — если это на самом деле произошло. — Гендибаль умолк. Чень, не говоря ни слова, смотрел в одну точку выше головы Гендибаля. Выдержав короткую паузу, Гендибаль продолжил: — Получается, следовательно, что во времена Селдона эти материалы не могли исчезнуть из Библиотеки, поскольку «Вопрос о Происхождении» был тогда в полном ходу. Не могли они исчезнуть и во времена Клеона Второго, поскольку тогда не дремала Вторая Академия. И всё-таки на сегодняшний день в Библиотеке их нет. Что же это значит?

Деларми нетерпеливо вмешалась:

— Хватит решать дилеммы, Гендибаль. Нам всё ясно. Какой вы предлагаете сделать вывод? Может быть, вы сами изъяли эти документы?

— Вы, как обычно, зрите в корень, Оратор Деларми, — отвесив учтивый поклон, съязвил Гендибаль. Деларми слегка приоткрыла рот. — Один из возможных выводов таков: документы изъяты кем-то из Ораторов — тем, кто знал, каким образом поработать с библиотекарями-хранителями, не оставив в их сознании и следа воспоминаний, и с библиотечными компьютерами, чтобы в их памяти не осталось ни капли информации.

Первый Оратор густо покраснел.

— Странный и нелепый вывод, Оратор Гендибаль. Просто невозможно представить себе Оратора за таким занятием. Каковы могли быть мотивы? Даже если допустить такое, как мог кто-то из Ораторов сохранить это в тайне от остальных членов Стола? К чему рисковать собственной карьерой, запятнав свою репутацию в Библиотеке, когда шансы обнаружения такого деяния столь велики? Кроме того, я уверен, что ни один, даже самый умелый Оратор не смог бы совершить такого, не оставив никаких следов.

— Должен ли я заключить, Первый Оратор, что вы не согласны с Оратором Деларми относительно того, что это — моих рук дело?

— Конечно, не согласен. Порой ваши суждения вызывают у меня сомнения, но безумцем я вас никогда не считал.

— Значит, то, что случилось, не должно было случиться никогда, Первый Оратор. Материалы о Земле до сих пор должны быть в Библиотеке. Мы исключили все возможные причины их исчезновения. И тем не менее их там нет.

Деларми с подчеркнутой усталостью в голосе сказала:

— Ну, ну, давайте покончим с этим. Какой же вы всё-таки предлагаете сделать вывод? Уверена, он у вас заготовлен.

— Ну, если уверены вы, Оратор, безусловно, мы все должны быть уверены не меньше. Вывод мой таков: Библиотека была ограблена кем-то, кто находится под влиянием тайных сил за пределами Второй Академии. Кража прошла незамеченной потому, что именно эти самые силы за этим проследили.

Деларми злорадно расхохоталась:

— Ну да, пока вы этого не заметили! Вы один такой неконтролируемый, не подверженный никакому влиянию! Если эти таинственные силы существовали на самом деле, как же они могли допустить, чтобы вы узнали об исчезновении материалов из Библиотеки?

Гендибаль сурово, укоризненно проговорил:

— Это не повод для смеха, Оратор. Они не хуже нас могут понимать, что всякие попытки контроля надо держать на минимуме. Несколько дней назад моя жизнь была в опасности, и меня гораздо сильнее волновала проблема отказа от вмешательства в сознание думлян, чем самозащита. Может быть, эти, другие, почувствовав себя в безопасности, прекратили держать меня под контролем. Сам факт того, что я смог понять, что произошло, может означать, что им более не интересно, чем я занимаюсь. Им всё равно — значит, они считают, что победа у них в кармане. А мы продолжаем толочь воду в ступе!

— Но с какой целью они могли делать всё это? С какой разумной целью? — вопросила Деларми, положив ногу на ногу и нервно покусывая губы. Она прекрасно чувствовала, что власть её слабеет. Атмосфера Заседания менялась не в её пользу.

Гендибаль спокойно ответил:

— Смотрите: Первая Академия, располагая колоссальным арсеналом технического могущества, ведёт поиски Земли. Они делают вид, будто отправили двух граждан в ссылку, надеясь, что мы примем эту версию. Но стали ли бы они давать ссыльным корабль невероятной мощи, корабль, способный одолеть расстояние в десять тысяч парсеков меньше чем за час, будь они в действительности теми, за кого их хотят выдать?.. Что же до Второй Академии, мы никогда не искали Землю, и теперь совершенно очевидно, что без нашего ведения у нас отняли всякую информацию о ней. Первая Академия теперь так близка к тому, чтобы отыскать Землю, а мы так далеки от этой возможности, что…

Гендибаль замолчал. Деларми ехидно поторопила его:

— Ну? Досказывайте свою сказочку. Знаете вы её конец или нет?

— Нет, Оратор, не знаю. Я ещё не успел погрязнуть в паутине, которая оплела всех нас, но точно знаю, что паутина есть. Я не знаю, каково значение поиска Земли, но твёрдо уверен: Вторая Академия, будущее Плана Селдона и всего человечества — в ужасной опасности.

Деларми встала. Она больше не улыбалась. Говорила она нервно, но изо всех сил старалась держать себя в руках:

— Чушь! Первый Оратор, извольте прекратить это! На повестке дня вопрос о преступном поведении. Всё, что он нам тут рассказывает, — не просто ребяческая дребедень, но не имеет никакого отношения к делу. Ему не удастся оправдать своего поведения за счёт изложения туманных теорий, которые имеют смысл только в его воображении. Я предлагаю провести голосование: единогласное голосование за осуждение.

— Подождите! — резко вступил Гендибаль. — Мне была предоставлена возможность сколь угодно долго высказываться в свою защиту. У меня остался один вопрос, который я намерен вам изложить. Как только я расскажу об этом, можете переходить к голосованию, и с моей стороны не будет никаких возражений.

Первый Оратор устало потёр руки.

— Можете продолжать, Оратор Гендибаль. Позвольте напомнить Уважаемым Ораторам, что обвинение подвергаемого импичменту Оратора — дело столь тяжкое и беспрецедентное, что мы никак не смеем предъявить обвинение, не дав Оратору высказаться полностью. Помните и о том, что даже тогда, когда нам покажется, что вынесенный приговор удовлетворит нас, он может не удовлетворить тех, кто придёт за нами. Не могу поверить, что любой сотрудник Второй Академии, особенно же члены Стола Ораторов не учитывали исторической перспективы такого события. Давайте же действовать так, чтобы не было стыдно перед Ораторами, которые сменят нас в будущие века.

Деларми язвительно прокомментировала:

— Наши потомки, Первый Оратор, скорее всего, посмеются над нами из-за того, что мы столько времени бьемся над решением столь очевидного вопроса. Учтите: продолжение защиты — ваше решение.

Гендибаль глубоко вздохнул.

— Итак, в соответствии с вашим решением, Первый Оратор, я хотел бы пригласить свидетельницу — молодую женщину, с которой я познакомился несколько дней назад и без помощи которой я не только не смог бы попасть на Заседание, но и вообще не остался бы в живых.

— Женщина, о которой вы говорите, Оратор, знакома членам Стола? — спросил Первый Оратор.

— Нет, Первый Оратор. Она уроженка этой планеты.

Деларми выпучила глаза:

— Дум-лян-ка?!

— Да. Именно так.

— Но о чём с ней можно говорить? Их свидетельства не могут быть приняты во внимание. Они… пустое место, их просто не существует!

Губы Гендибаля дрогнули — но нет, это не была улыбка. Резко, жестко он сказал:

— Физически думляне существуют. Они люди, и им отведена роль в Плане Селдона. Косвенно прикрывая Вторую Академию, роль они играют важнейшую. Я бы хотел сразу отмежеваться от негуманного отношения к местным жителям, высказанного Оратором Деларми. Надеюсь, её реплика будет внесена в протокол и в дальнейшем рассмотрена при решении вопроса о её несоответствии посту Оратора. Но, может быть, остальные Ораторы согласны с замечанием Оратора Деларми и готовы отказать мне в возможности представить мою свидетельницу?

Первый Оратор сказал:

— Пригласите вашу свидетельницу, Оратор.

Выражение лица Гендибаля стало более спокойным — так выглядел бы любой человек на суде. Сознание его держало оборону, но за линией заграждения он ощущал, что опасность позади — он выиграл, он победил.

* * *

Сура Нови заметно нервничала — глаза её были широко открыты, нижняя губа слегка дрожала. Время от времени она сжимала и разжимала пальцы, грудь её вздымалась от неровного дыхания. Волосы её были зачесаны назад и собраны в пучок. Руки теребили складки длинной юбки. Она обвела торопливым, испуганным взглядом всех собравшихся, и глаза её наполнились страхом.

Ораторы взирали на неё — кто с жалостью, кто с неудовольствием. Деларми вообще не удосужилась посмотреть на неё — делала вид, что не замечает её присутствия.

Гендибаль легко и нежно коснулся поверхности сознания Нови — как бы погладил его успокаивающей рукой. Он мог бы, конечно, приободрить её, коснувшись её руки или щеки, но в нынешних обстоятельствах это было невозможно, недопустимо.

Он сказал:

— Первый Оратор, я слегка успокоил сознание этой женщины, чтобы её показания не были искажены страхом. Будет ли вам всем, Ораторы, угодно присоединиться ко мне и удостовериться, что, помимо успокоения, я больше никоим образом не воздействовал на её сознание?

Ментальный голос Гендибаля так напугал Нови, что она в ужасе отшатнулась. Гендибаля это нисколько не удивило. Он понял, что она никогда не слышала, как разговаривают между собой сотрудники Второй Академии высокого ранга. Никогда в жизни ей ещё не доводилось присутствовать при таком необычном общении, выражавшемся в диковинной, быстрой комбинации звуков, тона, интонации, выражения лица и мыслей. Испуг, однако, миновал так же быстро, как вспыхнул, едва только Гендибаль, образно говоря, смахнул его с сознания Нови.

На лице Нови воцарилось безмятежное спокойствие.

— Позади тебя стул, Нови, — сказал Гендибаль. — Садись, пожалуйста.

Нови немного неуклюже поклонилась и села.

Говорила она довольно-таки чётко, и Гендибаль просил её повторить сказанное лишь тогда, когда её думлянский акцент становился слишком сильным. Иногда он повторял вопросы из формального уважения к заседателям.

Стычка между Гендибалем и Руфирантом была описана спокойно и подробно.

— Скажи, Нови, — спросил Гендибаль, — ты всё видела от начала и до конца собственными глазами?

— Не, Господин, а то бы я быстрее покончить всё это. Руфирант хороший парень быть, но не быть слишком умный.

— Но ты рассказала всё, как было. Как это возможно, если ты всего не видела?

— Руфирант мне рассказать потом, когда я спрашивать. Он быть стыдно.

— Стыдно? Он когда-нибудь раньше вел себя так?

— Руфирант? Не, Господин. Он добрый быть, хотя и здоровый. Не забияка быть вовсе, и он бояться мученые. Он часто говорить: они могучие быть сильно, много сила есть у них.

— Почему же тогда он вел себя совсем по-другому, когда встретился со мной?

— Это странно быть. Мне не быть понятно. — Нови покачала головой. — Он быть не такой, как всегда. Я говорить ему: «Деревянный твой башка, как ты мог быть обижать мученый?» Он мне говорить: «Сам не знать, как такое случиться. Будто я быть не я, будто я смотреть, как кто-то другой делать это».

Оратор Чень прервал её:

— Первый Оратор, какова ценность рассказа этой женщины? Что нам за дело до того, что она спросила и что ей ответил этот мужчина? Разве нельзя пригласить его самого и у него спросить об этом?

Гендибаль сообщил:

— Он здесь. Если, выслушав эту женщину, уважаемые Ораторы пожелают выслушать его показания, я тут же приглашу Кароля Руфиранта, моего недавнего обидчика. Если такового желания не возникнет, Стол может перейти к продолжению обсуждения дела, как только я закончу разговор с моей свидетельницей.

— Хорошо, — кивнул Первый Оратор. — Продолжайте опрос свидетельницы.

Гендибаль спросил:

— Ну а ты сама, Нови? Была ли ты похожа на себя, когда так гневно вмешалась в драку?

Мгновение Нови молчала. Маленькая морщинка залегла между её бровей и тут же исчезла. Она сказала:

— Я не знать. Я не хотеть, чтобы кто-то делать плохое мученые. Я не сама думать, меня кто-то толкать вроде.

Помолчав, она добавила:

— Да, меня будто кто-то толкать.

Гендибаль сказал:

— Нови, сейчас ты уснёшь. Ты не будешь думать ни о чём. Ты будешь отдыхать. Никакие сны тебе не приснятся.

Нови пробормотала что-то. Глаза её закрылись, голова откинулась на высокую спинку стула.

Выждав мгновение, Гендибаль сказал:

— Первый Оратор, прошу вас, выдержав небольшой интервал, последовать за мной в сознание этой женщины. Вы наверняка заметите, как оно примитивно и симметрично. Это редкая удача, иначе вы не смогли бы увидеть то, что увидите… Вот… Здесь… Видите? Если остальные присоединятся… лучше, чтобы все одновременно…

Стол был положен на лопатки!

— У кого-либо есть сомнения? — спросил Гендибаль.

Деларми не заставила себя ждать:

— Да, я сомневаюсь, потому что… — и тут же осеклась, потому что даже ей было страшно произнести вслух то, о чём она подумала.

Гендибаль сказал за неё:

— Вам пришла в голову мысль о том, что я нарочно поработал над сознанием этой женщины с целью дачи ею ложных показаний? Вы, следовательно, такого высокого мненияобо мне, что полагаете, будто мне под силу видоизменить одну-единственную ментальную цепочку, не затронув близлежащие участки сознания? Если бы я действительно на такое был способен, разве я позволил бы всем вам так вести себя со мной? Разве я допустил бы, чтобы меня так унизили? Будь я способен сотворить такое, что все вы увидели в сознании этой женщины, вы все были бы беспомощны против меня… Неоспоримый факт состоит в том, что никто из нас, и я в том числе, не смог бы обработать сознание этой женщины так, как оно обработано. И тем не менее это сделано. — Он молча оглядел всех Ораторов поочередно и, задержав взгляд на лице Деларми, медленно, с расстановкой проговорил: — Теперь, если вы все не против, я вызову думлянского крестьянина, Кароля Руфиранта, которого я также обследовал и чье сознание было обработано точно так же.

— Не нужно, — сказал Первый Оратор, потрясенный до глубины души. — То, чему мы стали свидетелями, просто убийственно.

— В таком случае, — сказал Гендибаль, — будет ли мне позволено пробудить думлянку и отпустить её? В приёмной по моей просьбе её ожидают те, кто проследит, чтобы её выход из гипноза прошел безболезненно. — Когда за Нови закрылась дверь, Гендибаль проводил её, нежно поддерживая за локоть, вернулся на своё место и сказал: — Подведем итоги. Итак, мы наблюдали изменения в сознании, произведенные методом, нам недоступным. Из этого следует, что библиотечные хранители совершенно спокойно могли, следуя чьему-то приказу, изъять материалы из Библиотеки. Теперь понятно, как было подстроено моё опоздание на заседание Стола. Мне угрожали. Меня спасли. В результате меня подвергли импичменту. Результат этого на вид столь естественного хода событий таков: я могу быть убран со сцены активных действий, с того пути, который я увидел и разработал и который угрожает нашим противникам, кем бы они ни были.

Деларми наклонилась к столу. Она не могла скрыть потрясения и сопротивлялась из последних сил:

— Но если эта секретная организация настолько хитра и изобретательна, как же вы смогли до всего докопаться?

Теперь уже Гендибаль улыбнулся без всякой задней мысли:

— Дело тут вовсе не во мне. Я могу поклясться, что по способностям не превосхожу никого из здесь присутствующих, тем более Первого Оратора. Однако, судя по всему, и эти Анти-Мулы — как исключительно, на мой взгляд, удачно назвал их Первый Оратор, — не до конца не уязвимы, в зависимости от обстоятельств. Очень может быть, что именно эту думлянку они избрали в качестве своего инструмента потому, что с ней было совсем немного работы. Она же, по её собственным словам, очень симпатизировала тем, кого называет «мучеными», просто восхищалась ими.

Потом же, когда с дракой было покончено, она не смогла забыть о нашей встрече, и её мечта стать «мученой» привела её ко мне на следующий же день. Её амбиции показались мне забавными, и я исследовал её сознание и скорее случайно, чем как бы то ни было ещё, заметил обработку и оценил её значение. Избери Анти-Мулы своим инструментом другую женщину, такую, у которой и в мыслях бы не было мечты стать ученой, им пришлось бы потрудиться более упорно, но тогда последствия оказались бы другими, и я остался бы в полном неведении относительно истинной сути происшедшего. Анти-Мулы просчитались или не смогли учесть невероятного. И то, что они способны вот так ошибаться, воодушевляет.

— Первый Оратор и вы, — сказала Деларми, — называете эту организацию «Анти-Мулами». Вероятно, вы избрали такое название потому, что полагаете, будто они трудятся на ниве созидания Плана Селдона, а не стараются его разрушить, как пытался Мул. Если Анти-Мулы действительно заняты этим, то в чём их опасность?

— Действительно, зачем бы им трудиться, не имея никакой цели? Нам их цель неизвестна. Циник тут сказал бы, что они могут поднять забрало в будущем, открыто вступить в игру и сотворить такое будущее, которое их устроит гораздо больше, чем нас. Сам я думаю именно так, хотя особым циником себя не числю. Или Оратор Деларми, доброта и доверчивость которой нам так хорошо известны, склонна полагать, что это — космические альтруисты, которые делают нашу работу за нас, так сказать, из любви к искусству?

Стол тихо рассмеялся в ответ на шутку, и Гендибаль окончательно уверился в своей победе. А Деларми понимала, что проиграла, — через барьер, которым она отчаянно защищала своё сознание, пробивались едкие лучи жгучей ярости — так лучи солнца пробиваются сквозь густую листву.

Гендибаль сказал:

— Видите ли, когда я поначалу пытался обдумывать стычку с крестьянином, мне казалось, что за всем происшедшим стоит Другой Оратор. Обнаружив признаки обработки в сознании Думлянки, я убедился, что прав в общем, но не прав конкретно. Я приношу свои извинения за высказанную ранее неверную интерпретацию событий и прошу оправдать меня на основании изложенных обстоятельств.

— Полагаю, — сказал Первый Оратор, — сказанное вами можно истолковать как принесение извинений…

— С уважением, Первый Оратор, — прервала его Деларми. Она чудесным образом переменилась: улыбочка сладенькая, голосок нежный — просто душка. — Да будет мне позволено прервать вас. Я предлагаю воздержаться от обсуждения вопроса об импичменте. В данный момент я не стала бы голосовать за осуждение и, думаю, остальные тоже. Я бы даже настаивала на том, чтобы вопрос об импичменте был вообще изъят из протокола, дабы личное дело Оратора Гендибаля осталось незапятнанным. Оратор Гендибаль защитил свою честь превосходно, и я поздравляю его с этим, а также с тем, что ему удалось разгадать наступление опасного кризиса, который остальные из нас могли бы проглядеть с непредсказуемыми последствиями. Я приношу Оратору личные извинения за своё враждебное поведение.

Она церемонно кивнула Гендибалю, а тот не мог не восхититься её лёгкостью и изяществом — как потрясающе быстро и тонко она сменила маску, чтобы сгладить горечь собственного поражения. Но Гендибаль понимал — всё это могло означать, что атака будет тут же начата по другому фронту, и ничего приятного ему это не принесет.

* * *

Сменив гнев на милость, Оратор Деларми снова обрела возможность доминировать на Заседании. Голос стал ровным, улыбка — милостивой, глаза лучились. Никто не осмеливался прервать её — все ждали, когда грянет гром средь ясного неба.

— Хвала Оратору Гендибалю, — сказала она, — теперь всем нам ясно, что нужно делать. Мы не видим Анти-Мулов, ничего не знаем о них, кроме того, что они тонко и умело касаются сознания людей непосредственно здесь, в самой цитадели Второй Академии. Нам неизвестны планы силового центра Первой Академии. Вероятно, нам предстоит столкнуться с чужеродностью Анти-Мулов и враждебностью Первой Академии.

Нам известно, что некий Голан Тревайз и его спутник, имени которого я сейчас вспомнить не могу, движутся в неизвестном направлении и что Первому Оратору и Оратору Гендибалю кажется, будто в руках Тревайза ключи к исходу этого величайшего кризиса. Следовательно, мы должны выяснить всё, что можно, об этом Тревайзе: куда он направляется, о чём он думает, какова его цель; если на самом деле у него есть какая-то конкретная цель и он стремится попасть в какое-то определённое место, является ли он инструментом в руках тех, кто представляет опасность гораздо большую, чем он сам.

— Он находится под наблюдением, — сообщил Гендибаль.

Деларми насмешливо поджала губы:

— Кто же за ним наблюдает? Один из агентов вашей внешней разведки? Можем ли мы ожидать, что таковые агенты способны противостоять силе столь могущественной, какая здесь была только что продемонстрирована? Безусловно, нет. И во времена Мула, и позднее Вторая Академия не боялась послать лучших из наших людей добровольцами на передний край битвы и даже пожертвовать ими. Сам Прим Пальвер, когда понадобилось реставрировать План Селдона, прочесал всю Галактику под видом тренторианского фермера и привез сюда эту девочку, Аркади. И теперь мы не можем сидеть тут сложа руки и ждать нынешним кризис может оказаться гораздо более серьёзным, чем все предыдущие. Нам нельзя опираться на низовых разведчиков и курьеров.

Гендибаль поинтересовался:

— Уверен, вы не склонны предложить Первому Оратору покинуть Трентор?

— Конечно, нет, — ответила Деларми. — Он нам так нужен здесь! Но у нас есть вы, Оратор Гендибаль. Именно вы первым почувствовали и верно оценили кризис. Именно вы выявили тончайшее вмешательство в сознание думлян и кражу в Библиотеке. Именно вы не побоялись противопоставить свою точку зрения сильнейшей, единодушной оппозиции всего Стола — и победили. Никто из присутствующих не сумел увидеть происходящего так чётко, как вы, и вряд ли кому можно, как вам, доверить оценку событий в дальнейшем. По моему мнению, именно вам отведена роль выйти и сразиться с врагом. Позволено ли мне будет почувствовать мнение Стола по этому поводу?

Формального голосования не было, но все Ораторы настолько ясно ощущали сознание друг друга, что ошеломленный Гендибаль немедленно понял, что в самое мгновение его победы и собственного поражения эта зловещая женщина блестяще преуспела: решила отправить его в ссылку с заданием, продлиться которое могло сколь угодно долго, а она бы тем временем преспокойно осталась здесь, захватила бы лидерство за Столом, получила бы в свои руки власть над всей Второй Академией, а следовательно, и над всей Галактикой, хладнокровно шагая по трупам.

И если ссыльному Гендибалю удастся каким-то образом собрать нужные сведения, для того чтобы Вторая Академия успешно преодолела кризис, честь организации всего предприятия присвоит себе Деларми, и его успех только поможет ей утвердиться во власти. Чем быстрее и увереннее будет действовать Гендибаль, тем скорее у кормила власти утвердится Деларми.

Красивый манёвр и потрясающе быстрая регенерация!

Лидерство Деларми стало настолько явным, что она открыто, не стесняясь узурпировала права Первого Оратора… Размышления Гендибаля были прерваны вспышкой ярости Шендесса.

Гендибаль обернулся. Первый Оратор даже не пытался скрыть охватившего его искреннего гнева, и всем стало ясно, что новый внутренний кризис грядет на смену только что разрешившемуся.

* * *

Квиндор Шендесс, двадцать пятый по счёту из Первых Ораторов, не питал на свой счёт никаких иллюзий.

Он знал, что его не назовут среди славных представителей ораторской плеяды, просиявших на этом посту на протяжении пятивековой истории Второй Академии, но, в конце концов, он к этому и не стремился. Он председательствовал за Столом Ораторов в спокойные годы процветания Галактики — время не требовало от него подвигов. Оно требовало сдержанности и умеренности, и самым подходящим для этой роли человеком был он. По этой самой причине его предшественник и выдвинул его на этот пост.

«Вы — не авантюрист, вы — учёный, — сказал ему двадцать четвертый из Первых Ораторов. — Вы сумеете сберечь План там, где авантюрист его погубит. Берегите же его, и пусть это слово станет вашим девизом».

Он всю жизнь следовал завету своего предшественника, но его тактика неизбежно была пассивна, что многими принималось за слабость. Время от времени бродили слухи, будто Шендесс собирается в отставку, и тогда начинались интриги по поводу преемственности высшего поста в Академии.

Шендесс не сомневался в том, что лидерство в этой борьбе захватила Деларми. Она, безусловно, была самой сильной личностью за Столом, и даже Гендибаль со всей своей горячностью и отвагой молодости уступал ей, как уступил сейчас.

Но у Первого Оратора, каким бы слабым и пассивным его ни считали, была одна прерогатива, от которой никто в ряду предшественников Шендесса не отказывался. Не откажется ион.

Он встал. Все разговоры тут же утихли. Когда Первый Оратор говорил стоя, никто не имел права прерывать его, никто — даже. Деларми и Гендибаль.

— Ораторы! — сказал Шендесс. — Я согласен с тем, что мы стоим перед лицом опаснейшего кризиса и должны принять самые серьёзные меры в этой связи. Оратор Деларми с присущей ей добротой склонна не подвергать меня риску открытого столкновения с врагом, утверждая, что я очень нужен здесь. Справедливо, однако, будет признать, что я одинаково не нужен ни там, ни здесь. Я старею и всё больше устаю. Все давно ждут, что в один прекрасный день я объявлю о своей отставке, и, вероятно, я действительно должен это сделать. Как только наступивший кризис будет успешно преодолен, я уйду в отставку.

Однако привилегия Первого Оратора выбрать себе преемника остаётся моей привилегией. Я намерен сделать это сейчас. Среди нас есть один Оратор, который уже долго лидирует на заседаниях Стола, один Оратор, личные качества которого часто позволяли возглавить заседание тогда, когда этого не мог сделать я. Все вы знаете, что я говорю об Ораторе Деларми.

Он на мгновение умолк и спросил:

— Могу я узнать, Оратор Гендибаль, чем вы недовольны?

Шендесс сел, чтобы дать Гендибалю возможность ответить.

— Недоволен? Как я могу быть недоволен, Первый Оратор? Это ваша привилегия — выбрать себе преемника.

— Так я и сделаю. Когда вы вернётесь, преуспев в начале действий, призванных положить конец этому кризису, наступит время для моей отставки. Моему преемнику предстоит тогда непосредственно заняться проведением в жизнь той стратегии, которая потребуется для полной ликвидации кризиса. Имеете ли вы что-либо сказать, Оратор Гендибаль?

Гендибаль сдержанно ответил:

— Когда вы назначите Оратора Деларми своей преемницей, Первый Оратор, надеюсь, вы не забудете посоветовать ей…

Первый Оратор резко прервал его:

— Говоря об Ораторе Деларми, я не называл её своей преемницей. Что ещё вы хотели бы сказать?

— Прошу простить, Первый Оратор. Мне следовало сказать: если вы назовете Оратора Деларми своей преемницей после моего возвращения с задания, не забудете ли вы посоветовать ей…

— Ни при каких обстоятельствах я не собираюсь делать Оратора Деларми своей преемницей в будущем. Что теперь вы хотите сказать? — Первый Оратор не мог скрыть удовлетворения от удара, нанесенного самолюбию Деларми. Сильнее унизить он бы её не смог. — Ну, Оратор Гендибаль, так что же вы молчите?

— Я… я растерян, Первый Оратор! Я в недоумении!..

Первый Оратор встал вновь и сказал:

— Оратор Деларми доминировала, лидировала на заседаниях, но, увы, это не всё, что нужно для того, чтобы занять пост Первого Оратора. Оратор Гендибаль увидел то, чего не увидел никто из нас. Он не испугался единодушной враждебности Стола, заставил всех нас пересмотреть дело и изменить наше отношение к нему. У меня есть своё собственное подозрение относительно того, зачем Оратору Деларми понадобилось возлагать задачу преследования Голана Тревайза на плечи Оратора Гендибаля, но эта ноша ему по плечу. Я знаю, что ему это удастся — моя интуиция мне порукой в этом, и, когда Оратор Гендибаль возвратится, он станет двадцать шестым из Первых Ораторов.

Шендесс тяжело опустился на стул, и все Ораторы незамедлительно принялись высказывать своё мнение: поднялся сущий бедлам из звуков, тонов, полутонов, мыслей и гримас. Первый Оратор на эту какофонию никакого внимания не обращал: он безразлично смотрел в одну точку прямо перед собой. Теперь, когда всё было позади, он с удивлением ощутил величайшее облегчение оттого, что груз ответственности упал с его плеч. Давно надо было сделать это, но он никак не мог его сбросить.

Только сейчас он сумел найти себе достойного преемника.

Шендесс отвлекся, но неожиданно сеть его сознания уловила излучение сознания Деларми. Он взглянул на неё.

Великий Селдон! Она безмятежно улыбалась! Ни отчаяния, ни обиды, ни разочарования — значит, она не сдалась. Шендесс призадумался: неужели он, паче чаяния, сыграл ей на руку? Что ещё можно было от неё ожидать?

* * *

Делора Деларми дала бы волю чувствам, если бы это принесло ей хоть толику пользы.

О, как хотелось ей броситься с кулаками на этого старого маразматика Шендесса и на этого молодого выскочку, с которым, похоже, сговорилась Фортуна! Но тогда она бы всего лишь разрядилась. А ей было нужно совсем другое.

Она хотела стать Первым Оратором.

И пока у неё в руках оставалась хотя бы одна карта, она должна была выложить её.

Она мило улыбнулась и подняла руку, прося слова. Встала и всем своим видом показала, что требует от всех не прерывать её.

— Первый Оратор, — начала Деларми, — у меня, как и у Оратора Гендибаля, нет возражений. Ваша воля — выбирать себе преемника. Если я и говорю теперь, то лишь потому, что могу внести собственный вклад — искренне надеюсь — в успех дела, которым займется Оратор Гендибаль. Позволено мне будет изложить мою точку зрения, Первый Оратор?

— Прошу вас, — вежливо согласился Первый Оратор, а про себя подумал: «Ох, мягко стелет…»

Деларми торжественно запрокинула голову назад. Улыбка исчезла с её лица.

— У нас есть космические корабли. Они, конечно, не так совершенны, как корабли Первой Академии, но один из них вполне годен для того, чтобы Оратор Гендибаль ступил на его борт. Он знает, как водить корабли, надеюсь. Наши представители находятся на всех ключевых планетах Галактики, и везде его ожидает радушный приём. Более того, теперь, когда он знает о существовании Анти-Мулов, он способен принять соответствующие меры самозащиты. Ведь даже тогда, когда мы не знали об их деятельности, они предпочли остановить выбор на низовых сотрудниках Академии и думлянских крестьянах. Безусловно, мы обязаны самым тщательным образом инспектировать сознание всех сотрудников Второй Академии, не исключая и Ораторов, но я уверена, что нас Анти-Мулы тронуть не осмелились.

Тем не менее я не вижу причин для того, чтобы Оратор Гендибаль рисковал сильнее, чем нужно. Ни о каком безрассудстве не может быть и речи, и было бы намного лучше, если бы его миссия была завуалирована — в наших интересах застигнуть Анти-Мулов врасплох. Мне кажется, что для него самое разумное — выдать себя за думлянского торговца. Все мы хорошо знаем, что Прим Пальвер отправился в свой путь по Галактике именно в этой роли.

Первый Оратор прервал её:

— Но у Прима Пальвера была веская причина для выбора такой маскировки. У Оратора Гендибаля такой причины нет. Я думаю, что, если камуфляж понадобится, у него достанет изобретательности.

— Со всем уважением, Первый Оратор, я хотела бы подчеркнуть важность именно минимума маскировки. Прим Пальвер, как вы помните, отправился в путь со своей супругой — его верной спутницей жизни. И это в значительной степени помогло ему добиться своей цели. Жена была для него превосходным прикрытием.

— У меня нет жены, — возразил Гендибаль, — нет у меня и подруг, то есть они были, но в сложившихся обстоятельствах ни одна из них не согласится надеть на себя подвенечное платье.

— Мы все знаем об этом, Оратор Гендибаль, — улыбнулась Деларми. — Тем более, значит, все воспримут как должное, если в путь с вами отправится любая женщина. Уверена, желающих можно будет отыскать без труда. Если вам кажется, что нужно документальное подтверждение брака, это будет сделано. Полагаю, с вами непременно должна лететь женщина.

У Гендибаля на миг перехватило дыхание. Нет, не может быть…

Что же это такое? Хитрая уловка с целью достичь своей доли успеха? Ставка на совместное или ротируемое занятие поста Первого Оратора?

Гендибаль угрюмо проговорил:

— Для меня большая честь вместе с Оратором Деларми…

Деларми расхохоталась и посмотрела на Гендибаля почти с обожанием. Попался! Угодил в ловушку. И Стол этого никогда не забудет. Никогда!

— О нет, Оратор Гендибаль, я вовсе не собиралась разделить с вами участие в вашей миссии. Дело это ваше, и только ваше, и пост Первого Оратора за вами, и только за вами. Да я бы и подумать не посмела, что вы захотите, чтобы я полетела вместе с вами. Что вы, Оратор, какая из меня прелестница — в моем-то возрасте…

Все Ораторы улыбнулись, даже Первый Оратор не смог сдержать улыбки.

Гендибаль принял удар и даже не попытался сгладить поражение, сказав ей какой-нибудь комплимент. Да, мастерски она его уделала.

— Что же вы в таком случае предлагаете? — безразлично поинтересовался он. — Уверяю, у меня и в мыслях не было, что вы полетите со мной. Вам гораздо более к лицу интриги за Столом Ораторов, чем сумятица галактической неразберихи.

— Не спорю, Оратор Гендибаль, не спорю, — сказала Деларми. — Моё предложение относится исключительно к тому, что вам следует играть роль думлянского торговца. Не кажется ли вам, что лучшей спутницей в этом случае для вас будет думлянка?

— Думлянка?

Гендибаль опять был пойман врасплох, и Стол прекрасно это заметил.

— Ну да, думлянка, — как ни в чём не бывало продолжала Деларми. — Та самая, что спасла вам жизнь. Та самая, что глядит на вас с таким обожанием. Та самая, чье сознание вы исследовали и которая затем, сама не подозревая, спасла вас от кое-чего гораздо более опасного, чем избиение. Я предлагаю вам захватить её с собой.

Первым порывом Гендибаля было — отказаться, но он знал, что Деларми только этого и ждет. Стол только обрадуется. Теперь было ясно, что Первый Оратор, поспешно нанеся удар Деларми, совершил ошибку, назвав Гендибаля своим преемником, во всяком случае, Деларми быстро сориентировалась и пыталась высмеять эту ошибку.

Гендибаль был самым младшим из Ораторов. Он оскорбил членов Стола и избежал осуждения. Никто не хотел, чтобы это осталось безнаказанным.

Трудно было принять случившееся, но теперь все запомнят, с какой лёгкостью высмеяла его Деларми и какое удовольствие это доставило всем. Как легко ей будет теперь при любом удобном случае воспользоваться его конфузом и объявить, что ему недостает ни возраста, ни опыта для того, чтобы стать Первым Оратором! Стол объединит усилия и заставит Первого Оратора отказаться от принятого решения, пока Гендибаль будет отсутствовать на Тренторе. Даже если Шендесс останется при своём мнении, Гендибаль займет свой пост, оказавшись абсолютно беспомощным перед лицом непримиримой оппозиции.

Всё это он обдумал в считаные мгновения и быстро ответил без всякой растерянности:

— Оратор Деларми, я восхищен вашей прозорливостью. А я-то думал преподнести всем сюрприз. На самом деле я намеревался взять с собой думлянку Нови, но совсем не по той причине, на которую указала Оратор Деларми. Причина — в особенностях её сознания. Вы все видели, каково оно: чистое, простое, симметричное, неспособное лгать. Ни одно самое мельчайшее прикосновение к такому сознанию со стороны не останется незамеченным. Я думаю, все с этим согласны.

Не знаю, додумались ли вы до того, Оратор Деларми, что эта женщина может сработать в качестве безотказного, совершенного средства сигнализации. Наблюдая за ней, я сумею без труда выявить всякое вмешательство постороннего менталитета гораздо быстрее, чем отслеживая таковое вмешательство с помощью собственного сознания. — Ответом ему были тишина и удивление. Он довольно проговорил: — А, так, значит, никто из вас не подметил этого! Ну да это неважно. А теперь я пойду. Времени терять нельзя.

— Погодите! — попыталась задержать его Деларми. Уже в третий раз за сегодняшний день инициатива ускользала из её рук. — А что вы, собственно, собираетесь делать?

Гендибаль пожал плечами:

— К чему вдаваться в подробности? Чем меньше будет знать Стол, тем меньше вероятность вмешательства Анти-Мулов, не правда ли?

Сказал он это так, как будто больше всего на свете пекся о безопасности Ораторов. Он до краев наполнил этим чувством своё сознание и всем продемонстрировал как новую модель одежды.

Это обманет их. Польстит им. И потом — пусть остаются с этим ощущением, вместо того чтобы гадать, действительно ли Гендибаль знает, что делать.

* * *

Вечером этого дня Первый Оратор встретился с Гендибалем наедине.

— Вы поступили верно, — сказал Шендесс. — Не смог удержаться — нырнул в ваше сознание поглубже и всё понял. Я видел — вы сочли моё объявление поспешным. Так оно и было. Просто мне нестерпимо хотелось стереть с её лица наглую улыбку и дать ей сдачи в той же манере, в какой она обычно узурпирует мои права.

Гендибаль с мягким упреком проговорил:

— Лучше было бы, если бы вы сказали мне обо всём наедине, а потом дождались моего возвращения.

— Но тогда мне не удалось бы отомстить ей… Да, да, понимаю, мотивация неважнецкая для Первого Оратора. Всё понимаю.

— Она не остановится, Первый Оратор. Она будет продолжать плести интриги и пытаться занять пост Первого Оратора и найдёт для этого массу веских причин. Уверен, отыщутся такие, кто скажет, что мне следовало отказаться. Совсем нетрудно будет доказать, что Оратор Деларми умнее меня, что у неё самый могучий ум за Столом и что из неё вышел бы превосходный Первый Оратор.

— Самый могучий ум за Столом… — пробурчал Первый Оратор. — Увы, не за его пределами. Она не способна распознать врагов — настоящих врагов, а не противников среди Ораторов. Ей вообще не стоило становиться Оратором… Послушайте, не должен ли я запретить вам брать с собой эту думлянку? Ведь это Деларми вас вынудила, я понимаю.

— Нет-нет, я на самом деле хочу взять её с собой, и причина, которую я изложил Столу, самая что ни на есть истинная. Она станет моим прибором раннего оповещения, и я просто благодарен Оратору Деларми за то, что она натолкнула меня на эту мысль. Эта женщина окажет мне услугу, я уверен.

— Что ж, будь по-вашему. Кстати, я тоже не покривил душой. Я совершенно уверен в вашем возвращении с победой — если вы верите в мою интуицию.

— Верю, Первый Оратор, и согласен с вами. Обещаю: что бы ни случилось, я верну больше, чем получаю. Я вернусь Первым Оратором, как бы ни старались Анти-Мулы или Оратор Деларми.

Произнося эти слова, Гендибаль не мог не отследить собственной гордости и удовлетворения и не проанализировать их. Почему он так радовался, почему ему так хотелось поскорее отправиться в путешествие? Амбиции? Да, конечно. Почему бы и нет? Совершил же когда-то нечто подобное Прим Пальвер — так разве ему, Гендибалю, такое не по плечу? А когда всё будет кончено, больше никто не сумеет помешать ему стать Первым Оратором. Ну ещё, кроме амбиций, что? Азарт, желание поскорее сразиться с врагом? Обычное желание испытать острые ощущения у человека, всю жизнь просидевшего в потайной цитадели? Он не понимал своих чувств до конца. Знал только одно — ему нестерпимо хотелось улететь как можно скорее…

Глава 11

СЕЙШЕЛЛ

Джен Пелорат впервые в жизни был свидетелем удивительного зрелища: после того, что Тревайз назвал «микропрыжком», яркая точка на экране обзора превратилась в сияющий шар солнца. Четвертая обитаемая планета, цель их путешествия — Сейшелл — на протяжении четырёх дней росла в размерах и становилась всё ближе.

Компьютер составил карту планеты, и теперь она красовалась на портативном экране, умещавшемся на ладони у Пелората.

— Не спеши вникать в подробности, Джен, — посоветовал Тревайз. — Нам ещё предстоит пообщаться со станцией приёма на орбите, а это может оказаться трудновато.

— Наверняка — чистая формальность, — пробормотал Пелорат, недовольно оторвав взгляд от экрана.

— Да. Но всё равно сложности могут возникнуть.

— Но ведь сейчас мирное время.

— Конечно. И нас обязательно пропустят, но непременно досмотрят. Во-первых, существует такая малость, как поддержание экологического равновесия. На каждой планете оно своё, собственное, и никто не хочет, чтобы оно нарушалось. И здесь тоже наверняка в таможенном досмотре есть пункт о проверке корабля на наличие нежелательных микроорганизмов и инфекции. Вполне резонная предосторожность.

— Я надеюсь, у нас ничего такого нет?

— Нет, конечно. И таможенники в этом убедятся. Но нельзя забывать о том, что Сейшелл не входит в Федерацию Академии, а это означает, что тут можно ждать некоторого снобизма — независимое государство, понимаешь?

Вскоре к «Далекой Звезде» пришвартовался маленький инспекционный катер, и в гости к путешественникам пожаловал официальный представитель сейшельской таможенной службы. Тревайз держался подтянуто, отвечал чётко, односложно — пригодилась военная выучка.

Форма таможенника была на удивление яркой, в ней преобладал красный цвет. Физиономия его была гладко выбрита, но подбородок украшала небольшая, наподобие эспаньолки, бородка.

— Корабль «Далекая Звезда». С Терминуса, — сообщил ему Тревайз. — Вот корабельные сертификаты. Корабль не вооружен. Частное транспортное средство. Мой паспорт. Один пассажир. Его паспорт. Мы — туристы.

— Корабль Академии? — спросил таможенник, произнеся последнее слово как «Эйкейдеймии». Из дипломатических соображений Тревайз не улыбнулся и не стал поправлять его произношение. Диалектов Галактического Стандарта было столько же, сколько планет в Галактике, и всякий был волен говорить на своём собственном. Пока люди понимали друг друга, любые различия ровным счётом ничего не значили.

— Да, сэр, — подтвердил он. — Корабль Академии. Мой личный.

— Очень хорошо. Ваш байгайж, будьте добры.

— Мое что, простите?

— Байгайж. Что вы везёте?

— А-а-а… Груз? Вот перечень. Тут только личные вещи. На продажу у нас нет ничего. Мы просто туристы, как я уже сказал.

Таможенник с нескрываемым любопытством огляделся по сторонам.

— Довольно-таки сложный корабль для туристов…

— Сложный? Сущие пустяки по понятиям Академии, — отшутился Тревайз. — Я неплохо зарабатываю — могу себе позволить.

— Хотите обогайтить меня? — быстро взглянул на него таможенник и тут же отвел взгляд в сторону.

Мгновение ушло у Тревайза на то, чтобы понять значение слова, и ещё одно — на то, чтобы понять, как быть.

— Нет, — покачал он головой. — Я вовсе не намереваюсь всучать вам взятку. У меня нет причин подкупать вас — вы не похожи на человека, которого можно подкупить, будь у меня даже такое намерение. Можете осмотреть корабль, если желаете.

— Нет необходимости, — ответил таможенник, пряча в карман портативный компьютер-блокнот. — На наличие контрабандной инфекции вы уже обследованы. Всё в порядке. Вам выделен радиомаяк, следуйте на посадку в соответствии с направлением радиосигнала.

И удалился. Вся процедура заняла не более пятнадцати минут.

— Он мог испортить всё дело? — вполголоса спросил Пелорат. — Он что, правда хотел взятку?

Тревайз пожал плечами:

— Подкуп таможенников — занятие столь же древнее, как сама Галактика. Повтори он попытку, я бы с радостью сделал это. А так — ну, в общем, мне показалось, что он предпочел лишний раз не рисковать с кораблем Академии, и поступил мудро. Старуха-мэрша, да будет благословенно её ослиное упрямство, сказала, что упоминание об Академии защитит нас повсюду, и не ошиблась. Проверка могла занять гораздо больше времени.

— Почему? Похоже, он выяснил всё, что хотел.

— Да, но из предосторожности сначала просмотрел нас с помощью дистанционного скеннера. Пожелал бы, мог прочесать весь корабль с ручным инструментом — это могло продлиться не один час. Потом мог бы засунуть нас в орбитальный госпиталь и продержать там не один день.

— О! Дружочек, но это же…

— Да-да, не удивляйся. Думаю, он мог это сделать, но не стал. В общем, мы свободны, как ветер, и можем идти на посадку. Я бы, конечно, с большей радостью приземлился с помощью нашей гравитики — это заняло бы всего пятнадцать минут, но я не знаю, где у них космопорты, и боюсь наделать беды. Значит, придётся ползти по радиолучу, значит, несколько часов мы по спирали будем скользить через атмосферу.

Пелорат нисколько не огорчился:

— Но это же замечательно, Голан. Спуск будет достаточно медленным для того, чтобы осмотреть поверхность планеты?

Он достал из кармана экранчик, где по-прежнему красовалось изображение планеты.

— Увидишь довольно скоро, — пообещал Тревайз. — Но для начала придётся преодолеть облачный слой, и двигаться мы будем со скоростью несколько километров в секунду. То есть мы не будем опускаться, как воздушный шарик, но полюбоваться планетографией ты сумеешь.

— Прекрасно! Прекрасно!

Тревайз задумчиво проговорил:

— Я вот думаю… стоит ли переводить часы на местное время? Как знать, удастся ли нам пробыть на планете Сейшелл достаточно долго…

— Всё зависит от того, чем мы тут займемся… то есть так я думаю. А ты как думаешь, Голан, что мы будем делать?

— Наша задача — отыскать Гею, а сколько времени на это уйдёт, не знаю.

Пелорат сказал:

— Тогда на местное время можно перевести наши наручные часы, а корабельные оставить как есть.

— Отличная мысль! — улыбнулся Тревайз.

Он смотрел на планету, всё быстрее приближавшуюся к ним.

— Ну, хватит ждать, — решительно заявил Тревайз. — Настрою компьютер на радиолуч и перейду на гравитационный спуск, имитируя обычный полёт. Так! Ну, полетели вниз, Джен, и посмотрим, что нас нам ожидает.

Тревайз не отрывал глаз от иллюминатора обзора. Корабль лег на курс приземления по тщательно выверенной гравитационной кривой.

Тревайз никогда не бывал в Сейшельском Союзе, но знал, что на протяжении последнего столетия особой дружбы между ним и Академией не отмечалось. Поэтому он был удивлен и немного обескуражен тем, что так быстро всё уладилось с таможней.

Да, это казалось непонятным…

* * *

Таможенника звали Йогорот Собхадарта, и почти половину своей жизни он провёл на орбитальной станции.

Он не имел ничего против такого образа жизни — это давало ему возможность один месяц из трёх жить в своё удовольствие: просматривать книги, слушать музыку, отдыхать от общества сварливой жены и озорного сынишки.

Правда, последние несколько лет таможенную службу возглавлял Сновидец, и это в значительной степени портило дело. Нет ничего более мерзопакостного, чем иметь своим начальником человека, который любые собственные действия оправдывает тем, что на это якобы получил указания во сне.

Для себя Собхадарта сразу решил, что ни капельки не верит в эту дребедень, но был тем не менее достаточно осторожен для того, чтобы не высказывать свои убеждения вслух, ведь подавляющее большинство народа в Сейшелле находилось во власти мистических предрассудков; и на того, кто выражал какие-либо сомнения по поводу нужности и искренности Сновидцев, тут смотрели искоса. Обнаружить материалистические воззрения означало остаться без пенсии под старость.

Собхадарта неизвестно зачем пригладил и без того безукоризненно гладкую бородку, довольно громко кашлянул и с заискивающей вежливостью вопросил:

— Это тот самый корабль, Начальник?

Начальник, имя которого было Намарат Годхисаватта, не отрывая взгляда от экрана компьютера, даже не взглянул на подчиненного.

— Какой корабль? — рассеянно спросил он.

— «Далекая Звезда». Корабль Академии. Тот, что я пропустил только что на посадку. Тот самый, голографическую съёмку которого во всех ракурсах мы произвели. Это он вам приснился?

Годхисаватта наконец удостоил Йогората взглядом. Начальник был невысокого роста, с тёмными, почти чёрными глазами, окруженными сеточками тонких морщинок, причиной которых была не склонность к смешливости.

— О чём ты спрашиваешь? — недовольно спросил он.

Собхадарта распрямил спину, тёмные брови его сошлись на переносице.

— Они сказали, что они туристы, но никогда раньше я не видел такого корабля у туристов и считаю, что они — агенты Академии.

Годхисаватта сердито откинулся на спинку кресла.

— Послушай, друг мой, что-то я не припоминаю, чтобы я спрашивал твоего мнения по этому поводу.

— Но, Начальник, мой патриотический долг диктует мне необходимость не оставлять без внимания…

Годхисаватта скрестил руки на груди и одарил подчиненного столь выразительным взглядом, что тот, будучи гораздо выше и крупнее начальника, сразу стал ниже ростом, как-то весь съежился.

— Друг мой, — возгласил Годхисаватта, — чтобы у тебя не было неприятностей, ты обязан выполнять свою работу без лишних разговоров, иначе я позабочусь о том, чтобы ты остался без пенсии, когда выйдешь в отставку, — и это произойдёт, если я услышу от тебя хоть слово о том, что тебя не касается и не входит в твои обязанности.

— Да, сэр, — вполголоса пробормотал Собхадарта и тут же с подозрительной степенью услужливости в голосе поинтересовался: — Позволено ли мне будет узнать, сэр, входит ли в мои обязанности сообщить вам, что в пределах видимости наших экранов находится второй корабль?

— Будем считать, что я принял твоё сообщение, — раздражённо буркнул Годхисаватта и повернулся к компьютеру.

— И он очень похож, — добавил Собхадарта ещё более услужливо, — на тот, что я только что пропустил.

Годхисаватта слегка наклонился вперёд и положил руки на колени.

— Второй?

Собхадарта мысленно злорадно улыбнулся. Этот малахольный продукт неравного брака, конечно же, не видел во сне двух кораблей. Вслух он сказал:

— Да, сэр, второй. А теперь я вернусь на свой пост, сэр, и буду ждать ваших распоряжений. И я очень надеюсь, сэр…

— Да?

— Я очень надеюсь, сэр, что мы пропустили не неправильный корабль.

* * *

«Далекая Звезда» быстро скользила над поверхностью планеты Сейшелл, Пелорат не отрывал от неё восхищенного взгляда. Облачный слой редел, здесь он вообще был менее плотным, чем над Терминусом. Судя по карте, площадь, занимаемая сушей, на Сейшелле была обширна, а окраска континентов на карте говорила о том, что крупные участки суши заняты пустынями.

Пока казалось, что планета мертва и безжизненна — внизу раскинулись серые, мертвенные равнины, плоское однообразие которых лишь кое-где оживляли мелкие складки, вероятно, горы, ну и, конечно, океанские просторы.

— Да, скучновато… — разочарованно проговорил Пелорат.

— Что-то живое с такой высоты не разглядишь, — пояснил Тревайз. — Вот опустимся пониже, и увидишь зелень в складках поверхности. Но сначала увидишь, как красиво выглядит ночная сторона — она вся будет покрыта мерцающими огоньками. Люди по всей Галактике с наступлением темноты освещают свои миры: никогда не слышал, чтобы где-либо это правило нарушалось. Другими словами, первые признаки жизни, которые ты увидишь, будут не только признаками наличия людей, но и признаками наличия техники.

— Да, но ведь люди по своей природе существа с дневным образом жизни. И мне кажется, что первоочередной задачей техники должно стать превращение ночи в день. На самом деле мир, лишенный техники и вынужденный развивать её, неизбежно сталкивается с проблемой освещения затемненной поверхности. А как ты думаешь, сколько времени уйдёт на переход от всеобщей тьмы к всеобщему свету?

Тревайз рассмеялся:

— Странные у тебя мысли, однако! Наверное, это оттого, что ты мифолог. Не думаю, что когда-нибудь весь мир станет залит светом. Ночное освещение будет отражать картину плотности населения, и континенты будут покрыты точками и нитями огней. Даже Трентор в лучшие дни, представляя собой громадную неделимую структуру, никогда не был озарен светом со всех сторон.

На поверхности планеты, как и обещал Тревайз, вскоре стали видны зеленые участки. На последнем витке он указал Пелорату на то, что, по его мнению, было городами.

— Не слишком урбанизированный мир, — отметил Тревайз. — Я не бывал тут раньше, но, судя по той информации, которую мне выдал компьютер, здесь изо всех сил цепляются за прошлое. Высокое развитие техники в глазах всей Галактики ассоциируется с Академией, и там, где Академию не слишком горячо любят, всегда существует тенденция возвеличивать прошлое, — безусловно, это не касается развития техники военной. Уверяю тебя, в этом отношении Сейшелл вполне современен.

— Бог мой, Голан, но ведь у нас тут не будет неприятностей, правда? А вдруг… Ведь мы граждане Академии и находимся на вражеской территории…

— Это не вражеская территория, Джен. Не бойся, они будут с нами исключительно вежливы. Просто Академия тут непопулярна, вот и всё. Сейшелл не входит в Федерацию Академии. Они гордятся своей независимостью, не желают признавать, что гораздо слабее Академии, и позволяют себе роскошь не любить нас. Но независимыми они остаются, покуда мы позволяем им это.

— Всё равно мне кажется, что тут нам будет не очень уютно, — уныло покачал головой Пелорат.

— Вовсе нет! — весело откликнулся Тревайз. — Зря грустишь, Джен. Я же говорю об официальном отношении сейшельского правительства к Академии. А простые люди на планете — они просто люди, и если мы не станем корчить из себя хозяев Галактики, то всё будет хорошо и мы с любым поладим. Не затем же мы прибыли на Сейшелл, чтобы устанавливать тут владычество Академии. Мы просто туристы и будем задавать сейшельцам такие вопросы, какие задал бы любой турист.

С юридической стороны, думаю, ничто не помешает нам задержаться тут на пару дней. Походим поглядим, что тут и как. Может быть, тут самобытная культура, интересная природа, приятная еда, ну и на худой конец — если ничего этого нет, может, тут хотя бы найдутся милые женщины. Денежки у нас есть, и мы вольны их потратить по своему усмотрению.

Пелорат смущенно нахмурился:

— Ой, дружочек…

— Да ладно тебе! — подбодрил его Тревайз. — Не такой уж ты дряхлый старик. Что, неужели женщины тебя совсем не интересуют?

— Я не хочу сказать, что не было времени, когда я… правильно играл эту роль, но, право, сейчас для этого не время. У нас важное дело. Мы хотим добраться до Геи. Я ничего не имею против того, чтобы приятно провести время, но… дружочек, если мы начнем чересчур сильно погружаться, потом будет трудно вырваться, так мне кажется.

Он покачал головой и дружелюбно добавил:

— Ты, наверное, боялся, что на Тренторе у меня будет слишком приятное времяпрепровождение, да? И что мне будет трудно вырваться оттуда? Конечно, ведь для меня Библиотека — всё равно что для тебя миловидная дамочка… или пять-шесть дамочек.

— Я не бабник, Джен, но и аскетом быть не собираюсь. Я вовсе не собираюсь отказываться от путешествия на Гею, но, если на моём пути встретится что-то симпатичное, не вижу причин, почему бы не отреагировать на такой подарок, как положено.

— Ну конечно,конечно, дружочек, но Гея должна быть на первом месте, правда?

— Безусловно. Вот о чём хочу предупредить тебя, Джен. Никому не говори, что мы из Академии. В принципе, это и так не секрет: кредитки у нас тамошнего образца, разговариваем мы с явным терминусским акцентом, но если мы не станем во всю глотку вопить, кто мы такие, сейшельцы могут сделать вид, что принимают нас за пришельцев неведомо откуда, и будут с нами гораздо любезнее. Если же мы будем подчеркивать своё гражданство, они, вероятно, будут с нами вежливы, но ничего лишнего не скажут, ничего интересного не покажут, никуда не отведут, и мы останемся в полном одиночестве.

— Никогда не научусь понимать людей, — тяжело вздохнул Пелорат.

— Да ничего тут особенного нет! Нужно всего-навсего повнимательнее посмотреть на самого себя, и тогда любого другого поймешь без труда. Каждый человек особенный — не лучше и не хуже, и мы с тобой не исключение. Как бы мог Селдон разработать свой План — насколько изощренна была при этом его математика, мне безразлично, — если бы не понимал людей, и как бы ему это удалось, если бы людей понять было ужасно трудно? Покажи мне того, кто твердит, что не понимает людей, и я покажу тебе того, кто создал неверное представление о самом себе, — никого не хочу обидеть.

— Никто и не обиделся. Я готов признать, что мне не хватает опыта общения. Я всегда вел замкнутую жизнь, зациклился на самом себе, но… очень может быть, что и на самого себя я как следует тоже никогда не смотрел. Поэтому я доверяюсь тебе и верю, что, когда речь зайдёт о тонкостях людской психологии, ты будешь моим проводником и советчиком.

— Идет. В таком случае мой первый совет — любуйся пейзажем. Скоро мы приземлимся. Уверяю тебя, ты ничего не почувствуешь. Мы с компьютером обо всём позаботимся.

— Голан, ты только, дружочек, не обращай внимания на моё брюзжание, ладно? Если правда тебе встретится молодая женщина, которая…

— Проехали. Дай-ка я займусь посадкой.

Пелорат повернулся к видовому иллюминатору и принялся смотреть на мир, ожидающий их в конце пути по спирали. Для него этот мир был первой в жизни иноземной планетой. Настоящее приключение! Хотя кому, как не ему, было знать, что все миры в Галактике населены людьми, которые в них не родились.

«Все, кроме одного», — успел подумать он, прежде чем полностью отдаться во власть ожидания новых впечатлений.

* * *

Сейшельский космопорт оказался, по понятиям Академии, небольшим, но оборудован был неплохо. Тревайз смотрел, как «Далекую Звезду» отвели на стоянку и закрепили. Им вручили сложно закодированный документ о приёмке корабля. Пелорат испуганным шёпотом спросил товарища:

— Мы что, так её тут и оставим?

Тревайз кивнул и обнял Пелората за плечи, чтобы успокоить.

— Не беспокойся, — прошептал он Пелорату на ухо.

Они забрались во взятый напрокат автомобиль, Тревайз нажал кнопку, и на пульте управления тут же возникла миниатюрная карта города, высокие башни которого виднелись на горизонте.

— Сейшелл-Сити, — сообщил Тревайз. — Столица Планеты. Город, планета, звезда — всё тут называется одинаково.

— А я волнуюсь за корабль, — не унимался Пелорат.

— Волноваться совершенно незачем, — убеждённо сказал Тревайз. — К вечеру вернёмся, спать будем на корабле, если придётся задержаться подольше. И потом, пойми: существует межзвёздный кодекс космопортовой этики, который, насколько мне известно, даже в военное время ни разу не нарушался. Корабль, совершивший посадку, неприкосновенен. Не будь это так, никто не мог бы надеяться на свою безопасность, и тогда торговля между мирами стала бы невозможной. Всякий мир, где кодекс был бы нарушен, тут же получил бы бойкот от остальных миров, от всех пилотов в Галактике. Уверяю тебя, такому риску никто себя подвергать не станет. А кроме того…

— Кроме того?

— Ага, кроме того, я договорился с компьютером о том, что всякий, кто пожелает забраться в корабль и при этом не будет похож на одного из нас, будет убит на месте. Я не преминул рассказать об этом Коменданту Порта. Говорил я с ним исключительно вежливо и сказал, что я бы всей душой мечтал отключить это устройство, поскольку безоговорочно верю в безупречную репутацию Космопорта Сейшелл-Сити в плане безопасности и неприкосновенности судов, но вот беда, сказал я ему, модель совсем новенькая, и я просто не в курсе, как это устройство отключается.

— Он, конечно, тебе не поверил.

— Конечно, нет! Но был вынужден сделать вид, что поверил, потому что в противном случае ему оставалось только оскорбиться. А оскорбиться — значит унизиться. Этого ему уж точно не хотелось, так что он притворился, будто поверил. Так-то!

— Еще один пример знания людской психологии?

— Ага. Ничего, скоро привыкнешь.

— А ты уверен, что в автомобиле нет «жучков»?

— Почему? Запросто могут быть. Поэтому, когда мне предложили один автомобиль, я туг же выбрал наугад другой. Если «жучки» есть во всех автомобилях, ну и что? Что такого ужасного мы друг другу сказали?

Вроде бы всё объяснилось, но на лице Пелората всё равно осталось выражение искреннего недовольства.

— Послушай, Голан, не знаю, как и сказать тебе… Наверное, невежливо жаловаться, но мне… мне не нравится, как тут пахнет. Тут плохо пахнет.

— Где? В машине?

— Ну, для начала — в космопорте. Может быть, конечно, в космопорте так и должно пахнуть, но только… этот запах и в машине сохранился. Можно открыть окна?

Тревайз рассмеялся:

— Наверное, если поискать, тут найдётся соответствующая кнопка, но только, уверяю тебя, это не поможет. Да, планетка вонючая. Что, очень паршиво?

— Нет, не так чтобы очень… но заметно, и как-то обидно. Неужели весь этот мир так пахнет?

— Ох, я всё время забываю, что ты никогда в других мирах не бывал. Понимаешь, всякий обитаемый мир имеет специфический запах. В основном это связано с местной растительностью, но думаю, люди и животные тоже вносят свою лепту. Насколько я знаю, мало кому поначалу нравится запах другой планеты, когда человек попадает туда впервые. Но ты привыкнешь, Джен. Пройдёт пара часов — и думать забудешь, поверь.

— Нет, ты не хочешь сказать, что все миры так пахнут.

— Конечно. Каждый пахнет по-своему. Если бы люди обладали более тонким обонянием, таким, к примеру, как у анакреонских собак, мы бы сразу могли определить, в каком мире находимся, побывав там до этого хотя бы однажды. Знаешь, когда я только-только начал служить во флоте, всякий раз, попадая в новый мир, первые дни даже к еде не мог прикоснуться, а потом меня обучили древней уловке космолетчиков — до посадки несколько часов нюхать платок, пропахший ароматами мира, куда ты направляешься. К тому времени, когда нужно выйти на воздух, успеваешь свыкнуться с любым амбре. На самом деле самое трудное — потом возвращаться домой.

— Почему?

— А ты думаешь, Терминус не пахнет?

— Неужели пахнет?

— Конечно. После привыкания к запаху любого другого мира ароматы Терминуса просто потрясают. В старые времена, когда после долгого полёта корабль возвращался на Терминус, вся команда зычным хором возглашала: «Здравствуй, милая помойка!»

Пелорат был обескуражен не на шутку. Вот так новости!

Они всё ближе подъезжали к городу. Их обгоняли другие автомобили, навстречу тоже мчались машины, время от времени в небесах над ними скользили катера, но Пелората занимало совсем другое. Он смотрел на деревья, растущие вдоль дороги.

— Странная растительность… — пробормотал он. — Как думаешь, тут есть эндемичные виды?

— Сомневаюсь, — рассеянно отозвался Тревайз. Он внимательно изучал карту города и пытался выжать необходимые сведения из автомобильного компьютера. — Эндемичная растительность, как любые формы жизни на планетах, населённых людьми, — вещь исключительно редкая. Колонисты всегда везут с собой собственную растительность, своих животных. Когда — сразу, когда — чуть попозже.

— И всё равно растения тут необычные.

— Нельзя же ожидать, что везде всё должно быть одинаковое, Джен. Я как-то краем уха слышал, что в своё время наши Энциклопедисты издали атлас разновидностей растений, и он занял восемьдесят толстенных компьютерных дискет, тем не менее оказался неполным и устарел уже ко времени выхода атласа в свет.

Автомобиль мчался вперёд, и вскоре его поглотил мир городских окраин. Пелорат слегка поежился.

— Не впечатляет меня здешняя архитектура.

— Каждому своё, — отозвался Тревайз тоном видавшего виды звездолётчика.

— А куда мы, кстати говоря, направляемся?

— Ну… в общем, я пытаюсь заставить компьютер довести эту колымагу до Туристического Центра. Очень надеюсь, что компьютер знает, как справиться с машиной при одностороннем движении. Я местных дорожных правил не знаю.

— А что мы будем там делать, Голан?

— Начнем с того, что мы туристы, — самое естественное будет первым делом навестить такое местечко, правда? Для того чтобы ни у кого не вызвать подозрений, вести себя надо естественно. Ну а куда бы ты первым делом отправился, чтобы разузнать о Гее?

— В Университет, пожалуй. Или в Антропологическое Общество. Или в Музей. Но уж никак не в Туристический Центр.

— Вот и ошибаешься. В Туристическом Центре мы изобразим из себя учёных зануд, которых интересуют исключительно университеты, музеи и тому подобное. Мы выберем что-нибудь, а уж там постараемся найти людей, которые помогут нам найти тех, с кем можно проконсультироваться по проблемам древней истории, галактографии, мифологии, антропологии и всякого другого — придумывай, что твоей душе угодно. Но все дороги начинаются с Туристического Центра.

Пелорат промолчал. Машина ползла как черепаха, пока наконец не влилась в оживленный поток транспорта. Путешественники выехали на боковую улицу, въехали в туннель, миновали какие-то непонятные дорожные знаки — по всей вероятности, они обозначали направление движения и ещё какие-то подробности, но каллиграфия знаков делала их совершенно нечитабельными.

Похоже было, к счастью, что автомобиль таки знал дорогу, и вскоре припарковался у здания, на фасаде которого красовалась вывеска: «сейшельское иностранное представительство». Буквы отличались такой же умопомрачительной каллиграфией, что и дорожные знаки. Ниже висела вывеска поменьше. На ней значилось: «сейшельский туристический центр». На этой вывеске буквы были вычерчены нормально, в каллиграфии Галактического Стандарта.

Войдя внутрь, путешественники обнаружили, что тут не так просторно, как показалось снаружи. Народу в Центре было совсем немного.

В зале стояло несколько застекленных будок. Внутри одной из них восседал мужчина, пробегавший глазами выползавший из принтера рулон бумаги с новостями. Ещё одну занимали две женщины, казалось, они играют в какую-то странную игру с карточками и бланками. За конторкой, которая была чересчур внушительной для одного-единственного человека, озаренный бликами горящих лампочек компьютера, восседал унылого вида служащий, одетый в нечто, напоминавшее разноцветную шахматную доску.

Поглядев на него, Пелорат шепнул Тревайзу:

— А странно тут одеваются…

— Угу, — кивнул Тревайз. — Я заметил уже. Что тут скажешь? Мода переменчива. Расстояния, время… Кто знает, может, лет этак пятьдесят назад все на Сейшелле разгуливали в трауре? Принимай как должное, Джен.

— Постараюсь, конечно. Только наша одежда мне больше нравится. Не так раздражает глаз, знаешь ли.

— Из-за того, что мы все рядимся в серое? Знаешь, а многих это раздражает. Ей-богу, я слышал, как про нас говорили: «Они наряжаются в пыльные тряпки». Кто знает, может, тут люди рядятся в кричащие тряпки из-за того, что хотят подчеркнуть свою независимость от Академии. А может, всё проще: просто они так привыкли. Ну, Джен, пошли.

Они не успели подойти к конторке, как мужчина, который просматривал, сидя в будке, новости, вышел оттуда и пошел им навстречу, широко улыбаясь. В его одежде преобладали оттенки серого цвета.

Тревайз не сразу посмотрел на него, но первый же взгляд в сторону этого человека пригвоздил его к полу.

— Боже милостивый! — прошептал он. — Мой друг… предатель!

Глава 12

АГЕНТ

Мунн Ли Компор, Советник Академии, неуверенно протянул руку Тревайзу.

Тревайз угрюмо уставился на протянутую ему руку и не подал своей бывшему товарищу. Он сказал, не глядя Компору в глаза и обращаясь неизвестно к кому:

— Не хотелось бы, чтобы меня арестовали за нарушение порядка на чужой планете, но, клянусь, я за себя не отвечаю, если этот человек приблизится ко мне ещё на шаг.

Компор отдернул руку, растерялся, перевел взгляд на Пелората и робко спросил:

— Поговорить-то хоть можно? Объяснить? Ты выслушаешь меня?

Пелорат недоуменно посмотрел на них обоих по очереди.

— Вот чудеса, Голан! Мы прибыли в такой далекий мир и сразу встретили твоего знакомого?

Тревайз в упор смотрел на Компора, но чуть-чуть развернулся в сторону Пелората и ответил ему:

— Это человеческое существо, как можно судить по его внешним очертаниям, некогда было моим другом. Дома, на Терминусе. Как правило, я ничего не скрываю от друзей, и ему я доверял. Я высказывал ему свои суждения, которые, пожалуй, не всегда предназначались для посторонних ушей. А он сообщил о них властям в мельчайших подробностях, но не потрудился сообщить мне, что сделал это. По той же самой причине я чуть было не попал в беду и теперь нахожусь в ссылке. Теперь же это человеческое существо желает, чтобы я принял его за друга.

Тревайз, завершив тираду, полностью развернулся к Компору, пятерней откинул назад волосы, но только сильнее растрепал их.

— Послушай, ты, у меня есть к тебе вопрос. Что ты тут делаешь? Почему из всех миров в Галактике, где бы ты мог оказаться, ты оказался именно здесь? И почему — сейчас?

Компор окончательно растерялся. Обычная самоуверенная улыбка стерлась с его миловидного лица, он сразу стал выглядеть моложе. Вид у него был ужасно удрученный.

— Объясню, — сказал он. — Но только с самого начала.

Тревайз быстро огляделся по сторонам:

— Что — здесь? Нет, правда, ты хочешь говорить об этом здесь? В общественном месте? Хочешь, чтобы я съездил тебе по физиономии здесь, когда вдоволь наслушаюсь твоего вранья?

Компор прижал руки к груди, как бы защищаясь:

— Уверяю тебя, это самое безопасное место.

И тут же, предупреждая реакцию Тревайза, поспешно добавил:

— Можешь не верить, конечно, дело твоё. Я говорю правду. Я пробыл на этой планете на несколько часов дольше тебя и всё проверил. В Сейшелле есть один особый день в году. День Медитации. Почти все сидят дома… или должны сидеть. Сам видишь, как тут пусто. Не думаешь же ты, что тут каждый день так.

Пелорат кивнул и вставил:

— Да-да, если на то пошло, я был очень удивлен, что тут так мало народу.

Он наклонился к уху Тревайза и прошептал:

— Почему не дать ему выговориться, Голан? Бедняжка, он совсем расстроился. Может быть, он искренне хочет оправдаться. Мне кажется, нечестно отказывать ему в такой возможности.

Тревайз усмехнулся:

— Похоже, доктор Пелорат горит желанием выслушать тебя. Я удовлетворю его просьбу, если ты, в свою очередь, удовлетворишь мою и будешь предельно краток. Видишь ли, у меня сегодня тоже особенный день, день, когда меня страшно легко разозлить. А если сегодня тут все медитируют, шум, который я подниму, может остаться не замеченным стражами порядка. Завтра мне, может, так уже не повезёт. Зачем же я буду упускать такую восхитительную возможность?

Компор сдавленным голосом проговорил:

— Знаешь, если не шутишь, давай, я не против. Я и защищаться не стану. Бей, если тебе угодно. Но сначала выслушай меня!

— Валяй говори. Послушаю, пока терпения хватит.

— Во-первых, Голан…

— Будь добр, зови меня Тревайзом. Мы с тобой на брудершафт не пили.

— Во-первых, Тревайз, ты перестарался, убеждая меня в своих взглядах…

— Вот те раз! Перестарался? А мне казалось, что ты ими увлечен.

— Я старался казаться увлеченным, чтобы скрыть, как меня раздражают твои высказывания. Послушай, давай сядем вот тут, у стены? Народу мало, но всё-таки вдруг кто-то войдёт. Не стоит без нужды привлекать к себе внимание.

Троица медленно пересекла почти всю длину зала. На лице Компора блуждала натянутая улыбка, но из предосторожности он держался на расстоянии вытянутой руки от Тревайза.

Все уселись в кресла, слегка осевшие под грузом и немедленно принявшие очертания тел сидящих. Пелорат ужасно удивился и попытался встать.

— Не волнуйтесь, Профессор, — успокоил его Компор. — Я это уже пережил. Кое в чём они нас опережают. Это мир, где уважают силу маленьких удобств.

Развернувшись к Тревайзу, он положил руку на подлокотник кресла. Уверенности у него сразу поприбавилось.

— Так вот: ты встревожил меня. Ты заставил меня поверить, что Вторая Академия существует, и это меня крайне удручило. Представить только, что они есть на самом деле! Разве так уж невероятно, что тогда они держали бы тебя под присмотром? Что избавятся от тебя как от носителя угрозы? Веди я себя так, будто я с тобой заодно, они бы и меня убрали. Понимаешь?

— Я понимаю, что ты трус.

— А что толку корчить из себя героя триллеров? — широко раскрыв небесно-голубые глаза, спросил Компор и продолжил с воодушевлением: — Разве ты или я способны противостоять организации, способной управлять нашими умами и эмоциями? Единственный путь осознанной, результативной борьбы — скрыть для начала наши знания.

— Значит, ты скрыл их и остался невредим? Но от Мэра Бранно не скрыл, не удержался. Рискнул, хоть и трус?

— Да! Но я решил, что так надо. Разговоры между мной и тобой ни к чему бы не привели, разве что оба мы угодили бы под сеть ментального контроля или у нас обоих в памяти стерли бы всякие воспоминания. Но я подумал, что с другой стороны… рассказать Мэру… Ты знаешь, она была неплохо знакома с моим отцом. Мои родители эмигрировали из Смирны, а бабушка Мэра…

— Да-да, — нетерпеливо перебил его Тревайз. — Перечислив всех своих родственников до десятого колена, ты в конце концов доберешься до Сирианского Сектора. Эту байку ты плел всем, с кем знаком. Закругляйся, Компор.

— Короче говоря, она бы меня выслушала. Если бы мне удалось убедить Мэра в наличии опасности при помощи твоих же аргументов, Федерация могла бы принять какие-то меры предосторожности. Мы не так беспомощны теперь, как во дни Мула. В худшем случае опасные знания распространились бы немного, но сами мы не были бы тогда в такой опасности.

Тревайз сардонически усмехнулся:

— Поставить Академию под удар, а самим обезопаситься? Удивительное проявление патриотизма.

— Я же сказал — это в худшем случае. А я рассчитывал на лучшее.

Лоб Компора покрылся мелкими капельками пота. Казалось, он невыразимо страдает от несдвигаемой неприязни Тревайза.

— Но меня ты не удосужился оповестить о твоём хитром плане, если не ошибаюсь?

— Нет, и сожалею об этом, Тревайз. Мэр не велела мне этого делать. Она сказала, что хочет знать всё, что знаешь ты, но сказала, что ты такой человек, который просто остолбенеет, если узнает, что кто-то передал его слова ей.

— О, как она была права!

— А я не знал, я даже не мог представить, что она додумается до такого — арестует тебя и отправит в ссылку.

— Она ждала удобного момента — времени, когда даже мой титул Советника не защитит меня. Этого ты не предвидел?

— А как я мог? Ты и сам не предвидел такого.

— Знал бы, что ей передали мои воззрения, предвидел бы.

С едва заметным оттенком дерзости Компор сказал:

— Ну да что теперь. После драки кулаками не машут.

— Ну а теперь-то тебе чего надо? Чего ты от меня хочешь?

— Я хочу извиниться. Извиниться за все неприятности, которые я, сам того не желая — не желая, — причинил тебе.

— Ах! — покачал головой Тревайз. — Как это мило с твоей стороны! Но ты пока не ответил на самый первый мой вопрос: как ты оказался здесь, на той самой планете, где нахожусь я?

— Ответить нетрудно, — сказал Компор. — Я следил за тобой!

— Через гиперпространство? При том, что мой корабль совершил целую серию Прыжков?

— Никаких чудес, — покачал головой Компор. — У меня точно такой же корабль и точно такой же компьютер. Ты же знаешь, я всегда был мастером в этих фокусах — отлично угадывал, где именно вынырнет корабль после Прыжка. Обычно одна догадливость мало что даёт, и два раза из трёх я всегда промахивался, но с компьютером всё гораздо лучше получается. А перед серией Прыжков ты слегка растерялся, призадумался, что дало мне возможность определить направление и скорость, с которыми ты шел до входа в гиперпространство. Полученные данные вкупе со своими интуитивными экстраполяциями я ввёл в компьютер, а он проделал всё остальное.

— И действительно попал в город раньше меня?

— Ты не пользовался гравитикой, а я — да. Я подумал: ты наверняка отправишься в столицу, поэтому сразу пошел на посадку, пока ты… — Компор вычертил пальцем в воздухе нечто, напоминавшее путь корабля по спиральной орбите.

— И не побоялся схлестнуться с сейшельскими таможенниками?

— Ну… — очаровательно улыбнулся Компор. — Я не всегда и не во всём трус, как видишь.

Тревайз сдержался.

— А как тебе удалось заполучить такой же корабль, как у меня?

— Точно таким же образом, как ты заполучил свой. Мне его выделила старуха Мэр.

— Почему?

— Я совершенно откровенен с тобой. Я получил задание за тобой следить. Мэр хотела знать, куда ты направишься и что собираешься делать.

— И ты всё честно докладывал ей? Или Мэра ты тоже предал?

— Нет, я ей ничего не докладывал. Но выбора у меня не было. Она распорядилась установить на моём корабле гиперреле. Она, видимо, предполагала, что я его не найду, но я его нашёл.

— Ну?

— Увы, оно закреплено таким образом, что я не сумел отсоединить его, не повредив при этом корабль. Следовательно, она знает, где я, и знает, где ты.

— Ну а если допустить, что у неё не было бы возможности следить за мной? Тогда бы она не узнала, где я, — это тебе в голову не пришло?

— Пришло, конечно. У меня была мысль сообщить ей, будто я потерял твой след, но она не поверила бы мне, правда? Тогда я не смог бы вернуться на Терминус бог знает сколько времени. А на Терминусе у меня жена, и я хочу к ней возвратиться. Ты можешь позволить себе такую роскошь — думать только о себе. Я — нет. И потом, я прилетел сюда, чтобы предостеречь тебя. Селдоном клянусь, я хочу, чтобы ты выслушал меня, а ты говоришь о другом.

— Не впечатляет меня твоя трогательная забота. От чего ты хочешь предостеречь меня? Я глубоко убеждён: единственное, от чего мне надо беречься, — это ты. Ты предал меня, теперь следишь за мной, чтобы предать ещё раз. Никто, кроме тебя, мне никакого вреда не делает.

— Не надо, Тревайз. Перестань. Ты — громоотвод, как ты не понимаешь? Ты был послан, чтобы спровоцировать реакцию со стороны Второй Академии, если такая вещь, как Вторая Академия, существует. Моей интуиции хватает не только на преследование в гиперпространстве, и я уверен — это именно то, чего она хочет. Если ты будешь искать Вторую Академию, они узнают об этом и попытаются от тебя избавиться. Сделав это, они наверняка себя обнаружат. И тогда Мэр Бранно нападет на них.

— Как жаль, что твоя знаменитая интуиция молчала в тряпочку, когда Мэр Бранно задумала меня арестовать.

— Ну, знаешь, — покраснел Компор, — не всегда же она срабатывает…

— Теперь, однако, она тебе подсказывает, что Бранно собирается напасть на Вторую Академию? Она не осмелится.

— Думаю, осмелится. Но дело-то не в этом. Дело в том, что тебя бросили как приманку.

— Вот как?

— Да, вот так, клянусь всеми чёрными дырами, и не ищи Вторую Академию. Ей-то на тебя плевать, ей не будет жалко, что ты погибнешь, но мне не всё равно. Я чувствую себя виноватым, что всё так вышло, и мне не всё равно.

— Я тронут, — холодно сказал Тревайз. — Но видишь ли, в данный момент у меня другие интересы.

— Другие?

— Пелорат и я заняты поисками Земли — планеты, которую некоторые считают прародиной человечества. Так, Джен?

Пелорат кивнул:

— Да, это чисто научное предприятие — предмет моих давних изысканий.

Компор на мгновение опешил.

— Ищете Землю? Но зачем?

— Чтобы исследовать её, — ответил Пелорат. — Исследовать единственный мир, на котором развились люди — из низших форм жизни, по всей вероятности, а не прибыли туда, как во все остальные миры… Это будет потрясающее по своей уникальности исследование.

— Помимо того, — сообщил Тревайз, — не исключено, что в этом мире я сумею больше узнать о Второй Академии. Но это только вероятно.

Компор нахмурился:

— Но никакой Земли нет. Разве вы этого не знаете?

— Нет Земли? — Пелорат приготовился идти в атаку. — Вы хотите сказать, что нет планеты, откуда пошел род человеческий?

— О нет, конечно, когда-то Земля существовала. В этом нет сомнений. Но теперь никакой Земли нет. Нет населённой Земли. Она погибла!

Пелорат упрямо продолжал:

— Да, существуют такие предания…

— Погоди-ка, Джен, — прервал его Тревайз. — Откуда это тебе известно, Компор?

— Как это — откуда? Это моя родословная. Я же веду свой род из Сирианского Сектора, если мне будет позволено ещё раз упомянуть о своём происхождении, не задев тебя. Там все знают о Земле. Она находится в этом секторе, а это означает, что она не является субъектом Федерации Академии, и ею на Терминусе, естественно, никто не интересуется. Но, как бы то ни было, Земля находится именно там.

— Да, именно таково одно из предположений, — согласился Пелорат. — Этому вопросу в своё время было придано большое внимание, так называемой «Сирианской Альтернативе» — так это называлось во времена Империи.

— Это не альтернатива, — упрямо мотнул головой Компор. — Это факт.

Пелорат оседлал любимого конька.

— А что вы мне ответите, если я скажу, что мне известна масса мест в Галактике, которые обитающими в тех краях людьми называются или назывались «Землей»?

— Но это реальность, — возразил Компор. — Сирианский Сектор — самая древняя из обитаемых частей Галактики. Это известно всем.

— Да, сирианцы в этом клянутся, — без колебаний, убеждённо и несколько насмешливо сказал Пелорат.

Компор был обижен и задет не на шутку.

— Да нет же, говорю вам…

Тревайз требовательно проговорил:

— Скажи нам, что случилось с Землей. Ты говоришь, она больше не населена. Почему?

— Радиоактивность. Вся поверхность планеты жутко радиоактивна. Ядерная реакция вышла из-под контроля или были ядерные взрывы — точно не знаю, но только жизнь там невозможна.

Все трое некоторое время молча смотрели друг на друга. Компор решил, что для вящей убедительности нужно повторить ещё раз:

— Говорю вам: Земли не существует. И искать её бесполезно.

* * *

Нельзя было сказать, что выражение лица Джена Пелората сильно переменилось. Ни страсть, ни гнев не отразились на нём. Только глаза сощурились немного, но этого хватило, чтобы обычно бесстрастная его физиономия обрела черты решимости. Он был задет за живое.

Без тени привычной робости он спросил:

— Позвольте узнать, откуда у вас такие сведения?

— Я уже сказал, — ответил Компор. — Это связано с моей родословной.

— Не надо шутить, молодой человек. Вы Советник, а это означает, что родиться вы были должны в одном из миров, входящих в Федерацию Академии. Если не запамятовал, вы упомянули Смирну?

— Это верно.

— О какой же родословной вы толкуете? Не хотите же вы сказать, что сведения о Земле передались вам с сирианскими генами?

— Нет, я этого сказать не хочу, — обескураженно пробормотал Компор.

— Что же вы в таком случае хотите сказать?

По-видимому, Компор собирался с мыслями и ответил не сразу:

— Дело в том, что в моей семье есть книги по древней сирианской истории. Не генетическая наследственность, конечно, — историческое наследие. На людях мы об этом говорить не любим — такое не в интересах решивших посвятить себя политической карьере. У Тревайза на этот счёт другое мнение, но, поверьте мне, о своём истинном происхождении я упоминаю только в самом узком кругу.

В голосе Компора появился оттенок горечи и обиды.

— Теоретически все граждане Академии равны, но те, что родились в мирах, давно входящих в Федерацию, гораздо более равны, чем те, что родились в мирах, присоединившихся к ней в более позднее время. И уж менее всего к разряду равных относятся те, кому довелось появиться на свет за пределами Федерации. Ну да ладно. Дело в том, что я не только книги читал. Однажды мне довелось побывать в древних мирах… Эй, Тревайз, ты куда?

Тревайз в это время уже подходил к треугольному окну в противоположной стене зала. Оно было устроено так, чтобы лучше видеть небо и весь город в уменьшенном виде. Тревайз внимательно посмотрел вниз и вскоре вернулся на своё место.

— Забавный дизайн окна, — отметил он, усаживаясь в кресло. — Ты звал меня, Советник?

— Да. Помнишь, после окончания колледжа я отправился в путешествие?

— Сразу после выпуска? Как же, отлично помню. Мы тогда были друзья — водой не разлить. «Дружба до гроба». «Академия навсегда». «Вдвоем — хоть против всего мира». Ты отчалил в своё путешествие. Я, сгорая от патриотических порывов, поступил во Флот. Почему-то мне не захотелось полететь с тобой. Какое-то инстинктивное было нежелание. Жаль, что этот инстинкт не сохранился подольше.

Компор не ответил на вызов.

— Я побывал в Компореллоне, — сообщил он. — Семейная традиция гласила, что мои предки оттуда родом, по крайней мере, с отцовской стороны. В древности мы принадлежали к правящей фамилии — давно, когда Академия ещё не поглотила наш мир. Собственно, и фамилия моя происходит от названия этого мира, так принято считать у нас в семье. У звезды, вокруг которой обращается Компореллон, — древнее, поэтически звучащее имя — Эпсилон Эридана.

— Что оно означает? — поинтересовался Пелорат.

Компор покачал головой:

— Не знаю, имеет ли название какое-то значение. Просто традиция. Там до сих пор живут, уделяя страшно много внимания традициям. Это очень древний мир. И у живущих там есть длинные, подробные описания Земли, её истории, правда, говорить об этом там не слишком любят. У них какие-то предрассудки на этот счёт. Всякий раз, собираясь заговорить о Земле и просто произнести это слово, они воздевают руки к небесам и скрещивают указательный и средний пальцы, чтобы избежать несчастья.

— Вы рассказали кому-нибудь об этом, когда вернулись?

— Ну что вы, конечно, нет. Кого бы это заинтересовало? Рассказывать кому-то местные байки? Вот уж спасибо! Я мечтал о политической карьере, и последнее, чего мне хотелось, так это подчеркивать, откуда я родом.

— Как насчёт спутника? Можете описать спутник Земли? — неожиданно резко спросил Пелорат.

Компор удивленно приподнял брови:

— Спутник? Я об этом ничего не знаю.

— Есть у неё спутник или нет?

— Не припомню, чтобы я читал или слышал о таком. Но думаю, если вы заглянете в компореллонские книги, то сможете это выяснить.

— Но вам ничего не известно?

— Насчёт спутника? Нет, не припоминаю.

— Хм-хм… А как вышло, что Земля стала радиоактивной? — Компор молча покачал головой. — Подумайте, может быть, припомните хоть что-нибудь.

— Это было семь лет назад, Профессор. Я же не знал, что настанет день и вы спросите меня об этом. Была, правда, одна легенда, то есть там считали, что это подлинная история…

— Что за легенда?

— Что-то вроде того, что Земля была радиоактивна, подвергнута остракизму и обманута Империей, население её пришло к упадку, и она каким-то образом собиралась разрушить Империю — что-то в таком роде.

— Один умирающий мир грозил всей Империи? — скептически спросил Тревайз.

— Но я же сказал — это легенда. И потом, я подробностей не помню. Вроде бы там упоминался Бел Арвардан.

— Кто он был такой? — потребовал Тревайз.

— Реально существовавший человек. Это я выяснял как раз. Помешанный на истории Галактики археолог в первые века Империи. Он утверждал, что Земля находится в Сирианском Секторе.

— Мне знакомо это имя, — кивнул Пелорат.

— Он — народный герой Компореллона. Послушайте, если вы действительно интересуетесь подобными вещами, почему бы вам не отправиться в Компореллон? Тут торчать нет никакого смысла.

Пелорат спросил:

— Но всё-таки что там говорилось — каким образом Земля угрожала Империи?

— Не знаю. Не помню, — несколько раздражённо ответил Компор.

— Сама радиация имела к этому какое-то отношение?

— Не знаю. В некоторых преданиях упоминался ещё какой-то властелин умов, родившийся якобы на Земле, — Синапсифайер или что-то в этом роде.

— Создавал сверхразум? — спросил Пелорат тоном глубокого недоверия.

— Кто знает? Помню только, что вроде бы затея эта не удалась. Люди становились очень умными и рано умирали.

Тревайз сказал:

— Это, вероятно, моралите — сказочка с моралью. Лучшее — враг хорошего.

Пелорат сердито повернулся к Тревайзу:

— Ты много знаешь о нравоучительных историях?

Тревайз удивленно вздернул брови:

— У нас разные интересы, Джен, но это не означает, что я безграмотен.

— Что ещё вам известно о том, кого вы назвали Синапсифайером, Советник Компор? — обратился к Компору Пелорат.

— Ничего, и у меня нет намерений долее подвергаться перекрестному допросу. Послушай, Тревайз, я следил за тобой по приказу Мэра. У меня не было распоряжений входить с тобой в личный контакт. Сделал я это только для того, чтобы предупредить, что за тобой слежка, и чтобы сказать тебе: ты послан для того, чтобы выполнить цель Мэра, какова бы она ни была. Больше я ничего обсуждать с тобой не собирался, просто оба вы меня несказанно удивили разговором о Земле. Но я повторю: что бы и когда бы ни существовало, теперь всё в прошлом — Бел Арвардан, Синапсифайер… Повторяю: Земля — мертвый мир. Настойчиво рекомендую вам отправиться в Компореллон, если уж это всё вас так сильно интересует. А отсюда вам лучше улететь.

— Ага, а ты самым добросовестным образом доложишь Мэру, что мы отправились в Компореллон, а потом отправишься туда за нами, чтобы лично в этом убедиться. А может быть, Мэр уже знает? Может быть, она с тобой старательно всё отрепетировала, и вы по десять раз хором повторили каждое слово из тех, что ты тут наговорил? Может быть, ей как раз очень нужно, чтобы мы полетели именно в Компореллон? Что скажешь, а?

Компор сильно побледнел. Он встал и, с трудом подбирая слова, проговорил:

— Я пытался объяснить. Хотел помочь. Видимо, не стоило. Можешь катиться ко всем чертям, Тревайз.

Резко развернувшись на каблуках, он быстро, не оглядываясь, ушёл.

Пелорат несколько смутился.

— Голан, дружочек, ты, пожалуй, был с ним не слишком тактичен. А мне кажется, я бы сумел ещё кое-что у него выспросить.

— Нет. Не сумел бы, — печально отозвался Голан. — Ничегошеньки ты бы от него не узнал, кроме того, что он сам был готов рассказать. Джен, ты не знаешь, что это за человек. И я сам до сегодняшнего дня не знал, кто он такой.

* * *

Тревайз замолчал надолго. Он сидел в кресле не шевелясь, погрузившись в раздумья. Пелорат долго не решался побеспокоить его.

Наконец Пелорат собрался с духом и спросил:

— Мы так и будем всю ночь тут сидеть, Голан?

Тревайз отсутствующим взглядом посмотрел на спутника.

— Что? А, ты прав, пойдём отсюда. Лучше пойдём куда-нибудь, где есть народ. Пошли!

Пелорат встал.

— Вряд ли — это я насчёт народа. Компор сказал, что сегодня у них тут День Медитации.

— Он так сказал? Ну-ну. Скажи, на дороге было движение, когда мы ехали сюда?

— Да, пожалуй, было кое-какое.

— Вот именно. А когда в город въехали, разве на улицах было пусто?

— Не очень… Но всё-таки тут почти никого нет, это ты должен признать.

— Вот-вот. Это не давало мне покоя. Ну пошли, Джен, а то я голоден как волк. Надо разыскать приличное заведение, чтобы вкусно поесть. Можем себе позволить даже некоторые излишества в виде какого-нибудь экзотического сейшельского блюда. Ну а если оно вызовет у нас слишком сильное нервное напряжение, слопаем чего-нибудь стандартного галактического. Ну, вперёд, а когда мы будем в надёжном окружении людей, я тебе расскажу, что же на самом деле случилось — как мне кажется.

* * *

Тревайз прислонился к спинке стула. На лице его было написано удовольствие. Он действительно наслаждался новыми впечатлениями. Ресторанчик по меркам Терминуса оказался совсем недорогим, но удивительно уютным. Ну, например, обогревался он частично открытым огнем, на котором прямо на глазах посетителей готовили пищу. Мясо подавали обжаренным кусочками, приправленными разнообразными пикантными соусами. А брать кусочки полагалось руками; дабы не обжечь пальцы, нужно было заворачивать мясо в мягкие, нежные зеленые листья — на ощупь листья были холодные, влажные, с тонким мятным ароматом. В общем, завернул мясо в листик — и в рот. Официант во всех деталях, на словах и жестами, объяснил нашим путешественникам, как это проделывать. Вероятно, ему частенько доводилось иметь дело с иностранцами, поэтому он только отечески улыбался, наблюдая, как Пелорат и Тревайз тоскливо поглядывают на куски мяса, от которых валил густой пар, и выказал искреннюю радость, когда на лицах обоих посетителей отразилось понимание и удовлетворение — мясо, обернутое листьями, не обжигало.

— Восхитительно! — сказал Тревайз. — Я заказал вторую порцию.

Пелорат последовал его примеру.

Когда был подан похожий на губку, чуть сладковатый десерт и кофе с едва заметным привкусом карамели, они с сомнением покачали головой и добавили в кофе сиропа. Тут уж официант с сомнением покачал головой.

— А что же всё-таки произошло в Туристическом Центре? — спросил Пелорат.

— Ты про Компора?

— Не знаю. Просто ты обещал объяснить.

Тревайз осмотрелся. Столик, за которым они сидели, стоял в нише, и в каком-то смысле они были отделены от других посетителей, которых, надо сказать, в ресторане было немало. Общий звук голосов давал прекрасную возможность говорить о чём угодно.

Тревайз вполголоса задал вопрос:

— Не странно ли, что он тащился за нами до Сейшелла?

— Он сказал, что ему помогли его интуитивные способности.

— Что правда, то правда — он действительно в колледже был чемпионом по гиперпространственному преследованию. В его способностях я до сегодняшнего дня не сомневался. Вполне можно допустить, что один человек, обладая определённым мастерством и опытом, зная кое-какие исходные параметры, может определить, как и куда прыгнет другой и где после Прыжка окажется. Но я не могу понять, как можно вычислить, где окажется преследуемый после серии Прыжков. Готовишься ведь только к первому, а все остальные выполняет компьютер. Следящий может оценить и определить траекторию лишь первого Прыжка, но как он может понять, что в это время творится внутри компьютера?

— Но он сделал это, Голан.

— Сделал, вот именно. И добиться этого он мог единственным способом — он заранее знал, куда мы направляемся. Знал, а не вычислил.

Пелорат подумал и сказал:

— Невозможно. Совершенно невозможно, мой мальчик. Откуда ему было знать? Мы сами не знали, куда полетим, пока не взошли на борт «Далекой Звезды».

— То-то и оно, ну а как тебе нравится этот День Медитации?

— Компор не солгал нам. Я спросил у официанта, и тот сказал, что сегодня действительно такой день. Ты же сам слышал.

— Да, он так сказал, но не сказал же он, что ресторан закрыт? На самом деле он сказал примерно вот что: «Сейшелл-Сити не вымирает. Да, люди на планете медитируют, но только не в большом городе, где все просвещенные, неотсталые. Это в маленьких городках так. В общем, городской транспорт работает, и на улицах людно — ну, может, не так, как в обычные дни». Вот так он сказал.

— Но, Голан, в Туристический Центр никто не пришел, пока мы там были. Я же видел — никто.

— Я это тоже заметил. Во время беседы с Компором, если помнишь, я встал и подошел к окну и увидел, что на прилегающих к Центру улицах полно народу и автомобилей, и всё-таки ни одна душа в Центр не заглянула. День Медитации — замечательное прикрытие. Мне бы и в голову не пришло подвергать сомнению столь счастливую случайность, позволившую нам побеседовать наедине, если бы я заранее не настроился не верить ни одному слову этого сынка двоих чужеземцев.

— Что же тогда всё это значит? — недоумевающе спросил Пелорат.

— Я думаю, Джен, всё предельно просто. Что мы имеем? Мы имеем человека, который знает, куда мы отправимся, стоит нам только подумать об этом; человека, способного превратить бойкое общественное место в необитаемое для того, чтобы переговорить с кем-то с глазу на глаз.

— Ты хочешь убедить меня в том, что он способен творить чудеса?

— Конечно. Ничего нет удивительного, если Компор — агент Второй Академии и способен управлять сознанием кого угодно, если он способен прочесть мои и твои мысли, находясь в корабле, далеко отстоящем от нашего, если может без труда прошмыгнуть мимо таможенников, если может совершить посадку с помощью гравитационного двигателя, и при этом пограничная служба даже не отваживается предложить ему направляющий радиолуч, если он может настроить сознание людей таким образом, что они не войдут туда, куда хотели бы войти, если ему в этом месте вздумалось с кем-то переговорить с глазу на глаз… Могу повторить всё в обратном порядке, — всё более печально продолжал Тревайз, — от этого, клянусь, ничего не изменится. Я действительно не летал с ним тогда, после колледжа. Помню, что не захотел. Но не под его ли влиянием не захотел? Наверное, он должен был лететь один. Но куда он летал на самом деле, вот вопрос.

Пелорат отодвинул в сторону стоявшие перед ним тарелки, будто чистое пространство нужно было ему, чтобы лучше сосредоточиться. Оказалось, что только этого и ждал самодвижущийся столик — он тут же подкатился к их столу и подождал, пока на него составят использованную посуду, после чего бесшумно откатился.

— Но это безумие! — прошептал Пелорат. — На самом деле ничего неслучилось такого, что не могло бы произойти естественным путем. Это всегда так. Стоит только в голову прокрасться мысли о том, что кто-то управляет естественным ходом событий, как начинаешь всё этим объяснять и никогда не обретешь настоящей уверенности. Послушай, дружочек, это всё условно и зависит от интерпретации. Не поддавайся паранойе.

— Поддаваться благодушию я тоже не собираюсь.

— Ну давай посмотрим на всё логически. Допустим, он — агент Второй Академии. Зачем ему понадобилось рисковать и вызывать у нас подозрения, опустошая Туристический Центр? Что он такого сказал важного, чтобы этого не могли услышать посторонние, которые всё равно были бы заняты своими делами?

— На это ответить легко, Джен. Ему нужно было держать наши с тобой сознания под пристальным наблюдением, вблизи, и он не хотел, чтобы сознания других людей ему помешали.

— Это опять-таки всего лишь твоя интерпретация. Мне кажется, ничего такого особенного он нам не сказал. И вполне логично допустить, что цель разговора была именно такова, как он сказал: объяснить случившееся, извиниться за это и предупредить о грозящей нам опасности. Зачем залезать в дебри?

На дальнем краю стола загорелась щелочка приёма кредитных карточек. Тревайз порылся в сумке и вытащил кредитную карточку, выданную в Академии, — она годилась для расчётов по всей Галактике — и опустил её в щель. Расчёт занял несколько мгновений, но Тревайз с врожденной предосторожностью проверил, какая сумма осталась за вычетом причитавшейся за еду, и только тогда убрал карточку в сумку.

Более пристально оглядев теперь уже немногочисленных посетителей ресторанчика, он переспросил полушёпотом:

— Зачем лезть в дебри? Зачем? Это не всё, о чём он говорил, Джен. Ещё он говорил о Земле. Он утверждал, что она погибла, и самым настоятельным образом советовал нам не искать её, а лететь в Компореллон. Полетим?

— Я как раз об этом и думал, Голан, — признался Пелорат.

— Что, готов лететь туда?

— Ну, сюда мы можем вернуться после того, как обследуем Сирианский Сектор.

— Ну-ну. А тебе не кажется, что вся цель встречи с нами как раз и состояла в том, чтобы увести нас подальше от Сейшелла? Выкинуть куда угодно, лишь бы только нас тут не было?

— Но зачем?

— Не знаю. Послушай: они ожидали, что мы отправимся на Трентор. Ты этого хотел безумно, и очень может быть, что именно на это они и рассчитывали. Отправившись на Сейшелл, я спутал их карты. Возможно, этого они как раз хотели меньше всего, и теперь им остаётся одно — попытаться отправить нас отсюда куда подальше.

Пелорат был просто убит.

— Но, Голан, зачем им это? Ты только делаешь заявления и ничего не объясняешь. Чем мы им можем помешать на Сейшелле?

— Не знаю, Джен, но мне вполне достаточно того, что они нас тут не хотят. Именно поэтому я остаюсь здесь. И улетать не собираюсь.

— Но… Но… Послушай, Голан, если бы Вторая Академия хотела, чтобы мы улетели отсюда, разве они не могли бы просто настроить наше сознание таким образом, чтобы мы сами захотели улететь?

— Ну, раз уж ты сам об этом заговорил… разве кое-что в этом смысле им не удалось провернуть? — Тревайз прищурился и в упор посмотрел на Пелората. — Ну говори: разве ты не хочешь улететь?

Пелорат ответил Тревайзу удивленным взглядом:

— Но… в общем, мне кажется, что это как бы не лишено определённого смысла…

— Естественно, кажется, раз на тебя определённым образом повлияли.

— Но я не…

— Естественно, ты будешь с пеной у рта клясться, что ничего не было, раз это было.

Пелорат пожал плечами:

— Знаешь, когда ты так говоришь, нет смысла доказывать обратное. И что ты собираешься делать?

— Останусь на Сейшелле. И ты тоже. Без меня тебе с кораблем не управиться, поэтому если Компору и удалось тебя обработать, не того он, голубчик, обработал, кого надо.

— Очень хорошо, Голан. Давай останемся здесь, пока у нас не возникает независимых причин улететь. Самое худшее для нас, так мне, по крайней мере, кажется, это потерять друг друга. Послушай, дружочек, если бы меня, как ты выразился, «обработали», разве я смог бы сейчас сидеть тут с тобой и говорить так, как говорю?

Тревайз лишь на мгновение задумался и порывисто протянул руку товарищу, улыбаясь:

— О’кей, Джен. А теперь пошли на корабль. Завтра стартуем. Если получится.

* * *

Самого момента, когда его завербовали, Мунн Ли Компор не помнил. Во-первых, он тогда был совсем ребенок, а во-вторых, агенты Второй Академии старались не оставлять следов.

Компор был Наблюдателем — должность для Второй Академии очень важная.

Это означало, что Компор был обучен основным принципам менталики и мог на определённом уровне общаться с сотрудниками Второй Академии на их языке, стоя, однако, на самой низкой ступени иерархической лестницы. Он умел «читать» сознания, но манипулировать ими не мог. Этому его не обучали. Его обязанностью было наблюдение, а не какая-либо активная деятельность.

В лучшем случае его должность тянула на второй класс, но против этого он нисколько не возражал. Его устраивала собственная роль в схеме событий.

В первые века своего существования Вторая Академия переоценивала свои возможности. Тогда полагали, что горстка её сотрудников способна без особого труда справиться со всей Галактикой, что сохранение Плана Селдона потребует лишь случайных по большинству прикосновений в отдельных местах.

Мул излечил Вторую Академию от этих заблуждений. Он поймал её (и Первую тоже, хотя это было и не так важно) врасплох, и обе Академии оказались совершенно беспомощными. Пять лет миновало, прежде чем была найдена возможность организовать контратаку, да и удалась она лишь ценой жизни некоторых сотрудников.

Полное выздоровление наступило только при Приме Пальвере. Нелегко дались ему принятые им меры. Он решил, что действия Второй Академии должны осуществляться целенаправленно и безгранично широко, но при этом опасность её нечаянного обнаружения должна быть снижена до минимума. С этой целью он учредил институт Наблюдателей.

Компор не знал, сколько всего Наблюдателей в Галактике, не знал, и сколько их на Терминусе. И не должен был знать. В идеале никакие два Наблюдателя не должны были знать друг друга, чтобы гибель одного из них не повлекла за собой гибели второго. Все связи осуществлялись через высший эшелон на Тренторе.

Конечно, по-человечески Компор не был лишен амбиций и мечтал когда-нибудь побывать на Тренторе. Он знал, что это маловероятно, но знал также, что в редких, исключительно редких случаях Наблюдателей вызывают на Трентор и повышают в должности. Но случаев таких было очень мало. Качества, которыми было положено обладать хорошему Наблюдателю, совсем не те, что были нужны для работы за Столом.

Ну, например — существовал Гендибаль, и был он на целых четыре года моложе Компора. Скорее всего, завербован он был в столь же нежном возрасте, что и Компор, но он сразу был взят на Трентор, и теперь он был Оратором. Компор отлично понимал почему. В последнее время он довольно часто контактировал с этим молодым человеком и имел возможность ощутить силу его сознания. В схватке с ним Компор бы и секунды не продержался.

На самом деле о том, что положение его не слишком высоко, Компор задумывался нечасто. В конце концов, думал он (и, наверное, так думали многие Наблюдатели), статус его невелик только по меркам Трентора. А в своих мирах, в нементальных сообществах Наблюдателям было довольно просто достичь высокого положения.

Компор, например, без особых хлопот учился в привилегированных учебных заведениях, вращался в прекрасных компаниях. Используя знания в области менталики на самом примитивном уровне, он усиливал свои природные интуитивные способности (а именно развитая интуиция стала причиной его вербовки, в этом он был уверен), ну, например, стал звездой колледжа в гиперпространственном преследовании. Преуспев в колледже, он обрел возможность шагнуть на первую ступень политической карьеры. Вот закончится теперешний кризис, кто знает, как высоко ему суждено шагнуть!

Если кризис разрешится успешно — а он наверняка разрешится именно так, — разве не вспомнят, что именно Компор первым обратил внимание на Тревайза, но не человека Тревайза — это мог сделать любой, — а исключительно на его сознание?

С Тревайзом Компор познакомился в колледже и поначалу видел в нём лишь веселого и неглупого приятеля. Но в одно прекрасное утро Компор очнулся от забытья и с горечью яви, захлестнувшей от края до края несуществующую страну полусна, осознал, что ему нестерпимо жаль, что Тревайз не завербован и никогда не будет завербован.

Это было невозможно в принципе, потому что Тревайз родился на Терминусе, а не был, как Компор, уроженцем другого мира. Но даже если оставить это в стороне, всё равно уже было слишком поздно. Только юное, гибкое сознание годилось для обучения менталике, а болезненное внедрение этого искусства (это скорее всё-таки было искусство, а не наука) во взрослый мозг, отягощенный накопленными представлениями, утративший гибкость и податливость, применялось лишь в течение жизни первых двух поколений после Селдона.

Но почему, почему, если Тревайз не годился для вербовки по первому признаку и давно вышел из возраста по второму, почему Компор вообще задумывался об этом?

При первой же встрече с Тревайзом Компор проник в его сознание более глубоко и понял причину своих мучений. Сознание Тревайза было совершенно особенным, было в нём что-то такое, что не укладывалось в рамки полученного Компором образования. Снова и снова оно ускользало от Компора. Он продолжал изучать сознание Тревайза и обнаруживал пропасти — нет, не настоящие пропасти, а участки, куда Компор просто не мог проникнуть.

Компор не знал, что это значит на самом деле, и принялся следить за поведением Тревайза в свете этой загадки. Скоро он заметил, что Тревайз способен принимать безошибочные решения в ситуациях, явно не изобиловавших количеством необходимой информации.

Была ли тут какая-то связь с обнаруженными Компором пропастями? Он не знал, знал лишь, что это за пределами его собственных способностей в области менталики — не исключено, что и Стол Ораторов не одолел бы этой задачи. Тяжелы были раздумья Компора — он думал, что, вероятно, способности принимать решения, природа самой этой способности неизвестны даже самому Тревайзу, что Тревайз мог бы…

Что мог бы сделать Тревайз? Знаний Компору явно недоставало. Порой ему казалось, что он почти ухватил конец ниточки, которая выведет его на верное решение, но ниточка ускользала. Всего лишь интуитивная догадка: Тревайз потенциально мог быть личностью, от которой многое зависело.

Компор не мог отбросить в сторону вероятность того, что это так и есть, и решил рискнуть. В конце концов, если он окажется прав…

Теперь, вспоминая о пережитом, он просто удивлялся, как ему хватило мужества, самообладания продолжать свои попытки. Он не мог проникнуть за административные барьеры, которыми, как колючей проволокой, был окружен Стол Ораторов. Ему грозила полная потеря репутации. Он отчаянно пытался пробиться хотя бы к самому младшему из членов Стола, и наконец на его призыв ответил Гендибаль.

Гендибаль терпеливо выслушал Компора, и с той поры между ними установились совершенно особые отношения. Следуя указаниям Гендибаля, Компор сохранил отношения с Тревайзом; повинуясь Гендибалю, Компор выстроил цепочку событий, которые в конце концов привели к ссылке Тревайза. Именно благодаря Гендибалю к Компору вернулись слабые надежды на повышение в должности на Тренторе.

Однако все приготовления были рассчитаны на то, чтобы заманить Тревайза на Трентор. Отказ его от этого маршрута застал Компора врасплох. Видимо, думал он, это не было предусмотрено и Гендибалем.

Как бы то ни было, теперь Гендибаль торопился к месту событий. Компор понимал, что кризис углубляется.

Сигнал Компора понесся через гиперпространство.

* * *

Прикосновение к сознанию разбудило Гендибаля. Никакого раздражения он не ощутил — сигнал воздействовал непосредственно на центр сна головного мозга.

Проснулся, сел в кровати. Упавшая простыня обнажила его тренированный, с мягкими очертаниями мускулов торс. Гендибаль сразу узнал, кто его вызывает, — различия в менталике столь же выразительны, как различия в звучании голосов для тех, кто привык общаться звуками.

Гендибаль ответил на сигнал и спросил, можно ли выйти на связь чуть позже. Ответ был: «Срочности нет».

Затем размеренно, не спеша он принялся за обычные утренние дела. Гендибаль ещё стоял под душем, когда решил, что пора возобновить связь.

— Компор?

— Да, Оратор.

— Вы говорили с Тревайзом и его спутником?

— Пелоратом. Его зовут Джен Пелорат. Да, Оратор.

— Хорошо. Подождите ещё пять минут, я настрою визуальную связь.

По пути в отсек управления Гендибаль столкнулся с Сурой Нови. Она смотрела на него вопросительно и готова была заговорить, но он прижал палец к губам, и она немедленно повиновалась. Гендибаль всё ещё чувствовал себя неловко рядом с ней — чересчур сильно её сознание излучало преклонение перед ним, обожание. Он надеялся со временем к этому привыкнуть.

Тонкая нить соединяла их сознания постоянно, и теперь никто не смог бы принести вреда сознанию Гендибаля, не оставив для начала следа в сознании Нови. Гендибаль испытывал поистине эстетическое наслаждение, любуясь время от времени удивительной красотой и симметрией сознания этой простой женщины. Он был благодарен судьбе за тот благородный порыв, что овладел им, когда они стояли вдвоем у стен Университета, за то, что случай привел Нови к нему именно тогда, когда это было так нужно.

— Компор, — сказал Гендибаль.

— Да, Оратор.

— Расслабьтесь, пожалуйста. Я должен изучить ваше сознание. Прошу не обижаться на меня.

— Как вам будет угодно, Оратор. Могу я поинтересоваться, с какой целью?

— Чтобы убедиться, что ваше сознание не затронуто.

— Я знаю, Оратор, что у вас за Столом, — сказал Компор, — есть политические противники, но, конечно же, никто из них…

— Не размышляйте, Компор. Расслабьтесь… Так… Нет, с вами всё в порядке. А теперь, если вы мне немного поможете, мы наладим визуальный контакт.

То, что произошло затем, в общем и целом можно было счесть иллюзией, обманом зрения, поскольку никто, кроме обладающего ментальной тренировкой сотрудника Второй Академии, не смог бы увидеть ровным счётом ничего как глазами, так и выявить что-либо с помощью какого-то физического прибора.

Происходило конструирование внешности собеседника по контурам сознания. Даже лучшим менталистам удавалось создавать туманные, размытые очертания. Лицо Компора появилось перед Гендибалем, окутанное легкой дымкой. Он знал, что Компор видит сейчас его точно так же.

Добавление к ментальному контакту физической силы гиперволн создавало у собеседников иллюзию беседы с глазу на глаз, в то время как их разделяли тысячи парсеков. Корабль Гендибаля был оборудован соответствующим устройством.

Видеоменталика имела свои преимущества. Главное состояло в том, что никакими имеющимися в распоряжении Первой Академии приборами её нельзя было выявить. Кроме того, визуальное созерцание собеседника сообщало ментальной связи законченность, отточенность.

Что же касается Анти-Мулов — ну что ж, для того чтобы удостовериться, что никто не вмешивается в разговор, достаточно было самого чувствительного прибора — чистого сознания Нови.

— Передайте мне дословно, Компор, — потребовал Гендибаль, — ваш разговор с Тревайзом и этим… Пелоратом. Всё в точности, до уровня сознания.

— Хорошо, Оратор.

Пересказ не занял много времени. Комбинирование звуков, мимики и менталики значительно сокращало время беседы, и объём информации передавался гораздо больший, чем при обычном разговоре.

Гендибаль был весь внимание. В ментовидении не было мелочей, ничего нельзя было упустить. При общении вблизи, даже при физическом гипервидении на расстоянии многих парсеков, можно было позволить себе роскошь что-то упустить из избыточных битов информации, не пропустив самого главного.

Дымка ментовидения создавала абсолютную безопасность общения ценой утраты этой роскоши.

От инструкторов к студентам из поколения в поколение на Тренторе переходили ужасные истории, сочинявшиеся специально для того, чтобы вселить в души юных, начинающих понятие сверхважности концентрации внимания. История, которую рассказывали чаще остальных, была, конечно, наименее реальной. Повествовала она о том времени, когда Мул добился самых первых успехов — ещё до захвата им Калгана. Тогда якобы один младший сотрудник Второй Академии получил сообщение, и в сознании у него не отразилось ничего, кроме фразы «похожее на лошадь животное», поскольку он упустил тончайший оттенок значения в сообщении, где говорилось о том, что это — кличка. Этот сотрудник, ничтоже сумняшеся, решил, что сообщению такому не стоит придавать особого значения, и не стал передавать его на Трентор. К тому времени, когда поступило следующее сообщение, было уже слишком поздно действовать немедленно, и пришлось пережить пять горьких лет.

На самом деле, конечно, ничего такого и в помине не было, но это было неважно. История производила убийственное впечатление и служила своей цели: убедить любого студента в важности интенсивной концентрации.

Гендибаль до сих пор не забыл, как в студенческие годы совершил ошибку при ментальном приёме и сам счел её незначительной и допустимой. Его учитель — старик Кендест, тиран до самой глубины серого вещества мозга — ехидно хихикнул тогда и поинтересовался: «Животное, похожее на лошадь, студент Гендибаль?» Гендибаль был готов сквозь землю провалиться от стыда.

Компор закончил пересказ разговора.

Гендибаль попросил:

— Оцените, пожалуйста, реакцию Тревайза. Вы знаете его лучше, чем я или кто-либо другой.

Компор ответил:

— Тут всё просто. Ментальные причины налицо. Он думает, что мои слова и действия отражают моё непреодолимое желание отправить его на Трентор, в Сирианский Сектор — куда угодно, только не туда, куда он собрался отправиться. По моему мнению, это означает, что он из одного упрямства останется там, где находится, и полетит туда, куда хочет. Поскольку он считает, что его интересы диаметрально противоположны моим, он поступит именно так.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно уверен.

Подумав, Гендибаль решил, что Компор прав.

— Я доволен вами, — сказал он. — Вы хорошо поработали. Ваша история о радиоактивной гибели Земли была выдумана исключительно удачно — это вызвало в сознании собеседников адекватную реакцию без необходимости прямой манипуляции. Похвально.

Компор некоторое время боролся сам с собой. Наконец он сказал:

— Оратор, я недостоин вашей похвалы. Я не придумывал эту историю. Это правда. Планета под названием Земля действительно находится в Сирианском Секторе, и её действительно считают прародиной человечества. Она радиоактивна — либо с самого начала была такой, либо стала такой впоследствии, и радиоактивность там нарастала. В конце концов планета погибла. На самом деле там было изобретено устройство для усиления активности мозговой деятельности, но это ни к чему не привело. У меня на родине эта информация считается достоверной.

— Вот как? Забавно, — откликнулся Гендибаль, не слишком веря истинности сказанного Компором. — Что ж, тем лучше, если это правда. Солгать с той же долей искренности невозможно. Однажды Прим Пальвер сказал: «Чем больше ложь похожа на правду, тем лучше, и лучшая ложь — правда!»

— Я ещё кое-что должен сообщить вам, Оратор, — сказал Компор. — Действуя в соответствии с распоряжениями удержать Тревайза в Сейшельском Секторе любой ценой, я, видимо, зашел слишком далеко, и теперь он подозревает, что я — агент Второй Академии.

Гендибаль кивнул:

— Полагаю, в данных обстоятельствах это неизбежно. Вторая Академия — его мономания, и он склонен видеть её даже там, где её нет. Нужно просто учесть это.

— Оратор, если так необходимо удержать Тревайза здесь, пока вы сюда доберётесь, дело бы значительно упростилось, если бы я вылетел вам навстречу, принял вас на борт моего корабля и доставил сюда. Это займет не более одного дня…

— Нет, Наблюдатель, — резко оборвал его Гендибаль. — Этого делать не следует. Люди на Терминусе знают, где вы находитесь. На вашем корабле находится гиперреле, которое вам не удалось уничтожить. Так?

— Так, Оратор.

— Если на Терминусе знают, что вы приземлились на Сейшелле, значит, об этом знает посол Академии. Знает он также, что на Сейшелле находится Тревайз. Ваше гиперреле сообщит на Терминус о том, что вы вылетели с Сейшелла в определённую точку на сотни парсеков от планеты и вернулись обратно. Сообщив об этом на Терминус, посол не преминет, однако, указать, что Тревайз остался в пределах Сейшельского Сектора. Сколько догадок промелькнет из-за этого у людей с Терминуса! Мэр Терминуса — жестокая женщина, и меньше всего нам хотелось бы задавать ей странные загадки. Мы не хотим, чтобы она выслала сюда бригаду Флота. Рисковать не стоит, Компор.

— Со всем уважением, Оратор, — почтительно обратился к Гендибалю Компор. — Но какие причины у нас бояться Флота, если мы можем воздействовать на сознание командующего?

— Как бы мало ни было причин, всё равно гораздо безопаснее, если Флота тут не будет. Оставайтесь на месте, Наблюдатель. Когда я доберусь, я перейду в ваш корабль, и тогда…

— И тогда, Оратор?

— Тогда я всё возьму на себя.

* * *

Ментовизионная связь с Компором прекратилась, а Гендибаль всё сидел неподвижно, погруженный в раздумья. Шли минуты за минутами.

Долог оказался этот путь к Сейшеллу, ох как долог и в буквальном смысле, поскольку его корабль по техническим характеристикам не шел ни в какое сравнение с кораблем Компора, и в переносном — сообщения о Тревайзе шли уже целых десять лет.

Да, в свете последних событий у Гендибаля не было никаких сомнений в том, сколь ценным приобретением для Второй Академии мог бы стать этот человек, если бы со времен Прима Пальвера не практиковалась политика жесткой неприкосновенности Терминуса.

Трудно сосчитать, скольких потенциальных сотрудников лишилась за последнее столетие Вторая Академия. Возможности оценивать ментальные способности каждого из квадриллионов людей, живущих в Галактике, не было. Но ни один из этих людей не шел ни в какое сравнение с Тревайзом — он, и только он мог оказаться в такое время в таком месте…

Гендибаль с горечью покачал головой. Нет, нельзя, нельзя было упускать Тревайза, списывать его со счетов, где бы он ни родился, хотя бы даже на Терминусе. Честь и хвала Наблюдателю Компору за то, что вовремя заметил Тревайза, хотя тот уже тогда по возрасту не годился для вербовки.

Теперь Тревайз не годился ни по какой статье — для обучения, тренировки он был слишком стар, но по-прежнему обладал колоссальной интуицией, талантом принимать решения, делать выводы на основании предельного минимума информации и чего-то ещё… чего-то ещё…

Старик Шендесс заметил это; несмотря на всю свою усталость и апатию, он был-таки неплохим Оратором — он разглядел нечто необычное в Тревайзе, не располагая всеми теми сведениями, что накопились у Гендибаля за долгое время. Шендесс решил, что ключ к разрешению кризиса — в руках Тревайза.

Почему Тревайз на Сейшелле? Какие у него намерения? Чем он занимается?

А трогать его было нельзя! В этом у Гендибаля не было сомнений. До тех пор пока роль Тревайза не будет выяснена окончательно, к сознанию его нельзя прикасаться никоим образом. Кто бы ни были, что бы собой ни представляли Анти-Мулы, один неверный шаг, одно неловкое движение в сторону Тревайза могли погубить всё дело.

В раздумья Гендибаля вмешалось прикосновение чьего-то сознания, и он раздражённо отмахнулся от него, как будто пытался отогнать надоедливую тренторианскую мошку — разумом, конечно, а не рукой. Но тут же почувствовал, что этому сознанию больно, встрепенулся и поднял глаза.

Сура Нови стояла перед ним, прижав руку ко лбу.

— Простить меня, Господин, мой голова сильно заболеть вдруг.

Гендибалю стало стыдно.

— Прости, Нови. Я не думал… то есть, наоборот, я слишком сильно задумался.

И он нежно, ласково разгладил складки тревоги и боли на ткани её сознания.

Нови просияла:

— Уже всё пройти. Добрый звук ваших слов, Господин, мне хорошо очень помогает.

— Ну и хорошо, — улыбнулся Гендибаль. — Что-нибудь случилось? Зачем ты пришла? — спросил он, отказавшись выяснять причину сам. Всё меньше хотелось ему переступать эту грань.

Нови растерялась и слегка склонила голову.

— Я быть не понимать. Вы быть смотреть никуда, делать звуки, и ваше лицо так дёргаться… И я стоять тут и думать, может, вы заболеть, и я не знать, что мне делать.

Страх, озабоченность или какие-то ещё эмоции снова исказили симметрию сознания Нови. Гендибалю так нравилось зрелище безмятежности и спокойствия разума Нови, но ему опять стало неловко вмешиваться извне; она сказала, что сами его слова, сам звук его голоса успокаивают её — пусть так и будет.

— Нови, — спросил он, — почему мне нельзя звать тебя Сурой?

Лицо её озарилось ужасом, глаза сверкнули.

— О Господин, не быть так делать!

— Но Руфирант звал тебя так в тот день, когда мы познакомились. Теперь мы с тобой хорошо знакомы, и…

— Я быть хорошо знать, как он называть меня, Господин. Так быть мужчина звать женщина, у которой не быть мужчина, которая не иметь жениха, на которую никто не смотреть. Тогда такая женщина называть первый имя. Мне быть лучше, если меня вы называть «Нови», и я быть гордый, когда вы звать меня так. Пусть у меня не быть никакой мужчина сейчас, зато у меня быть Господин, и я очень довольная быть. Я надеяться, вам не быть сильно трудно звать меня Нови.

— Не трудно, Нови, конечно.

Сознание её стало гладким, бархатистым, и Гендибаль обрадовался. Слишком обрадовался. А следовало ли?

Несколько стыдливо он вспомнил о том, что простая женщина из Первой Академии, Байта Дарелл, в своё время жутко уязвила Мула, затронув тему его бесплодия…

Тут, конечно, дело совсем другое… Эта думлянка нужна была ему как защита от вмешательства чужеродного сознания, и Гендибаль хотел, чтобы она служила этой цели как можно лучше.

О нет, нельзя врать самому себе… Какой же он Оратор, если перестанет честно отвечать на вопросы собственного сознания? Правда состояла в том, что его радовало, когда Нови спокойна и счастлива сама по себе, без его помощи и вмешательства, и нравилось ему это потому, что ему нравилась она, и ничего дурного в этом нет, мелькнула у него дерзкая мысль.

— Садись, Нови, — сказал Гендибаль.

Она осторожно присела на краешек кресла — так далеко от Гендибаля, насколько позволяли размеры отсека. Сознание её светилось почтительным уважением.

— Нови, — принялся пояснять Гендибаль, — видишь ли… когда ты видела, что я произвожу странные звуки, я говорил с другим человеком на большом расстоянии. Так разговаривают учёные.

Нови смущенно опустила взгляд.

— Я видеть, Господин, что очень много быть такое, что делать и знать учёные, чего мне никак не понять быть. Это быть такой трудный наука, всё равно как высокий-превысокий гора. Мне стыдно быть, что я прийти к вам и думать, что я уметь стать ученая. Не знаю, как это вы, Господин, не смеяться на меня?

Гендибаль улыбнулся:

— Нови, но вовсе не стыдно стремиться к чему-то, чего ты не понимаешь. Ты, конечно, слишком взрослая уже для того, чтобы стать ученой, — я начал учиться, когда был совсем маленьким. Но учиться никогда не поздно, всегда можно узнать больше, чем знаешь, и научиться делать больше, чем умеешь. Пока мы здесь, на корабле, я постараюсь научить тебя чему-нибудь. И к тому времени, когда мы доберёмся до цели, ты будешь знать гораздо больше.

Гендибаль был окрылен. Почему бы и нет? Почему не отказаться от стереотипного отношения к думлянам, принятого во Второй Академии? И какое, собственно, право имела гетерогенная группа сотрудников Академии ввести этот стереотип? В конце концов, рожденные сотрудниками дети сами достигали больших высот не так уж часто. Дети Ораторов получали такую же квалификацию в исключительных случаях. Вроде бы три столетия назад в династии Лингвесторов насчитывалось три поколения, но было не исключено, что второе колено по чистоте кровных уз явно подкачало. Если так, то какое право имели люди из Университета возводить себя на столь высокий пьедестал?

Гендибаль смотрел в сияющие радостью глаза Нови и радовался. Она сказала:

— Я постараться хорошо учить, Господин, всё, чему вы мне научите.

— Конечно, Нови, я уверен, что ты способная ученица, — кивнул Гендибаль и на мгновение растерялся: он вспомнил, что в разговоре с Компором ни словом не обмолвился о том, что не один на корабле. Да, о своей спутнице он ни слова не сказал.

Возможно, самому факту присутствия женщины Компор и не удивится, примет его как данность. Но… думлянка?..

На краткий миг привычный стереотип завладел сознанием Гендибаля, и он, спохватившись, обрадовался: вряд ли Компор распознает в Нови думлянку — ведь он не бывал на Тренторе.

И тут же отмахнулся от этой мысли. Абсолютно неважно, узнает Компор в Нови думлянку или нет. Гендибаль — Оратор Второй Академии и волен поступать как ему заблагорассудится. В конце концов, главное его дело — сберечь План Селдона, и какое ему дело до того, кто что подумает? Никто не смел мешать ему и не посмеет.

— Господин… — робко спросила Нови, — а когда мы добраться, куда вы хотеть добраться; мы потом расстаться, да?

Гендибаль пристально посмотрел на неё и ответил, пожалуй, чуть более уверенно, чем было нужно:

— Нет, Нови, мы не расстанемся.

Думлянка застенчиво улыбнулась. Выглядела она в это мгновение как любая счастливая женщина в Галактике — любая.

Глава 13

УНИВЕРСИТЕТ

Оказавшись вместе с Тревайзом внутри «Далекой Звезды», Пелорат брезгливо наморщил нос.

Тревайз пожал плечами:

— Что поделаешь, Джен. Человеческое тело — мощнейший генератор запахов. Система рециклирования никогда не работает мгновенно, искусственные запахи только накладываются на естественные, а не замещают их полностью.

— Наверное, Голан, два корабля не пахнут одинаково, если там долго живут разные люди?

— Верно, но ты мне скажи: разве ты не перестал морщиться от ароматов Сейшелла уже через час?

— Перестал, — признался Пелорат.

— Ну вот, и наш родной запах перестанет мучить тебя очень скоро. Вот увидишь, вернешься домой, обрадуешься всем запахам, которые тебя там встретят. Кстати, Джен, учти на будущее: крайне невежливо обсуждать, чем пахнет на любом корабле и в любом мире, если на то пошло, в присутствии их обитателей. То есть при мне — пожалуйста, я-то стерплю, но ты это учти.

— Понятно, Голан. Постараюсь. Знаешь, вот ведь странно: я уже «Далекую Звезду» домом считаю. Может быть, потому, что она сделана в Академии? — Пелорат улыбнулся: — Знаешь, ведь я особым патриотом не был никогда. Мне нравилось думать, что я — гражданин Галактики, что мои родственники — везде и всюду, но вот теперь почему-то разлука с Академией наполняет моё старое сердце любовью к ней.

Тревайз стелил постель.

— Не так уж ты далеко от неё улетел, если на то пошло. Да будет тебе известно: Сейшельский Союз почти целиком окружен территорией Федерации Академии. У нас тут посольство с большим штатом, консулов полно. Языком сейшельцы любят трепать о своей независимости и о том, как они нас не любят, но воздерживаются предпринимать что-либо, способное вызвать наше неудовольствие. Ложись-ка ты, Джен, спать. Сегодня мы с тобой добились немногого, но утро вечера мудренее, будем надеяться, что завтра нам больше повезёт.

Пелорат кивнул и отправился к себе, но скоро выяснилось, что слышимость на «Далекой Звезде» отличная — можно было запросто переговариваться из каюты в каюту. Погасив свет, Пелорат долго ворочался, наконец осторожно позвал:

— Голан?

— Да.

— Ты не спишь ещё?

— Пока ты со мной разговариваешь — нет, естественно.

— Кое-что нам всё-таки удалось сегодня. Твой друг, Компор…

— Бывший друг, — недовольно уточнил Тревайз.

— Пусть так. Неважно. Он говорил о Земле и сказал такое, с чем я не сталкивался ни разу за всё время моих изысканий. Радиоактивность!

Тревайз перевернулся на бок, лицом к стене, подпер щеку рукой.

— Послушай, Джен, даже если Земля действительно погибла, это не означает, что мы полетим домой. Я всё равно хочу найти Гею.

Пелорат издал странный звук, как будто сдул с губ пушинку.

— Дружочек, ну конечно. И я тоже! И потом, я вовсе не думаю, что Земля погибла. Компор мог быть уверен, что рассказывает непреложную истину, но ведь миров, претендующих на звание Земли, в Галактике такое количество!

В антропологии это явление называется глобоцентризмом. Люди предпочитают считать, что их мир лучше, чем все остальные, чем любые их соседи, и культура у них выше, и всё остальное, и история богаче — ну, ты понимаешь. А уж если соседи их в чём-то превзошли, то это непременно означает, что такие достижения позаимствованы у них. А если у соседей что-то плохо, значит, это плохое ими было когда-то отвергнуто или вообще к ним отношения никакого не имеет либо это вообще невесть где придумали. Если нет логической возможности доказать, что Земля либо её эквивалент — колыбель рода человеческого — это именно их планета, то они как минимум помещают её в своём секторе даже в тех случаях, когда не могут точно указать координаты.

Пелорат прищелкнул языком.

— Даже если бы удалось достоверно доказать, что ни одна планета в Сирианском Секторе — никакая не Земля, ничего бы из этого не вышло. Ты просто не представляешь себе, Голан, до какой степени мистицизм способен затмить здравый смысл. Как минимум в двенадцати секторах Галактики солидные учёные без тени усмешки утверждают, будто Земля (или как бы они её ни назвали) находится в гиперпространстве и добраться до неё нет никакой возможности, разве что случайно.

— А они не говорят, что это кому-то случайно удалось?

— Ну, знаешь, мифов всяких много ходит, и из патриотических соображений люди порой готовы поверить в них, зато в других мирах только посмеиваются.

— В таком случае, Джен, у меня предложение: давай и мы с тобой в такое верить не будем, и… — Тревайз громко зевнул, — отправимся поскорее в замечательное гиперпространство снов.

— Но, Голан, понимаешь ли, самое упоминание о радиоактивности меня очень заинтересовало. Мне кажется, тут есть доля правды или чего-то похожего на правду.

— Ты это о чём?

— Видишь ли, радиоактивный мир — это такой мир, где уровень радиации гораздо выше обычного. В таком мире гораздо быстрее протекает процесс мутации, и эволюция должна происходить скорее и резче. Я ведь говорил тебе, если помнишь, почти все мифы о Земле сходятся в одном: Земля отличалась исключительным богатством видов. Именно это многообразие форм жизни, её взрывное развитие, именно это могло привести к развитию разумной жизни на Земле и последующему его распространению по Галактике. Если по какой-то причине Земля была или оказалась радиоактивной, то вот оно — прекрасное объяснение её уникальности.

Немного помолчав, Тревайз заговорил:

— Во-первых, нет причин так уж верить Компору. Этот соврет — не дорого возьмет. Он запросто мог с три короба наговорить, только бы заставить нас отсюда убраться, чтобы мы, как два идиота, помчались в Сирианский Сектор. Но даже если допустить, что он не врал, он ведь сказал, что радиоактивность на Земле достигла такого уровня, что сама жизнь там стала невозможна.

— Правильно! Уровень радиации не был высок там, когда жизнь только начала развиваться, а жизни гораздо легче сохраниться, чем создаться заново. Допустим, жизнь на Земле возникла и сохранилась. Следовательно, если в самом начале уровень радиации там не был невыносимым для жизни, то и со временем он мог только падать. Ничто не способно поднять этот уровень.

— А ядерные взрывы? — высказал предположение Тревайз.

— При чем тут ядерные взрывы?

— Я хочу сказать: предположим, что на Земле были произведены ядерные взрывы.

— Где? На поверхности? Совершенно исключено. В истории Галактики нет ни единого упоминания о цивилизации настолько безумной, чтобы применять ядерные взрывы для военных целей. Нас бы просто не было тогда на свете. Во время Тригеллианского восстания, когда обе стороны были обречены на голод и отчаяние и когда Джендиппурус Хоратт предложил применить ядерную реакцию для…

— Его повесили матросы его же собственного флота. Это я проходил в колледже в курсе истории Галактики. Я не о том. Я имел в виду какой-нибудь несчастный случай.

— Нет в истории упоминаний о таких несчастных случаях, из-за которых мог бы повыситься общий уровень радиации на планете.

Пелорат глубоко вздохнул.

— Придётся всё-таки, когда освободимся, слетать в Сирианский Сектор и провести там небольшую разведку.

— Ага… — сонно откликнулся Тревайз. — Как-нибудь… Непременно… А теперь…

— Всё-все, я умолкаю.

Пелорат выполнил обещание, а Тревайз ещё почти целый час лежал в темноте с открытыми глазами, гадая, не успел ли он уже привлечь к своей персоне больше внимания, чем следовало, и не мудрее ли будет действительно для начала махнуть в Сирианский Сектор, а потом, когда о нём немного позабудут, вернуться сюда и искать Гею?

Заснул он тревожным сном, так и не успев принять твёрдого решения.

* * *

До города они добрались ближе к полудню. В Туристическом Центре на сей раз было полным-полно народу, но нашим путешественникам удалось пробиться в справочную библиотеку, где их проинструктировали, как пользоваться местной моделью информационного компьютера.

Самым внимательным образом они изучили всю информацию о музеях и университетах, обращая особое внимание на археологию, антропологию, историю и данные о деятелях в этих областях науки.

— Ах! — тихо воскликнул Пелорат.

— Ах? — сердито переспросил Тревайз. — И по какому поводу «ах»?

— Вот эта фамилия. Квинтесетц. Кажется, она мне знакома.

— Ты что, знаешь этого человека?

— Нет, лично нет, но вроде бы читал его работы. Когда вернёмся на корабль, я загляну в каталог…

— Рановато пока возвращаться, Джен. Раз эта фамилия тебе что-то говорит, с него и начнем. Если он сам не сумеет помочь, может, к кому-то ещё направит.

Тревайз встал.

— Значит, отправляемся в Сейшельский Университет. А поскольку сейчас время ленча, давай и мы где-нибудь по пути перекусим.

Во второй половине дня, ближе к вечеру они наконец добрались до Университета. Пройдя по длинному лабиринту коридоров, отыскали приёмную, где и сидели теперь в ожидании молодой дамы, которая могла — а может, и не могла — отвести их к Квинтесетцу.

— Интересно, — вздохнул Пелорат, — долго ли нам ещё ждать? Учебный день, наверное, уже заканчивается…

Как будто услыхав его, их недавняя знакомая впорхнула в приёмную. Туфельки её слепили глаза сочетанием ярко-красного и фиолетового цветов, каблучки при ходьбе издавали высокие звонкие нотки. Высота тона зависела от скорости и лёгкости походки.

Пелорат поежился. Видимо, каждый мир не только по-своему пахнет, подумал он, но и какими-то собственными экзотическими средствами воздействует на чувства. Интересно, подумал он, так ли легко будет свыкнуться с чудовищной какофонией, издаваемой каблучками этой дамочки, как с местными ароматами?

— Не могли бы вы назвать ваше имя полностью, Профессор? — любезно улыбаясь, спросила женщина.

— Джен Пелорат, мисс.

— С какой вы планеты?

Тревайз предостерегающе поднял руку, напоминая Пелорату об уговоре, но Пелорат не то не заметил его жеста, не то про уговор позабыл и ответил:

— С Терминуса, мисс.

Женщина довольно улыбнулась:

— Дело в том, что, когда я сообщила Профессору Квинтесетцу о том, что его желает видеть Профессор Пелорат, он сказал, что примет вас, если вы Джен Пелорат с Терминуса, и никто другой.

Пелорат часто заморгал:

— Вы… вы хотите сказать, что он слыхал обо мне?

— Мне так показалось, — пожала плечами женщина.

Губы Пелората разъехались в удивленной улыбке, он повернулся к Тревайзу:

— Он слыхал обо мне! Честно говоря, это даже как-то удивительно. Я ведь написал не так много и не думал, чтобы кто-нибудь… Там ничего такого не было… — закончил он, недоуменно покачав головой.

— Ладно, ладно, — поторопил его Тревайз. — Хватит себя недооценивать. Пошли. — Он повернулся к женщине: — Как добираться до Профессора, мисс? На каком-нибудь транспорте?

— Нет, можно пешком. Его кабинет — в этом комплексе зданий, и я с радостью провожу вас. Вы оба с Терминуса? — спросила она и, не дожидаясь ответа, вышла из приёмной.

Зашагав следом за ней, Тревайз ответил:

— Да, оба. А какая разница?

— О нет, никакой, что вы! Просто у нас в Сейшелле есть такие люди, которые недолюбливают Академию, но здесь, в Университете, мы гораздо более космополитичны. «Живи сам и давай жить другим», — я так всегда говорю. Это я к тому, что в Академии тоже не звери живут. Понимаете?

— Понимаю. И у нас, бывает, услышишь, что сейшельцы — тоже люди как-никак.

— Вот и правильно, так и быть должно. А Терминус я никогда не видала. Большой город, наверное?

— Да нет, небольшой, — небрежно отозвался Тревайз. — Поменьше Сейшелл-Сити будет.

— Вы меня обманываете, — покачала головой женщина. — Это же столица Федерации Академии, так? То есть другого Терминуса нет или есть?

— Нет, насколько мне известно, Терминус у нас только один. И мы именно оттуда — из столицы Федерации Академии.

— Ну, тогда это же должен быть громадный город! А вы такой далекий путь проделали только для того, чтобы повидать Профессора? А знаете, мы тут им очень гордимся. Он — главный корифей в Галактике.

— Правда? — спросил Тревайз. — И в какой же области?

Женщина широко раскрыла глаза и изумленно глянула на Тревайза:

— Нет, вы точно шутник. Да он знает о древней истории больше, чем… чем я о своихродственниках!

И она пошла вперёд, попискивая музыкальными каблучками.

Тревайз воспользовался тем, что его уже дважды назвали шутником и погрозили пальчиком. Этого нельзя было упускать.

— Ваш Профессор, наверное, и о Земле все-все знает? — невинно поинтересовался он.

— О Земле? — удивленно переспросила она, остановившись около двери кабинета и ошарашенно уставясь на него.

— Ну, вы знаете, конечно. О том мире, откуда пошел род человеческий.

— А, так вы про это… Про самую первую планету? Понятно. Я думаю, про неё он тоже знает. Ведь эта планета как-никак в Сейшельском Секторе находится. Уж это-то всякому известно. Вот кабинет Профессора. Сейчас я позвоню…

— Погодите минуточку, — попросил Тревайз. — Что вы знаете о Земле, милая дама?

— На самом деле что-то я не слыхала, чтобы её Землей называли, — пожала плечами женщина. — Наверное, так её у вас в Академии называют, а у нас тут её зовут Геей.

Тревайз бросил быстрый взгляд на Пелората.

— О? И где она находится?

— Нигде, — женщина перешла на заговорщицкий шепоток. — Она в гиперпространстве. Я когда маленькая была, мне бабушка рассказывала, что когда-то вроде бы Гея в обычном пространстве была, но потом так сильно погрязла…

— В грехах и глупости человеческой, — пробормотал Пелорат, — что, не находя себе места от стыда, покинула обычное пространство, не желая иметь ничего общего со своими обитателями, а они рассеялись по всей Галактике…

— А, так вы знаете эту историю! А моя подружка говорит, будто это суеверие и предрассудок. Вот уж я ей расскажу. Так и скажу: вот, даже профессора из Академии…

Сияющие буквы в рамке на двери гласили: «СОТЕЙН КВИНТЕСЕТЦ, АБТ».

Имя Профессора изображали трудночитаемые сейшельские буквы, а чуть пониже в привычных очертаниях Галактического Стандарта значилось: «факультет древней истории».

Женщина коснулась пальцем гладкого металлического кружка на двери. Звука звонка не послышалось, но дымчатое стекло таблички стало молочно-белым, и мягкий, низкий голос произнес:

— Назовите себя, пожалуйста.

— Джен Пелорат с Терминуса, — ответил Пелорат и поспешно добавил: — И Голан Тревайз, оттуда же.

Дверь распахнулась.

* * *

Высокий пожилой мужчина поднялся из-за стола и пошел навстречу Пелорату и Тревайзу. Лицо у него было смуглое, седые волосы покрывали голову жесткими завитками, отливавшими стальным блеском. Протянув руку для приветствия, он проговорил мягким баритоном:

— Меня зовут С.К. Рад познакомиться с вами, профессора.

Тревайз уточнил:

— У меня нет ученого звания. Я просто сопровождаю Профессора Пелората. Зовите меня просто Тревайзом. Рад познакомиться с вами, Профессор АБТ.

Квинтесетц смутился.

— Нет-нет, — сказал он, — АБТ — это просто глупейший титул, за пределами Сейшелла значения не имеющий. Не обращайте на это внимания и зовите меня просто С.К. Здесь, в Сейшелле, мы привыкли пользоваться инициалами. Я так рад, что вас двое, хотя ожидал только одного.

Мгновение помедлив, Квинтесетц ещё раз протянул гостям правую руку, предварительно вытерев её о брюки.

Тревайз пожал руку Профессора, искренне удивленный сейшельской манерой здороваться.

— Прошу садиться, — сказал Квинтесетц. — Кресла у меня обычные, неживые — я, понимаете, страшно не люблю, когда меня сзади хватают. Сейчас эти кресла-хваталки у нас в большой моде, но я не могу к такому привыкнуть. Не слишком приятно, правда?

— Конечно, — улыбнулся Тревайз. — Простите меня, С.К., но ваше имя, видимо, не сейшельского происхождения? Похоже, оно из пограничных миров. Извините, если я вас обидел.

— Нисколько. Моё семейство родом из Аскона. Давным-давно мои прапрапредки покинули Аскон, пять поколений назад — это произошло, когда там стало слишком сильным владычество Академии.

— А мы как раз из Академии, — смущенно проговорил Пелорат. — Наши извинения.

Квинтесетц дружелюбно помахал рукой:

— Не стоит извинений. Я не пронес чувства обиды через пять поколений, уверяю вас. Не всем это удалось, ну что ж — можно только сожалеть. Желаете перекусить? Выпить чего-нибудь? Можно включить музыку, будет приятнее беседовать.

— Если не возражаете, — сказал Пелорат, — хотелось бы сразу перейти к делу — конечно, если сейшельские традиции позволяют.

— Сейшельские традиции? Для меня это не непреодолимый барьер. Вы не представляете, Профессор Пелорат, как я рад вас видеть. Всего две недели назад я прочитал вашу статью о мифах о происхождении человечества в «Ревю Археологии». Она поразила меня глубиной синтеза материала и… краткостью.

Пелорат покраснел от удовольствия.

— Счастлив, что вам удалось прочесть мою работу. Увы, мне пришлось сильно сократить её, иначе «Ревю» не сумело бы её опубликовать. Я собирался подготовить обзор.

— О, это было бы превосходно! В общем, как только я прочитал вашу работу, мне очень захотелось познакомиться с вами. У меня даже мелькнула мысль отправиться на Терминус для этого, но такую поездку не так просто организовать.

— Да? Почему же? — поинтересовался Тревайз.

Квинтесетц неловко улыбнулся:

— Понимаете, как это ни прискорбно, но Сейшелл не стремится войти в Федерацию Академии, и не слишком приветствуют тут любые связи с Академией, даже научные. У нас традиция нейтралитета, вы знаете. Даже Мул нас не тронул, ему удалось лишь получить от Сейшелла особые гарантии нейтралитета. Ну вот. Так что любое обращение за разрешением посетить территорию Академии, а в особенности — Терминус, не слишком приветствуется, встречается с подозрением. Хотя, конечно, учёный моего ранга, наверное, в конце концов сумел бы получить и паспорт, и визу, но… видите, как всё замечательно получилось — вы сами ко мне прибыли. Трудно поверить! Я спрашиваю себя: «Почему?» Слыхали ли вы обо мне, как я слыхал о вас?

Пелорат ответил:

— Мне известно о вашей работе, С.К., в моём каталоге есть кое-какие ваши труды. Именно поэтому я обратился к вам. Я изучаю вопрос о Земле — предполагаемой прародине человечества, а также ранний период освоения и завоевания Галактики. Сюда я прибыл, в частности, для того, чтобы навести справки по истории основания Сейшелла.

— Судя по содержанию вашей работы, — сказал Квинтесетц, — я понял, что вас интересуют мифы и легенды.

— Безусловно, но реальная история меня интересует ещё больше, истинные факты, если таковые существуют.

Квинтесетц встал и заходил по кабинету, заложив руки за спину. Остановился, взглянул на Пелората и снова принялся расхаживать туда-сюда.

Тревайз нетерпеливо поторопил его:

— Ну, сэр?

— Странно! — нахмурился Квинтесетц. — Очень странно. Только вчера…

— Что случилось вчера? — спросил Пелорат.

— Я говорил вам, Профессор Пелорат… кстати, можно, я буду называть вас Дж. П.? Несколько непривычно употреблять полное имя.

— Ради бога.

— Я говорил вам, Дж. П., что пришел в восхищение от вашей работы, что захотел с вами познакомиться. Увидеться с вами лично мне хотелось именно потому, что вы явно располагаете обширным материалом по мифам и легендам о происхождении человечества, а вот предания о нашем мире, как мне показалось, у вас отсутствуют. Другими словами: мне хотелось встретиться с вами, чтобы рассказать вам как раз о том, о чём вы меня спрашиваете.

— Но при чем тут вчера, С.К.? — спросил Тревайз.

— У нас есть легенды. Вернее, одна легенда. Самая важная для нашей истории, для нашей цивилизации, потому что она стала нашей Великой Тайной.

— Тайной? — переспросил Тревайз.

— Я не имею в виду загадку или что-то в таком духе. Таково значение слова «тайна» в Галактическом Стандарте. У нас же это слово означает «нечто секретное», что-то такое, что известно только отдельным адептам, чего нельзя раскрывать чужим. А вчера был тот самый день.

— Что за день? — подчеркнуто равнодушно спросил Тревайз.

— День Перелета.

— А-а-а, — понимающе кивнул Тревайз. — Медитация, все сидят по домам и всякое такое.

— Теоретически — да, что-то вроде этого, правда, в больших городах древние традиции несколько угасли, но… я вижу, вы знаете об этом?

Пелорат, не очень довольный поспешностью Тревайза, захотел вернуть разговор в более спокойное русло:

— Да-да, мы немного слышали об этом, поскольку прибыли именно вчера.

— Угу, в этот самый день, — саркастически уточнил Тревайз. — Послушайте, С.К., как я уже говорил, я не учёный, но у меня есть вопрос: вы сказали, что у вас есть некая Великая Тайна, которую нельзя поверять иноземцам, посторонним. Почему же вы говорите об этом с нами? Мы ведь и есть посторонние.

— Да, это так, но, к счастью, я неофициальное лицо и к тому же почти лишен предрассудков. И потом… работа Дж. П. подхлестнула чувства, которые меня долго мучили. Ведь мифы и легенды не возникают из вакуума. В любой сказке всегда есть доля истины, как бы извращена она ни была, и мне хотелось бы раскрыть ту истину, что стоит за нашей легендой о Дне Перелета.

— А безопасно ли говорить об этом? — спросил Тревайз.

Квинтесетц пожал плечами:

— Не совсем, наверное. Консерваторы, которых у нас хватает, ужаснулись бы. Однако уже целое столетие они не контролируют действий нашего правительства. Светская власть сильна и останется сильной, если консерваторы не воспользуются нашим — надеюсь, вы сумеете простить меня — издревле отрицательным отношением к Академии. И потом, если я буду обсуждать вопрос, представляющий для меня чисто научный интерес, Лига Учёных в случае необходимости окажет мне поддержку.

— Если так, — попросил Пелорат, — может быть, вы расскажете нам о вашей Великой Тайне?

— Да, но для начала позвольте удостовериться в том, что нас не прервут и, если уж на то пошло, не подслушают. Даже если смело смотреть в глаза быку, не стоит хвататься за кольцо, что у него в носу, — так гласит пословица.

Квинтесетц нажал рычажок на каком-то устройстве, что стояло на его письменном столе. Загорелась лампочка.

— Теперь мы ни для кого не досягаемы, — сообщил он.

— А вы уверены, что тут у вас нет «жучков»? — спросил Тревайз.

— Жучков?!

— Да. Не могут ли где-либо быть спрятаны устройства для прослушивания и подглядывания?

— Такого нет в Сейшелле! — возмущенно ответил Квинтесетц.

— Ну, если вы так уверены… — пожал плечами Тревайз.

— Прошу вас, С.К., — попросил Пелорат, — продолжайте.

Квинтесетц поджал губы, откинулся на спинку слегка осевшего под тяжестью его тела кресла, соединил кончики пальцев. Казалось, он обдумывает, с чего начать.

— Знаете ли вы, что такое робот?

— Робот?! — удивленно переспросил Пелорат. — Нет.

Квинтесетц вопросительно посмотрел на Тревайза. Тот недоуменно покачал головой.

— А что такое компьютер, знаете, надеюсь?

— Естественно… — кивнул Тревайз.

— В таком случае подвижный компьютеризированный инструмент…

— …это подвижный компьютеризированный инструмент, — раздражённо закончил Тревайз. — Есть масса таких приспособлений, и я не знаю более общего определения для них, чем «подвижный компьютеризированный инструмент».

— …который очень похож на человека, называется роботом, — хладнокровно завершил начатую фразу Квинтесетц. — Главное отличие робота от других инструментов состоит в том, что внешне он похож на человека.

— Но почему? — с искренним удивлением спросил Пелорат.

— Не знаю наверняка. По моему мнению, это не самая эффективная форма для инструмента, но я всего-навсего пересказываю то, что говорится в легенде. «Робот» — слово из древнего языка, и наши учёные полагают, что произошло оно от слова, которое в этом языке отражало понятие «работа»^[18].

— Что-то я такого слова не припомню, чтобы оно означало «работа» и было похоже на слово «робот», — пожал плечами Тревайз.

— Да, среди нынешних галактических языков такого нет, — подтвердил Квинтесетц, — но именно так говорится.

— Не исключена обратная этимология, — предположил Пелорат. — Если эти объекты применялись для работы, их и назвали роботами. Но почему вы нам рассказываете об этом?

— Потому, что древняя традиция Сейшелла гласит: когда Земля была единственным миром в Галактике, там были изобретены и сделаны роботы. Тогда стало два вида людей — настоящие и сделанные, люди из плоти и люди из металла, биологические и механические, простые и сложные… — Квинтесетц прервал рассказ, тихо рассмеялся. — Простите, но совершенно невозможно говорить о роботах, не сбиваясь на цитаты из «Книги Перелета». Итак, люди на Земле изобрели роботов, и больше ничего говорить не стоит. Это как раз довольно просто.

— Но зачем они изобрели роботов? — спросил Тревайз.

Квинтесетц пожал плечами:

— Кто может сказать, когда столько времени прошло? Может быть, людей тогда было мало, и они нуждались в помощи — в особенности при осуществлении великой задачи освоения и заселения Галактики.

— Разумное предположение, — кивнул Тревайз. — А когда Галактика была колонизирована, роботы стали не нужны. На сегодня в Галактике гуманоидных компьютеризированных инструментов не существует.

— Я постараюсь изложить вам эту историю, — сказал Квинтесетц, — предельно упростив её, опуская все поэтические приукрашивания, правда, наш народ именно эти приукрашивания и любит, но я их не принимаю. Итак, вокруг Земли образовались миры-колонии, обращавшиеся вокруг ближайших звёзд, и роботов в этих новозаселённых мирах стало гораздо больше, чем на самой Земле. Это естественно — в девственных мирах для них было больше работы. А Земля впоследствии совсем отказалась от роботов и перестала их производить. А потом восстала против них.

— Что произошло? — встревоженно спросил Пелорат.

— Внешние Миры набрали силу, стали могущественнее Земли. С помощью своих роботов дети Земли предали Землю-Мать и взяли власть над ней. Простите, но всё-таки трудно удержаться от цитирования. Но кое-кто покинул Землю — те, у кого были хорошие корабли, приспособленные к полётам через гиперпространство. Эти люди улетели к очень далеким звёздам, подальше от уже заселенных миров. Образовались новые колонии — без роботов, где люди могли жить свободно. Это и были Времена Перелета, а тот самый день, когда первые люди ступили на Сейшелл, то есть на эту самую планету, называется Днём Перелета и ежегодно празднуется уже многие тысячи лет.

— Следовательно, дорогой друг, вы утверждаете, что Сейшелл был заселен непосредственно выходцами с Земли? — проговорил Пелорат.

Квинтесетц на мгновение растерялся, задумался и, наконец, сказал:

— Это — официальное убеждение.

— Которое вы, — сказал Тревайз, — судя по всему, не разделяете.

— Мне кажется, — неуверенно начал Квинтесетц и вдруг взорвался: — Нет, не разделяю! Нет и нет! Это совершенно невероятно, однако это — официальная догма, и какие бы великие секуляристы ни сидели в нашем правительстве, их такая болтовня как нельзя больше устраивает. Дж. П., в вашей работе я не нашёл указаний на то, что вам известна эта история — о роботах и двух волнах колонизации: первой — с роботами и второй — без них.

— Нет, я об этом совершенно ничего не знал, — подтвердил Пелорат, — и несказанно благодарен вам, дорогой мой С.К., за то, что вы познакомили меня с этой легендой. И я просто поражён, что даже намека на что-либо подобное мне не встретилось ни в одной из работ за всё время…

— Лишнее доказательство того, — сухо сказал Квинтесетц, — как успешно трудится наша социальная система. Великая Тайна Сейшелла сберегается.

— Вероятно, — холодно согласился Тревайз. — Но вторая волна колонизации должна была докатиться не только до Сейшелла. Почему же только здесь хранят Великую Тайну?

— Ее могут хранить где угодно и держать в таком же секрете. Наши доморощенные консерваторы считают, что непосредственно с Земли был заселен только Сейшелл, а остальная Галактика — выходцами отсюда. Это, конечно, полная чепуха.

Пелорат сказал:

— Остальные загадки можно будет разрешить в своё время. Теперь, располагая отправной информацией, я смогу искать подобные сведения в других мирах. Главное: я знаю теперь, какие вопросы следует задавать, а задать верный вопрос — вот ключ к тому, чтобы получить верный ответ. Как же удачно, что я…

Тревайз прервал его:

— Всё правильно, Джен, но добрейший С.К. рассказал нам историю не до конца. А что случилось со старыми колониями, с теми роботами, что остались там? Ваша легенда упоминает об этом?

— Весьма поверхностно, без подробностей. Очевидно, люди и гуманоиды не смогли жить вместе. Миры, населённые роботами, погибли. Они были нежизнеспособны.

— А Земля?

— Люди покинули её и обосновались здесь, а вероятно (тут со мной не согласятся консерваторы), и на других планетах.

— Наверняка не все люди покинули Землю. Планета не вымерла.

— Всё может быть. Я не знаю.

— Не была ли она покинута из-за радиоактивности? — неожиданно резко спросил Тревайз.

— Из-за радиоактивности? — недоуменно переспросил Квинтесетц.

— Да-да, из-за радиоактивности.

— Не знаю. По крайней мере, я никогда ни о чём подобном не слышал.

Тревайз впился зубами в костяшки пальцев и задумался. Помолчав, он сказал:

— С.К., уже поздно, и, видимо, мы злоупотребили вашим гостеприимством.

Тут Пелорат сделал протестующий жест, но Тревайз с такой силой сдавил рукой его колено, что Пелорат вынужден был повиноваться.

— Рад, если был вам полезен, — сказал Квинтесетц.

— Безусловно, вы оказали нам большую услугу и, если мы могли бы чем-то отблагодарить вас, скажите.

Квинтесетц тихо рассмеялся:

— Ну разве что добрейший Дж. П. упомянет моё скромное имя, когда задумает писать что-либо о нашей Великой Тайне, — вот это будет честная и вполне достаточная расплата.

Пелорат с готовностью проговорил:

— О, вы могли бы получить заслуженную награду и высокую оценку коллег, если бы вам удалось добиться разрешения посетить Терминус. Думаю, вы могли бы какое-то время пробыть в нашем Университете как учёный-гость. Это мы могли бы устроить, пожалуй. Сейшелл не любит Федерацию, но вряд ли ваши власти откажутся удовлетворить прямой запрос на ваше имя с приглашением на симпозиум по какому-то вопросу древней истории.

Сейшельский учёный чуть было не подпрыгнул от удивления.

— Вы хотите сказать, что в ваших силах такое осуществить?

Тревайз ответил:

— Лично я об этом не думал, но считаю, что Дж. П. совершенно прав. Попытаемся это устроить. Полагаю, особых трудностей быть не должно. И стараться сделать это мы будем тем сильнее, чем более благодарны вам останемся.

Немного помолчав, Квинтесетц настороженно спросил:

— О чём вы, сэр?

— Прошу вас, расскажите мне о Гее, С.К., — сказал Тревайз.

Горевшие светом радости глаза Квинтесетца тут же угасли.

* * *

Квинтесетц молча уставился на крышку стола. Рука его медленно, рассеянно скользила по жестким завиткам стрижки. Наконец, крепко сжав губы, он посмотрел на Тревайза. Похоже, отвечать не собирался.

Тревайз вопросительно приподнял брови. Он ждал. Наконец Квинтесетц не выдержал и дрожащим от волнения голосом проговорил:

— Уже правда поздновато. Смеркивается…

— Смеркивается? Я вас не понял, С.К.

— Уже почти ночь.

Тревайз кивнул:

— Да, я забылся. Я тоже голоден. Может быть, не откажетесь поужинать с нами, С.К.? Мы угощаем. А потом продолжим нашу беседу о Гее.

Квинтесетц тяжело поднялся с кресла. Ростом он был выше обоих гостей с Терминуса, но годы и обрюзглость не придавали его фигуре впечатления силы. Теперь он выглядел более устало, чем тогда, когда они вошли в его кабинет.

Посмотрев по очереди на Пелората и Тревайза, Квинтесетц сказал:

— Я забыл о гостеприимстве, простите меня. Вы чужестранцы, и не годится, чтобы вы угощали меня. Добро пожаловать ко мне домой. Я живу в кампусе, совсем недалеко отсюда, и, если вам угодно ещё побеседовать, у меня дома будет гораздо удобнее и непринужденнее, чем здесь. Единственное, о чём я сожалею, так это о том, что сумею предложить вам самое скромное угощение. Мы с женой — вегетарианцы, и если вы едите мясо, то прошу заранее извинить меня.

Тревайз успокоил его:

— Не переживайте, С.К., мы с Дж. П. с лёгкостью разок откажемся от наших плотоядных наклонностей. Надеюсь, беседа с вами станет отличной заменой мясных блюд.

— Еда, во всяком случае, будет интересная, это я вам обещаю… если только вы выдержите вкус сейшельских специй. Мы с женой их много добавляем.

— Мы с радостью отведаем любой экзотики, — довольно весело заявил Тревайз, хотя по выражению лица Пелората было видно, что такая перспектива его немного пугает.

Квинтесетц возглавил процессию. Все трое вышли из кабинета и пошли по бесконечно длинному коридору. По пути Квинтесетц не раз по-сейшельски здоровался с коллегами, но попыток представить им новых знакомых не делал. От Тревайза не укрылись удивленные, любопытные взгляды, которые сотрудники Университета бросали на его сумку — она была серая.

Видимо, приглушенные цвета в кампусе были страшной редкостью.

Наконец они добрались до парадного входа и вышли на воздух. На улице было совсем темно и прохладно. Поодаль виднелись деревья, высокая трава обрамляла обе стороны широкой аллеи.

Пелорат остановился. Фигура его была озарена огнями окон здания Университета и фонарей, освещавших аллеи кампуса. Он устремил взгляд в ночные небеса.

— Прекрасно… — восхищенно вымолвил он. — У одного нашего замечательного поэта есть стихотворение, где говорится об испещренной крапинками звёзд ткани ночного неба Сейшелла…

Тревайз, прищурившись, посмотрел на небо.

— Мы с Терминуса, — объяснил он Квинтесетцу. — Мой друг до сих пор не видел других небес. С Терминуса мы видим лишь туман Галактики вдали да редкие, тусклые звёзды. Если бы вы, Профессор, когда-нибудь посмотрели на наши скучные небеса, вы бы ещё больше восхищались картиной вашей ночи.

— О, мы очень восхищаемся нашими небесами, — отозвался Квинтесетц, — уверяю вас! Дело в том, что распределение звёзд у нас удивительно равномерное. Вряд ли, я думаю, отыщется ещё в Галактике место, где бы столь однородно были размещены звёзды первой величины… Но всё-таки их не так много. Мне довелось видеть небеса миров, располагающихся на краю шаровидных скоплений, и там настолько много ярких звёзд, что почти не видно черноты неба. Это не так красиво.

— Совершенно с вами согласен, — кивнул Тревайз.

— Вот интересно, — сказал Квинтесетц, — видите ли вы вон там почти правильный пятиугольник из звёзд практически одинаковой яркости? Вон там, прямо над деревьями. Пять Сестер — так мы называем это созвездие. Видите?

— Вижу, — ответил Тревайз. — Очень красиво.

— Да, красиво. Принято считать, что это созвездие символизирует успех в любви, и нет ни одного любовного послания, в конце которого не стоял бы вот такой пятиугольник из точек. Обозначает этот знак желание любить и быть любимым. Каждая из пяти звёзд обозначает разную стадию развития любовного процесса. У нас есть знаменитые стихотворения, где на разные лады смакуется эта тема — поэты соревнуются между собой в попытках наиболее эротично описать это. Когда я был помоложе, я тоже грешил стишками такого рода. Помышлял ли я тогда, что пройдут годы, и я стану совершенно безразличен к Пяти Сестрам! Ну да это, наверное, дело обычное. А видите внутри пятиугольника более тусклую звёздочку?

— Да.

— Она символизирует безответную любовь. Есть легенда, в которой говорится, что некогда эта звезда была такой же яркой, как остальные, но потом потускнела от тоски.

И Квинтесетц быстро пошел вперёд.

* * *

Обед был просто восхитительный — зря Квинтесетц скромничал. Блюд — бессчётное количество, гарниры и приправы — с тонким, но весьма выразительным вкусом.

Тревайз поинтересовался:

— Скажите, С.К., все ли овощи, которые были так очаровательны на вкус, входят в Галактический перечень?

— Да, конечно.

— А мне показалось, что среди них есть ваши местные растения.

— Безусловно. Планета Сейшелл, когда сюда прибыли первые поселенцы, оказалась миром с атмосферой, содержащей кислород, — значит, жизнь здесь должна была существовать. И нам удалось сохранить кое-какие эндемичные виды. У нас есть обширные природные парки, в которых бережно сохраняется как флора, так и фауна древнего Сейшелла.

— В этом вы впереди нас, С.К., — печально заметил Пелорат. — На Терминусе, когда туда прибыли первые поселенцы, оказалось крайне мало эндемичной жизни. Боюсь, долгое время не предпринималось особых попыток эту жизнь сберечь, сохранить, например, морскую флору и фауну, которые вырабатывали кислород, сделавший Терминус обитаемым. Теперь на Терминусе — самая стандартная природа.

— В Сейшелле искони берегут всякую жизнь, — с улыбкой скромной гордости сказал Квинтесетц.

Тревайз воспользовался моментом и пошел в атаку:

— Когда мы покидали ваш кабинет, С.К., вы обещали угостить нас, а затем рассказать нам о Гее.

Жена Квинтесетца — миловидная гостеприимная брюнетка, за ужином в основном помалкивавшая, — устремила на Тревайза поражённый взгляд, встала и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.

— Моя супруга, — смущенно проговорил Квинтесетц, — придерживается довольно консервативных взглядов и не очень любит, когда при ней упоминают об этом мире. Прошу простить её. Но почему вас… этот мир интересует?

— Видите ли, это очень важно для работы Дж. П.

— Но почему вы спрашиваете об этом меня? Мы с вами говорили о Земле, о роботах, об основании Сейшелла. Что тут общего с тем, о чём вы спрашиваете?

— Может быть, и ничего, и тем не менее в этом вопросе много загадок. Почему ваша супруга так занервничала при одном упоминании о Гее? Почему вы испытываете такую неловкость? Некоторые говорят о ней совершенно запросто. Не далее как сегодня нам сказали, что Гея на самом деле Земля и что она удалилась в гиперпространство из-за обиды на то зло, что совершили люди.

Гримаса боли исказила лицо Квинтесетца.

— Кто сказал вам такую несусветную чушь?

— Кто-то из тех, кого мы встретили в Университете.

— Вульгарное суеверие.

— Стало быть, это не имеет отношения к Великой Тайне Сейшелла?

— Нет, конечно! Это просто-напросто сказка, которая ходит среди простых, необразованных людей.

— Вы уверены? — холодно спросил Тревайз.

Квинтесетц прислонился, к спинке стула и уставился на тарелку с остатками еды.

— Давайте пройдём в гостиную, — предложил он. — Моя жена не позволит, чтобы тут убирали, пока мы говорим об… этом.

— Вы уверены, что это всего-навсего сказка? — повторил Тревайз свой вопрос, когда они расселись в другой комнате перед выпуклым окном, из которого открывался восхитительный вид на ночное сейшельское небо. Квинтесетц включил ночник, дабы не мешать свету звёзд, и его темная грузная фигура превратилась в большую бесформенную тень.

— А вы не уверены? — тихо проговорил Квинтесетц. — Вы полагаете, что это возможно, чтобы какой-то мир исчез в гиперпространстве? Вы должны понимать, что средний человек имеет весьма отдалённое понятие о том, что такое гиперпространство.

— Дело в том, — сказал Тревайз, — что я и сам имею весьма отдалённое представление о том, что такое гиперпространство, хотя бывал там сотни раз.

— Тогда поговорим о вещах реальных. Уверяю вас, что Земля, где бы, в каком бы пространстве она ни находилась, не находится в границах Сейшельского Союза; и тот мир, что вы упомянули, не Земля.

— Но даже если вы не знаете, где находится Земля, С.К., вы должны знать, где находится упомянутый мною мир. Он-то уж точно находится в границах Сейшельского Союза. Это мы знаем наверняка — так, Пелорат?

Пелорат, казалось внимательно слушавший разговор, вздрогнул, когда к нему обратился Тревайз.

— Если на то пошло, Голан, — сказал он, — я знаю, где он.

Тревайз обернулся и пристально посмотрел на него:

— И с каких пор, Джен?

— Недавно. Сегодня вечером понял. Вы показали нам Пять Сестер, С.К., на пути от Университета к вашему дому и указали на тусклую звёздочку в центре пятиугольника. Я убеждён — это и есть Гея.

Даже в темноте было понятно, что Квинтесетц жутко растерялся. Он довольно долго молчал и наконец проговорил:

— Ну так, по крайней мере, утверждают наши астрономы. То есть это планета, которая обращается вокруг этой звезды.

Тревайз с укором взглянул на Пелората, но выражения лица товарища в темноте не разглядел. Тревайз повернулся к Квинтесетцу.

— Вот и расскажите нам об этой звезде. У вас есть её координаты?

— У меня? Нет. — И, видимо, решив, что нужно более чётко высказать своё неведение, он добавил: — Здесь, дома, у меня нет справочника по координатам звёзд. Можете попробовать запросить такие данные на астрономическом факультете, но мне кажется, это будет трудновато. На эту звезду запрещено путешествовать.

— Почему? Она на вашей территории, не так ли?

— Космографически — да. Политически — нет.

Тревайз ждал, не скажет ли хозяин ещё что-нибудь. Не дождавшись ни слова, он встал.

— Профессор Квинтесетц, — проговорил он холодно и формально, — я не полицейский, не солдат, не дипломат и не разбойник. Я не собираюсь силой вытягивать у вас информацию. Придётся, хотя я этого вовсе не хочу, обратиться к послу. Надеюсь, вы понимаете, что сведения нужны не мне лично ради собственного праздного интереса. Это — дело Академии, и мне очень не хотелось бы устраивать из него межзвёздный скандал. Думаю, этого не хотелось бы и Сейшельскому Союзу.

— Что за дело Академии? — неуверенно спросил Квинтесетц.

— С вами я это обсуждать не могу. Если Гея — нечто такое, о чём мы с вами говорить не можем, придётся перенести решение на правительственный уровень, и обстоятельства могут сложиться так, что лучше Сейшеллу от этого не будет. Сейшелл сохраняет независимость от Федерации, и лично у меня нет против этого возражений. Я не желаю Сейшеллу зла, и к послу меня не слишком тянет. Если честно, моя карьера здорово пострадает, если я к нему обращусь, поскольку у меня имеются чёткие инструкции: добыть эти сведения, избегая забираться на правительственный уровень. Будьте же так добры, скажите мне: существует ли веская причина, из-за которой вы не желаете говорить о Гее? Вас что, арестуют или ещё как-то накажут, если вы что-то скажете? Ну скажите мне, в конце концов: «Да, вам следует обратиться к послу».

— Нет-нет, — растерянно помотал головой Квинтесетц. — Правительство тут ни при чем, и я в этом ничего не смыслю. Просто мы не говорим об этом мире.

— Суеверие?

— Пусть так! Суеверие! О небеса Сейшелла, чем я лучше того тупицы, что сказал вам, будто Гея — в гиперпространстве, чем я лучше своей жены, которая не желает даже оставаться в комнате, где говорят о Гее: она ведь, может быть, даже из дома ушла от страха, что он будет разрушен…

— Чем? Молнией?

— Неважно чём. Чем-то! И я, даже я страшусь произносить это название. Гея! Гея! Слоги, звуки — ведь они же не бьют, не убивают. Никто ничего мне не делает плохого. И всё-таки мне страшно… Но прошу вас, поверьте мне, не сомневайтесь, я правду говорю — у меня нет её координат. Я могу попытаться помочь вам раздобыть их, но позвольте ещё раз напомнить вам: мы здесь избегаем говорить об этом мире. Стараемся держать и руки и умы подальше от него. Я могу сказать вам лишь то малое, что известно наверняка, и сомневаюсь, что во всех мирах Союза вы узнаете больше.

Мы знаем, что Гея — древний мир. Некоторые считают даже, что Гея — самый древний мир в этом секторе Галактики, но в этом мы не уверены. Патриотизм заставляет нас твердить, что Сейшелл старее Геи, а страх шепчет: нет, Гея старше…

Большинство историков полагают — про себя, конечно, — что Гея была заселена независимо. Они думают, что она не была колонией, не входила в Союз и что Союз с Геей также не был колонизирован. Согласия по вопросу об истинном времени заселения Геи не достигнуто — никто не уверен в том, раньше или позже Сейшелла на ней появились люди.

Тревайз пожал плечами:

— Информации — ноль. Всякий может избрать для себя ту или иную альтернативу.

Квинтесетц кивнул:

— Пожалуй. Мы сравнительно поздно узнали о существовании Геи. Вначале мы были заняты формированием Союза, потом — борьбой с Галактической Империей, потом — попытками избрать верную тактику поведения в качестве имперской провинции и ограничить власть вице-королей.

Только во времена ослабления власти Империи один из последних наших вице-королей обнаружил, что существует Гея и, по всей видимости, сохраняет независимость от Сейшельского Союза и от самой Империи. Каким-то образом Гея оставалась в тайне, в изоляции, и о ней тогда не было известно почти ничего — на самом деле не больше, чем сейчас. Вице-король решил попробовать захватить её. Подробности происшедшего нам неизвестны, но его экспедиция была разбита, и лишь немногие уцелевшие корабли вернулись обратно. Правду сказать, в те дни корабли были не такие уж хорошие, да и пилотирование оставляло желать лучшего…

А на Сейшелле были рады тому, что вице-король потерпел поражение — его не без основания считали диктатором, угнетателем. Его провал напрямую привел к восстановлению нашей независимости: Сейшельский Союз порвал всякие связи с Империей, и годовщина этого события ежегодно отмечается как День Союза. Из одной лишь благодарности мы оставили Гею в покое почти на столетие, но потом наступили времена, когда нам показалось, что мы уже достаточно сильны для того, чтобы приступить к небольшой собственной экспансии. Почему бы не попробовать одолеть Гею? Почему хотя бы не заключить с ней таможенное соглашение? Мы послали туда флот, и он был разбит.

Потом были редкие попытки наладить торговлю с Геей — и все до одной оказались безуспешными. Гея сохраняла строгую изоляцию, и никогда — насколько известно — не пыталась установить связь с каким-либо миром. Но и враждебности с её стороны никакой не проявлялось. А потом… — Коснувшись кнопки в подлокотнике кресла, Квинтесетц зажег верхний свет. Сразу стало видно, что лицо его приобрело насмешливое выражение. Он продолжал: — Поскольку вы граждане Академии, вам должно быть знакомо имя Мула.

Тревайз вспыхнул. За пять веков своего существования всего лишь раз Академия была побеждена, захвачена. Оккупация долго не продлилась и не стала серьёзной преградой на пути создания Второй Империи, но, конечно же, всякому, кто желал уязвить самолюбие Академии, стоило только упомянуть имя Мула, её завоевателя, и цель была достигнута. «Очень может быть, — подумал Тревайз, — что Квинтесетц и свет включил именно для того, чтобы воочию убедиться, что самолюбие граждан Академии задето».

— Да, — ответил он как мог сдержанно, — мы в Академии помним Мула.

— Мул, — продолжил Квинтесетц, — некоторое время правил Империей, и Империя его была так же обширна, как та, которой нынче правит Академия. А вот нами, как бы то ни было, он не правил. Нас он не тронул. Однажды проездом он побывал в Сейшелле. Были подписаны декларация о нейтралитете и мирный договор. Больше он ничего не потребовал. Мы оказались единственными, кому он не поставил больше никаких условий во времена, пока болезнь не сломила его окончательно и не поставила точку на его завоевательской карьере. Вы знаете, кровожадным диктатором его назвать было нельзя. Он правил гуманно.

— Как всякий победитель, — саркастически проговорил Тревайз.

— Как и Академия, — уточнил Квинтесетц.

Не найдя, что ответить на этот выпад, Тревайз раздражённо спросил:

— А о Гее вам больше нечего рассказать?

— Могу лишь упомянуть об устном заявлении Мула при подписании соглашения о нейтралитете. Судя по официальному отчёту о встрече Мула с тогдашним Президентом Союза Калло, Мул с радостью поставил свою подпись под документом и сказал: «Теперь вы нейтральны даже по отношению к Гее, что счастье для вас. Даже я не осмелился бы к ней приблизиться».

Тревайз недоверчиво покачал головой:

— А зачем ему это было нужно? Сейшелл стремился к нейтралитету, а Гея враждебных намерений не проявляла. Мул в ту пору вынашивал планы завоевания всей Галактики, и какой смысл ему было здесь задерживаться из-за такой мелочи? У него было достаточно времени, чтобы покончить со всеми остальными мирами, а потом вернуться к Сейшеллу и Гее.

— Может быть, может быть, — согласился Квинтесетц, — но, если верить словам одного из свидетелей, присутствовавших при подписании соглашения, человека, которому мы склонны доверять, Мул отложил ручку и сказал: «Даже я не осмелюсь приблизиться к Гее» — и шёпотом добавил, видимо не желая, чтобы кто-то услышал: «Снова».

— Чтобы никто не услышал, вы говорите? Но как же вышло, что последнее слово было услышано?

— Потому что ручка, которую он отложил, покатилась по столу, и сейшелец, о котором я говорю, совершенно автоматически наклонился и подхватил её, чтобы она не упала. И ухо его оказалось очень близко от губ Мула, когда тот прошептал: «Снова». Он услышал это слово. И молчал до самой смерти Мула.

— Как можно утверждать, что это не выдумка?

— Жизнь этого человека не такова, чтобы его можно было счесть выдумщиком. Его свидетельство — истина.

— Ну, допустим. И что?

— Видите ли, кроме этого единственного случая, Мул никогда не бывал ни в Сейшельском Союзе, ни в его окрестностях с тех самых пор, как появился на сцене галактической истории. Если он когда-либо побывал на Гее, это могло произойти только раньше.

— Ну и?..

— Где родился Мул?

— Этого, я думаю, не знает никто, — пожал плечами Тревайз.

— В Сейшельском Союзе есть сильное подозрение, что он родился на Гее.

— Из-за одного этого слова?

— Не только. Мул был непобедим из-за того, что обладал уникальной ментальной силой. Гея тоже непобедима.

— Пока непобедима. Это вовсе не означает, что она непобедима в принципе.

— Но Мул таки не осмелился к ней приближаться. Полюбопытствуйте, перечитайте записи об истории его правления. Посмотрите, отыщется ли хоть один мир, с которым бы он обошелся так милосердно, как с Сейшельским Союзом? Знаете ли вы о том, что даже те, кто отправлялся на Гею с мирными предложениями о торговле, никогда не вернулись оттуда? Вам этого мало? Вы по-прежнему считаете, что нам слишком мало о Гее известно?

Тревайз сказал:

— Много ли, мало ли, всё равно ваше отношение сильно попахивает суеверием.

— Называйте как хотите. Словом, со времен Мула мы перестали думать о Гее. И не хотим, чтобы она о нас думала. Только тогда мы чувствуем себя в безопасности, когда притворяемся, будто её не существует. Не исключено, что легенда об исчезновении Геи в гиперпространстве намеренно сочинена правительством в надежде, что народ попросту позабудет, что существует звезда с таким названием.

— Значит, вы полагаете, что Гея — мир Мулов?

— Может быть. И советую ради вашей же безопасности — не суйтесь туда. Попробуете — никогда не вернётесь. Если Академия сунется на Гею, значит, она глупее Мула. Можете это сообщить вашему послу.

— Добудьте мне координаты Геи, — сказал Тревайз, — и я тут же исчезну из вашего мира. Доберусь до Геи и вернусь.

— Я добуду вам координаты, — сказал Квинтесетц. — Астрономический факультет работает, естественно, ночью. Если сумею, постараюсь это сделать прямо сейчас. Но позвольте ещё раз попробовать отговорить вас от попытки лететь на Гею.

— А я всё равно попытаюсь, — упрямо проговорил Тревайз.

Квинтесетц тяжело вздохнул:

— Значит, вы намерены совершить самоубийство.

Глава 14

ВПЕРЕД!

С тоской смотрел Пелорат в иллюминатор на туманный, призрачный рассветный Сейшелл.

— Мы так недолго пробыли тут, Голан. А ведь мир очень интересный и милый. Хотелось бы побольше разузнать о нём.

С кислой усмешкой Тревайз оторвался от компьютера:

— А мне, думаешь, не хотелось бы? Три раза мы тут превосходно полакомились. Я бы не прочь тут задержаться. Женщин, которые нам тут попадались, мы видели недолго, а некоторые из них выглядят весьма недурно с точки зрения… ну, словом, с моей точки зрения.

Пелорат брезгливо наморщил нос.

— Ох, дружочек, не знаю… Эти коровьи колокольчики вместо нормальных туфель, да с головы до ног завернуты в кричащие тряпки. И потом — что они делают со своими ресницами? Ты обратил внимание на их ресницы?

— Почему же? Обратил. И не только на ресницы. Джен, это всё пустяки. В конце концов, их можно упросить умыться, а в нужный момент дело дойдёт и до пищащих туфель, и до разноцветной одежды.

Пелорат пожал плечами:

— Верю тебе на слово, Голан. Я, правда, больше думал о Земле. Всё, что нам пока о ней говорят, так противоречиво — одни говорят о радиации, другие — о роботах…

— Но все — о гибели.

— Верно, — согласился Пелорат. — Но ведь может быть, что один прав, а другой — нет, или оба правы до какой-то степени, или оба не правы. Именно тогда, Голан, когда выслушиваешь предания, окутанные туманом загадок, и хочется больше всего найти истину.

— Точно, — кивнул Тревайз. — И я этого хочу. Всеми чёрными дырами Галактики клянусь — только этого я и хочу. Сейчас же самое главное — разобраться с Геей. Как только всё выясним — можно будет искать Землю или вернуться на Сейшелл, чтобы побыть тут подольше. Но первым делом — Гея.

Пелорат нахмурился:

— Первым делом… Если верить тому, что сказал Квинтесетц, мы можем погибнуть там. Стоит ли лететь туда?

— Я и сам задаю себе этот вопрос. Ты боишься?

Пелорат растерялся, подумал и честно ответил:

— Да. Ужасно.

Тревайз запрокинул голову и пристально посмотрел на товарища.

— Джен, — сказал он через некоторое время спокойно, как только мог, — не обязательно тебе рисковать. Скажи только слово, и я оставлю тебя в Сейшелле с личными вещами и половиной наших денег. На обратном пути, если хочешь, подберу тебя, и тогда мы отправимся в Сирианский Сектор искать Землю, если она там. Если я не вернусь, представители Академии в Сейшелле помогут тебе вернуться на Терминус. Я не обижусь, старина, если ты останешься.

Пелорат часто-часто заморгал, крепко сжал губы.

— «Старина»? — переспросил онрастерянно. — Ты так меня назвал? Сколько же времени мы знакомы? Неделю? Чуть больше? Не странно ли, что я не хочу остаться? Да, я боюсь, но я хочу лететь с тобой.

Тревайз развел руками:

— Но почему? Я от тебя этого не требую, честно!

— Я сам не знаю почему. Это… Что-то такое… Голан, я верю в тебя. Мне кажется, ты всегда знаешь, что делаешь. Я хотел лететь на Трентор, но теперь понимаю, что из моей затеи ничего бы не вышло. Ты настаивал на поисках Геи, и теперь мне кажется, что Гея — это нечто вроде самого натянутого нерва Галактики. Очень, очень похоже, что именно из-за неё совершаются кое-какие события. И потом, если на то пошло, Голан, я наблюдал за тем, как ты заставил Квинтесетца выдать тебе сведения о Гее. Это была потрясающая по совершенству игра. Я был в восторге!

— Стало быть, ты веришь в меня.

— Да. Верю, — без колебаний ответил Пелорат.

Тревайз положил руку на плечо товарища и с минуту молчал, подбирая, видимо, верные слова.

— Джен, — сказал он наконец, — ты простишь меня заранее за то, что я совершу что-то неправильное, если так или иначе нам придётся встретиться с какими-то неприятностями?

— О, дружочек! — воскликнул Пелорат. — Зачем ты спрашиваешь? У меня есть и собственные причины остаться. Только давай побыстрее улетим, пока я не струсил и не передумал. Тогда я буду сгорать от стыда до конца своих дней.

— Как скажешь, Джен, — улыбнулся Тревайз. — Стартуем сразу же, как только позволит компьютер. На этот раз рванем вверх без проволочек, запустим гравитационный двигатель, как только небеса над нами будут свободны от других кораблей. А через час будем уже в открытом космосе.

— Хорошо, — кивнул Пелорат и оторвал язычок с герметичного контейнера с кофе. Кофе почти сразу вскипел. Пелорат принялся осторожно посасывать его через трубочку, стараясь не обжечь губы.

Тревайз усмехнулся:

— Гляди, как ловко ты уже управляешься с этими штуками. Ты теперь старый космический волк, Джен.

Пелорат задумчиво посмотрел на пластиковый контейнер и глубокомысленно изрек:

— Видишь ли, во времена, когда люди научились управлять гравитационным полем, стыдно не уметь пользоваться какими-то контейнерами.

— Угу. Только теперь кофе можно и из чашки попить на корабле. Странная штука получается — из области психологической инерции. Видишь кольца на стенах и потолке? Двадцать тысячелетий они монтируются на всех космических кораблях, но на гравитационном корабле они нужны как рыбе зонтик. Контейнер с трубочкой — из той же оперы.

Пелорат кивнул, продолжая меланхолично потягивать кофе.

— И когда же мы стартуем?

— Ага, попался! — весело рассмеялся Тревайз. — Пока я с тобой болтал про колечки и трубочки, мы успели попрощаться с Сейшеллом. Уже в миле от поверхности.

— Не может быть.

— Сам посмотри.

— Но… я ничего не почувствовал, — пролепетал Пелорат, стоя у иллюминатора.

— И не должен был.

— А мы ничего не нарушили? Нам не нужно было опять следовать по радиолучу, как тогда, когда мы приземлились?

— Нет причин, Джен. Никто нас не остановит. Никто на свете.

— Но когда мы садились, ты сказал…

— То было другое дело. Наше прибытие не было для них большим подарком, но от того, что мы улетаем, они просто в экстазе.

— Почему ты так говоришь, Голан? О Гее с нами говорил только Квинтесетц, а он умолял, чтобы мы туда не летели.

— Не обольщайся, Джен. Это он для проформы. Он прекрасно понимал, что мы полетим туда. Вот ты восторгался — как ловко я выудил у Квинтесетца нужные сведения. На самом деле моей заслуги тут нет. Он и сам бы всё выложил. Если бы я заткнул уши, он бы стал кричать.

— Но почему, Голан, почему? Это просто безумие какое-то.

— Ну да, паранойя. Понимаю.

Тревайз повернулся к компьютеру.

— Нас не остановили, — сообщил он вскоре. — Ни единого корабля на пути, и дальше всё чисто, и никаких предупреждений.

Подмигнув Пелорату, Тревайз спросил:

— А расскажи-ка мне, Джен, как ты узнал о Гее? Ты ведь знал о ней ещё на Терминусе, знал, что она — в Сейшельском Секторе, знал, что её название по значению близко к слову «Земля». Где ты слышал обо всём этом?

Пелорат явно растерялся.

— Если бы я смог вернуться на Терминус… я бы покопался в файлах. Я же не всё взял с собой — во всяком случае, не взял указатель, откуда те или иные сведения почерпнуты.

— Но ты задумайся, это ведь не так просто! Сейшельцы язык не распускают о Гее, помалкивают в тряпочку — настолько боятся говорить о ней, что выдумали сказку об её исчезновении в гиперпространстве. Но я тебе ещё кое-что скажу. Вот, посмотри…

Тревайз наклонился к компьютеру, ладони уверенно легли на поверхность стола. Он с радостью ощутил тепло соединения и почувствовал, как его воля скользнула куда-то вовне…

— Вот, — сказал он, — компьютерная модель Галактики, какой она была в памяти компьютера до нашего приземления на Сейшелле. А сейчас ты увидишь кусочек карты, показывающий ночное небо Сейшелла таким, каким мы его видели прошлой ночью.

В каюте стемнело, и на экран легла картина ночного неба.

— Такое же красивое, как в тот вечер, — прошептал Пелорат.

— Еще красивее, — уточнил Тревайз. — Ведь здесь нет ни облаков, ни атмосферных искажений. Но погоди, сейчас я налажу подстройку…

У обоих наблюдателей возникло томящее ощущение передвижения в пространстве, а на самом деле Тревайз просто увеличил изображение. Пелорат инстинктивно вцепился в подлокотники кресла.

— Вот! — сказал Тревайз. — Видишь?

— Конечно. Пять Сестер — пятиугольник из звёзд, который нам показывал Квинтесетц. Это они, без сомнения.

— Точно. Но где же Гея?

Пелорат прищурился, моргнул — тусклой звёздочки в центре пятиугольника не было.

— Её нет.

— Вот именно. Её нет. А нет её потому, что данные о ней в памяти компьютера отсутствуют. И поскольку я отвергаю возможность того, что данные не внесены в память компьютера намеренно, мне остаётся сделать вывод: галактографы Академии, разрабатывавшие банк данных, имея в распоряжении колоссальные объёмы информации, данными о Гее не располагали.

— Не хочешь ли ты сказать, что если бы мы полетели на Трентор…

— Я хочу сказать, что и там бы мы ничего не узнали о Гее. Её существование держится в тайне сейшельцами и — у меня сильное подозрение — теми, кто живёт на Гее. Ты и сам не так давно говорил, что кое-какие миры стараются держаться в тени, от глаз подальше, ну, чтобы налоги не платить, и всякое такое.

— Да, но такие миры, как правило, располагаются в малонаселённых районах Галактики. Именно изоляция, географическая изоляция даёт им возможность скрываться. О Гее такого сказать нельзя, она не изолирована.

— Правильно! Весьма необычно. Но удивительнее другое: такие знающие люди, профессионалы-галактографы ни сном ни духом не ведали о Гее. А ты как о ней узнал?

— Голан, милый, но я же собирал мифы, легенды, всяческие сведения о Земле целых тридцать лет. Без картотеки как я могу вспомнить?

— Но поищи какую-нибудь зацепку, Джен. Ну вспомни, когда ты о ней узнал — в первые или последние пятнадцать лет изысканий?

— О, если так, то, конечно, в последние.

— Можно и точнее. Я возьму на себя смелость утверждать, что о Гее ты узнал не раньше чем в последние пару лет.

Тревайз немного усилил освещение в каюте, чтобы разглядеть выражение лица Пелората. Великолепное сияние звёздного неба чуть померкло. Пелорат окаменел; он не мигая смотрел в одну точку.

— Ну? — поторопил его Тревайз.

— Думаю… — тихо проговорил Пелорат. — Может быть, ты прав. То есть поклясться не могу, но… Когда я писал письмо Джимбору в Ледбетский Университет, Гею не упоминал, что в этом случае было бы весьма уместно, а было это… дай-ка припомнить… в девяносто пятом, стало быть, три года назад. Выходит, ты прав, Голан.

— Но как, где ты наткнулся на упоминание о ней? — настаивал Тревайз. — В письме? В книге? Научной статье? В древней песне? Где? Думай!

Пелорат прикрыл глаза, скрестил руки на груди. Долго, казалось целую вечность, он неподвижно сидел в глубоком раздумье. Тревайз нервничал, но не торопил его.

— В личном письме, дружочек, — наконец вымолвил Пелорат. — Только не спрашивай, от кого, я всё равно не вспомню.

Тревайз вытащил руки из сумки. Ладони его взмокли от пота. Он продолжал пытаться говорить устами товарища…

— От кого было письмо? От историка? Мифолога? Галактографа?

— Бесполезно. Содержание письма не ассоциируется ни с каким именем.

— Скорее, никакого имени просто не было.

— О нет, это вряд ли.

— Почему? Ты не стал бы распечатывать анонимное письмо?

— Думаю, нет.

— Почему? Разве ты никогда не получал анонимных писем?

— Ну… когда-то очень давно. Но в последние годы я стал хорошо известен в определённых научных кругах и неплохо знал всех своих корреспондентов. Они любезно переправляли мне сведения, почерпнутые из самых разных источников. Вот источники порой не имели автора, это точно.

— Ну а от анонимного корреспондента такую безадресную информацию ты мог получить?

— Такое вроде бы бывало… Но очень редко.

— Значит, вовсе не исключено, что именно по такому каналу к тебе попала информация о Гее?

— Да, но… я этого не утверждаю.

— Хорошо. И тем не менее — такой вариант не исключен, правда?

— Наверное. Но к чему ты клонишь?

— Погоди, я ещё не закончил. Откуда было это анонимное письмо? Из какого мира?

— Говорю же тебе — не знаю, не помню!

— Не с Сейшелла ли?

— Не могу вспомнить, Голан, хоть убей.

— Позволю себе предположить, что письмо пришло-таки с Сейшелла.

— Можешь предполагать всё, что угодно, но это ничего не доказывает.

— Нет? А вспомни-ка, когда Квинтесетц показал на тусклую звёздочку посреди пятиугольника Пяти Сестер, ты сразу понял, что это Гея. Помнишь?

— Да, конечно.

— Как это возможно? Как ты мог вот так сразу узнать её, как понял, что это и есть Гея?

— Наверное, потому, что в материалах о Гее, что имелись у меня, она редко называлась своим истинным именем. Чаще употреблялись эвфемизмы. Иногда планета упоминалась как «младший братец Пяти Сестер». Ещё встречались такие поэтические определения, как «Сердце Пятиугольника»… И как только Квинтесетц показал на Пять Сестер, все эти аллюзии сразу вспомнились.

— Интересно… А мне ты раньше ни слова не говорил об этих аллюзиях.

— Видимо, я просто не улавливал их истинного значения и не думал, что это нечто важное, достойное обсуждения с тобой, не…

Пелорат осекся и замолчал на полуслове.

— Договаривай. Не специалистом?

— Да.

— Допустим. Поговорим о другом. Надеюсь, ты понимаешь, что пятиугольник Пяти Сестер, как всякое созвездие, носит весьма относительный характер?

— Что ты хочешь сказать?

— То, что ты сухопутная крыса. Ты думаешь, что звёзды приколочены к тверди небесной? Пятиугольник Пять Сестер имеет такие очертания только для тех, кто живёт в мирах Сейшельского Союза. Для жителей планеты, обращающейся вокруг любой другой звезды, Пять Сестер выглядят иначе. Как минимум видны под другим углом. Это во-первых. Во-вторых, звёзды, составляющие Пять Сестер, находятся на разном расстоянии от Сейшелла, и, если на них смотреть объективно, никакой взаимосвязи между ними может не оказаться вообще. Одна-две звезды могут находиться на одном краю неба, а остальные — бог знает где. Смотри…

Тревайз снова полностью выключил свет в каюте и склонился над компьютером.

— Перед нами восемьдесят шесть обитаемых миров, составляющих Сейшельский Союз. Теперь поставим Гею, вернее, ту точку, где она должна находиться, на место (только он успел произнести эти слова, как в центре пятиугольника загорелась красная точка) и посмотрим, как выглядят ночные небеса с некоторых планет Сейшельского Союза.

Звёздная картина дрогнула, сместилась. Пелорат мигнул. Красная точка осталась в центре экрана, а пятиугольник исчез. Яркие звёзды были видны, но никакого пятиугольника! Ещё и ещё раз менялась картина небес… Красная точка неизменно оставалась на месте, но пять звёзд никак не выстраивались в пятиугольник. Время от времени возникало нечто вроде неправильного пятиугольника, но тогда звёзды вовсе не отличались столь равномерной яркостью, как те, что показывал им Квинтесетц.

— Ну что, хватит? — спросил Тревайз. — Так вот: ниоткуда больше Пять Сестер не видны так чётко, как с Сейшелла, ни из одного мира Сейшельского Союза.

Пелорат предположил:

— Воззрения сейшельцев могли быть экспортированы на другие планеты. Ну, например, Трентор до сих пор фигурирует в массе пословиц…

— Ну да, конечно, и при этом в Сейшелле хранят тайну Геи за семью печатями? И потом, какое кому дело до неё в других мирах, кроме Сейшелла? Что им за дело до «младшего братца Пяти Сестер», когда в их небесах нет никаких сестер и братьев?

— Не знаю… Может, ты и прав.

— Надеюсь, я сумел убедить тебя в том, что первоначальные сведения о Гее ты получил и мог получить только из Сейшелла. Причем — не из какого-то другого мира, а именно из той планетарной системы, где располагается столичная планета.

Пелорат обескураженно помотал головой:

— Ты так всё выстраиваешь… вроде бы всё сходится. Но сам я этого не помню. Ей-богу, не помню.

— Но в неоспоримость моих доказательств ты веришь, не так ли?

— Да.

— Ладно. Пошли дальше. Как ты думаешь, когда могла возникнуть эта легенда?

— Когда угодно. Я склонен полагать, что она возникла очень давно, ещё в Эру Империи. У неё есть привкус древности…

— Ошибаешься, Джен. Пять Сестер сейчас находятся довольно близко от Сейшелла, вот почему они такие яркие. Но, как я уже говорил, они не связаны друг с другом раз и навсегда. Взять произвольно любую пару — и они не будут частью одного звёздного семейства. То есть они движутся в разных направлениях. Погляди, что произойдёт, если я сдвину картину назад во времени… — Красный кружок, обозначавший Гею, вновь остался на месте, а пятиугольник медленно, постепенно распался — четыре звезды поплыли в разных направлениях, а пятая немного отошла в сторону. — Ну, Джен, — потребовал Тревайз, — можно назвать этот пятиугольник правильным?

— Нет, он явно деформирован.

— А Гея где? В центре?

— Нет, она тоже ушла в сторону.

— Отлично. Вот так выглядело созвездие сто пятьдесят лет назад. Всего сто пятьдесят лет назад… Сведения, полученные тобой о Пяти Сестрах и звезде в центре пятиугольника, не имеют никакого смысла до наступления нашего столетия нигде, даже на Сейшелле. Легенда эта могла возникнуть на Сейшелле и только в течение последнего века. Скорее всего — в последние десять лет. Сейшельцы не любят и боятся об этом говорить, а ты об этом узнал.

Тревайз резко включил свет, убрал карту звёздного неба и в упор посмотрел на Пелората.

— Я… совершенно растерян, — хрипло проговорил тот. — Что же это такое?

— Это ты мне скажи! Думай! Мне каким-то образом явилась мысль о том, что Вторая Академия всё ещё существует. Во время своей избирательной кампании я говорил об этом — самым откровенным образом давил на эмоции не слишком решительных избирателей, набирая голоса. Позже я подумал: «А что, если она действительно существует?» Я принялся читать книги по истории и ещё через неделю был в этом просто убеждён. Настоящих доказательств у меня не было, но я всегда чувствовал в себе способность делать верные выводы всего лишь на основании размышлений. Но на этот раз… — Тревайз сделал небольшую паузу и продолжил: — Смотри, что происходит потом: из всех людей я доверился только Компору, и он предал меня. Затем Мэр Бранно арестовала меня и отправила в ссылку. Почему в ссылку? Почему в тюрьму? В конце концов, можно было просто пригрозить мне, — дескать, держи язык за зубами, а не то… Ладно, в ссылку, но почему на корабле последней модели, способном совершать Прыжки через всю Галактику? А самое главное — зачем она настаивала, чтобы со мной полетел ты и чтобы я помог тебе в поисках Земли?

А почему я был твёрдо убеждён, что нам не нужно лететь на Трентор? Я предполагал, что ты знаешь о более интересной цели поиска, и тут ты выложил мне рассказ о таинственном мире — Гее, сведения о которой, как теперь выясняется, ты получил при весьма загадочных обстоятельствах… Мы отправляемся на Сейшелл, делаем первую остановку и тут же встречаем Компора, который обстоятельно рассказывает нам о Земле, о её гибели, уверяет нас, что она находится в Сирианском Секторе, и настоятельно рекомендует нам лететь туда.

— А, вот ты о чём… — протянул Пелорат. — Ты хочешь сказать, что обстоятельства влекли нас к Гее. Но, как ты только что сказал, Компор пытался убедить нас, что нам следует лететь совсем в другое место.

— А я, не доверяя этому человеку ни на йоту, из чистого упрямства решил не отказываться от задуманного. А тебе не кажется, что он именно этого и добивался? Собственно, я уже говорил тебе об этом.

— Романтика какая-то… — пробурчал Пелорат.

— Да? Пошли дальше. Мы очень быстро разыскали Квинтесетца. Сам нам в руки пошел.

— Не совсем, — возразил Пелорат. — Я узнал его имя…

— Оно показалось тебе знакомым. Ты даже не мог точно припомнить, читал ли что-либо из написанного им. Почему же оно показалось тебе знакомым?.. Потом оказалось, что он читал твою работу, а это насколько вероятно? Ты же сам признавался, что не так много опубликовал.

Дальше — больше: молодая дама, провожая нас до кабинета Профессора, довольно небрежно упоминает о Гее, рассказывает нам байку о том, что Гея — в гиперпространстве, да так, чтобы мы запомнили это. Мы спрашиваем об этом Квинтесетца, он пугается, не хочет говорить об этом, но нас за дверь не выставляет, несмотря на то что я был грубоват с ним. Наоборот, он приглашает нас к себе домой и по пути не забывает показать нам Пять Сестер. Не забывает даже спросить, заметили ли мы тусклую звёздочку в центре пятиугольника. Зачем? Не слишком ли закономерно для случайного стечения обстоятельств?

— Ну, когда ты так перечисляешь…

— Перечисляй, как хочешь. Но я не верю, что это — случайное стечение обстоятельств.

— Что же это всё значит? Что нас ведут на Гею?

— Да.

— Кто?

— А вот в этом у меня сомнений нет. Те, кто способен управлять сознанием, тонко манипулировать течением событий, направляя их в ту или иную сторону по своей воле.

— Сейчас ты скажешь, что это Вторая Академия.

— Ну а что нам известно о Гее? Она неприкасаема. К ней отправляется целый Флот, и Флот погибает. Люди летят туда с мирными намерениями и не возвращаются. Даже Мул не осмелился выступить против неё, и очень может быть — там родился. Естественно, мне кажется, что Гея — это Вторая Академия, а ведь отыскать её — вот моя главная задача.

Пелорат покачал головой:

— Судя по тому, что пишут некоторые историки, Вторая Академия остановила Мула. Разве он мог быть оттуда?

— Ренегат, наверное.

— Но почему же тогда Вторая Академия так упорно ведёт нас к себе?

Тревайз нахмурился, уставился в одну точку.

— Давай попробуем понять. Для Второй Академии всегда, во все времена было важно, чтобы в Галактике о ней знали как можно меньше. Это нам известно точно. Вот уже сто двадцать лет Вторая Академия думает, что о ней никто не знает, и это устраивает её как нельзя лучше. Когда у меня возникли догадки о том, что она до сих пор существует, она не делала ничего. О моих воззрениях узнал Компор. Она могла использовать его для того, чтобы заткнуть меня тем или иным способом, может быть, даже убить. Но и тут она пальцем о палец не ударила.

— Да, — возразил Пелорат, — но тебя арестовали, если тебе угодно возложить ответственность за это на Вторую Академию. В итоге народ Терминуса о твоих воззрениях не узнал. Люди из Второй Академии добились этого, не прибегая к насилию. Очень может быть, что им известен знаменитый лозунг Гардина: «Насилие — последний козырь дилетантов».

— Ну и что с того, что об этом не узнал народ Терминуса? Мэру Бранно мои взгляды известны, и хотя бы она может пораскинуть мозгами — а вдруг я прав? Теперь Второй Академии уже поздно как-то помешать нам, навредить. Ведь если бы они избавились от меня сразу, они были бы ни при чем. Оставь они меня в покое, они тоже были бы ни при чем, поскольку нашли бы возможность убедить народ на Терминусе в том, что я — вот такой эксцентричный человек, может быть, даже чокнутый. Моя политическая карьера покатилась бы под откос, и одно это могло заставить меня замолчать — я бы понял, чем мне грозит открытое высказывание моих взглядов.

Теперь им поздно предпринимать что-либо. Мэр Бранно легковерием не отличается, поэтому послала Компора следить за мной, но, не доверяя и ему, отдала приказ установить на его корабле гиперреле. Вследствие этого ей, безусловно, известно, что мы — в Сейшельском Секторе. А ночью, когда ты спал, я через компьютер отправил сообщение нашему послу в Сейшелле, где доложил, что мы взяли курс на Гею. Я даже координаты не поленился сообщить. Даже если теперь Вторая Академия попытается сделать нам что-нибудь нехорошее, уверен: Бранно этого так не оставит, а пристальное внимание нашей Академии — это как раз то самое, чего Вторая Академия хочет меньше всего на свете.

— Но если они столь могущественны, — возразил Пелорат, — чего им бояться?

— Чего бояться? А почему они прячутся? Им не устоять в открытой схватке, понимаешь? Технический прогресс, достигнутый нашей Академией, превзошел ожидания самого Селдона. Вели они нас к своему миру тихо, почти незаметно, тайком — это, видимо, свидетельствует об их крайнем нежелании делать что-либо, способное привлечь к ним внимание. Но они всё равно проиграли — не на того напали. Сомневаюсь, что теперь они сумеют изменить ситуацию.

— Но зачем им всё это? Если ты прав, зачем им вести нас к себе через всю Галактику — ведь получается, что это грозит им гибелью?

Лицо Тревайза покрылось лихорадочным румянцем.

— Джен, — сказал он, — у меня странное предчувствие. Ты сам сказал: у меня редкий дар делать верные выводы, располагая… да почти ничем не располагая. Кто-то внутри меня подсказывает мне, что я прав. И сейчас подсказывает. Есть во мне что-то, чего они хотят, зачем-то я им нужен, — нужен настолько, что они готовы рискнуть самим своим существованием. Я сам не знаю, что это такое, и должен понять — раз у меня что-то такое есть и если это — мощное оружие, я обязан научиться им пользоваться ради того, что сам считаю верным. — Тревайз смущенно пожал плечами. — Ну вот. Ты всё ещё хочешь лететь со мной, старина, — теперь, когда видишь, какой я чокнутый?

Пелорат убеждённо ответил:

— Я же сказал, что верю в тебя. Верю и сейчас.

— Восхитительно! — облегченно, радостно рассмеялся Тревайз. — Скажу тебе по секрету, у меня есть ещё одно предчувствие: и у тебя тоже есть своя роль в этой истории. Ну, Джен, летим на Гею на полной скорости. Вперёд!

* * *

Мэр Бранно явно постарела за последние дни. Она настолько глубоко задумалась, что совершенно машинально взглянула в зеркало по дороге в галактографический зал. Лучше бы она этого не делала.

Бранно горько вздохнула. Жизнь уходила из неё по каплям. Целых пять лет на посту Мэра, а до этого — ещё двенадцать — разве они были легче? Тогда она фактически занималась тем же самым, стоя за спиной двух марионеток. Спокойно, уверенно вершила она своё дело, но всегда на износ. «А как же иначе», — думала она порой. По другой схеме всё выглядело бы так: «напряжение — неудача — срыв». Но как ужасно было сознавать, что именно спокойное плавание, дрейф по течению событий так измотали её.

Залогом её успеха был План Селдона, а Вторая Академия — залогом его успешного выполнения. Твёрдая рука Бранно лежала на пульсе Первой Академии, но никто, ни одна душа на Терминусе не догадывалась, как трудно Бранно устоять на гребне волны.

История скажет о ней мало или совсем ничего. Всю свою жизнь она просидела за пультом управления кораблем, которым на самом деле управляли извне.

Даже Индбур III, правивший Академией во времена её позорного падения к ногам Мула, ухитрился сделать что-то, из-за чего его запомнили, — хотя бы в обморок упал!

А Мэра Бранно никто не вспомнит.

Если только ей не поможет Голан Тревайз, этот Советник-выскочка…

Бранно внимательно посмотрела на карту. Карта была совсем не такая, какую показывает современный компьютер: всего-навсего трёхмерная модель — подвешенные в воздухе огоньки. Модель нельзя было разворачивать, двигать, увеличивать и уменьшать. Можно было лишь обойти её вокруг.

Бранно нажала рычажок, и сразу загорелось огромное множество огоньков — около трети от общего количества (не считая ядра Галактики, где, как считалось, никто не живёт). Такова была Федерация Академии — более семи миллионов обитаемых миров, и правил ими Совет во главе с Бранно. Семь миллионов миров имели голос и представительство в Совете Миров, решавшем дела второстепенной важности. Никогда, ни при каких обстоятельствах Совет Миров не принимал решений глобальной важности.

Бранно нажала другой рычажок, и по разные стороны от границ Федерации загорелись бледно-розовые огоньки. Сферы влияния. Территориями Академии эти регионы не являлись, но, формально сохраняя независимость, ни за что в жизни не осмелились бы мечтать об оказании сопротивления малейшему шагу со стороны Академии.

В голове у Мэра не укладывалось, что в Галактике может существовать сила, способная противостоять Академии, даже Вторая Академия, где бы она ни находилась. В любое время, когда захочет, Академия могла пустить в ход свой Флот, состоящий из суперсовременных кораблей, и уже сейчас без труда основать Вторую Империю.

Но со времен начала выполнения Плана Селдона минуло пока только пять столетий, а План гласил: между крахом Первой и созданием Второй Империи — путь длиной в десять веков. За выполнением Плана должна следить Вторая Академия… Мэр горестно покачала головой. Значит, если Академия начнет действовать сейчас, она проиграет. Пусть её корабли непобедимы, но сама поспешность смерти подобна.

Всё так, если только Тревайз, как громоотвод, не вызовет на себя гром и молнию Второй Академии и вспышка молнии не озарит её источник…

Бранно нервно оглянулась на дверь. Где же Коделл? Не время опаздывать.

Он тут же вошел, как бы откликнувшись на её мысленный упрек, — добродушно улыбаясь и гораздо более походя на добренького дедушку, чем мог бы, только за счёт усов, бороды и хитрых морщинок на выдубленной годами коже лица. Да, дедушка, но не старик всё-таки. Но, в конце концов, Коделл был на восемь лет моложе Бранно.

И как это, интересно, ему удалось так хорошо сохраниться? Пятнадцать лет Директором Службы Безопасности — и хоть бы что!

* * *

Коделл приветствовал Мэра низким медленным поклоном, то была необходимая формальность перед началом разговора. Странно — времена правления Индбуров старались не вспоминать, а ведь именно тогда был выдуман этот претенциозный этикет.

— Прошу прощения, — сказал он, — что запоздал, Мэр. Дело в том, что Совет очнулся после наркоза, арест Советника Тревайза понемногу начинают обсуждать.

— Вот как? — флегматично отозвалась Бранно. — Нам грозит дворцовый переворот?

— Ни в коем случае. Ситуация целиком под нашим контролем. Но шума не миновать.

— Пускай шумят, если им от этого легче. Меня это не касается. Ну а как общественное мнение в целом? На него я могу рассчитывать?

— Думаю, можете. Особенно — за пределами Терминуса. Там никому дела нет до того, что стряслось с заблудшим Советником.

— Мне есть дело.

— А? Есть новости?

— Лайоно, — сказала Мэр, — я хочу побольше узнать о Сейшелле.

— Ну, я не ходячий учебник истории, — улыбаясь, развел руками Коделл.

— История меня не интересует. Меня интересует правда. Почему Сейшелл независим? Посмотрите сюда.

Она показала на крошечный островок белых огоньков, со всех сторон окруженный красными.

— Видите? Мы его инкапсулировали, почти поглотили, а он всё равно белый. Белый, даже не розовый, как лояльные нам территории.

Коделл пожал плечами:

— Да, официально Сейшелл — недружественное нам государство, но он нейтрален и никогда не досаждал нам.

— Отлично, — кивнула Бранно. — А теперь посмотрим ещё…

Она нажала ещё несколько рычажков на пульте. Красные огоньки поползли во все стороны и покрыли почти половину Галактики.

— Это, — пояснила Бранно, — царство Мула незадолго до его смерти. Тогда Сейшельский Союз тоже был окружен со всех сторон, но видите — он белый! Единственный анклав, оставленный Мулом на воле.

— Они и тогда сохраняли нейтралитет.

— Плевать хотел Мул на всякие там нейтралитеты.

— Выходит, в этом случае не наплевал.

— Выходит-то оно выходит, но почему? Что такого необыкновенного на Сейшелле? Чем он славится?

— Ничем, — помотал головой Коделл. — Поверьте, Мэр, стоит нам только пожелать — и он наш, хоть завтра.

— Да? Но почему же он не наш до сих пор?

— Думаю, просто он не был нам нужен, вот и всё.

Бранно выключила пульт управления моделью Галактики, сцепила руки на груди, нахмурилась.

— Думаю, теперь он нам нужен.

— Пардон, Мэр?

— Лайоно, я послала этого балбеса Тревайза в космос как приманку. Мне казалось, что Вторая Академия может переоценить опасность, от него исходящую, и первым делом обратит внимание именно на него. Молния ударит в него, и нам станет ясно, откуда она ударила.

— Верно, Мэр.

— Я рассчитывала, что он направится на Трентор, в мир древних развалин, и вместе с Пелоратом будет копаться в том, что осталось от Галактической Библиотеки в поисках сведений о Земле. Это, как вы помните, мир, который занудные мистики считают прародиной человечества. Бог с ним, пускай даже оно так и есть — толку от этого ноль. По моим расчётам, Вторая Академия должна была не поверить, что его интересует эта дребедень, и заинтересоваться тем, что он ищет на самом деле.

— Но на Трентор он не полетел.

— Нет, не полетел. Ни с того ни с сего он отправился на Сейшелл. Почему?

— Не знаю. Но простите, Мэр, старую ищейку — я не доверяю никому и всех на всякий случай подозреваю: откуда вам известно, что он и этот, как его… Пелорат отправились на Сейшелл? Сообщение об этом поступило от Компора, но насколько можно верить Компору?

— Гиперреле подтверждает, что корабль Компора действительно приземлился на планете Сейшелл.

— Пусть так, но откуда вы знаете, что Пелорат с Тревайзом приземлились там же? Может, у Компора были свои причины махнуть на Сейшелл, и он ни сном ни духом не ведает, где эта парочка?

— Видите ли, Лайоно, наш посол на Сейшелле сообщил о прибытии туда корабля, на котором мы отправили Тревайза и Пелората. Сомневаюсь, чтобы корабль прилетел туда пустой. Компор, помимо всего прочего, их видел и разговаривал с ними. Допустим, мы не можем доверять ему, но у нас есть сведения о том, что Тревайз и Пелорат посетили Сейшельский Университет и беседовали там с одним не слишком известным историком.

— А у меня таких сведений нет, — с укором проговорил Коделл.

Бранно поморщилась:

— Только без обид, Лайоно. Я лично всем этим занималась и теперь всё вам рассказала — почти сразу же, кстати говоря. Только что получено сообщение от посла. Наш громоотвод на месте не сидит. На планете Сейшелл он пробыл два дня и уже отбыл оттуда. Направился к другой планетарной системе, в нескольких десятках парсеков от Сейшелла. Он сам связался с послом и сообщил координаты этой системы и её название. Посол сразу же сообщил всё это мне.

— А от Компора есть что-нибудь?

— Донесение Компора о том, что Тревайз и Пелорат покинули Сейшелл, пришло ещё раньше сообщения посла. В ту пору Компор не знал точно, куда именно направляется Тревайз. Вероятно, последует за ним.

— Мы упустили все «почему», — задумчиво проговорил Коделл, вытащил из кармана упаковку пастилок, отправил одну в рот и принялся посасывать её. — Почему Тревайз отправился на Сейшелл? Почему улетел оттуда?

— Меня гораздо больше занимает другой вопрос: куда? Куда летит Тревайз?

— Если не ошибаюсь, Мэр, вы сказали, что посол передал вам название и координаты той планетарной системы, куда отправился Тревайз. Или вы думаете, он солгал послу? Или посол солгал вам?

— Допустим, никто не лжет. Меня интересует это название, Лайоно. Тревайз сказал послу, что направляется к Гее. Г-Е-Я — вот как называется это место. Тревайз по буквам назвал.

— Гея? — переспросил Коделл. — Впервые слышу.

— Правда? Ничего удивительного, впрочем.

Бранно ткнула пальцем в то место, где раньше светилась огоньками модель Галактики.

— На этой модели можно в любое время отыскать любую звезду, вокруг которой обращаются обитаемые планеты, и даже такие звёзды, вокруг которых обращаются обширные необитаемые планетарные системы. Таких звёзд почти тридцать миллионов — их можно наблюдать как угодно, если как следует отладить изображение: по отдельности, попарно, в созвездиях.

Я могу пометить их пятью различными цветами… но чего я не могу сделать, так это отыскать Гею. Если судить по этой карте, Геи не существует.

— На каждую из тех звёзд, что показывает эта карта, наберётся десяток ею не учтённых, — возразил Коделл.

— Согласна, но не учтённые картой звёзды — лишь те, вокруг которых нет обитаемых планетарных систем. А Тревайзу с какой стати вздумалось лететь в необитаемый мир?

— Вы не пробовали связаться со службой Главного Компьютера? В его память заложены данные обо всех трёх миллиардах звёзд Галактики.

— Мне сказали, что это так, но так ли это на самом деле? Разве мы не знаем — вы и я, что довольно-таки многие планеты не внесены ни в один перечень только потому, что сами от этого уклонились? Их нет ни на этой карте, ни в памяти Главного Компьютера. Не исключено, что Гея — одна из них.

В спокойном голосе Коделла появились успокаивающие нотки.

— Пусть так, но стоит ли переживать, Мэр? Может быть, Тревайз просто странствует, как дикий гусь, а может быть, он наврал послу, и вовсе нет звезды под названием Гея, да и вообще ничего нет под теми координатами, которые он назвал. Может быть, встретив Компора, он понял, что за ним слежка, и попросту решил смотать удочки.

— Но как? Компор будет продолжать следить за ним. Нет, Лайоно, не всё так просто. Ещё одна мысль не даёт мне покоя. Есть большая опасность. Послушайте меня… — Помолчав немного, она сказала: — Лайоно, этот зал экранирован, и никто нас не подслушает. Будем говорить открыто. Если верить полученной информации, эта Гея расположена в десяти парсеках от границ Сейшельского Союза и, по идее, должна бы входить в него. Сейшельский Союз — хорошо исследованный участок Галактики. Все его звёздные системы — обитаемые и необитаемые — зарегистрированы, населённые системы подробно описаны. Гея — единственное исключение. Населена она или нет — о ней никто не знает, её нет на нашей карте. Ни на этой, ни на какой другой. А Сейшелл сохраняет экзотичную независимость от Федерации Академии. Даже в царстве Мула он остался нетронутым. Он независим со времен распада Галактической Империи.

— И что же из этого следует? — осторожно спросил Коделл.

— Уверена, тут есть взаимосвязь. Сейшелл включает неизвестную планетарную систему. Сейшелл неприкасаем. Что бы собой ни представляла Гея, она явно защищает себя и следит за тем, чтобы никто, кроме самого ближайшего окружения, о ней ничего не знал. Она защищает и самое это окружение, да так, что никто не смеет нарушить его неприкосновенность.

— Клоните к тому, Мэр, что Гея — резиденция Второй Академии?

— Пока хочу сказать лишь, что Гея заслуживает внимания.

— Могу ли я указать на один пункт, из-за которого выстроенная вами теория не выглядит убедительной?

— Прошу.

— Если Гея — Вторая Академия и многие столетия физически защищала себя от захватчиков, а вместе с собой — весь Сейшельский Союз, сделав из него непробиваемый щит для себя, препятствовала распространению знаний о себе по Галактике, то куда же вся эта защита вдруг подевалась? Тревайз и Пелорат покинули Терминус, и, хотя вы настоятельно рекомендовали им лететь на Трентор, они незамедлительно, без всяких колебаний устремились на Сейшелл, а теперь — на Гею. Более того, вы вольны думать о Гее, размышлять о том, что она такое. Почему никто не мешает вам делать это?

Бранно ответила не сразу. Седые волосы её тускло блеснули, когда она склонила голову.

— Видимо, потому, — сказала она наконец, — что Советнику Тревайзу удалось каким-то образом ускорить события. Что-то он такое сделал или делает, что угрожает Плану Селдона. Один.

— Один человек? Но это невозможно, Мэр.

— Никто не застрахован от просчётов, от уязвимых мест. Селдон тоже не был гарантирован от промахов. Где-то в теле Плана есть болевая точка, и Тревайз наступил на неё, может быть, сам того не зная. Мы должны понять, что случилось, мы обязаны быть в центре событий.

Коделл по-настоящему насторожился.

— Не принимайте самостоятельных решений, Мэр. Нам нельзя действовать необдуманно.

— Не принимайте меня за дурочку, Коделл. Войну объявлять я не собираюсь. Не собираюсь отправлять экспедиционный корпус на Гею. Я хочу лишь оказаться в центре событий — или неподалеку от центра, если вам так больше нравится. Лайоно, окажите мне услугу — терпеть не могу толковать с нашим военным ведомством. Оно настолько погрязло в стодвадцатилетнем бездействии… но думаю, вам не составит труда выяснить, сколько наших военных кораблей сосредоточено на базах поблизости от границ Сейшельского Союза. Можем ли мы устроить так, чтобы их передвижение не вызвало подозрений и выглядело как нечто тривиальное?

— Я почти уверен, что по мирным временам кораблей там немного. Но я уточню.

— Хватило бы двух-трёх, в особенности если хотя бы один будет класса «Сверхновый».

— И что вы хотите с ними делать?

— Я хочу, чтобы корабли подошли как можно ближе к Сейшеллу, не создавая неприятностей. Ещё я хочу, чтобы они держались поближе друг к другу, на случай, если потребуется взаимовыручка.

— Ради чего всё это, Мэр?

— Ради возможности гибкого управления ситуацией. Хочу нанести удар, если потребуется.

— Кому? Второй Академии? Если Гея сохранила неприкосновенность и устояла даже против Мула, что ей какие-то несколько кораблей?

Воинственный огонек блеснул в глазах Бранно.

— Друг мой, я же сказала вам: никто не совершенен, ничто не совершенно в этом мире. Даже Гэри Селдон. Он был человеком своего времени и ничего не мог с этим поделать. Он был великим математиком времен распада Империи, когда о развитии техники говорить не приходилось. Вот именно прогресса техники он и не мог предвидеть. Взять хотя бы антигравитацию — принципиально новое направление. Разве он мог его предугадать? Да мало ли ещё чего мы добились.

— Но, вероятно, Гея тоже на месте не сидела.

— В изоляции? Не надо. В Федерации Академии живёт десять квадриллионов человек, а сколько из них гениев, способных продвинуть вперёд прогресс техники. Нет, изолированному миру о таком мечтать не приходится. Словом, наши корабли должны начать манёвр, и я буду с ними.

— Простите, Мэр, не понял?

— Я лично отправлюсь к отряду кораблей, который сгруппируется у границ Сейшелла. Хочу всё увидеть своими глазами.

Коделл с минуту сидел с раскрытым ртом.

— Мэр… но это… это не мудро.

В горле у него пересохло. Стало слышно, как он сглотнул слюну. Он явно хотел выразиться покрепче.

— Мудро или нет, — рявкнула Бранно, — я сделаю это! Вот у меня где альянсы, контральянсы, предательства и всё такое прочее! Семнадцать лет я варюсь в этом соку. Надоело! Хватит! Может быть, где-то там, — она махнула рукой, — сейчас меняется вся история Галактики, и я хочу участвовать в этом.

— Но у вас нет никакого опыта в подобных делах, Мэр!

— Как знать, Лайоно, как знать…

Бранно решительно встала.

— Как только вы добудете мне необходимые сведения, я быстренько покончу с занудными домашними делами и отправлюсь туда. И не пытайтесь, Лайоно, меня отговаривать, а то мне придётся забыть о нашей давней дружбе и наделать вам массу неприятностей. Это я ещё могу.

Коделл кивнул:

— Знаю, что можете, Мэр, но, прежде чем вы примете решение, позволительно ли будет мне напомнить вам о могуществе Плана Селдона? То, что вы собираетесь совершить, сильно смахивает на самоубийство.

— Этого мне бояться нечего, Лайоно. План не предусмотрел Мула. Раз была хоть одна ошибка, не исключены и другие.

Коделл вздохнул:

— Ну что ж, раз вы уж так бесповоротно всё решили, мне остаётся только поддержать вас. Можете на меня рассчитывать.

— Хорошо. Вам же лучше, если вы это говорите от души. Не забывайте об этом, Коделл, и летим на Гею. Вперёд!

Глава 15

СОЛНЦЕ ГЕИ

В отсек управления маленького старомодного корабля вошла Сура Нови.

Она явно только что вышла из-под душа: завернулась в простыню, стыдливо придерживая её руками. Волосы её были высушены феном, но растрепаны.

— Господин… — тихонько окликнула она Гендибаля.

Гендибаль оторвался от компьютера и карт:

— Да, Нови?

— Я быть очень стыдно, — заговорила было она, умолкла и начала фразу снова: — Мне очень неудобно беспокоить вас, Господин, — тут она снова скатилась на думлянский диалект, — я не уметь найти мой одежда.

— Твою одежду? — непонимающе переспросил Гендибаль, мгновение смотрел на Нови, потом на лице его изобразилось нечто вроде раскаяния. Он встал.

— Я забыл, Нови. Прости, нужно было постирать твои вещи. Они в стиральной камере. Выстираны, высушены, выглажены — всё в полном порядке. Надо было всё вынуть оттуда и положить на видное место. Я забыл.

— Я не хотела, — она смущенно оглядела себя, — вас оскорбить…

— Ерунда, не переживай, — мягко сказал Гендибаль. — Послушай, Нови, я обещаю тебе: когда всё это закончится, я позабочусь о том, чтобы у тебя было много одежды — новой и самой модной. Мы улетели впопыхах, и я не успел об этом подумать. Но здесь, Нови, мы только вдвоем, мы так близко друг к другу, так что не стоит переживать… то есть волноваться о…

Гендибаль сделал рукой замысловатый жест, глаза Нови сверкнули нескрываемым ужасом. Гендибаль смутился. «Вконце концов, — подумал он, — она всего-навсего деревенская девчонка, совсем неиспорченная, и, наверное, с ней можно говорить о многом, но только тогда, когда она одета».

Ему стало нестерпимо стыдно, и он обрадовался, что Нови — не «ученая» и не может прочесть его мысли.

— Принести тебе одежду? — спросил он.

— О нет, Господин! Это не быть для вас. Я сама найду.

Когда они встретились снова, Нови была аккуратно одета, волосы причесаны.

— Мне стыдно, Господин, — робко проговорила она, — что я так неправильно поступила. Должна была сама всё найти.

— Ничего страшного, — улыбнулся Гендибаль. — Смотри-ка, Нови, тебе неплохо даётся Галактический Стандарт. Скоро будешь говорить совсем как учёные.

Нови радостно улыбнулась. Зубы у неё были немного неровные, но лицо просто-таки засветилось от улыбки. «Какая она милая, — подумал Гендибаль, — когда я её хвалю». И решил, что именно поэтому ему так нравится её хвалить.

— Думляне будут презирать меня, когда я вернусь, — сказала Нови. — Они будут говорить, что я быть… что я словорубка. Так у нас зовут тех, кто говорит… непонятно. Таких не любят.

— Не думаю, что ты вернешься к думлянам, Нови. Уверен, для тебя найдётся дело и место в Университетском комплексе, среди учёных, когда мы вернёмся.

— Мне бы очень хотелось, Господин.

— Скажи, а ты не могла бы звать меня «Оратор Гендибаль»? Не хочешь? Нет, вижу, что не хочешь, — сказал он, заметив моментальный протест в её глазах. — Ну и ладно.

— Это не будет хорошо, Господин, — покачала головой Нови. — А можно мне спросить: когда всё это закончится?

Гендибаль нахмурился:

— Трудно сказать, Нови. Сейчас мне нужно как можно быстрее добраться… до одного места. У нас хороший, очень хороший корабль, но летит медленно. Хотелось бы побыстрее. Видишь, — он махнул рукой в сторону компьютера и разложенных карт, — я должен работать, чтобы проложить наш путь в космосе, но компьютер не всё умеет делать, да и я, честно говоря, не такой уж опытный в этом деле.

— Вы хотите попасть туда быстро, потому что есть опасность, Господин?

— Почему ты решила, что есть опасность, Нови?

— Потому что иногда я смотрю на вас, когда вы меня не видите, и ваше лицо такое… я не знаю такого слова. Не пуганое, то есть не испуганное, не ожидающее плохого… не знаю, как сказать.

— Заметно, значит, — пробормотал Гендибаль себе под нос.

— У вас… задумчивое лицо. Это верное слово?

— Не знаю. Всё зависит от того, как ты понимаешь слово «задумчивый», Нови.

— Я понимаю так: вы как будто говорите себе: «Что мне делать дальше в этой большой беде?»

Гендибаль был потрясен.

— Правильно, Нови… но неужели ты видишь это по моему лицу? Дома, в «Ученом Месте», я всегда стараюсь, чтобы никто не мог по моему лицу понять, о чём я думаю, но… я думал, поскольку мы с тобой тут одни, можно немного расслабиться, ну… как будто я сижу в пижаме, что ли, прости, пожалуйста. А ты, видишь, забеспокоилась. Да, раз ты такая чувствительная, надо мне быть внимательнее. Придётся привыкнуть — даже неспециалисты способны делать верные догадки.

Нови оторопела:

— Не понимаю, Господин…

— Я говорю сам с собой, Нови. Не становись задумчивой. Ну вот, опять это слово…

— Но есть беда, Господин?

— Есть проблема, Нови. Я не знаю, что меня ждет, когда доберусь до Сейшелла — так называется место, куда мы летим. Возможно, будут трудности.

— Это опасность?

— Нет, потому что я всё сумею уладить.

— Как вы можете знать?

— Знаю, потому что я учёный. Я — лучший из учёных. Нет ничего такого во всей Галактике, что бы я не мог уладить.

— Господин… — лицо Нови исказила боль, — не хочу вас обидевать… обидеть, только я видела вас тогда, когда этот мерзавец Руфирант… и когда вы были в опасности, а он — простой думлянский крестьянин. А теперь… я не знаю, что вас ждет теперь, и вы тоже не знаете.

Гендибаль встревожился:

— Ты боишься, Нови?

— Не за себя, Господин. У меня есть страх… мне страшно за вас… я за вас боюсь.

— «Мне страшно» — тоже правильно, Нови. Можно и так говорить…

На мгновение Гендибаль задумался, уставился в пол, потом поднял взгляд, взял грубоватые руки Нови в свои ладони и сказал:

— Нови, я не хочу, чтобы ты боялась. Как бы тебе объяснить. Вот ты, например, увидела по моему лицу что-то такое… и тебе показалось, что есть опасность, о которой я думаю. Ты как бы прочла мои мысли.

— Да?

— Я могу читать мысли лучше тебя. Этому учатся учёные, а я — очень хороший учёный.

Глаза Нови широко раскрылись, руки её выскользнули из рук Гендибаля.

— Вы… можете читать мои мысли?

Гендибаль торопливо поднял вверх указательный палец:

— Нет-нет, Нови. Могу, но не читаю.

Он знал, что обманывает её. Он не мог, находясь с ней рядом, не улавливать общего направления её мышления… Для этого вовсе не нужно было быть сотрудником Второй Академии. Гендибаль чувствовал, что вот-вот покраснеет. Да, она простая думлянка, но для любого мужчины лестно, когда к нему так относятся. И всё-таки её надо было разуверить — исключительно из соображений гуманности.

Он сказал:

— Я умею также изменять мысли людей. Могу сделать так, что человек как будто почувствует удар. Я могу…

Нови недоверчиво покачала головой:

— Вы можете делать всё такое, Господин? А Руфирант…

— Забудь о Руфиранте, — решительно отрезал Гендибаль. — Я мог сразу остановить его. Мог заставить его повалиться на землю. Не только его — всех думлян.

Гендибаль замолчал, почувствовав, что зря так сильно разошелся. Кого он пытался убедить? Простую крестьянку? А Нови всё ещё покачивала головой.

— Господин, — сказала она, — вы стараетесь сделать, чтобы я не боялась, но я не боюсь — только за вас, а потому не надо. Я знаю, что вы великий учёный и можете делать, чтобы этот корабль летел через космос, где всякий другой человек может не делать ничего… я хотела сказать — может заблудиться. И вы умеете управлять машинами, которые я не могу понять, и ни один думлянин не может понять тоже. Но не надо говорить мне о том, что вы можете делать умом, потому что всё, что вы говорите, вы не могли сделать Руфиранту и не сделали, хотя были в опасности.

Гендибаль нервно поджал губы. «Придётся всё оставить как есть, — решил он. — Говорит, что не боится за себя, — и прекрасно». Но до чего же ему не хотелось, чтобы она считала его трусом и слабаком! Этого он не хотел, и всё тут.

— Нови, если я ничего не сделал плохого Руфиранту, то только потому, что не хотел. Мы, учёные, не имеем права ничего делать думлянам. Мы — гости в вашем мире.

— Вы — наши хозяева. Так мы всегда говорим.

На мгновение растерявшись, Гендибаль спросил:

— Как же тогда Руфирант осмелился напасть на меня?

— Не знаю, Господин. Не думаю, что он сам знал. Он, наверное, из ума вышел… нет, не так: с ума сошел.

Гендибаль усмехнулся:

— В общем, Нови, мы не имеем права приносить вред думлянам. Если бы пришлось ударить Руфиранта, обо мне бы очень плохо подумали другие учёные. Может быть, я потерял бы своё положение. Но я не хотел, чтобы он избил меня, поэтому я немного управлял им — совсем немного, сколько было можно.

Нови растерялась:

— Тогда мне не нужно было врываться, как дурочке…

— Ты всё сделала правильно, — успокоил её Гендибаль. — Я же сказал, как плохо было бы, если бы я ударил его. А ты сделала так, что это стало не нужно. Это ты остановила его, и у тебя это замечательно получилось. Я благодарен тебе.

Она радостно и смущенно улыбнулась:

— Теперь я вижу, почему вы так добры ко мне.

— Ну конечно, я благодарен тебе, Нови… но главное, чтобы ты поняла: нет никакой опасности. Я могу управлять целой армией обычных людей. Это может любой учёный, а особенно — хороший. Я же сказал тебе, что я — один из лучших. Нет никого в Галактике, кто мог бы устоять против меня.

— Если вы так говорите, Господин, я верю.

— Верь, Нови, это так. Ну а меня ты боишься?

— Нет, Господин, только… а… Господин, только наши учёные могут читать мысли, и… Нет ли других учёных, из других мест, которые так умеют?

Гендибаль на мгновение утратил дар речи. Эта женщина была удивительно догадлива!

Нужно было солгать.

— Нет, — ответил он решительно.

— А вдруг есть?

— Они всё равно слабее меня.

— А если они будут нападать на вас неожиданно, когда вы не будете знать?

— Они не смогут этого сделать. Если будет приближаться какой-то другой учёный, я сразу узнаю об этом — задолго до того, как он сможет навредить мне.

— Вы сможете убежать?

— Мне не придётся убегать… Но… — поторопился объяснить Гендибаль, чтобы опередить её возражение, — если и придётся, скоро, очень скоро я буду на новом корабле, самом лучшем в Галактике. Они не смогут меня поймать.

— А могут они изменить ваши мысли и заставить вас не убегать?

— Нет.

— Их может быть много. А вы один.

— Я их замечу заранее и уйду. И тогда против них выступит весь наш мир, и им не устоять. Они узнают об этом и не осмелятся что-либо делать. Они не захотят, чтобы я узнал о них, и всё-таки я узнаю.

— Это потому, что вы так сильно лучше, чем они? — робко спросила Нови, сияя надеждой и гордостью.

Гендибаль был тронут до глубины души. Как радостно было находиться с нею рядом, восхищаться её природным умом, быстротой понимания самых сложных вещей… Это сладкоголосое чудище, Оратор Делора Деларми, сама того не зная, сделала ему потрясающий подарок!

— Нет, Нови, — ответил он. — Не потому, что я лучше их, хотя это правда. Это потому, что ты со мной.

— Я?!

— Да, Нови. Ты догадалась об этом?

— Нет, Господин, — сказала она удивленно. — Что такого есть во мне? Что я могу сделать?

— Дело в твоём сознании, — ответил Гендибаль и предупреждающе поднял руку. — Нет-нет, я не читаю твои мысли. Я вижу только очертания твоего разума, а они такие ровные, гладкие, необыкновенно ровные и гладкие, Нови.

Она расстроенно прикоснулась ладонью ко лбу.

— Это потому, что я такая неграмотная, Господин? Потому что я такая глупая, да?

— Нет, милая. — И как это у него сорвалось, он и сам не заметил. — Это потому, что ты честная, искренняя, у тебя нет ни хитрости, ни подлости на уме, потому что ты говоришь, что думаешь, потому что у тебя доброе сердце… Если другие учёные захотят сделать что-нибудь плохое, они обязательно коснутся наших сознаний — твоего и моего, и такое прикосновение к поверхности твоего сознания станет сразу заметно. Я узнаю об опасности задолго до того, как кто-либо коснется моего собственного сознания, и получу время, необходимое для того, чтобы никто не смог навредить ни мне, ни тебе.

Наступила долгая пауза. Гендибаль видел, что глаза Нови светятся теперь не только радостью, но и восторгом, и гордостью. Она тихо спросила:

— И вы поэтому меня взяли с собой?

Гендибаль кивнул:

— Это было очень важно.

Нови перешла на шёпот:

— Как помочь вам ещё лучше, Господин?

— Оставайся спокойной, Нови. Не бойся ничего. Просто — оставайся такой, какая ты есть.

— Я останусь, какая я есть, — твёрдо ответила она. — И я встану между вами и опасностью, как тогда, с Руфирантом.

Она вышла из каюты, а Гендибаль долго смотрел ей вслед.

Просто удивительно, как в таком простом, необразованном создании умещалось столько всего? Ровные контуры сознания — а под ними грандиозный ум, способность понимать другого, мужество, стойкость. Разве он мог просить большего — от кого бы то ни было?

Откуда ни возьмись, в сознании Гендибаля возник образ Суры Нови — не Оратора, даже не сотрудника Второй Академии — простой неученой женщины, но Нови стояла рядом с ним, торжественно, неколебимо, и была у неё какая-то важная роль в грядущей драме.

Образ виделся в тумане, нечётко, и Гендибаль не понимал пока, что ждет его впереди.

* * *

— Ну, ещё Прыжок, и всё, — пробормотал Тревайз.

— Гея? — с надеждой спросил Пелорат, глядя в иллюминатор через плечо Тревайза.

— Солнце Геи, — ответил Тревайз. — Называй его «Гея-С», если не хочешь путаться. Галактографы иногда так поступают.

— А сама Гея? её надо называть «Гея-П», так? То есть планета?

— Для планеты хватит одного названия, без всяких букв. Её мы пока не видим. Планеты вообще не так легко увидеть, как звёзды, а до Геи-С ещё около сотни микропарсеков. Довольно яркая звезда, кстати, но пока мы ещё достаточно далеко от неё, чтобы компьютер мог показать нам её в виде диска. Ты лучше бы не смотрел на неё подолгу, Джен, — так недолго и сетчатку повредить. Как только закончу расчёты, наложу фильтры. Потом сможешь смотреть, сколько твоей душе угодно.

— Сто микропарсеков… сколько же это будет в единицах, которые может понять мифолог, Голан?

— Три миллиарда километров, примерно двадцать раз столько, сколько от Терминуса до нашего солнца. Уяснил?

— Грандиозно… Но не стоит нам подойти поближе?

— Нет! — Тревайз удивленно оглянулся через плечо. — Не сразу, Джен. Зачем спешить после всего, что мы узнали о Гее? Одно дело — хотеть попасть туда, и совсем другое — мчаться туда сломя голову. Давай осмотримся для начала.

— А где мы будем осматриваться, Голан? Ты же сказал, что Геи пока не видно.

— Глазами не видно. Но у нас есть телескопические вьюеры и наш безотказный компьютер, способный быстро анализировать любую информацию. Изучим хорошенько Гею-С, проведем ещё кое-какие наблюдения. Да ты не грусти, Джен.

Тревайз дружески похлопал товарища по плечу и продолжил беседу с компьютером.

Через некоторое время он сообщил:

— Гея-С — единичная звезда. Если и есть у неё пара, то вторая звезда слишком далеко отсюда. В лучшем случае это красный карлик, так что всё равно нам до него никакого дела нет. Сама же Гея-С — звезда класса G, что означает высокую вероятность наличия неподалеку от неё обитаемой планеты. Это хорошо. Будь она класса А или М, нам ничего не оставалось бы, как развернуться и улепетывать.

Пелорат пожал плечами:

— Я, конечно, всего-навсего мифолог, но скажи, разве мы не могли узнать о том, к какому спектральному классу относится Гея-С, ещё там, на Сейшелле?

— Могли и узнали, Джен, но никогда нелишне всё проверить поближе… Так… у Геи-С есть планетарная система, что, впрочем, неудивительно. В поле зрения — два газовых гиганта. Если компьютер не ошибается в определении размеров, — один из них просто громадина. Другие планеты могут находиться за звездой и пока не видны. Не исключено, что ближе к звезде расположены и другие планеты, но о них пока ничего сказать нельзя.

— Это плохо?

— Это логично. Ведь обитаемые планеты всегда содержат какие-то металлы, и они гораздо меньше газовых гигантов, кроме того, они должны располагаться поближе к звезде, чтобы на них попадало достаточное количество тепла. Вот поэтому-то их и труднее наблюдать отсюда. Следовательно, нам нужно подойти поближе и обследовать пространство на расстоянии четырёх микропарсеков от Геи-С.

— Я готов.

— А я нет. Прыжок сделаем завтра.

— Почему завтра?

— А почему нет? Давай подарим им денек — пусть нас заметят, а пожелают нас сцапать — успеем удрать, если они нам не понравятся.

* * *

Тревайз работал медленно и осторожно. Весь следующий день он провёл в расчётах, сравнивал результаты, полученные с помощью разных методик. Не располагая достоверными данными, он мог полагаться только на интуицию, но она, как на грех, ничего ему не подсказывала. Той самой уверенности, что он порой ощущал в себе, как не бывало.

Наконец он отдал компьютеру команду, состоялся Прыжок, который увел корабль вверх от плоскости орбит планетарной системы.

— Сверху видно лучше, — объяснил он Пелорату. — Планеты будут видны на всей протяженности орбиты. Очень надеюсь, что для тех, кто, вероятно, наблюдает за нами, и мы станем лучше видны.

От Геи-С они теперь находились на таком же расстоянии, что и один из газовых гигантов, — примерно в полумиллиарде километров от него. Тревайз, к радости Пелората, показал гиганта с полным увеличением. Зрелище было впечатляющее, несмотря на наличие трёх рассеянных колец помех.

— Самое что ни на есть обычное семейство спутников, — заявил Тревайз. — Но на таком расстоянии от Геи-С… нет, все они необитаемы. Кроме того, ни на одном из спутников не живут люди, вознамерившиеся выжить под стеклянным колпаком или ещё в каких-нибудь немыслимо искусственных условиях.

— Откуда ты знаешь?

— Совершенно нет радиошумов, характерных для наличия разумной жизни, Джен. Правда, — тут же добавил он, обдумав собственный диагноз, — не исключено, что научный прогресс мог достичь такой стадии, что люди научились экранировать радиошумы, да и газовые гиганты, с другой стороны, продуцируют волны, способные замаскировать то, что ищу я. Но радиоприёмник у нас очень чувствительный, и на компьютер тоже жаловаться не приходится. Я бы сказал: вероятность того, что эти планеты заселены людьми, крайне мала.

— Это означает, что Геи нет?

— Нет. Это означает, что, если Гея есть, она не может находиться на одном из этих спутников. Не могла или не захотела обосноваться здесь.

— Но вообще-то она есть или нет?

— Спокойствие, Джен. И терпение.

У самого Тревайза, казалось, запас терпения просто-таки неограничен. Бесконечно долго он рассматривал небо и прервал молчание только однажды:

— Знаешь, как-то странно, что они не выходят нам навстречу. Даже печально. Если у них действительно такие возможности, какие им приписывают, теперь-то уж им давно пора как-то на наше присутствие отреагировать.

— Значит, — мрачно пробурчал Пелорат, — это всего-навсего миф.

— Мифы, друг мой Джен, это по твоей части… — Тревайз уставился в иллюминатор, прищурился и объявил: — Миф не миф, а есть тут одна планета, которая проходит по орбите через экосферу, а следовательно, может быть обитаема. Хотелось бы понаблюдать за ней до конца дня.

— Почему?

— Чтобы убедиться в том, обитаема ли она.

— Но ты только что сказал, что она проходит через экосферу.

— Да. В данный момент. Но вовсе не исключено, что её орбита сильно вытянута, то есть она может подходить к звезде слишком близко, где-нибудь на микропарсек, а порой отходить микропарсеков на пятнадцать. Нужно определить скорость движения планеты по орбите, замерить расстояние от Геи-С на разных участках орбиты и тому подобное.

* * *

Еще один день минул.

— Орбита почти круговая, — сообщил Тревайз. — Шансы обитаемости планеты значительно возрастают. Но даже теперь никто за нами не торопится. Придётся осторожненько приблизиться.

Пелорат спросил:

— Почему ты теперь так долго готовишься к Прыжкам? Движешься — через час по чайной ложке.

— Нет, вы его послушайте! Да маленькие Прыжки гораздо труднее больших. Что легче вынуть из песка — булыжник или песчинку? Гея-С так близко, пространство сильно искривлено. Одно это даже для компьютера расчёты затрудняет. Полагаю, это должно быть понятно даже мифологу.

Пелорат хмыкнул и надулся.

— Видишь планету? — спросил Тревайз. — Теперь её видно невооруженным глазом. Период обращения вокруг солнца — около двадцати двух галактических часов, ось наклонена под двенадцать градусов. Почти хрестоматийный пример обитаемой планеты, и жизнь на ней есть.

— Откуда ты знаешь?

— В её атмосфере — значительное количество свободного кислорода. При отсутствии развитой растительности это невозможно.

— А как насчёт разумной жизни?

— Всё зависит от результатов анализа радиоволнового излучения. Может быть, конечно, там существует разумная жизнь, не достигшая такого прогресса в технике, но это вряд ли.

— Бывали такие случаи, — возразил Пелорат.

— Верю на слово. Это — из твоей голубятни. Только как-то не верится, чтобы тамошние пасторальные обитатели так напугали Мула.

— А спутник у планеты есть? — спросил Пелорат.

— Да, — равнодушно ответил Тревайз.

— О! Большой? — дрогнувшим голосом спросил Пелорат.

— Что-то около ста километров в поперечнике.

— Как обидно… — разочарованно протянул Пелорат. — Если бы…

— Если бы спутник оказался гигантским, это могла бы быть сама Земля собственной персоной?

— Да, но по всему видно, что это не так.

— Но если прав Компор, Земля даже не в этом секторе Галактики. Она где-то в районе Сириуса… Джен, правда, мне очень жаль.

— Ну что ты… — махнул рукой Пелорат.

— Послушай, мы немного выждем и сделаем ещё один маленький Прыжок. Если найдём признаки разумной жизни, можно решиться совершить посадку, если только не окажется, что её совершать не стоит. Идет?

* * *

После Прыжка Тревайз удивленно проговорил:

— Всё сходится, Джен. Гея, она самая. По крайней мере, тут есть технически развитая цивилизация.

— Это ты по радиоволнам судишь?

— Всё гораздо проще. Вокруг планеты летает орбитальная станция. Видишь?

На экране появился объект, в котором Пелорат не усмотрел ничего необыкновенного, но Тревайз объяснил:

— Объект искусственный, металлический, с источником радиоволн.

— И что же мы теперь будем делать?

— Пока ничего. Они никак не могут не заметить нас при такой стадии развития техники. Если будут молчать, я через некоторое время пошлю радиосигнал. Если же и тогда они ничего не предпримут — осторожно приближусь.

— Ну а если всё же с их стороны будут какие-то действия?

— Всё зависит от того какие. Если мне их действия не понравятся, придётся воспользоваться преимуществами нашего положения — вряд ли они сумеют помешать нам совершить Прыжок.

— Мы обратимся в бегство, ты хочешь сказать?

— Гиперпространство — наше оружие и спасение.

— Но мы улетим отсюда не умнее, чем прилетели.

— Вовсе нет. По крайней мере, выяснили, что Гея существует, что на ней есть технически развитая цивилизация и что она предприняла нечто, чтобы отпугнуть нас.

— Но, Голан, давай не будем уж очень пугливыми.

— Так… Джен, я прекрасно понимаю, что тебе в жизни ничего больше не надо, как только разузнать побольше о Земле, но не забывай: я не приверженец этой твоей мономании. Наш корабль не вооружен, а эти — там, внизу, жили в полной изоляции несколько столетий. Представь себе: они ни сном ни духом не ведают, что за Академия такая и с чем её едят, и вовсе не обязаны питать к ней какое-либо уважение. А если допустить, что там — Вторая Академия? Не дай бог раздразнить их — тогда мы никогда больше не сможем стать такими, как сейчас. Тебе что, не терпится, чтобы твоё сознание стерли подчистую и ты с удивлением обнаружил, что больше никакой не мифолог и не помнишь ни единой легенды?

Пелорат затосковал.

— Ну, если ты так говоришь… Но только — что мы будем делать, когда улетим отсюда?

— Всё просто. Вернёмся на Терминус с новостями… ну, если не на Терминус, то так близко к нему, как позволит наша милая старушка. Потом можно будет снова вернуться на Гею — гораздо быстрее, не блуждая по окрестностям, — и вернуться надо будет на военном корабле, а то и с целым Флотом. Тогда всё будет по-другому.

* * *

Ожидание тянулось бесконечно. Становилось по-настоящему скучно. В окрестностях Геи они провели уже больше времени, чем потратили на перелет от Терминуса к Сейшеллу.

Тревайз запрограммировал на компьютере автоматический сигнал тревоги и расслабился — ухитрился задремать в мягком кресле.

Проснулся он оттого, что сигнал тревоги зазвучал. Напуганный, наполовину выбритый Пелорат вбежал в каюту Тревайза.

— Это что, сообщение? Вызов?

— Нет, — нервно отозвался Тревайз. — Мы двигаемся.

— Двигаемся? Куда?!

— К орбитальной станции.

— Почему?

— Не знаю. Двигатели работают, компьютер мне не отвечает, а мы движемся… Нас сцапали, Джен. Слишком близко мы подошли к Гее.

Глава 16

СТОЛКНОВЕНИЕ

Когда в видовом иллюминаторе корабля Гендибаля наконец показался корабль Компора, Гендибаль почувствовал по-настоящему, каким долгим было путешествие. До конца ещё было далеко, всё ещё только начиналось. Путь от Трентора до Сейшелла — всего лишь пролог.

— Еще один корабль? — удивленно спросила Нови. — Ещё один корабль космоса?

— Космический корабль, Нови. Тот самый, к которому мы стремились добраться. Он больше нашего и лучше. Он может двигаться через космос так быстро, что, если бы вздумал убегать от нас, нашему кораблю ни за что не догнать бы его.

— Он быстрее корабля учёных?

Видимо, Суру Нови сама эта мысль оскорбила.

Гендибаль пожал плечами:

— Ты зовешь меня Господином, но учёные не во всём господа, Нови. Нет у нас таких кораблей, нет многого другого, чем владеют те, кто владеет такими кораблями.

— Но как же может быть, Господин, что у учёных нет таких кораблей?

— Мы владеем более важными вещами, Нови. Все материальные богатства этих людей — чепуха, обман.

Нови задумалась, брови её сошлись на переносице.

— А мне кажется, что, если они могут так быстро летать, что Господин не может догнать, это не ерунда. Кто эти люди, иметели этих чудес… те, у которых есть такие чудеса?

Гендибаль ответил:

— Они называют себя Академией. Ты когда-нибудь слыхала об Академии, Нови?

(Ему вдруг стало интересно, что думляне знают и чего не знают о Галактике и почему так вышло, что Ораторам никогда не было дела до этого… Или это он сам не удосужился поинтересоваться? Он, который был так уверен, что интересы думлян не простираются дальше копания в земле?)

Нови задумчиво покачала головой:

— Я про такую никогда не слыхала, Господин. Когда школьный учитель учил меня буквознанию… учил читать, я хотела сказать, он говорил мне, что есть много других миров, и некоторые называл. Он сказал, что наш думлянский мир по-правильному называется Трентор, и когда-то он правил всеми мирами. Ещё он говорил, что весь Трентор был покрыт сверкающим железом и тут был Император — всем господам Господин. А я, — она смущенно посмотрела на Гендибаля, — не шибко верю в такое. Есть много историй, которые разные словорубки… болтуны по вечерам рассказывают в домах собраний. Когда я была маленькая девочка, я во всё верила, а как стала большая, поняла, что многие из этих историй — неправда. Теперь я почти ни во что не верю. Даже школьные учителя небылицы рассказывают.

— Может быть, Нови, но только то, что рассказал тебе твой учитель, верно. Трентор действительно был покрыт металлом, и тут действительно был Император, который правил всей Галактикой. Но когда-нибудь всеми мирами будет править народ Академии. Они становятся всё сильнее, эти люди.

— Они будут править всеми, Господин?

— Не сейчас. Это будет через пятьсот лет.

— И господами учёными тоже станут править?

— Нет-нет, они будут править мирами. А ими будем править мы. Для их безопасности и для безопасности миров.

Нови опять нахмурилась и сказала:

— Господин, а у этих людей из Академии много таких хороших кораблей?

— Думаю, много, Нови.

— А другие вещи у них тоже такие удивительные?

— У них много мощного оружия, самого разного.

— Тогда, Господин, они, наверное, могут победить все-все миры сейчас?

— Нет, не могут. Ещё не время.

— Но почему не могут? Учёные остановят их?

— Нам не придётся их останавливать, Нови. Даже если бы мы совсем ничего не делали, они всё равно не смогут сейчас захватить все миры.

— Но кто им помешает?

— Понимаешь… — начал Гендибаль… — есть такой план, его придумал один очень мудрый человек…

Он оборвал начатую фразу, улыбнулся, покачал головой:

— Трудно объяснить, Нови. Как-нибудь в другой раз. Знаешь, может быть, ты и сама всё поймешь ещё до того, как мы вернёмся на Трентор.

— А что должно случиться, Господин?

— Точно пока не знаю, Нови. Но всё будет хорошо.

Гендибаль отвернулся и приготовился к связи с Компором.

И хорошо, что отвернулся, — с губ чуть было не слетели слова: «Я очень надеюсь». О, как он разозлился на себя за эти несказанные слова. Он отлично понимал, откуда они взялись: очертания корабля Компора породили их — символ мощи Академии, её колоссального, изощренного могущества, и восторг в широко раскрытых глазах Нови, когда она смотрела на этот корабль!

Как глупо! Как он мог попасться на эту удочку? Как можно сравнивать обладание грубой физической силой со способностью управлять сознанием людей? «Рука на горле, которой на самом деле нет» — так называли такое ощущение многие поколения Ораторов.

Подумать только, а он до сих пор не свободен от подобных чар!

* * *

Мунн Ли Компор плохо понимал, как следует себя вести. Образ всемогущих Ораторов, который он сам создал, с которыми он время от времени выходил на связь, — таков ли он на самом деле? Какой он, один из этих людей, державших в могучей, таинственной деснице всё человечество?

Стор Гендибаль был самым частым собеседником Компора в последние годы. Но не голос его приходил на память Компору, когда он думал о Гендибале, а сила и мощь его сознания при сеансах ментальной гиперсвязи.

Невидимые нити ментосвязи опутывали тонкой сетью всю Галактику, и в этом отношении Вторая Академия оставила Первую далеко позади. Концы всех ниточек держали в руках самые посвященные.

Не однажды Компор испытывал щемящую радость от своей, пусть маленькой, роли в грандиозном общем деле. Как таинственно, как великолепно было всё это! Даже жена ничего не знала о его второй жизни.

Теми посвященными, кто держал в руках концы всех нитей, были Ораторы, а этот самый Оратор, Стор Гендибаль, который, как думал Компор, недалек от того, чтобы стать Первым Оратором, выше любого из Императоров… этот человек был рядом, в корабле, который донес его сюда с Трентора. О, как Компору было жаль, что встреча происходит не на самом Тренторе!

Но неужели этот корабль — с Трентора? Да у любого из древних Торговцев, что развозили товары из Академии по всей Галактике, корабли были наверняка получше этого. И ничего удивительного, что путь от Трентора до Сейшелла занял у Оратора столько времени. Его корабль не был даже оборудован устройством для стыковки, а даже корабли слабенького флота Сейшелла имели такие приспособления. Пришлось уравнять скорость кораблей, сейчас будет переброшен трап, и Оратор переберётся по нему — совсем как в Имперские времена.

«Вот оно как, — думал Компор, не в силах прогнать разочарования. — Оратор прилетел в старой Имперской посудине…»

По трапу передвигались две фигурки — одна из них настолько неуклюже, что не оставалось никаких сомнений — этот человек в космосе впервые.

Наконец они вошли в люк и сняли скафандры. Оратор Стор Гендибаль оказался человеком невысокого роста, поджарым, не слишком выразительной внешности. Ни силы, ни могущества, ни какой-то необыкновенной учености от него не исходило. Единственным знаком мудрости были его тёмные, глубоко посаженные глаза. Вдобавок он оглядывался по сторонам с явным проявлением благоговейного трепета!

С ним была женщина самой заурядной внешности. Рот её приоткрылся от восхищения.

* * *

Не так уж страшно было Гендибалю переходить из одного корабля в другой по трапу — да, он не был опытным космолетчиком, и никто во Второй Академии не был, но и оставаться законченной сухопутной крысой никому во Второй Академии не позволяли. Возможность необходимости совершения космических полётов витала в воздухе, но каждый из сотрудников старался о такой возможности не думать (кстати говоря, Прим Пальвер, намотавший столько парсеков по Галактике, что его опыт космолетчика стал попросту легендарным, обронил однажды фразу, смысл которой сводился примерно к следующему: «Успех Оратора в осуществлении Плана определяется тем, насколько часто он выбирается в космос»).

Переходным трапом Гендибаль раньше пользовался трижды. Если он и испытывал какую-то неуверенность, её следовало побороть ради Нови. Не нужно было быть великим специалистом в менталике, чтобы увидеть, как страшна ей сама мысль о том, чтобы ступить в пустоту.

— Я быть страшно… — пролепетала она, забыв все свои успехи в грамматике. — Я делать шаг в никуда…

Тихим, добрым голосом Гендибаль принялся её уговаривать:

— Я не могу оставить тебя на этом корабле, Нови, потому что должен перейти в другой. Ты должна пойти со мной. Это совсем не опасно, мы наденем скафандры, и они защитят нас от любого вреда. И ещё: ты не упадешь, даже если отпустишь поручни — останешься совсем близко, рукой можно достать. Я помогу тебе. Пойдём, Нови, покажи мне, какая ты храбрая. Ты храбрая, ты умная, ты хочешь стать ученой, правда?

Она не сказала ни слова, а Гендибаль, не желая нарушить прекрасной симметрии очертаний её сознания, лишь передал ему успокоение.

— Можешь и теперь говорить со мной, — сказал он Нови, когда они облачились в скафандры. — Хорошенько подумай, о чём хочешь сказать, и мысленно говори эти слова, одно за другим. Ты слышишь меня, Нови?

— Да, Господин, — был её ответ.

Он видел, как движутся её губы за прозрачным лицевым стеклом шлема.

— Говори, не двигая губами, Нови. В этом скафандре нет звука. Говори умом.

Губы Нови не двигались, лоб наморщился, брови сдвинулись.

— Вы слышите меня, Господин?

«Великолепно, — подумал Гендибаль. — А ты слышишь меня?» — мысленно спросил он.

«Да, Господин».

«Тогда ступай за мной и делай всё, как буду делать я».

Они ступили на трап. Теоретически Гендибаль знал, что и как нужно делать, но не сказать чтобы на практике так уж замечательно всё у него выходило. Ноги нужно было держать на ширине плеч и, не сгибая, выбрасывать вперёд, от бедра. Чтобы центр тяжести тела равномерно перемещался вперёд, нужно было попеременно выбрасывать вперёд руки. Объяснив всё это Нови, Гендибаль пошел по трапу и, не оборачиваясь, следил за сигналами двигательного центра мозга Нови.

Для новичка у неё всё сошло на удивление неплохо, ненамного хуже, чем у Гендибаля. Страх прошел, и она спокойно выслушивала его советы. Гендибаль был очень ею доволен.

Но всё-таки она ужасно обрадовалась, когда трап закончился и они оказались на борту корабля Компора. Честности ради надо сказать, что Гендибаль был доволен не меньше. Сняв скафандр и оглядев внутренний интерьер корабля, Гендибаль не мог не поразиться роскоши и стилю убранства и оборудования. Многие вещи были ему совершенно незнакомы, и он искренне затосковал — как жаль, что у него будет так мало времени, чтобы познакомиться с этими приборами поближе. Правда, ничто не мешало ему вытянуть и поглотить опять человека, который умел со всеми этими штуками обращаться, но так хотелось настоящего обучения!

Гендибаль обратил взгляд к Компору. Высокий, стройный, ненамного старше его самого, довольно красивый, правда, красота его отдавала мягкостью, слабостью: волнистые пушистые волосы Компора ниспадали на плечи крупными локонами — удивительно светлые, золотистые.

От Гендибаля не могло укрыться разочарование, испытываемое Компором. Мало разочарования — он осмелился испытывать жалость к Оратору, которого воочию видел впервые в жизни! Мало и этого — он не удосужился скрыть своих чувств!

В принципе Гендибаль не имел ничего против — в конце концов, кто такой Компор: он не с Трентора и не сотрудник высокого ранга из Второй Академии — бог с ним, пусть питает какие угодно иллюзии. Даже самое поверхностное исследование его сознания со всей ясностью показывало: он был из тех людей, для кого понятие «власть» связано с внешними проявлениями этого понятия. Иллюзии — иллюзиями, витать в облаках никому не запрещается, но только не сейчас.

Гендибаль сделал то, что при общении обычных людей выглядело бы примерно как тыканье пальцем. Резкая боль объяла всё тело Компора, сдавила голову. Будто некая невидимая сила кольнула его сознание, напомнив о себе.

Компор излучил глубочайшее уважение к Оратору.

Гендибаль дружелюбно проговорил:

— Я просто попытался привлечь ваше внимание, друг мой. Будьте так добры, сообщите мне о теперешнем местонахождении вашего товарища Голана Тревайза и его спутника Джена Пелората.

Компор несколько растерянно спросил:

— Я должен говорить в присутствии этой женщины, Оратор?

— Считайте эту женщину частью меня, поэтому говорите открыто.

— Как скажете, Оратор. Тревайз и Пелорат в настоящее время приближаются к планете, известной под названием Гея.

— Так вы сказали в вашем последнем сообщении. Теперь они, скорее всего, уже высадились на Гее, а может быть, улетели ещё куда-нибудь. На планете Сейшелл они надолго не задержались.

— За то время, что я следил за ними, Оратор, они не совершали посадку. К планете они приближаются осторожно, делают большие паузы между микропрыжками. Мне ясно, что они не знают ничего об этой планете, потому и медлят.

— А вы что знаете о ней, Компор?

— Ничего, Оратор, — ответил Компор. — Не только я. И мой компьютер тоже ничего не знает.

— Этот компьютер? — спросил Гендибаль, кивнув в сторону пульта управления. — А хорошо ли он помогает вести корабль?

— О, он прекрасно управляет кораблем, Оратор! Стоит только мысленно дать команду…

Гендибаль был обескуражен:

— Академия делает такие успехи?

— Да, но это не так легко, как может показаться, Оратор. Порой приходится по нескольку раз повторять мысли, да и то не всегда я получаю необходимую информацию.

— Думаю, у меня лучше получится, — заявил Гендибаль.

— Уверен в этом, Оратор, — с уважением и подобострастием ответил Компор.

— Пока оставим это. Но почему ваш компьютер не знает о Гее?

— Я не знаю, Оратор. Он утверждает, если так можно сказать о компьютере, что у него есть данные обо всех обитаемых планетах Галактики.

— Он не может располагать большим объёмом информации, чем тот, что введен в него. Те, кто закладывал в компьютер информацию, считали, что знают обо всех планетах, но, видимо, не знали, а раз так, этого не может знать и компьютер, верно?

— Безусловно, Оратор.

— Вы наводили справки на Сейшелле?

— Оратор, — после небольшой заминки ответил Компор, — на Сейшелле есть люди, которые говорят о Гее… но эти разговоры большой ценности не представляют. Чистой воды предрассудки. Они твердят, будто Гея — могущественный мир, который сумел устоять даже против Мула.

— Так и говорят? — спросил Гендибаль, старательно подавляя удивление. — И вы так твёрдо уверились, что это — просто суеверие, и даже не потрудились узнать подробности?

— Нет, Оратор, я спрашивал много и многих, но все говорят об одном и том же.

— Вероятно, — задумчиво проговорил Гендибаль, — те же самые рассказы слышал и Тревайз и почему-то отправился на Гею, может быть, как раз для того, чтобы посмотреть, нет ли там на самом деле могущественной силы. Приближается к планете осторожно — стало быть, побаивается.

— Это очень вероятно, Оратор.

— И всё-таки вы не полетели вслед за ним?

— Я полетел, Оратор, и летел довольно долго, и убедился, что онлетит именно на Гею. Потому я вернулся сюда, в окрестности Геи.

— Почему?

— По трем причинам, Оратор. Во-первых, мне хотелось как можно скорее встретиться с вами, как вы мне приказали. На корабле Тревайза и Пелората нет гиперреле, но оно есть на борту моего корабля, и я не могу слишком сильно удаляться от их корабля — об этом сразу узнают на Терминусе. Во-вторых, стало ясно, что Тревайз идет к Гее очень медленно, и я решил, что ещё до того, как он, может быть, высадится там, мне хватит времени вылететь вам навстречу. Мне хотелось как можно скорее увидеться с вами, Оратор, пока волна событий не захлестнула нас, — в особенности потому, что вы гораздо компетентнее меня, и вместе нам легче было бы проследить за Тревайзом до самой Геи и разрешить все срочные вопросы, если таковые возникнут.

— Справедливо. А третья причина?

— Со времени последнего нашего сеанса связи, Оратор, произошло нечто неожиданное и необъяснимое… и поэтому мне также хотелось увидеться с вами как можно скорее.

— Что такое произошло — неожиданное и необъяснимое?

— К границам Сейшельского Союза приближаются военные корабли Академии. Мне удалось перехватить передачу новостей по Сейшельскому радио. В составе отряда как минимум пять первоклассных кораблей, и их мощи хватит для того, чтобы победить весь флот Сейшелла.

Гендибаль ответил не сразу, ни в коем случае нельзя было подать вид, что он не ожидал этого или не понял, в чём дело. Через мгновение он спокойно, даже отсутствующе спросил:

— Вы полагаете, это как-то связано с полётом Тревайза к Гее?

— Это случилось сразу же после старта Тревайза к Гее. Ведь если Б движется следом за А, весьма вероятно, что А — причина этого движения.

— Ну что ж, похоже, все пути ведут на Гею. Все летят туда — Тревайз, я и Первая Академия. Отлично. Вы хорошо поработали, Компор, — похвалил Наблюдателя Гендибаль, — и вот что мы теперь сделаем… Во-первых, вы покажете мне, как обращаться с вашим компьютером и как с его помощью можно управлять кораблем. Уверен, это не займет много времени. Затем вы перейдёте в мой корабль — я успею вложить в ваше сознание сведения о том, как управлять им. Он покажется вам весьма примитивным — собственно, вы могли уже об этом догадаться по его внешнему виду. Вы останетесь здесь, Компор, и будете ждать меня.

— Как долго, Оратор?

— Пока я за вами не вернусь. Не думаю, что я слишком долго задержусь и вы окажетесь за это время в опасности. Но если я всё-таки задержусь, можете лететь на ближайшую планету Сейшельского Союза и ждать меня там. Я разыщу вас, где бы вы ни были.

— Слушаюсь, Оратор.

— И не тревожьтесь. Я справлюсь с этой таинственной Геей, а понадобится — и с пятью кораблями Академии.

* * *

Литораль Тубинг уже семь лет занимал должность посла Академии в Сейшелле, и работа эта устраивала его целиком и полностью.

Высокий, тучный, он не расставался с густыми каштановыми усами, хотя и в Академии, и в Сейшелле в моде было гладко бриться.

Тубингу было всего пятьдесят четыре, но он уже успел обзавестись скептически-равнодушным отношением ко всему на свете. Как он относился к собственной работе, сказать было трудновато.

Скорее всего, он всё-таки любил её, ведь должность давала ему возможность держаться подальше отполитических распрей на Терминусе, а он их терпеть не мог, и вести образ жизни сейшельского сибарита. Зарабатывал он вполне достаточно для того, чтобы обеспечить жене и дочке ту жизнь, к которой они привыкли. Меньше всего он хотел, чтобы привычный уклад его жизни был нарушен.

Кроме того, он недолюбливал Лайоно Коделла, может быть, потому, что Коделл тоже носил усы, хотя, справедливости ради, надо отметить, что усы Коделла значительно уступали усам Тубинга по густоте, длине, да к тому же сильно поседели. Было время, когда в высших политических кругах только Коделл и Тубинг форсили усами, и между ними в этом плане было нечто вроде соревнования. «Теперь, — думал Тубинг, — и соревноваться нечего. По усам я его обставил». Но во всём остальном…

Коделл занимал пост Директора Службы Безопасности уже тогда, когда Тубинг вынашивал мечты занять пост Мэра. Однако от него откупились и назначили послом. Сделала это Харла Бранно для себя, разумеется, но теперь Тубинг был ей только благодарен.

Ей, но не Коделлу. Может быть, из-за того, что Коделл всю жизнь играл роль этакого рубахи-парня, с вечной очаровательной улыбочкой, которая не покидала его физиономии даже тогда, когда он был занят тщательным обдумыванием, каким именно образом лучше перерезать вам горло.

И вот теперь перед Тубингом восседало гиперпространственное изображение Коделла, источавшее по обыкновению всю гамму дружелюбия и фамильярности. Физически Коделл пребывал, естественно, на Терминусе, что, слава богу, избавляло Тубинга от необходимости проявлять по отношению к нему знаки гостеприимства.

— Коделл, — заявил Тубинг, — я хочу, чтобы эти корабли были убраны.

Коделл очаровательно улыбнулся:

— О, и я тоже, но старуха так решила.

— Вы вроде бы всегда умели переубеждать её.

— Иногда, — уточнил Коделл. — Когда она сама была не против. На этот раз не желает ничего слушать… Тубинг, делайте своё дело. Успокойте Сейшелл.

— Я не о Сейшелле пекусь, Коделл. Я за Академию боюсь.

— Как и все мы.

— Коделл, не валяйте дурака. Я хочу, чтобы вы меня выслушали.

— С радостью, но на Терминусе сейчас нелегкие времена, и я при всем желании не могу слушать вас вечно.

— Постараюсь быть максимально краток. Речь идет о возможности гибели Академии. Если эта линия гиперпространственной связи не прослушивается, я буду говорить открыто.

— Не прослушивается.

— Тогда слушайте. Пару дней назад я получил сообщение от некоего Голана Тревайза. Если мне не изменяет память, я когда-то знавал человека с такой фамилией — он был сотрудником Транспортной Комиссии.

— Он… дядя этого молодого человека.

— Ага, значит, вам знаком этот Тревайз, что послал мне сообщение? Судя по сведениям, которые мне удалось собрать, он был Советником, и после успешного разрешения последнего селдоновского кризиса его арестовали и отправили в ссылку.

— Всё точно.

— А я не верю.

— Чему не верите?

— Тому, что он был сослан.

— А что тут такого?

— А когда это, интересно, в истории Академии хотя бы одного гражданина отправляли в ссылку? Гражданина Академии либо арестовывают, либо не арестовывают. Если арестовывают — либо судят, либо не судят. Если судят — либо осуждают, либо не осуждают. Если осуждают — штрафуют, лишают должности, понижают в звании, сажают в тюрьму или казнят. В ссылку никого и никогда не отправляли. Такого ещё не бывало.

— Что-нибудь всегда происходит впервые.

— Чепуха. Он сослан на корабле последней модели? Дураку понятно: он выполняет задание особой важности для вашей старухи. Кого она обмануть хочет?

— Да? И какое же, по вашему мнению, это задание?

— Вероятно, отыскать планету Гея.

Взгляд Коделла несколько утратил традиционное дружелюбие, наполнился подозрительностью.

— Я знаю, — сказал он, — мистер посол, что особого желания верить мне вы не испытываете, но убедительно прошу поверить мне в этом, отдельно взятом случае. В то время, когда было принято решение о ссылке Тревайза, ни Мэр, ни я о Гее даже не слышали и узнали о её существовании только вчера. Если вы согласны поверить в это, можем продолжить беседу.

— Трудновато, но так и быть.

— Понимаю, что трудновато, посол. Уверяю, я перешел на официальный тон лишь потому, что, когда всё будет окончено, вы обнаружите, что придётся ответить на кое-какие вопросы, и вы поймете, что дело совсем нешуточное. Вы говорите так, будто мир Геи вам знаком. Как же это вышло, что вам известно то, чего не знаем мы? Разве в ваши обязанности не входит посвящение нас во всё то, что вы знаете о вверенной вашему попечению политической единице?

Тубинг тихо ответил:

— Гея не входит в Сейшельский Союз. Её, может быть, на самом деле и нет вовсе. Разве я обязан передавать на Терминус разные там небылицы и сказочки, которые всякие тупицы рассказывают на Сейшелле о Гее? В некоторых из них утверждается, будто Гея находится в гиперпространстве. Другие говорят, что Гея якобы это такой мир, который каким-то сверхъестественным образом защищает Сейшелл. А третьи утверждают, что именно этот мир отправил Мула на захват Галактики. Так что, если вы собираетесь оповестить сейшельское правительство о том, что Тревайз был послан на поиски Геи, а пять новехоньких военных кораблей Академии посланы для того, чтобы оказать ему моральную поддержку, они вам ни за что не поверят. Народ верит сказочкам про Гею, но не правительство, и вам не удастся убедить его, что в эти бредни верит Академия. Им покажется, что вы намереваетесь силой присоединить Сейшелл к Федерации Академии.

— Даже если так, то что из того?

— Это означает подписание смертного приговора Академии. Послушайте, Коделл, за всю нашу пятивековую историю разве мы хоть раз затевали завоевательную войну? Мы только оборонялись, защищали Академию от завоевателей. Однажды проиграли, но ни одна война не заканчивалась для нас расширением нашей территории. Все случаи присоединения государств к Федерации происходили мирным путем, и присоединялись к нам только те, кто видел преимущества присоединения.

— А Сейшелл таких преимуществ разве не способен увидеть?

— Не увидит, пока наши корабли не уберутся от его границ. Уберите их.

— Это невозможно.

— Коделл, поймите, Сейшелл — удивительный пример доброй воли, мирных намерений Академии. Он почти окольцован нашей территорией, положение его безмерно уязвимо, и всё-таки вплоть до последних дней он был в полной безопасности, шел своим путем, даже открыто выражал антифедеральные взгляды. Разве это не лучший способ демонстрации всей Галактике того, что мы не исповедуем позицию силы, что мы ко всем идём с дружбой и миром! Захватив Сейшелл, мы захватим то, что фактически имеем и так. Мы и так здесь доминируем, но — мирно! Пойдём на военный захват — ославим себя на всю Галактику как жестокие экспансионисты.

— Ну а если я скажу вам, что по-настоящему нас интересует только Гея?

— Тогда я поверю этому не более, чем сейшельское правительство. Этот человек, Тревайз, отправляет мне сообщение о том, что он летит на Гею, и просит передать это сообщение на Терминус. Против своей воли и веры я делаю это, делаю, потому что обязан, и линия гиперпространственной связи ещё не успевает остыть, как Флот Академии начинает манёвры. Как это, интересно, вы собираетесь попасть на Гею, не нарушив территориальной целостности Сейшелла?

— Дорогой мой Тубинг, у меня такое впечатление, что вы себя не слышите. Не вы ли сказали мне только что, что Гея не входит в Сейшельский Союз? Уверен — вам известно, что гиперпространство и вовсе ничьей территорией не является. На что обижаться Сейшеллу, если мы тронемся с территории Федерации, где сейчас стоят наши корабли, через гиперпространство на территорию Геи и за время перелета не затронем ни единого кубического сантиметра сейшельской территории?

— Сейшелл не станет так трактовать происходящее, Коделл. Гея, если она в действительности существует, со всех сторон окружена территорией Сейшельского Союза, не являясь его политической составной частью. Бывали прецеденты, когда такие анклавы вдруг становились неотъемлемыми частями чьей-то территории, когда в дело вступали вражеские корабли.

— Наши корабли не вражеские. У нас мирный договор с Сейшеллом.

— Говорю вам, Сейшелл может объявить войну. Они, конечно, не смеют надеяться, что выиграют по военному превосходству, но такой оборот событий немедленно поднимет волну протеста против действий Академии по всей Галактике. Образуются альянсы недовольных нашей экспансионистской политикой государств. Некоторые из субъектов Федерации могут задуматься о расторжении союза с нами. Мы можем запросто проиграть войну только за счёт внутренних распрей и тем самым нанесём необратимый удар по процессу роста Федерации, который успешно осуществляется уже пятьсот лет.

— Ну-ну, Тубинг, это вы хватили… Вы говорите так, будто пятьсот лет мы прожили, оставаясь Академией времен Сальвора Гардина, сражающейся с карманным королевством Анакреона. Мы теперь сильнее Империи на пике её могущества. Одна эскадра наших кораблей сейчас способна одолеть весь флот прежней Империи, занять любой сектор Галактики, даже не почувствовав, что был бой.

— Мы сражаемся не с Галактической Империей. Мы сражаемся с планетами и секторами нынешней Галактики.

— Которые, — уточнил Коделл, — далеки от достигнутого нами прогресса. Мы могли бы владеть всей Галактикой уже сейчас.

— В соответствии с Планом Селдона это будет нам недоступно ещё целых пятьсот лет.

— План Селдона недооценивает скорости развития техники. Мы можем сделать это сейчас! Поймите меня, я не говорю, что мы сделаем это или должны сделать. Но — можем.

— Коделл, вы всю жизнь прожили на Терминусе. Вы не знаете Галактики. Наш флот, наша техника позволяют нам одолеть вооруженные силы других миров, но мы пока не способны править всей мятежной, затаившей ненависть к нам Галактикой, а эта ненависть вырвется наружу, если мы возьмём Галактику силой. Уберите корабли!

— Это невозможно, Тубинг. Задумайтесь: что, если Гея — не миф?

Тубинг умолк и пристально посмотрел в глаза далекого собеседника, будто старался прочесть его мысли.

— Мир в гиперпространстве — не миф?

— Мир в гиперпространстве — суеверие, но любое суеверие может содержать крупицу правды. Тревайз, этот ссыльный Советник, говорит о Гее как о реально существующем мире, находящемся в реальном пространстве. Что, если он прав?

— Чушь. Не верю.

— Нет? А вы всё-таки поверьте на минутку. Реально существующий мир, сохранивший безопасность и нейтралитет Сейшелла при Муле, при Академии?

— Вы сами себе противоречите. Разве безопасность Сейшелла сохранена, если вы посылаете против него корабли?

— Не против него! Нас интересует Гея, только она — загадочная, неизвестная и настолько пекущаяся о своей неизвестности, что, существуя в реальном пространстве, распускает о себе несусветные небылицы и ухитряется даже отсутствовать в банке данных нашего Главного Компьютера, в самых полных картах Галактики.

Выходит, что этот необычный мир способен манипулировать сознанием людей. И разве не вы сами сказали некоторое время назад, что в одной сейшельской байке говорится, будто именно Гея отправила Мула на завоевание Галактики? Разве Мул не умел манипулировать сознанием?

— Выходит, будто Гея — мир Мулов, так, что ли?

— Вы уверены в обратном?

— Но почему в таком случае она не может быть миром, где обитает возродившаяся Вторая Академия?

— Вот именно, почему бы и нет? Разве не стоит её исследовать?

Тубинг помрачнел. До сих пор он только скептически усмехался, а теперь склонил голову и смотрел исподлобья.

— Если вы не шутите, скажите: такое исследование опасно?

— А разве нет?

— Вы отвечаете вопросами на вопросы, видимо, потому, что готовых ответов у вас нет. Что толку от военных кораблей против Мулов или Второй Академии? Разве вам не кажется, что, если они существуют, они планомерно ведут нас к гибели? Коделл, вы утверждаете, что Академия способна основать Вторую Империю уже сейчас, в обход Плана Селдона, выполненного лишь наполовину. Считайте, что я предупредил вас: примените силу, и хитросплетения Плана отбросят вас назад. Если Гея существует и представляет собой то, что вы о ней говорите, всё просто создано именно для того, чтобы отбросить нас назад. Действуйте же мирно, не проливая крови, на что вас вынудят непременно. Уберите корабли.

— Это невозможно. Дело в том, Тубинг, что Мэр Бранно собирается лично присоединиться к отряду кораблей, а разведывательные катера уже стартовали к территории Геи через гиперпространство.

Брови Тубинга взлетели вверх.

— Точно, будет война, я вам говорю.

— Вы наш посол. Предотвратите это. Дайте сейшельцам любые заверения, в которых они нуждаются. Отрицайте всякий злой умысел с нашей стороны. Скажите им, что, если понадобится, мы готовы заплатить им за то, чтобы они сидели тихо, как мыши, — пусть спокойно дожидаются нашей гибели от руки Геи. Да что угодно говорите, только успокойте их.

Он замолчал, изучая ошарашенную физиономию Тубинга, потом сказал:

— Вот, собственно, и всё. Насколько мне известно, ни один из кораблей Академии и не подумает приземлиться ни на одной из планет Сейшельского Союза — даже не проникнет ни в одну из точек обычного пространства, являющегося частью сейшельской территории. Однако любой корабль сейшельцев, попытающийся нарушить границу Федерации, будет немедленно превращен в космическую пыль. Это постарайтесь также объяснить сейшельскому правительству как можно яснее и проще. Ваша задача — успокоить сейшельцев, и туго вам придётся, если вы провалитесь. До сих пор, Тубинг, работенка у вас была непыльная. Да, вам предстоят тяжелые времена, а ближайшие недели решают всё. Только попробуйте провалить наше дело, тогда на хорошее житье не рассчитывайте, не найдётся в Галактике для вас спокойного уголка.

Коделл был сам на себя не похож — какое там дружелюбие! В разговоре с Тубингом он поставил жирную точку и прервал связь. А Тубинг долго-долго, не мигая, смотрел туда, где только что было изображение Коделла…

* * *

Голан Тревайз схватился за голову, словно пытался понять, что там происходит.

— Как у тебя дела с сознанием? — тревожно спросил он у Пелората.

— Как… у меня дела… с сознанием? — отрешенно переспросил Пелорат.

— Да. Ты же видишь — нас захватили, кто-то влечет наш корабль к миру, о котором мы ничего не знаем. Не испытываешь паники?

— Да нет вроде бы, — меланхолично пожал плечами Пелорат. — Не сказал бы, что я безумно счастлив, но мне не страшно.

— Мне тоже. Но разве это не странно? Почему всё так, а не иначе? По идее, нам должно быть страшно. Почему мы уже не такие, как есть на самом деле?

— Но ведь мы этого как раз и ожидали, Голан. Чего-то вроде этого.

Тревайз обернулся к иллюминатору. В нём по-прежнему красовалась орбитальная станция. Судя по всему, они к ней приближались.

Дизайн станции не производил на Голана особого впечатления. Внешне в ней не было признаков развития супернауки. Наоборот, выглядела она скорее примитивно и всё-таки сцапала их корабль.

— Что-то я стал чересчур аналитичен, Джен, — признался Тревайз. — Аналитичен и холоден. Мне нравится думать, что я не трус, не впадаю в панику под давлением чрезвычайных обстоятельств, но такое ощущение, будто я льщу себе. Даже не знаю, что это за напасть. Попрыгать, что ли, на месте, пропотеть как следует? Да, мы ожидали чего-то в таком роде, но это ничего не меняет: мы беспомощны, нас запросто могут отправить на тот свет.

— Я так не думаю, Голан, — возразил Пелорат. — Если Гея сумела захватить наш корабль, разве не могла она убить нас на расстоянии? А раз мы ещё живы…

— Но мы всё-таки… Нас всё-таки коснулись! Мы слишком спокойны, говорю тебе! Я думаю, нас транквилизировали.

— Зачем?

— Затем, чтобы сохранить наше сознание в хорошей форме, вероятно. Не исключено, что нас хотят допросить. А потом убьют.

— Если они настолько разумны, чтобы хотеть допросить нас, может быть, им достанет разума не убивать нас без веской на то причины?

Тревайз откинулся на спинку кресла и забросил ноги на стол, туда, где обычно покоились его руки при работе с компьютером.

— Знаешь, вескую причину они могут и придумать — это недолго. И всё же если они и коснулись нашего сознания, то весьма незначительно. Будь это Мул, к примеру, он бы добился того, чтобы мы с тобой просто сгорали от желания поскорее попасть туда, мы испытывали бы восторг, эйфорию. Чувствуешь что-либо в таком духе? — спросил он, кивнув в сторону станции.

— Нет, ничего такого.

— Видишь, я пока ещё в состоянии рассуждать логически. Очень странно… Но как я могу судить? Может быть, на самом деле я просто дрожу от страха, невменяем, безумен, и это просто иллюзия?

Пелорат пожал плечами:

— Вроде бы ты в порядке — на мой взгляд, по крайней мере. Правда, может быть, я так же безумен, как и ты, и у меня тоже иллюзия, но такие рассуждения нам ничего не дадут. Всё человечество может пребывать во всеобщей иллюзии, в общем хаосе. Этого нельзя ни отрицать, ни доказать — остаётся одно: полагаться на наши собственные чувства.

Помолчав немного, он вдруг неожиданно резко сказал:

— Знаешь, мне кое-что пришло в голову.

— Да?

— Ну, понимаешь… мы говорим о Гее как о мире Мулов или как о возродившейся Второй Академии. А тебе не приходило в голову, что не исключен третий вариант? Более логичный, кстати, чем первые два.

— Какой третий вариант?

Пелорат, казалось, смотрит внутрь себя. Голос его стал тихим и отрешенным:

— Что мы имеем? Мы имеем Гею — мир, который изо всех сил на протяжении многих столетий старался остаться в изоляции. Он не делал попыток как-либо контактировать с каким-либо другим миром, даже с близлежащими планетами Сейшельского Союза. Там, если верить легендам о способности Геи уничтожать целые флотилии, существует технически развитая цивилизация, и их способность захватить наш корабль доказывает это. И всё-таки они не пытались каким-то образом экспортировать свою власть. Они хотят только, чтобы им никто не докучал.

— Так, — прищурился Тревайз.

— Всё это как-то… не по-человечески, понимаешь? На протяжении двадцати с лишним тысячелетий история деяний человечества в космосе представляет собой не что иное, как экспансию и попытки экспансии. Почти все миры, которые могут быть обитаемы, уже обитаемы. В этот процесс были вовлечены почти все миры, и почти каждый мир воевал со своими соседями раньше или позже. Если Гея столь не по-человечески ведёт себя в этом отношении, может быть, это потому, что она населена не людьми.

Тревайз пожал плечами:

— Невозможно.

— Почему невозможно? — заупрямился Пелорат. — Разве я не говорил с тобой о том, как загадочен тот факт, что человечество — единственная высокоразвитая раса в Галактике? А что, если это не так? Разве не может существовать другая цивилизация, пускай на одной-единственной планете, у которой отсутствует столь характерное для человечества стремление к экспансии? А вдруг (Пелората явно понесло) в Галактике на самом деле миллионы высокоразвитых цивилизаций и только одна экспансионистская — мы сами? А другие сидят себе по домам — скрытые, потаенные…

— Глупо!. — отрезал Тревайз. — Мы бы давным-давно на них напоролись. Давно бы уже побывали в таких мирах. Они никак не могли миновать определённых стадий в разработке техники и могли делать попытки остановить нас, но никаких таких попыток не было. Да что говорить! Мы никогда не встречали даже руин нечеловеческой цивилизации, правда? Ты же у нас историк, вот ты мне и ответь. Ну, видели?

— Нет… Но, Голан, одна такая всё-таки может быть. Эта!

— Не верю. Ты же сказал, что само её название «Гея» на каком-то древнем диалекте означает «Земля». Откуда на ней нелюди возьмутся?

— Название планеты могли дать люди. Кто знает почему? Сходство её с древним миром могло быть случайным совпадением. Задумайся, Голан: нас вели к Гее; ты сам не так давно в подробностях объяснил мне, что нас туда вели. Сейчас нас физически к ней притягивают — вот лишний аргумент в пользу того, что не люди там обитают.

— Почему? При чем тут не люди?

— Они проявляют любопытство к нам, людям.

Тревайз немного подумал и заявил:

— Ты сбрендил, Джен. Они жили в Галактике, со всех сторон окруженные людьми целые тысячелетия напролет. И чего же это вдруг, с бухты-барахты, они именно сейчас стали такими любопытными? Ну, пускай так, но почему они выбрали именно нас? Если им интересна культура, история людей, почему не выбрать для этой цели миры Сейшелла? Зачем им надо было приволакивать нас с тобой с Терминуса?

— Может быть, их интересует Академия.

— Бред! — яростно воскликнул Тревайз. — Джен, тебе просто до смерти хочется, чтобы тут оказалась нелюдская цивилизация. Но именно сейчас ты возмечтал о встрече с экзотическими носителями разума как раз потому, что тем самым отвлекаешься от мыслей о том, что тебя могут схватить, пытать, убить.

Пелорат собрался было возразить, но не сказал ничего, глубоко вздохнул и промолвил:

— Может быть, ты и прав, Голан, но я всё равно останусь при своём мнении. Думаю, скоро нас рассудят. Смотри!

Он показал на иллюминатор, Тревайз, увлекшись разговором, прекратил наблюдение за станцией. Теперь он резко оглянулся.

— Что это? — ошарашенно пробормотал он.

— Не корабль ли, что стартовал к нам со станции?

— Это нечто, — неохотно отозвался Тревайз. — Деталей пока не вижу, поэтому подождем. Увеличить изображение нет возможности.

Прошло немного времени.

— Похоже, что оно к нам приближается, и похоже, оно таки корабль. Пари хочешь?

— Какое пари?

Тревайз злорадно ухмыльнулся:

— Условие такое: по возвращении на Терминус закатим званый ужин с гостями. Персоны так на четыре. Если на борту корабля, который летит к нам, люди — платишь ты, если же нет — я. Идет?

— Договорились, — рассеянно кивнул Пелорат.

— По рукам, — прошептал Тревайз и уставился в иллюминатор, стараясь как можно скорее разглядеть в приближавшемся транспортном средстве что-либо, выдававшее присутствие людей или не людей.

* * *

Серо-стальные волосы Бранно были гладко зачесаны назад. Выглядела она точно так же, как во дворце Мэра, — выдержанная, хладнокровная. Никак нельзя было догадаться, что в глубокий космос она попала всего второй раз в жизни (в принципе, первый раз ей было всего-навсего три годика — родители взяли её с собой в отпуск на Калган).

Устало, раздражённо она сказала Коделлу:

— Ладно, в конце концов спасибо Тубингу — он выразил своё мнение и предупредил нас. Я не в обиде на него за это.

Коделл, прибывший на корабль, где находилась Мэр, для разговора с ней с глазу на глаз, кивнул:

— Он просто слишком долго там работает. Вот и стал думать как истинный сейшелец.

— Это профессиональное посольское заболевание, Лайоно. Ладно, как только всё закончится, дадим ему отпуск, а потом придумаем новое назначение. Он человек способный… Надо отдать ему должное — сообщение Тревайза он передал нам без промедления.

Коделл криво усмехнулся:

— Кстати, мне он сказал, что сделал это вопреки своему желанию и убеждениям. «Сделал, потому что должен был» — вот его слова. Понимаете, Госпожа Мэр, он «должен был». А почему? Потому, что, как только Тревайз появился внутри границ Сейшельского Союза, Тубинг получил от меня инструкции: сообщать о каждом его шаге.

— О! — вскинула брови Бранно и повернулась в вертящемся кресле к Коделлу, похоже, для того, чтобы лучше разглядеть его лицо: — И какие же соображения заставили вас дать Тубингу такие инструкции?

— Самые элементарные. Тревайз прибыл в Сейшелл на корабле самой последней модели производства Академии, и сейшельцы не могли не обратить внимания на такой корабль. Тревайз ни на йоту не дипломат, нахал известный — на это сейшельцы также могли обратить внимание. Он запросто мог угодить в какую-нибудь историю. Если и есть на свете что-то, что известно каждому гражданину Академии, так это то, что, попав в беду, за помощью они могут обратиться к ближайшему представителю Академии. Лично я ничего не имел против того, чтобы увидеть Тревайза попавшим в беду, — для него это было бы уроком. Глядишь, может, повзрослел бы чуток, ума-разума набрался. Но вы послали его на задание в роли громоотвода, вы хотели увидеть, откуда по нему ударит молния, так? Вот я и сделал так, чтобы этот самый ближайший представитель Академии прослеживал за ним.

— Понятно. Ясно теперь, почему Тубинг проявил такую удивительную дисциплинированность. Видите ли, Лайоно, точно такое же распоряжение дала ему я. А раз он получил эти указания от нас обоих независимо, нечего обвинять его в том, что он так сильно опасается приближения наших кораблей. Но как же так вышло, Коделл, что вы не проконсультировались со мной, прежде чем дать ему такие инструкции?

— Если бы я посвящал вас во все детали моей работы, у вас не осталось бы времени на работу Мэра. А как вышло, что вы не сообщили мне о том, что так проинструктировали Тубинга?

Бранно скорчила кислую мину.

— Если бы я посвящала вас во всё, чем занимаюсь сама, Лайоно, вы бы слишком много знали. Но это так, мелочи, равно как и тревога Тубинга, как и любой фортель, который могут выкинуть сейшельцы. Меня гораздо больше интересует Тревайз.

— Наши разведчики запеленговали Компора. Он следует за Тревайзом, и оба они крайне медленно и осторожно приближаются к Гее.

— У меня полные отчёты этих разведчиков, Лайоно. Совершенно ясно, что и Тревайз, и Компор принимают Гею всерьёз.

— Да, Госпожа Мэр, вот ведь дела какие: все считают Гею выдумкой, суеверием, а между тем про себя думают: «А вдруг…» Даже наш Тубинг не совсем спокоен на этот счёт. Не исключено, что такова хитрая политика сейшельцев. Если старательно распространять слухи о таинственном и могущественном мире, мире, приближаться к которому опасно, в конце концов люди отвернутся от такого мира, а заодно — от его ближайших соседей, таких как Сейшельский Союз.

— Вы думаете, Мул отвернулся от Сейшельского Союза поэтому?

— Вероятно.

— Но вряд ли вы думаете, что Академия не трогала Сейшелл из-за Геи, ведь у нас даже не было сведений о существовании такого мира.

— Признаю: в наших архивах нет упоминаний о Гее, но нет и другого объяснения умеренности нашей политики в отношении Сейшелла.

— Ну что ж, будем надеяться, что Тубинг тревожится понапрасну, и сейшельское правительство твёрдо убеждёно, что приближаться к Гее смерти подобно.

— Что из этого следует?

— А то, что Сейшельский Союз не будет иметь ничего против нашего приближения к Гее. И чем меньше они будут противиться нашему продвижению, тем более они будут убеждаться в том, что это они позволили Гее погубить нас. Они посчитают, что мы получим превосходный урок — для себя и для всех будущих захватчиков.

— А что, если их уверенность не будет лишена оснований, Мэр? Что, если Гея действительно смертельно опасна?

Бранно улыбнулась:

— Ну вот, и вы туда же: «а вдруг, а если»…

— Я должен учитывать все варианты, Мэр. Это моя работа.

— Если Гея смертельно опасна, они захватят Тревайза. Это его работа — послужить громоотводом. Есть ещё и Компор. На него тоже обратят внимание, надеюсь.

— Надеетесь? На что? И почему?

— Потому, что тогда они отвлекутся и недооценят наши силы. Тогда легче будет всё уладить.

— А вдруг мы недооценим их?

— Нет, — равнодушно ответила Бранно.

— Но ведь эти… геяне могут оказаться чем-то или кем-то, о чём мы и понятия не имеем и потому не сможем верно оценить степень их опасности. Нужно и такую вероятность учитывать.

— Вот как? Почему у вас возникла такая мысль, Лайоно?

— Потому что мне кажется, думаю, я верно угадал ваши мысли: вы полагаете, что в худшем случае Гея — это Вторая Академия. Вы, вероятно, убеждены в этом. Однако история Сейшелла и в имперские времена не лишена интереса. Только Сейшелл ухитрился сохранить самоуправление. Только Сейшеллу удалось платить смехотворно низкие налоги во времена так называемых «плохих» Императоров. Короче говоря, такое впечатление, что, если Гея охраняет Сейшелл, она занималась этим и во времена Империи.

— И что?

— Как — что? Вторая Академия ведёт своё существование не дольше, чем наша, — со времен Гэри Селдона. Второй Академии во времена Империи не было, а Гея была. Следовательно, Гея — не Вторая Академия. Что-то другое — не исключено, нечто пострашнее.

— Неизвестностью меня не напугаешь, Лайоно. Оружие может быть двух видов: физическое и психологическое, а мы готовы противостоять и тому и другому… Возвращайтесь на свой корабль и держите отряд на границе Сейшельского Союза. Этот корабль один пойдёт к Гее, но оставайтесь на связи днём и ночью и будьте готовы добраться до нас одним Прыжком, если потребуется. Идите, Лайоно, меня тошнит от вашей кислой физиономии.

— Один вопрос. Последний. Вы уверены в том, что делаете?

— Да, — устало ответила Бранно. — Я тоже изучила историю Сейшелла и поняла, что Второй Академией Гея быть не может. Но, как я уже сказала, у меня есть подробные отчёты от разведчиков, и судя по ним…

— Да?

— Короче: я знаю, где находится Вторая Академия. Мы позаботимся сначала о Гее, Лайоно, а после перейдём к Трентору.

Глава 17

ГЕЯ

Тревайз с трудом пережил долгие часы, пока корабль, вылетевший с орбитальной станции, добирался до них.

Будь ситуация более обычной, Тревайз послал бы сигнал вызова, попытался бы наладить связь. Если бы ответа не последовало, предпринял бы какое-то решительное действие.

Но он был безоружен, ответа ждать было нечего, и не оставалось ничего другого — только ждать. Компьютер ни на какие его призывы не отвечал, если речь шла о действиях за пределами корабля.

А внутри всё работало нормально, все системы жизнеобеспечения — в полном порядке. И он сам, и Пелорат физически чувствовали себя как обычно. Но от этого толку было мало. Умом Тревайз понимал, что жизнь висит на волоске, неизвестность угнетала его. У него даже аппетит пропал, и поэтому он ошарашенно поглядел на Пелората, который как ни в чём не бывало откупорил маленький контейнер с куриным филе и принялся спокойно, методично поглощать содержимое.

— Эй, Джен! — окликнул его Тревайз. — Что за пакость ты ешь? Воняет жутко!

Пелорат удивленно принюхался:

— Нормально пахнет, Голан.

Тревайз расстроенно покачал головой:

— Не обращай на меня внимания. Просто я в отчаянии. Только… ты бы вилку взял, что ли? А то пальцы у тебя будут курицей вонять весь день.

Пелорат обескураженно воззрился на собственные пальцы:

— Виноват… Даже не заметил. Думал о чём-то другом.

— Наверное, — саркастично предположил Тревайз, — пытался угадать, какого именно вида существа прибудут к нам?

Ему было нестерпимо стыдно, что сам он не так спокоен, как Пелорат. Он ветеран Флота (пусть даже в мирное время), а Пелорат — историк. И вот, пожалуйста, историк преспокойно вкушает курицу, а он…

Прожевав очередной кусок, Пелорат пустился в рассуждения:

— Невозможно, знаешь ли, представить, какое направление может принять эволюция в условиях, отличных от тех, что были на Земле. Вероятности не бесконечны, но их может быть много. Однако я возьму смелость предсказать, что здешние обитатели вовсе не обязательно жестоки и обойдутся с нами милосердно. Будь это не так, нас бы уже не было в живых.

— Смотри-ка, Джен, ты ещё способен рассуждать, ты так спокоен. А у меня нервишки пошаливают, несмотря на транквилизацию. Внутри меня зреет желание встать во весь рост и вступить в бой! Почему, зачем к нам летит этот корабль и почему он летит так медленно, чёрт бы его побрал!

Пелорат сказал:

— Я человек пассивный, Голан. Всю жизнь провёл за чтением сообщений в ожидании новых сообщений… Ничего не делал, только ждал. И сейчас жду. Ты же человек действия, потому тебе так больно, когда действовать невозможно.

Тревайз усмехнулся, напряжение немного спало.

— Видать, я недооценивал твоей способности к логической оценке, Джен.

— Да, недооценивал, — согласился Пелорат. — Даже наивный кабинетный учёный иногда кое-что смыслит в жизни.

— А опытный политик порой не смыслит ни черта.

— Я этого не говорил, Голан.

— Это я говорю. Раз так, надо действовать. Что я могу? Могу наблюдать. Корабль уже достаточно близко, можно разглядеть как следует… так… знаешь, он весьма, весьма примитивен.

— Да?

— Ну, если он — продукт деятельности негуманоидных умов и рук, то запросто может быть примитивным.

— Ты думаешь, это артефакт чужой цивилизации? — спросил Пелорат, и лицо его слегка порозовело.

— Не могу сказать. Но подозреваю, что артефакты, как бы сильно они ни отличались от культуры к культуре, никогда не бывают так пластичны, как продукты генетических различий.

— Это ты так думаешь. Нам известны лишь различные культуры, но неизвестны различные разумные виды, поэтому мы не можем судить, насколько сильно могут отличаться друг от друга артефакты.

Рыбы, дельфины, пингвины, креветки, даже двуногие неземного происхождения — наверное, есть и другие — решают проблему передвижения в вязкой среде за счёт обтекаемости и внешне не отличаются друг от друга настолько сильно, насколько велики их генетические различия. С артефактами может быть то же самое.

— Но у всех перечисленных животных совершенно разные конечности. Разве можно сравнить ножки креветки с плавниками дельфина или ластами тюленя, видоизменёнными крыльями пингвина? То же самое может быть и с артефактами.

— Как бы то ни было, — сказал Тревайз, — мне уже лучше. Болтовня о любой ерундистике с тобой, Джен, отлично успокаивает нервы. Кроме того, мы очень скоро узнаем, кто к нам пожалует. Этот корабль не оборудован устройством для стыковки, следовательно, то, что на нём летит, вынуждено будет воспользоваться перекидным трапом, или нас пригласят туда по такому трапу перебраться. Ну а может быть, нам предложат какое-нибудь ещё экзотическое средство переправы.

— Корабль большой?

— Компьютер, собака, молчит, а без него нельзя воспользоваться радаром, а размеры корабля определить пока невозможно… — К «Далекой Звезде», змеясь, протянулся трап. Тревайз прищурился: — Либо там люди, либо какие-то существа применяют средство переправы, изобретенное людьми. Может быть, просто трап — единственное средство, которое можно использовать в таких условиях.

— А нельзя трубу какую-нибудь приспособить? Или, скажем, лестницу горизонтальную?

— Это все негибкие устройства. Слишком сложно соединиться. Нужно нечто, что соединяло бы в себе и прочность, и гибкость.

Конец трапа тупо ударил по обшивке «Далекой Звезды», послышался скрип — другой корабль уравнивал скорость. Наконец трап стал неподвижен относительно обоих кораблей.

Вскоре от поверхности другого корабля отделилась черная точка и стала увеличиваться в размерах — будто зрачок расширялся.

Тревайз буркнул:

— Так у них, значит, люк открывается… Расширяющаяся диафрагма, нескользящая плоскость.

— Что, не люди?

— Необязательно. Но занятно.

На трапе появилась фигурка.

— О… — разочарованно протянул Пелорат. — Человек, похоже.

— Почему? Пока ясно лишь, что у этого существа на теле пять выростов. Голова, две руки, две ноги — а может быть, и нет. Стой-ка!

— Что такое?

— Оно движется гораздо быстрее, чем я ожидал. А, ясно!

— Что?

— Какой-то вид ускорения. Не реактивный, похоже, но оно не перехватывает поручни руками. Кто знает, может, и не человек.

Существо передвигалось по трапу очень быстро, а казалось, ожидание тянется невыносимо долго. Наконец тот, кто добрался до них, коснулся обшивки.

— Сейчас войдёт, кто бы он ни был, — стиснув зубы, проговорил Тревайз. — Чувствую непреодолимое желание заехать ему как следует, как только появится.

Он до боли сжал кулаки.

— Думаю, не стоит так настраиваться, — посоветовал Пелорат. — Вдруг оно сильнее нас? Оно сумеет управлять нашими умами. Может быть, на корабле ещё есть такие же. Лучше подождать, пока не узнаем больше о том, с кем мы встретились.

— Ты рассуждаешь всё логичнее, Джен, а я нет…

Люк открылся, и наконец перед ними возникла фигура…

— Размеры почти обычные, — пробормотал Пелорат. — Скафандр сгодился бы человеку.

— Никогда не видел скафандра такой конструкции, но ничего нечеловеческого пока не вижу. Пока судить трудно.

Фигура в скафандре стояла перед ними, передняя конечность пришельца поднялась, чтобы снять шлем — если у него и было лицевое стекло, оно имело одностороннюю прозрачность.

Быстрым, ловким движением конечность прикоснулась к чему-то, к чему именно, Тревайз не успел заметить, и шлем тут же отсоединился.

Перед изумленными взорами путешественников предстало лицо молодой и красивой женщины.

* * *

Итак, Пелорат проиграл пари и старался сделать всё возможное, чтобы не показать, как он огорчен.

— Вы… человек? — хрипло пробормотал он.

Брови женщины вскинулись, губы расплылись в улыбке.

Не то она не поняла слов на чужом языке, не то её удивил вопрос.

Рука её быстро скользнула влево, скафандр разъехался, и она вышла из него. Некоторое время постояв на месте без содержимого, скафандр с легким вздохом, очень напоминающим человеческий, съежился и лег на пол.

Выйдя из скафандра, женщина оказалась ещё моложе и красивее. Одежда на ней была свободная и прозрачная — нижнее белье туманными тенями просвечивало сквозь легкую ткань. Платье едва доходило до колен.

У неё была маленькая грудь, тонкая талия, полные, округлые бедра. От колена до бедра ноги были чуть полноваты, но икры стройные и лодыжки узкие. Густые тёмные волосы до плеч, большие карие глаза, пухлые, чуть несимметричные губы.

Она оглядела себя со всех сторон, и стало ясно, что вопрос она поняла:

— Разве я не выгляжу как человек?

Говорила она на Стандартном Галактическом языке — правда, немного с расстановкой, будто старалась правильно подобрать слова.

Пелорат учтиво поклонился, улыбнулся и сказал:

— Не могу отрицать. Совсем как человек. Просто восхитительный человек.

Молодая женщина протянула руки, как бы приглашая осмотреть себя поближе.

— Надеюсь, это так, джентльмены. Мужчины погибали за это тело.

— Я бы предпочел жить ради него, — брякнул Пелорат, изумившись собственной галантности.

— Вы сделали правильный выбор, — самодовольно кивнула женщина. — Стоит кому-то добиться этого тела, и все вздохи тут же становятся вздохами восторга.

Она рассмеялась, и Пелорат рассмеялся вместе с ней.

Тревайз хмуро наблюдал за таким «содержательным» обменом информацией. Наконец ему надоело.

— Сколько вам лет? — грубо спросил он.

Женщина, казалось, немного задумалась.

— Двадцать три, джентльмены.

— Зачем вы пришли? Что вам здесь нужно?

— Я прибыла, чтобы сопроводить вас на Гею.

Речь её немного утратила гладкость. Гласные превратились в дифтонги. «Прибыла» она произнесла как «пре-и-была», а «Гею» как «Ги-е-йю».

— Вы, девчонка, сопровождать нас?

Женщина выпрямилась во весь рост и ответила гордо:

— Я — это Гея, так же как любой другой. Я дежурила на станции.

— Вы? Вы были одна на корабле?

— Да, — сказала она. — Это было всё, что нужно.

— И теперь корабль пуст? И станция?

— Меня там больше нет, джентльмены, но она не пуста. Она там.

— Она? Она — это кто?

— Она — станция. Она — Гея. Я ей не нужна. Она сама держит ваш корабль.

— А что же вы, простите, делаете на станции?

— Дежурю.

Пелорат потянул Тревайза за рукав, а тот стряхнул его руку. Пелорат снова ухватил его за рукав и прошептал:

— Не кричи на неё так, Голан. Она совсем ребенок. Позволь, я всё улажу.

Тревайз сердито мотнул головой, но Пелорат спросил:

— Молодая дама, как ваше имя?

Женщина просияла в ответ на добрый голос Пелората.

— Блисс, — ответила она.

— Блисс… — повторил Пелорат. — Чудесное имя. Но наверняка не полное.

— Конечно, нет. Имя из одного слога — это смешно. Нужно было бы всё время удваивать его, и мы не смогли бы отличить одного от другого, и тогда мужчины не знали бы, за какое тело погибать. Моё полное имя — Блиссенобиарелла.

— Ох, это же язык сломать можно…

— Что вы? Всего семь слогов. Это совсем немного. У некоторых моих приятелей имена из пятнадцати слогов, и мы никогда не устаем комбинировать слоги в разных сочетаниях друг для друга. На «Блисс» я остановилась, когда мне стало пятнадцать. Мама называла меня Ноби — представляете?

— На Стандартном Галактическом «блисс» означает «экстаз» или «удивительное счастье», — сказал Пелорат.

— И на геянском языке тоже. Он не слишком сильно отличается от Галактического. А «экстаз» — это как раз то впечатление, которое мне хотелось бы производить.

— А меня зовут Джен Пелорат.

— Я знаю. А другого джентльмена, этого крикуна, — Голан Тревайз. Мы получили весточку с Сейшелла.

Тревайз подозрительно прищурился:

— Как это, интересно, вы получили весточку?

Блисс обернулась к нему и спокойно ответила:

— Не я лично. Гея.

Пелорат вмешался:

— Мисс Блисс, вы не будете возражать, если мы минутку побеседуем наедине с моим спутником?

— Нисколько. Но вообще нам надо торопиться.

— Мы недолго.

Пелорат подхватил Тревайза под локоть, и тот неохотно последовал за ним в соседнюю каюту, где Тревайз шёпотом спросил:

— На кой чёрт? Это исчадие ада наверняка читает наши мысли.

— Читает или нет — неважно, просто психологически нужно было нам уединиться на минутку. Послушай, дружочек, не надо на неё так наскакивать. Сделать мы всё равно ничего не можем, ну зачем же так грубо с ней себя вести? Она ведь тоже ничего сделать не может. Её послали за нами, вот и всё. На самом деле, пока она тут, с нами, мы, скорее всего, в безопасности. Они бы не послали её сюда, если бы хотели уничтожить корабль. Будешь хамить, вот тогда, глядишь, и уничтожат и корабль, и нас в придачу после того, как заберут её.

— Ненавижу беспомощность! —пробурчал Тревайз.

— Кто же её любит, дружочек? Но если ты будешь вести себя как последний хам, беспомощности от этого не убавится. Будешь всего-навсего беспомощным грубияном, и всё. О, дружочек, только не обижайся — выходит, я тебе тоже грублю… но только эта девушка… она ни в чём не виновата!

— Джен, — прошипел Тревайз, — да она тебе в дочки годится!

Пелорат вытянулся в струнку, запрокинул голову.

— Тем более причина вежливо с ней обращаться. Кстати, я не понял, к чему ты это сказал.

Тревайз ненадолго задумался. Вскоре лицо его прояснилось.

— Ладно, — кивнул он. — Очень хорошо. Ты прав. Я не прав. Просто, понимаешь, жутко обидно, что за нами послали девчонку. Ну, послали бы военного, офицера какого-нибудь, тогда было бы ясно, что нас принимают всерьёз. Но девушка? И она занимает ответственный пост на Гее? Говорит от имени планеты?

— Может быть, она говорит от имени правителя, а имя планеты — нечто вроде его почетного титула. Может быть, она имеет в виду правительство, совет какой-нибудь. Мы все-все узнаем, но только не веди себя так, будто ведёшь допрос.

— Мужчины погибали за её тело! — фыркнул Тревайз. — Ха! Было бы за что погибать!

— Но тебя же никто не просит погибать за него, Голан, — мягко проговорил Пелорат. — Ну пусть пококетничает немного. По-моему, она забавная и прямодушная.

Вернувшись в каюту, они застали Блисс около компьютера. Она стояла около него, склонив голову набок, сложив руки за спиной, будто боялась к нему прикоснуться.

Когда Пелорат и Тревайз вошли, пригнув голову в низком дверном проеме, она обернулась.

— Забавный у вас кораблик, — улыбнулась она. — Половины не понимаю в том, что вижу. Но если вы вздумаете преподнести мне подарок в честь нашего знакомства, будет в самый раз. Красиво… Мой корабль выглядит просто ужасно по сравнению с вашим. А вы… — тут её лицо озарилось самым искренним любопытством, — вы правда из Академии?

— Вы знаете об Академии? — спросил Пелорат.

— В школе мы изучали её историю… в основном из-за Мула.

— Почему из-за Мула, Блисс?

— Он один из нас, джентль… Простите, но какой слог вашего имени мне лучше произносить, обращаясь к вам?

— Либо Джен, либо Пел. Как вам больше нравится.

— Он один из нас, Пел, — улыбаясь объяснила Блисс. — Он родился на Гее, правда, никто не знает, где точно.

Тревайз не преминул съязвить:

— О, я себе представляю. Народный герой Геи, а, Блисс?.. Меня можете звать Трев, так и быть.

— О нет, он преступник, — решительно возразила Блисс. — Он покинул Гею без разрешения, а этого никому нельзя делать. Никто не знает, как он сделал это. Но он покинул Гею и, думаю, именно поэтому так плохо кончил. Академия победила его окончательно.

— Вторая Академия? — попытался уточнить Тревайз.

— Разве Академия не одна? Ах, наверное, если бы я как следует задумалась об этом, я бы узнала. Но история меня не очень-то интересует. Я привыкла жить так: меня интересует то, что лучше для Геи. И если мне неинтересна история, то это либо потому, что историков достаточно, либо потому, что я плохо адаптирована к истории. Наверное, меня обучали как космотехника. Мне поручают вот такие дежурства, и мне это как будто нравится, и, конечно, мне бы это не понравилось, если бы…

Говорила она быстро, на одном дыхании, и Тревайзу с трудом удалось вставить вопрос:

— Гея… это кто?

Блисс изумленно уставилась на него:

— Просто Гея. Прошу вас, Пел и Трев, пока не будем об этом. Нам нужно поскорее приземлиться.

— Похоже, мы как раз этим и занимаемся. Или я не прав?

— Да, но медленно. Гея чувствует, что вы можете двигаться быстрее, если используете возможности вашего корабля. Можете сделать это?

— Могли бы, — саркастически кивнул Тревайз. — Но не кажется ли вам, что, как только я обрету возможность управлять кораблем, я тут же рвану в совершенно противоположном направлении?

Блисс рассмеялась:

— Вы смешной! Нет, вы не сможете двигаться ни в каком направлении — только туда, куда хочет Гея. Вы можете двигаться быстрее туда, куда хочет Гея. Понимаете?

— Понимаю, — кивнул Тревайз. — И постараюсь больше не смешить вас. Где я должен совершить посадку?

— Неважно. Просто летите вниз, а опуститесь вы в нужном месте. Гея позаботится об этом.

— А вы останетесь с нами, Блисс? — спросил Пелорат с нескрываемой надеждой. — Вы позаботитесь о том, чтобы с нами хорошо обращались?

— Думаю, что можно будет устроить. Сейчас подумаю… Обычная плата за мои услуги — я имею в виду такие услуги — может быть зачислена на мою балансовую карточку.

— А за другие услуги?

— О, вы очень милый старичок!

Пелорат поморщился.

На рывок к поверхности Геи Блисс отреагировала с наивным восторгом.

— И никакого ощущения ускорения! — воскликнула она.

— Это из-за гравитационного двигателя, — объяснил Пелорат. — Всё ускоряется одновременно, и мы тоже, поэтому ничего не чувствуем.

— Но как он работает, Пел?

Пелорат пожал плечами:

— Думаю, Трев знает, но только он, похоже, сейчас не в настроении объяснять.

Тревайз нырнул в гравитационный колодец Геи почти безошибочно. Корабль вел себя точно так, как сказала Блисс. Он мог лишь слегка отклониться в сторону от вектора гравитационных сил. Попытка подняться вверх успехом не увенчалась. Корабль всё ещё ему не принадлежал.

— Не слишком ли быстро мы опускаемся? — тихо спросил Пелорат.

Тревайз несколько небрежно ответил:

— Молодая дама утверждает, что Гея позаботится о нас.

Блисс сказала:

— Конечно, Пел. Гея не сделает этому кораблю ничего дурного. Скажите, а у вас не найдётся чего-нибудь перекусить?

— Найдётся, конечно, — ответил Пелорат. — А чего бы вам хотелось?

— Чего угодно, только не мяса, — безразлично отозвалась Блисс. — Немного яиц, рыбы, овощей, если есть.

— Кое-что из еды мы взяли с Сейшелла, Блисс. Я точно не знаю, что в контейнере, но, может быть, вам понравится?

— Ну, не знаю, — пожала плечами Блисс. — Попробую. Не понравится — не буду есть.

— Люди на Гее — вегетарианцы? — спросил Тревайз.

— Многие, — кивнула Блисс. — Всё зависит от того, в чём нуждается организм в определённое время. В последнее время мяса мне не хочется, значит, оно мне не нужно. И сладкого тоже не хочется. Хочется сыра и креветок. Вероятно, потому, что мне нужно похудеть.

Шлёпнув себя по бедру, она сообщила:

— Вот тут надо бы сбросить фунтов пять-шесть.

— Но зачем? — искренне удивился Пелорат. — Так сидеть удобнее, наверное?

Блисс перегнула голову через плечо, чтобы получше рассмотреть себя сзади.

— Ну да это неважно. Вес приходит и уходит, когда нужно. А мне нечего об этом беспокоиться.

Тревайз помалкивал, поскольку был занят управлением. Он немного замешкался, выбирая орбиту, и теперь корабль рассекал нижние слои экосферы планеты. Корабль всё меньше и меньше повиновался Тревайзу. Как будто кто-то другой отнимал у него «Далекую Звезду», научившись ею управлять. «Далекая Звезда», двигаясь как бы сама по себе, вошла в разреженные слои атмосферы и теперь снижалась медленно и плавно. Сама выбрала путь и заскользила по плавной нисходящей спирали.

Блисс, не обращая никакого внимания на свист трения обшивки, с удовольствием принюхалась к запаху пара, исходящему из открытого контейнера.

— Должно быть, вкусно, Пел. Если бы было невкусно, мне бы не захотелось этого есть. — Она запустила изящный пальчик в контейнер и облизнула его. — Верно угадали, Пел. Это креветки или что-то на них похожее. М-м-м… вкусно!

Обреченно махнув рукой, Тревайз встал и отошел от компьютера.

— Девушка, — обратился он к Блисс, как будто только что увидел её.

— Меня зовут Блисс, — сердито ответила Блисс.

— Ладно, Блисс, вы знали наши имена?

— Да, Трев.

— А откуда вы их знали?

— Для моей работы было важно их узнать, и я их узнала.

— А вы знаете такое имя: Мунн Ли Компор?

— Если бы это было важно, знала бы. Раз я не знаю, кто это такой, значит, мистер Компор сюда не прибывает. И… — она ненадолго задумалась, — никто, кроме вас, не прибывает.

— Поживем — увидим, — буркнул Тревайз.

Он посмотрел в иллюминатор. Вокруг планеты было много облаков, но облачный слой был не плотный, а разреженный, и облака были разбросаны на удивление равномерно. Пока трудно было разглядеть поверхность планеты.

Он включил радароскоп. Поверхность оказалась почти зеркальным отражением неба. Мир островов — очень похоже на Терминус, только островов было гораздо больше. Острова не слишком отличались один от другого по площади и находились не слишком далеко друг от друга. Этакий планетарный архипелаг. Корабль опускался под большим углом к экватору, но никаких признаков наличия полярных шапок не наблюдалось.

Трудно было судить и о какой-либо неравномерности распределения населения, судя по освещенности ночного полушария.

— Мы сядем где-нибудь поблизости от столицы, Блисс? — спросил Тревайз.

Блисс небрежно ответила:

— Гея опустит вас в каком-нибудь удобном месте.

— Я бы предпочел город.

— Вы имеете в виду — большое скопление людей?

— Да.

— Это как Гея решит.

Спуск продолжался. Тревайз решил развлечься и принялся угадывать, на какой именно остров сядет «Далекая Звезда».

Куда бы они ни сели, до посадки оставалось не меньше часа.

* * *

Корабль опустился тихо, почти как пёрышко. Они вышли друг за другом: Блисс, за ней Пелорат, последним шел Тревайз.

Погода напоминала раннее лето в Терминус-Сити. Дул легкий ветерок, утреннее солнце ярко светило с покрытых легкими облачками небес. Земля под ногами зеленела свежей травой. По правую руку выстроились ряды деревьев — видимо, сад; налево вдалеке виднелась линия морского побережья.

Воздух, казалось, весь гудел, вероятно, жужжали насекомые, доносился трепет птичьих крыльев или крыльев небольших летающих животных. Неподалеку раздавался скрип какого-то инструмента, может быть, садовых ножниц.

Первым заговорил Пелорат, но, как ни странно, не о том, что видел или слышал:

— Ах, как чудесно пахнет! Будто свежий яблочный сок.

Тревайз сказал:

— Вероятно, это — яблоневый сад. Яблочный сок, как известно, делают из яблок.

— А вот у вас на корабле, — фыркнула Блисс, — пахло, как— в общем, ужасно пахло.

— На корабле вы не жаловались, — буркнул Тревайз.

— Я вынуждена была соблюдать вежливость. Я была у вас в гостях.

— Почему бы вам и здесь не оставаться вежливой?

— Теперь я у себя дома. Здесь вы гости. Вот и ведите себя вежливо.

— Наверное, насчёт запаха она права, Голан, — вступился Пелорат. — Можно как-нибудь проветрить корабль?

— Ага, — злорадно ответил Тревайз. — Конечно, можно устроить, если это маленькое создание заверит нас, что на корабле ничего не тронут. Пускай защитит его, если сможет.

Блисс сердито выпрямилась.

— Не такая уж я маленькая. А если уборка вашего корабля производится за счёт неприкосновения к нему, то уверяю вас, неприкосновение будет большой радостью для меня.

— А теперь не будете ли вы так добры проводить нас к тому, кого вы называете Геей?

Блисс искренне удивилась:

— Не знаю, поверите ли вы, но я — Гея.

Тревайз смотрел на неё не мигая. Да, частенько ему приходилось слышать фразу «собраться с мыслями» в смысле переносном. Теперь у него было такое ощущение, будто он занимается этим буквально.

— Вы? — наконец выдавил он.

— Да. И земля тоже. И эти деревья. И вон тот кролик в траве. И тот мужчина, которого вы видите за деревьями. Вся планета и всё на ней — это Гея. Все мы существуем как отдельные организмы, но у каждого есть своя доля в общем сознании. Неодушевленные предметы имеют меньшую долю, различные живые формы — ту или иную, а люди — самую большую. Но мы все участвуем в Гее.

Пелорат кивнул:

— Я думаю, Тревайз, Блисс хочет сказать, что Гея — нечто вроде коллективного разума.

— Я так и понял, — отозвался Тревайз. — Но кто же, в таком случае, правит вашим миром?

— Никто. Он сам собой правит. Деревья растут рядами, выбирая промежутки между собой, которые для них удобны. Они размножаются ровно настолько, насколько необходимо для замены по какой-то причине погибших. Люди собирают яблок столько, сколько нужно, а животные, насекомые и птицы поедают свою долю — и только свою долю.

— Вот как? И насекомые знают, какова их доля? — спросил Тревайз, не скрывая усмешки.

— Да, в некотором смысле знают. Когда нужно — идет дождь, иногда очень сильный, если так нужно, а порой наступает сухой сезон, когда необходимо это.

— И дождь знает, когда ему идти?

— Да, знает, — совершенно серьёзно ответила Блисс. — Разве в вашем собственном организме разные клетки не знают, что им делать? Разве не знают они, когда нужно расти, а когда прекратить рост? Когда выделять соответствующие вещества, а когда нет, и если выделять — в каком количестве — не больше и не меньше? Каждая клетка — это ведь маленькая независимая химическая фабрика, но каждая получает сырье из общего склада, а сырье доставляется к ней по общей транспортной сети, и все клетки-фабрики сбрасывают отходы в общую систему, и таким образом все клетки участвуют в общем сознании.

— Но это же замечательно! — с энтузиазмом подхватил Пелорат. — Вы говорите то есть о том, что планета являет собой суперорганизм, а вы клетка этого организма?

— Не совсем так. Я говорю об аналогии, а не об идентичности. Понимаете? Мы — не тождество клеток, мы — их аналоги.

— И чем же вы отличаетесь от клеток? — спросил Тревайз.

— Если говорить о людях, то мы сами состоим из множества клеток и являемся носителями коллективного сознания. Это коллективное сознание, этот разум отдельного человека — мой, например…

— Ну да, — кивнул Тревайз, — разум и тело, за которое погибают мужчины.

— Вот именно. Мой разум гораздо сильнее развит, чем разум каждой отдельной клетки моего организма, несравненно более развит. И тот факт, что каждый из нас, в свою очередь, является частью огромного коллективного разума, не опускает нас на уровень клеток. Я остаюсь человеком, и каждый человек остаётся человеком, но выше нас существует коллективный разум, более высокий, более могущественный, чем мой, — настолько же, насколько мой собственный разум выше разума каждой из моих клеток.

— Но кто-то отдал приказ о том, чтобы захватить наш корабль?

— Нет, не кто-то! Приказ отдала Гея. Мы все отдали такой приказ.

— И травка, и деревья, и пчелки, Блисс?

— Их участие очень невелико, но оно было. Как бы вам лучше объяснить… ну, скажем, если музыкант сочиняет симфонию, разве вы станете интересоваться, какая именно клетка его организма отдала команду сочинить симфонию, какая прослеживала за её созданием?

— Насколько я понимаю, — задумчиво проговорил Пелорат, — коллективное сознание гораздо сильнее индивидуального, так же как, скажем, мышца сильнее каждой из клеток, её составляющих. Следовательно, несмотря на то, что никто из обитателей Геи в отдельности не смог бы захватить наш корабль, это оказалось подвластно коллективному разуму.

— Совершенно верно, Пел.

— А я не понял, что ли? — огрызнулся Тревайз. — Было бы что понимать. Но что вам от нас нужно? Нападать на вас мы не собирались. Нам нужна была только информация. Зачем вы нас захватили?

— Чтобы поговорить с вами.

— А на корабле нельзя было поговорить?

Блисс грустно покачала головой:

— Я не знаю. Это не моё дело.

— Как? Разве вы — не часть группового разума?

— Да… но я не могу летать, как птичка, жужжать, как насекомое, или вырасти Такой высокой, как дерево. Я делаю то, что лучше для меня, а для меня лучше, чтобы информацию вам передавала не я. Хотя все знания могли бы быть легко переданы мне, а через меня — вам.

— Кто же решил не передавать их вам?

— Все.

— А кто же ответит на наши вопросы?

— Дом.

— Кто такой Дом?

— Ну, — сказала Блисс, — его полное имя — Эндомандиовизамарондейясо… — и так далее. Разные люди называют его разными слогами в то или иное время, но мне он знаком как Дом. Думаю, вам обоим тоже лучше его так называть. Пожалуй, у него самая большая доля участия в Гее, и живёт он на этом острове. Он попросил разрешения встретиться с вами, и ему позволили.

— Кто же, если не секрет? — спросил Тревайз и сам себе ответил: — Ах, ну да, как я забыл, все вы.

Блисс кивнула.

— А когда мы увидим Дома, Блисс? — спросил Пелорат.

— Прямо сейчас. Пойдёмте, я отведу вас к нему, Пел. И вас, конечно, тоже, Трев.

— А потом уйдёте? — с тревогой поинтересовался Пелорат.

— А вы не хотите, чтобы я уходила, Пел?

— Конечно, не хочу!

— Ну вот, — сказала Блисс, как только они тронулись вслед за ней по гладко вымощенной дорожке, что вилась по саду. — Мужчины сходят от меня с ума с первого взгляда. Самые дряхлые старикашки начинают резвиться, словно мальчишки.

Пелорат рассмеялся:

— На мальчишескую резвость я не слишком рассчитываю, но вряд ли бы разрезвился, даже если бы мог, когда бы не вы, Блисс.

— О, не наговаривайте на себя. В вас ещё полно мальчишества. А я умею творить чудеса.

Тревайз нетерпеливо прервал их разговор:

— Когда мы доберёмся туда, куда должны добраться, долго нам придётся ждать этого вашего Дома?

— Он будет ждать вас. Ведь Дом с помощью Геи столько лет трудился, чтобы вы попали сюда.

Тревайз резко остановился, будто ему стукнули под коленки, и послал Пелорату выразительный взгляд. Тот одними губами проговорил:

— Ты был прав.

Блисс, глядя прямо перед собой, спокойно проговорила:

— Я знаю, Трев, вы подозревали, что я (мы) Гея проявляет к вам интерес.

— Я (мы) Гея? — тихо переспросил Пелорат.

Блисс, улыбаясь, обернулась к нему.

— У нас существует много самых разных местоимений, отражающих степень участия и индивидуальности на Гее. Я бы могла объяснить вам оттенки их значения, но пока хватит этого: «Я (мы) Гея». Прошу вас, Трев, пойдёмте. Дом ждет, а мне не хотелось бы заставлять ваши ноги идти быстрее. Это не так приятно, когда к такому не привык.

Тревайз пропустил её вперёд, сопровождая взглядом, полным глубочайшего подозрения.

* * *

Дом оказался мужчиной почтенных лет. Разговор с гостями он начал с того, что произнес все двести пятьдесят три слога своего имени нараспев, кое-где делая ударения.

— На самом деле, — пояснил он затем, — это моя краткая биография. Моё имя повествует слушателю, читателю или сенситиву, кто я такой, какова моя доля участия в целом, что мне удалось сделать за свою жизнь. Но уже более пятидесяти лет я довольствуюсь одним-единственным слогом своего имени — Дом. Когда рядом находятся другие Домы, меня можно называть Домандио, а когда я занимаюсь чем-либо профессионально, употребляются другие слоги. Лишь один раз в геянском году, в мой день рождения, моё полное имя всеми произносится в уме так, как я произнес его для вас вслух. Это замечательно, хотя для непосвященного немного непривычно.

Дом был высокий, худой — ещё чуть-чуть, и его можно было бы назвать тощим. Глубоко посаженные глаза его искрились нежданной молодостью. Двигался он медленно, плавно. Края ноздрей тонкого, длинного, с горбинкой носа были чуть красноватые. Руки покрывала сеть расширенных вен, однако не было похоже, что он страдал ревматизмом. На нём был длинный, до лодыжек, хитон — серый, серебристый, совсем как седые волосы Дома. Босые ноги были обуты в сандалии.

— Сколько вам лет, сэр? — спросил Тревайз.

— Прошу, зови меня Дом, Трев. На Гее принято называть друг друга на «ты». Всякие другие обращения создают формальность и снижают возможность свободного обмена мыслями. В Стандартных Галактических годах мне исполнилось девяносто три, но настоящий праздник будет ещё через много месяцев, когда мне исполнится девяносто геянских лет.

— Я бы вам… тебе больше семидесяти пяти не дал, Дом, — признался Тревайз.

— По геянским меркам ничего удивительного — ни в том, что я дожил до такого возраста, ни в том, как я выгляжу, Трев. Ну что, мы уже поели?

Пелорат глянул в свою тарелку, где осталось довольно много непрезентабельной на вид еды, — угощали их крайне небрежно приготовленными мясными блюдами — и осторожно обратился к Дому:

— Дом, можно я попробую задать один чудной вопрос? Конечно, если он покажется тебе обидным, я больше никогда о таком спрашивать не буду.

— Спрашивай, — ободряюще улыбнулся Дом. — Я просто горю желанием поведать вам о Гее всё, что вызывает ваше любопытство.

— Почему? — незамедлительно встрял Тревайз.

— Потому, что вы — почетные гости… Позволь, я выслушаю вопрос Пела.

— Если все живущие на Гее, — начал Пелорат, — участники коллективного разума, как же может быть такое, что ты, элемент коллектива, можешь есть вот это, что явно является другим элементом?

— Верно подмечено! Но всё на планете совершает круговорот. Мы должны питаться, и всё, что мы можем употреблять в пищу, — и растения, и животные — являются частями Геи. Но надо учесть, что ничто и никто из того, чем мы питаемся, не убивается ради забавы, из спортивного интереса, никто и ничто не убивается так, чтобы испытывать при этом ненужную боль. Видимо, мы немного переусердствовали сегодня с мясными блюдами — сами геяне не едят мяса больше, чем должны. Тебе не понравилось, Пел? А тебе, Трев? Ну, собственно, еда не для наслаждения предназначена. Вот ещё о чём следует сказать: то, что съедено, в конце концов остаётся частью планетарного разума. Пока я жив, эти частицы включены в моё тело и вместе со мной участвуют в нём. Когда я умру, меня тоже съедят, пускай всего лишь бактерии, питающиеся продуктами распада, но и тогда я тоже буду частью общего разума, хотя доля моя станет несравненно меньше. Но когда-нибудь частицы меня попадут в другого человека или многих людей, и я стану их частями.

— Нечто вроде переселения душ, — кивнул Пелорат.

— Что, Пел?

— Я говорю о древнем веровании, до сих пор распространенном в некоторых мирах.

— А-а-а… Я о таком не слышал. Как-нибудь обязательно расскажи мне.

— Но ведь твоё индивидуальное сознание, — возразил Тревайз, — то, что теперь является Домом, никогда не возродится?

— Конечно, нет. Но разве это имеет значение? Я всё равно буду частью Геи, а это главное. Среди нас есть некоторые мистики, они предлагают попробовать создавать мемуары о предыдущих воплощениях, но Гея чувствует, что это практически неосуществимо, да и пользы от этого никакой. Это просто затуманило бы теперешнее сознание… Конечно, в будущем условия могут измениться и ощущения Геи тоже, но не думаю, что это скоро произойдёт.

— Но зачем тебе умирать, Дом? — спросил Тревайз. — Ты прекрасно выглядишь в девяносто с гаком. Разве не может коллективное сознание…

Впервые за всё время разговора Дом нахмурился.

— Никогда, — сурово отрезал он. — Только так я могу внести свою долю. Каждый новый индивидуум своими генами и молекулами вносит в Гею нечто новое — новые таланты, способности. Мы нуждаемся в них, и единственный способ этого добиться — уходить и давать жить другим. Я сделал больше других, но и у меня есть свой предел, и он приближается. Желание прожить больше положенного ни у кого не сильнее желания умереть до срока.

Тут, решив, видимо, что его тирада придала беседе несколько загробный оттенок, он встал и протянул обоим гостям руки:

— Пойдёмте, Трев и Пел, я отведу вас в свою мастерскую. Я хочу показать вам кое-какие свои безделушки. Мастерю на досуге. Надеюсь, вы не станете смеяться над стариком за это маленькое чудачество.

Он провёл их в другую комнату, где на маленьком круглом столике были разложены предметы, смутно напоминавшие очки, — сдвоенные дымчатые линзы.

— Это, — пояснил Дом, — Партикуляры моего собственного произведения. Не скажу, что я такой уж корифей в этой области, но я специализируюсь на неодушевленных предметах, которыми другие мастера не так увлекаются.

— Можно взять в руки? — спросил Пелорат. — Они не хрупкие?

— Нет-нет, можно даже на пол бросить — ничего не случится. Хотя лучше этого не делать. От сотрясения может ухудшиться острота зрения.

— Как ими пользоваться, Дом?

— Нужно поднести их к глазам, они сами к ним прилипнут. Свет они не пропускают, наоборот, отфильтровывают его, чтобы вы не отвлекались на постороннее, хотя ощущения достигают вашего мозга через оптический нерв. Ваше сознание обостряется и позволяет участвовать в других фасетах Геи. Другими словами, если вы посмотрите вот на эту стену, к примеру, вы как бы станете этой стеной и увидите её так, как она сама себя видит.

— Восхитительно… — пробормотал Пелорат. — Можно попробовать?

— Конечно, Пел. Каждое из этих приспособлений сделано по-разному и по-разному отражает тот или иной аспект сознания стены… и любого другого неодушевленного предмета.

Пелорат осторожно взял странные очки, поднес их к глазам, и они тут же прилегли к векам. Пелорат вздрогнул от прикосновения и замер.

Дом посоветовал:

— Когда закончите наблюдение, коснитесь пальцами внешних краев Партикуляров. Они тут же отпадут.

Через некоторое время Пелорат так и сделал, часто заморгал и протер глаза.

— Что вы пережили? — спросил Дом.

— Это трудно описать. Казалось, стена мерцает, искрится, порой было впечатление, что она испускает какую-то жидкость. Ещё казалось, будто у неё есть какой-то каркас, похожий на ребра. Временами она будто бы меняла симметрию. Мне… очень жаль, Дом, но красивым мне это не показалось.

Дом вздохнул:

— Вы не участвуете в Гее, потому не можете видеть того, что видим мы. Я этого очень боялся. Как жаль! Но уверяю вас, Партикуляры нужны не только для получения эстетического наслаждения, у них есть и практическое применение. Счастливая стена — это крепкая стена, способная простоять много лет, практичная и полезная.

— Счастливая стена? — изумленно переспросил Тревайз, не в силах сдержать улыбки.

Дом объяснил:

— Да, у стены тоже есть чувства, они слабы, туманны, но среди них есть и то, что аналогично нашему с вами понятию «счастье». Стена счастлива тогда, когда она надёжно сложена, прочно закреплена на фундаменте, когда части её уравновешены симметрией, когда она не испытывает нежелательной нагрузки и напряжения. Хороший дизайн может быть достигнут за счёт правильного применения принципов механики, но при использовании нужных Партикуляров можно осуществить тончайшую настройку вплоть до атомного уровня. Ни один из скульпторов здесь, на Гее, не пренебрегает Партикулярами — без них он просто не способен создать истинный шедевр. Мне неплохо удаются эти конструкции — правда, нехорошо хвалить себя…

А вот одушевленные Партикуляры, которые изготовляют другие, — продолжал Дом с воодушевлением человека, говорящего о любимом деле, — позволяют нам аналогичным образом поддерживать экологическое равновесие. Оно на Гее не слишком сложно, как и в других мирах, но, по крайней мере, у нас есть надежда сделать его более сложным и тем самым обогатить общее сознание.

Тревайз предостерегающе взял Пелората за локоть, видя, что тот сейчас разразится уймой вопросов.

— Откуда вам известно, — опередив товарища, спросил Тревайз, — что экологическое равновесие на планетах может быть более сложным, если вы говорите, что сейчас везде равновесие простое?

— Ах, — сказал Дом, и глаза его утонули в сеточке веселых морщинок. — Поймали старика на слове? Вы не хуже меня знаете, что прародина человечества Земля обладала сложнейшим экологическим равновесием. Просты в этом отношении только вторичные, производные миры.

Тут уж Пелорат не смог сдержаться:

— Но ведь именно эту проблему я и пытаюсь решить! Ей я посвятил всю свою жизнь. Почему только Земля была носительницей сложной экологии? Что отличало её от остальных миров? Почему миллионы и миллионы других миров Галактики, миров, способных стать носителями жизни, развили лишь примитивную растительность вкупе с мелкими и неразумными формами жизни?

Дом сказал:

— У нас есть предание об этом, наверное, сказка. Не могу отвечать за его подлинность. Звучит как фантазия, как выдумка.

Тут вошла Блисс, которая в трапезе не участвовала. На ней была серебристая просторная, почти прозрачная туника.

Пелорат тут же вскочил:

— А я думал, ты нас совсем покинула…

— Вовсе нет. Просто у меня была работа. Можно мне теперь присоединиться к вам, Дом?

Дом тоже поднялся, а Тревайз и не подумал встать.

— Добро пожаловать. Моим старым глазам так приятно смотреть на тебя.

— Именно поэтому я и надела эту тунику. Пел выше таких вещей, а Треву они не нравятся.

Пелорат запротестовал:

— Почему это я выше? Если ты так считаешь, я надеюсь когда-нибудь удивить тебя.

— О, какой это будет восхитительный сюрприз! — проворковала Блисс и села. Сели и двое стариков. — Прошу, не надо из-за меня прерывать вашу беседу.

— Я как раз собирался поведать нашим гостям рассказ о Вечности, — пояснил Дом. — Чтобы понять эту историю, для начала вы должны уяснить, что существует множество различных Вселенных — практически бесконечное множество. Договоримся также о том, что каждое отдельно взятое событие может либо произойти, либо не произойти. Если оно происходит, оно может произойти тем или иным образом. И каждая из этих бесчисленных альтернатив может сказаться на будущем течении событий — в той или иной степени. Блисс, к примеру, могла прийти позже или раньше. Придя сейчас, она могла явиться в другом платье, могла не улыбнуться старикам по обыкновению тепло и сердечно. В каждом из вариантов этого маленького, незначительного события таится вариант другого, альтернативного течения событий во Вселенной в дальнейшем, каким бы незначительным на первый взгляд ни было событие.

Тревайз нетерпеливо поерзал в кресле:

— Похоже, вы излагаете один из основных принципов квантовой механики — он стар как мир.

— А, так вы слышали об этом? Но продолжим. Представьте себе, что люди обрели возможность заморозить, зафиксировать все Вселенные, и по своему желанию переходить из одной в другую, и выбирать из них ту, которую сочтут «реальной», что бы ни значило это слово в данной связи.

— Я слышу твои слова, — сказал Тревайз, — и даже могу, пофантазировав, представить себе то, что ты описываешь, но поверить в то, что такое возможно на самом деле, уволь, не могу.

— И я не могу, — согласился Дом. — Вот почему я говорю, что это похоже на сказку. И всё же в сказке утверждается, будто на самом деле существовали те, кто умел выходить за границы времени и изучать бесконечные линии потенциальной Реальности. Эти люди назывались Вечными, а когда они покидали время, о них говорили, что они перешли в Вечность.

Их задача состояла в том, чтобы выбрать Реальность, наиболее оптимальную для человечества. Они осуществляли громадное число модификаций, и в предании это описано со множеством увлекательных подробностей, должен вам сказать, написано оно в эпической форме и очень длинное. Наконец, как там говорится, они отыскали Вселенную, в которой Земля была единственной планетой в Галактике, где могла быть основана сложная экологическая система, возможно развитие разумных видов, способных разработать и развить технику и достичь в этом прогресса.

Это, решили они, и есть условия, которые обеспечат наивысшую безопасность человечества. Они зафиксировали данную линию событий и прекратили вмешательство. Теперь мы живем в Галактике, которая колонизирована и заселена только людьми и теми растениями, животными, микроорганизмами, которых люди несут с собой с планеты на планету и которые, как правило, побеждают и угнетают эндемичные формы жизни.

Где-то, в туманных далях вероятности, существуют другие Реальности, и там Галактика населена многими видами разумных существ, но эти Реальности недостижимы, и мы одиноки в своей Реальности. От каждого события, от каждого действия в нашей Реальности тянутся новые нити, и в каждом отдельном случае лишь одна является продолжением Реальности, поэтому существует громадное количество потенциальных Вселенных, происходящих от нашей собственной. Но все они, скорее всего, сходны в том, что в них будет проживать всего один разумный вид, как в той Галактике, где мы живем сейчас… Хотя, наверное, точнее было бы сказать, что не исключен маленький процент альтернатив — обобщения опасны, когда ведёшь речь о бесконечности. — Он умолк, смущенно пожал плечами и сказал: — Вот такая история. Она родилась задолго до создания Геи. За подлинность не отвечаю.

Трое слушателей молчали. Только Блисс кивнула — видимо, слышала уже эту историю — и подтвердила, что Дом всё рассказал верно.

Пелорат хранил молчание ещё с минуту, потом крепко сжал кулак и опустил его на подлокотник кресла.

— Нет, — заявил он убеждённо. — Это ничего не даёт. Подлинность предания нельзя определить умозрительно… но если отойти от такого подхода… представьте себе, что это правда? В той Вселенной, где мы живем, лишь на Земле развилась богатейшая экология, появился один-единственный разумный вид, и, следовательно, как бы то ни было — случайность это или предопределённость, — в планете Земля должно быть нечто уникальное, и мы по-прежнему должны желать узнать, что это за уникальность.

Снова наступила тишина, которую нарушил голос Тревайза. Покачав головой, он сказал:

— Нет, Джен, так не получается. Скажем так: вероятность того, что по чистой случайности именно на Земле развились сложная экология и разумная жизнь, составляет один против миллиарда триллионов — единица против десяти в двадцать первой степени. Если это так, значит, одна из десяти в двадцать первой степени линий потенциальной Реальности должна являть собой такую Вселенную, и Вечные выбрали её. Следовательно, мы живем в такой Вселенной, где Земля является единственной планетой со сложной экологией, где развилась разумная жизнь и получила развитие техника, но не потому, что в Земле есть нечто уникальное, а лишь потому, что совершенно случайно всё это появилось на Земле, а не где-то в другом месте. Можно пойти дальше, — продолжал Тревайз. — Почему бы не предположить, что существуют линии Реальности, следуя по которым разумная жизнь могла развиться только на Гее, или только на Сейшелле, или только на Терминусе — на любой планете, которая в теперешней Реальности, может быть, не является носителем какой-либо жизни вообще. Эти конкретные случаи — всего лишь крошечный процент от общего числа Реальностей, при которых в Галактике не один вид разумных существ, а гораздо больше… Думаю, если бы Вечные поискали получше, они бы отыскали такую линию потенциальной Реальности, при которой на каждой из обитаемых планет развилась своя собственная разумная жизнь.

Пелорат возразил:

— С другой стороны, почему не предположить, что была обнаружена именно та Реальность, при которой Земля оказалась не такой, какой была бы при других вариантах, но при этом почему-то особенно подходила для развития разумной жизни? Можно пойти дальше и предположить, что была обнаружена нить Реальности, при которой вся Галактика была не такой, какой была бы при выборе другой линии, и находилась в таком состоянии, что для развития разумной жизни могла быть избрана только Земля.

— Можно, конечно, и так рассуждать, — согласился Тревайз, — но моё предположение кажется мне более логичным.

— Тут всё очень субъективно, — сказал Пелорат и готов был продолжать спор, но Дом прервал его:

— Вы начали упражняться в логике, друзья. Не будем омрачать заумными беседами приятный вечер.

— Как скажешь, Дом, — с улыбкой откликнулся на это предложение Пелорат.

Тревайз, искоса поглядев на Блисс, которая, как ему показалось, разыгрывала напускную скромность и сидела молча, обхватив себя руками под грудью, спросил у Дома:

— Но откуда взялась Гея? Как возник ваш коллективный разум?

Дом откинул назад седую голову и весело рассмеялся:

— И тут сказки! Знаете, я порой много думаю об этом, когда перечитываю историю человечества. Как бы скрупулезно, подробно ни писались летописи, как бы их ни формализовали, ни компьютеризировали, с течением времени они устаревают. Рассказы обрастают подробностями, как нарастает снежный ком или как будто слоями пыли покрываются. И чем больше времени минует, тем толще слой пыли веков. В конце концов любая история нисходит до уровня сказки.

Пелорат кивнул:

— Нам, историкам, знаком этот процесс, Дом. Надо сказать, люди предпочитают именно сказки. «Обман приятнее истины», — так сказал Либель Геннерат примерно пятнадцать столетий назад. Теперь это зовется Законом Геннерата.

— Вот как?! — изумился Дом. — А я-то думал, что это — изобретение моего старческого цинизма. Ну что ж, значит, по закону Геннерата наше прошлое наполнено славой, блеском и выдумками… Знаете ли вы, что такое робот?

— Нам рассказали на Сейшелле, — сухо ответил Тревайз.

— Вы там видели робота?

— Нет. Нас спросили, знаем ли мы, что это такое, мы ответили отрицательно, и тогда нам рассказали.

— Понятно… Значит, вы знаете, вероятно, что некогда люди жили бок о бок с роботами, но ничего хорошего из этого не вышло.

— Так нам и сказали.

— Психология поведения роботов определялась тем, что зовется «Тремя Законами Роботехники». Есть несколько версий формулировки этих Законов. Наиболее распространена такая: 1) Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред; 2) Робот должен повиноваться командам, которые ему даёт человек, за исключением тех случаев, когда эти команды противоречат Первому Закону; 3) Робот должен заботиться о своей безопасности, поскольку это не противоречит Первому и Второму Законам.

Чем умнее, чем совершеннее становились роботы, тем сильнее у них проявлялась склонность по-своему интерпретировать Законы, в особенности Первый — самый главный. Роботы трактовали Законы всё более и более обобщенно и в конце концов пришли к выводу, что на них возложена роль спасителей и защитников человечества. А людям надоело, что с ними носятся, как с малыми детьми, и они восстали против опеки роботов.

Роботы были добры, универсально добры. Они действовали из соображений гуманности для блага людей, что, однако, делало их всё более невыносимыми.

Каждый успех в роботехнике только усугублял положение. Стали появляться роботы с телепатическими способностями, и это означало, что у них появилась возможность управлять мыслями людей, и поведение людей стало ещё более зависимым от воли роботов.

Кроме того, роботы становились всё более и более похожими на людей внешне, но линия отношения их к людям оставалась прежней — только гонора да обидчивости поприбавилось. Всё шло к неизбежному концу.

— Почему неизбежному? — спросил Пелорат, который очень внимательно слушал Дома.

— Вот до чего доводит следование логике, — горько вздохнул Дом. — Постепенно роботы стали настолько умны, настолько человечны, что им стало жаль людей — они поняли, что, заботясь о них, лишают людей свободы выбора и заботятся-то о них уже не ради их самих, а ради себя. Прошло ещё какое-то время, и роботы решили, что пришла пора оставить людей без присмотра, чтобы они сами о себе заботились, как бы ни были легкомысленны и беспомощны.

Поэтому, как говорится в легенде, роботы и создали каким-то образом Вечность и стали Вечными. Они отыскали Реальность, в которой, по их понятиям, люди пребывали бы в наибольшей безопасности — одни во всей Галактике. Затем, сделав всё от них зависящее для нашей защиты, роботы добровольно прекратили существование, последовав тем самым Первому Закону, и с тех пор мы стали людьми — нашу жизнь, наш прогресс, все наши успехи мы вершим в одиночестве.

Дом умолк, по очереди поглядел на Тревайза и Пелората и спросил:

— Ну как, верите в это?

Тревайз медленно покачал головой:

— Нет. Ничего подобного в исторической литературе я не читал и даже не слышал ни о чём подобном. А ты, Джен?

— В чём-то схожие с этим мифы существуют, — уклончиво отозвался Пелорат.

— Мифов, Джен, всяких хватает, и выдумать можно всё, что угодно. Я говорю об истории, об исторических документах.

— Я понял. Ничего такого нет, насколько мне известно.

— Я нисколько не удивлен, — кивнул Дом. — Прежде чем роботы исчезли, многие отряды людей успели отправиться заселять миры, где роботов не было. Они улетали далеко, в глубокий космос, предпринимая собственные попытки обрести свободу. Они покидали перенаселённую Землю, где вели долгую борьбу с роботами. В новых мирах люди создавали свою жизнь наново и не хотели вспоминать о том, как их больно и горько унижали, как они, словно малые дети, жили когда-то с роботами-няньками. Записей о прошлом они не вели и постепенно обо всём забыли.

— Маловероятно, — скептически проговорил Тревайз.

— Нет, Голан, — обернулся к нему Пелорат. — Вовсе не маловероятно. Сообщества создают собственную историю и тяготеют к тому, чтобы забыть, стереть из памяти плохое — либо забывая об этом напрочь, либо сочиняя совершенно фантастические героические эпосы. Правители Империи изо всех сил старались уничтожить знания о доимперском прошлом Галактики, чтобы заставить ауру имперского величия сиять сильнее. Потом: практически отсутствуют сведения о временах до начала гиперпространственных полётов. Ты знаешь, что само существование Земли — тайна для большинства людей.

Тревайз пожал плечами:

— Возможно, Джен, возможно. Но если Галактика забыла роботов, то как же вышло, что Гея о них помнит?

Мелодично рассмеявшись, на его вопрос ответила Блисс:

— А мы другие, не такие, как все!

— Да? И в чём же, если не секрет?

Дом вмешался:

— Нет, Блисс, позволь, я объясню. Дорогие гости, мы действительно другие. Из всех отрядов переселенцев, что стремились убежать от власти роботов, те, что добрались в конце концов до Геи, пойдя по следам тех, что добрались до Сейшелла, были единственными, кто принял от роботов дар телепатии.

Это действительно дар, талант. Он передаётся по наследству и от рождения есть у каждого человека, но развивать его нужно старательно и тонко. Много поколений должно прожить и умереть, прежде чем этот талант достигнет вершины, но, когда егонаправленно развивают, постепенно он начинает питать сам себя. Мы занимались этим более двадцати тысяч лет, но Чувство Геи даже теперь не достигнуто нами полностью. Давно, очень давно, за счёт телепатии мы узнали о возможности существования коллективного сознания — вначале только среди людей, потом и среди животных, растений, а всего лишь несколько столетий назад — среди неодушевленной природы и предметов.

И поскольку этим мы обязаны роботам, мы и не забыли о них. Мы считаем их не няньками, а учителями. Мы чувствуем, что они открыли для нас такое, от чего мы никогда не сможем отвернуться, и вспоминаем о них с благодарностью.

— Получается, — прищурился Тревайз, — что вы детища роботов в прошлом, а теперь — детища коллективного сознания. Но не утратили ли вы человечности тогда и сейчас?

— Тут другое, Трев. Сейчас мы делаем то, что сами хотим. Это наш собственный выбор, он никем нам не навязан. Мы помним об этом. И ещё в одном мы не такие, как все. Мы — одни в Галактике. Нет другого такого мира, как Гея.

— Как вы можете утверждать такое?

— Мы бы знали, Трев. Мы бы обязательно обнаружили признаки коллективного разума, даже если бы он существовал на другом краю Галактики. Мы обнаружили начатки такого разума в вашей Второй Академии, к примеру, но это произошло всего два столетия назад.

— Во времена Мула.

— Да. Одного из нас, — печально вздохнул Дом. — Он был изменником, он покинул Гею. А мы были так наивны, что не верили в самую возможность такого оборота событий, поэтому вовремя не приняли мер, чтобы остановить его. Потом, потом, когда мы перенесли наше внимание во Внешние Миры, мы узнали о тех, кого вы зовете Второй Академией, и предоставили это им.

Тревайз несколько мгновений смотрел на Дома не мигая, затем процедил сквозь зубы:

— Вот они, наши учебнички истории! — Покачав головой, он спросил погромче: — А не трусость ли это со стороны Геи? Мул же ваш, вам бы и карты в руки?

— Ты прав. Но когда мы наконец обратили взор к Галактике, мы поняли, как были слепы до сих пор, и трагедия Мула для нас оказалась спасительной. Именно тогда мы осознали, какая великая опасность грозит нам, какой страшный кризис. Но он не наступил тогда, когда мы были не готовы к нему. Спасибо за это случаю с Мулом.

— Что за кризис?

— Угроза нашего уничтожения.

— Не могу поверить. Вы выстояли против Империи, против Мула, против Сейшелла. Они не коснулись вас. Вы обладаете коллективным разумом, способным захватить корабль в космосе, на расстоянии миллионов километров от Геи. Чего вам бояться? Посмотрите на Блисс. Непохоже, чтобы её что-то беспокоило. Она и не думает ни о каком кризисе.

Блисс забросила ногу на подлокотник кресла и кокетливо пошевелила пальцами.

— О чём мне беспокоиться, Трев? Ты всё уладишь.

— Я?! — вскричал Тревайз.

Дом сказал:

— Гея специально доставила тебя сюда. Именно ты должен разрешить наш кризис.

Тревайз долго изумленно смотрел на Дома, и постепенно изумление перешло в дикую ярость.

— Я?! Это почему же, чёрт бы вас подрал, я? Какое мне дело до этого?

— Как бы то ни было, Трев, — почти с гипнотическим спокойствием проговорил Дом, — ты. Только ты. Во всей Галактике — только ты.

Глава 18

СТОЛКНОВЕНИЕ

Стор Гендибаль подбирался к Гее так же осторожно, как Тревайз. Теперь, когда её солнце выглядело внушительным диском и смотреть на него можно было лишь сквозь плотные фильтры, он сделал ещё одну остановку, чтобы поразмыслить.

Сура Нови сидела рядом, время от времени робко поглядывая на него. Наконец она решилась спросить:

— Господин?

— Что, Нови? — безразлично отозвался Гендибаль.

— Вы несчастны?

— Нет. Я задумчив. Помнишь это слово? Пытаюсь решить — то ли быстрее двигаться вперёд, то ли выждать подольше. И хватит ли мне храбрости, Нови?

— Я думаю, вы всегда очень храбрый, Господин.

— Но порой храбрость означает глупость, не так ли?

Нови улыбнулась:

— Как Господин учёный может быть глупым? А это — солнце или нет, Господин?

Она указала в иллюминатор.

Гендибаль кивнул.

После нерешительной паузы Нови спросила:

— Это то самое солнце, что освещает Трентор? Думское солнце?

— Нет, Нови, — ответил Гендибаль. — Это совсем другое солнце. Солнц очень много — их миллиарды.

— А! В голове-то я это знала, но никак поверить не могла. Как это получается, Господин, что головой знаешь, а не веришь?

Гендибаль едва заметно улыбнулся.

— В твоей голове, Нови… — начал Гендибаль и, сказав это, автоматически скользнул в её сознание, по привычке нежно погладив его для начала. Так он делал всегда, чтобы успокоить её, прогнать тревогу. Потом он собирался выйти и вовсе не намеревался задерживаться в сознании Нови надолго… если бы нечто не заставило его задержаться.

То, что он ощутил, не поддавалось описанию, не укладывалось не только в ментальные термины, но и ни в какие вообще! Поэтически говоря — сознание Нови светилось! Тихим, легким, едва заметным светом.

Это было возможно в единственном случае: если поблизости находилось ментальное поле — столь слабое, что Гендибаль при всей своей подготовке и способностях вряд ли бы заметил какое-либо воздействие.

— Нови, как ты себя чувствуешь? — резко спросил он.

Она широко раскрыла глаза:

— Хорошо, Господин.

— У тебя не кружится голова? Закрой глаза и не двигайся, пока я не скажу «можно».

Она послушно закрыла глаза. Гендибаль старательно, осторожно стер все внешние ощущения, успокоил её мысли, убаюкал эмоции, принялся скользить по поверхности… нет, он не чувствовал ничего, кроме сияния, а оно было таким слабым, что он был готов убедить себя, что ему это только кажется.

— Можно, — сказал он, и Нови открыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь, Нови?

— Очень спокойно, Господин. Я как будто отдохнула.

Явно воздействие было слишком незначительным и пока не вызвало никаких изменений.

Он повернулся к компьютеру и принялся сражаться с ним. Гендибаль был вынужден признаться самому себе, что пока не слишком ловко управляется с этим компьютером. Может быть, дело было в том, что он слишком сильно привык пользоваться своим сознанием напрямую, а тут присутствовал элемент посредничества. Но искал он сейчас не чужеродное сознание, а чужой корабль, который как раз легче было найти с помощью компьютера.

И он нашёл его, именно такой, какой предполагал найти. Корабль находился примерно в полумиллионе километров и по конструкции очень напоминал его собственный, но был больше и сложнее.

Обнаружив корабль с помощью компьютера, Гендибаль мог перейти к тому, чтобы обследовать его посредством собственного сознания. Он послал концентрированный пучок ментальных лучей и ощупал им корабль изнутри и снаружи.

Затем он послал импульс своего сознания к планете Гея, преодолел несколько миллионов километров пространства и вернулся, так и не сумев определить, что же было источником поля: планета, корабль или то и другое.

Он сказал:

— Нови, сядь, пожалуйста, ко мне поближе.

— Господин, есть опасность?

— Тебе не стоит волноваться, Нови. Я позабочусь о том, чтобы ты была жива и здорова.

— Господин, я не боюсь за то, чтобы я была жива и здорова. Если есть опасность, я хочу суметь помочь вам.

Гендибаль смягчился:

— Нови, ты уже помогла. Благодаря тебе я узнал об… одной мелочи, а узнать было крайне важно. Без тебя я бы попался в ловушку, а выбираться было бы тяжко.

— Это я своей головой сделала, Господин, как вы объясняли?! — потрясенно спросила Нови.

— Именно так, Нови. Ни один прибор не сумел бы сравниться с твоим сознанием. Даже моё сознание не могло бы — оно чересчур сложное.

Лицо Нови озарила радостная улыбка.

— Я так рада, что смогла помочь…

Гендибаль улыбнулся и кивнул. «К сожалению, — подумал он, — понадобится и другая помощь». А как не хотелось никого просить о помощи! Это было его дело, и только его!

Увы, к месту событий спешили другие…

* * *

А на Тренторе Квиндор Шендесс всё с большим трудом выносил груз ответственности поста Первого Оратора. С тех пор как корабль, унесший Гендибаля, растаял в черноте небес, он не созывал Заседаний Стола и пребывал в постоянных размышлениях.

Мудро ли он поступил, разрешив Гендибалю лететь в одиночестве? Да, Гендибаль — блестящий Оратор, великолепный менталист, но он может переоценивать себя. «Самонадеянность — вот его главный порок, а мой, — горько подумал Шендесс, — старческая усталость».

Снова и снова приходил ему на память Прим Пальвер, который носился из конца в конец Галактики, чтобы всё поставить на свои места; и Шендессу казалось теперь, что это было жутко опасно. Разве способен ещё кто-то сравниться с Примом Пальвером? Даже Гендибаль? И потом — Пальвер брал с собой жену…

Да, Гендибаль взял с собой эту думлянку, но разве можно её принимать всерьёз? Жена Пальвера и сама была Оратором, кстати, неплохим.

Шендесс чувствовал, как с каждым днём стареет всё сильнее, ожидая весточки от Гендибаля. А весточки всё не было, и с каждым днём росли его беспокойство и тревога.

Нужно было послать целую флотилию…

Нет… Стол не позволил бы…

И всё-таки…

Он спал тяжелым сном, когда наконец пришел сигнал. Ночь была ветреная, и Шендесс заснул с трудом. Как ребенку, ему всё слышались какие-то голоса в завывании ветра. Перед тем как заснуть, он убаюкал себя сладостной мечтой об отставке, мечтой, далекой от реальности: Деларми была бы тут как тут…

Он почувствовал сигнал и проснулся, сел в кровати.

— У тебя всё в порядке, мальчик? — спросил он.

— В полном порядке, — ответил Гендибаль. — Не хотите ли наладить визуальную связь для полноты общения?

— Может быть, но немного попозже, — ответил Шендесс. — Сначала расскажи, каково положение?

Гендибаль почувствовал, что Шендесс только что проснулся и как сильно он устал и постарел за последние дни. Поэтому решил говорить осторожно и бережно:

— Я нахожусь в окрестностях обитаемой планеты Гея, название которой, насколько мне известно, не значится ни в одном из галактических перечней.

— Это мир тех, кто трудился над сохранением Плана? Мир Анти-Мулов?

— Вероятно, Первый Оратор. Можно это предполагать. Во-первых, корабль, на борту которого Тревайз и Пелорат, вплотную подошел к Гее и, скорее всего, совершил там посадку. Во-вторых, здесь, в космосе, примерно в полумиллионе километров от меня, находится военный корабль Первой Академии.

— Да, столь сильный интерес вряд ли без причины.

— Первый Оратор, интересы не могут быть независимыми. Я нахожусь тут, поскольку слежу за Тревайзом. Военный корабль Академии может находиться тут по этой же самой причине. Остаётся только понять, зачем здесь Тревайз.

— Собираешься последовать за ним на планету?

— Я обдумывал такую возможность, но… кое-что случилось. Сейчас я нахожусь в ста миллионах километров от Геи и ощущаю в пространстве вокруг себя ментальное поле — однородное и очень слабое. Сам бы я не узнал о его наличии, если бы не обнаружил воздействия на сознание думлянки. У неё необычное сознание — я именно поэтому согласился взять её с собой.

— Значит, ты был прав, поступив так. Знала об этом Оратор Деларми, как ты думаешь?

— Когда настаивала, чтобы я взял думлянку с собой? Вряд ли… но я рад, что этим воспользовался, Первый Оратор.

— Рад, что всё так вышло. Ты думаешь, источником поля является планета Гея?

— Чтобы убедиться в этом, нужно произвести замеры в далеко отстоящих друг от друга точках пространства и выяснить, обладает ли поле сферической симметрией. Единичная проба, которую я пока успел произвести, показала, что это вероятно, но пока неточно. Проводить более подробное обследование мне показалось небезопасным в присутствии военного корабля Первой Академии.

— Убеждён, он не представляет опасности.

— Может быть. Но я пока не уверен в том, что корабль не является источником поля, Первый Оратор.

— Но как они…

— Первый Оратор, позвольте прервать вас. Мы ничего не знаем об успехах, достигнутых Первой Академией в области техники. Они ведут себя с вызывающей самоуверенностью и могут преподнести нам массу сюрпризов. Очень может быть, что они постигли тайны менталики с помощью каких-то своих приборов. Короче говоря, Первый Оратор, я столкнулся либо с их менталикой, либо с менталикой планеты. Если источник поля — корабль, то их менталика слишком слаба, чтобы остановить меня. Но её может хватить, чтобы затормозить мои действия, и тогда они смогут уничтожить меня с помощью физического оружия, которого на корабле предостаточно. С другой стороны, если источником поля является планета, само наличие поля на таком расстоянии от неё может означать, что около её поверхности оно весьма интенсивно — гораздо сильнее, чем я смогу вынести и побороть. В обоих случаях необходимо создать общую сеть, и в случае необходимости все резервы Трентора должны быть предоставлены в моё распоряжение.

Первый Оратор опешил:

— Общая сеть? Но мы никогда не пользовались ею, даже не думали об этом никогда — только во времена Мула…

— Нынешний кризис будет посерьёзнее того, что был во времена Мула, Первый Оратор.

— Не уверен, что Стол согласится.

— Не думаю, что вам стоит спрашивать их согласия, Первый Оратор. Вы должны объявить чрезвычайное положение.

— На каком основании?

— Расскажите им то, что я вам рассказал, Первый Оратор.

— Оратор Деларми скажет, что вы трус и дилетант, сошедший с ума от страха.

Гендибаль ответил не сразу:

— Да, она запросто может сказать что-нибудь в таком духе, Первый Оратор, но пусть говорит всё, что ей вздумается. Я переживу. На карте сейчас не моя гордость, не моё самолюбие, а самое существование Второй Академии.

* * *

Харла Бранно угрюмо улыбнулась, и морщины глубже залегли на её грубом, некрасивом лице.

— Думаю, пора покончить с этим. Я готова встретиться и сразиться с ними.

— Вы всё ещё уверены в том, что делаете? — спросил Коделл.

— Если бы я на самом деле сошла с ума, Лайоно, разве вы бы настаивали столь упорно на том, чтобы остаться со мной на этом корабле?

Коделл пожал плечами:

— Видимо, я остался здесь для того, чтобы попробовать остановить, переубедить вас, как минимум — замедлить ваши действия, пока вы не зашли слишком далеко. Но, конечно, если вы не сошли с ума…

— Что тогда?

— Тогда… тогда мне не хотелось бы, чтобы только вы одна стали достоянием будущей истории. Пусть тогда знают, что я тоже был рядом с вами, и гадают, кому принадлежит заслуга, а?

— Умно, Лайоно, умно, но совершенно напрасно. Я столько времени стояла за чужим троном, являя реальную силу, что вряд ли кто-то поверит, что я с кем-то поменялась ролями во время собственного правления.

— Поживем — увидим.

— Увидим? Вряд ли. Исторической оценке суждено появиться лишь тогда, когда нас с вами уже не будет на этом свете. Как бы то ни было, я не боюсь. Ни за своё место в истории, ни за это… — она ткнула указательным пальцем в видовой иллюминатор.

— Корабль Компора, — сказал Коделл.

— Верно, корабль Компора, — кивнула Бранно. — Но Компора там нет. Один из наших разведчиков наблюдал пересадку. Корабль Компора встретился с другим кораблем, Компор перешел в этот корабль, а двое перешли в его корабль.

Бранно довольно потерла руки.

— Тревайз сыграл свою роль замечательно. Он стал моим громоотводом. Он помог мне понять, откуда ударила молния. Корабль, встретившийся с кораблем Компора, из Второй Академии.

— Интересно, откуда у вас такая уверенность? — спросил Коделл, вынув изо рта трубку и набивая её новой порцией табака.

— Всё очень просто. Я давно начала задумываться над тем, не находится ли Компор под контролем Второй Академии. Уж больно гладенько у него жизнь текла. Всё просто-таки ложилось к его ногам. И потом: такие блестящие успехи в гиперпространственных гонках! То, что он предал Тревайза, в принципе, можно объяснить самой обычной подлостью амбициозного политика; но сделал он это со столь исключительной последовательностью и скрупулезностью, что мне увиделось за этим нечто большее, чем только амбиции.

— Догадки, всего лишь догадки, Мэр…

— Догадки превратились в уверенность, когда ему удалось проследить за кораблем Тревайза после серии Прыжков.

— Ему помогал компьютер, Мэр.

Бранно, откинув голову, расхохоталась:

— Дорогой мой Лайоно, вы настолько погрязли в изобретении всяких хитростей, что просто забыли, насколько удачны могут оказаться самые тривиальные уловки. Я послала Компора следить за Тревайзом, но не потому, что мне это было так безумно необходимо. Какая в этом была нужда? Как бы ни старался Тревайз держать в секрете свои передвижения, он всё равно засветился бы в каком-то мире, не относящемся к Академии. Его современнейший корабль, ярко выраженный акцент, деньги — валюта Академии… Он тут же привлек бы к себе внимание. А в случае опасности он незамедлительно обратился бы к представителям Академии за помощью, что, собственно, и сделал на Сейшелле — ведь мы сразу же узнали обо всём, что он там делал, незамедлительно и без всякой помощи Компора. Нет, — задумчиво продолжала она, — Компор был послан для того, чтобы засветить Компора же. И это нам удалось, потому что его компьютер был с маленьким дефектом. Всё было в порядке — вот только за серией Прыжков он с его помощью ну никак не смог бы проследить. Однако это ему легко удалось.

— Я посмотрю, вы мне о многом не говорите, Мэр, пока почему-либо не решаетесь, что должны сказать.

— Я скрываю от вас только то, Коделл, что вам знать необязательно. Я отдаю вам должное и пользуюсь вашей помощью, но у моего к вам доверия есть жесткие границы — так же как у вашего ко мне, и не вздумайте отрицать.

— Не собираюсь, — сухо отозвался Коделл. — И надеюсь когда-нибудь напомнить вам об этом. Но, может быть, у вас найдётся ещё что-нибудь сообщить мне из того, что мне позволено знать сейчас? Естественно, если Компор — человек Второй Академии, то и корабль оттуда. Это ясно.

— Ну до чего же приятно с вами говорить, Лайоно! Вы потрясающе догадливы! Как видите, Вторая Академия даже не пытается замести следы. Они рассчитывают, что, когда понадобится, сумеют сделать это, но это не так. Разве Второй Академии могло такое в голову прийти — воспользоваться кораблем чужой конструкции, даже зная, что мы имеем полную возможность определить, где он произведен, по типу использования энергии, если бы её люди не были уверены, что запросто могут стереть любые воспоминания из любого сознания? И что же? Нашему разведывательному кораблю удалось выявить тип корабля, который приблизился к кораблю Компора, за считаные минуты.

— И теперь, вероятно, Вторая Академия сотрет знания об этом?

— Если сумеет, — отрезала Бранно. — Но они могут обнаружить, что положение дел несколько изменилось.

Коделл сказал:

— Ранее вы утверждали, что знаете, где находится Вторая Академия. Вы сказали, что покончите с Геей, а потом приметесь за Трентор. Из этого я заключаю, что тот, другой корабль — с Трентора.

— Верно заключаете. Удивлены?

— Не очень, — медленно покачал головой Коделл. — Эблинг Мис, Торан и Байта Дарелл — все они побывали на Тренторе в то время, когда был положен конец деяниям Мула. Аркади Дарелл, внучка Байты, родилась на Тренторе и побывала там снова, после чего, как мы считали, Вторая Академия была уничтожена. В её романе фигурирует некто Прим Пальвер, представившийся тренторианским торговцем; он сыграл ключевую роль в развитии событий и появлялся везде в самое подходящее время. Вполне очевидно, что Вторая Академия могла располагаться на Тренторе — там в своё время жил Гэри Селдон, который создал обе Академии.

— Да, удивительно очевидно — никому и в голову не приходило. Вторая Академия позаботилась об этом. Именно поэтому меня и удивляет, что теперь они ведут себя столь самоуверенно.

Коделл высказал предположение:

— Может быть, нам не стоит с такой готовностью принимать их версию происходящего? Но, как вы думаете, откуда узнал Тревайз, что Вторая Академия до сих пор существует? И почему его не остановили?

Бранно подняла руку с растопыренными пальцами и стала по очереди загибать их:

— Во-первых, Тревайз крайне необычный человек: есть в нём что-то особенное, несмотря на его горячность, дерзость и опасную неспособность верно оценивать реальность. В чём именно состоит его исключительность, я до сих пор не поняла. Во-вторых, Вторая Академия не бездействовала. Компор всё знал и висел у Тревайза на хвосте, а в конце концов выдал его мне. Они понадеялись, что Тревайза заставлю замолчать я, а им и вмешиваться не придётся. В-третьих, когда я приняла не совсем те меры, которые от меня ожидали, — не казнила Тревайза, не засадила за решетку, не отдала распоряжения применить психозондирование, а просто-напросто вышвырнула его в космос, — Вторая Академия забеспокоилась. Они решились на откровенное действие — послали свой корабль за ним вдогонку. О мой восхитительный громоотвод! — закончила она, растянув губы в злорадной усмешке.

— Каков же будет наш следующий шаг? — спросил Коделл.

— Мы сразимся с этим человеком из Второй Академии. Мы уже постепенно подбираемся к нему.

* * *

Гендибаль и Нови сидели рядышком и смотрели в иллюминатор.

Нови была напугана — Гендибаль прекрасно видел это, видел, как она всеми силами старается побороть страх. Но он ничем не мог помочь ей, поскольку считал нецелесообразным как-либо касаться сейчас её сознания — нельзя было вуалировать её реакцию на воздействие слабого ментального поля, окружавшего их.

Военный корабль Академии медленно приближался — медленно, но верно. Он был большой — команда не меньше шести человек. Оружия там было вполне достаточно для того, чтобы не только защитить себя, но в случае необходимости разбить в пух и прах весь Флот Второй Академии — если, конечно, учитывать только физическую мощь.

Поведение корабля позволяло кое о чём задуматься. Даже если бы он был источником ментального поля, вряд ли бы он стал лезть в пасть Второй Академии столь легкомысленно. Могло это быть по неведению? Могло, и у неведения могло быть несколько степеней.

Либо капитан корабля не знал о том, что Компора сменили, либо не знал, что сменил его сотрудник Второй Академии, либо понятия не имел, что такое — сотрудник Второй Академии.

Либо (Гендибаль старался учесть все варианты) корабль таки является носителем ментального поля и именно поэтому идет вперёд столь самоуверенно. А уж это могло означать одно из двух: либо его ведёт некто, страдающий манией величия, либо корабль несет оружие гораздо более могущественное, чем мог себе представить Гендибаль.

Варианты… варианты… До окончательного вывода было ещё далеко.

Он внимательно исследовал сознание Нови. Нови не способна была сознательно реагировать на воздействие ментального поля. Гендибаль мог, но его сознание не могло регистрировать столь слабое поле, как то дано было Нови. Этот парадокс следовало изучить в будущем: результаты, возможно, превзошли бы все ожидания, и, в принципе, это было намного важнее приближающегося к ним корабля.

На самом деле Гендибаль ещё тогда, когда впервые ощутил красоту, простоту и симметрию сознания Нови, интуитивно почувствовал, какие громадные возможности оно таит в себе, и испытал тихую гордость — вот какая у него превосходная интуиция! Ораторы всегда кичились своими интуитивными способностями, но не была ли интуиция подменой возможности замерять ментальное поле физическими методами? Как легко прикрывать невежество мистическим словом «интуиция». Как долго ещё можно было продолжать переоценивать менталику и недооценивать физику?

«Слепая гордыня… Но когда я стану Первым Оратором, — думал Гендибаль, — всё переменится, всё будет иначе. Нужно будет сузить пропасть между Второй Академией и Первой. И Вторая Академия больше не столкнется с угрозой уничтожения, даже тогда, когда монополия на менталику хотя бы немного ускользнет из её рук».

А она начинала ускользать. Либо Первая Академия достигла в этой области определённых успехов, либо образовался альянс Первой Академии с Анти-Мулами. Эта мысль пришла ему в голову впервые, он вздрогнул, поежился.

Мысли проносились в его сознании с быстротой, свойственной Ораторам. Он размышлял, ни на секунду не выпуская из поля зрения сознание Нови. А оно по-прежнему светилось, но свечение не усиливалось по мере приближения корабля Первой Академии.

Само по себе это вовсе не означало, что корабль не является носителем ментального поля. Достоверно известно, что ментальное поле не подчиняется закону прямой пропорциональности и не возрастает его интенсивность по мере сокращения расстояния между эмиттером и реципиентом. В этом состояло его отличие от электромагнитного и гравитационного полей. Но полной независимости от расстояния не было. Реакция сознания Нови должна была демонстрировать выявимое нарастание свечения по мере приближения военного корабля — хотя бы какое-то нарастание.

(Как же могло случиться, что за пять столетий ни один сотрудник Второй Академии, начиная с самого Гэри Селдона, ни разу не задумался о выявлении наличия взаимосвязи между интенсивностью менталики и расстоянием? Нет, игнорированию физики должен быть положен конец, мысленно поклялся Гендибаль.)

Если военный корабль был носителем ментального поля и летящие на нём не сомневались, что движутся навстречу сотруднику Второй Академии, разве не должны они были увеличить интенсивность поля до максимума, прежде чем начать сближение? Тогда бы сознание Нови обязательно зарегистрировало усиление воздействия!

Но этого не происходило…

Гендибаль уверенно исключил возможность наличия ментального поля у корабля. Нет, приближался он исключительно по неведению, и, как физическую угрозу, его необходимо было обезвредить.

Ментальное поле, конечно, никуда не делось, но исходить оно могло только от Геи. Ничего особо приятного в этом не было, но сейчас корабль был ближе и важнее. Надо было избавиться от него, а потом устремить своё внимание к миру Анти-Мулов.

Гендибаль ждал. Корабль должен был либо произвести какое-то действие, либо подойти настолько близко, чтобы Гендибаль обрел возможность действовать решительно и быстро.

Корабль медленно шел на сближение, потом всё быстрее и быстрее — но не предпринимал ровным счётом ничего. Наконец Гендибаль решил, что теперь силы его удара будет достаточно. Те, что на борту корабля, не ощутят ни боли, ни других неприятных ощущений — просто обнаружат, что мышцы спины и конечностей почему-то не совсем охотно реагируют на их желания что-либо сделать.

Гендибаль сузил, сфокусировал ментальное поле, излучаемое его сознанием. Набрав интенсивность, оно пересекло расстояние между кораблями со скоростью света, и Гендибаль тут же отпрянул, поражённый до самой глубины души.

Корабль Академии был защищен мощным ментальным экраном, плотность которого нарастала параллельно интенсивности ментального поля Гендибаля… Нет, не по неведению шел к нему этот корабль; он обладал неожиданным оружием, хорошо, если пассивным.

* * *

— Ага! — довольно проговорила Бранно. — Он попытался атаковать, Лайоно, смотрите!

Стрелка психонометра дрогнула, пошла вверх и затрепетала.

Разработка противоментального экранирования шла уже сто двадцать лет. Учёные Академии занимались этим в обстановке строжайшей секретности, разве что только разработка психоистории группой Гэри Селдона могла тягаться с ним в этом. Пять поколений учёных трудились над поэтапной модернизацией устройства, принцип которого не был подкреплен фундаментальной теорией.

Трудно было судить, добились ли бы они успеха, не будь изобретен психонометр — прибор, способный определять эффективность действия ментального экрана. Никто не мог объяснить, как он работает, но всё говорило о том, что это — устройство, способное измерять неизмеряемое и выдавать в цифровом выражении неисчислимое. У Бранно было сильное подозрение (которое с ней разделяли и некоторые учёные), что, если бы когда-нибудь Первой Академии удалось постичь принцип действия психонометра, она сравнялась бы со Второй Академией по способности управлять сознаниями.

Но это — в будущем. В настоящее время хватало и экрана, за которым стояло грандиозное превосходство по физическому оружию.

Бранно послала сигнал — запись синтезированного мужского голоса, звучавшего плоско и мертвенно:

«Вызываю корабль «Яркая Звезда» и членов его экипажа. Вы силой захватили корабль Флота Федерации Академии, совершив пиратский налёт. Вам предписывается сдать корабль и немедленно сдаться самим. В противном случае будет начата атака».

— Мэр Терминуса Бранно, — зазвучал голос отвечавшего, — я знаю, что вы на корабле. Пиратского налёта на «Яркую Звезду» не было. Меня пригласил на её борт капитан корабля Мунн Ли Компор с Терминуса. Я прошу вас вступить со мной в переговоры для обсуждения вопросов чрезвычайной важности для нас обоих.

Коделл наклонился к Бранно и прошептал:

— Позвольте мне поговорить с ним, Мэр.

Она резко отстранила его рукой.

— Это моё дело, Лайоно.

Настроив передатчик, она заговорила голосом не менее грозным и лишенным эмоций, чем только что звучавший синтезированный:

— Человек Второй Академии, осознайте своё положение. Если вы не сдадитесь немедленно, мы взорвем ваш корабль, мы готовы сделать это. Мы ничего не теряем, вы не нужны нам как источник информации. Мы знаем, что вы с Трентора, и, как только мы расправимся с вами, мы расправимся и с Трентором. Мы не против того, чтобы дать вам время на раздумья, но долго слушать вас не станем, поскольку сказать вам по сути нечего.

— В таком случае, — сказал Гендибаль, — позвольте мне высказаться быстро и только по делу. Ваше поле несовершенно и не может быть совершенным. Вы переоценили его возможности и недооценили мои. Я могу захватить и взять под контроль ваши сознания. Не так легко, конечно, как если бы у вас не было защитного экрана, но достаточно легко. Как только вы попытаетесь применить оружие, я нанесу удар и вот что советую понять: не будь у вас экрана, я бы видоизменил ваше сознание мягко, не причинив вам никакого вреда. При наличии экрана я вынужден буду нанести сокрушительный удар — сделать такое я способен, но не ждите от меня ни жалости, ни снисхождения. Ваше сознание будет поражено необратимо и жестоко. Другими словами: вы не сможете мне помешать, наоборот, я помешаю вам и буду вынужден сделать худшее, чем просто убить вас. Вы превратитесь в безмозглых скотов. Хотите рискнуть?

Бранно сказала:

— Вы знаете, что не можете сделать того, о чём говорите.

— Следовательно, вы хотите рискнуть? Учтите, я вас предупредил.

Коделл снова наклонился к Бранно и хрипло прошептал:

— Ради Селдона, Мэр…

Примерно секунда прошла, и ответ Гендибаля долетел до военного корабля:

— Я слежу за вашими мыслями, Коделл. Не стоит шептаться. Я слежу также и за мыслями Мэра. Она пока не приняла решения, поэтому не паникуйте раньше времени. Я прекрасно знаю: ваш экран недостаточно прочен, в нём есть прореха.

— Его интенсивность можно увеличить, — возразила Мэр.

— Так же, как и моё ментальное могущество, — парировал Гендибаль.

— Может быть, но я сижу здесь спокойно и управляю физическими приборами, обеспечивающими действие экрана, и заниматься этим могу сколь угодно долго. Вам же для пробивания экрана надо применять ментальную энергию. Вы устанете.

— Пока не устал, — заявил Гендибаль. — Уже сейчас ни один из вас не способен отдать ни единого приказа никому из членов команды вашего корабля и других кораблей. Я держу вас под контролем и пока, повторяю, не причиню вам вреда, но не делайте попыток выйти из-под контроля: иначе мне придётся усилить интенсивность моего ментального поля, и последствия будут именно такими, как я обещал.

— Я подожду, — сказала Бранно, демонстративно сложив руки на груди. — Вы устанете, а когда устанете, приказы будут отданы. Мы не станем уничтожать вас — вы к тому времени будете совершенно безвредны, я отдам приказ об уничтожении Трентора. Весь Флот Академии выступит против него. Хотите спасти ваш мир — сдавайтесь. Вашей организации не уцелеть во время этой оргии разрушения, как в дни Великого Побоища.

— А вам не кажется, Мэр, что я успею уничтожить вас, как только почувствую первые признаки усталости, и тем самым спасу свой мир?

— Вы этого не сделаете. Ваша главная цель — сохранить План Селдона. Уничтожив Мэра Терминуса, вы нанесете удар по престижу Первой Академии, всеобщей вере в неё. Её могущество дрогнет, а это вызовет колоссальный прилив воодушевления её врагов по всей Галактике. Следствием явится такой грандиозный разрыв в ткани Плана, что для вас это окажется не менее ужасно, чем уничтожение Трентора. Всё равно вы должны будете сдаться.

— Я могу вас уничтожить. Хотите поспорить?

Бранно сделала глубокий вдох, грудь её колыхнулась, и она медленно, с натугой выдохнула.

— Да! — решительно проговорила она.

Коделл мертвенно побледнел.

* * *

Гендибаль разглядывал изображение Бранно, визуализированное им в воздухе неподалеку от стены отсека. Действие экрана сказывалось — изображение было зыбким, слегка подрагивало. Фигура мужчины, сидевшего рядом с Бранно, была почти неразличима — Гендибаль на него свою энергию не тратил. Всё его внимание, все силы были сконцентрированы на Мэре.

Точности ради надо сказать, что она его изображения не видела и не могла знать, что он тоже не один, что у него есть спутница. Бранно не могла видеть выражения лица Гендибаля, его движений и делать какие-либо выводы на этом основании. В этом отношении преимущество было на его стороне.

Он сказал ей чистую правду. Он действительно мог превратить её в кусок мяса за счёт колоссальных затрат ментальной силы и при этом необратимо поразить её сознание.

Но не лгала и она. Уничтожить её означало нанести сокрушительный удар по Плану — сродни удару Мула. Даже хуже: ведь теперь игра зашла слишком далеко, и оставалось гораздо меньше времени на обдумывание контратаки и последующих шагов для выправления ситуации.

Хуже того: существовала Гея — таинственная, непознанная, испускавшая слабое, изматывающее ментальное излучение…

На мгновение он коснулся сознания Нови, чтобы убедиться, что оно всё ещё светится. Да, оно светилось, и никаких перемен не произошло.

Нови обернулась, хотя не могла ощутить прикосновения Гендибаля, и спросила:

— Господин, вон там у стены какой-то бледный туман. Это с ним вы говорите?

Вероятно, за счёт контакта с его сознанием она увидела дымку. Гендибаль приложил палец к губам:

— Не бойся, Нови. Закрой глаза, отдохни.

Он сказал громче:

— Предположим, Мэр, вы выиграете, и я сдамся. И что потом? В упоении самонадеянностью, напрасно положившись на ваш противоментальный экран, как на панацею, вы и ваши преемники предпримете губительно поспешные попытки распространить вашу власть на всю Галактику. Сделав так, вы на самом деле оттянете сроки создания Второй Империи, поскольку также нарушите План Селдона.

Бранно сказала:

— Я совсем не удивлена, что вы не осмеливаетесь немедленно обрушить на меня свой удар. Видимо, вы уже поняли, что вообще не решитесь этого сделать.

— Не обольщайтесь, — ответил Гендибаль. — Слушайте меня. Большая часть Галактики всё ещё не принадлежит Академии, и население там настроено против неё. Даже внутри Федерации есть области, где народ ещё не позабыл дней своей независимости. Если Академия поспешит расправиться со мной, она избавит, излечит часть Галактики от пассивности, разъединения и слабости. Вы спровоцируете ваших противников на объединение, начнется мятеж внутри Федерации и за её пределами.

— Вы грозите мне пучком соломинок, — фыркнула Бранно. — У нас достаточно сил, чтобы поразить всех врагов, даже если бы против нас объединилась вся Галактика. Нет проблем.

— Проблем нет пока, Мэр. Не заблуждайтесь, не делайте скоропалительных выводов, не полагайтесь на то, что лежит на поверхности. Вы можете провозгласить создание Второй Империи, но сохранить её, удержать не сумеете. Каждые десять лет вам придётся завоевывать её заново.

— Ну что ж, будем заниматься этим, пока наши противники не устанут, как устанете вы.

— Не устанут они — и я не устану. Нет, такое не сможет продолжаться долго. Существует другая, более опасная угроза псевдо-Империи, которую вы собираетесь провозгласить. Такая Империя будет держаться только за счёт превосходящей физической мощи, вам нужно будет постоянно поддерживать состояние боевой готовности, и генералы Академии впервые в истории обретут более высокое и важное положение, чем гражданские власти. Ваша псевдо-Империя распадется на милитаристские регионы, власть в которых возьмут в свои руки отдельные высокопоставленные военные. Наступит анархия, вы скатитесь к варварству, которое может продлиться более тридцати тысячелетий, предсказанных Селдоном в случае незапуска его Плана в действие.

— Детские угрозы. Математическая основа Плана Селдона всего лишь прогнозирует вероятности, но никак не неизбежность.

— Мэр Бранно, — сурово проговорил Гендибаль, — забудьте о Плане Селдона. Вы не понимаете его математической стороны и не можете даже приблизительно представить, как это выглядит визуально. Вероятно, вам это и не нужно. Судя по тому, какой пост вы занимаете и удерживаете, вы — опытный и удачливый политик. Даже более того: вы отважный политик — решились на такое опасное пари! Послушайтесь своего опыта, своего политического чутья. Вспомните политическую и военную историю человечества, всё то, что вам известно о людской природе, о том, как действуют, реагируют и взаимодействуют простые люди, политики и военные, и вы увидите — прав я или нет.

— Даже если вы правы, человек из Второй Академии, мы должны рискнуть. Под мудрым руководством, при условии непрерывного развития и модернизации техники как в менталике, так и в физике мы сумеем победить. Гэри Селдон не мог предвидеть такого прогресса. Никак не мог. Где в Плане учтено создание в Первой Академии противоментального экрана? Да и вообще, зачем нам хотеть, чтобы План был? Мы рискнем основать Вторую Империю без него. Проиграть без него будет лучше, чем преуспеть при его наличии. Нам не нужна такая Империя, где мы будем марионетками в руках тайных кукловодов из Второй Академии.

— Вы говорите так только потому, что не понимаете, что будет означать такой проигрыш для народа Галактики.

— Может быть! — упрямо мотнула головой Бранно. — Вы начинаете уставать, человек из Второй Академии?

— Вовсе нет. И позвольте поговорить с вами о той альтернативе, которой мы пока не касались. Может быть, никому из нас не стоит сдаваться? Мы находимся в окрестностях планеты под названием Гея.

— Мне это известно.

— А известно ли вам, что, вероятно, именно там родился Мул?

— Попробуйте подтвердить ваше заявление.

— Планета окружена ментальным полем. Она родина множества Мулов. Уничтожите Вторую Академию — станете рабами этой планеты Мулов. Что плохого сделала вам Вторая Академия, какой вред она вам причинила, помимо надуманного вами? А потом спросите себя, сколько горя вам принес Мул?

— Пока, кроме необоснованных заявлений, я ничего от вас не слышу.

— Пока мы остаемся здесь, я ничего другого не могу вам предложить. Я предлагаю перемирие. Держите свой экран включенным, если не доверяете мне, но будьте готовы действовать вместе со мной. Давайте вместе приблизимся к этой планете, и, когда вы убедитесь, что она опасна, я уничтожу её ментальное поле, а вы отдадите приказ вашим кораблям захватить её.

— А потом?

— Потом? Потом будет Первая Академия против Второй, без постороннего вмешательства. Будет честная схватка — сейчас нам нет смысла драться: обе Академии в одинаковой опасности.

— Почему вы не сказали об этом раньше?

— Я думал, что и так сумею убедить вас в том, что мы не враги и могли бы сотрудничать. Поскольку это мне не удалось, я предлагаю хотя бы такое сотрудничество.

Бранно задумалась, склонив голову. Потом сказала:

— Вы хотите убаюкать меня колыбельной песенкой. Как вы, один-одинешенек, можете уничтожить ментальное поле целой планеты? Целой планеты Мулов? Это настолько нелепо, что я не могу поверить в искренность вашего предложения.

— Я не один, — ответил Гендибаль. — За мной — всё могущество Второй Академии. Силы, переданные через меня, возьмут под контроль Гею. Кстати, если понадобится, эти силы могут сделать так, что ваш пресловутый экран растает, как дым.

— Если так, зачем вам моя помощь?

— Во-первых, затем, что одной ликвидации поля недостаточно. Вторая Академия не может заниматься этим вечно, как и я не могу до конца своих дней танцевать с вами этот словесный менуэт. Нам нужно, чтобы в бой вступили ваши корабли… И потом, если я словами не могу убедить вас, что две Академии не должны видеть друг в друге противников, может быть, совместное деяние жизненной важности убедит вас в этом. Там, где слова бесполезны, дела убедительнее.

После долгой паузы Бранно сказала:

— Мне бы хотелось совместно с вами поближе подойти к Гее. Никаких гарантий я не даю.

— Этого будет достаточно, — сказал Гендибаль, склонившись к компьютеру.

— Нет, Господин, — раздался внезапно голос Нови. — До сих пор я молчала, но не надо ничего делать. Мы должны дождаться Советника Тревайза с Терминуса.

Глава 19

РЕШЕНИЕ

Джен Пелорат расстроенно, даже немного капризно проговорил:

— Эх, Голан, ну никому нет дела до того, что я впервые за свою жизнь — не такую уж долгую, Блисс, — путешествую в космосе. Просто ужасно — стоит только попасть в какой-то мир, не успеешь оглянуться, а ты уже опять в космосе, так и не поняв ничего. Уже второй раз, между прочим.

— Но если бы, — улыбнулась Блисс, — ты задержался в предыдущем мире, то не встретил бы меня ещё кто знает как долго. Уверена, ты не сожалеешь о прежней поспешности?

— Не жалею. Конечно, моя… моя милая, нежалею…

— И хотя на этот раз тебе тоже пришлось покидать Гею, у тебя есть я, а я — это Гея, равноправная её частица, можно сказать — вся Гея.

Тревайз, хмуро слушавший их воркование, буркнул:

— Не нравится мне всё это… Почему Дом не полетел вместе с нами? Чёрт подери, никак не привыкну к вашим односложным именам! У него имя из двухсот пятидесяти слогов, а мы пользуемся только одним. Да. Так почему он не полетел с нами вместе со всеми этими двумястами пятьюдесятью слогами? Если всё так важно, если от этого зависит существование Геи, почему он не полетел, чтобы руководить нами?

— Но здесь я, Трев, — возразила Блисс, — а я — Гея ровно настолько же, насколько Дом.

Поведя глазами в сторону и затем внимательно посмотрев на него, она спросила:

— Значит, тебя тоже раздражает, когда я зову тебя Трев?

— Да. Раздражает, представь себе. Я имею не меньше тебя права на собственные привычки. Меня зовут Тревайз. Два слога: Тре-вайз.

— Прекрасно. Мне не хотелось бы сердить тебя, Тревайз.

— Я не сержусь. Я взбешен.

Он резко встал, прошел в другой конец каюты, переступив по дороге через вытянутые ноги Пелората, который испуганно подобрал их. Вернулся, остановился, развернулся и в упор уставился на Блисс.

— Послушай! Я сам себе не хозяин! Меня приволокли с Терминуса на Гею, и даже тогда, когда я начал подозревать, что меня сюда тащат, я ничего не мог поделать. Потом, когда я попал сюда, мне объявляют, что я обязан спасти Гею. Почему? С какой стати? Что мне Гея? Что я Гее? Почему это я должен спасать её? Неужели из всех квинтиллионов людей в Галактике не нашлось больше никого, кто мог бы это сделать?

— Пожалуйста, Тревайз, — умоляюще проговорила Блисс. Куда девалось её кокетство? — Не злись. Вот видишь, я правильно произношу твоё имя и буду говорить очень серьёзно. Дом просил, чтобы ты был спокоен.

— Клянусь всеми планетами в Галактике — обитаемыми и необитаемыми, не желаю я быть спокоен! Если я такая важная, такая незаменимая фигура, разве я не заслуживаю, чтобы мне всё объяснили? Для начала спрашиваю ещё раз: почему Дом не отправился с нами? Разве для него недостаточно важно быть здесь, на «Далекой Звезде», вместе с нами?

— Но он здесь, Тревайз, — сказала Блисс. — Пока здесь я, и он здесь, и все, кто живёт на Гее, тоже здесь.

— Это тебе так кажется, это ты так думаешь, но я так думать не привык. Я не геянин. Мы не можем погрузить на наш корабль целую планету, можем взять только одного человека. Мы взяли тебя, а Дом — часть тебя. Отлично. Почему мы не могли взять Дома, а ты была бы его частью?

— Во-первых, — ответила Блисс, — Пел… то есть Пе-ло-рат, попросил, чтобы с вами полетела я. Я, а не Дом.

— Он был галантен. Элементарная вежливость. Кому бы пришло в голову принимать это всерьёз?

— О нет, дружочек дорогой, — возразил Пелорат, поднявшись и густо краснея. — Я был совершенно серьёзен. Я не хочу, чтобы ты понял меня неправильно. Я думаю, что совершенно неважно, какой именно компонент Геи будет вместе с нами на борту, и для меня приятнее, чтобы этим компонентом была Блисс, а не Дом, да и тебе это должно быть более приятно. Голан, ну что ты ведёшь себя так… ребячески?

— Я? Я?! — рявкнул Тревайз, грозно нахмурившись. — Ладно, пусть так. Всё равно, — он ткнул пальцем в сторону Блисс, — чего бы от меня ни ожидали, уверяю тебя, и пальцем не пошевелю, пока со мной не будут обращаться как с человеком. Для начала два вопроса: что я должен делать? И почему — я?

Блисс широко раскрыла глаза и отшатнулась.

— Пожалуйста, — проговорила она, прижав руки к груди. — Сейчас я не могу тебе этого сказать. Вся Гея не может сказать тебе этого. Ты должен добраться до места, поначалу ничего не зная. Там ты должен всё узнать. Потом должен будешь сделать то, что должен. Но спокойно, не поддаваясь эмоциям. Если ты будешь так же нервничать, как сейчас, всё будет бессмысленно. Гея погибнет. Ты должен переменить настроение, а я не знаю, как этого добиться.

— А Дом знал бы, если бы был здесь? — требовательно спросил Тревайз.

— Дом здесь, — ответила Блисс. — Он (я) мы не знаем, как переменить твоё настроение и успокоить тебя. Мы не знаем людей, которые не чувствуют своего места в схеме событий, не чувствуют себя частью огромного целого.

— Нет, это не так, — упрямо проговорил Тревайз. — Вы смогли захватить наш корабль на дальнем расстоянии от Геи и заставили нас успокоиться, когда мы были беспомощны. Ну так успокой меня сейчас! И не притворяйся, будто не можешь.

— Но мы не должны этого делать. Сейчас не должны. Если мы что-то изменим или настроим по-другому в тебе сейчас, пользы от тебя будет не больше, чем от любого другого человека в Галактике. На твою помощь мы можем положиться лишь потому, что ты — это ты, и ты должен остаться самим собой. Если мы хоть как-то коснемся тебя сейчас, мы погибли. Прошу тебя. Ты должен успокоиться сам.

— Ни за какие коврижки, мисс, пока вы не скажете мне кое-чего, что мне нужно знать.

— Блисс, можно я попробую? — вмешался Пелорат. — Голан, давай уйдём в другую каюту. Или ты, Блисс, пожалуйста, выйди.

Блисс, медленно пятясь к двери, вышла. Пелорат закрыл за ней дверь.

Тревайз сказал:

— Она всё видит, слышит и чувствует. Какая разница?

— Для меня разница есть, — сказал Пелорат. — Я хотел остаться с тобой наедине, пускай даже это будет иллюзия… Голан, ты боишься.

— Не дури.

— Боишься, Голан. Ты не знаешь, куда мы летим, с чем ты встретишься, чего от тебя ждут. Имеешь полное право бояться.

— Да не боюсь же я ничего!

— Боишься, не спорь. Может быть, тебя не пугает физическая опасность, как меня, к примеру. Я боялся вылететь в космос, боялся каждого нового мира, каждой новой, незнакомой вещи. Но, в конце концов, я прожил полвека замкнутой, оторванной от мира жизнью отшельника, а ты служил во Флоте, занимался политикой, всё время варился в самой гуще событий — и дома, и в Галактике. И всё-таки я старался побороть страх, и ты мне в этом помог. За то время, что мы пробыли вместе, ты был терпелив, добр ко мне, ты всё понимал и прощал, и благодаря тебе я перестал трусить и старался вести себя хорошо. Позволь же отплатить тебе благодарностью и помочь тебе, дружок.

— Говорю тебе: я ничего не боюсь.

— А я тебе ещё раз повторяю: боишься. Если не чего-то ещё, то как минимум возложенной на тебя ответственности. Совершенно очевидно: от тебя зависит судьба целого мира, и, если у тебя не получится, тебе придётся жить дальше с сознанием того, что ты повинен в его гибели. Ты думаешь примерно так: «Какое право они имеют возлагать на меня такую ответственность? Ответственность за мир, который для меня ровным счётом ничего не значит?» Ты боишься не только неудачи, как любой на твоём месте, но тебя попросту бесит то, что тебя поставили в такое положение, когда ты вынужден бояться.

— Всё неправда, от начала до конца.

— Не думаю. Позволь мне встать на твоё место. Я всё сделаю. Чего бы ни ждали от тебя, я добровольно согласен заменить тебя. Я думаю, большой физической силы не потребуется, иначе любое техническое устройство заменило бы тебя с успехом. Не думаю я также, что это нечто такое, чтобы потребовалась менталика — этим Гея располагает в достаточном количестве. Это что-то такое… ну, в общем, я не знаю, но если для этого не надо ни силы, ни менталики, то всё остальное у меня точно такое же, как у тебя, и я готов принять ответственность на себя.

Тревайз резко и подозрительно спросил:

— С чего это вдруг ты так рвешься в бой?

Пелорат стыдливо потупил взор.

— Голан… — хрипло проговорил он. — У меня была жена.

Я знал женщин. Но они никогда много не значили для меня. Было забавно. Иногда приятно. Но никогда ничего такого важного. Но она…

— Кто? Блисс?!

— Она другая… почему-то… для меня…

— Клянусь Терминусом, Джен, ей известно каждое слово, которое ты произносишь.

— Неважно. Она и так всё знает… Мне хочется сделать ей приятное. Я готов взять на себя это дело, рискнуть как угодно, только для того, чтобы она… хорошо обо мне подумала.

— Джен, она — ребенок!

— Нет, не ребенок… впрочем, мне всё равно, что ты о ней думаешь.

— А тебе не приходит в голову, что она о тебе думает?

— Что я старик? Какая разница? Она — часть великого целого, а я — нет. Одно это — непреодолимая стена между нами. Ты думаешь, я ослеп и не вижу этого? Но я ничего не прошу у неё. Ничего мне не надо, только чтобы она…

— Думала о тебе хорошо?

— Да. Нет. Мне всё равно, как она ко мне относится. Лишь бы относилась… как-то.

— И ради этого ты готов взять на себя мою работу? Но, Джен, разве ты не слышал? Ты им не нужен. По какой-то непонятной причине, космос их раздери, им нужен я.

— Но если ты не можешь, значит, им кто-нибудь нужен, а я — всё-таки лучше, чем ничего, правда же?

Тревайз покачал головой:

— Просто в голове не укладывается… Седина в бороду — бес в ребро. Джен, ты пытаешься корчить из себя героя, готового погибнуть за её тело.

— Не говори так, Голан. Сейчас не до шуток.

Тревайз был готов рассмеяться, но встретился глазами с отчаянным взглядом Пелората и вместо улыбки откашлялся.

— Наверное, ты прав, Джен. Позови её. Позови.

Блисс вошла, слегка поеживаясь.

— Мне очень жаль, Пел, — сказала она тихо. — Но ты не сможешь заменить его. Или Тревайз, или никто.

— Отлично, — кивнул Тревайз. — Я буду спокоен. Что бы там ни было, постараюсь всё сделать. Что угодно, лишь бы не заставлять Джена корчить из себя героя любовного романа — в его-то возрасте.

— Да знаю я свой возраст… — промямлил Пелорат и махнул рукой.

Блисс подошла к нему, нежно коснулась рукой его плеча.

— Пел, — сказала она ласково, — я… я думаю о тебе хорошо.

Пелорат отвернулся.

— Всё нормально, Блисс. Не надо меня утешать.

— Я тебя не утешаю, Пел. Я очень, очень хорошо о тебе думаю.

* * *

Вначале отдалённо, туманно, потом всё сильнее и яснее Сура Нови стала ощущать, что она — Сурановирембластриан, вспомнила, что, когда была маленькая, родители звали её «Су», а друзья — «Ви».

На самом деле она никогда не забывала об этом, но всё это таилось где-то очень глубоко в ней. И никогда её воспоминания не были захоронены столь надёжно, как в этот, последний месяц. Никогда раньше ей не доводилось находиться так близко к человеку, чье сознание было столь могущественно…

Но теперь её час пробил. Сама она не хотела этого, но сопротивляться не могла. Огромный океан её внутреннего мира выталкивал на поверхность, уносил могучими волнами маленькую её частичку ради великой цели.

Творившиеся в ней перемены давались ей нелегко, но вскоре наступила радость — как у всякого, кто сбрасывает маску. Впервые за долгие годы она оказалась так близко от Геи.

Она радостно вспомнила одно животное, форму жизни, которая так нравилась ей, когда она маленькой девочкой жила на Гее. Поняв чувства этого существа как свои собственные, она ощутила ещё острее происходящие с ней метаморфозы. Она ощутила себя бабочкой, выходящей из кокона.

* * *

Стор Гендибаль сурово, не отрываясь, смотрел в глаза Суры Нови. Он был настолько поражён, что на мгновение ослабил соединение с сознанием Мэра Бранно. Но ничего ужасного не случилось — он получил поддержку, на которую вовсе не рассчитывал.

— Что тебе известно о Советнике Тревайзе, Нови?

И тут же, потрясенный тем, как видоизменилось её сознание, в ужасе прокричал:

— Что ты такое?!

Он попытался схватить и удержать её сознание, но обнаружил, что это ему не под силу.

Трагическая тень промелькнула по лицу Нови.

— Господин, — начала она и тут же поправилась: — Оратор Гендибаль, моё настоящее имя — Сурановирембластриан, и я с Геи.

Вот и всё, что она сказала словами, а Гендибаль, охваченный дикой яростью, до предела усилил своё ментальное излучение и ударил по её сознанию так, что ему показалось, будто кровь вскипела у него в сосудах! Ничего не вышло — она умело и решительно отвела его удар. Но сознание своё не закрыла. Не могла или не хотела?

Он заговорил с ней так, как говорил бы с другим Оратором:

— Ты сыграла свою роль, затащила меня сюда, предала… Ты одна из тех, кто породил Мула.

— Мул — предатель, Оратор. Я (мы) — не Мулы. Я (мы) — это Гея.

Вся сущность Геи была передана ему кратко и полно — гораздо подробнее, чем можно было передать словами.

— Целая живая планета… — пробормотал Гендибаль.

— Да, и обладающая ментальным полем, которое гораздо сильнее вашего отдельного. Прошу вас, не сопротивляйтесь этой силе. Мне бы не хотелось, чтобы вам был причинен вред.

— Даже как живая планета вы не сильнее, чем мои соратники с Трентора. Мы тоже живая планета, если на то пошло.

— Вы всего-навсего ментальное сообщество, всего несколько тысяч людей, Оратор, и вы не можете рассчитывать на поддержку своих товарищей, я её заблокировала. Проверьте — убедитесь сами.

— Что ты собираешься делать, Гея?

— Думаю, Оратор, вы можете по-прежнему называть меня Нови. Да, я сейчас действую от имени Геи, но для вас я — Нови.

— Так что ты собираешься делать, Гея?

Послышался ментальный эквивалент печального вздоха. Нови ответила:

— Мы сохраним тройственное перемирие. Мы будем удерживать Мэра Бранно через её экран, я помогу вам в этом, и мы не устанем. Вы, вероятно, будете удерживать моё сознание, а я — ваше, и оба мы не устанем от этого. Так всё и останется.

— И до каких пор?

— Я вам объяснила: мы ожидаем Советника Тревайза с Терминуса. Только он разорвёт эти цепи. Так, как он решит.

* * *

Компьютер на борту «Далекой Звезды» обнаружил поблизости два корабля. Тревайз наблюдал за обоими на плоском экране.

Оба корабля были производства Академии. Один был точной копией «Далекой Звезды» — корабль Компора, без сомнений. Другой — больше и мощнее.

Тревайз обернулся к Блисс и спросил:

— Ну что происходит? Теперь ты можешь меня просветить?

— Да! Не волнуйся. Они не сделают тебе ничего плохого.

— Вот интересно — почему это все так уверены, что я просто весь дрожу от страха? — ехидно поинтересовался Тревайз.

— Пусть она говорит, Голан, — вмешался Пелорат. — Не кричи на неё.

Тревайз шутливо поднял руки вверх:

— Не буду кричать. Говорите, леди.

Блисс сказала:

— На большом корабле находится правительница вашей Академии. С ней…

Тревайз удивился не на шутку:

— Правительница? Что — старуха Бранно?

— Уверена, её титул звучит не так. Но она женщина, это верно.

Блисс помолчала немного, как будто внимательно прислушивалась к голосу великого организма, частью которого была.

— Ее имя Харлабранно. Немного странно — имя всего из четырёх слогов, когда она занимает такой высокий пост в своей стране, но, вероятно, у негеян свои привычки.

— Думаю, — сказал Тревайз, — тебе можно называть её Бранн, если тебе так больше нравится. Но что она тут делает? Почему не сидит на… Всё ясно. Гея и её сюда приволокла. Зачем?

На этот вопрос Блисс не ответила.

— С ней, — продолжала она, — Лайонокоделл, пять слогов, хотя он её подчиненный. Должное уважение явно отсутствует. Он важный чиновник в вашем мире. С ними ещё четверо, они умеют владеть и управлять оружием. Сказать их имена?

— Нет. Я так понимаю, что на втором корабле находится Мунн Ли Компор и представляет Вторую Академию. Так вы сюда обе Академии вытянули… Зачем?

— Не совсем так, Трев… то есть Тревайз.

— Ой, да ладно, пускай будет Трев, не рассыплюсь.

— Не совсем так, Трев. Компор покинул этот корабль, и его сменили двое людей. Один из них — Сторгендибаль — важный деятель Второй Академии. Его называют Оратором.

— Важный деятель? Вероятно, обладает ментальной силой?

— О да. Очень могучей силой.

— Ты справишься?

— Конечно. Второй человек, который находится вместе с ним на этом корабле, — Гея.

— Ваш человек?

— Да, её зовут Сурановирембластриан. Хотя, не будь она так долго вдали от меня (нас), её имя теперь было бы длиннее.

— Способна ли она выдержать схватку с важным деятелем Второй Академии?

— Его удерживает не она сама, а вся Гея. Она (мы) я способны уничтожить его.

— Она это и собирается сделать? Уничтожить его и Бранно? Что это значит? Гея хочет разбить обе Академии и основать собственную Галактическую Империю? Ренессанс Мула? Да это почище Мула будет…

— Нет, нет, Трев. Только не волнуйся. Тебе нельзя. Все трое находятся в неразрывной связке. Они ждут.

— Чего?

— Твоего решения.

— Снова-здорово… Какого решения? Почему моего?

— Прошу тебя, Трев, — сказала Блисс. — Скоро всё объяснится. Я (мы) она сказали тебе ровно столько, сколько могли пока сказать.

Бранно устало, обреченно проговорила:

— Я совершила ошибку, Лайоно, и, вероятно, фатальную.

— Следует ли в этом признаваться? — одними губами спросил Коделл.

— Им известно всё, о чём я думаю. Так что говори не говори — хуже не будет. Точно так же им известно всё, о чём думаете вы, когда даже не шевелите губами… Надо было дождаться, когда наши учёные доведут мощь экрана до предела…

Коделл спросил:

— Как вы могли такое предвидеть, Мэр? Если бы мы ждали, пока экран укрепится вдвое, втрое, вчетверо, нам пришлось бы ждать вечно. По правде говоря, я очень жалею, что мы сами потащились сюда. Пусть бы такие эксперименты ставились на ком-то другом. Пусть хоть бы на вашем возлюбленном громоотводе.

Бранно вздохнула:

— Я не хотела дать им времени на передышку, Лайоно. Но тут вы попали в точку. Я должна была ждать до тех пор, пока экран не стал бы непробиваем. Ну, если не совсем непробиваемым, то хотя бы более плотным. Я знала, что пока в нём — большая прореха, но ждать больше не могла. Ждать, пока залепят дыру, — значило ждать, пока истечёт мой срок пребывания на посту Мэра, а я так хотела, чтобы всё произошло, пока я у власти! Как последняя дура, убедила себя в том, что экран выдержит. Не желала слушать никаких предостережений — ваших, к примеру.

— Мы всё ещё можем победить, если будем терпеливы.

— Да? Вы можете отдать приказ выстрелить по этому кораблю?

— Нет. Не могу, Мэр. Эта мысль почему-то мне противна.

— Мне тоже. Даже если бы вы или я смогли отдать приказ, никто из команды не сумел бы его выполнить.

— Это пока, Мэр, но обстоятельства могут измениться. На самом деле намечается выход нового актера на сцену.

Он указал в иллюминатор. Корабельный компьютер автоматически фокусировал изображение, делал его более плоским, как только в поле зрения бортовых систем попадал новый объект.

— Можете добавить увеличение, Лайоно?

— Без проблем. Необычайно ловок всё-таки этот мужичок из Второй Академии. Всё, что ему не мешает, мы можем проделывать с лёгкостью.

— Так… — пробормотала Бранно, изучая вид в иллюминаторе. — «Далекая Звезда» собственной персоной. На борту, скорее всего, Тревайз и Пелорат, если и этих не сменили людишки из Второй Академии. Громоотвод мой постарался на славу. Эх… — она скрипнула зубами, — был бы у меня экран поплотнее…

— Терпение и спокойствие! — проговорил Коделл.

В отсеке управления послышался чей-то голос, и почему-то Бранно поняла, что он звучит не в звуковом диапазоне. Она слышала его прямо у себя в сознании. Взгляда Коделла было достаточно, чтобы понять, что он ощутил то же самое.

Голос спросил:

— Вы слышите меня, Мэр Бранно? Если да, не трудитесь отвечать. Просто подумайте об этом.

— Кто вы? — тихо спросила Бранно.

— Я — Гея, — был ответ.

* * *

Все три корабля застыли в неподвижности и медленно кружили вокруг Геи, как три спутника, сопровождая Гею в бесконечном пути вокруг её солнца.

Тревайз смотрел в иллюминатор. Он устал от догадок — какова могла быть его роль, ради чего его притащили сюда через тысячи парсеков.

Звук, раздавшийся у него в сознании, не испугал его. Он как будто ждал именно этого.

Голос произнес:

— Вы слышите меня, Голан Тревайз? Если да, не трудитесь отвечать. Просто подумайте об этом.

Голан оглянулся. Пелорат ошарашенно оглядывался по сторонам, значит, тоже услышал. Блисс, сложив руки на коленях, сидела спокойно, но Тревайз не сомневался — она тоже услышала голос.

Пропустив мимо ушей предложение оперировать только мыслями, он сказал вслух, старательно выговаривая каждое слово:

— Пока я не пойму, что происходит, я не сделаю ничего, о чём бы меня ни попросили.

— Скоро поймете, — ответил голос.

* * *

— Все вы, — сказала Нови, — будете слышать меня у себя в сознании. Все вы можете отвечать мне мысленно. Я сделаю так, что вы будете слышать друг друга. Никаких задержек связи не будет — ментальное поле распространяется со скоростью света, а мы не так далеко друг от друга. Начнем с того, что все мы попали сюда не случайно.

— Каким образом? — послышался голос Мэра Бранно.

— Не за счёт ментальной «обработки», — ответила Нови. — Гея не вмешивалась ни в чье сознание. Это не в наших правилах. Мы просто воспользовались вашими амбициями. Мэр Бранно хотела без промедлений основать Вторую Академию. Оратор Гендибаль мечтал стать Первым Оратором. Было достаточно усилить эти желания и направить их в нужное русло.

— Я знаю, как попал сюда, — упрямо заявил Гендибаль.

И на самом деле — он знал. Он знал, почему ему так хотелось отправиться в космос, почему он старательно преследовал Тревайза, так уверен, что всё ему подвластно…

Всё дело было в Нови. О, Нови!

— С вами был особый случай, Оратор Гендибаль. Ваши амбиции были велики, но у вас мягкий, добрый характер, что значительно облегчило задачу. Вы добры к любому, кто, по вашему мнению, во всех отношениях ниже вас. Я воспользовалась этим и обернула всё против вас. Мне (нам) очень стыдно, и оправданием мне (нам) может послужить лишь то, что Галактика в опасности.

Нови помолчала. Когда она заговорила вновь, голос её, хотя говорила она без помощи голосовых связок, стал более печален, на лбу залегли горькие морщинки.

— Час пробил. Гея не могла больше ждать. В последнем столетии люди с Терминуса занимались разработкой противоментального экрана. Оставленные на произвол судьбы, они бы уже в следующем поколении стали неуязвимы даже для Геи и могли совершенно беспрепятственно всюду применять своё физическое оружие. Галактика не выстояла бы против них, они основали бы Вторую Империю образца Первой Академии вопреки Плану Селдона, вопреки воле народа Трентора и народа Геи. Мэра Бранно нужно было каким-то образом вынудить к действиям до того, как разработка экрана будет завершена.

Теперь — о Тренторе. План Селдона работал превосходно, потому что за его выполнением прослеживала сама Гея. В течение последнего столетия пост Первого Оратора занимали спокойные, рассудительные люди. Но вот вверх стремительно взлетел Стор Гендибаль. Он непременно стал бы Первым Оратором, и при нём позиция Трентора стала бы активной. Он сконцентрировал бы свои усилия на развитии физической мощи Трентора, ополчился бы против Терминуса до того, как закончилась бы разработка противоментального экрана, и победил бы Первую Академию. План Селдона был бы доведен до конца и увенчался бы созданием Второй Галактической Империи — Империи образца Трентора, вопреки воле народов Терминуса и Геи. Следовательно, и Гендибаля нужно было вынудить к действиям до того, как он стал Первым Оратором.

Гея упорно и старательно трудилась несколько десятилетий напролет, и нам удалось свести обе Академии в нужном месте в нужное время. Повторяю я всё это для того главным образом, чтобы Советник Тревайз лучше понял, в чём дело.

— А я не понимаю, — немедленно встрял Тревайз, снова заговорив вслух. — Что такого ужасного в любой из версий Галактической Империи?

Нови ответила:

— Вторая Империя, созданная по образу и подобию Терминуса, будет милитаристской, основанной насильно, удерживаемой насильно. Она всего-навсего возродит в себе Первую Империю. Так думает Гея. Вторая Империя, созданная по образу и подобию Трентора, будет покровительственной, будет основана на расчётах и удерживаема с помощью расчётов — это будет вечно живой труп. Так думает Гея.

— А что Гея может предложить взамен? — поинтересовался Тревайз.

— Огромную Гею! Галаксию! Чтобы каждая из обитаемых планет стала такой же живой, как Гея. Чтобы все планеты, живые планеты, объединились для более высокой и великой гиперпространственной жизни. Чтобы в этом приняли участие и ненаселённые планеты. И звёзды. Каждый атом межзвёздного газа. Может быть — даже огромная черная дыра в центре Галактики. Живая Галактика, наиболее благоприятная для всего живого, — как это было бы прекрасно! Жизнь, непохожая на ту, что была когда-то, и никаких повторений ошибок прошлого…

— Зато новых хоть отбавляй, — саркастически пробурчал Тревайз.

— Геей накоплен тысячелетний опыт.

— Да, но всё-таки, какова моя роль во всём этом?

Голос Геи, транслируемый через сознание Нови, прогремел как раскат грома:

— Выбрать! Какой должна быть Галактика!

Наступило долгое, мучительное молчание. И вот голос Тревайза (наконец ментальный — он был слишком ошеломлен, чтобы пошевелить губами) проговорил:

— Почему я?

Нови сказала:

— Сами мы не можем ничего поделать, хотя смогли точно выбрать момент времени, когда ни Трентор, ни Терминус ещё не стали настолько могущественны, что остановить их было бы уже нельзя, пока между ними не установилось бы смертельно опасное равновесие, которое разорвало бы Галактику. Мы нашли вас, Советник… хотя не совсем так. Люди с Трентора разыскали вас через человека по имени Компор, хотя даже не предполагали, что на самом деле нашли. А вслед за ними на вас обратили внимание мы. Голан Тревайз, вы обладаете удивительным даром принимать верные решения.

— Отрицаю, — отрезал Тревайз.

— Обладаете и не раз подтверждали это. Вы всегда действуете уверенно. Мы хотим, чтобы сейчас вы совершили выбор от имени всей Галактики. Вероятно, вам не хочется взваливать на себя груз ответственности. Вам захочется всеми силами отказаться от совершения выбора. И тем не менее вы будете понимать, что это верно. Вы будете уверены. А потом сделаете выбор. Когда мы нашли вас, мы поняли, что нашли верного человека, и многие годы потом разрабатывали такую схему стечения событий, чтобы не потребовалось ментальное вмешательство и чтобы вы трое: Мэр Бранно, Оратор Гендибаль и Советник Тревайз — одновременно оказались поблизости от Геи. Это нам, как видите, удалось.

Тревайз спросил:

— Но разве, Гея, сейчас, здесь тебе не под силу побороть Мэра и Оратора? Разве ты сама не можешь основать эту живую Галактику без всякой моей помощи? Если можешь, почему не сделаешь этого?

Нови сказала:

— Не знаю, сумею ли объяснить так, чтобы вы были удовлетворены. Гея была основана тысячи лет назад с помощью роботов, которые когда-то служили людям, но теперь больше не служат. Они сумели убедить нас, что выжить мы сможем, лишь строго повинуясь Трем Законам Роботехники, примененным ко всему живому. Первый Закон для нас звучит так: Гея не может причинить вред ничему живому или за счёт бездействия допустить, чтобы всему живому был причинен вред. Мы следовали этому закону на протяжении всей нашей истории и по-другому просто не можем.

В результате теперь мы беспомощны. Мы не можем насильно навязать нашу точку зрения о живой Галактике квинтиллионам человеческих существ и бесконечному числу других форм жизни и тем самым, вероятно, причинить вред многим. Но мы не можем безучастно наблюдать, как Галактика наполовину уничтожит себя в борьбе, которую мы в силах предотвратить. Мы не знаем, что дешевле обойдётся Галактике — действие или бездействие, поддержка нами Трентора или поддержка Терминуса. Пусть же Советник Тревайз решит, и, каково бы ни было решение, Гея повинуется ему.

Тревайз спросил:

— А как это, интересно, должно выглядеть?

Нови сказала:

— У вас есть компьютер. Люди с Терминуса, создав его, сделали больше, чем хотели. Компьютер на борту вашего корабля включает в себя частицу Геи. Положите ваши руки на контакты и думайте. Если вы подумаете, например, что экран Мэра Бранно непроницаем, она тут же воспользуется оружием и уничтожит остальные два корабля, захватит власть над Геей, а потом над Трентором.

— И вы ничего не сделаете, чтобы предотвратить это?

— Пальцем не пошевелим. Если вы уверены, что власть Терминуса принесет Галактике меньше вреда, чем любой другой вариант, мы с радостью поможем этой власти установиться, даже ценой нашей собственной гибели… Вы можете также ощутить ментальное поле Оратора Гендибаля и подсоединиться к нему через компьютер. Тогда он избавится от меня. Потом он сумеет воздействовать на сознание Мэра, заберёт её корабли и тоже захватит власть над Геей. И Гея ничего не сделает, чтобы предотвратить это. Либо отыщите моё ментальное поле и соединитесь с ним, и тогда будет положено начало существованию живой Галактики — не сразу, не при жизни нынешнего поколения, даже не при жизни следующего; но пройдут столетия трудов, и все эти столетия План Селдона будет выполняться. Вам выбирать.

Мэр Бранно вмешалась:

— Стойте! Не торопитесь! Могу я сказать?

— Говорите открыто, — сказала Нови. — Говорите и вы, Оратор Гендибаль.

Бранно сказала:

— Советник Тревайз, когда мы виделись с вами в последний раз, вы сказали: «Настанет день, Госпожа Мэр, и вам сможет понадобиться моя помощь. Тогда я поступлю, как сочту нужным, и не забуду вам этих двух дней». Уж не знаю, предвидели ли вы, что всё так обернется, — видимо, либо интуитивно предчувствовали, либо у вас действительно столь редкий дар делать верные выводы, как говорит эта женщина, что толкует о живой Галактике. В любом случае вы были правы. Я прошу вас о помощи от имени всей Федерации. Может быть, вам не терпится поквитаться со мной за то, что я арестовала и выслала вас. Но не забывайте о том, что действовала я исключительно ради того, что считала лучшим для страны. Ну пусть я ошиблась, пусть вы думаете, что у меня на то были личные причины, — ошиблась я, а не Федерация. Не уничтожайте же всю Федерацию из желания отомстить мне. Помните: вы — гражданин Академии, вы — человек, и вам не хочется быть цифрой в планах бескровных математиков с Трентора или ещё меньше чем цифрой в галактическом компоте жизни и нежити. Вы хотите, чтобы вы сами, и ваши друзья, и ваши потомки были независимыми носителями свободной воли. Остальное — чепуха. Эти, другие, скажут вам, будто бы наша Империя утвердится на крови и слезах. Но это вовсе не обязательно. Это зависит от нас — сделать так, чтобы это не произошло, или не сделать. В любом случае лучше добровольно проиграть, чем жить в бессмысленной, искусственной безопасности, словно винтики в машине. Поймите, сейчас вы должны сделать выбор как человеческое существо, обладающее свободой воли. Эти, с Геи, никакого решения принять не могут, кишка тонка, они зависят от вас. Они готовы самоуничтожиться, если вы им прикажете. Этого вы хотите для всей Галактики?

— Не знаю, как у меня со свободой, Мэр. Вероятно, с моим сознанием таки тонко поработали, так что я могу дать лишь желаемый ответ.

Нови вмешалась:

— Ваше сознание не тронуто. Если бы мы могли поставить вас на службу своим целям, эта встреча была бы бессмысленна. Будь мы настолько беспринципны, разве нас стала бы волновать судьба человечества?

Гендибаль сказал:

— Полагаю, теперь моя очередь высказаться. Советник Тревайз, раскройте глаза, смотрите на всё шире, не замыкайтесь в рамках дешевого патриотизма. Терминус не выше Галактики, хотя вы там родились. Уже пять столетий Галактика живёт по Плану Селдона. Этот процесс идет не только внутри границ Федерации, но и за их пределами… Вы были и являетесь частицей Плана Селдона, а это выше, чем роль гражданина и деятеля Первой Академии. Не сделайте же ничего такого, что нарушило бы План, пусть вами не овладеют ни патриотизм, ни романтические стремления к новому и неизведанному. Вторая Академия ни в коем случае не покусится на свободную волю человечества. Мы посредники, а не деспоты… Наша Вторая Империя будет фундаментально отличаться от Первой. На протяжении всей истории человечества в Галактике шли войны, проливалась кровь даже тогда, когда в вашей Академии царили мир и спокойствие. Выберите вариант Мэра Бранно, и не будет этому конца и края. Порочный, смертельный круг. План Селдона предлагает освободиться от всего этого наконец, но не ценой того, чтобы человек стал атомом в Галактике атомов, не ценой того, чтобы сравняться с травой, бактериями и пылью под ногами.

Нови сказала:

— Оратор Гендибаль верно описал вариант новой Империи, которую может создать Первая Академия. С описанием его собственного варианта я не согласна. Ораторы Трентора — люди, живые люди, со своими слабостями, с той же свободой воли, такие, как были всегда. Разве нет на Тренторе изнурительной конкуренции, политики, борьбы за власть? Разве нет ссор, ненависти, скандалов, мести за Столом Ораторов? Хотелось бы вам повиноваться таким вершителям судеб? Пусть Оратор Гендибаль ответит честно — спросите его об этом.

— Нет нужды взывать к моей честности, — парировал Гендибаль. — Всё это мне прекрасно известно: и конкуренция, и ненависть, и всё остальное. Но когда решение принято, ему повинуются все. Из этого правила ещё никогда не бывало исключений.

Тревайз спросил:

— А что, если я не сделаю выбора?

— Вы должны, — сказала Нови. — Вы поймете, что будет вернее, если вы сделаете выбор.

— А что, если попытаюсь, но не смогу?

— Вы должны.

— Сколько у меня времени? — спросил Тревайз.

— Сколько угодно, — ответила Нови, — пока вы не будете уверены в том, что выбрали правильно.

Потекли минуты. Тревайз застыл в молчании.

Все остальные тоже молчали, но Тревайзу казалось, что он слышит биение множества сердец.

Он слышал, как голос Харлы Бранно твёрдо, решительно проговорил: «Свободная воля!» А голос Оратора Гендибаля — «Руководство и мир». А голос Нови прошептал: «Жизнь»…

Тревайз обернулся и увидел, что Пелорат во все глаза, не мигая, смотрит на него.

— Все слышал, Джен?

— Да, Голан, слышал.

— Что скажешь?

— Решение не мне принимать.

— Ясно. Но что ты думаешь?

— Не знаю. Меня пугают все три варианта. И всё-таки мне пришла в голову одна идея — совершенно особенная…

— Да?

— Когда мы только-только вылетели в космос, ты показывал мне Галактику. Помнишь?

— Конечно.

— Ты ускорил её движение во времени, и она задвигалась. Я тогда сказал, как будто предугадал теперешний момент: «Галактика похожа на живое существо». Тебе не кажется, что она уже сейчас живая?

Уверенность осенила Тревайза, как только он вспомнил то мгновение. Он вспомнил и о том, что не так давно решил — Пелорат во всей этой истории сыграет не последнюю роль. Он поспешно отвернулся, чтобы не тратить времени ни на раздумья, ни на сомнения.

Он решительно опустил руки на контакты компьютера и подумал так решительно, как не думал никогда.

Он принял решение, решение, от которого зависела судьба Галактики.

Эпилог

У Мэра Харлы Бранно не было причин для недовольства. Государственный визит не затянулся и при этом оказался необычайно продуктивным.

Она сказала без обычного высокомерия:

— Но, конечно, доверять им полностью нельзя.

Взгляд её был устремлен в иллюминатор. Корабли Флота Академии один за другим уходили в гиперпространство и возвращались на базы.

Бесспорно, присутствие кораблей произвело должное впечатление на Сейшелл, однако никаких претензий и быть не могло: они не покинули космического пространства Академии и, как только Мэр Бранно отдала приказ, тут же без промедления удалились.

С другой стороны, Сейшелл прекрасно уразумел, что так же быстро корабли могут вернуться, если что. Этот манёвр продемонстрировал одновременно и военную мощь Академии, и её добрую волю.

Коделл сказал:

— Совершенно верно: доверять им полностью нельзя, как и никому в Галактике, и в интересах Сейшелла соблюдать все пункты договора. Мы повели себя благородно.

Бранно уточнила:

— Многое зависит от доработки деталей, думаю, это займет несколько месяцев. Общие положения можно набросать уже сейчас, но потом настанет черед мелочей: конкретные моменты организации карантинных мероприятий по импорту и экспорту, утряска вопроса по соответствию мер веса зерна и мяса и так далее.

— Знаю, но это действительно мелочи, а вы сделали великое дело, Мэр. Удар был точен и силен — зря я сомневался.

— Ну, будет вам, Лайоно. Дело состояло лишь в том, чтобы Академия учла самолюбие и гордость Сейшелла. В конце концов, они сохраняли независимость со времен Империи.

— Да, и теперь они больше нам докучать не станут.

— Конечно, так что всего-то и надо было немного смирить собственную гордыню и дать им возможность продемонстрировать свою. Признаю, это мне далось нелегко, чтобы я, Мэр Федерации, власть которой простирается почти на всю Галактику, унизилась до того, что предприняла визит в провинциальную звёздную систему, но главное было принять такое решение. А им какое удовольствие! Надо было поспорить, Лайоно, — они бы тут же согласились на мой визит, если бы мы подвели корабли к их границам, но это означало бы хорошую мину при плохой игре.

Коделл кивнул:

— А мы избежали внешних проявлений силы, продемонстрировав взамен её сущность.

— Вот именно… Кому принадлежат эти золотые слова?

— Вроде бы так говорится в какой-то из пьес Эридена, но точно не помню. Надо будет поинтересоваться у кого-нибудь из наших литературных светил, когда вернёмся.

— Если я вспомню. Нужно будет поскорее организовать ответный визит сейшельцев на Терминус и проследить за тем, чтобы они были приняты как равные. Боюсь, Лайоно, вам лично придётся заняться проблемой безопасности их делегации. Некоторые наши горячие головы могут не до конца понять ситуацию, а было бы крайне неразумно подвергать наших высоких гостей хоть сколько-нибудь заметному унижению, ну мало ли — вдруг затеют что-то вроде демонстраций протеста…

— Безусловно, — согласился Коделл. — Кстати, удивительно мудро вы поступили, послав вперёд Тревайза.

— Вы про моего громоотвода? Да, честно говоря, я сама от него не ожидала такой прыти. Он с таким шумом ворвался в Сейшелл и вызвал такую бурю негодования с их стороны — поверить трудно. Молодчага! И какое прекрасное подспорье для моего визита — подумать только, гражданин Академии их немножко потревожил, а я уже тут как тут, с заверениями, что такое больше не повторится, и с благодарностью за их снисходительность.

— Замечательно!.. Кстати, вам не кажется, что было бы лучше забрать Тревайза с собой?

— Нет. Если честно, пусть он болтается где угодно, лишь бы не дома. На Терминусе от него покоя не будет. Его бредовая идея о существовании Второй Академии оказалась превосходной причиной для его ссылки, и, конечно, мы рассчитывали на то, что Пелорат потащит его на Сейшелл. Но чтобы он возвращался домой — нет, увольте! Опять начнет сеять смуту. Кто его знает, что он отчебучит в следующий раз.

Коделл крякнул:

— Да уж… Вряд ли отыщется более легковерный человек, чем учёный-фанатик. Я вот думаю — наверное, Пелората можно было и ещё сильнее поднакачать.

— Веры в истинное существование мифической сейшельской Геи было вполне достаточно, но не будем больше об этом. Когда возвратимся, придётся встретиться с Советом, нам потребуются их голоса для ратификации договора с Сейшеллом. К счастью, у нас имеется запись беседы с Тревайзом — достоверная, всё честь по чести, подтверждающая, что он покинул Терминус добровольно. Принесу официальные извинения за кратковременный арест Тревайза, и Совет будет удовлетворен.

— Надеюсь, у вас это проскочит, Мэр, — сухо отозвался Коделл. — Только вот… вам не кажется, что Тревайз запросто может продолжить поиски Второй Академии?

— Пусть ищет, — пожала плечами Бранно. — Лишь бы на Терминусе этим не занимался. Чем бы дитя ни тешилось… Всё равно ничего не найдёт. Существование Второй Академии — такой же миф, как существование Геи для сейшельцев. — Она откинулась на спинку кресла, забросила руки за голову, излучая самодовольство. — А Сейшелл у нас теперь вот где (она крепко сжала кулак). И к тому времени, когда они это поймут, будет поздно. Так что Академия жила, живёт и будет жить, и никто ей не помешает.

— И заслуга эта целиком и полностью принадлежит вам, Мэр.

— Не сомневайтесь, это от меня не укрылось, Коделл, — улыбнулась Бранно, и их корабль, скользнув в гиперпространство, вскоре вынырнул оттуда уже совсем неподалеку от Терминуса.

* * *

У Оратора Гендибаля также не было причин для расстройства. Стычка с Первой Академией оказалась краткой, но исключительно результативной.

Он отправил на Трентор сообщение о триумфальной победе — короткое и сдержанное. Самое главное сейчас было — заверить Первого Оратора в том, что всё прошло без сучка без задоринки — в принципе, он и сам мог бы об этом догадаться — ведь объединенные усилия Второй Академии не понадобились. А детали можно будет сообщить попозже.

Тогда он расскажет о том, как ювелирная, почти незаметная манипуляция сознанием Мэра Бранно помогла в корне изменить направление её намерений: вместо имперских амбиций появились чисто практические соображения, и она пошла на торговое соглашение с Сейшеллом. Он поведает и о том, как умелая, произведенная на большом расстоянии обработка сознания лидера Сейшельского Союза привела к тому, что Мэр получила приглашение посетить Сейшелл с официальным визитом, как потом он напрямую договорился с Компором, чтобы тот вернулся на Терминус, дабы лично приглядывать за соблюдением договора. «Хрестоматийный пример, — думал Гендибаль. — Вот как с помощью ювелирной менталики обстряпываются грандиозные по масштабу дела».

Деларми будет положена на обе лопатки, и очень скоро он займет пост Первого Оратора, как только на первом же заседании Стола расскажет в подробностях о блестяще проведенной операции.

Но даже от себя самого он скрывал, как важно было для него, что всё время рядом с ним была Сура Нови, — хотя перед Ораторами особо распинаться об этом не собирался. Она не только помогла ему одержать победу,но сумела простить мальчишескую, нескрываемую радость, которую принесла ему эта победа (ведь он был человек, как и все Ораторы, и ничто человеческое ему было не чуждо). И как любому человеку, ему нужно было, чтобы его похвалили и порадовались вместе с ним, наверное, это было нужно ему не меньше, чем одобрение на заседании Стола Ораторов.

Нови, конечно, совершенно не поняла, что произошло, Гендибаль знал это, но она понимала, что он сделал всё так, как хотел, как задумал, и она просто светилась от гордости за него. Гендибаль любовно погладил очертания сознания Нови…

— Без тебя я не справился бы, Нови, — сказал он. — Только благодаря тебе я смог понять, что у Первой Академии — у тех людей на большом корабле…

— Да, Господин, я понимаю, про кого вы говорите.

— Так вот, благодаря тебе я смог понять, что у них есть защитный экран, но сила их сознания невелика. И по тому, как они действовали на твоё сознание, я сумел подобрать к ним ключик, понял, как проникнуть через экран и манипулировать их сознаниями.

Нови смущенно пробормотала:

— Я точно не понимаю, Господин, про что вы говорите… Но если бы я могла, я помогла бы вам ещё лучше.

— Знаю, Нови. Но довольно и того, что ты сделала. Ты представить себе не можешь, как опасны могли быть эти люди. Я их вовремя остановил. Мэр теперь летит домой, про такое устройство, как противоментальный экран, и думать забыла. Она страшно довольна тем, что подписала торговое соглашение с Сейшеллом, это превратит его в ещё один коммерческий придаток Академии. Правда, для того, чтобы в Первой Академии навсегда позабыли о работе, проделанной в области создания экрана, нужно будет ещё много потрудиться; это наше упущение, но это будет сделано обязательно.

Немного подумав над последними словами, Гендибаль тихо проговорил:

— Да, наша беда в том, что мы не слишком пристально наблюдали за Первой Академией. Как можно больше внимания должно быть уделено консолидации Галактики. Возможности менталики следует использовать для создания глобального сотрудничества на уровне сознания. Это не противоречит Плану. Я уверен в этом и приложу для этого все силы.

Нови встревоженно окликнула его:

— Господин…

— Прости, — улыбнулся Гендибаль. — Я говорю сам с собой. Нови, помнишь Руфиранта?

— Наглого крестьянина, что напал на вас, Господин? Ещё бы мне его не помнить!

— Я уверен, его обработали агенты Первой Академии с помощью портативного экрана. Ещё многое, многое на их совести… Представь только, что было бы, если бы не узнали об этом?

Тогда я обманулся — не мог представить, что Первая Академия способна на такое, да ещё примешался этот миф, это сейшельское суеверие — Гея… Тут мне тоже помогло твоё сознание. Оно окончательно убедило меня, что источником поля был корабль, а не планета.

Гендибаль довольно потёр руки.

— Господин…

— Да, Нови?

— А вас наградят за то, что вы сделали?

— Конечно. Шендесс уйдёт в отставку, и я стану Первым Оратором. Тогда я всё возьму в свои руки. Мы больше не будем пассивными наблюдателями!

— Вы будете Первым Оратором?

— Да, Нови. Самым главным из учёных, самым могущественным.

— Самым главным?

О, как она расстроилась — невооруженным глазом видно!

— Почему у тебя такое лицо, Нови? Разве ты не хочешь, чтобы меня вознаградили?

— Нет, Господин, очень хочу… Только… если вы станете самым главным над всеми учёными, вы не захотите, чтобы рядом с вами… была думлянка. Вам это… не подойдёт.

— Почему, Нови? Кто посмеет сказать мне такое?

Порыв любви захлестнул Гендибаля.

— Нови… Ты останешься со мной — всюду и всегда. Как я могу рискнуть вступить в схватку с цепными псами за Столом Ораторов, если тебя не будет рядом со мной! Твоё чудесное сознание всё расскажет мне — только они успеют задумать что-нибудь дурное. И вообще… — Казалось, он немного опешил от собственной откровенности. — И потом, я… мне… мне нравится, когда ты со мной, и мне так хотелось бы, чтобы ты была со мной всегда… То есть, конечно, если тебе этого тоже хочется…

— О Господин… — прошептала Нови.

Рука Гендибаля нежно обняла её за талию, а её голова легла ему на плечо.

Где-то глубоко внутри, под непроницаемой для Гендибаля оболочкой сознания Нови, хранилась сущность Геи, ответственная за дальнейшее выполнение цели…

А Нови — Нови-думлянка — была совершенно счастлива, так счастлива, что почти забыла, как далеко она от себя (их) всех, и сейчас хотела быть лишь такой, какой только казалась…

* * *

— Как славно, мы снова на Гее, — потирая руки и усиленно скрывая радость и облегчение, проговорил Пелорат.

— Гм-м-м… — промычал в ответ Тревайз.

— А знаешь, что мне Блисс сказала? Мэр на пути к Терминусу, она подписала торговый договор с Сейшеллом. А Оратор из Второй Академии летит на Трентор, убеждённый в том, что именно он это устроил, а эта женщина, Нови, летит с ним, чтобы не упускать его из виду и присматривать, чтобы там, на Тренторе, всё было в порядке в плане перехода к созданию живой Галактики. И ни одна из Академий не подозревает о существовании Геи. Это просто потрясающе!

— Я в курсе, — угрюмо буркнул Тревайз. — Меня оповестили. Но про то, что Гея существует, знаем мы с тобой, а у нас есть языки.

— Блисс говорит, что, даже если мы будем рассказывать, нам никто не поверит. И потом, что касается меня, то я не собираюсь покидать Гею.

Тревайз будто проснулся:

— Что ты сказал?

— Я хочу остаться здесь, Голан… Самому не верится, знаешь ли… Ведь всего несколько недель назад я жил один-одинёшенек на Терминусе и жил бы ещё бог знает сколько, думая только о том, что когда-нибудь смерть приберёт меня, и ничего у меня не было, кроме моих записей и картотек; я думал, так оно и будет тянуться… И вдруг как удар грома — ни с того ни с сего я помчался странствовать по Галактике, окунулся в самую гущу галактического кризиса и… только не смейся! — повстречал Блисс.

— Я не смеюсь, Джен. Но ты знаешь, что делаешь?

— О да. Землей заниматься меня больше не тянет. Причину того, почему она оказалась единственным миром со сложной экологией и развитой разумной жизнью, нам адекватно объяснили. Ну, ты помнишь — Вечные.

— Помню. Значит, ты решил остаться на Гее?

— Да. Это решено. Земля — в прошлом. А я устал от прошлого. Гея — это будущее.

— Но ты не часть Геи, Джен. Или ты надеешься стать её частью?

— Блисс говорит, что в каком-то смысле это возможно — если не в биологическом, то хоть бы в интеллектуальном. Она поможет мне.

— Но ведь она неотъемлемая часть Геи! Как же вы сможете жить общей жизнью, какие у вас могут быть общие интересы?..

Друзья беседовали на воздухе, и Тревайз печально обвел взглядом окрестности цветущего плодородного острова. За морем, на горизонте, виднелся другой остров, занавешенный сиреневой дымкой, и всё вокруг было такое спокойное, живое и единое…

— Джен, — сказал Тревайз. — Подумай: она целый мир, а ты один-единственный человек. А вдруг ты ей надоешь? Она так молода…

— Голан, я думал об этом. Все эти дни только и делал, что думал об этом. Конечно, я могу ей надоесть. Я не безумный романтик. Но… того, что она даст мне, пока я ей не прискучу, мне хватит. И так уже она дала мне очень много, так много — сколько никто мне в жизни не дал! Знаешь, если бы даже мне никогда не суждено было её увидеть больше, я бы считал, что не зря прожил жизнь.

— В голове не укладывается, — тихо проговорил Голан. — Нет, всё-таки ты безумный романтик и имей в виду, никем другим я тебя считать не намерен. Джен… мы знакомы без году неделя, но мы всё время были рядом, вместе, и… ты уж прости, но… в общем, я успел тебя полюбить.

— И я тебя тоже! — горячо откликнулся Пелорат.

— Ну вот, и я не хочу, чтобы тебе было больно. Я должен поговорить с Блисс.

— Нет-нет, прошу тебя, только не это. Ты станешь кричать на неё, читать ей нотации! Не надо.

— Не бойся, не буду. Дело тут не только в тебе, и мне нужно переговорить с ней с глазу на глаз. Джен, я не хочу делать этого втайне от тебя! Прошу тебя, не упрямься, пойми — это очень важно! Я всего лишь задам ей несколько вопросов. Если её ответы устроят меня, я от души поздравлю тебя и буду за тебя спокоен, что бы ни случилось.

— Ты всё испортишь… — покачал головой Пелорат.

— Даю честное слово, ничего не испорчу. Умоляю тебя…

— Ну, ладно… Но только повежливее, дружочек дорогой, хорошо?

— Обещаю, Джен.

* * *

— Пел сказал, что ты хочешь меня видеть? — спросила Блисс.

— Да, — ответил Тревайз.

Тревайз принимал Блисс в небольшой квартире, ему отведенной.

Она грациозно уселась, положила ногу на ногу и испытующе поглядела на него. Прекрасные карие глаза её лучились светом, длинные тёмные волосы струились до плеч и блестели.

— Ты осуждаешь меня, да? — спросила она. — Я тебе с самого начала не понравилась?

Тревайз покачался с носка на пятку, пожал плечами:

— Ты умеешь читать мысли. Ты знаешь, что я о тебе думаю и почему.

Блисс медленно покачала головой:

— Твоё сознание для Геи непостижимо. Ты знаешь это. Ты должен был принять решение сам по себе, и никто не должен был касаться твоего сознания. Когда мы захватили ваш корабль, я окружила тебя и Пела успокоительным полем только потому, что это было нужно тогда. Паника, ярость, гнев могли повредить тебе, а решающий момент был так близок… Вот и всё. Большего я сделать не могла и не делала. Поэтому я не знаю, о чём ты думаешь.

— Решение, которого от меня ждали, принято. Я выбрал Гею и Галаксию. К чему тогда этот треп о нетронутом сознании, ясном разуме? Вы получили, что хотели, и теперь можете делать со мной всё, что пожелаете.

— Нет, Голан. Ты не прав. Может быть, в будущем от тебя потребуются другие решения. Ты останешься таким, какой есть, и, пока ты жив, ты уникален. Наверняка в Галактике есть другие, тебе подобные, они обязательно появятся в будущем, но пока мы знаем тебя, и только тебя, и мы не можем сделать тебе что-то дурное.

Тревайз ненадолго задумался.

— Ты Гея, а я сейчас не хочу говорить с Геей. Я хочу потолковать с тобой лично, если это возможно.

— Возможно. Гея — не компот какой-нибудь. Я могу отключиться от Геи на некоторое время.

— Отлично. Ну, отключилась?

— Да.

— Тогда вот что. Во-первых, ты лгунья. Ко мне в сознание, когда я принимал решение, ты, может быть, и не забиралась, но зато заглянула в сознание к Джену.

— Ты так думаешь?

— Да, я так думаю. Потому что в решающее мгновение Пелорат напомнил мне о Галактике, некогда показавшейся ему живым существом, и именно это навело меня на принятие решения. Не исключено, что мысль эта принадлежала ему, но ты помогла её задействовать, не так ли?

Блисс ответила:

— Да, эта мысль была у него в сознании, но там было много всяких мыслей. Я просто расчистила дорогу для его воспоминания о живой Галактике. Именно эта мысль легко скользнула из полусознания в сознание и облеклась в слова. Запомни: я не сочинила эту мысль. Она была в его сознании.

— Тем не менее это означает, что косвенным образом моё сознание было обработано и моё так называемое независимое решение претерпело некую подстежку?

— Гея решила, что это необходимо.

— Вот как! Ну что же, если тебе легче от этого, можешь увериться в собственном благородстве. Знай: я бы и сам, без всяких слов Джена, принял это решение. Джен мог сказать, что сказал, мог промолчать, мог пытаться склонить меня к другому решению. Я бы всё равно решил так, как решил.

— Мне легче, — холодно отозвалась Блисс. — Ты это хотел сказать мне, когда просил о встрече?

— Нет.

— Что ещё?

Тревайз пододвинул стул и сел перед Блисс так близко, что их колени почти соприкасались. Наклонившись вперёд, он заговорил, чеканя каждое слово:

— Когда мы приближались к Гее, на орбитальной станции была ты. Именно ты захватила нас, именно ты явилась за нами, ты потом всё время вертелась вокруг нас, вот только на ужине у Дома не была. А самое главное, ты была с нами на «Далекой Звезде» во время принятия решения. Ты, всё время ты.

— Я Гея.

— Это ни о чём не говорит. Кролик — тоже Гея. Камушек — тоже Гея. Всё на вашей планете — Гея, но не все Гея одинаковы. Кто-то больше, кто-то меньше. Так почему — ты?

— А ты как думаешь — почему?

Тревайз глубоко вздохнул и выпалил:

— Почему? Потому, я думаю, что ты не Гея. Ты больше чем Гея. — Блисс прыснула. Тревайз не отступался: — Когда я принял решение, та женщина, что была вместе с Оратором…

— Он звал её Нови.

— Так вот, эта Нови сказала, что Гея основана роботами, которых теперь уже нет в помине, но в своё время они приучили геян повиноваться Трем Законам Роботехники.

— Так оно и есть.

— И роботов больше нет?

— Так сказала Нови.

— Нови не так сказала. Я точно запомнил её слова. Она сказала: «Гея была основана роботами, которые когда-то служили людям, а теперь больше не служат».

— Но, Трев, разве это не означает, что они больше не существуют?

— Нет. Это означает, что они больше не служат людям. Но разве они не могут вместо этого править людьми?

— Смешно.

— Ну, не править, так руководить, наблюдать. Почему ты была рядом в то время, когда нужно было принять решение? Казалось бы, твоё присутствие там было совершенно необязательно. Всю операцию вела Нови, она была Геей. Ты-то зачем была нужна? Разве только затем…

— Ну? Договаривай.

— Разве только затем, что ты тот самый куратор, прослеживающий за тем, чтобы Гея не забывала о Трёх Законах Роботехники, если только ты не робот, так хитро сделанный, что тебя невозможно отличить от человека.

— Но если меня невозможно отличить от человека, — насмешливо отозвалась Блисс, — какие претензии?

Тревайз скрестил руки на груди, закинул ногу на ногу.

— А разве вы все не уверяли меня в моём исключительном таланте принимать верные решения, приходить к единственно правильным выводам? Я сам этим не хвастался, это вы меня с пеной у рта в этом убеждаете, только это и твердите. В общем, так: с того самого мгновения, как ты явилась к нам на корабль, я почувствовал себя не в своей тарелке. Что-то в тебе было не так… Уверяю тебя, я не меньше Пелората охотник до дамских прелестей, а внешне ты — хоть куда. Однако ты во мне никаких чувств не пробудила.

— Ты меня оскорбляешь.

Пропустив мимо ушей эту реплику, Тревайз продолжал:

— Как раз перед тем, как ты появилась у нас на корабле, мы с Дженом обсуждали возможность существования на Гее нечеловеческой цивилизации и даже заключили пари. Когда же ты появилась, Джен со свойственной ему непосредственностью спросил: «Вы — человек»? Может быть, робот не обязан говорить правду, но уверен, тут есть масса вариантов. Ты же ответила вопросом на вопрос. «Разве я не выгляжу как человек?» — спросила ты. Да, Блисс, выглядишь ты как человек, но ответь мне честно: человек ли ты? — Блисс молчала. — Так вот, — прищурился Тревайз, — видимо, уже тогда, в те самые первые мгновения, я ощутил, что ты не женщина. Ты робот, откуда-то я знаю об этом. И все дальнейшие события только подтверждали мою догадку, в особенности твоё отсутствие за ужином.

— Ты что, думаешь, я не умею есть? — улыбнулась Блисс. — Разве ты забыл, как я за обе щеки уплетала креветок у вас на корабле? Уверяю, есть я умею, и все остальные биологические функции у меня в полном порядке. И с сексом тоже всё нормально — ты бы всё равно про это спросил, я знаю. Но конечно, я и сама могу сказать вместо тебя — всё это само по себе не говорит, что я не робот. Ещё тысячи лет назад роботы были столь совершенны, что отличить их от человека мог лишь тот, кто владел секретами ментального поля, — у роботов, естественно, был другой мозг. Оратор Гендибаль мог бы определить, робот я или нет, если бы ему пришло в голову об этом задуматься. Но он на меня внимания не обратил.

— Ну ладно, у меня с менталикой туговато, и тем не менее я убеждён, что ты робот.

— Ну и что из того, даже если это так? Нет-нет, я этого не признаю, но мне просто любопытно. Что, если я действительно робот?

— Признаваться необязательно. Я знаю, что ты робот. И если была мне нужна последняя капля в полную чашу доказательств, я её получил: как спокойно ты отреагировала на моё предложение отключиться от Геи! Будь ты действительно её частью, ты бы не смогла этого сделать, уверен. Так позволь же спросить тебя: сколько на Гее таких, как ты, роботов-руководителей?

— А я повторяю: я не согласна с твоим заявлением, но всё-таки что из того, если я робот?

— Если это так, я хочу знать: чего ты хочешь от Джена Пелората. Он мой друг, он немолод, но во многом — сущее дитя. Он вбил себе в голову, что влюблен в тебя, готов принять от тебя лишь то, что ты согласна дать ему, воображает, что ты уже многое для него сделала. Он пока не представляет, как это больно — полюбить и потерять любовь, и, если уж на то пошло, насколько больнее будет узнать, что ты не человек.

— А тебе знакома боль утраченной любви?

— У меня всякое бывало. Я не жил, как Джен, жизнью затворника. Я не жил под интеллектуальным наркозом, не вел заумных исследований, которые заслонили бы от меня весь мир, даже жену и ребенка. Джен жил именно так. И вот теперь, вдруг, с бухты-барахты, он готов бросить всё это к твоим ногам. Я не хочу, чтобы ему было больно. Я оказал Гее услугу, я заслуживаю вознаграждения. Мне ничего не нужно, кроме твоего заверения, что с Дженом всё будет хорошо.

— Я должна притвориться роботом и ответить тебе?

— Да, — твёрдо сказал Тревайз. — Прямо сейчас.

— Что ж, хорошо. Допустим, Трев, я робот и занимаю пост куратора. Допустим, существует ещё несколько таких, как я. Допустим, мы встречаемся нечасто. Допустим, нами движет необходимость заботы о людях. Допустим, на Гее и нет настоящих людей, поскольку все тут являются составными частицами планетарного бытия. Допустим, мы заботимся о Гее. Допустим, в нас есть нечто, искони присущее роботам, — тяга к людям. Не пойми меня превратно — я не утверждаю, что мне уйма лет. Если я робот, то срок моего существования именно таков, как я вам с Дженом сообщила ещё тогда, на корабле. Если я робот, то всё у меня должно быть как у древних роботов, и забота о людях в том числе.

Пел — человек. Он не частица Геи. И в будущем не сможет стать её частицей — для этого он слишком стар. Он хочет остаться на Гее, со мной, и я не вызываю у него таких чувств, как у тебя. Он не думает, что я робот. Но мне он тоже нужен. Если предположить, что я робот, ты поймешь, что это вполне естественно. Роботы такого уровня обладают способностью испытывать весь спектр чувств человека — и любовь в том числе. Конечно, если тебе угодно настаивать, что я робот, ты не поверишь, что робот способен полюбить возвышенно, мистически, как умеют люди, но поведение моё было бы неотличимо от поведения влюбленной женщины, так что какая разница?

Она умолкла и испытующе смотрела на него, гордая, довольная собой.

— Не хочешь ли ты сказать, что не бросишь его? — растерянно спросил Тревайз.

— Ну, коли ты считаешь меня роботом, то мог бы догадаться, что я точно его не брошу — мне не позволят Три Закона Роботехники. Если только он сам мне не прикажет, если я только не решу, что он действительно этого хочет и что ему будет больнее, если я останусь.

— Но разве ты не могла найти себе кого-нибудь помоложе?

— Кого? Вот ты, например, моложе, но тебе же я не нужна, как нужна Пелу. А раз я тебе не нужна, Первый Закон не позволил мне предпринимать попытку увлечь тебя.

— Ну, не меня, кого-нибудь другого, помоложе.

— Нет. Все остальные на Гее — другие, не совсем настоящие люди — в восприятии робота, если я — робот.

— Ну а если ты не робот? — более мягко спросил Тревайз.

— Знаешь, ты уж выбери что-нибудь одно.

— Я повторяю: что, если ты не робот?

— Тогда я тебе вот что скажу: если я не робот, тогда это вообще не твоё дело. Дело моё и Пела.

— Тогда я вернусь к вопросу о моём вознаграждении. Я прошу, я требую, чтобы ты не обижала его. Не будем больше обсуждать, кто ты есть на самом деле. Я прошу тебя, как одно разумное существо может попросить другое: обращайся с ним хорошо.

Блисс тихо, нежно проговорила:

— Я буду относиться к нему бережно, но не тебе в награду, а лишь потому, что мне самой так хочется, ясно? — Она крикнула: — Пел! — Ещё раз, погромче: — Пел!

Вошел Пелорат, бледный как полотно.

Блисс протянула ему руку:

— Иди сюда. Кажется, Тревайз что-то хочет сказать.

Пелорат сжал её руку, а Тревайз взял за руки их обоих.

— Джен, — сказал он просто, — я счастлив за вас.

— О… дружочек дорогой, — пролепетал Пелорат, и у него слезы навернулись на глаза.

— Скорее всего, я покину Гею, — сказал Тревайз. — Сейчас как раз собираюсь сходить к Дому, потолковать об этом. Уж и не знаю, Джен, когда мы теперь свидимся, а ведь всё-таки нам неплохо было вдвоем, а, старина?

— «Неплохо» не то слово, — улыбнулся Пелорат.

— Прощай, Блисс, спасибо тебе заранее.

— До свидания, Трев.

Помахав на прощание рукой им обоим, Тревайз решительно вышел из комнаты.

* * *

— Ты всё сделал хорошо, Трев, — сказал Дом. — Именно этого я от тебя ожидал.

Они снова сидели за столом, уставленным блюдами с такими же невыразительными закусками, как в прошлый раз, но Тревайзу было не до еды. Не исключено, что это была его последняя трапеза на Гее.

— Да, — кивнул он, — ты этого от меня ожидал, но двигали мной собственные соображения.

— Не сомневаюсь, ты был уверен в правильности.

— Уверен. Но не думаю, что в этом повинен какой-то мистический дар. Я выбрал Галаксию, следуя элементарной логике, и думаю, на такое решение был бы способен любой человек. Хочешь, объясню?

— Конечно, Трев, очень хочу.

— Итак, у меня было три варианта выбора: в пользу Первой Академии, в пользу Второй и в пользу Геи.

Выбери я Первую Академию, Мэр Бранно немедленно прибрала бы к рукам Вторую Академию и Гею. Останови я свой выбор на Второй, Оратор Гендибаль не замедлил бы захватить власть над Геей и Первой Академией. В обоих случаях сложилась бы необратимая ситуация, и, окажись мой выбор неверен, последствия были бы катастрофичны.

Однако, выбирая Гею, я ничем особенно не рисковал, тогда обе Академии удовлетворились бы ощущением обманной победы, и всё, в общем и целом, осталось бы как было; ведь на построение Галаксии, как мне было сказано, уйдёт жизнь не одного поколения.

Выбор в пользу Геи давал возможность выиграть время, корректировать события или даже придавать им обратное течение в случае, если бы решение моё оказалось ошибочным.

Седые брови Дома слегка приподнялись. Глубоким, грудным баритоном он спросил:

— Ты всё-таки сомневаешься в верности своего решения?

— Не то чтобы сомневаюсь, но, чтобы убедиться окончательно, мне нужно кое-что сделать. Я хочу посетить Землю, если удастся её отыскать.

— Если ты хочешь нас покинуть, мы не вправе тебя задерживать, Трев…

— Я не подарок для вашего мира.

— Пел тоже, но он остаётся, и мы рады предложить тебе остаться. Но скажи мне, зачем ты хочешь попасть на Землю?

— Думаю, ты понимаешь зачем.

— Нет.

— Вы не всё рассказали мне, Дом. И ты, и остальные. Может быть, у вас есть на то причины, но мне хотелось, чтобы таких причин не было.

— Не понимаю, о чём ты.

— Видишь ли, Дом, в то время, когда я должен был принять решение, я с помощью моего компьютера на краткий миг как на ладони увидел сознания всех, кто был рядом, — Мэра Бранно, Оратора Гендибаля, Нови. За считаные мгновения мне открылось многое — ну, например, вся цепочка манипуляций Геи в отношении Трентора через Нови, то есть как было подстроено, что Гендибаль отправился к Гее.

— Да?

— Я увидел в сознании Гендибаля мысль, которая поразила меня: это касалось пропажи всех источников информации о Земле из Галактической Библиотеки.

— Они пропали?

— Да. Поэтому мне и показалось, что это очень важно. Настолько важно, что нужно, чтобы об этом не знала не только Вторая Академия, но и я. И уж если на меня свалилась ответственность за выбор в пользу Галаксии, я не собираюсь соглашаться на добровольное неведение. Так скажи мне, для чего понадобилось скрывать знания о Земле?

Дом торжественно проговорил:

— Трев, Гея к этой пропаже никакого отношения не имеет. Мы ничего об этом не знаем.

— Вы тут ни при чем?

— Абсолютно ни при чем.

Тревайз глубоко задумался, нахмурился, облизнув высохшие губы.

— Чьих же рук это дело в таком случае? — растерянно спросил он.

— Не знаю. И цели не понимаю.

Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова, и наконец Дом сказал:

— Ты прав. Нам казалось, что найден окончательный ответ, однако, пока этот вопрос висит в воздухе, покоя не будет… Прошу тебя, побудь у нас немного, давай подумаем, что можно сделать. А потом ты сможешь улететь, получив от нас всю помощь, какая тебе потребуется.

— Благодарю, — улыбнулся Тревайз.

VII. АКАДЕМИЯ И ЗЕМЛЯ

В этом романе-продолжении «Академии на Краю Гибели» мы снова можем наблюдать поиски Старой Земли Голаном Тревайзом и его командой. Эти поиски заведут их к самым первым колониям землян, к затерянным Внешним Мирам и даже к самой Солнечной системе… Только там их поджидает что-то более таинственное и древнее, чем сверхразум Геи и Второй Академии…

Часть I. ГЕЯ

Глава 1

ПОИСК НАЧИНАЕТСЯ

«Почему я сделал это?» — думал Голан Тревайз.

Вопрос был не нов. Со времени своего появления на Гее он часто спрашивал себя об этом. Он мог проснуться среди ночи от того, что в висках бился крохотным молоточком неотвязный вопрос: «Почему я сделал это? Почему я сделал это?»

Сейчас, впрочем впервые, он ухитрился спросить об этом Дома, Старейшину Геи. Дому было прекрасно известно о мучениях Тревайза, поскольку ткань сознания Советника была перед ним как на ладони. Но Дом ничего не предпринимал. Гея никоим образом не должна была даже касаться сознания Тревайза, и для Дома лучшим способом не поддаться соблазну было игнорировать то, что он ощущал.

— Сделал что, Трев? — спросил Дом. Ему было трудно называть Тревайза полным именем, впрочем, тот уже успел привыкнуть к манере геянцев.

— Принял решение, выбрав Гею в качестве будущего.

— Ты оказался прав, сделав это, — сказал Дом садясь. Его старые, мудрые, глубоко посаженные глаза глядели исподлобья на стоявшего перед ним гражданина Академии.

— Это ты говоришь, что я прав, — проговорил Тревайз нетерпеливо.

— Я/мы/Гея знаем, что это так. В этом твоя ценность для нас. Ты обладаешь способностью принимать правильные решения, не имея на то полных сведений. Ты выбрал Гею! Ты отверг анархию Галактической Империи, построенной на технологии Первой Академии, и анархию Галактической Империи, построенной на ментальности Второй Академии. Ты решил, что ни та, ни другая не смогут долго просуществовать. Поэтому ты выбрал Гею.

— Да, — сказал Тревайз. — Верно! Я выбрал Гею, сверхорганизм, целую планету со всеобщим сознанием и личностью, где любой вынужден говорить «я/мы/Гея», изобретая местоимение для невыразимого. — Он беспрестанно ходил взад-вперёд. — И в конце концов, она когда-нибудь сможет стать Галаксией, сверхсверхорганизмом, охватывающим все скопления Млечного Пути.

Он остановился и резко повернулся к Дому.

— Я так же, как и вы, чувствую, что я прав, но вы хотите появления Галаксии и поэтому удовлетворены решением. Что-то во мне, однако, не желает этого, и по этой причине я не могу так легко принять свою правоту. Я хочу знать, почему я принял это решение. Я хочу убедиться, что я прав, и успокоиться. Мне мало чувствовать, что я прав. Как я могу узнать, что я прав? Что, какое моё свойство делает меня правым?

— Я/мы/Гея не знаем, каким образом ты приходишь к правильному решению. Но разве это так важно теперь, когда решение принято?

— Ты говоришь за всю планету, не правда ли? За общее сознание каждой капли росы, каждого камешка, даже жидкого ядра?

— Да, и это же может сказать любая часть планеты, в которой достаточно велика доля всеобщего сознания.

— И всё это всеобщее сознание удовлетворено, используя меня как чёрный ящик? Чёрный ящик работает, а что внутри — неважно? Это мне не подходит. Я не желаю быть чёрным ящиком. Я хочу знать, что внутри. Я желаю знать, как и почему я выбрал Гею и Галаксию в качестве будущего, чтобы я мог быть спокойным.

— Но почему ты так сомневаешься в своём решении, почему оно так гложет тебя?

Тревайз глубоко вздохнул и медленно, глубоким и сильным голосом проговорил:

— Потому, что я не желаю быть частью сверхорганизма. Я не желаю быть никчемной частичкой, которую можно в любой момент уничтожить, если сверхорганизм сочтет это благом для целого.

Дом задумчиво посмотрел на Тревайза:

— Может быть, ты хочешь изменить своё решение, Трев? Это возможно, ты это знаешь.

— Я хотел бы изменить решение, но я не могу сделать этого только потому, что оно меня беспокоит. Чтобы изменить его, я должен знать, верно ли прежнее решение. Мало просто чувствовать, что оно правильное.

— Если ты чувствуешь, что ты прав, значит, ты прав.

Опять этот тихий, ровный голос, который так не вязался с состоянием Тревайза и так злил его.

Тогда полушёпотом, пытаясь вырваться из неразрешимых колебаний между чувствами и знанием, Тревайз сказал:

— Я должен найти Землю.

— Потому что это как-то связано с твоей страстной потребностью знать?

— Потому что это другая проблема, над которой я ломаю голову и чувствую, что между ними есть связь. Разве я не чёрный ящик? Я чувствую, что связь есть. Неужели этого недостаточно для того, чтобы заставить вас принять это как факт?

— Возможно, — довольно равнодушно ответил Дом.

— Вот уже тысячи лет, наверное, двадцать тысячелетий люди Галактики думают о себе как о выходцах с Земли. Как это стало возможным, что все забыли планету, откуда мы родом?

— Двадцать тысяч лет — время гораздо большее, чем ты себе представляешь. Мы многого не знаем о ранней истории Империи. В основном — легенды, которые почти наверняка вымышлены, но мы повторяем их и даже верим в них из-за отсутствия чего-либо более надёжного. А Земля древнее, чем Империя.

— Но наверняка существуют какие-нибудь записи. Мой друг Пелорат собирает мифы и легенды о раннем периоде Земли, всё, что можно наскрести из любых источников. Это его профессия и, что более важно, хобби. Но только и есть мифы да легенды. Нет достоверных записей, нет документов.

— Документов сроком в двадцать тысяч лет? Вещи разрушаются, гибнут из-за небрежности или во время войн.

— Но должны быть записи записей, копии, копии копий, копии копий копий, материалы, которые много моложе двадцати тысячелетий. Они изъяты. Галактическая Библиотека на Тренторе должна была иметь документы о Земле. На эти документы ссылаются в известных исторических записях, но документов этих в Галактической Библиотеке нет. Ссылки есть, выдержки отсутствуют.

— Не забывай, Трентор был разграблен несколько столетий назад.

— Библиотека осталась нетронутой. Она охранялась адептами Второй Академии. И именно эти люди недавно обнаружили, что материалов о Земле больше нет. Они были намеренно изъяты, и притом — совсем недавно. Почему? — Тревайз прекратил расхаживать и пристально посмотрел на Дома. — Если я найду Землю, я смогу обнаружить, что скрывают…

— Скрывают?

— Скрывают или скрывали. У меня есть предчувствие, что, как только я это обнаружу, смогу узнать, почему предпочел Гею и Галаксию нашей индивидуальности. Тогда, надеюсь, смогу узнать, а не чувствовать, что прав. Ну а если я прав, — он безнадёжно пожал плечами, — пусть так и будет.

— Если ты чувствуешь, что это так, — сказал Дом, — и если ты чувствуешь, что ты должен искать Землю, тогда, конечно, мы поможем тебе в меру наших сил. Эта помощь, однако, ограничена. Например, я/мы/Гея действительно не знаем, где среди необъятной россыпи миров, галактик может находиться Земля.

— Всё равно, — упрямо сказал Тревайз, — я должен искать. Пусть звёзд в Галактике столько, сколько пыли под ногами, пусть я буду искать один — всё равно.

* * *

Тревайза окружала укрощенная природа Геи. Температура, как всегда, была приятной, дул свежий, но не холодный ветерок. Облака плыли по небу, время от времени закрывая солнце, и, без сомнения, если уровень влажности где-то значительно падал, через какое-то время там обязательно должен был пролиться дождь.

Деревья росли ровными группами, подобно садам, и, несомненно, так было по всей планете. Суша и море были полны растительной и животной жизни в надлежащих количествах и в надлежащем разнообразии, чтобы обеспечить нужный экологический баланс, то и другое росло и уменьшалось в численности, медленно колеблясь относительно некоего оптимума, — впрочем, как и численность человеческих существ.

Из всего, открывавшегося взору Тревайза, только одно нарушало общую гармонию — его корабль «Далекая звезда».

Корабль был заботливо и умело вычищен, прибран кем-то из геянцев, снабжен запасами еды и питья, его оборудование — обновлено, механические устройства проверены и перепроверены.

Тревайз сам тщательно осмотрел и опробовал корабельный компьютер.

В топливе корабль не нуждался — это было одно из новейших гравитационных судов Академии, использовавших энергию всеобщего гравитационного поля Галактики. Её хватило бы для питания всех флотов человечества на всё время их существования без заметного уменьшения интенсивности поля.

Три месяца назад Тревайз был Советником Терминуса. Другими словами, он являлся представителем законодательной власти Академии и, ex officio, одним из больших шишек в Галактике. Неужели это было всего три месяца назад?! Казалось, что прошла половина его тридцатидвухлетней жизни с тех пор, когда его единственной заботой было — безупречен ли в своей истине великий План Селдона; было ли заранее предусмотрено плавное возвышение Основания от маленького поселения до Галактического величия.

Впрочем, в некотором смысле никаких перемен не произошло. Он всё ещё был Советником. Его статус и его привилегии остались неизменными, за исключением того, что он не предполагал когда-либо вернуться на Терминус для подтверждения этого статуса и этих привилегий. Большой беспорядок Академии привлекал его теперь не больше, чем уют и упорядоченность Геи. Он нигде не ощущал себя как дома, всюду был сиротой.

Тревайз стиснул зубы и в ярости запустил пятерню в свою черную шевелюру. Прежде чем понапрасну оплакивать судьбу, он должен найти Землю. Если он останется жив, потом можно будет сесть и всласть поплакать. К той поре для этого может появиться более веская причина.

Голан взял себя в руки и холодно, трезво вспомнил, как всё произошло.

Три месяца назад он и Дженов Пелорат, талантливый, но наивный учёный, покинули Терминус. Пелорат, влекомый энтузиазмом антиквара отыскать давно потерянную Землю, и Тревайз, искавший нечто совсем иное, использовавший цель Пелората как прикрытие для того, что считал своей реальной целью. Они не нашли Землю, но нашли Гею, а затем Тревайза вынудили вынести решение, от которого зависела судьба Галактики.

Но произошел неожиданный поворот, и теперь Тревайз тоже искал Землю.

А ещё Пелорат нашёл то, что и не думал найти. Он нашёл Блисс — черноволосую, темноглазую юную женщину, которая была Геей так же, как и Дом — словно песчинки или листья травы. Пелорат, с необычным для своих преклонных лет пылом, влюбился в женщину почти вдвое моложе его, и эта юная женщина, как ни странно, не возражала против их союза.

Словом, как бы то ни было, Пелорат действительно был счастлив, и Голан смирился: каждый может найти счастье по своему вкусу. Это явилось проявлением индивидуальности, той индивидуальности, которую Тревайз своим выбором упразднял (со временем) во всей Галактике.

Боль вернулась. Решение, которое он вынес, которое он обязан был вынести, продолжало преследовать его всё время и не давало…

— Голан!

Голос вторгся в мысли Тревайза, и он взглянул в направлении солнца, слепящего глаза.

— А, Дженов, — сказал он радостно. Тем более радостно, что не желал расспросов Пелората о причинах его печали. Он даже решил пошутить: — Я вижу, ты ухитрился оторваться от блаженства?

Пелорат кивнул. Нежный бриз шевелил его шелковистые седые волосы, а вытянутое лицо было необыкновенно серьёзно.

— Да, дружочек, она сама предложила, чтобы я увиделся с тобой и кое-что обсудил. Не то чтобы я не хотел увидеть тебя лично, конечно, но она, похоже, соображает быстрее, чем я.

Тревайз улыбнулся:

— Всё верно, Дженов. Ты пришел сказать «Прощай!». Я понимаю.

— Ну, нет, не совсем так. Наоборот, Голан, когда мы покинули Терминус, я настаивал на поисках Земли. Я посвятил этому почти всю свою разумную жизнь.

— И я продолжу поиски. Это дело теперь стало моим.

— Да, но оно и моё тоже, всё ещё моё.

— Но… — Тревайз развел руки в стороны, словно пытаясь охватить весь окружавший их мир.

— Я хочу полететь с тобой, — сказал Пелорат голосом, внезапно охрипшим от волнения.

Тревайз удивился:

— Ты не можешь этого хотеть, Дженов. Теперь у тебя есть Гея.

— Когда-нибудь я вернусь на Гею, но я не могу позволить тебе улететь одному.

— Почему? Я о себе сам сумею позаботиться.

— Не обижайся, Голан, но твоих знаний недостаточно. Это я знаю мифы и легенды и смогу помочь тебе.

— И ты сможешь покинуть Блисс? Прямо сейчас?

Щеки Пелората покрылись румянцем.

— Я совсем не хочу делать этого, дружочек, но она сказала…

Тревайз нахмурился.

— Так она всё-таки пытается управлять тобой? Она обещала мне…

— Нет, ты не понял. Пожалуйста, выслушай меня, Голан. Всегда ты так — не дослушаешь до конца… Мне трудно сказать коротко, но…

— Хорошо, — сказал Тревайз мягко, — предположим, ты расскажешь мне всё, что у Блисс на уме, и так, как сам того желаешь, а я обещаю потерпеть.

— Спасибо, но долго терпеть тебе не придётся, Блисс тоже хочет полететь с нами.

— Блисс? С нами? — воскликнул Голан. — Нет, я сейчас взорвусь. Скажи мне, Дженов, почему Блисс вздумалось путешествовать? Я просто так спрашиваю.

— Она не сказала. Об этом она хочет поговорить с тобой.

— Тогда почему её здесь нет?

— Я думаю — нет, не я думаю — ей кажется, что ты не особенно её любишь, Голан, и она очень волнуется, когда видит тебя. Лучшее, что я мог сделать, дружочек, это уверить Блисс, что ты против неё ничего не имеешь. Не могу поверить, что к ней можно относиться иначе… иначе, чем с уважением. Словом, она попросила меня обговорить, так сказать, с тобой эту тему. Могу я передать, что ты не прочь увидеться с ней, Голан?

— Конечно. Я встречусь с ней прямо сейчас.

— И ты обещаешь вести себя разумно? Понимаешь, дружочек, её это очень волнует. Блисс говорит, что дело жизненно важно и она должна лететь с тобой.

— Но она не сказала тебе, почему, верно?

— Нет, но если она считает, что должна отправиться, значит, так считает Гея.

— А это значит, что я не могу отказать. Не правда ли, Дженов?

— Наверное, не можешь, Голан.

* * *

Впервые за время своей краткой остановки на Гее Тревайз входил в дом Блисс, который служил сейчас жилищем и Пелорату.

Тревайз быстро огляделся. В жилищах на Гее всё отражало стремление к простоте. При полном отсутствии каких-либо перепадов погоды, при неизменно мягком климате, когда даже континентальные плиты скользили плавно, если они были вынуждены скользить, не было нужды строить дома, предназначенные для надёжной защиты или для поддержания комфортабельной обстановки внутри некомфортабельной внешней среды. Вся планета была домом, удобным для своих обитателей.

Дом Блисс внутри этого планетарного жилища был невелик: окна — скорее жалюзи, чем стекло, обстановка простая и изящно-утилитарная. На стене висели голографические портреты; один из них — Пелората, выглядевшего весьма озадаченным и смущенным. Губы Тревайза дрогнули, но он сдержался и небрежно потеребил шарф, повязанный вокруг пояса.

Блисс наблюдала за ним. Она против обыкновения не улыбалась. Даже была необычайно серьёзна, её прекрасные тёмные глаза широко раскрылись, волосы мягкой черной волной ниспадали на плечи. Только яркие пухлые губы горели на её бледном лице.

— Спасибо, что пришел ко мне, Трев.

— Дженов очень просил, Блиссенобиарелла.

Блисс коротко улыбнулась.

— Хорошо сказано. Если ты будешь называть меня просто Блисс, я попытаюсь произносить твоё имя полностью, Тревайз. — На втором слоге она едва заметно запнулась.

Тревайз торжественно поднял правую руку:

— Это было бы неплохо. Я не против геянского обычая пользоваться односложными именами, так что, если тебе случится время от времени сбиться и назвать меня Тревом, я не обижусь. Однако мне будет приятнее, если ты попытаешься говорить «Тревайз» так часто, как только сможешь, а я буду стараться называть тебя «Блисс».

Тревайз изучал её, как всегда при встрече с ней. С виду — юная женщина чуть старше двадцати. Но ей, как части Геи, было много тысяч лет. Это не проявлялось внешне, но становилось заметным по тому, как она иногда говорила, и по атмосфере, неизбежно окружавшей её. Хотел ли он подобного для всех живущих? Нет! Наверняка нет, хотя…

Блисс прервала его размышления:

— Давай поговорим о деле. Ты настаиваешь на своём желании найти Землю…

— Я говорил с Домом, — сказал Тревайз. Он решил не уступать Гее без борьбы за собственное мнение.

— Да, но, говоря с Домом, ты говорил с Геей и с каждой её частью, например, со мной.

— Ты слышала меня, когда я говорил с Домом?

— Нет, я не слышала, но тем не менее если я сосредоточусь, то смогу вспомнить, что ты сказал. Пожалуйста, поверь мне на слово. Так вот. Ты стремишься найти Землю и уверяешь, что это очень важно. Я не вижу почему, но у тебя — дар правоты, и потому я/мы/Гея должны согласиться с тобой. Если этот поиск — решающий момент для того выбора, что ты сделал, он такой же решающий и для Геи. Значит, Гея должна отправиться с тобой хотя бы для того, чтобы попытаться защитить тебя.

— Когда тыговоришь, что Гея должна отправиться со мной, ты подразумеваешь себя. Верно?

— Я Гея, — просто сказала Блисс.

— Здесь все и вся — Гея. Почему именно ты? Почему не какая-нибудь другая частичка Геи?

— Потому что Пел хочет сопровождать тебя, а, полетев с тобой, он не будет счастлив с любой другой частью Геи, кроме меня.

Пелорат, дотоле тихо, как мышка, сидевший в кресле в другом углу, спиной к своему портрету, негромко проговорил:

— Это правда, Голан. Блисс — моя часть Геи.

Блисс просияла, но тут же стала серьёзной.

— Мне это льстит, но на самом деле всё гораздо сложнее.

— Ну что ж, посмотрим. — Тревайз закинул руки за голову и навалился спиной на спинку стула. Тонкие ножки жалобно скрипнули, и Голан понял, что стул недостаточно крепок для такого с ним обращения, и, качнувшись вперёд, опустил его на все четыре ножки. — А ты сможешь остаться частью Геи, покинув её?

— Мне не обязательно всё время быть ею. Я могу отделиться, например, если мне грозит серьёзная опасность, и тогда беда не будет грозить всей Гее, или если для этого есть другая важная причина. Однако такое возможно только при особых обстоятельствах. В общем, я останусь частью Геи.

— Даже в случае «прыжка» через гиперпространство?

— Да, хотя это несколько сложнее.

— Всё равно как-то неприятно.

— Почему?

Тревайз наморщил нос, словно от неприятного запаха.

— Ведь получается, что всё, сказанное и сделанное на моём корабле, всё, что увидишь и услышишь ты, может быть увидено и услышано Геей.

— Я Гея, так что всё, что я вижу, слышу, чувствую, увидит, услышит и почувствует Гея.

— Верно. Даже эта стена, — с издевкой сказал Тревайз, указав на стену.

Блисс взглянула на стену и пожала плечами.

— Да, и стена тоже. Она наделена бесконечно малым сознанием, так что чувствует и понимает ничтожно мало. Но я так разумею, в стене происходят какие-то сдвиги атомов в ответ, к примеру, на всё сказанное сейчас нами, и это позволяет ей с большей пользой влиться в Гею, принося благо всему в целом.

— Ну, а если я хочу уединиться? Если я не хочу, чтобы стена следила за тем, что я говорю или делаю?

Блисс, похоже, рассердилась, и Пелорат вмешался в разговор.

— Знаешь, Голан, я не хотел встревать, ведь я, конечно, не слишком много знаю о Гее. Однако я провёл больше времени с Блисс и тоже был отчасти озабочен тем, о чём вы сейчас говорили. Если ты идешь сквозь толпу на Терминусе, ты видишь и слышишь очень много всякого-разного и потом можешь кое-что из этого вспомнить. Ты можешь даже при определённом напряжении сознания всё восстановить, но, как правило, тебе до этого просто нет никакого дела. Ты пропускаешь многое мимо ушей и глаз, даже если наблюдаешь какую-нибудь забавную эмоциональную сцену, и всё равно, если это не особенно заботит тебя, ты проходишь мимо и вскоре обо всём забываешь. То же самое, должно быть, происходит на Гее. Даже если все здесь точно знают, чем ты занят, это не означает, что Гея всё время следит за тобой. Верно, Блисс, дорогая?

— Я никогда не думала об этом вот так, Пел, но в том, что ты сказал, что-то есть. Однако это уединение, о котором говорил Трев, то есть Тревайз, — нечто, что мы совсем не ценим. Впрочем, не только это. Не желать быть частью, чтобы твой голос не был слышен, твои дела не были кому-то известны, а мысли не ощутимы… — Блисс энергично тряхнула головой. — Я сказала, что мы можем заблокировать себя при опасности, но кто же захочет жить так хоть час?

— Я, — сказал Тревайз. — Именно поэтому я должен найти Землю — отыскать главную причину, если таковая есть, которая привела меня к выбору этой ужасной судьбы для человечества.

— Эта судьба не ужасна, но не будем спорить. Я должна лететь с тобой не как надсмотрщик, но как друг и помощник.

Тревайз угрюмо буркнул:

— Гея помогла бы мне гораздо больше, указав, где находится Земля.

Блисс медленно покачала головой.

— Гея этого не знает. Дом уже сказал тебе.

— Я ему не совсем поверил. И потом, у вас должны быть хоть какие-то записи. Почему мне до сих пор не позволили на них взглянуть? Даже если Гея и вправду не знает, где Земля, может быть, я смогу о чём-нибудь догадаться, посмотрев эти записи. Я знаю Галактику прекрасно и, несомненно, лучше, чем её знает Гея. Я способен понять такие туманные намеки в ваших записях, какие Гея, возможно, не совсем понимает.

— Но что это за записи, о которых ты говоришь, Тревайз?

— Какие угодно! Книги, фильмы, магнитозаписи, голографии, артефакты — всё, что у вас есть. Но всё время, пока я здесь, я ничего похожего не видел. А ты, Дженов?

— Нет, — ответил Пелорат, немного помедлив, — но я, честно говоря, и не искал.

— А я искал. По-своему, исподволь, — сказал Тревайз, — но ничего не нашёл. Ничего! Я могу только предполагать, что всё это спрятали от меня. Почему, я спрашиваю? Можешь сказать?

Блисс удивленно нахмурилась:

— Почему ты не спросил об этом раньше? Я/мы/Гея ничего не скрываем, и мы не лжем. Изолят^[19] может солгать. Он отделен, одинок и боится, потому что он одинок. А Гея — планетарный организм величайшей ментальной силы и не ведает страха. Для Геи солгать, сказать неправду просто немыслимо.

Тревайз фыркнул:

— Тогда почему меня заботливо держали подальше от любых документов? По какой причине?

— По единственной. — Она вытянула перед собой пустые ладони. — У нас нет никаких записей.

* * *

Пелорат опомнился первым. Вид у него, как ни странно, был гораздо менее удивленным, чем у Тревайза.

— Дорогая, — сказал он мягко, — но это просто невероятно. Вы не можете построить нормальную цивилизацию, не фиксируя каким-либо образом необходимой информации.

Блисс подняла брови:

— Это понятно. Я хотела сказать, что мы не имеем таких записей, о которых говорил Трев… Тревайз, и других, о которых он не упомянул. Я/мы/Гея не имеем летописей, печатной информации, фильмов, компьютерных банков данных — ничего такого у нас нет, даже наскальных надписей. Вот что я хотела сказать. А так как у нас всего этого нет, Тревайз, естественно, ничего и не нашёл.

Тревайз не выдержал:

— Что же тогда у вас есть?

Блисс старательно, словно говорила с ребенком, произнесла:

— У меня/нас/Геи есть память. Я помню.

— Что ты помнишь?

— Всё.

— Все справочные данные?

— Да.

— Но с каких пор? На сколько лет вглубь?

— На сколько угодно.

— И можешь выдать мне исторические, биографические, научные, географические данные? Каждую местную сплетню?

— Всё.

— Всё в этой маленькой головке? — Тревайз, сардонически улыбнувшись, показал на высокий лоб Блисс.

— Нет, — сказала она. — Память Геи не ограничивается содержимым моего мозга. Пойми, — на мгновение она стала церемонной и даже несколько суровой, словно перестала быть только Блисс и превратилась в совокупность множества других индивидуальностей, — когда-то, в доисторические времена, человеческие существа были настолько примитивны, что хотя они и могли вспомнить прошлые события, но ещё не умели говорить. Речь была изобретена и предназначена для того, чтобы выражать воспоминания и передавать их от человека человеку. Письменность, вероятно, изобрели для того, чтобы записывать воспоминания и передавать их сквозь века, от поколения к поколению. Все технические достижения впоследствии служили для создания больших возможностей для передачи и хранения воспоминаний и более легкого извлечения необходимых данных. Однако, как только для формирования Геи объединилась группа индивидуальностей, всё это стало излишним. Мы можем вернуться к памяти, базисная система сохранения данных которой всё ещё строится. Понимаешь?

— Ты имеешь в виду, что общая сумма сознаний на Гее может запомнить гораздо больше данных, чем отдельный мозг?

— Конечно.

— Но если все знания Геи распространены по всей планетарной памяти, что полезного это даёт тебе как индивидуальной части Геи?

— Всё, что я пожелаю. Всё, что бы я ни захотела узнать, находится где-нибудь в чьем-нибудь личном сознании, а может быть, во многих из них. Если это что-то обиходное, такое, как, например, значение слова «стул», — такое знает и помнит каждый. Но даже если это что-то эзотерическое, что находится в одной-единственной маленькой частице сознания Геи, я могу вызвать это, если необходимо, хотя такой вызов может занять несколько больше времени, чем вспоминать что-либо более обыденное. Пойми, Тревайз, если ты хочешь узнать что-нибудь, чего не знаешь сам, ты смотришь какие-нибудь нужные книгофильмы или пользуешься компьютерным банком данных. Я же обследую всеобщий разум Геи.

— А вдруг информация хлынет бурным потоком, затопит твой мозг и сорвёт в нём все краны?

— Зачем ты так шутишь, Тревайз?

— Правда, Голан, не надо грубить, — сказал Пелорат.

Тревайз переводил свой взгляд с Пелората на Блисс и наконец с видимым усилием заставил себя расслабиться.

— Извините. На меня давит груз ответственности, которой я не хотел и от которой не знаю, как освободиться. Наверное, и вправду, вышло грубовато. Блисс, но я действительно хочу знать. Как ты пробираешься сквозь содержимое сознаний других, без того чтобы хранить всё это в своём собственном мозгу, не подвергая его перегрузке?

— Я знаю, Тревайз, не больше, чем ты детали работы, например, своего мозга. Я полагаю, тебе известно расстояние от твоего солнца до ближайшей звезды, но ты же не держишь это постоянно в сознании. Ты хранишь это где-то и можешь вызвать число в любой момент, как только возникнет нужда. Представь мозг Геи как огромный банк данных, откуда я могу вызвать это число, но у меня нет необходимости вспоминать сознательно о любой повседневной вещи. Как только мне будет необходим какой-либо факт или воспоминание, я просто могу позволить ему всплыть из памяти. Точно так же я могу, соответственно, вернуть всё назад, так сказать, на то место, откуда было взято.

— Как много людей на Гее, Блисс? Сколько человеческих существ?

— Около миллиарда. Назвать точное число на данный момент?

Тревайз успокаивающе улыбнулся.

— Я не сомневаюсь, что ты можешь, если пожелаешь, вызвать точное число, но меня вполне удовлетворит приближенное.

— На самом деле, — сказала Блисс, — население Геи устойчиво и колеблется относительно обычного уровня, который слегка превышает миллиард. Я могу определить, на сколько это количество превышает средний уровень или не достигает его, расширяя сферу моего сознания и, скажем, ощущая его границы. Я не смогу объяснить это лучше, чем только что попыталась, тому, кто никогда ничего подобного не проделывал.

— Сдаётся мне, однако, что миллиарда разумов — а ведь среди них есть и детские — всё равно маловато для удержания в памяти всех данных, необходимых сложному сообществу.

— Но человеческие существа — не единственные живые организмы на Гее, Трев.

— Ты имеешь в виду, что животные тоже запоминают?

— Нечеловеческие сознания не могут хранить информацию такого же объёма, как человеческие; кроме того, большое место во всех сознаниях — как человеческих, так и нет, должно быть отдано под личные воспоминания. Они, правда, имеют значение лишь для отдельной компоненты планетарного сознания, таящей их в себе. Однако и в сознании животных, и в сознании растительности, и в сознании минералов содержится большой объём информации.

— Минералы? Что — скалы и горные хребты?

— Да, а ещё океаны и атмосфера. Всё это — тоже Гея.

— Но что может знать и хранить неживая материя?

— Очень многое. Интенсивность хранимой ею информации невысока, но объём так велик, что подавляющее большинство общей памяти Геи находится именно в неживой материи, и больше всего — в горах и скалах. Нужно несколько больше времени, чтобы извлечь информацию из скал, и этим занимаются не слишком часто.

— А что происходит, когда умирает кто-нибудь, чье сознание хранит сведения, имеющие всеобщее значение?

— Эти сведения не исчезают. Они постепенно выделяются, когда мозг распадается после смерти, но со временем их впитывают другие частицы Геи. И как только вместе с рождением ребенка появляется новый мозг, он не только копит собственные воспоминания и мысли, но добавляет к ним знания из других источников. То, что ты называешь «образованием», со мной/нами/Геей происходит совершенно автоматически.

— Ей-богу, Голан, — сказал Пелорат, — мне кажется, что весь живой мир — это просто великолепно. Здесь многое достойно примера.

Тревайз искоса взглянул на приятеля.

— Безусловно, Дженов, но я не в восторге. Планета такая большая, где столько всего самого разного, представляет собой единый мозг. Единый! Каждый нарождающийся мозг вливается в целое. Где возможность для протеста, для несогласия? Когда думаешь об истории человечества, то можешь представить человека, чьи взгляды не разделяло большинство и, может быть, осуждало общество, но который в конце концов победил и изменил мир. Что бы мог поделать такой бунтарь здесь, на Гее?

— У нас есть внутренние конфликты, — сказала Блисс. — Не всякое мнение Геи обязательно безоговорочно принимается всеми.

— Наверняка конфликты сведены к минимуму, — сказал Тревайз. — Вы не можете себе позволить много сбоев внутри единого организма, иначе он не сможет нормально функционировать. Если прогресс и развитие и не остановятся, они как минимум должны замедлиться. Так что же, рискнуть? Взять вас за эталон и проделать такое со всей Галактикой? Со всем человечеством?

— Ты оспариваешь сейчас своё собственное решение? — бесстрастно спросила Блисс. — Ты передумал и теперь считаешь, что Гея — нежелательное будущее для человечества?

Тревайз поджал губы и на некоторое время умолк.

— Когда-нибудь, — наконец медленно сказал он, — это мне, может быть, и понравится, но — не теперь. Я принял своё решение на какой-то основе, какой-то подсознательной основе, и до тех пор, пока не выясню, что это за основа, не смогу сказать, останусь при своём мнении или нет. А теперь давай вернёмся к разговору о Земле.

— Где, как ты предчувствуешь, ты сможешь узнать правду? Так, Тревайз?

— Я предчувствую именно это. Впрочем, Дом говорит, что Гея и в самом деле не знает, где находится Земля. И ты согласна с ним, полагаю.

— Конечно, я согласна с ним. Я не меньше Гея, чем он.

— И ты утаиваешь знания от меня? Сознательно, я хочу сказать.

— Конечно, нет. Даже если бы Гея могла лгать, она не смогла бы солгать тебе. Прежде всего мы зависим от твоих решений, и нам необходимо, чтобы они были верны. Следовательно, в их основе должна лежать правда.

— В таком случае попробуем использовать твою всемирную память. Оглянись назад. Насколько глубоко ты можешь оглянуться?

Наступила пауза. Блисс не мигая, точно погрузившись в транс, глядела на Тревайза. Затем сказала:

— Пятнадцать тысяч лет.

— Почему ты не сразу ответила?

— Это требует времени. Древние воспоминания — самые древние — почти все лежат в недрах гор, и, чтобы вызволить их оттуда, нужно время.

— Значит, пятнадцать тысяч лет назад? Это время, когда была основана Гея?

— Нет, согласно нашим сведениям это произошло примерно на три тысячи лет раньше.

— Почему ты не уверена? Ты — или Гея — не можешь вспомнить?

— Это было прежде, чем Гея развилась до стадии, когда память стала глобальным явлением.

— Тогда выходит, что, прежде чем вы смогли опираться на коллективную память, Гея должна была вести записи, Блисс. Записи в обычном смысле этого слова — летописи, магнитозаписи, фильмы и тому подобное.

— Наверное, так оно и было, но они вряд ли смогли сохраниться, учитывая, сколько времени прошло.

— Они могли быть скопированы или, ещё лучше, переведены в глобальную память, как только она развилась.

Блисс замерла. На этот раз пауза длилась дольше.

— Я не нахожу следов тех ранних записей, о которых ты говоришь.

— Почему?

— Не знаю, Тревайз. Может быть, они оказались не особо важными. Мне кажется, что в то время, когда стало ясно, что ранние записи пришли в негодность, устарели, Гея сочла, что они больше не нужны.

— Ты не знаешь этого. Ты предполагаешь, тебе кажется, но ты не знаешь этого наверняка. Гея не знает этого.

— Должно быть, так, — потупилась Блисс.

— Должно быть? Я не часть Геи, и, следовательно, мне нет нужды думать так, как думает Гея, — вот тебе пример того, как важно уметь мыслить независимо. Я, как изолят, думаю совсем о другом.

— О чём же?

— Во-первых, есть нечто, в чём я уверен. Существующие цивилизации не стремятся уничтожать все свои ранние записи. Вместо того чтобы объявлять их устаревшими и ненужными, они относятся к ним с явной ревностью, стараются любой ценой сохранить их. Если геянские предглобальные записи были уничтожены, Блисс, вряд ли такое уничтожение было добровольным.

— Как же тогда можно объяснить всё это?

— В Библиотеке на Тренторе все сведения о Земле были уничтожены кем-то или какой-то иной силой, не самими ли адептами Второй Академии. Возможно, следовательно, что на Гее все сведения о Земле были удалены кем-то или чем-то другим, а не самой Геей.

— Как ты можешь утверждать, что в ранних записях упоминалась Земля?

— Судя по твоим словам, Гея была основана, по крайней мере, восемнадцать тысяч лет назад. Стало быть, в период перед созданием Галактической Империи, в период, когда колонистами заселялась Галактика. А первоисточником колонистов была Земля. Спроси у Пелората.

Пелорат, ошеломленный внезапной апелляцией к нему, взволнованно откашлялся.

— Так в легендах, моя дорогая. Я воспринимаю их серьёзно и думаю, как и Голан Тревайз, что род человеческий был первоначально ограничен одной планетой, и этой планетой была Земля. Самые первые колонисты пришли с Земли.

— Следовательно, если Гея, — сказал Тревайз, — была основана в раннюю эру межпространственных путешествий, весьма вероятно, что колонизирована она была землянами или, возможно, уроженцами достаточно недавно заселенного мира, который незадолго до этого был колонизирован землянами. А значит, записи времен основания Геи и первых нескольких тысячелетий явно должны были упоминать Землю и землян. Эти записи пропали. Что-то, очевидно, есть в том, что Земля не упоминается нигде в архивах Галактики. И если так, у этого должна быть причина.

Блисс раздражённо проговорила:

— Это всего лишь предположения, Тревайз. У тебя нет доказательств.

— Но разве Гея не утверждает, что я обладаю удивительным даром приходить к правильным выводам, располагая неполными данными. В таком случае, если я в чём-нибудь твёрдо убеждён, не говори, что у меня нет доказательств. — Блисс промолчала. Тревайз продолжал: — Тем больше причин для поиска Земли. Я настаиваю на отлёте, как только «Далекая звезда» будет готова. Ну как? Полетите со мной?

— Да, — сразу сказала Блисс.

— Да, — сказал Пелорат.

Глава 2

НА КОМПОРЕЛЛОНЕ

Моросил мелкий дождь. Тревайз взглянул вверх, на низкое серовато-белое небо.

На нём была особая шляпа, для дождливой погоды. Капли отлетали от неё в разные стороны. Пелорат, стоящий чуть поодаль, был без шляпы.

— Зачем ты мокнешь, Дженов? — спросил Тревайз.

— Это ничего, дружочек, — ответил Пелорат по обыкновению. — Дождь тихий и теплый. Да и ветра нет. И потом, как говорили — «в Анакреоне веди себя, как анакреонцы». — Он указал в сторону геянцев, молчаливо стоящих неподалеку от корабля. Те даже не шелохнулись, хотя были под дождем без головных уборов. Молчаливые, неподвижные — ни дать ни взять — рощица геянских деревьев.

— Наверное, — сказал Тревайз, — они не боятся дождя, потому что всё остальное на Гее тоже мокнет. Деревья, трава, почва — всё, включая геянцев.

— Что же, по-моему, очень разумно, — заметил Пелорат. — Скоро выглянет солнце, и всё быстро высохнет. Одежда не помнется и не сядет, здесь нельзя замерзнуть, а поскольку здесь совершенно нет никаких болезнетворных микробов, никто не подхватит насморк, грипп или пневмонию. Зачем же горевать, если немного промокнешь?

Тревайз был согласен — всё логично, но не желал сдаваться.

— И всё-таки, зачем надо было устраивать дождь в день нашего отлёта? Ведь дождь здесь управляем. На Гее не пойдёт дождь, если она этого не пожелает. Она словно бы афиширует презрение к нам.

— Может быть, совсем наоборот? Может быть, и Гея скорбно оплакивает наш отлёт?

— Она — может быть, но я — нет.

— Знаешь, — продолжал Пелорат, — на самом деле всё, наверное, гораздо проще: почва здесь нуждается в увлажнении, и это — гораздо более важно, чем твоё желание видеть ясное небо и солнце.

Тревайз улыбнулся:

— Похоже, тебе в самом деле нравится этот мир. Помимо Блисс, я хочу сказать.

— Да, — сказал Пелорат, словно обороняясь. — Я всегда жил тихой, упорядоченной жизнью и, думаю, смог бы прижиться здесь, где целый мир трудится над поддержанием покоя и порядка. Понимаешь, Голан, ведь когда мы строим дом — ну, или корабль, — мы пытаемся создать для себя самое лучшее убежище. Мы снабжаем его всем, в чём нуждаемся, мы обустраиваем его так, чтобы можно было регулировать температуру, качество воздуха, освещение и так далее, и Гея — всего лишь расширение этого стремления к комфорту и безопасности до размеров планеты. Что в этом плохого?

— Что в этом плохого? — переспросил Тревайз. — То, что мой дом или мой корабль построен так, чтобы они подходили мне, а не я им. Если бы я был частью Геи, то, как бы идеально ни старалась планета устраивать меня, меня бы всё равно бесило то, что я должен устраивать её.

Пелорат поморщился:

— Послушай, но ведь можно сказать, что любое общество формирует своё население в угоду себе. Развиваются устои, присущие данному обществу, и каждый индивидуум становится рабом общественного устройства.

— Ну, знаешь, в тех обществах, которые мне известны, кто-нибудь может, например, взять и взбунтоваться. Встречаются люди эксцентричные, даже преступники.

— Ты что хочешь, чтобы они были — чудаки и преступники?

— Почему бы и нет? Мы же с тобой — чудаки. Уж, конечно, мы не типичные представители населения Терминуса. Что до преступников, то всё дело в определении. Но если преступники — цена, которую мы должны платить за существование бунтарей, еретиков и гениев, я готов платить. Я требую, чтобы эта цена была заплачена.

— Неужели, кроме преступников, за это нечем заплатить? Разве нельзя иметь гениев, не имея преступников?

— Найти гениев и святых можно лишь среди людей не совсем нормальных, а я не вижу, каким образом отклонения от нормы могут быть только в одну сторону. Должна быть симметрия. В общем, как бы то ни было, мне нужна более веская причина для решения избрать Гею в качестве модели будущего для человечества, чем всепланетный проект комфортабельного дома.

— Ах, дружочек, я вовсе не пытался убеждать тебя в правильности твоего решения. Я просто смотрел и ду…

Он не договорил. К ним спешила Блисс, её тёмные волосы вымокли, платье прилипло к груди и широким бедрам. Блисс кивнула на ходу.

— Простите за опоздание, — сказала она, переведя дух. — Прощание с Домом затянулось. Нужно было кое-что уточнить.

— Неужели! — удивился Тревайз. — Ведь ты знаешь всё, что знает он.

— Иногда мы расходимся в интерпретации. Мы не одинаковы, и мы об этом уже говорили. Взгляните, — сказала она несколько резковато, — у вас две руки. Каждая из них — часть вас, и они кажутся одинаковыми, но одна является зеркальным отображением другой. При этом вы не пользуетесь ими совершенно одинаково, не правда ли? Есть вещи, которые чаще делаешь своей правой рукой, а другие — левой. Различия в интерпретации, так сказать.

— Положила на лопатки! — довольно крикнул Пелорат.

Тревайз кивнул:

— Эффектная аналогия, только вряд ли подходит к случаю. Ну да ладно. Не пора ли на корабль? Дождь идет всё-таки.

— Да, да. Все наши ушли оттуда. Корабль в отличном состоянии. — Затем, с внезапным любопытством взглянув на Тревайза, Блисс заметила: — А ты совсем сухой. Капли на тебя не попадают.

— Угу, — буркнул Тревайз, — мокнуть неохота.

— Но разве не прекрасно иногда вымокнуть до нитки?

— Неплохо. Но, на мой вкус, не под дождем.

Блисс пожала плечами:

— Ну, дело твоё. Багаж погружен, так что давайте войдём.

Все трое пошли к кораблю. Дождь утихал, но трава была совсем мокрой. Тревайз поймал себя на том, что боязливо ступает по ней, а Блисс сбросила тапочки, взяла их в руку и шлёпала босиком.

— Восхитительное ощущение! — сказала она, поймав обращенный на её ноги взгляд Тревайза.

— Не спорю, — сказал он рассеянно и тут же сердито поинтересовался: — А зачем тут собрались эти?

— Они будут записывать это событие, — ответила Блисс. — Гея находит его знаменательным. Ты для нас — очень важная фигура, Тревайз. Пойми, что, если ты изменишь своё мнение в результате этого путешествия и примешь решение против нас, мы никогда не превратимся в Галаксию и даже не останемся Геей.

— Следовательно, я олицетворяю собой жизнь и смерть Геи, целого мира?

— Мы думаем, что это именно так.

Тревайз внезапно остановился и снял шляпу. На небе появились голубые просветы. Он сказал:

— Но у вас уже есть моё слово в вашу пользу. Если вы убьёте меня, я никогда не смогу изменить его.

— Голан, — обескураженно пробормотал Пелорат, — что ты говоришь?

— Типичное мышление изолята, — холодно отозвалась Блисс. — Ты должен понять, Тревайз, что нас интересуешь не ты лично и не твоё слово, а истина, действительное положение дел. Ты важен только как проводник к истине, и твой голос — её знак. Вот то, чего мы хотим от тебя, и, если мы убьем тебя, чтобы ты не смог изменить своё решение, мы просто скроем истину от самих себя.

— Если я скажу, что истина — это не Гея, вы с радостью согласитесь умереть?

— Не очень радостно, пожалуй, но хотелось бы именно так держаться под конец.

— Если что-нибудь и должно убедить меня в том, — покачал головой Тревайз, — что Гея ужасна и должна умереть, так это то самое, что ты только что сказала.

Затем, посмотрев в сторону бесстрастно наблюдавших, а может быть, и слушавших геянцев, он сердито спросил:

— Почему они так стоят? И почему их так много? Если один из них посмотрит на это событие и сохранит всё в своей памяти, не будет ли этого достаточно? Разве воспоминание об отлёте не сможет храниться в миллионах мест, если вы этого захотите?

— Каждый из тех, кто наблюдает это, воспринимает всё по-своему, сохранит память об этом в своём сознании, не похожем на другие. Когда все наблюдения изучат, станет очевидным, что происшедшее может быть лучше понято из синтеза всех наблюдений, чем из любого, взятого отдельно.

— Целое — больше, чем сумма его частей, иначе говоря.

— Точно. Ты уловил смысл основного принципа существования Геи. Ты, как многоклеточный организм, состоишь примерно из пятидесяти триллионов клеток, но как личность более важен, чем эти пятьдесят триллионов в сумме их собственных значений. Наверняка ты не станешь с этим спорить.

— Да, — сказал Тревайз, — с этим я согласен.

Он поднялся по трапу и у самого люка резко обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на Гею. Короткий дождь принес свежесть и благоухание. Перед Тревайзом лежал зеленый, тихий, мирный, цветущий мир, безмятежный сад посреди мятежной, измученной Галактики.

Но Тревайз всей душой надеялся, что никогда не увидит его вновь.

* * *

Когда люк шлюза захлопнулся позади них, Тревайзу показалось, словно он проснулся не то чтобы после кошмара, но после чего-то настолько ненормального, что ему было тяжело дышать.

Он не забывал, что элемент этой ненормальности всё ещё находился рядом с ним в лице Блисс. Пока она тут, Гея рядом. А ещё он знал, что её присутствие — не мелочь. Чёрный ящик заработал снова, и Тревайз горячо надеялся, что не купится на суждения этого ящика.

Он осмотрел судно и не нашёл, к чему придраться. Оно принадлежало только ему с тех пор, как Мэр Академии Харла Бранно засунула его в этот корабль и отправила в межзвёздную ссылку — громоотвод для себя, приманку для тех, кого считала врагами Академии. Её задание выполнено, но корабль остался у него, и он не собирался его возвращать.

Корабль принадлежал ему не больше нескольких месяцев, но уже стал его домом, и теперь он с трудом мог вспомнить, какой же у него был дом на Терминусе.

Терминус! Далекая столица Академии, призванная, согласно Плану Селдона, основать новую, величайшую Империю через пять столетий — согласно Плану, который Тревайз пустил под откос. Своим личным решением он превращал Академию в ничто и взамен открывал новый путь развития общества, новую схему жизни, самую жуткую революцию из всех, что происходили со времен начала развития разумной жизни.

И вот он отправился в новое путешествие — для того, чтобы доказать самому себе, что сделал правильный выбор.

Тревайз прогнал мрачные мысли и поспешил в рубку. Компьютер ещё находился на своём месте. Компьютер сверкал, искрился. Да, собственно, сверкало всё. Здесь провели очень тщательную уборку. Все системы работали безукоризненно и, казалось, более легко, чем прежде. Вентиляционная система функционировала беззвучно, и Тревайз недоверчиво приложил руку к вентилятору, чтобы почувствовать поток воздуха.

Пучок света зазывно притягивал. Тревайз коснулся его, и свет разлился по поверхности пульта, очертив контуры ладоней. Голан судорожно вздохнул. Надо же — он, оказывается, от волнения задержал дыхание. Геянцы ничего не знали о технике Академии и могли запросто повредить компьютер безо всякого злого умысла. Правда, на вид всё было как обычно.

Тревайз на мгновение замер. Он узнает, почти наверняка, если что-нибудь будет не так; однако если окажется, что так оно и есть, что он сможет поделать? Для ремонта нужно будет вернуться на Терминус, но, если он это сделает, Мэр Бранно его оттуда точно не выпустит. А если он не вернётся…

Он почувствовал, как колотится сердце. Нет, хватит ждать.

Тревайз вытянул руки и совместил их с контурами на пульте. И тут же возникла иллюзия, что их сжала другая пара рук. Интенсивность его чувств возросла — теперь он мог видеть Гею со всех сторон — зеленую планету, ещё не высохшую после дождя, глядящих в небо геянцев. Когда он посмотрел вверх, он увидел небо в густых облаках. По его мысленному приказу небо приблизилось, облака исчезли и возникла ясная синева и круг геянского солнца.

Еще одно мысленное усилие — и синева исчезла. Тревайз увидел звёзды.

Но вот исчезли и они, и Тревайз увидел Галактику, подобную сжатой спирали. Голан проверил компьютерное изображение, меняя его ориентацию, манипулируя в зависимости от времени, заставлял Галактику вращаться сперва в одном направлении, затем — в другом. Он нашёл солнце Сейшелла, ближайшую к Гее звезду; потом — солнце Терминуса, потом Трентора. Он путешествовал от звезды к звезде, по карте Галактики, скрытой внутри компьютера.

Потом он отнял руки от пульта и вернулся в реальный мир — и обнаружил, что простоял всё это время, полусогнувшись над компьютером. Мышцы у него одеревенели, и ему пришлось потянуться перед тем, как сесть.

Тревайз смотрел на компьютер с чувством искреннего облегчения. Он работал исправно. Нет, чувство Тревайза называлось иначе — его можно было назвать любовью. Ведь в то время, когда он клал руки на контуры ладоней (он пытался отбросить мысль о том, что представляет, будто это женские руки), они становились одним целым, и его воля направлялась, контролировалась, испытывалась и превращалась в часть чего-то большего. Тревайз с неожиданным беспокойством подумал, что он и компьютер, наверное, чувствовали (в ничтожно малой степени) то объединение, что чувствовала гораздо сильнее Гея.

Он сердито тряхнул головой. Нет! В случае с компьютером он, Тревайз, владел ситуацией целиком и полностью. Компьютер был просто покорным, послушным созданием.

Он встал и прошел коротким коридором в салон. Здесь хранилось достаточное количество самой разнообразной пищи и соответствующие устройства для замораживания и быстрого разогрева.

Открыв дверь в свою комнату, Тревайз уже заметил, что библиофильмы стояли на своих местах, и он был почти уверен — нет, всецело уверен, что личная библиотека Пелората образцово сохранена. Однако, для верности, об этом нужно спросить у него самого.

Пелорат! Тревайз кое-что вспомнил и зашел в каюту Пелората.

— А здесь хватит места для Блисс, Дженов?

— О да, вполне.

— Можно было бы устроить спальню для неё в общей каюте.

Блисс, широко раскрыв глаза, снизу вверх взглянула на Тревайза.

— Мне не нужна отдельная спальня. Мне и тут будет очень хорошо с Пелом. Впрочем, я надеюсь, что смогу при необходимости пользоваться другими помещениями. Спортивным залом, например.

— Конечно. Любым помещением, кроме моей каюты.

— Хорошо. Так и я предложила бы расположиться, если бы это зависело от меня. Ну, а ты к нам не входи без стука.

— Естественно, — сказал Тревайз, опустил взгляд и понял, что стоит на пороге. Он сделал полшага назад и мрачно буркнул: — Тут не номер для новобрачных, Блисс.

— Да уж. Тут тесновато, хотя Гея вполовину расширила эту каюту.

Тревайз, стараясь сдержать улыбку, проговорил:

— Вам придётся не ссориться.

— А мы и не ссоримся, — сказал Пелорат, которому явно неловко было от темы разговора, — но, правда, дружочек, покинул бы ты нас, мы уж как-нибудь устроимся.

— Устраивайтесь, — медленно проговорил Тревайз. — Но уясните, что здесь не место для медового месяца. Я не возражаю против всего того, что вы будете делать по взаимному согласию, но вы должны понять, что уединиться здесь невозможно. Я надеюсь, это понятно, Блисс.

— Здесь есть двери, — сказала Блисс, — и я полагаю, ты не будешь тревожить нас, когда они будут заперты, — само собой, за исключением случаев реальной опасности.

— Не буду. Однако здесь нет звукоизоляции.

— Ты хочешь сказать, Тревайз, что сможешь ясно услышать любой наш разговор и любые звуки, которые мы можем производить в порыве страсти?

— Да, именно это я хочу сказать. Принимая это во внимание, я ожидаю, что вы постараетесь вести себя потише. Может, вам это не по душе, но я прошу прощения — такова ситуация.

Пелорат откашлялся и негромко проговорил:

— Действительно, Голан, это проблема, с которой я уже столкнулся. Понимаешь, ведь любое ощущение, которое испытывает Блисс, когда она вместе со мной, охватывает всю Гею.

— Я думал об этом, Дженов, — сказал Тревайз, с трудом скрывая отвращение, — мне не хотелось говорить об этом, но, видишь, ты сам сказал.

— Да, дружочек.

— Не делайте из этого проблемы, Тревайз, — вмешалась Блисс. — В любое мгновение на Гее тысячи людей занимаются сексом; миллионы едят, пьют, занимаются чем угодно. Это вносит вклад во всеобщую ауру удовольствия, которое чувствует Гея, каждая её частица. Низшие животные, растения — все испытывают свои маленькие радости, вливающиеся во всеобщую радость, которую Гея чувствует всегда, всеми своими частицами, и этого нельзя ощутить в другом мире.

— У нас свои собственные радости, — ответил Тревайз, — которые мы вольны делить с другими, следуя моде, или утаить, если не хотим огласки.

— Если бы ты мог чувствовать так, как мы, то понял бы, как обделены в этом отношении вы, изоляты.

— Откуда тебе знать, что и как мы чувствуем?

— Я не знаю, что чувствуешь ты, но резонно предположить, что мир всеобщей радости наверняка более изощрен, чем мир радости одного человека.

— Возможно, но пусть мои радости и скудны, я предпочитаю довольствоваться ими, оставаясь самим собой, а не кровным братом холодного булыжника.

— Не издевайся, — сказала Блисс. — Ты же ценишь каждый атом в своих косточках и не желаешь, чтобы хоть один из них повредился, хотя в них не больше сознания, чем в таком же точно атоме камня.

— Это, в общем, верно, — неохотно согласился Тревайз, — но мы ушли от темы разговора. Мне нет дела до того, что вся Гея делит твою радость, Блисс, но я не желаю разделять её. Мы будем жить здесь в соседних каютах, и я не желаю, чтобы меня вынуждали участвовать в ваших забавах даже косвенно.

— Это спор ни о чём, дружочек, — сказал Пелорат. — Я не менее тебя озабочен нарушением твоей уединенности. Как и моей, впрочем. Блисс и я будем сдерживаться, не правда ли, Блисс?

— Всё будет, как ты пожелаешь, Пел.

— В конце концов, — сказал Пелорат, — мы проведем гораздо больше времени на планетах, чем в космосе, а на планетах препятствий для уединения…

— Мне до лампочки, чем вы будете заниматься на планетах, — оборвал его Тревайз, — но на этом корабле я главный.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Пелорат.

— Ну, раз мы это утрясли, пора трогаться.

— Но подожди. — Пелорат схватил Тревайза за рукав. — Трогаться. Куда? Где находится Земля, не знаем ни ты, ни я, ни Блисс, не знает и твой компьютер. Ведь ты давно говорил мне, что в нём отсутствует всякая информация о Земле. Что ты намерен предпринять? Ты же не можешь дрейфовать наугад по всему космосу, дружочек.

Тревайз на это только улыбнулся. Впервые с тех пор, как он попал в объятия Геи, он чувствовал себя хозяином своей судьбы.

— Уверяю тебя, — сказал он, — что дрейф не входит в мои намерения, Дженов. Я точно знаю, куда направляюсь.

* * *

Не дождавшись ответа на свой робкий стук в дверь, Пелорат тихонько вошел в рубку. Тревайз был поглощен внимательным изучением звёздного пространства.

— Голан, — окликнул его Пелорат и остановился в ожидании.

Тревайз обернулся.

— Дженов! Присаживайся. А где Блисс?

— Спит. Мы уже в космосе, как я погляжу.

— Ты прав, — кивнул Тревайз.

Он не был удивлен неведением друга. В этих новых гравитационных кораблях просто невозможно было заметить взлет. Никаких побочных явлений — ни перегрузок, ни шума, ни вибрации.

Обладая способностью отталкиваться от внешних гравитационных полей с какой угодно, вплоть до полной, интенсивностью, «Далекая звезда» поднималась с поверхности планеты, как бы скользя по некоему космическому морю. И пока она это проделывала, действие гравитации внутри корабля, как это ни парадоксально, оставалось нормальным. Конечно, пока корабль находился в атмосфере, не было нужды в ускорении, так что вой и вибрация быстро рассекаемого воздуха отсутствовали. Но, как только атмосфера оставалась позади, можно было начинать разгон, и притом довольно быстрый, не тревожа пассажиров.

Это было исключительно удобно, и Тревайз не видел, как ещё можно усовершенствовать способ передвижения, если только люди не найдут возможности махнуть сквозь гиперпространство совсем без корабля, наплевав на любые, даже самые сложные гравитационные поля. Сейчас же «Далекой звезде» нужно было удирать от Геи в течение нескольких дней, пока интенсивность гравитационного поля не ослабнет и можно будет совершить Прыжок.

— Голан, дружочек, — сказал Пелорат, — могу я минуту-другую поговорить с тобой? Ты не слишком занят?

— Я совсем не занят. Компьютер делает всё сам, после того как я его соответственно проинструктирую. А временами кажется, что он предугадывает мои инструкции и выполняет их прежде, чем я сформулирую приказ. — Тревайз любовно провёл ладонью по поверхности пульта управления.

— Мы очень подружились, Голан, за то короткое время, что знаем друг друга, хотя, должен признать, я с трудом верю, что прошло так мало времени. Так много всего случилось. Это так удивительно… Когда я думаю об этом, то получается, что половина всех событий, которые я пережил за свою жизнь, произошла в последние несколько месяцев. Или это только кажется. Я готов сказать…

Тревайз протестующе поднял руку.

— Дженов, ты отвлекаешься. Ты начал с того, что мы с тобой быстро сдружились. Да, это так, и мы всё ещё друзья. Однако ты знаешь Блисс совсем недавно и с ней ещё крепче подружился.

— Тут другое дело, — сказал Пелорат, смущенно кашлянув.

— Конечно. И что же следует из нашей недолгой, но крепкой и выстраданной дружбы?

— Если, дружочек, мы всё ещё друзья, как ты только что сказал, то я хотел бы поговорить о Блисс, которая, как ты верно отметил, особенно дорога мне.

— Я понимаю. И что из этого?

— Я знаю, Голан, ты не любишь Блисс, но ради меня, я хотел бы…

Тревайз взмахнул рукой.

— Минутку, Дженов. Я не в восторге от Блисс, но я не ненавижу её. Ей-богу, у меня нет к ней враждебного чувства. Она привлекательная молодая женщина, и, даже если бы она такой не была, я готов был бы считать её таковой ради тебя. Я не люблю Гею.

— Но Блисс — это и есть Гея.

— Знаю, Дженов. Именно это так осложняет дело. Пока я думаю о Блисс как о человеке — нет проблем. Как только я вижу в ней Гею — они появляются.

— Но ты не дал Гее ни единого шанса, Голан. Послушай, дружочек, позволь мне признаться кое в чём. Когда Блисс и я занимались любовью, она порой позволяла мне подключиться к её сознанию на минуту-другую. Не дольше, так как считает меня слишком старым, чтобы адаптироваться к этому. Ах, не ухмыляйся, Голан, ты, должно быть, тоже слишком стар для такого. Если изолят, такой, как ты и я, станет частью Геи более чем на минуту или две, наш мозг может быть поврежден, а если это продолжится пять-десять минут, то приведёт к необратимым изменениям. Если бы ты только мог испытать это, Голан!

— Что? Необратимое повреждение мозга? Нет уж, спасибо.

— Голан, ты нарочно не хочешь понять меня. Я имел в виду только тот краткий миг единения. Ты даже не представляешь, что теряешь. Это неописуемо. Блисс говорит, что это ощущение радости. Это всё равно что говорить о радости, когда наконец выпьешь глоток воды после того, как чуть не умер от жажды. Я не могу даже придумать сравнения. Ты разделяешь все радости, которые миллиард человек испытывают по отдельности. Это не постоянная радость — будь это так, ты бы быстро перестал чувствовать её. Это пульсирует… мерцает… такой дивный пульсирующий ритм, который не позволяет оторваться. Это большая — нет, не большая — лучшая радость, чем я когда-либо мог ощущать сам по себе. Мнехотелось плакать, когда она закрывала передо мной двери…

Тревайз покачал головой.

— Ты потрясающе красноречив, мой друг, но это звучит очень похоже на то описание состояния псевдоэндорфинной зависимости или действия других наркотиков, которые дарят краткую радость, за которую приходится потом платить непрекращающимся кошмаром. Это не для меня! Я не собираюсь продавать свою индивидуальность за короткие вспышки радости.

— Я пока свою индивидуальность не потерял, Голан.

— Но надолго ли ты сохранишь её, если будешь продолжать в том же духе, Дженов? Ты будешь желать ещё и ещё этого дурмана — до тех пор, пока в конце концов твой мозг не разрушится. Дженов, ты не должен позволять Блисс проделывать такое с тобой. Наверное, лучше мне самому поговорить с ней об этом.

— Нет! Не надо! У тебя не хватит душевного такта, ты же знаешь, а я… я не хочу её обидеть. Уверяю тебя, она сильнее беспокоится обо мне, чем ты можешь себе вообразить. Её гораздо сильнее пугает возможность повреждения моего мозга, чем меня, не сомневайся.

— Ну, тогда, Дженов, я бы посоветовал тебе больше не ставить экспериментов. Ты прожил пятьдесят два года, зная другие способы испытывать удовольствие и радость, и твой мозг привык к ним. Не поддайся новому, экзотическому пороку. За это придётся расплачиваться, если не сейчас, то потом.

— Но, Голан, — сказал Пелорат тихо, глядя себе под ноги. — Можно на это и так посмотреть. А представь, если бы ты был одноклеточным существом…

— Я понимаю, к чему ты клонишь, Дженов. Забудь это. Блисс и я уже апеллировали к этой аналогии.

— Да, но ты подумай всё-таки. Допустим, мы вообразили одноклеточный организм с человеческим уровнем сознания и способностью мыслить. А теперь представь, что ему выпала возможность стать многоклеточным организмом. Не будет ли одноклеточное оплакивать потерю своей индивидуальности и горячо протестовать от мысли о предстоящем насильственном режиме работы клеток во всём организме? И будет ли оно право? Может ли отдельная клетка даже вообразить, какова мощь человеческого мозга?

Тревайз резко тряхнул головой:

— Нет, Дженов, это порочная аналогия. Одноклеточный организм не может обладать сознанием и всякой способностью мыслить, а если может, то способность эта так бесконечно мала, что её возможно приравнять к нулю. Для таких существ утрата индивидуальности — это утрата того, чего у них, в сущности, никогда и не было. У человека, однако, есть и должна быть способность мыслить. Он на самом деле обладает сознанием и если теряет его, то теряет свой независимый разум. Так что аналогия — на двоечку.

На некоторое время воцарилось молчание, почти гнетущая тишина, и наконец Пелорат, пытаясь сменить тему разговора, спросил:

— А зачем ты смотришь на экран?

— Привычка, — ответил Тревайз, кисло улыбнувшись. — Компьютер сообщает мне, что нас не преследуют геянские корабли и что сейшеллский флот не вылетел нам навстречу. Так что я смотрю на обзорный экран для самоуспокоения — нет ли где чужих кораблей. Правда, компьютерные сенсоры в сотни раз зорче и чувствительнее моих глаз. Более того, компьютер способен воспринимать некоторые свойства пространства очень тонко — такие свойства, которые мои органы чувств не могут ощутить ни при каких условиях. Знаю и всё-таки смотрю.

— Голан, если мы правда друзья… — проговорил Пелорат.

— Обещаю, я не сделаю ничего, что может обидеть Блисс, по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.

— Тогда другой вопрос. Ты скрываешь от меня цель нашего путешествия, словно не доверяешь мне. Куда мы направляемся? Ты думаешь, что знаешь, где находится Земля?

Тревайз взглянул на него, удивленно подняв брови.

— Прости. Похоже, будто я не хочу поделиться с тобой своей тайной?

— Да. Почему?

— И правда, почему? Не кажется ли тебе, друг мой, что всё дело в Блисс?

— Блисс? Значит, ты не хочешь, чтобы она знала? Поверь, дружочек, ей можно доверять целиком и полностью.

— Не в этом дело. Что толку что-то скрывать от неё? Уверен, она может выудить любую тайну из моего сознания, если пожелает. Прости, это просто я, наверное, в детство впал. Мне казалось, что ты уделяешь внимание только ей, а я больше для тебя не существую.

— Но это неправда, Голан! — ужаснулся Пелорат.

— Знаю. Просто я пытаюсь понять собственные чувства. Вот ты сейчас пришел ко мне, потому что испугался за нашу дружбу, и теперь, поразмыслив, я понимаю, что у меня были такие же страхи. Я не мог честно признаться себе в этом, но думаю, я чувствовал себя неинтересным тебе из-за Блисс. Возможно, я пытался поквитаться, из каприза скрывая от тебя правду. Да, вышло по-детски.

— Голан!

— По-детски, ну и что? Но покажи мне человека, который время от времени не вел бы себя так? Тем не менее мы друзья. Это решено, значит, я не должен больше играть в эти игры. Мы направляемся на Компореллон.

— Компореллон? — переспросил Пелорат, не сразу вспомнив, о чём речь.

— А ты вспомни моего бывшего приятеля-предателя Мунна Ли Компора. Того самого, которого мы встретили на Сейшелле.

Пелорат облегченно вздохнул:

— Конечно, помню. Он родом с Компореллона.

— Если это правда. Нельзя верить всему, что сказал Компор. Но Компореллон — общеизвестный мир, а Компор говорил, что его обитатели знают о Земле. Вот мы и отправимся туда и наведем справки. Наш визит может ничего не дать, но пока это единственная отправная точка, которая у нас есть.

Пелорат кашлянул и покачал головой:

— Ах, дружочек, ты так думаешь?

— Что тут думать? Есть единственная отправная точка, и, как бы сомнительна она ни была, у нас нет иного пути, кроме как следовать к ней.

— Да, но если мы делаем это, полагаясь на слова Компора, тогда, наверное, следует учесть всё, что он сказал. Как я припоминаю, он заявил нам, очень решительно, что Земли как пригодной для жизни планеты больше не существует — её поверхность радиоактивна и там нет никакой жизни. А если это так, то лететь на Компореллон бессмысленно.

* * *

Все трое обедали в крохотной столовой, которая с трудом вмещала даже такую небольшую компанию.

— Отлично, — похвалил еду Пелорат. — Это часть наших запасов с Терминуса?

— Нет, что ты, — ответил Тревайз. — Они давно кончились. Это из тех припасов, купленных на Сейшелле до того, как мы направились к Гее. Забавно, не правда ли? Какие-то дары моря. Что же касается этого блюда, я думал, это капуста, когда покупал её, но на вкус — ничего подобного.

Блисс слушала и помалкивала, брезгливо ковыряясь вилкой в тарелке.

— Ты должна поесть, дорогая, — нежно сказал Пелорат.

— Знаю, Пел, я и ем.

— У нас есть геянская еда, Блисс, — сказал Тревайз с некоторым раздражением.

— Я знаю, — сказала Блисс, — но я предпочитаю приберечь её. Мы ведь не знаем, как долго будем путешествовать. В конце концов я должна научиться есть пищу изолятов.

— Неужели она так плоха? Или Гея должна есть только Гею?

— Верно, — вздохнула Блисс, — у нас есть поговорка, которая гласит: «Когда Гея ест Гею, никто ничего не теряет и не приобретает». Просто перемещение разума вверх и вниз по шкале. Всё, что я ем на Гее, является Геей, и когда большая часть этого усваивается и становится мной — это по-прежнему Гея. При этом в процессе еды часть того, что я ем, имеет возможность стать частью более развитого разума, в то время как другая её часть превращается в разного рода отбросы и, следовательно, опускается вниз по шкале разума. — Она взяла очередной кусок с тарелки, энергично пожевала его некоторое время, а затем продолжила: — Это — всемирный круговорот. Растения растут и поедаются животными. Животные едят и сами бывают съедены. Любой погибший организм поглощается плесенью, гнилостными бактериями, и так далее — словом, Геей. В этом громадном круговороте сознания участвует даже неорганическая природа, и всё обладает возможностью стать частью высокоинтенсивного разума.

— Такое, — возразил Тревайз, — можно сказать о любом мире. Каждый атом во мне имеет долгую историю. Некогда он мог быть частью многих живых существ, включая людей, а когда-то мог быть каплей океанской воды, жить в обломке угля, камня, летать по свету под порывами ветра.

— На Гее, однако, — сказала Блисс, — все атомы являются также неотъемлемыми частицами высшего, планетарного сознания, о котором ты не знаешь ничего.

— Ладно. А что же произойдёт с этими сейшеллскими овощами, которые ты съела? Станут ли они частью Геи?

— Станут, но очень медленно. И мои испражнения постепенно перестанут быть частью Геи. В конце концов, то, что покидает меня, навсегда теряет связь с Геей. И не участвует даже в менее непосредственном гиперпространственном контакте, который я могу поддерживать с Геей благодаря высокому уровню моего разума. Именно этот гиперпространственный контакт приводит к тому, что негеянская пища становится Геей — очень медленно — после того, как я съем её.

— Ну, а геянская пища в нашей кладовой? Становится ли она постепенно не-Геей? Если так, лучше уж съешь её, пока не поздно.

— Нет нужды беспокоиться об этом. Наши геянские продукты обработаны таким образом, что могут довольно долгое время оставаться частью Геи.

— А что случится, если мы съедим геянскую пищу? — неожиданно спросил Пелорат. — Мы ведь ели геянскую пищу на Гее. Не превратились ли мы сами постепенно в Гею?

Блисс покачала головой, и необычно тревожное выражение промелькнуло по её лицу.

— Нет. То, что ели вы, было потеряно для нас. Или, по крайней мере, та часть, что была усвоена вашими организмами, была потеряна для Геи. То, что вы не усвоили, осталось Геей или постепенно стало ею, так что в принципе баланс сохранился, но ряд атомов Геи стал не-Геей в результате вашего визита к нам.

— Это почему? — спросил Тревайз с любопытством.

— Потому что вы не могли бы перенести превращение, даже частичное. Вы были нашими гостями, прибывшими в наш мир поневоле, так сказать, и мы должны были защитить вас от опасности даже ценой потери некоторой части Геи. Это цена, уплаченная нами добровольно, но без особого восторга.

— Искренне сожалеем, — сказал Тревайз, — но ты уверена, что негеянская пища, или какой-нибудь вид негеянской пищи, не может, в свою очередь, повредить тебе?

— Нет, — ответила Блисс. — То, что съедобно для тебя, должно быть съедобно и для меня. У меня, безусловно, есть кое-какие трудности в усвоении такой пищи и превращении её в Гею, как и в мои ткани. Это создаёт психологический барьер, который слегка портит мне радость от еды и заставляет меня есть медленно, но я преодолею это со временем.

— А как же инфекции? — воскликнул Пелорат в тревоге. — Как же я не подумал об этом раньше, Блисс! В любом мире, где мы приземлимся, наверняка есть микроорганизмы, против которых ты беззащитна. Ты можешь умереть от обыкновенной простуды. Тревайз, мы должны вернуться.

— Не паникуй, Пел, дорогой, — улыбаясь, сказала Блисс. — Микробы тоже ассимилируются Геей, проникая в моё тело каким-либо путем. Если окажется, что они приносят вред, они ассимилируются быстрее; и как только станут Геей, больше не причинят мне зла.

Трапеза подходила к концу. Пелорат прихлебывал подогретую смесь фруктовых соков со специями.

— Дружочек, — сказал он, облизав губы, — я думаю, пора сменить тему. Похоже, моё единственное занятие на борту этого корабля — смена тем разговоров. Почему бы это?

— Потому что Блисс и я всё время вредничаем, — торжественно произнес Тревайз, — о чём бы ни говорили, даже о смерти. Мы зависим от тебя, ты спасаешь нас от безумия. О чём ты хотел поговорить, старина, сменив тему на сей раз?

— Я просмотрел свои справочные материалы по Компореллону. Весь сектор, частью которого он является, богат древними легендами. Они относят свои поселения к довольно давним временам — к первому тысячелетию гиперпространственных путешествий. На Компореллоне толкуют даже о легендарном основателе по имени Бенбелли, хотя не могут точно сказать, откуда он появился. Говорят, что первоначальное название их планеты было «Мир Бенбелли».

— Как ты думаешь, много ли в этом правды, Дженов?

— Как и во всякой легенде — зернышко, да есть.

— Я никогда не слыхал ни о каком Бенбелли, вошедшем в историю. А ты?

— Я тоже. Но ты же знаешь, что в конце Имперской эры отмечалось старательное замалчивание предымперской истории. Императоры в последние беспокойные века Империи были озабочены подавлением местного патриотизма, считая его, видимо, фактором, несущим дестабилизацию. Почти в каждом секторе Галактики, следовательно, истинная история с полными записями и точной хронологией существовала лишь с момента его присоединения к тректорианской Империи или аннексии ею.

— Я не подозревал, что историю так легко уничтожить, — сказал Тревайз.

— Далеко не всегда это происходит таким образом, — ответил Пелорат, — однако решительно настроенное и мощное правительство может сильно исказить историю. В таких случаях ранняя история сводится к рассеянным материалам, вырождается в устные предания. Как правило, такие легенды полны преувеличений и стремятся выставить сектор более древним и могущественным, чем он есть. И неважно, насколько наивны некоторые легенды или насколько невероятны описываемые в них события, эти предания становятся предметом патриотизма среди местного населения, верящего в них. Я мог бы показать тебе рассказы из каждого уголка Галактики, в которых говорится о первоначальной колонизации, начавшейся непосредственно с самой Земли, хотя это не всегда то имя, которое дают планете предков.

— Как ещё называют её?

— Как угодно. Иногда они называют её «Единственной», а временами — «Старейшей». Или зовут её «Лунным миром», что, согласно некоторым авторитетам, служит упоминанием о её гигантском спутнике. Другие утверждают, что это означает «Утерянный мир» и что «Лунный» — вариант слова «Утерянный».

— Дженов, остановись! — мягко сказал Тревайз. — Ты можешь без конца цитировать авторитетов и их противников. Ты говоришь, эти легенды повсеместны?

— О да, мой друг. Именно так. Нужно только разобраться в них, для того чтобы понять эту способность человека — начать с малейшего зернышка правды и накручивать вокруг него слой за слоем совершеннейшее вранье — подобно моллюску Rhamopora, который наслаивает жемчуг на обломок камня. Я пришел к этой точнейшей метафоре только тогда, когда…

— Дженов! Погоди! Скажи, а есть ли что-нибудь в компореллонских легендах, что отличает их от других?

— О! — Пелорат бросил отрешенный взгляд на Тревайза. — Отличия? Ну, например, они утверждают, что Земля относительно близка. Это странно. На большинстве планет, где рассказывают о Земле, каким бы именем её ни называли, есть тенденция туманно указывать её местоположение — размещая её бесконечно далеко или вообще, как говорится, в стране «никогда-никогда».

— Ну да, как некоторые сейшеллцы, которые говорили нам, что Гея находится в гиперпространстве.

Блисс рассмеялась.

Тревайз бросил на неё быстрый взгляд:

— Честно-честно. Именно так нам и говорили.

— Да нет, я верю. Просто забавно. Мы не хотим, чтобы нам мешали, и вера сейшеллцев в недостижимость Геи — то, что нужно. Где бы мы могли быть в большей безопасности, чем в гиперпространстве? И если люди полагают, что мы находимся там, — это почти то же самое, как если бы Гея там и находилась.

— Да, — сказал Тревайз сухо, — и похоже, есть что-то подобное, что заставляет людей полагать, что Земли не существует, или что она безумно далеко, или что её поверхность радиоактивна.

— За исключением, — отметил Пелорат, — компореллонцев, которые утверждают, что Она относительно недалеко от них.

— И тем не менее приписывают ей радиоактивную поверхность. Так или иначе, каждый народ, имеющий легенду о Земле, считает её недостижимой.

— Более или менее так, — сказал Пелорат.

— Многие на Сейшелле говорили, что Гея недалеко от них. Некоторые даже верно определяли её звезду, но все считали её недостижимой. Может оказаться, что некоторые компореллонцы, настаивающие на радиоактивности Земли, смогут указать её звезду. Тогда мы сумеем добраться до этой планеты, даже если они считают её недостижимой. Добрались же до Геи.

— Гея хотела принять тебя, Тревайз, — возразила Блисс. — Вы были беспомощны в наших объятиях, но мы не думали причинять вам зла. Но что, если Земля столь же могущественна, но не благосклонна? Что тогда?

— Я должен всё равно попытаться достигнуть её и готов к любым последствиям. Однако это моя проблема. Как только я найду Землю и решу направиться к ней, вам будет ещё не поздно покинуть корабль. Я высажу вас на ближайшей планете Академии или доставлю обратно на Гею, если пожелаете, а затем отправлюсь к Земле один.

— Дружочек, — с укором проговорил Пелорат, — не говори так. Я не хочу расставаться с тобой.

— А я — с Пелом, — сказала Блисс, нежно коснувшись рукой щеки Пелората.

— Ну что ж, хорошо. Вскоре мы будем готовы к Прыжку на Компореллон, а затем, надеюсь, и к Земле.

Часть II. КОМПОРЕЛЛОН

Глава 3

НА ОРБИТАЛЬНОЙ СТАНЦИИ

— Тревайз сказал тебе, что мы в любой момент должны быть готовы к Прыжку и полёту через гиперпространство? — спросила Блисс, зайдя в каюту.

Пелорат оторвался от дисплея и взглянул на неё.

— Да, он только что заглянул и предупредил: «в течение получаса».

— Мне так неприятно, Пел. Терпеть не могу Прыжки. Будто меня наизнанку выворачивает.

Пелорат выглядел слегка удивленным.

— Вот уж не думал, что ты — космический путешественник, Блисс, дорогая.

— Я не так уж опытна и не столь самостоятельна. У Геи не было причин для регулярных космических полётов. По своей природе я/мы/Гея не нуждаемся в исследованиях, торговле и других связях через пространство. Но остаётся необходимость кому-то дежурить на орбитальных станциях…

— Как тогда, когда мы имели счастье встретиться с тобой?

— Да, Пел. — Она нежно улыбнулась ему. — Но иногда приходится посещать Сейшелл и другие звёздные системы с разными целями, как правило, тайно. Но, как бы то ни было, Прыжки делать приходится, и, конечно, когда любая часть Геи совершает Прыжок, вся Гея чувствует это.

— Наверное, это не слишком приятно, — посочувствовал Пел.

— Могло быть и хуже. Большая часть Геи не участвует в Прыжке, так что ощущения получаются, так сказать, разбавленными. Однако я, похоже, более чувствительно воспринимаю Прыжки, чем большая часть Геи. Я уже пыталась объяснить Тревайзу, хотя все на Гее — Гея, отдельные компоненты неидентичны. У нас есть различия, и я по каким-то причинам особенно чувствительна к Прыжкам.

— Постой, — сказал Пелорат, внезапно припоминая, — Тревайз объяснял мне однажды. Это в обычных кораблях ты испытываешь ужасные ощущения. В обычных кораблях ты покидаешь Галактическое гравитационное поле при входе в гиперпространство и возвращаешься в него, выходя в обычное пространство. Именно уход и возвращение приводят к таким ощущениям. Но «Далекая звезда» — гравитационный корабль. Он не зависит от гравитационного поля и, собственно говоря, не покидает его и не возвращается в него. По этой причине мы не почувствуем ровным счётом ничего. Поверь моему опыту.

— Но это просто замечательно. Как жаль, что я не додумалась сказать тебе об этом раньше. Не пришлось бы мучиться и переживать.

— У нашего корабля есть и другое преимущество, — продолжал Пелорат, взяв на себя необычную роль крупного специалиста по вопросам астронавтики. — Обычные корабли в обычном пространстве должны удалиться от объектов с крупной массой, типа звёзд, на довольно большое расстояние, для того чтобы произвести Прыжок. Отчасти потому, что чём больше интенсивность гравитационного поля звезды, тем болезненнее ощущения от Прыжка, отчасти потому, что чём сильнее гравитационное поле, тем сложнее системы уравнений, от решения которых зависит безопасность Прыжка и определение точки выхода в обычное пространство. На гравитационном судне, однако, отсутствуют, как я уже сказал, любые ощущения Прыжка. К тому же корабль снабжен компьютером, который по совершенству значительно превосходит обычные и может решать сложнейшие уравнения с необычайным умением и быстротой. В итоге, вместо того чтобы улетать от звезды пару недель только из-за необходимости выбора безопасной и удобной для Прыжка дистанции, «Далекая звезда» проделывает это всего за два-три дня.

— Это прекрасно, — сказала Блисс. — Трев молодец, может управлять таким необыкновенным кораблем.

Пелорат едва заметно нахмурился:

— Пожалуйста, Блисс, зови его Тревайз.

— Да, да. Его здесь нет, и я немножко забылась.

— Не стоит. Пусть это войдёт у тебя в привычку, милая. Ему не нравится, когда…

— Дело не в имени. Ему не нравлюсь я.

— Это неправда, — горячо возразил Пелорат. — Я говорил с ним о тебе. Подожди, подожди, не хмурься. Я был осторожен и вежлив, детка. Он уверил меня, что дело не в том, что ты ему не нравишься. Он с сомнением относится к Гее и удручен тем, что был вынужден назвать её будущим человечества. Мы должны считаться с этим. Он наверняка передумает, по мере того как со временем осознает преимущества Геи.

— Надеюсь, что так и будет, но дело не только в Гее. Что бы он тебе ни говорил, Пел, не забывай, что он очень привязан к тебе и не хочет делать тебе больно — он не любит меня.

— Нет, Блисс. У него нет для этого никаких причин.

— Меня не обязаны любить всё только потому, что любишь ты, Пел. Дело в том, что Трев, то есть Тревайз, думает, что я робот.

Пелорат необычайно изумился.

— Не может быть. Искусственное человеческое существо? Не может быть!

— Почему ты так удивлен? Гея была создана при помощи роботов. Это общеизвестный факт.

— Роботы могли помогать людям, как могут помогать машины, но Гею основали люди, люди с Земли. Именно так думает Тревайз. Я точно знаю.

— Но в памяти Геи нет ничего о Земле, я так и сказала тебе и Тревайзу. Однако в древнейших воспоминаниях есть роботы, работающие даже спустя три тысячи лет над задачей превращения Геи в обитаемый мир. В то же время мы формировали Гею как планетарное сознание. Это отнимало много времени, Пел, милый, и стало ещё одной причиной того, почему наши ранние воспоминания смутны, и, возможно, дело тут вовсе не во вмешательстве Земли и уничтожении упоминаний о себе. Тревайз…

— Послушай, Блисс, — сказал озабоченно Пелорат, — но куда же девались роботы?

— Когда создание Геи завершилось, роботы ушли. Мы не хотели, чтобы они оставались на Гее, чтобы стали её частицами. Мы были убеждены и остаемся при этом мнении сейчас, что длительное присутствие роботов вредно для человеческого общества независимо от того, изоляты люди или планетары. Я не знаю, откуда взялось такое утверждение, но возможно, что оно имеет в своей основе события, датирующиеся очень ранними временами галактической истории, а память Геи не простирается так далеко в прошлое.

— Но если роботы ушли…

— А вдруг некоторые остались? Вдруг я — одна из них? Вдруг мне пятнадцать тысяч лет? Тревайз так думает.

Пелорат обескураженно покачал головой:

— Но ведь это не так.

— А ты в этом уверен?

— Конечно, уверен. Ты не робот.

— Откуда ты знаешь?

— Блисс, я знаю. В тебе нет ничего искусственного. Если уж я не знаю ничего такого, то и никто не знает.

— Но разве не может быть так, что абсолютно во всём, от общего облика до мельчайших подробностей, я неотличима от настоящего человека? Если я такова, как ты сможешь найти различие между мной и настоящим человеком?

— Не думаю, чтобы ты могла быть столь мастерски изготовлена.

— Ну, а если это было возможно, несмотря на то что ты думаешь?

— Я просто не могу поверить.

— Тогда посмотри на это как на гипотезу. Если бы я была неотличимым от человека роботом, как бы ты к этому отнесся?

— Ну, я… я…

— Ну, ещё точнее. Допустим, занимался любовью с роботом? Что скажешь?

Пелорат неожиданно щелкнул пальцами.

— А знаешь, есть такие легенды — о женщине, влюбившейся в искусственного мужчину, и… и наоборот. Я-то думал, что это всего лишь аллегория, и никогда не мог вообразить, что эти истории могут иметь отношение к правде. Ни Голан, ни я даже не слышали слова «робот» до тех пор, пока не оказались на Сейшелле, но теперь я понимаю, что упоминаемые в легендах искусственные мужчина и женщина наверняка и были роботами. По-видимому, такие роботы действительно существовали в древние времена. Это означает, что отношение к таким легендам как к вымыслу должно быть пересмотрено…

Он внезапно умолк и, когда Блисс резко хлопнула в ладоши, испуганно вздрогнул.

— Пел, дорогой, ты углубился в мифологию, чтобы уйти от ответа. Я повторяю: как бы ты отнесся к тому, чтобы заниматься любовью с роботом?

Пелорат обескураженно посмотрел на неё.

— Совсем-совсем неотличимым роботом? Таким, что похож на человека как две капли воды?

— Да.

— Ну… тогда я скажу так: робот, который неотличим от человека, является человеком. Если бы ты даже и была таким роботом, для меня ты всё равно останешься человеком.

— Именно это я и хотела от тебя услышать, Пел.

Пелорат немного помолчал и спросил:

— Ну, а теперь, дорогая, может быть, ты скажешь, что ты — настоящий человек и мне не нужно решать эту гипотетическую проблему?

— Нет. Не скажу. Ты определил настоящего человека как объект, имеющий все свойства человеческого существа. Если тебя устраивает то, что я обладаю всеми этими свойствами, тогда дискуссия окончена. Мы пришли к рабочему определению и не нуждаемся в ином. Кроме всего прочего, как я могу узнать, что ты, например, не робот, которому посчастливилось оказаться неотличимым от человека?

— Но я же сказал тебе, что я не робот.

— О, но если бы ты был таким роботом, то мог бы быть устроен так, чтобы утверждать, будто ты — настоящий человек, и мог бы даже быть запрограммирован на веру в это утверждение. Рабочее определение — вот всё, что у нас есть, и всё, что у нас может быть.

Она обвила шею Пелората руками и поцеловала его. Поцелуй становился всё более страстным и продолжался, пока Пелорат не оторвался от губ Блисс и не сказал вполголоса:

— Мы обещали Тревайзу не смущать его, превращая полёт в свадебное путешествие.

— Давай не будем думать об этих обещаниях, — умоляюще проговорила Блисс.

— Не могу, дорогая, — покачал головой Пелорат. — Знаю, это обидит тебя, Блисс, но я всё время думаю… Словом, я не могу позволить эмоциям захватить меня целиком. Эта черта характера развивалась во мне всю мою жизнь и, вероятно, досаждает окружающим. Я никогда не жил бы с женщиной, которая бы начинала возражать против этого рано или поздно. Моя первая жена… но я полагаю, что это не совсем подходящая тема для разговора…

— Да, не очень-то, но… Впрочем, ты не первый мой любовник.

— О! — сказал Пелорат в замешательстве, но затем, заметив добрую улыбку Блисс, продолжил: — Я хочу сказать, что всё понимаю. Конечно, нет. Я даже не задумывался, какой я у тебя по счёту. Всё равно моя первая жена этого терпеть не могла.

— А я — наоборот. Ты мне очень нравишься такой… задумчивый.

— Не могу поверить. Но я о другом. Робот или человек — неважно. Тут мы согласны. Однако я изолят, и ты знаешь это. Я не часть Геи, и, когда мы ласкаем друг друга, ты разделяешь чувства с не-Геей. Даже когда ты позволяешь мне стать частью Геи на краткий миг, это не могут быть столь же сильные эмоции, какие ты испытываешь, когда Гея любит Гею.

— Любить тебя, Пел, — в этом есть своя прелесть. Я не заглядываю дальше в будущее.

— Но это ведь не только твоё дело, что ты любишь меня. Ты — это не только ты. Что, если Гея сочтет подобное поведение извращением?

— Если бы дело обстояло так, я бы знала: ведь я — Гея. А так как мне приятно быть с тобой, Гее это тоже приятно. Когда мы занимаемся любовью, вся Гея разделяет мои ощущения в той или иной степени. Когда я говорю, что я люблю тебя, это означает, что Гея любит тебя, хотя только одна её часть, которую я собой представляю, принимает в этом непосредственное участие. Ты смущен?

— Я изолят, Блисс, и не совсем улавливаю смысл всего этого.

— Можно представить это в виде аналогии с телом изолята. Когда ты насвистываешь мелодию, всё твоё тело, весь твой организм хотел бы свистеть, но непосредственная задача производить звуки доверена твоим губам, языку и легким. Твой правый большой палец в этом не участвует, верно?

— Он может отстукивать ритм.

— Но это не нужно для свиста. Отстукивание ритма — не само действие, но отклик на действие, и, наверное, все части Геи могут откликнуться так или иначе на мои эмоции, как я откликаюсь на твои.

— Значит, мне не стоит мучиться и смущаться?

— Конечно, нет.

— Но у меня всё равно какое-то странное чувство ответственности. Когда я пытаюсь доставить тебе счастье, то, оказывается, должен осчастливить распоследний организм на Гее.

— Распоследний атом, если точнее, но ты так и делаешь. Ты добавляешь к чувству общей радости то, что я позволяю тебе ненадолго разделить со мной. Я полагаю, твой вклад слишком мал, для того чтобы его легко было измерить, но он есть, и знание этого должно усилить твою радость.

— Эх, знать бы наверняка, что Голан погружен в маневрирование в гиперпространстве и ещё в рубке.

— Хочешь устроить медовый месяц?

— Верно.

— Тогда возьми лист бумаги и напиши: «Медовый месяц, не беспокоить!» Прикрепи его снаружи на двери, и если он захочет войти, то это его проблема.

Пелорат так и сделал, и всё дальнейшее происходило уже во время совершения Прыжка. Но ни Пелорат, ни Блисс не заметили при этом ничего необычного, да и не смогли бы заметить, даже если бы и очень старались.

* * *

Всего лишь несколько месяцев прошло с того времени, когда Пелорат познакомился с Тревайзом и впервые в жизни покинул Терминус. До той поры, больше пятидесяти лет (галактических стандартных лет), он не расставался с родной планетой.

Думая о себе, он считал, что стал за эти месяцы старым космическим волком. Он повидал из космоса уже три планеты: сам Терминус, Сейшелл и Гею. А сейчас на обзорном экране он видел четвертую, правда, пока через компьютерную телескопическую установку. Этой планетой был Компореллон.

И вновь, уже в четвертый раз, Дженов был немного разочарован. Несмотря ни на что, он всё ещё ожидал, что, глядя на обитаемую планету из космоса, можно увидеть очертания её континентов, окруженных морем, или, если это относительно безводная планета, очертания её озер, окруженных сушей.

И никогда не видел ничего подобного.

Если планета была обитаема, она имела как атмосферу, так и гидросферу, а если там были вода и воздух — были и облака, заслонявшие обзор. И теперь Пелорат, глядя вниз, наблюдал лишь белые клочья туч с бледно-голубыми или ржаво-коричневыми проблесками.

Он удивлялся, как можно идентифицировать планету, наблюдая её с расстояния в триста тысяч километров. Как можно отличить одно скопление облаков от другого?

Блисс взглянула на Пелората с некоторым недоумением:

— Что с тобой, Пел? У тебя такой огорченный вид.

— Думаю о том, что все планеты из космоса выглядят одинаково.

— Что ж из того, Дженов? — спросил Тревайз. — Любые побережья на Терминусе выглядят совершенно одинаково, пока они едва видны на горизонте, до тех пор пока ты не отыщешь какую-нибудь необычную горную вершину или прибрежный островок характерной формы.

— Наверное, — с явным неудовлетворением проговорил Пелорат, — но что можно высмотреть в массе несущихся облаков? И даже если попытаешься, то, прежде чем сможешь что-то разглядеть, наверняка уже окажешься над ночной стороной.

— А ты приглядись получше, Дженов. Если рассмотришь внимательно облачный покров, то увидишь, что облака стремятся сложиться в узор, покрывающий всю планету, и этот узор движется вокруг центра. А центр находится, как правило, поблизости от одного из полюсов.

— Какого из них? — с интересом спросила Блисс.

— Так как, с нашей точки зрения, планета вращается по часовой стрелке, мы смотрим, по определению, на южный полюс. Центр здесь смещен примерно на пятнадцать градусов от терминатора — планетарной линии тени, — и ось вращения планеты наклонена на двадцать один градус от перпендикуляра к плоскости вращения, значит, мы либо в середине весны, либо в середине лета. Компьютер может вычислить орбиту и сообщить мне краткие данные, если я попрошу его. Столица находится в северном полушарии, так что там середина осени или зимы.

Пелорат нахмурился.

— Ты можешь определить всё это?

Он смотрел на слой облаков, словно ожидая, что они могут поведать нечто подобное и ему, но этого, конечно, не произошло.

— Да, и не только это, — кивнул Тревайз. — Если посмотришь на полярные области, то увидишь, что здесь нет разрывов в облачном слое, в отличие от областей, удаленных от полюсов. На самом деле здесь заметны разрывы, но сквозь них ты видишь лёд, то есть белое на белом.

— О! — воскликнул Пелорат. — А я думал, так должно быть только на полюсах.

— На обитаемых планетах, безусловно. Безжизненные планеты могут быть безвоздушными или безводными, а могут иметь характерные признаки, указывающие, что их облака состоят не из водяного пара, а лёд состоит не из воды. На этой планете такие признаки отсутствуют, так что мы можем быть уверены, что здешние облака насыщены водой и лёд состоит из неё. Кроме того, можно отметить размер области сплошной белизны на дневной стороне терминатора, и наметанный глаз определит, что она больше средней. Затем можно различить явственный оранжевый отблеск (хотя и довольно слабый) отражённого света, и это означает, что солнце Компореллона существенно холоднее солнца Терминуса. Хотя Компореллон ближе к своей звезде, чем Терминус к своей, но близок не настолько, чтобы компенсировать её более низкую температуру. Следовательно, Компореллон — холодный мир, хотя и обитаемый.

— Ты, дружочек, читаешь планету как книгу! — восхищенно проговорил Пелорат.

— Не обольщайся, — улыбнулся Тревайз. — Компьютер выдаёт мне запрошенные статистические данные о планете, включая и сведения о немного пониженной средней температуре. А из этого легко вывести остальные параметры. Фактически Компореллон находится в преддверии ледникового периода и уже переживал бы его, если бы конфигурация его континентов более соответствовала этим условиям.

Блисс прикусила губу.

— Мне не нравятся холодные планеты.

— У нас есть теплая одежда, — ответил Тревайз.

— Это не имеет значения. Люди по своей природе не адаптированы к холодной погоде. У нас нет ни теплой шкуры, ни перьев, ни подкожного жира. Холодные планеты, видимо, совершенно равнодушны к благополучию своих составных частей.

— Разве Гея однородно теплый мир?

— По большей части, да. Там есть холодные области для холодолюбивых растений и животных, есть жаркие — для теплолюбивых, но большая её часть — теплая, где никогда не бывает чрезмерно жарко или холодно, — там живут все остальные, включая людей.

— Ну да, включая людей. Все части Геи равны, но некоторые, вроде людей, видимо, более равны, чем другие.

— Не язви. Это глупо, — сердито сказала Блисс. — Важны только уровень и мощность сознания и разума. Человек — более полезная часть Геи, чем камень той же массы; и свойства, и функции Геи как целого, естественно, смещены в направлении удовлетворения потребностей людей, но не настолько, однако, как на планетах, где обитают изоляты. Более того, бывают периоды, когда функции смещены в другую сторону — когда это необходимо Гее в целом. Не исключено их смещение на длительный период в сторону удовлетворения потребностей горных массивов. Иначе, в случае пренебрежения их потребностями, все части Геи могут пострадать. Нам ведь ни к чему неожиданные извержения вулкана, не правда ли?

— Нет, — согласился Тревайз, — и ожидаемые тоже, на мой взгляд.

— Я тебя не убедила, похоже?

— Пойми, — сказал Тревайз. — У нас есть планеты холоднее среднего и теплее; планеты, где широко раскинулись тропические леса; планеты — сплошные саванны. Нет двух одинаковых, но каждая из них — дом для тех, кто там живёт. Я привык к относительной теплоте Терминуса — мы укротили его погоду почти так же, как вы на Гее, но мне нравится время от времени менять обстановку. Что у нас есть, Блисс, и чего нет у Геи — это разнообразие. Если Гея разрастется до Галаксии, не будет ли каждый мир превращен в теплицу? Однообразие может стать поистине непереносимым.

— Если случится такое и если кто-то пожелает разнообразия, оно может быть запрограммировано.

— В качестве подарочка от мозгового центра, так сказать? — ехидно спросил Тревайз. — И ровно столько, чтобы не подумали отделиться? Уж лучше оставить всё как было.

— Но ведь вы сами не оставляете всё как было? Каждая обитаемая планета в Галактике подверглась переделке. До колонизации все они были в первозданном состоянии, которое не устраивало людей, и в итоге все планеты переделывали под себя, на свой вкус. Если этот мир холоден, то лишь потому, уверена, что его обитатели не могут согреть его сильнее без больших, непомерных затрат. И даже если так, значит, те области, которые заселены, наверняка искусственно подогреваются в холодные периоды. Так что не стоит восхвалять свои добродетели, говоря о сохранении первозданности миров.

— Ты говоришь от имени Геи, я полагаю.

— Я всегда говорю от имени Геи. Я — Гея.

— Тогда, раз Гея так уверена в своём совершенстве, на что вам сдалось моё решение? Почему вы не можете обойтись без меня?

Блисс помолчала, словно собираясь с мыслями. Затем сказала:

— Потому что глупо и безрассудно чрезмерно доверять самим себе. Мы, конечно, видим свои добродетели более ясно, чем пороки. Мы думаем о том, верно ли то, что мы делаем. Не то, что кажется нам правильным, а то, что объективно правильно, если такое понятие, как объективная истина, существует. Ты оказался наилучшим проводником к объективной истине, какого мы смогли найти. Так что ты указываешь нам путь.

— Объективная истина в том, — печально сказал Тревайз, — что я сам не понимаю сути своего решения и ищу ему оправдание.

— Ты найдешь его.

— Надеюсь.

— Знаешь, дружочек, — вставил Пелорат, — мне кажется, что в последнем споре выиграла Блисс. Почему бы тебе не признаться в том, что её аргументы оправдывают твоё решение: Гея — будущее человечества?

— Потому что, — резко сказал Тревайз, — я понятия не имел об этих аргументах в то время, когда принимал решение. Я не знал ничего такого о Гее. Что-то ещё влияло на меня, по крайней мере, подсознательно, что-то, что не зависело от знаний о Гее. Должно было быть что-то гораздо более важное. Именно это я должен отыскать и понять.

— Не горячись, Голан, — успокаивающе поднял руку Пелорат.

— Я не горячусь. Я просто вне себя. Я не желаю взваливать на себя всю Галактику.

— Я не виню тебя за это, Тревайз, — сказала Блисс, — но и я не виновата, что у тебя такой характер. Когда мы сможем опуститься на Компореллон?

— Через три дня, — ответил Тревайз, — и только после стоянки на одной из орбитальных станций.

— С этим не будет никаких проблем? — спросил Пелорат.

Тревайз пожал плечами.

— Это зависит от количества кораблей, прибывающих на планету, числа орбитальных станций приёма, а главным образом, от особенностей правил, регламентирующих доступ в этот мир. Может, сюда вообще запрещено приземляться.

— То есть как это? — негодующе спросил Пелорат. — Как они могут не пустить к себе граждан Академии? Разве Компореллон не доминион Академии?

— И да, и нет. Это деликатный правовой вопрос, и я точно не знаю, как Компореллон интерпретирует его. Не исключена такая возможность, что посадка будет нам запрещена, но вряд ли.

— А если запретят, что будем делать?

— Что толку гадать, — пожал плечами Тревайз. — Подождем, поглядим. Не стоит ломать голову и строить поспешные планы.

* * *

Теперь они находились достаточно близко от Компореллона, и планета была видна без телескопического увеличения. Однако, когда такое увеличение включили, стали видны орбитальные станции. Они располагались на большем удалении от планеты, чем другие орбитальные объекты, и были хорошо освещены.

Подлетая к Компореллону, подобно «Далекой звезде», со стороны южного полюса планеты можно было заметить, что половина этих станций постоянно освещена солнцем. Орбитальные станции на ночной стороне были видны, естественно, более отчётливо — вспышки света, равномерно расположенные по дуге вокруг планеты. Шесть из них были ясно различимы (остальные шесть находились с дневной стороны) и все кружили вокруг планеты с одинаковой скоростью.

— А другие огоньки, ближе к планете? Что это? — спросил Пелорат, испытывая нечто вроде благоговения при виде такого зрелища.

— Я не так хорошо знаю эту планету, так что не могу поручиться за точность, — сказал Тревайз. — Может быть, это орбитальные заводы, лаборатории, обсерватории или даже обитаемые города-спутники. Некоторые планеты предпочитают держать все орбитальные объекты на теневой стороне, за исключением станций. Как на Терминусе, к примеру. Компореллон, очевидно, придерживается более свободных принципов.

— А к какой станции мы направимся, Голан?

— Это зависит от хозяев. Я послал запрос о посадке на Компореллон, и мы, вероятно, вскоре получим указания, к какой станции нам лететь и когда. Многое зависит от того, сколько прибывших кораблей хотят в данный момент приземлиться. Если к каждой станции стоит в очередь дюжина кораблей, у нас нет другого выбора, кроме как терпеть и ждать.

— Раньше я всего дважды удалялась на расстояние Прыжка от Геи, и оба раза вблизи Сейшелла. Но так далеко никогда не бывала, — проговорила Блисс.

Тревайз пристально посмотрел на неё.

— Это имеет значение? Ты всё ещё Гея, не так ли?

На мгновение Блисс нахмурилась, но затем немного смущенно улыбнулась.

— Сейчас ты подловил меня, Тревайз, что да, то да. У слова «Гея» — двойное значение. Ономожет быть использовано для обозначения планеты как твёрдого сферического объекта в космосе. Также можно использовать его и для обозначения живого объекта, входящего частью в эту сферу. Честно говоря, мы вынуждены пользоваться одним словом для этих двух различных понятий, но геянцы обычно понимают из контекста, о чём речь. Я вполне допускаю, что временами изоляты могут быть озадачены из-за таких разночтений.

— Ну, в таком случае, поставим вопрос так, — сказал Тревайз, — сейчас ты находишься в тысячах парсеков от Геи как сферы; остаешься ли ты при этом всё ещё частью планетарного организма Геи?

— Если речь об организме, я всё ещё Гея.

— Без ослабления связи с ней?

— Без особо существенного. Я ведь уже говорила тебе: существует некоторая сложность в том, чтобы оставаться Геей, поддерживая связь с ней через гиперпространство; но я остаюсь ею.

— А тебе не приходило в голову, — спросил Тревайз, — что Гею можно представить в виде Галактического Кракена — мифического монстра, чьи длинные щупальца раскинуты во все стороны? Вам вполне достаточно лишь заслать по нескольку геянцев на каждую из населённых планет — вот вам Галаксия, и притом прямо сейчас. Собственно говоря, вы скорее всего этим не брезгуете. Куда уже засланы геянцы? Наверняка пара-тройка есть на Терминусе и на Тренторе не меньше. Как далеко это зашло?

Блисс явно чувствовала себя неловко.

— Я сказала, что не могу лгать тебе, Тревайз, но это не значит, что я чувствую себя обязанной выкладывать всю правду.

Есть вещи, которые тебе знать ни к чему. В том числе — местонахождение и приметы отдельных представителей Геи.

— Могу я хотя бы узнать, зачем они нужны, эти щупальца, Блисс, не зная, куда они тянутся?

— По мнению Геи, ты не должен этого знать.

— Не должен знать! Ну-ну. Догадаться нетрудно. Вы небось считаете себя хранителями Галактики?

— Мы заботимся о покое и безопасности Галактики, Галактики мирной и процветающей. План, разработанный Гэри Селдоном, предназначен для создания Второй Галактической Империи, более устойчивой и жизнеспособной, чем Первая. План, постоянно совершенствуемый Второй Академией, неплохо работает до сих пор.

— Но если откровенно, Гея не стремится к созданию Второй Галактической Империи, верно? Вы хотите создать Галаксию — живую Галактику.

— Если ты согласишься на это, мы надеемся со временем создать Галаксию. Если ты откажешься, мы поможем созданию Второй Галактической Империи, Империи Селдона, и обеспечим её безопасность насколько сумеем.

— Но что плохого… — Тут до слуха Тревайза донеслась тихая трель сигнала. — Компьютер зовет, — объяснил Тревайз. — Скорее всего получены указания насчёт подлета к станции. Я быстренько.

Голан вошел в рубку, положил ладони на контуры на пульте и обнаружил, что и в самом деле направление на определённую орбитальную станцию получено. Тревайз начал сближение по предписанной траектории подлета.

Подтвердив получение сообщения, Тревайз откинулся на спинку кресла и задумался.

План Селдона! Он так давно не думал о нём… Первая Галактическая Империя распалась, за пятьсот лет выросла и развилась Академия, сперва — в состязании с Империей, потом — на её руинах, и всё в соответствии с Планом.

Произошла, правда, заминка из-за Мула, который грозил разбить План вдребезги, но Академия одолела и его — не исключено, что с помощью вечно потаенной Второй Академии, а может, и с помощью ещё более потаенной Геи.

Теперь Плану грозило нечто пострашнее Мула. История отклонялась от обновления Империи к чему-то совершенно непохожему на всё известное ранее — Галаксии. И он сам согласился на это.

Но почему? Был ли в Плане изъян? В самых его основах?

На один-единственный, молнией промелькнувший момент Тревайзу показалось, что этот изъян действительно существует, что он знает, в чём этот изъян, знал, когда принимал решение, — но знание… или иллюзия его… исчезло так же быстро, как и пришло, и оставило наедине с пустотой.

Возможно, всё это всегда было только иллюзией; и тогда, когда он принял решение, и сейчас. Ведь, честно говоря, он не знал почти ничего о Плане, не считая основных положений, которые стали краеугольными камнями психоистории. Подробности ему были неведомы, не говоря уже о математических тонкостях.

Он закрыл глаза и сосредоточился.

Ничего не вышло.

Может, компьютер поможет? Тревайз положил руки на пульт и ощутил тепло от соприкосновения с компьютером. Он закрыл глаза и снова сосредоточился.

И снова ничего не вышло.

* * *

Компореллонец, прибывший на борт корабля, предъявил голографическую идентификационную карточку. На ней его округлое, с короткой бородкой лицо было передано с потрясающей точностью. Внизу стояло имя: А. Кендрей.

Он был невысокого роста. Вся фигура у него была такая же округлая, как физиономия. Глаза его глядели весело, вел он себя обходительно, а корабль осматривал с нескрываемым удивлением.

— Как это вам удалось так быстро снизиться? Мы ожидали вас не раньше, чем через два часа.

— Корабль новой модели, — дипломатично ответил Тревайз.

Однако Кендрей только с виду казался невежественным юнцом. Войдя в рубку, он поинтересовался:

— Гравитационный?

Тревайз не видел смысла отнекиваться и небрежно кивнул:

— Да.

— Очень интересно. Слышать слышали, а видеть как-то не доводилось. Двигатели в обшивке?

— Попали в точку.

Кендрей взглянул на компьютер.

— Системы компьютера тоже?

— Да. По крайней мере, мне так говорили. Сам я их никогда не видел.

— Ну да. Будьте добры, я должен взглянуть на судовую документацию: номера двигателей, место производства, идентификационный код и всё такое прочее. Уверен — у вас загнано всё это в компьютер. Чистая формальность, на полсекунды.

Но процедура заняла гораздо больше времени. Кендрей оглянулся и спросил:

— На борту три человека?

— Да.

— Какие-нибудь животные? Растения? Состояние здоровья?

— Нет. Нет. Хорошее, — отчётливо отвечал Тревайз.

— Угу, — сказал Кендрей, делая пометки. — Не будете ли вы столь любезны приложить сюда вашу руку? Чистая формальность. Правую руку, пожалуйста.

Тревайз взглянул на прибор без особой радости. Он использовался всё более и более широко и быстро совершенствовался. Об отсталости планеты можно было теперь запросто судить по качеству микродетектора. В нескольких новых мирах, совсем отсталых, их вообще не имели. Начало этому было положено во времена окончательного распада Империи, когда каждый её осколок стал проявлять всё более растущую озабоченность в самозащите от инфекций и чуждых микроорганизмов.

— Что это? — тихо, но с любопытством спросила Блисс, наклонившись над прибором и оглядев его со всех сторон.

— Микродетектор, — сказал Пелорат, — наверное, так он называется.

— Ничего загадочного, — добавил Тревайз. — Он автоматически проверяет кусочек вашего тела, изнутри и снаружи, на присутствие микроорганизмов, способных вызывать болезни.

— Он способен также классифицировать микроорганизмы, — уточнил Кендрей с нескрываемой гордостью. — Он разработан здесь, на Компореллоне. Если вы не против, я всё ещё в ожидании.

Тревайз протянул правую руку и стал смотреть, как серия маленьких красных точек затанцевала вдоль ряда горизонтальных линий. Кендрей прикоснулся к кнопке, из прибора выпала цветная копия этой картинки.

— Будьте добры подписать здесь, сэр, — сказал он.

Тревайз подписал.

— Ну как? — спросил он. — Надеюсь, я не слишком опасен?

— Я не физиолог, так что не могу сказать точно, но отметок, при наличии которых вы должны быть отправлены назад или поставлены на карантин, я не вижу. Это всё, что меня интересовало.

— Просто подарок судьбы, — сухо сказал Тревайз, тряхнув затекшей рукой.

— Теперь вы, сэр.

Пелорат сунул руку в щель детектора немного боязливо, а затем подписал копию.

— Вы, мэм?

Спустя мгновение Кендрей, глядя на результат, ошеломленно проговорил:

— Никогда не видел ничего подобного… — Он восхищенно взглянул на Блисс. — Все анализы отрицательны! Все до одного!

Блисс очаровательно улыбнулась:

— Как замечательно!

— Да, мэм. Я завидую вам. — Он снова взглянул на первую копию. — Вашу идентификационную карточку, мистер Тревайз.

Тревайз протянул ему карточку. Кендрей заглянул в неё и удивленно посмотрел на Тревайза:

— Советник Магистратуры Терминуса?

— Совершенно верно.

— Высокопоставленный чиновник Академии?

— Совершенно верно, — холодно сказал Тревайз. — Если позволите, давайте побыстрее закончим.

— Вы капитан корабля?

— Да, я.

— Цель визита?

— Безопасность Академии — вот всё, что я могу вам ответить. Надеюсь, это ясно.

— Да, сэр. Как долго вы намерены здесь пробыть?

— Не знаю. Возможно, неделю.

— Очень хорошо, сэр. А другой джентльмен?

— Это доктор Дженов Пелорат. У вас есть его подпись, и я ручаюсь за него. Он учёный с Терминуса и мой помощник в том деле, ради которого я здесь.

— Я понимаю, сэр, но я должен посмотреть его идентификационную карточку. Закон есть закон, увы. Надеюсь, вы меня понимаете, сэр.

Пелорат протянул свой документ.

Кендрей кивнул.

— А вы, мисс?

Тревайз сказал тихо:

— Нет нужды беспокоить леди. Я ручаюсь и за неё тоже.

— Да, сэр, но мне нужна идентификационная карточка.

— Я сожалею, но у меня нет никаких документов, сэр, — сказала Блисс.

Кендрей нахмурился:

— Прошу прощения!

— Эта юная леди не успела ничего взять с собой. По оплошности. С ней всё в порядке. Тут я несу полную ответственность.

— Я хотел бы позволить вам это, но не могу. Ответственность здесь несу я. Но это не так уж важно. Получить дубликат несложно. Юная мисс, я полагаю, с Терминуса?

— Нет.

— Но хотя бы с территории Академии?

— Нет.

Кендрей пристально посмотрел на Блисс, затем на Тревайза.

— Это усложняет дело, Советник. Получение дубликатов с планеты, не входящей в пределы владений Академии, потребует дополнительного времени. Мисс Блисс, назовите планету, откуда вы родом, и мир, гражданкой которого вы являетесь. Затем придётся ждать получения дубликата идентификационной карточки.

— Погодите, мистер Кендрей, — сказал Тревайз. — Я не вижу причин для задержки. Я высокопоставленный чиновник Академии и здесь с миссией огромной важности. Меня не должна задерживать бумажная рутина.

— Я не виноват, Советник. Если бы это зависело от меня, я позволил бы вам опуститься на Компореллон прямо сейчас, но надо мной висит толстенный свод правил. Я должен поступать согласно этому своду, или он обрушится на меня. Наверное, на Компореллоне вас ожидает важная персона. Если вы скажете мне, кто это, я свяжусь с этим человеком, и если мне прикажут пропустить вас, я так и сделаю.

Тревайз мгновение помедлил.

— Это будет недипломатично, мистер Кендрей. Могу я поговорить с вашим непосредственным начальником?

— Конечно, можете, но вряд ли вам удастся увидеться с ним немедленно.

— Я уверен, что он придёт сразу же, когда поймет, что будет говорить с чиновником из Академии.

— Пожалуй, — сказал Кендрей, — но, между нами говоря, это только ухудшит положение дел. Мы не часть территории метрополии Академии, как вам должно быть известно. Мы присоединились к ней как союзная планета и воспринимаем это исключительно серьёзно. Люди беспокоятся, как бы Компореллону не превратиться в марионетку Академии — так у нас говорят, уж вы простите, и демонстративно выдерживают дистанцию между Компореллоном и Академией, выказывая свою независимость. Мой начальник заработает в глазах планеты больше очков, если воспротивится предоставлению особых привилегий чиновнику из Академии.

Тревайз помрачнел:

— И вы тоже?

Кендрей покачал головой:

— Я вне политики, сэр. Никто ни за что мне никаких очков не начислит. Я буду счастлив, если мне хотя бы выплатят жалованье. Получить я ничего не получу, а вот разжаловать могут, и очень даже просто.

— Но, учитывая мой пост, я смог бы позаботиться о вас.

— Нет, сэр. Извините, если это звучит дерзко, но я не думаю, что вам это под силу. И ещё, сэр, мне даже неловко говорить, только, пожалуйста, не предлагайте мне ничего ценного. Известны примеры, когда наши чиновники принимали подобные предложения, а когда всё это раскрывалось, им не поздоровилось.

— Я и не думал давать вам взятку. Я только представил, что мэр Терминуса может сделать с вами, если вы помешаете моей миссии.

— Советник, я в совершенной безопасности до тех пор, пока мне порукой свод правил. Если члены Президиума Компореллона получат какой-либо выговор от Академии, это их забота, а не моя. Единственное, чем могу помочь, сэр, так это пропустить на корабле вас и доктора Пелората. Если вы оставите мисс Блисс на орбитальной станции, мы задержим её здесь ненадолго и отправим на Компореллон, как только прибудет дубликат её бумаг. Если её документы по какой-либо причине не прибудут, мы будем вынуждены отправить её назад, на её планету, с торговым кораблем. Боюсь, впрочем, что в этом случае кому-нибудь придётся оплатить ей дорогу.

Тревайз заметил, как отреагировал на это заявление Пелорат, и сказал:

— Мистер Кендрей, могу я поговорить с вами с глазу на глаз в рубке?

— Хорошо, но я не могу слишком долго оставаться на борту, иначе это вызовет законное подозрение.

— Это совсем ненадолго, — заверил Тревайз.

Войдя в рубку, Тревайз демонстративно закрыл поплотнее дверь и проговорил вполголоса:

— Я бывал во многих местах, но нигде не встречал таких суровых требований по соблюдению выполнения мельчайших подробностей правил иммиграции, особенно для граждан Академии и её чиновников.

— Но юная леди не из Академии.

— Ну и что?

— Порядок есть порядок. У нас, видите ли, вышло несколько крупных скандалов, и теперь всё очень ужесточилось. Если вы вернётесь к нам через год, вы скорее всего не встретите никаких затруднений, но сейчас я ничего не могу поделать.

— Попытайтесь, мистер Кендрей, — сказал Тревайз, его голос стал гораздо мягче. — Я готов положиться на ваше милосердие. Давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Пелорат и я выполняем эту миссию уже довольно давно. Он и я. Только он и я. Мы добрые друзья, но одиночество сказывается, если вы меня правильно понимаете. Не так давно Пелорат познакомился с этой миленькой леди. Не буду говорить вам, что и как произошло, но мы решили взять её с собой. Общение с ней в известном смысле поддерживает наше здоровье. Вопрос, однако, в том, что Пелорат связан узами брака на Терминусе. Я свободен, но Пелорат старше и вошел в тот возраст, когда мужчин тянет на «подвиги». В такие лета стремятся вернуть назад молодость и всё с ней связанное. Он не может её бросить. В то же время, если она будет фигурировать официально, хорошенькая встреча ожидает старину Пелората, когда он вернётся на Терминус. Никакого вреда от неё не будет, вы же понимаете. Мисс Блисс, как она себя называет, — славненькое имечко, учитывая её профессию, — не блещет умом; мы не за это её взяли с собой. Стоит ли вам вообще упоминать её? Не могли бы вы внести в список только меня и Пелората? Первоначально ведь только мы в нём и значились, когда покидали Терминус. Не стоит официально включать в список женщину. Кроме всего прочего, она абсолютно стерильна. Вы сами это установили.

Лицо Кендрея приняло официальное выражение.

— Я на самом деле не хочу причинять вам неудобства. Я готов войти в ваше положение и, поверьте, сочувствую вам. Послушайте, если вы думаете, что нести месяцами вахту на этой треклятой станции — шуточное дело, то вы жестоко ошибаетесь. И дело тут не в воспитании, это же Компореллон. — Он покачал головой. — И у меня тоже есть жена, так что я понимаю. Но поймите и вы, даже если я пропущу вас, как только обнаружится, что — уфф! — леди без документов, её арестуют, у вас и мистера Пелората будут неприятности и вы будете вынуждены вернуться на Терминус. А сам я, как пить дать, полечу с работы.

— Мистер Кендрей, — сказал Тревайз, — положитесь на меня. Как только я окажусь на Компореллоне, я буду в безопасности. Я смогу поговорить о моей миссии с нужными людьми, и, когда это будет сделано, неприятностей больше уже ни за что не возникнет. Я принимаю на себя полную ответственность за всё, что произойдёт, если произойдёт, в чём я сильно сомневаюсь. Более того, я порекомендую повысить вас в должности, и вы обязательно получите повышение. Терминус всегда поддерживает нужных людей. А заодно дадим Пелорату поразвлечься.

Кендрей замялся, затем сказал:

— Ладно. Так и быть. Я пропущу вас, но предупреждаю: с этого момента я буду настаивать на своём алиби. Придётся спасать свою шкуру, если всё выплывет. Я пальцем не пошевелю, учтите, чтобы спасти ваши. Кроме того, я знаю, как обстоят дела на Компореллоне, а вы — нет; а Компореллон жесток с теми, кто преступил закон.

— Благодарю вас, мистер Кендрей, — сказал Тревайз. — Моя шкура примет огонь на себя. Будьте покойны.

Глава 4

НА КОМПОРЕЛЛОНЕ

Их пропустили. Орбитальная станция маленькой звёздочкой растаяла позади. Через пару часов корабль должен был пройти сквозь облачный слой.

Гравитационному кораблю не было нужды гасить скорость на спиральной орбите, но всё-таки он не мог сразу нырнуть вниз. Свобода от гравитации — это одно, но сопротивление воздуха остаётся, и никуда от него не денешься. Корабль мог спускаться по прямой, соблюдая при этом определённую осторожность: этот манёвр нельзя было осуществлять на слишком большой скорости.

— Где мы спустимся? — озабоченно спросил Пелорат. — Я не могу отличить сквозь облака одно место от другого.

— Я тоже, не переживай, — успокоил его Тревайз, — но у нас есть официальная голографическая карта Компореллона, на которой виден рельеф материков и океанского дна — и политическое деление, кстати, тоже. Карта занесена в память компьютера, и это позволит сохранить ориентацию. Он совместит узор материков и морей планеты с картой, правильно сориентирует корабль и доставит нас к столице по спиральной траектории.

— Если мы появимся в столице, то немедленно попадем в атмосферу политических интриг. Раз там так сильны антиакадемические настроения, как говорил таможенник, нас могут ждать неприятности.

— Верно, но столица — это интеллектуальный центр планеты, и нужную информацию мы найдём либо здесь, либо нигде. Даже если тут недолюбливают Академию, сомневаюсь, что они чересчур откровенно высказывают эту нелюбовь. Мэр не питает ко мне большой и светлой любви, но всё равно не позволит пренебрежительно обращаться с Советником, возникновения прецедента не допустит.

Блисс вышла из туалета с влажными после мытья руками, оправила платье, нисколько не смущаясь от присутствия мужчин, и спросила:

— Надеюсь, экскременты включены в замкнутый цикл?

— Несомненно, — ответил Тревайз. — Как ты думаешь, надолго ли хватило бы нам запаса воды без переработки экскрементов? На чем, по-твоему, растут эти изысканно приправленные дрожжевые брикеты, которые мы едим, чтобы добавить пикантности нашим замороженным продуктам? Я не испортил тебе аппетит, Блисс?

— Вовсе нет. Откуда, по-твоему, пища и вода появляются на Гее? Или на этой планете? Или на Терминусе?

— Ну, на Гее, конечно, — хмыкнул Тревайз, — экскременты такие же живые, как и вы.

— Не живые. Обладающие сознанием. В этом вся разница. Уровень сознания, естественно, очень низкий.

Тревайз брезгливо фыркнул, но ничего не ответил. Он только сказал:

— Я иду в рубку составить компанию компьютеру. Хотя он, честно говоря, в ней не нуждается.

— Можем мы присоединиться к компании, которая ему не нужна? — спросил Пелорат. — Я не могу успокоиться и окончательно поверить, что компьютер может доставить нас вниз самостоятельно, что он способен чувствовать близость других судов, приближение шторма или что там ещё.

Тревайз широко улыбнулся.

— Зря сомневаешься. Компьютер управляет кораблем намного лучше меня. Ладно, пошли. Пожалуй, вам стоит посмотреть.

Они находились над солнечной стороной планеты; как объяснил Тревайз, карта в компьютере легче совмещается с реальным рельефом при солнечном свете, чем в темноте.

— Это очевидно, — сказал Пелорат.

— Не так уж и очевидно. Компьютер почти столь же быстро может сканировать местность и в инфракрасном свете, который поверхность излучает даже в темноте. Однако большая длина волн инфракрасного диапазона не позволяет компьютеру добиться такого же разрешения, как в диапазоне видимого света. Это означает, что компьютер не может видеть так же отчётливо в инфракрасных лучах, и, когда это не сверхнужно, я предпочитаю облегчить ему работу.

— А что, если столица на ночной стороне?

— Шансы примерно равные, — сказал Тревайз, — но если и так, то, как только карта будет совмещена с поверхностью при дневном свете, мы сможем совершенно уверенно спуститься к столице даже в полной темноте. И задолго до того, как мы к ней приблизимся, нас перехватят микроволновые лучи и сориентируют на наиболее удобный космопорт. Беспокоиться совершенно не о чём.

— Ты уверен? — спросила Блисс. — Ведь я без документов. Я обязана, как меня проинструктировали, ни в коем случае нигде не упоминать Гею. И что же мы будем делать, если у меня попросят документы, как только мы ступим на поверхность?

— Этого не должно случиться, — сказал Тревайз. — Все будут думать, что проверку мы прошли на орбитальной станции.

— А если всё-таки потребуют?

— Будет день — будет пища. А пока и гадать не стоит.

— Знаешь, когда мы столкнемся лицом к лицу с трудностями, может оказаться слишком поздно.

— Я полагаюсь на мою изобретательность.

— Кстати, об изобретательности. Как ты ухитрился протащить нас через орбитальную станцию?

Тревайз взглянул на Блисс, и его губы медленно расплылись в загадочной улыбке, он стал похож на проказливого ребенка.

— Ум, ребята, с которым у меня всё в порядке.

— Чем ты взял, дружочек? — спросил Пелорат.

— Всё дело было в том, чтобы представить таможеннику ситуацию в нужном свете. Пытался запугать поначалу, сулил взятку. Я апеллировал к его разуму, лояльности к Академии. Ничего не вышло, и пришлось выложить последний козырь. Я сказал, что мы все дружно обманываем твою жену, Пелорат.

— Мою жену? Но, дружочек дорогой, у меня нет сейчас никакой жены.

— Я-то знаю, а он — нет.

— Под женой, я полагаю, вы подразумеваете некую женщину, которая является единичной, постоянной партнершей мужчины? — спросила Блисс.

— Поднимай выше, Блисс, — ответил Тревайз. — Постоянной партнершей с преимущественными правами, вытекающими из этого партнерства.

— Блисс, у меня действительно нет никакой жены, — занервничал Пелорат. — Раньше была, но теперь нет, притом довольно давно. Если ты желаешь совершить законный ритуал…

— О, Пел, — сказала Блисс и словно отмахнулась от чего-то, — зачем мне это? У меня неисчислимое множество партнеров, так же близких мне, как одна твоя рука близка другой. Это только изоляты чувствуют себя настолько отчужденными, что нуждаются в заключении искусственных договоренностей в целях иллюзорной замены истинного чувства партнерства.

— Но я изолят, Блисс, дорогая.

— Ты можешь со временем стать меньшим изолятом, чем теперь, Пел. Возможно, ты никогда не вольешься до конца в Гею, но уже и не будешь в полном смысле слова изолятом. Ты поймешь это, когда ощутишь заливающий тебя поток любви.

— Мне нужна только ты, Блисс.

— Это потому, что ты ничего об этом не знаешь. Но ты сможешь узнать.

Тревайз во время этого диалога не спускал сосредоточенного нетерпеливого взгляда с обзорного экрана. Облачное покрывало приближалось, и спустя мгновение всё поле зрения окутал густой серый туман.

«Микроволновый диапазон», — мысленно скомандовал он, и компьютер немедленно переключился на распознавание отражённых сигналов радара. Облака вскоре исчезли, и на экране появилась поверхность Компореллона, окрашенная в разные цвета. Границы между областями с различной поверхностью слегка расплывались и подрагивали.

— Так и будет? — с некоторым разочарованием спросила Блисс.

— Да, пока не опустимся ниже облаков. А потом снова увидим всё при солнечном свете.

И стоило ему только это сказать, как засияло солнце и нормальная видимость восстановилась.

— Понятно, — сказала Блисс, глядя на экран. Потом, повернувшись к Тревайзу, продолжила: — Зато непонятно другое. Почему для таможенника с орбитальной станции было так важно, обманывает ли Пел свою жену?

— А я сказал тому парню, Кендрею, что, если он отправит тебя назад, этот слух долетит до Терминуса и, естественно, до жены Пелората. Пелорат вследствие этого может попасть в пикантное положение. Я не уточнял, какого сорта неприятности его ожидали, но я старался, чтобы прозвучало так, словно дело его будет совсем худо. Есть такая штука — мужское братство, — ухмыльнулся Тревайз, — и один мужчина никогда не выдаст другого. Даже поможет, если нужно. Всё очень просто! В другой раз они запросто могут поменяться ролями. Есть у меня подозрение, — сказал он с напускной серьёзностью, — что подобное братство существует и у женщин, но, не будучи женщиной, я никогда не смогу в этом убедиться наверняка.

Лицо Блисс стало похоже на хорошенькую грозовую тучку.

— Это что, шутка? — обеспокоенно спросила она.

— Нет. Я серьёзен, как никогда, — ответил Тревайз. — Я не утверждаю, что Кендрей разрешил нам посадку на Компореллон только ради того, чтобы спасти Дженова от гнева супруги. Мужская солидарность могла просто стать последней каплей в чаше моих аргументов.

— Но это же ужасно! — воскликнула Блисс. — Законы, именно законы помогают сплочению общества и связывают его воедино. Неужели это так легко и просто — пренебречь законами из-за таких пустяков?

— Ну, — протянул Тревайз, мгновенно перейдя к обороне, — некоторые из этих законов сами по себе пустяшны. Кое-какие планеты жутко ревниво относятся к посещениям своих секторов даже во времена мира и коммерческого процветания, какое сейчас царит благодаря Академии. Компореллон по каким-то причинам выделяется из общей массы. Внутренняя политика — дело темное. С какой же стати мы должны из-за этого страдать?

— Ты увиливаешь от ответа. Если мы будем повиноваться только тем законам, которые считаем справедливыми и разумными, то законов не останется совсем, потому что нет закона, который хотя бы кто-нибудь не счел несправедливым. И если только пожелаем, то всегда сумеем найти причины не исполнять те или иные законы. А там недалеко до анархии и катастрофы, даже для самого ловкого проныры, не пережить катаклизма беззакония.

— Общество так легко не рушится, — сказал Тревайз. — Ты говоришь как Гея, а Гея, вероятно, не может понять тонкости сообщества свободных индивидуумов. Законы, установленные справедливо и разумно, могут без труда выжить и сохраниться при любой погоде, но могут оставаться в силе и по инерции. Раз так, нарушать эти законы даже полезно — в знак признания того, что они стали больше не нужны или даже вредны.

— Тогда даже вор и убийца может утверждать, что он действует на пользу общества.

— Ты кидаешься в крайность. В суперорганизме Геи законы принимаются по всеобщему согласию, и никому не приходит в голову их нарушать. Можно сказать, что Гея живёт как растение. В свободном сообществе присутствует элемент беспорядка, но это цена, которую приходится платить за способность создавать что-то новое и меняться. В целом это разумная цена.

Блисс заметно повысила голос:

— Ты абсолютно не прав, если думаешь, что Гея живёт как растение. Наши поступки, критерии, взгляды постоянно находятся под контролем. Гея развивается, переживая и думая, и, следовательно, меняется при необходимости.

— Если даже всё обстоит именно так, как ты говоришь, ваши самоконтроль и развитие наверняка слабы, потому что на Гее нет ничего, кроме Геи. У нас же, даже когда почти все согласны, обязательно отыщется несколько упрямцев, и порой именно они оказываются правы. Если же они достаточно умны, энергичны и правы, они могут в конце концов победить и стать героями в будущем — подобно Гэри Селдону, который, создав психоисторию, противопоставил свою идею воззрениям всей Галактической Империи и победил.

— Он был победителем только до последнего времени, Тревайз, — возразила Блисс. — Вторая Империя, задуманная им, не родится. Вместо неё родится Галаксия.

— Родится ли? — мрачно буркнул Тревайз.

— Это твоё решение, и, как бы ты ни спорил со мной о преимуществах изолятов, об их свободе становиться глупцами и преступниками, что-то, скрытое в тайниках твоего сознания, заставило тебя выбрать Гею.

— Сейчас в тайниках моего сознания, — ещё более мрачно сказал Тревайз, — весьма приземленные соображения. Для начала — вот это, — кивнув в сторону экрана, на котором огромный город раскинулся до горизонта, добавил он.

Посреди кварталов приземистых строений, окруженные коричневыми полями, покрытыми легким туманом, торчали отдельные небоскребы.

Пелорат покачал головой.

— Как жаль. Я к тому, как трудно вас примирить, но вы втянули и меня в свой спор.

— Не переживай, Дженов, — сказал Тревайз. — Можешь возобновить попытки, когда мы уберёмся отсюда. Я клянусь держать рот на замке, если ты постараешься убедить Блисс заняться тем же самым.

«Далекая звезда» послала микроволновый луч, запрашивая разрешение на посадку в космопорте.

* * *

Кендрей, вернувшись на орбитальную станцию, угрюмо наблюдал, как мимо проплывает «Далекая звезда». Он явно не был доволен собой.

Он садился ужинать, когда один из его напарников, тощий парень с широко поставленными глазами, жидкими светлыми волосами и белесыми бровями, вошел и уселся рядом.

— Что стряслось, Кен?

Кендрей скривился.

— Этот корабль, Гейтис, ну, который только что пролетел, — гравилет.

— Ты про тот странный, с нулевой радиоактивностью?

— Он и не мог быть радиоактивен. Он не нуждается в топливе. Гравилет, говорю же.

Гейтис кивнул.

— Это о нём нас предупреждали, верно?

— Верно.

— И он достался тебе. Счастливчик ты.

— Не сказал бы. У них на борту была женщина без документов, а я не сообщил о ней.

— Что? Заткнись. Я ничего не слышал. Ни слова больше. Хоть ты мне друг, но я не собираюсь задним числом становиться твоим соучастником.

— А я и не боюсь. Бояться-то особо нечего. Я должен был пропустить корабль на Компореллон. Им нужен был этот гравилет — или любой гравилет. Ты это знаешь.

— Верно, но ты мог бы, по крайней мере, сообщить о женщине.

— Не хотелось. Она не замужем. Её просто подобрали для… для… ну, ты понимаешь.

— Сколько мужчин на борту?

— Двое.

— И они просто прихватили её для… для этого? Они, должно быть, с Терминуса.

— Так и есть.

— Чего они только там, на Терминусе, не выделывают.

— Это точно. Что хотят.

— Мерзость какая. И они взяли её с собой?

— Один из них женат и не хотел, чтобы его жена узнала про всё такое… Если бы я сообщил о женщине на борту, его жене всё стало бы известно.

— Но ведь эта дамочка не вернётся на Терминус?

— Конечно, но его-то жена может узнать.

— Стоило ли тогда проявлять мужскую солидарность?

— Может, и не стоило, но отвечать-то не мне.

— Да тебя в порошок сотрут за то, что ты не сообщил о ней. Забота об этом развратнике — не извинение.

— Может, ты сообщишь?

— Наверное, я должен это сделать.

— А вот и не должен. Правительству нужен этот корабль.

Если бы я настаивал на включении сведений о женщине в рапорт, экипаж мог бы передумать насчёт посадки и махнуть к какой-нибудь другой планете. Наверное, правительству это бы не понравилось.

— А они тебе поверили? Клюнули?

— Думаю, да. Очень милая дамочка, кстати. Представь, такая красотка полетела с двумя мужиками, и чтобы женатый не воспользовался таким случаем… Знаешь, это соблазнительно.

— Сомневаюсь, что ты не против, чтобы твоя мадам узнала о таких словах — да даже о таких мыслях.

— И кто же бросится уведомить её? Не ты ли? — вызывающе спросил Кендрей. — Давай. Ты знаешь много чего про меня.

Возмущение в глазах Гейтиса сразу угасло, и он сказал, покачав головой:

— То, что ты пропустил их, не принесет этим парням ничего хорошего, да ты и сам всё понимаешь.

— Понимаю.

— Там, внизу, дамочку быстренько обнаружат. Тебе это, может, сойдёт с рук, а вот им — навряд ли.

— Знаю, — вздохнул Кендрей. — Я виноват перед ними. Чего бы им ни стоило присутствие женщины на борту, это ничто по сравнению с тем, что может случиться из-за корабля. Капитан кое-что сболтнул…

Кендрей умолк, и Гейтис поторопил его:

— Что сболтнул?

— Да так… Только если это выплывет, отвечать придётся мне.

— Хорошо. Не хочешь — не говори.

— Не буду. Но я виноват перед этими мужиками с Терминуса.

* * *

Для любого, кто бывал в космосе и на себе испытал его однообразие, настоящее возбуждение от полёта приходит во время посадки на очередную планету. Её поверхность бежит под вами, вы ловите взглядом мелькание земли и воды, геометрических фигур и линий, может быть, это города и дороги. Вы узнаете зелень лесов и травы, серую краску бетона, коричневую — открытой земли, белую — снега. Больше всего вас волнуют населённые участки; города, которые на каждой планете имеют свою планировку и архитектурные особенности.

Будь корабль обычным, и снижение, и посадка были бы более волнующими. «Далекая звезда» — дело другое. Она плыла сквозь атмосферу, снижая скорость благодаря мастерской манипуляции сопротивлением воздуха и гравитацией, и наконец замерла над космопортом. Дул порывистый ветер, а это сильно осложняло посадку. Двигатели «Далекой звезды» при посадке почти не оказывали сопротивления гравитационному полю планеты, вследствие чего и вес, и масса корабля снижались, и притом значительно. Если бы масса оказалась близкой к нулю, корабль снесло бы легким порывом ветра. При посадке поле гравитации планеты компенсируется, а вспомогательные реактивные двигатели включаются на небольшую мощность, создавая сопротивление не только притяжению планеты, но и порывам ветра. Без соответствующего компьютера это невозможно было бы сделать с такой точностью.

Вниз, вниз… с неизбежными небольшими смещениями, корабль дрейфовал, пока не опустился на очерченный участок взлетно-посадочного поля.

По бледно-голубому небу плыли легкие белые облака. Ветер дул резкими порывами даже у самой поверхности и, хотя больше не создавал особого риска для навигации, принес с собой холод. Тревайз вздрогнул и поежился, поняв, что их одежда совершенно не годится для компореллонской погоды.

Пелорат, наоборот, с радостью глядел по сторонам, глубоко вдыхал носом этот удивительный воздух и был не против немного охладиться. Он даже нарочно распахнул куртку, чтобы почувствовать ветер грудью. Он понимал, что скоро ему придётся застегнуться и повязать шарф, но сейчас ему хотелось ощущать присутствие атмосферы — настоящей, какой не было и не могло быть на корабле.

Блисс поплотнее закуталась в пальто, надела перчатки и натянула на уши шапку. Вид у неё был совсем несчастный — казалось, она вот-вот заплачет.

— Этот мир злой, — пробормотала она. — Он не любит нас. Он нас не хочет.

— Ну почему, Блисс? — возразил Пелорат. — Уверен — местные жители любят свой мир, и он — э-э — любит их, если тебе так больше нравится. Не горюй, мы скоро окажемся в помещении, а там будет теплее.

Сообразив наконец, что словами не согреешь, Пелорат укутал её курткой, а она крепко прижалась к его груди.

Тревайзу было некогда переживать из-за погоды. Он получил магнитную карточку от портовой службы, проверил её в своём карманном компьютере и убедился, что она содержит необходимые подробности: номер и место его стоянки, номер и название двигателей корабля и так далее. Проверил ещё раз на всякий случай, чтобы убедиться, включена ли охранная сигнализация, застрахован ли корабль по максимуму против всевозможных напастей (дело это было в принципе совершенно лишнее, поскольку корабль был абсолютно неуязвим при любых происках компореллонцев с их уровнем техники, а уж если бы «Далекая звезда» пропала, от страховки не было бы никакого толку).

Тревайз нашёл стоянку такси там, где она и должна была быть. (Ряд служб в космопортах по всей Галактике был стандартизован в смысле размещения, внешнего вида и функции. Это было насущно необходимо, принимая во внимание разношерстность прибывающей клиентуры.)

Он вызвал такси, обозначив направление лаконично: «Город».

Такси скользнуло к нему на диамагнитных полозьях, слегка покачиваясь под порывами ветра и дрожа от вибрации своего, прямо скажем, не слишком бесшумного двигателя. На тёмно-сером корпусе выделялись лишь белые знаки на задних дверцах. На водителе было темное пальто и белая меховая шапка.

Пелорат, кашлянув для уверенности, шепнул:

— Похоже, любимые цвета на этой планете — чёрный и белый.

— В городе может оказаться повеселее, — предположил Тревайз.

— Прокатимся до города, ребята? — дружелюбно поинтересовался водитель через маленький микрофон, может быть, для того чтобы не открывать окна.

В его выговоре слышалась довольно милая нежная напевность, и понимать его было не так уж трудно — что само по себе очень неплохо на чужой планете.

— Можно, — согласился Тревайз.

Задняя дверь открылась. Блисс, а за ней Пелорат с Тревайзом уселись в такси. Дверь закрылась, и откуда-то сверху хлынул теплый воздух.

Блисс растерла руки и облегченно вздохнула.

Такси медленно тронулось. Водитель спросил:

— А корабль-то ваш — гравилет небось?

— Если вы видели, как он приземлялся, сомнений у вас быть не должно, — сухо проговорил Тревайз.

— Стало быть, с Терминуса?

— А вы знаете другую планету, где могут собрать такой корабль?

Водитель, похоже, усваивал эту информацию, пока такси набирало скорость. Затем спросил:

— А вы всегда так — вопросом на вопрос?

Тревайз не сдавался:

— Почему бы и нет?

— В таком случае интересно, что вы ответите мне, если я спрошу прямо: «Ваше имя Голан Тревайз?»

— Я могу спросить: «Зачем вам это знать?»

Такси затормозило на окраине космопорта, и водитель сказал, вздернув брови:

— Здорово! Я попробую ещё разок: «Вы — Голан Тревайз?»

Голос Тревайза стал холодным и враждебным:

— Какое вам до этого дело?

— Послушайте, — сказал водитель, — мы не двинемся с места, пока вы не ответите на мой вопрос. И если в течение двух секунд вы не дадите ясного ответа — «да» или «нет», — я выключу обогрев салона и подожду. Вы — Голан Тревайз, Советник Терминуса? Если ответ будет отрицательным, вам придётся предъявить ваши идентификационные документы.

— Да, я — Голан Тревайз и как Советник Академии требую, чтобы со мной обращались со всей учтивостью, приличествующей моему рангу. Ваша манера обращения со мной может дорого вам обойтись.

— Скажу напрямик. (Такси снова тронулось.) Я старательно выбирал своих пассажиров, но предполагал посадить только двух мужчин. Женщина оказалась для меня сюрпризом, и я подумал — вдруг ошибся. Но, поскольку выяснилось, что я всё же угадал, попрошу объяснить присутствие женщины, как только мы доберёмся до места назначения.

— Вы не можете знать, куда мне нужно.

— Представьте себе, знаю. Вы направляетесь в Департамент Транспорта.

— Вовсе нет.

— Всё не так просто, Советник. Если бы я был водителем такси, я бы доставил вас куда вам угодно. Поскольку я им не являюсь, мы едем туда, куда мне угодно.

— Простите, — сказал Пелорат, наклонившись к водителю, — вы так похожи на водителя такси. И ведёте именно такси.

— Кто угодно может вести такси. Но не каждый имеет на это лицензию. И не каждый автомобиль, выглядящий как такси, является таковым.

— Хватит болтать, — прервал его Тревайз. — Кто вы и что вам нужно? Помните, вы ответите за всё перед Академией.

— Не я, — ответил водитель. — Мои начальники — возможно. Я всего-навсего агент Службы Безопасности Компореллона. Я выполняю приказ: обращаться с вами со всем почтением к вашему рангу, но везти туда, куда нужно. Советую вам вести себя осторожно. Машина вооружена, а у меня приказ — обороняться в случае нападения.

* * *

Машина, достигнув крейсерской скорости, двигалась совершенно бесшумно, и Тревайз сидел в этой тишине как замороженный. Он был уверен, даже не глядя в сторону Пелората, что тот сейчас смотрит на него взволнованно, с застывшим в глазах немым вопросом: «Что нам делать? Пожалуйста, ответь!»

Тревайз украдкой глянул на Блисс. Та сидела спокойно и казалась совершенно беззаботной. А как иначе! Она несла в себе целый мир. Вся Гея, пусть их разделяли громадные расстояния, умещалась в ней. У Блисс были резервы, которые она могла призвать на помощь в случае реальной опасности.

Но что же произошло?

Ясно, чиновник с внешней станции, следуя заведенному порядку, отослал свой рапорт, не включив в него сведений о Блисс, и это вызвало интерес людей из КСБ и, кроме того, Департамента Транспорта. Почему?

Время было мирное, и Тревайз не слышал ни о каких особых трениях между Компореллоном и Академией. Он сам был важным чиновником Академии…

Так-так… Он сказал таможеннику с орбитальной станции — Кендрей, так его вроде бы звали, — что у него важное дело к правительству Компореллона. Он упирал на это, добиваясь права на посадку. Кендрей наверняка должен был сообщить об этом, а это, должно быть, вызвало такой пристальный интерес властей.

Тревайз не предвидел подобного развития событий, а ведь должен был, по идее.

Куда же девался его так называемый дар провидца? Или он уже сам поверил, что он — чёрный ящик, как им его числила Гея? Сел в лужу, поддавшись растущей самоуверенности, основанной на глупом чужом суеверии?

Как онмог себе такое позволить! Неужели он ни разу в жизни не ошибался? Разве он когда-нибудь знал, какая завтра будет погода? Разве он хоть раз выигрывал круглые суммы в лотерею? Нет, нет и нет. Ну, тогда… может, только в великих, глобальных, галактического масштаба делах он мог оказаться прав? Как он мог судить?

Ладно, судить! Это всё лирика. В конце концов, одно только то, что он заявил о важном государственном деле — нет, он сказал, что речь идет «о безопасности Академии»…

Хорошо. Значит, тот факт, что он появился здесь по делу, касающемуся безопасности Академии, но вел его в тайне, не разглашая его сути… наверняка должен был привлечь внимание здешних властей. Да, но до тех пор, пока они не знали, что это за дело, Служба Безопасности должна была действовать очень осмотрительно. Они должны были вести себя учтиво и обращаться с ним как с важным сановником. Они не должны были похищать его и прибегать к угрозам.

А они именно это и сделали. Почему?

Что заставило их почувствовать себя настолько могущественными, чтобы позволить себе обращаться с Советником с Терминуса подобным образом?

Может быть, дело в Земле? Работала ли сейчас та самая сила, которая скрыла планету-прародительницу так умело даже от величайших менталистов Второй Академии? Не она ли перехватила его на самой первой стадии поисков Земли? Была ли Земля всезнающей? Всемогущей?

Тревайз покачал головой. Нет, это верный путь к паранойе. Винить Землю во всём? Неужели каждый поступок, каждый поворот пути, каждое стечение обстоятельств — результат тайных действий Земли? Стоило ему начать думать в таком духе, как у него просто руки опускались.

Тут Тревайз почувствовал, что машина тормозит, и от толчка вернулся к реальности.

Они уже долго ехали по городу, а он даже не удосужился посмотреть в окно. Тревайз поспешно перевел взгляд на дорогу. Здания были невысокими, но на холодной планете большая часть строений, вероятно, уходила под землю.

Тут не было и в помине ярких цветов — всё серое и белое. Это как-то не вязалось с привычками людей.

По улицам брели редкие прохожие, кутаясь в теплую одежду. Правда, основная масса людей могла находиться тоже, по большей части, под землей.

Такси остановилось перед приземистым, широким зданием, построенным в углублении, дна которого Тревайз разглядеть не мог. Прошло некоторое время, но машина оставалась на месте и сам водитель не двигался. Шерстинки меха его высокой белой шапки почти касались потолка салона машины.

Тревайз, неизвестно почему, задумался: как водитель ухитряется входить и выходить из машины, не сбивая при этом шапку с головы? Наконец, с трудом сдерживая возмущение, как и подобало надменному и презирающему всех, кто ему не ровня, сановнику, он процедил сквозь зубы:

— Ну, водитель, долго мы тут будем торчать?

Компореллонская версия силовой перегородки, отделяющей водителя от пассажиров, была не такой уж примитивной. Звуковые волны могли свободно проникать сквозь неё, но Тревайз не сомневался, что материальные объекты, обладающие солидным запасом энергии, пройти сквозь неё не смогут.

— Сейчас кто-нибудь поднимется и встретит вас, — сказал водитель. — Сидите и не дергайтесь.

Как только он это сказал, над краем углубления, в котором стоял дом, медленно и плавно появились три головы. Вслед за ними вскоре показалось и остальное. По-видимому, новые действующие лица поднимались на каком-то подобии эскалатора, но оттуда, где сидел Тревайз, деталей этого устройства видно не было.

Как только эти трое приблизились, дверь салона такси распахнулась и внутрь хлынул поток холодного воздуха.

Тревайз вышел наружу, подняв воротник куртки. Остальные последовали за ним — Блисс с явной неохотой.

Трое компореллонцев выглядели довольно смешно — на всех были забавные надутые костюмы, вероятно, с электрическим подогревом. Тревайзу стало жалко компореллонцев. Такие костюмы были не в ходу на Терминусе, и однажды ему случилось одолжить пальто с подогревом, когда выпало зимовать на одной из планет Анакреона. Он обнаружил тогда, что нагревается пальто крайне медленно, а когда понимаешь, что тебе стало слишком тепло, ты уже мокрый с ног до головы.

Когда компореллонцы приблизились, Тревайз с гневом обнаружил, что они вооружены. Они и не пытались скрыть это. Напротив, бластер в кобуре у каждого из них болтался поверх одежды.

Один из подошедших, остановившись напротив Тревайза, грубовато сказал: «Прошу прощения, Советник», а затем резким движением распахнул на нём куртку. Протянув руки, он быстро провёл вверх и вниз по груди и спине Тревайза, затем по бокам и бедрам, затем обыскал куртку. Тревайз был настолько обескуражен, смущен и удивлен, что понял, что это обыск, только тогда, когда всё кончилось.

Пелорат, с перекошенным от возмущения и удивления ртом, выдержал обыск, произведенный вторым компореллонцем.

Третий приблизился к Блисс, но она не стала ждать, когда он до неё дотронется. Понимая, что от неё нужно, она сбросила пальто и осталась в легкой одежде под пронизывающим ветром.

— Видите? Я не вооружена, — холодно, под стать погоде, сказала она.

И действительно, это было видно любому. Компореллонец встряхнул её пальто, словно по его весу мог понять, есть ли там оружие, — а может быть, он и вправду мог — и отступил назад.

Блисс накинула пальто, запахнула его, и на мгновение Тревайз восхитился её поступком. Он знал, как Блисс относится к холоду, но ведь смогла заставить себя не дрожать, стоя на ветру в тонкой блузке и брюках. (Потом он, правда, подумал, не могла ли она при необходимости согреться теплом всей Геи.)

Один из компореллонцев махнул рукой, дав знак прибывшим следовать за ним. Двое других сопровождали их сзади. Пара-тройка прохожих, шедших мимо, не обратили никакого внимания на происходящее. То ли они были привычны к такому зрелищу, то ли (что вернее) их больше занимала проблема того, как бы поскорее попасть в помещение.

Подойдя ближе к краю углубления, Тревайз понял, что их конвоиры поднялись на подъёмной рампе. Вшестером они тем же путем спустились вниз и миновали шлюз почти такой же сложный, как на космическом корабле. Конечно, он предназначался для удержания внутри не воздуха, а тепла.

И тут они вдруг сразу оказались внутри огромного здания.

Глава 5

БОРЬБА ЗА КОРАБЛЬ

Первое впечатление Тревайза было таково, словно он оказался участником гипервизионной драмы — по заурядному историческому роману времен Империи. Здесь всё напоминало декорации, что использовались каждым продюсером гипервизионных драм (скорее всего все они использовали один и тот же комплект декораций), представляющие великий город-планету Трентор, город-повелитель Галактики, во всём его блеске и величии.

Здесь были и просторные площади, и оживленные потоки пешеходов, и юркие машины, несущиеся куда-то по отведенным для них трассам.

Тревайз посмотрел ввысь, почти уверенный в том, что увидит аэротакси, исчезающие в туннелях, но не увидел. И вообще, стоило первой вспышке удивления угаснуть, как стало ясно, что на самом деле здание значительно меньше, чем то, которое могло бы выситься на Тренторе. Это было всего лишь здание, а не часть неразрывного комплекса, простирающегося на многие тысячи миль во всех направлениях.

Иными оказались и цвета. В гипервизионных драмах Трентор обычно демонстрировали в кричащих тонах, а одежда персонажей была абсолютно несуразна и неудобна. Однако и яркие краски, и причудливые одежды, по задумке, служили чисто символической цели — показать во всей красе упадок (непререкаемая точка зрения по нынешним временам) Империи и в особенности Трентора.

Однако, если так оно и было на самом деле, Компореллон являл собой полную противоположность этому упадку. Приглушенная цветовая гамма, на которую обратил внимание Пелорат ещё в космопорту, полностью сохранилась и здесь.

Тёмно-серые стены, белые потолки, черная, белая и серая одежда. Часто попадались встречные в абсолютно чёрных костюмах, ещё чаще — в серых, а вот в чисто-белых Тревайз никого не замечал. Фасоны были, правда, различные. Видимо, люди, лишенные возможности пользования красками, всё-таки пытались найти способы отстоять свою индивидуальность.

Лица прохожих были невыразительны или, на худой конец, мрачны. У женщин волосы были коротко острижены, а у мужчин — подлиннее, на затылке скрепленные в короткий хвостик. Проходя мимо, никто не смотрел друг на друга. Казалось, тут у каждого на уме некое важное дело и нет в голове места ни для чего больше. Мужчины и женщины, одетые почти одинаково, отличались только длиной волос, выпуклостью груди и шириной бедер.

Троих гостей (или пленников!) провели в лифт, который опустил их на пять уровней. Затем их проводили до двери, на которой мелкими неприметными буквами, белым по серому, значилось: «Мица Лайзалор, МинТранс».

Возглавлявший процессию компореллонец коснулся таблички, которая спустя мгновение вспыхнула. Дверь отворилась, и они вошли.

Кабинет был большой и просторный. Отсутствие обстановки служило, возможно, сознательному воздействию на посетителей и демонстрировало могущество хозяина кабинета.

Двое охранников стали у дальней стены, с каменными лицами. Их глаза зорко следили за каждым движением вошедших. Большой стол, немного отодвинутый назад, занимал центр кабинета. За столом сидела, по всей видимости, Мица Лайзалор — пышнотелая, с гладкой, холеной кожей, темноглазая. Две её мускулистых ловких руки с длинными, приплюснутыми на подушечках пальцами покоились на столе.

МинТранс — «Министр Транспорта», — предположил Тревайз. На её сером костюме выделялись широкие, ослепительно белые лацканы. Двойная белая полоса пересекалась на груди. Тревайз видел, что, хотя костюм был скроен таким образом, чтобы скрыть выпуклости грудей, белое Xневольно влекло к ним взгляд.

Министр, несомненно, была женщиной. Даже не глядя на её груди, об этом можно было догадаться по коротким волосам; и хотя косметики на её лице не было, черты его были явно женскими.

Голос у Министра тоже оказался женским — богатым, глубоким контральто.

— Добрый вечер, — сказала она. — Нечасто мы удостаиваемся чести принимать у себя людей с Терминуса. А также незарегистрированных женщин.

Ее взгляд скользил с одного на другого, затем остановился на Тревайзе, стоявшем подчеркнуто прямо, не скрывая недовольства.

— К тому же один из вас — член Совета.

— Советник Академии, — сказал Тревайз, стараясь, чтобы голос его гневно звенел. — Советник Голан Тревайз по заданию Академии.

— По заданию? — Министр вздернула брови.

— По заданию, — повторил Тревайз. — Почему же с нами здесь обращаются как с преступниками? Почему нас взяли под стражу вооруженные охранники и доставили сюда, словно пленников? Совету Академии, как вы, надеюсь, понимаете, это не понравится.

— И потом, — вмешалась Блисс, и её голос прозвучал молодо и звонко по сравнению с голосом Министра, — мы что, так и будем стоять?

Министр окинула Блисс пристальным ледяным взглядом, затем подняла руку и приказала:

— Три стула сюда! Быстро!

Дверь открылась, и трое мужчин, одетых в полном соответствии со скромной компореллонской модой, поспешно внесли три стула. Гости сели.

— Теперь, — спросила Министр с ледяной ухмылкой, — вам удобно?

«Вот уж нет», — подумал Тревайз. Стулья подали жесткие, плоские, холодные, и сидеть на них оказалось жутко неудобно.

— Почему мы здесь? — спросил он.

Министр заглянула в бумаги, лежащие перед ней.

— Объясню, как только получу подтверждение имеющимся у меня данным. Ваш корабль — «Далекая звезда» с Терминуса. Это верно, Советник?

— Верно.

Министр выразительно взглянула на Тревайза.

— Я использовала ваш титул, обратившись к вам, Советник. Будьте так добры, используйте и вы мой.

— Будет ли достаточно «мадам Министр»? Или нужно что-то ещё позабористее?

— Ничего особенного, сэр, и вам даже не нужно использовать оба эти обращения. Или «Министр», или «мадам», если хотите сэкономить время.

— Тогда я отвечу: «Да, Министр».

— Капитан корабля — Голан Тревайз, гражданин Академии и член Совета Терминуса — новоиспеченный Советник, правда? Вы — Тревайз. Я верно всё назвала, Советник?

— Да, Министр. И так как я гражданин Академии…

— Я ещё не закончила, Советник. Возражать потом будете. Вас сопровождает Дженов Пелорат, учёный-историк, гражданин Академии. Это вы, не так ли, доктор Пелорат?

— Да, это так, моя до… — Он сконфуженно умолк и ответил снова: — Да, это так, Министр.

Министр сцепила пальцы.

— В сообщении со станции, которое передали мне, нет упоминания о женщине. Она тоже член экипажа?

— Да, Министр, — твёрдо произнес Тревайз.

— Тогда я обращаюсь к ней. Ваше имя?

— Я известна под именем Блисс, — ответила Блисс, сидя прямо и говоря спокойно просто, — хотя моё полное имя длиннее, мадам. Вы хотите услышать его целиком?

— Пока хватит и так. Вы гражданка Академии, Блисс?

— Нет, мадам.

— Гражданкой какого мира вы являетесь, Блисс?

— У меня нет документов, подтверждающих гражданство какого-либо мира, мадам.

— Нет документов, Блисс? — Министр сделала какую-то пометку в бумагах. — Я это отметила. Что вы делали на борту корабля?

— Я пассажир, мадам.

— Потребовали ли Советник Тревайз или доктор Пелорат ваши документы, прежде чем взять вас на борт, Блисс?

— Нет, мадам.

— Поставили ли вы их в известность об отсутствии у вас документов, Блисс?

— Нет, мадам.

— В чём заключались ваши функции на борту корабля, Блисс? Соответствует ли ваше имя этим функциям?

— Я пассажир и не имела других функций, — гордо сказала Блисс.

— С какой стати вы привязались к нашей пассажирке, Министр? — вмешался Тревайз. — Какой закон она нарушила?

Взгляд Министра Лайзалор скользнул с Блисс на Тревайза.

— Вы здесь впервые, Советник, — сказала она, — и не знаете наших законов. Тем не менее вы становитесь их субъектом, если прибываете в наш мир. Вы не приносите с собой свои законы; это общая установка Галактического права, я полагаю.

— Вы правы, Министр, но я всё равно не понял, какие из ваших законов она нарушила.

— В Галактике общепринято, Советник, что визитер с планеты, расположенной вне доминионов того мира, который он посещает, обязан иметь при себе документы, удостоверяющие его личность. Многие миры беззаботны в этом отношении — живут за счёт туризма или безразличны к порядку. Мы на Компореллоне не таковы. У нас здесь правовое общество. Эта дама — лицо без гражданства и, как таковое, нарушает наш закон.

— У неё не было выбора, — сказал Тревайз. — Я пилотировал корабль. Я привез её на Компореллон. Она вынуждена была сопровождать нас, Министр, или вы полагаете, она должна была попросить нас вышвырнуть её в космос?

— Это означает, что вы нарушили наш закон, Советник.

— Нет, это не так, Министр. Я не чужак какой-нибудь. Я — гражданин Академии, а Компореллон с принадлежащими ему мирами входит в территорию Академии на правах ассоциированного члена. Как гражданин Академии я моту свободно путешествовать по Компореллону.

— Конечно, Советник, до тех пор, пока у вас есть документы, подтверждающие ваше гражданство.

— У меня они есть, Министр.

— Но, даже будучи гражданином Академии, вы не имеете права нарушать наши законы, привозя с собой лицо без гражданства.

Тревайз помедлил. Ясно: таможенник Кендрей не сдержал слова, так что не было нужды выгораживать его. Он сказал:

— Нас не задержали на иммиграционной орбитальной станции, и я усмотрел в этом позволение взять эту женщину с собой на планету, Министр.

— Это правда, вас не задержали, Советник. Это правда, что о женщине не сообщили служащие иммиграционной станции и она была пропущена. Я могу предположить, однако, что таможенник решил — и совершенно справедливо, — что гораздо более важно пропустить ваш корабль на поверхность и тем самым заполучить его, чем беспокоиться о лице без гражданства. То, что они сделали, прямо скажем, нарушение таможенных правил, и вопрос этот должен быть и будет рассмотрен, безусловно, в соответствующем порядке, но у меня нет сомнений, что решение будет такое: нарушение в данном случае было оправданным. У нас мир твёрдых законов, Советник, но мы учитываем обстоятельства.

— Тогда я попросил бы объяснить причину вашей суровости, Министр, — немного помолчав, сказал Тревайз. — Если вы действительно не получали информации с орбитальной станции о присутствии лица без гражданства на борту корабля, тогда вы не знали и не могли знать, что мы нарушаем какой-либо закон в то время, покуда шли на посадку. И тем не менее вы были готовы взять нас под стражу, как только мы сели, да вы, собственно, так и сделали. Почему вы это сделали, если у вас не было причин подозревать, что какой-либо закон нарушен?

Министр улыбнулась.

— Мне понятны ваши сомнения, Советник. Уверяю вас, откуда бы мы ни получили подобные сведения касательно вашей пассажирки без документов, они не имеют никакого отношения к тому, что вас взяли под стражу. Мы действуем от имени Академии, с которой, как вы указали, мы состоим в договорных отношениях.

— Но это невозможно, Министр! — уставился на неё Тревайз. — Хуже того, это нелепо.

Министр медоточиво, негромко засмеялась и сказала:

— Вот забавно — почему вы решили, что нелепо хуже, чем невозможно, Советник? Впрочем, теоретически я с вами согласна. Однако, к несчастью для вас, ни то, ни другое места не имеет. Невозможно? Нелепо? Почему?

— Потому что я член правительства Академии и выполняю его задание, и невозможно, чтобы правительство захотело арестовать меня. Да и захоти, оно бы не смогло сделать этого, так как я обладаю парламентской неприкосновенностью.

— Ах, вы опустили мой титул, но вы сильно расстроены, и я вас прощаю. Однако будем точны. Меня не просили вас арестовывать. Я поступила так только для того, чтобы выполнить одну просьбу, Советник.

— Какую, Министр? — спросил Тревайз, стараясь не выйти из себя под испепеляющим взглядом демонической женщины.

— Конфисковать ваш корабль, Советник, и возвратить его Академии.

— Что?

— Вы опять не произнесли мой титул, Советник. Это большая ошибка. Подобная забывчивость не поможет решению вашего дела. Этот корабль не ваш личный, я полагаю. Ведь не вы же его спроектировали, не вы собрали, не вы приобрели?

— Конечно, нет, Министр. Он был передан мне правительством Академии.

— Тогда, вероятно, правительство Академии имеет полное право забрать его у вас, Советник. Видимо, это ценный корабль. — Тревайз промолчал. Министр продолжала: — Это гравилет, Советник. Их не может быть много даже у Академии. Там, должно быть, теперь сожалеют, что отдали вам один из этих немногих кораблей. Может быть, вы сумеете уговорить правительство предоставить вам другой, менее ценный корабль, который тем не менее вполне сгодится для вашего задания. Но тот корабль, на котором вы появились, мы обязаны конфисковать.

— Нет, Министр, я не могу отдать вам корабль. И не могу поверить, что Академия попросила вас об этом.

Министр усмехнулась.

— Не только меня, Советник. И не только Компореллон. У нас есть причины подозревать, что такая просьба была передана в каждый мир и регион, находящиеся под юрисдикцией Академии, или в каждый из союзничающих с ней. Из этого я заключаю, что Академия не в курсе ваших планов и упорно разыскивает вас. Вами недовольны, Советник. Из чего я далее заключаю, что у вас нет задания на Компореллоне от имени Академии, так как в этом случае ваши люди должны были бы знать, где вы находитесь, и связаться с нами особо. Короче, Советник, вы солгали мне.

— Я хотел бы взглянуть на копию запроса, который вы получили от Совета Академии, Министр, — сказал Тревайз в некотором замешательстве. — Думаю, я имею на это право.

— Конечно, если всё пойдёт согласно официальной процедуре. Мы относимся к процессуальным формальностям очень серьёзно, Советник, и ваши права будут полностью защищены, уверяю вас. Однако будет гораздо лучше и легче, если мы с вами договоримся здесь и сейчас — без огласки и необходимости в официозе. Мы предпочитаем, чтобы всё сложилось именно так, и, я уверена, того же хочет и Академия. Она явно не желает, чтобы вся Галактика узнала о беглом Советнике. Это может выставить Академию в нелепом свете, а мы с вами не так давно пришли к согласию, это будет хуже, чем нелепо, — гораздо хуже, чем невозможно.

Тревайз снова промолчал.

Министр подождала мгновение, затем продолжила, так же невозмутимо, как прежде:

— При любом раскладе, Советник, корабль мы намерены забрать. А вот наказание за провоз пассажирки без гражданства будет зависеть от того, какой путь мы изберём. Потребуете соблюдения законности, и это станет пунктом обвинения против вас, и все вы можете подвергнуться полному наказанию за это преступление, а оно может оказаться тяжелым, уверяю вас. Договоримся — ваша пассажирка может улететь торговым рейсом куда пожелает, и вы, при желании, сможете к ней присоединиться. Либо, если Академия пожелает, мы можем снабдить вас одним из наших собственных кораблей в пригодном для полёта состоянии при условии, конечно, что Академия возместит нам расходы, передав в наше распоряжение эквивалентный корабль. Либо, если по какой-либо причине вы не пожелаете вернуться на контролируемую Академией территорию, мы можем предложить вам убежище, а возможно, и постоянное компореллонское гражданство. Как видите, у вас есть много недурных вариантов, если вы склонитесь к дружескому соглашению, но их не будет вовсе, если вы продолжите настаивать на ваших официальных правах.

— Министр, вы слишком резвы, — усмехнулся Тревайз. — Вы обещаете невозможное. Вы никак не можете предложить мне убежище, если Академия требует от вас моей выдачи.

— Советник, я никогда не обещаю невозможного, — невозмутимо ответила Министр. — Требования Академии касаются только корабля, а не вас лично или кого-либо ещё на борту. Их единственная просьба — вернуть судно.

Тревайз быстро взглянул на Блисс и сказал:

— Позвольте мне, Министр, коротко переговорить с доктором Пелоратом и мисс Блисс.

— Конечно, Советник. Пятнадцати минут вам достаточно?

— Да, Министр, но с глазу на глаз.

— Вас отведут в комнату и спустя пятнадцать минут приведут обратно, Советник. Вам не будут мешать и, уверяю, не станут подслушивать. Я даю вам слово и сдержу его. Однако вы будете под охраной, так что не будьте настолько глупы, чтобы думать о побеге.

— Не будем, Министр.

— А когда вы вернётесь, я буду ждать от вас добровольного согласия отдать корабль. В противном случае в действие вступит закон, и это будет гораздо хуже для вас, Советник. Понятно?

— Понятно, Министр, — ответил Тревайз, сдерживая гнев. Злиться было в высшей степени бесполезно.

* * *

Их отвели в маленькую, но хорошо освещенную комнату. Там стояли диван и два стула. Слышалось тихое урчание вентиляции. В целом тут было намного более уютно, чем в грандиозном стерильном кабинете Министра.

Угрюмый высокий охранник сопроводил их сюда, по дороге не убирая руки с приклада бластера. Он остался за дверью, когда они вошли, и грозным голосом напомнил:

— У вас пятнадцать минут.

Как только он это сказал, дверь скользнула по пазам и с глухим стуком захлопнулась.

— Будем надеяться, что нас не подслушивают, — сказал Тревайз.

— Она дала слово, Голан, — упрекнул друга Пелорат.

— Ты судишь о других по себе, Дженов. Её так называемое «слово» не стоит ни гроша. Она нарушит его не задумываясь, если этого пожелает.

— Ну, тогда, — сказала Блисс, — я могу экранировать эту комнату.

— У тебя с собой экранирующее устройство? — изумился Пелорат.

— Разум Геи — экранирующее устройство, Пел, — улыбнулась Блисс, сверкнув белыми зубами. — Это потрясающий разум.

— Мы торчим здесь, — сердито буркнул Тревайз, — из-за тупости этого потрясающего разума.

— Ты о чём? — спросила Блисс.

— После ликвидации противостояния вы стерли меня из памяти и нашего Мэра, и Оратора Второй Академии Гендибала. Никто из них теперь не вспомнит меня, разве только косвенно и абсолютно равнодушно. Я был предоставлен самому себе.

— Мы вынуждены были сделать это, — сказала Блисс. — Ты наш главный козырь.

— Ну-ну. Голан Тревайз, который-никогда-не-ошибается. Но вы не удосужились заодно стереть мой корабль из их памяти, верно? Мэр Бранно не вспомнила обо мне, я ей не интересен, но зато она вспомнила о корабле. Его она не забыла.

Блисс нахмурилась.

— Подумай об этом, — сказал Тревайз. — Гея, вероятно, предположила, что я и мой корабль — нечто единое. Если Бранно не будет думать обо мне, стало быть, она не будет думать и о корабле. Беда и промашка в том, что Гея не представляет себе, что такое индивидуальность. Она считает меня и корабль единым организмом и жестоко ошибается.

— Это возможно, — тихо сказала Блисс.

— Хорошо. Тогда дело твоей чести исправить эту ошибку, — решительно сказал Тревайз. — Я должен вернуть себе гравилет и компьютер. Этого достаточно. Следовательно, Блисс, устрой всё так, чтобы корабль остался у меня. Ты ведь можешь управлять чужим сознанием.

— Да, Тревайз, но мы не так уж легко справляемся с этим. Во время тройного противостояния нам это удалось, но знаешь ли ты, как долго планировалось это противостояние, рассчитывалось, взвешивалось? На это ушли долгие годы. Я не могу просто подойти к женщине и перевернуть её сознание на чей-то лад.

— Но разве сейчас не время…

Блисс яростно продолжила:

— Знаешь, так можно далеко зайти. Я могла воздействовать на сознание таможенника с орбитальной станции, и он, не раздумывая, разрешил бы нам посадку; могла бы воздействовать на сознание агента, и он позволил бы нам уйти…

— Хорошо, если на то пошло, почему ты этого не сделала?

— Потому что мы не знали, к чему это могло привести. Мы не представляли, какие могут быть последствия. Можно было с тем же успехом всё испортить. Если я вмешаюсь в сознание Министра сейчас, это может сказаться на её отношениях с теми, с кем она вступит в контакт, а так как она высокопоставленный чиновник в своём правительстве, это может повлиять на межпланетные отношения. До тех пор пока не будем точно знать всех тонкостей, мы не имеем права вмешиваться в её мысли.

— Тогда зачем ты с нами?

— Затем, что может настать мгновение, когда в опасности окажется твоя жизнь. Тогда я должна буду любой ценой защищать её, даже ценой жизни Пела или моей. Тебе ничто не грозило на орбитальной станции. Ничто не грозит тебе и сейчас. Ты должен выпутаться сам и поступать так до тех пор, пока Гея не оценит последствий необходимых действий, а оценив, не предпримет их.

Тревайз обдумал сказанное Блисс.

— В таком случае придётся постараться. Есть одна задумка. Не знаю, проскочит или нет.

Дверь открылась, уйдя в пазы с тахим же шумом, как и тогда, когда закрывалась.

— Выходите, — приказал охранник.

По дороге Пелорат прошептал:

— Что ты задумал, Голан?

Тревайз покачал головой и прошептал в ответ:

— Точно не знаю. Попробую сымпровизировать на ходу.

* * *

Министр Лайзалор всё ещё сидела за столом, когда трое путешественников вернулись в её кабинет. При виде входящих по её лицу пробежала мрачная ухмылка.

— Надеюсь, Советник Тревайз, вы вернулись, чтобы сообщить мне, что добровольно покидаете корабль Академии.

— Я вернулся, Министр, — спокойно возразил Тревайз, — обсудить условия.

— Какие условия? Какое обсуждение, Советник? Судебное разбирательство, если вы на нём настаиваете, может быть начато очень быстро и проведено ещё быстрее. Я гарантирую вам осуждение даже при соблюдении справедливости, так как ваша вина в том, что особа без гражданства проникла на Компореллон, очевидна и неоспорима. Затем мы совершенно легально отберём корабль и вы все трое подвергнетесь тяжкому наказанию. Не навлекайте на себя это наказание. Мы ничего, кроме времени, не потеряем, поймите.

— А у меня такое мнение, что нам всё-таки есть что обсудить, Министр, потому что независимо от того, как скоро вы осудите нас, вы не сможете захватить корабль без моего согласия. Любая попытка, какую вы предпримете для вторжения на борт без меня, приведёт к гибели корабля, а с ним — и всего космопорта, и любого человека, который окажется поблизости. Это наверняка разгневает Академию, как бы вы потом ни выкручивались. Угрозы, принуждение открыть корабль наверняка противоречат вашим законам. И если вы от безысходности нарушите свои собственные законы и подвергнете нас пыткам или отправите в тюрьму, Академия узнает об этом и разбушуется ещё сильнее. Как бы они ни хотели заполучить корабль, они не могут позволить подобного обращения с гражданином Академии. Так мы обсудим условия?

— Всё это чушь, — сердито нахмурившись, процедила сквозь зубы Министр. — Если понадобится, мы можем связаться с Академией. Они должны знать, как открывается их собственный корабль, а если нет, то смогут заставить вас открыть его.

— Вы не произнесли мой титул, Министр, но вы волнуетесь, так что я вас прощаю. Вы отлично понимаете, что последнее, на что вы пойдёте, — это не то, чтобы связаться с Академией, потому что у вас нет никакого желания передавать ей корабль.

Лицо Министра посуровело:

— Что за дребедень, Советник?

— Такая дребедень, Министр, которую остальным, возможно, и слушать ни к чему. Позвольте моему другу с дамой устроиться в каком-нибудь уютном отеле и обрести заслуженный после долгого пути отдых, отошлите охрану. Они могут остаться снаружи, а вам пусть оставят бластер. Вы не хрупкая женщина и, обладая бластером, сможете не бояться. Я безоружен.

— Я вас и без бластера не боюсь, — заявила Министр, наклонившись к Тревайзу через стол.

Не оборачиваясь, она подозвала одного из охранников. Тот подошел и остановился сбоку от Министра, прищелкнув каблуками. Министр отдала распоряжение:

— Охранник, доставьте эту парочку в номер. Пусть там у них будут все удобства и охрана. Вы несете ответственность за любую несправедливость по их адресу, так же как и за любое нарушение порядка с их стороны.

Министр встала, и, как ни старался Тревайз сохранять самообладание, он не удержался и чуть-чуть отшатнулся. Лайзалор оказалась очень высокого роста, не ниже, по крайней мере, Тревайза, возможно, даже на несколько сантиметров выше. У неё была тонкая талия, а две белых полосы, скрещивающихся на груди и опускающихся ниже, охватывая талию, делали её на вид ещё стройнее. Однако в фигуре Лайзалор была какая-то слоновья грация, и у Тревайза мелькнула мысль, что её утверждение о том, что она его не боится, не лишено справедливости. «Случится подраться, — подумал он, — она без труда положит меня на лопатки».

— Пойдёмте со мной, Советник, — сказала она. — Если вы собираетесь и дальше нести чепуху, тогда, как вы верно выразились, чем меньше народа вас услышит, тем лучше.

Она резво зашагала прочь из кабинета. Тревайз последовал за ней, чувствуя себя пигмеем в её массивной тени — такого он никогда не испытывал прежде с женщиной.

Они вошли в кабину лифта, и, как только дверь закрылась, Лайзалор сказала:

— Мы теперь одни, и, если у вас ещё есть иллюзии, Советник, что вы можете помериться со мной силой, дабы чего-либо добиться, рекомендую оставить их. — И немного мягче добавила:

— На вид вы не слабак, Советник, но уверяю вас, мне ничего не стоит сломать вам руку — или хребет, если понадобится. Я вооружена другим, поэтому оружие мне не понадобится.

Тревайз задумчиво потёр щеку, оценивающе смерив министершу взглядом.

— Министр, я могу одержать победу в схватке с любым мужчиной моей весовой категории, но с вами я заранее отказываюсь драться. Я не дерусь, когда уверен в проигрыше.

— Вот и славно, — кивнула Министр. Было заметно, что она польщена.

— Куда мы направляемся, Министр, если не секрет?

— Вниз. Довольно глубоко. Однако не переживайте. В гипервизионных драмах героев всегда отводят в темницу, полагаю, но у нас на Компореллоне темниц нет — только обычные тюрьмы. Мы направляемся в мои личные покои. Там не так романтично, как в темнице старых грозных имперских времен, зато гораздо более комфортабельно.

По подсчётам Тревайза, они опустились не меньше чем на пятьдесят метров ниже поверхности планеты, когда дверь остановившейся кабины скользнула в сторону и они вышли из неё.

* * *

Тревайз с нескрываемым удивлением огляделся по сторонам.

— Вам не нравится у меня, Советник? — спросила Министр.

— Нет, почему же, Министр. Наоборот, я поражён. Я не ожидал ничего подобного. Впечатление, которое я получил от вашего мира за то короткое время, что нахожусь здесь, от того немногого, что я видел и слышал, — это мир строгости, умеренности, а уж никак не томной роскоши.

— Так оно и есть, Советник. Наши ресурсы ограничены, и наша жизнь должна быть так же сурова, как и наш климат.

— Но всё это, Министр… — И Тревайз развел руками, словно пытаясь обнять комнату, где, впервые на этой планете, увидел разные цвета, где на кушетке лежало множество мягких подушек, где от стен струился нежный свет, где устланный коврами пол приглушал звук шагов. — Это же настоящая роскошь.

— Мы отвергаем, как вы верно подметили, Советник, бесполезную роскошь, кичливую роскошь, излишне дорогостоящую роскошь. Тут же роскошь в чистом виде, которая к тому же полезна. Я много работаю и несу большую ответственность. Мне необходимо место, где я могу расслабиться, забыть ненадолго о тяготах, связанных с работой на посту Министра.

— И что же, все компореллонцы живут так же, когда за ними не подсматривают, Министр?

— Всё зависит от степени ответственности и важности работы. Немногие могут позволить себе подобное, заслужить такое или в соответствии с нашим моральным кодексом возжелать этого.

— Но вы, Министр, можете позволить и то, и другое, и третье?

— Ранг имеет свои привилегии. — Лайзалор уселась на кушетку, которая заметно прогнулась под её основательным весом, и указала на мягкий стул, стоявший рядом. — А теперь усаживайтесь, Советник, и откройте мне все ваши безумные мысли.

Тревайз сел и расслабился.

— Безумные, Министр?

— В приватной беседе нет нужды слишком пунктуально соблюдать формальности, — вальяжно промурлыкала министерша, облокотившись о подушку. — Можете называть меня Лайзалор. Я буду называть вас Тревайзом. Скажите мне, что у вас на уме, Тревайз. Давайте выкладывайте.

Тревайз положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула.

— Поймите, Лайзалор, вы предоставляете мне выбор: либо согласиться покинуть корабль добровольно, либо стать подсудимым на официальном процессе. В обоих случаях вы в конце концов завладеете кораблем. Правда, вы убедительно советуете мне склониться к первой альтернативе. Вы готовы предложить мне другой корабль взамен нынешнего, на котором, как вы говорите, друзья и я можем отправиться куда угодно. Можем даже остаться здесь, на Компореллоне, и ходатайствовать о гражданстве, если пожелаем. Что касается не таких ответственных решений… вы охотно позволили мне пятнадцать минут посоветоваться с друзьями. Вы даже привели меня сюда, в ваши личные покои, а мои друзья находятся сейчас, по-видимому, в комфортабельных номерах. Короче, вы подкупаете меня, Лайзалор, и притом откровенно, чтобы гарантировать себе обладание кораблем без необходимости судебного разбирательства.

— Послушайте, Тревайз, вы что, не считаете меня способной на обычные человеческие порывы? Думаете, не они мной движут?

— Представьте, думаю именно так.

— Или сомневаетесь в том, что добровольная капитуляция быстрее и удобнее, чем судебное разбирательство?

— Да! Есть у меня одно подозрение.

— Какое же?

— Суд имеет один недостаток — публичность. Вы несколько раз упоминали добросовестную правовую систему вашего мира, и смею предположить, вам будет затруднительно организовать процесс так, чтобы он не был целиком и полностью записан. А если так, то Академии всё станет известно, корабль ускользнет из ваших рук, как только процесс закончится.

— Конечно, — без всякого выражения сказала Лайзалор. — Владелец корабля — Академия.

— С другой стороны, — продолжал Тревайз, — договоренность со мной не должна официально регистрироваться. Вы получите корабль, и, поскольку Академия ничего не узнает, — они ведь даже не ведают, что мы находимся на этой планете, — Компореллон сможет оставить его себе. Уверен, это именно то, что вы собираетесь провернуть.

— Зачем нам это, как вы думаете? — усмехнулась Лайзалор. Она всё ещё сохраняла бесстрастность. — Разве мы не часть конфедерации Академии?

— Не совсем. Ваш статус — ассоциированный член. На карте Галактики, где миры — члены конфедерации Академии показаны красным, Компореллон и зависимые от него планеты окрашены в бледно-розовый цвет.

— Даже если и так, то, будучи ассоциированным членом, мы призваны верно сотрудничать с Академией.

— Призваны? Разве Компореллон не грезит о полной независимости и о господстве? Вы — древний мир. Почти все миры объявляют себя старше, чем есть на самом деле, но Компореллон-то действительно древний мир.

Министр Лайзалор позволила себе холодную улыбку.

— Старейший, если верить некоторым из наших патриотов.

— Разве не было такого времени, когда Компореллон действительно был во главе пускай и небольшой группы миров? Неужели вы до сих пор не мечтаете о возвращении этого положения и былого могущества?

— Зачем мечтать о несбыточном? Я назвала ваши мысли безумными, когда вы ещё рта не раскрыли, и, как вижу, не ошиблась.

— Мечты могут быть несбыточными, но всё, так или иначе, о чём-то мечтают. Терминус расположен на самом краю Галактики. Его пятивековая история короче истории любого другого мира. И он правит фактически всей Галактикой. Почему это недоступно Компореллону? А? — Тревайз улыбнулся.

— Терминус достиг такого положения, — не обратив внимания на его улыбку, сказала Лайзалор, — насколько мы понимаем, выполняя План Гэри Селдона.

— План — психологическая опора превосходства Терминуса и продержится скорее всего лишь до тех пор, пока люди верят в План. Возможно, само компореллонское правительство в действительности не верит во всё это. Кроме того, Терминус обладает ещё одной опорой — техникой. Гегемония Терминуса в Галактике, несомненно, основана на его превосходстве в технике, в качестве образчика которой вы так страстно желаете заполучить мой гравилет. Ни один мир, кроме Терминуса, не располагает гравилетами. Если Компореллон сможет завладеть кораблем и разобраться в принципах его действия, это поможет вам совершить гигантский технологический скачок. Уверен, это не позволит вам уйти из-под власти Терминуса, но ваше правительство, вероятно, надеется именно на это.

— Вы шутите, Тревайз? Любое правительство, захватившее этот корабль, тогда как Академия стремится во что бы то ни стало вернуть его, наверняка навлечет на себя гнев Академии. А история показывает, что Академия в гневе страшна.

— Гнев Академии может вспыхнуть только в том случае, если она знает, из-за чего и на кого ей гневаться.

— В этом случае, Тревайз, если предположить, что предложенный вами анализ — не безумие, разве не выгодно вам передать нам корабль и провернуть тем самым выгодную сделку? Мы хорошо заплатим за то, что всё останется в тайне, и обсудим ваши условия.

— А вдруг я возьму да и сообщу обо всём Академии?

— Ни за что. Вы не сможете скрыть свою роль в этом деле.

— Я могу объяснить, что действовал под принуждением.

— Можете. Тем не менее здравый смысл подсказывает вам, что ваш Мэр не поверит ни единому вашему слову. Ну, соглашайтесь же.

— Не могу, мадам Лайзалор, — покачал головой Тревайз. — Корабль мой и должен остаться моим. Как я уже сказал, если вы попытаетесь силой проникнуть внутрь, может произойти мощный взрыв. Уверяю вас, это чистая правда. Не надейтесь на то, что я блефую.

— Вы можете разблокировать корабль и перепрограммировать компьютер.

— Несомненно, но я и не подумаю этого делать.

Лайзалор глубоко вздохнула.

— Вы знаете, что мы можем заставить вас передумать. Поговорим по душам, если не с вами, так с вашими друзьями — доктором Пелоратом и юной леди.

— Пытки, Министр? И это — ваша законность?

— Нет, Советник. Нам нет нужды прибегать к настолько примитивным методам. Всего-навсего психозондирование.

Впервые с момента прихода к Министру Тревайз похолодел. Было чего испугаться.

— Вы и этого не имеете права сделать. Использование психозонда для любых целей, кроме медицинских, считается противозаконным во всей Галактике.

— Но если ситуация продиктует такую необходимость…

— Я готов рискнуть, — сказал Тревайз, — но это не даст вам ровным счётом ничего. Моё стремление сохранить корабль настолько глубоко, что психозонд разрушит мой мозг раньше, чем перестроит его настолько, чтобы я отдал корабль вам. («Это блеф», — подумал он и похолодел сильнее.) И даже если вы будете настолько искусны, что переориентируете, убедите меня, не разрушив моего сознания, и если я разблокирую корабль, разоружу и передам его вам, всё равно толку вам от этого не будет. Корабельный компьютер — вещь ещё более совершенная, чем сам корабль, и он как-то устроен — я сам точно не знаю как, — чтобы работать с полной отдачей только со мной. Что-то вроде персонального компьютера в буквальном смысле.

— Предположим тогда, что вы передадите нам корабль, но останетесь его пилотом. Согласитесь пилотировать его для нас — как почетный гражданин Компореллона? Высокая оплата. Роскошь в пределах разумного для вас и ваших друзей.

— Нет.

— Что же вы думаете? Что мы дадим возможность вам и вашим друзьям сесть на корабль и покинуть планету? Предупреждаю вас: прежде чем мы позволим сделать это, мы сообщим Академии, что вы были здесь на своём корабле, а они уж пускай дальше сами решают, как с вами быть.

— И потеряете корабль?

— Если уж нам суждено егопотерять, то пусть уж лучше он достанется Академии, чем наглому чужаку.

— Тогда позвольте изложить мой собственный вариант.

— Вариант? Хорошо, послушаю. Приступайте.

— Я выполняю важное задание, — тщательно подбирая слова, начал Тревайз. — Оно началось при поддержке Академии. Поддержка исчезла, но миссия не стала от этого менее важной. Предоставьте мне взамен поддержку Компореллона, и, если я добьюсь успеха, Компореллон только выиграет.

— И ты не вернешь корабль Академии? — с нескрываемым сомнением, неожиданно переходя на «ты», спросила Лайзалор.

— И не собирался. Академия, уверяю вас, не искала бы корабль так рьяно, если бы они не догадывались, что никакого намерения возвращать его у меня нет, а если это и произойдёт, то лишь случайно.

— Однако это далеко не то же самое, что твоё согласие передать корабль нам.

— Как только я завершу свою миссию, корабль мне больше не понадобится, я не стану возражать — пусть Компореллон забирает его. Всё может быть.

Они оба молча некоторое время смотрели друг на друга.

— Вы использовали сослагательное наклонение, — взяла себя в руки Лайзалор. — Что значит «может быть»? Мы не можем считать это обещанием.

— Я мог бы и поклясться, но что толку? Да, мои обещания осторожны и скромны, но как раз в этом залог их искренности.

— Умно, — сказала Лайзалор, кивнув. — Мне нравится. Ну, а в чём заключается ваша миссия и какой от неё прок Компореллону?

— Нет, нет, теперь ваша очередь, — покачал указательным пальцем Тревайз. — Поддержите меня, если я докажу вам, что моя миссия важна и для Компореллона?

Министр Лайзалор встала с кушетки и сразу заполнила собой пространство.

— Я голодна, Советник Тревайз. Нет сил говорить на пустой желудок. Давайте перекусим, потом покончим с делами.

Тревайз на краткое мгновение поймал в её взгляде что-то хищное. Улыбнуться ему удалось с невероятным трудом.

* * *

Угощение оказалось сытным, но жутко невкусным. Главным блюдом было вареное мясо под горчичным соусом с гарниром из листьев какого-то растения, но какого, Тревайз не смог распознать. Они не понравились ему горько-соленым вкусом. Позднее он узнал, что это какие-то морские водоросли.

Потом были поданы ломтики фруктов, по вкусу напоминавших яблоки с привкусом персика (довольно вкусные), и горячий тёмный напиток, настолько горький, что Тревайз осилил только половину и спросил, нельзя ли ему выпить просто холодной воды. Все порции оказались небольшими, но сейчас Тревайзу было не до сытости.

Обед проходил в интимной обстановке, без прислуги. Министр собственноручно разогрела еду, сервировала стол и сама убрала тарелки и приборы.

— Надеюсь, вам понравилось, — сказала Лайзалор, когда они покинули столовую.

— Очень вкусно, — отозвался Тревайз без всякого энтузиазма.

Министр снова устроилась на кушетке.

— Вернёмся к нашему прерванному разговору. Вы сказали, что Компореллон может возмутиться тем, что Академия лидирует в технике и владычествует в Галактике. В общем-то, всё так, но это может интересовать только тех, кого интересует межзвёздная политика, а таких сравнительно мало. Что гораздо более важно, так это то, что среднего компореллонца приводит в ужас безнравственность, царящая в Академии. Безнравственность сейчас процветает в большинстве миров, но на Терминусе — это уж слишком. Я бы сказала, что любые антитерминусские настроения, существующие в нашем мире, проистекают скорее из этого, чем из каких-либо абстрактных материй.

— Безнравственность? — удивленно сказал Тревайз. — Какие бы ошибки Академии вы ни имели в виду, она управляет своей частью Галактики добросовестно, успешно и согласно законам. Гражданские права в целом не нарушаются и…

— Советник Тревайз, я говорю о сексуальной нравственности.

— В таком случае я понимаю вас ещё меньше. В сексуальном плане мы абсолютно нравственное общество. Женщины у нас полноценно представлены во всех сферах общественной жизни. Наш Мэр — женщина, и Совет почти наполовину состоит из…

По лицу Министра проскользнула раздражённая гримаса.

— Советник, вы смеетесь надо мной? Наверняка вы знаете, что означает сексуальная нравственность. Является ли брак таинством на Терминусе?

— Что вы подразумеваете под таинством?

— Существует ли официальная церемония бракосочетания?

— Конечно, если люди хотят этого. Такая церемония упрощает денежные и наследственные проблемы.

— Но разводы имеют место?

— Конечно. Безнравственно связывать людей друг с другом, если…

— Разве не существует религиозных ограничений?

— Религиозных? Некоторые разводят философию вокруг древних культов, но что общего это может иметь с браком?

— Советник, здесь, в Компореллоне, каждый аспект секса строго контролируется. Никакого секса вне брака. Его внешние проявления ограничены даже в браке. Нас просто шокируют те миры — и Терминус в особенности, — где секс, по-видимому, рассматривается больше как публичное наслаждение. Причем вам не особенно важно, где, как и с кем предаваться удовольствию без оглядки на религиозные ценности.

— Простите, — пожал плечами Тревайз, — но при всем желании я не могу учинить реформу в масштабе Галактики или даже Терминуса — и потом, какое отношение всё это имеет к вопросу о моём корабле?

— К вопросу о вашем корабле имеет отношение общественное мнение, и оно ограничивает мои возможности свести дело к компромиссу. Граждане Компореллона ужаснутся, если узнают, что ты взял на борт молодую привлекательную женщину для удовлетворения похотливых желаний, твоих и твоего спутника. И именно в интересах безопасности всех вас я настаиваю на том, чтобы ты предпочел мирную капитуляцию открытому судебному процессу, — взъярилась Лайзалор.

— Как я понимаю, вы использовали обед, чтобы прибегнуть к угрозам после угощения… Что? Опасаться суда Линча?

— Я всего-навсего описала возможные опасности. Будете ли вы отрицать, что женщина, приглашенная вами на борт корабля, взята с какой-либо иной целью?

— Конечно, буду, могу опровергнуть это. Блисс — подруга моего друга доктора Пелората. Кроме неё, у него никого нет. Может быть, по вашим законам, их связь браком не является, но я уверен, что, по мнению Пелората и Блисс, они женаты на все сто.

— Хотите сказать, что не имеете с ней никаких отношений?

— Конечно, нет, — выпалил Тревайз. — За кого вы меня принимаете?

— Трудно сказать. Я не знаю, каковы ваши понятия о нравственности.

— Тогда позвольте объяснить, что мои понятия о нравственности диктуют мне непозволительность покушения на любую собственность моего друга — в частности, на его подружку.

— Вы даже не испытываете такого искушения?

— Искушение искушением, но соблазнить меня невозможно.

— Совсем невозможно? А, наверное, вас не интересуют женщины.

— Ну что вы! Очень даже интересуют.

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы были близки с женщиной?

— Несколько месяцев. Этого не было с тех пор, как я покинул Терминус.

— Наверняка это вас не радует.

— Ещё бы, — с чувством воскликнул Тревайз, — но ситуация такова, что у меня нет выбора.

— Наверняка ваш друг Пелорат, заметив ваши страдания, был бы рад поделиться с вами своей женщиной.

— Я ему про свои мучения не докладывал, но, если бы и так, он не захотел бы делить со мной Блисс. И она, я думаю, не согласилась бы. Я ей не нравлюсь.

— Вы это говорите потому, что уже пытались проверить на практике?

— Не пытался. Мне не нужна проверка на практике. Да и она мне не особенно нравится.

— Удивительно! Она хороша собой и должна привлекать внимание мужчин.

— Внешне она на самом деле привлекательна. Но во мне она никаких порывов не будит. Может быть, из-за того, что слишком юна, в некотором смысле ещё совсем ребенок.

— Значит, вы предпочитаете зрелых женщин?

Тревайз замолк. Ловушка?

— Мне попадались и зрелые женщины — я ведь и сам не мальчик, — уклончиво ответил он. — А какое отношение это имеет к моему кораблю?

— Да забудьте вы про свой корабль хоть ненадолго! Мне сорок шесть лет, и я не замужем. Я всё время была слишком занята, чтобы выйти замуж.

— В таком случае, по компореллонским правилам, вы должны были всю вашу жизнь посвятить воздержанию. Поэтому вы спрашивали, когда я последний раз был близок с женщиной? Хотели моего совета? Если так, я скажу, что это не еда и не вода. Это неприятно — обходиться без секса, но возможно.

Министр улыбнулась, и снова в её взгляде мелькнуло что-то хищное.

— Зря вы так думаете обо мне, Тревайз. У каждого ранга — свои привилегии, особенно если вести себя осмотрительно. Я не так уж целомудренна. Тем не менее компореллонские мужчины не удовлетворяют меня. Я согласна с тем, что нравственность — абсолютное благо, но мужчины из-за своих понятий чувствуют себя виноватыми и в постели трусливы и неизобретательны. Долго раскачиваются, а потом спешат — словом, не мастера.

— Но я-то что могу с этим поделать? — исключительно осторожно спросил Тревайз.

— Хочешь сказать, — снова резко перешла на «ты» Лайзалор, — что это моя вина? Что я непривлекательна?

Тревайз протестующе поднял руку.

— Я вовсе не это хотел сказать!

— Ну, а как бы ты себя повел, представься тебе случай? Ты — мужчина из безнравственного мира, который, должно быть, имел богатую сексуальную практику и вдобавок перенес несколько месяцев вынужденного воздержания в присутствии юной очаровательной женщины. Как бы ты повёл себя с такой женщиной, как я, зрелой, которые, как ты сам признался, тебе по вкусу?

— Я вел бы себя с уважением и благопристойностью, приличествующей вашему высокому положению.

— Не дури! — прошептала Министр. Её левая рука скользнула направо, к талии. Белая полоска вокруг неё ослабла и спала с груди и шеи. Черная ткань платья обвисла свободными складками.

Тревайз застыл. Было ли это у неё на уме… и с каких пор? Или это была взятка, чтобы добиться того, чего она не смогла добиться угрозами?

Платье соскользнуло с плеч Лайзалор. Её груди оказались такими же, как она сама, — массивными, упругими, могучими.

— Ну? — сказала она.

— Великолепно! — совершенно откровенно восхитился Тревайз.

— И что же ты будешь делать?

— А как же моральный кодекс Компореллона, мадам Лайзалор?

— Что до него мужчине с Терминуса? Каков твой моральный кодекс? Не тяни. Моя грудь холодна и жаждет тепла.

Тревайз встал и начал раздеваться.

Глава 6

ПРИРОДА ЗЕМЛИ

Тревайз, объятый чувством, похожим на наркотический дурман, гадал, сколько же прошло времени.

Рядом с ним лежала Мица Лайзалор, Министр Транспорта, на животе, повернув голову набок, с открытым ртом и громко храпела. Тревайз с облегчением понял, что она спит, и как только проснется, надеялся он, поймет, что спала.

Тревайз хотел ещё поспать, но понимал, как важно отказаться от этого удовольствия. Проснувшись, она не должна увидеть его спящим. Мица должна поверить, что, когда она погрузилась в бессознательный транс, он ещё бодрствовал. Ей и следовало ожидать такой прыти от терминусского распутника, и, пожалуй, лучше её не разочаровывать.

Между прочим, он был на высоте. Он верно угадал, что Лайзалор, обладающая такими формами и силой, и политической властью, презирающая компореллонских мужчин, с которыми ей случалось быть в связи, и в то же время завороженная кошмарными историями (что же она слышала? — недоумевал Тревайз) о сексуальных подвигах развратников с Терминуса, будет стремиться доминировать. Скорее всего она этого и ждала.

Тревайз пошел, на всякий случай, ей навстречу и, к счастью, оказался прав. («Тревайз-который-никогда-не-ошибается» — поддразнил он себя.) Это доставило Мице удовольствие, а Тревайзу дало возможность сберегать силы, пока она истощала свои.

Ему пришлось нелегко. У министерши оказалось изумительное тело (сорок шесть, сказала она, но за такое не стыдно было бы двадцатипятилетней гимнастке) и поистине неисчерпаемый запас энергии — энергии, уступавшей только той беззаботности, с которой она её тратила.

«Честное слово, — думал Тревайз, — если её немного обуздать, обучить (правда, останусь ли я жив после таких сеансов?), дать ей понять, чего она стоит и, что ещё более важно, чего стою я, она могла бы стать неплохой любовницей».

Храп внезапно прекратился, и Лайзалор пошевелилась. Тревайз коснулся её плеча и ласково погладил. Глаза Мицы открылись. Тревайз приподнялся на одном локте и постарался принять вид полного сил и энергии мужчины.

— Я рад, что ты поспала, дорогая, — сказал он. — Тебе нужно было отдохнуть.

Она сонно улыбнулась, и на мгновение Тревайз ужаснулся: вдруг Лайзалор захочет вернуться к прерванному занятию, но она лишь вяло приподнялась и перевернулась на спину, сказав нежным и довольным голосом:

— Я не ошиблась в тебе. Ты — король секса.

Тревайз попытался состроить из себя скромника:

— Наверное, я перестарался.

— Нет, ты был то, что нужно. Я боялась, что ты обманул меня и всё-таки был близок с этой женщиной, но ты доказал мне, что я зря боялась. Это правда, скажи?

— Разве я был похож на полупресыщенного любовника?

— Нет, что ты! — И она громко рассмеялась.

— Ты всё ещё думаешь о психозондировании?

— Ты что, с ума сошел? — вновь рассмеялась она. — Могу ли я думать о том, чтобы потерять тебя теперь?

— Знаешь, для тебя, пожалуй, было бы даже лучше терять меня время от времени…

— Что? — выдохнула Лайзалор.

— Если я буду торчать здесь всё время, моя… моя прелесть, сколько пройдёт времени, прежде чем глаза увидят, а рты зашепчут? Если же я продолжу свою миссию, я буду время от времени возвращаться для доклада, и будет только естественно, что мы будем какое-то время проводить наедине. Пойми, моя миссия на самом деле исключительно важна.

Она задумалась, рассеянно поглаживая крутое бедро, и наконец сказала:

— Наверное, ты прав. Мне не хочется думать об этом, но… Наверное, ты прав.

— И не бойся, что я не вернусь, — сказал Тревайз. — Я не такой дурак, чтобы забыть, что ожидает меня здесь.

Мица улыбнулась ему, нежно коснулась его щеки и спросила, глядя в глаза:

— Тебе было хорошо, любовь моя?

— Больше, чем хорошо, моя прелесть.

— А ведь ты — мужчина в расцвете сил с самого Терминуса. Ты, должно быть, знавал самых разных женщин, истинных мастериц своего дела.

— Но ни одной — ни одной — похожей на тебя, — произнес Тревайз убеждённо и легко, ведь в конце концов он говорил чистую правду.

— Хорошо, если ты меня не обманываешь, — благодушно проворковала Лайзалор. — Но всё-таки старые привычки отмирают нелегко, и я не думаю, что смогу заставить себя доверять тебе на слово, просто так. Ты и твой друг Пелорат сможете продолжить вашу миссию, как только я ознакомлюсь с ней и сочту возможным одобрить, но задержу вашу спутницу здесь. Не волнуйся, с ней будут хорошо обходиться, но думаю, твой друг будет скучать по ней, а значит, захочет чаще возвращаться на Компореллон, чтобы увидеться с ней, даже если ты с головой уйдешь в дела.

— Но, Лайзалор, это невозможно.

— Неужели? — подозрительно прищурилась она. — Почему же невозможно? Зачем тебе нужна эта женщина?

— Не для секса. Я не лгал тебе и сейчас не лгу. Она принадлежит Пелорату, и я ею не интересуюсь. С другой стороны, я уверен, что она просто сломается, если попытается проделать то, что вытворяла ты.

Лайзалор готова была улыбнуться, но, сдержав улыбку, строго спросила:

— Что же тогда тебе горевать из-за того, что она останется на Компореллоне?

— Потому что она — не последнее звено в успехе нашего дела. Мы обязательно должны взять её с собой.

— Ну, тогда скажи наконец, в чём заключается ваша миссия? По-моему, пора бы открыться.

Тревайз ответил не сразу. Отвечать надо было честно. Он не мог придумать более эффектной лжи.

— Послушай, — сказал он. — Компореллон — древний мир, даже один из древнейших, но он не может быть самым древним. Человеческая жизнь зародилась не здесь. Первые человеческие существа пришли сюда из какого-то другого мира, и, возможно, жизнь человеческая зародилась даже не там, но была принесена с ещё одной, более древней планеты. Очевидно, впрочем, что эта ретроспектива должна где-то оборваться, и мы должны в конце концов добраться до самого первого мира, мира, где появился человек. Я ищу Землю.

Перемена, внезапно произошедшая с Мицей Лайзалор, сильно смутила Тревайза.

Она выпучила глаза, задышала тяжело и неровно, каждый её мускул, казалось, напрягся, хотя она лежала по-прежнему на спине. Она резко взмахнула руками и скрестила на обеих указательный и средний пальцы.

— Ты произнес её имя, — хрипло прошептала она.

* * *

Больше она ничего не сказала, даже не взглянула на него. Её руки медленно опустились, ноги скользнули к краю постели. Мица села спиной к Тревайзу. Он застыл, не шевелясь.

Тревайзу казалось, будто он отчётливо слышит слова Мунна Ли Компора, произнесенные им в безлюдном туристском центре на Сейшелле. Тот говорил о планете своих предков — той самой, на которой Тревайз находился сейчас. «У компореллонцев полно предрассудков насчёт Земли. Всякий раз, когда при них или они сами упоминают это слово, они вскидывают обе руки с перекрещенными пальцами, чтобы отвести беду».

Увы, вспомнил он о словах Компора поздновато.

— Что я такого сказал, Мица? — пробормотал он.

Она покачала головой, встала и пошла в ванную. Спустя мгновение раздалось журчание воды.

Оставалось только ждать. И Тревайз ждал, гадая, не пойти ли за Мицей в ванную. Подумав, он окончательно решил, что этого делать не стоит. Но как только решил, так ему сразу нестерпимо захотелось попасть туда.

Мица наконец вышла и молча принялась одеваться.

— Ты не возражаешь, если я… — робко показал на душевую Тревайз.

Она промолчала, и он принял молчание за согласие.

Тревайзу хотелось пройти по комнате гордо и высокомерно, но чувствовал он себя почти так, как в те далекие дни, когда мать, обиженная каким-нибудь его проступком, наказывала не иначе как молчанием, заставляя съеживаться от стыда.

Он оглядел изнутри кабину с голыми стенами. Тревайз присмотрелся внимательнее — ничего, то есть совсем ничего.

Он приоткрыл дверь, высунулся и спросил:

— Слушай, а как у тебя душ включается?

Она отставила дезодорант (по крайней мере, Тревайз предположил, что она пользовалась именно дезодорантом), прошествовала в душевую и, всё ещё не глядя на него, ткнула пальцем. Тревайз посмотрел в ту сторону и заметил пятнышко на стене — круглое, бледно-розовое, едва заметное, словно дизайнер был сердит на то, что вынужден нарушить совершенную белизну стен из-за столь пустяковой причины.

Тревайз недоуменно пожал плечами, дотянулся до стены и коснулся пальцами пятна. Вероятно, это и надлежало сделать с самого начала, так как моментально поток тонких струй ледяной воды обрушился на него со всех сторон. Сдержав вопль, он вновь прикоснулся к розовому кружку, и душ выключился.

Он снова приоткрыл дверь, понимая, что выглядит теперь ещё более жалко, так как сильно дрожал и даже не мог внятно выговаривать слова. Он только сумел проквакать:

— А как же включается горячая вода?

Мица наконец удостоила его взглядом. Вид Тревайза был настолько жалок, что она не выдержала — прыснула и громко расхохоталась.

— Какая горячая вода? — отсмеявшись, спросила она. — Не думаешь ли ты, что мы будем тратить энергию на то, чтобы греть воду для мытья? Вода теплая, то есть не очень холодная. Чего ещё тебе надо? Ах ты, неженка! Ну-ка иди мойся!

Тревайз замялся, но ненадолго, так как выбора у него не было.

Он неохотно коснулся розового кружка и попытался мысленно подготовить своё тело к готовым хлынуть ледяным струям. Теплая вода? Он почувствовал, как кожа покрывается мыльной пеной, и поспешно стал тереть себя с ног до головы, решив, что тут скорее всего существует некий заданный цикл подачи воды, и, судя по всему, не особенно длинный.

Затем начался цикл ополаскивания. Теплая — ну если не теплая, то всё-таки не такая холодная вода омыла его совершенно промерзшее тело.

Стоило Тревайзу подумать о том, чтобы опять нажать на розовый кружочек, дабы выключить воду, и удивиться, как это могла Лайзалор выйти из ванной сухой — ведь здесь не было ни полотенца, ни чего-либо, хотя бы смутно его напоминающего, — вода перестала литься. А потом подуло, да так, что вполне могло бы сбить с ног, если бы не дуло со всех сторон сразу.

Воздух, в отличие от воды, оказался горячим, слишком горячим. Тревайз решил, что это потому, что для нагрева воздуха необходимо гораздо меньше затрат энергии, чем для нагрева воды. Горячий воздух испарил с него воду, и через несколько минут он вышел таким же сухим, словно никогда в своей жизни близко не подходил к воде.

Лайзалор на вид совершенно пришла в себя.

— Как себя чувствуешь?

— Здорово, — ответил Тревайз. Он и в самом деле чувствовал себя поразительно — бодро и свежо. — Мне нужно было только морально подготовиться к такой температуре. Ты ведь меня не предупредила…

— Неженка, — презрительно фыркнула Лайзалор.

Тревайз побрызгался её дезодорантом и начал одеваться, внутренне страдая оттого, что у него нет чистого белья.

— Как я должен называть… эту планету? — осторожно спросил он.

— Мы называем её «Старейшая».

— Откуда я мог знать, что произнесенное мной название запрещено? Разве ты мне сказала?

— Разве ты спросил?

— Откуда мне знать, что нужно спрашивать?

— Зато теперь знаешь.

— Я могу и забыть.

— Лучше не забывать.

— Но в чём крамола? — Тревайз почувствовал, как разгорается в душе азарт спорщика. — Это же просто слово, сочетание звуков.

— Есть слова, которые не произносят, — угрюмо проговорила Лайзалор. — Разве ты произносишь все слова, какие знаешь, при любых обстоятельствах?

— Некоторые слова вульгарны, некоторые неподходящи, другие в какой-то ситуации могут оказаться жестокими. К каким из них относится слово, которое я произнес?

— Это слово печальное и торжественное. Оно обозначает планету, являющуюся прародиной для всех нас и более не существующую. Это трагично, и мы чувствуем это особенно, потому что она недалеко от нас. Мы предпочитаем не говорить о ней, а если вынуждены говорить, не произносим её названия.

— А перекрещивание пальцев? Это что — облегчает боль и печаль?

Лайзалор вспыхнула.

— Это бессознательная реакция, и я не скажу тебе спасибо за то, что ты принудил меня к ней. Есть люди, которые верят, что это слово, даже произнесенное мысленно, приносит несчастье, а этим жестом они отводят его.

— Ты тоже веришь, что скрещивание пальцев помогает избежать несчастья?

— Нет… Или да, иногда. Мне будет не по себе, если я не сделаю этого. — Она отвела взгляд. Потом, словно стремясь сменить тему, быстро спросила: — И какое же значение имеет эта черноволосая женщина для успеха вашей миссии — достижения… той планеты, которую ты упомянул?

— Говори «Старейшей». Или ты предпочитаешь не говорить о ней даже так?

— Я предпочла бы не обсуждать это совсем, но я задала тебе вопрос.

— Видишь ли, у её народа есть кое-какие традиции, которые, как она говорит, являются ключом к пониманию Старейшей, но только если мы доберёмся до неё и сможем изучить тамошние записи.

— Она лжет.

— Возможно, но мы обязаны проверить это.

— Хорошо, у вас есть эта женщина с её проблематичными, на мой взгляд, знаниями, и вы хотите попасть на Старейшую с ней. Почему вы очутились на Компореллоне?

— Для того, чтобы узнать местоположение Старейшей. У меня был один приятель… он, как и я, гражданин Академии. Предки его, однако, происходили с Компореллона, и он уверял, что многое из истории Старейшей было хорошо известно здесь.

— Неужели? А рассказывал он тебе что-нибудь из этой истории?

— Да, — сказал Тревайз, вновь возвращаясь к честности. — Он сказал, что Старейшая — мертвая планета с сильнейшей радиацией. Он не знал, откуда она взялась, но думал, что это могло быть результатом ядерных взрывов. Во время войны, вероятно.

— Нет! — воскликнула Лайзалор импульсивно.

— Нет — войны не было? Или нет — Старейшая не радиоактивна?

— Она радиоактивна, но войны никакой не было.

— Тогда как же она стала такой? Она не могла быть радиоактивна изначально, так как жизнь людей началась на Старейшей. В этом случае на ней никогда не смогла бы возникнуть жизнь.

Казалось, Лайзалор впала в замешательство. Она стояла выпрямившись и глубоко дышала, словно ей не хватало воздуха.

— Это в наказание, — сказала она наконец. — На этой планете пользовались роботами. Ты знаешь, что такое роботы?

— Да.

— У людей там были роботы, и за это они были наказаны. Каждый мир, имевший роботов, наказан и больше не существует.

— Кто наказал их, Лайзалор?

— Тот-Кто-Наказывает. Силы истории. Я не знаю, — она отвела взгляд, словно чувствуя себя неловко, затем тихо проговорила: — Спроси других.

— Я бы хотел, но кого я должен спросить? Есть ли на Компореллоне люди, которые изучают древнюю историю?

— Есть. Они не популярны среди нас — средних компореллонцев. Но Академия, ваша Академия, призывает к интеллектуальной свободе, как они это называют.

— Неплохой призыв, на мой взгляд, — заметил Тревайз.

— Всё плохо, что навязывается извне, — парировала Лайзалор.

Тревайз пожал плечами. Спорить не имело смысла.

— Мой друг доктор Пелорат изучает древнюю историю. Он был бы рад, я уверен, познакомиться со своими компореллонскими коллегами. Можешь устроить, Лайзалор?

— Есть такой историк, Бэзил Дениадор. Он работает в Университете, здесь, в городе, — кивнула она. — Он уже не преподаёт, но, возможно, сумеет тебе помочь.

— А почему он не преподаёт?

— Не то чтобы ему запрещают, просто студенты не хотят изучать его курс.

— Я полагаю, — сказал Тревайз, стараясь, чтобы в его словах не прозвучал сарказм, — что студентов подбивают не изучать его.

— Зачем он им нужен? Он скептик. У нас такие попадаются, знаешь ли. Гордецы, противопоставляющие свой образ мыслей общепринятому, высокомерные, думают, что только они правы, а все остальные ошибаются.

— Разве не может быть так, что они действительно правы кое в чём?

— Никогда! — огрызнулась Лайзалор с такой твёрдой уверенностью, что стало ясно: дальше спорить — пустое дело. — Но, несмотря на весь свой скептицизм, он будет вынужден сказать тебе то же самое, что и любой компореллонец.

— И что же?

— А то, что, если ты ищешь Старейшую, ты не найдешь её.

* * *

Пелорат задумчиво выслушал Тревайза, при этом его вытянутое серьёзное лицо оставалось бесстрастным. И лишь после того, как Тревайз закончил, он сказал:

— Бэзил Дениадор? Что-то не припомню. Правда, возможно, вернувшись на корабль, я смогу найти его статьи в моей библиотеке.

— Ты уверен, что не слышал о нём? Подумай!

— Нет, не слышал. По крайней мере, сейчас вспомнить не могу, но, вообще говоря, дружочек дорогой, существуют сотни достойных уважения учёных, о которых я и слыхом не слыхивал, а если слышал, то не могу вспомнить.

— Значит, он не из разряда светил, иначе ты бы знал о нём.

— Изучение Земли…

— Лучше говорить «Старейшей», Джен. В противном случае ты сильно осложнишь себе жизнь.

— Изучение… Старейшей, — продолжил Дженов, — неблагодарное занятие, так что первоклассные учёные, даже в области первобытной истории, не стремятся найти призвание в нём. Или, говоря другими словами, те, кто уже занимается Землей, не сделают себе такого громкого имени, чтобы равнодушный мир признал их светилами, даже если они таковы. Любой скажет, что бывают специалисты и получше меня, я уверен.

— Я бы сказала, что ты самый лучший, — нежно произнесла Блисс.

— Да, конечно, ты бы так сказала, моя дорогая, — отозвался Пелорат, мило улыбнувшись, — но ты не можешь судить обо мне как об ученом.

Судя по времени, приближалась ночь, и Тревайз чувствовал, как терпение оставляет его. Это происходило с ним всегда, когда Блисс и Пелорат начинали говорить друг другу всякие нежности.

— Я попытаюсь организовать встречу с этим Дениадором завтра, — сказал он, — но, если он знает о том, что нас интересует, столько же, сколько Министр, мы не продвинемся вперёд ни на йоту.

— Возможно, он направит нас к кому-нибудь, кто окажется более полезен, — предположил Пелорат.

— Сомневаюсь. Отношение этой планеты к Земле — нет, я лучше закреплю привычку — отношение этой планеты к Старейшей — глупость и суеверие. — Он отвернулся. — Но день был трудный, и нам пора подумать об ужине, если мы сможем переварить их сомнительную стряпню, и потом надо будет подумать о том, как бы немного поспать. Вы уже познакомились со здешним душем?

— Дружочек, — ответил Пелорат, — с нами обходились очень вежливо. Мы выслушали уйму всевозможных наставлений, большинство из которых нам не пригодилось.

— Послушай, Тревайз, — сказала Блисс, — а что с кораблем?

— А что?

— Компореллонское правительство конфисковало его?

— Нет, я не думаю, что они осмелятся это сделать.

— О, очень приятно. А почему?

— Потому что я убедил министершу изменить её планы.

— Удивительно, — сказал Пелорат. — Мне она не показалась такой уж сговорчивой дамой.

— Я не знаю, — сказала Блисс. — Из структуры её сознания стало ясно, что Тревайз будет подходящей кандидатурой в любовники.

Тревайз ошеломленно глянул на Блисс.

— Так это ты подстроила всё это, Блисс?

— Ты о чём, Тревайз?

— Я имею в виду вмешательство в её…

— Я не вмешивалась. Однако, когда я заметила, что её влечет к тебе, я не могла удержаться, чтобы не снять кое-какие психологические барьеры. Они рухнули бы в любом случае, но мне показалось важным увериться в том, что она исполнена добрых чувств к тебе.

— Добрых чувств? Более чем исполнена! Она смягчилась, да, но уже потом, после того, как…

— Наверняка ты не хочешь сказать, дружочек…

— Почему бы и нет? — вопросом ответил Тревайз. — Она не первой молодости, но зато с опытом. Министерша не новичок, уверяю тебя. Не мог же я разыгрывать джентльмена и отказывать даме. Это была её идея, но я и сам не устоял бы. Слушай, Джен, не гляди на меня как пуританин. Прошли месяцы с тех пор, как у меня была подобная возможность. У тебя… — И он неопределённо махнул рукой в сторону Блисс.

— Поверь мне, Голан, — сказал Пелорат смущенно, — если ты думаешь, что я осуждаю тебя, ты ошибаешься. Я совсем, совсем не против. Какой я пуританин?

— Но она пуританка, — сказала Блисс. — То есть я не предполагала пробудить в ней добрые чувства к тебе посредством пароксизма страсти.

— Но именно этого ты и добилась, маленькая, во всё вмешивающаяся Блисс, — сказал Тревайз. — Министерше необходимо играть пуританку на публике, но если так, это, похоже, только подлило масла в огонь.

— Но если так, значит, она, разжигаемая страстью, способна предать Академию…

— Она должна была это сделать в любом случае, — ухмыльнулся Тревайз. — Она хотела получить корабль… — Он запнулся и спросил шёпотом: — Нас не подслушивают?

— Нет!

— Ты уверена?

— Совершенно. Нельзя повлиять на сознание Геи любым недозволенным образом без того, чтобы Гея не заметила этого.

— В нашем случае Компореллон желает заполучить корабль для себя как ценную прибавку к своему флоту.

— Но Академия наверняка не позволит этого.

— Компореллон не горит желанием сообщать об этом Академии.

— В этом все вы, изоляты, — вздохнула Блисс. — Министерша готова предать Академию во имя Компореллона, но, отдавшись Тревайзу, незамедлительно предала также и Компореллон. А Тревайз, он рад продать свои мужские услуги, чтобы спровоцировать предательство. Что за беспорядок повсюду в вашей Галактике? Что за хаос?!

— Ты ошибаешься, девочка… — холодно сказал Тревайз.

— То, что я только что сказала, я сказала не как девочка, а как Гея. Я — вся Гея.

— Значит, ты ошибаешься, Гея. Я не продавал своих услуг. Я дарил ей радость. Я осчастливил её и никому не принес вреда. Что касается последствий, то они оказались удачными для меня, и я принял их. И если Компореллон жаждет получить корабль для своих собственных целей, как тут решить — кто прав, кто не прав? Корабль принадлежит Академии, а мне предоставлен для поисков Земли. Следовательно, он мой, пока я не завершу поиски. Стало быть, Академия не права, отменяя своё же распоряжение. Что же до Компореллона, он не желает быть доминионом Академии и мечтает о независимости. По-своему он прав, поступая так и обманывая Академию, поскольку для него это не государственная измена, а проявление патриотизма. Кому судить?

— Точно. Кому судить? В Галактике, где царит анархия, можно ли отличить разумные поступки от неразумных? Как решить: что правильно, а что нет, что добро, а что зло, как отличить правосудие от преступления, полезное от бесполезного? А как объяснить предательство Министром своего собственного правительства, когда она позволяет тебе оставить корабль? Тоской по собственной независимости в мире, где независимость угнетается? Предательница она или просто человек, просто женщина, отстаивающая право быть самой собой?

— По правде говоря, — сказал Тревайз, — я не уверен, что она решила оставить мне корабль только из благодарности за доставленное удовольствие. И вообще, у меня сильное подозрение, что она приняла это решение только после того, как я сказал ей, что ищу Старейшую. Эта планета — для неё знак, а значит, и мы, и корабль, на котором мы странствуем в поисках её, тоже несут отпечаток этого знака. Ей, вероятно, кажется, что, пытаясь добыть этот корабль, она навлекает несчастье на себя и свой мир, и теперь она с ужасом думает обо всём, и ей кажется, что, отпустив нас вместе с кораблем на все четыре стороны, она отведёт от Компореллона беду, а это, по её понятиям, проявление патриотизма.

— Если бы всё так и было, в чём я лично сомневаюсь, Тревайз, источником этого решения оказался предрассудок. Ты согласен?

— Согласен не согласен — какая разница? Предрассудки обычно правят людьми при отсутствии достоверных знаний. Академия верит в План Селдона, хотя никто в нашем мире не может ни понять его, ни вникнуть в его детали, ни воспользоваться им для предсказаний. Мы следуем ему слепо, полагаясь только на веру. Разве это не предрассудок?

— Да, возможно, так оно и есть.

— А Гея что? Вы уверены, что я вынес правильное решение, объявив, что Гея должна поглотить Галактику и переродиться в один огромный организм, но вы не знаете, почему я прав и насколько безопасны для вас последствия моего решения. Вы стремитесь пойти по этому пути, отметая все мои попытки найти факты, которые рассеяли бы неведение и помогли бы обойтись без слепой веры. Разве это не предрассудок?

— Мне кажется, он положил тебя на лопатки, Блисс, — заметил Пелорат.

— Вовсе нет, — сказала Блисс. — Эти поиски либо вовсе ни к чему не приведут, либо Тревайз найдёт что-нибудь такое, что укрепит его в верности принятого решения.

— Опять одно и то же — смесь невежества и веры. Предрассудок, как ни крути.

* * *

Бэзил Дениадор оказался человеком маленького роста, с мелкими чертами лица и имел обыкновение смотреть на всех исподлобья, не поднимая головы. Всё это, в сочетании с мимолетной улыбкой, время от времени освещавшей его лицо, создавало впечатление, что он молча посмеивается над всем и всеми на свете.

Его кабинет оказался длинным и узким, от пола до потолка забитым лентами с какими-то записями. Казалось, они находятся в диком беспорядке, но это была лишь иллюзия, так как ленты всего-навсего стояли в своих нишах, придавая полкам вид челюстей, владельцу которых, мягко говоря, не помешало бы обратиться к ортодонту. Три кресла, на которые учёный указал своим посетителям, принадлежали разным гарнитурам и носили следы недавней, но не очень тщательной чистки от пыли.

— Джен Пелорат, Голан Тревайз и Блисс… Я не знаю вашей фамилии, мадам, — сказал он.

— Блисс, — сказала она, садясь в кресло, — чаще меня зовут так, и этого достаточно.

— Я думаю, этого вполне достаточно, — поклонившись ей, резюмировал Дениадор. — Вы достаточно привлекательны, чтобы вовсе не иметь имени.

Все рассмеялись.

— Я слышал о вас, доктор Пелорат, хотя мы никогда не переписывались, — продолжил Дениадор. — Вы из Академии, не так ли? С Терминуса?

— Да, доктор Дениадор.

— А вы — Советник Тревайз. Я вроде бы слыхал, что недавно вас исключили из Совета и выслали. Правда, я не понял и вряд ли пойму, почему.

— Не исключили, сэр. Я всё ещё член Совета, хотя и не знаю, когда смогу вернуться к своим обязанностям. Меня не выслали, а послали с миссией, касательно которой мы хотели бы проконсультироваться с вами.

— Чем смогу — помогу, — улыбнулся Дениадор. — А божественная леди? Она тоже с Терминуса?

— Неважно, откуда она, доктор, — быстро вмешался Тревайз.

— О, как, наверное, прекрасен этот мир — «Неважно-откуда», если все там так красивы. Но так как двое из вас из столицы Академии, Терминуса, а третья — хорошенькая женщина, невесть откуда, как случилось, что Мица Лайзалор, известная своей нелюбовью к чужеземцам, так радушно препоручила вас моим заботам?

— Думаю, — сказал Тревайз, — это была попытка избавиться от нас. Чем скорее вы поможете нам, тем раньше мы покинем Компореллон.

Дениадор с интересом уставился на Тревайза, просияв улыбкой, и сказал:

— Конечно, энергичный молодой человек, такой, как вы, например, мог привлечь её, откуда бы ни был родом. Ей неплохо удаётся роль холодной весталки, но играет она всё же с толикой фальши.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — холодно промолвил Тревайз.

— Тем лучше. При посторонних, по крайней мере. Но я — скептик и профессионально не расположен верить в то, что лежит на поверхности. Вернёмся к делу, Советник. В чём состоит ваша миссия? Позвольте мне узнать, смогу ли я помочь вам?

— Это вопрос к доктору Пелорату.

— У меня нет никаких возражений. Итак, доктор Пелорат?

— Если говорить откровенно, уважаемый доктор, — начал Пелорат, — я всю сознательную жизнь пытался подобраться как можно ближе к основному ядру утверждений, касающихся планеты, где возник род человеческий; и меня послали в путь с моим добрым другом Голаном Тревайзом — хотя, если быть точным до конца, мы тогда были едва знакомы, — чтобы найти, если удастся… э-э… Старейшую, как, я полагаю, вы называете её.

— Старейшую? — переспросил Дениадор. — Я так понимаю, вы имеете в виду Землю?

У Пелората просто-таки отвисла челюсть. Затем он сказал, слегка заикаясь:

— У меня создалось впечатление… то есть мне дали понять… что никто не…

Он довольно беспомощно оглянулся на Тревайза.

— Министр Лайзалор сказала мне, что этим словом не пользуются на Компореллоне, — пояснил Тревайз.

— Вы хотите сказать, что она изобразила вот это? — Рот Дениадора скривился, нос сморщился, и доктор, энергично выбросив руки вперёд, скрестил по два пальца на каждой руке.

— Да, — подтвердил Тревайз. — Именно это я хотел сказать.

Дениадор откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

— Ерунда, джентльмены. Мы делаем это по привычке; в глубине сознания, правда, кто-то может воспринимать это серьёзно, но, в общем, это не имеет значения. Я не знаю ни одного компореллонца, кто не мог бы сказать «Земля» с досады или в испуге. Это наиболее распространенное ругательство.

— Ругательство? — почти шёпотом переспросил Пелорат.

— Бранное слово, если вам так больше нравится.

— Тем не менее, — сказал Тревайз, — Министр очень расстроилась, когда я произнес это слово.

— Ну да, она же горянка, это понятно.

— Что это значит, сэр?

— То и значит: Мица Лайзалор родом с Центрального Горного Хребта. Дети из тех мест воспитываются в так называемом «старом добром духе», что означает: какое бы блестящее образование они ни получили, вы никогда не сможете отбить у них привычку скрещивать пальцы.

— А вас слово «Земля» совсем не задевает, не так ли, доктор? — поинтересовалась Блисс.

— Не совсем так, милочка. Я — скептик, только и всего.

— Я знаю, что означает слово «скептик» на галактическом стандарте, — сказал Тревайз, — но что понимаете под ним вы?

— То же самое, что и вы, Советник. Я принимаю только то, что вынужден, если имеются разумные и достоверные доказательства, и всё принятое на веру служит для меня истиной до появления новых доказательств. Такое мировоззрение не придаёт нам, скептикам, популярности.

— Почему же? — спросил Тревайз.

— Мы обречены на непопулярность. Вы можете представить себе мир, где люди не предпочитают удобную, приятную и твёрдую веру, пусть нелогичную, холодным, пронизывающим ветрам неуверенности? Не нужно далеко ходить, ведь вы же верите в План Селдона? Ведь верите — без доказательств?

— Да, — сказал Тревайз, рассматривая кончики своих пальцев, — я тоже привел этот довод вчера в качестве примера.

— Могу я вернуться к предмету разговора, дружочек? — вмешался Пелорат и обратился к Дениадору: — Что известно о Земле такого, что может принять скептик на веру?

— Очень мало, — сказал Дениадор. — Мы можем предположить, что существует единственная планета, на которой развился род человеческий. Ведь совершенно невероятно, что существа, настолько похожие, что могут давать потомство друг от друга, могли независимо развиться на разных планетах или хотя бы на двух. Эту планету-праматерь мы называем Землей. На Компореллоне общепринято убеждение, что Земля находится в нашем секторе Галактики, поскольку миры здесь необычайно древние, и, похоже, издревле заселенные миры были скорее ближе к Земле, чем удалены от неё.

— А имела ли Земля какие-либо уникальные особенности, кроме того, что была планетой-праматерью? — спросил Пелорат нетерпеливо.

— У вас есть какая-то догадка? — задал встречный вопрос Дениадор, улыбнувшись.

— Я думаю о её спутнике, который некоторые называют Луной. Должно быть, он необычен, не правда ли?

— Это основной вопрос, доктор Пелорат. Вы словно читаете мои мысли.

— Я не сказал, из-за чего именно Луна необычна.

— Из-за размеров, конечно. Я прав? Да, я вижу, что это так. Все легенды о Земле повествуют об огромном разнообразии фауны на ней и о её гигантском спутнике — не то три тысячи, не то три с половиной тысячи километров в диаметре. Огромное разнообразие жизни легко объяснить следствием длительной биологической эволюции, если то, что мы знаем об этом процессе, верно. Гигантский же спутник вообразить гораздо труднее. Ни у одной обитаемой планеты в Галактике нет такого спутника. Большие спутники неизменно сопутствуют необитаемым газовым гигантам. Следовательно, как скептик, я предпочитаю не верить в существование Луны.

— Если Земля уникальна обладанием миллионами видов жизни, разве не может она быть уникальна и своим гигантским спутником? Одна уникальность могла породить другую.

— Я не понимаю, — продолжал улыбаться Дениадор, — как существование миллионов видов на Земле могло сотворить гигантский спутник из ничего.

— А вы взгляните с другой стороны — возможно, гигантский спутник мог поспособствовать зарождению этих миллионов видов.

— Всё равно не понимаю, как это возможно.

— А что вы скажете относительно истории о радиоактивности Земли? — спросил Тревайз.

— Это общеизвестно: все об этом говорят и все в это верят.

— Но Земля не могла быть настолько радиоактивной, чтобы помешать зарождению жизни и её поддержанию в течение миллиардов лет. Как же она стала радиоактивной? Ядерная война?

— Это наиболее распространенная гипотеза, Советник Тревайз.

— По тону, каким вы это сказали, можно предположить, что вы в это не верите.

— Нет доказательств, что такая война была. Общая вера, даже тотальная, сама по себе — не доказательство.

— Что же ещё могло случиться?

— Нет доказательств, что вообще что-либо случилось. Радиоактивность может быть такой же ни на чем не основанной легендой, как и огромный спутник.

— Такова общепринятая версия, — кивнул Пелорат. — Я собрал множество легенд о происхождении человечества. Многие из них связаны с планетой под названием «Земля». Но у меня нет ни одной компореллонской — ничего, кроме туманного намека на Бенбэли, который явился ниоткуда, — вот и всё, что говорят компореллонские легенды.

— Неудивительно: мы обычно стремимся не распространять наши легенды, и я поражён, что вы нашли записи о Бенбэли. Всё те же суеверия.

— Но вы не суеверны и вы не отказались бы поговорить об этом, а?

— Это верно, — сказал историк-коротышка, взглянув на Пелората. — Если я так поступлю, это не добавит мне непопулярности; но вы скоро покидаете Компореллон, и я расскажу вам всё, что знаю, если вы никогда не проговоритесь, что информация поступила от меня.

— Мы даем вам честное слово, — быстро произнес Пелорат.

— Тогда вкратце о том, что, по предположениям, произошло, если очистить эту историю от всякой мистики и моралите. На протяжении неопределённого периода времени Земля была единственной планетой, населённой людьми, а затем, примерно двадцать — двадцать пять тысяч лет назад, люди начали межзвёздные путешествия с помощью гиперпространственных Прыжков и колонизировали несколько планет. Поселенцы на этих планетах стали использовать роботов, которые первоначально были придуманы на Земле до внедрения гиперпространственных перелетов, и… знаете ли вы, кстати, что собой представляют роботы?

— Да, — сказал Тревайз. — Нас не раз спрашивали об этом. Мы знаем, что такое роботы.

— Поселенцы, чье общество было чрезвычайно роботизировано, развили высокую технологию, добились необычайной продолжительности жизни и презирали мир своих предков. Согласно более драматической версии они даже взяли власть над ним и держали его в повиновении. В конце концов Земля выслала новую группу поселенцев, которым было запрещено пользоваться роботами. Компореллон был одной из первых планет, которые они заселили. Наши патриоты настаивают, что он был самым первым, но этому нет доказательств, какие могли бы убедить скептика. Первая партия поселенцев вымерла и…

— Почему первая партия вымерла, доктор Дениадор? — спросил Тревайз.

— Почему? Как правило, наши романтики объясняют, что они были наказаны за неповиновение «Тем, Кто Наказывает», хотя ни один не позаботился уточнить, почему «Он» ждал так долго. Но принимать всерьёз подобные сказочки не стоит. Легко доказать, что общество, зависящее во всём от роботов, становится слабым, изнеженным, сокращается и вымирает от скуки или, что точнее, от потери воли к жизни.

Вторая волна поселенцев, не имеющая роботов, выжила, и люди рассеялись по всей Галактике, но Земля стала радиоактивной и постепенно потеряла своё значение. Причина, приводимая для объяснения этого, обычно следующая: на Земле тоже были роботы, так как первая волна получила их там.

Блисс, которая всё это время внимательно следила за беседой, вмешалась:

— Хорошо, доктор Дениадор, была ли радиоактивность или нет и сколь бы ни было волн поселенцев, но вопрос остаётся: где именно расположена Земля? Каковы её координаты?

— Ответ прост: я не знаю, — признался Дениадор. — А не пора ли перекусить? Мы сможем ещё поговорить о Земле за едой.

— Вы не знаете?! — удивился Тревайз нарочито громко.

— Вообще-то, насколько мне известно, этого не знает никто.

— Но это невозможно!

— Советник, — сказал Дениадор, вздохнув, — если вы хотите называть правду невозможной — это ваше право, но это вам ничего не даёт.

Глава 7

ПРОЩАНИЕ С КОМПОРЕЛЛОНОМ

Ленч состоял из горки нежных мучных шариков, покрытых корочкой различного цвета и содержащих разнообразную начинку.

Дениадор взял со стола небольшой предмет, который, будучи развернутым, оказался парой тонких прозрачных перчаток, и надел их. Гости последовали его примеру.

— Что внутри этих шариков? — спросила Блисс.

— Розовые наполнены рубленой рыбой со специями, лучшим нашим деликатесом. Желтые — с сыром, очень нежным и вкусным. В зеленых — овощная смесь. Ешьте, пока они не остыли. Попозже будет горячий миндальный пирог и напитки. Рекомендую отведать горячего сидра. У нас холодно, и мы стараемся подогревать пищу, даже десерт.

— Неплохо придумано, — похвалил Пелорат. — И как красиво сервировано!

— Я просто стараюсь быть гостеприимным, — ответил Дениадор. — Что до меня, то я нуждаюсь в немногом.

Тревайз попробовал розовый шарик. Внутри действительно оказалась рыба, приправленная специями, приятными на вкус, но настолько острыми, что их привкус запросто мог отравить жизнь до конца дня, а возможно, и на всю ночь.

Отложив надкушенный шарик, он заметил, что края корочки сжались. Здесь берегли продукты. А ещё он подивился назначению перчаток. Казалось, не было никакой возможности намочить или испачкать руки, даже не пользуясь перчатками, и Тревайз решил, что они нужны для перестраховки. Перчатки заменяли мытье рук в отсутствие воды, но никто, вероятно, не настаивал на их употреблении, если руки были вымыты. (Лайзалор не надевала перчаток, когда они вместе обедали днём раньше. Может быть, потому, что была родом с гор.)

— А удобно ли говорить о делах за едой? — спросил он. — Принято ли это?

— По компореллонскому этикету, не очень, Советник, но вы — мои гости, и мы будем себя вести по-вашему. Если вы желаете говорить серьёзно и не думаете — или не боитесь, — что это испортит вам удовольствие от еды, то, пожалуйста, говорите, а я присоединюсь.

— Благодарю. Министр Лайзалор высказала предположение… нет, она прямо утверждала, что воззрения скептиков у вас непопулярны. Это так?

Хорошее настроение Дениадора ещё больше улучшилось, как ни странно.

— Конечно. Мы бы сильно огорчились, будь это не так. Компореллон, видите ли, мир, утративший былое могущество. Коротко говоря, существует общепринятое убеждение, будто бы некогда, много тысяч лет назад, когда обитаемая часть Галактики была невелика, в ней главенствовал Компореллон. Мы никогда не забываем об этом, и тот факт, что теперь мы не лидеры, воспринимается нами болезненно, вызывает у нас… то есть, точнее, у народа, что-то вроде… чувства несправедливости. Но что тут поделаешь? Когда-то правительство было вынуждено сделать Компореллон лояльным вассалом Императора, а теперь — лояльным союзником Академии. И чем больше мы осознаем нашу подчиненность, тем сильнее вера в возможное возвращение к великим, таинственным дням прошлого. Но на что способен Компореллон? Он никогда не решался бросить открытый вызов Империи, а теперь не может игнорировать Академию. Так что большая часть населения отводит душу, нападая на нас, потому как мы не верим в легенды и смеемся над суевериями. Тем не менее мы не опасаемся худшего — то есть открытого преследования. Под нашим контролем наука, мы работаем на факультетах Университета. Правда, кое-кому из нас, кто особенно резко высказывается, становится трудно преподавать. Я тоже, к примеру, испытываю подобные затруднения, хотя у меня есть студенты и я провожу занятия приватно, вне Университета. А вот если мы действительно будем изолированы, наука придёт в упадок и Университет потеряет свой авторитет в Галактике. Вероятно, такова уж глупость человеческая: перспектива интеллектуального самоубийства может не удержать их от утоления своей ненависти. Но Академия поддерживает нас. Следовательно, нас постоянно бранят, осмеивают, обвиняют, но никогда не трогают.

— Неужели общественное мнение удерживает вас от того, чтобы сообщить нам, где находится Земля?! — воскликнул Тревайз. — Неужели вы боитесь, что, несмотря ни на что, ура-патриотические настроения могут стать слишком агрессивными, если вы зайдёте чересчур далеко?

Дениадор покачал головой.

— Нет. Координаты Земли неизвестны. Я ничего не скрываю от вас из страха или по любой другой причине.

— Но послушайте, — сказал Тревайз настойчиво. — В этом секторе Галактики определённое число планет, обладающих физическими свойствами, делающими их пригодными для обитания, и почти все они должны быть не просто пригодны для обитания, но и заселены, и, что вполне вероятно, хорошо вам известны. Неужели трудно будет исследовать сектор в поисках планеты, которая была бы пригодна для обитания, если бы не её радиоактивность? Кроме того, необходимо искать планету с огромным спутником. Имея такие признаки, Землю опознать несложно и её не пропустить даже при поиске наугад. На это уйдёт некоторое время, но особых трудностей возникнуть не должно.

— Точка зрения скептиков такова, — сказал Дениадор, — что и гигантский спутник, и радиоактивность Земли — просто легенды. Искать её — всё равно что искать птичье молоко и рыбий мех.

— Возможно, но не должно же это удерживать Компореллон хотя бы от попытки поиска. Если бы вы отыскали радиоактивную планету с большим спутником и пригодную для обитания, то это придало бы достоверности компореллонским легендам.

— Очень может быть, — усмехнулся Дениадор, — что Компореллон ничего не ищет как раз по этой самой причине. Если мы ничего не найдём или обнаружим Землю, но она окажется не похожей на ту, что описывается в легендах, произойдёт прямо противоположное. Компореллонские легенды будут уничтожены дочиста и станут мишенью для насмешек. Компореллон не может пойти на такой риск.

Тревайз нетерпеливо выслушал и вернулся к своим рассуждениям:

— С другой стороны, даже если мы просчитаемся по этим двум редчайшим признакам — есть третий признак, который должен существовать по определению, безо всякой оглядки на легенды. Земля должна обладать либо поразительно разнообразной цветущей жизнью, либо остатками таковой, ну или по крайней мере её ископаемыми останками.

— Советник, — сказал Дениадор, — пока Компореллон действительно не занимался организованными поисками, но мы время от времени всё-таки совершали космические путешествия, и у нас есть сообщения с кораблей, которые по той или иной причине сбивались с курса. Прыжки вовсе не так уж точны, это вы и сами знаете. Тем не менее среди этих сообщений нет сведений о каких-либо планетах, которые по характеристикам напоминали бы легендарную Землю, или о планетах, настолько богатых формами жизни. И это при том, что любой корабль с готовностью садится на планету, кажущуюся пригодной для жизни, чтобы экипаж мог заняться разведкой залежей полезных ископаемых. И если, впрочем, за тысячи лет ничего подобного не нашли, я могу не сомневаться, что найти Землю невозможно, потому что Земли здесь нет.

— Но Земля должна где-то быть! — раздражённо воскликнул Тревайз. — Где-то есть планета, на которой зародилось и эволюционировало человечество и все известные формы жизни, сопровождающие человека. Если Земля не в этом секторе Галактики, она должна быть где-то ещё.

— Возможно, — хладнокровно произнес Дениадор, — но в настоящее время она не обнаружена нигде.

— Наверное, потому, что её никто не искал.

— Ну, теперь этим занимаетесь вы. Я от души желаю вам удачи, но никогда не рискнул бы поспорить с кем-то насчёт вашего успеха.

— А были ли попытки, — спросил Тревайз, — определить вероятные координаты Земли косвенным способом? Каким-либо иным методом, нежели прямой поиск?

— Да, — ответили два голоса одновременно. Дениадор — один из голосов принадлежал ему — повернулся к Пелорату: — Вы, наверное, о проекте Яриффа?

— Да.

— Тогда не объясните ли его суть Советнику? Я думаю, он скорее поверит вам, чем мне.

— Видишь ли, Голан, на закате Империи «Поиск Прародины», как его называли, был чем-то вроде популярного хобби и, возможно, помогал людям отвлечься от тягот суровой действительности. В то время Империя была на грани гибели, ну, да это ты и сам знаешь.

Ливианский историк Хамбалу Ярифф выдвинул гипотезу о том, что где бы ни была расположена планета предков, она скорее всего раньше колонизировала бы ближайшие планеты и только потом отдалённые. Словом, чем дальше находится планета от Земли, тем позже она заселена.

Далее, предположим, что записываются даты заселения всех обитаемых миров в Галактике и выбираются только те, чей возраст — несколько тысяч лет. Затем из них выбираются те, что старше десяти тысяч лет, среди оставшихся — те, что старше пятнадцати, и так далее. Каждая выборка теоретически должна приблизительно укладываться в некое подобие кольца, и эти кольца должны быть почти концентрическими. Более древние выборки должны представлять собой кольца меньшего диаметра, чем более молодые. И, если определить центры всех колец, они должны оказаться на сравнительно небольшом участке пространства, который и заключает в себе планету предков… Землю. — Лицо Пелората всё сильнее разгоралось, пока он изображал руками концентрические круги. — Понимаешь, Голан?

— Да, — кивнул Тревайз. — Но, судя по всему, гипотеза оказалась не работающей.

— Теоретически должна была сработать, старина. Единственное препятствие представляла неточность дат основания поселений на планетах. Каждый мир в той или иной степени преувеличивал свой возраст, и было трудно отделить правду от вымысла.

— А по распаду углерода-14 в ископаемом дереве? — спросила Блисс.

— Конечно, дорогая, — сказал Пелорат, — но нужно было добиться от миров сотрудничества, а это не удалось. Ни один мир не пожелал отказаться от своих претензий на завышенный возраст, а Империи тогда было попросту не до того. У неё своих забот хватало. Всё, что сумел сделать Ярифф, — это отобрать планеты с возрастом не более двух тысяч лет, даты основания поселений на которых были зафиксированы. Таких оказалось немного, и расположены они были примерно по кольцу, а центр кольца оказался достаточно недалеко от Трентора, имперской столицы, поскольку именно отсюда стартовали колонизационные экспедиции к этим относительно немногочисленным планетам. Это, безусловно, представляет собой новую проблему. Земля являлась не единственной отправной точкой миграции к другим планетам. Время шло, и старейшие миры отправляли собственные экспедиции, и во времена расцвета Империи Трентор стал довольно активным источником таких экспедиций. Яриффа, увы, несправедливо осмеяли, и его профессиональная репутация сильно пострадала.

— Всё ясно, Джен. Доктор Дениадор, неужели же нет совсем ничего, за что можно было бы уцепиться, никакого проблеска надежды? Нет ли какой-нибудь другой планеты, где, возможно, хранятся хоть какие-нибудь сведения о Земле?

Дениадор глубоко задумался и наконец, с трудом подбирая слова, заговорил:

— Ну-у… как скептик, я обязан сказать, что не уверен в существовании Земли, равно как и в том, что она вообще когда-либо существовала. Однако… — он снова умолк.

— Видимо, — не выдержала Блисс, — вы задумались о чём-то очень важном, доктор?

— Важном? Да не то чтобы… — пробормотал Дениадор. — Но, возможно, удивительном. Дело в том, что Земля не единственная планета, чье местонахождение — загадка. Существуют планеты первой волны миграции, так называемые «космонитские». Кое-кто, правда, именует их «запретными». Последнее сейчас употребляется чаще. Во времена славы и величия, как гласят легенды, космониты добились необычайной продолжительности жизни и запретили посещать свои планеты нашим предкам, не умевшим жить так долго. После того как мы взяли верх, ситуация изменилась с точностью до наоборот. Мы брезговали общаться с ними, бросили их на произвол судьбы, запретив пилотам и торговым кораблям иметь с ними дело. С тех самых пор их планеты и стали запретными. Мы не сомневались, как утверждают легенды, что «Тот-Кто-Карает» уничтожит их и без нашей помощи, и, судя по всему, он так и сделал. По крайней мере, насколько нам известно, космониты не появлялись в Галактике много тысячелетий подряд.

— Так вы думаете, космониты могли что-то знать о Земле? — спросил Тревайз.

— Вероятно, так как их миры старше любого из наших, то есть могли бы знать, если бы существовали, а это навряд ли.

— Даже если их нет, сохранились планеты, где могли остаться их записи.

— Остаётся только найти эти планеты.

Тревайз раздражённо резюмировал:

— Вы клоните к тому, что секрет местонахождения Земли можно найти только на планетах космонитов, местонахождение которых тоже неизвестно.

— Мы не имели с ними дела двадцать тысяч лет, — пожал плечами Дениадор. — И не задавались подобными мыслями. Они ведь тоже, подобно Земле, ушли в туман небытия.

— А сколько было у космонитов планет?

— Легенды говорят, что пятьдесят — подозрительно круглое число. Скорее всего их было намного меньше.

— И вы не знаете, где находится хотя бы одна из пятидесяти?

— Ну, вообще-то, вроде бы…

— Что вам кажется?

— Поскольку древняя история — моё хобби, как и хобби доктора Пелората, я время от времени исследовал архивные документы в поисках чего-либо, более достоверно описывающего старину, чем легенды. Год назад я разбирал документы, найденные на древнем корабле, которые с трудом поддавались дешифровке. Они датировались очень отдалёнными временами, когда наш мир ещё не назывался Компореллоном. Там употреблялось название «Мир Бейли», которое, что не исключено, может быть даже более ранним, чем «Мир Бенбэли» наших легенд.

— Вы опубликовали свои выводы? — громко и взволнованно спросил Пелорат.

— Нет, — покачал головой Дениадор. — Я не люблю нырять, пока не удостоверюсь, есть ли вода в плавательном бассейне, как говорится в старой пословице. Видите ли, в документах было записано, что капитан корабля посетил космонитскую планету и забрал с собой космонитскую женщину.

— Но вы сказали, — встрепенулась Блисс, — что космониты никого к себе не пускали.

— Совершенно верно. Вот потому-то я и не стал публиковать эти материалы. Уж больно невероятно получалось. Есть туманные сказания, которые можно интерпретировать как имеющие отношение к космонитам и их конфликту с поселенцами — нашими прямыми предками. Такие сказания существуют не только на Компореллоне, но и на многих других планетах во множестве вариантов, но все они непререкаемо согласны в одном аспекте. Две группы — космониты и поселенцы — не смешивались. Раз социальных контактов между ними не было, остаются только межполовые, и, очевидно, капитана поселенцев и женщину космонитов связали узы любви. Это настолько невероятно, что я не вижу, как ещё можно поверить в эту историю, как не счесть её отрывком из исторического романа.

Тревайз нахмурился:

— И это всё?

— Нет, Советник, есть кое-что ещё. Мне попались на глаза какие-то цифры, видимо, оставшиеся от вычислений курса корабля, которые могут, вероятно, представлять собой пространственные координаты. Если это так и есть — но дабы не уронить чести скептика, я вынужден повторить, что это может быть безнадёжно далеко от правды, — то интуитивное чутье подсказывает мне, что это пространственные координаты трёх космонитских планет. Одна из них может быть той самой, где побывал капитан и откуда он похитил женщину.

— Не может ли оказаться так, что вся история — выдумка, а координаты настоящие? — спросил Тревайз.

— Всё может быть, — ответил Дениадор. — Я могу передать вам эти цифры, и вы вольны использовать их как вам будет угодно, да вряд ли это вам что-то даст. Но у меня странное предчувствие, — улыбнулся старый скептик.

— Какое же? — поторопил его Тревайз.

— А вдруг какие-то координаты принадлежат Земле?

* * *

Ярко-оранжевое солнце Компореллона казалось на вид больше солнца Терминуса, но стояло ниже над горизонтом и не так сильно грело. Ветер, на сей раз, к общей радости, слабый, коснулся щеки Тревайза ледяным дыханием.

Он дрожал, хотя был одет в пальто с электроподогревом — подарок Мицы Лайзалор, которая стояла рядом с ним.

— Ну хоть когда-нибудь бывает у вас тепло, Мица? — зябко поежился Тревайз.

Мица бросила рассеянный взгляд на небо. Высокая и пышнотелая, она была одета гораздо легче, чем Тревайз, но если и ощущала холод, то относилась к этому с полным безразличием.

— У нас прекрасное лето, — сказала она. — Не слишком долгое, но наши культурные растения адаптированы к здешнему климату. Сорта семян тщательно отбираются в ходе селекции и в результате быстро дают всходы и устойчивы к заморозкам. У наших домашних животных густой мех, и компореллонская шерсть, по всеобщему признанию, — лучшая в Галактике. Кроме того, на орбите вокруг Компореллона есть фермы, где выращиваются тропические фрукты. Мы даже экспортируем очень вкусные консервированные ананасы. Большинство людей, думающих, что Компореллон — холодная планета, об этом и не догадываются.

— Спасибо, Мица, что пришла проводить нас, и за то, что решила помочь нам. Однако ради моего собственного спокойствия я просто обязан спросить, не грозят ли тебе неприятности из-за этого?

— Нет! — Она надменно покачала головой. — Никаких неприятностей. Во-первых, меня никто не спросит. Я распоряжаюсь транспортом. Это означает, что я единолично устанавливаю правила как для этого космопорта, так и для всех остальных; для орбитальных станций; для кораблей, что прибывают и улетают. Во всём этом премьер-министр полагается на меня и только рад оставаться в стороне от всех деталей. И даже если меня спросят, мне не требуется говорить ничего, кроме правды. Правительство только устроит мне овацию за то, что я не вернула этот корабль Академии. Народ поступит точно так же, если ему сообщат. А Академия не узнает ничего.

— Да, не спорю, ваше правительство было бы не прочь удержать корабль, не возвращая его Академии, но одобрит ли оно то, что ты позволила нам улететь на нём?

— Какой ты порядочный, Тревайз, — улыбнулась Лайзалор. — Так упорно сражался за свой корабль, а теперь, когда он у тебя, проявляешь трогательную заботу обо мне.

Она любовно потянулась к нему, но сумела сдержаться.

— Пусть только попробуют хоть слово сказать, — сказала она, вздернув подбородок. — Мне только и надо будет объяснить, что вы искали и продолжаете искать Старейшую, тогда они вздохнут с облегчением и скажут, что я правильно поступила, быстренько избавившись от всех вас и от вашего корабля. Ну, разве что начнут махать руками и гневно вопрошать, как это вам было позволено совершить посадку, хотя иного способа узнать, кто вы такие и чем занимаетесь, попросту не было.

— Значит, на самом деле боишься, что я самим своим присутствием мог навлечь и на тебя, и на всю планету беду?

— Конечно, — уверенно ответила Лайзалор. Затем немного смущенно добавила: — Ты уже принес мне горе; теперь, когда я узнала тебя, компореллонские мужчины будут казаться мне ещё более никудышными. Я буду страдать от неутоленной страсти. «Тот-Кто-Карает» уже успел позаботиться об этом.

Тревайз помолчал и сказал:

— Конечно, я хочу, чтобы ты думала иначе, но не хочу, чтобы ты без нужды боялась чего-то. Пойми: мысль о том, что я принес тебе горе, — чистой воды суеверие.

— Тебе это скептик сказал?

— Я и без него это знал.

Лайзалор смахнула снег с густых бровей и ресниц и сказала:

— Конечно, есть такие, кто думает, что это суеверие. Но то, что Старейшая приносит беду, — это точно. Тому было много подтверждений, и все заумные доводы скептиков не могут затмить правду. — Она резко протянула Тревайзу руку: — Прощай, Голан. Ступай на корабль, к своим спутникам, пока не замерз.

— Прощай, Мица. Я надеюсь увидеть тебя, когда вернусь.

— Да, ты обещал вернуться, и я всеми силами хотела поверить, что так оно и будет. Я даже подумывала о том, не следует ли мне вылететь тебе навстречу, чтобы беда досталась мне одной, а не всей моей планете, но ты не вернешься, я знаю.

— Почему? Я обещаю! Не думай, что я сказал так только для того, чтобы обмануть и утешить тебя.

В это мгновение Тревайз был твёрдо уверен, что говорит чистую правду.

— Пусть так, мой милый, но тем, кто отправляется на поиски Старейшей, не суждено возвратиться куда бы то ни было. Я сердцем чувствую это.

Тревайза била дрожь, у него зуб на зуб не попадал. Как ему не хотелось, чтобы Мица подумала, что это от страха.

— Это тоже суеверие, — сказал он.

— И всё-таки правда, — обреченно проговорила она.

* * *

Как приятно было снова очутиться в рубке «Далекой звезды» — тесноватой, похожей на тюремную камеру в безбрежном космосе, но такой знакомой, дружелюбной и теплой.

— Ну, наконец-то, — сказала Блисс. — А я гадала, долго ли ещё ты простоишь там с министершей.

— Там долго не простоишь, — ответил Тревайз. — Жутко холодно.

— А мне уже начало казаться, — усмехнулась Блисс, — что ты готов остаться с ней и отложить поиск Земли. Мне не хотелось как-либо вмешиваться в твоё сознание, но я боялась за тебя: искушение, которому ты подвергся, словно захлестнуло меня.

— Ты не ошиблась. Мгновение, по крайней мере, я боролся с искушением. Министерша — восхитительная женщина, я таких раньше не встречал. А ты не помогла ли, случаем, мне в этой борьбе, Блисс?

— Я много раз говорила тебе, что я не имею права вмешиваться в твоё сознание, Тревайз. Ты отбросил искушение, как мне кажется, из-за того, что у тебя есть чёткое чувство долга.

— Нет, вряд ли. — Он криво усмехнулся. — Ничего такого возвышенного и благородного. Я выиграл битву с искушением по одной простой причине — было ужасно холодно, а ещё меня подгоняла мысль о том, что, останься я, министерша быстренько угробила бы меня. Я не выдержал бы такого напора.

— Ну, как бы то ни было, теперь ты на борту и в безопасности, — улыбнулся Пелорат. — Что дальше?

— Прежде всего — как можно быстрее уйти за пределы планетной системы в пространство, а когда окажемся достаточно далеко от солнца Компореллона, сможем совершить Прыжок.

— Ты думаешь, нас могут задержать или установить за нами слежку?

— Нет. Уверен, министершу заботит только одно: чтобы мы убрались как можно быстрее и, по возможности, подальше, дабы месть «Того-Кто-Карает» не постигла всю планету. На самом деле…

— Да?

— Она верит, что кара наверняка не минует нас. Она твёрдо убеждена, что нам ни за что не вернуться. Это, поспешу добавить, не из-за того, что она не сомневается в моей неверности. Она не вправе об этом судить. Она имела в виду, что Земля — настолько ужасный источник бед, что любой, кто разыскивает её, должен умереть, независимо от того, найдёт он её или нет.

— Сколько же обитателей Компореллона не вернулось с поисков Земли, что она так твёрдо убеждена в этом? — поинтересовалась Блисс.

— Сомневаюсь, чтобы вообще хоть один компореллонец рискнул на такое путешествие. Я сказал Мице, что её страхи по большей части — суеверие.

— А сам-то ты действительно уверен в этом или позволил ей поколебать твои убеждения?

— Я знаю, что её страхи в той форме, в которой она выразила их, чистейшей воды суеверия, но они могут быть не беспочвенны.

— Ты хочешь сказать, что радиоактивность Земли может убить нас, если мы попытаемся приземлиться?

— Я не верю, что Земля радиоактивна. Во что я действительно верю, так это в то, что Земля сама защищает себя. Вспомните: все материалы о Земле из библиотеки Трентора были изъяты. Вспомните: поразительная память Геи, сформированная всей планетой вплоть до гор и огненного ядра, обрывается, не углубляясь так далеко в прошлое, чтобы поведать нам что-либо о Земле.

Ясно, что Земля достаточно могущественна, чтобы сделать такое, она, очевидно, способна и заставить поверить в свою радиоактивность и таким образом застраховать себя от всяких посещений. Возможно, поскольку Компореллон недалеко от Земли, он может представлять для неё особую опасность, потому что здесь сильнее угроза проявления любопытства. Дениадор, хоть он и скептик, и учёный, бесповоротно убеждён в тщетности поисков Земли. Он утверждает, что её нельзя обнаружить. И именно поэтому суеверия министерши могут быть обоснованны. Если Земля так стремится спрятаться, разве не предпочтет она прикончить нас или извратить наше сознание, нежели позволить нам найти себя?

Блисс нахмурилась и проговорила:

— Гея…

— Только не говори, что Гея способна защитить нас, — резво откликнулся Голан. — Раз Земля оказалась в силах стереть ранние воспоминания Геи, ясно, что возникни любое противоречие, и Земля выиграет.

— Откуда тебе знать, — холодно ответила Блисс, — что воспоминания были стерты? Может статься, что просто Гее потребовалось время для формирования планетарной памяти, и теперь мы можем изучать прошлое только до периода этого формирования. И если даже воспоминания были стерты, как ты можешь быть уверен, что это проделки Земли?

— Я ничего не знаю наверняка, — пожал плечами Тревайз. — Я просто высказал предположение.

— Если Земля столь могущественна, — робко вмешался Пелорат в их спор, — и так стремится сохранить свою неприкосновенность, что толку от наших поисков? Ты, похоже, считаешь, что Земля не позволит нам преуспеть в этом и убьёт нас, если понадобится. В таком случае стоит ли нам искать её?

— Пожалуй, действительно может показаться, что мы должны всё бросить, но я убеждён, что Земля существует и что я должен её найти. И я найду её. И Гея утверждает, что, когда я твёрдо уверен в чём-либо, я чаще всего оказываюсь прав.

— Но как мы сможем остаться в живых, после того как найдём Землю, дружочек?

— Может статься, — сказал Тревайз полушутливо, — что Земля также осознает бесценность моей потрясающей способности оказываться правым и предоставит меня самому себе. Но я не могу быть уверен в том, что вы тоже уцелеете, и это мучает меня. Это давно не даёт мне покоя, но сейчас особенно, и мне кажется, что я должен отвезти вас обоих обратно на Гею и только потом самостоятельно продолжить полёт. Это не ты, не забывай, не ты, а я в ссылке. Значит, я один и должен рисковать. Согласен, Джен?

Пелорат опустил голову, подбородок его прижался к шее, и от этого его лицо стало как бы ещё длиннее.

— Не скажу, что мне не страшно, Голан, но мне будет стыдно тебя покинуть. Я изменю себе, если так поступлю.

— Блисс, что скажешь?

— Гея не может покинуть тебя, Тревайз, что бы ты ни делал. Если окажется, что от Земли будет исходить опасность, Гея защитит тебя, насколько это будет возможно. И потом: я, Блисс, не покину Пела, и если он хочет быть с тобой, то я хочу быть с ним.

— Ну что же, — угрюмо кивнул Тревайз. — Я дал вам шанс передумать. Значит, продолжаем поиск вместе.

— Вместе, — сказала Блисс.

Пелорат улыбнулся и обнял Тревайза за плечи:

— Вместе. Всегда.

* * *

— Взгляни-ка сюда, Пел, — позвала Блисс.

Она вручную наводила корабельный телескоп скорее всего ради баловства, чтобы отвлечься от мифологической библиотеки Пелората.

Пелорат подошел, обнял её за плечи и посмотрел на обзорный экран. В поле зрения находился один из газовых гигантов Компореллонской планетной системы, увеличенный почти до своих реальных размеров, нежно-оранжевый с более бледными полосами. Видимый с плоскости эклиптики и более удаленный от центрального светила, чем корабль, газовый гигант казался почти идеальным светящимся кругом.

— Красиво! — восхищенно проговорил Пелорат.

— А центральная полоса больше диаметра планеты, Пел, посмотри-ка.

Пелорат сосредоточился.

— Да, Блисс, и мне так кажется.

— А это не оптический обман?

— Не уверен, Блисс. Я такой же новичок в космосе, как и ты. Голан!

Тревайз отозвался нехотя:

— Что там ещё? — и вошел в рубку, немного растрепанный, словно только что вздремнул, не раздеваясь, да, собственно, так оно и было. — Пожалуйста, не балуйтесь с приборами, — сердито буркнул он.

— Да мы только в телескоп смотрим, — оправдываясь, проговорил Пелорат. — Посмотри сам.

Тревайз подошел поближе.

— Это газовый гигант под названием Галлия, судя по имеющимся у меня данным.

— Как ты можешь судить с первого взгляда?

— Во-первых, — сказал Тревайз, — я сужу на основании удаленности нашего корабля от солнца, учитывая размер планет и их положение на орбите, которые я изучал при прокладке курса. Это — единственная планета, которую вы сейчас можете разглядывать при таком увеличении. Во-вторых, вокруг неё кольцо.

— Кольцо? — заинтересованно переспросила Блисс.

— Оно видно почти в горизонтальной плоскости, потому и кажется тонкой полоской. Мы можем выйти за пределы эклиптики, и тогда обзор будет лучше. Хочешь?

— Я не хочу утруждать тебя перерасчётами курса, Голан.

— Да ну, компьютер может сделать это за меня без всякой натуги.

Тревайз сел к компьютеру и положил руки на световые контуры. Компьютер, тончайшим образом адаптированный к мысленным приказам Тревайза, сделал всё, что было нужно.

«Далекая звезда», не знавшая трудностей с топливом и не изнурявшая от перегрузок, быстро набрала скорость. И вновь Тревайз ощутил прилив неподдельной любви к кораблю и компьютеру, который так отвечал ему, словно это его мысль питала и направляла судно, словно оно было могучим и послушным исполнителем его воли.

Неудивительно, что Академия так хотела вернуть себе корабль; неудивительно, что Компореллон хотел захватить его. Удивительно было то, что силы предрассудков оказалось достаточно для того, чтобы заставить Компореллон отказаться от корабля.

Будь на корабле соответственное вооружение, он мог бы без труда обогнать или победить в бою любой корабль в Галактике и даже целую эскадру — при единственном условии: если не встретит другой такой же корабль.

Но о соответственном вооружении не могло быть и речи. Мэр Бранно, вручая ему корабль, в одном как минимум поосторожничала, оставив его невооруженным.

Пелорат и Блисс внимательно следили за тем, как планета Галлия неторопливо поворачивалась перед ними. Вскоре обозначился какой-то из полюсов, окруженный широкой полосой вихрей. Другого полюса не было видно.

Верх полушария темной стороны планеты постепенно входил в зону оранжевого света, и идеальный кружок становился всё более ущербным.

Но особое впечатление произвела центральная бледная полоса. Она больше не была прямой, а искривлялась, подобно другим полосам на юге и севере, но гораздо заметнее их.

Теперь полоса явно выходила за края планеты и узкими петлями загибалась по обе её стороны. Ясно, это не был оптический обман. Вокруг планеты вращалось вполне материальное кольцо.

— Ну, для общего впечатления хватит, — сказал Тревайз. — Если бы мы летели над планетой, вы бы увидели кольцо в виде концентрической окружности вокруг планеты, нигде её не касающееся. Вы, вероятно, заметили, что это не одно кольцо, а несколько концентрических.

— Я и не думал, что такое возможно, — ошеломленно проговорил Пелорат. — Что же удерживает их в пространстве?

— То же самое, что удерживает в пространстве спутники, — ответил Тревайз. — Кольцо состоит из мелких частиц, каждая из которых движется по орбите вокруг планеты. Кольца настолько близки к планете, что центробежная сила не даёт им слипнуться.

Пелорат тряхнул головой.

— Просто потрясающе, если задуматься, дружок, как это я, учёный, ухитрился прожить жизнь, так мало зная об астрономии?

— А я совсем ничего не знаю о мифах. Нельзя объять необъятное. Дело в том, что в этих кольцах нет ничего необычного. Они есть почти у каждого одинокого газового гиганта хотя бы в виде тонкой полосы пыли. Так уж вышло, что в планетной системе солнца Терминуса нет настоящего газового гиганта, и если бы терминусианцы не летали в космос или не располагали знаниями по астрономии, они бы ничего о планетных кольцах не знали. Кольца, широкие и яркие, как у этой планеты, — вот что действительно необычно. Это кольцо прекрасно. Должно быть, его ширина не меньше пары сотен километров.

Пелорат прищелкнул пальцами и воскликнул:

— Это именно то, о чём я думал.

— О чём, Пел? — поразилась Блисс.

— Я изучал однажды фрагменты поэмы, очень древней, написанной на архаичной версии галактического языка, так что читать было трудно, но именно это служило надежным доказательством её древности. Хотя… мне ли жаловаться на архаизмы, дружочек. Моя работа превратила меня в эксперта по разнообразным вариациям древнегалактического, чему я благодарен, даже если и не нахожу этому применения помимо моей работы. Так о чём я говорил?

— О древнем поэтическом отрывке, Пел, милый.

— Спасибо, Блисс, — сказал он и пояснил Тревайзу: — Она следит за моей речью, чтобы вернуть меня назад, если я собьюсь с курса, что частенько происходит.

— Это придаёт тебе очарование, Пел, — нежно улыбнулась Блисс.

— Словом, оказалось, что в этом отрывке описана планетарная система, частью которой была Земля. Почему — не знаю, так как целиком поэма не сохранилась, по крайней мере, я так и не смог разыскать её. Только этот единственный отрывок и уцелел — может быть, из-за астрономического содержания. В общем, там говорится о сверкающем тройном кольце шестой планеты «both brade and lange, sae the woruld shrank in comparisoun»^[20]. Как ни странно, я сумел его процитировать. Я не понимал, что это может быть за планетное кольцо. Я, помнится, думал о трёх кругах, расположенных в ряд по одну сторону от планеты. Это казалось так бессмысленно, что я даже не включил этот отрывок в мою библиотеку. Какой позор, какое невежество. — Он сокрушенно покачал головой. — Быть мифологом в современной Галактике — такая редкая специальность, что порой забываешь о том, что не грех проконсультироваться у других специалистов.

— Не суди себя строго, Джен, — попытался утешить друга Тревайз. — Это ошибка — принимать буквально поэтические образы.

— Но ведь подразумевалось именно это, — возразил Пелорат, показывая на экран. — Именно об этом говорилось в поэме. Три широких кольца, концентрических, больше, чем сама планета.

— Я никогда не слышал о таком, — сказал Тревайз. — И не думаю, что кольца могут быть столь широки. По сравнению с планетой они обычно очень узкие.

— Между прочим, мы никогда не слышали об обитаемой планете с гигантским спутником. Или с радиоактивной поверхностью. Вот вам и уникальность номер три. Если мы найдём радиоактивную планету, которая, вероятно, раньше была обитаема, с гигантским спутником, неподалеку от которой находится планета с огромным кольцом, не останется сомнений, что мы нашли Землю.

— Согласен, Джен, — улыбнулся Тревайз. — Если мы найдём все три признака, мы сможем быть уверены, что обнаружили Землю.

— Если!.. — вздохнула Блисс.

* * *

Позади осталось большинство планет системы. Проскочив между двумя самыми большими планетами, корабль мчался вперёд. Теперь в пределах полутора миллиардов километров не было крупных объектов. Впереди лежало только обширное кометное облако, в гравитационном, отношении опасности не представляющее.

Скорость «Далекой звезды» возросла до 0,1 с. Тревайз хорошо знал, что теоретически корабль мог быть разогнан почти до скорости света, но он также знал, что 0,1 с было вполне достаточно.

При такой скорости можно было избежать столкновения с любым объектом со значительной массой, но не было возможности избавиться от неисчислимых космических пылинок, в особенности от гораздо чаще попадающихся на пути отдельных атомов и молекул. На очень большой скорости даже такие крошечные частички могут нанести кораблю вред, царапая и скребя корпус корабля. При скорости, близкой к световой, каждый атом, попадающий в корпус корабля, обладает свойствами частиц космических лучей, а под воздействием проникающей космической радиации всякий бы недолго протянул на борту корабля.

Далекие звёзды неподвижно застыли на обзорном экране, и, хотя корабль летел со скоростью тридцать километров в секунду, казалось, что он стоит на месте.

Компьютер сканировал пространство на большую глубину в поисках любого встречного объекта, представляющего опасность при столкновении с кораблем. И слегка лавировал, когда это было необходимо, чтобы избежать подобной встречи. Учитывая ничтожно малые размеры любого встречного объекта, скорость корабля и отсутствие эффекта инерции в результатеизменения курса, было невозможно понять, происходило ли в действительности что-либо вроде того, что зовется «звонками с того света».

Тревайз, впрочем, совсем не беспокоился о таких вещах или вспоминал о них очень редко. Он полностью погрузился в размышления о трёх системах координат, которые ему передал Дениадор, в особенности о той, что указывала ближайший к кораблю объект.

— Что-нибудь напутано в цифрах? — озабоченно спросил Пелорат.

— Пока не могу сказать. Координаты сами по себе бесполезны, пока не знаешь точку отсчёта и принцип построения системы — направление, в котором считывается расстояние, чему равняется нулевой меридиан и так далее.

— Как же ты собираешься определить всё это? — удивился Пелорат.

— Я нашёл координаты Терминуса и некоторых других планет относительно Компореллона. Если я введу их в компьютер, он сможет определить принципы построения этих координат, если координаты Терминуса и прочие координаты указаны верно. Я просто пытаюсь собраться с мыслями, чтобы поточнее запрограммировать компьютер. Как только принцип будет определен, цифры, имеющие отношение к Запретным мирам, вероятно, обретут смысл.

— Всего лишь вероятно? — спросила Блисс.

— Боюсь, что так, — ответил Тревайз. — И потом, это старые расчёты, предположительно — компореллонские, но не на сто процентов. Что, если расчёты основаны на других принципах?

— Что тогда?

— Тогда перед нами всего-навсего бессмысленные цифры. Была не была, посмотрим.

Пальцы Тревайза запорхали над приглушенно светящимися клавишами компьютера, вводя нужную информацию. Затем он положил руки на контуры пульта и стал ждать, пока компьютер выработает и выдаст принципы построения координат известных планет, затем интерпретирует координаты ближайшей из Запретных Планет на основе этих же принципов и, наконец, найдёт эти координаты на хранящейся в его памяти карте Галактики.

На экране звёздное поле возникло и быстро задвигалось, занимая правильное положение. Когда картинка остановилась, пошло увеличение. Звёзды бледнели по мере удаления от центра, покуда почти все не исчезли. Наконец их осталось совсем немного. Глаз не мог уследить за всеми быстрыми изменениями, подобными мерцанию светящихся крапинок. И вот остался лишь квадрат с длиной стороны в одну десятую парсека, судя по цифрам внизу. Дальнейших изменений не происходило, и только полдюжины тусклых огоньков вносило некоторое оживление в темноту на экране.

— Которая из них Запретная Планета? — негромко спросил Пелорат.

— Никакая, — ответил Тревайз. — Четыре из них — красные карлики, один — недоформировавшийся красный карлик, а остальные — белые карлики. На орбите вокруг любого из них возможно обнаружить пригодный для обитания мир.

— А как ты, только взглянув на экран, узнал, что это красные карлики?

— Мы же смотрим не на реальные звёзды; мы смотрим на часть карты Галактики, хранящейся в памяти компьютера. Каждая имеет обозначение. Вам обозначения не видны, и чаще всего я тоже их не вижу, а только тогда, когда мои руки лежат на клавишах компьютера, как сейчас. Тогда я узнаю довольно многое о любой звезде, на которой остановится взгляд.

— Значит, все координаты бесполезны и бессмысленны, — страдальчески вымолвил Пелорат.

— Не спеши, Джен, — взглянул на него Тревайз. — Я не закончил. Это ещё и вопрос времени. Координаты Запретной Планеты были записаны двадцать тысяч лет назад. Всё это время и Компореллон, и эта планета вращались вокруг центра Галактики, и с таким же успехом они могли вращаться с другой скоростью, иметь иной наклон орбиты и эксцентриситет. Следовательно, со временем два мира могли как приблизиться друг к другу, так и отдалиться, и за двадцать тысяч лет Запретная Планета могла совершить дрейф в любом направлении на расстояние от полутора до пяти парсеков от отмеченной точки. Тогда, очевидно, он может не попасть в квадрат со стороной в одну десятую парсека.

— И что же нам делать?

— Мы заставим компьютер перенести Галактику на двадцать тысяч лет назад относительно Компореллона.

— Он и такое может? — спросила Блисс с нескрываемым благоговением.

— Ну, не саму Галактику, а содержащуюся в его памяти карту.

— А можем мы увидеть, как это происходит?

— Смотрите, — сказал Тревайз.

Звёзды очень медленно поползли по экрану. Вдруг слева появилась звезда, которой прежде не было на экране, и Пелорат радостно воскликнул:

— Вот она! Вот!

— Извини, — сказал Тревайз. — Ещё один красный карлик. Их очень много. По крайней мере, три четверти звёзд в Галактике — красные карлики.

Изображение на экране сдвинулось вниз и замерло.

— Ну? — нетерпеливо проговорила Блисс.

— Ну вот, — сказал Тревайз. — Вот вам вид на данный участок Галактики, каким он был двадцать тысяч лет назад. В самом центре экрана точка, где должна была бы находиться Запретная Планета, если бы дрейфовала с некоторой средней скоростью.

— Должна была быть, но её нет, — выпалила Блисс.

— Нет, — бесстрастно согласился Тревайз.

Пелорат только грустно вздохнул.

— Ах, какая досада, Голан.

— Погоди, не отчаивайся. Я не ожидал увидеть здесь эту звезду.

— Не ожидал? — удивленно спросил Пелорат.

— Нет. Я же сказал тебе, что это не сама Галактика, а компьютерная её карта. Если реальная звезда не нанесена на карту, мы не увидим её. Если планета зовется «запретной» и называлась так двадцать тысяч лет, велика вероятность того, что её не нанесли на карту. И это так и есть, поскольку мы не видим её.

— Но мы можем не видеть её ещё и потому, что её не существует, — возразила Блисс. — Легенды Компореллона могут лгать, а координаты быть ошибочными.

— Не исключено. Однако теперь компьютер может оценить, каковы должны быть координаты Запретной Планеты в наше время, поскольку нашёл точку, где её звезда находилась прежде. Используя скорректированные по времени координаты (такую коррекцию я могу сделать только при помощи звёздной карты), мы можем сейчас переключиться на реальную картину звёздного поля.

— Но ты только предположил, какова могла быть средняя скорость дрейфа Запретной Планеты. Что, если она была другой? Тогда тебе не скорректировать координаты.

— В общем, ты права, но коррекция с учетом предполагаемой средней скорости почти наверняка приблизит нас к реальному положению звезды, чем тогда, когда бы мы вообще не проводили временной коррекции.

— Ну, это ты только надеешься, — с сомнением сказала Блисс.

— Совершенно верно, — подтвердил Тревайз. — Надеюсь. А сейчас давайте взглянем на реальную Галактику.

Пелорат и Блисс, с трудом сдерживая нетерпение, смотрели на экран, пока Тревайз (возможно, чтобы унять собственное волнение и оттянуть решающий момент) неторопливо, словно читал лекцию, пояснял:

— Наблюдать реальную Галактику очень сложно. Карта в компьютере — искусственное творение. Свечение звёзд на ней далеко от истинного. Если поле зрения заслоняет туманность, я могу убрать её. Если для моих наблюдений не годится угол зрения, я могу изменить его, и так далее. Реальную Галактику, однако, я должен принимать такой, какова она есть, и, если я хочу изменений, я должен физически двигаться сквозь пространство, что может отнять намного больше времени, чем применение карты.

Пока он говорил, экран заволокла такая густая пелена звёзд, что отдельные светила казались беспорядочным облаком светящейся пудры.

— Это общий вид части Млечного Пути, — пояснил Тревайз, — и я пожелал, естественно, передний план. Если я его увеличу, то задний план в сравнении с ним может стать практически не различим. Координаты нужной точки довольно близки к Компореллону, так что я всё-таки могу увеличить изображение до размеров, которые мы видели на карте. Погодите, я попытаюсь уговорить компьютер, если мой организм ещё сможет работать. Ну вот.

Звёздный узор рывком увеличился, так что тысячи звёзд исчезли за краями экрана, давая наблюдателям настолько реальное ощущение движения к экрану, что все трое автоматически отклонились назад, словно по инерции.

На экране возник прежний вид, но картина была не такая темная, как на карте, а с полудюжиной звёзд, показанных такими, какими они выглядели на самом деле. А ещё здесь, ближе к центру, горела другая звезда, гораздо более яркая, чем остальные.

— Это она… — испуганным шёпотом произнес Пелорат.

— Возможно. Я попросил компьютер определить её спектр и проанализировать его. — После довольно долгой паузы Тревайз продолжил: — Спектральный класс G-4,значит, она лишь ненамного тусклее и меньше, чем солнце Терминуса, но гораздо ярче, чем солнце Компореллона. К тому же звёзды класса Gне должны быть пропущены в компьютерной карте Галактики. Так как она отсутствует, это явный признак того, что именно вокруг неё вращается Запретная Планета.

— А не может быть так, что у этой звезды вообще нет планет? — спросила Блисс.

— Может быть. Тогда мы попытаемся найти две другие Запретные Планеты.

— А если другие две тоже обманут наши ожидания? — упорствовала Блисс.

— Тогда мы попытаемся придумать что-нибудь ещё.

— Что, например?

— Я и сам хотел бы знать, — мрачно ответил Тревайз.

Часть III. АВРОРА

Глава 8

ЗАПРЕТНАЯ ПЛАНЕТА

— Голан, — спросил Пелорат. — Ничего, если я посмотрю? Не помешаю?

— Вовсе нет, Джен.

— Можно спросить?

— Валяй.

— Чем ты занят?

Тревайз оторвался от дисплея.

— Собираюсь измерить расстояние до каждой звезды, которая на экране кажется близко расположенной к Запретной Планете, и тогда смогу определить, насколько она близка к ней на самом деле. Важно узнать параметры их гравитационных полей, а для этого мне нужно выяснить значение их массы и расстояние до них. Не располагая такими сведениями, нельзя точно рассчитать Прыжок.

— И как ты этого добьешься?

— Ну… каждая звезда, которую я вижу, имеет свои координаты в банке памяти компьютера, и они могут быть переведены в систему координат, принятую на Компореллоне. Полученные данные можно, в свою очередь, немного подкорректировать с учетом положения «Далекой звезды» в пространстве относительно солнца Компореллона, и это даст мне возможность определить расстояние до каждого светила. Все эти красные карлики выглядят на экране довольно близко расположенными к Запретной Планете, но некоторые могут быть намного ближе к ней, а другие — намного дальше. Видишь ли, нам необходимы их пространственные координаты.

Пелорат кивнул и спросил:

— И ты уже определил координаты Запретной Планеты?

— Да, но этого мало. Мне необходимо знать расстояние до других звёзд с точностью до сотых. Воздействие их гравитационных полей неподалеку от Запретной Планеты настолько ничтожно, что небольшая погрешность не сделает погоды. Солнце, вокруг которого вращается Запретная Планета — вернее, может вращаться, — создаёт сильнейшее гравитационное поле рядом с планетой, и мне необходимо знать расстояние между ними с точностью, возможно, в тысячи раз большей, чем до соседних звёзд. Одних только координат для этого мало.

— Что же ты будешь делать?

— Я измерю кажущееся расстояние от Запретной Планеты, вернее, от её звезды — до трёх ближайших звёзд, которые настолько тусклы, что придётся прибегнуть к значительному увеличению, дабы сделать их видимыми. Предположительно, все три звезды очень отдалены. Мы располагаем одну из них в центре экрана и прыгаем на одну десятую парсека в направлении, перпендикулярном воображаемой прямой, соединяющей «Далекую звезду» и Запретную Планету. Это мы можем проделать без особых опасений, даже не зная расстояний до сравнительно далеких звёзд.

Звезда, которая находится в центре экрана, должна остаться на своём месте и после Прыжка. Две других тусклых звезды, если все три действительно очень далеки, серьёзно не изменят своего положения. Запретная Планета, однако, достаточно близка, чтобы изменить видимую позицию из-за сдвига параллакса. На основании значения параллакса можно определить расстояние до неё. Если нужна более высокая точность, я могу выбрать другие три звезды и попытаться повторить всё снова.

— И сколько времени всё это займет?

— Не очень много. Черную работу сделает компьютер. Я лишь отдам ему распоряжения. Что действительно потребует времени, так это проверить результаты и убедить себя в том, что они верны и что в мои инструкции компьютеру не вкралась какая-нибудь ошибка. Если бы я был одним из тех сорвиголов, что на все сто верят себе и компьютеру, это могло бы быть проделано за пару минут.

— Просто удивительно. Подумать только, как много компьютер делает для нас.

— Я тоже не устаю удивляться.

— Что бы ты без него делал?

— А что бы я делал без гравилета? Что бы я делал без своей практики астронавта? Что бы я делал без двадцатитысячелетнего опыта гиперпространственной технологии за плечами? Я таков, каков есть. Здесь и сейчас. Попробуем вообразить себя через двадцать тысяч лет. За какие чудеса мы тогда благодарили бы науку и технику? Правда, может случиться так, что через двадцать тысячелетий человечества уже не будет.

— Вряд ли, — сказал Пелорат. — Вряд ли человечества не станет. Даже если мы не станем частью Галаксии, нас всё равно будет направлять психоистория.

Тревайз отвернулся от пульта и сложил руки на груди.

— Пусть поработает — уточнит расстояние, проверит всё несколько раз. Спешить не стоит. — Вопросительно посмотрев на Пелората, он хмыкнул: — Психоистория! Ты знаешь, Джен, эта тема дважды затрагивалась на Компореллоне, и оба раза психоистория выставлялась как суеверие. Однажды это сказал я сам, а потом то же самое повторил Дениадор. В конце концов, как ещё можешь ты определить психоисторию, кроме как суеверие, бытующее в Академии? Разве это не вера без доказательств? Что скажешь, Джен? Это скорее твоя область, чем моя.

— Почему ты говоришь, что нет доказательств, Голан? Образ Гэри Селдона появлялся в Склепе и высказывался о случившемся. Он не мог знать в своё время, что за события произойдут в будущем, если бы не был способен предсказывать их на основании психоистории.

Тревайз кивнул.

— Звучит впечатляюще. Он, правда, промахнулся в случае с Мулом, но, даже невзирая на это, всё равно впечатляюще. И всё же есть во всём этом какой-то неприятный осадок таинственности. Любой фокусник может проделывать подобные трюки.

— Ни один фокусник не может предсказать события на столетия вперёд.

— Ни один фокусник не может на самом деле делать то, что, как тебе кажется, он вытворяет.

— Послушай, Голан. Я не могу вообразить ни одного трюка, с помощью которого я бы мог предсказать, что случится через пять столетий.

— Ты не можешь представить и трюк, который позволил бы фокуснику прочитать текст сообщения, спрятанного в псевдо-тессеракт^[21] на необитаемом орбитальном спутнике. А я своими глазами видел человека, который сделал это. Откуда ты знаешь, что Склеп, в котором появляется образ Гэри Селдона, куплен правительством?

Пелорат взглянул на Тревайза, словно это предположение вызвало у него содрогание.

— Они не посмеют этого сделать! — Тревайз презрительно фыркнул. — Их бы поймали за руку, попытайся они сделать такое, — добавил Пелорат.

— Вот уж не уверен. Ну да ладно, дело-то не столько в этом, сколько в том, что мы совсем не знаем, как работает психоистория.

— Я не знаю, как работает компьютер, но знаю, что он работает.

— Это потому, что другие знают как. А если никто не знает, как он работает? Тогда, случись ему сломаться, никто не сможет его починить. А теперь представим на месте компьютера психоисторию.

— Вторая Академия знает о психоистории всё.

— Откуда тебе это известно, Джен?

— Так говорят.

— Сказать можно всё, что угодно. А, прости, компьютер заговорил. Так… Он определил расстояние до звезды Запретной Планеты, и, надеюсь, очень точно. Дай-ка подумать.

Тревайз глядел на цифры довольно долго, беззвучно шевеля губами, словно что-то подсчитывал про себя. Наконец, не отрывая глаз от экрана, спросил:

— А Блисс что поделывает?

— Отсыпается, дружочек, — ответил Пелорат. Затем, словно желая защитить её, добавил: — Ей необходим сон, Голан. Поддерживать с Геей непосредственный контакт через гиперпространство — на это нужны силы.

— Не спорю, — кивнул Тревайз, положил руки на пульт и пробормотал: — Попробую несколько раз, проверю и перепроверю. — Оторвав руки от пульта, он обернулся. — Я серьёзно, Джен. Что ты на самом деле знаешь о психоистории?

Пелорат не без труда вернулся к прерванному разговору.

— Ничего. Историк и психоисторик — это огромная разница. Конечно, два фундаментальных постулата психоистории мне известны, но они известны каждому.

— Даже мне. Первое требование — количество людей, вовлеченных в исторический процесс, должно быть достаточно велико, чтобы результаты статистических подсчётов были достоверными. Но что такое «достаточно велико»? Сколько?

— По последней оценке, население Галактики — что-то около десяти квадриллионов, и это, вероятно, заниженные цифры. Наверняка это и есть «достаточно велико».

— Как ты можешь судить?

— Поскольку психоистория действительно работает, Голан. Как бы ты ни изощрялся в логике, она действительно работает.

— А второе требование, — сказал Тревайз, — заключается в том, чтобы люди пребывали в неведении относительно существования психоистории, и тогда знание будущего не извратит их поведения. Но они не пребывают в неведении, вот ведь какое дело.

— Но ведь все знают только одно, что она в принципе существует, дружочек. Это не в счёт. Второе требование на самом деле заключается в том, чтобы люди не были осведомлены о предсказаниях психоистории, — и они таки ничего о них не знают, за исключением адептов Второй Академии, но о них разговор особый.

— И только на этих двух постулатах зиждется вся психоистория? Верится с трудом.

— Не только, — сказал Пелорат. — В её основе лежат передовые и тщательно разработанные метафизические и статистические методы. Традиционная версия такова: якобы Гэри Селдон изобрел психоисторию, взяв за модель кинетическую теорию газов. Каждый атом и молекула в газе движется настолько беспорядочно, что невозможно вычислить положение или скорость любой из них. Тем не менее с помощью статистики можно выработать законы, довольно точно диктующие образ поведения в целом. Селдон стремился разработать подобные этим законам обобщенные принципы поведения человеческого общества, пускай и не приложимые к поведению отдельных людей.

— Возможно. Однако люди — не атомы.

— Верно. Человек обладает сознанием, и его поведение значительно сложнее. Существует так называемая свобода воли. Как Селдон справился с этим, я не имею понятия и уверен, что не смог бы понять, даже если бы специалист-профессионал попытался объяснить, — но ему это удалось.

— И всё зависит от поведения множества ни о чём не подозревающих людей? Не кажется ли тебе, что грандиозное математическое здание психоистории построено на песке? Если постулаты сформулированы неверно, оно должно рухнуть…

— Не рухнуло же до сих пор.

— …Либо, если постулаты не так уж ошибочны или неадекватны, а просто недостаточно устойчивы, психоистория могла работать без перебоев целые столетия, а потом, по достижении какого-нибудь очередного кризиса, рухнуть — как, собственно, и случилось в эпоху Мула. Или… вдруг существует третий постулат?

— Какой ещё третий постулат? — оторопело спросил Пелорат.

— Я не знаю, — сказал Тревайз. — Всякое доказательство может казаться безупречно логичным и элегантным и всё-таки содержать скрытые допущения. Может быть, третий постулат как раз и представляет собой допущение, настолько принимаемое на веру, что никто и не думал упоминать о нём.

— Допущение, которое так аксиоматично, как правило, исключительно верно, иначе оно не было бы таким само собой разумеющимся.

Тревайз фыркнул.

— Если бы ты знал историю науки так же хорошо, как и обычную историю, Джен, ты бы понял, как жестоко ошибаешься. Так… Похоже, приближаемся к солнцу Запретной Планеты.

И действительно, в центре экрана сияла яркая звезда — настолько яркая, что компьютер автоматически убавил яркость до такой степени, что все остальные звёзды угасли.

* * *

Помещения для личной гигиены на борту «Далекой звезды» были компактными, и пользование водой обычно сводилось к минимуму во избежание перегрузки систем очистки. Тревайз строго напоминал об этом и Пелорату, и Блисс.

Но даже в таких условиях Блисс всегда выглядела свежей и чистенькой: её тёмные длинные волосы всегда блестели, а ногти были старательно ухожены.

— Вот вы где! — воскликнула она, войдя в рубку.

Тревайз взглянул на неё исподлобья и хмыкнул:

— Где же нам ещё быть? Мы вряд ли могли покинуть корабль, а за полминуты нас можно легко найти внутри, даже если ты и не можешь засечь нас мысленно.

— Это всего-навсего форма приветствия, и нет нужды воспринимать её буквально, как ты прекрасно понимаешь, — сказала Блисс. — Где мы? Только не говори «в рубке».

— Блисс, милая, — сказал Пелорат, подняв руку, — мы внутри планетарной системы ближайшей из трёх запретных планет.

Блисс подошла, встала сбоку и коснулась рукой плеча Пелората. Он обнял её за талию.

— Вряд ли туг так уж запретно, — сказала Блисс. — Никто не остановил нас.

— Планета запрещена лишь постольку, поскольку Компореллон и другие миры второй волны колонизации намеренно прервали отношения с мирами первой волны — Внешними. Если мы сами не чувствуем себя связанными этими запретами, что может удержать нас? — сказал Тревайз.

— Но космониты, если кто-либо из них ещё жив, могли также разорвать связь с мирами второй волны. То, что нас не заботит наше вторжение к ним, вовсе не означает, что и им нет дела до нас.

— Верно, — сказал Тревайз, — если они сохранились. Но до сих пор мы даже не знаем, есть ли хотя бы одна планета, на которой они могли бы жить. Пока мы видим обычные газовые гиганты. Их два, и не особенно крупные.

— Но это не означает, что космонитской планеты не существует! — выпалил Пелорат. — Любая обитаемая планета должна быть гораздо ближе к солнцу и меньше по размерам. И очень трудно различить её в солнечном сиянии на таком расстоянии. Нам нужно совершить микропрыжок к центру системы, чтобы обнаружить такую планету. — Он, казалось, прямо-таки лучился гордостью, говоря как испытанный космический путешественник.

— Если так, — сказала Блисс, — почему бы нам и правда не подойти поближе?

— Не сразу, — ответил Тревайз. — Мне необходимо произвести компьютерное сканирование в поисках каких-либо искусственных объектов. Затем мы двинемся вперёд скачками — десятком скачков, проверяя всё досконально на каждом этапе. Я не хочу попасть в ловушку, как это случилось при первом нашем приближении к Гее. Помнишь, Джен?

— Ловушки, подобные той, могут подстерегать нас хоть каждый день. Та, на Гее, подарила мне Блисс. — Пелорат нежно посмотрел на возлюбленную.

— Ты хочешь сказать, что каждый день надеешься получать по новой Блисс? — ухмыльнулся Тревайз.

Пелорат, похоже, был не на шутку задет, а Блисс с досадой проговорила:

— Дружочек, или как там Пел тебя называет, ты можешь без опаски двигаться гораздо быстрее. Пока я с тобой, ты не попадешь в ловушку.

— Это Гее по силам?

— Определить присутствие чужого сознания? Конечно.

— Ты уверена, что достаточно сильна, Блисс? Думаю, тебе нужно немного отдохнуть, чтобы с новыми силами поддержать контакт с большой Геей. Насколько я могу положиться на твои способности? Вряд ли они такие уж большие на таком расстоянии от источника?

— Сила связи не ослабевает, — вспыхнула Блисс.

— Не обижайся, — сказал Тревайз. — Я просто поинтересовался. Не кажется ли тебе, что быть Геей не так уж хорошо? Я не Гея. Я самодостаточная и независимая личность. Это значит, что я могу улететь так далеко от моей планеты и моего народа, как пожелаю, и всё же оставаться Голаном Тревайзом. Какими бы способностями я ни обладал, они остаются при мне, где бы я ни был. Если бы я был один-одинешенек в космосе, на много парсеков от любого человеческого существа, лишенный какой-либо связи с людьми, не мог бы разглядеть искорку хотя бы одной звёздочки во мраке небес, я бы всё равно остался Голаном Тревайзом. Пусть бы я не смог выжить и умер, но я бы умер Голаном Тревайзом.

— Один в космосе, вдалеке от всех на свете, ты не мог бы позвать на помощь своих друзей, воззвать к их талантам и знаниям, не похожим на твои. Ты был бы свободен и независим, но страдал бы от осознания своей ничтожности по сравнению с тем, что ты мог бы совершить, оставаясь частью интегрированного сообщества. Ты должен это понимать.

— И всё-таки моей ничтожности было бы далеко до твоей. Связь, существующая между тобой и Геей, гораздо сильнее, чем между мной и моими собратьями; эта связь тянется через гиперпространство и требует энергии для своего поддержания, так что ты должна психологически буквально задыхаться в попытке удержать эту связь, наверняка ты должна чувствовать себя ничтожной и одинокой гораздо сильнее, чем я при подобных обстоятельствах.

Юное лицо Блисс стало по-взрослому суровым. Сейчас на Тревайза скорее смотрела Гея, а не Блисс.

— Даже если всё, что ты сказал, правда, Голан Тревайз, — сказала она, — то так есть, было и будет, и тут нечего прибавить и отнять. Даже если всё так и есть, не кажется ли тебе, что за выгодное преимущество нужно заплатить? Разве не лучше быть теплокровным существом — таким, как ты, а не холоднокровным, вроде рыбы или ещё кого-нибудь.

— Черепахи тоже холоднокровные, — сказал Пелорат. — На Терминусе их нет, но они обитают на некоторых планетах. Это существа, покрытые панцирем, очень медленно передвигающиеся, но зато долго живущие.

— Но разве не лучше быть человеком, чем черепахой? Разве не лучше двигаться быстро при любой температуре, а не замедленно? Разве не лучше развивать высокую активность, иметь быстро сокращающиеся мышцы, быстро функционирующие нервные волокна, интенсивные и широкие умственные способности, чем еле-еле ползать, мало что чувствовать и получать лишь смутное представление об окружающем мире? Разве не так?

— Ну, так. И что из этого?

— А разве ты не знаешь, чем ты должен заплатить за свою теплокровность? Для того чтобы поддерживать температуру своего тела на более высоком уровне, чем температура окружающей среды, ты должен расходовать энергию гораздо интенсивнее, чем черепаха. Ты должен есть почти непрерывно, чтобы твоё тело получало энергию так же быстро, как она покидает его. Ты вынужден стареть гораздо быстрее, чем черепаха, и умереть раньше. Что, предпочтешь ли стать черепахой и жить медленнее, но дольше? Или ты предпочитаешь заплатить положенную цену и быть подвижным, чувствительным и разумным организмом?

— Разве это верное сравнение, Блисс?

— Нет, Тревайз, потому что в случае с Геей всё более выгодно. Мы не тратим излишнего количества энергии, когда мы все вместе. Лишь тогда, когда часть Геи находится на гиперпространственном расстоянии от большой Геи, затраты энергии существенно возрастают. И вспомни — то, что ты высказал, — не просто большая Гея, не просто большая отдельная планета. Ты выбрал Галаксию, огромный комплекс звёзд и планет. Повсюду в Галактике ты будешь частицей Галаксии, окруженной другими её частицами — частицами громадной Галаксии, связь между которыми тянется от каждого межзвёздного атома до центра черной дыры. Тогда для поддержания единства потребуется мизерное количество энергии, ни одна частица никогда не будет на большом расстоянии от остальных частиц. Вот что ты выбрал, Тревайз. Как можешь ты сомневаться, что твой выбор верен?

Тревайз в задумчивости склонил голову. Наконец он поднял взгляд и сказал:

— Возможно, я сделаю правильный выбор, но я должен быть уверен в этом. Решение, которое я принял, самое важное в истории человечества, и мне мало, что я или кто-то другой считает его верным. Я должен наверняка знать, что оно верно.

— Разве тебе мало того, о чём я сказала?

— Окончательный ответ я найду на Земле, — заявил Тревайз.

— Голан, звезда уже видна в виде диска, — прервал их Пелорат.

Так оно и было. Компьютер делал своё дело, и его не заботили никакие споры, бушевавшие вокруг него. Он приближался к звезде поэтапно и теперь достиг точки, указанной для него Тревайзом.

Они всё ещё продолжали оставаться вне плоскости эклиптики, и компьютер вывел на экран каждую из трёх малых внутренних планет.

На самой близкой к солнцу температура поверхности была в пределах, позволяющих воде находиться в жидком состоянии, и планета имела кислородную атмосферу.

Тревайз подождал расчёта орбиты, и предварительные оценки показались ему обнадеживающими. Он продолжал вычисления, так как чем дольше наблюдалось движение планеты, тем точнее рассчитывались элементы её орбиты.

Наконец Тревайз довольно хладнокровно произнес:

— В поле нашего зрения — планета, подходящая для обитания. И это почти наверняка она.

— Ах! — восторженно воскликнул Пелорат, отбросив обычную серьёзность.

— Впрочем, я опасаюсь, — сказал Тревайз, — что здесь нет гигантского спутника. То есть пока не обнаружено ни одного спутника. Так что — это не Земля. По крайней мере, если верить традиции.

— Не огорчайся, Голан, — сказал Пелорат. — Я понял, что мы не найдём здесь Земли, когда увидел, что ни у одного из газовых гигантов нет той самой необычной системы колец.

— Ну, ладно, — кивнул Тревайз. — Следующий шаг — выяснить природу жизни на этой планете. Она имеет кислородную атмосферу, значит, мы можем быть абсолютно уверены, что на ней есть растения, а вот…

— Животная жизнь тоже есть, — внезапно прервала его Блисс. — И довольно обильная.

— Что? — повернулся к ней Тревайз.

— Я чувствую это. Очень слабо на таком расстоянии, но планета, несомненно, не только пригодна для обитания, но и обитаема.

* * *

«Далекая звезда» летела по полярной орбите вокруг Запретной Планеты, на достаточно большом расстоянии от поверхности. Период обращения составлял шесть с половиной дней. Тревайз, казалось, не торопился покидать орбиту.

— Поскольку планета обитаема, — объяснял он, — и поскольку, согласно рассказу Дениадора, она была когда-то заселена людьми, преуспевающими в технике, — представителями первой волны колонизации, так называемыми космонитами, они могут опережать нас в своём развитии и не питать большой любви к нам, представителям второй волны, которые некогда вытеснили их. Я предпочитаю, чтобы они проявили себя сами, первыми. Тогда мы могли бы хоть немного изучить их повадки и настроения, прежде чем рискнуть совершить посадку.

— Они могут и не знать, что мы здесь, — сказал Пелорат.

— Было бы наоборот — мы бы знали. Следовательно, я должен предполагать, что, если здесь есть люди, они наверняка попытаются войти с нами в контакт. Могут даже попытаться захватить нас.

— Но если они действительно выступят против нас, будучи сильнее технически, мы можем оказаться беспомощными при…

— Не верится, — покачал головой Тревайз. — Техническое превосходство не может быть обязательно во всём сразу. Они могли с самого начала быть далеко впереди нас в некоторых областях, но одно ясно: они не преуспевают в межзвёздных перелетах. Колонизировали Галактику мы, а не они, и во всей истории Империи нет ни единого упоминания о том, что они покидали свои миры и как-то напоминали нам о себе. Если они не практикуют космических перелетов, как можно ожидать от них серьёзных достижений в астронавтике? А если так, у них не может быть ничего, подобного гравилету. Мы совершенно безоружны, но даже если они пустят против нас боевой корабль, то не смогут догнать нас. Нет, мы не должны оказаться беспомощными.

— Их превосходство может оказаться ментальным. Вдруг Мул был космонитом?

Тревайз раздражённо пожал плечами:

— Мул не мог быть тем, и тем, и этим одновременно. Геянцы считают его отщепенцем с Геи, его ещё числили экстраординарным мутантом…

— Наверняка существовало также мнение — не принимаемое, конечно, всерьёз, — что он был искусственно созданным существом. Роботом, другими словами, хотя его так и не называли.

— Если здесь есть что-нибудь, что представляет ментальную опасность, нам остаётся положиться на то, что Блисс нам поможет. Она могла бы… Кстати, она спит сейчас?

— Спала, — кивнул Пелорат, — но уже просыпалась, когда я уходил.

— Просыпалась? Ну, она бы сразу вскочила, случись что-то нехорошее. Ты бы заметил это, Джен.

— Да, Голан, — тихо проговорил Пелорат.

Тревайз переключил своё внимание на экран компьютера.

— Единственное, что меня смущает, — это орбитальные станции. Обычно они служат верным признаком того, что планета заселена людьми с высоким уровнем техники. Но эти…

— С ними что-нибудь не так?

— Сразу несколько странностей. Во-первых, они жутко устаревшие, возможно, им несколько тысяч лет. Во-вторых, они ничего не излучают, кроме обычных инфракрасных лучей.

— Что это значит?

— Термальное излучение сопровождает любой объект, несколько более теплый, чем окружающая среда. Если наличествует только оно — это явный признак того, что с объектом всё кончено. Термальное излучение — это целый спектр излучений с зависящим от температуры распределением. Если бы на борту этих станций стояли работающие приборы, это неизбежно приводило бы к выбросам упорядоченного нетермального излучения. Так как обнаружено только термальное, можно предположить, что либо станции пусты, и пусты, возможно, не одну тысячу лет; либо, если они обитаемы, то обитаемы людьми с высокоразвитой техникой, не допускающей подобных утечек.

— А может быть, на планете — высокоразвитая цивилизация, — предположил Пелорат, — а орбитальные станции пусты, так как планету так давно оставили и с тех пор не посещали поселенцы нашей волны, что здешних жителей больше не беспокоит возможность чьего-либо прибытия.

— Может, и так. А может, это какая-то приманка.

Вошла Блисс; Тревайз, заметив её краем глаза, проворчал:

— Да, вот они мы.

— Вижу, — улыбнулась Блисс, — и всё на той же орбите. Может, уже хватит?

— Голан осторожен, дорогая. Орбитальные станции на вид не обитаемы, и мы не совсем понимаем, что это означает, — поспешно объяснил Пелорат.

— Нечего тут понимать, — безразлично проговорила Блисс. — На планете, вокруг которой мы летим, нет различимых признаков разумной жизни.

Тревайз, обернувшись, с удивлением уставился на неё.

— О чём это ты? Ты же сама сказала.

— Я сказала, что на планете есть животная жизнь. Так оно и есть, но где это видано в Галактике, чтобы животная жизнь обязательно включала человека?

— Почему же ты не сказала этого сразу, когда обнаружила животных?

— Потому, что оттуда я не могла этого чётко различить. Я могу отчётливо обнаружить явный всплеск животной нейроактивности, но никоим образом не могу при столь малой интенсивности отличить бабочку от человека.

— А сейчас?

— Сейчас мы гораздо ближе. Наверное, вы думали, что я уснула, но это не так, — если я спала, то совсем недолго. Я… как бы это сказать, вслушивалась изо всех сил в поисках какого-нибудь признака ментальной активности, достаточно сложной для того, чтобы означать присутствие разума.

— И ничего не услышала?

— Позволю себе предположить, — осторожно произнесла Блисс, — что, если я ничего не почувствовала на таком расстоянии, на планете не может находиться более нескольких тысяч человек. Подойдём поближе — скажу точнее.

— Ну… это меняет дело, — сказал Тревайз с некоторым смущением.

— Вот-вот, — тряхнула головой Блисс, выглядевшая сильно заспанной и раздражённой, — а потому ты можешь уже бросить всю эту ерунду — анализ излучения, выводы, дедукцию, и кто знает, чем ещё ты мог заниматься. Мои геянские чувства сделали эту работу гораздо точнее. Думаю, ты понимаешь теперь, что я имею в виду, когда говорю, что лучше быть геянцем, чем изолятом.

Прежде чем ответить, Тревайз выждал, явно стараясь сдержаться. Заговорил он в вежливом, почти формальном тоне:

— Я благодарен тебе за информацию. Тем не менее ты должна понимать, что, прибегая к сравнению, мысль о преимуществе усовершенствования моего обоняния была бы для меня незначительным мотивом, чтобы решиться отбросить мою человеческую природу и стать, скажем, гончим псом.

* * *

Запретная Планета лежала внизу, совсем близко. Корабль опустился ниже слоя облаков и проходил сквозь атмосферу. Планета выглядела забавно — казалось, она была побита молью.

Как и следовало ожидать, полярные области были покрыты льдом, но площадь обледенения была невелика. Встречались также не поражавшие размерами и высотой бесплодные горные районы с редкими пробелами глетчеров. Были тут и небольшие пустыни, довольно равномерно рассеянные по поверхности планеты.

И всё-таки планета была по-своему красива. Берега крупных материков, которые были причудливо изрезаны заливами, белели пляжами, за полосами которых простирались широкие прибрежные низменности. Тянулись пояса тропических и умеренных лесов, окаймленные степями; и всё же всё казалось каким-то потрепанным.

В лесных массивах то тут, то там виднелись проплешины, а область степей поражала скудностью растительности.

— Какая-то болезнь растений? — удивленно спросил Пелорат.

— Нет, — медленно проговорила Блисс. — Что-то похуже, чем болезнь. Более давнее и постоянное.

— Я видел разные планеты, — нахмурился Тревайз, — но ни одной похожей на эту.

— Я видела очень мало планет, — сказала Блисс, — но мне порукой опыт и мысленные возможности Геи. Перед нами то, что можно ожидать от планеты, с которой люди уже ушли.

— Почему? — спросил Тревайз.

— А ты возьми и подумай, — с сарказмом ответила Блисс. — Ни на одной из обитаемых планет нет истинного экологического равновесия. На Земле такое равновесие должно было существовать с самого начала, поскольку если именно на ней появились люди, то до их появления довольно долго не было ничего и никого, способного развивать технику и вызывать изменения окружающей среды.

В то время естественное равновесие — постоянно меняющееся, конечно, — должно было существовать. На всех иных обитаемых планетах люди тщательно переделывали среду на земной манер, насаждали растительную и животную жизнь. Но экосистемы, которые они создавали, не отличались равновесием. Они могли включать в себя лишь ограниченное число видов — только те, что были нужны людям, или те, что никак нельзя было не включить в экосистему…

— Знаешь, что это мне напомнило? — встрял Пелорат. — Прости, Блисс, что перебил, но сходство так поразительно, что я не могу устоять. Надо сказать тебе прямо сейчас, пока не забыл. Это древний миф о творении, на который я однажды наткнулся. Там говорится о зарождении жизни на одной планете, жизнь там состояла из ограниченного числа видов, точно так же, как ты сказала, — полезных или приятных для людей. А потом первые люди совершили какую-то глупость — неважно, какую именно, дружочек, потому что эти старые мифы чаще всего символичны, и голова идет кругом, если их воспринимать буквально, — и почва планеты была проклята. «Thons also and thistles shall it forth to thee»^[22], — так звучит это проклятие, хотя на древнегалактическом получается гораздо красивее. Вопрос, однако, в том, проклятие ли это было? Ведь то, чего люди не любят и не хотят, вроде колючек и чертополоха, может быть необходимо для сбалансирования экологии.

— Просто потрясающе, Пел, — улыбнулась Блисс, — у тебя в памяти есть легенды на все случаи. Легенды порой просто замечательны. Люди, переделывая планеты на свой вкус, забывают про колючки, чертополох, тому подобные вещи, а потом должны вновь трудиться, чтобы сохранить жизнь на планете. Это не саморегулирующийся организм вроде Геи. Это скорее разнообразная коллекция изолятов, причем коллекция недостаточно разнообразная, чтобы сколь угодно долго поддерживать экологическое равновесие. Если люди исчезают, а с ними вместе исчезают их заботливые руки, картина жизни всей планеты неизбежно начинает рассыпаться. Планета перепеределывает сама себя.

— Если всё так и есть, — скептично проговорил Тревайз, — это может происходить слишком быстро. На этой планете, вероятно, людей нет уже двадцать тысяч лет, и всё-таки большая её часть выглядит довольно неплохо.

— Верно, — сказала Блисс, — но это зависит от того, насколько хорошо было установлено с самого начала экологическое равновесие. Если это действительно хорошее равновесие, оно могло сохраняться долгое время и без человека. Кроме всего прочего, двадцать тысяч лет — хоть и долгий срок по людским меркам, но всего лишь краткий миг по сравнению со временем существования планеты.

— Думаю, — сказал Пелорат, вглядываясь в панораму планеты, — если планета деградирует, мы можем быть уверены, что люди с неё ушли.

— Я всё ещё не могу обнаружить ментальной активности, соответствующей человеку, и позволю себе предположить, что людей на планете нет совсем. В наличии непрерывный гул и жужжание созданий с низшими уровнями сознания, однако уровни эти достаточно высоки, чтобы принадлежать птицам и млекопитающим. Впрочем, я не уверена, что процесс, обратный терроформированию, — безоговорочный показатель того, что люди отсюда исчезли. Планета может деградировать и тогда, когда люди ещё живут на ней, если само людское сообщество становится порочным и не может понять важности охраны окружающей среды.

— Такое сообщество, — сказал Пелорат, — наверняка не может долго просуществовать. Не верю, что люди могут не понимать важности сохранения всего, что поддерживает их жизнь.

— У меня нет твоей розовой веры в человеческий разум, Пел, — покачала головой Блисс. — Мне кажется вполне уместным, что в планетарномсообществе, состоящем только из изолятов, местнические и даже индивидуальные интересы могут без особого труда взять верх над общепланетными.

— Я не думаю, что это возможно, — сказал Тревайз. — Скорее прав Пелорат. В самом деле, ведь населённых людьми планет миллионы, и ни одна из них не выродилась, не растерроформировалась, так что твоя боязнь изоляционизма наверняка преувеличена, Блисс.

Корабль тем временем перелетел из дневного полушария в ночное. Следствием этого стали быстро сгустившиеся сумерки, а затем — полная тьма снаружи. Лишь там, где небо было ясным, светили звёзды.

Корабль точно выдерживал высоту, тщательно отслеживая параметры атмосферного давления и силы притяжения. Полёт протекал на большой высоте, чтобы не задеть горные вершины: на планете не так давно прошла очередная стадия горообразования. И всё же компьютер на всякий случай прощупывал путь впереди микроволновым локатором.

Тревайз вгляделся в бархатную черноту и задумчиво проговорил:

— Для меня наиболее убедительный признак необитаемости планеты — это отсутствие искусственной освещенности на ночной стороне. Ни одна технологически развитая цивилизация не будет мириться с темнотой. Как только покажется дневная сторона, мы спустимся ниже.

— Какой будет от этого толк? — спросил Пелорат. — Здесь ничего и никого нет.

— Кто сказал, что здесь ничего нет?

— Блисс. И ты.

— Нет, Джен. Я сказал, что здесь нет излучений техногенной природы, а Блисс утверждает, что здесь нет признаков ментальной активности людей, но это не означает, что здесь вообще ничего нет. Если даже на планете нет людей, здесь наверняка должны быть какие-нибудь реликты. Мне необходима информация, Джен, и остатки техносферы могут в этом смысле представлять собой определённую ценность.

— Спустя двадцать тысяч лет? — дрожащим голосом произнес Пелорат. — Как ты думаешь, что может пережить такой срок? Здесь не может быть ни фильмов, ни рукописей, ни книг — металл заржавел бы, дерево сгнило, пластик рассыпался бы в порошок. Даже камень растрескался бы и выветрился.

— Может быть, прошло не двадцать тысяч лет, — спокойно сказал Тревайз. — Я назвал этот срок как максимальный, потому что легенды Компореллона повествуют о её процветании в те времена. А вдруг последние люди умерли, или исчезли, или улетели отсюда только тысячу лет назад?

Корабль пересек границу ночной стороны. Разгорелась заря, и почти мгновенно засиял солнечный свет.

«Далекая звезда» опускалась ниже, замедляя скорость, пока не стали ясно видны детали поверхности. Теперь можно было отчётливо видеть и маленькие острова, рассыпанные вдоль берегов материков. Большинство из них было покрыто зеленым ковром растительности.

— Пожалуй, — сказал Тревайз, — особенно внимательно следует изучить пустынные области. Мне кажется, что в тех местах, где люди жили особенно скученно, больше пострадало и экологическое равновесие. Эти места могут быть и центрами распространяющейся волны растерроформирования. Что скажешь, Блисс?

— Возможно. В любом случае, при отсутствии точных знаний, мы можем осмотреть то, что легче всего осмотреть. Степи и леса могли скрыть большинство следов обитания человека, так что высадка там может оказаться пустой тратой времени.

— Меня поражает то, — сказал Пелорат, — что планета постепенно восстанавливает равновесие, располагая и тем, что на ней осталось. Могут образоваться новые виды, и эти поражённые области будут снова заселены, только по-другому.

— Всё может быть, — кивнула Блисс. — Это зависит прежде всего от того, насколько разбалансирована была эта планета. И для того чтобы мир исцелил себя сам и достиг нового равновесия в ходе эволюции, потребовалось бы намного больше двадцати тысяч лет. Может быть, миллионы лет.

«Далекая звезда» больше не кружила над планетой. Она медленно дрейфовала над протянувшейся на пятьсот километров саванной с редкими купами деревьев.

— Что вы на это скажете? — внезапно спросил Тревайз, указывая вниз. Корабль перестал дрейфовать и повис в воздухе. Слышалось лишь тихое, но непрерывное гудение гравитаторов, почти полностью нейтрализующих силу притяжения планеты.

Ничего особенного там, куда указывал Тревайз, не было видно. Обрывистые холмы с выветренной почвой и редкой травой — вот и всё.

— Мне сказать нечего, — пожал плечами Пелорат.

— А ты посмотри повнимательнее на расположение холмов. Ведь это параллельные линии. А ещё линии потоньше, и они пересекаются под прямыми углами. Видишь? Видишь?! Ты не встретишь такого ни в одной природной формации. Это человеческая архитектура, остатки фундаментов и стен, такие же ясные, словно они всё ещё стоят здесь.

— Предположим, это так, — сказал Пелорат. — Но это всего лишь руины. Если бы мы должны были проводить археологические исследования, нам пришлось бы тут копать и копать. Профессионалам потребовались бы годы и годы, чтобы проделать всё это по правилам…

— Да, но у нас нет времени, чтобы делать всё по правилам. Здесь мог стоять древний город, и что-нибудь от него могло остаться. Проследим за этими линиями и посмотрим, куда они нас приведут.

Вскоре на краю одной области, неподалеку от места, где деревья росли не так густо, они увидели полуразрушенную стену.

— Неплохо для начала. Садимся, — сообщил Тревайз.

Глава 9

ВСТРЕЧА СО СТАЕЙ

«Далекая звезда» опустилась у подножия небольшой возвышенности холма на совершенно плоской равнине. Тревайз сделал это, почти не задумываясь, считая само собой разумеющимся, что лучше, чтобы корабля не было видно на мили со всех сторон.

— Температура снаружи — двадцать четыре градуса, — сообщил он, — скорость ветра около одиннадцати километров в час с запада, переменная облачность. Компьютер ещё недостаточно знает об общей схеме круговорота воздуха, чтобы уверенно предсказать погоду. Однако, поскольку влажность около сорока процентов, дождь вряд ли пойдёт. В общем, мы, похоже, выбрали подходящую широту и время года, и после Компореллона это радует.

— Думаю, — сказал Пелорат, — если на планете продолжится деградация, климат со временем станет более контрастным.

— Я просто уверена в этом, — кивнула Блисс.

— Будь уверена, в чём хочешь, — сказал Тревайз. — У нас в запасе ещё тысячи лет. Сейчас же это — приятная планета и останется такой, покуда мы живы, и даже столетия после нас.

Произнося эту тираду, он застегивал на поясе широкий ремень.

— А это что, Тревайз? — довольно резко спросила Блисс.

— Ничего особенного. Старая привычка — со времен службы во флоте. Я не выхожу в неизвестный мир безоружным.

— Ты что, серьёзно намереваешься взять оружие?

— Совершенно серьёзно. Здесь, справа, — он хлопнул по кобуре, в которой находился массивный пистолет с широким дулом, — мой бластер, а здесь, слева — пистолет поменьше с тонким глухим стволом — нейрохлыст.

— И то, и другое несет смерть, — недовольно проговорила Блисс.

— Только один. Убивает бластер. Нейрохлыст не для этого. Он лишь раздражает болевые окончания, и это настолько ужасно, что сам будешь молить о смерти; по крайней мере, так мне говорили. По счастью, в меня никогда не целились из этой штуковины.

— Зачем ты берешь их?

— Я же сказал тебе. Это — чужая планета.

— Тревайз, это пустая планета.

— Да, здесь нет техногенной цивилизации, очевидно, но что, если здесь остались забывшие технику дикари? У них вряд ли есть что-то получше дубинок и камней, но и они могут убивать.

Блисс выглядела раздражённой, но сказала негромко, стараясь остаться рассудительной:

— Я не обнаружила человеческой нейроактивности, Тревайз. Значит, тут нет никаких дикарей.

— Значит, у меня не будет нужды использовать оружие, — пожал плечами Тревайз. — Послушай, какой вред в том, чтобы взять его? Оно только добавит мне немного веса, а так как сила тяжести на поверхности планеты примерно девяносто один процент от терминусской, я могу себе это позволить. Пойми, корабль может быть безоружен сам по себе, но на нём есть необходимый арсенал ручного оружия. Я полагаю, вы двое тоже…

— Нет, — сразу же сказала Блисс. — Я даже пальцем не пошевелю ради убийства или для причинения кому-то боли, что в принципе одно и то же.

— Дело не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы не погибнуть самому, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я смогу защитить себя по-своему.

— Джен?

Пелорат колебался.

— Мы же не брали с собой оружия, когда высаживались на Компореллоне.

— Послушай, Джен, Компореллон — известная планета, состоящая в союзе с Академией. Кроме того, нас сразу же арестовали. Если бы у нас было оружие, его бы отобрали. Хочешь бластер?

— Я никогда не служил во флоте, дружочек, — покачал головой Пелорат. — Я даже не знаю, как пользоваться такими предметами, и в случае опасности я ни за что вовремя об этом не вспомню. Я просто побегу — и буду убит.

— Ты не будешь убит, Пел, — энергично сказала Блисс. — Гея взяла тебя под мою/её защиту. И этого напыщенного героя — вояку тоже, — презрительно добавила она.

— Хорошо, — сказал Тревайз. — У меня нет возражений против такой защиты, но при чем тут напыщенность? Я просто предпочитаю иметь лишнюю страховку, и, если мне так и не придётся дотронуться до этих вещичек, я буду совершенно доволен, обещаю тебе. Но всё же я должен иметь их при себе. — Он ласково погладил обе кобуры и продолжил: — А теперь пошли. Шагнем на поверхность планеты, где уже тысячи лет не ступала нога человека.

* * *

— Почему-то у меня такое чувство, — сказал Пелорат, — что уже довольно поздно, хотя солнце стоит достаточно высоко и похоже на полдень.

— Я думаю, — сказал Тревайз, до сих пор молча смотревший по сторонам, — что это чувство возникает у тебя из-за оранжевого оттенка солнца, создающего иллюзию заката. Если бы мы оказались здесь во время настоящего заката и при соответствующей облачности, мы наблюдали бы гораздо более багровый диск солнца, чем привыкли. Не знаю, покажется ли это тебе прекрасным или, наоборот, угнетающим. По той же причине закат на Компореллоне был, вероятно, ещё более багровым, но там мы всё время находились в помещениях.

Он медленно повернулся, осматривая пейзаж. Кроме поразительной странности света, здесь ощущался отчётливый запах этой планеты — или этой её части. Как бы немного затхлый, но не настолько, чтобы быть неприятным.

Ближние деревья были не слишком высоки и казались старыми; то ли из-за преобладающих ветров, то ли из-за особенностей почвы их стволы, покрытые потрескавшейся корой, были наклонены в одну сторону. Вид этих деревьев вызывал ощущение опасности. А может быть, оно исходило ещё откуда-то?

— Что ты намерен делать, Тревайз? — прервала молчание Блисс. — Мы ведь проделали такой путь не для того, чтобы любоваться пейзажем?

— Да, пожалуй, пора браться за дело. Я предложил бы, чтобы Джен осмотрел это место. Руины остались в той стороне. А ты, Джен, единственный среди нас, кто может судить о ценности любых найденных записей. Я надеюсь, ты сумеешь понять надписи на старогалактическом или фильмы. Про себя я точно знаю, мне это не по зубам. А ещё я думаю, Блисс, что тебе надо пойти с ним, чтобы защитить его. Что касается меня, я остаюсь здесь, чтобы прикрыть вас в случае чего.

— От кого? От дикарей с дубинками и камнями?

— Может быть. — Улыбка, игравшая на губах Тревайза, исчезла, и он признался: — Довольно странное чувство, Блисс. Мне малость не по себе здесь. Но почему — не могу понять.

— Пошли, Блисс, — сказал Пелорат. — Я был кабинетным коллекционером древних преданий всю свою жизнь, так что никогда сам не держал в руках древних документов. Только представь, если мы сможем найти…

Тревайз проводил друзей взглядом. Голос Пелората становился всё тише. Он торопливо шагал к руинам, Блисс грациозно вышагивала рядом.

Тревайз некоторое время глядел им вслед, потом повернулся и продолжил осмотр окрестностей. Что же здесь было такого, что вызывало опасения?

Он действительно никогда не ступал на необитаемую планету, но видел много таких сверху, из космоса. Обычно это были небольшие планеты, недостаточно массивные, чтобы удержать воду или воздух, и использовали их как ориентиры мест встречи при военных манёврах (на памяти Тревайза войн не было. Их не было уже за сто лет до его рождения — но манёвры проводились) или как тренажеры при отработке аварийных ситуаций. Корабли, на которых он летал, кружили на орбитах вокруг таких планет или даже опускались на них, но выйти из корабля в то время ему никогда не доводилось.

В чём же тут дело? В том ли, что он сейчас действительно стоял на пустой планете? Ощущал бы он то же самое, если бы стоял на одной из многих маленьких, безвоздушных планет, на которые мог попасть в годы учебы — и потом, позже?

Тревайз покачал головой. Там такого не было бы. Он был уверен в этом. На нём был бы скафандр, как тогда, когда он выходил из корабля в открытый космос. Всё было бы привычно, и от прикосновения к камням ничего ужасного не произошло бы. Наверняка!

Правда, сейчас он был без скафандра.

Тревайз стоял на пригодной для жизни планете, такой же приятной для пребывания, как Терминус, и гораздо более приятной, чем Компореллон. Он чувствовал прикосновение ветра к своим щекам, тепло солнца, согревавшего спину, слышал, как поскрипывают деревья. Всё казалось знакомым, но здесь, на этой планете, не было людей — по крайней мере, уже не было.

В чём же всё-таки дело? Почему планета кажется такой угрюмой? Потому ли, что она не просто не обитаема, а оставлена людьми?

Он никогда прежде не бывал на покинутых планетах, даже не слышал о таких; никогда не думал, что планета может быть брошенной. Все известные ему до сих пор планеты, стоило на них появиться людям, оставались населёнными навсегда.

Он посмотрел вверх, на небо. Прочие обитатели как будто никуда не делись. В небе летела одинокая птица и казалась почему-то более естественной, чем ярко-синее небо с оранжеватыми облаками, обещавшими хорошую погоду. (Тревайз не сомневался — проведи он здесь несколько дней, цвета неба и облаков стали бы привычными и перестали бы удивлять.)

Он слышал трели птиц в ветвях деревьев, приглушенный стрекот насекомых. Блисс говорила о бабочках, и их тут действительно оказалось великое множество — всех цветов радуги.

В густой траве под деревьями раздавались время от времени осторожные шорохи, но Тревайз не мог точно сказать, кто именно там шуршал.

Но не очевидное присутствие живого в окрестностях пугало Тревайза. Как сказала Блисс, терроформированные миры прежде всего исключали опасных животных. Действия волшебных сказок детства и героических фантазий юности разворачивались в легендарном мире, черты которого, должно быть, были списаны с туманных преданий о Земле. Голографические гипердрамы кишели монстрами — львами, единорогами, драконами, китами, медведями. Их были десятки — Тревайз не помнил, как они все назывались. Были животные поменьше, которые кусались и жалили, были даже растения, которые опасно было трогать, но все вымышленные. Он как-то слыхал, будто древние пчелы больно жалили, но в это трудно было поверить, так как нынешние пчелы были совершенно безобидными.

Он медленно пошел направо, в обход холма. Трава, высокая и густая, росла отдельными островками. Тревайз вошел в заросли между деревьев, которые тоже росли отдельными рощицами.

Немного погодя он зевнул. Похоже, ничего особо выдающегося встретиться не могло, и Тревайз подумал, не вернуться ли на корабль и не вздремнуть ли немного. Нет, немыслимо. Ясно, он должен оставаться на страже. Наверное, ему надо вести себя на манер образцового часового — маршировать: раз-два, раз-два, поворачиваясь со щелчком и совершая сложные приёмы с парадным электрохлыстом. (Это было оружие, не использовавшееся в войне уже три столетия, но всё ещё абсолютно незаменимое при муштре, а почему — вряд ли кто мог бы объяснить.)

При этой мысли Тревайз усмехнулся, а потом подумал, не догнать ли Пелората и Блисс в руинах. Но зачем? Какой там толк от него?

А вдруг он увидит что-нибудь такое, что Пелорат случайно пропустит? Ерунда. Можно сходить туда потом, когда Пелорат вернётся. Если здесь есть что-либо, что видно с первого взгляда, пусть уж Пелорат сам сделает открытие.

А вдруг они попали в беду? Глупости! В какую беду можно попасть?

Да и случись что, они бы крикнули, позвали бы на помощь.

Тревайз остановился и прислушался. Тишина.

И опять к нему вернулась неотвязная мысль об обязанностях часового — и он не без удивления понял, что марширует, чеканя шаг, воображаемый электрохлыст снят с плеча, развернут, выброшен вперёд, развернут опять в прежнее положение и принят на другое плечо. Довольно улыбнувшись, Тревайз посмотрел туда, где стоял корабль (теперь до него было довольно далеко).

И вот тут-то он просто окаменел, и вовсе не из подражания часовому.

Он был не один.

До сих пор он не видел ни одного живого существа, кроме растений, насекомых и птиц. Он никого не видел, не слышал ничьих шагов, но теперь между ним и кораблем стояло какое-то животное.

Тревайз настолько был удивлен, что не сразу сумел понять, кого именно видит. Лишь спустя некоторое время он понял, кто перед ним.

Это была всего-навсего собака.

Тревайз собак особо не жаловал. У него никогда не было своей, а чужие не вызывали у него теплых чувств. Не испытал он таких чувств и сейчас.

Не без брезгливости он подумал о том, что не было планеты, на которой эти животные не жили бы рядом с людьми. Существовало бесчисленное множество пород собак, и Тревайзу давно казалось, что на каждой планете имелась по крайней мере одна характерная для неё порода. Тем не менее все породы собак были схожи в одном: для чего бы они ни содержались — для развлечения, выставок или какой-нибудь полезной работы, — они воспитывались в любви и доверии к человеку.

А как раз эти любовь и доверие Тревайз никогда не ценил. Он однажды жил с женщиной, у которой была собака. Этот пес, которого Тревайз терпел ради подруги, его просто обожал, повсюду за ним таскался, укладывался отдохнуть к нему на колени (а в нём было не меньше пятидесяти фунтов веса), облизывал его в самые неожиданные моменты и, сидя под дверью, скулил, в то время как Тревайз и его приятельница пытались предаться любви.

Из этой истории Тревайз вынес твёрдое убеждение о том, что по каким-то причинам, ведомым только собачьим мозгам и их способности анализировать запахи, он является объектом страстной привязанности представителей собачьего рода.

Однако, как только первоначальное удивление отхлынуло, Тревайз разглядел пса повнимательнее, без предубеждения. Это был крупный пес, поджарый и стройный, с длинными крепкими лапами. Он смотрел на Тревайза без явного обожания. Пасть собаки была приоткрыта, словно в доброжелательной усмешке, но зубы её были так устрашающи, что Тревайз сразу решил, что ему было бы гораздо уютнее, если бы никакой собаки здесь не стояло.

Затем он подумал: может быть, эта собака никогда не видела человека и бесчисленные поколения её предков тоже в глаза не видели людей. Пса могло точно так же смутить внезапное появление человека, как Тревайза — внезапное появление собаки. Тревайз, по крайней мере, сразу понял, кто перед ним, а вот поняла ли собака? Она всё ещё была удивлена и, возможно, встревожена.

Явно небезопасно было заставлять нервничать такого крупного зверя с такими жуткими зубами. Тревайз понял, что рано или поздно придётся сойтись с ним покороче.

Медленно, осторожно он пошел к псу (стараясь не делать резких движений). Вытянув руку в знак готовности дать её обнюхать, он принялся приговаривать что-то вроде «Славная собачка» и чувствовал себя в высшей степени по-дурацки.

Пес, не спуская глаз с Тревайза, постепенно попятился на пару шагов. Но вот он сердито сморщил нос и угрожающе зарычал. Хотя Тревайзу никогда не попадались собаки, ведущие себя подобным образом, он не мог объяснить подобные действия ничем иным, как выражением угрозы.

Тревайз тут же остановился и замер. Поймав краешком глаза какое-то движение сбоку, он медленно повернул голову и увидел ещё двух псов. Вид у них был такой же убийственный, как и у первого.

«Убийственный»? Это слово пришло ему на ум только теперь, и, увы, смысл его был жуть как точен.

Сердце Тревайза часто забилось. Путь к кораблю был отрезан. Бежать бессмысленно — собаки настигнут его через несколько ярдов. Если он будет стоять на месте как вкопанный и начнет палить из бластера, то, пока он прикончит одного пса, два других уже будут рядом с ним. Издалека подходили всё новые и новые собаки. Умели ли эти Твари общаться между собой? Охотились ли они стаями?

Тревайз медленно шагнул влево, туда, где не было видно собак — пока. Медленно. Очень медленно.

Собаки повторили его движения. Тревайз решил, что от немедленного нападения его спасает только то, что собаки не видели раньше никого похожего на него. У них не было выработано рефлекса, которому они могли последовать в такой ситуации.

А вот если он побежит, это как раз и будет сигналом для собак. Они наверняка знают, что им делать, если некто размером с Тревайза испугается и побежит. Они тоже побегут, только быстрее.

Тревайз продолжал красться к ближайшему дереву. У него возникло жуткое желание как можно скорее забраться повыше — туда, где собаки не смогут его достать. Пока же они двигались следом за ним, негромко ворча. Все три пса, приближаясь, неотрывно смотрели на Тревайза. Ещё две твари вскоре присоединились к ним. Издали мало-помалу подходили другие. Ещё немного, совсем чуть-чуть, и нужно будет сделать рывок. Ни медлить, ни торопиться нельзя. И то, и другое может стоить жизни.

Вперёд!

Он, вероятно, установил личный рекорд в беге на короткую дистанцию и всё равно еле-еле успел. Он услышал, как лязгнули челюсти по каблуку, на мгновение тот даже задержался в пасти пса, но затем зубы соскользнули с прочного керамоида.

Тревайз не слишком ловко лазал по деревьям. Последний раз он забирался на дерево в десятилетнем возрасте, и, насколько он мог припомнить, попытка окончилась полным фиаско. В данном случае, на счастье, ствол дерева был не таким уж ровным, а сучки и корявая кора давали возможность хвататься руками. Вдобавок Тревайза толкала вверх насущная необходимость — просто потрясающе, чего можно добиться при нужде!

Через несколько мгновений Тревайз сидел в развилке ветвей, метрах в десяти от земли. Вид ободранной и кровоточащей руки не вызывал у него ни боли, ни огорчения.

Под деревом уселись пять оскалившихся собак и пялились вверх, изредка вываливая красные языки. Они, похоже, приготовились ждать.

Что же будет?

* * *

Тревайз был не в том положении, чтобы обдумать ситуацию логически и детально. Мысли мелькали в странной и искаженной последовательности. Имей он возможность упорядочить их, вышло бы примерно вот что: Блисс говорила о том, что, терроформируя планету, люди должны создать уравновешенную экологию, которую они способны удержать от спада только беспрестанным трудом. К примеру, колонисты никогда не брали с собой крупных хищников. Правда, от мелких вредителей избавляться возможности не было. Насекомые, паразиты, даже небольшие ястребы, землеройки и тому подобные существа неизменно сопровождали людей.

А жуткие твари из легенд и туманных литературных описаний — тигры, гризли, медведи, орки, крокодилы? Кому бы взбрело в голову таскать их с планеты на планету, даже если бы в этом был какой-то смысл? И почему в этом мог быть смысл?

Это означало, что люди становились единственными крупными хищниками, и их задачей было собирать дань со всех растений и животных, которые, будучи оставленными на произвол судьбы, погибли бы от собственной избыточности.

А если люди почему-либо исчезли, их место должны занять другие хищники. Но какие? Единственными более или менее крупными существами были кошки и собаки, прирученные и живущие рядом с человеком.

Что, если не останется людей, чтобы кормить их? Они тогда должны будут сами искать пищу, чтобы выжить, а также ради того, чтобы не вымирали те, кого они поедают: ведь чтобы не произошло превышения оптимальной численности популяции за счёт естественного вымирания, потребуется гораздо более высокая смертность, чем тогда, когда за дело берутся хищники.

В итоге размножаются собаки. Большие псы нападают на крупных, беззаботных травоядных; маленькие — на птиц и грызунов. Кошки могут охотиться ночью, а собаки — днём; первые — в одиночку, вторые — стаями.

Возможно, эволюция постепенно разовьёт больше видов, чтобы заполнить пустующие экологические ниши. Может быть, какие-нибудь из собак мало-помалу приучатся питаться рыбой, а кто-то из кошек видоизменится так, что сумеет летать и охотиться на птиц в воздухе так же, как и на земле?

Все эти блестящие озарения мелькали в голове у Тревайза, пока он собирался с мыслями и соображал, что может сделать.

Собак становилось всё больше. Под деревом Тревайз насчитал двадцать три, ещё несколько псов приближалось. Сколько же их в стае? Хотя какое это имеет значение? Тех, что были здесь, хватало выше головы.

Тревайз вытащил из кобуры свой бластер, но привычная тяжесть приклада в ладони всё же не давала ему того чувства безопасности, которое его удовлетворило бы. Когда он последний раз менял в нём батареи? Сколько раз он может выстрелить? Наверняка не двадцать три.

Что же с Блисс и Пелоратом? Если они появятся, бросятся ли собаки на них? Всё ли будет в порядке, даже если его спутники и не придут сюда? Если собаки учуют запах двух человек в руинах, что сможет помешать им напасть на людей прямо там? Наверняка в развалинах нет ни дверей, ни каких-то других препятствий, способных удержать злобную свору.

Может ли Блисс остановить их и даже прогнать прочь? Может ли она сконцентрировать силы, передаваемые ей через гиперпространство, до необходимой интенсивности? И как долго сможет она поддерживать эту интенсивность?

Может, позвать на помощь? Прибегут ли они, если он крикнет, и убегут ли собаки, не выдержав взгляда Блисс? (Надо ли ей смотреть на собак, или это будет просто психологическое воздействие, не видимое никому из тех, кто не обладает такими же способностями?) А вдруг Блисс и Пелорат будут разорваны на части на глазах у Тревайза, вынужденного беспомощно наблюдать жуткое зрелище, пребывая в относительной безопасности на дереве?

Нет, всё-таки без бластера не обойтись. Если удастся убить одну собаку, а остальных распугать хотя бы ненадолго, можно будет слезть с дерева, позвать Пелората и Блисс, прикончить ещё какого-нибудь пса, если обнаглеют, и тогда все трое смогут прорваться к кораблю.

Тревайз вывел мощность микроволнового луча на отметку 3/4. Этого должно было хватить для того, чтобы пса разорвало на куски. Шум взрыва поможет отпугнуть собак, и не придётся зря тратить энергию.

Он старательно прицелился в тварь в середине стаи, в ту, что показалась ему наиболее опасной, поскольку она не бесновалась, а, наоборот, сидела более спокойно, а потому просто-таки излучала хладнокровную уверенность в достижении цели. Пес не отрывал глаз от оружия. Смотрел он так, словно разгадал худшие намерения Тревайза и презирал его за это.

Тревайз вдруг вспомнил, что никогда не стрелял из бластера по человеку и даже не видел, чтобы это делали другие. Во время тренировок стрельба велась по наполненным водой кожаным или пластиковым манекенам: вода от выстрела почти мгновенно нагревалась до точки кипения и со взрывом разрывала оболочку.

Но кто в мирное время станет стрелять в человека? И какой человек может выстоять против бластера и силы, заложенной в нём? Только здесь, на планете, ставшей без людей враждебной…

Сознание — удивительная штука. Неизвестно почему Тревайз заметил, что солнце скрылось за тучей, и выстрелил.

В воздухе яркая вспышка, тоненькая нить, на мгновение протянулась от дула бластера к собаке. Светило бы солнце — вспышки и видно не было.

Пес скорее всего сразу ощутил поток тепла и успел дернуться, словно хотел отпрыгнуть. Но как только часть его крови и клеточной жидкости превратилась в пар, он взорвался.

Взрыв получился разочаровывающе тихим, поскольку шкура собаки была просто не настолько прочна, как оболочка манекенов, на которых они в своё время практиковались. Однако кожа, мясо, кровь и кости разлетелись в стороны, и у Тревайза противно засосало под ложечкой.

Собаки отпрянули, напуганные посыпавшимся на них градом из мелких кусков горячей плоти. Но это было, однако, лишь мимолетное замешательство. Псы тут же собрались в кучу и принялись пожирать то, что им перепало. Тревайзу стало мерзко. Какой ужас! Он не отпугнул их, он их просто подкормил. Так они никогда не уберутся. Хуже того, запах свежей крови и теплого мяса может привлечь ещё больше собак и мелких хищников в придачу.

Вдруг его окликнули:

— Тревайз, что… тут…

Тревайз оглянулся. Блисс и Пелорат спешили к нему со стороны руин. Блисс резко остановилась, протянула руки, чтобы удержать Пелората. Она смотрела на собак. Всё было яснее ясного. Что тут спрашивать?

— Я пытался прогнать их, чтобы они не тронули тебя и Джена! — крикнул Тревайз. — Можешь сдержать эту свору, Блисс?

— Вряд ли, — ответила Блисс так тихо, что Тревайз с трудом расслышал её, хотя рычание собак утихло, словно на них было наброшено звукопоглощающее покрывало.

— Их слишком много, — сказала Блисс, — и я незнакома с таким типом нейроактивности. У нас на Гее нет таких страшилищ.

— На Терминусе тоже нет! И на любой цивилизованной планете, — крикнул Тревайз, — тоже нет. Я перестреляю столько, сколько смогу, а ты попытайся справиться с остальными. Может, тебе станет легче, когда их станет поменьше.

— Нет, Тревайз. Убийство этих зверюг только привлечет других. Встань позади меня, Пел. Ты всё равно не сумеешь защитить меня. Тревайз, твоё другое оружие!

— Нейрохлыст?

— Да. Он причиняет боль. Но на малой мощности. На малой!

— Ты что, боишься сделать им больно? — в гневе бросил упрек Тревайз. — Разве сейчас время думать о том, что жизнь этих тварей драгоценна?

— Жизнь Пела драгоценна. И моя. Делай, как я говорю. На малой мощности, и стреляй только по одной собаке. Я не смогу сдерживать их слишком долго.

Собаки отошли от дерева и теперь окружили Блисс и Пелората, стоявших спиной к полуразвалившейся стене. Ближайший к ним пес сделал нерешительную попытку подойти поближе, негромко, но нервно поскуливая, словно пытаясь понять, что же сдерживает его и его сородичей, хотя они не чувствуют никакой угрозы. Некоторые псы безуспешно пытались взобраться на стену и напасть сзади.

Дрожащей рукой Тревайз настроил нейрохлыст на малую мощность. Он потреблял гораздо меньше энергии, чем бластер, и одной батареи хватало на сотню разрядов, подобных ударам кнута, но, если подумать, он и этим оружием в последний раз пользовался неизвестно когда.

Точность прицела была не так уж важна. Поскольку используемая энергия была не так велика, Тревайз мог стрелять широким пучком по всей массе собак. Именно так и разгоняли нейрохлыстами толпы людей, затевавших беспорядки.

Однако Тревайз послушался совета Блисс. Он прицелился в одну из собак и выстрелил. Пес перевернулся на спину, задергал лапами, громко, пронзительно завизжал.

Остальные собаки отпрянули от визжащего сородича, в страхе прижав уши. Потом, завизжав хором на разные голоса, развернулись и побежали прочь — сперва медленно, затем быстрее и наконец во всю прыть. Последним, скуля, ковыляя на подгибающихся лапах, захромал пес, попавший под удар хлыста.

Визг затих в отдалении, и Блисс, тяжело дыша, проговорила:

— Нам лучше уйти на корабль. Они могут вернуться. Или придут другие.

Тревайз подумал, что никогда прежде он так быстро не управлял входным механизмом корабля. И вряд ли сумел бы повторить это в другой раз.

* * *

Только ближе к ночи Тревайз почувствовал себя лучше. Небольшая полоска синтекожи, наклеенная на оцарапанную руку, немного снижала боль, но вот израненную психику залечить было не так-то просто.

Дело было не в пережитой опасности. Опасность для Тревайза значила не больше, чем для любого храброго мужчины. И не потому, что опасность возникла из совершенно непредвиденного стечения обстоятельств. Дело было в ощущении нелепости происходящего. Как бы выглядел Тревайз, если бы кто-то узнал, что его загнали на дерево рычащие собаки? Вряд ли это было бы позорнее, чем если бы его обратил в бегство щебет разъяренных канареек.

Шли часы, а Тревайз всё вслушивался — не вернутся ли собаки, не начнут ли свой жуткий вой, не станут ли царапать когтями обшивку корабля.

Пелорат вроде бы совсем не нервничал.

— Я не сомневался, дружочек, что Блисс всё уладит, но должен сказать, что ты здорово управлялся с нейрохлыстом.

Тревайз пожал плечами. Он был не в настроении обсуждать происходящее.

Пелорат держал в руках свою библиотеку — единственный компакт-диск, на котором хранились все материалы, собранные посредством исследований мифов и легенд, — с ним он и удалился в свою каюту, где находился его небольшой терминал.

Пелорат, похоже, был собой вполне доволен. Тревайз заметил это, но не спросил о причине. Времени для этого будет достаточно и потом, когда он сумеет забыть о собаках.

Когда они с Блисс остались наедине, она довольно робко спросила:

— Ты, наверное, испугался?

— Угу, — громко признался Тревайз. — Кто бы мог подумать, что при виде собаки — собаки! — я так позорно побегу?

— Двадцать тысяч лет без людей — это уже не просто собаки. Эти твари теперь — доминирующие крупные хищники.

— Я понял это, пока сидел на ветке в качестве доминирующей жертвы, — кивнул Тревайз. — Ты была совершенно права насчёт нарушения экологического равновесия.

— Оно нарушено, конечно, но только с точки зрения человека. Подумай, ведь собаки отлично делают своё дело. Я не удивлюсь, если Пел окажется прав, предполагая, что экология может самоуправляться и различные ниши будут заполнены эволюционирующими видами тех немногих животных, которых когда-то завезли на эту планету.

— Как ни странно, — заметил Тревайз, — и я об этом подумал.

— Всё может быть, но лишь в том случае, если нарушение равновесия не зашло слишком далеко и на его выправление не нужно слишком много времени. Планета может погибнуть окончательно гораздо раньше, чем это случится. — Тревайз хмыкнул. — А почему ты решил вооружиться? — прищуриваясь, спросила Блисс.

— Толку-то от моего оружия. Если бы не твои способности…

— Не только в них дело. Мне необходимо было твоё оружие. Короче говоря, одного только гиперпространственного контакта с Геей при таком количестве незнакомых мне типов сознания было мало, и я бы ничего не сумела сделать без твоего нейрохлыста.

— А бластер оказался бесполезен. Я пробовал — бессмысленно.

— С помощью бластера, Тревайз, ты просто уничтожил собаку как факт. Остальные могли удивиться, но не испугались.

— Хуже, — буркнул Тревайз, — они поедали останки. Вышло так, что я сам уговаривал их остаться.

— Да, понимаю. Другое дело — твой нейрохлыст. Он причиняет боль, собака от боли испуганно вопит, это хорошо понимают остальные, которые хотя бы на основании условного рефлекса сами чувствуют испуг. С собаками, уже предрасположенными к испугу, мне было легче справиться: я просто слегка усилила страх в их сознании, и они убежали прочь.

— Да, но ты поняла, что хлыст более действенное оружие в данном случае, а я — нет.

— Потому что я привыкла иметь дело с сознанием, а ты — нет. Именно поэтому я просила тебя дать разряд малой мощности по одной собаке. Я не хотела, чтобы боль была чересчур велика, чтобы пес умер, стало быть, затих. Не нужна была и слабая боль, от которой он только заскулил бы. Нужна была сильная, сконцентрированная в одной точке боль.

— И ты получила её, Блисс, — кивнул Тревайз. — Сработало, как часы. Я очень тебе благодарен.

— Ты завидуешь, — задумчиво покачала головой Блисс, — тебе кажется, что ты опростоволосился. И всё же, повторяю: я не смогла бы ничего сделать без твоего оружия. А вот чего я не могу понять, так это то, почему ты всё-таки вооружился, несмотря на мои уверения насчёт отсутствия здесь людей, — в этом я до сих пор уверена. Ты что, предвидел, что тут окажутся собаки?

— Нет, что ты. Не сознательно, по крайней мере. И привычки вооружаться до зубов у меня нет. Мне никогда не приходило в голову взять с собой оружие на Компореллоне. Но я не склонен считать, что произошло чудо. Ерунда. Немыслимо. Я думаю, что, как только мы начали говорить о нарушениях в местной экологии, я вдруг на мгновение представил себе, почти неосознанно, животных, ставших опасными в отсутствие человека. Это очень просто понять теперь, задним умом — это что касается предвидения, если оно у меня было. Чепуха.

— Не такая уж чепуха. Я, как и ты, участвовала в разговоре об экологии, но у меня не возникло никакого предвидения. Это твой дар, за который тебя так ценит Гея. И ещё я вижу, что это раздражает тебя. Раздражает то, что у тебя есть скрытый дар предвидения. Природу его понять ты не можешь и действуешь решительно, но без явных причин.

— На Терминусе это называется «действовать интуитивно».

— На Гее мы говорим «знать, не думая». Тебе не нравится знать, не думая, не правда ли?

— Верно, это беспокоит меня. Я не люблю действовать под влиянием какого-то необъяснимого порыва. Я чувствую, что за порывом скрывается какая-то причина, но незнание её заставляет думать, что я не хозяин своего собственного сознания — нечто вроде тихого помешательства.

— Значит, когда ты выбрал Гею и Галаксию, ты действовал импульсивно, а теперь ищешь причину.

— Я повторял это не меньше десятка раз.

— А я не принимала твоих слов буквально. Прости. Я больше не буду спорить с тобой об этом. Правда, я надеюсь, что могу продолжать приводить доводы в пользу Геи.

— Сколько угодно, если ты, в свою очередь, поймешь, что я могу не согласиться с твоими доводами.

— Скажи, а тебе не кажется, что эта планета постепенно дичает и, возможно, в конце концов станет совершенно необитаемой из-за того, что на ней не стало единственного вида, способного действовать как разумная направляющая сила? Если бы эта планета была Геей или, что ещё лучше, если она была бы частью Галаксии, такого бы не могло произойти. Разумная сила осталась бы в единой Галаксии, и экология, как бы и по каким причинам она ни расшаталась, снова пришла бы в равновесие.

— Означает ли это, что собаки перестали бы питаться?

— Нет, они питались бы точно так же, как люди. Но питались бы они не бесцельно, а в интересах поддержания экологического равновесия в определённых рамках, без всяких случайностей.

— Утрата индивидуальности, — проворчал Тревайз, — для собак ровным счётом ничего не значит. Собаки не люди. А что, если все люди исчезнут — повсюду, а не просто на одной или нескольких планетах? Что, если в Галаксии вообще не останется людей? Сохранится ли тогда направляющий разум? Будут ли все остальные формы жизни и неживая материя способны собрать воедино свою разумность и выполнить стоящие перед ним цели?

Блисс задумалась.

— Такое, — сказала она наконец, — ещё никогда не происходило. И, похоже, вряд ли произойдёт в будущем.

— Послушай, но неужели для тебя не очевидно то, что разум человека качественно отличен от всех других, и, если он отсутствует, сумма всех других сознаний не сможет заменить его? Разве это неправда, что люди — нечто совершенно особенное, и говорить о них можно только в этом ключе. Их друг с другом соединить невозможно, не говоря уже обо всём остальном, к людям отношения не имеющем.

— И всё же ты выбрал Галаксию.

— Да, но вот почему, никак не пойму.

— А может быть, потому, что понимал, что такое несбалансированная экология? Разве ты не понимаешь, что каждая планета в Галактике балансирует на острие ножа и только Галаксия может предотвратить такую катастрофу, какая случилась на этой планете, не говоря уж о бесконечных страданиях людей от войн и ошибок правителей? Не в этом ли причина твоего решения?

— Нет. Я тогда об экологии не думал.

— Как ты можешь быть в этом уверен?

— Я могу не знать, что именно я предвидел, но, если потом что-то случается, я понимаю, что это действительно то самое, что я предвидел. Вот сейчас, к примеру, мне кажется, что я вполне мог предвидеть, что на этой планете есть хищники.

— Вот и получается, — улыбнулась Блисс, — что мы могли бы погибнуть из-за этих ужасных хищников, если бы не сочетание наших талантов: твоего дара предвидения и моей ментальной силы. Так давай же не будем больше ссориться.

— Давай попробуем, — кивнул Тревайз.

Сказано это было, однако, с прохладцей, и Блисс нахмурилась, но в это мгновение в каюту влетел Пелорат.

— Я думаю, — выпалил он, отдышавшись, — мы кое-что нашли.

* * *

Тревайз вообще-то не верил в легкие победы, но, как любой человек, был готов поверить тому, в чьей компетенции не сомневался. Сердце его часто забилось, дыхание перехватило, но он взял себя в руки и спросил:

— Координаты Земли? Ты их нашёл, Джейнав?

Пелорат несколько мгновений, не мигая, смотрел на Тревайза и вдруг покраснел и смутился.

— Нет, нет, — пристыженно пробормотал он. — Не то чтоб совсем уж так. Точнее, Голан, совсем не так. Об этом я забыл. Я нашёл в развалинах кое-что другое. Наверное, ничего такого особенного.

Тревайз глубоко вздохнул и попытался успокоить друга:

— Пустяки, Джен. Любая находка важна. О чём ты хотел рассказать?

— Ну, собственно говоря… ты же понимаешь, что здесь почти ничего не сохранилось. Двадцать тысяч лет, бури и ветра сделали своё дело. Ну, а ещё растения и животные вносили свою лепту в постепенное разрушение, но всё это неважно. Дело в том, что «почти ничего» — не то же самое, что «ничего». Скорее всего там когда-то стояло какое-то большое общественное здание — мы видели несколько поваленных камней или бетонных блоков с высеченными на них надписями. Трудно было что-то прочесть, дружок, ты понимаешь, но я сделалфотографии с помощью одной из тех камер, которые есть у нас на борту, — ну, знаешь, со встроенным компьютерным оптимизатором. Я не спросил у тебя разрешения взять её, Голан, но это было очень важно, и я…

— Давай дальше, — нетерпеливо отмахнулся Тревайз.

— Я смог разобрать некоторые из надписей, и они оказались очень древними. Даже с помощью компьютерной обработки и при том, что я неплохо умею читать подобные надписи, было невозможно разобрать большинство из них, за исключением одной короткой фразы. Здесь буквы оказались крупнее и несколько отчётливей, чем остальные. Вероятно, они были высечены глубже, поскольку представляли собой название планеты. Фраза читается: «Планета Аврора», и поэтому мне кажется, что эта планета, на которой мы находимся, называется или называлась Авророй.

— Должна же она как-то называться, — пожал плечами Тревайз.

— Да, но названия крайне редко выбираются случайно. Я провёл тщательные поиски в моей библиотеке и. обнаружил две старые легенды с двух далеких друг от друга планет, так что вполне резонно предположение об их независимом заселении, если вспомнить, что… ну, да ладно. В обеих легендах Аврора — название зари. Можно предположить, что слово «Аврора» в самом деле означало утреннюю зарю в каком-то протогалактическом языке. Довольно часто слова, обозначающие рассвет или зарю, использовались в названиях космических станций или других сооружений, которые являлись первыми в своём роде. Если этим словом обозначали зарю в каком-то языке, эта планета может в каком-то смысле оказаться первой.

— Ты готов предположить, что эта планета — Земля, что Аврора — другое её название, потому что обозначает зарю жизни и человечества?

— Я не осмелился зайти так далеко, Голан.

— Ещё бы, — сказал Тревайз с легкой горечью в голосе, — здесь нет радиоактивной поверхности, нет гигантского спутника, нет поблизости газового гиганта с огромными кольцами.

— Точно. Но Дениадор с Компореллона, похоже, думал, что это — одна из планет, заселенных первой волной колонистов — космонитами. Если это так, то её название — «Аврора» — может означать, что это первая из космонитских планет. Может быть, мы сейчас находимся на старейшей из планет Галактики, населённых некогда людьми, не считая самой Земли. Разве это не восхитительно?

— Во всяком случае, интересно, Джен, но не хватил ли ты через край, выводя всё это из одного только названия — «Аврора»?

— Есть кое-что ещё, — возбужденно выпалил Пелорат. — Насколько я мог проверить по своим записям, сегодня в Галактике планеты с названием «Аврора» нет, и я уверен, что твой компьютер подтвердит это. Как я сказал, есть множество планет и космических объектов, называемых «Заря» на различные лады, но нигде не используется это слово — «Аврора».

— Ну и что? Если это протогалактическое слово, оно не должно быть особенно распространенным.

— Но названия остаются даже тогда, когда становятся бессмысленными. Если это первая колонизированная планета, она должна была иметь широкую известность; она могла быть некоторое время главной планетой Галактики. Наверняка должны были существовать другие планеты, называвшие себя «Новая Аврора», или «Малая Аврора», или ещё как-нибудь в этом роде. А затем другие…

— Но, может быть, это вовсе не первая колонизированная планета, — прервал его Тревайз. — Может быть, она никогда не представляла из себя ровным счётом ничего особенного.

— Есть, по-моему, и более важные доказательства, друг мой.

— Какие же, Джен?

— Если первая волна поселенцев была побеждена и вытеснена второй волной, которой сейчас принадлежат все планеты Галактики, как утверждал Дениадор, значит, весьма вероятно, что существовал период времени, когда эти волны враждовали между собой. Вторая волна, люди, давшие названия планетам, не использовали имена, данные мирам людьми первой волны. Таким образом, исходя из того, что название «Аврора» нигде больше не употреблялось, мы можем заключить, что две волны поселенцев существовали, а это — планета первой волны.

— Краткий курс в творческую лабораторию мифолога, — улыбнулся Тревайз. — Ты, Джен, строишь восхитительную суперструктуру, но она может оказаться воздушным замком. Легенды сообщают нам, что поселенцев первой волны сопровождали многочисленные роботы, и это, вероятно, явилось ошибкой поселенцев. Так вот, если мы сможем найти на этой планете робота, я буду готов принять все эти гипотезы о первой волне, но нельзя же ожидать, что через двадцать тысяч…

Пелорат, беззвучно шевеля губами, пытался вставить слово. Наконец ему это удалось.

— Но, Голан, разве я не сказал тебе? Нет, конечно, не сказал. Я так волнуюсь, что не могу изложить всё в нужной последовательности. Там был робот.

* * *

Тревайз потёр лоб, словно у него заболела голова.

— Робот? Там был робот?

— Да, — сказал Пелорат, подтверждающе кивая головой.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, это же был робот. Как я мог его не узнать, если я его видел?

— А ты когда-нибудь видел робота раньше?

— Нет, но это был металлический объект, который был похож на человека. Голова, руки, ноги, туловище. Правда, я говорю «металлический», но он почти целиком проржавел, и, когда я подошел к нему, видимо, вибрация от моих шагов на него так повлияла… в общем, когда я попытался прикоснуться к нему…

— Зачем тебе понадобилось его трогать?

— Ну, наверное, я не мог до конца поверить собственным глазам. Это произошло бессознательно. Как только я коснулся его, он рассыпался. Правда…

— Ну?

— Прежде чем это произошло, его глаза вроде бы едва заметно блеснули и он издал какой-то звук, словно хотел что-то сказать.

— Ты имеешь в виду, что он всё ещё функционировал?

— Едва-едва, Голан. Потом он просто рассыпался.

— Так всё и было? — спросил Тревайз, обернувшись к Блисс.

— Там был робот, и мы его видели, — кивнула она.

— И он всё ещё работал?

— Когда он рассыпался, — равнодушно отозвалась Блисс, — я уловила слабый всплеск нейроактивности.

— Откуда могла взяться нейроактивность? У робота нет органического мозга, построенного из клеток.

— Я думаю, это был компьютерный эквивалент человеческого мозга. Разницу я чувствую.

— Значит, ты ощутила именно ментальность робота, а не человека?

Блисс, поджав губы, ответила:

— Ментальность была слишком слабой, чтобы сказать что-то определённое, кроме того, что она была.

Тревайз перевел взгляд с Блисс на Пелората и вздохнул:

— Это меняет дело.

Часть IV. СОЛЯРИЯ

Глава 10

РОБОТЫ

За обедом Тревайз молчал, и Блисс сосредоточилась на еде.

Пелорат, наоборот, был необычайно разговорчив. Начал он с того, что, если планета, на которой они находятся, Аврора, следовательно, первая колонизированная планета, она должна располагаться довольно близко к Земле.

— Может быть, стоит прочесать ближайшие звёзды? — сказал он. — Придётся просмотреть самое большее несколько сотен звёзд.

Тревайз пробурчал что-то вроде того, что метод тыка — занятие для дураков и что он предпочитает узнать о Земле как можно больше, прежде чем высаживаться на неё, даже если он её найдёт. Больше он ничего не сказал, и Пелорат, явно уязвленный, тоже умолк.

Поскольку Тревайз после еды как в рот воды набрал, Пелорат неуверенно спросил:

— Мы задержимся здесь?

— Переночуем, во всяком случае, — ответил Тревайз. — Мне нужно кое-что обдумать.

— Это безопасно?

— Даже если здесь и появится что-нибудь пострашнее собак, на корабле мы в полной безопасности.

— Как быстро удастся взлететь, если здесь есть что-то похуже собак?

— Компьютер находится в стартовой готовности. Я думаю, на взлет уйдёт от двух до трёх минут. Случится что-то непредвиденное — компьютер нас оповестит. Нам всем стоит как следует выспаться. Утром я решу, что нам делать дальше.

«Легко сказать — решу», — думал Тревайз, глядя в темноту. Не раздеваясь, он свернулся калачиком на полу отсека управления. Лежать было неудобно, но он был уверен, что в кровати ему сейчас всё равно не заснуть, а здесь он, по крайней мере, может предпринять немедленные действия, если компьютер подаст сигнал тревоги.

Вдруг он услышал звук шагов и резко сел, стукнувшись головой о край стола, — голову не рассек, но ушибся здорово.

— Джен? — спросил Тревайз, потирая ушибленную макушку.

— Нет. Это я, Блисс.

Тревайз приподнялся и, нащупав, нажал кнопку на панели компьютера; в мягком свете возникла фигура Блисс в бледно-розовой накидке.

— В чём дело?

— Я заглянула в твою каюту и не нашла тебя. Однако твоя нейроактивность безошибочно привела меня сюда. Почувствовала, что ты не спишь, и вошла.

— Ладно. Чего тебе нужно?

Блисс села на пол у стены, обхватив колени руками.

— Не волнуйся. На остаток твоей невинности я покушаться не намерена.

— Мне это и в голову не пришло, — сардонически хмыкнул Тревайз. — Почему ты не спишь? Тебе это даже нужнее, чем нам.

— Поверь мне, — сказала Блисс тихо и очень искренне, — я жутко устала после этой сцены с собаками.

— Верю. Понимаю.

— И я хотела поговорить с тобой, когда Пел заснет.

— О чём?

— Когда он рассказал о роботе, ты заявил, что это всё меняет. Что ты имел в виду?

— А ты сама не понимаешь? У нас три набора координат; три Запретные Планеты. Я хочу посетить все три, чтобы узнать как можно больше о Земле, прежде чем попытаюсь добраться до неё.

Тревайз немного пододвинулся к Блисс, чтобы можно было говорить потише, но тут же резко отпрянул.

— Слушай, я не хочу, чтобы Джен пришел и застал нас вот так. Что ему может взбрести в голову?

— Он не придёт. Пел крепко спит, и я немного помогла ему в этом. Стоит ему пошевелиться, я это сразу замечу. Продолжай. Ты хочешь посетить все три планеты. Но что-то изменилось. Что?

— Я не намерен без толку тратить время на каждой планете. Если эта планета, Аврора, покинута людьми двадцать тысяч лет назад, значит, вряд ли здесь сохранилась какая-либо ценная информация. Я не желаю торчать тут недели, месяцы, тупо ковыряясь в развалинах, сражаясь с собаками, кошками, быками, — мало ли кто тут ещё мог одичать и стать опасным! — в надежде найти обрывки необходимых сведений среди пыли, ржавчины и гнили. А вдруг на одной или на обеих других запретных планетах ещё есть люди и нетронутые библиотеки? Словом, я поначалу хотел как можно скорее убраться отсюда. Мы были бы сейчас в космосе, если бы я так и сделал, и мирно спали бы в теплых постельках.

— Но?

— Но если на этой планете ещё есть функционирующие роботы, они могут владеть важной информацией, которая нам может понадобиться. С ними иметь дело безопаснее, чем с людьми, поскольку, как я слышал, они должны подчиняться приказам и не могут причинить вред человеку.

— Значит, ты изменил свои планы и готов теперь терять время на этой планете в поисках роботов?

— Нет, Блисс. Не совсем так. Мне кажется, что роботы не могут просуществовать двадцать тысяч лет без ухода за ними. Хотя… раз ты видела робота с проблесками активности, ясно, что на мои логические представления о роботах полагаться нельзя. На невежестве далеко не уедешь. Роботы могут оказаться более крепкими ребятами, чем я о них думал. А может быть, у них есть определённый потенциал самосохранения.

— Послушай меня, Тревайз… только прошу тебя, пусть это останется между нами.

— Между нами? — удивленно и довольно громко переспросил Тревайз. — А от кого у нас могут быть секреты?

— Тс-с! От Пела, конечно. Так вот, тебе не стоит менять планы. Ты был прав. Здесь нет действующих роботов. Я ничего не обнаружила.

— Одного обнаружила, а это уже кое-что.

— Ничего я не нашла. Этот робот бездействовал. Давно бездействовал.

— Ты сказала…

— Я знаю, что я сказала. Пелу показалось, будто он видел какое-то движение и слышал звук. Пел — романтик. Он всю свою сознательную жизнь занимался сбором информации, а таким путем трудно сказать своё слово в науке. Он наверняка мечтает лично сделать важное открытие. Он обнаружил название планеты — «Аврора», это бесспорно, и он так счастлив — ты просто представить себе не можешь, как он счастлив. И ему отчаянно хотелось найти что-нибудь ещё.

— Ты что, хочешь сказать, что он так жаждал совершить открытие, что убедил себя в том, что нашёл функционирующего робота? А на самом деле что он нашёл?

— Он нашёл глыбу ржавого металла, в которой разума не больше, чем в камне, на котором она лежала.

— Но ты подтвердила его рассказ!

— Я не могла заставить себя лишить Пела радости открытия. Он мне так дорог…

Тревайз с минуту молча смотрел на Блисс. Наконец он спросил:

— Послушай, давай начистоту. Чем он тебе так дорог? Что ты в нём нашла? Я хочу понять. Честно и откровенно — хочу понять. Тебе он должен казаться стариком — безо всякой там романтики. Он — изолят, а ты презираешь изолятов. Ты юна и прелестна, наверняка на Гее есть молодые крепкие мужчины. С ними ты можешь поддерживать такие отношения, которые, будучи пропущены через Гею, могут унести к высотам экстаза. Так что же ты нашла в Джене?

— Разве ты не любишь его? — пристально посмотрела Блисс на Тревайза.

— Я? Люблю, конечно, — пожал плечами Тревайз. — По-братски.

— Ты знаешь его не так уж давно, Тревайз. Почему же ты любишь его этой своей братской любовью?

Тревайз не сумел сдержать искренней улыбки.

— Ну, знаешь, он такой чудак. Я, честно говоря, готов поверить, что никогда в жизни он не думал о себе. Ему приказали отправиться вместе со мной — и он отправился. Без возражений. Он хотел, чтобы мы полетели на Трентор, но, когда я сказал, что хочу лететь на Гею, он не стал спорить. И теперь он странствует со мной в поисках Земли, хотя понимает, как это опасно. Я уверен, что, если потребуется пожертвовать жизнью за меня или за кого-нибудь, он пожертвует. Без раздумий.

— А ты отдашь свою жизнь за него, Тревайз?

— Могу, если у меня не будет времени подумать. Если оно у меня будет, я могу растеряться. Я не такой добрый, как он. И из-за этого у меня такое ужасное желание защищать и охранять его. Я не хочу, чтобы Галактика перевоспитала его. Понимаешь? И я должен защищать его от тебя, особенно от тебя. Мне нестерпима мысль о том, что ты бросишь его, когда он, старый чудак, перестанет тебя забавлять.

— Я так и думала. Значит, угадала. Но почему ты не можешь поверить, что я вижу в Пеле то же самое, что видишь в нём ты, — и даже больше, чем ты, так как я могу непосредственно контактировать с его сознанием? Неужели я веду себя так, словно хочу сделать ему больно? Разве поддержала бы я его фантазию о действующем роботе, если бы не желала ему добра? Тревайз, я привыкла к тому, что ты зовешь добротой; ведь каждая частица Геи готова пожертвовать собой ради целого. Мы не знаем, не понимаем иного образа действий. Но при этом мы ничего не теряем, поскольку каждая частица сохраняется в целом, хотя тебе это не понять. А Пел — он совсем другой.

Блисс не смотрела на Тревайза. Казалось, она говорила сама с собой.

— Он — изолят. Он — альтруист. Он не думает о себе, но не потому, что является частицей чего-то большего. Он альтруист просто потому, что он таким родился. Понимаешь? Он способен потерять всё и ничего не обрести, и всё же он таков, каков есть. Мне стыдно перед ним из-за того, что я живу без страха потерь, а он таков, каков есть, — без надежды на обретение чего-либо.

Блисс вновь взглянула на Тревайза. Во взгляде её горело торжество.

— Да знаешь ли ты, насколько лучше тебя я понимаю Пела? И ты всерьёз опасаешься, что я могу хоть как-то обидеть его?

— Блисс, вот ты сегодня сказала: «Слушай, давай не будем ссориться», а я ответил: «Как хочешь». Это вырвалось у меня потому, что я всё время волновался за Джена. Теперь моя очередь. Слушай, Блисс, будем друзьями. Ты вольна убеждать меня в преимуществах Галаксии, я оставляю за собой право спорить с тобой, но всё равно и несмотря ни на что — будем друзьями, — сказал Тревайз и протянул Блисс руку.

— Конечно, Тревайз, — улыбнулась Блисс, и их руки встретились в крепком рукопожатии.

* * *

Тревайз мысленно усмехнулся. Когда он работал с компьютером в поисках звезды, задав первую комбинацию координат, и Пелорат, и Блисс не отходили от него и засыпали вопросами. Теперь же они мирно спали в своей каюте или, по крайней мере, отдыхали и оставили Тревайза наедине с компьютером.

В каком-то смысле это льстило Тревайзу — ему казалось, что теперь его спутники наконец признали, что он знает, что делает, и не нуждается в понукании или надзоре. Тревайз, успешно осуществив первую попытку, теперь больше полагался на компьютер и подозревал, что может не то чтобы совсем устраниться, но как минимум гораздо меньше присматривать за его работой.

На экране появилась новая звезда — очень яркая и, как и предыдущая, не отмеченная на карте Галактики. Она оказалась ярче той, вокруг которой вращалась Аврора, а самое главное — её не было в памяти компьютера.

Тревайз думал о странностях древних традиций. Целые века могли с одинаковым успехом либо препарироваться до мелочей, либо напрочь выбрасываться из памяти. Целые цивилизации могли оказаться низвергнутыми в небытие. И всё-таки из тьмы веков доходили, неведомо как уцелев, отрывочные знания, вспоминаемые без искажений, такие, как, например, эти координаты.

Пару дней назад он заговорил об этом с Пелоратом, и тот сказал, что именно это и делает изучение легенд и мифов таким благодатным полем в деле исследования прошлого. «Хитрость состоит в том, — сказал Пелорат, — что нужно решить или угадать, какие именно фрагменты легенды представляют собой неискаженную, хотя и замаскированную истину. Это не так легко, и разные мифологи чаще всего выбирают разные фрагменты, как правило, те, что подтверждают избранные концепции или варианты интерпретации».

Во всяком случае, звезда была именно там, где ей и положено было быть, согласно координатам Дениадора, скорректированным во времени. Тревайз сейчас готов был заключить пари на кругленькую сумму насчёт того, что и третья звезда окажется на месте. А если так, Тревайз готов был допустить, что легенды правы и в остальном, то есть в том, что некогда существовало пятьдесят запретных планет (каким бы подозрительно круглым ни казалось это число). Где же остальные сорок семь?

Вокруг звезды вращалась вполне подходящая для обитания запретная планета — на сей раз её наличие ни капли не удивило Тревайза. Он был непоколебимо уверен в том, что такая планета здесь окажется. Он вывел «Далекую звезду» на планетарную орбиту.

Слой облаков оказался достаточно тонким, и поверхность планеты просматривалась с большой высоты. На планете, как почти на всех обитаемых планетах, были обширные водные пространства — один тропический океан и два полярных. В средних широтах одного из полушарий лежал спиралеобразный материк, опоясывающий планету. Берега его были изрезаны заливами и беспорядочно разбросанными узкими перешейками. В другом полушарии суша была разбита на три большие части. Все эти материки расширялись к югу, в отличие от противолежащего континента.

Тревайз жалел, что не слишком хорошо знал климатологию и не мог определить на глаз, какие сейчас на планете температура и время года. На мгновение ему показалась забавной мысль подсунуть эту задачку компьютеру. Но, увы, сейчас было не до климата.

Гораздо важнее было то, что компьютер вновь не обнаружил излучения техногенного происхождения. Телескоп свидетельствовал, что планета целехонька и здесь нет признаков запустения. Проплывавшая под кораблем суша пестрела разными оттенками зеленого цвета, но ничего похожего на города на дневной стороне, ни огней на ночной стороне видно не было.

Опять зоопарк — и нет людей?

Тревайз осторожно постучал в дверь каюты Пелората и Блисс.

— Блисс? — позвал он тихим шёпотом и снова постучал. Послышался шелест простыни, и голос Блисс произнес:

— Да?

— Можешь выйти? Мне нужна твоя помощь.

— Подожди немножко; я только приведу себя в порядок.

Когда она наконец вышла, Тревайз не заметил ничего особенного. Блисс выглядела как всегда. «Чем она там занималась? Торчишь тут, ждёшь… Ну, да ладно, — решил Тревайз, — мы теперь друзья и надо сдерживаться».

— Чем я могу помочь тебе, Тревайз? — сказала Блисс, ласково улыбаясь.

Тревайз кивнул в сторону экрана:

— Как видишь, мы летим над поверхностью планеты, а по виду с ней всё в порядке — растительность буйная и всё такое. Однако здесь нет ни огней на ночной стороне, ни техногенного излучения. Посмотри, будь добра, нет ли здесь какой-нибудь животной жизни. Мне показалось, что я в одном месте видел табун пасущихся животных, но я не уверен. Это мог быть как раз тот случай, когда видишь то, что хочешь увидеть.

Блисс «прислушалась». Наконец её лицо озарилось любопытством.

— О да, здесь богатая фауна, — сказала она.

— Млекопитающие?

— Должно быть.

— Люди?

Казалось, теперь она сконцентрировалась сильнее. Прошла целая минута, затем другая, и наконец Блисс вздохнула:

— Не могу точно сказать. Только на миг мне показалось, что я уловила всплеск активности разума, достаточно интенсивный, чтобы принадлежать человеку. Но так слабо и так коротко, что, может быть, и я почувствовала то, что хотела почувствовать. Понимаешь…

Она замолчала и задумалась, и Тревайз был вынужден поторопить её.

— Ну?!

— Дело в том, — продолжила Блисс, — что я, похоже, нашла что-то ещё. Что-то незнакомое, но это не может быть чем-то другим…

Ее лицо вновь стало отрешенным, и она стала «вслушиваться» ещё внимательнее.

— Ну?! — не выдержал Тревайз.

Блисс расслабилась.

— Я не могу объяснить это ничем иным, кроме как присутствием роботов.

— Роботов?!

— Да. Но если я обнаружила их, я должна была бы обнаружить и людей. Но не могу.

— Роботы! — повторил Тревайз и нахмурился.

— Да, — подтвердила Блисс, — и, насколько я могу судить, их тут множество.

* * *

Пелорат, узнав новость, воскликнул «Роботы!» почти так же, как Тревайз. Смущенно улыбнувшись, он проговорил:

— Ты был прав, Голан, а я ошибался, сомневаясь в тебе.

— Что-то не припоминаю, когда это ты во мне сомневался, Джен.

— О нет, дружочек, я не в том смысле! Я так и говорил. Я только в глубине души полагал, что нам не стоило покидать Аврору. Я думал, вдруг нам там удастся побеседовать с каким-нибудь уцелевшим роботом. Но теперь мне ясно: ты знал, что здесь роботов будет намного больше.

— Вовсе нет, Джен. Я ничего не знал. Просто надеялся на удачу. Блисс говорит, что ментальные поля здешних роботов таковы, что они кажутся ей активно функционирующими, и мне сдаётся, что они не могут функционировать так активно без помощи и заботы людей. Правда, признаков присутствия людей она пока не обнаружила, но всё может быть.

Пелорат задумчиво изучал обзорный экран.

— Похоже, тут сплошные леса, верно?

— Лесов больше. Но кое-где есть участки, похожие на степи. Беда в том, что я не вижу ни городов, ни ночного освещения — ничего, кроме теплового излучения.

— Значит, людей здесь всё-таки нет?

— Если бы я знал. Блисс уединилась в камбузе, пытается сосредоточиться. Я установил произвольный нулевой меридиан, теперь компьютер может разработать для планеты систему координат: долготу и широту. У Блисс есть небольшой приборчик, на котором она нажимает кнопку, как только замечает концентрацию ментальной активности роботов — похоже, слово «нейроактивность» тут не годится — или хоть какие-то следы человеческого разума. Прибор связан с компьютером, который зафиксирует все отмеченные Блисс точки. Потом мы дадим ему волю, пусть сам выберет подходящее место для посадки.

Пелорат, похоже, был шокирован.

— Разумно ли доверять выбор компьютеру?

— Почему нет, Джен? У нас очень умный компьютер. Да и потом, не можешь выбрать сам — почему не положиться на компьютер?

Лицо Пелората просветлело.

— А в этом что-то есть, Голан. В кое-каких древнейших легендах встречаются рассказы о людях, которые совершали выбор, бросая на землю кубики.

— Правда? Это как?

— На каждой грани кубика были выгравированы варианты решения: «да», «нет», «возможно», «не стоит» — и так далее. Какой бы гранью вверх ни упал кубик, его совету свято следовали. А ещё запускали шарик по диску с прорезями, а разные решения были записаны под этими щелочками. Шарик попадал в щелочку — это и было верное решение. Кое-кто из мифологов думает, что это больше смахивает на азартную игру, чем на лотерею, но, по-моему, это одно и то же.

— Стало быть, — усмехнулся Тревайз, выбирая место посадки, — мы играем в азартную игру.

Блисс, выйдя из камбуза, услышала остроту Тревайза.

— Никакая это не азартная игра, — возразила она. — Было несколько «может быть», а потом один раз совершенно точно выпало «да», вот там мы и должны сесть.

— И что означает это «да»? — спросил Тревайз.

— Я уловила проблеск человеческого разума. Точно. Сомнений нет.

* * *

Недавно прошел дождь — трава намокла. По небу неслись тучи, но время от времени в них появлялись просветы.

«Далекая звезда» опустилась вблизи зарослей деревьев. («На случай, если здесь окажутся дикие собаки», — подумал Тревайз почти без юмора.) Местность казалась похожей на пастбище, а с высоты Тревайз видел нечто вроде фруктовых садов и засеянных полей, а ещё — на этот раз он не сомневался — пасущихся животных.

Но никаких построек — ничего искусственного, кроме аккуратной посадки деревьев в садах и отчётливых границ, разделяющих поля. Правда, всё это по уровню искусственности не уступало бы микроволновой антенне, принимающей энергию с орбитальной станции, окажись она здесь.

Однако мог ли этот уровень искусственности быть создан одними роботами? Без людей?

Тревайз спокойно застегивал ремень с амуницией. Теперь он точно знал, что оба вида оружия в рабочем состоянии и заряжены на полную катушку. На мгновение он поймал взгляд Блисс и замешкался.

— Давай-давай, — сказала она. — Не думаю, что от оружия будет толк, но, правда, я думала так и в прошлый раз.

— А ты не хочешь вооружиться, Джен?

— Нет, спасибо. — Пелорат поежился. — Зачем? У тебя оружие, у Блисс — ментальное поле, так что мне с вами рядом не страшно. Наверное, мне должно быть совестно прятаться за вашими спинами, но я так вам благодарен, так благодарен, и это чувство сильнее стыда. Вы избавляете меня от тревоги и необходимости сражаться.

— Ясное дело, — кивнул Тревайз. — Только не отходи никуда один. Если Блисс и я разойдёмся, держись с кем-нибудь из нас и не бросайся никуда опрометью, как бы ни хотелось.

— Не волнуйся, Тревайз, — сказала Блисс. — Это я беру на себя.

Тревайз первым вышел из корабля. Дул свежий ветер, и немного похолодало после дождя, но Тревайзу это даже понравилось. Перед дождем, наверное, было слишком влажно и душно.

Он сделал вдох и удивился. Запах планеты был восхитителен. У каждой планеты — свой аромат, Тревайз это знал; аромат всегда чужой и, как правило, неприятный — может быть, только из-за того, что чужой? Но может ли незнакомый запах оказаться приятным? Или это всего лишь случайность — может, они попали на планету сразу после дождя в определённое время года? Как бы то ни было…

— Выходите, — позвал он спутников. — Тут просто великолепно.

— Великолепно — самое подходящее слово, — согласился Пелорат, выйдя из люка. — Ты думаешь, здесь всегда так пахнет?

— Какая разница? Через часок мы так привыкнем, что наши обонятельные рецепторы перегрузятся и мы не будем ощущать никакого запаха.

— Жаль, — огорчился Пелорат.

— Трава сырая, — проворчала Блисс.

— Ну и что? В конце концов, у вас на Гее тоже бывают дожди, — сказал Тревайз. И тут золотистые лучи солнца на мгновение блеснули сквозь маленький просвет в тучах. Скоро, должно быть, станет теплее.

— Да, бывают, — согласилась Блисс, — но мы знаем, когда пойдёт дождь, и готовимся к этому.

— Просто ужасно, — поморщился Тревайз. — Никаких неожиданностей. Скучно.

— Может быть, ты прав. Я постараюсь не вспоминать Гею так часто.

Пелорат огляделся по сторонам и разочарованно протянул:

— Похоже, тут нет ничего интересного.

— Только похоже, — отозвалась Блисс. — К нам кто-то приближается из-за того холма. — Она взглянула на Тревайза. — Как думаешь, может, пойти им навстречу?

— Нет, — покачал головой Тревайз. — Мы шли к ним навстречу многие парсеки. Пусть они пройдут остаток пути. Мы подождем их здесь.

Никого видно не было, но вскоре с той стороны, куда Блисс показывала пальцем, появилась фигура, постепенно вырастая над вершиной холма. Потом вторая, третья.

— Видимо, пока всё, — сказала Блисс.

Тревайз с любопытством наблюдал. Хотя ему никогда раньше не приходилось видеть роботов, он совершенно не сомневался, что это они и есть. Их фигуры напоминали человеческие. Чем ближе они подходили, тем меньше казалось, что они сделаны из металла. Поверхность роботов была тусклой и казалась мягкой, словно покрытой плюшем.

Но как знать, иллюзия это или нет? Тревайзу вдруг нестерпимо захотелось потрогать этих медлительных роботов. Если это на самом деле Запретная Планета и ни один корабль никогда даже не приближался к ней — а это наверняка так и было, поскольку её солнце не значилось на карте Галактики, — то «Далекая звезда» и люди, которых она привезла, должны быть чем-то таким, чего роботы никогда не видели. Но они шли к людям так уверенно, словно для них это было самым обычным делом.

— Здесь мы можем добыть такие сведения, — негромко проговорил Тревайз, — каких нигде в Галактике не найти. Мы можем спросить их о расположении их планеты относительно Земли, и если они знают, то скажут нам. Ведь неизвестно, сколько им лет. Они могут обладать колоссальными знаниями. Представляете?

— И наоборот, — охладила его пыл Блисс, — они могут быть сделаны недавно и не знать ровным счётом ничего.

— Или, — добавил Пелорат, — могут знать всё, но отказаться разговаривать с нами.

— Вряд ли они откажутся, — сказал Тревайз, — если только не получили приказа не отвечать нам. А откуда взяться такому приказу, если никто на этой планете никак не мог ожидать нашего появления?

Не дойдя до людей метров трёх, роботы остановились. Они молчали и не шевелились.

Держа руку на прикладе бластера и не отрывая глаз от роботов, Тревайз спросил Блисс:

— Можешь определить, что у них на уме?

— У меня нет никакого опыта контактов с подобным сознанием, Тревайз, но ничего похожего на враждебность я не чувствую.

Тревайз убрал правую руку с гашетки бластера, а левую поднял ладонью к роботам и сказал, медленно выговаривая слова:

— Я приветствую вас. Мы пришли на эту планету как друзья.

Робот, стоявший посередине, отвесил короткий и неуклюжий поклон — пожалуй, большой оптимист мог бы почесть это движение за знак мира — и что-то проговорил.

У Тревайза от удивления отвисла челюсть. В мире трансгалактических коммуникаций кто бы мог подумать о таком нелепом затруднении? Увы, робот говорил не на стандартном галактическом — его речь даже смутно не напоминала общепринятый язык. Тревайз не понял ни единого слова.

* * *

Пелорат удивился не меньше Тревайза, но одновременно чёму-то обрадовался.

— Ну не странно ли?! — воскликнул он.

Тревайз повернулся к нему и довольно резко возразил:

— Не странно. Ужасно.

— Вовсе нет. Это галактический язык, но очень древний. Несколько слов я разобрал. Я, вероятно, мог бы легче понять, если бы то, что он сказал, было написано. Ведь я никогда не слышал, как говорят на этом языке.

— Ну и что же он сказал?

— Я думаю, он сказал, что не понял твоих слов.

— Я не поняла, что он сказал, — вмешалась Блисс, — но в его сознании чувствую удивление и ничего больше. Надеюсь, вы верите, что я способна анализировать эмоции роботов — если такое понятие, как эмоции роботов, вообще существует.

Очень медленно и с явным трудом Пелорат произнес несколько слов, и три робота дружно кивнули.

— Что ты им сказал? — спросил Тревайз.

— Я сказал, что не умею хорошо изъясняться на их языке, но попытаюсь. Я попросил их немного подождать. Блисс, милая, Голан, дружочек, это безумно интересно.

— А по-моему, всё это безумно разочаровывает, — пробормотал Тревайз.

— Понимаете, — продолжал Пелорат, — каждая обитаемая планета в Галактике стремилась создать свой собственный вариант галактического, и потому существуют миллионы диалектов, которые порой с трудом понимаемы, но при разработке стандартного галактического все они были собраны воедино. Если предположить, что эта планета пребывала в изоляции двадцать тысяч лет, здешний язык изменился и теперь значительно отличался бы от остальных языков Галактики. Этого не произошло, вероятно, из-за того, что здесь обитают только роботы, которые могут понимать только такой разговорный язык, какой был заложен в них при программировании. Если их не перепрограммировать, язык остаётся неизменным, и то, что мы слышим сейчас, — не что иное, как архидревний галактический.

— Замечательный пример того, как в роботизированном обществе может начаться застой, а после него — деградация, — сказал Тревайз.

— Но, дружочек, — возразил Пелорат, — относительная неизменность языка вовсе не является признаком деградации. В этом есть свои преимущества. Ведь при этом документы, хранимые веками, тысячелетиями, не утрачивают смысла и придают историческим записям жизненность и авторитет. Повсюду в Галактике, например, язык Имперских эдиктов времен Гэри Селдона уже сейчас начинает звучать неуклюже.

— А ты на самом деле знаешь этот древнегалактический язык?

— Не то чтобы я его знал, Голан. Просто, штудируя древние мифы и легенды, я уловил, в чём тут хитрость. Словарный запас не слишком отличается от нашего, но склонения выглядят иначе, встречаются идеоматические выражения, каких мы давно уже не употребляем, и, как я уже сказал, у нас в корне изменилось произношение. Я могу попробовать поработать переводчиком, но вряд ли у меня так уж хорошо получится.

Тревайз глубоко и с облегчением вздохнул.

— Всё равно это лучше, чем ничего. Давай, Джен, беседуй.

Пелорат повернулся было к роботам, но замешкался и растерянно обернулся к Тревайзу:

— А что я должен им сказать?

— Не будем рассусоливать. Спроси их прямо, где находится Земля.

Пелорат произнес фразу, тщательно выговаривая слова и усиленно жестикулируя.

Роботы переглянулись и издали несколько звуков. Средний, тот, что уже говорил с Пелоратом, развел руками, словно растягивал резиновую ленту, и ответил, так же тщательно произнося слова. Пелорат выслушал ответ и обратился к Тревайзу:

— Я не уверен, смог ли я точно выразить, что понимаю под словом «Земля». Полагаю, они подумали, что я имею в виду какую-то область на их планете, и сказали, что не знают такой области.

— А они не сказали, как называется их планета, Джен?

— Если я правильно понял, их планета называется Солярия.

— Тебе попадалось такое название в легендах?

— Нет. Впрочем, Аврора мне тоже не попадалась.

— Ладно. Теперь спроси их, есть ли какое-нибудь место, называемое «Земля», в небе — среди звёзд. Покажи вверх.

Произошел обмен фразами, наконец Пелорат обернулся и сказал:

— Они говорят, что в небе вообще ничего нет. Это всё, чего я смог от них добиться, Голан.

— Спроси роботов, — вмешалась Блисс, — сколько им лет. Или нет, лучше так: сколько лет они функционируют.

Пелорат покачал головой:

— Я не знаю, как сказать «функционируют». Слишком современное слово. На самом деле я даже не уверен, смогу ли произнести: «Сколько вам лет». Никудышный из меня переводчик.

— Постарайся, как сумеешь, Пел, дорогой.

После серии вопросов и ответов Пелорат объявил:

— Они функционируют двадцать шесть лет.

— Двадцать шесть лет, — недовольно проворчал Тревайз. — Да они твои ровесники, Блисс.

— Знаешь что… — вдруг вспыхнула Блисс.

— Прости, ошибочка вышла. Ты — Гея, которой тысячи лет. В любом случае, эти роботы ничего не могут сказать о Земле на основании личного опыта. Их банки данных явно не включают ничего, кроме того, что нужно для работы. Например, они полные профаны в астрономии.

— Здесь где-нибудь могут быть другие роботы, — возможно, более старые, самые первые, — высказал предположение Пелорат.

— Сомневаюсь, — хмыкнул Тревайз, — но спроси их об этом, если сумеешь, Джен.

На сей раз разговор с роботами продолжался гораздо дольше. Наконец Пелорат прервал его. Он покраснел и явно расстроился.

— Голан, — сказал он, — я не всё понял, но похоже, что старейшие роботы здесь используются на чёрных работах и ничего не знают. Если бы этот робот был человеком, я сказал бы, что он отзывается о них презрительно. Эти трое — домашние роботы. Так они сказали. Им не положено стареть — просто их меняют время от времени. Они единственные, кто знает что к чему — это не я говорю, это они так сказали.

— Да уж. Много же они знают, — пробурчал Тревайз. — По крайней мере, совсем не то, что нам нужно.

Пелорат вздохнул.

— Как жаль, что мы так поспешно покинули Аврору. Если бы мы нашли там уцелевшего робота — а мы наверняка нашли бы его, поскольку в том, которого я нашёл, ещё теплилась жизнь, — мы узнали бы от него о Земле. Тамошние роботы могли помнить о ней.

— При условии, что их память не повреждена, Джен. Мы всегда можем вернуться туда, и если понадобится, то, честное слово, — гори огнем тамошние псы — мы так и сделаем. Но раз эти роботы сделаны всего пару десятков лет назад, здесь должны быть те, кто сделал их, и создатели эти, по идее, должны быть людьми. — Он повернулся к Блисс: — Ты уверена, что почувствовала только…

Блисс подняла руку, не дав Тревайзу договорить. Лицо её стало чужим, отстраненным.

— Кто-то идет, — тихо сказала она.

Тревайз обернулся к холму. На вершине появилась и стала спускаться к ним фигура, несомненно принадлежащая человеку. Человек был бледен, его длинные светлые волосы странно топорщились за ушами. Лицо незнакомца было угрюмо, а когда он подошел поближе, стало ясно, что он довольно молод. Худые руки и ноги человека были обнажены.

Роботы расступились перед ним, а он, не останавливаясь, прошел вперёд.

И сказал чистым, приятным голосом, немного вычурно, но на вполне понятном стандартном галактическом:

— Приветствую вас, гости из космоса. Что вам угодно от моих роботов?

* * *

Реакция Тревайза не сделала ему чести.

— Вы… говорите на галактическом? — спросил он совершенно по-дурацки.

— А почему бы и нет? Ведь я не немой, — с ухмылкой ответил солярианин.

— А они? — Тревайз показал пальцем на роботов.

— Они роботы. Они говорят на нашем языке, как и я. Но я — солярианин. Я слушаю гиперпередачи иных миров и изучил вашу речь так же, как и мои предшественники. Мои предшественники оставили описание этого языка, но я постоянно слышу новые слова и выражения, которые изменяются год от года. Такое впечатление, что вы не можете навести порядок в своём языке так же, как с планетами. Почему же ты так удивлен, что мне понятен ваш язык?

— Да-да, я не должен был удивляться, — сказал Тревайз. — Прошу прощения. Просто после разговора с роботами я уже не ожидал услышать галактический на этой планете.

Он с любопытством разглядывал солярианина. На том была легкая белая туника, чуть присобранная на плечах, с широкими прорезями для рук и большим вырезом. Костюм солярианина дополняли набедренная повязка и пара легких сандалий.

Тревайз вдруг понял, что не может определить пол солярианина. Торс у того был явно мужской, но на груди не росли волосы, а под набедренной повязкой вроде бы ничего мужского не было.

Тревайз повернулся к Блисс и шепнул:

— Должно быть, это робот, но очень похожий на человека, оде…

— У него разум человека, а не робота, — ответила Блисс, едва шевеля губами.

Тут солярианин снова обратился к ним:

— Вы не ответили на мой вопрос. Я готов простить вам замешательство, приписав его удивлению. Теперь я спрашиваю вас вновь, и вы должны ответить. Что вам угодно от моих роботов?

— Мы путешественники. Мы ищем знания, которые помогли бы нам добраться до цели нашего путешествия, — ответил Тревайз. — Мы спросили ваших роботов о том, что могло бы помочь нам, но они этого не знают.

— Какие знания вы ищете? Может быть, я сумею помочь вам?

— Нас интересует местоположение Земли. Можете ли вы сказать нам, где она находится?

Солярианин вздернул брови.

— А я думал, что первым объектом вашего любопытства буду я. И я отвечу, хотя вы меня и не спросили. Я — Сартон Бандер, а вы стоите на территории поместья Бандера, которая простирается до горизонта и даже дальше. Я не могу сказать, что рад видеть вас, поскольку, явившись сюда, вы преступили закон. Вы — первые поселенцы, ступившие на поверхность Солярии впервые за много тысяч лет, и, оказывается, вы явились сюда только затем, чтобы узнать, как вам лучше добраться до другой планеты. В старые добрые времена и вы и ваш корабль были бы уничтожены в мгновение ока.

— Это был бы варварский поступок. Так не принято обращаться с людьми, которые никому не желают зла, — осторожно проговорил Тревайз.

— Согласен. Но тогда, когда представители расширяющегося сообщества ступают на планету, где обитает сообщество беззащитное и статичное, само их появление несет в себе потенциальное зло. Пока мы боялись этого зла, мы были готовы немедленно уничтожить тех, кто осмелится прийти сюда. Теперь нам нечего бояться. Мы, как видите, согласны даже говорить с вами.

— Я признателен вам за сведения, — сказал Тревайз, — которые вы нам так любезно сообщили, хотя и не ответили на мой вопрос. Я повторю его. Можете ли вы сказать нам, где находится планета Земля?

— Под Землей, как я понимаю, ты подразумеваешь планету, на которой зародился род человеческий и различные виды растений и животных? — Солярианин красиво повёл рукой,будто хотел показать гостям свои владения.

— Да, я подразумеваю именно её, сэр.

Лицо солярианина брезгливо скривилось.

— Будьте добры, называйте меня просто Бандером, если уж вам так необходимо использовать какую-то форму обращения. Не применяйте в обращении ко мне никаких слов, несущих признак пола. Я не мужчина и не женщина. Я — целое. Если я говорю о себе в мужском роде, то лишь потому, что я — человек. Совершенный человек. Солярианин.

Тревайз кивнул (он таки оказался прав).

— Как вам будет угодно, Бандер. Так где же находится Земля, наша общая прародина?

— Я этого не знаю, — отрезал Бандер. — И знать не желаю. Но если бы даже знал, это не принесло бы вам ничего хорошего, поскольку Земли как обитаемой планеты больше не существует. Ах! Как славно греет солнце, — проговорил он, раскинув руки в стороны. — Я нечасто появляюсь на поверхности и лишь тогда, когда светит солнце. Я послал моих роботов поприветствовать вас, пока солнце ещё скрывалось за облаками. Сам же я последовал за ними только тогда, когда облака рассеялись.

— Но почему на Земле больше нет жизни? — настойчиво спросил Голан, заранее смиряясь с необходимостью снова выслушивать историю о радиации.

Бандер, однако, проигнорировал его вопрос или, вернее, решил пока не отвечать.

— Слишком долгая история, — сказал он. — Ты заявил мне, что вы пришли с миром.

— Верно.

— Почему же ты вооружен?

— Простая предосторожность. Я не знал, что и кто мне может встретиться.

— Это не имеет значения. Твоё ничтожное оружие не представляет для меня опасности. И всё же мне интересно. Я, конечно, много слышал о вашем оружии и вашей удивительно варварской истории, которая, похоже, почти всецело зиждется на вооружении. Но я никогда не видел никакого оружия. Могу я посмотреть на твоё?

Тревайз сделал шаг назад.

— Боюсь, что нет, Бандер.

Бандер, похоже, здорово удивился.

— Я спросил только из вежливости. Мне и не нужно твоё позволение.

Он протянул руку, и из правой кобуры Тревайза сам по себе выскочил бластер, а из левой — нейрохлыст. Тревайз машинально потянулся за оружием, но почувствовал, что руки словно связаны сзади тугими эластичными верёвками. Пелорат и Блисс тоже качнулись вперёд — стало ясно, что их тоже связали.

— Не утруждайте себя, — посоветовал Бандер, — и не пытайтесь сопротивляться. Вам это не удастся. — Оружие оказалось в его руках, и он внимательно осмотрел его. — Это, — сказал он, показывая на бластер, — видимо, микроволновый излучатель, который генерирует тепло и, следовательно, способен взорвать любое тело, содержащее жидкость, другое — более слабое. Должен признаться, с первого взгляда не могу понять, как оно действует. Однако, раз вы никому не желаете зла, вам ни к чему оружие. Я могу разрядить энергетические батареи вашего оружия, что я и сделаю. Оно станет безвредным, если только вы не вздумаете превратить одно или другое в дубинку, но для этого они не слишком хороши.

Солярианин выпустил из рук оружие, и бластер с нейрохлыстом по воздуху вернулись к Тревайзу и улеглись на свои места. Тревайз, почувствовав, что его больше не связывают невидимые путы, выхватил бластер, но грозное оружие бездействовало. Контактная кнопка свободно болталась в гнезде, а батарея явно была разряжена. То же самое произошло и с нейрохлыстом.

Он взглянул на Бандера, а тот, посмеиваясь, проговорил:

— Ты совершенно беспомощен, пришелец. Если я пожелаю, то могу так же легко уничтожить ваш корабль, да и вас в придачу.

Глава 11

ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Справившись с потрясением, Тревайз обернулся и посмотрел на Блисс.

Она стояла, обняв Пелората за талию, словно хотела защитить его, и с виду была совершенно спокойна. Она еле заметно улыбнулась и тихонько, успокаивающе кивнула.

Тревайз обернулся к Бандеру. Расценив поведение Блисс как спокойствие и искренне надеясь, что поступает правильно, он вежливо спросил:

— Как вы это делаете, Бандер?

— Скажи мне, ничтожный пришелец, — спросил Бандер, надменно улыбаясь, — веришь ли ты в колдовство? В магию?

— Нет, не верю, ничтожный солярианин, — огрызнулся Тревайз.

Блисс дернула Тревайза за рукав и прошептала:

— Не серди его. Он опасен.

— Сам вижу, — ответил Тревайз, с трудом переходя на шёпот. — Сделай же что-нибудь.

— Не теперь, — еле слышно сказала Блисс. — Он будет менее опасен, если будет думать, что ему ничто не грозит.

Не обращая внимания на перешептывающихся пришельцев, Бандер беззаботно повернулся к ним спиной. Роботы расступились перед хозяином.

Обернувшись, он поманил пришельцев пальцем:

— Следуйте за мной. Все трое. Я расскажу вам историю, которая, может быть, вам не покажется интересной, но зато очень интересует меня. — И он двинулся вперёд прогулочной походкой.

Тревайз какое-то время не двигался с места, размышляя, слушаться Бандера или нет. Но Блисс пошла за Бандером и повела за собой Пелората. Что оставалось Тревайзу? Общество троих роботов? Он вздохнул и поплелся за товарищами.

— Может быть, Бандер будет так любезен, — бросила Блисс, — и на ходу поведает нам историю, которая не стоит нашего интереса?

Бандер остановился, обернулся и внимательно посмотрел на Блисс, словно впервые увидел её.

— Ты — женская половина человека, не правда ли? Слабая половина?

— Слабая половина, Бандер. Верно.

— Следовательно, эти двое — мужские половины человека?

— Именно так.

— А есть у тебя дети, женщина?

— Меня зовут Блисс, Бандер. У меня пока нет ребенка. Это — Пел. Это — Тревайз.

— И который же из них поможет тебе, когда придёт время? Оба? Или ни один из них?

— Пел поможет мне, Бандер.

Бандер переключил внимание на Пелората.

— У тебя, как я вижу, белые волосы.

— Да.

— Это обычный цвет?

— Нет, Бандер, они становятся такими с возрастом.

— А сколько тебе лет?

— Пятьдесят два, — ответил Пелорат и поспешно добавил: — Стандартных галактических.

Бандер двинулся дальше («Наверное, ведёт нас к дому», — предположил Тревайз), но немного медленнее.

— Я не знаю продолжительности стандартного галактического года, — сказал он, — но она не может значительно отличаться от длительности нашего года. А сколько тебе будет, Пел, когда ты умрешь?

— Не знаю. Надеюсь прожить ещё лет тридцать.

— Следовательно, восемьдесят два года. Вы мало живёте и разделены на две половины. Невозможно. Непостижимо. А ведь мои далекие предки были подобны вам и жили на Земле. Но некоторые из них покинули Землю, чтобы основать новые поселения на планетах у новых звёзд — чудесные миры. Их было множество, и все прекрасно управлялись.

— Не такое уж множество. Всего пятьдесят, — нарочито громко возразил Тревайз.

Бандер бросил на Тревайза взгляд, в котором несколько поубавилось надменности.

— Тревайз. Так тебя зовут?

— Голан Тревайз моё полное имя. Я говорю о том, что космонитских планет было пятьдесят. Число наших планет измеряется миллионами.

— Значит, ты знаешь историю, которую я хотел поведать вам? — чуть растерянно спросил Бандер.

— Если смысл истории состоит в том, что существовало только пятьдесят Внешних миров, то нам она известна.

— Для нас дело не только в количестве, ничтожный получеловек. Для нас важно ещё и качество. Их было пятьдесят, но таких, что всем вашим миллионам за ними не угнаться. А Солярия была пятидесятой, последней, следовательно, самой лучшей. Солярия во всём превосходила другие космонитские планеты, а они все превосходили Землю.

И только мы здесь, на Солярии, поняли, как должна быть прожита жизнь. Мы не толпимся, не бродим стадами, как животные и как люди на ваших планетах и на Земле, и даже как те, что жили на других космонитских планетах. Мы живем каждый сам по себе, у всех есть роботы-помощники, а друг друга видим только по видео и лишь тогда, когда пожелаем. В непосредственный контакт друг с другом мы вступаем крайне редко. Прошло много лет с тех пор, как я видел перед собой человека так, как теперь вижу вас, но, впрочем, вы — всего лишь полулюди, и, следовательно, ваше присутствие вовсе не ограничивает мою свободу — не более, чем её может ограничить корова или робот.

Справедливости ради надо сказать, что когда-то мы тоже были полулюдьми. Хоть и совершенствовали мы свою свободу, хоть и становились единоличными хозяевами множества роботов — свобода наша всё же не была абсолютной. Для воспроизводства детей нужно было спаривание. Можно было, конечно, взяв у людей сперму и яйцеклетки, проводить процесс оплодотворения in vitro, а последующий рост эмбрионов поддерживать искусственно в автоматическом режиме. Детям для полноценного воспитания вполне хватило бы заботы роботов. Всё это было вполне осуществимо, но полулюди не пожелали отказываться от побочных радостей оплодотворения, вследствие которых развивается извращенная чувственная привязанность, лишающая людей свободы. Надеюсь, вам понятно, что с этим нельзя мириться.

— Нет, Бандер, — ответил Тревайз, — потому что мы не меряем свободу на ваш лад.

— Это из-за того, что вы не знаете, что такое свобода. Вы никогда не жили иначе как в толпе, и вы не знаете иного образа жизни, кроме постоянного рабства — даже по пустякам унижаетесь то перед одним, то перед другим, или, что столь же подло, заставляете других исполнять вашу волю. Откуда здесь возьмется какая-то свобода? Свобода — возможность жить так, как ты хочешь! Только так, как хочешь. Но я отвлекся.

Затем настало время, когда люди с Земли вновь стали странствовать и просто заполонили космос. Другие космониты, пусть не столь обуреваемые стадными инстинктами, как земляне, пытались конкурировать с ними.

Мы, соляриане, не пытались. Мы предвидели неизбежный крах такого образа жизни. Мы ушли под землю и прервали все контакты с Галактикой. Мы решили остаться самими собой, чего бы то ни стоило. Мы создали роботов и оружие, защищающее кажущуюся пустой поверхность планеты, и оно превосходно сделало свою работу. Прилетавшие корабли уничтожались, а потом перестали прилетать. Планету сочли покинутой и забыли, на что мы и надеялись.

А тем временем мы работали под землей над решением наших задач. Мы осторожно, ювелирно изменяли наши гены. Мы терпели неудачи, но добивались успехов и продвигались вперёд. На это ушло много столетий, но в конце концов мы стали полноценными человеческими существами, соединившими мужское и женское начала в одном теле. Мы умеем испытывать полное удовлетворение по собственному желанию и производить детей, когда захотим, оплодотворяя яйцеклетки для последующего развития под заботливым надзором роботов.

— Гермафродиты, — резюмировал Пелорат.

— Так это называется на вашем языке? — равнодушно откликнулся Бандер. — Я никогда не слышал такого слова.

— Гермафродизм — мертворожденная ветвь на древе эволюции, — сказал Тревайз. — Любой ребенок становится генетическим дубликатом своего родителя-гермафродита.

— Послушайте, — сказал Бандер, — вы смотрите на эволюцию как на игру с попаданиями и промахами. Мы же можем моделировать своих детей, если пожелаем. Мы можем изменять и улучшать гены и порой так и делаем. Ну вот мы и пришли. Войдёмте. День кончается. Солнце уже не греет так, как надо, и нам будет намного удобнее внутри.

Замка на двери не было. Она распахнулась, как только Бандер и трое гостей приблизились, и сразу же захлопнулась позади. Внутри не было окон, но, как только вошедшие направились в большую комнату, напоминавшую пещеру, стены ожили и засветились. Покрытый коврами пол мягко пружинил под ногами. Вдоль стен стояли неподвижные роботы.

— Это, — пояснил Бандер, показывая на противоположную двери стену, с виду ничем не отличавшуюся от других, — мой обзорный экран. С его помощью я могу наблюдать за планетой, но это никоим образом не ограничивает мою свободу, поскольку никто не заставляет меня им пользоваться.

— А если вы пожелаете видеть кого-то на своём экране, а он, допустим, этого не хочет, — вы же не можете его заставить, — заметил Тревайз.

— Заставить? — недоуменно переспросил Бандер. — Каждый может делать что ему вздумается, если это не будет мешать мне делать то, что я хочу.

У экрана стояло единственное кресло, в которое и уселся Бандер.

Тревайз оглянулся, гадая, не появятся ли в комнате ещё кресла. Но откуда им было взяться? Разве что из-под пола.

— Вы позволите нам присесть? — спросил он у Бандера.

— Как вам угодно.

Блисс улыбнулась и села на пол. Пелорат последовал её примеру. И только Тревайз упрямо продолжал стоять.

— Скажи же, Бандер, — сказала Блисс, — сколько людей живёт на вашей планете?

— Говори «соляриан», получеловек Блисс. Слово «люди» осквернено. Так называют себя полулюди. Мы могли бы называть себя «совершенными людьми», но это звучит громоздко. «Соляриане» — самое подходящее слово.

— Хорошо. Сколько соляриан живёт на планете?

— Точно не знаю. Нам нет нужды считать. Около двенадцати сотен.

— Только двенадцать сотен на всей планете?

— Целых двенадцать сотен. Вот опять вы за своё. Для вас важно количество, а для нас — качество. Вы не в силах понять истинной свободы. Если бы другой солярианин взялся оспаривать моё абсолютное господство над любым участком моего поместья, роботами, животными или постройками, моя свобода была бы ограничена. Поскольку другие соляриане существуют, ограничения свободы сведены к минимуму за счёт расселения всех таким образом, чтобы контактов между нами не происходило. В условиях, близких к идеальным, на Солярии может разместиться ровно двенадцать сотен соляриан. Станет больше — свобода сразу ограничится, и жизнь будет невыносимой.

— Это означает, что у вас каждый ребенок должен быть на счету и смертность равна рождаемости, — неожиданно заявил Пелорат.

— Естественно. Это условие необходимо соблюдать на всякой планете мира со стабильной численностью населения — даже на ваших скорее всего.

— Безусловно, — кивнул Пелорат и умолк.

— Мне вот что интересно, — сказал Тревайз. — Каким образом вы заставили моё оружие парить в воздухе? Вы не объяснили этого.

— Я предложил тебе поверить в колдовство или чудо. Но ты ведь отказался принять такое объяснение?

— Ещё бы. За кого вы меня принимаете?

— Может быть, тогда ты согласишься поверить в сохранение энергии и необходимый рост энтропии?

— Да, пожалуй. Не могу же я поверить, что за двадцать тысяч лет вы изменили эти законы или хотя бы переделали.

— Конечно нет, получеловек. А теперь вдумайся. Там, снаружи, светит солнце. — Бандер грациозно повёл рукой. — Но не везде. Есть и тень. На солнце теплее, чем в тени, и тепло самопроизвольно передаётся от освещенных мест к затененным.

— Не надо мне лекции читать, — буркнул Тревайз. — Это я знаю.

— Но, вероятно, ты знаешь это так хорошо, что не задумываешься об этом. А ночью поверхность Солярии теплее, чем объекты за пределами её атмосферы, так что тепло самопроизвольно излучается поверхностью планеты в космос.

— Это я тоже знаю.

— И днём и ночью внутренняя часть планеты теплее, чем её поверхность. Следовательно, тепло самопроизвольно передаётся от внутренних областей к поверхности. Думаю, это тебе тоже известно.

— И что же из этого, Бандер?

— Перетекание тепла из более теплых мест к более холодным, происходящее на основе второго закона термодинамики, может быть использовано для работы.

— Теоретически — да, но солнечный свет рассеян, поверхностное тепло рассеяно ещё больше, а скорость, с которой тепло покидает внутреннюю область планеты, делает его ещё более рассеянным. Количества тепла, которое можно использовать, вряд ли будет достаточно для того, чтобы поднять камешек.

— Всё зависит от того, какими устройствами пользоваться, — возразил Бандер. — Наше собственное устройство совершенствовалось тысячи лет, и теперь это не что иное, как часть нашего мозга.

Бандер приподнял волосы на висках, повертел головой и стало видно, что за ушами у него находятся выступы, размерами и формой напоминающие тупой конец куриного яйца.

— Эта часть моего мозга, отсутствующая у вас, и есть то, что отличает соляриан от полулюдей.

* * *

Тревайз то и дело бросал взгляды на Блисс, которая не спускала глаз с Бандера. Тревайз почти уверился в том, что понимает, что происходит.

Бандер, несмотря на весь свой пиетет перед свободой, не в силах был устоять перед таким уникальным случаем. Он ведь не мог на равных беседовать с роботами, не говоря уже о животных.

Беседы со своими собратьями, солярианами, могли быть ему порой неприятны, и какой бы ни была связь, она всегда оказывалась вынужденной, а не добровольной.

Что касается Тревайза, Блисс и Пелората, то для Бандера они, полулюди, не более нарушали его свободу, чем роботы или козы — но тем не менее были интеллектуально равны ему (или почти равны), и возможность говорить с ними стала той необъяснимой роскошью, которой он никогда прежде не имел.

«Неудивительно, — думал Тревайз, — что Бандер дал себе такую поблажку». А Блисс (в этом Тревайз не сомневался) поощряла его, корректно управляя сознанием Бандера и заставляя его делать то, чего тот и так страстно желал.

Блисс, вероятно, предполагала, что если Бандер хорошенько разговорится, то может выболтать что-нибудь о Земле. А потому Тревайз решил, что, даже если предмет дискуссии ему будет совершенно до лампочки, он всё равно должен стараться поддержать разговор.

— И как же работают эти доли мозга? — спросил он.

— Они служат преобразователями, — ответил Бандер. — Активизируются потоком тепла и превращают его в механическую энергию.

— Я не могу в это поверить. Ведь поток тепла крайне незначителен.

— Ничтожный получеловек, ты даже думать не умеешь. Если бы все соляриане сбились в кучу и каждый попытался бы использовать поток тепла, тогда, конечно, энергии было бы недостаточно. Но я один владею более чем сорока тысячами квадратных километров поверхности, и они мои, только мои. Я могу собирать поток тепла с любой площади моего владения, и никто не посмеет помешать мне — так что энергии достаточно. Теперь понимаешь?

— Так ли это просто — собрать поток тепла с такой большой площади? Сама концентрация теплового потока, должно быть, требует больших затрат энергии.

— Возможно, но мне об этом думать не приходится. Мои преобразователи сами непрерывно концентрируют тепловой поток, и как только возникает необходимость произвести работу, она производится. Когда я передвигал твоё оружие по воздуху, определённый объём прогретой солнцем атмосферы потерял некоторые излишки тепла, вместо того чтобы передать его затемненным областям. Мне помогла солнечная энергия. Мне не потребовались никакие механические или электронные приборы, я использовал своё нейронное устройство. — Бандер любовно коснулся одного из выростов за ушами. — Оно работает быстро, эффективно, постоянно — и никаких усилий.

— Невероятно… — пробормотал Пелорат.

— Почему же невероятно? — удивился Бандер. — Подумай получше о тонкости строения глаз и ушей, о том, что они способны превращать ничтожные количества фотонов и воздушных колебаний в ценную информацию. Это может показаться невероятным, если никогда прежде ни с чем подобным не встречался. Мои преобразователи не более невероятны и не показались бы вам такими, если бы не были так непривычны.

— И как же вы используете эти постоянно работающие мозговые преобразователи? — спросил Тревайз.

— Мы правим планетой, — ответил Бандер. — Каждый робот в моём огромном поместье получает энергию от меня или, вернее, от природного теплового потока. Нажимает ли робот кнопку или валит дерево — энергия поступает от ментального преобразователя — моего ментального преобразователя.

— А когда вы спите?

— Процесс преобразования происходит независимо от того, бодрствую я или сплю, презренный получеловек, — сказал Бандер. — Разве ты перестаешь дышать, когда спишь? Разве твоё сердце перестает биться? Ночью мои роботы работают за счёт некоторого охлаждения недр Солярии. В глобальном масштабе изменение ничтожно мало, а нас здесь только двенадцать сотен, так что вся энергия, которую мы используем, не может ощутимо сократить жизнь нашего солнца и истощить запасы внутреннего тепла планеты.

— А не приходило ли вам в голову использовать их как оружие?

Бандер посмотрел на Тревайза так, словно вопрос показался ему в высшей степени идиотским.

— Видимо, ты хотел сказать, что Солярия может противостоять другим планетам, обладая оружием, основанным на преобразовании тепла? Зачем нам это? Даже если бы мы создали оружие, которое превосходит изготовленное на основании других принципов — нам бы это наверняка удалось, — что бы мы приобрели? Власть над другими планетами? Какое нам дело до других планет, когда у нас есть своя собственная, идеальная? Разве мы жаждем владычества над полулюдьми? Зачем они нам? Использовать их на принудительных работах? У нас есть роботы, более пригодные для этих целей, чем полулюди. У нас есть всё. Мы не хотим ничего — только бы нам никто не мешал. А теперь слушай — я расскажу тебе другую историю.

— Давайте, — кивнул Тревайз.

— Двадцать тысяч лет назад, когда полусущества с Земли ринулись в космос, а мы ушли под землю, другие Внешние миры решили бороться с притоком новых колонистов с Земли. И они нанесли удар по Земле.

— По Земле, — эхом отозвался Тревайз, пытаясь скрыть радость от того, что разговор перешел в нужное русло.

— Да, прямо в центр мишени. Разумно в каком-то смысле. Если вы хотите кого-нибудь убить, то метите не в палец, не в колено, а прямо в сердце. И наши собратья космониты, не менее вспыльчивые, чем земляне, ухитрились сжечь с помощью радиации поверхность Земли, так что планета стала совершенно непригодна для жизни.

— Так вот что произошло! — Пелорат сжал кулак и стукнул им по полу. — Я знал, что это не могло быть природным явлением. Как же они это сделали?

— Не имею понятия, — равнодушно ответил Бандер, — но ничего хорошего из этого не вышло. В том-то и смысл моей истории. Поселенцы продолжали плодиться, а космониты вымирали. Они пытались бороться — и исчезли. Мы, соляриане, отступили, отказались от борьбы — и всё ещё живы.

— Поселенцы тоже, — не без сарказма заметил Тревайз.

— Да, но так не будет вечно. Полулюди могут сражаться и суетиться, но в конце концов обречены на вымирание. Пусть пройдут десятки тысяч лет. Мы можем подождать. А когда они вымрут, мы, соляриане, полноценные, совершенно свободные, обретем всю Галактику. И сможем присоединить к нашей планете любую, какую пожелаем.

— А эта история о Земле, — вмешался Пелорат, нетерпеливо щелкая пальцами, — та, что вы нам рассказали, — легенда или правда?

— Кто может сказать наверняка, получеловек Пелорат? Вся история — легенда, более или менее.

— А что говорят об этом ваши записи? Мог бы я просмотреть их, Бандер? Пожалуйста, поймите меня. Легенды, мифы, древние сказания — моя специальность. Я — учёный, это предмет моих исследований, и в особенности — всё, имеющее отношение к Земле.

— Я просто повторяю то, что слышал. — Бандер пожал плечами. — Никаких записей об этом нет. Наши записи касаются только Солярии, а другие планеты упоминаются в них постольку, поскольку имеют к нам какое-то отношение.

— Но Земля наверняка имела к вам отношение.

— Может быть. Но если и так, то было давным-давно, а из всех планет Земля нам была наиболее неприятна. Если у нас и были когда-то какие-то записи о Земле, уверен, они уничтожены в порыве отвращения.

Тревайз сердито скрипнул зубами.

— Неужели вы сами уничтожили записи?

Бандер обернулся к Тревайзу:

— Кроме нас некому.

Пелорат не пожелал оставлять тему разговора.

— Что ещё вы слышали о Земле?

Бандер ненадолго задумался и ответил:

— В молодости я слышал от робота историю о землянине, который посетил Солярию, и о солярианской женщине, которая улетела с ним и стала важной фигурой в Галактике. Однако, по-моему, эта история — выдумка.

— Вы уверены? — Пелорат закусил губу.

— Как тут можно в чём-то быть уверенным? Тем более что это почти немыслимо — чтобы землянин осмелился явиться на Солярию и чтобы Солярия допустила такое вторжение. Ещё менее вероятно, что солярианка — мы тогда, правда, были полулюдьми, но это всё равно — могла добровольно покинуть нашу планету. А теперь пойдёмте, я покажу вам мой дом.

— Ваш дом? — удивилась Блисс. — Разве мы не у вас дома?

— Не совсем. Это всего лишь прихожая. Зал связи. Здесь я вижу других соляриан, когда мне необходимо. Они появляются на экране или в трёхмерном изображении перед экраном. Эта комната — своего рода место встреч и не является частью моего дома. Следуйте за мной.

Бандер зашагал вперёд, не оборачиваясь. Четыре робота вышли из своих ниш, и Тревайз понял, что, если он и его спутники не пойдут за Бандером по доброй воле, роботы вежливо, но настойчиво заставят их это сделать.

Блисс и Пелорат поднялись с пола. Тревайз шёпотом спросил у Блисс:

— Ты заставляешь его говорить?

Блисс сжала его руку и кивнула.

— Я ещё не уверена в его намерениях, — тревожно прошептала она.

* * *

Все трое последовали за Бандером. Роботы выдерживали корректную дистанцию, но их присутствие постоянно ощущалось.

Шагая по длинному коридору, Тревайз уныло пробормотал:

— Здесь нет ничего, что помогло бы нам в поисках Земли. Я уверен. Всего лишь очередная вариация на тему радиоактивности. — Он пожал плечами и добавил: — Мы должны отправиться туда, куда указывает третий набор координат.

Через некоторое время они подошли к двери, за которой оказалась небольшая комната.

— Входите, полулюди, — произнес Бандер, — я хочу показать вам, как мы живем.

— Он радуется, как мальчишка, — прошипел Тревайз. — Так и хочется врезать ему как следует.

— Держи себя в руках. Не впадай хоть ты в детство, — предостерегающе проговорила Блисс.

Следом за Бандером все трое вошли в комнату. За ними последовал один из роботов. Солярианин жестом отослал остальных прочь. Дверь закрылась.

— Лифт, — радуясь сделанному открытию, проговорил Пелорат.

— Верно, — подтвердил Бандер. — С тех пор как мы ушли под землю, мы, как правило, не поднимались на поверхность. Да, собственно, и не хотели, хотя я нахожу приятным время от времени видеть солнечный свет. Я не люблю облачную погоду, не люблю оставаться ночью под открытым небом. Возникает такое чувство, что ты под землей, хотя на самом деле это не так — если вы понимаете, что я имею в виду. Что-то вроде обмана зрения, и мне это очень не нравится.

— На Земле люди тоже строили подземелья, — сказал Пелорат. — Стальные пещеры — так они называли свои города. И Трентор в старые имперские времена большей частью тоже строился под землей. А на Компореллоне строительство под землей идет и сейчас. Это общая тенденция, пожалуй, и…

— Полулюди, роящиеся под землей, и мы, живущие в великолепном уединении, — далеко не одно и то же, — оборвал его Бандер.

— На Терминусе, — вставил Тревайз, — жилые здания расположены на поверхности.

— И подвергаются воздействию погоды, — добавил Бандер. — Крайне примитивно.

Поначалу Пелорату показалось, что лифт падает, но вскоре это ощущение исчезло. Интересно, подумал Тревайз, как глубоко мы опустились? — но тут внезапно возникло краткое чувство, словно их прижало к полу, и дверь кабины открылась.

Перед ними была большая, изысканно обставленная комната. Источник тусклого света не был виден. Казалось, слабо светится сам воздух.

Бандер ткнул пальцем в пространство, и там, куда он показал, свет разгорелся ярче. Указал в другую сторону — произошло то же самое. Опершись левой рукой о невысокий столбик у двери, он широко повёл правой — и вся комната осветилась, словно озарилась солнцем — только это солнце не грело.

Тревайз скривился и вполголоса сказал:

— Да он шарлатан.

— Солярианин! — отрезал Бандер. — Мне неведомо значение слова «шарлатан», но, судя по твоей интонации, это что-то оскорбительное.

— Так называют того, кто обманывает других, — пояснил Тревайз, — кто прибегает к эффектным трюкам, чтобы сделанное им производило яркое впечатление. Показуха.

— Признаю, — согласился Бандер, — я люблю эффекты, но то, что я сделал, — не обман. Это реальность. — Он похлопал по столбику. — Это теплопроводный стержень. Он уходит на несколько километров вниз. Таких стержней у меня в поместье много. Я знаю, что они есть и в других поместьях. Они увеличивают скорость истечения тепла из недр Солярии на поверхность и облегчают его превращение в работу. На самом деле я мог бы не двигать руками, чтобы зажечь свет, но это эффектно и, пожалуй, действительно производит впечатление обмана. Мне это доставляет истинное наслаждение.

— И часто вы испытываете наслаждение от таких маленьких спектаклей? — поинтересовалась Блисс.

— Нет, — ответил Бандер, качая головой. — На моих роботов такие вещи не производят никакого впечатления. Как и на других соляриан. Какая удача — встретить полулюдей и показать им это — просто… замечательно.

— Когда мы вошли, в комнате тускло горел свет. Он так горит всё время? — спросил Пелорат.

— Да. Для этого не нужно много энергии — как и для поддержания роботов в рабочем состоянии. Всё моё поместье всегда в действии, а неработающие части поддерживаются в готовности.

— И вы беспрерывно обеспечиваете энергией всё своё огромное поместье?

— Солнце и ядро планеты обеспечивают его энергией. Я — всего лишь проводник. Но не всё у меня в поместье продуктивно. Я оставил большую часть территории в первозданном виде. Во-первых, так легче защищать свои границы, а во-вторых, я получаю от этого эстетическое наслаждение. На самом деле мои поля и фабрики невелики. Они нужны только для удовлетворения моих личных потребностей и для кое-какого обмена. У меня есть роботы, которые могут производить и устанавливать теплопроводные стержни. Многие соляриане в этом смысле зависят от меня.

— А ваш дом? — спросил Тревайз. — Он большой?

Видимо, Тревайз попал в точку — Бандер просиял.

— Очень большой. Думаю, он один из самых больших на планете. Он тянется на километры во всех направлениях. Для обслуживания дома у меня под землей столько же роботов, сколько на тысячах квадратных километров поверхности.

— Но вы не можете жить во всех комнатах сразу, — поразился Пелорат.

— Очень может быть, что у меня есть помещения, где я никогда не бывал, — ну и что? — Бандер пожал плечами. — Роботы поддерживают порядок всюду. Прошу сюда.

Они вышли через другую дверь и снова попали в коридор, где стояла небольшая открытая гусеничная машина.

Бандер указал гостям на машину, и они друг за другом забрались в неё. Для четверых здесь было тесновато, да ещё и робот втиснулся. Пелорат и Блисс прижались друг к другу, чтобы дать место Тревайзу. Бандер с комфортом уселся впереди, робот — рядом с ним, и машина тронулась с места. Бандер управлял ею, время от времени плавно шевеля рукой.

— Просто специальный робот в виде машины, — небрежно пояснил Бандер.

Машина двигалась медленно, плавно. Двери открывались при её приближении и закрывались за ней. Все двери были украшены разными рисунками, словно роботам было дано указание украшать их как попало.

И впереди и позади было темно. Но машину всё время сопровождало свечение, подобное солнечному, но не дающее тепла. Как только двери открывались, в комнатах тотчас же становилось светло. И всякий раз Бандер медленно и грациозно поводил рукой.

Казалось, путешествию не будет конца. Время от времени машина поворачивала, и довольно долго казалось, что подземный особняк находится на одном уровне. Но в одном месте обозначился пологий спуск.

Везде, где бы они ни проезжали, им встречались роботы, — их было десятки, сотни — и все занимались работой, смысл которой Тревайз понимал с трудом. Машина проехала через большой зал, где много роботов сидели за рядами столов.

— Что они делают, Бандер? — спросил Пелорат.

— Ведут учет, — ответил Бандер. — Статистические записи, финансовые счета и всё такое прочее, во что, к счастью, мне нет нужды вникать. У меня не такое уж бездействующее поместье. Примерно четверть площади занята садами, десятая часть — зерновыми, но основная моя специализация — всё-таки сады. Мы выращиваем лучшие фрукты в Галактике и вывели множество различных сортов. Персики Бандера — настоящие солярианские персики. Мало кто ещё здесь выращивает персики. У нас — двадцать семь сортов яблок и… и так далее. Роботы могут проинформировать вас точнее.

— И что же вы делаете со всеми этими фруктами? — спросил Тревайз. — Вы же не можете съесть всё сами?

— Конечно. Выращивание фруктов — моё маленькое увлечение. Я торгую ими с другими поместьями.

— И на что же вы их меняете?

— Главным образом на минеральное сырье. В моём поместье нет сколько-нибудь ценных месторождений. Кроме того, я вымениваю многое другое, что необходимо для поддержания здорового экологического равновесия. У меня здесь очень много растений и животных.

— Видимо, обо всём этом заботятся роботы, — высказал предположение Тревайз.

— Именно. И весьма успешно.

— И всё это для одного-единственного солярианина?

— Всё это — для поместья и его экологической устойчивости. Я единственный из соляриан лично осматриваю всё своё поместье, когда пожелаю, а это — часть моей абсолютной свободы.

— Вероятно, — сказал Пелорат, — другие соляриане тоже поддерживают местное экологическое равновесие и владеют болотами, горными районами или морским побережьем.

— Скорее всего, — ответил Бандер. — Подобные вопросы решаются у нас на конференциях, посвященных решению планетарных проблем.

— И как часто вам приходится собираться? — спросил Тревайз.

Машина ехала по довольно узкому коридору, длинному, без дверей. Тревайз предположил, что это туннель, проложенный в твёрдых породах и служащий переходом между двумя частями поместья.

— Слишком часто, — ответил Бандер. — Почти каждый месяц мне приходится посвящать часть своего времени собраниям одного из комитетов, членом которых я состою. И всё же, хотя в моём поместье и нет гор или болот, мои фруктовые деревья, рыбные садки и ботанические сады — лучшие на планете.

— Но дружочек… то есть прошу прощения, Бандер, — извинился Пелорат, — я думал, что вы никогда не покидаете своего поместья и не навещаете других…

— Конечно, нет, — оскорбленно отозвался Бандер.

— Я ведь только так подумал… — успокоил его Пелорат. — Но в таком случае как вы можете быть уверены, что у вас всё самое лучшее, если никогда не изучали и даже не видели другого?

— Я сужу об этом по спросу на мои товары в межсолярианской торговле.

— А как насчёт промышленности? — поинтересовался Тревайз.

— Есть поместья, производящие оборудование и механизмы. Как я уже говорил, в моём поместье делают теплопроводные стержни, но это довольно просто.

— И роботов.

— Роботов производят всюду. Солярия всегда была лидером Галактики в конструировании самых умных роботов.

— Вы и теперь лидеры, похоже, — сказал Тревайз. Это прозвучало скорее как утверждение, а не вопрос.

— Теперь? — удивился Бандер. — С кем же нам теперь состязаться? Роботов сейчас делают только соляриане. На ваших планетах их не производят, если я верно понимаю то, что слышу на гиперволнах.

— А другие космонитские планеты?

— Я же сказал. Они больше не существуют.

— Совсем?

— Не думаю, что где-нибудь, кроме Солярии, остались живые космониты.

— Значит, здесь никто не знает о местонахождении Земли?

— Кому это нужно?

— Мне, — вмешался Пелорат. — Это область моих исследований.

— Тогда, — сказал Бандер, — я бы посоветовал тебе сменить область исследований. Я ничего не знаю о местонахождении Земли и не знаю никого, кто бы знал — я не дал бы даже кусочка металла, из которого делают роботов, — ответ на этот вопрос.

Машина остановилась, и Тревайзу показалось, что Бандер обиделся. Однако, выйдя из машины, солярианин снова принял обычный самодовольный вид и дал остальным знак выходить.

Освещение в комнате, куда они попали, осталось немного приглушенным даже после пассов Бандера. Дверь вывела их в коридор, по обе стороны которого находились комнаты поменьше. В каждой из них стояли одна или две расписные вазы. Около некоторых стояли устройства, судя по всему — фильмопроекторы.

— Что это, Бандер? — спросил Тревайз.

— Место упокоения предков, Тревайз, — ответил Бандер.

* * *

Пелорат с интересом огляделся:

— Здесь предан земле прах ваших предков?

— Если под словами «предан земле» ты имеешь в виду захоронение в почве, то ты не совсем прав, — ответил Бандер. — Мы под землей, но это — моя усадьба, мой дом, и прах находится в нём, как и мы сейчас. В нашем языке существует выражение «предать дому». — Он помедлил и добавил: — «Дом» — древнее слово, означающее «особняк».

— И здесь все ваши предки? — спросил Тревайз. — Сколько их?

— Около сотни, — ответил Бандер, не стараясь скрыть гордости. — Девяносто четыре, если точнее. Конечно, самые древние — не истинные соляриане; по крайней мере, не в современном смысле этого слова. Они были полулюдьми — мужчинами и женщинами. Прах этих полупредков помещен их непосредственными потомками в урны неподалеку отсюда. Естественно, я не захожу в те комнаты. Это «стыдостранно». Так это чувство называется по-соляриански, но как это перевести, я не знаю. У вас может и не быть такого понятия.

— А фильмы? — поинтересовалась Блисс. — Как я понимаю, вот это — кинопроекторы?

— Дневники, — ответил Бандер. — Жизнеописания. Сцены их бытия, заснятые в самых любимых уголках поместья. Это означает, что они в каком-то смысле не умерли совсем. Часть их сохранилась, и это часть моей свободы. Я могу присоединиться к ним, когда пожелаю, и посмотреть тот или иной кусочек фильма.

— Но не из этих «стыдостранных», да?

Бандер отвел взгляд.

— Да, — признался он, — но у всех нас были такие предки. Это общее несчастье.

— Общее? У других соляриан тоже есть такие склепы? — спросил Голан.

— О да, у всех, но мой — самый лучший, самый красивый и ухоженный.

— А ваш собственный склеп уже подготовлен?

— Конечно. Давно построен. Это стало моей первейшей заботой, как только я унаследовал это поместье. И когда я лягу во прах, выражаясь поэтически, мой наследник должен будет заняться постройкой своего склепа — и это будет его первейшая забота.

— У вас есть наследник?

— Будет, когда придёт время. Я могу ещё долго прожить. Когда я должен буду уйти, у меня будет взрослый наследник, вполне созревший для того, чтобы управлять поместьем, с хорошо развитыми долями мозга, преобразующими энергию.

— Это будет ваше дитя?

— О да.

— А вдруг случится что-нибудь непредвиденное? — Тревайз прищурился. — Думаю, от случайностей и несчастий не застрахована даже Солярия. Что произойдёт, если солярианин ляжет во прах преждевременно, не имея наследника, или его наследник слишком молод для управления поместьем?

— Такое случается редко. В моём роду это произошло только однажды. В таких случаях имущество передают наследникам, подрастающим в других поместьях. Некоторые из них вполне взрослые, чтобы исполнить роль наследника, а их родитель ещё достаточно молод и может произвести на свет второго потомка и дождаться, пока тот не повзрослеет. Один из таких наследников может быть назначен моим преемником.

— Кто же его назначит?

— У нас есть правительство, обязанностью которого является подобное назначение наследников в случае преждевременной смерти хозяев поместий. Вся эта деятельность, естественно, осуществляется с помощью головизионной связи.

— Но как же так? — изумился Пелорат. — Если соляриане никогда не видятся друг с другом, как кто-то может узнать, что кто-либо где-либо — скоропостижно или в свой срок, неважно, — обратился во прах?

— Когда один из нас умирает, — принялся объяснять Бандер, — снабжение поместья энергией прекращается. Если наследника, который должен немедленно взять на себя управление, нет — нарушение нормы заметят сразу же, и будут приняты соответствующие меры. Уверяю вас, наша социальная система работает без перебоев.

— А нельзя ли посмотреть некоторые из этих фильмов? — спросил Тревайз.

Бандер окаменел. После довольно продолжительной паузы он ответил:

— Только твоё невежество извиняет тебя. То, что ты сказал, — грубо и пошло.

— Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть, но мы уже объясняли, что нам крайне необходимы сведения о Земле. Я думаю, что самые старые фильмы могли быть сняты в те времена, когда Земля ещё не была радиоактивной. Следовательно, она может быть там упомянута. Могут проскользнуть какие-нибудь подробности. Мы ни в коей мере не посягаем на вашу собственность, но, может быть, вы или ваш робот всё-таки покажете нам эти фильмы и тем самым позволите нам получить какую-нибудь достоверную информацию? Естественно, если вы с пониманием отнесетесь к нашему желанию, а мы, со своей стороны, приложим все усилия и постараемся не задеть ваши чувства, то разрешите нам самим заняться просмотром фильмов.

— Видимо, вы и понятия не имеете, что ведёте себя всё более и более вызывающе, — холодно ответил Бандер. — Однако хватит об этом. Я заверяю вас, что фильмов о жизни моих древних предков-полулюдей нет.

— Ни одного?! — не скрывая разочарования, воскликнул Тревайз.

— Они были, эти фильмы. Но даже вы можете себе представить, что они собой представляли. Двое полулюдей, проявляющие интерес друг к другу или даже… — он прокашлялся и с трудом договорил: —…взаимодействующие! Естественно, все фильмы о полулюдях были уничтожены много поколений назад.

— А у других соляриан?

— Всё уничтожено.

— Вы уверены?

— Нужно быть сумасшедшим, чтобы не уничтожить их.

— Но, можетбыть, некоторые соляриане как раз и оказались сумасшедшими, сентиментальными, забывчивыми? Надеюсь, вы будете так любезны и покажете нам дорогу к ближайшим поместьям?

Бандер изумленно глянул на Тревайза:

— Ты думаешь, другие будут так же терпимы к вам, как я?

— Почему бы и нет, Бандер?

— Вы быстро поймете, что это не так.

— Придётся рискнуть.

— Нет, Тревайз, нет. Слушайте меня.

Из-за спины Бандера вышли роботы. Бандер умолк.

— В чём дело, Бандер? — встревоженно спросил Тревайз.

— Я развлекся беседой с вами и насмотрелся на вашу… странность. Это уникальный случай. Мне было очень интересно, но я не могу отразить нашу встречу ни в моём дневнике, ни в памятном фильме.

— Почему же?

— Я говорил с вами, слушал вас, я привел вас в мой особняк и даже сюда — в склепы предков. Всё это — крайне постыдные действия.

— Но ведь мы не соляриане. Мы значим для вас так же мало, как и роботы, не так ли?

— Только это меня и утешает. Но сей факт может не оправдать меня в глазах других соляриан.

— Какое вам до всего этого дело? Вы обладаете абсолютной свободой и делаете то, что хотите, не правда ли?

— Даже наша свобода имеет предел. Если бы я был единственным солярианином на планете, то мог бы совершенно свободно совершать даже постыдные поступки. Но на планете есть другие соляриане, а потому моя личная свобода только приближается к недостижимому идеалу. На планете обитают двенадцать сотен соляриан, и они станут презирать меня, если узнают о том, что я сделал.

— А зачем им об этом узнавать?

— Верно. Незачем. Эта мысль не давала мне покоя с того самого мгновения, как вы появились. Я думал об этом всё время, пока получал удовольствие от общения с вами. Другие соляриане не должны узнать об этом.

— Если вы боитесь, что, посетив другие поместья в поисках сведений о Земле, мы можем навредить вам, — вмешался Пелорат, — то, естественно, мы никому ни слова не скажем о том, что сперва посетили вас. Это само собой разумеется.

— Я обязан исключить даже малейшую случайность, — покачал головой Бандер. — Сам, конечно, буду молчать. Мои роботы — тоже. Кроме того, им будет дан приказ даже не вспоминать о вашем визите. Ваш корабль можно опустить под землю и исследовать для получения дополнительной информации, которая нам может понадобиться, и…

— Постойте, — сказал Тревайз, — вы что, думаете, мы можем долго гостить здесь, пока вы будете инспектировать наш корабль? Нет. Это немыслимо.

— Ничего немыслимого тут нет, и говорить об этом нечего. Жаль. Очень жаль. Я хотел бы подольше поговорить с вами и обсудить множество разных вопросов, но, видите ли, ситуация становится всё более опасной.

— Почему? — воскликнул Тревайз.

— Я сказал «опасной», ничтожный получеловек. Боюсь, настало время, когда я должен наконец сделать то, что мои предки сделали бы сразу. Я должен убить вас, всех троих.

Глава 12

НАВЕРХ

Тревайз резко обернулся к Блисс. Она спокойно, но напряженно-строго смотрела на Бандера, так, словно забыла обо всём на свете, кроме него.

Пелорат стоял, широко раскрыв полные изумления глаза.

Тревайз, не понимая, что хочет сделать Блисс, попытался справиться с жутким отчаянием (его не так пугала самая мысль о смерти, сколько мысль о том, что он умрет, так и не узнав, где находится Земля и почему он выбрал Гею в качестве будущего для человечества). Он решил, что должен выиграть время, и, стараясь говорить спокойно, чётко сказал:

— Вы показали себя учтивым и обходительным солярианином, Бандер. Вы не рассердитесь на нас за то, что мы вторглись в ваш мир. Вы были исключительно любезны — показали нам своё поместье и особняк, отвечали на наши вопросы. Позвольте нам покинуть вас немедленно — это будет больше похоже на вас. Никто даже не узнает, что мы побывали на вашей планете, а причин возвращаться сюда у нас нет. Мы явились к вам с вполне невинными намерениями — всего лишь в поисках информации.

— Верно говоришь, — равнодушно бросил Бандер. — До сих пор я вас не трогал. Но вы были обречены уже тогда, когда ваш корабль вошел в нашу атмосферу. Я мог бы — и должен был — убить вас сразу. Затем я должен был приказать роботам-специалистам анатомировать ваши тела, чтобы добыть для меня информацию о пришельцах. Но я не сделал этого. Я удовлетворял своё любопытство, уступал своему легкомыслию — но с меня довольно. Хватит. Я бы подверг Солярию опасности, если бы в порыве слабости позволил уговорить себя отпустить вас, потому что другие ваши сородичи наверняка последовали бы сюда за вами, несмотря на все ваши обещания, что этого не будет.

По крайней мере одно я вам обещаю: ваша смерть будет безболезненной. Я просто слегка подогрею ваш мозг и доведу его до инактивации. Вы не почувствуете боли. Просто перестанете жить. Затем, когда завершится анатомирование и изучение ваших тел, я превращу вас в пепел с помощью сильного теплового удара — и всё будет кончено.

— Если мы должны умереть, то я не имею ничего против быстрой и безболезненной смерти, но почему мы должны умирать, не совершив никакого преступления? — не сдавался Тревайз.

— Преступлением было само ваше появление здесь.

— Бессмысленно. Лишено всякой логики. Мы не могли знать, что это преступление.

— Общество всегда само решает, что считать преступлением. Вам это может казаться нелогичным, проявлением произвола, но мы так не считаем. Это наша планета, где мы имеем полное право решать любые вопросы. Вы причинили зло и должны умереть. — Бандер улыбнулся, словно говорил о чём-то приятном, и продолжил: — Впрочем, вы не имеете никакого права жаловаться, судя по вашим собственным моральным установкам. У вас — бластер, микроволновый луч которого несет мощный смертельный поток тепла. Именно такой луч я намерен использовать, но ваше оружие, я уверен, работает гораздо более грубо и причиняет боль. Вы бы не замедлили испробовать его на мне прямо сейчас, если бы я не разрядил его или оказался бы настолько глуп, что дал бы вам возможность вытащить оружие из кобуры.

Боясь взглянуть на Блисс, чтобы не привлечь к ней внимания, Тревайз в отчаянии воскликнул:

— Прошу вас, будьте милосердны! Не делайте этого!

— В первую очередь я должен быть милосерден к себе и своей планете, — внезапно помрачнев, ответил Бандер, — и поэтому вы должны умереть.

Он поднял руку — и Тревайз мгновенно погрузился в кромешную тьму.

* * *

На миг Тревайзу показалось, что мрак душит его, и в голове у него пронеслась дикая мысль: «Это и есть смерть?»

И словно эхо, он услышал шёпот Пелората:

— Это и есть смерть?

Тревайз попробовал шевельнуть губами и обнаружил, что это ему удаётся.

— Что за вопрос? — проговорил он с чувством огромного облегчения. — Раз ты можешь спросить об этом, значит, ещё не смерть.

— В древних легендах говорится, что есть жизнь после смерти.

— Чушь, — пробурчал Тревайз. — Блисс! Ты здесь, Блисс?

Никто не отозвался.

И вновь, словно эхо, раздался голос Пелората:

— Блисс! Блисс! Что случилось, Голан?

— Должно быть, Бандер мертв, — ответил Тревайз. — Только по этой причине могло прекратиться энергоснабжение поместья. Свет погас — понимаешь?

— Но как могло… Ты хочешь сказать, что это сделала Блисс?

— Думаю, да. Надеюсь, она не пострадала.

Тревайз встал на четвереньки и пополз, сам не зная куда, в полной темноте, которую нарушали случайные, едва видимые вспышки от распада радиоактивных атомов в стенах.

Вдруг его рука наткнулась на что-то теплое и мягкое. Он ощупал свою находку и сообразил, что это нога, но слишком маленькая, чтобы принадлежать Бандеру.

— Блисс?

Нога вздрогнула, и Тревайз отдернул руку.

— Блисс! — позвал он. — Скажи что-нибудь.

— Я жива, — послышался странно искаженный голос Блисс.

— С тобой всё в порядке?

— Нет.

В это мгновение комната слабо осветилась. Стены как-то вяло ожили, совершенно беспорядочно загораясь и потухая.

Бандер лежал, скрючившись, на полу. Рядом, обхватив его голову, сидела Блисс.

Она смотрела на Тревайза и Пелората.

— Солярианин мертв, — сказала она, и на щеках её блеснули слезы.

— Почему же ты плачешь? — обескураженно спросил Тревайз.

— Как же мне не плакать, если я убила живое существо — мыслящее и разумное? Я не хотела этого.

Тревайз нагнулся, чтобы помочь ей подняться, но она его оттолкнула.

Пелорат опустился рядом с Блисс на колени и тихо сказал:

— Пожалуйста, Блисс, не надо. Даже ты не можешь вернуть его к жизни. Скажи нам, что случилось.

Блисс с помощью друзей наконец поднялась с пола и печально проговорила:

— Гея умеет делать то, что делал Бандер. Гея умеет использовать хаотично рассеянную энергию Вселенной и передавать её для производства нужной работы одной только силой мысли.

— Знаю. — Тревайз от всей души хотел утешить её, но не знал, как это лучше сделать. — Я хорошо помню нашу встречу в космосе, когда ты — или скорее Гея — захватила наш корабль. Я подумал об этом, когда он обездвижил меня после того, как забрал оружие. Тебя он тоже обездвижил, но я почему-то не сомневался, что ты сможешь освободиться, если пожелаешь.

— Нет. У меня бы ничего не вышло. Когда твой корабль был в моих — или наших с Геей — руках, — сказала она с досадой, я и Гея действительно составляли одно целое. Сейчас гиперпространетвенный разрыв ограничивает мою — или нашу с Геей — силу. И потом, Гея действует за счёт объединения большого числа разумов. Но даже сила объединенных разумов уступает возможностям мозговых преобразователей одного солярианина. Мы не можем пользоваться энергией так же изобретательно, эффективно и непрерывно, как он. Вы же видите, я не могу заставить стены светиться ярче. Я даже не знаю, надолго ли меня хватит, чтобы обеспечивать хотя бы такое освещение. Он же мог снабжать энергией всё это огромное поместье, даже когда спал.

— Но ты остановила его.

— Потому что он не догадывался о моих способностях. Я вела себя так, чтобы не дать ему повода заподозрить неладное. Поэтому он не обращал на меня особого внимания. Сосредоточился Бандер исключительно на тебе, Тревайз, — потому что ты был вооружен. Смотри, как нам опять помогла твоя привычка вооружаться. А мне осталось только уловить момент и обезвредить его одним быстрым и неожиданным ударом. Когда он был готов убить нас, когда всё его внимание сосредоточилось только на тебе — только тогда я смогла нанести удар.

— Красиво у тебя получилось.

— Откуда в тебе столько жестокости, Тревайз? Ведь я хотела только остановить его, блокировать работу его преобразователей. Я рассчитывала, что захвачу его врасплох — собиралась воздействовать на него, как только он начал бы, как обещал, подогревать нас на медленном огне и обнаружил бы, что не может этого сделать. Тогда я заставила бы его крепко и надолго уснуть и ослабила бы действие его мозговых преобразователей. Тогда энергоснабжение поместья не прекратилось бы и мы бы смогли выбраться отсюда, найти корабль и покинуть планету. Я надеялась сделать так, что когда он проснулся бы, то забыл бы обо всём, что случилось с того момента, как он увидел нас. У Геи нет стремления убивать, если добиться желаемого можно иным способом.

— Что же случилось, Блисс? — осторожно спросил Пелорат.

— Я никогда не встречала ничего похожего на эти преобразователи энергии, а времени разбираться и изучать их работу у меня не было. Я просто нанесла сильный блокирующий удар, и, как видите, получилось не то, чего я хотела. Я блокировала не подвод энергии к долям мозга Бандера, а отвод её. Энергия непрерывно вливается в преобразователи с ужасающей скоростью, но, как правило, мозг охраняет себя, столь же быстро отдавая энергию. А как только я заблокировала отвод, энергия моментально переполнила доли мозга, и в доли секунды температура его поднялась до точки, при которой белковое вещество мозга стремительно разлагается, — и Бандер умер. Свет погас, я немедленно прекратила блокаду, но, как оказалось, поздно.

— По-моему, ты сделала всё, что могла, дорогая, — сказал Пелорат.

— Что толку в рассуждениях, если я совершила убийство?

— Бандер сам собирался убить нас, — напомнил Тревайз.

— Ему надо было помешать, убивать его я не хотела.

Тревайз задумался. Он не хотел выказывать растущего нетерпения, потому что боялся ещё больше огорчить Блисс, которая теперь была их единственной защитой во враждебном мире.

— Блисс, хватит печалиться о Бандере. Надо думать о будущем, — сказал он. — Поскольку он мертв, энергоснабжение поместья прекратилось. Это будет замечено — и скорее рано, чем поздно, — другими солярианами. Они будут вынуждены разобраться, в чём дело. Я не думаю, что ты сможешь сдержать их объединенную атаку. И, как ты сама призналась, ты не способна долго поддерживать ограниченный приток энергии, который сейчас генерируешь. Поэтому нам необходимо незамедлительно вернуться на поверхность и на корабль.

— Но как нам это сделать, Голан? — недоуменно спросил Пелорат. — До поверхности многие километры извилистых проходов. Похоже, здесь, внизу, целый лабиринт. Что касается меня, то я понятия не имею, куда идти, чтобы выбраться на поверхность. У меня всегда было плохо с ориентацией.

Оглядевшись по сторонам, Тревайз понял, что Пелорат прав.

— Думаю, должно быть несколько выходов на поверхность, — сказал он, — и нам не обязательно искать именно тот, через который мы вошли.

— Но мы не знаем, где другие выходы. Как же мы найдём их?

Тревайз вновь повернулся к Блисс:

— Можешь ли ты при помощи своих ментальных способностей помочь нам найти выход?

— Роботы повсюду бездействуют. Я чую прямо над нами какой-то тихий шелест. Это что-то живое, но не обладающее разумом. Однако это всего лишь доказательство, что поверхность планеты наверху, а это мы и так знаем.

— Ну, тогда нам остаётся только искать выход, — вздохнул Тревайз.

— Наугад? — ужаснулся Пелорат. — Так нам никогда не удастся выбраться.

— Удастся, Джен, — сказал Тревайз. — Если мы будем искать, то появится пусть и небольшой, но шанс. Что ещё остаётся? Оставаться здесь? Тогда уж нам точно никогда не выбраться. Пошли. Маленький шанс всё-таки лучше, чем ничего.

— Подождите, — сказала Блисс. — Я что-то чувствую.

— Что?

— Сознание.

— Разумного существа?

— Да. Но не очень развитого, похоже. Правда, кое-что я чувствую очень отчётливо.

— Что? — с трудом сдерживаясь, спросил Тревайз.

— Страх! Невыносимый страх! — прошептала Блисс.

* * *

Тревайз обескураженно огляделся. Он знал, как они сюда вошли, но не надеялся, что вспомнит проделанный путь. Он ведь не обращал внимания на повороты и извивы коридоров. Кто мог подумать, что им придётся возвращаться одним, без посторонней помощи и почти в полной темноте?

— Думаешь, тебе удастся оживить машину, Блисс? — спросил Тревайз.

— Уверена, что удастся, но я не умею управлять ею.

— Наверное, Бандер управлял ею мысленно, — заметил Пелорат. — Я видел — он ни к чему не прикасался, пока мы ехали.

— Да, — согласилась Блисс, — он делал это мысленно, Пел, — но как? Но даже если бы он вел машину руками, нам это не помогло бы. Ведь я не знаю, как пользоваться механизмом управления.

— Ты можешь попытаться, — возразил Тревайз.

— Если я попытаюсь, мне придётся целиком отдаться этому занятию, и тогда я вряд ли смогу поддерживать освещение. В темноте от машины толку не будет, даже если я научусь управлять ею.

— Значит, мы должны идти пешком?

— Боюсь, что так.

Тревайз вгляделся в густую непроницаемую тьму, лежащую сразу за кругом тусклого света. Он не услышал и не увидел ничего.

— Блисс, ты всё ещё чувствуешь чей-то страх?

— Да.

— Можешь сказать, где это? Можешь привести нас туда?

— Ментальное чувство идет по прямой. Мысленные волны не ослабляются обычной материей, так что я могу сказать точно. Ощущение исходит оттуда. — Она указала на светящееся на стене пятнышко и добавила: — Но мы не можем пройти сквозь стену. Лучшее, что мы можем сделать, — пойти по коридору и попытаться найти ход, ведущий приблизительно в направлении источника ощущения. Короче, мы должны сыграть в «горячо — холодно».

— Тогда пошли скорее.

— Постой, Голан, — Пелорат покачал головой. — Мы действительно хотим найти это существо, кем бы оно ни было? Если оно испугано, может статься, что у нас тоже появится причина для страха.

— У нас нет выбора, Джен. — Тревайз нетерпеливо мотнул головой. — Это разум. Испуган его владелец или нет, он может — или будет вынужден — показать нам путь наверх.

— И что же, мы так и бросим Бандера здесь? — растерянно спросил Пелорат.

— Послушай, Джен, — сказал Тревайз, схватив друга за локоть, — у нас нет выбора. Пройдёт время, и какой-нибудь солярианин оживит здесь всё. Роботы найдут Бандера и позаботятся о нём — искренне надеюсь, что это случится не раньше, чем мы окажемся далеко отсюда — и в безопасности.

Тревайз предоставил Блисс самой выбирать дорогу. Рядом с ней свет разгорался ярче, а она останавливалась перед каждой дверью, перед каждым разветвлением коридора, пытаясь отыскать дорогу к тому месту, откуда исходил страх. Порой она входила в дверь, поворачивала за угол, а потом снова возвращалась и опять искала дорогу, и Тревайз не в силах был помочь ей.

Каждый раз, когда Блисс уверенно шагала в том или ином направлении, свет двигался впереди неё. Тревайз заметил, что он казался теперь намного ярче — то ли потому, что глаза привыкли к полумраку, то ли потому, что Блисс лучше научилась управлять преобразованием энергии. Проходя мимо металлического стержня, уходящего вниз, в недра планеты, Блисс положила на него руку — и свет стал намного ярче. Явно довольная собой, она кивнула.

Всё казалось незнакомым. Похоже, они шли по той части запутанного подземного лабиринта, в которой ещё не были.

Тревайз пытался обнаружить коридоры, ведущие вверх, и поглядывал на потолки в поисках потайного люка. Однако ничего подобного им не встречалось, и неизвестно кому принадлежащий испуганный разум оставался их единственной надеждой на спасение.

Все трое молчали. Тишину нарушал лишь звук шагов; они шли и шли сквозь мрак в круге тусклого света, сквозь смерть, — здесь всё было мертво, кроме них самих. Порой они различали во мраке призрачные фигуры, замершие сидя и стоя. Один робот лежал на боку. Руки и ноги его были странно скрючены. Потерял равновесие, подумал Тревайз, когда прекратилась подача энергии, и упал. Бандер, живой или мертвый, уже не мог влиять на силу притяжения. Наверное, во всём огромном поместье Бандера роботы стояли и валялись в бездействии, и скоро это будет замечено.

А может, и не будет, внезапно подумал Тревайз. О том, что кто-то из них должен скоро умереть от старости и физического истощения, соляриане наверняка знали заранее. И вся планета была обеспокоена и готова к этому событию. Бандер же умер внезапно, в самом расцвете сил. Кто мог знать об этом, ожидать этого? Кто мог заметить, что в поместье прекратилась всякая жизнь?

Нет. Нет. Тревайз отмел оптимистическое убаюкивание — оно могло привести к ненужной самоуверенности. Соляриане могут заметить полное отсутствие активности в поместье Бандера и быстро принять соответствующие меры. Все они слишком заинтересованы в успешном функционировании поместья и вряд ли останутся равнодушными, заметив неладное.

— Вентиляция отключилась, — тоскливо пробормотал Пелорат. — Такое место обязательно должно вентилироваться, Бандер обеспечивал это своей энергией. Теперь всё остановилось.

— Ничего страшного, Джен, — отозвался Тревайз. — Здесь, в пустом подземелье, воздуха хватит не на один год.

— Всё равно. Психологически невыносимо.

— Пожалуйста, Джен, не хватало тебе ещё заболеть клаустрофобией. Блисс, мы хоть немного продвинулись к цели?

— Значительно, Тревайз. Ощущение сильнее, и я уточнила расположение источника.

Блисс шла вперёд всё уверенней и реже задерживалась по пути.

— Здесь! Здесь! — воскликнула она наконец. — Я очень хорошо чувствую!

— Теперь и я чувствую. Точнее — слышу, — сухо заметил Тревайз.

Все трое остановились и безотчётно затаили дыхание. Стал слышен тихий плач, прерываемый всхлипами.

Они вошли в большую комнату и, когда стало светлее, увидели, что она, в отличие от всех прежде виденных, богато и броско обставлена.

В центре комнаты стоял робот. Он немного наклонился вперёд, вытянув руки, словно хотел кого-то обнять.

Из-за робота послышался шелест одежды. Выглянул чей-то круглый, испуганный глаз. Душераздирающие рыдания звучали, не прекращаясь.

Тревайз направился было к роботу, но стоило ему приблизиться, как сбоку с пронзительным криком выскочила маленькая фигурка. Существо споткнулось, упало, закрыло глаза и, продолжая кричать, стало колотить по полу ногами, словно отбиваясь от кого-то.

— Это ребенок! — воскликнула Блисс, но это и так было ясно.

* * *

Тревайз, поражённый до глубины души, отшатнулся. Что здесь мог делать ребенок? Бандер так гордился своим абсолютным уединением, так пекся об этом…

Пелорат, менее склонный отказываться от логики в странных ситуациях, нашёл ответ сразу:

— Видимо, это наследник.

— Ребенок Бандера, — согласилась Блисс, — но, видимо, слишком маленький, чтобы стать наследником. Соляриане должны будут найти другого.

Она смотрела на ребенка, но не сердито, а нежно, гипнотизирующе, и постепенно рыдания утихли. Он открыл глаза и посмотрел на Блисс, изредка тихо всхлипывая.

Блисс стала говорить ему ласковые слова, не особо наполненные смыслом, но усиливающие успокаивающее действие потока её мыслей. Казалось, она ментально прикасается к незнакомому ей сознанию ребенка и старается пригладить взъерошенные эмоции.

Через некоторое время, не отрывая взгляда от Блисс, ребенок поднялся, мгновение постоял, покачиваясь на месте, потом бросился к безмолвному, оцепеневшему роботу и обнял его мощную ногу, словно само прикосновение было надеждой на защиту.

— Наверное, этот робот — его нянька или гувернер, — сказал Тревайз. — Думаю, солярианин не стал бы заботиться о другом солярианине, даже родитель ребенка.

— А я думаю, — заявил Пелорат, — что ребенок — гермафродит.

— Кем он ещё может быть, — согласился Тревайз.

По-прежнему не спуская глаз с ребенка, Блисс медленно пошла к нему, вытянув руки ладонями вперёд, словно показывая, что у неё нет намерения схватить малыша. Ребенок молчал, глядя на Блисс, только крепче вцепился в ногу робота.

— Ну-ну, детка теплый, маленький… всё хорошо… не страшно… детка… не бойся… не бойся, — тихо приговаривала Блисс.

Остановившись и не оглядываясь, она негромко попросила:

— Пел, поговори с ним на его языке. Скажи, что мы роботы и пришли позаботиться о нём, потому что отключилась энергия.

— Роботы?! — испуганно воскликнул Пелорат.

— Мы должны притвориться роботами. Он не боится их. Он ведь никогда не видел человека — может быть, даже не имеет понятия о существовании людей.

— Не знаю, смогу ли я подобрать нужные слова… — смутился Пелорат. — Я не знаю древнего эквивалента слова «робот».

— Тогда говори просто «робот», Пел. Если это не сработает, попытайся сказать «металлическое существо». Скажи, что сможешь.

Медленно, подбирая слова, Пелорат начал что-то говорить на древнем языке. Ребенок взглянул на него, напряженно нахмурившись, словно пытался понять.

— Можешь ещё спросить его, как выбраться отсюда, раз уж на то пошло, — сказал Тревайз.

— Нет. Пока рано, — вмешалась Блисс, — сперва — доверие, потом — вопросы.

Ребенок, который теперь смотрел на Пелората, нерешительно отпустил ногу робота и заговорил высоким музыкальным голосом.

— Он говорит слишком быстро. Не успеваю, — расстроился Пелорат.

— Попроси его повторить помедленней, — предложила Блисс. — А я пока успокою его.

Пелорат снова выслушал ребенка и сказал:

— Похоже, он спрашивает, почему Джемби остановился. Должно быть, этого робота так зовут.

— Проверь и убедись в этом, Пел.

Пелорат сказал что-то, выслушал ответ и заключил:

— Да, Джемби — робот. А ребенка зовут Фаллом.

— Хорошо! — Блисс ласково и весело улыбнулась ребенку, показала на него и проговорила: — Фаллом. Хороший Фаллом. Храбрый Фаллом. — Потом положила руку себе на грудь: — Блисс.

Ребенок улыбнулся. Улыбка была ему очень к лицу.

— Блисс, — повторил он, чуточку пришепетывая.

— Блисс, — обратился к ней Тревайз, — если бы ты могла оживить этого робота, Джемби, может быть, он сумел бы показать нам дорогу наверх. Пелорат сможет поговорить с ним так же, как с ребенком.

— Нет, — ответила Блисс. — Этого делать нельзя. Главная обязанность робота — защищать дитя. Если он заработает, то тут же обнаружит наше присутствие — присутствие чужих людей, и тогда может немедленно напасть на нас. Здесь не должно быть чужих. Если мне потом придётся отключить его, мы никаких сведений не получим, а ребенок, увидев, что снова остановился его любимый робот — единственный родитель, которого он знает… Короче, я этого делать не буду.

— Но ведь нам говорили, что роботы не могут причинить зла человеку, — осторожно возразил Пелорат.

— Да, нам так говорили, — отозвалась Блисс, — но мы не знаем, каких именно роботов производят соляриане. И даже если этот робот не способен причинить зло, ему пришлось бы сделать выбор между ребенком и тремя существами, которые, по его понятиям, для него и не люди вовсе, а просто чужие — воры, убийцы, да мало ли кто. Естественно, он предпочтет защитить ребенка и нападет на нас. — Блисс снова обратилась к ребенку. — Фаллом, — сказала она, — Блисс. — И, показав на остальных, назвала их имена: — Пел… Трев.

— Пел, Трев, — послушно повторил ребенок.

Блисс подошла поближе, заботливо протянув руки к ребенку. Тот следил за ней и отступил на шаг.

— Спокойно, Фаллом, — приговаривала Блисс. — Хороший Фаллом. Иди ко мне, Фаллом. Умница, Фаллом.

Ребенок шагнул к ней, и Блисс снова похвалила его:

— Умница, Фаллом.

Она нежно коснулась обнаженной руки Фаллома — он, как и его родитель, был одет только в тунику с вырезом на груди и набедренную повязку, Блисс отняла руку, подождала и снова прикоснулась к руке Фаллома, тихо поглаживая её.

Ребенок прикрыл глаза. Ментальное поле Блисс явно действовало на него успокаивающе.

Блисс медленно, нежно вела руками, едва касаясь кожи, вверх к плечам ребенка, шее, ушам, затем — под длинные русые волосы немного выше ушей.

Опустив руки, она сообщила:

— Преобразователи энергии ещё невелики. Соответствующие части черепных костей ещё не развились. Пока у него здесь только ороговевший слой кожи, который постепенно разрастется и заменится костью, после того как соответствующие доли мозга полностью разовьются. Это означает, что ребенок пока не может управлять энергией на территории поместья и даже оживить своего личного робота. Спроси, сколько ему лет, Пел.

— Ему четырнадцать, если я правильно понял, — ответил Пелорат после переговоров с Фалломом.

— А выглядит на одиннадцать, — заметил Тревайз.

— Длительность года на этой планете может не соответствовать Стандартному Галактическому, — предположила Блисс. — И потом, вспомните, считалось, что космониты жили дольше.

Если соляриане подобны в этом другим космонитам, у них может быть длиннее и период развития. Тут по возрасту судить трудно.

— Довольно антропологии, — сказал Тревайз, нетерпеливо прищелкнув языком. — Мы должны выбраться на поверхность, а пока мы тут возимся с ребенком, время уходит без толку. Вряд ли он знает дорогу наверх. Скорее всего никогда и не бывал там.

— Пел! — воскликнула Блисс.

Пелорат понял, чего она хочет, и завёл с Фалломом довольно длинный разговор.

— Ребенок знает, что такое солнце, — сообщил он наконец. — Говорит, что видел его. Я думаю, он видел и деревья. Он вроде бы не очень понимает, что означает это слово — или, по крайней мере, то слово, которое я использовал…

— Хорошо, Джен, — кивнул Тревайз, — только не тяни.

— Я сказал Фаллому, что, если он сможет вывести нас наружу, мы, наверное, сумеем включить робота. То есть, если точнее, я сказал, что мы сумеем его включить. Как вы думаете, мы сумеем?

— Об этом позже. Он сказал, что проведёт нас?

— Да. Я подумал, что ребенок сделает это с большей охотой, понимаешь, если я пообещаю включить робота. Но мы рискуем его разочаровать…

— Пошли, — сказал Тревайз, — пора наверх. Всё это останется болтовней, если нас схватят здесь, в подземелье.

Пелорат что-то сказал ребенку. Тот двинулся с места, но тут же остановился и оглянулся на Блисс.

Блисс взяла его за руку, и дальше они пошли вместе.

— Я — новый робот, — сказала она, улыбаясь.

— Похоже, ему это нравится, — заметил Тревайз.

Фаллом вприпрыжку шел по коридорам, и у Тревайза мелькнула мысль: был ли ребенок счастлив только из-за того, что над ним поработала Блисс, или он волновался потому, что хотел оказаться наверху, а может быть, радовался, что у него теперь целых три новых робота, а может, был счастлив от того, что его приёмный отец Джемби снова будет с ним. Впрочем, всё это не имело значения — по крайней мере сейчас, пока Фаллом вел их наружу.

Казалось, ребенок знал дорогу. Там, где коридоры скрещивались, он без колебания выбирал поворот. Знал ли он действительно, куда идти, или это просто было ему совершенно безразлично? Может, он просто играл, сам не понимая, куда и зачем идет?

Однако довольно скоро Тревайз почувствовал, что запыхался. Они точно шли вверх. Ребенок, сосредоточенно подпрыгивая, вдруг остановился, указал куда-то перед собой и что-то быстро залопотал.

Тревайз взглянул на Пелората. Тот откашлялся и перевел:

— Думаю, он сказал «дверь».

— Надеюсь, ты думаешь правильно, — буркнул Тревайз.

Ребенок отпустил руку Блисс, пробежал немного и показал на участок пола, более тёмный, чем соседние. Фаллом встал на тёмный квадрат, подпрыгнул несколько раз, потом обернулся и что-то капризно пронзительно проверещал.

— Я должна передать ему энергию, — поморщилась Блисс. — Как я устала.

Ее лицо слегка покраснело. Свет померк, и прямо перед Фалломом открылась дверь. Он радостно рассмеялся.

Ребенок выбежал, мужчины последовали за ним. Блисс вышла последней и обернулась. Свет внутри погас, дверь закрылась. Блисс постояла, чтобы отдышаться. Вид у неё был утомленный.

— Ну, — сказал Пелорат, — вот мы и вышли. Где же корабль?

Окрестности были погружены в тихие сумерки.

— Мне кажется, — пробормотал Тревайз, — что он где-то там.

— Мне тоже так кажется, — сказала Блисс. — Пошли? — и она протянула руку Фаллому.

Было тихо. Только ветер шелестел травой, и где-то далеко бродили и перекликались звери. В одном месте путники прошли мимо робота, неподвижно застывшего у дерева и державшего в руках какой-то странный предмет.

Пелорат шагнул было к роботу, но Тревайз резко остановил его.

— Это не наше дело, Джен. Вперёд.

Издалека они увидели ещё одного робота. Этот лежал на земле ничком.

— Сколько же их тут валяется… — пробормотал Тревайз и тут же победно воскликнул: — А вот и корабль!

Все зашагали быстрее, но вскоре резко остановились. Фаллом возбужденно вскрикнул.

Рядом с кораблем стояло нечто, напоминающее примитивное воздушное судно — с винтом, ужасно неказистое и к тому же хрупкое на вид. У судна, загородив дорогу маленькому отряду пришельцев, стояли четыре человеческие фигуры.

— Поздно, — пробормотал Тревайз, — мы потеряли слишком много времени. Ну, что теперь?

— Четыре солярианина? — удивился Пелорат. — Не может быть! Ведь они не могут вступать в физический контакт. Может быть, это голографические образы?

— Они абсолютно материальны, — сказала Блисс. — Я уверена. Впрочем, это не соляриане. Судя по типу сознания, это роботы.

* * *

— Ну, тогда вперёд! — устало сказал Тревайз и уверенно зашагал к кораблю. Остальные последовали за ним.

— Что ты намерен делать? — задыхаясь, спросил Пелорат.

— Если они роботы, то должны подчиниться приказам.

Роботы ждали людей, а Тревайз на ходу разглядывал их всё внимательнее.

Да, это были роботы. Их лица, казавшиеся покрытыми кожей, были лишены всякого выражения. Роботы были одеты в форму, закрывавшую всё тело, кроме лица. Даже руки скрывали тонкие, но плотные перчатки.

Тревайз попытался жестами дать понять роботам, чтобы те отошли в сторону.

Но роботы не сдвинулись с места.

Тогда он тихонько сказал Пелорату:

— Прикажи им, Джен. Да построже.

Пелорат откашлялся и непривычным баритоном медленно произнес несколько слов, показывая в сторону, как перед этим Тревайз. Один из роботов, который был чуть выше других, что-то ответил бесстрастным грудным голосом.

Пелорат повернулся к Тревайзу:

— Я думаю, он сказал, что мы пришельцы.

— Скажи ему, что мы люди и нас нужно слушаться.

Неожиданно робот ответил на искаженном, но понятном галактическом:

— Я понимаю тебя, пришелец. Я говорю на галактическом. Мы — роботы Охраны.

— Значит, вы слышали, что мы — люди, а вы, следовательно, должны выполнять наши приказы.

— Мы запрограммированы на подчинение только Правителям, пришелец. Вы не Правители и не соляриане. Правитель Бандер не отозвался в обычное время Контакта, и мы прибыли, чтобы узнать, в чём дело. Это наш долг. Мы обнаружили несолярианский космический корабль, наличие нескольких пришельцев и то, что роботы Бандера выведены из строя. Где находится Правитель Бандер?

Тревайз покачал головой и медленно, отчётливо проговорил:

— Мы не знаем ничего из того, о чём вы говорите. Наш корабельный компьютер не в порядке. Мы оказались около этой незнакомой планеты не по своей воле и совершили посадку, чтобы установить своё местоположение. Все роботы уже бездействовали. Мы понятия не имеем о том, что тут могло произойти.

— Это неправдоподобное объяснение. Если все роботы поместья не действуют и вся энергия отключена, Правитель Бандер, должно быть, мертв. Нелогично предполагать, что по какому-то совпадению он умер в тот самый момент, когда вы приземлились. Здесь должна быть какая-то причинно-следственная связь.

Тревайз попытался запутать роботов, сделав вид, что он понятия не имеет, что произошло. Он пожал плечами и сказал:

— Но энергия не отключена. Вы же действуете.

— Мы — роботы Охраны, — ответил робот. — Мы не принадлежим никому из Правителей. Мы принадлежим всей планете. Правители нас не контролируют, а энергию мы получаем от атомных элементов. Я вновь спрашиваю: где находится Правитель Бандер?

Тревайз оглянулся. Пелорат явно испугался. Блисс крепко сжала губы, но казалась спокойной. Фаллом весь дрожал, но рука Блисс коснулась его плеча, и он замер.

— Последний раз спрашиваю: где Правитель Бандер? — повторил робот.

— Не знаю, — мрачно ответил Тревайз.

Робот кивнул, и двое его спутников быстро ушли. Он пояснил:

— Мои товарищи, Охранники, обыщут особняк. А вы будете задержаны для допроса. Передай мне вещи, которые висят у тебя на поясе.

Тревайз отступил назад.

— Они не опасны.

— Стой и не двигайся. Я не спрашиваю, опасны они или нет. Я попросил отдать их.

— Нет.

Робот резко шагнул вперёд и выбросил вперёд руку так быстро, что Тревайз не успел понять, что случилось. Рука робота легла ему на плечо и сильно надавила — Тревайз упал на колени.

— Вещи! — произнес робот и протянул другую руку.

— Нет, — прохрипел Тревайз.

Блисс бросилась к нему, выхватила его бластер из кобуры — робот крепко держал Тревайза, тот не смог помешать ей — и протянула бластер роботу.

— Возьмите, Охранник, — сказала она, — подождите… возьмите и это. А теперь отпустите моего спутника.

Взяв оружие, робот шагнул назад, а Тревайз медленно поднялся, растирая левое плечо и морщась от боли.

Фаллом тихо хныкал. Пелорат растерянно обнял ребенка и прижал к себе.

— Зачем ты сопротивлялся? — гневно прошептала Блисс. — Он мог убить тебя одним пальцем.

Тревайз тяжело вздохнул и процедил сквозь зубы:

— А ты почему не помешала ему?

— Я пытаюсь. Но на это нужно время. Его сознание устойчиво, жестко запрограммировано и не поддаётся внешнему воздействию. Я должна изучить его. Попытайся выиграть время.

— Не надо его изучать. Просто уничтожь, и всё, — почти беззвучно проговорил Тревайз.

Блисс незаметно взглянула на робота. Тот внимательно разглядывал оружие, а его напарник просто смотрел на пришельцев. Казалось, их обоих нисколько не интересует перешептывание Тревайза и Блисс.

— Нет. Никаких уничтожений. Мы убили одну собаку и ранили другую на предыдущей планете. Что случилось здесь, ты отлично знаешь. — Блисс снова бросила быстрый взгляд на охранников. — Гея не уничтожает жизнь и разум бессмысленно. Мне необходимо время, чтобы проделать это мирно.

Она шагнула назад, пристально глядя на робота.

— Это — оружие, — произнес робот.

— Нет, — возразил Тревайз.

— Да, — сказала Блисс, — но оно больше не действует. Оно лишено энергии.

— Это действительно так? Почему же вы носите оружие, в котором нет энергии? А может, она ещё есть? — Робот зажал в кулаке рукоятку нейрохлыста и осторожно положил палец на гашетку. — Таким образом оно включается?

— Да, — подтвердила Блисс, — если нажать сильнее, оно могло бы включиться, будь в нём заряд энергии. Но его там нет.

— Это точно? — Робот прицелился в Тревайза. — Так ты говоришь, что, если я нажму сейчас, оно не сработает?

— Оно не может сработать, — ответила Блисс.

Тревайз застыл на месте, лишившись дара речи. После того как Бандер разрядил бластер, он проверял его и убедился, что оружие обезврежено, но робот держал нейрохлыст. Его Тревайз не проверил.

Если там осталась хоть капля энергии, её может оказаться достаточно для стимуляции болевых рецепторов, и тогда железная хватка робота покажется дружеским похлопыванием по плечу по сравнению с тем, что почувствует Тревайз.

В пору муштры в академии флота Тревайза подвергали слабому нейроудару, как и всех курсантов. Это делали для того, чтобы курсанты получили представление о том, что при этом чувствуют люди. Тревайз не горел желанием испытать это ещё раз.

Робот нажал на гашетку, и на мгновение Тревайз болезненно напрягся — и медленно расслабился. Хлыст тоже был полностью разряжен.

Робот посмотрел на Тревайза и отбросил оружие в сторону.

— Как оно оказалось разряженным? — спросил робот. — Если оно бесполезно, зачем ты носил его?

— Я привык и носил его просто так.

— Это бессмысленно. Вы все арестованы и будете задержаны для допроса. Если Правители решат, впоследствии вы будете уничтожены. Как открывается корабль? Мы должны обыскать его.

— Это вам ничего не даст, — сказал Тревайз. — Вы ничего там не поймете.

— Если не я, то Правители поймут.

— Они тоже не поймут.

— Тогда ты объяснишь так, чтобы они поняли.

— Нет.

— Тогда вас уничтожат.

— Это вам не поможет. Впрочем, я думаю, что меня уничтожат, даже если я всё объясню.

— Продолжай в том же духе, — пробормотала Блисс, — я начинаю разбираться в работе его мозга.

Робот не обращал на Блисс никакого внимания. («Ее это работа или нет?» — думал Тревайз и страстно на это надеялся.)

Обращаясь исключительно к Тревайзу, робот проговорил:

— Если вы станете сопротивляться, то мы уничтожим вас частично. Мы повредим вас, и тогда вы скажете нам то, что мы хотим знать.

— Подождите! — воскликнул Пелорат каким-то страшным сдавленным голосом. — Вы не можете сделать этого! Охранник, вы не имеете права!

— Я получил точные инструкции, — хладнокровно отозвался робот, — и могу сделать это. Безусловно, я нанесу вам настолько незначительные повреждения, насколько будет необходимо для получения нужных сведений.

— Но вы всё равно не имеете права! Никакого! Я — чужестранец, как и двое моих спутников. Но этот ребенок, — Пелорат взглянул на Фаллома, которого прижимал к себе, — солярианин. Он скажет вам, что делать, и вы должны подчиниться.

Фаллом взглянул на Пелората круглыми, ничего не понимающими глазами.

Блисс резко качнула головой, но Пелорат явно её не понял.

Робот перевел взгляд на Фаллома.

— Ребенок не имеет никакого значения, — сказал он. — У него нет мозговых преобразователей.

— Эти преобразователи у него пока полностью не развиты, — сказал Пелорат, — но со временем разовьются. Это солярианский ребенок.

— Это ребенок, но пока его преобразователи не развиты полностью, он не солярианин. Я не обязан ни выполнять его приказы, ни оберегать его от опасности.

— Но это отпрыск Правителя Бандера.

— Неужели? Откуда вам это известно?

— К-какой другой ребенок мог бы оказаться в его поместье? — заикаясь, как это порой с ним случалось в минуты горячности, выговорил Пелорат.

— Откуда ты знаешь, что их здесь не десяток?

— А вы видели других?

— Здесь я задаю вопросы!

В этот момент робота отвлек его спутник, коснувшись его руки. Двое роботов, посланных в особняк, бежали обратно — быстро, но как-то неровно.

До тех пор пока они не приблизились, все молчали. Подбежав, один из роботов что-то сказал по-соляриански. Это известие вызвало странную реакцию — казалось, из всех четверых выпустили воздух.

— Они нашли Бандера, — догадался Пелорат, прежде чем Тревайз успел дать ему знак молчать.

Робот медленно повернулся и сказал, растягивая слоги:

— Правитель Бандер мертв. Из того, что ты сейчас сказал, нам ясно, что вы знали об этом. Как это произошло?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Тревайз.

— Вы знали, что он мертв. Вы знали, что его найдут. Откуда бы вы знали это, если не вы лишили его жизни?

Робот уже говорил, как обычно. Он справился с шоком и приспособился к изменившейся обстановке.

— Как бы, интересно, мы моглиубить Бандера? — ответил Тревайз вопросом на вопрос. — С помощью мозговых преобразователей он мог в мгновение ока уничтожить нас.

— Откуда ты знаешь, что могут и чего не могут мозговые преобразователи?

— Вы только что упомянули о них.

— Не более чем упомянул. Я не описал их свойства и способности.

— Знание пришло к нам во сне.

— Это неправдоподобный ответ.

— Предположение, что мы явились причиной смерти Бандера, тоже неправдоподобно, — заявил Тревайз.

— В любом случае, — добавил Пелорат, — если Правитель Бандер мертв, значит, нынешний хозяин поместья — Правитель Фаллом. Здесь находится Правитель, и вы должны подчиняться ему.

— Я уже объяснял, — сказал робот, — что отпрыски с недоразвитыми преобразователями — не соляриане. Он не может быть наследником, и как только мы сообщим всем печальную новость, сюда прибудет другой наследник подходящего возраста.

— А Правитель Фаллом?

— Он не Правитель Фаллом. Он всего лишь ребенок, а у нас — избыток детей. Он будет уничтожен.

— Вы не посмеете! Это ребенок! — яростно воскликнула Блисс.

— Не обязательно мне придётся это сделать, — пояснил робот, — и уж, конечно, не я приму такое решение. Всё будет так, как решат Правители. Однако сейчас детей слишком много, и я могу предположить, какое решение ими будет принято.

— Нет! Говорю вам — нет!

— Это будет безболезненно… А вот и другой воздухолет. Теперь мы должны пойти в бывший особняк Бандера и связаться по головизору с Советом, который назначит наследника и решит, что с вами делать. Дайте мне этого ребенка.

Блисс вырвала Фаллома, который, похоже, был в полуобморочном состоянии, из рук Пелората и крепко обняла ребенка.

— Не прикасайтесь к нему!

Робот выбросил вперёд руку и шагнул к Фаллому. Опередив его, Блисс тоже шагнула вбок. Робот продолжал двигаться, словно Блисс всё ещё стояла перед ним. И вдруг, судорожно согнувшись, он повалился ничком. Трое его спутников стояли как каменные и смотрели прямо перед собой пустыми глазами.

Блисс горько и гневно заплакала.

— Я уже… почти поняла… как ими управлять, но мне не хватило времени… У меня не было выбора… пришлось отключить их, и теперь все четверо… бездействуют. Пойдёмте скорее на корабль, пока не подоспели другие. Я слишком устала и не перенесу новой встречи с роботами.

Часть V. МЕЛЬПОМЕНА

Глава 13

ПРОЧЬ ОТ СОЛЯРИИ

Дальше всё было как во сне. Тревайз подобрал своё бесполезное оружие, открыл люк, и все ввалились внутрь. До тех пор пока корабль не взлетел, Тревайз даже не заметил, что вместе с ними на борту находится Фаллом.

Они, вероятно, не успели бы взлететь вовремя, если бы соляриане не были такими профанами в воздухоплавании. Их космический аппарат словно завис в воздухе. А компьютер «Далекой звезды» практически мгновенно поднял гравилет ввысь.

И хотя присутствие гравитационного взаимодействия, а следовательно, и инерции от сопротивления воздуха устраняло неизбежные в ином случае и непереносимые эффекты ускорения, которые сопутствовали бы такому стремительному взлету, деваться было некуда. Температура обшивки росла явно быстрее, чем это допускали нормы космофлота да и сама конструкция корабля.

Корабль уже взлетел, когда неуклюжее солярианское судно приземлилось. Потом подлетело ещё несколько таких же. Тревайз подумал о том, сколько роботов могла бы ещё вывести из строя Блисс, и решил, что их всех наверняка схватили бы, пробудь они на поверхности Солярии ещё минут пятнадцать.

Выйдя в космос (точнее, в сильно разреженные слои атмосферы), Тревайз переместил корабль на ночную сторону планеты. Поскольку они поднялись с поверхности в сумерках, лететь пришлось совсем недолго. В темноте «Далекая звезда» могла бы остыть быстрее. Вскоре корабль стал уходить от планеты по широкой спирали.

Пелорат вышел из каюты, которую делил с Блисс.

— Ребенок крепко спит, — сообщил он. — Мы показали ему, как пользоваться туалетом, и Он понял это без особого труда.

— Ничего удивительного. У них в особняке должны были быть подобные удобства.

— Я не нашёл, хотя и искал, — с чувством сказал Пелорат. — Мы очень даже вовремя вернулись на корабль.

— Да уж. И не только в смысле туалета. Но зачем мы захватили на борт ребенка?

Пелорат смущенно пожал плечами:

— Блисс не оставила бы его, как будто хотела спасти чью-то жизнь взамен той, которую забрала. Она не может вынести…

— Знаю.

— Очень странный ребенок.

— Ясно, ведь он гермафродит.

— Представляешь, у него есть яички.

— Вряд ли он смог бы обойтись без них.

— И ещё что-то вроде маленького влагалища.

— Отвратительно, — скривился Тревайз.

— Вовсе нет, Голан, — запротестовал Пелорат. — Всё приспособлено к его нуждам. Он может произвести на свет оплодотворенную яйцеклетку или очень маленький зародыш, который затем развивается в лабораторных условиях, опекаемый, осмелюсь предположить, роботами.

— А что случится, если их роботизированная система даст сбой? Если это произойдёт, они больше не смогут получать жизнеспособное потомство.

— Любой мир может оказаться в беде, если его социальная структура совершенно разрушится.

— Честно говоря, я не стану рыдать и рвать на себе волосы, если у соляриан такое случится.

— Ну, — сказал Пелорат, — я согласен, эта планета не особенно симпатична — для нас, я имею в виду. Но этому виной люди и социальная структура. Да, там всё не так, как у нас, дружочек. Убери людей и роботов, и ты получишь планету, которая иначе бы…

— Рассыпалась бы в порошок, как Аврора, — закончил за него Тревайз. — Как там Блисс, Джен?

— Боюсь, она просто в изнеможении. Сейчас спит. Всем пришлось очень худо, Голан.

— Я тоже не в восторге от пережитого.

Тревайз закрыл глаза и решил, что неплохо бы ему вздремнуть. Он ещё не был уверен окончательно, что соляриане не догонят их в космосе, но пока компьютер ничего не сообщал о наличии искусственных объектов в окружающем корабль пространстве.

Он с горечью вспомнил об обеих космонитских планетах, которые они посетили. Злобные дикие псы — на одной, враждебные гермафродиты-отшельники — на другой, и ни малейшего намека на местоположение Земли. Единственный трофей, добытый в результате двух визитов, — это Фаллом.

Тревайз открыл глаза. Пелорат всё ещё сидел в кресле напротив и печально смотрел на Тревайза.

— Мы должны были оставить этого солярианского ребенка на его планете, — неожиданно убеждённо заявил Тревайз.

Пелорат покачал головой:

— Они убили бы его.

— Пусть так. Его место там. Он — часть их системы. Быть убитым из-за того, что оказался лишним, — в порядке вещей для рожденного на Солярии.

— О, дорогой дружочек, как это жестоко!

— Это рационально. Мы не знаем, как о нём заботиться. Он помучается с нами, и так или иначе умрет. Что он ест?

— Видимо, то же, что и мы, дружочек. Кстати, а как у нас дела с тем, что мы едим? Сколько у нас осталось припасов?

— Достаточно. Вполне достаточно. Хватит даже на прокорм нашего нового пассажира.

Новость не заставила Пелората прыгать до потолка.

— Как-то мы скучно питаемся. Однообразно, — поморщился он. — Надо было запастись чем-нибудь на Компореллоне — несмотря даже на то, что стряпают там так себе.

— Не могли мы там запасаться. Мы стартовали, если помнишь, довольно поспешно, примерно так же, как с Авроры и Солярии. Да и потом, подумаешь — «однообразно». Согласен — радости мало, но жить-то можно.

— А мы пополним запасы, если возникнет нужда?

— В любое время, Джен. При наличии гравилета и гиперпространственных двигателей Галактика становится необычайно мала. За день мы сумеем перенестись куда угодно. Но дело в том, что половина планет страстно желает обнаружить наш корабль. Я предпочел бы некоторое время держаться от них в стороне.

— Наверное, ты прав. А… Бандер, похоже, вовсе не заинтересовался кораблем.

— Скорее всего он даже не понял, что это такое. Подозреваю, соляриане давным-давно отказались от космических полётов. Их главное желание — быть предоставленными самим себе, и они вряд ли сумели бы в полной мере наслаждаться одиночеством, постоянно выходили бы в космос и демонстрировали своё присутствие.

— Что же мы будем делать дальше, Голан?

— Осталась третья планета.

Пелорат покачал головой:

— Судя по первым двум, от неё многого ждать не приходится. Лично я не жду.

— Я пока тоже, но как только немного посплю, посижу за компьютером, чтобы проложить курс к третьей планете.

* * *

Тревайз проспал значительно дольше, чем собирался, но не особенно огорчился. Здесь на корабле не было ни дня, ни ночи в привычном смысле, и суточные биоритмы время от времени сбивались. Часы устанавливались произвольно, и Тревайз с Пелоратом (а особенно Блисс) частенько спали и ели в разное время.

Тревайз, вытираясь полотенцем (необходимость экономии воды вынуждала стирать с себя пену), уже подумывал о том, не поспать ли ему ещё час-другой, когда, обернувшись, обнаружил, что перед ним стоит Фаллом. Совершенно голый, как и он сам.

Тревайз инстинктивно попятился, стукнулся, естественно, обо что-то — ведь санузел был крохотный — и негромко выругался.

Фаллом, с любопытством глядя на Тревайза, показал на его половой член. При этом что-то сказал. Тревайз не понял слов, но и так было видно, что ребенок не верит своим глазам. Тревайз не придумал ничего лучшего, как стыдливо прикрыться руками.

А Фаллом проговорил тоненьким голоском:

— Приветствую.

Тревайз вздрогнул, поскольку не ожидал, что Фаллом заговорит на галактическом, но, по-видимому, тот просто запомнил звучание слова.

— Блисс — говорит — ты — мыть — меня, — продолжил Фаллом, с непосильным трудом выговаривая слова.

— Вот как! — Тревайз положил руки на плечи Фаллома. — Ты — стой — здесь.

Он ткнул пальцем вниз, в пол, и Фаллом, конечно, тут же уставился на то место. Он Тревайза явно не понял.

— Не двигайся, — сказал Тревайз, прижимая руки ребенка к туловищу, словно пытаясь сообщить ему состояние неподвижности, а сам второпях вытерся и натянул трусы и брюки.

Выйдя из санузла, Тревайз заорал:

— Блисс!

Поскольку на «Далекой звезде» трудно было отдалиться от кого-либо свыше четырёх метров, Блисс тотчас же вышла из двери своей каюты.

— Ты звал меня, Тревайз, — улыбаясь, спросила она, — или это нежный ветерок прошумел в траве?

— Шутки в сторону, Блисс. Что это такое? — Он показал большим пальцем назад. Блисс заглянула в санузел и сказала:

— Ну… это похоже на юного солярианина, которого мы вчера взяли на борт.

— Ты взяла на борт. С какой радости я должен мыть его?

— Я подумала, что ты не откажешься. Он очень мил. Так быстро схватывает галактический, стоит только раз объяснить. Я помогаю ему, как ты понимаешь.

— Естественно.

— Да. Я успокаиваю его. Я держала его под гипнозом почти всё время на Солярии. Я следила за тем, чтобы он крепко спал на борту корабля, и пытаюсь понемногу отвлечь его от мысли об утраченном роботе Джемби, которого он, похоже, очень сильно любит.

— Словом, ты хочешь, чтобы ему здесь было хорошо?

— Конечно. Он очень восприимчив, потому что ещё маленький, и я поощряю это, насколько могу осмелиться, влияя на его мозг. Я собираюсь научить его говорить на галактическом.

— Вот ты сама и мой его, ясно?

— Вымою, если ты настаиваешь, — пожала плечами Блисс, — но я хотела бы, чтобы он подружился с каждым из нас. Было бы хорошо, чтобы мы все исполняли родительские функции. Наверняка ты тоже можешь в этом поучаствовать.

— Но не в такой же степени!.. И когда закончишь мыть, избавься от него. Я хочу с тобой поговорить.

— Что ты этим хочешь сказать — «избавься от него»? — спросила Блисс с внезапной враждебностью.

— Я не имел в виду «выкинь его через шлюз». Я хотел сказать — отведи его в свою каюту. Усади в уголок. Я хочу поговорить с тобой.

— Всегда к вашим услугам, — холодно произнесла Блисс.

Некоторое время Тревайз смотрел ей вслед, пытаясь успокоиться, а потом прошел в рубку и включил обзорный экран.

С левой стороны в виде темного кружка со светлым серпиком сбоку красовалась Солярия. Тревайз положил руки на пульт, входя в контакт с компьютером, и обнаружил, что раздражение мгновенно улетучилось. Для полноценной связи мозга и компьютера необходимо было спокойствие, и условный рефлекс связал между собой прикосновение к контактам и успокоение.

Вокруг корабля до самой планеты не было никаких искусственных объектов. Соляриане (а скорее роботы) не желали или не могли преследовать их.

Ну и прекрасно. Теперь он мог выйти из тени Солярии. В любом случае, если продолжать удаляться от планеты, тень исчезнет, поскольку видимые размеры Солярии на расстоянии уменьшаются по сравнению с более далеким, но и более крупным её солнцем.

Он дал компьютеру команду вывести корабль из плоскости эклиптики, так как это давало возможность более безопасно перейти в режим ускорения. Так они быстрее достигнут области, где кривизна пространства будет достаточно малой для осуществления Прыжка.

И, как часто бывало в таком случае, он принялся наблюдать звёзды. Они словно гипнотизировали его своей спокойной неизменностью. Все их истинные смещения и вращения исчезли благодаря огромному расстоянию, превращавшему их в простые пятнышки света.

Одно из этих пятнышек могло быть солнцем, вокруг которого вращается Земля, — тем Солнцем, под лучами которого зародилась жизнь и по чьей милости развилось человечество.

Наверняка, если Внешние миры вращались вокруг звёзд, бывших яркими и удаляющимися представителями звёздного семейства и тем не менее не включенных в компьютерную карту Галактики, то же самое могло произойти и с Солнцем.

Или только солнца Внешних миров отсутствовали на карте из-за какого-то древнего договора, согласно которому они были предоставлены самим себе? Может быть, Солнце Земли есть на карте Галактики, но ничем не отличается от подобных ему, но не имеющих на своих орбитах пригодных для обитания планет?

В конце концов, в Галактике насчитывалось около тридцати миллиардов солнцеподобных звёзд, но только у одной из тысячи имелись подходящие для обитания планеты. В радиусе нескольких сот парсеков вокруг корабля могли находиться тысячи таких обитаемых планет. Неужели придётся по одной прочёсывать эти солнцеподобные звёзды в поисках таких планет?

А может, то первое и главное Солнце находится даже не в этом районе Галактики? Мало ли где непоколебимо уверены, что Солнце — одна из их ближайших звёзд? Что именно они были первопоселенцами?

Тревайзу нужна была информация, но её до сих пор не было.

Он сильно сомневался, дало ли бы даже самое тщательное исследование тысячелетних руин на Авроре какую-нибудь информацию о местоположении Земли. Ещё сильнее он сомневался, что можно было выудить такие сведения у соляриан.

И потом, если все сведения о Земле исчезли из огромной библиотеки на Тренторе, если никаких воспоминаний о Земле не осталось в коллективной памяти Геи, то, похоже, найти сведения на затерянных мирах космонитов шансов было маловато.

А если ему посчастливится всё-таки найти земное Солнце и, следовательно, Землю, не заставят ли его даже не понять, что он нашёл? Не абсолютна ли самооборона Земли? Не непререкаемо ли её стремление оставаться неприкасаемой?

Что же он искал? Землю? Или изъян в Плане Селдона, который, как он думал (без особых на то причин), ему удастся обнаружить на Земле?

План Селдона работал уже пять столетий и мог в конце концов привести человечество в спокойную гавань (так говорили, по крайней мере) в океане Второй Галактической Империи, более могущественной, чем Первая, более благородной и свободной — и всё-таки он, Тревайз, проголосовал против неё, за Галаксию.

Галаксия должна была стать единым колоссальным организмом, в то время как Вторая Галактическая Империя, как бы велики ни были её размеры, оставалась бы не более чем союзом индивидуумов микроскопического размера по сравнению с ней самой. Вторая Империя могла бы быть ещё одним примером того типа союзов индивидуальностей, какие человечество основывало с тех пор, как стало человечеством. Вторая Галактическая Империя могла бы стать величайшим и лучшим из таких союзов, но всё равно оставалась бы не более чем ещё одним членом в их ряду.

А для того чтобы Галаксия — пример организации абсолютно другого типа — превзошла Вторую Империю в совершенстве, в План должна была вкрасться ошибка, нечто такое, чего не предусмотрел сам великий Гэри Селдон.

Но если Селдон что-то упустил, как мог Тревайз поправить дело? Он не был математиком; не знал ничего, абсолютно ничего о тонкостях Плана; более того — не мог бы в этом ничего понять, даже если бы ему объяснили.

Он знал только о наличии допущений: во-первых, необходимость большого количества людей для расчётов и, во-вторых, их неведение относительно результатов этих расчётов. Первое допущение не могло не быть аксиомой, если учесть, как велико население Галактики, а второе стало аксиомой, поскольку только адепты Второй Академии знали детали Плана и при этом старательно держали их при себе.

Следовательно, должно было существовать ещё одно неизвестное допущение — само собой результирующееся, причем настолько, что его нигде не упоминали и даже не думали о нём, хотя оно могло оказаться ложным. Это допущение, если оно было ложным, могло бы изменить генеральный вывод Плана и привести к тому, что Галаксия стала бы более предпочтительным вариантом, чем Империя.

Но если это допущение было таким очевидным и таким само собой разумеющимся, что о нём даже не упоминали, как оно могло быть ложным? А если никто не упоминал о нём, не думал о нём, откуда Тревайзу знать, что оно вообще существует, или иметь хоть какое-то понятие о его природе, раз уж он предположил, что оно существует?

Был ли он тем самым, кем его считала Гея — с безошибочной интуицией? Действительно ли он знал, как правильно поступить, даже не понимая, почему делает это?

Теперь он занялся посещением всех космонитских планет, которые ему были известны. Верный ли путь он избрал? Здесь ли ответ? Ну хотя бы начало ответа?

Что там было на Авроре, кроме руин и диких собак? Может быть, другие смертельно опасные хищники? Бешеные быки? Крысы-переростки? Коварные зеленоглазые тигры? Солярия оказалась живой, но что было там, кроме роботов и энергопреобразующих людей? Какое отношение имела каждая из этих планет к Плану Селдона, если они не хранили секрета местонахождения Земли?

А если хранили, какое Земля имела отношение к Плану? Не безумие ли всё это? Может, он слишком долго и слишком серьёзно прислушивался к фантазиям о собственной непогрешимости?

Жуткий стыд тяжелой волной залил его. Казалось, ещё чуть-чуть, и он захлебнется. Тревайз взглянул на звёзды — далекие, равнодушные — и подумал: «Я, должно быть, величайший глупец в Галактике».

* * *

Его размышления прервал голос Блисс.

— Ну, Тревайз, зачем ты хотел меня видеть? — бодро начала она, но тут же спохватилась: — Что-нибудь не так?

Тревайз взглянул на Блисс и на мгновение почувствовал, как ему трудно скрыть своё настроение. С полминуты он молча смотрел на неё, потом ответил:

— Нет-нет. Всё в порядке. Я… я просто задумался. Мне свойственно, знаешь ли, время от времени думать.

Ему было немного не по себе от сознания того, что Блисс может прочесть его эмоции. Правда, она дала ему слово, что добровольно отказывается от всякого наблюдения за его сознанием.

Похоже, его ответ её удовлетворил.

— Пелорат занимается с Фалломом, — сообщила она, — учит его галактическому. Вроде бы наша пища ребенку не вредит. Но из-за чего ты хотел меня видеть?

— Скажу, только не здесь. Сейчас компьютер во мне не нуждается. Пройдём ко мне? Кровать прибрана, и ты устроишься на ней, а я сяду на стул. Или наоборот, как хочешь.

— Всё равно, — ответила Блисс.

Они прошли в каюту. Блисс пристально разглядывала Тревайза.

— А ты как будто уже не бесишься, — сказала она.

— Копаешься у меня в сознании?

— Вовсе нет. По лицу видно.

— Я и не бесился. Могу, правда, на мгновение выйти из себя, но это не то же самое, что взбеситься. Послушай, если ты не против, я хотел бы задать тебе кое-какие вопросы.

Блисс уселась на край кровати Тревайза, выпрямив спину. Тёмно-карие глаза её смотрели серьёзно. Длинные, до плеч, чёрные волосы были аккуратно причесаны. Тонкие руки спокойно лежали на коленях. От Блисс веяло тонким ароматом духов.

— Ты сделала из себя просто куколку, — улыбнулся Тревайз. — Наверное, решила, что я не отважусь орать на юную и прелестную леди.

— Можешь орать сколько угодно, если тебе от этого легче. Я только не хочу, чтобы ты орал на Фаллома.

— Не собираюсь. Честно говоря, и на тебя я не собирался орать. Разве мы не решили стать друзьями?

— Гея никогда не испытывала к тебе, Тревайз, никаких иных чувств, кроме дружеских.

— Я не говорю о Гее. Я знаю, что ты часть Геи, что ты Гея. Но всё же существует некая часть тебя, которая является личностью хотя бы отчасти. Я обращаюсь к этой части. Я обращаюсь к женщине по имени Блисс без оглядки — или с минимальной оглядкой — на Гею. Разве мы не решили быть друзьями, Блисс?

— Да, Тревайз.

— Тогда скажи, как случилось, что ты замешкалась с роботами на Солярии, после того как мы покинули усадьбу и добрались до корабля? Меня унизили, опустили на колени, но ты пальцем не шевельнула. Несмотря на то что в любой момент могли появиться новые роботы и превзойти нас числом, ты не сделала ровным счётом ничего.

Блисс серьёзно поглядела на него и сказала, но не оправдываясь, а объясняя:

— Я не бездействовала, Тревайз. Я изучала сознание роботов охраны и пыталась понять, как управлять ими.

— Знаю. То есть ты мне сказала. Только я не вижу в этом смысла. Зачем тебе нужно было управлять их сознанием, когда ты бы могла запросто его разрушить, что ты в конце концов и сделала?

— Думаешь, это так просто — уничтожить разумное существо?

Тревайз брезгливо поморщился.

— Подожди, Блисс. Разумное существо? Это же всего-навсего робот.

— «Всего-навсего робот»! — В голосе Блисс зазвучали гневные нотки. — Так всегда. Всего-навсего! Всего-навсего! А почему солярианин Бандер не убил нас сразу? Мы ведь для него были всего-навсего людьми без мозговых преобразователей. Почему без угрызения совести не бросить Фаллома на произвол судьбы?

Он ведь всего-навсего солярианин и притом маленький. Если начнешь ко всему на свете прицеплять табличку со словами «всего-навсего», то сумеешь уничтожить всех, кого пожелаешь.

— Не надо придираться к словам, — махнул рукой Тревайз. — Я ничего такого не сказал. Робот — всего-навсего робот. Ты не можешь отрицать этого. Это не человек. Это не разумное существо в нашем понимании. Это машина, имитирующая проявления разумности.

— Как легко ты говоришь, ничего не зная об этом, — укоризненно проговорила Блисс. — Я Гея. Да, я также и Блисс, но я — Гея. Я мир, который считает каждый свой атом значимым и необходимым, а любую совокупность атомов ещё более необходимой и значимой. Я/мы/Гея не можем с лёгкостью уничтожить организованную совокупность атомов, хотя мы были бы рады включить её во что-нибудь более сложное, стараясь, безусловно, не навредить целому.

Наивысшая из известных нам форм такой организации обладает разумом, и только в чрезвычайных обстоятельствах позволительно уничтожить разумное существо, механическое или биологическое — не имеет значения. У робота охраны был разум такого типа, какого я/мы/Гея никогда не встречали. Изучить его было восхитительно. Уничтожить его — немыслимо, за исключением момента прямой угрозы для нашей жизни.

— Ты рисковала тремя более разумными существами, — сухо заметил Тревайз, — собой, Пелоратом — человеком, которого ты любишь, и, уж прости за откровенность, мной.

— Четырьмя. Ты всё время забываешь о Фалломе. А риска практически не было, насколько я могла судить. Пойми… представь, ты увидел картину, настоящий шедевр, существование которого грозит тебе гибелью. Тебе достаточно было бы махнуть по холсту широкой кистью с краской как попало, и картина была бы уничтожена навеки, а ты — спасен. А теперь представь, что вместо этого ты внимательно изучаешь картину и делаешь мазки то здесь, то там, а где-то соскребаешь немного слой старой краски — тем самым ты можешь достаточно сильно изменить картину для того, чтобы избежать смерти, и всё же сохранить её как шедевр. Естественно, необходимо старательное предварительное изучение. На это уйдёт время, но наверняка, если бы оно у тебя было, ты попытался бы спасти картину так же, как и свою жизнь.

— Может быть, — кивнул Тревайз. — Но в конце концов ты таки уничтожила этот шедевр, рассмотрев его со всем вниманием. Широкая кисть опустилась на холст и зачеркнула все чудесные мельчайшие оттенки цветов и нежные сочетания форм и образов. И сделала ты это мгновенно, когда под угрозой оказалась жизнь маленького гермафродита, в то время как опасность для нас с Пелоратом и тебя самой тебя на это не подвигла.

— Нам, чужестранцам, немедленная гибель не грозит, а вот Фаллому, мне показалось, наоборот. Я была вынуждена выбирать между роботами охраны и Фалломом. И, не имея в запасе времени, я выбрала Фаллома.

— Неужели это так и было, Блисс? Быстрый подсчёт и взвешивание в пользу одного и другого разума, стремительное вынесение приговора по делу столь сложному и важному?

— Да.

— А я тебе вот что скажу. Дело может быть совсем в другом. Рядом с тобой был ребенок, обреченный на смерть. Тебя охватило инстинктивное чувство материнства, и ты спасла дитя, тогда как раньше ты лишь просчитывала степень риска, которому подвергались трое взрослых.

Блисс залилась легким румянцем.

— Возможно, нечто подобное и было, но не в таком карикатурном виде. За этим тоже стояли вполне рациональные причины.

— Интересно! Если за этим стояли вполне рациональные причины, ты же должна была сделать другой вывод. Этому ребенку суждено было встретить судьбу, неизбежную в его обществе. Кто знает, сколько тысяч детей было убито, чтобы поддерживать постоянно число жителей, которое соляриане считают оптимальным для своего мира.

— Не совсем так, Тревайз. Ребенок был бы убит из-за того, что оказался слишком молод для наследования. А это произошло потому, что его родитель умер преждевременно, потому что я его убила.

— В тот миг, когда мы стояли перед выбором — убить его или погибнуть самим.

— Неважно. Я убила его родителя. Я не могла стоять рядом и смотреть, как по моей вине убивают ребенка… И потом, это даст возможность изучить сознание такого типа, какой никогда прежде не изучался Геей.

— Сознание ребенка.

— Он недолго останется таким. Он разовьёт мозговые преобразователи. Они дают солярианам такие способности, каких Гея достичь не может. Одно лишь поддержание тусклого света и включение механизма открывания двери полностью меня истощило. Бандер же мог снабжать энергией всё своё поместье, настолько же большое и сложное, как город, который мы видели на Компореллоне, — и делал это даже во сне.

— Следовательно, ты смотришь на этого ребенка как на важный вклад в фундаментальные исследования сознания.

— Да, пожалуй.

— Я так не думаю. Мне сдаётся, на борту у нас появилась опасность. Большая опасность.

— Какая опасность? Фаллом может отлично приспособиться — с моей помощью. Он разумен и, похоже, уже немного привязался к нам. Он ест, когда мы едим, ходит за нами, и я/мы/Гея можем получить знания неоценимой важности, исследуя его мозг.

— А что, если он родит детеныша? Ему не нужен партнер — он сам себе и муж и жена.

— Пройдёт ещё много лет, пока он достигнет половой зрелости. Космониты живут столетиями, а соляриане не горели желанием увеличивать свою численность. Задержка воспроизводства, вероятно, генетически заложена у всех них. У Фаллома ещё долго не будет детей.

— Откуда ты знаешь?

— Я не говорю, что знаю. Просто пытаюсь рассуждать логически.

— А я говорю тебе, что Фаллом может оказаться опасным.

— Ты не знаешь этого наверняка. И ты как раз рассуждаешь без всякой логики.

— Я чувствую это, Блисс, безо всяких на то причин. Ведь это ты утверждаешь, что моя интуиция непогрешима.

Блисс нахмурилась и смутилась.

* * *

Пелорат задержался у двери рубки и робко заглянул внутрь. Казалось, он пытается понять, сильно занят Тревайз или нет.

Руки Тревайза лежали на пульте, как всегда, когда он входил в контакт с компьютером. Смотрел он на обзорный экран. Пелорат решил, что Тревайз таки занят сильно, и стал терпеливо ждать, стараясь не шевелиться, чтобы не помешать.

Наконец Тревайз заметил Пелората. Правда, посмотрел он на него довольно-таки отрешенно. Глаза его смотрели отстраненно, взгляд блуждал. Как будто во время контакта с компьютером он видел, думал, жил несколько иначе, чем обычно.

Однако он медленно кивнул Пелорату, словно образ друга, с трудом проникая в сознание, произвел наконец какое-то воздействие на те участки мозга, что отвечают за распознавание зрительных образов. Затем, спустя мгновение, он отнял руки от пульта, улыбнулся и вновь стал самим собой.

— Боюсь, я оторвал тебя от дела, Голан, — извиняющимся тоном проговорил Пелорат.

— Ничего страшного, Джен. Я просто производил проверку готовности к Прыжку. Теперь мы готовы, но я думаю, что выжду ещё несколько часов, на всякий случай.

— Разве случайности имеют к этому какое-то отношение?

— Да нет. Это всего лишь поговорка, — улыбаясь ответил Тревайз, — хотя от случайностей никто не гарантирован, по крайней мере, теоретически. Ну, что стряслось?

— Могу я сесть?

— Конечно, но давай лучше пройдём в мою каюту. Как там Блисс?

— Прекрасно. — Он откашлялся. — Она снова спит. Она должна выспаться, ты же понимаешь.

— Естественно. Гиперпространственный разрыв. Понимаю.

— Верно, дружочек.

— А Фаллом?

Тревайз устроился на кровати, предложив стул Пелорату.

— Помнишь те книги из моей библиотеки, которые ты распечатал через компьютер для меня? Сказки и предания. Он читает их. Конечно, он слабо понимает галактический, но, кажется, ему доставляет удовольствие произносить слова вслух. Но… почему-то я говорю о нём в мужском роде. Почему бы это, как ты думаешь?

— Возможно, потому, что ты сам мужчина, — пожал плечами Тревайз.

— Может быть. Он страшно умный, знаешь ли.

— Я просто уверен в этом.

Пелорат замялся.

— Я вижу, тебе не очень-то нравится Фаллом.

— Ничего не имею против него лично, Джен. У меня никогда не было детей, и я, в общем, никогда не питал к ним особо нежных чувств. А у тебя вроде бы были дети, насколько я помню?

— Сын. Знаешь, это такое удовольствие — иметь сына, особенно когда он ещё маленький. Может быть, именно поэтому я невольно считаю Фаллома мальчиком. Это возвращает меня на четверть века назад.

— У меня нет никаких возражений из-за того, что он тебе нравится, Джен.

— Ты тоже полюбишь его, если только попробуешь отнестись к нему непредвзято.

— Думаю, что да, Джен, и в один прекрасный день я, может быть, попробую.

Пелорат помолчал немного и сказал:

— Ты, наверное, уже устал спорить с Блисс.

— На самом деле мне не кажется, что мы так уж много спорим, Джен. Мы с ней в действительности вполне нормально сотрудничаем. Вчера мы даже очень конструктивно побеседовали — без криков, без взаимных упреков — насчёт того, почему она не сразу вывела из строя роботов охраны. В конце концов, она продолжает спасать нам жизнь, так что я не могу предложить ей что-либо, кроме дружбы, не правда ли?

— Да, понимаю. Только я не про это. Я про споры, а не про «ссоры». Я про ваше постоянное расхождение во мнениях о Галаксии как противоположности индивидуальности.

— Ах это! Я полагаю, эти дискуссии продолжатся, но будут корректными.

— А что ты скажешь, Голан, если я приведу аргумент в пользу Галаксии?

— Никаких возражений. Только скажи: это твоё личное мнение или ты просто чувствуешь себя счастливым, когда соглашаешься с Блисс?

— Это моё мнение, честное слово. Я думаю, Галаксия — это самое логичное будущее. Ты сам выбрал это направление развития человечества, и я всё больше убеждаюсь в том, что оно верно.

— Потому что я выбрал его? Это не аргумент. Что бы Гея ни говорила, я способен ошибаться, ты же знаешь. Так что не позволяй Блисс убеждать себя в преимуществах Галаксии на этом основании.

— Я думаю, что ты не ошибся. Это мне доказала Солярия, а не Блисс.

— Каким образом?

— Ну, во-первых, мы изоляты, ты и я.

— Это её термин, Джен. Я предпочитаю думать, что мы личности.

— Это просто вопрос семантики, дружочек. Называй как хочешь, но мы заключены в наши собственные шкуры, окружающие наши собственные мысли, думаем сперва и прежде всего о самих себе. Самосохранение для нас первый и главный закон природы, даже тогда, когда это означает, что всем остальным на свете будет причинено зло.

— Известны люди, отдавшие свои жизни за других.

— Это редкое явление. Гораздо больше известно людей, покушающихся на насущнейшие нужды других ради какой-нибудь собственной глупейшей прихоти.

— И какое отношение это имеет к Солярии?

— Ну, на Солярии мы могли видеть, во что могут превратиться отдельные независимые личности, если тебе так больше нравится. Соляриане с трудом смогли разделить между собой целую планету. Они решили, что жизнь в полнейшей изоляции есть совершенная свобода. Они не привязаны даже к своим собственным отпрыскам и убивают их, если их слишком много. Они окружили себя роботами-рабами, которых обеспечивают энергией, и когда солярианин умирает, всё поместье символически умирает вместе с ним. Разве это достойно восхищения, Голан? Разве это можно сравнить с тонкостью, добротой, заботой, царившими на Гее? Блисс вовсе не обсуждала это со мной. Это мои собственные мысли и чувства.

— Да, они похожи на твои, Джен. И я их разделяю. Я тоже думаю, что солярианское общество ужасно, но оно не всегда было таким. Они не произошли от землян, близкими их предками были космониты, которые жили гораздо дольше, чем обычные люди. Соляриане почему-то выбрали путь, приведший к крайности, но нельзя судить по крайностям. Во всей Галактике с её миллионами обитаемых планет известна ли тебе хоть одна планета, теперь или в прошлом, имеющая общество, подобное солярианскому? Или хотя бы отдалённо напоминающая его? И смогла бы Солярия создать его, если бы не заигралась с роботами? Сомнительно, чтобы общество, состоящее из личностей, могло превратиться в такое вот солярианское средоточие ужаса без роботов.

— Ты всегда находишь дырочку, Голан, — поморщился Пелорат, — ну, то есть я хотел сказать, тебе ничего не стоит защитить тот тип Галактики, против которого ты проголосовал.

— Ты меня неверно понимаешь. Разумный довод в пользу Галаксии существует, и когда я найду его, когда узнаю, в чём он состоит, я соглашусь и сдамся. Или точнее говоря, если найду.

— Ты думаешь, что тебе это может и не удаться?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Тревайз. — Ты, к примеру, понимаешь, почему я жду несколько часов, прежде чем совершить Прыжок, и почему мне так и хочется уговорить себя подождать несколько дней?

— Ты сказал, что подождать — это безопаснее.

— Да, я так сказал, но никакой опасности нет и теперь. Чего я действительно боюсь, так это того, что космонитские планеты, чьи координаты у нас есть, все хором обманули наши ожидания. У нас только три набора координат; и на двух планетах мы уже побывали, и оба раза еле ноги унесли. При этом мы всё ещё не получили ни единого намека на расположение Земли или даже на то, существует ли она вообще. Сейчас я использую третий и последний шанс. А что, если и здесь нас ждет провал?

— Знаешь, — вздохнул Пелорат, — есть одна старая сказка, она, кстати, есть среди тех, что я дал Фаллому, чтобы он попрактиковался в языке; так вот… там кому-то дали возможность загадать три желания, но только три. «Три» в таких делах — число особенное, возможно, потому, что оно первое простое число, наименьшее простое число после единицы. Ну, и одно из трёх сбывается. Но в сказках получается так, что от желаний — никакого толку. Никто их не загадывает правильно, что, как я думаю, является отражением древней мудрости: удовлетворение желаний даётся трудом, а не… — Пелорат смутился и не закончил фразу. — Прости, дружочек, я отвлекаю тебя. Я становлюсь болтливым, когда речь заходит о моём увлечении.

— Мне всегда интересно с тобой, Джен. Тогда попытаюсь найти тут аналогию. У нас было три желания, мы использовали два, но это не принесло нам ничего хорошего. Осталось одно. Отчего-то я уверен, что нам вновь не повезёт, а мне этого жутко не хочется. Вот потому-то я так и тяну с Прыжком.

— Что ты будешь делать, если ожидания будут вновь обмануты? Вернешься на Гею? На Терминус?

— О нет, — прошептал Тревайз, качая головой. — Поиск надо продолжать… но если б я только знал как.

Глава 14

МЕРТВАЯ ПЛАНЕТА

Тревайз устал. Те немногие победы, что он одержал с начала поиска, были далеки от совершенства — скорее, они просто на время отодвигали поражение.

Теперь же он так оттянул Прыжок к третьей космонитской планете, что его тревога передалась другим. Когда же он наконец решил, что должен дать компьютеру команду перебросить корабль через гиперпространство, Пелорат с озабоченным видом встал у двери рубки, а Блисс — позади, сбоку от него. И Фаллом был с ними. Моргая, как сова, он глядел на Тревайза, одной рукой крепко сжимая пальцы Блисс.

Тревайз оторвался от компьютера и довольно грубо бросил:

— Ну, вся семейка в сборе!

Однако неудобство от сказанного испытал только он сам.

Он задал компьютеру параметры Прыжка таким образом, чтобы выйти в обычное пространство на большем расстоянии от звезды, чем требовалось. Он убеждал себя: это потому, что он научился осторожности в результате событий на первых двух космонитских планетах, но сам не верил в это. В глубине души он знал, что надеется вынырнуть в пространстве на достаточно большом расстоянии от звезды, чтобы остаться неуверенным в том, есть ли вокруг неё пригодные для жизни планеты или нет. Тогда у него было бы ещё несколько дней на полёт, прежде чем он сможет обнаружить их (или нет) и (возможно) взглянуть горькой правде в лицо.

И вот под взглядами «дружной семейки» он поглубже вздохнул, задержал дыхание, а затем со свистом выдохнул, дав компьютеру окончательные инструкции.

Звёздный узор заскользил в бесконечном безмолвии, и обзорный экран почти опустел, показывая область пространства с редкими звёздами. А одна ярко сияла совсем рядом с центром экрана.

Тревайз довольно усмехнулся — победа, в некотором роде. В конце концов, третий набор координат мог оказаться ошибочным и не привести корабль к подходящей звезде класса G. Он посмотрел на своих спутников и сказал:

— Вот она. Звезда номер три.

— Ты уверен? — негромко спросила Блисс.

— Смотрите! Я переключу экран компьютера на соответствующий участок карты Галактики, и, если эта яркая звезда исчезнет, значит, она не нанесена на карту, а стало быть, она-то нам и нужна.

Компьютер выполнил его команду, и звезда мгновенно погасла. Казалось, её никогда и не было, а остальные звёзды горели там же, где и раньше, в величественном равнодушии.

— Она самая, — сказал Тревайз.

И всё-таки задал «Далекой звезде» скорость чуть больше половины той, которую мог легко поддерживать. Присутствие или отсутствие обитаемых планет всё ещё вызывало сомнения. Он не торопился отвечать на этот вопрос. Даже после трёхдневного приближения нечего ещё было сказать об их возможном наличии.

Хотя… возможно, кое-что было уже сейчас. Звезду сопровождал крупный газовый гигант. Он вращался очень далеко от своего солнца и испускал бледный желтый свет, отражавшийся от его дневной стороны, которая была видна на экране в виде тонкого полумесяца.

Тревайзу не понравился его вид, но он постарался не показать этого и объяснил небрежно, словно по путеводителю:

— Это газовый гигант. Довольно эффектный. У него пара тонких колец и два приличных спутника, которые со временем можно будет разглядеть.

— Большинство систем включает газовые гиганты, верно? — спросила Блисс.

— Да, но этот очень крупный. Судя по расстоянию от него до спутников и по периоду их обращения, этот гигант, должно быть, почти в две тысячи раз массивней, чем пригодная для жизни планета.

— Какая разница? — пожала плечами Блисс. — Газовый гигант — это газовый гигант, и не имеет значения, какого он размера, правда? Обычно они находятся на больших расстояниях от звезды, вокруг которой обращаются, и ни один из них не годится для жизни из-за своих размеров и отдалённости. Надо подойти к звезде поближе и поискать планеты, годные для жизни людей.

Тревайз растерялся, а потом решил всё выложить в открытую.

— Дело в том, — сказал он, — что газовые гиганты стремятся как бы чисто-начисто подмести всё близлежащие пространства. Та материя, что они не смогли вобрать в себя, может срастись в довольно большие тела, которые становятся его спутниками. Это предотвращает образование других космических тел даже на значительных расстояниях от гигантов, так что чём он больше, тем более вероятно, что вокруг данной звезды вращается только одна крупная планета. Здесь же вполне может оказаться лишь этот газовый гигант и астероиды.

— Ты имеешь в виду, что здесь нет подходящих для жизни планет?

— Чем больше газовый гигант, тем меньше вероятность встретить такие планеты, а этот так массивен, что тянет на карликовую звезду.

— А можно посмотреть? — спросил Пелорат.

Все трое приникли к экрану (Фаллома Блисс отвела в каюту читать).

Увеличение планеты продолжалось до тех пор, пока светящийся серп не заполнил весь экран. На некотором расстоянии от центра егопересекала тонкая темная линия — тень системы колец, которые были видны за краем поверхности планеты в виде сверкающей дуги, протянувшейся на темную сторону.

— Ось вращения планеты наклонена примерно на тридцать пять градусов к плоскости эклиптики, — сказал Тревайз, — кольца расположены в экваториальной плоскости. Так что звёздный свет при данном положении планеты отбрасывает тень колец практически на экватор.

— Кольца тонкие, — не отрывая глаз от экрана, заметил Пелорат.

— Немного поменьше средних размеров, — уточнил Тревайз.

— Согласно легенде кольца вокруг газового гиганта в планетарной системе Земли гораздо шире, ярче и более отчётливы, чем эти. Такие кольца, что в сравнении с ними газовый гигант кажется карликом.

— Я не удивлен, — сказал Тревайз. — Когда история передаётся от человека к человеку тысячи лет, вряд ли в ней что-либо уменьшается при пересказе.

— Прекрасно… — произнесла Блисс. — Когда смотришь на серп, кажется, что он переливается и изгибается прямо на глазах.

— Атмосферные бури, — пояснил Тревайз. — В общем-то можно рассмотреть их получше, если выбрать подходящую длину световых волн. Сейчас попробую. — Он положил руки на пульт и приказал компьютеру пройтись по спектру и остановиться на оптимальной частоте.

Нежно светящийся серп планеты стал менять свою окраску, причем так быстро, что стало темно в глазах. Наконец серп стал красно-оранжевым, и по нему заплавали отчётливые спирали, закручиваясь и раскручиваясь по мере движения.

— Невероятно… — пробормотал Пелорат.

— Восхитительно… — прошептала Блисс.

Вполне вероятно, горько думал Тревайз. И вовсе не восхитительно. Ни Пелорат, ни Блисс, погруженные в созерцание этого великолепия, не подумали о том, что планета, которой они восторгались, уменьшает шансы разгадать ту тайну, что мучила Тревайза. Но, впрочем, почему они должны думать об этом? Обоих вполне удовлетворяет то, что решение Тревайза правильно, и они сопровождают его в его поисках, не переживая так эмоционально, как он сам. Бесполезно обижаться на них за это.

— Ночная сторона кажется темной, — сказал он, — но, если бы наши глаза могли воспринимать инфракрасное излучение, мы бы увидели её красной, глубоко и злобно красной. Планета очень сильно излучает в инфракрасном диапазоне, поскольку она достаточно велика, чтобы быть нагретой почти докрасна. Это больше чем газовый гигант — это субзвезда. — Он подождал немного и продолжал: — А теперь выкинем этот объект из головы и поищем подходящую для жизни планету, которая, может быть, здесь есть.

— Наверное, она есть, — улыбнулся Пелорат. — Не сдавайся, дружочек.

— Я не сдаюсь, — без особого энтузиазма возразил Тревайз. — Образование планет — слишком сложное дело, чтобы для этого существовали жесткие правила. Мы говорим только о вероятностях. При наличии этого чудовища вероятность уменьшается, но не до нуля.

— Почему бы тебе не подумать немного иначе? — вмешалась Блисс. — Поскольку первые два набора координат дали тебе две обитаемые планеты космонитов, то третий, который уже дал тебе подходящую звезду, тоже приведёт к обитаемой планете. Зачем рассуждать о вероятностях?

— Хотел бы надеяться, что ты права, — ответил Тревайз, вовсе не чувствуя себя утешенным. — Сейчас стартуем из плоскости эклиптики по направлению к звезде.

Компьютер позаботился об этом почти в тот же миг, как прозвучали эти слова. Тревайз откинулся на спинку пилотского кресла и решил, что единственный недостаток пилотирования гравилета с такими современными компьютерами — то, что испытавший это не захочет никогда — никогда — пилотировать корабль любого другого типа.

Разве он сумеет снова вынести такую муку — самостоятельные расчёты? Разве сумеет думать об ускорении, ограничивать его разумными пределами? Скорее всего он позабыл бы об этом и такое бы отколол, что и сам, и все на борту размазались бы по внутренним переборкам.

А этим кораблем будет управлять — или другим, в точности подобным ему, если только сумеет вынести все эти перемены, — всегда.

И поскольку Тревайз хотел отвлечься от вопроса о наличии обитаемых планет, он сосредоточился на том, чтобы вывести корабль над плоскостью, а не под неё. При отсутствии какой-либо веской причины выходить под плоскостью пилоты почти всегда выбирали первый вариант. Почему?

Кстати, почему рассматривают одно направление как верх, а другое — как низ? В симметричном космосе это чистейшая условность.

Точно так же он обычно обращал внимание на то, в каком направлении вращаются наблюдаемые им планеты вокруг своей оси и вокруг звезды. Если оба направления оказывались против часовой стрелки, то поднятая рука означала север, а под ногами находился юг. Север в Галактике воспринимался как верх, а юг — как низ. Точнее, чистейшая условность, возникшая во мгле прошлого, но которой рабски следовали до сих пор. Если кто-нибудь увидит перевернутой югом вверх знакомую карту, вряд ли сможет узнать её. Карту потребовалось бы перевернуть, чтобы она обрела свой смысл. И всё, что на ней обозначено, стало бы ясным, стоило лишь сориентировать её на север — «верхом вверх».

Тревайз вспомнил о сражении, данном Белом Риозом, генералом Империи, три века назад. В критический момент он развернул свою эскадру, вывел её под плоскость эклиптики и застал врасплох эскадру вражеских судов, которые, ожидая нападения, были не готовы к отражению атаки с этого направления. Этот манёвр сочли бесчестным. Кто? Проигравшие, естественно.

Условность, столь могущественная и столь древняя, должно быть, возникла на Земле… и мысли Тревайза снова вернулись к обитаемым планетам.

Пелорат и Блисс продолжали разглядывать газовый гигант, который медленно поворачивался на экране, постепенно откатываясь назад. Часть, освещенная солнцем, расширялась, и, так как Тревайз продолжал наблюдение в оранжево-красном диапазоне волн, вихревая картина ураганов на поверхности гиганта становилась всё более безумной и гипнотической.

Тут пришел Фаллом, и Блисс решила, что ему пора спать, да и ей самой сон тоже не помешает.

— Я увожу корабль от газового гиганта, Джен, — сказал Тревайз оставшемуся с ним Пелорату. — Я хочу переключить компьютер на поиск гравитационных возмущений от планет нужных нам размеров.

— Конечно, дружочек, конечно.

Но задача на самом деле была более сложной. Компьютер должен был искать планеты не только подходящих размеров, но и находящиеся на нужном расстоянии от звезды. Должно было пройти несколько дней, прежде чем Тревайз мог обрести полную уверенность.

* * *

Тревайз вошел в свою каюту хмурый, серьёзный, мрачнее тучи, и застал у себя гостей. Его ждала Блисс, а рядом с ней — Фаллом. Его набедренная повязка и остальная одежда были чисто выстираны и отутюжены. Подросток в своей одежде выглядел лучше, чем в одной из укороченных ночных рубашек Блисс.

— Я не хотела мешать тебе, но послушай. Начинай, Фаллом.

Своим высоким музыкальным голосом Фаллом произнес:

— Приветствую тебя, опекун Тревайз. Мне очень приятно, что я се… су… сопровождаю тебя в этом корабле. Я счастлив также, видя доброе отношение ко мне моих друзей, Блисс и Пела.

Фаллом закончил и очаровательно улыбнулся. Тревайз подумал: «Кто для меня этот ребенок? Мальчик или девочка? Или оба вместе? А может, ни то, ни другое».

— Очень хорошо вызубрено, — кивнул он. — Почти верно произнесено.

— Вовсе не вызубрено, — возразила Блисс. — Фаллом составил предложения сам и спросил, можно ли сказать тебе. Я не знала даже, что скажет ребенок, пока сама не услышала.

— В таком случае, очень хорошо, — выдавил улыбку Тревайз.

Он заметил, что Блисс хоть и говорит о Фалломе, как Пелорат, в мужском роде, но местоимением «он» не пользуется.

— Я говорила, что Тревайзу понравится, — обернулась к Фаллому Блисс. — Теперь иди к Пелу и можешь ещё почитать, если хочешь.

Фаллом кивнул и выбежал, а Блисс сказала Тревайзу:

— Просто удивительно, как быстро Фаллом освоился с галактическим. У соляриан, должно быть, особые способности к языкам. Вспомни, как хорошо говорил Бандер, а ведь он только прослушивал гиперпространственные передачи. Солярианское сознание наверняка способно не только к преобразованию энергии.

Тревайз что-то буркнул себе под нос.

— Не говори мне, что тебе всё ещё неприятен Фаллом, — настаивала Блисс.

— Не то чтобы он был мне неприятен, но и особой любви к нему я не испытываю. Это существо просто доставляет мне неудобство. Кроме того, это просто противно — иметь дело с гермафродитом.

— Тревайз, это попросту смешно. Фаллом — вполне нормальное живое существо. Подумай, какими отвратительными должны казаться гермафродитам мы — просто мужчины и женщины. Каждый — лишь половина целого, а для воспроизводства должно происходить временное и неуклюжее слияние воедино.

— Ты против этого, Блисс?

— Не прикидывайся, что не понимаешь, Тревайз. Я пытаюсь представить, как мы выглядим с точки зрения гермафродитов. Им это, должно быть, кажется исключительно отталкивающим; нам — вполне естественным. Так, Фаллом кажется отталкивающим тебе, но это всего лишь недальновидный, обывательский взгляд.

— Честно говоря, — сказал Тревайз, — надоедает не использовать в общении с этим существом местоимения. Это мешает думать, и в разговоре запинаешься на местоимениях.

— Но это просто недостаток нашего языка, а не Фаллома. Ни один человеческий язык не развивался с учетом гермафродизма. И я рада, что ты затронул эту тему, потому что я сама уже думала об этом. Говорить «оно» не выход. Это местоимение для предметов, у которых пол не может быть установлен, а местоимения для тех, кто сексуально активен в обоих смыслах, в нашем языке отсутствуют. Почему бы тогда не выбрать одно из местоимений произвольно? Я думаю о Фалломе, как о девочке. Высокий голос, способность давать потомство, что является жизненным определением женственности. Пелорат согласен, почему бы тебе не сделать то же самое? Пусть будет «она».

— Хорошо, — пожал плечами Тревайз. — Это будет звучать странно, учитывая, что у неё есть яички, но пускай, мне-то что.

— У тебя противная привычка всё обращать в шутку, — вздохнула Блисс, — но я знаю, как ты нервничаешь, и прощаю тебя. Только, говоря о Фалломе, подразумевай, что это — девочка.

— Ладно, — Тревайз замялся, но был не в силах сдержаться: — Чем дальше, тем больше Фаллом начинает казаться мне твоим приёмным ребенком всякий раз, как я вижу вас вместе. Не потому ли это, что ты хочешь детей? А не лучше ли подумать о том, что Джен может дать тебе хотя бы одного?

Глаза Блисс широко распахнулись.

— При чем тут дети! Неужели ты думаешь, что я использую его как удобный инструмент для обзаведения ребенком? В любом случае, мне не время пока заводить детей. Но когда такое время настанет, это будет геянский ребенок, а Пел для этого не подходит.

— То есть Джен будет отвергнут?

— Вовсе нет. Ну разве что на время. Это может быть даже проведено путем искусственного осеменения.

— Я полагаю, ты только тогда сможешь иметь ребенка, когда Гея решит, что это необходимо — когда возникнет вакансия из-за смерти одной из уже существующих частей Геи.

— Безумное объяснение, но достаточно правдивое. Гея должна быть пропорциональной во всех своих частях и взаимосвязях.

— Ну прямо как Солярия.

Губы Блисс сжались, а лицо слегка побледнело.

— Совсем не так. Соляриане производят детей больше, чем им необходимо, и уничтожают лишних. Мы же рожаем ровно столько, сколько нужно, и у нас нет необходимости никого лишать жизни — скажем, как у тебя замещается отмирающий верхний слой кожи на новый, и ни одной клеткой больше.

— Я понял. Надеюсь, правда, что тебе небезразличны чувства Джена.

— В связи с моим возможным ребенком? Об этом у нас никогда не заходил разговор да и не зайдёт.

— Нет, не об этом. Меня удивляет то, что ты всё больше и больше увлекаешься Фалломом. Джен может почувствовать себя покинутым.

— Я вовсе не пренебрегаю им, и сам он тоже интересуется Фалломом. Она — ещё одна точка взаимного увлечения, и это сближает нас ещё сильнее. Может быть, это ты чувствуешь себя покинутым?

— Я? — удивился Тревайз.

— Да, ты. Я не больше понимаю изолятов, чем ты — Гею, но у меня такое чувство, что тебе доставляет удовольствие быть в центре внимания на этом корабле, и тебе может казаться, будто Фаллом заняла твоё место.

— Глупости.

— Не больше чем твоё предположение, что я пренебрегаю Пелом.

— Тогда заключим перемирие, и хватит об этом. Я попытаюсь считать Фаллома девочкой и не буду чересчур беспокоиться о том, что ты равнодушна к чувствам Джена.

— Спасибо, — улыбнулась Блисс. — Тогда всё отлично.

Тревайз повернулся было к экрану, но Блисс окликнула его:

— Подожди!

— Да! — немного устало сказал он, обернувшись.

— Я прекрасно вижу, что ты грустен и угнетен. Я не имею права вторгаться в твой разум, но ты мог бы поведать мне, что случилось. Вчера ты сказал, что в этой системе есть подходящая планета, и казалось, это тебя обрадовало. Надеюсь, планета никуда не исчезла! Ты не ошибся, правда?

— В системе обнаружена подходящая планета, и она никуда не делась.

— Она нужного размера?

Тревайз кивнул.

— Раз подходящая, естественно, она нужного размера. И кроме того, находится на приемлемом расстоянии от звезды.

— Ну а что же тогда не в порядке?

— Сейчас мы подошли достаточно близко к планете, чтобы проанализировать её атмосферу. Оказалось, что говорить о ней нечего.

— Нет атмосферы?

— Не о чём говорить. Эта планета не пригодна для жизни, а другой, обращающейся вокруг этого солнца и имеющей хотя бы малейший шанс быть обитаемой, нет. В нашей третьей попытке результат нулевой.

* * *

Пелорат, печально стоя у двери рубки, боялся заговорить с хмуро молчавшим Тревайзом, надеясь, что тот сам начнет разговор.

Тревайз как в рот воды набрал. Если молчание можно назвать упрямым, он молчал именно так.

Наконец Пелорат не выдержал и довольно робко спросил:

— Чем мы занимаемся?

Тревайз посмотрел на Пелората, ещё немного помолчал, отвернулся и ответил:

— Начинаем отсчёт времени перед посадкой на планету.

— Но раз здесь нет атмосферы…

— Это компьютер говорит, что здесь нет атмосферы. До сих пор он обычно сообщал мне то, что я хотел услышать, и я принимал его ответы. Теперь он сообщил мне то, чего я слышать не желаю, и я должен проверить это. Если компьютеру когда-нибудь суждено ошибаться, я хочу, чтобы это произошло именно сейчас.

— Ты думаешь, он действительно ошибся?

— Нет, не думаю.

— Ты можешь представить себе какую-нибудь причину, по которой он мог бы ошибаться?

— Нет, не могу.

— Тогда в чём же дело, Голан?

Тревайз повернулся в кресле и оказался лицом к лицу с Пелоратом. Лицо его было полно отчаяния.

— Неужели ты не видишь, Джен, что я просто больше ничего не могу придумать? Что касается Земли, мы вытащили пустые билетики на первых двух планетах, а теперь и эта оказалась пустышкой. Что я должен делать? Порхать от планеты к планете, приставать ко всем и спрашивать: «Простите, где тут Земля?» Земля слишком хорошо замела все свои следы, не оставив нигде ни намека о себе. А это, видимо, означает, что мы вряд ли заметили бы такой намек, даже если бы он существовал.

— Я и сам думал об этом, — кивнул Пелорат. — Может, поговорим? Я знаю, ты в отчаянии, дружочек, и не хочешь разговаривать… в общем, если хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, я могу уйти.

— Да говори, говори… — почти простонал Тревайз. — На что я ещё способен, кроме как слушать? Давай, поехали.

— Я так понял, что ты всё-таки не очень настроен слушать, ну да ладно. Попробую. Пожалуйста, останови меня в любой момент, если тебе надоест моя речь… Мне кажется, Голан, что Земле нет нужды предпринимать только пассивные и негативные меры, скрывая себя. Ей нужно было не просто уничтожить сведения о себе. Не могла ли она взять и подбросить фальшивую информацию и активно распространять её, тем самым скрывая правду?

— Как ты себе это представляешь?

— Ну… мы много раз слышали о радиоактивности Земли, и такой слух мог быть распущен, чтобы заставить любого отказаться от всяких попыток отыскать её. Если Земля действительно радиоактивна, значит, она совершенно неприступна. Если это так, то мы не смогли бы шагнуть на её поверхность. Даже исследовательские роботы, если бы они у нас были, не вынесли бы радиации. Вот и получается — зачем её искать? А если она не радиоактивна, натолкнуться на неё можно только случайно, и тогда у неё должна быть другая причина прятаться.

— Как ни странно, Джен, — вымучил улыбку Тревайз, — эта мысль и мне приходила в голову. Мне даже представлялось, что сведения о невероятно огромном спутнике могли быть нарочно внедрены во всёмирные легенды. Что касается газового гиганта с чудовищной системой колец, это точно так же маловероятно и точно так же может оказаться выдуманным для отвода глаз. И всё это, возможно, предназначено именно для того, чтобы заставить нас искать нечто несуществующее, так что мы спокойно пройдём мимо нужной планетной системы, поглядим на Землю, но не обратим на неё никакого внимания, так как на самом деле у неё нет ни большого спутника, ни кузена с тремя кольцами, ни радиоактивной поверхности. Следовательно, мы не узнаем её и даже не подумаем, что смотрим на неё. И даже хуже.

— Разве может быть хуже? — ошарашенно спросил Пелорат.

— Запросто. Хуже — это когда сходишь с ума по ночам и начинаешь рыскать по безграничным просторам фантазии, пытаясь найти хоть что-нибудь, от чего становится ещё страшнее.

Что, если Земля обладает исключительной способностью маскироваться? Что, если мы загипнотизированы? Что, если мы могли пройти мимо Земли, у которой есть гигантский спутник с громадными кольцами, и не увидеть ничего из этого? Что, если это уже произошло?

— Но если ты веришь в это, почему же мы тогда…

— Я не сказал, что верю в это. Я говорю о сумасшедших фантазиях. Мы продолжаем поиски.

— Сколько же можно искать, Тревайз? — помедлив, спросил Пелорат. — Когда-нибудь нам наверняка придётся бросить всё это.

— Никогда! — рассвирепел Тревайз. — Если мне суждено провести остаток жизни, скитаясь от планеты к планете, оглядываясь и спрашивая: «Простите, сэр, не подскажете, где тут Земля?» — так тому и быть. В любое время я могу доставить тебя, Блисс и даже Фаллом, если ты пожелаешь, обратно на Гею, а затем продолжать поиск самостоятельно.

— О нет! Ты знаешь, я не брошу тебя, Голан, и Блисс не бросит тоже. Мы будем скитаться от планеты к планете вместе с тобой, если так надо. Но зачем?

— Затем, что я должен найти Землю и найду её. Не знаю как, но найду… А теперь смотри. Я пытаюсь достичь точки, откуда смогу изучить освещенную сторону планеты, но так, чтобы солнце не находилось слишком близко… Погоди немного.

Пелорат замолчал, но не ушёл, а стал смотреть на экран. Тревайз изучал изображение наполовину освещенной планеты. Пелорат не видел ничего особенного, но знал, что Тревайз, связанный с компьютером, рассматривает её более зорко.

— Дымка… — прошептал Тревайз.

— Значит, здесь всё-таки есть атмосфера?

— Но не слишком плотная. Недостаточная для поддержания жизни, однако способная создавать слабый ветер, который может поднять пыль. Это общеизвестный признак планет с разреженной атмосферой. Здесь даже могут быть маленькие полярные ледяные шапки. Ну знаешь, немного заледеневших водяных паров, сконденсировавшихся на полюсах. Планета слишком теплая для образования твёрдой углекислоты… Так. Я должен переключиться на радиолокационное картографирование. Тогда мне будет гораздо легче работать на ночной стороне.

— Правда?

— Да. Я должен был сделать это с самого начала, но планета практически безвоздушна и, следовательно, безоблачна, мне представилось естественным попытаться рассмотреть всё в видимом свете.

Тревайз надолго замолчал, а на экране возникло столь причудливое переплетение радарных импульсов, что абстрактная картина планеты казалась нарисованной мастером Клеонского периода. Затем он выразительно протянул:

— Та-ак… — и вновь замолчал.

— Что — «так»? — не вытерпел Пелорат.

Тревайз мельком взглянул на него.

— Я не вижу кратеров.

— Нет кратеров? Это хорошо?

— Совершенно неожиданно, — сказал Тревайз и широко улыбнулся. — Очень хорошо. То есть просто великолепно.

* * *

Фаллом стояла, прижавшись носом к иллюминатору, через который маленький участок Вселенной был виден точно в той же форме, в какой его видно было бы невооруженным глазом — без компьютерного увеличения и настройки.

Блисс, пытавшаяся объяснить Фаллом, что та видит, вздохнула и тихо шепнула Пелорату:

— Не знаю, что из всего этого ей понятно, Пел, дорогой. Для неё особняк её родителя и та часть поместья, на которой он расположен, были всей Вселенной. Я не думаю, что она когда-либо выходила на поверхность ночью и видела звёзды.

— Ты действительно так думаешь?

— Да. Я не отваживалась показать ей всё это, пока она не накопила достаточный словарный запас, чтобы хоть немного понимать меня — и какое счастье, что ты можешь говорить с ней на её собственном языке.

— Вся беда в том, что я не особенно силен в нём, — виновато возразил Пелорат. — А Вселенную действительно очень трудно воспринять, если она наваливается на тебя так неожиданно. Она сказала мне, что если эти маленькие огоньки — гигантские миры, каждый из которых подобен Солярии, на самом деле они даже намного больше её, то они не могут висеть в пустоте. «Они должны упасть», — сказала Фаллом.

— И она права, исходя из того, что ей известно. Она задаёт разумные вопросы и мало-помалу начинает понимать что к чему. По крайней мере, она заинтересована, а не испугана.

— Понимаешь, Блисс, я тоже заинтригован. Посмотри, как Голан изменился, как только обнаружил, что на планете, к которой мы направляемся, нет кратеров. У меня нет ни малейшего понятия, какое это имеет значение. А у тебя?

— Абсолютно никакого. Он всё-таки разбирается в планетологии гораздо лучше нас. Мы можем только предполагать, что он знает, что делает.

— Мне бы тоже хотелось знать, что он делает.

— Ну так спроси его.

— Я всё время боюсь рассердить его, — смущенно сморщился Пелорат. — Я уверен: он думает, что я должен знать всякие такие вещи и без его объяснений.

— Это глупо, Пел. Он же не стесняется спрашивать тебя обо всех нюансах легенд и мифов Галактики, которые, по его мнению, могут быть полезными для дела. Ты всегда готов ответить и объяснить ему всё это, так почему же он должен вести себя иначе? Пойди и спроси его. Если рассердится, получит повод попрактиковаться в коммуникабельности, и это пойдёт ему на пользу.

— А ты пойдешь со мной?

— Нет, конечно. Нет. Я хочу остаться с Фаллом и продолжить попытки объяснить ей понятия Вселенной. Поговори с Голаном сам, а потом мне расскажешь.

* * *

Пелорат неуверенно вошел в рубку и страшно обрадовался: Тревайз весело насвистывал и явно пребывал в хорошем настроении.

— Голан, — окликнул его Пелорат так беззаботно, как сумел.

Тревайз оглянулся.

— Джен! Вечно ты входишь на цыпочках, словно думаешь, что мешать мне — преступление. Закрой дверь и садись. Садись! Полюбуйся-ка! — Он ткнул пальцем в планету на экране и пояснил: — Я обнаружил не больше двух или трёх кратеров, и все маленькие.

— Это что-то меняет, Голан? В самом деле?

— Меняет? Конечно. Как ты можешь спрашивать?

— Для меня всё это — тайна, покрытая мраком, — беспомощно развел руками Пелорат. — Я в колледже изучал преимущественно историю. В дополнение к ней я проштудировал социологию и психологию, а также языки и литературу, в основном древнюю, и специализировался в университете по мифологии. Я никогда близко не касался планетологии или любой другой естественной науки.

— Это не преступление, Джен. Я предпочитаю, чтобы ты знал то, что знаешь. Твои способности к древним языкам и знание мифологии приносят нам огромную пользу. Ты это сам отлично понимаешь. А когда дело доходит до планетологии — тут уж мне карты в руки… Понимаешь, Джен, — продолжал он, — планеты образуются путем постепенного слипания мелких объектов. Последние из них уже наталкиваются на основную массу и оставляют после себя отметины в виде кратеров. Потенциально то есть. Если планета достаточно велика для того, чтобы стать газовым гигантом, она состоит в основном из жидкости под газовой атмосферой, и последние коллизии представляют собой всего лишь всплески и не оставляют никаких следов. Меньшие планеты — твёрдые, покрытые камнем или льдом, должны иметь кратеры, и они существуют неопределённо долгое время, пока появятся факторы, способствующие их уничтожению. Уничтожение бывает трёх типов. Во-первых, планета может быть покрыта коркой, под которой плещется океан. В этом случае любой столкнувшийся с поверхностью объект пробивает лёд и расплескивает воду. Затем лёд вновь намерзает и залечивает, так сказать, рану. Такая планета или спутник должны быть холодными и не являются тем, что мы понимаем под «пригодными для жизни»… Во-вторых, если планета вулканически очень активна, то постоянные лавовые потоки или выбросы пепла постепенно заполняют или хоронят под собой любые кратеры. Однако такая планета или спутник тоже вряд ли могут быть населены… Третий случай — обитаемая планета. Такая планета может иметь полярные ледяные шапки, но большая часть её океана должна быть свободна ото льдов. Она может иметь вулканы, но их не должно быть много. Такие планеты не способны ни залечить кратеры, ни заполнить их. Однако существует эрозия. Ветер и текучая вода могут источить кратеры, а если на планете есть ещё и жизнь, то деятельность живых существ тоже сильно влияет на эрозию местности. Понимаешь?

Пелорат поразмыслил над этим, а затем сказал:

— Но, Голан, я совсем тебя не понимаю. Планета, к которой мы приближаемся…

— Мы садимся на неё завтра, — бодро заявил Тревайз.

— Эта планета, к которой мы приближаемся… на ней нет океана?

— Только довольно тонкие полярные шапки.

— И плотной атмосферы?

— Только одна сотая плотности атмосферы Терминуса.

— И жизни?

— Я, по крайней мере, не обнаружил.

— Тогда что же могло разрушить эти кратеры?

— Океан, атмосфера, жизнь, — ответил Тревайз. — Пойми, если эта планета с самого начала была безвоздушна и безводна, любые прежние кратеры всё ещё существовали бы, и её поверхность была бы ими покрыта. Отсутствие кратеров доказывает, что она не могла быть безвоздушной и безводной с момента возникновения и в недавнем прошлом могла даже иметь плотную атмосферу и океан. С другой стороны, здесь есть огромные впадины, видимые с орбиты, которые, должно быть, заключали в себе озера и океаны; не говоря уже о том, что отчётливо видны русла высохших рек. Следовательно, эрозия здесь была и видоизменилась не так уж давно, так как новые кратеры ещё не успели образоваться.

— Я, конечно, не планетолог, — недоверчиво проговорил Пелорат, — но мне кажется, что, если планета достаточно велика, чтобы удерживать плотную атмосферу миллиарды лет, она же не может так внезапно потерять её, верно?

— Вряд ли. И я так думаю. Но эта планета, несомненно, была обитаема до того, как атмосфера исчезла. Очень может быть, что здесь жили люди. Думаю, планета перенесла терраформирование, как почти все заселенные людьми планеты Галактики. Вся загвоздка в том, что мы не знаем, какой она была до прихода человека, что было сделано для того, чтобы превратить её в удобный для жизни людей мир, не знаем и того, по какой причине жизнь здесь прекратилась. Могла произойти катастрофа, высосавшая атмосферу и положившая конец человеческой жизни. Или же на планете мог существовать какой-то странный разбаланс, который люди контролировали, пока жили здесь, и который дал порочный цикл исчезновения атмосферы, как только люди исчезли. Может быть, мы найдём ответ, когда приземлимся, а может быть, и нет. Это не имеет значения.

— Но тогда не имеет значения и то, была ли здесь вообще жизнь, раз её нет сейчас. Какая разница, была ли планета всегда необитаема или она необитаема только теперь?

— Если она необитаема только теперь, тогда здесь могут сохраниться руины.

— На Авроре тоже были руины.

— Точно, но на Авроре двадцать тысяч лет шел дождь и снег, всё таяло и замерзало, дул ветер и менялась температура. И там была жизнь — не забывай про жизнь. Там уже не было людей, но жизнь продолжалась. Руины эрозировали точно так же, как кратеры. И спустя двадцать тысяч лет для нас осталось мало чего полезного. Здесь, на этой планете, двадцать тысяч лет, а возможно, и меньше, прошло без ветров, без бурь, без жизни. Максимум — менялась температура, вот и всё. Руины должны хорошо сохраняться.

— Если только они здесь есть, — с сомнением проворчал Пелорат. — Может, здесь никогда не было жизни или никакой разумной жизни, и само отсутствие атмосферы было той самой причиной, по которой люди никогда не жили здесь.

— Нет, нет. Не корчи из себя пессимиста. Не выйдет. Уже отсюда вижу остатки того — я уверен, — что было некогда городом. Так что завтра мы садимся.

* * *

— Фаллом убеждена, что мы вернём её обратно к Джемби, её роботу, — озабоченно сказала Блисс.

— Хм-м… — промычал Тревайз, не отрывая глаз от планеты, проплывающей под парящим над ней кораблем. Он долго молчал, а потом взглянул на Блисс так, словно только что услышал её слова. — Ну, это же был единственный… опекун, которого она знала, не так ли?

— Да, конечно, но она думает, что мы вернулись на Солярию.

— Разве эта планета похожа на Солярию?

— Откуда ей знать?

— Скажи ей, что это не Солярия. Постой, я дам тебе пару подходящих библиофильмов с графическими иллюстрациями. Покажи ей виды нескольких обитаемых планет. И объясни, что их миллионы. У тебя есть для этого время. Я понятия не имею, как долго мы с Дженом пробродим после посадки.

— Вы с Дженом?

— Да. Фаллом не может пойти с нами, даже если бы я очень хотел этого, хотя я ещё не сошел с ума. Для посещения этой планеты необходимы скафандры, Блисс. Здесь нет пригодного для дыхания воздуха. А у нас нет подходящего скафандра для Фаллом. Так что она останется на корабле с тобой. — Тревайз невесело улыбнулся. — Признаться, с тобой мне было бы спокойнее, но мы не можем оставить Фаллом одну на корабле. Она может что-нибудь испортить, пусть даже ненарочно. А Джен обязательно должен пойти со мной, потому что он хорошо разбирается в древних надписях. Вдруг они здесь окажутся. Значит, остаться с Фаллом придётся тебе. Думаю, ты и сама не против. — Блисс выглядела так, словно Тревайз её не убедил. — Послушай, это ты хотела, чтобы Фаллом улетела с нами, а не я. Я предупреждал, что от неё будут одни неудобства. Итак, её присутствие вызывает трения, и ты должна смириться с этим. Она останется на корабле, так что и тебе придётся остаться. Вот такие дела.

— Понятно, — вздохнула Блисс.

— Ну и славненько. А где Джен?

— Он с Фаллом.

— Очень хорошо. Смени его. Я хочу с ним поговорить.

Тревайз всё ещё изучал поверхность планеты, когда появился Пелорат и кашлянул, сообщая о своём приходе.

— Что-нибудь не так, Голан? — спросил он.

— Не то чтобы не так, Джен. Просто я сомневаюсь. Это — странная планета. Ума не приложу, что с ней стряслось. Моря тут наверняка были обширными, судя по оставшимся от них впадинам, но мелкими. Насколько я могу судить, это была планета с системой опресненных водоемов и каналов, или, возможно, моря были не особенно соленые. Этим можно объяснить отсутствие во впадинах солевых отложений. Или… вот что. Когда океаны исчезли, соль исчезла вместе с ними — тогда это выглядит делом рук человека.

— Прости моё невежество в подобных вещах, Голан, — нерешительно начал Пелорат, — но какое отношение это имеет к тому, что мы ищем?

— Я полагаю, никакого, но я не могу сдержать любопытства. Если бы я только знал, каким образом терраформировали эту планету и какой она была до того, тогда я, возможно, смог бы понять, что случилось с ней, после того как она опустела — или перед этим. А если мы сумеем узнать, что с ней случилось, мы сможем подготовиться к неприятным сюрпризам.

— Каким сюрпризам? Это же мертвая планета, верно?

— Достаточно мертвая. Очень мало воды; разреженная, не годная для дыхания атмосфера; а Блисс не обнаружила следов ментальной активности.

— Чего же ещё?

— Отсутствие ментальной активности не гарантирует отсутствия жизни.

— Но означает отсутствие опасной жизни.

— Не знаю. Но об этом я хотел поговорить с тобой. Здесь есть два города, которые мы можем посетить. Они, похоже, довольно крупные, как, впрочем, и все города. То, что уничтожило воздух и океан, вероятно, не затронуло городов. В любом случае, эти два особенно велики. Больший, однако, кажется каким-то приземистым из-за своего расположения на голой равнине. За его чертой находится космодром, но в самом городе ничего подобного нет. В том, что поменьше, тоже есть космодром, маленький и пустой, но, впрочем, кому теперь о нём заботиться?

— Ты хочешь, чтобы я принял решение, Голан? — испуганно сдвинул брови Пелорат.

— Нет, решение я сам приму. Просто я хочу знать, что ты об этом думаешь.

— Судя по виду, большой город, должно быть, торговый или промышленный центр. Меньший, вероятно, административный центр. Нам ведь он и нужен? Там есть монументальные здания?

— То есть?

— Вряд ли я сумею объяснить, — улыбнулся Пелорат. — Архитектура их меняется со временем и варьирует на разных планетах. Впрочем, я полагаю, что они обычно громоздкие, бесполезные и дорогие. Вроде того, где нас принимали на Компореллоне.

Тревайз не смог сдержать улыбки.

— Глядя сверху, сказать трудно. И на взлете и при посадке их вовсе не разглядишь. А почему ты предпочитаешь административный центр?

— Именно там мы скорее обнаружим центральный музей, библиотеку, архивы, университет и так далее.

— Хорошо. Значит, именно туда мы и направимся: в меньший город. Глядишь, и найдём что-нибудь. У нас уже было два промаха, но, может, нам повезёт на этот раз.

— Бог троицу любит.

— Откуда ты выкопал эту мысль? — поднял брови Тревайз.

— Это древняя поговорка. Я нашёл её в древних легендах. Как я думаю, это означает, что успех приходит с третьей попытки.

— Звучит правдоподобно. Прекрасно — тогда «Бог троицу любит», Джен.

Глава 15

МОХ

Тревайз выглядел довольно нелепо в своём скафандре. Снаружи остались только кобуры, да и то не те, что он обычно пристегивал к ремню, а более увесистые, составляющие часть его костюма. В правую руку он с осторожностью поместил бластер, а в левую — нейрохлыст. Оружие снова было заряжено, и на этот раз, с ухмылкой подумал Голан, никто у него ничего не отнимет.

Блисс улыбнулась:

— Неужели ты потащишь оружие даже на планету, где нет воздуха и… Ладно, не обращай внимания! Я не собираюсь с тобой спорить.

— Ну и хорошо, — сказал Тревайз и повернулся к Пелорату, чтобы помочь ему подогнать гермошлем, прежде чем надеть свой.

Пелорат, никогда прежде не надевавший скафандра, с опаской поинтересовался:

— А что, я действительно смогу дышать в этой штуковине, Голан?

— Обещаю, сможешь.

Блисс, обняв за плечи Фаллом, наблюдала за тем, как мужчины делали последние приготовления. Юная солярианка явно встревоженно смотрела на две фигуры в скафандрах. Она дрожала, руки Блисс обнимали её нежно и успокаивающе.

Дверь люка открылась, и Тревайз с Пелоратом вошли внутрь. Их неуклюже раздувшиеся руки помахали на прощание. Люк закрылся. Крышка внешнего люка отъехала в сторону, и Тревайз, а за ним Пелорат неловко ступили на поверхность мертвого мира планеты.

Светало. Небо, естественно, было безоблачным, фиолетового оттенка, но солнце ещё не взошло. Вдоль светлеющего горизонта, откуда оно должно было появиться, стелилась легкая дымка.

— Холодно, — сказал Пелорат.

— Ты чувствуешь холод? — удивился Тревайз.

Скафандры отличались хорошей изоляцией, и проблема состояла в основном в удалении время от времени излишнего тепла, выделяющегося телом.

— Да нет, но посмотри…

Голос Пелората ясно звучал в наушниках Тревайза. Тот посмотрел туда, куда Джен указывал пальцем: в розовом свете зари сверкал иней. Им был покрыт шероховатый камень фронтона здания, к которому они приближались.

— Из-за разреженной атмосферы здесь ночью должно быть гораздо холоднее, чем ты можешь представить, — пояснил Тревайз, — а днём гораздо жарче. Сейчас — самая холодная часть суток, и пройдёт ещё несколько часов, прежде чем станет слишком жарко, чтобы мы могли оставаться на солнце.

И, словно Тревайз произнес магическое заклинание, шар солнца в тот же миг появился над горизонтом.

— Не смотри на него, — посоветовал Тревайз Пелорату, — хотя в твоём шлеме — отражающее и не пропускающее ультрафиолет стекло, всё же это может оказаться опасным.

Он повернулся к восходящему солнцу спиной, и его длинная тень упала на стену. Под лучами светила иней исчезал прямо на глазах. Уже через несколько мгновений стена потемнела из-за остатков влаги, но затем и влага исчезла.

— Вблизи здания выглядят не так хорошо, как с орбиты. Они растрескались и осыпаются. Это результат колебаний температуры, я думаю, а также того, что остатки воды замерзают каждую ночь и тают днём вот уже двадцать тысяч лет.

— Тут на стене вырезаны какие-то буквы. Над входом, видишь? — отозвался Пелорат. — Но камень так растрескался, что их трудно разобрать.

— Попробуй, Джен.

— Какое-то финансовое учреждение. По крайней мере, я вижу слово, похожее на «Банк».

— Что это такое?

— Дом, в котором хранили, выдавали, вкладывали, давали взаймы и пускали в оборот деньги, если это действительно то, о чём я думаю.

— Целое здание для такой ерунды? Без компьютеров?

— Может быть, тут были компьютеры, но они не производили все операции.

Тревайз пожал плечами. Такие факты древней истории его не вдохновляли.

Они пошли дальше, всё быстрее и быстрее, делая краткие остановки у каждого дома. Тишина, мертвая тишина просто угнетала. Медленное, растянувшееся на тысячелетия разрушение, в которое они вторглись, делало это место похожим на скелет. Ничего не осталось от города, кроме останков.

Друзья находились в умеренной температурной зоне, но Тревайзу всё время казалось, что спиной он чувствует жар солнца.

Пелорат, шедший метров на сто правее, вдруг громко крикнул:

— Посмотри сюда!

У Тревайза зазвенело в ушах.

— Не ори, Джен. Я так же ясно услышу и твой шёпот, несмотря на то что ты далеко от меня. Что это?

— Это здание — «Зал Планет», — приглушил голос Пелорат. — По крайней мере, я думаю, так читается эта надпись.

Тревайз подошел к другу. Перед ними возвышалось трёхэтажное сооружение. Край крыши был завален крупными обломками камня. Вероятно, какие-то скульптуры, стоявшие наверху, разбились на куски.

— Ты уверен?

— Если мы войдём внутрь, то сможем убедиться.

В пять широких шагов друзья пересекли пустую площадь. В разреженной атмосфере их металлические подошвы производили скорее колебания на уровне шёпота, чем полновесные звуки.

— Теперь мне ясно, что ты имел в виду под «громоздкими, бесполезными и дорогостоящими» зданиями, — пробормотал Тревайз.

Они вошли в обширный и высокий зал, освещенный солнцем сквозь узкие окна. Внутренняя обстановка чётко была видна там, куда падали солнечные лучи, а её остальная часть скрывалась в тени. Разреженная атмосфера слабо рассеивала свет.

В центре стояла фигура человека, много больше натуральных размеров, выполненная из чего-то вроде синтетического камня.

Одна рука статуи отвалилась, другая треснула у плеча, и Тревайз почувствовал, что, если он резко топнет, эта рука тоже отломится. Он сделал шаг назад, борясь с искушением проявить столь неподобающее варварство.

— Интересно, кто это такой, — сказал Тревайз. — Нигде никаких надписей. Я думаю, те, кто установил статую, считали его имя настолько нарицательным, что оно не нуждается в напоминании. Но сейчас… — Он сдержал себя, опасаясь углубиться в пространные разглагольствования, и переключил своё внимание на другие подробности интерьера.

Пелорат смотрел вверх, и Тревайз направил взгляд туда же. Там, на стене, было что-то высечено — какие-то знаки, которые Тревайз не мог прочитать.

— Поразительно, — пробормотал Пелорат. — Им двадцать тысяч лет… или больше… а здесь, отчасти защищенные от солнца и влаги, они ещё вполне разборчивы.

— Не для меня, во всяком случае.

— Это написано древним шрифтом, и даже для него излишне витиевато. Позволь, я посмотрю… сейчас… семь-один-два… — голос Пелората перешел в бормотание, но вскоре он опять громко произнес: — Здесь пятьдесят названий, очевидно, принадлежащих пятидесяти космонитским планетам, и это — «Зал Планет». Я полагаю, названия перечислены в порядке очередности заселения. Аврора — первая, а Солярия — последняя. Если ты обратил внимание, здесь семь колонок с семью названиями в первых шести и восемью — в седьмой. Словно бы планировали таблицу семь на семь, а затем добавили Солярию как свершившийся факт. Я полагаю, старина, что этот список относится к тому времени, когда Солярия ещё не была терраформирована и заселена.

— И какая из них — планета, на которой мы находимся? Ты понял это?

— Посмотри на пятое название в третьей колонке, то есть — девятнадцатое, высеченное буквами намного более крупными, чем другие. Писавшие это, кажется, были достаточно себялюбивы, чтобы выделить свою планету. С другой стороны…

— Как читается это название?

— Насколько я могу воспроизвести его звучание, это — Мельпомена. Мне это название совершенно незнакомо.

— Может ли оно соответствовать слову «Земля»?

Пелорат усиленно замотал головой. Это, конечно, не было видно, но Тревайз услышал его слова:

— В древнихлегендах для обозначения Земли существуют десятки слов. Гея — одно из них, как ты знаешь. Также используются Терра, Эрда и так далее. Они все довольно короткие. Мне не известно ни одного длинного названия Земли или какого-либо слова, напоминающего укороченную версию «Мельпомены».

— Значит, мы находимся на Мельпомене, и это не Земля.

— Да. С другой стороны, можно ещё с большей уверенностью говорить, что это Мельпомена, опираясь не на увеличенные буквы, а на координаты — 0; 0; 0. Таковы и должны быть координаты, соответствующие какой-либо собственной планете.

— Координаты? — Тревайз чувствовал себя полным идиотом. — Этот перечень и координаты даёт?

— В перечне — три числа для каждой планеты, и я готов предположить, что это — координаты. Чем же ещё они могут быть?

Тревайз не ответил. Он открыл небольшую книжку в той части скафандра, что защищала его правое бедро, и вытащил компактный прибор, соединенный кабелем со скафандром. Он приложил его к глазам и старательно навёл на настенную надпись; негнущиеся пальцы в перчатках затрудняли дело, а ведь в принципе работа была минутная.

— Камера? — неизвестно зачем уточнил Пелорат.

— Она может передавать изображение прямо в корабельный компьютер.

Тревайз сделал несколько снимков в разных ракурсах, после чего обратился к Пелорату:

— Погоди, я должен забраться повыше. Помоги мне, Джен!

Пелорат сцепил кисти рук, изобразив из себя лестницу, но Тревайз покачал головой:

— Ты не выдержишь моего веса. Встань лучше на четвереньки.

Пелорат с трудом опустился на пол, и Тревайз, вновь затолкав камеру на место, с не меньшим трудом встал на плечи Пелората и перебрался на пьедестал статуи. Он осторожно постучал по камню скульптуры, проверяя его прочность, закинул ногу на колено каменной фигуры, используя его как опору для того, чтобы подняться выше, и ухватился за безрукое плечо. Уцепившись ногами за какие-то незаметные выступы на груди, он подтянулся и наконец после нескольких попыток уселся на плече статуи.

Тем давно умершим людям, кто почитал эту статую и того, кого она олицетворяла, сделанное Тревайзом, наверное, могло показаться богохульством. Тревайзу было не по себе от этой мысли, и он старался сидеть аккуратнее.

— Ты свалишься и разобьешься! — взволнованно крикнул Пелорат.

— Я не собираюсь падать и разбиваться, а вот ты можешь оглушить меня.

Тревайз вынул камеру и снова навёл на резкость. Сделав несколько снимков, он закрыл её и осторожно спустился на пьедестал. Затем спрыгнул на пол, и вибрация от его приземления стала, очевидно, той последней каплей, которой не выдержала треснувшая рука. Она отвалилась и, упав, превратилась в кучу щебня у подножия статуи. Причем всё это произошло совершенно беззвучно.

Тревайз замер. Его первым импульсом было найти место, где можно спрятаться, пока не прибежал сторож и не схватил его. Поразительно, думал он впоследствии, как быстро оживают дни детства в ситуациях вроде этой: когда случайно разобьешь что-нибудь весьма ценное. Длится это только мгновение, но задевает до печенки.

— Ну… ну, всё в порядке, Голан. — Голос Пелората звучал глухо и смущенно — так и следовало говорить человеку, ставшему свидетелем и даже подстрекателем варварского деяния, но пытавшемуся найти слова утешения. — Так или иначе, она бы сама вот-вот отломилась.

Он подошел к осколкам у пьедестала, словно хотел доказать это, дотянулся до одного из самых крупных, поднял его и позвал друга:

— Голан, иди-ка сюда.

Тревайз подошел, и Пелорат, указывая на кусок камня, который явно был частью руки, раньше державшейся на плече, спросил:

— Что это такое?

Тревайз пригляделся. Это был клочок чего-то пушистого, ярко-зеленого. Он осторожно поцарапал рукой в перчатке и без труда отскреб этот пух.

— Смахивает на мох, — сказал он.

— Та самая неразумная жизнь, про которую ты говорил?

— Уверен, что совсем неразумная. Блисс, думаю, будет настаивать на том, что мох обладает разумом, но ведь она наверняка заявит, что и камень им обладает.

— Ты думаешь, этот мох и разрушил камень?

— Не удивлюсь, если он этому разрушению помог. В этом мире много солнечного света и осталось немного воды. Половину той атмосферы, что есть у планеты, составляет водяной пар. Остальное — азот и инертные газы. Также остались следы двуокиси углерода, что заставляет предположить отсутствие растительности, но может оказаться, что углекислого газа мало из-за того, что он фактически весь заключен в коре. И если в этих камнях имеется немного карбонатов, возможно, мох разрушает их, выделяя кислоты, а затем использует полученную при этом двуокись углерода. Может статься, что мох — доминирующая форма жизни, оставшаяся в этом мире.

— Восхитительно.

— Несомненно, — сказал Тревайз, — но только в некотором смысле. Координаты Внешних миров гораздо более интересны, но нам нужны координаты Земли. Если их нет здесь — они могут быть где-нибудь ещё в этом здании или в каком-нибудь другом. Пошли, Джен.

— Но знаешь… — начал было Пелорат.

— Нет, нет, — нетерпеливо оборвал его Тревайз. — Потом поговорим. Лучше посмотрим, что ещё можно заполучить нам в этом месте. Становится всё теплее. — Он взглянул на маленький датчик температуры, встроенный с тыльной стороны левой перчатки. — Пошли, Джен.

Шагая, они подняли небольшое облачко пыли, которая, правда, быстро осела из-за разреженности атмосферы. Позади них протянулись цепочки следов.

Время от времени в каком-нибудь темном углу то один, то другой замечали островки росшего там мха. Они не ощущали особой радости от присутствия здесь чего-то живого, своей примитивностью лишь усиливавшего мрачное, угнетающее чувство от прогулки по мертвой планете, особенно по такой, где на каждом шагу всё напоминало о том, что когда-то, давным-давно, здесь кипела жизнь и развивалась цивилизация.

— Я думаю, здесь была библиотека, — произнес внезапно Пелорат.

Тревайз с любопытством огляделся. В зале стояло множество полок, и когда он пригляделся к ним внимательнее, то заметил, что принятые им было за украшения элементы могли с таким же успехом оказаться и библиофильмами. Стараясь не дышать, он вытащил одну кассету. Она была массивной, и Тревайз быстро понял, что это только футляр. Он вскрыл его неуклюжими из-за перчаток пальцами и увидел внутри несколько дисков. Они тоже были довольно толстыми, но казались хрупкими. Проверять Тревайз не решился.

— Невероятно примитивно, — заметил он.

— Им тысячи лет, — с упреком, словно оберегая мельпомениан от обвинений в отсталой технике, возразил Пелорат.

Тревайз показал на центр диска, где проступали завитки древних замысловатых букв.

— Это название? Что оно означает?

Пелорат пристально рассмотрел диск.

— Не уверен, дружочек, но думаю, одно из этих слов относится к микроорганизмам. Наверное, это специфический термин микробиологии, который я не понял бы и на стандартном галактическом.

— Вероятно, — угрюмо проговорил Тревайз. — И столь же вероятно, что это не даст нам ровным счётом ничего, даже если мы сможем прочесть название. Нас не интересуют микробы. Сделай одолжение, Джен. Просмотри несколько книг и отбери те, у которых достаточно интересные заглавия. Пока ты займешься этим, я взгляну на считывающие устройства.

— Это они? — удивленно спросил Пелорат.

Устройства были приземистые, кубической формы, увенчанные наклонным экраном с закругленными выступами сверху, которые могли бы служить подставками для локтей или же местом, куда ставился электроблокнот, если таковые существовали бы на Мельпомене.

— Если это библиотека, — сказал Тревайз, — то должны быть и различного вида считывающие устройства, и, кажется, вот эти вполне подходят.

Он осторожно стер пыль с экрана и обнаружил — какая разница, из чего тот сделан, — что поверхность его не разрушилась от прикосновения. Тревайз покрутил ручки одну за другой — ничего не произошло. Он испробовал следующий прибор, затем следующий, результат всё тот же.

Он не удивился. Даже если прибор оставался в рабочем состоянии в течение двадцати тысяч лет в столь разреженной атмосфере и был влагонепроницаемым, оставалась ещё и проблема источников питания. Запасенная энергия утекала, что бы ни предпринимали для предотвращения этого — ещё один аспект всеобъемлющего, непререкаемого второго закона термодинамики.

Пелорат подошел к нему сзади.

— Голан.

— Да.

— У меня здесь книгофильм…

— Какой?

— Похоже, история космических полётов.

— Великолепно, но это ничего нам не даст, если я не заставлю проклятый считыватель работать.

Он от злости сжал кулаки.

— Мы можем взять микрофильм с собой на корабль.

— Я понятия не имею, как приспособить эту кассету к моему компьютеру. Она не подойдёт к нему, и наша сканирующая система наверняка с ней несовместима.

— Но разве всё это действительно необходимо, Голан? Если мы…

— Это действительно необходимо, Джен. Не перебивай меня. Я пытаюсь придумать, что делать. Попробую добавить немного энергии этому устройству. Может быть, это всё, что нужно.

— Откуда ты её возьмешь?

— Ну… — Тревайз вытащил своё оружие, быстро взглянул на него, затем убрал бластер обратно в кобуру, вскрыл отсек питания нейрохлыста и проверил заряд. Заряд был максимальным. Тревайз распростерся на полу, запустил руки за считыватель (продолжая считать, что это именно он) и попытался двинуть его на себя. Прибор слегка сдвинулся, и Тревайз стал изучать то, что при этом обнаружилось.

Один из проводов должен был подводить питание, и наверняка это был тот, что выходил из стены. Но ни вилки, ни соединения. (Как можно понять чужую, к тому же древнейшую культуру, в которой совершенно не признаются такие простейшие меры безопасности?)

Он осторожно потянул на себя кабель, потом потянул чуть сильнее. Повертел туда-сюда, нажал стену вблизи его выхода и затем осмотрел полувскрытую заднюю стенку прибора, но не обнаружил ничего, что помогло бы ему привести считыватель в рабочее состояние.

Опершись одной рукой на пол, он встал и потянул кабель. Тревайз не мог понять, как удалось освободить его. Однако вот он, и совершенно не поврежден. И установка, кажется, в полном порядке. В стене осталось лишь аккуратное отверстие.

— Голан, могу я… — осторожно сказал Пелорат.

Тревайз отмахнулся от него и безапелляционно заявил:

— Не сейчас, Джен. Прошу тебя!

Он внезапно обнаружил на складке своей левой перчатки пятно от зеленого мха. Наверное, подцепил его за прибором и вытащил на свет. Перчатка сперва была слегка влажной, но на глазах Тревайза мох высох и из зеленоватого превратился в коричневый.

Тревайз снова стал разглядывать конец провода и увидел два отверстия. Вот везение — сюда же можно воткнуть другие провода.

Тревайз вновь уселся на пол и открыл отсек питания своего нейрохлыста. Осторожно отсоединил один из проводков. Потом медленно и осторожно вставил его в одно из отверстий провода считывающего аппарата. И проталкивал до упора. После этого он попытался потихоньку вытащить его обратно, но провод не поддавался, словно что-то его зажало. Тревайз с трудом справился с желанием выдернуть провод силой. Было ясно, что им можно-таки замкнуть цепь и снабдить энергией считыватель.

— Джен, — сказал Тревайз, — ты имел дело с уймой библиофильмов. Посмотри, нельзя ли каким-то образом вставить этот считыватель.

— Если это действительно необ…

— Прошу тебя, Джен, постарайся не задавать лишних вопросов. Мы потеряли уже уйму времени! Я не хочу торчать здесь до ночи, ожидая того момента, когда здание достаточно остынет, чтобы можно было вернуться.

— Он должен вставляться вот так, но…

— Хорошо. Если это история космических полётов, значит, она должна начинаться с Земли, поскольку именно там были изобретены космические корабли. Теперь посмотрим, работает ли эта штука.

Пелорат несколько неуклюже вставил библиофильм в щель приёмника и принялся изучать обозначения около различных клавишей, пытаясь понять, на которую из них нужно нажать.

Ожидая результатов, Тревайз негромко, отчасти для того чтобы немного успокоиться, проговорил:

— Наверное, тут где-то есть и роботы — по идее, в полном порядке и блеске, ведь здесь почти полный вакуум. Беда лишь в том, что их источники энергии давно иссякли, и если их снова зарядить, что будет с их мозгом? Рычаги и шестеренки могли выдержать груз прошедших тысячелетий, но что за это время случилось с какими-нибудь микрореле и позитронными цепочками у них в мозгу? Они наверняка вышли из строя, а если даже и нет, что они могут знать о Земле? Что они могут…

— Считыватель работает, дружочек, — обрадовался Пелорат. — Смотри.

Экран вскоре тускло замерцал, правда, еле-еле. Но Тревайз слегка повернул регулятор мощности нейрохлыста, и экран засветился ярче. Из-за разреженности воздуха в местах, куда не попадали лучи солнца, стоял полумрак, и свет от экрана на темном фоне казался сильнее.

Экран продолжал мерцать. По нему проплывали бесформенные тени.

— Нужно отладить изображение, — сказал Тревайз.

— Знаю, — ответил Пелорат, — но это максимум, чего я смог добиться. Сама пленка, должно быть, испорчена.

Тени задвигались быстрее. Периодически на экране появлялось что-то, смутно напоминающее печатный текст. На мгновение возникло резкое изображение и тут же исчезло.

А Пелорат и сам уже занялся этим. Он прогнал запись назад, затем вперёд и наконец нашёл и остановил кадр.

Тревайз мучительно пытался прочесть текст, но вскоре в отчаянии спросил у Пелората:

— А ты понимаешь, что здесь написано, Джен?

— Не совсем, — не спуская глаз с экрана, ответил Пелорат. — Что-то об Авроре. Это точно. Похоже, тут речь идет о первой гиперпространственной экспедиции — как тут сказано, «о первом броске».

Он пустил пленку дальше, и экран вновь замигал.

— Во всех кусках, — сказал Пелорат немного погодя, — которые я смог разобрать, упоминаются только Внешние миры, Голан. О Земле — ни слова.

— И быть не может, — с горечью констатировал Тревайз. — На этой планете все сведения уничтожены, как и на Тренторе. Выключи эту штуку.

— Но это не имеет значения… — начал Пелорат, выключая прибор.

— Потому что мы можем попытать счастья в другой библиотеке? Там тоже всё окажется уничтоженным. Везде одно и то же.

Знаешь… — сказал он и, в ужасе глядя на Пелората, оборвал начатую фразу.

— Что у тебя со шлемом, Джен? — наконец выдавил Тревайз.

* * *

Пелорат машинально коснулся рукой в перчатке лицевого стекла скафандра, затем отдернул её и посмотрел на пальцы.

— Что это? — удивился он. Затем взглянул на Тревайза и пронзительным от волнения голосом проговорил: — У тебя со шлемом, Голан, тоже что-то странное.

Тревайз растерянно огляделся по сторонам, ища, нет ли где зеркала. Зеркала не было, да и будь оно тут, без дополнительного освещения рассмотреть себя в нём было бы всё равно невозможно.

— Пошли к свету, — буркнул Тревайз.

Он полувывел-полувытолкнул Пелората на солнце, бьющее из ближайшего окна. Несмотря на изолирующее действие скафандра, Тревайз уже ощущал, как жарко греют лучи.

— Повернись лицом к солнцу, — приказал он. — Закрой глаза.

Теперь стало ясно, что случилось с лицевым стеклом шлема Пелората: там, где оно соединялось с металлизированной тканью самого скафандра, вырос пышный мох. Лицевое стекло окантовал зеленый пух. Тревайз понял, что сам выглядит точно так же.

Он провёл пальцем по мху на шлеме Пелората. Часть этого мха легко стерлась. Раздавленная зелень осталась на перчатке. Даже теперь она влажно блестела на солнце, однако уже казалась жестче и суше. Тревайз потёр её, и на этот раз мох рассыпался, стал коричневым и сухим. Протер края лицевого стекла Пелората, нажимая пальцами как можно сильнее.

— Теперь ты меня почисти, Джен, — попросил он… — Всё? Хорошо, спасибо. Пошли. Я думаю, нам здесь больше нечего делать.

Солнце в небе над мертвым городом палило нещадно. Стены зданий блестели ярко, до рези в глазах. Тревайз, щурясь, старался двигаться по теневой стороне улиц. Остановившись около трещины в фасаде одного из зданий, достаточно широкой, чтобы просунуть в неё палец, Тревайз так и сделал — вытащил палец, взглянул на него, пробормотал «мох», неторопливо подошел к границе тени и некоторое время подержал палец на солнце.

— Углекислота, — сказал он, — вот слабое место. Повсюду, где найдётся углекислота — разрушающийся камень, — везде он будет расти. Мы, кстати, прекрасный источник углекислого газа, вероятно, более богатый, чем что-либо ещё на этой почти мертвой планете, и, видимо, часть этого газа просачивается по краям лицевых стекол.

— И поэтому там вырастает мох?

— Да.

Обратный путь к кораблю казался нестерпимо долгим, и, конечно, теперь было намного жарче, чем на заре. Корабль, на счастье, всё ещё оставался в тени, когда они добрались до него; Тревайз на это рассчитывал и не ошибся.

— Смотри! — воскликнул Пелорат.

Тревайз увидел, что по всему периметру шлюзового люка идет кайма зеленого мха.

— Ещё большая утечка углекислоты? — спросил Пелорат.

— Конечно. Но количество газа незначительно. Этот мох, похоже, является лучшим индикатором следов двуокиси углерода из всех, что я видел. Его споры, должно быть, рассеяны повсюду, и где бы ни обнаружилось хотя бы несколько молекул углекислоты, они прорастают. — Тревайз настроил своё радио на волну корабля и произнес: — Блисс, ты слышишь меня?

— Да, — прозвучал в его наушниках голос Блисс. — Вы готовы войти? Нашли что-нибудь?

— Мы снаружи. Но не открывай люка. Мы откроем его отсюда. Повторяю, не открывай люка.

— Почему?

— Блисс, делай только то, что я прошу, хорошо? Всё объясним потом.

Тревайз вынул свой бластер, осторожно уменьшил его мощность до минимума и неуверенно посмотрел на оружие. Ему ещё никогда не приходилось использовать бластер на минимальной мощности. Огляделся. Кругом, как назло, не валялось никакого подходящего обломка камня, на котором можно было бы испробовать бластер.

В полном отчаянии он повернулся и направил бластер на каменистый склон холма, в тени которого стояла «Далекая звезда». Мишень не раскалилась докрасна под действием теплового луча. Тревайз подошел и пощупал пятно от выстрела. Нагрелся камень или нет, сказать точно было трудно — мешала теплоизоляция скафандра.

Тревайз немного подумал и решил, что обшивка корабля должна быть не менее устойчива к действию тепла, чем камень. Он направил бластер на край люка и, затаив дыхание, резко нажал спуск.

Несколько сантиметров мохоподобной растительности мгновенно побурело. Он махнул рукой около этого участка, и даже малейшего дуновения, возникшего в почти безвоздушном пространстве, хватило для того, чтобы легкий бурый порошок рассеялся без следа.

— Сработало? — озабоченно спросил Пелорат.

— Вроде получается.

Тревайз обработал всю окружность люка — зелень немедленно побурела. Тогда он постучал по люку, и бурый порошок осыпался на грунт — пыль была настолько мелкой, что даже повисла в разреженном мельпоменском воздухе.

— Пожалуй, теперь можно открыть люк, — сказал Тревайз и, нажав несколько кнопок на запястье, набрал комбинацию радиоволн, активировавшую механизмы шлюза. Появилась щель, и не успел люк и наполовину открыться, как Тревайз подтолкнул Пелората: — Не стой столбом, Джен, входи. Не жди трапа. Влезай, быстро!

Тревайз последовал за другом, не переставая обрабатывать лучом края люка. Он также тщательно прожарил трап, как только тот опустился. Затем Тревайз дал сигнал закрытия люка и продолжал прогревать крышку, пока та не захлопнулась полностью.

— Мы в шлюзе, Блисс, — сообщил Тревайз по радио. — Пробудем здесь ещё несколько минут. Не волнуйся и ничего не делай!

— Ну скажи хоть словечко! — умоляюще проговорила Блисс. — С вами всё в порядке? Как там Пел?

— Я здесь, Блисс. Всё нормально, — отозвался Пелорат. — Не волнуйся, милая!

— Я верю, Пел, раз ты так говоришь. Но потом обязательно всё объясните. Объяснить придётся.

— Обещаю, — ответил Тревайз и включил свет.

Двое в скафандрах стояли лицом к лицу в тесном шлюзе.

— Мы должны выкачать весь воздух, по возможности, так что придётся подождать, — объяснил Тревайз.

— А корабельный воздух? Мы напустим его сюда?

— Не сразу. Мне точно так же невтерпёж избавиться от скафандра, как и тебе, Джен. Я просто хочу убедиться, что мы избавились от всех спор, которые проникли сюда вместе с нами — или на нас.

В шлюзе было не только тесно, но и не очень светло, к тому же Тревайз с бластером повернулся к внутренней стороне люка и нажал на спуск. Старательно прогрел пол, стены и ещё раз пол.

— Теперь твоя очередь, Джен. — Пелорат засуетился, но Тревайз успокоил его: — Ты только почувствуешь тепло. Больше ничего. Если станет неприятно, сразу скажи. — Он провёл невидимым лучом по лицевому стеклу шлема Пелората, особенно тщательно — по краям, затем постепенно по всей остальной поверхности скафандра. — Подними левую руку, Джен, — бормотал он. — Теперь правую. Обопрись на мои плечи и подними ногу — я должен обработать подошвы, теперь другую. Тебе не слишком жарко?

— Не сказал бы, что меня обдувает прохладный ветерок, Голан.

— Ну, теперь дай и мне испробовать моё собственное средство на себе. Поработай надо мной.

— Я никогда не держал в руках бластера.

— Придётся подержать. Вот так. Большим пальцем нажми на эту кнопку и крепко сожми рукоятку. Правильно. Теперь прогрей лицевое стекло. Двигай бластером, Джен, не целься долго в одно место. Давай. Ещё по шлему немного, а потом вниз по всему скафандру.

Тревайз показывал Пелорату, куда направлять бластер, и только когда основательно вспотел, забрал оружие и проверил заряд батарей.

— Больше половины израсходовано, — отметил он и вновь тщательно прогрел стены, пол и потолок шлюзовой камеры, пока не кончился заряд.

Оружие и само здорово нагрелось. Тревайз наконец засунул бластер в кобуру и только тогда подал сигнал для входа в корабль. Обрадовался свисту воздуха, устремившегося в шлюзовую камеру, как только открылся внутренний люк. Теперь его прохладные струи быстро остудят скафандр — гораздо быстрее, чем он остыл бы снаружи. Наверное, это была иллюзия, но Тревайз почти мгновенно почувствовал охлаждающий эффект. Пусть это был плод воображения, всё равно приятно.

— Сними скафандр, Джен, и оставь его здесь, в шлюзе.

— Если ты не против, я хотел бы прежде всего принять душ.

— Не прежде всего. До этого и даже раньше, чем ты сможешь опорожнить свой исстрадавшийся мочевой пузырь, ты должен поговорить с Блисс.

Блисс, конечно, ждала их с нетерпением. Позади неё, выглядывая сбоку, стояла Фаллом, крепко вцепившись пальцами в левую руку Блисс.

— Что случилось? — строго спросила Блисс. — Что произошло?

— Предохранительные меры против инфекции, — сухо ответил Тревайз. — А ещё я включу ультрафиолетовые лампы. Наденьте тёмные очки. Быстрее, пожалуйста. — В ультрафиолетовом свете, добавившемся к обычному свечению стенных панелей, Тревайз стащил с себя влажную от пота одежду, встряхнул и повертел, внимательно осматривая. — Из чистой предосторожности, — сказал он. — Советую то же самое сделать и тебе, Джен. И ещё… Блисс, я должен раздеться догола. Если тебе это неприятно, пройди в свою каюту.

— Мне ни неприятно, ни неудобно. Я достаточно хорошо представляю, как ты выглядишь, думаю, что ничего нового не увижу. А что за инфекция?

— Да так, мелочь, — стараясь говорить равнодушно, произнес Тревайз. — Однако, если этой пакости дать волю, она может причинить большой вред человечеству.

* * *

Официально, согласно содержанию комплекса фильмов с информацией и инструкциями, которые имелись на «Далекой звезде» и которые Тревайз обнаружил ещё тогда, когда впервые ступил на борт этого корабля, ультрафиолет предназначался именно для дезинфекции. Тревайз предполагал, правда, что этот свет является и источником великого искушения, и временами этому искушению уступали, используя ультрафиолет для получения загара, уроженцы планет, где в моде была смуглая кожа. Но для чего бы им ни пользовались, он всё равно дезинфицировал помещения корабля.

Корабль покинул планету, и Тревайз занялся манёврами вблизи солнца Мельпомены, делая всё, что мог, чтобы не причинить неприятностей и не доставить лишних неудобств экипажу за счёт непрерывных поворотов. Тревайз хотел на все сто увериться, что вся обшивка корабля омыта ультрафиолетовым излучением звезды.

Напоследок из шлюза извлекли скафандры и осматривали их до тех пор, пока Тревайз не удовлетворился их состоянием.

— И всё это, — сказала наконец Блисс, — из-за мха? Ты же так сказал, Тревайз? Мох?

— Я назвал эту дрянь мхом, потому что она мне его напоминала. В конце концов, я не ботаник. Всё, что я могу сказать, так это то, что это — ярко-зеленая растительность, и, вероятно, она может существовать при очень слабом освещении.

— Почему?

— Мох чувствителен к ультрафиолету, и он не может расти или сохранять жизнеспособность под прямыми солнечными лучами. Его споры — повсюду, и он растет в укромных уголках, в трещинах статуй, на нижних сторонах различных предметов, питаясь энергией рассеянных фотонов везде, где есть источники двуокиси углерода.

— Я поняла так, что ты считаешь его опасным.

— Это не исключено. Если бы хоть несколько спор проникли с нами, когда мы вошли, они бы нашли на корабле вполне подходящее освещение, без примеси вредного ультрафиолета, воду и неиссякаемый источник углекислого газа.

— Только три сотых процента в нашей атмосфере, — заметила Блисс.

— Им хватит за глаза. Добавь ещё четыре процента в выдыхаемом нами воздухе. Что, если споры мха проросли бы у нас в ноздрях и на коже? Что, если бы они съели и испортили пищевые запасы? Что, если они производят токсины, способные нас убить? Даже если бы мы бросили все силы на уничтожение этих спор, но всё же оставили хоть несколько, этих оставшихся могло бы оказаться достаточно, когда они вместе с нами попадут на другие планеты, чтобы заразить их, а оттуда перенестись на следующие. Кто знает, какой вред они могут причинить?

— Жизнь не обязательно опасна только потому, что она отличается от обычной, — покачала головой Блисс. — Как же ты любишь убивать.

— Это слова Геи, — буркнул Тревайз.

— Конечно. Но я надеюсь, они не лишены смысла. Мох привык к условиям этого мира. Поэтому он использует свет в небольших количествах, но гибнет при его избытке; поэтому он использует малейшие дозы двуокиси углерода, но может погибнуть при больших его концентрациях. Он может оказаться безопасным на любой другой планете, кроме Мельпомены.

— Ты хочешь, чтобы я дал мху шанс попытать счастья? — с возмущением сказал Тревайз.

— Да нет, — пожала плечами Блисс. — Не кипятись. Я тебя понимаю. Ты изолят, и у тебя, видимо, не было другого выбора, кроме как поступить так, как ты поступил.

Тревайз хотел было что-то ответить, но его прервал чистый, пронзительный голосок Фаллом. Она что-то сказала на своём языке.

— Что она говорит? — спросил Тревайз у Пелората.

— Она говорит, что… — начал Пелорат, но не договорил.

Фаллом, видимо, решив, что её язык понять нелегко, начала снова:

— Был ли там Джемби, там, где вы были?

Фаллом произнесла слова так старательно, что Блисс просияла:

— Разве не прекрасно она говорит на галактическом? И как быстро выучилась!

— Я всё перепутаю, — тихо сказал Тревайз, — если попытаюсь объяснять сам, но ты скажи ей, Блисс, что мы не нашли роботов на этой планете.

— Я сам, — вмешался Пелорат. — Послушай, Фаллом, — он нежно положил руку на плечо подростка, — пойдём в нашу каюту, и я дам тебе почитать ещё одну книгу.

— Книгу? О Джемби?

— Не совсем… — улыбнулся Пелорат, уводя Фаллом, и дверь за ними закрылась.

— Знаешь, — сказал Тревайз, проводив их недовольным взглядом, — мы тратим время зря, играя в нянек этого ребенка.

— Зря? Разве это мешает тебе в поисках Земли, Тревайз? Нет. То, что ты называешь «игрой в нянек», на самом деле укрепляет наши отношения, снимает страх, создаёт любовь. Разве это такая уж чепуха?

— Ты вновь говоришь устами Геи.

— Да, — согласилась Блисс. — А теперь о деле. Мы посетили три из древних космонитских планет и ничего не добились.

— Всё правильно, — кивнул Тревайз.

— Фактически мы обнаружили, что все они по-своему опас ны, верно? На Авроре — дикие собаки; на Солярии — странные, агрессивные люди; на Мельпомене — несущий угрозу всем обитаемым планетам мох. Очевидно, когда планета остаётся предоставленной самой себе, заселена она людьми или нет, она всё равно становится опасной для межзвёздного сообщества.

— Это нельзя возводить в ранг всеобщего закона.

— Три из трёх — это впечатляет.

— И как же это впечатляет тебя, Блисс?

— Я скажу тебе. Только, пожалуйста, выслушай меня без предубеждений. Если в Галактике существуют миллионы взаимодействующих планет — так оно и есть на самом деле, — и если каждая из них населена исключительно изолятами, что тоже так и есть, то на каждой планете доминируют люди, и они могут навязать свою волю другим формам жизни, неживым геологическим образованиям и даже себе подобным. Галактика, следовательно, на сегодняшний день является вполне примитивным, некоординированным и плохо функционирующим миром. Начатком, зародышем объединения. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Я понял, к чему ты клонишь, но это не означает, что я должен с тобой соглашаться.

— А ты послушай. Соглашаться или нет, дело твоё, но выслушай меня. Галаксия может родиться только из прото-Галаксии, и чем меньше будет «прото», чем больше «Галаксии», тем лучше. Галактическая Империя была попыткой создать сильную прото-Галаксию. Когда она раскололась, сразу настали плохие времена, и возникло стремление усилить концепцию прото-Галаксии. Конфедерация Академии является воплощением этого стремления. Таким же воплощением была и Империя Мула. Такова и планируемая Второй Академией Новая Империя. Но даже если бы не было таких империй или конфедераций, но, будь вся Галактика сумасшедшим домом, это был бы взаимосвязанный сумасшедший дом, в котором между собой общались бы отдельные миры, пусть даже только враждебно. Это было бы всё равно некое единение, и не самое худшее.

— Куда уж хуже?

— Ты знаешь ответ, Тревайз. Ты видел его своими глазами. Если населённая людьми планета будет брошена на произвол судьбы, становясь истинным изолятом, если она теряет все связи с другими населёнными мирами, она развивается, но развивается злокачественно.

— Наподобие раковой клетки?

— Да. Не такова ли Солярия? Она противостоит всем мирам. Там каждый против всех остальных. Ты видел это. А если люди исчезают совсем, испаряются последние следы дисциплины. Каждый-против-каждого — этот принцип становится инстинктивным, как у собак, или просто законом природы, как в мире мхов Мельпомены. Понимаешь, я думаю, что чём ближе мы к Галаксии, тем совершеннее сообщество. Тогда зачем останавливаться за несколько шагов до цели?

Тревайз некоторое время молча смотрел на Блисс.

— Я думаю об этом, — сказал он наконец. — Но зачем предполагать, что увеличение дозы лекарства — единственный выход, что если немного — это хорошо, что больше — лучше, и всё это — лучшее из возможного? Разве ты сама не говорила, что мох, возможно, так адаптировался к очень малому содержанию двуокиси углерода, что её богатое содержание может убить его? Человек ростом в два метра лучше, чем ростом с метр, но он лучше и трёхметрового великана. Мыши не станет лучше, если она вырастет до размеров слона. Ей просто не выжить. Да и слону не станет лучше, если он уменьшится до размеров мыши.

Существуют естественные размеры, естественная сложность, какое-то оптимальное качество для всего — звезда это или атом, и это, очевидно, столь же истинно для живых существ и их сообществ. Я не говорю, что старая Галактическая Империя была идеальной, и, безусловно, вижу ошибки в деятельности Конфедерации Академии, но я не могу заявить, что, поскольку тотальный изоляционизм плох, хороша тотальная унификация. Крайности могут быть ужасны как та, так и другая, и старая добрая Галактическая Империя, пусть и несовершенная, могла бы быть нам меньшим из зол.

— Сомневаюсь, — покачала головой Блисс, — веришь ли ты сам себе, Тревайз. Станешь ли ты доказывать, что и вирус, и человек равно неудовлетворительны, и возжелаешь стать чем-то промежуточным — вроде скользкой плесени?

— Нет. Но я могу спорить, что и вирус, и суперчеловек одинаково плохи, и предпочесть остаться чем-то средним — обычным человеком. Да спорить-то пока не о чём. Я вынесу решение, когда найду Землю. На Мельпомене мы нашли координаты остальных сорока семи космонитских планет.

— И ты посетишь их все?

— Каждую, если понадобится.

— Всё время рискуя жизнью?

— Да, если это потребуется, чтобы найти Землю.

Пелорат вышел из каюты, где оставил Фаллом, и только успел рот раскрыть, как угодил в перепалку между Блисс и Тревайзом. Он смотрел то на одного, то на другую, пока они перебрасывались репликами.

— Сколько же времени это займет?

— Сколько бы ни потребовалось. Мы можем найти то, что ищем, прямо на следующей планете.

— Или ни на одной из них.

— Этого мы не сможем узнать, пока не посетим все.

Тут наконец Пелорат попытался вставить словечко:

— Но послушай, Голан! У нас же есть ответ.

Тревайз нетерпеливо отмахнулся, но вдруг замер, повернулся к нему лицом и бессмысленно уставился на друга:

— Что?

— Я сказал, у нас есть ответ. Я пытался сказать тебе это, по крайней мере, раз пять на Мельпомене, но ты был так занят, что…

— Что за ответ? О чём ты говоришь?

— О Земле. Я думаю, мы знаем, где она.

Часть VI. АЛЬФА

Глава 16

ЦЕНТР МИРОВ

Тревайз смотрел на Пелората долго и с явным недовольством. Наконец спросил:

— Было ли там что-нибудь, что ты видел, а я нет, и о чём ты не сказал?

— Нет-нет, — покачал головой Пелорат. — Ты тоже видел это, и, как я только что сказал, я пытался заговорить с тобой, но ты отмахнулся.

— Хорошо, попытайся снова. Попытка не пытка.

— Не дразни его, Тревайз, — возмутилась Блисс.

— Я не дразню его, я хочу получить от него информацию. И не считай его ребенком.

— Прошу вас, — умоляюще проговорил Пелорат, — слушайте меня, если можете, а не друг друга. Помнишь, Голан, мы раньше говорили о попытках установить происхождение рода человеческого? Проект Яриффа — помнишь? Он пытался установить времена основания различных миров, предполагая, что планеты заселялись равномерно во всех направлениях от центра расселения — мира-прародины.

— Насколько я помню, — нетерпеливо кивнул Тревайз, — гипотеза сработала из-за того, что все даты были ненадежны.

— Верно, дружок. Но планеты, которые брал в расчёт Ярифф, были основаны второй волной переселенцев. Тогда же развились и усовершенствовались гиперпространственные перелеты, и поселения возникали и росли совершенно беспорядочно. Преодолевать даже очень большие расстояния стало совсем просто, и картина образования поселения перестала представлять собой правильную расширяющуюся сферу. Вот ещё одна сложность вдобавок к недостоверным датам основания колоний…

А теперь, Тревайз, задумайся на мгновение о том, как заселялись космонитские планеты. Это была первая волна переселенцев: ранние гиперпространственные полёты были ещё очень несовершенными и мало напоминали наши Прыжки. В то время как миллионы планет второй волны заселялись, по всей вероятности, довольно хаотично, пятьдесят первых наверняка заселялись в определённом порядке. Планеты второй волны заселялись целых двадцать тысяч лет, а пятьдесят первых были колонизированы за какие-то несколько веков — почти мгновенно по сравнению с поселенческими планетами. Эти пятьдесят, вместе взятые, должны располагаться сферично вокруг планеты, с которой они все ведут своё происхождение.

У нас есть координаты пятидесяти миров. Ты сфотографировал их — помнишь, со статуи? Кто бы это ни был — тот, кто уничтожил все сведения о Земле, он всё же проглядел эти координаты или не подумал о том, что из них можно извлечь необходимую информацию. Всё, что тебе нужно сделать, Голан, это учесть смещения звёзд за двадцать тысяч лет и, скорректировав эти координаты, найти центр сферы. В результате вычислений ты получишь точку, достаточно близкую к земному Солнцу или, по крайней мере, к его положению двадцать тысяч лет назад.

Рот Тревайза не закрывался от удивления всё время, пока продолжался этот подробный рассказ, и только через несколько секунд после того, как Пелорат умолк, Тревайз обрел дар речи.

— Почему же я не подумал об этом? — воскликнул он наконец.

— Я пытался сказать тебе всё это ещё тогда, когда мы были на Мельпомене.

— Я верю тебе. И прости дурака, Джен, за то, что отказался тебя выслушать. Мне тогда и в голову не пришло… — Он смущенно умолк.

— Что я могу сказать что-нибудь толковое? — тихо усмехнулся Пелорат. — Чаще всего так и бывает, но видишь ли, это было как-никак по моей специальности. Большей частью ты прав, когда затыкаешь мне рот.

— Ничего подобного! — запротестовал Тревайз. — Это не так, Джен. Я чувствую себя идиотом и получил по заслугам. Ещё раз извини — я должен поспешить к компьютеру.

Они с Пелоратом прошли в рубку, и Пелорат, как обычно, стал с изумлением и недоверием одновременно наблюдать за тем, как руки Тревайза опустились на пульт и Тревайз превратился в единый человеко-компьютерный механизм.

— Придётся сделать определённые допущения, Джен, — сказал Тревайз, не глядя на Пелората. Как всегда, когда он работал с компьютером, лицо его было бесстрастным, отрешенным. — Я предположил, что первое число — дистанция в парсеках, а два других — углы в радианах, и первый из них — вертикальный, второй же — горизонтальный. Я также думаю, что использование плюса-минуса к углам отвечает галактическим стандартам и что точка — 0,0,0 — это солнце Мельпомены.

— Звучит довольно правдоподобно, — кивнул Пелорат.

— Неужели? Существуют шесть возможных способов расположения чисел, четыре — знаков; расстояние может быть указано в световых годах, а не в парсеках, углы — в градусах, а не в радианах. Итого девяносто шесть различных вариантов. Прибавь к этому то, что, если для обозначения расстояния используются световые годы, я не могу быть уверен в том, какова величина светового года, принятая здесь. Добавь и то, что я не знаю действовавшего тогда принципа измерения углов — в первом случае наверняка от экватора Мельпомены, ну а во втором — её нулевой меридиан?

— А теперь, — растерялся Пелорат, — всё звучит совершенно безнадёжно.

— Не безнадёжно. Аврора и Солярия включены в этот список, а я знаю их расположение в пространстве. Я использую координаты и посмотрю, смогу ли совместить их. Если компьютер выдаст мне неправильное расположение этих планет, я скорректирую координаты и буду продолжать подбирать варианты, пока не добьюсь успеха. Тогда я смогу понять, какие из моих первоначальных допущений ошибочны по отношению к стандарту. Как только все допущения окажутся верными, я смогу найти центр сферы.

— Так много неясностей. Тебе будет трудно решить, что делать?

— Что? — переспросил Тревайз. Он весь ушёл в работу с компьютером. После того как Пелорат повторил вопрос, он ответил: — А? Нет, шансы на то, что координаты заданы в соответствии с Галактическим Стандартом, высоки, и привязка их к неизвестному нулевому меридиану не составит большого труда. Эта система локализации точек в пространстве была разработана давным-давно, и большинство астрономов вполне уверены, что она предшествовала эпохе межзвёздных перелетов. Люди ведь очень консервативны в определённых вещах и практически никогда не меняют достигнутых соглашений, касающихся измерений. Мне думается, многие порой даже впадают в заблуждение, считая их законами природы. Какие уж тут законы, когда каждая планета имеет свои собственные системы измерений, которые меняются каждое столетие. Правда, я искренне надеюсь, что научные изыскания в этой области когда-нибудь завершатся и система измерений будет унифицирована. — Тревайз говорил, продолжая работать, и речь его постоянно прерывалась. Немного погодя он пробормотал: — А сейчас — тихо… — Тревайз напрягся, нахмурился и только спустя несколько минут откинулся в кресле, глубоко вздохнул и еле слышно проговорил: — Все правила соблюдены. Данные местоположения Авроры совпали с её истинными координатами. Один к одному. Видишь?

Пелорат посмотрел на звёздный узор и на яркую точку вблизи центра:

— Ты уверен?

— При чем тут я? Это компьютер уверен. Кроме того, мы были на Авроре. Нам известны её характеристики: диаметр, температура, масса, альбедо, спектр, не говоря уже о расположении соседних звёзд. Компьютер утверждает, что это — Аврора.

— Ну, выходит, что эта планета и есть Аврора.

— Поверь мне, это так. Сейчас я настрою экран, и компьютер начнет работу. У него — пятьдесят наборов координат, и в его силах обработать их одновременно. — Тревайз занялся настройкой экрана. Компьютер спокойно работал в четырёхмерном пространстве-времени, но наблюдателю-человеку редко требовалось больше двух измерений. Сейчас же казалось, что экран превратился в некий тёмный колодец, глубокий и широкий. Тревайз приглушил до минимума освещение рубки, чтобы было легче наблюдать звёздное поле на экране. — Сейчас начнется, — прошептал он.

Через какое-то мгновение на экране вспыхнула звезда, затем ещё одна и ещё. Изображение на экране сдвигалось при появлении очередной звезды так, чтобы все они были видны. Казалось, что весь космос отодвигался от них и перед глазами разворачивалась всё более и более широкая панорама. Добавьте к этому ещё и сдвиг вверх-вниз и вправо-влево…

Наконец всепятьдесят светил яркими точками повисли в пространстве.

— Я-то надеялся получить восхитительную сферу, — сказал Тревайз, — но это больше походит на остатки снежка, который второпях слепили из слишком жесткого и рассыпчатого снега.

— И это всё портит?

— Это создаёт определённые трудности, но без них, я думаю, не обойдешься. Сами звёзды распределены вовсе не равномерно, и наверняка то же самое можно сказать о пригодных для жизни планетах, и с этим, естественно, связана неравномерность в заселении новых миров. Компьютер рассчитывает для каждой из звёзд её современное положение согласно её наиболее вероятному смещению за последние двадцать тысяч лет — даже учет такого большого срока не займет много времени — и затем разместит их по «оптимальной сфере». Другими словами, он найдёт сферическую поверхность, от которой расстояние до всех светил будет минимальным. Затем мы отыщем центр этой сферы, и Земля должна оказаться где-то вблизи этой точки. По крайней мере, будем на это надеяться. Скоро всё станет видно на экране.

* * *

Так оно и вышло. Даже Тревайз, казалось бы, привыкший к компьютерному волшебству, удивился тому, как мало времени потребовал расчёт.

Тревайз запрограммировал компьютер на выдачу нежной, вибрирующей ноты после получения координат центра сферы. В принципе это ничего не значило, кроме удовольствия от самого звука и сознания того, что долгие поиски, может быть, завершены.

Звук возник примерно через минуту и был подобен нежному, прозрачному тону звучного гонга. Звук нарастал до тех пор, пока Тревайз и Пелорат физически не ощутили его вибрацию, а затем постепенно угас.

В это время вошла Блисс.

— Что это? — спросила она, широко открыв глаза. — Тревога?

— Вовсе нет, — отозвался Тревайз. — Мы, наверное, нашли Землю, Блисс, — постепенно объяснил Пелорат. — Этим звуком компьютер сообщил об окончании расчётов.

— Могли бы предупредить, — укоризненно проговорила Блисс.

— Извини, Блисс, — сказал Тревайз. — Я не думал, что сигнал окажется таким громким.

Фаллом вошла следом за Блисс и спросила:

— Зачем этот звук?

— Смотри-ка — интересуется! — хмыкнул Тревайз и устало вздохнул.

Теперь следовало бы тестировать результаты относительно реальной Галактики, сфокусировать координаты центра сферы Внешних миров и посмотреть, нет ли вблизи звезды класса G. А он снова тянул время, не делал того, что логично было бы сделать, не в силах заставить себя подвергнуть результаты последней, критической проверке.

— Конечно, интересуется, — сказала Блисс с вызовом. — Почему бы и нет? Она такой же человек, как и мы.

— Её родитель был на этот счёт совсем другого мнения, — рассеянно заметил Тревайз. — Я беспокоюсь за неё. Это плохая новость для ребёнка.

— С чего ты это взял? — поинтересовалась Блисс.

— Просто предчувствие, — развел руками Тревайз.

Блисс одарила его презрительным взглядом и повернулась к Фаллом:

— Мы пытаемся найти Землю, Фаллом.

— Что такое Земля?

— Другая планета. Особенная. Это мир, откуда явились наши предки. Ты уже знаешь из разных книг, что означает слово «предки»?

— Означает ли это?.. — Последнее слово прозвучало не на галактическом.

— Это древнее слово, — пояснил Пелорат. — Ближе всего по смыслу к нему наше «предшественники».

— Ну да, — просияла Блисс. — Земля — это мир, откуда явились наши предшественники, Фаллом. Твои, и мои, и Пела, и Тревайза.

— Твои, Блисс, и мои тоже? — Фаллом явно была потрясена. — И те, и другие?

— Были только одни предшественники. Они у нас одни и те же, у всех.

— Похоже, малышка очень хорошо знает, что непохожа на нас, — вставил Тревайз.

— Не говори так, — понизив голос, сказала ему Блисс. — Она не должна понимать этого. По крайней мере, она не должна думать, что разительно отличается от нас.

— Мне кажется, гермафродизм — это значительное отличие.

— Я говорю о разуме.

— Мозговые преобразователи — тоже существенное отличие.

— Тревайз, перестань. Она разумное существо, человек, несмотря на некоторые особенности.

Блисс обернулась к Фаллом и сказала:

— Подумай спокойно, Фаллом, и пойми, что это значит для нас. У тебя и меня были одни и те же предшественники. Все люди, на всех планетах — многих-многих планетах — все они имели одних предшественников, и эти предшественники жили раньше на планете Земля. Это означает, что все мы — родственники, верно? А теперь иди в каюту и подумай над услышанным.

Фаллом, бросив на Тревайза задумчивый взгляд, вышла из рубки.

— Пожалуйста, — обернулась Блисс к Тревайзу, — обещай мне, что не будешь в её присутствии отпускать никаких реплик, которые могли бы навести Фаллом на мысли о её отличии от нас.

— Ладно, обещаю. Я не собирался вмешиваться в процесс воспитания, но ты ведь знаешь, она действительно отличается от нас.

— В некотором смысле. Как я отличаюсь от тебя, как Пел.

— Не будь наивной, Блисс. Различие в случае с Фаллом куда серьёзнее.

— Ненамного. Сходство важнее. Уверена, в один прекрасный день она и её народ смогут стать частью Галаксии, и очень полезной частью.

— Хорошо. Не будем спорить. — Тревайз повернулся к компьютеру, явно оттягивая контакт. — И всё же, боюсь, мне придётся всё-таки проверить предполагаемое положение Земли в реальном пространстве.

— Боишься?

— Ну, — Тревайз пожал плечами, пытаясь обратить всё в шутку, — вдруг там нет подходящей звезды?

— Нет, значит, нет. — Блисс тоже пожала плечами.

— Вот я и думаю… — стоит ли сейчас проверять? Мы всё равно не сможем совершить Прыжок ещё несколько дней.

— Зачем ты меня мучаешь? Займись вычислениями. Ожидание ничего не изменит.

Тревайз несколько мгновений молчал, сжав губы, и наконец изрек:

— Ты права. Прекрасно. Тогда… поехали.

Он положил руки на контуры пульта. Экран почернел.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала Блисс. — Ты будешь нервничать, если я останусь.

Она ушла, помахав на прощание рукой.

— Дело в том, — проворчал Тревайз, — что мы должны сперва проверить компьютерную карту Галактики. Даже если Солнце Земли находится в нужной точке, карта может не включать его. Но тогда мы…

Он удивленно прервался. Экран озарился огнями звёзд. Их было множество — тусклых и ярких, искрящихся, рассеянных по поверхности экрана. Но вблизи центра сияла звезда, более яркая, чем остальные.

— Мы сделали это! — ликовал Пелорат. — Это она, она, дружочек! Посмотри, какая она яркая!

— Любая звезда в центре координат выглядела бы ярче остальных, — остудил его пыл Тревайз, пытаясь побороть в себе любое проявление необоснованного восторга.

— Эта картина, между прочим, соответствует взгляду с расстояния в один парсек от центра координат. И всё-таки эта звезда в центре не красный карлик, не красный гигант, не горячая бело-голубая. Подожди, сейчас компьютер проверит свой банк данных и выдаст информацию. — На несколько секунд воцарилось молчание, затем Тревайз продолжил: — Спектральный класс G-2 — после паузы: — Диаметр: миллион четыреста тысяч километров; масса — одна целая и две сотых массы терминусианского солнца; температура поверхности — шесть тысяч по абсолютной шкале; вращение медленное, около одного оборота за тридцать дней, нет необычной активности или нерегулярности.

— Разве всё это не типично для звёзд, около которых могут находиться пригодные для жизни планеты?

— Типично, — кивнул Тревайз. — И, следовательно, звезда похожа на Солнце Земли. Если именно здесь возникла и развивалась жизнь, солнце должно соответствовать обычным стандартам.

— Значит, вполне вероятно, что здесь могут быть подходящие планеты.

— Нам нет нужды строить на этот счёт догадки, — сказал Тревайз, в голосе которого звучало неподдельное изумление. — На галактической карте звезда отмечена как обладающая планетой, населённой людьми, правда, со знаком вопроса.

Энтузиазм Пелората ещё более возрос.

— Это именно то, чего следовало ожидать, Голан! Здесь есть населённая планета, но этот факт пытаются скрыть, поставив на карте знак, который заставляет компьютер сомневаться.

— Нет, тут что-то не так, — возразил Тревайз. — Это не то, чего мы должны были ожидать. Ожидать мы должны были большего. Учитывая старание, с которым уничтожены данные о Земле, картографы не должны были знать о существовании жизни в этой системе, тем более о поселениях людей. Они не должны были знать даже о существовании Солнца Земли. Миров космонитов на карте нет. Почему же есть Солнце Земли?

— Ну вот, опять… Что толку спорить об этом? А какая ещё информация об этой звезде имеется в компьютере?

— Название.

— О! Какое же?

— Альфа.

После короткой паузы Пелорат нетерпеливо сказал:

— Это она, старик. Это последнее доказательство. Судя по тому, что это значит.

— Разве оно что-то значит? Название как название, и довольно странное. Никакого намека на галактический язык.

— Оно и не из галактического. Оно из доисторического языка Земли — того самого, что дал название «Гея» планете Блисс.

— И что же означает «альфа»?

— Альфа — первая буква алфавита древнего языка. Это одно из наиболее достоверных сведений о нём, которые у нас есть. В древности слово «альфа» использовали для обозначения чего-то первого в своём роде. Название солнца — «альфа» — подразумевает, что это первое солнце. А разве не вокруг первого солнца вращалась планета Земля, на которой впервые возникли люди?

— Ты уверен в этом?

— Абсолютно.

— А есть ли что-либо в ранних легендах — ты ведь мифолог, верно? — что приписывает Солнцу Земли какие-нибудь очень необычные признаки?

— Нет, что ты! Оно должно быть стандартным по определению, и характеристики, выданные нам компьютером, я полагаю, стандартны настолько, насколько возможно. Разве нет?

— Солнце Земли, согласно мифам, одиночная звезда?

— Да, конечно! Насколько я знаю, все обитаемые планеты вращаются около одиночных звёзд.

— И я так думал. Беда в том, что эта звезда в центре экрана — не одиночная звезда; она двойная. Более яркая из двух — действительно стандартная, и о ней компьютер выдал нам все данные. На орбите вокруг этой звезды с периодом обращения порядка восьми лет кружится, однако, другая звезда с массой в четыре пятых первой. Мы не можем видеть их раздельно невооруженным глазом, но если увеличить изображение, то различим их.

— Это точно, Голан? — сдавленным голосом спросил Пелорат, внезапно вернувшись с небес на землю.

— Это сообщил мне компьютер. Раз это двойная звезда, значит, это не Солнце Земли.

* * *

Тревайз прервал контакт с компьютером и включил обычное освещение.

Поэтому, очевидно, Блисс решила, что можно вернуться. Фаллом, словно хвостик, вошла следом.

— Ну и каковы результаты? — спросила Блисс.

— Несколько разочаровывающие, — равнодушно сообщил Тревайз. — Там, где я ожидал найти Солнце Земли, я обнаружил бинарную систему. Солнце Земли — одиночная звезда, так что в центре не оно.

— И что же теперь, Голан? — спросил Пелорат.

— Собственно говоря, — пожал плечами Тревайз, — я и не надеялся увидеть Солнце Земли строго в центре. Даже космониты не могли основать колонии таким образом, чтобы они образовывали правильную форму. Аврора, старейшая из космонитских планет, могла посылать по свету собственных мигрантов, от этого сфера могла исказиться. И потом, Солнце Земли могло смещаться не с точно такой же скоростью, как планеты и звёзды космонитов.

— То есть Земля может оказаться где угодно, — резюмировал Пелорат. — Ты это хочешь сказать?

— Нет. Вовсе не «где угодно». Все эти возможные источники погрешностей не могут привести к большим отклонениям. Солнце Земли должно быть в окрестностях этих координат. Та звезда, которую мы выловили почти с уверенностью, должна быть соседкой Солнца. Просто поразительно, что могла существовать соседняя звезда, так похожая на Солнце Земли, но двойная — так оно и есть.

— Но тогда бы мы видели Солнце Земли на карте, не так ли? Я имею в виду — вблизи Альфы.

— Нет, поскольку я уверен, что солнца на карте нет. Моя уверенность рассыпалась в прах, когда мы впервые увидели Альфу. Сколь сильно бы она ни напоминала Солнце Земли, простой факт, что она обозначена на карте, вынудил меня предположить ошибочность наших надежд.

— Хорошо, — сказала Блисс. — Почему тогда не сосредоточиться на тех же самых координатах в реальном пространстве? Если рядом с Альфой есть какая-либо яркая звезда, не обозначенная на компьютерной карте, и если она очень напоминает своими характеристиками Альфу, но является одиночной, разве она не является Солнцем Земли?

— Будь это так, — вздохнул Тревайз, — я поставил бы половину моего состояния, каким бы оно ни было, на то, что вокруг той звезды, о которой ты говоришь, обращается планета Земля. И снова мне страшно проверять.

— Боишься ошибиться?

Тревайз кивнул.

— Тем не менее, — сказал он, — дайте мне минутку — отдышусь и заставлю себя сделать это.

А пока трое взрослых смотрели друг на друга, Фаллом пробралась к пульту управления, с любопытством уставилась на контур для рук оператора и потянулась к нему, но Тревайз резко загородил пульт и прикрикнул:

— Не трогай, Фаллом!

Юная солярианка испугалась не на шутку и бросилась в спасительное объятие Блисс.

— Мы должны посмотреть правде в глаза, Голан, — сказал Пелорат. — Что, если ты ничего не обнаружишь в реальном пространстве?

— Тогда придётся вернуться к прежнему плану, — ответил Тревайз, — и посетить каждую из сорока семи оставшихся космонитских планет.

— А если и это ничего не даст?

Тревайз нервно мотнул головой, словно хотел вытряхнуть оттуда пессимистические мысли, пока не успели укорениться. Уставившись в пол, он сказал, как отрезал:

— Тогда я придумаю что-нибудь ещё.

— А что, если планеты предшественников вообще нет?

Тревайз резко обернулся на звук дрожащего голоса.

— Кто это спросил? — проговорил он, на самом деле довольно быстро поняв кто.

— Я, — призналась Фаллом.

Тревайз поглядел на неё, слегка нахмурясь.

— Ты понимаешь, о чём идет речь?

— Вы ищете планету предшественников, но вы всё ещё не нашли её. Может быть, такой планеты совсем не существует.

— Нет, Фаллом, — серьёзно ответил Тревайз. — её просто очень старались спрятать. А раз старались, значит, было что прятать. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Да, — ответила Фаллом. — Вы не позволили мне положить руки на пульт. Раз вы мне не позволили этого, значит, это очень важно.

— Ага, только тебе нельзя его трогать, Фаллом. Блисс, ты сотворила монстра, который всех нас доведёт до могилы. Никогда не пускай её сюда, если меня нет за пультом. И даже когда я здесь, лучше подумай, стоит ли ей входить, ладно?

Эта маленькая перепалка, как ни странно, каким-то образом развеяла его нерешительность.

— Очевидно, — сказал Тревайз, — мне лучше заняться работой. Если я буду просто сидеть здесь и гадать, что мне делать, это маленькое страшилище завладеет кораблем.

Свет померк. Блисс тихонько сказала:

— Ты же обещал, Тревайз. Не называй Фаллом монстром и страшилищем в её присутствии.

— Тогда не спускай с неё глаз и научи вести себя прилично. Скажи ей, что детей не должно быть слышно, а ещё лучше, чтобы и видно не было.

Блисс нахмурилась:

— Как ты жесток к детям, Тревайз! Это ужасно!

— Может быть, но сейчас не время об этом спорить.

Через пару минут голосом, в котором одинаково сильно чувствовалось удовлетворение и облегчение, он произнес:

— Вот Альфа в реальном пространстве. А слева от неё, чуть выше, почти столь же яркая звезда, и её нет на компьютерной карте. Это и есть Солнце Земли. Я готов поставить на это всё своё состояние.

— Ну а теперь, — поинтересовалась Блисс, — когда от твоего состояния ничего не останется, если ты проиграешь, что толку медлить? Давай стартуем к этой звезде, как только всё будет готово к Прыжку.

— Нет, — покачал головой Тревайз. — На этот раз дело не в нерешительности и не в страхе. Необходимо соблюдать осторожность. Три раза мы высаживались на неизвестные планеты и три раза уносили ноги из-за неожиданной опасности. Более того, все три раза мы улепетывали с этих планет сломя голову. Теперь положение критическое, и я не желаю снова играть втемную или, по крайней мере, хочу знать хоть какие-то из тех карт, что у меня на руках. До сих пор всё, чем мы располагали, были слухи о радиоактивности Земли, но этого мало. По странному стечению обстоятельств, которого никто не мог предвидеть, всего лишь на расстоянии парсека от Земли есть планета, населённая людьми…

— Ты в самом деле знаешь, что Альфа населена людьми? — вмешался Пелорат. — Ты же сказал, что компьютер поставил около неё знак вопроса.

— Даже если так, имеет смысл поглядеть своими глазами. Если там действительно есть люди, попробуем узнать, что они помнят о Земле. Для них, кроме всего прочего, Земля — не далекий мир легенд; это — соседняя планета, а Солнце Земли — яркая и заметная в небе звезда.

— Неплохая идея, — задумчиво произнесла Блисс. — Ещё я думаю, что если Альфа обитаема и её жители не закоренелые изоляты, они могут оказаться дружелюбно настроенными, и тогда нам удастся раздобыть, в обмен на что-нибудь, приличную еду.

— И познакомиться с приятными людьми, — добавил Тревайз. — Не забывай об этом. Согласен, Джен?

— Тебе решать, дружочек. Куда ты, туда и я.

— А мы найдём там Джемби? — неожиданно спросила Фаллом.

Блисс торопливо, не дожидаясь ответа Тревайза, сказала:

— Мы его поищем, Фаллом. Обязательно.

А Тревайз объявил:

— Тогда решено. На Альфу.

* * *

— Две больших звезды, — сказала Фаллом, указывая на экран.

— Точно, — согласился Тревайз. — Две. Блисс, приглядывай за ней. Тут не игрушки.

— Она очарована механизмами и приборами, — возразила Блисс.

— Вижу, но я не очарован её очарованием. Хотя, по правде сказать, я восхищен не меньше, чем Фаллом. Звёзды и впрямь великолепны.

Пара звёзд была достаточно яркой, чтобы каждая из них выглядела маленьким диском. Компьютер автоматически ввел дополнительные фильтры, чтобы избавиться от проникновения жесткой радиации, и пригасил свечение экрана, оберегая от повреждения сетчатку глаз. В итоге ярких звёзд осталось немного, двойная звезда воцарилась на экране в гордом одиночестве.

— Дело в том, — признался Тревайз, — что я никогда так близко не подбирался к двойным звёздам.

— Правда? — удивился Пелорат. — Как же это?

Тревайз усмехнулся:

— Я поколесил по Галактике, но я не такой уж закоренелый космический бродяга, как ты думаешь.

— Я никогда не был в космосе, пока не повстречал тебя, Голан, но всегда думал, что каждый, кто хоть однажды отважился в него выйти…

— Должен побывать всюду. Знаю. Это довольно естественно. Вся трудность общения с людьми-домоседами состоит в том, что, сколько бы разум ни твердил обратное, их воображение просто не в силах нарисовать истинных размеров Галактики. Можно скитаться по ней всю жизнь, но не увидишь большую её часть. И потом, системы двойных звёзд популярностью у космонавтов не пользуются.

— Почему? — нахмурилась Блисс. — Мы на Гее плохо знаем астрономию по сравнению с вами, непоседливыми изолятами, но у меня такое впечатление, что двойные звёзды — вовсе не редкость.

— Это так, — согласился Тревайз. — Двойных звёзд существенно больше, чем одиночных. Однако формирование двух звёзд в непосредственной близости друг от друга нарушает обычные процессы возникновения планет. Двойные звёзды обладают меньшим количеством пригодного для строительства планет материала, чем одиночные. Даже если вокруг них возникают планеты, они часто имеют относительно нестабильные орбиты, и среди них крайне редко встречаются пригодные для жизни.

Пионеры космоплавания, видимо, изучили с близкого расстояния множество двойных звёзд, но потом для целей заселения стали выбирать только одиночные. И, конечно, как только Галактику достаточно плотно заселили, практически все путешествия ограничились торговыми экспедициями или почтовыми маршрутами, пролегавшими между населёнными планетами, обращавшимися вокруг одиночных звёзд. Ко времени войн, вероятно, на небольших или необитаемых планетах, обращавшихся вокруг одной из двойных звёзд, расположенных в стратегически важных районах, основывались военные базы; но по мере развития гиперпространственных полётов такие базы потеряли своё развитие.

— Как же я невежествен, просто поразительно, — смущенно пробормотал Пелорат.

— Ладно тебе, Джен, — усмехнулся Тревайз. — Когда я служил во флоте, мы прослушали дикое количество лекций о вышедшей из моды военной тактике, которую уже никто не применял и не стремился использовать, но по инерции её изучали. Я сейчас всего-навсего воспроизвел кусок одной из таких лекций. Вспомни только, сколько всего ты знаешь о мифологии, фольклоре и древних языках, чего не знаю я и что известно только тебе да ещё нескольким учёным.

— Пусть так, но эти две звезды составляют двойную систему, и около одной из них — обитаемая планета, — заметила Блисс.

— Надеюсь, это так, — сказал Тревайз. — Но везде бывают исключения. А тут ещё этот официальный вопросительный знак, ещё одна загадка… Нет, Фаллом, эти кнопки не игрушки. Блисс, или надень на неё наручники, или уведи отсюда.

— Она ничего не испортит, — защищая Фаллом, ответила Блисс, прижав девочку к себе. — Если ты так интересуешься обитаемой планетой, почему мы ещё не там?

— По одной простой причине. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Я восхищаюсь видом двойной звезды с такого расстояния. И потом, мне, как всякому человеку, свойственна осторожность. Как я уже объяснял, с тех пор как мы покинули Гею, не произошло ничего такого, что заставило бы меня плюнуть на неё.

— Какая из этих звёзд — Альфа? — спросил Пелорат.

— Мы не заблудимся, Джен. Компьютер точно знает, какая из них — Альфа, а потому знаем и мы. Так как она больше, то горячее и более желтая. Сейчас та, что справа, имеет явный оранжевый оттенок и напоминает солнце Авроры. Видишь?

— Да, теперь вижу, когда ты обратил на это моё внимание.

— Прекрасно. Это та, что меньше. Какая там вторая буква в том древнем языке, о котором ты говорил?

Пелорат на мгновение задумался, а затем ответил:

— Бета.

— Тогда назовем оранжевую звезду Бетой, а бело-желтую — Альфой, и направимся к ней.

Глава 17

НОВАЯ ЗЕМЛЯ

— Четыре планеты, — пробормотал Тревайз. — Все небольшие, да ещё несколько астероидов. Газовых гигантов нет.

— Ты разочарован? — спросил Пелорат.

— Пожалуй, нет. Это следовало ожидать. Двойные звёзды, вращающиеся на малом расстоянии друг от друга, не могут иметь планет, вращающихся вокруг только одной из них. Планеты могут обращаться исключительно вокруг центра масс обеих звёзд, но очень маловероятно, что такие планеты будут пригодны для жизни — слишком далеки они будут от источников света и тепла.

С другой стороны, если компоненты двойной звезды достаточно отдалены друг от друга, у каждой из них могут существовать планеты со стабильными орбитами, если они близки к одной из двух звёзд. По данным компьютера, среднее расстояние между этими светилами — 350 миллионов километров, и даже в периастрии они не сходятся ближе, чем на 170 миллионов километров. Положение планет, чьи орбиты отдалены менее чем на 200 миллионов километров, может оставаться стабильным, но на более удаленных орбитах планеты не могут существовать. Это означает отсутствие газовых гигантов, поскольку они должны располагаться дальше двухсот миллионов километров от своей звезды, но какая, собственно, разница? На газовых гигантах жить невозможно.

— А одна из этих четырёх планет может быть пригодна для жизни?

— На самом деле единственно возможный вариант — вторая планета. По одной простой причине — только она достаточно велика, чтобы иметь атмосферу.

Корабль быстро приближался ко второй планете, и за два дня пути её изображение на экране заметно увеличилось: сперва — величественно и постепенно, а затем, когда стало ясно, что никакого корабля-перехватчика нет и в помине — со всё возрастающей, почти пугающей скоростью.

«Далекая звезда» неслась по временной орбите в тысяче километров от слоя облаков, когда Тревайз с усмешкой сказал:

— Теперь ясно, почему в банке данных компьютера после замечания об обитаемости планеты поставлен знак вопроса. Здесь нет следа ни от излучения — нет освещения в ночном полушарии, — ни от радиоволн.

— Тут такая плотная облачность, — заметил Пелорат.

— Она не может поглощать радиоволны.

Они наблюдали за планетой, вращающейся внизу, за симфонией вихрей белых облаков, в редких разрывах которых мелькали синеватые пятна океана.

— Облачный слой слишком плотный для обитаемой планеты, — сказал Тревайз. — Планета, должно быть, довольно мрачная. Но что беспокоит меня гораздо больше, — добавил он, как только корабль вновь вошел в ночную тень, — это отсутствие вызовов с орбитальных станций.

— Как на Компореллоне?

— Как около любой обитаемой планеты. Нас должны были бы остановить для обычной проверки документов, груза, виз и так далее.

— Может быть, нас вызывают, но мы не заметили? — предположила Блисс.

— Наш компьютер принял бы вызов на любой длине волны, которую для этого пожелали бы использовать местные жители. Кроме того, мы непрерывно посылаем свои собственные сигналы, но они никого не заинтересовали. Нырять под слой облаков без переговоров со службами орбитальных станций — нарушение космической этики, но я не вижу другого выхода.

«Далекая звезда» сбавила скорость, одновременно увеличивая нагрузку на антигравитаторы, чтобы не потерять высоту. Корабль снова вышел на освещенную сторону и продолжил снижение скорости. Тревайз вместе с компьютером обнаружил подходящий по размерам разрыв в облаках. Корабль накренился и проник сквозь разрыв. Внизу раскинулся океан, волнуемый свежим ветром. Его ребристая поверхность, испещренная редкими полосами белой пены, находилась на расстоянии нескольких километров.

Проскочив разрыв в облаках, корабль теперь скользил под облачным покровом. Воды океана сразу же стали грифельно-серыми, и заметно упала температура.

Фаллом, глядя на обзорный экран, что-то произнесла на своём богатом согласными звуками языке, но тут же перешла на галактический. Голос её дрожал:

— Что это, что я вижу под нами?

— Это океан, — успокоила её Блисс. — Очень много воды.

— А почему она не высыхает?

Блисс посмотрела на Тревайза. Тот ответил:

— Здесь слишком много воды, чтобы она могла высохнуть.

— Я не хочу столько воды, — вполголоса произнесла Фаллом. — Давайте уйдём отсюда. — Тоненько взвизгнула, и «Далекая звезда» ушла вверх, в самую гущу грозовых туч.

Экран стал молочно-белым и покрылся отметинами от дождевых капель.

Огни в рубке померкли, корабль затрясло.

Тревайз в ужасе оглянулся и крикнул:

— Блисс, твоя Фаллом уже достаточно выросла, чтобы управлять энергией! Она использует электрическую сеть корабля, пытаясь взять его под свой контроль. Останови её!

Блисс обхватила Фаллом руками и крепко сжала её.

— Всё в порядке, Фаллом, не бойся. Здесь нечего бояться. Это просто другая планета, вот и всё. Их на свете много, в том числе и таких.

Фаллом несколько расслабилась, но продолжала дрожать.

— Ребенок никогда не видел океана, — обратилась к Тревайзу Блисс, — и, возможно, судя по тому, что я знаю о ней, никогда не попадала в туман или под дождь. Не мог бы ты проявить хоть немного сочувствия?

— Нет, ведь она вмешивается в управление кораблем. Значит, она опасна для всех нас. Отведи её в каюту и успокой.

Блисс коротко кивнула.

— Я пойду с тобой, Блисс, — сказал Пелорат.

— Нет, нет, Пел, — отозвалась она. — Останься здесь. Я успокою Фаллом, а ты утешь Тревайза, — сказала она и вышла.

— Не нужны мне никакие утешения, — проворчал Тревайз. — Прошу прощения за то, что не смог сдержаться, но мы не должны позволять ребенку играть с пультом управления, верно?

— Конечно, не должны, но Блисс не успела среагировать, настолько неожиданно всё произошло. Она всё-таки справляется с Фаллом, которая ведёт себя просто замечательно для ребенка, увезенного из дому, от любимого робота, и вовлеченного волей-неволей в такую жизнь, которой совершенно не понимает.

— Да знаю я! Но вспомни, ведь это не я хотел взять её с собой. Это Блисс так решила.

— Да, но в противном случае ребенка убили бы.

— Хорошо. Извинюсь перед Блисс позже. Перед ребенком тоже.

Но Тревайз явно ещё не отошел от страха за «Далекую звезду», и Пелорат тихо спросил:

— Голан, дружочек, что ещё беспокоит тебя?

— Океан, — отозвался Тревайз.

Корабль давно покинул зону шторма, но всё ещё находился в тени облаков.

— Что с ним не так?

— Его слишком много, вот и всё.

Пелорат непонимающе смотрел на него, и Тревайз со вздохом пустился в объяснения:

— Нет суши. Мы до сих пор не видели никакой суши. Атмосфера совершенно нормальная, кислород и азот в подходящей пропорции, так что планета явно искусственно обустроена, и где-то должна быть растительность, поддерживающая содержание кислорода. В естественном состоянии такие атмосферы не встречаются — за исключением, возможно, Земли, где она бог знает как сформировалась. Но тогда, раз планета терраформирована, здесь должна быть определённая площадь суши — от одной трети поверхности и не менее одной пятой. Так как же эта планета может быть переделана и не иметь суши?

— Может быть, — задумчиво проговорил Пелорат, — поскольку эта планета — часть системы двойной звезды, она совершенно нетипична. Может быть, она не терраформирована, а атмосфера сформировалась в результате такого процесса, который совершенно не встречается на планетах возле одиночных звёзд.

Возможно, и жизнь здесь развивалась независимо, как это однажды произошло на Земле, но только морская жизнь.

— Даже если допустить такое, — сказал Тревайз, — это не даст нам ничего. Обитатели океана не могут развивать технику. Техника всегда основана на применении огня, а огонь в океане… ты ведь понимаешь. Планета с жизнью, но без технологически развитой цивилизации — это не то, что нам нужно.

— Понимаю, понимаю, но я только высказываю предположение. Кроме всего прочего, насколько нам теперь известно, технику создали только единожды — на Земле. А переселенцы разнесли её с собой по Галактике. Нельзя говорить о технике «всегда», если тебе известен только один её тип.

— Передвижение в воде требует обтекаемой формы. Морские животные не могут иметь неправильную форму и конечности наподобие рук.

— У осьминогов есть щупальца.

— Фантазировать можно сколько угодно, но если ты в силах представить интеллигентных головоногих моллюсков, без взаимосвязи эволюционировавших где-то в Галактике и разработавших технику, исключающую применение огня, на мой взгляд, у тебя извращенное воображение.

— На твой взгляд, — осторожно уточнил Пелорат.

Тревайз ни с того ни с сего расхохотался.

— Лихо, Джен! Как я посмотрю, ты часто пренебрегаешь логикой, ради того чтобы я успокоился после стычки с Блисс. Здорово у тебя получается. Я обещаю тебе, что, если не найду сушу, мы просеем весь океан на предмет наличия цивилизованных осьминогов.

Пока он говорил, корабль снова оказался над ночной стороной планеты, и обзорный экран потемнел.

Пелорат вздрогнул.

— Я вот думаю… Безопасно ли это?

— Что именно?

— Мчаться сквозь тьму, как ты мчишься сейчас? Можно ведь во что-нибудь врезаться или нырнуть в океан и погибнуть.

— Совершенно невозможно, Джен. Что ты! Компьютер ведёт корабль вдоль эквипотенциальных линий гравитационного поля. Другими словами, он летит так, чтобы сила притяжения была постоянной, то есть остаётся практически на одной высоте над уровнем моря.

— Но на какой?

— Около пяти километров.

— Это меня не успокаивает, Голан. Разве не можем мы долететь до земли и врезаться в горы, которых не заметим?

— Мы не заметим — корабельный радар заметит, и компьютер заставит корабль обогнуть их или перелететь через них.

— А что, если суша здесь очень ровная? Мы можем проглядеть её в темноте.

— Нет, Джен, не можем. Отражение сигнала радара от воды совсем не похоже на отражение от суши. Водная поверхность плоская, а поверхность суши, как правило, нет. А потому отражение от неё гораздо более рассеянное, чем от воды. Компьютер распознает отличие и даст мне знать, если внизу покажется суша. Даже днём, при солнечном освещении он распознает сушу раньше меня.

Оба умолкли. Через несколько часов вновь показалось солнце, океан внизу снова монотонно катил свои волны, и лишь тогда, когда «Далекая звезда» пересекала очередной грозовой фронт, его просторы пропадали из виду. Один из штормовых вихрей даже отклонил корабль от курса. Тревайз объяснил, что компьютер уступил напору ветра, чтобы не допустить бессмысленного расхода горючего и свести к минимуму риск физических повреждений. Затем, когда воздушная круговерть осталась позади, «Далекая звезда» легла на прежний курс.

— Вероятно, это была граница циклона, — пояснил Тревайз.

— Послушай, дружочек, мы же просто летим с запада на восток или с востока на запад. Так мы, кроме экватора, ничего не увидим.

— Это было бы глупо, верно? На самом деле мы облетаем планету по наклонной орбите с северо-запада на юго-восток. Таким образом, минуя тропики и зоны умеренного климата, с каждым новым витком мы смещаемся на запад, поскольку планета вращается под нами вокруг своей оси. Мы планомерно осматриваем её. Сейчас, поскольку мы до сих пор не видели суши, шансы наличия здесь крупного материка, по данным компьютера, — меньше чем один из десяти, а острова — меньше чем один из четырёх. Шансы падают с каждым нашим новым витком вокруг планеты.

— Знаешь, как бы я поступил? — медленно произнес Пелорат, когда вокруг корабля вновь сгустился мрак ночи. — Я остался бы на достаточно большом расстоянии от планеты и с помощью радара обшарил бы всё полушарие, обращенное ко мне. Облака не помешали бы мне, так ведь?

— А потом перелетел бы на другую сторону, — подхватил Тревайз, — и проделал бы то же самое там. Или просто подождал, когда повернётся сама планета. Хорошо думать задним умом, Джен. Кто бы мог ожидать, приближаясь к обитаемой планете, что его не остановят орбитальные станции и не укажут траекторию посадки или запретят её? А потом, миновав слой облаков, так и не встретишься со станциями. Кто мог ожидать, что не найдёт тотчас же сушу? Обитаемые планеты — это… это суша!

— Но не только же суша! — не согласился Пелорат.

— Я не об этом! — с внезапным возбуждением воскликнул Тревайз. — Я хотел сказать, что мы нашли сушу! Тихо!

Затем, стараясь изо всех сил справиться с волнением, Тревайз положил руки на пульт и соединился с компьютером.

— Это остров, — сообщил он, — около двухсот шестидесяти километров в длину и около шестидесяти пяти в ширину. Площадь, стало быть, примерно семнадцать тысяч квадратных километров. Небольшой, но и не маленький. Больше, чем просто точка на карте. Погоди-ка…

Свет в рубке померк, а затем вообще выключился.

— Что такое? — спросил Пелорат, инстинктивно перейдя на шёпот, словно сама темнота была чем-то хрупким, что можно было разбить.

— Ждем, когда глаза привыкнут к темноте. Корабль завис над островом. Сиди и смотри. Видишь что-нибудь?

— Нет. Вроде бы слабые пятнышки света. Но я не уверен.

— Я тоже вижу их. Сейчас попробую включить телескоп.

И они увидели свет! Ясные, беспорядочно разбросанные точки.

— Остров обитаем, — заключил Тревайз. — Возможно, это единственное населённое людьми место на этой планете.

— И что же мы будем делать?

— Подождем наступления дня. Несколько часов можно отдохнуть.

— А они не могут напасть на нас?

— Как? Я не обнаружил почти никакого излучения, кроме видимого света и инфракрасных лучей. Планета обитаема, её обитатели явно разумны. У них развита техника, но, очевидно, на доэлектронном уровне, так что я не думаю, что здесь нам стоит чего-нибудь опасаться. Даже если я не прав, компьютер заблаговременно предупредит меня.

— А когда настанет день?

— Мы приземлимся, естественно.

* * *

Корабль пошел на снижение, когда первые лучи утреннего солнца сквозь разрывы в тучах осветили видимую часть острова — ярко-зеленую, с цепью низких, округлых холмов, посередине вытянувшихся к горизонту и исчезающих в лиловой дымке.

Когда корабль подлетел к острову, стали видны отдельные купы деревьев, разбросанные там-сям сады, но большую часть острова занимали ухоженные фермы. Прямо под кораблем, на юго-восточном побережье, раскинулся серебристый пляж, огражденный прерывистой линией валунов, за которой начинался луг. Время от времени попадались отдельные дома, но они не группировались во что-либо подобное городу.

Там стала видна тонкая сеть дорог, кое-где проходивших мимо жилищ. Потом увидели вдалеке аэрокар, парящий в прохладном утреннем воздухе. От птицы на таком расстоянии он отличался лишь своими манёврами в воздухе. Это был первый несомненный признак разумной жизни, который путешественники увидели на планете.

— Наверное, он автоматический, если только такое возможно без электроники, — сказал Тревайз.

— Наверное, — отозвалась Блисс. — Мне кажется, если бы им управлял человек, он направился бы к нам. Нас, должно быть, прекрасно видно… Интересно смотреть, как мы садимся без пламени из сопел или реактивного торможения.

— Картина непривычная, что ни говори, — задумчиво кивнул Тревайз. — Не так уж много найдётся планет, где видели бы, как приземляется гравилет. Этот пляж мог бы стать прекрасным местом для посадки, но если поднимется ветер… Я не хочу, чтобы корабль хлестнуло. Мне больше нравится лужок по ту сторону валунов.

— Хорошо, — встрял в разговор Пелорат, — что гравилет не может спалить частную собственность при посадке.

Сели они мягко, на четыре медленно выехавшие наружу во время последней стадии приземления широкие опоры. Они вдавились в почву под весом корабля, и «Далекая звезда» замерла.

— Наверное, мы всё-таки оставим здесь отметины, — вздохнул Пелорат.

— По крайней мере, климат здесь ровный, я бы даже сказала, теплый. — В голосе Блисс проскользнули не совсем одобрительные нотки.

На траве стоял человек и следил за кораблем, не проявляя, впрочем, ни страха, ни удивления. На его лице отражались только восхищение и интерес.

При ближайшем рассмотрении человек оказался женщиной, очень легко одетой, что подтверждало оценку климата, данную Блисс. Сандалии на женщине, похоже, были из парусины, а вокруг бедер был обернут, наподобие юбки, кусок ткани с цветастым рисунком, составлявший всю её одежду.

Волосы женщины были тёмными, длинными, блестящими и струились волнами почти до пояса. Кожа смуглая, глаза миндалевидные.

Тревайз оглядел окрестности — других людей поблизости видно не было. Он пожал плечами и сказал:

— Ну… раннее утро, как-никак. Местные жители, наверное, сидят по домам, а может, и спят ещё. В общем, я бы не сказал, что это густонаселённый район. — Он обернулся к остальным: — Пойду потолкую с дамой. Глядишь, добьюсь чего-нибудь вразумительного. А вы…

— Я думаю, мы тоже можем выйти, — твёрдо проговорила Блисс. — Женщина на вид совершенно безопасна, и в любом случае я хотела бы размяться, подышать свежим воздухом. Может быть, удастся договориться насчёт местных продуктов. Я хочу, чтобы Фаллом вновь ощутила под собой твёрдую почву, и думаю, Пел будет рад посмотреть на эту женщину поближе.

— Кто? Я? — зардевшись, вскричал Пелорат. — Вовсе нет, Блисс, но ведь я… как-никак переводчик у нас в отряде.

Тревайз пожал плечами:

— Пошли. Пошли вместе. Всё же, хотя она и безопасна с виду, я намерен взять с собой оружие.

— Сомневаюсь, — заметила Блисс, — что у тебя возникнет потребность его использовать против этой юной женщины.

— Хорошенькая, верно? — ухмыльнулся Тревайз.

Он первым покинул корабль, за ним сошла Блисс вместе с Фаллом, обнимая её одной рукой. Пелорат шел последним.

Юная черноволосая женщина продолжала с интересом рассматривать их, не отступив ни на дюйм.

— Ну, попробуем, — пробормотал Тревайз.

Он отвел руки от оружия и произнес:

— Здравствуй.

Юная женщина, казалось, некоторое время размышляла над этим, а затем ответила:

— Приветствую тебя, чужеземец. Приветствую и твоих спутников.

— Чудесно! — обрадовался Пелорат. — Она говорит на классическом галактическом и с правильным произношением!

— Я тоже понял её, — кивнул Тревайз. — Хоть говорит она витиевато. Надеюсь, она понимает меня.

Он улыбнулся и, придав своему лицу самое дружелюбное выражение, продолжал:

— Мы прибыли через космос, мы пришли с другой планеты.

— Это хорошо, — сказала юная женщина ясным чистым сопрано. — Прибыл ли твой корабль из Империи?

— Он прибыл с далекой звезды, и сам называется «Далекая звезда».

Туземка посмотрела на надпись на корабле.

— Гласит ли написанное то, что ты изрек? Если это так и если первая буква — F, тогда, о чужеземец, она написана задом наперед.

Тревайз готов был возразить, но Пелорат, впавший от радости в экстаз, воскликнул:

— Она права, права! Буква F перевернулась примерно двести лет назад. Какой восхитительный случай — изучить классический галактический как живой язык!

Тревайз же изучал юную островитянку. Ростом она была не выше полутора метров. Правда, девочкой её назвать было трудно. Груди красивой формы были невелики. Соски были большими и тёмными, — может быть, оттого, что девушка была так смугла.

— Меня зовут Голан Тревайз, — сказал он, — моего друга — Джен Пелорат, женщину — Блисс, аребенка — Фаллом.

— По обычаю, следовательно, на далекой звезде, откуда вы появились, мужчины обладают двойным именем? Я — Хироко, дочь Хироко.

— А твой отец? — внезапно вмешался Пелорат.

В ответ Хироко равнодушно пожала плечами:

— Имя его, как говорила моя мать, Смул, но это неважно. Я не знаю его.

— А где остальные? — спросил Тревайз. — Похоже, ты одна встречаешь нас.

— Многие из мужчин — на рыбачьих лодках, многие из женщин — на полях. Я два дня свободна, и посему мне посчастливилось узреть ваш величественный корабль. Впрочем, корабль ваш можно было узнать даже издалека. Люди любопытны и вскоре прибудут сюда.

— А много этих других на острове?

— Их двадцать тысяч и ещё пять, — с гордостью сообщила Хироко.

— В океане есть другие острова?

— Другие острова, благородный господин? — спросила она удивленно.

Тревайз счел, что это ответ. Этот остров — единственное место на этой планете, где живут люди.

— А как вы называете свою планету?

— Она именуется Альфа, благородный господин. Нас учили тому, что полное её название — альфа Центавра, если это о чём-то тебе говорит, но мы зовем её просто Альфа, и, как видите, это благообразная планета.

— Какая-какая? — непонимающе переспросил Тревайз и обернулся к Пелорату.

— Она имела в виду «прекрасная».

— Это точно, — согласился Тревайз, — по крайней мере, здесь и сейчас. — Он взглянул на нежно-голубое утреннее небо с редкими облаками. — Будет чудесный солнечный день, Хироко, но я думаю, такие не часты на Альфе.

— Столько, сколько нам потребно, господин, — холодно ответила Хироко. — Облака могут являться, когда нам потребен дождь, но большую часть дней нам лучше, когда небо ясное. Конечно, доброе небо и тихий вечер гораздо более желаемы в те дни, когда в море выходят рыбачьи суда.

— Следовательно, ваш народ управляет погодой, Хироко?

— Не поступай мы так, господин Голан Тревайз, мы бы вымокли до нитки под дождем.

— Но как вы это делаете?

— Не будучи обученным инженером, господин, я не в силах этого объяснить.

— Да будет мне позволено узнать название этого острова, на котором живешь ты и остальные люди? — поинтересовался Тревайз, неожиданно для себя переключившись на обороты классического языка и отчаянно гадая, правильно ли он говорит.

— Мы зовем наш благословенный остров посреди безбрежного моря Новой Землей, — ответила Хироко.

Тревайз и Пелорат обменялись удивленными и восторженными взглядами.

* * *

Переспрашивать времени не было. Появились другие люди. Десятки людей. «Должно быть, — подумал Тревайз, — это те, кто не ушёл в море на лодках, не работал в поле, те, кто оказался неподалеку от места посадки». Большую часть пути люди явно прошли пешком, хотя видны были и два автомобиля — довольно старых и затрапезных.

Ясно, цивилизация тут была в техническом отношении слаборазвитая, но всё же погодой местные жители управляли.

Известно, что техника вовсе не обязательно развивается во всех направлениях одинаково; отсутствие успехов в какой-либо области не исключает наличия значительных достижений в других, но наверняка данный пример неравномерности развития являлся необычным.

Из тех, кто сейчас рассматривал корабль, по крайней мере половину составляли старики и старухи; были и дети — трое-четверо. Остальные, в основном женщины, помоложе. Непохоже, чтобы островитяне были напуганы.

— Ты что, управляешь ими? — шёпотом спросил Тревайз у Блисс. — Они кажутся такими умиротворенными.

— Я и не думала прикасаться к их сознанию. Я делаю это в самых крайних случаях. А сейчас я забочусь только о Фаллом.

Всякому, кто повидал зевак, показалось бы, что у корабля собралась жалкая горстка людей, но для Фаллом это было непривычно. Она и к трем взрослым на «Далекой звезде» только-только начала привыкать. Солярианка часто, коротко дышала, полуприкрыв глаза. Казалось, ещё чуть-чуть, и наступит обморок.

Блисс ласково гладила волосы Фаллом и что-то успокаивающе шептала. Тревайз не сомневался, что Блисс при этом самым деликатным образом убаюкивает сознание солярианки.

Фаллом неожиданно глубоко вздохнула — почти всхлипнула, и вздрогнула. Подняла голову, посмотрела вокруг почти отстраненным взглядом, но тут же спрятала лицо, уткнувшись в грудь Блисс.

Блисс ласково сжала плечи девочки, словно подтверждая своё присутствие и защиту. Пелорат переводил благоговейный взгляд с одного альфианина на другого.

— Голан, они такие непохожие, — сказал он наконец.

Тревайз тоже заметил это. Тут были люди с разными цветом кожи и волос. У одного туземца была ярко-рыжая шевелюра, синие глаза и вся физиономия в веснушках. Двое-трое взрослых были одного роста с Хироко, а парочка — выше Тревайза. У некоторых мужчин и женщин разрез глаз был таким же, как у Хироко, и Тревайз вспомнил, что на одной густонаселённой торговой планете сектора Файли такие глаза, по слухам, отражали лица всех местных жителей, но самого его никогда туда не заносило.

На всех альфианах выше пояса не было никакой одежды. Все женщины, как на подбор, — с маленькой, просто-таки девичьей грудью. Вот и всё, что было у туземцев общего.

— Мисс Хироко, — неожиданно обратилась к островитянке Блисс, — моя девочка не привыкла к длительным полётам. Она увидела столько нового, что больше уже не в силах впитать. Нельзя ли её усадить где-нибудь и, если можно, дать ей немного поесть и попить?

Хироко нахмурилась. Пелорат повторил для неё слова Блисс, но на более замысловатом галактическом среднеимперского периода. Рука Хироко вспорхнула к губам, и островитянка опустилась на колени:

— Я молю о пощаде, уважаемая госпожа! Я не подумала ни о нуждах этого ребенка, ни о твоих. Необычайность происшедшего излишне очаровала меня. Не будете ли вы так добры — вы все — стать нашими гостями и пройти в дом для утренней трапезы? Будет ли нам позволено присоединиться к вам, дабы мы смогли прислуживать вам как хозяева?

— Ты очень добра, — сказала Блисс. Она говорила медленно, старательно выговаривая слова, надеясь, что так её легче понять. — Хотя было бы лучше, если ты одна будешь прислуживать нам — ради спокойствия ребенка, непривычного к большому стечению народа.

Хироко поднялась с колен.

— Да будет так, как ты сказала, — ответила она, склонив голову, и легкой походкой зашагала по траве.

Другие альфиане подошли поближе. Они, похоже, особенно интересовались одеждой незнакомцев. Тревайз снял с себя легкую куртку и протянул мужчине, который подошел сбоку и ткнул в куртку пальцем.

— Вот, — сказал он, — посмотри, но потом верни. — Затем он обратился к Хироко: — Проследи, чтобы я получил её назад, мисс Хироко.

— Вне всяких сомнений, вещь будет возвращена, благородный господин, — сказала та и уверенно кивнула.

Тревайз улыбнулся и пошел дальше. Ему было гораздо легче шагать без куртки под легким теплым ветерком.

Он не заметил оружия у окружавших их людей. Вот забавно — никто, казалось, не обнаруживал ни страха, ни стесненности при виде оружия Тревайза. Островитяне даже не проявляли к нему особого любопытства. Впрочем, они просто могли не принимать эти штуки за оружие. Судя по тому, что увидел Тревайз, Альфа могла оказаться планетой, совершенно лишенной какого бы то ни было насилия.

Одна из женщин обогнала Блисс, обернулась, с пристрастием уставилась на её блузку и спросила:

— Есть ли у тебя груди, уважаемая госпожа?

И, словно не в силах была дождаться ответа, протянула руку и недоверчиво провела по груди Блисс.

Блисс улыбнулась и ответила:

— Как ты смогла убедиться, они у меня есть. Возможно, они не такие красивые, как твои, но я скрываю их не по этой причине. В моём мире обнажать грудь считается непристойным.

— Как тебе мой классический галактический? — шепнула Блисс Пелорату.

— У тебя вполне прилично получается, Блисс.

Трапезная оказалась большим помещением с длинными столами, вдоль которых тянулись скамьи. Очевидно, альфиане предпочитали есть сообща.

Тревайз почувствовал угрызения совести. Из-за просьбы Блисс оставить их одних они оказались в огромном зале впятером и вынудили большинство альфиан остаться снаружи. Однако некоторые из них расположились на небольшом расстоянии от окон (которые представляли собой всего лишь отверстия в стенах, не прикрытые даже ставнями), так чтобы иметь возможность наблюдать за тем, как едят чужестранцы.

«А если бы шел дождь?» — подумал Тревайз. Но, вероятно, дождь здесь начинался только тогда, когда в нём возникала нужда, причем дождь, наверное, редкий и теплый, без сильного ветра. Более того, дождь, видимо, начинался в определённое время, так что альфиане, решил Тревайз, успели бы к нему подготовиться.

Окна выходили на море. Далеко на горизонте Тревайз как будто разглядел грозовые тучи, вроде тех, что почти целиком затягивали небо над планетой, кроме этого крохотного райского островка.

В этом и состояло преимущество управления погодой.

Вскоре им стала прислуживать юная девушка, ходившая вокруг стола на цыпочках. Она не спрашивала, чего бы им хотелось, а просто накрывала на стол. Девушка поставила перед каждым по небольшому стакану с молоком, побольше — с виноградным соком, ещё больше — с водой. Обед каждого состоял из двух больших зажаренных яиц с ломтиками белого сыра. Кроме того, стояли большие блюда с отварной рыбой и маленькие — с жареным картофелем, разложенным на холодных зеленых листьях латука.

Блисс потрясенно смотрела на такое количество еды и явно растерялась — с чего бы начать. Фаллом не испытывала подобных затруднений. Она жадно и с явным удовольствием выпила стакан сока, затем перешла к рыбе и картофелю. Фаллом попыталась запустить в еду пальцы, но Блисс протянула ей большую ложку с заостренными краями, которая могла служить и вилкой. Фаллом взяла её.

Пелорат довольно улыбнулся и принялся за яйца.

— А я, оказывается, забыл, — заметил Тревайз, — каковы на вкус настоящие яйца.

Хироко, забыв о своём собственном завтраке, в восторге глядела на то, как едят гости (даже Блисс наконец начала кое-что пробовать, и видно было, что ей нравится), и наконец спросила:

— Хороша ли еда?

— Просто прекрасна! — ответил Тревайз, прожевав очередной кусок. — На этом острове, судя по всему, нет богатых источников продовольствия. Или вы подали нам больше, чем едите сами, просто из вежливости?

Хироко слушала, внимательно глядя на него, и, видимо, уловила смысл вопроса:

— О нет, благородный господин. Наша страна щедра, а наше море — ещё щедрее. Наши утки несут яйца, наши козы дают молоко, и мы делаем сыр, колосятся наши нивы. В океане — бесчисленные виды рыбы, и нет им числа. Вся Империя могла бы делить с нами трапезу и не истощить запасов рыбы в нашем море.

Тревайз неуверенно улыбнулся. Ясно, молодая альфианка не имела ни малейшего понятия об истинных размерах Галактики.

— Ты, Хироко, назвала этот остров Новой Землей, — сказал он. — Где же тогда Старая Земля?

Она в замешательстве посмотрела на Тревайза.

— Вы сказали Старая Земля? Я прошу простить меня, господин. Я не поняла смысла этих слов.

— Прежде чем возникла эта Новая Земля, ваши люди должны были где-то жить. Где же было это место, откуда они явились?

— Мне ничего не ведомо об этом, благородный господин, — с трогательной серьёзностью ответила Хироко. — Эта страна была моей всю мою жизнь, это страна моей матери, и бабушки, и, несомненно, их бабушек и прабабушек. Никакие другие страны мне неведомы.

— Но, — попытался осторожно поспорить Тревайз, — ты говоришь о своей стране как о Новой Земле. Почему ты называешь её именно так?

— Потому, благородный господин, — ответила Хироко негромко, — что она так зовется всеми, и ни одна женщина не находит это странным.

— Но это Новая Земля, следовательно, более поздняя. Должна быть и Старая Земля, предшествовавшая этой, в честь которой ваш мир и был назван. Каждое утро наступает новый день, и это означает, что раньше него был старый день, прошедший. Разве ты не понимаешь, что так и должно быть?

— Нет, благородный господин. Мне ведомо только, как называется наша страна. Я не знаю более ничего и не могу уследить за твоими рассуждениями, которые, на мой взгляд, напоминают то, что мы зовем здесь болтологией. Прости, я не хотела тебя обидеть, господин.

Тревайз покачал головой — никакого толку.

* * *

Тревайз наклонился к Пелорату и прошептал:

— Куда бы мы ни попадали, что бы мы ни делали — никакой информации.

— Мы знаем, где Земля, так в чём же дело? — ответил Пелорат, едва шевеля губами.

— Я хочу знать хоть что-нибудь о ней.

— Эта женщина очень молода. Вряд ли она располагает необходимыми знаниями.

Тревайз подумал немного и кивнул:

— Правильно, Джен.

Он повернулся к Хироко и сказал:

— Мисс Хироко, вы так и не поинтересовались, зачем мы здесь, в вашей стране.

Хироко потупила глаза и объяснила:

— Я не смею высказывать никакого интереса, исходя из вежливости и гостеприимства, до тех пор пока вы все не поедите и не отдохнете, благородный господин.

— Но мы уже поели, можно считать, и отдыхали перед посадкой, так что я скажу тебе, зачем мы здесь. Мой друг, доктор Пелорат, — известный учёный в нашем мире, образованный человек. Он — мифологист. Ты знаешь, что это такое?

— Нет, благородный господин. Не знаю.

— Он изучает древние предания, те, которые рассказываются на разных планетах. Эти предания называются мифами или легендами, и они интересуют доктора Пелората. Есть ли на Новой Земле кто-нибудь, кто знает ваши предания?

Хироко слегка наморщила лоб, задумалась и сказала:

— Я в этом не искусна. В этой части острова есть старик, который любит говорить о былых временах. Откуда он мог всё это узнать, мне неведомо, и думаю, он либо сам всё выдумал, либо услыхал от других выдумщиков. Возможно, это именно то, что твой учёный друг хотел бы услышать, хотя я могла и неверно понять тебя. Сама я думаю, — она огляделась по сторонам, словно не желая, чтобы её кто-то услышал, — что старик этот — просто болтун, хотя многие охотно его слушают.

— Нам как раз такая болтовня и нужна, — кивнул Тревайз. — Не могла бы ты отвести моего друга… к этому старику?

— Он называет себя Моноли.

— …К Моноли. А как ты думаешь, Моноли согласится поговорить с моим другом?

— Он? Согласится ли поговорить? — презрительно скривилась Хироко. — Вы бы лучше спросили, согласится ли он когда-нибудь перестать говорить. Он всего лишь мужчина и, следовательно, может проболтать до третьих петухов, не закрывая рта, не в обиду ему будет сказано, благородный господин.

— Так можешь ты прямо сейчас отвести моего друга к Моноли?

— Это может сделать любой и когда угодно. Старик всегда дома и всегда готов приветствовать слушателей.

— И, возможно, какая-нибудь пожилая женщина не прочь пообщаться с госпожой Блисс. Она должна заботиться о ребенке и не сможет далеко от него отходить. Ей понравилось бы, если бы ей составили компанию; женщины, как ты знаешь, рады…

— Посплетничать? — удивилась Хироко. — Впрочем, так считают мужчины, хотя я не раз наблюдала, как сами же мужчины оказывались гораздо большими болтунами. Дайте им только вернуться после рыбалки, и они начнут соперничать друг с другом в полёте фантазии, расписывая свою добычу. Никто не может ни проверить их, ни поверить, но это, впрочем, их не останавливает. Но довольно и мне болтать. У моей матери есть подруга, её я сейчас узрела в окно, которая может составить компанию госпоже Блисс и её ребенку, но раньше может проводить твоего друга, уважаемого доктора, к Моноли. Если твой друг столь же горазд слушать, как Моноли — говорить, тогда ты вряд ли сможешь разлучить их в этой жизни. А теперь, с вашего позволения, я покину вас на минуту.

Когда она ушла, Тревайз обратился к Пелорату:

— Послушай, выжми всё, что сможешь, из этого старика; а ты, Блисс, выпытай как можно больше от той, что придёт посидеть с тобой. Всё о Земле.

— А ты? — спросила Блисс. — Что собираешься делать ты?

— Я останусь с Хироко и попытаюсь найти третий источник информации.

— Ну да, — понимающе улыбнулась Блисс. — Пел будет говорить со стариком. А ты, так уж и быть, останешься с хорошенькой полуголой девушкой. Разумное распределение труда, ничего не скажешь.

— Выходит так, Блисс, что это действительно разумно.

— Но тебя не огорчает, что труд распределится именно так, а не иначе?

— Нет, конечно. Почему это должно меня огорчать?

— Действительно, почему?

Вернулась Хироко и, сев на скамью, сообщила:

— Всё устроилось. Уважаемый доктор Пелорат будет сопровожден к Моноли; благородная госпожа Блисс, вместе с её ребенком, обретет компаньонку. Теперь я могу надеяться, благородный господин Тревайз, продолжить столь приятную моему сердцу беседу с тобой, быть может, даже об этой Старой Земле, о которой ты…

— Болтал? — копируя её, пошутил Тревайз.

— Нет! — смеясь, возразила Хироко. — Но ты славно передразнил меня. Я проявила к тебе неуважение, отвечая на эти вопросы в дурном тоне. Я стражду принести извинения и исправить свою ошибку.

— «Стражду»? — Тревайз оглянулся на Пелората.

— «Жажду», — негромко перевел Пелорат.

— Мисс Хироко, я не почувствовал неуважения, но, если тебе станет легче, я рад буду поговорить с тобой.

— Ты несказанно добр. Благодарю тебя, — сказала Хироко, вставая.

Тревайз тоже поднялся.

— Блисс, — позвал он, — удостоверься, что Джен в безопасности.

— Предоставь это мне. А у тебя есть… — Блисс красноречиво взглянула на оружие Тревайза.

— Не думаю, что оно понадобится, — проворчал Тревайз.

Он последовал за Хироко, вышедшей из трапезной. Солнце поднялось уже высоко, и стало ещё теплее. Ощущался, как всегда, запах новой планеты. Тревайз припомнил, что на Компореллоне почти ничем не пахло, вспомнил слегка затхлый запах Авроры, довольно приятный — Солярии. (На Мельпомене они были в скафандрах и могли чувствовать лишь запах собственных тел.) В каждом случае к запаху они привыкали буквально за несколько часов, как только насыщались обонятельные рецепторы носа.

Здесь, на Альфе, приятно пахло травой, нагретой солнцем, и Тревайзу стало грустно — этот запах ему нравился.

Они приближались к небольшому домику, построенному, похоже, из бледно-розовой глины.

— Это, — показала рукой Хироко, — мой дом. Некогда он принадлежал младшей сестре моей матери.

Она вошла внутрь и жестом пригласила Тревайза за собой. Дверь была открыта — точнее, как заметил Тревайз, проходя сквозь дверной проем, — её не было вовсе.

— А что же вы делаете, когда идет дождь? — поинтересовался он.

— Мы всегда готовы к этому. Дождь длится два дня, по три часа на заре, когда холоднее и когда он способен увлажнить почву наиболее щедро. Тогда я просто натягиваю на проем этот полог, тяжелый и отталкивающий воду.

Этим она и занялась, не прекращая своих объяснений. Полог был сделан из прочного, похожего на парусину материала.

— Я оставлю его так, — продолжала она. — И все будут ведать, что я дома, но не желаю, чтобы меня беспокоили, поскольку я сплю или занята важными делами.

— Не слишком надежная защита от непрошеных гостей.

— Но почему же? Смотри, вход закрыт.

— Но любой может отодвинуть полог и войти.

— Не согласуясь с волей хозяина? — Хироко была потрясена подобным предположением. — И такое может произойти в твоём мире? Какое варварство!

— Я просто спросил, — усмехнулся Тревайз.

Хироко провела его в дальнюю комнату, и, повинуясь её приглашению, Тревайз уселся в мягкое кресло. В маленькой полутемной комнате он ощущал что-то вроде приступа клаустрофобии, но, видимо, дом их и предназначался только для уединения и отдыха. Окна были невелики и располагались почти под потолком, но по стенам были выложены узоры из тусклых зеркальных полосок, отражающих падающий на них свет в разные стороны. Из щелей в полу тянуло холодком. Признаков искусственного освещения Тревайз не нашёл и задался вопросом, не встают ли альфиане с рассветом и не ложатся ли с закатом?

Вопрос уже готов был сорваться с его губ, но Хироко опередила его:

— Госпожа Блисс — твоя женщина?

Тревайз осторожно переспросил:

— Ты хотела узнать, не является ли она моей сексуальной партнершей?

— Умоляю тебя, соблюдай приличия ведения вежливой беседы, — покраснела Хироко. — Я действительно имела в виду телесные радости.

— Нет. Она женщина моего ученого друга.

— Но ведь ты моложе и более хорош собой.

— Ну, спасибо за комплимент, однако Блисс так не думает. Ей нравится доктор Пелорат, и гораздо сильнее, чем я.

— Это очень удивляет меня. А он не готов поделиться с тобой?

— Я не спрашивал, но уверен, что он делиться не пожелает. Впрочем, я и не стремлюсь к этому.

— Тебя можно понять, — рассудительно кивнула Хироко. — У неё слишком фундаментальная…

— Что-что фундаментальное?

— Ты понимаешь. Вот это, — и Хироко грациозно шлёпнула себя пониже спины.

— Ах это! Теперь я понял. Да, Блисс щедро наделена тем, что называется бедрами. — Он изобразил руками нечто округлое и подмигнул. Хироко рассмеялась. — Тем не менее многие мужчины находят великолепной подобную округлость фигуры.

— Не могу поверить в это. Наверное, это извращение — желать того, что превосходит некий приятный средний уровень. Разве ты стал бы лучшего мнения обо мне, если бы мои груди были массивными, с отвисшими сосками? Я сама, по правде говоря, видела таких женщин, хотя и не замечала, чтобы мужчины толпились вокруг них. Несчастная женщина, которую так покарала судьба, поистине должна прикрывать своё уродство — как это делает госпожа Блисс.

— Такая гипертрофированность меня тоже не привлекает, хотя я уверен, что Блисс прикрывает грудь вовсе не из-за того, что она у неё некрасива.

— Следовательно, ты не испытываешь отвращения, глядя на меня?

— Я не безумец. Ты прелестна.

— А что ты делал для своего удовольствия на этом корабле, когда летал от одной планеты к другой, — ведь госпожа Блисс отказывала тебе?

— Ничего, Хироко. С этим ничего не поделаешь. Я время от времени думал об удовольствиях, и в этом были свои неудобства, но все, летающие в космосе, хорошо знают: бывают времена, когда приходится обходиться без этого. Страсти можно предаться по возвращении.

— А если воздержание мучительно, как можно всё исправить?

— Я чувствую гораздо большее мучение оттого, что ты затронула эту тему. Не думаю, что это вежливо — интересоваться тем, как можно исправить подобное.

— Будет ли неучтиво с моей стороны сделать предложение?

— Это будет зависеть исключительно от того, что это будет за предложение.

— Я хочу предложить, чтобы мы получили удовольствие друг от друга.

— Ты привела меня сюда для этого, Хироко?

— Да! — призналась Хироко с довольной улыбкой. — Это одновременно и мой долг вежливости как хозяйки, и моё искреннее желание.

— В таком случае, я готов признать, что это также и моё желание. В самом деле, я очень благодарен тебе за это. Я… как это… стражду доставить тебе удовольствие.

Глава 18

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК

Обед был подан в том же самом помещении, где они завтракали. Теперь тут было полно альфиан, и среди них Тревайз и Пелорат, которых угощали напропалую. Блисс и Фаллом ели отдельно, более или менее уединённо, в маленькой пристройке.

На столе стояли блюда с разной рыбой, супницы с бульоном, в котором плавало нечто напоминающее кусочки вареной молодой козлятины. Лежали нарезанные караваи хлеба, масло и джем. Салаты подали потом, а вот на десерт не было ничего, хотя фруктовые соки гуляли по столам в казавшихся бездонными кувшинах. Оба гражданина Академии ели мало, поскольку не так давно сытно позавтракали, а остальные уплетали обед за обе щеки.

— Как они только ухитряются не толстеть? — удивленно шепнул Пелорат.

— Наверное, трудятся в поте лица, — пожал плечами Тревайз.

Никто явно не заботился о соблюдении строгого этикета. В трапезной было шумно, то и дело слышались смех, стук о столы толстых, очевидно, небьющихся чашек. Женщины вели себя столь же шумно, как мужчины, только голоса у них были пописклявее.

Пелорат поморщился, но Тревайз (временно, по крайней мере), избавленный от того неудобства, о котором беседовал с Хироко, чувствовал себя прекрасно и благодушествовал.

— Честное слово, — сказал он, — такая жизнь имеет свои прелести. Вот люди, которые радуются жизни и у которых совсем мало забот. Погода стоит такая, какую они пожелают, еда обильна и вкусна. У них поистине золотой век, который просто не прекращается.

Тревайз почти кричал, чтобы его было слышно, Пелорат прокричал в ответ:

— Да… Только уж очень шумно.

— Они так привыкли, наверное.

— Я удивляюсь, как они могут понимать друг друга в этом бедламе.

Конечно, им обоим было трудно разобрать смысл разговоров. Странное произношение, устаревшая грамматика и порядок слов языка альфиан мешали восприятию речи, особенно в таком гаме. Им казалось, что они попали в зоопарк, где по клеткам мечутся испуганные звери.

Только после обеда они встретились с Блисс в маленькой пристройке, которая напомнила Тревайзу домик Хироко. Здесь им всем предстояло временно разместиться. Фаллом уединилась в дальней комнате и, по словам Блисс, собиралась вздремнуть.

Пелорат посмотрел на дверной проем в стене и неуверенно произнес:

— Не очень-то уютное жилье. Как же мы сможем свободно поговорить?

— Уверяю тебя, — отозвался Тревайз, — стоит нам натянуть полог в дверях, и нас никто не потревожит. Никому и в голову не придёт войти — таковы тут обычаи.

Пелорат перевел взгляд на оконные проемы.

— Нас можно легко подслушать.

— Что мы, кричать будем? Альфиане не подслушивают. Даже когда они стояли напротив окон трапезной во время нашего завтрака, они выдерживали вежливую дистанцию.

— Ты так много узнал об альфианских обычаях, — улыбнулась Блисс, — за то время, что провёл наедине с нежной маленькой Хироко, и так уверен теперь в воспитанности местных жителей. Что произошло?

— Если ты заметила, что картина моего сознания изменилась в лучшую сторону, и интересуешься причиной этого, я могу только попросить тебя оставить моё сознание в покое.

— Ты прекрасно знаешь, что Гея не тронет твоего сознания ни при каких обстоятельствах, исключая лишь опасность для жизни, и ты знаешь почему. Но я не слепая. Я могу ощутить то, что происходит на километр вокруг. Это что, неотъемлемая часть твоих космических странствий, мой друг-эротоман?

— Эротоман? Помилуй, Блисс. Второй раз за всё время! Второй!

— Мы посетили всего лишь две планеты, на которых живут нормальные женщины, и на каждой из них мы пробыли лишь несколько часов.

— Тебе хорошо известно, что на Компореллоне у меня не было выбора.

— Не спорю. Я помню, какова она была внешне. — На несколько мгновений Блисс расплылась в улыбке. — А вот представить, что Хироко сжала тебя, беспомощного, в своих мощных объятиях и сломила железной волей твоё слабое тело…

— Конечно, нет. Я сам этого хотел. Но предложение исходило от неё.

— Неужели у тебя так всегда получается, Голан? — с ноткой зависти в голосе спросил Пелорат.

— Конечно, так оно и должно быть, — усмехнулась Блисс, — женщины к нему так и льнут, не в силах противиться его обаянию.

— Хотел бы я, чтобы это было так, — вздохнул Тревайз. — Но это далеко от истины. И я рад. Есть много другого в жизни, чем заняться. Но на этот раз я действительно не сопротивлялся. В конце концов, мы были первыми людьми с другой планеты, которых когда-либо видела Хироко да, пожалуй, и любой из ныне живущих на Альфе. Я понял из того, что она не хотела обсуждать, из случайных замечаний, что Хироко предполагала, будто обнаружит у меня необычайные анатомические подробности или дождется какой-нибудь изысканной техники, но я не оправдал её надежд. Боюсь, она была разочарована.

— О! Неужели? А ты?

— Я — нет. Я бывал на многих планетах, и у меня есть определённый опыт. Оказалось, что люди есть люди, а секс есть секс, где бы всё это ни происходило. Если и есть какие-то отличия, они обычно тривиальны и часто неприятны. Каких только ароматов я в своё время не нанюхался! Одна дама так просто ничего не позволяла, пока не начинала играть громкая музыка, приправленная отчаянными воплями. Но когда она включала эту музыку, я был бессилен. Уверяю тебя, если всё складывается, будто в добрые старые времена, меня это вполне устраивает.

— Кстати, о музыке, — сказала Блисс, — после ужина мы приглашены на музыкальное представление. Очевидно, в нашу честь. Похоже, альфиане очень гордятся своей музыкой.

— Их гордость вряд ли сделает звуки музыки приятнее для нашего слуха, — поморщился Тревайз.

— Дослушай меня. Я поняла так, что гордятся они в основном тем, что играют исключительно на древних инструментах. Очень древних. Мы можем узнать что-нибудь о Земле, познакомившись с ними.

Тревайз нахмурился:

— Интересная мысль. Кстати, может быть, вы что-нибудь разузнали? Джен, ты виделся с этим… Моноли, о котором говорила Хироко?

— Да, виделся. Я проговорил с ним три часа. Хироко не преувеличивала. Непрерывный монолог. Когда я собрался обедать, он вцепился в меня и не давал мне уйти, пока я не пообещал вернуться, когда смогу, чтобы послушать его ещё.

— А он действительно сказал что-то интересное?

— Ну, он тоже, как и все, настаивал на полной и смертоносной радиоактивности Земли; на том, что предки альфиан последними покинули её и что, если бы не это, все они умерли бы. И, Голан, он так убеждён в этом, что я не мог не поверить ему. Я пришел к выводу, что Земля в самом деле мертва и что все наши поиски оказались в итоге бесполезными.

* * *

Тревайз опустился на стул, глядя на Пелората, сидящего на узкой койке. Блисс встала и молча посмотрела по очереди на мужчин.

— Позволь мне судить, бесполезны были наши поиски или нет, Джен, — смог наконец выговорить Тревайз. — Лучше скажи, что натрепал тебе этот болтун, но только покороче.

— Я делал пометки по ходу беседы. Это помогло произвести на старика впечатление ученого, но мне нет нужды заглядывать в них. Его речь была непрерывным потоком сознания. О чём бы он ни заговорил, это тут же напоминало ему о чём-то ещё, но, конечно, я потратил бы всю жизнь, пытаясь переварить эту информацию в поисках надежных и состоятельных сведений, так что моя задача сейчас — суметь преобразовать длинные и бессвязные рассуждения…

— Во что-нибудь столь же длинное и бессвязное? Ближе к делу, Джен, дружище, — вежливо перебил его Тревайз.

Пелорат откашлялся и продолжил:

— Да, конечно, дружок. Я попытаюсь сделать связный и хронологически верный отчёт из всего услышанного. Итак, Земля была родным домом человечества и миллионов видов животных и растений. Так продолжалось бессчётное число лет, пока не начались гиперпространственные полёты. Тогда и были заселены Внешние миры. Они откололись от Земли, развив свою собственную культуру, и стали презирать и угнетать планету-праматерь.

После пары столетий таких отношений Земля сумела вернуть себе свободу, хотя Моноли так и не объяснил, каким образом это произошло, а я не решился расспросить поподробнее. Даже если бы он и позволил мне прервать его, что маловероятно, это могло просто увести старика в новые дебри воспоминаний. Он, кстати, упомянул исторического героя по имени Элайдж Бейли, но упоминания о нём столь характерны для попытки приписать одной личности все достижения целого поколения, что не было смысла пытаться…

— Пел, дорогой, тут всё ясно, — оборвала его Блисс.

Пелорат умолк на полуфразе, пытаясь сосредоточиться.

— Конечно. Извините. С Земли ушла вторая волна поселенцев, основав множество новых миров и на новый лад. Новая группа поселенцев, действуя более энергично, чем космониты, вытеснила, разгромила и пережила их и, наконец, создала Галактическую Империю. Во время войн между поселенцами и космонитами — нет, не войн… он использовал слово «конфликты» — Земля и стала радиоактивной.

— Это же нелепо, Джен! — с явным раздражением заявил Тревайз. — Как могла целая планета стать радиоактивной? Каждая планета в той или иной степени радиоактивна с момента своего образования, и эта радиоактивность постепенно снижается. Стать радиоактивной невозможно.

— Я лишь передаю тебе слова Моноли, — пожал плечами Пелорат. — А он рассказал мне только то, что сам слышал — от кого-то, кто рассказал ему, что он слышал — и так далее. Это — народные предания, передающиеся от поколения к поколению, из уст в уста, кто знает, с какими искажениями, возникающими при каждом очередном пересказе.

— Я понимаю, но разве здесь нет книг, документов, древних летописей, которые сохранили историю былых времен и которые могли бы дать нам что-нибудь поточнее, чем современные сказки?

— Я спросил старика и об этом, но ответ был — нет. Он туманно объяснил, что были книги в давние времена, но что они давным-давно утеряны, но тем не менее всё сказанное им содержалось в тех книгах.

— Да, славная работа. И здесь та же самая история. На каждой планете, которую мы посетили, записи, касающиеся Земли, так или иначе исчезли. Хорошо. Так откуда, он сказал, взялась радиоактивность Земли?

— Он не привел никаких подробностей. Максимум, что он сказал, так это — что космониты были благоразумны, а потом стал утверждать обратное — что космониты были теми злыми демонами, которых люди Земли винили во всех напастях. Радиоактивность…

В это мгновение его перебил звонкий голосок:

— Блисс, я — космонитка?

Фаллом со взъерошенными волосами стояла в узком дверном проеме между двумя комнатами. Ночная рубашка (предназначенная для более пышных форм Блисс) соскользнула с одного её плечика, обнажив неразвитую грудь.

— Мы беспокоились о неожиданных визитерах снаружи, — сказала Блисс, — и забыли об одном внутри. Ну, Фаллом, почему ты спрашиваешь?

Она встала и подошла к подростку.

— У меня нет того, что есть у них, — заявила Фаллом, показав на мужчин, — или того, что есть у тебя, Блисс. Я… другая. Это потому, что я — космонитка?

— Да, Фаллом, — успокаивающе произнесла Блисс, — но небольшие отличия не страшны. Ступай обратно в постель.

Фаллом стала покорной, как всегда, когда Блисс хотела этого. Девочка повернулась и уходя, словно разговаривая сама с собой, пробормотала:

— Я — демон? Что же такое — демон?

Блисс, бросив через плечо: «Подождите меня минутку, я скоро вернусь», — вышла вслед за ней.

Она вернулась через пять минут, качая головой:

— Теперь она будет спать, пока я не разбужу её. Я должна была это сделать раньше, но любое вмешательство в сознание должно проводиться лишь в самом крайнем случае. — Словно оправдываясь, она добавила: — Я не могу избавить её от размышлений о различиях между её гениталиями и нашими.

— В один прекрасный день она всё-таки узнает, что она — гермафродит, — заметил Пелорат.

— Но не теперь, — возразила Блисс. — Продолжай свой рассказ, Пел.

— Да, — поддержал Тревайз, — пока ещё кто-нибудь не помешал нам.

— Хорошо. Земля стала радиоактивной или, по крайней мере, её поверхность. Тогда на Земле жило огромное население, сосредоточенное в гигантских городах, размещавшихся по большей части под землей…

— Ну уж это, — встрял Тревайз, — точно вранье. Должно быть, из местного патриотизма они превозносят золотой век родной планеты, а все подробности — просто-напросто искаженные воспоминания о Тренторе времен его золотого века, когда он был столицей Империи, раскинувшейся на всю Галактику.

— Послушай, Голан, — после некоторого раздумья ответил Пелорат, — ты не должен меня учить, как заниматься моим делом. Мы, мифологисты, хорошо знаем, что мифы и легенды содержат заимствования, морали, природные циклы и сотни других включений и искажений. Но мы трудимся над тем, чтобы их отсеять и добраться до того, что может оказаться сердцевиной, правдой. Фактически те же приёмы могут быть применены и к самым достоверным историям, поскольку никто не пишет явную и очевидную правду, хотя и говорят, что она существует. В конце концов, сейчас я рассказываю вам то, что говорил мне Моноли, хотя, полагаю, и я внёс свои собственные искажения, несмотря на все мои попытки избежать этого.

— Хорошо, хорошо, — согласился Тревайз. — Продолжай, Джен. Я не хотел тебя ни в чём упрекать.

— Я не в обиде, дружок. Так вот. Огромные города (примем за истину их существование) разрушались и становились меньше по мере того, как радиоактивность всё более и более возрастала, пока население, вернее то, что от него осталось, постепенно не было вытеснено в относительно свободные от радиации области. Численность его была сокращена посредством контроля над рождаемостью и убийством людей старше шестидесяти лет.

— Ужасно, — негодующе произнесла Блисс.

— Несомненно, — согласился Пелорат, — но именно так они поступали, по словам Моноли, и это могло быть правдой, хотя и не красит землян. И не похоже, чтобы такая нелестная характеристика могла быть выдумана. Люди Земли, презираемые и угнетаемые космонитами, не испытывали презрения и гнета Империи, хотя… здесь может иметь место преувеличенная жалость к себе — очень соблазнительное чувство. Это случай…

— Да, да, Пелорат, но в другой раз. Пожалуйста, продолжай о Земле.

— Простите. Империя, сделав благородный жест, согласилась заменить импортированной, свободной от радиации почвой верхний заражённый слой Земли и вывезти его прочь. Нет нужды говорить, что эта грандиозная задача вскоре утомила Империю, особенно из-за того, что именно в то время (если мои догадки верны) произошло свержение Кандора V, после чего у Империи появилось много гораздо более важных забот, чем забота о Земле. Радиоактивность всё росла, население всё сокращалось, и наконец Империя, в новом порыве благотворительности, предложила перевезти остатки населения на новую планету — короче говоря, сюда. Задолго до этого, оказывается, какая-то экспедиция засеяла океан, так что ко времени, когда были разработаны планы переселения сюда землян, здесь уже была кислородная атмосфера и достаточное количество пищи. Никто из миров Галактической Империи больше не претендовал на Альфу из-за определённой антипатии к планетам, обращающимся вокруг двойных звёзд. Видимо, в подобных системах существовало так мало пригодных для жизни планет, что к ним не приближались из-за подозрений, что на них что-то нечисто. Это общепринятый предрассудок. Был хорошо известный случай…

— Расскажешь о нём потом, Джен. Давай про перевозку людей.

— Осталось подготовить сушу, — в спешке глотая слова, продолжил Пелорат. — Была обследована наиболее мелкая часть океана и подняты осадочные породы с более глубоких участков, чтобы нарастить шельф и в конце концов создать остров — Новую Землю. Потом к нему добавились валуны и кораллы, зацепленные драгами, насадили растения, способствовавшие укреплению почвы. И вновь Империя взвалила на себя непосильную ношу. Возможно, вначале планировалось сотворить на Альфе целые континенты, но ко времени, когда успели создать только один остров, имперская благотворительность иссякла. На остров перевезли уцелевших землян. Имперский флот увез своих людей и машины и больше никогда не возвращался. Земляне, живущие на Новой Земле, оказались в полной изоляции.

— Полной?! — усомнился Тревайз. — Моноли действительно утверждает, что никто изо всей Галактики не появлялся здесь до нашего прилета?

— Почти полной. Я полагаю, здесь нет ничего такого, ради чего стоило бы прилетать, даже если оставить в стороне суеверную неприязнь к системам двойных звёзд. Случайные корабли поначалу могли время от времени залетать сюда, как наш, например, но в конце концов про Альфу совсем забыли, прилетавшие сюда раз больше не возвращались. Вот и всё.

— Ты спросил Моноли, где расположена Земля?

— Конечно, спросил. Он не знает.

— Как может он столько знать об истории Земли, не ведая, где она находится?

— Я специально спросил его, Голан, не та ли звезда примерно в парсеке от Альфы — именно то солнце, вокруг которого обращается Земля. Он не знал, что такое парсек, и я объяснил, что с точки зрения астрономов это очень небольшое расстояние. Большое или нет, сказал Моноли, но он не знает, где Земля, и не знает никого, кто бы знал. И, по его мнению, ничего хорошего попытка найти её не принесет. Ей должно быть позволено, заявил он, до скончания времен плыть в покое и одиночестве через пространство.

— Ты согласен с ним?

— Не то чтобы… — печально покачал головой Пелорат. — Но он сказал, что при той скорости, с которой нарастала радиоактивность, планета должна была стать совершенно непригодной для жизни вскоре после переселения остатков людей и что сейчас она должна настолько интенсивно излучать, что никто не сможет к ней приблизиться.

— Чепуха, — уверенно заявил Тревайз. — Планета не может стать радиоактивной и, даже если так, не может постоянно наращивать свою радиоактивность. Радиоактивность способна только спадать.

— Но Моноли так в этом уверен! Столько людей говорили нам одно и то же на разных планетах — что Земля радиоактивна. Скорее всего продолжать поиски бесполезно.

* * *

Тревайз глубоко вздохнул, затем, старательно взвешивая слова, сказал:

— Чепуха, Джен. Выдумки.

— Но послушай, дружочек, нельзя же верить во что-то только потому, что хочется в это верить.

— Мои желания тут совершенно ни при чем. Мы обыскивали планету за планетой и обнаружили, что все сведения о Земле изъяты. Зачем это сделано, если скрывать нечего, если Земля — мертвый радиоактивный мир, к которому даже приблизиться нельзя?

— Я не знаю, Голан.

— Нет, знаешь. Когда мы приближались к Мельпомене, ты сказал, что радиоактивность может оказаться обратной стороной медали. Уничтожение записей, чтобы сделать недоступными точные сведения; создание легенд о радиации, чтобы внестидезинформацию — и то, и другое могло у любого отбить охоту искать Землю, но мы не должны поддаваться панике и разочарованию.

— Слушай, — вмешалась в их диалог Блисс, — ты, кажется, думал, что ближайшая звезда — Солнце Земли. Зачем тогда продолжать спор о радиоактивности? В чём проблема? Почему просто не слетать туда и не посмотреть, Земля ли это? И если это она, что с ней такое?

— Потому что земляне, — ответил Тревайз, — должны быть по-своему могущественны, и я предпочел бы появиться там хоть с какими-то знаниями об их планете и о них самих. Поскольку же я продолжаю оставаться в неведении о том, что творится на Земле, приближение к ней остаётся опасным. Предлагаю вам остаться на Альфе, а сам я двинусь к Земле. Хватит одной жизни. Это рискованно.

— Нет, Голан, — горячо возразил Пелорат. — Блисс и ребенок могут ждать здесь, но я должен лететь с тобой. Я занимался поисками Земли ещё до того, как ты появился на свет, и не вправе отступить.

— Блисс и ребенок не будут ждать здесь, — заявила Блисс. — Я Гея, а Гея может защитить всех нас даже от Земли.

— Надеюсь, ты права, — мрачно отозвался Тревайз, — но Гея не смогла предотвратить уничтожения всех ранних записей о роли, сыгранной Землей в её основании.

— Это произошло на заре истории Геи, когда она ещё не была столь хорошо организована, столь развита. Теперь дело обстоит иначе.

— Надеюсь, это так. Или это сведения о Земле, которые ты почерпнула только утром и ещё не поделилась с нами? Ты ведь говорила с кем-то из этих старушек, и что-то из сказанного может нам пригодиться.

— Так оно и есть.

— И что же ты узнала?

— Ничего о Земле. Тут всё покрыто мраком.

— А-га…

— Но альфиане — потрясающие биотехнологи.

— О!

— На этом маленьком острове они вырастили и проверили бесчисленные сорта растений и животных; достигли поразительного экологического баланса, стабильного и самоподдерживающегося, несмотря на скудость видов, с которыми они начинали свою работу. Альфиане улучшили виды океанической фауны, обнаруженные в самом начале несколько тысяч лет назад, повысили их питательность, сделали вкуснее. Это биотехника сделала планету подлинным рогом изобилия. У них есть планы и в отношении самих себя.

— Что за планы?

— Альфиане прекрасно осознают, что не могут существенно увеличить свою численность при современных обстоятельствах, живя, как теперь — на небольшом клочке земли. Они мечтают стать амфибиями.

— Стать чем?

— Амфибиями. Они собираются отрастить себе жабры вдобавок к легким. Они мечтают о возможности проводить значительную часть жизни под водой, найти мелководные участки и возвести постройки на дне океана. Старушка сияла от гордости, говоря об этом, хотя призналась, что альфиане добиваются этой цели уже несколько столетий, но успех пока невелик, если вообще есть.

— Получается, — резюмировал Тревайз, — они, возможно, опередили нас по двум направлениям: в управлении погодой и биотехнологии. Хотел бы я знать, что представляет собой их техника.

— Придётся искать специалистов, — сказала Блисс, — но они могут не пожелать распространяться о своих достижениях.

— Для нас лично это не главное, но Академии явно имеет смысл попытаться изучить этот миниатюрный мир.

— Мы тоже управляем погодой, — присоединился к разговору Пелорат, — на Терминусе, например, и вполне успешно.

— Такое управление хорошо поставлено на многих планетах, — согласился Тревайз, — но, как правило, контролируется погода на всей планете в целом. Здесь же альфиане управляют погодой лишь на ограниченном участке планеты и, должно быть, обладают такой техникой, какой у нас нет. Что-нибудь ещё, Блисс?

— Общественные собрания. Кажется, эти люди устраивают праздники всё время, когда могут оторваться от сельхозработ и рыбной ловли. После обеда, ночью, состоится музыкальный праздник. Завтра днём — пляжный праздник. Очевидно, по всему побережью острова все, кто сможет уйти с полей, соберутся и будут радоваться солнцу и воде, поскольку потом, вероятно, пару дней будет идти дождь. Затем, на следующее утро, вернётся рыболовная флотилия, хлынет дождь, а вечером будет праздник пищи, сортировка улова.

— Еда и так уже обильна — дальше некуда, — простонал Пелорат. — Какой может быть праздник пищи?

— Видимо, его особенность будет состоять не в количестве еды, а в её разнообразии. В любом случае, мы все четверо приглашены принять участие в этих праздниках, особенно в музыкальном сегодня ночью.

— Обещают игру на древних инструментах? — спросил Тревайз.

— Да.

— Что же делает их такими древними? Примитивность компьютеров?

— Нет-нет. Дело в том, что это вовсе не электронная музыка, а механическая. Они мне её описали. Они щиплют струны, дуют в трубы и стучат по барабанам.

— Надеюсь, ты просто чего-то недопоняла, — ужаснулся Тревайз.

— Нет, всё правильно. И я поняла, что твоя Хироко будет дудеть в одну из этих труб… забыла её название… и ты обязан стерпеть это.

— Она не «моя Хироко», — холодно сказал Тревайз. — Но ты думаешь, это будут инструменты того типа, что когда-то использовались на Земле?

— Так мне кажется. По крайней мере, альфианка сказала, что они были изобретены задолго до прихода сюда их предков.

— В таком случае, возможно, имеет смысл послушать весь этот концерт, какую бы информацию о Земле он ни дал.

— Что касается меня, — заявил Пелорат, — я с радостью пойду. Я очень мало знаю о примитивной музыке и хотел бы услышать её.

* * *

Как ни странно, больше всех в восторг от предвкушения музыкального вечера пришла Фаллом. Они с Блисс купались в маленькой пристройке за их домом. Там была ванна с проточной водой, горячей и холодной (или, вернее, теплой и прохладной), умывальник и комод. Всё чистое, удобное и весело сияющее в лучах послеполуденного солнца.

Как обычно, Фаллом заинтересовалась грудью Блисс, и та вынуждена была сказать (поскольку теперь Фаллом понимала галактический), что в её мире таким образом и выглядят люди. На что последовал неизбежный вопрос Фаллом «почему?» — и Блисс, после некоторого раздумья решила, что нет иного разумного пути ответить на него, и прибегла к универсальному во всех отношениях ответу «потому!».

Когда они закончили мыться, Блисс помогла Фаллом надеть белье, присланное им альфианами, и разобралась в способе, которым поверх надевалась юбка. Выше пояса Фаллом осталась обнаженной, что было вполне логично. Сама Блисс, ниже пояса облачившаяся в альфианскую одежду (довольно узкую для её бедер), надела и свою блузку. Возможно, это было глупо — прикрывать грудь в обществе, где никто из женщин этого не делает, особенно если её собственная была вполне нормальной и той же формы, как и у большинства виденных Блисс женщин. И всё-таки…

Мужчины приводили себя в порядок в другой пристройке. Тревайз ворчал, говоря то, что обычно говорят мужчины по поводу времени, необходимого женщинам для одевания.

Блисс повертела Фаллом, чтобы убедиться, что юбка хорошо сидит на её мальчишеских бедрах и ягодицах. Наконец она сказала:

— Просто прелестная юбка, Фаллом. Тебе нравится?

Фаллом поглядела в зеркало и ответила:

— Да. Но не будет ли холодно? — и провела рукой по обнаженной груди.

— Не думаю, Фаллом. Здесь вообще тепло.

— Но на тебе кое-что надето.

— Да. Так принято у меня на родине. Теперь вот что, Фаллом. Мы встретимся со множеством альфиан во время ужина и потом. Как думаешь, сможешь ты вытерпеть всё это? — На лице Фаллом появилась гримаска страдания, и Блисс продолжила: — Я буду сидеть справа и возьму тебя за руку. Пел сядет с другой стороны, а Тревайз — напротив тебя. Говорить с тобой мы никому не позволим.

— Я попытаюсь, Блисс, — тоненько пропищала Фаллом.

— После этого некоторые альфиане будут для нас музицировать на свой особый манер. Ты знаешь, что такое музыка?

Она напела, как смогла, нечто, имитирующее электронную гамму.

Лицо Фаллом осветилось.

— Ты имеешь в виду… — последнее слово было из её родного языка, и солярианка громко запела.

Глаза Блисс удивленно расширились. Это была прекрасная мелодия, пусть и диковатая, но богатая звонкими, виртуозными трелями.

— Правильно. Это музыка, — сказала она.

Фаллом возбужденно начала:

— Джемби… — Она помедлила, но затем всё же решила использовать слово из галактического, — музицировал постоянно. Он играл на… — и снова слово на солярианском.

— На «фифьюле»? — в сомнении повторила это слово Блисс.

— Не на «фифьюле», а на… — Фаллом рассмеялась.

Когда оба слова произносились подряд, Блисс могла уловить различие, но отчаялась воспроизвести второе. Тогда она спросила:

— А на что она похожа?

Но поскольку Фаллом была ещё ограничена в знании галактического, то не могла дать точного описания, а её жесты не сумели внести ясность в представление Блисс об этом инструменте.

— Он показывал мне, как пользоваться ею, — гордо заявила Фаллом. — Я делала пальцами в точности так же, как Джемби, но он сказал, что вскоре они мне не понадобятся.

— Это чудесно, дорогая. После ужина мы посмотрим, столь ли искусны в музыке альфиане, как твой Джемби.

Глаза Фаллом искрились. Приятные мысли о том, что будет после, помогли ей пережить обильный ужин, несмотря на скопление народа, смех и шум вокруг неё. Только однажды, когда случайно опрокинулось блюдо, вызвав вблизи их компании возбужденные крики, Фаллом испугалась, и Блисс проворно прижала её к себе теплым, оберегающим от всего на свете объятием.

— Я вот думаю, нельзя ли договориться, чтобы мы питались отдельно, — пробормотала она, обращаясь к Пелорату. — Иначе придётся улетать отсюда. Есть эти животные белки само по себе отвратительно, но я должнахотя бы есть эту пищу в покое.

— Да ведь шум — от хорошего настроения, — заметил Пелорат, который готов был стерпеть что угодно, если имелся шанс изучить примитивное поведение или веру.

Наконец ужин завершился, и объявили, что вскоре начнется музыкальный праздник.

* * *

Зал, в котором он должен был состояться, оказался почти столь же велик, как и обеденный. Здесь стояли складные сиденья (довольно неудобные, как выяснил Тревайз) примерно на сто пятьдесят человек. Как почетных гостей их провели в первый ряд, и множество альфиан вежливо и восхищенно обсуждали их одежду.

Оба гостя, по здешнему обычаю, обнажились выше пояса. При мысли об этом Тревайз напрягал пресс и в самодовольном восхищении поглядывал вниз, на заросшую тёмными волосами грудь. Пелорат, с восторгом глазевший по сторонам, был безразличен к своей внешности. Блузка Блисс вызвала косые удивленные взгляды, но вслух никто ничего не говорил.

Тревайз заметил, что зал заполнен только наполовину и что большую часть аудитории составляли женщины, поскольку, вероятно, многие мужчины рыбачили в море.

Пелорат шепнул Тревайзу:

— У них есть электричество.

Тревайз бросил взгляд на вертикальные трубы на стенах и горизонтальные на потолке. Они мягко светились.

— Флуоресценция, — сказал он. — Весьма примитивно.

— Да, но они работают. Такие же штуки есть в наших комнатах и в пристройках. Я думал, это просто декоративные элементы. Если мы найдём, как их включать, нам не надо будет сидеть в темноте.

— Могли бы и просветить, — пробурчала Блисс.

— Они думают, что мы знаем как, — вступился Пелорат, — что каждый должен знать это.

Из-за ширмы появились четыре женщины и уселись группой перед зрителями. Каждая держала лакированный деревянный инструмент. Все инструменты были похожи, но разного размера. Один из них был очень мал, два — чуть больше, а четвертый — значительно больше трёх других. Каждая женщина держала в свободной руке длинную палочку.

Зрители тихо засвистели, как только показались музыкантши. В ответ женщины поклонились. Их груди были туго подвязаны полосками прозрачной ткани, вероятно, чтобы легче было играть.

Тревайз, расценив свист как знак одобрения и предвкушения удовольствия, счел уместным добавить к хору и свой собственный свист. Фаллом тоже решила не оставаться в стороне и испустила трель, звучавшую намного громче, чем общий свист. Зрители начали оборачиваться. Блисс нежно сжала руку Фаллом, и та умолкла.

Три женщины подняли инструменты под подбородки, а самый большой зажала в коленях четвертая музыкантша. Длинные палочки в руках женщин заходили поперек струн, натянутых почти по всей длине инструментов, а пальцы левых рук быстро запорхали по верхним концам струн.

Это, подумал Тревайз, и был «скрип», которого он ожидал, но звучало это намного нежнее скрипа. Нежно и мелодично пели ноты; каждый инструмент вносил что-то своё, и всё сливалось в нечто восхитительное.

Тут не было и в помине бесконечной сложности электронной музыки («настоящей музыки», как продолжал думать о ней Тревайз), и чувствовалось некоторое однообразие. Но прошло какое-то время, и его слух приспособился к такой странной системе подачи звука — он начал различать неуловимые оттенки. Это оказалось утомительно, и Тревайз с тоской вспомнил об электронной музыке — холодной, математически просчитанной и с обнаженностью реальности. Но ему показалось, что, если он довольно долго будет слушать такую музыку', она сможет ему в конце концов понравиться.

Концерт шел уже минут сорок пять, когда на сцену вышла Хироко. Она заметила в первом ряду Тревайза и улыбнулась ему. Он чистосердечно присоединился к одобрительно засвистевшей аудитории. Хироко выглядела прелестно в длинной, искусно сшитой юбке, с большим цветком в волосах и с обнаженной грудью, — видимо, её игре это не было помехой.

Ее инструментом была темная деревянная трубка, примерно в две трети метра длиной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла её к губам и дунула в отверстие вблизи одного из концов, взяв высокую нежную ноту, меняющуюся по высоте, когда её пальцы бегали по металлическим клапанам вдоль трубки.

При первых же звуках Фаллом вцепилась в рукав Блисс и зашептала:

— Блисс, это… — и Блисс опять послышалось «фифьюл».

Блисс покачала головой, но Фаллом настаивала:

— Но это она!

Альфиане уже начали оглядываться на Фаллом. Блисс ладонью прикрыла ей рот и, наклонившись, пробормотала «тише» прямо в ухо солярианки.

После этого Фаллом слушала игру Хироко молча, но её пальцы периодически двигались, словно работали с клапанами инструмента.

Последним выступающим на концерте был пожилой мужчина, игравший на инструменте с гофрированными боками, висевшем на его плечах. Он то сдвигал, то раздвигал его, в то время как одна рука мужчины двигалась вдоль ряда белых и чёрных клавиш, нажимая их поодиночке и по нескольку сразу.

Тревайз нашёл эти звуки особенно утомительными, варварскими и неприятными, напоминающими вой диких собак с Авроры. Не то чтобы они были так уж похожи, но вызываемые ими эмоции совпадали. Блисс выглядела так, словно предпочла бы заткнуть пальцами уши, а лицо Пелората застыло в каком-то непередаваемом выражении. Похоже, это доставляло удовольствие только Фаллом, поскольку она притопывала ногой, и Тревайз, заметив это, понял, к своему удивлению, что она отбивает такт.

Наконец концерт завершился, и поднялся громовой свист, сквозь который отчётливо пробивались звонкие трели Фаллом.

Затем слушатели разделились на маленькие группы, громко заговорили и вновь превратились в шумных и крикливых альфиан, какими они, казалось, были при большом скоплении людей. Музыканты, игравшие на концерте, стояли у стены, беседуя с подошедшими поблагодарить их.

Фаллом выскользнула из рук Блисс и подбежала к Хироко.

— Хироко, — воскликнула она задыхаясь, — позволь мне посмотреть…

— Что, дорогая? — не поняла Хироко.

— Вещь, на которой ты играла.

— Ах, — рассмеялась Хироко. — Это — флейта, маленькая флейта.

— Могу я потрогать её?

— Разрешаю только взглянуть. — Хироко открыла футляр и вынула инструмент. Он состоял из трёх частей, но она быстро собрала их вместе и протянула Фаллом: — Подуй в это отверстие.

— Я знаю, знаю, — нетерпеливо бросила Фаллом и схватила флейту.

Машинально Хироко отдернула её и взяла покрепче.

— Дунь, но не прикасайся к ней.

Фаллом казалась разочарованной.

— Могу я тогда поглядеть на неё подольше? Я не прикоснусь к ней.

— Конечно, дорогая.

Она снова протянула флейту, и Фаллом пристально уставилась на инструмент.

И вдруг свет в зале померк, и в шуме людских голосов раздался немного неуверенный и дрожащий звук флейты.

Хироко от удивления чуть не выронила флейту, а Фаллом воскликнула:

— Получилось, получилось! Джемби говорил, что когда-нибудь у меня получится.

— Это ты вызвала звук флейты? — спросила Хироко.

— Да, я, я!

— Но как же ты это сделала, детка?

— Я виновата, Хироко, — вмешалась красная от смущения Блисс. — Я уведу её отсюда.

— Нет, — возразила Хироко. — Я хочу, чтобы она сделала это ещё раз.

Несколько альфиан приготовились слушать. Фаллом нахмурила брови, словно в большом напряжении. Свет померк, и вновь возник звук флейты, только более чистый и уверенный. Затем он стал меняться, по мере того как металлические клапаны вдоль флейты двигались, сами складывая аккорды.

— Это не похоже на то, как… — Фаллом слегка задыхалась, словно это её дыхание привело флейту в действие, а не движимый энергией Фаллом воздух.

— Она, должно быть, черпает энергию от электрического тока, питающего лампы, — шепнул Тревайзу Пелорат.

— Ещё, ещё раз, — хрипло проговорила Хироко.

Фаллом закрыла глаза. Звук теперь стал сильнее, но мягче, чувствовалась большая уверенность. Флейта играла сама по себе, а клапанами двигали не пальцы, а энергия, передаваемая через пока недоразвитые частички мозга Фаллом. Возникая почти случайно, звуки складывались в музыкальную последовательность, и постепенно все зрители собрались вокруг Хироко и Фаллом, наблюдая, как Хироко осторожно держит флейту большим и указательным пальцами за концы, а Фаллом, закрыв глаза, управляет потоками воздуха и движением кнопок.

— Это фрагмент того, что я играла, — прошептала Хироко.

— Я запомнила, — торопливо кивнула Фаллом и снова сосредоточенно сдвинула брови.

— Ты не сделала ни единой ошибки, — сказала Хироко, когда музыка стихла.

— Но это неправильно, Хироко. Надо играть по-другому.

— Фаллом! — возмутилась Блисс. — Это невежливо! Ты не должна…

— Пожалуйста, — повелительно сказала Хироко, — не надо мешать. Почему неправильно, дитя?

— Потому что я бы сыграла иначе.

— Покажи как.

И вновь зазвучала флейта, но более затейливо, поскольку та сила, что нажимала клапаны, делала это теперь быстрее, в стремительной последовательности и более продуманных сочетаниях, чем прежде. Музыка стала сложнее, эмоциональнее и живее. Хироко стояла прямо, как натянутая струна, в зале воцарилась гробовая тишина.

Даже после того, как Фаллом перестала играть, никто не проронил ни слова, пока Хироко не произнесла, глубоко вздохнув:

— Малышка, ты когда-нибудь играла это раньше?

— Нет, — сказала Фаллом, — прежде я могла играть только пальцами, а ими я не смогла бы извлечь ничего подобного. — Затем добавила, простодушно и без следа превосходства: — И никто не сможет.

— Сыграй что-нибудь ещё!

— Я могу что-нибудь придумать.

— То есть сымпровизировать?

Фаллом нахмурилась, не поняв слова, и оглянулась на Блисс. Та кивнула, и Фаллом ответила:

— Да.

— Тогда, пожалуйста, сделай это.

Фаллом на пару минут задумалась, затем медленно заиграла, начав с очень простой последовательности звуков — что-то раздумчивое, мечтательное. Флуоресцентные огни меркли и разгорались вновь, когда количество энергии, забираемое Фаллом, увеличивалось или уменьшалось. Казалось, никто этого не замечал, словно мерцание огней сопровождало музыку, словно электрические искры возгорались от заклинания звуков.

Сочетания нот затем повторились, но более чётко, а потом — усложнённо. Возникли вариации, не заслоняющие собой основной композиции, мелодия становилась всё более пламенной, возбуждающей — настолько, что просто дух захватывало. И наконец музыка зазвучала ещё громче, так что когда мелодия стихла, это произвело на слушателей впечатление внезапного падения с небес на землю.

Альфиане очнулись и разразились оглушительным свистом. И даже Тревайз, привыкший к совершенно другой музыке, с грустью подумал: «Как жаль, ведь я никогда больше этого не услышу…»

Когда альфиане более или менее утихомирились, Хироко протянула флейту Фаллом:

— Возьми, Фаллом. Она твоя!

Фаллом жадно потянулась к флейте, но Блисс перехватила протянутые руки девочки и сказала:

— Мы не можем принять флейту, Хироко. Это очень ценный инструмент.

— У меня есть другая, Блисс. Правда, не такая хорошая, но быть посему. Этот инструмент должен принадлежать тому, кто играет на нём лучше. Я никогда не внимала такой музыке, и было бы несправедливо, если бы я обладала инструментом, которым не владею в совершенстве. Хотела бы я знать, как можно играть на нём, не касаясь пальцами.

Фаллом взяла флейту и радостно, крепко прижала к груди.

* * *

В каждой из двух комнат горела флуоресцентная лампа. Пристройку освещала третья. Свет они давали тусклый, неудобный для чтения, но, по крайней мере, в комнатах теперь было не так уж темно.

Но всё же они вышли наружу. В небе сияло множество звёзд, что совершенно очаровало уроженцев Терминуса, где в ночном небе почти не было звёзд, а виднелась только слабо светящаяся туманность.

Хироко проводила их до дома из страха, что они могут заблудиться в темноте или оступиться. Всю дорогу она держала Фаллом за руку и потом, после того как зажгла в доме свет, осталась с гостями снаружи, всё ещё не в силах расстаться с солярианкой.

Ясно было, что Хироко обуревали противоречивые чувства, и Блисс ещё раз попыталась помочь ей:

— Правда, Хироко, мы не можем взять твою флейту.

— Нет, на ней должна играть Фаллом, — проговорила Хироко, с трудом шевеля губами.

Тревайз не отрываясь глядел в ночное небо. Ночь была темная, и эту темноту практически не нарушали ни три светильника, горевшие в доме, ни огоньки в других домах, стоявших вдалеке.

— Хироко, видишь эту яркую звезду? — спросил он. — Как она называется?

Хироко глянула вверх и без особого интереса сказала:

— Это — спутник.

— Почему его так назвали?

— Он кружит около нашего солнца с периодом в восемь Стандартных Лет. Это — вечерняя звезда в нынешнее время года. Вы можете увидеть её и днём, когда она низко над горизонтом.

«Хорошо, — подумал Тревайз. — Она не совсем невежественна в астрономии».

— Ты знаешь, — спросил он, — что у Альфы есть ещё один спутник, очень маленький, тусклый? Он дальше, чем эта яркая звезда. Ты не можешь увидеть его без телескопа. (Он и сам его не видел и не позаботился отыскать, но корабельный компьютер имел соответствующую информацию в своём банке данных.)

— Нам говорили об этом в школе, — равнодушно отозвалась она.

— А это что? Видишь? Вот шесть звёзд, образующих что-то вроде зигзага.

— Это Кассиопея.

— Да? — удивился Тревайз. — Какая из них?

— Все они. Весь зигзаг. Это и есть Кассиопея.

— А почему они так называются?

— Не ведаю. Я ничего не ведаю об астрономии, благородный господин Тревайз.

— А видишь самую нижнюю звезду зигзага, ту, что ярче других? Что это?

— Звезда. Мне неведомо её название.

— Но, за исключением двух звёзд-спутников, это ближайшая к Альфе из всех звёзд. До неё всего около парсека.

— Вот как? Я этого не ведала.

— Не может ли она быть той звездой, вокруг которой вращается Земля?

Хироко поглядела на звезду с некоторым интересом:

— Нет, не ведаю. Я ни от кого не слыхала ничего подобного.

— Ты думаешь, что это не так?

— Откуда я могу ведать? Никому не ведомо, где может быть Земля. Я… я должна покинуть вас теперь. Завтра утром мой черед трудиться в поле, до пляжного праздника. Я увижу вас всех там, сразу после обеда. Да? Да?

— Конечно, Хироко.

Она быстро, почти бегом бросилась во тьму. Тревайз поглядел ей вслед, затем вместе со всеми вошел в тускло освещенный дом.

— Можешь определить, лжет Хироко или нет, говоря о Земле? — спросил он Блисс.

— Не думаю, чтобы она лгала, — покачала та головой. — Она находится в огромном напряжении. Хотя такого я не чувствовала в ней до окончания концерта. А ведь оно существовало ещё до того, как ты спросил её о звёздах.

— Из-за того, что отдала свою флейту?

— Возможно. Точно не могу сказать. — Она повернулась к Фаллом. — Теперь, Фаллом, я хочу, чтобы ты шла в свою комнату. Когда подготовишься ко сну, сходи в пристройку, вымой руки, лицо и зубы.

— Я предпочла бы поиграть на флейте, Блисс.

— Тогда недолго и очень тихо. Поняла, Фаллом? И ты должна перестать играть, как только я скажу тебе.

— Да, Блисс.

Теперь взрослые остались одни; Блисс села на стул, а мужчины расселись на своих койках.

— Есть ли какой-то смысл ещё задерживаться на этой планете? — спросила Блисс.

Тревайз пожал плечами:

— Мы не спрашивали о том, как связана Земля с древнейшими музыкальными инструментами. Может, тут что-то и есть. Возможно, полезно дождаться возвращения рыболовецкой флотилии. Рыбаки могут знать что-нибудь, чего не знают домоседы.

— Крайне маловероятно, на мой взгляд, — возразила Блисс. — Ты уверен, что не тёмные глаза Хироко удерживают тебя здесь?

— Я не понимаю, Блисс, — нетерпеливо сказал Тревайз, — какое тебе дело до моей личной жизни? Почему ты присваиваешь себе право морального суда надо мной?

— Я вовсе не озабочена твоей моралью. Но это влияет на нашу экспедицию. Ты хочешь найти Землю, чтобы наконец решить, был ли ты прав, выбирая Галаксию, а не миры изолятов. Я хочу, чтобы ты поскорее пришел к такому решению. Ты говоришь, что для этого необходимо посетить Землю, и ты вроде бы уверен, что Земля вращается вокруг той яркой звезды. Тогда отправимся туда. Я согласна, было бы неплохо заполучить какие-нибудь сведения о ней, прежде чем мы полетим туда, но мне ясно, что таких сведений здесь не добыть. И я больше не желаю оставаться здесь только из-за того, что тебе нравится Хироко.

— Может, мы и улетим, — сказал Тревайз. — Дай мне подумать об этом, но Хироко тут совершенно ни при чем, уверяю тебя.

— Я чувствую, — сказал Пелорат, — что мы должны лететь к Земле хотя бы только для того, чтобы посмотреть, радиоактивна она или нет. Не вижу смысла оставаться здесь.

— А ты уверен, что не прекрасные глаза Блисс тянут тебя отсюда? — съязвил Тревайз, но совладал с собой и извинился: — Беру свои слова обратно, Джен. Я опять повёл себя по-детски. всё-таки Альфа — очаровательная планета, даже помимо Хироко, и я вам честно скажу: при иных обстоятельствах я непременно задержался бы здесь. Не кажется ли тебе, Блисс, что Альфа нарушает стройность твоей теории об изолятах?

— Каким образом? — спросила Блисс.

— Ты утверждала, что любая по-настоящему обособленная планета становится опасной и враждебной.

— Даже Компореллон не избежал этого, — спокойно проговорила Блисс, — который стоит всего поодаль от основного русла Галактической активности, несмотря на то что теоретически является ассоциированным членом Федерации Академии.

— Но не Альфа. Эта планета живёт в полной изоляции, но можешь ли ты пожаловаться на их дружелюбие и гостеприимство? Они кормят нас, одевают, дают нам кров, устраивают в нашу честь праздники, просят нас остаться. К чему здесь можно придраться?

— Ни к чему, ты прав. Хироко даже подарила тебе своё тело.

— Блисс, какое тебе до этого дело? — рассердился Тревайз. — Она не подарила мне своё тело. Мы подарили друг другу наши тела. Это было исключительно взаимно и исключительно приятно. Не станешь же ты утверждать, что мучаешься сомнениями, решая, дать ли кому-то своё тело, когда сама хочешь этого?

— Прошу тебя, Блисс, — вмешался Пелорат, — Голан совершенно прав. Не стоит обсуждать его личные дела.

— До тех пор пока они не касаются нас всех, — упрямо проговорила Блисс.

— Это никак не касается наших поисков. Мы улетим, уверяю вас. Скорее всего дальнейшие поиски сведений продлятся недолго.

— Всё же я не доверяю изолятам, даже когда они приходят с дарами.

— Сделать вывод, — всплеснул руками Тревайз, — а потом перетасовать доказательства. Как это похоже на…

— Не говори так! — в ярости воскликнула Блисс. — Я не женщина, я — Гея. Это Гея, а не я так упряма.

— Нет причин… — начал Тревайз, и в этот миг что-то зашуршало за дверью.

Тревайз замер.

— Что это? — прошептал он.

Блисс передернула плечами.

— Открой полог и посмотри. Ты утверждал, что это добрая планета, где нет никаких опасностей.

Тревайз всё же помедлил, пока не услышал нежный голос из-за двери:

— О господи! Это я!

Это был голос Хироко. Тревайз отдернул полог.

Хироко быстро вошла в дом. Её щеки блестели от слез.

— Задёрни полог… — всхлипнула она.

— Что случилось? — спросила Блисс.

Хироко буквально вцепилась в Тревайза.

— Я не могу! Я пыталась, но не вынесла этого! Уходи, и вы все тоже уходите. Пожалуйста, увозите скорее ребенка. Забирайте ваш корабль — и прочь, прочь от Альфы, пока не поздно.

— Но почему? — спросил Тревайз.

— Потому что иначе вы умрете, вы все.

* * *

Трое гостей замерли, глядя на Хироко, и довольно долго никто не мог вымолвить ни слова. Наконец Тревайз спросил:

— Ты хочешь сказать, что ваши люди убьют нас?

— Ты сам уже на пути к смерти, благородный Тревайз, — сказала Хироко. Слезы катились по её щекам. — И твои спутники тоже. Давным-давно кто-то из учёных мужей вывел вирус, безвредный для нас, но смертельный для пришельцев. У нас к нему иммунитет. — Она в замешательстве схватила руку Тревайза. — Ты заражён.

— Каким образом?

— Когда мы предавались удовольствию. Это единственный способ заражения.

— Но я чувствую себя совершенно нормально!

— Вирус пока не активирован. Он активируется ко времени возвращения рыбаков. По нашим законам, все должны принимать решение в таком деле — даже мужчины. Но все наверняка решат, что это должно быть сделано, и мы задержим вас здесь до того времени, которое настанет через два утра. Бегите же теперь, пока ещё темно и никто этого не ожидает.

— Почему же ваши люди так мерзко поступают? — резко спросила Блисс.

— Ради нашей безопасности. Нас мало, но мы владеем многим. Мы не желаем нашествия пришельцев. Если явится один, а затем поведает о наших землях, то придут другие; поэтому, когда изредка к нам прибывает корабль, мы должны быть уверены, что он не уйдёт от нас.

— Но тогда зачем ты предупредила нас? — спросил Тревайз.

— Не спрашивайте меня. Нет! Но я скажу вам, потому что опять внимаю этим звукам… Слушайте… — Из соседней комнаты донеслись нежные звуки флейты. — Я не смогла бы вынести гибели этой музыки, поскольку и ребенок тоже умер бы, — призналась Хироко.

— Так ты поэтому дала флейту Фаллом? — сурово спросил Тревайз. — Ты знала, что получишь её обратно, как только она умрет?

— Нет, этого и в мыслях у меня не было! — ужаснулась Хироко. — А когда я это уразумела, я поняла, что это не должно произойти. Бегите же с ребенком, возьмите флейту, и пусть я не увижу её никогда более. Вы будете в безопасности там, в космосе, и, оставшись неактивированным, вирус со временем погибнет в вашем теле. Взамен я прошу, чтобы никто из вас никогда не говорил об этой планете, чтобы никто больше не мог о ней проведать.

— Мы не скажем о ней никому, — пообещал Тревайз.

Хироко посмотрела на него и тихо произнесла:

— Не позволено ли мне будет поцеловать тебя один только раз, прежде чем ты покинешь меня?

— Нет, — наотрез отказался Тревайз. — Меня уже инфицировали один раз, и наверняка этого достаточно. — Но затем уже менее грубо добавил: — Не плачь. Люди могут спросить тебя, почему ты плачешь, а ты не сможешь объяснить им. Я прощаю тебя за то, что ты сделала со мной, из благодарности за эту попытку спасти всех нас.

Хироко выпрямилась, старательно вытерла щеки тыльной стороной ладони, глубоко вздохнула и сказала:

— Благодарю тебя за это. — И поспешно ушла.

— Включим свет, — распорядился Тревайз, — подождем немного и… уберёмся отсюда. Блисс, скажи Фаллом, чтобы она перестала играть. Не забудь захватить флейту. Давайте быстрее пробираться к кораблю, если сможем, конечно, найти его в темноте.

— Я найду его, — сказала Блисс. — На борту осталась моя одежда, она, пусть в небольшой степени, тоже Гея. Гее нетрудно отыскать Гею. — И она скрылась в соседней комнате, чтобы собрать Фаллом в дорогу.

— Как ты думаешь, альфиане не могли повредить наш корабль, чтобы удержать нас на планете? — спросил Пелорат.

— У них нет техники, способной сделать это, — хмуро проговорил Тревайз.

Когда появилась Блисс, держа за руку Фаллом, он выключил свет.

Они тихо сидели во тьме, и им казалось, что прошло почти полночи, а может быть — лишь полчаса. Затем Тревайз медленно и бесшумно отворил дверь. Показалось, стало больше облаков, но в разрывах между ними по-прежнему сияли звёзды. Высоко в небе стояло созвездие Кассиопеи, включавшее звезду, которая могла быть Солнцем Земли. Стояла тишина — ни ветерка, ни звука.

Тревайз, крадучись, вышел из дому и махнул рукой остальным, чтобы они шли следом. Рука его почти автоматически легла на рукоятку нейрохлыста. Он был уверен, что пользоваться им не придётся, но…

Блисс возглавила процессию, взяв Пелората за руку, а Пелорат сжал руку Тревайза. Другой рукой Блисс держала руку Фаллом, та свободной рукой сжимала флейту. Осторожно ступая в почти полной темноте, Блисс тянула всех за собой, туда, где она ощущала, пусть и очень слабо, свою геянскую одежду, оставшуюся на борту «Далекой звезды».

Часть VII. ЗЕМЛЯ

Глава 19

РАДИОАКТИВНА?

«Далекая звезда» бесшумно взлетела и покинула слой атмосферы, оставив внизу тёмный силуэт острова. Несколько тусклых пятнышек света померкли и исчезли. По мере того как с высотой нарастала разреженность атмосферы, скорость корабля увеличивалась, а звёзды становились всё многочисленнее и ярче.

Время от времени путешественники поглядывали вниз, на Альфу, которая теперь представляла собой полумесяц, почти целиком окутанный облаками.

— Наверное, у альфиан нет мощной космической техники. Они не смогут преследовать нас, — сказал Пелорат.

— Не сказал бы, что это снимает камень с моей души, — мрачно отозвался Тревайз. — Я заражён.

— Неактивированным штаммом, — уточнила Блисс.

— Штамм может быть активирован. Альфиане знают, как это делать. Знать бы, как?

Блисс пожала плечами:

— Хироко говорила, что вирус в неактивированной форме постепенно погибнет в организме, не привыкшем к нему, — в твоём, например.

— Да? — яростно воскликнул Тревайз. — Откуда ей знать? И потом, если на то пошло, откуда мне знать, не были ли заверения Хироко ложью во спасение? И разве активация не может произойти естественным путем? Кто знает, что способно пробудить дремлющий вирус? Какое-нибудь химическое соединение, воздействие определённого излучения или… или… да мало ли что? Я могу заболеть внезапно, а потом и вы трое тоже умрёте. А если это случится после того, как мы доберёмся до населённой планеты, там вспыхнет ужасная эпидемия, которую беглецы разнесут по всей Галактике.

Он взглянул на Блисс:

— Ты можешь что-нибудь сделать?

Блисс медленно покачала головой:

— Это нелегко. На Гее есть паразиты — микроорганизмы, черви. Эти частицы экологического равновесия живут и вносят свой вклад в планетарное сознание, но никогда не размножаются сверх меры. Их существование не наносит заметного вреда. Беда в том, Тревайз, что вирус, поразивший тебя, не часть Геи.

— Ты сказала «нелегко», — нахмурившись, проговорил Тревайз. — Но раз уж так вышло, может, всё-таки попытаешься сделать это, даже если работа окажется тяжелой? Можешь найти во мне вирус и убить его? Если это не удастся, можешь по крайней мере повысить мою сопротивляемость?

— Ты понимаешь, о чём просишь, Тревайз? С микрофлорой твоего тела я незнакома. Я просто не смогу отличить вирус в клетках твоего тела от здоровых генов. Ещё сложнее будет отличить те вирусы, к которым ты уже привык, от тех, которыми заразила тебя Хироко. Я попробую, Тревайз, но это потребует времени и может ничего не дать.

— Пусть так. Попытайся.

— Хорошо.

— Если Хироко сказала правду, — вмешался Пелорат, — ты, Блисс, может быть, сумеешь найти вирусы, которые уже начали утрачивать жизнеспособность, и сможешь ускорить их гибель.

— Попробую. Это интересная мысль.

— А ты не передумаешь? — сказал Тревайз. — Ведь, убивая вирусы, ты уничтожишь совершенное творение эволюции.

— Опять язвишь, Тревайз? — усмехнулась Блисс. — Но всё равно это правда. Как бы там ни было, ты мне дороже вирусов. Я убью их, если повезёт, не сомневайся. И потом, ведь если я не помогу тебе, — Блисс сжала губы, словно пыталась сдержать улыбку, — то тогда окажутся в опасности Пелорат и Фаллом, а ты мог уже убедиться в моих чувствах к ним. Да я и сама рискую, если на то пошло.

— Маловато я верю в твоё себялюбие, — проворчал Тревайз. — Ты всегда готова отдать жизнь за какую-нибудь высокую идею. Забота о Пелорате — это другое дело. Погоди, я не слышу флейты. С Фаллом всё в порядке?

— Да. Она спит. Самый что ни на есть естественный сон. И я предлагаю, чтобы после того, как ты рассчитаешь Прыжок к звезде, которую мы принимаем за Солнце Земли, мы тоже выспались. Мне это крайне необходимо, да и тебе тоже, Тревайз.

— Да, если смогу заснуть. А знаешь, ты была права.

— В чём, Тревайз?

— В отношении изолятов. Новая Земля не рай, хотя и походила на него. Это гостеприимство — всё, что сперва показалось гостеприимством, — предназначалось для того, чтобы усыпить в нас любые подозрения, а потом одного из нас заразить. А все эти фигли-мигли, все эти праздники им нужны были, чтобы задержать нас на Альфе до возвращения рыбаков, когда появится возможность провести активацию вируса. Так бы оно и вышло, если бы не Фаллом и её музыка. Возможно, ты была права и в этом.

— Насчёт Фаллом?

— Да, я не хотел брать её с нами и не радовался её присутствию на корабле. Это твоя, Блисс, заслуга, что она здесь и именно она — я не шучу — спасла нас. И всё же…

— Всё же что?

— Несмотря на это, я всё ещё ощущаю тревогу оттого, что она на корабле. А почему — не знаю.

— Если тебе от этого станет легче, Тревайз, признаюсь: я не уверена в том, что честь нашего спасения целиком и полностью принадлежит Фаллом. Хироко ухватилась за музыку Фаллом, чтобы оправдаться перед самой собой в том, что другие альфиане наверняка назвали бы изменой. Она могла даже в это поверить, но в её сознании было что-то ещё. Что-то, что я различала с трудом и не могла точно определить; что-то, чего, возможно, она слишком стыдилась, чтобы позволить этому всплыть на поверхность сознания. У меня такое впечатление, что она прониклась искренним чувством к тебе и не хотела, чтобы ты погиб, независимо от Фаллом и её музыки.

— Ты и вправду так думаешь? — улыбнулся Тревайз — впервые со времени отлёта с Альфы.

— Да. Ты, должно быть, обладаешь определённым даром в обращении с женщинами. Ты убедил министершу Лайзалор позволить нам забрать корабль и покинуть Компореллон, ты помог нам спастись своим влиянием на Хироко. Мы все в долгу перед тобой.

Тревайз улыбнулся шире.

— Ну ладно. Если ты так считаешь… Тогда — к Земле, — твёрдо проговорил он и прогулочным шагом отправился в рубку.

Пелорат задержался и спросил:

— Всё-таки ты убаюкала его тревогу, Блисс?

— Нет, Пелорат. Я не прикасалась к его сознанию.

— Наверняка ты это проделала, когда так откровенно польстила его мужскому тщеславию.

— Исключительно косвенно, — улыбнулась Блисс.

— Даже если так, спасибо тебе, Блисс.

* * *

После Прыжка звезда, которая вполне могла быть земным Солнцем, всё ещё находилась на расстоянии в одну десятую парсека от корабля. Это был теперь самый яркий объект на экране, но всё ещё не более чем звезда.

Тревайз слегка приглушил её свет, чтобы легче было наблюдать, и с мрачным видом разглядывал.

— Нет сомнения, что это фактически двойник Альфы, звезды, вокруг которой обращается эта Новая Земля, хотя Альфа обозначена на карте в компьютере, а эта звезда — нет. Мы не знаем её названия, у нас нет её характеристик, отсутствует любая информация касательно её планетной системы, если она у неё есть.

— Разве не этого мы ожидали в том случае, если вокруг этого солнца действительно вращается Земля? — спросил Пелорат. — Такой пробел в сведениях вполне укладывается в общую картину уничтожения сведений о Земле.

— Да. Но это может просто оказаться космонитской планетой, почему-либо не попавшей в перечень на стене того здания на Мельпомене. Мы ведь не можем быть уверены, что перечень полный. А может, около этой звезды нет планет, и поэтому, возможно, её не сочли достойной для внесения в карты Галактики, которые в основном используются в военных и коммерческих целях. Джен, есть ли в каких-нибудь легендах упоминания о том, что Солнце Земли имеет двойника менее чем в парсеке от себя?

— Извини, Голан, но такого я не встречал, — покачал головой Пелорат. — Хотя, может быть, что-то и есть об этом. Память у меня неважная. Я покопаюсь в записях.

— Не обязательно. Есть ли у Солнца Земли какое-нибудь название?

— Названия разные. Я думаю, в каждом языке было своё.

— Всё время забываю, что на Земле их было множество.

— Так и должно было быть. Это единственный способ докопаться до сути многих легенд.

— Ну хорошо, и что же нам делать? — постепенно раздражался Тревайз. — Мы ничего не можем сказать о планетарной системе с такого расстояния и должны подойти поближе.Я предпочел бы соблюдать осторожность, но есть и другая крайность — трусость, а никаких признаков опасности я не вижу. Вероятно, нечто столь могущественное, чтобы убрать во всей Галактике информацию о Земле, столь же сильно, чтобы стереть нас в порошок даже на таком расстоянии, если всерьёз заинтересовано в том, чтобы не дать себя обнаружить. Но ничего не случилось. В таком случае, что толку торчать здесь только из-за того, что что-либо может случиться, если мы подойдём ближе, верно?

— Я попросила бы компьютер проверить, нет ли там чего-то, что может представлять опасность, — предложила Блисс.

— Когда я говорю, что не вижу опасности, я говорю это, опираясь на данные компьютера. Естественно, я ничего не могу, да и не ожидаю увидеть невооруженным глазом.

— Я сказала это, заметив, как ты ищешь поддержки, принимая рискованное решение. Но если так, то всё в порядке. Я — за. Мы ведь зашли так далеко не для того, чтобы повернуть назад без особых на то причин, верно?

— Верно, — ответил Тревайз. — А что скажешь ты, Пелорат?

— Я двинулся бы дальше только из любопытства. Было бы невыносимо вернуться, не зная, нашли ли мы Землю.

— Ну тогда, — подытожил Тревайз, — единогласно.

— Нет, — возразил Пелорат. — Есть ещё Фаллом.

— Ты предлагаешь спросить совета у ребенка? — удивился Тревайз. — Какое значение может иметь её мнение, даже если оно у неё есть? И потом — ведь она больше всего хочет вернуться домой, на родную планету.

— Не судить же её за это, — мягко проговорила Блисс.

И из-за того, что разговор зашел о Фаллом, Тревайз вдруг услышал флейту, которая играла бодрый марш.

— Потрясающе, — сказал Тревайз, — где она могла слышать что-либо в ритме марша?

— Возможно, их играл для неё Джемби.

— Сомневаюсь, — покачал головой Тревайз. — Ну колыбельные там, танцы. Послушайте, Фаллом по-прежнему меня тревожит. Она учится слишком быстро.

— Я помогаю ей, — заявила Блисс. — Не забывай об этом. Кроме того, она очень умна, и её очень подстегивает общение с нами. Новые ощущения переполняют её мозг. Она видит космос, различные планеты — и всё это впервые.

Марш Фаллом стал несколько диковатым и бравурным.

— Ну ладно, — вздохнул Тревайз, — она здесь, и играет музыку, казалось бы, преисполненную оптимизма и удовольствия от приключений. Я считаю, что это её голос в пользу приближения к Солнцу. Давайте осторожно подойдём поближе и поглядим на его планетную систему.

— Если она у него есть, — уточнила Блисс.

— Есть, — хитро улыбнулся Тревайз. — Спорим? Ваша ставка, госпожа Блисс?

* * *

— Ты проиграла, — рассеянно заметил Тревайз. — Сколько ты решила поставить?

— Нисколько. Я никогда не держу пари.

— Что ж, прекрасно. Всё равно я не взял бы с тебя денег.

Они находились на расстоянии около десяти миллиардов километров от Солнца. Оно всё ещё походило на звезду и было почти в четыре тысячи раз тусклее, чем среднее солнце при взгляде на него с обитаемой планеты.

— При увеличении две планеты видны уже сейчас, — сообщил Тревайз. — Судя по их диаметру и спектру отражённого света, это явно газовые гиганты.

Корабль находился вне плоскости эклиптики, и Блисс с Пелоратом, глядя поверх плеча Тревайза на обзорный экран, видели два тоненьких зеленоватых полумесяца. Меньший находился в несколько иной фазе, чем больший, и выглядел шире.

— Джен! — воскликнул Тревайз. — Не правда ли, что у земного Солнца должно быть четыре газовых гиганта?

— Согласно легенде это так.

— Ближайший к Солнцу — самый большой, а у следующего — кольцо. Так?

— Большие широкие кольца, Голан. Да. В точности так, дружочек, но учти возможные преувеличения при многократном пересказе легенды. Если мы не найдём такой планеты, то я не думаю, что стоит серьёзно воспринимать это как аргумент против наших предположений. То есть что эта звезда — Солнце Земли. Тем не менее те два гиганта, что мы видим, могут оказаться более дальними, а два ближних к Солнцу могут находиться сейчас по другую его сторону и слишком далеко от нас, чтобы их можно было различить на фоне звёзд.

— Мы должны подойти ещё ближе и осмотреть Солнце с другой стороны.

— Разве можно проделать такое в присутствии столь близкой и большой массы, как эта звезда?

— Уверен, компьютер, с разумной осторожностью, может осуществить такой Прыжок. Однако если он решит, что опасность слишком велика, то откажется от быстрого способа передвижения, и мы будем приближаться к Солнцу осторожно, маленькими шажками.

Внимание Тревайза переключилось на компьютер — и звёздный узор на обзорном экране изменился. Звезда ярко вспыхнула и исчезла с экрана, поскольку компьютер, выполняя команду, обшаривал небо в поисках других газовых гигантов. И небезуспешно.

Все трое замерли. Наконец Тревайз, почти беспомощный от удивления, отдал команду компьютеру ещё сильнее увеличить изображение.

— Невероятно, — выдохнула Блисс.

* * *

Перед ними на экране повис газовый гигант, видимый под таким углом, что его поверхность оказалась почти полностью освещена Солнцем. Вокруг гиганта кружились широкие сверкающие кольца, наклоненные так, что видны были блики света на их боковых сторонах. Они сияли ярче, чем сама планета, и были разделены тонкой линией примерно в треть их собственной ширины.

Тревайз затребовал у компьютера максимальное разрешение, и кольца превратились в колечки — узкие, концентрические, блестящие под лучами Солнца. Теперь лишь часть системы колец умещалась на экране, да и сама планета с него исчезла. Ещё одна команда Тревайза — и в углу экрана возникла вставка, демонстрирующая планету и её кольца в миниатюре.

— Это часто встречается? — благоговейно спросила Блисс.

— Нет, — ответил Тревайз. — Почти у каждого газового гиганта есть кольца из различных обломков, но они, как правило, тусклые и узенькие. Я лишь однажды видел такой, у которого кольца были узкими, но яркими. Но я никогда не видел ничего подобного этой планете, даже не слышал о такой.

— Перед нами явно тот самый окольцованный гигант, о котором говорит легенда. Если подобные вещи действительно уникальны… — Пелорат захлебывался от восторга.

— Естественно, уникальны! Насколько мне известно. Или, точнее, насколько известно компьютеру.

— Тогда это наверняка планетная система, включающая Землю. Никто не смог бы придумать такую планету. Такое нужно видеть, чтобы описать в легендах.

— Я готов теперь поверить всему, о чём говорят твои легенды. Это — шестая планета, а Земля должна быть третьей?

— Верно, Голан.

— Тогда я должен объявить, что мы менее чем в полутора миллиардах километров от Земли, а нас ещё никто не остановил. Гея остановила нас, когда мы приблизились.

— Вы были ближе к Гее, когда вас остановили, — заметила Блисс.

— Ага, — кивнул Тревайз, — но это — лишнее подтверждение моего мнения о том, что Земля могущественнее, чем Гея; и я считаю это добрым предзнаменованием. Если нас всё ещё не задержали, то, возможно, Земля вовсе не возражает против нашего прибытия.

— Или что это — не Земля, — сказала Блисс.

— Ещё одно пари? — ухмыляясь, спросил Голан.

— Как я понял, Блисс хотела сказать, — вмешался Пелорат, — что Земля может оказаться радиоактивной, как все говорят, и что никто не остановил нас из-за отсутствия на ней всякой жизни вообще.

— Нет, — сказал Тревайз, — я верю всему, что говорится о Земле, только не этому. Теперь мы вблизи неё и можем убедиться во всём сами. И у меня такое чувство, что нам не помешают.

* * *

Газовые гиганты остались позади. Ближе к Солнцу лежал пояс астероидов (он был большим и содержал множество обломков — всё как в легендах).

Внутри пояса астероидов кружились четыре планеты.

Тревайз внимательно изучил их.

— Третья — самая большая, размеры её вполне подходящие, как и расстояние от Солнца. Она может оказаться обитаемой.

Пелорат уловил нотку неуверенности в его словах.

— У неё есть атмосфера? — спросил он.

— О да. У второй, третьей и четвёртой планет есть атмосфера. И, как в старой сказке для детей, у второй она слишком плотная, у четвертой — слишком разреженная, у третьей — в самый раз.

— Значит, ты думаешь, что это может быть Земля?

— Думаю? — почти взорвался Тревайз. — Мне нет нужды думать. Это — Земля. У неё — гигантский спутник, о котором ты мне твердил.

— Спутник? — Лицо Пелората расплылось в такой широкой улыбке, какой Тревайз ещё никогда не видел.

— Всё в точности! Вот, взгляни при максимальном увеличении.

Пелорат увидел два полумесяца, причем один был значительно больше и ярче второго.

— Меньший, как я понимаю, и есть тот спутник?

— Да. Он дальше от планеты, чем можно было бы ожидать, но, несомненно, обращается вокруг неё. Он размером с малую планету; на самом деле — меньше любой из четырёх внутренних планет. Тем не менее он велик для спутника. Не меньше двух тысяч километров в диаметре, что делает его сопоставимым с самыми большими спутниками газовых гигантов.

— Всего-то? — Пелорат был искренне разочарован. — Это не гигантский спутник?

— Гигантский. Спутник с диаметром в две или три тысячи километров, вращающийся вокруг огромного газового гиганта, — это одно. Тот же самый спутник небольшой, твёрдой, обитаемой планеты — совсем другое. Диаметр спутника составляет около четверти диаметра Земли. Где ещё ты слышал о подобном? Да это же, считай, двойная планета.

— Я профан, сознаю, — смущенно проговорил Пелорат.

— Тогда поверь мне на слово, Джен. Подобный спутник — уникальное явление. Мы смотрим на нечто, являющееся практически двойной планетой, а ведь обитаемых планет, вокруг которых летает что-нибудь крупнее нескольких камней, очень мало. Если ты сопоставишь этот газовый гигант с его огромной системой колец, являющийся шестой планетой, и этот громадный спутник у третьей — о которых правдиво, вопреки всем ожиданиям, говорили легенды, тогда планета, на которую ты сейчас смотришь, должнабыть Землей. Немыслимо, чтобы она оказалась чем-то иным. Мы нашли её, Джен, мы нашли её!

* * *

Шел второй день постепенного приближения к Земле. За обедом Блисс зевнула.

— Мне кажется, мы только и делаем, что подлетаем к той или иной планете, а потом столь же медленно от неё удаляемся. Недели тратим, целые недели.

— Отчасти это потому, — стал объяснять Тревайз, — что Прыжок опасно совершать слишком близко к звезде. Но мы так плетемся потому, что я не хочу оказаться перед лицом очередной возможной опасности слишком быстро.

— Помнится, ты уверял: «Я чувствую, что нас не остановят».

— Это так, но я не хочу во всём полагаться на предчувствия. — Голан посмотрел на содержимое ложки, прежде чем отправить её в рот, и сказал: — Что-то я заскучал по альфианской рыбке. Мы ведь там только три раза попировали.

— Жаль, — согласился Пелорат.

— Что поделаешь, — пожала плечами Блисс, — мы побывали на пяти планетах и покидали каждую из них столь поспешно, что не имели времени пополнить запасы пищи или как-либо их разнообразить. Даже тогда, когда продукты можно было без проблем раздобыть, как, например, на Компореллоне или Альфе, и, вероятно…

Она не договорила, поскольку Фаллом, бросив на Блисс быстрый взгляд, закончила за неё:

— На Солярии. Вы не пробовали нашу еду? Там она прекрасна. Так же, как на Альфе. И даже ещё лучше.

— Я знаю это, Фаллом, — ответила ей Блисс. — Но на это просто не было времени.

Фаллом печально посмотрела на неё:

— Увижу ли я Джемби когда-нибудь вновь, Блисс? Скажи мне правду.

— Увидишь, если мы вернёмся на Солярию.

— А мы когда-нибудь туда вернёмся?

— Я не могу так сразу сказать, — замялась Блисс.

— Сейчас мы летим к Земле, верно? Это та планета, откуда, как ты говорила, мы все ведём своё происхождение?

— Откуда ведут своё происхождение наши предшественники.

— Я уже знаю слово «предки».

— Да, мы летим к Земле.

— Зачем?

— Разве не хотел бы любой человек увидеть мир своих предков?

— Я думаю, это скорее касается вас. Вы все так взволнованы.

— Мы никогда не были здесь раньше. Мы не знаем, чего ожидать от Земли.

— Мне кажется, тут что-то большее.

Блисс улыбнулась:

— Ты уже поела, Фаллом, милая, так почему бы тебе не пойти в свою каюту и не порадовать нас небольшой серенадой на флейте? Ты всё прелестней на ней играешь. Давай, давай. — Она легонько подтолкнула Фаллом, и та вышла, но в дверях обернулась и задумчиво взглянула на Тревайза.

Он посмотрел ей вслед с явной неприязнью:

— Это существо, что же, мысли читает?

— Не называй её «существом», Тревайз, — резко сказала Блисс. — Она что, читает твои мысли? Ты можешь ответить?.. Нет, не читает. И Гея тоже. Это недоступно даже адептам Второй Академии. Чтение мыслей в прямом смысле невозможно и не будет возможно в ближайшем будущем. Мы можем распознавать и интерпретировать эмоции и, в некоторой степени, управлять ими, но и это непростое дело.

— Откуда ты знаешь, что ей неподвластно то, что тебе кажется невозможным?

— Я имею право так утверждать, поскольку обладаю определёнными способностями.

— Возможно, она просто управляет тобой, так что ты остаешься в неведении о том, на что она способна.

— Образумься, Тревайз! — воскликнула Блисс, закатив глаза. — Даже если она обладает необычными способностями, она ничего не может сделать со мной, ведь я не только Блисс, но и Гея. Ты по-прежнему забываешь об этом. Ты представляешь себе, что такое ментальная инертность целой планеты? Неужели ты думаешь, что один изолят, каким бы талантливым он ни был, мог преодолеть её?

— Ты не знаешь всего, Блисс, так что не будь столь самоуверенна, — угрюмо пробурчал Тревайз. — Эта тв… Она с нами не так уж давно. Я за такое время только научился бы слова составлять, а она уже в совершенстве владеет галактическим и фактически освоила почти весь его словарный запас. Знаю, ты помогала ей, но я хотел бы, чтобы ты это прекратила.

— Да, я говорила тебе, что помогаю ей, но я также сказала, что она удивительно умна. Настолько умна, что я рада была бы, чтобы она стала частицей Геи. Если мы присоединим её к себе, пока она ещё достаточно молода, то сможем многое узнать о солярианах, так чтобы постепенно ассоциировать всю Солярию. Это было бы очень полезно для нас.

— И тебя не беспокоит, что соляриане — патологические изоляты, даже по моим понятиям?

— Они не будут такими, став частью Геи.

— Я думаю, ты ошибаешься, Блисс. Я думаю, что солярианский ребенок опасен и что мы должны избавиться от неё.

— Как? Выбросить её через шлюз? Убить её, размельчить и добавить к нашим запасам пищи?

— Ох, Блисс, ну что ты такое говоришь! — всплеснул руками Пелорат.

А Тревайз поморщился:

— Да уж, действительно, сказанула. — Он прислушался на минуту: флейта играла и играла, и Тревайз перешел на полушёпот. — Когда всё это кончится, мы должны вернуть её на Солярию и лишний раз убедиться, что соляриане навечно отрезаны от Галактики. Мне было бы ещё спокойнее, если бы они были уничтожены. Я не доверяю им и боюсь их.

Блисс ненадолго задумалась и сказала:

— Тревайз, я знаю, что ты обладаешь умением приходить к правильному решению, но я также знаю, что ты с самого начала испытывал антипатию к Фаллом. Я полагаю, это может быть следствием того унижения, которое ты пережил на Солярии и из-за которого возненавидел планету и её жителей. Поскольку я не имею права вмешиваться в твоё сознание, я не могу это утверждать наверняка. Пожалуйста, пойми, что, если бы мы не взяли Фаллом с собой, мы до сих пор оставались бы на Альфе — наверное, нас бы уже похоронили.

— Я всё понимаю, Блисс, но даже так…

— А её разум достоин восхищения, а не зависти.

— Я не завидую ей. Я боюсь её.

— Её ума?

— Нет, не только, — в задумчивости закусил губу Тревайз.

— Чего же тогда?

— Я не знаю, Блисс. Если бы я знал, чего я боюсь, я бы смог побороть страх. Это что-то, чего я не могу до конца понять. — Его голос стал тише, словно он разговаривал сам с собой. — Галактика, как оказалось, переполнена вещами, которых я не понимаю. Почему я выбрал Гею? Почему я должен искать Землю? Было ли забыто ещё одно допущение психоистории? Если да, то какое? И в завершение всего: почему Фаллом так действует мне на нервы?

— К несчастью, я не могу ответить на твои вопросы, — сказала, вставая, Блисс и вышла из каюты.

Пелорат посмотрел ей вслед:

— На самом деле всё обстоит не столь мрачно, Голан. Мы подлетаем всё ближе и ближе к Земле и как только доберёмся до неё, все загадки наконец разрешатся. И до сих пор никто, похоже, не делает никаких попыток остановить наше к ней приближение.

Тревайз только моргал, глядя на Пелората, но потом тихо сказал ему:

— А я бы хотел, чтобы кто-нибудь попытался.

— Да? Почему ты этого хочешь?

— Честно говоря, я рад был бы хоть какому-то признаку жизни.

Пелорат широко открыл глаза:

— Ты наконец обнаружил, что Земля — радиоактивна?

— Не то чтобы… Но она теплая. Намного теплее, чем я ожидал.

— Это плохо?

— Необязательно. Она может быть довольно теплой, но это вовсе не должно сделать её непригодной для жизни. Облачный покров плотный, определённо присутствуют водяные пары, так что эти облака, вместе с водами океана, могут поддерживать жизнь, несмотря на температуру, которую мы вычислили, исходя из микроволнового излучения. Впрочем, я не могу быть уверен. Разве что только…

— Да, Голан.

— Ну, если бы Земля была радиоактивной, этим может объясняться большая, чем мы ожидали, температура.

— Но это не противоречит и первому, не правда ли? Если она теплее, чем ожидалось, это не означает, что она должна быть радиоактивной.

— Нет, не означает. — Тревайз попытался выдавить улыбку. — Нам нет нужды гадать, Джейнав. Через день-другой я смогу больше сказать об этом, и мы узнаем всё наверняка.

* * *

Фаллом сидела на койке в задумчивости, когда в каюту вошла Блисс. Фаллом коротко взглянула на неё, затем снова уставилась в пол.

— В чём дело, Фаллом? — тихо сказала Блисс.

— Почему я так не нравлюсь Тревайзу, Блисс?

— Что навело тебя на подобные мысли?

— Он смотрит на меня нетерпеливо — это правильное слово?

— Возможно.

— Он нетерпеливо смотрит на меня, когда я вблизи него. Его лицо немного кривится.

— У Тревайза сейчас множество забот, Фаллом.

— Потому что он ищет Землю?

— Да.

Фаллом немного подумала и сказала:

— Он особенно нетерпелив, когда я привожу что-нибудь в движение.

Губы Блисс сжались.

— Послушай, Фаллом, разве я не говорила тебе, что ты не должна этого делать, особенно в присутствии Тревайза?

— Ну, это было вчера, в этой каюте, он стоял в дверях, а я не заметила. Я не знала, что он наблюдает. Это был всего лишь один из библиофильмов Пела, и я пыталась заставить кассету встать на ребро. Я не сделала ничего плохого.

— Это нервирует нашего друга, Фаллом, и я хотела бы, чтобы ты не делала ничего подобного, вне зависимости от того, видит он тебя или нет.

— Это нервирует его, потому что сам он ничего похожего не может?

— Возможно.

— А ты можешь?

— Нет, я не могу, — медленно покачала головой Блисс.

— Но тебя же не нервирует, когда я так делаю. И Пела тоже.

— Все люди разные.

— Я знаю, — сказала Фаллом с внезапной уверенностью, которая и удивила Блисс, и привела её в замешательство.

— Что ты знаешь, милая моя девочка?

— Я — другая.

— Конечно, я так и сказала. И Пелорат другой.

— У меня другие формы тела. И я умею двигать вещи.

— Это правда.

— Мне необходимо двигать вещи, — продолжила Фаллом с вызовом в голосе. — Тревайз не должен сердиться на меня за это, ты не должна останавливать меня.

— Но зачем это тебе нужно?

— Это — тренировка. Упружнение — это правильное слово?

— Не совсем. Упражнение.

— Да. Джемби постоянно твердил, что я должна постоянно тренировать мои… мои…

— Мозговые преобразователи?

— Да. И делать их сильнее. Тогда, когда я вырасту, я смогу управлять всеми роботами. Даже Джемби.

— Фаллом, кто управляет всеми роботами, когда тебя нет?

— Бандер. — Фаллом словно бы просто констатировала факт.

— Ты знаешь Бандера?

— Конечно. Я видела его много раз. Я должна была стать следующим главой поместья. Поместье Бандера станет поместьем Фаллом. Так говорил мне Джемби.

— Ты имеешь в виду, что Бандер приходил в твою…

Фаллом в ужасе открыла рот и сказала каким-то придавленным голосом:

— Бандер никогда не мог бы прийти к… — Фаллом стало трудно дышать, она запнулась и замолчала. Потом она успокоилась: — Я видела изображение Бандера.

— А как Бандер к тебе относился? — нерешительно спросила Блисс.

Фаллом поглядела на неё, сощурив от удивления глаза:

— Бандер мог спросить меня, в чём я нуждаюсь, удобно ли мне. Но Джемби всегда был рядом, так что я никогда ни в чём не нуждалась и мне всегда было удобно.

Она наклонила голову и уставилась в пол. Потом закрыла глаза ладонями и еле слышно произнесла:

— Но Джемби остановился. Я думаю, это из-за того, что Бандер тоже остановился.

— Почему ты так говоришь?

— Я думала об этом. Бандер управлял всеми роботами, и, если Джемби остановился и все остальные роботы тоже, должно быть, остановился и Бандер. Разве это не так?

Блисс промолчала.

— Но когда вы вернёте меня назад, на Солярию, я смогу обеспечить энергией Джемби и всех остальных роботов и буду вновь счастлива.

Она всхлипнула.

— Разве ты не счастлива с нами, Фаллом? Хоть немного? Иногда?

Фаллом подняла залитое слезами лицо к Блисс и, покачав головой, дрожащим голосом выпалила:

— Я хочу Джемби.

В порыве нежности Блисс обхватила её руками.

— Ох, Фаллом, как бы я хотела, чтобы я могла вновь соединить тебя и Джемби! — И внезапно обнаружила, что и сама плачет вместе с Фаллом.

* * *

Такими их и увидел вошедший в каюту Пелорат. Он застыл у двери и спросил:

— Что случилось?

Блисс отстранилась от Фаллом и потянулась за носовым платком, чтобы вытереть заплаканные глаза. Она тряхнула головой, и Пелорат озабоченно повторил:

— Но всё-таки, что случилось?

— Фаллом, успокойся, — сказала Блисс. — Я придумаю что-нибудь, чтобы тебе стало хоть немного легче. Помни — я люблю тебя так же, как любил Джемби.

Она взяла Пелората за локоть и вытолкнула в обеденный отсек, повторяя:

— Это так, ничего, Пел. Пройдёт.

— Это из-за Фаллом, верно? Она всё ещё жалеет о Джемби.

— Ужасно. И мы ничего не можем с этим поделать. Я могла только сказать ей, что люблю её — и в самом деле это так. Как можно не любить такое нежное и разумное дитя? Удивительно разумное. Тревайз думает, что даже слишком разумное. Она видела Бандера в своё время или скорее его голографическое изображение. Однако эти воспоминания её не трогают, она очень спокойно и рассудительно говорила о нём, и я могу понять почему. Их связывало лишь то, что Бандер был владельцем поместья и что Фаллом должна была стать следующим его хозяином. Других отношений между ними не существовало.

— А понимала ли Фаллом, что Бандер — её отец?

— Её мать. Если уж мы согласились рассматривать Фаллом как женщину, так же следует думать и о Бандере.

— Неважно, Блисс. Знает ли Фаллом об их родственных связях?

— Я не уверена, что она поняла бы, что это такое. Вероятно, она может знать, но не придаёт этому никакого значения. Однако, Пел, она пришла к выводу, что Бандер мертв, поскольку её озарило: выключение Джемби должно быть результатом прекращения подачи энергии, а так как этим занимался Бандер… Всё это пугает меня.

Пелорат задумчиво сказал:

— Почему, Блисс? В конце концов, это всего лишь логический вывод.

— Потому что другой логический вывод может последовать из самого факта его смерти. На Солярии, с её долгоживущими и одинокими космонитами, смерть — нечто редкое и отдалённое. Представление о естественной смерти должно существовать лишь у немногих из них, и, вероятно, совсем отсутствовать у солярианских детей возраста Фаллом. Если она продолжит размышлять о смерти Бандера, она наконец начнет гадать, почему он умер, и то, что это случилось, когда мы, чужаки, появились на их планете, наверняка наведёт её на мысль о возможной причине и следствии.

— Что мы убили Бандера?

— Это не мы убили Бандера, Пел. Это была я.

— Она не догадается.

— Но я должна буду сказать ей об этом. Она обижается на Тревайза, а ведь он — руководитель экспедиции. Фаллом может решить, что, возможно, именно он повинен в гибели Бандера, а как я могу позволить, чтобы на Тревайза кто-то возвел напраслину?

— Стоит ли беспокоиться обо всём этом, Блисс? Ребенок не испытывал никаких чувств к своему от… матери. Только к своему роботу Джемби…

— Но смерть её матери означает и смерть её робота. Я почти готова уже признаться в своей ответственности за это. Я испытываю огромное искушение.

— Почему?

— Так я смогу объяснить это в нужном свете. Так я смогу успокоить Фаллом, предупредив её собственное открытие этого факта в процессе размышлений. Сама она может не найти оправданий убийству Бандера.

— Но оправдание существует! Это была самооборона. Спустя мгновение мы были бы мертвы, не решись ты на крайнюю меру.

— Именно это я и должна бы сказать, но не могу заставить себя объясниться. Я боюсь, что она не поверит мне.

Пелорат, покачивая головой, сжал зубы.

— Ты думаешь, было бы лучше, если бы мы не привели её на «Далекую звезду»? Теперь ты так несчастна…

— Нет, — рассердилась Блисс, — не говори так! Я была бы бесконечно более несчастна, если бы мы сидели сейчас и вспоминали оставленного нами невинного ребенка, осужденного на безжалостную смерть из-за того, что мы натворили на Солярии.

— Такова планета Фаллом.

— Послушай, Пел, только наш разговор не передавай Тревайзу. Изоляты находят возможным соглашаться с подобными вещами и не думать больше о них. Мораль же Геи — спасение жизни, а не уничтожение её. Жизнь во всех её проявлениях должна, как мы знаем, заканчиваться, чтобы другая жизнь могла начаться, но никогда — без пользы, без смысла, без конца. И смерть Бандера, пусть и неизбежную, довольно трудно перенести. Смерть же Фаллом была бы просто невыносима.

— Ну хорошо. Думаю, ты права. Но в любом случае, я пришел к тебе не с заботами о проблемах Фаллом. Дело касается Тревайза.

— Что с ним?

— Блисс, я беспокоюсь за него. Он ждет установления параметров Земли, и я не уверен, что он сможет перенести такое напряжение.

— Я не боюсь за него. С ума он не сойдёт.

— У каждого из нас есть предел выносливости. Послушай, планета Земля оказалась теплее, чем он ожидал; так он сказал мне. Полагаю, он думает о том, что она может быть слишком теплой для существования там жизни, хотя явно старается убедить себя, что это не так.

— Быть может, он прав. Может, она не слишком горяча для жизни.

— Кроме того, он допускает, что, возможно, это тепло можно объяснить наличием радиоактивной поверхности, но тоже отказывается в это верить. Через день-другой мы подойдём достаточно близко к Земле, так что станет ясным истинное положение вещей. Что, если Земля действительно радиоактивна?

— Тогда ему останется только смириться с этим.

— Но — я не знаю, как сказать… — что, если в его мозгу…

Блисс подождала, а затем криво усмехнулась:

— Полетят предохранители?

— Да. Полетят предохранители. Не могла бы ты предпринять что-нибудь, чтобы поддержать его? Держать его под контролем и в уравновешенном состоянии, так сказать?

— Нет, Пел. Я не могу поверить, что он так слаб, и, кроме того, существует твёрдое решение Геи: его сознание неприкосновенно.

— Но сейчас особые обстоятельства. У него есть эта необычная «правота» или как ты её там называешь. Шок от полного провала его прожектов в тот момент, когда всё, казалось бы, успешно завершено, способен пусть и не уничтожить его мозг, но расстроить его «правоту». Он обладает очень необычным талантом. Разве не может этот талант оказаться необычайно хрупким?

Блисс на миг задумалась, пожала плечами и сказала:

— Ну что же, возможно, мне и следует присмотреть за ним.

* * *

Следующие тридцать шесть часов Тревайз смутно ощущал, что Блисс и, в меньшей степени, Пелорат ходят за ним по пятам. Впрочем, это было не так уж необычно на таком компактном корабле, да и занимали его ум совсем другие вещи.

Теперь, сидя за компьютером, он был уверен, что Блисс с Пелоратом стоят у двери. Тревайз обернулся и испытующе уставился на них.

— Ну? — очень тихо спросил он.

— Как ты себя чувствуешь, Голан? — довольно неуклюже попытался вывернуться Пелорат.

— А ты у Блисс спроси, — ответил Тревайз. — Она часами с меня глаз не спускает. Должно быть, насквозь видит мой мозг. Не так ли, Блисс?

— Нет. Нет, — спокойно сказала Блисс, — но, если ты чувствуешь, что нуждаешься в моей помощи, я могу попробовать… Тебе нужна помощь?

— Это ещё зачем? Оставьте меня в покое. Оба.

— Пожалуйста, скажи нам, что происходит, — попросил Пелорат.

— Спрашивай!

— Является ли Земля…

— Да, является. То, на чём настаивали все в разговорах с нами, — истинная правда. — Тревайз махнул в сторону экрана, на котором виднелась ночная сторона Земли, затмившей Солнце. Она выглядела резко очерченным кружком темноты на фоне звёздного неба, а окружность сияла прерывистым ореолом оранжевого света.

— Этот оранжевый свет — радиоактивность? — спросил Пелорат.

— Нет. Просто отражённый свет Солнца в атмосфере. Ореол был бы сплошным, если бы не сильная облачность. Радиоактивность мы видеть не можем. Различные излучения, даже гамма-лучи, поглощаются атмосферой. Однако они порождают вторичное излучение, сравнительно слабое, хотя компьютер может его обнаружить. Оно невидимо для глаз, но компьютер способен преобразовать в фотоны видимого света каждую частицу или волну, принятую его детекторами, и Земля предстанет окрашенной в условные цвета. Взгляните.

И чёрный кружок расцвел голубыми красками.

— И насколько сильная здесь радиоактивность? — тихо спросила Блисс. — Достаточная для того, чтобы человек здесь не мог существовать?

— Вообще никакая жизнь. Планета не пригодна для обитания. Последняя бактерия, последний вирус давно погибли.

— А сможем мы исследовать её? — спросил Пелорат. — Я имею в виду, в скафандрах?

— Лишь несколько часов — иначе вернёмся с необратимыми радиационными поражениями.

— Тогда что же мы будем делать, Голан?

— Делать? — Тревайз безо всякого выражения поглядел на Пелората. — Ты знаешь, что я собираюсь делать? Я возьму тебя и Блисс — и ребенка, естественно, — и верну вас на Гею, и оставлю там всех троих навсегда. Потом я вернусь на Терминус и сдам корабль. Подам в отставку из Совета, что должно сильно обрадовать мэра Бранно. А потом буду жить на пенсию, пошлю Галактику куда подальше вместе с Планом Селдона, нашей Академией, Второй Академией и Геей. Галактика не маленькая, сама выберет, как ей жить. Почему я должен беспокоиться о том, что случится после меня? Я ещё пожить хочу.

— Наверняка ты так не думаешь, Голан, — настойчиво сказал Пелорат.

Тревайз посмотрел на него и глубоко вздохнул.

— Нет, не думаю, но ох как хотелось бы, чтобы я смог сделать точно так, как только что сказал тебе.

— Никогда бы я в это не поверил. Ну а что ты собираешься предпринять на самом деле?

— Вывести корабль на околоземную орбиту, отдохнуть, выйти из шока и подумать о том, что делать дальше. Да и вообще…

— Да?

И Тревайз сорвался:

— Что я могу предпринять ещё? Что ещё я могу осмотреть? Что здесь ещё искать?

Глава 20

СОСЕДНЯЯ ПЛАНЕТА

После этого Пелорат и Блисс видели Тревайза только четыре раза, и то только за обеденным столом. Всё остальное время он находился либо в рубке, либо в своей каюте. За едой молчал. Ел мало.

В четвертый раз, однако, Пелорату показалось, что необычная суровость покинула Тревайза. Пелорат дважды кашлянул, словно хотел что-то сказать да передумал.

Наконец Тревайз обвел своих спутников взглядом и произнес:

— Ты что-то желаешь сказать, Джен?

— Ты… ты обдумал создавшееся положение, Голан?

— Почему ты задаешь такой вопрос?

— Ты уже вроде бы в норме.

— Да такой же, как и был, но я кое-что придумал. Правда, с трудом.

— Можно узнать, что?

Тревайз коротко взглянул на Блисс. Она упорно смотрела в тарелку, храня осторожное молчание, словно чувствовала, что Пелорат добьётся большего в этот щекотливый момент, чем она.

— Тебе тоже любопытно, Блисс?

— Да, конечно. — На мгновение она подняла взгляд.

Фаллом, болтая ногой, пнула ножку стула и спросила:

— Мы нашли Землю?

Блисс сжала её плечо; Тревайз же не обратил на её вопрос никакого внимания.

— Начнем с самого начала, — сказал он. — Итак, все сведения о Земле были изъяты на самых разных планетах. Это неизбежно приводит нас к определённому заключению. Что-то на Земле скрывается. И всё же, наблюдая Землю, мы видим: она настолько мертва и радиоактивна, что всё находящееся на ней автоматически сокрыто — и навечно. Никакой корабль не может сесть на эту планету, а с такого расстояния — с внешней границы магнитосферы — нам ничего на ней не разглядеть.

— Ты уверен? — мягко спросила Блисс.

— Я торчал всё это время за компьютером, анализируя Землю всеми методами, какими только мог. И ничего. Более того, я чувствую, что здесь ничего нет. Почему же тогда были стерты все данные, касающиеся Земли? Наверняка то, что нужно было спрятать, нельзя спрятать более эффективно, чем сейчас: эффективней и вообразить нельзя. И нет никакой необходимости делать этот кусок масла ещё более масляным.

— Может оказаться, — предположил Пелорат, — что что-то действительно было сокрыто на Земле ещё в то время, когда она не была столь радиоактивна, какой нашли её мы. В то время люди Земли могли бояться, что кто-либо отважится сесть здесь и найти это, чем бы оно ни было. И тогда Земля попыталась сокрыть информацию, касающуюся её. То, что мы имеем сейчас, — призрачные останки того тревожного времени.

— Нет, я так не думаю, — возразил Тревайз. — Изъятие информации из Галактической библиотеки на Тренторе, вероятно, произошло совсем недавно. — Он резко повернулся к Блисс. — Я прав?

Блисс спокойно ответила;

— Я/мы/Гея извлекли это по большей части из сознания находящегося в замешательстве адепта Второго Основания Тендцобаля, когда он, ты и я встретились с мэром Терминуса.

— Значит, что бы там ни было сокрыто, сейчас существует возможность раскрыть тайну Земли, несмотря на её радиоактивность.

— Но как? — спросил Пелорат.

— Предположим, — начал рассуждать Тревайз, — что нечто, некогда бывшее на Земле, больше там не находится, а было перепрятано, когда возросла радиационная опасность. И хотя этого секрета больше нет на Земле, может статься, что, уж если мы смогли найти саму Землю, мы сумеем отыскать и место, куда перепрятали секрет. Будь это так, подступы к Земле всё ещё оставались бы закрытыми.

И тут послышался голос Фаллом:

— Если мы не найдём Землю, Блисс говорила, что ты вернешь меня к Джемби.

Тревайз повернулся к Фаллом и пристально уставился на неё. Блисс тихо сказала девочке:

— Я говорила: «может быть». Поговорим об этом после. А теперь иди к себе и почитай, или поиграй на флейте, или займись чем-нибудь ещё, что тебе по душе. Давай беги…

Фаллом, выскользнув из-за стола, оставила их.

— Но как же так, Голан? — нахмурил брови Пелорат. — Мы здесь, мы нашли Землю, сейчас можем определить, где этот секрет, если его нет на Земле?

Тревайз некоторое время молчал, пытаясь прогнать мысли о Фаллом. Наконец он сказал:

— Почему бы и нет? Вообрази, что радиоактивность земной коры всё нарастает. Население постепенно сократилось из-за смертей и эмиграции. А тайна, вне зависимости от её содержания, находится во всё возрастающей опасности.

Кто мог остаться, чтобы охранять её? По идее, тайну нужно было переправить на другую планету, или же польза от неё, чем бы ни была эта тайна, оказалась бы утерянной для Земли. Видимо, вопрос о перемещении рассматривался с большой неохотой, это произошло более или менее недавно. А теперь, Джен, вспомни старика с Новой Земли, рассказавшего тебе свою версию истории Земли.

— Моноли?

— Да. Именно его самого. Не сказал ли он, упоминая об основании Новой Земли, что те из землян, что остались в живых, были перевезены на их планету?

— Ты хочешь сказать, дружочек, что предмет наших поисков находится сейчас там? Взят с собой покидавшими Землю последними людьми?

— Могло ли быть иначе? Вряд ли Новая Земля лучше известна Галактике, чем старая, а её обитатели настойчиво стремятся держать подальше всех инопланетников.

— Мы были там, — вмешалась Блисс. — И ничего не нашли.

— Мы и не искали ничего, кроме сведений о местоположении Земли.

Теперь удивился Пелорат:

— Но ведь мы-то ищем что-то такое… высокоразвитое, передовое… сверхразумное — то, что могло бы изъять информацию из-под самого носа Второй Академии и даже из-под носа — прости меня, Блисс, — Геи. Эти люди с Новой Земли, может быть, и способны управлять погодой над своим клочком суши, и владеют развитой биотехнологией, но, я думаю, ты согласишься, что их уровень развития в целом очень низок.

— Я согласна с Пелом, — кивнула Блисс.

— Мы судим лишь по немногим деталям, — сказал Тревайз. — Мы так и не увидели мужчин из рыболовецкой флотилии, не видели других частей острова, кроме того места, где совершили посадку. Кто знает, что бы мы могли найти, исследуй мы планету более тщательно? Кстати говоря, мы не узнали флуоресцентные светильники, пока не увидели их в действии, и если нам казалось, что техника там была не развита, я повторяю…

— Что, что, Голан? — явно заинтересованная его монологом, торопила Блисс.

— Тогда всё это могло быть лишь частью маскировки, призванной скрыть правду.

— Невозможно, — как отрубила Блисс.

— Невозможно?! Это ты говорила мне, ещё на Гее, что на Тренторе вся цивилизация искусно поддерживается на примитивном уровне, чтобы скрывать её достижения от Второй Академии. Почему та же самая тактика не может быть использована на Новой Земле?

— Следовательно, ты предлагаешь, чтобы мы вернулись на Новую Землю и вновь встретились с инфекцией? На этот раз её уж точно активируют. Половой акт, несомненно, исключительно приятный способ заразиться, но он может оказаться не единственным.

— Я не жажду вернуться на Новую Землю, — возразил Тревайз, — но, может быть, придётся…

— Может быть или придётся?

— Может быть! В конце концов, есть ещё одна вероятность.

— Какая же?

— Новая Земля обращается вокруг Альфы. Но Альфа — часть двойной системы. Не может ли существовать пригодная для жизни планета на орбите вокруг спутника Альфы?

— Слишком уж он тусклый, — не согласилась Блисс. — Его яркость составляет лишь четверть яркости Альфы.

— Тусклый, но не слишком. Если планета расположена близко к этой звезде, будет в самый раз.

— А компьютер знает что-нибудь о планетах этой звезды-спутника? — вставил свой вопрос Пелорат.

— Я уже проверял, — мрачно ухмыльнулся Тревайз. — Там пять планет средних размеров. Газовых гигантов нет.

— А хоть одна из этих планет обитаема?

— У компьютера нет информации о них, кроме количества и того факта, что они невелики.

— Ох! — разочарованно вздохнул Пелорат.

— Не стоит расстраиваться. Ни одной космонитской планеты вообще не было в памяти компьютера. Информация о самой Альфе — минимальна. Все эти сведения тщательно скрывались, и если почти ничего не известно о спутнике Альфы, это, вероятно, можно рассматривать как добрый знак.

— Тогда что ты собрался делать, — деловым тоном поинтересовалась Блисс, — посетить спутник и, если этот номер окажется пустым, — вернуться к Альфе?

— Да. И на этот раз, когда мы доберёмся до Новой Земли, мы будем подготовлены ко всему. Мы скрупулезно исследуем весь остров, прежде чем сделать посадку, и, Блисс, я надеюсь на твои ментальные способности как на защиту от…

И вдруг «Далекая звезда» слегка накренилась и вздрогнула, Тревайз вскрикнул в гневе и растерянности:

— Кто за пультом?

И спрашивать было нечего. Он отлично знал кто.

Фаллом, стоя перед пультом управления, была совершенно поглощена связью с компьютером. Она широко развела маленькие руки с длинными пальцами, чтобы ими накрыть слабо-светящиеся контуры на панели. Казалось, её ладони почти слились с пультом, хотя было ясно, что он сделан из твёрдого и скользкого материала.

Она несколько раз видела, что Тревайз держал руки именно так и больше ничего не делал, хотя было совершенно ясно, как он управляет кораблем.

Фаллом видела и то, как Тревайз закрывал при этом глаза, и сама зажмурилась. Спустя пару минут она ощутила нечто вроде тихого, далекого голоса, зазвучавшего в голове. Как она смутно догадывалась, ей помогали мозговые преобразователи. Они оказались даже более важны, чем руки. Фаллом напряглась, пытаясь разобрать слова.

— Распоряжения, — говорил голос почти умоляюще. — Какие будут распоряжения?

Фаллом ничего не ответила. Она никогда не замечала, чтобы Тревайз что-либо говорил компьютеру, но знала, чего ей хотелось всем сердцем: она мечтала вернуться на Солярию, в удобное пространство особняка, к Джемби… Джемби… Джемби…

Она хотела туда и, как только подумала о любимой планете, вообразила её на обзорном экране, там же, где она видела другие планеты, к которым не стремилась. Фаллом открыла глаза и посмотрела на экран, желая, чтобы там оказалась ненавистная ей Земля; глядя на то, что она там видела, Фаллом представила на месте этой планеты Солярию. Она ненавидела огромную Галактику, в которую попала против своей воли. Слезы заволокли её глаза.Корабль дрогнул.

Она почувствовала эту дрожь и сама задрожала.

А потом Фаллом услышала громкий топот в коридоре, открыла глаза и увидела перед собой искаженное лицо Тревайза, заслонившее обзорный экран, на котором возникло то, чего она так хотела. Тревайз что-то кричал, но Фаллом было всё равно. Это он забрал её с Солярии, убив Бандера, это он мешал ей вернуться, думая только о Земле, и она не желала слушать его.

Она хотела увести корабль к Солярии. Отвечая на её решимость, «Далекая звезда» содрогнулась вновь.

* * *

Блисс в отчаянии схватила за руку Тревайза:

— Нет! Не надо! — Она его сдерживала, не подпуская к Фаллом, а сконфуженный Пелорат в полной растерянности застыл у неё за спиной.

— Убери руки от компьютера! — кричал Тревайз. — Блисс, не мешай. Иначе я буду вынужден сделать тебе больно.

— Не срывай гнев на ребенке! — измученным голосом просила Блисс. — Иначе буду вынуждена я сделать больно тебе, несмотря на все договоренности.

Взгляд Тревайза дико метался между Фаллом и Блисс.

— Тогда уведи её прочь, Блисс. Немедленно!

Блисс оттолкнула его с удивительной силой. (Наверное, у Геи позаимствовала, подумал потом Тревайз.)

— Фаллом! — приказала она. — Убери руки с пульта!

— Нет! — пронзительно вскрикнула Фаллом. — Я хочу, чтобы корабль летел на Солярию. Я хочу, чтобы он летел туда. Туда. — Она кивнула в сторону экрана, не убирая рук с пульта.

Но как только руки Блисс коснулись плеч Фаллом, та вся задрожала, обмякла и расплакалась.

Блисс стала нежно приговаривать:

— Давай, Фаллом, скажи компьютеру, чтобы он сделал всё, как было, и пойдём со мной. Пойдём со мной, — говорила Блисс и гладила истерически рыдавшего ребенка.

Руки Фаллом упали, она покачнулась, и Блисс, подхватив её под мышки, прижала к груди и дала выплакаться.

Обращаясь к Тревайзу, загородившему дверь, Блисс сказала:

— Уйди с дороги и не дотрагивайся до нас.

Тревайз мгновенно отступил в сторону.

Блисс на секунду остановилась и зловеще прошептала:

— Я была вынуждена вмешаться в её сознание, пусть и ненадолго. Если я причинила ей хоть какой-то вред, я этого тебе не прощу.

Первым порывом Тревайза было заявить Блисс, что ему совершенно безразлично сознание Фаллом, что он боялся только за компьютер. Однако под пристальным взором Геи (наверняка это была не только Блисс, поскольку одно только выражение её лица заставило его мгновенно похолодеть от ужаса) Тревайз промолчал.

Он молчал и не двигался довольно долго, даже после того как Блисс и Фаллом исчезли в своей каюте. Стоял и молчал, пока Пелорат робко не окликнул его:

— Голан, с тобой всё в порядке? Она ведь ничего не сделала тебе, правда?

Тревайз энергично замотал головой, словно старался стряхнуть охватившее его оцепенение.

— Со мной всё в порядке. Вопрос в том, всё ли в порядке с пультом.

Он сел за пульт и положил руки туда, где только что лежали руки Фаллом.

— Ну? — поторопил его Пелорат.

— Вроде бы откликается нормально, — успокоился Тревайз. — Может, потом что-то проявится, но сейчас, похоже, всё в полном порядке. — И затем более сердито: — Компьютер не должен эффективно работать с любыми другими руками, кроме моих, но тут, с этой гермафродиткой… тут были не только руки. Мозговые преобразователи, я уверен, тоже поучаствовали.

— Но что заставило корабль вздрагивать? Он не должен был так вести себя, не правда ли?

— Нет. Это — гравилет, и у него должны отсутствовать подобные инерционные эффекты. Но эта монстриха… — Он умолк, вновь не в силах справиться с гневом.

— Ну что ты замолчал? Продолжай, Голан.

— Видимо, она подала компьютеру два взаимоисключающих приказа, и каждый настолько беспрекословный, что у компьютера не было иного выхода, кроме как попытаться выполнить их одновременно. Пытаясь сделать невозможное, он, должно быть, на какое-то мгновение не смог удержать корабль в безынерционном состоянии. По крайней мере, мне кажется, что случилось именно это. — Его лицо постепенно смягчилось. — И это, возможно, даже хорошо, поскольку сейчас я понял, что все мои речи об альфе Центавра и её спутнике были идиотской болтовней. Теперь я знаю, где Земля должна была спрятать свои тайны.

* * *

Пелорат уставился на Тревайза, но затем, игнорируя его замечание, вернулся к тому, что его поразило раньше:

— Каким образом Фаллом могла попросить что-то взаимоисключающее?

— Ну… Она сказала, что хочет, чтобы корабль летел к Солярии.

— Да, конечно, она должна была это сказать.

— Но что она подразумевала под Солярией? Она не могла узнать Солярию из космоса. То есть она никогда и не видела её из космоса, Фаллом спала, когда мы в спешке покидали эту планету. И, несмотря на всё, что она вычитала в твоей библиотеке, и то, что сказала ей Блисс, думаю, она вряд ли реально представляет себе истинную картину Галактики. То есть то, что в ней сотни миллиардов звёзд и миллионы населённых планет. Выросшая в подземелье, в одиночестве, она ещё могла с трудом представить, что существуют другие планеты — но сколько их? Две? Три? Четыре? Для неё любая планета, которую она видела, походила на Солярию и, повинуясь силе её желания, становилась ею. А поскольку я предполагаю, что Блисс пыталась утешить Фаллом, обещая вернуть её обратно на Солярию, если мы не найдём Землю, она могла даже прийти к выводу, что эти планеты довольно близки друг другу.

— Но почему ты так говоришь, Голан? Что заставляет тебя так думать?

— Она сама сказала нам это, Джен, когда мы ворвались сюда. Она кричала, что хочет на Солярию, и затем добавила «туда, туда», кивая на экран. А что на экране? Спутник Земли. Его там не было, когда я уходил на обед; была Земля. Но Фаллом, должно быть, представила спутник в уме, когда просила Солярию, и компьютер сфокусировал телескоп на спутнике. Поверь мне, Джен, я знаю, как эта штука работает. И кто может знать лучше?

Пелорат посмотрел на тонкий полумесяц света на обзорном экране и задумчиво произнес:

— Он должен называться «Мооп», по крайней мере, на одном из языков Земли; Луна — на другом. Вероятно, у него было много и других названий. Вообрази, дружочек, неудобства планеты, где несколько языков — непонимание, сложности…

— Луна? — сказал Тревайз. — Хорошо. Это достаточно простое название. Слушай, продолжая размышлять о случившемся, я могу предположить также, что, возможно, Фаллом инстинктивно пыталась сдвинуть корабль при помощи своих мозговых преобразователей', используя собственные энергетические источники корабля, и это, вероятно, привело к временному нарушению безынерционного полёта. Но это ладно, Джен. Что существенно, так это то, что всё вместе взятое привело к появлению Луны — да, мне нравится это название — на экране и увеличению её изображения. Я смотрю сейчас на неё и поражаюсь.

— Поражаешься чему, Голан?

— Её размерам. Мы привыкли игнорировать спутники, Джен. Они такие маленькие. А этот совсем другой. Целая планета. Её диаметр — около трёх с половиной тысяч километров.

— Планета? Наверное, ты не должен называть её так. Она не может быть пригодна для жизни. Даже такой диаметр слишком мал. У неё нет атмосферы. Это же и так видно. Нет облаков. Край диска — резкий, как и линия терминатора.

— Ты становишься настоящим космическим волком, Джен, — кивнул Тревайз. — Ты прав. Нет воздуха. Нет воды. Но это означает только, что Луна не обитаема снаружи. А вот внутри…

— Внутри? — с сомнением переспросил Пелорат.

— Да. Внутри. Почему бы и нет? Земные города находились под поверхностью планеты, ты сам говорил. Мы знаем, что Трентор тоже размещался под корой. Большая часть столицы Компореллона расположена под землей. Особняки соляриан почти полностью подземные. Это вполне обычное дело.

— Но, Голан, в каждом из этих случаев люди жили на пригодной для обитания планете. Поверхность тоже была обитаема, да и атмосфера, и моря. Можно ли жить внутри планеты, если поверхность абсолютно безжизненна?

— Слушай, Джен, подумай хорошенько! Где мы живем сейчас? «Далекая звезда» — крошечный мирок с не пригодной для жизни поверхностью. Там, снаружи, нет ни воздуха, ни воды. И всё же мы живем здесь со всеми удобствами. Галактика полна космических станций и поселений, совершенно необитаемых за исключением внутренних помещений. Представь, что Луна — гигантский космический корабль.

— С экипажем внутри?

— Да. Там могут жить миллионы людей, исходя из того, что нам известно — растения и животные, передовая технология. Подумай, Джен, разве это лишено здравого смысла? Если Земля в свои последние дни могла выслать партию колонистов на планету возле альфы Центавра и если, с помощью Империи, те предприняли попытку терраформировать её, заселить её океаны и создать сушу там, где её не было, разве не могла она также послать часть людей на свой спутник и терраформировать его изнутри?

— Возможно и так, — с неохотой уступил Пелорат.

— Это должно было произойти. Если Земле было что скрывать, зачем посылать это что-то через парсеки пространства, когда можно всё укрыть на планете, находящейся настолько ближе Альфы. И Луна была бы более подходящим местом для этого ещё и с точки зрения психологии. Никто и не подумает о возможной связи спутника с жизнью, исчезнувшей с Земли. Например, мне это и в голову не приходило. Луна висела на экране в дюйме от моего носа, а мои мысли унеслись к Альфе. Если бы не Фаллом… — Он сжал челюсти и помотал головой. — Теперь уж я точно в долгу перед ней. И перед Блисс.

— Но послушай, дружочек, если что-то и спрятано под поверхностью Луны, как мы сможем обнаружить это? Площадь её поверхности составляет, должно быть, миллионы квадратных километров.

— Около сорока миллионов.

— И мы должны будем обшарить их все, в поисках неизвестно чего? Отверстия? Шлюза?

— Если идти по такому пути, то это действительно покажется нелегкой задачей. Но мы будем искать не просто какие-то сооружения, а жизнь, и жизнь разумную. И у нас есть Блисс, чей талант — обнаруживать разум, не так ли?

* * *

Блисс сердито смотрела на Тревайза:

— Я наконец смогла усыпить её. Мне пришлось нелегко. Она стала совершенно неуправляемой. К счастью, я не думаю, что причинила ей вред.

— Советую тебе попытаться ослабить её привязанность к Джемби, — холодно выдавил слова Тревайз, — поскольку я не намереваюсь когда-либо вернуться на Солярию.

— Ослабить привязанность? Убить совсем? Думаешь, это легко? Что ты знаешь о таких вещах, Тревайз? Ты, никогда не ощущавший чужого сознания! У тебя нет и малейшего представления о том, как это трудно. Если бы ты знал хоть что-то об этом, ты не говорил бы об удалении привязанности так, словно это всё равно что джем из банки вынуть.

— Ну, по крайней мере, ослабь её.

— Я могу немного её ослабить, но на это уйдёт целый месяц, в течение которого нужно будет заниматься штопкой её сознания.

— Что ещё за штопка?

— Тому, кто этого не знает, объяснять бесполезно.

— А сейчас? Что ты думаешь делать с этим ребенком сейчас?

— Ещё не знаю. Надо подумать.

— В таком случае, позволь сказать тебе, что мы собираемся делать с кораблем.

— Я знаю, что ты собираешься делать. Вернуться на Новую Землю и встретиться с любвеобильной Хироко, если она пообещает не заражать тебя на этот раз.

Тревайз сохранил невозмутимое выражение лица.

— Нет, дело обстоит иначе. Я изменил свои намерения. Мы отправляемся на Луну — таково название спутника Земли, если верить Джену.

— Спутник? Потому что он близко? Я и не подумала об этом.

— Я тоже. Никто об этом не догадывался. Нигде в Галактике нет спутника, о котором стоило бы говорить, но этот, будучи таким огромным, уникален. Более того, анонимность Земли бросает на него тень. Тот, кто не смог найти Землю, не найдёт и Луну.

— Она обитаема?

— Не на поверхности — нет, но она не радиоактивна, совершенно! Так что Луна не абсолютно непригодна для жизни. На ней может существовать жизнь — самая настоящая, но под поверхностью. И, конечно, ты сможешь сказать, есть ли она там, как только мы подойдём к Луне достаточно близко.

— Я попытаюсь, — пообещала Блисс. — Но, послушай, откуда у тебя эта идея — исследовать спутник?

— Да так… — тихо проговорил Тревайз. — Спасибо Фаллом, её рук дело.

Блисс помолчала, ожидая продолжения, но, не дождавшись, пожала плечами:

— Ну вот. А ты её убить был готов.

— Да не хотел я её убивать, Блисс!

— Ладно, — отмахнулась Блисс. — Хорошо. Значит, мы летим к Луне?

— Да. Из осторожности я не приближаюсь к ней слишком быстро, но, если всё пойдёт нормально, мы окажемся рядом с ней через тридцать часов.

* * *

Луна оказалась пустынной. Тревайз обозревал её освещенную Солнцем поверхность, проплывавшую внизу. Перед его глазами расстилалась однообразная панорама кратерных цирков и горных районов. Чёрные тени лежали там, куда не попадали лучи Солнца. Цветовые оттенки поверхности изменялись почти неуловимо. Время от времени попадались области относительно ровные, нарушаемые лишь небольшими кратерами.

По мере того как корабль подлетал к ночной стороне, тени становились длиннее и наконец слились воедино. Позади ещё какое-то время сияли на солнце отдельные пики, похожие на лучи звёзд. Затем и они исчезли, и остался лишь слабый свет Земли, большой голубовато-белой сферы, освещенной почти наполовину. В конце концов и она ушла за горизонт, светилась лишь звёздная пыль, а внизу всё погрузилось в непроглядную тьму. Но для Тревайза, выросшего в беззвёздном мире Терминуса, даже такое небо казалось удивительным.

Затем появились новые яркие звёзды, сперва — одна или две, потом ещё, расширяясь и расплываясь, пока наконец не соединились в одну. И вот корабль вновь перелетел через терминатор и оказался над дневной стороной. Солнце светило ярко, компьютер сменил угол обзора, оберегая глаза людей от адского сияния, и ввел поляризующие фильтры, чтобы уменьшить силу света, отражённого от поверхности Луны.

Тревайз отлично понимал, что бесполезно надеяться найти какой-нибудь вход в обитаемые глубины, осматривая огромный спутник невооруженным глазом.

Он повернулся к Блисс. Она не смотрела на экран — сидела с закрытыми глазами, опустив плечи.

Тревайз, думая, уж не заснула ли она, тихо спросил:

— Ещё что-нибудь почувствовала?

Блисс едва заметно качнула головой.

— Нет, — шепнула она. — Только слабый всплеск. Лучше вернись туда. Ты помнишь, где расположено то место?

— Компьютер запомнил.

Дальнейшее было похоже на стрельбу по мишени с целью попасть в яблочко. Корабль, казалось, передвигался ползком. Загадочная область находилась в глубине ночной стороны, и, несмотря на сияние низко стоящей в небе Земли, заливавшей своим пепельным светом поверхность там, где её ничто не затеняло, ничего невозможно было разглядеть, даже когда потушили свет в рубке для лучшей видимости.

Пришел Пелорат и, переминаясь с ноги на ногу у двери, спросил хриплым шёпотом:

— Нашли что-нибудь?

Тревайз поднял руку, призывая друга молчать. Он наблюдал за Блисс. Он знал, что пройдут дни, прежде чем сюда вернётся Солнце, но он знал также, что для Блисс и того, что она чувствовала, свет был безразличен.

— Это здесь, — сказала она вдруг.

— Ты уверена?

— Да.

— И это единственная точка?

— Это единственная точка, которую я обнаружила. Ты прошел над всей поверхностью Луны?

— Мы пролетели над значительной её частью.

— Значит, это всё, что я обнаружила на этой значительной части. Оно сильнее сейчас, словно оно обнаружило нас, и не кажется опасным. Я ощущаю что-то вроде приглашения.

— Ты уверена?

— Я так чувствую.

— Не может ли это быть ловушкой? — спросил Пелорат.

— Я ощутила бы обман, уверяю тебя, — с оттенком обиды в голосе сказала Блисс.

Тревайз проворчал что-то насчёт чрезмерной самоуверенности, затем громко спросил:

— То, что ты обнаружила, разумно, я надеюсь?

— Я чувствую сильнейший разум. Только… — её голос звучал как-то странно.

— Только что?

— Ш-ш. Не мешай мне. Дай сосредоточиться, — произнесла она одними губами. И, с трудом скрывая удивление, добавила: — Это не человек.

— Не человек? — гораздо сильнее удивился Тревайз. — Мы снова имеем дело с роботами? Как на Солярии?

— Нет, — улыбнулась Блисс. — Это не совсем робот.

— Одно из двух — или робот, или человек.

— Ни то ни другое. — Она довольно прищелкнула языком. — Это не человек и всё же не похож ни на одного робота, какого я знала раньше.

— Вот бы посмотреть! — воскликнул Пелорат, широко раскрыв глаза. — Это восхитительно! Так ново, необычно!

— Новое… Новое, — пробормотал Тревайз, и вспышка неожиданного прозрения, казалось, осветила его изнутри.

* * *

Экипаж ликовал. Корабль приближался к поверхности Луны. Даже Фаллом присоединилась к взрослым и с детской непосредственностью подпрыгивала от радости, словно и вправду возвращалась на Солярию.

Что до Тревайза, то он чувствовал, что здравый смысл говорит о странности поведения Земли или того, что оставалось от неё на Луне. Она предприняла такие меры, чтобы держать всех как можно дальше, а теперь сама звала их к себе. Не могла ли её цель оставаться той же самой? Не обстояло ли дело так: «Если не можешь прогнать, замани и уничтожь»? Разве не останутся тогда тайны Земли неприкосновенными?

Но эта мысль вскоре утихла и утонула в потоке радости, что захлестывала Тревайза тем сильнее, чем ближе была поверхность Луны. А ещё Тревайз пытался вернуть миг озарения.

Похоже, он не сомневался в том, куда вести корабль. «Далекая звезда» повисла над вершинами невысокой горной гряды, и Тревайзу расхотелось отдавать команды компьютеру. Он чувствовал, будто его вместе с компьютером ведут куда-то, и было так приятно, что тяжелая ноша ответственности упала с его плеч.

Корабль скользнул параллельно поверхности к скалам, вставшим, словно барьер, слабо светящийся в сиянии Земли и свете прожекторов «Далекой звезды». Вероятность столь очевидного столкновения, казалось, совсем не пугала Тревайза, и он не удивился, увидав, как часть скалы перед кораблем отъехала в сторону, и перед глазами путешественников озарился искусственным освещением туннель.

Корабль снизил скорость — казалось, сам по себе точно вписался в отверстие-вход и вплыл в туннель. Скалы сомкнулись, а корабль через туннель попал в гигантский зал.

«Далекая звезда» замерла. Все они нетерпеливо кинулись к шлюзу. Никому из них, даже Тревайзу, и в голову не пришло проверить, есть ли снаружи пригодная для дыхания атмосфера или любая атмосфера вообще.

Однако здесь был воздух, вполне пригодный для дыхания. Путешественники смотрели по сторонам с чувством людей, которые наконец-то попали домой, и не сразу заметили человека, вежливо ждавшего их приближения.

Он был высок и серьёзен. Коротко подстриженные волосы отливали бронзой. Скулы широкие, глаза блестели, а одежда на нём была того фасона, какой можно встретить на иллюстрациях в древнейших исторических книгах. Хотя он казался крепким и энергичным, в нём чувствовалась какая-то внутренняя усталость.

Первой очнулась Фаллом. С громким визгом она бросилась к мужчине, размахивая руками и задыхаясь от крика:

— Джемби! Джемби!

Она мчалась со всех ног, но когда подбежала вплотную, мужчина остановил её и поднял на руки. Она обвила руками его шею, всхлипывая и не переставая повторять:

— Джемби! Джемби!

Остальные приблизились более спокойно, и Тревайз медленно и отчётливо произнес (гадая, понимает ли этот человек галактический):

— Мы просим прощения, сэр. Этот ребенок потерял своего воспитателя и отчаянно его ищет. То, что она так обрадовалась вам, удивляет нас, поскольку она ищет металлического робота.

В ответ человек заговорил. Его голос был скорее механическим, чем музыкальным, в речи проскакивали архаизмы, но говорил он на галактическом свободно.

— Я приветствую вас всех, — сказал он вполне дружелюбно, несмотря на то что его лицо продолжало сохранять серьёзное выражение. — Что касается ребенка, — продолжал он, — то он, возможно, продемонстрировал большую проницательность, чем вы думаете, поскольку я и есть робот. Меня зовут Р. Дэниел Оливо.

Глава 21

ПОИСК ОКОНЧЕН

Тревайз не верил собственным ушам. Он избавился от странной эйфории, которую чувствовал перед посадкой на Луну, — эйфории, как он думал теперь, внушенной ему этим удивительным роботом.

Тревайз по-прежнему изумленно смотрел на всё окружающее. Несмотря на то что его разум вновь стал совершенно нормальным и не подвергался уже постороннему влиянию, он всё ещё не мог прийти в себя от удивления. Он что-то говорил, поддерживая беседу, вряд ли понимая, что произносит или слышит, и продолжал искать хоть что-нибудь во внешности этого явно человеческого существа, в его поведении, в манере говорить, что выдало бы в нём робота.

Неудивительно, думал Тревайз, что Блисс обнаружила что-то, что не было ни роботом, ни человеком, а, по словам Пелората, «чем-то новым». Впрочем, это тогда направило мысли Тревайза по другому, более ясному пути. Но теперь они копошились где-то на задворках его сознания.

Блисс и Фаллом прогуливались, осматривая зал. Предложила походить Блисс, но Тревайзу почудилось, что эта идея возникла после молниеносного обмена взглядами между ней и Дэниелом. Когда Фаллом отказалась и попросилась остаться с существом, которое она по-прежнему называла «Джемби», какого-то серьёзно сказанного слова и поднятого пальца оказалось достаточно, чтобы она тут же рысцой побежала к Блисс. Тревайз и Пелорат остались рядом с Дэниелом.

— Они не из Академии, — сказал робот так, словно это всё объясняло. — Одна — Гея, другая — космонитка.

Тревайз молчал, пока все не уселись на простые стулья под деревом, повинуясь жесту робота. Тогда он наконец спросил:

— Ты действительно робот?

— Правда, сэр.

Лицо Пелората вспыхнуло от радости.

— В древних легендах есть упоминания о роботе по имени Дэниел. Ты назван в его честь?

— Я и есть тот самый робот. Это не легенда.

— О нет. Если ты тот самый робот, тебе, должно быть, тысяча лет.

— Двадцать тысяч, — тихо произнес Дэниел.

Пелорат растерялся и взглянул на Тревайза, а тот сердито проговорил:

— Если ты робот, я приказываю тебе говорить правду.

— Нет нужды заставлять меня говорить только правду, сэр. Я должен это делать. Сэр, вам предстоит решить задачу, имеющую три возможных решения: или я человек, который лжет вам, или я робот, который запрограммирован верить, что ему двадцать тысяч лет, но на самом деле это не так, или я робот и мне действительно двадцать тысяч лет. Вы должны решить, какой вариант выбрать.

— Я это выясню в ходе дальнейшей беседы, — сухо сказал Тревайз. — Что касается обстановки, то трудно поверить, что мы внутри Луны. Ни свет (говоря это, он посмотрел вверх, поскольку свет был столь же мягким, рассеянным, хотя его и не было на небе, а, кстати, самого неба не было видно)… ни гравитация не кажутся лунными. Поверхностная гравитация здесь должна быть меньше 0,2 g.

— Нормальное притяжение на поверхности — 0,15 g, сэр. Обычное притяжение, однако достигается тем же самым способом, который даёт вам на вашем корабле ощущение нормальной силы тяжести, даже когда вы находитесь в состоянии свободного падения или ускорения. Другие энергетические потребности, включая освещение, удовлетворяются также за счёт гравитации, хотя мы используем и солнечную энергию там, где это удобно. Все наши нужды в материалах обеспечивают лунные породы, за исключением легких элементов — водорода, углерода и азота, которых здесь практически нет. Мы получаем их, перехватывая случайные кометы. Одной такой кометы в столетие более чем достаточно, чтобы удовлетворять наши потребности в этих элементах.

— Я так понимаю, что Земля бесполезна как источник ресурсов?

— К несчастью, это так, сэр. Наши позитронные мозги столь же чувствительны к радиации, как и человеческие белки.

— Ты использовал множественное число, и это сооружение вокруг нас кажется большим, прекрасным и детально продуманным — по крайней мере, на первый взгляд. Есть ли другие существа на Луне? Люди? Роботы?

— Да, сэр. У нас здесь на Луне создана совершенная экосистема и огромные, сложные пустоты, внутри которых она существует. Однако разумные существа здесь — только роботы, более или менее похожие на меня. Впрочем, вы не увидите ни одного из них. Что касается этого помещения, им пользуюсь только я, и с самого начала определилось, что оно спроектировано для одного меня, когда я поселился здесь двадцать тысяч лет назад.

— Которые вы помните во всех деталях, да?

— Совершенно верно, сэр. Я был смонтирован и существовал некоторое время — какое короткое время, как мне кажется теперь! — на космонитской планете Аврора.

— На той, где… — Тревайз замялся.

— Да, сэр. На той, где дикие собаки.

— Ты знаешь об этом?

— Да, сэр.

— Как же ты попал сюда, если сначала жил на Авроре?

— Сэр, это произошло при попытке предотвратить превращение Земли в радиоактивную планету; я появился здесь в самом начале колонизации Галактики. Со мной был другой робот, которого звали Жискар, и он мог воспринимать и изменять мысли людей.

— Как Блисс?

— Да, сэр. Мы потерпели поражение, и Жискар прекратил своё существование. Но перед этим, однако, он передал мне свой талант и оставил меня заботиться о Галактике, и особенно — о Земле.

— Почему о Земле?

— Отчасти из-за человека по имени Элайдж Бейли, землянина.

Пелорат нетерпеливо прервал их диалог:

— Это собирательный образ, о котором я упоминал некоторое время тому назад, Голан.

— Собирательный образ, сэр?

— Доктор Пелорат имеет в виду, — пояснил Тревайз, — что Элайдж — некая личность, которой очень многое приписывается и которая может быть лишь квинтэссенцией множества людских судеб в реальной истории, а то и просто выдуманной фигурой.

Дэниел какое-то время размышлял над сказанным, а затем совершенно спокойно произнес:

— Это не так, сэр. Элайдж Бейли был реальным человеком, и он был только им. Я не знаю, что говорят о нём ваши легенды, но в действительности Галактику могли бы никогда и не колонизировать без его участия. В память о его деяниях я пытался сделать всё, что мог, чтобы спасти Землю, после того как она стала превращаться в радиоактивную свалку. Мои друзья-роботы разбрелись по Галактике, чтобы попытаться повлиять на нужных людей то там, то здесь. Сперва я предпринял попытку заменить почву Земли. Позже я попытался организовать терраформирование мира около ближайшей звезды, называемой сейчас Альфой. Ни в том, ни в другом случае мне не удалось довести начатое до конца. Я никогда не мог изменить мысли людей в точности так, как хотел, поскольку всегда был риск, что я могу нанести вред всем этим людям, вмешиваясь в их сознание. Я был связан, вы понимаете, — и связан по сей день — законами роботехники.

— Да?

Не было нужды обладать ментальной мощью Дэниела, чтобы уловить в этом «да» недоверие.

— Первый Закон, — сказал он, — таков, сэр: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Второй Закон: «Робот должен повиноваться приказам человека, если эти приказы не противоречат Первому Закону». Третий Закон: «Робот должен заботиться о собственной безопасности, насколько это не противоречит Первому и Второму Законам». Естественно, я привел эти законы приблизительно, насколько их возможно сформулировать на вашем языке. Фактически они представляют собой сложнейшие математические выражения в схемах позитронного мозга.

— Ты считаешь, что трудно поступать в соответствии с ними?

— Но я должен, сэр. Первый Закон — абсолютен. Он почти запрещает использование моего ментального таланта. Когда имеешь дело со всей Галактикой, маловероятно, что любой образ действий не принесет никому вреда. Вероятно, что некоторые люди, а возможно, многие, могут пострадать, так что робот должен выбирать наименьшее из зол. Хотя сложность всех вариантов такова, что для выбора требуется время, и даже тогда ты не вполне уверен в его правильности.

— Понимаю, — согласился Тревайз.

— Всё время, пока длится история Галактики, я пытался сгладить худшие стороны споров и бедствий, постоянно дававших о себе знать в Галактике. Иногда мне это удавалось случайно и лишь в некоторой степени, но если вы знаете вашу историю, то должны понимать и то, что успех мне сопутствовал нечасто, да и тот оказывался невелик.

— По большей части так оно и было, — криво улыбнулся Тревайз.

— Только перед своей кончиной Жискар вывел закон, превосходящий даже Первый. Мы назвали его «Нулевым Законом», не сумев придумать другое название, имевшее смысл. Он гласит: «Робот не может причинить вред человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред». Это автоматически означает, что Первый Закон должен быть изменён так: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред, поскольку это не противоречит Нулевому Закону». И соответствующие изменения должны быть внесены во Второй и Третий Законы.

— Но как вы решаете, — нахмурился Тревайз, — что может причинить вред человечеству в целом, а что нет?

— Резонный вопрос, сэр. Теоретически Нулевой Закон решает все наши проблемы. На практике же мы никогда не можем быть совершенно уверены. Человек — конкретный объект. Вред, нанесенный ему, может быть рассмотрен и оценен. Человечество же — абстракция. Как можно рассматривать вред, нанесенный абстракции?

— Я не знаю, — сказал Тревайз.

— Подождите, — вмешался Пелорат. — Вы можете превратить человечество в единый организм. Как Гею, например.

— Это именно то, что я пытаюсь сделать, сэр. Я возглавлял создание Геи. Если человечество может быть преобразовано в единый организм, оно станет вполне конкретным объектом и с ним можно будет иметь дело. Оказалось, однако, что создать суперорганизм не так легко, как я надеялся. Во-первых, это не может быть сделано, пока люди не предпочтут его своей индивидуальности, и я хотел бы создать в них такой образ мыслей, который позволял бы это. Много времени прошло, пока я не подумал о законах роботехники.

— А, значит, геяне действительно роботы. Я предполагал это с самого начала.

— На этот раз вы предположили неправильно, сэр. Они люди, но в их мозги прочно внедрен эквивалент законов роботехники. Они ценят жизнь. Действительно ценят. Но даже после этого оставалась серьёзная проблема. Суперорганизм, состоящий только из людей, нестабилен. Он не может оставаться в первозданном состоянии. Должны быть добавлены другие животные, затем растения, затем и неорганические компоненты. Наименьший стабильный суперорганизм — это целая планета, достаточно большой и сложный мир, чтобы иметь устойчивую экосистему. Потребовалось немало времени, чтобы понять это, и только несколько столетий назад Гея полностью устоялась и стала способной двигаться дальше — к Галаксии. Но даже при таком положении дел это займет много времени. Возможно, не так много, сколько потребовал пройденный этап, поскольку мы теперь знаем все правила.

— Но вам был нужен я, чтобы принять за вас решение. Это так, Дэниел?

— Да, сэр. Законы роботехники не позволили бы ни мне, ни Гее принять решение и рискнуть, и, возможно, причинить вред человечеству. И тем не менее пять столетий назад, когда мне казалось, что я никогда не найду способа преодолеть все сложности, что возникали на пути становления Геи, я обратился ко второму, несколько худшему варианту и помог вызвать к жизни психоисторию.

— Я должен был догадаться… — пробормотал Тревайз. — Знаешь, Дэниел, я начинаю верить, что тебе в самом деле двадцать тысяч лет.

— Благодарю вас, сэр.

— Подождите, — сказал Пелорат. — Мне кажется, я начинаю что-то понимать. Вы ведь сами — часть Геи, Дэниел? Именно так вы узнали о собаках на Авроре? Через Блисс?

— В каком-то смысле, сэр, вы правы. Я связан с Геей, хотя и не являюсь её частью.

Брови Тревайза поползли вверх.

— Это похоже на Компореллон — планету, которую мы посетили сразу после отлёта с Геи. Там настаивают на том, что Компореллон не входит в Конфедерацию Академии, а лишь ассоциирован с ней.

— Я полагаю, что эта аналогия верна, сэр, — медленно кивнул Дэниел. — Я могу как ассоциированный с Геей организм знать то, что знает Гея, — например, в лице женщины Блисс. Гея, однако, не может знать того, что знаю я, так что я сохраняю свободу действий. Это необходимо, пока Галаксия как следует не устоялась.

Тревайз некоторое время в упор смотрел на робота, а затем спросил:

— И ты использовал свою осведомленность для того, чтобы организовывать соответствующие события во время нашего путешествия, делая его таким, каким оно тебе больше нравилось?

Дэниел, на манер человека, вздохнул, что получилось очень любопытно.

— Я не мог слишком много сделать, сэр. Законы роботехники обычно сдерживали меня. И всё же я уменьшил нагрузку на мозг Блисс, приняв часть ответственности на себя, так что она могла разобраться с собаками Авроры и космонитами на Солярии быстрее и с меньшим вредом для себя. Кроме того, через Блисс я повлиял на женщин на Компореллоне и на Новой Земле, чтобы они обратили на тебя внимание, и в результате ты смог продолжать своё путешествие.

Тревайз с легкой печальной усмешкой сказал:

— Я должен был знать, что это не моя заслуга.

Дэниел отнесся к его утверждению совершенно серьёзно, не обратив внимания на содержащуюся в нём печальную самоиронию.

— Напротив, сэр, — сказал он, — большая часть заслуг в этом ваша. Каждая из двух женщин изначально относилась к вам благосклонно. Я просто усилил уже имевшееся влечение — насколько это можно было проделать в рамках законов роботехники. Из-за этих ограничений, а также по ряду иных причин, прибегая лишь к косвенным воздействиям, я с большим трудом смог привести вас сюда. И при этом на некоторых этапах моей операции существовала опасность потерять вас навсегда.

— И теперь я здесь, — сказал Тревайз. — Что же ты хочешь от меня? Подтверждения моего выбора в пользу Галаксии?

На лице Дэниела, обычно лишенном всякого выражения, казалось, промелькнуло отчаяние.

— Нет, сэр. Простого решения больше недостаточно. Я собрал вас здесь, сделав всё, что смог в моём теперешнем состоянии, из-за возникновения более отчаянной ситуации. Я умираю.

* * *

Возможно, из-за того тона, которым Дэниел сообщил это, возможно, из-за того, что жизнь длиной в двадцать тысяч лет делала смерть чем-то не похожим на трагедию для того, кто жил менее половины процента этого времени, но, в любом случае, Тревайз не испытывал в этот момент никакой симпатии к Дэниелу.

— Умираешь? Как может машина умирать?

— Я могу прекратить существовать, сэр, называйте это как вам нравится. Я стар. Ни один свидетель моего появления в Галактике, когда во мне впервые пробудилось сознание, не дожил до настоящего дня — ни органическое создание, ни робот. Даже сам я не существовал непрерывно.

— Каким образом?

— Не осталось ни одной материальной части моего тела, сэр, которая не избежала бы неоднократной замены. Даже мой позитронный мозг заменяли пять раз, каждый раз переписывая его содержимое до последнего позитрона. При этом новый мозг отличался от предыдущего большей мощностью и сложностью, так что появлялось дополнительное место для воспоминаний, возможность ускорения решений и действий. Но…

— Но?

— Чем более прогрессивен и сложен мозг, тем он более нестабилен и тем быстрее выходит он из строя. Мой современный мозг в сотни тысяч раз чувствительней первого и в десять миллионов раз мощнее. Но в то время как первый мозг служил мне больше десяти тысяч лет, настоящий работает лишь шесть сотен лет и, несомненно, начинает уже отказывать. За двадцать тысяч лет он переполнен воспоминаниями, да и механизмы их поиска тоже занимают много места. Возникла всё более усиливающаяся неспособность принимать решения; ещё быстрее нарушается возможность контролировать и влиять на умы на гиперпространственных расстояниях. Я не могу разработать и шестой мозг. Дальнейшая миниатюризация разбивается о стену принципа неопределённости, а дальнейшее усложнение приведёт к почти мгновенному его разрушению.

Пелорат, казалось, впал в отчаяние:

— Но, Дэниел, Гея наверняка сможет продолжить начатое и без тебя. Теперь, когда Тревайз рассудил и выбрал Галаксию…

— Просто процесс потребовал слишком много времени, сэр, — как обычно без эмоций, продолжил Дэниел. — Я дожидался полного становления Геи, несмотря на встающие передо мной трудности. К тому времени, когда был найден человек — мистер Тревайз, способный принимать ключевые решения, было уже слишком поздно. Не думайте, впрочем, что я не предпринимал никаких мер, чтобы продлить свою жизнь. Мало-помалу я уменьшил свою активность, чтобы сохранить, что только возможно, для чрезвычайных ситуаций. Когда я больше уже не мог полагаться на активные действия, обеспечивавшие сохранение изоляции Земли и Луны, я перешел к пассивным. В течение ряда лет человекоподобные роботы, работавшие со мной, были отозваны домой один за другим. Их последней задачей было изъятие всех упоминаний о Земле из планетных архивов. И в лице меня и моих друзей-роботов Гея утратила значительную силу, способствовавшую развитию Галаксии в разумный промежуток времени.

— И ты знал всё это, — спросил Тревайз, — когда я принимал своё решение?

— Задолго до этого, сэр. Но Гея, конечно же, не знала.

— Но тогда, — рассердился Тревайз, — что толку было пробираться сквозь эту шараду? Кому это нужно? После принятия мной решения я обшарил Галактику в поисках Земли и того, что считал её «тайной», — для подтверждения своего выбора — не зная, что тайна — это ты. Хорошо, я подтвердил его. Я понял, что Галаксия абсолютно необходима. И теперь оказывается, что всё это — впустую. Почему бы тебе не предоставить Галактику самой себе, а меня — мне самому?

— Потому что, сэр, я искал выход и не терял надежды, что смогу его найти. И думаю, что нашёл. Вместо того чтобы менять свой мозг на ещё один позитронный, совершенно непрактичный, я могу вместо этого слиться с мозгом человека; его мозг не подвержен действию Трёх Законов и может не только добавить мощности моему, но помочь мне выйти на новый уровень способностей. Именно поэтому я и привел вас сюда.

— Ты имеешь в виду, — ужаснулся Тревайз, — что планируешь встроить человеческий мозг в свой? Он должен потерять свою индивидуальность, так что ты превратишься в некую двухголовую Гею?

— Да, сэр. Это не сделает меня бессмертным, но позволит прожить достаточно долго, чтобы успеть установить Галаксию.

— И ты привел меня сюда для этого? Ты хочешь получить мою независимость от Трёх Законов и моё чувство правоты, сделать их частью себя ценой подавления моей индивидуальности? Ну уж нет!

— Хотя ты заявил мгновением раньше, что Галаксия необходима для лучшего будущего человечества…

— Даже если и так, это займет много времени, и я смогу остаться личностью всю оставшуюся мне жизнь. С другой стороны, если она установится быстро, то вся Галактика потеряет свою индивидуальность, и моя потеря окажется лишь малой частью невообразимо огромного целого. Я, однако, никогда не соглашусь потерять свою индивидуальность, пока остальная Галактика сохраняет свои.

— Всё обстоит именно так, как я и думал. Твой мозг не способен полностью слиться с другим, и, в любом случае, будет лучше, если ты сохранишь способность к независимым суждениям.

— Когда ты успел изменить своё решение? Ты сказал, что привел меня сюда для слияния.

— Да, и только огромным напряжением своих угасающих сил. Но когда я сказал «именно поэтому я привел вас сюда», ты должен вспомнить, что в стандартном галактическом слово «вы» имеет значение как единственного числа, так и множественного. Я имел в виду всех вас.

Пелорат выпрямился на своём стуле.

— В самом деле? Скажи мне тогда, Дэниел, сможет ли человеческий мозг, слившись с твоим, разделить все его воспоминания, все двадцать тысяч лет, вплоть до легендарных времен?

— Конечно, сэр.

Пелорат глубоко вздохнул.

— Это завершит поиск, которому я посвятил жизнь, и за это я с радостью отдал бы мою индивидуальность. Пожалуйста, даруй мне эту привилегию — разделить с тобой твой мозг.

— А Блисс? Что будет с ней? — мягко спросил Тревайз.

Пелорат замялся лишь на мгновение.

— Блисс поймет, — сказал он. — Ей в любом случае будет лучше без меня. Спустя некоторое время.

Дэниел покачал головой:

— Ваше предложение, доктор Пелорат, великодушно, но я не могу принять его. Ваш мозг стар и не сможет прожить больше двух-трёх десятилетий, даже слившись с моим. Мне необходимо нечто иное. Смотрите! — показал он и пояснил: — Я позвал её назад.

Блисс возвращалась, счастливая, веселая.

Пелорат судорожно вскочил и крикнул:

— Блисс? О нет!

— Не тревожьтесь, доктор Пелорат, — сказал Дэниел. — Использовать Блисс я не могу. Это соединило бы меня с Геей, а, как я уже объяснял вам, я должен сохранять независимость от неё.

— Но в таком случае, — удивился Пелорат, — кто…

А Тревайз, посмотрев на тоненькую фигурку, бегущую за Блисс, произнес:

— Всё это время, Джен, роботу была нужна Фаллом.

* * *

Блисс улыбалась, испытывая огромное удовольствие.

— Мы не могли выйти за границы этого зала, но всё вокруг очень напоминает мне Солярию. Фаллом, конечно, уверена, что это — и в самом деле Солярия. Я спрашивала её, не думает ли она, что Дэниел внешне отличается от Джемби — кроме всего прочего, Джемби был металлическим, — и Фаллом ответила «нет, на самом деле — нет». Я не знаю, что она подразумевала под этим «на самом деле».

Она глянула в центр помещения, где Фаллом теперь играла на флейте, а Дэниел внимательно слушал и временами одобрительно кивал. Звукиинструмента иногда доносились и до них, тонкие, ясные и нежные.

— Ты знал, что она взяла флейту с собой, когда мы покидали корабль? — спросила Блисс. — Я полагаю, мы теперь довольно долго не сможем разлучить её с Дэниелом.

Замечание это было встречено тяжелым молчанием, и Блисс с внезапной тревогой посмотрела на двух мужчин:

— В чём дело?

Тревайз махнул в сторону Пелората. «Это вопрос к нему», казалось, говорил этот жест.

Пелорат откашлялся и сказал:

— Послушай, Блисс, я думаю, что Фаллом будет лучше навсегда остаться у Дэниела.

— Навсегда? — Блисс, напрягшись, качнулась в сторону Дэниела, но Пелорат поймал её за руку.

— Блисс, дорогая, ты не можешь ничего сделать. Он могущественнее, чем Гея даже сейчас, и Фаллом должна остаться с ним, если мы хотим становления Галаксии в будущем. Позволь, я объясню — Голан, пожалуйста, поправь меня, если я в чём-либо ошибусь.

Блисс вслушивалась в объяснения, и по выражению её лица можно было понять, что она близка к отчаянию.

Тревайз вмешался в их разговор, пытаясь привнести толику холодного разума.

— Посмотри, как обстоят дела, Блисс. Ребенок — космонит, а Дэниел был спроектирован и собран космонитами. Ребенок воспитан роботом и не знает ничего, кроме своего поместья, столь же пустого, как и эти места. Фаллом обладает способностью преобразовывать энергию, в которой нуждается Дэниел, и может прожить три или четыре столетия. Возможно, этого хватит для создания Галаксии.

Блисс, чьи щеки пылали, а глаза были мокры от слез, сказала:

— Я полагаю, что робот таким образом направлял наше путешествие к Земле, чтобы мы не миновали Солярию. И всё для того, чтобы добыть этого ребенка.

— Он мог просто использовать благоприятное стечение обстоятельств, — пожал плечами Тревайз. — Я не думаю, что его мощь сейчас настолько велика, что сделала из нас марионеток на гиперпространственных расстояниях.

— Нет. Это было целенаправленно. Он был уверен, что я настолько привяжусь к ребенку, что скорее возьму его с собой, чем брошу на верную смерть; что я буду защищать Фаллом даже от тебя, в то время как ты не станешь проявлять ничего, кроме негодования и раздражения от её присутствия среди нас.

— С тем же успехом это может быть твоим чувством геянской этики, — сказал Тревайз, — которое Дэниел лишь слегка усилил, как мне кажется. Послушай, Блисс, так ты ничего не добьешься. Предположим, ты сможешь забрать отсюда Фаллом. Что ты можешь дать ей взамен, чтобы сделать столь же счастливой, как здесь? Вернешь ли ты её на Солярию, где она будет безжалостно убита; возьмешь ли на Гею, где ребенок зачахнет от тоски по Джемби; или на какой-нибудь перенаселённый мир, где Фаллом ослабеет и умрет; или в бесконечное странствие по Галактике, где она будет считать каждый новый мир её Солярией? А сможешь ли ты найти подходящую замену для Дэниела, чтобы он смог закончить становление Галаксии?

Блисс печально молчала.

Пелорат робко протянул к ней свою руку.

— Блисс, — сказал он, — я добровольно предложил, чтобы мой мозг соединился с мозгом Дэниела. Он не принял это, сказав, что я слишком стар. Хотел бы я, чтобы это произошло, если таким образом мог бы спасти Фаллом.

Блисс схватила его руку и поцеловала её.

— Благодарю тебя, Пел, но цена была бы слишком высока, даже за Фаллом. — Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. — Возможно, когда мы вернёмся на Гею, в её глобальном организме найдётся место и для моего ребенка — и я назову его в честь Фаллом.

Дэниел в это время шел к ним, словно уверенный, что всё разрешилось, а рядом весело прыгала Фаллом.

Она сорвалась на бег и первой подоспела к ним, сказав Блисс:

— Благодарю тебя за то, что ты вернула меня домой к Джемби и за заботу обо мне там, на корабле. Я всегда буду вспоминать тебя.

Она прильнула к Блисс, и они сжали друг друга в крепких объятиях.

— Я надеюсь, ты всегда будешь счастлива, — сказала Блисс. — Я тоже буду вспоминать тебя, милая Фаллом, — и с неохотой отпустила её.

Фаллом повернулась к Пелорату:

— Благодарю и тебя, Пел, за позволение читать твои библиофильмы. — Затем, без лишних слов и слегка помедлив, протянула тонкую девичью руку Тревайзу. Он на мгновение взял её, а затем отпустил.

— Удачи, Фаллом, — пробормотал он.

— Благодарю вас всех за то, что вы сделали. Все вы вольны покинуть меня сейчас, поскольку ваш поиск окончен. Что касается моей работы, она тоже будет окончена, и теперь — успешно, — торжественно произнес Дэниел.

Но Блисс всё же сказала:

— Подожди. Это ещё не всё. Мы ещё не знаем, по-прежнему ли Тревайз считает, что лучшее будущее для человечества — Галаксия, а не огромный конгломерат изолятов.

— Он уже объявил своё решение некоторое время назад и высказался в пользу Галаксии.

Губы Блисс сжались.

— Я предпочла бы услышать это от него. Это так, Тревайз?

— А что ты хотела, Блисс? — спокойно ответил Тревайз. — Если бы я высказался против Галаксии, ты могла бы получить Фаллом обратно.

— Я Гея. Я должна знать, что ты решил и причины твоего решения, ради выяснения истины — и ничего более.

— Скажите ей, сэр, — попросил Дэниел. — Ваш разум, как об этом и заботилась Гея, остаётся нетронутым.

И Тревайз сказал:

— Моё решение — это Галаксия. У меня больше нет сомнений по этому поводу.

* * *

Блисс застыла на время, за которое можно было сосчитать до пяти, причем не торопясь. Казалось, она ждала, пока информация дойдёт до всех частей Геи, и лишь затем спросила:

— Почему?

— Послушай меня, — сказал Тревайз. — Я с самого начала знал, что существовали два возможных будущих для человечества: Галаксия или же Вторая Империя — венец Плана Селдона. И мне казалось, что это взаимоисключающие возможности развития. То есть мы не смогли бы установить Галаксию, если по какой-то причине План Селдона не содержал бы в себе какой-нибудь фундаментальной ошибки. К несчастью, я ничего не знал о Плане Селдона, за исключением двух аксиом, которые лежали в его основе: одна — для возможности рассмотрения человечества как группы случайно взаимодействующих индивидуумов, то есть статистически: в рассмотрение должно быть принято достаточно большое количество людей; и вторая — человечество не должно знать результаты психоисторических исследований, пока эти результаты не воплотятся в жизнь. Уже высказавшись в пользу Галаксии, я понимал, что должен был быть подсознательно уверен в порочности Плана Селдона, а его ошибки могли возникнуть только из-за аксиом, поскольку это было всё, что я знал о нём. Хотя я и не мог обнаружить их ошибочность. Тогда я пустился на поиски Земли, чувствуя, что без нужды её не стали бы так тщательно скрывать. Я хотел выяснить, с какой целью её так прятали. У меня не было реальных причин ожидать, что обнаружение Земли автоматически решит эту проблему, но я был в отчаянии и не мог больше ни о чём думать. Возможно, стремление Дэниела получить ребенка с Солярии усилило мою тягу к путешествиям.

Во всяком случае, мы наконец достигли Земли, а затем и Луны, и Блисс обнаружила сознание Дэниела, которое он, конечно, преднамеренно обнаружил. Она описывала этот разум как нечто не человеческое, но и не относящееся к роботам. Задним числом это утверждение имело смысл, так как мозг Дэниела далеко превосходит мозг любого из существовавших роботов и не должен восприниматься как простой разум робота. Однако он ни в коем случае не напоминает человеческий. Пелорат охарактеризовал его как «нечто новое», и это стало толчком для моего собственного «чего-то нового» — новых мыслей.

Точно так же, как давным-давно Дэниел со своим коллегой выработали четвертый Закон роботехники, более фундаментальный, чем три других, так и я смог внезапно увидеть третью базисную аксиому психоистории, более фундаментальную, чем две другие; настолько фундаментальную, что никто даже и не позаботился упомянуть её.

Вот она. Две известные аксиомы касаются людей, и они основаны на той невысказанной аксиоме, что люди — единственные разумные существа в Галактике и, следовательно, единственные, чьи действия имеют значение для развития истории и общества. Итак, неизвестная аксиома: «В Галактике есть только одно разумное существо и это — Homo Sapiens». Если бы возникло «что-то новое», если бы нашлись другие разумные формы жизни, отличные от людей по своей природе, тогда их поведение не описывалось бы точно математическим аппаратом психоистории и План Селдона не имел бы смысла. Понимаешь? — Тревайз чуть не дрожал от сильнейшего стремления быть правильно понятым. — Понимаешь? — повторил он.

— Да, понимаю, но как адвокат дьявола, дружочек.

— Да? Давай.

— Человек — действительно единственное разумное существо в Галактике.

— А роботы? — предположила Блисс. — А Гея?

Пелорат призадумался, а затем медленно произнес:

— Роботы не играют заметной роли в истории человека с момента исчезновения космонитов. Гея не имела значения до недавнего времени. Роботы — творение человека, а Гея — творение роботов, и роботы и Гея, поскольку они связаны Тремя Законами, не имеют иного выбора, кроме как покоряться воле человека. Несмотря на двадцать тысяч лет работы Дэниела и долгое развитие Геи, одно-единственное слово Тревайза, человеческого существа, могло положить конец и этой работе, и этому развитию. Из этого следует, что человечество — единственный, имеющий значение вид разумной жизни в Галактике, и психоистория остаётся в силе.

— Единственная форма разумной жизни, — медленно повторил Тревайз. — Я согласен. Хотя мы так много и часто говорим о Галактике, что не можем понять, что это ещё не всё. Галактика — это не вся Вселенная. Есть и другие галактики. — Пелорат и Блисс насторожились. Дэниел, как всегда серьёзный, слушал Тревайза, медленно поглаживая волосы Фаллом. — Слушайте дальше, — продолжил Тревайз. — За пределами Галактики находятся Магеллановы Облака, в которые ещё не проникали наши корабли. За ними — другие небольшие галактики, а неподалеку — гигантская Туманность Андромеды, которая больше нашей. И дальше — миллиарды других.

В нашей Галактике развилась только одна форма разума, достаточно мощного, чтобы построить технологическое общество, но что мы знаем о других? Наша может оказаться нетипичной. В некоторых других — возможно, даже во всех — могут быть различные конкурирующие разумные расы, сражающиеся друг с другом, и каждая — непостижима для нас. Возможно, эта взаимная борьба полностью поглощает их внимание, но что, если в одной из галактик какая-либо из рас добьётся преобладания над остальными и затем получит время поразмышлять над возможностью проникновения в другие галактики?

В гиперпространстве галактика — только точка — как и вся Вселенная. Мы не бывали в иных галактиках, и, насколько нам известно, ни один разумный организм из другой галактики никогда не появлялся в нашей, но такое положение вещей может в один прекрасный день измениться. И если пришельцы явятся, они постараются найти способы повернуть каких-либо людей против всего человечества. До сих пор только мы использовали это в наших междоусобных ссорах. Пришельцы, обнаружившие нас разделенными и воюющими друг с другом, смогут покорить нас всех или вообще уничтожить. Единственная надежная защита — установление Галаксии, которая не может обратиться против самой себя, но встретит пришельцев всей своей мощью.

— Ты нарисовал пугающую картину, — сказала Блисс. — Будет ли у нас время сформировать Галаксию?

Тревайз поглядел вверх, словно пронзая взглядом толстый слой лунных скал, отделяющий его от поверхности и от космоса, словно пытаясь увидеть эти отдалённейшие галактики, медленно плывущие сквозь невообразимые дали космоса.

— За всю историю человечества, — сказал он, — ни одна другая разумная раса, насколько мы знаем, не нападала на нас. Нам нужно выстоять ещё только несколько столетий, возможно, меньше одной десятитысячной того времени, что уже существует наша цивилизация, и мы будем в безопасности. Кроме всего прочего, — и тут Тревайз почувствовал внезапное сомнение, которым всё же заставил себя пренебречь, — ведь сейчас среди нас ещё нет врагов.

Но он не посмотрел вниз. Иначе бы встретился глазами с пристальным взглядом Фаллом — гермафродита, способного преобразовывать энергию и вообще не похожего на людей.

Примечания

1

«И все же в сказке утверждается, будто на самом деле существовали те, кто умел выходить за границы времени и изучать бесконечные линии потенциальной Реальности. Эти люди назывались Вечными, а когда они покидали время, о них говорили, что они перешли в Вечность» (и далее кратко пересказываются некоторые события из романа «Конец Вечности»).

(обратно)

2

Параплегия — паралич обеих рук или ног.

(обратно)

3

14 градусов по Цельсию.

(обратно)

4

Послание к евреям св. апостола Павла, 2, 6.

(обратно)

5

В последующем повествовании роботы играют не столь важную роль, однако эта повесть служит своего рода мостиком между циклом о Трех Законах Роботехники и «Стальными пещерами», первым романом из эпопеи об Элайдже Бейли и Роботс Дэниеле Оливо. Действие происходит в 2425 году по хронологии Айзека Азимова.

(обратно)

6

Геспер — сын Кефала (или Атланта) и Авроры, божество вечерней звезды.

(обратно)

7

Декларация прав человека.

(обратно)

8

То dart — мчаться стрелой (англ.).

(обратно)

9

ranger — лесник (англ.).

(обратно)

10

Горас Хедд — в англ. языке означает «лошадиная голова».

(обратно)

11

Ну а здесь роботов нет совсем, но согласно временной шкале Айзека Азимова действие этого рассказа происходит в конце первого тысячелетия Галактической эры, то есть через 150 лет после «Камешка в небе», последнего романа из цикла о Тренторианской империи, и за 11 ООО лет до «Прелюдии к Основанию».

(обратно)

12

Однажды, сидя в метро, Айзек Азимов просматривал сборник космических опер и наткнулся на картинку, изображавшую римского легионера среди звездолётов. В мозгу мелькнула мысль: а не описать ли Галактическую Империю — с точки зрения истории, экономики, социологии и психологии?

Так появился самый великий учёный в истории мировой фантастики — Гэри Селдон, создавший науку психоисторию, постулаты которой актуальны уже более полувека.

Так появился мир Академии…

(обратно)

13

Все приводимые цитаты из Галактической энциклопедии взяты из 116-го издания, опубликованного в 1020 г. а. э. Издательством «Галактическая Энциклопедия» на Терминусе, с разрешения издательства.

(обратно)

14

En famille — семейный (фр.).

(обратно)

15

От англ. «despair» — отчаяние.

(обратно)

16

Роман составлен из четырех раннее написанных повестей (1942–1944 года) и рассказа-вступления («Психоисторики»).

По слухам, роман Азимова произвёл огромное впечатление на Усаму бен Ладена и даже повлиял на его решение создать террористическую организацию «Аль-Каида». Бен Ладен уподобил себя Гэри Селдону, который управляет обществом будущего путём заранее запланированных кризисов. Более того, название романа в переводе на арабский звучит как Al Qaida и, таким образом, могло стать причиной возникновения названия организации бен Ладена.

(обратно)

17

Даже даты приводятся в основном в современном летосчислении. Первым годом новой, Академической, Эры считается 79-й.

(обратно)

18

Смысл дальнейшего разговора состоит в том, что слово «робот» изобретено чешским писателем К. Чапеком и имеет, следовательно, славянский корень. Это непонятно героям, оперирующим английским словом «work».

(обратно)

19

Изолят — так геянцы называют людей, не входящих в сообщество Геи.

(обратно)

20

«Яркое и широкое, заставляющее саму планету померкнуть в сравнении с собой». — Пер. с древнегалактического. — Примеч. автора.

(обратно)

21

Псевдочетырёхмерный куб.

(обратно)

22

«Да родятся из неё для вас только тернии да чертополох».

(обратно)

Оглавление

ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ (эпическая сага)

  КОНЕЦ ВЕЧНОСТИ (роман)

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  РАССКАЗЫ О РОБОТАХ (I цикл)

    «…Вставте шплинт А в гнездо В…»

    Часть I. Я, РОБОТ

      ЛУЧШИЙ ДРУГ МАЛЬЧИКА

      РОББИ

      РОБОТ ЭЛ-76 ПОПАДАЕТ НЕ ТУДА

      КЭЛ

      САЛЛИ

      МЕЧТЫ РОБОТОВ

    Часть II. ТРИ ЗАКОНА РОБОТЕХНИКИ

      ХОРОВОД

      ЛОГИКА

      КАК ПОЙМАТЬ КРОЛИКА

      ПЕРВЫЙ ЗАКОН

      ЛЖЕЦ

      БУДЕТЕ ДОВОЛЬНЫ

      ЛЕННИ

      КАК ПОТЕРЯЛСЯ РОБОТ

      ВЫХОД ИЗ ПОЛОЖЕНИЯ

      УЛИКИ

      РИСК

      РАБ КОРРЕКТУРЫ

      РАЗРЕШИМОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ

      СНЫ РОБОТОВ

      ЖЕНСКАЯ ИНТУИЦИЯ

    Часть III. РОБОТЫ И ИСТОРИЯ БУДУЩЕГО

      ЗАМИНКА НА ПРАЗДНОВАНИИ ТРЕХСОТЛЕТИЯ

      РОЖДЕСТВО БЕЗ РОДНИ

      БРАТИШКА

      СВЕТОВИРШИ

      КАК ЖАЛЬ!

      «…ЯКО ПОМНИШИ ЕГО»

        Глава 1

        Глава 1а

        Глава 2

        Глава 2а

        Глава 3

        Глава За

        Глава 4

        Глава 4а

        Глава 5

        Глава 5а

        Глава 6

        Глава 6а

        Глава 7

        Глава 7а

        Глава 8

        Глава 8а

      ДВУХСОТЛЕТНИЙ ЧЕЛОВЕК

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

    Часть IV. ЕЩЕ КОЕ-ЧТО О РОБОТАХ

      НЕ НАВСЕГДА!

      НЕОЖИДАННАЯ ПОБЕДА

      СТРАННИК В РАЮ

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

      КАК ИМ БЫЛО ВЕСЕЛО

      ДАВАЙТЕ ОБЪЕДИНИМСЯ

      СТОРОННИК СЕГРЕГАЦИИ

      СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

  ДЕТЕКТИВ ЭЛАЙДЖ БЕЙЛИ И РОБОТ ДЭНИЭЛ ОЛИВО (II цикл)

    МАТЬ-ЗЕМЛЯ[5]

    СТАЛЬНЫЕ ПЕЩЕРЫ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

    ОБНАЖЕННОЕ СОЛНЦЕ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

    ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ

    РОБОТЫ ЗАРИ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

    РОБОТЫ И ИМПЕРИЯ

      Часть I АВРОРА

        Глава 1 ПОТОМОК

          1

          2

          3

          4

        Глава 2 ПРЕДОК?

          5

          5а

          5б

          5в

          6

        Глава 3 КРИЗИС

          7

          7а

          7б

          8

          9

        Глава 4 ДРУГОЙ ПОТОМОК

          10

          11

          12

          13

      Часть II СОЛЯРИЯ

        Глава 5 ПОКИНУТАЯ ПЛАНЕТА

          14

          15

          16

          17

          18

        Глава 6 ЭКИПАЖ

          19

          20

          21

          22

        Глава 7 НАДЗИРАТЕЛЬНИЦА

          23

          24

          25

          26

          27

          28

      Часть III БЕЙЛИМИР

        Глава 8 ПОСЕЛЕНЧЕСКИЙ МИР

          29

          30

          31

          32

        Глава 9 РЕЧЬ

          33

          34

          35

          36

        Глава 10 ПОСЛЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ

          37

          37 а

          38

          39

          40

          41

      Часть IV АВРОРА

        Глава 11 СТАРЫЙ ЛИДЕР

          42

          43

          44

          45

        Глава 12 ПЛАН И ДОЧЬ

          46

          47

          48

          49

          50

        Глава 13 РОБОТ-ТЕЛЕПАТ

          51

          51а

          51б

          53

          54

          55

          56

        Глава 14 ДУЭЛЬ

          57

          58

          59

          60

          61

          62

          63

      Часть V ЗЕМЛЯ

        Глава 15 СВЯЩЕННАЯ ПЛАНЕТА

          64

          65

          66

          67

          68

          69

          70

          71

        Глава 16 ГОРОД

          72

          73

          74

          75

          76

          77

        Глава 17 ПОКУШЕНИЕ

          78

          79

          80

          81

          82

          83

        Глава 18 НУЛЕВОЙ ЗАКОН

          84

          85

          86

          87

          88

          89

          90

          91

        Глава 19 ОДИН

          92

  ТАЙНЫ РОБОТОВ (III цикл)

    КАЛИБАН

      Три Закона роботехники:

      Вступление

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Эпилог

    ИНФЕРНО

      Законы роботехники

      Вступление

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

    ВАЛГАЛЛА

      Законы роботехники

      Вступление

      Часть I. «До столкновения — 62 дня»

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

      Часть II. «До столкновения — 55 дней»

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

      Часть III. «До столкновения — 30 дней»

        Глава 14

        Глава 15

      Часть IV. «До столкновения — 10 дней»

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Эпилог

  ТРАНТОРИАНСКАЯ ИМПЕРИЯ (IV цикл)

    ЗВЕЗДЫ КАК ПЫЛЬ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

    КОСМИЧЕСКИЕ ТЕЧЕНИЯ

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Эпилог

    КАМЕШЕК В НЕБЕ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

    ТУПИК[11]

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

  АКАДЕМИЯ[12] (V цикл)

    I. ПРЕЛЮДИЯ К АКАДЕМИИ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

    II. НА ПУТИ К АКАДЕМИИ

      Часть I. ЭДО ДЕМЕРЗЕЛЬ

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

        Глава 24

        Глава 25

      Часть II. КЛЕОН ПЕРВЫЙ

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

        Глава 24

        Глава 25

      Часть III. ДОРС ВЕНАБИЛИ

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

        Глава 24

        Глава 25

        Глава 26

        Глава 27

      Часть IV. ВАНДА СЕЛДОН

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

        Глава 24

        Глава 25

        Глава 26

        Глава 27

        Глава 28

        Глава 29

        Глава 30

        Глава 31

        Глава 32

        Глава 33

        Глава 34

      Часть V. ЭПИЛОГ

    III. АКАДЕМИЯ[16]

      Часть I. ПСИХОИСТОРИКИ

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

      Часть II. ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

      Часть III. МЭРЫ

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

        Глава 24

      Часть IV. ТОРГОВЦЫ

        Глава 25

        Глава 26

        Глава 27

        Глава 28

        Глава 29

        Глава 30

      Часть V. КОРОЛИ ТОРГОВЛИ

        Глава 31

        Глава 32

        Глава 33

        Глава 34

        Глава 35

        Глава 36

        Глава 37

        Глава 38

        Глава 39

        Глава 40

        Глава 41

        Глава 42

        Глава 43

        Глава 44

        Глава 45

        Глава 46

        Глава 47

        Глава 48

    IV. АКАДЕМИЯ И ИМПЕРИЯ

      Пролог

      Часть I. ГЕНЕРАЛ

        Глава 1

        Глава 2

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

      Часть II. МУЛ

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

        Глава 23

        Глава 24

        Глава 25

        Глава 26

    V. ВТОРАЯ АКАДЕМИЯ

      Часть I. ПОИСКИ ВЕДЕТ МУЛ

        Глава 1

        Первая интерлюдия

        Глава 2

        Вторая интерлюдия

        Глава 3

        Третья интерлюдия

        Глава 4

        Четвертая интерлюдия

        Глава 5

        Глава 6

        Последняя интерлюдия

      Часть II. ПОИСК ВЕДЕТ АКАДЕМИЯ

        Глава 7

        Глава 8

        Глава 9

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

        Глава 22

    VI. АКАДЕМИЯ НА КРАЮ ГИБЕЛИ

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Эпилог

    VII. АКАДЕМИЯ И ЗЕМЛЯ

      Часть I. ГЕЯ

        Глава 1

        Глава 2

      Часть II. КОМПОРЕЛЛОН

        Глава 3

        Глава 4

        Глава 5

        Глава 6

        Глава 7

      Часть III. АВРОРА

        Глава 8

        Глава 9

      Часть IV. СОЛЯРИЯ

        Глава 10

        Глава 11

        Глава 12

      Часть V. МЕЛЬПОМЕНА

        Глава 13

        Глава 14

        Глава 15

      Часть VI. АЛЬФА

        Глава 16

        Глава 17

        Глава 18

      Часть VII. ЗЕМЛЯ

        Глава 19

        Глава 20

        Глава 21

*** Примечания ***